Для сюжета «Пражского студента» Эверс заимствовал мотивы у Э. Т. Гофмана — из его новеллы о Фаусте и из рассказа Э. По «Уильям Уилсон». У Эверса бедный студент Болдуин подписывает контракт с дьяволом, персонифицированным в образе некоего Скапинелли. Скапинелли обещает Болдуину женитьбу на богатой аристократке в обмен на его отражение в зеркале. После того как студент подписывает контракт, его отражение выходит из зеркала и, облечённое в плоть и кровь, начинает жить самостоятельной жизнью. © Е. Перемышлев

Часть I

Когда наступил вечер и расползлись первые тени сумерек, я вновь отправился к тысячелетней роще заброшенного кладбища, расположенного на пологом холме и поднялся на самую вершину, к старым могилам с полустертыми надписями на выветренных надгробиях.

Разбирать письмена почти вековой давности — как это занятие томительно, почти болезненно волнует и влечет душу. Древние руны овеяны особенным чувством, дыханием вечности...

На одном из памятников, подле которого шепчутся под вечерним ветром две плакучие ивы, вставшие в вечном карауле, я разобрал почти полностью размытую дождями надпись:

Здесь покоится

БАЛДУИН

Студент,

Лучший фехтовальщик Праги.

А.D. 1798-1820

Он играл со злом и проиграл свою игру.

Молись о спасении его души, прохожий.

* * *

Прага!

Город тайн и смутных страстей, восходящих из самых темных глубин души! Ты раскинулась лабиринтом подо мной, вся доступная взгляду! Прага — Голодная башня, улица Алхимиков, облицованная благородным камнем капелла святого Вацлава и мощный готический собор святого Вита. Туманная дымка окутывает Градчаны, сползает вниз — на твои причудливые постройки с темными, словно изваянными из засохшей черной крови скульптурами, впечатление от которых врезается в сердце навсегда; туман оседает еще ниже, струится по нескончаемым лестницам тротуаров, льнет к выщербленным камням мостовых. Мой взор скользит по тихим кривым улочкам Малой Страны, по причудливым выветренным стенам, по каменному Карлову мосту со статуей святого Яна Непомука; я вижу древние ворота подворий и помпезную роскошь арочных сводов эпохи барокко...

* * *

Вечерний ветер принес дождевые облака. С темных крон деревьев падают капли. На мокрой земле светятся растоптанные цветы шиповника, над крышей часовни кружатся летучие мыши. Вокруг меня — темнота и монотонное шуршание дождя, который ударяет в изрытые временем могильные камни.

Кто же ты был, студент Балдуин?

Ах, Балдуин! Отчаянный вагант, увлеченный бурным течением жизни, проигравшийся игрок, надменный глупец! Давно смолкли твои уста, спевшие столько веселых песен и столько раз целованные кем-то и кого-то страстно целовавшие! Ты, конечно, не был заурядным бравым бюргером, но не был ты и ловким мошенником. Не тяга к презренному золоту, а бьющая через край жажда жизни побудила тебя заключить союз со злыми демонами мрака. Зря природа и добрый Бог одарили тебя душой — ты отстранился от них и сделал это с немалою дерзостью. Согласно вечным законам в людях земли развивается убеждение в необходимости скромно и целеустремленно исполнять повседневные обязанности в тесноте малого круга собственной жизни... Ты разорвал круг, стал искушать Господа... Ты намеревался поднять завесу, ограждающую от вечных тайн, пытался пробиться в безбрежный простор, который природа наполнила для нас мраком и ужасом. И вечность отвергла тебя, знание твое угасло вместе с тобою; в глубинах, в которые нам не дано заглянуть, растворился дух бедного упрямца.

Балдуин, первая шпага Праги, студент...

* * *

— Коллеги! Сегодня — день фехтования! Вольный бой! Вызываю всех желающих! Кто хочет скрестить клинки?

Студент, провозгласивший это, был рослый и сильный юноша с каштановой гривой волос, в кавалерийских сапогах выше колен и шерстяной куртке со шнурками. Вокруг вспыхнул ликующий шум. В саду ресторанчика, помещавшегося в старом особняке «Троя» на окраине Праги, под древними липами, в этот солнечный майский день 1820 года царило буйное студенческое веселье.

Все осушили свои кружки пива и встали из-за столов. Можно было видеть, как тот или иной студент подходит к коллеге из другой корпорации. Быстрые поклоны, краткий обмен традиционными формулами вызова. Потом шапочки с вышитыми именами и названиями корпораций их владельцев летели на стол судьи соревнований.

Публика стеснилась в большой зал, в котором настежь растворили окна. Там рассаживались группами бурши и фуксы корпораций различных цветов. Все были в лихорадочном возбуждении. Кого сегодня поразит клинком хвастливый силач Кребс?

— Хватит, попировали! Не дурите нам головы! Кто не хочет драться, пусть сидит дома! — Возмущенные возгласы раздались в зале возле стойки, за которой ресторанный служитель уже вскрывал молотком новую огромную бочку пльзенского пива. За каким-то из столов родилась песня и разнеслась по залу:

Edite, bibite, Collegiales,
Post multa saccula — pocula nulla!
Post multa saccula — pocula nulla!

Беспорядочно врывались в мелодию голоса изрядно подпивших старших буршей, звучно гремели хмельные басы. Мелькали розовые, гладкие или поросшие ни разу еще не бритым пухом физиономии юных фуксов, которые вносили в зал фехтовальные принадлежности. Факс, старый служитель корпорации с добродушной физиономией тюленя, наблюдал за раскладкой снаряжения. Кое-кто из мальчишек, недавно посвященных в корпоранты, теперь поглядывал с кисло-сладкой миной и легкой нервной дрожью на бандажи, на испачканные кровью шейные бинты, нагрудники и кожаные защитные нарукавники, которые фуксы раскладывали на свободной от пивных столиков части зала, на острые рапиры, которые судьи одну за другой пробовали на изгиб, а то и взмахивали ими как хлыстом, и тогда в воздухе разносился тонкий устрашающий свист.

Божена, полногрудая кельнерша, громко взвизгивала, стоя между чернокудрым Заврелом и долговязым светловолосым фон Далем; они дергали завязки ее фартука и щупали ее бюст. Она не замечала горящих глаз молоденького фуксика, который уставился на нее из темной оконной ниши, изнывая от вожделения, в то время как товарищи облачали его в фехтовальные доспехи.

— За здравие! Брудершафт! За доверие! — звучало со всех сторон.

Звенели кружки и бокалы. Дым клубился из трубок облаками над головами студентов и плыл сквозь открытые окна к весеннему небу. «Edite, bibite, Collegiales...» Гигант Кребс, противник которого еще не явился, расхаживал по залу, громыхая тяжелыми кавалерийскими сапогами. Его лицо удивительно походило на морду бульдога.

— Балдуин! Да где же Балдуин? — пробивалось сквозь хаос и гам.

— А, Балдуин, верно, сидит в саду и хандрит! — прозвенел юный голосок с дальнего конца стола.

— А может он подцепил французскую болезнь? — с лукавым видом и тонкой усмешкой предположил один из «желтых шапочек». — Недаром он пропадал где-то целый семестр!

Но длинный фон Даль резко оборвал остряков:

— Дурацкие шутки! Такой-то здоровяк! Да в нем любая болезнь сама издохнет!

— Тише! Начинают! Руперт против Навратила!

Юный фуксик с пухом на щеках, который, вооружившись, вышел на дорожку, с сожалением отметил, что кельнерша Божена удалилась из зала и не увидит поединка.

— К бою! Салют клинком! Скрестили! Готовы? Давай!

Дзирр-бэнн! Пружинистые рапиры зазвенели и засверкали на солнце. Болельщики окружили дуэлянтов плотным кольцом, следя за поединком — кто с напряженным волнением, кто — холодно-испытующе, со знанием дела оценивая движения бойцов. В стороне стоял боковой судья с карандашом и листком бумаги, фиксируя выпады и касания.

Клирр-банг, дззинь! Но большинство студентов остались за столиками, не проявляя особенного интереса к схватке фуксов. Кельнерша Божена, вернувшись с подносом, уставленным пивными кружками, обносила пьющих и тоже не глядела на фехтующую пару: ей были не в новинку такие бои.

Дзиннь! — Секундант взмахом эспадрона разъединил бойцов.

— Задет! — крикнул боковой судья, подняв руку. Раненый студент присел на скамью, ему перетянули жилу на виске и в два-три стежка зашили царапину на щеке. Пострадавший демонстративно спокойно раскуривал трубку, хотя лицо его стало бледным как беленая стена зала.

Один из студентов в рубашке с распахнутым воротом сидел в это время на подоконнике, хмуро курил и смотрел в сад. Его бекеша лежала на стуле, а рядом, карауля хозяйскую одежду, уселся черный пудель.

На дорожку вышла следующая пара бойцов. Старший медик еще возился с раненым, а победитель, улыбаясь, мыл руки в каменной лохани. Но юноша на подоконнике даже не оглянулся. Его взор блуждал в пустоте. Глаза у него были неопределенного цвета, они казались то голубыми, то серыми, то зеленоватыми. Густые, нависшие брови порой придавали этим глазам мрачное, даже неприятное выражение. Узкое загорелое лицо выдавало страстную натуру, может быть, несколько избалованного парня, который вырос в доме почтенных родителей, а теперь бродил по свету, не зная ни принуждения, ни опеки. Его длинные каштановые волосы свободно спадали на лоб; иногда он резким, надменным движением головы отбрасывал назад прядь, опустившуюся на глаза.

Другой боковой судья занял свое место, дал сигнал к схватке очередной пары. Прозвучали команды. Поединок начался. Выпады, контрвыпады и тихие реплики зрителей за столиками...

— Да вот же Балдуин! — воскликнул вдруг молодой Заврел, вскочив и указывая на студента, сидящего на подоконнике. — Он давно здесь!

Балдуин слез с подоконника и кивком приветствовал приятеля.

Белые зубы блеснули в быстрой улыбке как нитка жемчуга.

* * *

Поединок продолжался уже достаточно долго. Оба противника были неопытными новичками и еще не очень уверенно орудовали рапирами.

— Терция, низкая кварта, выпад! — шипел секундант своему подопечному. — Как я тебя учил?!

— Ты только послушай, как Руперт его школит! — смеялся фон Даль.

По две царапины у каждого, ничего опасного... Атака, отход, атака, — пара закончила бой вничью. Когда дуэлянты снимали доспехи, хор запел:

Если б фуксик чуть умел сражаться –
Он из кварты точно бы колол,
Ну, а та-ак он тычет вхолостую –
Клик-клак, клик, клик, клак-клак!

В окне, на котором только что сидел Балдуин, мелькнуло смуглое личико, и спустя мгновение в зал впорхнула девушка. Смоляные локоны обрамляли низкий лоб, на алых как кровь губах играла улыбка — утеха в похождениях и скитаниях.

— А, Лидушка! — крикнул Руперт. — Привет, цыганочка!

Девушка протиснулась в толпу с большой корзиной полевых цветов. Студенты, добродушно смеясь, раскупали у нее простенькие цветочки, шутили, пили за ее здоровье и угощали ее. Видно было, что девушку здесь хорошо знают и любят.

— Спляши-ка, колдунья, спляши! — от группы «вандалов» отделился могучий Кребс, обхватил ее за бедра и поставил на стол, а сам тут же снял со стены лютню и ударил по струнам. И цыганка действительно начала плясать меж пивных луж; студенты отбивали такт ладонями по столу, хлопали, стучали рапирами по кружкам...

Балдуин не участвовал в общем веселье. Он, правда, смотрел на цыганку, и, конечно, оценил ее великолепно сложенную фигуру, но оставался равнодушным. Видимо, его занимало нечто совсем иное. Он видел, как огромный Кребс отложил лютню и подхватил на руки спрыгнувшую со стола Лидушку.

— Ну, хорошо я тебе аккомпанировал? — смеялся он. — Поцелуй меня за это!

Но девушка ловко, как кошка, увернулась.

— Ни тебя — и никого другого!

Кровь богатыря вскипела.

— Я хочу поцелуя! — потребовал он.

— Оставь ее, — вступился Заврел. — Ты же знаешь, она бегает за одним Балдуином!

— К черту Балдуина! — рявкнул Кребс. — Он тебя и знать не хочет — ходит, повесив нос, уже несколько недель! Выбери меня, колдунья!

Его огромные ручищи обвили ее тело. Девушка тщетно силилась вырваться. Кребс грубо ухватил ее за грудь. Глаза его жадно сверкали. И тут цыганка, извернувшись, впилась острыми белыми зубами в его руку. Острая боль еще больше разъярила гиганта.

— Ну, берегись, стерва! — рявкнул он и одним движением разорвал ворот ее рубашки.

И тут он услышал рядом спокойный голос Балдуина:

— Хватит, Кребс! Отпусти ее!

«Вандал» повернулся — бешеный, как берсеркер:

— А тебе что?! Ты будешь мне приказывать?

Балдуин поднял руку, готовый ударить. Их взгляды скрестились, как шпаги. В тот же миг Кребс выпустил цыганку, сорвал с головы шапку и с силой швырнул ее на судейский стол. Балдуин бросил туда же свою.

— Туш! — прошептал фон Даль.

— Ты мне за это заплатишь! — гремел Кребс. — Сегодня! Сейчас! И — на удар и укол!

— На удар и укол! — повторил Балдуин

— Silentium! — потребовал тишины судья. — Silentium!

Кребс contra Балдуин!

Мелом очертили большой круг, противники имели право передвигаться только внутри него. Его плотно окружили студенты — ведь это была не просто обыкновенная схватка на рапирах. Оскорбление и вызов — и «на удар и укол» — такое не каждый день увидишь! И самые лучшие бойцы — огромный Кребс с его медвежьей силой и знаменитый фехтовальщик Балдуин — гибкий и ловкий. Исход был непредсказуем; хотя Балдуин отличался подвижностью и мастерски владел оружием, но и «вандал» был умелый боец, а при его выносливости мог выдержать даже серьезное ранение, мог даже нарочно приоткрыться для укола, чтобы ответным ударом наверняка сразить врага... Лицо гиганта было как ствол бука, на котором расписалась клинками добрая дюжина академических дуэлянтов, а Кребс только смеялся и всякий раз, даже обливаясь кровью, доводил бой до победы.

— Держу пари за Кребса! — крикнул Руперт. — Десять бутылок пльзенского за Кребса!

— Держу пари за Балдуина! — отозвался Даль.

Бойцы вступили в круг. Оба в высоких сапогах и кожаных брюках. Выше пояса — только рубашки. Ни бандажей, ни нагрудников; лишь толстая перчатка на правой руке, сжимающей оружие, и узкая кожаная повязка на шее, которая прикрывает сонную артерию. Они сошлись на середине, скрестили в приветствии клинки, острые как иглы.

Бой начался.

Первым атаковал Кребс, он нанес мощный рубящий удар, едва не пробив защиту противника, с ловкостью, какую трудно было ждать от подобного медведя. Балдуин отбил атаку, ответил легким ударом, который «вандал» отразил гардой. И снова вперед ринулся Кребс, удар следовал за ударом. Зрители оценили его тактику: неутомимый силач хотел измотать Балдуина. Но вот клинки перехлестнулись — и Балдуин неуловимым движением рванул шпагу на себя, обезоружив грозного великана. Клинок сверкнул высоко в воздухе, перевернулся и зазвенел на полу. Секундант подхватил его, обтер комком ваты с карболкой и протянул Кребсу. Балдуин ждал, положив руку на плечо подбежавшего фукса.

Судья начал новый раунд. И снова напал Кребс, пытаясь на сей раз достать противника в выпаде. Но когда он выпрямлялся после броска «стрелой», Балдуин опять выбил у него шпагу. Студенты смеялись, но отошли подальше — не очень-то приятно получить случайный удар клинком.

Третий раунд, четвертый, пятый... «Вандал» дрался с нарастающим ожесточением, удары и уколы сыпались все быстрее. Но зоркий глаз Балдуина улавливал намерения противника, и он, на долю секунды всякий раз опережал Кребса, успевая выставить защиту. Пару раз он достал Кребса клинком, но легонько, играючи; на лбу и на руке «вандала» показались лишь капельки крови.

Перед шестой схваткой Кребс взял новое оружие, яростно взмахнул им как хлыстом. Губы его были стиснуты, лицо искажено гневом.

— Еще десять пльзенского за Кребса! — вскричал Руперт. — Смотри, сейчас он прыгнет «стрелой»!

Но Даль не принял нового пари.

Позади них стояла Лидушка. Не было сомнений, на чьей стороне ее симпатия. Ее губы быстро шевелились в безмолвной молитве, пальцы сжимали маленький серебряный крестик, который она горячо целовала.

И вновь — знакомая команда:

— Скрестить клинки! Готовы? Давай!

«Вандал» сразу сделал мощный выпад, на отходе коротко черкнул клинком, едва не задев шею и царапнув щеку противника.

Тогда Балдуин сделал финт — «клевок» в пол — так что на мгновение раскрылся полностью... Но эта отчаянная дерзость ошеломила Кребса, и он не успел с ответным ударом. Шпага Балдуина взлетела вверх, он в коротком выпаде рубанул тыльной частью клинка по концу шпаги Кребса и вышиб ее из руки в третий раз — под ликующий рев корпорантов. Шпага перекувыркнулась в воздухе и вонзилась острием в пивную бочку на столике ресторанного служителя. Смех и крики толпы заглушили голос судьи. А он, обменявшись парой фраз с секундантами, остановил бой, объявив победителя. Двое фуксов подхватили Балдуина на плечи, ликуя, понесли его кругом по залу; за ними гурьбой двинулись студенты в разноцветных шапках. И громко грянула из десятков молодых глоток песня:

Приветствуй князя дураков,
Он выбран господином!
Дорогу худшему бойцу,
Что будет старшим сыном!
Стрелки набили гору птиц,
Стреляли лучше бы в лисиц,
Но стой, ты слышишь трубный звук:
Спеши вступить в потешный круг!
Трубит труба и грозный рог
Прославит князя дураков!

Тем временем два бурша выдернули шпагу Кребса из бочки, украсили ее цветами и с издевательски вежливыми поклонами вручили побежденному. Тот гневно швырнул шпагу на пол и наступил на нее ногой. Но потом его обычно добродушная бульдожья физиономия расплылась в широкой ухмылке; он, видимо, понял, что умнее сделать хорошую мину при плохой игре. Верзила быстро подхватил со стола полную кружку, пробился через толпу к Балдуину и гаркнул:

— Молодец! Да здравствует Балдуин, первая шпага Праги!

Потом одним духом осушил кружку за здоровье своего победителя.

Все подхватили его поздравление, все закричали:

— Да здравствует Балдуин, первая шпага Праги!

А Балдуин спрыгнул со своего почетного трона, взял руку Кребса и крепко пожал ее:

— Спасибо за бой, Кребс. Ты такой бурш, что лучше нет в нашей Alma mater!

И оба бойца, которые несколько минут назад готовы были заколоть друг друга, крепко обнялись и сердечно поцеловались. Даль тихонько замурлыкал:

Ах, что была за радость,
Когда их Бог создал:
Был каждый — шелк да бархат,
Когда б не запивал!
И круг подхватил, громко и весело:
У нас такие братья –
Что есть — то все пропьют,
И сапоги, и платье –
Босые в рай пойдут!

Зал медленно опустел, студенты выходили в сад, усаживались у столиков под липами. Балдуин не пошел с товарищами. Он сидел перед окном и глядел на дорогу. На лице его опять возникло выражение печальной отрешенности. Низко надвинув на лоб шапку с широким козырьком, студент прихлебывал пиво из стакана и угрюмо таращился в окно.

Лидушка, цветочница, подошла к нему со своей корзиной и протянула ему букет.

— Возьми же! — попросила она. — В благодарность за то, что ты меня защитил!

Ее блестящие черные глаза недвусмысленно говорили: «А если хочешь — возьми меня!»

Студент, конечно, понял этот безгласный призыв, но только презрительно приподнял угол рта, отстраняя девушку взглядом. Ни слова он не ответил хорошенькой цыганке, и небрежным движением руки отослал ее прочь. Она отошла, словно побитая собачонка, проскользнула между столиками студентов, в то время как Балдуин нежно гладил своего черного пуделя, вскочившего на стоявший рядом свободный стул.

— Чего же не хватает нашему Балдуину? — спросил у цыганки Заврел.

Та пожала плечами:

— Я не знаю... — и слезы покатились из ее черных глаз.

Руперт предположил:

— Ну да, чего ему может не хватать? Денег, наверное!

Огромный Кребс громко захохотал, забренчал на своей лютне и спел куплет:

Он шел, пришел он в город муз,
И все пел: Валлери-валлера,
И пил за тостом тост: виват,
О, Академия!
Хор включился сразу:
И пил за тостом тост: виват,
О, Академия!
Вандал продолжил:
Принес дукатов кошелек –
Ох, карты да бокал!
Теперь бы геллер где сыскал,
О, Академия!

— Теперь бы геллер где сыскал — о, Академия! — гремел застольный круг, смеясь над угрюмо раздумывающим о чем-то Балдуином.

За оградой сада заскрипела по песку повозка. Послышалась тихая поступь лошади, резкий щелчок кнута.

— А ведь Балдуин из хорошей семьи, — задумчиво заметил Заврел. — Он промотал кучу денег. Девки, вино, кости развеяли по ветру его наследство...

— О, Академия! — еще тише прозвучал припев.

Повозка остановилась у сада. Это была старая открытая коляска, наподобие почтовой кареты, только без верха. Тощие клячи месили подковами влажный песок. Морщинистый старик, человечек с пергаментной кожей, осторожно вытянув вперед негнущуюся ногу, вылез из коляски. Элегантность его потрепанной одежды подчеркивалась серым цилиндром; палка эбенового дерева с набалдашником из слоновой кости в виде детской головки дополняла гротескный наряд. Кучер на облучке, несмотря на почти летний зной, был закутан в пепельно-серый плащ; он сидел молча, и его известково-бледное лицо с глубоко сидящими глазами и твердыми скулами оставалось бесстрастным и неподвижным.

— А, это Скапинелли! — прошептал Балдуин. Неприятные лица в последнее время преследовали его всюду. — Опять этот старый мошенник...

Старик со странной усмешкой проковылял через сад, не глядя по сторонам, не обращая внимания на корпорантов, — он явно имел определенную цель. Балдуин, который сидел сгорбившись, почти испугался, услыхав над собой блеющий голос.

— Что печалитесь, господин Балдуин? Не может ли вам помочь старый Скапинелли?

С вкрадчивой ухмылкой старик присел к столику. Балдуин, упершись кулаками в столешницу, надменно откинул голову назад.

— Бог мой... Чего вы от меня хотите? — раздраженно бросил он, когда пергаментная физиономия старика приблизилось к его лицу. Спутанная козлиная бородка почти горизонтально торчала под крючковатым костистым носом старика, похожим на клюв коршуна; красноватые глаза без ресниц заискивающе щурились...

— Фу! Не надо спешить с оскорблениями, молодой человек. Горячая кровь! Вам, может быть, еще доведется об этом пожалеть!

— Ха-ха-ха! — горько засмеялся Балдуин. — Вы можете устроить мне большой выигрыш? Или богатую невесту? Да у меня нет ни геллера, ни вещей для заклада, уважаемый господин ростовщик!

— Хе-хе-хе! — в тон ему заблеял старик, и взгляд его острых крысиных глазок быстро и цепко, словно оценивая, скользнул по Балдуину. — А я как раз об этом и подумал, увидев вас здесь таким мрачным. Думаю, что мы с вами провернем одно дельце...

— Ну-ну, — усмехнулся Балдуин. — Только я не знаю, как и когда я смогу вернуть тебе, старому кровососу, капитал и проценты!

— Эй! Да кто же говорит о процентах? Кто говорит о залоге? Нет, не то, совсем не то! — заблеял Скапинелли, прикасаясь пальцами к рукаву Балдуина.

Балдуин отбросил его руку, словно паука. Потом сердито отмахнулся и встал, увидев, как из двери особняка его манит рукой Заврел.

— Но послушайте же, молодой господин, только одну минуту, — попросил Скапинелли, пытаясь удержать студента за полу куртки, — я могу дать вам все, что угодно — деньги, богатую невесту. И я устрою вам еще большее...

Балдуин вырвался.

— Довольно насмешек! — зло прорычал он. — Вы ничем не можете мне помочь!

— Скапинелли может все! — проскрипел старик. Его пергаментное лицо со злодейской усмешкой смотрело на студента снизу вверх. — Вы слышите? Женщины — почести — слава — золото, золото...

Балдуин пожал плечами, отвернулся и пошел к Заврелу, не оглядываясь назад. Но в его ушах, как скребущая когтями крыса, скрипели слова: золото, золото...

Скапинелли остался сидеть у стола, беззвучно посмеиваясь. Он сидел и ждал. Видимо, он был уверен, что Балдуин вернется. Он даже повернулся к дому тощей, сгорбленной спиной и принялся чертить странные знаки на песке тростью черного дерева.

Пудель Балдуина выскочил в сад и начал носиться взад-вперед, обнюхивая траву. Завидев Скапинелли, он яростно залаял, вскочил передними лапами на стул старика, скалился, рычал, вновь лаял, обнажая зубы до десен, и никак не хотел успокоиться, пока один из студентов не схватил его за ошейник и не увел его в дом. Но пес продолжал рваться обратно, рыча и взлаивая.

А Скапинелли не шевельнулся. Кельнерша Божена было подошла к столу, вопросительно поглядела на старика, но когда он ухмыльнулся ей, девушка вздрогнула и с гримасой отвращения убежала прочь.

— Хе-хе-хе, — блеял старик, барабаня сухими пальцами по столу и озираясь с наглой усмешкой.

Над садом закружил ворон. Возле стола Скапинелли он опустился на землю, тяжеловесно, с надменным видом поскакал к ножке стола.

— Би, би, би, би! — поманил его старик с благодушной ухмылкой и потрогал птицу длинным пальцем. Ворон вдруг вспорхнул на столешницу, начал прохаживаться, склевывая крошки.

— Славный парнишка! — сказал ему Скапинелли — Ты ведь мне верен, так? Ты и сегодня исполнишь свои обязанности? — Ворон запрыгнул ему на плечо, бойко захлопал крыльями. — Да, знаю, ты — верная душа, парнишка! — привечал его старый ростовщик. Черная тварь, посидев немного, коротко каркнула и, взмыв над садом, улетела к лесу.

Скапинелли, опираясь подбородком на руку, смотрел ворону вслед.

В его взгляде, как во взгляде пастуха, стерегущего стадо, было что-то настоятельное, — казалось, он держит птицу на невидимой нити и направляет ее полет... Когда он обернулся, Балдуин уже шел к выходу из гостиницы. Старик мгновенно вскочил и приблизился к уходящему с полупоклоном.

— Куда вы так спешите? — спросил он, с заискивающей улыбкой заглядывая студенту в лицо.

Балдуин уклонился от его вытянутой руки и быстро вышел из сада, надвинув козырек почти на глаза.

Коляска Скапинелли все это время простояла у ворот. Кучер с равнодушным видом восседал на козлах и с пустым выражением на лице глядел вдаль, насвистывая какую-то мелодию. Скапинелли махнул ему рукой, но садиться в коляску не стал. Торопливо и неуклюже заковылял он следом за Балдуином, который, не оглядываясь, шагал в сторону города.

— Нет, — шептал старик, — не спешите так, господин студент, погодите минутку... Скапинелли может все, сделает все, что вам нужно... Золото... Золото...

Когда Лидушка чуть позже вышла на дорогу, ища глазами Балдуина, она разглядела его уже вдали — исчезающим, вместе со Скапинелли, на опушке леса. Коляска ехала следом, две худые клячи медленно тащили ее за хозяином.

* * *

Они шли рядом вдоль опушки. Справа Балдуин, слева — не знающий угомону, темпераментно жестикулирующий Скапинелли. Теперь Балдуин слушал его внимательно.

— У меня есть кое-что для вас, дружок! — скалился Скапинелли из-под высокой шляпы. — Вы еще удивитесь!

— Девица? Женщина? Для любви или для брака?

— То и другое...

— Да вы мастер на все руки, старина! — смеялся студент. — Как хоть выглядит моя будущая избранница? Хороша?

— И не спрашивайте. Увидите сами!

— Богата? Знатна? Элегантна? Умна?

— Все увидите, все...

Скапинелли остановился, Балдуин тоже, заметив на костистом лице печать глубокого размышления, в которое вдруг погрузился старик.

Вдали послышался звук охотничьего рога. Скапинелли обернулся, крепко ухватил Балдуина за руку и другою рукой настойчивыми, словно царапающими движениями принялся быстро вычерчивать в воздухе странные знаки. Балдуин не мог понять, что означает причудливое поведение старого ростовщика.

Они были в лесу не одни. Ниже пологого заросшего склона расстилался до горизонта обширный луг, там и сям усеянный группами деревьев и кустов; кое-где стояли болотца и струились узенькие ручьи. Борзые гнали по лугу затравленного, усталого зверя, в котором зоркий глаз Балдуина определил сильного кабана-секача. Издали, из-за деревьев, доносился собачий лай, отрывистые выкрики, оттуда тоже спешили преследователи, они хотели настичь, окружить бегущего зверя...

А, травля кабана! Свора огромных бело-тигровых догов вылетела на луговину и, перепрыгивая через мелкие рытвины, продолжала гнаться за зверем. Собаки лаяли, псари с криком следовали за ними. Показалась группа нарядных, одетых в алые фраки всадников, по всей видимости дворян. Процессия стремительно пронеслась мимо Балдуина и Скапинелли.

Конечно, это были господа из того сословия, что, не ведая нужды, разъезжает на благородных скакунах под звуки рогов и труб — молодые и постарше, они носили одинаковую одежду — алые фраки, высокие лакированные сапоги со светло-желтыми отворотами. Следом проскакали, сидя боком на дамских седлах, и несколько участвовавших в охоте женщин, одетых в развевающиеся длинные амазонки.

Кабан пробился сквозь кусты, проскочил болотную лужу и из последних сил нырнул в лес. Псы с неистовым лаем уже обходили его. Размахивая свистящим хлыстом, вперед вырвался рослый дворянин. Балдуин на мгновение увидел в ярком солнечном свете его лицо — голубые глаза, тонкие пепельные усы. Затем вся компания, под аккомпанемент топота копыт и гомона своры исчезла за деревьями.

Балдуин еще видел, как последние всадники въезжали по склону. Пальцы Скапинелли намертво вцепились в его рукав. Наклонившись вперед и дрожа от возбуждения, старик следил за охотой.

— Сейчас, — сказал он и потянул Балдуина за собой, — пошли, посмотрим...

Балдуин пошел за ним вглубь леса; впереди мелькали между деревьев красные фраки; пронзительно пропел рожок. Ла-ла-ли...

— Загнали, — вздохнул старик, — кончено. Сейчас будут возвращаться. Смотри!

Они ждали, остановившись на опушке. Охотники, видимо, собрались в кучу вокруг добычи. Потом вся компания двинулась обратно, понеслась по широкой просеке, выводящей на луг.

Украшенная зелеными ветвями повозка, в которой сидели, весело переговариваясь, псари-загонщики, проехала первой. На ней же лежала и добыча — огромный секач. За повозкой — на сворках у конных псарей с пиками — проследовали собаки: борзые и доги. Проскакал светлоусый предводитель охотников, следом, разрозненными группами — остальные господа и дамы.

Рядом с предводителем ехала на сером в яблоках жеребце молодая женщина. Балдуин в жизни не видел столь утонченной, изящной фигуры, такого точеного профиля. Длинные, темные, кудрявые волосы обрамляли ее цветущее, разрумянившееся от скачки на лесном воздухе и охотничьего азарта лицо. Темно-голубые глаза, глубокие как сказочные озера, мечтательно устремлялись вдаль.

Кавалер с дубовым венком «короля охоты» на шляпе что-то говорил ей, но юная дама едва ли его слушала. Она не смотрела на него, очевидно, погруженная в свои мысли.

— Ну? — пропел Скапинелли, слащаво улыбаясь, когда пара скрылась за деревьями. Взгляд его красноватых лишенных ресниц глазок сделался вкрадчивым, как у сводника. — Ну? Она тебе нравится, сынок?

Балдуин не расслышал вопроса, так он был потрясен восхитительным видением.

— Это и есть твоя богатая наследница! — проблеял ростовщик, прихлопывая его по руке.

Балдуин возмущенно отстранился.

— Что за шутки, старый плут? — сердито вскричал он. — Ты надо мной издеваешься?

— А вот увидишь...

Он потянул вверх по склону упирающегося студента. В этот миг черная птица низко закружила над ближним болотцем.

Звуки охоты уже едва доносились. Слышался только легкий шелест ветвей на ветру и мирное чириканье птиц. И тут что-то гулко затрещало в гуще леса позади них. Издали донесся слабый крик — зов о помощи, потом послышался нарастающий конский топот. Балдуин застыл на месте, насторожился... Вдруг он увидел, как из чащи вылетел обезумевший жеребец, за гриву которого из последних сил цеплялась темнокудрая дама...

Она потеряла шляпу, хлыст и всякую власть над ошалевшим конем. Расширенные в безумном страхе глаза незряче скользнули по Балдуину. Распущенные локоны плескались по ветру, а длинное платье развевалось как флаг.

— Вперед! — повелительно крикнул в спину студенту Скапинелли. И Балдуин, подхваченный мгновенным порывом, кинулся вниз по склону наперерез всаднице. Любой ценой перехватить коня! Почва тряслась под его ногами. И ему удалось! Всей тяжестью, яростной силой всего тела он повис на поводьях. Еще долго конь тащил студента. Сапоги Балдуина взрывали землю. Наконец животное остановилось. Балдуин бережно подхватил всадницу, почти потерявшую сознание, и снял ее со спины лошади.

Тут же подскакали несколько господ и спешились рядом с ними. Высокий, плечистый седой старик в элегантном охотничьем костюме подбежал к ним, опередив светлоусого молодого кавалера. Балдуин, не заметивший ни исчезновения Скапинелли, ни появления участников охоты, все еще держал на руках смертельно бледную, тяжело дышащую барышню. Лишь теперь она встретила его взгляд радостно-изумленными глазами, в которых светилась благодарность...

Между тем седобородый господин протянул руки к девушке. Балдуин увидел его живые, умные глаза, радостно лучившиеся под густыми бровями, и сразу узнал старика: это был граф фон Шварценберг, один из богатейших магнатов Империи.

— О, господин студиозус, это могло худо кончиться! Слава Богу! — заговорил старый граф, бережно принимая девушку и целуя ее.

— Вы спасли мое дитя! Только ваше мужество помогло сохранить ей жизнь! Чем мне отблагодарить вас за благородный поступок?

— О, мне ничего не нужно, господин граф! — воскликнул Балдуин, лишь теперь неохотно выпуская из рук талию девушки. — Помочь даме — мой долг!

Спасенная уже улыбалась — растерянно и радостно. Студент с торопливым и почтительным поклоном взглянул ей в глаза и назвал свое имя.

— О, я очень рад, господин студиозус! Я уже слыхал о вас разные героические истории! — улыбаясь, воскликнул граф Шварценберг. — Пражская молодежь часто толкует о вас. Дама, которую вы так по-рыцарски спасли, — моя дочь Маргит!

— Спасибо вам! — покраснев, прошептала юная графиня и протянула Балдуину руку, которую он нежно поцеловал. Лишь после этого он заметил рядом прежнего спутника графини. Тот с холодной вежливостью поклонился студенту, немного приподняв шляпу. Жесткий взгляд его голубых глаз не отрывался от лица Балдуина, даже когда он обращался к другим присутствующим.

— Любезная кузина, надеюсь, не ранена? — спросил он девушку.

— Нет, хотя вполне могла бы быть... — едва проронила она в ответ и тут же вновь обратилась к студенту, — позвольте вам представить: барон фон Вальдис-Шварценберг, мой кузен и нареченный... Господин студиозус...

— Меня зовут Балдуин, — повторил студент.

И мужчины еще раз обменялись учтивыми поклонами. Гладкое, холеное лицо барона с его бесстрастным выражением таило в себе нечто неприятное...

— До свидания, господин Балдуин, — сказал старый граф, — буду очень рад, если вы сможете в ближайшее время посетить мою дочь и меня. Не забывайте нас!

Сердце Балдуина от радости готово было вырваться из груди...

Все вскочили на коней, и кавалькада быстро скрылась из глаз. Только графиня задержалась еще на мгновение и с глубоко взволнованным видом ловко бросила в руки молодому человеку какую-то вещицу.

— Вам — на память! Не забывайте эту минуту... — шепнула она и ускакала прежде, чем студент успел что-либо ответить. И долго стоял он зачарованный. В руке его блестел золотой портретный медальон на тонкой цепочке.

* * *

Балдуин жил в небольшой комнате на верхнем этаже старого дома на древней извилистой улочке Малой Страны. Узкий сноп солнечных лучей проникал на тесную лестничную клетку, где под оштукатуренным подоконником, свернувшись клубочком, тихо мурлыкала белая кошечка.

Дом был наполнен запахами пекарни, что находилась в полуподвале и зеленной лавочки, хозяин которой разложил капустные кочаны на прилавке под навесом. Балдуин задумчиво поднялся по истертым ступенькам наверх, отворил дверь своей комнаты, убожество которой сегодня ощущалось им горше и безнадежнее, чем когда-либо...

Сквозь стекла низкого, но довольно широкого оконца он видел угловатые крыши и закопченные трубы каминов. На изодранной софе, служившей ему постелью, валялось смятое спальное белье, едва прикрытое грязным покрывалом. Овальные силуэтные рисунки, портреты его друзей, несколько шпаг и сабель, корпорантские цветные шапочки и пистолеты — все украшение комнаты... На стене против окна — узкое старомодное трюмо, почти достигающее пола. На ореховом столике посреди комнаты — стопка учебников и монографий, переплетенных в свиную кожу. Да еще тетради конспектов, полученные от старших товарищей по университету. Письменный прибор с высохшей чернильницей и песочницей, кажется, давно не использовался по назначению. Потертый глобус, стоявший на деревянной подставке на неуклюжем дешевом комоде был, пожалуй, единственный свидетельствовал о научных интересах хозяина этого жалкого жилища, — да еще, может быть, пожелтелый человеческий череп, купленный за бесценок у анатома. Его пристроили на источенном червями платяном шкафчике в углу комнаты, около окна.

Балдуин подошел к трюмо, посмотрел на себя. «Да, высоко же я собрался прыгнуть!» — горько усмехнулся он, оценив свою старую куртку, пригодную разве что для пивной...

Он умылся, причесался, почистил, как только мог, свою непритязательную студенческую одежду и сапоги. Надо было вновь увидеть прелестную юную графиню, которая уже несколько дней и ночей заполняла его мысли и сновидения. Приглашением благодушного старого графа следовало непременно воспользоваться, причем сейчас же, — ведь прошло уже три дня.

Было бы у него достаточно денег, чтобы купить графине приличный букет цветов! Но карманы были пусты... Он обшарил платяной шкаф, два-три поношенных плаща — денег не нашлось. Наконец, он нащупал в кармане давно заброшенной куртки круглый твердый предмет... Ах, серебряный гульден! Остался от какой-то веселой попойки, был счастливо забыт, и вот теперь — как нельзя более кстати! Печально улыбнувшись, студент спрятал монету в карман, надвинул шапку с козырьком на самые глаза и вместе с неразлучным пуделем вышел во двор.

Внизу, у порога дома, пристроилась с корзиной полевых цветов Лидушка, накинув на точеные плечики шаль с бахромой. Балдуин безучастно проследовал мимо.

— Вы такой гордый, молодой господин? — спросила она вслед.

Балдуин обернулся, увидел цветы. Да, букетик-то для визита ему нужен...

— Покажи-ка, Лидушка, какие у тебя цветы, — попросил он.

Ее букеты были те же, что и обычно в мае: васильки, маки, фиалки, — все, что всюду росло и растет в полях. Балдуин небрежно кинул гульден в передник девушки.

Цыганочка вскочила, рассматривая серебряную монету.

— Нет, нет! Убери свои деньги! Букетик стоит два крейцера! А мне не нужно ничего, совсем ничего...

И опять он не удостоил ее вниманием, едва повернул голову, когда она подбежала к нему.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста! — просила девушка.

Балдуин властно приказал:

— Держи деньги! И замолчи!

Она отступила, присела на ступеньку. Потом поцеловала монету. Потом еще и еще. Наконец засмеялась сквозь слезы: это была его монета, она должна принести ей счастье!

Путь был далекий, и Балдуин прошел его пешком; резиденция графа располагалась за городом, среди лесов на другом берегу Влтавы, северо-западнее городской черты. Вскоре после того, как Балдуин очутился на землях Шварценберга, перед ним выросли высокие решетчатые ворота весьма изящной ковки. Они были открыты.

Он прошел по песчаной дорожке через двор, между тиссовыми изгородями у берега пруда, в котором плавали лебеди. В центре водоема высилась многофигурная мраморная группа наяд и тритонов. Липы, платаны и акации шелестели со всех сторон, а прямо напротив ворот высился замок. Студент постоял перед фасадом — с высокими, узкими готическими окнами и стеклянными дверями второго этажа, перед которыми выпячивались балконы с черными решетками.

Старик-слуга с белыми бакенбардами отворил Балдуину входную дверь, провел его по зеркальному паркету в приемную. Там студент остался ждать, неловко вертя в руках букетик фиалок.

Наконец, из стеклянной двери навстречу студенту вышли приветливо улыбающийся граф и его дочь.

— Добро пожаловать, господин студиозус, — проговорил старый господин, — и еще раз благодарю вас!

Графиня Маргит добавила:

— Папа так рад, что вы сдержали свое обещание, господин Балдуин, и пришли к нам! И я тоже рада!

И вновь он очутился в плену этих изумительных темно-синих глаз...

— Ваше маленькое приключение, к счастью, обошлось без скверных последствий, графиня, — проговорил Балдуин, смущенно держа букетик за спиной.

Возникла невольная пауза; Балдуин чувствовал, что стебли фиалок совсем согрелись в его руке. Тщетно подбирал он слова, с которыми мог бы протянуть свой нищий букетик. Со стыдом глянул он на свою висевшую через локоть потертую бекешу. «Мне ли входить в этот блистательный дом?» — горько подумал он... И только ему показалось, что он нашел фразу, с которой сможет вручить свой дар, и только он глубоко вдохнул, готовясь заговорить, — а графиня смотрела на него ожидающе, — как в вестибюле раздались быстрые шаги. Через боковую дверь появился барон Вальдис и сразу приблизился к графине, протягивая ей огромный букет алых и белых роз. «Мой бедный букетик, — подумал Балдуин, — тебе тут совсем не место...» И незаметно сунул фиалки в карман.

Вошли слуги, подали мороженое, шербет, миндальное молоко и мускатное вино. Но с той минуты, как барон возник в комнате, в ней воцарилась неприязнь. Видно, он неосознанно чувствовал в молодом студенте, которого вновь холодно смерил взглядом, соперника. Вдруг это нелепое явление несло ему, племяннику старого графа, какую-то угрозу, а вернее не ему, а чаемым от брака с наследницей его будущим майоратам, доходным имениям, замкам?

Балдуин стал раскланиваться. Он смущенно прощался, дав, по просьбе графа, обещание зайти в другое время. И, опустив голову, угрюмо сошел с террасы.

Перед порталом его ждал пудель, виляя хвостиком. Балдуин нежно погладил верного пса. Он бы не поверил, если бы ему сказали, что за высоким окном над его головой тихо поднялась занавеска и глаза цвета синей майской ночи пристально следили за ним...

Часть II

Факс, старый слуга корпорации, возвращаясь от чистильщика сапог, встретил возле дома девушку.

— А, привет, Лидушка, — крикнул он, — ты уже здесь, голубка? А господин Балдуин ушел?

Лидушка собрала цветы и вместе со слугой поднялась наверх.

— Да, — сказала она, — Балдуин пошел в какой-то, должно быть, богатый дом...

— Смотри-ка, а я бы скорее подумал, что он в это время уже в пивной!

— Это уж никак не диво! — откликнулась Лидушка и выбила из софы облачко пыли. — Какой тут беспорядок! Трубка с табаком — в сапоге, гусиные перья — в бокале для костей... Вместо ученых книг — одни пустые винные бутылки да рваные пачки из-под табака!

— Да, добрый господин Балдуин вовсе не из числа прилежных академистов, — сказал Факс, качая головой и тоже оглядывая комнату.— Carolinum он обходит, словно чумной барак! Его редко видят в лекционных залах. Это вообще чудо божие, что его до сих пор не исключили!

— Чем же он занимается целыми днями? — поинтересовалась Лидушка.

— А тем, что и все студенты любят делать, пока у них водятся деньги! Девчонок соблазнять, франтить, пить, курить, валяться в пивнушках, играть в карты да в кости! Да бегать в ближние деревни, чтобы кружиться на танцульках с тамошними доступными красотками!

— Ой, не говорите лучше!

— Об учебе никто от него и слова не слыхивал. Но тем больше говорят о диких и богопротивных скандалах на ночных улицах, о шуме, песнях и драках! И может быть, у него есть на совести парочка историй, о которых и говорить-то остерегаются!

— Так у него много врагов, у господина Балдуина?

— Если не считать полиции, педелей, монихеев и городских филистеров, то, наверное, врагов вообще нет. Все веселые братья его любят...

— Ой, да вот он идет! — воскликнула Лидушка, глянув в окно. — А лицо у него — будто ему сразу семь черных кошек дорогу перебежали! Скорее, старина, оставляйте сапоги и выкатывайтесь, если не хотите получить по голове этими же сапогами!

Лидушка повесила изношенный пиджак в шкаф, скорчила гримаску черепу и взяла свою корзинку, тоже намереваясь уйти. Но дверь уже распахнулась. Балдуин быстро вошел в комнату и густо покраснел.

— Что ты тут делаешь? — прорычал он. — Оставь меня, девчонка! Я никого видеть не хочу, слышишь?!

Лидушка заметила, что ее букетик, растерзанный и измятый, еще торчит в его пальцах. Ее черные глаза торжествующе блеснули: так бедный жених был отвергнут! Она раскланялась, насмешливо присев, как это делают барышни.

Едва он остался наедине с собою, Балдуин бросил цветы на пол и в отчаянье растоптал их. Потом он рухнул на стул и тупо уставился в пространство, машинально вертя в руках маленький медальон графини.

А Лидушка подглядела эту сцену в замочную скважину, затем, легкими шагами, насвистывая, она сбежала вниз по лестнице.

— Он сегодня очень злой! — сказала она во дворе старику Факсу. — Я не знаю отчего, но мой мизинец подсказывает, что его красавица сегодня днем ему отказала!

— Верно нашла другого! — проворчал старик и позвал пуделя.

А Балдуин неподвижно сидел на стуле, хотя и слышал этот разговор. Потом все стихло. Он механически раскрыл один из запыленных томов в кожаном переплете, лежавших на столе. Но латинские тексты законов Юстиниана были для него мертвы и чужды, как письмена давно покинутой им страны. Его мозг был странно глух. Внутри него словно крутилось вонзившееся в душу веретено...

Позади у него была безумная жизнь. Он думал: это к лучшему, что оба его родителя успели умереть, мало было им радости от такого сынка! Разве не застрелил он своего лучшего друга из-за пустейшей истории на пистолетной дуэли? Или не сидела сейчас в маленьком городишке среди Судетских гор с ребенком на коленях бледная, изможденная девушка, — с его ребенком?! Конечно, он когда-то ее любил, но теперь воспоминания причиняли ему боль. Но он оставил ее, бросил жить, как придется, и еще посмеялся над ее мольбой: дать ребенку его имя... И, насмехаясь, послал ей старые студенческие стишки:

Не строй печальное лицо,
Сокровище мое!
У нас не выйдет ничего,
Сокровище мое!
Что твой папаша мне сулил –
То все — под хвост коту!
Я не хочу качать детей,
И хватит бедных писарей
И без меня суду!

Правда, он предлагал ей деньги — тогда они еще водились в его карманах! Но она отказалась. Она не взяла ни геллера ни для себя, ни для ребенка. Так и прокутил он свое наследство с веселыми девками и приятелями-корпорантами...

Не думать об этом! Он силился стереть эти мысли, как пот со лба. Конечно, он был сумасбродом, — так что, теперь погибать из-за этого? Или будущее уже не возможно?! Или ему уже никогда не улыбнется счастье?

Он нервно вертел золотой медальон.

Солнце под крышами угасло, ушскатилось к закату. А Балдуину казалось, что он совсем недолго сидит в одиночестве. Часов у него давно не было: вместе с цепочкой и кольцом они сгинули в лавке ростовщика. И он с удивлением услыхал вечерний звон с колоколен. Значит, он, не замечая времени, чуть ли не с обеда просидел на стуле с медальоном графини в руках!

Даже студенческая шапочка осталась на его голове, надвинутая на самый лоб. Как сквозь сон он услышал на улице звуки подъезжающей повозки, которые замерли прямо перед домом. И, опять же лениво, как во сне, он удивился этому редкому в здешних местах происшествию. Может, она и не остановилась вовсе, может, это обман слуха — ведь сегодня такой знойный воздух за окном... Он не слышал шагов на лестнице, но в дверь постучали — глухо, твердо, должно быть — костлявыми пальцами. Три раза...

Балдуин очнулся от оцепенения.

— Войдите! — крикнул он. — Входите, если только вы не ханжа!

Опять стук.

— Да входите же!

И в третий раз.

— Входите, к черту!

Дверь медленно приотворилась. В щель просунулась пергаментно-желтое лицо с доверительной ухмылкой. Балдуин возбужденно вскочил навстречу. Это был Скапинелли. Он был в том же потертом элегантном одеянии, что и в день состязаний в «Трое»; подобострастно ссутулившись и преданно улыбаясь, он подошел к Балдуину, держа обеими руками перед грудью свой цилиндр, точно щит.

— Прошу прощения, если я помешал! — проквакал он. — Мне хотелось бы с вами поговорить...

Балдуин остался стоять, незаметно спрятав медальон в карман.

— Вы мне не мешаете, — выдавил он грубым, охриплым голосом, — садитесь, говорите. Что вам от меня угодно?

Но Скапинелли не стал садиться. Чуть приволакивая левую ногу и будто пританцовывая, он принялся кружить по комнате.

— Ох, ох, цветочки, маленькие цветочки! — прохныкал он, подцепив полуувядшие останки фиалок концом своей трости. Вынюхивая что-то и хихикая, он обошел всю комнату, с любопытством подмечая разные мелочи: оглядел трещины на стене над софой, поставил букетик в пустой стакан, бегло перелистал один из солидных томов, лежавших на столе, испытующе провел пальцем по большому зеркалу.

— Молодой господин славно обставился... — проблеял он и взглянул в лицо Балдуину с неожиданно широкой улыбкой. Балдуин, которого нервировали эти дурацкие выкрутасы, поворотился к нему спиной. Он больше не мог сносить вида этой безгубой пасти и покрасневших крысиных глазок старого ростовщика, слышать этот хамский каркающий смех... И детская головка из слоновой кости, что венчала трость старика, отчего-то наполняла студента холодным, склизким ужасом, загадочным и непостижимым. Балдуин, отвернувшись, смотрел в окно, поверх крыш и каминных труб, над которыми медленно-медленно плыла грозовая туча.

— Ну, так что же?

И опять пауза, во время которой Скапинелли что-то делал в комнате, производя скребущие звуки. Балдуин оглянулся — и с удивленной усмешкой покачал головой. Старый шут стоял перед зеркалом, с близкого расстояния рассматривая свое изборожденное морщинами хищное лицо, и лукаво грозил себе пальцем, словно говоря: смотри-ка ты!

— Бог мой, да вы, кажется, находите себя красавцем? — воскликнул Балдуин.

Скапинелли вернулся к столу, хитро прищелкивая языком и остро поглядывая в лицо студента.

— Отличные вещи, отличные вещи..., — блеял он.

Балдуин схватил его за руку, силой усаживая в ободранное кресло.

— Да прекратите, наконец, ваши дурацкие шутки! Говорите, что привело вас ко мне! — вскричал он, обтирая руку, коснувшуюся Скапинелли, о полу бекеши.

— Терпение! Хладнокровие, хладнокровие... Не так бурно, молодой господин! Старый Скапинелли может подождать! Вещи должны быть приведены к себе... — С этой загадочной фразой он тихо поманил студента костлявым пальцем. Балдуин вдруг ощутил ватную тяжесть в голове. Ему, словно он пребывал в каком-то смутном сне, почудилось, что его связали незримые путы.

— Как же вы красивы! — вдруг воскликнул Скапинелли почти благоговейным тоном. Он сидел, упершись торчащим подбородком в сложенные руки, и восхищенно глядел снизу вверх на стоящего Балдуина. — Вы прекрасны! Нет ничего прекраснее рослого, сильного юноши, стройного и светловолосого, как вы! И этот ваш грустный взгляд — как из старой сказки! Знаете ли вы сами, как вы прекрасны, господин Балдуин?

Балдуин слушал его безучастно, с пустым взором, непонимающе. Его мозг окутало некое облако. Ему вновь показалось, будто в голове его жужжит веретено... И небо над крышами совсем потемнело.

— Я хотел бы иметь ваш портрет, господин Балдуин, — шептал старик.

— Хочу получить ваш портрет — ваше второе лицо. Навсегда!

Балдуин едва заметно покачал головой.

— Рисунок с меня? — растерянно спросил он, подумав о силуэтах, которых он когда-то заказал несколько штук и которые лежали в ящике у окна.

Он достал листок и бросил его на стол.

— Вот! Если это вам доставит удовольствие...

Но старик едва удостоил взгляда вырезанный профиль.

— Сделайте мне приятное, — настаивал он, — пройдите перед зеркалом!

Балдуин засмеялся, плохо понимая, что происходит. «Впрочем, почему бы мне не сделать приятное этому чудному старику?» — развеселившись, подумал он, встал и увидел в зеркале за своей спиной в глубине погрузившейся в тень комнаты софу, картинки на стене и — Скапинелли, склонившегося над столом с самозабвенным видом и с отвисшей нижней губой...

Едва он повернулся, как Скапинелли, уже со спокойным лицом, подозвал его кивком, словно приняв какое-то окончательное решение. Он властно указал на стул перед собою. Потом покопался под широким палевым, отделанным огненно-красной шерстяной тканью плащом и вытащил свернутую в трубочку бумагу, из которой осторожно извлек пергаментный свиток.

— Могу ли я просить вас прочесть этот документ? — прошептал он тихо, но требовательно. Балдуин, привалившись со скрещенными ногами к стене, развернул протянутый пергамент и прочел. Затем с громким хохотом положил его обратно.

— Вы что, это — всерьез? — вскричал он.

Скапинелли сверлил его взглядом и кивал крайне многозначительно. И еще раз — покачивая головой, словно перед ним лежала записка сумасшедшего, — Балдуин перечел бумагу.

«Я, Балдуин, настоящим подтверждаю, что получил от господина Скапинелли шестьсот тысяч гульденов золотом. За эту сумму я предоставляю господину Скапинелли право взять из моей комнаты то, что ему будет угодно».

— Ну? — слащаво улыбаясь, проскрипел Скапинелли, потирая друг о друга кончики костяных паучьих пальцев с зеленоватыми ногтями. — Вы подпишете такой договор?

— Да, с радостью, хоть тысячу раз! — выдохнул Балдуин. — Только скажите мне...

— Цыц! Сперва — подписать! — Скапинелли обмакнул гусиное перо в чернильницу и протягивал его студенту.

— А где же деньги? — спросил пораженный Балдуин, ибо, глядя на Скапинелли, трудно было поверить, что у него в кармане завалялось шестьсот тысяч гульденов.

Но итальянец неумолимо указал на документ.

— Сначала — подпись! — повторил он.

Перо скрипнуло. Балдуин подписался. И вмиг Скапинелли присыпал подпись песком, сам, кажется, охваченный радостным испугом, и, едва просушив чернила, заботливо скатал пергамент и сунул в карман.

И как-то странно тихо стало сразу в комнате... Как-то тихо стало на улице и во дворе... Смолк глухой шум, доносившийся обычно из Старого Града. Ни звука грома из нависшей грозовой тучи, ни капли дождя. Но от окна сквозь гардины просочиласт струйка странного серно-желтого дыма.

— Хе-хе-хе! — закряхтел Скапинелли во внезапно наступившей тишине.

Балдуин, тяжело дыша, смотрел на него. Что происходит?

Все показалось ему насмешкой, все: издевательский смех старика и он сам — да еще не было ли в комнате третьего? Он оглянулся — никого... Да наяву ли это все происходит?

— Где же золото? — спросил он сердито и стукнул по столу.

Скапинелли с довольным видом успокоительно кивнул:

— Сейчас будет здесь, сынок! — заявил он. — Не спеши! Сейчас будет все — и больше того... еще кое-что будет!

Он обращался к Балдуину на «ты». Тот принял это с легким недоумением, но мысленно запретил ему повторять это обращение впредь. Скапинелли поднялся. Встав напротив Балдуина, он вдруг поднял в руке над столом зеленый шелковый денежный мешок. Глаза его хищно сверкнули, когда он разъединял кольца застежки.

И из мешка хлынуло, звеня, золото и градом забарабанило по столу. Куча росла, громоздясь все выше, — полноценные золотые дукаты с орлами и профилями императоров... Золото, золото, все больше и больше — больше, чем могло бы вместиться в мешке... Монеты сыпались с краев стола, и со звоном катились по полу. И как оно сияло в полумраке комнаты! Давно уже на старом столе не хватало места, а золотой дождь вселился и звенел... и все из маленького мешка Скапинелли... Уже и самого старика заслонила сверкающая куча золота. Монеты сползали сверху, утыкались в стены, бренчали, словно смеясь...

Балдуин стоял, не шевелясь и уставясь остекленевшими глазами на волшебное представление. Ему все еще не верилось. Иллюзионист — этот Скапинелли... Старый шарлатан, он играет в какую-то дьявольскую игру... Может быть, хочет зачаровать его призраком обманного богатства и потом, в одно мгновение, низвергнуть в прежнюю нищету?

Но вот череп старика вновь поднялся над золотым холмом. Лицо Скапинелли, полное коварного торжества, прямо-таки лоснилось от удовольствия. Круглые глаза без ресниц сверкали, широко раскрывшись; с выражением дьявольского ликования глядели они на охваченного ледяным ознобом Балдуина, и казалось — костяной клюв щелкал, клюя воздух, открытый рот беззвучно смеялся, а между губ дрожал тонкий, острый кончик языка...

— А теперь — моя часть условия! — прошипел старик, оскалившись, и одним прыжком очутился по другую сторону стола, у плеча Балдуина.

Балдуин отступил, оттолкнул руку ростовщика.

— Хорошо! — засмеялся он. — Получайте вашу долю! Но что же вы выберете из моего хозяйства? Я бы порекомендовал вашей милости этот драгоценный шлафрок, он хоть уже и не совсем новый, зато прослужил мне верой и правдой целых четыре года! Или, может, мою верную рапиру? Я нанес ею немало добрых ударов! Тоже нет? Но, быть может, досточтимому господину понравится Corpus juris императора Юстиниана в переплете из свиной кожи? Опять нет? Да, а что же еще у меня есть? Какие еще сокровища скрывает моя лачуга? Может, вот этот земной шар? Трубка с цепочкой и кистями? Череп из анатомички? Нет? И череп не надо?

Скапинелли все качал головой. Он загадочно глядел на Балдуина снизу вверх и вдруг, схватив его холодными костяными пальцами, подвел к большому зеркалу.

Балдуин очутился в полумраке перед зеркальным стеклом. Он видел свое отражение в полный рост — на каштановых волосах низко надвинутая шапка с козырьком, светлые глаза; на губах удивленная улыбка, он увидел стройного юношу в кавалерийских сапогах и бекеше со шнурками застежек... Но было в этом привычном отражении нечто новое — остекленевшее, страшно отчужденное, неприятное...

И тут произошло то, отчего у студента кровь буквально застыла в жилах. Скапинелли поманил пальцем — Балдуин видел этот жест в зеркале — и наклонился, словно совершая сверхчеловеческое усилие. Балдуин услыхал, как он тихо покряхтывает. Властно, страстно, притягательно манил Скапинелли, беззвучно вращая руками и делая снующими в воздухе пальцами какие-то магические жесты... Потом внезапная радость, почти восторг, осветила лицо старика. Недвижно стоял Балдуин, недвижным оставалось и его отражение — но глаза отражения смотрели уже не на Балдуина, а мимо — на Скапинелли.

Окаменевший, словно вросший в пол, стоял Балдуин. А зеркальный двойник вдруг медленно дрыгнул ногой и качнулся навстречу Скапинелли. Трясясь от ледяного ужаса, Балдуин попятился прочь от зеркала. Но двойник не удалялся. Наоборот, он приближался, находясь еще в зеркале, он двигался к ним — в сторону комнаты...

Тихо-тихо, скользящими шагами, словно поднявшийся после долгой болезни, ступал по полу зеркальный призрак. И смотрел он по-прежнему мимо Балдуина, — на дрожащего в страстном напряжении Скапинелли. Только на миг он встретил взгляд студента, но тотчас отвел глаза, подчиняясь, как автомат, дьявольской воле итальянца. Теперь он был уже на поверхности зеркала, без видимого удаления вглубь; медленно, осторожно вынес он вперед правую ногу в высоком сапоге, и — подобный тени, плоский, как привидение — шагнул из зеркала в комнату.

Но это же... это было невозможно! Или Балдуин грезил наяву? Нет, это был не сон: студент чувствовал, как в спину его упирался твердый край стола, ощущал боль от ногтей, впившихся в ладони от того, что кулаки его судорожно сжались. Тут Скапинелли мелкими шажками попятился к выходу. За ним бездумно и механически, с недвижной меловой маской вместо лица последовал зеркальный двойник Балдуина. Еще раз встретились их глаза: со смертельно-печальным и одновременно грозным выражением глянул призрак на бывшего хозяина, будто хотел обвинить его в чем-то страшном... Он миновал отступившего студента, следуя за уже очутившимся снаружи стариком. Выскользнул в дверь — и исчез.

Первые минуты Балдуин был не в силах шевельнуться. Потом — медленно, постепенно, но непрерывно усиливаясь, — его охватило чувство неизъяснимого счастья. Он ощутил внутри себя абсолютную свободу. То, что сейчас ушло, было всего-навсего его прошлым, его безумным, диким и запутанным прошлым... А осталось — светлое будущее: солнечный свет, счастье и много золота!

Он быстро подбежал к груде золота и с детским смехом накинулся на нее: копался в ней, ощупывал монеты, пересыпал их и играл ими. Золото было настоящее, не обманное, не мираж: полноценные дукаты и десятиталеровые, шестьсот тысяч гульденов, или даже больше...

Он теперь богат, невероятно богат! Он может жить и веселиться, иметь любую женщину, покупать замки, лошадей и драгоценности! Вспыхнула молния, грянул гром, дождь хлынул на каменную мостовую как из ведра — освежающая прохлада ворвалась в открытое окно. Балдуин жадно глотал воздух.

Боже мой, да это же действительность, золотая, великолепная действительность! Он набил золотом карманы. Тысячи желаний и надежд, теперь уже легко исполнимых, обуревали его, и он звонко засмеялся, глубоко дыша, пьянея от счастья.

И тут случайно его взгляд упал на зеркало. Он увидел заваленный золотом стол, софу, клинки на стене... Старое кресло, глобус и оскаленный череп, — все, что было в комнате, кроме себя самого! Он подскочил к зеркалу: отражения не было! Провел рукой по стеклу, отшатнулся назад, вновь приблизился: нет сомнения, — он больше не отражается в зеркале!

На несколько минут страх вновь сковал его; но вскоре уступил место прежней радости и чувству облегчения. Тот, другой, зеркальный фантом, был им самим и все же не совсем им. Он ушел вместе с ростовщиком. И пусть его, — что Балдуину до того? И студент звонко присвистнул: к чертям все прошлое! К чертям, раз само настоящее засияло перед ним!

* * *

На следующий день посыльный привез в замок Шварценбергов огромную корзину дорогих цветов для юной графини. Маргит было подумала, что они доставлены от жениха, но с радостным изумлением обнаружила маленькую визитную карточку с именем «Балдуин».

Балдуин арендовал красивый дворец во внутренней части города. Предыдущий владелец велел построить и отделать его для своей требовательной любовницы, и потому роскошное убранство его соответствовала самым высоким запросам. Особенно богато украшена была спальня — гобелены, плафон с пастушескими сценами. Она, как и примыкающая к ней гардеробная, выходила окнами на ухоженный сад с тиссовой аллеей, фигурно подстриженными кустами и прелестными мраморными скульптурами. Тыльную сторону первого этажа занимал обширный паркетный бальный зал с настоящим фонтаном в центре; в бассейне фонтана резвились всевозможные декоративные рыбки. Окнами на фасад выходили небольшой чайный салон, музыкальный зал, комната для игры с ломберными столами и удобными диванами у стен.

В покоях второго этажа Балдуин устроил себе кабинет и библиотеку; впрочем, книг было мало — только те, которыми он владел прежде. Теперь, получив богатство, он вообще не был расположен к чтению и учебе. Элегантное бюро со множеством выдвижных ящичков и тайников, казалось, было лучше приспособлено для переписки с дамами и хранения их портретов, чем для ученых занятий. Стеклянные дверцы пузатых шкафов красного дерева были задернуты зелеными шелковыми занавесками. Из своей студенческой каморки Балдуин перенес сюда череп и старую рапиру, висевшую теперь над углом камина в кабинете.

Сегодня его друзья — Заврел и фон Даль — явились за ним в нарядных фраках. Ибо вечером все трое были приглашены на большое летнее празднество, какие ежегодно устраивал наместник его величества в богемской столице. Оба приятеля впервые навещали Балдуина в его новой резиденции. И хотя они уже слышали кое-что об «огромном наследстве», поскольку Балдуин устроил в первые же дни пир для бедных студентов и пожертвовал несколько тысяч университету, но еще не представляли себе размеров богатства. Они только удивлялись его роскошным костюмам и добродушно посмеивались над ним. Но подъехав к великолепному особняку, возле которого два огромных фонаря в виде канделябров разливали в вечерних сумерках яркий свет, оба студента прямо остолбенели...

Так вот как живет Балдуин! Парень и впрямь стал баловнем судьбы! Их изумление все возрастало, когда на стук Заврела бесшумно растворились большие ворота и целая группа ливрейных лакеев вышла навстречу. Был тут и Факс, старый верный слуга корпорантов, теперь чисто выбритый, с расчесанными бакенбардами и в богатом костюме камердинера, какие полагалось носить в аристократических домах. Вальяжно, с достоинством встретил он молодых господ.

— Мой господин еще занят утренним туалетом, — сказал он фон Далю и Заврелу, которые еле удержались от смеха. — Его милость просит вас, господа, считать его дом своим и устраиваться поудобнее, как вам только будет угодно, пока его милость готовится к встрече...

— Превосходно, — улыбнулся фон Даль, в то время как двое слуг снимали с него плащ и шляпу. — Тогда мы осмотрим изнутри этот дом, который так внушительно выглядит снаружи. Веди нас, старина!

Они прошли по салонам и праздничному залу, поднялись по широкой мраморной лестнице, осмотрели библиотечную комнату, заглянули в спальню. Через открытую дверь гардеробной они увидели Балдуина; он сидел в кресле, парикмахер делал ему завивку. Верный пудель, теперь изящно подстриженный и с бантиком на ошейнике, притулился рядом и блестящими глазами поглядывал на этот торжественный акт.

— А! Вы уже здесь! — весело крикнул Балдуин. — Привет, друзья! Устраивайтесь поудобней, у нас еще уйма времени. Я почти готов!

— Мы тебе мешать не будем, — усмехнулся Заврел. — Мы пока посмотрим, как скромные зрители, на твое нынешнее роскошество!

— Ну, Бог мой! Не надо так шутить! Как скромные зрители! Я все еще пражский студент, как и вы! Ну, и как вам моя лачуга? Красиво, верно? Неплохо я устроился? Факс, как я выгляжу? Все в порядке?

— Все в порядке, милостивый господин! — с достоинством подтвердил старый слуга. И верно, к облику Балдуина не мог бы придраться и самый взыскательный знаток моды. На нем был голубой фрак с широкими фалдами, полузастегнутый на груди, и облегающие брюки-кюлоты с шелковыми чулками. Великолепная булавка с большим изумрудом, обрамленным маленькими брильянтами, блестела на его галстуке; изящные кружевные манжеты ниспадали на белые, холеные кисти рук, украшенные сверкающими кольцами.

Четыре благородных коня в роскошной сбруе подвезли к порталу особняка карету Балдуина. Факс отворил дверцу. Заврел, фон Даль и Балдуин забрались внутрь. Форейтор вскочил на левого коня передней пары, лакей занял место возле кучера, а Факс поместился на запятках. Так Балдуин отправился на бал к наместнику...

* * *

Когда они подъехали к Карлову мосту, им пришлось замедлить движение из-за большого потока экипажей. У подножия статуи Яна Непомука стояла Лидушка. Она, как обычно, подходила к приостанавливающимся каретам со своей корзинкой, но испугалась, увидев в роскошном экипаже знакомые лица студентов и среди них Балдуина. А он достал из жилетного кармана пару золотых и бросил ей в корзинку. Эта милость явно не обрадовала цыганку. Она смотрела вслед тронувшейся карете наполовину печально, наполовину — с вызовом... И пошла следом. У конца моста с головы старого Факса ветер сорвал бархатную шляпу. Он крикнул кучеру, и карета приостановилась. Факс торопливо спрыгнул и стал бегать меж каретами, колясками и почтовыми возками, ища свою потерю, — к немалой потехе трех друзей. Лидушка воспользовалась этой заминкой. Она подбежала к карете и ловко вспрыгнула на запятки. Кучер, почувствовав сзади толчок от прыжка, не стал оглядываться и тронул коней с места. В уличной суете он так и не расслышал жалобных призывов Факса. Элегантная карета стремительно покатилась вперед.

Перед замком «Бельведер» толчея карет вновь заставила придержать коней; гостей к господину наместнику было приглашено много. Лидушка держалась смело. Ее одолевало любопытство, ей хотелось видеть, что будет делать в этот вечер ее друг, так внезапно взлетевший на неимоверные высоты...

Наконец, когда карета остановилась перед въездом в замок, Лидушка соскочила и смешалась с толпой, которая с любопытством теснилась у ворот, вытягивая шеи, чтобы разглядеть, как проходят к украшенному розами крыльцу под большим балдахином знатные дамы, увешанные орденами вельможи и высокопоставленные офицеры.

Когда трое молодых господ вышли через боковую дверь в приемный зал, они увидели наместника среди его знатнейших гостей; он как раз беседовал со старым графом Шварценбергом. А подле них стояла графиня Маргит в длинном белом шелковом платье со шлейфом; волосы ее были убраны в высокую прическу, темные локоны обрамляли лицо, а чистый лоб охватывала драгоценная диадема. В этой же группе со скучающим видом стоял ее кузен и жених барон фон Вальдис-Шварценберг, как всегда — в безупречном наряде.

Господа, которые были удостоены приглашения на праздник, почти все принадлежали к большому свету и были давно знакомы друг с другом; иногда то в одном, то в другом кружке мелькали лица, известные всей Европе со времен Венского конгресса. В таком обществе наши три студента вначале чувствовали себя неуютно; но вскоре природная непосредственность помогла им увереннее двигаться по паркетному залу, все меньше стесняясь «превосходительств» и придворных дам. К тому же Балдуин, о неожиданном сказочном богатстве которого судачили уже и в высшем свете Праги, сам вызывал интерес и откровенное любопытство. Дамы обменивались улыбками, замечая его, и сама госпожа наместница, рассматривая его в окаймленный бриллиантами лорнет, заметила вслух: «Очаровательный юноша!»

Она позволила ему тут же представиться ей, приветливо поговорила с ним, пригласила его открыть в паре с нею первый менуэт, с которого должен был начинаться после ужина бал. Это, конечно, было для него большой честью; он почтительно поклонился и поцеловал руку пожилой дамы. Во время ужина он был в отличном настроении, остроумно болтал со своей соседкой и отдал должное шампанскому, которое разносили лакеи, — может быть, даже чересчур. И часто его взгляд устремлялся к нежной, волшебно красивой графине Маргит, сидевшей подле своего жениха за соседним столом. Казалось, ему не хватает терпенья дождаться начала бала, который даст возможность оказаться рядом с нею.

Но существовало одно нелепое и более чем неловкое и неуместное обстоятельство, которое угрожало испортить общее благоприятное впечатление о Балдуине и его внешности уже в самом начале первого менуэта. Об руку со старой наместницей, которая с благожелательной улыбкой позволила ему повести себя в круг, он зашагал по залитому сиянием хрустальных люстр бальному залу. Уже послышались первые звонкие, скачущие такты мелодии Моцарта...

Но напротив боковой двери в задней стене зала было встроено огромное зеркало — от пола до потолка — в котором, разумеется, отражалось все танцующее общество. Вошедшему показалось бы, что за стеной открывается еще один зал, заполненный множеством людей.

Маргит находилась в веренице танцующих пар всего в нескольких шагах от Балдуина; она танцевала с пожилым камергером. Уже издали она заметила в зеркале себя, партнера и окружающих и, улыбаясь, искала глазами Балдуина. Балдуин, болтая с наместницей, разглядел отражение Маргит.

Он видел ее беглые, ищущие оглядки на зеркало, и понял, что она не находит его отражения. Это лишило студента самообладания, или, возможно, сказалось шампанское, но только он вдруг резко качнулся. Он выпустил руку наместницы, поскользнулся и почти упал. Правда, тут же выровнялся, быстро выдавил извинение, но сразу же, ощупав ногу, поморщился и прохромал до дивана у стены — вне прямой досягаемости зеркала...

Ничего особенного не случилось; маленькое происшествие привлекло внимание лишь танцевавших поблизости и не имело никаких последствий, кроме усмешек некоторых господ и хихиканья дам. Несколько кавалеров окружили пожилую даму, кто-то подошел к Балдуину, который смущенно извинялся. Пустяки, о, сущие пустяки! Чтобы успокоить озабоченную наместницу, он встал и слегка прошелся по залу. Вот только танцевать сегодня, видимо, не придется, вздохнул он. Добрая наместница утешала его и сама присела рядом.

Маргит заметила, как Балдуин, хромая, шел к дивану; полный сострадания взгляд девушки на мгновение встретился с его глазами. Праздничное настроение Балдуина окончательно улетучилось. Не то обстоятельство, что его неловкость поставила госпожу наместницу в неудобное положение, это она уже простила и легко позабудет, а другое — необходимость пропустить весь ряд танцев, невозможность поговорить на балу с Маргит переполнила его досадой и горечью. Он даже не пытался отвлечься, когда в паузах между танцами Заврел, фон Даль и другие знакомые подходили к нему, болтали и шутили. Он мрачно сидел и не смел двинуться с места, со стороны рассматривая огромный бальный зал. Маргит переходила от партнера к партнеру! Балдуин грыз нижнюю губу. И вдруг к нему приблизился граф фон Шварценберг.

— У вас изумительная булавка, господин Балдуин! — начал он. — Если не секрет, где вы ее приобрели?

— Я купил ее у торговца антиквариатом в Еврейском городе, — охотно ответил Балдуин, вынул булавку и протянул ее графу.

Граф рассмотрел вещицу с видом знатока. Тут как раз кончился вальс. Пары двигались к боковой двери, среди толпы мелькнула Маргит. И подошла к ним. Барон Вальдис, выпустив ее руку, следовал за нею.

— Жаль, что господин Балдуин сегодня не танцует, — сказала Маргит.

— Я весь вечер надеялась, что вы пригласите меня на танец!

— Но, увы, завистливая судьба распорядилась иначе! — отозвался Балдуин.

Тем временем граф показывал барону Вальдису булавку.

— Видали такую работу, дорогой племянник? — спросил он.

— Да, на редкость хорошая работа! — подтвердил Вальдис. — Это ваша?

— Нет, это вещь господина Балдуина, — ответил граф, возвращая булавку студенту, который тут же воткнул ее в свой пластрон.

— Ах, так, — протянул барон. — Да, видно, за деньги можно раздобыть все, что угодно...

Наместница вернулась в зал. Для большинства гостей это стало сигналом к завершению вечера. Только в комнате для игры и смежном с нею салоне осталась компания хозяина дома — пожилые господа, расположившиеся в благодушном настроении попить горячего пунша на бургундском и провести время за анекдотами и воспоминаниями. За ломберными столами еще осталась публика. Граф Щверценберг и барон Вальдис вызвали свою карету и после обычной церемонии прощания спустились на первый этаж. Балдуин последовал за ними.

Довольно долго они стояли в просторном вестибюле, поскольку отправление множества экипажей требовало немалого времени. Балдуин, наконец, смог заговорить с Маргит. Лунный свет озарил их на верхней ступеньке крыльца... Балдуин что-то страстно шептал, Маргит молчала, но он видел ее глаза, он читал в них ответное желание...

Слуга доложил, что кареты поданы. Пора было прощаться. Граф потряс руку Балдуина и попросил навещать их дом; старая графиня с удовольствием протянула ему руку для поцелуя, и даже барон

Вальдис первым пожал ему руку. Прощальный привет Маргит прозвучал как вздох. Поворачиваясь, она обронила кружевной платочек.

Мгновенно перехватив его, Балдуин вырвал листок из блокнота, лихорадочно написал пару строк, приколол листочек к платку изумрудной булавкой и бросился за девушкой.

Карета старых супругов уже отъехала; открытая коляска барона еще стояла перед подъездом. В миг сбежав с крыльца, Балдуин подал платок Маргит.

— Ах, мой платок! — вскрикнула она. — Благодарю вас!

И еще раз протянула ему руку, которую он нежно поцеловал.

Балдуин долго стоял и смотрел вслед коляске. Сердце его готово было выскочить из груди. Он не слышал вокруг прощаний, смеха, стука колес... Исполнившись тихого блаженства, он, наконец, повернулся и зашагал обратно во дворец. Взошел на залитую лунным светом галерею вокруг первого этажа. И долго смотрел на чудесную лунную ночь. Издали еще доносились шум экипажей и выкрики возниц. Резким движением головы Балдуин откинул со лба прядь волос, счастливо вздохнул и направился в большой зал.

Кто-то вышел ему навстречу оттуда — бесшумно и медленно... Но не из тех, что съехались на бал, не слуга, — какой-то человек, которому здесь быть не подобало, чье появление таило нечто непонятное и неприятное... Он был одет в старую куртку со шнурками, какие носили в своем кругу студенты, в высокие кавалерийские сапоги, шапочку с козырьком, надвинутую на самые брови... Беззвучно двигалось это призрачное существо навстречу Балдуину. Войдя в лунный свет, тень ночного визитера засветилась жизнью, черты стали рельефными, а глаза буквально вонзились в лицо Балдуина. Тот, дрогнув, зашатался от ужаса и со сдавленным криком упал на колени.

Ибо встречный, который, пряча насмешку в уголке губ, прошел мимо, не издав ни звука, — это был он сам! Это было его другое Я, зеркальный двойник, которого он продал и который теперь во власти Скапинелли жил собственной жизнью... Это был он, Балдуин, часть его души, полнокровная часть его самого; он ее предал, и вот она возникла в глубине ночи, напоминая ему о расплате! Взгляд его зачарованно следовал за удаляющимся образом минувшего, только что обдавшим его в лунном свете страшным стеклянным взором. Призрак неспешно скрылся в стене сада... Балдуин стоял неподвижно, в холодном поту, судорожно сжав кулаки. Сердце глухо билось, удары его отдавались в горле и висках, в ушах гудело, мозг сверлило ужасное видение...

Напиться! Забыть! Он тяжело поднялся с колен, побрел в еще освещенную комнату — а, приемный зал... Слуга, шедший из кухни с подносом лимонада и грога для игроков, испугался, увидев фигуру и особенно лицо Балдуина, побледнел и робко спросил: «Милостивому господину что-нибудь угодно?» Балдуин кивнул, схватил стакан горячего вина и жадно осушил его. Мягкий дурман, чувство сонной отрешенности медленно разливались в его тяжелой голове. Почти бессознательно он прошел в салон. Два-три пожилых генерала и несколько штатских сановников еще продолжали играть. Балдуин хорошо слышал их реплики, но не понимал их. Он уловил изумленный взгляд одного седовласого господина и с испугом прошептал: «Ну и вид же, верно, у меня...» Спохватившись, он вскочил и, пошатываясь, вышел в приемный зал и дальше — в вестибюль. Тут возле него возник фон Даль.

— Да что с тобой, дружище?! — вскричал он. — Ты болен или шампанское в голову ударило?

— Да нет, ничего, все в порядке, — прошептал Балдуин.

— У тебя и волосы испачканы и башмаки в пыли... Где это ты валялся? — улыбнулся ему Даль. И, достав маленькое зеркальце, протянул другу. — Погляди-ка на себя!

Балдуин машинально посмотрел в зеркальце. И увидел только кусок стены вестибюля и оленьи рога на ней — больше ничего...

Хрипло вскрикнув, он отбросил зеркальце, закрылся рукой, словно желая спрятаться, и побежал по двору. Даль еле успел перехватить его и довести до кареты.

* * *

Когда Балдуин распрощался с Маргит, Лидушка находилась совсем близко и все видела. Как кошка, проскользнула она мимо галереи. Легкими прыжками понеслась за каретой и коляской Шварценбергов. Оба экипажа быстро катились по озаренной луною улице, все дальше отрываясь от задыхающейся девушки, которая недолго могла гнаться за могучими конями. Но она не сдавалась. Так эта женщина любит ее студента! Цыганка видела, как он писал записку и передавал ее с платком! Узнать, кто она, где она, узнать...

Лидушке повезло — сначала она срезала большой кусок пути, пробежав через дворы, потом экипажи задержались на перекрестке. Девушка почти догнала их, и, хотя тут же упала, споткнувшись о корень дерева, порвала юбку, но уже не потеряла коляску из виду.

Экипажи остановились у ворот парка, когда Лидушка, выбившись из сил, еле дыша, появилась между акациями у поворота дороги к замку.

Маргит молча шла между родителями к дому. Она закусила губку, и легкая складка появилась на ее лбу. У нее только что был короткий, очень неприятный разговор с нареченным женихом.

— Зачем вы компрометируете себя и меня, кузина? — спросил ее барон. — Вы думаете, люди не будут сплетничать, что вы при всех шепчетесь на крыльце с молодым студентом темного происхождения, щеголем, которому Бог весть откуда свалилось в руки неслыханное богатство?

Маргит виновато молчала. Все это было правдой.

— Так не допускайте этого в будущем! — назидательно добавил кузен. — Подобными выходками вы принесете вашей семье мало чести!

Девушка утомилась после бала. Поцеловав мать, она сразу направилась в спальню. Горничная помогла ей раздеться. Маргит бросилась на кровать, и, когда служанка вышла, поспешно схватила дрожащими пальцами ридикюль, вынула платок. Она выдернула булавку, взяла записку Балдуина и прочла:

«Я должен поговорить с вами! Будьте завтра в полночь на еврейском кладбище! Это самое уединенное место в городе, там нас не увидит ни один человек».

Ночная бабочка впорхнула через балконную дверь и закружилась вокруг пламени свечи. Маргит смяла записку — и вновь разгладила ее. Грудь ее бурно вздымалась, в сердце отчаянно боролись противоречивые чувства. «Да, я должна идти!» — прошептала она наконец. Она не подозревала, что снаружи, с ограды сада, за ее тенью в окне неотрывно следит смуглая цыганская девчонка. Когда графиня погасила свечу, Лидушка перебежала сад, взобралась на балкон по прочным стеблям плюща и затаилась у двери.

Скоро в тихой благоуханной спальне послышалось ровное дыхание спящей Маргит. Дверь балкона тихо отворилась, цыганка скользнула в комнату, осмотрелась в ярком лунном свете, быстро схватила платок, булавку и лежавшую рядом смятую записку — и исчезла бесшумно, как и появилась...

* * *

Маргит провела следующий день в мучительной тревоге. Утром она сразу обнаружила пропажу. Что же — служанка, ее горничная нашла булавку и письмо? И что это должно означать для нее? Боязливо вглядывалась девушка в лица родителей и домашних. Но ничего подозрительного не заметила; отец и мать были так же приветливы, как обычно...

За волнениями она не заметила, как настал вечер. Когда часы на камине пробили десять, Маргит поднялась и попросила мать позволить ей лечь пораньше. Беспокойно садилась она на постели, подходила к балкону, выглядывала, ложилась снова.

В половине двенадцатого Маргит, одевшись и закутав голову и плечи в черный шерстяной платок, незаметно скользнула в калитку сада...

* * *

...Когда она спускалась по узкой улочке, дорогу ей с писком перебежали две крысы и исчезли в щели забора. Улица круто сворачивала. Маргит очутилась у длинной пологой деревянной лестницы, растрескавшейся и почерневшей от времени, которая уводила в черно-зеленую мглу. Теперь улица пошла вверх.

Графиня остановилась. Луна то выглядывала, то вновь скрывалась за облачными громадами, время от времени озаряя крыши. Впереди, на третьей или четвертой ступени, высвеченной бледно-зеленоватым лучом, прикорнул, привалившись к старому забору, тощий человек в черном. Очертания его фигуры четко выделялись на сером фоне, а тень падала на деревянную мостовую.

Отчасти болезненный страх, отчасти любопытство задержали Маргит около нее. Где-то она уже встречала подобную фигуру. Она вспоминала и не могла вспомнить с уверенностью, где и когда. К тому же лицо человека оставалось в тени.

Незнакомец не обращал на Маргит ни малейшего внимания. Он был всецело погружен в свое занятие, очень странное и даже пугающее. Он жестикулировал — время от времени воздевая к небу руки и что-то тихо бормоча, потом сгребал что-то на земле, скреб и хлопал ладонями по ветхим доскам, сучил руками, тянул, махал и как бы лепил что-то в воздухе.

И Маргит вдруг с ужасом и омерзением увидела, что стены, забор и деревянный настил ступенчатой улочки вокруг таинственного человека оживают, — омерзительные мелкие твари копошатся в лучах лунного света. Из щелей ползли подвальные мокрицы, орды рыжих тараканов сбегали со стен...

И вся эта мерзость двигалась в строгом порядке, словно повинуясь чьей-то воле, выстраиваясь в отряды по породам, шествуя в одном направлении. Стая крыс пронеслась мимо — вверх. За нею — стая мышей... Девушка готова была завизжать и броситься прочь... Но мерзкие твари неслись и ползли мимо нее, не приближаясь к ней.

Ее миновала целая команда мерзких жаб и быстро исчезла во мгле. И вдруг луна ярко брызнула светом, сразу высветив пергаментное лицо с крючковатым носом, козлиной бородкой и глубоко сидящими, голыми — без ресниц — старческими глазами. Графиня закричала... — Кто вы? — срывающимся голосом спросила она. — Что вы здесь делаете?

Ей ответили блеющим смешком...

— Я — камер-егерь, — проскрипел старик, — меня зовут Скапинелли. К услугам вашей милости! Я ловлю мышей, крыс и всякую нечисть. Городской совет мне платит за это.

Он встал, приблизился, неожиданно поднял край ее платка и заглянул в лицо.

— Ага, — прекрасная графиня! Так поздно — и на этой улице? Все идет, как я хочу, — все идут, как мне надо — клопы, крысы и нежные барышни! Вам туда, графиня!

Он протянул руку, указывая ей путь. Дрожа от ужаса, Маргит побежала по улице в обратную сторону — налево, к мосту. В этот миг на колокольне Святого Витта раздался первый удар полуночного звона. Под раскатистый гул колокола она добежала до Карлова моста, потом — мимо клементинского монастыря, в Йозефштадт, обходя сзади Альтнойшуле. Конечно, она сильно запоздала, но теперь уже не сбивалась с пути.

У калитки еврейского кладбища она увидела мужскую фигуру и сразу узнала Балдуина. Кинулась к нему. Он схватил ее руки, горячо их целуя.

— Спасибо, спасибо вам, Маргит!

Она была еще слишком взволнована и не могла говорить. В свете фонаря он увидел ее белое лицо, на котором запечатлелся безотчетный ужас.

— Что случилось? — воскликнул он.

— О, ничего... Не заставляйте меня вспоминать об этом!

Он повлек ее, безвольную, доверчиво прижимающуюся к нему, между могилами с еврейскими письменами на надгробиях и довел до каменной скамьи, над которой склонилась плакучая ива.

Нежно, успокаивающе обнимал Балдуин дрожащую Маргит, прижимал ее к своей груди. Им столь многое нужно было сказать друг другу в этот полночный час...

* * *

Балдуин стоял на коленях перед Маргит, обнимая ее ноги и зарывшись лицом в ее юбку. Она тихо гладила его волосы.

— Ты мой милый мечтатель... — шептала она.

Потом он встал, обнял ее, и девушка разомкнула губы, отвечая на его страстный поцелуй. Но именно тогда, среди поцелуев, он уставился вдруг на старый памятник, над которым купались в лунном сиянии ветви плакучей ивы...

— Что с тобой, любимый? — испугалась Маргит.

Он продолжал смотреть в ту сторону. Потом указал рукой:

— Вон, там! Ты не видишь?!

Его руки и колени дрожали. Маргит никого не заметила, но внезапный ужас Балдуина передался и ей. Она вскочила, а студент, разжав объятия, попятился перед кем-то невидимым и через мгновение исчез за высокими надгробиями...

Маргит, оставшись в одиночестве, всецело покорилась страху. Она схватилась за сердце, тяжело дыша и озираясь: одни забытые могилы, да откуда-то — тихий крик козодоя...

И тогда ей почудилась за старым памятником фигура Балдуина. Она робко шагнула вперед и вновь остолбенела: это был как бы он — и не он... На том была студенческая шапка с большим козырьком, бекеша и высокие сапоги, как в тот миг, когда он спас ее от понесшей лошади. И какие странные глаза! Пустые и необычайно печальные — они пугали ее еще больше. Так не мог смотреть живой... Зажмурившись, она хотела и не могла вскрикнуть; потом открыла глаза — видение исчезло. А еще через мгновение она услышала шаги — Балдуин, ее Балдуин подбегал к ней, опомнившись от кошмара. Он обхватил ее руками, она прижалась к нему, уже уверенная в надежной защите. И так, обнявшись, они пошли к выходу с кладбища.

* * *

...Вот и утро засияло ярким солнцем на безоблачном небе. Со двора замка барон Вальдис слышал веселое чириканье воробьев. На листьях и траве еще блестела роса, когда конюх барона вывел из стойла рыжего ирландского жеребца и препроводил его в сарай к кузнецу, чтобы сменить подковы.

Через некоторое время барон спустился по широкой лестнице, держа под мышкой хлыст.

— Все в порядке? — спросил он, приветливо кивнув кузнецу, и погладил жеребца, который радостно потерся мордой о плечо хозяина. Оба слуги улыбались, видя, что господин сегодня в отличном настроении.

Вальдис взял поводья, вскочил в седло и неспешно выехал со двора, направляясь в лес. Но у шлагбаума всадника поджидала смуглая девушка в пестром платьице и платке. Вальдис придержал коня и узнал цыганку, которая накануне, после праздника у наместника, вертелась среди карет.

— Подождите, господин! — крикнула Лидушка. — У меня для вас важное известие!

Вальдис повернул коня и, недоверчиво глядя на девушку, наклонился к ней. Она протянула ему что-то.

— Возьмите, эта вещь откроет вам глаза! — настойчиво произнесла цыганка и вплотную стала у стремени.

Вальдис увидел сверкнувший зеленый камень, медленно вытащил уже знакомую булавку, подхватил развернувшийся листок — и горячая волна крови ударила ему в лицо... Он читал, мрачно вертел в пальцах листок и булавку.

— Так-так! — кивнул он и, подумав, спрятал платок, записку и булавку, бросил Лидушке пару серебряных талеров, повернул коня назад к воротам. Через секунду передумал, опять развернулся к лесу.

Пальцы его лихорадочно барабанили по шее коня, пока слуга поднимал шлагбаум. Вальдис пришпорил рыжего и галопом понесся вниз по дороге к видневшимся вдали башням Праги. Когда он после двухчасовой скачки возвращался медленной рысью вдоль реки, перед ним на заросшем кустами берегу появились три молодых кавалера. Он сразу узнал их: это были Балдуин и двое его друзей. Барон подъехал к ним, осадил коня.

— Ба, господин студиозус! — вскричал он. — Очень хорошо, что я вас встретил!

Балдуин слегка поклонился.

— К вашим услугам, господин барон! — отозвался он.

— Могу я вам вернуть вашу собственность? — резко проговорил Вальдис, вынув сверкнувшую перед глазами студента изумрудную булавку. — Мне сдается, вы забыли это украшение в таком месте, где ему находиться не следовало!

Фон Даль и Заврел быстро обменялись взглядами. Балдуин растерянно оглянулся — влево, вправо... Губы его складывались в принужденную усмешку.

— Ах, так — да, я припоминаю... — начал он.

Барон перебил его:

— Вы припоминаете? Рад слышать! Тогда, может быть, припомните и эту нежную записочку?!

Слова барона резко, отрывисто, как удары хлыста, отзывались в ушах студента. Как во сне уставился Балдуин на брошенный ему листок, на котором он узнал свой собственный почерк.

«Графиня! Я должен говорить... в полночь... самое уединенное место в городе... ни один человек нас не увидит!»

Недвижно, прямо, как свеча, как статуя, высился над ним в седле барон. Балдуин смотрел на него, искал ответ. Их четверых в знойной полуденной тишине окружали только прокаленные солнцем небо, поле и река. Балдуин ощупывал подрагивающими пальцами виски, словно силясь понять и осознать чудовищное предательство... Наконец он овладел собой:

— Ваши шпионы действуют отлично и быстро, господин барон... Я — в вашем распоряжении!

И еще мгновение тишины, такой, что друзья Балдуина слышали даже полет стрекоз над травой у берега. И вдруг свистящий взмах хлыста, — резкий, звонкий удар рассек поперек лицо Балдуина.

— Собака! — крикнул барон, круто повернул коня и поскакал прочь.

— Теперь — никаких колебаний, Балдуин! — воскликнул фон Даль, багровея от гнева.

Заврел стоял бледный, яростно стиснув зубы.

— На нас ты можешь рассчитывать! Ты получишь удовлетворение сполна!

Балдуин, близкий к обмороку, стоял, пошатываясь от ярости, и со сжатыми кулаками безмолвно смотрел вслед удаляющемуся врагу. Грудь его вздымалась и опадала с натужным хрипом. Кровавый рубец от левого глаза до правой стороны подбородка изуродовал его лицо.

— За это он мне дорого заплатит! — смог наконец выдохнуть Балдуин.

* * *

— Скверная история, племянник, — тихо сказал граф Шварценберг, сидя напротив барона в охотничьем салоне. — Крайне неприятное дело ты затеял и очень некстати. И как раз теперь, когда вот-вот должна состояться ваша с Маргит свадьба!

— Я был обязан защитить ее честь! — ответил Вальдис.

— Защитить! Но ей еще ничто не угрожало. Она могла и не видеть того, что дала тебе цыганка... Или выкинула, не раздумывая, а девка подобрала и принесла тебе ради денег! Но вы, молодые люди, видите только черное и белое, и готовы драться, не обдумав, не разузнав обстоятельств дела! Что же ты собираешься предпринять?

Барон Вальдис пожал плечами.

— Нетрудно предсказать! Сойдемся на саблях или на пистолетах — как уж будет угодно этому негодяю!

В дверь постучали. Слуга доложил о приходе двух молодых господ и передал их визитные карточки. Барон глянул на листки, усмехнулся:

— Вот и секунданты! Они не теряют времени даром...

Заврел и Даль, войдя в салон, приняли подчеркнуто вежливые позы, держа шапки у бедра. Граф и Вальдис поднялись им навстречу. После сухого приветствия друзья передали вызов Балдуина. Вальдис коротко поклонился и назвал двух своих секундантов и их адреса.

— Будьте добры встретиться с этими господами и обговорить условия поединка. Я — к вашим услугам!

И еще раз — обмен холодными поклонами. Дверь за студентами затворилась. Вальдис смотрел им вслед.

— Значит, к услугам! — воскликнул старый граф.

Вальдис недоуменно пожал плечами.

— Я не могу ответить иначе, — возразил он.

— Но — на саблях! Ты ведь слышал — на саблях!

— Разве я не учился фехтовать?

— О, да! Но этот Балдуин известен, как лучший фехтовальщик Праги!

Вальдис стиснул зубы.

— Я — дворянин, а не трус! И поступлю как подобает дворянину!

— И я тоже, — тихо проговорил граф. — Баптист, мою карету!

Вальдис взял дядю за руку.

— Что вы хотите сделать?

— То, за что ты когда-нибудь будешь мне очень благодарен! — прошептал граф.

Часть III

— Сохраните ему жизнь, господин Балдуин! Я прошу вас — пощадите его! Не откажите старому человеку в этой малости, которая может согреть закат его жизни... Пощадите его!

Балдуин молча смотрел то на графа, то на занавешенные шкафы своей обширной библиотеки. Граф Шварценберг сидел, согнувшись, в кресле перед камином, положив большие белые кисти рук на подлокотники.

— Вы многого требуете, господин граф! — сказал Балдуин, обратив к нему лицо. Пластырь прикрывал чудовищный рубец от левого глаза до самого подбородка.

— Да, пощадите его! — повторил граф. — Он — единственный сын моей сестры, нареченный моей дочери... Мой наследник и последний носитель нашей фамилии. Дайте мне честное слово, что вы не убьете его и не сделаете калекой!

— Я имею право убить его, если захочу, — медленно ответил Балдуин. — Теперь он в моих руках. Видите этот шрам на моем лице? Это не был честный удар. Никакая вода и мыло не смоют этого...

Старый дипломат заметил нерешительность студента и сразу понял, что соглашение возможно.

— Да, кровь требуется смывать иначе! Хорошо, господин студиозус, оставьте ему памятку! Нанесите ему серьезную рану! Но и ограничьтесь этим...

И граф тихо добавил:

— Я верю — моя дочь, знай она все это, говорила бы, как и я... помолвка может быть расторгнута по ее воле... Но, будь она здесь, ее просьба присоединилась бы к моей — не совершите смертной кары...

Балдуин молча посмотрел на графа, потом протянул ему руку, которую старик быстро схватил и крепко пожал:

— Вы даете слово, господин Балдуин? — быстро спросил он.

— Даю честное слово, господин граф: я сохраню барону жизнь! — ответил студент.

* * *

В это утро долго не светало, хотя солнце уже взошло. Всю ночь напролет тихий дождь скребся в окно спальни Балдуина. Предутренний ветер наполовину высушил мокрые улицы, но небо все еще было покрыто густыми тучами — они висели низко, чуть ли не над самыми крышами, и высокие башни скрывал туман.

Крытая карета уже ждала пассажиров. Четверо мужчин вышли из дома: Балдуин, двое его друзей-секундантов и человек с саквояжем — врач, доктор Тибурциус.

Балдуин остановился у ворот.

— Друзья, время еще терпит. Поезжайте вперед! Моя коляска вас догонит!

— А место ты хорошо запомнил? — спросил Заврел, державший саблю Балдуина под плащом.

— Я знаю место.

— За Эрленшлагом маленькая лужайка в лесу, на краю ее — большая ель...

— Да, знаю. Я много раз бывал там.

Балдуин, вызвав открытую коляску, задумчиво застегивал плащ. На душе его было муторно: он и сам не знал, отчего. Долгая дождливая ночь, в которую он, томимый кошмарами, почти не спал, крайне утомила его. Если бы сейчас проглянуло солнце! Почему он отослал друзей вперед? Их болтовня казалась ему невыносимой — но теперь, оставшись один, он предпочел бы слушать ее... С четверть часа он прохаживался перед домом; потом подъехала коляска.

Копыта глухо стучали по древней ветхой мостовой. К городской черте, через гулкие мосты, мимо полуразрушенных домиков предместья... По сельской дороге — к назначенному месту в лесу.

Дорога пошла в гору. Песчаную колею тесно обступали старые дубы, буки и березы. Кучер подхлестывал лошадей. Коляска тяжело скрипела, взбираясь по крутому подъему.

Кра-кра-ах!

Балдуин едва не вылетел из экипажа от резкого толчка. Лошади встали.

— Что там?! — зло крикнул он.

— Заднее колесо сломалось, господин! — встревожено крикнул кучер.

Балдуин мгновенно выскочил наружу.

— Хорошенькие дела! — прорычал он. — Не могли вы, идиоты, быть поосторожнее?!

Кучер молча пожал плечами и занялся осмотром колес. Второй слуга, увидев лицо хозяина, бегом пустился прочь.

Балдуин нетерпеливо глянул на часы.

— Как долго займет починить колесо? — спросил он.

— Час или больше даже... Часа на два хватит работы мастеру, — ответил кучер. — Фриц уже побежал в деревню за помощью...

Балдуин застегнул плащ доверху.

— Я пойду пешком, — сказал он. — Почините, — возвращайтесь домой. Черт побери, мне надо спешить. Барон уже заждался своей памятки!

Утренний ветер низко гнал темно-серые облака, почти над самими верхушками источающих после дождя капель крон деревьев. Нельзя было терять ни минуты, и Балдуин, сообразив, как сократить путь, помчался широким шагом через луга и кустарники. То и дело он поглядывал на часы, ускоряя и ускоряя шаг. Остался последний отрезок пути — узкая тропа, рядом с которой тянулась канава, засыпанная прошлогодней листвой и заплывшая грязью.

Но кто это показался из-за деревьев? Кто вышел ему навстречу прямо со стороны заветной лужайки? Балдуин приостановился. Или это один из секундантов? Может статься, они уже перестали его ждать? Незнакомец медленно приближался.

В руке он держал обнаженную саблю, на нем была студенческая шапка с козырьком, низко надвинутая на лоб. Высокие сапоги заляпаны грязью. Медленно, мерно как автомат, двигался он вдоль просеки. Его стеклянные глаза безразлично глядели на оружие, с клинка которого капала кровь...

Балдуин схватился за ствол дерева. Ноги его увязли в грязи. Зубы непроизвольно застучали...

Двойник как лунатик перешагнул канаву, не спуская глаз со своего клинка. Потом остановился, вынул платок и вытер с лезвия кровь. И опять зашагал — мимо остолбеневшего Балдуина, даже не удостоив его взглядом. Лишь насмешливая гримаса исказила его лицо, когда он отшвырнул кровавый платок. Затем он бесшумно исчез между деревьями.

Опять призрак?! Балдуин весь сжался. Он боялся идти дальше. Или это его больная фантазия постоянно вызывает жуткое видение? Старый мошенник Скапинелли отблагодарил его отличной каверзой — за деньги, которые Балдуин взял, не подозревая об этой стороне расплаты! Не устраивал ли доктор Месмер в Париже нечто подобное? Воображение все это, одно только воображение! Чушь, что старик вывел его отражение из зеркала и что этот зеркальный образ все время встречается с ним! Чушь — будто зеркала не отражают его. Ему это чудится... Ему нужно немедленно заняться собой, некоторое время пожить тихо и спокойно, может быть съездить на воды, развлечься...

И тут он, механически шагая вперед, вдруг увидел сквозь малинник нечто белое. Оно висело на ветке. Он сорвал белую тряпку — и, стиснув зубы, собрав в кулак свою волю, помчался вперед... Разве это был не его собственный платок? Так, в смятении, он вырвался на поляну, где должен был произойти поединок.

Солнце наконец засияло между туч. Он увидел группу людей на лужайке — один лежал на траве... Ах, да, барон! Над ним склонился на коленях врач. Балдуин увидел, как он поднялся и пожал плечами: уже не поможешь. Другие сняли шапки — Балдуин увидел своих друзей, графа и незнакомых секундантов барона; склонив голову, все они безмолвно стояли над мертвым. Не в силах пошевелиться, Балдуин опустил глаза ниже. Его противник, мертвый, с распоротым животом и пронзенной грудью, плавал в луже собственной крови... Кто, кто его убил?! Кто? Призрак, прошедший мимо, издевательски усмехнувшийся, вытиравший платком окровавленную саблю? Это был не он, нет, нет... Шатаясь, как пьяный, Балдуин бросился в лес. Никто не заметил его появления и бегства...

***

Балдуин сидел дома, склонившись над пустым стаканом.

Он был недалек от безумия. Этот «другой Балдуин» оказался не бескровной тенью, не ночным привидением; он спокойно расхаживал днем, он совершал материальные действия, жил собственной жизнью — но послушный злой чужой воле. И сам Балдуин был против него бессилен...

Когда минул полдень, Балдуин вызвал карету. Он должен объясниться с графом, засвидетельствовать ему, что сам он не нарушал обещания, что он даже не поспел на место дуэли.

Вскоре он подъезжал к замку Щварценбергов. Появился старый слуга и сдержанно поклонился ему.

— Господа дома? — спросил Балдуин.

Старик молча скрылся в доме, но через несколько минут вернулся со словами:

— Их графские милости не станут говорить с господином Балдуином!

Как? Что? Более не станут говорить? Взор Балдуина блуждал по фасаду и окнам. Он видел — или ему показалось? — как в верхнем этаже мелькнула и исчезла за падающей гардиной узкая белая рука...

Он скорчился от палящей душевной боли. Хрипло приказал повернуть коней и выехал из парка. С тихим лязгом закрылся за его спиной засов тяжелых ворот.

Всю дорогу до дома его сотрясал истерический плач. Теперь все было кончено, все! Продолжая рыдать, но уже без слез, он вылез перед воротами своего особняка.

У входа сидела Лидушка. Она, извиваясь гибким телом, вскочила, бросившись ему навстречу.

* * *

Понеслись дни и ночи безумной жизни, в которой Балдуин силился забыть Маргит и развеять томящий его ужас. Коньяк и шампанское лились рекой, деньги сыпались в руки людей почти или совсем прежде незнакомых, чтобы только его окружали шум, песни и радостные лица. Какое было ему дело, что из университета его исключили сразу после дуэли! Судебные власти его не трогали. Поздними вечерами, когда разъезжались кавалькады гостей, окна все равно продолжали светиться яркими огнями, и пьяные юноши и дамочки легкого поведения продолжали гульбу в обществе музыкантов...

Качая головой, с печальной миной поглядывал на это старый Факс.

— Моему хозяину скоро конец! — бормотал он. — И деньги кончатся, и сам долго не выдержит... Слишком безумно он себя ведет, совсем уж безумно!

В одну из таких ночей в кабачке на Малой Стране, где Балдуин пил вино среди шумной ватаги собутыльников и шлюх, без разбора швыряя им и музыкантам деньги, к его столу подошла Лидушка. До сих пор он по-прежнему отгонял ее от себя. Но теперь, в пьяном тумане, гибкая цыганка в пестром наряде вдруг показалась ему привлекательной. Что-то было в ее глазах, какое-то напоминание о далеком, о вечерах изгоя, полных мечтаний, о горьком, но все-таки счастье прежних дней...

— Ты? Опять пришла? — и он обнял ее за плечи.

Лидушка блаженно засмеялась. Блеснули на коричневом лице жемчужные зубы, угольно-черные глаза засверкали почти торжествующе. У Лидушки здесь было много друзей и подруг, которые шумно приветствовали ее появление. Ее округлые груди касались щеки Балдуина, и вдруг его охватило жгучее влечение...

Он взял ее корзину с цветами и раскидал их по столу и между столов, прямо в лужицы разлитого вина. Дал ей золотой. Лидушка попробовала монету крепкими зубками, трижды дунула на нее и засунула в чулок.

— Выпей-ка! — Балдуин поднес стакан к ее губам.

Лидушка пила маленькими глотками и смеялась.

Балдуин посадил девушку на колени и охватил рукою ее бедра. Он взял ее к себе домой. Лидушка была пьяна от сладкого вина и своим кокетливым сопротивлением вконец распалила его желание. Она позволила внести себя в дом — но как бы насильно; она смеялась, кричала и царапалась. Со звериным желанием он сжимал ее гибкую талию, трепетавшую в его руках словно сама жизнь. Хмельной от вина и наслаждения, он понес цыганку вверх по мраморной лестнице.

* * *

И помчались ночи в бурном веселье, пьянстве, в объятиях Лидушки, ночи, быстролетные часы которых кружились как пылающие облака и проливались как кровавый дождь. Жаждущего забвения Балдуина обнимал мурлычащий хищный зверек с бархатной кожей, великолепная юная пантера, страстная и горячая. Ее маленькие коричневые ручки, изящно переходящие в округлые предплечья, были вооружены острыми когтями. Черные локоны обливали смуглые плечи как поток лавы.

Днем Лидушка выходила из спальни, бродила по особняку Балдуина, приплясывая, обнюхивала все комнаты. Теперь она носила большие золотые серьги, кольца с разноцветными камнями, и имела все, что сердце пожелает. Обтиралась благовонными эссенциями и была разукрашена браслетами, золотыми цепочками и монистами, как египетская танцовщица. Валялась на диванах полуодетая, в шелковой нижней юбочке, и кормила конфетами попугая, червячками — рыбок в бассейне, крошками тортов — птиц в саду. И пудель благодушно позволял новой госпоже ласкать себя.

Лидушка пела, играла на цитре, которую подарила ей одна старая цыганка, пила токайское и сладкое мускатное вино из графинов, бегала в красных домашних туфельках и с голыми ногами в кухню, кладовые, подвалы, быстро завязала дружбу со всей прислугой, пробовала из всех горшков и котлов, играла в карты с конюхом и лакеями, курила трубку, подтрунивала, к общему удовольствию, над старым Факсом.

— Почему у тебя нигде нет зеркала? — спросила она однажды.

Балдуин закрыл любопытный ротик поцелуем.

— Мне не надо зеркала! Мне хватает твоих глаз! — сказал он поспешно. — Пусть Факс купит тебе красивое ручное зеркальце. И пользуйся им одна!

Она изумленно взглянула на любовника:

— Но в доме же есть зеркала, — медленно проговорила она, — и даже очень большие, в гардеробной и спальне, вделанные в стены. Но ты их велел занавесить! И занавески зашиты!

— Не трогай этих зеркал! — сердито бросил он. — Это... Это принесет несчастье, если в них будут смотреться...

Она с сомнением уставилась на него, покачав головой:

— Несчастья? Ну, мне-то вряд ли!

Но не стала продолжать расспросы.

* * *

Однажды она обнаружила в ящике ночного столика Балдуина золотой медальон Маргит. Примерила его на своей шее. Вошедший тут же Балдуин со злостью напустился на нее.

— Положи на место! — приказал он. — Это — не для тебя!

Она удивленно посмотрела ему в глаза своим угольно-сверкающим взглядом:

— Подари его мне!

— Я сказал тебе, положи на место! — голос его стал грозным.

— Но он красивый... Мне он нравится. Подари его мне!

— У тебя хватает колец, цепочек и ожерелий!

— А я хочу этот! — своенравно настаивала Лидушка.

Балдуин швырнул ее на кровать.

— Ты должна меня слушаться! — прорычал он, пытаясь вырвать медальон.

Она зло шипела, как кошка, извивалась, дрыгая ногами. Ее лицо исказилось злобной гримасой.

— Ты должна это отдать, слышишь ты, стерва! — крикнул он, уже готовый ее ударить.

Тонкая цепочка натянулась между двумя кулаками — вот-вот порвется...

— Бери, — вдруг смирилась Лидушка, — Бери, я не возьму его. Пусти... Видишь, я кладу его обратно в стол. Больше я его не коснусь, — обещала она.

— Горе тебе, если нарушишь слово! — пригрозил Балдуин.

Она ответила ему поцелуем.

Чтобы утешить Лидушку, Балдуин решил съездить с ней на прогулку. Они сели в открытую коляску и отправились за город. Заврел и фон Даль сопровождали их. Был чудесный день на исходе лета, тихий и солнечный.

В деревне, которую они проезжали, шумела крестьянская свадьба. Длинные столы и скамьи были расставлены прямо в саду, под старыми липами. На четыре огромные пивные бочки водрузили помост, на котором устроились местные музыканты с волынкой, флейтами и кларнетом. Над открытым очагом жарился на вертеле большой теленок.

Веселье продолжалось давно. Гости за столами жрали и пили вдоволь, многие уже были пьяны. Музыканты наяривали, парни и девушки кружились в танце, развевались широкие юбки и пестрые ленты. Пиво и вино беспрерывно лилось из бочек в кувшины и кружки.

Коляска остановилась. Родители невесты радушно приветствовали новых гостей и заставили их выпить по кружке вина за здоровье молодых. Вскоре Заврел и фон Даль уже отплясывали с деревенскими девицами — им такие развлечения были привычны. Да и Балдуин не устоял и вошел в круг танцующих.

Лидушка пела цыганские песни и скоро буйно развеселилась. Увидев, что Балдуин танцует, она сама подхватила себе кавалера; оказываясь рядом с Балдуином в кругу, она вызывающе хохотала и бросала ему в лицо алые гвоздики, которые сунул ей кто-то из парней.

Только поздно вечером, когда засветили бумажные фонари и вся компания была уже сильно пьяна, Балдуин отвел Лидушку в сторону.

— Поедешь домой! — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Ложись в постель и жди, пока я приду!

Лидушка было стала упираться — ей хотелось плясать и петь до утра, но Балдуин подозвал своего кучера и приказал отвезти Лидушку домой, а потом вернуться за ним и двумя его товарищами.

Уже светало, когда он тяжелой хмельной походкой вошел в вестибюль своего особняка.

— Девчонка дома? — зевая, спросил он старого Факса.

— Конечно, милостивый господин!

— Меня спрашивала?

— Нет, господин. Сперва потребовала вина, а теперь сидит в кухне с лакеями, раскладывает карты и гадает по руке.

Балдуин засмеялся:

— Так-так!

— И песен она много спела — дурацкие, шальные песни. И на цитре играла — хорошо, одно удовольствие ее послушать!

— Отлично, Факс. Иди отдыхать, старик!

— Доброй ночи, мой господин.

Балдуин поднялся по лестнице и бесшумно отворил дверь в спальню. Бледно-голубой рассветный луч пробивался сквозь гардины. Горели две свечи — по сторонам зеркала, которое снова было открыто. Бархатная занавеска разорвана снизу доверху и широко раздвинута...

Лидушка была уже здесь. Она стояла перед зеркалом обнаженная, плавно раскачиваясь и любуясь собой. Золотой медальон на тонкой цепочке сверкал на ее груди...

Ее отражение смеялось в лицо Балдуину; плясало в глазах смуглое гибкое тело, брызжущее здоровой красотой. Лидушка приподняла груди обеими руками, так что две розовые соски выглядывали между пальцами...

Так, она нагло нарушила его запрет! Взяла медальон и открыла страшное зеркало... Задыхаясь от злости, стоял Балдуин в двери, вцепившись в косяк.

— Лидушка! — крикнул он. — Иди сюда!

Она повернулась, радостная и испуганная одновременно:

— Ой, ты вернулся! Смотри, нравлюсь я тебе?

— Иди сюда! — потребовал он.

— Лидушке нельзя так приказывать! Иди ты ко мне! Возьми скорее меня!

— Ложись в постель! — приказал Балдуин невольно сдавленным голосом.

Лидушка продолжала приплясывать перед зеркалом, нахально хихикая.

— А я не хочу, мой мальчик! — пропела она. — Возьми меня сам и отнеси на кроватку, если я тебе нравлюсь! Почему ты стоишь в дверях, как пень?

— Лидушка, ты сделаешь, как я велю!

— Трали-трали-тра-ла-ла...

Красный туман затмил глаза Балдуина. Задыхаясь, он сбросил куртку и жилет, разорвал шелковую рубашку, от гнева ему стало нечем дышать...

— Ложись сейчас же, курва! — прохрипел он.

— Да ты совсем бешеный, Балдуин! — смеялась она. — Тебя прямо не узнать!

— Почему ты не делаешь, как я сказал?!

— Потому что не хочу! Я пришла к тебе — так возьми меня сам и отнеси на постель!

— Слушай, Лидушка! — попросил он. — Отойди от зеркала...

— И тоже не хочу! Я хочу, чтобы ты взял меня перед зеркалом! Хочу посмотреться вместе с тобой! Мы красивая парочка!

— Нет! Нет! — застонал Балдуин, багровея.

— Да почему же нет? — удивилась Лидушка. — Ты боишься себя самого? Ха-ха-ха, малыш боится!

Она звонко смеялась и корчила ему гримасы в зеркале, еще не понимая, что он уже должен был отразиться в огромном трюмо...

— Взгляни на меня! — крикнул он.

Лидушка повернулась.

— Ну, смотрю на тебя! — кокетливо, раскрывая объятия, пролепетала она. — Бери же меня скорее!

Балдуин больше не сдерживался. С глухим вскриком он прыгнул через всю комнату к ней и сгреб ее обеими руками. Она обхватила его плечи и, не противясь, дала высоко поднять себя. Он хотел тотчас же отскочить от зеркала и бросить ее на постель. Но молниеносно, жадно глянула она через плечо — и успела увидеть, что ее голое тело свободно висит в воздухе...

Она закричала долгим, пронзительным криком, забила руками и ногами, и, когда Балдуин бросил ее на кровать, лягнула его, судорожно закрестилась, отбиваясь...

— Пусти меня!— кричала она в ужасе. — Не трогай меня! Ты — дьявол, ты — дьявол!!!

— Ты пьяна! — прохрипел он и сорвал с нее медальон.

Тогда она плюнула ему в лицо, затем изо всех сил ударила сжатым кулачком ему под глаз, подпрыгнула, хватая свою одежду, и пулей вылетела из спальни, стремглав скатилась по лестнице, истерично взвизгивая.

Двое сонных слуг испуганно вскочили с дивана. Голая девушка с платьем в руке пронеслась мимо них и, оглянувшись, блеснув расширенными от страха глазами, крикнула:

— Дьявол! Там Дьявол!

Слуги хотели ее удержать, но она вырвалась и бросилась на пустую утреннюю улицу, чтобы поскорее скрыться из этого страшного места.

А наверху Балдуин с наливающимся кровью глазом бессильно стискивал зубы и кулаки. Утренний свет затопил комнату, и печально колебались огоньки двух свечей, отражаясь в ненавистном зеркале...

* * *

Они были уже изрядно пьяны, господа, собравшиеся в празднично освещенном салоне для игры. Балдуин созвал своих друзей на богатый ужин, торопясь забыть приключение с Лидушкой, и предложил им сыграть в карты, — конечно, после обильных возлияний шампанского.

Слуги принесли кофе и горячий пунш на бургундском вине, дым от сигар и трубок клубился над головами, веселый смех и шутки звучали в салоне. Сегодня среди гостей был и огромный Кребс. Он наигрывал на лютне и благодушно припевал:

Из всех напитков — самый крепкий,
Он как епископ средь мирян;
Добавь в вино лимон и сахар –
Налей бокал, напейся пьян!

И то и дело подносил к губам бокал со смесью, приготовленной по этому рецепту, с неизменным возгласом:

— За здравие, братья мои!

Раскрасневшиеся, разгоряченные вином лица окружали стол, на котором клубились паром кубки с пуншем. Собралось около дюжины кавалеров. Каждый держал в руках карты, перед каждым лежала кучка золотых монет и серебряных талеров. Игра шла по высоким ставкам.

— Нет, сегодня игрой правит черт! — вскричал долговязый Кинский, бросая свои карты. — Опять Балдуин выиграл!

— Так он за ночь обдерет нас дочиста! — хмуро отозвался фон Даль.

— Не везет в любви — повезет в карты! — пошутил Заврел, на что Балдуин, кучка золота перед которым все время росла, промолчал и только смерил друга быстрым угрюмым взглядом.

— Да, я тоже думаю, сегодня в игре не обошлось без вмешательства дьявола... — через некоторое время сумрачно заметил сам Балдуин. — Мне так еще ни разу в жизни не везло!

Игра продолжалась. Беседа за столом умолкла, на лицах участников уже не было веселья: шла напряженная и злая борьба... Коротко, резко, жестко звучали реплики:

— Пас! Прошу пять! Семерка! Еще тысячу на даму! Две тысячи! Три! Бита!

— Нет, я не буду продолжать... — буркнул толстый Кребс и поднялся первым. — Этот Балдуин так и последнюю рубашку с нас снимет!

Даль тоже вышел из игры. На диване у бело-золотой стены остались в отчаянной надежде отыграться только двое богатых юношей, но надежда испарялась весьма быстро...

И опять разносили пунш, опять слуги наполняли бокалы.

Один за другим гости покидали салон с опустошенными карманами, но к столу усаживались новые жертвы, еще не включавшиеся в игру. Однако скоро остались трое: два бледных и нервно трясущихся в последнем азарте отчаяния господина и неутомимый, ненасытный Балдуин. Гора денег перед ним достигла устрашающих размеров. Иные из студентов, давно уже только наблюдавшие за игрой, прикидывали, что он в эту ночь выиграл до восемнадцати тысяч гульденов золотом, другие потом говорили о двадцати пяти...

Заврел и Руперт еще раз присели к столу, надеясь отыграть хоть часть потерянного. Но сегодня все было бесполезно. Балдуина преследовала отчаянная удача. Он выигрывал и выигрывал, даже сам уже мечтая уступить хоть одну талью. Он был почти уверен в помощи колдовских чар Скапинелли, когда прервал игру, сгребая с отрешенной усмешкой последний выигрыш.

— Довольно! — подтвердил Заврел и поднялся, видя, что кроме него и Балдуина, за столом уже никого нет. Даже Руперт ушел. Балдуин, сильно пьяный, но еще сохранивший ясную голову, проводил Заврела до выхода, утешил его, обещая в скором времени реванш. И вернулся в салон, слегка пошатываясь. Стол являл неприглядное зрелище: пустые бутылки, бокалы, пепел...

Но у дальнего угла, рядом с кучей золота, выигранного за вечер, сидел кто-то, подпирая голову руками и задумчиво покачиваясь. Только когда он повернул к свету трупно-бледное лицо и презрительно ухмыляясь, глянул на Балдуина, бывший студент узнал его...

Он, в своем опьянении, не сразу поддался ужасу, убедив себя, что находится в своем доме, под защитой слуг. И выдавил даже ироническое приветствие:

— Ах, какой редкий гость!

Но холодный страх не отступил. Теперь — впервые за все их встречи — заговорил Другой.

— Прошу великодушно простить меня, — проскрипел он, поднимаясь, — я вторгся сюда без приглашения. Я думал, ваша милость будет этому рада, хе-хе-хе... Мы ведь уже не раз встречались, не так ли?

— Да, верно, я вспоминаю... — хрипло сказал Балдуин. — Вы сидите, сидите...

Двойник невозмутимо сел напротив.

— Если не ошибаюсь, мы были когда-то близко знакомы? — остро взглянул он в глаза Балдуину. Голос — глухой и жесткий.

— Действительно, вы мне очень знакомы... — попытался отшутиться Балдуин, покрываясь холодным потом.

— Я уже давно собирался нанести вам визит, — продолжал двойник. — Разве что час несколько необычный... Впрочем, — уж вы извините — и костюм мой не для этого роскошного дома. Ведь я только бедный студент!

Балдуин содрогнулся. Именно эти мысли досаждали ему при памятном первом визите к графу Шварценбергу...

— Ну, не говорите так, — возразил он. — Раз уж вы мой гость, могу я предложить вам стакан пунша?

— Весьма охотно! — кивнул Другой.

Балдуин с радостью протянул ему стакан. Смотри-ка, призрак сегодня дружелюбно настроен...

— Может быть, и сигару? — воскликнул он, протягивая коробку.

Другой взял сигару, благодарно кивнул головой. Балдуин подвинул ближе закапанный воском подсвечник, чтобы лучше разглядеть гостя. И вновь похолодел. Другой вовсе не был бескровным привидением. Это был подлинный второй Балдуин, из плоти и крови.

— Вам очень повезло в этот вечер, — сказал тот, усмехаясь, поглядев на кучу денег. — Что, если и я с вами сыграю разок-другой?

— Да, разумеется! — ответил Балдуин и начал тасовать карты. Еще такой шутки не было — играть в карты с самим собой! Однако Другой полез в карман и выложил горсточку золотых.

Они сыграли. Вначале ставка была низкой, потом Балдуин повысил ее: он вновь выиграл. «Дурацкое счастье», подумал он, ставя большую сумму на девятку козырей.

Другой принял. Карты легли — у Другого была козырная десятка... Проигрыш, наконец-то. Пока несущественный. Они играли талью за тальей. Балдуин пил, горячился, проигрывал, но не всегда, — вот повезло, тут же опять проигрыш, опять, опять... Огромная куча золота быстро таяла.

— Да, сатана приложил здесь руку! — воскликнул он, как чуть раньше — его друзья. Другой пожал плечами.

— Возможно, — глухо обронил он.

Балдуин не собирался прекращать игру. Ему хотелось одолеть двойника, подчинить его своей воле... А тот сидел, не двигаясь, спокойно и пронзительно глядел ему в лицо затененными ресницами глазами, равнодушно принимая каждый ход. И выигрывал уже постоянно. Наконец, перед Балдуином осталась лишь жалкая пригоршня дукатов. Остальное перешло к двойнику. Но тут Балдуин как раз выиграл, жадно сгреб монеты, вновь обретя веру в свою звезду.

— Все — на короля! — крикнул он, бросая деньги на середину стола. Он прикупил две карты — о, счастье, крестовый король!

Балдуин торжествующе раскрыл карты. Другой молча бросил единственную свою. Это был козырь — туз пик... Балдуин бешено рвал свою карту, пока двойник неспешно ссыпал золото в мешок. Затем он попрощался с вежливым поклоном.

— Возможно, сударь, в другой раз вам повезет больше, — заметил он. — Если вам угодно взять реванш, — я к вашим услугам в любое время.

Балдуин видел, как он выходит в дверь. Казалось, плечи двойника подрагивают от еле сдерживаемого смеха. Он исчез...

И тут Балдуин потерял сознание.

* * *

Очнувшись, Балдуин выбрался из салона как в тумане. С трудом, тяжело шатаясь, поднялся в спальню и одетый рухнул на кровать, сразу погрузившись в мертвецкий сон.

Когда он проснулся, стояла глубокая ночь. Он зажег огонь и поглядел на часы: почти полночь! Еще в полудреме он вспомнил, что лег ранним утром, и изумленно подсчитал: восемь-двенадцать... — да, я проспал шестнадцать часов! Или, может быть, и это — сон? Не приснилось ли ему пробуждение в своей комнате? Острое беспокойство овладело им. Тут же его обожгла другая мысль: он не один в спальне, здесь кто-то есть... Но не слышно ни звука. Он отодвинул полог кровати и пытливым взором обследовал залитую холодным светом луны комнату.

А, так и есть! Его вечный преследователь снова был здесь. Он стоял перед занавешенным зеркалом. Балдуин удивился только, что ему уже не страшно... Это — потому, что я сплю, решил он. Все казалось вполне естественным, будто и не могло быть иначе. Двойник безмолвно глядел на него, его смертельно-печальные глаза светились в полутьме как два опала.

Балдуин пытался что-то сказать, но голос изменил ему. В нем, однако, вспыхнуло внезапное любопытство. А гость поманил его рукой и прошагал своими беззвучными шагами к двери. Что за сила повлекла хозяина дома за ним, что за необоримое влечение побудило его безропотно последовать за собственной тенью? Балдуин быстро накинул плащ, нахлобучил шляпу. Другой шел впереди. Медленно, в такт его шагам, спустился Балдуин по лестнице к выходу из дома...

Примечательно, что он не испытывал ужаса. Такое может происходить только во сне, сказал он себе. Это доставляло ему почти болезненное удовольствие — следовать за Неведомым... Он нагнал Двойника, шел теперь вплотную за ним по залитым лунным сиянием улицам. Казалось почему-то вполне естественным, что Балдуин идет за ним, как собака за хозяином.

По кривым улочкам, по бесконечно длинным пологим лестницам вдоль проезжей части, через утопающие в зеленоватом свете площади, мимо монотонно журчащих фонтанов и стройных колонн особняков двигались они. Местность неожиданно стала незнакомой, но ничто не удивляло Балдуина. «Куда он меня ведет?» — думал Балдуин без малейшей тревоги. Наконец он понял, куда они забрались.

Так это старое гетто? Странно, знакомо и в то же время чуждо, выглядели покосившиеся стены, дома, черные пасти открытых подвалов. Теперь подобный тени провожатый стал подниматься по каменной лестнице к скрывавшейся среди лабиринта построек площади. Впереди вырисовались контуры капеллы. Увенчанная причудливым невысоким куполом, опирающимся на странные колонны, она показалась совсем незнакомой Балдуину. Неужели она и была их целью? Балдуин видел, что тяжелые железные ворота заперты, но тут же увидел, что его спутник прошел сквозь них, как сквозь воздух и исчез внутри.

Зачарованный, приблизился Балдуин к воротам. У створки висел дверной молоток; он взял его, намереваясь постучать, и почувствовал в руке мягкую еловую лапу. Как во сне или в сказке, он провел ею по створке и ворота бесшумно отворились перед ним...

Душный пахучий туман почти затмил ему глаза. Он очутился в большом, тускло освещенном помещении; капелла была так мала снаружи и вдруг — такой простор внутри. Взвизгивания, шепот и шаркающие шаги в полумраке. Прямо перед ним у низкой черной колонны курились в двух металлических чашах благовония. За колонной широкие ступени терялись в желтоватой мгле. Там, где можно было ожидать увидеть алтарь, светилось какое-то подобие высокого церковного окна; сквозь туман сочился кроваво-красный свет. Спирало дыхание. Духота — как в могиле. У Балдуина закружилась голова. Он вынужден был опереться на выступ жертвенной колонны. Тут он понял, что все помещение заполнено людьми, которых едва можно было разглядеть. Его растерянность росла, он едва сообразил, что Другой — его проводник — затерялся где-то в этой толпе.

Постепенно он привыкал к полутьме и туману, держась за колонной, чтобы оставаться незамеченным. Мужчины и женщины пестрой толпой толклись прямо перед ним. Глаза у всех блестели, как от наркотиков. Перед кроваво-красным «окном» действительно стоял покрытый черным алтарь, вокруг него — странные знаки, а в середине — символ Святого Духа, живой серебристо-белый голубь.

Глухой удар в гонг. Гул затих. Слева отворилась красная дверь и сквозь нее хлынул огненный свет.

Раздался звонкий голос трубы. Мальчики-хористы в черных столах открыли праздничный ход, размахивая маленькими медными кадилами. Цепочки кадил качались мерно, как маятники, в их белых кукольных ручонках. Они прошли вокруг алтаря, мальчики с не по возрасту зрелыми, знающими лицами, накрашенными губами и значительно мигающими глазами. Их голоса — сопрано — тянули песню, непонятную Балдуину, что-то на чужом языке... он напряженно вслушивался — и тут с высоты мощно загремел орган. И множество глоток подхватило припев — по-итальянски: «Salute, o Satana!»

И опять раскат труб. Два мускулистых юноши взметнули их в воздухе — коричневые тела укутаны от плеч до бедер в шкуры пантер, масляно-черные волосы увенчаны мощными бычьими рогами... На середину, приплясывая, вышли флейтистки. Их распущенные волосы ниспадали на обнаженные гладкие спины, вокруг бедер кружились черные и желтые разрезные юбки. Под гудение органа и пение хора они плясали в проходе, усыпанном цветами. Это был адский вакхический танец под звуки богопротивного гимна Сатане, продолжавшего греметь под сводами капеллы.

И тонкий звон колокольчиков. Косматый рогатый черный козел был введен вкруг, за ним — шесть бесформенных фигур в черных меховых балахонах. Все с отвислыми животами и коварно скалящимися физиономиями сатиров, обрамленными кудрявыми черными бородами. Чудища приветствовали загудевшую толпу. Из-под мохнатых одежд выглядывали голые руки и ступни розового цвета, как лапы кротов. На плечах толстяков был водружен роскошный паланкин, усеянный золотыми и кораллово-красными подвесками.

Глухо звенели гонги. Барабанный бой нарастал. Толпа опять смолкла. Хор мальчиков звучал теперь с бесконечной, безнадежной тоской, сопровождаемый печальным голосом флейт; флейтистки опустились на колени под серебристым голубем. И вдруг — перехватывающая дыхание пауза, во время которой хор, танцовщицы и сатиры-носильщики медленно отошли к краям помещения. Плавно раздвинулся занавес за алтарем. Неожиданно вся капелла содрогнулась от мощного толчка. Толпа повалилась на колени и с воем забилась лбами о каменные плиты.

В широкой кардинальской мантии, расшитой загадочными символами, спустилась к алтарю высокая фигура. Мертвенно светился лысый череп, пергаментное лицо и крючковатый нос, да, да, — и лишенный ресниц веки... Балдуин почувствовал, как ледяное дуновение коснулось его лба и спины. Он узнал Скапинелли!

Старик медленно шагал между коленопреклоненными и всхлипывающими людьми, какие-то негромкие, властные слова срывались с его губ.

Балдуин не понял ни одного, но слышал вокруг себя шелест заклинаний, проклятий и клятв. Казалось, Скапинелли благословлял клянущихся и проклинающих Бога, и пританцовывал, едва высовывая из-под мантии босые желтые ноги в золотых ременных сандалиях. Вдруг Балдуин увидел, как старик резко выставил вперед левую ногу: это была, вроде бы, человеческая ступня, но из полированного дерева с огромным серебряным ногтем на большом пальце!

Вот старик взобрался на алтарь и уселся на нем. Он трижды слегка поклонился, издевательски ухмыляясь и вцепившись когтистыми руками в расшитое черное покрывало. Схватил белого голубя, поднял его высоко над головой, — ах, он и вправду был живым! Голубь пугливо трепыхался, силясь освободиться из страшной хватки. Но старик держал его крепко, потом перехватил острыми когтями за оба крылышка — и разорвал с треском, словно лист бумаги... Струя крови нескончаемо долго лилась на коленопреклоненных поклонников Сатаны.

Это был знак для начала оргии. Мужчины и женщины вскочили и, шатаясь, бросились друг на друга, сплетаясь и кружась. Вся толпа сбилась в огромный ком, трясущийся в оргиастической пляске.

Балдуин прижался к колонне. Его одолевало почти неодолимое желание — вмешаться в эту пляску, поучаствовать в общем буйстве. Он сдерживал себя последним усилием воли. От толпы уже валил пар. Визгливый смех, стоны... Голоса женщин звучали, как вскрики злобных птиц. Рука об руку кружились флейтистки, сквозь их пестрые разрезные юбки виднелись голые бедра. В раскованной пляске проносились бесстыдно обнаженные тела, какие-то уродливые фигуры. Это продолжалось, пока одурманенные и выбившиеся из сил плясуны не повалились на пол...

Балдуин, наконец, опомнился и отвернулся, задыхаясь от тошноты. Что же это было такое? Среди человеческой каши он увидел вдруг лишь одну фигуру, державшуюся прямо и строго — фигуру женщины, которую тщетно пытался забыть в угаре последних недель... Она стояла далеко от него, выпрямившись над распростертым на полу хором, печальная и застывшая. Усмешка, полная муки, играла на ее губах. Он узнал ее: Маргит! Маргит... Как она-то сюда попала?!

Он чувствовал: ей угрожает страшная опасность, он обязан пробиться к ней, защитить ее... Он двинулся через толпу. Никто его не замечал, никто ему не мешал. Но странное дело: как он ни старался, он не мог приблизиться к ней.

Он прыгал от колонны к колонне, чувствуя, что опасность все сильнее нависает над нею, но алтарь, старик и девушка не становились ближе. Помещение раздвинулось и стало необъятных размеров. Ее глаза звали его, ее губы умоляли его. Но тщетно тянул он к ней руки. Крики его тонули в общем гуле. И он увидел, как кто-то схватил ее снизу и поднял — забросил — на алтарь. Увидел паучьи пальцы с блестящими ногтями, увидел трепещущую Маргит под складками кардинальской мантии, безнадежно извивающуюся в худых руках Скапинелли, озирающуюся в безмерном ужасе...

И лишь теперь, в самое последнее мгновение, его пронзила спасительная мысль: «Я же сплю! Все это только страшный сон!» Мощным рывком метнулся он вперед — и сразу вылетел на воздух из мрачной капеллы...

И снова улица в лунном сиянии, но теперь он узнал эту улицу. И помчался — куда же?

Его шаги гулко гремели по камням. Ночной ветер овевал его тело прохладой. Ужасы последних часов — да были ли они? Он еще раз оглянулся на капеллу. Она исчезла...

На ее месте была только выветренная и пожелтевшая от старости стена. Одинокий фонарь высился над нею. Ночные птицы носились вокруг красноватого огонька, едва не задевая крыльями фонарное стекло.

Балдуин снял шляпу, вытер платком мокрые виски. И зашагал дальше, через весь город и за город. По сельской дороге, к дому любимой.

Графиня Маргит проснулась этой ночью от дикого кошмара. Она вскочила, тяжело дыша, зажгла свечи в канделябре на столе, вышла на балкон. Звезды еще мерцали на небе, месяц парил над парком, лишь слабый ветерок, ворвавшийся в спальню, возвещал близость рассвета.

Маргит зажгла все свечи в комнате и подошла к трюмо. Она сама испугалась своего бледного лица, на которое падали спутанные влажные локоны. Глаза смотрели словно из бесконечной дали... Да, ее чуть не свел с ума сон, очень страшный... Но она уже не могла восстановить его в памяти.

Но теперь она, слава Богу, проснулась. Она вновь сидела в уютной спальне, перед ней был изящный секретер, у стены — ее прекрасная золотая арфа. Она растерянно поглаживала рукой свою одежду, и сердце ее медленно успокаивалось. О, как хорошо чувствовать себя в полной безопасности!

Но что за шаги внизу? Не шевельнулась ли занавеска на полуоткрытой двери балкона? Или это обман чувств? Маргит услышала тихое движение за стеклом. Она испуганно вскочила и, шаркая туфлями, подбежала к двери.

Ах — Балдуин! Балдуин? Возлюбленный, от которого так трудно отвыкала ее душа... Убийца ее кузена... Загадочный студент с печальными глазами, красота которых втайне сотрясала все ее существо... Но он выглядит теперь как ангел смерти! Как ночной призрак, вошел он в ее жизнь, и опять явился в обличье призрака.

Она стояла перед ним, не в силах двинуться или закричать. Он смотрел на нее и улыбался — нежно, успокаивающе.

— Не бойтесь, графиня! Я — ваш друг. Я умоляю вас! Не надо кричать! Поверьте мне, я должен был вас увидеть, должен был прийти — этой ночью и этим путем. Ведь в другое время вход к вам закрыт для меня! Но мне нужно говорить с вами, Маргит!

Она тихо, нервно вздохнула и заговорила, запинаясь:

— Чего же вы хотите?

Он провел ладонью по лбу, глаза его лихорадочно блестели, язык заплетался...

— Я хочу вас спасти! Вас и себя! Мы должны бежать! Я не могу больше жить без вас... Маргит!

— Вы с ума сошли! У вас глаза...

— Я хочу вас спасти! Я видел вас — там — в капелле... в когтях... старика! Мало, что этот пес преследует меня, теперь он хочет и вас, Маргит! Поверьте мне, я видел вас в лапах Злого...

Она упала в кресло. Она лихорадочно ловила его путаные слова.

— Вы видели меня? Когда? Где?!

— Час назад! В капелле...

Маргит вскрикнула:

— Ах, это мой сон!

Пелена, окутавшая ее память, разорвалась. Балдуин опустился перед ней, обнял ее колени.

— Маргит, мы должны бежать! Скорее! Прямо сегодня! Мы можем спасти друг друга — вы меня, а я вас! Только бежать, пока не поздно!

Маргит вся сжалась:

— Скажите же мне... — потребовала она. — Скажите всю правду!

— Я... продался ему. Старику... И это ради вас, Маргит... Я был беден... Я увидел вас, я полюбил вас... Он предложил мне деньги — много денег! Я продался и заплатил страшную цену, я тогда сам не знал — какую!

Она заставляла себя быть спокойнее. Тихо положила руку на его плечо.

— Балдуин! Это какая-то путаница... Попробуйте толком объяснить: кому вы продались?

— Кому? — резко засмеялся он. — Одному старому мошеннику! Его зовут Скапинелли!

Скапинелли? Имя вспыхнуло в ее мозгу как огонь. Разве тот противный старик по дороге на кладбище не так назвал себя? Его странные последние слова она хорошо запомнила: «Я камер-егерь, меня зовут Скапинелли. Все бежит, как я хочу, — клопы и крысы, и нежные барышни!» Этот? Теперь она точно знала: да, это он мучил ее во сне, душил паучьими лапами...

— Говори дальше! — беззвучно потребовала она.

— Я видел его этой ночью! — ответил он. — И я не знаю, во сне это было или наяву... Но я видел, — он схватил тебя! Держал тебя...

Маргит кивнула.

— Да, да! — испуганно выдохнула она.

— Поэтому я здесь! — продолжал Балдуин. — Мы должны вырваться из его власти! Мы должны немедленно бежать...

— Но что он сделал с тобой? — настаивала Маргит. — Я ничего не понимаю. Расскажи мне все по порядку.

— Потом, потом! — торопился Балдуин. — Когда мы будем в безопасности! Сейчас не время...

Она покачала головой

— Ты должен мне рассказать правду...

Балдуин перебил:

— Нет, дело не в этом! Я все хочу тебе сказать, все! Полную правду. Только... только такое невозможно, невероятно... Ты не сможешь мне поверить.

Маргит тихо погладила его руку.

— Милый! — шепнула она. — Я поверю тебе!

Он сжал ее ладонь.

— Тогда подойди к зеркалу! Я покажу тебе, что... что взял у меня старик за свое золото. И покажу того, кто убил твоего жениха! Это был не я — клянусь перед Богом — не я! Иди! Ты его сейчас не увидишь, этого Другого, но ты поймешь, кто он!

Он глубоко вздохнул, взял ее под локоть.

— Идем, любимая. Только два шага! И больше между нами не будет тайны!

Маргит, растерянно улыбаясь, дала подвести себя к трюмо.

— Что это? — спросила она. Он протянул руку, коснувшись пальцами стекла. Она посмотрела в зеркало, на него, вновь в зеркало — и вырвалась из его рук, душераздирающе закричала и упала в глубокий обморок...

Он опустился перед ней на колени, вслушиваясь в ее слабое дыхание. Но тут на ковер упала чья-то тень. Он поднял голову и увидел Другого — в неизменной старой бекеше и шапке, надвинутой на брови.

— Прочь! — рявкнул Балдуин, вскакивая. — Здесь тебе нечего делать, проклятый!

Другой спокойно ухмыльнулся.

— Уйдем вместе! — сказал он с вежливым поклоном и указал на балкон.

И Балдуин почему-то не посмел возразить или оказать сопротивление. Он быстро выскочил на балкон, спустился по легкой лестнице, а внизу обернулся: двойник уже был перед ним.

Волосы встали дыбом на голове Балдуина. Он шагнул назад, — двойник исчез...

Балдуин бросился прочь. По рассветному парку к ограде, трясясь от ужаса... Миновал пруд с лебедями, аллею меж двух живых изгородей. Всюду ему мерещились крики и злорадный смех. Он не смог открыть ворота и полез через ограду. Ворота вдруг беззвучно растворились сами, когда он уже спрыгнул на землю...

Балдуин помчался, не смея оглянуться. Он забежал в лес. Потерял шляпу. Волосы падали ему на лоб, закрывая глаза.

Утренний ветер гулял в кронах деревьев. Слышался далекий собачий вой и карканье ворон. За каждым деревом Балдуину чудились хрусткие шаги.

Он достиг берега Влтавы. Позабытая кем-то лодка, кое-как привязанная, качалась на волне.

Балдуин отвязал лодку, схватил весла. Сильными взмахами погнал лодку к противоположному берегу. Вдали золотились башни и крыши Праги.

Он был уже на середине реки. Совсем близко виднелись рыбачьи домишки, сохнущие на ветру сети и развешенное белье.

И вдруг за рулем выросла фигура двойника...

Балдуин закричал, бросил весла, потом вскочил и прыгнул в воду. Он всегда был хорошим пловцом. Опередив лодку, он рассекал воду мощными руками.

Но у берега силы стали ему изменять. Намокшая одежда стесняла движения. Напрягая последние силы, он добрался до каменных ступеней набережной. Вылез — разбитый, измученный страхом и бегством. Тяжело дыша, пошатываясь, стоял он на каменной плите. Но перед ним опять, усмехаясь, маячил проклятый двойник.

* * *

И опять несся Балдуин по безлюдным улицам. Зубы его стучали, вода все еще лилась с его одежды, оставляя за ним на мостовой мокрый след.

Не сбавляя скорости, он добрался до своего квартала. Озноб сотрясал все его тело. Уже перед самым домом улица проходила через церковную площадь, а потом вверх вела крутая каменная лестница между двух высоких оград. Балдуин из последних сил преодолел подъем, держась левой стены. А справа, неотступно, хлюпали рядом мокрые шаги Другого — как эхо.

И вот конец лестницы и его особняк уже виден за парой маленьких домиков на грязной улочке. И — о, счастье, — впереди появились люди!

Ах! Двойник встал прямо перед ним, посмеиваясь, словно желая сказать: «Вот я тебя и поймал!» Балдуину почудилась его костяная хватка...

Он взвыл, падая на колени:

— Отпусти! Пощади! Пощади!

Ранний разносчик из булочной, шедший впереди со своей корзиной, остановился и уставился на странного человека. Из-за угла выглядывали еще две старухи. Никто из них не увидел никого, кроме мокрого, обезумевшего Балдуина...

* * *

И снова никого не было перед ним. И хлюпающие шаги смолкли...

Парнишка-дворник, который в это утро подметал лестницу перед особняком, не поверил своим глазам. Его хозяин, задыхаясь, без шляпы и фрака, мокрый насквозь, с трудом брел к дому. Мальчишка подхватил его под руку, помог ему, но едва они вошли внутрь, Балдуин с треском захлопнул за собой двери. С усилием проговорил:

— Запереть! Все запереть! Никого не впускать! Скажи всем: в дом — никого! Слышишь?

Балдуин тяжело поднялся на второй этаж в библиотеку, запер дверь, тщательно задернул окно, зажег свечи на письменно столе и со стоном упал на кресло.

Одно он чувствовал теперь вполне ясно: он должен с этим покончить... Он должен умереть...

Он спокойно открыл большую папку, вынул гербовый лист, окунул перо в чернильницу и написал четким, крупным почерком.

«Моя последняя воля».

Он не забыл в завещании своих друзей, не забыл о цыганке. Не забыл и старого Факса.

Так! Дело сделано. Имя, дата, подпись... Посыпать песком влажные строки, положить бумагу в стол... Потом он вынул из нижнего ящика окованный серебром футляр для дуэльных пистолетов. Достал один пистолет, медленно повертел его в руках. Проверил, — пистолет был заряжен.

Балдуин взял канделябр, твердыми шагами перешел в спальню, сел на кровать, положил пистолет рядом с собою, поставил подсвечник... Из ночного ящичка извлек медальон на тонкой цепочке.

— Маргит, — прошептал он, — любимая...

Тут его прервал резкий глумливый смех. С испугом он поднял глаза — между занавешенными окнами торчал, злобно скалясь, его двойник.

Балдуин схватил пистолет, вскинул его.

— Ты, собака! Сейчас посмотрим, как на тебя действуют пули!

Выстрел сухо треснул, пороховой дым заклубился перед глазами. Когда дым рассеялся, двойника не было!

Балдуин поднялся. Сизое облако еще расплывалось в воздухе. Он был один.

У него появилось чувство, что теперь он навсегда изгнал двойника.

Умиротворение и ясность мысли вернулись к нему. Добрые, приветливые голоса зазвучали в его ушах. В порыве надежды он шагнул к зеркалу, дернул завесу и открыл трюмо: еще разрывая ткань, вздрогнул от радости, увидев отражение своей руки! Да, он стоял перед собой в зеркале и блаженно смеялся в лицо своему — своему! — отражению...

Свободен! Цепи разорваны! Теперь он будет жить! Он вернет свое счастье! И Маргит будет с ним — всегда, всю жизнь! Его образ, его лицо в зеркале — конец всем ужасам и мучениям! И тут вдруг его охватила странная слабость. Он хотел отойти от зеркала и сесть. Но это ему не удалось...

Он ощутил на груди что-то теплое и мокрое. Он разорвал жилет, падая на колени и потом на бок, — кровь лилась ручьем, расплывалась по рубашке до пояса. В глазах заплясали искры.

Он ползком он добрался до кресла, но уже не смог привстать и безвольно опрокинулся на спину. Теперь он понял: пуля, предназначавшаяся Другому, одновременно поразила и его... Потому что Другой — это... потому что это...

Последнее слово не успело всплыть в угасающем сознании...

Больше Балдуин ничего не видел. Рука его, вцепившаяся в ножку кресла, разжалась, глаза застыли... Его молодая жизнь утекала вместе со слабеющей струйкой крови.

* * *

Потом дверь тихо отворилась. Таинственно, бесшумно вошел некто в сером плаще и высокой островерхой шляпе. Это был Скапинелли. Он встал над мертвым Балдуином, медленно извлек из рулона пергамент с текстом договора. Медленно разорвал его на множество мелких клочков и подбросил их в воздух, так что они, опускаясь, осыпали труп как мелкие цветы. Затем Скапинелли церемонно поклонился мертвому и выскользнул в дверь. Но никто из бывших в доме его не заметил.

Эпилог

Когда хоронили Балдуина стояла осень, непривычно ранняя дождливая осень. Она принесла смерть поздним цветам. Облетающие деревья зябко дрожали, болезненное солнце пробивалось сквозь густые гряды низких облаков. Увядшие листья тихо шуршали под подошвами маленькой траурной процессии, которая взбиралась на холм к маленькому кладбищу. Листва на склонах отсвечивала красным, словно обильно окропленная кровью. В низине клубился полупрозрачный туман, тускло белея, как саван; трепетали в вечерних сумерках огромные ветви. Когда ветер налетал порывом, в ветвях слышались предсмертные стоны. И беспрерывно сеялся сквозь них мелкий холодный дождь.

Как тихий плач ребенка...

У открытой могилы стояли студенты, скрестив сабли. Медленно скользил в яму покрытый цветами гроб. Сверху на него упала студенческая шапочка и лента. Голос старшего бурша корпорации произнес:

— Покойся с миром, Балдуин! Пусть станет земля тебе пухом — лучшему фехтовальщику Праги!

* * *

Иногда к могиле приходили Заврел, фон Даль и другие старые друзья. Забредал и старый Факс с верным черным пуделем.

И Лидушка изредка тайком посещала могилу бывшего возлюбленного, осыпала ее цветами — красными, голубыми, желтыми, белыми, — какие только растут на полях и в лесах.

Правда, когда вблизи никого не бывало, в самое безлюдное время приходил сюда еще кто-то, таинственный и неуловимый. Следы его замечали не раз; но только однажды старый Факс ощутил его незримое присутствие: черный пудель стал гневно рычать и лаять. Потом он пустился вниз по склону с громким воем, большими скачками...

Да, нечто загадочное скрывала эта могила. Нечтоо ползало по кладбищу, прикасалось к крестам и ветхим обелискам, тихо реяло среди плакучих ив...

* * *

С тех пор прошло больше сотни лет. С Лаврентиевой горы я смотрю на город, высящийся по обоим берегам Влтавы, вижу слева громаду Градчан и строения Хотека, и замок «Бельведер», и фруктовый сад с увеселительным дворцом императоров. Смотрю на мосты — по ним и по улицам подо мной катятся блестящие автомобили, на площади Вацлава сияют мощные электродуговые фонари.

И я думаю, что во всей нашей жизни — пусть большей частью незримо для нас — высится стена судьбы, непроницаемая для человеческого познания.

И я вспоминаю Балдуина, отважного студента, на чьем могильном камне мне еще удается разобрать выветрившиеся строки:

«Он играл со злом и проиграл свою игру.

Молись о спасении его души, прохожий».