Времена меняются. Сейчас любой скандал в шоу-бизнесе, в театре, кино или спорте тут же становится достоянием гласности, его обсуждает пресса, участников скандала показывает ТВ, зрители смакуют подробности. Но так было не всегда. В советскую эпоху цензура в прессе и на ТВ напрочь лишала поклонников звезд этого «удовольствия». Ходили слухи, люди ловили редкие сообщения, а пресса бодро рапортовала о высокой нравственности общества. Тем не менее скандалы происходили, порой на самых верхних этажах власти, с самыми популярными актерами, самыми уважаемыми деятелями культуры и самыми известными спортсменами. Что ж, вернемся на десятилетия назад и постараемся понять, что же тогда происходило на самом деле…
Раззаков Ф. Скандалы советской эпохи Эксмо Москва 2008 978-5-699-27199-3

Федор Раззаков

Скандалы советской эпохи

Предисловие

Эта книга писалась на фоне громкого скандала 2007 года, связанного с письмом трех десятков российских знаменитостей, где те жаловались президенту на распоясавшихся папарацци. Дескать, те лезут в их частную жизнь, буквально не дают им прохода. У многих людей это письмо вызвало недоумение, поскольку: а) капиталистическая система иных отношений между масс-медиа и «звездами» не предполагает и б) практически все подписанты письма активно участвовали в построении этого самого капитализма, внедряли его в массы и широко пропагандировали. Это они, еще совсем недавно считавшиеся «инженерами человеческих душ» и олицетворявшие для большинства неселения огромной страны образец высокодуховных и нравственных людей, в мгновение ока превратились в их полную противоположность – в алчущих дешевой славы и легких «бабок» артистов, вся слава которых зиждется уже не на моральных принципах, а исключительно на громких скандалах. И то племя ушлых папарацци, которое сегодня имеет российское общество, взрастили именно они – бывшие «инженеры человеческих душ». Не все, конечно, но подавляющая их часть точно.

Между тем после этого письма стало окончательно понятно то, что отличало советское общество от нынешнего. Долгие десятилетия в СССР культивировалось особое отношение к артистам как к носителям высокой нравственности и духовности. И хотя многие из артистов в обычной жизни этих принципов не всегда придерживались, советские масс-медиа искусственно поддерживали в обществе авторитет актерской профессии, публикуя в основном исключительно положительные материалы о ней. Поэтому общественный имидж артистов в Советском Союзе был очень высок: например, даже в криминальном мире существовало негласное правило артистов не обижать. И правило это соблюдалось долгие десятилетия, о чем есть множество примеров, в которых фигурируют имена самых разных представителей актерской братии.

В русле этих же тенденций развивалась и советская скандальная журналистика. Практически все ее публикации преследовали одну цель – воспитание высокой морали в обществе. На примере знаменитых людей, в той или иной мере не сумевших совладать со своими тайными страстями и пороками и вследствие этого угодивших в разного рода скандальные истории, власть учила общество отличать нравственность от безнравственности. А самих именитых участников скандалов власти предержащие опускали с небес на грешную землю, давая ясно понять, что славу нужно завоевывать годами, а потерять можно в одночасье. Стоит отметить, что «опускание» кумиров нации происходило гуманно: за редким исключением критике подвергались не самые одиозные их грехопадения (например, одного известного барда в СМИ критиковали исключительно за его остросоциальные песни, но ни разу власть не ударила по другим его уязвимым местам вроде алкоголизма или наркомании). То есть «желтизна» советского агитпропа имела свои пределы, которые не позволяли нации кардинально разочароваться в своих кумирах. В итоге, несмотря на то что на этом поприще у власти не всегда и все получалось, однако в общем и целом такая установка приносила свои плоды: кумиры нации служили для общества этакими маяками нравственности.

Эта система обрушилась вместе с Советским Союзом в конце 1991 года, после чего новая власть, в пику старой, взяла курс на пропаганду аморальности во всех ее проявлениях. С этого момента самым ходовым товаром стал скандал, а самыми главными его разносчиками стали люди из разряда медийных (актеры, писатели, спортсмены, политики и т. д.). Скандал быстро раскрепостил общество в моральном и духовном планах, опустив его на сто ступеней вниз против прежнего. Своего пика это «опускание» достигло в 2007 году, когда целая группа именитых людей из артистической богемы написала упоминаемое выше письмо президенту страны с тем, чтобы он обуздал папарацци. В этом письме со всей наглядностью отразилось то смятение, в котором оказалась нынешняя российская артистическая богема, которая сама не знает, чего хочет. Отрешившись от социализма и зная истинную цену большинства «инженеров человеческих душ», власть искусственно поддерживала в обществе их высокий статус носителей высших моральных ценностей. Теперь, при нынешней капиталистической системе, кумиры нации стали некими клоунами, которых все пользуют так, как им хочется: богатые дяди из власти и бизнеса заказывают их к себе на тусовки, а папарацци «куют деньгу», смакуя скандалы с их участием. Письмо показало, что артисты к такому положению еще не привыкли. Но это дело времени, поскольку выбор невелик: либо жить, как есть, либо… возвращаться обратно в социализм.

1923

В прицеле – основатель МХАТ

(Константин Станиславский)

Времена нэпа (1921–1929) чем-то напоминают нашу нынешнюю российскую действительность: та же погоня за «золотым тельцом», та же пропасть между богатыми и бедными и та же «желтизна» большинства средств массовой информации в выражении своих чувств и мыслей. В итоге свобода слова очень часто становилась не инструментом конструктивной критики, а средством для сведения личных счетов. Причем никаких авторитетов в этом деле не существовало. В конце 1923 года такой жертвой стал великий реформатор театра Константин Сергеевич Станиславский.

В те годы лишь незначительная часть театралов продолжала уважать Мастера и ценить его вклад не только в российское, но и мировое театральное искусство, а большинство откровенно издевалось над ним и презирало. Это большинство считало Станиславского «пережитком царской России» и требовало «сбросить его с корабля истории». Даже бывший мхатовец Всеволод Мейерхольд, который в советской России дорос до поста начальника театрального отдела Наркомпроса, во всеуслышание заявил, что «Московский Художественный театр – это эстетический хлам». Мейерхольд призывал бороться с академическими театрами и создавать новое искусство – авангардное, экспериментаторское. Естественно, в подобном искусстве таким реформаторам, как Константин Станиславский, места просто не было. По сути, это была борьба не против Станиславского, а против русского традиционализма, которую вели большевики-космополиты в лице наркома просвещения А. Луначарского, того же В. Мейерхольда и т. д.

Одна из первых атак на великого театрального реформатора случилась осенью 1923 года, причем по своим методам она зеркально напоминает сегодняшние российские реалии: главным двигателем скандала была откровенная подтасовка фактов и злонамеренная ложь. А главным разносчиком всего этого оказался сатирический журнал «Крокодил», где была помещена обидная карикатура на Станиславского, которая подавала его как зарвавшегося буржуя, ненавидящего рабочий класс. Надпись под карикатурой гласила: «Режиссер Московского Художественного театра К. С. Станиславский заявил американским журналистам: „Какой это был ужас, когда рабочие врывались в театр в грязной одежде, непричесанные, неумытые, в грязных сапогах, требуя играть революционные вещи“.

Поскольку сам Станиславский заступиться за себя тогда не мог – он находился в служебной командировке в Америке, – это дело взял на себя его ближайший сподвижник и друг Владимир Немирович-Данченко. А рупором в его руках стала главная газета страны – «Правда», руководство которой относилось к Станиславскому с уважением. 24 ноября там было опубликовано письмо В. Немировича-Данченко, в котором сообщалось:

«Мне доставлена от ЦК Всерабиса вырезка из журнала „Крокодил“ с карикатурой на К. С. Станиславского… Источник цитаты (под карикатурой. – Ф. Р.) не указан. На запрос наш редакция «Крокодила» сослалась на анонимную заметку в «Вечерних Известиях» от 10 ноября, под заглавием «Наши за границей». В свою очередь «Вечерние Известия» указали нам «какие-то» (точно они не могут установить) NN «Накануне» и одной из одесских газет.

Подобная неопределенность в таком чрезвычайно важном для Художественного театра вопросе заставила меня обратиться к самому К. С. Станиславскому, не знает ли он источника этой грязной клеветы. Станиславский отвечает мне из Нью-Йорка следующей телеграммой: «Сообщение о моем американском интервью ложно от первых до последних слов. Неоднократно при сотнях свидетелей говорил как раз обратное о новом зрителе, хвастал, гордился его чуткостью, приводил пример философской трагедии „Каин“, прекрасно воспринятой новой публикой. Думал, что сорокалетняя деятельность моя и моя давнишняя мечта о народном театре гарантируют меня от оскорбительных подозрений. Глубоко обижен, душевно скорблю. Станиславский».

Надеюсь, что издания, напечатав клевету, дадут место и настоящему опровержению, не заставляя нас требовать этого судом».

Отметим, что нападки на К. Станиславского продолжались в течение нескольких лет, что вполне объяснимо: большевики-космополиты (вроде того же В. Мейерхольда) в те годы были в фаворе и часто диктовали свои законы практически во всех сферах жизнедеятельности общества. Однако Станиславский продолжал гнуть свою линию и ни на йоту не отходил от своего «академизма», понимая, что мода на разного рода экспериментаторство погубит народное социалистическое искусство. Поэтому все его тогдашние постановки классики – «Горячее сердце» (1926), «Женитьба Фигаро» (1927) и др. – были откровенным вызовом «мейерхольдовщине» с ее фактическим надруганием над русской и зарубежной классикой.

Это противостояние закончится в середине 30-х, когда высшее партийное руководство страны возьмет курс на возрождение русского патриотизма и официально объявит «академизм» и «традиционализм» К. Станиславского государственно угодными делами. В 1936 году Мастеру будет присвоено звание народного артиста СССР. Спустя два года К. С. Станиславский скончается, однако его дело продолжат ученики. Длиться это будет ровно полвека, после чего в стране грянет горбачевская перестройка и новые большевики-космополиты, последователи Луначарских и Мейерхольдов, сумеют взять реванш. Впрочем, об этом речь пойдет в завершающих главах этой книги.

Дело четырех поэтов

(Сергей Есенин)

Еще одной жертвой большевиков-космополитов в 20-е годы оказался другой известный человек – поэт Сергей Есенин. Оппоненты объявили его апологетом «царской крестьянской России», «певцом кулачества» и «попутчиком социализма». Поскольку большинство этих оппонентов составляли лица еврейской национальности, противостояние Есенина с ними часто приобретало антисемитские черты. Один из самых громких скандалов подобного рода, связанных с именем поэта, случился осенью 1923 года. Вот как это выглядело в изложении газеты «Рабочая Москва», на страницах которой была опубликована статья «Что у трезвого „попутчика“ на уме…» (номер от 22 ноября):

«Во вторник (20 ноября. – Ф. Р.) вечером под председательством В. Брюсова состоялось торжественное заседание, посвященное пятилетию Всероссийского союза поэтов. После официальной части в клубе союза состоялась вечеринка.

Почему на этой вечеринке не были поэты: П. Орешин, С. Есенин, С. Клычков и Ганин? Это ясно из нижеследующего.

Около 10 часов вечера Демьяну Бедному на квартиру позвонил по телефону Есенин и стал просить заступничества. Дело оказалось в том, что четыре вышеназванных поэта находились в 47-м отделении милиции.

На вопрос Демьяна Бедного, почему же они не на своем юбилее, Есенин стал объяснять:

– Понимаете, дорогие товарищи, по случаю праздника своего мы тут зашли в пивнушку. Ну, конечно, выпили. Стали говорить о жидах. Вы же понимаете, дорогой товарищ, куда ни кинь – везде жиды. И в литературе все жиды. А тут подошел какой-то тип и привязался. Вызвали милиционеров, и вот мы попали в милицию.

Демьян Бедный сказал:

– Да, дело нехорошее!

На что Есенин ответил:

– Какое уж тут хорошее, когда один жид четырех русских ведет.

Прервав на этом разговор с Есениным, тов. Демьян Бедный дежурному комиссару по милиции и лицу, записавшему вышеназванных «русских людей», заявил:

– Я таким прохвостам не заступник.

Как нам стало известно, вышеозначенные юбиляры, переночевав ночь в милиции, были препровождены затем в ГПУ для допроса. Делу будет дан судебный ход.

Так кончился пир бедою. А мы получили удовольствие узнать подлинные мысли четырех «попутчиков», ибо, что у трезвого «попутчика» на уме, то у пьяных Есениных и Орешиных на языке.

Нашим читателям рабочим и особливо пролетарским поэтам надлежит отсюда сделать соответствующие выводы, а редакциям, страницы коих украшаются великолепными произведениями вышеназванных юбиляров, мы подсказывать, что им делать, не будем: они, надеемся, сами решат этот вопрос».

Два дня спустя по четырем поэтам ударило еще одно издание – «Рабочая газета». Там появилась статья Л. Сосновского «Испорченный праздник», где со всеми подробностями был описан дебош в пивной, устроенный Есениным и его приятелями. Понимая, что кампания против них набирает обороты, поэты бросились защищаться. 30 ноября их открытое письмо появилось в «Правде». В нем сообщалось:

«Ввиду появившихся статей в „Рабочей газете“ и в „Рабочей Москве“ мы просим напечатать следующее наше заявление.

Всякие возражения и оправдания, впредь до разбора дела третейским судом, считаем бесполезными и преждевременными.

Дело передано в Центральное бюро секции рабочей печати.

Петр Орешин, Сергей Клычков, А. Ганин, С. Есенин».

Далее сообщалось: «ЦБ постановило поручить рассмотрение дела товарищескому суду в составе тт. К. Новицкого, П. Керженцева, В. Плетнева, А. Аросева и Ив. Касаткина. Председателем назначен тов. К. Новицкий».

12 декабря та же «Правда» опубликовала следующее сообщение:

«В понедельник, 10 декабря, в Доме печати под председательством тов. Новицкого состоялся товарищеский суд по делу 4 поэтов: С. Есенина, Орешина, С. Клычкова и Ганина, обвиненных тов. Л. Сосновским в «Рабочей газете» в черносотенных антисемитских выходках. Докладчиком по делу выступал тов. Керженцев.

В длинном заседании, продолжавшемся с 8 часов вечера до 3 часов ночи, суд заслушал показания обвиняемых и многочисленных свидетелей, которые коснулись не только инцидента в пивной, послужившего для тов. Сосновского материалом для обвинения поэтов, но также и всей предыдущей работы обвиняемых поэтов за время революции.

Со свидетельскими показаниями выступили тт.: Демьян Бедный, Н. И. Смирнов, Б. Волин (ответственный редактор «Рабочей Москвы». – Ф. Р.) В. Львов-Рогачевский, А. М. Эфрос, Андрей Соболь, А. Мариенгоф, М. Герасимов, В. Кириллов и др. Тов. Сосновский указал, что в инциденте с поэтами он усматривает доказательство того, что в современных литераторских кругах по-прежнему господствуют «купринские нравы», унаследованные от эпохи «Вены». Суд должен произнести веское слово для осуждения этой разнузданности и антисемитизма, хотя бы последний и не носил программного характера.

Поэтов защищал тов. Вяч. Полонский. Он доказывал, что тов. Сосновский преувеличил значение этого эпизода, сущность которого заключается в пьяном дебоше. Подсудимых можно судить только за пьянство и дебош, а обвинение в антисемитизме как недоказанное должно быть снято.

В заключительном слове, так же как и в своих первоначальных показаниях, поэты отвергали обвинение в антисемитизме и говорили о своей работе для революции с самого ее начала.

В третьем часу ночи тов. Новицкий объявил, что суд вынесет свое мнение по делу в четверг, 13 декабря, вечером».

16 декабря «Правда» поставила точку в этом скандале, опубликовав его развязку. Газета сообщила, что товарищеский суд вынес вердикт, из которого следовало, что «поведение четырех поэтов носило характер антиобщественного дебоша, что в милиции и на улице поэты позволили себе выходки антисемитского характера. За что поэтам было объявлено общественное порицание.

Тов. Сосновский изложил инцидент с 4 поэтами («Рабочая газета» № 264 «Испорченный праздник») на основании недостаточных данных и не имел права использовать этот случай для нападок на некоторые из существующих литературных группировок.

Инцидент ликвидируется настоящим постановлением и не должен служить в дальнейшем поводом или аргументом для сведения счетов, и поэты Есенин, Орешин, Клычков и Ганин, ставшие в советские ряды в тяжелый период революции, должны иметь полную возможность по-прежнему продолжать свою литературную работу.

Означенный приговор вынесен судом единогласно».

1930

«Земля» не для бедного

(Александр Довженко)

Классик советского и мирового кинематографа Александр Довженко на протяжении своего долгого творческого пути (а он проработал в кино более 30 лет) неоднократно подвергался критике на страницах прессы. Один из первых громких скандалов с его именем случился на заре его творчества – в 1930 году, когда Довженко снял фильм «Земля», посвященный колхозному крестьянству. Обращение его к этой теме было не случайным. В то время в стране проводилась массовая коллективизация, и многие деятели советского искусства бросились отображать в своих произведениях эту кампанию. Однако если большинство из них стремилось создавать достаточно простые и доходчивые произведения, то Довженко создал серьезную кинопоэму, где многое было новаторским: и язык киноповествования, и сама «картинка», в которой присутствовали беспрецедентные для советского кинематографа кадры с обнаженным женским телом. Все это и стало поводом к тому, что «Земля» подверглась весьма суровой критике в советских СМИ.

Наиболее яростным противником фильма оказался известный поэт Демьян Бедный, который напечатал в газете «Известия» (номер от 4 апреля 1930 года) огромный фельетон под названием «Философы». Под последними автор имел в виду тех деятелей советского искусства (в их число входил и А. Довженко), кто вместо доступных простому народу произведений создает заумные творения, да еще напичканные вредной идеологией. Особенно сильно возмутил поэта эпизод с эротикой – метаниями обнаженной невесты в пустой избе. Повторюсь, что для советского кино подобные сцены были в диковинку и вызывали у большинства зрителей настоящий шок. В устах Бедного суровые оценки по адресу данного эпизода выглядели следующим образом:

…Особливо хороша исступленная
Девица оголенная.
Вот где показ, так показ!
В самый раз!
В настоящую точку!
Содрали с девицы сорочку
Всенародно, публично!
Это что ж? Не цинично?
Это что же? Терпимо?
В театре на сцене недопустимо?
А допустимо в кино?
Это – умно?
Это – НЕОБХОДИМО?
У нас ссылались не раз и не два
На ленинские слова:
«Из всех искусств для нас важнейшим
является кино».
И главного в этих словах не заметили,
Основного не сметили:
Не важнейшее само по себе,
А ДЛЯ НАС, в нашей острой борьбе
Наших врагов НЕ ЖАЛЕЮЩЕЕ,
Боевое, ударное средство,
А НЕ САМОДОВЛЕЮЩЕЕ
КИНОЭСТЕТСТВО!
Продвинуть здоровое кино в массы в городе,
А еще более того в деревне.
Так Лениным сказано.
А в картине ЗДОРОВОЕ что нам показано?
Эта псевдоземля,
Девицу для всех оголя,
Показав нам лицо напряженное,
Буйной похотью зло искаженное,
А не юное, резвое,
Целомудренно-трезвое,
Деловито-суровое,
Это что же, явленье ЗДОРОВОЕ?
И неужто мы эти ПОЛОВЫЕ ГРИМАСЫ
Будем гнать, «продвигать» в пролетарские массы?
Ну а если картина дойдет до села,
Не прибавится ль силы в кулацких угрозах:
– Братцы, видите? Девок и баб до гола
Коммунисты разденут в безбожных колхозах!
Нет у них, коммунистов проклятых, стыда! —
Вот мы с голой девицей воспрянем куда!..

Разгуделися киношмели,
Рекламой кричат неослабной
В честь кинокартины «ЗЕМЛИ»
Контрреволюционно-похабной!
Вот до чего мы дошли!..

Эта публикация вызвала шок у Довженко. По его же словам: «Я был так подавлен этим фельетоном, мне было так стыдно ходить по улицам Москвы, что я буквально поседел и постарел за несколько дней. Это была настоящая психическая травма. Я даже хотел умереть…»

После фельетона режиссера заставили купировать картину, и в корзину полетели два эпизода: у трактора и сцена в хате невесты (та самая «обнаженка»). И только после этого фильм вышел в прокат. Публика шла на него неохотно, поскольку к массовому кинематографу этот шедевр никакого отношения не имел. А вот за рубежом картина была названа гениальной. Спустя 28 лет на Брюссельском кинофестивале в результате международного опроса критиков, проведенного Бюро истории кинематографии, «Земля» войдет в число 12 лучших фильмов всех времен и народов. Кстати, и Демьян Бедный потом изменит свое мнение об этом фильме. Как гласит легенда, в середине 50-х он встретит Довженко в больнице и честно признается: «Ни до, ни после я такой картины уже не видел. Что это было за создание истинно великого искусства!»

1935

Не веселые против веселых

(«Веселые ребята»)

Этот фильм Григория Александрова уже давно признан классикой советского кинематографа. Однако на момент выхода ленты на экраны страны (поздняя осень 1934 года) у него имелась масса противников из числа высоколобой аудитории, которая видела в нем все что угодно, но только не шедевр. Такого количества отрицательных рецензий, обрушившихся на «Веселых ребят» в советской прессе, не знал до этого ни один тогдашний фильм. Причем эти претензии росли, словно снежный ком, по мере того как фильм завоевывал все больше сторонников среди простого народа, а также за рубежом. Например, на Международной киновыставке в Венеции в 1934 году картина была удостоена сразу двух призов: за режиссуру и музыку. Не остались обделенными по части наград и создатели ленты: в частности, Григорий Александров был удостоен боевого ордена Красной Звезды, как писали газеты, «за храбрость в победе над трудностями кинокомедии».

В чем же обвиняли картину ее хулители? Главная их претензия: мол, это кино подражает второсортным голливудским джаз-ревю, которых режиссер Александров насмотрелся в Америке (он был там в 1929–1930 годах). Среди других обвинений, звучащих в адрес фильма, были и такие: пошлость (дескать, шутки фильма попахивают дурным вкусом), бездушие (дескать, на съемках мучили животных), плагиат (дескать, композитор Исаак Дунаевский передрал музыку у мексиканцев). В авангарде этой кампании выступала «Литературная газета» – средоточие в те годы самой высоколобой и эстетской публики. Чтобы нынешнему читателю стала понятна суть претензий к фильму, сошлюсь на публикацию «ЛГ» от 28 февраля 1935 года. Известный поэт Александр Безыменский в заметке с хлестким названием «Караул! Грабят!» писал следующее:

«Какой ужас! На экране демонстрируют фильм „Вива Вилья“ (эта демонстрация проходила в рамках I Московского Международного кинофестиваля. – Ф. Р.), проходят трагические кадры восстания пеонов, а публика фестиваля смеется! Шумит, проклятая! Аплодирует, гадюка!

Что? Как? Почему?

Я не смеялся. Я не шумел. Я не аплодировал в этот миг. Передо мной совершалось преступление. Необычайное. Титаническое. Сердце камнем. Руки врозь. Волосы дыбом.

Караул! Грабят!

Мексиканские крестьяне… пели марш из «Веселых ребят».

До смеху ли тут?

Не успели оркестранты коллектива «Дружба» подраться как следует, а песню американцы уже сперли.

Не успел режиссер выдумать еще одной теории необязательности здравого смысла в комедиях, а песню уже стащили, сбондили, слямзили, словчили.

Тов. Дунаевский! Тов. Александров! Почему же вы спите? Единственное, что есть хорошего в вашем плохом фильме, это – музыка. А ее похитили…

Восстаньте!

Забудем, что шествие пастуха Кости в «Веселых ребятах» более чем напоминает вступительную панораму из фильма «Конгресс танцует», что в картине «Воинственные скворцы» тоже стреляют из лука чем-то похожим на кларнет, что очень многие буржуазные ревю в кино «похожи».

Это все мелочи.

Музыку похитили. Протестуйте! Единственную ценность стянули. Боритесь!

Некоторые шутники утверждают, что это ВЫ сперли музыку из «Вива Вилья». Говорят даже, будто т. Александров, побывав за границей и, в частности, в Мексике (имея к тому же недурной музыкальный слух), напел кое-что т. Дунаевскому, в результате чего появилась музыка марша.

Я против «Веселых ребят». Но что касается музыки в этом фильме – я заинтересован не менее, чем вы.

Я волнуюсь.

Я нервничаю.

А что если шутники правы?»

В той кампании против «Литературки» и ряда других газет, нападавших на фильм, выступили только два газетных издания: «Комсомольская правда» и «Кино». Между тем у хулителей картины сторонников было куда больше, включая и зарубежных (например, ряд французских изданий, которые тоже раскритиковали «Веселых ребят» в пух и прах). Та же «Литературная газета» в начале того же 35-го писала:

«Создав дикую помесь пастушеской пасторали с американским боевиком, авторы думали, что честно выполняли социальный заказ на смех. А ведь это, товарищи, издевательство над зрителем, над искусством… И на страницах газеты (намек на „Комсомольскую правду“. – Ф. Р.) рядом с пахнущими порохом и кровью заметками международной информации, рядом с сообщениями ТАСС, заставляющими вечерком достать из дальнего ящика наган и заново его перечистить и смазать, щебечут лирические птички…»

Отметим, что очень скоро (через 7 лет) этот наган пригодится всему советскому народу, когда фашистские полчища вторгнутся на территорию СССР. Однако вместе с наганом народу понадобятся и «Веселые ребята», которые на фронте и в тылу станут одним из самых любимых зрелищ, помогающих людям не только на полтора часа забыть об ужасах войны, но и вдохновляющих их на подвиг во имя своей Родины.

Кстати, психотерапевтическую и идеологическую начинку этого фильма раньше всех понял Сталин. Он с первого же просмотра «Веселых ребят» настолько влюбился в них, что потом смотрел ленту еще несколько раз. Во время одного из таких просмотров он с восхищением произнес: «Вот здорово продумано. А у нас мудрят и ищут нового в мрачных „восстановлениях“, „перековках“. Я не против художественной разработки этих проблем. Наоборот. Но дайте так, чтобы было радостно, бодро и весело… Картина эта дает возможность интересно, занимательно отдохнуть. Испытали такое ощущение – точно после выходного дня. Первый раз я испытываю такое ощущение от просмотра наших фильмов, среди которых были весьма хорошие».

Именно Сталин дал команду идеологам «закруглить» дискуссию вокруг «Веселых ребят». В итоге 12 марта 1935 года на страницах главной газеты страны «Правда» появилась весьма благожелательная заметка о фильме, ставящая целью примирить его сторонников и хулителей. В ней отмечалось, что «Веселые ребята» – это первый крупный шаг в «попытке широко использовать американское мастерство веселого трюка», что «картина не свободна от недостатков», и в первую очередь «из-за отсутствия сюжета», что, «несмотря на талант постановщика, несмотря на превосходную игру артистки Орловой и мастерство оператора Нильсена, трюк наглядно обнаружил свои сильные и слабые стороны», что «мюзик-холл на экране – веселое и занятное зрелище, но надо давать его в меру».

1936

«Сумбур вместо музыки»

(Дмитрий Шостакович)

В середине 30-х, когда советские руководители взяли курс на возрождение русского патриотизма, любое авангардное экспериментаторство в области искусства было признано чуждым социализму. Тогда считалось, что в рабоче-крестьянской стране искусство должно проповедовать высокую духовность в доступных большинству населения формах, а любое оригинальничанье приносит только вред: как идеологический (поскольку непонятно простому народу и раздражает его), так и материальный (ненужный расход денег). Под каток подобной критики в те годы угодили многие известные люди: тот же Александр Довженко, о котором речь уже шла выше. Спустя несколько лет подобную судьбу разделил и выдающийся советский композитор Дмитрий Шостакович. В газете «Правда» от 28 января 1936 года была опубликована статья без подписи под названием «Сумбур вместо музыки. Об опере „Леди Макбет Мценского уезда“. Вот ее полный текст:

«Вместе с общим культурным ростом в нашей стране выросла и потребность в хорошей музыке. Никогда и нигде композиторы не имели перед собой такой благодарной аудитории. Народные массы ждут хороших песен, но также и хороших инструментальных произведений, хороших опер.

Некоторые театры как новинку, как достижение преподносят новой, выросшей культурно советской публике оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Услужливая музыкальная критика превозносит до небес оперу, создает ей громкую славу. Молодой композитор вместо деловой и серьезной критики, которая могла бы помочь ему в дальнейшей работе, выслушивает только восторженные комплименты.

Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно.

Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию. Выразительность, которую требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть.

Это все не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная «шиворот навыворот», – так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это – перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной, человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевого оригинальничанья. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо.

Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы.

Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям.

В то время как наша критика – в том числе и музыкальная – клянется именем социалистического реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм. Однотонно, в зверином обличии представлены все – и купцы, и народ. Хищница – купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то «жертвы» буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет.

И все это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуралистичнее изобразить любовные сцены. И «любовь» размазана во всей опере в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении. На ней разрешаются все «проблемы». В таком же грубонатуралистическом стиле показана смерть от отравления, сечение почти на самой сцене.

Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучание в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошел мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта. Это воспевание купеческой похотливости некоторые критики называют сатирой. Ни о какой сатире здесь и речи не может быть. Всеми средствами и музыкальной, и драматической выразительности автор старается привлечь симпатии публики к грубым и вульгарным стремлениям и поступкам купчихи Екатерины Измайловой.

«Леди Макбет» имеет успех у буржуазной публики за границей. Не потому ли похваливает ее буржуазная публика, что опера эта сумбурна и абсолютно аполитична? Не потому ли, что она щекочет извращенные вкусы буржуазной аудитории своей дергающейся, крикливой, неврастенической музыкой?

Наши театры приложили немало труда, чтобы тщательно поставить оперу Шостаковича. Актеры обнаружили значительный талант в преодолении шума и скрежета оркестра. Драматической игрой они старались возместить мелодийное убожество оперы. К сожалению, от этого еще ярче выступили ее грубонатуралистические черты. Талантливая игра заслуживает признательности, затраченные усилия – сожаления».

После этой статьи опера, которая в течение двух лет шла на сцене Ленинградского Малого оперного театра, была снята с репертуара. Сразу за этим Шостакович вынужден был отменить и премьеру своей Четвертой симфонии.

Как гласит легенда, Шостакович в те дни переживал не лучшие свои дни, опасаясь возможного ареста. Ведь в том же 1936 году, когда композитор приехал в Киев, одна местная газета так и написала: «В наш город приехал известный враг народа композитор Шостакович». В конце 30-х годов были репрессированы некоторые из тех людей, с кем у композитора были не только родственные отношения (была арестована его теща, муж старшей сестры расстрелян, а сама сестра выслана), но и приятельские – например, он был очень дружен с маршалом Михаилом Тухачевским, которого в июне 1937 года расстреляли как немецкого шпиона. Однако самого Шостаковича не тронули, в чем, видимо, немалая заслуга все того же Сталина, который прекрасно видел величину таланта выдающегося композитора.

Несчастливый тринадцатый

(Николай Крючков)

В начале 1936 года режиссер Михаил Ромм приступил к съемкам фильма «Тринадцать». Картина была о советских пограничниках, которые вступили в неравный бой с бандой басмачей в пустыне Каракумы. Роль командира отряда пограничников досталась в этом фильме актеру Николаю Крючкову, с которым Ромм познакомился через свою будущую жену Елену Кузьмину – она была партнершей Крючкова в двух фильмах Бориса Барнета. Снявшись в «Тринадцати», который с выходом на экраны в 1937 году стал самым кассовым фильмом сезона, Крючков вполне мог прославиться на несколько лет раньше (широкая слава придет к нему в 39-м после выхода «Трактористов»). Однако этого не произошло, и виноват был в этом сам актер. Что же произошло? Об этом рассказывает помощник оператора фильма Эра Савельева:

«Страшнее желудочной инфекции на съемках „Тринадцати“ оказалась опасность „зеленого змия“. Объявили первый съемочный день (13 апреля 1936 года). Для всей группы этот день был праздником. Люди вышли с утра в торжественном настроении. А актера, игравшего роль командира отряда, – нет. Кинулись искать. Выяснилось, что он «не в форме». Играть не может. И так несколько раз. И дело было не только в нем. Актер этот уже был видной и влиятельной фигурой в кинематографическом мире. Молодежь начала ему подражать. Появилась угроза, что коллектив может распасться.

И вот тут Ромм проявил удивительную волю и энергию организатора. Он выстроил всю группу в ряд. Сам встал перед нами, какой-то особенно подтянутый, строгий, собранный. Несвойственным ему обычно тоном он «отдал приказ» об откомандировании бойца такого-то в Москву за нарушение воинской дисциплины. Ромм занял правильную позицию и вовремя принял единственно верное решение, от которого зависела судьба всей нашей работы. После этого установился порядок: актеры всегда выходили на съемку в форме и вовремя. Каждый думал: раз уж с «этим» он так поступил и не побоялся, то что же будет с нами, еще не такими известными.

Так и получилось, что в фильме бойцов в отряде осталось двенадцать. Но это незаметно. Ведь никто же не будет считать до тринадцати на экране, даже когда отряд выстраивается в цепочку».

1938

«Звезды» с норовом

(Лидия Русланова и Любовь Орлова)

В Советском Союзе не было той системы «звезд», которая существовала на Западе. Советские власти не стремились как-то обособить кумиров от простого народа, а даже, наоборот, всячески подчеркивали, что те являются неотъемлемой частью этого самого народа. Поэтому, не жалея средств для «раскрутки» кумиров, власть в то же время пресекала любую попытку со стороны последних поставить себя выше общества. При этом не имела никакого значения степень популярности кумиров – «вкручиванию мозгов» подвергались даже любимцы самих кремлевских вождей. Чтобы читателю было понятно, о чем идет речь, приведу два примера, датированных 1938 годом, когда под огонь критики угодили две самые раскрученные «звезды» того времени: певица Лидия Русланова и киноактриса Любовь Орлова (последняя была любимицей самого Сталина). Начнем с первой.

В газете «Советское искусство» от 16 января была помещена статья без подписи под названием «Эстрадные нравы». Приведу ее полностью:

«Артист обязан уважать аудиторию, перед которой он выступает. Эту азбучную истину все еще не могут понять некоторые артисты эстрады.

Певица Л. А. Русланова должна была участвовать в концерте, организованном Мосэстрадой для стахановцев и ударников Первомайского района Москвы.

Русланова обещала быть в 9 1 / 2 час., чтобы выступить в концерте первого отделения. Но она опоздала и приехала лишь к 10 1 / 2 часам. Первое отделение давно закончилось, и началось второе. Русланова потребовала, чтобы ее немедленно выпустили на сцену. Когда ей указали, что это невозможно, Русланова принялась нецензурно браниться. Администрация попыталась усовестить разгневанную певицу:

– Вас будут слушать лучшие люди района, члены райкома, стахановцы.

В ответ на это Русланова позволила себе хулиганскую выходку по адресу аудитории концерта. (Очевидцы утверждали, что певица, большая матерщинница, выразилась по адресу собравшихся в зале весьма недвусмысленно: мол, идите вы со своими стахановцами… – Ф. Р.)

Администратор все же настоял на своем, заявив, что выпустит Русланову последним номером второго отделения.

– А, так! Вы мне срываете мои концерты, так я вам сорву ваш, – заявила разгневанная певица.

И, вымещая на аудитории свое раздражение против администратора, Русланова вышла на сцену с хмурым лицом, не стараясь скрывать своего дурного настроения, небрежно спела две песни и величественно удалилась.

– Допустимо ли такое поведение артиста на советской эстраде? – справедливо возмущаются устроители концерта в своем письме в Комитет по делам искусств».

Статья возымела действие: после нее певицу временно отстранили от гастролей, и в этом статусе она пробыла в течение нескольких месяцев. Затем она была прощена, и больше подобного рода скандалов с ней не происходило (во всяком случае в прессе об этом ничего не сообщалось). Правда, в 1948 году Л. Русланова оказалась замешана в другом скандале и даже была отправлена за решетку, но там вся подоплека случившегося упиралась в политику, а это уже совсем иная история.

Что касается скандала с киноактрисой Любовью Орловой, то он имел под собой меркантильную основу. Вынесение его на всеобщее обозрение поразило даже видавших виды людей, поскольку многие были прекрасно осведомлены, что эта актриса является любимицей самого Сталина. Особенно нравилось вождю исполнение Орловой роли почтальона Стрелки в комедии «Волга-Волга». Вот как об этом вспоминает режиссер-постановщик фильма и супруг Орловой Г. Александров:

«Однажды по окончании приема в Георгиевском зале Кремля в честь участников декады украинского искусства И. В. Сталин пригласил группу видных деятелей культуры в свой просмотровый зал. Там были Немирович-Данченко, Москвин, Качалов, Корнейчук и многие другие видные деятели искусства. Сталин не первый раз смотрел „Волгу-Волгу“. Он посадил меня рядом с собой. По другую сторону сидел В.И. Немирович-Данченко. По ходу фильма Сталин, делясь с нами своим знанием комедии, своими чувствами, обращаясь то ко мне, то к Немировичу-Данченко, полушепотом сообщал: „Сейчас Бывалов скажет: „Примите от этих граждан брак и выдайте им другой“. Произнося это, он смеялся, увлеченный игрой Ильинского, хлопал меня по колену. Не ошибусь, если скажу, что он знал наизусть все смешные реплики этой кинокомедии…“

Однако даже расположение Сталина не спасло Орлову от того, чтобы однажды не оказаться «распятой» на страницах газеты «Советское искусство». Случилось это в июне 1938 года. Предшествовали этому следующие события.

Летом того года «звездная» чета решила построить себе дачу во Внукове, а это строительство стоило больших денег. Надо было зарабатывать, причем как можно быстрее. И Орлова нашла выход. В те годы она часто гастролировала по стране с творческими вечерами и решила именно за счет подобных выступлений пополнить свой кошелек. Вот как это выглядело в описании газеты «Советское искусство» (номер от 10 июня 1938 года, статья без подписи под названием «Недостойное поведение»):

«Л. П. Орлова пользуется широкой популярностью у аудитории, ценящей ее как отличную исполнительницу советских массовых песен. Казалось бы, и звание заслуженной артистки, и эта популярность обязывают Л. П. Орлову к особой щепетильности в денежных вопросах. Однако артистка, видимо, считает возможным по-иному использовать выгоды своего положения.

В мае сего года в Одессе должны были состояться концерты Л. П. Орловой. Трудящиеся Одессы с нетерпением ждали этих выступлений. Однако т. Орлова потребовала от Одесской филармонии оплаты в 3 тысячи рублей за каждый концерт, не считая проездных, суточных и т. д.

Дирекция Одесской филармонии, разумеется, не могла пойти на такие рваческие условия, тем более что, согласно приказу ВКИ № 640, максимальная оплата гастрольных концертов Л. П. Орловой была установлена в 750 рублей.

Л. П. Орлову не удовлетворила позиция, занятая Одесской филармонией, и в обход нормального порядка артистка вошла в соглашение с… месткомом филармонии об организации в Одессе 8 концертов по 3 тысячи рублей за каждый.

Не лишне заметить, что аппетиты Л. П. Орловой не всюду получают должный отпор. Так, например, совсем недавно в Киеве Л. П. Орлова ухитрилась сорвать с Украинского управления по делам искусств по 3300 рублей за каждое свое выступление.

«Своеобразную», мягко говоря, позицию занял в отношении Л. П. Орловой и начальник Одесского управления по делам искусств т. Фишман. Когда директор Одесской филармонии т. Подгорецкий обратился к Фишману за разрешением вопроса о гонораре Л. П. Орловой, т. Фишман не нашел ничего лучшего, как посоветовать Подгорецкому «оформить» концерты Л. П. Орловой совместно с каким-нибудь ансамблем, квартетом и т. п., словом, как-нибудь прикрыть явно беззаконные требования артистки.

К счастью, Подгорецкий нашел в себе мужество отказаться от подобных комбинаций, справедливо квалифицируемых им как жульничество.

Всесоюзный комитет по делам искусств должен заинтересоваться этим возмутительным делом, а Л. П. Орловой надлежит понять, что ее поведение недостойно звания советской артистки».

Этот скандал не имел серьезных последствий для Орловой. В итоге «звездная» чета благополучно достроила свою двухэтажную дачу, а в 1939 году приступила к съемкам очередного фильма – «Светлый путь». Спустя год «звездная» чета удостоится Сталинской премии.

1939

Скандальная переигровка («Спартак» Москва – «Динамо» Тбилиси)

Футбол в Советском Союзе стал одним из самых популярных видов спорта со второй половины 30-х годов. Связано это было прежде всего с тем, что власть стала проводить в стране державно-патриотическую политику, должную сплотить нацию перед надвигающейся на страну фашистской угрозой. Эта политика сплочения нации проводилась по всем направлениям: в кино ставка делалась на массовые жанры («Чапаев», «Веселые ребята»), в театре – на академизм (в авангарде этого процесса шел МХАТ), в литературе – на социалистический реализм и т. д. Спорту в СССР тоже отводилась важная роль: во-первых, как средству воспитания физически крепких людей, во-вторых – как массовому зрелищу, способствующему сплочению нации. Особенный упор делался на футбол, который буквально за считаные годы стал самым популярным видом спорта в СССР. В итоге с весны 1936 года стали проводится регулярные чемпионаты страны, за результатами которых следили миллионы людей.

Между тем в силу своей близости к политике футбол в СССР очень часто становился ее заложником, и разного рода чиновники пытались удовлетворить с его помощью свои политические и околоспортивные интересы. Одну из таких историй мне и хочется вспомнить. А именно: в самом начале октября 1939 года в советской футбольной истории произошел беспрецедентный случай, когда столичный «Спартак» заставили переигрывать полуфинальный матч на Кубок СССР. Причем финальный матч был уже сыгран и почетный приз стоял в офисе красно-белых. Однако переигровку оспорить не удалось, поскольку инициатором ее выступил всесильный нарком внутренних дел Лаврентий Берия, который был куратором второй команды, замешанной в этом скандале, – тбилисского «Динамо». Но прежде чем рассказать эту историю, стоит хотя бы вкратце упомянуть о том, как отдельные партийные начальники вмешивались в футбольные дела, вольно или невольно плодя бесчисленные скандалы.

Как уже отмечалось, первое футбольное первенство страны было проведено весной 1936 года. Победу в нем одержали представители общества «Динамо» (из Москвы), за которым стояло самое грозное ведомство страны – НКВД (общество «Динамо» было создано в 1923 году по приказу «железного Феликса» – председателя ОГПУ Ф. Э. Дзержинского). Тогдашний нарком внутренних дел Генрих Ягода хотя и не считался фанатиком футбола, однако в силу значимости этого вида спорта для пропаганды советского образа жизни вынужден был уделять ему внимание. Поэтому у «Динамо» были прекрасные базы, под его знамена призывались лучшие спортсмены страны.

Однако в 1935 году в Советском Союзе возникло еще одно спортивное общество, которое с первых же дней стало главным конкурентом «Динамо» – «Спартак». За этим обществом стояло менее могущественное ведомство – Промкооперация, которое в одиночку вряд ли бы сумело пробить идею о новом спортобществе. Но тут на помощь пришел генеральный секретарь ЦК ВЛКСМ Александр Косарев, который считался фаворитом Сталина. Вождь народов высоко ценил организаторские способности Косарева и всячески способствовал его стремительной карьере (в 1934 году Косарев стал членом ЦК партии и вошел в Оргбюро ЦК). Узнав, что Косарев давно носится с идеей нового спортобщества, способного противостоять «Динамо», Сталин пошел навстречу своему фавориту. И как ни пыталось НКВД этому помешать (в прессе публиковались разгромные статьи про инициативу Косарева), однако новое спортобщество все-таки появилось на свет. И достаточно скоро громко заявило о себе.

В весеннем чемпионате-36 два первых места достались динамовцам (из Москвы и Киева), а вот «бронзу» сумел завоевать новичок – «Спартак», чем здорово разозлил кураторов-динамовцев из НКВД. Именно тогда они впервые всерьез осознали, какие блестящие перспективы в будущем имеют представители Промкооперации (энкавэдэшники презрительно называли спартаковцев «пух и перья»). Однако они и представить себе не могли, что к «Спартаку» внезапно станет все больше благоволить до этого лояльный к спорту Сталин. Поэтому как гром среди ясного неба для динамовцев стала новость о том, что именно представителям «пуха и перьев» вождь народов доверил провести физкультурный парад на Красной площади в том же 36-м. Это был серьезный удар по престижу НКВД. Но это было не последнее поражение грозного ведомства. В осеннем первенстве того же 36-го красно-белые смогли утереть нос динамовцам, обогнав их на финише и завоевав свое первое «золото». С этого момента противостояние двух спортивных обществ обрело свои законченные формы.

В 1937 году в СССР для серии товарищеских матчей по футболу приехала сборная Басконии. «Спартак», который стал чемпионом осеннего розыгрыша 1936 года, имел все основания быть включенным в число соперников басков. Но не стал из-за интриг все того же НКВД, которое сумело убедить ЦК ВКП(б), что только обществу «Динамо» по силам тягаться с легендарными басками. В итоге против гостей были выставлены динамовские клубы из Москвы, Киева, Тбилиси, а также сборная Ленинграда (на базе местного «Динамо») и, как довесок, столичный «Локомотив» и команда из Минска. И практически у всех у них баски сумели выиграть, только в Ленинграде матч закончился вничью 2:2.

Когда про эти результаты узнал Сталин, то первое, что он сделал, упрекнул наркома внутренних дел Ежова за идеологическую близорукость. «Если не умеем играть в футбол, то нечего было приглашать к себе сильных басков. Могли бы выбрать кого-нибудь послабее». Ежов, который в те самые дни, когда у нас гостили баски, был занят проблемами куда посерьезнее, чем футбол (именно в июне 37-го прошел суд над военными заговорщиками во главе с М. Тухачевским), был вынужден впрягаться еще и в эту проблему. В Спорткомитет была спущена директива: уговорить басков на две дополнительные встречи и обе обязательно выиграть. Каких трудов стоило спортивным функционерам уговорить басков сыграть еще две дополнительные игры – это история отдельная. Но поскольку на карту в прямом смысле была поставлена их карьера, нашим спортфункционерам уговорить испанцев все-таки удалось. И баски сыграли с «Динамо» и «Спартаком». Первых они победили 7:4, а вот от красно-белых потерпели сокрушительное поражение 2:6.

Блестящей победе «Спартака» радовались все: как рядовые болельщики, так и чиновники от спорта. И лишь в руководстве НКВД царили совсем другие настроения. Только этим можно было объяснить то, что произошло вскоре после того, как баски покинули СССР. А случилось следующее. Судья Владимир Стрепихеев, который имел несчастье судить тот злополучный матч, где «Динамо» проиграло баскам 4:7, был обвинен в идеологической диверсии, арестован и отправлен в лагерь. А другой судья Иван Космачев, который судил встречу басков со «Спартаком», был обвинен… в подыгрыше «Спартаку» (при счете 2:2 он не назначил пенальти в ворота красно-белых) и был отлучен от всесоюзной коллегии судей.

Тем временем в футбольном первенстве страны 1937 года столичное «Динамо» сумело вернуть себе поколебленный было престиж. Оно стало не только чемпионом страны, но и завоевало Кубок СССР. Правда, относительно чемпионства бело-голубых ходили разные слухи. Например, утверждалось, что им помогли это сделать футболисты ЦДКА, которые в том чемпионате плелись на последнем месте. Якобы они специально «слили» динамовцам игру 1:5, а в игре со «Спартаком» проявили такое упорство, что красно-белым пришлось довольствоваться ничьей. Так отобранное у них очко принесло «золото» динамовцам.

Между тем в стране начались репрессии. Они не обошли стороной ни одно спортивное общество, кроме… «Динамо», где арестованных были единицы. Например, там был арестован один из самых талантливых игроков Валентин Прокофьев, но в том аресте он был повинен сам. Прокофьев дружил с «зеленым змием» и на этой почве однажды отказался играть принципиальную игру с «Пищевиком». За это его сослали в киевское «Динамо». Но он и там не одумался, продолжая свои пьянки-гулянки. В итоге его арестовали и отправили на Колыму, где он и умер от гангрены в возрасте 35 лет.

Сильнее всего от арестов пострадал главный конкурент бело-голубых «Спартак», где были арестованы не только многие спортсмены этого общества, но и их покровители во властных структурах. Из последних можно назвать руководителя Промкооперации Казимира Василевского и самого генерального секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Косарева. Последний много лет ходил в любимчиках Сталина, а сгорел, можно сказать, в одночасье: 29 ноября 1938 года Косарева арестовали и спустя три месяца расстреляли.

Несмотря на тревожную ситуацию, связанную с арестами, футбольный «Спартак» в 1938 году сотворил чудо: выиграл не только золотые медали чемпионата страны, но и Кубок СССР. Болельщики были в восторге от этого успеха, поскольку прекрасно понимали ситуацию, в которой оказался клуб: не имея поддержки во властных структурах, сделать «дубль» – настоящая фантастика. К слову, именно за это и любили «Спартак» – за его политическую неангажированность, за то, что он был поистине народной командой (за его спиной не стояли ни НКВД, ни Наркомат обороны).

Тем временем в ноябре того же 38-го наркомом внутренних дел СССР стал Лаврентий Берия. Этот человек еще в молодости, будучи на партийной работе в Грузии, увлекался футболом – даже играл на позиции левого хавбека в сборной города Тбилиси, которая в начале 20-х годов приезжала на товарищеские игры в Москву. Потом, став 1-м секретарем Закавказского крайкома партии, Берия не оставлял футбол без внимания и постоянно помогал грузинским командам в их стремлении попасть в высший дивизион. Именно во многом благодаря его стараниям в 1936 году тбилисское «Динамо» сумело пробиться в высшую лигу.

Став наркомом, Берия практически сразу был избран почетным председателем спортобщества «Динамо». Главным видом спорта, которому новоявленный председатель стал уделять самое пристальное внимание, стал, естественно, футбол. Как вспоминал Н. Старостин:

«Берия стал посещать практически каждый матч с участием динамовских команд. Сам по себе этот факт никого не удивлял. Мы знали, что в юности он играл за одну из грузинских команд и, естественно, сохранил интерес к футболу. Мало-помалу к его визитам привыкли. Более того, радовались, что в высшем руководстве страны есть полномочный представитель спортсменов, свой брат футболист. Не могли же мы предположить, что бывший левый хавбек будет столь болезненно реагировать на наши успехи…»

В сезоне 1939 года Берия делал большие ставки на две курируемые им команды: московское и тбилисское «Динамо». Однако обе они своего «хозяина» подвели. Москвичи лидировали всю первую половину чемпионата, но затем резко сдали и позволили обойти себя сразу шести командам. Тбилисцы практически до самого конца имели все шансы взять «золото», но на финише оступились и заняли 2-е место. А чемпионом опять стал ненавистный для Берия «Спартак».

Говорят, после столь печального для общества «Динамо» результата Берия вызвал к себе одного из руководителей бело-голубых и поставил вопрос ребром: доколе? Тренер, пытаясь спасти свою карьеру, заявил, что у красно-белых зарплаты больше, чем у динамовцев. Берия, для которого этот факт почему-то стал открытием, немедленно распорядился повысить своим подопечным зарплату вдвое. Однако, даже несмотря на все принятые меры, сезон-39 остался за «Спартаком», который умудрился снова сделать дубль – присовокупил к чемпионским медалям и Кубок СССР. Последняя победа стала той каплей, которая переполнила чашу терпения Берия.

Гнев Берия был неслучаен. В октябре 1939 года в полуфинальном матче на Кубок СССР сошлись «Спартак» и любимая команда наркома – тбилисское «Динамо». Победителями из этого поединка вышли красно-белые, выиграв с минимальным счетом 1:0. Однако тбилисцы подали протест, считая, что единственный гол был засчитан неправильно – мяч был в воздухе, когда защитник «Динамо» Шавгулидзе в невероятном шпагате выбил его из ворот в поле, а судья якобы не разобрался в ситуации и посчитал, что мяч уже пересек линию ворот. Всесоюзная футбольная секция протест «Динамо» отклонила.

Через две недели (14 сентября) «Спартак» сыграл в финале с ленинградским «Сталинцем», выиграл 3:1 и завоевал Кубок СССР. А спустя две недели футбольная общественность узнала сенсационную новость: полуфинальный матч между «Спартаком» и «Динамо» будет переигрываться. Постарался Берия, который пустил в ход все свое влияние и запугал не только руководителей Комитета физкультуры, но и 1-го секретаря МГК Щербакова, который сначала был категорически против переигровки, а когда ему позвонил нарком внутренних дел, тут же пошел на попятную. Не стал перечить Берия и Вышинский, который в те дни занимал пост зампреда Совнаркома и курировал спорт. В итоге было вынесено беспрецедентное решение: пререиграть полуфинал, когда финал уже сыгран.

Переигровка должна была проходить на стадионе «Динамо». Матч вызвал в столице и ее окрестностях необыкновенный ажиотаж. Практически вся околофутбольная тусовка была прекрасно осведомлена о закулисных причинах переигровки, поэтому посмотреть игру съехались болельщики не только Москвы, но и Подмосковья. А поскольку стадион вмещал всего 54 тысячи зрителей, а болельщиков приехало значительно больше, то неудачникам, не сумевшим достать вожделенного билета, пришлось довольствоваться радиотрансляцией игры (они слушали ее прямо возле стадиона).

Примерно за час до игры толпы болельщиков, столпившихся у спортивной арены, стали свидетелями любопытного зрелища. С Ленинградского шоссе к стадиону свернула кавалькада из трех черных «Паккардов». По толпе тут же прошелестело: «Берия!» Это действительно был он. В черном длиннополом пальто, в шляпе и пенсне, он вышел из среднего «Паккарда» и величественно прошествовал в ворота центральной трибуны. Однако, прежде чем подняться в ложу, он отправился в раздевалку своих подопечных – игроков тбилисского «Динамо».

Как утверждают очевидцы, Берия был в хорошем настроении, шутил и был уверен, что переигровка закончится победой динамовцев. Уж в слишком плачевном состоянии находился в те дни «Спартак», потерявший сразу нескольких своих игроков. Так, буквально накануне переигровки серьезную травму получил лучший центральный полузащитник красно-белых Андрей Старостин (ему сломали руку), были дисквалифицированы Алексей Соколов (лучший центр нападения команды) и Константин Малинин (полузащитник, владеющий прекрасным ударом с обеих ног). Причем двое последних были лишены права играть в матчах первенства, но Кубок Союза в это число не входил, и у них был шанс выйти на поле, если такое разрешение дала бы Футбольная секция Спорткомитета. Но она разрешила выставить только Малинина.

Вообще все футбольное руководство страны в те дни, судя по всему, изрядно перепугалось и было готово удовлетворить любое требование грозного наркома внутренних дел. Если бы он распорядился отобрать Кубок Союза у «Спартака» и отдать его «Динамо», так бы и сделали, даже глазом не моргнув. Но Берия не хотел действовать столь топорно и попытался обставить этот беспрецедентный матч хотя бы элементарными рамками приличия. Хотя уши заказчика, конечно, торчали из всех щелей. Поэтому околофутбольная тусовка прекрасно знала всю подноготную этой переигровки и всеми фибрами своей души была за «Спартак». Даже поклонники вечного конкурента красно-белых ЦДКА в те дни были на стороне «Спартака», поскольку Берия одинаково ненавидели практически все болельщики огромной страны. Ненавидели и как наркома, и как человека, который, вмешиваясь в любимую миллионами игру, кроит футбольный чемпионат по своим бессовестным меркам.

Как и следовало ожидать, игра началась с яростных атак тбилисцев, которые, получив накачку от Берия, прекрасно отдавали себе отчет, чем для них может обернуться пассивная игра в обороне. Но в воротах москвичей стоял Анатолий Акимов, который в тот день буквально творил чудеса – ловил даже самые неберущиеся мячи. Вдохновленные игрой своего вратаря, красно-белые понемногу опомнились и пошли в атаку. Как итог вскоре в воротах тбилисцев побывали два безответных мяча (оба забил Георгий Глазков). Как вспоминал позднее сам Н. Старостин: «Больше я не рву траву. Ведь нет же сейчас в стране команды, способной вырвать у „Спартака“ победу, проигрывая 0:2…»

Но москвичи рано праздновали победу. В конце первого тайма гости сумели собраться и сократили разрыв до минимума. Сидевший на трибуне Берия буквально зашелся от радостного вопля. И в перерыве вновь пришел в раздевалку своих любимцев, чтобы лично подбодрить их и вдохновить на новые подвиги.

После перерыва гости предприняли настоящий штурм спартаковских ворот, пытаясь уйти от поражения. Но вновь блестяще играл Акимов. А потом инициативу перехватил «Спартак», заиграв флангами. В один из таких моментов динамовцы нарушают правила в своей штрафной площадке: когда спартаковец Корнилов вышел один на один с вратарем гостей Дороховым и обвел его, кипер использовал последний шанс – схватил спартаковца за ногу и свалил на землю. Фол был настолько очевидным, что судье матча не оставалось ничего иного, как указать на одиннадцатиметровую отметку. Пенальти пробивал все тот же Григорий Глазков, который был точен, оформив хет-трик. По словам Н. Старостина: «Когда я после забитого пенальти перевел взгляд на центральную трибуну, то увидел, как Берия встал и со злостью швырнул стул. Потом он вышел из ложи и уехал со стадиона…»

Берия зря уехал, поскольку концовка матча выдалась на удивление зрелищной. Динамовцы бросились отыгрываться, и в какой-то из моментов многим показалось, что им это удается. Особенно, когда их игрок Бережной сократил разрыв до минимума, а вратарь спартаковцев Акимов, получив травму, уступил свое место Жмелькову. Вот тут немногочисленная торсида гостей хором заскандировала: «Ди-на-мо» – впе-ред!». Но сил у гостей додавить «Спартак» уже просто не осталось. Матч закончился со счетом 3:2. И переигрывать финал не понадобилось.

А спустя месяц, в ноябре, «Спартак» опять встретился с тбилисским «Динамо». На этот раз в первенстве страны. И снова победил, но уже с разгромным счетом 3:0. Берия опять рвал и метал. Но что могли сделать игроки его любимой команды, которые, как ни старайся, но были все же ниже классом, чем красно-белые. О том, в каком состоянии находился в те дни Берия, говорит такой факт: он отдал команду своим людям по-быстрому состряпать на Николая Старостина уголовное дело и выписал ордер на его арест. Однако за спартаковца неожиданно заступился председатель Совнаркома Вячеслав Молотов. А перечить ему Берия тогда еще не решался (он всего лишь год занимал кресло наркома внутренних дел).

1939–1941

Неистовый Борис (Борис Андреев)

Популярный киноактер Борис Андреев стал известен широкому зрителю с конца 30-х годов. И практически сразу он стал героем ряда громких скандалов, которые были широко известны в народе не благодаря СМИ (те в советские годы подобные события практически не афишировали), а исключительно благодаря народной молве, которая, кстати, была не менее оперативной, чем любая из газет. Естественно, по ходу дела эти слухи обрастали всевозможными лишними подробностями, которые только прибавляли популярности киноактеру в глазах населения. Вот лишь некоторые из этих скандалов.

После фильма Ивана Пырьева «Трактористы» (1939) Борис Андреев близко сошелся с актером Петром Алейниковым. Причем вся киношная среда тогда никак не могла взять в толк, какие общие интересы могли связывать громоподобного богатыря Андреева и тщедушного весельчака Алейникова. Однако факт есть факт: эти два актера были друзьями из разряда «не разлей вода».

Одна из первых известных скандальных историй, приключившихся с актерами, относится к маю 1939 года, когда друзья снимались в фильме режиссера Эдуарда Пенцлина «Истребители». У обоих там были маленькие эпизодические роли, почти бессловесные (отметим, что когда в 1940 году фильм выйдет на широкий экран, он займет в прокате 1-е место, собрав 27,1 млн зрителей). Однако, когда артисты приехали в Киев, в гостинице им почему-то не нашлось места. С горя друзья отправились в ресторан. Далее послушаем рассказ О. Хомякова:

«Поужинали в ресторане, идут вечером по Крещатику. До гостиницы еще топать и топать, а горилка сделала свое дело: сморила. Вдруг Андреев видит – стоит кровать. Заправлена. На подушках украинская вышивка, на стуле рядом – рушник, тоже расшитый. Пригляделся. Около кровати – диван. А погода теплая, майская. Ну на черта им гостиница, если все это не мираж, не пьяная фантазия? „Петя, была команда: отбой!“ И – к кровати. Кто-то (а может, показалось?) треснул его по лбу, что-то зазвенело… Короче, то был не мираж, а витрина мебельного магазина. Откуда их вскорости извлекли, едва растолкав, милиционеры… Доспали оба в отделении, в КПЗ.

Утром молоденький лейтенант садится за протокол. «Вынужден, – извиняется перед Андреевым, – составить». Тот ему: «Не составишь». Лейтенант: «Вынужден, товарищ Андреев. Я вас лично очень уважаю, но…» – «А я говорю: не составишь». С этими словами Андреев (зная, что они на спирту) выпивает из пузырька чернила! Во-первых, опохмелился. Во-вторых, как следовало ожидать, второго пузырька не имеется. Протокол писать нечем. Немая сцена… Тут раздается треск мотоцикла: прибыл начальник отделения со своей семьей – в люльке, на сиденье. Он в Савку из «Трактористов» влюблен без памяти. Начались знакомства, объятия, фото на память: с семьей, с сослуживцами… О мебельном магазине было забыто. Ну, разбили витрину, ну, вздремнули на кровати, на диване… С кем не бывает?..»

Еще одна скандальная история случилась с Андреевым два года спустя – в июле 1941 года. К тому моменту уже вовсю бушевала война, которую Андреев встретил в столице. И вот однажды он зашел в ресторан гостиницы «Москва» и оказался за одним столиком с двумя мужчинами. Один из них, судя по всему, был какой-то начальник, другой – его подчиненный. Однако артист не знал, какое ведомство они представляют. К концу вечера, когда было выпито уже изрядное количество спиртного, между Андреевым и начальником разгорелся какой-то спор. Сначала он шел на повышенных тонах, но затем актер не сдержался, вскочил на ноги и со всей силы врезал своему оппоненту кулаком в лицо. А кулак у Андреева был размером чуть меньше арбуза. Начальник так и рухнул на пол. Следом за ним свалился и его подчиненный, попытавшийся было осадить артиста.

Как оказалось, пострадавшие были работниками НКВД, а именно: один был генералом, а другой – его адъютантом. В итоге 26 июля 1941 года Андреева арестовали. Ему вменили в вину «контрреволюционную агитацию и высказывание террористических намерений» и приговорили… к расстрелу. Однако в дело вмешался случай. Один из выносивших приговор прекрасно знал о том, что Андреев является любимым артистом самого Сталина. Вот он и решил подстраховаться: доложил вождю о том, какая история произошла с Андреевым. Думал, видно, пусть Сталин решит, как быть в такой ситуации. И Сталин разрешил ситуацию как нельзя справедливо.

– Пускай этот актер еще погуляет, – сказал «вождь всех времен и народов».

Так Андреев оказался на свободе и вскоре уехал из Москвы на юг – в Среднюю Азию, где тогда находилась в эвакуации практически вся кинематографическая отрасль. Спустя несколько месяцев на Ташкентской киностудии Андреев начал одновременно сниматься сразу в трех фильмах: «Два бойца», «Годы молодые» и «Сын Таджикистана». Как известно, сильнее всего из них прогремят «Два бойца», где Андрееву досталась роль обаятельного увальня Саши с Уралмаша (его друга-одессита Аркадия Дзюбина сыграл Марк Бернес).

Однако следует отметить, что съемки этого фильма проходили отнюдь не гладко, и без громкого скандала, в эпицентре которого опять оказался Андреев, и здесь не обошлось. И опять виной всему оказался «зеленый змий». Вот что поведал по этому поводу известный кинорежиссер Леонид Марягин:

«Михаил Ромм мне как-то рассказывал:

– Я в войну был худруком Ташкентской студии. И по должности старался ко всем, вне зависимости от ранга и популярности, относиться одинаково. На студии снимались «Два бойца». Борис Андреев тогда крепко пил. Срывал съемки. Когда он приходил в себя, я делал ему серьезные внушения. Он каялся и клялся, что больше в рот ни грамма не возьмет. Но… набирался снова и вот тут пытался свести со мной счеты. Однажды в понятном состоянии молодой, огромный, бычьей силы он явился к директору студии – старому эвакуированному одесскому еврею – и потребовал сказать, где Ромм. Директор направил его на худсовет, хотя знал, что я в павильоне. Андреев ввалился на худсовет, подошел к ближайшему члену худсовета, приподнял его над полом и спросил:

– Ты Ромм?

– Нет, – в испуге ответил тот.

Андреев посадил его на место и взялся за следующего… Худсовет состоял человек из двадцати. И каждого Борис поднимал в воздух и спрашивал:

– Ты Ромм?

Перебрал всех присутствующих, сел на пол и заплакал:

– Обманули сволочи. Мне Ромм нужен! Я должен его убить!..»

Как мы знаем, Андреев Ромма так и не убил. Однако и ни в одном фильме знаменитого кинорежиссера тоже не снялся.

1948

Арчил выбивает глаз

(Арчил Гомиашвили)

Популярный актер театра и кино Арчил Гомиашвили, блистательно сыгравший роль Остапа Бендера в фильме Леонида Гайдая «12 стульев» (1971), в молодости отличался весьма буйным характером и на этой почве становился героем множества скандалов. Один из них закончился для него плачевно – будущего Остапа посадили в тюрьму. Дело было так.

С юных лет Гомиашвили был очень влюбчивым человеком. Когда в конце 40-х он учился в Школе-студии МХАТ, то влюбился в молодую актрису Театра имени Вахтангова Пашкову. Вот как сам артист об этом вспоминал много лет спустя:

«В Театре Вахтангова были три сестры Пашковых, все они были любовницами Рубена Николаевича Симонова. Они все играли мадемуазель Нитуш, и та, которой он симпатизировал, и играла. По этому определяли, с кем он сегодня. Мне младшенькая нравилась. В драке в ресторане гостиницы „Националь“, куда я ее пригласил (это было 7 ноября 1948 года. – Ф. Р.), я кому-то выбил глаз. Хрен знает, кто выбил, – там такая драка была! – но показали на меня…»

Согласно другой версии, Арчил дрался не за Пашкову, а за другую актрису того же театра имени Вахтангова – звезду советского кинематографа Людмилу Целиковскую.

За драку в общественном месте и нанесение тяжелых побоев Гомиашвили светил солидный срок. И он уже не сомневался в том, что обязательно его получит. Но ему повезло. Через два с половиной месяца после ареста в Москву приехала его мать и прямиком отправилась в милицию. Но там ей сказали: договоритесь с потерпевшим – пусть он заберет свое заявление. Мать нашла пострадавшего, и тот заявил, что заберет заявление только после денежной компенсации за причиненное увечье. Пришлось женщине собирать деньги. Это помогло – Гомиашвили скостили срок до двух с половиной лет тюрьмы.

1949

Стиляги

Не успел Советский Союз оправиться от последствий войны с фашистской Германией, как ему была объявлена новая война – на этот раз «холодная». Причем противниками СССР стали его недавние союзники – США и Англия. А поскольку за минувшие несколько лет в СССР появилось значительное число людей, которые стали с симпатией относиться к этим странам, советским властям пришлось приложить немало сил, чтобы попытаться отвадить людей от западного влияния. Эта кампания была названа «борьбой с космополитизмом».

Особенно много симпатизирующих Западу было в среде советской городской интеллигенции и молодежи, которая даже выдвинула в авангард этого процесса своих главных полпредов – так называемых стиляг (молодых людей, одетых преимущественно во все заграничное и любящих все западное, стильное). В Москве у стиляг даже было свое особое место тусовки – правая сторона улицы Горького, именуемая на западный манер Бродвеем. Параллельно со стилягами существовала еще одна категория молодых людей – «штатники» (то есть апологеты всего американского, штатовского). О том, каким раем на фоне нищей и разгромленной после жесточайшей войны Родины рисовалась стилягам и «штатникам» Америка, рассказывает известный джазмен Алексей Козлов:

«Я познакомился через своего сокурсника с Феликсом Соловьевым, жившим с ним в одном доме, в Девятинском переулке, рядом с американским посольством. Помню, как именно в его квартире я впервые увидел из окна территорию Соединенных Штатов Америки, двор посольства за высокой стеной, фирменные машины невиданной красоты, детей, играющих в непонятные игры и говорящих на своем языке. Зрелище это вызывало у меня чувство какой-то щемящей тоски о несбыточной мечте, о другой планете… Иногда мы подолгу смотрели туда, в тот заманчивый мир, испытывая пылкую любовь ко всему американскому…»

Отмечу, что подобного рода космополитизм был присущ большинству молодых людей во многих европейских странах. Ведь Европа после войны находилась фактически в руинах, а Америка представляла из себя настоящий цветущий и блещущий неоновыми огнями оазис. Короче, Штаты изначально оказались в гораздо более выгодном положении, чем Европа, и пользовались этим на все сто процентов. Западной Европе был навязан «план Маршалла», а отказавшийся от него СССР, по мысли американских стратегов «холодной войны», заранее был обречен на тяжелое осадное положение. Несмотря на то, что пассионарная энергия еще сохранялась у большинства советских людей, однако одновременно росло и число тех, кто вообще не понимал, что это такое, и в выборе между советской уравниловкой и американским шиком выбирал последнее (например, как в случае с А. Козловым). Именно чтобы сдержать этот процесс, и была затеяна «борьба с космополитами».

В 1949 году в популярном журнале «Крокодил» (№ 7) появилось одно из первых публичных упоминаний о стилягах. Фельетон Д. Беляева так и назывался – «Стиляга». Приведу ее с некоторыми сокращениями.

«В студенческом клубе был литературный вечер. Когда окончилась деловая часть и объявили танцы, в дверях зала показался юноша. Он имел изумительно нелепый вид: спина куртки ярко-оранжевая, а рукава и полы зеленые; таких широченных штанов канареечно-горохового цвета я не видел даже в годы знаменитого клеша; ботинки на нем представляли собой хитроумную комбинацию из черного лака и красной замши.

Юноша оперся о косяк двери и каким-то на редкость развязным движением закинул правую ногу на левую, после чего обнаружились носки, которые, казалось, сделаны из кусочков американского флага – так они были ярки.

Он стоял и презрительно сощуренными глазами оглядывал зал. Потом юноша направился в нашу сторону. Когда он подошел, нас обдало таким запахом парфюмерии, что я невольно подумал: «Наверное, ходячая реклама „ТЖ“.

– А, стиляга пожаловал! Почему на доклад опоздал? – спросил кто-то из нашей компании.

– Мои вам пять с кисточкой! – ответил юноша. – Опоздал сознательно: боялся сломать скулы от зевоты и скуки… Мумочку не видели?

– Нет, не появлялась.

– Жаль, танцевать не с кем.

Он сел. Но как сел! Стул повернул спинкой вперед, обнял его ногами, просунул между ножками ботинки и как-то невероятно вывернул пятки: явный расчет показать носки. Губы, брови и тонкие усики у него были накрашены, а прическе «перманент» и маникюру могла позавидовать первая модница Парижа.

– Как дела, стиляга? Все в балетной студии?

– Балет в прошлом. Отшвартовался. Прилип пока к цирку.

– К цирку? А что скажет княгиня Марья Алексевна?

– Княгиня? Марья Алексевна? Это еще что за птица? – изумился юноша.

Все рассмеялись:

– Эх, стиляга, стиляга! Ты даже Грибоедова не знаешь…

В это время в зале показалась девушка, по виду спорхнувшая с обложки журнала мод. Юноша гаркнул на весь зал:

– Мума! Мумочка! Кис-кис-кис!

Он поманил пальцем. Ничуть не обидившись на такое обращение, девушка подпорхнула к нему.

– Топнем, Мума?

– С удовольствием, стилягочка!

Они пошли танцевать…

– Какой странный юноша, – обратился я к своему соседу-студенту. – И фамилия странная: Стиляга – впервые такую слышу.

Сосед рассмеялся:

– А это не фамилия. Стилягами называют сами себя подобные типы на своем птичьем языке. Они, видите ли, выработали свой особый стиль в одежде, в разговорах, в манерах. Главное в их «стиле» – не походить на обыкновенных людей. И, как видите, в подобном стремлении они доходят до нелепостей, до абсурда. Стиляга знаком с модами всех стран и времен, но не знает, как вы могли убедиться, Грибоедова. Он детально изучил все фокусы танго, румбы, линды, но Мичурина путает с Менделеевым и астрономию с гастрономией. Он знает наизусть все арии из «Сильвы» и «Марицы», но не знает, кто создал оперы «Иван Сусанин» и «Князь Игорь». Стиляги не живут в полном нашем понятии этого слова, а, как бы сказать, порхают по поверхности жизни… Но посмотрите.

Я и сам давно заметил, что стиляга с Мумочкой под музыку обычных танцев – вальса, краковяка – делают какие-то ужасно сложные и нелепые движения, одинаково похожие и на канкан, и на пляску дикарей с Огненной Земли. Кривляются они с упоительным старанием в самом центре круга.

Оркестр замолчал. Стиляга с Мумочкой подошли к нам. Запах парфюмерии разбавился терпким запахом пота.

– Скажите, молодой человек, как называется танец, который вы танцуете?

– О, этот танец мы с Мумочкой отрабатывали полгода, – самодовольно объяснил юноша. – В нем широко сочетается ритм тела с выражением глаз. Учтите, что мы, я и Мума, первые обратили внимание на то, что главное в танце – не только движение ног, но и выражение лица. Наш танец состоит из 177 вертикальных броссов и 192 горизонтальных пируэтов. Каждый бросс или пируэт сопровождается определенной, присущей данному броссу или пируэту улыбкой. Называется наш танец «стиляга-де-дри». Вам нравится?

– Еще бы! – в тон ему ответил я. – Даже Терпсихора в обморок упадет от восторга, увидя ваши 177 броссов и 192 пируэта.

– Терпсихора? Кажется, вы так сказали? Какое шикарное имя! Кто это?

– Терпсихора – это моя жена.

– Она танцует?

– Разумеется. И еще как! В пляске святого Витта она использовала 334 бросса и 479 пируэтов!

– Пляска святого Витта? Здорово! Даже я такого танца не знаю.

– Да что вы?! А ведь это сейчас самый модный танец при дворе французского короля Генриха Гейне.

– А я где-то слышала, что во Франции нет королей, – робко возразила Мумочка.

– Мума, замри! – с чувством превосходства заметил стиляга. – Не проявляй свою невоспитанность. Всем известно, что Генрих Гейне не только король, но и французский поэт.

Гомерический хохот всей компании покрыл эти слова. Стиляга отнес его в адрес Мумочки и смеялся громче всех. Мума сконфузилась, покраснела и обиделась.

– Мумочка, не дуйся. Убери сердитки со лба и пойдем топнем «стилягу де-дри»…

Мума улыбнулась, и они снова принялись за свои кривляния…

– Теперь вы знаете, что такое стиляга? – спросил сосед-студент. – Как видите, тип довольно редкостный, а в данном случае единственный на весь зал. Однако находятся такие девушки и парни, которые завидуют стилягам и мумочкам.

– Завидовать? Этой мерзости?! – воскликнула с негодованием одна из девушек. – Мне лично плюнуть хочется.

Мне тоже захотелось плюнуть, и я пошел в курительную комнату».

1951

Опасные шутки

(Николай Рыбников)

Карьера популярного киноактера Николая Рыбникова могла вовсе не начаться, поскольку, еще будучи студентом ВГИКа, он едва не угодил в лагерь. А поводом к этому была шутка, которую инициировал сам Рыбников. Дело было так.

Одной из граней рыбниковского таланта было его умение мастерски пародировать многих известных людей. Но поначалу это свое умение Рыбников не выносил за стены студенческого общежития, которое находилось в подмосковном городе Бабушкине. Его розыгрыши касались только коллег-студентов. Например, в арсенале Рыбникова был следующий розыгрыш.

Узнав о «темном пятне» в биографии какого-нибудь студента, Рыбников с единомышленниками заманивали бедолагу в свою комнату. Там Рыбников заранее прятался в шкафу и с помощью подключенного к работающему радиоприемнику микрофона имитировал голос диктора. О чем же вещал этот голос? Весь розыгрыш строился на том, что приглашенный в комнату студент выслушивал из радиоприемника всю свою подноготную, включая и самые интимные подробности из собственной биографии. К примеру, один из студентов тайно верил в Бога, посещал церковь. Про это стало известно Рыбникову и K°, которые тут же обыграли этот факт. В другом случае они заставили потеть от ужаса студента операторского факультета, который, будучи в командировке, без разрешения снял на фотоаппарат приграничную территорию.

Все эти розыгрыши доставляли Рыбникову и трем его приятелям огромное удовольствие, чего нельзя было сказать об испытуемых. Иногда голос из радиоприемника доводил их буквально до истерики. Однако, когда правда вскрывалась и довольный Рыбников выходил из шкафа, ни один из испытуемых не решился заявить об этом розыгрыше руководству института. Это и понятно – в таком случае студенту пришлось бы рассказать и о собственных грехах. Таким образом, рыбниковские розыгрыши долгое время не выходили за стены общежития. Так продолжалось до апреля 1951 года, когда Рыбников с товарищами, видимо, утратив элементарное чувство меры, решили замахнуться… на советское правительство. Что же тогда произошло?

В один из последних мартовских дней шутники собрали в своей комнате половину общежития, и Рыбников (все так же прячась в шкафу) голосом Юрия Левитана зачитал правительственное постановление о снижении розничных цен. Согласно этому постановлению, с 1 апреля цены на продовольствие снижались в 5 раз, на винно-водочные изделия в 7 раз, а соль и спички должны были отпускать бесплатно. Ни один из присутствующих в комнате, кроме самих шутников, ни на секунду не усомнился в реальности происходящего и поэтому встретил фиктивное радиосообщение громом аплодисментов и криками: «Да здравствует товарищ Сталин!» и «Слава советскому правительству!»

Между тем последствия этого розыгрыша оказались плачевными для его зачинщиков. Уже через несколько дней после него буквально весь поселок горячо обсуждал постановление о снижении розничных цен и с нетерпением ожидал наступления 1 апреля. В конце концов новость об этом дошла до компетентных органов, которые не имели права остаться безучастными к такому скандалу. Шутников довольно быстро разоблачили и увезли в кутузку. Если учитывать суровость тогдашних времен, то студентам-шутникам грозило как минимум 25 лет строгого режима за антисоветскую пропаганду.

К счастью, следователь, который вел это дело, оказался совсем не кровожадным и не стал заводить на ребят уголовное дело. Что наглядно демонстрирует то, что в советской правоохранительной системе, как и в любой другой, в те годы работали разные люди: и те, кто бездумно размахивал секирой, и те, кто делал это с умом. Поэтому наказание шутники получили минимальное – их исключили из комсомола. А Рыбникова решили вдобавок отчислить и из ВГИКа. Таким образом, весной 1951 года карьера будущей звезды советского экрана могла с позором завершиться, едва начавшись, не вмешайся в ситуацию руководство курса. Справедливо считая Рыбникова одним из лучших своих учеников, оно взяло его на поруки. Отчисления не произошло, но после этого случая он еще долго ходил «тише воды, ниже травы».

Отмечу, что всю эту историю рассказал широким массам свидетель тех событий режиссер Петр Тодоровский в фильме «Какая чудная игра» (1995). Однако в финале он погрешил против истины и закончил дело трагедией: всех участников розыгрыша расстреляли. Сей кульбит режиссера-либерала был не случаен. Чтобы обелить жестокости новой либеральной России, ельцинисты всех собак навешивали на «кровожадных» коммунистов.

1952

Разгон ЦДКА

После войны продолжились скандальные разборки в советском футболе. Причем прежнему конкуренту «Динамо» – спортобществу «Спартак» – пришлось заметно потесниться, а потом и вовсе отойти на второй план. Как же это произошло? Чтобы понять это, надо отмотать время немного назад.

Сезон 1939 года стал последним удачным предвоенным сезоном для спартаковцев. В течение двух последующих лет подопечные Берия были сильнее. Так, в 1940 году сразу три команды общества «Динамо» вошли в пятерку сильнейших: москвичи (1-е место), тбилисцы (2-е), ленинградцы (5-е); в 41-м эти же три клуба вновь были в лидерах (москвичи на 1-м, тбилисцы на 2-м, ленинградцы на 3-м). А потом грянула война, и всем уже стало не до футбола. Всем, но только не Берия. Как показали дальнейшие события, свое унижение в 39-м он не забыл. И спустя два с половиной года после скандальной переигровки тбилисского «Динамо» со «Спартаком» сумел-таки отомстить братьям Старостиным.

Ранней весной 1942 года Николай Старостин заметил, что за ним следят: во время перемещений по городу за его машиной неотступно следовал один и тот же автомобиль с двумя неизвестными мужчинами. Старостин немедленно связался со 2-м секретарем Московского горкома партии Павлюковым (он был страстным болельщиком «Спартака») и рассказал ему о своих подозрениях. Секретарь пообещал разобраться. Но его вмешательство только усугубило ситуацию. За Старостиным действительно следило московское МГБ, собирая на него компромат, а после вмешательства Павлюкова слежку за руководителем «Спартака» доверили центральному аппарату МГБ. Там у Старостина заступников не было. И 20 марта Николая Старостина, а также его братьев Андрея, Петра и Александра арестовали. А чтобы общественность не возмущалась, распространили информацию, что братьев взяли за… расхищение народного добра. Судя по всему, Берия не ставил целью физическое уничтожение братьев, а стремился к одному – устранить со спортивного горизонта своих главных конкурентов. Поэтому братьев не расстреляли, а сослали в разные лагеря. Но жили они там более-менее сносно, поскольку давно считались кумирами нации. И ни один зэк, даже самый отпетый, их пальцем не тронул. Да что там уголовники, когда даже некоторые из коллег, причем динамовцы, помогали братьям чем могли. Так, знаменитая конькобежка Мария Исакова, любимица динамовского руководства, лично приехала в Киров и вручила Николаю Старостину 500 рублей. Она серьезно рисковала: узнай об этом поступке Берия, и конькобежка не только была бы лишена всех своих спортивных званий, но и свободы. К счастью, все обошлось.

Между тем репрессии в «Спартаке» в значительной мере повлияли на выступления футбольной команды в возобновившемся после войны первенстве страны. Так, в сезоне 1945 года красно-белые оказались лишь седьмыми. Кто взял первое место, читатель, надеюсь, догадался – подопечные Берия динамовцы столицы. Кроме этого, еще два клуба общества «Динамо» вошли в пятерку сильнейших: тбилисцы стали четвертыми, ленинградцы – пятыми. Стоит отметить, что динамовцы Москвы в 1945 году отличились не только у себя на родине, но и поставили на уши родину футбола чопорную Англию. Усиленное двумя «варягами» (В. Бобровым и Е. Архангельским), «Динамо» сыграло четыре матча с лучшими английскими клубами и добилось феноменального успеха: две игры выиграли и две свели вничью. Соотношение мячей тоже было в пользу москвичей: 19:9.

Ничего не изменилось и в несколько последующих лет: в 46-м «Спартак» был 6-м, в 47-м – 8-м, а вот динамовские клубы Москвы и Тбилиси обязательно входили в тройку сильнейших. Правда, горькую пилюлю «Спартаку» подсластили две победы в Кубке СССР в 46-м и 47-м годах.

Как водится, свято место пусто не бывает. Вместо «Спартака» у Берия появился другой конкурент – ЦДКА (Центральный Дом Красной Армии). Министерство обороны после войны обрело настоящую силу и мощь и сумело собрать под свои знамена лучших спортсменов страны, поскольку теперь «право первой ночи» при отборе игроков перешло к ним (до войны это право было за «Динамо»). Одним из таких талантов, например, был гениальный футболист и хоккеист Всеволод Бобров, который в игре один стоил чуть ли не половины команды соперников.

Как мы помним, в 45-м Бобров в составе «Динамо» ездил на товарищеские матчи в Англию, блестяще себя там зарекомендовал, но приглашения играть за этот клуб так и не дождался – селекционеры «Динамо» его просто проглядели. Зато армейцы подсуетились. Как результат: в 1946–1948 годах ЦДКА трижды брал «золото» чемпионатов страны именно с Бобровым в составе. И как ни старался Берия, однако ничего не мог противопоставить гегемонии армейцев. Даже потеря в 46-м соперником двух таких форвардов, как Бобров и Федотов, не помогла бело-голубым изменить ситуацию в лучшую для себя сторону (к слову, травмировали их те же динамовцы, только киевские – Лерман и Махиня, что расценивалось многими болельщиками как целенаправленный заказ из Москвы).

В те же годы на спортивном горизонте Берия возник еще один конкурент – сын вождя всех народов Василий Сталин, который взялся курировать команду ВВС. Курировал он ее своеобразно, в том же духе, что и Берия: сманивал перспективных игроков всевозможными благами в виде квартир, высоких зарплат и т. д. На почве сманивания игроков у Берия и Василия постоянно возникали стычки. Но особенно Берия возненавидел Василия после того, как тот в 1948 году попытался вызволить из заключения Николая Старостина и сделать его главным тренером ВВС. Этого Берия допустить никак не мог.

Как только Старостин прибыл в Москву, бериевские ищейки выследили его и заставили вернуться обратно в Киров. И как Василий ни старался, но повернуть историю вспять ему не удалось. Старостина он тогда так и не заполучил, зато переманил к себе Бобра – Всеволода Боброва. И во многом благодаря его стараниям в 1950 году футбольная команда ВВС добилась самого высокого своего результата – взяла 4-е место, пропустив вперед себя ЦДКА, а также московское и тбилисское «Динамо».

Между тем в 1948–1949 годах «Спартаку» удалось дважды войти в тройку сильнейших и взять «серебро» чемпионата. У «Динамо» показатели были лучше: в 48-м оно взяло «серебро», а в 49-м стало и вовсе чемпионом. Однако Берия своих попыток развалить народную команду не оставлял и обратил свой взор на одного из лучших спартаковцев – 24-летнего полусреднего нападающего Сергея Сальникова, который за пять лет пребывания в команде забил 64 гола.

Лицом и статью этот игрок напоминал голливудского актера и считался одним из самых одаренных футболистов союзного чемпионата. Его мечтали заполучить в свои ряды многие команды, но Сальников «не продавался» – с 1941 года он начал свою спортивную карьеру в юношеской команде «Спартака» и предавать свой клуб не собирался. Но Берия использовал коварный ход: пригрозил Сальникову, что если он не перейдет в «Динамо», то за решетку отправят… родителей футболиста. Так, в 1950 году Сальников вынужден был надеть на себя бело-голубую форму. Однако динамовцам это не помогло – «золото» чемпионата-50 взяли армейцы, а Кубок СССР достался «Спартаку», который в финале разгромил бело-голубых со счетом 3:0. Разъяренный Берия за этот провал сослал главного тренера динамовцев Михаила Якушина в почетную ссылку – в Тбилиси. Новым тренером «Динамо» стал Николай Дубинин, но и ему не удалось оправдать оказанного ему доверия: в сезоне-51 москвичи и вовсе заняли 5-е место, а армейцы снова были при золотых медалях (горькую пилюлю Берия подсластили тбилисцы, которые взяли «серебро»).

И все же в 1952 году Берия сумел-таки устранить конкурента, приложив руку к расформированию ЦДКА. Формальным поводом к этому стал провал советской сборной по футболу на Олимпиаде-52 в Финляндии. Причем в той сборной играло всего… трое армейцев, но для Берия этот факт значения не имел. Наши проиграли сборной Югославии 1:3, и это поражение было приравнено к политическому, – Сталин с Тито были врагами. Поэтому, когда Берия пришел к вождю народов с докладом и заявил, что ведущую скрипку в той провальной игре играли армейцы (хотя худшим игроком был его земляк – футболист тбилисского «Динамо» Чкуасели), Сталин одним махом подписал указ о расформировании «команды лейтенантов». Правда, Берия и его «Динамо» это опять не помогло: чемпионом страны в том году стал другой конкурент Лаврентия Палыча – «Спартак». Он же победил и через год, хотя тбилисское «Динамо» было в шаге от «золота». Но Берия это уже не волновало: в июне 53-го он был арестован, а в декабре его расстреляли. Причем приговор привел в исполнение генерал Батицкий, который был… ярым болельщиком ЦДКА.

1953

Отелло кусает за нос…

(Борис Владимиров)

В 70-е годы прошлого века на всю страну гремел юмористический дуэт двух старушек: Авдотьи Никитичны и Вероники Маврикиевны. Под масками этих персонажей скрывались двое мужчин-актеров: Борис Владимиров и Вадим Тонков. Между тем мало кто знал, что этого дуэта могло и не быть, поскольку в начале 50-х один из артистов – Владимиров – оказался в центре громкого скандала и едва не угодил в тюрьму. А поводом к этому происшествию послужила дикая ревность.

Владимиров и Тонков вместе учились в ГИТИСе на актерском факультете. Однако на втором курсе, в 1951 году, из-за проблем с голосом Владимиров был вынужден перевестись на режиссерский факультет. Тогда же оба студента женились: Тонков на девушке Марте, с которой дружил с 14 лет, а Владимиров на своей однокурснице. Однако если первые прожили вместе всю жизнь, то вторые ходили в ранге мужа и жены всего лишь год. После чего Владимиров ушел… к другой своей однокурснице – чешке Иржине. Это была красивая и элегантная женщина с западным шиком и приятным акцентом. Когда Владимиров уходил к ней, многие друзья отговаривали его от этого шага, уверяя его, что он с ней намучается – поклонников у нее всегда было хоть отбавляй. Но Борис друзей не послушал. И в итоге едва не загремел за решетку. Вот как об этом вспоминает М. Тонкова:

«Драма разыгралась в студенческом общежитии на Трифоновке на Новый год. Время было преддипломное. На праздник в компанию однокурсников пришли Борис и Иржина. Мы с Вадимом остались дома. Как рассказывали очевидцы, Борис приревновал Иржину к какому-то гостю и пытался увести ее домой. Но она наотрез отказывалась и продолжала вовсю отплясывать. Тут Боря закипел от ревности и силой потащил ее к выходу. Она стала отбиваться и кричать: „Отпусти! Я останусь!“ Боря, как человек горячий, недолго думая, набросился на нее и вцепился ей зубами в нос! Его с трудом оттащили от плачущей девушки, по ее лицу струилась кровь. В больнице Иржине пришлось накладывать несколько швов, но шрамы от зубов Бори остались у нее на всю жизнь…

Над Владимировым нависла угроза исключения из института. Его педагог Юрий Завадский был в очень трудном положении – нападение на иностранку, тут одним отчислением не отделаешься! Он вызвал Бориса и сказал: «Боря, у тебя только один выход – умоляй Иржину взять всю вину на себя, иначе ты погиб!» Если бы она захотела, запросто могла засадить Владимирова в тюрьму! Все студенты курса вместе с педагогами ходили к ней в общежитие просить за Борю: «Прости его, он кается. Ты ведь сама знаешь, что это от ревности, из-за любви…» Иржина наотрез отказалась видеться с Борисом, заявив: «Этот человек для меня больше не существует!» Но когда к ней, опухшей, со шрамами, пришел с повинной Боря, она его простила и не стала писать заявление в милицию… Но больше они никогда не встречались…»

1955

В прицеле – Мосэстрада

В отличие от сегодняшнего российского шоу-бизнеса с его конвейерной «фабрикацией» сомнительных «звезд» и «звездочек» советская эстрада в основе своей несла в массы подлинное искусство. Даже самые второсортные ее артисты, выступавшие в самых отдаленных и периферийных филармониях, могли дать фору сегодняшним «звездам», особенно по части исполнительского мастерства (например, наличие голоса было обязательным, поскольку все пели вживую, а не под «фанеру» – фонограмму). Единственное отличие: советские эстрадные «звезды» не были ни рублевыми, ни тем более долларовыми миллионерами, поскольку за свой талант получали значительно меньшие гонорары, чем нынешние «звезды». Однако и в советские годы артисты хотели красиво жить, поэтому использовали любые возможности, чтобы получить дополнительные заработки. И главным поприщем для этого были так называемые леваки – левые концерты, которые брали свое начало еще на заре становления советской эстрады – в годы «угара нэпа» (то есть в 20-е годы).

Подобные концерты проходили как неофициальные, и гонорары от них обычно делились на три части: одна предназначалась артисту, вторая – директору-устроителю концерта (продюсеру по-современному) и, наконец, третья часть шла в карман руководителям филармонии, где этот концерт проходил. Как видим, в госкарман с этого дела ни шло ни копейки, что, естественно, государством не приветствовалось. В итоге власти с «леваками» периодически боролись, но искоренить их не стремились, поскольку прекрасно понимали, что подобные концерты являются своеобразным стимулом для артистов и позволяют им зарабатывать больше их скромных гонораров. Однако, как уже говорилось, борьба с «леваками» в эстрадной среде велась, дабы страсть к лишним деньгам у артистов имела свои пределы.

Между тем, помимо упомянутых «леваков», широко практиковались неофициальные концерты, которые не приносили артистам, участвующим в них, ни копейки, но были выгодны администраторам филаромоний как средство установления хороших отношений с «нужными» людьми. Вот лишь один из подобных примеров.

В начале 1955 года героем скандальной хроники стал директор Мосэстрады Николай Барзилович. По нему ударила одна из влиятельных газет «Советская культура». 15 января на ее страницах была опубликована статья Н. Кривенко «То, чего не видит зритель…». Приведу из нее небольшой отрывок:

«Среди тысяч концертов, которые ежегодно дает Мосэстрада, есть множество таких, которые никак не отражены в документах оперативной и бухгалтерской отчетности. Речь идет о так называемых левых, т. е. незарегистрированных бесплатных концертах, проведение которых категорически запрещено многими авторитетными приказами и постановлениями, в том числе и распоряжениями директора Мосэстрады Н. Барзиловича. Но так уж заведено в Мосэстраде: приказы и распоряжения – одно, дела и практика – другое.

Наивно думать, что такие концерты даются бескорыстно, хотя артисты, участвующие в них, как правило, не получают ни копейки. «Левые» концерты нужны Н. Барзиловичу и его ближайшему окружению для своеобразного «подкупа» и установления «хороших» отношений с теми или иными «полезными» организациями и учреждениями…

Ассортимент материальных и прочих благ, добываемых таким образом, велик и разнообразен. Бесплатные концерты, как волшебный золотой ключик, открывают путь к номерам в гостинице «Москва», к устройству гаража для персональной машины, к лечебным карточкам в хорошую поликлинику, к производственным мастерским Большого театра, даже к подписке на собрание сочинений Виктора Гюго. Своеобразная и систематическая «шефская» работа ведется с соблюдением необходимой конспирации: «Я об этом концерте ничего не знаю», – любят повторять директор и его коллеги, посылая артистов на очередное тайное выступление, продиктованное, по мнению дирекции, «самой жизнью».

Впрочем, ради справедливости следует сказать, что о многих «левых» концертах директор, возможно, и в самом деле ничего не знает. Дурной пример заразителен, если подает его руководитель учреждения. Глядя на Барзиловича, запрещенные концерты организуют и другие ответственные работники Мосэстрады. И можно ли удивляться, что по неверным стопам руководителей идут и творческие работники. Совсем недавно, например, артисты А. Шуров и Н. Рыкунин сорвали свое выступление на праздничном вечере в Колонном зале Дома союзов, так как задержались на «левом» концерте. Самое интересное, что заезд на «левый» концерт артисты Шуров и Рыкунин совершили на такси, которое оплачивалось государственными средствами. По-видимому, это тоже, как говорят в Мосэстраде, было «продиктовано самой жизнью»…

И можно ли удивляться, что директор Мосэстрады Н. Барзилович не пользуется уважением и авторитетом в коллективе. Да и о каком авторитете может всерьез идти речь, когда руководство Мосэстрады открыто покровительствует халтурщикам и рвачам; когда на глазах у всех нарушается государственная и финансовая дисциплина…

Необходимо самым решительным образом оздоровить всю обстановку в Мосэстраде. Столичная государственная эстрада должна, наконец, стать образцовой концертной организацией страны».

Вскоре после этой публикации Н. Барзиловича с должности сняли. В этом была эффективность советских СМИ – они могли влиять на ситуацию в обществе. Сегодняшние российские СМИ такого влияния не имеют. То есть свободы слова стало больше, чем в СССР, а эффекта от нее значительно меньше. Сегодня хоть обпишись по поводу современных Барзиловичей, а с них как с гуся вода.

Стиляги-2

Как мы помним, первое наступление на стиляг было датировано концом 40-х. Оно имело свои последствия: стиляги и в самом деле стали изгоями общества, и рост их рядов заметно приостановился. Однако после смерти Сталина, когда советское общество заметно раскрепостилось, стиляги вновь подняли голову. Тем более что хрущевская «оттепель» предполагала более широкое установление контактов с Западом, чем раньше. Но, видимо, эта активность стиляг была настолько вопиющей, что власти не смогли оставить ее без внимания и на этот раз. В итоге в начале 1955 года началась новая кампания против стиляг. Зачинателем этого «наезда» стала газета «Советская культура», на страницах которой 18 января была помещена статья Григория Гогоберидзе «Стиль» и его поклонники». Приведу несколько отрывков из нее:

«Их день обычно начинается после двенадцати часов. Насвистывание танцевальной новинки, хлопанье себя по бедрам заменяет им утреннюю зарядку. Затем возникает забота, где достать деньги. Если деньги найдены, начинаются телефонные перезвоны:

– Хэлло, чувак, это я, Генка! Есть хата, нужны кадры. Предки на даче…

Трудно себе представить что-нибудь более уродливое, чем жизнь молодых людей, которых называют «стилягами». Стилягу вы узнаете по особому «стилю» в разговорах, в манерах – по кричащему костюму, нагловатому взгляду. При встрече с вами стиляга «изящным» жестом поправит ослепительно пестрый галстук и как бы невзначай щегольнет «оригинальным» перстнем. Чтобы окончательно ошеломить вас, он из коробки от заграничных сигарет вытащит самую обыкновенную сигарету «Дукат» и, доверительно склонив к вам голову с набриолиненными волосами, солидно произнесет:

– Потрясная вещь!..

Стиляги девушки носят платья, до неприличия обтягивающие фигуру. Юбка – с разрезом. На губах – яркая краска. Летом на ногах – «римские» сандалеты. Прически – во вкусе «модных» иностранных киноактрис…

Есть у стиляг излюбленные места встреч в центре Москвы. Отсюда они растекаются по ресторанам, клубам, танцевальным площадкам или же совершают многочасовой моцион по улице Горького. Здесь можно встретить бездельничающего «денди» Виталия Трещалина, которого сами стиляги не зря, очевидно, называют «Болваном Бродвейским» (Б.Б. станет героем еще одной публикации – в январе 1959 года в «Комсомольской правде» будет опубликована статья про стиляг «Печальные рыцари жевательной резинки». – Ф. Р.). Здесь вы встретите высокого, упитанного, с нахальной физиономией юношу по кличке Очки – это Николай Ракитин. Он не учится и не работает, он «прожигает» жизнь. По его стопам идет и Юрий Фетисов, в самом начале своего пути избравший кривую дорожку…

Как же убог внутренний мир этих людей, как ничтожны их интересы, как низменны желания! Невесть откуда доставаемая низкопробная бульварная литература, авантюрные романы и прочее книжное старье времен Навроцких и Бебутовых – вот их чтение. Визгливая какофония джаза, монотонные «буги-вуги», судорожные «би-бопы», записанные кустарным способом и кое-где продаваемые из-под полы; открытки с изображениями слащавых «красавцев» в мещанском вкусе, иностранных «кинозвезд» – вот «искусство», которым они наслаждаются…

Уродливое воспитание в семье, воспитание безответственности и презрения к труду, низкопоклонства перед всем «заграничным», то есть, иными словами, перед вкусами и нравами буржуазной «золотой молодежи» – вот что породило «стиль» и стиляг. Некоторые из них, подобно Михаилу Покровскому, сыну профессора, «прожигают» жизнь в ресторанах; другие, как сын артиста Мосэстрады Виталий Бобров, становятся завзятыми пьяницами и окончательно теряют человеческий облик; третьи, как Татьяна Лунина, Мила Гуйтар и другие, так называемые стиляги-динамистки, развлекаются тем, что ходят со случайными знакомыми по ресторанам, заказывают за их счет ужин, расплачиваются многообещающими взглядами, а затем, улучив момент, исчезают… Под пьяную руку нанес товарищу-студенту удары ножом Эрнст С. Он рассчитывал на то, что папа все уладит, и действительно отец, сотрудник Министерства просвещения РСФСР, вместо того чтобы осудить поступок сына, пытался взять его под защиту…

Стиляг немного. Это – единицы, это – ничтожная кучка людей, стоящая особняком на фоне многообразной, кипучей, полной труда и романтики подлинно красивой жизни нашей советской молодежи…»

Стиляг в СССР и в самом деле было немного – всего-то несколько тысяч на многомиллионную страну. Однако после распада Советского Союза они расплодились как тараканы. Они только название сменили, правда, не столь радикально: теперь их называют «стильная молодежь». Нынешние стиляги ведут куда более активную и разностороннюю жизнь, чем их предшественники: посещают модные тусовки, читают гламурные журналы, покупают все заграничное, причем чаще всего на родине оного. Многие из них, как и раньше, являются детьми «сливок общества» – влиятельных госфункционеров, олигархов, деятелей искусства. Но суть нынешних стиляг осталась та же, что и у прежних, – прожигание жизни.

Скандальный министр

(Георгий Александров)

Самым скандальным министром культуры СССР был Георгий Федорович Александров. Карьера этого человека по своему уникальна. В начале 20-х он был беспризорником, но затем сумел дорасти до одного из ближайших сподвижников Сталина. В 1939 году, в возрасте 31 года, Александров возглавил Высшую партийную школу при ЦК ВКП(б), а в следующем году стал во главе Управления агитации и пропаганды ЦК ВКП(б). В марте 1946 года Сталин ввел его в состав Оргбюро (Политбюро) ЦК ВКП(б), что было высшим проявлением доверия со стороны вождя. Однако это доверие длилось недолго.

В конце того же десятилетия Александров внезапно попал в немилость: он был выведен не только из состава Оргбюро, но и из состава ЦК (это было результатом борьбы двух членов Политбюро: Жданова и Маленкова, а Александров был креатурой последнего), которая развернулась вскоре после войны. Согласно легенде, формальным поводом к опале Александрова стало то, что в своей книге «История западно-европейской философии» он назвал Карла Маркса западным философом. В итоге Александров слетел со всех своих высоких постов и оказался в кресле директора Института философии АН СССР.

После смерти Сталина карьера Александрова вновь поползла вверх. Благодаря стараниям все того же Маленкова, который стал председателем Совета министров СССР, он был назначен в марте 1954 года министром культуры СССР. Но минул всего лишь год, как Хрущев, рвущийся к власти, стал наносить удары по Маленкову и его кадрам, и первым от этих ударов пострадал именно Александров. Согласно одной из версий, с ним расправились с помощью компромата, которым располагал КГБ (а это учреждение в те годы возглавлял протеже Хрущева генерал Иван Серов), согласно другой, компромат подбросили чекистам еврейские националисты, которые давно считали Александрова своим злейшим врагом и боялись его дальнейшего продвижения по служебной лестнице.

Компромат был из разряда убойных, идентичный тому, что использовался год назад против Берия. По нему выходило, что Александров… развратник с многолетним стажем. Причем вскрылась эта история якобы случайно. Некая женщина, скрывшаяся под псевдонимом Мать, написала письмо Хрущеву, где рассказала о том, что некий высокопоставленный деятель растлил ее дочь-студентку. Хрущев отдал команду своим людям провести расследование этого сигнала. В итоге было установлено, что растлителем оказался некий писатель Кривошеин, который у себя на даче в подмосковной Валентиновке устроил некий бордель для элитарных особ. В качестве девиц легкого поведения выступали студентки Щукинского театрального училища, а их клиентами были многие высокие парт– и госруководители, в том числе глава Минкульта Александров, а также его бывшие коллеги по Агитпропу.

Чуть позже людская молва свяжет с этой историей и начинающую звезду советского кинематографа Аллу Ларионову, которая якобы была любовницей Александрова, и тот даже купал ее в ванной… с шампанским. Сама актриса долгие годы будет всячески отвергать эти слухи, называя их огульными. Лично у меня нет основания не доверять ее словам, поскольку вся эта история носила исключительно политический подтекст – с ее помощью определенные силы хотели свергнуть с министерского поста неугодного им Александрова. Поэтому, чем круче были слухи о его амурных похождениях (а вбрасывали их в народ, без сомнения, чекисты), тем больше было шансов у разработчиков этой кампании на успех. Как уже отмечалось, в 53-м точно такая кампания была организована против Берия, которому тоже приписали неуемную страсть к слабому полу, причем страсть убийственную: якобы он изнасиловал несколько десятков женщин, многих из которых убил и закопал (!) во дворе своего особняка на Садовом кольце. И легковерные люди охотно верили в эти страшилки!

Между тем Александров и в самом деле знал Ларионову, но… только заочно. На эту начинающую актрису он обратил внимание в 1954 году, когда на экраны вышел фильм режиссера Исидора Анненского «Анна на шее» (4-е место в прокате – 31 миллион 900 тысяч зрителей), где Алла играла главную роль. Вот как об этом вспоминала сама актриса:

«Когда „Анна на шее“ вышла на экраны, мне прямым текстом говорили, что я – счастливая, потому что Берия расстреляли в 1953-м. Иначе бы он прихватил меня в свой гарем… Потом были сплетни про мой якобы роман с Александровым, тогдашним министром культуры. Ну, все это ерунда: его ведь назначили, когда «Анна на шее» уже вышла на экраны. Мы с ним совершенно случайно на «Ленфильме» встретились, когда у меня была кинопроба на «Двенадцатую ночь» (в 1954 году. – Ф. Р.). Он шел мимо, знакомясь со студией. Увидел меня, застыл как вкопанный и простоял так все время, пока я пробовалась. Потом уже пошли сплетни…»

Сплетни действительно пошли, но странным образом совпали с тем периодом, когда Хрущев начал кампанию против Маленкова и его соратников в руководстве. Выглядело это следующим образом.

В самом начале февраля 1955 года Маленков был снят с поста председателя Совета министров СССР (на его место был назначен Николай Булганин), а следом наступила очередь и его креатур. 8 марта с поста секретаря ЦК был удален Николай Шаталин (еще один ярый борец с еврейским лобби во власти), после чего добрались и до Александрова. 11–12 марта 1955 года в Москве проходило Всероссийское совещание работников культуры, где многие ораторы обрушились с критикой на главу союзного Минкульта. Его обвинили в оторванности от практических задач, в консерватизме. Как итог: 22 марта свет увидел указ Булганина об освобождении Александрова с поста министра «как не обеспечившего руководства». Именно в эти дни по каналам ЦК и стали распространяться сведения об аморальном облике бывшего министра культуры. Лекторы ЦК КПСС на своих лекциях взахлеб рассказывали о том, как Александров купал своих любовниц (среди них чаще всего упоминалась именно Алла Ларионова) в ванне с шампанским.

После этих слухов Ларионову разом прекратили приглашать на роли, и она в панике написала письмо новому министру культуры Николаю Михайлову (в 1938–1952 годах он занимал пост Первого секретаря ЦК ВЛКСМ, потом год работал заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС), в котором были такие строчки: «Уважаемый товарищ министр! Я к вам обращаюсь как комсомолка. Обо мне распускают несуразные сплетни… Прошу разобраться…»

Прошла неделя после отправки этого письма, и вот уже на имя Ларионовой приходит официальный ответ от самого министра. Тот сообщал, что он во всем разобрался, что никогда не верил в грязные сплетни про актрису и на основе этого уже отдал соответствующие распоряжения. И действительно, вскоре дорога в кино для Ларионовой была вновь открыта, и она быстро наверстала упущенное, став одной из самых снимаемых актрис советского кинематографа (в 1955–1956 годах она снялась в таких фильмах, как: «Судьба барабанщика», «Главный проспект», «Полесская легенда»).

Отмечу, что еще одной молодой актрисой, имя которой упоминалось в связи с «делом Александрова», была Елена Добронравова. Из-за слухов, что она якобы участвовала в «министерских оргиях», актриса потеряла выгодную роль: Сергей Юткевич собирался именно ее пригласить сыграть Дездемону в «Отелло». В итоге эту роль сыграла другая молодая актриса – Ирина Скобцева, после чего сразу стала знаменитой.

Что касается Александрова, то его судьба оказалась менее завидной. 18 июня 1955 года его отстранили от депутатских обязанностей (он депутатствовал с 1946 года) и отправили подальше от Москвы – в Минск, где Александров получил должность заведующего сектором диалектического и исторического материализма Института философии и права АН Белоруссии. Но все эти скандалы не могли не сказаться на его здоровье: в июле 1961 года самый скандальный министр культуры СССР скончался в возрасте 53 лет.

«О чем поешь, Ружена?»

(Ружена Сикора)

В конце 40-х годов на небосклоне советской эстрады взошла новая звезда – певица Ружена Сикора. По нынешним меркам слава пришла к ней поздно – в 1948 году Сикоре исполнилось 30 лет, – однако о такой популярности, какая свалилась на эту певицу в те годы, могут только мечтать сегодняшние «звезды». Телевидение тогда в Советском Союзе было еще в зачаточном состоянии, поэтому Сикору знали по ее радиовыступлениям (она была солисткой Всесоюзного радио и выступала с джаз-оркестром А. Цфасмана), узнавая ее голос с первых же тактов. По словам музыковеда Б. Савченко:

«Ружена Сикора являлась тогда звездой первой величины, была в ряду тех, кто утверждал отечественную лирическую песню, мир возвышенной любви и право на личное счастье. „С первым снегом“, „Московские огни“, „Я писать тебе не стану“, „Я жду тебя“, „Воспоминание“ – эти и другие песни благодаря тонкому, проникновенному исполнению Ружены Сикоры находили дорогу к массовому слушателю.

Было у нее все, что бывает у популярных эстрадных исполнителей: и море цветов, и неумеренные восторги поклонников, и фанатики, несущие на руках машину с певицей… Бурные проявления восторга – дело сейчас привычное, но тогда, в дотелевизионную эпоху, популярность дорогого стоила…»

С 1948 года Сикора стала давать сольные концерты, где исполняла песни советских и зарубежных авторов, а также польские, болгарские, чешские, французские, итальянские и другие песни на языке оригинала. Каждую она трактовала по-своему, они становились «песнями Сикоры». Однако именно эта стезя и стала поводом к скандалу, который случился весной 1955 года – в разгар очередной борьбы с низкопоклонством перед Западом и со стилягами. Тогда Сикору обвинили в пропаганде чуждых советской эстраде песен. Статья называлась хлестко – «Пошлость меняет этикетки» и была помещена в газете «Советская культура» 31 марта. Автором заметки был редактор стенной газеты филологического факультета МГУ «Комсомолия» Юрий Брагин. Писал же он следующее:

«В последнее время с наших эстрад и из радиорепродукторов часто раздаются истальянские, испанские, мексиканские и прочие песни. Слушая иные из них, люди удивляются: откуда у народных песен явно ненародный привкус? Попробуем внести ясность.

Наш зритель и слушатель любит и уважает эстрадную певицу Ружену Сикору, много сделавшую для пропаганды советской лирической песни и песен братских народов. Но, может быть, артистке неизвестно, что исполняемая ею «Амадо мио» – вообще не песня, и тем более не итальянская? В фильме «Рим в 11 часов» она попала как случайная уличная мелодийка, а до этого была известна как шлягер (боевик) из голливудского порнографического фильма «Джильда»… Известно ли ей, что переводчики обманули ее и «Бесаме мучо» в переводе с испанского означает не «Песня сердца», а «Целуй меня много», что эту бездумную румбу уже сколько лет бренчат джазы Америки и Западной Европы? Известно ли ей, что «народная» песня «Кармела» никогда не была народной песней, что она сочинена одним из джазовых «светил» фашистской Испании?

Уже одни «анкетные данные» этих песен способны помочь понять, как и откуда иногда проникает чуждая нам идеология. Но дело даже не в них, настолько пошлы сами песни, настолько примитивна их «гармония», в которой нет ничего ни от песен итальянских, ни от испанских или мексиканских… Недаром же они стали своего рода гимном стиляг, подбирающих обноски западной «моды». Дружное их мычание «Му-уча!» давно должно было бы подсказать талантливой артистке, кому в концертном зале импонирует этот ее репертуар…»

Отметим, что во многом именно потому, что Ружена Сикора строила свой репертуар на лирике и почти не исполняла гражданственно-патриотических песен, она была удостоена звания народной артистки позже многих своих коллег – уже на шестом десятке лет.

Как артист поборол милиционера

(Борис Андреев)

Летом 1955 года героем громкого скандала стал хорошо известный нам по предыдущему повествованию популярный киноактер Борис Андреев. Во время натурных съемок в Ялте в фильме «Илья Муромец» (Андреев играл главного героя) на съемочной площадке к нему внезапно подошел милиционер и заявил: «Вот ты такой здоровый, Муромца играешь, а на самом деле наверняка слабак. Например, меня побороть не сможешь». И так он это сказал, что в актере внезапно вскипела кровь и он принял этот вызов. Тут же, на берегу моря, они схватились в честном поединке и стали тянуть друг друга к воде. Так длилось несколько минут, пока Андреев не изловчился, перехватил хвастливого стража порядка за талию и, оторвав его от земли, бросил в море.

К сожалению, у этого поединка нашлось немало свидетелей, среди которых оказались и люди, начисто лишенные чувства юмора. Благодаря их стараниям уже на следующий день после этого случая в местной газете появился фельетон, в котором в буквальном смысле говорилось о том, что известный артист настолько потерял чувство меры, что бросает представителей власти в море. Андреев очень обиделся на эту статью. И с тех пор дал себе слово никогда больше в Ялту не приезжать. И слово свое он держал более десяти лет. Однажды в конце 60-х, когда вместе со своими коллегами – артистами он приехал на теплоходе в Ялту, то на берег так и не сошел, предпочтя наблюдать за городом с борта теплохода. Однако в 1970 году данный обет Андрееву все-таки пришлось нарушить. Причем ради все того же кинематографа. Он тогда был утвержден на роль одноногого пирата Джона Сильвера в фильме «Остров сокровищ», который снимался именно в Ялте.

Как «застрелили» композитора

(Исаак Дунаевский)

В конце июля 1955 года из жизни ушел знаменитый композитор Исаак Дунаевский. Умер он от гипертрофии сердца у себя дома, однако народная молва сочинила собственную версию: дескать, композитор застрелился, не сумев пережить скандальную историю со своим старшим сыном Евгением, который оказался замешан в криминальной истории с участием «золотой молодежи» (сынков и дочерей известных людей). На самом деле в этой молве правда была тесно переплетена с ложью: например, криминальная история и в самом деле была, однако еще за несколько лет до смерти композитора, и его сын имел к ней лишь косвенное отношение. Впрочем, послушаем рассказ самого отпрыска – Евгения Дунаевского:

«После окончания художественной школы в 1951 году я поступил во ВГИК на художественный факультет. И 7 ноября поехал со своими сокурсниками отмечать праздники на дачу во Внуково. А там – ночью, пока я спал, – так называемые друзья выкрали у меня ключи от машины, сели в нее и поехали кататься. А был гололед, ездили они плохо, машина соскользнула с шоссе и разбилась, при этом погибла девушка. (Это была дочь бывшего министра иностранных дел СССР Максима Литвинова. – Ф. Р.)

Поскольку машина была оформлена на меня, мне, как морально ответственному, и пришлось за все отвечать – меня исключили из ВГИКа, где я не проучился и двух месяцев.

А на следующий год я поступил в Суриковский институт и после третьего курса в числе лучших студентов поехал от Академии художеств на практику в Сибирь. Мы должны были на ледоколе пройти по Северному морскому пути и отобразить жизнь и быт моряков в своих картинах. Родители провожали меня в конце июня – это были мои последние минуты с отцом, а через месяц он умер. В это время наш корабль затерло во льдах, и, получив радиограмму, выбраться оттуда я не мог. Меня и гидросамолетом пытались снять, но ничего не получилось. Так я не попал на похороны отца. А в Москву вернулся только через две недели после его смерти.

Отсюда и пошел слушок о том, что, раз сына на похоронах нет, значит, где-то на Севере срок отбывает. От кого-то я слышал версию, будто меня даже расстреляли! А отец, безумно любивший меня, якобы так переживал и хлопотал, что не выдержал и застрелился! И вот с тех пор я так и хожу под этой сплетней. Всю свою жизнь…»

Сюрприз в кишке

(Леонид Утесов)

В 1955 году в эпицентре скандала оказался популярный певец Леонид Утесов. В том году народная молва его «похоронила», приписав ему мучительную смерть от рака. На самом деле никакого рака у артиста не было, а вместо этого врачи обнаружили у него… Впрочем, расскажем обо всем по порядку.

Слух о смертельной болезни певца запустил некий человек, который всюду рассказывал о том, что артист несколько дней назад умер у него на руках. Видимо, достоверность этой сплетне придавало и то, что именно в тот год Утесов вынужден был на время покинуть оркестр: он заболел и попал в Институт имени Склифосовского. Оперировал артиста известный врач Дмитрий Алексеевич Арапов. Но спустя несколько месяцев после операции врачи внезапно обнаружили у артиста новую напасть – опухоль, и подумали, что это рак. А это оказалась…

Вспоминает очевидец тех событий – врач «кремлевки» П. Мошенцева:

«В один из пасмурных осенних дней в наше хирургическое отделение поступил известный артист эстрады Леонид Утесов. Всегда веселый, жизнерадостный, Леонид Осипович в этот раз был не на шутку встревожен. Конечно, к врачам, да еще к хирургам, приходят не на бал. Это всем известно. Однако Утесов и в больнице оставался артистом, старался быть спокойным, уравновешенным и даже шутил. Но нас, „асов хирургии“, не проведешь. В его глазах мы читали тревогу и страх. Неудивительно: накануне по Москве прошел слух, что у Утесова обнаружен рак толстой кишки. Конечно, этот слух дошел и до него.

Действительно, в поликлинической истории болезни имелась запись рентгенолога, указывающая на наличие у больного опухолевидного образования, расположенного в самом перегибе сигмовидной кишки, что вызывало частичную кишечную непроходимость. Заключение: опухоль толстой кишки. При первом осмотре общее состояние больного было удовлетворительным. Но в левой половине живота отчетливо прощупывалось плотное образование.

Мы, врачи, как могли успокаивали Утесова. Но вряд ли нам удалось рассеять его худшие подозрения. Операция была неизбежна, больного стали готовить. Пригласили самого известного хирурга из Института им. Склифосовского, нашего постоянного консультанта профессора Розанова Бориса Сергеевича.

И вот наступил день операции. Под обширным наркозом была вскрыта брюшная полость и, как и предполагалось, сразу же в сигмовидной кишке мы обнаружили плотное опухолевидное образование. Успокаивало лишь то, что в брюшной полости мы не увидели метастазы. Приступили к резекции кишки вместе с опухолью. Операция прошла довольно быстро и без осложнений. Далее наступал черед исследования самой опухоли. Обычно это происходило в предоперационной комнате. Перед тем как отправить «препарат» (удаленную часть кишки вместе с опухолью) на исследование, необходимо было рассечь саму кишку. И тут нас подстерегало нечто из ряда вон выходящее. Скальпель хирурга коснулся чего-то необычайно плотного. Не может быть, что это опухоль! Исследуем дальше. И что же видим? Обыкновенную куриную ногу. Да, да – это была куриная нога, только без лапки.

Во время всего напряженного осмотра в предоперационной стояла мертвая тишина. Но когда вместо опухоли врачи и сестры увидели куриную ногу, раздался неудержимый хохот… Смеялись все: от нянечки до профессора.

Как мы были рады своей ошибке! Во-первых, операция прошла успешно, во-вторых, и самое главное, никакого рака у Утесова не было! Знаменитый артист, видимо, забыл, как на одном из увеселительных вечеров, будучи под хмельком, незаметно проглотил почти целую куриную ногу…»

Поэт в кольце завистников

(Алексей Фатьянов)

Знаменитого поэта Алексея Фатьянова (стихи к песням «Соловьи», «Потому, что мы пилоты», «Весна на Заречной улице», «В городском саду играет…», «За Рогожской заставой» и др.) скандалы сопровождали на протяжении всей его недолгой жизни. Достаточно сказать, что из-за них его исключали из Союза писателей несколько раз. Причем причины этих исключений были высосаны из пальца и объяснялись только одним: завистью коллег к той славе, которую Фатьянов имел в народе. Не могли ему простить коллеги того, что люди называли его вторым Есениным. Потому и книг его не печатали и при любой возможности пытались выставить поэта в неприглядном виде. Вот лишь два примера такого рода.

Фатьянов в компании с одним писателем отправились с творческой поездкой в Севастополь, к морякам. Съездили в одну войсковую часть, в другую, в третью. Наконец, в последний день их пребывания в городе устраивается прощальная встреча в Доме культуры. Фатьянов приехал туда навеселе, но был вполне адекватен. Во всяком случае, он легко справился с творческой частью, прочитав более двух десятков своих стихотворений. Потом сказал: «Ребята, я готов прочитать еще, но мне надо уезжать». А директор Дома культуры, политработник, расценил это заявление как чванство и немедленно сообщил об этом в Москву, не забыв указать о том, в каком состоянии был Фатьянов. В итоге едва тот вернулся в Москву, как его вызвали на партком и объявили вердикт: исключение из Союза писателей на три месяца. Была тогда такая мера наказания: писателей исключали временно, давая время для исправления.

Другой случай произошел через несколько лет. Вместе с друзьями Фатьянов праздновал какое-то событие в гостинице «Савой». Шумная компания собралась в номере композитора Табачникова и вела себя соответственно: пела, смеялась, громко разговаривала. Дежурная по этажу отправилась их усмирять. В качестве парламентера выступил Фатьянов, который назвался ни много ни мало депутатом Верховного Совета. Но дежурная ему не поверила, стала проверять и… правда вскрылась. На следующий день в Союз писателей пришла соответствующая бумага. В результате на Фатьянова было заведено очередное персональное дело. Его опять исключили из Союза писателей, аннулировали даже уже выписанную ему путевку в Крым, куда он собирался отправиться с женой и детьми. Сказали: «Фатьянов разлагает писателей».

В последний раз Фатьянова исключат из Союза писателей в начале 1959 года. А спустя полгода он скончается в возрасте 40 лет. При этом даже после смерти поэт не знал покоя. В Союзе писателей откажутся проводить панихиду, мотивируя это тем, что незадолго до смерти покойный в очередной раз оказался исключенным из союза. Тогда композитор Василий Соловьев-Седой, который написал с Фатьяновым не один шлягер, пригрозит скандалом и заявит, что похороны возьмет на себя Союз композиторов. Только после этого руководство писательской организации одумается.

1958

Как убрали Эдика

(Эдуард Стрельцов)

В конце 50-х годов в Советском Союзе не было популярнее футболиста из плеяды молодых, чем игрок столичного «Торпедо» Эдуард Стрельцов. На футбольном поле он творил чудеса, после чего о нем взахлеб писали газеты, а толпы поклонниц буквально преследовали молодое дарование по пятам. На этой почве у парня элементарно закружилась голова. Что неудивительно, ведь к моменту, когда на Стрельцова обрушилась всенародная слава, ему было всего лишь 19 лет. Мало кто из его сверстников смог бы устоять от соблазнов, которые открывает перед ними такая популярность. Не стал исключением и наш герой.

Когда он впервые перешагнул порог команды «Торпедо», на нем был старенький ватник, а в руке деревянный чемодан. К 1957 году он получил от команды отдельную квартиру в новом доме на Автозаводской улице, стал прилично зарабатывать, женился (в этом браке у него родилась дочь). Одевался Стрельцов стильно, на голове соорудил модный кок. В общем, пижонил. Футболисты в те годы считались популярными личностями, многие из них были вхожи в артистическую богему. По словам самого Стрельцова, его никогда не тянуло в эту компанию, хотя со многими популярными артистами он был знаком (например, с Петром Алейниковым, Владимиром Земляникиным, Анатолием Папановым и др.).

Нарушения режима или пьянки у Стрельцова в те годы случались, причем в период с апреля 1957 по январь 1958 года он несколько раз задерживался милицией за хулиганство на улице. Вот краткий перечень «подвигов» молодого футболиста:

14 апреля 1957 года Стрельцов учинил драку во Дворце культуры завода имени Лихачева. Когда его попытались утихомирить, то он еще более распоясался, ругался и кричал, что стоит ему только позвонить директору завода Крылову…

В ночь с 8 на 9 ноября того же года Стрельцов напился и стал ломиться в дверь семьи Спицыных по адресу Крутицкий вал, дом № 15. Испуганные соседи по телефону вызвали милицию, и дебошира увезли в 93-е отделение милиции. Но и там он не успокоился: всю дорогу ругался и грозился пожаловаться куда следует.

Самое удивительное, что обо всех этих проступках футболиста знали руководители команды «Торпедо», однако серьезных мер в отношении провинившегося не принимали. Почему? Здесь два объяснения: или боялись его нервной реакции на это, или просто потворствовали восходящей звезде. Его прощали даже тогда, когда он чуть ли не срывал запланированные футбольные матчи. В конце ноября 1957 года он вместе с Валентином Ивановым опоздали на поезд Москва – Берлин, и сборная команда СССР без них уехала на отборочную игру с командой Польши (тогда решалось, кто из них поедет на чемпионат мира в Швецию). Начальник управления футбола Всесоюзного комитета по физической культуре и спорту Валентин Антипенок бросился звонить в «Скорую помощь», думая, что оба футболиста угодили в аварию. Как вдруг Стрельцов и Иванов объявились в вокзальных дверях. Правда, вид у обоих был достаточно помятый. Было видно, что день накануне они провели отнюдь не в библиотеке. Однако устраивать «разбор полетов» не было времени, и Антипенок снарядил погоню: усадил футболистов в машину и приказал водителю догонять поезд.

Через полтора часа бешеной гонки автомобиль обогнал-таки поезд у города Можайска. Но на вокзале вдруг выяснилось, что состав там не останавливается. И как Антипенок ни уговаривал начальника вокзала, тот нарушать график наотрез отказался, что было вполне объяснимо, – за такие «шалости» в те годы можно было враз в тюрьму угодить. Тогда Антипенок напрямую звонит в Министерство путей сообщения и выходит на одного из заместителей министра, который был ярым футбольным фанатом. Узнав, что в его помощи нуждается национальная сборная, он отдает распоряжение начальнику состава притормозить движение поезда у вокзала. В итоге Стрельцов и Иванов догоняют-таки свою команду. После этого происшествия оба провинившихся чувствовали себя виноватыми перед командой и горели желанием на поле загладить свою вину. И им это удалось. Стрельцов, например, несмотря на травму ноги, умудрился сделать голевую передачу и забить один гол. Благодаря этому наши тогда и победили.

Все вышеперечисленные проступки не делали чести спортсмену, однако в какой-то мере были объяснимы: «звездная» болезнь для девятнадцатилетнего парня – дело обычное. Выросший без отца, Стрельцов так и не сумел найти достойную замену ему – старшего товарища, который своим авторитетом сумел бы остановить его от скатывания в пропасть.

Между тем в начале 1958 года Стрельцов опять угодил в эпицентр громкого скандала. В воскресенье 26 января в состоянии алкогольного опьянения он учинил новую драку: возле станции метро «Динамо» подрался с неким гражданином Ивановым. Его вновь схватила милиция, и он опять оказал ей сопротивление. За это он был привлечен к ответственности по Указу от 19 декабря 1956 года «Об ответственности за мелкое хулиганство» и получил наказание в виде трех суток содержания под стражей. Этот инцидент стал поводом к широкомасштабной атаке на Стрельцова в СМИ. Говорят, руку к этому приложили недоброжелатели «Торпедо» из других именитых клубов, которым Стрельцов своими «художествами» здорово помог. Когда-то эти люди предлагали Стрельцову перейти в их клубы, а он послал ходоков куда подальше. Вот они и припомнили молодой звезде этот отказ. Заручившись поддержкой на самом «верху» (у этих команд кураторы всегда были весьма влиятельные), они дали отмашку долбануть по молодой звезде со страниц печати.

2 февраля 1958 года в «Комсомольской правде» была опубликована большая статья популярного фельетониста Семена Нариньяни «Звездная болезнь», в которой тот тяжелым катком прошелся по Стрельцову, вспомнив зараз если не все, то многие из его прошлых прегрешений. В частности, свою статью Нариньяни начал с ноябрьского инцидента, когда Стрельцов и Иванов опоздали к поезду, который уезжал на игру с поляками. Далее фельетонист писал следующее:

«Эдуарду Стрельцову всего двадцать лет, а он ходит уже в „неисправимых“. Не с пеленок же Эдик такой плохой? Нет, не с пеленок. Он не курил, не пил. Краснел, если тренер делал ему замечание. И вдруг все переменилось. Эдик курит, пьет, дебоширит. Милый мальчик зазнался. Уже не тренер „Торпедо“ дает ему указания, а он понукает тренера. Кто в этом виноват? В первую очередь сам тренер. Тренер не только технорук команды – он воспитатель. Ну а какой же Маслов воспитатель, если он боится сделать Стрельцову замечание.

– Помилуй боже, разве можно. Стрельцов и Иванов – наши звезды!

И какой только умник внедрил эту голливудскую терминологию в наш спортивный лексикон!

Ну а раз Стрельцов звезда, то с него начинают сдувать пылинки. И делает это не только тренер Маслов, но и всякие меценатствующие лица с автомобильного завода имени Лихачева. Команда возвращается из очередной поездки. Все игроки едут с вокзала в автобусе, а Стрельцову и Иванову подают «ЗИЛы». Что это, как не развращение нравов?

Портят мальчишек, однако, не только высокоответственные меценаты. Три месяца назад Стрельцов попал в больницу. Его пришла навестить мать. И мать принесла сыну не фрукты, не книги, а бутылку водки.

Врачи отобрали у мамы бутылку:

– Не портьте парня. Пристрастится Эдик к водке – сами плакать будете.

А мать, вместо того чтобы прислушаться к словам врачей, шепнула сыну:

– Спусти бинт в окошко, я тебе с улицы подарок пришлю.

И прислала: вместо одной бутылки – две. А на Эдика водка действует одуряюще. Выпита всего стопка, и перед нами уже не милый, славный парень, а драчун и забияка. Вот и на этот раз попробовал Эдик маминого подарочка и начал куролесить. Врачи, больные хотят его угомонить, а он на них с кулаками:

– Не мешайте моему куражу!..

От легких наград наступает быстрое пресыщение.

– Я всего уже достиг, все испытал, изведал. Я ел даже салат за 87 рублей 50 копеек.

И вот такой пресыщенный вниманием молодой человек начинает забываться. Ему уже наплевать на честь спортивного общества, наплевать на товарищей. Он уже любит не спорт, а себя в спорте. Он выступает в соревнованиях не как член родной команды, а как знатный гастролер на бедной провинциальной сцене. Товарищи стараются, потеют, выкатывают ему мячи, а он кокетничает. Один раз ударит, а три пропустит мимо.

– Мне можно. Я звезда…

Тлетворное влияние «звездной» болезни коснулось не только Стрельцова и Иванова. Спросите спартаковцев, почему они провели прошлый сезон ниже своих возможностей, и футболисты скажут вам прямо:

– Кроме неполадок в защитных линиях, в этом немалую роль сыграли Исаев и Татушин.

Эти два молодых спортсмена тоже почувствовали признаки пресыщения. Они тоже, оказывается, уже отведали свою порцию салата за 87 рублей 50 копеек…

В прошлое воскресенье (26 января. – Ф. Р.) какие-то новоявленные купчики не то из «Скупки», не то из ларька «Пиво-воды» решили устроить пирушку и пригласили в качестве почетного гостя Стрельцова. Футбольная звезда должна была заменить за столом традиционного свадебного генерала. И хотя никто из приглашавших не был знаком Стрельцову, он принял приглашение, выпил, поскандалил и закончил вечер в милиции.

Терпение игроков сборной команды лопнуло, и они собрались позавчера для того, чтобы начистоту поговорить со своим центральным нападающим. Возмущение спортсменов было всеобщим. Футболисты вынесли единодушное решение – вывести Стрельцова из состава сборной команды и просить Всесоюзный комитет снять с него звание заслуженного мастера спорта. И была у игроков сборной еще и вторая просьба, так сказать неофициальная, и уже не к Всесоюзному комитету, а к нам, фельетонистам: рассказать в газете, в профилактических целях, о людях, зараженных микробом «звездной болезни». И вот, внимая этой просьбе, мы взялись за перо…

Вы спросите, что же это – конец, закат центра нападения?

Все зависит от самого «центра». Товарищи оставили ему возможность для исправления. Они сказали Стрельцову:

– Начни-ка, друг Эдик, все сначала. Поиграй в клубной команде. Наведи порядок в своем быту, в своей семье. Докажи, что ты серьезно осознал свои проступки не на словах, а на деле, и, может быть, мы снова поставим тебя центром нападения в сборной. Но поставим не сегодняшнего Стрельцова – дебошира и зазнайку, а того молодого – чистого, честного, скромного».

На момент выхода статьи «Звездная болезнь» Стрельцова в Москве не было – он был в Сочи. Однако статью он, естественно, читал и воспринял ее крайне болезненно. Даже прислал в редакцию письмо, где просил не судить его слишком строго и обещал исправиться. Но, увы, хватило его ненадолго. Минуло всего пять месяцев с момента выхода статьи, как Стрельцов оказался в эпицентре еще более громкого скандала.

28 мая он, возвращенный в ряды сборной команды страны, должен был выехать на чемпионат мира в Швецию. Однако за три дня до отъезда Стрельцов в компании своих товарищей по сборной едет отдыхать на одну из подмосковных дач и там совершает насилие над девушкой. Потом будут много говорить о том, что никакого насилия не было, что вся эта история была кем-то умело подстроена, но факт остается фактом: девушка, с которой Стрельцов провел ночь, обвинила его в изнасиловании и потребовала привлечь к ответственности. Недруги Стрельцова снова торжествовали: не воспользоваться таким подарком было с их стороны просто неразумно.

22 июня в той же «Комсомольской правде» была опубликована еще одна разгромная статья про Стрельцова. Она называлась «Еще раз о „звездной болезни“ и принадлежала перу журналистов Николая Фомичева и Ильи Шатуновского. Поскольку в те дни Стрельцов уже сидел в СИЗО и ждал суда над собой, церемониться с ним было необязательно. Вот с ним и не церемонились. Цитирую:

«Человек-то Стрельцов был серый, недалекий. Его некомпетентность в самых примитивных вопросах вызывала изумление и улыбки у товарищей по команде. Он искренне считал, что Сочи находится на берегу Каспийского моря, а вода в море соленая оттого, что в ней плавает селедка.

Чему тут особенно удивляться: за все время пребывания в команде он окончил лишь одно учебное заведение – курсы шоферов, да и то по необходимости: меценаты помогли приобрести «Победу»…

В январе этого года «выдающийся», «исключительный» опять соприкоснулся с органами власти по той простой причине, что, напившись пьяным, он никак не мог попасть в метро. Центру нападения дежурный сделал от ворот поворот. Тогда центр набросился на первого подвернувшегося прохожего. В качестве оружия он использовал свое удостоверение заслуженного мастера спорта: именно этим документом он наносил прохожему удары по лицу.

Кончилось это, конечно, тем, что Стрельцов был препровожден в милицию. Но и здесь он продолжал драться и сквернословить. Словом, действия центра, как это было зафиксировано в протоколе, подпали под статьи Уголовного кодекса.

Но не успел Стрельцов оказаться в милиции, как в кабинете начальника отделения начал беспрерывно трезвонить телефон:

– Вы знаете, кого вы задержали? Это ведь Стрельцов, наш лучший футболист! Не делайте, ради бога, шуму!..

Толпа заступников устремляется в суд, не понимая того, что защищать-то надо советский футбол, а не пьяниц.

– Пожалейте Стрельцова. Ведь ему скоро играть.

Защитники Стрельцова наступают широким фронтом, они атакуют судью и в устной, и в письменной форме. Отношение в суд посылает Всесоюзный комитет по физкультуре и спорту: на суде в роли адвокатов выступают такие авторитетные в спорте люди, как М. Якушин. Цель у всех одна: выгородить хулигана…

Меценатствующий судья 1-го участка Ленинградского района пишет в приговоре: «Принимая во внимание, что он уезжает с командой, суд считает возможным применить к нему минимальную меру наказания». И Стрельцов получил всего лишь трое суток ареста.

Но выехать на игру с командой ему все-таки не удалось. Стрельцов по настоянию игроков сборной был выведен из сборной…

Фельетон «Звездная болезнь», опубликованный в нашей газете, меценатствующие руководители завода встретили с искренним негодованием. Тот же Фатеев (один из руководителей завода имени Лихачева. – Ф. Р.) запретил заводской многотиражке перепечатать фельетон, касающийся завода. Вскоре журнал «Спортивная жизнь России» поместил карикатуру на Стрельцова. Тут уже не выдержал председатель завкома Г. П. Софонов. Он позвонил в редакцию и выразил свое возмущение. Аргументация Софонова выглядела весьма странной. По его словам, печать мешает ему воспитывать «выдающегося» и «исключительного».

После выступления «Комсомольской правды» Стрельцов прислал с юга покаянное письмо в редакцию. На бумаге он признавал свои ошибки…. а на деле, оказывается, продолжал безобразничать. Стрельцов участвовал в попойке в Сочи, вслед за этим напился в Кишиневе. Все это происходило на глазах у начальника команды Ястребова, тренера Маслова и одного из самых рьяных меценатов – заместителя председателя завкома Платова, путешествовавшего в роли наблюдателя вместе с командой по южным городам…

Стрельцов превращался в социально опасный элемент, а восторженные меценаты курили ему фимиам…

Мы спрашиваем у Софонова, с какой стати Стрельцов, имея двухкомнатную квартиру, получил новую. Разве молодым рабочим в двадцать лет автозавод дает отдельные квартиры?

– Ну что же сравнивать Стрельцова с рядовыми рабочими! – возмущается Софонов. – Стрельцов выдающаяся личность. Мы хотели помочь ему наладить нормальные отношения с женой.

Но Стрельцов выгнал жену с грудным ребенком на улицу, как только вселился в новую квартиру: ведь жена решительно протестовала против пьянства и дебоширства своего супруга.

– Ну выпивал Эдик, – говорит Софонов. – Что ж тут особенного?

После таких рассуждений председателя завкома нам становится еще понятнее, почему так трагически закатилась «футбольная звезда»…»

Суд над Стрельцовым состоялся в конце июля 1958 года в здании Московского областного суда. У большинства присутствовавших на нем в начале процесса была еще надежда на то, что правосудие будет снисходительным по отношению к восходящей звезде. Но это было заблуждением, поскольку «наверху» все уже было давно решено, на что указывала та волна в печати, которая поднялась в те дни. Как итог, 24 июля был оглашен приговор, где указывалось, что, согласно Указу от 4 января 1949 года «Об усилении уголовной ответственности за изнасилования», Э. А. Стрельцов осуждался на 12 лет лишения свободы. Когда этот приговор был оглашен, подсудимый в сердцах заявил: «Предлагали мне остаться во Франции, но я не захотел. А жаль!..» Сразу после приговора его первая жена подала на развод.

Стрельцов освободится в 1963 году. Причем на свободу выйдет уже другим человеком. Во всяком случае, отныне «звездных» закидонов за ним наблюдаться уже не будет. Стрельцов вновь женится, и в этом браке у него родится сын Игорь. Тогда же Стрельцов начнет играть за цеховую футбольную команду и за первую мужскую «Торпедо». В 1965 году он вернется в состав основного «Торпедо». Стоит отметить, что это будет беспрецедентный случай в истории отечественного футбола: еще никто из советских игроков не возвращался в большой футбол после шестилетнего перерыва. Стрельцову это удастся, более этого – его и в национальную сборную вновь станут приглашать. Так будет продолжаться до 1970 года, когда великий футболист навсегда повесит бутсы на гвоздь.

«Тузик в обмороке»

(Клавдия Шульженко)

Выдающаяся советская эстрадная певица Клавдия Шульженко, слава которой началась в конце 20-х, в 50-е годы продолжала оставаться на вершине эстрадного Олимпа. Она много гастролировала и записывала новые песни, которые тут же выходили на фирме грамзаписи и мгновенно разлетались по стране. Так, в 1952 году ее пластинка «Голубка» разошлась рекордным тиражом в 2 миллиона экземпляров. Год спустя Шульженко снялась в музыкальном фильме-ревю «Веселые звезды», в котором исполнила одну из самых любимых своих песен – «Молчание» И. Дунаевского и М. Матусовского.

Не стояла на месте и личная жизнь певицы. В 1955 году певица развелась с Владимиром Коралли (они прожили больше 20 лет) и два года спустя вышла замуж за человека, который был на 13 лет ее моложе – за 39-летнего Георгия Епифанова. Именно в это время с Шульженко и случился один из самых громких скандалов в ее творческой карьере. А виновником его стал… тибетский терьер певицы.

В тот день, когда Шульженко собиралась отправиться на концерт, пес внезапно выскочил в раскрытую дверь и умчался на улицу. И там немедленно угодил под колеса автомобиля. Принеся окровавленное животное домой, певица вызвала ветеринаров. Те осмотрели животное и констатировали, что дело серьезное и ситуация из разряда «фифти-фифти» – то ли выживет, то ли нет. Естественно, ни о каком концерте певица тогда и слышать не хотела, чтобы не оставлять песика одного. Поэтому она попросила своих знакомых оповестить дирекцию клуба имени Зуева об отмене концерта. Там же восприняли эту новость весьма болезненно, поскольку это уже был не первый скандал, связанный с Шульженко, – до этого она еще дважды срывала концерты. В итоге администрация клуба написала письмо в горком партии. И там приняли решение хорошенько «пропесочить» зазнавшуюся «звезду». Как итог 29 мая 1958 года «Московская правда» опубликовала на своих страницах фельетон Юрия Золотарева под весьма хлестким названием «Тузик в обмороке». Привожу его полностью:

«Тот, кто думает, что у администраторов легкая жизнь, глубоко ошибается. Достаточно сказать, что часы „пик“ для них наступают как раз тогда, когда вы, придя с работы, уже отдыхаете. Тысячи забот одновременно сваливаются на голову администраторов театра или клуба. Кому-то не хватило места. Кто-то, потрясая удостоверением, требует контрамарку для себя, дочки и тещи…

Но вот, наконец, все улажено, и администратор, опускаясь в кресло, облегченно вздыхает:

– Ф-фу! Наконец-то!

И в этот момент раздается телефонный звонок:

– Это клуб? Говорят из ВГКО (Всесоюзное гастрольно-концертное объединение. – Ф. Р.). Клавдия Ивановна Шульженко просила вам передать, что она не приедет.

У администратора от испуга округляются глаза:

– То есть как – не приедет? Концерт ведь давно объявлен, и билеты все проданы!

– Немедленно отмените концерт!

– Помилуйте, почему?

– Серьезное заболевание.

– У Клавдии Ивановны?

– Нет, у Тузика.

«Одно из двух, – думает бедняга-администратор, – или я переутомился, или меня разыгрывают».

Он трясет головой, щиплет себя за руку и жалобным голосом просит:

– Скажите, ради бога, толком: в чем дело?

– Я же вам объясняю. У Клавдии Ивановны захворала собака. Всю ночь певица рыдала над ней. И теперь не в голосе. (Как видим, в фельетоне ничего не говорится о подлинной подоплеке событий: о том, что собака попала под машину и умерла. – Ф. Р.)

Администратор хочет что-то крикнуть в трубку, но чувствует, что и он – не в голосе.

– Собачья жизнь, – бормочет он и, отчаянно размахивая руками, бросается разыскивать клубное начальство.

Битый час администратор, заместитель директора и директор хором уговаривают Шульженко:

– Не подведите нас. Вашими афишами оклеены все стены клуба. Народ ждет. Народ хочет слушать песни любви…

Но Клавдия Ивановна непреклонна:

– И не просите. Прежде всего – любовь к Тузику. А у него катастрофически поднимается температура. Я боюсь, что не переживу этого…

В доме у Шульженко – переполох. Больного пса поят валерьянкой и кладут ему на брюхо компрессы. Но еще больший переполох в клубе. Как быть? Повесить объявление: «В связи с болезнью собаки Шульженко концерт отменяется»? Даже самый плохой конферансье не решился бы так плоско острить.

В последний момент выручает кино. И вот зрители, вместо того чтобы слушать новые эстрадные песни, смотрят старую картину о цирке «Борец и клоун» (фильм, кстати, не старый – вышел меньше года назад. – Ф. Р.). И как раз в этой картине рассказывается о том, как артист Дуров, у которого умирает сын, поборов себя, выходит на арену и смешит публику.

Конечно, сейчас не то время. Но ведь и ситуация совсем не «дуровская». Случись у Шульженко что-нибудь серьезное, тогда другой разговор. Но – Тузик?

– Да-да, Тузик, – твердила Клавдия Ивановна по телефону. – Собака – друг человека!

Правильно – друг. Мы не меньше Шульженко любим четвероногих. Но ведь и артист должен быть настоящим другом тех, перед кем выступает…

Понимает ли Шульженко свою ответственность перед зрителем? Видимо, нет. Иначе чем объяснить ее поведение?

В этом клубе она срывает за последнее время третий концерт. Может быть, клубу просто не везет? Мы позвонили в другой, и нам ответили:

– Только в апреле Шульженко сорвала у нас два концерта.

– Почему?

– Капризы. То у нее плохое настроение, то ей нездоровится…

И вот теперь нездоровится уже не Клавдии Ивановне, а ее собаке.

– Клавдия Ивановна, приезжайте!

– Не могу. Тузик в обмороке.

Шульженко недаром носит звание заслуженной артистки. Она, действительно, популярна в народе, перед ней гостеприимно распахиваются двери клубов и концертных залов. Как поется в песне:

Для нашей Челиты
все двери открыты…

Но эти двери в один прекрасный день могут и захлопнуться, если Шульженко свое появление на сцене будет ставить в зависимость от состояния здоровья незабвенного Тузика».

Как же отреагировала на эту публикацию великая певица? Естественно, она жутко расстроилась, причем огорчение было двойным – ее песик так и не выжил. О состоянии певицы в те дни рассказывает ее биограф В. Хотулев:

«Как ни скрывали от Шульженко появление фельетона, нашлись доброхоты, сообщившие ей „прискорбную весть“. Вскоре из командировки примчался Епифанов (возлюбленный певицы. – Ф. Р.). Шульженко лежала в постели и не могла говорить. Врачи обнаружили у нее несмыкание связок, возникшее на нервной почве. Два месяца она вообще молчала. Потом стала говорить малыми дозами, и то шепотом…

В течение года Шульженко не выходила на эстраду. Одно время она решила – с концертами покончено раз и навсегда. И если бы не Епифанов, очевидно, так бы и произошло. Он оказался прекрасным, надежным другом, помощником. Благодаря ему Шульженко медленно приходила в себя после майского потрясения.

…Спустя много лет, уже в начале семидесятых, в квартире Шульженко раздался телефонный звонок. Трубку сняла Клавдия Ивановна. Мужчина стал сбивчиво говорить, что он страшно виноват перед ней, что хочет прийти и объясниться. Шульженко согласилась его принять. Это был уже пожилой человек, фельетонист Золотарев. Он пришел с огромным букетом роз и с порога встал перед Шульженко на колени. Он сказал, что только после того, как погибла его собака, он понял, что произошло с Клавдией Ивановной в тот злополучный майский день 58-го года. Шульженко, как и всегда, была милостива и великодушна…»

Стиляги-3

В 1958 году исполнилось почти десять лет, как советская печать официально упомянула на своих страницах про такое явление, как стиляги («Крокодил», 1949, № 7). Потом про них писали многие советские издания, однако несмотря на все старания прессы, искоренить это явление так и не удалось. Более того, после Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, который проходил в Москве летом 1957 года, ряды стиляг стали стремительно расти. В итоге в следующем году против них началась новая массированная атака. Особенно много публикаций на эту тему было в главной молодежной газете страны «Комсомольской правде».

Началось все 9 июля 1958 года, когда была напечатана большая статья «Отступник – так он называется», принадлежащая перу Н. Александровой и Л. Почивалова. В нем стиляги разоблачались по полной программе, а гвоздем публикации было письмо одного из них, которое каким-то неведомым путем попало в руки журналистов. Его автор – некий Вячеслав Воломенко, уже два года живущий в Москве, – отправил его в Магадан своему другу, но письмо не нашло адресата и вернулось обратно в столицу. На почте его распечатали, после чего, видимо, решили отправить в газету. Вот его текст с небольшими сокращениями:

«Серж, привет!

Как я уже тебе писал, я завалился в Авиационном. Потом работал 4 месяца, сейчас не работаю и не учусь. Сижу дома, готовлюсь к экзаменам. Думаю еще раз попробовать поступить. Занимаюсь только днем. Ну а вечером… Серж! У меня нет слов, чтобы в письме все описать. (Приедешь, сам все увидишь.) У нас здесь подобралась компания – четыре человека и четыре чувихи. На нашем жаргоне – значит девочки. Мы придерживаемся свободы морали. Девиз: «Спешите жить!» Никаких политических целей мы не преследуем, но чисто моральные. А именно: у нас каждый развлекается, как хочет: хочет – утопает в вине, хочет – безумствует в рок-н-ролле, хочет – предается любовным наслаждениям. Если ты будешь in Moskou, то вместе со мной узнаешь жизнь в самых тонких ее формах.

Серж! В письме очень трудно все описать, особенно языком литературным, я привык к дикому жаргону.

Но все это детали. Если хочешь, то о модах. Сейчас жарко, в моде ковбойки навыпуск и так называемые рекламные рубашки. Пестрые галстуки отошли в предание, их носят только деревенские. В большой моде узконосые штиблеты, у меня есть английские, замшевые, дико остроносые, но думаю продать, так как туго с башлями (деньгами). В моде короткие пальто и плащи. Из лабы (музыки) – это рокки (рок-н-ролл), и как танец он тоже в моде кой у кого. Многие вещи заграничные из нейлона – от шуб для леди до плащей и рубашек, но они дороги. В августе, говорят, будет панамериканская выставка, тогда сделаем колоссальный бизнес. (Может быть, будем делать вместе?) Очень много иностранцев, очень легко достать что-либо у них, так как они нуждаются в русской валюте. Вся Москва пьет только чешское и немецкое пиво. «Шестигранник» (танцплощадка в Парке культуры и отдыха имени Горького. – Ф. Р.) давно открыт. Я уже был там несколько раз. Надо завязывать знакомства. Ну, Серж, всего не опишешь. Да и жидкость в ручке кончилась…

Приезжай, Серж. Найдем тебе фирменную девочку, научим лабать рок, станешь человеком, приезжай».

Далее авторы статьи комментировали это послание следующим образом:

«Письмо неплохо приоткрывает душу под модной „рекламной“ рубашкой. Разве в письме Воломенко есть что-либо по-настоящему достойное советского молодого человека? Человека знаний? Человека труда? Богатых и ярких чувств? Стремлений? Наследника человеческой культуры? Так и представляешь себе этого типа кривляющимся в рок-н-ролле, пьяно развалившимся за ресторанным столиком, униженно выстаивающим где-то около гостиницы, чтобы сделать свой „бизнес“ с непривередливым приезжим бизнесменом…»

До конца 1958 года в «Комсомолке» появилось еще несколько разоблачительных статей против стиляг. Так, 5 октября это была публикация «Какой ширины шить брюки?», 8 октября – «Когда под ногами горит земля». В последней статье рассказывалось о нешуточных страстях, разгоревшихся вокруг стиляг в городе Виннице. Там правоохранительными органами была разоблачена целая организация стиляг, в штаб-квартире которых были найдены крамольные вещи: порножурналы, холодное оружие.

Между тем и другие средства массовой информации Советского Союза не жалели стиляг. В популярном журнале «Юность» тоже появилось несколько публикаций на эту тему. В одной из них приводилось письмо 16-летнего жителя Сочи, в котором тот сообщал: «Я презираю стиляг, ибо в большинстве своем это пустые и легкомысленные люди, которые за неимением других средств выделиться, таких, как наличие глубокого ума, целеустремленность, веселый характер и пр., нашли выход в одежде…»

И все же, как ни старалась печать, однако стиляги в Советском Союзе не переводились, более того – их становилось больше. Из ныне известных людей в их рядах в те годы (конец 50-х) побывали: Василий Аксенов, Михаил Козаков, Андрей Тарковский. О последнем вспоминает его сестра Марина:

«Андрей был стилягой, как сказал один из его одноклассников, первого набора: увлекался джазом, который был запрещен в Советском Союзе, соответственно одевался. Это был, конечно, в какой-то мере протест против серости, однообразия – в одежде, мышлении и т. д. Были группы молодежи, которые дружили и одинаково одевались, носили одинаковые прически, слушали одинаковый джаз… Это было опасно. Стиляг ловили, сажали в кутузку, разрезали узкие брюки…»

Как уже писалось выше, в наши дни стиляги стали полновластными хозяевами жизни. Они «гламурят» на всех модных тусовках, их жизнь описывают практически все печатные СМИ, от которых не отстает и телевидение. Там у нынешних стиляг есть свои полпреды вроде Ксюши Собчак и Сергея Зверева. А людей знаний и труда сегодня почти никто не пиарит, поскольку не ради них Борис Ельцин забирался в 91-м на танк и провозглашал «демократию».

Бюрократы против Гайдая

(«Жених с того света»)

Свою карьеру на ниве кинокомедии легендарный кинорежиссер Леонид Гайдай начинал со скандала. Причем скандал был таким грандиозным, что едва не стоил Гайдаю карьеры. Дело было так.

После того, как в 1956 году Гайдай снял свой дебютный фильм «Долгий путь» (вместе с В. Невзоровым), на него обратил внимание мэтр советского кинематографа Михаил Ромм. Несмотря на то что дебют Гайдая не имел никакого отношения к комедии, Михаил Ильич разглядел в начинающем режиссере талант комедиографа и посоветовал ему работать в веселом жанре. В те годы Ромму разрешили создать на «Мосфильме» собственную мастерскую, и он предложил Гайдаю снять в ней свою первую комедию. Это был «Жених с того света», где в главных ролях снялись Ростислав Плятт и Георгий Вицин.

Сюжет фильма был такой: руководитель некоего учреждения под названием КУКУ Петухов (Плятт) уходит в отпуск, оставляя своим заместителем Фикусова (Вицин). Однако по дороге на отдых у Петухова вор-карманник крадет бумажник с документами, после чего погибает под колесами автомобиля. Естественно, найдя при нем документы, удостоверяющие личность, все думают, что погиб именно Петухов. В КУКУ готовятся грандиозные похороны «руководителя». В разгар их подготовки в учреждении объявляется живой и невредимый Петухов. Но Фикусов, следуя заповедям своего начальника-бюрократа, требует доказать, что выдающий себя за Петухова человек на самом деле Петухов. И тот вынужден отправиться в путь по инстанциям в целях получения оных документов.

Фильм получился остро сатирическим, едко и зло высмеивающим бюрократов. Но именно эта сатира и не понравилась министру культуры Н. Михайлову. Вызвав к себе Ромма, он с нескрываемым раздражением заявил: «Теперь-то мы знаем, чем вы занимаетесь в своей мастерской!» После этого рандеву фильм приказали сократить вдвое, и Гайдай, чуть ли не рыдая, взял в руки ножницы. В итоге полуторачасовой фильм «похудел» ровно на половину. Мастерскую Ромма закрыли, и Михаил Ильич какое-то время вообще перестал появляться на «Мосфильме».

«Жених с того света» вышел на экраны страны в июле 58-го, но начальство распорядилось сделать всего 20 копий картины, поэтому увидело ее ограниченное число зрителей. Все это не могло не сказаться на здоровье самого режиссера. По словам киноведа И. Фролова: «Я тогда встретил Леню совершенно измотанного и больного. И без того длинный и тощий, он высох еще больше. Одежда болталась, как на жерди. Жаловался на приступы боли в желудке. Открылась язва. Надо было лечиться. И Гайдай решил поехать на минеральные воды. На прощанье заявил: „За комедию больше не возьмусь“.

И действительно, в 1959 году он взялся за постановку фильма «Трижды воскресший», который рассказывал… о судьбе волжского буксира «Орленок». Фильму суждено будет с треском провалиться, несмотря на то что в главной роли в нем снялась первая красавица экрана тех лет Алла Ларионова. К счастью, в начале 60-х Гайдай все-таки вернулся в комедийный жанр, и один за другим снял сразу несколько кинокомедий, которым суждено будет войти в сокровищницу отечественного кинематографа.

Люся, стоп!

(Людмила Гурченко)

В конце 50-х одной из самых популярных молодых актрис советского кинематографа была Людмила Гурченко. Но так вышло, что эта слава кое-кому оказалась не по душе. Как итог начинающую актрису буквально замордовали в центральной прессе. Много лет спустя она сама открыла почитателям своего таланта истинную причину тогдашней своей опалы. Рассказала же Гурченко следующее:

«Пятьдесят седьмой год. Международный фестиваль молодежи. Многих молодых людей из театральных вузов тогда вербовали для работы с приезжими иностранцами. Я на это не пошла, и меня просто уничтожили… Господи, да в этих „левых“ концертах участвовало столько людей, таких известных! Но сосредоточились на мне. Я долго не могла понять причин, связать это с тем отказом. Когда вырастешь в святом семействе в Харькове, трудно понять такие вещи, с которыми потом соприкасаешься…».

Так вышло, что главным рупором антигурченковской кампании стала «Комсомольская правда», которая дважды за короткий срок выступила против актрисы. Так, 27 июля 1958 года там была помещена статья молодой журналистки Ольги Кучкиной (в наши дни она работает в той же газете и считается мэтром журналистики), которая не оставила камня на камне от игры актрисы в фильме «Девушка с гитарой»:

«Если фильм „Девушка с гитарой“ пройдет в общем незаметно для творческих биографий М. Жарова, Ф. Раневской и других маститых артистов, не принеся им ни особого вреда, ни пользы (кроме разве некоторой доли сожаления и неловкости), то для начинающей актрисы Л. Гурченко, исполняющей роль главной героини, картина явится опасным поворотом на ее артистическом пути. В своем первом фильме „Карнавальная ночь“ благодаря удачному сценарному материалу и хорошей работе режиссера Гурченко сумела создать образ живого и веселого организатора клубной самодеятельности Лены. В новом же фильме нет и намека на какой-то своеобразный характер…

Кокетничанье перед объективом киноаппарата, красивые позы, словом, отсутствие серьезной работы над образом – это очень опасная дорожка в искусстве, она легко может привести к тому «легкому жанру» в дурном смысле этого слова, что расположен около искусства…»

На свою беду, Гурченко не придала значения этой публикации. И продолжила свой путь по «опасной дорожке» – параллельно со съемками выступая с концертами по стране. Многие из этих концертов относились к категории «левых», и деньги, которые Гурченко за них получала в конвертах, не считались официальной зарплатой. Отказаться же от них актриса не могла, так как стипендию в институте не получала, концертной ставки пока не имела и денег от родителей получала ровно столько, чтобы заплатить за квартиру. Поэтому, как она сама пишет: «Если учесть, что такие бесставочники, как я, оплачиваются месяца через два после выступления, а голубой конверт вручается тут же, после концерта, то меня тогда эти два десятка голубых конвертов здорово поддержали».

Короче, актриса сама дала повод к очередной атаке со стороны своих недругов. И вот уже спустя несколько месяцев после первого выпада в той же «Комсомолке» публикуется второй – уже куда более серьезный. Это был фельетон Бориса Панкина и Ильи Шатуновского под броским названием «Чечетка налево», одной из героинь которого была Гурченко (кроме нее, под «раздачу» угодили и другие звезды отечественного кино: Сергей Мартинсон, Михаил Кузнецов, Константин Сорокин). Приведу лишь отрывок из этой статьи, где речь идет о нашей героине:

«Еще год назад комсомольцы Института кинематографии предупреждали увлекшуюся легкими заработками Людмилу Гурченко. Ее партнеров наказали тогда очень строго, с Людмилой же обошлись мягко: все-таки талантливая, снималась в главной роли, неудобно как-то. Снисходительность товарищей не пошла молодой актрисе впрок. Для виду покаявшись, она вскоре снова отправилась в очередные вояжи. Концерт в клубе шпульно-катушечной фабрики… Концерт в Апрелевке. Концерт в Дубне… И в помине нет уже у начинающей двадцатидвухлетней артистки робости перед зрителем, того душевного трепета, который переживает каждый настоящий художник, вынося на суд зрителей свое творчество.

Какое уж тут творчество! Людмила снова и снова рассказывает эпизоды из своей биографии, а так как говорить-то ей, собственно, пока не о чем и сделано ею еще очень мало, она дополняет этот рассказ исполнением все тех же песенок из кинофильма «Карнавальная ночь».

Смысл ее выступлений, по существу, сводится лишь к следующему: «Вот она я… Ну да, та самая, которая в „Карнавальной ночи“… Помните?»

Увлекшись этим странным видом искусства, Людмила Гурченко словно и не замечает, что устраивают ей эти концерты, возят из клуба в клуб, рекламируют и поднимают на щит проходимцы типа Левцова…

В погоне за наживой, выступая в сомнительном окружении, он (артист) только позорит свое имя. И особенно обидно за того молодого, способного артиста, чья слава исчисляется пока лишь какими-нибудь пятью минутами и которую так легко растерять, разменять на пустяки. Ему кажется, что, получив лишние пятьдесят рублей, он стал богаче. На самом же деле он только обокрал и себя, и свой талант. А этого ни за какие деньги не вернешь…»

Статья в «Комсомолке» была не последним «выстрелом» по Гурченко. Почти одновременно с ней в журнале «Советский экран» была помещена обидная карикатура на молодую актрису. Одним словом, после оглушительного успеха новоиспеченная «звезда» тут же испытала и оглушительный провал. Чтобы спрятаться от гнева своих недавних почитателей, Гурченко на время уехала из Москвы – сначала к родителям в Харьков, а оттуда – в Сочи. И какое-то время ее карьера в кинематографе оказалась «замороженной». А концертная деятельность и вовсе прекратилась. Ситуация «разморозится» только в начале 60-х.

Слава началась со скандала

(Александра Завьялова)

Слава пришла к этой актрисе в 1961 году, когда на экраны Советского Союза вышла мелодрама «Алешкина любовь». Завьялова играла там главную женскую роль – красавицу стрелочницу, вокруг которой и закручивается основная любовная интрига фильма. Однако за два года до начала съемок в этой картине Завьялова угодила в эпицентр громкого скандала, который мог навсегда похоронить ее как актрису. Связан же он был с таким явлением, как распределение.

Дело в том, что выпускников советских вузов после окончания учебы распределяли по различным предприятиям, причем отправить могли не только в центральные районы страны, но и далеко на периферию. И выпускник обязан был отработать там три года, после чего волен был распоряжаться своей судьбой по собственному усмотрению. В творческих вузах была та же система, которая таким образом позволяла, к примеру, периферийным театрам заполнять свободные вакансии в своем штате. Однако редкий студент творческого (или иного) вуза хотел уезжать в провинцию – все хотели остаться в центре, на худой конец поближе к нему. Поэтому для того, чтобы осуществить свою мечту, выпускники прибегали к различным ухищрениям: подключали личные связи, давали взятки (либо деньгами, либо ценными вещами) и т. д. А поскольку государство не было заинтересовано в подобном отлынивании, то оно систематически с ним боролось, в том числе и с помощью СМИ. Именно под «каток» подобной кампании и суждено было угодить Александре Завьяловой.

О перипетиях скандала с ее участием страна узнала из газеты «Комсомольская правда», которая 2 августа 1958 года поместила на своих страницах статью под названием «О милосердии, старинном Петербурге и актерской судьбе». Статью открывало письмо начальника Алтайского краевого управления культуры К. Владимирского. Цитирую:

«Недавно в Барнаул в Алтайский краевой драматический театр пришло вот такое письмо: «Пишет вам выпускница Ленинградского театрального института Завьялова А., которая назначена в ваш театр. Я обращаюсь к вашей помощи. Помогите мне строить мою судьбу. Ваша помощь будет в том, что вы откажетесь от меня. Мне будет тяжело у вас, неужели вам будет приятно от этого? Меня берут два ленинградских театра и Московская студия киноактера, и только из-за моей подписи при распределении ни один директор не берет на себя обязанности оформления. Мне не страшна периферия, т. к. я сама приехала из Тамбова. Но судьба мне диктует другое. Здесь, в старинном Петербурге, где еще в маленьких дольках оставлены традиции Савиной, Федотовой и др., только здесь я смогу найти свое призвание и иметь творческие возможности в достойной степени как для молодой, начинающей актрисы.

Если есть у вас душа, поймите меня и будьте милосердны. Отпустите меня. Напишите мне, чтобы я могла осуществить свою мечту. Прошу вас. Очень. Я буду ждать вашего ответа.

Искренне с уважением, А. Завьялова».

Вряд ли надо говорить, с каким чувством прочитали мы это письмо. Как бы тяжело ни было нам с кадрами, какие бы надежды ни возлагали мы на молодежь, – а кто в наших театрах не надеется на нее? – нам не надо таких, как Завьялова.

Мы могли бы, конечно, рассказать Завьяловой, какое оно, настоящее искусство, растолковать, что от таланта, от непрестанного совершенствования мастерства под руководством опытных товарищей по профессии зависит актерская «судьба», а не от того, где стоят театральные подмостки – в Ленинграде или на Алтае. Но просим сделать это вас, товарищи из редакции. Самим отвечать невмоготу: обидела А. Завьялова нас своим уважаемым по форме, а по существу пренебрежительным письмом».

Ответить Завьяловой редакция «Комсомолки» попросила заслуженного деятеля искусств РСФСР, главного режиссера Астраханского драматического театра имени С.М. Кирова М. Вахновского. Вот его ответ:

«…И вот, А. Завьялова, ваше письмо передо мной. Я взялся по просьбе газеты ответить вам не потому, что иначе, чем товарищи с Алтая, отнесся к вашему посланию. Признаться, оно и меня задело: ведь, с вашей точки зрения, я „провинциал“, а следовательно, далек от высокого искусства, от славных традиций великих мастеров русской сцены. Я взялся ответить вам потому, что вы молодой мой собрат по искусству, а в нашем театре считается долгом помочь младшим товарищам найти верный путь в искусстве.

Свое письмо вы заканчиваете словами: «Искренне с уважением». О том, что настоящего уважения нет ни капли в этом письме, ясно, думаю, не только мне, но и вам: вам жалко актеров «серой периферии», вам невыносимо при мысли, что и вы сами можете стать одним из таких актеров. Вы заранее оплакиваете свой «погубленный провинцией» талант. Что же касается искренности, то искренне вы признаетесь в одном: в своем удивительно узком, примитивном, а в отдельных вопросах и вовсе ошибочном представлении как о театральном мире областных театров страны, так и о театральных наших столицах…

Вы боитесь шири нашей страны. Все, кроме Ленинграда, представляется вам необъятной «периферией», где погибнет ваш талант (будем предполагать, что он у вас действительно есть). Вы и представления не имеете о том, какие просторы для творческого дерзания, для роста есть в областных театрах. Видно, эти театры представляются вам такими, какими были во времена, когда Ленинград был Петербургом, – затхлыми, рутинными, с закулисной возней и отсутствием подлинной свободы для творчества.

А время-то сейчас другое! Театры многих областных городов доказали, что они способны решать не менее сложные творческие задачи, чем театры Москвы и Ленинграда.

А знаете ли вы, что многие актеры и режиссеры, украшающие сейчас московские и ленинградские театры, пришли с периферии, выросли на ее сценах?

Вы, конечно, видели и, очевидно, разделяете общее признание огромного успеха артиста Смоктуновского в роли Мышкина в спектакле Ленинградского Большого драматического театра «Идиот». А ведь Смоктуновский в самом недалеком прошлом работал за многие тысячи километров от Ленинграда. Рождение его как актера произошло в заполярном городе Норильске, которого во времена Петербурга и в помине-то не было. А вот воспринял артист Норильского театра, и не в маленькой, а в большой степени, традиции русского театра и блистательно дебютировал в Ленинграде…

Сам я, товарищ Завьялова, родился и тридцать лет прожил в Москве. Здесь окончил режиссерский факультет, а поехал на периферию. Много лет работал на Урале, сейчас вот уже восемь лет – в Астраханском театре и от всего сердца говорю: я рад, что моя судьба сложилась так.

Мне очень хочется, чтобы вы поняли свою ошибку, и не с черного хода, а через парадную дверь вошли в свой первый театр. Мой вам совет: извинитесь перед алтайцами и поезжайте к ним. Поверьте мне, пройдут годы, и вы с благодарностью вспомните свой первый сезон.

А Ленинград от вас не уйдет. Если сейчас вас, неопытную, приглашают многие театры, то через несколько лет перед вами, творчески возмужавшей, широко откроются самые заветные двери, как перед пришедшей во МХАТ актрисой Казанского театра Андреевой, замечательно сыгравшей на прославленной сцене роль Анны Карениной».

Между тем одной публикацией эта история не завершилась. Спустя почти два месяца – 27 сентября – «Комсомолка» вновь вернулась к этой теме. Газета сообщила, что за это время в ее адрес пришло множество писем, и ни в одном из них не прозвучало даже намека в защиту Завьяловой. Несколько из этих посланий были опубликованы здесь же. Процитирую только одно из них – оно принадлежало перу актрисы театра Северного флота В. Ячменевой:

«Я окончила Ленинградский институт шесть лет назад с отличием. Работала на Дальнем Востоке в Комсомольске-на-Амуре. Сейчас в Заполярье, в театре Северного флота. И отнюдь не сетую на свою актерскую судьбу, а, наоборот, с удовольствием работаю там, где нужен в театре молодой актер, где дают ему полную возможность раскрыть свои творческие возможности. Вы не думайте, что мы тут брошены на произвол судьбы. Нет! Наши режиссеры очень много работают с молодежью, следят за ее развитием и направляют дарование в верное русло, отвечающее традициям русского театра.

А вы боитесь дальних городов нашей страны!»

Далее шел комментарий газеты, в котором сообщалось о том, как развивались события после публикации от 2 августа. Барнаульцы сообщили журналистам, что Завьялова приехала-таки в их город, чему они очень обрадовались. «Человек сам себя победил! – сообщали барнаульцы. – Театры уже укомплектованы, но мы непременно найдем возможность принять ее на барнаульскую сцену». Однако спустя несколько дней журналисты снова позвонили в Барнаул и услышали уже другие отзывы. Цитирую:

«Уехала обратно! Директору краевого драматического театра тов. Стрельцову Завьялова прямо сказала, что и не думает оставаться в Барнауле, что приехала за справкой об отсутствии места (тонкий расчет: прибыть с опозданием, когда театры уже сезон открыли и, естественно, полностью укомплектованы). Ждать места не хотела. В управлении дали ей желанную справку.

Так что, товарищ Коваленко (он написал письмо, где сообщил, что мечтает увидеть фамилию Завьяловой на афише Барнаульского театра. – Ф. Р.), не придется вам аплодировать успеху молодой барнаульской актрисы Завьяловой. Просто такого имени в афишах не будет. Может, попадется оно вам в программе московского или ленинградского театра, который, не обращая внимания ни на положение Министерства культуры о распределении на работу выпускников театральных вузов, ни на мнение общественности по поводу поступка Завьяловой, приоткроет ей дверь, ведущую через черный ход на сцену».

Несмотря на то что барнаульцы выдали Завьяловой соответствующую справку, в Ленинграде она так и не смогла остаться. Все театры, которые предлагали ей работать у себя, после газетной шумихи сочли за благо не связываться с молодой актрисой. И Завьяловой пришлось-таки отправляться на периферию – в Брестский драматический театр. Но пробыла она там недолго. В 1959 году ей посчастливилось произвести впечатление на мэтра советского кинематографа Александра Зархи (снял фильмы «Депутат Балтики», «Высота» и др.), и он пригласил ее на главную роль в свою картину «Люди на мосту». Причем первоначально на эту роль претендовала другая молодая актриса – Татьяна Доронина, но Зархи в итоге предпочел ей Завьялову.

Завьялова уехала из Бреста и три года прожила в Москве, в гостинице «Украина». За короткий период она умудрилась сняться еще в четырех фильмах: «Хлеб и розы», «Песня о Кольцове», «Ждите писем», «Алешкина любовь». Как итог: она стала одной из самых популярных молодых актрис советского кинематографа. В 1961 году ее фотография даже попала на страницы американского журнала «Лайф».

В том десятилетии Завьялова снимется еще в десятке картин разных жанров, но по-настоящему звездной роли среди них не окажется. И только спустя десять лет – в феврале 1972 года – такая роль к ней придет. Это будет роль Серафимы Клычковой – Пистимеи Морозовой в телесериале «Тени исчезают в полдень». К сожалению, этот фильм станет последним в послужном списке актрисы. С тех пор ее перестанут приглашать сниматься в кино, и на нее обрушатся все мыслимые и немыслимые беды. Впрочем, речь об этом еще пойдет впереди.

Матом по Хрущеву

(Иван Переверзев)

В 1958 году из-за скандала едва не закатилась звезда популярного киноактера Ивана Переверзева. Актера угораздило послать на три буквы ни много ни мало самого руководителя советского государства Никиту Хрущева. Дело было так.

В тот год Советский Союз с дружественным визитом посетил прогрессивный американский певец Поль Робсон. Хрущев тогда отдыхал в Крыму, и именно туда для знакомства с ним и привезли почетного гостя. Было это в двадцатых числах августа 1958 года. В те же дни в Крыму отдыхал и Иван Переверзев. Во время торжественного прибытия Робсона актер стоял в толпе встречающих и заметно выделялся от остальных своей крупной фигурой. Видимо, поэтому Робсон и обратил на него внимание. Узнав к тому же, что русского богатыря зовут Иван, певец и вовсе расчувствовался и с этого момента ни на шаг не отпускал от себя актера.

В тот же вечер в Ливадийском дворце советский руководитель устроил пышный прием в честь знатного гостя. Тусовка, как теперь говорят, собралась представительная: сплошь партийно-хозяйственная номенклатура и деятели культуры. Поль Робсон важно похаживал среди гостей, а рядом с ним и его новый друг – Иван Переверзев, уже хорошо выпивший.

Тем временем Хрущев, видя, что высокий американский гость все время крутится возле какого-то актеришки, а не с ним, видимо, взревновал. Поэтому он сделал первую попытку оттеснить Робсона от его нового приятеля, но последний оказался на удивление настырным – как только Хрущев к ним приблизился, он взял американца под руку и отвел в сторону. Через некоторое время Хрущев вновь попытался пойти на сближение, но актер и на этот раз оказался начеку, новый маневр – и советский руководитель опять остался с носом. Видимо, так могло продолжаться весь вечер, если бы количество выпитого алкоголя не сыграло с Переверзевым злую шутку. К тому времени он уже утратил ощущение реальности настолько, что, когда Хрущев в третий раз подошел к ним с твердым намерением отвоевать американского гостя, актер повернулся к руководителю партии и правительства и громко произнес:

– Пошел ты на…!

После этого в зале наступила гробовая тишина, которую первыми прервали охранники. Они подхватили невменяемого актера под руки и буквально вынесли его из дворца. К счастью, плохо владевший русским языком Поль Робсон так и не понял, куда именно послал его новоявленный приятель советского руководителя.

Как это ни странно, но этот случай практически не отразился на личной и творческой судьбе Переверзева. Хрущев был человеком с понятием и прекрасно знал, что может сделать с человеком лишняя рюмка водки. Поэтому никаких репрессий против актера так и не последовало. Более того, в 1962 году молодой режиссер Виктор Комиссаржевский пригласит его на главную роль в фильме «Знакомьтесь, Балуев!» по роману В. Кожевникова. В нем Иван Переверзев создаст образ руководителя крупной стройки, честного человека и принципиального коммуниста. Вся советская пресса будет писать об этом фильме в восторженных тонах (начиная от «Правды» и заканчивая «Советской Хакасией»). На Московском международном кинофестивале в 1963 году фильм будет удостоен одного из призов.

«Звезда» на «Волге»

(Марк Бернес)

После смерти Сталина многие советские звезды кино попали в сложную ситуацию – их практически перестали приглашать сниматься в кино. А если и приглашали, то крайне редко и чаще всего на роли второго плана. В эту кампанию суждено было угодить и Марку Бернесу. Правда, ему было легче, чем остальным его коллегам: помимо кино у него была еще одна ипостась – он выступал как певец на эстраде. И пользовался при этом не меньшим успехом, чем на экране. Однако в конце 50-х годов карьера Бернеса была поставлена под угрозу после громкого скандала, который стал достоянием самой широкой общественности.

17 сентября 1958 года в «Комсомольской правде» был опубликован фельетон А. Суконцева и И. Шатуновского «Звезда на „Волге“. Привожу его полностью.

«Пятилетний Вовка, крепко держась за мамину руку, возвращался из детского сада домой. Когда они переходили улицу, Вовка громко декламировал стихи, которые недавно выучил:

Свет зеленый впереди.
Не зевай, переходи!

И он с силой тянул маму за собой:

– Пошли скорее!

А на следующем перекрестке Вовка останавливался как вкопанный и говорил:

Загорелся красный свет.
Стой, прохожий, ходу нет!

И вдруг откуда-то вынырнула «Волга» и, несмотря на запрет, быстро пронеслась по улице. Люди шарахались от нее в стороны, машины резко тормозили.

– Наверное, этот дядя не учил стихотворения про три чудесных света, – сказал Вовка.

А дядя, сидевший за рулем «Волги», и в самом деле не только не учил этих стихов, но и никогда, видимо, не заглядывал в правила уличного движения. На полном ходу он прорвался сквозь толпу людей, перепугал прохожих, выходивших из трамвая.

Дальнейшие события разворачивались, как в захватывающем детективном романе. Инспектор ОРУД (отдел регулирования и управления движением. – Ф. Р.) старшина Борис Аксенов вышел навстречу машине и жезлом приказал нарушителю остановиться. «Волга» ЭЗ 08–88 объехала инспектора и прибавила скорость. Старшина дал свисток, другой, третий. Он сел в первую проходившую машину и помчался в погоню. На улице Богдана Хмельницкого (нынешняя Маросейка. – Ф. Р.) нарушитель остановился, чтобы высадить из машины свою спутницу. Здесь-то его и настиг старшина. Но владелец «Волги» с силой захлопнул дверцу и нажал на газ. Старшина успел схватиться за ручку. Десять метров тащила «Волга» за собой инспектора, а потом, овободившись от него, снова пустилась наутек.

В проезде Серова водитель остановился. Но не для того, чтобы подождать работника ОРУДа, а посадить в машину уже поджидавшую его там новую попутчицу. Едва она уселась рядом с водителем, как «Волга» тотчас рванулась вперед.

Но инспектору и в этот раз удалось догнать автохулигана. Открыв дверцу, Борис Аксенов вскочил на подножку и попытался выдернуть ключ зажигания. Но водитель оттолкнул его и прибавил скорость. Разогнав машину, он несколько раз и без видимой надобности нажимал на тормоза, явно намереваясь сбросить инспектора на мостовую. Между тем машина промчалась по площади Дзержинского, выехала на Неглинную… Трудно сказать, чем бы это могло кончиться, если бы на Петровке путь «Волге» не преградил стоящий транспорт. Старшина стал впереди машины, предлагая водителю выйти из кабины.

– Прочь с дороги, а не то задавлю, – крикнул хозяин автомобиля.

И тотчас же свою угрозу подкрепил действием: ударил Аксенова передним буфером…

На место происшествия спешили прохожие, возмущенные диким поступком владельца машины.

– Мама, да ведь этого дяденьку показывали по телевизору, – воскликнул уже знакомый нам Вовка, появившийся с мамой на том самом перекрестке, куда только что припетляла «Волга».

– Не болтай глупости, – назидательно сказала мама, – хулиганов по телевизору не показывают.

– Нет, показывали, – упрямо протянул Вовка, – он еще пел песню про старого друга, с которым они оба виноваты.

– Да это как пить дать, – вздохнула какая-то древняя старуха, – завсегда так. Напьются с дружками, а потом безобразничают. Оба и виноваты.

Между тем инспектор с помощью прохожих вынул, наконец, из салона упиравшегося водителя.

– Почему вы нарушили мою прогулку, – возмущенно заявил нарушитель порядка. – Я Марк Наумович!..

– Ну и что же? – сказал инспектор, отбирая права, и спокойно добавил: – Приедете объясняться в 13-е отделение ОРУДа, гражданин Бернес.

Собравшиеся возмутились еще больше. Послышались негодующие выкрики:

– Зазнался!

– Совесть совсем потерял!

Кинозвезда смекнул, что дело может кончиться плохо. Он помчался в ОРУД, принес извинения инспектору Аксенову и пожелал, чтобы на этом инцидент был исчерпан. Но вопреки ожиданиям Марка Наумовича водительских прав ему не вернули. Больше того, работники ОРУДа решили впредь не допускать Бернеса к рулю: слишком наглым, возмутительным, даже преступным было его поведение на улице.

– Ах, так! Моего извинения вам мало! – снова перешел к угрозам кинозвезда. – Вам же самим будет хуже. Я пойду к начальнику ГАИ, к самому министру…

Кинозвезда бушевал. Он требовал к себе уважительного отношения как к звезде первой величины. Марк Наумович претендовал на снисходительность в силу его особых заслуг перед советской кинематографией. Кроме того, он ссылался на свою пылкую любовь к автомобилизму. К кому же, как не к нему, владевшему уже шестью различными машинами, работники ОРУДа и ГАИ должны питать особо нежные чувства?

Но нам думается, что для кино– и иных «звезд» ни на московских, ни на ленинградских, ни на одесских перекрестках нет нужды изобретать какие-то особые, персональные светофоры. И совершать прогулки за рулем машины, подвергая опасности жизнь прохожих, не уважая наших порядков, непозволительно даже Марку Наумовичу Бернесу».

Вот такая разгромная статья появилась в одной из самых читабельных газет Советского Союза. Естественно, народ ее живо обсуждал и в большинстве своем осуждал возмутительное поведение знаменитого артиста. А чуть позже в народе стали распространяться слухи о подлинных мотивах появления этой статьи. Что же утверждала народная молва?

Поводом к появлению этой статьи стали причины личного порядка. Дескать, Бернес и главный редактор «Комсомолки» (он же зять Н. Хрущева) Алексей Аджубей увлеклись одной актрисой – Изольдой Извицкой (именно она была той самой попутчицей Бернеса, которая упоминалась в злополучной статье). И, чтобы убрать конкурента, Аджубей предпринял против него атаку со страниц подведомственного ему издания. Дополнительные козыри журналисту прибавило и то, что певец не угодил и самому Хрущеву.

Случилось это во время торжественного концерта в Лужниках, посвященного 40-летию ВЛКСМ, где Бернес должен был исполнить две песни. Эти концерты всегда были строго хронометрированы, артисты обязаны были точно держаться регламента и бисирования не допускать. Однако у Бернеса это не получилось. Едва он спел две свои песни, зал стал дружно аплодировать, требуя новых песен. Пауза затягивалась, и Бернес, чтобы разрядить обстановку, обратился к режиссеру: «Давайте я спою еще один куплет и сниму напряжение». Но режиссер категорически замахал руками – не положено. Между тем сидевший в правительственной ложе Хрущев расценил поступок певца по-своему: мол, зазнался Бернес, молодежь его просит, а он ломается.

После этого во влиятельной газете «Правда» появилась еще одна критическая статья в адрес Бернеса. Называлась она хлестко – «Искоренять пошлость в музыке» – и принадлежала перу композитора Георгия Свиридова. Тот обвинил Бернеса в подыгрывании дурным музыкальным вкусам, в пропаганде пошлого ресторанного пения.

Между тем сразу после появления статьи в «Комсомолке» на Бернеса было заведено уголовное дело. Но оно закончилось ничем. По одной из версий, за певца заступились «верхи» и спустили это дело на тормозах. По другой – в деле было слишком много нестыковок, чтобы суд счел его заслуживающим доверия. Например, ходили слухи, что на суде милиционер, который якобы бросился на капот бернесовской «Волги», все время путался в показаниях и даже не мог вспомнить, какого цвета была злополучная машина. Хотя эту путаницу можно объяснить по-разному: то ли страж порядка и вправду много насочинял, то ли его просто запугали до такой степени, что он все забыл и перепутал.

И все же этот скандал здорово испортил жизнь Бернесу. Его сразу перестали снимать в кино и приглашать выступать с концертами. Эта опала длилась три года. В сентябре 1961 года Бернес встретил женщину, которая стала его женой. Звали ее Лилия Бодрова. Вот что она вспоминает о тех днях:

«Когда я пришла к Марку, это было страшно: полная нищета. Хвост той истории все еще тянулся за ним. Были люди, которые действительно отвернулись от Марка, – их измену он переживал очень болезненно, но были и те, кто писал в прокуратуру в его защиту. Например, поэт Константин Ваншенкин. Прошло время, и однажды, случайно встретившись, Аджубей извинился перед Бернесом. Помню, он сказал: „Марк, прости за все, что я сделал…“ Думаю, это было искренне. Во всяком случае, Марк его извинения принял…»

Крамольный ВГИК

В конце 1958 года в эпицентре скандала оказалась «альма-матер» советских кинематографистов – ВГИК. Большую разгромную статью про него опубликовала «Комсомольская правда». Материал назывался «На пороге большого экрана» и принадлежал перу двух журналистов – В. Ганюшкина и И. Шатуновского. А поводом к «наезду» на Институт кинематографии стал инцидент, который случился на одной из студенческих вечеринок. Цитирую:

«В тот самый момент, когда подвыпившая компания собиралась встать из-за стола и приступить к танцам, один из молодых людей сообщил, что приготовлен сюрприз.

– Послушайте «капустник», – объявил он, включая магнитофон.

Оказывается, четверо участников вечеринки заранее сочинили и записали на магнитофонную ленту дурно пахнущие текстики. (Это была пародия на историко-революционную пьесу, где фигурировали Ленин, Сталин и другие большевики – герои октябрьского восстания 17-го года. – Ф. Р.)

– Пожалуй, это не слишком остроумно, – раздался чей-то голос, когда «капустник» был прослушан. – Запись лучше всего стереть…

Вот и все. Ни у одного из четырнадцати молодых людей, отмечавших на дому у студентки Наталии Вайсфельд (в писательском доме у метро «Аэропорт». – Ф. Р.) «день рождения IV курса сценарного факультета», не нашлось более резких и точных слов для определения того, что здесь произошло. Никого не возмутило, что четверо их однокурсников, гнусно кривляясь, оплевали все те высокие идеи, в которых клялись публично на комсомольских, студенческих собраниях.

Запись стерли и перешли к рок-н-роллу.

Но комсомольская организация Всесоюзного государственного института кинематографии, естественно, не могла пройти мимо этой мерзостной истории. (О том, каким образом во ВГИКе узнали об этой записи, в статье не говорится, но догадаться не трудно: среди четырнадцати участников той злополучной вечеринки нашелся стукач. – Ф. Р.) Студенты младших курсов – многие из них пришли в институт уже с производства – потребовали исключить из комсомола и вуза сочинителей «капустника» Владимира Валуцкого, Дмитрия Иванова, Владимира Трифонова, Дайю Смирнову (она прославилась как актриса, снявшись в роли возлюбленной Ивана Бровкина в популярной кинодилогии 50-х «Солдат Иван Бровкин» и «Иван Бровкин на целине». – Ф. Р.), организатора вечеринки Наталию Вайсфельд, а также Валерия Шорохова. Но у них нашлись и друзья-заступники. В дирекцию института поступали петиции в защиту Валуцкого, Трифонова, Иванова… Студент пятого курса Борис Андроникашвили (кстати, на тот момент он был мужем студентки того же ВГИКа Людмилы Гурченко. – Ф. Р.) уговаривал комсомольское собрание проявить снисходительность:

– Ребята пошутили, пусть шутка получилась не совсем уместной, допускаю, но кому какое дело до того, что кто-то где-то неудачно пошутил?

Дайя Смирнова вышла на трибуну, чтобы показать собранию железнодорожный билет.

– Я тороплюсь на съемку в Киев, – объявила она. – У меня нет времени. А вы уж тут решайте, как хотите.

Собрание решило исключить из комсомола Дайю Смирнову и Валерия Шорохова и просить дирекцию отчислить их из института.

«Защитникам» удалось отстоять Трифонова, Валуцкого, Иванова, Вайсфельд. Однако члены бюро Рижского райкома комсомола, внимательно разобравшись в этой истории, поставили все на свои места: людям, осмелившимся клеветать на советскую действительность, не место в комсомоле. Не могут быть сценаристами, не могут создавать произведения искусства, нужные нашему народу, лгуны и двурушники, у которых на языке одно, а в мыслях другое.

Шестеро молодых людей, которые всего через год готовились получить дипломы сценаристов и выйти в жизнь, были исключены из комсомола и отчислены из института. Между тем четыре года их всех считали во ВГИКе способными, талантливыми…

В райкоме комсомола, пытаясь оправдаться или хотя бы найти «смягчающие вину обстоятельства», Владимир Валуцкий распинался по поводу своей творческой биографии:

– Мое творческое лицо характеризуется следующими моментами… Надо разобрать все аспекты моего творчества… Детальный анализ моих произведений…

Члены бюро райкома недоумевали: откуда у этих молодых людей такой апломб, такая самоуверенность? Ведь пока их «творчество» ограничивается семинарскими, курсовыми работами, причем в этих работах «творческое лицо» Валуцкого, Трифонова и других выглядит в достаточной степени уродливо и дико!..

Формалистический подчас культ ремесла, который ощутим во ВГИКе, пренебрежение идейностью, содержанием – вот корни, обеспечившие пышное цветение на институтской ниве «творческих индивидуальностей» вроде Трифонова, Валуцкого, Смирновой и им подобных…

Комсомольская организация должна воспитывать будущих мастеров советского искусства в духе непримиримости ко всяческим проявлениям буржуазной идеологии, бороться с ее тлетворным влиянием. Не из западных ли боевиков, просмотром которых, опять же с точки зрения ремесла, так увлекаются некоторые студенты ВГИКа, перекочевывают в их работы «зеленые леопарды»? (Так назывался студенческий этюд Д. Смирновой. – Ф. Р.)

Пора, наконец, повысить ответственность преподавателей, мастеров за воспитание смены. В самом деле, может ли уделять достаточное внимание своим питомцам руководитель мастерской художественного фильма режиссер Г. М. Козинцев, который живет и работает в Ленинграде и лишь наездами бывает в Москве? Да и многие другие мастера, живущие в Москве, редко радуют ВГИК своим присутствием…

ВГИК должен готовить идейно закаленных, зрелых мастеров советского кино. Для этого у него есть все возможности».

Уже в наши дни тогдашний секретарь комитета ВЛКСМ ВГИКа Армен Медведев вспоминает следующее:

«Сергей Аполлинариевич Герасимов повел целую бригаду студентов, и меня в том числе, в „Комсомольскую правду“ объясняться в знаменитой Голубой гостиной. На этой беседе Герасимов говорил о славных традициях советского кино, которые претворяются, переплавляются и множатся во ВГИКе. Но почему-то его там критиковали наряду с другими мастерами за снисходительность и попустительство собственным студентам.

Я помню, тогда в зал вошел А. И. Аджубей (главный редактор «Комсомольской правды». – Ф. Р.) и меня поразил его какой-то стеклянный, равнодушный взгляд. Он посидел немножко, послушал и ушел. По-моему, никаких последствий нашего похода не было. Ни опровержений, ни других, более объективных, статей…»

Несмотря на громкий резонанс от этого скандала, он не поставит крест на судьбе его героев. Да, они были исключены из ВГИКа, однако сумели найти себе место в других сферах деятельности – на радио и телевидении. А один из этих людей чуть позже и вовсе сумеет вернуться в кинематограф – Владимир Валуцкий. В начале 60-х он восстановится во ВГИКе, и в 1964 году благополучно его закончит. И в последующие годы прославит свое имя, написав сценарии сразу к нескольким советским блокбастерам: «Начальник Чукотки» (1967), «Семь невест ефрейтора Збруева» (1971), «Приключения Шерлока Холмса» (1980–1983), «Зимняя вишня» (1985).

1959

Вредные «ландыши»

(Гелена Великанова)

В конце 50-х самым распеваемым шлягером в СССР была песня композитора Оскара Фельцмана и поэтессы Ольги Фадеевой (Клейнер) «Ландыши» в исполнении Гелены Великановой. В общем, вполне безобидная танцевальная песенка о любви. Однако именно эта безобидность и непритязательность и стали поводом к тому, что эту песню власти объявили вредной. Дело в том, что тогда советское общество было в очередной стадии рывка к светлому будущему (даже лозунг появился соответствующий с легкой руки Хрущева: «Догоним и перегоним Америку!»), и от деятелей искусства «сверху» требовали создавать как можно больше гражданственно-патриотических произведений, должных нацелить молодежь на серьезные дела. Но поскольку призыв этот был услышан далеко не всеми, в искусстве была объявлена очередная война с пошлостью. В песенном жанре ее жертвой стала песня «Ландыши». Именно она стала своеобразным эталоном пошлости в советской эстраде, и редкий критик или любой, кто писал о музыке, не обходился без того, чтобы не припечатать этот шлягер к позорному столбу. Чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь, приведу в качестве примера одну из подобных публикаций.

16 мая 1959 года в «Комсомольской правде» была опубликована заметка Вл. Воронова под названием «Ландыши в жизни и литературе», где писалось следующее:

«На молодежных вечерах, с эстрады, по радио слышится в последнее время легкая, бесхитростная песенка:

Ландыши, ландыши,
Светлого мая привет.
Ландыши, ландыши,
Белый букет…

Как говорят в магазинах, торгующих пластинками, песня «пошла». И цветут сейчас эти «Ландыши» в городах и рабочих поселках, на полевых станах, в тракторных бригадах и колхозных клубах…

Ландыши не обязательно должны быть цветами. Мы вспомнили о них скорее в значении символа, как о тех «скромных цветах» поэзии и прозы, которые одни критики называют мелкотемьем, другие – мелкодумьем. Сама по себе природа «ландышевой литературы» ясна: поверхностное, бездумное восприятие жизни, нежелание или неумение осмыслить ее…

Конечно, каждый волен заниматься тем, чем хочется, но, если говорить по большому счету, для поэтов сейчас такой непочатый край работы, что вряд ли писание «ландышевых» стишков следует признать лучшим времяпрепровождением…»

Песню «Ландыши» склоняли на всех углах на протяжении нескольких лет. Год спустя – 17 декабря 1960 года – в газете «Советская культура» появилась статья композитора Анатолия Новикова под названием «Пусть завянут „Ландыши“. Приведу из нее всего лишь небольшой отрывок, где речь вновь идет о злополучной песне:

«Вряд ли нужно доказывать, сколь велико значение музыки в формировании эстетических вкусов людей и особенно молодежи. Именно поэтому так огорчительно наблюдать, как на танцплощадках, на вечерах молодежи крутят нередко одну и ту же пластинку вроде печально известных „Ландышей“. Будто и не существует в мире чудесного богатства мелодий, а есть только популярные, отнюдь не всегда высокого качества эстрадные песенки, очередные „боевики“!..»

Стоит отметить, что, несмотря на столь зубодробительную критику, Фельцман не прекратил свое сотрудничество с поэтессой Ольгой Фадеевой, и вместе они написали еще не одну песню. Самой известной из них стала композиция «С добрым утром» (1960), которая на долгие годы стала позывными одноименной и очень популярной в стране радиопередачи.

Много воды утекло с тех дней, когда вокруг «Ландышей» ломались копья критиков. Нет уже в живых самой О. Фадеевой (она скончалась в 1986 году), ни самого Советского Союза. И в нынешней России к этому скандалу уже совсем иное отношение – ироническое: дескать, из-за чего весь сыр-бор? Удивление вполне объяснимое, если учитывать, что в сегодняшней российской эстраде пошлость стала узаконенным явлением. И всякие «муси-пуси» или «магнит-болит» звучат на самых престижных сценах (вроде Кремлевского Дворца съездов), а также транслируются по Центральному телевидению на всю страну, выдаваемые как эталон подлинного искусства. И непритязательные «Ландыши» на фоне них кажутся настоящим шедевром песенного творчества.

Ату поэта!

(Евгений Евтушенко)

Известный поэт Евгений Евтушенко свое первое стихотворение впервые опубликовал в центральной печати в 1952 году. После чего в течение последующих нескольких лет превратился в одного из самых читаемых молодых поэтов, умудряясь весьма талантливо выдавать «на-гора» совершенно разные произведения: от гражданственно-патриотических до лирических, а то и вовсе «салонно-мещанских». Именно за это умение угодить самой разной публике поэту чаще всего и доставалось от критики. Хотя сам он в этой критике усматривает… руку КГБ. Дескать, однажды, в конце 50-х, он отказался от сотрудничества с этим грозным ведомством, и отныне то затаило на него зуб, мстя ему в прессе за его талант. Однако с этим утверждением трудно согласиться, учитывая, что за годы советской власти поэт умудрился побывать с визитами в 92 (!) странах. Согласитесь, если бы КГБ имел на него зуб, вряд ли бы Евтушенко вообще сумел покинуть пределы своей Родины (не случайно в эмигрантских кругах многие подозревали поэта в сотрудничестве с Лубянкой).

Между тем одна из первых разгромных статей о творчестве Евтушенко появилась в центральной печати 20 сентября 1959 года. Она была опубликована на страницах «Комсомольской правды», а ее автором был А. Турков. Статья называлась хлестко – «В погоне за дешевым успехом». В ней писалось следующее:

«Евгений Евтушенко уже не новичок в литературе. Некоторые его стихи нашли добрый прием у читателей. В то же время критика не раз указывала поэту на серьезные недостатки его творчества. Однако он, видимо, плохо прислушивался к дружеским советам. Именно об этом думаешь, читая последнюю подборку стихотворений Е. Евтушенко, опубликованную в девятом номере журнала „Октябрь“.

В одном из стихотворений поэт пишет, например, о нашем народе:

Гремя своими вечными веригами,
ты шел во имя чести и любви…
Тебя, Россия,
сделали великою
великие страдания твои!

Но ведь всей своей историей русский народ стяжал себе славу смелого бойца, воина, дерзновенного первооткрывателя, богатыря, которому все по плечу, а совсем не безответного, смиренного мученика со «страдальческими, грустными глазами».

Рядом с этой довольно неудачной попыткой поэта заговорить на большие гражданские темы стоят стихи, решительно чуждые всему духу советской литературы, воскрешающие образцы мещанской поэзии.

А вот недавно я был у одной
В невзрачном домике на улице Сенной…

В таком нарочито небрежном тоне обычно рассказывают о своих похождениях завзятые сердцееды. Увы, слова эти отнюдь не случайная оговорка в «Новых стихах» Евгения Евтушенко. У этого способного поэта в последнее время, к сожалению, все чаще появляются нотки самолюбования, чувствуется желание подчеркнуть свою необычность. И позволительно усомниться в справедливости слов, сказанных им в стихотворении «Карьера»:

Я делаю себе карьеру
Тем, что не делаю ее!

Напротив, даже судя по этому стихотворению, поэта чересчур занимают различные варианты путей к успеху.

Когда человек сам взбирается на пьедестал в надежде собрать вокруг себя кучку озадаченных ротозеев, беда еще невелика. Но когда с той же целью поэт принимается пошло судачить на интимные темы, это становится просто неприличным…

Совсем недавно в хорошей заметке о Пушкине, опубликованной в «Комсомольской правде», Е. Евтушенко говорил о своей верности традициям Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского.

К сожалению, в своей любовной лирике Е. Евтушенко ориентируется на другие образцы. Лучшее доказательство этому – стихотворение «Одиночество».

Как стыдно одному ходить в кинотеатры,
без друга,
без подруги,
без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно
в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное…

Жеманное притворство и психологические «бури в стакане воды», описанные здесь, хорошо нам знакомы по стихотворениям былого кумира мещанства Игоря Северянина. И тщеславное упоение удачливого мещанина, который то захлебываясь, то с деланым безразличием повествует о своих «успехах» у женщин, – тоже вещь не новая.

Публикация таких стихов, как «Ты спрашивала шепотом» и «Одиночество», доставит Е. Евтушенко сомнительный успех лишь у некоторой части читателей, вздыхающих по виршам этого сорта. Быть может, их пылкие восторги отрезвят поэта лучше, чем суровые порицания критиков…

Странно, что «Новые стихи» Е. Евтушенко увидели свет во всей своей неприглядной первозданности на страницах солидного журнала «Октябрь».

Отметим, что эта статья станет предтечей грандиозного скандала, который разразится вокруг имени Евгения Евтушенко четыре года спустя – весной 1963 года. О чем речь еще пойдет впереди.

1960

Кто посмел прервать Хрущева

(Николай Рыбников)

Во вторник 19 июля 1960 года в газете «Советская культура» был напечатан отчет о встрече главы государства Никиты Сергеевича Хрущева с деятелями советской культуры и искусства. Встреча проходила за два дня до публикации отчета в подмосковном местечке Архангельское, на природе. Программа встречи была довольно насыщенной и включала в себя массу мероприятий – рыбалку, концерт, плавание в местном озере, обед. В конце встречи состоялась беседа Хрущева с многочисленными гостями. Один из моментов этой беседы газета поместила на первой полосе: на фотографии было запечатлено, как делегация кинематографистов в лице Сергея Бондарчука, Ирины Скобцевой, Нонны Мордюковой, Вячеслава Тихонова, Николая Рыбникова и Аллы Ларионовой от всей души смеются над очередным остроумным пассажем Хрущева. Судя по всему, фотография была сделана в самом начале встречи, поскольку потом некоторым из запечатленных на снимке было уже не до смеха. Что же произошло?

В разгар беседы Рыбников внезапно потерял всякое чувство осторожности и, когда Хрущев говорил о какой-то важной инициативе партии, внезапно прервал его на полуслове и попросил: «Никита Сергеевич, расскажите лучше про Кубу!» Не привыкший к тому, чтобы его обрывали, Хрущев весь позеленел и гневно произнес: «Газеты надо читать, там все написано!»

После этого инцидента пребывание актерской делегации на встрече продлилось совсем недолго. Вскоре к их столу подошел суровый человек в штатском и спросил: «Вы, наверное, домой хотите?» И первым за всех ответил Рыбников: «Хотим». Им подали машину, и они спешно ретировались из Архангельского. Стоит отметить, что даже в такой ситуации Рыбников не утратил своего природного оптимизма и напоследок прихватил с собой… мешок с раками.

После этого инцидента Рыбников ждал, что его карьера в кино если не прервется, то заметно осложнится. Но этого, к счастью, не произошло. Буквально на следующий день актеру позвонила будущий министр культуры Екатерина Фурцева и радостно оповестила актера: «Николай Николаевич, можете не волноваться, все обошлось. Никита Сергеевич не сердится…»

Забывчивая «звезда»

(Марина Ладынина)

На небосклоне советского кинематографа звезда Марины Ладыниной сияла 16 лет – с 1938 по 1954 год. Последним фильмом Ладыниной была картина «Испытание верности». После чего последовал разрыв как личных, так и творческих отношений с ее супругом-режиссером Иваном Пырьевым (хотя официально они развелись в 64-м), и Ладынину перестали приглашать сниматься в кино. Единственным средством к существованию для актрисы остались концерты, которые она давала по линии Бюро кинопропаганды и в составе Театра-студии киноактера. Один из таких концертов и стал поводом к громкому скандалу, выплеснувшемуся на страницы центральной прессы.

22 декабря 1960 года в «Комсомольской правде» появилась заметка Т. Кормилицыной под названием «После поцелуя…». Вот что в ней сообщалось:

«Уважаемая редакция! Наверное, вы знаете, что в августе этого года на стадионе „Динамо“ во время праздника „День кино“ (он проводился в субботу 13 августа. – Ф. Р.) произошел такой случай. Беговая лошадь, на которой выехала артистка М. А. Ладынина (на празднике она была в образе Пересветовой из «Кубанских казаков». – Ф. Р.), неожиданно понесла. Лошадь не могли остановить, жизни Ладыниной грозила опасность. Тогда на гаревую дорожку выбежал молодой человек и попытался остановить лошадь. Она подмяла человека. Но тот поднялся, снова перебежал поле стадиона и остановил бешено скачущую лошадь. Скоро зрители узнали, что храбрец – это маляр завода имени 1 Мая Сергей Романенко. Артистка поцеловала Сергея в знак признательности. Со стадиона его увезла «скорая помощь»…

Так начиналось письмо врача-пенсионерки Натальи Михайловны Федоровой. О случае на стадионе Наталья Михайловна узнала из газет (одной из первых об этом сообщила «Советская культура» в номере за 20 августа, статья называлась «Отважный поступок». – Ф. Р.). Поступок незнакомого человека тронул ее. Захотелось пожать ему руку. Наталья Михайловна написала Сергею, встретилась с ним.

Двухэтажный дом в городке Моссовета, где живет молодой рабочий, стал известен многим. К Сергею приходят друзья и незнакомые. Приносят письма со штемпелями разных городов. Рядом с Сергеем – заводские товарищи, врачи из 40-й поликлиники.

Все это взволновало, тронуло старого врача. Но узнала она и то, чего не могло постичь ее сердце: сама Ладынина даже не навестила своего спасителя.

В августе к дому Сергея подъехала «Волга». Из нее вышли две женщины. Они вручили Сергею подарок и сказали, что Ладыниной нет в Москве, – как только вернется, обязательно заедет. Но она так и не приехала… Неужели поцелуй на глазах у зрителей был лишь эффектным театральным жестом актрисы?

В Бюро пропаганды советского киноискусства, которое организовало праздник на стадионе, меня встретил заместитель директора тов. Огнев. Он с увлечением рассказывал о рискованной скачке в памятный день на стадионе, о смелости Сергея, восторженных аплодисментах зрителей. Он назвал Сергея героем и говорил о нем так, словно его поединок с лошадью был одним из номеров праздника…

Но когда разговор коснулся здоровья Романенко, тов. Огнев переменил тон:

– Внимания мы уделили достаточно.

И ответственный за организацию праздника на стадионе перечислил: три раза лично навещал Романенко, звонил в больницу, чтобы его положили на лечение. Наконец, пострадавшему дали костюм: ведь он порвал свой на стадионе.

Тов. Огнев не знал, что Сергей до сих пор не может работать, что нуждается в санаторном лечении. Не знал, потому что больше не интересовался им.

…С письмом пенсионерки Федоровой я зашла к Марине Алексеевне Ладыниной. Она вспоминает о своих переживаниях на стадионе, об опасности, которая угрожала ей, о Романенко, о своем подарке. Письмо старого врача удивляет ее:

– Не могу же я взять Романенко на свое материальное…

Марина Алексеевна не договорила. Может быть, она вспомнила в этот миг безумную скачку на стадионе и отчаянный прыжок человека, который спешил ей на помощь. Может быть, поняла, как неуместны были ее слова. Разве думал Сергей о «материальном»? Женщине грозила опасность, и он поступил так, как приказывало сердце.

Человек рискует жизнью ради другого. Прекрасен этот порыв, глубокую, живую благодарность вызывает он в людях.

Я слушаю Ладынину и вспоминаю другой случай, других людей.

…Ребенок бежал по мостовой, не замечая машины. Девушка бросилась на помощь, повредила руку, но спасла мальчишку. Его родители не дарили ей подарков, не оказывали материальной помощи. Они понимали – ее поступок не имеет цены. Но эти люди стали друзьями спасительницы своего сына, друзьями на всю жизнь.

Марина Алексеевна оборвала себя на полуслове. Узнав, что у Романенко поврежден позвоночник, что он до сих пор болен, она выразила беспокойство. Она не подозревала об этом. Не успела справиться о нем – недосуг: выезды, заботы…

Досадно напоминать о человеке, которого, казалось бы, нельзя забыть! Человеческая самоотверженность достойна настоящего, а не показного внимания».

Говорят, после этой статьи Ладынина все-таки выкроила время в своем гастрольном графике и нанесла визит своему спасителю. Правда, друзьями на всю жизнь они так и не стали. Да и не могли стать: Ладынина была слишком закрытым человеком.

1961

От поражения к триумфу

(Анатолий Тарасов)

В самом начале 1961 года в центре скандала оказался тренер хоккейной команды ЦСКА и сборной страны Анатолий Тарасов – его сняли с обеих должностей. Произошло это не случайно. Весной 60-го сборная СССР под руководством Тарасова выступила на чемпионате мира в Скво-Вэлли и показала свой худший за все 7 лет своих выступлений на чемпионатах мира результат: 3-е место, 23 пропущенные шайбы в семи матчах. Что касается ЦСКА, то в конце того же 60-го года армейцы проиграли подряд три принципиальных матча и оказались в сложном положении, когда их чемпионство стояло под вопросом. Все это и решило судьбу Тарасова.

10 января 1961 года в «Комсомольской правде» появилась статья члена СТК Федерации хоккея СССР Ю. Арутюняна под названием «Тренер ушел из команды…». В ней писалось следующее:

«…Несколько лет расстраивались отношения в коллективе (ЦСКА. – Ф. Р.), точнее, связи между тренером Анатолием Тарасовым и хоккеистами. И вот к чему это привело: игра команды поблекла, разладилась, а тренер вынужден был уйти.

Имя Анатолия Тарасова многое говорит любителям хоккея. Он заслуженно считается знатоком этого вида спорта. И не просчеты тренера в тактике игры или в тренерских планах команды сыграли роковую роль. Потерянные очки можно, в конце концов, отыграть, а недостатки в технике хоккея устранить. Но вот восстановить контакт с игроками не так-то просто.

И дело не в том, что кое-кому из хоккеистов пришлась не по душе требовательность тренера. Спортсмен, если, конечно, он любит и уважает свой коллектив, не обидится на хорошую строгость. Но ведь, чего греха таить, тренер армейцев вольно или невольно стал диктатором, а не чутким и отзывчивым воспитателем в команде. Чего стоит одно его «темпераментное» поведение во время матчей! Резкие, подчас грубые слова так и сыпались на хоккеистов… Игроки просто-напросто боялись тренера. Боязнь эта постепенно вытеснила чувство уважения к тренеру…

Надо сказать, в ЦСКА все – от начальника клуба тов. Новгородова до тренеров и инспекторов – давно знали о ненормальном положении в хоккейной команде. Знали, но делали вид, что ничего не замечают. Подумаешь, мол, крутой нрав тренера! Команда все равно почти бессменный чемпион страны. И лишь в нынешнем сезоне, после потери шести очень важных очков, в ЦСКА решили поставить точки над «i».

Однако если все дело ведут только к тому, чтобы найти другого тренера, команда вряд ли снова заблистает. Важно, чтобы не повторить прежние ошибки, в которых, кстати сказать, не в меньшей, а, быть может, в большей мере повинны и те, кто вовремя не помог Анатолию Тарасову найти верный тон.

Хочется верить, что армейские хоккеисты будут по-прежнему в авангарде нашего хоккея, а Тарасов извлечет верный вывод из этих, пусть резких, но справедливых слов».

Новым тренером сборной был назначен Аркадий Чернышев. Однако команду он принял за месяц до начала чемпионата мира в Швейцарии, что не могло не сказаться на результате: сборная СССР заняла 3-е место, пропустив вперед себя команды Канады и Чехословакии. Учитывая, что мы также потеряли и звание чемпионов Европы, общий итог выступления советской сборной оказался еще плачевнее, чем год назад. Ситуация получилась патовая: два выдающихся тренера не справились со своими обязанностями, а других тренеров, кому можно было доверить сборную, на примете у Федерации хоккея СССР не было. И тогда был сделан неожиданный ход: сборную возглавят… оба неудачника – Аркадий Чернышев и Анатолий Тарасов. В 1962 году этот тандем не сможет себя проявить (наша сборная откажется от участия в чемпионате мира в Колорадо-Спрингс по политическим мотивам), однако уже со следующего года начнется «золотая эра» советской сборной, когда она 9 (!) раз подряд выиграет «золото» мировых первенств.

Что касается работы Тарасова в ЦСКА, то его опала там продлится еще меньше – чуть больше года. Впрочем, о возвращении Тарасова в армейский клуб и новых скандалах, связанных с его именем, будет рассказано чуть ниже.

«Футбольный фигаро»

(Галимзян Хусаинов)

В сегодняшнем российском футболе весьма популярно такое явление, как трансфер, – то есть покупка клубами ведущих игроков других команд. В советские времена это явление тоже существовало, только именовалось более прозаично – переход из одного клуба в другой. Однако материальные стимулы и тогда применялись, правда, не такие баснословные (сегодня счет идет на сотни тысяч, а то и миллионы долларов). Если переходы происходили на законной основе, то это не вызывало никаких нареканий со стороны общественности, но если игрока откровенно подкупали, обещая ему гораздо большие дивиденды, чем он получал в прежнем клубе, то возникал скандал, поскольку соблазнившийся на подобные посулы игрок чаще всего сбегал из своей команды, невзирая на протесты ее руководства. Об одном из таких скандалов и пойдет речь ниже.

Имя Галимзяна Хусаинова в 60-е годы было чрезвычайно популярно в среде спортивных болельщиков СССР. Этого нападающего столичного «Спартака» отличала прекрасная техника и феноменальное чутье на голевые моменты, что позволяло ему долгие годы быть одним из главных «забивал» в составе красно-белых. Между тем начало пути Хусаинова в «Спартаке» было отмечено громким скандалом, который выплеснулся на страницы центральной печати. Дело было так.

Хусаинов начинал свою карьеру в составе куйбышевских «Крыльев Советов», куда он пришел в 1957 году в возрасте 20 лет. За короткое время Хусаинов стал там одним из лучших игроков и был избран капитаном команды. А летом 1960 года Хусаинова включили в состав сборной СССР. Однако сезон-61 сложился для «Крылышек» неудачно – они покинули высшую лигу. И на Хусаинова сразу нацелились несколько столичных клубов, предлагая ему влиться в их ряды. Хусаинов принял предложение ЦСКА. Однако после того, как спортсмен узнал, что из его клуба, кроме него и еще одного футболиста (Гречишникова, который перешел в московский «Локомотив»), никто никуда не ушел, он решил остаться в Куйбышеве. А потом грянул скандал, поводом к которому стала статья от 1 февраля 1961 года в «Комсомольской правде». Она называлась «Хусаинов мечется…» и принадлежала перу аспиранта куйбышевского индустриального института Н. Завьялова. Вот что он писал:

«В эти дни Хусаинов показывает, что он уже не тот простой и скромный парень, которого мы знали года два назад. Еще летом он потребовал себе легковую машину. Ему помогли приобрести „Победу“. Возвратившись в конце минувшего года с курорта, Хусаинов сказал, что собирается жениться. Спортивная общественность организовала любимому игроку шумную и веселую комсомольскую свадьбу. И едва ли не первым подняли тост: „За наш успех в новом сезоне!“ Спортивные руководители пообещали обменять квартиру, удовлетворить другие нужды.

А между тем Хусаинов вел двойную игру. Днем он посылал телеграммы во Всесоюзную федерацию футбола, в которых категорически отказывался от перехода в армейскую команду, ходил с товарищами на тренировочные занятия, а вечерами вел телефонные переговоры со столицей: прикидывал, где будет лучше.

Недавно руководители команды отчитывались на собрании городской футбольной секции. Старший тренер и начальник команды Виктор Карпов рассказывал о планах команды. Вместе со своими товарищами присутствовал на заседании и Хусаинов. Он молчал, хотя в его карманах уже лежали вызов в Москву и билет на самолет.

И только когда все разошлись, а Галимзян остался вдвоем с Виктором Карповым, капитан осмелился сказать:

– Завтра я вылетаю, – и показал телеграмму из Всесоюзной федерации футбола: «Приезжайте для решения вашего вопроса». Стало ясно, что Хусаинов навсегда уезжает из Куйбышева.

Галимзян хорошо понимал, как некрасиво выглядит его поведение в глазах Виктора Карпова, недавно ставшего старшим тренером команды. Он снова заюлил:

– Я просто так… Не хочешь – не поеду. Возьми телеграмму и билет…

Карпов договорился с Хусаиновым, что наутро они встретятся в областном спортивном совете, вместе позвонят в Москву. Однако ночью Хусаинов забрал у администратора билет и ранним утром вылетел из Куйбышева.

Да, история получилась совсем некрасивая. Если бы Хусаинов сразу решился и честно обо всем рассказал коллегам, наверное, его в Куйбышеве проводили бы по-хорошему и затем с гордостью вспоминали бы своего воспитанника. А как же теперь Галимзян сможет смотреть в глаза товарищам? Кто рискнет поверить его слову, если капитан команды так втихую, вероломно оставил команду, взрастившую и воспитавшую его?..

Некоторые читатели скажут: но ведь Федерация футбола СССР приняла решение о переходе Хусаинова. Бывший капитан «Крылышек» Г. Хусаинов уже приступил к тренировкам в Москве. Правда, не в армейском коллективе, а в «Спартаке». Но можно ли на этом поставить точку? Не опасные ли лучи «звездной болезни» опалили молодого игрока? Задумались ли товарищи из Федерации футбола над тем, что их действия не способствуют правильному воспитанию спортсмена, кандидата в сборную страны, которому может быть доверена защита чести нашей Родины? Об этом забыли и некоторые куйбышевские руководители, которые в погоне за ногами футболиста готовы удовлетворить любые его прихоти».

Далее шло дополнение от редакции. В нем сообщалось следующее:

«В самую последнюю минуту редакции стало известно, что Хусаинов, так же тайно, даже не попрощавшись со своими новыми товарищами, исчез из команды „Спартак“…

Мы не знаем, в какой город направил свои стопы «футбольный Фигаро», может, он вернулся в Куйбышев, может, подался в другую команду. Но факт остается фактом – Галимзян мечется, не зная, куда пристать. И прав автор статьи Н. Завьялов, говоря, что над историей с Хусаиновым рано ставить точку».

Как выяснится вскоре, Хусаинов никуда не сбегал и начало нового сезона встретил в «Спартаке». Москвичи в чемпионате-61 заняли 3-е место. Однако уже в следующем году «Спартак» стал чемпионом, а Хусаинов – одним из лучших бомбардиров команды, забив в 23 матчах 10 мячей (2-е место после Юрия Севидова, который в 30 играх забил 16 мячей). Что касается «Крыльев Советов», то они заняли в сезоне-62 всего лишь 10-е место.

Хусаинов отыграет в «Спартаке» 12 лет – до 1973 года. В 1967–1972 годах он будет капитаном команды, как некогда в «Крылышках». В составе красно-белых талантливый футболист дважды станет чемпионом страны (1962, 1969), трижды – обладателем Кубка СССР (1963, 1965, 1971). В 1960–1966, 1969 годах Хусаинов будет привлекаться в ряды сборной СССР, проведет 33 матча и забьет 4 гола. Он войдет в состав лучших бомбардиров страны – в «Клуб Г. Федотова» (145 голов).

После того как Хусаинов повесит бутсы на гвоздь, он займется тренерской работой в командах «Спартак» (Нальчик) – 1974, «Спартак» (Москва) – 1976, «Пахтакор» (Ташкент) – 1980–1982, «Спартак» (Быково) – 1983–1986, «СК „Мясокомбината“ (Москва) – 1989–1991.

Спортсмены-разбойники

(«Зенит» Ленинград)

В том же феврале 1961 года «Комсомольская правда» вытащила на свет еще один скандал на спортивную тему. Вообще «Комсомолка» в те годы специализировалась на спортивных скандалах, опережая в этом деле даже «Советский спорт», которому по статусу было положено писать на подобные темы. Но «Совспорт» со скрипом выносил сор из избы, в то время как «Комсомолка» этого не боялась, чувствуя за собой поддержку ЦК ВЛКСМ. И еще: то, что публикаций о скандалах в мире спорта тогда на страницах периодической печати было больше, чем скандалов на другие темы (те же киноактеры или эстрадные исполнители скандалили не меньше спортсменов), объяснялось, видимо, тем, что кумиры спорта были отданы на откуп журналистам, а все остальные нет (хотя исключения, конечно, были, о чем наглядно повествует данная книга).

На этот раз под прицел «Комсомолки» попала целая группа известных спортсменов, которые оказались замешаны в громком уголовном деле. Речь идет о статье от 18 февраля под названием «Полузащитник и его защитники», принадлежавшая перьям Э. Михайлова и В. Пономарева. В этой публикации сообщалось следующее:

«…Результат этого матча имел большое значение для команды „Зенит“. Поэтому игроки в желтых футболках старались изо всех сил. И лишь один из них с номером „5“ передвигался по полю как бы нехотя, вразвалку.

– Толя, давай! – бушевали трибуны.

Но Анатолий Дергачев не торопился. Матч был проигран.

– Дергачев – техничный футболист, жаль только, очень медлительный, – сетовали тренеры «Зенита».

А посмотрели бы они на своего питомца вечером того же дня в ресторане гостиницы «Европейская»! Поддержанный своими однокашниками – нападающим Н. Рязановым, В. Аксеновым и тренером хоккейной команды завода имени Лепсе С. Мельниковым, полузащитник действовал быстро и энергично, бил посуду, лез с кулаками на официантов и посетителей.

Бурные события того вечера – не единичный случай в биографии зенитовского полузащитника. В составе перечисленного «квартета» фамилия Дергачева не раз фигурировала в милицейских протоколах.

– Все это так, – соглашается Роберт Совейко, комсомольский вожак футболистов «Зенита». – Мы не раз наказывали Толю за нарушения спортивного режима. Но зато какой он товарищ! Никогда друга в беде не оставит.

…В ночь с 7 на 8 ноября С. Мельников со своим дружком Николаем Пестановым и тремя спутницами решили прокатиться на такси. На проспекте Энгельса подвыпившая компания увидела машину с шахматными боками. Она была уже занята. Но не таков Мельников, чтобы теряться даже в столь сложной ситуации.

– Эй, вы там, вылазьте! – загремел его зычный голос.

Грозный приказ сопровождался потоком брани и оскорблений. Однако наметанный глаз хулигана на этот раз явно недооценил силы неприятеля. В завязавшейся драке ему крепко намяли бока.

– Коля, беги за подмогой! – скомандовал Мельников.

Тревожные звонки всполошили теплую компанию, гулявшую на квартире Дергачевых.

– Сережу побили! – едва открыв дверь, выпалил Пестанов.

– Ребята, за мной! – и Анатолий Дергачев помчался на улицу. За ним рванулась пятерка разгоряченных винными парами молодцов.

Это была прямо-таки отборная команда – Николай Пестанов – мастер спорта, неоднократный чемпион Европы и мира по стрельбе, Евгений Воеводин – бывший игрок хоккейной команды, Валерий Куракин, Борис Поздняков – спортсмены-перворазрядники и младший брат Анатолия Евгений Дергачев.

На трамвайной остановке Мельников увидел недавних противников. Вмиг замелькали кулаки. В ход пошли и деревянные брусья, вырванные тут же из ограды газона. Удары сыпались во все стороны.

«Но зато какой он товарищ!..» Как не вспомнить слова комсорга «Зенита»! Ведь Анатолий и на этот раз не «подкачал» – взял на себя сразу двоих и действовал напористо и молниеносно.

«Моя хата с краю» – известный девиз обывателя. Не таков Евгений Алексеевич Захарьев – инженер-строитель треста «Оргтехстрой». Случайно оказавшись вместе с женой и сыном поблизости, он не стал равнодушно наблюдать за побоищем. Крепкие руки Евгения Алексеевича растащили в разные стороны двух дерущихся.

– Прекратите!..

Но Захарьев не успел договорить. Страшный удар, трусливо нанесенный сзади, повалил его на землю.

– Отваливай! – испуганно завопил Дергачев-младший, и хулиганы бросились наутек.

Около двух месяцев врачам Ленинграда пришлось бороться за жизнь Евгения Алексеевича. Спасти его удалось чудом…

Полутарометровый брус со следами крови лежит на столе народного судьи Выборгского района. А рядом за оградой сидят под охраной комсомольцы Николай Пестанов и Анатолий Дергачев.

Пятый день идет суд. Пятый день подсудимые и их друзья-свидетели усердно заметают следы преступления.

– Я действительно ударил палкой кого-то, но только не Захарьева, – упорно твердит Пестанов.

– Да мне самому шишку тогда набили, – жалуется Дергачев.

Вовсю старается обелить своего подзащитного и адвокат Дергачева. Чуть ли не полкоманды «Зенита» привлек он на суд в качестве свидетелей… защиты. И оказал этим Анатолию медвежью услугу. Присутствующие в зале услышали прямо-таки прелюбопытное изречение футболистов, проливающее свет на многое, очень многое.

– Мы не такие, как все простые смертные! – с пафосом произнес центральный защитник Лев Шишков.

Так вот где собака зарыта! Не простые смертные – значит пей, бей, круши, учись по пять лет на одном курсе, как Анатолий, все сойдет с рук, все «как с гуся вода».

Однако на этот раз не сошло!

– Коллектив нашего треста, – обратился к суду общественный обвинитель Герой Советского Союза Н. Шмелев, – требует сурового наказания хулиганов, а то, что они известные спортсмены, лишь отягчает их вину.

Суд приговорил Пестанова к четырем годам лишения свободы, Дергачева – к трем годам. Не отвертелись и некоторые «свидетели». Суд постановил привлечь к уголовной ответственности и Мельникова с Воеводиным».

«Это – вредное кино!»

(«Алешкина любовь»)

Одна из лучших советских киномелодрам в год своего выхода на всесоюзный экран – весна 1961 года – едва не была похоронена огульной критикой, которая усмотрела в этой милой и на удивление талантливой мелодраме массу идеологических недостатков. Критик Л. Погожева даже поместила во влиятельном журнале «Искусство кино» многостраничную рецензию, где не оставила от фильма, что называется, камня на камне. О том, какие страсти бушевали вокруг этой картины, говорит хотя бы письмо, которое 3 июня пришло самому министру культуры СССР Екатерине Фурцевой. Под письмом стояли пять подписей людей, которых простыми гражданами никак не назовешь. Открывала список фамилия заведующего отделом пропаганды и агитации Невинномысского горкома КПСС В. Кожевникова, далее следовали подписи заведующей парткабинетом, инструктора отдела пропаганды и агитации, заместителя председателя горисполкома, секретаря горкома ВЛКСМ. В своем послании авторы сообщали следующее (письмо приводится с небольшими сокращениями):

«С общественного просмотра фильма „Алешкина любовь“ мы шли с чувством глубокого разочарования, досады и, даже больше того, обиды за марку студии „Мосфильм“.

Кого мы увидели на экране, кто эти люди, чему учат их поступки? Это просто неорганизованная группа пошляков, именующая себя «артелью».

Все персонажи почему-то отрицательные – и молодежь, и люди более старшего возраста, кроме Алешки… Обращает на себя внимание ограниченность героев, ярко подчеркнутый постановщиками цинизм. Удивительно, что, говоря о книгах, эта молодежь из всех произведений Тургенева знает только «Муму», да еще вспоминает несколько произведений иностранных авторов, как, например, «Пармская обитель» и «Манон Леско». Но не упоминают ни одного произведения советских авторов…

Через весь фильм проходит хамски пренебрежительное отношение к женщине… Девушку называют только Зинкой, ее появление встречают свистом и улюлюканьем. А как постыдна сцена, когда Николай, молодой человек с низменными побуждениями, грубо набрасывается на незнакомую девушку, оскорбляя ее, посягая на ее личность и человеческое достоинство? А эти похождения на ферму, взаимоотношения Сергея с женой товарища и т. д.

Для чего нужно было авторам выпячивать эту сторону, так нехарактерную для поведения нашей молодежи, для советских людей?

Поражает язык фильма, крайне скудный, пересыпанный уличным жаргоном, бранью и избитыми афоризмами… Каким корявым, несовременным языком рассуждает героиня фильма Зина: «Поди, лучше меня знаете, как началась Алешкина любовь. Иди с богом. Сказывают, смеялись над ним» и т. д.

Если проследить за историей зародившейся любви Алешки, то непонятно, за что он полюбил Зину? Может быть, за то, что впервые услышал брань, которой она обменивалась с одним из многочисленных поклонников? Ходит Алешка за 5—15 км на свидание, ходит и даже не знает ее имени, не разговаривает, молчит, а она отворачивается и в довершение всего говорит ему пошлости. Разве о такой любви мечтает наша молодежь? Какие духовно обедненные, неживые личности!

У нас создалось убеждение, что авторы фильма оторваны от жизни, не представляют себе подлинного облика нашей рабочей молодежи, ее разнообразного круга интересов, вкусов и запросов. Нет, наша рабочая молодежь не такая.

В этом фильме была возможность показать величие и значение тяжелого труда геологов, изыскателей. Показать настоящий коллектив, дружбу, честность, любовь верную и преданную…

Мы вполне согласны и поддерживаем выступление Л. Погожевой в журнале «Искусство кино», в котором отмечаются крупные недостатки сценария, затем значительно усилившиеся в самом фильме.

Хотелось бы, чтобы коллектив «Мосфильма» сделал для себя серьезные выводы, повернулся наконец лицом к жизни и не выпускал в свет суррогатов, подобных фильму «Алешкина любовь».

Сегодня подобное письмо не вызвало бы никакой реакции ни у создателей фильма, ни у людей, отвечающих за выпуск фильмов на экраны страны. Однако в советские годы связь власти и общественности была более тесной и действенной. Письмо в высшие инстанции или критическая статья в газете могли самым серьезным образом повлиять на судьбу практически любого произведения. Тем более если то обвинялось в безнравственности. И все же, несмотря на то что практически все подобные сигналы высшими инстанциями проверялись, это совсем не означало, что властные органы шли на поводу у общественного мнения, – иной раз все было как раз наоборот. Вот и в истории с «Алешкиной любовью» все вышло именно так.

Министр культуры СССР Е. Фурцева, получив письмо, специально отправилась посмотреть «Алешкину любовь». И ничего крамольного в фильме не нашла. А когда на «Мосфильме» ей показали целую кипу писем от геологов со всей страны, в которых они благодарили создателей фильма за честную и правдивую ленту про геологов, все претензии отпали сами собой. В кинопрокате-62 фильм собрал на своих сеансах достаточно приличную аудиторию – почти 24 миллиона зрителей.

«Голубая луна» по-советски

(Рудольф Нуриев)

В начале лета 1961 года в эпицентр грандиозного скандала угодил молодой советский балерун Рудольф Нуриев – он сбежал на Запад. Учитывая, что в советском балете подобного еще никогда не было, побег этот можно было смело назвать беспрецедентным. Что же подвигло артиста на подобный шаг?

Долгое время на Западе была в ходу версия, что Нуриев сбежал из СССР по причине сугубо идеологической – из-за ущемления творческих свобод. На самом деле в основе этого поступка лежали сугубо физиологические причины, а именно – гомосексуализм Нуриева. А поскольку в Уголовном кодексе СССР была соответствующая статья за мужеложество (121-я), предусматривающая заключение за решетку на срок от 3 до 5 лет, Нуриев вынужден был жить в постоянном страхе. Ведь он был артистом знаменитого театра – Кировского театра оперы и балета, был всегда на виду и мог легко стать объектом внимания со стороны правоохранительных органов.

Как гласит легенда, последней каплей, переполнившей чашу терпения Нуриева, стала его любовь к 18-летнему балеруну из ГДР Тейе Кремке, который постигал азы балета в Ленинграде. Закрутив роман с ним, Нуриев так сильно влюбился в юношу, что готов был следовать за ним хоть на край света. А Кремке в свою очередь постоянно твердил Нуриеву, что тот не сможет достичь подлинных высот в профессии, оставаясь жить в СССР. «Ты звезда мирового уровня и твое место на Западе», – увещевал немец Нуриева. Однако последний долго не мог осмелиться на отчаянный шаг. Все решили гастроли Кировского театра в Париже в июне 1961 года. Именно там Нуриев окончательно пришел к выводу, что раскрыт КГБ как гомосексуалист, а это означало для него серьезные неприятности по возвращении на родину.

Тогдашний председатель КГБ А. Шелепин, в частности, докладывал в ЦК КПСС следующую информацию: «3 июня сего года из Парижа поступили данные о том, что Нуриев Рудольф Хамитович нарушает правила поведения советских граждан за границей, один уходит в город и возвращается в отель поздно ночью. Кроме того, он установил близкие отношения с французскими артистами, среди которых имелись гомосексуалисты. Несмотря на проведенные с ним беседы профилактического характера, Нуриев не изменил своего поведения…»

Судя по всему, именно эти «профилактические беседы» в конце концов и привели к тому, что Нуриев решил не возвращаться на Родину и остаться на Западе. Это случилось 16 июня. В кармане у Нуриева было тогда всего 36 франков.

Побег Нуриева отозвался болью в сердцах его близких. Причем если мать балеруна впоследствии смогла простить сыну его поступок, то отец попросту от него отрекся. Что касается Тейе Кремке, то и он с этого побега ничего хорошего не поимел: пока он раздумывал над тем, стоит ли ехать в Париж к Нуриеву или нет, в ГДР была воздвигнута Берлинская стена, и любовники в итоге так и не воссоединились. После этого Кремке дважды женился, но все эти женитьбы так и не сделали его счастливым: он пристрастился к выпивке и умер в возрасте 37 лет.

Весьма дорогую цену заплатит за свой побег и сам Нуриев. Да, на Западе он приобретет мировую славу, станет миллионером и дослужится до должности главного балетмейстера в «Grand Opera» в Париже. Однако в самом начале 80-х Нуриев подхватит «чуму ХХ века» – СПИД – и в ноябре 1992 года скончается в возрасте 53 лет.

Рязанов-формалист

(«Человек ниоткуда»)

В послужном списке кинорежиссера Эльдара Рязанова множество прекрасных картин, однако только одной суждено было попасть в эпицентр большого скандала, в который были втянуты не только киношные круги, но даже один член Политбюро. Этот фильм – «Человек ниоткуда», где речь шла о приключениях снежного человека, попавшего в современную Москву (в те годы в прессе активно обсуждалась гипотеза о существовании снежного человека).

Слава пришла к Рязанову в 1956 году, когда он снял искрометную новогоднюю комедию «Карнавальная ночь». Спустя два года из-под его режиссерской руки свет увидела еще одна замечательная комедия – «Девушка без адреса». Оба фильма стали фаворитами кинопроката и в общей сложности собрали на своих сеансах более 85 миллионов человек. Это позволило Рязанову стать одним из самых кассовых и зрительски обожаемых режиссеров советского кинематографа. Как вдруг в начале 60-х ему в голову внезапно пришла идея попробовать себя в ином жанре и снять кино диаметрально противоположное тому, что он снимал ранее. Этот отход и стал поводом к громкому скандалу.

Третьим фильмом Рязанова стала комедия «Человек ниоткуда». Скажем прямо, она оказалась не самой лучшей работой знаменитого комедиографа. После оглушительных успехов его предыдущих лент, которые стали лидерами проката, «Человек…» являл собой кино совершенно иного рода. Хотя это тоже была комедия, но назвать ее по-настоящему зрительской язык не поворачивается – слишком много оригинальничанья в ней было (взять хотя бы язык картины: ее герои изъяснялись то прозой, то белыми стихами). Кроме формалистических трюков в ленте имелись и определенные идеологические «фиги», которые именно в те годы начали приобретать особую моду в интеллигентских кругах. В итоге весной 1961 года, когда фильм был закончен и готовился к выходу на экран, его продвижение к зрителю было приостановлено грозным циркуляром из ЦК КПСС за подписями заведующего Отделом культуры ЦК Д. Поликарпова и заведующего киносектором этого же отдела В. Баскакова. Приведу этот документ полностью:

«Ознакомление с фильмом „Человек ниоткуда“ показало, что все содержимое этой картины чуждо нашему искусству и представляет собой образец безыдейного, формалистического трюкачества. Лежащая в основе фильма надуманная история о похождениях в Москве „снежного человека“ из несуществующего племени „тапи“ послужила поводом для разного рода нелепейших и бессмысленных трюков, лишенных элементарного художественного содержания. Большинство сцен фильма способно вызвать лишь возмущение и протест советских зрителей. Так, в одном из эпизодов в оглупленном и окарикатуренном виде показаны советские ученые. Когда герой фильма – молодой научный работник Поражаев – демонстрирует в научно-исследовательском институте „снежного человека“, члены ученого совета вдруг начинают плясать, водить хоровод и петь пошлейшие куплеты: „Володя, не жалея сил, научный подвиг совершил“. В отдельных эпизодах фильма ощущается идейно сомнительный подтекст, который сводится к тому, что дикарь оказывается по своим моральным качествам лучше, чище и благороднее тех людей, с которыми он сталкивается в нашей действительности. Кинокартина „Человек ниоткуда“ по самой своей сути чужда традициям и принципам советского искусства».

Естественно, киношное руководство не могло остаться безучастным к такому документу из ЦК КПСС. В итоге очередное творение Рязанова решено было выпустить на экран, но ограничить его тираж. Было отпечатано всего несколько десятков копий, прокат которых намечался осенью того же года. Но здесь в ход событий вмешались новые непредвиденные обстоятельства.

В июне в Доме кино состоялась премьера фильма для узкого круга столичной интеллигенции. Картина вызвала неоднозначную реакцию, так как по своей стилистике была не похожа ни на что, выходившее ранее. Как итог – 22 июня в газете «Советская культура» было напечатано письмо некоего научного сотрудника В. Даниляна, который буквально камня на камне не оставлял от фильма «Человек ниоткуда». В частности, он писал следующее:

«В фильме „Человек ниоткуда“ есть некоторые интересные, занимательные сцены, смешные эпизоды. Есть и красивые виды Москвы. Но для большого фильма этого мало. Нужны мысли, нужна четкая и определенная идейная концепция, ясная философская позиция авторов, но именно этого не хватает в фильме. Ибо „философия“, заключенная в сценарии Л. Зорина, – это либо брюзжание, слегка подкрашенное иронией, либо двусмысленные (в устах людоеда) и невысокого полета афоризмы вроде того, что нет ничего приятнее, чем съесть своего ближнего. Попытки же уйти в область чистой эксцентрики и гротеска приводят лишь к бессмысленному трюкачеству и погрешностям против художественности. В таком, я бы сказал, балаганном стиле сделаны заключительные эпизоды картины – космический полет…»

У Рязанова и Зорина, прочитавших это письмо, буквально с первых же минут закрались сомнения в подлинности его авторства. И они не ошиблись. В начале письма Данилян сообщал, что посмотрел картину во время служебной командировки в Полтаве. Однако после звонка Рязанова в этот город удалось установить, что фильм «Человек ниоткуда» там еще не демонстрировался. Значит, пассаж о Полтаве был откровенным враньем. На основе этого был сделан вывод, что и «научный сотрудник В. Данилян» – лицо вымышленное. Но откуда тогда растут ноги у этого письма? Чтобы установить это, стали копать дальше. В результате узнали такую деталь: «свои» люди в бухгалтерии газеты «Советская культура» сообщили, что гонорар за «письмо» получил завотделом кино этой же газеты В. Шалуновский. Теперь стало ясно, кто именно ударил по фильму. Непонятно было только одно: зачем надо было скрываться под вымышленным именем? Может быть, потому что и за Шалуновским стояли некие силы, которые хотели замаскировать свое выступление под глас народа?

Осенью премьера фильма все-таки состоялась, но длилась она недолго. Сначала его заклеймили в газетах (в «Московском комсомольце», «Литературной газете»), а затем свое веское слово произнес главный идеолог партии Михаил Суслов. Как-то днем он ехал на работу в Кремль, и его взгляд скользнул по огромной афише, красовавшейся на фронтоне кинотеатра «Художественный». Увидев там лохматого дикаря с вытаращенными от удивления глазами, Суслов возмутился и потребовал снять «дикарскую» афишу с фронтона. После чего потребовал показать ему картину Рязанова.

Увиденное Суслову крайне не понравилось. Поскольку он любил простое и доступное по мысли кино (в числе любимых им картин значились и две предыдущие рязановские комедии), то формалистический «Человек ниоткуда» не мог ему понравиться априори. «И на такую ерунду мы тратим сотни тысяч рублей!» – воскликнул Суслов после просмотра фильма.

Отметим, что заявить подобное главный идеолог имел все основания: ведь кинематограф в СССР был государственным и, значит, именно государство было заказчиком любого фильма. Вот если бы Рязанов снимал свои ленты на собственные деньги, тогда другое дело – сусловские претензии были бы неуместны.

Через несколько дней после этого – 24 октября – главный идеолог взошел на трибуну XXII съезда КПСС и произнес пламенную речь, в которой уделил внимание и рязановскому творению. Вот что он сказал:

«К сожалению, нередко еще появляются у нас бессодержательные и никчемные книжки, безыдейные и малохудожественные картины и фильмы, которые не отвечают высокому призванию советского искусства. А на их выпуск в свет расходуются большие государственные средства. Хотя некоторые из этих произведений появляются под таинственным названием, как „Человек ниоткуда“ (оживление в зале). Однако в идейном и художественном отношении этот фильм явно не оттуда, не оттуда (оживление в зале, аплодисменты). Неизвестно также, откуда взяты, сколько (немало) и куда пошли средства на производство фильма (на картину было затрачено 4,5 млн рублей. – Ф. Р.). Не пора ли прекратить субсидирование брака в области искусства? (Аплодисменты.)».

Несколько дней спустя словам главного идеолога вторили уже и популярные куплетисты Рудаков и Нечаев, выступавшие в концерте, устроенном для делегатов съезда:

На «Мосфильме» вышло чудо
С «Человеком ниоткуда».
Посмотрел я это чудо,
Год ходить в кино не буду…

Но и это было еще не все. 11 ноября в газете «Советская культура» появилась статья за подписью В. Шалуновского, который наконец получил прекрасную возможность не скрываться под чужим именем и ударить по фильму от себя лично. Он и ударил, не стесняясь в выражениях. «Фильм не может заслужить иной оценки, кроме отрицательной… Картина оказалась слабой, сумбурной, а заключенные в ней идеи – весьма сомнительны» и т. д. и т. п. Вскоре после этого фильм сняли с проката и упрятали подальше от людских глаз.

После этого случая в формалистические дебри Эльдар Рязанов больше лезть не осмелится, предпочтя снимать доступное широким массам кино. В итоге уже следующая картина Мастера – «Гусарская баллада» – вернет его в разряд «кассовых» кинорежиссеров: фильм займет 2-е место в кинопрокате, собрав на своих сеансах 48 миллионов 640 тысяч человек.

Что касается фильма «Человек ниоткуда», то он пролежит на полке до 1988 года. После чего Госкино СССР и конфликтная комиссия Союза кинематографистов СССР примут решение о повторном выпуске фильма в прокат. Правда, вновь, как и раньше, он выйдет на экран без всякой рекламы, в количестве всего нескольких десятков копий. Но сделано это было отнюдь не из-за идеологических претензий: всем было понятно, что подобное кино вряд ли привлечет в кинотеатры большое количество зрителей.

«Автограф на судебной повестке»

(Павел Кадочников)

Пик славы актера Павла Кадочникова приходится на конец 40-х – начало 50-х годов. Если точнее: с 1947 (с фильма «Подвиг разведчика») по 1956 («Медовый месяц») год. Затем в творчестве популярного актера наступил некоторый спад. Нет, в кино он продолжал сниматься, однако отнести те его роли к настоящим открытиям было трудно. Чтобы не сидеть сложа руки, Кадочников в свободное от съемок время стал выступать с концертами. Именно последние и стали причиной громкого скандала, который случился с Кадочниковым в начале 60-х.

Все началось 5 сентября 1961 года, когда в газете «Труд» появилась статья «Автограф на судебной повестке», принадлежащая перу двух журналистов – Н. Бахтюкова и О. Кузнецова. Статью предваряло письмо Героя Социалистического Труда, знатного рабочего из Ленинграда В. Карасева. В нем рабочий сетовал:

«…С бывшим нашим рабочим, а ныне известным артистом Павлом Кадочниковым стряслась беда. Он сбился с правильной дороги, запутался в каких-то делишках, чуть не угодил на скамью подсудимых.

Как нам стало известно, прокурор Куйбышевского района Ленинграда решил не привлекать П. Кадочникова к уголовной ответственности, щадя его популярное имя. Но я, рабочий завода, давшего Кадочникову путевку в жизнь и в большое искусство, считаю, что об этом следует поговорить на страницах нашей рабочей газеты. Поговорить всерьез, без всяких скидок на громкое имя и прошлые заслуги».

Комментарий к этому письму получился куда как серьезный. Цитирую:

«Последние роли Кадочникова не идут ни в какое сравнение с теми, которые принесли ему славу. В чем же секрет „угасания“ таланта артиста, находящегося в расцвете сил? Павел Петрович объясняет: „Нет хороших ролей“. Может быть, это и так. Но нам думается, что причины не только в этом. Очень уж много сил, энергии и времени тратит артист на дела, далекие от искусства…

Солидные гонорары за участие в фильмах кажутся Кадочникову слишком скромными, доходы от выступлений, организованных Всероссийским гастрольно-концертным объединением, мизерными.

И чем больше он зарабатывал, тем больше скаредничал и прибеднялся на людях. Денег у Кадочникова «не хватало» даже на профсоюзные взносы. Активистам приходилось напоминать заслуженному артисту о задолженности. Павел Петрович, как правило, в таких случаях сперва «смущался», потом извинялся, но взносы не платил.

Дух стяжательства и наживы всецело завладел душой художника. Кадочников перестал задумываться над тем, какими путями приходят к нему деньги. Его беспокоило лишь одно – чтобы их было побольше. Стоит ли удивляться, что между заслуженным артистом и мошенником Андрейчуком сложился коммерческий альянс? Андрейчук, подвизающийся на студии «Ленфильм» в должности старшего администратора, умел «делать» деньги. Это устраивало Кадочникова. Артист Кадочников был популярен, и на его имени можно было недурно заработать. Это устраивало Андрейчука. Многоместный лимузин заслуженного артиста заколесил по городам и весям.

Пока Павел Петрович услаждал зрителей одной из трех своих концертных программ с подмостков переполненных клубов, его «антрепренер», уничтожив корешки фальшивых билетов и свернув афиши, проворно подсчитывал деньги. Выручку обычно делили в машине.

– Сколько сегодня? – осведомлялся Павел Петрович у Андрейчука и, выслушав ответ, совал пачку в карман. Машина трогалась с места. Расписываться в ведомости было не нужно.

Иногда Андрейчук организовывал сборные концерты, но эти выступления не пользовались особой популярностью у Андрейчука: его куш при дележе выглядел в таких случаях совсем скромным.

Страница за страницей листаем мы пухлое дело о частнопредпринимательской деятельности с целью личной наживы. Протоколы, допросы, вещественные доказательства, судебные повестки. Припертый к стене Андрейчук кается во всех смертных грехах. Он рассказывает всю подноготную. А Павел Петрович юлит. Он пытается уйти от ответственности, изворачивается перед следователем, лжет, путает следы.

– Да, я участвовал в нерегистрированных концертах, – наконец сознается он и тут же пытается словчить, – но ничего плохого в том не вижу. Ведь мы же несем искусство в массы…

– Я действительно получал деньги от Андрейчука, – рассказывает Кадочников. – Но откуда мне знать, какая это была часть выручки? Вряд ли он делил ее пополам.

Народный суд Куйбышевского района города Ленинграда приговорил Андрейчука к лишению свободы сроком на три года условно. Что касается П. Кадочникова, то прокурор решила не привлекать заслуженного артиста к уголовной ответственности, щадя его популярное имя. Дело о неблаговидной деятельности артиста студии П. Кадочникова передано на рассмотрение товарищеского суда студии.

Павлу Петровичу показалось, что гроза миновала. И вдруг Кадочников узнал, что одна из ленинградских газет готовит к печати фельетон об артистах-барышниках. И вот уже Павел Петрович в редакции. Он представляет сотрудникам редакции Петра Евдокимовича Никашина, пришедшего с ним. Ну кто в Ленинграде не знал, что П. Е. Никашин руководит студией киноактера «Ленфильма»! Петр Евдокимович от имени всего коллектива просит газетчиков не печатать фельетон.

А вскоре выясняется, что Павел Петрович, попросту говоря, «надул» газетчиков. Он ловко разыграл спектакль, в котором роль П. Е. Никашина исполнил один из его приятелей – режиссер Немченко. Комментарии, как говорится, излишни!

Сейчас П. Кадочников всеми средствами старается уйти от ответственности. Он готов на все, лишь бы обеспечить благополучный исход своему «делу». Кадочников ничего не понял, ничему не научился. А ведь его поведение идет вразрез с нормами нашей жизни.

Под угрозой судьба человека и артиста. Вот почему взялся за перо старый путиловский рабочий. Вот почему об этом пишем мы».

Эта публикация наделала много шума в обществе. Сам Кадочников воспринял ее крайне болезненно, утверждая, что все описанное там – ложь и клевета. Вот что по этому поводу вспоминает поклонник актера Николай Ларин:

«Сразу после этой статьи я позвонил Кадочникову, сказал: „Да бросьте, Павел Петрович, на что вы обращаете внимание!“ Больше всего он боялся, что близкие поверят этой мерзости. Вскоре Петрович написал мне письмо:

«Дорогой Коля! Вот ведь какие еще могут быть чудеса на свете. Конечно, ты прочитал в газете „Труд“, как бессовестно облили меня грязью. Дорогой друг, мне было бы горько думать, что ты мог поверить этому злому и тенденциозному вымыслу. Все ложь! От начала до конца… Мне тяжело еще и потому, что вот уже третий месяц я нахожусь на больничном листе после переренесенной операции голосовых связок. Да, действительно, под угрозой судьба человека и артиста, но я верю в друзей и не сомневаюсь, что именно сейчас они протянут мне руку.

Верю в прекрасное.

Твой Павел.Ленинград, Кировский проспект, 2, кв.39.Сентябрь 1961 г.».

Итогом этого скандала станет то, что двери в большой кинематограф для Кадочникова-актера окажутся в то время закрыты. Если он и будет сниматься в те годы, то исключительно в небольших ролях или эпизодах: «Государственный преступник» (1964), «Хлеб и розы» (1965). Естественно, гонорары за эти работы актеру перепадали маленькие, а с концертами он уже ездить перестал. И все же Кадочников найдет способ, как сделать так, чтобы не сидеть сложа руки и заниматься любимым делом – он переквалифицируется… в режиссеры. Отныне он станет снимать кино, а заодно и сниматься в своих фильмах в качестве актера. Его дебютом на этом поприще станет весьма неплохая картина «Музыканты одного полка» (1965). В конце того же года П. Кадочникову присвоят звание народного артиста РСФСР.

1961–1962

«Сладкая отрава» от Булата

(Булат Окуджава)

Исполнять песни под гитару Булат Окуджава начал в середине 50-х. А в начале следующего десятилетия его уже знала чуть ли не вся страна. Буквально изо всех окон звучали его песни, и друзья порой шутили: если бы за каждую песню тебе платили копейку, ты был бы самым богатым человеком в стране. Окуджава на эту шутку грустно улыбался – назвать себя обеспеченным человеком при такой популярности он не мог. Вместе с женой Ольгой и сыном Антоном они жили в Ленинграде (на Ольгинской улице) и вели весьма скромный образ жизни. У них был маленький огород, на котором они выращивали картошку, и это здорово их выручало. Концертная деятельность больших денег Окуджаве не приносила (чаще всего он выступал бесплатно), зарплата была маленькой, и единственным приличным заработком оставалось литературное творчество (помимо создания собственных произведений, Окуджава занимался еще переводами).

Весной 1961 года фирма «Мелодия» решила выпустить первый диск с песнями Окуджавы. Худсовет студии прослушал семь песен барда и дал добро на скорый выход пластинки. Но из этой затеи тогда ничего не вышло. В том же году Окуджава закончил свое первое прозаическое произведение – повесть «Будь здоров, школяр!», которую опубликовал в альманахе «Тарусские страницы». Но официальная критика встретила выход альманаха весьма неласково, найдя в нем попытку определенных сил (интеллигентов из числа либералов) популяризировать в обществе имена поэтов из разряда неудобных (вроде Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой). А вскоре был подвергнут критике и сам Окуджава за свое песенное и поэтическое творчество.

29 ноября того же года в ленинградской газете «Смена» была опубликована большая статья И. Лисочкина под названием «Цена шумного успеха», которую весьма оперативно – 6 декабря – перепечатала многомиллионная «Комсомольская правда». О чем же писалось в этой публикации?

Ее автор побывал на концерте барда в ленинградском Дворце искусств имени К.С. Станиславского и так описывал увиденное:

«И мы пошли, судьбы своей не чая, не подозревая того, что налицо окажутся все компоненты „литскандала“. Двери дворца были в этот день уже, чем ворота рая. Здесь рвали пуговицы, мяли ребра и метался чей-то задавленный крик: „Ой, мамочка!..“ Поскольку по непонятной причине пропусков оказалось по крайней мере в три раза больше, чем мест в зрительном зале, и большое число желающих так и не смогло проникнуть внутрь дворца, есть смысл рассказать о том, что происходило дальше за его закрытыми дверями.

На сцену вышел ведущий и не без изящества произнес:

– После того, как вы выдержали все, что вы выдержали, вы выдержите и мое короткое вступление. Булат Окуджава уже выступал в нашем дворце в прошлом году и тоже имел тогда шумный успех…

Булат Окуджава – московский поэт. Не Александр Твардовский, не Александр Прокофьев, не Евгений Евтушенко – просто один из представителей той большой поэтической обоймы, чьих стихов еще не лепечут девушки, отправляясь на первое свидание. Так для чего же пуговицы обрывать?

Ведущий деликатно обошел этот вопрос. Он рассказал рядовую биографию человека рождения 1924 года, отметив, что «каждая ее веха нашла отражение в творчестве». Он сказал также, что Окуджава не певец и не композитор и что пение для него – «своеобразная манера исполнения собственных песен».

Начало, как видите, не было многообещающим. А потом на сцену вышел сам поэт – довольно молодой темноволосый человек с блестящими глазами. Он прочел первое стихотворение «Не разоряйте гнезда галочьи…». В зале воцарилась неловкая тишина. Прочел «Стихи о Родине». Опять тишина. «Двадцатый век, ты страшный человек» – тишина снова. После «Осени в Кахетии» один из слушателей, не выдержав, хлопнул в ладоши, и поэт застенчиво сказал:

– Не надо…

Пятое стихотворение «Воспоминание о войне» понравилось. Похлопали. Так и пошло. Тому, что нравилось, хлопали, тому, что не нравилось, – нет. «Шумного успеха» не было. Было ощущение большой неловкости и, если хотите, стыдности того, что происходило и происходит. В зале сидели мастера искусств, люди, великолепно знающие настоящую поэзию, огромную, великую, необозримую, которая бурей врывается в сердца и умы. Рассчитывать на то, что они начнут рыдать от игриво-салонного «Я надышался всласть окопным зельем», было несерьезно.

Стихи сменились «напеванием». Это несколько оживило обстановку. Во втором отделении из публики требовали откровенно кабацких «Петухов», а автор лукаво утверждает, что он забыл текст и что эта песня ему уже не нравится.

А потом все кончилось. Мнения после концерта высказывались разные. Один бросил категорично и зло:

– Ерунда и шарлатанство!

Другой заметил с раздумьем:

– Несколько песен Окуджавы мне очень нравятся, а на остальные я не обращаю внимания…

А третий сказал не без юмора:

– Самое интересное – то, что происходило у входа. А все остальное – так… ничего себе…

А почему же все-таки свалка у входа? Где же тайные пружины, которые заставили весьма культурных людей столь неприлично штурмовать узкую дверь? Кажется, их несколько…

Говорить об Окуджаве и о том, что он пишет, действительно очень сложно. Здесь не обойдешься какой-то единой оценкой. И поэтому хочется поговорить об Окуджаве в частности и об Окуджаве – в целом.

Вначале – «в частности». Все написанное здесь ни в коем случае нельзя рассматривать как попытку лишить его почетного звания поэта. У него есть хорошие стихи. Есть и настоящие песни, необычные и лиричные: «Веселый барабанщик», «О последнем троллейбусе», «О Лене Королеве», «О бумажном солдатике», «Дежурный по апрелю». Они привлекательны своеобразностью, непохожестью на то, что мы слышали раньше, глубокой душевностью, интимностью в хорошем смысле этого слова. Но волею названных обстоятельств песни стали «запретным плодом», пошли перематываться с магнитофона на магнитофон, а за ними потянулось такое количество поэтического мусора и хлама, его же ты, господи, веси…

Творчество Окуджавы «в целом» отличается от того, что «в частности», как день от ночи. О какой-либо требовательности поэта к самому себе говорить не представляется возможным. Былинный повтор, звон стиха «крепких» символистов, сюсюканье салонных поэтов, рубленый ритм раннего футуризма, тоска кабацкая, приемы фольклора – здесь перемешалось все подряд. Добавьте к этому добрую толику любви, портянок и пшенной каши, диковинных «нутряных» ассоциаций, метания туда и обратно, «правды-матки» – и рецепт стихов готов. Как в своеобразной поэтической лавочке: товар есть на любой вкус, бери что нравится, может, прихватишь и что сбоку висит.

И берут. Не все читали Надсона, Северянина, Хлебникова, многих других. Не все, к сожалению, отличают золото от того, что блестит, манеру от манерности, оригинальность от оригинальничания.

Дело тут не в одной пестроте, царящей в творческой лаборатории Окуджавы. Есть беда более злая. Это его стремление и, пожалуй, умение бередить раны и ранки человеческой души, выискивать в ней крупицы ущербного, слабого, неудовлетворенного… Позволительно ли Окуджаве сегодня спекулировать на этом? Думается, нет! И куда он зовет? Никуда.

Часто говорят о «подтексте» стихов Окуджавы. Подтекст – он нынче в моде. И это обстоятельство позволяет под хорошим лозунгом протаскивать всякий брак и «сладкую отраву». Вот три произведения подряд: «Когда метель ревет, как зверь…», «Тула славится пряниками, лебеди – пухом…» и «Вся земля, вся планета сплошное туда…» с заключительными строчками: «Как же можно сюда, когда надо туда?» Невооруженным глазом видна здесь тенденция уйти в «сплошной подтекст», возвести в канон бессмыслицу. А вот и ее воинствующий образчик – «Песня о голубом шарике»:

Девочка плачет,
Шарик улетел,
Ее утешают,
А шарик летит…

Необычайное привлекательно. И раздается не всегда верный звон гитары московского поэта. Что греха таить, смущает этот звон и зеленую молодежь, и любителей «кисленького», людей эстетствующих и пресыщенных. Тянутся за этим всякая тина и муть, скандальная слава и низкопробный ажиотаж.

Не всем наверняка понравится тон этой статьи. Но она писалась не холодным академическим пером. Хотелось назвать вещи своими именами, так, как они есть. Вызывает поэт Булат Окуджава «в целом» искреннее возмущение. Талант, пусть большой или маленький, – штука ценная. Жаль, когда он идет на распыл, на кокетство, на удовлетворение страстей невысокого класса. Куда пойдет поэт дальше? Туда, где «в грамм добыча, в год труды»? Или – «сшибать аплодисмент» за оригинальность на очередном «капустнике»? Давать ему менторские советы, конечно, не хочется. Дело совести поэта, что именно выносить на суд общества. И, разумеется, не только дело, но и обязанность общественности давать спокойную и точную оценку его творчеству. В этом смысле Дворец искусств оказал плохую услугу поэту, устроив этот вечер…»

После этой публикации Окуджава вынужден был временно свернуть свою концертную деятельность. А претензии к нему продолжали множиться. 6 марта 1962 года на фирме «Мелодия» было принято окончательное решение по поводу диска Окуджавы: не выпускать. А чуть больше месяца спустя – 20 апреля – удар по барду нанесла газета «Вечерняя Москва». Там была опубликована статья И. Адова «Бремя славы». Привожу ее с небольшими сокращениями:

«С некоторых пор имя поэта Булата Окуджавы приобрело популярность среди молодых москвичей. Пожалуй, слово „популярность“ не совсем точно выражает мою мысль. Было бы вернее сказать, что к этому имени кое-кто проявляет повышенный интерес. А не в меру темпераментные поклонники поэта, используя ими же по существу созданную шумиху вокруг своего „кумира“, пытаются окружить его чело ореолом „непонятого таланта“.

Очень хочется убедить оруженосцев и приверженцев Б. Окуджвы, что ореол ему ни к чему, так же, как и бремя славы, которое еще не по силам молодому поэту.

Прежде всего обратимся к упомянутому слову «непонятый». Откуда взяли это утверждение защитники Булата Оуджавы, и, собственно, от кого его надо защищать? Мне пришлось быть свидетелем разговора на эту тему среди молодежи, посещающей новые, уже приобретшие добрую славу кафе «Аэлита» и «Дружба». Здесь обычно бывают юноши и девушки, интересующиеся литературой и искусством, подчас хорошо разбирающиеся в поэзии, любящие и понимающие музыку. Нередко возникают среди них споры – увлекательные, интересные. Спорят и о творчестве Окуджавы. Даже не столько о его творчестве в целом, потому что двух его книжек многие не знают, а о песнях, которые кое-кто слышал на выступлениях поэта либо главным образом в магнитофонной записи.

Нет, не приемлют они этих песен.

Кто же эти любители песенного творчества Б. Окуджавы? Скажем прямо – в большинстве своем это падкие до всяких «сенсаций», экзальтированные молодые люди, которых привлекает все, что считается «модным», что способно вышибить слезу у непритязательных обывателей. Их вполне удовлетворяют многие произведения поэта, в которых легко различить и сентиментальность, и ложную патетику, и даже пошлость. Не так уж далеки от истины те, кто называет Б. Окуджаву «Вертинским для неуспевающих студентов».

Было бы несправедливо утверждать, что у поэта нет произведений, отмеченных печатью настоящего дарования. Есть у него стихи и песни хорошие – лирические, в большой мере самобытные, исполненные раздумья, проникнутые мягким юмором. И тем более досадно, что поэт не в состоянии проявить подлинную требовательность к своему творчеству, что он невзыскателен к теме.

Слушаешь его песни одну за другой и думаешь: а не обкрадывает ли себя поэт, насильно втискивая в нескончаемо унылую, надсадную мелодию свои стихи?..

Мы убеждены, что, если бы на лучшие тексты Оуджавы написал музыку композитор, которому творчески близок поэт, песни прозучали бы иначе. Освобожденные от мрачного музыкального сопровождения, высветленные, выведенные из душного круга, они приобрели бы крылья. А как выиграл бы поэт от такого содружества с композитором!

Познакомишься с удачными произведениями Булата Окуджавы, опубликованными в его сборниках, и недоумеваешь, как он смог написать после этого песни «под гитару», о том, что девочка плачет – шарик улетел, девушка плачет – все жениха ждет, женщина плачет – муж ушел к другой, плачет старуха – мало на свете прожила…

Или вот строфа из наиболее ценимой «любителями» песни: «Полночный троллейбус плывет по Москве, верша по бульварам круженье, чтобы всех подобрать потерпевших в ночи крушенье… крушенье…»

А вот и такое настроение – «и давит меня это небо и днем»…

Невольно вспоминаешь ресторанного Лещенко, недоброй памяти старую цыганщину и блатные напевы из цикла «позабыт, позаброшен».

И вот вступаешь в безмолвный спор с поэтом, который не может же быть в такой мере глух, чтобы не уловить во многих своих произведениях интонации душещипательного мещанского романса. В далекие времена на этот жанр были падки приказчики и сентиментальные гимназистки…

Порой закрадываются сомнения: а не жаждет ли Б. Окуджава славы эстрадного исполнителя, который в погоне за успехом не прочь и «играть на публику»? А нужна ли истинному поэтическому дарованию дешевая слава?

Стоит заметить, что Б. Окуджава, возможно, и ищет ее. Иначе, почему же он соглашается так часто давать свои концерты. Только в течение одного месяца бюро пропаганды Союза писателей организовало 29 его выступлений в различных аудиториях!..

Живи он (Окуджава. – Ф. Р.) интересами и мыслями нашей молодежи, зная ее пытливый ум, горячее стремление быть полезной родной стране, поэт понял бы, что его песни «под гитару» бесконечно далеки от запросов юношей и девушек, к которым он адресуется. Им чужды и упаднические интонации многих стихов, поэтические банальности и довольно убогие, построенные на однообразном лейтмотиве мелодии песен. А главное, что отвращает молодежь от песенного творчества Окуджавы – это полное, так сказать, несовпадение его с настроениями и устремлениями молодого поколения строителей коммунизма.

Булат Окуджава – поэт одаренный, но избранный им путь не приведет к успеху. Духовное потребление молодежи нельзя удовлетворить салонно-застольными сочинениями…

Проявите больше уважения к своему современнику, поэт, проникните в его огромный и светлый мир, ближе узнайте его, дайте ему то, чего он достоин».

Несмотря на эту критику, нашлись люди, которые не побоялись протянуть Окуджаве руку помощи. В том же 1962 году его приняли в Союз писателей СССР, что было, конечно же, странно, учитывая недавние «наезды» на него в прессе. Вскоре после этого возобновились и концертные выступления Окуджавы. Так что назвать Окуджаву опальным поэтом, как это было с его коллегами И. Бродским или А. Галичем, нельзя. К нему применялась иная тактика. Его или публично поносили, или делали вид, что его вообще не существует. Но в целом власти относились к нему с меньшим недоверием. Ведь Окуджава был типичным «лириком», поющим в основном о любви и дружбе в отличие, скажем, от Высоцкого – тот своим хрипом буквально выворачивал слушателям душу наизнанку.

Как «задвинули» артиста

(Олег Стриженов)

В начале 1962 года началось выдвижение кандидатов на получение Ленинской премии. В числе последних оказался популярный актер Олег Стриженов. Шансы получить столь высокую награду у актера были, что называется, «фифти-фифти». Однако после того, как по нему «проехалась» газета «Советская культура», и эти шансы улетучились, словно дым.

Статья в упомянутой газете была опубликована 6 февраля, называлась «Пожалуй, это преждевременно…» и принадлежала перу М. Крыловой. Приведу ее с некоторыми сокращениями:

«Среди деятелей искусства, выдвинутых на соискание Ленинской премии, я увидела фамилию киноартиста Олега Стриженова. Эта новость и обрадовала, и огорчила меня. Да, обрадовала и огорчила, как ни покажется странным соединение таких, казалось бы, несоединимых эмоций. Обрадовала потому, что Олег Стриженов один из любимых моих киноартистов. И не только моих. Он вообще один из самых популярных мастеров советского экрана. Он на редкость самобытный артист. Его яркий и сильный талант покорил многих. Любое появление Олега Стриженова на экране, даже в относительно слабых фильмах, всегда вызывает большой интерес зрителей.

Почему же тогда выдвижение Стриженова на соискание высокой награды за творческий труд может кого-либо огорчать? Ответ прост. Потому, что любимый артист не получит этой награды. Мы в этом почти не сомневаемся. Больше того, он не должен ее получить. Его последние работы в кино не дают ему такого права. Само выдвижение О. Стриженова в число кандидатов на Ленинскую премию кажется нам случайным. Видимо, художественный совет музыкальных и театральных факультетов заочного народного университета искусств Министерства культуры РСФСР (а это он выдвинул киноартиста) чего-то тут не продумал.

Да, встреча со Стриженовым на экране всегда интересна, но не всегда его игра – подлинное открытие, новое слово в художественном творчестве.

Вероятно, талант артиста еще не раскрылся полностью, вероятно, мы еще будем свидетелями большого творческого взлета молодого мастера кино.

На Ленинскую премию О. Стриженов выдвинут за исполнение ролей Германна в фильме-опере «Пиковая дама» и капитана Дудина в фильме «В твоих руках жизнь». «Пиковая дама» – хороший фильм. Он успешно справляется с главной задачей, во имя которой, надо думать, и был создан: донести до самых широких зрительских масс гениальное творение П. И. Чайковского. «Пиковая дама» – фильм-опера, то есть произведение прежде всего музыкальное. Нисколько не умаляя значения изобразительного ряда в фильме (работа оператора, художника) и игры драматических актеров, надо все же признать, что в отрыве от звукового ряда, от музыки, от игры оркестра и пения оперных солистов данный фильм оценивать нельзя. И как бы удачно ни играл драматический актер, но, если он лишь открывает рот, а поет за него другой, – это серьезное препятствие для полной и объективной оценки актерского творчества. Вряд ли можно правильно судить об игре драматического артиста, не слыша его голоса. Речь ведь идет не о пантомиме! О. Стриженов играет Германна. Вокальную партию ведет З. Анджапаридзе. Образ, созданный киноартистом и певцом, бесспорно, интересен. Но, право же, работа Стриженова – выполнение всего лишь частичной задачи.

Что касается картины «В твоих руках жизнь», то это в целом произведение довольно среднего художественного уровня. Игра в ней Стриженова, скорее всего по независящим от актера обстоятельствам, ничем особенно не блещет. Сказалась здесь слабость сценария и режиссуры. Как бы доброжелательно ни относились мы к фильму «В твоих руках жизнь» и труду всех творческих работников, участвовавших в его создании, но против фактов не пойдешь. А факты таковы: фильм этот не оставил заметного следа в отечественном киноискусстве; со времени его выпуска на экран не прошло и трех лет, но он, если говорить честно, уже забыт.

Все сказанное ни в коей мере не зачеркивает большой и плодотворной деятельности Олега Стриженов в кино. У меня и в мыслях не было хоть как-то опорочить артиста. Эта заметка – лишь отклик на непродуманное предложение о выдвижении на Ленинскую премию. Олег Стриженов – талантливый киноактер, дарование оригинальное, самобытное. Когда-нибудь (и, возможно, очень скоро) он будет удостоен этой почетной награды. Хочется только пожелать, чтобы кинодраматурги, работая над своими сценариями, и режиссеры, готовясь к постановке фильмов, почаще вспоминали, что есть у нас такой прекрасный киноартист – Олег Стриженов».

Таким образом, стать лауреатом Ленинской премии Стриженову так и не удастся. А спустя несколько месяцев он станет героем громкого скандала, связанного с фильмом «Война и мир» (о нем речь пойдет чуть ниже), и смельчаков выдвигать его на эту награду больше не останется.

Мстительный тренер

(Анатолий Тарасов)

В марте 1962 года в хоккейную команду ЦСКА на должность старшего тренера вновь вернулся Анатолий Тарасов. Как мы помним, его сняли с этого поста в конце 60-го после громкого скандала: против него выступила почти вся команда. Скандал выплеснулся на страницы центральной печати, и Тарасов вынужден был покинуть тренерский пост. Вместо него был назначен Евгений Бабич, но при нем команда стала стремительно скатываться вниз. Тогда Бабича сменил другой наставник – Виноградов. При нем армейцы Москвы выиграли все возможные турниры, однако это не спасло тренера от увольнения. Спросите почему? Дело в том, что хотя результаты команда показывала замечательные, но дисциплина в ней была хуже некуда. Чашу терпения руководства Министерства обороны, которое курировало команду, переполнило ЧП, когда с турнира в Польше армейцы вернулись… вдрызг пьяными и даже не смогли сойти на перрон Белорусского вокзала, где их ждали толпы поклонников и журналисты. Вот тогда высокие начальники и вспомнили про Анатолия Тарасова, при котором подобных ЧП никогда не было. Не зря этого тренера за глаза называли «хоккейным Сталиным».

Между тем, получив карт-бланш от руководства, Тарасов жестоко отомстил некоторым игрокам, кто ратовал за его увольнение год назад, – разом уволил их из команды. Под его горячую руку попал и знаменитый хоккеист Иван Трегубов, который в 60-м был одним из главных инициаторов ухода Тарасова. Хоккеист сам дал повод тренеру для своего увольнения. ЦСКА тогда проводил игру в Омске, выиграл ее, и Трегубов на радостях решил отметить это дело в ресторане. Однако, едва он успел опрокинуть в себя первую рюмку любимого им напитка – коньяка, как перед ним вырос Тарасов. Тут же, в ресторане, он устроил Трегубову публичный разнос и объявил, что тот уволен из команды. Когда ЦСКА вернулся в Москву, Тарасов поставил об этом в известность Федерацию хоккея СССР. А там смельчаков спорить с ним уже не нашлось. В итоге Трегубова на год отлучили от хоккея. Отметим, что так поступят с игроком, который несколько месяцев назад на чемпионате мира был назван в тройке лучших игроков этого престижного международного турнира.

Между тем Трегубова выставляли из команды откровенно по-хамски. С него, столько лет приносившего славу как своему клубу, так и сборной (на чемпионатах мира его дважды называли лучшим защитником), стали требовать вернуть все до нитки. Даже трусы с майкой. Но последняя на момент выдачи оказалась Трегубову мала, и он подарил ее знакомому офицеру. Трегубов предлагал оплатить потерю, но ему твердили: «Нам твои деньги не нужны! Верни майку!» Замену той майке Трегубов все-таки нашел, но унижение, которое он испытал, на долгие годы осталось занозой в сердце.

Когда увольняли Трегубова, его верный друг и партнер Сологубов (болельщики называли их тандем «братья Губовы») даже пальцем не пошевелил, чтобы заступиться за товарища. Почему? Говорят, он и сам к тому времени уже устал от закидонов Трегубова (тот с годами все чаще стал «закладывать за воротник») да и с Тарасовым устал пикироваться. Но это соглашательство, увы, не помогло Сологубову долго продолжать карьеру: в 64-м Тарасов и его уволил из команды за ненадобностью.

Этот скандал с Сологубовым станет поводом к появлению художественного фильма «Хоккеисты» (1964). Сценаристом его был писатель Юрий Трифонов, который дружил с «братьями Губовыми» и хорошо знал всю подоплеку происходивших в ЦСКА конфликтов. Тема была очень актуальной по тем временем, когда шла борьба с так называемым «культом личности» во всех сферах общества: с одной стороны, тренер-диктатор, которого люди за глаза называли «Сталиным в хоккее», с другой – игроки с независимыми и свободолюбивыми характерами. Консультантами в картину были приглашены извечные соперники армейцев динамовцы: Аркадий Чернышев и Виктор Тихонов. Причем первый был помощником Тарасова в сборной страны, но это роли не играло: оба они хоть и стояли на одном мостике, но друг друга недолюбливали. Тарасов за глаза даже называл Чернышева Адька-дурачок. Так что этим фильмом Чернышев как бы возвращал Тарасову должок.

Сюжет фильма был прост и у большинства хоккейных болельщиков не оставлял никаких сомнений относительно прототипов героев. В столичную команду «Ракета» приходил новый тренер, который решил уволить из команды лучшего нападающего – ветерана команды. За этого игрока горой вставал его друг и партнер по звену Анатолий Губанов (намек более чем прозрачный – на «братьев Губовых»). Он говорил тренеру те самые слова, которые Трегубов как-то сказал Тарасову: «Вы, конечно, тренер выдающийся, настоящий знаток хоккея, но вы не любите людей». В итоге этого конфликта побеждали игроки. В жизни, как мы знаем, все произошло наоборот: «братьев Губовых» уволили, а Тарасов остался.

Иван Бровкин и мошенники

(Леонид Харитонов)

Киноартист Леонид Харитонов был настоящей звездой – в конце 50-х его знала вся страна, а его обаятельные киногерои (самый знаменитый – Иван Бровкин) служили примером для подражания миллионам советских людей. Однако в самом начале 60-х Харитонова угораздило вляпаться в громкий скандал: он участвовал в «левых» концертах, которые устраивал мошенник Демочкин-Белов. Последнего потом упрятали за решетку, а про Харитонова написали фельетон в «Комсомольской правде». Актер публично покаялся перед своими поклонниками, после чего эта история стала постепенно забываться. Как вдруг весной 1962 года Харитонов вновь оказался героем громкого скандала на ту же тему. 19 апреля в газете «Советская культура» был напечатан фельетон Г. Пороженко под названием «После первого звонка…». В нем рассказывалось о двух мошенниках – все том же Е. Демочкине-Белове и Ю. Видонове, которые устраивали в различных учреждениях и на предприятиях «левые» концерты с участием известных артистов. О том, как это происходило, в фельетоне сообщалось следующее:

«Демочкин пробежал фамилии завербовавшихся и поморщился:

– Безымянные статисты! Публике нужна афиша! – Он начал листать свою потрепанную записную книжку.

Демочкин нашел нужную фамилию и поднял телефонную трубку.

– Леонид Владимирович? Говорит Белов…

После слов «говорит Белов» артист МХАТа Л. Харитонов должен был повесить трубку и срочно сообщить о случившемся в ближайшее отделение милиции. Два с небольшим года назад «творческое содружество» Демочкина-Белова и Харитонова, начавшееся с такого же телефонного звонка, окончилось весьма печально: первый за организацию «левых» концертов угодил за решетку, второй за участие в них стал героем газетной статьи. Но Харитонов и на этот раз не устоял перед соблазном незаконного заработка. Он с большим подъемом выступил в клубе «Спецэлеватормельстроя», а после повторного звонка Демочкина поехал зажигать сердца воинов N-ской части. Демочкин растрогался и отблагодарил Харитонова суммой, вдвое превышающей официальную концертную ставку артиста.

Артистку Театра сатиры Веру Васильеву не смутил телефонный звонок незнакомого мужчины и сообщение о том, что деньги за выступление она получит «на месте», а не в кассе ВГКО. Заслуженная артистка любезно сказала «да» и вместе с партнерами В. Ушаковым (муж Васильевой. – Ф. Р.) и Б. Рунге посетила клуб Института рентгенорадиологии. Затем Васильева без колебаний отправилась в клуб «Спец-элеватормельстроя», где ее с нетерпением ожидал Видонов.

Демочкин-Белов и Видонов сидели на телефоне. После первого же звонка на призыв мошенников откликнулись солист Всероссийского радио и телевидения И. Картавенко, артисты ВГКО В. Маненко, В. Сысоев и другие… Жуликам удалось поднять на ноги даже народного артиста РСФСР Е. Самойлова, солистов Московского театра оперетты В. Зарубеева, И. Никулину и других.

Расписываться в денежных ведомостях, составленных на всякий случай, артисты, как правило, не успевали. За них это делал «нелегальный» иллюзионист из Одессы П. Еременко. Поэтому не удивительно, что во всех ведомостях проставлены суммы, значительно большие, чем перепадали в руки артистов. Разница оседала в карманах мошенников. Они рассчитали точно: с жалобой в милицию никто не обратился.

Действительно, жаловаться участникам «левых» концертов не приходится. Отдел формирования Всероссийского гастрольно-концертного объединения уделяет им достаточно внимания. Если раскрыть платежные ведомости ВГКО за любой месяц, можно убедиться, что почти все упомянутые выше артисты были заняты в концертах «на сто процентов». Так что жаловаться остается только на самих себя.

Но таких смельчаков не оказалось. Наоборот, все довольны. Л. Харитонов, например, очаровательно улыбаясь, заявил, что «давным-давно перевыполнил свой личный план по „левакам“, и будет огорчен лишь в том случае, если попадет в фельетон». Мы уверены, что этот номер газеты не принесет радости и другим поименованным артистам».

Практически сразу после выхода этого материала в свет Л. Харитонов написал письмо в «Советскую культуру», в котором попытался защитить свое честное имя. Однако опубликовали это послание почти месяц спустя – 12 мая. Вот что писал артист:

«Фельетон „После первого звонка…“ не может оставить равнодушным не только читателей, не только артистов, но и концертные организации. Потому, глубоко взолнованный им, я и решил написать. Выступления на концертной эстраде – это отнюдь не только средство обогащения. Они требуют не меньшей творческой энергии, чем съемки в кино или участие в спектаклях. А между тем именно на эстраде часто происходят истории, о которых пишет автор фельетона. Несколько лет тому назад я принимал участие в „левых“ концертах, которые организовывал Е. Ф. Демочкин-Белов. Об этом в свое время справедливо и сурово писала газета „Комсомольская правда“. С тех пор я никогда больше не выступал в подобных концертах, хотя многие „администраторы“ неоднократно обращались ко мне с самыми „заманчивыми“ предложениями.

Совсем недавно раздался и тот самый звонок, который был упомянут в фельетоне. И вот тут-то мне бы хотелось внести некоторую ясность: я поступил именно так, как и должно было мне поступить, – отказался от участия в концерте, больше того, я категорически потребовал, чтобы Демочкин-Белов больше никогда мне не звонил.

Но, как выяснилось позже, мой отказ не остановил Белова. Через день мне снова позвонили, как звонят и в другие дни от имени ВГКО и других концертных организаций, и пригласили выступить в концерте. После концерта «администратор» – я был твердо уверен, что он представляет ВГКО, – предъявил мне ведомость, где я расписался в получении причитающейся мне по закону концертной ставки. Никакого Демочкина-Белова в здании клуба или за кулисами я не встречал, и потому мне и в голову не могло прийти, что я снова стал участником его «антрепризы». Только спустя месяц, когда меня пригласили в прокуратуру Кировского района, мне стало известно, кто был истинным организатором. Кстати, этот концерт был не единственный, где выплата производилась на месте. Я хорошо знаю, что подобная практика существует. Я не хочу снимать с себя вины. Но, повторяю, никаких меркантильных соображений я не преследовал, участвуя в этом концерте. Волнует меня и другой вопрос. Следует, видимо, как-то изменить порядок приглашения на концерты. Скажем, ввести письменные извещения вместо телефонных звонков. Возможны и другие формы, но ясно одно: необходимо создать такую обстановку, при которой артист ПОМИМО СВОЕЙ ВОЛИ не мог бы стать участником так называемых «левых» концертов. Ведь участие в подобных авантюрах позорит звание артиста, ставит его, по существу, рядом с преступными действиями мошенников, мешает нормальной творческой жизни. Поверьте, среди нас, артистов, мало людей, сознательно идущих на это.

Вывод один: необходимо навести в этом деле строжайший порядок, при котором возможность устройства «левых» концертов навсегда была бы исключена».

Несмотря на всю дельность предложенных Л. Харитоновым мер, они так и не будут взяты на вооружение соответствующими инстанциями. Почему? Видимо, так было удобно, поскольку с «левых» концертов навар имели все: и мошенники, и артисты, и вышестоящие чиновники. Поэтому это явление в Советском Союзе продолжало процветать. И фельетоны, где фигурировали «звезды», участвовавшие в «левых» концертах, на страницах прессы не переводились.

Скандалы «Войны и мира»

Грандиозный киношедевр Сергея Бондарчука – фильм «Война и мир» – создавался в обстановке не менее грандиозных интриг и скандалов. Начались они еще на стадии заявки на фильм, когда в качестве постановщика фильма хотел выступить мэтр отечественного кинематографа, глава оргкомитета Союза кинематографистов СССР и хозяин «Мосфильма» Иван Пырьев. Несмотря на то что долгие годы он снимал исключительно комедии, однако его последней работой стала экранизация классики – «Идиот» Ф. Достоевского (1957). Фильм стал настоящей сенсацией и собрал в прокате рекордную для экранизаций классических произведений кассу – 31 миллион зрителей.

Однако у Пырьева было множество недоброжелателей, в том числе и в кремлевском руководстве. Там давно хотели убрать Пырьева с руководящих постов в советском кинематографе, но веских поводов для этого не было. А тут еще это желание мэтра взяться за «Войну и мир». Недруги режиссера прекрасно отдавали себе отчет, что, осуществи он эту постановку, и его позиции стали бы еще сильнее. Поэтому было сделано все возможное, чтобы этого не произошло. В итоге в качестве альтернативы Пырьеву был выдвинут Сергей Бондарчук. Он хоть и был режисером начинающим, однако его дебютный фильм «Судьба человека» (1959) был безоговорочно признан шедевром и принес его создателю Ленинскую премию.

Поскольку отказать Пырьеву впрямую было невозможно, был придуман беспрецедентный для отечественного кинематографа ход: ему и Бондарчуку было предложено снять «пилотные» варианты фильма (несколько эпизодов) с тем, чтобы комиссия Минкульта во главе с министром культуры Екатериной Фурцевой, просмотрев обе версии, выбрала достойного кандидата. В 1960 году режиссеры сели за написание сценариев. Но спустя несколько месяцев Пырьев внезапно охладел к этой постановке. Почему? На этот счет существует несколько версий.

Согласно одной из них, в деле была замешана женщина. Пырьев тогда был сильно влюблен в молодую актрису Людмилу Марченко и собирался именно ей отдать роль Наташи Ростовой (они даже репетировали роль во время отдыха в Ялте летом 60-го). Но Марченко не любила Пырьева и не собиралась связывать с ним свою жизнь. И когда она сказала об этом режиссеру, тот похоронил и ее как Наташу Ростову, и всю экранизацию.

По другой версии, все выглядело иначе, и Пырьева заставили отказаться от «Войны и мира» интриги недоброжелателей. Именно они, чтобы выбить почву из-под ног мэтра, инспирировали в феврале 1961 года письмо видных военных деятелей и работников культуры и искусства, в котором Минкульту предлагался в качестве постановщика Сергей Бондарчук. Цитирую:

«Как известно, американский фильм, созданный по этому роману, не передал ни художественных, ни национальных особенностей эпопеи Л. Н. Толстого, ни великого освободительного духа борьбы русского народа, чем вызвал справедливые претензии советского зрителя.

Русский фильм «Война и мир» может стать событием международного значения. К работе над ним должны быть привлечены крупнейшие драматурги и мастера кино. Постановкой фильма должен руководить кто-то из лучших наших кинорежиссеров. Наиболее достойной кандидатурой нам представляется лауреат Ленинской премии, народный артист СССР С. Ф. Бондарчук».

Поскольку Пырьев был человеком злопамятным, он не смог простить Бондарчуку его поступка. Спустя несколько лет, когда фильм «Война и мир» будет снят, Пырьев внесет в Госкино предложение, чтобы авторам фильма урезали постановочные. Так как четыре серии шли как один фильм, авторам заплатят за первую серию 100 % постановочных, а за остальные – по 50 %. После того как правительство утвердит это решение, Бондарчук перестанет с Пырьевым даже здороваться. И не подаст ему руки вплоть до его смерти.

В начале 1962 года в съемочной группе грянул первый крупный скандал: в проекте отказался участвовать оператор Владимир Монахов. Это был опытный профессионал, за плечами которого было несколько известных картин (например, «Высота»). Бондарчук близко познакомился с ним во время работы над фильмом «Попрыгунья», где актер играл доктора Дымова, а Монахов был главным оператором. Дружба, зародившаяся на этой картине, стала поводом к тому, чтобы именно Монахова Бондарчук пригласил снимать свою дебютную ленту «Судьба человека». На «Войне и мире» это содружество должно было продолжиться, если бы Монахов, который поначалу дал свое согласие участвовать в проекте Бондарчука, затем свое обещание не забрал, перейдя в другую группу – в фильм Самсона Самсонова «Оптимистическая трагедия».

Новых операторов Бондарчук нашел вскоре, обратившись за помощью к супружеской чете в лице Александра Шеленкова и Иоланды Чен (Чен Юлан). Их послужной список выглядел куда внушительнее монаховского. Например, Шеленков пришел в кино в 1929 году и до начала содружества с Чен успел снять несколько картин, в том числе знаменитый боевик «Джульбарс» (1936), а также «Салавата Юлаева» (1941), «Лермонтова» (1943), «Зою» (1944, Сталинская премия в 1946) и др. С Чен Шеленков стал сотрудничать с 1944 года, причем это сотрудничество можно смело назвать триумфальным – каждая из снятых ими картин удостаивалась Сталинской премии. Среди этих фильмов были: «Глинка» (1947), «Райнис» (1949), «Далеко от Москвы» (1950).

После смерти Сталина наградной дождь прекратился, но фильмы, снятые Шеленковым и Чен, продолжали входить в число лучших. Это были: «Адмирал Ушаков», «Корабли штурмуют бастионы» (1953), «Коммунист» (1958). Поскольку Бондарчук познакомился с операторами еще на съемках «Адмирала Ушакова» и знал их как мастеров батальных съемок, это и определило его желание пригласить их в свою эпопею вместо Монахова. Тогда ни одна из сторон еще не знала, что это содружество закончится грандиозным скандалом.

Съемки фильма должны были начаться в начале сентября 62-го, как вдруг от участия в картине отказался исполнитель роли Андрея Болконского – Олег Стриженов. Для Бондарчука это был удар из разряда «под дых». Свой отказ Стриженов мотивировал тем, что собирается пойти работать во МХАТ, а съемки, которые грозят растянуться на несколько лет, не позволят ему отдавать всего себя сцене. Но Бондарчука это объяснение не удовлетворило, и он отправился жаловаться в Госкино. Стриженова вызвал к себе зампред Баскаков, но и он ничего не добился. Когда актер наотрез отказался возвращаться в «Войну и мир», зампред только руками развел: «Ну, не с милицией же заставлять играть Болконского».

Однако была еще одна инстанция, которая могла если не уговорить, то обязать актера сниматься, – министр культуры Фурцева, которая лично отвечала за создание грандиозной эпопеи. Но поскольку на момент отказа Стриженова она находилась в очередном заграничном вояже, было решено ждать ее возвращения. А едва это произошло, ее тут же поставили в известность. Произошло это, когда она в очередной раз собрала у себя в кабинете членов съемочной группы будущего блокбастера. Узнав об отказе Стриженова сниматься, Фурцева прямо из кабинета позвонила ему домой. А тот в это время спал. И когда у него у изголовья зазвонил телефон, он спросонья поднял трубку и не узнал голос министра. Ему показалось, что это звонит какая-то из его многочисленных поклонниц, которые без устали преследовали его как на улице, так и по телефону. «Пошла бы ты, недоумок, куда подальше!» – закричал актер в трубку и швырнул ее на аппарат.

Как ни странно, но Фурцева не обиделась, поняв, что актер ее с кем-то спутал. Поэтому под изумленными взглядами присутствующих в ее кабинете киношников она набрала стриженовский номер снова. На этот раз тот узнал голос министра и бросился извиняться. Фурцева выслушала актера, после чего сказала: «Олег, я бы хотела вас видеть». «Когда?» – спросил Стриженов. «Сейчас. Я на работе». Тут актер ее снова огорошил, спросив, который сейчас час? «Уже час дня», – ответила министр. Стриженов секунду помедлил, потом произнес: «Ну, сейчас я встану… Побреюсь… Приму душ… Позавтракаю… В общем, часа через два буду у вас». «Вот и хорошо, – рассмеялась Фурцева. – Я вас жду».

Едва министр опустила трубку, как улыбка тут же сползла с ее лица. Обведя присутствующих недоуменным взглядом, хозяйка кабинета произнесла: «Какой же это князь, если спит до часу дня?» На что кинорежиссер Сергей Герасимов отреагировал немедля: «Вот и спит, стало быть, оттого, что князь». Однако смеяться над его словами ни у кого из присутствующих духу не хватило.

Тем временем Стриженов управился со своими делами гораздо раньше назначенного времени. И уже спустя час перешагивал проходную Министерства культуры СССР на улице Куйбышева. Каково же было его удивление, когда, войдя в кабинет Фурцевой, он обнаружил там всех заместителей министра, а также членов съемочной группы «Войны и мира» во главе с Бондарчуком. Увидев последнего, актер мгновенно сообразил, по какому, собственно, поводу его сюда пригласили. И решил идти до конца. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Фурцева встала и пригласила меня сесть возле себя. Я оказался напротив С. А. Герасимова. Далее дословно привожу состоявшийся разговор, вернее, диалог с Фурцевой.

– Как поживаете, Олег Александрович?

– Отлично.

– Может быть, вас что-то не устраивает? Может быть, вам что-нибудь нужно? Расскажите, мы вам во всем поможем.

– Мне ничего не нужно, все есть. Живу хорошо.

Пауза. Вижу, Екатерина Алексеевна ищет, как лучше подступиться к нужной теме.

– Олег Александрович, я вернулась из командировки, и мне доложили, что вы отказались играть в «Войне и мире». Вот я и попросила вас приехать, чтобы от вас лично узнать: почему?

– Я просто раздумал. Мне не хочется.

– Как? Вам не хочется сыграть любимый образ молодежи?

– Нас в школе и в институте, Екатерина Алексеевна, учили, что любимыми образами молодежи являются Павка Корчагин и Овод. А вот то, что князь Андрей Болконский является любимым образом молодежи, об этом слышу впервые.

Наша милая Катя начала багроветь.

– Но мы же вас утвердили. Прекрасные пробы. Зачем же вы пробовались? (Эти пробы были напечатаны в журнале «Советский экран». – Ф. Р.)

– Меня попросили. Я решил доказать.

– Ну а дальше?

– Дальше – раздумал. Не хочется.

– Но вы понимаете, что это – «фильм по особому заданию»?!

– А для меня вся жизнь – по особому заданию. В творчестве так не бывает: одно делают левой пяткой, спустя рукава, а другое – «по особому заданию».

Сидящий напротив Герасимов аж схватился за голову, то ли от ужаса, то ли подавляя смех. Фурцева в расстерянности молчала. Я взял инициативу в свои руки.

– Знаете, Екатерина Алексеевна. В последнее время в прессе, когда пишут обо мне, заканчивают свои опусы одним и тем же: у Стриженова все хорошо, публика его любит за те роли, которые он играет, но мы ждем от него образ советского положительного героя… Так зачем же вы меня опять в князья, в эполеты?.. Нет! Я буду ждать и искать «советского положительного героя».

Проглотив все сказанное, Фурцева после паузы сказала:

– Ну, что же… Это благородное дело… Владимир Николаевич, – обратилась она к Сурину, – надо бы попросить наших сценаристов, чтобы поработали специально в расчете на Олега Александровича.

– Конечно, конечно… А как же… – промямлил тот.

Опять повисла пауза. Я воспользовался ею и встал.

– Не смею больше вас задерживать, – сказал, обращаясь ко всем.

Встала и Екатерина Алексеевна, протянув мне руку. Я пожал ее и направился к двери. На пороге обернулся и, обведя взглядом собравшихся, бросил фразу:

– Общее до свидания!

И вышел. Как потом мне передавали, в кабинете «повисла большая финальная пауза из гоголевского „Ревизора“…

На следующий день я взял на «Мосфильме» очередной месячный отпуск и уехал на юг: Одесса, Ялта, Сочи. Вернувшись, подал заявление о переводе меня во МХАТ СССР имени Горького, приложив к нему ходатайство от театра…»

Скажем прямо, Стриженов совершил, с одной стороны, мужественный, а с другой стороны, безрассудный поступок. Отказавшись от роли Андрея Болконского, о которой тайно мечтали чуть ли не все советские актеры, он практически ничего не выиграл. Да, в то время, пока снимался фильм «Война и мир» (4 года), Стриженов успел сняться сразу в нескольких картинах («Три сестры», «Перекличка», «Третья молодость»), но роли в них не идут ни в какое сравнение с ролью толстовского князя Андрея. Правда, была еще работа в МХАТе, но речь-то идет о кинематографе.

Съемки фильма начались в пятницу, 7 сентября 1962 года. Это были локальные съемки уходящей осенней натуры, которые должны были вестись на протяжении месяца. Снимать начали с эпизода, где французские солдаты расстреливают у стен Новодевичьего монастыря москвичей, подозреваемых в поджогах города.

Параллельно со съемками Бондарчук лихорадочно искал исполнителя на роль Андрея Болконского. После Стриженова его выбор пал на Иннокентия Смоктуновского. Но тот в это же самое время получил предложение от Григория Козинцева сыграть Гамлета. Когда Бондарчук об этом узнал, он предложил актеру самому выбирать, у кого он хочет сниматься. После мучительных размышлений Смоктуновский выбрал Бондарчука. Но тут в дело вмешался Козинцев, который отправился жаловаться в Кинокомитет. Поскольку авторитет у режиссера был большой, он сумел отстоять свои интересы, и Смоктуновского вернули в «Гамлета». Стоит отметить, что, прощаясь с Бондарчуком, Смоктуновский сказал, что готов остаться, наплевав на «Гамлета», если тот отдаст ему роль Пьера Безухова. Но Бондарчук уже окончательно определился, что эту роль сыграет сам (до этого он предлагал ее… тяжелоатлету Юрию Власову). Как пишет Смоктуновский в своих мемуарах: «Актерский эгоизм Бондарчука победил… и, как мне кажется, „Война и мир“ проиграла».

Но вернемся к роли Андрея Болконского. В итоге она досталась Вячеславу Тихонову, с которым Бондарчук был знаком еще по «Молодой гвардии»: Бондарчук играл там Валько, а Тихонов – Володю Осьмухина. Потом они вместе снимались еще в одном фильме – «Об этом забывать нельзя». Словом, режиссер хорошо знал Тихонова и как актера, и как человека. Дело было за малым: уговорить его сниматься. И здесь ничего непредвиденного не произошло: несмотря на то что Тихонов уже начал сниматься в другой картине – «Оптимистическая трагедия» (съемки начались в середине июня 62-го), – он сказал свое твердое «да» Бондарчуку.

С декабря 1962 по середину мая 1963 года съемки велись в Закарпатье, в городе Мукачево (там снимали два крупных сражения 1805 года между русско-австрийскими и французскими войсками: Шенграбенское и Аустерлицкое). Затем группа вернулась в Москву. И тут грянул новый скандал. Супружеская чета операторов Александр Шеленков и Иоланда Чен официально объявили, что отказываются продолжать работу вместе с Бондарчуком. 20 мая они написали письмо директору «Мосфильма» В. Сурину, где подробно изложили мотивы своего поступка. Цитирую:

«Мы, как операторы, пошли работать на картину с открытой душой, нам хотелось принять участие в создании фильма по гениальному произведению Л. Толстого. Однако месяц за месяцем, а потом уже и день за днем вместо радости творческого труда мы испытывали огорчение и разочарование от совместной работы с С. Ф. Бондарчуком. Хотя и дело в основном именно в том, что СОВМЕСТНОЙ, т. е. коллективной, работы над фильмом и не было. С. Ф. Бондарчук придерживался скорее творческого диктата и не создал творческого коллектива.

В течение подготовительного периода был разработан постановочный сценарий 1-й (из четырех) серии, к разработке остальных 3 серий до сих пор группа и не приступала. Непонятно, как можно снимать такой постановочной сложности фильм, не имея постановочного сценария. Да и по разработанной 1-й серии, по существу, не снимали, а снимали по тому плану, который разрабатывал т. Бондарчук перед съемками без нашего участия. Часто мы узнавали о том, что и как будем снимать, лишь на съемочной площадке перед установкой камеры на точку.

Чем дальше, тем больше становилось очевидным, что у нас нет никакого творческого контакта с режиссером, что работа идет при полной разобщенности. К этому можно добавить, что отсутствовал и личный контакт. Работать становилось невозможным, особенно при таком огромном масштабе, в котором создается «Война и мир».

Еще во второй половине апреля мы заявили т. Бондарчуку и директору группы т. Циргиладзе в присутствии ряда других членов группы, что при такой ситуации мы вынуждены заявить об уходе с картины, и что из чувства производственной дисциплины и ответственности мы проведем все съемки в закарпатской экспедиции, а по возвращении в Москву обратимся к генеральной дирекции студии с заявлением об освобождении нас от работы над фильмом.

Еще раз обдумав все изложенное выше и сознавая, что при этой ситуации мы не можем полноценно работать над фильмом, что это в первую очередь повредит фильму, что наш творческий контакт с т. Бондарчуком НЕВОЗМОЖЕН, мы просим Вас освободить нас от работы над фильмом «Война и мир».

Получив письмо, Сурин выслушал обе стороны и даже сделал попытку примирить их. Но ни Бондарчук, ни супруги-операторы руку примирения друг другу не протянули. В результате второй оператор фильма 31-летний Анатолий Петрицкий, снявший до этого всего лишь одну, но прекрасную картину «Мой младший брат» (1962), стал главным оператором «Войны и мира».

В конце 1963 года группа вернулась из очередной экспедиции (из Дорогобужа) и приступила к павильонным съемкам. И здесь разразился новый конфликт: уже между Бондарчуком и Тихоновым. Для последнего это были его первые большие игровые сцены в павильоне, где от него требовалось раскрыть свой актерский талант в полную мощь. Но именно тогда случился момент, когда он от отчаяния, что у него ничего не получается, хотел отказаться от роли. Вот как об этом вспоминает С. Бондарчук:

«Когда начались съемки эпизода „В коридоре штаба Кутузова“, у нас с Тихоновым, по существу, возник поединок. Я был вынужден подчинить его своей воле, видению и творческим решениям. Может быть, это и нехорошо, но входит, к сожалению, в обязанности режиссуры. И здесь я встретил сопротивление. Ведь к началу работы над „Войной и миром“ у Тихонова был немалый опыт актерской работы в кинематографе, может быть, даже больше сыгранных ролей, чем у меня. Ему же надо было отказаться от всего, что он сделал раньше, от повторения, культивирования в себе того, что уже было выработано. Поединок сводился к тому, что я требовал от актера перейти в совершенно новое качество.

Раскрытие образа Андрея Болконского, этого литературного феномена, требовало от актера подняться не на один, не на два, а на несколько порядков выше обычных представлений…

Первый дубль, второй, десятый, вражда, скандал, столкновения… Пятнадцатый дубль. Уже вся съемочная группа принимает участие в нашем поединке. Все, как на ринге. Я требовал от Тихонова, чтобы он при первом же появлении вызвал неприязнь. Человек разочарованный, издерганный, человек, которому все наскучило, который мечтает стать «над всеми».

Двадцатый дубль…

– Нет, Сергей, я ухожу, я не могу с тобой работать, мне не под силу поднять эту роль… Нет, нет!

– Нет, ты сможешь! Внимание! Приготовились!

Прибегаю к недозволенному – показу! Играю от начала до конца всю сцену. Может быть, неверно, но стараюсь вложить в игру весь свой опыт, довожу себя до сердечного приступа.

– Давай ты!

– Я так не могу, – говорит он.

– Давай!!!

Двадцать третий дубль… Израсходовано столько пленки, сколько было отпущено не только на этот эпизод, но и на все соседние павильоны. И в этих условиях есть почти нужный результат… в каком-то предыдущем дубле.

Тридцать второй дубль…. Мы разошлись неудовлетворенные. Я сказал, что на этом, может быть, мы не остановимся и еще вернемся к эпизоду после того, как посмотрим его на экране.

В картину вошел пятый или шестой дубль, а не последние. Мне просто хотелось, чтобы актер перешагнул даже через собственные возможности.

Но я, конечно, не рассчитал своей стратегии. Восстановил Тихонова против себя, и он, кажется, возненавидел меня.

В нашем поединке все было не так просто. Весь эпизод «В коридоре штаба Кутузова» – тридцать метров. Он был снят одним куском. Не хотелось идти на монтажное дробление. Кроме того, Тихонову нужно было освоить костюм, походку, манеру говорить, по сути, характер, а времени в обрез. Не было возможности ввести актера в роль исподволь…»

Как вспоминает сам Тихонов, своей игрой в «Войне и мире» он остался недоволен. Недоволен до такой степени, что принял решение уйти из кинематографа. Вернет его туда Станислав Ростоцкий, который в 1968 году чуть ли не на коленях уговорит актера сняться в главной роли в его картине «Доживем до понедельника». Спустя три года после этого Тихонов будет приглашен на самую эпохальную свою роль – советского разведчика Штирлица.

Тяжелые дни вратаря

(Лев Яшин)

Летом 1962 года в эпицентре скандала оказался наш прославленный футбольный вратарь Лев Яшин: на него одного навешали всех собак за поражение сборной СССР в 7-м чемпионате мира, который проходил в Чили 30 мая – 17 июня.

Начало турнира не предвещало нашей сборной больших проблем. Она начала его, победив сильного соперника в лице сборной Югославии 2:0. Во втором матче, против сборной Колумбии, мы вели в начале второго тайма 4:1, но за оставшееся время сумели разбазарить свое преимущество, и матч закончился вничью 4:4. Именно тогда многим показалось, что виновником большинства мячей в наши ворота был Лев Яшин, который стоял слабее обычного. Однако победа в последнем матче группового турнира над Уругваем 2:1 позволила нашей сборной продолжить борьбу.

В четвертьфинале жребий свел нас с хозяевами турнира – сборной Чили. Как гласит расхожее правило – «дома и стены помогают» или «болельщик – двенадцатый игрок». Подбадриваемые своими поклонниками, чилийцы с первых же минут бросились на штурм наших ворот. И вот уже на 10-й минуте чилийский игрок Санчес нанес сильнейший удар со штрафного (метров с 25), и Яшин, закрытый стенкой, не сумел его отбить. 1:0 в пользу хозяев. Но чилийцы торжествовали недолго. Прошло всего лишь несколько минут, и уже наш игрок – Игорь Численко – сумел восстановить равновесие. Однако наша радость длилась еще короче, чем чилийская. Через две минуты после смены цифр на табло чилийцы вновь вышли вперед – гол забил Рохас.

Всю вторую половину матча наша сборная беспрерывно атаковала ворота чилийской сборной, пытаясь спасти ситуацию. Однако хозяева оборонялись, как звери, – дружно, неистово. Нашим футболистам так и не удалось найти брешь в их обороне и хотя бы сравнять счет. Как напишет местная пресса, в этом матче победила команда, которая искала и нашла свое счастье в защите.

После этого поражения сборная СССР вынуждена была прекратить борьбу за мировую корону и покинуть чемпионат. И во второй раз ее вынудила это сделать команда хозяев первенства (в 1958 году это были шведы).

Выступление нашей сборной на чемпионате мира большинством советских специалистов в области футбола было признано крайне неудачным. Однако особенно яростной критике подвергся наш вратарь Лев Яшин. Практически на него навешали всех собак, обвинив в неуверенной игре, которая передалась затем всей команде. Но это была неправда. Действительно, игра Яшина на том чемпионате была неровной, в частности, он допустил ряд непростительных ошибок в игре с Колумбией. Однако обвинять Яшина в пораженчестве, в том, что он утратил свое былое мастерство, было несправедливо. Просто у людей, писавших такое, оказалась слишком короткая память по отношению к человеку, который принес отечественному футболу столько славы. Вполне вероятно, что за этой критикой стояли влиятельные функционеры из Спорткомитета, которые давно уже мечтали убрать Яшина из сборной, считая его слишком старым для роли первого вратаря.

О серьезности ситуации, которая сложилась вокруг Яшина в дни после чемпионата в Чили, говорят хотя бы такие факты. Разъяренные болельщики несколько раз разбивали камнями стекла в квартире вратаря, угрожали ему по телефону, прокалывали шины у его автомобиля. Когда терпеть эти выходки стало невмоготу, Яшин вместе с семьей (женой и двумя дочерьми Ирой и Леной) на два месяца уехал из Москвы. Во время этого вынужденного отъезда Яшин всерьез подумывал о том, чтобы навсегда распрощаться с большим футболом. Однако тогдашний тренер «Динамо» Александр Семенович Пономарев уговорил его остаться. При этом тренер поступил мудро: он какое-то время ставил Яшина в ворота только на выездных матчах. Почему? Дело в том, что определенная часть московской публики продолжала негативно относиться к прославленному вратарю, сопровождала его действия обидными выкриками с трибун, а Яшин тяжело переносил такое отношение.

Обретение Яшиным себя шло довольно трудно. Причем этому были объективные причины. Дело в том, что если тренеры родного клуба не разуверились в нем, то про тренеров сборной этого сказать было нельзя. К примеру, в важном матче на Кубок Европы со сборной Италии в Москве Яшина в ворота не поставили. Тот матч наши выиграли со счетом 2:0. Однако спустя какое-то время (в начале ноября) должна была состояться ответная игра в Риме. Федерация футбола СССР, которая решала, кто из наших игроков поедет на эту встречу, встала перед дилеммой: брать Яшина или нет. В случае отрицательного ответа тот собирался вылететь в Лондон, где 23 октября должен был сыграть за сборную мира. Судьбу Яшина вновь решил тренер сборной, который заявил, что справится в Риме и без Яшина.

Между тем в игре на «Уэмбли» между сборной мира и сборной Англии, посвященной 100-летию английского футбола, Яшин сыграл выше всяких похвал. Он отстоял первый тайм и не пропустил в свои ворота ни одного мяча. И только когда во втором тайме его сменил другой вратарь, англичанам удалось забить два мяча и свести игру вничью – 2:2. Все специалисты, наблюдавшие за этим матчем (а игру транслировали на многие страны мира), отметили великолепную игру советского голкипера. Поэтому, когда наша сборная приехала в Италию, перед ее руководителями снова встал вопрос, кого же ставить в ворота. Ведь теперь, после триумфа Яшина в Лондоне, не поставить его в ворота означало навлечь на себя не только гнев болельщиков, но и недоуменные вопросы многих специалистов футбола. И за час до начала игры было принято решение доверить честь защищать ворота сборной именно Яшину. Далее послушаем рассказ Н. Озерова:

«Яшин в тот день играл прекрасно. Он спас нашу команду от разгрома. Матч закончился вничью – 1:1. И дело даже не в том, что он взял одиннадцатиметровый, потому что это не столько заслуга вратаря, сколько оплошность нападающего. Яшин выиграл психологическую дуэль с лучшим мастером по выполнению одиннадцатиметровых ударов, каким являлся в то время центральный нападающий „Скуадры адзурры“ Маццола. Когда судья назначил одиннадцатиметровый, капитан сказал Маццоле:

– Ты бьешь одиннадцатиметровый.

Маццола спросил:

– Я? – И, видимо, представил себе, что он сейчас будет бить пенальти лучшему вратарю мира, которому в Лондоне били, били – не забили.

Здесь ему полтора тайма бьют с различных положений и дистанций, а он берет все, отбивает мячи рукой, ногой, даже головой. Капитан во второй раз сказал ему: «Ты бьешь одиннадцатиметровый». Маццола вышел к мячу, как приговоренный, пробил плохо. Яшин взял. Когда матч закончился, я подошел к молодому центрфорварду хозяев поля и спросил:

– Как же так получилось? Почему вы не забили одиннадцатиметровый?

Маццола улыбнулся и ответил:

– А что я мог сделать? Просто Яшин лучше меня играет в футбол.

Тренер сборной Италии Фабри говорил:

– Хотел бы я посмотреть на вашего тренера, если бы в воротах стоял не Яшин, а кто-нибудь другой.

Когда я пришел в комнату, где был Яшин, Лева плакал. Может быть, от страшного волнения, огромного напряжения, потому что игра шла только в одни, яшинские, ворота…»

Стоит отметить, что в 1963 году Яшин станет первым советским футболистом, удостоенным престижного футбольного приза – «Золотого мяча», вручаемого лучшему футболисту Европы.

Обретя уверенность в международных матчах, Яшин прекрасно отыграет и внутренний чемпионат. Во многом благодаря прекрасной игре Яшина в сезоне 1963 года команде «Динамо» удастся после четырехлетнего перерыва вернуть себе чемпионское звание. После этого Яшин вновь станет героем. И это в 34 года! Уникальный случай не только в истории отечественного, но и мирового спорта.

Кающаяся «звезда»

(Геннадий Красницкий)

Свою карьеру в футболе Г. Красницкий начал в 1954 году, выступая за ташкентский «Пищевик». Четыре года спустя талантливого 18-летнего парня заметят тренеры «Пахтакора» и пригласят в основной состав. Буквально с первых же матчей Красницкий покажет себя во всей красе: благодаря высокой скорости, мощи и сильнейшему удару он станет лучшим форвардом-тараном в составе команды. Про удары Красницкого ходили легенды. Самый феноменальный случай произойдет в Лиме, куда Красницкий приедет в составе сборной клубов «Динамо». Москвичи играли против клуба «Спортинг Кристалл». В один из моментов Красницкий так мощно пробил с правой ноги по воротам соперников, что мяч… пробил сетку и улетел на трибуну. В газетах на следующий день написали, что если бы на пути мяча встал вратарь, то он наверняка стал бы инвалидом.

Не менее впечатляюще Красницкий выступал и в чемпионате СССР, являясь главным забивалой «Пахтакора». Вот почему в 1961 году его пригласили играть за сборную СССР. Во многом благодаря стараниям Красницкого «Пахтакор» в сезоне-62 добился самого значительного результата в своей карьере – занял 6-е место в чемпионате страны. В следующем году ташкентцы ставили перед собой еще более высокие цели, что, естественно, не вписывалось в планы других команд-фаворитов. Поэтому любой повод убрать с дороги конкурентов руководители и меценаты клубов, соперничающих с «Пахтакором», непременно старались использовать. А лучший игрок «Пахтакора» Красницкий сам предоставил возможность этим людям расправиться с собой – слишком капризным и несдержанным нравом обладал главный забивала «Пахтакора».

В начале сентября 1962 года «Пахтакор» занимал 5-е место во 2-й подгруппе, отставая от лидера, тбилисского «Динамо», всего на четыре очка. Именно в этот момент и случился скандал с Красницким. Он получился настолько громким, что его долгое время горячо обсуждала вся спортивная общественность страны. О его перипетиях люди узнали из статьи в «Комсомольской правде» от 7 сентября под названием «Кающаяся звезда». Ее авторами выступили заведующий отделом спорта газеты «Комсомолец Узбекистана» В. Емельянцев и журналист Н. Дадабаев. Писали же они следующее:

«Ташкентский „Пахтакор“ ждали трудные матчи в Тбилиси, Харькове и Баку. Перед выездом капитан команды мастер спорта Геннадий Красницкий обнадежил болельщиков:

– Едем добывать очки!

Команда, действительно, уехала, но… без капитана. Тот решил продлить свой отдых и лишь через два дня соизволил пожаловать в Тбилиси. Был он явно не в духе и на поле не блистал. Совсем «сердитым» приехал капитан в Харьков и все 90 минут игры с «Авангардом» простоял на поле. Зато уж после матча он развернулся…

События начались в полночь. Центр нападения легко обошел защиту, состоявшую из дежурных администраторов, и ворвался в гостиницу. Отборная брань понеслась по этажам. Начальник команды У. Бектемиров пытался перехватить разбушевавшегося форварда, но досталось и ему. Только с помощью основного и дублирующего составов Красницкого удалось нейтрализовать. Утром ему купили билет и отправили в Ташкент. А Уктам Сулейманович Бектемиров только причитал: «Что будет, что будет?!»

Почему же так волновался начальник команды? Чтобы понять это, стоит оглянуться назад.

В минувшем сезоне перед игрой с московским «Спартаком» захмелевший ташкентский центр нападения оскорбил дежурную в Лужниках. Вечером, изрядно выпив, он решил выяснить у администраторов, хорошо ли они знают Красницкого. Дело закончилось очередным скандалом.

Дебошира пожурили. Так, не строго, по-семейному. Но даже и это обидело «звезду».

– Покупайте билет. Играть не буду. Улетаю в Ташкент… – куражился Красницкий.

Его уговорили остаться: ведь он забивал голы, которые приносили очки. А за очки прощали все. Красницкий мог опоздать на самолет, оскорбить товарища, нагрубить тренеру. Он мог не явиться на занятия в институт и сидеть три года на одном курсе с пятнадцатью «хвостами» в зачетке. И ему все сходило с рук, потому что он хорошо бил правой по воротам. А когда научился крепко бить и левой, его включили в сборную СССР и стали прощать больше.

Например, такое. Красницкий развлекался в ташкентском ресторане «Зеравшан». Сначала бил бокалы, потом попытался напасть на инкассатора. Когда же в зале раздались выстрелы, «звезда» сбежала. Конечно, его узнали, но, конечно же, опять простили.

Очередной дебош не помешал республиканскому Совету спортивных обществ возбудить ходатайство о присвоении Г. Красницкому звания мастера спорта СССР. И он стал мастером. Стал и капитаном команды. Но поведение его осталось прежним.

Победу над столичным «Спартаком» Г. Красницкий отметил в своем обычном стиле – явился в гостиницу пьяным. Что делать? Отстранить его от игр и отправить домой – значит обидеть «звезду». Придется руководителям команды держать ответ перед всеми его семью няньками – Федерацией футбола, перед республиканским советом Союза спортивных обществ и перед самим его председателем В. С. Митрофановым. Наконец начальник команды У. Бектемиров, собравшись с духом, позвонил в Ташкент.

– Шума не поднимайте. Чтобы не пошли разговоры по Москве. Дома разберемся, – распорядились оттуда.

А дома делали вид, что ничего не произошло. Дело замяли. Замяли, как и много раз до этого.

Спортивные руководители Узбекистана видели в Красницком не молодого парня, делающего первые шаги в большом спорте, а только футболиста, забивающего голы. Они по-прежнему славили капитана, считали его незаменимым. Дело доходило до смешного. Перед товарищеской встречей в Фергане на улицах города появились афиши: «Выступает „Пахтакор“. За команду играет Красницкий и другие».

Что ж, «реклама – двигатель торговли». Болельщики валом валили на стадион смотреть аж на самого (!) Красницкого.

А смотреть-то уж, честно говоря, было не на что. Пьянки сказались. На счету прославленного в прошлом бомбардира ныне всего четыре мяча и десяток дебошей…

Увы, похождения Красницкого и на этот раз не стали предметом большого разговора. Заседание президиума республиканского совета Союза спортивных обществ проходило при закрытых дверях. Говорят, Красницкий вновь каялся и вновь обещал… А любвеобильные няньки вновь хлопотали вокруг своего неугомонного дитяти».

16 сентября «Комсомолка» продолжила разговор о Красницком, опубликовав отклики читателей на статью «Кающаяся звезда». На этот раз публикация носила куда более жесткое название – «С поля!..». Вот что писали в своих письмах читатели.

Г. Пулатов, болельщик «Пахтакора», Ташкент: «Прочитав остро написанную статью о Красницком, не могу не высказать своего одобрения. До этого мы лишь понаслышке знали о непростом поведении Красницкого. Теперь стало ясно, насколько позорным и возмутительным оно было.

Я не пропускаю ни одного матча «Пахтакора». В команде есть замечательные ребята. Много раз она играла без своей «звезды», и не хуже, а часто лучше, чем с Красницким. Когда на поле Красницкий, складывается впечатление, что он сковывает инициативу нападающим, требует играть только на него. Не дай бог, если кто-либо из партнеров даст не «чистый» мяч. Он злится, откровенно игнорирует товарищей по команде.

Поведение Красницкого позорит всю команду. Так зачем же держаться за дебошира и хулигана? Не лучше ли лишить его права играть в классе «А»?».

А. Дружинин, Ташкент: «Читая статью „Кающаяся звезда“, приходишь в недоумение. Неужели законы и нормы нашего общежития не распространяются на Красницкого, эту зарвавшуюся „звезду“?

Произошло же подобное потому, что узбекистанские спортивные руководители, руководство команды «Пахтакор» считали Красницкого незаменимым. Но самое печальное то, что они и после выступления «Комсомольской правды», видимо, продолжают оставаться на этой глубоко ошибочной точке зрения. Иначе чем еще можно объяснить появление Красницкого на поле во время матчей с ленинградским «Динамо» и кутаисским «Торпедо». Этот вызывающий жест тренеров команды «Пахтакор» трудно понять.

Нет, таким горе-футболистам не место на наших стадионах. Их, как сорную траву, надо гнать с полей, вместе с меценатами».

От редакции «Комсомолки» под письмами было помещено следующее резюме:

«До сих пор неизвестно, что же творилось за закрытыми дверями республиканского совета Союза спортивных обществ Узбекистана и какое наказание понес футбольный дебошир и зазнайка. Спортивные руководители Узбекистана словно в рот воды набрали. А судя по сигналам ташкентских любителей спорта, всю эту историю вновь хотят спустить на тормозах.

Надо надеяться, что Федерация футбола СССР и Центральный совет Союза спортобществ разберутся и примут меры как по отношению к хулиганствующему футболисту, так и к его покровителям».

Следующее возвращение к этому скандалу «Комсомолка» предприняла 30 сентября. Тогда был опубликован ответ председателя совета Союза спортивных обществ и организаций Узбекистана В. Митрофанова. Вот что он заявил:

«Вопрос о поведении Красницкого обсуждался на президиуме совета Союза спортивных обществ и организаций Узбекистана с участием Федерации футбола, тренерского совета, руководства ЦС „Пахтакора“, а также всего состава футбольной команды. Обсуждение носило откровенный, острый характер, и поведение Красницкого было осуждено всеми участниками, требовавшими сурового наказания.

Вместе с тем комсорг команды Семенов и другие футболисты просили президиум учесть решение коллектива – сохранить Красницкого в «Пахтакоре» с тем, чтобы силой коллектива воздействовать и перевоспитать его.

С такой же просьбой обратились члены президиума Федерации футбола Узбекистана.

Дважды выступил Красницкий. Полностью признав свою вину, он обратился с просьбой оставить его в команде, дав обещание исправиться.

Президиум совета Союза спортобществ, с учетом вышеуказанного, принял следующее постановление:

1. За систематическое нарушение режима, недостойное поведение и зазнайство лишить Красницкого Г. звания «мастер спорта».

2…дисквалифицировать Красницкого Г. на один год условно и отстранить от обязанностей капитана команды.

3. За ослабление требовательности и воспитательной работы в коллективе команды «Пахтакор» начальнику команды тов. Бектемирову У. объявить строгий выговор. Старшему тренеру команды тов. Келлеру А. А. объявить выговор».

Таким образом заветная мечта конкурентов «Пахтакора» – лишить команду ее главного забивалы – оказалась несбыточной. И всю озабоченность этой ситуацией «Комсомолка» отразила в своем резюме. Цитирую:

«На первый взгляд, ответ тов. Митрофанова производит внушительное впечатление. Красницкий лишается звания мастера, столь дорогого и почетного для каждого спортсмена, руководителям команды объявлены выговоры. Но вот вдумаешься в смысл второго пункта постановления: дисквалифицировать на один год условно, и в душе нарастает протест. Для чего же, дорогие товарищи, стоило, как говорится, огород городить? Ведь этот пункт не что иное, как бастион прежних меценатских позиций: главное – не человек, его поступки, а умение бить левой и правой. Тут сказалось желание всеми силами сохранить футболиста для добывания новых очков команде. Можно напомнить, что два года назад Красницкий уже был условно дисквалифицирован на целый сезон. Новый рецидив – расплата за всепрощенчество.

По сей день в редакцию идут письма читателей, возмущенных похождениями зарвавшейся «звезды». Пишут и земляки Красницкого, люди, болеющие за успехи и неудачи «Пахтакора». Все болельщики, как один, требуют подлинной, настоящей дисквалификации Красницкого. Пусть за зиму как следует подумает, потренируется, и не в ресторанных выпивках, конечно, а в спортивном зале, и, глядишь, с нового сезона общественность доверит ему право защищать спортивную честь родной республики.

Вот это принципиальная позиция, которую, к сожалению, никак не может решиться занять тов. Митрофанов…»

И все же этот скандал выбил «Пахтакор» из колеи: в сезоне-63 он занял последнее место и вылетел из высшей лиги. Правда, спустя год ташкентцы вернутся в группу «А» и займут 9-е место. И лучшим в команде вновь будет признан Геннадий Красницкий. Поэтому в 1965 году его вновь привлекут под знамена сборной СССР. За нее он проведет 3 матча и забьет (единственный из «пахтакоровцев»-сборников) 1 гол.

Красницкий повесит бутсы на гвоздь в 1971 году и уйдет на тренерскую работу. А финал его жизни окажется трагическим. В конце 80-х его назначат судьей-инспектором, сняв с должности начальника отдела футбола республиканского ДФСО профсоюзов. Это понижение станет последней каплей, переполнившей чашу терпения некогда знаменитого футболиста. 12 июня 1988 года Красницкий покончил с собой, выбросившись из окна. Было ему всего 47 лет.

1963

Похищение защитника

(Леонид Островский)

В начале 60-х футболист Леонид Островский был личностью известной. Будучи воспитанником рижской «Даугавы», он в 1956 году, в возрасте 20 лет, был приглашен в московское «Торпедо» на позицию крайнего защитника. И довольно быстро стал в нем одним из лучших игроков – в 1957 году Островский стал победителем III Международных спортивных игр молодежи. Три года спустя в составе «Торпедо» Островский стал чемпионом СССР и обладателем Кубка СССР. Еще через год его пригласили играть за сборную страны.

В эпицентр скандала Островский угодил в начале 1963 года, когда внезапно надумал покинуть ряды «Торпедо» и перебраться в киевское «Динамо». Повод у него для этого был серьезный, и история эта началась еще в 1962 году. Тогда из «Торпедо» изгнали тренера Виктора Маслова, которого игроки сильно уважали. В отместку за это увольнение торпедовцы подняли настоящий бунт – заявления об уходе из команды подали сразу 9 игроков (Воронин, Метревели, Островский, Посуэло, Кавазашвили, Глухотко, Гусаров, Денисов, Маношин). Естественно, случись такое, от славной команды «Торпедо» мало бы что осталось. Поэтому руководство клуба и его меценаты из ЦК КПСС предприняли все возможное, чтобы не допустить развала команды. Маслова они не вернули, а вот игроков решили осадить.

В итоге из девяти подавших заявления об уходе из команды был отпущен только один игрок – Метревели (в тбилисское «Динамо»). Остальных заставили остаться в «Торпедо». Однако Островский продолжал настаивать на своем уходе (в киевское «Динамо», куда перешел Виктор Маслов), а когда ему в очередной раз отказали, попросту сбежал: в конце 62-го перебрался с семьей в Киев. Причем его торпедовские руководители узнали об этом постфактум – когда футболист уже покинул столицу. И тогда против Островского «зарядили» прессу.

22 января 1963 года в «Комсомольской правде» появилась статья Г. Кочергина «Похищение защитника». В ней писалось следующее:

«В Москве пропажа. Потерялся левый защитник. Приметы: выше среднего роста, носит футболку с буквой „Т“ на груди, сухощав, русоволос.

Несколько лет Леонид Островский оборонял подступы к торпедовским воротам. И вдруг исчез. Болельщики всполошились: кто похитил нашего верного бека?

Следы вели в Киев. Здесь-то и следовало найти торпедовского левого защитника, а заодно и его похитителей. Едем в Киев…

А вот и он: молодцеватый, стройный. Правда, у него легкий насморк после прогулки на каток, но настроение бодрое:

– Меня не похитили, я сам…

Семь лет назад необстрелянного юного футболиста заметил и пригласил в команду «Торпедо» тренер Константин Бесков. Лучшие игроки, настоящие мастера, щедро передавали опыт, все «секреты», накопленные годами, молодому Леониду Островскому. Команда одерживала победы. Островскому вместе с другими доставались призы, награды. Вместе с несколькими торпедовцами он вошел в сборную страны.

Но вот начались поражения «Торпедо» в чемпионате страны. И в этот трудный момент первым из команды надумал бежать ее защитник.

– Имею право. Все законно… Если меня будут наказывать, то это – нарушение законности. Пережитки культа личности…

Леонид Островский бросил все и всех, удрал, руководствуясь одним немудреным принципом: после меня хоть ворота трещи.

Сейчас он пытается все взвалить на жену. Жене, мол, очень понравился Киев. И все тут. А я за ней, потому что не хочу разбивать семейную жизнь. Прием старый, как мир…

24 декабря Леонид с женой и дочкой прибыли в Киев. Через неделю (!) они уже въезжали в трехкомнатную прекрасную квартиру в центральной части города. (В Москве у них осталась двухкомнатная квартира, где хранится часть мебели.)

Но это только начало обусловленных благ и поощрений. А потом… Потом обещают принять его, имеющего семилетнее образование, в физкультурный институт на курсы тренеров. Все киевские динамовцы имели «Москвичи», и все недавно поменяли их на «Волги». Островского тоже не обойдут милостями. Ведь Киев не Москва, тут команда одна. А щедрых дядек у нее хоть отбавляй.

Не понимает Леонид одного: гонясь за небольшими приобретениями, он идет на сделку с совестью, теряет любовь искренних почитателей, настоящих болельщиков. А для футболиста это значит потерять все…»

Эта статья возымела действие. Но не на Островского, а на Федерацию футбола СССР. Она дисквалифицировала перебежчика на один сезон. Но у киевского «Динамо» оказались не менее влиятельные покровители. В частности, одним из них был председатель Совета министров Украины Владимир Щербицкий – ярый футбольный болельщик. Благодаря его усилиям ситуацию с Островским удалось «разрулить». В июле футболист покаялся на страницах еженедельника «Футбол», после чего дисквалификация с него была снята. И он вышел на поле в майке киевского «Динамо».

За киевлян Островский будет играть до 1968 года. В их составе он дважды станет обладателем Кубка СССР (1964, 1966), столько же – чемпионом СССР (1966, 1967). В 1968 году, в возрасте 32 лет, Островский повесит бутсы на гвоздь и станет тренером в спортшколе киевского «Динамо». Потом станет тренировать команды «Днепр» (Черкассы) (1971), «Скури» (Цаленджиха) (1975–1976). В 1994 году вновь вернется на тренерскую должность в спортшколу киевского «Динамо».

Ату поэта-2!

(Евгений Евтушенко)

Минуло четыре года после зубодробительной статьи в «Комсомольской правде» против Евгения Евтушенко, как вдруг ранней весной 1963 года поэт оказался в эпицентре куда более грандиозного скандала, который едва не поставил жирный крест на его поэтической карьере. А поводом к этому скандалу послужило то, что Евтушенко, будучи в служебной поездке во Франции, позволил себе отдать для публикации в парижский еженедельник «Экспресс» свою автобиографию в стихах, не одобренную советской цензурой. Такого поступка родные власти простить ему не смогли, тем более что именно в те дни Хрущев взялся «вправлять мозги» интеллигенции за ее заискивания перед Западом. В итоге была дана команда хорошенько «пропесочить» поэта на страницах СМИ.

22 марта 1963 года в газете «Известия» публикуется стихотворение Сергея Михалкова под названием «Молодому дарованию». И хотя фамилия Евтушенко в нем ни разу не фигурировала, однако всем было понятно, кто является прототипом героя этого произведения. Цитирую:

«Ты говорил, что ты опальный,
Негосударственный поэт,
И щурил глаз в бокал хрустальный,
Как денди лондонский одет.
Ты говорил: «У вас медали,
Ваш труд отметила страна,
А мне не дали – я в опале,
Таких обходят ордена».
…И те, которым безразлична
Судьба твоя, звезда твоя,
С тобой целуются цинично,
Как закадычные друзья. —
Наш прогрессивный! Самый честный! —
Мы слышим их нетрезвый клич,
Но ведь бывает, как известно,
И прогрессивный паралич!..»

В те дни в Москве прошел IV Пленум правления Союза писателей СССР, где чуть ли не каждый оратор счел за честь посклонять имя Евтушенко. Стенограмму пленума опубликовала «Литературная газета» 30 марта. Приведу отрывки лишь из нескольких выступлений.

Г. Марков: «А то, что произошло с Евтушенко, если говорить всерьез, по-мужски – а мы здесь в большинстве старые солдаты, – это же сдача позиций. Это значит уступить свой окоп врагу… Сибиряки за это не поблагодарят т. Евтушенко. Сибиряк в нашей стране, по моим представлениям, – это человек, который стоит на передовых советских позициях, а не подвизгивает нашим врагам…»

Л. Новиченко: «Евтушенко, при всем хорошем, что у него есть, что им сделано, ввел своим личным примером в поэзию молодых совершенно чуждый нашей литературе тип поэта-фрондера, политикана, делателя собственной славы… Евтушенко – человек очень необразованный и вообще, и в смысле марксистского образования, марксистского мировоззрения».

Ю. Жуков: «Евтушенко выступает с позиций определенной философии, которая расходится с тем, чему учит нас партия. Он отказывается встать по одну сторону баррикады, разделяющей два мира, и предпочитает „витать над схваткой“ и защищать некую абстрактную „правду“…»

Поскольку «Литературку» в Советском Союзе читали в основном в интеллигентских кругах, а значит, в число посвященных в перипетии скандала с Евтушенко могло быть вовлечено ограниченное число людей, было решено расширить этот круг «посвященных». И в тот же день 30 марта по Евтушенко ударила все та же «Комсомольская правда», которая считалась одной из самых читабельных газет в стране. Там была помещена большая статья за подписью сразу трех авторов: Г. Оганова, Б. Панкина и В. Чикина. Статья называлась хлестко – «Куда ведет хлестаковщина». Приведу из нее лишь некоторые отрывки:

«Теперь истории литературы известны две автобиографии поэта Евгения Евтушенко. Одна из них написана для Союза писателей, другая – для парижского еженедельника „Экспресс“. Эти два документа сильно разнятся. В том числе и размерами: в первом – полторы страницы скромного рукописного текста – „родился, учился, публиковался…“, в другом – чуть ли не сто страниц рассуждений, предсказаний, откровений и откровенностей…

Чувство, которое мы испытали, прочитав «исповедь» Е. Евтушенко, в двух словах можно было бы выразить так – крайнее недоумение. Трудно решить, чего здесь больше – наивности или невежества, самообольщения или откровенной хлестаковщины, заблуждения или политического юродства? Впрочем, судите сами…

«Я пошел в „Форум“ в День Победы. Это был особенный день… Люди смеялись, целовались, плакали. Они полагали, что все самое худшее позади и началась лучшая жизнь…»

И вот – венец его рассуждений:

«Русский народ… работал с ожесточением, чтобы грохот машин, тракторов и бульдозеров заглушал стоны и рыдания, прорывавшиеся из-за колючей проволоки сибирских концлагерей…»

Если бы весь этот вздор был опубликован в нашей стране, то любой успевающий школьник уличил бы автора. Но «исповедь» опубликована в капиталистической стране, в реакционном буржуазном журнале, она написана для читателя, имеющего весьма смутное представление о нашем обществе, его истории и проблемах. Этот читатель может легко принять глупости за откровение, позерство за искренность.

Полуправда опаснее лжи. Солжет тот, кто скажет, что путь революции был устлан розами; кто умолчит об испытаниях и жертвах, принесенных народом во имя великой цели, кто закроет глаза на трагедии времен культа личности. Но трижды солжет тот, кто скажет, что не было ничего, кроме страданий; кто попытается вычеркнуть из памяти все то, что завоевано, построено, взращено на земле социализма.

Нет, недалеко ушел автор «исповеди» в своих рассуждениях от того, что ежедневно преподносит западному читателю реакционная пропаганда, пытающаяся набросить тень на все, чем живет, чем гордится и во что верит советский народ. Между тем сам Евтушенко нимало не сомневается в том, что каждое его слово – откровение, и откровение пророческое…

Если теперь сопоставить эту драматическую фигуру почти пророка, встающую со страниц «исповеди», с поэтом Евгением Евтушенко, известным советским читателям, перед нами откроется картина редкостного раздвоения личности. Вроде бы в одно и то же время существовали сразу два Евтушенко.

Первый, вспомните, со страниц комсомольских газет писал о красоте будничного труда пастуха и архитектора, призывал своих сверстников-поэтов ехать на великие стройки коммунизма, взволнованно приветствовал Глезоса, и Хикмета, и Стиля. От лица второго автор «исповеди» заявляет теперь на страницах «Экспресс»: «Я не мог писать ничего в стиле эпохи. Я сочинял только интимные стихи, рассматривая их как форму протеста против официальной поэзии». Первый, как и другие поэты, в ту пору искренне верившие в Сталина, посвящал ему свои строки, связывал с именем Сталина наши победы, и было бы нелепо упрекать его в этом. Второй же, внимая «внутреннему голосу» и «шепоту совести», оказывается, уже давным-давно «начал понимать ответственность и вину Сталина». «Я, – подчеркивает Евтушенко, – был бдителен на свой лад…»

Видимо, до сих пор Евтушенко не дал себе труда хоть сколько-нибудь серьезно разобраться во всем происшедшем. Выступая на IV Пленуме правления Союза писателей СССР, он как будто бы и не скупился на громкие слова, называя «позорным легкомыслием» факт своего сотрудничества в реакционной буржуазной прессе. Однако из этой его речи явствует, что он не осознал всей глубины своих ошибок. Ничем иным не объяснишь, что, оценивая теперь свою «автобиографию», он сожалеет лишь о том, что она «написана слишком поспешно», что «в ней много неточных формулировок» и что он-де «забыл о нравах зарубежной прессы».

Гневно говорили на пленуме СП советские писатели о позорном поступке Евтушенко, о политической хлестаковщине, гражданской безответственности, замешенных на дрожжах самовозвеличивания… Ведь это – вихляние легкомысленной рыбки, уже клюнувшей на червячка западной пропаганды, но еще не почувствовавшей острия и воображающей, что она изумляет обитателей океана грациозной смелостью своих телодвижений. А удильщикам из буржуазных газет и журналов уже не терпится насладиться добычей.

Мы не хотим усматривать в поступке Е. Евтушенко злой умысел. Но он должен понять – есть предел всему, в том числе и состоянию политической инфантильности. Он должен понять – нельзя без конца падать, а потом подниматься, отряхиваться и делать вид, будто ничего не произошло. Можно в конце концов набить себе такой синяк, что он останется навсегда несмываемым родимым пятном».

7 апреля «Комсомольская правда» опубликовала отклики читателей на эту статью. Приведу лишь некоторые из них.

М. Поляков, медработник, Москва: «Кто дал ему право клеветать на наших советских людей, на нашу Родину? Даже делая скидку на полную политическую неграмотность Евтушенко, простить ему этого бреда, позорящего нашу жизнь, нельзя».

П. Бажанов, капитан запаса, председатель Сочинского горсовета: «Тяжело оскорбил Евтушенко бывших фронтовиков. Он, не нюхавший пороха, он, не проливший и капли крови за родную землю… Если бы мертвые… узнали, что какой-то поэт через восемнадцать лет после Великой Отечественной войны найдет душевное облегчение в Мюнхене от рукопожатий артистки, тогда как рядом вновь маршируют фашистские молодчики, грохают танки реваншистов… они бы не простили, сочли бы проступок за предательство».

Надо отдать должное газете, она привела на своих страницах не только мнения «против», но и «за». Правда, последних было опубликовано всего… одно. Некто Л. Баев из Ленинградской области написал: «Своей статьей вы хотели вызвать у читателей чувство презрения к поэту, хотели представить его чуть ли не в виде изменника. У меня лично такого впечатления не создалось. Я понял лишь, что Евтушенко не тверд в своих взглядах и что он постоянно ищущий человек. Ни в чем не сомневаются лишь тупые догматики и люди, не имеющие собственного мнения. Разве можно написать для поэта устав и четко определить его обязанности?..»

8 мая в «Комсомолке» публикуется выступление Юрия Гагарина на Всесоюзном совещании молодых писателей. Из него следовало, что первый космонавт Земли тоже не остался в стороне от скандала с Евтушенко, посвятив поэту некоторую часть своего доклада. Гагарин сказал следующее:

«Я не понимаю вас, Евгений Евтушенко. Вы писатель, поэт, говорят, талантливый. А вы опубликовали в зарубежной прессе такое о нашей стране и о наших людях, что мне становится стыдно за вас. Неужели чувства гордости и патриотизма, без которых я не мыслю поэтического вдохновения, покинуло вас, лишь только вы пересекли границы Отечества? А ведь без этих чувств человек нищает духом… обкрадывает свое творчество… В своей недоброй памяти „Автобиографии“ Евгений Евтушенко хвастается тем, что он, дескать, никогда не изучал никакой электротехники и ничего не знает об электричестве. Нашел чем хвастаться! С каких это пор невежество порою возводится в степень некой добродетели?..»

К слову, Евтушенко на Гагарина за эти слова не обидится и спустя год примет его приглашение выступить в Звездном городке. Но это будет позже, а пока вернемся в весну 63-го.

Помимо перечисленных выше изданий, свое «лыко в строку» вставили и другие периодические издания огромной страны. Их было так много – от «Правды» и «Советской Латвии» до «Учительской газеты» и журнала «Донбасс», – что приводить их все нет смысла. Поэтому ограничусь лишь двумя изданиями.

«Литературная Россия», 12 апреля 1963 года, В. Федоров: «За сребреники, которые Евгений Александрович получил в Париже, его теперь сравнивают с Иваном Александровичем Хлестаковым. По-моему, это не совсем точное сравнение. Мне вспоминается образ из романа „Молодая гвардия“ – Евгений Стахович, двойником которого в жизни был скользкий хлюпик Геннадий Почепцов. Считаю, что поступок Евтушенко пахнет не хлестаковщиной, а стаховщиной… Именно Московское отделение СП, по меткому определению моего однофамильца Василия Федорова, „пустило Дуньку в Европу!“.

Журнал «Пограничник», № 10, май 1963 года, А. Мигунов: «Подобно автору „Доктора Живаго“ Евтушенко оплевывает Великую Октябрьскую социалистическую революцию, заявляя, что она не принесла народу ничего, кроме страданий… Пресмыкаясь перед империалистическими заправилами реакционной прессы, Евтушенко искажает историю советского общества, клевещет на советский народ, бросает тень на советский строй».

Дальше всех в своем неприятии поступка Евтушенко пошел его коллега Сергей Михалков, который написал о нем очередную басню – «Синица за границей». И ее опять напечатала главная газета страны «Правда» (4 июня). Вот она:

Бездумной, легкомысленной Синице
Однажды довелось порхать по загранице.
Попав в заморскую среду
И оказавшись на виду

У иностранных Какаду
И у Павлинов с пышным опереньем,
Синица стала с непонятным рвеньем
Чернить родной свой лес.
К Синице тотчас был проявлен интерес:
В ее родном краю
Пока что у нее не брали интервью —
А здесь вокруг скрипят чужие перья,
Колибри у нее автографы берут…
Синичка верещит: «Уверена теперь я,
Что по достоинству меня оценят тут!»
От лести у нее «в зобу дыханье сперло»,
И из нее такое вдруг поперло,
Что даже Попугай – столетний старичок
Ей бросил реплику: «Попалась на крючок?!»
Пожалуй, за границу
Не стоит посылать подобную Синицу!

И Евтушенко после этого скандала, действительно, перестали выпускать за рубеж. И практически перестали печатать. Однако опала сошла на нет достаточно быстро – после того, как в 1964 году поэт написал поэму «Братская ГЭС», которую официальные власти встретили с одобрением.

Костолом из Киева

(Йожеф Сабо)

Футболист Йожеф Сабо начал свой путь в спорте в 1955 году, когда стал играть за заводскую команду в Ужгороде. Играл хорошо, после чего его пригласили в основной состав ужгородского «Спартака». А весной 1959 года на Сабо положило глаз киевское «Динамо». С тех пор на долгие годы эта команда стала для Сабо родной. В ее составе он стал чемпионом СССР в 1961 году. А два года спустя карьера Сабо в футболе едва не завершилась после того, как он оказался в центре громкого скандала.

Инцидент произошел 13 июля 1963 года во время игры киевлян с московским «Торпедо» на поле стадиона имени Ленина в Лужниках. Матч завершился оглушительным поражением гостей 1:7. Однако тот матч запомнился не только этим, а также грубой игрой, которую показали обе команды. За все 90 минут игры судья показал несколько желтых карточек игрокам обеих команд, а также три красные – были удалены один игрок «Торпедо» и два игрока «Динамо». Одним из них был Йожеф Сабо, который совершил жестокий поступок – прыгнул на ногу молодому игроку москвичей Сидорову и нанес ему тяжелое увечье.

На следующий день этот поступок стал поводом к появлению на страницах «Комсомольской правды» заметки «Грубиянам не место в футболе» (публикация шла без подписи). О поступке Сабо в ней писалось следующее:

«Судья выгоняет нападающего динамовцев Сабо, который сломал ногу молодому торпедовцу Сидорову.

Сабо уже снискал себе печальную популярность грубияна на футбольном поле. Он не впервые удаляется с поля, много раз наказывался судьями, но по-прежнему своим поведением портит впечатление от выступления всей команды киевлян, которые неоднократно доказывали, что могут побеждать противников умной, техничной игрой.

Сабо противопоставляет себя коллективу. Например, совсем недавно после кубкового матча со «Спартаком» он демонстративно отказался ехать в Ленинград, где должен был выступать за олимпийскую сборную СССР. Вчерашний поступок Сабо переполняет чашу терпения. Таким не место в нашем футболе…»

Помимо «Комсомолки», этот вопиющий случай был освещен еще в ряде центральных изданий (в «Советском спорте», например), после чего 17 июля на свое заседание собралась спортивно-техническая комиссия. Она вынесла решение: дисквалифицировать Сабо до 1 августа 1964 года с тем, чтобы через год вновь вернуться к этому вопросу и в зависимости от поведения наказанного решить его дальнейшую судьбу. Однако все разрешилось куда как быстрее.

У киевского «Динамо» были весьма влиятельные заступники не только в Киеве, но и в Москве, и именно они помогли Сабо. Уже 28 марта 1964 года дисквалификация с него будет снята и он вступит в новый сезон в составе киевского «Динамо». А вот торпедовец Сидоров долгое время проведет в больнице и на футбольное поле сможет вернуться только 14 месяцев спустя – это случится 11 сентября 1964 года. Однако полученная травма так и не позволит этому футболисту заиграть в полную силу, из-за чего он закончит свою футбольную карьеру уже в следующем году, хотя было ему на тот момент всего 20 лет.

Между тем Сабо продолжит играть в футбол еще восемь лет – до 1972 года. В составе киевского «Динамо» он еще трижды станет чемпионом СССР (1966–1968), дважды завоюет Кубок СССР (1964, 1966). В 1965–1972 годах Сабо неоднократно будет привлекаться к играм за сборную СССР. В 1966 году он получит своеобразный «привет от Сидорова»: на чемпионате мира во время игры со сборной ФРГ Сабо тоже сломают ногу.

Повесив бутсы на гвоздь, Сабо станет тренером: возглавит ворошиловоградскую «Зарю», киевский СКА, днепропетровский «Днепр». В 90-е годы Сабо станет тренером сборной Украины. В наши дни он работает в своем родном клубе – киевском «Динамо».

Из Свердловска «с любовью»

(Е. Леонов / М. Менглет / В. Коренев / О. Бган)

В конце 50-х – начале 60-х в советском кинематографе появилась целая плеяда молодых «звезд», которым многие пророчили блестящее будущее. Среди них были: Ольга Бган (ярко дебютировала в 1956 году в фильме «Человек родился»), Майя Менглет («Дело было в Пенькове», 1958; «Исправленному верить», 1959), Владимир Коренев («Человек-амфибия», 1962). Увы, но эти прогнозы так и не оправдались. Громко заявив о себе в дебютных фильмах, эти звезды затем как-то затерялись, и хотя фильмы с их участием продолжали выходить на экраны страны, однако такого успеха, какой им сопутствовал в первых ролях, уже не было. Да и пресса этих исполнителей мало поддерживала, видимо, опасаясь своими восторженными рецензиями захвалить молодые дарования. А вот критиковать их зазорным почему-то не считалось.

22 октября 1963 года в газете «Советская культура» было опубликовано письмо свердловчанина Бориса Когана, в котором автор учил уму-разуму целую группу популярных актеров театра и кино, среди которых были и названные выше «звезды». Статья была озаглавлена «Контакты и контракты» (Пусть заговорит совесть!). В письме сообщалось следующее:

«В августе этого года гостем Свердловска был Московский драматический театр имени К. С. Станиславского.

На рекламных стендах города появились в изобилии афиши, извещавшие о циклах встреч с киноактерами П. Глебовым, Е. Леоновым, Е. Урбанским, М. Менглет, О. Бган, Н. Веселовской, В. Кореневым, Д. Ритенбергс. Эти циклы проходили в Доме культуры железнодорожников и в Доме культуры имени Дзержинского, в двух крупных заводских клубах и в клубе аэропорта…

Часть этих встреч была интересной, прошла на высоком уровне. Но, увы, только часть и, к сожалению, меньшая. Если разговор Е. Урбанского был проникнут сознанием ответственности за свою работу в кино, взыскательностью настоящего художника, то выступления М. Менглет, например, были поверхностны и вызывали недовольство многих зрителей. Да и у других артистов почти все выступления, непродолжительные по времени, сводились в основном к беглому перечислению сыгранных в кино ролей и рассказу о том, как снимался тот или иной фильм. «Сверхзадача» таких встреч была очевидна: показаться зрителям «в натуре» и еще раз пожать лавры прошлых успехов.

Однако помимо «сверхзадачи» кое-кто из актеров ставил перед собой и другие цели. Все выступления были платными, и, следовательно, их бурная активность носила отнюдь не бескорыстный характер. Работники Свердловского отделения «Знания» с возмущением вспоминают, например, о том скандале, который учинила им М. Менглет, требуя себе двойной – сверх положенного – гонорар…

Далеко не все артисты, снискавшие себе громкое имя в кино, показали себя на сцене театра на должной высоте, не все оправдали ожидания зрителей. И О. Бган, и М. Менглет еще далеко до подлинного сценического мастерства, им предстоит овладеть многими секретами профессии. И В. Кореневу, делающему первые шаги на сцене, вряд ли сослужит хорошую службу откровенная ставка руководства театра на его известность как участника фильма «Человек-амфибия». И в «Первом встречном», и в «Жизни и преступлении Антона Шелестова», где он играет роли одного плана, «блатные эпизоды», сцены в «малине» поставлены с особым усердием и явным учетом популярности молодого актера. Привлекательны внешне, но внутренне однообразны, подчас рассудочно-холодны образы Н. Веселовской. И даже такой талант и сочный актер, как Е. Леонов, нет-нет да и поплывет по теплым волнам популярности, сыграет «на публику», как это было у нас в спектакле «Де Преторе Винченцо», где именно из-за этого гибель Винченцо казалась случайностью, а не закономерностью, и трудно было ощутить дух трагикомедии…

Перед Театром имени К. С. Станиславского у нас в Свердловске гастролировали вахтанговцы. Какую благородную скромность, достоинство советского художника, какое чувство коллективной ответственности за лицо театра проявили они!..

Хорошо бы и Театру имени К. С. Станиславского последовать примеру вахтанговцев! «Организованное» раздувание популярности, носящее вдобавок коммерческий характер, едва ли принесет пользу театру и актерам, особенно молодым. Надо воспитывать в них чувство коллективной ответственности, стремление идти вперед, а не собирать проценты с прошлых успехов».

Пропавшая «звезда»

(Сергей Гурзо)

Было время, когда имя этого актера было у всех на слуху. В конце 40-х – начале 50-х Сергей Гурзо считался одним из самых популярных актеров советского кино, настоящей «звездой», по которой «сохли» миллионы поклонниц, а мальчишки во дворах играли в его экранных героев: Сережу Тюленина из «Молодой гвардии» (1948) и Васю Говорухина из «Смелых людей» (1950). Однако пройти с достоинством сквозь огонь, воду и медные трубы Гурзо не сумел – не устоял перед чарами «зеленого змия». Как итог: уже с середины 50-х годов Гурзо перестали приглашать сниматься в кино. А ведь было ему в ту пору всего 30 лет – самый расцвет жизни.

Постепенно киноактер Гурзо скатился до малюсеньких эпизодиков, а потом и вовсе пропал из поля зрения зрительской аудитории (в 1961 году вышел последний заметный фильм с его участием – «Все начинается с дороги»). Потом на протяжении многих лет о его нынешней деятельности не было ни слуху ни духу. Завеса молчания поднялась только один раз – в конце 1963 года, причем про Гурзо вспомнили не в связи с новой ролью или еще чем-то положительным, а по поводу скандала, в котором он оказался замешан.

28 ноября 1963 года в «Советской культуре» был опубликован фельетон Я. Рыжакина «Неуважаемые зрители», в котором речь шла об артистах, которые пренебрежительно относятся к зрителям. В число таких актеров попал и наш герой Сергей Гурзо. Цитирую:

«Неуважение к „уважаемому зрителю“, увы, неисчерпаемо в своем многообразии. Читательница Л. Павловская сообщает, что недавно в городе Фрунзе объявили концерт Ленинградской эстрады. И не одной эстрады, а „при участии артиста кино С. Гурзо“. Этим добавком к концерту администраторы рассчитывали привлечь побольше публики. Публика была. Была и эстрада. Но не было С. Гурзо. О причинах отсутствия киногастролера красочно рассказывали в этот день служители местного ресторана…»

К слову, спустя год – поздней осенью 1964 года – на экраны Советского Союза в повторный прокат выйдет главный фильм Сергея Гурзо – «Молодая гвардия». Однако поводом к тому, чтобы вспомнить о нем нынешнем, это не станет. В те дни будут писать практически обо всех актерах, игравших в этой картине, – Сергее Бондарчуке, Инне Макаровой, Нонне Мордюковой, Вячеславе Тихонове и др. – потому, что их судьбы в кино сложились благополучно. Про Гурзо не вспомнят ни разу (разве что в перечне актерских имен), поскольку он в те дни уже был мало похож на того, кем он был в 47-м. В итоге Гурзо так и уйдет из жизни, официально всеми забытый. Случится это в сентябре 1974 года.

Как наказали команду

(СКА, Калинин)

Хоккейная команда Спортивный Клуб Армии (СКА) из Калинина была создана в 1957 году как филиал другого клуба – столичного ЦСКА. Поэтому многие игроки СКА позднее играли в этом прославленном клубе: Владимир Брежнев, Виктор Шувалов, Олег Зайцев, Евгений Мишаков, Игорь Деконский, Николай Сологубов и др.

Самым высоким достижением калининского СКА было 1-е место в первой лиге в 1959 году. В высшей лиге команда ничем особенным не блистала, считаясь клубом-середняком. Самый лучший показатель – 10-е место в 1962 году. А в следующем году калининский СКА оказался в эпицентре громкого скандала, после которого команду сняли с первенства. Поводом к подобному стала драка во время игры, учиненная игроками СКА. По сегодняшним меркам вроде бы эка невидаль! Однако в советские годы любое грубое поведение спортсменов во время соревнований (причем во всех видах спорта) рассматривалось как серьезное ЧП, как недостойное гражданина СССР перенесение в советскую жизнь законов буржуазного общества, где человек человеку не друг и брат, а волк. Поэтому любое подобное ЧП служило поводом к самым суровым выводам.

Между тем перипетии скандала с калининским СКА выглядели следующим образом.

12 ноября 1963 года армейцы играли в Челябинске против местного «Трактора». Обеим командам очки были нужны позарез, что заметно отразилось на настроении хоккеистов – они играли очень нервозно. Поэтому игра получилась откровенно грубой. Причем настолько, что об этом 14 ноября сообщила «Комсомольская правда» в заметке «Премьера закончилась… дракой». Цитирую:

«Минувшим воскресеньем на челябинском льду впервые в этом сезоне состоялась встреча на первенство страны по хоккею. „Трактор“ принимал армейцев Калинина. Счет ничейный – 1:1.

Премьера омрачилась грубой игрой обеих команд. Незадолго до финального свистка капитан гостей В. Седов учинил на площадке драку. Вслед за капитаном на площадку выскочили несколько запасных игроков. Судьи вынуждены были приостановить состязание. Однако отнеслись к грубиянам они довольно мягко – удалили зачинщика драки В. Седова и челябинца А. Юшкова с поля на две минуты…»

В тот же день 14 ноября команды сыграли второй матч. На этот раз удача сопутствовала челябинцам, которые выиграли со счетом 3:0. Однако история на этом не закончилась.

29 ноября «Комсомолка» вновь вернулась к этой теме и сообщила, что в СКА (Калинин) было проведено собрание по факту недисциплинированного поведения капитана команды В. Седова и приняты следующие меры: Седов был лишен воинского звания «сержант» и отстранен из тренерского совета команды. Но и это оказалось еще не все.

11 декабря «Комсомолка» рассказала о том, что в предыдущий раз осталось за скобками коротенькой заметки. А осталось вот что. Вечером того дня, когда состоялся первый матч, несколько армейцев отправились в ресторан. Там они изрядно выпили и стали участниками массовой драки, в результате которой серьезно пострадал мужчина, болельщик «Трактора», – хоккеисты избили его чуть ли не до полусмерти. Эта история немедленно была доложена в Москву, в Федерацию хоккея СССР. О результатах разбирательства этого инцидента «Комсомолка» сообщила следующее:

«После тревожных сигналов из Челябинска спортивно-техническая комиссия Федерации хоккея СССР подробно разобралась с положением, сложившимся в команде СКА. Недостойное поведение калининских хоккеистов не является случайностью. Это результат наплевательского отношения руководства и тренеров команды к воспитанию молодежи. Ведь со спортсменами, по существу, не велось никакой политико-воспитательной работы. Встречались они лишь на тренировках да на играх. В команде не существовало комсомольской организации. Федерация хоккея СССР дисквалифицировала хоккеистов А. Дубовского, С. Крупина, А. Софронова, В. Седова, В. Шибанова и лишила их звания мастеров спорта. Центральный совет Союза спортивных обществ и организаций СССР по предложению федерации решил снять команду СКА (Калинин) с розыгрыша первенства страны. Результаты ее игр аннулированы».

СКА (Калинин) вновь объявится в первой лиге (вторая подгруппа) в 1964 году и по итогам сезона-64 / 65 займет 2-е место. В последующие годы таких отменных результатов команда уже показывать не будет.

Шумная слава

(Николай Рубцов)

Замечательный поэт Николай Рубцов в пору своего студенчества в Литературном институте несколько раз попадал в скандальные истории, и каждый раз это заканчивалось отчислением его из института. Из всех известных советских поэтов он один, наверное, имел столь скандальную славу.

В первый раз Рубцов отличился в самом конце 1963 года. 3 декабря он заявился в пьяном виде в Центральный дом литераторов и устроил в нем драку. И уже на следующий день после этого ректор подписал приказ об его отчислении. Столь суровый вердикт был не случаен: за время своего обучения поэт уже столько раз попадал в различные истории, и случай в Доме литераторов переполнил чашу терпения руководства института. И с ним не стали больше церемониться.

Между тем свидетели происшествия в ЦДЛ затем рассказывали, как на самом деле возникла та «драка». В тот вечер на сцене дома выступал некий оратор, который рассказывал слушателям о советской поэзии. В конце своего выступления он стал перечислять фамилии известных поэтов, но не упомянул Сергея Есенина. Это и возмутило Рубцова. Он стал кричать: «А Есенин где?», за что тут же был схвачен за шиворот рьяным метрдотелем. Николай стал вырываться, что впоследствии и было расценено как «драка».

К счастью, правда об этом происшествии вскоре дошла до ректора Литинститута И. Н. Серегина, и он в конце декабря издал новый приказ, в котором говорилось: «В связи с выявленными на товарищеском суде смягчающими вину обстоятельствами, и учитывая раскаяние тов. Рубцова Н. М., восстановить его в числе студентов 2-го курса…»

Справедливость была восстановлена. Правда, ненадолго. Уже через полгода после этого – в конце июня 1964 года – Рубцов попал в новую скандальную историю. И опять в ЦДЛ. Ситуация выглядела следующим образом. Наш герой и двое его однокурсников отдыхали в ресторане Дома литераторов. Время уже подходило к закрытию, но друзья не собирались закругляться. Они подозвали к своему столику официантку и заказали еще одну бутылку водки. Однако официантка им отказала, объяснив, что водка кончилась. «Тогда принесите вино», – попросили ее студенты. «И вино тоже кончилось!» – отрезала официантка. И в тот же момент ее окликнули с другого столика и тоже попросили спиртного. И тут друзья-студенты увидели, как изменилась их собеседница. Она вдруг расплылась в подобострастной улыбке и буквально бегом отправилась выполнять заказ клиентов. Вскоре на их столе появился заветный графин с водкой.

Судя по всему, именно этот эпизод и вывел из себя подвыпившего Рубцова. Когда официантка вновь подошла к их столику, чтобы сообщить, что ресторан закрывается, он заявил: «Столик мы вам не оплатим, пока вы не принесете нам водки!» Официантка тут же побежала жаловаться метрдотелю. А тот не нашел ничего лучшего, как вызвать милицию. Всю троицу под руки выпроводили из ресторана. Самое удивительное: до отделения милиции довели только одного Рубцова (по дороге двое его приятелей куда-то «испарились»). В результате он стал «козлом отпущения», и 26 июня появляется новый приказ об его отчислении из института.

Можно только поражаться тому дьявольскому невезению, которое сопровождало поэта почти в большинстве подобного рода случаев. Будто магнитом, он притягивал к себе неприятности и всегда оказывался в них крайним. Вот как Н. Коняев пишет об этом:

«Рубцов все время с какой-то удручающей последовательностью раздражал почти всех, с кем ему доводилось встречаться. Он раздражал одноглазого коменданта, прозванного Циклопом, раздражал официанток и продавцов, преподавателей института и многих своих товарищей. Раздражало в Рубцове несоответствие его простоватой внешности тому сложному духовному миру, который он нес в себе. Раздражение, в общем-то, понятное. Эти люди ничего бы не имели против, если бы Рубцов по-прежнему служил на кораблях Северного флота, вкалывал бы на заводе у станка или работал в колхозе. Это, по их мнению, и было его место. А Рубцов околачивался в стольном граде, учился в довольно-таки престижном институте, захаживал даже – ну посудите сами, разве это не безобразие?! – в святая святых – ЦДЛ…»

Как это ни странно, но после отчисления из института Рубцов не впал в уныние и даже, по мнению видевших его тогда людей, выглядел вполне благополучно. Этому было несколько объяснений. Во-первых, его личная жизнь складывалась тогда вполне удачно. Например, летом он прекрасно провел время с женой и дочкой в деревне Никольское Вологодской области, там, где он окончил когда-то начальную школу. Во-вторых, в журналах «Юность» и «Молодая гвардия» появились первые крупные подборки его стихов. А это было не только моральной поддержкой молодому поэту, но и материальной.

К сожалению, относительное благополучие поэта длилось всего месяца три. Осенью деньги, заработанные от публикаций, иссякли, и Рубцову пришлось довольствоваться копеечными гонорарами из газеты «Ленинское знамя», в которой иногда печатались его стихи. А затем случилась новая неприятность. Так как Рубцов нигде не работал, местное сельское руководство объявило его тунеядцем и вывесило его портрет в сельпо. Отмечу, что именно в этот период были написаны стихи (около пятидесяти), большая часть из которых затем войдет в сокровищницу отечественной поэзии.

В январе 1965 года Рубцов вновь вернется в Москву и благодаря стараниям своих друзей сумеет восстановиться на заочном отделении Литературного института. Однако прописки в столице у него не будет, поэтому ему придется скитаться по разным углам, вплоть до скамеек на вокзалах. А вскоре последует новый скандал.

17 апреля 1965 года Рубцов придет в общежитие института, надеясь, что его пустят переночевать. Но его не пустили. Тогда Рубцов поймал такси в 17-м проезде Марьиной Рощи и попросил отвезти его на одну из улиц города, где жил его друг. Доехав до пункта назначения, Николай отдал водителю (кстати, это была женщина) три рубля, надеясь получить с них сдачу, так как счетчик набил всего лишь 64 копейки. Однако водитель давать ему сдачи отказалась. И тогда поэт потребовал везти его к первому постовому милиционеру. Видимо, у него он думал найти справедливость. Но все получилось наоборот. Милиционер поверил не ему, а женщине-водителю, забрал его в отделение, и там был составлен соответствующий протокол. Через день он уже лежал на столе у ректора Литературного института. Так поэт в очередной раз лишился студенческого билета.

1964

Купите Гурченко!

После того как в 1958 году в центральной прессе появились критические статьи об актрисе Людмиле Гурченко (ее обвинили в участии в «левых» концертах), она, как мы помним, покинула Москву и уехала к родителям. Переждав там какое-то время, она затем вернулась в столицу. Постепенно вновь начала сниматься в кино, однако главных ролей ей какое-то время не давали, и ей приходилось довольствоваться эпизодами. Наконец в начале 60-х произошло возвращение Гурченко к главным ролям, правда, случилось это вдали от Москвы, на республиканских киностудиях: в 1961 году она снялась в фильме «Гулящая» (киностудия имени А. Довженко), а три года спустя – в комедии «Укротители велосипедов» («Таллинфильм»).

Однако для центральной прессы имя Людмилы Гурченко по-прежнему оставалось неким раздражителем и периодически возникало в разного рода критических заметках, причем иной раз даже выносилось в их заголовки. Один из таких примеров – публикация в «Советской культуре» от 23 января 1965 года письма студента-заочника Ленинградского института театра, музыки и кино (ЛГИТМиК) Е. Ершова, озаглавленного весьма хлестко – «Станиславского нет, купите Гурченко!». Приведу лишь небольшой отрывок из этой публикации, где речь идет о нашей героине:

«Странное дело, достаточно какой-нибудь молодой актрисе сыграть одну-две роли в кино, ее фотографии тысячными тиражами появляются во всех киосках. Но попробуйте достать портреты, допустим, Качалова, Москвина, Хмелева, Вахтангова, современных мастеров театральной режиссуры – напрасная трата времени!

– Станиславского нет, купите Гурченко! – ответят вам…»

Ни в коем случае не хочу сравнивать Гурченко с Качаловым или Вахтанговым, однако в то же время не могу согласиться и с автором письма. На тот момент Гурченко хоть и была молодой женщиной (ей шел 29-й год), однако в творческом плане считалась актрисой достаточно зрелой. Она уже девять лет снималась в кино, и за ее плечами были съемки в 8 фильмах, причем в половине из них она сыграла главные роли. Так что ее фотографии от Бюро кинопропаганды имели полное право распространяться по стране без каких-либо ограничений.

Сын против отца

(Трофим Ломакин)

Трофим Ломакин был известным советским штангистом. Он прославился на Олимпийских играх в Хельсинки в 1952 году, когда с огромным отрывом от ближайших соперников завоевал золотую медаль. А ведь на той Олимпиаде судьи откровенно засуживали наших спортсменов, пытаясь сделать все от них зависящее, чтобы СССР остался как можно с меньшим количеством наград. Но Ломакина им засудить не удалось – уж слишком явным было его превосходство над остальными соперниками. В последующие годы Ломакин дважды побеждал на чемпионатах мира и трижды – на чемпионатах Европы. На Олимпиаде-60 в Риме он завоевал «серебро».

Спустя год Ломакин покинул большой спорт и какое-то время про него не было ни слуху, ни духу. Пока 3 марта 1964 года в газете «Известия» не была опубликована статья Е. Ивановой и Е. Рубина «Сын чемпиона», где бывший олимпийский чемпион представал перед читателями совсем в неприглядном виде.

Статья начиналась с эпизода, когда в редакцию «Известий» пришли шесть учеников 4-го «А» 173-й средней школы Москвы. Все шестеро – члены совета отряда. Один из них был сын Трофима Ломакина Сережа. Повод для прихода у ребят был серьезный: они… жаловались на бывшего чемпиона. Чем же провинился красавец сибиряк из семьи потомственных золотоискателей? Вот как об этом писалось в статье:

«Каким же надо было стать чемпиону, чтобы его возненавидел собственный сын? Десятилетние одноклассники Сережи сказали просто: плохим. Что случилось? Поищем ответ у взрослых.

Екатерина Васильевна Ломакина, продавщица книжного магазина, мать Сережи:

– Избаловали мужа. Все избаловали, и я в том числе. Восемнадцать лет служил в армии (Ломакин выступал за команду ЦСКА. – Ф. Р.), начальники его похваливали, провинности спускали – чемпион! Торжества по случаю победы превращались в пьянки, мелкие нарушения дисиплины – в скандалы. А потом пытались воздействовать, воспитывать, уговаривали. Да было уже поздно: «Кто вы такие, меня, чемпиона мира, учить? Трофим Ломакин еще себя покажет». И показывает. Особенно дома. С тех пор как демобилизовали его, ни на одной работе не держится. Не может взять себя в руки. Слабый он человек, слабый. И друзей у него не осталось, одни собутыльники.

Лидия Александровна Мишина, Сережина учительница:

– Класс Сережу любит и очень о нем тревожится. Второй год подряд билет на кремлевскую елку ему отдают – дома у всех елки, а у него нет, – только он сам не пошел, сказал, что все я да я, а другие? И отдал билет Тане Поздниковой. Хороший он мальчик, мать любит, по дому ей помогает, за младшим братишкой Федей присмотрит… Трудно им. Анна Михайловна, директор школы, хотела Сережу в интернат определить, Юрий Власов (знаменитый тяжелоатлет, олимпийский чемпион. – Ф. Р.) (мы ему звонили) предлагал устроить в Суворовское училище, но мальчик отказался: «А как же мама одна будет?» Отца он боится так, что цепенеет под его взглядом и спешит выполнить любое дикое приказание: сними сапоги – он снимает… Но стоит отцу тронуть мать, как сын бросается на защиту. Это – против силача…

Четвертый год бываю у Ломакиных, раньше уютно было, чисто, нарядно. Сейчас Трофим Федорович разделил комнаты, вещи к себе перетащил и продает. Сколько раз я с ним говорила: «Тима, детей пожалейте, опомнитесь, ведь вы еще молодой человек, вам и жить, и работать». А он мне: «Что вы заладили – работать, работать. Вот вы учительствуете всю жизнь, а что, кроме Москвы, видели? А я тридцать три раза за границей был, мир посмотрел, себя показал». Любит так спьяну пофилософствовать…

Николай Григорьевич Арфенов, начальник 10-го отделения милиции города Москвы:

– А что мы с ним сделать можем? Выслать как тунеядца? Так у него выходное пособие было после демобилизации. Недавно взяли с него подписку – на работу устроился тренером в спортивную школу в Люберцах, а вскоре и оттуда ушел.

Нынче осенью, как вернулся с большими деньгами из Якутии, где работал на руднике у своего брата, загулял и избил жену. Посадили мы его на семь суток за хулиганство, а могли изолировать и года на два. Так жена простила его. А сейчас он снова у нас, снова дали ему семь суток за мелкое хулиганство. А дальше что? Чтобы возбудить дело, нам нужно заявление…»

Заканчивалась статья следующими строками: «Может, на этот раз вспомнит Трофим Ломакин, что, кроме славы, у человека есть доброе имя? Слава проходит, а имя остается. И беречь его надо всю жизнь. Потому что есть сыновья, и им носить доброе имя. Сейчас Ломакину 39 лет. Сейчас еще может он добиться, чтобы выражение страха в глазах его сына сменилось выражением восхищения…»

Увы, конец у этой истории окажется трагическим. Минует девять лет с момента выхода в свет этой статьи, когда бывших поклонников талантливого спортсмена потрясет известие о его гибели. Случится это 13 июля 1973 года. История выглядела таинственно.

Согласно одной из версий, уйдя из спорта, Ломакин связался с перекупщиками золота. Это выглядело вполне правдоподобно, если учитывать тот факт, что Ломакин родился и вырос в семье алтайского старателя и с 15 лет вместе с отцом мыл золотишко. После смерти отца он вместе с братом отправился за золотом в Якутию, причем последние 300 километров к прииску они протопали пешком по таежным тропам. Короче, в «желтом металле» бывший олимпийский чемпион разбирался хорошо. И, видимо, этим и мог пригодиться перекупщикам. Дважды на Ломакина заводили уголовное дело: в первый раз он отделался двумя годами условного срока, во второй раз – загремел на зону на несколько лет. В начале 70-х он вернется в Москву, но к нормальной жизни приобщиться так и не сумеет. Согласно данным экспертизы, в момент гибели Ломакин был сильно пьян, и его, судя по всему, сбросили вниз с трибуны стадиона «Юных пионеров». Кто конкретно это сделал, так и останется неизвестным.

Скандал в Звездном

(Евгений Евтушенко / Юрий Гагарин)

После обструкции, устроенной ему в советских СМИ в марте 1963 года, поэт Евгений Евтушенко находился в глубокой опале. Как вдруг сам Юрий Гагарин, который, кстати, тоже внес свою лепту в критику Евтушенко (обвинил его в невежестве), пригласил его выступить в Звездном городке 12 апреля 1964 года на вечере, посвященном Дню космонавтики. Евтушенко согласился, поскольку устал от опалы и хотел реабилитироваться в глазах публики (этот вечер должны были транслировать в прямом эфире по ТВ). Однако приход поэта завершился громким скандалом. Вот как об этом вспоминает сам Е. Евтушенко:

«Я очень волновался и взад-вперед ходил за кулисами, повторяя строчки главы „Азбука революции“, которую собирался читать (глава входила в поэму „Братская ГЭС“, которую Евтушенко только что написал. – Ф. Р.). Это мое мелькание за кулисами было замечено генералом Мироновым, занимавшим крупный пост в армии и в ЦК (он курировал правоохранительные органы. – Ф. Р.).

– Кто пригласил Евтушенко? – спросил он у Гагарина.

– Я.

– По какому праву? – прорычал генерал.

– Как командир отряда космонавтов.

– Ты хозяин в космосе, а не на земле, – поставил его на место генерал.

Генерал пошел к ведущему, знаменитому диктору Юрию Левитану, чей громовой голос объявлял о взятии городов в Великую Отечественную, показал ему красную книжечку и потребовал исключить меня из программы концерта. Левитан сдался и невнятно пролепетал мне, что мое выступление отменяется. Я, чувствуя себя глубочайше оскорбленным, опрометью выбежал из клуба Звездного городка, сел за руль и повел свой потрепанный «Москвич» сквозь проливной дождь, почти ничего не видя из-за дождя и собственных слез. Чудо, что не разбился. Гагарин кинулся за мной вдогонку, но не успел. «Найдите его, где угодно найдите…» – сказал он двум молодым космонавтам. Они нашли меня в «предбаннике» ЦДЛ, где я пил водку стаканами, судорожно сжимая непрочитанные машинописные листочки… Самолет с советской правительственной делегацией, в которой был генерал Миронов, через месяц разбился о югославскую гору Авала (на самом деле эта авиакатастрофа произошла значительно позже – 19 октября 1964 года. – Ф. Р.), а с Гагариным я больше никогда не виделся и глубоко переживал его трагическую гибель в марте 68-го…»

Кстати, этот скандал поссорил Гагарина и с Иосифом Кобзоном. Он тоже выступал на этом концерте, и именно его Гагарин попросил передать Евтушенко, что его выступление нежелательно. Но Кобзон отказался. Тогда эта миссия выпала Левитану. Далее послушаем Кобзона:

«Я дождался конца этого вечера и, когда все перешли к столу, сказал Гагарину, что это не по-мужски. Что он как-никак свободен от конъюнктуры. Юра отрезал: „Если ты так недоволен, можешь к нам больше не приезжать“. Отношения потом восстановились, но уже такой искренности не было. Хотя, безусловно, я, как и все, остро переживал его гибель…»

Роковая шутка

(Юрий Белов)

Популярный киноактер Юрий Белов, прославившийся ролью Толи Грачкина в комедии «Неподдающиеся» (1959), в актерской среде слыл виртуозным рассказчиком. Этот талант обнаружился в нем еще во время учебы во ВГИКе, и тамошние педагоги даже советовали талантливому студенту не зарывать его в землю, а развивать и использовать в своей актерской деятельности – например, выступать с ними в концертах. Юрий Никулин, который близко знал Белова, потом скажет, что он в своей жизни встречал только четырех уникальных рассказчиков: Георгия Буркова, Андрея Миронова, Льва Дурова и Юрия Белова. Однако именно этот талант и стал для актера роковым.

Весной 1964 года, когда Белов снимался у Рязанова в комедии «Дайте жалобную книгу», ему случилось быть на одном творческом банкете. И там, перебрав лишнего, Белов начал рассказывать разные смешные истории, а в конце своего спича внезапно объявил, что очень скоро первого секретаря ЦК КПСС Никиту Сергеевича Хрущева снимут с его должности и отправят на пенсию. Сказано это было в шутку, но в очень неудобный момент: в дни, когда вся страна отмечала 70-летие Хрущева (оно выпало на апрель). Поэтому уже на следующий день эта шутка стала достоянием компетентных органов. В итоге Белов был объявлен сумасшедшим и помещен в психиатрическую клинику.

Там он пробыл полгода – ровно до того момента, когда в октябре того же 64-го Хрущева и в самом деле сняли со всех его постов и отправили на пенсию. И хотя правда осталась за Беловым, однако ярлык «сумасшедшего» теперь навсегда приклеился к нему. Он попал в разряд неблагонадежных актеров, и ворота всех киностудий страны перед ним закрылись. А когда спустя четыре года Белов все-таки сумел вернуться в большой кинематограф, то главные роли ему уже не давали, и он вынужден был перебиваться одними эпизодами. К тому же теперь он числился не в штате главной студии страны – «Мосфильма», а на киностудии имени Горького. Лишь в родном Театре киноактера у него была одна крупная роль – Жорж Милославский в «Иване Васильевиче» М. Булгакова. Очевидцы утверждают, что играл он ее просто превосходно. Когда на премьеру спектакля пришла вдова Булгакова Елена, она в первую очередь выделила именно Юрия Белова.

Даешь Муслима!

(Муслим Магомаев)

Слава пришла к певцу Муслиму Магомаеву в 1962 году, когда он выступил в Кремлевском Дворце съездов в рамках фестиваля азербайджанской культуры и исполнил песню «Бухенвальдский набат» и каватину Фигаро. Худой 19-летний юноша в пиджаке с короткими рукавами (этот пиджак у него тогда был единственным в гардеробе) произвел на слушателей неизгладимое впечатление. После этого триумфа Магомаева пригласили на стажировку в миланский театр «Ла Скала». Вернувшись в Москву, Магомаев получил приглашение работать в Большом театре, но певец отказался. По его словам: «Не люблю, когда кто-то командует, что и как мне петь».

И все же постоянное место работы Магомаев тогда обрел: в 1963 году он стал солистом Азербайджанского театра оперы и балета имени М. Ф. Ахундова. Но несмотря на это, свою свободу не потерял – выступал в театре не часто, обычно выручал его, когда у того «горел» план. К тому времени Магомаев был уже очень популярным исполнителем эстрадных песен, собиравшим огромные залы, и его выступления приносили театру большую прибыль. Впрочем, не только театру – руку на этом грели и разного рода посредники, которые устраивали концерты певца в различных городах, в том числе и в Москве. Именно на этой почве в 1964 году случился скандал, о котором и пойдет сейчас речь.

Перипетии этой истории раскрыла на своих страницах газета «Известия» в номере от 30 июня 1964 года. В статье В. Беликова под названием «Обман в Зеркальном театре» сообщалось следующее:

«Поздно вечером 29 июня в редакции „Известий“ появилось несколько десятков человек. Негодующие, они пришли прямо из Зеркального театра сада Эрмитаж.

В последние дни там выступал Азербайджанский театр оперы и балета имени М. Ахундова, который до этого с большим успехом выступал на сцене Дворца съездов. Но Зеркальный театр совсем не приспособлен для сложных опер и балетных постановок. Понятно, что качество спектаклей ухудшилось, и московские зрители стали реже посещать их. Тогда из Баку был срочно вызван солист этого театра Муслим Магомаев, которому предложили выступить с сольными концертами вместо оперных спектаклей. Популярность М. Магомаева выручила дирекцию и администрацию театра: концерты, состоявшиеся 20, 24 и 28 июня, дали полные сборы. Билеты «на Магомаева» раскупили, не считаясь с тем, что они продавались «с нагрузкой», то есть фактически по значительно более высокой цене, чем положено.

Эта неприглядная финансовая операция проводилась несколькими районными кассами столицы. «Известия» на днях выступили против продажи «билетов-нахлебников», однако, как показал этот случай, руководство Московского объединения театрально-зрелищных касс (управляющий А. Пичхадзе) не пресекло подобной практики.

Однако это еще не все. Администратор Азербайджанского театра оперы и балета В. Гойзман своевременно не извещал кассы о том, когда будет концерт, а когда – спектакль. Трижды это проходило без происшествий, но вот наступил злополучный вечер 29 июня. За несколько дней до этого кассиры районных театральных касс Москвы по собственной инициативе звонили в Зеркальный театр и пробовали выяснить, что будет показано на его сцене в этот день. Их уверяли, что продавать билеты на концерт Магомаева 29 июня можно. Однако затем дирекция театра изменила день выступления певца и перенесла концерт на 30 июня. Когда же желающие послушать М. Магомаева пришли вечером в понедельник в театр, им предложили посмотреть «Девичью башню». В итоге много москвичей испортили настроение препирательствами с администрацией театра.

Корреспондент «Известий» тут же побывал в Зеркальном театре. Администратор В. Гойзман отказался признать свою вину, ссылаясь на то, что никаких официальных документов о перемене спектакля на концерт 29 июня он не отправлял в театральные кассы. Почему же тогда кассиры в различных концах Москвы решились продавать билеты на концерты популярного певца?

Думается, что Министерство культуры СССР разберется в этом деле и воздаст должное виновным. Что же касается москвичей, у которых остались неиспользованные билеты, то Московское объединение театрально-зрелищных касс обещает предоставить им возможность посетить концерт М. Магомаева, который в ближайшие дни состоится во Дворце спорта».

Пассажир зеленой «Волги»

(Николай Вирта)

Писатель Николай Вирта был личностью известной. Слава пришла к нему в 1935 году, когда 29-летний писатель написал книгу «Одиночество», где описал антоновский мятеж. Книги Вирты нравились Сталину, за что писатель четырежды был награжден Сталинскими премиями (1941, 1948, 1949, 1950). Однако после смерти вождя всех народов Вирта утратил былую благосклонность кремлевского руководства. И вместо привычных наград на него посыпались тумаки и зуботычины. Сначала в «Комсомольской правде» был опубликован фельетон про Вирту «За голубым забором». А потом по писателю ударила куда более влиятельная газета «Известия», где главным редактором был зять Хрущева Алексей Аджубей.

1 июля 1964 года в «Известиях» было опубликовано письмо работников Торжокской автобазы под названием «Пассажир зеленой „Волги“. Под письмом стояли подписи четырех человек: директора автобазы Г. Двойных, секретаря партбюро А. Быкова, членов партбюро И. Кочнева и В. Мананкина. Они рассказали неприглядную историю, главным героем которой был Николай Вирта.

Эта история случилась 20 мая. В тот день Вирта в компании своей жены Т. Нечаевой возвращался из Ленинграда в Москву. За рулем зеленой «Волги», которая принадлежала доктору биологических наук Г. Сахиуллиной, была супруга писателя. И вот на одном из участков трассы женщина не справилась с управлением и задела грузовик «ГАЗ-51», принадлежавший Торжокской автобазе. Однако несмотря на то, что виновата в ДТП была жена Вирты, писатель стал обвинять в этом шофера грузовика Лебедева. А когда на место происшествия приехали гаишники – капитан милиции Фигурин и инспектор Виноградов, – Вирта и их убедил в своей правоте (видимо, на милиционеров произвели магическое впечатление лауреатские медали Вирты). В полном составе все участники этого скандала отправились на территорию Торжокской автобазы. Далее послушаем авторов письма в «Известия»:

«Хотя повреждение „Волги“ было незначительным – вмятина левого крыла и дверки, Вирта потребовал с Лебедева „на ремонт“ тридцать рублей.

Начальник гаража осмотрел вмятину и сказал, что ее можно немедля устранить. Но писатель Вирта твердо стоял на своем.

Начальник гаража сказал Николаю Вирте, что если он не доверяет машину здешним мастерам, то пусть отремонтирует ее в Ленинграде на станции обслуживания, а счет для оплаты выставит автобазе. Но писатель непоколебимо требовал только тридцать рублей. «Никаким станциям обслуживания я не доверяю, – кричал он. – Только частник сделает это как следует».

Шофер Лебедев пытался объяснить, что он ни в чем не виноват и что платить вообще не за что. Но представители автоинспекции и слушать его не хотели. Видимо, для них было важнее поддержать «авторитет» именитого гостя, чем разобраться в деле по сути. «Плати, а то хуже будет!» – приказал Фигурин.

Нам было стыдно и больно смотреть, как известный писатель торгуется, словно нижегородский купец на ярмарке, желая получить то, что ему явно не положено. В конце концов Лебедев махнул рукой на это дело, занял в кассе автобазы тридцать рублей и отдал Николаю Вирте.

С довольным видом писатель покидал двор нашей автобазы. Вирта даже любезно предложил расписку на отнятые у шофера деньги, но никто у него расписки не стал брать. Слишком уж противно все это было…

Мы знаем Н. Вирту как автора многих хороших произведений и уважаем его за это. Но случай, о котором мы рассказываем, до глубины души огорчил нас. Уж лучше бы он не представлялся своим настоящим именем. Пусть бы это был частник, который вез на базар овощи, чтобы выгоднее их продать. По крайней мере, у нас легче было бы на душе».

Этот скандал получил свое продолжение 23 июля. В тот день в «Известиях» было опубликовано два документа: постановление Московского Союза писателей и покаянное письмо самого Николая Вирты. Начнем с первого:

«Секретариат Правления Московской писательской организации СП РСФСР… решительно осуждает поведение Н. Вирты как недостойное и несовместимое с высоким званием советского писателя.

Секретариат устанавливает, что Н. Вирта предъявил наглые и незаконные претензии к руководству и шоферу автобазы т. Лебедеву и тем самым грубо нарушил элементарные нравственные нормы советского общества, что особенно недопустимо для писателя, чья жизнь и деятельность должны быть примером соблюдения и пропаганды морального кодекса строителя коммунизма, провозглашенного нашей партией и принятого всем советским народом.

Секретариат правления отмечает, что за свое недостойное поведение Н. Вирта заслуживает исключения из рядов Союза писателей. Но, учитывая, что в ходе обсуждения вопроса на секретариате Н. Вирта осудил совершенный им поступок, а также принимая во внимание его долголетнюю деятельность в литературе, секретариат счел возможным оставить Н. Вирту в Союзе писателей, объявив ему строгий выговор с предупреждением».

Далее шло покаянное письмо Н. Вирты. Привожу его с небольшими сокращениями:

«Уважаемые товарищи!

Пишу вам это письмо, глубоко потрясенный и подавленный общественным откликом на материал, опубликованный в вашей газете, о моем недостойном поведении на Торжокской грузовой автомобильной базе двадцатого мая этого года. Как мне ни тяжело, я хочу сказать, что я благодарен вашей газете, которая помогла в первую очередь мне самому понять глубину моей вины перед нашим обществом.

Отдавая себе полный отчет в том, что правде, какой бы она жестокой ни была, надо всегда глядеть прямо в глаза, хочу сказать вам и прошу вас верить моей искренности, что пережитое мною за эти дни и ночи горьких размышлений, выводы, которые сделаны для самого себя, не оставляют никакого места для каких-либо иных суждений: я виноват, виноват непростительно…

Деньги, полученные мною 20 мая у шофера товарища Лебедева, после опубликованного в «Известиях» письма работников Торжокской автобазы я возвратил ему.

Принося свои чистосердечные извинения перед т. Лебедевым и перед Торжокской автобазой, коллектив которой вправе считать себя глубоко обиженным и оскорбленным мною, полностью осознав, как я был не прав в своих недопустимых действиях, хочу лишь добавить: все происшедшее на Торжокской базе двадцатого мая – это моя вина, и только моя, и она не может и не должна лечь черной тенью на наш трудолюбивый писательский отряд, гневно и сурово осудивший мой поступок.

Поверьте, все силы и способности в оставшиеся мне годы я положу на то, чтобы, не покладая рук, работать и писать о жизни нашего народа, ради счастья которого мы живем и трудимся.

С уважением, Н. Вирта».

Вот такая история приключилась весной 64-го. С высоты сегодняшнего дня даже не верится, что подобное вообще могло случиться: конфликт из-за каких-то 30 рублей (не самые большие деньги по советским меркам), который едва не закончился исключением (!) именитого литератора из Союза писателей СССР. Но эта история подлинная и наглядно демонстрирует ту пропасть, которая пролегла между советским обществом и нынешним российским. Сегодня на наших дорогах так называемые хозяева жизни творят все, что им заблагорассудится, и никто их даже не пытается усовестить. И счет убытков теперь идет уже не на какие-то жалкие 30 рублей. Вот буквально на днях в СМИ прошла информация о том, что какой-то кавказец, недовольный критикой прохожих по поводу его лихого вождения, выхватил… пистолет и расстрелял критиков. А что творится в многокилометровых автомобильных пробках? Там иной раз бушуют такие шекспировские страсти, что буквально кровь стынет в жилах. Короче, куда там Н. Вирте с его историей. Кстати, после того скандала в 64-м писатель прожил еще 12 лет: он умер в 1976 году на 77-м году жизни.

Подлог в Киеве

(Юрий Власов / Леонид Жаботинский)

В начале 60-х годов в Советском Союзе не было популярнее спортсменов, чем тяжелоатлеты Юрий Власов и Леонид Жаботинский. За их напряженной дуэлью на спортивных помостах с замиранием сердца следила чуть ли не вся страна. Поэтому, когда на афишах значились их имена, люди шли на эти соревнования рядами и колоннами. Пользуясь этим ажиотажем, некоторые устроители тяжелоатлетических турниров шли на откровенный подлог: объявляли на афишах имена этих штангистов, хотя на самом деле тех в списке участников не было (либо значился только один из них). Один из подобных скандалов случился на чемпионате СССР по тяжелой атлетике, который проходил в июле 1964 года в Киеве. Вот как об этом инциденте поведал на страницах газеты «Труд» (номер от 19 июля) Б. Федосов:

«Завтра заключительный день соревнований. Билеты на этот день уже давно проданы. Красочные афиши еще задолго до 19 июля сообщали о предстоящем поединке двух чудо-богатырей – московского инженера Ю. Власова и студента из Запорожья Л. Жаботинского. Однако два самых сильных человека планеты не встретятся завтра в Киеве. Жаботинский выйдет на помост один.

Весть о том, что Власов якобы собирался выступать на этом чемпионате, оказывается, необоснованно подогревалась организаторами турнира. Да и Федерация тяжелой атлетики СССР заняла в этой, в общем, неприглядной истории довольно несолидную позицию. Всем было понятно, что Ю. Власову очень тяжело было бы выступать подряд в четырех соревнованиях (чемпионат мира, чемпионат Европы, чемпионат СССР и Олимпийские игры. – Ф. Р.). Так зачем же было спекулировать на имени спортсмена, заранее зная, что по планам подготовки к Олимпиаде Юрию не следует выступать в Киеве. Не красочные афиши, а сами соревнования собирают в эти дни десятки тысяч зрителей во Дворце спорта. И вот сегодня организаторам чемпионата как-то нужно будет выкручиваться перед зрителями за лжеинформацию. Любители спорта поймут, что отдых сейчас, перед Токио, необходим Юрию Власову. Но никто здесь не понимает, зачем нужно было Федерации тяжелой атлетики страны и организаторам соревнований обманывать любителей спорта. Зрители незаслуженно обижены».

Кстати, чемпионом Олимпийский игр в Токио станет не Юрий Власов, а Леонид Жаботинский.

Конец сборной

Летом 1964 года в советском спорте случился скандал, равного которому не было вот уже много лет. Нечто подобное случилось в 1952 году, когда после Олимпиады-52 была расформирована футбольная команда ЦДКА. На этот раз была распущена сборная команда СССР по водному поло, причем теперь поводом к такому повороту событий стали не политические причины, а нравственно-этические. О том, что же произошло с ватерполистами, поведал стране на страницах «Комсомольской правды» мастер спорта В. Калядин (номер от 21 июля). Статья называлась «Асы с гнильцой». Но, прежде чем процитировать статью, сделаю небольшое вступление.

Сборная СССР по водному поло считалась одной из сильнейших в мире. Если на Олимпиаде-52 наши ребята были седьмыми, то уже спустя четыре года на Олимпиаде в Мельбурне они стали третьими, а в Риме-60 – вторыми. В 1962 году на чемпионате Европы в Лейпциге наши ватерполисты взяли «серебро». Но затем наступил некоторый спад. И 1964 год сборная начала из рук вон плохо. В Италии она потерпела фиаско (заняла третье место, пропустив вперед себя хозяев и венгров), а во время турне по Румынии и Югославии в 5 встречах потерпела два поражения, два раза сыграла вничью и всего лишь один раз победила. А когда вернулась на родину, оказалась в центре того самого скандала, который взбудоражил страну.

Поводом к скандалу оказалась… элементарная жадность. Дело в том, что советские спортсмены, выезжающие за рубеж, получали весьма скромные бонусы – премиальные за свои победы. Эти деньги в основном уходили на подарки себе или родственникам. Однако некоторые спортсмены копили эти деньги, чтобы в одну из следующих поездок накупить побольше заграничных товаров и продать их на родине втридорога (например, те же джинсы можно было «толкануть» в СССР за 300–400 рублей). Именно в такого рода махинации и оказались втянуты советские ватерполисты. Вот как это выглядело в изложении В. Калядина:

«Специалисты ломали головы, искали причины неудач команды, в которой, по мнению одного из зарубежных журналистов, „все асы“.

Но асы-то оказались с гнильцой…

Звезды побледнели, когда на таможне попросили их раскрыть чемоданы. Из дорожных саквояжей спортсменов посыпались заграничные тряпки. Много тряпок.

Законный вопрос: зачем, откуда? В ответ жалкий лепет оправдания о подарках. Для «бедных» родственников. Неправда! Не для подарков приобретено. Для спекуляции!

Среди «рыцарей фирменного барахла» оказались и свои «рекордсмены»: Шидловский, Карташов, Чикваная. Лишь один Борис Гришин устоял от соблазна променять честь на заграничные тряпки.

Барахло в саквояжах – гниль в душах. Вот он ответ на вопрос, откуда пошла полоса неудач. Где тут было думать об исходе игр, когда под кроватями в отеле ватерполистов ждали контрабандные товары.

Прежней сборной страны больше нет. За моральное разложение, за предательство чести советского спортсмена президиум Федерации водного поло СССР принял единогласное решение – сорную траву с поля вон! Девять игроков дисквалифицированы: Вячеслав Куренной, Шидловский, Гоголадзе, Карташов, Романов, Новиков, Гуляев (на один год), Григоровский, Чикваная. Со всех, в том числе и с Семенова, сняты почетные спортивные звания.

Как же докатились до такой жизни десять парней, девять из которых – комсомольцы? Что заставило их предать советский спорт накануне Олимпиады (Олимпиада в Токио должна была начаться в октябре. – Ф. Р.), запачкать свои комсомольские билеты?

Формально в команде была комсомольская организация и комсорг А. Шидловский. Но комсоргу не до комсомолии. Комсорг спекулировал…

Чрезвычайные происшествия с ватерполистами в последнее время происходили нередко. Чаще, чем в каком-либо другом виде спорта. Об этом писала пресса. Пьяный разгул в ресторане «Арагви», когда столичные динамовцы решили обмыть золотые медали. Тот банкет закончился трагически…

Не успело забыться одно происшествие, как новый скандал: три игрока сборной – Куренной, Семенов и Григоровский – накануне отъезда на чемпионат Европы в Лейпциг подпали под чары «зеленого змия» и, естественно, оказались на целый год не у дел. Тем самым три закуражившиеся «звезды» нанесли удар в спину сборной, когда она, как никогда, была близка к золотым медалям. Затем распоясавшийся Семенов затеял драку на тренировке.

Аморальные поступки отдельных игроков сборной не насторожили и комсомольцев клубных коллективов, руководителей спортобществ…

Теперь о меценатах.

Не раз общественность стремилась призвать к порядку «звезд». Но в «Динамо», ЦВСК МВФ и «Буревестнике» у них всегда находились покровители, спешившие обелить нарушителей спортивного режима. А теперь и сами удивляются: какой же черной неблагодарностью ответили им те, вокруг кого они создавали растленную обстановку «незаменимости».

Год. Ровно столько стояли у руля сборной новые тренеры Н. В. Гвахария и Н. Н. Малин. Они были прекрасно осведомлены о прежних грехах команды. Но тренеров это не взволновало. Они увлеклись не моральной, а чисто спортивной стороной дела. Понятно, что такие наставники не сумели подобрать ключей к душам ребят. Единственное, чего они добились, так это беспрекословного послушания спортсменов. Любой ценой. Чаще всего грозным окриком и методами жесточайшей дисциплины. И случилось самое страшное для спортивного коллектива – между наставниками и подопечными не возникло тесных уз товарищества. А без них нет и не может быть сильного единым духом коллектива…

Прежней сборной нет. Но сборная будет жить. У нас немало молодых спортсменов, которые придут на смену дискредитировавшим себя «асам»…

Без тени сомнения спортивная общественность произвела эту хирургическую операцию, удалив «злокачественную опухоль». Тем, кто не умеет дорожить достоинством советских людей, тем, кто разменивает спортивную честь на зарубежные тряпки, нет места в рядах наших славных олимпийцев».

Как уже отмечалось, этот скандал случился за три месяца до начала Олимпиады в Токио. Времени было в обрез, и Федерации водного поло СССР пришлось в спешном порядке комплектовать новую сборную страны. Сделать это удалось. Как покажет будущее, новички проявят себя неплохо – займут на Играх третье место. А «золото» достанется венграм, причем помогут им в этом советские спортсмены. В финале они сойдутся в поединке с венграми, и последним надо будет обыграть их с перевесом в три мяча, чтобы обогнать сборную Югославии. И что вы думаете? Советские ватерполисты позволят своим друзьям из социалистического лагеря это сделать, уступив игру со счетом 2:5.

Иван Несдержанный, или Последний скандал хрущевской эпохи

(Иван Пырьев)

Кинорежиссер Иван Пырьев был одним из самых обласканных властями деятелей советской культуры. Начав свою режиссерскую карьеру в 1929 году, он за два последующих десятилетия (1930–1950) снял десять фильмов, из которых шесть были удостоены Сталинской премии («Трактористы», «Свинарка и пастух», «Секретарь райкома», «В шесть часов вечера после войны», «Сказание о земле сибирской», «Кубанские казаки»). После смерти Сталина Пырьев не утратил своего влияния, и хотя его фильмы уже не удостаивались высших государственных премий, однако влияние Пырьева на кинематографическую жизнь страны было большим – он являлся председателем оргкомитета Союза работников кинематографии СССР. Правда, глава государства Никита Хрущев Пырьева не любил, однако сместить его с высокого поста в 50-е годы не мог – в ЦК у режиссера были влиятельные сторонники. Однако в 1964 году трон под Пырьевым все-таки закачался. Его недруги нашли у него уязвимое место – его взрывной темперамент – и раздули из этого дела грандиозный скандал, стоивший режиссеру его должности руководителя СК СССР.

Пырьев действительно обладал неуравновешенным характером. Например, во время съемок он частенько крыл трехэтажным матом практически всех участников процесса: актеров, операторов, осветителей, шоферов и т. д. Говорят, единственным человеком, на кого он не кричал, была его жена Марина Ладынина, которая одна сумела добиться для себя такой привилегии – не быть обруганной Пырьевым. Однажды во время съемок он позволил себе прилюдно обругать ее, после чего она немедленно покинула съемочную площадку. После этого у Пырьева как отрезало – на Ладынину он голос никогда не повышал. А с другими продолжал обходиться как ему заблагорассудится. И в итоге доигрался, вернее, доорался.

3 октября 1964 года в газете «Известия» была опубликована статья Ю. Иващенко и Вс. Цюрупы под названием «Звезды близкие и далекие, или Как зарвался знаменитый кинорежиссер». Привожу ее полностью:

«Все это случилось нынешним летом в городе Горьком. Снимался фильм „Свет далекой звезды“. Придирчивый маститый режиссер отбирал статистов для массовых сцен. Конечно, кино – дело тонкое. Горьковчане это великолепно знают – уже не первый раз приезжали режиссеры на берега Волги с этой целью. Но этот, высокий и почтенный, уже поначалу их несколько удивил. Он явно нервничал.

Ну, что ж, думали волжане, наверное, не тот типаж участников массовок, что-то с общим рисунком не ладится – вот он и раздражен, этот известный с детских лет кинематографист.

Но такие мысли приходили лишь на первых порах. Дальше события развивались поистине с кинематографической быстротой. Режиссера нельзя было узнать. Вооруженный микрофоном, он стал сыпать такой площадной бранью, что ломовые извозчики нижегородской ярмарки, окажись они здесь, наверняка бы умерли от зависти. Сначала никто ничего не понял. Казалось, что просто режиссер находится в творческом экстазе и произносит какие-то невразумительные заклинания. Но постепенно смысл стал доходить до всех – и до юных горьковчанок-школьниц, и студенток, и почтенных матерей семейств, приглашенных на съемки.

В редакцию пришло немало писем жителей города Горького (известно нам, что такие письма направлены также в Министерство культуры, органы партгосконтроля и другие государственные и общественные организации), в которых с возмущением описывается поведение кинорежиссера. Обращались с такими письмами жители города Горького и в редакцию газеты «Горьковская правда». Сотрудник газеты товарищ Барсуков беседовал со многими авторами писем и подводит итог: «В Горьком подобного еще никогда не бывало. Ведь снимали фильмы другие режиссеры, и как все хорошо о них отзываются. Очень неприятно даже вспоминать о времени пребывания этого кинорежиссера в Горьком». Заведующий отделом писем той же газеты товарищ Вершинин прямо заявил, что после случившегося постановщик фильма потерял всякое уважение тех, кто это слышал.

Мы не хотим приводить здесь подробные цитаты из писем. Но все-таки, чтобы читателям было понятно, насколько «зарвалась знаменитость», перечислим только некоторые из «художеств». Тут – и это в адрес участников массовых съемок – «сволочи», «идиоты» и куда более наглые высказывания, и трехэтажный мат в ряде случаев (как это созвучно с великосветскими манерами профессора и гурмана!). Пенсионер И. Гетлихерман замечает: «Женщин он называет так, что стыдно писать. Я сам принимал участие в массовых съемках, но ушел со съемочной площадки. Невозможно слушать этот поток брани, раздающийся далеко окрест по радио. Просто диву даешься, как этот человек, имеющий такую популярность (может, она и вскружила ему голову, и так бывает), известный всей стране кинопостановщик может вести себя так позорно».

Понятно, что этот гадкий случай не мог пройти незамеченным. Горьковчане поставили вопрос о моральном облике деятеля искусств, призвали его к порядку. Представители общественных организаций города, работники областного комитета партии говорили с режиссером, предупредили его о недопустимости подобного поведения и, видимо, учитывая почтенный возраст и былые заслуги, решили дело большой огласке не придавать, тем более что режиссер пообещал впредь вести себя порядочно.

Однако, как показало время, обещания своего он не сдержал, выходки подобного и другого рода продолжались. Не помог и фельетон, опубликованный в многотиражной газете, да он вряд ли мог что изменить, – описав недостойные поступки кинорежиссера, автор не назвал его фамилии: то ли по своей, то ли по чужой воле.

А снежный ком дряни нарастал. Тут и многолетняя бесконтрольность, и зазнайство, и подхалимаж угодников, сладкопевцев – все это настолько вскружило голову кинорежиссеру, что он и впрямь стал считать себя человеком вне критики и вне осуждения.

Однако не будем томить читателя, человек, о котором мы говорим, – это Иван Александрович Пырьев, народный артист Советского Союза, кинорежиссер.

Перед нами сообщение большой комиссии партийного комитета киностудии «Мосфильм», рассмотревшей персональное дело режиссера-постановщика И. Пырьева. С нескольких страниц встает облик человека, забывшего меру партийной, гражданской ответственности перед товарищами по работе, перед кинозрителем. В этом обсуждении на парткоме фигурировала и горьковская история, и многое-многое другое. Подчеркивалось, что коммунист И. Пырьев не участвует в жизни своей партийной организации, пренебрежительно относится к товарищам, не посещает собрания, забывает платить членские взносы, а взносы в профсоюз не платил уже тринадцать лет. (Интересно было бы узнать: что, за тринадцать лет И. Пырьев ни разу не пользовался профсоюзными здравницами, домами творчества?)

Непригляден моральный облик И. Пырьева. Его «семейные» дела стали притчей во языцех у кинематографистов, да и не только у них. (В народе давно ходили слухи о том, что Пырьев изменяет своей жене Марине Ладыниной с молодой актрисой Людмилой Марченко, а когда последняя попыталась порвать с режиссером, он пришел к ней в дом и в порыве злости начал крушить там мебель. – Ф. Р.) Сейчас И. Пырьев не прочь жонглировать привычной для подобных случаев фразой: а почему меня раньше не предупреждали, не беседовали со мной? Но ведь в конце концов речь идет не о мальчике, а о зрелом человеке, человеке, который средствами киноискусства поучает других. И тут вполне применимо правило самоконтроля, самодисциплины. И, наконец, должно присутствовать умение честно и откровенно сказать самому себе, кто ты есть. А вокруг И. Пырьева действительно было, что касается критических замечаний в его адрес, «состояние полного молчания». Атмосфера всепрощения и, скажем прямо, подхалимства, которое совершенно несовместимо со всеми нормами нашей жизни, сделала свое дело. «Мэтр» распоясывался все больше и больше, а это выдавалось иными за «шутки гения».

Да, конечно, И. Пырьев сделал немало полезного для нашей кинематографии. Мы совсем не собираемся уподобиться тем, кто готов сейчас чернить все в жизни и творчестве И. Пырьева. Хочется только сказать, что фон, на котором, возможно, и делалось это полезное, такой неприглядный, такой липкий! Скажем прямо, настолько не соответствует он духу советской творческой жизни, что диву даешься, как возможно такое раздвоение в жизни опытного человека и опытного художника. Как мы уже говорили, партийная организация «Мосфильма» 2 октября обсудила на заседании парткома поведение кинорежиссера. И. Пырьеву объявлен выговор с занесением в личное дело. Не будем судить о мере взыскания. Ведь дело не только в этом. Важно другое: знает ли И. Пырьев, что время уговоров давно прошло? Пришла пора отвечать за свои поступки. Что высокое звание обязывает, и что чем выше это звание, тем больше спрос с его обладателя.

Хотелось бы надеяться, что И. Пырьев поймет это, что он извинится через газету перед оскорбленными людьми в Горьком, что он найдет в себе мужество, если хотите, очень многое начать заново в своей жизни и прежде всего понять: народ возвеличивает, народ может и лишать почестей и званий. Как ни больно нам, но хочется сказать и следующее.

Известно, что погасшие звезды как бы продолжают посылать свой свет на землю еще многие сотни, а то и тысячи лет. Нам иногда и неведомо, что самой звезды давно уже и не существует.

Любимых народом актеров театра и кино именуют «звездами». Нет, конечно, официально такого звания не существует, да и вообще мы вкладываем в это слово свой особый смысл, который ничего не имеет общего с тем, как трактуется это слово на Западе. Там часто свет дневной «звезды» – в ярком блеске богатства, в вульгарной мишуре сомнительной славы, в дешевой сенсации.

Наш зритель видит в любимых актерах и режиссерах добрых учителей жизни, мудрых советчиков, пример для подражания. Они живут со зрителем одной жизнью, дружно беседуя с ним с экрана и со сцены. Иначе «звезда» погаснет. Снимая фильм «Свет далекой звезды», И. Пырьев должен помнить об этом».

На момент выхода статьи Пырьев уже осознал свою вину, и у него было готово покаянное письмо в Горький (разговор о нем зашел еще на мосфильмовском партсобрании). Это письмо появилось в «Горьковской правде» 7 октября. Приведу его полностью:

«Убедительно прошу вас опубликовать в вашей газете мое письмо товарищам горьковчанам, участникам массовых сцен фильма „Свет далекой звезды“.

Дорогие товарищи!

3 октября с. г. в газете «Известия» напечатана статья, резко критикующая меня за грубое поведение, проявленное во время съемок в г. Горьком фильма «Свет далекой звезды» к участникам массовых сцен.

Во многом признавая критику правильной, я приношу глубокое, искреннее извинение всем тем товарищам горьковчанам, кого в силу нервозности и трудностей съемок чем-либо обидел или оскорбил.

Обещаю в самое ближайшее время привезти в г. Горький свой новый фильм «Свет далекой звезды», показать его всем участникам съемок, лично извиниться перед ними за проявленную грубость и поблагодарить их за оказанную мне помощь в создании картины.

С глубоким уважением, Иван Пырьев».

Практически сразу же Пырьев написал и куда более обстоятельное письмо в «Известия». Но его долго не печатали. То ли не хотели, то ли этот скандал затмил другой – политический – 14 октября на пленуме ЦК КПСС был отправлен в отставку Н. С. Хрущев. И только спустя две недели после этого события, когда вслед за Хрущевым был снят со своего поста его зять Алексей Аджубей, возглавлявший «Известия», там было опубликовано письмо Пырьева (номер от 29 октября). Вот оно:

«Уважаемые товарищи!

3 октября с. г. в вашей газете была напечатана статья под названием «Звезды близкие и далекие». Да, действительно, при неполадках во время съемок труднейших массовых сцен фильма «Свет далекой звезды», где участвовало около трех тысяч человек, я, будучи не совсем здоровым, произнес сгоряча в микрофон несколько нехороших слов, которые услыхали участники съемки (хотя слова эти были адресованы не им). Я с болью вспоминаю об этом срыве, вызванном острым нервным напряжением, и очень сожалею о нем.

Я уже послал в газету «Горьковская правда» письмо с глубоким извинением перед горьковчанами, которое было напечатано 6 октября (на самом деле 7 октября. – Ф. Р.). Считаю необходимым еще раз извиниться и через вашу газету.

Вся моя долгая жизнь (а начал я ее самостоятельно в очень раннем возрасте) была целиком посвящена делу партии, делу революции, нашему народному киноискусству. Я сделал более двадцати художественных кинокартин. Не все они, наверное, были удачными, но были среди них и такие, которые оставили след в сердцах зрителей, которые помогали им в жизни, звали их на труд и ратный подвиг, доставляли им радость.

Наряду с творческой работой я всегда принимал самое активное участие в общественной жизни.

Партия и правительство, оценивая мою деятельность в киноискусстве, неоднократно награждали меня орденами, мне присвоено самое высокое звание для советского художника, а шесть моих кинокартин удостоены государственных премий.

Обо всем этом я напоминаю не для того, чтобы в какой-то мере оправдать свой поступок или сказать, что мне, дескать, все дозволено. Нет! Тысячу раз нет! Я прекрасно понимаю, что все это налагает на меня еще большие обязанности и ответственность.

Именно так я и стремился всегда жить и работать.

Да, в моей жизни были, очевидно, промахи, были творческие ошибки, были и срывы личного порядка. Но в главном жизнь моя была честная, трудовая, активная, и я горжусь ею.

Ведь у меня нет и никогда не было никаких других целей, как честно и преданно служить моему народу и быть до конца дней своих верным солдатом партии.

Сейчас, несмотря на тяжелые душевные раны, я заканчиваю съемки своего нового фильма «Свет далекой звезды» по роману А. Чаковского. И почему-то уверен, что когда зрители будут смотреть этот фильм, они не подумают обо мне как о человеке и художнике так плохо, как это написали в своей статье Ю. Иващенко и Вс. Цюрупа.

С искренним уважением, Иван Пырьев».

Режиссер окажется прав: его фильм «Свет далекой звезды» придется по душе зрителям и соберет в кинопрокате более 36 миллионов человек (6-е место). Однако этот успех не спасет самого Пырьева от карьерного падения: в августе 1965 года его снимут с поста председателя оргкомитета Союза работников кинематографии СССР (вместо него будет назначен Лев Кулиджанов). Чуть раньше этого события Пырьев официально разведется со своей женой Мариной Ладыниной.

Однако конец жизни знаменитого режиссера нельзя назвать несчастливым. Во-первых, он снимет один из лучших своих фильмов – «Братья Карамазовы». Во-вторых, снова женится, причем его новой женой станет молодая актриса Лионелла Скирда, которая будет моложе его почти на 40 лет. Вместе они проживут почти четыре года, пока 7 февраля 1968 года Пырьев внезапно не скончается от сердечного приступа.

1965

Иосиф Чеченский

(Иосиф Кобзон)

К певцу Иосифу Кобзону популярность пришла в первой половине 60-х, когда он выступал дуэтом со своим однокурсником по Музыкально-педагогическому институту имени Гнесиных Виктором Кохно. Однако очень скоро Кобзон почувствовал, что готов самостоятельно покорять эстрадный Олимп, и стал выступать один. Он бросил Гнесинский институт (позднее все-таки его закончит) и в 1962 году стал солистом «Москонцерта». Его визитной карточкой в те годы стала песня композитора Аркадия Островского и поэта Льва Ошанина «А у нас во дворе…».

Два года спустя слава Кобзона вырвалась за пределы родного Отечества – он стал победителем эстрадного конкурса в Сопоте (Польша). Однако вскоре после этого певец оказался вовлечен в скандальную историю, которая на какое-то время осложнила его карьеру. Поводом к инциденту стало получение певцом звания «заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР».

Отметим, что в Москве Кобзон звание «заслуженного артиста» имел возможность получить гораздо позже – лет через десять после того, как его имя стало известно всей стране (напомним, что в 64-м Кобзону было всего 27 лет). В этом деле соблюдалась строгая иерархия, и деятели искусств удостаивались подобной чести по прошествии определенного времени, то есть стоя в очереди. Исключения, конечно, были (когда артисты получали высокие звания раньше положенного срока), но они были крайне редки, что называется, наперечет. И Кобзон под это исключение вряд ли подпадал.

Между тем у эстрадных артистов имелась возможность ускорить этот процесс посредством получения званий не в Центре, а в республиках, особенно мелких. Дело в том, что там своих популярных артистов было не очень много, и поэтому «делать план» (то есть зарабатывать деньги) местные филармонии могли с трудом. Для чего там и была введена в практику такая мера, как «привязка» к филармониям популярных артистов из Центра посредством присуждения им республиканских званий. После подобного награждения артисты обычно легко соглашались приезжать в эти регионы и «делать план» как на благо себя, так и на благо местного бюджета. Именно подобная история и произошла с Иосифом Кобзоном, после чего и грянул скандал.

Началось же все в июле 1964 года, когда певец приехал в город Грозный в составе целой группы столичных артистов, чтобы принять участие в Первом музыкальном фестивале Чечено-Ингушетии. В этот «десант» входили как деятели эстрады (композиторы О. Фельцман, Л. Лядова; артисты И. Кобзон, Б. Кузнецов, Л. Полосхин и др.), так и кинематографа (М. Володина, Т. Носова, Г. Тонунц и др.). Концерты проходили в нескольких местах: в Саду имени 1 Мая и на стадионе имени Орджоникидзе. Отметим, что Кобзон в те дни удостоился похвальных слов, напечатанных в газете «Грозненский рабочий». В статье В. Беловецкого «Песни Иосифа Кобзона» о нем, в частности, писалось следующее:

«Легко и непринужденно поет Иосиф Кобзон. Его приятный голос, задушевность, искренность интонаций, какая-то особенная доверительность – вот что заставляет зрителей тепло встречать каждое выступление певца…»

Однако минуло чуть больше полугода с момента этой публикации, как уже в центральной прессе свет увидел другой материал о певце – резко противоположной направленности. Речь идет о статье фельетониста Ю. Дойникова «Лавры чохом» в газете «Советская Россия» (номер от 25 февраля 1965 года). В ней писалось следующее:

«Не понравился я, товарищи, в Чечено-Ингушетии. Встретили меня, конечно, вежливо. Не менее вежливо проводили. Ответственные товарищи улыбались при встрече и тепло пожимали руку. Но чувствую я какую-то неудовлетворенность: звания-то мне все-таки не дали! Никакого. Даже Почетной грамоты не получил. А ведь пробыл в республике целых десять суток. И даже не баклуши бил. Ездил в горы, любовался флорой и фауной…

«Ну и обнаглели нынче фельетонисты! – скажет читатель. – С чего бы это вдруг его отличать? За здорово живешь почетные звания не присваивают!..»

По логике правильно, никакой мне награды не полагается, а все-таки намекнуть было бы можно. В Президиуме Верховного Совета ЧИ АССР на награды не скупятся. Уехал же певец И. Кобзон отсюда заслуженным артистом республики! А пробыл в Грозном не больше меня. Он пел эстрадные песенки, я писал, вот и вся разница. За что же ему – заслуженного, а мне – ничего?

Может быть, Иосиф Давидович отдавал свой досуг развитию вокального искусства народов Северного Кавказа? Нет, не отдавал. Об этом свидетельствуют работники гостиницы «Чайка», где останавливался столичный гость. Директор Ф. Я. Хлуднев и уборщицы до сих пор не могут прийти в себя от его хамских выходок. В гостинице уже подумывали привлечь распоясавшегося солиста к ответственности за хулиганство. Но в это время Министерство культуры автономной республики ходатайствовало о присвоении И. Кобзону почетного звания – «Заслуженный артист». Вести «заслуженного» в милицию стало неудобно.

Допустим, работники министерства могли не знать закулисных «гастролей» Кобзона. Были уверены, что он не пил ничего, кроме козьего молока, держал себя предельно вежливо и, уезжая, оставил на память уборщицам не коллекцию бутылочных наклеек на стене, а гербарий кавказской флоры. Даже если бы он действительно был таким, разве этих качеств достаточно для присвоения звания заслуженного артиста?

Вполне естественно поинтересоваться, кто вообще удостаивается чести получить почетное звание? При первом взгляде количество награжденных вызывает восторг. Только за последний год в автономной республике появилось одиннадцать заслуженных артистов, шесть заслуженных деятелей искусств. Хотелось поздравить работников Министерства культуры. Вот это рост! Но оказывается, что пятеро из свежеиспеченных народных артистов и все заслуженные деятели искусств приезжали сюда в гости. Из одиннадцати заслуженных артистов почти половина живет в других республиках. И так далее.

– Да, перестарались немного! – горестно констатирует заместитель министра культуры А. Я. Заруцкий. – Да ведь как не дать: первый раз у нас фестиваль был. Так всех чохом и отмечали. За компанию…

«Заслуга перед страной» – в эти слова вложен глубокий смысл.

Можно всю жизнь добросовестно выполнять порученное тебе дело, но это еще не заслуга. Это долг, это обязанность каждого советского гражданина. Таких честных тружеников у нас миллионы, и никто из них не претендует на исключительную награду. Им достаточно уважения общества.

Высока честь носить звание «народного», «заслуженного». Иные, даже очень талантливые люди удостаиваются ее лишь после долгого служения своим искусством народу. Иногда на это тратится вся жизнь.

Тем более недопустима безответственность, с какой подчас присваиваются почетные звания в Чечено-Ингушской АССР.

Лавры нельзя раздавать чохом!»

Отметим, что после этой статьи, как и положено, ответственными лицами были сделаны соответствующие выводы. Так, в ЧИ АССР на какое-то время были прекращены присваивания высоких званий заезжим гастролерам. Правда, потом эта практика снова возобновилась.

Что касается И. Кобзона, то группа его коллег в те же дни написала в «Советскую Россию» опровержение, однако редакция их письмо не напечатала. В итоге певца отсранили от теле– и радиоэфира, ему запрещено было давать концерты в Москве. Эта опала длилась больше года. Затем Кобзон вновь замелькал на голубых экранах, его песни стали крутить по радио. На концертах его по-прежнему объявляли: заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР. В этом статусе в 1966 году Кобзон станет лауреатом конкурса «Золотой Орфей» в Болгарии (победу ему принесет песня Ногинского и Бейлина «Роза была алой»).

«Звезда»-хулиган

(Глеб Романов)

Жизнь и судьба Глеба Романова может служить ярким примером того, как популярный человек по собственному безволию в считаные годы похоронил и свой яркий талант, и свою жизнь. Хотя поначалу казалось, что ничто не предвещает столь печального конца.

В 1941 году, окончив десятилетку, Романов, как и многие его сверстники, добился того, чтобы его отправили на фронт. И войну он прошел, что называется, от звонка до звонка. Сразу после войны Романов поступил во ВГИК на курс Сергея Герасимова и Тамары Макаровой. И считался там одним из лучших студентов. В 1947 году, когда Герасимов взялся за съемки фильма «Молодая гвардия», он пригласил на главные роли практически весь свой курс, в том числе и Романова, которому досталась роль Ивана Туркенича (эту же роль он играл в дипломном спектакле ВГИКа).

На волне успеха «Молодой гвардии» (1-е место в прокате, Сталинская премия) Романов в 1948 году был принят в труппу Театра киноактера. На его сцене он сыграл в таких спектаклях, как «Софья Ковалевская», «Остров мира», «Дети Ванюшина», «Три солдата», «Ушаков». Но еще больше было у него ролей в кино, где талантливый артист снимался чуть ли не ежегодно. За ним числились роли в фильмах: «Жуковский» (1950), «Незабываемый 1919-й» (1951), «Наши песни» (1952), «Адмирал Ушаков» (1953), «Попрыгунья» (1955) и др.

В начале 50-х у Романова обнаружился еще один талант – музыкальный. Он стал выступать на эстраде сразу в нескольких эпостасях: отменно пел, лихо плясал и виртуозно играл на аккордеоне. Причем в репертуаре Романова с успехом чередовались как советские песни, так и зарубежные. Так, в 1957 году певец выступал в культурной программе Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве с зарубежным репертуаром и был признан гостями фестиваля одним из лучших вокалистов.

Успех Романова на этом поприще был столь велик, что этим немедленно воспользовались кинематографисты. Артисту была предложена главная роль в музыкальном фильме «Матрос с „Кометы“, который стал одним из лидеров проката не благодаря сюжету (он был не слишком притязателен), а именно благодаря песням в его исполнении, среди которых самой популярной стала „Тот, кто рожден был у моря“ („Самое синее море Черное море мое“). Но вместе с популярностью этот фильм стал и злым гением артиста. На его съемках Романов простудился, и кто-то посоветовал ему лечиться… виноградным вином и коньяком. В итоге все вышло, как в поговорке: „Одно лечим, другое калечим“. Так Романов пристрастился к алкоголю.

Между тем слава артиста не знает границ. За короткое время Романов объездил с гастролями чуть ли не всю страну, а также побывал за рубежом (в Венгрии, Австрии, Польше, ГДР, Румынии, Чехословакии). Романов первым из артистов советской эстрады стал использовать принцип «Латерны магики», что позволяло артисту во время представления создавать иллюзию мгновенной смены места действия. В итоге к началу 60-х Романов считался одним из самых кассовых эстрадных артистов страны. Самыми известными песнями в его исполнении были: «Домино» («В Западном Берлине»), «Новая Варшава», «Два сольди», «В любимом Бухаресте», «Бесаме мучо» и др.

В начале 60-х Романов продолжил свою победную поступь по эстрадным площадкам страны, подготовив новую программу. Однако «прокатить» ее по всей стране артисту было уже не суждено. В 1964 году имя Глеба Романова внезапно исчезло со всех эстрадных афиш. Публика была в недоумении, не понимая, в чем дело. В народе пошли слухи, что певец то ли сошел с ума, то ли попал в тюрьму за какое-то жуткое преступление. Слухи эти были столь обширны, что «сверху» вскоре была дана команда прессе внести в это дело окончательную ясность и поставить на этом точку.

15 августа 1965 года в «Комсомольской правде» была опубликована заметка В. Рясного и В. Чернявского под названием «Рецидив „звездной“ болезни», в которой личность Романова представала в таком неприглядном свете, что читатели ахнули. Привожу эту заметку полностью:

«– Я великий артист, – скромно отрекомендовался человек средних лет и добавил: – Сейчас, чтобы не терять зря времени, разрабатываю сценарный план новой эстрадной постановки.

Члены комиссии в белых халатах переглянулись. Затем один из них стал выстукивать великого артиста, просил его приседать, стоять с закрытыми глазами, вытягивать руки вперед. Другие задавали вопросы. И все быстро писали в своих блокнотах.

На прощание исследуемый заверил:

– Вы еще услышите обо мне. А пока до свидания. Было очень приятно познакомиться.

Эта сцена произошла в Институте судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского. Сюда поместили на исследование артиста эстрады Глеба Романова. Психиатрам предстояло дать ответ на вопрос: вменяем он или нет? Врачи пришли к выводу: абсолютно вменяем. И Глебу Романову пришлось отправиться на скамью подсудимых…

Три года назад в 107-е отделение милиции Москвы (оно обслуживает престижную улицу Горького и прилегающие окрестности. – Ф. Р.) поступило заявление от жены Романова. «Помогите, – говорилось в нем, – мой муж хулиганит».

Нет, не сразу решилась она отнести свое заявление в милицию. Страшно и стыдно пойти на такое – предать огласке тот факт, что человек, с которым прожито вместе немало лет, – мерзавец и хулиган.

Впрочем, жители дома № 4 по Фрунзенскому валу уже привыкли к тому, что из квартиры № 99 раздаются крики и несется грязная брань.

В милиции побеседовали с виновником бесчинств. Тот горестно вздыхал и театральным голосом говорил:

– Да, да. Все понимаю. Это мерзко, но, знаете ли, неуравновешенность артистической натуры…

– В конце концов, интеллигентный же человек, артист. Должен понять, – рассуждали в отделении.

Но «интеллигентный» человек и не подумал сдерживать неуравновешенность своей артистической натуры. Один за другим продолжали поступать сигналы о его «деятельности» отнюдь не на театральных подмостках.

И вот финал – народный суд Фрунзенского района приговорил Глеба Романова за злостное хулиганство к трем годам лишения свободы.

Как могло случиться, что дебошир и хулиган в течение трех лет куражился, издевался над многими людьми?

Время от времени в квартире № 99 появлялись усиленные наряды милиции. Романова кое-как утихомиривали, иногда отвозили в отделение. А через некоторое время все повторялось сначала.

Правда, один раз дело о хулиганском поведении Романова даже направили в суд. Мерой наказания был избран штраф в тридцать рублей.

А как относилась к «художествам» Глеба Романова администрация Госконцерта? Услышав об очередном дебоше артиста, здесь пожимали плечами и… отправляли его с глаз долой, куда-нибудь в дальнюю гастрольную поездку. Но и там Глеб Романов отнюдь не старался сдерживаться. То он срывал концерты, то врывался среди ночи в номера к своим коллегам по труппе.

Боролись ли с «неуравновешенностью» артистической натуры Глеба Романова в коллективе? Позицию, которую занимали его товарищи по работе, можно охарактеризовать так: молчаливое попустительство. Не будем голословными. Во Владивостоке пьяный Романов выбрасывает из номера пустую бутылку, которая попадает в голову прохожему. Как реагируют на этот инцидент коллеги Романова? Идут в отделение милиции с требованием наказать преступника? Собирают производственное собрание и клеймят позором дебошира? Ничего подобного. В тот же день труппа, как по боевой тревоге, снимается с места и переезжает в другой город, подальше от Владивостока.

Существует «звездная болезнь». В медицинских справочниках о ней ничего не говорится. Зато симптомы ее широко известны.

Сначала заболевший испытывает легкое головокружение. Затем – переоценка собственного «я» и соответственное уменьшение уважения к окружающим. Болезнь заканчивается твердой уверенностью в том, что законы писаны для других. Развиться эта болезнь может лишь в определенных условиях. Она не может никого поразить там, где существует дух товарищеской критики, требовательности друг к другу.

– Все-таки известный артист, – говорили о нем.

Да, его хорошо знают как исполнителя ролей во многих кинофильмах. Да, зрители концертов хорошо принимали его. Безусловно, он был способный человек. Был до тех пор, пока не закружилась у него голова».

Говорят, из трех отмеренных судом лет, Романов отсидит только половину, после чего будет амнистирован. Однако вернуться на эстраду ему будет уже не суждено – время тогда было другое. Романов с горя станет пить «горькую», а также «колоться». В итоге очень скоро наступил печальный финал. 15 января 1967 года Романов в очередной раз приложится к бутылке, упадет на одной из ленинградских улиц и замерзнет. По другой версии, бывший артист страдал астмой и умер от ее приступа прямо на улице. Было ему всего 42 года. Похоронили бывшую «звезду» советской эстрады в Москве, где он прожил большую часть своей жизни.

Роковой наезд

(Юрий Севидов)

В 1965 году угодил в тюрьму популярный спортсмен, футболист московского «Спартака» Юрий Севидов. Он был сыном знаменитого футболиста Александра Севидова, звезда которого сияла на футбольном небосклоне страны в 30—40-е годы (он играл в минском «Динамо», столичных «Крыльях Советов», «Торпедо»). Юрий начинал свою карьеру в столичной ФШМ, куда пришел 12-летним подростком в 1954 году. Затем два года играл в кишиневской команде «Молдова» (там тренером был его отец), откуда его в 1960 году и пригласили в столичный «Спартак». Именно там звезда Севидова и засияла в полную мощь.

Его называли не иначе, как «вторым Стрельцовым», и прочили ему блистательную карьеру. Когда в начале 60-х Севидов находился в турне по Франции, ему поступило предложение играть в «Андерлехте». Но он отказался, поскольку такой поступок по тем временам мог быть приравнен к измене Родине. Да и зачем ему было уезжать на Запад, когда и в Союзе он жил неплохо. У него были отдельная квартира, красавица жена и редкая по тем временам роскошь – иномарка «Форд», которую ему помог достать тесть дипломат. В 1962 году в составе «Спартака» Севидов стал чемпионом страны и лучшим бомбардиром первенства – забил 16 голов. В 1963 и 1965 годах Севидов стал обладателем Кубка СССР. В 1964 году талантливого парня пригласили играть за олимпийскую сборную, в которой он провел три матча и отметился голом. Короче, все в жизни Севидова шло как нельзя лучше. Но субботний день 18 сентября 1965 года перечеркнул все надежды Севидова на дальнейшее благополучие.

В тот день «Спартак» вернулся из Брянска. Оставив вещи на базе в Тарасовке, Севидов с двумя приятелями по команде (Михаилом Посуэло и Янишевским) отправились в баню. После помывки зашли в шашлычную. Как и положено, выпили. Правда, Севидов опрокинул в себя всего лишь одну рюмку коньяка, а от остальных отказался, мотивируя тем, что за рулем. Однако, как оказалось, и этой рюмки будет достаточно.

Севидов возвращался домой от гостиницы «Россия». Возле высотки на Котельнической набережной, прямо перед мостом, где Яуза впадает в Москву-реку, на дорогу внезапно выскочил пожилой мужчина. Далее послушаем рассказ самого футболиста:

«Я заметил этого человека издали. Позже меня обвиняли в том, что я несся с бешеной скоростью. Но достаточно было провести всего один следственный эксперимент, чтобы убедиться, что бешеной скорости там быть просто не могло. Если бы скорость и в самом деле была сумасшедшей, этот человек не упал бы на капот, а перелетел через машину. К тому же я ехал уже вдоль высотки и, видя, что академик собирается переходить дорогу, на всякий случай еще взял влево, так как все равно собирался поворачивать налево, под арку. Впереди меня шла еще одна машина, так этот человек перебегает перед той машиной и останавливается. Я включаю поворотник и все внимание переключаю как бы на левую сторону, откуда все движение идет. Поток надо оттуда пропустить и поворачивать – вот я и „переключился“…

Дальше все происходило, как во сне: его швырнуло мне прямо на лобовое стекло, и он медленно сполз вниз по капоту. Машину вынесло на встречную полосу. Там ехал грузовик, за ним еще вереница легковушек – я просто чудом ушел от столкновения с ними. Но здесь-то развернуться негде, и я дальше еду, метров двести проезжаю, в первом же переулке разворачиваюсь и возвращаюсь на то место, где человека этого оставил. Минуты полторы прошло, никак не больше, а после мне на суде пихать начали, будто бы я сбежать хотел и все такое… Но самое удивительное, что человек тот даже сознание не потерял, когда я его сбил! Машина низкая у меня была, и я бампером ему ногу только и сломал… Возвращаюсь я, значит, а никого нет! Вот ситуация, правда? Потом выяснилось, в том же потоке «скорая помощь» ехала, вот она человека этого до соседней, 23-й, больницы и добросила. Там цепочка совпадений для меня трагических продолжается – дежурный хирург ушел. На день рождения к жене, кажется. Что-то такое мелькнуло, когда я дело читал, но на суде, понятно, все замяли. Вместо хирурга студент-практикант сидел. Перепугался он или еще что – уж не знаю, но только поставил неправильный диагноз, положил сбитого на стол, и от наркоза тот умер: сердце больное было…

Сбил я человека того в субботу. Допросили меня, значит, отпустили, и воскресенье я дома провел. Вечером только на сбор отправился – во вторник должны были мы с Одессой дома играть. Потом уже, в понедельник, часов в восемь утра, в Тарасовку на базу спартаковскую «воронок» милицейский прилетает. Меня под руки берут: «Ты хоть представляешь, кого сбил?» – «Да нет, я как-то не спрашивал…» А когда до того меня допрашивали, в субботу еще, сами же милиционеры открытым текстом говорили: «Ну, старики правила частенько нарушают, это больные люди – годик, наверное, получишь условно или двадцать процентов от зарплаты…»

Но выяснилось, что сбил я академика Дмитрия Ивановича Рябчикова…»

Рябчиков был большой величиной в академическом мире страны – трижды лауреатом Ленинской премии в области химии. Как ведущий специалист в области разработок ракетного топлива, он относился к числу засекреченных специалистов и находился под охраной КГБ. Но в тот роковой день, как будто нарочно, чекистов рядом с ним не оказалось – они куда-то подевались. И Рябчиков, впервые оказавшийся без охраны, угодил под машину, поскольку до этого сам никогда дорогу не переходил, а по городу передвигался в служебном авто. Кроме этого, Рябчиков был сильно расстроен. Будучи с приятелем в кинотеатре «Ударник» на просмотре фильма, он увидел там свою собственную жену (она была на тридцать лет моложе его), которая сидела на переднем ряду под ручку с каким-то импозантным мужчиной. С горя Рябчиков зашел в ближайшее кафе и пропустил пару рюмок коньяка. А спустя несколько минут угодил под колеса севидовского «Форда».

Севидова препроводили прямиком в Бутырку, в одиночную камеру. Поскольку сбил он знаменитого человека, академика, дело приобрело для него нешуточный оборот. Оно дошло до ЦК КПСС, откуда поступила команда: впаять на полную катушку. Тем более что и Академия наук СССР во главе с самим Келдышем написала открытое письмо, где призывала покарать «убийцу академика Рябчикова». Следом по Севидову долбанула и «Комсомольская правда», где 21 декабря была опубликована статья М. Блатина под названием «По ту сторону футбола». Половина этой статьи, посвященной моральному климату в советском футболе, была посвящена Юрию Севидову. Цитирую:

«Докатился до скамьи подсудимых футболист московского „Спартака“ Ю. Севидов. Пьяный, он сел за руль автомашины, сбил человека. Совершив преступление, Севидов усугубил его подлостью, пытался скрыться. Речь не о нелепой ошибке, слепой и трагичной игре случая. Любой человек может попасть в ситуацию неожиданную и трудную. В эти секунды, доли секунд он действует подчас неосознанно, повинуясь внутренним импульсам. Но эти импульсы не стихийны, а подготовлены всей предшествующей жизнью, предугаданы той суммой годами воспитанных качеств, которая и делает человека Человеком с большой буквы. Юрий Севидов не выдержал этого самого главного экзамена – экзамена на Человека.

…В «Спартак» Ю. Севидов пришел пять лет назад, долговязым и угловатым пареньком. Пришел, свято уверовав в ослепительное будущее, которое принесет ему футбол – игра, любимая миллионами людей. Его дебют в столице был стремителен. Само появление восемнадцатилетнего юноши в основном составе популярного клуба вызвало море толков среди болельщиков и околофутбольных меценатов. Клуб встретил его с распростертыми объятиями и предоставил ему квартиру…

Он жил футболом и исповедовал только футбол. Футбольный мяч, звеня, крутился вокруг него, и вся жизнь игрока вращалась вокруг мяча наподобие бобины с магнитофонной пленкой, которые Севидов коллекционировал.

Институт несколько усложнял жизнь, и Севидов третий год сидел на первом курсе инфизкульта. («Вот наиграюсь досыта, тогда и займемся науками», – говорил он.) (Стоит отметить, что за начитанность Севидова в «Спартаке» за глаза называли Философом. – Ф. Р.)

В команде к Севидову относились по-разному. «Старички» открыто недолюбливали. А для молодежи, и это понятно, он был тем флагом, с которым они маршировали из дубля в основной состав. А Севидов ко всем относился одинаково – свысока. То «звезда» отчитывала (во время игры) маленького Рейнгольда, постоянного партнера по нападению, – пас пришелся «не на ногу», то презрительно пожимала плечами в ответ на справедливые решения судей.

Однажды, было это осенью прошлого года, Севидов уже переступил границу дозволенного, грязно оскорбив во время игры судью С. Алимова. Этот безобразный случай обсудили на общем собрании команды. Видимо, всех допекло – приговор был суров: дисквалифицировать до конца сезона, лишить звание мастера спорта. На президиуме Федерации футбола, где этот проступок разбирался, о «пункте два» решения команды почему-то забыли или попросту не захотели вспоминать.

Обстоятельства, приведшие Юрия Севидова на скамью подсудимых, к сожалению, не редкость, они – не из антикварного магазина. «Уж сколько раз твердили миру» о гнилых плодах меценатства, поблажек и всепрощения. И тем не менее приходится возвращаться к этому разговору еще и еще раз. Кто знает, прояви команда, комсомольская организация общества «Спартак», та же Федерация футбола больше твердости, прозорливости, заметь они вовремя опасно разрастающуюся опухоль «звездной болезни», может, и не было бы нужды считать те ступени, по которым Севидов нисходил к позорному финалу…

Итак, готова воцариться безмятежная, столь характерная для межсезонья тишина. Коллективное биение в грудь уже состоялось. Рулевое весло «Спартака» приняло в свои руки новое руководство (после скандала с Севидовым сняли главного тренера Никиту Симоняна, а чуть позже и председателя российского совета «Спартака» Николая Старостина. – Ф. Р.), которое заверило, что оно критически относится к курсу своих предшественников.

Тренеры, руководители команд, естественно, равняются на Федерацию. И вот после покаянных клятв и заверений, «и башмаков не износив», руководители «Спартака» находят достойную замену в линии нападения выбывшему Ю. Севидову… в лице Виктора Понедельника. Понедельника, который в Ростове за короткий срок сменил несколько квартир и автомашин, дискредитировал себя, а теперь решил перебраться в Москву. Тем более подвернулась такая вакансия в столице!..

Хочется еще и еще раз напомнить о том, что в сложном деле воспитания не бывает мелочей. А главное – наш спорт нуждается не в пробивных форвардах, а прежде всего в настоящих людях, истинных спортсменах – таких, как Л. Яшин, Г. Хусаинов, В. Попенченко, Ю. Власов и многих, многих других».

Суд над Севидовым состоялся в Москве в конце февраля 1966 года. Ажиотаж был огромный: в зал набилось около пяти тысяч человек. Председателем суда был назначен молодой судья, так как назначенный до этого опытный судья от ведения процесса отказался (сказал, что дело шито белыми нитками). Суд продолжался в течение четырех дней, что вызвало очередное раздражение «наверху». Председателю суда позвонила куратор из ЦК КПСС и спросила: «Что это вы так долго возитесь с Севидовым? Дать ему высшую меру, и все!». Тот ответил, как на духу: «Не можем. У него в статье потолок – десять лет». – «Так давайте, какие еще вопросы?!» Судья так и поступил. Во время чтения приговора отец Севидова так был возмущен, что бросил свой партийный билет в лицо председателю суда.

Севидов отсидит половину срока. На свободу выйдет в 1970 году и уедет в Алма-Ату играть за тамошний «Кайрат», который в ту пору тренировал его отец. Однако играть в прежнюю силу Севидову будет уже тяжело: скажется то злополучное бревно, которое совершенно неумышленно уронили ему на плечо в Ветлаге. С 1972 года Севидов перейдет на тренерскую работу. Будет работать в командах «Спартак» (Рязань), «Шинник» (Ярославль), «Нефтчи» (Баку). С 1993 года Севидов начнет активно работать на телевидении и в печатных СМИ в качестве комментатора и эксперта.

Скандальный ВГИК

(Эдуард Володарский)

В 1965 году в эпицентре громкого скандала вновь оказалась кузница советских кинематографических кадров ВГИК. Причем опять, как и в конце 50-х, зачинщиками скандала стали представители сценарного факультета. Одним из них был известный ныне драматург Эдуард Володарский. Вот как он сам вспоминает о происшедшем:

«Все время в общежитии ВГИКа вспыхивали какие-то драки, пьянки, и все время в них был замешан курс сценаристов – габриловские ученики (имеется в виду преподаватель ВГИКа драматург Евгений Габрилович. – Ф. Р.). И на нас зуб у дирекции был приличный. В 65-м году «Гаврила» на сессии ставит мне «пятерку» по мастерству. Мы получаем стипендию и отправляемся в «Интурист» (гостиница на углу Манежной площади и улицы Горького. – Ф. Р.) выпить и закусить. И я набил там морду дружиннику ЦК ВЛКСМ. Они там следили за американскими туристами. Случилась жуткая драка. И меня решили исключить из комсомола. Во ВГИКе набился битком весь актовый зал. Ор стоял, кошмар какой-то. Олег Видов, помню, неожиданно выступил, я даже от него не ожидал. Он встал и сказал: «Вы что с ума сошли? Это лучший ученик Габриловича, вы же ему судьбу поломаете». Лариса Лужина меня защищала. Но на них стали орать: «Он избил дружинника! Где пьянки, драки, так везде Володарский! Какой он сценарист – он хулиган! Сценарист – это человек, который будет учить людей чему-то, а чему он может научить? Вот этот вот!» И на меня пальцем. Одна девушка встала и сказала, что меня надо посадить на десять лет. А заведующий военной кафедрой, отставник-полковник, сказал, что на фронте таких стреляли. В общем, исключили.

Ректор Грошев меня вызвал, мрачный, но славный был человек, и говорит: «Исключить тебя из института я должен. Ты знаешь, поезжай, поработай хорошо. Привези характеристики. Но только чтоб не ты их сам писал, а чтоб люди написали, что ты действительно хорошо работал, проявил себя». И я уехал обратно в Заполярье, был буровиком, бурил там скважины. Проработал практически год. Пьяные буровики сочинили мне хором характеристики, что мне нужно дать Героя Советского Союза, какой я хороший. Я и приехал в Москву восстанавливаться. Принес Грошеву характеристики. Он говорит: «Сам писал? Ну ладно, иди в партком». В парткоме была такая Стучебникова, она на меня смотрит: «Ну как, Эдуард, ты осознал?» И глядит на меня проникновенными глазами. Я с такой же проникновенностью отвечаю: «Конечно, осознал, я все осознал, я буду очень хорошо учиться». – «Ну, слава Богу. Но только я тебя прошу, чтобы больше с тобой ничего подобного не случалось. При первом же случае мы тебя исключаем немедленно и безвозвратно». И меня восстановили. И я вскоре догнал свой курс – сдал за одну сессию три. Я только и делал, что бегал сдавал экзамены. Габрилович смотрел на меня с ужасом…»

Володарский закончит ВГИК в 1968 году. И в том же году дебютирует в кино, написав сценарии короткометражных фильмов «Шестое лето» и «Возвращение». А первым полнометражным фильмом, снятым по его сценарию, станет лента «Белый взрыв» (1970). Затем из-под пера Володарского выйдут сценарии к таким фильмам, как: «Дорога домой» (1970), «Проверка на дорогах» (1971, выпуск 1986), «И был вечер, и было утро» (1971), «Антрацит» (1972), «Горизонты» (1973), «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Мосты» (оба – 1974), «Долги наши» (1977), «Убит при исполнении», «Красные дипкурьеры» (оба – 1978), «Емельян Пугачев» (1979), «Дым Отечества» (с В. Акимовым, 1980), «Оглянись» (1984), «Прощай, шпана замоскворецкая!» (1987), т / ф «Штрафбат» (2005), т / ф «Капкан» (2007) и др.

1966

Срыв режиссера

(Валентин Плучек)

Известно, что режиссеры – люди нервные, легко возбудимые. На этой почве многие из них становились героями разного рода скандалов. Так есть сегодня, так было и много лет назад. Один такой режиссерский срыв я уже упоминал – с Иваном Пырьевым осенью 64-го. Минуло полтора года, как уже другой известный режиссер, но уже театральный – Валентин Плучек из Театра сатиры – оказался в эпицентре не менее громкого скандала.

Эта история началась в конце 1965 года, когда на сцене Театра сатиры состоялась премьера спектакля Марка Захарова «Бидерман и поджигатели» по М. Фришу. В этой антифашистской пьесе играл звездный состав Сатиры: Г. Менглет (Бидерман), О. Аросева (его жена Бабетта), Е. Кузнецов (Шлиц), В. Раутбарт (Айзенринг) и др. Однако критика восприняла этот спектакль в штыки. 4 января 1966 года в газете «Советская культура» появилась рецензия Н. Румянцевой под названием «Пьеса Фриша и театр», в которой спектакль подвергался довольно суровой критике. Цитирую:

«Оценка событий, фактов, творческий анализ заложенных в пьесе аналогий и ассоциаций в спектакле явно не соответствуют масштабу драматургии. Все, что для выражения публицистической мысли Фришу необходимо, театру мешает. Мешает „хор“ пожарников, „собирательный образ“ которого не найден, а чрезвычайно важный для авторского замысла иронический комментарий (пожарники произносят свой текст в унисон, нараспев, в размере гекзаметра) плохо прослушивается; мешают театру эпизодические лица, мешает, казалось бы, неожиданный, но совершенно необходимый автору эпилог, очень точный по сатирическому адресу…

Разоблачающая сила пьесы сведена почти к минимуму. В спектакле недостает того гражданского гнева, гражданской заинтересованности, которыми проникнуто произведение Фриша.

Создается впечатление, что чрезвычайно современная и своевременная по содержанию и блистательная по драматургической форме сатира Фриша застала Московский театр сатиры врасплох.

Спектакль «Бидерман и поджигатели» – творческая неудача…»

Эта рецензия была весьма болезненно воспринята коллективом театра. Особенно она задела главного режиссера Сатиры Валентина Плучека, который любую критику воспринимал как покушение на него лично. В итоге грянул скандал, о котором та же «Советская культура» сообщила в номере от 5 февраля, опубликовав на своих страницах два письма. Первое принадлежало перу инженера московского завода имени Владимира Ильича К. Вустина. Вот что тот сообщал:

«30 января я был в Московском театре сатиры на спектакле М. Фриша „Бидерман и поджигатели“. Меня поразило, что многие зрители покидали зал после первого действия и в течение второго. Говоря откровенно, мне тоже хотелось уйти: скучно, первое действие растянуто, хора почти не слышно. Не спасает положения ни игра актеров, ни работа художника, ни музыкальное сопровождение.

Все это побудило меня пойти на обсуждение спектакля секцией зрителей ВТО. Я заранее заявил, что буду говорить о недостатках спектакля. Однако были допущены только хвалебные выступления.

Один из критиков помянул рецензию вашей газеты на этот спектакль и посетовал, что в зале отсутствует рецензент.

– Я здесь и прошу дать мне слово, – сказала Н. Румянцева.

Присутствие автора рецензии вызвало раздраженное выступление режиссера В. Плучека, который в грубейшей форме буквально выкрикивал обвинения рецензенту, завершив их словами: «А теперь можете уходить!»

Вслед за ним попросил слова критик-искусствовед. Заверив, что будет вести себя прилично, он наговорил в адрес рецензента в «вежливой» форме не меньше гадостей.

Другие ораторы в своих выступлениях лишь раскланивались перед режиссером и актерами, как и критики. Обсуждение завершилось благодушно: недовольным спектаклем так и не дали высказаться. Все это выглядело откровенной защитой «чести мундира».

Я хотел, мне нужно, я должен был все это сказать. И не только в защиту Румянцевой – она, может быть, и несколько по-газетному (это не в оскорбительном смысле), не глубоко, но без низкопоклонства осветила свою точку зрения, в основном правильную. Мне, и не только мне одному, было обидно за рецензента, стыдно за режиссера и искусствоведа-критика».

Второе письмо принадлежало мастеру того же завода Ю. Мейстеру. Вот что он писал:

«31 января этого года мне довелось присутствовать на обсуждении спектакля Московского театра сатиры по пьесе М. Фриша „Бидерман и поджигатели“. Обсуждение происходило в Доме актера ВТО.

Среди тех, кто был на обсуждении, находилась тов. Румянцева – автор рецензии на спектакль в газете «Советская культура».

Во время обсуждения выступил главный режиссер Московского театра сатиры тов. Плучек, который в недопустимо резком тоне, граничащем с грязной, разнузданной грубостью, обрушился на рецензента тов. Румянцеву.

Будучи во многом на стороне театра, не соглашаясь со многими положениями статьи в «Советской культуре», я тем не менее в знак протеста против подобных методов в отношении критиков демонстративно покинул помещение, где обсуждался спектакль.

Особое недоумение вызывает поведение присутствовавших на обсуждении актеров Московского театра сатиры тт. Менглета, Кузнецова и др., которые не остановили разошедшегося служителя музы.

Я не против обсуждений, но категорически против «интеллектуального хулиганства» и считаю, что театральная и журналистская общественность скажет слово, свое осуждающее слово по этому поводу». В заключение этой публикации шел комментарий самой редакции «Советской культуры». В нем сообщалось следующее: «Мы полностью разделяем возмущение авторов писем по поводу недостойного поведения В. Плучека во время обсуждения спектакля „Бидерман и поджигатели“. Случай действительно безобразный. Никому не дозволено нарушать принятые в социалистическом обществе нормы этики и подменять нормальное творческое обсуждение бранью.

Казалось бы, излишне повторять общеизвестные истины вроде тех, что «брань – не аргумент», что «вежливость – обязательная примета порядочности», что «неприятие критики есть выражение зазнайства, чванства и ячества». Мы уверены, что В. Плучек знает эти истины. И, однако, повторить их, по-видимому, надо, так как подобные факты «нетворческого» использования творческой трибуны в последнее время имели место неоднократно, в частности, в мероприятиях, организуемых ВТО.

По мнению редакции, каждый такой факт – чрезвычайное происшествие. Люди, будь то критики или работники театра, стремящиеся подменить творческое обсуждение скандалом и склокой, заслуживают общественного порицания. Если мы всерьез думаем и говорим о воспитательной роли театра, то не вправе ли мы потребовать от мастера театра, являющегося к тому же руководителем крупного творческого коллектива, чтобы сам он был образцом воспитанности или хотя бы умел вести творческий спор без применения брани и улюлюканья.

Редакция полагает, что президиум Всероссийского театрального общества безотлагательно обсудит неэтическое, недостойное деятеля советского искусства поведение В. Плучека на секции зрителей ВТО и сделает из этого факта соответствующие выводы».

Трудно сказать, состоялось ли заседание президиума ВТО, поскольку никаких сведений о нем в прессе не проходило. Вполне вероятно, его и не было, поскольку В. Плучек не считал себя виноватым в этой ситуации и публичных извинений журналистке так и не принес. Что касается спектакля «Бидерман и поджигатели», то его жизнь была короткой – вскоре сам Плучек снял его с репертуара.

Прерванный показ

(Марк Донской)

В 1965 году кинорежиссер Марк Донской приступил к съемкам первого фильма дилогии о матери В. Ленина «Сердце матери». Во время съемок на площадке находилась еще одна съемочная группа – она снимала документальный фильм о самом Марке Донском. Документалистов интересовало все: как режиссер репетирует с актерами, как снимает, как монтирует снятый материал и т. д. Когда фильм был снят, его назвали «Здравствуйте, Марк Семенович!» и показали по Центральному телевидению. Премьера была приурочена к знаменательной дате – 6 марта 1966 года Донскому исполнилось 55 лет и было присуждено звание народного артиста СССР. Однако так получилось, но именно этот фильм стал причиной громкого скандала, ставшего достоянием общественности. А инициатором случившегося был тогдашний главный партийный идеолог Михаил Суслов.

Как и миллионы советских телезрителей, он в тот вечер сел у телевизора, чтобы посмотреть премьеру. Однако его терпения хватило минут на десять. После чего он сорвался с места и бросился к телефону. Звонил он тогдашнему председателю Комитета по радиовещанию и телевещанию Николаю Месяцеву.

– Вы что себе позволяете? Что показываете? – негодовал Суслов. – Какой-то старый еврей похлопывает Ленина по плечу и указывает: «Пойдешь туда, скажешь сюда, а потом вернешься и сядешь!» Как это понимать?

– Но это же кино, Михаил Андреевич! Документальный фильм о съемках художественного фильма, – пытался оправдаться Месяцев.

– Какое, к черту, кино! Показывать на всю страну, как Ленину наклеивают усы, бороду, как промокают лысину? Это же профанация светлого образа вождя. Немедленно прекратить показ!

И трансляция фильма была прервана чуть ли не на половине. А на следующий день последовали оргвыводы. Месяцев распорядился уволить всех, кто был причастен к показу фильма. Также вышло его распоряжение о том, чтобы впредь по ТВ не показывали работу скульпторов, создающих образ вождя, работу художников, документалистов, работающих по этой же теме. А Всесоюзное общество «Знание» прекратило выступления артистов, игравших Ленина, чтобы те, не дай бог, не поделились со слушателями секретами своей работы над образом вождя мирового пролетариата. Как вспоминает Р. Нахапетов (он играл в фильме Донского роль молодого Ленина): «Марк Семенович не ожидал такого поворота событий. В фильме была отражена руководящая роль режиссера на съемочной площадке – ничего больше. Обычная, если разобраться, вещь: режиссер репетирует, дает указания актеру. Но Марк Семенович не учел, кому он дает указания. Если бы я не был загримирован – другое дело. Но поучать Ленина? Командовать им?

Марк Семенович так был напуган происходящим, что даже захворал. Но его не тронули. Обошлось. Хотя во времена не столь отдаленные он мог бы здорово поплатиться за бесцеремонное отношение к вождю…»

Горькую пилюлю Донскому подсластило то, что в том же 1966 году на Всесоюзном кинофестивале в Киеве фильм «Сердце матери» был удостоен Главного приза. А два года спустя Британская киноакадемия включит фильм в число десяти лучших зарубежных картин 1968 года.

Закат троицы

(Никулин / Вицин / Моргунов)

Летом 1966 года Леонид Гайдай навсегда похоронил для себя знаменитую троицу Никулин-Вицин-Моргунов. Именно Гайдай «родил» ее пять лет назад в короткометражке «Пес Барбос и необычайный кросс». И с тех пор еще трижды возвращался к ее услугам: в фильмах «Самогонщики» (1962), «Операция „Ы“ (1965) и «Кавказская пленница» (1967). Кроме нее, к этим образам обращались и другие режиссеры: например, конкурент Гайдая на комедийном фронте Эльдар Рязанов, который снял троицу в фильме «Дайте жалобную книгу» (1965). Короче, персонажи троицы – Трус, Балбес, Бывалый – считались в советском кинематографе самыми популярными масками, и их творческая кончина на самом пике славы стала для большинства полной неожиданностью. Между тем невольным могильщиком троицы выступил Бывалый – Евгений Моргунов. Произошло это в самый разгар работы над фильмом «Кавказская пленница».

Съемочная группа работала в Крыму, в районе Лучистого, где и случился конфликт между Моргуновым и Гайдаем. Стоит отметить, что отношения между ними всегда были натянутыми еще с момента съемок в «Самогонщиках». Тогда Моргунов вдруг отказался сниматься в картине, и только после вмешательства И. Пырьева его удалось вернуть в троицу. На «Операции „Ы“ отношения актера с Гайдаем тоже складывались не лучшим образом, но, несмотря на это, картину все-таки удалось завершить. На „Пленнице“ нарыв все-таки вскрылся. Конфликт случился в самом начале августа 66-го.

2 августа на съемочной площадке снимали следующие эпизоды: Нина убегает от троицы; Нина забирается на камень и танцует; Балбес забирается на ореховое дерево и кидает орех в Шурика; Нина и Шурик уходят; Балбес сваливается с дерева на своих подельников Труса и Бывалого. Именно этот день и стал последним съемочным днем для Моргунова в картине, после чего фильм снимали уже без его участия. Почему? Вот как вспоминал о случившемся сам Л. Гайдай:

«На съемках „Пленницы“ случилось ЧП, которое и явилось завершающим аккордом совместной работы. Моргунов пришел на съемку с поклонницами. Я говорю директору группы: „Убрать всех посторонних с площадки!“ Моргунов на меня чуть ли не с кулаками. Я взял режиссерский сценарий и на глазах Моргунова вычеркнул все сцены с ним. А было не снято еще довольно много. „Все, – говорю директору. – Отправляйте Моргунова в Москву. Сниматься он больше не будет“. Так моя тройка распалась…»

Кстати, Моргунов на съемках получал самую низкую актерскую ставку в троице – 25 рублей за съемочный день, в то время как Юрий Никулин получал 50 рублей, Георгий Вицин – 40 (у Александра Демьяненко ставка равнялась 50 рублям, у Натальи Варлей – 13 рублей 50 копеек).

После того, как Моргунов покинул съемочную группу, двое остальных участников троицы – Никулин и Вицин – еще некоторое время снимались. Так, 6 августа под Алуштой сняли эпизод, когда Трус руководит вносом холодильника в ворота дома Джабраила, а Балбес, сплевывая арбузные косточки, сообщает жене Джабраила, что в соседнем районе жених украл члена партии.

7 и 9 августа в районе Лучистого снимали эпизоды пленения Нины: в машине сидели пленница и троица, причем вместо Моргунова за рулем восседал дублер, которого снимали со спины.

Стоит отметить, что после разлада троицу все-таки пытались реанимировать. Несколько режиссеров хотели снять ее в своих картинах, но каждый раз затея срывалась, поскольку мешали трения уже внутри самой троицы (между Никулиным и Моргуновым). Единственные, кому удалось-таки собрать троицу в первоначальном составе, были мультипликаторы, что вполне объяснимо: рисованные персонажи не были столь строптивыми. Речь идет о мультфильмах «Бременские музыканты» (1968) и «По следам бременских музыкантов» (1972). Что касается художественного кинематографа, то там только один раз удалось собрать ополовиненный состав троицы. В 1980 году режиссер Юрий Кушнерев снял фильм «Комедия давно минувших дней», где главные роли достались Георгию Вицину (Трус) и Евгению Моргунову (Бывалый). Третьему персонажу троицы – Юрию Никулину – сниматься даже не предлагали, поскольку заранее знали его ответ: к тому времени его отношения с Моргуновым были испорчены окончательно.

«…И запылала корова»

(«Андрей Рублев»)

Фильм Андрея Тарковского «Андрей Рублев» считается классикой советского и мирового кинематографа. Однако, как известно, путь к этому признанию у фильма был трудный, поскольку он пять лет шел к своему зрителю из-за претензий цензуры. Претензии носили как идеологический характер (фильм обвинили в искажении русской истории), так и эстетический (из-за обилия жестоких сцен). Поскольку о первых претензиях широкой общественности власти не сообщали и в СМИ писали только о вторых, то все годы опалы фильма люди думали, что его положили на полку именно из-за претензий эстетического характера. Что же это были за претензии?

По меркам того времени многие эпизоды в картине Тарковского выглядели шокирующими. Среди них значились следующие кадры: объятый пламенем бегущий теленок (по другой версии это была корова); падающая с высокой деревянной лестницы дома лошадь; издыхающая собака, перебирающая в агонии лапами; умирающий юноша, с пульсирующей на шее раной от меча; заливание кипящей смолы в рот пленному монаху; ослепление дружинниками князя художников – им выкалывали кинжалами глаза.

Кроме этого, в фильме имелись и другие кадры, бьющие по психике целомудренного советского зрителя: умалишенная девушка мочилась в соборе; она же нюхала грязь, которую соскребала со стены; в одном из эпизодов звучал закадровый безумный шепот женщины, которую насиловали в языческой деревне. В фильме также было несколько эпизодов с «голой натурой»: обнаженная женщина шла по полю; обнаженная Марфа выходила из кустов; десятки обнаженных женщин в ночь на Ивана Купала мчались к реке.

По меркам сегодняшнего кинематографа это вполне невинные эпизоды, но по меркам советского кино – просто немыслимое зрелище (тем более в таком количестве). Впрочем, Тарковский в чем-то перещоголял и сегодняшний кинематограф: например, лично я не видел, чтобы у кого-то из нынешних российских режиссеров в кадре живьем горело какое-либо животное. А у Тарковского, напомним, горела живая корова! И этот эпизод возмутил большинство людей, которые его видели. Так, 13 января 1966 года на имя министра культуры СССР Екатерины Фурцевой пришло письмо из Ялты от работницы секции охраны животного мира Е. Галукович. Привожу его с небольшими сокращениями:

«На „Мосфильме“ снимается фильм „Андрей Рублев“. В киножурнале № 2 за 1965 год показаны кадры из этого фильма. В сцене пожара заснят живой горящий теленок (крупный план). Картина пожара от этого живого факела не стала грандиозной, но вызвала глубокое возмущение и у взрослых, и у детей, а для подростков с наклонностью к жестокости это послужит примером для подражания. Талантливый и человечный режиссер не стал бы прибегать к подобным садистским приемам.

Мы просим указать это товарищу Тарковскому, а также настоятельно просим вырезать этот дикий кадр из фильма, так как зрелище живого существа, горящего, глубоко травмирует зрителей».

Чувства автора письма вполне понятны. И вряд ли найдутся люди, которые возразят ему и скажут, что даже такому безусловному гению, как Андрей Тарковский, дозволено было глумиться над беззащитным животным. Причем суть дела абсолютно не меняет тот факт, что поджог был имитационный: на теленке (или корове) была специальная асбестовая попона, которая уберегала его (ее) от ожогов (в советском кинематографе четко функционировали все службы, в том числе и та, что отвечала за охрану труда и безопасности на съемочной площадке). Но эта попона была бы уместна на человеке-каскадере, который, надевая ее, прекрасно отдает себе отчет, что ему предстоит пережить. Но теленок (или корова) существа менее разумные: даже наличие защитной попоны не может уберечь животного от ужаса, который охватывает его при виде огня, да еще вспыхнувшего на собственном теле. Животные получают сильнейшую психологическую травму. И ради чего, собственно? Ради искусства? Но нравственно ли такое искусство, которое причиняет боль братьям нашим меньшим, а также миллионам людей, кто не готов лицезреть такого рода ужасы на широком экране (а те, кто готов, после просмотра таких картин могут захотеть проделать это вживую с беззащитными кошками, собаками или теми же коровами)?

Так что Тарковский здесь явно перегнул палку, в чем он сам, кстати, потом признался и вырезал злополучный эпизод с горящим животным из фильма. Да и как не вырезать, когда даже центральная пресса стала пенять ему на это. Речь идет о статье И. Солдатова в газете «Вечерняя Москва» (номер от 24 декабря 1966 года), которая так и называлась: «…И запылала корова». Приведу отрывок из нее:

«…И запылала корова. Ее страдальческие стенания и вопли разносились окрест, пугая не только малышей, но и взрослых. А те взрослые, что стояли вблизи, с тоской в глазах смотрели на несчастное животное, которое они сами только что подожгли. Да, сами. Облили бензином и подожгли. Нет, не бандиты они и не варвары, не жестокосердные, а, напротив, даже сердобольные люди. И каждому из них хотелось броситься к корове, чтобы погасить пламя, спасти ее. Но властная рука режиссера пресекала все их попытки.

Корова, живая корова, пожираемая огнем, – это жертва, принесенная на алтарь искусства кинематографии по требованию постановщика фильма.

О, святое искусство знает и не такие жертвы. Об этом свидетельствует его многовековая история. И корова, сожженная во славу кинематографии, очевидно, жертва не последняя. Точнее, предпоследняя пока что, ибо последней оказалась лошадь. Ее не сожгли, а изувечили, нанесли смертельный удар, чтобы хлынула из зияющей раны струя дымящейся крови, чтобы муки животного выглядели вполне натуралистично.

Все эти омерзительные жестокости потребовались режиссеру для того, чтобы потрясти зрителей. А молодую актрису, раздетую догола, заставили прыгать через пылающий костер.

Правда, девушку эту зрители фильма не увидят. Сей захватывающий эпизод все-таки в последние минуты при монтаже выбросили. Очевидно, устыдились.

А погубленные корова с лошадью в фильме остались. Но, думается, что их зрители все-таки не увидят. Не захотят видеть. Закроют глаза, пока не промелькнут кадры, запечатлевшие отвратительные в своем натурализме сцены.

Вот так бывает. Талантливый художник, а вдруг неизвестно почему теряет чувство меры, художественного такта, скатывается к голому натурализму…

Ох, уж это буйство художественной фантазии! И капризы таланта…»

Несмотря на то что в заметке не были указаны ни имя режиссера, ни название фильма, Тарковский прекрасно догадался, о ком идет речь. И написал возмущенное письмо в «Вечерку», где опроверг слова журналиста. Он заявил, что корова горела не по-настоящему (а в попоне), а лошадь была взята ими на живодерне и все равно бы погибла. Правда, про голую девушку он промолчал, поскольку здесь ему возразить было нечего. Как промолчал он и про другие шокирующие эпизоды своего фильма, о которых речь уже шла выше.

1967

Его звали не Роберт

(Олег Стриженов)

Всесоюзная слава актера Олега Стриженова взяла старт в середине 50-х, когда он сыграл роль Овода в одноименном фильме Александра Файнциммера. После этого актер записал на свой счет еще несколько заметных ролей в кино, однако затем попросту пропал из поля зрения кинозрителей, снимаясь от случая к случаю. Многие поклонники Стриженова тогда ломали голову, в чем же дело. Кто-то грешил на сложный характер актера, другие подозревали в этом влияние «зеленого змия». Между тем доля истины была в обоих этих предположениях. В качестве примера приведу скандальную историю, которая произошла с Олегом Стриженовым во время съемок комедии «Его звали Роберт», которая снималась на «Ленфильме» в конце 1966 – начале 1967 года.

Фильм снимал молодой режиссер Илья Ольшвангер, и Стриженов играл в нем сразу две роли – робота Роберта и его создателя, молодого ученого. Какое-то время съемки фильма шли вполне благополучно, после чего начались конфликты между Стриженовым и режиссером: сначала творческие, потом переросшие в личные. В итоге, когда до конца съемок оставались считаные недели, Стриженов сорвался. Вот как это было отражено в документах – в докладной записке директора «Ленфильма» И. Киселева руководству Госкино, датированной январем 1967 года:

«Прибыв в Ленинград на съемки 9—10 декабря, Стриженов, будучи в нетрезвом виде, отказался приехать на работу, грубо оскорбил приехавшего за ним в гостиницу старшего администратора. На телефонный вызов непристойно оскорбил ассистента режиссера, а поехавшего за ним директора картины не впустил к себе в номер. 16 декабря он явился на съемку объекта «квартира Геннадия» пьяным, а на вечернюю съемку инфраэкрана явиться отказался, несмотря на предварительную договоренность. 21 декабря на вызов группы отказался приехать на съемки из Москвы, сославшись на заболевание, а на телеграмму директора студии с требованием сообщить сроки приезда и представить больничный лист – Стриженов ничего не ответил и бюллетень не представил. 27 декабря, прибыв на съемку объекта «туалетная комната», по телеграмме МХАТа, после съемки в тот же день выехал в Москву на 28 декабря, а на 29–30 декабря приехать отказался, несмотря на договоренность дирекции студии с режиссерским управлением МХАТа.

Вновь согласованный с артистом Стриженовым план дальнейших съемок был сорван из-за отказа Стриженова приехать на съемки в согласованный срок. 18 января 1967 года Стриженов прибыл в Ленинград для съемок последнего объекта «театр» с участием более 400 человек массовки и многих актеров, но до 15 часов в студию не явился и не звонил, после чего за ним был специально послан заместитель директора картины Гумберто О. В. На всевозможные уговоры и просьбы приехать на съемку Стриженов ответил грубой бранью в адрес всей группы и дирекции, а также всяческими нецензурными словами оскорбил заместителя директора Гумберто и от съемок отказался. Студия была вынуждена трудовое соглашение с артистом Стриженовым расторгнуть».

В результате этого скандала Стриженова наказали по полной программе: объявили ему строгий выговор с предупреждением, удержали 1 / 3 его месячной зарплаты и полностью лишили постановочного вознаграждения. Кроме этого, актера сняли с учета актерского отдела киностудии «Ленфильм» и категорически запретили всем съемочным группам студии приглашать Стриженова для участия в съемках. Что касается фильма «Его звали Роберт», то Стриженова все-таки обязали досняться в нем несмотря на то, что он сильно этого не хотел. Однако и сопротивляться давлению Госкино было опасно: в таком случае актера вообще вышибли бы из профессии (такие случаи в советском кино редко, но случались: например, актера Владимира Трещалова, сыгравшего роль Лютого в «Неуловимых мстителях», за проступки, идентичные тем, что совершал Стриженов, выгнали с работы, и он в течение нескольких лет работал… водителем троллейбуса, ходившего по маршруту от киностудии «Мосфильм» до Киевского вокзала).

Кстати, фильм «Его звали Роберт» получился не таким уж и провальным, во всяком случае в прокате он пользовался большим успехом и собрал почти 20 миллионов зрителей. Более того, он был отмечен призами на фестивалях в Триесе (1968) и Милане (1969). И, глядя на игру Стриженова в этом фильме, никто из зрителей даже не мог себе представить, каких мук стоило актеру участие в этой непритязательной комедии.

Семеро против одного

(«Начальник Чукотки»)

Этот фильм по праву считается классикой советского кинематографа. Однако мало кто знает, что незадолго до его выхода на широкий экран вокруг него разгорелся скандал, который едва не стал поводом к тому, чтобы фильм запретили. Что же случилось?

Фильм был закончен производством в самом конце 1966 года и в начале следующего года должен был выйти в прокат. Беды ничто не предвещало, поскольку картина была достаточно легко принята как на самом «Ленфильме», так и в Госкино. Как вдруг 14 марта 1967 года на свет родилось «письмо семерых». В лице последних выступили: заведующий лабораторией истории Северо-восточного комплексного научно-исследовательского института, кандидат исторических наук Н. Диков, научный сотрудник, кандидат исторических наук С. П. Нефедова, кандидаты исторических наук Б. И. Мухачев, И. С. Гарусов, Г. Г. Рощупкин, В. В. Леонтьев, У. Г. Попова. Свое послание они адресовали по трем адресам: начальнику Главного управления кинофикации и кинопроката Крейлю, секретарю Магаданского обкома КПСС И. Н. Каштанову и режиссеру-постановщику фильма «Начальник Чукотки» Виталию Мельникову. В своем письме историки писали следующее:

«Уважаемые товарищи!

В газетах «Магаданская правда», «Камчатская правда», «Советская Чукотка» и, наконец, в газете «Правда» от 24 февраля с. г. опубликовано сообщение о выходе в свет кинофильма «Начальник Чукотки» с освещением его содержания.

Эти сообщения были обсуждены на заседании лаборатории истории СВКНИИ Сибирского отделения Академии наук СССР.

Считаем нужным сообщить вам следующее.

Общее мнение историков института о содержании кинофильма:

1) Кинофильм грубо искажает историческую правду об установлении Советской власти на Чукотке. Советская власть на Чукотке устанавливалась не подростком, не знающим жизни, не имеющим никакого опыта революционной борьбы. Первыми представителями Советской власти были большевики А. М. Бычков и Г. Г. Рудых, уполномоченные Камчатского областного исполкома, которые проработали на Чукотке два года. А. М. Бычков явился прототипом главного героя фильма. В действительности ничего общего с историческим лицом последний не имеет.

Постановщики фильма во время пребывания в Магадане были у нас в институте. Их ознакомили с действительной историей работы уполномоченного Камчатского облисполкома на Чукотке, основанной на документальных материалах. Но сценаристы предпочли избрать для сюжета фильма свой, надуманный вариант, в котором не видно руководящей роли Коммунистической партии в борьбе за власть Советов на Чукотке, классовой борьбы. Действия «начальника Чукотки» часто граничат с безрассудностью мальчишки.

На это приходится обращать особое внимание потому, что в основу сценария, как говорится в газетных сообщениях, положен «подлинный факт из биографии А. М. Бычкова – одного из первых деятелей Советской власти на Чукотке» (см. «Правда», № 55, 24 февраля 1967 года).

2) Постановщики фильма решили показать установление Советской власти на Чукотке. Но, увлекшись комическими ситуациями, они, на наш взгляд, не достигли цели. Все сложные вопросы революционной борьбы в специфических условиях северо-востока в фильме упрощены и часто грубо извращают действительность. «Начальнику Чукотки» в фильме все очень легко удается. Не имеющий жизненного опыта мальчишка учит чукчей, выросших здесь и приспособившихся к суровой северной природе. Чукчи показаны чрезвычайно наивными.

Наши враги – колчаковцы, капиталисты США – в фильме представлены добродушными людьми, безропотно выполняющими распоряжения подростка. Американцы выплачивают ему пушной налог в четырехкратном размере по сравнению с установленными облисполкомом (40 % вместо 10 %). Кстати, у колчаковца «начальнику Чукотки» незачем было консультироваться по поводу взимания налога с иностранцев: колчаковцы вообще ликвидировали все налоги с иностранцев на северо-востоке.

Действительные исторические лица А. М. Бычков и Г. Г. Рудых работали на Чукотке с 1920 по 1922 г. Постановщикам фильма зачем-то потребовалось послать на Чукотку одного из них и только в 1922 году на несколько месяцев.

Сумма в 1 миллион долларов, якобы собранная «начальником Чукотки» с торговцев, поистине астрономическая. Как свидетельствуют архивные документы, всего было собрано 6000 долларов, из которых 3000 было послано в Петропавловск, а около 2500 долларов золотом Бычков привез в Москву.

Комические ситуации в фильме порой надуманны до нелепости. Петух, курятник для Чукотки тех лет – игра воображения человека, совершенно не знающего местные условия.

Таким образом, фильм, претендующий на исторический показ важных событий и посвященный 50-летию Советской власти, не только не дает хоть сколько-нибудь приближенной к действительности картины, но и до крайности ее извращает. Это снижает роль фильма в воспитании советских людей сегодня на революционных традициях Октября. Кроме того, в случае просмотра этого фильма зарубежным зрителем наивность в показе борьбы за власть Советов на северо-востоке будет истолкована не в нашу пользу.

Поэтому мы предлагаем:

1) Снять в фильме посвящение 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции.

2) Не подчеркивать, что фильм имеет основой действительные события, происходившие на Чукотке в годы Гражданской войны, и связан с подлинными лицами. Комедия «Начальник Чукотки» – не более чем рядовой развлекательный фильм, не заслуживающий быть в числе юбилейных.

Трудящиеся Магаданской области знакомы с подлинной историей борьбы за власть Советов на Чукотке по многочисленным публикациям, поэтому появление кинофильма «Начальник Чукотки» на экранах области может вызвать лишь досаду и недоумение».

Первым на это письмо отреагировал режиссер-постановщик фильма Виталий Мельников. Его ответ датирован 25 марта 1967 года. Цитирую:

«Получил копию письма, направленного вами в кинопрокат и Магаданский обком КПСС. Скажу честно, это первый случай в моей практике и, вероятно, в практике кинематографистов вообще. Вы сумели обсудить и даже осудить фильм, которого еще не видели… Действие фильма можно было бы перенести на любую географическую широту, потому что главное в нем не исторические события, а характер героя, его бескорыстие, чистая вера в коммунистические идеалы. Прототипом героя можно считать не только Бычкова, но и Лазо, Гайдара и тысячи других, оставшихся неизвестными, молодых солдат революции. История Бычкова – всего лишь повод, а не „основа“ нашего кинорассказа.

А теперь конкретно:

а) «Сложные вопросы революционной борьбы в условиях Северо-Востока» в картине вообще не затрагиваются.

б) «Начальник Чукотки» не учит чукчей. Скорее наоборот.

в) Никакого колчаковца в фильме нет. Есть Храмов – бывший царский чиновник, приспособленец, пересидевший все власти и всем служивший.

г) Цитирую вступительную надпись к фильму: «Об этом уже сообщали в „Известиях“ уполномоченный по Чукотке А. Бычков в 1922 году и журналистка Ирина Волк в 62-м году…» Такая надпись вовсе не означает, что события, происходящие в фильме, относятся только к 1922 году и что героем является сам Бычков. Более того, надпись заканчивается шутливым авторским предупреждением: «Нам остается изложить некоторые непроверенные подробности». Согласитесь, что в такой ситуации смешно сопоставлять истинные происшествия и вымышленные, а также выяснять, в каком году поселились на Чукотке куры. Впрочем, все это вы могли бы обнаружить сами, посмотрев фильм. И тут пора перейти к этической стороне дела.

Дорогие кандидаты наук и просто научные сотрудники! Не думаю, чтобы вы решились обсуждать чей-либо ученый труд, ознакомившись только с газетной заметкой о выходе этого труда из печати. Так не бывает, верно? Почему же вы с таким легкомыслием вторгаетесь в сферу не менее сложную и менее вам знакомую? Предположим, что кино и все такое прочее вы не принимаете всерьез. Бывает. Но ведь вы обращаетесь с письмом в государственные учреждения, по существу ни на чем не основывая своего мнения. А это уже серьезно.

Обращает на себя внимание тон и характер ваших аргументов. «Поступки начальника Чукотки, часто граничащие с безрассудностью мальчишки…» в вашем письме хитроумно связываются с «отсутствием руководящей роли Коммунистической партии». Не употребляйте всуе больших слов и понятий, дорогие товарищи! В далекое, трудное время, когда нужно было начинать все сызнова и строить никем не виданное и строенное, когда рабочий становился министром, а 16-летний Гайдар командовал полком, в то великое время нередко случались поступки, «граничащие с безрассудностью мальчишки». Историкам полагается это знать.

Далее. Что вы подразумеваете под словами «развлекательный фильм»? Занимательный, что ли? Или просто комедию? Тогда должен вам сообщить, что комедии бывают не только развлекательные. И почему комедия не может быть юбилейным фильмом? Странно это. На нашей студии только что кончена кинооперетта «Свадьба в Малиновке». Она посвящена 50-летию Советской власти. Бейте тревогу, пока не поздно.

Вас беспокоит зарубежный зритель. Не надо, не беспокойтесь. Враги встретят картину враждебно, друзья – так, как надо. Говорю это с полной уверенностью, потому что при мне фильм смотрели представители ЦК Польской объединенной рабочей партии. «А что скажут за границей?» – вредный аргумент. С его помощью можно запретить любую комедию, фельетон, любую критическую статью и много чего еще.

И, наконец, последнее. Вы заканчиваете письмо сакраментальным, ставшим уже достоянием эстрады заявлением: «Народ не поймет. У трудящихся будет досада и недоумение». Вы скромны и говорите только от имени трудящихся Магаданской области. Напрасно. Действуйте смелее, от всего советского народа!

Грустно все это, дорогие друзья. Я не защищаю фильм. Он может нравиться или нет. О нем можно спорить письменно и устно. Это естественно. Но ваше письмо к такому спору отношения не имеет. Сожалею».

Спустя 5 дней – 30 марта – свой ответ историкам выдали высокие киношные чиновники. Член сценарно-редакционной коллегии И. Чекин сообщил им следующее:

«Комитет по кинематографии при Совете министров СССР ознакомился с Вашим (т. Диков) письмом, подписанным рядом сотрудников Научно-исследовательского института. Не вызывает никакого сомнения серьезность высказанных Вами замечаний по фильму „Начальник Чукотки“, хотя по замыслу, который был положен в основу будущего фильма, предполагал создание фильма революционной романтики. В образе главного действующего лица, временного начальника Чукотки, хотелось увидеть юношу, беззаветно преданного делу Советской власти, и не ребяческое безрассудство руководит его поступками, а желание утвердить принципы честности и верности.

Мы не вступаем с Вами в полемику по Вашему письму, и, надо полагать, в целом ряде Ваших принципиальных соображений по фильму содержится справедливая критика.

Видимо, увлечение комическими ситуациями где-то и сняло достоверность того, что было по жизни, по воспоминаниям тех, кто еще помнит это время или ведет историю края. Наиболее серьезные претензии к фильму сводятся к тому, что авторы картины упростили революционную борьбу в суровых условиях северо-востока и показали чукчей в крайне наивном освещении.

Письмо Ваше предложено обсудить на киностудии «Ленфильм» и сообщить Вам все решения, которые будут студией приняты по выводам, предлагаемым в Вашем письме…

Благодарим Вас за внимание, проявленное к нашей кинематографии и специальный разбор просмотренного Вами фильма».

Как и было обещано, письмо историков было обсуждено на «Ленфильме». И практически все присутствующие выступили в поддержку картины. Так фильму был дан «зеленый свет». 21 апреля 1967 года «Начальник Чукотки» вышел в широкий прокат. За год его посмотрело 15,7 млн зрителей. Однако серьезных призов картина так и не удостоилась, поскольку комедии на революционную тему в верхах все-таки не приветствовали. Поэтому награда у картины была одна: в 1968 году творческий коллектив фильма был удостоен приза ЦК ВЛКСМ «Алая гвоздика» за лучший… детский фильм на Всесоюзной неделе детского фильма.

Драка у аэровокзала

(Виктор Кузькин)

В начале 1967 года в эпицентре громкого скандала оказался популярный хоккеист Виктор Кузькин. С 1958 года он играл в столичном ЦСКА (сначала на позициии нападающего, потом защитника) и за эти годы добился в его составе больших успехов: семь раз становился чемпионом СССР, трижды завоевывал в составе армейского клуба Кубок страны. С 1963 года Кузькин стал привлекаться в состав сборной Советского Союза и за это время четырежды становился чемпионом мира и Европы и один раз выиграл Олимпийские игры (1964). Короче, наград у Кузькина было вагон и маленькая тележка. Однако из-за скандала-67 спортивная карьера прославленного хоккеиста едва не закатилась.

Инцидент случился аккурат накануне очередного чемпионата мира и Европы в Вене, куда Кузькин должен был отправиться в середине марта. Хоккеист был приглашен одним из своих друзей на день рождения, который отмечался в ресторане аэровокзала. Торжество прошло вполне благопристойно, после чего, ближе к полуночи, гости стали медленно расходиться. Кузькин покидал ресторан одним из последних и, когда вышел на улицу, стал свидетелем потасовки, которая происходила на остановке такси. А произошло там следующее.

Кто-то из гостей решил добираться до дома на такси, благо на площади машин с шашечками стояло несколько. Однако ни один из таксистов везти подвыпивших мужчин в разные концы города не решился. Будущих пассажиров сей факт возмутил, и началось выяснение отношений. Причем если сначала разговор шел в спокойных тонах, то потом он стал приобретать черты бурного выяснения отношений. А закончилось все элементарной дракой, на которую с разных сторон стали сбегаться толпы мужчин: как гостей, шедших с дня рождения, так и таксистов. Не мог остаться в стороне от этого процесса и Кузькин. Однако, когда он подбежал к дерущимся, драка уже заканчивалась. Причем без крови не обошлось: кто-то из гостей, отобрав у таксиста монтировку, ударил ею одного из противников по голове. Именно сей факт и усугубил ситуацию. Когда к месту происшествия подбежали милиционеры, которые дежурили неподалеку, они арестовали всех, кто был поблизости, в том числе и Кузькина.

Когда всех задержанных привели в отделение милиции, «разбор полетов» продолжался недолго. Милиционеры попросили раненого таксиста указать на того, кто его ударил, а тот возьми и заяви: дескать, в лицо его не запомнил, но роста он был небольшого. А из всех задержанных самым низеньким (это при росте в метр восемьдесят!) оказался Кузькин. На него и навешали всех собак.

Когда бумага из милиции пришла в ЦСКА, Кузькина было решено наказать по самой полной программе. Тренер армейцев Анатолий Тарасов, который отличался крутым нравом, поставил вопрос ребром: гнать Кузькина из хоккея в шею. И погнали бы, если бы за спортсмена не заступился председатель Спорткомитета Алехин. Именно он настоял на том, чтобы хоккеисту дали шанс реабилитироваться и включили его в состав сборной страны, отправляющейся на чемпионат мира. Правда, отправится туда Кузькин в ранге «рядового» – звание заслуженного мастера спорта с него все-таки снимут. Но он его быстро вернет. Поскольку наши завоюют «золото», а сам Кузькин забросит на чемпионате две шайбы, «заслуженного» ему вернут практически сразу после возвращения на Родину.

Певец в опале

(Муслим Магомаев)

За те годы, что прошли с тех пор, как распался СССР, об этой великой стране разного рода «исследователями» были написаны и рассказаны горы всевозможных небылиц. О том, что жизнь там была серая и унылая, что свободомыслящим людям там буквально нечем было дышать, а талантливые люди всячески затирались и преследовались. Короче, сплошная чернуха. На самом деле все это по большей части выдумки, имеющие к правде отдаленное отношение. На самом деле жизнь в СССР была достаточно разноцветная и насыщенная, а талантливых и выдающихся людей было в десятки раз больше, чем в сегодняшнее самое пресвободное капиталистическое время. Если, к примеру, задаться целью и начать перечислять имена этих людей (а сюда войдут не только представители литературы и искусства, но также видные ученые, спортсмены и т. д.), то этот список займет не одну страницу текста. Причем речь идет именно о талантливых и выдающихся людях, а не о раскрученных с помощью СМИ, чего в советские годы вообще не было. «Феномена Ксении Собчак» там никогда отродясь не могло быть по определению.

Сетования критиков на то, что талантливых людей в СССР власти мало ценили и не позволяли им зарабатывать столько, сколько им захочется, тоже притянуты за уши. Практически все советские знаменитости жили в десятки раз лучше рядовых граждан, но это абсолютно не сказывалось на отношении последних к ним – кумиров в СССР боготворили по-настоящему. Им прощали все, в том числе и более сытую жизнь, чем у народа. Один из таких ярких примеров – уже известный нам певец Муслим Магомаев, который во второй половине 60-х превратился чуть ли не в национального кумира (отметим, что он был азербайджанцем, жил в Москве, но кумиром являлся для всей многонациональной страны).

Популярность Магомаева была связана прежде всего с песнями другого интернационального кумира – армянского композитора Арно Бабаджаняна, который в 60-е годы считался «королем шлягера». В исполнении Магомаева огромным успехом пользовались его песни: «Песня о Москве» (кстати, запрещенная Н. Хрущевым как твист), «Королева красоты», «Чертово колесо», «Свадьба», «Не спеши» и др. Выступая с таким «звездным» репертуаром, Магомаев довольно быстро превратился в Советском Союзе в «гастролера № 1» – певца, за обладание которым боролись все филармонии страны. Вспоминает Ч. Садыхов:

«На гастролях я со своей супругой Джейран собирал магомаевские гонорары. За каждое выступление на стадионе Муслим получал по ведомости ровно 537 рублей (отметим, что средняя зарплата по стране тогда составляла 120 рублей. – Ф. Р.). Так вот, 37 рубликов мы ему оставляли, а 500 отнимали, на время, естественно. При этом я открыто заявил певцу: «Муся, я тебе их не дам!» За четырехмесячные гастроли, например, собрали таким образом 11 тысяч рублей. Джейран иногда с упреком говорила: «Берешь меня на гастроли отдохнуть, а не для того, чтобы я не спала, зная, что под подушкой лежат такие деньги».

Ажиотаж вокруг концертов Магомаева был фантастический. Представьте стадион тысяч на 40–60. Кончается концерт. На гаревую дорожку выезжает «уазик» с открытым верхом. Мы с Мусей встаем в него и делаем традиционный круг почета. Народ сбегает с трибун, никакая милиция с этим справиться не в состоянии. «Уазик» поднимают и несут на руках. Клянусь! И мужики, и бабы – все несли. Однажды в Одессе так подняли «Волгу», в которой сидели я, Джейран, Муслим, его очередная пассия и водитель. И не просто подняли, а резво понесли до самой гостиницы «Красная», в которой мы тогда жили. Я не поленился, подсчитал, оказалось, машина находилась в воздухе почти три километра.

Потрясающий случай произошел в Молдавии, в Бендерах, кажется. Отработав концерт, возвращаемся в гостиницу часов в 11 вечера. Поднимаемся в номера. Вдруг – громкие крики. Выхожу на балкон. Гляжу, на соседнем стоит Муслим, а перед гостиницей огромная толпа. Люди кричали, что они не сумели попасть на концерт, и просили его спеть. Муся говорит: «Чина, сходи за аккордеоном, пожалуйста». И в течение часа с балкона 4-го этажа под мой «походный» аккомпанемент Магомаев давал бесплатный концерт…»

Между тем не всегда эти гастроли приносили певцу одно только удовлетворение, случались и неприятности. Об одном из таких случаев рассказывал Павел Леонидов, в 60-е годы известный в отечественной эстраде поэт-песенник («Тополиный пух», «Школьный вальс», «Звезды России» и др. песни) и администратор.

Эта история произошла в 1967 году. Леонидов решил организовать гастроли Магомаева в нескольких городах Союза: Ростове-на-Дону, Донецке, Краснодаре, Черновцах. При этом певцу было обещано за один сольный концерт на стадионе платить по 600 рублей (огромные деньги по тем временам). Магомаев согласился и с триумфом провел эти гастроли. Однако об этом стало известно чиновникам в Баку, и те немедленно телеграфировали в ЦК КПСС: «На каком основании Магомаев получает такие деньги?!» После этого за дело взялся заместитель министра культуры СССР Василий Кухарский. Он вызвал к себе Леонидова и Магомаева и устроил им настоящий разнос. «Это как изволите понимать? – кричал Кухарский на прибывших, не давая им опомниться. – Я, замминистра, получаю в месяц 700 рублей, а какой-то певец за один сольный концерт на сто рублей меньше! Вы что, охренели?! Да сам Шаляпин у царя столько не получал!»

Леонидов сделал попытку оправдаться, объяснив, что действовал согласно существующим правилам. «Вы же сами, Василий Феодосиевич, подписали приказ, что артисту, выступающему на стадионе, платить три ставки. Вот я взял и умножил двести на три. Получилось шестьсот рублей…»

Однако это объяснение еще больше распалило Кухарского (еще бы, ведь тогда выходило, что во всем виноват он сам), и он вынес свое суровое решение: Магомаеву в течение года запрещается концертировать по стране, ему разрешено петь только в составе труппы Бакинского театра оперы.

К счастью для певца, его опала продлилась всего лишь девять месяцев. Причем на помощь певцу пришел всемогущий КГБ. В те дни приближался его 50-летний юбилей, и на торжественном концерте должны были выступить «сливки» отечественной эстрады. Естественно, без Магомаева обойтись было никак нельзя. Однако когда ему позвонили домой и сообщили о приглашении, он ответил: «С превеликим удовольствием, но министерство культуры вряд ли разрешит». «Не волнуйтесь, Министерство мы возьмем на себя», – прозвучал в телефонной трубке важный баритон. И действительно – проблема была улажена в два счета, и опала Магомаева благополучно завершилась.

«Одумайся, Валерий!»

(Валерий Воронин)

В начале 60-х годов Валерий Воронин был одним из самых популярных советских футболистов. Его тогда называли «принцем советского футбола». Однако, рано познав пьянящий вкус славы, Воронин все чаще и чаще стал позволять себе вольности со спиртным. Гостеприимный ресторан ВТО, где собиралась богема столицы, стал его родным домом. С молодой мировой знаменитостью считали за честь познакомиться даже отпрыски влиятельных особ, включая и дочь Леонида Брежнева – Галину. Воронину все это льстило и все сильнее кружило голову. Друзья и коллеги Воронина по спорту долго взирали на «шалости» кумира, но после очередного скандала их нервы не выдержали. О перипетиях этого скандала вспоминает второй его участник – тогдашний футболист столичного «Спартака» Михаил Посуэло:

«Пришел я на матч „Торпедо“ – „Нефтчи“ на Валерку Воронина посмотреть. А он не играет. Вдруг вижу – откуда-то карабкается. Решили отметить встречу. Гульба шла по всей Москве. Попали в валютный бар „Националя“. Сидим, пьем шампанское. И вдруг „бригадмильцы“-кормильцы. Бригада милиции то есть. „Откуда у вас валюта?“ Я им разрешение показываю: для отца часто приходилось деньги менять (отец у Посуэло был испанец. – Ф. Р.). Они Валерку спрашивают. Он говорит: «А я люблю валюту в кармане держать». – «Ах так?» Нас крутят, ведут к Моссовету, где-то там у них был штаб. Идем, а Валерка говорит: «Миш, давай их на скорость проверим?» И как рванем. Остановились метрах в тридцати: «Чего вы, ребята? Догоняйте». Ну, мы бегать больше не стали, пошли в участок.

Валерка как достал свое удостоверение заслуженного – они сами прощения попросили. Да еще шампанского принесли. Вышли, поехали к знакомому художнику на Таганку. Утром решили пивка выпить с сушечкой. Ларек. Пьем пиво. И дождик накрапывает. Я говорю: «Дождик идет. А в Сочи дождика нет». Валерка: «А что же мы, дураки, здесь делаем?» В машину, аэропорт – и в Сочи. Интересная эпопея. Три дня там были. А Валерке за сборную играть. А мы на море. В гостиницы не селились – чтобы не засекли. Сняли сарай у бабки. Железные кровати, матрасы на них, и все. Днем особенно не светились. Гуляли в основном ночью. У нас все было культурно. Мы и с девчонками всегда вели себя элегантно.

Когда вернулись, договорились: ты меня не видел, я – тебя. Разбежались. Валерка – в сборную, я – в баню. Иду, навстречу Игорь Численко: «Как на море-то? Чего меня не взяли?» Я говорю: «Игорек, какое море? Ты о чем?» Он: «Да ладно, все знают, что вы на море с Валеркой были». Прихожу на работу, на завод Лихачева. «Миш, ты где был-то?» Говорю: «Болел. Консервами отравился». А Валерка еще подсказал, где справку взять. Я справку отдаю, а Вольский, парторг завода, мне на это: «Ну, ты хорошо травишься! Чем, осетриной?» Я: «Какой осетриной? Килькой в томатном соусе». А он пачку фотографий на стол. Кто-то с завода был в Сочи и заснял нас во всей красе: с шашлыком и «Киндзмараули». «Ну, – говорю, – извините, виноват». И пошел. В Сибирь…»

Посуэло после этого скандала действительно вынужден был уехать из Москвы в Читу, где устроился работать на шахту. Воронина тоже по головке не погладили – хорошенько пропесочили в центральной прессе. 25 августа 1967 года в «Комсомольской правде» было напечатано открытое письмо комсорга сборной СССР по футболу и коллеги Воронина по столичному «Торпедо» Анзора Кавазашвили. Письмо называлось хлестко: «Одумайся, Валерий!» Привожу его текст полностью:

«Я решил написать тебе, Валерий, хотя, в общем-то, странно прибегать к такому способу общения, живя в одном городе, играя в одной команде, которая всегда была для нас вторым домом. Впрочем, с некоторых пор коллектив твоих товарищей по команде, кажется, стал тяготить тебя. Образно выражаясь, ты сегодня превратился в „блуждающего полузащитника“, а говоря точнее – пустился в бега от коллектива и семьи. Некогда комсомольский вожак команды, ее капитан, ты нынче забыл о чести спортсмена, о добром имени многотысячного коллектива физкультурников автозавода имени Лихачева.

Не так давно ты совершил самовольный вояж на Черноморское побережье. Как и прежние твои подобного рода отлучки, сошел он тебе с рук. Еще бы, «Воронин есть Воронин», считают иные руководители Центрального совета спортобществ, курирующие наш футбол. Подобное потакание и привело к тому, что снова фамилия Воронин, а заодно и столь дорогое и близкое всем нам имя «Торпедо» склоняются на все лады. Клуб действительно переживает трудное время: в этом сезоне нам редко удавалось показывать свою «торпедовскую игру» (на момент появления письма «Торпедо» занимало 8-е место. – Ф. Р.). Причин тому немало. И вот чтобы разобраться в каждой из них, несколько дней назад все игроки коллектива вместе с партийным, профсоюзным и комсомольским активом завода обсуждали положение дел в команде. Все без исключения ребята пришли на это собрание. Не было среди них только тебя, Валерий. А ведь к твоему слову, слову ведущего игрока, члена сборной команды страны, конечно, прислушались бы молодые футболисты.

Признаюсь, меня твое отсутствие огорчило, но не удивило. Это не единственный случай, когда ты подвел коллектив. Вспомни, что ты не явился на наш недавний кубковый матч с московским «Динамо», вынудив тем самым выйти на поле травмированного Стрельцова, которому врачи запретили пока выступать. Конечно, мы могли бы проиграть этот матч и вместе с тобой, как терпели поражения в этом сезоне, выступая в своем лучшем составе. Но сейчас речь не о потерянных очках, забитых и пропущенных голах, а о тебе, нашем товарище, сбившемся с пути. Мне долго не было понятно, чем ты руководствуешься в своих поступках. Но сегодня я знаю точно: только одним – сознанием полной своей безнаказанности.

Тебе многое прощается, Валерий. Прощали тебе прошлые твои грехи прежние тренеры. Но каждый раз, дав очередное обещание исправиться, ты вновь и вновь подводил и их, и команду. Так ты подвел сейчас и нашего наставника. Кстати, вспомни, ты был одним из первых, кто назвал кандидатуру нового тренера Валентина Кузьмича Иванова, своего недавнего партнера по «Торпедо» и сборной команды страны. И вот первым ты и наносишь ему удар.

Было время, когда мы любовались твоей игрой, гордились тобой, узнав о твоем включении в состав сборной команды Европы. Но столь громкая слава оказалась для тебя непосильной ношей.

В редакции «Комсомольской правды» мне показали немало писем любителей футбола с одним вопросом: «Что случилось с московским „Торпедо“, и почему в последних матчах не выступает Валерий Воронин?»

Думаю, что лучше всего на них сможешь ответить ты сам, если сумел за это время дать правильную оценку своим поступкам».

От коллектива редакции это письмо прокомментировал Ю. Арутюнян. Приведу лишь небольшой отрывок из этой публикации: «…Я убежден, что автозаводцы найдут в себе силы не только подняться выше в турнирной таблице, но и поднять вместе с собой тех футболистов, которые, подобно Валерию Воронину, так низко опустились. Ну а если Валерий не примет протянутой руки товарищей, от имени которых к нему обратился Анзор, то пусть пеняет на себя. Когда-то „Торпедо“ вышло из прорыва, потеряв шесть игроков. Сейчас же речь идет об одном. Пусть даже таком знаменитом, как В. Воронин».

К сожалению, эта публикация так и не смогла изменить траекторию трагической судьбы Валерия Воронина. Спустя девять месяцев после ее выхода – в мае 1968 года – Воронин, находясь в нетрезвом состоянии за рулем собственной «Волги», попал в тяжелую автокатастрофу близ Коломны. Состояние футболиста было критическим, во время операции у него дважды наступала клиническая смерть. Но врачи все же спасли жизнь 29-летнему спортсмену. Правда, о продолжении карьеры футболиста теперь можно было забыть навсегда. А для человека, который единственным смыслом жизни считал для себя футбол, этот вердикт врачей был равносилен смертному приговору. И Воронин навсегда «потерял себя». Его загулы стали постоянными, многие бывшие друзья и коллеги отвернулись от него. Но судьба отмерила ему еще 16 лет жизни. В последние годы своей жизни Воронин буквально предчувствовал, что его ждет трагический уход. Не зря он часто повторял своим друзьям: «Я, как Володя Высоцкий, умру рано, не намного его переживу».

9 мая 1984 года в 8.15 утра Валерия Воронина найдут с разбитым черепом рядом с Варшавскими банями у проезжей части автодороги. Врачи предпримут все возможное, чтобы спасти его, но все их попытки окажутся безрезультатными: 21 мая Воронин скончается.

1968

Дуплетом по Высоцкому

(Владимир Высоцкий)

Слава гитарного певца Владимира Высоцкого в СССР набирала свои обороты постепенно. Сначала (в первой половине 60-х) о нем знала лишь Москва и ее окрестности. Затем, с 1967 года, когда на экраны страны вышел фильм «Вертикаль», где Высоцкий не только сыграл одну из ролей (радист Володя), но и исполнил за кадром четыре альпинистские песни, его слава приобрела всесоюзный масштаб. Фирма грамзаписи «Мелодия» даже выпустила песни из фильма отдельной пластинкой (это был первый миньон певца). С этого момента Высоцкий начинает более активно и масштабно гастролировать по стране как гитарный певец, причем решающее значение в росте этой славы играют сатирические песни Высоцкого, которые составляют чуть ли не половину его репертуара. А сатира, как известно, оружие достаточно острое.

Между тем по мере роста популярности Высоцкого-сатирика растет и степень давления на него властей. Причем вызвано это было объективными причинами. Дело в том, что в преддверии 50-летия Великого Октября (1967) Запад предпринимает беспрецедентную контрпропагандистскую кампанию, направленную против СССР и всего социалистического лагеря. В СССР и страны Восточного блока провозятся тысячи антисоциалистических книг, «вражьи голоса» расширяют время звучания своих передач и их направленность – они становятся более агрессивными. В итоге СССР вынужден принять ответные меры: начинается «глушение» западных радиостанций, ужесточается таможенный контроль в аэропортах и на вокзалах с целью недопущения провоза антисоветских изданий. Кроме этого, усиливается идеологический прессинг на тех деятелей советского искусства, кто отличается излишним свободомыслием. Так, в 1967 году в советском кинематографе открывается пресловутая «полка» (то есть появляются запрещенные к прокату фильмы).

Не избежал давления со стороны властей и Владимир Высоцкий, творчество которого впервые начинают публично критиковать в прессе. Основные претензии, которые к нему предъявляются, следующие: а) антигражданственная суть, б) воспевание уголовщины, в) вульгарность и примитивизм стиля.

Одной из первых подобных публикаций стала статья от 11 января 1968 года под названием «Толпа послушна звонким фразам…», которая появилась на страницах владивостокской газеты «Ленинец» и принадлежала перу Владимира Попова. Приведу лишь некоторые отрывки из этой обширной публикации:

«В последнее время на „длинной дистанции“ династии „трагических клоунов“ выделился новый лидер – Владимир Высоцкий. Современный уровень развития техники магнитофонной записи позволил ему достичь такого уровня популярности, о котором даже и не мечтали ни Саша Черный, ни Игорь Северянин…

В своих лучших песнях Высоцкому иногда удается, изложив довольно сложные проблемы предельно простым способом, достичь тонкой иронии над обывателем, издевки над стереотипами мышления. К сожалению, это получается у Высоцкого очень редко, значительно чаще он просто впадает в плоский примитивизм, усиливая его своей всеобщей стилевой эклектикой и дилетантизмом. («Если б водка была на одного», «Христос», «Зачем мне считаться шпаной» и др.)

Некоторые его поклонники считают, что Высоцкому удается затронуть в душе человека какие-то особые струны, которые до него никто не смог заставить зазвучать. Возможно, в этих словах есть доля правды. Но, с одной стороны, человеческая душа пока еще не сладкозвучная арфа, все струны которой поют высоко и благородно. А с другой стороны, популярность Высоцкого определяется тем, что сейчас наши поэты-песенники переживают известный кризис, а святое место массовой песни никогда не бывает пусто. Вспомним хотя бы печально знаменитые «Ландыши» и «Мишку» – они тоже претендовали на исключительную популярность, но с появлением действительно хороших песен канули в неизвестность. Вернее всего, именно такая судьба ожидает и песни Высоцкого. Следует отметить, что некоторые песни коллег Высоцкого по жанру значительно интереснее и оригинальнее. Это «Париж», «Клоун» Ю. Кукина, большинство песен Б. Окуджавы, некоторые песни Ю. Кима и Ю. Визбора. Они намного интеллигентнее, тщательнее отделаны, и им обеспечена более долгая жизнь…

Ведь всерьез, как поэзию, песен Высоцкого не принимает никто, даже самые яростные из его сторонников.

Его песни и не могут быть поэзией: все они убийственно однообразны. И однообразны не формой, а своим содержанием, внутренним наполнением.

И если они получили популярность, то остается только посочувствовать эстетическим вкусам аудитории, испытывающей восторг при исполнении песен Высоцкого…»

Тем временем по мере обострения международной обстановки (революционная ситуация в Чехословакии и напряженные отношения с Израилем) степень давления на советских сатириков, подавляющая часть которых принадлежит к лицам еврейской национальности, внутри СССР растет. Так, про Аркадия Райкина распускается слух, что он вывез в Израиль семейные бриллианты, спрятав их в гроб (!) собственной матери (об этом скандале речь еще пойдет впереди). А по Владимиру Высоцкому бьет из своих орудий уже не периферийная, а центральная пресса, принадлежавшая державникам: две статьи были опубликованы в газете «Советская Россия», одна (без упоминания имени Высоцкого, но с цитатами из его песен) в «Комсомольской правде». В качестве примера приведу отрывки из самой громкой публикации: статьи «О чем поет Высоцкий» из «Советской России» (номер от 9 июня) за подписями двух человек: преподавателя консультационного пункта Госинститута культуры города Саратова Г. Мушты и журналиста А. Бондарюка. Итак, цитирую:

«Мы очень внимательно прослушали, например, многочисленные записи таких песен московского артиста В. Высоцкого в авторском исполнении, старались быть беспристрастными. Скажем прямо: те песни, которые он поет с эстрады, у нас сомнения не вызывают и не о них мы хотим говорить. Есть у этого актера песни другие, которые он исполняет только для „избранных“. В них под видом искусства преподносятся обывательщина, пошлость, безнравственность. Высоцкий поет от имени и во имя алкоголиков, штрафников, преступников, людей порочных и неполноценных. Это распоясавшиеся хулиганы, похваляющиеся своей безнаказанностью („Ну, ничего, я им создам уют, живо он квартиру обменяет…“).

Во имя чего поет Высоцкий? Он сам отвечает на этот вопрос: «ради справедливости, и только». Но на поверку оказывается, что эта справедливость – клевета на нашу действительность. У него, например, не находится добрых слов о миллионах советских людей, отдавших свои жизни за Родину… Высоцкому приятна такая слава, которая «грустной собакой плетется за ним». И в погоне за этой сомнительной славой он не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью…

Все это совсем не так наивно, как может показаться на первый взгляд: ржавчина не вдруг поражает металл, а исподволь, незаметно. И человек не вдруг начинает воспринимать и высказывать чужие взгляды. Сначала это просто сочувствие преступникам на том основании, что они тоже люди. Сначала – вроде шутя о милиции, которая «заламывает руки», и «с размаху бросает болезного», а потом возникает недовольство законом, правосудием.

«Различие между ядами вещественными и умственными, – писал Лев Толстой, – в том, что большинство ядов вещественных противны на вкус, яды же умственные… к несчастию, часто привлекательны».

Привлекательными кажутся многим поначалу и песни Высоцкого. Но вдумайтесь в текст, и вы поймете, какой внутренний смысл таится за их внешностью.

Мы слышали, что Высоцкий хороший драматический артист, и очень жаль, что его товарищи по искусству вовремя не остановили его, не помогли ему понять, что запел он свои песни с чужого голоса».

Все эти публикации весьма болезненно отразились на Высоцком – он сорвался в очередное алкогольное «пике» и угодил в больницу. А когда выписался, тут же сел писать жалобу в ЦК КПСС. 24 июня из-под его пера на свет появилось письмо, которое адресовалось руководителю отдела агитации и пропаганды ЦК В. Степакову. Вот его полный текст:

«Уважаемый Владимир Ильич!

За последнее время в нашей печати появились материалы, которые прямо или косвенно касаются моего творчества. Я имею в виду песни. 9 июня с. г. в газете «Советская Россия» напечатана статья, озаглавленная «О чем поет Высоцкий». Я не берусь спорить с авторами статьи об оценке моих песен. Это дело их вкуса, а также дело редакции. Тем более я не собираюсь оправдываться, ибо мои песни могут нравиться или не нравиться, как и любое другое произведение. Мне бы хотелось только указать на ряд, мягко говоря, неточностей. В статье указывается, что в «программной песне „Я – старый сказочник“ – Высоцкий говорит: „Я не несу с собой ни зла, ни ласки, я сам себе рассказываю сказки“, и далее говорится, что, дескать, как раз зла-то много». Может быть, это и так, но я не знаю этой песни, потому что она мне не принадлежит.

Автор обвиняет меня в том, что я издеваюсь над завоеваниями нашего народа, иначе как расценить песню, поющуюся от имени технолога Петухова: «Зачем мы делаем ракеты…» и т. д. Обвинение очень серьезно, но оно опять не по адресу, ибо эта песня не моя. Обе эти песни я никогда не исполнял ни с эстрады, ни в компаниях.

В-третьих, авторами указывается, что у меня не нашлось слов, чтобы написать о героях войны, и я будто бы написал о штрафниках как о единственных защитниках Родины. Это – неправда. И прежде чем писать и печатать статью, авторы и редакция могли бы выяснить, что мною написано много песен о войне, о павших бойцах, о подводниках и летчиках. Песни эти звучали в фильмах, в спектаклях и исполнялись мною с эстрады.

И, наконец, мои песни, к которым предъявляются претензии, написаны 6–7 лет назад и исполнялись в обществе моих друзей как шутки. Последние годы я не пою этих песен. Мне кажется, что такая серьезная редакция, как «Советская Россия», должна была бы сначала проверить факты, а затем уже печатать материалы.

В статье от 31 мая с. г. в той же газете «Советская Россия» под заголовком «Если друг оказался вдруг» напечатана статья о молодежном клубе г. Куйбышева. Название статьи – это строка из моей песни «О друге». И опять авторы говорят о моем прошлогоднем выступлении в г. Куйбышеве, организованном клубом. Они пишут, что зрители пришли на 2 моих концерта не затем, чтобы послушать хорошие песни из фильма «Вертикаль» и других, которые я исполнял в концертах, а затем, чтобы услышать песни, которые крутят на магнитофоне на пьянках и вечеринках. На обоих концертах было около 14 тысяч человек, а заявок около сорока тысяч. Так неужели же 40 тысяч человек пришли за этими песнями. Я видел в зале лица всех возрастов, разговаривал и с рабочими и со студентами, и с пенсионерами – и все они пришли слушать именно те песни, которые я пел. Странное отношение у авторов к труженикам города Куйбышева.

И, наконец, статья в газете «Комсомольская правда» от 16 июня с. г., где не упоминается моя фамилия, но упоминаются мои песни. Могу только сказать, что все песни, приведенные в этой статье, озаглавленной «Что за песней», написаны 7–8 лет назад. В статье говорится, что даже почитатели мои осудили эти песни. Ну что же, мне остается только радоваться, ибо я этих песен никогда не пел с эстрады и не пою даже друзьям уже несколько лет.

Во всех этих выступлениях сквозит одна мысль, что мои песни, повторяю, речь идет о старых, тысячекратно переписанных, исковерканных, старых записях, что эти песни вредны, особенно молодежи. Почему же ни в одной из статей не говорится о песнях последних 3 лет? Я получаю огромное количество писем и абсолютно ответственно заявляю, что именно эти последние нравятся и полюбились молодежи.

И, наконец, почему во всех этих выступлениях говорится о магнитофонных записях? Я знаю сам очень много записей, которые приписываются мне и которые мне не принадлежат. Сам я записей не распространяю, не имею магнитофона, а следить за тем, чтобы они не расходились, у меня нет возможности. Мне кажется, что эти статьи создают нездоровый ажиотаж вокруг моей фамилии, и в них подчас – тенденциозность и необъективность, а также чистый вымысел. Убедительно прошу не оставить без ответа это письмо и дать возможность выступить на страницах печати.

В. Высоцкий».

В тот же день Высоцкий лично отвез письмо на Старую площадь, но в окошке регистрации его буквально убили новостью, что ответ придет… в течение месяца. Да за месяц его успеют еще раз двадцать с грязью смешать! Так оно и вышло.

7 июля в «Тюменской правде» появилась статья за подписью второго секретаря Тюменского горкома ВЛКСМ Е. Безрукова, в которой автор припечатывал к позорному столбу и песни Высоцкого, и его самого. Вот как это выглядело в натуре:

«У Высоцкого есть несколько песен, которые имеют общественное звучание, но не о них речь. К сожалению, сегодня приходится говорить о Высоцком как об авторе грязных и пошлых песенок, воспевающих уголовщину и аполитичность.

Но есть у бардов и творения «интеллектуальные», так сказать, с идейной направленностью. Но с какой? Они из кожи лезут, чтобы утащить своих почитателей в сторону от идеологической борьбы, социального прогресса и империалистической реакции. Они вроде бы не замечают, как обострилась классовая борьба на международной арене, как наши враги пытаются изнутри подорвать социалистический строй, отравить сознание отдельных неустойчивых людей. «Пусть другие спорят, отстаивая правоту советских взглядов» – вот суть таких призывов. Они поучают:

А на нейтральной полосе цветы —
необычайной красоты.

«Антисемиты», «Миражи», «Нечисть», «На кладбище» – целый набор творений, заражающих молодых вирусами недоверия, скепсиса, равнодушия ко всему, что дорого и близко советским людям.

Так Высоцкий, Кукин, Клячкин, Ножкин вольно или невольно становятся идеологическими диверсантами, пытающимися калечить души наших подростков, юношей и девушек».

Трудно сказать, видел ли Высоцкий эту статью, – все-таки Тюмень от Москвы далеко. Зато другое известно точно: в те дни он был приглашен в ЦК КПСС, где ему был дан официальный ответ на его письмо от 24 июня. Высоцкому сообщили, что копия его письма отправлена в редакции обеих упомянутых им газет – «Советская Россия» и «Комсомольская правда» – и оттуда поступили ответы, что отныне они в своих публикациях о творчестве Высоцкого будут более точны. Что касается просьбы артиста предоставить ему место на печатных страницах для более детального ответа, то в этой просьбе ему отказали.

Между тем зададимся вопросом: справедливы ли были претензии, обращенные к Высоцкому? С точки зрения властей (а не почитателей таланта Высоцкого), провозгласивших своей конечной целью построение духовно здорового общества, абсолютно справедливы. Ведь в этих статьях речь шла о тех песнях Высоцкого, где он пел о шалавах, воровских притонах и пьяных загулах (несмотря на то, что сам бард эти песни давно не пел, однако они имели широкое хождение в народе благодаря «магнитиздату» – то есть магнитофонам). Даже учитывая, что в советском обществе было достаточно людей, которые в реальной жизни сталкивались с подобными вещами, возникает вопрос: почему государство должно было пропагандировать эту теневую сторону жизни? Пой Высоцкий о прекрасном, и проблема бы не возникла. Ведь год назад, когда Высоцкий снялся в двух фильмах – «Вертикаль» про альпинистов и «Я родом из детства» о войне – и спел в них несколько своих песен, государство тут же выпустило четыре из них (из «Вертикали») на грампластинке, причем огромным тиражом. А песню «Братские могилы» из «Я родом из детства» взял в свой репертуар Марк Бернес. Значит, говорить о том, что Высоцкого ущемляли как исполнителя было нельзя: его били за аморальных «шалав», но за правильных альпинистов и героев войны, наоборот, поощряли.

Выбрав в качестве мишени Высоцкого, а также другого барда – Александра Галича (в том же 68-м по нему тоже был дан залп в советской прессе, о чем речь пойдет ниже), кремлевские идеологи ставили целью лишь приструнить певцов, а в их лице и советских западников, для которых оба этих исполнителя с недавних пор стали кумирами (как заявил Высоцкому его приятель Игорь Кохановский, у которого в «Советской России» работал приятель: «Тебя велено только припугнуть».).

В упомянутой статье от 9 июня ее авторы написали о Высоцком, что он «не останавливается перед издевкой над советскими людьми, их патриотической гордостью». То есть певца уличили в отсутствии патриотизма. В конце заметки были приведены слова Льва Толстого, где он говорит об «умственных ядах, которые, к несчастию, часто привлекательны». Это был откровенный намек советским «талмудистам» на их далеких предшественников с их «сладким талмудическим ядом», который некогда подточил идеологические основы Великого Хазарского каганата.

Между тем после летней атаки на Высоцкого последовала еще одна, поздней осенью, когда певца «припечатали» два корифея советской музыки: композиторы Василий Соловьев-Седой и Дмитрий Кабалевский. Эта атака тоже была не случайной, поскольку сразу после июньских «разборок» Высоцкий сочинил две песни, которые стали своеобразными гимнами либеральной интеллигенции. Это были песни «Охота на волков» (под волками Высоцкий подразумевал таких же инакомыслящих людей, как он сам) и «Банька по-белому» (в ней речь велась от лица бывшего зэка, пострадавшего в годы сталинских репрессий).

«Банька» не была первой советской антисталинской песней (об этом раньше пел тот же Галич), но она, в силу своей несомненной яркости, стала самой раскрученной. В ней был полный набор «оттепельных» штампов: «повезли из Сибири в Сибирь» (то есть вся страна – один сплошной концлагерь), «наследие мрачных времен» (ничего, кроме мрака, в сталинских временах либералы видеть не хотели) и т. д. Эти штампы ясно указывали на то, что Высоцкий был типичным представителем «детей ХХ съезда», для которых доклад Хрущева «о культе личности» в 1956 году стал настольной книгой, как и для западных спецслужб, которые выпустили его отдельной брошюрой в несколько миллионов экземпляров, внеся в него от себя 34 фальшивые правки.

Несмотря на обращение Высоцкого к запретным темам, осенне-зимняя атака на него была больше похожа на легкую зуботычину, чем на «охоту на волков» с «кровью на снегу». Какая кровь, если в том же 68-м Высоцкий был утвержден сразу на две роли в кино: в картинах «Хозяин тайги» и «Опасные гастроли». Причем если в первом он играл главного героя-злодея (что, кстати, не помешало ему через год получить грамоту от МВД СССР «за активную пропаганду в кино работы милиции»), то во втором сыграл артиста варьете, активно помогающего большевикам и геройски погибающего за дело революции. В обоих фильмах Высоцкий пел свои песни, но это были песни из разряда правильных, за которых их автору даже выплатили гонорар.

Все эти факты ясно указывают на то, что брежневское руководство достаточно демократично отнеслось к своим доморощенным приверженцам «бархатной революции». Будь это иначе, то шеф «Таганки» Юрий Любимов вряд ли продолжал бы ставить свои спектакли с «фигами», а Высоцкий не отделался бы только нападками на свое песенное творчество. Ведь в арсенале партийных идеологов была масса способов, как «загасить» славу неугодного артиста. Причем в случае с Высоцким особо ничего придумывать не понадобилось бы: актер являл собой весьма уязвимую мишень, будучи втянутым сразу в несколько пьяных скандалов в Театре на Таганке, за что его даже собирались оттуда уволить (только в 68-м коллектив «Таганки» собирался это сделать дважды).

Обычно таких проступков партийные идеологи не прощали, тем более людям, которые покушались на их «священную корову» – идеологию. Достаточно сказать, что за целое десятилетие (1958–1968) руками прессы (руководимой, естественно, из ЦК КПСС) были показательно «выпороты» несколько десятков советских кумиров, которых власть таким образом наказала за их аморальное поведение или идеологическое непослушание. Среди этих кумиров были люди, о которых речь уже шла выше на страницах этой книги: спортсмены Эдуард Стрельцов, Валерий Воронин, Трофим Ломакин, Виктор Агеев, актрисы Людмила Гурченко, Александра Завьялова, актеры Марк Бернес, Павел Кадочников, Леонид Харитонов, певцы Глеб Романов, Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев, писатель Николай Вирта и многие другие.

Высоцкий, который куролесил не меньше, чем все вышеперечисленные деятели, в этот список не угодил ни тогда, в 68-м, ни позже, когда его звезда на небосклоне гитарной песни засверкала еще ярче и должна была всерьез обеспокоить партийных идеологов. Возникает законный вопрос: почему? Судя по всему, певца продолжали «крышевать» те же высокие покровители, что и шефа его театра Юрия Любимова – либералы во власти.

Кроме этого, была еще одна веская причина не трогать Высоцкого: его громкий роман не просто со звездой французского экрана, а с членом Французской компартии Мариной Влади. Она вступила в ее ряды как раз в том самом июне 1968 года, когда Высоцкого «песочили» в прессе, и одна из немногих в ее рядах публично не осудила советское руководство за чехословацкие события (за что ее спустя несколько месяцев, осенью все того же 68-го, избрали вице-президентом общества «Франция – СССР»). Учитывая, что подавляющая часть западной интеллигенции от СССР тогда отвернулась, эта позиция Влади для Кремля дорогого стоила. Так Высоцкий, пусть невольно, но спрятался за спиной французской звезды. Как писал он сам: «Начал целоваться с беспартийной, а теперь целуюсь – с вожаком!»

Новосибирский скандал

(Александр Галич)

В том же 1968 году героем еще одного скандала стал другой автор и исполнитель собственных сатирических песен – Александр Галич. Его слава в те годы была не менее шумной, чем у Высоцкого, – песни Галича тоже распространялись по стране с помощью «магнитиздата». На волне этого успеха в марте 1968 года Галича пригласили на фестиваль песенной поэзии в новосибирском академгородке «Бард-68». Этот фестиваль вызвал небывалый аншлаг. Под него был выделен самый обширный из залов Дворца физиков под названием «Интеграл», и этот зал был забит до отказа, люди стояли даже в проходах. На передних креслах сидели члены фестивального жюри.

Галич начал с песни «Промолчи», которая задала тон всему выступлению («Промолчи – попадешь в палачи»). Когда же через несколько минут он исполнил песню «Памяти Пастернака», весь зал поднялся со своих мест и целое мгновение стоял молча, после чего разразился громоподобными аплодисментами. Галич получает приз – серебряную копию пера Пушкина, почетную грамоту Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой написано: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством…»

Между тем официальные власти реагируют на выступление Галича совершенно по-другому. 18 апреля в газете «Вечерний Новосибирск» появляется статья за подписью Николая Мейсака под названием «Песня – это оружие». В ней автор пишет: «Мне, солдату Великой Отечественной, хочется особенно резко сказать о песне Александра Галича „Ошибка“. Мне стыдно за людей, аплодировавших „барду“ за эту песню. Ведь это издевательство и над памятью погибших! „Где-то под Нарвой“ мертвые солдаты слышат трубу и голос: „А ну подымайтесь, такие-сякие, такие-сякие!“ Здесь подло все: и вот это обращение к мертвым „такие-сякие“ (это, конечно же, приказ командира!), и вот эти строки:

Где полегла в сорок третьем пехота
Без толку, зазря,
Там по пороше гуляет охота,
Трубят егеря…

Какой стратег нашелся через двадцать пять лет! Легко быть стратегом на сцене, зная, что в тебя никто не запустит даже единственным тухлым яйцом (у нас не принят такой метод оценки выступления некоторых ораторов и артистов). Галич клевещет на мертвых, а молодые люди в великолепном Доме ученых аплодируют… Галичу не жаль солдат, Галичу надо посеять в молодых душах сомнение: «Они погибли зря, ими командовали бездарные офицеры и генералы…» (Отметим, что сам Галич на фронт не попал, хотя на момент начала войны ему было 23 года. Говорят, он получил на руки «белый билет». – Ф. Р.)

Как ни странно, но эта публикация не испугала Галича. В августе того же года, возмущенный вводом советских войск в Чехословакию, он пишет не менее «крамольную» вещь, чем «Памяти Пастернака», – «Петербургский романс». Но на этот раз «звонок» прозвучал гораздо ближе – под боком у Галича. Его вызвали на секретариат Союза писателей и сделали первое серьезное предупреждение: мол, внимательнее отнеситесь к своему репертуару. Но певец к этому внушению не прислушался. Как итог: спустя шесть лет его застявят навсегда покинуть Родину.

Шутка с душком

(Бронислав Брондуков)

Весной 1968 года героем громкого скандала стал актер Бронислав Брондуков. Он тогда снялся в фильме Леонида Осыки «Каменный крест» по новеллам В. Стефаника, где сыграл небольшую роль вора, который забирался в дом главного героя и погибал от рук его разъяренных соседей. За эту работу Брондуков был удостоен приза за лучшую мужскую роль на III Всесоюзном кинофестивале в Ленинграде. Однако именно этот фестиваль мог навсегда поставить крест на дальнейшей судьбе актера.

Дело в том, что на одной из пресс-конференций, которая проходила в рамках кинофорума, Брондукова спросили, какую роль он мечтает сыграть теперь, после этого успеха. И Брондуков, недолго думая, ответил: «Хочу сыграть Ленина. Причем в Театре сатиры…» После этих слов в зале наступила гробовая тишина, поскольку никто из присутствующих не ожидал подобного ответа от лауреата, да еще накануне славного юбилея – 100-летия со дня рождения вождя мирового пролетариата. И хотя Брондуков затем одумался и на той же встрече заявил, что пошутил, его извинения никто не принял.

Слух об этом инциденте дошел до самого «верха». В итоге, когда Брондуков вернулся в Киев, его в тот же день вызвали в КГБ. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Прихожу, сидит человек в штатском. Вертит в руках мою фотографию. И не знает, с чего начать. „Вы знаете, – наконец, говорит, – на вас тут из Ленинграда поступило несколько „сигналов“. Потом как-то замялся и вдруг: „Мы так уважаем вас и ваше творчество. Не могли бы вы моему сыну фотографию подписать?“ Я, конечно, согласился. И тут он спрашивает в лоб: „Все было действительно так?“ – „Да, – сознаюсь, – так. Но я тогда выпил, не сознавал, что говорил“. И меня простили. Хотя директор студии, покойный Довженко, меня тогда приложил: «Мать твою, если б такое при Сталине случилось, ты б уже на Колыме гнил“.

Цена пьянки – великая роль

(Георгий Юматов)

Всем читателям наверняка хорошо известен фильм «Белое солнце пустыни». Известен и исполнитель главной роли в фильме (красноармеец Сухов) актер Анатолий Кузнецов. Однако мало кто знает, что взят он был на нее в самый последний момент, поскольку ранее утвержденный актер подвел съемочный коллектив, напившись прямо накануне начала съемок. Что же случилось?

В первоначальном варианте Сухова должен был сыграть популярный актер Георгий Юматов. Съемки должны были начаться в середине июля 1968 года, причем старт фильму режиссер Владимир Мотыль собирался дать с эпизода «сон Сухова» (красноармейцу снится его жена Катерина Матвеевна, а также он сам в окружении русских красавиц). Местом для съемок были выбраны окрестности у деревни Мистолово под Лугой. Однако в назначенный день съемки не состоялись.

Съемочная группа в полном составе на двух автобусах подъехала к гостинице «Октябрьская», где проживал Георгий Юматов. Однако в оговоренное время актер к группе не вышел. Послали за ним гонца – администратора. Но тот вернулся назад ни с чем, сообщив, что дверь номера артиста закрыта изнутри, а на стук никто не отвечает. Зная о загульном нраве Юматова (хотя вот уже два года тот был в «завязке», но ожидать от него можно было всякого), решили выломать дверь. А открыв ее, застали жуткую картину: артист лежал на кровати, что называется, вдребезги пьяный, да еще с «разукрашенным» синяками лицом. Причины происшедшего выяснились чуть позже.

Все началось 6 июля, когда по дороге в Прибалтику погиб известный ленинградский кинорежиссер Никита Курихин (сын актера Федора Курихина, известного зрителям по фильмам: «Веселые ребята», «Цирк», «Вратарь» и др.). Курихин-младший стал не менее знаменитым, чем его отец, но только в режиссуре. Он дебютировал в большом кино в 1959 году, поставив вместе с Теодором Вульфовичем ставший впоследствии культовым фильм «Последний дюйм». Затем были картины: «Мост перейти нельзя» (1960), «Барьер неизвестности» (1962), «Жаворонок» (1965), «Не забудь… станция Луговая» (1967). В последнем фильме главную мужскую роль сыграл Георгий Юматов, у которого с Курихиным сложились очень теплые отношения. Когда режиссеру понадобилось купить автомобиль, именно Юматов напряг все свои связи и выручил друга (в противном случае очередь Курихина на «колеса» подошла бы через несколько лет). И вот в начале июля Курихин с семьей выехал на отдых в Прибалтику, однако до места назначения так и не доехал – автомобиль попал в аварию, режиссер погиб.

Когда об этой трагедии узнал Юматов, он впал в транс: ведь злосчастный автомобиль режиссеру помог купить именно он. И теперь актера мучила совесть, хотя вины в случившемся за ним, конечно же, не было. Ситуацию усугубил приход в номер Юматова вскоре после похорон режиссера целой компании дружков во главе с известным актером Александром Сусниным (родился в 1929 году, в 1952 году окончил ВГИК, известность получил, снявшись вместе с Юматовым в фильме «Жестокость» (1959). Суснин предложил другу помянуть погибшего, на что у Юматова просто не было сил сопротивляться. А спустя час-другой между собутыльниками возникла драка. Поводом к ней послужила оброненная кем-то из присутствующих фраза, что в гибели Курихина есть косвенная вина и Юматова. Актер бросился с кулаками на обидчика, но, поскольку остальные присутствующие поддержали оскорбителя, победа осталась не за Юматовым. Короче, ему здорово досталось, и особенно сильно пострадало лицо.

Когда Мотыль узнал об этом, он понял, что Юматов – отрезанный ломоть. Стало ясно, что с этим исполнителем «каши уже не сваришь», поскольку, во-первых, его лицо будет приходить в норму минимум неделю, а времени ждать уже не было (часть съемочной группы упаковала вещи, чтобы ехать в Махачкалу, а другая часть – та, что собиралась снимать «сон Сухова», – должна была присоединиться к ней в самом конце июля); во-вторых – не было гарантии, что «развязавший» актер не пустится в загул в экспедиции. Поэтому Мотыль отбил срочную телеграмму в Москву Анатолию Кузнецову: мол, приезжай, пропадаем. Правда, было опасение, что актер, обиженный первым отказом, может проигнорировать приглашение. Но Кузнецов оказался выше всяких амбиций и 16 июля приехал в Ленинград по первому зову. В тот день и на следующий состоялись его кинопробы.

А Юматов 16 июля отбыл в Москву. Причем уезжал он из города на Неве без копейки денег, поскольку всю имевшуюся при себе наличность пропил. Чтобы насобирать денег на обратную дорогу, он заложил гостиничным сотрудникам чуть ли не все свои вещи: одному отдал свои часы, другому паспорт, третьему костюм.

Хук справа

(Виктор Агеев)

В сегодняшней России так называемая «желтая пресса» частенько «наезжает» на некоторых распоясавшихся знаменитостей, пытаясь сбить с них «звездную» спесь. Но это практически не имеет никакого эффекта: с нынешних звезд любые обвинения в аморальности стекают, как с гуся вода. Более того, «звезды» даже обижаются на прессу и пишут коллективные письма… самому президенту страны с тем, чтобы тот защитил их от «наездов» папарацци. В СССР все было совершенно иначе. Там любая газетная статья, в которой «звезде» бросалось обвинение в аморальности, могла привести к самым серьезным последствиям: либо к наказанию «звезды», либо вообще к закату ее карьеры. Вот лишь один из подобных примеров.

Виктор Агеев был одним из самых популярных боксеров Советского Союза. Отметим, что в спорт этот человек пришел вопреки обстоятельствам. В семь лет он получил тяжелую травму – катался на перилах, сорвался и упал с седьмого этажа на шестой. Десять дней провалялся в больнице с сильнейшим сотрясением мозга. После выписки врачи прописали два года покоя. А он записался в боксерскую секцию. Его первым тренером стал Владимир Коньков. Под его руководством Агеев стал чемпионом Москвы, а затем взял и первое «золото» Союза.

В 1960 году началась уникальная беспроигрышная – из 34 боев – серия международных встреч Агеева, во время которой он стал дважды чемпионом Европы и даже удостоился личной аудиенции у папы римского. Правда, повел себя там Агеев идеологически неправильно. На вопрос одного из западных журналистов, чем он занимается в свободное время, Агеев брякнул: «Ворую». По приезде на родину его вызвали в Спорткомитет СССР и хорошенько пропесочили. Однако изменить себя Агеев не мог и продолжал жить так, как ему нравилось, не ограничивая себя ни в словах, ни в поступках. Что, собственно, и привело к преждевременному закату его спортивной карьеры.

В середине июля 1968 года Агеев участвовал в очередном чемпионате СССР, проходившем в Ленинакане. Однако никаких лавров он ему не принес: в полуфинале он встречался со своим извечным противником Борисом Лагутиным и проиграл ему по очкам. Зато друг Агеева тяжеловес Александр Васюшкин стал чемпионом, выиграв бой у И. Чепулиса. Как писал 18 июля «Советский спорт»: «При вспышках надвигающейся грозы проходил бой тяжеловесов А. Васюшкина и И. Чепулиса. Удары, раздававшиеся на ринге, были под стать раскатам грома. Но красоты в этом бою не было. Васюшкин стал чемпионом страны, но, право же, молодому спортсмену следует подумать о своем дальнейшем спортивном пути. Пока что его тактика весьма примитивна, и берет он в основном за счет молодости и упорства».

Однако этот совет Васюшкин проигнорировал и буквально несколько дней спустя (с момента публикации не прошло и двух недель) угодил в криминальную историю. И тот его «бой» выглядел уже не то чтобы некрасиво, а просто отвратительно. А соучастником молодого чемпиона оказался его старший коллега Виктор Агеев, который вскоре собирался участвовать в летних Олимпийских играх. Именно эта нелицеприятная история стала поводом к выходу 1 августа 1968 года в том же «Советском спорте» статьи Виктора Васильева «Ночной раунд».

Происшествие случилось 28 июля. В тот вечер Агеев и Васюшкин коротали время в популярном столичном кафе «Лира», находившемся на Пушкинской площади (теперь на месте этого кафе стоит не менее популярное заведение «Макдоналдс»). Как пишет Васильев, Агеев вел себя развязно, наподобие распоясавшегося барина. Например, он брал со стола рюмку, отводил руку в сторону и разжимал пальцы. Рюмка падала вниз и разбивалась, что доставляло боксеру и его приятелям уйму веселья. Не меньше радости им доставляли и действия официантки, которая после каждого падения, вооружившись веником и совком, споро убирала осколки. Денег с Агеева она не просила, поскольку тот… заранее оплатил свой кураж (им было уплачено в кассу 5 рублей).

Эскапады боксера с посудой продолжались в течение нескольких минут, пока ему не сделали замечание. Смельчаком оказался кто-то из посетителей «Лиры» с соседнего столика (в тот вечер там сидели инженеры Юрий, Владимир и Александр и жены первых двух – Галина и Лидия). Вот кто-то из этих мужчин и попросил Агеева успокоиться. Он просьбе внял, но того, кто его осадил, запомнил. И, едва вся компания с соседнего столика покинула заведение, бросился им вдогонку. Следом отправились и друзья Агеева числом около семи человек.

Инженеров настигли на улице, прямо напротив входа в кафе. Агеев стал охаживать своего обидчика пудовыми кулаками, а его дружки оттеснили приятелей инженера в сторону, чтобы те не мешали «честному» мордобою. Но друзья, видя, что их товарищ явно проигрывает поединок (что не удивительно, поскольку Агеев на тот момент считался одним из лучших боксеров не только в Советском Союзе, но и в Европе), бросились его выручать. Так, Юрий обратился к Васюшкину: «Ты ведь сильнее всех, уйми их». Васюшкин унял… но не своего друга, а самого Юрия, отправив его мощным хуком справа в нокаут.

Драка длилась в течение нескольких минут. Этого времени вполне хватило, чтобы кто-то из администрации «Лиры» вызвал по телефону милицию. Та прибыла оперативно, благо 108-е отделение милиции находится в нескольких десятках метров от кафе. Надо отдать должное Васюшкину: когда вдали замаячила милиция, он в отличие от своих друзей не бросился бежать, а добровольно сдался стражам порядка, видимо, уверенный, что ему вряд ли что инкриминируют. Но он ошибся. В отделении на него завели дело по факту хулиганства с рукоприкладством. В качестве свидетелей выступили инженеры Владимир и Александр, которые назвали и главного виновника случившегося – Виктора Агеева, которого они, как спортивные телеманы, хорошо знали в лицо. Что касается их товарища – Юрия – то его доставили в Первую Градскую больницу, где врачи наложили ему на лицо порядка десяти швов.

Как пишет Васильев, история на этом не закончилась. Агеев, сумевший избежать попадания в милицию, далеко убегать не стал, а спустя какое-то время пришел к отделению. И, когда оттуда вышли Владимир и Александр, пригрозил им: дескать, мы еще с вами посчитаемся. Потом он всю ночь звонил Александру домой (каким образом боксер узнал номер домашнего телефона инженера, в статье не объясняется) и продолжал угрожать ему уже в более грубых формах. По этому поводу в статье приводились слова заместителя начальника 108-го отделения милиции майора Данилина: «Так мы Агеева уже три раза задерживали за пьяные драки. Надоел он нам. Он ведь в „Лире“ завсегдатай. Разложившийся человек».

Как пишет Васильев, за те драки Агеева уже «песочили» в Федерации бокса СССР и даже условно снимали с него звание заслуженного мастера спорта СССР. Но после того, как он дал слово исправиться, звание ему опять вернули. Однако июль 68-го переполнил чашу терпения спортивного руководства. Как пишет В. Васильев:

«Не удивительно, что в нем подспудно жила непоколебимая уверенность: медаль все спишет! Агеев знал: до тех пор, пока он сильнейший в своей весовой категории, ему можно устраивать купеческие выходки в „Лире“.

Говорят, Агееву не хватает характера, его погубили дружки. Возможно, хотя разве не он сам выбирает себе «дружков»? Но если говорить по большому счету, то надо прямо признать, что падение Агеева началось в тот день, когда он уверовал, что ему все дозволено, все простится. Именно эта роковая уверенность позволяла ему куражиться, пьянствовать, хулиганить.

Агеев предал своих товарищей, предал бокс, опустив его с высоты красивого, мужественного спорта до уличного побоища. Предал он, конечно, и своих многочисленных почитателей, которые верили в него, восхищаясь его стилем, выглядевшим таким тонким и эстетичным, верили – и оказались жестоко обманутыми.

Разве это не очевидная истина, что выдача индульгенций знаменитостям безнравственна, противоречит нашему мировоззрению и, в конечном итоге, развращает спортсменов?..»

31 июля на свое внеочередное заседание собралось Бюро ЦС союза спортивных обществ и организаций СССР, где на повестке дня был один вопрос: о безобразном поведении боксеров Виктора Агеева и Александра Васюшкина. Дебатов практически не было, поскольку всем все было ясно. Единогласно было принято постановление: В. Агеева дисквалифицировать и лишить звания «мастер спорта СССР». Исключить из олимпийской сборной СССР и лишить звания «мастер спорта СССР» А. Васюшкина. Тренера Ю. Родоняка вывести из состава тренеров олимпийской сборной команды СССР. Объявить выговор старшему тренеру сборной страны В. Огуренкову.

Много лет спустя, уже в 90-е годы, Агеев несколько иначе опишет тот инцидент у кафе «Лира». Вот его слова:

«Сидели вечером в кафе „Лира“. Отдыхали, выпивали. Вокруг народ ухоженный – место по тем временам считалось приличным. А у нас с другом Васюшкиным вид был довольно простой. И некоторым товарищам не понравился. Они сделали Васюшкину замечание, и он решил тут же с товарищем разобраться. На улице, за углом. Не мог же я одного его бросить. Тоже пришлось руками помахать. Да только противники, как назло, работниками МИДа оказались – тут же вызвали милицию. Поймали только Васюшкина, меня догнать не смогли… А толку-то? На следующий день все равно отправился его выручать. Как офицера (Агеев служил в ЦСКА. – Ф. Р.) меня тут же в комендатуру вызывают. Выясняется, что у людей тяжелые травмы и вряд ли они захотят забрать заявления. Стал я ездить по всем пострадавшим в надежде хоть с кем-то поговорить, но народ после драки перепугался. Дверь никто не открывает… В общем, улетел я на сбор, а меня через несколько дней оттуда и отозвали…»

Этот скандал фактически поставил крест на спортивной судьбе и Агеева, и Васюшкина. Но больнее всего он ударил по первому. Как итог: спустя почти три года Агеев оказался замешан еще в одном криминальном инциденте, который не позволил ему попасть еще на одну Олимпиаду – в Мехико. На этот раз Агеев умудрился избить… милиционера. Поскольку про этот случай советские газеты ничего не сообщали, опишу его со слов самого Агеева. Цитирую:

«Я в ресторане „Метрополя“ сигареты забыл и хотел вернуться. А в то время в подобные заведения попасть было трудно, пускали не всех. Милиционер увидел, что я сквозь народ ко входу протискиваюсь, вот и решил, что без очереди лезу. И сколько я ему ни втолковывал, в чем дело, он продолжал докапываться… Ну и довел… Я ответил… Тяжелый случай. У него – переломы, сотрясения…»

Во время отсидки Агеев умудрился заработать еще один срок. И опять – по-глупому. Он тогда трудился на Новолипецком тракторном заводе, когда из Москвы пришло сообщение, что у него умер отец. Однако руководство колонии отпускать Агеева на похороны не захотело. Тогда он уехал самовольно. Потом лег в больницу, чтобы симулировать сотрясение мозга – чтобы снова в тюрьму не попасть. Но следователем, как назло, оказался бывший борец-неудачник. И он раскрутил это дело на всю катушку. Как итог: Агееву дали еще один срок. Он освободился весной 1975 года, но в Москву вернуться не мог – столичную прописку у него аннулировали. Но ему помог Иосиф Кобзон, который и прописку ему восстановил, и на работу устроил – детским тренером.

В наши дни В. Агеев стал президентом Федерации профессионального бокса России. А Всемирная боксерская ассоциация (WBA) сделала его членом своего исполкома.

Буча в воздухе

(«Нефтчи» Баку)

А вот еще один пример эффективности советской прессы – случай с азербайджанской футбольной командой «Нефтчи», которая представляла свою республику в высшей лиге.

Эта история началась 9 августа 1968 года, когда в «Советском спорте» была помещена статья под названием «Когда вежливость вне игры». Статью предваряло письмо бортпроводника Б. Пустовалова, который волею судьбы оказался в одном самолете с футболистами бакинского «Нефтчи». В письме рассказывалось о безобразном поведении некоторых игроков команды, устроивших дебош на борту самолета, который вез их из Ташкента на родину. Предыстория этого скандала была следующей.

Накануне инцидента (20 июня) бакинцы играли очередной матч чемпионата СССР с «Пахтакором» и проиграли 1:2. Естественно, настроение у бакинцев было не ахти, а тут еще дикая жара почти под сорок градусов и задержка вылета на целых шесть (!) часов. Короче, когда лайнер поднялся в небо, обстановка на борту была накалена до предела. Требовался только повод, чтобы разгорелась буча. Этим поводом стало поведение одной из пассажирок. Не успел самолет подняться в небо, как одна из женщин стала жаловаться, что ей плохо. Она просила воды, хваталась за сердце. Сидевшие рядом с ней несколько футболистов стали требовать у бортпроводников немедленной помощи. Но что те могли предложить: разве что воды принести и дать таблетку от сердечной боли. Остальная помощь могла быть оказана пассажирке только после приземления. Далее послушаем рассказ самого Б. Пустовалова:

«Конечно, жара делала свое дело, но ведь в самолете было еще около 80 пассажиров. Всем было нелегко, но тем не менее никто не опустился до откровенных скандалистов. Я попытался успокоить футболистов. К этому времени они уже забыли, ради чего устроили шумное состязание в грубости.

«Он еще разговаривает! Ты, сопляк, да ты знаешь, с кем говоришь?» – к голосам тех двух, кто начал скандал, присоединился третий. А потом… Реплики типа «заткнись!», «ноги переломаю!», «последний раз летишь…» были далеко не самыми крепкими.

Знаете, нашелся все же человек, попросивший у меня извинение. Он зашел к нам на кухню и сказал: «Понимаешь, жара, задержка. Да и проиграли вчера. Вот нервы и сдали. Ты уж не сердись на них». Но когда я спустя пять минут вошел в салон и вновь подвергся оскорблениям, он промолчал. Остановить расходившихся друзей у него не хватало смелости.

Вот так, в один прием, футболисты растоптали сложившиеся у меня о них доброе мнение. Я сейчас думаю о том, что эти люди должны защищать честь нашего спорта, и никак не могу представить себе их корректного, без грубости отношения к сопернику. Объяснить инцидент случаем? Жарой, проигрышем, задержкой? Но ведь и потасовки на футбольном поле тоже как-то объясняются. Боюсь, что избравшие нас мишенями своего «острословия» футболисты не очень-то застенчивы и на поле».

Поскольку замолчать этот инцидент не удалось (экипаж самолета написал письмо руководству «Нефтчи», а то побоялось не дать ему ход), он стал поводом к серьезному разбирательству внутри футбольного коллектива. В «Нефтчи» было проведено собрание, где виновники случившегося – футболисты А. Рахманов, Д. Буниат-заде и Р. Кулиев – были подвергнуты резкой критике своими же товарищами по команде (хотя на борту лайнера все они почему-то молчали). Как заявил капитан команды Э. Маркаров: «Разбор этого неприятного инцидента должен послужить уроком для всех без исключения. Мы должны помнить, что представляем трудовой город, всю республику, что мы всегда на виду».

Все трое виновных были строго предупреждены, что в случае очередного нарушения дисциплины с их стороны все они будут отчислены из команды.

Стоит отметить, что чемпионат СССР по футболу 1968 года стал рекордсменом по грубости за всю предыдущую историю отечественного футбола: тогда было удалено с поля 30 футболистов. Самым грубым матчем была признана игра ЦСКА – «Динамо» (Минск), когда удалили четырех игроков. Исходя из этого, можно смело сказать, что самолетный инцидент с «Нефтчи» родился не на пустом месте: дух вражды, который витал над футбольными полями, мог невольно перекидываться и за пределы стадионов.

Забытый букет

(Изольда Извицкая)

Киноактриса Изольда Извицкая стала известна в конце 50-х, звездно дебютировав в фильме Григория Чухрая «Сорок первый». С этим фильмом в 1957 году она даже съездила на кинофестиваль в Канны. После этого триумфа Извицкая стала одной из самых востребованных актрис советского кино и на протяжении последующих нескольких лет снималась практически бесперебойно. Однако так продолжалось недолго, и к началу 60-х годов некогда популярная актриса превратилась в эпизодницу. Говорят, поводом к такому повороту стало чрезмерное увлечение Извицкой алкоголем. Как итог: за целое десятилетие актриса сыграла всего в четырех фильмах. Последними крупными ее ролями в кино стали роли двух советских разведчиц: в телесериале «Вызываем огонь на себя» (премьера по ТВ состоялась в феврале 1965 года) и художественном фильме «По тонкому льду» (1966). После этого Извицкая практически пропала из поля зрения публики.

Вспомнили об Извицкой только в конце 1968 года. Правда, лучше бы не вспоминали. В том году она получила приглашение сыграть небольшой эпизод в фильме «Пароль не нужен», натурные съемки которого проходили в Находке. Извицкая пробыла там всего несколько дней, заработала за съемки скромный гонорар, после чего вернулась в Москву. А спустя некоторое время открыла газету «Советская культура» (номер от 16 ноября 1968 года) и прочитала о себе весьма нелестные строки. В газете цитировалось письмо, которое пришло из Находки от группы почитателей киноискусства. В нем сообщалось следующее:

«…В этот вечер мы отмечали в ресторане юбилейную дату. Здесь же ужинала (после встречи со зрителями Находки) группа творческих работников фильма „Пароль не нужен“. Естественно, их посещение ресторана вызвало всеобщий интерес… В знак большого уважения и признательности мы передали актрисам И. Извицкой и М. Корабельниковой по скромному букетику хризантем.

И каково же было наше удивление, а позже возмущение, когда столь популярная, одна из любимых актрис И. Извицкая совершенно не среагировала на проявленное к ней сердечное внимание, хуже того, после ужина ушла из ресторана, ни на кого не глядя, никому не сказав хотя бы кивком головы «до свидания» и, что самое обидное, не притронувшись к нашим жалким веточкам хризантем, которые так и остались лежать на столе.

Что это? Откуда такое пренебрежение?!! Цветы – это не просто цветы, это символ народного уважения и признания. Однако после такой выходки (просим извинить) напрашивается вопрос: не переоценила ли актриса свою популярность?»

И хотя газета устами автора статьи М. Смирновой встала на сторону актрисы («Вот так! Другие вопросы почему-то напрашиваться не стали. А может быть, актриса просто случайно забыла букет?..»), однако Извицкой от этого легче не стало. В кои-то веки она дождалась упоминания о себе в центральной прессе, а оно – такое. И пить после этого Извицкая меньше не стала. По словам актрисы Татьяны Гавриловой: «В 1968 году я, моя приятельница, известная актриса Людмила Марченко, и ее муж, театральный администратор Виталий Войтенко, пришли в гости к Изольде. Мы были потрясены, увидев, что она сильно избита. Она показала нам множество ссадин на руках и теле, синие подтеки под глазами, но не сказала, кто это сделал…»

Спустя три года Изольда Извицкая умрет в возрасте 38 лет.

1969

Скандальные «братья…»

(«Братья Карамазовы»)

Фильм «Братья Карамазовы» по Ф. Достоевскому стал последним в карьере кинорежиссера Ивана Пырьева. Он приступил к работе над ним весной 1967 года, а осенью планировал закончить все работы. Однако в самом начале октября Пырьев угодил в больницу, и съемки картины были приостановлены. Возобновились они в середине следующего месяца, но шли уже без прежней интенсивности, поскольку здоровье Пырьева это не позволяло. Но даже при таких темпах закончить работу над фильмом Пырьев не успел: 7 февраля 1968 года он скончался.

Из трех серий Пырьев успел отснять две с половиной. Для последней серии он отснял 739 метров, а остальные 1377 метров по его заготовкам предстояло уже доснимать кому-то другому (в этот метраж входили две крупные сцены: «разговор с чертом» и «в Мокром»). Руководство «Мосфильма» не стало назначать нового режиссера для окончания работ по фильму, а поручило это дело двум известным актерам, занятым в картине: Михаилу Ульянову и Кириллу Лаврову. Именно они и довершили начатое Пырьевым: съемки под их руководством длились с 11 марта по 19 июня 1968 года. Они же смонтировали отснятый материал (до 2 сентября). После чего… грянул скандал. Вот как это описывает вдова Пырьева актриса Лионелла Скирда-Пырьева (она играла в фильме роль Грушеньки):

«Когда замысел работы ясен, когда большая часть работы уже завершена – отснята первая серия, практически вся вторая, частично третья, завершить весь труд – дело сугубо техническое. Однако все оказалось далеко не так, и события приобрели неожиданный характер. Михаил Ульянов и Кирилл Лавров, взявшиеся довести картину до конца, решили присвоить себе и режиссерские лавры Пырьева…

При жизни Ивана Александровича они клялись ему в любви и преданности, а как только его не стало, поспешили воспользоваться его трудами. Тягаться с ними мне было, конечно, трудно. Вдова, беспартийная, актриса без громких званий. Кто они? Народные артисты СССР, члены КПСС, а Ульянов к тому же лауреат Ленинской премии… Разве могла я доказать, что такие заслуженные люди, увенчанные наградами и званиями, нечисты на руку?.. Однажды я попробовала заговорить с Ульяновым, надеясь затронуть в нем какие-то человеческие струнки. Но он, глядя мне в глаза, с некоторым даже раздражением: что ты, мол, все время возникаешь с этим? – высказал: Пырьев всего достиг, он умер, теперь ему уже ничего не нужно… Как прикажете разговаривать с такими людьми?..

Зрители, наверное, помнят – третья серия «Братьев Карамазовых» предваряется титрами, сообщающими, что фильм заканчивали М. Ульянов и К. Лавров. Повторяю: они досняли фильм по режиссерскому сценарию Пырьева, ничего принципиально нового, своего они не внесли в картину. Казалось бы, спасибо им за то, что довели режиссерский план Ивана Александровича до завершения, получили материальное вознаграждение. Если вы возьмете энциклопедический словарь «Кино», то обнаружите, что Михаил Ульянов, оказывается, режиссер третьей серии «Братьев Карамазовых». И это не ошибка издательства, поскольку все сведения составители получают из специальных актерских карточек, заполняемых самими же актерами.

Кирилл Лавров оказался честнее, отказавшись от сомнительных лавров, извините за каламбур…

Я писала на партийный съезд (имеется в виду 25-й съезд КПСС, который проходил в феврале 1971 года. – Ф. Р.), со мной мило побеседовали в одном из отделов ЦК, и все на этом закончилось. Подала в суд, меня пригласил судья на собеседование и смотрел как на сумасшедшую. Надо отдать должное: он был откровенен, сказав, что на него и его отца, который был в то время заместителем министра культуры СССР, оказывается давление.

«По вашему делу все время идут звонки, чтобы я не принимал дело к производству, – сказал он. – Однако я изучил все материалы и считаю, что есть все основания начать слушания».

Он был честен со мной, но о каком правосудии тогда могла идти речь? Звонки из ЦК, от Ермаша, Кириленко и других высокопоставленных чиновников, которых Ульянов поднял на ноги, сделали свое дело. Ничего доказать мне не удалось. Адвокат же прямо сказал, что пока эти люди живы, пока занимают свои посты, ничего мы не добьемся. К сожалению, он оказался прав…

Когда всю эту историю я рассказала Эльдару Рязанову, возглавлявшему комиссию по наследию И.А. Пырьева, он мне поначалу не поверил, решив, что я что-то напутала. А когда при мне же заглянул в энциклопедию, где Ульянов обозначен режиссером третьей серии «Братьев Карамазовых», удивленно развел руками: «Не понимаю, зачем это ему нужно?..»

Между тем фильм «Братья Карамазовы» вышел на экраны страны в 1969 году и был назван лучшим по опросу среди читателей журнала «Советский экран». На Всесоюзном кинофестивале И. Пырьеву была посмертно присуждена премия «За выдающийся вклад в советский кинематограф». Что касается М. Ульянова, то ему в том же году присвоят звание народного артиста СССР.

Скандал на глазах у Брежнева

(Анатолий Тарасов)

Эта история в свое время наделала много шума в Советском Союзе: шутка ли – целая хоккейная команда обвинила судей в предвзятом судействе и покинула спортивную площадку, отказавшись доигрывать матч. Причем все это происходило на глазах самого Леонида Брежнева, который, будучи страстным спортивным болельщиком, лично присутствовал на этой игре. Короче, скандал получился самой высшей категории. О его подробностях – мой следующий рассказ.

В хоккейном первенстве безоговорочным фаворитом считалась команда ЦСКА. И лишь иногда ее лидерство подвергалось оспариванию со стороны других столичных команд. Так, в 50-е годы в качестве главных раздражителей армейцев выступали команды «Динамо» и «Крылья Советов», а в 60-е – столичный «Спартак». Последний впервые посягнул на гегемонию ЦСКА в 1962 году, когда стал чемпионом страны. Затем на протяжении последующих семи лет «Спартак» еще один раз становился чемпионом (1967), трижды занимал 2-е место (1965, 1966, 1968) и дважды – третье (1963, 1964).

В сезоне 1969 года противоборство двух столичных клубов продолжилось. В предварительном турнире победу одержали армейцы, однако спартаковцы отстали от них всего лишь на два очка. А поскольку регламент того года предусматривал финальные игры между шестью сильнейшими командами, то противостояние ЦСКА и «Спартака» обещало болельщикам настоящую битву гигантов. Так оно и вышло. Оба клуба достаточно уверенно оторвались от остальных команд и решили судьбу золотых медалей в очной схватке друг с другом. Эта игра состоялась 11 мая 1969 года.

К этому поединку обе команды подошли практически с равным количеством очков: у «Спартака» их было 46, у ЦСКА на одно меньше. Отметим, что в пяти предыдущих играх этих команд удача чаще сопутствовала спартаковцам. Результаты тех игр выглядели следующим образом: 12 сентября 1968 года – ЦСКА – «Спартак» 6:5; 15 сентября – 4:1; 3 ноября – 4:5; 22 декабря – 1:3; 23 февраля – 1:6; 20 апреля – 5:5.

В тот решающий день, 11 мая, команды вышли на лед переполненного до отказа Дворца спорта в Лужниках (пришли 14 тысяч зрителей) в следующих составах. ЦСКА: вратарь – Толстиков; защитники – Рагулин – Лутченко, Кузькин – Брежнев, Гусев – Ромишевский; нападающие – Викулов – Ионов – Фирсов, Полупанов, Михайлов – Петров – Харламов; Блинов – Мишаков – Моисеев.

«Спартак»: вратарь – Зингер; защитники – Макаров – Китаев, Кузьмин – Паладьев, Мигунько – Лапин; нападающие – Зимин – Старшинов – Майоров, Мартынюк – Шадрин – Якушев, Фоменков – Крылов – Севидов.

Первый период остался за «Спартаком». Счет в матче открыл Фоменков, а в конце первого периода отличился уже Старшинов. Красно-белые повели в счете 2:0. Поскольку второй период закончился с ничейным результатом, судьбу «золота» должен был решить последний отрезок времени. Как и положено, он начался с яростных атак армейцев. В итоге уже через полторы минуты после начала периода Викулов сократил разрыв до минимума – 1:2. С этой минуты преимущество в игре перешло к ЦСКА. Перед заключительной сменой ворот (в те годы менялись воротами в 3-м периоде после 10 минут игры) спартаковцы нарушили правила и остались в меньшинстве. И армейцы сумели сравнять счет – это сделал Петров. Но эта шайба засчитана не была, что и стало поводом к грандиозному скандалу. Что же случилось?

Судья-секундометрист сообщил судьям матча Юрию Карандину и Михаилу Кириллову, что гол был забит после того, как время первой десятиминутки истекло до броска (на секундомере было 10 минут 1 секунда). Об этом судья-секундометрист сигнализировал свистком, который слышали судьи и часть зрителей, сидевших за спартаковскими воротами. Однако остальные этого свистка не услышали за ревом стадиона. Когда об этом голе сообщили тренеру армейцев Анатолию Тарасову, он взорвался: «Гол засчитан правильно!» Но судьи упорно стояли на своем.

Согласно существующим правилам Тарасов мог заявить протест после окончания игры. Но он предпочел сделать это немедленно, причем весьма своеобразным способом, который до этого ни разу (!) в советском хоккее не применялся: он увел свою команду в раздевалку. И наотрез отказался выводить игроков обратно на лед, пока судья не засчитает гол Петрова.

Эта незапланированная пауза длилась больше получаса. Все это время Тарасова кто только не уговаривал: и судьи, и представители Федерации хоккея СССР. Наконец, когда ему сообщили, что в почетной ложе восседает сам Леонид Брежнев и что ему надоело ждать возобновления игры, Тарасов сдался. Армейцы продолжили матч, но это была уже другая команда. Она играла без всякого азарта и блеска в глазах. Через несколько минут после возобновления матча армейцы были наказаны за умышленную задержку игры. Оставшись вчетвером, они пропустили третью шайбу: на 53-й минуте Зимин обыграл двух армейских защитников и поставил окончательную точку в матче – 3:1 в пользу «Спартака». Так красно-белые стали чемпионами страны. Но этому матчу суждено будет войти в историю советского хоккея как самому скандальному за всю его историю.

Практически сразу после того, как прозвучала финальная сирена, высокие начальники из Федерации хоккея СССР приняли решение не давать спуску Тарасову. Да иначе и быть не могло: ведь скандал произошел на глазах у самого Брежнева! Плюс к этому добавились еще 14 тысяч зрителей Дворца спорта в Лужниках (о миллионах телезрителей этого сказать было нельзя, поскольку они в тот день так и не поняли, почему внезапно прервалась трансляция). Поэтому газете «Советский спорт» было дано указание оповестить об этом ЧП страну.

Вспоминает Е. Рубин (в те годы он работал в «Советском спорте»): «Я не решился пожурить такого влиятельного и мстительного человека, как Тарасов, от себя лично, поэтому избрал обходной маневр. За кулисами Дворца спорта я разыскал Николая Сологубова. Знаменитый хоккеист давно ушел из хоккея и с воинской службы, а потому перестал скрывать свою застарелую ненависть к своему первому учителю. Его я и попросил высказать свое отношение к происшествию на льду и заручился разрешением изложить сказанное в заметке под рубрикой „Реплика“. Сологубов говорил долго, но заметка получилась небольшая: мат в те времена писали только на заборах…»

Эта реплика появилась в «Советском спорте» 13 мая под названием «…И сохранить достоинство». Под ней шел комментарий самой газеты. Привожу обе публикации полностью, начав со слов Сологубова:

«Инцидента, подобного тому, который произошел во время воскресного матча ЦСКА – „Спартак“, кажется мне, не знает история нашего хоккея. И мне, человеку, вся жизнь которого связана с командой ЦСКА, который около десятка лет был ее капитаном, особенно больно, что виновником случившегося стали мои одноклубники. Но я не хочу упрекать команду и ее хоккеистов: они выполняли указания своего старшего тренера. И мне тем более горько, что имя этого старшего тренера – Анатолий Тарасов, тот самый Тарасов, который столько раз вел и приводил ЦСКА и сборную страны к выдающимся победам.

Что же, «Спартак» победил в этом матче – от поражений не застрахована никакая команда, даже ЦСКА. Но уметь сохранять мужество и достоинство при поражениях – это не менее обязательное качество настоящего спортсмена, чем высокое мастерство. И ни один настоящий спортсмен, выйдя на площадку, не забудет о зрителях, которые пришли на соревнование, чтобы насладиться зрелищем спорта и красивой борьбой.

Но не только для того я взялся за перо, чтобы осудить поступок Анатолия Тарасова. Мне хотелось еще подчеркнуть, что команда ЦСКА, моя команда, вела себя в эти минуты вынужденной паузы дисциплинированно, корректно, как и подобает команде, представляющей в спорте Советскую армию. И в эти неприятные минуты я все же с гордостью думал о том, насколько крепки лучшие традиции армейского клуба, традиции, в которых воспитаны были и наши предшественники, и мы, теперешнее поколение хоккеистов ЦСКА».

От редакции было написано следующее: «Заслуги А. Тарасова в нашем хоккее велики и общепризнаны. Он многое сделал для развития этой игры в нашей стране, для завоевания сборной СССР высших мировых титулов. В его деятельности бывали, конечно, ошибки и просчеты, от которых не застрахован ни один даже самый выдающийся тренер. Беда в другом. В печати, на заседаниях президиума Всесоюзной федерации, в руководящих физкультурных органах А. Тарасову неоднократно указывали на факты пренебрежительного отношения к хоккеистам, судьям, зрителям. Однако А. Тарасов не считался с критическими замечаниями в свой адрес, расценивал каждое из них едва ли не как личное оскорбление.

Таким образом его поведение во время воскресного матча – отнюдь не случайность. Только на этот раз оно больно ударило по интересам 14 тысяч зрителей и миллионов телезрителей, смотревших матч. Кстати, 35-минутная непредвиденная задержка в игре нарушила программу Центрального телевидения на целый день.

Не подействовало на А. Тарасова и вмешательство руководителей отдела хоккея Всесоюзного комитета и Федерации хоккея СССР, которые терпеливо объясняли ему, что судьи действуют в полном соответствии с правилами, и приглашали лично посмотреть на показания контрольного секундомера.

Заслуживают осуждения грубость и бестактность А. Тарасова по отношению к судьям матча – молодым людям, один из которых является инженером, а другой – рабочим, отдающий свое свободное время тому самому делу, которому посвятил себя и тренер Тарасов.

После окончания матча, в момент вручения наград, публика недвусмысленно выразила свое отношение к происшествию и его действующим лицам. Если имена обладателей золотых, серебряных и бронзовых медалей (3-е место заняла команда столичного «Динамо». – Ф. Р.) встречались аплодисментами (кстати, команда ЦСКА, как это отметил Н. Сологубов, вела себя во время паузы безупречно), то имя А. Тарасова было встречено с явным осуждением…

Анатолий Владимирович носит высокое и почетное для спортивного наставника звание – заслуженный тренер СССР. Это звание присваивают лишь людям, которые не только высоко эрудированы в своем виде спорта, но и являются подлинными педагогами, воспитывающими в своих питомцах лучшие качества советского человека, в том числе и своим собственным примером. В связи с этим возникает вопрос: достоин ли этого высокого и обязывающего звания тренер А. В. Тарасов?»

Стоит отметить, что в хоккейном мире практически все уважали Тарасова за его спортивные качества, но не любили за человеческие. И когда случилось это ЧП, ни один из хоккейных тренеров не встал на защиту Тарасова. Даже интеллигентный Аркадий Чернышев, который тогда работал с ним в сборной страны, осудил его поступок. Вот как об этом вспоминает все тот же Е. Рубин:

«Через несколько дней после этого исторического матча я по телефону условился с Аркадием Ивановичем об интервью и приехал на стадион „Динамо“. Мы побеседовали, и он пригласил меня перекусить в ресторане „Динамо“. К обеду заказали графинчик водки. Выпив первую рюмку, Чернышев сказал:

– Ну до чего же вы, журналисты, трусливая публика! Все готовы Тарасову простить.

– А вы «Советский спорт» разве не читаете? – возразил я. – Там все поставлено на свои места.

– Ты о заметке Сологубова? Да она такая маленькая, что ее и не заметишь. Про эту сволочь полагалось целую страницу написать. И дать заголовок похлеще.

Старая газетная дисциплина сохранилась у меня и поныне. Оттого и употребляю тут эпитет «сволочь» вместо куда более сочного, но из «заборного жанра», который использовал обычно хладнокровный Аркадий Иванович…»

Поскольку недоброжелателей у Тарасова хватало во всех организациях – не только в спортивных, но и в самом ЦК КПСС, – этот скандал ему прощать не захотели. И уже 16 мая в том же «Советском спорте» появилось сообщение под рубрикой «За нарушение спортивной этики». В нем сообщалось: «На заседании коллегии Комитета по физической культуре и спорту при Совете министров СССР А. В. Тарасову не хватило принципиальности и мужества для того, чтобы дать правильную оценку своим действиям, несовместимым с нормами поведения советского тренера-педагога.

Учитывая все эти обстоятельства, коллегия Комитета по физической культуре и спорту приняла решение лишить А. В. Тарасова почетного звания «Заслуженный тренер СССР».

Стоит отметить, что выдающийся тренер воспринял это наказание на удивление хладнокровно. Но не потому, что ему было безразлично звание заслуженного тренера страны, а потому, что он был убежден – опала продлится недолго. Он был твердо уверен в том, что достойной замены ему на посту тренера сборной СССР в стране просто нет. Как утверждают очевидцы, вскоре после указа о снятии с него «заслуженного» Тарасов заказал себе новую куртку с огромной наспинной буквой «Т». Таких курток тогда не было ни у одного советского тренера, а Тарасов такую заимел и проводил в ней тренировки ЦСКА (на майках игроков тогда еще не писали фамилий, как сегодня). Буква «Т», естественно, расшифровывалась, как «Тарасов», но шутники переиначили ее на свой лад – «Тиран», что не было далеко от истины: нрав у Тарасова действительно был крутой.

Тарасов оказался прав: пост старшего тренера ЦСКА и сборной страны он за собой сохранил. И в наказанных проходил недолго – всего несколько месяцев. Осенью, перед самым началом нового хоккейного сезона, звание заслуженного тренера СССР ему все-таки вернули, правда, в прессе об этом не было ни звука. В сезоне 1970 года его команда вернет себе чемпионское звание, обогнав «Спартак» (он занял 2-е место) на 10 очков (правда, в очных встречах у этих команд будет зафиксирована ничья: по две победы).

Скандал в «Сатире»

(Валентин Гафт)

В ноябре 1969 года громкий скандал случился в Театре сатиры – из него ушел актер Валентин Гафт. Его уходу предшествовали следующие события.

В апреле того года на сцене Сатиры состоялась премьера спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», где Гафт играл графа Альмавиву. Играл блестяще. По мнению всех, кто видел этот спектакль, тандем Гафт – Миронов (последний играл Фигаро) был настоящим праздником. Увы, но этот тандем просуществовал недолго (всего восемь месяцев) и был разрушен его основателем – главным режиссером театра Валентином Плучеком.

Однажды сразу после спектакля он собрал артистов в комнате отдыха и принялся разбирать их игру, что называется, по косточкам. Больше всего досталось почему-то Гафту. Плучек высказал ему кучу претензий, а в конце своей речи и вовсе скатился до банального оскорбления, заявив, что актер ведет себя на сцене, как обыкновенный урка. Может быть, в ином случае Гафт пропустил бы эту фразу мимо ушей, но только не теперь.

Дело в том, что в последние несколько месяцев его отношения с главрежем вконец испортились, и Гафт давно подумывал об уходе из этого театра. Благо идти было куда: тот же «Современник» давно предлагал ему работу. В итоге, не успела оскорбительная фраза Плучека растаять под сводами кабинета, как Гафт поднялся со своего места и молча вышел в дверь. Спустя несколько минут на стол Плучеку легло заявление Гафта об уходе. И хотя Плучек понимал, что потеря такого актера чревата большими проблемами для труппы, он вынужден был это заявление подписать – поступить иначе не позволяла природная гордыня. После чего режиссер вызвал к себе Миронова и поставил его перед фактом: Гафт уволен – ищите нового графа Альмавиву.

Поиски длились недолго. Новым графом суждено было стать актеру Александру Ширвиндту, которого Миронов хорошо знал до этого – они неоднократно пересекались в разных компаниях. До 1967 года Ширвиндт работал в Ленкоме, но когда оттуда выгнали режиссера Анатолия Эфроса, ушел вместе с ним в Театр на Малой Бронной. Однако там пути режиссера и актера разошлись. Эфрос поставил «Трех сестер» и собирался отдать роль Вершинина Ширвиндту. Но затем в планах режиссера что-то изменилось, и эта роль досталась другому исполнителю – Николаю Волкову. Ширвиндт за это обиделся на Эфроса и одной ногой был уже за порогом театра. Именно в этот момент на его горизонте и возник Миронов со своим Альмавивой. Всего за пару недель Ширвиндт выучил роль Альмавивы и уже в конце ноября 69-го вышел с ней на подмостки Театра сатиры. Играл он эту роль иначе, чем Гафт, но спектакля не испортил. К счастью, мы имеем возможность оценить его в этой роли благодаря телевизионной версии, которая была снята в 1973 году.

1970

Как задвигали «стариков»

(Людмила Белоусова / Олег Протопопов)

В середине января 1970 года в Киеве проходил очередной чемпионат Союза по фигурному катанию. Сегодня молодому читателю даже трудно себе представить ту популярность, какая сопутствовала этому виду спорта в 60—70-е годы. Когда состязания по фигурному катанию показывали по телевизору, у голубых экранов собиралась если не вся страна, то половина это уж точно. Сильнейших фигуристов знали не только по именам, но и в лицо, их боготворили, им поклонялись. В те годы, о которых идет речь, в особом фаворе было несколько пар: среди «стариков» это были Людмила Белоусова и Олег Протопопов (их слава началась еще в начале 60-х), из молодых – Ирина Роднина – Алексей Уланов, Людмила Смирнова – Андрей Сурайкин, Людмила Пахомова – Александр Горшков. Между тем чемпионат-70 запомнился прежде всего беспрецедентным скандалом, который разразился 14 января. Заключался он в следующем.

Безусловными фаворитами турнира были Белоусова – Протопопов. Их главные соперники Роднина – Уланов, сорвав поддержку в обязательной программе, проигрывали им 12,8 балла, занимая всего лишь 8-е место. И вдруг после произвольной композиции все переменилось – вперед вышли вчерашние аутсайдеры. Причем этот рывок вперед многими болельщиками был расценен как явно несправедливый. Почему? Дело в том, что судьи, оценивая выступление Белоусовой – Протопопова, явно намеренно занизили им оценки за артистизм. В итоге они с первого места скатились на 4-е (2-е заняли Смирнова – Сурайкин).

В тот день, когда это произошло, большая часть зрителей, собравшихся в киевском Дворце спорта, встретили судейский вердикт продолжительным свистом. Это возмущение длилось несколько минут, при этом шум был таким, что другие фигуристы не могли начать свои выступления. Главный рефери Кононыхин в попытке успокоить зал объявлял: «Решение судейской коллегии окончательное и обжалованию не подлежит», что вызвало еще большее возмущение. Подобных инцидентов советское фигурное катание еще не знало. Публика стала дружно скандировать и требовать выхода на лед Болоусовой и Протопопова. А те в это время сидели абсолютно подавленные в раздевалке. Наконец дирекция Дворца спорта не выдержала и попросила их выйти к публике, успокоить ее. Фигуристы вышли на лед и в благодарность за поддержку низко, по-русски, поклонились зрителям. Людмила Белоусова при этом плакала. Как вспоминает О. Протопопов:

«Возвращаясь в раздевалку, встретили Петра Орлова, бывшего тренера Станислава и Нины Жук, который никогда не питал к нам симпатий. Он протянул мне руку и сказал, что сочувствует нам. Я руки ему не подал, вежливо сказав, что никаких сочувствий нам не надо. Потом один наш приятель вспоминал, что П. Орлов, возмущаясь судейством, сказал: „Я бы этого Протопопова своими руками задушил, но три десятки ему – отдай!“ Он имел в виду занижение нам оценок за выступление в Киеве…

Через 16 лет Уланов признался, что тогда уже планировалась их золотая медаль на Олимпиаде в Саппоро. Поэтому они не должны были никому проигрывать, тем более нам…»

Этот скандал имел настолько большой резонанс, что скрыть его было невозможно. Однако размусоливать его, конечно, не разрешили, отделавшись короткой репликой в «Комсомольской правде» от 16 января. Заметка называлась «Почему волновались трибуны?» – и автором ее был некий инженер-конструктор из Лобни А. Кузин. В статье вкратце описывалось, как зрители устроили обструкцию судейскому решению о занижении оценок паре Белоусова – Протопопов, и приводились слова Кононыхина, сказанные им в адрес этой пары: «Но это спорт, у него свои возрастные законы, к сожалению». Эта оговорка рефери ясно указывала на то, что все происшедшее отнюдь не случайность. Видимо, руководство Спорткомитета руками судей собиралось прекратить гегемонию «стариков» в фигурном катании.

Как показали последующие события, приход молодежи пошел во благо советскому фигурному катанию – его гегемония на мировых спортивных аренах стала еще сильнее и продлилась почти два десятка лет.

Скандал на «Таганке»

(«Берегите ваши лица»)

В феврале 1970 года громкий скандал разгорелся вокруг спектакля Театра на Таганке «Берегите ваши лица» по стихам Андрея Вознесенского. Этот спектакль являл собой нечто необычное: в нем не было жесткой драматургии, он игрался импровизационно, как открытая репетиция. Прямо по его ходу Любимов вмешивался в ход спектакля, делал замечания актерам. Эта необычность весьма импонировала зрителям, которые ничего подобного до этого еще не видели. Премьеру спектакля предполагалось сыграть в середине февраля, однако в ход событий вмешались непредвиденные обстоятельства. Известный драматург Петер Вайс в каком-то интервью выступил с осуждением советских властей, из-за чего «верхи» распорядились убрать из репертуара «Таганки» спектакль по его пьесе «Макинпотт». Любимову пришлось подчиниться, но он решил в отместку выпустить раньше срока «Лица».

Премьеру сыграли 7 февраля. Спустя три дня эксперимент повторили да еще показали сразу два представления – днем и вечером. На последнее лично прибыл министр культуры РСФСР Мелентьев. Увиденное привело его в неописуемый гнев. «Это же антисоветчина!» – заявил он после спектакля в кабинете Любимова. Министр был прав: политические «фиги» были натыканы в спектакле чуть ли не на каждом шагу. Так, песня Владимира Высоцкого в исполнении автора «Охота на волков» должна была олицетворять зажим либералов после чехословацких событий, а плакат над сценой, на котором было написано «А ЛУНА КАНУЛА» (палидром такой от Вознесенского, который читался в обе стороны одинаково), являлся откровенной издевкой над советской космонавтикой, которая проиграла свое сражение американской НАСА, сумевшей в 69-м первой высадиться на Луне. Были и другие «фиги» в спектакле, которые Мелентьев прекрасно понял и раскусил. В итоге, уходя из театра, он пообещал Любимову, что «Лица» они играют в последний раз.

Слово свое министр сдержал: эту проблему заставили утрясти столичный горком партии. 21 февраля там состоялось специальное заседание, на котором были приняты два решения: 1) спектакль закрыть, 2) начальнику Главного управления культуры исполкома Моссовета Родионову Б. объявить взыскание за безответственность и беспринципность. В Общий отдел ЦК КПСС была отправлена бумага следующего содержания:

«Московский театр драмы и комедии показал 7 и 10 февраля с. г. подготовленный им спектакль «Берегите ваши лица» (автор А. Вознесенский, режиссер Ю. Любимов), имеющий серьезные идейные просчеты. В спектакле отсутствует классовый, конкретно-исторический подход к изображаемым явлениям, многие черты буржуазного образа жизни механически перенесены на советскую действительность. Постановка пронизана двусмысленностями и намеками, с помощью которых проповедуются чуждые идеи и взгляды (о «неудачах» советских ученых в освоении Луны, о перерождении социализма, о запутавшихся в жизни людях, не ведающих, «где левые, где правые», по какому времени жить: московскому?). Актеры обращаются в зрительный зал с призывом: Не молчать! Протестовать! Идти на плаху, как Пугачев! и т. д.

Как и в прежних постановках, главный режиссер театра Ю. Любимов в спектакле «Берегите ваши лица» продолжает темы «конфликта» между властью и народом, властью и художником, при этом некоторые различные по своей социально-общественной сущности явления преподносятся вне времени и пространства, в результате чего смазываются социальные категории и оценки, искаженно трактуется прошлое и настоящее нашей страны.

Как правило, все спектакли этого театра представляют собой свободную композицию, что дает возможность главному режиссеру тенденциозно, с идейно неверных позиций подбирать материал, в том числе и из классических произведений…»

Спектакль «Берегите ваши лица» из репертуара Театра на Таганке был изъят.

Драка как метод обольщения

(Георгий Вайнер)

В отличие от нынешних дней, когда у наших граждан есть широкий выбор мест, где можно провести свой досуг, в Советском Союзе все было куда более скромно. Например, в 70-е в столице нашей Родины Москве действовало всего два ресторана, которые работали и в ночное время: в гостинице «Москва» и в аэропорту Внуково. А уж о каких-либо казино или стриптизах тогда и речи быть не могло (единственное заведение с легким стриптизом в СССР действовало в Риге).

В Москве было несколько увеселительных заведений, где собиралась тогдашняя творческая богема: это рестораны ВТО (Всесоюзное театральное общество), ЦДЛ (Центральный дом литераторов), Дома кино. Однако несмотря на то, что публика там собиралась интеллигентная, разного рода скандалов там происходило не меньше, чем в обычной пивной. И морды интеллигенты друг другу били не менее рьяно, чем простые работяги с какого-нибудь АЗЛК или МЭЛЗа. Одна из таких массовых драк имела место быть в феврале 1970 года и приобрела очень большой резонанс в творческой среде, поскольку в ней участвовали несколько десятков человек, а главными зачинщиками оказались сразу четыре знаменитых брата-литератора: Аркадий и Георгий Вайнеры с одной стороны и Рустам и Максуд Ибрагимбековы – с другой. Предыстория этого побоища выглядела следующим образом.

Георгия Вайнера угораздило в ту пору влюбиться. Его избранницей стала студентка химического факультета МГУ Александра, с которой Вайнер познакомился случайно. В начале 70-го он отдыхал (и одновременно работал над очередной книгой) в одном из подмосковных пансионатов, куда с той же целью приехала и Александра со своими однокурсниками. И вот однажды, а точнее 29 января, во время очередной лыжной прогулки девушку угораздило неудачно упасть и сломать ногу. Друзья студенты тут же подхватили ее на руки и понесли обратно в пансионат. При входе в него им навстречу попался Вайнер, который вышел подышать воздухом. Увидев странную процессию, Вайнер посчитал, что молодые люди не слишком умело несут раненую девушку, и вызвался сам донести ее до номера. Так они познакомились. А уже через неделю (!), в Москве, Вайнер сделал Александре официальное предложение руки и сердца. А чтобы похвастаться перед ней, повел ее в ресторан Дома литераторов, где его знали как облупленного. Поход удался на славу, и девушка была сражена в самое сердце: ее кавалер не только галантно за ней ухаживал, но и… подрался из-за нее со своими коллегами.

В те годы в ресторане ЦДЛ действовали строгие правила – водку разрешалось продавать только с семи вечера. Однако официантки сплошь и рядом нарушали это правило, разливая «огненную воду» в кофейные чашечки. Из-за чего среди завсегдатаев заведения родилась знаменитая фраза: «Мне рюмку кофе, пожалуйста». Поскольку алкоголь издревле считается великим провокатором, на этой почве среди интеллигентной публики периодически происходили выяснения отношений, заканчивавшиеся банальным мордобоем. Однако то, что произошло во время визита в этот ресторан Вайнера и его дамы, переплюнуло все предыдущие истории. По словам самого Георгия Вайнера: «Это была знаменитая, вошедшая в анналы Союза писателей драка братьев Ибрагимбековых против братьев Вайнеров. В ней участвовало около 50 человек. Братьев Ибрагимбековых поддерживали азербайджанские литераторы, а нас с братом целая толпа официанток, потому что я пропивал в ЦДЛ все деньги, которые зарабатывал. Летали тарелки, бутылки, столы. Выломали входную дверь…»

Александра в этой драке не участвовала, а только наблюдала за ней со стороны. Но то, как вел себя ее кавалер, ее потрясло. Как итог: вскоре после этого побоища Георгий и Александра поженились. И счастливо прожили почти 35 лет.

Закат либерального «мира»

(Александр Твардовский)

Популярный поэт Александр Твардовский более 12 лет (1958–1970) руководил журналом «Новый мир». За эти годы он из недавнего сталиниста сумел превратиться в одного из лидеров либерального движения в СССР. Именно его журнал в 60-е годы считался оплотом либеральной фронды. Началом этого процесса послужила публикация в ноябре 1962 года в «Новом мире» рассказа Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». С этого момента Твардовский и его журнал превратились в знаковые фигуры, выразителей надежд тех слоев советского общества, которые связывали будущее страны с развитием и утверждением демократических начал, причем по образцу западных демократий. Не случайно поэтому Твардовского ценили на Западе, включив его в руководство Европейского сообщества писателей.

Между тем на другом конце этого противостояния стояли так называемые патриоты-почвенники, которые отвергали политику либералов, ориентированных на идеалы западной демократии. Им казалось, что любая уступка либералам нарушит устои советского общества и приведет социализм к краху (так оно, собственно, и произойдет в конце 80-х). Эта полемика длилась на протяжении почти всех 60-х и закончилась поражением либералов. Кульминацией этого процесса стал разгром журнала «Новый мир», который начался сразу после событий в Чехословакии летом 68-го. Ускорила этот процесс и открытая конфронтация СССР и Израиля – страны, которая имела существенное влияние на советских либералов, большая часть из которых были евреями.

Начало разгрома либерального «Нового мира» было положено 31 июля 1969 года, когда в газете «Социалистическая индустрия» было опубликовано открытое письмо Твардовскому от токаря Подольского машиностроительного завода М. Захарова. В этом письме его автор обвинил поэта и руководимый им журнал в том, что они перестали на своих страницах публиковать произведения о рабочем класе. А в тех немногих произведениях, которые все-таки выходили в «Новом мире», рабочий класс выведен крайне нелицеприятно. «Какой же примитивный в этих произведениях рабочий класс! – писал Захаров. – Погрязший в бытовщине, без идеалов. Обязательно за рюмкой водки, бескрылый какой-то. Создается впечатление, что Вы, Александр Трифонович, не видите, какие люди вокруг вас выросли…»

Сразу после выхода в свет этого письма на страницах изданий, которые относились к патриотическим, развернулась бурная полемика по этому поводу. В ней «Новый мир» и ее главного редактора обвиняли в главных грехах: преклонении перед Западом, неуважении к родной истории, клевете на советскую действительность. Сам Твардовский в этой полемике не участвовал: в те дни он неудачно упал дома с лестницы и попал в Кунцевскую больницу. А когда в сентябре 69-го выписался из нее, то многие его не узнали: он резко постарел, помрачнел. По словам Юрия Трифонова: «Двигался Твардовский медленно, голову держал слегка опущенной, как бы постоянно понурив, отчего весь облик принял неприветливое, чуждое выражение. Какая-то стариковская согбенность – вот что выражал его облик, и это было так дико, так несуразно и несогласно со всей сутью того человека!»

Спустя пять месяцев после выписки из больницы, в феврале 1970 года (в разгар новых нападок Израиля на СССР), Твардовского уволили с поста главного редактора «Нового мира». Чтобы это увольнение не выглядело как сведение счетов, вскоре после этого Твардовского удостоили Государственной премии СССР. Однако эта награда не смогла предотвратить трагедию: спустя несколько месяцев поэт скончался.

Укол в богатыря

(Василий Алексеев)

Слава пришла к тяжелоатлету Василию Алексееву в 1970 году. Однако тот год запомнился богатырю не только этим. 24 февраля «Комсомольская правда» устами заслуженного мастера спорта, олимпийского чемпиона А. Вахонина больно стукнула Алексеева. «В отместку?..» – так называлась заметка, в которой ее автор выражал недоумение поведением Алексеева, который в ряде газетных интервью заявил, что своим успехом на помосте обязан одному человеку – тренеру Центрального совета ДСО «Труд» А. Чужину. «Однако почему же Алексеев забыл упомянуть другого человека, – удивлялся Вахонин, – А. Плюкфельдера, у которого он тренировался до Чужина?» Объяснял эту метаморфозу Алексеева автор заметки следующим образом:

«Характер у нашего тяжеловеса, по правде говоря, нелегкий. Особенно неприглядно он стал проявляться после того, как Василий „окреп“, уверенней почувствовал себя на помосте… Штангисты вместе с тренером упрекали Алексеева за его невыдержанность. Несколько конфликтов такого рода случились и прошлым летом… Признать, казалось бы, человеку справедливую критику, на том и точку поставить. Ан нет! Алексеев обиделся на Плюкфельдера, а в отместку назвал своим тренером… москвича А. Чужина.

Конечно, каждый спортсмен волен выбирать себе тренера. Однако руководствоваться мелкими обидами вряд ли стоит. Думаю, что после того, как В. Алексеев «упорхнул», наша секция не оскудеет…»

Между тем спустя месяц после выхода в свет этой заметки – 22 марта – Алексеев установил новый рекорд в Минске на турнире по тяжелой атлетике «Приз дружбы»: первым из всех штангистов достиг рубежа в 600 кг. Он поднял в жиме 212,5 кг, в рывке – 170 кг, а в первом подходе толкнул 217,5 кг. Вот как сам тяжелоатлет вспоминает об этом:

«Спина напомнила о себе. Но ничего, и на больной спине начал в жиме с 200 кг. А со второго подхода выжимаю 212,5. Это мировой рекорд. Мой друг Стас Батищев тут же бьет этот рекорд, жмет 214. Мне предлагают жать 215. Я отказываюсь от третьего подхода: пусть Стас в рекордсменах походит. В рывке начинаю со 160, со второго подхода вырываю 170. От третьего подхода отказываюсь. Знаю, чтобы достичь отметки „600“, надо толкнуть 217,5. Одним подходом толкаю этот вес. Что творилось в минском Дворце спорта, словами не передать! Народу – море, кто-то выбежал на сцену, преподнес букет цветов… Я как был, весь в магнезии, пошел через зал, поднялся под крышу Дворца, где, сжавшись в комок, переживала за меня моя жена Липа. И преподнес цветы ей…»

Стокгольмские скандалы

(Чемпионат мира и Европы по хоккею)

В марте 1970 года в Стокгольме проходил очередной чемпионат мира и Европы по хоккею. Там случилось несколько скандалов с участием советских судей и игроков. Один из них датирован днем 22 марта, когда встречались сборные Швеции и ФРГ. Одним из судей на матч был назначен советский арбитр Анатолий Сеглин. Причем работа по судейским меркам у него была не пыльная: он должен был зажигать фонарь за воротами, после того как одна из команд забивает гол. Однако из этого нехитрого судейства вышел большой конфуз.

Дело в том, что в тот день с утра наши арбитры отмечали день рождения своего коллеги Юрия Карандина. Как и полагается по такому случаю, выпили, закусили. И вдруг в самый разгар этого застолья (на часах было около двух часов дня) приходит сообщение, что Сеглина назначили судьей на матч Швеция – ФРГ, который должен был состояться чуть ли не через час-другой. Сами понимаете, алкоголь за такой короткий промежуток времени не выветривается. Но идти-то надо. Короче, Сеглин пошел.

Два периода он отсудил нормально, а вот в третьем не выдержал и задремал на рабочем месте. А тут как раз одна из команд заколотила другой плюху, которую Сеглин, естественно, проспал. Кто-то из судей, работавших за бортиком, бросился к нему, начал тормошить. Дело, может быть, и обошлось бы мелким порицанием, если бы тот же судья не принюхался к Сеглину. А у того изо рта несет, как из винного погреба. Вот тут уж скандал закрутился нешуточный. Сеглина отстранили от судейства, а на его место посадили судью финна, который, кстати, пил на дне рождения Карандина не меньше всех, но лыко еще вязал. Далее послушаем самого А. Сеглина:

«По возвращении домой меня потащили по высшим инстанциям. Досталось мне по первое число, слушали мое дело и в спорткомитете, и на судейской коллегии. Короче, посчитали зачинщиком пьянки. Предоставили слово и мне. Говорю: так, мол, и так, я же за советский хоккей переживал, я же специально судей угощал, чтобы они к нашим хоккеистам подобрее были. Не поняли меня тогда, отлучили от свистка. Спасибо Сычу, помог он мне, не оставил без работы в хоккее. Ведь я со многими рефери был дружен. Что ж плохого в том, что мы с каким-нибудь судьей после матча пропустим по маленькой? Тут и без переводчика общий язык находили. Я, например, со шведом Дальбергом через это семьями подружился: он ко мне в Москву приезжал, я к нему в Швецию…»

Следующий скандал случился 27 марта во время матча между сборными СССР и Чехословакии. Вот уже три десятилетия игры с участием этих команд считались принципиальными, однако никогда еще страсти на них не достигали такого накала, как это происходило последние два года. Как уже отмечалось выше, после того как в августе 68-го советские войска подавили «бархатную контрреволюцию» в Чехословакии, подавляющая часть чехов и словаков стала относиться к любому советскому человеку чуть ли не как к личному врагу. Эта ситуация перенеслась и на спортивные площадки. К примеру, до августовских событий 68-го личная дружба связывала двух хоккейных вратарей: нашего Виктора Коноваленко и чехословацкого Владимира Дзуриллу. А после ввода советских войск в Прагу Дзурилла стал всячески избегать своего советского коллегу и однажды на одном из турниров, завидев его в коридоре, бросился бежать в обратную сторону.

Что касается чемпионата мира-70, то во время первой игры с нашей сборной, которую чехословацкие хоккеисты проиграли 1:2, с той стороны в большом ходу были удары исподтишка, словесные оскорбления. Но матч 27 марта стал еще более скандальным. Примерно в середине матча, когда наши уже уверенно вели со счетом 4:0, игрок чехословацкой сборной Вацлав Недомански (отметим, что в 1967 году, к 50-летию Советской власти, ему присвоили звание «Заслуженный мастер спорта СССР»!) через плечо нашего капитана Вячеслава Старшинова плюнул в лицо Александру Мальцеву. Этот эпизод удалось поймать в объектив своего фотоаппарата одному из шведских корреспондентов, и уже на следующий день этот снимок был вынесен на первую полосу газеты «Экспрессен». Стоит отметить, что советские спортсмены сполна расквитались с чехословацкими спортсменами за этот вопиющий поступок их капитана: разгромили сборную ЧССР со счетом 5:1.

Армянские чекисты против Высоцкого

В начале марта 1970 года в Ереван на несколько дней приехал Владимир Высоцкий. В столицу Армении певца уговорил съездить его приятель Давид Карапетян, который к тому же вызвался устроить ему там несколько концертов. Однако тот вояж Высоцкого завершился скандалом.

В Ереване гости остановились на квартире средней сестры Карапетяна Вари и ее мужа – кинорежиссера Баграта Оганесяна. Оттуда Карапетян сделал телефонный звонок в Союз кинематографистов Армении и договорился сразу о трех концертах Высоцкого под эгидой этого учреждения. Причем концерты должны были состояться в тот же день, чего гости явно не ожидали – они рассчитывали хоть немного отдохнуть с дороги. Но делать было нечего, поскольку они сами до этого просили побыстрей все организовать. В итоге свой первый концерт Высоцкий дал в 16.00 (а прилетели они в 4 утра) в клубе какого-то завода. Перед его началом между Карапетяном и Высоцким возникли разногласия. Если первый настаивал на том, чтобы в концерте были исполнены самые острые песни («Охота на волков», «Банька» и др.), то второй хотел обойтись более выдержанным с идеологической точки зрения репертуаром. Победил Высоцкий.

Два других концерта состоялись в центре города (клуб завода находился на окраине), причем не где-нибудь, а в клубе… КГБ. Карапетян и здесь стал склонять друга исполнить «что-нибудь этакое», но Высоцкий вновь сделал по-своему – не спел даже «Нейтральную полосу», которая при такой публике была бы вполне уместна. Концерты строились по одной и той же схеме: сначала крутился киноролик с отрывком из фильма с участием Высоцкого, затем он исполнял монолог Хлопуши из спектакля «Пугачев» и только потом шли песни (начинал Высоцкий с «На братских могилах…»). Во время третьего концерта произошел забавный эпизод, который затем и стал поводом к большому скандалу.

В перерыве между песнями Высоцкий подошел к столу, на котором стоял графин с водой, и промочил горло. При этом не преминул заметить: «Вот сейчас выпью и – пойдем дальше. Ваше здоровье!» Кому-то в зале показалось, что в графине была не вода, а водка, после чего уже на следующий день по городу пошли слухи, что Высоцкий играл концерт пьяным. На самом деле он был слегка навеселе, употребив в перерыве некоторое количество коньяка для бодрости.

Вспоминает А. Тер-Акопян: «У меня дома Володя уже пьян. Ему становится плохо. Мы с Давидом не без труда отводим его в гостиную, пытаемся уложить на диван, он падает, крушит стулья, что-то разбивается. Володя очень бледен, в уголке его губ закипает пена… Это что – эпилепсия? Он не произносит ни слова. Я интуитивно поступаю правильно: вливаю ему в рот корвалол, потом мацони, крепкий чай, минеральную воду… Чувствую, что следует влить в него как можно больше полезной жидкости, дабы нейтрализовать алкогольный яд. Сражаемся с болезнью Володи до рассвета, и Володя воскресает: говорит, мыслит, даже ходит. Восстал, как птица феникс из пепла! Но у меня защемило сердце: он недолговечен…»

Тем временем после концертов в клубе КГБ на самый верх – в ЦК КП Армении – была отправлена депеша, в которой указывалось, что Высоцкий поет антисоветские песни да еще пьет водку прямо на сцене. После этого родственникам Давида Карапетяна настоятельно порекомендовали отправить гостей первым же самолетом обратно в Москву. И те попытались это сделать. Но в Давиде взыграло самолюбие: дескать, никто не имеет никакого права заставлять его и Высоцкого уезжать из Еревана. Мол, сколько хотим, столько и будем здесь находиться. В результате они прожили в Ереване еще несколько дней, каждый день навещая все новые и новые дома. Например, в один из таких дней они побывали в гостях у тренера «Арарата» Александра Пономарева. Там Высоцкий начал свой домашний концерт словами: «Посвящаю эту песню кумиру моей юности Александру Пономареву». (Пономарев в 1941–1950 годах играл в столичном «Торпедо», был капитаном команды.)

Однако то, что не смогли сделать «верха», доделала водка. Высоцкий все чаще и чаще бывал не в форме, что для Еревана было событием экстраординарным (это была единственная в СССР республика, где не было вытрезвителей!). Однажды Высоцкого так развезло в такси, что таксист потребовал немедленно вывести его из машины. И только когда Карапетян уточнил, кем является этот пассажир, водитель смилостивился и довез пассажиров до нужного дома. Но обстановка накалялась все сильнее, и воленс-неволенс столичным гостям пришлось закругляться со своим визитом.

Драка у речного вокзала

(Александр Кайдановский)

Будущий ротмистр Лемке из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих» – актер Александр Кайдановский – имел все шансы им не стать, поскольку за три года до съемок едва не угодил за решетку. Что же случилось?

В том году на Центральном телевидении была показана премьера телеспектакля «Драма на охоте» по А. Чехову, где Кайдановский играл графа Карнеева. Сразу после показа группа артистов, занятых в телеспектакле, – Владимир Самойлов, Юрий Яковлев и Александр Кайдановский, – решили это дело «обмыть». С этой целью они отправились в весьма популярный среди москвичей ресторан у Речного вокзала.

Вечеринка была в самом разгаре, когда Кайдановскому понадобилось сходить в туалет. И вот там к нему внезапно привязался пожилой дружинник, который стал утверждать, что Кайдановский некоторое время назад… украл у него белила. Поначалу актер принял это заявление как неудачную шутку со стороны неизвестного мужчины. Но когда тот стал хватать его за рукав, актер разозлился: «Какие белила? Я впервые вас вижу!» – «Как впервые? – не унимался дружинник. – У меня что, по-твоему, глаз нет?» – «Видимо, нет», – заявил Кайдановский и сделал попытку освободить свою руку. Но дружинник, хоть и был старше его, однако локоть артиста держал крепко. И вот тут нервы актера, который к тому же был не совсем трезв, не выдержали. Он толкнул дружинника в грудь, и тот отлетел к стене. Но едва Кайдановский сделал шаг к двери, чтобы вернуться в зал, как дружинник бросился к нему и обхватил руками за шею. Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения актера. Он легко освободился от захвата и в следующую секунду обрушил на своего обидчика целый град тумаков и зуботычин. Тот в ответ стал истошно кричать и звать на помощь.

В итоге спустя каких-то две-три минуты Кайдановский был скручен посетителями ресторана и препровожден в милицию. И как ни заступались за него его товарищи, известные артисты, отпустить его на волю стражи порядка не захотели. Во-первых, говорили милиционеры, он напал на дружинника, во-вторых – дружинник ему в отцы годится, а в-третьих – вы посмотрите на лицо этого дружинника. Действительно, лицо у того было сильно испорчено после того, как к нему прикоснулись руки молодого актера. Поэтому на волю Кайдановского в тот день так и не отпустили. На него было заведено уголовное дело, замять которое так и не удалось, поскольку пострадавший наотрез отказывался от такого исхода. «Мне плевать, что он артист! Я его засужу!» – заявил дружинник ходатаям Кайдановского.

Суд над актером состоялся спустя месяц. Он тогда работал в Театре имени Вахтангова, однако руководство театра не захотело защищать молодого актера. Тогда эту миссию взял на себя корифей театра Михаил Ульянов. Именно он выступил на суде в качестве общественного защитника Кайдановского. Не будь этого, актера наверняка упекли бы за решетку года на два за хулиганство, поскольку в то время хулиганов особо не жалели. А так, после страстного выступления самого Михаила Ульянова, судьи сочли за благо простить подсудимого и дали ему условный срок. А три года спустя Кайдановский сыграл роль ротмистра Лемке, прославившую его на всю страну.

«Адъютант…» без секса

(«Адъютант его превосходительства»)

Премьера 5-серийного телефильма «Адъютант его превосходительства» состоялась в начале апреля 1970 года. Фильм настолько понравился зрителям, что уже спустя месяц – 19–23 мая – ЦТ решило повторить его. Причем на этот раз фильм разместили в эфирной сетке в 21.00 в отличие от первого показа, когда он начинался в семь вечера. Тогда в прессе прозвучали нарекания на столь ранний показ, поскольку многие зрители, задерживаясь на работе, не успевали к началу сеанса. Теперь эти замечания были учтены. Кроме этого, продолжительность фильма по сравнению с первым показом сократилась на несколько минут, поскольку теперь из него была вырезана «постельная» сцена – эпизод, где Кольцов и Таня, отужинав в доме девушки, лежали в одной постели.

По нынешним меркам в этой сцене не было ничего крамольного – там даже объятий не было никаких, просто влюбленные лежали под одеялом и вели вполне невинный разговор (например, Таня признавалась любимому, что ее отец – начальник контрразведки Щукин – догадывается об их связи). Однако эпизод было решено вырезать. А чтобы все это выглядело как волеизъявление самих зрителей, зампредом Комитета по радиовещанию и телевидению Г. Ивановым 18 мая была послана депеша на имя директора творческого объединения «Телефильм» киностудии «Мосфильм» С. Марьяхина. Цитирую ее целиком:

«После показа по ЦТ телефильма „Адъютант его превосходительства“ Комитет по радиовещанию и телевидению получил ряд писем, в которых зрители возражают против демонстрации ночной сцены между Кольцовым и дочерью Щукина. Предлагаем убрать эту сцену из копий фильма, предназначенных для внутрисоюзного показа.

Расходы, связанные с перемонтажом и переозвучиванием этой части фильма, будут оплачены Комитетом по счету киностудии «Мосфильм».

Марьяхин в тот же день дал указание своим подчиненным: 19 копий фильма оставить в старой редакции, остальные – в новой. Так адъютант Кольцов на экране так и не переспал со своей возлюбленной.

Кутежи «офицеров»

(Георгий Юматов)

Как мы помним, актер Георгий Юматов лишился роли красноармейца Сухова в фильме «Белое солнце пустыни» в результате пьяного скандала. После этого случая в киношном мире вновь пошли разговоры о том, что этот, без сомнения, замечательный актер – человек ненадежный и в любой момент может подвести любую съемочную группу. В итоге актеру грозила творческая непригодность, когда его перестали бы приглашать на главные роли, ограничиваясь только крохотными. Однако в случае с Юматовым все обстояло иначе. В 1970 году он был утвержден на роли сразу в двух фильмах, причем роли эти были отнюдь не эпизодические. Так, в ленте молодых режиссеров Альберта Мкртчяна и Эдгара Ходжикяна «Опекун» ему предстояло перевоплотиться в… забулдыгу Тебенькова, а в фильме Владимира Рогового «Офицеры» – в бравого красноармейца Трофимова, прошедшего путь от рядового до генерала. Парадоксально, но в итоге поклонник «зеленого змия» Юматов был снят с роли забулдыги за очередные пьянки, а роль трезвенника Трофимова сумел, несмотря ни на что, за собой сохранить. Как же получился сей парадокс?

Съемки «Опекуна» начались в июне 1970 года в Ялте. Однако для Юматова они продлились недолго, поскольку актер так вошел в роль, что явно перепутал киношную жизнь с реальной. 11 июня Юматов встретил в одном из ялтинских ресторанов своих друзей-моряков и по этому поводу здорово надрался. На следующий день с утра опохмелился и в таком виде отправился на съемку. Причем не один, а прихватил с собой… пистолет-пугач, которым стал стращать как участников съемок, так и зрителей. Кто-то из последних так перепугался, что подозвал стоявшего неподалеку милиционера. Страж порядка попытался отобрать пистолет у артиста, но не тут-то было: Юматов стал яростно сопротивляться. Началась потасовка, свидетелями которой стали десятки людей. Короче, скандал вышел нешуточный.

Молодые режиссеры фильма, которые до этого ни с чем подобным на съемочной площадке еще не сталкивались, решили снять Юматова с роли. Вместо него был приглашен Георгий Вицин, который в киношной среде славился не только своим искрометным талантом, но и тем, что занимался йогой и не брал в рот ни грамма спиртного. А Юматова в тот же день навестила Клара Лучко. Как она вспоминает, «он был подавлен, ему было стыдно перед режиссерами и съемочной группой. Мы долго с ним говорили. Ведь не первый раз подобное случилось. Он не мог простить себе такую же историю с картиной „Белое солнце пустыни“…».

За недостойное поведение Юматову был объявлен строгий выговор по «Мосфильму» и вышел приказ, запрещающий режиссерам студии снимать его в течение года. Более того, студийное начальство хотело ходатайствовать перед Госкино, чтобы и другие советские студии отказались от услуг артиста-скандалиста. К счастью, этот порыв мосфильмовцев не имел своего реального продолжения на других киностудиях, в итоге съемки на Киностудии имени Горького в «Офицерах» (они начались чуть раньше «Опекуна») Юматов благополучно продолжил. Хотя бытует версия, что руководители «Мосфильма» таким образом хотели подложить своим конкурентам со студии имени Горького свинью в виде Юматова: был расчет, что он своим недостойным поведением подведет и съемочную группу «Офицеров». К слову, так оно и вышло, но результат получился совсем не тот, на который могли бы рассчитывать мосфильмовцы.

В начале октября съемочная группа отправилась в экспедицию, в Севастополь, где должны были снимать любовный роман сына Трофимовых (актер Александр Воеводин) с одноклассницей Машей Белкиной (Наталья Рычагова). Съемки начались 9 октября, однако уже через пару дней остановились – Юматов внезапно «развязал». То, чего больше всего боялись члены съемочной группы, все-таки случилось. Поскольку единственным человеком, кто мог справиться с пьющим Юматовым, была его супруга Муза Крепкогорская (как Марина Влади для Владимира Высоцкого), ее срочно вызвали в Севастополь. А чтобы этот приезд был оправдан творчески, специально для Крепкогорской была написана крохотная роль – мама Маши Белкиной.

Между тем взять мужа в ежовые рукавицы Крепкогорской с наскока не удалось. Юматов был воробей стреляный и какое-то время умудрялся даже строгую жену оставлять с носом. Актерская пара жила в гостинице, и Муза каждое утро буквально перетряхивала номер, пытаясь найти алкогольную «заначку». Иногда ей это удавалось, иногда нет. Например, однажды Юматов сделал «схорон» в сливном бочке в туалете и за час до начала съемки «нализался» так, что съемку пришлось отменить.

В другой раз Юматову помогли «потерять форму» его закадычные друзья – военные моряки. В годы войны Юматов служил юнгой на флоте и поэтому к морякам всегда относился с огромной симпатией. А тут морячки раздобыли где-то бесценные кадры кинохроники, где юнге Юматову вручают орден. Естественно, они бросились искать артиста, чтобы показать ему эти кадры. Они явились в гостиницу, где он жил, но выяснили, что киношники закрыли его на ключ. Путь к воссоединению придумал сам Юматов. Он разорвал на куски простыню, связал их и спустился вниз. Час спустя он был уже нетранспортабелен.

Пьяные художества Юматова дорого обходились съемочной группе (всего за весь период съемок простоев набежит 27 дней, из них половина – по вине Юматова), однако менять его на другого актера было уже нельзя – слишком далеко зашли съемки. Поскольку и Крепкогорская с ним не справлялась, было решено уговорить его лечь на несколько дней в больницу. Юматов, который ролью в «Офицерах» дорожил, согласился, однако и в больничных стенах умудрялся периодически напиваться. По утрам он спускал из окна своей палаты больничную простыню, на которую сердобольные поклонники привязывали бутылку водки. К началу врачебного обхода актер был уже «хорошеньким».

Когда стало ясно, что и больница не действует на актера отрезвляюще, режиссер Владимир Роговой пошел на хитрость. Зная, что Юматову больше всего в сложившейся ситуации нравится быть хитрее своих преследователей, режиссер решил переиграть актера на его же поле. Он заказал на севастопольском спиртзаводе специальную бутылку водки, в которую вместо «горькой» залили обычную воду. Утром эту бутылку спустили Юматову с крыши в окно его гостиничного номера, но распить ее в одиночку актеру не удалось. В номер как бы невзначай пришел режиссер, который предложил «раздавить» поллитру на двоих. Юматов в этом деле никогда не жадничал. Уже после первой стопки он распознал подвох, но не стал устраивать скандал, а отдал должное выдумке режиссера. Говорят, после этого случая он до конца севастопольской экспедиции (до 6 ноября) больше ни разу не подвел съемочную группу.

Как мы теперь знаем, роль Трофимова стала одной из лучших в послужном списке актера Георгия Юматова. Картина «Офицеры» станет лидером кинопроката 1971 года, собрав на своих сеансах 53 миллиона 400 тысяч зрителей. Правда, с тех пор Юматова больше в главных ролях в кино снимать не будут – в основном ему будут перепадать роли второго плана или эпизоды.

Консервный скандал

(«Аукцион»)

В 1970 году на ТВ была закрыта одна из самых популярных телепередач – «Аукцион». Эту передачу выпускала молодежная редакция, а последним ее ведущим был будущий ведущий «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов (он пришел в «Аукцион» из объединения «Экран»). «Аукцион» была одной из передач на советском ТВ, где шла реклама товаров: посредством этой передачи «Союзторгреклама» пыталась убедить покупателей в необходимости приобретать те или иные товары отечественного производства. Передача была создана в 1968 году и буквально с первого же выпуска стала чрезвычайно популярной у зрителей, о чем говорит такой факт: в 1969 году в ее адрес пришло 63 683 письма! Однако даже это не спасло «Аукцион» от закрытия.

Что же произошло?

Ворошилов без сучка без задоринки провел пять выпусков передачи, а в шестой допустил серьезную накладку. Выпуск был посвящен рыбным продуктам, и в передачу пригласили тогдашнего министра рыбной промышленности Ишкова, который в прямом эфире самолично закатал в одну из консервных банок с крабами… янтарное ожерелье, пообещав, что завтра же этот сюрприз поступит в продажу. На следующее утро все крабовые консервы были раскуплены. Но далее в дело вмешался случай.

Передачу увидел главный идеолог страны Михаил Суслов, который чрезвычайно возмутился эпизодом с сюрпризом (мол, за океаном могут подумать, что в Советском Союзе выпускают продукты такого качества, что без «сюрпризов» их и продать невозможно). Короче, Суслов позвонил тогдашнему руководителю ЦТ и потребовал закрыть передачу. Что и было сделано. Ворошилова же сначала уволили с работы, а затем сжалились – взяли вне штата, но строго-настрого запретили появляться на экране. В итоге с 1970 по 1972 год он занимался озвучкой передачи «А ну-ка, парни!». Наконец в 1975 году он стал внештатным режиссером и внештатным ведущим передачи «Что? Где? Когда?» (первый эфир состоялся 4 сентября). Стоит отметить, что главным редактором передачи была жена Ворошилова Наталья Стеценко, с которой он познакомился в 1969 году на «Аукционе». Она тогда была замужем, воспитывала 3-летнего сына Борю (уже в наши дни Борис Крюк сменит Ворошилова в кресле «Что? Где? Когда?» после его смерти).

Слепой судья

(Чемпионат мира по футболу)

14 июня 1970 года случился скандал, который вошел в анналы не только советского, но и мирового футбола. В тот день на чемпионате мира по футболу в Мексике наша футбольная сборная играла очередной матч – с командой Уругвая (по ЦТ его транслировали 15 июня в 19.30). Сборная Уругвая вышла в четвертьфинал чемпионата благодаря случаю. В предварительных играх она забила всего два гола (причем в ворота аутсайдера своей группы) и прошла дальше только благодаря лучшей разнице мячей. Нам бы в игре с ними навязать быстрый, атакующий футбол (как это было в предыдущей игре с бельгийцами), ан нет – наши тренеры решили не рисковать и выставили на матч сугубо оборонительный вариант состава. В итоге никакого преимущества мы не получили: игра была упорной, но малоинтересной. В основное время распечатать ворота не удалось ни той, ни другой команде. А вот в дополнительное время произошел крайне досадный для нас эизод. Однако лучше послушаем рассказ свидетеля тех событий судьи Марка Рафалова:

«Шла 117-я минута. 0:0. Оставалось играть всего три минуты добавленного арбитром времени. На левом фланге форвард уругвайцев Кубильес обыграл нашего Афонина, послал мяч в штрафную, и Эспараго вколотил его в ворота Кавазашвили. Но за мгновение до этого, по мнению наших футболистов, Кубильес упустил мяч за линию поля. Мы наблюдали за игрой, сидя на трибуне у средней линии, и, разумеется, видеть ничего не могли. Но видели другие… Наши руководители и многие журналисты метали громы и молнии в адрес голландского рефери Ван-Равенса, обвиняя его в предвзятости. Их огорчение понять нетрудно: сборная СССР вынуждена была покинуть Мексику. Но ведь при здравом размышлении и так ясно: обладай арбитр даже скоростью гепарда, он физически просто не мог успеть к кромке поля, чтобы разглядеть, на сколько сантиметров мяч пересек (или не пересек) линию. Речь следовало вести не о судейских кознях, а о беспомощности рефери в подобной ситуации…»

Стоит отметить, что на том чемпионате судьи вообще ошибались слишком часто, что вызывало возмущение у многих спортсменов и журналистов. Тот же М. Рафалов вспоминает, что в отеле «Мария Изабель», где дислоцировался директорат, было зафиксировано несколько случаев, когда разгневанные люди прижимали к стенке бывшего тогда президентом ФИФА Стэнли Роуза. Эти наскоки чрезвычайно его раздражали, поскольку он не считал себя виноватым в ошибках рефери. Он отвечал так: «Права и полномочия судьи определены интересами игры, причем возможность той или иной ошибки включена в сферу этих интересов».

«Встреча с дурным вкусом»

(Анатолий Королев / Жан Татлян)

В советские годы практически каждый эстрадный исполнитель обязан был иметь в своем репертуаре песни гражданственно-патриотического звучания, которые должны были культивировать у слушателей любовь к своей Родине и почтение к славным страницам советской истории. Отметим, что если для певиц подобное требование не было жестким, то с певцами была иная ситуация – от них власти в обязательном порядке требовали иметь в своем репертуаре подобные песни. Наиболее известным певцом в этом жанре на советской эстраде был Иосиф Кобзон, у которого лирический репертуар всегда тесно переплетался с патетическим. Однако и большинство других певцов старались не отставать от него и обязательно имели в своих репертуарах песни патриотического звучания. Так, у Муслима Магомаева это был «Бухенвальдский набат» (с которого, кстати, и началась его слава) и ряд других произведений; у Льва Лещенко – «За того парня» и др.; у Юрия Гуляева – «На безымянной высоте», «Знаете, каким он парнем был»; и т. д.

Между тем в конце 60-х на советской эстраде появились певцы, которые стали строить свой репертуар вопреки господствующей традиции: они практически не исполняли песни гражданственно-патриотического звучания, отдавая предпочтение исключительно песням лирического направления. Из певцов этого направления наиболее популярными были трое: Валерий Ободзинский, Жан Татлян и Анатолий Королев. Первый стал известен с 1964 года, когда начал выступать в оркестре Эдди Рознера (потом у Олега Лундстрема), а к Татляну и Королеву слава пришла чуть позже – в конце 60-х (Татлян в основном исполнял песни на собственную музыку, а стихи ему писал С. Льясов; Королев начинал свою карьеру в ВИА «Поющие гитары», затем начал выступать сольно и стал лауреатом фестиваля Сочи-69).

Отметим, что официальные власти не слишком благожелательно относились к подобным исполнителям, называя их «салонно-будуарными». Кислород им не перекрывали (то есть разрешали выступать и выпускать пластинки), однако при любом удобном случае пытались выставить в неприглядном свете с помощью мощного оружия – средств массовой информации.

1 августа 1970 года в газете «Советская культура» было опубликовано коллективное письмо рабочих «Дальзавода», озаглавленное весьма хлестко – «Встреча с дурным вкусом». В письме его авторы выражали свое недоумение, вызванное знакомством с репертуаром гастролировавших во Владивостоке артистов Ленконцерта: певцов Анатолия Королева и Жана Татляна. Чтобы читателю стало понятно, о чем идет речь, приведу несколько отрывков из этого послания:

«Обидно и больно за молодого певца (речь идет о Королеве. – Ф. Р.). Нам трудно понять, почему Королев решил пойти по пути дешевых «шлягеров», явно ведущих к утрате его творческой индивидуальности. Нам трудно понять, почему певец обкрадывает самого себя и нас, его слушателей. Может быть, мы не понимаем причин всего происходящего до конца, но мы считаем своим долгом назвать то, что видим. В репертуаре А. Королева и других участников ансамбля слишком много песен композиторов и поэтов, о существовании которых мы узнали только на этом концерте. Кто автор «Странного беса», песенок «Это любовь», «Надежда» (не путать с пахмутовско-добронравовской. – Ф. Р.)? И других, исполненных на концерте? Сами участники ансамбля: гитаристы и саксофонисты, музыкальный руководитель Э. Кузинер. В целом песни, слова или музыка которых написаны участниками ансамбля, составляют треть программы! Надо же и меру знать…»

Далее в своем письме рабочие «Дальзавода» тяжелым катком критики «наезжали» на певца Жана Татляна, шлягер которого «Фонари» распевала буквально вся страна:

«Советская культура» уже критиковала салонно-будуарную лирику Ж. Татляна. А ведь с ним, по сути дела, произошло то же самое. Кто знает поэта Татляна? Композитора Татляна? Но оказалось достаточным быть немножко поэтом, немножко композитором, чтобы получить в свое распоряжение целый музыкальный коллектив и гастролировать по всей стране…» Отметим, что из трех названных певцов ни у одного карьера благополучно не сложится. Так, Анатолий Королев уже в первой половине 70-х уйдет в тень и больше из нее уже не выйдет, став по сути периферийным певцом. Жан Татлян, которому после упомянутого письма запретят на какое-то время всякую концертную деятельность и не примут его сольную программу из двух отделений, через год вынужден был эмигрировать во Францию. Что касается Валерия Ободзинского, то он, после почти 15 лет успешного творчества, увлечется «зеленым змием» и исчезнет от взоров своих поклонников почти на полтора десятка лет.

Скандальная свадьба

(Михаил Таль)

Летом 1970 года в центре громкого скандала, о котором судачила вся страна, оказался прославленный шахматист Михаил Таль (дважды чемпион мира в 1960–1961 гг.; пятикратный чемпион СССР в 1957–1970 гг.). Скандал этот имел интимный характер, что, впрочем, для Таля было делом обыкновенным, поскольку за последние несколько лет таких историй с ним приключилось несколько. Например, в середине 60-х он жил одновременно с двумя женщинами: своей первой женой Салли (от нее у него рос сын) и молодой киноактрисой. Этот адюльтер вскоре стал достоянием широкой общественности, что изрядно напрягло власти. Таля вызвали в ЦК КПСС и поставили перед выбором: мол, выбирайте окончательно, с кем вы останетесь – с женой или любовницей. Таль вспылил и заявил, что его личная жизнь никого не касается. В итоге его сделали невыездным – не выпустили на межзональный турнир, проходивший за рубежом.

Ту ситуацию удалось «разрулить» матери шахматиста. Она придумала хитрый трюк. Уговорила жену Таля подать на фиктивный развод, с тем что после возвращения Таля с межзонального турнира они снова распишутся. Хитрость сработала, однако семью от распада это так и не спасло, хотя роман с киноактрисой Таль прекратил. Причем не обошлось без скандала. После очередного турнира шахматист вернулся в Москву и принял решение уйти от актрисы. Он спрятался от нее в гостинице «Москва», но та нашла его и подняла такой шум, что на него сбежалась чуть ли не половина заведения. Однако истерика актрисы только усугубила ситуацию – Таль окончательно убедился, что с этой женщиной ему не по пути. И вскоре завел себе другую подругу – причем опять киноактрису. Их отношения длились примерно год, после чего снова дали трещину. Сильнее всего ситуацию переживала девушка, которая даже совершила попытку самоубийства. К счастью, случилось это при свидетелях и самоубийцу удалось откачать (она наглоталась таблеток). Но самой скандальной историей с участием Таля стала та, что случилась летом 1970 года. Выглядела она следующим образом.

Во время отдыха в Крыму мама шахматиста познакомилась с некой грузинской княгиней, которая дни напролет только и делала, что рассказывала о своей восхитительной внучке. А поскольку на тот момент у Таля подруги не было, его мама решила помочь сыну. И договорилась с княгиней, что они познакомят молодых. Знакомство имело упех: молодые понравились друг другу и практически с ходу решили сыграть свадьбу. Это торжество состоялось в Грузии и имело большой резонанс: его даже показали по тамошнему ТВ. А благословил пару сам 1-й секретарь ЦК КП Грузии Василий Мжаванадзе. Короче, со стороны казалось, что этому браку сносу не будет. А вышло совсем иначе. Вот как об этом рассказывает первая жена шахматиста Салли Ландау:

«Через какой-то месяц после состоявшегося торжества звонит мне Ида (мама Таля. – Ф. Р.) в полной растерянности: «Если ты сейчас же не приедешь, я не знаю, что со мной будет!» Беру такси и еду. И вот что узнаю от Иды… молодожены приезжают в Москву, вселяются в гостиницу. Все прекрасно, все изумительно. Только через несколько дней молодая жена вдруг исчезает. Уходит по какому-то делу и не является ночевать… Миша в панике. Он разыскивает ее, он поднимает на ноги милицию… Молодая жена возвращается через сутки и говорит, что из Тбилиси приехал ее друг, которого она всю свою жизнь горячо любила, который поклялся, что тоже ее любит и хочет забрать и жениться, и хочет ребенка, и что если она не будет принадлежать ему, наложит на себя руки… Короче говоря, она сообщает, что возвращается к нему, мол, прости – так получилось, и не держи, пожалуйста, зла… Меня одолевает нервный смех, а Ида плачет, для нее случившееся – настоящая трагедия. Она не сомневается, что все было продумано заранее: зная психологию грузинского мужчины, юная грузинка выходит замуж за Таля, свадьбу показывают по телевидению на всю Грузию; и грузин чувствует себя посрамленным и клянется, что отобьет свою возлюбленную не то что у Таля – у самого дьявола, если «на принцип пошло»…

Ида проклинает коварную девочку за то, что она использовала Мишу, чтобы вернуть себе своего чемпиона по боксу (или по борьбе?)… Ида говорит, что ей звонил Миша, что он все ей рассказал, что он находится в шоке от происшедшего и не имеет понятия, как все это произошло…

Насколько я знаю, Миша ни с кем и никогда не касался в разговорах «грузинской» темы. Он исповедовался только матери. Совершенно очевидно, что он получил удар, от которого долго не мог оправиться. Можно только догадываться, сколько боли принесла ему эта рана… Ведь Миша был непогрешим до наивности и самолюбив до крайности… Он пошел на красивую комбинацию в типично «талевском» стиле, он не считался с жертвами, он уже слышал звуки победных фанфар, и вот за один ход до долгожданного триумфа ему говорят: «Очнитесь, маэстро! Вам – мат!»…»

Стоит отметить, что спустя несколько месяцев после этой истории Таль познакомился с новой девушкой, Галей, которая вскоре стала его новой женой. И с этой женщиной Таль прожил до самой своей смерти. И даже еще раз стал чемпионом СССР в 1978 году.

Пришествие Олега во МХАТ

(Олег Ефремов)

В начале 70-х трудные времена переживал один из лучших театров страны – МХАТ. В те годы репертуар прославленного театра оставлял желать лучшего, и зритель все чаще отказывался ходить в некогда популярный театр. Дело дошло до того, что билеты во МХАТ стали продавать в нагрузку к билетам в более посещаемые театры. Власти поначалу не вмешивались в этот процесс, полагая, что администрация Художественного сама выберется из сложной ситуации. В результате во МХАТе было избрано художественное руководство из трех корифеев: Бориса Ливанова, Михаила Кедрова и Виктора Станицына. Но это не помогло: корифеи очень скоро перессорились друг с другом, поскольку авторитет каждого из них был слишком велик, чтобы признать правоту другого.

Когда стало понятно, что самой труппе из кризиса не выйти, власти нашли иной выход и летом 1970 года прислали в театр «варяга» – главного режиссера театра «Современник» Олега Ефремова. Часть труппы Художественого театра во главе с худруком Борисом Ливановым была категорически против такого поворота, однако с их мнением никто не посчитался – все было решено наверху, в ЦК КПСС.

Тем летом МХАТ отправился на гастроли в Киев. Ливанов сначала был с труппой, но через пару дней уехал в Москву, где и узнал о том, что часть «стариков» согласилась с тем, что пригласили на «царствие» Ефремова. И самое обидное, что в этом списке Ливанов обнаружил фамилию своего друга Прудкина. Простить этого он ему так и не смог, порвав с ним прилюдно. Вспоминает В. Шиловский:

«Как-то мы сидели за столом, обедали. Рядом с нашим столом был стол Прудкиных. Вдруг открываются двери, входит Борис Николаевич. Подходит к Марку Прудкину и со всего размаха бьет по столу, так что подпрыгивает посуда. И очень громко говорит:

– Марк, ты предатель! Ты не меня предал, ты МХАТ предал. И трагедия в том, что МХАТ перестанет существовать. – Ливанов еще раз грохнул кулаком по столу и ушел.

Мы всю ночь просидели у Прудкина, обсуждая, что же ждет МХАТ с приходом Ефремова. Прудкин слушал нас очень внимательно и сказал:

– Все будет хорошо. Вы только никому не говорите!..»

Тем временем 14 сентября приказом по театру «Современник» на должность директора театра был официально назначен Олег Табаков. И примерно в эти же дни во МХАТе состоялось официальное представление нового главрежа Олега Ефремова. Представила его труппе ни много ни мало сама министр культуры Екатерина Фурцева. Как вспоминает все тот же В. Шиловский:

«Поднялась буря аплодисментов. Все были вдохновлены началом новой жизни. Тронная речь Ефремова была о том, что, конечно, он понимает ответственность, что такое МХАТ. Он дал жизнь театру „Современник“. М.Н. Кедров участвовал в создании „Современника“, и В.З. Радомысленский просто был отцом и мамой „Современника“. И что говорить, давайте почитаем новую пьесу, послушаем талантливейшего композитора, начнем работать. Была буря аплодисментов. Еще было сказано, что хватит назначать худсовет, пора его выбирать. И снова был шквал аплодисментов. Это было новое веяние демократии…»

Между тем перед Ефремовым стояла трудная задача – влить новое вино в старые мехи. Многим наблюдателям уже тогда было ясно, что эта ноша – неподъемная. Ефремов же верил в обратное. Хотя с первых же дней своего пребывания во МХАТе ему пришлось столкнуться с массой проблем. Вот как описывает это А. Смелянский:

«Осенью 1970 года Ефремов начал перестройку Художественного театра. К моменту прихода Ефремова в труппе было полторы сотни актеров, многие из которых годами не выходили на сцену. Театр изнемог от внутренней борьбы и группировок („Тут у каждого своя тумба“, – мрачно сострит Борис Ливанов, объясняя молодому Владлену Давыдову, что он занял чужой стул на каком-то заседании в дирекции). Ефремов поначалу вспомнил мхатовские предания времен Станиславского, создал „совет старейшин“, попытался разделить сотрудников театра на основной и вспомогательный составы. Он провел с каждым из них беседу, чтобы понять, чем дышат тут артисты. После этих бесед он чуть с ума не сошел. Это был уже не дом, не семья, а „террариум единомышленников“. К тому же „террариум“, привыкший быть витриной режима. Быт Художественного театра, его привычки и самоуважение диктовались аббревиатурой МХАТ СССР, которую поминали на каждом шагу. Когда театр по особому государственному заданию приезжал на гастроли в какую-нибудь национальную республику, актеров непременно принимал первый секретарь ЦК компартии. Перед актерами отчитывались, их размещали в специальных правительственных резиденциях, въезд в которые охранялся войсками КГБ…»

А что же актеры театра «Современник», которые тоже посчитали уход Ефремова предательством? Они в те дни нашли в себе силы справиться с тяжелой потерей и даже послали во МХАТ письмо, в котором писали:

«Друзья! Мы поздравляем вас с началом нового сезона и приходом к вам Олега Николаевича Ефремова. Как бы нам ни было тяжело и грустно, мы отдаем вам самое дорогое, что имели, – Олега Николаевича, с которым прожили пусть недолгую, но трудную и наполненную жизнь в искусстве. Мы хотим верить, что вы будете уважать, любить Ефремова и помогать ему. Это поможет и нам сохранить силы и единство».

Стоит отметить, что единственный из великих «стариков» МХАТа, кто так и не смог примириться с приходом туда Ефремова, был Борис Ливанов. Он дал клятву никогда не переступать порога театра, пока там верховодит Ефремов, и обещание свое сдержал – даже зарплату ему приносили на дом. Встречаясь иногда на улице со своими бывшими коллегами, он неизменно спрашивал: «Ну, как там, в Освенциме? Геноцид развивается?»

Как показало будущее, Ливанов оказался провидцем, когда заявил своим коллегам, что при Ефремове МХАТ перестанет существовать в том виде, в каком его привыкли видеть на протяжении многих лет. При новом руководителе прославленный театр просуществует всего-то полтора десятка лет и распадется на две враждебные половины. К счастью, «старики» этого позора не застанут. Первым из жизни уйдет Борис Ливанов – это случится в сентябре 1972 года. Вслед за ним в течение следующих пяти-семи лет этот мир покинут и все остальные «великие старики» МХАТа.

Актер в бегах

(Валерий Рыжаков)

С утра 1 сентября 1970 года съемочная группа детектива «Возвращение „Святого Луки“, который на „Мосфильме“ снимал режиссер Анатолий Бобровский, должна была снимать эпизод в декорации „квартира Лоскутова“. В нем валютчик Лоскутов (Олег Басилашвили) обговаривал с рецидивистом Графом (Владислав Дворжецкий) условия предстоящего похищения картины „Святой Лука“. После разговора Граф покидал квартиру с подручным Лоскутова по кличке Червонец (Валерий Рыжаков). Однако в назначенное время на съемочную площадку подтянулись все исполнители, за исключением Рыжакова. Прождав его полчаса, режиссер отправил на его поиски своего ассистента. Спустя какое-то время тот вернулся с нехорошей вестью: оказывается, Рыжаков еще вчера уехал из Москвы в Калинин на съемки другой картины. „Как уехал? – схватился за голову режиссер. – Его же предупреждали!“ Ассистент в ответ лишь развел руками.

По всем киношным меркам это было проявлением вопиющего неуважения молодого актера к своим коллегам. Хотя и Рыжакова понять было можно: в калининском фильме он играл роль положительного героя, а в «Луке» всего лишь «шестерку» – парня на побегушках. А какова роль, таково и отношение к ней.

Между тем расстроенный режиссер съемку отменил (кстати, это нанесло группе финансовый ущерб в сумме 600 рублей), а сам сел писать докладную о случившемся на имя гендиректора студии. Спустя две недели тот выпустит приказ о наказании Рыжакова: с актера удержат одну треть его зарплаты в соответствии со статьей 83 КЗоТа, а также информируют о его недостойном поведении труппу ЦТСА, где он тогда работал.

Побег балерины

(Наталья Макарова)

Как мы помним, первым советским артистом балета, сбежавшим из СССР на Запад, был Рудольф Нуриев: он осуществил свой побег в июне 1961 года во время гастролей Кировского театра оперы и балета в Париже. Этот побег западные идеологи использовали на полную катушку, сделав из Нуриева «борца с тоталитарным режимом, который только и делает, что зажимает свободу творческих личностей». На самом деле в основе этого побега лежали совсем иные причины, а именно – гомосексуализм Нуриева, который в СССР карался в уголовном порядке. Видимо, Нуриев попросту испугался, что его необузданный темперамент в этой области рано или поздно доведет его до «цугундера», вот и решил искать счастья на Западе.

Скрывая от широкой общественности истинные мотивы побега Нуриева, западные идеологи преследовали одну цель: демонизировать СССР и заодно расписать райскую жизнь на Западе. Отметим, что для Нуриева она и в самом деле была райской: он играл ведущие партии в парижской «Grand Opera» и получал многотысячные гонорары за свои выступления. Мировая пресса писала о нем, как о гениальном танцоре, талант которого только на Западе сумел достичь своего подлинного расцвета. Все эти похвалы, естественно, достигали и ушей тех коллег Нуриева, которые продолжали жить и творить в СССР. В итоге некоторые из них не смогли удержаться от соблазна повторить поступок Нуриева.

Первой в этом списке стала балерина все того же Кировского театра оперы и балета Наталья Макарова, которая сбежала на Запад во время гастролей театра в Лондоне. На календаре было 4 сентября 1970 года. Отметим, что Макарова считалась одной из ведущих балерин Кировского театра и являлась женой кинорежиссера Леонида Квинихидзе (Файнциммера), будущего автора таких телехитов, как «Соломенная шляпка», «Небесные ласточки», «Мэри Поппинс, до свидания!». Позднее сама Н. Макарова так опишет события тех дней:

«В труппе на следующий день, разумеется, поднялся переполох – начались пересуды, для всех известие о моем defection было как удар грома. Еще бы, я и сама не ожидала такого оборота. Особенно, как мне рассказывали, убивалась моя костюмерша Валечка, которая меня очень любила. Она напилась и рыдала, приговаривая: „Кто бы мог подумать, что Наташка, наша Наташка останется! Все думали – Барышников, Барышников, а вот ведь что получилось“.

Стоит отметить, что и до балеруна Михаила Барышникова очередь тоже дойдет, только будет это спустя четыре года, о чем разговор еще пойдет впереди.

Страдания великого сатирика

(Аркадий Райкин)

В апреле 1970 года в СССР торжественено отмечалось 100-летие со дня рождения В. И. Ленина. Редкий деятель советского искусства сумел избежать участия в этих торжествах, поскольку власть обязала каждого из них внести свою посильную лепту в это событие. В итоге тогда в свет были выпущены десятки фильмов и спектаклей о вожде мирового пролетариата, написано столько же книг и стихотворений-панегириков.

Однако среди деятелей искусства оказались и такие, кто решил подойти к этому заказу нетрадиционно и посредством ленинских цитат указать власти на те недостатки, которые тогда имелись в советском обществе. Одним из таких деятелей стал сатирик Аркадий Райкин, который выпустил к юбилею спектакль «Плюс-минус». Начинался он следующим образом: Райкин выбегал на сцену и с ходу начинал монолог: «Остроумная манера писать состоит, между прочим, в том, что она предполагает ум также и в читателе…» После секундной паузы артист добавлял: «Владимир Ильич Ленин. „Философские тетради“… И так имя Ленина возникало много раз на протяжении всего представления. Отметим, что спектакль был вполне благожелательно воспринят в Министерстве культуры и разрешен к выпуску. Но очень скоро это разрешение было оспорено.

В самом начале октября 1970 года Райкин привез спектакль на обкатку в Москву, в Государственный Театр эстрады. Однако уже на одном из первых представлений грянул скандал. 3 октября на спектакле побывал секретарь Волгоградского обкома партии, который внезапно разглядел в цитировании Райкиным Ленина попытку со стороны артиста таким образом протащить на сцену критику не только современной внутренней советской политики, но и внешней. Дело в том, что в том году особенно сильно обострились отношения между СССР и Израилем, которые вызвали весьма неоднозначную реакцию внутри советской еврейской диаспоры. Значительная ее часть симпатизировала Израилю, что вызвало очередной всплеск недоверия к евреям со стороны властей. Учитывая, что Аркадий Райкин был евреем, его тоже заподозрили в симпатиях к Израилю. В итоге в тот же день посетивший спектакль секретарь Волгоградского обкома написал в ЦК КПСС возмущенное письмо, которое мгновенно возымело действие: на следующий спектакль артиста весь первый ряд был занят проверяющими. Как будет затем рассказывать сам А. Райкин: «Костюмы одинаковые, блокноты одинаковые, глаза одинаковые, лица непроницаемые… Все пишут, пишут… Какая тут, к черту, сатира? Какой юмор?..»

Видимо, выводы проверяющих совпали с выводами секретаря из Волгограда. Через пару дней Райкина вызвали в ЦК к руководителю Отдела культуры Василию Шауро, где последний стучал по столу кулаком и настоятельно советовал артисту «поменять профессию». В итоге у Райкина случился инфаркт и последующие концерты в столице были отменены. После этого почти на целый год для Райкина будут закрыты не только двери всех столичных театров, но и двери театров в его родном Ленинграде.

Побоище в Кутаиси

(«Торпедо» Кутаиси – «Пахтакор» Ташкент)

Конец октября 1970 года был отмечен грандиозным футбольным скандалом. Он случился в пятницу 30 октября. В тот день состоялся очередной тур чемпионата страны по футболу. Матчей было сыграно несколько, но я упомяну лишь один – самый скандальный.

Матч проходил в грузинском городе Кутаиси, где встречались местное «Торпедо» и ташкентский «Пахтакор». Хозяевам нужна была только победа, поскольку при иных вариантах они покидали высшую лигу. Перед началом игры была сделана попытка подкупить гостей с помощью денежной взятки, но те отказались, проявив принципиальность. Поэтому торпедовцам не оставалось ничего иного, как завоевать необходимую победу в равной борьбе. Но как это сделать, если гости чуть ли не на голову были сильнее? Тут, как ни старайся, ни ложись костьми на поле, ничего не получится. Поэтому уже к 80-й минуте матча торпедовцы безнадежно проигрывали 0:3. А тут еще под самый занавес игры судья Бочаров назначил пенальти в их ворота, позволяя гостям сделать счет и вовсе неприличным. Тут не выдержали нервы у вратаря хозяев Гогии, и он ударил Бочарова по лицу. Судья немедленно показал ему красную карточку. Это стало последней каплей, которая переполнила чашу терпения кутаисцев. Причем их не остановило даже то, что на матче присутствовал глава футбольной Федерации СССР Валентин Гранаткин, который специально прилетел на эту игру, чтобы предотвратить возможные инциденты. Но и он оказался бессилен.

Несколько игроков «Торпедо» подскочили к главному арбитру и принялись его избивать. Своих кумиров поддержали болельщики (а стадион был переполнен) – они стали бросать на поле камни, выломанные из сидений доски. Футболисты «Пахтакора» бросились в раздевалку, понимая, что в противном случае им придется туго. Однако убежать удалось далеко не всем: несколько ташкентцев вынуждены были найти спасение в центре поля, куда не долетали камни с трибун.

Милиция, которая не ожидала такого взрыва страстей, поначалу безучастно взирала на происходящее, но затем сумела прийти в себя и сделала попытку, во-первых, разнять дерущихся, во-вторых, вывести судью и гостей с поля. Для этого стражи порядка обступили своих подопечных плотным кольцом и довели их до раздевалки. Но страсти на этом не утихли.

Увидев, что гостям удалось спрятаться за спасительными стенами, болельщики принялись крушить их автотранспорт – автобусы и машины. Первый они перевернули, а для пущей надобности еще и подожгли. Ситуация приобретала зловещий оборот. Ташкентцев надо было немедленно эвакуировать, но пути к отступлению были отрезаны. Милиция запросила дополнительные силы. Но даже когда они прибыли (милиционеров поддерживали несколько десятков солдат с автоматами), болельщики и не подумали отступить. Люди были настолько возбуждены, что даже вид автоматов их не отрезвил. Они бросились на милиционеров и солдат с палками наперевес, после чего раздались первые выстрелы. Только тут толпа бросилась врассыпную. Людей потом долго отлавливали по дворам и подворотням, пытаясь выявить зачинщиков беспорядков. Итог этого инцидента оказался ужасен: несколько человек были убиты и ранены, стадиону и прилегающим к нему окрестностям был нанесен значительный ущерб. Такова была плата за то, что кутаисское «Торпедо» вылетело в первую лигу.

Уже на следующий день по Москве стали гулять слухи о жутком побоище в Кутаиси. Слухи были один ужаснее другого, однако иначе и быть не могло – пресса по этому поводу как в рот воды набрала. О заметке от 12 ноября в «Труде» речь не идет: там это происшествие вообще не описывалось. Эта коротенькая публикация под названием «Кутаисцы хлопают дверью» принадлежала перу заместителя председателя Спортивно-технической комиссии Н. Мечникова. В ней сообщалось следующее: «А вот торпедовцам Кутаиси самообладания не хватило: проигрывая на своем поле „Пахтакору“, они забыли о спортивном достоинстве и решили уйти из высшей лиги, „громко хлопнув дверью“. Редкий случай удаления с поля вратаря и запрещение играть еще трем футболистам – это первый отклик на беспрецедентный демарш игроков кутаисского „Торпедо“.

Проданный финал

(«Динамо» Москва – Цска)

1970 год завершился еще одним футбольным скандалом. Он случился в воскресенье 6 декабря, когда определился чемпион страны по футболу – им стала команда ЦСКА, не поднимавшаяся на высшую ступеньку пьедестала почета почти 20 лет – с 1951 года. Армейцы весь сезон вели упорную борьбу за лидерство с четырьмы командами: динамовцами Москвы, Киева, Тбилиси и московским «Спартаком». В начале октября в отрыв ушли две команды: ЦСКА и столичное «Динамо». Они и повели заочную борьбу за золотые медали. К финишу обе команды пришли с равным количеством очков, и вопрос о медалях должен был решаться в дополнительном матче.

Он состоялся 5 декабря в теплом Ташкенте, однако так и не ответил на вопрос, кто победитель, поскольку закончился нулевой ничьей. Пришлось переносить спор на следующий день. Эта игра вошла в историю отечественного футбола как одна из наиболее интересных и драматичных. Счет в игре открыли армейцы (Уткин), однако удержать его так и не смогли. В течение шести минут (с 22-й по 28-ю) динамовцы вколотили в их ворота сразу три мяча. Казалось, что судьба матча решена бесповоротно. Однако…

Второй тайм армейцы начали с мощных атак, каждая из которых могла принести успех. Однако превосходно играл вратарь динамовцев Пильгуй (легендарный Лев Яшин сыграл в том сезоне тринадцать матчей и теперь сидел на скамейке запасных, но не по своей воле, а по решению Константина Бескова, боявшегося «проспать» талант новичка Пильгуя). Раз за разом он вставал на пути игроков ЦСКА, вытаскивая даже «мертвые» мячи. Однако и его силы оказались не беспредельны. За 20 минут до окончания матча Пильгуй ошибся, и Владимир Федотов (сын легендарного форварда Григория Федотова) «распечатал»-таки ворота динамовцев во втором тайме. После этого армейцы с еще большей яростью бросились на штурм ворот противника. В итоге их игрока (все того же Федотова) динамовцы сбили в своей штрафной, и судья показал на одиннадцатиметровую отметку. Его четко реализовал Поликарпов. Счет сравнялся – 3:3.

Этот гол окончательно сломил динамовцев, уже уверовавших в победу, армейцы же, вдохновленные успехом, продолжали атаковать. Победную точку в этом драматичном поединке поставил все тот же вездесущий Федотов, который за несколько минут до конца игры пробил в правый от вратаря угол. Пильгуй четко среагировал на него, но тут в дело вмешался случай: мяч угодил в какую-то кочку, перескочил через голкипера и влетел в сетку ворот. Армейцы победили.

«Золотой» состав армейцев выглядел следующим образом: Ю. Пшеничников, Л. Шмуц, В. Астаповский, Ю. Истомин, В. Капличный, В. Афонин, А. Шестернев, В. Войтенко, Д. Багрич, В. Кузьмин, В. Поликарпов, А. Масляев, В. Уткин, Н. Долгов, М. Плахетко, А. Кузнецов, В. Солохо, Ю. Патрикеев, Б. Копейкин, В. Дударенко, В. Федотов, В. Жигунов, Б. Абдураимов, А. Самосонов, Б. Поташев, В. Старков, В. Сухоруков, Г. Ярцев; тренер – В. Николаев.

Стоит отметить, что тренер «Динамо» Константин Бесков сразу после игры заподозрил ряд игроков своей команды в небескорыстной сдаче матча соперникам. Но поскольку договорные игры тогда только входили в моду, заявление Бескова, высказанное им в кулуарах, многих шокировало. Большинство расценили его как результат обиды тренера на игроков: Бескову тогда исполнилось 50, и он вправе был рассчитывать на то, что родная команда в качестве подарка преподнесет ему золотые медали первенства (Кубок они преподнесли ему в августе), но, увы, ошибся. Однако даже спустя много лет Бесков не отказался от своего горького вывода, сделанного в Ташкенте в декабре 70-го. Вот его слова:

«Самое тяжелое для меня – когда играли финал чемпионата в Ташкенте. Первый тайм мы выигрываем 3:1. Вдруг в перерыве ко мне подходят несколько игроков: Константин Иванович, не надо делать замен, так доиграем. А Маслов еще попросил: дайте я буду против Федотова играть. Он опытный полузащитник, я согласился. Второй тайм: динамовцы остановились. Маслов и Жуков открыли Федотова, зеленая улица, тот забил два мяча, да еще пенальти сделал. Игроки за спинами тренеров договорились… Я сказал в раздевалке: „Вы игру сознательно отдали…“ И больше говорить не мог.

Не могли понять, кто мог купить эту игру. Потом прошел слух, что в Ташкент приехали на «гастроли» московские картежники и начали принимать ставки на результат матча. Люди, которые ставили на ЦСКА, нашли подход к игрокам…»

Скандальное «достояние…»

(«Достояние республики»)

Один из лучших советских истернов «Достояние республики» в год своего выхода на широкий экран (1972) собрал на своих сеансах более 47 миллионов зрителей, что позволило ему занять 5-е место в СССР по сборам. Этот фильм до сих пор пользуется успехом у самой различной аудитории, о чем свидетельствует частота его показа по российскому ТВ. И это не удивительно, поскольку в этом фильме есть все, что так нравится зрителю: энергичный сюжет, головокружительные погони, звездный состав актеров плюс великолепная музыка и песни в исполнении самого Андрея Миронова. Однако мало кто знает, что эта искрометная и увлекательная лента рождалась в настоящих муках и неоднократно была под угрозой закрытия из-за череды скандалов, которые преследовали ее практически на протяжении всего съемочного процесса.

Начнем с того, что режиссером ее был Владимир Бычков, который до этого работал на «Беларусьфильме» и снял там фильм «Город мастеров» (1965), который и сделал его имя известным. Однако у режиссера был один минус – он был слаб по части «зеленого змия». Во многом именно на этой почве у него разладились отношения с руководством киностудии, и он переехал в Москву (где, кстати, родился) и устроился на Киностудию имени Горького. Там он достаточно быстро влился в коллектив и практически сразу получил право на самостоятельную постановку – снял вполне симпатичную детскую картину «Мой папа – капитан» (1970).

Между тем очень скоро у Бычкова и на новом месте стали портиться отношения с начальством по той же самой причине – по вине «зеленого змия». В итоге, когда он затеял снимать новую ленту по сценарию тех же сценаристов, с которыми работал на «Папе…», Авениром Заком и Исаем Кузнецовым, то руководство киностудии выступило против этого. И не видать бы Бычкову нового фильма как своих ушей, если бы не помощь его бывшего земляка, а ныне заместителя председателя Госкино СССР Бориса Павленка (в 60-е он возглавлял Госкино Белоруссии), который лично помог Бычкову с запуском «Достояния республики». Однако проблемы режиссера на этом не закончились.

Съемки фильма едва только начались, как случилось серьезное ЧП. 10 августа 1970 года в городе Кириллове Вологодской области едва не погибли двое каскадеров – Фирс Земцев и Юрий Федосеев. Первый (1919 года рождения) был каскадером с большим стажем работы, причем не только в кино (работал на фильмах: «Адъютант его превосходительства», «Неуловимые мстители» и др.), но и в цирке (он занимал должность режиссера в Государственном училище циркового и эстрадного искусства), второй – каскадер начинающий. Вдвоем они должны были поставить сложный трюк – полет на тросе над монастырем (по сюжету один из циркачей таким образом спасает чекиста Овчинникова от бандитов-лагутинцев). Эпизод был снят с первого же дубля, и ЧП произошло уже после того, как была дана команда оператору «Стоп!». Причем вины каскадеров в случившемся не было.

Перед тем как совершить трюк, Земцев сам досконально проверил крепление 10-миллиметрового троса. Тот одним концом был закреплен на 70-метровой Московской башне, пропущен через специальный блок, закреплен на другой – 40-метровой надвратной башне – и, пропущенный через второй блок, закреплен к грузовой машине. Именно по вине последней и произошло ЧП. По задумке Земцева, после перелета с одной башни на другую, когда каскадеры должны были зависнуть над землей и дать команду шоферу подать машину назад, натяжение троса должно было ослабнуть и каскадеры плавно опустились бы на крышу галереи монастыря. Однако в момент старта никто не догадался вытащить из-под колес грузовика кирпич, который был положен туда для фиксации автомобиля, из-за чего произошел резкий рывок. В итоге трос лопнул, и каскадеры упали вниз. К счастью, высота оказалась не слишком большой – 5–6 метров, иначе падение завершилось бы куда трагичнее. А так Земцев получил переломы обеих ног, а его напарник, благодаря тому, что Земцев успел обхватить его руками, заработал всего лишь ушиб подбородка.

Забегая вперед, сообщу, что следующие девять месяцев Земцев вынужден будет провести в гипсе. Однако и после его снятия врачи поставят ему неутешительный диагноз: вся жизнь – в инвалидной коляске. Однако вопреки всему Земцев проявит чудеса самоотверженности: будет тренироваться по нескольку часов в сутки и в итоге не только встанет на ноги, но и вернется к любимой работе (правда, уже в качестве руководителя каскадеров).

Между тем к началу осени в съемочной группе уже начал забываться неприятный августовский инцидент. Высокая комиссия из трех человек, которая была прислана из Москвы (ее возглавлял инженер по технике безопасности Е. Толстов), сумела разобраться в случившемся, выявила степень вины каждого из участников инцидента и предупредила коллектив о недопустимости повторения подобных случаев впредь. Коллектив железно пообещал сделать из этого надлежащие выводы. Однако не прошло и недели, после того как комиссия отбыла в Москву, как последовало новое ЧП на съемочной площадке. Причем на этот раз его последствия были куда более трагичнее.

Инцидент произошел в пятницу 11 сентября во время съемок в Вологде, куда съемочная группа переместилась из Кириллова. В тот злополучный день на Софийской площади города снимался эпизод въезда цирковых фургонов в ворота Кремля (по сюжету, это были ворота монастыря, где обитали лагутинцы). В съемках были задействованы восемь фургонов, которыми управляли десять каскадеров. Предпоследним фургоном управляли двое: опытный инструктор Юрий Котов (он, помимо каскадерства, еще и руководил местным народным цирком) и начинающий каскадер Валентин Мыльников, 23 лет от роду, работавший в том же народном цирке силовым жонглером. Стоит отметить, что до того, как режиссером была дана команда «Мотор!», фургоны трижды репетировали въезд. И ни разу не произошло накладки.

Как и в августовском случае, где решающую роль сыграла побочная причина – кирпич, в этот раз к трагедии привел… цирковой верблюд. Это он в тот момент, когда началась съемка, внезапно выскочил из-за кустов, чем сильно напугал лошадей седьмого фургона. Те резко рванули в сторону, в результате чего фургон стал заваливаться влево по движению. Мыльников попытался спрыгнуть с облучка, но далеко отскочить не успел, и фургон буквально впечатал его в землю. Котову повезло больше – его только ударило оглоблей по ногам. На милицейской машине Мыльникова доставили в больницу, где врачи поставили ему неутешительный диагноз – перелом позвоночника. В связи с тем, что это ЧП оказалось вторым по счету за месяц съемок, на студии имени Горького вскоре появится приказ, где будут ужесточены меры по технике безопасности на съемочных площадках. Что касается наказания для тех, кто непосредственно отвечал за случившееся, то и оно последовало незамедлительно: директора фильма сняли с работы, а режиссер Бычков удостоился строгого выговора. Видимо, на почве этих стрессов последний не выдержал и «развязал». Что, естественно, только обострило его отношения с руководством киностудии. Как вспоминает Б. Павленок:

«Бычков потерял контроль над собой и являлся на съемочную площадку или в монтажную комнату вовсе в непотребном виде. Станислав Ростоцкий не раз корил меня прилюдно, даже на заседаниях коллегии „за поддержку пьяницы“…»

Тем временем в начале 1971 года над фильмом вновь сгустились тучи. Выяснилось, что съемочная группа не только не уложилась в выделенные ей средства, а даже допустила перерасход денежных средств на астрономическую сумму 88 308 рублей. Плюс к этому серьезно отставала по метражу. В связи с этим 11 января на студии было собрано расширенное партийное бюро, которое обсудило сложившуюся обстановку. Обсуждение было бурным и весьма нелицеприятным для создателей фильма. Было решено наказать 10 человек: им снизили постановочное вознаграждение, объявили строгие выговоры.

В середине июня съемки фильма были закончены. Однако из-за перемонтажа сдать его в срок (6 июля) не удалось, и сдача фильма была перенесена на месяц. Затем и эти сроки были сдвинуты еще на месяц: шла переозвучка фильма. И только во второй половине сентября многострадальная картина наконец-то была сдана.

Как уже говорилось, фильм стал фаворитом кинопроката-72, войдя в пятерку его самых кассовых лент. Однако на судьбе режиссера Владимира Бычкова этот успех ничуть не отразится – больше ничего близкого он уже не снимет. Как пишет все тот же Б. Павленок:

«Бычков так и выпал из творческой обоймы, о чем я искренне сожалею, погиб большой талант. Одного ли его водка сгубила?..»

1971

Был рывок на побег…

(Владимир Высоцкий)

В самом начале 1971 года в центре очередного скандала оказался Владимир Высоцкий: родственники хотели упечь его в больницу на почве его проблем с алкоголизмом, а он вместо этого сбежал из Москвы на юг.

Эта история началась в субботу 2 января, когда в Москву из Парижа прилетела Марина Влади. Планы у нее были самые радужные – отдохнуть вместе со своим супругом Владимиром Высоцким в сочинском санатории Совета министров СССР (путевки в эту элитную здравницу пробил знакомый Высоцкого – заместитель министра Константин Трофимов). Увы, но эти планы вдребезги разбил сам Высоцкий, пустившись в очередной загул. Собрав вещи, Влади переехала жить к своей подруге – актрисе Ирине Мирошниченко, которая вместе с мужем драматургом Михаилом Шатровым жила на Ленинградском проспекте. Уходя, Влади бросила мужу фразу: «Вернусь, когда придешь в норму». Думаете, Высоцкий сильно расстроился? Вот уж нет. Более того, дабы не сгорели выбитые с таким трудом путевки, он пригласил разделить с ним компанию своего друга Давида Карапетяна. Того это предложение застало врасплох, поскольку на его личном фронте тоже было неспокойно. На днях его подруга после очередного выяснения отношений, не смущаясь присутствием малолетнего сына, наглоталась таблеток и угодила в психушку. Карапетян чуть ли не ежедневно навещал ее и совсем не рассчитывал куда-то уезжать. Но Высоцкий продолжал настаивать на их совместном отъезде и в итоге уговорил-таки своего друга ехать в Сочи.

В день отъезда они заскочили на Ленинградский проспект к актрисе Ирине Мирошниченко, у которой теперь жила Марина Влади. Высоцкий в душе все еще рассчитывал уговорить ее поехать с ним вместо Карапетяна. Но в результате случился скандал.

Едва друзья переступили порог квартиры, как тут же поняли, что угодили в ловушку. Оказывается, предупрежденная заранее Влади вызвала подмогу в лице известной поэтессы Юнны Мориц и врача-нарколога. Пока Высоцкий и Влади закрылись в соседней комнате для выяснения отношений, его приятель оказался с глазу на глаз с врачом и поэтессой. Те принялись ни много ни мало уговаривать его примкнуть к заговору с целью немедленной госпитализации Высоцкого. Карапетян возмутился: «Без его согласия это невозможно! Он сам должен решиться на это».

Видя, что их попытки не увенчались успехом, заговорщики пошли другим путем. Поэтесса внезапно попросила у Карапетяна разрешения взглянуть на авиабилеты якобы для того, чтобы уточнить время вылета. Не видя в этом подвоха, Карапетян извлек на свет билеты. И те тут же перекочевали в карман поэтессы. «Никуда вы не полетите!» – торжественно провозгласила она. Но Мориц явно поторопилась в своих выводах. К тому времени переговоры Высоцкого и Влади завершились безрезультатно, и раздосадованная Влади заявила мужу, что он может ехать куда захочет – хоть к черту на кулички. «Мы бы с удовольствием, но у нас отняли билеты», – подал голос Карапетян. После этого Влади попросила Мориц вернуть билеты их законным владельцам. Окрыленные успехом, друзья бросились вон из дома, еще не подозревая, что на этом их приключения не закончились.

Когда спустя полчаса они примчались во Внуково и протянули билеты юной стюардессе, стоявшей у трапа, та внезапно попросила зайти их к начальнику смены аэропорта. «Зачем это?» – удивились друзья. «Там вам все объяснят», – лучезарно улыбаясь, ответила девушка. Глядя на ее сияющее лицо, у друзей даже мысли не возникло о чем-то нехорошем. А оказалось…

В общем, начальник смены огорошил их заявлением, что лететь они никак не могут. Он сообщил: «Звонили из психбольницы и просили вас задержать до прибытия „Скорой помощи“. Она уже в пути. Говорят, что вы, Владимир Семенович, с помощью товарища сбежали из больницы». – «Из больницы?! – чуть ли не разом воскликнули друзья. – В таком случае, где же наши больничные пижамы?» И друзья показали, что одеты они во вполне цивильную одежду. Начальник вроде бы засомневался: «Да, действительно. Но и вы меня поймите: я не могу проигнорировать этот звонок». Видя, что начальник дал слабину, Высоцкий использовал безотказный аргумент: пообещал сразу после возвращения дать бесплатный концерт для сотрудников аэропорта. И начальник дрогнул: «А, черт с ними. Скажу, что не успели вас перехватить. Счастливого пути!»

В Сочи Высоцкого и Карапетяна приняли по самому высшему разряду, поскольку ждали приезда не кого-нибудь, а самой Марины Влади, которая была известна не только как знаменитая актриса и жена Высоцкого, а вице-президент общества «СССР – Франция». Именно поэтому был выделен номер люкс со всеми полагающимися ему прибамбасами: широченными кроватями, золочеными бра, хрустальными вазами с отборными фруктами и т. д. В таких условиях можно было отдыхать припеваючи. Однако полноценным отдыхом пребывание друзей назвать было нельзя. Все испортил Высоцкий. Чуть ли не в первый же вечер он стал клянчить у друга деньги на выпивку (все деньги хранились у Карапетяна), а когда тот отказал, бросился названивать в Москву своей пассии – актрисе Театра на Таганке Татьяне Иваненко. Но та упорно не подходила к телефону, разобидевшись на Высоцкого (незадолго до этого она отбрила его фразой: «Ты женился на своей Марине, вот к ней и иди!»).

На следующий день история повторилась: день Высоцкий продержался более-менее сносно, а ближе к вечеру снова стал «обрабатывать» друга. «Давай съездим в город, – говорил Высоцкий. – Ведь здесь тоска смертная». Но Карапетян отказал, понимая, что в городе Высоцкий обязательно найдет момент, чтобы напиться. Видя, что друг его непробиваем, Высоцкий взорвался: «Не дашь денег? Ну и не надо!» И убежал из номера, хлопнув дверью. На часах было около девяти вечера.

Вернулся Высоцкий в первом часу ночи, будучи в изрядном подпитии. Вернулся не один, а в компании с водителем такси, которому задолжал 15 рублей. Деньги, естественно, должен был выложить Карапетян. Но тот колебался: покажи он Высоцкому свои рублевые запасы, и от них вскоре ровным счетом ничего бы не осталось. Поэтому Карапетян нашел иной выход: он всучил таксисту… два доллара. Однако история на этом не закончилась. Всю ночь пьяный Высоцкий метался по номеру, стонал и кричал, как будто его кто-то резал. Естественно, этот шум не остался без внимания соседей по этажу, которые сплошь принадлежали к номенклатуре. Утром они пожаловались на Высоцкого администрации санатория. И та попросила актера вместе с его другом немедленно уехать с их территории.

Поселиться в любой сочинской гостинице не составляло труда, были бы деньги. А их у Высоцкого не было. Тогда он срочно телеграфировал в Москву своему коллеге по театру Борису Хмельницкому, и тот выслал им 200 рублей. И друзья отправились в интуристовский отель. Но там вышла осечка: администраторша наотрез отказалась вселять Высоцкого по актерскому удостоверению (паспорт он забыл дома). Не помогло даже обещание Высоцкого лично попеть для администраторши в номере отеля. Тогда друзья позвонили главврачу совминовского санатория и сообщили ему, что собираются вернуться обратно, поскольку их отказываются поселить в отеле. А тому страсть как не хотелось их возвращения. Поэтому он тут же примчался в отель и уже оттуда позвонил главному милицейскому начальнику Сочи, с которым был на приятельской ноге. Только слово последнего и убедило администраторшу прописать гостей в отель.

Пробыв в Сочи около недели, друзья вернулись в Москву. И буквально сразу Высоцкий угодил в новый скандал. 11 января в Театре на Таганке состоялась первая репетиция «Гамлета», где Высоцкий играл принца датского. Однако та репетиция ничем хорошим не завершилась: Любимов от игры актеров пришел в ярость, и особенно сильно нападал на Высоцкого. Тот пытался оправдаться: «Юрий Петрович, я не могу повторить то, что вы показали, потому что вы сами не знаете, что хотите. Я напридумывал для этой роли не меньше, чем вы, поймите, как мне трудно отказаться от этого…» Короче, первый блин вышел комом.

Скандал на репетиции дорого обойдется Высоцкому. Спустя три дня актер ударится в очередной запой, и Влади придется звонить Любимову, чтобы тот отменил репетицию. Режиссер впадет в еще большую ярость, заявив, что найдет другого Гамлета. В итоге Высоцкого определят в психушку имени Кащенко, в отделение для буйных шизофреников, а Влади улетит в Париж, пообещав мужу никогда больше к нему не вернуться.

Без него его… похоронили

(Павел Мелехин)

В 70-е годы жил в Воронеже такой поэт Павел Мелехин. Он был членом Союза писателей СССР, входил в редколлегию толстого журнала «Подъем». Поэт он был не выдающийся и, возможно, никогда бы не прогремел на всю страну, если бы не скандальный курьез, аналогов которому в писательском мире еще не бывало.

Эта история началась 29 января 1971 года, когда в одной из самых читабельных изданий страны «Литературной газете» появился некролог следующего содержания: «Воронежская писательская организация и редакция журнала „Подъем“ с глубоким прискорбием извещают о преждевременной смерти поэта, члена Союза писателей Мелехина Павла Леоновича и выражают искреннее соболезнование родным и близким».

В этом некрологе не было бы ничего необычного, если бы не одно существенное «но» – Мелехин Павел Леонович был жив и здоров. И о своей «преждевременной смерти» узнал именно из «Литературки», которую выписывал и регулярно читал. Можно себе представить чувства поэта, который утром открыл газету и увидел там некролог на самого себя. И не в какой-нибудь заводской многотиражке, а в самой «Литературной газете» – одном из самых популярных в интелигентской среде издании! До сих пор так и неизвестно, кто разыграл с Мелехиным эту жуткую шутку: то ли кто-то из его коллег, обиженных на него за что-то, то ли все получилось случайно (типа: «кто-то где-то что-то слышал»).

Схватив газету, Мелехин бросился в родную писательскую организацию. Там тоже схватились за голову, однако разбираться, кто был зачинщиком этой шутки, не стали, а тут же связались с Москвой. Говорят, когда об этом инциденте узнал главный редактор «Литературки» Александр Чаковский, он буквально рвал и метал. Такого случая в его хозяйстве еще никогда не происходило (а ведь Чаковский был членом ЦК КПСС!). Надо было срочно писать опровержение, но срочно не получалось – «Литературка» выходила раз в неделю (по средам). Поэтому целую неделю Мелехин для большинства своих коллег ходил в умерших. И в Воронеж все это время шли звонки с соболезнованиями.

Только 27 января «Литературка» написала опровержение. Правда, опубликовано оно было на 4-й странице и таким мелким шрифтом, что не заметить его было немудрено. В нем сообщалось: «Воронежская писательская организация и редакция „Литературной газеты“ сообщают, что появившееся в „ЛГ“ № 4 от 20 января извещение относительно Мелехина П. Л. не соответствует действительности, и приносят Павлу Леоновичу Мелехину свои извинения».

Согласно старому поверью, человек, которого молва поспешила записать в умершие, живет потом долго и счастливо. Увы, но в случае с П. Мелехиным оно не сработало: у него не получилось ни «счастливо», ни «долго». Вскоре после некролога в «Литературке» дела в творчестве у него пошли наперекосяк – его стихи перестали печатать. Тогда он стал продавать свой талант другим: писал молодым поэтам стихи, и те выдавали их за свои. Самое интересное, но эти произведения с удовольствием печатали многие издания как в Воронеже, так и в Москве. Мелехин долго терпел эту ситуацию, после чего его терпение лопнуло. Он собрал все свои-«чужие» стихи в сборник и понес его в издательство. А там его обвинили… в плагиате. И как Мелехин ни доказывал, что эти стихи его собственные, ему никто не поверил. И даже пригрозили подать на него в суд. Так он и ушел из издательства несолоно хлебавши. Как итог: в 1983 году Мелехин покончит с собой – выбросится из окна своей воронежской пятиэтажки.

А авторство стихов, которые он писал другим, все-таки будет доказано. Но уже после его смерти. В одном из таких стихотворений, вышедших в сборнике поэта Михаила Касаткина, глаз внимательного читателя сумеет различить «ключ»: прочитав заглавные буквы каждой строфы сверху вниз, читатель увидит весьма недвусмысленное обращение: «М. Касаткин – говно вы».

Главный бандит республики

(Лев Дуров)

В марте 1971 года героем скандальной истории стал популярный актер Лев Дуров. Он тогда снимался в телефильме «Семнадцать мгновений весны» и собирался вместе со съемочной группой отправиться на натурные съемки в ГДР, где его герой – предатель Клаус – должен был погибнуть (советский разведчик Исаев-Штирлиц убивал его в лесу). Однако поездка Дурова была сорвана им же самим. Выглядело это следующим образом.

В те годы существовало такое правило, что, прежде чем отправиться за границу (даже в страну, принадлежащую к социалистическому лагерю), всем участникам этой поездки необходимо было пройти сквозь сито выездной комиссии. Последние были созданы для того, чтобы проверять морально-нравственные качества, а также интеллектуальные способности выезжающих, поскольку в верхах существовало строгое правило, что представлять СССР за границей должны люди достойные и образованные. Однако в случае с Дуровым вышло так, что его комиссия забраковала. Кстати, единственного из всей группы. Почему же это случилось?

Дело в том, что Дуров оказался единственным из всех своих коллег, кто посчитал вопросы, задаваемые ему членами комиссии, не просто неуместными, но и издевательскими. Причем высказался об этом вслух. Так, на просьбу «Опишите нам, как выглядит флаг Советского Союза», актер ответил следующим образом: «Он выглядит очень просто: черный фон, на нем белый череп и две перекрещенные берцовые кости. Называется флаг „веселый Роджер“.

После подобного ответа Дурова можно было смело выдворять за дверь, но члены комиссии посчитали, что он шутит. Поэтому задали ему следующий вопрос: «Назовите столицы союзных республик». Но Дуров ответил на него так, что присутствующим стало окончательно ясно, что шутками здесь дело и не пахнет. А сказал актер следующее: «Калинин, Тамбов, Магнитогорск, Тула и еще Малаховка». В итоге актера больше ни о чем не спрашивали и из списков отъезжающих вычеркнули. После этого в актерской тусовке за Дуровым закрепилось прозвище, которым он очень гордился – «главный бандит республики».

Что касается участия Дурова в съемках, то режиссер фильма Татьяна Лиознова нашла следующий выход: убийство предателя Клауса, которого играл Дуров, она сняла в подмосковном лесу. Отметим, что этот незапланированный съемочный день обошелся группе почти в 400 рублей, что было целиком на совести актера. Не пошути он на выездной комиссии, и этих лишних трат можно было легко избежать. В этой ситуации справедливым было бы вычесть эти деньги из гонорара Дурова, но советское государство не зря считалось гуманным, в результате чего актер не потерял из своего кармана ни копейки.

Скандал в «Маяке»

(Театр имени Маяковского)

В конце марта 1971 года нешуточные страсти разгорелись в столичном Театре имени Маяковского – там был затеян переворот против главрежа Андрея Гончарова. Инициатором путча стала одна из прим театра и секретарь тамошней парторганизации актриса Тер-Осипян, которой удалось перетянуть на свою сторону директора театра, его заместителя и даже местком. Зная о том, что Гончарова не любит министр культуры Фурцева, они всерьез рассчитывали и на ее поддержку, однако просчитались. Фурцева, после того как узнала, что большая часть труппы поддерживает своего режиссера, не встала под знамена заговорщиков. Более того, когда те явились к ней на прием, она накинулась на них с претензиями, что они затеяли столь серьезное дело – смену режиссера, – даже не спросив мнение коллектива. В тот же день Тер-Осипян явилась домой к актрисе Марии Бабановой. Вот как вспоминает об этом театровед Н. Берновская:

«Пришла, молча села за стол. Мария Ивановна тоже молча поставила перед ней бутылку коньяка, рюмку и какую-то еду. После трех рюмок Мария Ивановна сказала: „Хватит, а то до дому не дойдешь“. И убрала бутылку. Тогда она ушла. Так закончилась попытка „государственного переворота“. Директор ушел в Театр Ленинского комсомола. Тер-Осипян лишилась секретарского поста и всех возможных ролей на ближайшие 15 лет. У нас дома об этом эпизоде старались при ней не говорить…»

Футбольный детектив

(Виктор Колотов)

В январе 1971 года громкий скандал случился в спортивном мире страны. Сразу три именитых футбольных клуба – ЦСКА, столичное «Торпедо» и киевское «Динамо» – чуть ли не на смерть стали биться за то, чтобы талантливый 21-летний футболист из казанского «Рубина» Виктор Колотов в новом сезоне играл в их рядах. На первом этапе этой «охоты» киевляне сумели так психологически тонко обработать перспективного парня, что он дал согласие играть у них. Однако затем дорогу динамовцам перебежали армейцы. Перед Колотовым были нарисованы такие радужные перспективы в составе ЦСКА, что он не устоял: во-первых, легкая армейская жизнь (Колотов был призывник), во-вторых – гарантированное место в сборной Союза, которой тогда руководил главный тренер армейцев Валентин Николаев. Однако киевляне не собирались так легко отдавать в руки соперников такой «самородок». Далее послушаем рассказ человека, который в те дни «охотился» на Колотова, – Андрея Бибу:

«Вместе с Лешей Рубановым мы снова поехали в Казань, точнее – в Зеленодольск, это городок в 30 километрах от столицы Татарии, где в покосившемся бревенчатом домике жил Виктор с родителями. Спрашиваю: „Почему передумал в Киев ехать?“ Отвечает: „Я хотел с Масловым поработать, с ним разговаривал, а Севидова я не знаю“ (тренера динамовцев Маслова уволили из команды в 1970 году. – Ф. Р.). Все запасы красноречия снова пришлось пустить в ход: мол, помогать тебе буду во всем, вплоть до того, что экзамены в инфизкульт сам за тебя сдать готов, и т. д. и т. п. Вроде опять уговорил, вернул человека в динамовскую веру. А дальше происходит нечто совсем комическое.

Пока мы с Витей беседуем, я случайно бросаю взгляд в окошко. Мать честная! Володя Бреднев, такой же, как я, только торпедовский, селекционер, приближается к колотовскому дому… В мои планы встреча с Бредневым явно не входила. Что делать? Не спасаться же бегством, да и поздно уже бежать. Витины родители предлагают мне спрятаться в другой комнатке, за перегородкой. А Лешу Рубанова Бреднев не знает, он вполне может остаться в горнице и будет представлен незваному гостю из Москвы как «дядя из Магадана».

Заходит Бреднев. С ходу брать быка за рога не решается, видно, смущает присутствие незнакомца. Его успокаивают: «Это Витин любимый дядя из Магадана приехал погостить». Бреднев переходит к делу: звенит ключами от двухкомнатной московской квартиры – мне за фанерной перегородкой все слышно. После этого зависает тишина, в которой слышен голос отца Колотова: «Интересно, а что бы дядя посоветовал племяннику в такой ситуации?» Теперь слышу голос «дяди», уверенно вошедшего в роль: «Я бы тебе, племяш, порекомендовал выбрать все-таки Киев. Там Днепр, красотища, климат опять же хороший. А что Москва? Бывал я в этой Москве. Сумасшедший дом – голова идет кругом». Черту под дискуссией подводит Виктор: «Я, пожалуй, к дядиному совету прислушаюсь, в Киев поеду». Бреднев уходит ни с чем…

Затем Колотов уезжает со сборной, а мы в это время перевозим в Киев, в новую квартиру, его семью – родителей, брата. Виктор об этом ничего не знает. Сборная возвращается домой, и мать с братом едут встретить его в Москву. Что выглядит вполне естественно – соскучились. На самом же деле они приехали, чтобы забрать его в Киев. Да не тут-то было. Встречать Колотова в аэропорт приезжают Маслов с Банниковым, который уже в «Торпедо» играет. Присутствие родных футболиста их не смущает, они сажают всех Колотовых в «Чайку» и везут на ночлег в торпедовское общежитие на Автозаводской улице. «Дядя из Магадана» на «рафике», как Штирлиц, следит за всеми этими перемещениями. Из общежития Маслов с Банниковым, пожелав наконец гостям спокойной ночи, выходит почти под утро. Они уезжают на «Чайке», а Леша Рубанов, наоборот, подруливает на «рафике». Заходит в общежитие – Колотов только успел душ принять. Увидев Рубанова, очень удивился: «О, дядя Леша, и вы здесь». Только теперь мать открывает сыну тайну всех этих неожиданных появлений: «Витя, мы уже в Киеве живем».

Быстро собрали вещички – и в аэропорт. Маслову написали записку: мол, ЦСКА охотится, поэтому срочно уехали домой. Первым же рейсом – в Киев. В 10 утра военнослужащий внутренних войск Виктор Колотов принял присягу. И стал уже недосягаем для наших конкурентов. Но те все равно не успокоились. Из ЦСКА приезжал через день полковник Нерушенко. Все рвался с Колотовым «еще раз переговорить». Наш украинский замминистра внутренних дел, жуткий футбольный болельщик, помню, кипел от негодования: «Сейчас пойду и этого нахала полковника лично арестую!» За то, что Советская армия проворонила Колотова, поплатились своими должностями два райвоенкома – в Казани и в Киеве. Как всегда, нашли стрелочников…»

Перипетии этой «охоты» стали поводом к появлению на страницах газеты «Советский спорт» фельетона «Футбольный детектив» (номер от 16 декабря 1970 года). Сразу после его выхода последовали жесткие санкции против Колотова – его дисквалифицировали на год.

Между тем больнее всех эту ситуацию восприняли в Киеве. В январе 1971 года на пленуме Федерации футбола СССР киевский представитель Оратовский заявил: дескать, другим клубам переманивать к себе игроков можно, а когда мы приглашаем каких-то игроков к себе, то тут же появляются заслоны. Эта реплика была не случайной: в ситуацию вокруг Колотова оказались вовлечены самые высокие структуры – ЦК Компартии Украины во главе с ярым фанатом киевского «Динамо» Владимиром Щербицким. Благодаря его стараниям дисквалификация Колотова была заменена на условную. И 6 мая 1971 года футболист вышел на свою первую официальную игру в составе киевского «Динамо». В тот день киевляне играли с ворошиловоградской «Зарей» и победили 1:0. Победный гол забил… Виктор Колотов.

Запрещенная пара

(Владимир Высоцкий / Марина Влади)

Весной 1971 года два молодых кинорежиссера Александр Стефанович и Омар Гвасалия собрались снимать на «Мосфильме» фильм «Вид на жительство». Это была их первая полнометражная картина в жизни, и право снимать ее они заслужили при следующих обстоятельствах.

Закончив ВГИК, они сняли дипломный фильм «Все мои сыновья», который попался на глаза выдающемуся режиссеру и профессору ВГИКа Григорию Чухраю. Картина настолько потрясла его воображение, что он с ходу пригласил ее авторов к себе на работу (а Чухрай тогда был художественным руководителем экспериментального творческого объединения киностудии «Мосфильм»). Окрыленные успехом, Стефанович и Гвасалия решили с ходу замахнуться на что-нибудь эпохальное. В частности, они выбрали для экранизации два произведения самого Михаила Булгакова – «Дьяволиада» и «Роковые яйца». Но главный редактор студии быстро остудил их пыл: «Задумка гениальная, но она не пройдет. Ищите другой материал». И тут судьба свела дебютантов с молодым, но уже прогремевшим на всю страну сценаристом Александром Шлепяновым (это он написал сценарий фильма «Мертвый сезон»), который предложил им снять фильм на весьма актуальную для тех лет тему: про то, как некий эмигрант, уехавший из России в 20-е годы, после долгой разлуки возвращается на родину, чтобы здесь умереть. Причем в качестве «паровоза», который должен был пробить эту постановку на самом верху, Шлепянов предложил взять в соавторы знаменитого поэта и общественного деятеля Сергея Михалкова.

Между тем Михалков, согласившись пойти в соавторы к дебютантам, заставил их изменить концепцию будущего фильма: теперь речь в нем должна была идти не про эмигранта, которому авторы фильма явно симпатизировали, а диссидента, которого надо было заклеймить позором за его измену Родине. Причем поначалу дебютанты сделали слабую попытку отказаться от такой задумки (снимать агитационное кино они не хотели, боясь упреков своих коллег-кинематографистов в апологетике власти), но затем все же вынуждены были согласиться, поскольку в противном случае съемки бы им запретили. Однако, соглашаясь с требованием Михалкова, дебютанты решили схитрить: предложили пригласить на главные роли в свою картину одного из главных фрондеров либеральной интеллигенции Владимира Высоцкого и его французскую жену Марину Влади. С такими актерами, думали дебютанты, их фильм из рядовой агитки мог превратиться в диаметрально противоположное. Это была бы картина о том, как затравленный системой диссидент бежит на Запад и встречает там свою любовь, как они оба ностальгируют по России под песни, которые мог написать Высоцкий. Кроме этого, присутствие этих двух имен было бы стопроцентной гарантией того, что фильм соберет в прокате фантастическую кассу.

На удачу авторов фильма, Марина Влади к тому моменту уже успела помириться с Высоцким (после январского скандала) и вновь приехала в Москву. Решение сниматься супруги приняли вместе, руководствуясь несколькими причинами. Во-первых, им очень хотелось сыграть в кино вместе (это давало бы возможность Влади продлить свое пребывание в Советском Союзе), во-вторых – сам материал предполагал возможность снять нетрадиционную и проблемную картину, где бы впервые речь шла о советском диссиденте. Особенно сильно хотел сниматься Высоцкий. До этого момента последней крупной работой актера была роль революционера из одесского варьете Бенгальского в «Опасных гастролях», съемки которого закончились еще два года назад. С тех пор актер снялся еще в двух фильмах, но в очень маленьких ролях (у С. Говорухина в «Белом взрыве» и Л. Головни в «Эхе далеких снегов») и откровенно маялся от своей киношной невостребованности.

Рандеву с авторами фильма, на котором предполагалось утрясти все нюансы, должно было состояться в Доме творчества в Болшево (27 км по Ярославскому шоссе), где Стефанович и Гвасалия дописывали сценарий. Однако чтобы доехать туда, актерам пришлось изрядно помучиться, выпрашивая разрешение на это у самого КГБ. Дело в том, что Марина Влади была иностранкой, а дорога в Болшево проходила мимо подмосковного Калининграда, в котором располагалось предприятие по выпуску межконтинентальных ракет. В итоге Высоцкому и его супруге все-таки разрешили пересечь эту зону, но не на своем, а на гэбэшном автомобиле под присмотром водителя-майора.

Встреча в Болшево прошла, что называется, на высоком уровне и оставила довольными обе стороны. Высоцкий буквально бурлил от переполнявших его чувств и забросал авторов фильма кучей полезных предложений по будущему фильму (в частности, он сообщил, что специально под эту картину у него есть две песни: одна новая – «Гололед, на земле, гололед…», и одна старая – «Охота на волков», которые придадут ленте нужный настрой). Влади тоже выглядела счастливой и похвалила авторов за то, что они сумели очень правдоподобно описать нравы и быт эмигрантской жизни на Западе. В итоге стороны расстались в твердой убежденности в скором времени встретиться вновь, чтобы вплотную приступить к работе над картиной. Но они ошиблись.

Поскольку КГБ с самого начала знал об этой встрече, а, значит, и о планах киношников по поводу Высоцкого, он тут же предпринял соответствующие шаги, с тем чтобы не допустить осуществления этой затеи. В один прекрасный день Стефанович и Гвасалия были вызваны на Лубянку (причем не в главное здание, а в невзрачную двухэтажку на Кузнецком мосту), где два бравых полковника устроили им настоящую головомойку. Суть их претензий свелась к следующему: дескать, если вы хотите, чтобы ваша первая большая картина увидела свет, вы должны немедленно отказаться от приглашения на главные роли Высоцкого и Влади. Никакие аргументы гостей по поводу того, что Высоцкий ведущий актер Театра на Таганке, а его жена – член Коммунистической партии Франции, никакого впечатления на хозяев не произвели. Они были непреклонны и, видя, что их собеседники продолжают упорствовать, даже пригрозили им серьезными проблемами в их дальнейшей киношной деятельности. Последний аргумент сразил гостей окончательно.

Через пару-тройку дней, когда даже заступничество Сергея Михалкова не изменило позиции КГБ, Стефанович отправился в Театр на Таганке, чтобы лично сообщить Высоцкому неприятную новость. По словам режиссера, услышав ее, у актера глаза налились слезами. И он с болью и мукой спросил:

– Ну объясни мне – за что? Что я им сделал?

Но Стефанович ничего не смог ему ответить.

В итоге вместо Высоцкого и Влади в картину будут приглашены другие актеры: Альберт Филозов и Виктория Федорова. Но с их участием фильм абсолютно не «прогремит».

Маршал против писателя

(Георгий Жуков / Александр Чаковский)

В первой половине июня в центре скандала оказались двое известных людей – главный редактор «Литературной газеты» Александр Чаковский и маршал СССР Георгий Жуков. А произошло вот что.

Вот уже в течение нескольких месяцев журнал «Знамя» публиковал роман Чаковского «Блокада». Одним из подписчиков журнала был и Жуков. Ознакомившись с первыми главами книги, он написал в июне 71-го возмущенное письмо в отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС с требованием немедленно прекратить публикацию произведения как идеологически вредного. Мол, из этого романа следует, что Красная Армия разгромила врага не силой своего оружия, не преданностью делу Ленина – Сталина, но жестокостью своих командиров. Об этом свидетельствует, писал военачальник, изображение… маршала Жукова, который на страницах романа грозит подчиненным расстрелом. Все это, заключал автор письма, создает ложное впечатление о причинах разгрома гитлеризма и объективно льет воду на мельницу зарубежных фальсификаторов истории.

Если бы подобное письмо написал какой-нибудь безвестный ветеран Отечественной войны, от него еще можно было бы отмахнуться. Но под ним стояла подпись самого Маршала Победы! Короче, чуть ли не в тот же день, когда письмо достигло Старой площади, туда был срочно вызван виновник скандала – Чаковский. В кабинете заместителя заведующего отделом Агитпропа ему дали ознакомиться с письмом маршала, после чего спросили:

– Ну, что будем делать?

Писатель в недоумении пожал плечами. Он действительно не знал, что предпринять в сложившейся ситуации. Тогда инициативу в свои руки взял хозяин кабинета. Он сказал:

– Документ, конечно, нелепый, и если бы он не был подписан Жуковым, мы бы выбросили его в корзину. Но… – он слегка развел руками. – Жуков есть Жуков. Поэтому мой совет такой. Сейчас он, видимо, в распаленном состоянии, и пытаться с ним разговаривать тебе не стоит. К тому же он не так давно оправился от болезни. Словом, надо выждать два-три месяца, он успокоится, и тогда тебе надо с ним встретиться. Письмо адресовано в ЦК, поэтому встречу организуем мы. Согласен?

Чаковский покорно наклонил голову. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Меня ждала машина, но я, отпустив шофера, решил пойти в редакцию пешком. Я чувствовал, что сейчас буду не в состоянии заниматься редакционными делами и должен по дороге на Цветной бульвар обдумать наедине с самим собой постигшую меня катастрофу. Да, это была катастрофа. Первые главы „Блокады“ многие хвалили, и, хотя до конца романа было еще далеко, его сюжет, хронология, главные действующие лица – все это уже выстроилось в моем воображении. Я уже считал „Блокаду“ главной книгой в моей писательской биографии – и вдруг… Маршал Советского Союза, знаменитый полководец, национальный герой страны, человек, к которому я испытывал глубочайшее уважение, обвинял меня в грубейшей идеологической ошибке в изображении обороны Ленинграда и в искажении образа самого полководца.

Кстати, в «искажении» образа меня уже обвиняли, правда, неофициально, так сказать, между прочим. После опубликования первых частей «Блокады» я встретился в коридоре поликлиники на улице Грановского с маршалом Коневым. Мы знали друг друга, как говорится, «шапочно» – сидели рядом то ли на каком-то торжественном заседании, то ли на сессии Верховного Совета. Во всяком случае, при новых встречах я всегда вытягивался и говорил маршалу «здравия желаю», а он приветливо кивал мне в ответ.

Но на этот раз все было иначе. Завидев Конева, я уже был готов поздороваться с ним, но тут произошло неожиданное. Когда мы подошли друг к другу почти, как говорится, лоб в лоб, Конев неожиданно захватил руками лацканы моего пиджака, притянул к себе и, нахмурясь, с укоризной сказал:

– Ты что из этого Жукова Наполеона делаешь? Вот если бы ты был в сорок пятом на Политбюро, то слышал бы, что товарищ Сталин ему говорил…

С этими словами Конев выпустил лацканы моего пиджака, чуть оттолкнул от себя и пошел своей дорогой. Некоторое время я стоял в растерянности. Да, я знал, что после войны Жуков попал в опалу, но это никак не повлияло на то, что я о нем писал. Он оставался для меня героем войны, прославленным полководцем. Но теперь я оказывался в нелепом положении: один знаменитый маршал упрекал меня в том, что возвеличиваю Жукова, а сам Жуков жаловался на то, что я исказил, принизил его личность…»

Между тем встреча Чаковского с Жуковым действительно произошла. Случилось это в понедельник 29 ноября. Причем Чаковский узнал о ней буквально накануне. В тот день его вызвал к себе заведующий сектором журналов и издательств Агитпропа ЦК Чхикишвили (журналисты называли его между собой просто Чхи) и сообщил, что завтра с утра они должны ехать на подмосковную дачу Жукова. При этом Чхи предупредил:

– Держись с ним сдержанно, у Жукова характер, сам знаешь, крутой, и если будешь ему возражать, то лишь добьешься окончательного разрыва отношений. Учти, что не считаться с Жуковым мы не можем. Поэтому старайся не выводить его из себя и закончить дело миром.

– Но я не хочу соглашаться с его нелепыми обвинениями! – попытался было возразить Чаковский.

– А продолжать печатать «Блокаду» хочешь? – с иронией спросил Чхикишвили.

На этом разговор был закончен. Чаковский со Старой площади отправился прямиком домой, где разложил на столе свои выписки, журналы, книги, в которых речь шла о Жукове, и погрузился в чтение.

На другой день в одиннадцатом часу утра Чаковский и Чхикишвили вышли к автостоянке, расположенной на Старой площади, и отыскали по номеру уже ожидавшую их «Волгу». По дороге Чхи сообщил писателю, что дача Жукова расположена километрах в шестидесяти от города, и что он ждет их в 11.30. Вскоре автомобиль выехал на Кутузовский проспект, затем промчался по Минскому шоссе и свернул направо.

К даче Жукова они приехали минут на двадцать раньше назначенного срока. Поэтому Чхикишвили предложил писателю скоротать это время, гуляя по окрестностям. Прогуливаясь, они еще раз обговорили контуры предстоящего разговора с маршалом. Затем Чхи взглянул на часы и сообщил, что отпущенное им время истекло.

Войдя в просторную прихожую, из которой полуприкрытая дверь вела в глубину дома, они столкнулись с невысокой, средних лет женщиной в накинутой на плечи шерстяной кофточке. Это была супруга маршала – Галина Александровна.

После короткого знакомства хозяйка предложила гостям раздеться, после чего пригласила пройти их в комнату. Однако прежде чем это сделать, Чаковский внезапно обратился к женщине с вопросом:

– Галина Александровна, я знаю, что маршал не так давно был болен, ну, словом, плохо себя чувствовал. Так как говорить с ним? Ну, на всю катушку или как с больным?

Через секунду он уже пожалел о том, что задал этот вопрос, поскольку Галина Александровна резко ответила:

– На всю катушку.

Затем она вошла в дверь, ведущую в следующую комнату, и сделала приглашающий знак рукой. Гости перешагнули порог и оказались в просторном помещении. Там за большим обеденным столом сидела девушка, очевидно, дочь Жукова. Сам маршал сидел чуть поодаль, в деревянном кресле слева от двери, у стены, за небольшим столом, на котором лежала раскрытая книга. К столу рядом с креслом была прислонена палка, напомнившая гостям, что маршал недавно перенес болезнь, что-то вроде микроинсульта. На Жукове была серая наглухо застегнутая тужурка. Внешне он выглядел похудевшим и отличался от того человека, который был изображен на портретах, печатавшихся в газетах и журналах.

Обращаясь к мужу по имени-отчеству, Галина Александровна представила гостей. Жуков не встал, но протянул руку, которую гости поочередно пожали. Сидевшая за столом девушка, привстав, поклонилась. Галина Александровна указала Чаковскому на стоящий у столика стул, а Чхи предложила занять другой стул, стоявший в небольшом удалении.

Первым начал разговор Чхикишвили, который, обращаясь к Жукову, сказал:

– Георгий Константинович, мы с писателем Чаковским, автором «Блокады», приехали к вам, чтобы поговорить относительно вашего письма в ЦК. Я работаю в Агитпропе, и мне поручено доложить в ЦК о разговоре, который у вас с Чаковским состоится.

Едва он закончил говорить, как Жуков захлопнул лежавшую перед ним книгу и отодвинул ее к краю стола. Чаковский бросил мимолетный взгляд на обложку и прочел фамилию автора – А. Манфред и заглавие – «Наполеон». Далее послушаем его собственный рассказ:

«Я молчал. Сознание, что я сижу перед Жуковым – самим Г. К. Жуковым! – волновало, радовало и одновременно подавляло меня.

Первым вновь заговорил Чхи. Он сказал примерно следующее:

– Глубокоуважаемый Георгий Константинович! – он явно, как и я, волновался, и от этого его грузинский акцент проступал более явственно. – Вы, наверное, помните: получив ваше письмо относительно «Блокады», мы немедленно позвонили вам по телефону и, зная, что вы в то время не очень хорошо себя чувствовали, предложили перенести разговор на более поздний срок. Хочу сказать, что, получив ваше письмо, мы отнеслись к нему с большим вниманием, немедленно перечитали опубликованные главы романа. Честно вам скажу: мы не смогли или не сумели обнаружить в них такие серьезные идейные ошибки, о которых вы пишете. Как вы помните, мы договорились, что вы примете автора и более подробно выскажете ему свое мнение.

Чхи умолк. Жуков молча смотрел на него, нахмурившись, слегка сощурив глаза и выдвинув свой массивный подбородок. Меня то, что сказал Чхи, ободрило.

Наконец Жуков, не глядя ни на кого из нас в отдельности, угрюмо сказал:

– Я в своем письме защищал не себя, а нашу идеологию. Из того, что написал автор, явно напрашивается вывод, что мы гнали нашу армию в бой кнутом и угрозами. Именно эта ложь и заставила меня написать письмо в ЦК.

Я не перебивал маршала, желая выслушать все его претензии. В своем письме он никаких подтверждений своим обвинениям, кроме телефонного разговора о якобы прорвавшихся танках, не приводил. И вот теперь, повторив свое обвинение, он замолчал, крепко сжав губы. Собравшись с духом, я сказал:

– Товарищ маршал! И в письме, и сейчас вы основываете свою критику только на слове «расстреляю». Но, во-первых, паникер, которым оказался командир истребительного батальона, может быть, и в самом деле заслуживает расстрела. А во-вторых, если вы считаете, что я не прав, то обещаю в отдельном издании книги заменить слово «расстреляю» другими: скажем, «отдам под трибунал».

– Дело не только в этом слове, – по-прежнему угрюмо проговорил маршал, не глядя на меня, – там у вас все напутано! – сказал он, повышая голос. – Откуда, например, вы взяли, что я с заседания военного совета пошел на переговорный пункт и разговаривал по ВЧ с Москвой? Да если бы вы, – продолжал Жуков, глядя теперь на меня в упор, – потрудились изучить то, о чем взялись писать, то знали бы, что в этот день связи с Москвой не было! Или вот еще: у меня, вы пишете, бычий подбородок, – значит, по-вашему, я бык, что ли?! Или вы описываете, как я иду по коридору Смольного, поскрипывая сапогами. Да если бы я когда-нибудь пришел к товарищу Сталину в сапогах со скрипом, так он меня выгнал бы!

Свои последние слова Жуков произнес, уже срываясь на крик.

Я сидел ошарашенный. Я был подавлен не только тем, что сидящий за столом великий полководец разговаривал со мной неприязненно, даже грубо. Меня ошеломили характер, содержание обвинений Жукова, они казались мне ничтожными, не заслуживающими не только обращения в ЦК, но и сколько-нибудь серьезного внимания.

Наконец я собрался с силами и сказал:

– Товарищ маршал… уважаемый Георгий Константинович! Я хочу прежде всего сказать, что вы для меня, как и для миллионов советских людей, являетесь национальным героем, полководцем, сравнить которого можно только с Суворовым или Кутузовым. Но вы глубоко обидели меня как своим письмом, так и тем, что сейчас сказали. Разве оскорбительным для вас является то, что в обстановке, когда враг стоял в тридцати минутах хода танка до Дворцовой площади, вы пригрозили расстрелом трусу, безосновательно доложившему в Смольный о якобы прорвавшихся к Кировскому заводу немцах? «Бычий подбородок»? Ну, вглядываясь в ваши портреты, я так подумал. Простите, в отдельном издании, конечно, вычеркну. Сапоги…

– Что вы из меня дурака делаете? – прервал мою речь Жуков. – Да в отдельности мои замечания, может быть, и не столь важны. Но взятые вместе!.. Разве нарисованный вами мой портрет похож на меня? Вот, посмотрите! Похож я на тирана?

Жуков, вытянув шею, приблизил свое лицо к моему. Внезапно меня охватила ярость.

– Георгий Константинович! – тоже повышая голос, воскликнул я. – За кого вы меня принимаете?! Я не наемный художник, а вы не купец, который заказал свой портрет, а потом заявляет, что не возьмет его, потому что не так нарисован нос, не такие губы, глаза, ну и так далее. Ваш облик запечатлен не только на сотнях фотографий, но и в сознании народа. Такому облику я и следовал…

– А Ворошилов?! – прервал меня Жуков. – Мы были близкими друзьями, а как вы нас представили? «Стул командующему!» – кричит он…

– Георгий Константинович, – раздался вдруг мягкий, но энергичный женский голос, – ну что ты! Ведь это лучшая сцена во всей главе!

Прошло мгновение, прежде чем я сообразил, что это сказала сидящая у обеденного стола Галина Александровна.

– «Лучшая»! – иронически повторил Жуков. – Тебя бы такой бабой-ягой описали!

…Как бы забыв, перед кем сижу, я резко сказал:

– Георгий Константинович! Позволю себе сказать: ваша профессия – военное дело, а не идеология. Идеологией занимаюсь я. А вы упрекаете меня в идеологических ошибках, не имея к тому никаких оснований! Я представляю себе, как бы вы себя повели, если бы к вам пришел политработник и стал поучать вас стратегии и тактике. Да вы просто вышвырнули бы его вон!

– Зверя из меня делаешь? А где у тебя факты? – переходя на «ты», сурово спросил Жуков.

– Возможно, что у меня фактов мало, – ответил я, – но у Рокоссовского они, несомненно, есть.

– При чем тут Рокоссовский? – кладя на стол кисти рук, сжатые в кулак, спросил Жуков.

– А при том, – сказал я, – что именно он писал о том, что вы, хотя и внесли большой вклад в дело нашей победы, тем не менее в отношениях с товарищами и подчиненными нередко бывали неоправданно жестоким. Не просто жестким, товарищ маршал, а жестоким. Я не согласен с Рокоссовским. Ваша военная биография сложилась так, что партия, товарищ Сталин каждый раз посылали вас на тот участок фронта, где складывалась самая критическая ситуация. И вы выходили из нее победителем. Можно ли при этом рассуждать: были ли вы «оправданно» жестоким или неоправданно? Если горит штаб и людям надо выносить из него важные документы, а один из них еле двигается. Осмелюсь ли я назвать вас неоправданно жестоким, если бы вы в этой ситуации дали ему по шее? Так почему же вы, Георгий Константинович, – уже закусив удила, продолжал я, – не написали тогда жалобу на Рокоссовского? Остерегались, что он для доказательства своей правоты выложит на стол десятки фактов! А у Чаковского, мол, никаких доказательств нет. Значит, можно его «приложить» без всякого опасения. Прав я или не прав?! Вы ссылаетесь на свою дружбу с Ворошиловым. А мне это безразлично! Я знаю только одно: если бы Ворошилов оказался в Ленинграде на должном уровне, то вам нечего было бы там делать. Вот в чем историческая правда, и я ей следую!..

Я сидел, ожидая, что Жуков сейчас произнесет самые оскорбительные, самые уничижительные слова в мой адрес. И почти ошалел, услышав, что маршал после длинной паузы сказал:

– Ладно. Закончим. Устал я. Галя, дай нам по глотку чего-нибудь лекарственного. Что пьешь: водку или коньяк?

Переход оказался для меня столь неожиданным, что я произнес дрожащим голосом:

– Все, что прикажете, товарищ маршал.

– Закусить хочешь?

– Никак нет.

– Ладно. А потом напишешь, что я жестокий… Дай нам коньяку, Галя.

Но Галина Александровна уже стояла у стеклянной горки, вынимая из нее и ставя на небольшой поднос хрустальные рюмки и четырехугольный графинчик со светло-коричневой жидкостью. Затем поставила поднос на обеденный стол, наполнила рюмки и поднесла поочередно мне, Жукову и Чхи. Одну поставила на стол, видимо, для себя. Каждый из нас взял с подноса по рюмке.

– За успешное окончание романа! – негромко сказала Галина Александровна.

Жуков сощурился, но ничего не сказал, лишь протянул мне свою рюмку, и мы чокнулись…»

Когда Чаковский и Чхикишвили вместе с женой маршала вышли из комнаты, писатель осмелился задать женщине еще один вопрос: как Жуков мог написать такое письмо? На что Галина Александровна честно ответила: мол, в те дни Жуков лежал в больнице на Грановского, и к нему пришел один приятель, некогда бывший руководителем Ленинградского фронта. Он принес с собой один из номеров журнала «Знамя» с романом «Блокада» и заявил: «Посмотри, Георгий Константинович, как тебя Чаковский разделывает! Всем ты расстрелом грозишь, орешь на всех…» Жуков прочел отчеркнутую сцену и, недолго думая, схватил с тумбочки лист бумаги, карандаш и написал пресловутое письмо.

Выслушав женщину, Чаковский поблагодарил ее за откровенность, и они распрощались.

Спустя два года после этой истории на «Ленфильме» режиссер Михаил Ершов приступит к экранизации книги Чаковского «Блокада». Фильм будет носить то же название и вместит в себя целых 4 серии (355 минут экранного времени). Увы, но Жуков эту премьеру не застанет: он умрет за год до выхода фильма на экраны страны – в июне 74-го.

Первые две серии «Блокады» выйдут на экраны страны в 1975 году и соберут 27, 7 млн зрителей (13-е место). Две другие появятся три года спустя, соберут уже меньшую аудиторию (17,4 млн), но возьмут Главный приз на Всесоюзном кинофестивале в Ереване.

Скандалист из «Черноморца»

(Виктор Лысенко)

20 июля 1971 года в «Комсомольской правде» появилась заметка В. Цекова «На мели». В ней шла речь о вопиющей обстановке, сложившейся в одной из команд первой лиги – одесском «Черноморце». Главным героем заметки был 24-летний стоппер (центральный защитник) команды Виктор Лысенко. Однако прежде чем перейти к его «подвигам», стоит вкратце ознакомиться с его биографией, которая в заметке по каким-то причинам опущена.

Воспитанник футбольной школы № 3 в Николаеве, Лысенко один год играл в тамошней команде «Судостроитель», после чего в 1966 году в возрасте 19 лет был приглашен в «Черноморец», игравший в высшей лиге. За пять лет своего пребывания в команде Лысенко сыграл сотню матчей, забил 3 гола. В 68-м он попал в список 33 лучших футболистов страны под номером 3. В 69-м был приглашен в сборную СССР, где провел одну игру (20 февраля со сборной Колумбии в Боготе, где наши победили 3:1). Как напишут позднее в футбольной энциклопедии про Лысенко: «Атлетически сложенный, цементировал действия оборонительной линии команды, хорошо предвидел развитие атак соперников, своевременно подстраховывал партнеров, умел полезно сыграть в подыгрыше, владел сильным ударом».

А теперь вернемся к заметке в «КП». Начиналась она со страшного эпизода, в котором одним из главных действующих лиц был Лысенко. Цитирую:

«Это случилось в Одессе весной нынешнего года вечером. Рядовой Нестеренко, получив увольнительную, стоял с букетом первых весенних цветов на бульваре Шевченко и поджидал девушку. Машина, с бешеной скоростью мчавшаяся по бульвару, неожиданно вильнула и выскочила на тротуар.

Когда к месту происшествия подъехала милиция, Нестеренко был мертв. Люди, находившиеся в машине, – двое молодых мужчин и две девушки – тоже пострадали. Их срочно доставили в больницу, и один из них, Иванов, умер неделю спустя. Обе девушки получили тяжкие увечья. Владелец машины Виктор Лысенко волею случая пострадал меньше. Судебно-медицинская экспертиза установила, что все четверо, находившиеся в машине, были в состоянии опьянения.

…Следствие тянулось недолго.

– Мы прекратили дело на том основании, – говорит следователь майор милиции Г. П. Форостовский, – что, по нашей версии, машину вел Иванов. Значит, его и надо было привлекать к уголовной ответственности.

– А владелец автомобиля?

– Лысенко утверждает, что его машину вел Иванов.

– А что говорят свидетели?

– По-разному. Обе девушки так до сих пор и не вспомнили, кто же находился за рулем. Жена Иванова утверждает, что на другой день после катастрофы, когда к мужу вернулось сознание, на ее вопрос: «Кто вел машину?» он дважды ответил: «Лысенко». Конечно, если б Иванов был жив, мы бы еще поработали над этим делом, – заключил майор Форостовский.

Что ж, следствию, как говорится, виднее. В «деле» действительно много неясного. Противоречивы показания свидетелей. Путается, оправдываясь, Лысенко. Третьего апреля, сразу после аварии, он, например, заявляет, что даже не знает, где работает и в каком городе проживает Иванов. А седьмого апреля Лысенко, именуемый уже потерпевшим, вдруг вспоминает, что именно в субботу, третьего апреля, он оформил доверенность на передачу своего автомобиля Иванову во временное пользование. И успел еще в этот же день представить на техосмотр свою автомашину в ГАИ. И документы, подтверждающие это, подшиты к делу. Правда, никто не может вспомнить, кто, когда, на каком этапе следствия доставил эти документы в райотдел милиции…

Следствию, повторяем, виднее. Правда и то, что с погибшего спроса нет. Но остались живые. В момент аварии они были пьяны. По любой версии они – соучастники преступления. По любой версии они должны нести отетственность. Тем более, что для тех, кто знает стоппера футбольной команды «Черноморец» Виктора Лысенко, очевидно: сопричастность Лысенко этой тяжелой трагедии не случайна. Она есть логическое следствие всепрощения, которым его, как известного футболиста, окружили в Одессе.

Виктора Лысенко знают не только болельщики. Футболист Лысенко известен еще как дебошир и автолихач. Его имя, задолго до катастрофы, часто фигурировало в фельетонах и в недоступных широкой публике милицейских протоколах.

Они свидетельствуют о том, что футболист Лысенко систематически пьянствовал вместе с друзьями-собутыльниками и коллегами по кожаному мячу В. Босым, Е. Михайлиным, А. Скурским, В. Паркуяном, устраивал шумные дебоши в ресторанах, а потом гонял по городу автомобиль на предельной скорости. За год до трагедии автомобиль Лысенко на Дерибасовской сбил человека… Наконец, ГАИ решается отобрать у Лысенко водительские права на год. Не тут-то было! Черноморский бассейновый совет ДСО «Водник» и лично его председатель П. В. Досич горячо ходатайствовали за своего подопечного, который «показал себя с положительной стороны, дисциплинирован, требователен к себе… на замечания старших реагирует правильно, недостатки устраняет быстро, в быту скромен…». И Лысенко тут же возвращают права. Чтобы отметить это событие, Лысенко торопится на «Волге» в ресторан «Юбилейный», мчит на красный свет и чудом не врезается в автомашину, которая ехала на зеленый… Снова милиция, снова протокол. И снова заступничество тов. Досича…

– Да, – сокрушается заместитель начальника Черноморского пароходства Н. П. Бакурский, – Лысенко надо бы наказать… Но интересы команды… Сами понимаете, тысячи людей за нее болеют, весь город. И чего этим футболистам не хватает? Приглашаем из других городов, создаем все условия.

Действительно, для игроков команды «Черноморец» в городе созданы все условия… Пароходство изыскивает все возможности для того, чтобы у футболистов и тренеров был и финансовый стимул. В обход всех существующих положений футболистам Г. Чукарину, Е. Холоду, В. Комарову, С. Максимову, В. Паламарчуку, А. Романову, Н. Павлию, например, пароходство за несколько месяцев прошлого года «подбросило» по две-три тысячи рублей каждому. Только Ильичевский морской порт за короткий срок невесть за что выплатил спортсменам 50 тысяч рублей…

Как же в подобной обстановке молодому парню, скажем, тому же Лысенко, человеку, еще ничему не научившемуся в жизни, кроме игры в футбол, не поддаться соблазну, не уверовать в то, что ему дозволено и простится все. Особый, ограниченный мирок футбольной команды, изолированный от рабочих коллективов, неизбежно порождает атмосферу нравственной затхлости…

Так для чего нужна Одессе футбольная команда мастеров? Для того, чтобы пропагандировать спорт среди тысяч людей или для поддержания сомнительного спортивного престижа?»

Эта статья в итоге поставит крест на спортивной карьере Виктора Лысенко – он будет исключен из команды «Черноморец» и в командах мастеров больше не появится. За почти шестилетнюю карьеру в большом футболе Лысенко провел 100 матчей и забил 3 мяча.

Фестивальный скандал

(Григорий Козинцев)

3 августа 1971 года завершил свою работу VII Московский Международный кинофестиваль. Между тем за пару-тройку дней до этого события на киношном форуме разразился скандал. Камнем преткновения стал главный приз фестиваля. Дело в том, что еще за несколько месяцев до открытия форума киношное руководство СССР и ГДР договорились между собой, что Золотой приз получит картина президента Академии искусств ГДР, режиссера Конрада Вольфа «Гойя» (в главной роли там снялся советский актер Донатас Банионис). Но во время фестиваля этот сговор внезапно был сорван одним из членов жюри – режиссером Григорием Козинцевым. Кстати, когда его выбирали в жюри, он всячески противился этому, а когда его все-таки уговорили туда войти, честно предупредил: откровенную халтуру поддерживать не буду. Видимо, чиновники из Госкино к этому заявлению отнеслись слишком легкомысленно, за что и поплатились. Козинцев решительно выступил против «Гойи». В своем письме коллеге-кинорежиссеру Сергею Юткевичу он, в частности, писал:

«Тебе, как члену-корреспонденту немецкой Академии художеств… несомненно, интересно будет узнать, что одним из „гвоздей“ было забивание гвоздей в жюри на предмет записи „Гойи“ в выдающееся (из ряда – какого? – вон, куда – вон?) произведения. Хотя в фильме есть и несомненные достоинства (трактовка популярного художника в духе популярных произведений Птушко), но цветовое решение („по решению“ ихней Академии художеств) в духе немецких олеографий конца века, а также излишнее оригинальничанье в показе Испании (кастаньеты, раз; гитары, два; бой быков, три – и обчелся), кроме того – спорный выбор артистки Чурсиной (последний раз я видел аккуратно такую испанку в Рязани) вызвали некоторые разногласия среди присутствующих, что не помешало всем им признать кинофильм твоего уважаемого председателя дерьмом…»

Чтобы протащить «Гойю» на «золото» фестиваля чиновники из Госкино предприняли массу всевозможных шагов (уговоры, различные посулы членам жюри), а когда это не помогло, пожаловались в ЦК КПСС. В итоге Козинцева как главного смутьяна в первых числах августа вызвали на Старую площадь, в Отдел культуры, и стали уговаривать не упорствовать в своем неприятии фильма: мол, это же наши коллеги из братской социалистической республики, их надо поддержать и т. д. и т. п. Но Козинцев был неумолим. Более того, устав выслушивать нотации из уст чиновников, он заявил, что если «Гойю» будут продолжать тянуть в фавориты, он немедленно выйдет из состава жюри и уедет в родной Ленинград. Видимо, это заявление отрезвило чиновников, поскольку они действительно отстали от Козинцева, а «Гойя» удостоился всего лишь Серебряного приза. А обладателями Золотых призов стали фильмы: «Белая птица с черной отметиной» (СССР, реж. Юрий Ильенко), «Сегодня жить, умереть завтра» (Япония, реж. Канэто Синдо), «Признание комиссара полиции прокурору республики» (Италия, реж. Дамиано Дамиани).

От ворот поворот

(Лев Лещенко)

18 августа 1971 года неприятное известие получил певец Лев Лещенко: отборочная комиссия Министерства культуры СССР сообщила ему, что на Международный фестиваль в польский город Сопот он не едет. Дескать, на двух предыдущих конкурсах двое наших певцов потерпели фиаско, поэтому теперь принято решение послать туда певицу – 23-летнюю Марию Кодряну из Молдавии (еще в 16 лет она успешно дебютировала в ансамбле «Дружба»). Лещенко это известие расстроило очень сильно, поскольку в течение последних нескольких месяцев он усиленно готовился к поездке в Сопот, так как она могла стать для него настоящим звездным билетом – ведь до этого Лещенко на подобные представительные конкурсы еще не ездил. У певца практически все уже было «на мази»: была отобрана песня Оскара Фельцмана и Роберта Рождественского «Баллада о красках», отпечатаны красочные буклеты с фотографией певца, даже костюм эффектный сшит – стильный комбинезон темно-вишневого цвета. Но все это оказалось ненужным. Правда, песня пригодилась – Кодряну должна была выступить в Сопоте именно с «Балладой о красках». Как поговаривали в то время в эстрадных кругах, этой поездкой певица была обязана самому Брежневу: дескать, у него в Молдавии осталось много друзей (в начале 50-х Брежнев возглавлял ЦК КП республики), вот они и воспользовались своими связями для посылки на престижный конкурс своей представительницы.

Фестиваль в Сопоте проходил 26–29 августа. В нем участвовали исполнители из 23 стран. Нашу страну представляла весьма внушительная делегация, в состав которой входили: молдавская певица Мария Кодряну (песня «Баллада о красках»), столичный певец Юрий Гуляев (выступление вне конкурса с песней Александры Пахмутовой и Николая Добронравова «Знаете, каким он парнем был…»), член жюри композитор Андрей Петров, а также гости: А. Пахмутова, Н. Добронравов, О. Фельцман, Ю. Силантьев.

Между тем замена Лещенко не принесла советскому искусству большого успеха. Мария Кодряну осталась без главного приза (он достался болгарской певице Паше Христовой) и довольствовалась всего лишь успокоительной наградой – премией Совета профессиональных союзов Польши за лучшее исполнение общественно-политической песни.

Вся команда вне игры

(«Нефтчи» Баку)

Один из самых скандальных чемпионатов Советского Союза по футболу случился в 1971 году. Хотя поначалу этого ничто не предвещало. Еще накануне открытия чемпионата по решению Спортивно-технической комиссии на свет родился «Кодекс спортивной чести советского футболиста», с помощью которого предполагалось призвать футболистов к уважению друг друга. Однако удар пришелся совсем с другой стороны – судейской. Такого судейского произвола, какой царил в чемпионате-71, на наших футбольных полях давно не было. В итоге уже вскоре после начала первенства случился первый громкий скандал.

8 апреля в Ереване играли «Арарат» и львовские «Карпаты». Счет открыли хозяева, но гости вскоре отквитались с пенальти. А на исходе игры, на 87-й минуте, судья Александр Табаков назначил пенальти в ворота ереванцев. Те посчитали его несправедливым и затеяли потасовку. Страсти накалились до такой степени, что на поле выбежали несколько десятков зрителей. Однако Федерация футбола СССР не стала раздувать из мухи слона и ограничилась устным порицанием виновников случившегося инцидента. В итоге дальше стали происходить еще более вопиющие случаи. Так, в знак протеста против судейских ошибок поле в Киеве пытались покинуть тбилисские динамовцы, а затем случилось сразу два скандала с участием команды «Нефтчи» (Баку).

Первый случай произошел в Ташкенте, где бакинцы играли с «Пахтакором». Игра проходила относительно спокойно до 21-й минуты, пока игрок хозяев Берадор Абдураимов не забил гол. Вот тут бакинцы, несогласные с голом (они посчитали, что он был забит с нарушением правил), окружили судью матча Юрия Пономарева и стали требовать, чтобы он отменил взятие ворот. Но судья отказался выполнять это требование. На него не произвело впечатление даже то, что в поле выбежали начальник «Нефтчи» К. Ахундов и старший тренер А. Мамедов, которые тоже требовали вернуться к первоначальному счету. Тогда бакинцы приняли решение уйти с поля. И в течение пяти минут отказывались продолжать игру, пока на табло не засияют нули. Однако нули там так и не засияли, и матч бакинцам пришлось-таки доигрывать, поскольку в противном случае их ждали суровые санкции.

Этот инцидент стал поводом к тому, что 21 сентября в «Комсомольской правде» была помещена заметка о неблагополучной ситуации в бакинской команде. Писалось, что дисциплина в коллективе расшатана, что игрокам прощаются любые грехи. Началось же все не сегодня, а гораздо раньше. Два года назад за хулиганские поступки на поле были дисквалифицированы два игрока команды: Банишевский и Семиглазов. Это был тот самый «звоночек», который должен был вразумить руководство команды, заставить его извлечь выводы из случившегося. Но этого сделано не было. Вместо того руководители «Нефтчи» выступили с предложением… взять провинившихся футболистов на поруки. Им пошли навстречу. Как результат – оба прощенных игрока опять числятся в судейских протоколах как заядлые нарушители.

Между тем 8 октября грянул новый скандал – в Ростове-на-Дону, где «Нефтчи» встречался с местным СКА. События там развивались следующим образом. В середине первого тайма бакинцы повели в счете. Однако во втором тайме ростовчане сумели сравнять счет. А еще через несколько секунд хозяева забили еще один мяч. Вратарь бакинцев Крамаренко посчитал, что гол забит несправедливо и всю злость выместил на судье Юрии Балыкине – ударил его по лицу. А когда на помощь Балыкину прибежал один из боковых судей, другой бакинец, Мирзоян… плюнул ему в лицо. Капитан «Нефтчи» Банишевский стал призывать своих товарищей немедленно покинуть поле.

Этот скандал стал поводом к разбирательству в СТК, которое прошло 22 октября. На следующий день результаты этого заседания до общественности довела все та же «Комсомольская правда». На ее страницах была опубликовала заметка М. Блатина и В. Скорятина под названием «Вне игры». В ней сообщалось, что СТК приняла сразу несколько решений. Так, вратарь бакинцев Крамаренко был дисквалифицирован на 3 года (это наказание в итоге сломает карьеру вратарю, которого многие называли преемником Льва Яшина), Мирзоян за плевок в судью – до конца первого круга, а Кулиев, который в сердцах забросил ногой мяч далеко на трибуны, – на год. Но главным было не это. Было вынесено редчайшее в мире спорта наказание – снятие целой футбольной команды – «Нефтчи» – с розыгрыша первенства СССР и засчитывание ей в оставшихся трех матчах поражения. Однако на турнирном положении бакинцев это решение по большому счету практически не отразилось – 9-е место их вполне устраивало. Но сам прецедент впечатлял. Как писала «Комсомолка»: «Футболисты „Нефтчи“ привыкли считать себя этакими „баловнями судьбы“, которым, мол, дозволено и простится все. Только этим можно объяснить то вызывающее пренебрежение к спортивной этике, общепринятой морали, которые продемонстрировали в нынешнем году многие футболисты бакинской команды.

Вот почему наказание, вынесенное команде, представляется хоть и суровым, но справедливым. Думается, оно послужит серьезным предостережением для всех, кто не способен с честью нести звание советского спортсмена…»

Однако противники «Нефтчи» рано радовались. У команды имелись весьма влиятельные покровители, или, как их тогда называли, – меценаты. Главным из них был 1-й секретарь ЦК КП Азербайджана Гейдар Алиев. Позволить, чтобы его родную команду так безжалостно и публично высекли, он, естественно, не мог. Алиев позвонил в Москву и сообщил, что собственной властью наказал провинившихся игроков, однако остальные игроки «Нефтчи» в случившемся не виноваты. А посему наказание в виде снятия команды с розыгрыша несправедливо. Когда же ему попытались возразить, Алиев как бы мимоходом заметил, что решение СТК может взорвать обстановку в республике, где «Нефтчи» считается народной командой. Последний аргумент перевесил чашу весов в пользу Алиева. В итоге из ЦК КПСС последовал звонок министру спорта В. Павлову, после чего тот надавил на Федерацию футбола СССР и «Нефтчи» было позволено провести все три оставшиеся игры. Почему СТК пересмотрела свое недавнее решение, СМИ так и не сообщили.

Между тем концовка 33-го чемпионата СССР по футболу выдалась на редкость скандальной. Чемпионами в нем стали киевские динамовцы, а вот две последние строчки в турнирной таблице заняли ташкентский «Пахтакор» и донецкий «Шахтер», которые теперь вылетали в первую лигу. Причем «Пахтакор» эта участь постигла в результате интриг – из-за сговора двух команд (договорные игры тогда уже были в ходу).

Вспоминает судья М. Рафалов: «1971 год, последняя игра сезона. Московская бригада арбитров должна судить в Ростове матч между местным СКА и минским «Динамо». Минску очки не нужны, Ростову надо было взять хотя бы одно. Тогда он остается в высшей лиге, а вылетает отыгравший все игры «Пахтакор». Приезжаем в Ростов, смотрю: нас везут к черту на кулички – аж в Азов, в дом для спецприемов. Встречает секретарь горкома партии, от икры и рыбных деликатесов столы ломятся. На следующий день прогулка на любимом катере Брежнева – кругом красное дерево, диваны с подушками, отменная кухня. Короче, в Ростов попадаем к самой игре. А пока мы отдыхали, бригады из КГБ отлавливали по всему Ростову всех, кто хоть немного смахивал на узбека. Боялись, что Рашидов послал гонцов-перекупщиков…

Началась игра. Ростовчане забивают два мяча. Потом гол забивает минчанин Малофеев, еще один – с углового – его товарищ по команде Юргелевич. 2:2. До конца игры остается 20 минут. Смотрю на футболистов и ничего не понимаю – все бегают, шепчутся, не игра, а совместное профсоюзное собрание. Позже я узнал, в чем было дело.

Ростовчанам нужно было очко. Когда они стали договариваться, минчане поставили условие: «Мы даем вам забить два гола, а вы два – нашему Эдуарду Малофееву. Он становится членом клуба Григория Федотова (туда включали футболистов, перешагнувших рубеж в 100 голов. – Ф. Р.), а вы остаетесь в высшей лиге». На том и порешили… И тут случайный гол Юргелевича. Пришлось заново, на бегу передоговариваться: сейчас забьет Ростов, а потом Малофеев. Игра закончилась со счетом 3:3. Победила «дружба».

Кстати, Малофеев стал-таки лучшим бомбардиром чемпионата. На протяжении всего чемпионата он забивал не так часто и за два тура до конца первенства наколотил всего 11 мячей. Однако в последних двух играх он вдруг «проснулся» и забил сразу… 5 мячей, опередив своего тезку из «Арарата» Эдуарда Маркарова на два мяча. Кто помог Малофееву стать лучшим, мы теперь знаем.

Скандал в прямом эфире

(Лев Лещенко)

Вечером 23 октября 1971 года по Центральному телевидению транслировался концерт из Колонного зала Дома союзов, приуроченный к 50-летию популярного композитора Арно Бабаджаняна. В концерте принимали участие многие известные исполнители, каждый из которых спел несколько песен юбиляра. Зрители, которые в тот вечер собрались в зале и у экранов своих телевизоров, получили массу удовольствия. Между тем они и не подозревали, что во время выступления одного из молодых исполнителей за кулисами царила настоящая паника, а сам певец после концерта от пережитого на сцене едва не загремел в больницу. Имя этого певца сегодня известно всем – Лев Лещенко. О том, что произошло в тот вечер, мой следующий рассказ.

Лещенко никак не рассчитывал выступать в юбилейном концерте: во-первых, по причине своей молодости, во-вторых – в его репертуаре звучала всего лишь одна песня Бабаджаняна – «Голубая тайга». Кроме этого, он только-только вернулся с гастролей по Германии и мечтал об одном – хорошенько выспаться. Однако из-за того, что перед самым концертом выбыл из строя один из исполнителей (он заболел), Лещенко чуть ли не в приказном порядке вызвали к руководству оркестра Гостелерадио, где он работал, и заставили впрячься в это мероприятие. Ситуация была не из приятных – за три дня до выступления Лещенко должен был выучить три новых песни: «Песню о Ленине», «Ребят позабыть не смогу» и «Приезжай на Самотлор». Однако, будучи человеком молодым и достаточно амбициозным, Лещенко проявил самонадеянность: он не стал себя сильно утруждать и тексты выучил с одного раза, проведя всего лишь одну репетицию, да и то – с клавирами. В итоге получил то, что и должен был получить, – скандал.

За минуту до своего выхода на сцену Лещенко внезапно с ужасом осознает, что не может вспомнить ни единого слова из «Песни о Ленине». Он обращается за помощью к редактору, но тот, видимо, посчитав, что у певца привычный предконцертный мандраж, успокаивает его: «Да ладно, не паникуй, все обойдется». Напряжение снял руководитель оркестра Юрий Силантьев, который сообщил Лещенко, что текст песни у него записан в партитуре. У певца отлегло от сердца. Но он рано радовался.

Едва они вышли на сцену, как выяснилось, что в партитуре текста нет. Видимо, аранжировщик, составивший партитуру, вместо авторского текста использовал так называемую «рыбу» – набор бессмысленных сочетаний слов. Ноги Лещенко стали ватными. Шутка ли: полный зал людей, телевидение снимает, а тут такое конфуз, да еще с песней про вождя мирового пролетариата! В последней надежде спасти положение певец оборачивается к оркестру, наплевав на всякие приличия (поворачиваться к зрителям спиной – неэтично): «Ребята, у кого есть текст песни, кто знает первые слова?» Но те его уже не слышат, поскольку начинают играть вступление.

В течение нескольких секунд Лещенко стоял на сцене ни жив ни мертв, тупо глядя в переполненный зал. Из прострации его вывел гневный шепот Силантьева: «Пой, сука, пой, твою мать!» И Лещенко запел ту строчку песни, которую помнил: «Солнцем согреты бескрайние нивы, в нашей душе расцвела весна, слышим песни заводов и пашен…» И не в силах придумать ничего нового, обреченно повторил: «В нашей душе расцвела весна!» Далее в дело вступил хор, который бодро подхватил: «Ленин с нами…» Пока пел хор, Лещенко успел вспомнить еще несколько строчек из второго куплета, а потом вновь пошла импровизация. Зритель в зале, естественно, этого не знал, поэтому всю эту ахинею воспринимал как должное, но за кулисами творилось невообразимое: кто-то хватался за голову, кто-то костерил на чем свет стоит певца, а кто-то злорадно потирал руки, надеясь, что после такого провала молодому дарованию наконец-то перекроют кислород.

Лещенко тем временем благополучно закончил «Песню о Ленине» и перевел дух. Он надеялся, что следующей песней исправит положение, поскольку «Голубую тайгу» знал назубок. Но случилось неожиданное: ведущая концерта Светлана Моргунова, перепутав очередность песен, объявила «Приезжай на Самотлор», которую Лещенко знал не лучше «Песни о Ленина». Начался новый кошмар. Он усугубился тем, что Силантьев, у которого не выдержали нервы, задал оркестру такой бешеный темп, что Лещенко пришлось импровизировать в два раза быстрее прежнего. Как вспоминает сам певец, он до сих пор не понимает, как они с оркестром выпутались из той безумной ситуации. Вероятно, свою роль сыграл опыт, когда работаешь на автопилоте.

Две следующие песни Лещенко исполнил на должном уровне, поскольку тексты обеих знал хорошо. Затем, откланявшись, он на деревянных ногах ушел за кулисы. И там произошел срыв. Сначала у певца отнялась правая рука, следом онемела правая половина лица. Понимая, что дело швах и что в таком состоянии он до своего дома в Чертанове один не доберется, Лещенко тут же позвонил своему родственнику, который был женат на сестре его жены, и попросил срочно приехать на своей «Волге» к Дому Союзов. Тот примчался буквально спустя несколько минут. Однако добирались они до места назначения больше часа, поскольку Лещенко всю дорогу буквально выворачивало наизнанку, и он то и дело выбегал из машины на воздух. Видимо, у него из-за пережитого на сцене случился микроинсульт или что-то в этом роде. К счастью, недоброжелатели певца не стали раздувать из этого инцидента вселенский скандал, и карьера молодого певца не завершилась, едва начавшись. Сам же Лещенко с тех пор дал себе зарок: никогда не выходить на сцену с «сырым» материалом, не подготовившись к концерту досконально.

Бриллианты великого сатирика

(Аркадий Райкин)

Весьма нервозным выдался 1971 год для выдающегося советского сатирика Аркадия Райкина. Как мы помним, в прошлом году на его голову свалился скандал, вызванный его новым спектаклем «Плюс-минус», который он подготовил к 100-летнему юбилею В. И. Ленина. Высшие инстанции нашли в этом представлении несправедливую (или наоборот) критику советской власти и наказали сатирика: запретили ему давать гастроли в Москве и Ленинграде. После этого местом выступлений театра на какое-то время стал Петрозаводск.

Между тем этот скандал тут же оброс всевозможными слухами, которые стали гулять по стране, будоража людей. Например, говорили, что опала Райкина была вызвана не его спектаклем, а желанием артиста… сбежать в Израиль. При этом была запущена в оборот сплетня о том, что сатирик отправил в Израиль свои фамильные бриллианты, спрятав их… в гроб собственной матери (отметим, что мать Райкина умерла еще в 1967 году, однако авторы сплетни прекрасно знали, что подавляющая часть людей этого факта не знает). О том, какие чувства в те дни переполняли душу Райкина, вспоминает его коллега Л. Сидоровский:

«Помню, пришел я в знакомую квартиру на Кировском проспекте и сразу почувствовал – беда! В глазах Аркадия Исааковича была какая-то беспредельная тоска, даже – слезы… И поведал он мне о том, что в последнее время вдруг стал получать из зрительного зала разные мерзкие записки – про какие-то бриллианты, которые он якобы переправляет в Израиль. И про всякое другое, подобное же. И показал мне некоторые из этих грязных посланий (ну, например, „Жид Райкин, убирайся из русского Питера!“), словно бы составленные одной рукой. Да, складывалось ощущение, что кто-то, невидимый и могущественный (не знаю уж, в Смольном или в местном отделении КГБ?), командует этими авторами, водит их перьями… В общем, 60-летие Аркадия Исааковича (оно выпало на октябрь 1971 года. – Ф. Р.) отметили скромно…»

Об этом же слова еще одного рассказчика – администратора райкинского театра Р. Ткачева: «В Тамбове в номер гостиницы мне позвонил незнакомец и отрекомендовался главным врачом местной областной больницы. Из дальнейшего разговора выяснилось, что дочь главврача работала учительницей в школе и на очередном семинаре для преподавателей, посвященном „бдительности в борьбе с происками империалистов“, лектор тамбовского обкома партии в качестве примера идеологической диверсии рассказал, что известный артист Аркадий Райкин нафаршировал драгоценностями тело своей скончавшейся матери и пытался отправить его в Израиль якобы для захоронения, но был схвачен за руку нашими бдительными органами, что жена Райкина Рома финансирует и возглавляет крупную сионистскую организацию на Украине, а дети давно эмигрировали в Израиль. Выложив всю эту информацию, главврач спросил меня, насколько все вышеизложенное соответствует действительности. В ответ на мой вопрос, могу ли я при выяснении всей этой весьма дурно пахнущей галиматьи ссылаться на фамилию главврача, он дал полное согласие. Сразу же после этого разговора мне удалось дозвониться до второго секретаря обкома. Слово в слово я пересказал услышанную мной историю и попросил меня принять, добавив, что Аркадий Исаакович намерен обратиться с жалобой в ЦК. На том конце провода возникла продолжительная пауза, потом я услышал, что результат будет сообщен после соответствующих уточнений. Принять меня отказались. Второй раз мне удалось дозвониться только дня через два.

На этот раз со мной были гораздо вежливее. Версия была такова: «Лектор еще очень молод и, чтобы как-то „украсить“ и „оживить“ свою лекцию, рассказал эту, им самим где-то слышанную, историю». Я ответил, что нам очень хотелось бы знать источники этой истории. Слухи бродят уже несколько месяцев, но нам впервые удалось услышать их от официального лица в официальном месте. В ответ мне сказали, что лектор наказан, снят с работы и куда-то уехал. Больше никаких сведений мне сообщить не могут…»

А вот как вспоминал о своих неприятностях тех лет сам А. Райкин:

«Была запущена такая сплетня: будто я отправил в Израиль гроб с останками матери и вложил туда золотые вещи!

Впервые я узнал это от своего родственника. Он позвонил мне в Ленинград и с возмущением рассказал, что был на лекции о международном положении на одном из крупных московских предприятий. Докладчика – лектора из райкома партии – кто-то спросил: «А правда ли, что Райкин переправил в Израиль драгоценности, вложенные в гроб с трупом матери?» И лектор, многозначительно помолчав, ответил: «К сожалению, правда».

Жена тут же позвонила в райком партии, узнала фамилию лектора и потребовала, чтобы тот публично извинился перед аудиторией за злостную дезинформацию, в противном случае она от моего имени будет жаловаться в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС – председателем его тогда был А. Я. Пельше. Ее требование обещали выполнить и через несколько дней сообщили по телефону, что лектор был снова на этом предприятии и извинился по радиотрансляции. Якобы этот лектор отстранен от работы.

Хочется верить, что так оно и было на самом деле. Но на этом, к сожалению, не кончилось. Я в очередной раз слег в больницу. Театр уехал без меня на гастроли. И вот удивительно, всюду, куда бы наши артисты ни приезжали, к ним обращались с одним и тем же вопросом:

– Ну, что же шеф-то ваш так оплошал? Отправил в Израиль…

Словом, всюду – в Москве, Ворошиловграде – одна и та же версия. Считали, что я не участвую в гастролях отнюдь не из-за болезни. Что чуть ли не в тюрьме…

Выйдя из больницы, я пошел в ЦК, к В. Ф. Шауро.

– Давайте сыграем в открытую, – предложил я. – Вы будете говорить все, что знаете обо мне, а я о вас. Мы оба занимаемся пропагандой, но не знаю, у кого это лучше получается. Вы упорно не замечаете и не хотите замечать то, что видят все. Как растет бюрократический аппарат, как берут взятки, расцветает коррупция… Я взял на себя смелость говорить об этом. В ответ звучат выстрелы. Откуда пошла сплетня? Почему она получила такое распространение, что звучит даже на партийных собраниях?

Он сделал вид, что не понимает, о чем речь, и перевел разговор на другую тему.

Но самое смешное – это помогло. Как возникла легенда, так она и умерла…»

«Таганка» – вне юбилея

(Театр имени Вахтангова)

В середине ноября в центре скандала оказались актеры Театра на Таганке. Еще в начале месяца стало известно, что они будут участвовать в торжествах по случаю 50-летия Театра имени Вахтангова, которые были намечены на 13 ноября. В течение двух недель «таганковцы» репетировали приветствие, как вдруг министр культуры РСФСР Кузнецов наложил свой запрет на это дело. Причем запрет не сопровождался даже каким-нибудь вежливым объяснением – отменили, и все. Но в кулуарах ходили слухи, что к этому делу приложили руки столичные власти, давно имевшие зуб на «Таганку». Ведь этот театр практически с первых же дней своего существования (с весны 1964 года) приобрел в интеллигентских кругах звание оплота либеральной фронды. Актер «Таганки» В. Золотухин так прокомментировал вахтанговский скандал:

«Нам запретили приветствовать вахтанговцев… Не укладывается. Единственно, чем может гордиться Вахтанговский театр, что он фактически родил Таганку, ведь оттуда „Добрый человек из Сезуана“, оттуда Любимов, 90 % Таганки – щукинцы. Позор на всю Европу. Наша опала продолжается. А мы готовились, сочиняли, репетировали. Даже были 9-го в Вахтанговском на репетиции. Слышали этот великий полив. Хором в 200 человек под оркестр они пели что-то про партию, а Лановой давал под Маяковского, и Миша Ульянов стоял шибко веселый в общем ряду.

Будто бы сказал министр, что «там (на Таганке) есть артисты и не вахтанговцы, так что не обязательно им…». Неужели это так пройдет для нашего министра? Ну, то, что Симонов (Евгений Симонов – главреж Театра имени Вахтангова. – Ф. Р.) и компания покрыли себя позором и бесславием, так это ясно, и потомки наши им воздадут за это. От них и ждать нужно было этого. Удивительно, как они вообще нас пригласили. Петрович (Любимов. – Ф. Р.) говорит: «Изнутри вахтанговцев надавили на Женьку…»

Мохеровый скандал

(«Спартак» Москва)

7 декабря 1971 года в Москву из Парижа вернулась футбольная команда столичного «Спартака», проводившего во Франции серию товарищеских матчей. Это возвращение сопровождалось грандиозным скандалом. Дело в том, что некоторые спартаковцы решили совместить служебную командировку с нелегальным бизнесом и накупили в Париже мохера, чтобы на родине выгодно его продать. Как уже говорилось выше, по тем временам это была вполне распространенная практика среди тех, кто имел возможность выезжать за границу: таким образом выезжанты пополняли свой семейный бюджет, привозя из-за границы дефицитные товары (одежду и бытовые приборы) и продавая их на родине по более высокой цене.

Судя по всему, спартаковцы делали так неоднократно, и всегда подобное сходило им с рук (власти прекрасно были осведомлены о подобной практике и чаще всего предпочитали закрывать на нее глаза). Однако периодически спекулянтов все-таки «трясли», дабы те не слишком «зарывались». Именно это и произошло в декабре 71-го.

В Париже футболисты жили в гостинице вместе с музыкантами ансамбля под управлением Игоря Моисеева, и, вполне вероятно, именно кто-то из музыкантов донес на футболистов куда следует. В итоге на шереметьевской таможне спортсменам был устроен осмотр багажа с особым пристрастием. Первым вскрыли чемодан 23-летнего хавбека Василия Калинова, а там мохеровые мотки были так плотно набиты, что они аж повылетали на пол. Та же картина обнаружилась и в чемоданах других футболистов.

В итоге скандал вышел грандиозный: в Спорткомитете решили не спускать это дело на тормозах и устроить выволочку по «первому разряду». Было собрано партийное собрание, на котором провинившихся футболистов заставили дать объяснение своему вопиющему поступку. Все начали каяться, юлить (мол, везли мохер женам, сестрам и т. д.), и только Калинов, простая душа, не стал лукавить и выложил как на духу: «Скоро же отпуск, деньги нужны будут, вот и хотел подзаработать…» В итоге его сделали невыездным, а через год он и вовсе вынужден был покинуть команду.

Позже будут ходить слухи, что инициаторами этого скандала были люди из московского спортобщества «Динамо», которые имели большой зуб на «Спартак». Якобы в прошедшем чемпионате СССР по футболу судьи специально засуживали столичное «Динамо» и таким образом отняли у него 7 очков, из-за чего команда не попала в тройку призеров. А поскольку в Федерации футбола СССР тогда было засилие спартаковцев и они могли влиять на судей, динамовцы именно красно-белых обвинили в своих бедах. И в декабре с лихвой отыгрались на них, разыграв «мохеровый скандал».

Скандал перед микрофоном

(«Песняры»)

Белорусский вокально-инструментальный ансамбль «Песняры» был создан в сентябре 1969 года и достаточно быстро стал популярным: уже в следующем году он стал лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Билеты на концерты «Песняров» достать без боя было нельзя, их пластинки на прилавках магазинов подолгу не залеживались. Короче, успех у «Песняров» был безоговорочный. Как вдруг в конце 1971 года ансамбль угодил в эпицентр громкого скандала, изрядно попортившего нервы его участникам.

Началась эта история 9 декабря 1971 года, когда в «Комсомольской правде» появилась заметка Е. Гортинского под названием «Скандал перед микрофоном». Вот ее полный текст:

«Во вчерашней почте нас поразило обилие конвертов со штемпелем Волгограда. Когда их вскрыли, оказалось, что все письма – об одном и том же.

«У нас в городе гастролировал вокально-инструментальный ансамбль из Белоруссии „Песняры“, – пишет студент Никольский. – Мне посчастливилось достать билет на один из его концертов. Я остался очень доволен. Но, увы, вскоре хорошее настроение пошло насмарку».

«Могло показаться, – говорится в письме коллектива мартеновского цеха завода „Буровое оборудование“, – что это не эстрадный ансамбль, а группа дельцов».

«Видимо, молниеносный успех, который „Песняры“ завоевали у публики, вскружил молодым артистам головы. Но, честное слово, не грех певцам подумать и о том, что успех этот они могут так же молниеносно и потерять», – заключают свое коллективное письмо рабочие химического завода.

Что же случилось в Волгограде?

Оказалось, работники местного телевидения договорились с художественным руководителем «Песняров» В. Мулявиным о видеозаписи концерта. Однако в последний момент В. Мулявин заявил, что «Песняры» бесплатно записываться не намерены. Более того, артисты прервали концерт, один из них на глазах у сотен зрителей оборвал микрофонный кабель, а второй ударил по микрофону, выведя его из строя.

Наши читатели справедливо возмущаются поведением новоявленных «звезд», их пренебрежением к зрителям города-героя. «Очень хотелось бы, – говорится в одном из писем, – чтобы артисты и их руководитель т. Мулявин публично объяснили свое поведение на страницах „Комсомольской правды“. К этим словам мы можем только добавить, что одного объяснения мало. Хотелось бы услышать оценку этого поступка Министерством культуры Белоруссии и общественными организациями республики».

Уже много лет спустя (в феврале 1997 года), в интервью газете «Московский комсомолец» В. Мулявин, коснувшись этого инцидента, назвал его «расправой с популярным коллективом». Мол, все описанное в газете было неправдой. Цитирую:

«Мы выступали в Волгограде, а этот скандально известный концерт давали в Волжске. По традиции телевидение имело право снимать только последний концерт, мы же должны были работать еще два дня. Выходим в Волжске на сцену, а там установлена аппаратура для съемок. Мы говорим залу: „Сейчас уберут микрофоны телевизионщиков, и мы начнем концерт“. Ждем, ничего не меняется. Публика в тот вечер была очень, так скажем, специфическая. Волжскую-то плотину зэки строили, ну и осели в окрестностях. Они, сами понимаете, долго ждать не будут. Атмосфера в зале стала накаляться, тогда наши рабочие вышли на сцену, аккуратнейшим образом разъединили штекеры и унесли микрофоны за кулисы. Концерт чуть задержался, правда, но отработали мы его как надо.

А потом эта статья в «Комсомолке»… На разборку из Минска примчался замдиректора филармонии, присутствовал председатель Волгоградского обкома партии, нам даже объясниться не дали. Такая была демонстрация, партийцы возмущались, хватались за сердце, чуть ли не в обморок падали. А нам как раз накануне скандала пришло приглашение поехать в Канны на фестиваль (имеется в виду ярмарка грамзаписи МИДЕМ, проводившаяся в январе 71-го. – Ф. Р.). Ну и плакали Канны – стали мы на несколько лет невыездными…»

Напомню, что эти слова Владимира Мулявина датированы февралем 97-го. А тогда, в 71-м, все завершилось совершенно иначе – покаянным письмом того же Мулявина в «Комсомольскую правду» (номер от 29 декабря). Письмо было коротким:

«Уважаемая редакция!

9 декабря 1971 года в вашей газете под заголовком «Скандал перед микрофоном» была опубликована статья по поводу возмутительного поступка, совершенного мною в городе Волжском во время концерта вокально-инструментального ансамбля «Песняры», руководителем которого я являюсь. Мы все глубоко сознаем тяжесть своей вины и понимаем, что нами было нанесено оскорбление зрителям и моральный ущерб ансамблю «Песняры» и всему коллективу Белорусской государственной филармонии.

Просим верить: коллективом и лично мною сделаны все необходимые выводы из случившегося. Подобное никогда не повторится!

Просим через вашу газету передать всем зрителям, присутствовавшим на концерте в г. Волжском, наши искренние извинения.

С уважением, В. Мулявин».

Вначале была свадьба…

(Александр Галич)

В конце 60-х годов в интеллигентской среде СССР были очень популярны остросоциальные песни Александра Галича, распространяемые на магнитофонных лентах. Эти записи делались на различных домашних концертах, которые Галич давал не только в Москве, но и в других городах страны. В этих песнях часто звучала критика не только социальных недостатков советского строя, но и политических. Для многих людей эта критика в устах Галича выглядела странно, поскольку певец был всячески обласкан властями: он был известным драматургом, пьесы которого шли во многих театрах страны, а фильмы, снятые по его сценариям, выходили на широкие экраны с регулярной периодичностью. Причем это были произведения гражданственно-патриотического звучания, за которые Галич получал различные премии, в том числе даже от такого ведомства, как КГБ (за сценарий к фильму о чекистах «Государственный преступник», который в 1965 году занял в кинопрокате 3-е место).

Между тем со второй половины 60-х Галич увлекся гитарным творчеством и за считаные годы превратился в одного из самых едких певцов-сатириков, причем часто бичующим в своих песнях не столько советскую власть, сколько вообще Россию. Как писал по этому поводу А. Солженицын:

«А поелику среди преуспевающих и доящих в свою пользу режим – евреев будто бы уже ни одного, но одни русские, – то сатира Галича, бессознательно или сознательно, обрушивалась на русских, на всяких Климов Петровичей и Парамоновых, и вся социальная злость доставалась им в подчеркнутом „русопятском“ звучании, образах и подробностях, – вереница стукачей, вертухаев, развратников, дураков или пьяниц – больше карикатурно, иногда с презрительным сожалением (которого мы-то и достойны, увы!)…

Ни одного героя-солдата, ни одного мастерового, ни единого русского интеллигента и даже зэка порядочного ни одного (главное зэческое он забрал на себя), – ведь русское все «вертухаево семя» да в начальниках. А вот прямо о России стихи: «что ни враль, то Мессия!.. А попробуй спроси – да была ль она, братие, эта Русь на Руси?..»

…Иные уезжавшие черпали в его песнях затравку брезгливости к России и презрения к ней. Или, по крайней мере, уверенность, что это правильно – с нею рвать…»

Естественно, что все эти обличения Галича не могли остаться без внимания властей.

Осенью 1971 года дочь члена Политбюро Дмитрия Полянского выходила замуж за актера Театра на Таганке Ивана Дыховичного. После шумного застолья молодежь, естественно, стала развлекаться – сначала танцевать, затем слушать «магнитиздат»: Высоцкого, Галича. В какой-то из моментов к молодежной компании внезапно присоединился и отец невесты. До этого, как ни странно, он никогда не слышал песен Галича, а тут послушал… и возмутился. Чуть ли не на следующий день он поднял вопрос об «антисоветских песнях» Галича на Политбюро, и колесо завертелось. Певцу и драматургу припомнили все: и его выступление в академгородке в 68-м, и выход на Западе (в «Посеве») сборника его песен, и многое-многое другое, на что власти до поры до времени закрывали глаза.

29 декабря 1971 года Галича вызвали в секретариат Союза писателей. А за шесть дней до этого в доме Галича произошел такой случай. Его дочь Алена, актриса, собиралась на елку в Горький (она играла Снегурочку). В руках у нее были две коробки с туфлями – черными и белыми. Галич сказал ей, чтобы черные туфли она оставила дома. Мол, черное – плохая примета под Новый год. Однако дочь поступила по-своему. А шесть дней спустя Галича исключили из Союза писателей. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Я пришел на секретариат, где происходило такое побоище, которое длилось часа три, где все выступали – это так положено, это воровской закон – все должны быть в замазке и все должны выступить обязательно, все по кругу…

Было всего четыре человека, которые проголосовали против моего исключения. Валентин Петрович Катаев, Агния Барто – поэтесса, писатель-прозаик Рекемчук и драматург Алексей Арбузов, – они проголосовали против моего исключения, за строгий выговор. Хотя Арбузов вел себя необыкновенно подло (а нас с ним связывают долгие годы совместной работы), он говорил о том, что меня, конечно, надо исключить, но вот эти долгие годы не дают ему права и возможности поднять руку за мое исключение. Вот. Они проголосовали против. Тогда им сказали, что нет, подождите, останьтесь. Мы будем переголосовывать. Мы вам сейчас кое-что расскажем, чего вы не знаете. Ну, они насторожились, они уже решили – сейчас им преподнесут детективный рассказ, как я где-нибудь, в какое-нибудь дупло прятал какие-нибудь секретные документы, получал за это валюту и меха, но… им сказали одно-единственное, так сказать, им открыли:

– Вы, очевидно, не в курсе, – сказали им, – там просили, чтоб решение было единогласным.

Вот все дополнительные сведения, которые они получили. Ну, раз там просили, то, как говорят в Советском Союзе, просьбу начальства надо уважить. Просьбу уважили, проголосовали, и уже все были за мое исключение. Вот как это происходило…»

Прошло всего лишь полтора месяца после исключения Галича из Союза писателей, как на него обрушился новый удар. 17 февраля 1972 года его так же тихо исключили и из Союза кинематографистов. Происходило это достаточно буднично. В тот день на заседание секретариата СК было вынесено 14 вопросов по проблемам узбекского кино и один (№ 7) – исключение Галича по письму Союза писателей СССР. Галича исключили чуть ли не единогласно. По сути все было вполне адекватно: пока Галич был апологетом власти, та его привечала. Как только перешел в стан ее непримиримых критиков, власть ударила по нему без какого-либо сожаления. Так было и будет всегда, какая бы власть на дворе ни была.

1972

Мимо Олимпиады

(Людмила Белоусова / Олег Протопопов)

В январе 1972 года в центре скандала вновь оказались двое прославленных советских фигуристов: Людмила Белоусова и Олег Протопопов. Суть конфликта была в том, что на носу были очередные зимние Олимпийские игры (они начинались в феврале в японском городе Саппоро), а их туда не взяли. Причем это решение было принято не кулуарно, а после совета с шестеркой лучших тренеров страны (Жук, Чайковская, Кудрявцев, Тарасова, Москвин, Писеев), которая пятью голосами против одного (это был Москвин, который консультировал Белоусову и Протопопова) проголосовали за то, чтобы не брать «звездную» пару на Олимпиаду. Тех это решение возмутило, поскольку сами они считали себя вполне конкурентоспособными.

Между тем правда заключалась в том, что их время все-таки уже уходило. Они побеждали на Олимпиадах в Инсбруке (1964) и в Гренобле (1968), но затем перестали быть лидерами. На чемпионат Европы 1971 года они не попали, поскольку сил на хороший результат у них уже не было. В том же году они выступали на Спартакиаде профсоюзов в Первоуральске и не смогли хорошо откатать программу – постоянно падали и только и делали, что догоняли друг друга после падений. Так что решение не брать их на Олимпиаду не стало чем-то сенсационным для специалистов фигурного катания. Но сами фигуристы посчитали это оскорблением.

В середине января они пришли к руководителю Спорткомитета Сергею Павлову, чтобы уговорить его изменить свое решение. Далее послушаем рассказ одного из участников тех событий – Валентина Писеева, который в те годы руководил фигурным катанием:

«Белоусова и Протопопов пришли в кабинет Павлова. Людмила пустила слезу, и они оба стали упрашивать Павлова изменить решение. Тот спросил: „Вы уверены, что завоюете „золото“?“ Протопопов нетвердо ответил: „Да… Во всяком случае, будем в тройке призеров“. Павлов снова спросил: „А если не попадете в тройку, что тогда? Может такое быть?“ Знаете, что сказал Протопопов? Что они точно будут в шестерке! Мол, олимпийской сборной нужны зачетные очки, вот они и внесут свою лепту в общую копилку. Павлов чуть не поперхнулся. Я видел это, поскольку тоже присутствовал при этом разговоре. Сергей Павлович дал им понять, что лучше уйти из спорта красиво. Что для спортивного руководства страны доброе имя Белоусовой и Протопопова дороже, чем те два очка, которые они принесут сборной СССР, если займут на Олимпиаде пятое место (за шестое дали бы очко). Они, кажется, не поняли. Дошли до Мазурова, члена Политбюро ЦК, и уже тот обрабатывал Павлова. Не получилось…»

Как член Политбюро спас актера

(Николай Олялин)

В январе 1972 года в эпицентре громкого скандала оказался популярный киноактер Николай Олялин. Он тогда снимался на киевской киностудии имени Довженко в детективе «Ночной мотоциклист». Съемки ленты начались в конце декабря прошлого года, и, казалось бы, ничто не предвещало беды. Как вдруг Олялин, игравший главную роль – Павла Старина, – запил горькую. На студии тут же был собран партком, на котором было рассмотрено персональное дело коммуниста Олялина. Приговор был суровым: снять с роли и уволить со студии. И ушел бы Олялин в никуда с волчьим билетом, если бы не заступничество члена Политбюро и 1-го секретаря ЦК КП Украины Владимира Щербицкого, который был большим поклонником творчества этого актера. Особенно Щербицкому нравился герой Олялина из фильма «Освобождение» – капитан Цветаев. Однажды на каком-то важном приеме Щербицкий подошел к Олялину и прилюдно поздравил его с этой ролью. Так и сказал: «Николай Владимирович, большое спасибо. Вы на экране показали то, что я испытал на фронте». Разве после этого мог Щербицкий оставить в беде актера? Конечно же, нет. Когда к нему на прием пришел министр кинематографии Украины и доложил о «персоналке» Олялина, Щербицкий буквально взревел: «Да как вы смеете?! Если Олялин загулял, значит, его лечить надо, а не выгонять. Немедленно кладите его в больницу».

29 января Олялина положили в наркологическое отделение «царской больницы» Феофании при 4-м управлении Минздрава. Там он пробудет почти две недели. Простои из-за его отсутствия обойдутся студии в 994 рубля. Однако спустя год, когда фильм выйдет на широкий экран, доходы от него многократно покроют издержки.

Марк, ты не прав!

(Марк Донской / Эльдар Рязанов)

В начале 1972 года нешуточный скандал случился между двумя известными кинорежиссерами – Марком Донским и Эльдаром Рязановым. А начался он 16 февраля, когда Главным управлением по художественному кинематографу была принята новая кинокомедия Эльдара Рязанова «Старики-разбойники», а на следующий день фильм был разрешен к прокату. Именно в эти дни на одном из совещаний в Комитете по кинематографии Марк Донской весьма нелестно отозвался о новом фильме Рязанова, причем при этом прибег к недостойному для интеллигентного человека методу: соврал, что фильм не нравится и самому режиссеру-постановщику. А чтобы это выглядело более достоверно, Донской бросит в зал реплику: «Правда, Эльдар?», прекрасно зная, что Рязанова на этом совещании нет.

Когда через пару дней Рязанову расскажут об этом эпизоде, его охватит бешенство. Он оставлял за мэтром право не любить его фильмы, но он не мог простить ему подлости, к которой тот прибег, – сослался на его имя, зная, что оппонента в зале нет. И этот случай произошел в тот момент, когда фильм был только-только завершен, ему еще не успели присудить категорию, не определили тиража. Подобный выпад уважаемого в кинематографии человека мог дать серьезные козыри в руки тех, кто имел зуб на Рязанова.

В итоге Рязанов не стал медлить с ответом коллеге и в тот же день, когда до него дошла весть о происшедшем, позвонил Донскому домой и предупредил о своем немедленном прибытии. Ирина, жена мэтра, встретила гостя на удивление радушно, даже пригласила его за стол отобедать. Но Рязанов с ходу пресек всякие попытки его умаслить, заявив, что в доме врага он не ест. Донской попытался было смягчить ситуацию, посоветовав гостю не придавать значения сказанным им на совещании словам, – мол, занесло старика, извини, – но Рязанов был непоколебим:

– Оскорбили меня при всех, а извинение просите наедине?! Не выйдет! Сумели публично напакостить, при всех и прощение просить придется.

– Что же мне делать? – спросил Донской.

– Писать публичное извинение в Госкино, на имя министра.

– Ну зачем же так, Эльдар? – попыталась вмешаться в разговор жена мэтра.

– Чтоб в следующий раз ваш супруг не молол невесть что, а думал прежде, – жестко ответил Рязанов.

– Но я не знаю, что писать, – вновь подал голос Донской.

– Не бойтесь, я продиктую, – успокоил его Рязанов.

Донскому не оставалось ничего иного, как усесться за стол и вооружиться ручкой. Рязанов начал диктовать: «Уважаемый Алексей Владимирович (Романов – председатель Комитета по кинематографии. – Ф. Р.)! В моем выступлении на совещании такого-то числа я заявил с трибуны, будто бы Рязанов сказал мне, что ему не нравится его собственная картина «Старики-разбойники». Так вот, я не беседовал перед совещанием с Рязановым, ничего подобного он мне никогда не высказывал. Я увлекся и произнес неправду. Приношу извинения собранию, Вам и Э. Рязанову».

Едва в документе была поставлена последняя точка, как Рязанов схватил его, видимо, опасаясь, что заявитель может передумать, и, сложив вчетверо, спрятал в карман. Затем скоренько распрощался и ушел, вполне удовлетворенный результатом. Но едва он оказался на улице, как на душе у него заскребли кошки. По его же словам: «Я чувствовал, что в применении напора, силы и непримиримости где-то переборщил. Я ведь настроился на сопротивление Донского, на его ершистость, на отрицание вины, а увидел лишь пассивное послушание, очень непривычное. И хотя оскорбили меня, я испытывал жалость к нашему кинематографическому корифею…»

В эти минуты Рязанов даже готов был порвать злосчастное заявление, но затем взял себя в руки и отправился прямиком в Малый Гнездниковский переулок, в Кинокомитет. Однако вручать бумагу лично председателю он не стал, а передал его секретарше. После чего попрощался и ушел. И больше судьбой этого документа не интересовался.

Скандальный хоккей

После памятного скандала в мае 1969 года, когда тренер хоккейного ЦСКА Анатолий Тарасов увел свою команду со льда и на полчаса сорвал финальный матч со «Спартаком», недоброжелатели тренера спали и видели, как бы лишить его всех его высоких постов (тренера ЦСКА и национальной сборной). Тогда, в 69-м, у них это не получилось. Тарасов сохранил за собой оба поста и добился новых успехов: и ЦСКА, и сборная под его руководством в 1970 году снова стали чемпионами. Но два года спустя ситуация для Тарасова снова стала тревожной.

Все началось в начале года, когда Тарасов привез советскую сборную на Олимпийские игры в Саппоро. И вот, во время решающий игры с принципиальным соперником – сборной Чехословакии, которая состоялась 13 февраля 1972 года – произошел инцидент, когда нападающий чехов Вацлав Недомански (тот самый, который в 70-м плюнул в лицо Александру Мальцеву) после остановки игры запустил шайбой… в Тарасова. К счастью, резиновый кругляк не достиг цели – ударился о борт и отскочил в сторону. Все тогда списали этот поступок игрока на его нервозность – чехи проиграли игру со счетом 2:5. Но сам Недомански много позже так объяснил свои действия: «На Тарасова я до сих пор имею зуб. Какими словами обзывал он меня со скамейки запасных, не передать. Не думал, наверно, о том, что русский язык мы тогда изучали в школе и что я его прекрасно понимал. Вот я и не сдержался в конце концов».

Действительно, был за Тарасовым такой грех: он любил словесно унижать своих соперников. Причем не только зарубежных, но и своих, советских. Вот как об этом вспоминает Е. Рубин:

«Константин Локтев передавал мне содержание тарасовских установок перед матчами с воскресенским „Химиком“:

– Все маленькие, все бегут и у всех нос крючком. Так неужели мне вас учить, как обыграть эту воскресенскую синагогу? – На том наставление заканчивалось.

В «Химике» единственным евреем был тренер Николай Семенович Эпштейн. На лед он не выходил, во время игры не бегал. Но Тарасову хотелось напомнить игрокам о существовании Эпштейна, не называя его по имени и не указывая на его национальность. Напомнить так, на всякий случай: лишний повод вызвать у игроков перед матчем спортивную злость не помешает…»

Та Олимпиада в Саппоро закончилась победой советской сборной. А спустя два месяца должен был состояться очередной чемпионат мира и Европы. Проходить он должен был… в Праге. И вот, практически сразу после Олимпиады, чехословацкое руководство обратилось к советскому с настоятельной просьбой… не присылать к ним Тарасова. Дескать, у многих игроков чехословацкой сборной существуют к нему неприязненные отношения, и это может плохо отразиться на обстановке во время игр с советской сборной. Эту просьбу недоброжелатели Тарасова решили использовать как главное оружие против тренера.

Они доложили в ЦК КПСС об этой просьбе, и там отнеслись к ней с пониманием, поскольку и там Тарасов успел насолить. Так, во время Олимпиады в Саппоро он не выполнил директиву о том, чтобы сыграть с чехословаками вничью: при таком раскладе мы брали «золото», а «серебро» доставалось сборной ЧССР. Но мы победили 5:2 и чехов обошли хоккеисты из страны, которая являлась нашим стратегическим противником – США. Тарасову этого ослушания не забыли. На этот раз во главу угла тоже ставились политические мотивы. В Кремле хотели, чтобы чемпионат в Праге положил конец той вражде, которая существовала между спортсменами ЧССР и СССР (она была связана с событиями августа 68-го), и была даже дана негласная установка нашим хоккеистам: если вы проиграете этот чемпионат хозяевам, то никаких санкций против вас не будет (это обещание будет выполнено, и даже в прессе не появится ни одной критической заметки, направленной против нашей сборной).

Однако Тарасов, отстраненный от руководства сборной, не мог полностью смириться со своей отставкой и какое-то время продолжал вмешиваться в дела команды. Так, 21 марта 1972 года, когда команду уже тренировали новые тренеры – Всеволод Бобров и Николай Пучков, – Тарасов позвонил комсоргу сборной Игорю Ромишевскому (он играл за ЦСКА) и предложил ему срочно собрать комсомольское собрание и принять решение об исключении из команды двух игроков: Александра Гусева (ЦСКА) и Валерия Васильева (столичное «Динамо»). Причем Тарасов потребовал от Ромишевского, чтобы тот записал фамилии тех игроков, которые могли выступить против этого предложения и назвать их потом ему. Короче, «заложить» своих же товарищей. Что же сделал Ромишевский? Он такое собрание провел, однако сам стал первым, кто заявил, что оба названных Тарасовым игрока должны остаться в составе сборной.

Итак, в Прагу советскую команду повезли другие тренеры: Бобров и Пучков. И опять не обошлось без скандала: в сборную не был вызван лучший ее игрок армеец Анатолий Фирсов. Он считался любимчиком Тарасова, поэтому новым тренерам оказался не нужен. Скандал получился грандиозный и с весьма неприятным душком. Дело было так.

В конце марта – начале апреля сборная СССР по хоккею совершала турне по Скандинавии в рамках подготовки к чемпионату мира. Наши хоккеисты сыграли в этом турне четыре матча (два с финнами, два со шведами) и во всех одержали победы. Перед отлетом на Родину советской сборной тамошние журналисты спросили Боброва о судьбе Анатолия Фирсова: мол, тот считается сильнейшим хоккеистом в мире, однако в сборной его почему-то нет (кроме Фирсова, в сборную не взяли еще одного ветерана – Виталия Давыдова). И Бобров внезапно поведал дотошным журналистам жуткую историю о том, что у Фирсова… рак желудка и начался последний отсчет его дней.

До сих пор непонятно, что же конкретно двигало Бобровым в те минуты: раздражение от журналистов, которые буквально достали его вопросами о Фирсове, или желание досадить самому хоккеисту. Однако финны поверили словам Боброва (а как иначе: лицо-то официальное – старший тренер сборной!) и срочно делегировали в Москву нескольких человек, чтобы поддержать смертельно больного Фирсова. Каково же было их удивление (и удивление самого хоккеиста), когда выяснилась правда. Говорят, финны еще долго рассуждали о загадочной русской душе, а Фирсов так же долго выходил из шока. Простить этого поступка Боброву он не мог и тогда же во всеуслышание заявил, что не возьмет в руки клюшку, пока Бобров публично не извинится. Тот же, видимо, этого только и ждал, поскольку видеть Фирсова в сборной не хотел. Хотя армейские начальники прославленного хоккеиста пытались уговорить его взять свое заявление обратно. По словам хоккеиста:

«Как-то меня вызвал генерал-полковник, выслушал мою историю и говорит: «Я сниму свои погоны, ты сними свои и выслушай меня как сын: против такого ветра (за Бобровым стояли руководители Спорткомитета, а за теми – руководители соответствующего отдела ЦК. – Ф. Р.) писать бесполезно». Я говорю – понял, но ничего поделать с собой не могу. С тренером, который меня похоронил, работать не буду…»

Место Фирсова в тройке с Викуловым и Харламовым занял столичный динамовец Александр Мальцев. И показал себя великолепно: в скандинавском турне эта тройка забросила 8 шайб, из них 6 (!) было на счету Мальцева. В первом же матче на чемпионате мира против сборной ФРГ (7 апреля) эта тройка оказалась самой результативной и забросила в ворота соперников 5 шайб (матч закончился в нашу пользу 11:0). Так что Бобров имел все основания считать, что в споре со скептиками, которые утверждали, что без Фирсова игра тройки поблекнет, он оказался прав. Однако чемпионат мира в Праге мы все равно проиграли: «золото» взяли чехословаки, а нам досталось «серебро». Как и было обещано нашим хоккеистам, прорабатывать их за эту неудачу никто не стал.

Запрещенный Пушкин

(«Медная бабушка»)

В марте 1972 года в столице грянул еще один театральный скандал – вокруг спектакля «Медная бабушка». Пьеса принадлежала перу Леонида Зорина и повествовала о коротком, но весьма драматичном периоде в жизни А. С. Пушкина. Действие происходило летом 1834 года, когда Пушкин, терзаясь безденежьем, пытался продать семейную реликвию – статуэтку императрицы Екатерины («медную бабушку»), полученную им вместо приданого от деда Наталии Гончаровой.

Пьесу взялся поставить во МХАТе Олег Ефремов. Главная проблема была в том, кто будет играть Пушкина. Ефремов пробовал нескольких актеров, но в итоге роль досталась Ролану Быкову. Он как никто лучше подошел к образу поэта. Не случайно после просмотра одного из отрывков спектакля с участием Быкова один из известных пушкиноведов заявил: «После пошлых и мелкотравчатых пьес об Александре Сергеевиче Пушкине наконец появилась „Медная бабушка“. День ее премьеры на сцене будет счастливым днем моей жизни».

То же самое сказал об актере и автор пьесы Леонид Зорин во время последнего прогона спектакля 7 марта 1972 года: «Я впервые увидел Ролана Быкова в гриме. Еще он не произнес ни звука, а я уже похолодел от предчувствия, от радостной, благодарной дрожи. В каком-то чаду я смотрел на сцену, испытывая предсмертный восторг…»

Однако так думали не все.

9 марта во МХАТе состоялся просмотр спектакля перед его премьерой. В сопровождении двух сотрудников на него приехал один из заместителей министра культуры. Пьесу он смотрел с мрачным видом, по ходу дела не произнеся ни единого слова. Затем также молча проследовал в кабинет Олега Ефремова. С одной стороны за столом уселись высокие гости и корифеи театра – члены художественного совета – Тарасова, Степанова, Грибов, Станицын, Массальский, Петкер. С другой близ Ефремова и Козакова расположились пушкинисты – Цявловская, Фейнберг, Эйдельман, Непомнящий. Им первым и предоставили слово. Они выступили солидарно, объявив, что спектакль великолепен, игра Быкова восхитительна. Последнее чрезвычайно задело некоторых из корифеев. Например, Алла Тарасова сказала, что Быков в этой роли неприятен – низкоросл и неказист. На что Непомнящий возразил: «А я нахожу исполнение Быкова абсолютно конгениальным в пьесе». Как пишет Л. Зорин:

«Похоже, что слово „конгениально“ сильно задело народных артистов. Во всяком случае, оно вызвало болезненно острую реакцию. Если до сей поры старейшины старались не слишком касаться пьесы, то тут они явно вознегодовали. Тарасова несколько раз повторила: „Конгениально, конгениально…“ Грибов выразительно крякнул, Петкер воздел к потолку свои длани, Степанова холодно усмехнулась, Станицын шумно потребовал слова.

Он сказал, что сегодняшнее поражение не случайно, ибо стремление автора было практически невыполнимо. Пушкина нельзя воссоздать, нельзя написать, на то он и Пушкин…

Я встал, ощущая во всем существе своем самую неприличную злость. Следя, чтоб слова звучали отчетливо, сказал, что сидящие здесь ученые – люди самой высокой пробы, гордость и украшение общества, цвет отечественной интеллигенции. Своим приходом на этот просмотр, своим присутствием на обсуждении они делают честь всему собранию. Хозяевам не мешало бы знать получше их имена и отчества и слушать суждения знатоков с должным почтением и пониманием…

Заместитель министра сидел насупясь, темный, точно зимняя ночь. Он сказал, что сегодняшнее обсуждение зашло в тупик, в сущности, сорвано и будет продолжено завтра утром. Я вышел с Непомнящим и Козаковым. Внизу нас ждал подавленный Быков.

Позднее мне рассказала жена, бывшая в тот день на просмотре, – когда она шла к служебному выходу, мимо нее пронесся Ролан, запутавшийся в коридорах МХАТа. Он тщетно искал свою гримуборную. То было мистическое видение – мечущаяся фигурка Пушкина, не находящего пути.

Вчетвером мы отправились в Дом актера. Однако было не до обеда. Мы сдвинули рюмки в честь Ролана. Была жестокая несправедливость в том, что его вершинный день вдруг обернулся днем его драмы – каждый из нас это остро чувствовал…»

10 марта состоялось еще одно обсуждение «Медной бабушки». На этот раз на него соизволила прибыть сама министр культуры Екатерина Фурцева, которой ее зам уже успел доложить о происшедшем вчера скандале. Министр приехала к одиннадцати утра. Увидев Зорина, с напряженной гримасой выразила недоумение: «Сегодня здесь будет разговор не о пьесе и не о спектакле, а о внутритеатральных проблемах». То есть она ясно дала понять драматургу, что его присутствие на собрании нежелательно. Зорин развернулся и ушел. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Около часа блуждал я по улицам. Господи, только пошли мне силы. Кажется, все испытал в этот час – горечь, тоску, унижение, ненависть. Потом наступило оцепенение. И вдруг я ощутил злобный холод: довольно рвать сердце! Много чести – и этой шайке, и этому времени. Медленно я побрел домой.

Ближе к вечеру позвонил Ефремов. Погром продолжался пять часов. Быков снят с роли директивно. К пьесе обещано вернуться, автор должен ее пересмотреть. Я понимал, что дело не в Быкове. И не в пьесе. Скорее всего, в ее герое. Он вновь оказался не ко двору… Как всякий пришелец с иных планет. Как эти страдальческие тени нашего передового столетия – Цветаева, Мандельштам, Пастернак…»

Здесь стоит внести некоторые пояснения. Дело в том, что начало 70-х – это время отчаянной борьбы в советской элите двух противоположных лагерей – либералов и державников. Причем большинство последних составляли лица еврейской национальности, которые в те годы все сильнее дистанцировались от того социализма, который строился в СССР, и тяготели все больше к Израилю. Поэтому, когда инициаторами и главными закоперщиками появления спектакля о великом русском поэте Александре Пушкине выступили именно евреи (Леонид Зорин, Михаил Козаков, Ролан Быков, а также пушкинисты Цявловская, Фейнберг, Эйдельман), это вызвало яростное неприятие со стороны державников. Им, видимо, показалось, что евреи стремятся узурпировать и это святое для каждого русского человека имя. Именно этим обстоятельством и были вызваны столь яростные споры вокруг спектакля.

Итогом этой истории стал компромисс: спектакль разрешили поставить во МХАТе, однако без Ролана Быкова. Стоит отметить, что для этого талантливого актера это был уже не первый запрет. За последние несколько лет он оказался в эпицентре сразу нескольких скандалов, которые также были связаны с противостоянием либералов и державников, обострившимся после августа 68-го (ввода советских войск в ЧССР). Так, его сняли с главной роли в фильме «Гори, гори, моя звезда» (1969; на роль был утвержден Олег Табаков), были положены на полку фильмы «Комиссар» (1968) и «Проверка на дорогах» (1971), где Быков играл главные роли. А картина «Андрей Рублев», где Быков сыграл второстепенную роль скомороха, пролежала на полке более 5 лет (1966–1971).

Одно ЧП за другим

(Чемпионат мира по фигурному катанию)

В начале марта 1972 года в канадском городе Калгари проходил очередной чемпионат мира по фигурному катанию. Там произошло сразу два скандала, связанных с советскими фигуристами. Первый случился за день до открытия турнира, когда на тренировке фигуристка Ирина Роднина упала с поддержки, которую осуществлял ее партнер Уланов, и получила серьезную травму. Далее послушаем рассказ самой фигуристки:

«Жук (Станислав Жук – тренер фигуристов. – Ф. Р.) почувствовал: сейчас что-то случится – у него на этот счет интуиция потрясающая. Он бросился ко мне, чтобы подстраховать, но не успел. Я упала и потеряла сознание. Очнулась в машине и снова отключилась. Помню, под меня доску подкладывали, думали, перелом позвоночника. Очень болели голова, шея…

В госпитале всю ночь со мной рядом кто-то сидел. Потом узнала: шеф (так мы Станислава Алексеевича называли). А я лежу и ничего не могу понять: где я, что со мной… Слышу, кто-то спрашивает: «Ну, что ты плачешь?» А я не плакала, слезы, наверное, сами текли.

Меня куда-то возили по коридорам, что-то проверяли, смотрели. Тележку встряхивало. Было очень больно. Меня без конца будили и светили фонариком в глаза: глазное дно проверяли, чтобы определить, нет ли сотрясения мозга. Это ужасно. Все болит, но только забудешься – фонарик в глаза…

На другой день меня привезли на жеребьевку. Когда мы вошли в зал, все замолчали и повернулись к нам.

Пришла на тренировку. Каждый прыжок – удар кувалдой по голове. Вечером – выступать. Обязательная программа. Шеф поставил самый быстрый вариант. У нас их несколько – одна минута тридцать одна и так до минуты тридцати пяти. Ведь у магнитофонов скорости разные, и надо это учитывать. Как ни странно, это было одно из самых удачных моих выступлений в обязательной.

Чувствовала себя очень плохо. На другой день на тренировке ничего не могла делать. После каждого прыжка должна была отдыхать. Сделала все, кроме бедуинского, – это когда голова вниз и ногами болтаю.

Произвольная. Чувствую, что сейчас умру. Прокаталась полторы минуты, только одна мысль в голове: дотянуть до прыжка в два с половиной оборота. Дальше программа для меня не существовала. Отключилась после бедуинского. Между двадцатью и тридцатью секундами до конца. Сплошная темнота, круги перед глазами… Площадки я не видела. А в Калгари она не такая, как у нас: у€же и короче, а для фигуристки и три сантиметра имеют значение. Я старалась только различать борт, чтобы в него не влететь. Что делаю – не понимала.

На другой день шеф спрашивает: «Что же ты двойной сальхоф не прыгнула?» Я думаю: где? когда? А потом дошло: в первой комбинации. Единственное, что в памяти осталось, – конец нашей программы. Его потом много раз по телевидению показывали. Если б не телевизор, я, наверное, и этого не помнила бы.

Когда делала поклон, упала на колени – у меня потом два синяка было приличных. Шеф вытащил меня со льда, усадил… У меня истерика, я рыдаю навзрыд, почему, зачем – не знаю. Шеф пытался меня спиной закрыть, а телекамеры сверху вылезают…»

По поводу этого падения в народе будут ходить различные версии, среди которых доминирующей будет следующая: дескать, Уланов за что-то осерчал на свою партнершу и нарочно уронил ее на лед (эту версию отстаивал С. Жук). Еще говорили, что поводом к ЧП стала злость Уланова на руководителей сборной: он приехал в Калгари уже будучи женатым (он женился на фигуристке Людмиле Смирновой), но руководство команды разлучило молодоженов и распорядилось поселить их в разных номерах. Сам же Уланов во всех своих интервью будет утверждать, что все произошедшее – чистая случайность.

Между тем на том чемпионате серьезное ЧП случилось еще с одной советской парой – Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым, которые умудрились… отравиться в ресторане гостиницы, где они проживали. Произошло это после обязательной программы. Отобедав, спортсмены отправились к себе в номер, чтобы отдохнуть. А вечером к ним зашла тренер Елена Чайковская и увидела, что оба лежат на кроватях с белыми как полотно лицами, а Горшков, похоже, даже бредит. Температура у обоих была под сорок, через каждые пять минут – рвота. Срочно был вызван врач команды, а затем и канадские медики. Они поставили диагноз: сильное отравление. Причем выяснилось, что ни один (!) из сидевших за одним столом с советскими спортсменами фигуристов не пострадал, что наводило на определенные мысли по поводу случившегося.

В течение суток врачи сбивали температуру у больных. Тренировку пришлось пропустить, поскольку в таком состоянии – у них была сильнейшая вялость и слабость – и речи не могло идти о выходе на лед. А еще через сутки Пахомова и Горшков вышли на лед и как ни в чем не бывало откатали свою программу. Это стоило им огромных усилий, поскольку полностью избавиться от последствий отравления к тому времени еще не удалось. Однако советские спортсмены просто не имели права позволить торжествовать победу устроителям гнусной провокации. Итог: золотые медали в танцах на льду достались Пахомовой и Горшкову. Победители недавнего чемпионата Европы западногерманские фигуристы брат и сестра Бук на этот раз вынуждены были довольствоваться «серебром». Эрих Бук на пресс-конференции вынужден был признать перед журналистами: «Русские нас просто-напросто выпороли. Они нас проучили…»

В спортивных танцах «золото» досталось тоже нашим спортсменам: Ирине Родниной и Алексею Уланову. Всего же наши фигуристы привезли из Калгари два первых приза, две серебряные и одну бронзовую медали.

Запрещенный-разрешенный балет

(«Анна»)

Не менее драматично, чем у спектакля «Медная бабушка», складывалась судьба другого творения – балета «Анна» по роману Л. Толстого «Анна Каренина», где главную роль должна была танцевать Майя Плисецкая. И вновь державники во власти посчитали, что либералы-евреи пытаются прибрать к рукам уже другого русского классика – Льва Толстого, – и сделали все возможное, чтобы эта постановка не состоялась. Однако и в этом случае все закончилось компромиссом.

Началась же эта история 24 февраля 1972 года, когда в Большом театре должен был состояться первый прогон балета. На него прибыла высокая комиссия во главе с министром культуры СССР Екатериной Фурцевой. Причем комиссия предпочла смотреть спектакль при плотно закрытых дверях – никого, кроме себя и членов худсовета, она туда не пустила, для чего в театр нагнали капельдинеров, которые наглухо закрыли собой все двери, ведущие в зал. О степени секретности этого просмотра говорит такой факт: туда не пустили даже актеров, игравших во втором составе «Анны», а дирижер Родион Щедрин (он же супруг Плисецкой) вынужден был перелезать через оркестровый барьер, чтобы попасть на прогон.

После спектакля в кабинете директора театра Муромцева состоялось его обсуждение. Общий тон голосов был мрачный. Говорили, что попытка не удалась, роман Толстого танцевать нельзя, все сыро, неубедительно, музыка шумная. Фурцева делает замечание, что много эротики: мол, что это такое – Каренина валится в неглиже на Вронского?! (В этой роли выступал Марис Лиепа.) На что Щедрин юморит: «Но есть же и такой способ, Екатерина Алексеевна». Но Фурцева подобного юмора не понимает и сердито резюмирует: «Над балетом, товарищи, еще очень долго надо работать. В этом сезоне премьеры не будет. А в будущем – посмотрим».

Однако участники спектакля не собираются сдаваться. Плисецкая гневно вопрошает: «Почему на прогон спектакля не пустили даже актеров второго состава? Чего вы боитесь?» – «Не пустили, чтобы не было слухов, – отвечает ей заместитель министра Кухарский. – Вдруг спектакль дискредитирует великое имя Толстого». Видя, что Плисецкая не может смириться с ее убийственным вердиктом, Фурцева обращается за помощью к присутствующей здесь же Галине Улановой, с чьим словом всегда считались в Большом: «Галина Сергеевна, скажите ваше мнение». Уланова заметно тушуется: «Я затрудняюсь. Не разобралась. Поэтому не берусь…» Но Фурцева не сдается: «А вы скажите, Галина Сергеевна, хотя бы то, что говорили мне в антракте…» Великая балерина объявляет: «Мы когда-то тоже пытались создать балет по „Утраченным иллюзиям“ Бальзака… И тоже ничего не получилось».

Когда все разошлись, Плисецкая догнала у дверей директорского кабинета его хозяина и спросила: «Юрий Владимирович, мне больше не дадут репетиций „Анны“?» – «Почему не дадут? – удивился директор. – Вы можете продолжать репетировать». – «Но где?» – «Оркестр и сцена заняты, поэтому репетируйте в классах под рояль, – отвечает Муромцев. И после паузы произносит убийственнную фразу: – Но спектакль не пойдет, Майя Михайловна». Плисецкая пытается расставить все точки над «i»: «В этом сезоне или никогда?» Муромцев вопрос игнорирует и скрывается в своем кабинете.

25 февраля Плисецкой внезапно передают, что ей надо срочно позвонить заместителю Фурцевой Кухарскому. Тот просит ее подъехать в министерство к двум часам, причем настоятельно просит не оповещать об этом визите мужа – Родиона Щедрина. Но Плисецкая поступает вопреки этой рекомендации: немедленно набирает номер своего домашнего телефона и сообщает мужу о разговоре с Кухарским. Щедрин просит дождаться его в театре, чтобы затем вместе ехать в министерство.

Когда они вдвоем вошли в кабинет Кухарского, у того от удивления брови взметнулись вверх. Но его замешательство длилось мгновение, после чего он пригласил гостей сесть и сообщил окончательный вердикт своего начальника, утром отбывшего в деловую поездку во Вьетнам: театральные репетиции «Анны» прекратить, вы можете продолжать лабораторную работу с вашими помощниками, но дать труппу, оркестр, сцену – мы не можем.

Тем временем столичный бомонд вовсю обсуждает ситуацию в Большом театре. Все гадают, что же будет дальше. Зная упрямый характер Плисецкой, многие полагают, что она не смирится с закрытием спектакля, который в муках рождался в течение нескольких месяцев. И они оказались правы: Плисецкая решает обратиться напрямую к секретарю ЦК, ведающему культурой, Петру Демичеву.

На это рандеву балерина вновь пришла со своим мужем. Демичев принял их приветливо, угостил душистым чаем с сушками. Затем окрылил, сказав следующее: «Я разделяю ваше беспокойство. Даже если попытка воплощения балетной „Анны Карениной“ будет не очень удачной, министерству следовало бы поддержать вас за смелость. Надо довести дело до конца. Я распоряжусь на этот счет».

В тот же день из ЦК позвонили Муромцеву и посоветовали впредь не чинить препятствий в репетициях «Анны», выделить все, что пожелает Плисецкая. Когда Фурцева в начале марта вернулась на Родину, ей оставалось только в недоумении развести руками: против воли ЦК она пойти не решилась. Она поняла, что «наверху» решили подыграть либералам, сменив кнут на пряник.

Премьера «Анны» состоялась в субботу 10 июня в Большом театре. Стоит отметить, что до самого последнего момента было неясно, когда состоится премьера – то ли в июне, то ли с открытием нового сезона осенью. Как вдруг 8 июня Плисецкой домой позвонила ее подруга Александра Красногорская и сообщила, что премьера объявлена через два дня. Мол, только что, буквально на ее глазах, на афише поменяли названия: вместо надписи «Спектакль будет объявлен особо» поставили: «Балет „Анна“, музыка Р. Щедрина, премьера». Не в силах поверить внезапно свалившемуся на нее счастью, Плисецкая стремглав бросается из дома, чтобы лично удостовериться в услышанном. Нет, она целиком и полностью доверяла подруге, но хотелось увидеть долгожданную афишу собственными глазами. Далее послушаем рассказ самой М. Плисецкой:

«Я прихожу на спектакль обычно за два с половиной часа. В день премьеры „Анны“ я пришла за четыре. Сегодня из Парижа успел прилететь оповещенный нами Пьер Карден со своей японской спутницей-секретарем Юши Таката. Он приехал в театр прямо из аэропорта. Я должна показать ему на себе все его великие костюмы, прежде чем увидит публика. Не рассердится ли только Пьер, что имени его в программке не будет?.. Об этом директор Муромцев и слышать не захотел: Министерство наотрез отказалось…

Скрипки с флейтами запевают свою печальную мелодию. Спектакль начался. Помоги нам, Господи!..

Зал сегодня – трудный. Вся Москва. Верившие в наш замысел. Злоязычные скептики, холодные циники, все и вся наперед знающие. Беспечные, милые иностранцы, читавшие перед началом с переводчицами в программке сюжет балета: чем эта историйка закончится?.. И моя близкая, роднющая, нежно любимая мною московская публика. Моя публика. Публика, простоявшая прошлую ночь напролет у касс Большого, чтобы попасть сегодня на галерку…

Спектакль состоялся.

Мы – кажется – победили!..»

Обрезанное кино

(«А зори здесь тихие…» / «Бриллиантовая рука» / «Бумбараш»)

Не секрет, что советский кинематограф считался если не самым, то во всяком случае одним из самых целомудренных в мире (во главе этого процесса до сих пор идет кинематограф Индии, где даже невинные поцелуи под запретом). Это целомудрие базировалось на исконных православных традициях, которые даже большевики-безбожники отменить не решились, более того – всячески их культивировали. Поэтому в советских фильмах женщин старались особо не раздевать, тем более не насиловать или еще как-нибудь сексуально унижать. Вместо этого советский кинематограф пел всяческую осанну слабой половине человечества, тем самым способствуя тому, чтобы она занимала достойное место в советском обществе. Подобная политика давала свои плоды. Так, в СССР долгие годы сохранялась высокая рождаемость, а уровень преступности на сексуальной почве был значительно ниже, чем в ведущих капиталистических странах, а особенно в США – такой же супердержаве, что и СССР. По последнему показателю Советский Союз выглядел в сравнении с Америкой настоящей провинцией.

Между тем с течением времени требования цензуры к показу обнаженных тел в советском кинематографе менялись. Особенно заметными эти изменения стали в 70-е годы, когда эпизоды с «обнаженкой» стали проникать в некоторые фильмы, причем даже в героико-патриотические. Например, если в киноэпопее Юрия Озерова «Освобождение» (1970) главная героиня в исполнении Ларисы Голубкиной была показана купающейся в реке лишь наполовину (показали только обнаженные ноги артистки), то в фильме Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие…» (1972) от обилия женской обнаженной натуры уже буквально рябило в глазах (камера оператора запечатлела их в бане), причем женские «прелести» были показаны чуть ли не полностью. Поскольку ничего подобного в советском кинематографе до этого еще не бывало, последний эпизод вызвал бурные споры цензоров по поводу необходимости его присутствия в картине. Однако Ростоцкий упорно стоял на своем, считая этот эпизод очень важным для всей идеи фильма: ведь этим красивым и юным девушкам скоро предстояло погибнуть от пуль фашистов. Но за свою точку зрения режиссеру пришлось изрядно побороться.

В первый раз это случилось 16 марта 1972 года, когда Ростоцкий представил черновую сборку фильма руководству Студии имени Горького. Обсуждение было настолько бурным, что продолжалось до раннего утра. В основном все присутствующие картину хвалили, и только две сцены вызвали неприятие, причем обе проходили по категории «обнаженки»: загорание девушек на берегу озера и в бане. Обе сцены были названы «нескромными». Поэтому в заключении по фильму редактор студии С. Клебанов написал следующее: «В эпизоде „баня“ акцентирование красоты женского тела приводит к тому, что эта красота начинает играть самостоятельную роль, выходящую за рамки эпизода. Еще более неоправданно это акцентируется в сцене, где женщины загорают на солнышке, лежа в кружочек на земле. Соображения мои по поводу обыгрывания юмора „ниже пояса“ понимания не вызвали ни у режиссера, ни у редактора».

Между тем 16 мая фильм был окончательно принят на студии. Правда, эпизода загорания в нем уже не было: Ростоцкий пожертвовал им, чтобы цензура не заставила его вырезать сцену в бане, которую он считал куда более значимой. На следующий день Т. Соколовская написала заключение на фильм, где отмечалось следующее:

«Худсовет восторженно принял картину, не высказав ни одного замечания по работе. Я же предложила группе продолжить работу над сокращением фильма (он демонстрировался 3 часа 10 минут!), а также выведением из него реплик – острот по поводу женщин и мужчин на войне. На мой взгляд, мотив этот, серьезно заявленный и основательно разработанный в фильме, излишне педалируется и смакуется во имя, как говорит режиссер, усиления драматургии (сначала, мол, зритель увидит героев не идеальными, чтоб была дистанция от первой фразы их экранной жизни к финалу). Многие реплики излишни, потому что разжевывают и без того ясные ситуации. Есть в фильме моменты декоративности (смерть Жени, например). Громогласной и прямолинейной показана музыка. В целом же я согласна с оценкой фильма худсоветом…»

На основе этого заключения Главное управление художественной кинематографии потребовало от Ростоцкого внести в фильм исправления. В частности, предлагалось полностью вырезать сцену в бане, а также сократить проход отряда по болоту и лесу. И если с последними правками режиссер был еще согласен, то по поводу «бани» заявил однозначно – выкидывать сцену не буду. А когда ему пригрозили карами, вспылил: «Будете настаивать – сниму свою фамилию из титров!» Только после этого руководство студии одумалось и сменило гнев на милость. Ростоцкого стали уговаривать хотя бы частично сократить «банный» эпизод. Он малость посопротивлялся, но в итоге сделал так, как его просили. Решил, что лучше пожертвовать малым, чем потерять все. В итоге от почти двухминутного эпизода в окончательный вариант фильма вошло чуть меньше минуты. 6 июля был подписан акт о выпуске фильма с монтажными исправлениями (метраж – 5132 метра).

Во всесоюзный прокат фильм «А зори здесь тихие…» вышел в самое удобное время – на излете курортного сезона, 26 августа 1972 года. Поскольку вокруг фильма давно ходили слухи как о настоящем шедевре (да еще с эротикой), народ повалил в кинотеатры рядами и колоннами. И мало кого из зрителей картина оставила равнодушным. Были случаи, когда ближе к концу сеансов в залах раздавались рыдания, некоторым становилось плохо. И сцена «в бане» практически ни у кого не вызывала желания позубоскалить.

В сентябре 1972 года «А зори…» был показан на кинофестивале в Венеции и был удостоен почетного приза. А вот взять «Оскара» в марте следующего года фильму было не суждено: американцы ленту «прокатили», не купившись ни на высокую трагедию, ни на эротику. И лучшим зарубежным фильмом была провозглашена картина Луиса Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии».

Между тем на родине фильму «А зори здесь тихие…» сопутствовал подлинный успех. В прокате 1972 года он собрал 66 миллионов зрителей и занял 1-е место. На Всесоюзном кинофестивале в Алма-Ате-73 он был удостоен Главного приза. Читатели журнала «Советский экран» назвали его лучшим фильмом 1972 года (83 % читателей назвали его лучшим, 1,6 % – плохим).

Ложку дегтя в бочку меда подлило родное телевидение. В субботу 26 апреля 1975 года оно показало «А зори здесь тихие…» на голубых экранах. Однако сцену «в бане» многомиллионная армия советских телезрителей тогда не увидела – ее вырезали полностью. Опыт в подобного рода «обрезаниях» у теленачальников к тому времени был накоплен богатый. В свое время точно так же были купированы некоторые фильмы вроде «Адъютанта его превосходительства»: как мы помним, из него вырезали постельную сцену с участием Кольцова и Тани и др. Теперь в этот список угодили и «Зори». Но теленачальники не учли одного обстоятельства, что Станислав Ростоцкий с этим категорически не согласится. Вскоре он затеет на страницах главного рупора интеллигенции – «Литературной газеты» – дискуссию на эту тему и выиграет ее. В редакцию придет столько писем от возмущенных произволом теленачальников зрителей (в том числе и от ветеранов войны), что во время следующей демонстрации фильма «А зори здесь тихие…» по ТВ сцена «в бане» будет восстановлена. Причем навсегда.

К слову, в те годы советское ТВ частенько «обрезало» шедевры отечественного кинематографа. Например, весной 72-го эта участь постигла сразу два фильма: «Бриллиантовую руку» и «Бумбараш». «Руку» показывали на «голубом экране» 8 апреля, в 18.15 по московскому времени. Это был третий показ этого фильма по ЦТ и, как оказалось, самый печальный. Цензоры с телевидения, вооружившись ножницами, обкорнали ленту, сократив ряд эпизодов, а именно – сцену соблазнения Горбункова белокурой красоткой в гостинице. Чем руководствовались цензоры, понять было сложно: ведь с момента выхода фильма на экраны страны, – а это случилось в 1969 году – его уже успели посмотреть практически все советские граждане.

Между тем в тот субботний вечер зрителем фильма был и исполнитель главной роли в нем Юрий Никулин. Увиденное его крайне огорчило. И спустя месяц, в интервью все той же «Литературной газете», он заявит: «Недавно шла по телевизору „Бриллиантовая рука“ в каком-то непонятном сокращенном варианте. Ощущение такое, словно держишь в руках любимую книгу, а кто-то взял и повырывал из нее страницы. Понимаю, что все это недоразумение, оплошности. Но нам, актерам, такие „оплошности“ кровь портят…»

Жертвой цензуры стал и телефильм «Бумбараш», премьера которого состоялась 1 мая 1972 года. Мало кто из собравшихся у экранов телевизоров знал, что эта премьера стала возможной благодаря случаю: один из членов Политбюро, который, увидев фильм, поклялся, что его покажут только через его труп, уехал в отпуск, чем и воспользовались телевизионщики. Правда, из фильма пришлось изъять одну весьма пикантную сцену – ту, где Бумбараш «облегчается» (чтобы заставить воздушный шар взлететь, он вынужден сходить по-малому). Блюдя нравственность зрителей, телечиновники эту сцену вырезали.

Между тем уже на следующий день после премьеры первой серии «Бумбараша» грянул скандал. Узнав, что из нее вырезали сцену «облегчения» главного героя, возмутился наследник автора произведения, по которому был поставлен фильм, – сын Аркадия Гайдара Тимур, который работал в газете, да не в какой-нибудь заводской многотиражке, а в самой «Правде». Он позвонил председателю Гостелерадио Сергею Лапину и высказал ему все, что думает по этому поводу. Обескураженный Лапин клятвенно пообещал восстановить справедливость и вернуть фильму первоначальное состояние. И не обманул: с тех пор «Бумбараш» будут показывать без купюр.

Как писателя из партии исключали

(Булат Окуджава)

В апреле 1972 года в скандальную историю оказался вовлечен поэт и бард Булат Окуджава. Поводом к скандалу послужило то, что в начале года антисоветское издательство «Посев» (оно базировалось в ФРГ) опубликовало сборник его произведений. Как только эта весть дошла до Советского Союза, Окуджаву немедленно вызвали на партийное бюро секции поэзии в Московском союзе писателей и потребовали написать открытое письмо в «Литературную газету», в котором писатель должен был публично осудить факт публикации «Посевом» его сборника. Причем членов партбюро совершенно не убедил факт того, что все эти произведения, за исключением одного, уже были опубликованы в Советском Союзе, а значит, ничего крамольного в них не было. Партийцев возмущал сам факт того, что произведения члена партии были опубликованы в столь одиозном антисоветском издательстве. В конце концов Окуджава согласился написать такое письмо, но при условии, что ему дадут возможность гласно обсудить тему препятствий, стоящих на пути издания художественных произведений в СССР. Ему пошли навстречу: разрешили выступить на одном из писательских собраний. Однако дальнейшие события стали развиваться совсем по другому сценарию.

Вскоре после партбюро Окуджава внезапно… передумал писать письмо в «Литературку» и честно заявил об этом своим коллегам. Те восприняли это как предательство. И когда 1 июня на заседании партбюро Окуджава отказался изменить свою позицию, большинством голосов его исключили из партии. Однако история на этом не закончилась.

Далее решение партбюро писательской организации должны были утвердить в горкоме партии. А вот там к ситуации с Окуджавой отнеслись несколько иначе. Признав, что публикация его произведений в антисоветском издательстве факт вопиющий, в горкоме решили, что карать за него исключением из партии мера чрезмерная. Тем более что это давало лишний повод раздуть на Западе очередную шумную кампанию о нарушении прав человека в Советском Союзе. В итоге горком отменил решение об исключении Окуджавы из партии и ограничился строгим выговором с занесением в личное дело. Эта история лишний раз демонстрирует то, что пресловутый «партийный диктат» в СССР, о котором так любят порассуждать либералы-интеллигенты, был не таким уж и тотальным – при желании его можно было и обойти.

Таможня отнимает добро

(Евгений Евтушенко)

Весной 1972 года в центре скандала оказался еще один известный советский литератор – поэт Евгений Евтушенко. И снова «жестокая» советская власть спустила на тормозах дело, которое при желании можно было раскрутить на полную катушку, лишив именитого поэта возможности с частотой челнока выезжать за границу. Вместо этого была избрана самая мягкая кара – профилактическая беседа. Что же такого крамольного совершил популярный поэт?

В мае Евтушенко вернулся из очередного зарубежного вояжа (как уже отмечалось, среди творческих деятелей Евтушенко вообще считался одним из самых гастролирующих) – из двухмесячной поездки по США. Турне оказалось весьма плодотворным: в ходе него поэт выступил в нескольких университетах, встречался с видными обшественными и государственными деятелями Америки, в число которых входили сам президент США Ричард Никсон и его помощник по национальной безопасности Генри Киссинджер. Короче, домой Евтушенко возвращался переполненный впечатлениями и с большой охотой. Но Родина в лице бравых таможенников встретила его совсем не ласково. В Шереметьеве Евтушенко заставили распаковать его баулы, хотя до этого каждый раз пропускали без какой-либо проверки. Просто на этот раз кто-то из заграничных спутников поэта «стукнул» на него в «органы», и теперь этот «стук» гулко отозвался на шереметьевской таможне.

Обыск Евтушенко продолжался четыре часа и сопровождался массой унизительных подробностей. Например, когда поэт отпросился в туалет, то с ним отправился таможенник и держал дверь кабинки открытой, опасаясь, что Евтушенко попытается спустить в унитаз что-то крамольное, не найденное в его вещах. А в баулах поэта было найдено ни много ни мало 124 (!) запрещенные к ввозу в страну книги. Среди них были тома произведений Троцкого, Бухарина, Бердяева, Шестова, Набокова, Алданова, Гумилева, Мандельштама, «Окаянные дни» Бунина, «Несвоевременные мысли» Горького, а также 72 номера популярного эмигрантского журнала «Современные записки», издававшегося когда-то в Париже, и книгу анекдотов «Говорит Ереван». Кроме этого были изъяты фотографии, на которых Евтушенко был запечатлен во время встреч в Америке с разными людьми (в том числе и с президентом Никсоном). Короче, такого улова шереметьевские таможенники давненько не вылавливали.

Евтушенко прекрасно понимал, в какую неприятность его угораздило вляпаться, поэтому прибег к хитрости. Расписываясь под длинной описью конфискованных вещей, он объяснил их провоз в страну следующим обстоятельством: мол, «во время поездок за границу с целью пропаганды идей нашей Родины я порой чувствую себя идеологически безоружным в борьбе с нашими врагами, ибо не знаком с первоисточниками, на которых они основывают свою оголтелую ненависть. Достать многие из этих первоисточников в СССР невозможно даже в спецхранилище Ленинской библиотеки. Поэтому я и привез эти книги – не для распространения, а для повышения моей идеологической бдительности. Требую немедленно вернуть все конфискованные книги, необходимые мне для работы на благо мира в мире и нашей Родины».

Самое интересное, что таможенники прекрасно раскусили хитрость ушлого поэта, но спорить с ним не стали. Главного ведь они достигли: сбили с именитого либерала спесь и заставили его изрядно поволноваться. Когда на следующий день Евтушенко явился к высокопоставленному чекисту (встреча происходила не в главном здании на Лубянке, а в приемной КГБ на Кузнецком Мосту), тот был настроен вполне миролюбиво и даже позволил себе раскрыть перед поэтом кое-какие тайны. Например, он намекнул ему, что обыск производился по сигналу из окружения поэта: дескать, надо быть разборчивее в знакомствах. Еще он извинился за сотрудников таможни, которые производили обыск.

– Недоработки, – сказал чекист. – Культуры не хватает, как вы сами справедливо заметили во вступлении к поэме «Братская ГЭС».

Еще чекист сообщил, что Иосиф Бродский подал прошение на эмиграцию, чем буквально ошеломил Евтушенко. Через пару дней Евтушенко связался с отъезжантом и пригласил его к себе в гости. Бродский приехал, поскольку понимал, что его дни на родине сочтены и таких визитов у него уже никогда не будет. Во время той встречи Евтушенко откровенно рассказал ему о своей встрече в КГБ, чего делать, видимо, не стоило. Дело в том, что недоброжелатели давно распространяли слухи о нем, как о тайном консультанте КГБ. И теперь Бродский сделал вывод, что это правда. Однако свои мысли по этому поводу он тогда оставил при себе и, лишь когда покидал дом Евтушенко, обнаружил себя – скинул со своих плеч пиджак, который хозяин дома попытался ему накинуть. А в эмиграции написал стихи, в которых была такая строчка: «Я не нуждаюсь в пиджаках с чужого плеча».

Книги, конфискованные у Евтушенко, ему вернули спустя три месяца. Правда, не все: он лишился нескольких современных диссидентских книг, написанных в СССР, но напечатанных только на Западе, и сборника анекдотов «Говорит Ереван». Вскоре зарубежные вояжи Евтушенко по миру будут возобновлены (отмечу, что за период 1958–1988 годов он посетит почти 100 стран, причем некоторые неоднократно).

Скандал в финале

(Кубок обладателей Кубков)

Конец мая 1972 года был отмечен грандиозным скандалом на ниве спорта. Вечером 24 мая в Барселоне состоялся финальный матч по футболу на Кубок обладателей кубков между шотландским клубом «Глазго Рейнджерс» и столичным «Динамо» (трансляция по советскому ТВ началась в 22.30). Игра для советских футболистов поначалу складывалась неважно. Первый тайм динамовцы проиграли, что называется, подчистую – пропустили в свои ворота три «сухих» мяча (правда, два мяча были из разряда спорных, их шотландцы забили из положения «вне игры»). Однако «рейнджерсы» рано радовались.

Выйдя на второй тайм расхоложенными, они были немало обескуражены неудержимым натиском соперника на свои ворота. В итоге мяч дважды побывал в их воротах (голы у нас забили Эштреков и Маховиков). До конца матча еще оставалось время, поэтому советские футболисты продолжали штурмовать ворота противника. Казалось, еще немного и счет сравняется. Видимо, это же почувствовали и болельщики «Глазго», которых в тот день на стадионе было несколько тысяч (наших – единицы). Самые буйные из них численностью полторы-две тысячи за три минуты до конца матча внезапно смяли полицейский кордон и высыпали на поле. Судья вынужден был остановить встречу. Полицейские бросились унимать распоясавшихся болельщиков, но тем и море было по колено – они уже были изрядно навеселе и принялись забрасывать стражей порядка бутылками из-под спиртного. Ситуация была настолько серьезной, что присутствовашие на матче президент Европейского союза футбольных ассоциаций и ряд членов федерации поспешили укрыться в раздевалке.

Буча продолжалась больше часа. По официальным данным, было ранено 97 человек, общий ущерб составил 2 миллиона испанских песет. А когда болельщиков наконец уняли и судья дал свисток на продолжение игры, стало ясно – болельщики «Глазго» добились того, чего хотели: после столь продолжительного и бурного перерыва боевой настрой у динамовцев пропал и изменить окончательный счет они не сумели. Но история на этом не закончилась. Наши спортивные руководители буквально в тот же день подали официальный протест по поводу случившегося (кроме этого они отметили, что два мяча забиты шотландцами из положения «вне игры») и требовали назначить переигровку. Эта просьба будет рассмотрена в середине июня и результат будет не в советскую пользу: победа, а значит и Кубок, останется за «Глазго», но команда на 2 года будет исключена из розыгрышей европейских кубков.

Скандал из-за грудей

(«Золотой орфей»)

Летом 1972 года в Болгарии проходил традиционный фестиваль (восьмой по счету) эстрадной песни «Золотой Орфей», которому тоже сопутствовала скандальная история. Фестиваль проходил несколько дней и закончился 11 июня (в нем участвовали 250 исполнителей из 55 стран). Советский Союз представляли два исполнителя: Лев Лещенко и Светлана Резанова (спустя год она споет песню Давида Тухманова «Белый танец» и на утро проснется знаменитой). Явным фаворитом считался первый, который привез на конкурс песню Яна Френкеля и Расула Гамзатова «Журавли» в новой интерпретации и песню на болгарском языке «Останься». Однако случилось неожиданное – настоящий фурор произвело выступление Резановой, которая поразила зрителей прежде всего… своим внешним видом. Вот как сама певица вспоминает об этом:

«На сцене я была более раскрепощена, чем Лещенко, потому что прошла школу мюзик-холла (выступала в Ленинградском мюзик-холле. – Ф. Р.). Выступала я в потрясающем итальянском золотом платье, которое заканчивалось широкими брюками. Такое стильное платье-брюки! Этот необычный наряд по каким-то тайным каналам из-за границы достала мне жена Бориса Сергеевича Брунова – Мария Васильевна. (За что я, кстати, связала ей симпатичную кофточку.) Наверное, многих шокировали моя обнаженная спина и хорошая живая грудь: я выступала без бюстгальтера! Такое решение сценического образа в те годы даже для западных артисток было неожиданно-смелым…»

В итоге жюри фестиваля, которое почти сплошь состояло из мужчин, присудило первую премию Светлане Резановой (за исполнение болгарской песни), а Лещенко досталась лишь третья. Тогда в защиту певца выступил член жюри от Советского Союза, руководитель знаменитого Эстрадного оркестра Армении Константин Орбелян, заявивший следующее: «Как вам не стыдно! Лещенко набрал самый высокий балл по части исполнения, а вы сюда вмешиваете какие-то политические соображения! Если справедливость не будет восстановлена, я устрою вам здесь такое в местной прессе, что мало не покажется!..»

Однако справедливость так и не восстановили: Лещенко остался с третьей премией. Орбелян, видимо, поняв, что спорить бессполезно, апеллировать к прессе не стал. Остальные награды распределились следующим образом: 1-е место также досталось З. Сосницкой (Польша), 2-е – М. Хроновой (Болгария) и Маркос (Испания), 3-е – Мари Роз (ФРГ).

Между тем финальный концерт «Золотого Орфея» был показан в Советском Союзе месяц спустя – в воскресенье 9 июля. Телевизионная версия концерта шла 1 час 10 минут (18.10–19.20), и в нее вошли выступления практически всех участников фестиваля за исключением одного – советской певицы Светланы Резановой. Это было тем более возмутительно, поскольку именно ей досталась Первая премия!

Между тем секрет этого непоявления певицы на голубых экранах был прост: как мы помним, она выступала на фестивале в шокирующем виде – в платье с большим вырезом на спине, под которым не было бюстгальтера. Именно живая грудь и напугала телевизионщиков. Как вспоминает сама певица: «С нами в той поездке был популярный теледиктор Игорь Кириллов. По приезде в Москву он с восторгом описывал мое декольтированное со всех сторон платье. Кто знает, может быть, его эмоциональные рассказы заставили телевизионных чинуш пристальней взглянуть на экзальтированный эстрадный прикид дебютантки. Но факт остается фактом: мое выступление из телевизионной версии безжалостно вырезали. А „правильного“ Леву Лещенко с „Журавлями“, конечно, оставили. Он, как говорят сегодня профессионалы, потрясающе влезал в советский формат. Когда я начала плакать и страдать, побежала по кабинетам чиновников, те откровенно заявили: „Светлана, а что вы хотите? Такое откровенное платье на нашем экране выглядело бы крайне неприлично! Советская певица не должна выступать в таком виде!“

И все же справедливость в отношении Резановой была восстановлена. После трансляции концерта на ТВ мешками стали приходить письма возмущенных телезрителей, которые вопрошали: а где же наша певица, получившая Первую премию?! Вот тут телевизионные начальники поняли, что переборщили. И решили вернуть народу его героиню. Правда, вставить ее выступление в повторный показ «Золотого Орфея» возможности не было (эта трансляция состоялась в субботу 15 июля), поэтому было решено показать Резанову в воскресной телепередаче «Музыкальный киоск», который в силу его популярности смотрели миллионы телезрителей. Однако на этот раз певица выступала в более «потребном» виде: ее заставили надеть на себя длинную черную юбку и наглухо закрытую белую кофту.

Скандал в «Астории»

(Владимир Высоцкий)

Летом, как обычно, большинство столичных театров покидают Москву и отправляются с гастролями по стране. Вот и Театр на Таганке в июле 1972 года поехал с этой целью в Ленинград. И там с двумя актерами театра – Владимиром Высоцким и Иваном Дыховичным – случилась скандальная история – их не захотели селить в гостинице. Суть конфликта заключалась в следующем.

Высоцкий, которого трижды под разными предлогами выселяли из лучшей ленинградской гостиницы «Астория», теперь вознамерился прожить в ней «от звонка до звонка». И попросил помочь ему в этом деле Ивана Дыховичного, у которого тестем был член Политбюро Дмитрий Полянский. Дыховичный, которого эта просьба удивила, все-таки не решился расстраивать друга и пошел ему навстречу: тут же из телефона-автомата, установленного в холле гостиницы, позвонил в Москву тестю и попросил заказать бронь в «Асторию». Тесть ответил: нет проблем. Затем друзья разделились: Высоцкий вышел на улицу (чтобы не мозолить лишний раз глаза) с тем, чтобы минут через десять вернуться в гостиницу, а Дыховичный отправился прямиком к администратору.

Учитывая, что выглядел Дыховичный весьма непритязательно – рубашка, джинсы, длинные волосы, – сидевшая за стойкой женщина-администратор даже не стала с ним разговаривать и на просьбу посмотреть бронь на фамилию Дыховичный ответила:

– И смотреть не буду! Гуляйте себе, молодой человек!

Краем глаза Дыховичный видел, что милиционер, стоявший неподалеку, начал медленно перемещаться в его сторону.

– Но все-таки посмотрите, пожалуйста, – сделал он новую попытку разжалобить администраторшу.

– Не буду смотреть! – еще больше взвилась женщина. – Если не хочешь, чтобы тебя вывели и «оприходовали», то сам покинь гостиницу немедленно. Здесь солидные люди селятся, а не рвань всякая!

В этот миг в холле появляется Высоцкий, однако его появление никакой положительной реакции у администраторши и милиционера не вызывают. Наоборот, им даже доставляет удовольствие «прижечь пятки» известному актеру. Короче, их просят удалиться. По словам Дыховичного, никогда еще он не видел приятеля таким грустным, как в тот миг. Еще бы: «Астория» вновь осталась для него неприступной. И тут в Дыховичном взыграла гордость. «Подожди меня здесь!» – говорит он Высоцкому, а сам направляется к милиционеру. За взятку в 5 рублей он уговаривает его разрешить ему сделать еще один звонок из автомата и вновь связывается с тестем. Тот, услышав, что его зять до сих пор не въехал в номер, страшно удивляется. Затем соединяется с кем-то по другому телефону и через пару минут объявляет Дыховичному: мол, все нормально, вас должны заселить. Окрыленный услышанным, Дыховичный возвращается к администраторше.

Увидев возле себя молодого человека, которого она пять минут назад выгнала, женщина чуть не поперхнулась.

– Опять вы?

– Да, я! – ответил тот. – Я прошу вас посмотреть бронь на фамилию Дыховичный.

Видимо, внешний вид посетителя, твердость, с какой он произнес последнюю фразу, произвели на администраторшу определенное впечатление, и она, пусть нехотя, но полезла в журнал. Но при этом сказала:

– Вот если я сейчас не найду вашу фамилию, вы у меня получите пятнадцать суток!

– Хорошо, – не стал спорить с ней Дыховичный.

Далее послушаем рассказ самого актера:

«Переворачивает страницы – и я вижу, что есть моя фамилия.

– Да, – говорит, – фамилия имеется, но номер вы не получите!

– Почему же?

– А потому что я сейчас все выясню! Я вас выведу на чистую воду! Это бронь обкома партии. Какое отношение вы можете иметь к обкому?

– А вот эти вот все, – отвечаю, – имеют какое-то отношение? А?..

Она, уже вне себя, перезванивает куда-то – и постепенно меняется в лице.

– Ладно, – говорит, мол, делать нечего.

Выхожу к Володе, тот сидит потерянный.

– Чего, – встречает меня, – поехали отсюда. Ясно было, что нас не поселят.

– Так нас пускают, – а ему уже не верится. То есть он даже входить туда второй раз побаивался.

Нас поселили, но со словами, что, дескать, долго вы тут не проживете. И на следующий, кажется, день переселили из нашего замечательного номера в другой, под тем предлогом, что приезжают какие-то иностранцы.

Как закрыли КВН и «посадили» Маслякова

Популярная телепередача КВН появилась на советском ТВ в 1962 году (ее предтечей была другая передача – «Вечер веселых вопросов», которая выходила с 1958 года). Однако на 10-м году своего существования КВН был закрыт волевым решением руководства Гостелерадио. Последний выпуск передачи был показан 5 августа 1972 года по 1-й программе ЦТ в 21.30: это была финальная игра между командами Еревана, Одессы и Фрунзе. 22 августа показали повтор финала – и все. Что же случилось? Вот как рассказывает об этом бессменная ведущая КВН (она вела его в паре с Александром Масляковым) Светлана Жильцова:

«Одесситы для игры отрастили усы и длинные волосы. А в то время на ТВ делать это было нельзя. Категорически. Как тогда говорили, если бы на ТВ пришли Маркс, Энгельс и Ленин, в эфир бы их не пустили. Лапин (председатель Гостелерадио. – Ф. Р.) посмотрел и скомандовал: усы и бороды сбрить. А одесситы не захотели. И КВН закрыли. Но это был повод. А причина – все-таки слишком острой была передача, слишком свободной…»

Конечно, внешний вид участников передачи мог иметь значение при определении ее судьбы, однако все-таки не главное. Решающим же было то, что среди ее участников и авторов интермедий было много… евреев. Учитывая напряженные отношения с Израилем, который с начала 70-х объявил СССР своим главным идеологическим противником, на советском ТВ началась активная фильтрация лиц этой национальности. В итоге под эту «раздачу» попал и КВН, который в народе называли «Клуб Выезжающего Народа» (с 1971 года из СССР было разрешено эмигрировать только одному народу – еврейскому).

После лапинского приказа команды разогнали, уволили редакторов телевидения, причастных к ее выпуску, оставив на ТВ лишь ведущих: Жильцову и Маслякова. Однако последнего какое-то время не допускали до эфира, что обернулось скандалом. В народе пошли слухи, что ведущего… посадили в тюрьму за валютные махинации. На самом деле ничего подобного не было, о чем сам Масляков поведал много лет спустя. Вот его слова:

«Какой-то капитан команды, по-моему, стоматологического института, то ли попался с валютой, то ли еще с чем-то. Кажется, он эмигрировал, и при выезде в Израиль у него что-то нашли. Я его даже не знаю, не помню. А в это время как раз КВН закрыли. КВНа нет. Маслякова на экране нет. Кого-то с чем-то поймали. Все сошлось. И нашлись люди, которые не упустили возможность все это соединить в один клубок…»

Возрождение КВН случится спустя два года после отставки Сергея Лапина с поста председателя Гостелерадио – во времена горбачевской перестройки, в 1986 году.

Отлучение от сборной

(Олег Коротаев)

В августе 1972 года героем скандала стал известный советский боксер, чемпион СССР Олег Коротаев – его отчислили из национальной сборной, которая в Кисловодске готовилась к предстоящим в конце августа в Мюнхене Олимпийским играм. Что же случилось?

У Коротаева давно не складывались отношения с главным тренером сборной Анатолием Степановым. После того как весной Коротаев успешно выступил на международном турнире в Югославиии, в Спорткомитете вновь встал вопрос о совместном существовании двух этих людей в рамках сборной. В итоге было решено убрать Степанова, чтобы он не мешал Коротаеву готовиться к Олимпиаде. Но тут случилось неожиданное. Тренер Георгий Джероян, чьим воспитанником был Коротаев, внезапно отказался встать у руля сборной, сказав, что может быть лишь консультантом. Поскольку время поджимало, а других достойных кандидатов на пост главного тренера больше не нашлось, было решено пока оставить Степанова.

Между тем повод к отчислению из команды Коротаев дал сам. Впрочем, послушаем его собственный рассказ:

«У моего товарища был день рождения, и он нас, кроме меня еще троих ребят, пригласил в воскресенье (20 августа. – Ф. Р.) к себе в гости на дачу. Возвращались на машине, и спустило колесо. Запаски в машине не оказалось. Мы вернулись на дачу, вызвали другую машину и опоздали к отбою на полчаса. Тут Степанов и отомстил мне и моему тренеру Джерояну. Раздул из мухи слона, позвонил в Спорткомитет, чуть ли не до ЦК партии дошел, что, дескать, Коротаев организовал умышленное нарушение режима подготовки к Олимпиаде. Он преподнес это как диверсию врага народа. Из Спорткомитета пришла телеграмма, чтобы Степанов принял меры. Но никто не думал, что этот человек под мерами будет понимать однозначно репрессии. Что же он придумал?

А придумал он ни больше ни меньше, как предложить руководству Спорткомитета страны на подпись приказ, который гласил: «Олега Коротаева дисквалифицировать навечно, снять с него все звания, лишить наград и стипендии, тренера Коротаева Г. О. Джерояна лишить звания заслуженного тренера СССР, ходатайствовать перед Министерством народного образования о ликвидации его ученой степени доктора наук и лишить права заниматься тренерской и педагогической практикой». Все были ошеломлены. На это и был у Степанова расчет. Знаете, говорят ведь: «Клевещите, клевещите – что-нибудь да останется». И осталось. В Спорткомитете подписали приказ: меня дисквалифицировать, снять меня со стипендии, снять с очереди на квартиру, и Березюка для отвода глаз Степанов написал, чтобы дисквалифицировали, дескать, не одного Коротаева. Трегубову, Соколову и Зариктуеву – предупреждение, тренерам – выговор. Вот так и растоптал этот человек еще одну мою мечту, мечту стать Олимпийским чемпионом. Вместо меня поехал Коля Анфимов…»

Скандал в Дубултах

(Эльдар Рязанов)

В начале сентября 1972 года героем скандальной истории вновь стал кинорежиссер Эльдар Рязанов. Произошло это в Дубултах, в Доме творчества, куда Рязанов приехал 7 сентября, чтобы поправить свое измотанное в киношных трудах здоровье. Однако полноценного отдыха в первые дни у знаменитого режисера не получилось.

В Дубултах Рязанов собирался не только отдыхать, но и работать: вместе со своим постоянным соавтором драматургом Эмилем Брагинским он задумал написать очередную «нетленку» – сценарий фильма «Невероятные приключения итальянцев в России». Брагинский выехал в Дубулты еще 1 сентября, а Рязанова в Москве задержали кое-какие дела. Однако он заранее послал в Дом творчества телеграмму, с тем чтобы к его приезду его ждала положенная ему комната.

Телеграмму в Дубултах получили, однако отнеслись к ней как-то странно. Вместо того чтобы выделить известному и горячо любимому в народе режиссеру лучший из номеров (на 9-й или 8-й этажи, где селили Героев Социалистического Труда, лауреатов Ленинской премии и т. д., он, конечно, не претендовал, но хотя бы на 7-й или 6-й, где жили лауреаты Госпремий и секретари различных творческих Союзов, право имел), его поселили не в номере даже, а… в огромном холле. Правда, на элитном 6-м этаже. При этом заверили, что холл – дело временное и, как только освободится один из номеров, его немедленно туда переселят. Рязанов вынужден был согласиться. А что оставалось делать? Однако его терпение длилось недолго.

После того как на следующий день он не смог принять душ после утренней пробежки (душа в холле не было, поэтому Рязанов ополоснул свое тело лишь частично из крана туалета), а затем не смог побриться (единственная розетка была расположена под огромным роялем, лезть под который ему вполне резонно показалось делом недостойным его положения в обществе), он выскочил из «номера» и, перепрыгивая через три ступеньки, на ходу извергая грязные ругательства, недостойные деятеля искусства, ворвался в кабинет директора Дома творчества. Там в это время шло какое-то совещание, однако Рязанова это ничуть не смутило. Проигнорировав удивленные реплики сидящих в кабинете, он подошел к одной из розеток в стене, воткнул туда электробритву и принялся бриться. Когда его подбородок стал наконец идеально гладким, Рязанов удалился, предварительно сообщив директору, что если через час ему не будет выделен нормальный номер, то он поселится в директорском кабинете. И ведь выделили, причем через час после его бунта. Правда, с этого момента директор перестал здороваться с Рязановым. Но режиссеру это было, что называется, до лампочки.

«Телега» на тренера

(Анатолий Тарасов)

29 сентября 1972 года в Отделе пропаганды ЦК КПСС появилась бумага под грифом «Секретно», в котором тщательным образом разбиралось «дело Анатолия Тарасова» – бывшего тренера национальной сборной по хоккею и ныне действующего тренера ЦСКА. Чем же он провинился?

Некоторое время назад в Швеции была издана книга Тарасова «Хоккей – моя жизнь», составленная на основе трех его книг: «Совершеннолетие», «Путь к Олимпу» и «Хоккей грядущего». Событие вроде бы ординарное и вполне безобидное, если бы не одно «но»: дело в том, что сам Тарасов никого из вышестоящих начальников об этом факте не информировал и гонорар за книгу якобы «зажал». Во всяком случае, так сообщал в ЦК тогдашний посол СССР в Стокгольме. По этому поводу Тарасова вызвали на Старую площадь для дачи объяснений. Тот на вызов откликнулся и рассказал, что: во-первых, книга выпущена без его согласия, во-вторых, никакого гонорара он за нее не получал. По факту этого заявления было проведено расследование, которое подтвердило правдивость сказанных Тарасовым слов. Однако несмотря на это тренера здорово пропесочили, причем в нескольких инстанциях: в Генеральном штабе Вооруженных сил СССР, в Политуправлении Сухопутных войск, в ЦК КПСС. В депеше, о которой идет речь, сообщалось:

«При расследовании вскрыты факты, свидетельствующие о том, что тов. Тарасов А. В. не всегда серьезно и ответственно подходил к установлению знакомств с некоторыми иностранными журналистами, порой допускал излишнюю доверчивость в беседах с ними, что явилось поводом для использования его имени в буржуазной печати.

В этой связи тов. Тарасову А. В. строго указано командованием. Его поведение обсуждалось в политическом отделе ЦСКА с участием руководства клуба и партийной организации. Тов. Тарасов А. В. признал свои недостатки, дал им правильную оценку и заверил, что в дальнейшем подобных ошибок не допустит…»

Подоплека этого дела была известна лишь узкому кругу людей. Суть ее заключалась в том, что против Тарасова таким образом интриговали люди, которые не хотели его возвращения на тренерский мостик национальной сборной. Они подозревали, что советская команда в суперсерии против канадских профессионалов с треском провалится (как покажет действительность, наши ребята уступят соперникам минимально – всего одну игру), после чего «наверху» созреет идея вновь вернуться к услугам Тарасова. Чтобы избежать этого и была разыграна хитроумная комбинация с книгой. Она принесла ее разработчикам успех: великого тренера к работе со сборной так и не привлекли.

Форвард в опале

(Анатолий Кожемякин)

17 октября 1972 года в «Комсомольской правде» была опубликована заметка В. Скорятина под названием «Форвард вне игры». Она была посвящена судьбе талантливого молодого футболиста столичного «Динамо» 19-летнего Анатолия Кожемякина. Сегодня его имя уже почти забыто, а в те годы, о которых идет речь, не было в советском футболе человека, кто бы не знал этого одаренного спортсмена.

Он родился в простой рабочей семье (его отец был монтером) и первые уроки футбольной науки получил на дворовой площадке. Затем пришел в юношескую секцию и буквально за несколько лет достиг выдающихся результатов. Уже в 16-летнем возрасте, играя за «Локомотив», он показывал чудеса техники, один обыгрывая чуть ли не полкоманды соперников и забивая за матч 5–6 голов. Этим он вскоре и привлек к себе внимание тренеров столичного «Динамо», пригласивших его в 70-м в свой состав. Год спустя на юношеском турнире УЕФА Кожемякин был признан лучшим нападающим и бомбардиром, забив 7 голов.

Стоит отметить, что природа щедро одарила Кожемякина как прекрасным физическим здоровьем, так и характером. Буквально с первых дней своего появления в «Динамо» он стал душой коллектива, его заводилой. Его любили как футболисты, так и тренеры, которые не могли нарадоваться филигранной технике парня и тому, как он буквально на лету схватывал все их установки.

В феврале 71-го Кожемякину исполнилось 18 лет, то есть он вступил в полосу призывного возраста. Ему домой одна за другой стали приходить повестки из военкомата. Но так как он был то на сборах, то на играх в других республиках, а то и странах, застать его было практически невозможно. А те времена не чета нынешним, когда «косить» от армии можно почти безбоязненно – только плати. В советские годы откупиться от армии было невозможно. Поэтому квартиру футболиста поставили на особый контроль и, когда Анатолий на несколько дней объявился в ней, забирать его пришли с нарядом милиции. И трубить бы ему в рядах СА, если бы руководство родного клуба не приложило все силы к тому, чтобы вызволить лучшего своего форварда из стен военкомата. Для этой цели в качестве парламентера был отправлен легендарный Лев Яшин. Конфликт был улажен, и Кожемякин вновь вернулся на зеленое поле.

Парню было всего 18 лет, а за ним уже толпами ходили футбольные фанаты, девчонки дежурили в подъезде его дома. Он относился к этому внешне спокойно, хотя в душе, конечно же, радовался. Он любил форс и никогда не упускал возможности показать, какой он крутой и знаменитый. Например, во время одной из поездок за границу он купил себе джинсовый костюм, который для большинства молодых жителей Союза был самым желанным и недоступным предметом гардероба. Даже в футбольном клубе «Динамо» не всякий «старичок» имел его. И вот Анатолий, вырядившись в этот костюм, специально пришел на тренировку, чтобы утереть нос ветеранам. И утер. Однако обиды на него за это никто тогда не затаил, поняли – молодой, знаменитый.

Весной 1972 года Кожемякин был привлечен к играм в составе сборной СССР. Свою первую игру молодой центрфорвард сыграл 29 марта против сборной Болгарии. Игру он не испортил и хотя голами не отметился, однако впечатление оставил положительное. Поэтому, когда вскоре после своего дебюта в составе сборной Кожемякин внезапно пропал из поля зрения болельщиков, те запаниковали.

Упомянутая статья в «Комсомолке» начиналась именно с такого письма. Некий Н. Зернов вопрошал: «Уважаемая редакция! В прошлом сезоне и в начале нынешнего года в составе московского „Динамо“ выступал способный центрфорвард Кожемякин. Молодого, подающего надежды футболиста включили было в сборную страны. А теперь его не видно на футбольном поле. Что произошло? Просьба рассказать на страницах газеты».

Ответил читателю знаменитый в прошлом вратарь столичного «Динамо», а ныне тренер этого клуба Лев Яшин. Вот его слова:

«Да, Кожемякин, бесспорно, одаренный футболист. Из юношеской футбольной школы он был приглашен в команду мастеров, его стали привлекать к играм в основном составе динамовской команды. Казалось бы, молодой игрок должен был воспринять это как аванс, как поощрение к дальнейшему совершенствованию. Но этого не случилось. Очень скоро мы обнаружили у Кожемякина бациллы зазнайства. Он начал пропускать тренировки, играть с ленцой, стал нарушать режим. И старший тренер команды Константин Иванович Бесков, и я сам, и товарищи по команде, комсомольцы, пытались увещевать Кожемякина, раскрыть ему глаза… Увы, ничто не вразумило молодого футболиста. А совсем недавно на общем собрании команды, поскольку все средства воздействия оказались исчерпаны, было решено дисквалифицировать Кожемякина на два года. Конечно, обратный путь в команду парню не заказан. Одумается, изменит свое отношение к футболу – тогда, как говорится, милости просим».

Далее шел комментарий редакции, который озвучил спортивный журналист В. Скорятин. Приведу из него небольшой отрывок:

«…Не успел молодой футболист Кожемякин закрепиться в составе динамовской команды, а про гол, забитый им, сочиняются чуть ли не баллады. Его, вчерашнего дублера, привлекают к тренировкам сборной команды. Как тут не закружиться голове?

Динамовский коллектив сурово наказал зазнайку, а вокруг него, и это мы тоже узнали от Л. И. Яшина, уже вьются «доброхоты» из других клубов: тебя, мол, в «Динамо» не оценили, переходи к нам…

Где уж тут говорить о воспитании характера молодого футболиста. А конечная цель нашего спорта и футбола, в частности, не погоня за очками, голами и секундами, а воспитание человека. Игрок высокого футбольного класса – это всегда личность, характер».

Несмотря на все старания «доброхотов», Кожемякин останется верен «Динамо» и вскоре после статьи в «Комсомолке» вновь вернется на поле. В 1973 году он будет назван № 1 в списке «33 лучших футболиста страны». Однако дальнейшая судьба талантливого футболиста сложится трагически. В октябре 1974 года он погибнет из-за нелепой случайности: попытается выбраться из застрявшего между этажами лифта и будет раздавлен им.

Конец оркестра

(Вадим Людвиковский)

В 60-е годы в Советском Союзе было два популярных эстрадных оркестра: Леонида Утесова и Вадима Людвиковского. Причем Людвиковский до того, как создал собственный коллектив, в течение десяти лет работал у Утесова: в 1948–1958 годах он выполнял там обязанности музыкального руководителя и играл на пианино. Потом Людвиковский ушел из оркестра и занимался композиторством. В 1966 году он созрел для того, чтобы создать свой собственный коллектив под эгидой Гостелерадио, который очень быстро стал популярным. В этом оркестре играли выдающиеся джазовые солисты: Г.Гаранян, Г. Гольштейн, А. Зубов (саксофоны), К. Носов, Г. Лукьянов (трубы), К. Бахолдин (тромбон), Б. Фрумкин (фортепиано). Оркестр Людвиковского успешно гастролировал не только у себя на родине, но и за рубежом. В частности, он выступал на джазовых фестивалях в Москве (1966, 1967), Праге (1967), Варшаве (1968). В 1972 году Людвиковский дирижировал в Праге джаз-оркестром Чехословацкого радио и записал пластинку инструментальной музыки советских авторов. К сожалению, это была последняя крупная работа Людвиковского в ранге руководителя оркестра, поскольку в конце того же года его коллектив расформировали. Причем со скандалом.

Поводом к роспуску оркестра послужил национальный «изъян»: в его составе работали шестеро музыкантов еврейской национальности. Учитывая тогдашние «напряги» СССР и Израиля, а также предвзятое отношение к евреям со стороны председателя Гостелерадио СССР Сергея Лапина (когда в одной из телепередач музыкантов оркестра Людвиковского для пущего эффекта посадили на специальные кубы, Лапин страшно возмутился: «Вы бы еще посадили оркестр на шестиконечные звезды!..»), то участь оркестра была, по сути, предрешена.

Однако, как гласит легенда, чашу терпения Лапина переполнил другой случай: Людвиковского угораздило вляпаться в «аморалку» (то ли выпил лишнего, то ли еще что-то подобное), и председатель Гостелерадио с ходу подписал приказ о роспуске оркестра. Даже заступничество известных людей, которые бросились на помощь коллективу, не помогло. Когда известный композитор Матвей Блантер, чей шлягер «Березовый сок» в том году побил все рекорды популярности, при личной аудиенции с Лапиным сказал: «Это же самый лучший оркестр Европы! Его даже Би-би-си крутит!», Лапин в ответ парировал: «Именно поэтому такой оркестр нам и не нужен». Так был разогнан один коллектив, и на его обломках возник другой, который станет не менее знаменитым – «Мелодия» (создан 28 марта 1973 года). Возглавил его бывший музыкант оркестра Людвиковского Георгий Гаранян.

Что касается Людвиковского, то он после этого скандала целиком посвятил себя композиторскому творчеству. Он создал много самобытных сочинений, которые исполнялись (записывались на пластинки) иностранными дирижерами и оркестрами. Умер В. Людвиковский в декабре 1995 года в возрасте 70 лет.

Фильм-скандал

(«Земля Санникова»)

В истории советского кинематографа этот фильм считается одним из самых скандальных. Его скандалы начались еще на стадии подготовительного периода. Молодые режиссеры Альберт Мкртчян и Леонид Попов задумали взять себе в помощь настоящих «звезд». Так, на роль руководителя экспедиции Ильина был приглашен Армен Джигарханян, на роль Губина – Игорь Ледогоров, на роль Игнатия – Евгений Леонов. Но главными козырями были все же не они, а звездная чета Владимир Высоцкий и Марина Влади. Первый должен был сыграть певца Крестовского, вторая – невесту Ильина.

Однако «звездная» идея стала рушиться практически с первых же дней. Первыми, кто сошел с дистанции, были Джигарханян, Леонов и Ледогоров. Они отказались сниматься, сославшись на занятость в своих театрах и на участие в более привлекательных, на их взгляд, киношных проектах (так, Джигарханян в одном 72-м году снимется в таких фильмах, как: «Четвертый», «Мужчины», «Круг»; Леонов – в т / ф «Большая перемена», х / ф «Совсем пропащий»). На их место пришли более молодые актеры, чей звездный статус еще только формировался: Владислав Дворжецкий (Ильин) и Сергей Шакуров (Губин). И только третьим новичком оказалась настоящая «звезда» – Георгий Вицин, согласившийся вместо Леонова сыграть Игнатия.

Что касается звездной четы Высоцкий – Влади, то они сохраняли шансы попасть в картину практически до последнего момента. Оба очень хотели сниматься в этом фильме, особенно Высоцкий, которому его роль сильно нравилась (Влади по большому счету шла туда за компанию с мужем, поскольку ее роль умещалась всего лишь в несколько минут экранного времени). Действительно, во всем сценарии у Высоцкого была самая интересная роль: певец Крестовский представал в нем человеком живым, импульсивным да еще исполнявшим на протяжении всего фильма несколько песен. Последнее обстоятельство тоже увлекало Высоцкого, который вызвался сочинить эти песни сам. В начале 72-го года они были написаны, и одной из них суждено будет стать чуть ли не лучшим произведением, выходившим из-под пера Высоцкого: «Кони привередливые». Но, увы, спеть ее в фильме актеру будет не суждено.

В начале марта 72-го съемочной группе разрешили провести локальные съемки уходящей зимней натуры. Местом съемок были выбраны окрестности под городом Зеленогорском, что на берегу Финского залива (50 км от Ленинграда). Там должны были быть отсняты «зимние» эпизоды: блуждания путешественников по ледяным торосам. Съемки должны были начаться 9 марта, и съемочная группа уже готовилась к выезду, когда пришло известие, что Высоцкого с роли снимают. Эту новость режиссер фильма Мкртчян узнал от генерального директора «Мосфильма» Николая Сизова. Режиссер был в шоке. «Чем же Высоцкий не подходит?» – спросил он директора. Тот замялся. «Да он такой неинтересный, – наконец нашел что сказать Сизов. – Короче, он вам не подходит». Глядя на то, как директор себя ведет – прячет глаза, нервно покашливает, – Мкртчян понял, что дело здесь совсем не в том, что Высоцкий не устраивает студию как актер. Но тогда в чем? Ответ на этот вопрос режиссер получил спустя несколько часов, когда позвонил Высоцкому домой, чтобы предупредить его о случившемся. И актер объяснил ему, что произошло. Оказывается, несколько дней назад его песни передавали по «Немецкой волне», что было расценено властями как враждебная акция. Ведь на Западе Высоцкого постоянно подавали публике как протестного певца, критика советского строя.

И все же даже после того, как дирекция студии приняла решение снять его с роли, актер не оставлял надежды уладить конфликт. «Ты сможешь не начинать съемки без меня хотя бы три дня?» – спросил он у режиссера. «Смогу, но зачем?» – удивился Мкртчян. «Я попытаюсь попасть на прием к Шауро», – ответил Высоцкий (как мы помним, Василий Шауро руководил Отделом культуры ЦК КПСС). Мкртчян пожелал ему удачи в этой трудной миссии. Мкртчян не обманул Высоцкого. В течение двух дней группа находилась на берегу Финского залива, но съемки не проводила – занималась подготовительными работами. А на третьи сутки из Москвы пришла телеграмма от Высоцкого: «Можете взять любого. Меня не утвердили». Потом ходили разговоры, что Высоцкий ходил к Шауро домой, пел ему песни, которые он специально написал для фильма. Шауро песни похвалил, после чего сказал: «А зачем вам эта „Земля Санникова“, если вы в этом году еще в двух фильмах будете сниматься (речь идет о фильмах „Четвертый“ Александра Столпера и „Плохой хороший человек“ Иосифа Хейфица)? Так что определитесь: туда или сюда». Высоцкий выбрал Столпера и Хейфица. Хотя, отказываясь от «Земли…», он резал по живому: получалось, что кому-то можно сниматься в трех, четырех, а то и пяти фильмах в год, а ему нельзя. Всю горечь от этих событий Высоцкий потом излил на бумаге. В письме Станиславу Говорухину он писал:

«Я не так сожалею об этой картине, хотя и роль интересная, и несколько ночей писал я песни, потому что (опять к тому же) от меня почему-то требуют тексты, а потом, когда я напишу, выясняется, что их не утверждают где-то очень высоко – у министров, в обкомах, в правительстве, и деньги мне не дают, и договора не заключают. Но возвращаясь к началу фразы, нужно просто поломать откуда-то возникшее мнение, что меня нельзя снимать, что я – одиозная личность, что будут бегать смотреть на Высоцкого, а не на фильм, а всем будет плевать на ту высокую нравственную идею фильма, которую обязательно искажу, а то и уничтожу своей неимоверной скандальной популярностью. Но сейчас, Славик, готовится к пробам Карелов со сценарием Фрида и Дунского, и все они хотят меня, а если такие дела, то мне и до проб не дойти, вырубят меня с корнем из моей любимой советской кинематографии. А в другую кинематографию меня не пересадить, у меня несовместимость с ней, я на чужой почве не зацвету, да и не хочу я…»

Высоцкий оказался прав: в картину Евгения Карелова «Высокое звание» его действительно не пустили, обрубив его кандидатуру еще на стадии кинопроб. Ведь там Высоцкому предстояло сыграть роль красного командира, прошедшего путь от рядового до маршала. В итоге на главную роль был приглашен Евгений Матвеев.

Но вернемся к «Земле Санникова».

Поскольку запрет на Высоцкого случился перед самым началом съемок, замену ему нужно было найти срочно. В итоге роль досталась Олегу Далю, которого немедленно вызвали в Зеленогорск. Ехал он туда без особого энтузиазма, поскольку любил работать с режиссерами, которых знал лично либо что-то о них слышал. Этих он вообще не знал. Видимо, поэтому на съемки он заявился… в дымину пьяный и страшно обиженный, что его пригласили не сразу, а только в качестве замены Высоцкого. Однако с приездом Даля съемки наконец-то начались. Были отсняты следующие эпизоды: шхуна во льдах; проход путешественников через снежные торосы; похороны членов предыдущей эскпедиции.

Между тем скандалы продолжали сотрясать съемочную группу. Режиссерам никак не удавалось найти общего языка с исполнителями главных ролей: те считали их дилетантами и в открытую игнорировали половину их предложений. Особенно сильно негодовал Сергей Шакуров, который в итоге вообще перестал слушаться режиссеров и работал, исходя из собственных взглядов на съемочный процесс. Затем к нему присоединились Даль с Дворжецким. Что касается Вицина, то он в конфликтах с режиссерами не участвовал, предпочитая выдерживать стойкий нейтралитет. Естественно, долго такая ситуация продолжаться не могла.

В двадцатых числах марта, примерно за неделю до конца экспедиции, грянул взрыв: актерская троица решила бить челом «Мосфильму», чтобы его руководство немедленно, пока съемки только начались, назначили пусть одного, но опытного режиссера взамен двух молодых и неопытных. Была послана весьма дерзкая телеграмма: «Сидим в говне на волчьих шкурах. Дворжецкий. Вицин. Даль. Шакуров». Однако руководство студии заняло принципиальную позицию: режиссеры остаются прежние. Решение, в общем-то, объяснимое, поскольку в кино действуют те же законы, что и на любом производственном предприятии, где в конфликте между бригадиром и подчиненными руководство старается отстоять интересы первого, а не вторых. Будь среди актеров, снимавшихся в «Земле Санникова», хоть один народный артист СССР (Вицин «народного» получит в 77-м, да и он в этом конфликте, как мы помним, занимал нейтральную позицию), может быть, ситуация приняла бы иной оборот. А так, едва экспедиция вернулась в Москву, «бунтовщиков» немедленно вызвали к руководству.

В течение месяца каждому из них усиленно промывали мозги на предмет того, чтобы они отказались от своих претензий к режиссерам. «Промывка» имела успех. Вицин первым согласился сниматься дальше с теми же режиссерами, поскольку его жизненная установка всегда была одна – избегать всяческих конфликтов. Затем «сломался» Дворжецкий, которого приперли к стене личными мотивами. Он, будучи иногородним, ждал квартиры в Москве, а на студии его поставили перед выбором: либо снимаешься дальше как есть, либо квартиры тебе не видать как собственных ушей. Последним сдался Олег Даль. И только Сергей Шакуров оказался самым крепким орешком. Чем только его не умасливали, какими карами не грозили, он продолжал стоять на своем: сниматься буду только с другим режиссером. В итоге ему влепили выговор и сняли с роли. Причем, поскольку зима к тому времени уже благополучно завершилась и переснимать сцены с участием Шакурова было невозможно, было принято решение их оставить. Поэтому наблюдательный зритель может заметить, что в «зимних» эпизодах фильма мелькает лицо Сергея Шакурова, хотя в титрах значится совсем другой актер.

После снятия с роли Шакуров навсегда прервет свои отношения с Далем и Дворжецким: столь велика будет его обида на них за уступчивость руководству студии. Как заявит много позже сам актер: «Влад и Олег меня предали: они согласились работать дальше. Я пошел до конца и написал заявление. По моему поводу было два худсовета на „Мосфильме“. Но я уже не мог отказаться, остановиться. Это было бы вопреки моему разуму, который мне в тот момент говорил: „Ты что, Сергей, делаешь?“ Но у меня, кроме бешенства, ничего не было. А после бешенства наступила апатия. Я вырубил этих двух людей из своей жизни – Даля и Дворжецкого…»

Самое интересное, что несмотря на то, что главный «смутьян» Сергей Шакуров был из группы благополучно удален, общую атмосферу съемок это не оздоровило. Например, Даль продолжал гнуть прежнюю линию и мало поддавался режиссерской «дрессировке». Как вспоминает А. Мкртчян: «Работать с Далем было трудно: в то время он пил и пил очень много, можно сказать, безбожно. Представьте, мы назначаем режимные съемки в 5 утра, а Даль уже в это время приходит на площадку с песней. Я спрашиваю: „Когда он успел?“ А мне отвечают: „Он даже не ложился“. Когда Даль не пил, он был прекрасный человек, тонкий, чувствующий, а когда пил, становился невменяемым. Невозможно было с ним разговаривать…»

Сам Даль, вернувшись со съемок под Ленинградом в Москву, оставил в своем дневнике следующую запись: «Мысли мои о нынешнем состоянии совкинематографа („Земля Санникова“). Х и У клинические недоноски со скудными запасами серого вещества, засиженного помойными зелеными мухами. Здесь лечение бесполезно. Поможет полная изоляция…»

14 июля съемочная группа перебралась в Нальчик, чтобы отснять эпизоды с участием племени онкилонов. Именно там в съемочную группу влился новый участник: актер Юрий Назаров, которого уговорили заменить Сергея Шакурова в роли Губина. Как вспоминает сам актер, еще в аэропорту, где его встречал Альберт Мкртчян, он начал догадываться, что зря согласился на участие в этом фильме: первый контакт с режиссером у него не получился. Предчувствия не обманули Назарова: съемки превратились в одну сплошную муку.

Объект «стойбище онкилонов» киношники разбили в селе Сармаково, что в 20 километрах от Каменномысских озер. Снимать начали с эпизода, где шаман приносит в жертву богам тело убитого оленя. По сюжету тот на плоту должен был достичь середины озера и утонуть. Однако утопить животное (в этой роли выступал манекен) долго не удавалось. Перенервничали все страшно. Дальше – больше. От места съемок до Нальчика, где жила группа, надо было пилить 100 километров. Естественно, в дороге все участники съемок здорово выматывались. Не хватало транспорта для перевозки людей и аппаратуры (лишь режиссеры и четверо актеров, исполнявших главные роли, перемещались на комфортабельных «Волгах», остальные ездили на автобусах), удобства были по-настоящему спартанскими: скудные харчи, отсутствие горячей воды (из-за этого «онкилонам» приходилось весь день ходить в гриме). Из-за сильной жары у «онкилонов» порой случались солнечные удары. А среди них были актеры-подростки в возрасте 12–14 лет, которых можно было занимать работой всего лишь 4 часа. Однако их, в нарушение всех инструкций, снимали весь световой день. Первым за них заступился Юрий Назаров, чем навлек на себя гнев режиссеров. Но на помощь коллеге тут же пришел Олег Даль, который, увидев, как на Назарова наседает режиссер, подошел и встал плечом к плечу с коллегой. Были потом и другие конфликты.

Вспоминает Ю. Назаров: «Снимается финал картины. По сценарию решается вопрос: экспедиции Ильина надо уходить, но что делать с онкилонами? После долгих споров, ругани Дворжецкий, Вицин и я настояли на единственно возможном и удобоваримом варианте текста и всей сцены и разошлись отдохнуть от всего этого „балагана“ и от режиссера. И вдруг мне приносят… текст. Я получаю от Мкртчяна окончательно утвержденный „вариант“ своей реплики: „Кто-то толшен остаться. Я научу их перезимовать“. Потом я спрашивал у Чухрая: могу я, снимаясь на „Мосфильме“, произносить текст по-русски? Он приезжал к нам в экспедицию, чтобы не допустить провала работы. Чухрай прилетел, посмотрел. Потом мы сидели в каком-то ресторане, и Григорий Наумович сказал между делом: „Да-а, что там говорить… Сегодня кино может снимать медведь левой лапой…“

Когда в конце октября группа отправится в Ялту, чтобы доснять ряд эпизодов, Мкртчян и Попов настолько устанут от закидонов Даля, что решат убить его героя – Крестовский упадет в расщелину. Однако это будет не последний скандал, связанный с именем Олега Даля. В начале января 1973 года, когда фильм сдавался худсовету студии, было принято решение переозвучить песни в исполнении Даля. Вряд ли это решение было вызвано творческими причинами: Даль исполнял песни на хорошем профессиональном уровне. Скорее всего, это было отголоском тех конфликтов, которые сотрясали группу на протяжении всего съемочного периода. Короче, Далю попросту отомстили. Для перезаписи песен пригласили популярного певца Олега Анофриева. Надо отдать ему должное, он поступил как джентльмен: прежде чем согласиться, лично позвонил Далю домой и спросил разрешения у него. Даль сказал: «Записывайся». Что из этого вышло, мы знаем: песня «Есть только миг» в исполнении Олега Анофриева стала всенародным шлягером. К счастью, и песни, записанные для фильма Олегом Далем, оказались не утерянными и спустя два десятилетия вышли на его компакт-диске. Правда, сам актер до этих времен уже не дожил.

За свою строптивость Даль понес и материальное наказание: из всей четверки главных героев он получил самый маленький гонорар – 2850 рублей (у Дворжецкого он составил 3270 рублей, Вицина – 3672, Назарова – 3412). Единственным успокоением для Даля мог служить тот факт, что главный смутьян Сергей Шакуров удостоился мизерной суммы в 258 рублей, но тот и работал в картине меньше всех – всего 10 дней.

Когда фильм «Земля Санникова» был готов, на самом «Мосфильме» его отнесли не к самым лучшим произведениям. Из-за постоянных склок и скандалов фильм выпил немало крови у руководства отечественной кинематографии, что заметно отразилось на его последующей судьбе: когда на студии фильму была присвоена 2-я категория (из 16 человек, присутствовавших на худсовете, только один проголосовал за 1-ю группу), Госкино это решение опротестовало и присудило фильму еще более низшую категорию – 3-ю. А затем случилось неожиданное: фильм еще не вышел в широкий прокат, но на него уже стали приходить восторженные отзывы отовсюду, куда его отправляли для предварительного показа.

Например, благодарственные письма прислали на «Мосфильм» сотрудники Министерства морского флота и члены Совета клуба капитанов. В апреле 73-го фильм имел теплый прием во внеконкурсном показе на фестивале в Таранте (Италия), а в мае представлял отечественное киноискусство на Днях советской культуры в Дортмунде, приуроченных к приезду в ФРГ самого Леонида Брежнева. В том же мае фильм был восторженно принят детской аудиторией на показе во Дворце пионеров в Москве, в июле – на фестивале в Триесте. Кульминация наступила в октябре, когда «Земля Санникова» вышла в широкий прокат. По итогам года он собрал огромную аудиторию в 41 миллион 100 тысяч человек, заняв 7-е место. Под впечатлением этих событий Госкино пошло на попятную: в мае 1974 года фильму была присуждена 2-я категория.

1973

Сорванный концерт

(Лев Барашков)

Певец Лев Барашков приобрел популярность в начале 60-х годов. До этого, получив образование как театральный актер (он закончил ГИТИС), Барашков играл в столичном Театре имени Пушкина. Но в одном из музыкальных спектаклей он прекрасно исполнил несколько песен («А у нас во дворе», «Хотят ли русские войны») и после этого решил уйти на эстраду. В 1964 году на экраны страны вышел фильм Владимира Басова «Тишина», где Барашков исполнил песню «На безымянной высоте», которая на долгие годы стала его визитной карточкой. Еще одной подобной песней в его репертуаре стала песня «Главное, ребята, сердцем не стареть». С тех пор певец стал частым гостем на ТВ (выступал в «Голубых огоньках»), а также гастролировал по стране. И для многих своих почитателей он выглядел вполне благополучным артистом. Как вдруг в начале 1973 года Барашков оказался в эпицентре скандала, разразившегося на страницах газеты «Советская культура». 26 января там было опубликовано письмо жителя города Унечя Брянской области Г. Симоненко, где он описывал гастроли Барашкова в их городе. По словам автора письма, популярный певец выглядел отнюдь не идеально. Цитирую:

«Эстрадные звезды разных величин – не редкость у нас в Унече, где есть хороший вместительный клуб железнодорожников. В его зале выступали и наши, и зарубежные популярные артисты. С нетерпением ждали здесь и артиста московской эстрады Льва Барашкова. Билеты были раскуплены задолго до концерта. И вот артист прибыл. Войдя в клуб, вместо приветствия сказал:

– Где здесь директор?

Нашли директора.

– У вас холодно, – укутывая горло, сказал артист.

Потом прошел на сцену, тронул пальцем клавиши пианино:

– Инструмент совершенно расстроен.

– Как? – изумился директор. Он сам видел, что за два дня перед этим инструмент настраивал приезжий мастер. Не ради Барашкова, а просто по графику.

Но самое-самое началось позже, прямо с вешалки. Еще не все зрители успели раздеться, а концерт уже начался. Москвичи явно не желали считаться с «мощностью» гардеробной. Возле дверей в зрительный зал образовалась давка. Те, кому удалось прорваться, шарили в темноте, отыскивая свои места. Их одернул сам Барашков:

– Рассаживайтесь поскорей…

Спел несколько песен. Одну из них оборвал на полуслове, предупредив, что концерт не будет продолжаться, пока не уберут кого-то из задних рядов. Навели порядок. Затем снова остановка. Артист вопрошает:

– Есть ли в зале директор или кто-то другой, способный закрыть буфет? Там шумят…

Кульминационной точки этот лирико-трагический концерт достиг позже. В задних рядах выкрикнули что-то нечленораздельное. Артист оборвал начатую песню, объявил в микрофон: «Концерт окончен» – и удалился. Пьяного хулигана, бог весть как затесавшегося в зал, увели тут же в вытрезвитель. Но занавес не поднялся, хотя в зале находились шестьсот с лишним зрителей.

Представитель райкома партии и другие руководящие работники района, оказавшиеся среди зрителей, пригласили певца в кабинет, выразили ему сожаление по поводу случившегося, но заметили, что он тоже не прав, лишив всех концерта. Певец удивился и уехал со словами:

– Я завтра в Брянске буду жаловаться…

Зрители на артиста Барашкова никуда не собираются жаловаться. А я считаю, что молчать об этом случае нельзя. Пусть «звезды», приезжающие на гастроли, не судят обо всех по одному хаму в зале, не пасуют перед ним и не капризничают».

К счастью, газета предоставила место для объяснений и Барашкову. В его объяснении ситуация выглядела несколько иначе, чем было видно из зрительного ряда. Цитирую:

«Единственное, о чем до сих пор жалею, что не был последователен до конца. Что о случае на концерте в Унече не поставил в известность Брянский обком партии и обком комсомола, не зашел в филармонию. Вероятно, я не просто должен – обязан был это сделать, потому что речь идет вовсе не о личной моей обиде.

Давно уже было пора начать, но мы не давали занавес: зрители опаздывали. Ждем десять, пятнадцать минут… По опыту знаю: там, где концерты всегда начинаются вовремя, зритель не опаздывает. Он приучен быть точным.

Первую свою песню «Хлеб да соль» я исполнил в Унече под разговоры и шум зрителей, густо валивших в зал… Мое «рассаживайтесь поскорей», казалось, возымело действие. Но все равно, стоя на сцене, я ощущал несобранность зала. Из темноты задних рядов волнами катилось к рампе какое-то тревожно-игривое настроение. Наверное, каждый исполнитель чувствует, как опасна подобная атмосфера, когда все на грани. Чисто профессиональные навыки помогают артисту на сцене быть самой непринужденностью, хотя внутренне он полон тревоги и предчувствия беды.

И она случилась. Я пел: «Не плачь, девчонка, пройдут дожди. Солдат вернется…» И вдруг в паузе после слов «ты только жди…» из задних рядов раздалась громкая хулиганская реплика.

Зал выжидательно замер, а я сказал, что пока не удалят зрителя, не умеющего себя вести, концерт продолжаться не будет. Со своего места встал подвыпивший парень без пиджака, в расстегнутой рубахе и, продолжая выкрикивать что-то, проследовал к выходу. В рядах зрителей улегся оживленный (гляди, какое происшествие!) шумок. А я прямо с того места, с той паузы, где оборвал песню, продолжил ее.

Петь было нелегко, а тут еще сбоку, из-за кулис – беспрерывный шум, какие-то хождения, разговоры. Смежное со сценой служебное помещение вело прямо в буфет. Как посторонние попали за кулисы, кто разрешил им быть там во время концерта, почему открывалась и закрывалась притягательная буфетная дверь – выяснить было не у кого: представителей дирекции клуба там не было. Пришлось нашему конферансье Вячеславу Вирозубу прямо со сцены просить кого-нибудь из администрации навести порядок за кулисами. Так второй раз был прерван концерт.

Снова выхожу на сцену. Впереди еще цикл лирических песен: о счастливых встречах и горьких расставаниях, о любви, преданности и верности.

«Будет жить любовь на свете» – именно эту песню снова перебила реплика из задних рядов. У меня все оборвалось, и я сказал: концерт окончен. Дали занавес. Петь я больше не мог. Вот и все…

За кулисами, куда пригласили меня после концерта, я слышал лишь упреки в свой адрес. Но я не мог их принять. Как профессиональный артист я, конечно, сумел бы заставить себя петь в любых условиях. Как гражданин – нет. Согласен, из всех, кто сидел в зале, лишь единицы виноваты в том, что произошло. Но именно они, к сожалению, делали погоду.

Я бы солгал, сказав, что сталкиваюсь с подобной ситуацией впервые. Но чаще, гораздо чаще встречается нам прекрасный зритель. В этом году я выступал перед строителями в Набережных Челнах, в Сибири, у нефтяников Азербайджана. Где и зрительные залы похуже, и до клуба не так легко добраться, но как идут люди на концерт, как слушают и как хочется им петь!

Горькие были у меня песни в Унече. Холодная комната, где переодевались перед выходом на сцену, безразличие администрации и к нам, и к концерту, и к публике. Можно подумать: мелочи, ими можно пренебречь или попросту не обратить на них внимание… Но в том-то и дело, что из этих «мелочей», бывает, складывается большее – отношение не к исполнителю, а к тому, что он исполняет. А с таким отношением, по-моему, мириться нельзя. Не знаю, как на моем месте поступил бы другой артист. Но, если по совести, мне не дает покоя еще одно – в Унече я не выполнил просьбы, донесшейся из зала. Кто-то хотел услышать песню «На безымянной высоте». А я не спел. Не мог спеть».

Этот скандал не испортил карьеру Барашкову, хотя в 70-е годы его звезда не сияла столь ярко, как раньше, и по ТВ его редко показывали. Во многом это объяснялось тем, что Барашков изменил свой репертуар: стал исполнять песни Владимира Высоцкого, Юрия Визбора. В 1985 году Барашков сделал целую программу «Наполним музыкой сердца» по произведениям Ю. Визбора.

Скандал без музыки

(Ирина Роднина / Александр Зайцев)

27 февраля 1973 года в Братиславе стартовал очередной чемпионат мира по фигурному катанию. И уже на следующий день случился скандал – с одной стороны, громкий, с другой – беззвучный: во время выступления советской пары Ирина Роднина – Александр Зайцев (они танцевали под мелодию «Метелица») внезапно пропал звук. Согласно правилам, в подобных случаях спортсмены имели полное право прервать выступление и потребовать повторного старта. Однако наша пара невозмутимо продолжала кататься без звука, чем буквально покорила зрителей. Когда номер завершился, стадион буквально взорвался от грома аплодисментов, а судьи выставили фигуристам высшие оценки не только за артистизм, но также за мужество и находчивость.

Согласно официальной версии, исчезновение звука было вызвано перебоями в электроснабжении радиорубки. Однако в кулуарах чемпионата живо обсуждалась и другая версия: об умышленной диверсии, направленной на то, чтобы советские фигуристы ни в коем случае не смогли получить золотые медали (многие чехи не могли простить русским ввода войск в свою страну в 68-м). Еще одну версию случившегося много лет спустя озвучила фигуристка Людмила Смирнова, участвовавшая в том чемпионате:

«Пленку тогда остановили специально. У ребят просто была не до конца накатана программа. В финальной ее части они не поспевали за музыкой, и во время выступления могли возникнуть накладки. В результате Зайцев с Родниной чисто откатали программу до середины, и тут, как бы случайно, вырубилась музыка. По правилам, фигуристы должны были остановиться, но Жук, стоявший у бортика, стал кричать: „Дальше продолжайте!“ Они спокойно и чисто доработали оставшиеся элементы. Так из них потом еще и героев сделали: „Вот какие молодцы, не растерялись!“ Естественно, они не растерялись. Просто заранее были готовы к тому, что отключат музыку. Жук вообще был мастером на такие штуки…»

Чемпионат закончился 2 марта. Советские фигуристы вновь оккупировали чуть ли не весь пьедестал почета. Так, золотые медали в спортивных танцах завоевали Ирина Роднина и Александр Зайцев, «серебро» досталось супружеской паре Людмила Смирнова – Алексей Уланов, в танцах на льду золотые медали завоевали Людмила Пахомова и Александр Горшков.

Дуплетом по Высоцкому-2

(Владимир Высоцкий)

С тех пор, как в 1968 году центральная печать устроила на своих страницах обструкцию Владимиру Высоцкому, больше серьезных наездов в СМИ на него не было. Несмотря на то что за артистом имелось много грехов (одних срывов спектаклей из-за пьянок набралось почти с десяток), советские СМИ его не трогали, то ли жалея, то ли выполняя приказ свыше (либералы во власти не давали артиста в обиду). Однако в марте 1973 года произошел очередной «наезд» на Высоцкого в центральной прессе.

В пятницу 30 марта в газете «Советская культура» была напечатана статья журналиста М. Шлифера под названием «Частным порядком», посвященная февральским гастролям Владимира Высоцкого в Новокузнецке (певец был там 3–8 февраля). Несмотря на небольшой объем заметки, ей суждено будет поднять такую волну, какую давно не поднимали вокруг имени Высоцкого отечественные СМИ. О чем же писалось в злополучной заметке? Привожу ее полностью:

«Приезд популярного артиста театра и кино, автора и исполнителя песен Владимира Высоцкого вызвал живейший интерес у жителей Новокузнецка. Билеты на его концерты в городском театре многие добывали с трудом. У кассы царил ажиотаж.

Мне удалось побывать на одном из первых концертов В. Высоцкого в Новокузнецке. Рассказы артиста о спектаклях столичного Театра на Таганке, о съемках в кино были интересными и по форме, и весьма артистичными. И песни он исполнял в своей, очень своеобразной манере, которую сразу отличишь от любой другой. Артист сам заявил зрителям, что не обладает вокальными данными. Да и аудитория в этом легко убедилась: поет он «с хрипотцой», тусклым голосом, но, безусловно, с душой.

Правда, по своим литературным качествам его песни неравноценны. Но речь сейчас не об этом. Едва ли не на второй день пребывания Владимира Высоцкого в Новокузнецке публика стала высказывать и недоумение, и возмущение. В. Высоцкий давал по пять концертов в день! Подумайте только: пять концертов! Обычно концерт длится час сорок минут (иногда час пятьдесят минут). Помножьте на пять. Девять часов на сцене – это немыслимая, невозможная норма! Высоцкий ведет весь концерт один перед тысячью зрителей, и, конечно же, от него требуется полная отдача физической и духовной энергии. Даже богатырю, Илье Муромцу от искусства, непосильна такая нагрузка!»

На первый взгляд трудно понять, в чем заключается главный смысл заметки. То ли автор заботится о здоровье Высоцкого, то ли, наоборот, обвиняет его в стремлении «зашибить деньгу». Однако, ознакомившись с комментарием «Советской культуры», помещенным внизу заметки, все сразу становится на свои места. А сообщалось в нем следующее:

«Получив письмо М. Шлифера, мы связались по телефону с сотрудником Росконцерта С. Стратулатом, чтобы проверить факты.

– Возможно ли подобное?

– Да, артист Высоцкий за четыре дня дал в Новокузнецке 16 концертов.

– Но существует приказ Министерства культуры СССР, запрещающий несколько концертов в день. Как же могло получиться, что артист работал в городе с такой непомерной нагрузкой? Кто организовал гастроли?

– Они шли, как говорится, «частным» порядком, помимо Росконцерта, по личной договоренности с директором местного театра Д. Барацем и с согласия областного управления культуры. Решили заработать на популярности артиста. Мы узнали обо всей этой «операции» лишь из возмущенных писем, пришедших из Новокузнецка.

– Значит, директор театра, нарушив все законы и положения, предложил исполнителю заключить «коммерческую» сделку, а артист, нарушив всякие этические нормы, дал на это согласие, заведомо зная, что идет на халтуру. Кстати, разве В. Высоцкий фигурирует в списке вокалистов, пользующихся правом на сольные программы?

– Нет. И в этом смысле все приказы были обойдены.

Директор Росконцерта Ю. Юровский дополнил С. Стратулата:

– Программа концертов никем не была принята и утверждена. Наши телеграммы в управление культуры Новокузнецка с требованием прекратить незаконную предпринимательскую деятельность остались без ответа.

Так произведена была купля и продажа концертов, которые не принесли ни радости зрителям, ни славы артисту.

Хочется надеяться, что Министерство культуры РСФСР и областной комитет партии дадут необходимую оценку подобной организации концертного обслуживания жителей города Новокузнецка».

Резонанс от статьи в «Советской культуры» вышел далеко за пределы Советского Союза. 2 апреля американский журналист Хедрик Смит в газете «Нью-Йорк таймс» поместил статью под броским названием «Советы порицают исполнителя подпольных песен». В этой публикации ее автор писал:

«Владимир Высоцкий, молодая кинозвезда и драматический актер, завоевавший множество поклонников среди молодежи своими хриплыми подпольными песнями, зачастую пародирующими советскую жизнь и государственное устройство, получил официальный нагоняй за проведение нелегальных концертов.

«Советская культура», новый культурный орган Центрального Комитета Коммунистической партии (органом ЦК «СК» стала в январе 1973 года. – Ф. Р.), подверг его в пятницу острой критике за нарушение правил проведения гастролей. В публикации утверждается, что он присваивал нелегальные средства от организованных частным образом концертов при попустительстве официальных лиц в провинциальных городах.

Там был только косвенный намек на то, что реальной мишенью скорее было содержание некоторых его песен, а не его концертная деятельность. В любом случае целью атаки, похоже, было как свернуть его деятельность, так и уменьшить его растущую популярность.

В последние годы г-н Высоцкий записывал популярные официальные хиты. Развивалась оживленная торговля магнитными лентами и компакт-кассетами с его остроумными и иногда дерзкими пародиями на советскую бюрократию, чинопочитающее чиновничество, всепроникающее воровство из общественных учреждений и обязательную гонку поглощенных вопросами престижа лидеров за победами на мировых спортивных аренах. Эти песни часто записываются, как говорят москвичи, на проходящих поздней ночью встречах под гитару с друзьями и поклонниками.

Он стал фаворитом культурного мира Москвы благодаря приватным вечеринкам, и даже должностные лица Коммунистической партии и государства среднего звена осторожно признают, что имеют записи некоторых из его рискованных песен.

Г-н Высоцкий, которому около 40 лет, – это третий полуофициальный трубадур, который стал хорошо известен в последние годы. До него два писателя, Булат Окуджава и Александр Галич, были наказаны за свои сомнительные песни. Г-н Окуджава был исключен из Коммунистической партии в прошлом году, а г-н Галич был исключен из Союза писателей, потому что он отказался дезавуировать иностранные публикации своих остросатирических произведений о сталинизме и советской политической жизни.

Большинство советских интеллектуалов находят г-на Высоцкого сравнительно более умеренным, особенно когда он поет перед большими аудиториями. Тем не менее «Советская культура» указывает на официальное неодобрение некоторых из его песен, отмечая, что их «литературные достоинства не всегда одинаковы», и цитирует главу официального концертного агентства, выражающего недовольство, что его концертные программы никогда не были «одобрены и утверждены»…

Острие атаки на г-на Высоцкого было направлено против его, очевидно, успешной практики организации концертов вне официальных каналов, даже когда ему удавалось использовать официальные залы. Но он не попадал в беду ранее, и каждый раз ему удавалось выкарабкаться…»

Выдержки из этой публикации той же ночью были зачитаны по «вражьему» радио – «Голосу Америки». А на следующее утро уже пол-Москвы обсуждало эту статью из «Нью-Йорк таймс».

Отметим, что вся эта шумиха абсолютно не отразилась на отношении властей к Высоцкому. В том же марте он наконец сумел получить загранпаспорт (ждал его с 1970 года) и вместе со своей женой Мариной Влади отправился в свой первый западный вояж – во Францию. Вернувшись оттуда, актер 25 июня написал письмо куратору культуры от ЦК КПСС Петру Демичеву. В своем послании артист заявлял следующее:

«Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР. Девять лет я не могу пробиться к узаконенному общению со слушателями своих песен…

Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.

Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации.

Я хочу поставить свой талант на службу пропаганде идей нашего общества, имея такую популярность. Странно, что об этом забочусь я один… Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество…»

Однако это письмо так и осталось без должного ответа.

Между тем проверка по факту гастролей Высоцкого в Новокузнецке была завершена 26 сентября. Было установлено, что он гастролировал там с 3 по 8 февраля и дал 16 концертов, выступая по 4 раза в день. Проверка также выявила, что Высоцкий продал сценарий музыкального спектакля «Драматическая песня», с которым выступал, драмтеатру за 1650 рублей. Помимо этого он получил за 17 выступлений еще 841 рубль. В акте проверки об этом будет сказано следующее: «В сценарий, который Высоцкий продал театру, были включены песни, музыку к которым он написал в прошлые годы, и песни эти были проданы автором другим театрам Союза. Поэтому вторично их продать Новокузнецкому театру он не имел права. Так, например, музыка к песне „Последний парад“ продана Театру сатиры в городе Москве. На песню „Солдаты группы „Центр“, написанную В. Высоцким, авторское право продано Театру на Таганке в Москве. Песня „Братские могилы“ исполнялась в спектакле „Павшие и живые“, затем исполнялась в кинофильме „Я родом из детства“, а затем записана на грампластинку…“

Один экземпляр этого акта будет затем передан в следственные органы, дабы те завели на Высоцкого уголовное дело по факту незаконного присвоения денежных средств на сумму 2034 рубля 41 копейка. Но дело не заведут: видимо, кто-то влиятельный сумеет встать на защиту популярного артиста.

Боксерский ринг в кабине лифта

(Всеволод Бобров)

В марте 1973 года Москва живо обсуждала скандал с участием прославленного спортсмена, тренера национальной сборной по хоккею Всеволода Боброва. Чем же отличился прославленный спортсмен?

В один из тех мартовских дней он в компании своего старого приятеля Леонида Михайловича отправился в ресторан «Эрмитаж», что в Каретном ряду. Там приятели просидели несколько часов, хорошо «приняли» и уже поздно вечером решили заскочить в гостиницу «Москва», чтобы навестить там общего знакомого. Их путь от Каретного по городу, который уже готовился отойти ко сну, занял не слишком много времени. Поскольку приятель жил на последнем этаже, добираться до его номера пришлось на лифте. Там и произошел инцидент, о котором уже на следующий день трубила вся столица.

В кабину, кроме Боброва и Леонида Михайловича, вошли еще несколько человек, среди которых оказался командировочный то ли из Тулы, то ли из Владимира, который был «под парами» – то есть пьяный. Узнав Боброва, он вдруг полез к нему с расспросами, причем желая пустить пыль в глаза окружающим, обратился к нему на «ты». Бобров же, который терпеть не мог панибратства, поначалу отпихнул от себя приставалу, а когда тот вновь полез обниматься, съездил ему кулаком по физиономии. В этот момент лифт как раз достиг последнего этажа, двери открылись, и дежурная по этажу стала свидетелем того, как из кабины на ковровую дорожку вывалился мужчина с разбитой губой.

Несмотря на то что сам пострадавший об этом инциденте в милицию не заявлял, однако у него оказалось множество свидетелей (его видели еще человек пять, находившихся в лифте, плюс дежурная по этажу). Кто-то из них и разнес весть о нем сначала по гостинице, а потом уже молва пошла гулять по столице. Причем, как это часто и бывает, она сразу обросла массой подробностей, которых не было и в помине. Например, утверждалось, что в гостинице «Москва» Всеволод Бобров избил какого-то генерала, который оказался… внуком Ленина (хотя таковых у вождя мирового пролетариата отродясь не было). И люди охотно верили в подобные версии, поскольку выяснить настоящие подробности возможностей не было – в СМИ об этом не сообщали.

Мазила

(«Товарищ, верь…»)

11 апреля 1973 года в Театре на Таганке состоялась премьера спектакля «Товарищ, верь» по произведениям Александра Пушкина. Без скандала и здесь не обошлось. Великого поэта в спектакле играли сразу несколько актеров, причем одному из них – Рамзесу Джабраилову – эта роль едва не стоила жизни. Дело в том, что постановщик Юрий Любимов решил внедрить в канву спектакля новаторский трюк: в тот момент, когда Джабраилов читал на сцене стихотворение Пушкина, держа листок с текстом высоко над головой, из дальнего конца зала в листок должен был выстрелить лучник – мастер спорта по стрельбе из лука. Узнав об этом, актер запаниковал: мол, а вдруг промажет и попадет в меня? «Не дрейфь, он же мастер спорта. Он в пятак попадает со ста метров», – успокоил его Любимов.

Режиссер не врал: спортсмен действительно творил чудеса, но… на спортивных кортах. А повторить подобное в полутемном зале театра, да еще когда рука актера дрожит – совсем другое дело. И в итоге стрела, пущенная лучником, угодила Джабраилову аккурат в ладонь. Как подбитая птица крылом, он замахал простреленной рукой и запрыгал по сцене. Коллеги тут же увели его за кулисы, представление было остановлено. Спустя полчаса актер был доставлен в Склиф, где врач извлек из его ладони злополучную стрелу. Думаете, после этого актера отпустили домой? Ошибаетесь. Он вынужден был вернуться в театр и доиграть представление, поскольку заменить его было некому.

Ссора до гроба

(Андрей Тарковский / Владимир Высоцкий)

Актер Владимир Высоцкий и кинорежиссер Андрей Тарковский были знакомы с конца 50-х – с тех пор, как одно время посещали общую компанию на квартире Левона Кочаряна в доме в Большом Каретном (отметим, что Высоцкий жил в этом же доме, но на первом этаже). Там они сдружились и с тех пор периодически общались: если не визуально, то хотя бы посредством телефонной связи. Но потом между ними пробежала черная кошка. Это случилось в 1965 году, когда Тарковский начал работу над фильмом «Андрей Рублев». Роль сотника Степана он предложил Высоцкому, тот согласился, но потом подвел режиссера – пришел на пробы подшофе. И Тарковский с тех пор зарекся снимать приятеля в своих картинах. Высоцкий на него не обиделся, поскольку в случившемся виноват был сам. Однако летом 1973 года между ними случилась куда более серьезная ссора, которая развела бывших приятелей окончательно.

В июне того года Тарковский вступил в подготовительный период фильма «Зеркало». Картина задумывалась как автобиографическая, и труднее всего Тарковскому пришлось с выбором исполнительницы роли собственной матери. На нее пробовались несколько актрис, среди которых была даже одна иностранка – Марина Влади. Вот как она сама описывает этот случай:

«Однажды утром ты (имеется в виду муж актрисы В. Высоцкий. – Ф. Р.) говоришь мне с напускной небрежностью:

– Знаешь, Андрей хотел бы поговорить с тобой тет-а-тет.

Я немного удивлена, тем более что мы виделись с Тарковским несколько дней назад. Он – твой друг юности и один из поклонников. Я знаю его уже много лет. Это невысокий человек, живой и подвижный, – замечательный гость за столом. Кавказец по отцу, он обладает удивительным даром рассказчика и поражает всех своим умением пить не пьянея. К концу вечера он обычно веселеет и почему-то каждый раз принимается распевать одну и ту же песню.

По твоему тону я понимаю, что речь идет о чем-то очень важном. Ты говоришь:

– Андрей готовит фильм, он хотел поговорить с тобой и, вероятно, пригласить тебя на пробы.

И тут на меня находит. Я не нуждаюсь в пробах, меня никогда не пробовали ни на одну роль, за исключением первого раза, когда я снималась в тринадцать лет у Орсона Уэлса. Но ты так долго уговариваешь меня не отказываться, что я соглашаюсь.

Андрей объясняет мне, что фильм «Зеркало» – автобиография. И он хочет попробовать меня в нем на роль своей матери. Усы у него всклокочены больше, чем обычно, и он, заикаясь, пересказывает мне весь сюжет.

Через несколько дней мы с небольшой съемочной группой выезжаем в деревню. Это даже не пробы. Мы просто снимаем несколько кусков. Андрей подробно объясняет мне сцену: на пороге избы женщина долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит на дорогу и, сгорбившись от горя, уходит в дом.

Андрей делает мне комплименты, я довольна собой. Я возвращаюсь и рассказываю тебе, как прошел день. Мы начинаем мечтать. Если я снимусь в этом фильме, сразу решится множество проблем – у меня будет официальная работа в Советском Союзе, я смогу дольше жить рядом с тобой, и потом, сниматься у Тарковского – это такое счастье!

Проходит несколько дней. Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно – ответ будет отрицательным. Но тебе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, которого мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея. Наверное, у него слишком много работы, много забот, да и вообще у людей этой профессии часто не хватает мужества прямо сообщить плохие новости. Ты ничего не хочешь слышать. Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут пытаться помирить вас, но тщетно…»

Позднее Тарковский объяснит Высоцкому, почему он отказался взять на роль своей матери Влади: мол, зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью (самый знаменитый фильм Влади). Роль матери досталась Маргарите Тереховой.

К слову, в эти же дни поссорились еще две «звезды»: киноактриса Лидия Смирнова и писатель Сергей Михалков. Тогда на экраны страны вышла комедия «Дача», где Смирнова играла одну из ролей, а Михалков имел смелость раскритиковать картину на страницах центральной печати. После чего Смирнова немедленно позвонила ему домой. Далее послушаем ее собственный рассказ:

«Михалков, надо сказать, всю жизнь считался моим хорошим приятелем, даже другом. И вдруг я читаю эту статью, там он ругает все комедии, вышедшие на экран в последнее время, и в том числе „Дачу“. Все – ужасные, безыдейные. Я читаю и, конечно, безумно огорчаюсь. Тогда придавали большое значение прессе, это сейчас мы плюем на всякие рецензии, заметки – пускай пишут! А в то время мы знали: если в какой-то статье тебя изругали, то и дальше будут топтать. Если изругал орган ЦК, то и другие газеты подхватят (они никогда своего мнения не имели), и тебя затопчут. Или, наоборот: если кого похвалили, где надо, то начнут хвалить все, и, что бы он ни сделал, все равно будут хвалить. Все зависело от того, что сказал ЦК.

Так вот, когда эта статья вышла, все очень расстроились, мы перезваниваемся, переживаем. Вся группа, семьдесят человек, не считая родственников и друзей.

Я звоню Михалкову:

– Сережа, здорово. Как живешь?

Он радостно отвечает:

– Как ты живешь, подруга моя дорогая?

– Я сделала новую картину, хотела бы, чтобы ты ее посмотрел.

– Какую картину?

– «Дача». Очень смешная история, я там играю главную роль.

– Хорошо, давай посмотрим.

– Ты эту картину не видел?

– Я? Да мне некогда. Какие там картины…

– Так, значит, ты не видел «Дачу»?

– Нет, не видел.

– Не видел? Ах ты, сволочь!!! – Это было самое ласковое слово. Из меня, как из извергающегося вулкана, хлынула брань.

– Да подожди ты, меня просили подписать, – говорит он, – я и подписал. Мне-то что?

– Тебе-то что? А судьба семидесяти человек тебя не касается?

В общем, страшный скандал. Я бросила трубку. Проходит два дня, иду в театр, а Михалков живет рядом, на Воровского, и как раз выходит из подъезда, его ждет машина. Я снова к нему со своим возмущением. Он спрашивает:

– Ну и что же ты хочешь?

Я еще больше возмущаюсь, а он меня отводит от машины, чтоб шофер не слышал. Я говорю:

– Признайся публично, что ты не видел этой картины!

– Нет, это невозможно! Хочешь, сделаем так: я попрошу кого-нибудь написать хвалебную рецензию.

– Кто же после того, как ты разругал, решится хвалить?

Все это так и повисло в воздухе…»

Фестивальный скандал-2

(Ричард Бартон)

В июле 1973 года в Москве проходил традиционный Международный кинофестиваль. Одним из почетных гостей на нем был выдающийся английский актер Ричард Бартон. Однако его приезд в Москву едва не завершился скандалом. Дело в том, что время проведения фестиваля совпало не с самыми лучшими днями в жизни актера – у него вновь осложнились отношения с супругой – голливудской звездой Элизабет Тэйлор. 4 июля та собрала у себя на родине большую пресс-конференцию, где заявила о временном разрыве отношений с мужем. Узнав об этом, Бартон ушел в запой. А поскольку происходило это в Москве, в гостинице «Россия», его участие в фестивальных мероприятиях оказалось под угрозой срыва (Бартон должен был представлять свой новый фильм «Битва у Сутиески», в котором играл самого Иосифа Броз Тито в молодости). Короче, надо было что-то предпринимать, поскольку Бартон своим безответственным поведением мог вызвать международный скандал (Тито мог пожаловаться Брежневу). В итоге было принято решение вмешаться в ситуацию извне. В качестве полномочного представителя от советской стороны был выбран журналист Мэлор Стуруа, который до этого неоднократно встречался с Бартоном во время работы в Лондоне.

Получив задание от самого председателя Госкино Филиппа Ермаша, Стуруа загрузил в свой «Додж-Чарджер» чуть ли не ящик любимых напитков актера – белое вино, виски, джин и коньяк – и отправился в «Россию». Там, беспрепятственно пройдя сквозь кордон милиционеров, Стуруа поднялся на 22-й этаж, где находился номер люкс Бартона. На стук в дверь на пороге появился… двухметровый негр, который оказался телохранителем актера. Выслушав гостя, он удалился, чтобы доложить о нем хозяину. Видимо, актер дал «добро» на посещение, поскольку через пару минут негр вновь появился в дверях и пригласил гостя войти.

К визиту своего лондонского приятеля Бартон отнесся весьма доброжелательно. Примерно в течение получаса он рассказывал гостю о том, как ему плохо без Тэйлор и как не хочется показываться на люди. Дескать, только Лиз может вытащить его из депрессии. Стуруа, по-человечески понимая актера и сочувствуя ему, в то же время был связан обязательством перед Ермашом, пообещав ему во что бы то ни стало привести Бартона в божеский вид и подготовить его к завтрашнему появлению на премьере. Поэтому в один из моментов, когда актер замолчал, чтобы в очередной раз приложиться к горлышку бутылки с вином «Цинандали», предложил:

«Ричард, какой смысл бузовать в склепе „России“? Давай лучше махнем в „Арагви“.

– Что такое «Арагви»? – удивленно вскинул брови Бартон.

– Это самый знаменитый ресторан в Москве, – последовал ответ. – Там прекрасная кавказская кухня и место встреч международных шпионов.

Последнее обстоятельство произвело на заезжего актера особенное впечатление (ведь его лучшей ролью в кино считался шпион из фильма «Человек, пришедший с холода»), после чего он согласился покинуть свой номер. Как гласит легенда, дежурная по этажу, увидев, как Бартон после трех дней безвылазного пребывания в номере, появился в коридоре, от неожиданности едва не потеряла сознание. В отличие от нее двое мужчин, несколько часов безуспешно дожидавшиеся появления знаменитого актера в том же коридоре, при появлении Бартона заметно оживились. Они подскочили к актеру и стали просить его взять их с собой. Одним из этих незнакомцев был популярный советский актер Олег Видов, вторым – корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс. Как вспоминает Стуруа, последнего он пригласил к себе в машину, а вот Видова отшил, сославшись на какую-то незначительную причину. Обиженный актер попытался на ломаном английском языке апеллировать к Бартону, мол, я ваш коллега, актер, но тот отмахнулся от него как от назойливой мухи.

Стоит отметить, что еще до того, как отправиться к Бартону, Стуруа заранее зарезервировал стол в центральном зале «Арагви». Поэтому, когда они прибыли в ресторан, там их уже поджидали. На стол были поданы типичные грузинские деликатесы: лобио, сациви, шашлыки на ребрышке, блюда из зелени и тому подобное. Угощения так понравились Бартону, что он чуть язык не проглотил от удовольствия. Но пока он налегал на кушанья, находившийся здесь же корреспондент АП сделал несколько снимков этой трапезы. Уже на следующий день эти снимки появятся в западной печати, причем снимки будут подписаны весьма оригинально: «Ричард Бартон заливает вином горе от разлуки с Элизабет Тэйлор в московском ресторане „Арагви“ в компании не меньшего выпивохи – советского журналиста Мэлора Стуруа».

Единственное, что огорчило знаменитого актера в тот вечер, было то, что за все время его пребывания в ресторане к нему подошли за автографом… всего лишь два (!) человека. Да и те оказались туристами из Техаса. Но в целом тот вечер оставил у заезжей знаменитости незабываемые впечатления. Вот почему, когда Стуруа спросил его, сможет ли он завтра прийти на премьеру своего фильма, Бартон ответил согласием: мол, разве после такого я могу тебя подвести? И слово свое сдержал. Международный скандал не состоялся.

Невероятные скандалы с итальянцами

(«Невероятные приключения итальянцев в России»)

Этот фильм стал единственным обращением Эльдара Рязанова к жанру эксцентрической комедии. Больше он в этом жанре не снимал, поскольку во время съемок мэтр кинематографа столкнулся с таким количеством разного рода ЧП и скандалов, что это навсегда отбило у него охоту делать подобное кино.

Первый скандал грянул в начале подготовительного периода – в конце июня 1972 года, когда авторы сценария – Рязанов и Эмиль Брагинский – отправились для переговоров в Рим. Далее послушаем рассказ самого Э. Рязанова:

«На следующий же день предстояла встреча с главой фирмы Дино Де Лаурентисом. Его фирма являлась тогда в Италии одним из известных кинематографических предприятий. Здесь Федерико Феллини поставил „Ночи Кабирии“ и „Дорогу“…

Мы входим в роскошный особняк, шествуем мимо швейцара и упираемся в витрину, уставленную всевозможными кинематографическими призами, завоеванными фирмой. Здесь и «Оскары», и «Премии Донателло», золотые и серебряные «львы Святого Марка».

Пройдя таким образом соответствующую психологическую подготовку, мы – Эмиль Брагинский, директор картины Карлен Агаджанов, переводчик Валерий Сировский и я – попадаем в кабинет Дино Де Лаурентиса.

Хозяин сидел, положив ноги на стол. На подошве одного из ботинок было выбито медными буквами «42» – размер его обуви. Кабинет роскошный, огромный. Под ногами – шкура белого медведя, на стенах – абстрактная живопись и фотографии членов семьи патрона. При нашем появлении глава фирмы не поздоровался, не пожал нам руки. Он сказал только:

– Ну, в чем дело? Зачем вы сюда пришли? Что вам здесь надо? Кто вас звал?

С этой «ласковой» встречи, можно сказать, и началась наша работа над совместной постановкой.

– Я не допущу, – сказал я, обозленный хамским приемом, – чтобы с нами разговаривали подобным образом. Я требую немедленно сменить тон, иначе мы встанем и уйдем. Мы приехали работать над картиной по приглашению вашего брата и заместителя Луиджи Де Лаурентиса. И наверняка не без вашего ведома. Если этот фильм вас не интересует, мы завтра же улетим обратно.

Тут Дино переключил свою злость с нас на брата. И в течение двадцати минут между родственниками шла перебранка. Чувствовалось, что в выражениях не стеснялся ни тот, ни другой.

Наконец шум начал стихать, и Дино заявил:

– Оставьте мне то, что вы написали, я прочту, и завтра мы поговорим.

Мы оставили нашу заявку и ушли.

На следующий день нас снова пригласили к Де Лаурентису, и босс сообщил нам:

– Прочел я. Все, что вы сочинили, – мура! Итальянский зритель на вашу галиматью не пойдет. Меня это совершенно не интересует. Мне нужен фильм-погоня, состоящий из трюков. Вроде «Безумного, безумного мира». Если вы это сделаете, мы с вами сработаемся. Единственное, что мне нравится в либретто, – история с живым львом. Только это я бы на вашем месте и сохранил.

Когда мы вернулись в гостиницу, я находился в состоянии, близком к истерике. Я заявил друзьям, что работать над этой ерундой не стану. Трюковой фильм-погоня меня не интересует. Меня привлекают произведения, в которых есть человеческие характеры и социальные проблемы! Мне плевать на коммерческое, развлекательное кино! Я хочу обратно в Москву.

Но это были все эмоции. Во-первых, подписано государственное соглашение о сотрудничестве, а в нем, естественно, не указали такого нюанса, в каком жанре должна сниматься будущая лента. Во-вторых, своим отъездом мы сорвали бы трудные и долгие предварительные переговоры и отбросили бы все на исходные позиции. Да и о деньгах, которые итальянцы должны «Мосфильму», тоже приходилось помнить. Это была как раз та ситуация, когда требовалось наступить себе на горло!

Наступать себе на горло трудно и неприятно. Но мы с Брагинским нашли выход. Я с удовольствием наступил на его горло, а он с не меньшим удовольствием – на мое. Кроме того, не скрою, нас охватили злость и спортивный азарт. Мы решили доказать, что можем сочинять в жанре «комический», и попробовали влезть в «департамент» Гайдая…»

Подготовительные работы по фильму начались 13 апреля 1973 года. А спустя месяц в съемочной группе случился новый скандал. Согласно договору, костюмы для героев фильма должна была предоставить итальянская сторона. Она и предоставила, прислав их в Москву как раз после майских празднеств. 10 мая Рязанов пришел в костюмерную, чтобы оценить их качество, и испытал настоящий шок. Костюмы были настолько плохи, что хуже них Рязанов еще в жизни не видел. В итоге на следующий день в Рим, на имя Луиджи Де Лаурентиса, был отправлен срочный телекс, который я позволю себе привести полностью:

«Вчера, 10 мая, мы увидели костюмы, которые вы нам выслали. Когда ты просил нас довериться твоему вкусу, мы с удовольствием пошли тебе навстречу. Но то, что мы увидели, превзошло все ожидания: таких старых и плохих костюмов мы никогда не видели. Большинство костюмов подошли бы для начала века, размеры их или слишком маленькие, или огромные. Поэтому из всех костюмов мы можем использовать всего лишь шесть-восемь штук. Мы договорились, что вы должны были выслать нам хорошие костюмы, и поэтому настаивали, чтобы вы прислали нам 50 современных костюмов в хорошем состоянии, а также пояса, галстуки, обувь и т. д., потому что наша группа не склад старьевщика. Мы настаиваем, чтобы Бартолини и Фьорентини срочно привезли с собой необходимое количество современных костюмов, согласно принятым обязательствам».

В июне съемки велись в Ленинграде, и там же впервые на съемочной площадке объявился лев Кинг. Эта четвероногая звезда вела себя очень капризно и выпила немало крови как у актеров, так и у режиссера-постановщика. Для киношников эти капризы стали полной неожиданностью, поскольку владельцы Кинга заверяли, что их подопечный не подведет. Льву специально выделили месяц на акклиматизацию (его привезли из Баку в Москву в конце апреля, а в последних числах мая вместе со съемочной группой он отправился в Ленинград, чтобы в течение месяца успеть отсняться в эпизодах с белыми ночами). Однако из-за постоянных капризов Кинга съемки грозились затянуться до бесконечности. Вот как вспоминает об этом сам Э. Рязанов:

«Все эпизоды со львом происходили в белые ночи. Белую ночь мы снимали в режиме, то есть в течение 20–30 минут на закате солнца и в такой же промежуток времени на рассвете. Поскольку время съемки ограничено, лев был обязан работать очень точно.

В первую съемочную ночь со львом выяснилось, что актеры панически его боятся. Сразу же возникла проблема, как совместить актеров со львом и при этом создать безопасность. У Антонии Сантилли – актрисы, исполняющей роль героини фильма, – при виде льва начиналась истерика, даже если Кинг был привязан и находился далеко от нее. Но это бы еще полбеды! Главное, что лев чихать хотел на всех нас! Это был ленивый, домашний лев, воспитанный в интеллигентной семье архитектора, и он не желал работать. Кинг даже не подозревал, что такое дрессировка. Этот лев в своей жизни не делал ничего, чего бы он не желал. Ему было наплевать, что у группы сжатые сроки (ленинградские эпизоды требовалось отснять с 31 мая по 2 июля. – Ф. Р.), что надо соблюдать контаркт с итальянцами, что это совместное производство, что между странами заключено соглашение о культурном обмене. Кинг оказался очень несознательным.

Когда нам понадобилось, чтобы лев пробежал по прямой 15 метров, этого достигнуть не удалось. Хозяева кричали наперебой: «Кинг, сюда! Кингуля, Кингуля!» – Он даже головы не поворачивал в их сторону: ему этого не хотелось.

Я был в отчаянии! История со львом являлась одним из краеугольных камней сценария. На этот аттракцион мы очень рассчитывали. К сожалению, способности льва были сильно преувеличены. Лев был не дрессированный, невежественный и, по-моему, тупой. Мы намытарились с этим сонным, добродушным и симпатичным животным так, что невозможно описать…»

Стоит отметить, что эти съемки окажутся для Кинга последними: 24 июля, уже будучи в Москве, он погибнет в результате трагического инцидента – вырвется на волю, нападет на прохожего и будет застрелен милиционером.

Еще одной причиной, из-за которой съемочная группа фильма испытывала трудности в работе, являлась необязательность итальянских партнеров, которые, судя по всему, считали эту картину для себя «отрезанным ломтем». 8 июня генеральный директор «Мосфильма» Николай Сизов отправляет в Рим телекс следующего содержания:

«За последние 48 часов мы не получили от Вас никакой информации. Это ставит под угрозу судьбу фильма, ибо все сроки последнего протокола снова сорваны. Мы вынуждены в ближайшие дни распустить съемочную группу и ломать декорации. Прошу незамедлительно внести наконец ясность в судьбу картины».

Дино Де Лаурентис ответил через несколько дней следующим телексом: «Бартолини звонил мне из Ленинграда и сообщил, что вторая съемочная группа бездействует не столько из-за недостатка операторов, сколько из-за отсутствия хотя бы одного осветителя, которые могли бы дать свет. Он сообщил, что из-за плохой погоды работа все больше задерживается и не удалось провести ни одной съемки в помещении».

В начале июля съемочная группа вернулась в Москву, чтобы продолжить работу на здешней натуре. В частности, предстояло снять ряд трюковых эпизодов с участием каскадеров из Италии во главе с автомобильным асом Серджио Миони. Однако участие зарубежных специалистов не упростило процесс съемок (как предполагали многие), а наоборот, усложнило их. Например, итальянцам были созданы если не идеальные, то, во всяком случае, хорошие условия для работы: им выделили шесть легковых автомобилей на ходу, два кузова, инженеров-конструкторов, техников, слесарей, бригаду рабочих-постановщиков. Сам Миони, когда узнал об этом, заявил, что ему никогда еще не создавали подобных условий для работы. Но почти за три недели работы (13–30 июля) многие трюки были забракованы как неудачные, из-за чего ряд кадров так и не удалось снять. А все шесть «легковушек», выделенных итальянцам, были разбиты чуть ли не вдребезги. Как напишут Дино де Лаурентису Рязанов и Сурин: «Нам придется восстанавливать машины, доснимать трюки, вводить комбинированные съемки и тратить таким образом дополнительные средства».

Однако было бы несправедливым выслушать только одну сторону. Поэтому приведу слова самого Миони, зафиксированные в его объяснительной по результатам съемок:

«В день съемок в самый последний момент мне сообщили, что нет необходимого разрешения и нет возможности завезти и разбросать гравий на месте приземления машины для того, чтобы предотвратить ее зарывание в грунт, чем заставили меня рисковать жизнью выше необходимого предела – я увеличил вдвое длину и, следовательно, опасность прыжков.

В сцене столкновения с бочками на автомобиль было поставлено стекло старого типа без моего ведома, непригодное для трюка. Оно брызнуло мне в лицо, и я рисковал потерей зрения.

В сцене столкновения с будкой был построен бронированный сейф, который упал только после четырех столкновений. Три недели, отпущенные на съемки, были сведены к 8 дням как из-за плохой погоды, так и из-за ожидания, пока г-н Досталь закончит работу с первой съемочной группой. Мне предъявлено обвинение, что я разбил 5 машин за время съемок: хочу заметить, что мне было дано распоряжение режиссером начинать мою работу с прыжков и столкновений, которые являются заключительными кадрами различных сцен фильма…»

Череда скандалов будет сопутствовать группе и во время съемок в Риме (начнутся 24 августа). Причем поначалу настроение у прилетевших было приподнятое, что вполне объяснимо: в кои-то веки удалось вырваться в страну «загнивающего» капитализма (например, Андрей Миронов и Евгений Евстигнеев до этого ездили только в страны социалистического лагеря). Однако в первый же день пребывания на итальянской земле это радужное настроение начало постепенно улетучиваться. Итальянцы встретили гостей на аэродроме Фьюмичино в Риме неприветливо, хмуро и недружелюбно. Потом, рассадив их в машины, привезли в третьеразрядную гостиницу, расположенную километрах в двадцати от центра, на окраине, что-то вроде римского Медведкова. И это после того, как самих итальянцев, когда они были в Москве и Ленинграде, селили в лучших гостиницах.

Следующий удар гостям нанесли в помещении фирмы, отвечающей за съемки фильма. Там им сказали, что работа в Риме пойдет совсем иначе, чем это было в Москве. Дескать, из-за того, что любая съемка на улицах города стоит больших денег, киношникам придется снимать на ходу, практически не вылезая из операторской машины. В итоге это переполнило чашу терпения Эльдара Рязанова, и он, вернувшись в свой номер-келью, решил протестовать. Форму протеста он выбрал самую простую: с утра на следующий день он объявил хозяевам, что он на работу не выйдет, пока его группе не обеспечат все необходимые условия для работы. Напуганные итальянцы вызвали в гостиницу Луиджи Де Лаурентиса. Ему Рязанов заявил то же самое: во-первых, съемочной группе должны предоставить более комфортабельную гостиницу, во-вторых, обеспечить съемку всех сценарных кадров, утвержденных обеими сторонами, и, в-третьих, разрешить приехать в Рим художнику по костюмам и ассистенту режиссера, которых итальянцы отказались первоначально принять. Как это ни странно, но все эти требования итальянцы удовлетворили.

27–28 августа снимался эпизод в клинике с участием Евгения Евстигнеева. Актеру нужно было срочно вылетать в Москву – во МХАТе открывался сезон «Сталеварами», где у него не было замены, поэтому снимать решили с его сцен. И вновь не обошлось без сложностей. Рязанов просил выделить для массовки 200 человек, но итальянцы уперлись на цифре 50. Рязанов стал грозить новой забастовкой и сумел-таки сторговаться на цифре 120. Но проблемы на этом не закончились.

Больницу снимали в четырехэтажном здании бывшей лечебницы, которая вот уже несколько месяцев пустовала. Вывески на здании никакой не было, и Рязанов попросил итальянцев это дело уладить – повесить на фасад табличку «Ospedale» («Госпиталь»). Но те его просьбу проигнорировали, хотя заняло бы это минут 15. Рязанов вновь проявил принципиальность, заявил: «Снимать не буду! Моя просьба – не каприз. Вывеска необходима для элементарного обозначения места действия. В нашей стране, если бы не выполнили указание режиссера, я снимать бы не стал». На что организатор производства адвокат Тоддини ответил оскорблением: «А я чихал на твою страну». Рязанов в ответ собрался было заехать ему по фейсу, но вовремя сдержался. Зато словесно припечатал, дай бог.

На съемочную площадку опять вызвали Луиджи Де Лаурентиса. Он отдал распоряжение повесить вывеску и попросил Тоддини извиниться перед гостями. Первое его распоряжение было выполнено сразу, второе – лишь спустя несколько дней.

Спустя пару дней съемочной площадкой стала площадь Пьяцца ди Навона, где снимали начальный эпизод фильма – сумасшедший проезд «Скорой помощи» по тротуару между столиками кафе. С трудом добившись разрешения снимать на этой площади (на ней всегда полно туристов), киношники собственными силами создали затор из машин членов съемочной группы. Они взяли у хозяина летнего кафе столы и стулья, посадили несколько человек массовки, а одного из них поместили возле стены. И этот человек едва не погиб.

Во многом все произошло из-за того, что возможности репетировать не было – полиция разрешила проделать это один раз и быстро убираться. В результате каскадер, сидевший за рулем «Скорой», лихо смел с тротуара столы и стулья, но проехал слишком близко от человека из массовки. С истошным воплем тот рухнул на асфальт. У всех в тот миг сложилось впечатление, что машина вдавила его в стену. Но, к счастью, все обошлось всего лишь шоком – до трагедии не хватило буквально нескольких миллиметров. Но это стало поводом к грандиозному скандалу. Участники массовки и толпа, которая возникла мгновенно, стали требовать от директора картины денег в уплату пострадавшему и заодно – свидетелям тоже. В противном случае они грозились немедленно отправиться в редакцию газеты, которая расположена тут же на площади, и рассказать о творимых на съемках безобразиях. Угроза была серьезной: пришлось дать им денег.

Фильм выйдет на широкий экран 18 марта 1974 года и соберет неплохую «кассу»: его посмотрят 49 миллионов 200 тысяч зрителей (3-е место). Однако сам Рязанов своим детищем останется не слишком доволен и с тех пор больше никогда не будет вторгаться в чужой «департамент» – в эксцентрическую комедию.

Чужие среди своих

(«Свой среди чужих, чужой среди своих»)

Этот фильм стал дебютом Никиты Михалкова в большом кинематографе, и поэтому отношение к нему некоторых членов съемочной группы нельзя было назвать почтительным. Отдельные сотрудники административной группы режиссера-дебютанта ни в грош не ставили, отчего на съемках постояно возникали скандалы. Кульминация наступила в начале сентября 1973 года, когда съемочная группа уже отработала почти два месяца и приехала для съемок натуры на территорию Чечено-Ингушской АССР. А катализатором скандала стало ЧП, когда из-за ротозейства администраторов погиб один из маляров.

В тот роковой день он позволил себе выпить лишнего и самостоятельно передвигаться не мог. Но вместо того чтобы освободить его от работы, администратор приказал погрузить маляра в автобус и отправить на съемочную площадку: дескать, по дороге проспится. А в салоне автобуса находились канистры с бензином, а также пакля, мешковина и ветошь для протирки. По дороге пьяный маляр решил закурить и… сами понимаете, что произошло. Это ЧП переполнило чашу терпения съемочной группы, которая чуть ли не с первых дней страдала от безалаберной работы директора картины К. и его заместителей (например, во время съемок на Терском перевале была украдена тачанка стоимостью 161 рубль 32 копейки, так как директор фильма и реквизитор не обеспечили ей должную охрану). 6 сентября коллектив фильма «Свой среди чужих…» в количестве 40 человек провел собрание, на котором административной группе был выражен вотум недоверия. Чтобы читателю было понятно, о чем именно идет речь, стоит ознакомиться с протоколом этого собрания более подробно.

Собрание открыл Никита Михалков, который сказал следующее: «Положение в группе – на грани катастрофы. Еще в Москве, в Марфино, мы столкнулись с безответственностью администрации – дом Шилова строил алкоголик и вор, впоследствии выгнанный, но объект сдали не в срок. В Марфино на площадке работал еще один человек – абсолютно несведущий в работе с людьми, который своей грубостью вызывал постоянные конфликты с группой, а профессиональная непригодность группы администрации привела к скандалу – не вернули взятые напрокат в совхозе папки с их важной документацией. Переезд в Грозный занял 15 дней, которые директор, самовольно переделав план, поставил днями подготовки. Ни одна декорация не готова, мы снимаем за счет качества. Неоднократно пытались беседовать с директором, но ситуация не меняется. Вчера было из ряда вон выходящее происшествие – приехавший кавалерийский полк оказался по вине дирекции без помещения для лошадей, негде размещать людей, никто не договаривался об их питании. Новый заместитель директора Ш. своим постоянным барским и бесцеремонным обращением с людьми вызвал всеобщее недовольство группы. Так больше работать невозможно».

М. Лянунова (реквизитор): «На декорации, вопреки уверениям администрации, до сих пор нет охраны. Вынуждена после съемки каждый день увозить реквизит на базу, а сегодня не дали машину, и я полтора часа после смены сидела одна на ящиках, а когда пришел грузовик, грузила все сама с водителем. Я считаю такое отношение возмутительным».

В. Летин (бригадир осветителей): «Декорация строилась 1,5 месяца, а до сих пор не готова. Материал достали плохой. Я считаю, что Г. отнесся к своим обязанностям спустя рукава. По приезде группы он вообще несколько дней не выходил на работу, угнал на сутки „ГАЗ-69“, сам за рулем где-то катался. Такие люди, как он и Ш., в группе работать не имеют права. Странно, что директор берет их под защиту, особенно Ш. Он теперь у нас второй директор, руководит группой с балкона. Безобразно разместили конницу, этим занимался Ш., теперь запустил строительство моста».

Д. Эльберт (костюмер): «Хочу сказать несколько слов насчет костюмерной. Мы работаем в невыносимых условиях. В костюмерной сыро, душно, одна лампочка. Ш. две недели назад обещал вентиляторы, прорубить окно, но ничего не сделано. А К. вообще от всех дел устранился, Ш. же на вопросы грубо отвечает – „не ваше дело“. Мне очень нравится группа, и работать хотим, но сколько можно на хорошем отношении к творческой группе выезжать?»

А. Солоницын (актер): «Энтузиазм съемочной группы поражает, но работа административной группы на грани преступления. Я не буду говорить обо всем, скажу о том, что возмущает нас, актеров. Я работал на многих студиях, но такого не видел. Ни зарплат, ни суточных мы не получаем уже месяц. Удивлен, что это группа – мосфильмовская. Мы уже устали жить в таких условиях, когда каждый день к нам в номера подселяют незнакомых людей, когда мы вынуждены требовать того, что нам обязаны дать. Мы работаем, каждый день снимаем и по вечерам репетируем, но я предупреждаю, что в таких условиях больше сниматься не буду. Мне нравится замысел роли, но вместо работы я все время занят борьбой за существование».

Ю. Иванчук (режиссер): «Работа нашей дирекции преступна. Я хочу сказать несколько слов о том, что у нас произошло недавно. Любое дело делается без организации, и это уже привело к гибели человека. Они совершили преступление, отправив пьяного человека на работу, нарушив правила перевозки людей, погрузили в этот же автобус паклю, мешковину. А когда я предупредил Ш., что в таком виде и в так груженной машине отправлять человека нельзя, он мне ответил: „Это мое дело, ничего страшного, на площадке проспится“. И если мы продолжим работать с этими людьми, произойдет еще одно преступление…»

Т. Романова (бухгалтер): «Я уже работала с Ш. на одной картине, после нее его выгнали со студии с приказом, запрещающим заключать с ним договоры. Он совершенно безграмотный человек, не знающий даже, как правильно оформить табель. Вся его система работы – это заставить кого-то работать за себя…»

Представитель кавполка: «Прошу прощения, я не имею отношения к группе, но пришел на собрание, так как уже не знаю, к кому обратиться. Дело в том, что, пока идет это собрание, под станцией Петропавловской, прямо в поле, оставлены пять солдат с лошадьми, и меня прислали узнать, что делать, поскольку ни питания, ни ночлега у них нет. Я ходил к Ш., он сказал, что этим не занимается, послал к администратору площадки, но тот тоже ничего не знает. Вот я и решил идти сюда, может, это хоть кому-то из вас небезразлично».

После этого выступления присутствовавший на собрании директор картины вышел с представителем кавполка из комнаты для выяснения обстоятельств происшедшего. А собрание продолжалось. Его участники постановили: дождаться директора, заслушать его и уже после этого принять окончательное решение. Однако директор в комнату больше не вернулся. За ним отрядили профорга группы Летина. Но он вернулся и сообщил, что директор возвращаться не собирается. Дескать, он вместе с администратором находится в своем гостиничном номере и обвиняет собрание в преднамеренном сговоре и тенденциозности.

В итоге общее собрание съемочной группы постановило: за преступно халатное отношение к выполнению служебных обязанностей, профессиональную безграмотность, повлекшую за собой срыв подготовки всех объектов и чрезвычайное происшествие с трагическим исходом, а также за оскорбление общего собрания просить генеральную дирекцию киностудии «Мосфильм» отстранить от работы и привлечь к административной ответственности директора фильма и администраторов Ш. и Г. Однако эту просьбу коллектива руководство киностудии удовлетворило только наполовину: заменив двух администраторов, директора картины оставили при его обязанностях. Свое решение мотивировали следующим аргументом: дескать, он хорошо зарекомендовал себя на прошлом фильме «Города и годы», просим найти с ним общий язык. Группе не оставалось ничего иного, как этот язык находить.

«Такой хоккей нам не нужен!»

(«Крылья советов»)

Осенью 1973 года в эпицентре скандала оказалась хоккейная команда «Крылья Советов». Этот клуб в 50-е годы относился к ведущим хоккейным коллективам страны, но в следующем десятилетии свое былое величие изрядно растерял. Однако в начале 70-х, за счет привлечения в свои ряды талантливой молодежи, «Крылышки» вновь вернулись в число грандов советского хоккея и в сезоне-73 стали бронзовым призером чемпионата СССР. Но вскоре после этого триумфа команда сильно огорчила своих поклонников, став героем скандальной хроники.

18 сентября в «Комсомольской правде» было опубликовано письмо группы болельщиков из города Саратова (Белоусова, Прокопенко, Куракина и др.). Они сообщали следующее:

«Уважаемая редакция! 26 и 27 августа в Саратове товарищеские матчи по хоккею с шайбой с местной командой „Кристалл“ проводила команда „Крылья Советов“ – бронзовый призер чемпионата СССР. В составе команды немало игроков сборной.

Перед началом встречи столичным хоккеистам были вручены цветы, зрители, которых собралось очень много (дворец был заполнен до отказа), приветствовали их громом аплодисментов.

И вот начался матч. Вероятно, игроки «Крыльев Советов» рассчитывали саратовскую команду, как говорится, «закидать шапками». Но не тут-то было. Уже на второй минуте первого периода игрок «Кристалла» Голубович открыл счет, через несколько минут был забит второй гол. И вот тут началось то, что не хотелось бы видеть на хоккейных площадках, особенно от игроков такого ранга, как призер чемпионата СССР. Мы увидели грубость, злость, отнюдь не спортивную. Игроки «Крыльев Советов» совсем распоясались, удаления следовали одно за другим. Маститые хоккеисты умышленно «охотились» за несколькими игроками «Кристалла» и, если удавалось, сбивали их с ног. Судьи устали их удалять, хоккеисты пререкались с арбитрами в грубой, развязной манере. И когда игроки «Крыльев Советов» поняли, что переломить ход игры не удастся – «Кристалл» вел уже 7:0, – они бросились на соперников врукопашную. Игроки «Кристалла» вели себя очень корректно, старались на грубость не отвечать, преподали гостям урок вежливости.

Первый период оставил очень неприятное впечатление. Мы полагали, что на вторую игру команда «Крылья Советов» выйдет собранной и даст настоящий бой нашей команде, разумеется, спортивный бой. Но все было не так. Второй период был еще хуже первого. Та же грубость, то же хамство – брань на льду, которую слышали тысячи зрителей.

А заслуженный мастер спорта Анисин и мастер спорта международного класса Бодунов, объявленные в составе команды и с нетерпением ожидаемые зрителями, вообще не вышли на игру – были пьяны. Анисина возле Дворца спорта забрала милицейская машина. И хочется спросить, как могут эти игроки выступать за сборную страны? Своим поведением они позорят звание хоккеистов сборной.

Да, не радостным было наше знакомство с молодыми, но уже известными хоккеистами – Анисиным, Лебедевым, Бодуновым, Сидельниковым, Шаталовым, Капустиным… Не случайно перечисляем эти имена. Они-то и задавали тон безобразиям, чего не скажешь о некоторых других, менее знакомых игроках. Да и капитану команды «Крылья Советов» Дмитриеву должно быть стыдно, он не только не останавливал спортивных хулиганов, но и потворствовал им».

Этот скандал самым серьезным образом аукнется «Крыльям Советов». На собрании партийного комитета базового института и в управлении зимних видов спорта Комитета по физической культуре тренеру «Крылышек» Борису Кулагину будет поставлено на вид (хотя на тех играх он не присутствовал, болел, однако ответственность за поведение своих игроков нес полную), второму тренеру В. Ерфилову объявят строгий выговор, комсоргу Сидельникову и комсомольцу Анисину – просто выговоры, Шаталов, Капустин, Лебедев будут строго предупреждены. Кроме этого Президиум Федерации хоккея примет решение ходатайствовать перед Спорткомитетом СССР о лишении В. Анисина звания «Заслуженный мастер спорта СССР» и А. Бодунова звания «Мастер спорта СССР международного класса». Однако Спорткомитет, учитывая их заслуги на ниве игроков первой сборной, отклонит эти суровые санкции и обойдется более мягким наказанием – дисквалифицирует хоккеистов условно на год.

Отметим, что этот скандал не помешает «Крылышкам» совершить стремительный рывок и взобраться на хоккейный Олимп: в 1974 году они станут чемпионами СССР. Анисин, Бодунов, Лебедев, Шаталов, Капустин, Сидельников вновь будут привлечены в ряды первой сборной страны и завоюют «золото» первенства мира и Европы в Хельсинки. И скандалом в Саратове им уже никто пенять не будет.

Футбол против хунты

(Ссср – Чили)

Одно из самых скандальных спортивных событий международного масштаба в 1973 году было связано с футбольным матчем СССР – Чили. Эта игра была важной для обеих команд – ее результат выявлял того, кто в следующем году отправится на чемпионат мира. Однако в ситуацию вмешалась политика. 11 сентября 1973 года в Чили случился военный переворот, в результате которого погиб законно избранный президент Сальвадор Альенде. СССР этот путч решительно осудил. После чего он готов был отменить встречу своей футбольной сборной с чилийцами. Однако футболисты Чили в те дни находились в Париже и тоже резко отмежевались от нового политического руководства. Поэтому 13 сентября советская Федерация футбола направила в ФИФА заявку на проведение матча 26 сентября. Спустя два дня свое согласие на матч прислали и чилийцы. 24 сентября они прилетели из Парижа в Москву. А спустя сутки Лужники подверглись нашествию самых разномастных чиновников государственного и городского масштабов, которые, как саранча, накрыли стадион с целью инспекции. Их интересовало все: сколько продано билетов, как будет организована охрана матча, кто будет сидеть в гостевой ложе и т. д. и т. п.

Начальник отдела информации Лужников Борис Левин утром того дня съездил в Дом звукозаписи и привез оттуда пакет, запечатанный сургучной печатью. В нем хранилась магнитофонная запись чилийского гимна, который завтра предполагалось сыграть перед началом матча. Однако едва Левин переступил порог БСА, как кто-то из высоких городских чинов его озадачил вопросом: «А вы уверены, что это именно гимн Чили?» Поскольку до этого Левин никогда этого гимна не слыхал, ответить утвердительно со стопроцентной вероятностью он не мог. Случится ведь могло всякое: в Доме звукозаписи работали люди, которым тоже было свойственно ошибаться. Вдруг они перепутали и запечатали в пакет гимн Уругвая или Бразилии? В таком случае всему руководству БСА, да и горкомовским чиновникам, отвечавшим за организацию матча, грозили серьезные неприятности.

Чтобы подстраховаться, Левин отправился прямиком в посольство Чили – уж там-то должны были знать гимн своей страны. Однако в само посольство Левина не пустили, поскольку посчитали его просьбу смешной: неужто сам посол должен разбираться с этой пленкой? Ходоку помогла случайность. Во дворе гулял один из сотрудников посольства, который хорошо знал русский язык. На вопрос, знает ли он гимн Чили, он ответил утвердительно, и его попросили проехаться до Лужников. Там ему поставили запись, в которой он безошибочно узнал гимн своей родины. Однако история с гимном на этом не закончилась.

Спустя несколько минут на улице к Левину подошел незнакомый мужчина латиноамериканской наружности. Представившись сотрудником чилийского посольства, он потребовал прокрутить ему запись обоих гимнов. «Зачем?» – искренне удивился Левин. «А затем, – ответил незнакомец, – что если наш гимн будет звучать хотя бы на несколько секунд меньше вашего, то гимны играться не будут!» Левину это заявление показалось абсурдным, и он ответил: гимны будут звучать вне зависимости от их продолжительности. Но чилиец продолжал проявлять настойчивость. В конце концов Левину пришлось уступить его просьбам и проводить в студию. Там поочередно прокрутили оба гимна, засекая время по секундомеру. И что же выяснилось? Оказалось, что гимн Чили звучал на 6 секунд больше, чем гимн Советского Союза. Но наши представители из этого факта раздувать скандал не стали, а чилиец покинул стадион в превосходном настроении.

Матч проходил 26 сентября на Большой спортивной арене в Лужниках. Как это ни странно, но 100-тысячный стадион был заполнен всего лишь наполовину. Более того, даже по ТВ этот матч не показали, объясняя это политическими мотивами, из-за чего запись игры не велась, и ни в одном архиве вы ее теперь не найдете. Наши футболисты играли неплохо, старались, но у гостей прекрасно сыграл их вратарь, который ловил даже стопроцентные голы. В итоге табло зафиксировало удручающий для нас счет – 0:0. Все должно было решиться в ответной игре, но она состоялась только наполовину.

Игра была назначена на 21 ноября. Теперь нашим футболистам предстояло ехать в Сантьяго, чтобы на тамошнем стадионе решить судьбу путевки на чемпионат. Однако поездка не состоялась из-за вмешательства все той же политики. В Чили в те дни бушевали репрессии против сторонников свергнутого правительства: людей убивали на улицах, пытали в тюрьмах, высылали из страны. Центральный стадион города Сантьяго «Эстадио насьональ», где должна была состояться ответная игра по футболу, превратился в настоящий концлагерь со всеми вытекающими отсюда последствиями. Естественно, что советское руководство даже в мыслях не держало посылать свою сборную в эту страну. Был шанс, что руководство ФИФА, учитывая сложившуюся ситуацию, найдет компромиссное решение и перенесет игру на нейтральную территорию. Однако ФИФА направила в Сантьяго свою комиссию, которая сообщила, что никакого концлагеря на стадионе нет и переносить игру на другую территорию нет смысла. У этого решения было два объяснения. Первое: президент ФИФА Стенли Роуз через полгода готовился к перевыборам и боялся переносом матча из Чили в другую страну потерять голоса латиноамериканцев. Второе объяснение: в ФИФА спали и видели, чтобы Советский Союз остался за бортом мирового чемпионата, поскольку в таком случае с ними пришлось бы солидаризироваться и полякам, сборная которых – кстати, очень сильная, – уже благополучно прошла предварительный турнир. Место поляков автоматически доставалось землякам Стенли Роуза, англичанам.

Тем временем в Советском Союзе этот вердикт вызвал бурю негодования. В итоге было принято решение в Сантьяго нашу сборную не посылать. При этом от участия в чемпионате мира наши не отказывались, уповая на разум руководителей ФИФА. Но там этому отказу были только рады. И матч состоялся, как и было объявлено, 21 ноября. Вернее, не матч, а его имитация. На зеленую лужайку заполненного стадиона в Сантьяго (видимо, болельщиков загнали силой с помощью армии) вышли футболисты сборной Чили и закатили мяч в пустые ворота. Так наша сборная оказалась за бортом чемпионата мира (официальное исключение будет датировано 11 декабря).

Актриса против сценариста

(Виктория Федорова / Валентин Ежов)

В сентябре 1973 года со скандалом закончился роман двух звезд: известной киноактрисы Виктории Федоровой и сценариста Валентина Ежова («Баллада о солдате», «Белое солнце пустыни» и др.). Эта пара жила под одной крышей в течение нескольких лет, однако безоблачными эти отношения назвать было сложно. Во-первых, оба они в ту пору увлекались «зеленым змием», во-вторых, у Ежова так и не сложились отношения с матерью Виктории актрисой Зоей Федоровой. В итоге именно последняя и разработала план, согласно которому Ежов должен был не только навсегда покинуть пределы их квартиры, но и навсегда уйти из жизни Виктории.

Все произошло как-то вечером, когда Ежов по своему обыкновению выпил лишнего и нес очередную нескончаемую околесицу. Виктория возьми и скажи:

– Если бы кто-нибудь хоть раз увидел его в таком состоянии, мы бы, глядишь, и избавились от него.

Мать сразу поняла, к чему клонит ее дочь, и взяла инициативу в свои руки. Она позвонила по телефону сразу по нескольким адресам и пригласила к себе на квартиру несколько человек, которых сценарист боялся как огня. Среди них были: председатель писательской организации, в которой имел честь состоять Ежов, секретаря партийной организации, а также участкового врача и милиционера. Когда они пришли, Зоя ткнула пальцем в сценариста и хорошо поставленным голосом произнесла:

– Я пригласила вас сюда, товарищи, чтобы вы воочию увидели человека, столь высоко вами ценимого, человека, которого мы вытащили из грязной лужи, не то он бы в ней захлебнулся.

Ежов, который с первых же мгновений после появления в квартире внушительной делегации впал в прострацию, попытался было что-то возразить, но тут свой голос вплела в ткань разговора Виктория. Не давая опомниться бывшему возлюбленному, она спросила:

– Кто-нибудь из вас знает, каким образом этот человек потерял четыре передних зуба?

Врач, к чьей компетенции относился этот вопрос, высказал предположение, что сценарист, видимо, поскользнулся и упал на улице. На что Виктория рассмеялась:

– Все произошло вот в этой комнате. Валентин напился до чертиков и упал, ударившись лицом о спинку вот этого кресла.

Понимая, что любая его реплика в сложившейся ситуации может быть воспринята против него, Ежов заявил, что уходит спать. Но тут уже в дело вмешался милиционер. Преградив сценаристу путь, он заметил:

– Здесь вам спать не положено. Вы тут не прописаны.

Сценарист схватился за сердце, но этот картинный жест не произвел на присутствующих никакого впечатления. Все уже были настроены против него. Даже парторг, который некогда симпатизировал сценаристу, теперь с металлом в голосе произнес:

– Какой позор, Валентин. Вас удостоили наивысшей награды, какую только может получить член партии в нашей стране, а вы ее опозорили.

После этого в разговор вновь вступила Зоя Федорова:

– Правильно. Пока этот человек будет продолжать настаивать на проживании в этой квартире, на что не имеет законного права, он будет позорить коммунистическую партию. Мы, две слабые женщины, не можем справиться с ним.

В итоге Ежова заставили быстренько одеться и, что называется, под белые рученьки увели из квартиры Федоровых. Правда, уже на следующий день он попытался по телефону попросить прощения у Виктории, но та была краткой:

– Если ты хочешь вернуться, то знай, что тебя встретит моя мама со скалкой. Поэтому, если ты осмелишься когда-нибудь подойти ко мне или к мамуле, клянусь, я позову милицию.

Этот скандал действительно отрезвил сценариста, и он прекратил всякие попытки наладить отношения с Викторией. В 1975 году она уехала на постоянное место жительства в Америку, где дважды выходила замуж. Что касается Ежова, то и он вскоре женился на другой женщине и вполне благополучно жил с ней до самой смерти. За эти годы он написал еще несколько известных сценариев: «Сибириада» (1979), «Красные колокола», «Девушка и Гранд» (оба – 1982) и др. В мае 2004 года В. Ежов скончался. Что касается В. Федоровой, то она по-прежнему живет в США и на свою бывшую родину почти не приезжает.

Когда актриса не любит актера

(Ирина Печерникова / Виталий Соломин)

В кинематографе иногда случаются ситуации, когда во время съемок актеры, играющие влюбленных, в реальной жизни терпеть друг друга не могут. Один из таких примеров случился на съемках фильма «Открытие» Бараса Халзанова. Это был фильм об ученых, где одну из главных ролей играл Виталий Соломин. По сюжету у него была возлюбленная, которую играла Ирина Печерникова. До этого эти актеры в работе ни разу не соприкасались, поэтому, назначая их на роли, ни у кого даже мыслей не возникало о том, что между ними могут возникнуть какие-либо трения. Но они произошли, причем, чем дальше двигались съемки, тем этих трений становилось все больше и больше. В итоге во время натурных съемок в Вильнюсе в начале октября 1973 года конфликт обострился настолько, что из Москвы специально вызвали сценариста фильма Эдуарда Тополя. Он провел примирительные беседы с обеими сторонами и, кажется, помирил их. Но идиллия длилась недолго – ровно до дня начала съемок.

В тот день снималась кульминационная сцена: расставание возлюбленных на летном поле аэродрома. Однако с первой попытки снять ее не удалось, поскольку Печерникова на реплику Соломина ответила гробовым молчанием. Режиссер беспомощно всплеснул руками и остановил съемку.

– Вот так в каждой сцене, – пожаловался он Тополю. – То он ее сажает, то она его. Что делать?

Сценарист вновь бросился примирять враждующие стороны. Он взял под локоть Печерникову, отвел ее в сторонку и стал уговаривать не срывать съемку. Дескать, сама же обещала отыграть главную сцену достойно. Печерникова в ответ произнесла неожиданный монолог:

– Я буду сниматься, если вы уберете из кадра Соломина. Я не могу его видеть перед собой. Поставьте вместо него кого угодно или станьте хоть сами. И я вам все сыграю.

Тополю эта идея совсем не понравилась, но Печерникова, видя его нерешительность, взяла инициативу в свои руки. Она тут же, не сходя с места, произнесла свой монолог, буквально вонзившись взглядом в глаза сценариста. Причем проделала это так вдохновенно, что у того аж дыхание свело.

– Господи, это же именно то, что нужно! – выдохнул он и тут же подал сигнал режиссеру, чтобы тот немедленно готовился к съемке. Эпизод сняли с четырех дублей. Но самое смешное было в том, что в последующем его все равно пришлось снимать заново из-за пленочного брака. И Печерниковой, из-за отсутствия на съемочной площадке Тополя, волей-неволей пришлось играть эту сцену с Соломиным.

Семнадцать мгновений скандалов

(«Семнадцать мгновений весны»)

За популярным телесериалом числится сразу несколько скандалов. Первый случился еще на стадии подготовки к фильму, когда режиссер Татьяна Лиознова искала актеров. В первоначальных планах Лиозновой было отдать роль Штирлица ее тогдашнему возлюбленному – актеру Арчилу Гомиашвили. Однако незадолго до начала съемок роман режиссера и актера внезапно закончился, что и стало поводом к тому, чтобы Лиознова стала подыскивать на эту роль другого актера. Им, как известно, стал Вячеслав Тихонов. А Гомиашвили так осерчал на свою бывшую возлюбленную, что прекратил с ней всяческие контакты.

Следующий скандал случился в конце работы над сериалом. Когда в начале 1973 года фильм был смонтирован и его показали высокому телевизионному руководству, на голову режиссера посыпались первые упреки. Больше всех возмущались военные, которые заявили, что, согласно фильму, войну выиграли одни разведчики. Возразить им Лиознова не посмела, поэтому отправилась исправлять досадную оплошность. Она включила в фильм еще несколько сот метров документальной хроники, и претензии военных были сняты.

Инициатором другого скандала стал автор сценария Юлиан Семенов. Он заявил категорический протест, когда Лиознова вознамерилась стать соавтором сценария и в титрах поставить свою фамилию рядом с его (некоторые сцены в фильме – в частности, эпизод встречи Штирлица с женой в кафе – Лиознова придумала сама). Когда противостояние между режиссером и сценаристом достигло высшей точки, было решено обратиться к помощи третейского судьи. Им был выбран Микаэл Таривердиев. И тот решил, что Лиознова не должна выставлять себя в титрах как сценарист. Спор был разрешен, однако Лиознова в списки своих недругов внесла и Таривердиева. Когда в 1976 году фильм выдвинули на соискание Государственной премии РСФСР, фамилию композитора из списка вычеркнули. В итоге премию получили четверо: Лиознова, Семенов, Тихонов, оператор Петр Катаев.

Между тем с именем Таривердиева связан самый громкий скандал сериала. Он случился сразу после премьеры фильма во второй половине августа 73-го. В те дни страна все еще жила сериалом: центральные газеты публиковали восторженные заметки о фильме, на телевидение мешками приходили письма с просьбами повторить сериал заново. Авторы картины находились на седьмом небе от счастья, поскольку такого ошеломительного успеха не ожидал никто. И только одному из создателей ленты – Таривердиеву – в те дни было совсем не до веселья. Его обвинили ни много ни мало в плагиате. А началась эта история со следующего.

Как-то Таривердиев заехал по делам на Всесоюзное радио, а там ему говорят: «Нам звонили из французского посольства, французы протестуют против этого фильма, потому что музыка в нем содрана у композитора Фрэнсиса Лея с его фильма „История любви“ (оскароносный фильм вышел в 1970 году). «Что за бред?» – возмутился Таривердиев. «Бред не бред, но это – факт», – ответили ему.

Та же история произошла и на студии имени Горького, где снимался фильм. Туда позвонил некий гражданин, представился работником французского посольства и выразил возмущение тем, что музыка «Мгновений» – плагиат музыки Лея. Эту информацию тут же донесли до Таривердиева. Тут уж ему стало совсем не по себе. Но окончательно его добил звонок из Союза композиторов: Таривердиева просили немедленнно приехать. Едва он переступил порог приемной председателя Союза, как секретарша протянула ему телеграмму… от Фрэнсиса Лея. В ней сообщалось: «Поздравляю успехом моей музыки в вашем фильме. Фрэнсис Лей» (текст был написан по-французски, и тут же был приколот листочек с переводом).

Слухи об этой телеграмме мгновенно стали достоянием широкой общественности. Практически во всех творческих союзах столицы только и говорили об этом скандале. И хотя подавляющая часть людей была на стороне Таривердиева, считая его автором собственной гениальной музыки (с музыкой Лея там был похож только первый интервал, одна интонация в самом начале, но вся музыка не могла быть похожа, поскольку оба композитора работали над своими произведениями одновременно – в конце 60-х), однако зерна сомнений были уже посеяны. Что говорить, если даже друзья Таривердиева из издательства «Музыка» предложили опубликовать его ноты, но рядом поместить и ноты Лея, чтобы стало очевидно – музыка разная. То есть композитору предлагалось оправдываться в том, что он не вор. А тут еще ему во время гастролей косяком стали приходить записки с вопросами о том, правда ли, что советское правительство заплатило сто тысяч долларов штрафа за то, что он украл музыку у Лея? Короче, скандал достиг таких масштабов, что не замечать его стало уже просто невозможно. И Таривердиев решил лично разобраться в этом деле.

Первым делом композитор встретился с советником французского посольства в Москве по культуре и спросил его напрямик: звонили ли вы в Союз композиторов, на ТВ и радио, чтобы выразить свое возмущение от имени Лея. Советник ответил категорически: нет. «Господин Таривердиев, никто из посольства никуда не звонил, – уверял композитора француз. – Нам очень нравится ваша картина. Но если бы даже кому-то из нас, непрофессионалов, пришло в голову, что ваша музыка похожа на музыку Фрэнсиса Лея, неужели вы думаете, что французское посольство стало бы звонить на советское радио и телевидение? Да Бог с вами! Скажите лучше, как вам помочь?» – «Я хочу найти Лея, мне нужно, чтобы он прислал телеграмму в Союз композиторов», – ответил Таривердиев. «Нет проблем, – последовал ответ. – Приезжайте сегодня к нам в посольство в два часа».

Эта встреча происходила в ресторане Союза композиторов. После нее собеседники разошлись в разные стороны: француз отправился к себе в посольство, а композитор поехал домой. Однако примерно на полпути он внезапно заметил, что следом за ним следует «хвост» – черная «Волга». Ее принадлежность не оставляла сомнений – она была из КГБ. Видимо, чекисты были прекрасно осведомлены об этой встрече и с самого начала ее контролировали. Так Таривердиев невольно пошел по стопам Штирлица. Причем пошел далеко. Когда он приехал домой и оттуда решил позвонить своей жене Мире, он услышал, как в телефонной трубке раздался характерный щелчок – его подслушивали. И тогда он решил играть в открытую. Прямым текстом заявил: «Дорогая, ты все знаешь. Меня преследуют корреспонденты иностранных газет. Меня травят в Союзе композиторов, меня убивают на телевидении и радио. Я решил любой ценой пробиться в посольство Франции, меня ждут там в два часа. Я пойду до конца».

Прошло всего лишь двадцать минут после этого разговора, как в дверь композиторской квартиры позвонили. На пороге стояли двое молодых мужчин интеллигентного вида. Они показали Таривердиеву красные удостоверения с надписью «КГБ» и попросили разрешения войти. Один из из них сказал: «Вы поймите, мы в курсе дела, мы знаем, что с вами происходит. Мы не хотели вмешиваться. Но вы сейчас готовы сделать шаг, последствия которого должны понимать». Таривердиев ответил: «Я все понимаю. Но и вы меня поймите: мне надо что-то делать». Тогда ему предложили: «Вы хотите связаться с Леем? Мы попробуем вам помочь. Только не надо ездить в посольство, иначе этот факт будет отражен в вашем досье. А это для вас нежелательно». На том они и расстались.

Финальная точка в этом скандале была поставлена 30 октября, когда на имя Микаэла Таривердиева пришла телеграмма от Фрэнсиса Лея, в которой тот категорически отрицал свою причастность к скандалу вокруг его музыки к фильму «Семнадцать мгновений весны». Лей сообщал, что никакой телеграммы с обвинениями своего советского коллеги в плагиате не посылал. Таким образом КГБ сдержал свое слово: по своим каналам связался с Леем и попросил «разрулить» ситуацию.

После этого друзья Таривердиева предложили ему распутать клубок до конца: выяснить, кто мог так зло над ним подшутить и отправить первую, липовую, телеграмму от имени Лея. Писатель Эдуард Хруцкий, у которого были большие связи в правоохранительных органах, взялся проводить композитора к самому начальнику МУРа Владимиру Корнееву. Тот с пониманием отнесся к просьбе гостей и выделил сотрудника, который должен был установить личность того, кто заварил всю эту кашу – состряпал липовую телеграмму от Лея. Но это оказалось делом трудным. Сыщик сумел только выяснить, как недоброжелатель отправил телеграмму: пришел на Центральный телеграф, взял международный бланк, напечатал текст на латинской пишущей машинке на простых листках бумаги, вырезал их, наклеил и принес в Союз композиторов.

Когда сыщик стал выяснять, кто получал телеграмму, кто за нее расписывался, как она оказалась на столе в иностранной комиссии, кто ее сразу перекинул главе Союза Тихону Хренникову, все разводили руками: мол, ничего не слышали, ничего не видели. Короче, личность шутника так и осталась невыясненной. Хотя в кулуарах Союза ходили слухи, что так мог пошутить большой любитель розыгрышей Никита Богословский. Но за руку его никто не ловил.

Что касается Микаэла Таривердиева, то он после этой истории прямых контактов с КГБ больше не имел – надобность не возникала. Но зато он имел от Конторы Глубокого Бурения бумажку из разряда тех, про которые в советские времена говорили: «Без бумажки ты какашка, а с бумажкой – человек». Эту индульгенцию – удостоверение в красной корочке – ему помог достать соавтор по «Мгновениям» писатель Юлиан Семенов (такими же он снабдил Татьяну Лиознову и Вячеслава Тихонова). На удостоверении было написано: «Без права остановки». И стояла подпись: «Андропов». О силе сего документа говорит такой факт. Однажды Таривердиев специально заехал на своей машине на территорию Красной площади и, когда к нему вальяжной походкой подошел постовой, чтобы отобрать права, показал ему через окно это удостоверение. Как пишет сам композитор: «У гаишника, по мере того как он разбирал написанное, глаза стали вылезать на лоб, потом он поспешно козырнул, и теперь уже я медленно и вальяжно проехал мимо него».

Роман-вулкан

(Валентина Малявина / Александр Кайдановский)

В те дни в самом разгаре был роман между двумя звездами советского кинематографа: Валентиной Малявиной и Александром Кайдановским. Этот роман был из разряда «вулканических» – периоды спокойствия в нем непременно чередовались бурными выяснениями отношений и скандалами. Был эпизод, когда влюбленные даже пытались вместе покончить жизнь самоубийством, однако их спасли.

Поздней осенью 1973 года Кайдановский снимался в Грозном в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих», а Малявина была в Москве. 15 ноября съемки в Чечне закончились, и группа должна была переехать для дальнейшей работы в Баку. Воспользовавшись паузой, Кайдановский приехал в Москву, чтобы несколько дней побыть со своей любимой. Но он не знал, что Малявина незадолго до этого в течение нескольких дней находилась в Симферополе, где ее бывший муж Павел Арсенов снимал свою очередную картину. Приехала она туда по просьбе директора фильма, который сообщил, что Арсенов находится в плохом состоянии, группа простаивает и одна надежда на Малявину – ее Арсенов по-прежнему слушался. Валентина отпросилась в театре и на пару дней слетала на юг. Когда бывший муж пришел в себя, она вернулась в Москву. Едва переступила порог своей квартиры, как зазвонил телефон. В трубке она услышала возбужденный голос Кайдановского:

– Я в Москве. Приезжай скорее!

Малявина тут же отправилась на зов – в мастерскую скульптора Никиты Лавинского на Арбате, где в то время жил ее возлюбленный. Там застала Кайдановского и скульптора Андрея Древина, которые пили коньяк. Валентину тут же усадили за стол, налили. Чуть позже она из мастерской позвонила своей подруге – актрисе Инне Гулая (зрителям она хорошо знакома по главной роли в фильме «Когда деревья были большими»). Гулая в тот момент находилась дома одна, сильно скучала и уговорила Малявину вместе с Кайдановским приехать к ней. Александр ехать не хотел, но любимая пообещала ему, что этот визит займет не больше часа. Однако все обернулось куда как серьезнее. Далее послушаем рассказ самой В. Малявиной:

«Когда мы с Сашей отправились к Инне, он меня спросил:

– Ты с Павлом говорила по поводу нас?

– Да.

– Ну и что?

– Он обо всем знает.

– Меня интересует другая проблема. Когда вы разведетесь и когда мы станем официальными мужем и женой? И когда в конце концов ты родишь мне ребенка?

– Мне не нравится твой тон.

– А мне не нравится поведение твое и Павлика. Как будто сговорились.

– Саша, перестань!

– Вы перестаньте! Я звонил Павлу, и никто не отвечал. Я звонил всю ночь. Где вы были? И на Арбат звонил. Анастасия Алексеевна сказала, что тебя на Арбате нет. Где же ты была, интересно знать?

– У тебя отвратительный тон.

– Не хочешь – не говори.

Мы приехали к Инне. Она была босиком, хотя на улице стоял холод, в квартире тоже. Прикрывала Инну какая-то дырявая шаль. Посреди комнаты – таз с водой. Она присела на стул и опустила ноги в таз. Мы с собой взяли шампанское. Она залпом выпила стакан и вдруг сказала:

– Саша! Это ничего, что Валя ездит к Павлику в Ялту… Вот только что приехала… Она все-таки тебя любит…

– Что? – завопил Саша. – Ты была в Ялте? Зачем?

Выбил у меня бокал с шампанским и сильно ударил.

Инна, ни слова не говоря, наблюдала за нами.

Я хотела уйти в другую комнату, но Саша меня не пустил…

После мы поехали не на Арбат, а в Чертаново к Верочке и Витюше.

Увидев меня, Вера ахнула.

Саша достал лед из холодильника, положил меня в большой комнате на тахту, встал на колени и стал делать мне ледяные компрессы, все время твердил: «Прости! Прости меня! Я люблю тебя!»

У меня поднялась температура.

Вера и Витюша не спали всю ночь, были рядом со мной и Сашей. На следующий день вызвали врача, сказав, что я упала. Врач выписал мне бюллетень, и я две недели отлеживалась у Верочки и Витюши. У Саши было свободное время от съемок, и он не отходил от меня…»

Как Олег оскорбил Тодора

(Олег Ефремов)

В начале ноября 1973 года в Болгарии гастролировал МХАТ. Труппа привезла два спектакля: классику «На всякого мудреца довольно простоты» и постановку из современной жизни «Сталевары». Причем, если первый был встречен на «ура» (в нем были заняты «старики» МХАТа), то «Сталевары» столь шумного успеха не имели. Видимо, болгарские зрители не захотели разбираться в производственных проблемах тяжелой металлургии. А потом грянул скандал, когда главный режиссер МХАТа Олег Ефремов прилюдно оскорбил самого генсека Болгарской компартии Тодора Живкова. Вот как об этом вспоминает В. Шиловский:

«При Олеге Николаевиче Ефремове несколько лет был такой человек, Монастырский. Мы звали его „заместитель по трезвой части“. Он ничего не ставил, был ассистентом каких-то спектаклей. Но всем рекомендовался, что он постановщик. Он был при Ефремове ежесекундно, ежеминутно. Глаз не спускал. Но в самый ответственный день проглядел.

После спектакля всех артистов пригласили в правительственную ложу. Я вошел первый, чтобы подготовить, кто где сядет. Иногда это бывает очень важно. Вдруг вижу: в центре стола, на месте Тодора Живкова (тогдашний лидер КП Болгарии. – Ф. Р.), спит человек в тарелке с салатом. Сначала я ничего не понял. Сделать уже было ничего нельзя. Потому что сзади слышались шаги. Я только охнул, и уже начали входить Яншин, Массальский, Прудкин, Станицын. А с другой стороны к почетному месту направлялся Живков. Остолбенели обе стороны. Человек этот был очень талантливый, «интуиция» работала. Голова оторвалась от салата. И Ефремов увидел Живкова. Наверное, какие-то мысли были, потому что Ефремов секунду помолчал, а потом сказал:

– О! Ебтать. Привет, Живков. – И голова упала обратно в салат.

На что Живков как интеллигентный человек отреагировал совершенно спокойно.

– На здравие, Олег, – кивнул он.

Вошли мальчики, подняли художественного руководителя МХАТа и унесли. На следующий день старикам во главе с Ефремовым вручали медали Димитрова. И поздравлял их Тодор Живков…»

Семеро одного ждут

(Всеволод Бобров)

23 декабря 1973 года в эпицентре громкого скандала вновь оказался знаменитый хоккейный тренер Всеволод Бобров. В качестве старшего тренера сборной клубов Москвы он в тот день должен был отправиться в поездку по США. В аэропорт Шереметьево он договорился приехать вместе с руководителем делегации Николаем Корольковым, президентом Федерации хоккея СССР. Однако тот к месту встречи по неизвестной причине опоздал, из-за чего они приехали в аэропорт чуть ли не с часовым опозданием. Все это время возмущенные задержкой вылета пассажиры (а среди них были высокопоставленные столичные чиновники и иностранцы) требовали от экипажа немедленного вылета. А летчики сначала вешали им на уши лапшу, убеждая, что самолет не может взлететь из-за технической неисправности, а когда кто-то из «высоких» пассажиров пригрозил им суровыми карами, честно признались, что ждут самого Всеволода Боброва. После этого возмущение пассажиров достигло еще большего накала. «Подумаешь, важная птица – Бобров!» – содрогался салон от возмущенных выкриков.

Забегая вперед скажу, что командир воздушного корабля сумел в полете наверстать упущенные минуты и сумел посадить самолет в Нью-Йорке в точно назначенное время. Однако этот инцидент в тот же день попал в сводку происшествий по городу, а оттуда эта информация немедленно пошла наверх – в ЦК КПСС. У Боброва в тамошнем отделе спорта было много недоброжелателей, которые только и ждали повода, чтобы «прищучить» знаменитого тренера. Но поскольку виновник скандала находился за пределами родного Отечества, было решено отложить «разбор полетов» на потом. В итоге эта история вышла тренеру боком: спустя некоторое время его отстранили от руководства национальной сборной по хоккею.

С чего начиналась «фанера»

(София Ротару)

София Ротару долгие годы считалась в советской эстраде певицей № 2 после Аллы Пугачевой. Причем вызвано это было не только тем, что в творческом отношении Пугачева была сильнее (одних шлягеров у нее каждый год выходило по нескольку штук), но и тем, что Ротару всегда сторонилась всяческих скандалов, из-за чего ее имя очень редко трепалось досужими сплетниками. И это обстоятельство также влияло на степень популярности певицы.

Однако сказать, что Ротару вообще не попадала в скандальные хроники, было бы неверным. Например, еще на заре ее славы в эстрадной тусовке стали распространяться слухи, что Ротару не имеет голоса и поет исключительно под «фанеру» (по тем временам это считалось среди артистов, которые практически все пели «вживую», страшным грехом). А поводом к подобным разговорам стал инцидент, который произошел во время записи популярной телепередачи «Песня года» в декабре 1973 года. Там Ротару исполнила песню Евгения Доги «Мой белый город» под фонограмму – единственная из всех участников передачи. Много позже этот инцидент прокомментировал сам Е. Дога. Поведал же он следующее:

«Ротару давно не поет. Потому что с 1974 года она уже делать это не может физически. Хотя современная техника позволяет Ротару записывать песни по нотам. Есть у нее своя засекреченная студия в Киеве. Потом, на концертах, крутятся пленки. С телевидением вообще нет проблем – там всегда фонограмма. Обман страшнейший.

В свое время я ее умолял поберечь голос. Но муж певицы Толик создал «Руту» (ансамбль «Червона рута». – Ф. Р.) и начал жену здорово эксплуатировать. По четыре концерта в день. Бедная женщина после них не могла даже кушать. Соломинкой стала. И все оправдания: «Вот мы хотим машину купить, дом, дачу…» Жажда денег Толика сгубила великолепную певицу.

А раскрыл эту беду Юрий Силантьев (он был главным дирижером оркестра ЦТ. – Ф. Р.). Он терпеть не мог, когда пели «под фанеру». В 1973 году «Мой белый город» стал песней года. Ротару ее спела в полную силу. Силантьев сиял. И эту песню включили в финальную передачу «Песня-73». Но спеть «вживую» София уже не смогла. К этому моменту у нее оказались порваны голосовые связки, и Юрий Васильевич затеял страшный скандал: «Что значит не петь на сцене?» Только и ему деваться было некуда. Вожди повелели… С тех пор Ротару работает только под фонограммы…» (Отметим, что на видеозаписи видно, как Ротару исполняет песню на дальнем от Силантьева конце сцены, а оркестранты сидят без движения. – Ф. Р.).

Чуть позже Ротару прокомментировала это заявление следующим образом:

«Одно время у меня на голосовых связках от перенапряжения появились узелки – как полипы. Лечатся они операционным путем. Через это прошли практически все наши звезды, и не по одному разу. После операции мне строго-настрого наказали молчать два месяца и ни в коем случае не петь. А я не послушалась, и начались осложнения. После повторной операции я месяц вообще не говорила. Год не работала. Из-за этого, наверное, и пошли слухи, что Ротару больше не сможет петь и работает только под фонограму.

Обо мне всегда ходило много легенд. Композитор Евгений Дога постарался. Я первой исполнила его песню «Мой белый город». Потом он предлагал мне еще пару своих песен, но они мне не подошли, и я достаточно деликатно отказалась брать их в свой репертуар. Наверное, композитор обиделся и в порыве гнева дал интервью, где обвинял меня чуть ли не во всех смертных грехах. Что, мол, у меня на Украине есть подпольная студия, где я напеваю несколько нот, а потом с помощью мощной аппаратуры их «вытягивают» в целую песню! Я промолчала, и все подумали, что мне нечего ответить. А я считала ниже своего достоинства опровергать бредни…»

Зэки от кинематографа

(Борис Сичкин / Сергей Параджанов)

Критики советской власти, желая уличить ее в бесчеловечности, в качестве примеров обычно любят ссылаться на судьбы двух известных деятелей советского кинематографа: режиссера Сергея Параджанова и актера Бориса Сичкина. Несмотря на явную несхожесть биографий этих людей был у них один схожий момент: оба они оказались за решеткой, причем практически в одно и то же время – в самом конце 1973 года. Однако правда такова, что на нары они отправились во многом по собственной вине. В чем же провинились актер и режиссер?

Борис Сичкин стал сниматься в кино в начале 60-х, однако всесоюзную славу приобрел только к концу десятилетия, когда снялся в двух фильмах про «неуловимых мстителей», сыграв в них задорного куплетиста Бубу Касторского. С этого момента иначе как Буба Сичкина никто уже не называл.

В 70-е годы слава актера продолжала успешно развиваться, и он сыграл еще в целом десятке различных картин, начиная от сказочных («Варвара-краса, длинная коса», 1970; «Золотые рога», 1972) и заканчивая современной мелодрамой «Последние дни Помпеи» (1972). Однако отношение к Сичкину в киношном мире было неоднозначное. Например, его так и не приняли в Союз кинематографистов, хотя он трижды подавал туда заявление. Но каждый раз ему отвечали, что он еще мало сделал для развития советского кинематографа. Советская власть тут, конечно, была ни при чем – это были чисто киношные разборки. Просто кто-то из высоких начальников либо не любил лично Сичкина, либо не любил евреев вообще, либо и в самом деле считал его плохим актером. А потом надобность в этом приеме и вовсе отпала, поскольку Сичкин оказался… в тюрьме.

Эта история произошла осенью 1973 года. Сам Сичкин подробно описал ее в своих мемуарах, утверждая, что она высосана из пальца и что он абсолютно невиновен. В его изложении это выглядело следующим образом. В Тамбовской филармонии служил администратором и художественным руководителем ансамбля «Молодость» Эдуард Смольный. С ним работали ведущие артисты страны, в том числе и Сичкин, который, используя образ Бубы Касторского из «Неуловимых мстителей», весьма интенсивно разъезжал по стране с гастролями. Так длилось в течение нескольких лет. Но вот однажды Смольного вызвали в Тамбовскую прокуратуру, и тамошние следователи стали у него вымогать взятку в размере 5 тысяч рублей, в противном случае обещая посадить. Администратор платить отказался, за что и пострадал: его арестовали и методом шантажа заставили давать показания на других артистов. Среди них оказался и Сичкин. Вот такая история. Однако в ней, судя по всему, не все гладко.

Например, как объяснить тот факт, что следователи стали вымогать у Смольного взятку в 5 тысяч рублей – сумму астрономическую по советским меркам (столько тогда стоил дефицитный автомобиль «Жигули»). Откуда она могла взяться у рядового администратора, получающего официальную зарплату в размере 150 рублей? Сичкин об этом умалчивает, поэтому выскажу свое личное предположение.

Не секрет, что в практике эстрадных администраторов и артистов были так называемые «левые» концерты – то есть неофициальные выступления, когда гонорар делился на три части: одна присваивалась администрацией заведения, где проходил концерт, другая – директором-устроителем и последняя – артистом. Государству с этого, естественно, ничего не перепадало. Прекрасно зная об этой практике, ушлые следователи из Тамбовской прокуратуры и «наехали» на Смольного с требованием, чтобы он поделился с ними своими «левыми» доходами. Но он, видимо, посчитал, что этот «наезд» несерьезный, что его пронесет. Не пронесло. В итоге возникло громкое уголовное дело, на которое наложила свой отпечаток и большая политика.

Дело в том, что 6 октября 1973 года резко осложнилась ситуация на Ближнем Востоке: Египет и Сирия начали войну против Израиля, пытаясь вынудить его уйти с оккупированных арабских территорий. Эта война вызвала ярое неприятие советской еврейской диаспоры, что возмутило советские власти, которые были на стороне арабов. А поскольку главным центром бузы была творческая интеллигенция, большая часть которой всегда была настроена произраильски, было решено ее приструнить. В частности, было принято решение перекрыть те денежные потоки, которые позволяли советским евреям зарабатывать большие суммы денег. Ведь уже два года как в Советском Союзе начался великий исход евреев (была разрешена иммиграция), но только с августа 1972 года с отъезжантов начали брать деньги (за образование и т. д.). Эти суммы были достаточно внушительными и исчислялись тысячами рублей, однако многие отъезжанты находили эти деньги, имея побочные заработки на стороне. В частности, у деятелей искусства это были те самые «левые» концерты.

Стоит отметить, что «левачило» большинство советских эстрадных исполнителей. Власти прекрасно об этом знали, но закрывали на это глаза, поскольку, во-первых, были достаточно гуманны, во-вторых, определенный куш с этих «леваков» перепадал и чиновникам от культуры. Однако периодически в стране проводились показательные «чистки», когда власти ловили за руку иных нечистоплотных исполнителей и наказывали их, правда, опять же не слишком сурово: их «песочили» в прессе и на какое-то время отлучали от гастролей. Так, в разное время были наказаны актеры Павел Кадочников (в 1961 году), Леонид Харитонов (в 1962-м), певец Муслим Магомаев (в 1966-м) и др. Однако то, что произошло с Борисом Сичкиным в 1973 году, не шло ни в какое сравнение со всеми перечисленными случаями, поскольку на нем отыгрались по полной программе – он год отсидел за решеткой. Этот беспрецедентный случай ясно указывает на то, что в этом деле были какие-то побочные обстоятельства. Видимо, в лице Сичкина власти решили дать определенный сигнал остальным деятелям искусства (особенно евреям), что времена изменились.

«Дело Сичкина» завертелось 11 октября 1973 года. В тот день артист снимался на «Мосфильме» в очередной фильме – комедии Вилена Азарова «Неисправимый лгун», где он играл одного из помощников влиятельного восточного вельможи. В эпизоде, который снимался в тот день, Сичкину предстояло исполнить зажигательный восточный танец, а также источать в кадре всяческое веселье. Между тем актеру было не до смеха, поскольку в кармане у него уже лежала повестка с вызовом в Тамбовскую прокуратуру. Правда, там значилось, что актер должен прибыть к следователю всего лишь как свидетель, однако на душе у него все равно было неспокойно.

Отснявшись, Сичкин сел в машину и отправился на вокзал, чтобы оттуда ближайшим поездом выехать в Тамбов. В планах Сичкина было уже на следующий день вновь объявиться на съемочной площадке. Но, увы…

Порог Тамбовской прокуратуры Сичкин переступил в 9 часов утра 12 октября. Он был спокоен, собран и верил, что это дело займет у него минимум времени – час, в крайнем случае, полтора. Но все обернулось гораздо хуже. Допросив артиста, его затем… арестовали и поместили в одиночную камеру. Причем майор, начальник КПЗ, не преминул отыграться на популярности Сичкина. Когда тот разделся донага, майор сострил: «Как ты там в кино пел: „…я не плачу, я никогда не плачу“? Это ты, артист, там, в кино, не плакал, а тут в тюрьме заплачешь…»

Сичкину инкриминировали статью 93 «прим» – «Хищение в особо крупных размерах», – которая предусматривала уголовное наказание от восьми лет до расстрела. Следствие утверждало, что артист похитил у государства 30 тысяч рублей, когда выступал в 1969 году в Тамбове с концертами. Концерты проходили на местном стадионе и были смешанными (то есть в них участвовали разные артисты). Однако Смольный записал их как театрализованные и выплатил Сичкину гонорар не только как исполнителю, но и как режиссеру представления. После подобного обвинения у актера было два пути: либо вернуть эту сумму государству и быть амнистированным, либо отправиться в тюрьму надолго. Однако Сичкин вину свою не признал и выплачивать названную сумму отказался, прекрасно понимая, что в таком случае он автоматически признает себя виновным. Стоит отметить, что друзья артиста такую сумму внести были готовы: в частности, это могли сделать актриса Людмила Гурченко и композитор Ян Френкель. Но Сичкин продолжал утверждать, что он невиновен. В итоге ему пришлось просидеть в тюрьме больше года.

Суд над Сичкиным и Смольным состоялся в декабре 1974 года. Защищал подсудимых известный адвокат Владимир Швейский (он защищал таких видных советских диссидентов, как Владимир Буковский, Виктор Красин и др.). Кроме Сичкина и Смольного, на скамье подсудимых оказалось еще несколько человек из артистического мира, причем большинство из них были евреями: несколько концертных администраторов, певцов и т. д. Например, одному подсудимому инкриминировали следующее преступление: он был оформлен в ансамбль «Молодость» как администратор, а деньги получал как певец. Кроме этого, у него была любовница, которую он оформил как свою помощницу, и выплачивал ей зарплату.

Между тем, в отличие от некоторых подсудимых, которые свою вину признали, Сичкин и Смольный этого не сделали. Поэтому прокурор потребовал для них максимального наказания: Смольному 10 лет тюрьмы, Сичкину – 8. Но суд решил иначе: он отправил дело на доследование, найдя в нем массу нестыковок. То ли дело и в самом деле было шито белыми нитками, то ли из самой Москвы пришло распоряжение спустить его на тормозах. Причем опять в ситуацию могла вмешаться большая политика. Дело в том, что на дворе была «разрядка», и через полгода Брежнев собирался подписывать в Хельсинки договор о безопасности в Европе, где отдельной строкой был пункт о соблюдении прав человека. Поэтому ажиотаж вокруг «дела Сичкина» властям был не нужен. Короче, дело отправили на доследование, а потом и вовсе похерили. И 27 декабря Сичкин и Смольный были выпущены на свободу.

Сергей Параджанов угодил за решетку почти одновременно с Сичкиным: в декабре 1973 года. Правда, ему инкриминировали совсем другую статью. Однако расскажем обо всем по порядку.

Как мы помним, Параджанов был режиссером, работающим в жанре поэтического кинематографа, и именно на этой почве имел свои основные трения с киношным руководством. Его фильмами восторгался только узкий слой интеллектуалов, а в широком прокате они стабильно проваливались. Однако власть продолжала субсидировать его проекты, находя деньги на них в доходах от «кассовых» картин. Отметим, что сегодня, к примеру, такой режиссер, как Параджанов, вряд ли бы смог работать, поскольку наверняка бы не нашел такого мецената, каким было советское государство. Какой сегодняшний продюсер стал бы выкладывать сотни тысяч долларов за тот же «Цвет граната», прекрасно зная, что фильм никогда не окупится? Ответ, думаю, очевиден. А при советской власти «Цвет граната» хоть и пролежал четыре года на полке, однако в 1973 году все-таки вышел в прокат.

Правда, сам Параджанов не имел к этому делу никакого отношения. Обидевшись на власти, он отказался монтировать картину, и за него это сделал другой режиссер – Сергей Юткевич. Таким образом, на сегодняшний день существуют две версии фильма: авторская, которую почти никто не видел и которая находится в запасниках «Армен-фильма», и версия Юткевича, которая вышла в прокат. Однако и этот вариант чиновники выпустили тиражом 143 копии, которые собрали в кинотеатрах… чуть больше миллиона зрителей.

Справедливости ради стоит отметить, что отпечатай Кинопрокат значительно больше копий, результат был бы не лучшим. В одной из тогдашних газет было опубликовано сердитое письмо некоего зрителя, которое хорошо передает ограниченные возможности массового зрительского восприятия подобного рода картин:

«На экранах нашего города долго шел фильм „Цвет граната“. Что показал режиссер в этом фильме?.. Что-то среднее между балетом и балладой, актеры двигаются, словно заводные куклы, исполняя на сцене мифические пантомимы!.. В зрительном зале вспыхивал смех – до того неожиданной и глупой была очередная выходка актера…

Есть прекрасный фильм, поставленный на аналогичную тему, – «Алишер Навои» (узбекский фильм 1948 года, снятый режиссером Камилем Ярматовым, – классика многонационального советского кинематографа. – Ф. Р.). Вот откуда надо было брать опыт. Реализм, а не историческая фантазия – вот принцип нашего кино!..»

«Цвет граната» продержался в прокате всего лишь несколько месяцев, после чего был снят. Повод был серьезный – в декабре 1973 года Параджанова арестовали. За что? Ему инкриминировали гомосексуализм. Имело ли это обвинение под собой какие-либо основания? Здесь мнения расходятся. Одни заявляют, что гомосексуализм имел место в жизни режиссера (при этом утверждалось, что режиссер был бисексуалом), другие категорически отрицают это.

В качестве веского аргумента приверженцы второй версии напирают обычно на то, что Параджанов по сути своей был провокатором, любителем эпатажа. В его доме всегда было много людей, к которым режиссер относился прежде всего как к аудитории. Причем это были совершенно разные люди. Среди них были его друзья, случайные знакомые и еще невесть кто. И каждый раз Параджанов устраивал перед ними маленький спектакль, во время которого зрители с трудом различали, где в его словах правда, а где вымысел. А говорил он вещи совсем небезобидные. Например, в одном случае он мог рассказать о том, как переспал с известной киноактрисой, а в другом – как он соблазнил известного художника. Люди искушенные могли «отфильтровать» рассказы Параджанова по степени их правдоподобности, но новички терялись и принимали все за чистую монету. А Параджанову это нравилось. Видя, как у людей округляются от удивления глаза, он заводился еще больше и продолжал нести такое…

Однажды его занесло слишком далеко. В интервью датской газете он заявил, что его благосклонности добивались аж два десятка… членов ЦК КПСС. Естественно, сказал это в шутку, но его слова были напечатаны и растиражированы по всему миру. Когда об этом стало известно в Кремле, была дана команда Параджанова посадить. Тем более что зуб на него имели многие: и в Госкино, и в Министерстве культуры, и в самом ЦК.

Дело против Параджанова затевалось в спешке, поэтому статьи, которые ему инкриминировались, на ходу менялись. То это были валютные операции, то ограбление церквей (он собирал иконы), то взяточничество. Наконец остановились на гомосексуализме. Благо нашелся человек, который заявил, что Параджанов его изнасиловал. Кстати, это был единственный свидетель, который согласился выступить против Параджанова. Другие отказались. А один из них – архитектор Михаил Сенин – после беседы в киевском КГБ перерезал себе вены. Коллеги с киностудии Довженко, где теперь вновь работал Параджанов, на собрании обвинили режиссера в этой смерти. Мол, у человека не было другого выхода избежать позора, свалившегося на его голову.

Параджанову присудили пять лет и отправили сначала в одну из зон под Ворошиловградом, затем под Винницей.

Коллеги Параджанова, в общем-то, весьма спокойно отнеслись к его тюремной изоляции, поскольку большинство из них считали его и в самом деле сумасшедшим. Зато западная интеллигенция восприняла этот арест весьма критически. Во многом это было связано с политикой: суд над режиссером давал лишний повод уличить советские власти в бесчеловечности. Хотя тамошние нравы являли собой куда более жуткое явление, чем советские. Взять хотя бы убийство знаменитого кинорежиссера Пьера Паоло Пазолини, случившееся в ноябре 1975 года. Этот режиссер был гомосексуалистом и пострадал, по версии следствия, от своего случайного любовника: тот забил его до смерти. Параджанову повезло больше: он отсидел в тюрьме четыре года, после чего был выпущен на свободу по монаршему повелению (в его судьбу вмешается сам Брежнев) на год раньше назначенного судом срока.

1974

Двое на одну роль

(Олег Стриженов / Михаил Козаков)

Во время съемок фильма Владимира Мотыля «Звезда пленительного счастья» (они начались в самом конце декабря 1973 года и шли до лета следующего года) произошло несколько скандальных историй. Я расскажу только об одной – с исполнителями роли Сергея Волконского.

Первым исполнителем был утвержден Олег Стриженов, который прекрасно показал себя во время кинопроб и полностью устраивал как режиссера, так и худсовет. Однако, как мы знаем, у Стриженова был один изъян – он был слаб по части выпивки. Мотыль об этом знал, однако посчитал, что ради такой роли Стриженов сумеет себя удерживать в соответствующих рамках. Увы, эти надежды не оправдались.

Съемки эпизодов с участием Стриженова были назначены на начало 1974 года4 января. Скажем прямо, не самое удачное время для человека, который дружит с «зеленым змием». Как итог: утром на съемочной площадке «Ленфильма» (в тот день должны были снимать эпизод «кабинет Раевского») собралась вся группа, кроме одного человека – Стриженова. Прождав около получаса, было решено отправить на поиски актера помощника режиссера. Тот выяснил, что столичный актер находится еще в гостинице и обещал прибыть на съемочную площадку чуть позже. Делать было нечего – стали ждать. Но когда Стриженов все-таки объявился, ставить его перед камерой было невозможно – он был в не самом лучшем состоянии. Мотыль вынужден был отменить съемку и написать на нерадивого актера докладную. Руководство студии отреагировало на нее весьма жестко – расторгло договор со Стриженовым, поскольку при его заключении с актера было взято твердое слово съемочную группу не подводить. Начались лихорадочные поиски другого актера. После нескольких дней поисков выбор пал на Михаила Козакова. Однако его появление в фильме вызвало новый скандал.

Козаков начал сниматься в роли Волконского где-то в конце января, но успел отсняться всего лишь в нескольких эпизодах. После чего 12 февраля Мотыль был срочно вызван в Госкино с отснятым материалом. И был шокирован вердиктом чиновников от кино: немедленно заменить Козакова на другого исполнителя! «Как заменить? – удивился Мотыль. – Я же уже менял исполнителя на эту роль: Козакова взял вместо Стриженова?!» – «Значит, замените еще раз!» – последовал ответ. В заключении по этому поводу было написано следующее:

«Наиболее важным и принципиальным недостатком отснятого материала является исполнение роли Сергея Волконского актером М. Козаковым. Образ Волконского, являющийся по существу центральной фигурой этого ответственного и социально значимого фильма, в просмотренных нами сценах глубоко неудовлетворителен: в Волконском-Козакове не ощущается душевного масштаба личности, человеческого обаяния, благородства и убежденности. Госкино не видит возможности продолжать съемки по фильму без замены исполнителя роли Волконского…»

По словам самого Козакова, его сняли с этой роли отнюдь не по творческим соображениям, а из-за пятого пункта – он был евреем.

Когда Мотыль через несколько дней вернулся в Ленинград, руководство «Ленфильма» объявило ему выговор – за неудачный выбор актера и вынужденный простой. Самое интересное, что в итоге эта роль достанется все тому же Олегу Стриженову, который пообещает не нарушать больше дисциплину и свое слово сдержит.

Скандал в ЦДЛ

(«Арсенал»)

Вечером 7 января 1974 года в Центральном доме литераторов состоялся творческий вечер писателя Василия Аксенова, который наделал много шума в столице благодаря выступлению на нем молодой джаз-рок группы «Арсенал» под управлением Алексея Козлова.

Как вспоминает сам А. Козлов, он упросил Аксенова договориться с руководством ЦДЛ пустить их в актовый зал часа за полтора до концерта, чтобы за это время успеть настроить свою пусть убогую, но все же аппаратуру. Настройка была в самом разгаре, когда Козлов внезапно заметил в зале каких-то людей. Приглядевшись к ним, он понял, что никакого отношения к гостям Аксенова они не имеют: это были столичные хиппи, которые повсюду сопровождали «Арсенал», считая его родной по духу группой (все участники ансамбля носили длинные волосы и брюки-клеш). Каким образом они пробрались в ЦДЛ без пригласительных билетов, Козлов так и не понял, но именно тогда в нем проснулись нехорошие предчувствия относительно дальнейших событий.

Минут через двадцать хиппарей обнаружили бабушки билетерши и стукнули на них руководству ЦДЛ. В актовый зал тут же примчался главный администратор Дома и потребовал убраться восвояси не только зрителей, но и участников «Арсенала». Козлов, опасаясь вступать в пререкания с администратором, приказал своим людям сматывать шнуры и выносить аппаратуру. Однако уйти и не поставить об этом в известность Аксенова Козлов, естественно, не мог, поэтому решил все же дождаться его прихода. А когда тот появился и узнал о сути конфликта, он распорядился немедленно впустить «Арсенал» обратно.

Творческий вечер состоял из трех частей. В первой выступали друзья и коллеги Аксенова – писатели, поэты, актеры. Во второй шел просмотр фильмов, созданных по произведениям Аксенова: «Звездный билет», «Коллеги» и др. И наконец в третьей части должен был выступить «Арсенал». Когда его участники вышли на сцену, по залу пронесся легкий шумок: убеленные сединами писатели и поэты были в легком замешательстве, увидев перед собой патлатых музыкантов. А когда те вместо родных песен советских композиторов заиграли отрывки из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда», большинство присутствующих и вовсе обуял ужас. Особенно бесновался администратор ЦДЛ, который, стоя за кулисами, пытался сначала жестами прекратить это безобразие, а когда это не получилось, стал производить операцию под названием «закрытие занавеса вручную». Как пишет в своих мемуарах А. Козлов:

«Он приступил к решительным действиям и начал задергивать занавес. Мне пришлось применить технику гипнотизера. Как только он делал первый шаг вперед, держась за занавес, я отвлекался от дирижирования и делал мощный пасс двумя руками в его сторону, мысленно внушая ему: „Стой!“ Как ни странно, он останавливался на мгновенье, а потом, словно опомнившись, начинал новую попытку. Я усилием воли и отпугивающими взмахами рук снова останавливал его, что позволило нам доиграть все намеченное до конца. Представляю, как все это комично смотрелось из зала, но понервничать тогда пришлось изрядно…»

Последний фильм «звезды»

(«Скворец и Лира»)

В послужном списке звезды советского кинематографа Любови Орловой значатся 15 фильмов. Самым скандальным стал последний – «Скворец и Лира». История его появления на свет выглядит следующим образом.

После того как в 1960 году муж актрисы кинорежиссер Григорий Александров снял комедию «Русский сувенир», подвергшуюся критике в прессе, желания возвращаться в режиссерскую профессию у него долго не возникало. Однако в самом конце 60-х Александров взялся за постановку нового фильма – на этот раз на шпионскую тему. В нем речь шла о советских разведчиках, работавших в предвоенные и военные годы в фашистской Германии под псевдонимами Скворец и Лира. На роль Скворца был утвержден Петр Вельяминов, на роль Лиры – Любовь Орлова. В отношении последней это была чистая авантюра, поскольку Орловой на тот момент шел уже восьмой десяток лет, а ей предстояло играть 30-летнюю женщину. Но ни ее, ни Александрова это не испугало, поскольку они и до этого неоднократно ухитрялись снимать кино, где Орловой ловко удавалось скрывать свой возраст (с помощью грима, света и т. д.). Вот и теперь было то же самое: например, у Орловой с детства была плохая кожа на руках, которую теперь решили спрятать в перчатки (в итоге почти весь фильм актриса их не снимала).

Съемки фильма проходили тяжело. Сценарий был запущен в производство еще до чехословацких событий (весной 68-го) и продвигался к своему экранному воплощению долго – почти два года. Тормозили его как сами кинематографисты (недоброжелатели Александрова), так и чекисты, которые тоже вели себя странно: то поддерживали проект, то начинали в нем сомневаться. Например, в начале 1970 года, когда сценарий наконец был принят и все было готово к съемкам, КГБ проект остановил, сославшись на трудности международного характера. Дело в том, что шеф КГБ Юрий Андропов затеял тайный канал с руководством ФРГ, а фильм мог осложнить отношения с этой страной (советские разведчики в нем действовали на территории ФРГ). Дело дошло до того, что КГБ распустил прежнюю группу сценаристов и назначил нового – А. Лапшина, недавнего выпускника ВГИКа.

В мае 1971 года новый вариант сценария был готов и отправлен для ознакомления зампреду КГБ Семену Цвигуну, который в отличие от либерала Андропова придерживался державных позиций (именно в объединении С. Бондарчука «Время» будут экранизированы романы Цвигуна о партизанском движении). Наконец в ноябре 72-го съемки начались, но из-за постоянных больших и мелких катаклизмов (то визу за границу вовремя не оформят, то заболеет кто-то из съемочной группы) этот процесс растянулся еще на полтора года. В январе 74-го, когда начался монтажно-тонировочный период, внезапно на целый месяц из-за болезни выбыл Александров. Когда же он вновь встал к режиссерскому пульту и началась «озвучка», плохо себя почувствовала уже Любовь Орлова.

И все же ей удалось довести начатое дело до конца, после чего в марте она легла в больницу. Врачи обнаружили у нее рак, но сказать об этом страшном диагнозе решились только Александрову. А он уговорил их наврать жене, что у нее обнаружены камни в желчном пузыре. Впереди ее ждала операция. А пока Орлова даже в больнице продолжала тщательно следить за собой. К примеру, в ее палате был установлен балетный станок (муж привез его с их внуковской дачи), и каждый день Орлова по нескольку минут разминалась на нем.

29 марта 1974 года фильм «Скворец и Лира» был принят худсоветом «Мосфильма». Но фильм к зрителям тогда так и не дошел. Почему? На этот счет существует несколько версий. Первая: ленту запретила выпускать жена Александрова и исполнительница главной роли Любовь Орлова. Дескать, отсмотрев фильм от начала до конца, она поняла, что это неудача, и запретила мужу выпускать ленту в прокат. Говорят, Орловой предложили заново пересняться в «неудавшихся сценах», но та отказалась. Якобы на этой почве они с Александровым даже сильно повздорили и в течение нескольких дней не разговаривали друг с другом.

Согласно другой версии, фильм запретил Андропов все по той же причине – чтобы не портить отношения с ФРГ в момент «разрядки». Вторая версия выглядит более убедительно, учитывая ту ненависть, которую вызывал у либералов Александров. В итоге один из самых дорогостоящих советских киношных проектов того времени (две серии, сложные декорации, более сотни дорогих костюмов, заграничные экспедиции) был списан в убытки.

Не ходил бы ты, Сашок…

(Александр Якушев)

В советском хоккее долгие годы доминировала одна команда – ЦСКА. Прекрасная была команда, однако в народе ее многие недолюбливали по одной простой причине: армейские руководители чуть ли не насильно собирали под своими знаменами лучших игроков из других команд. Причем иногда наглость армейцев простиралась столь далеко, что они покушались даже на звездных игроков. Один из таких эпизодов случился весной 1974 года и стал поводом к большому скандалу.

Одним из лучших игроков столичного «Спартака» был нападающий Александр Якушев. Во время Суперсерии-72 против канадских профессионалов именно Якушев был признан лучшим игроком, и канадцы, давшие Якушеву прозвище «ЯК-15», даже предлагали ему многомиллионный контракт, лишь бы он играл в НХЛ. Но советские чиновники из Госкомспорта Якушева не отпустили.

Между тем на протяжении нескольких лет ЦСКА тоже предлагал Якушеву перейти под их знамена, но спартаковец все подобные предложения категорически отметал. Тогда решено было действовать нахрапом: поскольку в январе 1974 года Якушеву исполнилось 27 лет и срок его брони истек, армейцы решили призвать хоккеиста на действительную военную службу и таким образом заставить облачиться в форму ЦСКА. Акцию решено было провести в промежутке между двумя поездками национальной сборной за рубеж: в Чехословакию и Финляндию. 13 марта наши хоккеисты вернулись из Праги, где сыграли две товарищеские игры со сборной ЧССР (одну «продули» 5:7, другую выиграли 4:3), а 17-го должны были вылететь в Финляндию и Швецию на серию товарищеских игр с командами этих стран. И вот вечером, перед самым отъездом на вокзал, в доме Якушева раздался звонок в дверь.

Супруга спортсмена Татьяна глянула в глазок и увидела, что на лестничной площадке стоят офицер и два солдата. «Армейцы!» – тут же донесла жена мужу. Ситуация создалась аховая: через пару часов Якушеву надо было быть на вокзале, а тут такое… Однако открывать непрошеным гостям Якушевы не стали, имитируя тем самым свое отсутствие в доме. Уловка удалась: офицер с солдатами поверили в то, что хозяева отсутствуют, и минут через пять удалились восвояси. Проводив их взглядом из окна, Якушев скоренько собрал свой чемодан и помчался на вокзал. В дальнейшем он поведал эту историю руководителям «Спартака», те предприняли определенные меры, и больше армейские начальники выдающегося форварда не беспокоили.

Скандальная прима

(Галина Вишневская)

В марте 1974 года в центре скандала оказалась прима Большого театра Галина Вишневская. Вместе со своим мужем Мстиславом Ростроповичем она уже давно была бельмом в глазу у властей: звездная чета вела себя крайне независимо и, главное, всячески бравировала тем, что симпатизирует писателю Александру Солженицыну, которого в феврале 74-го власти выдворили из страны за антисоветскую деятельность (отметим, что до этого писатель определенное время находил приют на даче Вишневской и Ростроповича). В итоге именно эти пикировки с властями и стали поводом к тем событиям, которые произошли со звездным семейством той весной.

В те дни на фирме грамзаписи «Мелодия» записывалась опера «Тоска», главную партию в которой на сцене Большого театра великолепно исполняла Вишневская. Однако в случае с «Мелодией» на запись главной партии пригласили другую певицу – Милашкину. Вишневская этого не знала и была крайне удивлена, когда артисты оркестра сообщили ей эту новость и выразили сожаление, что она отказалась от такой записи. «Я ни от чего не отказывалась, поскольку в первый раз слышу об этом!» – сказала она. «Как не знаете? А нам сказали, что вы сами отказались от этой партии», – пожали плечами оркестранты.

Едва Вишневская приехала к себе домой на Кутузовский проспект, как ей позвонила по телефону одна из музыкальных редакторов студии грамзаписи.

– Галина Павловна, не отказывайтесь от записи, – с ходу начала она уговаривать певицу. – Вы же знаете, что, если мы сейчас сделаем пластинку, больше «Тоску» на нашей с вами жизни писать уже не будут. Ведь Милашкина записала несколько лет назад, это будет вторая.

– Но я не отказывалась от записи! – сообщила редактору неожиданную новость Вишневская.

– Правда? А нам сказали другое…

Затем было еще несколько подобных звонков, которые окончательно убедили Вишневскую, что оставлять это дело на самотек она не имеет права. В ней взыграла гордость (прима все-таки!), и она решила действовать. Вместе со своим мужем Мстиславом Ростроповичем она направилась прямиком к министру культуры Екатерине Фурцевой, чтобы расставить все точки над «i». Как вспоминает прима, в тот день министр была «поддавши» и плохо понимала, чего от нее хотят просители. Наконец, сообразив, в чем дело, она пообещала во всем разобраться. Вишневская с мужем ушли более-менее успокоенные.

Однако спустя всего лишь два дня Фурцева позвонила Вишневской домой и сообщила, что две записи «Тоски» разрешить не может, что это против всяких правил. Взбешенная Вишневская бросила трубку, не желая больше разговаривать с министром. Тут же она рассказала об этом звонке мужу, и тот сделал звонок в ЦК Петру Демичеву (вскоре он сменит Фурцеву на посту министра, а пока он возглавляет отдел, занимающийся вопросами культуры), но того на месте не оказалось. Пришлось упрашивать секретаря, чтобы тот сообщил шефу кто звонил и по какому поводу. Секретарь оказался человеком исполнительным, в итоге через какое-то время Демичев перезвонил Вишневской домой.

Та, вся в слезах, рассказала ему о разговоре с Фурцевой. Демичев пообещал разобраться с этим делом немедленно и тут же позвонил министру. Судя по всему, отчитал он ее хорошенько, поскольку спустя каких-нибудь десять-пятнадцать минут после разговора с Демичевым дома у Вишневской вновь зазвонил телефон. Звонила Фурцева. Но теперь это был уже совершенно другой человек. О своем недавнем запрете записывать пластинку она уже не вспоминала, более того – пообещала приме «зеленую улицу» в этом деле и даже разрешила, чтобы оркестром на записи руководил Ростропович. А следом за министром приме позвонил генеральный директор «Мелодии» Пахомов и назначил окончательную дату записи – ближайший понедельник. Но тут в дело вмешались непредвиденные обстоятельства.

29 марта из Союза в Швейцарию должна была улететь супруга Солженицына. За несколько дней до отъезда она пришла к Вишневской, чтобы проститься. Они устроились на кухне, однако разговаривали исключительно знаками и с помощью надписей на грифельной доске, которую с собой принесла жена писателя-изгнанника. Эта мера предосторожности была не случайной – Вишневская подозревала, что ее квартиру прослушивает КГБ.

В это же самое время группа артистов Большого театра, которая записывала первый вариант «Тоски», тоже не сидела сложа руки. Они отправились в ЦК КПСС к Демичеву и «настучали» на Вишневскую с мужем: мол, они и Солженицына у себя на даче привечали, а вчера принимали у себя дома его супругу. Резюме: Ростропович не имеет права играть в оркестре Большого театра. Все детали этого разговора на следующий день Вишневской и Ростроповичу рассказал их хороший знакомый и сосед по дому министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. Однако артисты отнеслись к его рассказу легкомысленно – им и в голову не могло прийти, что после того, как им дали «добро» на запись Демичев и Фурцева, у кого-то поднимется рука ее отменить. Но они ошиблись.

Утром 28 марта они уже собирались выйти из дома, чтобы ехать на студию, как вдруг им позвонил неизвестный доброжелатель и сообщил, чтобы они не тратили напрасно времени на поездку – запись отменена. Ростропович попытался по телефону связаться с Фурцевой, но той на месте не оказалось. Не было ее в министерстве и через час, и через два. А когда на следующее утро Ростропович приехал к директору студии Пахомову, тот сообщил ему, что запись «Тоски» отменили потому, что она… не нужна.

Когда Ростропович передал этот разговор жене, нервы у той не выдержали, и она заставила мужа сесть за стол и написать заявление на имя Брежнева с просьбой разрешить им уехать за границу всей семьей на два года. В тот же день заявление было передано в ЦК. А ближе к вечеру о нем стало известно в Министерстве культуры, и артистам лично позвонил заместитель министра Кухарский. Он был весьма учтив и пригласил Вишневскую с супругом немедленно приехать к себе. Артисты поначалу стали отказываться, но затем согласились. Однако ехали они туда без особой надежды на благополучный исход. Так оно и получилось. Их разговор с замом Фурцевой (сама она так и не объявилась) закончился ничем, и своего желания уехать за границу артисты не изменили. 26 мая 1974 года Советский Союз покинул Мстислав Ростропович, 26 июля – Галина Вишневская. Четыре года спустя обоих лишат советского гражданства.

Разборки за шахматной доской

(Виктор Корчной / Тигран Петросян)

Такой вроде бы внешне спокойный вид спорта, как шахматы, на самом деле никогда не был таковым. Вот и в Советском Союзе практически любой шахматный матч на высшем уровне обязательно сотрясали разного рода скандалы. Не стал исключением и полуфинальный матч на первенство мира между Виктором Корчным и Тиграном Петросяном, который проходил в апреле 1974 года в Одессе. Вот как об этом рассказывает В. Корчной:

«Матч проходил в обстановке большого нервного напряжения. Спешно установленный к началу матча помост, на котором мы играли, не был шедевром строительного искусства – он сотрясался от каждого движения. А у Петросяна была привычка в моменты волнения трясти ногами под столом… Кульминацией стала 5-я партия. Дважды во время обдумывания своего хода я обращался к противнику, призывая его успокоиться и дать возможность думать. Обращался сперва в вежливой, а потом уже и в резкой форме. Эту партию я выиграл…»

К концу апреля Корчной уже лидировал со счетом 3:1, что еще больше накалило обстановку на матче. Как пишет все тот же В. Корчной:

«Петросян обратился наверх, чтобы его признали победителем матча на том основании, что я нарушил правила. Было проведено несколько заседаний с участием высоких сановников, включая мэра Одессы. На последнем заседании Петросян потребовал, чтобы я публично извинился за свое неспортивное поведение. Меня спросили, согласен ли я извиниться публично. Мне неясно было, что это значит: каяться ли мне с микрофоном в руках или заявить о своем поведении в газете? Я сказал: „Хорошо, я могу извиниться публично, но в связи с этим встает вопрос: перед кем мне извиняться? Дело в том, что выступления Петросяна в Советском Союзе сопровождаются демонстрациями лиц армянской национальности, и меня интересует, какую роль играет сам Петросян в организации этих сборищ!“ В горле у Петросяна что-то заклокотало. „Все, – сказал он, – он оскорбил меня, он оскорбил мой народ. Я с ним больше не играю…“

Далее послушаем воспоминания главного судьи матча Бориса Крапиля:

«Шестая партия была перенесена на 29 апреля, однако утром этого дня стало известно, что Петросян был срочно госпитализирован с острым приступом почечной болезни… 30 апреля Петросян обратился в судейскую коллегию с заявлением, в котором указал, что в связи с серьезным заболеванием он не может продолжить матч…»

Вся эта история закончилась для Петросяна плачевно: матч был прерван и победа со счетом 3:1 досталась Корчному.

Побег балеруна

(Михаил Барышников)

Как известно, первым советским балеруном-перебежчиком был Рудольф Нуриев, который сбежал во Францию в 1961 году. Девять лет спустя его примеру последовала Наталья Макарова, а в 74-м к этому списку добавилась еще одна персона – Михаил Барышников. Причем у последнего вроде бы не было никаких серьезных поводов к такому поступку: Барышников был ведущим танцором ленинградского Кировского театра (отметим, что в нем же служили и Нуриев с Макаровой), хорошо зарабатывал и вообще был обласкан властью. Тем летом в составе родного коллектива он отправился с гастролями в Канаду, и ни у одного человека из его окружения даже в мыслях не могло возникнуть, что тот сбежит. Между тем Барышников давно заранее все обдумал. Во-первых, он был недоволен теми ролями, которые ему приходилось танцевать на сцене, во-вторых – его манили баснословные заработки, которые имел Рудольф Нуриев и о которых без устали твердила зарубежная пропаганда. В итоге Барышников решил: а я чем хуже? О том, как выглядел побег, вспоминает сам балерун:

«Все было немножко мелодраматично. Как в плохом романе. В тот день после спектакля я раздавал автографы, а мои канадские друзья ждали несколькими кварталами дальше в машине. Желающих было довольно много, я подписался раз десять и сказал: „Извините, я должен на минутку уйти, но я вернусь“. И пошел. Но они пошли за мной. Я прибавил шагу, наконец, побежал, и они бежали за мной. Это было так комично! Я начал смеяться, остановился и еще несколько раз подписался. А если серьезно – меня очень, очень волновала судьба моей труппы. Я очень уважал свою тогдашнюю партнершу Ирину Колпакову, но я не имел возможности и не посмел сказать ей. Впрочем, интуитивно я понимал, что на допросе ей будет легче, если она на самом деле останется в неведении…

Сразу после побега, чтобы снять стресс, я напился. Мы поехали на одну ферму, и я нажрался вдребезги. Мешал разные напитки, не шел спать до пяти-шести утра… А на следующее утро уже начал действовать рассудок. Но чувства вины я не испытывал…»

Отметим, что Барышников достиг, чего хотел: на Западе он стал миллионером, заимел роскошный дом в США, в Нью-Йорке. Однако в анналы советского балета навсегда оказался вписан как перебежчик, сбежавший с Родины по меркантильным соображениям.

Из скандалистов – в лауреаты

(Андрей Гаврилов)

13 июля 1974 года в газетах появилось сообщение о том, что на 5-м Международном конкурсе имени П. Чайковского в Москве победу одержал 18-летний советский пианист Андрей Гаврилов. Для большинства специалистов победа юного музыканта была неожиданностью – его ведь включили в сборную в самый последний момент, да еще как молодое пушечное мясо. А он взял да и выиграл первое место! Скандальный оттенок этой победе придавало то, что всего лишь год назад Гаврилов был замешан в крупном скандале и едва не был исключен из 11-го класса Центральной музыкальной школы. Вот как вспоминает об этом сам музыкант:

«По традиции в ЦМШ готовился капустник. Я написал сценарий, которым был чрезвычайно доволен. Он получился критический, заостренный. Во-первых, там критиковались порядки, сложившиеся в ЦМШ. Он был направлен против педагогов, подавляющих любое проявление индивидуальности. Как правило, это были преподаватели общеобразовательных предметов, которые, наверное, не понимали специфику своих учеников. Во-вторых, в капустнике мы затронули несправедливость, царствовавшую в школе-интернате при ЦМШ, где жили все иногородние. Там процветали ужасные порядки. У ребят воровали еду, а кормили так, что они приходили на занятия полуголодными. Если бы вы видели, как они набрасывались на бутерброды, которые мы тащили из дому и по-братски делили у себя в классе.

Когда капустник начался, зал разделился на две части. Молодые педагоги сочувствовали нам, но боялись смеяться. Директор школы вышел из зала и перед тем, как хлопнуть дверью, потребовал: «Прекратить это безобразие». Капустник мы доиграли до конца, а через два часа кто-то донес, что сценарий писал я с моим товарищем. После капустника состоялась торжественная церемония вручения характеристик, которые были розданы всем, кроме меня и моего товарища. Мы получили документы с опозданием на сутки, сразу же стало ясно, что ни о каком высшем учебном заведении и думать не придется. В характеристике говорилось, что я проявил фашиствующие настроения, потому что проиллюстрировал парад учителей, отличавшихся свирепым нравом, темой нашествия Шостаковича из Седьмой симфонии.

Сообщалось также, что я постоянно совершаю бестактные поступки, и апофеозом стала фраза, что я сознательно не вступил в ВЛКСМ. Это был политический ярлык. Ни о какой консерватории не могло идти и речи. Но мир не без добрых людей. У нас учился сын одного заместителя министра. Симпатизируя двум пострадавшим, замминистра позвонил Фурцевой и рассказал нашу историю. Фурцева вмешалась, и характеристики нам переделали, вернее, просто выдали те, которые были отпечатаны до капустника. Через какое-то время комиссия Министерства культуры подтвердила все то, о чем мы рассказывали в капустнике. Зам. директора ЦМШ уволили, директор получил выговор…»

Из драчунов – в чемпионы

(Василий Соломин)

В начале августа в центре громкого скандала оказался известный советский боксер Василий Соломин. Он в те дни находился в Цахкадзоре, где в составе сборной СССР по боксу проходил тренировочный сбор перед выездом на чемпионат мира, который должен был пройти в Гаване. И вот буквально накануне сбора Соломин едва не угодил за решетку. А случилось вот что. Отдыхая в пермском ресторане «Центральный», боксер повздорил с тремя местными авторитетами. Как утверждают очевидцы, инцидент разгорелся вроде бы из-за пустяка: один из авторитетов неосторожно обозвал боксера «щенком» (Соломин действительно выглядел как юноша), на что тот с ходу заехал обидчику в челюсть мощнейшим хуком. На выручку к приятелю бросились его дружки, но Соломин и их быстро укоротил: одному сломал нос, другого отправил в нокдаун. Чувствуя свою правоту, Соломин не стал убегать с места происшествия и вскоре оказался в отделении милиции. Поскольку сам он не пострадал, всех собак, естественно, навешали на него. Далее послушаем рассказ его тогдашнего тренера Ю. Подшивалова:

«Утром мне из милиции позвонили: „Саныч, приходи – твой бандит у нас“. Для меня этот звонок, как ушат холодной воды, ведь Василий был уже утвержден тренерским советом на участие в первом чемпионате мира. Более того, вечером того же дня нас ждали на базе в Цахкадзоре. В общем, пришлось мне приложить немало усилий, чтобы вызволить своего ученика из милиции. Добрался даже до комиссара города. Он дал распоряжение освободить Василия, но при этом не очень удачно пошутил: если не станет чемпионом мира, мы его посадим. Я отвечаю: а куда ж он денется, конечно, станет. А про себя подумал: дай-то бог в призеры попасть, ведь среди соперников такая плеяда собралась – будь здоров! Румын Куцов, кубинец Эчайде…»

Между тем Соломин на том чемпионате (он проходил 27–31 августа 1974 года) не подкачал. Что, впрочем, не удивительно: в противном случае ему светила тюрьма. И хотя сказано это было начальником пермской милиции вроде бы в шутку, но, как говорится, в каждой шутке есть доля правды. Короче, Соломин на этом чемпионате мире (а он был первым в его жизни) рвал соперников как тузик грелку. В последнем бою он встречался с румыном Симеоном Куцовым, которому на прошлогоднем чемпионате Европы проиграл. Теперь Василий учел былые ошибки и действовал более осторожно. Он почти не пропускал ударов, и, хотя в первом раунде не добился заметного превосходства, ход матча держал в руках. Во втором раунде румын, усыпленный осторожностью Соломина, ринулся вперед и в итоге нарвался на сильный нокаутирующий удар нашего боксера. Американский судья Хамильтон открыл счет, а затем развел соперников по углам. Так Соломин стал первым советским чемпионом мира. Кроме этого, его назвали самым техничным боксером турнира, и Кубок Рассела ему лично вручил Фидель Кастро.

Как выгнали форварда

(Анатолий Байдачный)

В сентябре 1974 года героем скандала стал еще один спортсмен – футболист столичного «Динамо» и сборной СССР 22-летний Анатолий Байдачный. Причем все предшествующие события не предрекали футболисту никаких неприятностей: в том сезоне игра у Байдачного складывалась как нельзя лучше и он шел лидером среди бомбардиров союзного чемпионата (в последней игре с ташкентским «Пахтакором» 19 августа он сделал хет-трик – забил три мяча). Как вдруг…

Все началось пятничным утром 6 сентября в самолете, в котором «Динамо» возвращалось из Софии, где сыграло товарищескую игру с национальной сборной Болгарии. Этот матч москвичи выиграли со счетом 1:0 и, естественно, позволили себе расслабиться. Далее послушаем рассказ самого А. Байдачного:

«По дороге домой в самолете выпили все. А я просто попался на глаза в аэропорту Яшину и Качалину (тренеры „Динамо“. – Ф. Р.). Первые их слова вывели меня из себя: «Ну как можно играть, если вот этот еле на ногах держится». Это была неправда. Я спокойно стоял и разговаривал с девушкой, но, услышав про себя такое, не выдержал и послал их куда подальше. Теперь до конца жизни буду казнить себя за то, что нагрубил Льву Ивановичу… А вечером 6 сентября в Лужниках играли сборная СССР-1 и сборная СССР-2. На этот матч я принес заявление об уходе из «Динамо» (в той игре победила дружба – 3:3. – Ф. Р.). На следующий день должен был лететь со сборной в Швецию. Вместо этого меня отправили в воинскую часть на гауптвахту. А потом было открытое собрание команды, на котором Гершкович, Долматов, Пильгуй и другие игроки команды обвинили меня в зазнайстве и недостойном поведении, порочащем честь советского футболиста. Их высказывания были опубликованы в еженедельнике «Футбол-Хоккей». Игроки вынуждены были озвучить мнение руководства. Хотя нашлись смелые люди – Жуков, Пудышев, Маховиков, которые ничего на том собрании не сказали…»

Забегая вперед скажу, что нет худа без добра. После того злополучного собрания Байдачный перешел в минское «Динамо» и во время пятилетнего пребывания там встретил свою будущую жену.

Мат над Лужниками

В начале октября 1974 года случился еще один футбольный скандал. 6 октября в Лужниках играли два принципиальных соперника – «Спартак» и ЦСКА. Стадион, вмещающий 100 000 зрителей, был заполнен наполовину – пришло свыше 50 000 человек. Обеим командам очки были нужны дозарезу: «Спартак» рвался к чемпионству (входил в тройку лидеров), а перед армейцами реально маячила угроза вылета в первую лигу. Поэтому матч выдался нервным. Когда спартаковцы первыми открыли счет, армейцы стали нервничать еще сильнее и бросились отыгрываться. Но все их атаки разбивались о надежную оборону «Спартака». В один из таких моментов, когда очередная атака ЦСКА захлебнулась, их капитан Владимир Капличный, раздосадованный на кого-то из своих партнеров, заорал во все горло: «Е… твою мать!» Услышавший эту реплику судья Липатов (а не услышать ее было невозможно, если даже зрители на последних рядах отреагировали на нее дружным смехом), тут же показал матерщиннику красную карточку, то бишь удалил его с поля. Армейцы остались вдесятером, и ни о каком отыгрыше речь уже не шла. В результате «Спартак» победил 2:1. Но история на этом не закончилась.

Сразу после игры в раздевалку к Липатову примчался начальник ЦСКА и устроил ему форменный разнос: мол, судить ты больше не будешь, завтра же доложу о твоем безобразном судействе самому министру обороны (а министр обороны Андрей Гречко был в ту пору членом Политбюро!). И ведь доложил. Когда Гречко узнал, что его любимую команду «засудили», приказал своим людям досконально разобраться в случившемся. Была создана специальная комиссия, которая отправилась прямиком в Останкино – смотреть запись злополучного матча. Смотрели дотошно, чуть ли не с лупой в руках. И что же обнаружили? Оказывается, судья Липатов, которого подозревали в тайных симпатиях к «Спартаку», по ходу игры вынес ему 14 наказаний, а ЦСКА на одно меньше. Причем практически все наказания были справедливыми. Поэтому, как ни хотелось членам комиссии найти компромат на судью, сделать это им так и не удалось.

«Кляуза»

(Василий Шукшин)

Документальный рассказ «Кляуза» В. Шукшин написал по горячим следам: три недели спустя после происшествия, которое случилось с ним 2 декабря 1973 года в клинике пропедевтики 1-го медицинского института имени Сеченова. Рассказ впервые был опубликован в августовском номере журнала «Аврора» за 1974 год, но всесоюзный резонанс обрел месяц спустя: после того как его опубликовала одно из самых популярных изданий страны – «Литературная газета» (номер от 4 сентября 1974 года). Одним из читателей этого рассказа стал сам глава Совета министров СССР Алексей Косыгин, который был буквально потрясен прочитанным. И когда месяц спустя Шукшин скончался, именно Косыгин распорядился, чтобы режиссеру было выделено место на престижном Новодевичьем кладбище. Привожу этот рассказ с некоторыми сокращениями.

«Хочу тоже попробовать написать рассказ, ничего не выдумывая. Последнее время мне нравятся такие рассказы – невыдуманные. Но вот только начал я писать, как сразу запнулся: забыл лицо женщины, про которую собрался рассказать. Забыл! Не ставь я такой задачи – написать только так, как было на самом деле, я, не задумываясь, подробно описал бы ее внешность… Но я-то собрался иначе. И вот не знаю: как теперь? Вообще удивительно, что я забыл ее лицо, – я думал: буду помнить его долго-долго, всю жизнь. И вот – забыл. Забыл даже, есть на этом лице бородавка или нету. Кажется, есть, но, может быть, и нету, может быть, это мне со зла кажется, что есть. Стало быть, лицо – пропускаем, не помню. Помню только: не хотелось смотреть в это лицо, неловко как-то было смотреть, стыдно, потому, видно, и не запомнилось-то… Единственное, что я хотел бы сейчас вспомнить: есть ли на ее лице бородавка или нет, но и этого не могу вспомнить. А прошло-то всего три недели! Множество лиц помню с детского возраста, прекрасно помню, мог бы подробно описать, если бы надо было, а тут… так, отшибло память, и все.

Но – к делу.

Раз уж рассказ документальный, то и начну я с документа, который сам и написал. Написал я его по просьбе врачей той больницы, где все случилось. А случилось все вечером, а утром я позвонил врачам, извинился за самовольный уход из больницы и объяснил, что случилось. А когда позвонил, они сказали, что та женщина уже написала на меня документ, и посоветовали мне тоже написать что-то вроде объяснительной записки, что ли. Я сказал дрожащим голосом: «Конечно, напишу. Я напишу-у!..» Меня возмутило, что она уже успела написать! Ночью писала! Я, приняв демидрол, спал, а она не спала – писала…

Я походил, помычал и сел писать.

Вот что я написал:

«Директору клиники пропедевтики 1-го мединститута имени Сеченова.

Объяснительная записка.

Хочу объяснить свой инцидент с работником вашей больницы (женщиной, которая стояла на вахте 2 декабря 1973 года, фамилию она отказалась назвать, а узнать теперь, задним числом, я как-то по-человечески не могу, ибо не считаю это свое объяснение неким «заявлением» и не жду, и не требую никаких оргвыводов по отношению к ней), который произошел у нас 2 декабря. В 11 часов утра (в воскресенье) жена пришла ко мне с детьми (шести и семи лет), я спустился по лестнице встретить их, но женщина-вахтер не пускает их. Причем я, спускаясь по лестнице, видел посетителей с детьми, поэтому, естественно, выразил недоумение: почему она не пускает? В ответ услышал какое-то злостное – не объясненное даже – ворчание: «Ходют тут!» Мне со стороны умудренные посетители тихонько подсказали: «Да дай ты ей пятьдесят копеек, и все будет в порядке». Пятидесяти копеек у меня не случилось, кроме того (я это совершенно серьезно говорю), я не умею «давать»: мне неловко. Я взял и выразил сожаление по этому поводу вслух: что у меня нет с собой пятидесяти копеек».

Я помню, что в это время там, в больнице, я стал нервничать. «Да до каких пор!..» – подумал я.

«Женщина-вахтер тогда вообще хлопнула дверью перед носом жены. Тогда стоящие рядом люди хором стали просить ее: „Да пустите вы жену-то, пусть она к дежурному врачу сходит, может, их пропустят!“

Честное слово, так и просили все… У меня там, в больнице, слезы на глаза навернулись от любви и благодарности к людям…

«После этого женщина-вахтер пропустила жену, так как у нее же был пропуск, а я, воспользовавшись открытой дверью, вышел в вестибюль к детям, чтобы они не оставались одни. Женщина-вахтер стала громко требовать, чтобы я вернулся в палату…»

«Тут я не смогу, похоже, передать, как она требовала. Она как-то механически, не так уж громко, но на весь вестибюль повторяла, как в репродуктор: „Больной, вернитесь в палату! Больной, вернитесь в палату! Больной, я кому сказала: вернитесь сейчас же в палату!“ Народу было полно, все смотрели на нас».

«При этом женщина-вахтер как-то упорно, зло, гадко не хочет понять, что я этого не могу сделать – уйти от детей, пока жена ищет дежурного врача. Наконец она нашла дежурного врача, и он разрешил нам войти. Женщине-вахтеру это очень не понравилось… Когда я проходил мимо женщины-вахтера, я услышал ее недоброе обещание: „Я тебе это запомню“. И сказано это было с такой проникновенной злобой, с такой глубокой, с такой истинной злобой!.. Тут со мной что-то случилось: меня стало легко всего трясти…»

«Это правда. Не знаю, что такое там со мной случилось, но я вдруг почувствовал, что – все, конец. Какой „конец“, чему „конец“ – не пойму, не знаю и теперь, но предчувствие какого-то очень простого, тупого конца было отчетливое. Не смерть же, в самом деле, я почувствовал – не ее приближение, но какой-то конец… Я тогда повернулся к ней и сказал: „Ты же не человек“. Вот – смотрел же я на нее! – а лица не помню. Мне тогда показалось, что я чуть не опрокинул ее этими словами. Мне на миг самому сделалось страшно, я поскорей отвернулся и побежал догонять своих на лестнице…»

«Я никак не мог потом успокоиться в течение всего дня. Я просил жену, пока она находилась со мной, чтобы она взяла такси – и я уехал бы отсюда прямо сейчас. Страшно и противно стало жить, не могу собрать воедино мысли, не могу доказать себе, что это мелочь. Рука трясется, душа трясется, думаю: „Да отчего же такая сознательная, такая в нас осмысленная злость-то?!“ При этом – не хочет видеть, что со мной маленькие дети, у них глаза распахнулись от ужаса, что „на их папу кричат“, а я ничего не могу сделать. Это ужасно, я и хочу сейчас, чтобы вот эта-то мысль стала бы понятной: жить же противно, жить неохота, когда мы такие.

Вечером того же дня (в шесть часов вечера) ко мне приехали из Вологды писатель В. Белов и секретарь Вологодского отделения Союза писателей поэт В. Коротаев. Я знал об их приезде (встреча эта деловая), поэтому заранее попросил моего лечащего врача оставить пропуск на них. В шесть часов они приехали – она не пускает. Я опять вышел… Она там зло орет на них. Я тоже зло стал говорить, что есть же пропуск! Вот тут-то мы все трое получили…»

В вестибюле в то время было еще двое служителей – она, видно, давала им урок «обращения», они с интересом смотрели. Это было, наверное, зрелище. Я хотел рвать на себе больничную пижаму, но почему-то не рвал, а только истерично и как-то неубедительно выкрикивал, показывая куда-то рукой: «Да есть же пропуск!.. Пропуск же!..» Она, подбоченившись, с удовольствием, гордо, презрительно – и все же лица не помню, а помню, что презрительно и гордо, – тоже кричала: «Пропуск здесь – я!» Вот уж мы бесились-то!.. И ведь мы, все трое – немолодые люди, повидали всякое, но как же мы суетились, господи! А она кричала: «А то – побежа-али! К дежурному врачу-у! – Это она мне. – А то завтра же вылетишь отсюдова!» Эх, мы тут снова, все трое, – возмущаться, показывать, что мы тоже законы знаем! «Как это – „вылетишь“?! Как это! Он больной!..» – «А вы – марш на улицу! Вон отсюдова!..»

Словом, женщина-вахтер не впустила моих товарищей ко мне, не дала и там поговорить и стала их выгонять. Я попросил, чтобы они нашли такси…»

Тут наступает особый момент в наших с ней отношениях. Когда товарищи мои ушли ловить такси, мы замолчали… И стали смотреть друг на друга: кто кого пересмотрит… Отлично помню – до сих пор это чувствую, – с какой враждебностью, как презрительно она не верила, что я вот так вот возьму и уеду. Может, у ней дома какая беда была в жизни, может, ей много раз заявляли вот так же: возьму и сделаю!.. А не делали, она обиделась на веки вечные, не знаю, только она прямо смеялась и особо как-то ненавидела меня за это мое трепаческое заявление – что я уеду. Мы еще некоторое время смотрели друг на друга… И я пошел к выходу. Тут было отделился от стенки какой-то мужчина и сказал: «Э-э, куда это?» Но я нес в груди огромную силу и удовлетворенность. «Прочь с дороги!» – сказал я, как Тарас Бульба. И вышел на улицу.

Был морозец, я в тапочках, без шапки… Хорошо, что больничный костюм был теплый, а без шапок многие ходят… Я боялся, что таксист, обнаружив на мне больничное, не повезет. Но было уже и темновато. Я беспечно, не торопясь, стараясь не скользить в тапочках, чтобы тот же таксист не подумал, что я пьяный, пошагал вдоль тротуара, оглядываясь назад, как это делают люди, которые хотят взять такси. Я шел и думал: «У меня же ведь еще хроническая пневмония… Я же прямо горстями нагребаю в грудь воспаление». Но и тут же с необъяснимым упорством и злым удовлетворением думал: «И пусть».

А друзья мои в другом месте тоже ловили такси. На мое счастье, я скоро увидел зеленый огонек…

Все это я рассказал в «Объяснительной записке». И когда кончил писать, подумал: «Кляуза вообще-то…» Но тут же сам себе с дрожью в голосе сказал:

– Ну не-ет!

И послал свой документ в больницу.

Мне этого показалось мало: я попросил моих вологодских друзей тоже написать документ и направить туда же. Они написали, прислали мне, так как точного адреса больницы не знали. Я этот их документ в больницу не послал – я и про свою-то «Объяснительную записку» сожалею теперь, – а подумал: «А напишу-ка я документальный рассказ! Попробую по крайней мере. И приложу оба документа…»

Прочитал сейчас все это… И думаю: «Что с нами происходит?»

В ночь на 2 октября 1974 года, то есть спустя девять месяцев после происшествия в больнице и месяц со дня опубликования «Кляузы» в «Литературной газете», Василий Шукшин скончался. С какими чувствами встретила эту новость та женщина-вахтер из клиники пропедевтики, думаю, нетрудно догадаться.

Скандал на «Мосфильме»

(Рустам Хамдамов)

Всем хорошо известен фильм Никиты Михалкова «Раба любви». Однако первым режиссером-постановщиком этого фильма был другой человек – Рустам Хамдамов, которого отстранили от съемок после громкого скандала. Дело было так.

Фильм о звезде немого кинематографа Вере Холодной по сценарию Андрея Михалкова-Кончаловского и Фридриха Горенштейна «Нечаянные радости» Хамдамов задумал снимать еще в самом начале 70-х. На главную роль он пригласил Елену Соловей, которая тогда делала свои первые шаги в кинематографе. Съемки фильма начались в августе 1974 года во Львове. Однако длились они не долго. Уже 3 октября в Экспериментальном творческом объединении на «Мосфильме», где снимался фильм, был собран художественный совет по поводу отснятого Хамдамовым материала.

Увиденное худсовету не понравилось, что вполне закономерно. Дело в том, что Хамдамов хотел осуществить хитрость, которой пользовались многие советские кинорежиссеры. Чтобы обойти цензуру, они писали два сценария: один – для студии и Госкино, другой, значительно от него отличавшийся – для реальных съемок. Этот второй сценарий они называли «рабочим». Трюк был незаконным и опасным, но в некоторых случаях «проходил». Однако в случае с Хамдамовым вышла осечка: несоответствие сценария и снятого материала «засекли» пришедшие на просмотр в объединение члены главной редколлегии «Мосфильма». На том заседании от 3 октября практически все говорившие сошлись на том, что Хамдамов самовольно перекроил первоначальный сценарий и снял совсем не то, что требовалось. Режиссеру было предложено переснять некоторые сцены заново, но он категорически отказался это делать. Тогда в ситуацию вмешалась генеральная дирекция «Мосфильма». Директор студии Николай Сизов вызвал к себе Хамдамова и предложил предоставить ему краткое описание предстоящих съемок, так назваемую экспликацию. Хамдамов поначалу согласился, но затем передумал и больше в кабинете директора не объявился.

В итоге 24 октября по «Мосфильму» вышел приказ генерального директора, в котором объявлялось, что все работы по фильму «Нечаянные радости» следует прекратить, а съемочную группу расформировать. Весь отснятый материал полагалось смыть, однако каким-то чудом часть пленки все-таки удалось сохранить для потомков и двадцать лет спустя Хамдамов снимет на их основе фильм. Правда, никакого особого успеха он иметь не будет, поскольку к тому времени изменится не только кино (вместо советского появится российское), но и зритель.

Между тем гораздо раньше этого – в начале 1975 года – заявку фильма о Вере Холодной передадут Никите Михалкову (напомним, что одним из авторов сценария был его родной брат Андрей), который по новому сценарию поставит фильм «Раба любви». С той же Еленой Соловей в главной роли. Фильм соберет в прокате чуть больше 11 миллионов зрителей.

Скандал в день милиции

(Зиновий Высоковский / Евгений Весник)

10 ноября 1974 года советская милиция отмечала свой профессиональный праздник. Вечером в Колонном зале Дома союзов состоялся традиционный концерт, на котором выступали признанные мастера отечественной эстрады. Среди них был и «пан Зюзя» из «Кабачка „13 стульев“, в миру – актер Зиновий Высоковский. Причем, по первоначальной задумке сановных начальников, пан Зюзя ни в каком праздничном концерте выступать был не должен – он тогда угодил в опалу из-за своих эстрадных монологов. Но сам министр внутренних дел Николай Щелоков пробил ему место в концерте. Дело было так.

За несколько дней до концерта Щелоков лично позвонил Высоковскому домой и пригласил его приехать к себе на Огарева, 6. «Хочу записать на магнитофон ваш монолог еврея-аптекаря из „Интервенции“. Уж очень он мне нравится, я ведь сам бессарабский человек» (Щелоков до приезда в Москву работал в Молдавии, а этот монолог услышал на юбилейном вечере Театра сатиры в самом начале октября, когда театр справлял свое 50-летие). Отметим, что в этом монологе не было ничего крамольного, за исключением одного – он произносился от лица еврея на том самом характерном одесском сленге, который с недавних пор (с 1970 года, когда обострились отношения СССР и Израиля) на советском телевидении уже не практиковался. Чтобы читатель понял, о чем идет речь, приведу небольшой отрывок из упомянутого монолога:

«В те самасшедшие дни я сибе думал, я думал сибе – ведь подумать только, что когда-то наше ремесло – Аптека – было самое мирное – касторка, рыбий жир, на худой конец пиявки… Люди умирали у меру… Я сибе спрашивал, я спрашивал сибе – куда девались старые добрые болезни? Где ишиас? А? Больше того, где геморрой? Я видел перед собой одни сплошные раны… Резаные, колотые, рваные. Это шутка сказать, но три года подряд я не видел анализа мочи… Люди перестали интересоваться и своей мочой. Они начали интересоваться политикой…»

Судя по всему, услышать этот монолог на праздничном концерте Щелоков захотел не случайно. В этом заключалась какая-то особая стратегия министра в той игре, которую он вел на политическом Олимпе. В том противоборстве либералов и державников, которая не прекращалась в высшей советской элите, Щелоков чаще всего поддерживал первых, тем самым пытаясь убить сразу двух зайцев: бросал вызов министру обороны А. Гречко (тот тяготел к державникам) и пытался перехватить пальму первенства у шефа КГБ Ю. Андропова (тот слыл либералом). Именно в этом контексте и стоит рассматривать то предложение, которое Щелоков сделал Высоковскому.

Между тем запись монолога проходила прямо в апартаментах Щелокова. В качестве записывающего устройства был использован магнитофон «Грюндиг», который хозяину кабинета подарил министр внутренних дел ФРГ. Когда все было закончено, Щелоков выразил желание, чтобы артист выступил с этим же монологом и на концерте в День милиции. «Не могу, – ответил ему Высоковский. – С некоторых пор наше телевидение не подпускает меня к себе на пушечный выстрел». – «Ничего, теперь подпустит», – с металлом в голосе сказал министр и тут же набрал по вертушке номер председателя Гостелерадио Лапина. Их разговор занял всего лишь несколько минут: Лапин заверил Щелокова, что лично внесет имя Высоковского в список приглашенных артистов, причем даже не будет «литовать» (подвергать предварительной цензуре) текст его монолога. О том, как прошло его выступление на концерте, вспоминает сам З. Высоковский:

«В конце первого отделения выхожу я. В жилетке и в очках. Прямой эфир. В зале несколько сот людей в погонах. Я тихо (как и полагается по образу) бормочу первые слова монолога: „Сумасшедшее время. Сумасшедшая жизнь. Сумасшедшие люди. Все куда-то бегут…“ В зале наступает гробовая тишина. За сценой слабый стон и шорохи: упала в обморок редактор с телевидения. Я стараюсь не замечать зал, я думаю о телезрителях, которые должны корчиться от смеха, для них я работаю. Из зала нет ни одной улыбки, полное ощущение, что я читаю некролог всем членам Политбюро. Щелоков быстро понял, что меня надо спасать, приподнялся в своем седьмом ряду и хлопнул в ладоши. Один раз. Зал разразился шумными аплодисментами. Я на ватных ногах откланялся. За сценой от меня шарахались, как от чумного. Я решил не ждать ни угощений, ни благодарностей, ни машины и тихо поплелся на выход. Героем концерта был Юрий Гуляев. Ему Щелоков даже прислал записку: „Юра, я прошу тебя выступить и во втором отделении“. И Гуляев-то меня и догнал: „Ты что? Куда ты?“ Обнял меня и водил за собой повсюду, пока навстречу нам не попался Щелоков. Тот облобызал Гуляева, Юра подсказал: „А Зяма?“ Министр пожал мне руку и громко произнес: „Вы человек большого мужества и сделали большое дело!“ Только моя рука отцепилась от руки Щелокова, как тут же ее облепили все кому не лень: пожалте на банкет, позвольте вас, а не угодно ли машину, ах, как нам понравилось… Через несколько дней в „Нью-Йорк таймс“ появилась статья: „На вечере полицейских Высоковский на для всех понятном языке отпускал шутки по поводу эмиграции евреев из СССР. Этого узнаваемого языка мы не слышали по телевидению ни разу за всю историю СССР. Не есть ли это язык, что начинается потепление…“

Между тем это был не единственный скандал на том праздничном концерте. В нем еще выступал актер Евгений Весник (кстати, тоже еврей), который согласно сценарию должен был выступить с юмористической композицией из книги «Габровские уловки». Однако его выступление настолько понравилось зрителям, что те стали бисировать. И тогда Весник на свой страх и риск прочитал еще одну вещь – монолог Городничего из «Ревизора». Этот номер тоже был встречен «на ура», но два дня спустя разразился скандал – его вырезали из повторной телетрансляции.

Когда Весник позвонил на ЦТ и поинтересовался, в чем дело, ему ответили: дескать, из-за вас сняты с работы редактор и режиссер съемки этого злополучного концерта. Весник очень удивился: «Я же читал Гоголя!» На что ему ответили: «Во-первых, редактор не согласовал с вами текст, во-вторых – режиссер на тексте Городничего „Ничего не вижу. Вижу какие-то свиные рыла вместо лиц, а больше ничего…“ – без злого умысла приказал телеоператору дать панораму лиц, сидевших в первом ряду!» В итоге после этого скандала Весника не приглашали в милицейские ТВ-концерты в течение 12 лет!

Злоключения баритона

(Сергей Захаров)

Имя певца Сергея Захарова стало популярным в Советском Союзе в 1974 году. Между тем к своей популярности этот артист шел весьма тернистым путем. Он рано женился (в 16 лет) и рано стал отцом (в 18 лет). В 1968 году он ушел служить в армию, где стал запевалой в армейском ансамбле. За отменные успехи на певческом поприще его уволили на гражданку на полгода раньше срока. И Захаров практически сразу из Владимира отправился покорять Москву – поступил в музыкальное училище имени Гнесиных, а в свободное время солировал в знаменитом ансамбле Кадырского, который играл в самом большом ресторане Европы «Арбат».

В 1973 году Захаров устроился работать в ансамбль Леонида Утесова. Причем мэтру ни за что не удалось бы переманить к себе молодого артиста со столь «хлебного» места (за один вечер в ресторане Захаров получал 25 рублей), если бы Утесов не пообещал Захарову помочь в получении прописки и квартиры в Москве. Ведь Захаров спал и видел, как бы воссоединиться с семьей, которая продолжала жить во Владимире. Но мэтр обманул: Захаров ему был нужен исключительно для того, чтобы «закрыть» дыру в оркестре, которому предстояли многомесячные гастроли по стране. На самом деле никакой квартиры он не получил, да и зарплату ему должны были выплатить только после гастролей. А те длились аж полгода! В итоге из Гнесинки Захарова отчислили за прогулы, пообещали выгнать и из общежития. Вылетел он и из «Арбата», что существенно ударило по его карману (с 25 «ресторанных» рублей он опустился до «концертных» 6). Короче, по всем статьям – полное фиаско. В итоге в том же 1973 году Захаров ушел в Ленинградский мюзик-холл. И вот там его дела уже явно пошли на лад. Он стал ведущим солистом, получил однокомнатную квартиру с мебелью и прописку в городе на Неве. Молодая семья воссоединилась.

Между тем, едва слава Захарова пошла в гору, как его персоне уделила почти целую полосу влиятельная газета «Советская культура». Причем статья оказалась не восторженной, а совсем наоборот. Она называлась «Звезда эстрады. Об успехе подлинном и мнимом» и принадлежала перу журналистки Галины Ужовой (номер от 17 декабря 1974 года). Приведу лишь несколько отрывков из этой статьи:

«…На концерте он (Захаров. – Ф. Р.) получил записку, коротенькую. Развернул, ожидая увидеть название песни, которую просят повторить, и прочел: «Вы – бог, а ваше исполнение – еще выше!»

Ну вот, Сережа Захаров уже и выше бога… И опять записки, цветы, девочки с букетами нетерпеливо переминаются, потом бегут по проходу, самые бойкие взбираются на сцену, протягивают для автографа его собственные, неизвестно где и как снятые фотокарточки…

Звезда Захарова взошла невероятно стремительно даже для эстрадного небосклона. Прошлой зимой – подумайте только! – он появился в телевизионной программе «Артлото», и лицо его не было никому знакомо…

Наутро после «Артлото» Сергей проснулся знаменитым. Угрюмые мизантропы, невзлюбившие голубой экран и не слышавшие Захарова, – разъяснение для вас: представьте себе худого, высоченного юношу с крупными завитками черных кудрей, с прекрасными «бархатными» глазами, задорно-курносого, белозубого. Прибавьте голос – баритон. По мнению неспециалистов, сиречь поклонников, – «как у Магомаева».

Весной в Москве при аншлагах проходили гастроли Ленинградского мюзик-холла, где работает Захаров, тут же решается вопрос о поездке Сергея в Болгарию, на фестиваль «Золотой Орфей»-74. Словно фея взмахнула палочкой… Он спел болгарскую песню «Мария», нашу пахмутовскую «Ты – моя мелодия» и получил первую премию. Через месяц его послали в Польшу, в Сопот. Это был фестиваль, проводимый фирмами звукозаписи, а у него не было еще никаких записей – так быстро все произошло. В срочном порядке Захаров напел пластинку. «Сопот-74» закончился для него тоже полной победой.

Центральное телевидение приглашает его и в следующее «Артлото», в октябрьский «Голубой огонек», Московский театр эстрады – на открытие концертного сезона.

В промежутках между фестивалями Ленинградское телевидение сделало о нем передачу: Сергей рассказывает о себе и, конечно, поет. Но прежде чем зазвучит его волнующий, глубокий голос, зритель видит его задорную, мальчишескую улыбку, шапку волос. «Если бы мне в десятом классе сказали, что я буду певцом, я не поверил бы», – неторопливо, раздумчиво начинает Захаров за кадром…

Однако, невзирая на искреннюю интонацию, он неточен. В десятом классе он не учился. И в девятом тоже. И вообще есть реальная, довольно неровная биография, а есть другая, полулегендарная – что-то приукрасить, о чем-то умолчать – биография «звезды», для публики. Ну, право, не стоило бы вдаваться в подробности частной жизни артиста, если бы Сергей Захаров не представлял, на мой взгляд, явления, во многом показательного, наводящего на размышления, общественности далеко не безразличного…

Так вот о двух биографиях Сережи. Цитирую его интервью: «Я стал участником армейской самодеятельности, а после службы мне посоветовали ехать в Москву учиться. Я поступил в музыкальное училище имени Гнесиных, затем перешел в институт. На одном из отчетных концертов меня случайно услышал Леонид Осипович Утесов и пригласил к себе в Государственный эстрадный оркестр РСФСР. С этим оркестром я выступал три месяца. Как раз в это время в Москву приехал на гастроли Ленинградский мюзик-холл. Я посмотрел программу „Нет тебя прекрасней“ и на следующий день пошел к Илье Яковлевичу Рахлину»… И дальше: «Для певца, который хочет расти актерски, рамки концерта в чистом виде слишком узки»… «Моя мечта – поступить в Ленинградскую консерваторию».

Все прекрасно. В действительности было так: после армии Сергей приехал в Москву и после первых же прослушиваний был принят в Гнесинское училище. Вот уж действительно открывались все пути. На первом же курсе училища стал по вечерам петь в ресторане «Арбат», о чем вспоминать сильно не любит. На том же первом году обучения он начал расходиться с руководителем курса во взглядах на дисциплину, что и кончилось скандалом – Сергей не явился на экзамен и был отчислен.

Его педагог по вокалу Маргарита Осиповна Ланда, уже тогда считавшая, что Захаров – дарование незаурядное, кинулась его спасать. Так или иначе, Захаров на следующий год был принят на подготовительное отделение Гнесинского института, но и там пробыл чрезвычайно недолго. В это время его показали Утесову, начиналась новая жизнь…

В оркестр Утесова Захаров был принят на ура. Солидный коллектив, возможность пройти настоящую школу мастерства прямо в процессе репетиций, выступлений. Почему же через три месяца уже другой адрес? «Мы не сработались, – хмуро бросает Сергей. – В Москве мне все только обещали…»

Имеется в виду ставка, прописка, квартира. Все это он получил в Ленинграде. Потому и переехал. Опять-таки не поторопимся осуждать: в конце концов у Захарова, при его мальчишеской внешности, дочери шестой год, надо и о гнезде подумать…

Слава уже есть, а что певца еще нет, никого не тревожит. Ему бы еще только призадуматься, только бы проснуться в ночи от мучительного беспокойства: куда идти? что выбрать? что есть мой путь? А уж поздно, он уже весь на виду, на публике, в графике концертов. Уже он запущен на орбиту, уже начался прокат…

Не хочу, чтобы за моими сердитыми строками забылось главное: Захаров очень одаренный человек. Но как же это получается, что талантливый человек вдруг остался один? По-хозяйски ли пускать «на самотек» его и других, не менее способных, но столь же неопытных?

У него нет репертуара, а есть вещи или случайные, или «с чужого плеча». Но он уже летит в «Красной стреле» Москва – Ленинград, туда и обратно. Еле успевает пройти с пианистом (тот не обязан, просто попросил по-приятельски) новую песню. По три раза в неделю звучит в эфире.

А мне он вспоминается таким, каким я увидела его в гулких коридорах Останкинского телецентра. Целый день он слонялся в ожидании записи, а ему все говорили «сейчас, сейчас». И отойти чтобы хоть отдохнуть, было нельзя, и переодеться вроде рано, и обратный билет на вечерний поезд уже лежал в кармане… Он то уносил в костюмерную, то приносил обратно свои вещички – модный чемодан и термос с кофе, а его все не звали.

– Куда-то ушел… – он назвал фамилию знаменитого диктора. – А он так хорошо галстуки завязывает… – и понурился капризно и обиженно.

Пошел дальше, волоча чемодан, незавязанный галстук свисал с плеча, и был Сережа в этот момент похож на заблудившегося мальчика, идущего куда глаза глядят…»

Как признается много позже сам Захаров, эта публикация были инспирирована не кем иным, как… Леонидом Утесовым, который таким вот образом захотел приструнить молодого певца за его недавний поступок – уход из его оркестра. Версия вполне правдоподобная, если учитывать, что Утесов действительно был чрезвычайно ревнивым и злопамятным человеком.

Однако есть и другое мнение, которое заключается в том, что Захаров и в самом деле настолько «зазвездил», что решено было сбить с него спесь и опустить на землю. Но эта попытка успехом не увенчается, что наглядно подтвердит скандал с певцом, который произойдет три года спустя. Он приведет певца за решетку. Впрочем, более подробно речь об этом еще пойдет впереди.

Как выселяли народных

(Анатолий Папанов / Всеволод Сафонов)

В конце декабря 1974 года героями скандала стали две звезды советского кинематографа: Анатолий Папанов и Всеволод Сафонов. В те дни они находились в Ленинграде, где снимались в очередных фильмах. Жили актеры в гостинице «Ленинградская» в хороших номерах и вполне были удовлетворены своим житьем-бытьем. Как вдруг в один из дней администрация гостиницы потребовала, чтобы они немедленно освободили свои номера. «Почему?» – удивились актеры. «К нам приезжает представительная делегация из ФРГ», – последовал ответ. Возмущению звезд не было предела. Мало того что они были народными артистами РСФСР, так к этому скандалу примешивались еще и политические мотивы: их, представителей победившей в войне нации, выселяли представители нации, эту войну проигравшей. Особенно сильно негодовал Папанов, который не только воевал на фронте и был ранен, так еще трижды за последние несколько лет вынужден был съезжать из своих гостиничных номеров про причине вселения туда иностранцев. По злой иронии судьбы, во всех трех случаях это были именно туристы из ФРГ. Своим неподражаемым рыком Папанов выражал свое возмущение прилюдно и громогласно: «Немцы победили меня в этой гостинице три раза, а я считался победителем в войне! Это же уму непостижимо: три раза меня выселяли из-за немцев!»

Между тем Папанову еще повезло: срок его командировки истекал в тот же день, а вот Сафонову предстояло прожить в Ленинграде еще несколько дней, и поэтому ему пришлось срочно подыскивать себе новое жилье. Говорят, с тех пор в «Ленинградскую» они больше не селились.

Шахматный скандал

(Виктор Корчной)

22 ноября 1974 года в Москве завершился шахматный матч между Анатолием Карповым и Виктором Корчным, в котором первый победил второго со счетом 3:2 (при 19 ничьих) и получил право встретиться в следующем году с чемпионом мира Робертом Фишером. Поскольку счет оказался не разгромным, Корчной практически сразу после игры принялся уверять коллег в том, что он не слабее Карпова и проиграл ему в силу обыкновенной случайности. И в этих разговорах не было бы ничего крамольного, пока они велись в кулуарах. Но потом Корчной внезапно решил вынести их на всеобщее обсуждение. 2 декабря он дал большое интервью журналисту югославского агентства ТАНЮГ Б. Кажичу, где по поводу своего последнего матча с Карповым заявил следующее:

«В матче я не играл слабее противника. Остаюсь при своем убеждении, что по силе и по таланту я не уступаю Карпову. Повторяю, его шахматный арсенал весьма беден. Не могу сказать, что моего противника ожидает блестящее будущее…»

Советские власти решили не оставлять этот выпад против чемпиона, которому они явно симпатизировали, безнаказанным. В четверг 12 декабря в газете «Советский спорт» были опубликованы выдержки из этого интервью Корчного, а под ними помещен комментарий другого советского гроссмейстера – Тиграна Петросяна. Слова Корчного о Карпове Петросян прокомментировал следующим образом: «Будьте объективны, Виктор Львович! Вы уступили Карпову в матче потому, что играли хуже, чем он!» Однако скандал на этом не закончился.

Чуть ли не каждый день Корчному стали звонить неизвестные люди, которые обзывали его нехорошими словами и грозили скорой расправой. Так и говорили: «Жидовская морда, готовься к самому худшему! За нашего русского парня Карпова мы тебя по стенке размажем!» Но Корчной испугался не этих угроз, а того, что отныне ему перекроют все пути не только на международную, но и на внутреннюю арену (хотя на что он рассчитывал, давая интервью ТАНЮГ?). Это стало особенно понятно после 22 декабря, когда в том же «Советском спорте» появился «подвал» – подборка писем от возмущенных читателей под хлестким заголовком «Не спортивно, гроссмейстер!».

Чтобы хоть как-то разрядить ситуацию, Корчной в соавторстве с В. Васильевым написал короткое, из 62 слов, покаянное письмо в редакцию «Советского спорта», где сожалел о своем интервью, которое дал в состоянии большого нервного срыва, вызванного напряженным матчем. Но этот ход не помог: наверху уже всерьез обиделись на гроссмейстера. Поэтому за публикацию письма Корчного главреду «Спорта» объявили выговор. Самого Корчного немедленно вызвали в Москву (гроссмейстер жил в Ленинграде). Но шахматист решил схитрить – срочно лег в клинику Военно-мидицинской академии, сославшись на обострение язвы желудка. Трудно сказать, на что он надеялся – наверху были разгневаны настолько сильно, что подобные ухищрения могли только отсрочить наказание, но не отменить его. Причем по задумке спортивных чиновников, выслушать грозный вердикт Корчной должен был из их уст лично. Вот почему, пролежав в клинике около двух недель, гроссмейстер все же вынужден был отправиться на ковер.

В понедельник 20 января 1975 года Корчной переступил порог кабинета зампреда Спорткомитета СССР, который курировал шахматы, В. Ивонина. Хозяин кабинета держал себя с гостем как с предателем Родины: был холоден и надменен. Громко, чтобы гость хорошо слышал каждое слово, он зачитал ему комитетский приказ. «За неправильное поведение», как было сформулировано в приказе, Корчному запретили в течение года выступать в международных соревнованиях за пределами страны и понизили гроссмейстерскую стипендию с 300 рублей до 200. В итоге этот скандал станет поводом к тому, что очень скоро Корчной сбежит на Запад.

1975

Эх, Саша!.

(Александр Мальцев)

Куратором хоккейной команды «Динамо» было такое могущественное ведомство, как КГБ (футбольный клуб курировало МВД). Шеф КГБ Юрий Андропов был страстным болельщиком этой команды и всегда внимательно следил за судьбой подведомственного ему клуба. И команда старалась не огорчать своего влиятельного покровителя. И хотя чемпионом страны «Динамо» при Андропове ни разу не становилось (это случилось задолго до его воцарения на Лубянке: в 1947 и 1954 годах), однако в тройку призеров практически всегда входило (при Андропове-чекисте «Динамо» занимало 2-е место в 1971–1972 годах, 3-е – в 1967–1969, 1974 годах).

Между тем сезон 1974–1975 годов «Динамо» начало провально: на конец осени из 10 команд бело-голубые занимали в турнирной таблице 8-е место, чего с ними не было за все 28 лет существования клуба. Кроме этого, команду стали сотрясать разного рода скандалы, которые ясно указывали на неблагополучное состояние дисциплины в коллективе. Так, самый громкий был связан с хоккеистом Юрием Чичуриным, который в начале ноября 1974 года… бесследно пропал из поля видимости одноклубников. Где только его не искали, но найти так и не смогли. А десять дней спустя пропавший внезапно объявился сам и сообщил, что был… у родственников в Подмосковье. Из команды его тут же отчислили.

Именно этот скандал и стал последней каплей, переполнившей чашу терпения кураторов «Динамо». Как итог: в самом конце ноября вместо Аркадия Чернышева, который руководил командой все 28 лет, к руководству «Динамо» пришел 34-летний тренер Владимир Юрзинов (играл за «Динамо» в 1957–1972 годах). Однако вхождение нового тренера в команду оказалось не столь легким, как это могло показаться на первый взгляд. Практически с первых же дней пребывания Юрзинова на тренерском мостике у него начались трения с рядом игроков, в основном со звездами. Среди последних был и капитан «Динамо», один из ведущих игроков сборной страны Александр Мальцев. История конфликта с ним выглядела следующим образом.

В конце декабря 1974 года «Динамо» должно было вылететь в Швецию, чтобы принять участие в турнире Кубок Ахерна, но Мальцев ехать туда не хотел. Он собирался встретить Новый год в кругу семьи (год назад он женился) и попросил Юрзинова не брать его в Швецию. Но тренер игроку отказал. Тогда Мальцев самовольно не приехал в аэропорт. Видимо, он был уверен, что тренер-новичок побоится предпринимать серьезные санкции против него, ведущего игрока клуба. Но он ошибся.

В четверг 16 января 1975 года Мальцев открыл одну из популярнейших газет страны «Комсомольскую правду» и прочитал в ней… открытое письмо самому себе под названием «Ничего не случилось…». Автором этого послания был хорошо ему знакомый заместитель редактора отдела физкультуры и спорта «Комсомолки» В. Снегирев. Тот писал следующее:

«Наверное, увидев это письмо, ты привычно усмехнешься и с показной бравадой покажешь газету друзьям: „Видели, Мальцеву и письма через газету пишут“. Подожди, капитан, спрячь улыбку. Давай серьезно. Надо продолжить наш разговор, что состоялся три дня назад. Тогда он не сложился. Команда ехала в автобусе к стадиону, и ты, вольготно расположившись на заднем сиденье, сразу пожаловался мне: лег спать, мол, за полночь, на дне рождения гулял, а сегодня вставать на тренировку пришлось чуть свет, вот ведь жизнь какая окаянная…

Настроен ты был по своему обыкновению игриво. А ведь речь-то шла о вещах куда как серьезных. Я тебя спросил, долго ли ты намерен играть в хоккей, и ты ответил: «Пока не выгонят». Я тебе: «Как с учебой дела?» Ты рукой махнул: «Исключили меня из техникума…»

24 декабря команда «Динамо» улетала в Швецию на розыгрыш Кубка Ахерна. В 7.30 утра динамовцы прибыли в Шереметьево. Не было только тебя. Капитана команды. Никто сначала не волновался, знали, что опаздывать ты большой мастер, привыкли к этому. Время, однако, бежало, объявили посадку в самолет, а ты все не появлялся. Тут растерялись все. Может быть, заболел Мальцев? Может, с ним несчастье? Ты представь себе состояние команды и ее молодых тренеров – В. Юрзинова и В. Давыдова. Пришлось им поволноваться. Ведь не на прогулку собрались – на ответственный турнир. («Ну и что особенного, – сказал ты мне. – Сам себя наказал. Ведь я за границу не поехал».) Не было еще за всю историю советского хоккея такого случая, чтобы спортсмен не явился к заграничному рейсу. («Значит, я и тут первый», – сказал ты.) В самолете, который в 8.30 взлетел и взял курс на Стокгольм, твое кресло так и осталось пустым.

А ты в это время спокойно спал дома. «Будильник не зазвенел», – так без тени смущения объяснишь ты потом свое опоздание. Ты спокойно поведаешь о будильнике на комсомольском собрании, которое состоится по возвращении команды в Москву. (Кстати, Кубок Ахерна «Динамо» выиграло и без Мальцева. – Ф. Р.) («Какое решение принято на том собрании?» – спросил я. Ты искренне удивился: «Какое же может быть решение? Ведь ничего особенного не случилось. Я же сам себя наказал: за границу не поехал».) Ты и мне с поразительным простодушием расскажешь историю о будильнике. Что ж, допустим: будильник подвел… Только не странно ли, что это произошло именно с тобой?

Ведь звонок звенел, Александр. И не раз. Тревожных звонков было много. Могу напомнить о них.

Только сначала давай вернемся лет этак на семь назад, к тем самым временам, когда тебя, совсем еще юного, пригласили играть в хоккей за московское «Динамо».

Помнишь, ты приехал в столицу из Кирово-Чепецка счастливый. Еще бы! Попасть в прославленный клуб, к знаменитому на весь мир тренеру Аркадию Ивановичу Чернышеву! Согласись, тебе определенно повезло. Ты еще умел на льду совсем мало, а тренеры уже разглядели в Мальцеве задатки хоккеиста яркого, самобытного. Надо и тебе отдать должное: тренировался ты тогда, не жалея сил. А. И. Чернышев вспоминает, что работать с Мальцевым было одно удовольствие. «Саша, – вспоминает он, – не только безупречно выполнял мои задания, но и сам все время предлагал что-то новое, все время что-то придумывал, искал. Он – импровизатор, умница».

Ты стал динамовцем весной, а осенью того же года А. И. Чернышев рекомендовал тебя в сборную СССР, и ты поехал в Канаду. Наверное, ты знаешь, тренера тогда упрекали: «Мальцев – мальчишка, рано еще ему в сборную». Но Аркадий Иванович верил в тебя. «Мне хотелось поддержать Сашу, – говорит он. – Я чувствовал, что на мое доверие он ответит замечательной игрой». Так и случилось. Ты стал сенсацией того сезона. На чемпионате мира 1969 года тебя признали лучшим игроком. Все восхищались виртуозностью, смелостью, находчивостью Мальцева. Все радовались тому, что в нашем хоккее появился такой великолепный мастер. «Слалом Мальцева», «Проблема Мальцева» – это заголовки из газет. (В разговоре со мной ты вспомнил, что в одном югославском журнале тебя назвали «Пеле на льду».) Лавина славы обрушилась на тебя в один миг. Автографы, интервью, цветы, награды…

Ты вдруг обнаружил, что у тебя огромное количество друзей. Тебя звали в ресторан. Тебя непременно хотели видеть во главе стола на банкетах, свадьбах и днях рождениях. Когда ваша команда завоевала Кубок СССР, на вечере, устроенном по этому поводу, каждый гость считал своим долгом «поднять тост с Мальцевым». А ты-то добрый, ты никому не мог отказать.

Ты получил квартиру в новом доме. Друзей становилось все больше. Проводить свободное время в веселых компаниях стало делом привычным. Ты забросил учебу. Ты стал опаздывать на тренировки, пропускать их.

Слава вскружила тебе голову.

Не тогда ли прозвенел первый звонок? Хотя внешне все было благополучно. Ты по-прежнему забивал шайбы. Но игра твоя понемногу теряла прежний блеск.

Тебе, лидеру команды, тренеры многое прощали. А напрасно. Тренеры ведь не могли не знать, как опасна ржавчина. Она разъедала коллектив. «Мальцеву позволено, а нам?» – рассуждали другие игроки… Ты ведь знаешь, как прошлой осенью на несколько дней исчез из команды твой партнер по динамовской тройке Чичурин, не явился на очередную игру. Не ты ли подавал ему пример?

В «Динамо» был принят твой младший брат Сергей. Все говорили о том, что он может стать тебе достойным партнером. Сергей жил рядом, он во всем подражал тебе. («Кстати, где сейчас брат?» – спросил я. «Выгнали, – равнодушно ответил ты. – Они с Мишкиным в ресторане избили кого-то»…) Не ты ли повинен в том, что не состоялся хоккеист Мальцев-младший?

Терпение не безгранично. Всему приходит конец. И однажды прозвучал еще один звонок. Руководство команды сказало тебе: хватит, доигрался, снимаем с тебя звание заслуженного мастера спорта и дисквалифицируем на год. Говорят, ты заплакал. Ведь ты дня не можешь прожить без хоккея. Тебя простили и на этот раз.

А ты продолжал подводить тренеров, команду. Вспомни поездку на КамАЗ. Ты ездил на эту стройку в составе группы других спортсменов. Увы, и там нашлись доброхоты, щедро уставлявшие твой стол винными бутылками. А ты и не отказывался. После очередного угощения ты, капитан, находясь в веселом состоянии, умудрился сломать палец. До конца сезона оставалось еще несколько матчей, а команде пришлось выходить на лед без тебя.

Люди, которым небезразлична твоя судьба (а их очень много), писали письма в редакцию, спрашивали: что с Мальцевым, отчего год от года тускнеет его игра? «Слава» о твоих похождениях далеко разнеслась. «Помогите Мальцеву», – просили в своих письмах болельщики. Тебе пытались помочь. Но, в очередной раз извинившись перед тренерами и перед всей командой, ты назавтра втихую снова нарушал спортивный режим. Тебе верили. А ты, кажется, уверовал в свою безнаказанность…

«Мальцев – мой любимый хоккеист, – говорит А. И. Чернышев. – Я и теперь, когда уже не работаю с командой, не перестаю думать о его судьбе. Все жду, что Саша повзрослеет, опомнится… Захочет стать прежним – честным, благородным, лучшим по всем статьям». Видишь, капитан, в тебя и сейчас верят.

Твоя команда попала сегодня в незавидное положение. Восьмое место – разве к лицу оно знаменитому клубу? В «Динамо» пришел новый старший тренер, он молод, и представляю, как ему сейчас трудно. Стал ли ты опорой ему, капитан? Думаю, нет, не стал. Повел ли ты за собой команду? Нет. Будильник у тебя не сработал…

Помнишь, ты как-то говорил, что «Динамо» – это твой дом и что надо быть патриотом своего клуба. При любых обстоятельствах. Забыл? Вспомни…

Тогда в автобусе мы не успели довести наш разговор до конца. Тебе надо было на лед: тренировка. Ты надел коньки, взял в руки клюшку и растворился среди других парней в бело-голубой динамовской форме. Я на какое-то время потерял тебя из виду. Но быстро нашел. Разве спутаешь с кем-либо Мальцева, когда он на льду? Ты с легкостью обводил защитников, и шайбы после твоих бросков неизменно трепетали в сетке. Ты улыбался мне издали, словно хотел сказать: вот, мол, настоящий Мальцев, вот что он умеет делать, а все эти разговоры – чепуха. Однако, хорошенько подумав, решил я все же написать тебе это письмо. Не для того, чтобы Мальцева в очередной раз «пропесочили». Нет, не для этого. Чтобы оно побудило тебя задуматься об ответственности твоей перед самим собой, перед товарищами, перед своим клубом, перед хоккеем.

Не стоит, право, дожидаться очередного звонка. Ведь он, Александр, может оказаться последним. Понимаешь, последним».

В те дни в спортивных кругах ходили слухи, что это письмо было санкционировано с «самого верха», а именно – из КГБ. Болельщики в открытую говорили о том, что поскольку «Динамо» занимало в турнирной таблице позорное 8-е место и проигрывало чуть ли не всем подряд, было принято решение призвать ее капитана, а через него и всю команду к порядку.

Между тем одним открытым письмом этот скандал исчерпан не был. 18 февраля «Комсомольская правда» опубликовала еще одно послание – на этот раз принадлежащее перу тренера Анатолия Тарасова. Оно называлось «Спроси себя сам…». В нем автор делился своими размышлениями о состоянии морально-нравственного климата в отечественном хоккее и часть письма уделил истории с Мальцевым. Приведу несколько отрывков из него:

«Я считаю, что публикация в „Комсомольской правде“ своевременна, письмо написано в доброжелательном тоне. Хотя выступление газеты обращено к одному человеку – хоккеисту Александру Мальцеву, – оно должно отрезвляюще, как холодный душ, подействовать на всех тех, кому не хватает культуры, скромности и, наконец, терпения носить высокое звание спортсмена. Такие, увы, у нас есть…

Для меня, немолодого тренера, ты, Александр, когда-то был откровением, большой радостью, светлой надеждой. С тобой всегда было приятно трудиться, интересно вести разговор, ты здорово смотрелся в матчах, а на тренировках был способен на самоистязание…

Быстро пролетело время, и ты из способного стал одним из сильнейших хоккеистов. Пришла пора, Александр, платить долги: свой опыт, свои знания передавать молодежи, благодарить не словами, а делом динамовский коллектив, воспитавший тебя…

Но для этого надо изменить отношение к себе, к своей жизни, многое пересмотреть в ней. Надо навсегда отвернуться от тех, кто тянет тебя в ресторан. Ты долгие годы был в боевом расчете победного советского хоккея. Останься в строю и сегодня, и завтра».

Естественно, Мальцеву, если он хотел продолжать свою карьеру в хоккее и дальше, надлежало ответить своим оппонентам на страницах той же «Комсомолки». Что он и сделал 20 февраля. В своем письме он писал следующее:

«Уважаемые товарищи! Я бережно храню номера „Комсомольской правды“ за прошлые годы, в которых обо мне, тогда еще начинающем хоккеисте, говорилось немало хороших слов. Ваша газета всегда была и остается для меня добрым советчиком и наставником. Как это ни печально, но в том, что на страницах „Комсомолки“ появилось открытое письмо в мой адрес, виноват только я сам. Мне горько было читать эти строки, но тем не менее я хочу сказать спасибо своей комсомольской газете за прямоту и искренность.

Понимаю, что возвратить потерянное доверие будет трудно. Но о другом не думаю. Сейчас, когда наша команда переживает трудные времена, я понимаю, что должен стараться еще больше, относиться к себе гораздо строже. Хочу делом доказать, что вы и все читатели, приславшие в ответ на публикацию свои письма, не напрасно верите в меня…»

За этой полемикой тогда следила чуть ли не вся страна, поскольку хоккей в СССР был не только любимым зрелищем миллионов людей, но и настоящей гордостью великой державы. Сегодня о подобном можно только мечтать: во-первых, и хоккей в капиталистической России утратил прежнюю любовь миллионов, во-вторых, ни одна «звезда» уже не нисходит до того, чтобы объясняться со своей публикой посредством СМИ и что-то ей обещать. Нынешние «звезды» априори считают себя во всем правыми и полагают, что они круче, чем яйца.

Однако вернемся к истории с Александром Мальцевым. Свое слово перед болельщиками он сдержал. В начале апреля 1975 года в составе сборной СССР отправился на чемпионат мира и Европы в ФРГ и стал чемпионом. Он забил на турнире 8 голов и сделал 6 результативных передач. После этого он еще трижды станет чемпионом мира и Европы (1978 – на этом чемпионате он забьет 5 шайб и сделает 8 голевых передач и войдет в символическую сборную мира; 1981 – там Мальцев забьет 6 голов и сделает 7 голевых передач, будет назван лучшим игроком турнира и войдет в символическую сборную мира – 1983), чемпионом Олимпийских игр (1976 – там Мальцев станет одним из самых результативных игроков турнира, забив 5 голов и сделав 5 голевых передач), обладателем Кубка Канады (1981).

Свою карьеру в большом хоккее Александр Мальцев завершит в 1984 году. По его же словам, он мог бы играть и дальше, но не получилось: интриги, интриги…

«Медная бабушка»-2

Продолжаются скандалы вокруг спектакля МХАТ «Медная бабушка». Как мы помним, три года назад разразился первый скандал, когда министр культуры Екатерина Фурцева запретила Ролану Быкову играть Пушкина. Тогда эту роль решил исполнять сам руководитель театра Олег Ефремов. Но и это не спасло постановку от новых скандалов.

В конце декабря 1974 года состоялась сдача спектакля высокой комиссии из Минкульта, и на том просмотре представитель Главлита обещал постановщикам свое «добро» только в том случае, если в текст пьесы будут внесены существенные поправки. И спустя пару недель – в начале января 1975 года – в театр пришла бумага из Главлита, где значились аж 29 (!) замечаний по спектаклю. Увидев сей документ, Ефремов в сердцах ударил кулаком по столу и заявил: «Пошли они все!.. Никакой торговли! Мы явочным порядком сыграем два спектакля, а там – пусть закрывают».

25 января премьера «Бабушки» состоялась при огромном скоплении народа. Такого количества зрителей, желающих попасть на спектакль, МХАТ давно уже не переживал. Зал, рассчитанный на 1500 зрителей, сумел вместить в себя только треть желающих. Остальные вынуждены были остаться на улице, втайне надеясь попасть на второй спектакль, назначенный на ближайшие дни. Но, увы, их надежды не оправдались: возмущенные цензоры пожаловались в Минкульт, и второй спектакль был отменен. Было отчего прийти в отчаяние и Ефремову, и автору пьесы Леониду Зорину. Но они решили схитрить. Согласившись на внесение поправок, они сделали… лишь пять купюр, после чего Ефремов, минуя Главлит, обратился с личным письмом к министру культуры СССР Петру Демичеву: мол, защитите! Демичев письмо прочитал и, как ни странно, встал на сторону мхатовцев. И 12 февраля Зорину лично позвонили из Главлита и сообщили, что долгожданная виза на спектакль поставлена. Премьера была назначена ровно через неделю. Как вспоминает Л. Зорин:

«После непременных просмотров 19 февраля художественники сыграли премьеру. Она была встречена с полным сочувствием. Ночью мне позвонил Эфрос: «Самые искренние поздравления, я провел важный, значительный вечер. Пьеса мудра и объективна, она пребывает вне полемики. Олег и Андрей Попов прекрасны. Сделано настоящее дело, большое дело – теперь, безусловно, можно позволить себе быть счастливым».

Досадный срыв

(Валерий Харламов)

В четверг, 6 февраля 1975 года, во Дворце спорта в Лужниках состоялся хоккейный матч в рамках чемпионата страны между столичным ЦСКА и воскресенским «Химиком». Матч принципиальный, поскольку оба клуба на тот момент входили в четверку призеров чемпионата: армейцы занимали первую строчку в турнирной таблице, а «Химик» четвертую, отставая от лидера на семь очков, а от своих ближайших соседей на два-три очка. Поэтому исход поединка для обеих команд значил очень много. И матч получился по-настоящему захватывающим. Армейцы уступили со счетом 4:5, чем еще больше обострили интригу чемпионата.

Между тем тот матч запомнился не только этим. Тогда случилось ЧП, о котором еще долго будут вспоминать хоккейные фанаты. Прославленный форвард армейцев Валерий Харламов в пылу борьбы нанес удар кулаком по лицу своему сопернику Владимиру Смагину, с которым он некогда тянул одну лямку в чебаркульской «Звезде», а потом и в ЦСКА. Для всех болельщиков без исключения этот поступок Харламова был как гром среди ясного неба. Ведь в записных драчунах этот выдающийся хоккеист никогда не числился, предпочитая доказывать свое мастерство на льду с помощью иных методов. А тут вдруг с такой злостью ударил соперника, что судья удалил Харламова на пять минут. Редчайший случай! И хотя определенные резоны в поступке Харламова были (практически в каждой игре соперники пытались остановить его филигранные проходы с помощью недозволенных приемов, а это любого может вывести из равновесия), однако случай все равно был расценен как вопиющий. Сам Харламов тоже так посчитал. Иначе не стал бы уже на следующий день разыскивать Смагина, чтобы принести ему свои извинения. Вот как об этом вспоминает приятель Харламова журналист Леонид Трахтенберг:

«Ни Валерий, ни я домашнего адреса Володи Смагина не знали. Знали только, что живет он где-то в Люберцах. В справочном бюро нам тоже ничего не сказали, потому что переехал он туда недавно.

Целый день мы потратили на поиски, и только к вечеру мальчишки на катке подсказали нам улицу и номер дома, где жил Смагин.

– А Володя в Москве, на хоккее, – ответила жена, пригласив войти.

– Спасибо. Но нам некогда, – сказал Валерий, – не успеем в Лужники.

Мы помчались во Дворец спорта, но не успели даже к концу игры.

Поздно вечером Валерий звонил Смагину домой по телефону:

– Ты извини, Володя, погорячился…

– Ничего страшного, – ответил Смагин. – В игре всякое бывает.

Харламов повесил трубку и впервые за этот день улыбнулся…»

Между тем для Харламова история на этом не закончилась. В среду, 12 февраля, состоялся «разбор полетов» в спортивно-технической комиссии Федерации хоккея СССР. В качестве «разбираемых» должны были предстать два столичных хоккеиста: спартаковец Сергей Коротков и армеец Валерий Харламов, которые серьезно провинились в последних матчах первенства страны. Однако в силу того, что Коротков был болен и не смог явиться на СТК, пред грозные очи предстал один Харламов. В вину ему был поставлен эпизод в матче с «Химиком», где Харламов ударил кулаком по лицу воскресенца Владимира Смагина, за что заработал 5-минутное удаление. Случай, прямо скажем, не красящий любого спортсмена, но суть проблемы заключалась еще и в другом: тогда в отечественном хоккее началась борьба с проявлениями звездной болезни у ряда ведущих хоккеистов (вспомним открытое письмо Александру Мальцеву в «Комсомолке»), и «разбор полетов» с участием Харламова должен был стать очередной публичной выволочкой в назидание другим.

На том заседании Харламов целиком и полностью признал свою вину, сообщил, что лично извинился перед пострадавшим. «Восемь лет я в большом хоккее, но ни разу не вызывался на заседание спортивно-технической комиссии, – признался Харламов. – Я глубоко сожалею о случившемся. Надеюсь, что подобного со мной больше никогда не повторится». Члены СТК оказались вполне удовлетворены раскаянием форварда и ограничились минимальным наказанием: дисквалифицировали его всего лишь на одну игру. К слову, больше в подобного рода инцидентах Валерий Харламов никогда замечен не будет.

Сериал в опале

(«Тени исчезают в полдень»)

17–23 февраля 1975 года по ТВ был в очередной раз показан сериал «Тени исчезают в полдень». Премьера этого 7-серийного блокбастера состоялась ровно три года назад – в феврале 72-го, после чего практически каждый год сериал обязательно крутили по «ящику». Однако показ в феврале 75-го окажется последним перед долгим перерывом – почти 10 лет. Чем же не угодил этот замечательный фильм тэвэшному руководству?

Говорят, поводом к запрету «Теней…» стал скандал с одной из исполнительниц главной роли в нем – Александрой Завьяловой, которая сыграла роль Пистимеи Морозовой. А беды актрисы начались практически сразу после выхода на экран «Теней». Когда отмечалась его премьера, пригласили всех участников фильма… кроме Завьяловой. Несмотря на ошеломительный успех ленты, эту талантливую актрису отлучили от кинематографа. Ее перестали приглашать сниматься, а то, что ей присвоено звание заслуженной артистки РСФСР, она и вовсе узнала из газет. Время для Завьяловой остановилось: она могла целыми днями лежать на диване в своей ленинградской квартире, смотреть в потолок и плакать. Короче, полное забвение в кино вылилось в глубокую депрессию. Так могло продолжаться до бесконечности, если бы актриса не совершила мужественный шаг. В 1976 году, когда ей исполнится 40 лет, Завьялова решится родить второго ребенка (дочери на тот момент было уже двенадцать). Казалось, что после этого в ее душе наступит покой. Но получилось иначе. Вскоре после рождения сына Завьялову упекут… в психушку. Вот как об этом вспоминает сама актриса:

«Когда раздался резкий звонок в дверь, я посмотрела на часы – два часа ночи. Спрашиваю: „Кто там?“ – „Откройте, врачи, нужна ваша помощь“. Я, конечно, открыла. Ворвались двое в белых халатах, огромные, страшные, настоящие бандиты! Заломили грубо руки за спину и поволокли вниз по лестнице. Я кричу: „Оставьте меня в покое, пожалейте моих детей!“ Все это произошло на их глазах: дочери только 12 исполнилось, а сын был еще грудным. Никто не пожалел, никто не пришел на помощь, несмотря на мои крики. Меня посадили в машину и увезли, не объясняя куда. Машина затормозила у какого-то серого здания с решетками. В комнате без окон заставили надеть казенную рубашку, потом отвели в палату, молча указав на постель у окна. Я легла, меня сильно знобило, мысли о детях не оставляли – ведь они остались одни! Подошла какая-то женщина с безумными глазами и стала что-то кричать прямо в лицо. И только тогда я поняла, что нахожусь в психиатрической больнице. До сих пор не могу об этом вспоминать без содрогания.

…Меня держали особняком и от больных, и от врачей – перевели в отдельную палату, со мной не разговаривали, не пускали посетителей, не лечили, хотя я в этом нуждалась после ужаса происшедшего. Домой я вернулась только через два месяца. Меня встретила пустая и холодная квартира: все, что заработала, было унесено грабителями. Меха, бриллианты, фарфор. Что касается детей… Танечку взял к себе ее отец, а сына забрали в детский дом и долго потом мне не отдавали. Через год меня снова увезли в лечебницу, но уже вместе с сыном. На этот раз с помощью угроз и шантажа врачи заставили написать заявление о выходе на инвалидность. Я испугалась, что иначе будут держать там вечно, и согласилась… Тем самым я подписала себе смертный приговор – после этого я потеряла «Ленфильм» и 25 лет жизни: не снималась в кино, меня забыли, вычеркнули из памяти…»

Позволю себе не согласиться с последними словами актрисы: ее не забыли. Несмотря на те ужасные события, которые с ней произошли и запрет «Теней…», тогдашнее телевизионное руководство все же не могло упрятать на полку другие фильмы с участием Завьяловой, которых насчитывалось полтора десятка. Поэтому изредка, но фильмы, где она снималась («Алешкина любовь», «Сергей Лазо», «Ждите писем», «Встреча у старой мечети» и др.), крутили по ЦТ.

Как поменяли Барабаса и Дуремара

(«Приключения буратино»)

Телефильм «Приключения Буратино» считается безусловным хитом советских времен. Однако мало кто знает, что в самом начале съемок случился скандал, который круто изменил судьбу фильма. Дело было так.

Ленту по заказу Гостелерадио снимал на «Беларусьфильме» режиссер Леонид Нечаев. Съемки начались 1 апреля 1975 года и шли согласно утвержденному плану: за эти дни были отсняты эпизоды в декорациях «каморка папы Карло» (появление Буратино на свет), «кабинет Карабаса-Барабаса» (Карабас воспитывает своих кукол и знакомится с Буратино), «Харчевня трех пескарей» (Карабас и Дуремар обсуждают свои коварные планы, а Буратино их подслушивает, спрятавшись в огромном кувшине). Но внезапно весь отснятый материал затребовал к себе в Москву заказчик и, отсмотрев его, дал команду съемки приостановить.

Камнем преткновения стали актеры, приглашенные на роли Карабаса и Дуремара – Сергей Филиппов и Лев Перфилов. Их игра настолько не понравилась заказчику, что он потребовал немедленно их заменить. Никакие объяснения по поводу того, что уже отснято почти 650 метров пленки, что на этих актеров пошиты костюмы и утверждена соответствующая зарплата, на руководителей Гостелерадио впечатления не произвели. «Ищите других актеров!» – были неумолимы телевизионщики. Пришлось смириться. Как мы теперь знаем, замена пошла во благо: новые актеры – Владимир Этуш и Владимир Басов – обедни не испортили и помогли сотворить из этого фильма настоящий хит.

Как обидели лауреатку

(Алла Пугачева)

В начале июня 1975 года триумф ожидал молодую певицу Аллу Пугачеву на международном фестивале «Золотой Орфей» в Болгарии: за песню «Арлекино» она была удостоена Главного приза. Однако радость от этого события была испорчена скандалом, который случился сразу после объявления имени победительницы. Инцидент произошел в гостинице «Кубань», где устроителями фестиваля был дан прощальный ужин. О том, что же там произошло, вспоминает очевидец – звезда болгарской эстрады Эмил Димитров (тот самый, что написал «Арлекино»):

«После ужина компания Ивана Славкова (он был в то время зятем руководителя Болгарии Тодора Живкова и занимал должность генерального директора болгарского телевидения) решила продолжить вечеринку в его апартаментах. Вместе с ним были заместитель министра культуры Иван Маринов и тогдашний шеф комитета по туризму. Мужчины начали приставать к Алле. Она попросила меня, чтобы мы покинули эту компанию, но они не пустили нас к лифту. И тогда нам пришлось спасаться бегством по запасной лестнице. Мы зашли в бар „Глобус“, и там Алла расплакалась:

– Я не русская б… Что воображают себе эти господа? Я певица.

Очень много сил пришлось приложить мне, чтобы ее успокоить. После этого мы виделись с ней много раз…»

Между тем это было не последнее огорчение Пугачевой. Когда спустя несколько часов самолет Аэрофлота с советской делегацией на борту приземлился в Шереметьеве, выяснилось, что певицу, которая добыла своей стране Главный приз престижного музыкального фестиваля, не приехал встречать даже какой-нибудь завалящийся клерк из Минкульта. Приехал только один человек – руководитель ВИА «Веселые ребята» Павел Слободкин. Он и поздравил певицу с победой и на своей машине отвез в ее однокомнатную квартирку в Вешняках.

Скандальное кино

(«В августе 44-го…»)

Самым крупным киноскандалом 1975 года можно назвать тот, что случился во время работы над фильмом «В августе 44-го…» по книге Владимира Богомолова «Момент истины». Этот увлекательный роман про подвиги советских разведчиков из «Смерш» во время войны увидел свет за два года до этого и сразу попал в поле зрения кинематографистов. В итоге «тендер» на экранизацию книги выиграла крупнейшая киностудия страны «Мосфильм». Осуществить это должно было Экспериментальное творческое объединение. Но из этой затеи ничего не вышло.

Неприятности с фильмом начались с самого начала. Режиссером был выбран Витаутас Жалакявичус, и у него с первых же дней не сложились отношения с автором романа. Богомолову резко не понравился режиссерский сценарий, и он обвинил будущего постановщика в абсолютном незнании военной темы, тот ответил соответственно – и пошло-поехало. В итоге режиссер и автор вообще перестали разговаривать, предпочитая общаться через посредников. Жалакявичус для этого выбрал директора фильма Бориса Криштула, а писатель предпочитал общаться исключительно с руководстваом студии с помощью письменных депеш. К примеру, 11 июня 1975 года им была послана следующая телеграмма генеральному директору «Мосфильма»:

«Как это ни удивительно, реализована только пятая часть из более чем 600 замечаний, сделанных мною по второму варианту режиссерского сценария. Замечаний, обоснованность которых была признана редактором и руководством студии. Причем при реализации только пятой части замечаний режиссером написаны многие новые нелепости и неграмотности…»

Спустя несколько дней писателем будет отправлена другая депеша: «Вся беда режиссерского сценария в том, что режиссер имеет самое отдаленное, неверное представление о людях и событиях, которые должен изображать, и при невмешательстве студии упорствует в своих заблуждениях и своем невежестве. Ни к чему хорошему эти заблуждения режиссера и его незнание предмета изображения привести не могут…»

Пока обе стороны выясняли отношения подобным образом, другая часть съемочной группы непосредственно работала – выбирала места для натурных съемок. Для поиска похожих деревень, городка, леса киношники отправились из Минска до Беловежской Пущи. Поехали бы и дальше, если бы их не остановил пограничник, показав на столб с гербом СССР: за его спиной была уже Польша. Были объеханы сотни километров, а в итоге нужное место нашли у себя под носом – рядом под Минском, на натурной площадке «Беларусьфильма» в Смолевичах. Там все стояло как будто специально под них: гостиница, декорации, лес, небольшое озеро.

Из актеров в экспедицию отправились: Сергей Шакуров (капитан Алехин), Анатолий Азо (старший лейтенант), Бронислав Брондуков (водитель Хижняк), Б. Бабкаускас (генерал Егоров) и др. В массовых сценах были задействованы солдаты Белорусского военного округа, но, чтобы продлить их пребывание на съемочной площадке дольше оговоренного срока, директору фильма Криштулу пришлось идти к командующему округом генерал-полковнику Третьяку. Генерал поначалу был неумолим и отказался продлить сроки пребывания своих подчиненных. А на сетование киношника о том, что во всем виновата плохая погода, ответил: «Снимать о войне надо правду, а воевали мы в любую погоду. К тому же директивы издает Генеральный штаб, и продлить их может только он». Криштул в отчаянии приводит свой последний аргумент: «Я пришел к Вам не только как к командующему, но и как к члену ЦК и депутату Верховного Совета. Ведь в известном постановлении о кино ЦК КПСС обратился ко всем руководителям с просьбой о содействии». Эту карту Третьяку бить было нечем, и он согласился.

Между тем Богомолов продолжал находиться в контрах с режиссером. 9 июля писатель отправил гендиректору «Мосфильма» очередное послание следующего содержания: «Поскольку режиссер при невмешательстве студии упорствует в своем невежестве, в своих заблуждениях, считаю необходимым предупредить студию, что, если в режиссерский сценарий не будут внесены все необходимые правки, я не смогу нести ответственность за идейное содержание и художественость картины, и у меня останется только один выход: снять свое имя с титров».

Несмотря на протесты писателя, Жалакявичус начал съемки фильма. А Богомолов продолжал писать письма с протестами. В одном из них писатель пожаловался на то, что за те несколько недель, что идут съемки, ему ни разу не показали отснятый материал. В итоге директору картины Криштулу по приказу свыше пришлось срочно вылетать в Москву, чтобы выполнить просьбу Богомолова. Вспоминает Б. Криштул:

«Я заказал уютный просмотровый зал на „Мосфильме“. Богомолов пришел в спортивном костюме, стрижка „ежик“, похож на спортсмена.

Когда зажегся свет, я понял сразу – материал ему не понравился. Все его претензии сводились к следующему:

– И это контрразведчики?! Небритые, в грязных гимнастерках (он, наверное, забыл, что его герои неделями прочесывали леса и деревни). Ваш режиссер не воевал, он не знает того, о чем делает фильм.

Пробую возражать:

– Владимир Осипович. Вашу книгу экранизирует лучший в Советском Союзе режиссер этой темы. Вы видели «Никто не хотел умирать»?

Но автор и слышать ничего не хочет. Просмотренный материал подействовал на него, как бензин на огонь. Провожаю его до проходной. По дороге пытаюсь мягко объяснить, что кинематограф подчиняется своим законам, а литература – своим. В ответ Богомолов повторяет одно и то же: «Не воевал, не воевал, не воевал». Атакую его с другой стороны:

– Скоро «Мосфильм» будет делать картину о Куликовской битве. Вероятнее всего, хотя объявление дали, очевидцев найти не удастся.

Посмеялись.

– По-вашему, Владимир Осипович, фильм должен ставить не режиссер, а контрразведчик…

Огорчительно, но в отношениях с автором появилось буквальное соответствие коллизиям романа. Его герои протестовали против операции «Гребенка». В. Богомолов стал противником фильма…»

Между тем, отсняв часть натуры в Белоруссии, съемочная группа была вынуждена из-за дождей передислоцироваться в октябре в более теплые места – в Ялту. Но едва прибыли на место и приступили к работе, как пришла неожиданная весть – 21 октября скончался актер Бронюс Бабкаускас, исполнявший в фильме роль генерала Егорова. Было актеру на тот момент всего 54 года. Это был сильнейший удар для всей группы – ведь большая часть эпизодов с Бабкаускасом уже была снята. Теперь предстояло искать нового актера, выбивать «окна» для пересъемок. Но ничего этого не понадобилось, поскольку смерть Бабкаускаса невольно подвела черту под всем фильмом. Спустя несколько дней после этого печального события Богомолов подал на киностудию «Мосфильм» в суд. Директор студии Николай Сизов приостановил съемки и затребовал весь отснятый материал в Москву для просмотра. Увиденное Сизову понравилось, но найти общего языка с Богомоловым даже ему так и не удалось. В итоге 20 ноября был подписан приказ № 705 о приостановлении производства фильма.

6 декабря в Московском городском суде прошло заседание по иску писателя Владимира Богомолова о запрещении съемок фильма по его книге «Момент истины» на киностудии «Мосфильм». Вот как об этом вспоминает очевидец тех событий – все тот же директор фильма Б. Криштул:

«Богомолов приехал с молодой симпатичной представительницей Всесоюзного агентства авторских прав, которая хорошо поставленным голосом бойко доказывала, что в антагонизме между литературой и кинематографом виновен исключительно кинематограф.

Судья, равнодушная, усталая женщина, не просила показать ей отснятый материал (книгу, похоже, прочитала, как показалось по одной ее реплике), не предлагала создать искусствоведческую экспертизу, ничего не сличала и не анализировала, как, по-моему, должен был поступить суд.

Судья пыталась сначала уговорить и вразумить истца, но тот стоял насмерть. Когда писателю дали слово, он начал так:

– Роман выдержал три издания в 30 миллионов экземпляров тиража и получил высокую оценку читателей. На мою книгу написано 76 рецензий в разных газетах, журналах Советского Союза и за рубежом. В это число входят газета «Правда» и журнал «Коммунист»… Я не хотел экранизации. Пять месяцев меня уговаривали отдать роман на «Мосфильм».

…Что вы мне говорите о таланте Жалакявичуса? Я отношусь с уважением к нему самому, но это – не его тема, он не понимает того, что делает. У каждого художника есть своя тема, – как по писаному изложил истец и закончил не очень вразумительно:

– Жалакявичус – режиссер, который должен работать на международном материале.

После таких слов я ждал, что наш юрист скажет: «Богомолов не должен писать о любви, его тема – шпионы». Но нашему юристу было уже за восемьдесят, начав говорить, он часто замирал, как бы вспоминая слова, или долго копался в бумажках в поисках шпаргалки. Судья нетерпеливо вертела карандаш, а то и покрикивала, что совсем выбивало старичка из колеи. Нервничал и второй наш представитель, директор объединения Леонид Мурса, пытаясь своим ярким выступлением спасти фильм.

Суд постановил: «Производство фильма приостановить и без согласия автора никаких съемок не производить. Попытаться автору и киностудии найти приемлемое решение и продолжить работу, дабы не допустить убыточных расходов картины».

Желанного компромисса сторонам найти так и не удалось: спустя две недели состоится специальное заседание секретариата Союза кинематографистов СССР, на котором Богомолова заклеймят позором, а фильм закроют. Потраченные деньги, естественно, спишут в убыток киностудии.

Фильм «В августе 44-го…» в советское время снят так и не будет. Это произойдет много позже – в конце 90-х, в Белоруссии (режиссер – Михаил Пташук), причем и там без скандалов не обойдется. Но это уже отдельная история для другой книги.

Как оскорбили судью

В субботу, 29 июня 1975 года, беспрецедентный случай произошел в чемпионате страны по футболу. В тот день в Одессе встречались команды, расположившиеся в середине турнирной таблицы – местный «Черноморец» принимал московский «Локомотив». Игра была напряженной, и главному арбитру матча Г. Карапетяну приходилось тяжело: усмирял мелкие стычки между игроками. А когда одесситы забили гол и ушли в глухую оборону, пытаясь сохранить победный счет, свистки арбитра в их пользу стали восприниматься гостями как явный подыгрыш. Поэтому едва прозвучал финальный свисток, как целая группа игроков «Локомотива» бросилась к Карапетяну с претензиями: дескать, ты чего подсуживал хозяевам? Арбитр пытался объяснить разбушевавшимся игрокам, что судил справедливо, но те его не слушали. В конце концов нервы одного из москвичей – Владимира Уткина – не выдержали, и он в порыве гнева… сорвал с майки Карапетяна эмблему судьи всесоюзной категории: мол, ты ее опозорил. Позднее, когда этот эпизод станет поводом для серьезного разбирательства на собрании команды и в спортивно-технической комиссии, Уткин будет оправдываться тем, что сделал это случайно: дескать, во время разговора с судьей взялся за эмблему, а судья резко дернулся, из-за чего она и оторвалась. Но это оправдание не спасет футболиста от наказания. На общем собрании коллектива ему влепят строгий выговор и дисклифицируют на две игры, а СТК, посчитав это наказание слишком мягким, отстранит Уткина на 10 матчей. Чтоб другим игрокам неповадно было срывать с судей их эмблемы.

Юморист-скандалист

(Варлен Стронгин)

Юморист Варлен Стронгин попал в центр скандала в середине июля 1975 года, когда участвовал в выездных концертах, в которых, помимо него, участвовали: Леонид Гайдай (он обкатывал на публике свой новый фильм «Не может быть!»), Виктор Веселовский (завотделом юмора и фельетонов «Литературной газеты»), писатели-юмористы Владлен Бахнов, Борис Ласкин. Скандал случился в Томске. Тамошние власти отдали гастролерам целый Дворец спорта, который, естественно, в первый же день оказался забит публикой под завязку. В первых рядах восседали местные партийные бонзы во главе с 1-м секретарем Томского обкома партии Егором Лигачевым. Все находились в предвкушении бурного веселья от встречи с очередным шедевром Гайдая и выступлений его друзей-юмористов, а вместо этого грянул скандал. Причем на первом же представлении.

Виновником случившегося стал Стронгин, который прочитал собравшимся юмористический тост, придуманный им накануне ночью в местной гостинице. Тост начинался патетически: «Я поднимаю бокал за то, чтобы в Москве было построено такое высотное здание, из которого был бы виден город Томск! И было бы видно, что в этом городе живут сотни тысяч честных тружеников, десятки тысяч замечательных студентов и футбольная команда „Томич“!

Еще на два этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно, что в этом городе живут умные интеллигентные люди, к которым нужно присылать не только артистов Большого театра, Аркадия Райкина и Аллу Пугачеву, но и французский оркестр Поля Мориа!..»

Однако, начав за здравие, тостующий кончил за упокой, выдав следующий текст: «Еще на два-три этажа надстроить это здание, да так, чтобы было видно – есть ли в магазинах Томска селедка и другие неизвестно куда исчезнувшие „дефициты“!..»

Об отсутствии на прилавках города селедки и других продуктов Стронгин узнал накануне концерта от водителя такси, который подвозил артистов из аэропорта в гостиницу. И, чтобы придать своему тосту «злободневность», решился вставить этот спич в текст. Огромный Дворец спорта после этих слов буквально зашелся от экстаза, за исключением первого ряда, где сидело областное начальство. Те от услышанного разом позеленели. Спустя минуту за кулисы примчался администратор дворца, который буквально вцепился в Стронгина бульдожьей хваткой: «Лигачев рвет и мечет, говорит, кого я вызвал из Москвы… Зачем вы говорите про селедку? Немедленно выкиньте ее из текста. Тем более что она есть только в обкомовском буфете…»

Между тем Стронгин, которого реакция зала вдохновила на подвиги, не собирался так легко сдаваться. Вместо того чтобы тут же, при администраторе, вычеркнуть крамольный пассаж из текста, он пообещал подумать. И тут на него накинулись уже его коллеги. Они стали угрожать ему, что если он не выкинет «селедку», то они откажутся от совместных с ним выступлений. Молчал только Гайдай, который не имел к писательскому цеху никакого отношения. В итоге строчки про селедку Стронгин из текста вынужден был изъять.

Побег хоккеиста

(Сергей Бабинов)

Хоккеист Сергей Бабинов начинал свою спортивную карьеру в челябинском «Тракторе», куда он пришел 18-летним юношей в 1973 году. И буквально с первого же сезона Бабинов обратил на себя внимание тренеров других команд. И хотя «Трактор» в те годы не входил в число фаворитов первенства (в 74-м году он занял 8-е место, в 75-м – 7-е), однако перспективных игроков из него сразу брали на заметку. В итоге Бабинов оказался в составе столичной команды «Крылья Советов». Однако переход этот ознаменовался громким скандалом, который стал достоянием общественности.

О сути этого скандала поведала 9 сентября 1975 года «Комсомольская правда», в которой было опубликовано письмо сразу нескольких игроков «Трактора»: капитана В. Пономарева, комсорга Н. Макарова и профорга М. Природина. Письмо было озаглавлено хлестко: «Разве так играют настоящие мужчины?» Привожу его полностью:

«Мы пишем это письмо в редакцию не для того, чтобы, как говорят, подрезать крылья своему товарищу. История банальна: хоккеист собрался перейти в другой клуб. Из „Трактора“ в „Крылья Советов“. Фамилия хоккеиста – Сергей Бабинов. Но прежде чем принять окончательное решение, он посоветовался с нами. Никто и не думал осуждать его. Конечно, хорошо быть верным своему клубу, но ведь у человека разные могут быть обстоятельства…

После долгих размышлений и бесед Сергей принял решение остаться в родной команде. И мы были рады этому. Мы рассчитывали на его игру, на его помощь клубу… Бабинов написал второе заявление – о том, что он отказывается от перехода.

То, что последовало вслед за этим, огорчило всех нас до глубины души. И обидело. В последний день августа, когда мы были в Москве, Сергей исчез. Просто не пришел в команду, и все. Сначала мы думали, что это какое-то недоразумение. До последнего момента ждали Бабинова в аэропорту. Не хотелось верить, что он может сбежать из клуба. Вот так бесславно и трусливо сбежать, никого не предупредив. Но так и было… В аэропорт на бешеной скорости примчался автомобиль, и из него вышли люди, которых мы не раз видели рядом с Сергеем. Они привезли его заявление о переходе и сообщили, что отныне он – игрок команды «Крылья Советов».

Никто из нас в тот вечер не хотел быть на месте Сергея Бабинова. На льду он вроде бы не из трусливых, а взглянуть нам в глаза струсил. Бросил команду, ни с кем не попрощавшись, не снявшись с комсомольского учета.

Его побег – иначе и не скажешь – поставил всех нас в трудное положение. За неделю до чемпионата менять наигранные звенья не просто. Для этого необходимо время. Конечно, мы его наверстаем. Обойдемся. Но какой ценой…

И вот еще что хочется спросить: почему стал возможным такой случай? Ведь установлены определенные сроки, когда разрешены переходы игроков из команды в команду. В данном случае они грубо нарушены. Говорят, это сделано якобы в интересах сборной. Не уверены. А уж то, что не в интересах хоккея, – это точно. Правила пишутся не для того, чтобы их так грубо нарушать.

Нет, так не поступают настоящие спортсмены».

Между тем объяснение этого побега в мире спорта всем было известно. «Крылья Советов» в декабре должны были отправиться в турне по Канаде и США, и Бабинов должен был усилить защитные линии команды. Кроме этого тренер «Крылышек» Борис Кулагин также возглавлял и национальную сборную и возлагал на Бабинова определенные надежды и в этом плане. Прикинув все «за» и «против», молодой хоккеист сделал свой выбор в пользу столичного клуба и сборной. И не подкачал: в составе сборной СССР в феврале 1976 года Бабинов станет олимпийским чемпионом. Правда, спустя два месяца та же сборная СССР не сможет взять «золото» чемпионата мира, заняв на нем 2-е место (3-е по итогам чемпионата Европы).

Бабинов пробудет в «Крыльях Советов» два года (с ним «Крылышки» займут 4-е место в 76-м, 7-е – в 77-м), после чего перейдет в ЦСКА, в составе которого он 9 раз станет чемпионом страны (1978–1986). В 1977 и 1978 годах Бабинов станет обладателем Кубка СССР. Четыре раза Бабинов завоюет «золото» чемпионатов мира и Европы в составе сборной СССР (1979, 1981–1983).

Развал ВИА

(«Самоцветы»)

В октябре 1975 года в центре громкого скандала оказался популярный вокально-инструментальный ансамбль «Самоцветы». В народе пошли упорные слухи, что участники звездного коллектива вдрызг разругались между собой и разбежались по разным ансамблям. Как выяснилось вскоре, слух этот оказался правдивым лишь отчасти. Что же случилось?

Созданный четыре года назад благодаря стараниям Юрия Маликова, этот коллектив буквально за считаные месяцы приобрел фантастическую популярность, собирая на своих концертах целые стадионы. Многие шлягеры ансамбля знала наизусть вся страна: «Увезу тебя я в тундру», «Приметы», «Верба», «Там, за облаками», «Мой адрес – Советский Союз» и др. Последние концерты в Москве, состоявшиеся в сентябре 1975 года во Дворце спорта в Лужниках, еще раз подтвердили, что популярность «Самоцветов» по-прежнему на высоком уровне – зал был битком (до этого ансамбль четыре месяца с успехом гастролировал по Южной и Центральной Америке). Как вдруг Юрий Маликов объявил, что распускает старый состав и набирает новый. Для большинства людей этот шаг руководителя стал полной неожиданностью, поскольку о конфликтах внутри коллектива знал только ограниченный круг людей. Между тем эти конфликты существовали давно и, как ржавчина, разъедали ансамбль изнутри. Если коротко, то суть этих разногласий заключалась в творческой неудовлетворенности артистов: им хотелось выйти за рамки «комсомольского» репертуара, исполнять песни зарубежных авторов (тех же рок-групп), а Маликов это не приветствовал. Кроме этого, в ансамбле имелись и проблемы финансового характера, когда одни его участники получали меньше других. В итоге все эти неурядицы привели к развалу первого состава ансамбля.

Поводом к «разводу» стал вроде бы пустяк: солист ансамбля Валентин Дьяконов опоздал на репетицию, Маликов стал его отчитывать, а артист вспылил и заявил, что уходит из коллектива. Следом за ним ансамбль покинули и остальные: Ирина Шачнева, Алексей Шачнев, Сергей Березин, Анатолий Могилевский, Юрий Петерсон, Геннадий Жарков, Юрий Генбачев. Спустя месяц эти люди создадут новый ВИА под названием «Пламя» (руководитель – Николай Михайлов), а Юрий Маликов приведет в «Самоцветы» новых исполнителей, среди которых будут супруги Владимир и Елена Пресняковы из Свердловска.

Явление «Пламени» народу состоится 14 ноября в ресторане «Золотой колос», что на ВДНХ, – там пройдет их первый концерт. А спустя пару недель после выступления в «Золотом колосе» «Пламя» будет приглашено на телезапись финальной «Песни года» с песнями «У деревни Крюково» и «Вся жизнь впереди». Что касается «Самоцветов», то их первое выступление в новом составе пройдет в Москве в декабре. Но поскольку на эти концерты сможет попасть только ограниченное число людей, остальные продолжали находиться в неведении относительно этих событий. Отсюда – полная путаница в головах.

Включив 1 января 1976 года свои телевизоры, чтобы посмотреть финальную «Песню года», зрители увидели горячо любимых ими солистов «Самоцветов» Ирину Шачневу и Валентина Дьяконова в составе совершенно другого коллектива – ВИА «Пламя». А спустя несколько дней, уже в другой передаче, они обнаружили, что в ансамбле «Самоцветы» играют сплошь новые музыканты. Дабы успокоить общественное мнение по поводу всех этих пертурбаций, в дело были подключены СМИ.

В субботу 31 января в «Московском комсомольце», в рубрике «Звуковая дорожка», была помещена заметка под названием «Куда девались „Самоцветы“. В ней цитировалось письмо рассерженного зрителя: мол, смотрел по ТВ концерт „Самоцветов“, но никого, кроме Юрия Маликова, не узнал. Что случилось? Отвечая на этот вопрос, газета вкратце объяснила автору письма, а с ним и многомиллионной аудитории, что теперь на отечественной эстраде существуют два коллектива: „Пламя“, состоящее из бывших участников „Самоцветов“, и обновленные „Самоцветы“. О том, что послужило поводом к такому клонированию, газета, естественно, не сообщала (ей бы никто это не позволил), но даже в таком виде эта информация считалась прорывом.

Запрещенный Высоцкий

(«Стрелы Робин Гуда»)

В конце ноября 1975 года в центре очередного скандала оказалось песенное творчество Владимира Высоцкого. А произошло следующее. На Рижской киностудии режиссер Сергей Тарасов снимал приключенческий фильм «Стрелы Робин Гуда», для которого Высоцкий написал шесть прекрасных баллад: «В забавах ратных целый век…», «Робин Гуд», «Баллада о любви», «Средь оплывших свечей», «Замок времени срыт» и др. 28 ноября фильм с этими песнями был принят на студии и отправлен в Москву. Просмотр ленты в Госкино состоялся 9 декабря, и там случилось неожиданное: высокие чиновники согласились принять картину только в том случае, если песни Высоцкого изымут. Сказали, что кино приключенческое, а песни слишком серьезные, даже трагические, а в иных и вовсе присутствует идеологический подтекст. В итоге Тарасову не оставалось ничего иного, как пойти на попятную. Как выразится по этому поводу сам Высоцкий: «Надо было бороться за это дело, а режиссер оказался послабже душою, чем я предполагал, и просто не стал бороться…»

В итоге вместо Высоцкого пригласят композитора Раймонда Паулса и поэта Леонида Прозоровского. В течение двух недель ими будут написаны всего две (!) песни, которые и войдут в окончательный вариант фильма. Стоит отметить, что Тарасов все-таки сумеет реабилитироваться: в 1982 году он снимет фильм «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго» и все песни Высоцкого из «Стрел Робин Гуда» включит туда. Правда, самого Высоцкого на тот момент уже не будет в живых.

Большие склоки в Малом

(Михаил Царев / Борис Равенских)

Малый театр в советские годы считался оплотом традиционного искусства и стоял в авангарде борьбы с разного рода экспериментаторством, которое в театральных кругах давно получило название «мейерхольдовщины» (ярким примером подобного рода искусства тогда был Театр на Таганке). В Малом эту борьбу возглавлял корифей театрального искусства Михаил Царев, который, несмотря на то что некогда сам служил в Театре Мейерхольда (1933–1937), а также на свой преклонный возраст (в 1973 году ему исполнилось 70 лет), и не думал уходить на пенсию. В среде державников он слыл принципиальным борцом с либералами и ценился весьма высоко (к юбилею он был награжден Золотой Звездой Героя Социалистического Труда).

Между тем в руках у Царева была сосредоточена большая власть. Мало того что он главенствовал в Малом театре (его директором он стал еще в 1950 году), Царев еще был председателем Президиума Совета ВТО (с 1964 года) и профессором Театрального училища имени Щепкина (с 1962 года). Многие люди спали и видели, чтобы Царев поскорее отправился на покой (на пенсию или в мир иной), но тот и не думал оправдывать ни тех, ни других надежд своих недоброжелателей. И Малый театр по-прежнему оставался в авангарде борьбы с либерал-западничеством.

В декабре 1975 года в столичных театральных кругах только и было разговоров, что про конфликт Царева с главным режиссером Малого театра Борисом Равенских. Некоторое время назад (весной) жена режиссера, актриса этого же театра Г. Кирюшина, даже написала письмо главному идеологу Михаилу Суслову, в котором попыталась защитить своего мужа от нападок администрации. Приведу лишь отрывок из этого послания:

«М. И. Царев сделал все для создания атмосферы, в которой невозможна нормальная творческая работа коллектива и главного режиссера. Вместо того, чтобы активно организовывать коллектив на выполнение творческих планов театра, выработанных главным режиссером, он всячески старался сорвать их осуществление. Приглашение в труппу новых актеров вызывает особые трения. Например, приглашенный в труппу И. М. Смоктуновский на роль царя Федора в спектакль „Царь Федор Иоаннович“ был принят со стороны директора и его последовательных проводников столь сдержанно или, просто сказать, не принят, что, естественно, насторожило этого актера и вызвало нежелание работать в театре. Практически все усилия М. И. Царева направлены на срыв творческой деятельности главного режиссера. В этом используются самые вероломные средства для нанесения ударов по здоровью и творческой мобилизации Бориса Ивановича в период работы над спектаклем. Используется все: оскорбление его человеческого, творческого достоинства, грубость, игнорирование в решении важных производственных вопросов, слежка и подкарауливание его недостатков под лозунгом партконтроля – все это направлено на возможный срыв Бориса Ивановича. Такое многолетнее нервное напряжение, которое создается вокруг работы Бориса Ивановича, меня как жену, как мать его детей очень тревожит…

Здоровье и силы Бориса Ивановича находятся на пределе. Я очень боюсь, в такой обстановке настанет день, и он физически не сможет прийти на репетицию и выпустить спектакль. Вот почему я обращаюсь к Вам, уважаемый Михаил Андреевич, с этим письмом и очень прошу вас помочь».

Суслов не стал лично разбираться в этих склоках, а поручил это дело кому-то из своих подчиненных. Однако вмешательство последних не привело к положительному результату – Царев и Равенских продолжали жить как кошка с собакой. В результате в конце декабря их обоих вызвал к себе министр культуры Петр Демичев, который симпатизировал Цареву. 24 декабря в дневнике актера Малого театра Михаила Жарова появилась следующая запись, посвященная этой встрече:

«Разговор, как потом мне сказал Царев, занял три часа. Демичев высказал все претензии к Равенских, к его поведению на собраниях, на склоки и запугивание при выступлениях выдуманными встречами его, Равенских, с правительством. В конце сказал: „Имейте в виду, что может так случиться, что в театре вообще не будет главного режиссера и тем более группировок, которые он создает“.

1976

Скандалы «Иронии судьбы»

Безусловный шедевр Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром!» был впервые показан по советскому телевидению 1 января 1976 года в 17.45 по московскому времени. Однако мало кто знает, что премьера едва не была сорвана. Камнем преткновения стало вступительное слово Рязанова, которое он записал накануне премьеры. По мнению режиссера, оно не содержало в себе ничего крамольного. Но телевизионное начальство посчитало иначе. А не понравилось ему следующее: во-первых, то, что Рязанов поблагодарил телевидение за то, что оно предоставило для его картины такой замечательный день, как 1 января (эта реплика показалась боссам с ТВ издевательской), во-вторых, фраза о том, что фильм является «рождественской сказкой для взрослых» (здесь режиссера обвинили в пропаганде… религии). В итоге Рязанову пришлось срочно мчаться на Королева, 12, и заново записывать свою речь. Вот как он сам об этом вспоминает:

«Огромное здание телецентра было пустынным. Лишь в одном из павильонов копошилось человек пятнадцать – оператор, звукооператор, видеоинженеры, микрофонщики, осветители, администратор и два куратора из парткома, призванные проследить, чтобы я все сказал как надо. Все эти люди были вызваны специально в праздничный день для того, чтобы осуществить две абсолютно несущественные поправки, не имеющие никакого, как вы понимаете, значения. Но какой-то, видно, высокий руководитель произнес глупость, и все исправно принялись ее исполнять невзирая на бессмысленную трату денег и времени. Я сел перед телекамерой и на этот раз не поблагодарил телевидение, а также обозвал свою ленту не рождественской, а новогодней сказкой. Через несколько часов я увидел на телеэкране свое вступительное слово, а затем пошел фильм…»

Успех фильма был безоговорочным. В итоге уже 7 февраля «Иронию…» показали по ЦТ снова, а кроме этого решили выпустить ее и в широкоформатном варианте в кинопрокате этого же года. Между тем не стоит думать, что эту лирическую комедию все советские люди приняли хорошо. Были у нее и свои противники, причем весьма влиятельные. В числе последних был генерал армии Николай Лященко. В войну он командовал стрелковой дивизией, а с 1963 года стал командовать военными округами и на момент выхода фильма на голубые экраны возглавлял войска Среднеазиатского военного округа. Кроме этого, он с 1966 года был депутатом Верховного Совета СССР, а в 1971 году был избран в состав ЦК КПСС. Сразу после второго показа фильма по ЦТ Лященко написал возмущенное письмо министру культуры СССР Петру Демичеву. В нем генерал писал следующее:

«Я не смог удержаться и решил написать Вам о своих впечатлениях, которые оставляет у зрителя новый телевизионный фильм „Ирония судьбы, или С легким паром!“, вышедший на голубой экран в Новый год. И особое желание написать данное письмо появилось, когда этот пасквиль снова показали якобы по многочисленным просьбам телезрителей.

«Новогодняя сказка Эльдара Рязанова», как ее преждевременно разрекламировал журнал «Советский экран» № 24 за 1975 год, это комедия, на мой взгляд, надуманная, безнравственная. Это скорее насмешка над подлинным человеческим счастьем.

В этом фильме под видом «безобидных типовых поступков» зрителю преподносится пошлость, популяризируется пьянство, хамство, стяжательство и безнравственность.

«Советский экран» пытается убедить нас, что это, мол, вполне нормально, естественно и просто в нашей «типовой жизни». По нашему мнению, это – искажение советской действительности.

Авторы с необыкновенной легкостью проповедуют с голубого экрана то, против чего следует восстать, чем нужно возмутиться. В самом деле. Солидные, образованные, со званием и положением люди по так называемой традиции собираются в баньке и пьянствуют, как в кабаке.

Так завязывается сюжет «сказки». Один из «добрых», «вежливых» типов напивается до невменяемости, оказывается в другом городе, в чужой квартире, и начинается предновогодняя «кутерьма».

Нам пытаются доказать, что «все бывает в жизни», что есть и могут быть такие «незапланированные счастливые браки». Тут вам и ревность, и разрушенное чье-то счастье, и непонятная любовь.

Пьяному, непротрезвевшему «герою» вдруг понравилась незнакомая женщина, чужая невеста. И фильм поучает: «все бывает…»

Где же мораль? Задумался ли сочинитель сей комедии, какой вред он наносит молодежи? Удивляет, как вообще разрешили выпустить такой фильм на экран.

ЦК КПСС и решения 25-го съезда партии предъявляют высокие требования к литературе, театру, киноискусству, призывают наших писателей, поэтов, кинодраматургов, всех работников культурного фронта воспевать чистое и доброе, создавать произведения, достойные советского человека, пронизанные духом коммунистической морали и нравственности, что особенно нужно нашей молодежи.

Фильм же, о котором идет речь, на наш взгляд, противоречит этим требованиям. В нем – отголоски чужой, не нашей морали. Подобные сочинения не несут в себе ничего полезного, поучительного.

Буквально на второй день я уже слышал от некоторых молодых людей, посмотревших «Иронию судьбы…», такие выражения: «…Коль ученым, пожилым людям можно так вести себя, то нам тем более».

А ведь мы доверяем телеэкрану. С его помощью воспитываем и нашу армейскую молодежь. Что сказать солдату после такого фильма? Мы же постоянно учим его быть высоконравственным, объявляем бой малейшим проступкам, связанным с выпивкой, учим бережно относиться к прекрасным человеческим чувствам, к любимой девушке, к невесте, подруге жизни, которых оставляют дома на время службы в армии.

Здесь же, в фильме, многое против высокой, чистой морали, прекрасных чувств. Удивляет, что некоторые литературные критики не хотят видеть вредных последствий этой так называемой новогодней сказки.

Следует заметить, что не только «Ирония судьбы…», но и фильм «Семья Ивановых», где показан чудаком военный в звании «генерал-полковник», кинокартина «Афоня» – опять на экране попойки. Или «концерты» украинских артистов Тимошенко и Березина, они еще худшего содержания, чем «Ирония судьбы». Мы их вынуждены были не пустить в войска.

Все это вызывает недоумение и чувство досады.

Петр Нилович! На мой взгляд, видимо, следует во главе отделов и организаций ставить людей политически более зрелых и строже контролировать тем, кому положено, деятельность наших творческих союзов и культурных организаций. Должны быть более объективными и по-партийному принципиальными рецензенты, оценивающие новые произведения, в данном случае – телефильм «Ирония судьбы, или С легким паром!».

Думается, что авторы киноленты несерьезно подошли к выбору сюжета комедии. Ибо то, над чем они пытаются заставить смеяться зрителя, далеко не смешно. Скрываясь за маской критики аморальных отношений, создатели телефильма, по сути, в открытую проповедуют через голубой экран безнравственность человеческих поступков. Это делают и Тимошенко, и Березин. Это явно противоречит задачам киноискусства, нашей эстрады и наносит серьезный вред в воспитании самого ценного, дорогого – нашей замечательной молодежи.

Веселое, комедийное не значит пустое, бессодержательное, надуманное. Мы – за здоровый смех, за полезные, содержательные кинокомедии и спектакли.

Прошу простить меня, Петр Нилович, за вмешательство. Я это делаю с благих намерений.

С глубоким уважением, генерал армии Н. Лященко».

Несмотря на высокое положение автора письма, министр культуры к его мнению не прислушался. И «Ирония судьбы» продолжила свое триумфальное шествие по голубым экранам. Во многом этому помог Брежнев, которому фильм очень понравился, и он даже упомянул о нем на 26-м съезде партии в феврале 1976 года (сказал, что наши строители увлекаются строительством одинаковых типовых домов, а потом происходят истории, показанные в «Иронии судьбы»). Что касается генерала армии Н. Лященко, то его звезда вскоре закатилась. В 1977 году он будет отправлен на пенсию – в Группу генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Депутатские полномочия он сложит в 1979 году, а из ЦК КПСС его выведут два года спустя.

Урезанный артист

(Сергей Юрский)

Героем еще одного телескандала в самом начале 1976 года стал популярный артист Сергей Юрский. Незадолго до Нового года он снялся в очередном выпуске передачи «Театральные встречи», показ которой был намечен на 2 января 1976 года. Однако перед самыми праздниками Юрский умудрился сломать ключицу и вынужден был смотреть передачу не в мягком и удобном кресле у себя дома, а в холле ленинградского Института травматологии. Эта передача была очень популярна у телезрителей, поскольку в ней обычно снимались артисты самых разных жанров: эстрады, цирка, кино, театра, приглашались известные писатели, поэты, режиссеры, а также люди, не имеющие к искусству никакого отношения, например спортсмены.

В той передаче, что была показана в пятницу 2 января, в качестве гостей были приглашены: Михаил Жаров (ведущий), Юлия Борисова, Юрий Каюров (театр), Алла Пугачева (эстрада), Савелий Крамаров (кино), Владислав Третьяк (спорт), Сергей Юрский (театр) и др. Юрский брал слово сразу после Третьяка и исполнял интермедию Михаила Жванецкого о спорте «Монолог тренера». Однако своего появления на голубом экране популярный актер так и не дождался – его выступление вырезала безжалостная рука цензора. Юрский был в недоумении: в прочитанном монологе не было абсолютно никакой крамолы, читал он его с вдохновением, а в итоге был вырезан. Удивляло еще и то, что столь печальная участь постигла только его выступление.

Всю ночь Юрский ворочался в постели и не мог заснуть от переживаний. А утром решился позвонить в Москву, самому председателю Гостелерадио Сергею Лапину. Как ни странно, но трубку на том конце провода подняла не секретарша, а сам председатель. Узнав Юрского, обрадовался, стал интересоваться его успехами. Когда услышал, что тот находится в больнице, пожелал ему скорейшего выздоровления. После нескольких дежурных фраз Юрский наконец перешел к главному – напрямик спросил, почему вырезали его выступление в «Театральных встречах». Лапин попытался отшутиться: «Сергей Юрьевич, о чем вы переживаете, ведь это не последняя передача с вашим участием. Снимем еще». Но Юрский был настроен менее дружелюбно: «И все же, Сергей Георгиевич, я бы хотел знать, на каком основании…» И тут Лапин выдал ему совершенно неожиданное: «Вы не там виноватых ищете, Сергей Юрьевич. Не здесь их надо искать, а у себя, в Ленинграде». Юрский намек понял: уши у этой истории росли из Ленинградского обкома партии, где у него была масса недоброжелателей.

Отец за детей отвечает

(София Ротару)

В январе 1976 года в центре серьезного скандала оказалась София Ротару. Случилось это аккурат на Старый Новый год, 13 января. Двое братьев певицы, которые только-только вернулись из армии, решили отметить праздник по полной программе. Приняв на грудь горячительного, они забрались в сельский клуб (а жила семья Ротару в селе Маршинцы Новоселицкого района Черновицкой области), украли оттуда елку и, водрузив ее на улице, стали водить вокруг нее хоровод. Так продолжалось до раннего утра. А после трех ночи к дому братьев подъехал милицейский воронок. Самое интересное, что самих братьев, устроивших бурное веселье, не тронули, а вместо них в околоток забрали их отца, который все это время спал в доме и ни о чем не догадывался. Эта история будет дорого стоить пожилому человеку. Местные власти обвинят его ни много ни мало в участии в религиозном обряде и накажут по полной программе – исключат из партии. Понесет наказание и один из его сыновей-хороводников – его исключат из комсомола. Далее послушаем рассказ самой С. Ротару:

«Это была трагедия. Я приехала и пошла к первому секретарю. Он принял меня и говорит: вы же, мол, все на виду, разве не понимаете, что это преступление? Езжайте домой и скажите, чтобы такого больше не повторялось. Возвращаюсь и узнаю, что папу еще и с работы выгнали, он в колхозе бригадиром был. Мы думали, что потеряем отца: он не спал, не ел, у него начались какие-то приступы…»

К счастью, эта история не закончилась трагически – отец певицы постепенно пришел в себя. Однако самой Ротару вскоре после этого пришлось сменить место проживания. В народе тогда этот переезд связали с неладами в здоровье певицы: молва утверждала, что у Ротару туберкулез легких. Косвенным подтверждением этих слухов служили телевизионные выступления певицы, на которых она действительно выглядела болезненно худой. Зрители ее очень жалели, и все ее песни, в которых кто-нибудь умирал (например, «Лебединую верность»), соотносили с ее собственной участью. Эти слухи особенно усилились после того, как в 1976 году певица переехала на постоянное местожительство в Ялту. Между тем поводом к переезду послужили вовсе не нелады со здоровьем, а тот самый инцидент с братьями Ротару. По словам самой певицы:

«По поводу нашего переезда в Ялту было много пересудов, что у меня больные легкие, туберкулез. Однако это было связано совсем с другим – с новогодним происшествием, где были замешаны мои братья… После этого я стала задумываться: а что же дальше? Если так поступили с отцом, то и мне хода не дадут. Как раз в это время у меня были гастроли в Крыму, а директором Крымской филармонии был тогда Алексей Семенович Чернышов, семья которого очень дружила с Брежневым. Чернышов услышал мою историю и говорит: „Собирайся и переезжай сюда“. Вскоре меня пригласил первый секретарь Крымского обкома Кириченко, человек, которого в Крыму до сих пор поминают добрым словом. Он предложил нам квартиру в Ялте. Мы подумали и согласились. Он звонит первому секретарю ЦК Компартии Украины Щербицкому, а тот: „Смотри, большой груз на себя берешь!“ В итоге мы переехали в Ялту всей „Червоной рутой“.

Естественно, распространяться об этом я не могла, и все говорили: ага, уехала потому, что больная, а больная потому, что худая…»

Скандалы Инсбрука

(XII зимние Олимпийские игры)

4 февраля 1976 года в австрийском городе Инсбруке открылись XII Зимние Олимпийские игры. Однако буквально накануне их открытия грянул громкий скандал, в котором оказалась замешана сборная СССР по хоккею. Что же произошло?

3 февраля в рамках предварительного турнира наша сборная встречалась с хозяевами игр австрийцами. Игра получилась в одни ворота – сами понимаете в какие. Уже в первом периоде наши ребята вели 7:1, а в итоге матч закончился со счетом 16:1 в нашу пользу. Но, оказывается, мы рано праздновали победу. Ночью руководителей нашей делегации поднимают члены олипийской медкомиссии и объявляют, что у одного из наших игроков – Геннадия Цыганкова – в организме обнаружен допинг. Перед советской сборной впервые за всю историю нависла угроза снятия с турнира.

В 8 утра следующего дня разбираться с этой проблемой в медицинскую комиссию отправился врач команды Олег Белаковский. Он заявил, что еще накануне игры с австрийцами он отправил в комиссию официальное уведомление, где черным по белому сообщалось: ввиду того, что у Цыганкова было сотрясение мозга, он лечил его с помощью разрешенного препарата «Гемалон» (нервный стимулятор, улучшающий кровообращение). Белаковский спросил: «Вы мое письмо читали?» А медики в ответ разводят руками: дескать, впервые слышим. «Тогда ищите его!» – потребовал Белаковский. И что вы думаете? После недолгих поисков в ворохе бумаг письмо было найдено, и конфликт был исчерпан А спустя неделю хоккейная сборная СССР в упорной борьбе завоевала золотые медали Олимпиады.

Между тем это был не последний скандал той Олимпиады. Так, 7 февраля в числе потерпевших оказалась еще одна советская спортсменка – лыжница Галина Кулакова. Пробежав дистанцию в 5 километров третьей (первой была финка Хелена Такало, второй – наша лыжница Раиса Сметанина), Кулакова завоевала бронзовую медаль, но была вынуждена с ней расстаться из-за того, что врачи уличили ее в применении допинга. А она его не применяла. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:

«В Инсбруке в дни Олимпиады было очень холодно, около 20 градусов мороза. На тренировках я надышалась холодным воздухом и подцепила простуду. Нос заложило так, что я не могла дышать. Доктор дал мне капли – кажется, санорин или галазолин. Поначалу я ими не пользовалась, но в ночь перед гонкой на 5 километров не выдержала. Потому что дышать было просто невозможно. Я промучилась до трех часов ночи, и если бы не закапала в нос, так и вышла бы на старт не сомкнув глаз. Утром перед гонкой я предупредила врача команды Бориса Михайловича Сапроненкова о том, что приняла лекарство. Он обязан был сообщить об этом в медицинскую комиссию МОК. Но Сапроненков этого не сделал. Если бы он выполнил, как полагается, свои функции, у меня бы медаль не отняли…

Обидно до слез. Я в жизни запрещенных препаратов не пробовала! Ну посудите сами. Если бы я побеждала за счет допинга, то вряд ли продержалась бы в лыжном спорте так долго. А я бегала – на высшем уровне – до сорока лет.

Кстати, в той злополучной гонке нос у меня так и не открылся. Язык прилип к небу, я даже не сморкалась. Бежала на одном самолюбии. И в таком состоянии все-таки заняла призовое место. Но в моем организме обнаружили эфедрин. Он, видимо, входит в состав галазолина. И мою медаль отдали Нине Балдычевой: она заняла в той гонке четвертое место. Нина чувствовала себя неловко: говорила, что это не ее медаль, а моя. Но… Так решили судьи. Хорошо хоть, что четвертой стала наша спортсменка, а не какая-нибудь финка или норвежка. Медаль осталась в нашей команде. А что касается нашего врача, то его потом «наказали» – перебросили с лыж на хоккей. Он стал работать у Тихонова, в ЦСКА…»

Между тем, несмотря на скандалы, советская сборная блестяще выступила в Инсбруке. Наши спортсмены завоевали 13 золотых, 6 серебряных и 8 бронзовых медалей. В общем зачете спортсмены СССР заняли 1-е место, на 2-м оказались наши друзья по соцлагерю из ГДР (19 медалей), на третьем американцы (10 медалей).

Как «похоронили» артистов

(Муслим Магомаев / Тамара Синявская)

В феврале 1976 года в центре громкого скандала оказалась звездная пара в лице Муслима Магомаева и Тамары Синявской, которых народная молва… похоронила. В те дни буквально вся Москва полнилась страшными слухами о том, что супруги погибли в автомобильной катастрофе. Слухи были настолько широки, что достигли ушей самого премьер-министра Алексея Косыгина. Самое интересное, что он поверил в них и попросил кого-то из своих помощников справиться в Большом театре, когда намечаются… похороны. Помощник позвонил в театр, а ему ответили, что слухи эти беспочвенны, что Магомаев и Синявская живы и здоровы. Но большинство москвичей этого не знают и продолжают обмусоливать факт «гибели» популярных артистов. Чтобы пресечь эти разговоры, к делу решили подключить печать.

13 февраля в «Комсомольской правде» появляется короткая заметка Константина Смирнова. Начинает он ее с изложения разговора с одним таксистом, который оказался свидетелем «гибели» артистов. Таксист: «Вчера еду по Каланчевке, а там затор на час, милиции – видимо-невидимо. Вылез, подхожу ближе, батюшки мои, Муслим Магомаев с женой без сознания, „реанимашка“ воет, „Волга“, 24-я, вдребезги…»

Далее Смирнов рассказывает о том, как у них в редакции буквально оборвали все телефоны: взволнованные москвичи интересовались здоровьем любимых артистов. Тогда журналист набрал номер телефона заместителя директора «Союзконцерта» А. Гочеса и поинтересовался у него, что на самом деле случилось с Магомаевым и Синявской. «Ничего плохого, – было ему ответом. – Тот же Магомаев сейчас жив-здоров, недавно в Баку с успехом прошла новая программа Азербайджанского эстрадно-симфонического оркестра с его участием. На днях Магомаев возвращается в Москву».

Разнос у министра

(Леонид Быков)

Настоящая беда свалилась в марте 1976 года на кинорежиссера Леонида Быкова. Он в те дни работал над фильмом о войне «Аты-баты шли солдаты…», и весь февраль шли съемки зимней натуры под Загорском. За месяц было отснято более полутора километров цветной кинопленки, но готовый материал долго не могли проявить – на студии Довженко не было лишней техники. А когда очередь до «Аты-баты…» наконец-то дошла, выяснилось ужасное – многое из отснятого оказалось браком. Причем произошло это по вине самой студии – когда группу отправляли в экспедицию, то забыли поменять рамку с обычного кадра на широкоэкранный. В итоге перед группой встала проблема: как переснять испорченное, если те же войска удалось выбить на ограниченное время с большим трудом? Однако, как ни крутили, но иного выхода, как вновь идти на поклон к министру обороны Андрею Гречко, придумать не сумели. Ходоком опять стал Леонид Быков.

Едва режиссер переступил порог министерского кабинета, как на него обрушился буквально поток смачного отборного мата. «Что явился, мать-перемать! Министерство обороны для тебя лакеи, что ли? Да я вас всех…» и т. д. и т. п. Быков стоял потрясенный, вытянув руки по швам, как будто солдат-первогодок. Да и как не встать, когда в тебя бросает громы-молнии не просто министр обороны, а член Политбюро!

А Гречко между тем малость успокоился и, устало опустившись в кресло, спросил: «Что, так и будешь молчать?» Только после этого Быков сумел стряхнуть с себя оцепенение и принялся излагать суть проблемы, приведшей его в столь высокий кабинет. Выслушав просителя, Гречко по громкой связи вызвал к себе своего помощника и коротко приказал: «Разберись с этими горе-киношниками. О проделанном доложи». В итоге «добро» на продление сроков военной экспедиции было получено, и съемки под Загорском продолжились. Однако этот скандал вскоре аукнулся обоим его фигурантам. В начале апреля у Быкова случился инфаркт, и он слег в больницу. А уже в конце апреля инфаркт произошел и у Гречко, которому повезло меньше – он скончался.

Юбилей со скандалом

(Клавдия Шульженко)

В том же марте в центр скандала угодила звезда советской эстрады певица Клавдия Шульженко. 24 марта ей исполнилось 70 лет, и десятки телеграмм и телефонных звонков обрушились на юбиляршу, которая хотя и пребывала не в самом добром здравии (недавно она перенесла болезнь), но все равно источала радость и оптимизм. Хотя еще накануне юбилея у нее были некоторые поводы для огорчения. Дело в том, что Шульженко рассчитывала вскоре после юбилея дать концерт на одной из самых престижных концертных площадок того времени – в Колонном зале Дома союзов, но ее противником в этом начинании стал председатель Гостелерадио СССР Сергей Лапин. Спросите, почему?

Дело в том, что некоторое время назад у них с певицей произошел серьезный конфликт. Поводом к нему послужил концерт певицы, транслируемый по ЦТ. Примерно на середине представления концерт был прерван из-за начавшейся программы «Время» (как и сегодня, она начиналась в 21.00). Шульженко этот факт возмутил, и она тут же набрала номер телефона Лапина. Глава ЦТ попытался объяснить артистке, что «Время» – программа обязательная и выходит в строго определенное время. Тогда Шульженко привела ему пример, когда начало «Времени» однажды было перенесено на более поздний срок из-за прямой трансляции с чемпионата мира то ли по хоккею, то ли по фигурному катанию. На что Лапин ответил: дескать, это было сделано в угоду весьма влиятельным людям (намек был явно в сторону первой семьи государства: всем было известно, что фанатом хоккея был Брежнев, а его жена обожала фигурное катание). Однако этот ответ не удовлетворил певицу, и она холодно заметила: «В таком случае вам надо сидеть на скамейке запасных!» И повесила трубку.

С той поры Лапин затаил на Шульженко обиду и ждал удобного случая, чтобы вернуть ей должок. Такой случай представился в юбилейные для певицы дни. Поскольку Колонный зал был в ведении Лапина, он запретил устраивать там юбилейный концерт Шульженко. Так и сказал: «Пусть ищет другой зал». Но Шульженко была женщиной гордой, не умевшей отступать перед трудностями. Она подключила к этому делу всех своих друзей, даже написала письмо министру культуры СССР Демичеву. Последний ответил уклончиво: «Мы подумаем». Судя по всему, думал он в правильном направлении, и буквально накануне юбилея Шульженко сообщили, что «добро» на Колонный зал получено. Лапину не оставалось ничего иного, как смириться с этим решением, да еще показать этот концерт по ЦТ.

«Цветочный» скандал

(«Цветы»)

Весной 1976 года нешуточный скандал разгорелся в одном из самых популярных вокально-инструментальных ансамблей страны «Цветы». В его составе тогда трудились шесть человек: Стас Намин, Александр Лосев, Александр Слизунов, Юрий Фокин, Константин Никольский и Александр Буйнов (последний пришел в ансамбль этой весной, покинув со скандалом «Веселые ребята»). «Цветы» на тот момент были уже в штате Московской филармонии и готовились к созданию своей первой профессиональной программы. Как вдруг на них наехал ОБХСС (Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности).

Поводом к наезду послужило то, что в некоторых гастрольных ведомостях ансамбля Намин получал деньги как руководитель коллектива, хотя на гастроли не ездил. Чтобы замять этот скандал, руководство филармонии вынуждено было пойти на то, чтобы снять Намина с его должности и поставить вместо него Лосева. Но тут на дыбы встали некоторые из участников «Цветов», которые не хотели идти «под Лосева». «Кого же вы хотите?» – спросили их. «Да хотя бы Буйнова, – последовал ответ. – Он у нас человек новый, а значит, руководить будет беспристрастно». Но филармония продолжала стоят на своем. В итоге сложилась патовая ситуация, которая в итоге привела к тому, что «Цветы» покинули филармонию. Чтобы попытаться остаться на плаву, «Цветы» предприняли попытку объединиться с рок-группой «Аракс», но ее руководитель Юрий Шахназаров этого не захотел, поскольку в таком случае мог остаться без поста руководителя. Так ВИА «Цветы» на какое-то время прекратил свое существование.

«Звезда» в гневе

(Олег Даль)

В начале 1976 года Олег Даль снимался в фильме Алексея Симонова «Обыкновенная Арктика». Съемки начались еще 23 января и к весне были уже практически завершены: оставалось отработать последнюю натурную экспедицию в городе Амдерме (Ненецкий АО) и доснять ряд эпизодов в павильоне. Экспедиция в Амдерме началась 26 апреля (до 10 мая) и запомнилась Далю не с самой лучшей стороны. Во всяком случае ее начало.

Артист отправился туда вместе со своей женой Елизаветой, однако из-за сильной пурги рейсовый самолет не смог приземлиться в пункте назначения и совершил посадку в каком-то убогом поселке. В течение двух дней актер с супругой вынуждены были куковать в этом богом забытом уголке земли и чуть ли не голодать (денег у них с собой не было и купить продукты они не могли). А директор фильма даже палец о палец не ударил, чтобы узнать, где находится артист и что с ним происходит. Поэтому, когда Даль все-таки добрался до Амдермы, первое, что он сделал – набросился на директора с кулаками. Это видела вся съемочная группа: Даль только спрыгнул из вертолета на землю, как тут же погнался за директором. Вот как описывает это режиссер фильма А. Симонов:

«Амдерма, засыпанная двухметровым предвесенним снегом. Неуютность, какая-то нечистая пустынность аэродрома. И по летному полю, нелепо выбрасывая длинные худые ноги, от только что приземлившегося военного вертолета бежит Даль, пытаясь наподдать уворачивающемуся от него полнотелому директору картины. Даже издали сцена не смешна, потому что исполнена какой-то беспомощной ярости, не говоря уже об общей неприглядности ее…

Неприятно вспоминать. А вспоминаю. И довольно часто. И то, как дня три боялся к Олегу подходить, старался общаться только через Лизу, его жену, которая всю ношу Олегового негодования и ярости приняла в эти дни на себя. Но каждый день мы встречались на съемочной площадке и работали…»

Вратарь в бегах

(Александр Прохоров)

23 мая 1976 года в первенстве страны по футболу состоялся матч, которому суждено будет стать причиной большого скандала. В тот день в Киеве встречались тамошние динамовцы и их одноклубники из Тбилиси. Победили хозяева с минимальным счетом 1:0. Во многом этой победой киевляне были обязаны своему новому голкиперу Александру Прохорову, который творил в «рамке» настоящие чудеса, беря даже неберущиеся мячи. Между тем Прохоров совсем недавно верой и правдой служил в «Спартаке», но затем решил сменить цвета своей футболки. Причин было несколько: во-первых, родной «Спартак» тогда был в числе аутсайдеров, а киевляне на коне, во-вторых – переезд в Киев автоматически зачислял Прохорова в состав национальной сборной. Однако на пути Прохорова стеной встали спартаковские начальники, которые пригрозили вратарю в случае перехода суровыми карами. Но тот не испугался: в мае собрал свои нехитрые пожитки и отбыл в Киев. И несмотря на протесты Москвы, за два дня до игры с тбилисцами СТК разрешила Прохорову играть за киевлян. Но тут вышла накладка: телеграмма об этом решении была послана в Киев лишь 24 мая, то есть на следующий день после игры. Именно эта оплошность и станет поводом к большому скандалу.

2 июля Федерация футбола вынесла этот вопрос на свое заседание. Обсуждение выдалось бурным. Киевляне защищались, как могли: зампред киевского совета «Динамо» всю вину за несвоевременное оформление документов на Прохорова взял на себя и просил наказать его, а не команду. Грузинская сторона требовала засчитать киевлянам поражение (в той игре, как мы помним, тбилиссцы проиграли 0:1). Были и другие предложения: например, Николай Озеров от имени Андрея Старостина предложил матч переиграть. Однако Федерация встала на сторону грузинской стороны: киевлянам засчитали поражение, тбилисцам – победу. В итоге конфискация двух очков, случившаяся незадолго до завершения чемпионата, самым существенным образом скажется на турнирном положение киевлян – они вылетят из списка кандидатов на медали. Говорят, это было результатом заговора в высших футбольных сферах, где у «Динамо» (Киев) было много недоброжелателей. Кстати, в результате такого же заговора в том же году высшую лигу покинет и столичный «Спартак».

Скандалы Монреаля

(XXI летние Олимпийские игры)

17 июля 1976 года в Монреале открылись XXI летние Олимпийские игры. Начались они со скандала в стиле «ню»: прямо во время открытия, когда на стадионе присутствовала английская королева Елизавета II и 70 тысяч зрителей, на поле внезапно выбежал мужик, на котором, кроме бороды, ничего больше не было. Нудист рванул мимо шокированных его видом полицейских прямо к главной трибуне. Самое интересное, что эту сцену транслировали по ТВ на многие страны мира, но советские телезрители ее не увидели – цензура вовремя подстраховалась. Кто был этим нудистом, так до сих пор и не известно.

Между тем, начавшись со скандала, Олимпиада ими и продолжилась. Уже на вторые сутки после начала игр в скандальную хронику угодил советский спортсмен – 31-летний фехтовальщик из Киева Борис Онищенко. Этот умелец решил добыть себе победу любой ценой и втайне от всех придумал хитроумное приспособление, которое позволяло подсоединить его шпагу к электрической цепи для фиксации уколов, которых на самом деле не было. Такого в истории этого вида спорта еще не было. На что рассчитывал спортсмен, непонятно, поскольку его хитрость была тут же разоблачена. Подлянка Онищенко стоила советской команде фехтовальщиков, которая была одним из главных претендентов на победу, медалей. Сам спортсмен был дисквалифицирован и отправлен обратно на Родину ближайшим самолетом.

Не самым лучшим образом аукнулась эта Олимпиада и артисту Геннадию Хазанову, который был послан туда с группой других деятелей культуры, чтобы в перерывах между соревнованиями своим искусством поднимать боевой дух у советских спортсменов. Дело в том, что в Канаде проживал двоюродный брат жены Хазанова, который, узнав о приезде родственника, естественно, его навестил. Во время встречи, которая не укрылась от внимания сопровождающего делегацию агента КГБ, родственник передал артисту посылку для своего дяди, проживающего в Пермской области, и слезно просил ее переслать. Отказать ему Геннадий не имел никакого морального права. За что и пострадал: после этого он в течение 12 лет будет считаться невыездным.

Между тем скандалы продолжали сотрясать Олимпиаду. 23 июля, за сутки до финала в беге на 100 метров, в корпус «С» Олимпийской деревни, где жил советский спринтер, чемпион Игр-72 27-летний киевлянин Валерий Борзов, позвонил неизвестный и попросил передать Борзову, что если он завтра выйдет на дистанцию, то будет уничтожен. Слух об этом звонке моментально облетел советскую делегацию, которая немедленно оповестила о нем службу безопасности Игр. Та приняла соответствующие меры. Поскольку спринтер и не подумал подчиняться требованиям шантажиста, утром следующего дня его под усиленной охраной доставили на стадион. Борзову одному предоставили раздевалку, усиленно охранявшуюся внутри и снаружи. Спустя несколько минут он вышел на беговую дорожку. Сами понимаете, состояние у него было не из лучших. Тут еще давала о себе знать давняя травма – надрыв задней поверхности бедра. Но несмотря на все эти обстоятельства, наш спринтер завоевал бронзовую медаль (10,14 сек) и на второй подряд Олимпиаде не дал обогнать себя вечным конкурентам – американским спринтерам.

Кстати, это была не последняя атака на Борзова на тех играх. Вскоре уже радиостанция «Радио Канада» передала сенсационную новость о том, что Борзов… попросил политического убежища. Эту «утку» тут же подхватили многие мировые издания. Нашей делегации пришлось собирать пресс-конференцию, на которой было официально заявлено, что Борзов никуда убегать не собирался. Разве что на беговую дорожку. И наш спринтер это наглядно продемонстрировал: завоевал вторую бронзовую медаль – на этот раз в эстафете 4x100 метров.

Но самый громкий скандал грянул под занавес Олимпиады. И опять в эпицентре его оказался советский спортсмен. 29 июля по одному из каналов телевидения в главном пресс-центре игр диктор зачитал экстренное сообщение о том, что советский пловец и прыгун в воду, 17-летний алмаатинец Сергей Немцанов, покинул Олимпийскую деревню и попросил политического убежища. Что же произошло?

В тот злополучный день Немцанов занял в прыжках 9-е место, хотя шел на призовое. В итоге тренеры приняли решение отстегнуть его от сборной, которая сразу после Олимпиады должна была ехать в Америку, чтобы участвовать там в гостевой встрече пловцов СССР – США. Немцанов, естественно, расстроился. А тут ему еще кто-то из коллег сообщил, что на решение тренеров повлияла недавняя история: незадолго до Олимпиады, когда Сергей выступал на соревнованиях в Торонто, в него влюбилась богатая американка Кэрол, тоже прыгунья в воду, и буквально завалила его подарками (одних пластинок подарила аж 70 штук!). Это общение не укрылось от бдительного ока КГБ. Короче, Немцанов утратил доверие по всем параметрам: и связи порочащие имел, и выступил неудачно.

Узнав о решении тренеров, Немцанов вышел на улицу и здесь дал волю чувствам – расплакался. В таком виде его и застали коллеги – канадские пловцы. Узнав, в чем дело, предложили проветриться за городом. Посадили Сергея в машину и часа два катали по Монреалю и пригороду. Видимо, то, как Немцанов садился в машину к канадцам, увидел кто-то из тамошних журналистов и расценил это как бегство спортсмена на Запад. И вот уже ближе к вечеру по канадскому ТВ прошло сообщение: Немцанов просит политического убежища в Канаде. А у Сергея на тот момент и мысли такой не возникало. Но когда он услышал эту новость по радио, он внезапно понял, что влип в серьезный переплет. А тут еще кто-то из канадцев предложил ему не возвращаться в Олимпийскую деревню, а переждать какое-то время у него на вилле. Так и сделали.

На следующий день на вилле появился некто по имени Джордж, который великолепно говорил по-русски. Он буквально с порога взял быка за рога: сообщил, что у Немцанова назад дороги нет, что на Родине его ждут только репрессии – выгонят из комсомола, из спорта. «А здесь люди готовы положить на твой счет 40 тысяч долларов, – сообщил Джордж и прямо на глазах Немцанова вытащил чек и заполнил его на указанную сумму. – Единственное, что от тебя требуется, – ты должен пообщаться со своими соотечественниками и сказать им, что выбираешь свободу». Немцанов согласился. Спустя полчаса они приехали в какой-то офис (это было управление канадской контрразведки), где завтра должна была состояться встреча Сергея с соотечественниками. Едва расположились там, как в комнату стали заходить коллеги Немцанова – тренеры, спортсмены. Все стали уговаривать парня одуматься и вернуться назад. И только один – Давид Амбарцумян – похвалил Сергея за смелость и одобрил его выбор. «Не соглашайся ни в какую», – напутствовал парня Амбарцумян. «Да куда там, – ответил тот, – такая каша заварилась».

Олимпийские игры завершились 1 августа. Советские олимпийцы могли праздновать победу – они выиграли 125 медалей, из которых 47 золотых, 43 серебряных и 35 бронзовых. Однако на Родину наши спортсмены возвращались в неполном составе, поскольку канадские власти продолжали удерживать у себя Сергея Немцанова. После встречи со своими товарищами его поселили в доме родных канадского пловца Стива Финикса. Вскоре туда наведались адвокаты, которые сообщили, что канадские власти дают ему вид на жительство и он может выбрать любой университет для учебы. Но есть одна проблема: Канада – правовое государство, и перед тем как принять окончательное решение, Сергей должен послушать магнитофонную кассету, переданную его соотечественниками. И как только эту бобину включили, у Сергея из глаз брызнули слезы – из динамиков раздался голос его родной бабки, которая начала причитать: «Сынок, на кого ты меня покинул? У меня была вся надежда на тебя. Я ж никому не нужна. Умирать буду, никто стакан воды не поднесет» и т. д. Не дослушав запись, Сергей вскочил со стула: «Везите меня в советское посольство, я улетаю на Родину!» Канадцы в шоке: мол, это невозможно, назад хода нет. А Сергей продолжает гнуть свою линию: «Да наплевать мне на карьеру, у меня бабка в Союзе осталась. Ближе ее нет человека. Не пустите, вплавь уйду».

Скандал с Немцановым завершился во второй половине августа. Несмотря на все потуги канадцев удержать у себя Немцанова (они обещали дать сумму в два раза больше, чем предлагали раньше, – 80 тысяч долларов), Немцанов требовал вернуть его на Родину. В итоге канадцы дрогнули. В десятых числах августа Немцанова отвезли в какую-то забегаловку, где передали представителям советского посольства. Те привезли парня в свой офис, где тут же обыскали с ног до головы, – опасались, что на нем имеются микрофоны. Там Немцанов провел четыре дня.

17 августа Сергея повезли в аэропорт, причем везли как шпиона – на заднем сиденье автомобиля, забросав его тряпками. Часа два петляли по городу. Заехали куда-то, покормили его от пуза украинским борщом и снова повезли. Спустя час привезли в аэропорт. Едва машина остановилась, как к ней подскочили двое дюжих молодцов-чекистов, которые схватили Немцанова под белы рученкьки и мухой домчали до самолета. Он даже опомниться не успел. Вместе с ним в Москву летело всего девять человек. Много позже парень узнает, что канадские власти, передавая его советской стороне, в качестве главного условия ставили то, чтобы на Родине парню не портили карьеру. Это условие будет выполнено: Немцанов продолжит выступления и даже закончит институт. Правда, многие алмаатинские товарищи от него после этого отвернутся.

Побег гроссмейстера

(Виктор Корчной)

Если Сергей Немцанов так и не смог отречься от своей Родины, то у другого советского спортсмена это получилось, что называется, в легкую. Речь идет о шахматисте Викторе Корчном, который 26 июля 1976 года, будучи на шахматном турнире в Амстердаме, явился в полицейский участок и попросил у тамошних властей политического убежища. Отметим, что шахматиста от его поступка не удержало даже то, что в Советском Союзе у него осталась семья – жена и сын. Сам гроссмейстер свое решение объясняет следующими причинами:

«Еще в конце декабря 1974 года я принял решение: чтобы спасти себя как шахматиста, мне следует уехать! Даже то, что были предприняты некоторые шаги для моего возвращения в строй (мне было разрешено сыграть в международном турнире в Москве, в Гастингсе), меня не остановило. Я не рассказывал членам своей семьи, что собираюсь сделать. Намекал только косвенно. Я провел «душеспасительные» беседы с сыном, рассказал о некоторых сторонах моей жизни, которые не были ему известны, выполнил те функции, которые, по моему мнению, надлежало выполнить отцу по отношению к сыну. Жена попала в легкую аварию на машине, которая у нас была. Нужно было ремонтировать машину. Жене предложили продать ее – по цене как за новую, и более того. Я умолял ее согласиться, но тщетно. Позднее у нее были большие проблемы: машина была на мое имя, а мне никак не удавалось переслать ей доверенность из-за границы.

Я не остался в Англии, но перевез за границу важные документы, фотографии, книги и оставил их в Западной Европе. В июле 1976 года я поехал на турнир в Голландию и снова захватил с собой ценный груз. Я бы снова вернулся в СССР за вещами, но дал интервью – в своем обычном стиле – для Франс Пресс. Я рассказал, почему Спасский неудачно сыграл в только что закончившемся межзональном турнире в Маниле – сколько горя он перенес, прежде чем получил выездную визу! Я обругал советские власти за то, что они отказались от участия в шахматной Олимпиаде в Израиле. Увидев свое интервью напечатанным, я понял, что в Союзе меня съедят, и попросил у голландских властей политического убежища…»

Закулисные шахматы

(Анатолий Карпов)

Летом 1976 года в центре скандала оказался еще один советский шахматист – Анатолий Карпов. Правда, он никуда не сбегал и суть скандала с ним заключалась в следующем.

До 1975 года чемпионом мира был бывший советский гражданин, а ныне американец Роберт Фишер, который в 1972 году обыграл советского шахматиста Бориса Спасского. Однако вскоре после этого на небосклоне советских шахмат взошла звезда нового гроссмейстера – Анатолия Карпова, на которого советские власти возлагали большие надежды. Во-первых, он был чрезвычайно талантлив, во-вторых – у него было все в порядке с «пятым» пунктом (он был русским, в то время как большинство советских шахматистов – евреи). В итоге в 1975 году Карпов бросил вызов Фишеру. Но тот встречаться с ним побоялся.

В результате весной 75-го ФИДЕ присудило победу советскому шахматисту. Однако тот посчитал эту победу в какой-то мере ущербной и лелеял надежду доказать миру, что владеет шахматной короной по праву. Для этого ему требовалось уговорить Фишера встретиться с ним в очном поединке. Именно этот вопрос и стал поводом для их первой (будет еще несколько) встречи 26 июля 1976 года в Токио, куда Карпов заехал по дороге с Филиппин, где участвовал в международном турнире.

Между тем в советских верхах не разделяли желания Карпова встретиться в поединке с Фишером. Там опасались повторения истории с Борисом Спасским, который тоже был уверен в своей победе над американцем, но в итоге проиграл ему чемпионский титул в 1972 году, что было использовано американцами как важный предлог для очередных идеологических атак на СССР. В случае с Карповым советские верхи опасались повторения именно подобного сценария. Что, естественно, не могло удовлетворить самого Карпова, который видел в подобном подходе откровенное выражение сомнений в его безусловном таланте.

Тем временем 11 августа глава Спорткомитета СССР Сергей Павлов написал в ЦК КПСС секретную записку. Приведу лишь некоторые выдержки из нее:

«В настоящее время А. Карпов, как спортсмен, высказывает определенную заинтересованность в проведении матча, так как Р. Фишер, по его мнению, является единственным из выдающихся зарубежных шахматистов, с кем он еще не играл, а матч с Фишером может вызвать значительный интерес шахматной общественности.

Однако, по мнению Спорткомитета, ситуация, сложившаяся на сегодня в международном шахматном движении, показывает, что проведение подобного матча в 1976–1977 гг. может вызвать больше негативных моментов, которые серьезно отразятся и на официальной системе выявления чемпиона мира по шахматам…

Как известно, в прошлом году Фишер уклонился от матча с Карповым на звание чемпиона мира. Есть основания полагать, что он откажется и от участия в официальных соревнованиях за звание чемпиона мира в наступившем цикле, подменив эти состязания упомянутым матчем с Карповым…

Фишер в тактическом плане избрал для себя очень выгодный момент. Он отчетливо представляет, что Карпов после провозглашения его чемпионом мира не занимался углубленной теоретической работой, и в оставшиеся два года ему невозможно будет успешно подготовиться и выступить в двух бескомпромиссных соревнованиях, каждое из которых должно продолжаться не менее трех месяцев. При этом, безусловно, Фишер учитывает и то, что при поражении он практически ничего не теряет, в то время как проигрыш Карпова не только в какой-то мере развенчает его как чемпиона мира, но и нанесет ему психологическую травму, как это случилось с Б. Спасским…»

Между тем это были не последние интриги против Карпова. К примеру, тренер Александр Никитин, который и сообщил в Москву о встрече Карпова с Фишером, стал инициатором идеи собрать на Карпова досье и согласовал этот вопрос в КГБ, а также с замминистра спорта Ивониным (в его ведении были международные шахматные дела). Однако сохранить в тайне эту инициативу не удалось – ленинградский переводчик Александрович, помогавший Никитину систематизировать тексты из иностранной печати, быстро смекнул, каким грязным делом занимается, и рассказал об этом Карпову, благо тот тогда тоже жил в Ленинграде. Далее послушаем рассказ самого шахматиста:

«Я отправился в столицу, в спорткомитет к министру спорта Павлову, и рассказал ему о досье и о том, как Карпов „продает“ свое звание американцам. Он был не в курсе дела и тут же позвонил в шахматную федерацию Никитину, который, как сейчас помню, вышел… за молоком. Наконец Никитина отыскали. Я еще сидел у Павлова и поэтому слышал их разговор по громкой связи. „Кому вы готовите досье на Карпова?“ – спросил министр. Никитин расстерялся и ответил: „Сергей Павлович, вас ввели в заблуждение“. – „Пишите объяснение“, – велел Павлов и бросил трубку. А на следующий день поступила докладная записка от Никитина на имя Павлова: „Будучи застигнутым врасплох вопросом министра, я не решился ответить прямо и в результате дезинформировал его о том, собираются ли материалы на Карпова“.

Понятно, что после такого конфликта Никитина с министром не надо было прилагать особых усилий, чтобы его уволили. Впоследствии это представили как расправу Карпова над тренером Каспарова. Смешно, ведь о Гарри тогда мало кто знал, ему было всего 13 лет…»

Тем временем ЦК КПСС согласился с мнением Спорткомитета. Карпова этот отказ уязвил: получалось, что не только на Западе, но и на Старой площади сомневаются в его силе и мощи. Поэтому 1 октября шахматист отправил главе Спорткомитета Павлову очередное послание по этому поводу. Приведу лишь несколько отрывков из него:

«Убежден, что моя встреча с Фишером (официальная или неофициальная) неизбежна по крайней мере по двум причинам:

а) Фишер никогда не появлялся на околошахматном горизонте как манекен – всегда за своим появлением он начинал активную практическую шахматную деятельность;

б) имеются сведения о том, что в настоящее время Фишер твердо намерен начать выступления в шахматных соревнованиях…

Я очень тщательно готовился к матчу с Фишером в 1975 году… Реально и, насколько это возможно, объективно подходя к этому вопросу, я могу сказать, что с одной стороны, уверен в своих силах, а с другой – у меня нет никаких оснований уклоняться от встречи с американцем за шахматной доской. Нашей Родине нужен шахматный король, а не, как пишет зарубежная пресса, «принц, наделенный королевскими полномочиями»…

Нисколько не переоценивая своих возможностей, я убежден сегодня, так же, как был убежден 1,5 года тому назад, что у меня есть все шансы добиться успеха в матче с Фишером. Я считаю необходимым решить вопрос о его организации…»

Как мы теперь знаем, в этом закулисном поединке победа достанется Карпову, который все-таки добьется права играть против Фишера. И этот матч выиграет, доказав всем сомневающимся, что на данный момент именно он является сильнейшим шахматистом в мире.

«Динамо» скандальное

(«Динамо» Киев)

В августе 1976 года в центре сразу двух скандалов оказалась футбольная команда «Динамо» из Киева. Первый случай произошел 14 августа, когда киевляне должны были играть в Донецке против тамошнего «Шахтера». Однако в Донецк киевляне приехали в неполном составе (всего 8 человек), поскольку большая часть динамовцев участвовали в бале олимпийцев (он проводился в честь летней Олимпиады в Монреале, завершившейся на днях). Тренер динамовцев Валерий Лобановский обратился к судье матча Казакову с просьбой перенести игру на более поздний срок. Тот немедленно позвонил в Москву, и оттуда вскоре поступил ответ: матч отложить. Однако этот вердикт не удовлетворил самих «шахтеров». Их тренер Владимир Сальков отправился прямиком в VIP-ложу стадиона, где восседал 1-й секретарь Донецкого обкома КПСС Борис Качура, и пожаловался ему на динамовцев. Качура вызвал к себе Казакова и приказал ему игру проводить. Ситуация создавалась патовая.

Тем временем Лобановский последовал примеру своего коллеги из «Шахтера» и в свою очередь позвонил в Киев 1-му секретарю ЦК КП Украины и члену Политбюро ЦК КПСС Владимиру Щербицкому. Дескать, обижают. Щербицкий потребовал позвать к телефону Салькова. И на повышенных тонах заявил: «Что это вы вздумали издеваться над киевским „Динамо“? Это для украинского народа особая команда». – «Я действую в соответствии с регламентом чемпионата», – попробовал было возразить Сальков. Видя, что тренер «Шахтера» его явно не понимает, Щербицкий потребовал отдать трубку самому Качуре. Тот трубку взял, около минуты слушал гневную речь Щербицкого, после чего распорядился: «Быстро организуйте товарищескую игру. Надо успокоить народ».

Народ действительно успокоили: в тот день «Шахтер» сыграл товарищеский матч со своим дублем. Однако Сальков на этом не успокоился и потребовал от Спорткомитета СССР засчитать Киеву поражение. Но Москва побоялась связываться с Щербицким и эту просьбу проигнорировала.

Другой скандал с участием киевского «Динамо» случился спустя несколько дней после донецкого. В том случае произошел бунт игроков против своих тренеров Валерия Лобановского и Олега Базилевича. После того как оба тренера, будучи также наставниками национальной сборной, за прошедший сезон проиграли все возможные турниры, игроки «Динамо», которые устали от экспериментов своих тренеров, поняли, что лучшего времени для смены руководства у них не будет (и это при том, что всего лишь год назад именно Лобановский привел киевлян к победе в Суперкубке!). В итоге родилось заявление в Спорткомитет Украины, подписанное всеми игроками команды. Вот как об этом вспоминает игрок киевского «Динамо» В. Звягинцев:

«Наконец собралась команда. Пошли в Комитет. Пригласили Фоминых (руководитель украинского футбола. – Ф. Р.). Первым написал заявление Колотов, капитан команды, затем по кругу – остальные. Писали, что не хотим с этим составом работать. Потом поехали на базу в Конче-Заспе. Но тренировки не было. Лобановского вызвали в ЦК. А через несколько дней состоялось общее собрание. Команда, тренеры, заместитель председателя Совмина Украины Семичастный. Бывший председатель КГБ, «историческая личность».

Начали разбираться, разговаривать. Затем – голосование. В итоге было принято решение – отстранить от работы Лобановского, Базилевича и Петрашевского. Причем Базилевича и Петрашевского – единогласно. Лобановский собрал несколько голосов в свою пользу, но большинство высказалось за его отстранение…»

Однако несмотря на результаты голосования, Лобановский сумел остаться на своем посту, поскольку имел крепкий тыл в лице самого 1-го секретаря ЦК КП Украины Владимира Щербицкого. А тут еще и сама команда ему подмогла: 18 августа в очередной игре с «Днепром» безвольно продула 1:3 у себя дома, что дало повод сочувствующим Лобановскому людям усомниться в таланте нового тренера Пузача.

Прерванный полет

(Борис Волынов / Виталий Жолобов)

В начале июля в очередной полет отправились два советских космонавта: Борис Волынов и Виталий Жолобов. Однако этому полету суждено будет стать одним из самых скандальных за всю историю, поскольку космонавты не смогут найти взаимопонимания друг с другом и их полет будет прерван раньше срока (им предстояло пробыть на орбите еще две недели).

Между тем еще до запуска нашлись скептики из числа работников Центра управлением полетами, которые предрекли полету печальную участь. Правда, этим скептикам никто не поверил, поскольку их выводы базировались на… суеверии. По их мнению, полет ждала неудача из-за того, что один из космонавтов – Жолобов – впервые летит в космос с усами. Ерунда вроде бы, однако…

Космонавты вернулись 24 августа 1976 года в 21.33 по московскому времени. В газетах, естественно, не было ни слова про то, что полет прекратился раньше срока, поэтому о случившемся знал только узкий круг избранных лиц. Один из них – А. Елисеев – так описывает закулисье тех событий:

«Недели за две до запланированного окончания полета мы получаем экстренный вызов в Центр управления для досрочного возвращения экипажа. Волынов как командир корабля потребовал немедленного спуска в связи с тем, что у Жолобова резко ухудшилось состояние здоровья. По его словам, Жолобов был бледен, слаб, выглядел как тяжело больной человек, и состояние его быстро ухудшалось. Жолобов подтверждал свое плохое самочувствие и необходимость срочной посадки. Тревожное сообщение с борта выбило всех из колеи. Медицинские параметры обоих космонавтов находились в норме, и у врачей не было формальных оснований для беспокойства. С Борисом Волыновым решил доверительно переговорить Герман Титов – второй космонавт планеты. Германа все, безусловно, уважали, и мы надеялись, что ему удастся узнать какие-то детали. Но зря. Борис лишь добавил, что у него тоже сильно болит голова, и повторил, что состояние Жолобова совсем плохое. Полет был прекращен.

К удивлению группы встречающих, оба космонавта сразу после посадки выглядели вполне здоровыми. После возвращения в Москву специалисты попросили их объяснить, что же произошло. Оба сказали, что в станции появился сильный запах азотной кислоты и находиться там стало невозможно. Очень странное заявление. Азотная кислота на станции действительно была – она использовалась в качестве окислителя в двигательной установке, но попасть в жилой отсек не могла. Баки с топливом находились в вакууме, снаружи герметического корпуса станции. Поскольку оба космонавта настаивали на наличии запаха кислоты, следующая экспедиция полетела на станцию с противогазами и большим набором реагентов, позволяющих провести объективный анализ химического состава атмосферы жилого отсека. При анализе отклонений от нормы обнаружено не было. Космонавты, проведшие этот анализ, после снятия противогазов посторонних запахов не почувствовали. Спрашивается, что же случилось в предыдущем полете? Никакая гипотеза, кроме психологического расстройства, объяснения происшедшему не давала…»

Скандальные разводы

(Лев Лещенко / Эдита Пьеха)

В 1976 году случилось два развода в мире эстрады, подпадающие под разряд скандальных. В центре первого оказался Лев Лещенко, который в сентябре того года расстался со своей первой женой – певицей Аллой Абдаловой. Причем на этот раз окончательно. В первый раз это случилось в начале 74-го, но спустя год молодые вновь сошлись. Однако летом 76-го, во время гастролей в Сочи, Лещенко увлекся юной студенткой, и кто-то из коллег «стукнул» его жене об этом романе. Причем расписано было все до мельчайших подробностей: где гуляли, в каких ресторанах сидели, где ночевали. Сообщили Алле и то, что Лещенко, не доиграв гастроли, сорвался в Москву и, поскольку дома до сих пор не объявился, значит, находится у своей новой зазнобы.

Так оно и было: Лещенко действительно прямо с самолета нагрянул на квартиру подруги своей возлюбленной, где обитала его новая пассия. Там он прожил несколько дней. Но вечно так продолжаться не могло, и вот однажды Лещенко приехал к своей жене, на Лесную улицу. Однако дальше порога его в квартиру не пустили. Едва он позвонил в дверь, как Алла вынесла ему на лестничную площадку два чемодана с вещами (собрала заранее) и сказала «адью». Но Лещенко это нимало не смутило, а даже наоборот – обрадовало. Он поблагодарил жену за этот шаг, за то, что не устроила ему скандала: «Алла, какая же ты все-таки мудрая женщина! Спасибо тебе огромное за то, что ты все так просто решила. Желаю тебе, чтобы все у тебя было хорошо».

Лещенко переехал жить к своим родителям на Тишинскую площадь. Те не стали задавать ему лишних вопросов, видимо, хорошо знали о том, как нелегко складывалась в последнее время семейная жизнь их чада. Мать постелила ему на диване, сказала: «Будешь пока спать здесь, а мы уж с отцом и Валей (сестра певца) как-нибудь устроимся в другой комнате. Поскольку ты у нас теперь великий человек, имеешь право на отдельную „жилплощадь“. Стоит отметить, что со второй женой Лещенко живет и поныне (вот уже почти 30 лет).

Еще больший резонанс, чем уход Лещенко от Абдаловой, произвел на публику развод Эдиты Пьехи и Александра Броневицкого. Эта пара «спаялась» в семейный союз еще в 1958 году и на протяжении всего этого времени считалась олицетворением самой крепкой семьи в советском искусстве. Поэтому, когда осенью 1976 года (через два месяца после 45-летия Броневицкого) страну облетела весть, что Пьеха разводится со своим мужем, мало кто поверил этой новости. За последние несколько лет такие слухи про эту пару курсировали в обществе неоднократно, но затем оказывались всего лишь «уткой». Однако на этот раз все происходило взаправду. Как признается позднее сама Пьеха, в последнее время их брак был похож на фикцию – они даже спали в разных комнатах. У Броневицкого была на стороне другая женщина, да и у Пьехи появился воздыхатель – полковник КГБ Геннадий Шестаков, который был на семь лет младше ее. Собственно, к нему она и ушла той осенью. По ее же словам:

«Наступил момент, когда я почувствовала, что больше не могу с ним вместе жить. „Я не виновата, Шура, – сказала я ему, – я от тебя ухожу. Во что ты превратил нашу жизнь? В сплошную работу! Скажи, мы когда-нибудь отдыхали с тобой за двадцать лет? Нет! А ведь когда мы сидели тогда на подоконнике и ты клялся в любви… все же было иначе! Куда все девалось? Где же наша любовь?“

Поскольку инициатива развода исходила от Пьехи, Броневицкого этот уход оскорбил. Он предрек бывшей супруге скорый закат ее карьеры: мол, без меня и «Дружбы» (так назывался их совместный ансамбль, где он был художественным руководителем, а она – ведущей вокалисткой) ты – ничто. А Пьеха взяла да и создала собственный ансамбль, с которым стала готовиться к выступлению на Всероссийском конкурсе исполнителей советской песни в Сочи. И выступила там блестяще. И вообще после развода с Броневицким ее карьера если и не пошла резко в гору, то, во всяком случае, не остановилась. А вот Броневицкий былого успеха уже не имел, несмотря на то, что взял в свой оркестр молодую солистку.

Заговор против «Спартака»

В субботу 13 ноября 1976 года завершился регулярный чемпионат страны по футболу. Чемпионами стали футболисты столичного «Торпедо», набравшие 20 очков, следом шли киевские динамовцы (18), а на 3-м месте расположились их одноклубники из Тбилиси (17). Настоящая трагедия пришла на улицу болельщиков столичного «Спартака» – их любимая команда впервые в истории отечественного футбола вылетела из высшей лиги в первую. «Спартак» набрал всего лишь 13 очков и занял предпоследнее 15-е место.

Между тем к своему вылету из высшего дивизиона красно-белые шли, можно сказать, целенаправленно. Кризис в команде наступил еще год назад, когда «Спартак» занял в чемпионате непривычное для себя 10-е место. Тогда были приняты экстренные меры, и руководство клуба омолодили. Но новые тренеры – Анатолий Крутиков и Галимзян Хусаинов – так и не смогли создать в команде рабочую обстановку. Как вспоминал начальник команды Н. Старостин:

«Более всего подводила Крутикова чрезмерная самоуверенность. Создавалось впечатление, что он решительно настроен произвести реорганизацию с помощью одного лишь топора. И началась обычная в подобных случаях чехарда с составом, что дается всегда легче. Пошли рискованные замены и перестановки без необходимых в такой ситуации осторожности и такта. Казалось, что старший тренер, не желая никого слушать (вот он, диктат!), вознамерился одним махом преобразить „Спартак“, сотворить что-то вроде чуда, благодаря чему сразу показать себя сильной личностью, утвердиться в числе лучших тренеров страны. „Спартак“ сделался как бы ставкой азартного, слепо верящего в удачу человека. И ставка эта была бита…»

Кстати, с назначением новых тренеров закатилась звезда самого Николая Старостина, которого заставили уйти с поста начальника команды (и это при том, то Николая Петровича в команде называли не иначе как Чапай за то, что он мог, как и легендарный комдив, повести за собой коллектив). Причем «ушли» Старостина со скандалом. Случилось это сразу после игры «Спартак» – «Милан» на Кубок УЕФА. Перед полетом в Италию, в аэропорту, трое спартаковцев были задержаны на таможне с валютой. Старостин бросился улаживать конфликт, взял всю вину на себя и добился-таки, чтобы всех трех «валютчиков» выпустили из страны. Однако «Спартак» бездарно проиграл игру со счетом 0:4, и это поражение дорого стоило Старостину, у которого было достаточно врагов в профсоюзах. В итоге Чапая отправили в отставку. Часть игроков команды попыталась заступиться за него перед секретарем ВЦСПС Богатиковым (это были «старики» во главе с Евгением Ловчевым), но их поход завершился неудачей. Тогда Ловчев предложил всем «старикам» написать заявления об уходе. Но те испугались (смелыми оказались только сам Ловчев и Михаил Булгаков).

В весеннем чемпионате 1976 года (в тот год проводилось два турнира – весенний и осенний, чтобы учесть интересы сборной, готовящейся принять участие в четвертьфинале первенства Европы, а также в футбольном турнире XXI Олимпийских игр) «Спартак» с самого начала плелся в самом хвосте, поражая своих болельщиков необыкновенно тусклой игрой. Расплата не заставила себя ждать: на игры команды стало приходить минимальное количество зрителей (например, за матчем против «Зари» наблюдала всего лишь одна (!) тысяча зрителей). И уже в весеннем розыгрыше «Спартак» опозорился, заняв 14-е место.

Однако даже после такого провала ни у кого из болельщиков команды и в мыслях не было, что в осеннем первенстве все обернется куда как печальнее. Тем более что в межсезонье «Спартак» сумел реабилитироваться. Он умудрился выиграть международный турнир в Пальма-де-Майорке, где победил английский клуб «Куинз парк рейнджерс» (3:0) и сгонял вничью с самой «Барселоной» из Испании (2:2). Но, вернувшись домой и вступив в чемпионат, вновь стал не похож сам на себя. Обстановка в команде ухудшалась с каждым днем. О том, какой она была, наглядно показывает случай с Олегом Романцевым. Он был приглашен в «Спартак» летом 76-го из красноярского «Автомобилиста» и был на хорошем счету у тренеров. Во всяком случае, тот же А. Пискарев в своем интервью «Вечерней Москве» за три дня до начала осеннего первенства сказал: мол, мы верим в Романцева и других молодых игроков. Как вдруг вскоре после начала чемпионата Романцев принимает решение покинуть именитый клуб. Много позже он сам раскроет тайну этого ухода:

«Коллектив в „Спартаке“ был не таким хорошим, как мне бы хотелось. Он очень сильно отличался от тех, в которых я играл в Красноярске как в баскетбольной, так и в футбольной команде. В то время в „Спартаке“ было два лидера, фамилий называть не буду, да это и не нужно. Они ненавидели друг друга, даже по утрам не здоровались, и каждый из них пытался перетянуть в свою группу большинство игроков. И как назло, поддерживающих ту и другую кандидатуру оказалось равное количество. На тренировках иногда доходило до того, что противники, если так можно назвать, уходили в крови. Эта атмосфера мне ужасно не нравилась, поэтому я запирался в комнате и читал. Но покоя практически не было, так как и я должен был принять чью-либо сторону. Соответственно, то одни приходили и приглашали посидеть чаю попить, то другие – музыку послушать. Но я говорил: „Нет, ребята, мое дело тренироваться и хорошо играть, а вы уж сами в этой ситуации разбирайтесь“. В общем, я не общался ни с теми, ни с другими. А потом взял и уехал…

Проснулся в шесть утра, разбудил Витю Папаева (мы жили с ним в одном номере), попросил его передать бутсы, которые я получил в «Спартаке», собрался и уехал. А чтобы меня где-нибудь не перехватили и не вернули назад, купил билет на поезд. Трое с половиной суток я ехал домой. С какого-то полустаночка отправил матери телеграмму, в которой сообщил, что жив-здоров, еду домой на поезде, но ты всем говори, что не знаешь, где я. Пока ехал, в Красноярск прилетали из «Спартака», чтобы забрать меня обратно, но не тут-то было! Возвратившись домой, стал играть в «Автомобилисте». Ну и, естественно, когда звонили из «Спартака», говорил, что не вернусь, что мне хватит высшей лиги, что могу играть только в команде. В тот момент мне не показалось, что «Спартак» был командой в полном смысле этого слова. Но не подумайте, что я сбежал из команды, как крыса с тонущего корабля. За «Спартак» я играл в первом круге, команда шла где-то пятой, так что и речи быть не могло, что она «вылетит» из высшей лиги…»

В конце концов к ноябрю ситуация в «Спартаке» стала по-настоящему аховой. И спасти команду от вылета могло лишь чудо. Но оно не случилось, поскольку враги команды сделали все возможное, чтобы отправить именитый клуб в низший дивизион. О том, что это был настоящий заговор, говорят результаты последнего тура чемпионата. В тот день «Спартак» встречался в Киеве с лидером чемпионата – тамошним «Динамо» – и проиграл 1:3. Однако шансы остаться в высшей лиге у него еще были, если бы из пяти его оппонентов проиграл хотя бы один или кто-то из трех сыграл вничью. Но ничего подобного не случилось. Даже земляки не помогли красно-белым. «Торпедо» и «Локомотив» играли на выезде – первый против ереванского «Арарата» (ему тоже грозил вылет в случае поражения), второй – с донецким «Шахтером» – и, как будто нарочно, проиграл с минимальным счетом 0:1 (торпедовцам достаточно было сыграть вничью и тем самым спасти «Спартак» от вылета). Другой столичный клуб – ЦСКА – проиграл «Днепру» и тоже спас его от вылета. Хотя этот результат вполне закономерен: армейцы издавна считались принципиальными врагами «Спартака».

Между тем страсти после вылета «Спартака» разгорелись нешуточные. Поскольку армия болельщиков у этой команды была чуть ли не самой большой в стране (команду не случайно называли народной), этот вылет не мог никого из них оставить равнодушным. В Спорткомитет СССР со всей страны посыпались письма, в которых люди буквально умоляли вмешаться в ситуацию и позволить «Спартаку» остаться в высшем дивизионе. При этом выдвигались вполне резонные аргументы. Чемпионат в этом году носил экспериментальный характер: был разбит на два турнира – весенний и осенний, причем команды, проигравшие первый турнир, высшую лигу не покидали, а те, кто занял два последних места в осеннем, – вылетали.

Кроме этого, в весеннем чемпионате большие уступки были сделаны киевскому «Динамо» и ряду других команд, которые делегировали своих игроков в национальную сборную и участвовали в еврокубках, а остальные команды вынуждены были играть без каких-либо поблажек. Поэтому болельщики «Спартака» и просили пойти их команде навстречу и позволить остаться в высшей лиге. Конечно, народная команда во многом сама была виновата в случившемся, но, несомненно, что случись нечто подобное с другими столичными командами – ЦСКА или «Динамо» – их бы стопроцентно «отмазали» от участи играть в низшем дивизионе. А все потому, что за их спинами стояли весьма влиятельные люди: Брежнев поддерживал ЦСКА и «Днепр», Щелоков – «Динамо». «Спартаку» же помочь было некому, поэтому тысячи писем, которые обрушились на Спорткомитет, так и не принесли положительного результата – гранд отечественного футбола, который 9 раз становился чемпионом страны, вынужден был покинуть высшую лигу.

1977

Бегом из «Сатиры»

(Татьяна Пельтцер)

В январе 1977 года театральные круги столицы потряс скандал: из Театра сатиры ушла его старейшая актриса (играла в труппе с 1947 года) Татьяна Пельтцер. Произошло это внезапно, из-за ссоры актрисы с главрежем театра Валентином Плучеком прямо накануне премьеры спектакля «Горе от ума», которая была назначена на 18 января. Вот как об этом вспоминает коллега Пельтцер по театру Ольга Аросева:

«Шла последняя перед премьерой репетиция. Не занятая в нем, я слушала в своей гримуборной сцены бала у Фамусова. Вдруг в плавное и слитное течение грибоедовского текста ворвался раздраженный вопрос Пельтцер: „Куда мне идти?“ Плучек недовольным голосом, потому что прервалась репетиция, ответил, что идти она может куда захочет.

Она еще более раздраженно, вызывающе даже спрашивает: «А куда мне сесть?»

Он, взорвавшись, отвечает: «Ну, конечно, вы должны быть в центре, а остальные – вокруг… Между прочим, здесь еще и Чацкий, и Софья есть! Вы, конечно, не заметили?» (Чацкого играл Андрей Миронов, а Софью – молодая и очень талантливая актриса Татьяна Ицыкович (Васильева), которую Плучек особенно любил и всячески выдвигал. – Ф. Р.)

Что тут началось! Следовал текст не по Грибоедову, который я повторить не решаюсь. Кричит она. Кричит он. Оба словно обезумели. Понимаю, что сейчас Татьяна репетицию бросит и со сцены уйдет. Бегу вниз, в вестибюль, чтобы ее встретить. Схватила с вешалки свое и ее пальто. Жду. Она спускается. Тоже бегом. Я пытаюсь ее одеть, увести из театра. А она, еще докрикивая, вдруг поворачивает обратно, рвется из моих рук – договорить Плучеку то, что она не успела. Я ее умоляю ехать домой. А по трансляции голос: «Аросеву немедленно на сцену!» Это чтобы Пельтцер заменить в спектакле.

Выбежал Миша Державин в костюме Скалозуба: «Ольга Александровна, уходите немедленно, Плучек вас репетировать зовет». Мы с Пельтцер выскочили из театра. Тут актер Козловский сбегает по ступенькам служебного входа, догоняет нас: «Ольга Александровна, вас зовет Валентин Николаевич». Я понимаю, что, если пойду на сцену репетировать Хлестову, Пельтцер больше не переступит порога нашего театра. Кричу на Козловского: «А если бы я в метро спустилась, ты меня и с эскалатора бы снял?! Нету меня, понимаешь, нету!»

Сели в такси, я умоляю Татьяну успокоиться. А она только и повторяет, как в затмении разума: «Я к Марку Захарову пойду! К Марку пойду, к Марку…» Кое-как довезла ее до дому, а утром звонок: «Ольга, дай мне твою машину. Я поеду жаловаться в министерство». У меня тогда «жигуленок» был с водителем. Вместе с шофером я поехала к ней. И опять мы по Москве два часа катались. И снова я ее уговаривала, но не отговорила. Она к Марку Захарову в Ленком ушла…»

Отметим, что в Ленкоме Т. Пельтцер проработает вплоть до своей смерти – то есть до июля 1992 года.

Закат «звезды» вручную

(Сергей Захаров)

Весной 1977 года закатилась звезда популярного эстрадного певца Сергея Захарова. Как мы помним, он стал известен с 1973 года, когда завоевал высшие награды сразу на двух популярных эстрадных конкурсах – «Золотой Орфей» в Болгарии и «Сопот» в Польше. После этого Захаров буквально «прописался» на ЦТ – редкий телевизионный концерт обходился без его участия. Кроме этого, Захаров стал пробовать себя и как киноактер – он сыграл главную роль в телефильме Леонида Квинихидзе «Небесные ласточки», премьера которого состоялась 15 декабря 1976 года. Однако развить этот успех дальше молодому артисту было не суждено: спустя каких-нибудь три месяца после триумфальной премьеры артист оказался замешан в громком скандале, который поставил крест на его звездной карьере.

Между тем не будет преувеличением сказать, что к своему падению Захаров шел вполне осознанно. Как мы помним, еще в декабре 1974 года в «Советской культуре» выходила большая статья, где его обвиняли в «звездной болезни» и в том, что он рискует растерять свой авторитет, если не возьмется за голову. Артист этому предупреждению не внял. В итоге спустя два года после выхода статьи Захаров стал героем одного из самых громких скандалов конца 70-х: он избил администратора Ленинградского мюзик-холла и угодил за решетку. Впрочем, сам певец будет утверждать, что эта «посадка» была явно заказной. Дескать, 1-й секретарь Ленинградского обкома КПСС приревновал его к певице Людмиле Сенчиной и дал команду убрать соперника. Однако, даже если в этом и есть доля истины, вины с певца это все равно не снимает: он тогда действительно здорово зазнался. Еще за год до драки по стране широко ходили слухи о пьяных дебошах Захарова, о его «звездных» причудах. Короче, Сенчина не Сенчина, но Захаров давно ходил «под статьей». По его же словам:

«Как ни странно, я даже благодарен тем людям, которые меня посадили. К тому времени я очень устал. От внимания, от невозможности вести обычную, нормальную жизнь. Это была как кара за то малодушие, которое я проявил, не уйдя в оперу. Несмотря на успех, неудовлетворенность собой достигала какого-то критического момента. Ее надо было чем-то заглушать. И я очень серьезно увлекся алкоголем. Жизнь разрушалась. Еще немного, и я бы просто сгорел. Доходило до того, что я ни черта не помнил. Что было вчера, позавчера…»

Страна узнала о драке с участием Захарова практически сразу – в начале марта 1977 года благодаря «сарафанному радио» (то есть слухам). Однако о подлинной подоплеке случившегося и подробностях инцидента стало известно чуть позже – в конце мая, после того, как журнал «Крокодил» (№ 17) опубликовал статью Н. Лабковского «Скоропортящийся талант». В ней сообщалось следующее:

«Во Дворце культуры имени Ленсовета состоялся выездной спектакль Ленинградского мюзик-холла… Перед началом к администратору дворца Роднову зашли за контрамарками несколько артистов, с ними и Сергей Захаров. Находившийся в кабинете главный администратор мюзик-холла Михаил Кудряшов заметил, что Захаров свои контрамарки уже получил. Захарову не понравилось замечание Кудряшова. Кудряшову не понравилось, что Захарову замечание не понравилось.

Слово за слово, и Захаров дал главному администратору в зубы.

Главный администратор, он же, кстати, боксер, заехал невежливому солисту в зубы.

Третий звонок, как удар гонга, прервал схватку. Противники разошлись в разные стороны. Певец – на сцену, услаждать публику канцонами о любви и дружбе, администратор – в фойе, следить за порядком.

Казалось бы, инцидент на том был исчерпан. Но не так считал артист, приученный больше к тюльпанам, нежели к оплеухам.

В антракте он предложил главному администратору «поговорить на улице» после спектакля. «Не бойся, – сказал он великодушно, – до больницы дело не дойдет».

Администратор, он же боксер, не испугался: он не знал, что его будущий противник успел обеспечить себе подмогу. На зов знаменитости уже сбегались дружки: ученик студии мюзик-холла Яковлев, дважды изгонявшийся за пьянки, неистовый меломан Бойко и некий Долбая – бармен одного из ленинградских ресторанов.

Все они терпеливо ждали, пока кончится спектакль, потом с затаенным дыханием наблюдали, как Захаров позировал кинооператорам для киевского телевидения. Когда же все разошлись и свидетелей не осталось, Кудряшов был приглашен для «разговора». И здесь при свете луны и звезд администратор-боксер сообразил, как он опростоволосился. Он был один, а Сергей Захаров сам-четыре…

Как же дошел певец до жизни такой?

…Не смог устоять перед этой лавиной славы молодой человек без мало-мальски путного музыкального образования, без устоявшегося вкуса, без твердых моральных норм. И пошло веселье, пьяные загулы, забубенные компании…

В московской гостинице «Россия» происходит ночной дебош. В главной роли Сергей Захаров. «Знаменитость» отделывается пятнадцатирублевым штрафом. Из южного города приходит сигнал о далеко не рыцарском обращении с девушкой. Захарова журят: «Ай, ай, как не стыдно!» Захаров добродушно ухмыляется: «Ладно, ладно, обойдется».

В самом деле, обходилось.

И вот премьер мюзик-холла выходит в ночной переулок. Мстительный, уверенный в себе. Ведь за ним трое. А свидетелей ни одного…

Михаил Кудряшов пролежал в больнице около месяца. Медики засвидетельствовали повреждение головы и паха.

– Избиение? Что вы! Просто драка. Один на один! – заявляет Захаров. – Секунданты? Но они только смотрели…

Получается, что пострадавший Кудряшов сам изловчился и нанес себе повреждение, чтобы бросить тень на доброе имя певца. Получается, что в драке «один на один» боксер получил серьезные травмы, тогда как певец отделался лишь легкими ссадинами. Любопытно, не правда ли?

Впрочем, независимо от того, как разъяснятся подробности, нравственное сторона всей этой истории ясна. На примере Захарова мы видим, что не всякий талант выдерживает проверку успехом. Бывают таланты скоропортящиеся. Их нельзя все время держать в тепле. Их нужно иногда охлаждать. Чтобы не разлагались».

Забегая вперед, сообщим, что суд приговорит Захарова к одному году «охлаждения». Срок певец будет отбывать в городе Сланцы – на «химии». За время отсидки он многое для себя поймет, поэтому на свободу выйдет (в июне 1978 года) уже другим человеком. По его же словам:

«Когда я вернулся, долгое время находился в вакууме. Не осталось рядом никого, кто когда-то „ел с ладони у меня“, как пел Высоцкий. Есть доля правды в том, что я нелюдимый и мизантроп, а за что их любить? Я начал с белого листа. За полтора года прошел целую школу жизни и больше ни разу не ошибся ни в одном человеке.

Моя жена Алла большой молодец, она не сломалась. А представьте, ей приходилось ходить по городу, где все на нее пальцем показывали. Она продала все вещи из квартиры, потому что нечего было есть, остались только лампочки. Зато, когда я вернулся, у меня была семья, дочка. Мне нужно было только начать работать…»

Да, если бы не семья, жизнь Захарова могла сложиться совсем иначе – гораздо трагичнее. А так он сумел прийти в себя, что называется, «отлежался». И снова вернулся в профессию, благо условия для этого появились подходящие: в 1985 году «ушли» на пенсию 1-го секретаря Ленинградского обкома Романова и на его место пришел Лев Зайков, у которого к Захарову никаких претензий не было. В 1988 году состоялся первый после долгого перерыва сольный концерт Захарова в Москве, в Театре эстрады. Был полный аншлаг.

Последняя битва Завадского

(«Царская охота»)

Главный режиссер Театра имени Моссовета Юрий Завадский относился к числу лояльных к властям людей, обласканных ею и вполне благополучных. Однако и в его творческой деятельности случались моменты, когда ему приходилось с боем пробивать отдельные постановки на сцене родного театра. Так, в частности, было с пьесой Леонида Зорина «Царская охота», которую Завадский надумал поставить в 1975 году. Но чиновники из Министерства культуры запретили ему это делать по цензурным соображениям – во многих репликах героях имелись аллюзии с советской действительностью. Но Завадский не сдавался и на протяжении двух последующих лет не оставлял попыток добиться постановки. В этой борьбе он серьезно подорвал свое, и без того не богатырское, здоровье.

В декабре 1976 года Завадский перенес сложную операцию, после которой… вновь взялся за старое – стал добиваться постановки «Царской охоты». И случилось чудо: то ли чиновникам стало жалко пожилого режиссера, перенесшего операцию, то ли вмешались иные причины, но «добро» на постановку спектакля Завадский наконец получил. Правда, радоваться было рано – от постановки до премьеры спектаклю требовалось пройти сквозь цензурные рогатки, что было делом еще более сложным.

Завадский отправил пьесу на читку в Главлит в середине марта 1977 года, но минула неделя, а ответа все не было. Тогда режиссер, и без того измотанный предыдущей борьбой, без согласия «сверху» назначил генеральный прогон спектакля на 23 марта. Однако прийти на него так и не смог – за день до прогона ему стало плохо. Вот как вспоминает о том дне автор пьесы Л. Зорин:

«С утра у театра толпились люди, бог весть как узнавшие о просмотре. Чем ближе к полудню, тем больше крепчал напор желавших пробиться внутрь. Разыгрывались и просто комические, и трагикомические сценки – запомнилась пожилая дама с оранжевым шарфом в нелепой шляпке, кричавшая, что ее дни сочтены, а значит, она должна быть пропущена. Я дрогнул, помог ей пройти сквозь контроль, за что был высмеян администратором: „Очень уж вы легко раскисаете“. Спектакль начался с опозданием…

Начальства в тот день не было. Оно сочло наиболее верным проигнорировать тот факт, что пьеса, не получившая визы, играется при переполненном зале. Совсем как Ефремов с «Медной бабушкой», Завадский бестрепетно, по-молодому нарушил все правила игры, которым, казалось бы, строго следовал. Наконец-то он ощутил, что свободен, больше не было для него ни сановников, ни хозяев, ни партийных удавок. Земля со всей ее маетой, с ее неволей была все дальше, а небо становилось все ближе…

После того как просмотр закончился, мы сразу же стали звонить Завадскому. Когда черед дошел до меня, я пожелал ему и себе скорее увидеться на премьере. Он тихо проговорил: «Нет, все кончено. Я не хочу, чтоб мне продлевали бессмысленное существование». Я слушал, не зная, как возразить, делая яростные усилия, чтобы постыдно не разреветься. Сдал и несокрушимый Виктюк, ему дважды потребовалась неотложка. Перегрузки оказались чрезмерны…»

После прогона минуло несколько дней, а ответа из Главлита так и не последовало. Тогда миссию «толкача» взял на себя мэтр театра Ростислав Плятт, который за эти дни пять раз звонил Главному цензору страны Фомичеву. На пятый раз актеру наконец удалось поймать чиновника на его рабочем месте. Цензор долго допытывался у мэтра, чем привлекла театр эта пьеса. А выслушав ответ актера, многозначительно произнес: «Сказка – ложь, да в ней намек…», явно намекая на то, что цензорам прекрасно понятна аллюзийная «подкладка» пьесы. Тогда Плятт решился использовать последний козырь: «Могу я сказать Завадскому, чье состояние очень опасно, что дело ограничится частностями?» Помедлив, Фомичев согласился на эту расплывчатую формулу.

После этого разговора из Главлита позвонили автору пьесы Леониду Зорину и предложили «вынуть» из пьесы Фонвизина и вычеркнуть несколько важных реплик. С большим трудом драматургу удалось отстоять покойного собрата по перу, а также отбить большинство своих фраз. В итоге 31 марта Главлит разрешил «Царскую охоту» к выпуску. Увы, но Завадский до этого дня так и не дожил – 5 апреля он скончался.

После смерти режиссера в Главлите решили, что теперь-то вопрос о «Царской охоте» отпадет сам собой. Но они ошиблись. Труппа с удвоенной энергией взялась за пробивку спектакля, намереваясь посвятить его премьеру памяти покойного Мастера. 13 апреля (спустя пять дней после похорон Завадского) автор пьесы и еще несколько драматургов организовали новый прогон спектакля. Как вспоминает Л. Зорин:

«Было странно, что после этих двух лет актеры не возненавидели пьесу. Но нет! Хотя зал был фактически пуст, со сцены бил электрический ток, сошлись, спелись в едином пучке отвага, отчаяние, вдохновение. И после того, как в последний раз вознесся голос Елизаветы: „Алеша, милый!..“ и стоном, рыданием откликнулся Алексей Орлов, в зале раздались аплодисменты, что на просмотрах такого рода всегда считалось недопустимым.

На следующий день я узнал, что требуются очередные купюры. Я отказался «пойти навстречу» – больше не трону и запятой. В конце концов было сообщено, что дата премьеры еще неизвестна, однако 20 апреля мы можем сыграть «спектакль с публикой», так называемую замену…»

Однако по тому, как это было сообщено, у автора пьесы и актеров сложилось впечатление, что дело еще отнюдь не выиграно. Так оно и вышло: буквально за несколько часов до начала спекталя одного из руководителей театра – Лосева – вызвали в горком партии и сообщили, что «замена» отменяется. Он в ответ взорвался: заявил, что в таком случае оставляет за собой право отбить телеграмму лично Брежневу слов так на двести. «Я напишу свой лучший текст и гарантирую вам неприятности», – заявил Лосев. «Да на здоровье! – ответили ему. – Давайте свою телеграмму! Еще он будет нас шантажировать!..» Но Лосев не унимался: «А будет ли это хорошо? В предпраздничный день на стол к Леониду Ильичу ляжет подобная телеграма. На двести слов. Как полагаете?» И он уже развернулся, чтобы покинуть кабинет, как его хозяин дрогнул: «Ну хорошо, мы подумаем».

Леонид Зорин тоже не сидел сложа руки и позвонил одному высокопоставленному чиновнику из Министерства культуры. И в разговоре с ним обронил: «В противном случае я готов к крайним мерам». Что это были за «крайние меры», Зорин не объяснил, но чиновник насторожился. На носу были майские праздники, и портить себе настроение разборками с творческой интеллигенцией ему явно не хотелось. Короче, чиновник отдал соответствующее распоряжение и «замену» разрешили, а официальную премьеру назначили после майских праздников. Зорину сообщили об этом в половине третьего дня, когда он сидел у себя дома в компании жены и нескольких актеров, занятых в спектакле. По словам драматурга, когда это произошло, у него отказали ноги – их сковал паралич. К счастью, длилось это около минуты. В начале мая спектакль «Царская охота» был наконец включен в репертуар.

«Звезда» в «обезьяннике»

(Александр Кайдановский)

Известный актер Александр Кайдановский обладал взрывным темпераментом и частенько попадал в разного рода скандальные истории вроде той, о которой речь уже шла выше: когда в 1970 году актер избил пожилого дружинника и едва не угодил за решетку. Семь лет спустя Кайдановский опять оказался замешан в громком скандале, который случился с ним в Таллине, где он снимался в фильме Андрея Тарковского «Сталкер». Дело было так.

В тот злополучный день вместе со своим приятелем И. Цымбалом Кайдановский сидел себе на травке возле гостиницы «Виру», как вдруг возле них остановился милицейский микроавтобус, из которого выскочили сразу восемь милиционеров. Не говоря ни слова, они заломили приятелям руки, защелкнули на них наручники и бросили в микроавтобус. Как выяснилось чуть позже, поводом к задержанию послужило то, что приятели сели отдохнуть аккурат напротив дома, в котором жили члены ЦК компартии Эстонии. Тамошние кагэбэшники, охранявшие дом, увидев двух подозрительных субъектов – а выглядели друзья-киношники не самым лучшим образом: у Кайдановского было вытравлено белое пятно на голове, а Цымбал своей короткой стрижкой напоминал уголовника, – тут же позвонили в милицию. Те примчались буквально через несколько минут.

В отделении друзей обыскали и, когда стало известно, что они имеют непосредственное отношение к кинематографу, милиционеры злорадно изрекли: «Ага! Артисты, мать вашу! Клоуны!!!» Кайдановский в ответ буквально взорвался: стал кричать, возмущаться тем, что их забрали незаконно, да еще так хамски с ними обходятся. В ответ на это стражи порядка сгребли друзей в охапку и чуть ли не волоком потащили в «обезьянник». Первым туда втолкнули Цымбала.

Внутри «обезьянника» находились какие-то люди, судя по наколкам, уголовники. Один из них сказал то же самое, что и милиционеры: «Ага! Артисты! Клоуны», после чего съездил Цымбалу по физиономии. Тот ответил тем же. Завязалась драка. Кайдановский стал орать, чтобы его друга оставили в покое, но тут наступила и его очередь попасть в «обезьянник». Но милиционеры просчитались. Кайдановского обуяла такая ярость, что он буквально смял своим напором уголовников. Вдвоем с другом они так отдубасили урок, что минуты через три трое из них были уже на полу в отключке, а оставшиеся двое стали громко кричать, что хулиганы их зрения лишают. Милиционерам пришлось вмешаться. Вытащив из камеры друзей, они втолкнули их в другой «обезьянник». При этом один из стражей порядка с восхищением обронил: «А ничего деретесь!»

Между тем на этом приключения друзей-киношников не закончились. В камере, куда их втолкнули, находился еще один человек – мужчина лет пятидесяти. Он спал, сотрясая камеру своим могучим храпом. Однако вскоре храп внезапно сменился кашлем – мужик стал натурально задыхаться, покрываясь синими пятнами. Друзья подняли крик, требуя вызвать врача. Вскоре милиционер действительно привел женщину в белом халате. Она сунула мужику в нос вату с нашатырем, и когда тот очнулся, сказала: «Ничего, не подохнет». И ушла.

Вспоминает И. Цымбал: «Нас привели в дежурную комнату. Саша стал возмущаться – почему нас арестовали, почему так плохо с нами обращались – и даже пообещал пожаловаться. Тогда рассудительный лейтенант-эстонец прочитал нам протокол, из которого следовало, что восемь милиционеров осуществляли патрулирование, а мы набросились на них и принялись их избивать. Милиционеры в порядке самозащиты вынуждены были отразить нападение и задержать нас для выяснения личности. „Я не советую вам жаловаться, потому что мы можем составить такой же протокол о вашей драке в милиции, в которой вы избили пятерых подследственных, причем одного из них удалось привести в себя только через одиннадцать часов…“

Скандальный «сталкер»

(Андрей Тарковский)

Сняв в 1975 году во многом биографический фильм «Зеркало», Тарковский какое-то время находился на распутье, раздумывая, что снимать дальше: «Идиота» Ф. Достоевского, «Смерть Ивана Ильича» Л. Тостого или «Пикник на обочине» братьев А. и Б. Стругацких. В итоге он остановился на последнем варианте, назвав свой будущий фильм «Сталкер» (так в повести называл себя проводник в аномальную зону, в которой сбывались любые желания дошедших туда людей).

Вряд ли, давая разрешение на эту экранизацию, в Госкино не понимали, какое именно кино собирается снимать Тарковский. Одно то, что сюжет фильма происходил в некой Зоне, должно было насторожить чиновников: ведь «зоной» в диссидентских кругах и на Западе называли СССР. Однако несмотря на это, разрешение на постановку Тарковский получил на удивление легко. Правда, потом эта легкость обернулась такими трудностями, которые никогда ранее в творческой биографии режиссера не случались (хотя его судьбу в кино легкой никак не назовешь).

В качестве места натурных съемок Тарковский выбрал Таджикистан – городок Исфара на границе с Узбекистаном и Киргизией. Однако буквально накануне съемок там случилось землетрясение, которое перечеркнуло планы киношников. Пришлось срочно подыскивать новое место работы. Его нашли в Эстонии, в районе реки Пилитэ рядом с Таллином. Там в мае 1977 года и начались натурные съемки (до этого три месяца работа шла в павильонах «Мосфильма»). Но вскоре грянула новая беда: в августе обнаружилось, что почти все, что было снято на натуре, оказалось техническим браком.

Отметим, что по поводу случившегося до сих пор нет единого мнения. По одной версии, во всем виновата случайность. Якобы на «Мосфильме» отказала артезианская скважина и для проявки пленки не оказалось артезианской воды. В итоге пленку не проявляли в течение почти двадцати дней, что и стало причиной гибели отснятого. По другой версии, Тарковскому намеренно подменили пленку «Кодак» новейшей разработки, которую ему специально прислали из-за границы для съемок «Сталкера», на тот же «Кодак», но более худший по качеству. В качестве злоумышленника, по слухам, выступил давний недруг Тарковского Сергей Бондарчук, который в те же дни снимал «Степь» по А. Чехову.

Судя по всему, более правдоподобной выглядит первая версия, а вторая родилась в головах недругов Бондарчука, которых в киношном мире всегда хватало, и они просто воспользовались давними неприязненными отношениями между режисерами, чтобы закрутить пружину этой неприязни еще сильнее. Тем более что в кругу либералов бондарчуковскую «Степь» уже успели окрестить «антисемитским фильмом» (речь об этом уже шла выше).

Между тем, как это ни странно, но разразившийся скандал оказался только на руку Тарковскому. Он вдруг пришел к выводу, что: а) фильм надо снимать по-другому (с уходом в нравственно-философскую притчу) и б) не в односерийном варианте, а двухсерийном. Об этом режиссер заявил в сентябре на худсовете «Мосфильма», что стало настоящей сенсацией. Причем собравшихся потрясло не то, что Тарковский требовал увеличения продолжительности фильма, а то, что отказывался от всего ранее снятого материала (а это 2160 полезных метров пленки!). Тарковский заявил:

«Я буду снимать только в условиях, если расходы спишут (а это – 380 тысяч рублей, что было астрономической суммой. – Ф. Р.) и мы снова запустимся. Сейчас закрывается натура. Если проблема запуска этого двухсерийного фильма откладывается на два месяца, то я вообще отказываюсь снимать…»

Вот такой ультиматум поставил членам худсовета Тарковский. И что вы думаете решили коллеги режиссера? Они разрешили Тарковскому запуститься снова, а убытки списать. Редчайший случай не только в истории советского, но и мирового кинематографа! Причем ладно бы Тарковский снимал фильм о Ленине или что-то иное на гражданско-патриотическую тему, так нет же! И как после этого относиться к заявлениям господ либералов о том, что в советском кино гнобили таланты, в том числе, кстати, и талант Тарковского?! На каком Западе возможно подобное: чтобы списали многотысячные убытки в корзину и выделили режиссеру почти такую же сумму на запуск второго варианта картины? По этому поводу приведу слова выдающегося японского режиссера Акиры Куросавы, сказанные им на рубеже 70-х в интервью итальянскому журналу «Эпока»:

«В пятидесятые годы я как-то сказал, что больше не буду ставить фильмы на современную тематику. Не потому, что мне нечего сказать по поводу сегодняшней жизни: сюжетов и мыслей более чем достаточно. Но в Японии на меня оказывали слишком большое давление. Так было, например, с картиной „Злые остаются живыми“. Мы хотели разоблачить интриги, которые плетут крупные корпорации. Но по мере производства фильма встретились с огромными трудностями. Например, только на создание сценария у нас ушел не месяц, как обычно, а четыре. Пришлось в конце концов пойти на компромисс.

Если сюжет затрагивает интересы какой-либо крупной промышленной группировки, то начинаешь испытывать давление со всех сторон. И в результате фильм или не выходит вообще и от него остаются четыре машинописные странички несостоявшегося сценария, или его дают выпустить, но зато потом никто, абсолютно никто не решается взять на себя его прокат. Да, это очень могущественные силы!..»

Отметим, что уступки Тарковскому со стороны властей были во многом связаны и с высшей политикой. Напомню, что это был год 60-летия Октябрьской революции и год принятия новой (брежневской, как ее называли) Конституции, когда власть стремилась показать миру свое гуманное лицо. В итоге именно тогда власти отвесили в сторону либералов множественные реверансы: отпустили Театр на Таганке в первые западные гастроли – в Париж, а ее главного режиссера Юрия Любимова наградили орденом Трудового Красного Знамени; выпустили из тюрьмы Сергея Параджанова. Наконец, разрешили Тарковскому заново переснять «Сталкера», поскольку со стороны режиссера могла присутствовать провокация. Как пишет тогдашний главный редактор «Мосфильма» Л. Нехорошев: «Думаю, Тарковский нарывался сознательно, он хотел, чтобы картину закрыли, чтобы был международный скандал. Председатель Госкино не дал ему этой возможности…»

В силу того, что новый жанр фильма (нравственно-философская притча) мог таить в себе разного рода аллюзии (а в новом сценарии Тарковского Зона вдруг окончательно обрела черты настоящего концлагеря: была огорожена колючей проволокой, имела вышки с пулеметами и т. д.), власти отложили запуск картины на год с тем, чтобы дать возможность режиссеру внести в материал необходимые поправки. Когда они были внесены, был дан старт съемочному процессу (на дворе стояло лето 1978 года).

Спустя ровно год – в июне 1979 года – «Сталкер» будет принят к прокату. Как и прежние творения Тарковского, этот фильм тоже не вызовет почти никакого ажиотажа у широкого зрителя: можно смело сказать, что в прокате он провалится, собрав всего… 4 миллиона 300 тысяч зрителей. Зато либеральная интеллигенция встретит его с восторгом. Хорошего мнения о картине будет и сам ее создатель: «Кажется, действительно „Сталкер“ будет моим лучшим фильмом… – писал в своем дневнике Тарковский. – Это вовсе не значит, что я высокого мнения о своих картинах. Мне они не нравятся – в них много суетливого, преходящего, ложного. (В „Сталкере“ этого меньше всего.) Просто другие делают картины во много раз хуже. Может быть, это гордыня? Может быть. Но раньше это правда…»

Не меньший ажиотаж фильм вызовет и на Западе, где его оценят не только за художественные достоинства, но прежде всего за политические аллюзии: мол, Зона – это СССР. Поэтому только за два года (1981–1982) фильм соберет награды таких престижных фестивалей, как Триестский, Мадридский, Каннский.

Проделки сатаны

(«Мастер и Маргарита»)

В 1977 году в СССР широко отмечалась круглая дата – 60 лет Октябрьской революции. По давно заведенной традиции, к этой дате готовились все без исключения. В том числе и деятели искусств. О революционных событиях 17-го года на киностудиях страны снимались фильмы, в театрах ставились спектакли, писатели писали книги, поэты слагали вирши, художники рисовали картины. Короче, все было подчинено одному – достойно встретить юбилей.

Между тем в оплоте либеральной фронды – Театре драмы и комедии на Таганке – юбилейная дата была встречена более чем странно. Там был поставлен спектакль по книге Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», который никаким боком не касался революционных событий (разве что действие в книге происходило вскоре после революции, в 20-е годы). Однако несмотря на это, цензура разрешила коллективау театра эту постановку. Премьера спектакля состоялась 6 апреля 1977 года. А потом случилось неожиданное.

Воскресным утром 29 мая актеры Театра на Таганке пришли на репетицию, а у служебного входа их уже ждала новость от вахтера: тот развернул перед ними свежий номер главной газеты страны «Правда», где была помещена статья про новый спектакль труппы «Мастер и Маргарита». Этой новости можно было бы радоваться, поскольку до этого «Правда» ни разу не писала о «Таганке», если бы не одно «но»: статья была из разряда критических. Ее автор – зав. отделом газеты Н. Потапов – назвал свое творение весьма хлестко – «Сеанс черной магии» на Таганке». Приведу лишь несколько отрывков из нее:

«Пролог спектакля невольно отсылает нашу память к словам молодого Михаила Булгакова: „Звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле“. Под сень звездного неба, что обозначена в глубине сцены, один за другим выйдут главные персонажи „Мастера и Маргариты“, и каждый скажет фразу, заключающую нечто важное или характерное для него. Эти ключевые реплики – как грани кристалла, в которых преломляются лучи многослойной художественной мысли писателя, проблематика его романа, положенного в основу представления в Московском театре драмы и комедии на Таганке. В финале вновь засияет купол звездного неба – как недреманное око вечности, как немой и беспристрастный свидетель всего, что было, есть и будет. И это – напоминание о непреходящей важности вопросов, которые стремится затронуть театр…

Хотя в программке спектакля значатся «люди 20-х годов», театр не стремится к сценической конкретизации исторической поры, когда по воле булгаковской фантазии нагрянули в Москву демонические силы зла – Воланд и его компания. Более того, для режиссера важно, пожалуй, чтобы временная дистанция между «московскими» сценами и днем сегодняшним вообще не ощущалась.

Заметим попутно, что произвольное проецирование атмосферы и коллизий минувших эпох на современность – случай не единичный в нашей театральной практике. Всякого рода неоправданные, субъективистские «аналогии» неизбежно ведут к искажению исторической перспективы, что не может не вызвать самых решительных возражений…

Сатана чувствует себя, как всегда, «правым»: упование на духовно-нравственную перестройку людей, избавление их от вековечных вожделений, низменных страстей тщетны. Проповедь Иешуа о том, что добрые начала заключены в самой природе человека, не приблизила торжества добра. И спустя тысячелетия после казни бродячего философа оно терпит поражение под натиском зла. Воландовские слова о москвичах прозвучат в спектакле дважды и оба раза – под балалаечный наигрыш «Камаринской». Возразить Князю тьмы, Духу сомнения, для которого «все теории стоят одна другой», в спектакле наших дней некому…

Приходилось слышать, – и не от одного из завзятых театралов, – что некоторые эпизоды спектакля (и, в частности, «сеанс черной магии», гротескная сцена «братьев по литературе») решены на уровне «капустника», где немало коробящих подробностей, не проявлено той меры вкуса, которую естественно ждать от Ю. Любимова. Становясь, к примеру, свидетелем того, как не очень-то обремененная одеянием «ведьма» Наташа пришпоривает голыми пятками оседланного ею Николая Ивановича, и сей почтенный муж, мельтеша полосатыми трусами, с портфелем в зубах, ползает на четвереньках по сцене, думаешь уже не об условности, а скорее о вульгарности этой сцены «полета»…

То, что не без основания воспринимается как «ограниченность взгляда» применительно к довоенным десятилетиям, никак, разумеется, не может послужить безотказным камертоном мировосприятия, надежной прицельной оптикой для участия в битве идей сейчас, в год 60-летия Октября. Это так же очевидно, как и то, что не «Камаринская», а совсем иные песни на устах у нашего Времени.

Спектакль «Мастер и Маргарита» идет на той же сцене, что и «Десять дней, которые потрясли мир», получившие заслуженное признание зрителей. Но это два разных, не соприкасающихся мира. Первый словно не подозревает о существовании второго. Там, где «правит бал» булгаковский Сатана, шаги реальной истории не слышны, и десять ее великих революционных дней, похоже, не дали даже малейшего сотрясения. Оба этих сценических явления порождены одним признанным Мастером – Ю. Любимовым. Печатью своего недюжинного и своенравного таланта он как бы удостоверяет для нас подлинность того и другого. Ю. Любимов воспринимает художнический дар автора «Мастера и Маргариты», во славу которого он зажигает на сцене вечный огонь, как пророческий.

Но и в этом представлении, где так много магических «чудес» и превращений и не присутствует дух конкретного историзма, увы, не удается срастить, уравнять на правах большой правды то, что рождено страстью, болью сердца и искренностью художника, с суетной и мелкой, словно подачка на зрительскую бедность, игрой в «остроту». Режиссерская магия тут бессильна».

Как вспоминает актер «Таганки» В. Смехов: «Статья всполошила общественность. Нам звонили, просили крепиться и не сдаваться… Из ободряющих звонков коллег выделю телефонный звонок Коли Бурляева. Коля жарко уверял меня, что наступают черные дни для „Таганки“, что ему страшно за нас и он просит не забывать, что он – всегда с нами…»

Самое интересное, но эта статья ни к каким оргвыводам по отношению к театру не приведет. То ли по причине шумной реакции на Западе, то ли по причине заступничества сторонников «Таганки», коих в высших советских верхах имелось в достатке. В итоге спектакль не закроют, режиссера «Таганки» Юрия Любимова наградят к его юбилею орденом Трудового Красного Знамени, а сам театр той же осенью отпустят в первые гастроли по Западу – во Францию.

Как боксер избил тренера

(Василий Соломин)

В конце мая 1977 года в центре громкого скандала вновь оказался 24-летний советский боксер Василий Соломин, которого не взяли на чемпионат Европы в ГДР (начался 30 мая) из-за «аморалки». В случившемся был виноват сам боксер и никто более, поскольку скандал он учинил беспрецедентный в спортивном мире, попытавшись… избить тренеров национальной сборной. Произошло это в Кисловодске, где сборная находилась на сборах. Как-то вечером Соломин выпил «лишку» и отправился выяснять отношения со старшим тренером команды Алексеем Киселевым. Самое интересное, последний, будучи когда-то серебряным медалистом Олимпиад в полутяжелом весе, легко справился бы с «легковиком» Соломиным, но тренер предпочел не связываться с пьяным. Получив удар по печени, Киселев предпочел спастись бегством. Соломин погнался за наставником, однако по пути встретил другого тренера – Бориса Гранаткина, – на которого у него тоже имелся зуб. Но Гранаткин не стал дожидаться, пока ему съездят по печени, и спрятался в своей комнате. А едва опасность миновала, тут же накатал на разбушевавшегося спортсмена «телегу» в Спорткомитет. В итоге Соломина из сборной исключили, а в газетах написали, что тот неожиданно приболел. И в легком весе от советской сборной никто на турнире не выступал.

«Бородатый» скандал

(Евгений Матвеев)

В июле 1977 года режиссер Игорь Гостев снимал в Вышнем Волочке очередной фильм про подвиги партизанского отряда майора Млынского (эту роль играл Вячеслав Тихонов) «Фронт за линией фронта» (продолжение фильма «Фронт без флангов»). Это был третий, и последний, выезд группы на натуру, который должен был продлиться до 19 июля. Снимались эпизоды, относящиеся к пребыванию партизанского отряда в лесу, а также предстояло доснять ряд сцен из начала фильма. В одной из этих досъемок предстояло участвовать актеру Евгению Матвееву (он играл секретаря подпольного обкома партии), который в те дни был с головой погружен совсем в другую роль: ему вот-вот предстояло начать сниматься у Алексея Салтыкова в роли Емельяна Пугачева. Для этой роли актер специально отпустил окладистую бороду, которую буквально лелеял и холил. Как вдруг…

Вызов из Вышнего Волочка обрушился на Матвеева как снег на голову. «Какие досъемки, у меня же борода?» – схватился он за голову и бросился к директору «Мосфильма» Николаю Сизову. Но тот лишь развел руками: «Надо, Женя, надо! Ведь фильм лично курирует Цвигун». (Именно военные произведения зампреда КГБ Семена Цвигуна легли в основу фильма.) Но Матвеев решил сражаться до конца. И когда его вновь потревожили из Вышнего Волочка, сказал, что согласится сниматься только со спины. В ответ на это заявление директор фильма Борис Криштул «стукнул» на строптивого актера Цвигуну: дескать, он ставит нам невыполнимые условия. Тот, естественно, принял меры.

Утром 5 июня домой Матвееву позвонили и сообщили, чтобы он никуда не отлучался – за ним приедет машина с Лубянки. Жена актера всплеснула руками: «Сухари-то можно начинать сушить?» Это была, конечно, шутка, но Матвеев ей даже не улыбнулся: понял, что дело приняло серьезный оборот. Вскоре к его дому подкатила «Чайка», на которой актера в мгновение ока доставили до Лубянки. Там Матвеева препроводили в кабинет Цвигуна. Тот встретил гостя, как и полагается, радушно. Даже преподнес ему подарок – модель пограничного столба, сделанную из янтаря. После чего усадил в кресло и принялся обрабатывать по полной программе: завел речь о патриотическом воспитании молодежи, о высокой миссии фильмов про Великую Отечественную войну. Потом изрек главную фразу: «Ты пойми, это фильм будет смотреть сам Леонид Ильич…» Далее послушаем рассказ самого Е. Матвеева:

«Я стал объяснять, почему не могу сейчас сбривать бороду. Что-то доказывал, рассказывал об актерских задачах, о достоверности в создании образа и – чуть не плакал:

– Поймите, в том эпизоде я буду стоять одну минуту. И ради этого лишаться бороды, которую растил, холил два месяца?! Ведь меня можно снять со спины, чтобы не было видно моего лица. Кто на экране тогда увидит, с бородой я или нет. А тут – такая роль! Пугачев! Какой тип! Какое время было! Какие люди…

– Да кому он нужен, твой Пугачев, сегодня? А тут фильм о военных, о современной армии… – не дал договорить мне генерал.

– ???

– Диссидентам подыграть хочешь? Призвать хотите их брать топоры и вилы?..

В то время шла ошалелая борьба с инакомыслием…

В общем, повез меня другой генерал, Пипия, в район Вышнего Волочка, где доснимали злополучный эпизод. На площадке построили взвод солдат, стал в строй и я, побритый, – спиной к камере. Подходит ко мне (по роли) Слава Тихонов, говорит какую-то фразу. Камера снимает его с лица… Сняли все, как надо было режиссеру. Но оказалось, что на экране в кадре зрителю так и осталось неясно – я ли стою спиной или кто другой…»

Между тем спустя несколько дней – 10 июня – Матвееву вновь предстояло сниматься в одном из эпизодов. Однако киношники его никак не могли найти. Плюс к этому он еще зачем-то понадобился самому председателю Госкино Ермашу, который буквально рвал и метал: найдите мне Матвеева! Это задание поручили директору картины Борису Криштулу. Тот бросился в местное КГБ, поскольку силами съемочной группы народного артиста найти не удалось. Чекисты же, которые были прекрасно осведомлены о том, кто курирует съемки фильма – сам Цвигун! – рьяно подключились к поискам Матвеева. И вскоре тот был найден в каком-то гостеприимном доме. Но вид у него был тот еще – как после долгого запоя. Как вспоминает Криштул: «Я искренне пожалел, что он сбрил бороду, – она бы хоть пол-лица скрыла…»

Футбол на заказ

(«Динамо» Москва – «Динамо» Тбилиси)

Во вторник, 14 июня 1977 года, в 19.00 на стадионе «Динамо» в Москве состоялся очередной матч по футболу на первенство страны между командами «Динамо» – столичным и тбилисским (обе команды находились во главе турнирной таблицы). Несмотря на то что на этой игре присутствовал сам Леонид Брежнев, это не уберегло матч от громкого скандала.

Отметим, что Брежнев попал на игру не по собственной инициативе. В те дни в Москве с официальным визитом находился 1-й секретарь ЦК КП Грузии Эдуард Шеварднадзе, который был заядлым футбольным болельщиком и не мог пропустить игру своих земляков. Брежнев тоже любил футбол, но к тому времени возраст и здоровье не позволяли ему, как это бывало ранее, часто посещать стадион. Вот и 14 июня планы на вечер у него были совершенно иные. Но просьба гостя да плюс хорошая погода, установившаяся в Москве (+22), перевесили чашу весов в пользу футбола.

Часть стадиона «Динамо» тогда находилась на реконструкции к предстоящим Олимпийским играм в Москве (в 80-м), и Северная трибуна была закрыта. Все официальные службы – судейская, раздевалки, пресс-центр и правительственная ложа – были переведены на Южную трибуну. Правительственная ложа давно никем не посещалась, поэтому находилась не в самом лучшем виде. И можно себе представить чувства руководителей стадиона, когда в конце первого тайма им пришло сообщение, что к ним на полных парах мчится сам генеральный секретарь ЦК КПСС. То есть Брежнев свалился как снег на голову. Что тут началось! Все забегали, засуетились, принялись лихорадочно наводить лоск и блеск на давно непосещаемую ложу. Как вспоминает главный арбитр того матча Микелис Рубенис:

«Появление высших государственных и партийных мужей вызвало настоящую панику, а у многих и вовсе какой-то животный страх. От контролеров и обслуживающего персонала до высших милицейских чинов и спортивных функционеров. То, что происходило, иначе как абсолютным культом партии и ее генерального секретаря не назовешь…

Я выглянул в окно: все обозримое пространство перед трибунами было забито черными «Волгами». Время начинать второй тайм. К нам вбежал какой-то человек, отчаянно жестикулируя трясущимися руками, и в полупросительном-полуприказном тоне сказал:

– Игру возобновите только после моего разрешения. Товарищи судьи! Сегодня на трибунах… на трибунах… – Он словно подбирал самые яркие слова, – самые высокие гости. Организуйте красивый футбол.

– Но как? – улыбнулся я.

– Почему вы смеетесь, меньше свистков – больше голов, – последовал ответ (на тот момент на табло сверкали одни нули. – Ф. Р.).

– Но мы же голы не забиваем. Разговаривайте с командами.

– С командами работа уже проведена, а у меня нет времени…

«Что же происходит, ребята?» – не успел я обратиться к коллегам, как открылась дверь, и к нам вошли капитаны обеих команд – Олег Долматов и Давид Кипиани.

– Посоветуйте, что делать, как играть? Нам ведь нужны очки, и никакого цирка мы здесь устраивать не собираемся.

– Ребята, – сказал я, собираясь их успокоить, но и до сегодняшнего дня не могу сказать, правильно ли они меня поняли. – Играйте в основном вничью…

Когда начался второй тайм, Брежнев и Шеварднадзе уже заняли свои места в ложе. За спиной генсека пристроился один из его телохранителей. В его задачу входила даже не охрана Брежнева, а обеспечение его… очками разных диоптрий. Если генсеку надо было следить за ходом матча, ему подавались очки с сильными стеклами, если он хотел заглянуть в программку – послабее. Работа была не менее ответственная, чем охрана, поскольку требовалось не перепутать очки, иначе генсек мог расстроиться.

Между тем вторая половина игры выдалась куда более напряженной. Если в первом тайме команды осторожничали, то теперь заиграли острее, опасные моменты стали следовать один за другим у обоих ворот. В итоге на 7-й минуте тайма москвича Парова сбили в штрафной тбилисцев, и Рубенис решительно указал на 11-метровую отметку. Тбилисцы, естественно, стали возмущаться: мол, не было никакого нарушения. Ситуация накалились настолько, что Рубенису пришлось напомнить игрокам, кто следит с трибун за их игрой: «Вам что, нужен скандал?» Только после этого тбилисцы расступились. И Андрей Якубик забил первый гол.

После пропущенного мяча гости не сдались, а даже наоборот – заиграли еще более напористо. В результате во время одной из их атак мяч пересекает линию ворот москвичей. Рубенис дает свисток и указывает на центр поля. Однако эпизод был настолько спорным, что москвичи тут же подняли крик: «Откуда гол? Не было гола! Проституция, а не судейство! Опять грузины всех купили!» Точно такие же реплики неслись и с трибун. Положение у Рубениса было незавидное. А тут еще боковой судья развел руками: дескать, я ничего толком не увидел. И все же главный арбитр зафиксировал взятие ворот. Счет стал 1:1 и до конца встречи уже не изменился. Когда команды уходили в раздевалки, москвичи не скрывали своих чувств: «Он же сказал, что надо сыграть вничью, потому и засчитал гол, которого не было».

После душа Рубениса ждала пресс-конференция, на которой он должен был отчитаться о проделанной работе. Она получилась напряженной, поскольку все столичные судьи стали доказывать, что гола в ворота москвичей не было. Рубенису грозила «тройка» за матч, после которой его могли на какое-то время отстранить от судейства игр высшей лиги. Но тут случилось чудо. С самого верха пришла новость, что высокие гости остались очень довольны увиденной игрой, и отношение к Рубенису сразу изменилось. Ему выставили «четверку». А в 21.30, когда в программе «Время» появился отчет об этой игре, стало окончательно ясно, что второй гол был засчитан справедливо – камера четко зафиксировала взятие ворот.

«Блуждающий форвард»

(Анатолий Шепель)

9 сентября 1977 года в «Комсомольской правде» появилась заметка из разряда разоблачительных – «Блуждающий форвард». Героем ее стал 27-летний футболист Анатолий Шепель, который за последние три года успел сменить сразу три клуба: одесский «Черноморец», киевское и столичное «Динамо». Шепель был талантливым футболистом: он дважды становился чемпионом СССР (в 74-м с киевским «Динамо» и в 76-м – со столичным), выиграл Кубок СССР в 74-м. Даже сыграл один матч за национальную сборную страны. Мог бы и дальше почивать на лаврах, но, видно, слава вскружила ему голову.

В августе 1976 года, будучи вместе со своими одноклубниками по столичному «Динамо» проездом в Киеве, он отпросился на пару дней навестить свою больную жену, но вместо этого пропал аж на… 45 дней. Видимо, рассчитывал, что ему, как звезде, все сойдет с рук. Не сошло. Когда он вернулся обратно, одноклубники указали ему на дверь, обвинив в неуважении к коллективу и рвачестве. В доказательство последнего приводился такой факт: Шепель продал обе свои «Волги», которые ему помогло купить руководство команды, – одну через пять, другую через четыре месяца после покупки.

По меркам того времени подобного рода публикации в центральной прессе могли серьезно осложнить жизнь любого человека (не то что теперь: сегодня хоть обпишись – всем до лампочки). Не стал исключением и герой заметки «Блуждающий форвард». После нее Шепель в течение года не мог устроиться ни в один из клубов высшей лиги, пока тот же «Черноморец», где он когда-то играл, не взял его обратно. Но особенных лавров футболист там уже не снискал и через год ушел на тренерскую работу.

«Иронию судьбы» – в лауреаты!

В октябре 1977 года прошли решающие сессии по выдвижению кандидатов на получение Государственных премий. В секции кино и телевидения были выдвинуты на соискание сразу 9 претендентов (пять художественных фильмов, три документальных плюс программа «Время», без которой было нельзя, – ее обожал Брежнев). А премий в этой номинации было всего три.

Между тем особые споры возникли вокруг двух комедий: «Афоня» Георгия Данелии и «Ирония судьбы» Эльдара Рязанова. Мнения здесь разделились: кто-то предлагал вообще убрать их из списка (мол, год-то юбилейный, не до комедий), кто-то предлагал перенести на следующий год, а кто-то настаивал на том, чтобы оставить хотя бы одну комедию. 10 октября, когда начались осенние сессии, эта проблема опять встала перед членами секции. Спорили до хрипоты, но так ни до чего и не доспорились. Решили продолжить разговор через неделю – 17 октября. Далее приведу отрывки из стенограммы того заседания:

С. Жданова (зампред Гостелерадио): Давайте решать конкретно: выдвинем режиссеров за две хорошие комедии.

С. Герасимов (председатель секции): Это упирается в стену нежелания других секций.

Ф. Ермаш (председатель Госкино): Нет оснований, что секции поддержат «Иронию судьбы». Говорят хи да ха.

С. Герасимов: А по-моему, она нравится.

В. Ждан (ректор ВГИКа): Не пройдет! Нам придется отстаивать одну комедию. «Афоня» по художественным достоинствам и социальному значению сильнее.

С. Герасимов: Может быть, все-таки перенести Данелию. Надо его сохранить обязательно.

С. Ростоцкий (кинорежиссер): На двух комедиях настаивать нельзя.

С. Жданова: Но выбор одной будет субъективным. Это трудно.

Ф. Ермаш: Для меня не трудно. «Афоня» выше по искусству.

С. Жданова: А по-моему, «Ирония судьбы».

В. Ждан: У Рязанова комедия, но по стилю Данелия выше…

Ф. Ермаш: Если уж переносить, то я за перенос «Иронии судьбы». В «Служебном романе» тот же состав плюс Фрейндлих. А у Данелии в «Мимино» другой состав.

С. Герасимов: Хорошая мысль.

С. Жданова: Но у «Иронии судьбы» есть преимущество в массовости, в тиражности картин. По ТВ ее показывали три раза.

И. Кириллов (диктор телевидения): «Афоня» пользовался большим успехом в Гане.

Ф. Ермаш: И в Англии, в США, во всех социалистических странах. Данелия всегда социальную проблему решает.

С. Герасимов: Наведем справки, что пользуется у членов комитета большей популярностью, и решим. Для меня вопрос решен в пользу «Афони». Это решение более стабильно у нас в секции. Голосуем список: «Белый пароход», «Выбор цели», «Афоня», программа «Время», «Сто дней после детства». А «Иронию судьбы» переносим на будущий год».

Объясняя причины такого решения, Э. Рязанов пишет: «Соотношение сил в секции было понятно. Ермаш был активно против нашей картины. Он считал мой уход на телевидение чем-то вроде измены, не выносил Лапина, кино соперничало с телевидением и так далее. А следовательно, Ждан, Кармен, Кулиджанов, Ростоцкий и другие кинематографисты шли за ним в фарватере (Ермаш очень не любил, когда выступали против него). Герасимов занимался балансировкой, что называется „и нашим, и вашим“, а может быть, был искренен в своих бесконечных вихляниях. Единственным человеком, который последовательно выступал за нашу ленту, была Жданова…»

20 октября на свое очередное заседание вновь собралась секция кино и телевидения, которая должна была выдвинуть кандидатов на получение Госпремий. На этот раз ситуация развернулась на 180 градусов. Председатель секции Сергей Герасимов вдруг сообщил, что «Иронию судьбы» поддерживают другие секции, а посему именно «Афоню» надо перенести на следующий год. Ему возразил другой кинорежиссер – Станислав Ростоцкий: он предложил вместо комедий отстаивать… документальный фильм «Голодная степь». Мол, если нам дадут еще одну премию, то не для комедии, а для документального фильма. Герасимов поступил так же, как и в предыдущие разы, – тут же славировал. Сказал: «Есть в этом резон. Тогда уступим „Иронию судьбы“.

На следующий день состоялся пленум, на котором присутствовали все секции, участвовавшие в выдвижении кандидатов. Там произошло чудо: все присутствовавшие единогласно выступили за выдвижение на премию рязановской «Иронии судьбы», а «Афоню» перенесли на следующий год. Сам Рязанов об этом пока ничего не знает, поскольку в те дни вместе с женой находится в Америке. Они вернулись в среду 26 октября. И едва успели ступить на родную землю, как тут же были оповещены о радостном событии – о том, что «Ирония судьбы» выдвинута на Госпремию. Вот как сам режиссер вспоминает об этом:

«Пройдя процедуру паспортного контроля, мы с Ниной оказались в таможенном зале. Мы не думали, что нас кто-нибудь будет встречать. И вдруг за барьером, где толпились встречающие, увидели наших близких друзей Василия и Инну Катанян. Вася, мой самый дорогой друг еще с институтских годов, размахивал руками и орал на весь зал аэропорта Шереметьево:

– Единогласно, единогласно! Поздравляю! Ни одного голоса против!..

Голосование было тайным. Каждый член комитета, голосуя за «Иронию судьбы», понимал, что кто-то будет против. Поэтому знал – его не удастся уличить в том, что он предпочел безыдейную пустышку произведениям магистрального направления. Никто не хотел выдвигать нашу ленту, но при тайном голосовании выяснилось, что члены комитета в глубине души оказались нормальными зрителями. И все они, включая тех, кто при обсуждении выступал против, отдали свои голоса нашей комедии. Все-таки род человеческий, освобожденный от страха, догм и заклятий, не так-то уж плох!..»

В эпицентре скандалов – «звездные» дети

В ноябре 1977 года Госпремию Украинской ССР получил актер и режиссер Леонид Быков за два своих фильма: «В бой идут одни „старики“ и „Аты-баты, шли солдаты“. Однако радость от этого события испортил 19-летний сын лауреата Олесь, который оказался замешан в громком скандале криминального толка. А произошло вот что.

Друзья Олеся предложили ему покататься на отцовской «Волге», на что тот ответил согласием. Он выпросил у отца ключи от «Волги», объяснив ему, что хочет восстановить водительские навыки. А едва выехал за порог дома, как тут же в салон подсели его друзья. Но у тех на уме было совсем иное. Накатавшись вволю, они тормознули «Волгу» возле ювелирного магазина и, попросив Олеся подождать их, скрылись в ювелирном. А спустя пять минут гуртом выбежали обратно и приказали Олесю что есть силы жать на газ. Оказывается, они ограбили магазин и скрылись с места преступления на быковской машине. Но кто-то из случайных прохожих успел заметить ее номер, и уже вечером этого же дня всю гоп-компанию повязали. Включая и Быкова-младшего.

Когда Леонид узнал об этом, у него случился второй инфаркт (первый, как мы помним, он заработал на съемках «Аты-баты…» весной 76-го). Однако лечь в больницу Быков отказался. Не смог он приехать и на церемонию награждения его Госпремией, поскольку ему было стыдно за сына. Он даже заявил, что отказывается от столь высокой награды, поскольку ее недостоин. Когда об этом узнал первый секретарь ЦК КП Украины Щербицкий, который обожал фильмы Быкова, он распорядился отправить премию лауреату на дом. Быков принял награду прямо в постели, а на все его возражения ответ был один: «Таково пожелание товарища Щербицкого…» Что касается Олеся, то ему помогут избежать более сурового наказания именно заслуги его отца: в то время как его приятели, ограбившие ювелирный, получат по 15 лет тюрьмы, он отделается годом пребывания в психушке.

В эти же дни едва не подвел под монастырь своего именитого отца еще один звездный отпрыск – сын актера столичного Театра сатиры Александра Ширвиндта Михаил. Он тогда учился на третьем курсе Щукинского училища и в славный день 60-летия Великого Октября – 7 ноября 1977 года – вместе с двумя своими приятелями, шутки ради, сорвали с ворот Архитектурного института государственный флаг и давай с ним дурачиться: бегали с ним, подкидывали его в воздух, при этом громко улюлюкая. За этим занятием их и застукал милиционер, которого вызвал к месту происшествия институтский сторож. Далее послушаем самого Михаила Ширвиндта:

«Милиционер сказал: „Та-ак…“ Друзья тут же бросили флаг и выбежали в подворотню. За ними со словами „стой, стрелять буду“ побежал милиционер. А я остался один… Тогда одним касанием я перепрыгнул через какой-то жуткий забор и оказался в еще более маленьком дворике. И надо было сидеть себе спокойно, потому что там меня никто в жизни бы не нашел! Но у страха глаза велики… Я перелез обратно, забежал в ближайший подъезд. Врываюсь в какую-то квартиру, вижу – старуха стоит у плиты. Я как заору: „Где у вас сортир?“ Она мне – туда. Забегаю в сортир, сижу там и думаю – а что я здесь делаю-то? Ведь даже если меня никто не преследовал, то старуха уже точно сейчас позвонила в милицию!

Тогда я спускаюсь вниз, приоткрываю дверь подъезда, смотрю в одну сторону – никого. Выхожу, смотрю в другую сторону, а там – «воронки», толпа народу, все мигает… В общем, уйти мне не удалось. А дальше все было очень неприятно. Меня привели к следователю, стали допрашивать. И главное, что в эту же ночь документы с нашим делом были уже на столе у Гришина, тогдашнего секретаря МК партии, который написал санкцию «разобраться и наказать». Потом на помощь уже было брошено все – и здоровье, и силы родителей… К счастью, попался какой-то уникально порядочный следователь, который прекрасно понимал, что какие-то идиотские балбесы просто дурью маялись, а все шло к тому, что их надо посадить на семь лет…»

Кроме следователя, который вел это дело, ребятам здорово помогли и другие люди. Например, приятель Александра Ширвиндта Андрей Миронов. В свое время с ним в одном классе учился Михаил Мишин, который в те годы занимал должность первого секретаря горкома ВЛКСМ. Миронов обратился к нему за помощью, и тот сделал все, чтобы Михаил Ширвиндт получил минимально суровое наказание. Парня не стали сажать, но из комсомола и театрального училища все-таки исключили. Он потом устроится работать монтировщиком сцены в театр «Современник».

Что развело режиссера со сценаристом

(Юрий Озеров / Оскар Курганов)

В ноябре 1977 года в центре скандала оказался известный сценарист Оскар Курганов (Эстеркин). Широкой публике он стал известен после того, как вместе с режиссером Юрием Озеровым приложил руку к созданию такого блокбастера советского кинематографа, как «Освобождение» (1970–1972). После этого они явили миру еще одну киноэпопею – «Солдаты свободы» (1977). Но именно эта работа их и развела.

Курганов хотел, чтобы у них получилось не только эпическое, но и драматическое полотно, которое показало бы весь трагизм войны через судьбы простых людей, так называемых рядовых войны. То есть то же самое, что получилось в «Освобождении». Однако это желание на этот раз осуществить было труднее. Ведь в «Освобождении» почти вся драматическая линия была связана с вымышленными персонажами, которых было достаточно много: капитан Цветаев, его возлюбленная Зоя, ординарец Цветаева Сашка, танкист Дорожкин, пехотинец Ярцев и др. В «Солдатах свободы» вымышленных персонажей практически не было: разве что капитан Старцев (актер Богдан Ступка), Сашко (Николай Караченцов) да танкист лейтенант Морозов (Геннадий Корольков). И львиная доля экранного времени была отдана героям реальным – деятелям коммунистического движения. Естественно, с ними требовалось обходиться куда более деликатно. И хотя драматизма в их судьбах тоже было в избытке, однако он выглядел менее впечатляюще, чем фронтовые подвиги того же героя-артиллериста Цветаева.

Все это сильно отразилось на художественных достоинствах фильма, который из «генеральского» (так люди за глаза называли «Освобождение» из-за обилия там генералов) превратился в «секретарский» (из-за обилия в «Солдатах свободы» секретарей ЦК различных партий). А поскольку подобный крен в глазах либеральной интеллигенции выглядел хуже некуда, Курганов, на мой взгляд, попросту испугался потерять лицо в этой среде. Озеров не испугался, а вот он… В итоге Курганов попытался хоть как-то дистанцироваться от данного произведения. Но как это сделать, если в СССР подобную точку зрения он публично озвучить не мог? Оставался единственный шанс – сделать это за границей. И вот в польской газете «Фильм» появилось большое интервью Курганова под названием «От исторической хроники к драме идей». В ней сценарист заявил следующее:

«В „Солдатах свободы“ стихия эпики, как и в „Освобождении“, взяла верх, отодвинула на второй план человеческие судьбы и показ причин народных восстаний в странах Восточной Европы. Погоня за чисто внешним сходством исторических персонажей помешала анализу их характеров…»

Эта публикация вышла в свет аккурат накануне двух важных событий: празднования 60-летия Октябрьской революции и премьерного показа «Солдат свободы» на фестивале советских фильмов в Польше. Это время явно было выбрано не случайно: скандал был необходим противникам фильма в целях его дискредитации в глазах широких масс (ведь критика исходила из уст одного из авторов сценария картины). И скандал грянул.

В те дни в Польше находились Юрий Озеров и председатель Госкино Филипп Ермаш, которые не оставили этот выпад без должной реакции. Они заявили официальный протест в ЦК ПОРП, который… остался без внимания. Польские коммунисты и раньше не особенно слушались Москвы, а в конце 70-х и подавно – там уже шло серьезное брожение в предверии событий 1980 года. Короче, это были уже не те польские коммунисты, которые в победном 45-м вместе с советскими солдатами в едином строю бились против фашизма. Ни Берутов, ни Сенк-Малецких среди них уже и близко не было.

Что касается Курганова, то его все-таки наказали – на какое-то время отлучили от сценарной работы. Правда, за пределами своего Отечества он продолжал трудиться: по его сценарию в 1978 году в ГДР будет снят документальный фильм «Допрос».

Как «похоронили» «песняра»

(Анатолий Кашепаров)

В конце 1977 года общество взбудоражила новая сенсация: на всех углах люди обсуждали слух о трагической гибели одного из солистов ансамбля «Песняры». Отметим, что однажды этот популярный ансамбль уже постигала волна подобных слухов. Было это летом 1973 года, когда по стране распространилась весть о том, что в Сочи был убит участник ансамбля, родной брат его создателя и бессменного руководителя Владимира Мулявина – Валерий Мулявин. Тогда эти слухи оказались правдой: Валерий и в самом деле был убит неизвестными на городской набережной возле ресторана. Вот почему и в этот раз миллионы поклонников «Песняров» поверили в слух о новой потере коллектива. На этот раз людская молва «похоронила» солиста коллектива Анатолия Кашепарова.

Этот худенький на вид вьюноша так проникновенно пел «Вологду», что мгновенно стал кумиром миллионов советских граждан, особливо слабого полу. Говорят, из всего состава «Песняров» именно за ним девчонки бегали не то что толпами, а чуть ли не стадами. И вот грянул слух: Кашепарова зарезали в ресторанной драке! У девушек страны от горя помутились рассудки. Помню, как одна из знакомых моего приятеля, услышав эту новость, разрыдалась прямо на улице, как будто у нее умер кто-то из родных. Короче, гибель «песняра» многие восприняли как смерть своего родственника. Естественно, в газеты посыпались письма с просьбой разъяснить ситуацию.

Говорят, в Минске тамошняя пресса оперативно откликнулась на этот слух и опубликовала опровержение. Из столичных масс-медиа на этом поприще отметился «Московский комсомолец», который 24 декабря поместил на своих страницах статью «Не сотвори себе кумира». Начиналась статья с письма некой Галины. Она писала: «Мечусь в отчаянии из стороны в сторону, а толком ничего не знаю. Мне недавно сказали, что… убили Толика Кашепарова, солиста вокально-инструментального ансамбля „Песняры“.

Если это правда, то моя жизнь искалечена и перечеркнута навсегда, хотя мне будет только 19 лет. Жизнь без Толи – это пустое и никчемное существование. Лишь бы он был жив, пусть я даже больше не увидела бы его. Я за него бы жизнь отдала. Умоляю, помогите!»

Газета помогла: связалась с Минском и узнала, что сладкоголосый «песняр» жив-здоров и в данный момент находится на гастролях. О чем и оповестила Галю и всех остальных поклонников «Песняров». Страна облегченно вздохнула… до следующих слухов.

Форвард за бортом

(Борис Александров)

В 1977–1978 годах одним из самых часто попадаемых в скандальные хроники спортсменов СССР был хоккеист ЦСКА Борис Александров. Его имя стало известным во второй половине 70-х годов. Он пришел в ЦСКА в 1973 году в возрасте 17 лет и уже спустя два года стал настоящей звездой. Он играл на позиции левого крайнего нападающего и в команде был одним из лучших в этом амплуа. Его коньком были прекрасный дриблинг, хорошая скорость и феноменальное чутье на голевые моменты. Александров никогда не боялся обострять игру, смело шел в борьбу на любом участке поля – будь то бортик в углу площадки или «пятачок» перед воротами. Не обладая богатырским телосложением и высоким ростом (174 см), Александров в то же время отличался настоящей спортивной дерзостью и никогда не боялся вступать в силовые единоборства с более рослыми соперниками. Как спортсмен Александров прогрессировал чуть ли не с каждым месяцем и, по мнению большинства специалистов, должен был стать выдающимся игроком советского хоккея. Однако свой уникальный талант Александров угробил практически своими же руками.

Характер у Александрова был не сахар: взрывной, импульсивный. Привыкший везде и всюду только побеждать, он не умел с достоинством проигрывать и, когда это происходило, чаще всего превращался на хоккейной площадке в драчуна и хулигана. Именно поэтому по части штрафных минут Александров лидировал не только в ЦСКА, но и среди всех игроков регулярного чемпионата страны. А поскольку дисциплина в тогдашнем ЦСКА находилась не на самом высоком уровне, урезонить молодого хоккеиста было некому. Вот он и превратился в этакого «анфан террибль» отечественного хоккея. В итоге все это привело к печальным последствиям.

Закат звезды Бориса Александрова начался 7 февраля 1977 года, когда во Дворце спорта в Лужниках проходил очередной матч чемпионата СССР по хоккею между ЦСКА и «Спартаком». До конца второй двадцатиминутки оставалась всего одна минута, ЦСКА вел с минимальным разрывом 4:3, когда Александров позволил себе дикую выходку: сзади на большой скорости налетел на спартаковца Валентина Гуреева и толкнул его на борт. Поскольку все произошло исподтишка, спартаковец не смог сконцентрироваться и со всей силы ударился головой о бортик. Он упал и потерял сознание. Игра была остановлена: Александрова за грубость удалили на 5 минут, а Гуреева унесли с площадки на носилках, после чего на «Скорой помощи» отправили в больницу, где ему поставили диагноз: сильнейшее сотрясение мозга.

Этот инцидент видели миллионы зрителей: и те, кто сидел во Дворце спорта, и те, кто наблюдал за встречей по телевизору. И у всех без исключения он вызвал резкое осуждение. А генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев (он всю жизнь болел за ЦСКА) назвал Александрова «мальчишкой» и приказал немедленно с ним разобраться.

Уже на следующий день после игры в команде ЦСКА было собрано открытое комсомольское собрание, которое посетил помощник начальника Главпура по комсомольской работе В. Сидорик. Выступившие на собрании капитан команды Борис Михайлов, комсорг Владислав Третьяк, игроки Николай Адонин, Виктор Жлуктов и другие резко осудили неспортивный поступок Александрова. Итогом собрания стало объявление провинившемуся строгого выговора. В тот же день по этому поводу собралась и спортивно-техническая комиссия федерации хоккея, которая тоже вынесла свой вердикт: Александров был дисквалифицирован на 2 игры. Однако едва про это решение стало известно в Спорткомитете СССР, там посчитали его слишком мягким и пообещали вынести Александрову более суровое. Сказано – сделано: СТК наложила на хоккеиста условную дисквалификацию до конца сезона. В случае повторного нарушения хоккеисту грозило немедленное запрещение выступать за хоккейные команды мастеров.

9 февраля в центральной прессе появился первый отклик на этот инцидент: в «Советском спорте» была напечатана заметка Д. Рыжкова «Удар в спину». В ней автор писал:

«Мне не раз приходилось слышать этакое снисходительное: „Ну что вы (то есть мы, журналисты) придираетесь к Борису. Он еще мальчишка. Повзрослеет – поумнеет“.

Взрослеть Александров действительно взрослеет. Но умнеть?! Этот «мальчик» даже не подъехал к лежащему на льду Гурееву, а в раздевалку шел с этакой ухмылкой на лице… Вальяжной походкой, вразвалочку шествовал Александров по коридорам Дворца спорта. Шуба, пробор – все, как полагается. А мне вспомнились первые послевоенные годы: эдакие молодцы в кепках-малокозырочках с челкой, свисающей на низкий лоб, и их наглое: «А ты шо-о?!» Тогда в темных переулках можно было столкнуться со шпаной, желающей покуражиться.

Эти типы давно ушли в прошлое. И вот на тебе: на ледяной арене, залитой светом прожекторов, перед тысячами зрителей хоккейный шлем вдруг обернулся той самой кепкой-малокозырочкой…»

Итогом всего этого скандала стало невключение Александрова в состав сборной команды страны, которая в апреле должна была отправиться на чемпионат мира в Вену. Не помогло даже то, что ЦСКА в том году стал чемпионом страны, а Борис Александров вновь вошел в число сильнейших хоккеистов Советского Союза, забросив 24 шайбы и сделав 17 голевых передач (41 очко, 3-е место в клубе и 9-е по стране).

Между тем инцидент от 7 февраля стал одним из поводов сменить руководство ЦСКА: летом 1977 года старшим тренером армейцев вместо Константина Локтева стал Виктор Тихонов. Именно при нем карьера Александрова в прославленном клубе и завершилась. Правда, не сразу. Какое-то время Тихонов закрывал глаза на многочисленные проступки хоккеиста, даже однажды «отмазал» его от тюрьмы, когда летом того же 77-го Александров подрался на стоянке такси. Но вечно так продолжаться не могло. В результате в начале 1978 года Александров был сослан в команду первой лиги СКА МВО, базирующуюся в Липецке. Больше он оттуда в ЦСКА не вернулся.

Центральная печать вспомнила про Александрова в конце 78-го: 26 декабря в «Комсомольской правде» появилась статья С. Шачина «Форвард за бортом». Приведу ее с небольшими сокращениями. Но прежде процитирую письмо, которое, собственно, и стало поводом к появлению этой статьи:

«Дорогая „Комсомолка“! Объясни, пожалуйста, что случилось с хоккеистом Борисом Александровым? Совсем недвно он был известен как способный игрок, выступал за сборную СССР, а теперь его не видно ни в составе сборной, ни в ЦСКА…

Т. Дорохова из новгорода».

Далее шел ответ С. Шачина:

«Таких писем в редакцию пришло немало. И в каждом – недоумение.

Сначала я решил: пусть болельщикам ответит сам Борис. С письмами читателей поехал на тренировку команды первой лиги СКА МВО, в составе которой выступает теперь Александров. Но разговор у нас не сложился. Борис сетовал на невезение, превратности судьбы. Но, согласитесь, это не объяснение. Взвалить ответственность на случай – не мужественная позиция.

Судьба, на удивление, благоволила к Александрову. 17-летним пареньком его, игрока усть-каменогорского «Торпедо», приметили армейские тренеры, пригласили в знаменитый клуб ЦСКА. И поначалу Борис оправдывал доверие. Опытные защитники и вратари побаивались напористого и юркого молодого форварда. Спортивные комментаторы не скупились на похвалы. Ибо верили: одаренность, помноженная на трудолюбие, окупит любые авансы.

Жизнь уже много раз доказала, что одно из самых трудных испытаний для человека – испытание славой. А спортивной славой в особенности, потому что сплошь и рядом она приходит к молодым, неокрепшим духовно людям. Александрову и тут повезло: перед ним были прекрасные образцы для подражания – Владислав Третьяк, Владимир Викулов, Борис Михайлов, Владимир Петров, Валерий Харламов, для которых огромная популярность означала только одно – необходимость относиться к себе еще взыскательней. Они не раз предостерегали молодого товарища от самолюбования, от заносчивости, которые проскальзывали в поведении Бориса. Но что приятнее: выслушивать поучения или внимать комплиментам?

А в похвалах по-прежнему недостатка не было. Вскоре после дебюта Александрова в армейском клубе новичку предложили вне очереди купить автомобиль, предоставили отдельную квартиру. Он как должное принял и этот аванс.

Не тогда ли и наметился первый крутой вираж в судьбе молодого форварда?

Он начал свысока разговаривать с товарищами по команде, в том числе и с теми, чьи заслуги перед хоккеем неизмеримо выше его собственных, мог под хмельком явиться на сбор, пропустить тренировку, сорвать коллективные действия звена ради эффектного сольного «номера». «Встречаясь с канадскими профессионалами, Александров перенимал не столько лучшее из их игры, сколько внешний форс, умение „работать на публику“, – с горечью говорил мне знаменитый тренер А. В. Тарасов.

Спортивное честолюбие молодого хоккеиста постепенно перерастало в жажду славы, сопутствующих ей житейских выгод, бойцовские качества – в заурядное хулиганство. В протоколах матчей против фамилии Александрова все чаще стали появляться настораживающие записи: «удален на 5 минут за грубость», «удален до конца игры за удар соперника кулаком», «удален на 5 минут за драку»… 7 февраля 1977 года во время матча ЦСКА – «Спартак» Александров умышленно нанес тяжелую травму спартаковцу В. Гурееву.

Целый день продолжалось комсомольское собрание в команде ЦСКА, где шел разбор его проступка. Вот что говорил на заседании спортивно-технической комиссии Федерации хоккея СССР один из тренеров армейского клуба: «Александров, еще выступая за команду Усть-Каменогорска, страдал зазнайством, хотя действительно был сильным игроком. С ним приходится много работать в нашей команде. После серьезных разговоров он мог на некоторое время сдерживаться, но потом снова возникали рецидивы. Ни один советский спортсмен не может так поступать, как поступил Александров. Стыдно здесь сидеть всему руководству клуба и краснеть за твои действия, Борис». Но стыдно, видимо, было всем, кроме самого провинившегося.

В тот раз с Александровым обошлись очень мягко – строго предупредили и дисквалифицировали на две игры. Ему вновь предоставили возможность исправиться. И зря, ибо он расценил это решение совсем иначе – как очередное подтверждение своей безнаказанности.

Летом 1977 года, находясь во хмелю, форвард на стоянке такси учинил драку с пожилыми людьми, избил 55-летнюю женщину. В действиях Александрова были определены признаки состава преступления, предусмотренного ст. 112 ч.1 Уголовного кодекса РСФСР. Но, учитывая некоторые смягчающие его вину обстоятельства, в частности «примирение сторон», прокуратура сочла возможным прекратить уголовное дело. Казалось, уж теперь-то форвард должен был образумиться. Но, увы, и это послужило ему лишь свидетельством собственной исключительности… Да, всякий раз находились люди, которые хлопотали за хоккеиста, просили простить его, учесть молодость, талант. И в том, что не состоялся настоящий хоккеист и настоящий человек Борис Александров, немалая их вина.

Жить в коллективе и безнаказанно нарушать его законы невозможно. Любому терпению рано или поздно придет конец. И хоккеисты армейского клуба приняли решение: исключить Александрова из состава ЦСКА.

Я разговаривал с тренерами и спортсменами ЦСКА. И более всего меня удивило то, что на общем собрании команды, когда решалась судьба Александрова, никто из армейских хоккеистов не сказал о нем хорошего слова. Согласитесь, очень редко коллектив, будь то хоккейная команда или школьный класс, бывает столь единодушен в неприязни к своему товарищу. Сам Александров говорит, что команда просто побоялась перечить тренеру, с которым у него давно сложились тяжелые отношения. Но вот какие слова просил меня передать Александрову Анатолий Владимирович Тарасов:

«У тебя, Борис, постоянно проявлялись черты эгоизма – и житейского, и игрового, ибо и то и другое всегда перекликается. Ты думал прожить жизнь один, не хотел делить славу с другими. Ты не замечал большой дружбы, которая многие годы связывает Петрова, Михайлова и Харламова, помогает им с честью выходить из самых суровых испытаний. Ты не смог оценить дружбы Анатолия Фирсова, который рекомендовал тебя в ЦСКА, и дружбы твоего замечательного партнера по тройке Владимира Викулова, который от всей души хотел помочь тебе стать выдающимся хоккеистом. И поэтому в трудную минуту у тебя не оказалось настоящего друга… Ты не научился уважать старших – и поэтому устроил драку на стоянке такси и едва не докатился до суда… Поэтому ты стал неприятен даже тем ветеранам ЦСКА, которые на редкость доброжелательно относятся к людям…»

Вот здесь, наверное, и кроется главный ответ на вопрос, что случилось с Борисом Александровым. Спортсмен оказался эгоистом. И эгоизм погубил в нем спортсмена».

Забегая вперед, сообщу, что полгода спустя после появления этой статьи судьба предоставит Александрову еще один шанс: его возьмет к себе… столичный «Спартак». Три года Александров отыграет в рядах красно-белых и будет там одним из лучших. Однако несмотря на блестящие показатели, в сборную страны его больше не возьмут, поскольку тренером там по-прежнему оставался его давний недоброжелатель Виктор Тихонов. А потом Александров покинет Москву и уедет заканчивать свою спортивную карьеру в усть-каменогорское «Торпедо».

Жизнь Бориса Александрова оборвется в возрасте 46 лет: в самом конце июля 2002 года он погибнет в автомобильной катастрофе.

Что развело певицу и композитора

(Алла Пугачева / Александр Зацепин)

Творческое содружество Пугачевой и Зацепина началось летом 1975 года, когда судьба свела их на фильме «Отважный Ширак». В нем Пугачева исполнила две песни Зацепина: «Полно на свете мудрецов» и «Волшебник-недоучка». Последней впоследствии суждено было стать всесоюзным шлягером, что в итоге и стало существенным поводом к тому, чтобы этот тандем продолжил свое существование и дальше. В итоге в следующем году свет увидел еще один их совместный фильм – «Центровой из поднебесья», где прозвучало четыре песни, две из которых стали шлягерами: «Любовь одна виновата» и «До свидания, лето». После оглушительного успеха этих песен казалось, что впереди у тандема Зацепин – Пугачева исключительно радужные перспективы. Но действительность оказалась куда более прозаичной. В 1977 году грянул скандал, который навсегда развел композитора и певицу.

Скандал случился во время работы над третьим совместным фильмом – «Женщина, которая поет». Пугачева связывала с этой картиной большие надежды, поскольку в нем должен был состояться ее дебют в качестве драматической актрисы (она играла эстрадную певицу Анну Стрельцову). Однако в процессе работы над фильмом к Пугачевой пришла еще одна идея – она захотела дебютировать в нем и как автор песен, фонограмма которых была записана ею на «Мосфильме» в начале года благодаря помощи ее тогдашнего мужа кинорежиссера Александра Стефановича. Речь идет о песнях «Женщина, которая поет» и «Сонет Шекспира». Правда, было одно существенное «но»: даже несмотря на то, что режиссер фильма Александр Орлов хорошо относился к Пугачевой, он не смог бы добиться разрешения включить ее песни в картину. Против этого выступили бы и Александр Зацепин, и руководство киностудии «Мосфильм», где фильм снимался.

Выход был найден сообща, то бишь на семейном совете дома у певицы. Пугачева и Стефанович решили приписать эти песни мифическому композитору Борису Горбоносу, которого они сами придумали некоторое время назад (имя и фамилию новоявленному композитору придумал Стефанович – так звали одного из его одноклассников). Стефанович придумал ему и душещипательную биографию, согласно которой Горбонос был юношей, прикованным к инвалидной коляске. Трюк сработал: сначала на него клюнул Орлов, потом и другие деятели, причастные к запуску фильма.

В пятницу 19 августа 1977 года в домашней студии Александра Зацепина Пугачевой были записаны первые несколько песен для фильма. Все песни принадлежали перу хозяина студии, а слова к ним написал Леонид Дербенев. Обстановка на записи была вполне задушевной, что подтолкнуло Пугачеву к неожиданному признанию. Она открылась перед Зацепиным, что тоже сочиняет музыку, но вынуждена скрывать свое авторство под вымышленным именем Бориса Горбоноса. «Я ведь не член Союза композиторов, и под своим именем мне не разрешат их выпустить, – сказала Пугачева. – Если можно, Александр Сергеевич, я запишу несколько своих песен в вашей студии. Эти песни я хочу отдать на радио и петь в концертах». Зацепин с пониманием отнесся к этому признанию и пошел навстречу просьбе Пугачевой. Эта запись прошла 22–24 августа. Впоследствии именно эти записи и станут поводом к инциденту, который разведет в разные стороны двух талантливых людей.

Съемки фильма начались 9 сентября. А в конце ноября Зацепин внезапно узнал, что в фильме будут звучать песни композитора Бориса Горбоноса, то бишь Аллы Пугачевой. И хотя его песен в фильме было представлено больше, но композитор внезапно воспылал творческой ревностью и не пожелал терпеть рядом с собой присутствие композитора Аллы Пугачевой. Зацепин отправился к директору «Мосфильма» Сизову и заявил, что уходит из картины. Но директор буквально взмолился: «Александр Сергеевич, не губите! Вы же на студии 20 лет работаете и должны войти в наше положение. У нас одна картина уже закрылась. Если мы закроем и эту, нам сотрудникам зарплату будет нечем платить. К тому же этот Горбонос – парализованный юноша. Неужели вы не хотите ему помочь?»

Надо отдать должное Зацепину – он поступил по-джентльменски: хоть и знал всю правду про Горбоноса, но Пугачеву не выдал. Из картины он не ушел, но дал зарок с этой певицей больше никаких творческих дел не иметь. Исходя из этого, он отказался предоставлять свою студию для записи финальной музыки к фильму, из-за чего эта запись и проходила на «Мосфильме». Срочную партитуру для оркестра подготовил руководитель ансамбля «Ритм» Александр Авилов, который в те дни вместе со своей женой жил у Пугачевой. Поскольку квартирка была малогабаритная, гостям приходилось спать на полу: они раскладывали пуфики от дивана.

Между тем Сизов отдал команду узнать конкретно, кто такой Борис Горбонос. Ведь «Мосфильм» был крупным государственным предприятием и не мог себе позволить дать промашку: а вдруг этот инвалид был каким-нибудь диссидентом? Разобраться с этим вопросом было поручено заместителю главного редактора студии Нине Глаголевой. Та вызвала к себе мужа Пугачевой Стефановича. «Ну, Саша, рассказывай, кто такой этот Горбонос?» – обратилась к нему Глаголева. Тот почти дословно повторил историю, которую уже рассказывала Пугачева: мол, юноша-инвалид, пишет замечательную музыку, живет в Люберцах. «С ним можно встретиться?» – спросила Глаголева. Стефанович похолодел: он-то думал, что одними расспросами все и закончится. «Можно, но…» – замялся режиссер. «Что но?» – «На предмет чего?» – «Как чего?! Мы хотим заключить с ним договор, ведь его песни будут звучать в нашем фильме», – объяснила Глаголева. «Давайте я сам с ним встречусь и все улажу», – нашел наконец что ответить Стефанович. На его счастье, Глаголева согласилась.

Далее режиссером и его женой была проведена очередная блестящая мистификация. Прихватив с собой фотографа Вячеслава Манешина и гримершу, четверка заперлась в кабинете художественного руководителя объединения музыкальных и комедийных фильмов (там работал Стефанович) и провела тайную фотосессию. Надев на Пугачеву свою рубашку, галстук и пиджак, Стефанович усадил ее за рояль. Гримерша наклеила на певицу усы, тем самым придав ей окончательно мужской вид. После этого фотограф щелкнул несколько раз фотоаппаратом. Эти фотографии на следующий день и были представлены Глаголевой. Она отнесла их Сизову. Тот сказал: «Симпатичный юноша» и дал окончательное «добро» на использование его песен в фильме.

13 февраля 1978 года из-под пера Пугачевой на свет родился документ, вбивший последний гвоздь в крышку гроба, в котором было похоронено творческое содружество певицы и композитора Александра Зацепина. В этом документе, направленном на имя главного редактора музыкальной редакции «Мосфильма» Е. Птичкина и режиссера фильма А. Орлова, Пугачева писала следующее:

«1. В к / к „Третья любовь“ используются четыре написанные мной песни. Эти произведения зарегистрированы в ВААП под моим псевдонимом „Борис Горбонос“. Кроме того, в фильме используются песни, написанные А. Зацепиным.

На основе законов об авторских правах, действующих в СССР, учитывая, что в интересах производства картины я выполнила беспрецедентное требование А. Зацепина о раскрытии моего псевдонима, чтобы определить в документе вклад каждого из нас в создание песен для фильма и исключить возможность конфликтов в будущем, прошу включить в титры картины «Третья любовь» титр, строго разграничивающий работу, выполненную мной, от работы А. Зацепина… (Далее Пугачева перечисляет четыре свои и шесть зацепинских песен.)

…Я даю согласие на использование моих песен в фильме только при условии, что моя работа и работа А. Зацепина будет разделена специальным титром…

2. Учитывая, что А. Зацепин, ранее взявший на себя обязательство по созданию фоновой музыки, несколько раз то «давал», то «забирал» назад свое разрешение на использование моих песен в фильме, выставляя все новые и новые условия; учитывая также то, что в окончательный монтаж фильма вошли мои песни, я полагаю, что наступило время заключить со мной договор на использование моих песен для фильма.

Это исключит возможность конфликтов между съемочной группой и А. Зацепиным в будущем, так как опыт работы показывает, что установленная договоренность с А. Зацепиным непрочна и наши взаимоотношения по созданию песен для фильма должны быть оформлены юридически…»

Скандальный бокс

В начале марта 1977 года в Тбилиси проходил чемпионат страны по боксу. Его концовка ознаменовалась грандиозным скандалом. Случилось это 4 марта, когда шли полуфиналы. Во время одного из них, где бились боксеры Пак из Узбекистана и Хизанишвили из Тбилиси, судьи присудили победу Паку, хотя весь зал, естественно, болел за своего земляка Хизанишвили. А ситуация была такова: кто победил в полуфинале, тот выиграет и в финале, потому что в их весе им равных нет. Поэтому в зале началась настоящая буча: зрители повскакивали с мест, затрещали кресла, кто-то из особо дерзких обступил судей. Из зала никого не выпускают. Понимая, что унять разбушевавшуюся толпу иным способом не удастся, судьи объявили, что изменили свое решение и присудили победу Хизанишвили. Толпа возликовала.

На следующий день этот инцидент стал темой для обсуждения сначала в Спорткомитете, потом – в обкоме, а потом – аж в ЦК республики. Часть судей предложила провести повторный матч в другом, нейтральном городе, но представители грузинского Спорткомитета выступили категорически против: дескать, медаль наша – и баста. Как вспоминает очевидец событий А. Киселев: «Мне очень хорошо запомнился конец этой истории. В комнату вошла секретарь ЦК по идеологии и сказала: „Я связалась с Москвой, ЦК утверждает победу Хизанишвили“. В тот день на соревнованиях был образцовый порядок: в качестве зрителей прислали организованные группы с предприятий».

Между тем в том, что Москва отдала победу Хизанишвили, главным выступал политический подтекст. Дело в том, что в те дни Грузия была как на вулкане. В тамошних газетах был опубликован проект новой Конституции кавказских республик, в которых, как оказалось, было выброшено упоминание о национальном языке. Зато в Конституции говорилось о необходимости развития всех языков народов СССР и запрещении дискриминации какого бы то ни было из них. Намек был очевиден: развивать необходимо было русский язык и его же запрещалось дискриминировать. Население Грузии встретило это новшество в штыки. Особенно взрывоопасной складывалась обстановка в Тбилиси, где власти опасались стихийных демонстраций. Москва об этом тоже знала, поэтому делала все от нее зависящее, чтобы не будоражить Тбилиси.

Страсти по опере

(«Пиковая дама»)

В отличие от сегодняшней капиталистической России, где от подлинного искусства уже мало что осталось, а на смену ему пришли его суррогат и безудержное экспериментаторство, когда даже классические произведения нещадно переписываются бездарными постановщиками в угоду невзыскательной публике, в СССР все было иначе – там именно настоящее искусство ставилось во главу угла, а разного рода экспериментаторам, посягавшим на него, давали по рукам. Примером подобного подхода можно считать скандал, который произошел в начале 1978 года вокруг оперы «Пиковая дама» П. Чайковского.

Это произведение взялись ставить четверо известных деятелей советского искусства: режиссер Театра на Таганке Юрий Любимов, художник этого же театра Давид Боровский и двое композиторов – Альфред Шнитке и Геннадий Рождественский. Причем идея инсценировки возникла еще осенью 1976 года и исходила от руководства знаменитой парижской «Гранд-опера». Минкульт СССР ответил на это предложение согласием.

Работа закипела и какое-то время шла вполне плодотворно. Но когда в январе 78-го постановщики представили Союзу композиторов СССР и репертуарно-редакционной коллегии Минкульта СССР клавир оперы, грянул скандал. Министерские чиновники обнаружили в клавире такие изменения, с какими просто не могли согласиться. Как писал министр культуры СССР Петр Демичев в ЦК КПСС: «По мнению специалистов, в результате вмешательства в партитуру, сокращения жанровых и лирических сцен, перенесения места действия в игорный дом и других изменений искажается замысел композитора, нарушается художественное единство оперы».

В итоге Минкульт запретил постановщикам даже близко приближаться к этой опере и не отпустил их на рабочее совещание по ней в Париж. А «Гранд-опера» уже практически была готова к премьере: были произведены внушительные финансовые затраты, проведены репетиции, развешана реклама. И тут такой облом! Пытаясь спасти ситуацию, постановщики напросились на прием к министру культуры. Эта встреча состоялась 24 февраля 1978 года, однако полной ясности в происходящее не внесла. Трем ходокам (четвертый – Рождественский – находился на гастролях) было заявлено, что «над проблемой надо еще работать и работать». Договорились встретиться еще раз в середине марта. Но тут случилось неожиданное…

11 марта главная газета страны «Правда» жахнула по «Пиковой даме» устами дирижера Большого театра Альгиса Жюрайтиса. Статья называлась вполне недвусмысленно – «В защиту „Пиковой дамы“. Автор статьи, в частности, писал следующее:

«Готовится чудовищная акция! Ее жертва – шедевр гения русской музыки П. И. Чайковского. Не в первый раз поднимается рука на несравненное творение его – „Пиковую даму“. Предлог – будто либретто не соответствует Пушкину. Эдакие самозванцы, душеприказчики Пушкина. Какая демагогия!.. Придет ли кому-нибудь в голову (разве только сумасшедшему) под тем или иным предлогом переписать Рафаэля, да Винчи, Рублева, улучшать помпейские фрески, приделать руки Венере Милосской, исправить Адмиралтейство или храм Василия Блаженного? А ведь затея с оперой Чайковского – то же самое. Кто же дал право любителям зарубежных сенсаций под ложно сфабрикованным предлогом „осовременивания“ классики истязать, уродовать эту гениальную музыку и тем самым четвертовать душу Чайковского, породившего ее?..»

Уже в наши дни выяснились любопытные подробности ее появления. Оказывается, за пару-тройку недель до публикации Жюрайтиса пригласили в один из высоких кабинетов и попросили съездить в Париж, чтобы лично удостовериться в качестве скандального произведения. При этом заметили: «А если бы вам удалось раздобыть и партитуру его, было бы вообще замечательно!» Дирижер отправился в Париж и, пользуясь своими старыми связями в «Гранд-опера», где он неоднократно выступал, раздобыл искомую партитуру.

Однако, когда руководство театра узнало об этом, оно тут же подняло шум, прекрасно сообразив, для чего именно понадобилась московскому гостю партитура. Уже на следующее утро чуть ли не все французские газеты опубликовали на своих страницах открытое письмо директора «Гранд-опера» Рольфа Либермана. В нем он писал: «Господин Жюрайтис! Мы вас уважаем как музыканта, ценим ваш талант, всегда принимали вас и будем принимать в нашем театре. Но мы пришли к выводу, что ваше присутствие в стенах „Гранд-опера“ должно быть ограничено минутой начала музыкального произведения и минутой его окончания. Ибо дальнейшее ваше присутствие сопровождается действиями, подпадающими под статью уголовного законодательства…»

Между тем виновники скандала – Юрий Любимов и K° – почти сразу написали в «Правду» ответное письмо. В нем они привели убедительный список опер и балетов, идущих на сцене того же Большого театра «с сокращениями и досочинениями, а иногда и в переоркестровке». Они вспомнили и новый текст к «Ивану Сусанину», и то, что балет «Иван Грозный» вообще не написан Прокофьевым, а составлен из музыки Прокофьева к одноименному фильму и многое другое. Однако это письмо «Правда» не напечатала. Его авторам из газеты пришло лишь письмо за подписью главреда Афанасьева. В нем сообщалось: «Мы решили не печатать Ваше письмо. Главная причина в том, что у нас нет убеждения в Вашей искренности… Кстати, о содержании Вашего письма в „Правду“ знают многие в Москве – от студентов до академиков… Но кому все это на пользу? Уверен, что ни стране, ни партии, членом которой Вы являетесь (письмо было адресовано Ю. Любимову. – Ф. Р.). На письмо Жюрайтиса «Правда» получила сотни откликов. Увы, в Вашу пользу – ни одного».

Между тем 20 марта шеф КГБ Юрий Андропов направил в ЦК КПСС докладную записку о реакции творческой интеллигенции на письмо дирижера А. Жюрайтиса. Андропов сообщал:

«…Высказанная автором письма озабоченность безответственным отношением к опере Чайковского в целом встретила поддержку и одобрение. Ряд видных деятелей культуры и искусства нашей страны считает, что затронутая Жюрайтисом проблема неоправданной модернизации национального классического наследия перестала быть проблемой, касающейся отдельных видов советского искусства, что необходим серьезный разговор об отношении к классике…»

Между тем было бы неверным утверждать, что вся творческая интеллигенция как один выступила в поддержку Жюрайтиса. Его поддержали представители державного лагеря, а вот либералы почти все осудили. Например, композитор Микаэл Таривердиев, выступая в Ленинградском университете, назвал статью Жюрайтиса несправедливой и даже грубой. Ему это тут же припомнили. Тот концерт вызвал в городе большой ажиотаж, студенты ломились на него чуть ли не в окна, в результате два человека пострадали. Как вспоминает сам композитор: «Скандал разразился грандиозный. В этом скандале смешали все – и давку, и беспорядки, как будто я их устраивал, и мою резкую отповедь газете „Правда“. У меня должны были состояться другие концерты в Ленинграде. Но секретарь Ленинградского обкома Романов личным распоряжением их запретил. Почти год из Ленинграда мне не звонили…»

«Вульгарная» Алла

(Алла Пугачева)

В 1977–1978 годах в СССР началась бурная слава певицы Аллы Пугачевой. Ее выступления часто показывали по ЦТ, на ее концерты ломились толпы людей, а в прессе одна за другой выходили статьи о ней. В большинстве своем это были положительные рецензии, хотя порой появлялись и другие, где Пугачеву критиковали за… вульгарность и желание быть со зрителем запанибрата. Сегодня подобные обвинения вряд ли могут «напрячь» эстрадных «звезд», поскольку их поведение чаще всего базируется именно на таких проявлениях. А в советские годы подобное всячески осуждалось. В качестве примера такого «наезда» на Аллу Пугачеву приведу статью Л. Петровой из киевской «Рабочей газеты» (номер от 11 февраля 1978 года) под названием «Если долго мучиться…». В ней, в частности, писалось следующее:

«Певица Алла Пугачева может нравиться или не нравиться, но равнодушными не оставляет – в этом со мною, наверное, согласятся все. Вполне вероятно, что желающих попасть на концерты, где ей принадлежит целое отделение, было хоть отбавляй. Действительно, одно дело песню услышать по радио, по телевидению, а другое – лично присутствовать при том, как певица создает номер, как она, преображаясь, входит в образ, увлекая огромный зал за собой.

Нет, мы не обманулись. Все это было. Были и аплодисменты, и цветы. Легко и непринужденно обращается Алла Пугачева к зрителям, затрагивая самые разнообразные темы…

Но… Если все так хорошо, то почему же меня охватывает это неприятное чувство неловкости за актрису? Во всей этой легкости и непринужденности уж очень много «чересчур», какого-то нарочитого желания заинтриговать и подчеркнуть: «Я не такая, как все». А где начинается нарочитость, там кончается искренность и душевность – то есть то, к чему, по словам самой певицы, она стремится.

– Ах, как ты красив, – говорит она парню из первого ряда. – Тебя как зовут? Гена? Будешь вдохновлять!

Примем это милое заигрывание с залом. Но зря она так старательно доказывает нам свое право на свой экстравагантный костюм – мы и в нем ее любим.

Глядя, как красивая тетя так нелепо ведет себя на сцене и даже валяется по полу, исполняя их любимую песенку «Волшебник-недоучка», дети (а их много в зале) недоумевают. Да и многие взрослые тоже.

И уж совсем странно поступает певица, когда в конце незатейливой лирической песенки с припевом «Если долго мучиться, что-нибудь получится» кричит одному из музыкантов: «Софрон, давай!» – и смачно провозит Софрона физиономией по электрооргану.

Алла Борисовна, дорогая, да за что же вы так с бедным Софроном, с нами, любящими вас зрителями, и с собой поступаете?

Зачем вам, талантливой актрисе, это дешевое трюкачество, эти вызывающие жесты? Правда, мне приходилось как-то слышать от одного знатока эстрады, что эстрадный артист должен зрителя поразить, заинтриговать, даже раздразнить и вообще эпатировать.

Я с этим не согласна. Такую позицию еще можно простить бесталанному – ему нечем «брать» публику. Но для настоящего артиста – это не путь к успеху.

Мне кажется, в душе и сама Алла Пугачева чувствует это свое «чересчур». Иначе зачем ей так упорно доказывать во время выступления и во многих интервью, что зря некоторые зрители упрекают ее в вульгарной манере исполнения, что на самом деле она стремится не к вульгарности, а к свободе и раскованности общения…

У Аллы Пугачевой есть все – и голос, и талант, и сценическое обаяние. И ни к чему ей размениваться…

В заключение скажу: концерт мне все-таки понравился. Да, понравился. Хоть и хотелось бы мне, говоря о нем, обойтись без этого «все-таки». Да и не только мне. Потому и пишу».

Чтобы соблюсти объективность, стоит выслушать и противоположную сторону. Вот как эти же события описывает еще один непосредственный участник тех событий – руководитель ансамбля «Ритм» Александр Авилов:

«Про Пугачеву вечно писали черт знает что! Ведь любой факт можно перевернуть с ног на голову. Был у нас случай на гастролях в Киеве. В конце песни „Если долго мучиться“ наш органист сделал такую фитюльку: положил руки на орган и несколько последних тактов проиграл носом. На том же концерте в первых рядах расплакался маленький ребенок. Родители ничего не могли с ним сделать. „Симпатюлечка мой, – обратилась к нему со сцены Алла. – Сиди тихо, будешь меня вдохновлять“. И на следующей песне ребенок замолчал. А потом Алле прислали из Киева местную партийную газету. В ней была разгромная статья о том, что Пугачева, мол, разнузданно вела себя на сцене, тыкала пианиста лицом в рояль, а молодому человеку из первого ряда сказала: „Сиди здесь, красавчик, будешь меня вдохновлять“. Полный бред!..»

Мушкетеры-скандалисты

(«Д’Артаньян и три мушкетера»)

Во время съемок знаменитого телеблокбастера «Д’Артаньян и три мушкетера» было множество скандалов. Опишу лишь некоторые.

Первый скандал случился в самом начале съемок – в апреле 1978 года: тогда взбунтовались актеры. Причем по делу. Дело в том, что директор картины Михаил Бялый решил сэкономить на них и поселил в гостинице «Колхозная». А сервис в ней был из рук вон плохим. Прожив там пару дней, артисты решили, что с них хватит, и в знак протеста… завалились спать в номер люкс в другой гостинице, где жил режиссер Юнгвальд-Хилькевич. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Я прихожу к себе в номер после съемки, открываю двери и вижу: все артисты – у меня. На моей кровати торчат ноги в чулках – спит Рита Терехова. Ноги запачканы, потому что она туфли сняла и ходила босиком. На другой кровати спит Смехов, на третьей – Смирнитский. У меня был двухкомнатный номер с кучей кроватей и диванов. Я жил с женой Татьяной. Она у меня вторым режиссером была на картине.

Я захожу. Они проснулись. Смотрят на меня зло и молчат.

Я говорю:

– Понял. Сейчас директора приглашу.

Набираю телефон Бялого и говорю: «Михаил Абрамович, зайдите, пожалуйста».

Пришел Бялый. Я улыбаюсь ему и приглашаю войти. А сам вышел в коридор. Слышу за дверью дикий мат…

Через минуту выходит Бялый красный, как свекла.

– Ну, что? – спрашиваю.

– Вы были правы, Георгий Эмильевич. Это очень хорошие актеры, им нужно сделать номера лучшие во Львове.

Ушел и расселил их тут же…»

(Актеров поселили в одной из лучших львовских гостиниц, принадлежавших обкому, – «Ульяновскую». – Ф. Р.)

Еще один скандал грянул месяц спустя – в мае. В том случае актеров обвинили… в антисоветской пропаганде. Выяснилось же это следующим образом.

В «Ульяновской» практически все номера были нашпигованы «жучками», имевшими прописку в львовском КГБ. А актеры, как мы помним, чуть ли не каждый день после съемок устраивали в своих номерах пьяные посиделки с девочками, на которых не только похвалялись кусками из своих ролей, но и травили анекдоты, а Боярский даже пародировал самого Брежнева. В итоге режиссера фильма Юнгвальд-Хилькевича вызвали в КГБ.

«Вы знаете, что ваши артисты пародируют Брежнева?» – спросили его с порога. «Нет», – честно ответил режиссер. «А что они кроют матом Ленина?» Тут Хилькевичу вовсе стало дурно. «Не верите? – продолжали бушевать чекисты. – Тогда мы вам это сейчас продемонстрируем». И они включили гостю магнитофонную ленту, на которой Лев Дуров называл вождя мирового пролетариата фашистом и лысым кретином. Услышав это, Хилькевич понял, что фильм вот-вот накроется медным тазом, а всю съемочную группу ждут Соловки. Надо было срочно спасать и себя, и всех остальных. Но как?

Идея пришла в тот самый момент, когда чекистский палец нажал на кнопку «стоп» в магнитофоне. Режиссер сказал: «Я вас прекрасно понимаю. Но и вы нас поймите. Это же артисты. Они – обезьяны. Они и меня кривляют постоянно, и директора фильма. Они же без этого не могут. Хотя и говорят они такое, все равно они патриоты своей Родины. Ведь Чехов тоже ругал русский народ. И – ничего». Короче, ему удалось убедить чекистов, что больше таких случаев в его группе не будет. И слово свое сдержал. Когда он рассказал об этой встрече актерам, те перепугались и с тех пор завязали и с анекдотами, и с пародиями. Но не с пьянками-гулянками.

Певец в «обезьяннике»

(Евгений Мартынов)

В конце апреля 1978 года в скандальный переплет угодил популярный певец Евгений Мартынов. Он участвовал в праздничном концерте для делегатов съезда ВЛКСМ (проходил 25–28 апреля в Москве), после которого был приглашен вместе с остальными участниками представления на торжественный банкет. Мартынов там, естественно, выпил, а потом сел за руль своего «жигуленка» (вместе с ним там был и его родной брат Юрий, тоже подшофе). Однако далеко уехать братья не смогли: Евгений попытался выехать из тесного бокса на улице и врезался в столб. Никто в этой аварии не пострадал, разве что машина оказалась слегка помятой да столб накренился в сторону. А тут откуда ни возьмись появились гаишники. Он приказали братьям вылезать из своего «жигуленка» и перебираться к ним в «воронок». Юрий возмутился: «Да вы что, не узнаете, кто перед вами? Да это же Мартынов! „Яблони в цвету“, „Аленушка“, не помните?» Но гаишники то ли не поверили, то ли любили другую музыку. Короче, братьев привезли в отделение милиции. Далее послушаем рассказ самого Юрия:

«Мы ведь как думали: приедем, Женя отзвонит своим генералам, я – комсомольцам, кому следует, и нас отпустят. Но вышло немного иначе. Вызывают меня сначала, давай протокол писать. Я им объясняю опять: „Мар-ты-нов, Евгений! Съезд! Что тут непонятного?“ Вдруг слышим – Женькин голос доносится, красивый такой, звонкий: „Ты прости меня, люби-и-и-имая, за чужо-ое зло, что мое крыло счастье не спасло!..“ Собралась вся ментовка: и фараоны, и бабы в милицейской форме, и гражданские с улицы… „Мартынов! – галдят. – За что ж его посадили-то? Отпустите человека!..“ Короче, пел Женька минут двадцать под радостные аплодисменты этой публики. Потом пришел начальник, глянул на все это дело, сделал нагоняй своим бестолковым подчиненным и нас к себе заволок: поставил бутылку водки, вытащил закуску, включил магнитофон, Женя ему свою кассету подарил… Домой нас развезли в милицейской машине уже к ночи, с песнями. А Женино авто на следующий день отремонтировали в том же отделении милиции ихние мастера…»

За что подставили спортсмена

(Александр Белов)

В апреле 1978 года в центре скандала оказался известный баскетболист ленинградского «Спартака» и сборной СССР Александр Белов. А произошло вот что. После чемпионата страны (он завершился в конце апреля, и ленинградский «Спартак» взял на нем «серебро») команда Белова должна была отправиться для товарищеских игр в Италию. Поездка эта считалась престижной, поскольку в такой стране, как Италия, можно было хорошо «прибарахлиться».

Как уже говорилось выше, в те годы многие советские знаменитости (в том числе и спортсмены), выезжавшие за рубеж, вывозили с собой дефицитные для западного покупателя товары (вроде икры, водки) и обменивали их на вещи, дефицитные у нас: аудио– и видеоаппаратуру, одежду, обувь и т. д. Для этих целей в каждой группе отъезжающих спортсменов были специальные люди, которые в своем багаже и провозили контрабанду (их называли «зайцами»). В основном это были игроки-середнячки, потеря которых для команды в случае разоблачения была бы несущественна. Однако в той злополучной поездке ленинградского «Спартака» в Италию игроки почему-то решили доверить контрабанду Александру Белову. Тому бы возмутиться за такое «доверие», отказаться… Но, видимо, на то и был сделан расчет, что Александр при своей природной доброте воспримет это без скандала. Так оно и получилось. Взяв сумку, в которой на этот раз лежали не какие-нибудь водка или икра, а иконы (!), спортсмен ступил на пункт таможенного контроля. И именно его багаж внезапно решили проверить таможенники.

Позднее выяснится, что произошло это отнюдь не случайно. Один из игроков команды, мечтавший играть в стартовой пятерке и видевший в Белове основное препятствие к этому, решил его убрать чужими руками. Он «стукнул» куда следует о том, что в багаже Белова не предназначенные для провоза вещи, и знаменитого центрового задержали.

По другой версии, эту провокацию специально подстроили чиновники из Спорткомитета, чтобы выбить знаменитого центрового из ленинградского «Спартака» и переманить его в Москву. На эту версию косвенно указывает ряд фактов. Например, такой: вскоре после скандала на таможне тот человек, который всучил ему злополучные иконы, настоятельно советовал переходить в ЦСКА, где ему сразу восстановят все звания и возьмут обратно в сборную. Белов это заманчивое предложение отверг. Не мог он предать команду, тренера, которые, собственно, и сделали из него настоящего спортсмена. Между тем именно этот инцидент во многом станет поводом к преждевременному уходу великолепного спортсмена из жизни: Белов умрет 3 октября 1978 года.

Юбилей со скандалом

(Майя Плисецкая)

Той же весной еще одной жертвой громкого скандала стала знаменитая балерина Майя Плисецкая. В мае должен был состояться юбилейный вечер, посвященный 35-летию работы балерины в Большом театре, и она очень хотела, чтобы он запомнился надолго. Для этого она выбрала для показа второй акт «Лебединого озера», а также «Айседору» и «Болеро» обожаемого ею Мориса Бежара. Причем «Болеро» с ее участием видели чуть ли не во всем мире, но только не на родине балерины. Значит, полагала Плисецкая, это должно было произвести особенное впечатление на столичную публику. Как вдруг… директор Большого театра Иванов грудью встает на пути «Болеро». Вызвав к себе Плисецкую, он заявляет: «Станцуйте что-нибудь другое». Та в недоумении: «Зачем другое?» «Москвичам это чуждо», – следует ответ. «Но это мой вечер. В мою честь», – пытается вразумить директора балерина. «Да, ваш. Но в театре нет стола под „Болеро“. – „Стоимость постройки стола для моего танца я оплачу из своего кармана“. – „А я говорю, что „Болеро“ на сцене Большого театра идти не может“, – продолжал упорствовать директор. „Но почему? Ведь явно не из-за стола“, – пыталась докопаться до истины балерина. Но Иванов правду не говорил и продолжал стоять на своем: не пойдет, не может, нельзя. Так они ни о чем и не договорились. Плисецкая покинула кабинет крайне раздраженная.

И только спустя несколько дней ее коллега по театру Петр Хомутов раскрыл балерине глаза на происшедшее. Оказывается, Иванов считал «Болеро» разнузданным порнографическим балетом: там полуголая женщина танцевала на столе, а вокруг толпились мужчины. По его мнению, «Болеро» был предназначен для «Фоли Бержер» и «Мулен Руж», но ни в коем случае не для Большого театра. Плисецкая удивилась: «А разве Иванов видел „Болеро“?» «Вряд ли, – ответил Хомутов. – Но кто-то из ездивших с вами в Австралию написал ему докладную записку. И даже фотографии приложил».

Однако даже после всего услышанного Плисецкая не оставила попыток добиться справедливости. Довод у нее был тот же: «Вечер мой, и я вправе танцевать то, что мне нравится». В итоге балерина отправилась прямиком в ЦК КПСС, к тамошнему секретарю Михаилу Зимянину. Увы, и там ее ждало разочарование. Иванов уже успел доложить Зимянину об этом инциденте и расписал «Болеро» в таких красках да еще продемонстрировав фотографии, что секретарь ЦК сразу перешел на его сторону. И Плисецкая встала перед непростой дилеммой: либо идти до конца и отменять юбилейный вечер, либо заменить «Болеро» чем-то другим, например «Кармен-сюитой». Весь театр застыл в ожидании того, что же будет.

Между тем балерина и не думала уступать. По ее словам:

«Выход все же нашелся. Кто в иерархии системы выше секретаря ЦК Зимянина? Только Брежнев. Надо добраться до него. Или – до одного из его ближайших помощников.

Ценою неимоверных усилий удается встретиться с Андреем Михайловичем Александровым. Он – как бы правая рука Брежнева. Профессиональный политик. Человек достаточно образованный, знавший иностранные языки. Ему не пришлось, а это редкость, объяснять, что такое «Болеро», кто такой Морис Равель и при чем тут Морис Бежар…

Помогли мне и иностранные журналисты. Из театра в преддверии моего юбилея завеяло «запахом жареного», и журналисты активно стали домогаться интервью со мной. А телефон-то прослушивают… Это уже чистая политика.

Но главной силой, поколебавшей дремучий тандем Иванов – Зимянин, был, повторю, Александров. Со слов его дополню – Александров говорил о моем отчаянии Брежневу, тот что-то промямлил доброжелательное в ответ, и Александров получил основание сослаться на авторитет первого официального лица страны…»

Юбилейный вечер Плисецкой состоялся во вторник 23 мая 1978 года. Зрителей пришло – яблоку негде было упасть. И особенный восторг у публики вызвало именно «Болеро», поскольку уже вся театральная Москва знала о противостоянии юбилярши со Старой площадью. Поэтому рукоплескала победительнице, что называется, не жалея ладоней.

В наши дни подобными скандалами публику уже не удивишь: в капиталистическом Большом театре иногда показывают такие «шедевры» вроде «Детей Розенталя» или «Евгения Онегина», что «порнографическое» «Болеро» кажется детским садом. Например, посетившая премьеру «Онегина» Галина Вишневская ушла из зала, не досмотрев спектакль, и заявила, что отныне ноги ее не будет в Большом театре. Впрочем, это уже скандалы сегодняшнего времени, о чем будет повествовать совсем другая книга.

Пьяный эфир

(Юрий Николаев)

1 июня 1978 года в Аргентине начался очередной, 11-й по счету, чемпионат мира по футболу. Несмотря на то что советская сборная на этот мундиаль не попала, наше телевидение достаточно подробно освещало его ход. Так, в первый день турнира по 1-й программе ЦТ, в 21.45, был показан матч между командами Польши и ФРГ. А на следующий день, в это же время, транслировалась игра Франция – Италия. Именно в этой игре был забит первый гол чемпионата: это сделал француз Лякомб, причем уже на 35-й секунде матча. Но французы рано радовались: итальянцы в дальнейшем перехватили инициативу и победили со счетом 2:1. Но эта игра интересна не только тем, что происходило на поле, а своим закулисьем.

Дело в том, что перед ее началом на советском ТВ случилось грандиозное ЧП: молодой диктор Юрий Николаев, читавший программу передач на завтра, оказался пьян, что называется, в стельку. Спросите, как его допустили до эфира в таком виде? Дело в том, что это была пятница, глубокий вечер, и вся творческая группа находилась в расслабленном состоянии. И никто не обратил внимание на то, что Николаев прибыл на эфир в нетрезвом виде. Во всяком случае, когда он садился в дикторское кресло, этого видно не было. Но тут включили софиты, заработали камеры, и Николаева окончательно развезло. Буквально заплетающимся языком он стал бубнить в эфир какие-то нечленораздельные слова, и это зрелище было одновременно потешным и ужасным. Ужас усугублялся еще и тем, что телевизор в те минуты смотрели миллионы зрителей, ожидавших начала трансляции с чемпионата мира по футболу.

Поскольку ничего подобного за всю свою историю советское телевидение еще не переживало, скандал разразился грандиозный. Решение вопроса было вынесено на коллегию Гостелерадио СССР, и перед молодым диктором реально маячила угроза быть выкинутым с телевидения с волчьим билетом (из кандидатов в члены КПСС его успели исключить на второй день после случившегося). Однако на сторону провинившегося внезапно встал сам глава Гостелерадио Сергей Лапин. В конце коллегии он вынес свой вердикт: «Строго наказать, но на телевидении оставить». Все аж ахнули: подобного либерализма от шефа никто не ожидал. Однако истинная подоплека этого решения вылезла наружу достаточно скоро. Как гласит легенда, это решение Лапин принял после того, как узнал, что Николаев очень нравится дочери одного из членов Политбюро. Якобы она лично звонила Лапину и просила быть к Николаеву снисходительным. Ослушаться этого совета глава Гостелерадио не решился.

Скандальный круиз

(Алла Пугачева)

Лето-78 оказалось для Аллы Пугачевой одним из самых скандальных. Все началось еще в июне, когда певица решила использовать короткую паузу между гастролями для отдыха, поскольку впереди ее ждала сплошная работа: в конце июня она должна была отправиться в гастрольное турне по маршруту Ростов-на-Дону – Свердловск – Таллин – Ереван, а в конце августа ее ждал фестиваль в Сопоте. Вот и получалось, что свободным оставался только июнь. Но куда конкретно поехать отдыхать, не знала ни Пугачева, ни ее тогдашний супруг кинорежиссер Александр Стефанович. Помощь пришла, как это часто бывает, с неожиданной стороны. Известный творческий дуэт в лице композитора Леонида Гарина и поэта Наума Олева отправлялся в творческий круиз по Черному морю на теплоходе «Иван Франко». Узнав о проблеме звездной четы, они с удовольствием пригласили ее присоединиться к ним. Условия были отменные: за два концерта и творческую встречу Пугачевой и Стефановичу гарантировались комфортабельная каюта и бесплатная кормежка на протяжении всего двухнедельного круиза.

До Одессы Пугачева и Стефанович добрались поездом. Но поскольку они приехали туда рано утром, а пароход отплывал в четыре часа дня, им надо было как-то убить оставшееся время. Но как? Ничего путного в голову не шло. В итоге они сдали вещи в багаж и присели на скамеечку возле гостиницы «Лондонская». Причем Пугачеву по дороге так разморило, что она закинула ноги на скамейку, голову положила мужу на колени и задремала. А в это время по бульвару экскурсовод вел группу туристов. И Стефанович слышит следующее:

– Товарищи, слева от нас – знаменитая Потемкинская лестница, известная нам по фильму «Броненосец Потемкин». Справа – гостиница «Лондонская». А прямо перед вами на скамейке лежит певица Алла Пугачева.

Но на этом курьезы не закончились. Часа за два до отплытия Пугачева с мужем отправились в ресторан «Лондонской». Едва они пообедали, как к ним подошел администратор ресторана и обратился к Пугачевой с неожиданной просьбой. Оказывается, у него есть сын Изя, которому он купил скрипку, но он совершенно на ней не занимается, предпочитая слушать пластинки Пугачевой. И администратор просил певицу зайти к нему домой – благо это было рядом с рестораном – и сделать его сыну внушение. «Вас он обязательно послушает», – объяснил свою странную просьбу администратор. Делать было нечего: звездная чета отправилась по указанному адресу, и Пугачева лично попросила мальчика учиться играть на скрипочке.

В четыре часа дня «Иван Франко» отчалил от причала одесского порта. А спустя еще час Пугачева закатила скандал. Она узнала, что ей досталась каюта хуже, чем у Гарина с Олевым (у них было два иллюминатора, а у нее всего один), и потребовала себе другое жилище. Она так разволновалась, что к ней пришлось вызывать врача, который сделал ей укол. Потом примчался директор круиза и попытался внести ясность в возникшую проблему. Он объяснил, что «Иван Франко» – не круизный пароход, а бывший танковоз, поэтому кают типа «люкс» всего три. Но в одном плывет секретарь ЦК, в другом – министр, а в третьем – семья начальника пароходства. Однако Пугачеву это объяснение не удовлетворило, и она стала вновь требовать свое. Тогда пришел капитан и сурово сообщил: дескать, будете шуметь – отправитесь жить в трюм. Это заявление подействовало на певицу отрезвляюще: она успокоилась, но пообещала, что во время первой же остановки сойдет с теплохода. И свое обещание выполнила: на следующее утро, когда «Иван Франко» пришел в Ялту, Пугачева и Стефанович покинули борт судна. Но на этом их приключения не закончились.

Когда они стали подыскивать себе гостиничное жилье, выяснилось, что свободных мест нигде нет, причем даже для Пугачевой. «Совсем охренели!» – ругалась звезда, но поделать ничего не могла. В итоге ей пришлось позвонить своей коллеге и негласной сопернице Софии Ротару. Та помогла: выбила для них номер в престижной гостинице. Но только на одну ночь. «Больше ничего сделать не могу!» – сочувственно сообщила Ротару. Короче, отпуск Пугачевой летел в тартарары. Как вдруг…

Все произошло в тот момент, когда они отнесли свои вещи в гостиницу и вышли на набережную подышать свежим воздухом. Тут к ним подбежал плотного телосложения мужик и, представившись директором круизного теплохода «Леонид Собинов», предложил отправиться с ним в круиз. Пугачева, естественно, послала мужика куда подальше, но тут в дело вмешался ее супруг Стефанович. Он взял мужика под локоть и вежливо сказал: дескать, если вы сделаете нам каюту люкс и обеспечите другими удобствами, то мы согласимся. «Об чем речь? – расплылся в довольной улыбке директор. – Все будет по высшему разряду. Наш теплоход хоть и староват, но обслуживает заграничные круизы и ходит по линии „Гонконг – Австралия“.

Директор не соврал: «Собинов» действительно оказался комфортабельным теплоходом, не чета предыдущему танковозу. Звездной чете выделили комфортабельную каюту, а сам капитан теплохода Николай Сопильняк пригласил их на капитанский мостик, где устроил легкий фуршет с отменным французским шампанским, да еще под музыку Нино Рота из фильма «Крестный отец». И с этого момента все у Пугачевой и ее супруга пошло как надо.

Сразу после отдыха Пугачева отправилась с гастролями в Ростов-на-Дону. Там было все, как обычно: толпы желающих попасть на концерт, конная милиция. Но была и «ложка дегтя» – заметка в тамошней газете «Комсомолец» от 8 июля под названием «И другие… „московского розлива“. Что любопытно, заметка была анонимная – фамилии автора под ней не было. Приведу несколько отрывков из этой публикации:

«…На сцене появилась Пугачева. Очарованные песнями, мы поначалу как-то забываем о ней самой. Но Пугачева не из тех, кто способен это позволить:

– Прежде всего я хочу реабилитироваться перед вами. Исправить то впечатление, которое складывается от моих выступлений по телевидению.

Вот те раз! Чем же виновато телевидение, которое буквально выпестовало певицу, начиная от «Золотого Орфея» и «Иронии судьбы» и кончая многочисленными концертными роликами и целыми программами?

Оказывается, на голубом экране манеры, прическа и в особенности наряд певицы производят довольно вульгарное впечатление.

Честно говоря, не соответствуют они и сейчас мыслям и настроениям большинства песен Пугачевой.

И, словно почувствовав это, певица бросает в зал:

– Не вульгарная я, а свободная!

Трудно сказать, что вкладывает Пугачева в понятие «свободная». Судя по дальнейшему – возможность делать или, по крайней мере, говорить все, что вздумается. Чего стоит хотя бы такое заявление зрителям:

– Дети – единственные, кто меня любит и понимает. Если бы не они, взрослые меня бы давно сожрали…

Кто бы вас «сожрал», дорогая Алла? Те рабочие, колхозники, строители, которые работали, пока вы учились в музыкальном училище и разъезжали на гастроли, а сейчас сидят в зале? Те самые люди, что шли на ваш концерт как на праздник? Сколько же пренебрежения к ним нужно иметь, чтобы так сказать? Ведь у нас не Запад, где распоясавшиеся панк-идолы сознательно плюют на публику, сравнивая ее с дворнягой, которую чем сильнее пнешь, тем крепче будет любить и помнить!

Но вернемся к детям. Звучит песенка «Волшебник-недоучка». К сцене устремляются малыши. И тут реплика со сцены:

– Ну и ну! Я же не могу наклоняться за каждым букетом – так мы никогда не закончим концерт. Впрочем, если им так хочется – пусть складывают цветы к соседнему микрофону.

Но, может, певица просто устала? Три концерта в день – не шутка. Работая на износ, очень легко пресытиться песнями…

Образ раздвоился. Так какая же она на самом деле – «женщина, которая поет»?

Договариваемся о встрече (певица – «за», редакция – тем более). Два раза Пугачева переносит ее, а на третий раз встречает милой улыбкой:

– Интервью не будет. Я передумала…»

Между тем в конце августа Пугачева отправилась на фестиваль эстрадной песни в Сопот. Там с ней случился еще один скандал. Она завоевала Гран-при «Янтарный соловей», исполнив песню Бориса Рычкова и Леонида Дербенева. Помимо статуэтки «Соловья», победительнице вручили денежный приз – 20 тысяч злотых. Эти деньги требовалось поделить на троих: на авторов песни, которых на фестиваль не выпустили родные «органы», и саму исполнительницу. Пугачева по доброте душевной сделала широкий жест – отдала все деньги в фонд строительства «Международного центра здоровья детей». Однако это задело авторов песни, которые посчитали, что, прежде чем распоряжаться чужими деньгами, она должна была поставить в известность их. Оба были не против помочь больным детям, но их задело другое: получалось, что власти не пустили их на фестиваль, а они им за это еще и деньги подарили. В итоге разгорелся нешуточный скандал. Улаживать его пришлось мужу певицы Александру Стефановичу. Он уладил: вернул причитающиеся деньги Дербеневу со своими извинениями.

Скандалы Багио

(Анатолий Карпов / Виктор Корчной)

В 1978 году случился один из самых скандальных матчей в истории шахмат. Это был суперматч за звание чемпиона мира между Анатолием Карповым и Виктором Корчным. Матч стал настоящей сенсацией, причем не только для поклонников этой древней игры, но и для миллионов людей, которые шахматами вообще не интересовались. А все потому, что интрига у матча была потрясающая: против молодого представителя первого в мире государства рабочих и крестьян (Карпов) выступал бывший гражданин этой же страны (как мы помним, Корчной сбежал из СССР в 1976 году), а ныне «отщепенец без кола и двора» (у перебежчика тогда еще не было никакого гражданства). Вот почему этот поединок приковал к себе внимание чуть ли не всего мира.

До матча оставались считаные дни, а обстановка вокруг него уже накалилась до предела: обе стороны предпринимали друг против друга разные шаги, в основном психологического характера. Так, Карпов обнародовал 12 июля меморандум из нескольких пунктов. В частности, там указывалось, что он готов для поддержания нормальной спортивной обстановки обмениваться со своим противником рукопожатием, за исключением случаев, когда один из участников опаздывает на игру. Далее говорилось, что Карпов не возражает против использования Корчным специального кресла, но требует подвергнуть его проверке. Что за кресло такое, вправе спросить читатель. Отвечаю. Корчной привез с собой чудо-кресло фирмы «Жиро-флекс», в котором можно было легко отклоняться назад, подаваться вперед, крутиться. Карпов заподозрил в этой «мебели» какой-то подвох и затребовал его для лабораторного анализа. Корчной согласился. Кресло подвергли рентгеновскому просвечиванию, и врач-рентгенолог выдал официальную справку о том, что «подозрительных затемнений не обнаружено». После этого Карпов отдал команду своим людям обеспечить его если не точно таким же креслом, то хотя бы не хуже. Приказ был выполнен.

Еще большие страсти разгорелись, когда всплыл вопрос о гражданстве Корчного. Он жил в Швейцарии, но гражданства никакого не имел, поэтому на государственный флажок на своем столике рассчитывать не мог. Но швейцарские власти пошли ему навстречу и согласились взять под свою опеку. Однако советские представители выступили категорически против этого. Они заявили, что Корчной не имеет права на флаг – он живет в Швейцарии меньше года. Швейцарцы позвали на помощь юристов, и те вынесли вердикт: для того, чтобы обеспечить правовое равенство в матче, Корчному должны предоставить возможность играть под государственным флагом. Советский представитель Батуринский стоял на своем: «Корчной может играть только с надписью „Stateless“ („без гражданства“). Жюри его не поддержало. Тогда Батуринский впал в ярость: „Я – ответственный представитель Советского государства! Если у Корчного будет флаг, мое правительство не согласится начать этот матч!“ Это заявление напугало жюри, и оно пошло на попятную: большинством голосов (четыре против двух) Корчного лишили флага. Но тот давать спуску не захотел и подал встречный протест. В итоге было принято компромиссное решение: на сцене рядом с флагами ФИДЕ и Филиппин будет флаг СССР, а на столике для игры флагов не будет вообще.

Матч начался 17 июля в Багио, во Дворце конгрессов. Зал Дворца был переполнен несмотря на то, что билеты были относительно дорогими: самый дешевый стоил 50 песо (7 долларов). Но первая партия окажется не слишком волнующей и завершится ничьей. А вот дальше…

Первый громкий скандал грянул в середине 2-й партии, когда Карпов получил от своих помощников из зала… фруктовый кефир. И Корчной немедленно отреагировал протестом. Дело в том, что по правилам ФИДЕ во время партии связь игрока со зрительным залом была запрещена и поступок Карпова тянул на явное нарушение. Игроку разрешалось иметь рядом с собой напитки или что-то из легкой еды (например, шоколад), но ни в коем случае не получать их из зала. Жюри потратило целый день, обсуждая этот инцидент. После чего главный арбитр матча вынес свой вердикт: еда должна была передаваться Карпову в одно и то же время – 19 часов 15 минут, примерная середина игры. Газетчики метко окрестили этот инцидент «бурей в стакане кефира», намекая на склочный характер Корчного.

Следующий инцидент произошел во время 4-й партии. И вновь его зачинщиком был Корчной. Он внезапно узрел в первых рядах партера неизвестного субъекта, которого до этого ни разу не видел. Мужчина сидел истинно как истукан: вперив свой взгляд в Корчного и практически не шевелясь. «Что за идолище?» – подумал про себя шахматист. Чуть позже он узнал его имя: это был Владимир Зухарь, психолог. Узнав о его профессии, Корчной сразу смекнул, с какой миссий прибыл в Багио этот человек: своими чарами «околдовать» его и вывести из равновесия. Поэтому Корчной потребовал от жюри отсадить Зухаря подальше от сцены. Но эта просьба осталась без внимания. Тогда Корчной стал вести игру, сидя… в укрытии: он сидел не на сцене, а в комнате отдыха перед монитором. Только когда Карпов делал ход, Корчной волей-неволей садился за доску. С непривычки – обычно он сидел за доской почти все пять часов – он играл далеко не лучшим образом. Правда, 7-я партия закончилась ничьей. А 8-я принесла новый скандал.

Перед началом партии Карпов заявил, что не станет больше приветствовать соперника рукопожатием. Поэтому, когда Корчной протянул ему руку, наш гроссмейстер даже не поднялся. Корчной обернулся к главному арбитру: «Вы понимаете, что происходит?» Тот в ответ только пожал плечами, хотя по правилам Карпов обязан был предупредить его о своем решении. Потом представитель Карпова объяснит журналистам, что столь неожиданный шаг был вызван тем, что в своих предматчевых интервью Корчной позволил себе оскорблять не только Карпова, но и его друзей – Батуринского и Таля.

По словам Корчного, этот инцидент выбил его из коллеи – в 8-й партии он играл, как ребенок. В итоге 3 августа счет в матче был «размочен» – Карпов повел 1:0.

После того как Корчной обратился к жюри матча, чтобы они убрали из первого ряда личного психолога его соперника Зухаря, последний дал честное джентльменское слово, что отсядет в 7-й ряд. И действительно, какое-то время он там сидел. Но потом вновь пересел поближе – в 4-й ряд. Тогда Корчной вызвал в Багио своего «знахаря» – Бергинера. Но тот работал значительно хуже своего визави. В итоге Карпов выиграл две отложенные партии и к 20 августа уже вел 3:1. По словам самого Корчного, в тот злополучный день, когда доигрывались две партии, он хотел предложить Карпову ничью, но не смог этого сделать – ведь они друг с другом словесно не общались. И еще он заметил, как после первого доигрывания, когда они с Карповым поменялись за столом местами, Зухарь, сидевший в правой половине зала, вслед за Карповым поменял свое место и перешел на левую сторону. Прямо интриги мадридского двора!

На какое-то время матч продолжался без скандалов. Но в начале 15-й партии, 23 августа, шахматисты вновь начали пикироваться. В тот момент, когда Корчной погрузился в глубокие раздумья перед очередным ходом, Карпов начал раскачиваться в своем кресле. Корчной, которого сей факт отвлекал от мыслей, вынужден был встать и уйти изучать позицию у демонстрационной доски. В этот миг к нему подошел главный арбитр матча Шмид и спросил, в чем дело. Корчной объяснил и попросил сделать Карпову замечание. Арбитр согласился. Однако Карпов оказался неуступчив, он сказал: «Ему мешает это, а мне мешают его зеркальные очки!»

В течение пятнадцати минут судья пытался уговорить Карпова не качаться. Наконец тот согласился. Но после матча его поведение было вынесено на обсуждение жюри. Там Корчной предложил зафиксировать кресла, чтобы на них нельзя было вертеться во время игры. Но Батуринский заявил, что, согласно правилам ФИДЕ, каждый участник вправе выбирать себе кресло по своему усмотрению. Жюри приняло поправку Батуринского.

Но «кресельные» интриги на этом не закончились. Карпов и позднее будет применять этот трюк, на что Корчной будет отвечать своим – он станет отсаживаться от столика во время своего хода. Судья вынужден будет подходить к Карпову и заставлять его перестать качаться. Потом он будет уговаривать Корчного: «Ну, пожалуйста, сядьте за доску, видите – он больше не качается!» Со стороны это напоминало чистый детский сад!

Тем временем очередной громкий скандал грянул в субботу 26 августа, когда игралась 17-я партия. Уже в ее начале Корчной узрел в 4-м ряду ненавистного ему психолога Зухаря, подозвал к себе самого руководителя ФИДЕ Кампоманеса и потребовал отсадить «колдуна» на три ряда дальше. Однако Кампоманес колебался. Тогда Корчной заявил, что в противном случае он сделает это сам, причем насильно. Кампоманес отправился советоваться с советской делегацией. В это время к месту поединка подошел Карпов. Увидев, что происходит, он улыбнулся и ушел в комнату отдыха. А пауза длилась в течение десяти минут. Затем, наконец, шесть первых рядов очистили от зрителей, а Зухаря усадили в первом доступном ряду. Только после этого матч возобновился.

Начало 17-й партии складывалось в пользу Корчного. Карпов потерял пешку без всякой компенсации, а его попытка завязать осложнения не имела успеха. Но дальше произошло неожиданное. Корчной совершил сразу несколько грубых ошибок и сперва упустил очевидный выигрыш, а затем, в цейтноте, умудрился получить нелепейший мат в ничейной позиции! Счет стал 4:1 в пользу Карпова.

После этого состояние Корчного было близко к панике. Он взял два своих последних тайм-аута и вместе с руководителем своей делегации фрау Лееверик уехал в Манилу, чтобы хоть немного отдохнуть и прийти в себя. Пока он отсутствовал, в его делегации начались интриги. Англичанин Кин решил взять бразды правления в свои руки и послал президенту второй европейской зоны ФИДЕ телеграмму, в которой просил посодействовать в деле смещения Лееверик с ее поста и назначения вместо нее себя. А Корчной тем временем провел в Маниле пресс-конференцию, на которой рассказал о сложившейся ситуации, о том, какие невыносимые условия созданы ему в Багио. Судя по всему, это был жест отчаяния: матч был почти проигран, и нужно было найти этому факту хоть какие-то оправдания.

Вспоминает В. Корчной: «Особо я остановился на проблеме Зухаря. Я отметил, что советская „шахматная“ новинка была подготовлена еще к матчу с Фишером. Шахматист находится в гипнотической связи с психологом, который внушает ему, например, что он играет как Фишер и Алехин вместе взятые! Я заявил, что тандем Зухарь – Карпов непобедим; этого кентавра с головой Зухаря и торсом Карпова надо раздвоить, иначе матч невозможен.

Пресс-конференция вызвала большой интерес, была освещена во всех газетах. Оказалось, что Компоманес контролировал в Багио все сообщения прессы, запрещая публиковать материалы о предосудительном поведении Карпова и советской делегации! Впервые на Филиппинах люди заговорили о скандальном характере шахматного матча. Филиппинская публика решительно встала на мою сторону!..»

Корчной объявил, что в тех условиях, в которых он играл до этого, матч продолжен быть не может. Это заявление вызвало панику в стане ФИДЕ, и к Корчному тут же была направлена делегация из двух человек, которые стали убеждать его продолжать матч. В качестве весомого аргумента в пользу этого они сообщили Корчному, что заключено письменное «джентльменское» соглашение, согласно которому Карпов согласился с тем, что доктор Зухарь будет размещаться в аудитории в секторе, отведенном для официальных членов советской шахматной делегации, а Корчной должен перестать пользоваться своими зеркальными очками. Корчной эти условия принял и 1 сентября вернулся в Багио.

После того как Корчной провел пресс-конференцию и пожаловался на интриги против него, творимые советской делегацией, число сочувствующих ему заметно увеличилось. У него и раньше их было предостаточно – во всем мире считали, что Корчной практически в одиночку сражается не с Карповым, а с коммунистическим режимом, – а теперь их число увеличилось в геометрической прогрессии, поскольку западные СМИ практически все были на его стороне и освещали матч с антисоветских позиций. В итоге в начале сентября в Багио приехали двое американских йогов – Стивен Двайер и Виктория Шеппард (кстати, оба выпускники Гарвардского университета), которые своим поведением подбросили новых поленьев в костер шахматной войны.

Когда они заняли свои места в зале, доктор Зухарь и его приближенные встали со своих мест и покинули помещение. Это была поистине какая-то чертовщина. В этот же день советская делегация подала протест, который обсуждался в ФИДЕ. Было принято следующее решение: йоги имеют право находиться в зале, но должны сидеть в отдалении от советской делегации и быть одетыми в европейскую одежду, а не в свои традиционные оранжевые балахоны. Йоги с этим согласились. Но спустя два дня по ним ударили еще сильнее: Кампоманес официально объявил, что эти йоги – члены организации «Ананда Марга», которые обвиняются в покушении на индийского дипломата. Они находятся под следствием, но за недостатком улик отпущены под залог. Вывод: поскольку йоги – потенциальные преступники, то не должны находиться в зале. И йогов удалили с матча. Самое интересное, но на Корчного этот выпад произвел совсем иное действие, чем предполагалось: в 21-й партии он разыграл блестящую комбинацию и сократил разрыв в счете до 2:4.

12 сентября Корчной пишет письмо-протест в ФИДЕ. Приведу лишь несколько отрывков из него: «…Запрещенная правилами ФИДЕ связь между Карповым и Зухарем во время партий была очевидной, но сами организаторы до сих пор ничего не сделали для того, чтобы навести порядок. Вот почему я принял помощь членов „Ананды Марги“. Это – моя защита и контрмера. Они мне нужны. Они поддерживают меня, и я беру их под свою ответственность. Я гарантирую их безупречное поведение в зале. Я согласен на то, чтобы их обыскивали, я даже согласен, чтобы они сидели в зале в рядах для моей делегации. Но не могу же я во всем уступать Кампоманесу, который обнаружил в ходе матча свое далеко не нейтральное поведение…»

Это письмо ничего не дало: с ним ознакомились и вернули обратно Корчному. А йогам запретили не только появляться в зале, но и в отеле, где жил Корчной, а также пользоваться автомобилями, приданными делегации Корчного. Короче, их попросту выживали из Багио. То ли в них действительно видели реальную угрозу победе Карпова, то ли просто таким образом хотели вывести из равновесия Корчного.

Между тем к 1 октября счет в матче был уже 5:2 в пользу Карпова. Советскому гроссмейстеру теперь было достаточно выиграть всего лишь одну партию, и дело, как говорится, в шляпе. Но именно это обстоятельство и помешало Карпову одним ударом покончить с противником – слишком тяжел был груз ответственности, свалившийся на плечи молодого спортсмена. Как итог: у него начала сдавать нервная система. Карпов стал жаловаться на плохой сон, ночевал в разных местах – то в отеле, то на вилле, то в кантри-клубе. По его же словам: «У меня пропал сон… Я промучился полночи и позвал Зухаря. Он колдовал-колдовал надо мной – тщетно. Следующий день я ходил как ватный, ночью не стал испытывать судьбу, попросил Зухаря сразу браться за дело. И опять все зря…»

Между тем состояние Корчного совершенно иное: он впервые за весь матч почувствовал себя легко и непринужденно. Как вспоминает он сам: «Карпову осталось выиграть всего одну партию, только одну! Ну что ж, пожалуйста. Я не стану делать ничью за ничьей, для того чтобы помучить противника или установить рекорд продолжительности матчей на первенство мира. Нет, я буду продолжать играть так, как играл. Чуть больше собранности, чуть меньше пренебрежения… Интересно, почему я так презираю своего противника? По-видимому, это неприязнь ко всему его облику – и к внешнему, и к политическому, да, пожалуй, и к шахматному…»

Бессонница Карпова сыграла с ним злую шутку – он проиграл подряд две партии. И счет сократился до минимума – 5:4. И теперь все, кто еще вчера предрекал победу Карпову, переметнулись на сторону Корчного. И отныне уже паника царила в стане советского шахматиста.

13 октября игралась 31-я партия. И вновь Карпов выглядел слабее своего визави. Во время доигрывания партии он просмотрел промежуточный ход Корчного, потерял важную пешку и в итоге сдался. Счет стал 5:5. Это была уже сенсация. Карпов вынужден был взять тайм-аут. Как будет вспоминать он сам: «Потерпев поражение в 31-й партии, я расстроился не на шутку… Сами понимаете, иметь возможность получить 5:1 (в случае победы, например, в 18-й или в 20-й партии), добиться 5:2 и вот теперь „докатиться“ до 5:5… Было от чего потерять голову».

Взяв тайм-аут, Карпов поставил перед судьями ультиматум: он не возобновит матч, если йоги из секты «Ананда Марга», помогающие его сопернику, не покинут Багио. Ультиматум выглядел странно, поскольку йоги вот уже несколько недель безвылазно сидели на даче Корчного и в зале не появлялись. Но новый руководитель делегации Корчного Кин счел за благо не спорить с Карповым и дал свое согласие удалить от своего подопечного йогов.

17 октября состоялась очередная партия. Зал Дворца напоминал скорее арену полицейских маневров, нежели мирное шахматное соревнование. Здание было переполнено одетыми в штатское и форму полицейскими. Пройти из зала в буфет было невозможно.

Однако, едва началась партия, как Корчной заметил в четвертом ряду партера Зухаря. Кин немедленно обратился за разъяснениями к Батуринскому. Тот ответил просто: «Это джентльменское соглашение, оно обязательно лишь для джентльменов!» Кто-то предложил Кину прервать партию, но он отказался под предлогом, что это сильно подействует на нервы Корчного. Могли остановить партию и судьи – ведь они же знали о подписанном соглашении! Но судьями были чех и югослав – представители соцлагеря.

К слову, именно тогда многие стали подозревать Кина в игре «на русских» (в 1981 году он приедет в СССР и будет помогать Карпову готовиться к матчу в Мерано против того же Корчного). Тогда же подтвердились подозрения Корчного, что комнаты, где он готовился к матчам, прослушиваются КГБ. Это произошло после того, как Корчной сделал новый ход в известном, хотя и не очень легком для черных, варианте. Он анализировал его много дней, рассчитывая на психологический эффект новинки. Каково же было его удивление, когда Карпов в критический момент ответил не раздумывая! Он знал этот ход, более того – Корчной вдруг почувствовал, что он ждал его именно в этой партии.

В тот день Карпов играл превосходно. А вот Корчной свой шанс упустил, попал в цейтнот, и партия была отложена. А вечером, когда друзья рассказали ему в деталях о поведении Кина, он принял решение не доигрывать партию и обжаловать ее как незаконную. Единственный, кто не хотел поднимать шума, был Кин. Наутро 18 октября, в 9 часов, он по собственной инициативе позвонил Филипу и сообщил, что… «Корчной сдает партию!..».

Вспоминает А. Карпов: «Спать я лег очень поздно, где-то под утро. Сказал, чтобы меня не будили до обеда. Но нормально отдохнуть практически не удалось: в 12 часов ко мне в номер пришла целая делегация – главный арбитр матча чехословацкий гроссмейстер Филип, его заместитель югослав Кажич, член бюро ФИДЕ американец Эдмонсон и другие. Я встретил их, как говорится, „при полном параде“. Филип вскрыл конверт, где находилось письмо претендента о сдаче матча. Затем начались поздравления…»

В тот же день 18 октября Карпову пришла телеграмма от самого Брежнева, где генсек поздравлял шахматиста с «великой победой». В ответ Карпов немедленно отправил в Москву собственный телекс на имя Брежнева, где благодарил генсека за отеческую заботу, проявленную к нему, и заверял его, что он и в будущем приложит все усилия для приумножения славы советской шахматной школы.

26 октября 1978 года Карпов вернулся в Москву. Вернулся триумфатором. Встреча ему была подготовлена достойная. В аэропорту Шереметьево собралось несколько сот встречающих с транспарантами в руках, прославляющих победу советских шахмат и лично Карпова. Тут же было и телевидение, которое собиралось взять интервью у чемпиона и тем же вечером оперативно пустить его в программе «Время». И вот здесь Карпов едва не допустил роковую оплошность. Во время этого телеинтервью, которое у него брал комментатор Владимир Маслаченко, шахматист сказал много слов о поединке, но ни словом не обмолвился о телеграмме Брежнева. И если бы не расторопность Маслаченко, который заметил это, шахматисту бы несдобровать: Брежнев, который обожал программу «Время», мог всерьез обидеться на такую забывчивость. В итоге телеинтервью было дописано. Именно с этого последнего ответа – про телеграмму Брежнева – спустя несколько часов и началась программа «Время». На следующий день Карпова ждала весомая награда – орден Трудового Красного Знамени.

В лауреаты за взятку

(«Лейся, песня»)

Известный ныне певец Михаил Шуфутинский в конце 70-х был художественным руководителем ВИА «Лейся, песня». В этот коллектив он пришел в 1977 году по протекции своего приятеля композитора Вячеслава Добрынина, который был главным поставщиком шлягеров для этого коллектива. Ансамбль был прописан в Кемеровской филармонии, хотя базировался в Москве. В те годы он был очень популярен, прежде всего благодаря таким хитам, как: «Песенка про сапожника», «Прощай», «Вот увидишь» и др. Голос солиста ансамбля Владислава Андрианова входил в пятерку лучших голосов в вокально-инструментальном жанре.

Между тем «наверху» к «Лейся, песня» относились с некоторым недоверием, поскольку репертуар ансамбля состоял сплошь из одной лирики, а песен гражданственно-патриотических в нем не было. В результате при каждом удобном случае коллективу вставляли палки в колеса. Так, в 1976 году его должны были отправить на фестиваль эстрадной песни в югославский город Сплит, но в самый последний момент вместо «Лейся, песня» отправили другой ансамбль. Причем без всякого объяснения причин. Таким образом, «Лейся, песня» вынужден был доказывать свою творческую состоятельность исключительно в пределах родного отечества.

Тем временем летом 1978 года стало известно, что «Лейся, песня» будет участвовать в очередном фестивале советской песни в Сочи, который намечался на середину сентября. В ансамбле это известие было встречено с большим воодушевлением: музыканты знали свои возможности и были уверены в том, что сумеют завоевать на конкурсе самое высокое место. Как вдруг оказалось, что особых талантов для этого как раз и не требуется, а нужно совсем другое. Что именно? Вот как об этом вспоминает сам М. Шуфутинский:

«Незадолго до отъезда на фестиваль меня посещает дирижер Москонцерта Сергей Мелик, и у нас происходит приватный разговор:

– Послушай, Миша, ты вообще хочешь занять на конкурсе первое место?

– Конечно, хочу.

– У вас очень сильная группа, но, понимаешь, этого мало.

Я, кажется, догадываюсь, куда он клонит, но молчу.

– Надо подмазать.

– И сколько надо подмазать?

– Три тысячи рублей, – не моргнув глазом, отвечает он. – Первая премия конкурса – три тысячи, вот с ними и нужно расстаться. А я их там в жюри распределю. Жюри присудит вам первую премию.

– Я подумаю.

– И при этом первое место вы все-таки должны заработать. Но чтобы получить его, надо дать деньги. Понятно?

Чего ж тут непонятного. Я посоветовался с ребятами, объяснил, в чем суть дела. Тогда было в порядке вещей спрашивать мнение коллектива. Сегодня я бы не спрашивал, а сделал бы так, как считаю нужным. «О’ кей, – сказали ребята, – мы согласны».

И зачастил Сережа Мелик к нам на репетиции. Помогал режиссировать, хотя мы в его советах особо не нуждались. Он как бы опекал нас и при случае говорил мне, оправдывая свое присутствие: «Ну как я могу прийти в жюри и просто дать деньги. А они мне заявят: „Сережа, это же плохой, слабый коллектив, а нам нужен хороший“.

Дней через десять Мелик отводит меня в сторону:

– Миша, ситуация несколько изменилась. Деньги нужны сейчас. Три тысячи.

– Но…

– Никаких «но», старик. Откровенно говоря, вы еще не готовы, и уже есть проблемы. Так что мне там, – он кивнул в потолок, – надо кое с кем разобраться.

Пришлось поднапрячься и при следующей встрече передать ему требуемую сумму.

– Ну, вот теперь порядок. Спокойно работайте, ни в какое Кемерово на гастроли ехать не надо. Я все устрою, договорюсь с кем надо…»

Конкурс в Сочи должен был открыться 14 сентября. «Лейся, песня» прилетела туда на самолете, однако артистов там никто не встретил. А у них гора аппаратуры, ящики с инструментами и костюмами. Да еще худрук ансамбля Михаил Шуфутинский умудрился привезти с собой жену и двух маленьких детей, надеясь, что те заодно и отдохнут. Увидев, что в аэропорту их никто не встречает, Шуфутинский позвонил в местную филармонию. Там ему ответили, что не приехали их встречать, поскольку не были уверены, что те приедут, к тому же гостиницы для размещения артистов у них нет. «А где же нам жить?» – спросил Шуфутинский. «Можем выделить для вас маленький театрик на окраине», – последовал ответ.

Когда гостей привезли к месту их проживания, настроение у них испортилось окончательно: жить им предстояло в коридорах театра на раскладушках. Правда, Шуфутинскому пообещали комнату в санатории, но он от этого отказался, не желая бросать своих товарищей. Вместо этого он рванул в филармонию. Далее послушаем его собственный рассказ:

«Врываюсь в кабинет директора, устраиваю небольшой скандал.

– Мы приехали выступать, у нас есть официальный вызов, и вы обязаны нас поселить.

– Но мы не получили вашей телеграммы. Гостиница бронируется заранее.

– Ничего не знаем. Телеграмму давала филармония. Вот наше направление. Ни в каких коридорах мы ночевать не будем. Останемся на улице. И если произойдет какое-то ЧП – я вас предупредил – по вашей вине…

С грехом пополам, к двум часам ночи, нас кое-как расселили по разным гостиницам с обещанием соединить потом вместе. Никто, конечно, нас потом не соединил. Музыканты добирались до Зимнего театра, где проходили репетиции, кто как мог. Впрочем, и расходились также. Все это было противно, и уже тогда меня все чаще и чаще посещала мысль об отъезде из Союза навсегда…»

Между тем в первом туре участники конкурса исполняли обязательные песни, причем авторами некоторых из них были композиторы, входившие в жюри. «Лейся, песня» выступила с огромным успехом, сразу же выбившись в лидеры. Как вдруг случилось неожиданное. Шуфутинского вызвали в жюри, и его председатель Александра Пахмутова показала ему телеграмму от начальника Управления музыкальных учреждений при Министерстве культуры РСФСР Макарова. В ней сообщалось: «Снять ансамбль „Лейся, песня“ с конкурса в связи с невыездом на гастроли в Кемерово». «Вам все ясно? – грозно сверкая очами, спросила ошарашенного Шуфутинского Пахмутова. – Тогда вопрос исчерпан. Можете ехать домой».

Шуфутинский попытался объясниться. Он рассказал, что в Кемерово они не обязаны были ехать, поскольку гастрольный план не был подписан, и вообще они теперь работали уже в другой филармонии – Тульской. Но Пахмутова была неумолима: телеграмма-то от из Минкульта! Шуфутинский вышел из кабинета, как молотком пришибленный. И отправляться бы «Лейся, песня» назад, если бы не чудо в лице мэтра советской эстрады Иосифа Кобзона. Когда Шуфутинский изложил ему суть проблемы, тот ответил коротко: «Не переживай. Я помогу». И ведь действительно помог. Как рассказывали потом очевидцы, на заседании жюри он стукнул кулаком по столу и заявил, что «Лейся, песня» будет выступать несмотря ни на какие телеграммы. Спорить с ним ни у кого духу не хватило.

Конкурс закончился 28 сентября. Первое место на нем занял… ВИА «Лейся, песня», 2-е – ансамбли «Метроном», «Фантазия», 3-е – «Молодые голоса». Как вспоминает М. Шуфутинский:

«Мы заняли первое место вполне заслуженно, публика просто визжала и по три-четыре раза вызывала нас на „бис“.

Получили премию, и тут вновь появляется наш старый «опекун» Сережа Мелик. Как ни в чем не бывало приказывает:

– Премию получили? Гоните деньги!

– Как? Мы же честно…

– Деньги пойдут на банкет.

– На какой банкет?

– Вы как победители обязаны банкет устроить. Для членов жюри, организаторов…

Я отдал деньги. Я не знал, может, так положено, такая традиция. Банкет действительно состоялся, но, как я узнал, не за наши деньги, а за счет специально выделенных средств, и не только для жюри, а для всех участников конкурса.

Я не в обиде на Сережу Мелика – такая у него была должность, и, вероятно, кому-то он все-таки дал. Думаю, кто-то его дергал сверху, но и свой шанс он не упустил. Человек он был, в общем, неплохой. Я встречался с Сережей и раньше, до конкурса, и он всегда был готов протянуть руку помощи.

В Москву мы вернулись триумфаторами. Наконец я вздохнул облегченно, полагая, что теперь-то все пути, в том числе и за границу, будут открыты. В Росконцерте меня поздравляют, а потом с ехидцей сообщают:

– Вас сняли с гастрольного графика.

– Кто снял?

– Начальник управления Макаров.

Иду к нему на объяснение. Он меня даже слушать не хочет:

– Конкурс не конкурс – вы сорвали гастроли в Кемерово. Больше вы у нас работать не будете. Дороги я вам не дам! Для вас все закрыто! До свидания!

Я уже не хотел ничего, просто для себя решил: все, уеду, здесь я жить не хочу!

В Росконцерте мы все-таки остались, нас отфутболили в фестивальный отдел…»

Как придумать НЛО

(Никита Богословский)

Осенью 1978 года большой мастер всяческих скандалов и розыгрышей композитор Никита Богословский придумал очередную сенсацию, которая стала чуть ли не мировой. В те годы мир переживал очередной бум по поводу НЛО, и наша страна не была в этом исключением: сообщениями о неопознанных летающих тарелках были полны многие газеты, об этом же рассказывалось по ТВ и радио. Короче, психоз стоял тот еще. Вот Богословский и решил этим воспользоваться. У него в приятельницах была милая интеллигентная женщина, которая страсть как любила разговоры про все загадочное: НЛО, телекинез, парапсихологию, хиромантию и т. д. Ее композитор и выбрал как распространителя своей «сенсации».

Однажды при встрече с ней Богословский обмолвился о том, что у него имеется уникальная фотография, присланная ему когда-то его болгарскими друзьями, где запечатлен НЛО. Приятельница мгновенно загорелась желанием взглянуть на это фото. Композитор утолил ее страсть, более того – подарил ей эту фотографию. А та попросила его обязательно связаться с болгарскими друзьями и узнать подробности встречи с НЛО. За Богословским дело не стало. 4 сентября он собственноручно накатал письмо, якобы написанное в Париже одним из тех болгар, кто видел НЛО и запечатлел его на пленку. В нем «автор» описывал, как в конце этого июля пил кофе на балконе своей софийской квартиры и стал свидетелем прилета НЛО. Объект представлял из себя полупрозрачный, слегка выгнутый диск, в середине которого находился темный, чуть вытянутый по оси шар, похожий на кокон. От диска исходил слабый белый свет, совершенно не освещающий окружающее пространство. Поскольку у «автора» под рукой оказался фотоаппарат, он немедленно им воспользовался.

Вот такое письмо выдумал Богословский. Да что там письмо, он и злополучную фотографию, с которой и начался розыгрыш, тоже смастерил собственноручно. Мякиш черного хлеба он скатал в шарик и вставил его в круглое отверстие прозрачной стеклянной розетки, какую надевают на подсвечник, чтобы в нее стекал стеарин. Воткнул в хлебную мякоть спичку с привязанной к ней тончайшей прозрачной рыболовной леской, подвесив это сооружение на балконную палку для сушки белья. После чего взял в руки фотоаппарат и сделал несколько снимков в контражуре, на фоне темных предвечерних облаков. Изображение получилось таким достоверным, что приятельница композитора аж зашлась от восторга. А когда он еще вручил ей письмо «из Парижа», вообще чуть сознание не потеряла от счастья. И понеслось-поехало. Эту фотографию чуть позже специалисты-эксперты признают подлинной, и этот случай будет включен в ряд сообщений о других аналогичных явлениях в качестве еще одного доказательства реального существования НЛО. Кто не верит, может взять журнал «Эхо планеты» № 14 за 1979 год и убедиться лично: там помещена та самая фотография «НЛО из хлебного мякиша», смастеренная Никитой Богословским.

Скандальное останкино

(«Песня года»)

В самом конце 1978 года в Останкино снималась очередная финальная «Песня года». За всем происходящим, как и положено, чуть ли не с лупой надзирал председатель Гостелерадио Сергей Лапин. Если что-то ему не нравилось, то он безжалостно выкидывал песню невзирая на имена. Вот как об этом вспоминает Лев Лещенко:

«Я исполнял песню Вячеслава Добрынина „Родная земля“ на Сопотском фестивале. Там она имела успех и была вполне достойна того, чтобы ее включили и в „Песню года“. Но тут вдруг на нашем со Славой пути оказывается товарищ Лапин. Вызывает меня к себе:

– Что это ты хочешь протолкнуть в «Песню года»? Какие-то еврейские напевы?

Я обалдеваю:

– Почему еврейские?

Как выясняется, некие не в меру ретивые редакторы положили ему на стол клавир «Родной земли», прокомментировав его в том смысле, что тут «явно отдает ближневосточными интонациями». Раз такое дело, дай, думаю, сыграю на интернационализме.

– Ну а как же, Сергей Георгиевич, быть со всемирной дружбой всех народов и наций? Мы ведь должны быть ориентированы не только на Север и Ближний Восток?

Но, увы, мои доводы не возымели действия – песня осталась за бортом финала…»

Участником другого скандала стала София Ротару. Она собиралась исполнять на «Песне года» две песни: «Отчий дом» Евгения Мартынова и Андрея Дементьева и «Только тебе» Оскара Фельцмана и Роберта Рождественского. Как вдруг, приехав в Москву на запись, Ротару внезапно узнает, что песню «Отчий дом», которая числилась в ряду ее самых забойных шлягеров, собирается исполнить молодая певица Ксения Георгиади. Естественно, в Ротару взыграло самолюбие.

Она пришла к Лапину и закатила скандал, заявив: «Я – народная артистка, а кто такая эта Георгиади, чтобы выйти в финал с моей песней?» Формально она была права, поскольку первой исполнительницей этой песни была именно она, Ротару. Однако и Георгиади на тот момент была на вершине успеха, и ее отсутствие в финальной «Песне года» выглядело бы странно. Но Лапин сумел «разрулить» ситуацию: он распорядился, чтобы Георгиади записала «что-нибудь другое» (этим «другим» станет песня «Добрая столица»), а Ротару вернул ее шлягер. Таким образом София обскакала всех: на той «Песне года» она единственная спела три песни, в то время как большинство участников удостоились двух, а некоторые признанные мэтры и вовсе одной (Иосиф Кобзон, Эдита Пьеха).

Тренер в нокауте

(Роберт Черенков)

На протяжении двух лет (1976–1978) хоккейную команду «Спартак» (Москва) возглавлял бывший тренер саратовского «Кристалла» Роберт Черенков. Увы, но общего языка с игроками команды ему найти так и не удалось. Если с предыдущим тренером – Николаем Карповым – отношения у игроков были достаточно теплые (это привело к тому, что команда завоевало «золото» 76-го года), то с Черенковым, который до этого трудился на посту старшего тренера саратовского «Кристалла» и национальной сборной, наборот – натянутые. Отсюда и результаты: «Спартак» в сезоне 77 / 78 занял в чемпионате СССР 8-е место. В итоге Черенкова с поста тренера сняли, причем с большим скандалом. Дело было так.

14 декабря 1978 года в Москве, во Дворце спорта в Лужниках (он был открыт 4 декабря после 7-месячного ремонта), «Спартак» играл первый из двух финальных матчей на Кубок европейских чемпионов по хоккею с шайбой с чехословацким клубом «Польди» из города Кладно. Матч начался с яростных атак хозяев поля. В итоге уже ко второму периоду москвичи вели со счетом 2:0. Но столь успешное начало матча, видимо, усыпило бдительность спартаковцев, и это позволило гостям сравнять счет. В итоге хозяевам так и не удалось обыграть гостей у себя дома, и им пришлось довольствоваться ничьей – 4:4. Ответный матч должен был состояться в феврале будующего года в Кладно.

Между тем сразу после матча спартаковцы отправились на обычный товарищеский ужин. И там случилось неожиданное. Тренер «Спартака» Роберт Черенков высказал претензии кому-то из игроков относительно его сегодняшней игры, а тот возьми да и ответь наставнику: мол, на себя посмотри. Причем, как утверждают очевидцы, одной грубостью дело не закончилось. Когда Черенков попытался вразумить игрока с помощью окрика, тот полез на тренера с кулаками. При этом несколько стульев было сломано, часть посуды перебита. Этот скандал получит широкую огласку и станет поводом к разбирательству в Спорткомитете. Но итоги этого разбирательства игроков «Спартака» вполне удовлетворят: Черенков подаст прошение об отставке, и эту просьбу удовлетворят. Место на тренерском мостике займет Анатолий Ватутин, с которым команда завоюет бронзовые медали первенства.

Страсти по «месту…»

(«Место встречи изменить нельзя»)

Первый скандал знаменитого сериала случился во время кинопроб, когда вместо Сергея Шакурова на роль Володи Шарапова киношным руководством был рекомендован Владимир Конкин. Поскольку рекомендация исходила с самого «верха», отказать в ней режиссер сериала Станислав Говорухин не мог. Однако, сделав пробу, он внезапно понял, что Конкин смотрится горазде эффектнее Шакурова. Но эта замена вскоре стала поводом к скандалу.

26 апреля 1978 года в Останкино состоялось утверждение кинопроб. Обсуждение было бурным. У заказчиков практически не было возражений против большинства кандидатур на роли, но вот в отношении остальных… К примеру, они никак не могли смириться с тем, что на роль Глеба Жеглова режиссер упрямо тянет Владимира Высоцкого, и постоянно «капали на мозги» Говорухину: «Найдите другого, найдите другого…» Говорухин поступил хитро: сделал микрофильм с участием Высоцкого и там же – кинопробы других актеров, кандидатов на эту роль. Причем последних попросил специально играть плохо, чтобы не перебегать дорогу Высоцкому. В итоге заказчик был вынужден смириться с присутствием Высоцкого, тем более что за него заступились и высокие консультанты из МВД СССР.

Та же история была и с Владимиром Конкиным. Тут уж к отрицательному мнению заказчика присоединились и сами авторы романа – братья Вайнеры. Они наотрез отказывались видеть в роли бывшего разведчика исполнителя роли Павки Корчагина. «Ну какой из него, на хрен, фронтовик, да еще матерый разведчик! – бушевали писатели. – Вот Губенко, Шакуров или Никоненко – это да, но не Конкин!» Однако Говорухин и здесь прибег к испытанному способу. Вместо перечисленных актеров, которые вполне могли «забить» Конкина, сделал пробы с менее подходящими на эту роль кандидатурами: Станиславом Садальским (ему потом достанется роль Кирпича) и Иваном Бортником (он сыграет Промокашку). Увидев эти пробы, Вайнеры отступили. Правда, против была еще одна сторона – заказчик, но его удалось уломать с помощью все той же хитрости, но иного характера. Вот как об этом вспоминает сам В. Конкин:

«Нам повезло: глава Гостелерадио Лапин уехал в служебную командировку в ГДР, чем мы с Говорухиным и решили воспользоваться. Заместитель Лапина был человеком восточным и, естественно, не оставался равнодушным к хорошему спиртному и красивым женщинам. Прознав про это, мы со Станиславом Сергеевичем приехали „на дело“ с коньяком и двумя очаровательными девицами. Дамы знали свое дело – одна к заму на коленочки присела, другая уже рюмочку ему наливает, я анекдот рассказываю… А Слава Говорухин в это время лысиной подталкивал акт о приемке. Девицы ему что-то на ушко воркуют, мужик расчувствовался и подписал, не глядя. В ту же секунду мы со Славой испарились из кабинета. Когда Лапин приехал из ГДР, он только руками развел – остановить процесс было уже невозможно…»

Съемки начались 10 мая в Одессе… и едва сразу не закончились. После съемок часть съемочной группы отправилась за город, на дачу, где временно разместились Высоцкий и его супруга Марина Влади. Последняя в тот день отмечала свое 40-летие, и на даче по этому поводу был устроен небольшой сабантуй. У всех было прекрасное настроение, но его едва не похоронила (вместе с фильмом) сама именинница. Вот как об этом вспоминает С. Говорухин:

«Случилась неожиданность. Марина уводит меня в другую комнату, запирает дверь, со слезами на глазах говорит:

– Сними другого актера, отпусти Володю! Он не может сниматься.

– Давай его сюда, – говорю я.

Володя приходит и объявляет:

– Славик, я тебя прошу… Пойми, я не могу сниматься, ну не могу тратить год жизни на эту картину. Мне так мало осталось. (У него это предчувствие близкого конца всегда было.) У нас большие планы: мне хочется на Таити поехать.

Он страшно любил путешествовать, а тут открылась такая возможность: последние три-четыре года он мотался уже по всему миру.

Ну, конечно, я тут же нажал на все педали:

– Это ж трагедия! Ты что, сумасшедший? Так хотел сниматься в «Эре милосердия», можно сказать, был зачинателем идеи – сделать фильм по роману Вайнеров, так волновался – утвердят, не утвердят на Жеглова, и вдруг… Как это так? Что ты? Ты можешь себе представить?.. Ну, хотя бы о деньгах подумай – это бешеные деньги: остановить все производство, искать нового актера! Кто нам после этого вообще даст это кино снимать?!.

Короче, с трудом, но мне удалось их уговорить…»

Действительно, заявление Высоцкого выглядело странно: сам вдохновил Говорухина на съемки фильма, все уши прожужжал о роли Жеглова, и на тебе – расхотел сниматься. Но была в этом заявлении артиста своя правда – он уже предчувствовал близость своего конца. Вступив в отчаянную гонку со смертью, Высоцкий прекрасно понимал, на чьей стороне в скором времени будет победа. Не зная точно, когда наступит развязка, он теперь каждый из отпущенных ему судьбой дней проживал так, как будто это был последний день в его жизни.

Между тем вскоре после начала съемок работа снова едва не остановилась. На этот раз в эпицентре скандала оказался Владимир Конкин, который, разобидевшись на своих коллег, решил отказаться от дальнейшей работы. Вот как об этом вспоминает сам артист:

«Работа над фильмом началась, но первые результаты никому не понравились. Тогда вдруг, совершенно неожиданно, Станислав Сергеевич Говорухин сказал фразу, которая меня просто сразила наповал: „Володя, ты меня предаешь! Я так тебя отстаивал, а у нас ничего не получается…“

Наверное, Говорухин не хотел меня обидеть. Должно быть, слово «предательство» для него значит гораздо меньше, чем для меня. Но я почувствовал себя уязвленным, униженным – как будто пощечину получил. И впервые отчетливо понял: никому я в этой картине не нужен.

Тогда я тихо собрал свой чемодан и уже решил было уезжать, как вдруг в дверь моего гостиничного номера постучался Виктор Павлов, с которым мы должны были сниматься в прологе фильма. Витя спрашивает: «Чего это ты чемодан собрал?» – «Да вот, Вить, уезжаю я. Не могу больше работать в такой обстановке, когда все тебя не любят, не понимают, а теперь еще и в предательстве упрекают. Да и Высоцкий давит, как танк, ничего не слушает, тянет одеяло на себя…» А именно так и было, чего скрывать? Не знаю, может, кому-то и приятно, когда на него орут. Мне приятно не было, у меня просто руки опускались… Другая порода, понимаете? Не толстокожий я, что ж поделаешь.

А Вите Павлову я буду по гроб жизни благодарен. Он взял сценарий и говорит: «Ладно, давай пойдем подышим. На поезд ты еще успеешь, я тебя даже провожу». Мы вышли на улицу. Смеркалось. А неподалеку от нашей гостиницы был то ли институт марксизма-ленинизма, то ли еще что-то в этом роде, и там стояли на пьедесталах Маркс и Ленин. Вот в этих декорациях Витюша начал читать сценарий. Как смешно было!.. Мне и в голову прийти не могло, что это, оказывается, просто комедия, водевиль, канкан на тему борьбы с бандитизмом! По крайней мере в интерпретации Витюши все выглядело именно так. Он вообще прекрасный рассказчик, знаток анекдотов и всяких смешных историй. Как он читал!!! И в обнимку с Карлом Марксом, и в обнимку с Лениным… Я просто умирал от смеха! В общем, ему удалось вырвать меня из атмосферы всеобщей агрессивности, поддержать и успокоить. Мы вернулись в гостиницу, распили бутылочку сухого вина, и я, умиротворенный, заснул. Наутро моих страданий и след простыл, и я уже был готов к дальнейшей работе…»

29 июля съемочная группа приехала в Москву, чтобы показать отснятый материал заказчику в лице Гостелерадио и начать съемку натурных эпизодов в Москве.

Просмотр отснятого материала состоялся в просмотровом зале в Останкино и завершился… грандиозным скандалом. Присутствовавшие там авторы сценария – братья Вайнеры – назвали эпизоды с участием Владимира Конкина, который играл Шарапова, полной лажей и потребовали немедленно заменить актера на другого исполнителя. «Мы же вас предупреждали, что Конкин не годится для этой роли! – бушевали сценаристы. – У вас он похож на кого угодно, но только не на кадрового разведчика. Это мальчишка какой-то, а не фронтовой офицер!» Но все упреки сценаристов были напрасны: к этому времени было уже отснято большое количество материала и замена главного исполнителя потребовала бы новых значительных затрат как материальных, так и физических. А идти на это заказчик явно не хотел. В итоге Говорухину было рекомендовано оставить Конкина, но провести с ним разъяснительную работу, с тем чтобы тот играл своего героя чуть пожестче.

Съемки фильма были завершены 23 февраля 1979 года. Затем начался монтаж. По задумке Говорухина, финал картины должен был быть трагическим вдвойне: в нем убивали и Левченко, и невесту Шарапова Варю Синичкину. Однако высокое киноначальство заявило, что не позволит разочаровывать зрителей таким убойным финалом. Торги шли целый месяц, пока стороны не пришли к решению фифти-фифти: Левченко погибал, а Синичкина оставалась живой. Однако даже с таким финалом картина в целом не понравилась сценаристам – братьям Вайнерам. По словам С. Говорухина: «Вайнеры даже категорически потребовали снять их имена с титров. Правда, затем вовремя спохватились и взяли ход назад…»

Но затем свое нелицеприятное мнение о фильме высказали высшие чины МВД. 14 сентября в Останкино руководство Гостелерадио принимало фильм. Среди принимающих был и высокий чин из союзного МВД, который заступил на это место вместо скончавшегося чуть больше месяца назад прежнего консультанта фильма – генерал-лейтенанта Константина Никитина. Говорухин решил извлечь из этого пользу: когда после просмотра на него обрушились с претензиями – мол, и Жеглов у тебя на урку похож, и настоящих урок на экране много – он заявил, что предыдущий консультант все увиденное одобрил. Но этот трюк не прошел. Новый проверяющий хлопнул рукой по столу и изрек: «Ну вот пусть Константин Иванович и принимает!» Встал и ушел. Руководство ТВ осталось в недоумении: картина, с одной стороны, не принята, с другой – не запрещена. Решили малость обождать – вдруг ситуация прояснится.

Все разрешилось спустя полтора месяца. Когда в преддверии Дня милиции на ЦТ позвонили из МВД и спросили, что они собираются показывать «из новенького», им ответили, что осталось одно «старенькое». «А из „новенького“ – только „Место встречи…“. В МВД малость подумали, прикинули, что негоже оставлять в свой профессиональный праздник зрителей без киношной новинки, и дали отмашку на запуск фильма.

Премьера картины состоялась 11–16 ноября 1979 года. Массовый зритель встретил ее восторженно, а вот критика по-разному. Одни сериал хвалили, другие, что называется, не оставляли от него камня на камне. Так, в газете «Комсомольская правда» появилась зубодробительная заметка о фильме. Ее авторами были высокие чины МВД: генерал-лейтенант и два полковника милиции. Вот лишь отрывок из нее: «Перед зрителями же выступили довольно неорганизованные, не очень культурные и к тому же неважно обученные люди, не брезговавшие для достижения успеха грубыми нарушениями социалистической законности…Вряд ли мы должны быть снисходительны к детективу, даже поставленному профессионально, если он искажает историю».

Кто оказался прав в этом споре, показало время – самый лучший и справедливый судья. Фильм «Место встречи изменить нельзя» стал одним из самых культовых в истории отечественного кинематографа.

Скандалы фильма-катастрофы

(«Экипаж»)

Во время съемок первого советского фильма-катастрофы «Экипаж» случилось несколько громких скандалов. Первый произошел вскоре после начала съемок – во второй половине февраля 1979 года, когда от роли летчика Скворцова внезапно отказался Олег Даль. Чем был вызван этот отказ, сказать трудно: сам Даль напирал на свое нездоровье, но причина, видимо, была глубже – актер просто разуверился в этой роли, не захотел сниматься в «развлекаловке».

Вспоминает директор фильма Б. Криштул: «Ко мне в кабинет зашел Даль.

– Директор, – в своей обычной грубовато-панибратской манере обратился он ко мне, – есть разговор. Наедине!

Я попросил всех выйти, а Олег закрыл дверь на ключ:

– Роль не идет, режиссер не доволен, текст не держу, ночами не сплю – психую. В общем, сниматься не могу…

От неожиданности я потерял дар речи, а про себя подумал: за что? Караченцов, Проклова, а теперь еще и Даль. Это уже перебор! Опомнившись, несвязно и суетливо принялся убеждать:

– Олег, что ты говоришь? Столько съемочных дней псу под хвост и куча денег туда же… Ты профессионал… От таких ролей не отказываются…

– Я болен, – прервав мои излияния, коротко ответил Даль, резко поднялся с места, вытянул перед собой руки и замер, закрыв глаза. Руки сильно дрожали. Что-то глубоко трагическое и одновременно беззащитное было в его тощей фигурке.

Я понял, что он не лукавит и на самом деле не может сниматься. Но по инерции продолжал:

– Я тебя очень прошу, Олег, не спеши, подумай, не руби сплеча!

– Давай бумагу, я напишу заявление.

– Да я сам не могу это решить! Надо идти к Сизову.

– Пошли. Прямо сейчас.

Генеральному Олег сказал: «Режиссер классный, сценарий хороший, но я впервые в жизни не могу сниматься. Не могу, поверьте». Олег произнес это так мучительно и искренне, что отставка была принята…»

Своим уходом Даль, конечно, подложил большую свинью всей съемочной группе. Получалось, зря группа мучалась в лютые морозы (съемки проходили на борту неотапливаемого самолета во Внуково), поскольку теперь большую часть этих эпизодов приходилось переснимать. Кроме этого, надо было искать нового исполнителя, причем в кратчайшие сроки. Но как это сделать? Тогда нашли самый простой вариант: еще в период кинопроб вместе с Далем на роль Скворцова должен был пробоваться Леонид Филатов. Но он тогда отказался. Теперь ситуация изменилась. Вспоминает А. Митта:

«Леонида Филатова я знал давно. Перед „Экипажем“ он снялся всего в одном фильме („Иванцов, Петров, Сидоров“. – Ф. Р.), и там его сняли неудачно. Перед тем как его пригласить на роль, я смотрел этот фильм – целых сорок минут гляжу на экран, и ни разу мне не дали увидеть его глаза! Ничего нельзя было понять про него как актера. В то время обязательным были актерские пробы. Я позвонил Филатову, сказал, что буду пробовать его и Даля. Он был уверен, что я все равно возьму Даля, и отказался. Даль стал работать, но заболел. Фильм нельзя было останавливать на два месяца, я звоню Филатову – приходи, роль свободна. Но он сперва сам позвонил Далю, выяснил, что за этим нет никаких интриг, согласился…»

Следующий скандал носил ярко выраженный эротический оттенок. Произошел он во время съемок эпизода, когда Скворцов (Леонид Филатов) принимает у себя дома свою возлюбленную (Александра Яковлева) и они занимаются любовью. Это сейчас подобного рода сцены считаются вполне рядовыми, а в те пуританские годы за подобные съемки можно было «огрести» по полной программе. Однако Митта решился ввести эту сцену в фильм, поскольку поставил цель – снять такое кино, какое в Советском Союзе еще не снимали. И это касалось не только эффектных сцен пожара и наводнения, но и эротики.

Эротическая сцена должна была выглядеть тоже не менее эффектно. Для этого декораторы постарались вовсю. Квартира Скворцова представляла из себя мечту любого Дон Жуана: широкая постель, аквариум с золотыми рыбками (последних, кстати, взяли напрокат из зоопарка за плату 5 рублей за сутки), цветомузыка, которая врубалась в тот самый момент, когда хозяин садился на кровать. Вот в таком интерьере актерам предстояло заниматься любовью. Но они поначалу были чрезвычайно зажаты, поскольку у обоих это был первый опыт съемок в подобного рода сценах. Поэтому в первый день съемок 2 марта 1979 года удалось снять только пару их невинных поцелуев, а всю эротику оставили на ближайшее будущее. Это будущее наступило вскоре – 5–7 марта. Чтобы представить себе, как это было, послушаем непосредственных участников съемок.

А. Митта: «Поскольку „Экипаж“ был энциклопедией всего того, чего в нашем кино не делалось, – там были катастрофы, мелодрамы, немыслимые комбинированные эффекты, – то само собой подразумевалось, что там должно быть и что-то эротическое. Сизов тогда был директором „Мосфильма“, и я ему сказал: „Надо бы, чтобы и любовные сцены носили сенсационный характер“. Он на меня так косо посмотрел: „Ну, попробуй…“

Естественно, назначили съемку на ночь. Никаких предварительных репетиций я не проводил, чтоб не спугнуть артистов. Саше Иванес, которая была фантастически хороша в то время, я сказал: «Саша, мы снимаем любовную сцену, как полагается в западном фильме». – «Никаких проблем, Александр Наумович». На словах, конечно, никаких проблем. Филатов был сразу тверд: «Я буду сниматься голый по пояс и в джинсах». – «Ты что, с ума сошел? Хотя бы что-то такое из-под джинсов». – «Нет, меня закрой по пояс, а она пусть делает все, что хочет».

Короче, раздеться до трусов Саше проблемы не составило. Я говорю: «Нет, это не то. Это будет странно смотреться. Брижит Бардо снимается в обнаженном виде, Клаудиа Кардинале, Софи Лорен». – «Нет, ни за что». – «Ну, хорошо, как хочешь». Укладываю – Филатов прикрыт, говорю Саше: «Крупным планом рука Филатова идет по твоей голове, по твоей прекрасной шее, спине. Грудь он не трогает, хотя мы ее видим, а как доходит до ложбинки, все – камера „стоп“, перерыв, и потом дальше будем снимать». А сам любуюсь: «Но как фантастически освещено! Просто невероятно! Такой дивный контровой свет на твою задницу, чистый силуэт, просто очень красивый силуэт!» И тут Шурка сломалась. И как только она осталась без трусов, – в нее как бес вселился. Видно, она мечтала, просто ждала оказаться в чем ее мать родила. Она стала скакать, как обезьяна. Бегала около кровати, укладывалась рядом, прыгала на Филатова, удержу не было. В самый кульминационный момент раздался дикий грохот. Мы оборачиваемся – осветитель упал с «лесов». Засмотрелся. Сашу даже это не смутило. Снимали до утра. Я был доволен. Сняли хорошую сцену. По тогдашним временам она казалась сенсационной – много разнообразных привлекательных поз общения, то, что сейчас называют эротической сценой. Даже Филатов разделся до трусов…»

А вот как об этих съемках вспоминает каскадер Ю. Сальников: «Снимали любовную сцену в „Экипаже“. Леня Филатов говорит: приходи, приходи, у меня такая сцена будет! А как это снимается? В павильоне пыльно, грязно, никто не проветривает. Притаскивают старую кровать из загашников, покрывало встряхнули пару раз. Поставили юпитеры, все это начинает нагреваться. По колосникам кто-нибудь пройдет – пыль сыплется. В общем, неприятная обстановка. И вот начинают снимать. То рыбка не так проплыла, то рыбки замерли, то актриса вдруг грудь больше, чем положено, показала. В общем, после 12-го дубля Леня вышел и говорит: „Юр, я не могу уже больше. Ты меня здесь не можешь отдублировать?“ Я ему: „Нет уж, это твоя, актерская судьба. Я тебя там дублирую, а здесь ты должен попахать! Докажи, что ты настоящий мужик!“

И вновь – рассказ А. Митты: «Отсняли и отправились в лабораторию. Утром разразился дикий скандал. Возмущенные редакторы отправились прямо к Сизову: „Митта ночью вместо съемок устраивает оргии и снимает их на камеру“. Меня вызвали к Сизову: „Ты что себе позволяешь?“ Я говорю: „Мы же с вами об этом говорили. Это нормальный рабочий материал. Давайте я вырежу лишнее, и мы посмотрим, что должно войти в картину“. Он говорит: „Нет, на этот раз мы будем смотреть все!“

Сели смотреть. Когда снимаешь – дубль за дублем, камера крутится, – многого не замечаешь, так что производило это впечатление сильное. Редакторы пыхтели, возмущались – как это можно, что же это такое? Выкинуть, забыть, просто смыть! Сизов говорит: «А знаете, мы позволим Александру Наумовичу привести эту сцену в соответствие с нашими этическими нормами. Не будем полностью лишать его этой возможности». Я поклялся привести в полное соответствие…»

Следующий скандал был вновь связан с Александрой Иванес, которая в процессе работы все чаще и чаще стала показывать свой строптивый характер. Вот как об этом вспоминает все тот же Б. Криштул:

«Через три месяца работы я бы с наслаждением вышиб Сашу Иванес из съемочной группы за капризы. Но приходилось терпеть, на пересъемки не было денег, а от одной мысли, что снова придется искать героиню, бросало в дрожь. Недоучившаяся студентка вытворяла такое, что даже ветераны кино поражались.

Обычный съемочный день. Саша входит в павильон, а на ней платье из другой сцены. Режиссер останавливает съемку:

– В чем дело?

– Художник по костюмам велела, – потупившись, как послушная школьница, отвечает Саша.

Взрывоопасный Митта, страстно выругавшись, бросается к художнице по костюмам.

– Ты почему срываешь съемку? Это платье для другой сцены!

– И я ей сказала то же самое, – побледнев, оправдывается художница, – но актриса заявила, что именно это платье попросили вы…

Митта вплотную приближается к Саше и задушевно спрашивает:

– Признайся, ты ненормальная? Ты идиотка?

Вместо извинений Саша бубнит, что ей в этом платье сниматься удобнее…

– Точно идиотка! – заключает Митта и разражается отборным матом.

Саша, рыдая, убегает с площадки ко мне в кабинет и жалуется на грубость режиссера. С трудом найденная интонация сложной сцены нелепой выходкой актрисы разрушена вмиг. Несколько часов, пока все не успокоились, камера «отдыхала». Затем съемки возобновились…»

Юморист против певца

(Геннадий Хазанов / Владимир Высоцкий)

В 70-е годы у Владимира Высоцкого была фантастическая слава. Но не стоит думать, что у него не было критиков и хулителей. Причем последние имелись не только в «верхах», но и среди коллег артиста. Свидетельством тому является скандал, который разразился в начале 1979 года между Высоцким и двумя юмористами: Геннадием Хазановым и автором большинства текстов к его выступлениям Аркадием Хайтом.

Впервые люди узнали об этом скандале 10 февраля 1979 года от самого Высоцкого. В тот день он выступил с двумя концертами в городе Дубне, в тамошнем ДК «Мир». Именно там певец коснулся пародии на себя, которую исполнял в своем новом спектакле «Мелочи жизни» Хазанов. Автором пародии был Аркадий Хайт, который зло высмеивал Высоцкого, показывая его этаким пасквилянтом, клевещущим на свою страну и катающимся по заграницам. Вообще подобное отношение к Высоцкому было чрезвычайно распространено среди части интеллигенции, о чем свидетельствует тот факт, что на него было написано несколько таких пародий. Одна из них принадлежала барду Александру Дольскому и была пародией на песню самого Высоцкого «Чудо-юдо». Начиналась пародия так:

В королевстве, где всем снились кошмары,
Где страдали от ужасных зверей,
Появилось чудо-юдо с гитарой,
По прозванию Разбойник-Орфей.
Колотил он по гитаре нещадно,
Как с похмелья Леший бьет в домино,
И басищем громобойным, площадным
В такт ревел, примерно все в до-минор…

О реакции Высоцкого на эту пародию ничего неизвестно, что позволяет сделать вывод о том, что он ее либо не слышал, либо не обратил на нее внимания. С пародией Хайта – Хазанова вышло иначе – Высоцкий на нее обиделся. Даже вроде звонил Хазанову домой, чтобы объясниться. А на концерте в Дубне поведал слушателям следующее:

«Мне недавно показали пародию на меня… у Хазанова в спектакле. Омерзительная, на мой взгляд, пародия, написанная Хайтом. Они считают себя людьми „левыми“, не знаю, из каких соображений. Во всяком случае, вот в этой пародии они выглядят просто отвратительно, на мой взгляд. Это самые… Ну, в общем, я не знаю. Если у вас будет возможность с ними встретиться – с Хазановым и его авторами – и вы услышите это, вы сами это поймете… Если в том нет никакого намерения – бог с ними. Но все равно неприятно. А если в этом есть намерение – надо в суд…»

Большинство слушателей не видели спектакля «Мелочи жизни», поэтому плохо понимали, о чем идет речь. Поскольку читатель тоже находится в таком же положении позволю себе процитировать несколько строчек из этой пародии:

Я в болоте живу,
Ем сплошную траву.
Я под панцирем прячусь от страха.
Вот уже триста лет
Счастья в жизни мне нет!
Я – озлобленная черепаха!
Ненавижу людей,
Люди – хуже зверей!..
Засосало меня!
Я живу все кляня,
Просто белого света не вижу!
Я не вижу семью!
Я в болоте гнию,
А жена загнивает в Париже!..»

Скандальные рокеры

(«Машина времени»)

В марте 1979 года прекратил свое существование первый состав рок-группы «Машина времени». Причем прекратил из-за скандала. Его главным инициатором стал Сергей Кавагое, который обвинил Андрея Макаревича ни много ни мало… в узурпаторстве: мол, твое имя упоминается гораздо чаще, чем имена остальных «машинистов». Макаревич пытался сгладить конфликт, даже ездил с Кавагое на рыбалку, где пытался наладить с коллегой отношения. Но это не помогло. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Макаревича, стал концерт «Машины времени» в горкоме графиков на Малой Грузинской улице. У Макаревича с графиками были хорошие отношения, поэтому, когда они попросили выступить у них бесплатно, он согласился. Но Кавагое встал на дыбы. Он заявил, что если графикам интересно, пусть они приходят к ним на концерт и там слушают, а специально для них он играть не поедет. Его поддержал другой «машинист» – Евгений Маргулис. А Александр Воронов сохранил нейтралитет. И все же Макаревичу ценой невероятных усилий удалось-таки уговорить своих коллег выступить на том концерте. Лучше бы он этого не делал. Как он сам признается: «Если можно представить себе ситуацию, когда музыканты, играя, издеваются над зрителями, то именно так все и выглядело. Очень надеюсь, что честные художники ничего не поняли. Мне еще никогда не было так стыдно».

После того «концерта-издевательства» Макаревич объявил «машинистам», что покидает коллектив. При этом он предложил всем, кроме Кавагое, последовать за ним. Однако на его призыв никто не откликнулся. Даже Маргулис, на которого он сильно надеялся. Макаревич снова остался один. Правда, в таковом качестве он оставался недолго. Уже летом того же года «Машина времени» снова возродится и станет профессиональным коллективом – войдет в состав «Росконцерта». В новом составе группы будут играть: Андрей Макаревич, Александр Кутиков, Валерий Ефремов и Петр Подгородецкий.

Скандал в «Белграде»

(Александр Стефанович)

15 апреля 1979 года Алле Пугачевой исполнился «тридцатник», то бишь 30 лет. Дата круглая, поэтому требовала соответствующего торжества. Гуляние устроили в ресторане «Белград». Однако в самый разгар веселья случился скандал, в центре которого оказалась дочка именинницы Кристина. А случилось вот что. Торжество проходило в малом зале, поскольку в большом гуляла другая веселая компания. Однако 8-летняя Кристина, естественно, этих нюансов не знала и подумала, что веселиться можно в обоих залах. Когда в большом заиграл оркестр, она выбежала туда и принялась танцевать вместе со всеми. Но, как говорится, недолго музыка играла…

Маневр девочки заметил администратор ресторана, который, как хищный зверь, подскочил к Кристине и чуть ли не взашей вытолкал ее на свою территорию – в малый зал. Девочка, обливаясь слезами, побежала жаловаться отчиму – Александру Стефановичу. И в доказательство своих слов продемонстрировала ему свежий синяк на своей руке. Стефанович бросился к администратору и прилюдно обложил его даже не трехэтажным, а более высоким матом. Тот сначала оторопел, а потом заявил: «Как вы смеете со мной так разговаривать, я сотрудник госбезопасности!» На что Стефанович отреагировал еще более жестко: «А вас, гнид гэбэшных, мы еще повесим на всех фонарных столбах!» Чекист оскорбление проглотил, но обиду затаил.

Оскорбление не прошло режиссеру даром – вскоре его вызвал к себе генеральный директор «Мосфильма» Николай Сизов. Когда Стефанович переступил порог его кабинета, он увидел, что Сизов не один – рядом в кресле сидел неизвестный молодой человек в темном костюме. В руках у него была тоненькая папка. На душе у Стефановича заскребли кошки.

Начал разговор хозяин кабинета, который спросил Стефановича, где он был 15 апреля.

– Я был с моей женой на ее дне рождения, – ответил режиссер.

– Что там произошло?

– Ничего не произошло.

– Как это ничего, когда на вас пришел материал из КГБ! – Голос Сизова задрожал. Он взглянул на молодого человека в темном костюме, который тут же на этот взгляд среагировал. Он достал из папки лист бумаги и стал вслух зачитывать написанное там. А написано там было та-а-кое… Из бумаги явствовало, что во время банкета в ресторане «Белград» режиссер Стефанович произносил антисоветские речи, рассказывал непристойные анекдоты про руководителей государства, а когда ему было сделано замечание, оскорбил сотрудника ресторана, сказав, что его мечта – повесить всех сотрудников госбезопасности на фонарных столбах.

Когда незнакомец закончил читать, Сизов вновь взглянул на Стефановича и спросил:

– Это было или нет?

Режиссер понял, что влип, причем серьезно. Надо было как-то спасать положение, а времени на раздумья не было. Собравшись с духом, он сказал:

– Николай Трофимович, но это же чистейший бред! Во время гулянки действительно случился конфликт между мной и одним из работников ресторана, который обидел мою падчерицу. Девочке всего лишь восемь лет, а этот жлоб взашей вытолкал ее из зала, даже синяк на руке у нее оставил. Ну, я и сказал ему все, что про него думаю. Но никаких антисоветских речей и анекдотов я за столом не произносил. Я что, сумасшедший?!

– Ты был пьян? – после некоторой паузы спросил Сизов.

– Абсолютно трезв.

– Почему ты так думаешь? Сам ведь говоришь, что была гулянка.

– Гулянка была, но я почти не пил. Пригубил только чуть-чуть шампанского, поскольку после банкета мне надо было увозить жену и падчерицу домой на машине. Когда на обратной дороге нас остановил гаишник, он никакого опьянения у меня не нашел.

– Этот факт зафиксирован?

– Однозначно.

– Это плохо, – покачал головой Сизов.

– Почему плохо? – удивился Стефанович.

– Потому что если бы ты выпил побольше, ты бы свалил на то, что у тебя был пьяный бред. А так выходит, что ты обещал вешать сотрудников КГБ на трезвую голову. Короче, влип ты по самую макушку, и я выгораживать тебя не буду. С сегодняшнего дня ты можешь забыть, что работал на киностудии «Мосфильм». С кино у тебя покончено.

Стефанович оторопел:

– Как покончено?

– Самым натуральным образом! – Сизов стукнул ладонью по столу, как будто прихлопнул муху. После чего повернул голову в сторону незнакомца с папкой: – Ну вот, товарищ, мы разобрались с этим антисоветчиком.

Для Стефановича это был настоящий нокаут. Он только что закончил одну картину, и на «Мосфильме» уже лежала заявка на следующую. Теперь эти планы накрывались медным тазом. Когда Стефанович пришел к редакторам, те открытым текстом сообщили ему, что по творческим соображениям его заявка на новый фильм отклонена. Стефанович бросился к Сергею Михалкову, надеясь, что его заступничество спасет ситуацию. Но и это не помогло. Михалков при нем позвонил в КГБ, но ему ответили, что все останется как есть.

В течение нескольких месяцев Стефанович вынужден был сидеть без дела. Наконец его терпение лопнуло, и он написал письмо на имя Андропова, где пожаловался ему, что из-за бытового скандала с сотрудником КГБ его сделали безработным. И что вы думаете: письмо возымело действие. Режиссера вызвал к себе сам начальник 5-го управления КГБ (идеология) Филипп Бобков и сообщил, что ситуация «разрулилась» – Стефанович реабилитирован. «А не врете? – не поверил режиссер. – Тогда позвоните директору „Мосфильма“ Сизову и скажите ему то же самое». Но Бобков не стал звонить Сизову, а посоветовал режиссеру самому все ему объяснить. «Он поверит», – заверил он гостя. И ведь действительно поверили. Спустя пару дней сам Сизов вызвал Стефановича к себе и разрешил ему запуститься с музыкальным фильмом. В качестве соавтора в написании сценария Стефанович взял Александра Бородянского. Фильм будет называться «Душа».

Обидчивый зритель

(Александр градский)

Певец Александр Градский начинал свою карьеру в искусстве как рокер – во второй половине 60-х он создал одну из первых советских рок-групп, поющих свои песни на русском языке, – «Скоморохи» (большинство советских рок-групп подражали западным и формировали свой репертуар из песен на английском языке). Однако поскольку рокерство не обещало Градскому блестящих перспектив в искусстве (рок-н-ролл в СССР находился под полуофициальным запретом), он, обладая прекрасным голосом, поступил на вокальный факультет Института имени Гнесиных, где очень скоро выбился в одного из самых талантливых студентов (об этом говорит хотя бы такой факт: одна солидная американская фирма, входившая в пятерку ведущих продюсерских фирм мира, предложила ему контракт по его раскрутке как певца на Западе).

Между тем всесоюзная слава пришла к Градскому в 1974 году, когда на экраны страны вышел фильм Андрея Михалкова-Кончаловского «Романс о влюбленных», где звучали песни в исполнении Градского, причем музыку к ним он написал собственноручно. Фирма «Мелодия» выпустила миньон с этими песнями, который разошелся миллионным тиражом. После этого успеха Градский большую часть времени отдает эстрадной песне, поскольку она позволяет ему не только быть популярным, но и приносит хорошие финансовые дивиденды. После того как в 1977 году он исполнил по ЦТ песню А. Пахмутовой и Н. Добронравова «Как молоды мы были», Градский становится одним из самых высокооплачиваемых молодых певцов в СССР. По его же словам:

«Со второй половины 70-х я был одним из, может быть, двух-трех самых высокооплачиваемых артистов во дворцах спорта. Почему? Да потому, что я в любом городе мог собрать любые залы. Например, давал 20 с лишним сольных концертов в питерском зале „Юбилейный“, где было шесть тысяч мест. По три концерта в день. Итого 18 тысяч человек в день! И получал я полторы тысячи рублей в день за три двухчасовых сольных концерта в трехоктавном диапазоне. Тогда никто столько не получал…»

Видимо, на этой почве у молодого певца периодически происходили рецидивы «звездной» болезни. Об одном из таких рецидивов поведала в конце 70-х советская пресса.

24 апреля 1979 года певца хорошенько «пропесочила» газета «Советская культура». Правда, не руками своего корреспондента, а человека постороннего. На ее страницах было опубликовано письмо заместителя секретаря комитета ВЛКСМ объединения «Химпром» города Усолье-Сибирское Иркутской области В. Апаликова, где тот недобрым словом поминал недавние гастроли певца в их городе. Приведу несколько отрывков из этого послания:

«Впечатление, которое произвел Александр Градский, трудно поддается описанию. Зал в нашем Дворце культуры химиков самый современный, хорошо технически оснащен… Но электронно-акустическую аппаратуру запустили на такую мощность, что у всех сидящих в зале барабанные перепонки напряглись до предела.

Но больше всего поразило отношение артиста к зрителям. В манере поведения Градского сквозили пренебрежение к публике, высокомерие. Программа Александра Градского, мягко говоря, нуждалась в более тщательном подборе песен. Среди них некоторые показались нам малосодержательными и даже бессмысленными. На просьбу из зала спеть популярную песню «Как молоды мы были» артист заявил: «Вот еще один отравлен телевидением». А ведь эту песню мы узнали и полюбили именно в его исполнении. В конце творческого вечера артист стал играть на гитаре и просить, чтобы ему в такт аплодировали. Зал сначала не понял, что от него требуется, на что Градский заявил: «Я подожду, когда вы будете хлопать, у меня терпения хватит».

В течение полутора часов из зала все время выходили люди, разочарованные тем, что они увидели… Сейчас можно с уверенностью сказать, что популярности и славе Александра Градского в нашем городе нанесен ощутимый удар самим Градским».

Как «похоронили» певицу

(Алла Пугачева)

После того как 5 марта 1979 года на экраны СССР вышел фильм «Женщина, которая поет» с участием Аллы Пугачевой, слава певицы многократно умножилась. Достаточно сказать, что уже к концу года сборы фильма перевалили за отметку в 50 миллионов зрителей (всего он соберет 54,9 млн, что позволит ему занять 1-е место в кинопрокате-79), и это при том, что большая часть советских СМИ обрушилась на ленту с критикой, считая ее апофеозом примитивизма.

В разгар споров о фильме в отдельных советских печатных изданиях подвергалась критике и сама Пугачева, причем не за свое творчество (здесь как раз большинство критиков были едины, считая ее, безусловно, талантливой исполнительницей), а за недостатки характера. В частности, чаще всего писалось о вульгарном поведении певицы во время своих концертов. Одна из подобных публикаций увидела свет 6 июля 1979 года в газете «Советская Россия». Заметка называлась «Все ли прощать?» и принадлежала перу Б. Петрова. Тот сетовал на то, что Пугачева развязно ведет себя на сцене: плоско, а иной раз и неприлично, шутит, а своих музыкантов возит… физиономией по электрооргану. Причем заметка начиналась со слов о том, что поводом к ее появлению стали… письма читателей. Дескать, сами мы ценим талант Пугачевой, отдаем должное ее певческому мастерству, но не можем пройти мимо писем рядовых граждан.

На самом деле поводом к этой публикации, судя по всему, стала обида газетчиков. После того как в той же «Советской России» появилась заметка, в которой бросался очередной упрек Пугачевой, певица позволила себе прокомментировать эту публикацию на одном из своих концертов. Так и сказала: «Здесь в газете появилась одна рецензия про меня. Так вот, вы лучше газет не читайте. Лучше один раз увидеть, услышать, чем десять раз прочитать…» Как только эта новость дошла до журналистов, они решили ответить.

Заметка в «Советской России» заканчивалась следующими словами:

«Все это, конечно, можно выдать и за „несносный“ характер или, мягче, как любят говорить некоторые руководители концертных и телевизионных организаций, за взбалмошность певицы… Ну, словом, баловство, это ли главное, мол… Главное – талант актрисы. Кто против таланта? Все за талант, сомнений нет. Но вряд ли при этом надо забывать о самой певице, ее человеческом достоинстве, подлинном авторитете художника. Ведь талант во все времена питала, поднимала доброжелательная требовательность, а губили снисходительность, потребительство…»

Тем временем в конце июля (21, 26—27-го) в киноконцертном зале «Октябрь» должны были состояться концерты Аллы Пугачевой. Но они внезапно были отменены, а зрителям, уже успевшим раскупить на них все билеты, было объявлено, что те подлежат возврату. В народе тут же пошли слухи, что с Пугачевой случилось что-то нехорошее. Кто-то пустил даже слух, что после недавней публикации в «Советской России» певица пыталась наложить на себя руки, но врачам удалось ее спасти. Слухи были настолько устойчивыми, что пришлось вмешаться прессе, что свидетельствовало о чрезвычайности сложившейся ситуации. 27 июля в «Советской культуре» появилась короткая заметка-ответ на письмо одной из читательниц, которая спрашивала, почему отменили концерты Пугачевой в «Октябре». В заметке объяснялось, что с Пугачевой все нормально, она сейчас отдыхает. О том, почему же тогда были отменены концерты, в заметке не было ни слова, из чего делался вывод, что публикация преследовала только одну цель – развеять массовые слухи о самоубийстве Пугачевой.

Крамольный Пикуль

(«Нечистая сила»)

В июле 1979 года в центре скандала оказался роман Валентина Пикуля «Нечистая сила» о Георгии Распутине. Публикация романа началась в журнале «Наш современник» с апреля и должна была закончиться в конце года. Но все завершилось гораздо раньше. Всего вышло четыре номера с романом (4—7-й), после чего роман попался на глаза жены одного из членов Политбюро. Прочитанное возмутило женщину до глубины души. Она разглядела в нем откровенный намек на современные нравы кремлевского двора. Дело в том, что в романе писатель придерживался версии, что Распутин был марионеткой в руках евреев. Между тем подобные же слухи распространялись в СССР и по поводу Брежнева, у которого еврейкой была жена, а также почти все его помощники и консультанты. В итоге публикацию романа потребовали прикрыть. Правда, чтобы все выглядело цивильно, «подстелили соломку». В июле вышла последняя часть «Нечистой силы», после чего по роману как следует «долбанули» в прессе. 27 июля в «Литературной России» вышла статья Ирины Пушкаревой под характерным названием «Когда утрачено чувство меры…». В ней от романа критик не оставляла камня на камне.

И все же как бы «верхам» ни хотелось, но точку на этом им поставить все равно не удалось. Уж больно много разговоров ходило вокруг этой книги. А после ее запрета интерес к ней взлетел на еще большую высоту. Номера «Современника» с «Нечистой силой» и без того стоили на «черном рынке» баснословных денег (в открытой продаже их попросту не было), а теперь они и вовсе взлетели в заоблачную высь. Слава Валентина Пикуля взобралась еще на пару-тройку ступенек вверх. И никакие критики уже не могли его оттуда свергнуть.

Как актер поссорился с режиссером

(Олег Даль / Михаил Швейцер)

В августе 1979 года Олег Даль начал сниматься в фильме супругов Михаила Швейцера и Софьи Милькиной «Маленькие трагедии». Роль у актера была небольшая – он играл беса в прологе фильма. Однако роль эту Далю сыграть так и не придется, поскольку он вдрызг разругается с режиссером и его супругой. Причем все это зрело подспудно. 18–19 августа Даль снимался в городе Ниде (эпизод «берег моря»), после чего вернулся в Ленинград. Но 23 августа он снова отправился в Прибалтику на съемку, и вот тут по его весьма уязвимой нервной системе был нанесен сильный удар. Вот как сам актер описывал эти события в своем дневнике:

«11 ч. 15 м. Встречают директор и двое сателлитов. Вроде бы „все“ хорошо. Они остаются в Паланге – погулять. Я хочу спать! Устал! Еду в Клайпеду и „мордой об стол“. Никого!!!

Ключ дают, постели нет. Все в музее! На артиста нас…ь! Прилечь негде, а они на экскурсиях! Просвещаются!

Зачем?! За что?!

Сейчас 17.00. Глухо.

Не ударить бы кого!

Боже ты мой, неужто такое происходит наяву, а не снится мне в дурном сне. Как можно позволять двум, явно нездоровым людям заниматься искусством и руководить коллективом нормальных людей!

Кинематограф пережил всякое: и немоту, и конформистскую тупость, и реализм, и сюрреализм, и авангардизм, но…

Но с приходом в кинематограф режиссера Н. и его штучки жены мы сталкиваемся с небывалым течением. Его можно назвать – параноидально-шизофренически-идиотическим.

Что же будет завтра?!»

А завтра должна была быть съемка, но ее отменили из-за плохой погоды. Даль в своем дневнике пишет:

«В Ниде метеоролог сказал: уезжайте и спокойно отдыхайте – дождь, ветер, холод, сырость».

Режиссер и K° – упрямцы. Они супротив природы. Им не везет, природа мстит. Выехали на косу. Ливень. Промокли – уехали.

Р. S. Я заметил: глупцам и бездарям в кино не везет.

25 августа – дождь. Сырость. Ничего. Против природы человек – нуль.

Но «их» видеть это свыше человеческих сил, а уж слышать!!!

Выродки, тупицы, ублюдки, недоноски.

Р. S. Самое ужасное, что вместе со всеми я начинаю впадать в маразм. Я тупею. Это ощущается физически. Это – как сырость. Всепроникающе.

Р. S. S. Что еще удивительно: как правило, вокруг таких, как режиссер Н. и его штучка жена, люди неталантливые, примитивные, без искры Божией!

А посему они тупо подчиняются воле беспардонного нахальства. Оператор – явно примитивен и в результате мальчик на побегушках. Художник – безынициативен. Ни у кого нет собственного «я». Мое презрение к этим людям безгранично. Мне их даже не жалко. Какая трагедия, что они, в какой-то мере, принадлежат моему делу».

26 августа съемка все же состоялось. Но в тот день удалось снять всего лишь два небольших куска. После чего Даль уехал со съемок и больше на них не объявился. И вместо него был приглашен другой актер.

Уезжая в Ленинград, Даль записал в дневнике следующие строки:

«Режиссер Н. и его штучка жена это, конечно, явление, но вот чего?!

Может быть, когда эмоции утихнут, я сумею проанализировать это «нечто».

Когда-нибудь…»

Кстати, фильм у М. Швейцер и С. Милькиной «Маленькие трагедии» в итоге получился отменный. Даль его премьеру по ТВ застал (в июле 1980-го), а спустя восемь месяцев скончался.

Бегущие с родины

(Александр Годунов / Людмила Белоусова / Олег Протопопов)

После того как в августе 1975 года СССР подписал Хельсинкские соглашения и провозгласил политику сближения с Западом (разрядка), началась медленная, но неотвратимая вестернизация страны. Все больше советских людей стали воспринимать капиталистический мир не как враждебный себе, а наоборот – как дружественный и более продвинутый. Особенно стремительно вестернизировалась советская элита, в том числе и творческая. И хотя советская власть во второй половине 70-х сделала ряд шагов, чтобы сбить этот процесс (повысила гонорары деятелям культуры, сняла ограничения в деле улучшения жилищных проблем, а также стала более охотно отпускать их в заграничные турне), однако советская действительность все равно не могла конкурировать с западной. В итоге с конца 70-х число желающих покинуть страну в среде советской творческой элиты увеличилось в разы. Причем люди использовали любую возможность, чтобы уехать: кто-то добивался этого законным путем (через заграничных родственников и знакомых), а кто-то попросту бежал, едва такая возможность предоставлялась.

Во второй половине 1979 года таких побегов случилось два. Первым, в августе, сбежал молодой балерун Большого театра Александр Годунов. Он считался восходящей звездой советского балета, кроме этого снимался в кино: в ночь на 1 января 79-го по ЦТ состоялась премьера телефильма «31 июня», где Годунов сыграл одну из ролей. Короче, у молодого артиста впереди были достаточно неплохие перспективы в профессии, однако сам он посчитал иначе: ему показалось, что на Западе он достигнет гораздо большего, чем у себя на Родине. В итоге во время гастролей по США Годунов сбежал из своей труппы и попросил американские власти дать ему возможность остаться в Америке. Те эту просьбу удовлетворили, поскольку любой перебежчик из СССР был для них желанен и мог принести им значительную пользу в пропагандистских баталиях «холодной войны».

Спустя месяц после этого побега случился еще один, причем на этот раз перебежчиками оказались куда более именитые люди. Речь идет о супружеской паре фигуристов Людмиле Белоусовой и Олеге Протопопове, за плечами которых был богатый послужной список из различных наград: они дважды становились олимпийскими чемпионами (1964, 1968), четыре раза чемпионами мира (1965–1968), пять раз чемпионами СССР (1962–1964, 1966–1968). В 1973 году супружеская чета покинула большой спорт и перешла работать в ледовое шоу Ленбалета. Несмотря на то что условия работы там были вполне сносными (даже зарубежные турне были), однако Белоусова и Протопопов считали, что их зажимают. Например, им не нравилось, что за один концерт в зарубежном турне им платили по 53 доллара 35 центов, хотя потолок был 75 долларов. Поэтому если «звездная» чета привозила с подобных гастролей порядка 7–8 тысяч долларов, то менее именитые их коллеги получали на руки более 10 тысяч долларов. Все это казалось Белоусовой и Протопопову несправедливым.

Были и другие претензии. Например, когда супруги сделали попытку вступить в ряды КПСС, рассчитывая, что таким образом они сумеют улучшить свое положение в Ленбалете, им в этой просьбе отказали, тем самым выразив недоверие их политической благонадежности. В итоге все эти события и привели фигуристов к тому, что они посчитали лучшим для себя сбежать с Родины на Запад.

Такая возможность им предоставилась осенью 79-го, когда ледовое шоу Ленбалета отправилось в очередное заграничное турне – в Швейцарию. 22 сентября надо было вылететь домой, однако именно в этот день Белоусова и Протопопов явились в полицейское управление и написали соответствующее заявление. У них забрали советские паспорта, отвезли в какой-то отель, из которого попросили никуда не уходить, заметив, что советское посольство их уже разыскивает. Спустя несколько часов супругам сообщили, что их прошение удовлетворено, политическое убежище им предоставлено.

Отметим, что те 8 тысяч долларов, которые «звездная» чета заработала во время тех швейцарских гастролей, она себе не оставила. Несмотря на то что деньги были переведены в швейцарский банк СБГ в Берне, однако фигуристы забирать их отказались. Протопопов тогда заявил жене: «Я точно знаю, с чего начнут нас поливать грязью. Поэтому эти деньги мы себе не возьмем».

«Водевильный» скандал

(«Ах, водевиль, водевиль…»)

В октябре 1979 года режиссер Георгий Юнгвальд-Хилькевич заканчивал на «Мосфильме» съемки музыкального фильма «Ах, водевиль, водевиль…». 12 октября там начали снимать «музыкальные» эпизоды: песни в исполнении женского ансамбля из десяти человек. Партию соло исполняла молодая певица Жанна Рождественская, которую эти песни композитора Максима Дунаевского и поэта Леонида Дербенева прославят на всю страну. Думаю, многие читатели прекрасно помнят эти шлягеры: «Гадалка» («Ну что сказать…»), «Колпак с бубенчиком», «С нелюбимым мужем», «Ах, этот вечер», «Ты все поймешь» и др.

Именно в эти же дни вокруг фильма разгорелся нешуточный скандал. Вот как об этом вспоминает сам режиссер ленты Г. Юнгвальд-Хилькевич:

«Вдруг в мое отсутствие, без моего разрешения директор пятого объединения „Мосфильма“ Марьямов вместе с Евгением Ташковым по требованию художественного совета запрашивают показ материала. И смотрят рабочий материал музыкального фильма без музыкальных номеров. После чего они стали меня „разносить“.

Ташков выступил.

– Где пси-хо-ло-гия?! – спрашивал он мнимого оппонента.

Я ведь физически отсутствовал. Но мне тут же об этом сообщили. Помню, узнав, разозлился страшно. Надел черное пальто, белый шарф и пошел к Сизову, который, как говорили, ходил в свитере с оттянутым горлом. По дороге меня встретил Пуговкин и спрашивает:

– Раздолбали?

Я отвечаю:

– Жутко.

Он:

– Правильно, что так оделся! Плевать на них на всех!

И я с этим благословением вошел к директору студии.

Сказал Сизову, что художественный совет принял решение, чтобы я снимал по их указке.

– Может быть, моя стилистика не устраивает «Мосфильм», не совпадает с чьим-то высоким полетом мыслей. Но это мой сценарий, – сказал я. – И если этот фильм буду снимать я, то буду делать так, как захочу. Меня совершенно не интересует, как бы этот фильм снял такой замечательный режиссер, как Ташков, сделавший «Приходите завтра». Но его фильм – не шоу, не ревю, а психологическая комедия, традиционно снятая, очень хорошая, которая ко мне не имеет никакого отношения. Если хотите, чтобы таким был и «Водевиль», пусть его снимает Ташков. Но тогда купите у меня сценарий и снимайте как хотите.

Сизов выслушал меня и стал успокаивать.

– Ладно, – говорит. – Не горячись.

Он на «ты» со всеми разговаривал. И заказал просмотр материала (просмотр состоялся 15 октября сразу после съемок, где опять снимали музыкальные номера. – Ф. Р.). Снова весь худсовет собрал. Все сели. Ташкова не было. Пошел просмотр. Я к просмотру музыку подложил, смонтировал куски. Нервничал страшно. Помню: закончилась последняя часть, и в просмотровом зале включился свет.

Сизов повернулся ко всем и спрашивает:

– У вас есть претензии к этому материалу?

Главный редактор переглянулась с присутствующими и говорит:

– Да, вот на худсовете…

Она ко мне, кстати, хорошо относилась…

Сизов и не ждал ответа, он продолжил:

– Это блестящий материал! «Мосфильм» будет еще гордиться этим фильмом.

Последняя его фраза была такая:

– Не трогать режиссера до конца съемок! Пусть делает что хочет.

И с этими словами он поднялся и ушел.

Я из зала вышел царем, и до конца фильма меня больше никто не потревожил. У Сизова, которого называли «слесарем», хватило такта и таланта не вмешиваться во все последующие этапы работы над этим фильмом…»

Урезанный певец

(Валерий Леонтьев)

Популярный ныне певец Валерий Леонтьев встретил наступление 1980 года в Москве. Он ждал его с особенным волнением, поскольку именно в эту новогоднюю ночь в «Голубом огоньке» он должен был впервые «засветиться» по «ящику» с песней Давида Тухманова «Песня диск-жокея». Артист не знал, что его номер оказался брошенным в корзину безжалостной рукой высокого теленачальника. Где-то за несколько часов до наступления Нового года этот телебосс сел смотреть смонтированный «Огонек» и больше всего возмутился номером Леонтьева. «О ком он поет? – всплеснул руками начальник. – Что это за диск-жокей такой? Мы что, лошади? Немедленно убрать!» И песню Леонтьева вырезали. Кстати, единственную в том «Огоньке». Ведущими этого выпуска были популярные дикторы ЦТ: Валентина Леонтьева, Анна Шилова и Игорь Кириллов, а в числе гостей присутствовали: строитель Николай Злобин, шахматист Анатолий Карпов, космонавт Георгий Гречко и другие знатные люди страны. Среди артистов значились: Муслим Магомаев, Олег Попов, Аркадий Райкин, Алла Пугачева, София Ротару, Эдита Пьеха, Нани Брегвадзе, Геннадий Хазанов, рок-группа «Аракс», ансамбль «Апельсин», композитор Раймонд Паулс и др.

Леонтьев о произошедших изменениях ничего не знал, поэтому ждал начала «Огонька» как манны небесной. Он тогда вместе со своим коллективом жил в гостинице «Бухарест», и в планах музыкантов было встретить Новый год вместе. Но Леонтьев пребывал в таком волнении, что отказался участвовать в общем застолье и закрылся в своем номере, чтобы, не дай бог, не пропустить свое выступление. Увы, ничего-то он так и не дождался. И был разбит, подавлен, как никогда до этого.

Почему артист отказался от роли

(Олег Борисов)

В конце сентября 1979 года кинорежиссер Александр Зархи приступил на «Мосфильме» к съемкам фильма «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского». На роль великого русского писателя был утвержден Олег Борисов. Однако съемки ленты только начались, а между режиссером и исполнителем главной роли начались серьезные трения. Актер и режиссер по-разному видят главного героя, не могут сойтись во взглядах и на всю концепцию фильма. Вот как эти события описывал сам О. Борисов:

«Во время съемки Зархи попросил меня два раза подпрыгнуть на одной ноге. „Зачем?“ – спросил я. „Если не понравится – вырежем!“ – ответил Зархи. „Стоп! Могу ли я узнать, Александр Григорьевич, о чем играем сцену?“ Он после некоторого замешательства начал пересказывать сюжет: „Раздается звоночек. Робкий такой. Приходит к Достоевскому Анечка Сниткина. Он идет открывать и, радостный, подпрыгивает“. – „Александр Григорьевич, вы меня не поняли. Сцена о чем? Сценарий я читал“. Снова пауза, во время которой он надувается: „Я же говорю, раздается звоночек. Робкий такой…“ Я не дослушиваю и спокойно объявляю, что ухожу с картины. „Я с вами не о концепции спорю – ее у вас нет, – а об элементарных профессиональных вещах. Я не знаю, что я играю, что делаю. Для подпрыгиваний у меня нет оснований“. Резко хватает меня за руку: „Умоляю, не погубите! Я стар, и будет большая беда, если вы уйдете“. Стараюсь выдернуть руку, а он – на колени. Я, конечно, этого не ожидал. Руку не отпускает. Плачет: „Я с колен не встану, пока вы не дадите слово, что завтра будете сниматься!“ – „Хорошо, я буду сниматься, только отпустите руку“.

Вечером к нам в номер пришел Алик Григорович. Рассказывал, как Зархи после сцены со мной отвел его в сторону и, смеясь, ужасно довольный, поделился с ним: «Я все уладил! Вы же видели!.. Борисов будет сниматься! Это я специально припадок разыграл». – «Знаю, – холодно ответил ему Григорович, – только не понимаю, что вам за радость так унижаться?» – «Разве это унижение? Для меня это – раз плюнуть! Если б вы знали, мой милый, сколько раз в жизни мне приходилось на колени вставать! На каждой картине!»

Между тем с каждым съемочным днем конфликт режиссера и актера только усугублялся. В самом начале октября снимали эпизод, где Достоевский стоит у иконы. Зархи попросил Борисова «расстрелять взглядом» образ: мол, вы ненавидете то, что висит там в углу! Эта икона принесла столько страданий! Но Борисов возразил: «Мы же со спины снимаем, не все ли равно, „расстреляю“ я ее или нет?» Но режиссер замахал руками: «Никаких со спины! Мне надоели ваши тени!..» Тут в спор вмешался оператор фильма Григорович, который бросился объяснять режиссеру, что наезды со спины будут происходить по ходу всего фильма и надо их держаться и дальше.

Слушая их перепалку, Борисов вновь стал склоняться к выводу, что в этом фильме он сниматься не будет. Об этом он в тот же день сказал своей жене в гостиничном номере (Борисовы постоянно проживали в Ленинграде). Но жена уговорила мужа не торопить события. Тогда было решено отсрочить уход: Борисов согласился съездить на съемки в Чехословакию (были уже заказаны билеты туда), а по возвращении в Москву объявить о своем выходе из проекта. Когда это случилось, грянул грандиозный скандал. Ведь примерно треть фильма была уже снята. Однако несмотря на все уговоры, Борисов в картину так и не вернулся. В конце января 1980 года он имел последний разговор с директором «Мосфильма» Николаем Сизовым. Вот как об этом вспоминал сам актер:

«Меня предупредили, что Сизов не будет упрашивать, становиться на колени. Разговор был жестким. Я знал, что не все в руководстве „Мосфильма“ занимают сторону Зархи, однако убедить в своей правоте мне вряд ли дадут возможность.

Войдя в приемную директора, я почти не волновался – ведь решение наверняка уже принято, и этот разговор – чистейшая формальность.

Сизов: Здравствуйте, Олег Иванович! К сожалению, повод не из приятных… да-да… Я прочитал ваше заявленьице… Вы приняли окончательное решение?

Я: Окончательное.

Сизов: Уговаривать не будем – не тот вы человек, но наказать придется…

Я: Наказать меня??

Сизов: Почему вы так удивлены? Вы ведь сами согласились у него сниматься?

Я: Это была ошибка. Фигура Федора Михайловича так притягивала…

Сизов: Мы приняли решение отстранить вас от работы на «Мосфильме» сроком на два года.

Я: В других странах продюсер бы занял сторону актера…

Сизов: В нашей стране нет продюсеров, а есть режиссер – Герой Социалистического Труда, основоположник социалистического реализма, член разных коллегий… Олег Иванович, это вынужденная мера и, поверьте, не самая жесткая. Александр Григорьевич такой человек, что…

Я: Я знаю. Только еще раз подумайте, что в нашем кино навечно останется опереточный Достоевский.

Сизов: От ошибок никто не застрахован…

Разговор длился минуты три-четыре. Я чувствовал себя постаревшим Чацким, готовым выкрикнуть: «Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!» Моя «Софья» – Женечка Симонова (она играла в фильме роль жены Достоевского. – Ф. Р.) – хотела совершить такой же поступок – уйти с картины, но я, как мне кажется, отговорил ее: «Тебе нельзя этого делать. Перетерпи. Тебя больнее накажут». И еще с сожалением подумал, что горе мое – не от большого ума, а от недомыслия – совершенно непозволительного в моем возрасте. За это и наказан…»

Нового исполнителя роли Достоевского Зархи нашел быстро – им стал Анатолий Солоницын. Причем сниматься в этом фильме он тоже особо не хотел, но ему некуда было деваться. Он недавно переехал из Ленинграда в Москву, поступил в труппу Театра-студии киноактера. За этот переход ему была обещана квартира в столице. Естественно, откажись он от предложения Зархи, то в таком случае ему было не видать квартиры, как своих ушей. Однако несмотря на то, что эта роль актеру фактически была навязана, проходной в его творческой биографии она не стала. На фестивалях в Западном Берлине (1981) и Гуаякиле (1983) фильм был удостоен почетных призов. В 1981 году А. Солоницыну было присвоено звание заслуженного артиста РСФСР. Однако спустя год он скончался от рака.

1980

Как шмонали певца

(Владимир Высоцкий)

В свой последний земной год Высоцкий несколько раз становился героем разного рода скандалов. Так, 1 января 1980 года он угодил в автомобильную аварию, в результате которой пострадали его друзья (они попали в больницу). Чуть раньше на Высоцкого завели еще одно уголовное дело, но уже по другой причине – по поводу «левых» концертов в Ижевске. И, наконец, в начале марта Высоцкого задержали на таможне. Дело было так.

Высоцкий собирался на несколько дней слетать в Париж, чтобы на какое-то время забыть про неприятности последних месяцев. В его багаже имелся невывозимй груз: шкурка соболя, которую он, судя по всему, собирался продать во Франции; картина какого-то современного художника; наркотики, на которые певец «подсел» примерно с 1977 года, а также ряд других вещей. В аэропорт его отправились провожать его друзья: коллега по «Таганке» Иван Бортник и администратор певца Валерий Янклович. Во время досмотра таможенники собирались пропустить Высоцкого без тщательного досмотра (так было почти всегда), но тут к ним внезапно вышли трое особистов (после скандала с самиздатовским литературным альманахом «Метрополь», где было напечатано несколько стихов Высоцкого, у властей к певцу появились новые претензии). Один из таможенников не растерялся и сунул шкурку соболя, которая была в чемодане у Высоцкого, за пазуху Бортнику. Сам Высоцкий тоже перепугался и руками раздавил в кармане куртки пузырек с наркотиком. Пошла кровь. Но особисты на это внимания не обратили.

Досмотр продолжался больше получаса, и на свой рейс Высоцкий не успел. У него конфисковали золотое кольцо, картину и еще что-то. Возмущенный артист позвонил своему знакомому, работавшему в Министерстве внешней торговли. Тот посоветовал написать объяснительную на имя министра Патоличева. Высоцкий так и сделал. Причем специально наделал в объяснительной массу ошибок, чтобы разыграть волнение. Бортник тогда еще удивился: «Вовка, ты с ума сошел… Ошибка на ошибке!» – «Это специально», – ответил Высоцкий. «Понимаю, но это уж слишком – „дарагой“?!». Как показали дальнейшие события, хитрость Высоцкого удалась: все конфискованные вещи ему вскоре вернули. Так что можно смело сказать, что для одних властей предержащих Высоцкий был гонимым, а для других – персоной неприкосновенной.

Запрещенная запись

(Владимир Высоцкий)

В том же январе Высоцкий был приглашен на ЦТ, где впервые был записан его часовой концерт. Однако широкий зритель его тогда так и не увидел. Что же произошло?

Запись состоялась 22 января в передаче «Кинопанорама». Все действо происходило ночью, когда высокое начальство давно уже разъехалось по домам и, кроме съемочной бригады «Кинопанорамы», в студии никого не было. И хотя Высоцкий чувствовал себя неважно – в кадре это прекрасно видно, – однако желание оставить свои записи для потомков пересилило все сомнения. Запись продолжалась в течение нескольких часов. Могли бы уложиться и раньше, но Высоцкий ближе к концу записи стал забывать текст (кончилось действие наркотика, ему надо было вколоть новую дозу, но сделать это в студии, сами понимаете, было невозможно). В ту ночь были исполнены следующие песни: «Мы вращаем Землю», «Парус», «Жираф», «Песня о Земле», «Утренняя гимнастика», «Дорогая передача», «Про Кука», «Баллада о любви» и др.

После съемки Высоцкий пришел в аппаратную и попросил показать всю запись. Отказать ему, естественно, не посмели. Увиденным он остался доволен: «Как я рад, что мы это сняли и что это теперь останется на пленке». Однако уже на следующий день его мнение изменилось. Тот же И. Шевцов вспоминает слова Высоцкого: «Ну, сделали запись. Я час с лишним, как полный… выкладывался. А потом она (Ксения Маринина. – Ф. Р.) подходит и говорит: «Владимир Семенович, вы не могли бы организовать звонок к Михаилу Андреевичу Суслову?» (главный партийный идеолог. – Ф. Р.). Я аж взвился: «Да идите вы!.. Стану я звонить! Вы же сказали, что все разрешено?» – «Нет, но…»

Видимо, именно этим обстоятельством можно объяснить тот факт, что когда на следующий день Высоцкий должен был вновь приехать в «Останкино», чтобы сняться в сюжете про съемки фильма «Место встречи изменить нельзя», он на запись не явился. Пообещал Марининой приехать (мол, надену другой костюм), но так в студии и не объявился. И сюжет снимали без него (в студии были Станислав Говорухин и Владимир Конкин).

Что касается часовой записи концерта Высоцкого, то она при его жизни не выйдет. Говорят, теленачальство посмотрело ее и осталось недовольно не столько песнями (они были вполне лояльными власти), сколько внешним видом Высоцкого. Как уже говорилось, выглядел он во время записи неважно (актер в те дни уже плотно сидел на наркотиках), да и одет был непритязательно – на нем был скромный джемпер и такая же рубашка. В итоге кусочки из этой записи покажет Э. Рязанов в октябре 1981 года в той же «Кинопанораме», но полностью она выйдет только в 1988 году, в период празднования 50-летия со дня рождения В. Высоцкого.

За что наказали актера

(Олег Даль)

Весной 1980 года героем громкого скандала стал Олег Даль. Он в те дни получил приглашение от режиссера Леонида Марягина сыграть главную роль в картине «Незваный друг». Однако руководство «Мосфильма» запретило актеру сниматься. Когда Даль попытался выяснить почему, его отправили за разъяснениями к начальнику актерского отдела «Мосфильма» Адольфу Гуревичу. И там Даль узнал неожиданное: оказывается за то, что год назад (в феврале 79-го) он отказался сниматься в роли летчика Скворцова в фильме «Экипаж» (как мы помним, Даль ушел из этого фильма после месяца съемок), его внесли в «черные списки» и в течение трех лет запретили режиссерам главной студии страны его снимать.

Узнав это, Даль был вне себя. Он попытался доказать Гуревичу, что этот запрет несправедлив, но тот был неумолим. Да еще стал оскорблять артиста, заявив: «Кто вы такой? Вы думаете, что вы артист? Да вас никто не знает. Вот Крючков приезжает в другой город, так движение останавливается. А вы рвач. Вам только деньги нужны».

Домой Даль пришел с побелевшим лицом и тут же сел писать письмо Гуревичу, где собирался высказать ему все, что не сумел сказать в его кабинете. Но письмо никак не получалось, и Даль поминутно рвал написанное и начинал писать сначала. Так продолжалось около часа. В итоге письмо он это так и не написал, зато оставил гневные строчки по этому поводу в своем дневнике, который служил ему чем-то вроде отдушины – на его страницах он мог «выпустить пар» и высказать все, что он не мог сказать вслух в обществе. Цитирую:

«Какая же сволочь правит искусством. Нет, неверно, искусства остается все меньше, да и править им легче, потому что в нем, внутри, такая же лживая и жадная сволочь… Я их презираю душой и ненавижу умом. Они со своим учением до головы только дойти могут, а до души никогда…

Нет, не вписываюсь я в их «систему». Систему лжи и идеологической промывки мозгов. Чувствуют врага в искусстве…

Ну что ж, мразь чиновничья, поглядим, что останется от вас, а что от меня?!!»

Отметим, что, несмотря на все случившееся, в картину «Незваный друг» Даль все-таки попал. Режиссер сумел-таки уговорить руководство студии, что именно Даль сможет дать картине необходимый ей импульс. После этого Гуревича обязали не возражать против присутствия Даля в картине. В итоге актер в фильме снялся, однако до премьеры не дожил: в начале марта 1981 года Олег Даль скончался.

Менты ломают нос

(Николай Еременко-младший)

Летом 1980 года режиссер Сергей Герасимов снимал фильм «Юность Петра». Натурные съемки проходили на Ладоге, в городе Волхове. Роль сподвижника Петра I Александра Меншикова играл любимчик режиссера Николай Еременко-младший, который на тот момент был уже всесоюзно знаменит – после роли Жюльена Сореля в телесериале все того же С. Герасимова «Красное и черное». Однако эта слава не спасла актера от скандала с милицией, который он запомнил на всю жизнь. Вот как сам Н. Еременко-младший вспоминал об этом:

«В тот день я бежал в гостиницу, меня должны были показывать в „Кинопанораме“. А за мной пристроилась милицейская машина, в которой, как выяснилось впоследствии, сидели начальники и даже один полковник. То ли они меня перепутали с кем-то, то ли просто развлекались. Но со мной проделали отработанный прием: человек бежит, за ним тихонечко едет машина, потом они гуднут, человек оборачивается, водитель давит на тормоз и распахивает дверь. И дверь – хрясь по лицу. Так и случилось. Нос мой от удара ушел вовнутрь. Я им говорю: вы что, с ума сошли, что ли? Я же артист! Вы же сами знаете, что тут Герасимов снимает кино. Они сразу приутихли.

Я говорю им – ну-ка отвезите меня в гостиницу и потом разберемся. Они оторопели. Я говорю – у меня завтра съемка, а вы со мной такое сделали! Они меня выпустили, но попросили, чтобы я никому не говорил. Но я же сниматься не могу, и все дошло до Герасимова. Мне кое-как нос выправили, он стал таким греческим. Спустя какое-то время Дима Золотухин, который играл Петра, поехал с концертами далеко на Север. К нему там подходит мужик и говорит: вы снимали в Волхове фильм? Дима отвечает: да, снимали. Мужик говорит: передайте привет Еременко! Оказывается, Герасимов всем дал дрозда, и «командира» этого выслали аж за Полярный круг! Я хочу попросить у него извинения. Я ведь не хотел репрессий, но, с другой стороны, надо бы и знать, с кем общаешься…»

Как Нонна подралась с Никитой

(Нонна Мордюкова / Никита Михалков)

В 1980 году Никита Михалков в качестве режиссера взялся снимать свой шестой полнометражный фильм – «Родня». Это было его первое обращение к современной теме, поскольку до этого все его фильмы были посвящены далекому прошлому. На главную роль Михалков пригласил Нонну Мордюкову и ни разу не пожалел о своем выборе. Правда, без скандала все равно не обошлось – один раз именитая актриса все-таки «взбрыкнула», едва не поставив на грань срыва весь съемочный процесс. Случилось это в середине октября, когда на вокзале в Днепропетровске снимали эпизод «проводы новобранцев в армию». Вот как об этом конфликте вспоминает сама Н. Мордюкова:

«Началось с того, что Никите нужно было снять мое лицо с наитрагичнейшим выражением. Это финальный эпизод на вокзале, где провожают новобранцев в армию и я между ними кручусь с ведрами, ищу бывшего мужа, Вовчика ищу. Я твердо решила позвать его домой, в деревню, обо всем сговорились вчера. „Ведь ты же обещал… Нам надо ехать… Эх, ты!..“ Мне сыграть надо было смятение, граничащее с потерей и гибелью. Я знала, как готовиться к такому крупному плану и как его выдать на-гора. Никита знал мои возможности, но хотел чего-то большего. (Мы слышали, что за границей кинорежиссеры сильно бьют актрису по лицу, отскакивают от камеры, и оставленная актриса „гениально“ играет – и слезы ручьем, и тоска прощания. Люкс!) И вот Никита „приступил к получению“ такого выражения лица, которого не было у меня еще ни в одном фильме.

Уселся, лапочка моя, на кран вместе с камерой и стал истошно орать – командовать огромным количеством новобранцев и выстраивать в толпе мою мизансцену. Я на миг уловила, что ему трудно. Мегафон фонит, его команды путают, а мы с Ванькой Бортником – «мужем» – индо взопрели от повторных репетиций. Вдруг слышу недобрую, нетворческую злость в свой адрес. (Мордюкова не пишет, что Михалкова вывело из себя еще и то, что перед самой съемкой актриса, вместо того чтобы собраться и как следует подготовиться, сидела в вагончике с Риммой Марковой и потягивала винцо. – Ф. Р.) Орет что есть духу:

– Ну что, народная артистка, тяжело? Тяжело? Подложите-ка ей камней в чемодан побольше, чтобы едва поднимала.

Шум, гам, я повинуюсь. Чемодан неподъемный, но азарт помогает. Снова, снова и снова дубли. Чувствую, что ему с крана виднее и что-то не нравится. Для него быть в поднебесье на виду у молодежи и не решить на их глазах, как снимать, – невыносимо.

– Ну что, бабуль, тяжело? А? Не слышу! Подложить, может, еще?

– Мне не тяжело! – срывая связки, ору ему в небо. – Давай снимай!

– Нонна Викторовна! Делаю картину я. Могу слезть и показать вам, как нести тяжесть и в это же время искать свою надежду, своего мужа Ваню. Где ты, Иван?

– Здесь я! – с готовностью кричит Ваня Бортник.

– Вы видите его, народная артистка? Или вам уже застило? Да, трудно бабушкам играть такое.

Я поставила тяжеленные вещи и устремилась к вагончику. (На съемке у нас вагончик – комната отдыха.) До сих пор не могу понять, как Никита почти опередил меня, и в тот момент, когда я стала задвигать дверь, он вставил в проем ступню и колено. Не пускает. Я тяжело дышу, вижу, что и он озверел. Ткнула его со всей силы кулаком в грудь – не помогает. Схватила за рубашку, посыпались изящные пуговички с заморской пахучей одежки. Тут я пяткой поддала по его колену и, ничего не добившись, кинулась на постель.

Сердце вырвалось из ушей.

Секунду он постоял молча, потом закрыл дверь и вышел вон.

Через некоторое время входит Павел Лебешев, оператор.

– Нет! – вскакиваю. – Уезжаю в Москву! С этим козлом я больше незнакома.

К окну подъехала «Скорая». Она всегда дежурила у нас на съемке. Пока врачи щупали пульс и готовили укол, я орала на весь вокзал:

– Уйди, Пашка! Не будь подхалимом. Сниматься больше не буду! И его духи больше нюхать не буду.

Пашка садится на противоположное сиденье и говорит:

– Понимаешь, сейчас отличный режим…

– Не буду!

– Солнце садится, объемность нужная!

– Не буду!

– И отменная морда у тебя…

– Не буду! Отстань!

Он встал, попросил сообщить, когда я буду готова продолжить съемку. У меня мелькнула реальная, практическая мысль: «Морда отменная, режим натуры отменный, надо скинуть этот кадр…» И, придерживая ватку на месте укола, я встала как вкопанная в кадр.

Боковым зрением вижу: к камере подходит Никита.

– Значит, так…

– Молчать! – ору я. – Пашке говори, а он – мне! Через переводчика, понятно?

Подходит Павел:

– Сейчас мы снимем крупный план, где ты зовешь мужа.

– Хорошо, – говорю. – Давайте. Ваня, ты здесь?

– Здесь.

– Паша! Слушаюсь твоих команд.

Никита тихо ему в ухо, а Пашка корректирует.

– Приготовились. Начали, – тихо говорит Павел для меня.

Я им выдала нужный дубль и резко пошла к машине.

– Давай еще один, – попросил Павел.

– Обойдетесь! Небось на «кодаке» снимаете. Я сегодня Род Стайгер, даю один дубль.

В гостинице долго стояла под душем, пытаясь решить, что делать. Бросить картину я могла по закону. Но роль бросать жаль…

Вытерлась, застегнула все пуговички халата, слышу деликатный стук в дверь.

– Кто?

– Мы.

Это мои «товарищи по перу» – Всеволод Ларионов и местный, днепропетровец.

– Садитесь, – говорю.

Ставятся пиво, кукуруза вареная и нарезанное сало в газете. Я суечусь с посудой, достаю колбасу, вяленую рыбу, хлеб.

– Негоже позволять мальчишке так унижать тебя перед всем честным народом.

Я молча накрываю на стол, ставлю стулья. Снова стук, но уже не деликатный.

– Да-да, – говорю.

Входит Никита и прямым ходом в спальню. Такое впечатление, что и не выходил из нее никогда.

– Нонночка, – зовет меня. Я не гляжу на него. Он еще раз: – Нонночка…

Обернулась, вижу красное, мокрое, в слезах лицо, тянет ко мне ладони, зовет к себе. Я посмотрела на сидящих, их как корова языком слизала.

Так и стоим – он ни с места и я. «Нонночка», – заплакал.

Ох, негодный, таки добился! Пошла я, не торопясь к нему, он обнял меня и смиренно застыл.

Так постояли мы, потом он сказал:

– Пойдем, милая моя. Пойдем ко всем нашим, чтоб они видели, что мы помирились.

Выходим, на Танюшку, его жену, наталкиваемся. Она взволнованна.

– Танечка! Посиди у телевизора. Мы скоренько придем, – говорит Никита.

С криками «ура» нас принимали, целовали, угощали, пока Таня не крикнула:

– Никита, тебя Берлин вызывает!

Хорошо, когда у режиссера жена не актриса. Уютно в экспедиции, чистосердечно поболтать можно, потискать маленьких еще тогда их деток. Танюшка – переводчик и в прошлом фотомодель. Что я ей? Чем лучше работаю, тем как бы лучше для фильма, а значит, и для ее мужа Никиты…»

1981

«А ЕСЛИ ЭТО „ЗВЕЗДНАЯ БОЛЕЗНЬ“?»

(Алла Пугачева)

В начале апреля 1981 года Алла Пугачева отправилась на свои очередные внутрисоюзные гастроли – в Алма-Ату, еще не подозревая, чем для нее обернется эта поездка. А обернулась она большим скандалом.

Первый концерт в алма-атинском Дворце спорта имени В. И. Ленина начался 4 апреля в 15.00. Затем в тот же день были даны еще два концерта (в 18.00 и 21.00). На каждом из этих представлений был аншлаг, зрители горячо приветствовали любимую артистку. Так продолжалось и следующие два дня. Однако на втором концерте 6 апреля случилось ЧП. На это представление соизволили прийти высокие руководители из казахстанского ЦК партии со своими женами. Места у них были, естественно, самые лучшие – в первом ряду партера. Но высокие гости малость припозднились и поэтому пробирались к своим местам в тот момент, когда Пугачева уже начала петь первую песню. Ей это не понравилось. Прервав песню, певица обратилась к припозднившимся: «Здрасьте, дорогие! Устраивайтесь поудобнее, а я вас подожду. Уселись? Вот и хорошо. Можно продолжать? Спасибо вам большое». Произнесено это было с такой издевкой, что весь зал содрогнулся от хохота, а потом еще и зааплодировал.

Прежде чем продолжить рассказ об этом инциденте, позволю себе небольшое отступление, которое имеет непосредственное отношение ко всему описываемому. Пугачева всегда была горазда на такого рода поступки. Воспитанная в дворовой среде, в основном среди мальчишек, она всегда умела за себя постоять и относилась к тому типу людей, которым палец в рот не клади – откусят. Вот она и кусала по мере своих сил и возможностей. Даже став звездой, она не собиралась изменять своим принципам и привычкам, приобретенным в юности. Например, был такой случай. Пугачеву пригласили выступить перед высокопоставленными военными деятелями. Перед концертом к ней подошел один из устроителей концерта – какой-то военный чин – и стал в приказном порядке назначать ей песни, которые она могла петь в концерте, и те, которые должна была чуть ли не под страхом смерти не петь. Пугачева его внимательно выслушала, после чего заявила: «Я буду петь, что хочу!» На что чин возмутился: «Это наш концерт! И здесь хотеть будем мы!» – «Ах, это ваш концерт?! – всплеснула руками певица. – Ну тогда сами выходите на сцену и пойте, что вам заблагорассудится. А мы уходим». И, кликнув своих музыкантов, Пугачева покинула негостеприимную аудиторию.

Про другой подобный случай, и тоже с военными, вспоминает П. Леонидов:

«В концертном зале ЦДСА прием: начальник Генерального штаба и начальник Политуправления Советской армии угощают деятелей тех же должностей из армий Варшавского пакта. Жрут, пьют. В середине ужина небольшой концерт. Выступили акробаты, жонглер, еще кто-то. Объявляют Пугачеву, начальство продолжает жрать. Она выходит, рыжая, тоненькая, умная, злая, берет круглый стульчик от рояля, ставит у рампы в центре сцены и садится. Они жрут, музыканты стоят, а Алла сидит – нога на ногу. Минут через пять выбегает на сцену холуй полковник и зло прикрикивает, чтоб, мол, работали, пели. Алла его вполне громко посылает достаточно далеко, потом встает, подходит к микрофону и объявляет: „А сейчас песню „Шумел камыш“ исполнит вон тот генерал, блондин, да, вы, вы. Доешьте и валяйте пойте, а я послушаю“. Она спустилась в зал и села к столу возле венгров. Они ей сразу наливать, закуски накладывать, а она кричит на сцену музыкантам: „Ребята, давайте сюда!“ Ну, их не пустили, конечно, а она крепко поддала и чего-то там еще наговорила… Она не диссидентка, не героиня, но она первая свободная женщина в СССР, по-моему…»

Даже если учитывать, что Леонидов что-то приукрасил, что-то приврал, в целом эпизод выглядит вполне правдоподобно, поскольку все рассказанное укладывается в русло характера Пугачевой. Она может так себя вести. Причем это не развязность, как пытаются представить ее «закидоны» многие толкователи, а всего лишь защитная реакция на хамское поведение других. А то, что в те годы (да и теперь тоже) с артистами часто обращались по-хамски, факт доказанный. Их считали чем-то вроде обслуги: мол, я плачу, а ты кривляйся. Большинство артистов такое обращение терпели. Пугачева тоже терпела, но иной раз могла и взбрыкнуть. За что и получала тумаки, подобные тем, что имели место в Алма-Ате в апреле 81-го.

Издевку Пугачевой высокие казахские деятели, конечно, проглотили. Но обиду затаили. И буквально сразу после концерта прессе была дана команда «поставить на место» Пугачеву. В Казахстане имелись две влиятельные газеты: «Казахстанская правда» и «Вечерняя Алма-Ата». Поскольку первая была органом республиканского ЦК партии и не могла себе позволить опуститься до разборок с заезжей звездой, эту миссию возложили на «Вечерку». И 7 апреля она «долбанула» по Пугачевой заметкой В. Соболенко под лаконичным названием «А если это „звездная болезнь“?». Приведу из нее некоторые отрывки:

«Не первый день, точнее, вечер, сотрясают своды прекрасного Дворца спорта им. В. И. Ленина какофонические взрывы эстрадного оркестра, прибывшего в Алма-Ату с шестьюдесятью ящиками багажа, призванными аранжировать „гвоздь“ всей программы, вокруг которой разгорелись немалые страсти.

Однако напрасно истинные любители искусства эстрады, хорошо знающие яркое и самобытное творчество заслуженной артистки РСФСР Аллы Пугачевой, надеялись на желанное свидание с прекрасным. Увы, произошло нечто удивительное: после преодоления невообразимых таинств с билетами зрителей поджидала встреча не с очаровательной Аллой Пугачевой, а с ее двойником, мало что имеющим общего с той исполнительницей, чьи жизненная энергия, оптимизм и незаурядное мастерство давно знакомы многим телезрителям.

В будуарно-салонном «сценическом» виде и концертном репертуаре «второй» Аллы Пугачевой причудливо переплелись бесспорное умение петь с активным эгоцентризмом и беззастенчивой саморекламой, пошловатыми репризами, достойными разве что базарного балагана – не более.

«Почему я вас не приветствую? – обращается А. Пугачева к переполненному залу. – Да потому, что я вас не знаю и вы меня не знаете. Одно дело, когда я выступаю по радио и на телевидении. Там поешь, что надо. А на сцене – что хочется. Надо спешить, пока окончательно не… зажали». (?!)

И это говорит человек, чьи пластинки расходятся баснословными тиражами, а изображение украшает, простите, даже хозяйственные сумки. Другой пассаж: «Что вы все оцепенели, словно на собрании? Будьте раскованнее, забудьте о том, кто есть кто и кто сколько получает».

Здесь я позволю себе на время прервать автора статьи для небольшой ремарки. В те годы цензура в обществе играла значительную роль, хотя и преувеличивать ее значение тоже не стоит. А то нынешние критики советского изображают ее в виде этакого всеобъемлющего монстра, который буквально душил все живое. Если бы это было так, то вряд ли та же Алла Пугачева, а тем более Владимир Высоцкий или Аркадий Райкин могли бы жить и творить в тогдашних реалиях. А они ведь не только творили, но творили именно остро.

Как и в сегодняшней капиталистической России, где балом правит одна единственная партия – «Единая Россия», брежневское телевидение тоже находилось под бдительным оком КПСС. Поэтому там любой артист (та же Пугачева) пел «то, что надо». Зато на концертах контроль был менее строг, и там большинство артистов, что называется, «отводили душу». Именно это и сделала Пугачева на гастролях в Алма-Ате. Кстати, там она позволила себе не самые свои смелые заявления. Например, на других гастролях она, представляя свой прежний ансамбль «Ритм» зрителям, сообщила: мол, я перетянула его в Москву из Харькова. И добавила: «Сейчас вообще много больших людей из провинции в столице… Брежнев, например…» За такие реплики в те годы можно было заработать серьезные неприятности от властей предержащих, поскольку, во-первых, речь шла о руководителе страны (а всуе трепать его имя со сцены возбранялось), во-вторых – кому-то мог привидеться в этих словах намек на так называемую «днепропетровскую мафию» – так называли всех, кто делал себе карьеру во власти благодаря земляческим связям с Брежневым.

Определенные параллели могла вызвать и фраза Пугачевой о зарплате сидящих в зале. Эти слова были сродни тем, что сказал Джон Леннон 4 октября 63-го во время участия «Битлз» в шоу «Королевское варьете», где присутствовала королевская семья. Он сказал: «Пусть те, кто сидит на дешевых местах, хлопают в ладоши. А все остальные пусть позвякивают своими бриллиантами». Эта фраза тогда возмутила весь английский истеблишмент, но народ воспринял ее с восторгом. В случае с Аллой Пугачевой происходило то же самое: реплика певицы о том, что надо забыть, кто сколько получает, вызвала аплодисменты большинства сидящих в зале, а особенно галерки.

И вновь вернемся к заметке в «Вечерней Алма-Ате». Ее автор продолжает:

«Откровения подобного рода сыпались щедро в зал на каждом выступлении заезжей знаменитости. („Что вы хотите от больной и старой женщины?“)

Примечательно, что первый концерт запоздал на тридцать (!) минут, но певица даже не удосужилась как-то объяснить это – тут уж не до извинений, хотя любой воспитанный и уважающий себя и публику исполнитель непременно сделал бы это.

Но А. Пугачевой, видимо, некогда: у нее свой счет на минуты и даже секунды. Еще бы – в день по три выступления, «конвейер» должен работать безостановочно.

Немало известных певцов союзного и мирового «калибра» перевидела алма-атинская сцена. На одно перечисление имен не хватит и нескольких номеров газеты. Особенно запомнились своей высокой культурой, тактом и вкусом выступления Иосифа Кобзона, Валентины Толкуновой, Анны Герман, эстрадных артистов из ЧССР, Венгрии, Румынии, Кубы, Ливана, Югославии, США, ФРГ, Японии, многих других стран. Но такое «чудо», признаться, алмаатинцы видели впервые.

По инерции дети подносили исполнительнице цветы. Букетов было немало. Принимала их исполнительница, будто делала одолжение. Говорят, кто-то вместо цветов послал А. Пугачевой в подарок популярную книжку Яна Камычека «Вежливость на каждый день». Пожалуй, это самый лучший презент солистке, которая в затяжном поединке со «звездной болезнью» при всем ее даровании пока оказывается в проигрыше…»

Газета с этой статьей вышла в свет вечером 7 апреля, аккурат за несколько часов до очередного (в 21.00) выступления Аллы Пугачевой. Естественно, газету со статьей кто-то из поклонников доставил до адресата – самой певицы. Пугачева отреагировала так, как это могла сделать только она. Выглядело это следующим образом. Ансамбль начал играть вступление первой песни, отыграл несколько тактов, после чего на сцене появилась Пугачева. В руках у нее была… газета, которую она с увлечением читала. Подойдя к микрофону, она наконец оторвалась от текста и обратилась к зрителям: «Тут про меня такое написали… Я думаю, что многие из вас это уже читали. Люди, написавшие это, наверняка ждут ответа. Ну что ж, я им отвечаю», – и Пугачева прилюдно… разорвала газету на мелкие кусочки. После чего начала концерт.

Естественно, этот ее жест стал достоянием самой широкой общественности, в том числе и тех, кто, собственно, и заварил эту кашу. Учитывая демонстративность поступка Пугачевой, можно было предположить, что и ответ будет не менее демонстративным и более жестким, чем предыдущий выпад в прессе. Например, Пугачеву могли попросту выдворить из республики со скандалом и больше туда никогда не пускать. Однако ничего подобного не произошло, а даже более того – противная сторона пошла на «мировую».

9 апреля в той же «Вечерней Алма-Ате», но за подписью другого человека – Э. Чебакова – появилась еще одна заметка про Пугачеву под названием «Цветы и автограф на прощанье», которая была выдержана в куда более спокойных тонах. В ней сообщалось:

«В отличие от „клинического“ случая, когда 7 апреля с. г. на эстраде пострадал экземпляр „Вечерки“ (с репликой В. Соболенко „А если это „звездная болезнь“?“), на состоявшихся вчера трех заключительных концертах заслуженной артистки РСФСР Аллы Пугачевой никаких происшествий не произошло…

Одаренная певица и слаженный оркестр достойно завершили свои пятидневные выступления в столице республики. Творческий коллектив и многочисленные зрители остались довольны друг другом. Было немало искренних улыбок, аплодисментов, живых цветов, хороших слов и даже автографов на долгоиграющих пластинках.

«Я очень благодарна Алма-Ате и алмаатинцам от души, с удовольствием встречусь с вами вновь», – сказала, обращаясь к переполненному залу, Алла Пугачева, сумевшая, к ее чести, сделать свои финальные выходы по-доброму памятными. Судя по всему, явные признаки «звездной болезни» исчезли…

Хотя темпоритм исполнительского марафона заключительных выступлений был изрядно ускорен, а первоначальная программа заметно усечена, общее впечатление от прощальных концертов от этого только выиграло. Несомненно, выше стали оптимистический настрой и культура исполнения. Яркие свечи, как уже отмечалось, самобытного творчества солистки оказались способны по-настоящему увлечь и впечатлить зрителей. Словом, вчера легко, вдохновенно, по-своему мастерски и талантливо свершилось то, с чего, честно признаться, надо было бы начинать. Но, как известно, лучше поздно, чем никогда…

Сегодня гости столицы подробно знакомились с Алма-Атой и ее достопримечательностями…»

Кстати, в те апрельские дни по Пугачевой прошлось и другое, куда более популярное издание – «Литературная газета». Правда, «наезд» был куда менее громким, хотя и организовали его два весьма авторитетных человека. Речь идет о композиторе Яне Френкеле и юмористе Геннадии Хазанове, разговор которых о проблемах эстрадного жанра был опубликован на страницах главного рупора интеллигенции 8 апреля. Публикация была весьма обширная (почти полосная), но я процитирую только ту часть, где речь о героине нашего рассказа. Итак, Я. Френкель говорит: «Алла Пугачева? И я считаю, что это явление на эстраде просто уникальное – удивительно разностороннего дарования человек. Но необузданна». Хазанов: «Ей остро необходим режиссер, который мог бы подсказать не что надо делать, а что делать, может быть, и не следовало».

Но вернемся к алма-атинскому конфликту. Несмотря на то что он вроде бы был улажен, из Алма-Аты в Москву была направлена петиция, в которой во всех подробностях описывались «возмутительные действия А. Пугачевой». Депеша попала в Отдел культуры ЦК КПСС. Однако тамошние работники не стали раздувать из мухи слона. То ли недосуг им был, то ли они просто симпатизировали Пугачевой и не хотели ее огорчать накануне ее очередного дня рождения. Короче, они позвонили в Росконцерт, где числилась Пугачева, и попросили провести с ней всего лишь разъяснительную беседу. Такая беседа была проведена. На ней присутствовала сама Пугачева, ее гражданский супруг и администратор по совместительству Евгений Болдин, еще кто-то. Певица пообещала впредь вести себя на концертах более сдержанно. На этом конфликт был исчерпан.

1982

«Рагу из синей птицы»

(«Машина времени»)

Как уже писалось выше, рок-группа «Машина времени» в самом конце 70-х стала профессиональным коллективом – влилась в штат Росконцерта. Между тем путь коллектива к этому статусу был весьма тернист. Группа появилась на свет в 1969 году и уже спустя пару-тройку лет стала очень популярна в Москве. Но поскольку никакого официального статуса у нее не было, все ее концерты проходили полуподпольно – в периферийных клубах, кинотеатрах, кафе и других подобных заведениях. Власти «Машину времени» периодически гоняли, насылали на нее сотрудников ОБХСС, однако это были стандартные меры против творческого коллектива, который не слишком вписывался в рамки официального советского искусства, творя на ниве полуподпольного рок-н-ролла. Короче, существование «Машины времени» хотя и сопровождалось определенными трениями с властями, однако было вполне сносным и даже, можно сказать, безбедным (с иных концертов участники ансамбля зарабатывали по сотне рублей на брата).

Между тем к концу 70-х, когда слава «Машины времени» уже шагнула далеко за пределы Москвы и области и стала всесоюзной (после выпуска нескольких магнитоальбомов), у власти созрела идея «приручить» группу – принять ее в «Росконцерт». Тем самым власть убивала сразу двух зайцев: группа как бы переставала считаться полуподпольной и осуществление контроля за ней становилось более удобным, во-вторых, ее слава могла стать источником значительных денежных вливаний в государственную казну. Короче, ничего нового советские власти на этом поприще не открывали, поскольку на Западе происходило то же самое: там многие некогда бунтарские рок-группы тоже влились в шоу-бизнес и стали вполне управляемыми коллективами. «Машина времени» повторила тот же самый путь, став из чисто рокерской группы полупопсовой. Эта попсовость проявилась почти сразу: уже спустя два года после вхождения в «Росконцерт» группа снялась в художественном фильме «Душа», где их песни исполняла «звезда» традиционной эстрады София Ротару. Для настоящих рокеров подобное сотрудничество было сродни предательству.

Между тем «приручение» некогда бунтарской группы не всем было по нраву. Например, определенные люди во власти видели в этом опасную попытку либералов вестернизировать советское искусство и «слить воедино коня и трепетную лань»: то есть соединить традиционную эстраду и рок-н-ролл. По мнению противников подобного слияния, эта попытка могла политизировать эстраду, поскольку даже попсовый рок нес в себе приметы социального искусства. Та же «Машина времени» во многих своих песнях, которые на первый взгляд несли в себе вполне безобидную мысль, прятала двойной смысл, который был типичным средством обмануть тогдашнюю цензуру. Например, в невинной дорожной песне «Поворот» угадывался призыв к обществу совершить поворот от регресса (застоя) к прогрессу, а в «Синей птице» – издевка над мечтами советской молодежи поймать «птицу счастья» (в начале 80-х из всех окон звучал хит в исполнении Николая Гнатюка «Птица счастья завтрашнего дня»). В итоге противники подобного рода искусства попытались вывести «Машину времени» на чистую воду.

14 апреля 1982 года «Комсомольская правда» опубликовала на своих страницах статью «Рагу из синей птицы», где «Машина времени» подверглась самой ожесточенной критике. Письмо предворял комментарий журналиста «Комсомолки» Н.Кривомазова. Цитирую:

«Больше недели корреспондентский пункт „Комсомольской правды“ в Красноярске напоминал… филиал филармонии. Самые разные люди шли, звонили, писали…

Сначала просили: «Что вам стоит достать билетик (два, десять…)?» Потом предлагали продлить гастроли: «Сколько разговоров по городу – хочется увидеть своими глазами». Затем справлялись: «Правда, что за клавишными у них сидит парень в трико и пляжной кепочке?» – «Правда». – «А зачем?»

Но постепенно стали недоумевать: «Зачем они так громко поют?!» Или: «На концерте не понял ни слова – пришлось дома слушать кассету с записями, впервые вдумался в слова и ужаснулся».

Считается, что «Машина времени» поет о молодых и для молодых. Но после концертов студенты политехнического института цветных металлов, завода-втуза при заводе «Красмаш» подолгу говорили о том, что выступления рок-группы надо не оценивать по принципу «нравится – не нравится», а прямо сказать артистам об их надуманной игре в пессимизм, о том, что рок-группа декларирует с эстрады равнодушие и безысходность и множит записи этих сомнительных деклараций.

Наконец в корпункт поступило обстоятельное письмо, в котором анализируются причины шумного успеха, точнее – успешного шума рок-группы. Причем вместе с музыкантами, литераторами и мастерами эстрады свою подпись под письмом поставил и директор Красноярской филармонии, человек, который, казалось бы, может только радоваться выполнению плана.

Очевидно, единодушная категоричность сибиряков должна всерьез обеспокоить не только «Машину времени», но и людей, организующих гастроли».

Далее в газетной статье приводился текст самого письма, под которым поставили свои подписи шесть человек: Виктор Астафьев (писатель), Максимиллиан Высоцкий (главный режиссер Красноярского государственного театра оперы и балета), Евгений Олейников (солист, дипломант Всесоюзного конкурса им. Глинки), Леонид Самойлов (директор Красноярской филармонии), Николай Сильвестров (дирижер) и Роман Солнцев (поэт, драматург). Привожу текст письма полностью:

«Кажется, в последние годы наша эстрада сделала заметный шаг вперед. Современная электронная техника, помноженная на способности молодых исполнителей, дает порой поразительные эффекты. Так и случилось на конкурсе в Тбилиси, когда долго „пробивавшаяся в люди“ рок-группа „Машина времени“ заняла первое место и решительно шагнула в профессионалы.

Руководитель группы А. Мелик-Пашаев убрал сценические границы между эстрадой и зрителем, насытил группу мощной аппаратурой, соединил звук и свет. А создатель текстов песен А. Макаревич придал ансамблю еще одну отличительную черту. Он отказался от услуг профессиональных поэтов с такой же решимостью, с какой отказался говорить о нейтральных вещах, надоевших в ансамблях-однодневках, наполнил песню смыслом не только лирическим, но и социальным.

Просто о любви, просто о восходах-заходах здесь намеренно не поют. Как объявляет сам Макаревич, их «песенки» создают иллюзию, будто написаны среди своих, адресованы не только своим и поются среди своих.

И началось ускорение «Машины». Народилась тьма самодеятельных записей, а после двух фильмов с участием рок-группы она стала вроде бы как непогрешимой и чуть ли не эталонной.

И только теперь стало заметно главное, что прощалось начинающему, но едва ли может проститься устоявшемуся коллективу. Последние гастроли в Красноярске, словно лакмусовая бумажка, выявили серьезные недостатки в репертуаре рок-группы. Достаточно только вслушаться…

Многие из нас посвятили жизнь музыке, литературе, эстрадной режиссуре, и мы авторитетно заявляем, что пением выступление «Машины времени» назвать нельзя. Когда поет один солист, все понятно: ну не умеет человек петь в общепринятом смысле, так пусть душа его поет, микрофоны выручат… Но когда выясняется, что и вдвоем ребята не могут петь на два голоса, неверно интонируют, пользуются так называемым белым голосом, срываются то на фальцет, то на хрип – становится страшновато, что со временем такую аномалию смогут посчитать нормой выступления.

Когда у нас появились вокально-инструментальные ансамбли, на какой-то миг показалось: вот-вот случится переворот в песенно-эстрадном направлении, новые возможности в молодых руках обернутся новыми достижениями. Но этого не случилось.

Впрочем, в тех случаях, когда прозорливые руководители ВИА пытались опереться на традиции народной культуры, эти коллективы приближались к тому, что мы можем назвать «своим лицом». Но таких случаев было крайне мало, и «Машина времени» исключением не стала. Пересаженное на нашу почву чужеземное дерево не плодоносит. Недаром специалисты с огорчением замечают здесь отголоски, а то и прямые заимствования из практики отгремевших зарубежных рок-групп.

У каждого яркого современного ансамбля есть какая-то мелодичная основа. Это может быть следование, например, английскому мелосу либо тюркской пентатонике, индийской гармонике. Кстати, даже большие русские композиторы смело использовали чужеземные мелодии, но при этом оставались глубоко национальными композиторами России. И здесь нелишним будет вспомнить высказывание Д. Д. Шостаковича о том, что главные законы для легкой музыки и музыки серьезной – одинаковые, «будь то материк легкой музыки, будь то материк музыки классической».

Повторимся: ансамбли могут следовать и неотечественному мелосу – это их творческое право, но следовать достаточно безликому среднеевропейскому шаблону, видимо, не следует. Как есть среднеевропейское время, так есть и такой шаблон. Нам же хотелось – и мы не считаем это желание прихотью, – чтобы советские ансамбли работали с поправкой на наше, советское, время…

Но давайте не забывать, что музыка в «Машине времени» – это все-таки лишь дополнение к текстам, а не наоборот. Мы говорим об ансамбле, в котором вполне обеспеченные артисты скидывают с себя перед концертом дубленки и фирменные джинсы, натягивают затрапезные обноски (кеды, трико, пляжные кепочки, веревочки вместо галстуков) и начинают громко брюзжать и ныть по поводу ими же придуманной жизни:

Обещаньям я не верил
И не буду верить впредь.
Обещаньям верить
Смысла больше нет.

Откуда такое неверие? Очевидно, лирический герой «Машины времени» слишком много лавировал и изменял самому себе:

Мы себе давали слово
Не сходить с пути прямого,
Но!
Так уж суждено…

К счастью, за рамками гастролей остались прежние записи ансамбля, выражающие еще более сомнительные сентенции, типа: «Ты все ждешь, что ты когда-нибудь умрешь» (здесь авторы письма ошиблись: приведенная ими строчка принадлежала другой рок-группе – «Воскресение». – Ф. Р.). Впрочем, смертный час не очень-то волнует героя, ибо его жизненная позиция далека от романтической одержимости:

И я спокоен лишь за то,
Что щас (?!) не сможет
Обмануть тебя никто,
И ты теперь всегда готов
к тому,
Что лучше это сделать самому.

Сегодня мы говорим не только о гастролях в Красноярске, не только о законах поэтического жанра, которыми пренебрегает «Машина времени». Мы говорим о позиции ансамбля, каждый вечер делающего тысячам зрителей опасные инъекции весьма сомнительных идей:

Носите маски,
Носите маски!
Лишь только под маской
Ты можешь остаться собой.
И если у друга
Случится беда, —
Маску друга,
Маску участья
Ты можешь надеть иногда.

После такой, с позволения сказать, исповеди нетрудно ответить на вопрос:

Скажи мне, чему ты рад?
Постой, оглянись назад!
Постой, оглянись назад,
И ты увидишь, как вянет
листопад,
Как вороны кружат,
Там, где раньше был
цветущий сад.

Последняя строчка идет на таких мажорных аккордах, что не боль, а наслаждение слышится в «песенке» про воронье. А если совсем откровенно, то в «воронье» записана и синяя птица каждого из нас:

Говорят, что за эти годы
Синей птицы пропал и след,
Что в анналах родной
природы
Этой твари в помине нет…

Во все времена находились эстетствующие виршеписцы, живущие вне времени. Однако от безвкусной литературщины до цинизма один шаг.

Даже западные ансамбли развлекательного толка не могут пройти мимо таких острых тем, да что там острых – главенствующих тем для любого нормального человека: это борьба за мир, где главный вопрос – что ты сделал для того, чтобы верх взял разум. Здесь же перед нами мрачные, желчные вирши и нарочитый уход в брюзжание. Спросить бы «Машину времени», положа руку на сердце: какая у вас на сегодня есть песня, которая была бы сродни страстным монологам того же В. Высоцкого?

В заключение хочется сказать еще об одной детали, явственно проявившейся именно в «Машине времени». Прежде всего это инфантильное, «под детство», звучание голоса, в любой момент использующее микстовые, фальцетные оттенки. В сочетании с усами, а то и бородами артистов эта манера пения полностью перечеркивает мужское начало и в исполнении, и в художнической позиции. Услышать нормальный мужской голос в подобного рода ансамблях стало проблемой. Мужчины! Пойте по-мужски!»

Эта публикация вызвала большой отклик у читателей. Однако реакция оказалась совсем иной, чем рассчитывали организаторы этой акции, – в газету пришло около 250 тысяч возмущенных писем, под многими из которых стояло по сто и более подписей. Таким образом эффект от публикации оказался диаметрально противоположным тому, на что рассчитывали ее устроители. Уверен, если бы подобное письмо было опубликовано против любого из тогдашних советских ВИА, то взрыв возмущения был бы куда более скромным. Ведь к тому времени вокально-инструментальные ансамбли в СССР уже практически вышли в тираж, а вот рок-н-ролл как раз стоял на пороге своей новой славы. Это было связано с самой обстановкой в советском обществе, где закат брежневского «застоя» проходил на фоне стремительной вестернизации народа, и особенно молодежи. Советский народ тогда уже был практически готов предать социализм и «отдаться» благополучному Западу в полное и безоговорочное рабство.

Приключения статьи

(Алла Пугачева)

О том, что в СССР вездесущая цензура была не такой уж и страшной, как ее расписывают нынче, расказывает еще одна история. Случилась она в апреле 1982 года, когда популярная молодежная газета «Комсомольская правда» решила выпустить к 34-му дню рождения Аллы Пугачевой большую статью Инны Руденко про именинницу под названием «Без страховки». Собственно, это была не обычная статья, а три обширных интервью с певицей, которые она дала журналистке у себя дома на улице Горького. В интервью имелись весьма смелые, по тем временам, пассажи. Например, Пугачева впервые озвучивала свою денежную ставку за один концерт – 47 рублей 50 копеек. Или на вопрос о том, не является ли знаменитый бунтарь Емельян Пугачев ее родственником, ответила: «Возможно – чувствую в себе его кровушку горячую». На вопрос о своих увлечениях певица ответила: «Стыдно признаться, но у меня даже хобби нет – одна работа». На другой вопрос – «Что в первую очередь, какие человеческие качества Вы вызываете на дуэль?» – ответила так: «Корысть, стяжательство, в искусстве – самонадеянность бездарности. А все вместе… Есть слово, все объединяющее: бессердечность. Это и равнодушие, и корыстолюбие, и жестокость, и войны. Бессердечность – вот против чего в первую очередь бунтует все мое существо…»

Дальше – больше. Певица помянула Владимира Высоцкого, с имени которого в советских СМИ, даже спустя почти три года после смерти, все еще не было снято табу: «Многие отождествляют меня с моей героиней – ладно. Верят, что я эксцентрична, – пусть… Зритель знает женщину, которая поет. А женщина, которая не поет… Что ж, Высоцкого ведь тоже, помните, отождествляли с иными его вульгарными персонажами. И не сразу разглядели: вот личность, а это – всего лишь амплуа. Значит, у меня все впереди».

О своих планах на будущее певица выразилась витиевато: «Вот я пробила головой потолок. А оказалось, что до крыши еще чердак. На чердаке пыльно, душно, трудно дышать… Конечно, я могу спуститься назад и тихо, мирно зажить. Но я хочу туда, на крышу! И что же? Снова самой пробивать потолок? А если не хватит сил? И вот я думаю: а может, мне один раз в жизни быть благоразумной, спуститься на лифте, найти пожарную лестницу – она ведь тоже ведет на крышу – и подняться наверх так? Только те, которые избирают такой путь, должны помнить, что и тут нужна страховка… А то еще поскользнешься, как один из булгаковских персонажей». «А что там, на крыше?» – последовал вопрос. «Там такой чистый воздух!..» – ответила Пугачева.

Это интервью можно смело назвать одним из самых откровенных у Пугачевой за несколько лет ее славы (а слава эта, как известно, началась в 1975 году). Однако на пути публикации внезапно встали высокие цензоры. Сначала материал был направлен для визирования в ЦК партии. Но там его не стали смотреть и спустили ниже – в ЦК комсомола: мол, ваша газета, вы и решайте. Комсомольские идеологи прочитали… и схватились за голову, поскольку во многих пассажах певицы они уловили скрытый смысл. «Какой такой чердак она имеет в виду? – спрашивали цензоры. – Где это у нас трудно дышать? И что это за крыша такая, где чистый воздух?» В итоге из большого многополосного материала было вычеркнуто больше половины текста, а то, что осталось, теперь тянуло на полстранички. «Вот это и печатайте», – было сообщено автору статьи. Но та, взглянув на материал, ужаснулась и приняла решение спрятать материал в архив. Поняла: печатать эти огрызки – навлечь на свою голову несмываемый позор.

Однако минуло всего четыре месяца, и 28 августа 1982 года «крамольная» статья Руденко (под названием «Без страховки») все-таки увидела свет. Что же случилось?

Дело в том, что в те дни в стране началась очередная подписная кампания, которая складывалась для самого массового молодежного издания не самым удачным образом. Чтобы привлечь к себе внимание подписчиков, требовалось опубликовать что-нибудь сенсационное. Вот тогда и вспомнили про статью Руденко. Но та согласилась на публикацию только в первоначальном виде, то есть без купюр. Главному редактору газеты пришлось лично ехать в ЦК ВЛКСМ и уговаривать их выпустить статью если не в полном варианте, то хотя бы с минимальными сокращениями. В итоге цензоры пошли на попятную. Из статьи вылетел только один крупный кусок: про сотрудничество Пугачевой с Альфредом Шнитке (они работали над симфонической поэмой «Фауст»), поскольку у того были определенные трения с властями и упоминать его имя посчитали неуместным.

Скандал на фоне сплетни

(Геннадий Хазанов)

7 мая 1982 года по Центральному телевидению был показан концерт, приуроченный к Дню радио. В нем выступили несколько популярных артистов эстрады, в том числе и юморист Геннадий Хазанов. Именно присутствие последнего и вызвало нешуточный скандал.

Хазанов прочитал в том концерте «Монолог сплетника», где вытащил на «свет божий» несколько расхожих баек, ходивших тогда в народе, в том числе и сплетню о любовных отношениях, которые якобы связывали композитора Раймонда Паулса и Аллу Пугачеву. Сплетен на этот счет тогда в обществе ходило много, причем абсолютно разных: некоторые из них были скроены грубо и цинично, другие имели романтический оттенок. Иные же имели и то и другое в равной пропорции. Например, ходила тогда в обществе байка о том, что Паулс подарил своей «возлюбленной» белый рояль (романтично), за которым они не только сочиняли свои знаменитые хиты, но и занимались любовью (цинично). Слух был настолько широким, что достиг ушей жены Паулса, которая проживала в Риге. И она в него поверила. Более того, решила при первом же ближайшем посещении столицы узнать правду лично от самой Пугачевой. Певица сумела выйти из положения достойно. Она выкрасила свой старый рояль в белый цвет, и когда жена композитора спросила его о «подарке» мужа, Пугачева ответила: «Зачем мне еще один белый рояль, если мне вполне хватает моего старого?» Конфликт был исчерпан. Но вернемся к Хазанову.

В его «Монологе» про рояль не было ни слова, однако хватило и другого: того, что Хазанов вообще заикнулся о «романе» композитора и певицы. В итоге уже спустя несколько дней на телевидение обрушился шквал телефонных звонков, а также стали приходить письма и телеграммы от возмущенных телезрителей. Люди, видимо, памятуя, что это уже не первый «наезд» юмориста на Пугачеву (в апреле 81-го он, как мы помним, учил ее уму-разуму на страницах «Литературной газеты»), насылали на голову артиста чуть ли не все кары Господни: они требовали, чтобы Хазанова немедленно лишили звания, права выступать на столичной сцене и загнали туда, куда Макар телят не гонял. И при этом в каждом письме содержалось требование, чтобы артист немедленно публично извинился перед Пугачевой (про Паулса речь почему-то не шла, видимо, из-за того, что он был пришлый – рижанин). Сегодня подобная ситуация ничего, кроме недоумения, вызвать не может, поскольку в капиталистической России полоскать личную жизнь «звезд» в СМИ стало делом привычным и даже узаконенным, и на это дело обижаются лишь сами «полоскаемые», а читатели очень даже этому рады. В СССР все было иначе, поскольку какая-никакая мораль в обществе все-таки соблюдалась.

Но вернемся к инциденту с Хазановым.

Призвать его к ответу поклонникам Пугачевой так и не удалось. За юмориста заступилась влиятельная газета – «Советская культура» (она была органом ЦК КПСС). 4 августа устами ее журналиста Юрия Смелкова там было сказано следующее:

«Что же происходит? Некоторые зрители приписывают монолог персонажа актеру и требуют для последнего всяческих кар. Причем сами же возмущенные зрители пишут о том, что есть люди, с удовольствием распространяющие небылицы „о лучших артистах“, но, когда такого рода люди высмеиваются со сцены, некоторые зрители почему-то возмущаются».

На этом скандал был исчерпан.

1983

Сбежавшие в «рай»

(Андрей Тарковский / Юрий Любимов)

После смерти Л. Брежнева в ноябре 1982 года к власти в СССР пришел бывший шеф КГБ Юрий Андропов. Либеральная элита встретила его приход с определенными надеждами, поскольку считала этого человека «своим» (Андропов долгие годы покровительствовал либералам). Однако все карты спутал президент США Рональд Рейган. Именно в начале 80-х он объявил крестовый поход против коммунизма, и Андропову пришлось срочно переквалифицироваться из либералов в державники. В итоге либералы взвыли, а иные из них вообще подались из страны, поскольку испугались за свое будущее благополучие. Самыми известными из сбежавших были двое, причем оба режиссеры: один из кинематографа – Андрей Тарковский, другой из театра – Юрий Любимов. Начнем с первого.

Выпустив в 1980 году фильм «Сталкер», Тарковский два года спустя съездил в Италию, где снял очередной свой фильм – «Ностальгию». Отметим, что это была первая в его кинематографической биографии картина, снимавшаяся целиком на средства западных кинематографистов. Между тем фильм оказался пророческим, чего не скрывал даже сам Тарковский. По его же словам:

«Я хотел рассказать о русской ностальгии – том специфическом для нашей нации состоянии души, которое возникает у нас, русских, вдали от родины. Я видел в этом, если хотите, свой патриотический долг, каким я сам его чувствую и осознаю. Я хотел рассказать о роковой привязанности русских к своим национальным корням, к своему прошлому, своей культуре, к родным местам, близким и друзьям, – о привязанности, которую они несут с собою всю свою жизнь, – независимо от того, куда их закидывает судьба. Русские редко умеют легко перестроиться и соответствовать новым условиям жизни. Вся история русской эмиграции свидетельствует о том, что, как говорят на Западе, „русские плохие эмигранты“, – общеизвестна их драматическая неспособность к ассимиляции, неуклюжая тяжеловесность в попытках приспособиться к чужому стилю жизни. Мог ли я предполагать, снимая „Ностальгию“, что состояние удушающе-безысходной тоски, заполняющее экранное пространство этого фильма, станет уделом всей моей жизни? Мог ли я подумать, что отныне и до конца дней буду нести в себе эту болезнь, спровоцированную моим безвозвратно утерянным прошлым?..»

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Тарковского и подтолкнувшей его к бегству, стало то, что «Ностальгию» «прокатили» с «Золотой пальмовой ветвью» на Каннском кинофестивале весной 1983 года. Причем поспособствовал этому коллега Тарковского режиссер Сергей Бондарчук, который был членом жюри на фестивале.

Судя по всему, мэтру не понравилось воспевание Тарковским слабого человека (в фильме эту функцию нес главный герой – русский писатель Андрей Горчаков, который мечется между двумя противоречиями: не может жить в Италии и одновременно не хочет возвращаться в Россию, хотя билет на самолет уже куплен). Ведь сам Бондарчук был человеком сильным, всегда знающим, чего он хочет. Тарковский был из иного теста. С симпатией относясь к своему герою, он в итоге все-таки умерщвлял его, дабы подчеркнуть, что тот так и не смог пережить свой духовный кризис. И хотя сам Тарковский считал своего героя победителем, для Бондарчука такая «победа» была сродни поражению. По словам Тарковского:

«В „Ностальгии“ мне было важно продолжить свою тему „слабого“ человека, не борца по внешним своим приметам, но, с моей точки зрения, победителя этой жизни. Еще Сталкер произносил монолог в защиту слабости, которая и есть действительная ценность и надежда жизни. Мне всегда нравились люди, которые не могут приспособиться к действительности в прагматичном смысле… Такие люди вообще часто напоминают детей с пафосом взрослого человека – так нереалистична и бескорыстна их позиция с точки зрения „здравого смысла“…»

Между тем, приняв решение остаться на Западе, Тарковский написал длинное письмо руководителю Госкино Ф. Ермашу, в котором попытался объяснить мотивы, толкнувшие его на этот поступок. Приведу этот документ с небольшими сокращениями:

«Добрый день, Филипп Тимофеевич!

Когда Вы прочтете это письмо, Вам не трудно будет понять, что мне пришлось пережить, прежде чем я решился написать его Вам.

Последней каплей послужил злосчастный Каннский фестиваль. Когда в свое время мне стало известно, что Госкино СССР не только не против, но даже настаивает на том, чтобы «Ностальгия» появилась в Канне, я, признаюсь, был очень удивлен. Однако потом пришел к мысли, что если рассуждать здраво, то почему бы не отнестись к возможной победе в Канне фильма русского режиссера как к торжеству нашего советского кино вообще? С нормальной точки зрения это было бы вполне закономерно и логично. С нормальной, подчеркиваю, точки зрения! Очень скоро я понял свою ошибку: она заключалась в том, что я допустил мысль о том, что Госкино и Вы персонально заинтересованы в успехах советского кино на идеологическом фронте. Вы же, зная, что фильм в любом случае будет на фестивале, направили в Канн в качестве члена жюри С. Ф. Бондарчука (всем известно, как он ко мне относится, известно это и Вам) для того, чтобы он сделал все возможное, чтобы фильм «Ностальгия» провалился. Ведь не случайно же Госкино так настаивало (это тоже общеизвестно) в Канне на кандидатуре именно Бондарчука в качестве советского члена жюри.

Тем отвратительнее выглядит эта комедия, когда Костиков, Суриков и Нарымов пытались (чересчур пытались) убедить меня в том, что «Филипп Тимофеевич разговаривал с Бондарчуком с тем, чтобы тот вел себя лояльно по отношению к Тарковскому в Канне». Спрашивается, зачем же тогда надо было посылать именно Бондарчука (с его «любовью» к Тарковскому) в Канн и настаивать на его кандидатуре, если председатель Госкино желает победы фильма советского режиссера? Тут, как говорится, «и ежу все ясно…»

Все это логическое развитие той беспрецедентной травли, которой я подвергаюсь вот уже более двадцати лет. (Впрочем, я не совсем прав. Стоит только вспомнить о судьбе Эйзенштейна.)

Что же со мной происходило за эти 20 с лишком лет?..»

Далее Тарковский перечисляет пять фильмов («Иваново детство», «Андрей Рублев», «Солярис», «Зеркало», «Сталкер»), снятых им за это время, и кратко рассказывает о тех препонах, которые Госкино создавало им по выходе в свет. И пишет далее:

«Теперь эта новая история с „Ностальгией“. Сейчас Костиков, Суриков, Нарымов и Мамилов хором убеждают меня в том, что Ермаш хочет выдвинуть фильм на московский фестиваль.

Филипп Тимофеевич! А не хватит ли? Может быть, хватит всей этой лжи? Давайте прекратим это многолетнее вранье, не делающее чести Вам ни как человеку, ни как руководителю советского кинематографа. «Ностальгия», несмотря на нечеловеческие усилия советского члена жюри, получила три приза. Картина во всем мире имеет превосходную прессу.

Каковы же сведения о фильме, сделанном советским режиссером за границей, просочившиеся к нам на Родину? Поинтересуйтесь инсинуацией, опубликованной 24 мая в «Советской культуре». Хотя Вы, конечно, знаете эту статейку. Неплохо Вы защищаете честь советского режиссера, работающего за рубежом и старающегося сделать по-настоящему нужную патриотическую картину. Спасибо. Хотя ничего нового, все по-старому знакомо.

Чем объяснить эту многолетнюю травлю? Я никогда не мог понять ее причины…

Итак, за 22 года работы в Советском Союзе сделал 5 фильмов – то есть по одному фильму за четыре с половиной года. Если на работу над картиной в среднем уходит около года плюс время для написания сценария, то из этих 22 лет в течение 16 лет я был без работы. Тем не менее Госкино успешно торгует моими картинами за границей, в то время как я часто не знаю, чем кормить свою семью.

После того, Филипп Тимофеевич, как Вы стали председателем Госкино, ни один из моих фильмов ни разу не был представлен ни на одном международном кинофестивале.

С тех пор, как Вы заняли свой пост, Вы ни разу не запустили меня в производство своей властью. С «Зеркалом» я запустился после моего письменного обращения в Президиум XXIV съезда КПСС. Со «Сталкером» – после моего письма в президиум XXVI съезда. Не могу же я без конца беспокоить наши партийные авторитеты или каждый раз ждать очередных съездов, чтобы иметь работу по своей специальности?!

На мое имя и по моему поводу в адрес Госкино часто приходят письма, приглашающие меня на международные фестивали, симпозиумы, премьеры моих картин. Мне даже не говорят о них. От меня они тщательно скрываются. Узнаю же я о всех этих приглашениях совершенно случайно от зарубежных кинодеятелей.

В начале 1982 года в Москве мне было предложено набрать курс режиссеров и сценаристов на Высших режиссерских курсах. Я долго и тщательно работал в этом направлении и отобрал для своей мастерской 5 человек (из предложенных мне кандидатур) абитуриентов. Кончилось это тем, что мне не утвердили ни одного человека. Так я остался без учеников и тем самым без мастерской. Вы не можете этого не знать: я обращался к Вам с тем, чтобы Вы помогли мне сохранить курс. Ответа от Вас не последовало.

Спрашивается: зачем тогда мне лицемерно было предложено набрать свой курс, если Вы знали о том, что у меня его не будет? Чтобы меня обмануть? Зачем? Чтобы я минутами думал, что Председатель Госкино (как все Ваши заместители и помощники пытаются мне внушить вопреки здравому смыслу) ко мне «хорошо относится»? Зачем мне так думать? Ясно, зачем. Затем, что у Вас нет и не может быть оснований относиться ко мне враждебно. Затем, что я не заслужил с объективной точки зрения враждебного к себе отношения. Если бы эти основания были, я бы уж давно умер с голоду.

Все свои силы, все свое умение, все свои способности я отдавал советскому киноискусству. По мере своих возможностей я всегда старался увеличить его славу и влияние повсеместно. Выезжая в зарубежные командировки, я всегда и везде отстаивал интересы советского кино. Вам хорошо известно мое общественное лицо и поведение во время этих поездок. Да я и представить себе не могу иного, ибо это дело моей совести и убеждений. И именно по совести я всегда готов служить своему искусству и никогда – прислуживаться. Я – не холуй, я советский художник и гражданин.

Во время работы над «Ностальгией» советская часть нашей съемочной группы делала все, чтобы фильм прозвучал соответственно с нашими внутренними убеждениями: мы сделали патриотический фильм, смысл которого заключается в том, что ностальгия – смертельная болезнь русского человека, покидающего Родину даже на время. Это ясно каждому зрителю фильма и здесь отмечалось многими кинокритиками, писавшими по поводу картины. Чего бы ни говорили Вам мои «доброжелатели». Здесь даже смеялись: «Этот фильм надо показывать у вас в ОВИРе тем, кто в восторге от того, как советский режиссер увидел Италию. И действительно, по фильму – Италия далеко не туристский рай, а юдоль страдания и общественных бурь.

Да что объяснять! Объяснять, что ты не верблюд?

За всю мою двадцатилетнюю деятельность у себя на Родине я не получил ни одной награды, премии, не участвовал ни в одном советском фестивале. Это ли не показатель истинного Вашего отношения к моему многолетнему и, уверяю Вас, нелегкому труду! Когда мне исполнилось 50 лет, никто из официальных кинематографических кругов даже не вспомнил о моем существовании. Когда я лежал с инфарктом – никто не навестил меня ни разу. Однажды только появился в нашем доме подозрительный субъект с «Мосфильма», да и то только для того, чтобы установить, что я не симулирую. Словно я стал прокаженным. Когда я стал выздоравливать, я попросил у Союза кино безвозмездную сумму, чтобы купить путевку в кардиологический санаторий. Мне было отказано. Нужны ли здесь комментарии? Вы скажете, что это неправда? Нет, даже Вы не сможете на этот раз утверждать это. Потому что все сказанное – святая правда, и доказательств этому во много раз больше, чем в моем письме.

Филипп Тимофеевич! Я устал. Устал от травли, от Вашей ненависти, злобы, от нищеты, наконец от систематической безработицы, на которую Вы меня систематически обрекали. История с Каннами была последней каплей. Она меня просто доконала. Можете себя поздравить наконец.

Сейчас, здесь, в Риме, мне сделано много разных предложений в смысле работы – и в кино, и в театре, и в киношколах. Я хочу некоторое время поработать здесь, выбрав, само собой разумеется, приемлемые с точки зрения идейной предложения. Такими работами вполне могут стать постановка, например, оперы Мусоргского «Борис Годунов» в Лондоне и фильм «Гамлет» (по Шекспиру), который является моей постоянной мечтой на протяжении уже многих лет.

Прошу Вас считать это письмо официальным документом (копию его я сохраню), в котором режиссер «Мосфильма» Андрей Арсениевич Тарковский, доведенный до крайней черты травлей его Госкино СССР, обращается к его председателю Филиппу Тимофеевичу Ермашу с просьбой предоставить ему, его жене Ларисе Павловне Тарковской, его теще Анне Семеновне Егоркиной и его сыну Андрею Тарковскому (10 лет) советские паспорта с правом временного проживания в Италии сроком на 3 года для работы по своей специальности.

Можете не сомневаться, Филипп Тимофеевич, что, несмотря на моральный ущерб, который Вы нанесли мне за все эти годы и который я наношу себе этим заявлением (не очень-то легко работать на Западе), я остаюсь верным своей Родине как советский художник и советский человек, который не только не мыслит принести какой бы то ни было ущерб в идейном смысле, но намерен даже усиливать по мере своих сил и возможности значение советского искусства на международной культурной арене.

Вы всегда толкали меня к этому решению, которое я теперь вынужден принять.

Может быть, таким образом Вы хотели освободиться от неудобного для Вас в каком-то смысле сотрудника хотя бы на некоторое время? Но это для Вас будет не так-то легко сделать. Не так-то просто будет Вам, Филипп Тимофеевич, от меня отделаться. Дайте только передохнуть немного!

Я в самое ближайшее время буду ждать от Вас ответа на мое заявление, и, если его не последует, мне придется обратиться в редакцию газеты «Правда» с открытым письмом, в котором я буду вынужден объяснить причины, по которым я прошу у руководства возможности временно работать за рубежом.

Народный артист РСФСР А. Тарковский».

Судя по всему, это послание не удивило Ермаша. И уж тем более не напугало. Наверняка он давно предполагал, что Тарковский способен совершить нечто подобное, окажись он за рубежом. Однако объяснять поведение режиссера-невозвращенца перед вышестоящим руководством Ермашу все равно пришлось. Поэтому почти сразу после получения письма – а на календаре была середина июня 1983 года – в Госкино была написана разъяснительная записка, которая начиналась со следующих слов:

«По мнению Госкино СССР, излагаемые в письме мотивы действий Тарковского А. А. являются результатом выстроенного в течение ряда лет самим режиссером представления о якобы предвзятом к нему отношении со стороны комитета на протяжении всего периода его творчества…»

Авторы записки, конечно, же лукавили: предвзятое отношение к Тарковскому в Госкино было. Как уже отмечалось, по разным причинам: как из-за неординарности таланта режиссера, так и по причине сложности (и некассовости) его кинематографа. Плюс – нелегкий характер Тарковского, который отпугивал от него даже его коллег. Например, в своем письме режиссер сетует, что когда он лежал с инфарктом, никто не навестил его ни разу. Однако вряд ли подобное могло произойти по приказу Госкино – наверняка это было следствием каких-то сложных интриг в низах кинематографического цеха.

Можно предположить, что решение Тарковского остаться на Западе могло даже обрадовать руководство Госкино, поскольку таким образом с их плеч сваливался один из самых проблемных во многих отношениях режиссер. Ведь золотая пора советского кинематографа безвозвратно уходила: шедевров появлялось все меньше, а «касса» была уже не та, что десятилетие назад. В такой ситуации субсидировать «штучный» кинематограф Тарковского Госкино было все труднее и труднее. Поэтому его отъезд был весьма кстати, и в Госкино наверняка с удовольствием потирали руки: мол, пусть теперь Запад раскошеливается на кинематограф Тарковского и носится с ним как с писаной торбой. Кстати, в разъяснительной записке Госкино подобные мысли были изложены следующим образом:

«Рассмотрев обращение Тарковского А. А., Госкино СССР считает, что его решение остаться за рубежом едва ли является только следствием эмоциональной неуравновешенности и определенной неудачи на Каннском фестивале, откуда Тарковский А. А. рассчитывал вернуться с главным призом. Сосредоточившись на собственном эгоцентрическом понимании нравственного долга художника, Тарковский А. А., видимо, надеется, что на Западе он будет свободен от классового воздействия буржуазного общества и получит возможность творить, не считаясь с его законами. Однако, поскольку кино является не только искусством, но и производством, требующим значительных трат, можно предполагать, что дальнейшее существование Тарковского А. А. за рубежом будет связано либо с утратой декларируемых им патриотических чувств со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо оно станет невыносимым, и режиссер обратится с просьбой о возвращении в СССР…»

Авторы записки ошиблись в своих последних предположениях. Тарковский не утратит своих патриотических чувств к родине и не станет участвовать в тех антисоветских акциях, которые устраивали на Западе его коллеги-отъезжанты (вроде того же Юрия Любимова). Не станет он и бомбардировать советское правительство просьбами о возвращении на родину. Впрочем, последнее можно объяснить тем, что сделать это режиссер просто не успеет – помешает смерть, последовавшая в конце декабря 1986 года.

Вскоре после Тарковского остался на Западе и руководитель Театра на Таганке Юрий Любимов. Для многих этот шаг режиссера оказался полной неожиданностью, поскольку многолетний куратор «Таганки» в «верхах» Юрий Андропов пришел к власти, и это обещало театру неплохие перспективы. Однако вышло все наоборот, о чем речь уже шла выше. С приходом к власти Рейгана в Советском Союзе изменилось отношение к «пятой колонне» – к тем деятелям науки и культуры, которые с вожделением смотрели в сторону Запада, видя в нем единственного спасителя от коммунистической диктатуры. Это отношение стало таким же жестким, как отношение Рейгана к собственным либералам. Отсюда и то давление на «Таганку», которое стало усиливаться с конца 1982 года. Команда Андропова стала вести дело к тому, чтобы убрать Юрия Любимова с поста руководителя этого театра.

Судя по всему, Любимов прекрасно разобрался в ситуации. Он понял, что «лохматая рука», которая так долго защищала его на самом «верху», теперь утратила свою силу. А тут еще и жена стала настаивать на отъезде из Советского Союза, где она всегда жила без особой радости. А не прислушаться к мнению супруги Любимов никак не мог: это в театре он был диктатор, громовержец, а дома всем заправляла Каталина, слово которой для всех домашних было законом.

Летом 1983 года Любимов обращается в ЦК КПСС с просьбой отпустить его в Лондон, мотивируя это двумя причинами: во-первых, личной (он хотел поправить свое пошатнувшееся здоровье в одной из лондонских клиник), во-вторых – служебной (он получил предложение поставить в театре «Лирик-сиэтр» спектакль «Преступление и наказание» Ф. Достоевского). Власти пошли ему навстречу. Любимов покинул Москву вместе со своей женой Каталиной и сыном Петей. Причем они явно предполагали, что назад могут и не вернуться: иначе зачем им было забирать с собой все столовое серебро (этот эпизод описывает в своих мемуарах О. Яковлева: дескать, актрисы «Таганки» специально проникли в квартиру Любимова, чтобы удостовериться, а не предполагал ли он заранее свое невозвращение, и не обнаружили там этого самого серебра и других ценных вещей).

Тем временем в ночь на 1 сентября грянул мировой скандал: над территорией Советского Союза, над Японским морем, силами ПВО СССР был сбит южнокорейский пассажирский самолет. В сообщениях указывалось, что на его борту находились 269 пассажиров. Однако по другой версии никаких гражданских лиц на борту лайнера не было: все они были высажены еще до того, как этот самолет-разведчик отправился с разведывательным заданием в СССР. А упоминание о пассажирах понадобилось западным спецслужбам специально для того, чтобы выставить Советский Союз той самой империей зла, о которой полгода назад говорил Рейган. Эта провокация удалась. На протяжении нескольких месяцев во многих странах мира бушевала самая разнузданная антисоветская истерия.

К примеру, американские газеты в те дни ежедневно выходили с заголовками типа: «Советский Союз против всего мира», «Окровавленные руки Москвы», «Умышленное убийство», «Советская паранойя» и т. д. Американцы жгли государственные флаги СССР перед зданием ООН в Нью-Йорке, били витрины в магазинах, торгующих советскими товарами, требовали самых жестких правительственных санкций против Советского Союза. Как писала газета «Чикаго трибюн»: «Сбитый самолет оказался политическим подарком и пропагандистским благом для Рейгана».

В эти самые дни свой голос в антисоветскую кампанию вплел и Юрий Любимов. Нет, он ничего не сказал о сбитом самолете, однако по поводу своей ситуации высказался весьма определенно. 5 сентября («Таганка» в те дни была на гастролях в Омске) в интервью лондонской «Таймс» режиссер заявил: «Мне 65 лет, и у меня просто нет времени дожидаться, пока эти чиновники начнут понимать культуру, которая достойна моей страны… Мои работы запрещены, и я не могу смириться с этим».

Спустя несколько дней сотрудник советского посольства Павел Филатов пришел в театр «Лирик-сиэтр», чтобы специально поговорить с Любимовым об этом его интервью. Однако разговора не получилось. С первых же минут возник скандал, в результате которого к Любимову на помощь бросились работники театра и чуть ли не взашей вытолкали советского дипломата из своего заведения. Естественно, что эта акция не могла остаться без внимания советских властей. От Любимова потребовали объяснений, но он тогда предпочел не вступать в полемику с советскими чиновниками, чем на некоторое время отсрочил решение своей судьбы.

Между тем актеры «Таганки», обеспокоенные ситуацией с Любимовым, отправились искать правду в Управление культуры Москвы, а также в союзное Министерство культуры. Но там им ничего хорошего не обещали. Тогда актеры написали коллективное письмо в Политбюро, в котором перечислили свои просьбы: разрешить им премьеру спектакля «Борис Годунов», 25 января 1984 года отыграть спектакль «Владимир Высоцкий» и вернуть в театр Юрия Любимова. Но письмо это до Политбюро не дошло, а из секретариата ЦК КПСС пришло устное уведомление: прекратите ненужные волнения, продолжайте работать спокойно. Вот как эти события описывает в своем дневнике Алла Демидова:

«11 января. Достали телефон Черненко (будущий генсек, а тогда – секретарь ЦК по идеологии. – Ф. Р.), я звонила – разговор очень жесткий: дескать, не он один решает эти дела, и он не может заставить Любимова вернуться, если тот не хочет.

15 января. Звонила от Дупака Лапину (председатель Гостелерадио. – Ф. Р.) на ТВ с просьбой помочь записать наши спектакли на пленку. Он кричал, что не собирается записывать антисоветские спектакли и т. д. Бросил трубку.

19 января. Спектакль «Высоцкий» 25 января запретили. Будем делать вечер. Любимов в Милане. Отвезли в Управление театров наше письмо; подписали Золотухин, Губенко и я.

20 января. В Управлении театров – Дупак, Беляев, Золотухин, Губенко и я. Спектакль «Владимир Высоцкий» не разрешен. Решили послать телеграммы Андропову и Любимову.

Приехал Смехов из Парижа, 13 января виделся там с Любимовым. Ю. П. постарел, выглядит больным и растерянным.

Ходят слухи, что на «Таганку» придет Эфрос.

23 января. Письмо от театра Громыко (министр иностранных дел СССР, член Политбюро. – Ф. Р.) с просьбой послать человека к Любимову на переговоры.

24 января. Написали письмо Гришину.

30 января. Нас, 13 человек с «Таганки», принял Демичев (министр культуры СССР. – Ф. Р.). Разговор – 2 часа. Просьба от нас – не решать быстро, послать к Любимову официального человека, начать репетиции «Бориса» и «Владимира Высоцкого».

Вернулись в театр и на радостях послали телеграмму Любимову: «13 человек были у министра. Разговор долгий и полезный. Решали начать „Бориса Годунова“ и другие вопросы…»

1 февраля. Любимов опять дал там интервью нам не в помощь…»

Речь идет об интервью Любимова, с которым он выступил в конце января, после того, как газета «Стандарт» вручила ему премию за лучшую режиссуру прошедшего года за постановку в Англии спектакля по роману Ф. Достоевского «Преступление и наказание». После церемонии вручения премии корреспондент Би-би-си Зиновий Зинник взял у Любимова интервью, которое в тот же день транслировалось и на СССР. В этом интервью режиссер практически сжигал за собой все мосты. Он заявил:

«Я так же, как и говорил раньше, говорю, что мое желание работать в театре есть лишь в том случае, если есть хотя бы минимальные условия для работы. К сожалению, надежды мои не оправдались, хотя мне сначала было сказано, что будут постановки „Бориса Годунова“ и спектакль о Высоцком, и потом был разговор в очень больших инстанциях, что будет поставлен и „Живой“ Можаева. У меня появилась надежда, что все это будет, но в последний момент закрыли репетиции „Бориса“ и запретили вечер памяти поэта, которого десятки миллионов людей считают родным, близким. По-моему, это неразумно, это обижает людей и вызывает нехороший резонанс и у нас, и здесь, в других странах. И мне непонятно, ведь в такой же острой ситуации этот спектакль был разрешен. И я не понимаю, зачем запрещать это сейчас. Это значит, что есть косвенный ответ, что мне работать не дадут.

Я не могу пожаловаться на отношение к себе здесь. Оно очень внимательное. Но я хочу работать у себя на Таганке. Я знаю, что им без меня там тяжело. Но я могу только тогда там работать, когда есть хоть какие-нибудь условия для этого. Но когда мне подряд закрывают все мои постановки, то это же бессмысленно ходить мне в театр и ждать, когда они мне закроют следующую мою работу! Я отрепетировал на 80 % «Театральный роман», но я чувствую, что они это тоже закроют, как закрыли «Высоцкого» и «Бориса»…

Будет перемена в культурной политике, значит, переменится и моя судьба. Если нет, почему должна перемениться моя судьба? Станет хуже и не только для меня. Остается надеяться только на разум. Я стараюсь быть оптимистом, потому как это бессмысленно так разбазаривать свою культуру. Но я не смогу поехать со своими актерами на кладбище завтра утром. Весь театр поедет на могилу поэта, прекрасного поэта, нашего актера, с которым я всю жизнь работал, на могилу Владимира Высоцкого. Очень сожалею, что так сложилась моя судьба. Ни вечера его памяти, ни спектакля его памяти, а только придут люди и будут плакать у могилы. Все это очень грустно…»

Большинство актеров «Таганки» слушали это интервью сквозь вой глушилок и окончательно осознали, что это, видимо, конец. Конец руководства Любимовым их театра. В то время, как они все ноги стоптали, ходя по высоким кабинетам, и истратили реки чернил, подписывая разные прошения в защиту режиссера, он продолжал «бодаться с дубом». В итоге даже смерть Юрия Андропова, которая последовала вскоре после этого, 9 февраля 1984 года, не смогла изменить ситуацию в лучшую сторону: к власти пришел Константин Черненко, который не собирался потворствовать «пятой колонне» (ведь Рейган у себя антисоветскую истерию тоже не прекращал).

Но даже в такой ситуации часть актеров «Таганки» (ее костяк) продолжали верить своему Учителю, даже мысли не допуская, что он давно от них отрекся. И что отнюдь не советские власти повинны в том, что он не может вернуться на Родину, а он сам. Ведь на Западе Любимов катался как сыр в масле: ставил оперы и спектакли, получая за них хорошие деньги, имел крышу над головой и непререкаемый авторитет «борца с тоталитарным режимом» в глазах западной общественности. Сбылось то, о чем он мечтал всю свою жизнь: чтобы не было рядом с ним ненавистной советской власти и чтобы он был свободен в любых своих желаниях и поступках. Так же думала и его жена-иностранка, которой комфортный Запад тоже был гораздо ближе, чем коммунистический СССР. Поэтому возвращаться назад Любимов не хотел и, вполне вероятно, втайне даже был благодарен советской власти за то, что она не желает меняться: в такой ситуации он мог валить на нее все, что ему заблагорассудится.

В итоге, даже когда начнется горбачевская перестройка, Любимов будет тянуть с приездом на родину, вполне благополучно чувствуя себя на Западе. А когда все-таки решится на приезд (весной 1988 года), то счастья это никому не принесет: в «Таганке» вскоре начнутся такие склоки, которые поставят жирный крест на этом, некогда популярном, театре. Впрочем, речь об этом еще пойдет впереди.

Зэки от кинематографа-2

(Валентина Малявина / Эдуард Изотов)

С воцарением Юрия Андропова в Кремле в СССР началась борьба за законность и порядок. В частности, были реанимированы те уголовные дела, в которых имелись сомнительные моменты и где истина так и не была установлена. В итоге на скамью подсудимых тогда угодили многие люди, в том числе и знаменитые. Среди последних оказалась популярная киноактриса Валентина Малявина. Весной 1978 года она была главным фигурантом в уголовном деле по факту гибели молодого актера театра и кино Станислава Жданько (его связывали с Малявиной любовные отношения) – ее обвинили в том, что именно она зарезала своего любовника. Однако в итоге следствию так и не удалось полностью доказать ее вину и Малявина осталась на свободе. Хотя желающих, чтобы она отправилась за решетку, было предостаточно.

Так, 6 августа 1980 года в «Литературной газете» появилась статья В. Баскова «Рюмка чая», посвященная этому происшествию. И хотя все герои трагедии были спрятаны за посторонними инициалами, большинство читателей догадались, о ком именно идет речь. Заволновалась и прокуратура. Дело было вновь возобновлено, но через какое-то время прекращено по чьему-то указанию «сверху». Так прошло еще три года.

В 1983 году, с приходом к власти Ю. Андропова, дело по факту гибели Жданько было вновь открыто. Новая экспертиза установила, что рана, нанесенная жертве ножом, не могла быть нанесена им лично. Не мог актер пробить себе сердце и, несмотря на болевой шок, сопротивление хрящей, вытащить нож из раны в идеально противоположном направлении. На основании этого заключения и был сделан вывод: Жданько убила Малявина. В самом начале июня она была арестована. Состоявшийся через месяц суд приговорил ее к 9 годам лишения свободы. Этапы ее тюремного пути: Бутырка, Красная Пресня, Можайская зона, Воронежская тюрьма, поселение в Ростовской области. В 1987 году В. Малявина была освобождена по амнистии.

В том же 1983 году угодил за решетку и другой актер – Эдуард Изотов. Он начал свою карьеру в большом кинематографе в конце 50-х, снявшись в таких фильмах, как: «В степной тиши», «Первые испытания» и др. Однако настоящая слава пришла к нему в 1965 году, когда на экраны вышел фильм-сказка «Морозко», где Изотов сыграл главную роль. Фильм получил «Золотого льва» на Венецианском фестивале (1965), а Изотова западная пресса назвала «русской звездой».

Как окажется, эта роль станет единственной звездной ролью талантливого актера. За последующие годы он снимется еще в добром десятке картин, но ни одна из них так и не сможет стать хотя бы вровень с «Морозко». А потом Изотов угодит в тюрьму.

Это случится в год правления Ю. Андропова, когда после многолетнего брежневского разгильдяйства власти впервые за долгие годы решили «закрутить гайки». Были начаты широкомасштабные кампании против коррупции, спекулянтов, тунеядцев и прогульщиков (последних отлавливали средь бела дня в общественных местах и, если у них не было уважительных причин прогуливать работу, налагали на них штрафы).

Изотова угораздило попасть не в ряды прогульщиков, а в ряды… валютных спекулянтов. Он в то время развелся со своей первой женой Ингой (они поженились еще в 1956 году, когда учились во ВГИКе) и женился во второй раз – на монтажере Ирине. Именно она и стала косвенным виновником трагедии. Молодожены приобрели земельный участок и решили построить на нем дом. Но денег не хватало. И тогда Ирина решила обменять на рубли несколько золотых монет (они достались Ирине по наследству) и доллары. А за помощью Ирина обратилась к своему бывшему супругу, который в валютных делах был сведущим человеком. Настолько сведущим, что за ним уже давно следил… КГБ. Естественно, знай об этом Ирина, она бы и близко не подошла к своему бывшему супругу, но она этого не знала. И вот в один из дней они втроем (бывший муж, Ирина и Изотов) сели в машину и отправились на валютный «толчок», который находился у популярного кафе «Лира» на улице Горького (теперь на этом месте стоит не менее популярный у москвичей «Макдоналдс»). Именно там их и задержали сотрудники КГБ. На всех троих были немедленно заведены уголовные дела.

Когда об этом узнали коллеги Изотова, они бросились спасать его. Особенно старалась его первая жена Инга. Она отправилась прямиком к Сергею Герасимову, но тот, выяснив все перипетии этого дела, отказался помогать актеру. Тогда на помощь Эдуарду пришли его коллеги актеры. Они наняли ему хорошего адвоката и все время следствия поддерживали своим участием. Они даже написали письмо в суд, где просили простить Изотова. Свои подписи под этой петицией поставили такие звезды советского кинематографа, как: Николай Крючков, Петр Глебов, Алла Ларионова, Николай Рыбников, Олег Стриженов, Людмила Хитяева и многие другие. Правда, с этим письмом пришлось помучиться. Буквально за несколько часов до начала процесса адвокат Изотова сказал, что все подписи под письмом должны быть официально заверены, и бывшая жена Изотова бросилась на «Мосфильм». Но в тамошней канцелярии испугались брать на себя ответственность и ставить печать под письмом отказались. Инга была в отчаянии. И вот, когда она стояла в коридоре и плакала, одна из секретарш пошла ей навстречу и на свой страх и риск поставила печать под письмом.

Особенно страстную речь произнес на суде Олег Стриженов. Он сказал: «Изотов – великолепный артист, его обожают зрители. Он ни разу в жизни не говорил о валюте и не знал, что это такое. Чтобы он заинтересовался какой-то тряпкой? Да никогда! Его участие в этом деле – недоразумение, ошибка!..»

Увы, но все усилия друзей и коллег Изотова оказались напрасными – суд приговорил Изотова к трем годам тюрьмы с конфискацией имущества (у них с женой забрали машину, деньги). Отняли бы и квартиру, но там, к счастью, была прописаны не они, а дочь Ирины.

И все же заступничество коллег помогло Изотову: его не стали отправлять к черту на рога и весь срок он просидел в Москве, в «Матросской тишине». Однако это обстоятельство не помогло актеру – тюрьма есть тюрьма. К концу срока из красивого и статного мужчины Изотов превратился чуть ли не в старика с надломленной психикой. И, освободившись в 1986 году, прожил он после этого недолго. У него случилось шесть (!) инсультов, последний из которых и стал роковым для актера.

Жестокие дети

(«Чучело»)

В самом начале 80-х кинорежиссер Ролан Быков задумал перенести на экран повесть детского писателя В. Железникова «Чучело», где речь шла о судьбе доброй и искренней 11-летней девочки, которую ее одноклассники называют Чучелом и всячески третируют. Скажем прямо, подобного рассказа о детской жестокости в советской литературе еще не выходило. Повесть была написана в самом конце 70-х и в начале следующего десятилетия вышла отдельным изданием в Москве. Ролан Быков, который считался одним из самых талантливых и последовательных разработчиков детской темы в советском кинематографе, мгновенно загорелся желанием экранизировать это произведение. Хотя на первый взгляд это выглядело странно, поскольку до этого Быков снимал сугубо оптимистическое кино для детей. Среди его прежних картин были следующие: «Семь нянек» (1962), «Пропало лето» (1964), «Айболит-66» (1966), «Внимание, черепаха» (1970), «Телеграмма» (1972), «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» (1975).

Потом в течение семи лет Быков находился в режиссерском (но не в актерском) простое, причем не по своей воле. Таково было мнение руководства Госкино, которому не нравились те заявки, которые Быков собирался осуществлять. Они уже мало имели общего с его предыдущими работами – то есть в них Быков представал уже не оптимистом, а скорее пессимистом. Что было вполне закономерно, учитывая резкое неприятие либералами (а Быков относился к их числу) того времени, которое было на дворе.

В 1980 году Быкова, наконец, допустили до режиссерской работы, правда, назвать ее самостоятельной нельзя: в содружестве еще с двумя режиссерами – Р. Эсадзе и А. Агишевым – Быков снял комедию «Свадебный подарок». Это было кино из разряда оптимистических: добрая лирическая комедия о том, как молодоженам после свадьбы долго не удается остаться наедине. Судя по всему, за эту работу Быков взялся без всякой охоты, лишь бы не сидеть без дела. На самом деле ему жутко хотелось экранизировать только что появившуюся в печати повесть «Чучело», в сюжете которой Быков разглядел… свою собственную судьбу. Вернее, не сам разглядел, а ему это подсказали. Вот как об этом вспоминает жена режиссера актриса Елена Санаева:

«Мы получили квартиру, делали в ней ремонт, а сами жили в моей крохотной квартирке у метро „Аэропорт“. Соседом у нас был Савва Кулиш (кинорежиссер, автор фильма „Мертвый сезон“, где Ролан Быков играл одну из главных ролей. – Ф. Р.). Он и принес однажды к нам книгу Железникова со словами: «Ролан, прочти вот эту повесть детского писателя». Первым ее начал читать сын Паша. Мы его гнали спать, а он закрывался от нас в туалете, и мы слышали оттуда его всхлипывания. Потом книгу очень быстро прочла я и сказала: «Ролан, по-моему, ты должен это ставить. Мне кажется, Чучело – это ты». Он взял книгу. А утром я проснулась оттого, что Ролан Антонович запустил книжкой в потолок. Я, не продрав глаза, спросила: «Что, будешь ставить?» – «А куда денешься?» – ответил он…»

Однако вряд ли Быков взялся бы за эту постановку, разглядев в ней всего лишь сравнение с собственной судьбой. Это было бы слишком узко для такого мастера, каким был Ролан Быков. В «Чучеле» он увидел не частный случай, а целое явление – духовное оскудение и ожесточение значительной части советской молодежи. За историей о мытарствах провинциальной школьницы явственно вставала проблема двух слоев тогдашней советской молодежи: собственно советской, с ее старомодными понятиями о совести и чести (ее представляла главная героиня – Лена Бессольцева), и слоя другого – современного и насквозь меркантильного, циничного (его олицетворяли мучители Лены).

Отметим, что автор повести Железников сперва написал сценарий и предложил его для постановки Киностудии имени Горького. Но Госкино запретило экранизацию, после чего писатель сделал из сценария повесть и опубликовал ее в издательстве. Поэтому, когда он узнал, что Быков собирается экранизировать ее на «Мосфильме», скепсису писателя не было предела. Но случилось неожиданное: Быкову дали «добро». По его же словам, помогла ему чистая случайность. Вот его рассказ:

«Я „Чучело“ получил случайно. Мне потребовалась рекомендация из райкома партии для поездки за границу. Бдительные райкомовские старички, которые проводили со мной собеседование, поинтересовались: а почему это вы, товарищ Быков, кино забросили? Отлыниваете? Тут я и выдал: рад, мол, работать, но не дают, лишают конституционного права на труд. Ветераны партии возмутились, сказали кому надо, и я запустился с „Чучелом“…»

И все же вызывает удивление, почему Госкино так легко согласилось запустить отринутый ранее сценарий: ведь в нем практически ничего не изменилось с тех пор, как он оказался за бортом сценарного портфеля Студии имени Горького. Однако, судя по всему, дело было в том, что изменилось само время. В начале 1982 года из жизни ушел главный идеолог партии Михаил Суслов и его кресло занял Юрий Андропов. Понимая, что на новом месте ему требуются неординарные шаги, чтобы завоевать симпатии либералов, он способствовал запуску не только «Чучела», но и ряда других проблемных фильмов (среди детско-юношеского кино это, к примеру, были «Пацаны» Динары Асановой).

Но вернемся к фильму Ролана Быкова.

Процесс производства будущего фильма был отнюдь не гладким, что вполне закономерно: Госкино хотя и разрешило постановку, но не собиралось целиком отдавать ее на откуп Быкову. Поэтому еще на стадии подготовительных работ между сторонами возникали разного рода трения. Все это явилось поводом к тому, чтобы 10 мая 1982 года Быков написал письмо на имя председателя Госкино Ф. Ермаша, где сетовал на следующие обстоятельства:

«Речь идет не о том, что я боюсь какой-то корректуры сценария. Я заранее согласен со всеми замечаниями, которые могут возникнуть, кроме тех, которые ставят под удар смысл картины и ее основные достоинства, одним словом, кроме тех, которые ведут к тому, чтобы запуск картины снова зашел в тупик. Ведь как-то так получилось, что вот уже восемь лет мне не дают ставить фильмов. Факт для меня, да и не только для меня, ничем не объяснимый. Я понимаю, что сейчас не время поднимать все эти вопросы. Но я выражаю естественное беспокойство, чтобы снова не возник „любой повод“ для того, чтобы я не снимал…»

Это письмо возымело действие: Ермаш не только разрешил Быкову продолжать работу, но и дал «добро» на две серии, хотя против этого активно возражала Главная сценарно-редакционная коллегия Госкино во главе с Анатолием Богомоловым. Однако за ГСРК все равно оставалась функция цензуры, поэтому она зорко следила за тем, чтобы Быкова не заносило «не туда». В частности, от него потребовали смягчить эпизоды детской жестокости, а также значительно сократить ретроспективные сцены трех поколений Бессольцевых. По поводу последних эпизодов в заключении ГСРК говорилось следующее: «Обращение к этапным событиям истории пятисотлетней давности и коренным переменам в жизни нашей страны в более поздние времена придает простому и лирическому, чуть озорному произведению, рассказу о судьбе девочки непомерную претенциозность и многозначительность…»

Съемки фильма начались в начале октября и продолжались до середины весны 1983 года. 20 апреля на «Мосфильме» собрался худсовет, чтобы посмотреть и обсудить готовую ленту (черновая копия). Заседание получилось бурным: многие из присутствующих с ходу бросились упрекать Быкова в том, что он снял страшное кино, пропагандирующее подростковую жестокость. «Где гуманизм?» – вопрошали члены худсовета. В итоге Быкова обязали подвергнуть материал серьезной корректировки. После этого худсовета Быков слег с инфарктом. 26 апреля должен был начаться монтаж ленты, но он не начался по причине болезни режиссера. Проболеет Быков более трех (!) месяцев, после чего возьмется вносить необходимые правки. Осенью фильм примут на студии, однако не примут в Госкино.

24 ноября там состоялась приемка фильма. Упрек Быкову был тот же: много жестокости. От него потребовали внесения следующих купюр: сократить эпизод у парикмахерской, где подростки обстреливали Лену Бессольцеву из трубочек (отмечу, что эту роль прекрасно исполнила 11-летняя дочь Аллы Пугачевой Кристина Орбакайте); полностью вырезать драку школьниц и равнодушное взирание на это ребят; сократить погоню соучеников за Леной; вырезать истерику Лены на кушетке в доме деда и план спокойно репетирующих и марширующих суворовцев, на фоне которых бежала затравленная Лена; вырезать в эпизоде «день рождения» план Вальки на поводке. Только после внесения этих поправок картина была принята. Однако мытарства ее на этом не закончились.

В январе 1984 года состоялась премьера фильма в столичном Доме кино. Собравшаяся в тот день публика практически единогласно приняла фильм на ура, и многим тогда показалось, что путь к широкому прокату ей теперь открыт безоговорочно. Тем более на 9 февраля был назначен показ фильма для школьников во Дворце пионеров. Но в дело вмешались непредвиденные обстоятельства. В тот день из жизни ушел Юрий Андропов – главный заступник фильма. После этого выход «Чучела» в прокат оказался под вопросом, поскольку против этого активно возражал член Политбюро, 1-й секретарь МГК КПСС Виктор Гришин. Он был против фильма по нескольким причинам: во-первых, из-за его чрезмерной жестокости, во-вторых – потому, что он нравился Андропову, с которым у Гришина издавна были натянутые отношения, а в период генсекства бывшего шефа КГБ они обострились до крайности (Андропов активно «копал» под Гришина, затеяв для этого «дело против торговой мафии в Москве», или «дело Главторга»).

И все же победа в этом противостоянии оказалась за Быковым и его картиной. Несмотря на то что Андропов скончался, во власти остались его многочисленные соратники, вроде генерала КГБ Шарапова или помощника нового генсека Печенева, которые горой стояли за фильм. Кроме этого, ленту поддержали и другие люди. Так, когда Гришин решил призвать себе на помощь профессионалов – преподавателей (фильм-то был про школьников) и распорядился показать «Чучело» во время проведения в Москве очередной учительской конференции, то подавляющая часть педагогов безоговорочно поддержала картину. Плюс помогло и майское Совещание работников кино, о котором речь шла выше.

Как мы помним, на нем председатель Госкино Ф. Ермаш заявил, что «нужен партийный и реалистический взгляд на вещи, нужна ответственность за созидательную направленность фильма, которая и является сущностным отличием искусства социалистического реализма». Фильм Быкова в конце концов был расценен именно как «реалистичное произведение с созидательной направленностью». Было отпечатано 525 его копий, после чего «Чучело» вышло на экраны страны. Кассовые сборы у него оказались неплохие: фильм привлек в кинотеатры 23 миллиона 700 тысяч зрителей.

1984

Страсти по Высоцкому

(Станислав Куняев)

В 1984 году исполнилось четыре года со дня смерти Владимира Высоцкого. 25 июля десятки тысяч людей потянулись к могиле поэта на Ваганьковском кладбище, хотя официальные власти всячески противились этому волеизъявлению: в годовщину смерти Высоцкого по ТВ не показывали фильмы с его участием, в прессе не было ни одной серьезной статьи о нем. Но 84-й год внес в эту ситуацию неожиданные коррективы. Один из толстых журналов опубликовал большой материал о Высоцком, но… критического характера. Эта публикация стала настоящей бомбой того знойного лета.

Речь идет о статье поэта Станислава Куняева в июльском номере журнала «Наш современник» под названием «Что тебе поют?». Начав статью с того, что после опубликования два года назад в «Литературной газете» своей статьи о Высоцком на его имя пришли горы возмущенных писем от поклонников покойного, Куняев размышлял:

«Я отложил письма и задумался… Так вот в чем дело: ты начал спор о вкусах, а замахнулся, сам того не подозревая, на святая святых. Высоцкий уже не интересовал меня – бесстрашное время расставит все по своим местам. Гораздо интереснее подумать о другом феномене – о читателе, почитателе, слушателе, поклоннике, потребителе… Что это – любовь, уважение, пиетет? Но разве бывает любовь столь беспощадна к чужому мнению? Разве естественно, что любовь к одному явлению культуры закрывает человеку глаза на все остальные имена? Почему эта любовь не просветляет, а ожесточает? А может, это вовсе не любовь, а просто некий агрессивный культ? Почему эти люди ведут себя так, словно за их спиной нет великой поэзии, великой культуры, словно бы лишь вчера они шагнули из небытия в цивилизованный мир, услышали его и отдали Ему всю свою душу, ничего больше знать не желая?.. Может быть, массовая культура при сегодняшних средствах распространения стала наркотиком невиданной, незнакомой человечеству силы? Может быть, поэтому так беспощадно быстро сходят со сцены, изнашиваются, вырабатывают запасы своего таланта творцы популярного искусства? Спивается связавшийся с Голливудом Скотт Фитцджеральд, разрушаются от постоянных допинговых доз наркотиков кумиры следующего поколения: Элвис Пресли и Дженис Джоплин, Джимми Хендрикс и Джим Моррисон, не выдерживает гастрольно-коммерческих нагрузок Джо Дассен, гибнет от пули фанатика (а фанатизм тоже сила, действующая на тех, кто вызвал ее к жизни) переставший творить Леннон…»

Начав свои мысли издалека, Станислав Куняев в конце концов подводил читателей к главному: «Сходите на кладбище! Посмотрите, сколько там цветов…»

Таких писем было много, к ним прилагались фотографии надгробия с толпами людей у ограды, и я, загипнотизированный непрерывным диктатом, действительно собрался на кладбище.

– Ты когда там будешь, – попросил меня мой товарищ, – посмотри, пожалуйста, цела ли там одна ничем не знаменитая могила – она метрах в четырех от Высоцкого, да вот, кстати, погляди на фотографию…

На фотографии в окружении множества людских ног был виден небольшой холмик с полуметровым деревянным столбиком, на котором была выведена скромная надпись: «Майор Н. Петров, умер в 1940 г.»

– Я фотографию делал год назад, – продолжал мой приятель. – Думается, что этой могилы уже не существует.

…Вечерело, народ постепенно расходился. Я смог оглядеться вокруг и увидел, что можно было предположить. Вокруг была истоптанная ровная земля. Могилы майора Петрова не существовало.

Я не могу себе представить, чтобы поклонники Блока, Твардовского, Заболоцкого или Пастернака могли позволить себе из любви к своему божеству равнодушно топтаться на чужих могилах.

Конечно, «нам не дано предугадать, как наше слово отзовется», и отношения творца с человеком, открывающим сердце строке, звуку, картине, слышны и не всегда предсказуемы. Но в безбрежном эмоциональном море этой стихии должны мерцать сигналы друг другу, два маяка, две равноправные воли – человека искусства и человека жизни. Ибо, как сказал мудрец, «поэт должен помнить, что в прошлой прозе жизни виновата его поэзия, а человек жизни пусть знает, что в беспомощности искусства виновата его нетребовательность и несерьезность его жизненных вопросов».

Статья Куняева удивительным образом совпала с двумя событиями: лишением в июле Юрия Любимова советского гражданства и волевым решением вышестоящих органов о передаче всех материалов музея на Таганке (более 12 тысяч единиц хранения), в том числе и материалов о В. Высоцком, в ЦГАЛИ. Мало кто из сведущих людей не понимал, что все эти события тесно связаны между собой и что за спиной «Нашего современника» стоят весьма влиятельные силы со Старой площади. Когда Валерий Золотухин, возмущенный статьей Куняева, начал свои хождения по инстанциям с целью ее опровержения, один из его знакомых передал ему удивленные реплики высокопоставленных деятелей из центрального аппарата КГБ: «А чего Золотухин возникает против „Нашего современника“? Он же русский человек. Захочет – он будет печататься в „Современнике“.

Удивление высокопоставленных чекистов и подобные реплики из их уст многое объясняли из того, что происходило в те дни вокруг имени Владимира Высоцкого. Дело в том, что в силу своего полуеврейского происхождения и круга тех знакомств, которые он поддерживал при жизни, Высоцкий был недолюбливаем в среде так называемых «русских патриотов». Вокруг него всегда вращались люди, ориентированные в сторону Запада, да и сам он никогда не скрывал своих близких связей со многими деятелями западной литературы, искусства и эмигрантскими кругами. После смерти, став для «западников» чем-то вроде символа, Высоцкий должен был рано или поздно навлечь на себя гнев «русских патриотов» или «почвенников».

Между тем в декабрьском номере «Нашего современника» была опубликована подборка писем-откликов на июльскую статью С. Куняева. Приведу лишь некоторые из них.

«…Вызывает возмущение поведение поклонников Высоцкого на кладбище. Втаптывание чужих могил – это неуважение к нашим предкам. Печально, что к этим топтунам теперь стали присоединяться и молодожены, заезжающие на кладбище из загса. Заметьте, заезжают к Высоцкому, а не на могилы своих отцов и дедов…» (Н. Богданов, аппаратчик, поселок Мамонтовка.)

«Ни один талант не виноват в крайностях своих поклонников. Знаете, почему я зачеркнула слово „гений“? – потому что решила написать не только о Высоцком. Разве голос Лемешева стал хуже из-за того, что его сумасшедшие поклонницы целовали след от ботинка прославленного тенора. Разве песни Аллы Пугачевой перестали быть драматически насыщенными из-за того, что в ее подъезде целыми днями стоят влюбленные почитательницы? Любовь к таланту принимает порой самые уродливые формы, но в этом ни в коей мере не виноват первоисточник» (Т. Салынская, школьница, Москва).

«Герой Высоцкого не знает нормального мира народных, общечеловеческих ценностей. Но ежели судьба обделила – это одно, тут не вина, тут беда. Однако герой и не помышляет о нормальном мире нормальных ценностей. Возможно, я сужу предвзято. Но отсутствие диалога с Родиной, ответственности перед ней – очень серьезный показатель болезни. Нет душевного родства героя с народом, нет включенности в общее дело. Герой всегда особенный, всегда противопоставленный – заранее и всему. И совсем уже нерусская черта: самореклама. Поза настоящего мужчины, который, как ему и положено, нигде не пролил настоящую слезу…

Я боюсь Мужчины с неприкрытой претензией к жизни: отдай мне мое! Не вижу в нем веры, не вижу идеала. Не вижу, ради чего раздвоенный, страдающий певец встал к микрофону, точно к амбразуре.

Герой Высоцкого, претендующий быть Мужчиной, слишком смахивает на мальчика с гитарой из подворотни. Одно в нем устойчиво – качества хорошего кулачного бойца.

И еще одно: бард хотел улучшить людей. Но разве от этого легче? Хороши ли средства? Хорош ли его герой, его идеал? Если и была маска, то она приросла, стала лицом – есть у маски такая скверная тенденция прирастать. И надо быть великим мастером, чтобы соблюсти дистанцию. В данном случае – увы… Вот и прижился Высоцкий там, где явно не хотел бы. Сытые «сильные личности» поют его пьяными голосами. Держат за своего…». (О. Разводова, преподаватель Воронежского университета.)

Отделив Владимира Высоцкого от русского народа, авторы подборки добрались и до современной молодежи и письмом старшего библиотекаря Г. Морозова из Калуги раскрыли невольно весь смысл своего мероприятия:

«Всем отделом и всей библиотекой прочитали статью С. Куняева. Вы выразили нашу тревогу за состояние культуры и нравственности молодежи (и уже не только молодежи). Как поэт, оценивая „потребление“ музыки, кино, Вы не поставили точки над „i“, а я позволю себе употребить штамп, набивший оскомину, но точно отражающий суть явления: „Это идеологическая диверсия. Как это страшно, что музыку делают оружием разложения!“

Пройдет всего лишь пара-тройка лет, и имя и творчество Высоцкого будут взяты либерал-перестройщиками на вооружение как таран против советской идеологии. Либералы весьма эффективно воспользуются посмертной славой Высоцкого, сделав из него чуть ли не главного «мученика тоталитарного режима».

Как певице было не до смеха

(Алла Пугачева)

В ноябре 1984 года Алла Пугачева приняла участие в записи популярной телепередачи «Вокруг смеха». Однако до зрителя это выступление так и не дойдет – его вырежут. Причем виновата в этом будет сама певица. Вот как описывает перипетии этого скандала Г. Каландадзе:

«На записи-прогоне вместе с Пугачевой был и Раймонд Паулс, потому что музыка песни («Делу время». – Ф. Р.) принадлежала ему. Да тогда и поговаривали о романе между маэстро и Пугачевой. Алла вышла на сцену в очень короткой юбке-клеш, что ей, на мой женский взгляд, ужасно не шло. Но попробуйте возразить не терпящей никакой критики певице. Песню Алла спела блестяще, но решила посмотреть на себя со стороны и попросила перекрутить запись на мониторе. Что тут началось. Пугачева буквально набросилась на режиссера Черняховского: «Ты же снимать не умеешь!» Растерявшийся от такого напора Черняховский робко переспросил, что не понравилось Алле. «Да то, что мои красивые ноги и мои красивые глаза ты снял по-уродски». Режиссер снова, как мог, робко возразил. Но явно не решился заметить заслуженной к тому времени артистке, что, пардон, не так уж для миллионов телезрителей с разными эстетическими вкусами прекрасны ее ноги, к тому же демонстрирующие их полноту из-под короткой юбки, годившейся впору какой-нибудь заводской девахе с городской окраины. (Вопрос спорный: в этой же юбке Пугачева снималась и в «Огоньке», исполняя ту же песню, и выглядела очень даже ничего. – Ф. Р.)

На крики пришел Валерий (Каландадзе – муж рассказчицы. – Ф. Р.): «Что здесь происходит?» Певица стала жаловаться. Тогда всегда выдержанный и деликатный Валериан Сергеевич переспросил: «Алла Борисовна, вам не нравится, как наш оператор запечатлел ваши внешние данные?» – «Да, не нравится». Тогда Валерий, повернувшись к Черняховскому, приказывает: «Гарик, вырежи Пугачеву из передачи». И ушел за кулисы. Так капризная А.Б.П. не попала тогда в новогоднее телешоу. И пока мой муж был в теленачальниках (он был заместителем главного редактора литературно-драматического вещания Гостелерадио. – Ф. Р.), она не участвовала во многих передачах».

Как «гасили» тренера

(Станислав Жук)

Прославленный тренер по фигурному катанию Станислав Жук за два десятилетия своей работы вывел в чемпионы многих фигуристов. Как напишут позднее журналисты, славы, добытой для страны его учениками, с лихвой хватило бы не на одну – на две, три, четыре тренерские карьеры. Однако эта же работа медленно, но неумолимо подтачивала здоровье великого тренера. Все эти двадать лет вокруг Жука постоянно плелись всевозможные интриги, которые отняли у него минимум десять-пятнадать лет жизни. Из-за этих интриг он расстался со своей первой женой Ниной, из-за них частенько срывался в алкогольные загулы. Особенно лихое время выпало на долю Жука в первой половине 80-х, когда его обвинили… в растлении собственных несовершеннолетних учениц. В народе тогда ходили слухи, что он совратил Елену Водорезову и был за это осужден и отправился в тюрьму. На самом деле ничего подобного не было.

Сама Водорезова рассказывает, что эти мерзкие слухи поползли как раз в тот момент, когда она тяжело заболела полиартритом и Жук каждый день проводил в больнице, разговаривал с врачами, спрашивал, когда Елена сможет вернуться на лед. И своим отношением вернул Водорезовой веру в собственные силы – она потом вернулась-таки на лед. Однако себе Жук тогда сильно навредил.

Потом на свет была вытащена другая история – про «растление» еще одной ученицы Жука. Было даже составлено письмо в ЦК КПСС, где эта ученица и еще одна юная фигуристка обвиняли тренера в аморальном поведении. К слову, когда это же письмо дали на подпись Водорезовой, она послала ходоков куда подальше и пообещала написать свое письмо, в защиту Жука. Говорят, когда Жук читал его, он рыдал.

Отметим, что скандал с «растлением» окажется не последним в карьере Жука. Вскоре от него начнут один за другим уходить ученики, которых вынуждали это сделать спортивные власти и коллеги по работе. Например, пара Вероника Першина и Марат Акбаров уйдут к Ирине Родниной, а Екатерина Гордеева и Сергей Гриньков вообще уйдут в никуда, после того как Сергею пригрозят: не уйдешь от Жука – отправим служить в Сибирь! Понимая, что работать на тренерском посту ему все равно уже не дадут, Жук в 1987 году попросится на пенсию. Его просьбу тут же удовлетворят.

1985

Пришла и… возмутилась

(«Пришла и говорю»)

После феноменального успеха фильма «Женщина, которая поет» (в 1979 году фильм стал лидером проката, собрав 54, 9 млн зрителей) Алла Пугачева более пяти лет не соглашалась сниматься в кино в главных ролях. Наконец, в конце 1984 года она созрела для возвращения в большой кинематограф. Новый фильм с ее участием назывался «Пришла и говорю» и являл собой не привычное кино, а набор музыкальных клипов.

25 апреля 1985 года в Госкино состоялся просмотр фильма. Несмотря на то что картина не потрясла воображение присутствующих, однако никакой крамолы в ней найдено не было, и ее разрешили выпускать в прокат практически без купюр. Однако накануне выхода фильма на широкий экран случился скандал. Дело было так.

4 июня Алла Пугачева в компании со своими близкими друзьями отправилась в Дом кино на премьеру своего фильма. Поскольку ажиотаж вокруг картины был раздут СМИ еще задолго до его выхода на экран, в зал набилось столько народу, что яблоку негде было упасть. Здесь были все: преданные почитатели творчества певицы, ее активные недоброжелатели, а также те, кому все происходящее было до лампочки – последним важен был факт самой тусовки. Однако и тем, и другим жуть как хотелось посмотреть, что же на этот раз «изваяла» звезда номер один. Увиденное многим не понравилось, поскольку к настоящему кино это имело весьма отдаленное отношение: как я уже упоминал, это был набор клипов певицы, не связанных между собой единым сюжетом. И хотя сняты были эти клипы мастерски, люди все же рассчитывали увидеть нечто большее.

Однако самым недовольным человеком на просмотре оказалась… сама виновница происходящего – Алла Пугачева, которую возмутил отвратительный звук, который несся с экрана. Возмущение певицы было столь велико, что 7 июня она написала письмо председателю Госкино Филиппу Ермашу. Привожу его полностью:

«Уважаемый Филипп Тимофеевич!

Как Вы знаете, 4 июня 1985 года состоялась премьера художественного фильма «Пришла и говорю» с моим участием, в котором одновременно я была и композитором.

Художественный фильм «Пришла и говорю» – фильм-портрет актрисы-певицы является экспериментом в кинематографе, новым подходом к производству музыкального кино. Проделана большая работа во время подготовительного и съемочного периодов. И эта работа не была напрасной – фильм получился очень интересным, красивым и удачным по отснятому материалу.

Основным материалом музыкального фильма являются пятнадцать песен в моем исполнении. Но уже на просмотре стало ясно, что фильм озвучен непрофессионально, отвратительно. Очень тихо и некачественно записана звуковая дорожка ленты. Надо очень напрягать слух для того, чтобы услышать слова песен – песен, с помощью которых я говорю со зрителем с экрана. Я пришла говорить – а меня не слышно. И это – единое мнение всех зрителей.

Что это? Недоразумение или непрофессиональный подход к озвучиванию музыкального кино? Я вправе рассматривать это как провокацию против меня как личности, уничтожение меня как певицы, дискредитацию меня перед многомиллионной аудиторией зрителей, для которых я пою и работаю всю свою творческую жизнь.

Я убедительно Вас прошу разобраться в этом, сделать все возможное, чтобы огромный труд не пропал даром, чтобы не произошла страшная ошибка – тиражировать фильм в таком виде.

Очень прошу Вас разрешить переписать звуковую дорожку киноленты, тем более что сама фонограмма на «Мосфильме» записана на высоком профессиональном уровне.

Еще раз прошу Вас о помощи, ведь моя творческая жизнь поставлена на карту».

Получив это письмо, Ермаш отдал немедленную команду своим помощникам разобраться. Вскоре на его стол легла объяснительная следующего содержания:

«Техническая комиссия „Мосфильма“ под председательством Чаадаева В. В. с участием звукооператора фильма т. Бабушкина слушала копию, что была в Доме кино. Замечаний и претензий нет. Дать оценку, как звучал фильм в Доме кино, сегодня не представляется возможным.

При этом следует заметить, что в этой копии (широкоэкранной) оптическая фонограмма имеет суженный диапазон воспроизводимых частот в сравнении с имеющейся на «Мосфильме» 6-канальной магнитной фонограммой для широкоформатного варианта фильма».

18 июня Алла Пугачева получила официальный ответ со студии за подписью В. Десятерика. Тот писал:

«Уважаемая Алла Борисовна!

На Ваше письмо в адрес Председателя Госкино СССР и киностудии «Мосфильм» сообщаем следующее.

Фильм «Пришла и говорю» явился в определенной степени экспериментальным для работников студии, принимавших непосредственное участие в его создании, и, естественно, мосфильмовцев так же волнует, в каком качестве будет донесена до зрителя эта лента.

По получении письма от Вас техническая комиссия студии с участием звукооператора картины В. Б. Бабушкина повторно прослушала копию фильма, которая демонстрировалась на премьерном показе в Доме кино.

Прослушивание показало, что фотографическая одноканальная фонограмма этой фильмокопии звучит в пределах технических параметров, установленных для фотографических фонограмм, и соответствует, по убеждению В. Б. Бабушкина, оригиналу перезаписи. Что касается соотношений уровней звучания Вашего голоса и инструментального сопровождения, то техническая комиссия подтвердила отмеченный ранее недостаток записи увертюрной (выходной) песни, где Ваш голос перекрывается звучанием ансамбля. По разъяснению В. Б. Бабушкина, запись этой песни была сделана во время концертного выступления и принята Вами для включения в фильм именно в таком виде.

По заявлениям членов комиссии, присутствовавших на премьерном показе в Доме кино, этот недостаток мог быть усугублен неточным микшированием уровня звука при кинопоказе, что в определенной степени отразилось на общем восприятии звукового сопровождения фильма.

В настоящее время студия направляет на копировальную фабрику исходные материалы по к / к «Пришла и говорю», в состав которых включается и магнитный оригинал фонограммы перезаписи, с которого будет осуществляться тиражирование. Работникам ОТК поручено при передаче материалов в копировальную промышленность сообщить о Вашей просьбе – максимальном сохранении качества звучания магнитного оригинала фонограммы на всех этапах тиражирования фильма».

На этом, собственно, конфликт был исчерпан.

16 июля в Госкино решали, какую категорию по оплате дать фильму «Пришла и говорю». Дебаты не были жаркими, поскольку практически все присутствующие отнеслись к фильму без должного пиетета. Во всяком случае, никакого новаторства в нем никто из них не разглядел. Отсюда и результат: большинством голосов было решено присудить фильму 2-ю категорию.

Между тем фильм еще не успел выйти в прокат (это случится 1 сентября), а шум вокруг него поднялся неимоверный. Без преувеличения можно сказать, что ни один фильм в те дни не обсуждался столь широко, как новое творение с участием Аллы Пугачевой.

Один из первых таких откликов был опубликован на страницах влиятельной «Советской культуры» 30 июля и принадлежал перу ветерана Великой Отечественной войны из Владивостока Я. Кана, который на днях вместе с супругой побывал на просмотре картины (видимо, предварительном) и оказался крайне недоволен увиденным. Впрочем, иного и быть не могло: фильм, состоявший из музыкальных клипов, однозначно был ориентирован на молодежную аудиторию и на представителей среднего возраста. Но отнюдь не на пожилых людей. Даже если они любят творчество Пугачевой, как это было в случае с супругами Канами. В своем послании ветеран войны писал:

«Не сочтите меня за человека, который все и вся критикует. Отнюдь нет! Это письмо вызвано тем, что мы очень высокого мнения об исполнительских возможностях Аллы Пугачевой и всегда с нетерпением ожидаем ее выступления. Но эта лента нас очень удивила.

Мы Пугачеву любим за голос, за прекрасное исполнение замечательных произведений наших советских поэтов и композиторов. Именно это создало ей популярность и признание, а не эксперименты с переодеванием в сопровождении безвкусной ритмики. Она много потеряла от этого фильма, во всяком случае в наших глазах. Мы ожидали увидеть фильм становления эстрадной певицы от «Арлекино» до песен наших дней, а увидели желание актрисы доказать свою исключительность».

А вот что писали в ленинградской газете «Смена» И. Ильина и Ю. Павлов: «Думается, и сценаристу, и режиссеру придется выслушать еще немало критических нареканий в свой адрес. В печати уже появились статьи о фильме „Пришла и говорю“. Но вот что настораживает: во многих из них, при общей негативной оценке ленты, при серьезных претензиях к чувству меры и вкусу создателей картины, постоянно делаются попытки отделить Аллу Пугачеву от фильма, адресовав все претензии к сценарию и режиссуре. А ведь достаточно взглянуть на титры, чтобы понять, кто „правит бал“. Часть текстов написана А. Пугачевой, музыка – ее же, круг исполнителей – ансамбль „Рецитал“, танцевальное трио „Экспрессия“ и т. д. – определен ею. Ну, само собою, царит на экране она. Фильм выстроен вокруг нее, и подлинные реалии (личные фотографии, детали быта артистки и т. д.), фрагментарно рассыпанные по разным эпизодам картины, убедительно подтверждают эту догадку. Так что, по всей видимости, режиссер Н. Ардашников допустил один-единственный просчет: позволил фактически отстранить себя от роли режиссера, оказался не в состоянии организовать художественное пространство фильма – словом, стал, по сути, фигурой обслуживающей, не более. Именно Алла Пугачева – не только героиня ленты, но и ее реальный создатель, ее полноправный и единственный автор. Другое дело, что между эстрадной артисткой А. Пугачевой и А. Пугачевой – автором фильма и его героиней – „дистанция огромного размера“, и хочется думать, что реальная личность певицы в концертной ее деятельности раскрывается правдивее, чем в монофильме…»

А вот отрывок из другой публикации – в газете «Литературная Россия». Ее автор – Валентина Иванова – пишет: «Не везет нашему музыкальному фильму. Или нет, не так! Не везет нашим музыкальным „звездам“ в кино. Какой-то получается странный зигзаг в сторону не столько музыкальности, сколько пошлости. Сами же тиражируем пошлое, мещанское представление о „звезде“…

Создается такое впечатление, что наши эстрадные «звезды» сильно торопятся запечатлеть собственный кинопортрет – и только. А спешка хороша в одном только деле, ничего общего не имеющем с искусством. И потому портрет получается, как в моментальной фотографии – аляповатый и непохожий. Не похожий не просто на этих именно актрис, но ничего общего не имеющий с их творческим обликом, если можно так сказать…»

Еще один отзыв – Н. Сломовой из газеты «Молодой ленинец» (Волгоград): «Зачем мы шли смотреть фильм „Пришла и говорю“? Наверное, затем, что хотели лучше узнать любимую певицу, ближе познакомиться с ее творчеством. Но в результате она не стала нам ближе. Скорее наоборот – зрителям продемонстрировали пропасть, разделяющую „шикарную“ жизнь актрисы и их не киношную, а реальную жизнь, наполненную будничными заботами и простыми человеческими радостями. Судя по фильму, знаменитая певица далека от них, как звезда. Космически далека».

С некоторыми из этих публикаций Алла Пугачева сумела познакомиться благодаря почте, которая приходила к ней чуть ли не ежедневно. Некоторые «доброжелатели» вырезали рецензии из газет и присылали певице. Поэтому, когда певицу попросили поделиться своими мыслями об этой критической кампании, она ответила следующее: «Во-первых, любая критика, как мне кажется, должна быть доброжелательной. Во-вторых, обоснованной. Мне приходилось читать немало критических статей в свой адрес, но во всех этих статьях я не находила главного. Когда критикуешь, надо предлагать какие-то позитивные решения, а не просто рубить с плеча и навешивать ярлыки „плохо“ или „хорошо“.

С музыкальными фильмами ситуация действительно сложная. В этом жанре существуют совсем иные критерии, и нельзя сразу снять хороший музыкальный фильм, если сценарист и режиссер не готовы к встрече со спецификой музыкального фильма. Начинать надо прежде всего с того, что каждый участник будущей картины – монтажер, режиссер, оператор, актер, даже гример – должны быть людьми, которые хорошо разбираются во всех тонкостях современной популярной музыки. И все же в последних лентах (речь идет о фильмах «Пришла и говорю» и «Сезон чудес», который тоже вышел в прокат в те дни. – Ф. Р.) есть огромные сдвиги – в видеоряде, монтаже. Зритель пока просто не привык к новшествам на экране, и у него создается впечатление, что картина получилась неудачной.

Делая два последних фильма, мы не стремились сразу победить застой в жанре мюзикла, а просто попытались продвинуть этот жанр хоть немного вперед. Удачна ли эта попытка – трудно сказать, но, например, картиной «Пришла и говорю» сейчас заинтересовались прокатчики в двенадцати странах мира. И это немалый успех…»

Несмотря на всю эту критику (а может быть, и благодаря ей), в кинопрокате 1985 года фильм «Пришла и говорю» займет 7-е место, собрав на своих сеансах 25,7 млн зрителей.

«Верасы» под кайфом

(Александр Тиханович)

В 80-е годы вокально-инструментальный ансамбль из Белоруссии «Верасы» хотя и не был столь талантлив, как «Песняры», однако славу имел не менее звонкую. Особенно прославил этот коллектив шлягер «Я у бабушки живу», который появился на свет в 1980 году. С этого момента «Верасы» стали завсегдатаями практически каждого телеконцерта, а вокальный дуэт в лице супругов Александра Тихановича и Ядвиги Поплавской стал узнаваем практически в каждом советском доме. Так длилось до лета 1985 года.

Именно тогда в газета «Советская культура» была опубликована статья, где Тихановича обвиняли… в наркомании. Для миллионов поклонников певца это сообщение было как гром среди ясного неба. Естественно, что после подобной публикации Тиханович исчез из «Верасов» и больше в них никогда не появился. Вот как он сам рассказывает о подоплеке этого скандала:

«Меня элементарно хотели убрать из „Верасов“, не гнушаясь для этого самыми грязными методами. Мои недруги посылали в соответствующие органы анонимки, где во всех деталях излагали подробности моего якобы основного бизнеса – торговли наркотиками. Пробовал ли я их? Доводилось, поскольку во многих странах, где я бывал, по традиции гостя потчуют каким-нибудь экзотическим зельем. Естественно, морфий или кокаин я себе в вену не колол, но анашой в Афгане или же в республиках Средней Азии угощали. Причем от всей души, как, к примеру, в Молдавии вместо воды подают к столу легкое домашнее вино…

Те, кому я перешел дорогу в «Верасах», физически убрать меня не могли – киллеров тогда как-то не принято было нанимать. Поэтому ничего другого, как посадить меня, им не оставалось. Если бы мы с Ядей (Ядвигой Поплавской. – Ф. Р.) ушли из этого коллектива и создали свою группу с новым названием, зрители все равно воспринимали бы нас как «Верасов» – такой уж сложился прочный имидж у ансамбля: «очки-усы». А это шло вразрез с творческими планами нашего тогдашнего руководителя Василия Раинчика.

Дело в том, что Васе постоянно нашептывали, будто Тиханович метит на его место. Но это полная чушь: у меня никогда и мысли не было подвинуть руководителя «Верасов» и занять его место. Мы всегда делали одно общее дело. Просто, наверное, устали друг от друга, и подошло время расстаться. Это процесс вполне естественный, и воспринимать его надо цивилизованно. А что вышло? После злополучной статьи меня судили. Раинчик действительно мог меня посадить: ведь тогда в СССР только-только поднималась тема наркомании. Ядвига до сих пор очень хорошо помнит Васину фразу, обращенную к ней: «Запомни, я Сашу сейчас могу спасти. Или уничтожить. Чего хочешь лично ты?»

Самый «пик» пришелся на 21 декабря 1985 года, когда все без исключения друзья на очных ставках начали меня дружно «валить» и «сдавать». Я с ужасом осознал, что они так и до страшных вещей могут договориться… Правда, потом все эти «друзья-приятели» в один голос перед нами оправдывались: «Ребята, вы же понимаете, что нам светила поездка за границу и просто надо было кого-то убрать!» Впрочем, за границу так никто и не поехал – справедливость восторжествовала. Меня судили, но не посадили, а… вернули на прежнее место работы – то есть в «Верасы», где обязали служить и дальше. Естественно, я и Ядя после совершенного предательства сочли это невозможным. Тем не менее имя мое долго еще трепали на каждом углу все, кому не лень…»

Дочь «звезды» в КПЗ

(Кристина Орбакайте)

В ноябре 1985 года героиней скандальной истории стала 14-летняя дочь Аллы Пугачевой Кристина Орбакайте: она угодила в КПЗ (камеру предварительного заключения). Произошло это в гостинице «Космос», куда Кристина вместе со своей подружкой Мариной (у нее она жила, пока мама была на гастролях в Баку, а бабушка лежала в больнице) пришла, чтобы повеселиться в тамошнем ночном баре «Солярис». Поскольку некоторое время назад Кристина вместе с мамой снималась там в телевизионной передаче, у нее и мысли не возникло, что этот поход может закончиться плачевно. А вышло именно так. Вот как об этом вспоминает сама виновница происшедшего:

«Там была довольно строгая пропускная система, но, поскольку я недавно там снималась, я думала, что проблем не будет. Но меня никто не узнал, и вообще нас заподозрили в том, что мы, такие яркие молодые девицы, ищем в гостинице каких-то приключений не по годам. Короче, нас скрутили и посадили в гостиничную КПЗ. Паспортов у нас не было, мои родственники все отсутствовали, Маринкины уехали за город, подтвердить наши личности было некому, и поэтому мы проторчали в милиции всю ночь. Вызволила нас общая знакомая родителей, работавшая в гостинице врачом. Поручилась за нас…»

1986

Как затравили режиссера

(Анатолий Эфрос)

После того как летом 1984 года советские власти лишили бывшего руководителя Театра на Таганке Юрия Любимова советского гражданства, во главе театра согласился встать Анатолий Эфрос. Чем вызвал буквально волну ярости со стороны либеральной советской общественности, в том числе и большей части самой труппы. Однако ярость эту недоброжелатели Эфроса боялись выплескивать наружу, предпочитая мстить «ренегату» исподтишка: режиссеру резали бритвой дубленку в гардеробе театра, прокалывали шины его автомобиля на театральной стоянке и даже подпирали входную дверь его квартиры… колом, дабы он не смог выйти из дома и приехать вовремя на репетицию. Короче, изгалялись над человеком, как только могли. Но он стоически все терпел, продолжая верить в то, что это «помутнение разума» у его недоброжелателей рано или поздно пройдет. Увы…

В начале 1986 года нервы не выдержали у троих актеров «Таганки», которые устали скрывать свою нелюбовь к Эфросу и заявили о своем уходе в другой коллектив – в «Современник». Этими актерами были: Леонид Филатов, Вениамин Смехов и Виталий Шаповалов. Троица относилась к тому самому костяку «Таганки», которая продолжала бузу вокруг имени Любимова, искренне полагая, что тем самым они делают святое дело – борются с чиновничьей братией за своего Учителя. Они продолжали находиться в неведении относительно того, что Учитель давно от них отрекся и особым желанием вернуться на родину не горит. Впрочем, даже если бы они знали об этом, это, судя по всему, мало повлияло бы на них: ведь они считали себя революционерами, борцами с системой. Остаться под началом Эфроса означало для них стать конформистами, предателями тех целей и идей, которые они столько лет проповедовали, будучи актерами любимовской «Таганки».

Сам Эфрос на уход трех актеров откликнулся на страницах «Литературной газеты». Он заявил следующее: «Три актера из театра ушли. Думаю, что они испугались кропотливой, повседневной работы. Хотя, конечно, слова они говорят совсем другие. Одно дело болтать о театре, другое – ежедневно репетировать. К сожалению, не всякий на это способен…»

Стоит отметить, что власти всячески старались не допустить ухода актеров именно из «Таганки» и даже выпустили по этому поводу специальный приказ, где запретили режиссерам столичных театров брать таганковцев к себе. Однако Галина Волчек этот приказ проигнорировала. Никакого наказания за это она не понесла. Как и актеры-бунтовщики.

Между тем, перейдя в «Современник», трое таганковцев всеми своими мыслями по-прежнему продолжали находиться в Театре на Таганке, где у них остались многочисленные друзья, а у Леонида Филатова еще и жена Нина Шацкая. Благодаря последним они могли быть в курсе всех дел и событий в родном театре. И дела эти им откровенно не нравились. Не нравилось, что Эфрос прочно обосновался в стенах «Таганки», не нравилось, что его новые спектакли восторженно встречает критика, на них ходит зритель. Кроме этого на сцене «Таганки» идут и спектакли Любимова, а в начале 1986 года Эфрос объявил о скором восстановлении еще двух: «Мастера и Маргариты» и «Дома на набережной». Ушедших из театра буквально снедала обида: они ушли, а их спектакли будут идти, приумножая славу теперь уже эфросовского театра.

Между тем давление на Эфроса не ослабевало. В конце апреля 1986 года свои голоса в этот процесс вплели и трое бывших таганковцев. На юбилейном вечере, посвященном 30-летию театра «Современник», они исполнили куплеты, где весьма нелестным образом отозвались об Эфросе. Так, Филатов прочитал стихотворение собственного сочинения, где были следующие строчки: «Наши дети мудры, их нельзя удержать от вопроса, почему все случилось не эдак, а именно так, почему возле имени, скажем, того же Эфроса будет вечно гореть вот такой вопросительный знак». Тем самым куплетисты хотели показать своим товарищам с «Таганки», что они солидарны с ними, они помнят о них, они вместе с ними в их трудной и нелегкой борьбе… с кем: советской властью? чиновниками? Эфросом?

Кстати, сам Смехов в своих мемуарах пишет, что многие актеры «Современника» смеялись над ними: дескать, «ребята, жизнь широка, перестаньте гудеть об одном и том же, вы же свихнетесь, вы уже похожи на свихнутых». Тот юбилейный вечер действительно подтвердил, что они «свихнулись»: испортили праздник труппе, которая их пригрела. Ведь эти куплеты они исполнили без всякого предупреждения, на свой страх и риск. В итоге несколько человек (драматург Виктор Розов, критик Евгений Сурков и еще несколько человек) демонстративно встали со своих мест и покинули зал. Чуть позже В. Смехов так опишет свой поступок:

«Сейчас многие забыли, что значило в марте – апреле 1986 года сказать правду об Эфросе, допустить сарказм и горечь в адрес политического эксперимента горкома партии… Нас влекли уважение к гражданскому прошлому «Современника» и невозможность таиться и врать. Наше выступление – очень короткое. В стихах и песнях – благодарность дому на Чистых прудах, остроты на тему репертуара и свежей премьеры «Близнец» (с нашим участием). Рядом звучат слова о «Таганке», о пожаре, с которого мы явились на эту сцену. Юмор сильно потеснен скорбью, обидой, язвительным максимализмом – к недругам нашей таганковской родины… Пускай тот, кто умеет прощать разорителей родного очага, – первым кинет камень. Плачевность финала – и в самом жанре плача, которым мы без спроса смутили всеобщий мажор вечера, но также и в последствиях… Начальство не хотело знать о сердечной подоплеке, объясняющей перебор и в песнях, и в горькопатетических стихах. Начальство не занимали традиции домашнего театрального капустника, где вечно соседствуют и пародия, и пафос, и смех, и слезы, гипербола и сатира. Последовали акции устрашения – выговоры, вызовы «на ковер», отмены званий, благ, орденов… О Филатове, Шаповалове и обо мне повис на стене приказов поспешный и уникальный документ. Бешенство сановного бюрократа дерзостью низовых пигмеев в переводе на язык взысканий звучало примерно так: «За юмористику и выпады на официальное лицо, на единицу городской номенклатуры – всем сестрам по серьгам! Театр унасекомить! О главреже вопрос подвесить! Директора прибить! Труппу – напугать! А этих (жалко, время наше утекло)… Этих „юмористов“ впредь к ролям не допускать!..»

Как видим, в этих словах нет ни грамма раскаяния за содеянное. И в самом деле, эка невидаль – стишки на капустнике! Но ведь наверняка знали их авторы, что герой этих стишков – человек нездоровый, всего лишь год назад лежавший в больнице с инфарктом. Что всего полгода назад он похоронил свою мать и такая же участь нависла над его отцом-сердечником, который буквально не вылезает из больниц. Что подобного рода скандал может либо в очередной раз отправить режиссера на больничную койку, либо прямиком в могилу (что вскоре, кстати, и произойдет). Однако для них он – «разоритель родного очага», «приспешник горкома партии». Кстати, о последнем.

Смехов лукавит, когда говорит, что они, исполняя куплеты, многим рисковали, поскольку могли навлечь на себя сильный гнев партийных чиновников. Времена на дворе были уже не те, что при Андропове и Черненко – у власти находился «демократ» Горбачев. За полгода до этого он снял с поста лидера МГК давнего недоброжелателя «Таганки» Виктора Гришина (на его место пришел Борис Ельцин), а в феврале 1986 года и вовсе вывел его из Политбюро и отправил на пенсию. Так что, если чем и рисковали куплетисты, так самым малым – каким-нибудь «строгим с предупреждением» выговором.

Вообще именно тогда стало входить в моду атаковать бывших «хозяев жизни». В творческой среде импульс этому дал V Съезд кинематографистов СССР (13–15 мая 1986 года), где киношная братия произвела бескровный «переворот»: низвергла с пьедестала целую когорту мэтров в лице Льва Кулиджанова, Сергея Бондарчука, Юрия Озерова, Владимира Наумова, Евгения Матвеева и других корифеев советского кинематографа. Этот переворот целиком и полностью направлялся из Кремля (операцией лично руководил главный идеолог партии Александр Яковлев) и имел целью привести к власти в СК новую поросль руководителей, которые должны были поставить такое важное средство пропаганды, как кинематограф, на службу перестройке. Возникает вопрос: почему с этим не могли справиться мэтры? Тогда многие этого не понимали, но теперь все встало по местам: с мэтрами разрушать государство было бы гораздо затруднительно. А с молодыми революционерами, у которых руки чесались порулить всем советским кинематографом, это было сделать весьма даже несложно.

Волею судьбы Анатолий Эфрос тоже угодил в число неугодных для новых «хозяев жизни». Что было вполне объяснимо, поскольку Эфрос среди театральных «горбачевцев» уже два года воспринимался как предатель: за то, что пришел в «Таганку» по заданию горкома партии. Поэтому лупили по нему с таким же остервенением, как и по Сергею Бондарчуку или Анатолию Софронову (был такой советский писатель, много лет возглавлявший журнал «Огонек»). Все эти удары в итоге отразятся на Эфросе самым трагическим образом: в январе 1987 года он скончается.

Скандальный «ринг»

(«Музыкальный ринг»)

В мае 1986 года грянул очередной громкий скандал вокруг имени Аллы Пугачевой. Эпицентром его стала «колыбель революции» город Ленинград. 12 мая по тамошнему ТВ была показана передача «Музыкальный ринг» с участием группы «Браво» (на ЦТ эта передача пропишется позже). Запись этой передачи состоялась еще в начале марта, но выйти в эфир никак не могла – цензура требовала внесения существенных правок. Однако, как показал ход дальнейших событий, даже с этими правками недоброжелатели звезды номер один нашли повод, к чему придраться. Итог: 17 мая в «Ленинградской правде» появилось письмо группы товарищей (авторами письма были: А. Нестерова, Д. Сергеева, М. Водопьянова и др.) под названием «Вот так „Браво“!». В нем сообщалось:

«На днях в музыкальной программе „Ринг“ была показана новая рок-группа „Браво“. Ее представляла народная артистка РСФСР Алла Пугачева.

Надо сказать, что нас удивила и возмутила какая-то развязная, даже вульгарная манера, с которой держалась актриса на экране. Было неловко за нее, за других исполнителей. Строго говоря, все это оскорбительно для телезрителей…

Ленинград всегда был городом высокой культуры, со зрителем, воспитанным на лучших традициях русского и советского искусства… Надо сохранять и продолжать традиции нашего замечательного города, воспитывать у молодежи чувство прекрасного. А такое поведение на экране нам кажется недопустимым, свидетельствующим о явной нетребовательности популярной артистки к своему творчеству. Телевидение, видно, пошло у нее на поводу, не проявив ни взыскательности, ни вкуса».

Уже на следующий день после публикации этого письма в редакцию газеты, на ЛенТВ, в городское управление культуры и даже в Ленинградский обком КПСС хлынул поток писем. Вернее, два потока. В одних письмах выражалась поддержка хулителям Аллы Пугачевой, в других содержалась их обструкция. Под иными письмами стояло до сотни (!) подписей: люди писали целыми коллективами, целыми подъездами. Процитирую одно из таких писем, которое было прислано в «Ленинградскую правду» (автор – кандидат филологических наук Я. Васильков):

«В отличие от авторов заметки „Вот так „Браво“!“ нашей семье показалось, что выступление народной артистки РСФСР Аллы Борисовны Пугачевой на „Музыкальном ринге“ вполне соответствовало сценическому образу, создаваемому актрисой на протяжении ряда лет, и осуждать ее за „развязность“ и „вульгарность“ – значит осуждать все ее творчество в целом. А это было бы бессмысленно ввиду ее бесспорного признания. Те, кто писал в газету, к сожалению, не указали ни своего рода занятий, ни возраста. Я почти не сомневаюсь в том, что все это – люди средних лет и специфической социальной среды, давно утратившие понимание культурных запросов молодежи (сам я льщу себя надеждой, что благодаря общению с собственными детьми в какой-то мере сохраняю это понимание). Не понимаю одного: что за привычка к публичным обличениям! Если вам не нравится телепередача, если вы своим эстетическим воспитанием не подготовлены к ее восприятию, значит ли это, что надо тут же строчить в газету? Если что-то в передаче кажется вам „оскорбительным“, стоит ли досматривать ее до конца, фиксируя все „вульгарности“? Ведь есть простой выход в таком случае: не травмируя себя, переключить телевизор на другую программу, где показывают концерт классической музыки или увлекательный детектив. Я лично, когда передача кажется мне скучной или фальшивой, всегда так и поступаю, нисколько не думая при этом навязывать свое, может быть, субъективное мнение профессионалам с телевидения, ответственным за художественное и идеологическое качество своей работы…»

Произойди эта история два-три года назад, реакция властей могла быть самой суровой: Пугачевой могли запретить появляться на ЛенТВ, ее бы остереглись показывать и по Центральному телевидению. Однако времена тогда были уже несколько иные. Вот уже год у власти стоял Михаил Горбачев, который объявил в стране перестройку. Поэтому скандал ограничился только пределами Ленинграда, не обретя всесоюзных масштабов. Хотя в «Росконцерт», где работала Пугачева, кляуза из города на Неве все-таки пришла. Ответ москвичей за подписью генерального директора «Росконцерта» был потом напечатан все в той же «Ленинградской правде»:

«Росконцерт» не может не согласиться с мнением авторов письма, что любое выступление по телевидению должно соответствовать современным требованиям к исполнителям, к качеству отобранного для передачи материала. С этой точки зрения к участию А. Б. Пугачевой в передаче «Ринг» могут быть предъявлены определенные претензии.

По этому вопросу состоялась серьезная беседа со всеми ведущими артистами «Росконцерта». Их выступления по телевидению впредь будут строго контролироваться руководством и художественным советом «Росконцерта».

1987

Убиение легенды

(МХАТ)

Одним из самых громких скандалов 1987 года стало разделение легендарного Московского художественного академического театра (МХАТ). Прославленная труппа тогда разделилась на два театра: один остался в историческом здании в Камергерском переулке (МХАТ имени А. Чехова под руководством Олега Ефремова), другой перебрался в новое здание на Тверском бульваре (МХАТ имени М. Горького под руководством Татьяны Дорониной). Размежевание это было неизбежно и брало свои истоки в событиях 50-летней давности, о которых речь шла в самом начале этой книги. Помните, тогда большевики-космополиты пытались скинуть с «корабля современности» основателя МХАТ Константина Сергеевича Станиславского (руководитель театрального отдела Наркомпроса, сам бывший мхатовец Всеволод Мейерхольд назвал этот театр «эстетическим хламом»), однако большевики-державники сумели защитить Мастера, хотя сам он в ту смутную пору не верил в будущие светлые перспективы своего театра. В своем письме В. Немировичу-Данченко из Америки, где Станиславский находился на гастролях (осень 1923 года), Мастер писал следующее:

«Надо привыкнуть к мысли, что Художественного театра больше нет. Вы, кажется, поняли это раньше меня, я же все эти годы льстил себя надеждой и спасал трухлявые остатки. Во время путешествия все и вся выяснилось с полной точностью и определенностью. Ни у кого и никакой мысли, идеи, большой цели – нет. А без этого не может существовать идейное дело».

Мастер ошибся. В течение примерно десяти лет в СССР шла борьба между космополитами и державниками, и все это время МХАТ и в самом деле был на грани распада. Однако выдержал все удары судьбы и возродился во второй половине 30-х, когда во власти окончательно победила державная группировка. С «мейерхольдовщиной» было покончено, и в советском искусстве надолго утвердился социалистический реализм, основой которого была опора на традиционное искусство, понятное миллионам простых граждан, а не только эстетствующему меньшинству. С этого момента МХАТ был объявлен главным государственным театром, и 27 октября 1938 года состоялось торжественное чествование его 40-летия. Театр получил после ордена Ленина (в 1937 году. – Ф. Р.) вторую награду – орден Трудового Красного Знамени. Кроме этого, были щедро одарены орденами и званиями многие артисты и работники театра.

Между тем к своему будущему развалу МХАТ шел вместе со страной. После смерти Сталина в 1953 году в высшей советской элите росло число космополитов и под их активным влиянием началась постепенная вестернизация советского общества. Под видом прогрессивных течений в советское искусство стали проникать регрессивные новации, которые подспудно разрушали основы традиционного русского театра. Поворотным моментом в этом процессе стали 70-е, когда после подавления контрреволюции в Чехословакии и идеологического кризиса на Западе советское руководство стояло перед дилеммой: взять курс на фронтальное наступление против империализма либо пойти на сближение с ним и замирение. В итоге был выбран второй вариант, который в итоге привел СССР к поражению в «холодной войне».

Именно в начале того десятилетия (летом 1970 года) решилась и судьба МХАТа – туда, как мы помним, пришел новый руководитель Олег Ефремов. Он был ярким представителем либералов-западников и его победа над державником Борисом Ливановым, который имел не меньше шансов встать у руля прославленного театра, была закономерной и проистекала из общей стратегии высшей советской элиты. Когда в середине 80-х к руководству этой элиты пришел либерал Михаил Горбачев, Ефремову был выдан окончательный карт-бланш на разрушение традиционного искусства, базисом которого был социалистический реализм (такой же карт-бланш тогда был выдан и Элему Климову для разрушения традиционного советского киноискусства).

Таким образом, развал МХАТа был заказан Ефремову высшей советской элитой, которая брала своеобразный реванш у державников за события 50-летней давности. То есть Горбачев и K° явились последователями большевиков-космополитов 20-х годов, также мечтавших победить русский традиционализм и войти в мировую элиту (то, что теперь называют глобализацией). Однако опирался режиссер в этом деле не только на власть, но и на своих коллег из числа таких же, как и он, либералов-западников. Одним из них был Анатолий Смелянский – нынешний ректор Школы-студии МХАТ. Когда-то он руководил литературной частью в Горьковском ТЮЗе, потом во взрослом театре. Именно там его и приметили московские либералы и вскоре пригласили работать в Москву – в Театр Советской армии. Оттуда он вскоре перешел во МХАТ к Ефремову и достаточно быстро стал его единомышленником и верным оруженосцем – этакий замполит при главковерхе. Именно с его помощью Ефремов в 1986 году и начал процесс разрушения старого МХАТа. Проходил этот процесс нелегко, как и вся горбачевская перестройка, поскольку противоположная сторона (державники) отчаянно сопротивлялись деструктивным процессам. Как вспоминает режиссер МХАТа В. Шиловский:

«Если быть честным до конца, то Олег Николаевич вполне мог создать новый театр в другом месте. Но звание, зарплата и положение придворного театра не позволяли Ефремову сменить географические координаты. Тем более что вокруг Олега Николаевича постоянно раздавались восторженные стоны критиков. Каждый его спектакль, несмотря на провалы перед зрителем, считался новой яркой победой советского искусства. И этому очень способствовал Анатолий Миронович Смелянский.

Подготовка к этому шла, как я понимал, давно. Оговаривались разные варианты деятельности, поэтому театр трясло от реорганизаций. Но все реорганизации были направлены только на одно – физическое уничтожение представителей настоящего МХАТа. Шанс выжить имели лишь те, кого пригласил лично Ефремов, и те, кто его устраивал.

На одном из заседаний Александр Гельман (драматург. – Ф. Р.) взял лист бумаги и сказал:

– Чего вы так боитесь? Раздел МХАТа! Раздел МХАТа! – Гельман разорвал бумажку пополам. – Ну вот вам и два МХАТа…

Однажды меня вызвал Ефремов… Он был слегка выпивши.

– Малыш, – обратился он ко мне, – что мы все вокруг да около. Реорганизация… Все нервничают. Давай развяжем этот узел. Давай разделимся. Я возьму себе своих артистов, ты возьмешь себе остальных…

По белому лицу Анурова (директор МХАТа. – Ф. Р.) я понял, что это серьезно. Пауза затянулась, и Ефремов растерялся:

– Ну, что ты молчишь?

В моей голове проносились какие-то странные мысли… С трудом я взял себя в руки.

– Я Родиной не торгую, – сказал я сквозь зубы. – Я знаю, что проиграю, но нервов попорчу вам много.

И вышел из кабинета…»

Скандальное разделение началось в конце 86-го. Вот как об этом вспоминает прославленный актер МХАТа Владлен Давыдов:

«В разгар споров было партсобрание творческого цеха. Я не был на нем, но утром 21 ноября 1986 года мне позвонила С. С. Пилявская (она тоже не была: болеет, давление поднялось, лежит) и рассказала о вчерашнем партсобрании, а ей рассказала жена Мариса Лиепы, а той – Юрий Леонидов… Собрание было весьма бурным, выступили Степанова, Калиновская, Леонидов… Итоги голосования таковы: 12 – «за» разделение, а 30 – «против». Но сказали: «Это еще не все, завтра будет общее собрание всей труппы, там будет молодежь, а она вся за разделение…» Результат голосования на собрании труппы: 50 – «за» и 158 «против».

Затем вновь состоялось бурное собрание, на этот раз в присутствии министра культуры РСФСР Е. А. Зайцева. И только когда было официально заявлено, что вместо филиала будет передан при разделении театр на Тверском бульваре, казалось, страсти улеглись… Но по какому принципу и кто мог решать судьбу актеров, не поговорив с каждым из них?..»

В итоге разделить МХАТ в 86-м Ефремову не удалось из-за сильного противодействия в самом театре, а также из-за отчаянного сопротивления державников во власти. Чтобы выждать паузу, Ефремов на время покинул родину и отправился ставить спектакли в Болгарию и ГДР. А когда вернулся, Горбачев уже затеял новую кампанию – объявил гласность, которая призвана была позволить либералам-западникам, к тому времени пробравшимся практически во все советские СМИ, нанести удары по самым главным скрепам государственной идеологии. И МХАТ, как и все общество, затрещал по всем швам. Как пишет все тот же В. Шиловский:

«Друзья Ефремова – Гельман, Смелянский, Свободин, Розов – активно создавали общественное мнение. Писали большие статьи в его защиту о том, что Ефремову мешают создавать МХАТ. Не разделять, как было на самом деле, а создавать…»

Еще в январе 1987 года на очередном собрании труппы победили сторонники сохранения единства театра. Секретарь парткома театра Ангелина Степанова тогда заявила: «Не может быть двух Василиев Блаженных. МХАТ должен быть один».

Однако уже спустя несколько месяцев, когда либералы во власти уже во всю начали гнуть державников по всем направлениям, сторонники разделения МХАТа перешли в атаку. Возглавил ее Олег Табаков. Отметим, что долгое время он был «на ножах» с Ефремовым, но в годы перестройки их общие интересы вновь сошлись. В 1983 году Ефремов принял Табакова в свой театр, три года спустя помог ему стать ректором Школы-студии имени В. Немировича-Данченко, а в 88-м пробил ему в верхах (за помощь в деле раздела МХАТа) звание народного артиста СССР. Именно Табаков на очередном собрании труппы заявил:

– Кто за Олега Николаевича, прошу встать и уйти. Мы будем выбирать свой худсовет. Кончайте эту гамазню.

В итоге за Табаковым ушла чуть ли не половина труппы, в том числе и бывшие активные противники разделения вроде Ангелины Степановой (Ефремов пообещал ей, что возьмет в труппу ее сына Александра Фадеева) и Марка Прудкина (Ефремов пообещал принять его сына Владимира в театр в качестве режиссера). Как вспоминает В. Шиловский:

«После этого начался кошмар в жизни всех людей театра. Нервы были обнажены до предела. Люди получали инсульты. Руководство обзванивало каждого персонально, давали указания, за кого голосовать. По ночам ездили по домам и агитировали. Актриса Лена Королева пыталась покончить жизнь самоубийством. К ней также приходили от Олега Николаевича и говорили:

– Леночка, скажи, что не из-за того, что происходит во МХАТе, а из-за своих личных переживаний.

– Уйдите, подлецы, – ответила Лена.

Посторонние люди из Союза театральных деятелей проголосовали за раздел МХАТа. Руководили тем собранием Михаил Ульянов и Кирилл Лавров…»

Эпизод с неудачным самоубийством актрисы Е. Королевой не был единичным. В мае 1987 года именно из-за событий во МХАТе скоропостижно скончался его актер Леонид Харитонов (исполнитель роли Ивана Бровкина в фильмах «Солдат Иван Бровкин» и «Иван Бровкин на целине»). На момент смерти ему было 57 лет. На следующий день после похорон какие-то подонки подожгли венки на его могиле. Судя по всему, это была месть ефремовцев покойному за то, что он активно выступал за сохранение единства МХАТа.

Вспоминает В. Давыдов:

«Дележ был механический и предельно жестокий. Это было просто уничтожение (не сокращение же!) половины труппы. При этом активно или пассивно участвовали секретарь парткома А. И. Степанова и „старый большевик-подпольщик“ М. И. Прудкин.

Не хочу я вспоминать, а тем более подробно писать об этой безнравственной акции. Нет, театры оба остались, спектакли шли, актеры играли, но уже ничего от Художественого театра не осталось, а в историческом здании после 10-летней реконструкции была уничтожена даже вся закулисная атмосфера…

Такие легендарные спектакли К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, как «Синяя птица», «На дне», «Мертвые души», «Три сестры», надо было сохранить на исторической сцене МХАТа в Камергерском переулке. Но Ефремов решил от них избавиться…

Что же дало это разделение? Не знаю. Лучшие спектакли Ефремова были созданы им до разделения, и большая труппа не мешала этому. А после разделения, кроме ежегодных гастролей, ничего интересного не произошло, и даже то, как отмечалось 100-летие МХАТа (в 1998 году. – Ф. Р.), вызвало недоумение – на исторической сцене шло массовое пьянство…»

Отметим, что та коллективная пьянка стала закономерным итогом правления О. Ефремова и K° во МХАТе. Это была констатация торжества антиискусства над настоящим искусством, победа космополитов-западников над русскими державниками. Эта победа длится до сих пор, и будет ли когда-нибудь взят реванш, одному богу известно.

Гений или халтурщик?

(Юрий Антонов)

Всесоюзная слава композитора Юрия Антонова началась в начале 70-х, когда он играл в ВИА «Добры молодцы» и написал ряд безусловных шлягеров, которые исполняли разные коллективы: «О добрых молодцах» (1970, «Добры молодцы»), «Нет тебя прекрасней» (1971, «Поющие гитары»), «Отчего» (1974, «Веселые ребята») и др.

Между тем в 1979 году началась слава Юрия Антонова как певца. Он тогда выпустил на фирме грамзаписи «Мелодия» два миньона с группой «Аракс», на которых спел свои собственные песни, мгновенно ставшие всесоюзными шлягерами: «Анастасия», «Золотая лестница», «Не забывай» («Мечта сбывается») и др. С этого момента Антонов выбивается в лидеры советской «диско-волны» и пребывает на этом поприще почти десятилетие, считаясь одним из самых высокооплачиваемых советских композиторов и певцов. Концертная ставка у него была 30 рублей, но администраторы платили ему еще по 400 рублей неофициально – именно как «кассовику». Плюс на его счет в ВААПе ежемесячно перечислялось по 15 тысяч рублей (с налогами – 12–13 тысяч). Откуда такие деньги? Например, «Мелодия» выпустила пластинку-миньон с его песнями тиражом в несколько миллионов экземпляров, и весь тираж был мгновенно распродан.

Ю. Антонов вспоминает: «Я брал себе на расходы тысячу рублей в месяц. Куда больше? Сходить с девушкой в ресторан стоило тогда рублей тридцать, включая коньяк и осетрину. Ну джинсы себе купишь, ну костюм дорогой, ну еще один, ну четыре, пять. Но их же не износишь за месяц. Так что остальные деньги оставлял в Сбербанке…»

В 1985 году Антонов наконец перестал быть невыездным и получил возможность уехать в Финляндию, где ему предложили записать пластинку на крупной фирме грамзаписи. Говорят, что Антонов тогда развернулся и привез жене два чемодана самой модной одежды (в браке Антонов состоял трижды: две жены у него были русские, третья – из Югославии).

Популярность Антонова у слушателей в те годы росла как на дрожжах. В свет выходили его новые пластинки (в 1985 году вышел диск-гигант «Поверь в мечту»), телевидение крутило его песни, многие эстрадные площадки самых крупных городов Союза почитали за счастье, чтобы он на них выступил. И тут в марте 1987 года внезапно грянул скандал.

Чтобы не быть голословным, прослежу его развитие с двух сторон: со стороны прессы, которая писала тогда о нем, и со стороны самого Ю. Антонова.

Газета «Советская Россия» от 14 марта 1987 года, статья корреспондента Н. Сенчева «Испортил песню»:

«В Куйбышеве прерваны гастроли популярного певца и композитора Юрия Антонова. Что же случилось в Куйбышевском дворце спорта, где выступал артист?

Уже в первых концертах Ю. Антонов начал устанавливать своеобразный контакт с залом, то и дело адресуя язвительные реплики партеру и «демократически» заигрывая с галеркой. Оскорбительны были его обращения к зрителям старшего возраста.

Все это можно было бы понять как не совсем удачные шутки, если бы артист не нагнетал их от выступления к выступлению, явно демонстрируя пренебрежительное, высокомерное отношение к залу.

Ну а что сам концерт? Репертуар Антонова был откровенно беден. И только однажды, когда со сцены зазвучала песня «Снегири», зрители увидели, что перед ними прежний Антонов – певец мягкого душевного склада, лиричный, доверительный. Но это было мгновение, которое, к сожалению, не почувствовал и не подхватил сам артист.

Финал гастролей таков. В негромком всплеске жидких аплодисментов Ю. Антонов расслышал брошенную кем-то раздраженную фразу: «Это же халтура!» Он потребовал, чтобы зритель немедленно покинул зал. А затем сам ушел со сцены и больше не появился.

В партере, между прочим, сидели в основном рабочие куйбышевских предприятий, жители пригородных районов, купившие билеты по коллективным заявкам. Их надежды, как и других зрителей, увидеть праздник эстрадной песни не оправдались».

Газета «Советская культура» от 19 марта, статья корреспондента А. Праздникова «На что обиделись зрители»:

«Сначала пришел тревожный сигнал из Тольятти – в пятитысячном зале Дворца спорта „Волгарь“, где проходили выступления Юрия Антонова, певец позволил себе неуместные, грубые высказывания в адрес зрителей. Тольяттинцы, с таким нетерпением ожидавшие гастролей популярного артиста, были оскорблены.

Следом за этим сигналом поступил другой, из Куйбышева – Юрий Антонов сорвал концерт в здешнем Дворце спорта.

…Громадный зал был переполнен. Зрители тепло принимали артиста, дарили ему цветы. Неожиданно раздался чей-то громкий выкрик.

С этого все и началось. Артисту выкрик показался оскорбительным, он, прервав песню на полуслове, потребовал, чтобы автор реплики извинился, а сам ушел за кулисы. За ним потянулись и музыканты. Потом они вновь вышли на сцену, исполнили несколько инструментальных пьес, и на том представление закончилось. Антонов больше петь не соизволил. Рассчитанный на полтора часа концерт продолжался около часа. Возмущенная публика негодовала, а местные органы культуры решили досрочно прервать гастроли Антонова. В Куйбышеве с его довольно активной концертной жизнью случая, подобного этому, не припоминают. Но раз уж такое произошло, надо разобраться в причинах недостойного поведения обеих сторон…

Не знаю, что должен делать артист в такой ситуации, в которой оказался Юрий Антонов. Вернее, полагаю, что разные актеры повели бы себя по-разному. Один сделал бы вид, что ничего не случилось, собрал бы волю и довел выступление до конца, может быть, даже сильнее, чем начал. Другой отшутился бы. Третий… Да мало ли какой могла быть ответная реакция. И лишь неуважительных действий по отношению к громадной аудитории у служителей искусства не должно быть никогда. Ведь заартачившись, Антонов оскорбил и наказал не только нетактичного зрителя, который выкрикнул грубость, но и тех, других, заполнивших пятитысячный зал и почтительно приветствовавших артиста…

Все говорит за то, что «гол в свои ворота» у Антонова назревал давно. Испытание славой он явно не выдерживает. Премьерские замашки замечаются за ним не в первый раз. Выезжая на гастроли, он требует к себе повышенного внимания: персонально закрепленный автомобиль популярной модели, гостиничные апартаменты пороскошнее. Но что еще хуже – допускает бестактные высказывания со сцены в адрес зрителей.

Особенно раздражает Антонова почему-то возраст аудитории. Концерты с его участием собирают много людей, которым уже за 30 и даже за 40. Радоваться бы тому, что зрелым людям твое искусство тоже по душе. Но, видимо, Антонова снедает тоска по юной, перевозбужденной и восторженной толпе поклонников. И потому он считает нормальным громогласно, через микрофон выпытывать у зала: а где же молодежь, есть ли она среди присутствующих, и почему так много лиц, которым «билеты приносят в кабинеты»…

В редакционной почте нередки письма, рассказывающие о недостойном поведении Ю. Антонова. Читатели из Никополя прислали номер «Никопольской правды», где говорилось о том, как артист запретил фотокорреспонденту газеты делать его снимки, мотивируя это тем, что портреты будут «запущены» на продажу среди населения. О более чем странном выступлении Ю. Антонова в Риге писала газета «Советская молодежь» (11 октября 1986 г.). Читатель из Подмосковья Г. Панков приводит в своем письме реплики, которыми артист сдабривал на протяжении концерта свои номера во Дворце спорта в Лужниках и в Центральном концертном зале. «Ситуация, когда Юрий Антонов позволял себе еще и плеваться на сцене, вообще не поддается пониманию», – пишет читательница из Куйбышева А. Зубкова.

Капризно срывать концерты Антонову не впервой. Здесь же, в Куйбышеве, еще не забыли, как в 1983 году, тоже в мартовские предпраздничные дни, по его вине не состоялся уже объявленный концерт…»

Единственным печатным органом, который в те дни заступился за артиста, оказалась газета «Комсомольская правда». Корреспондент А. Росляков в статье «А наказали зрителя» писал: «Певец оплошал. После громкого выкрика из зала ушел и не смог вернуться на сцену, не допел ровно 18 минут из своей полуторачасовой программы… Партер вел себя чинно, никак не желал реагировать на его выступление. А те, кому он, Юрий Антонов, был вправду нужен, кто выстоял очередь за билетами, сидели далеко.

И певец позволил себе попенять полушутливо, что нелегко выступать, когда в первых рядах те, кому билеты на концерт несут прямо в кабинет. И наказание не заставило себя ждать – на следующем концерте из партера раздается громко:

– Халтурщик!

Антонов просит удалить крикунов из зала, но никто на это не отзывается. И тогда он уходит сам.

Ему оборвали гастроли и предложили очистить гостиницу.

Но Антонов не сразу сдался. 7 марта, на другой день после происшествия, он пришел с ансамблем ко Дворцу спорта, на котором уже висело объявление об отмене концертов «из-за недостойного поведения Ю. Антонова». У нас договор, сказал певец, его никто не расторгал, нас ждут зрители, мы будем выступать. Но зрителей уже поджидали надежные заслоны с приказанием никого не пускать. Антонову с ансамблем все же удалось прорваться в зал. Переоделись, вышли на сцену. Администратор ансамбля объявил на улице в мегафон: концерт состоится. Но кто-то для пущей страховки вырубил электричество во дворце. Дружными стараниями охранников порядка концерт удалось сорвать. Антонов улетел, ансамбль остался сторожить аппаратуру…

Швея Галина Баранова, бывшая на злосчастном концерте, рассказывает:

– Я чувствовала, как ему трудно петь. Все первые ряды – никакой реакции. Но потом все-таки удалось как-то зал оживить. Выступал прекрасно. И вдруг – этот крик. Он ушел, мне так его жалко стало, я побежала за кулисы. Он там один, никто к нему не подошел. То выйдет из комнаты, то зайдет, я вижу: переживает. Я сама чуть не расплакалась. Говорю: вы извините их, пожалуйста! Но, мне кажется, если бы он вышел после этого, раз крикунов не осадили, как-то этим уронил бы себя. А больше всего обидно, что у тысяч людей удовольствие отобрали…»

Однако статья в «Комсомолке» оказалась гласом вопиющего в пустыне. И 16 апреля в «Советской культуре» появился официальный ответ директора Москонцерта К. Булгакова на статью «На что обиделись зрители». В нем сообщалось: «За неэтичное поведение на концерте во Дворце спорта города Куйбышева 6 марта 1987 года тов. Антонову Ю.М. объявлен строгий выговор, он отстранен от участия в зарубежных поездках сроком на шесть месяцев».

А что же сам Антонов? Вот как он объяснил происшедшее в интервью газете «Голос»: «Случай в Куйбышеве просто уникален. И в то же время типичен. На одном из концертов публике не понравилось мое выступление. Но это был не простой зритель, а партийно-бюрократическая элита. Меня тогда больше всего огорчило поведение некоторых журналистов. Собкор „Советской культуры“ по Поволжью Праздников, узнав о директиве первого секретаря обкома КПСС Муравьева, написал обо мне разгромную статью. Кстати, он даже не был на концерте, как и Муравьев, которому мое выступление преподнесли соответствующим образом. Воспользовалась случаем и „Советская Россия“, сочинившая обо мне чушь. После этого мне было запрещено появляться на Центральном телевидении, мои песни перестали звучать на радио. Предстояли гастроли в Финляндии, но меня не выпустили из страны. Фирма, пригласившая меня, понесла большие убытки, ведь она зарезервировала залы для выступлений, и, естественно, ей пришлось платить неустойку. Почему мне не разрешили выезд, не объясняли. Тут особенно поусердствовал Москонцерт – организация отвратительная. Она давно имела на меня зуб, и вот представился удобный случай свести счеты. В Москонцерте привыкли, что артисты за предоставление аппаратуры дают крупные взятки. Я же им ничего не дал…»

Массированная атака на Антонова со страниц центральной печати закончилась только после того, как сам певец предпринял решительные действия. Вместе с поэтом Олегом Виленкиным они написали письмо на имя Михаила Горбачева и отнесли его на Старую площадь – в ЦК КПСС. Оно попало к главному идеологу Александру Яковлеву, и он приказал редакторам газет: «Хватит издеваться над человеком!» Травля прекратилась. А спустя четыре года после этого Юрий Антонов наконец-то был принят в Союз композиторов СССР.

«Прибалтийское» цунами

(Алла Пугачева)

Один из самых громких скандалов в творческой биографии Аллы Пугачевой произошел поздним летом 1987 года в Ленинграде. Певица приехала туда из Москвы в рамках гастрольного турне (в столице она выступала в ЦПКиО) и собиралась пробыть в городе на Неве несколько дней. В итоге эти дни запомнились ей на всю жизнь.

Концерты в Ленинграде должны были начаться 25 августа. За пару дней до выезда произошел такой случай. Олег Непомнящий зашел к Пугачевой домой – в дом на улице Горького. Певица смотрела телевизор, а в коридоре в матерчатой газетнице лежала никем еще не тронутая пресса. Гость машинально просмотрел их и, не найдя ничего интересного, положил на место. Услышав этот шум, Пугачева спросила: «Ну что, опять ничего?» – «Ничего», – подтвердил Непомнящий. «Понятно, всем нужен скандальчик», – изрекла Пугачева фразу, которая окажется пророческой.

Потом они с гостем обсуждали предстоящие гастроли в Питере. Непомнящий сообщил, что заказал для певицы ее любимый номер в «Прибалтийской», но тут же предложил подстраховаться и заказать еще один номер в «Астории». Пугачева с этим вариантом согласилась. На том они и расстались.

Поздно ночью 23 августа, когда Непомнящий был уже в Ленинграде, у него в номере раздался телефонный звонок. Звонила одна из фанаток Пугачевой, которая сообщила последние новости из жизни своего кумира: дескать, та выехала на красных «Жигулях» из Москвы в сопровождении двух неизвестных мужчин. А ее тогдашний бойфренд Владимир Кузьмин отправился в Питер на поезде в гордом одиночестве. Непомнящий принял эту информацию к сведению и утром отправился на поиски Пугачевой. Вернее, поисками это назвать было трудно, поскольку Непомнящий догадывался, где могла быть певица – у своего друга Вальдемара, владельца ресторана-варьете «Тройка». Так оно и было.

Непомнящий застал Пугачеву в плохом расположении духа. Пытаясь хоть как-то отвлечь ее от мрачных мыслей, директор предложил ей немедленно ехать в «Асторию».

– Какую «Асторию»? – встрепенулась певица. – Едем в «Прибалтийскую». Я уже всем сказала, что остановлюсь там. Мне будут звонить.

У Пугачевой в «Прибалтийской» был любимый номер – 10 000, расположенный на одиннадцатом этаже. Таких номеров в гостинице было всего два: комфортабельные, двухуровневые, с дополнительными комнатами для охраны и персонала. Далее послушаем рассказ самого О. Непомнящего:

«Мы благополучно добрались до „Прибалтийской“ и вошли в вестибюль, который был полон школьниками, начавшими при виде Пугачевой тыкать в нее пальцами и галдеть на все лады. Детская непосредственность хороша только тогда, когда уравновешивается воспитанностью, во всех остальных случаях она способна разъярить даже тушканчика. Подойдя к стойке, за которой маялась медлительная девушка-администратор, я сразу попросил выдать нам ключ от номера и добавил, что все оформлю позже.

– Да, пожалуйста, ваш номер – двенадцать три нуля.

– Ничего подобного, наш номер десять три нуля. Именно его я заказывал. – По моей спине мурашками пробежал холодок дурного предчувствия.

– Вот ваша заявка. Вот Нина Ивановна указала на ней номер: 12 000. А не 10 000, который уже занят.

– Этого не может быть. Я заказывал десять три нуля.

Девушка начала раздражаться, вокруг нас уже образовалась плотная толпа людей, и это всем действовало на нервы – и мне, и ей, и Алле.

– Я говорю вам русским языком: десять три ноля занят, там живет иностранец. (На самом деле в номере жил гражданин СССР Джендаян, который позднее признается, что был бы счастлив уступить свой номер Пугачевой, которую он очень уважает. – Ф. Р.)

В разговор вступила Алла, спокойно, не повышая голоса.

– Я вас прошу дать нам именно этот номер – мне должны туда звонить. Может быть, иностранец согласится поменяться со мной?

Девушка как-то тоскливо посмотрела на нас и, обернувшись к нам спиной, протяжно завопила:

– Нин Ванна!

В вестибюле возникла женщина с традиционной залаченной халой на голове и врожденным брезгливым выражением лица. Я, естественно, сталкивался с Ниной Ивановной Байковой и до этого. Особой нежности мы друг к другу не испытывали, но и до скандала дело не доходило.

– Ну, что – опять эта Пугачева разоряется?

У Аллы глаза сделались светлые-светлые, она побледнела, я даже испугался – никогда не видел ее в такой ярости.

– Так. Мне наплевать на ваших иностранцев, я требую свой номер! Что-нибудь в этой стране могут для меня сделать? То, что я прошу!

Байкова смотрела на нее с плохо скрываемым удовольствием: скандал был ее родной стихией, тут она чувствовала себя, как рыба в воде.

– Мы никого переселять из-за каприза какой-то певички не станем. Будете жить в том номере, какой вам выделили.

Алла, казалось, не верила своим ушам.

– Что? Повтори, что ты сказала?

– Что слышала. Мне за тебя платит государство, когда будешь сама платить – тогда и качай права.

Это уже было немереным хамством, и Алла потеряла над собой контроль.

– Да ты никто, и звать тебя никак! Если бы я сама платила и давала тебе взятки – ты бы по-другому разговаривала.

Байкова немедленно парировала:

– А ты так со мной не разговаривай, а то я на тебя живо управу найду.

Алла нашла в себе силы не сорваться на крик и ледяным голосом произнесла:

– Я вообще не собиралась с тобой разговаривать. Пошла вон отсюда.

Плотное кольцо людей вокруг нас явно разделилось на два враждебных лагеря, и кое-где стали вспыхивать дискуссии о том, кто же из двух спорщиц прав. Байкова оскорбленно развернулась и удалилась к себе в кабинет.

Мы тоже поднялись в номер, и едва дверь за нами захлопнулась, Алла неожиданно изменилась в лице и, потирая руки, торжествующе посмотрела на меня. Мне бы радоваться, что все кончилось, но настроение было препоганое: страшно не люблю оставаться в дураках и быть крайним – а тут мне грозили обе эти роли. Я не мог взять в толк, отчего внезапно улетучилась ярость Пугачевой, но как администратор, повидавший на своем пути многое, если не все, предчувствовал, что история на этом не закончится. И как в воду глядел.

Часов в шесть или семь вечера к нам в номер постучали и вошел майор милиции, представился сотрудником шестьдесят четвертого отделения, мило улыбнулся – черные зализанные волосы, сияющие ваксой сапоги.

– К нам поступил сигнал об инциденте. Надо разобраться. Я уже опросил всех свидетелей. Будет лучше, если вы сами дадите показания, в письменном виде.

Алла выслушала его вполне дружелюбно и, не вдаваясь в расспросы, изложила свою версию происшедшего на бумаге, я поступил так же. Майор откланялся, заверяя, что больше нас не потревожат…»

Свидетелем этих же событий оказался и поэт Илья Резник, который предпочел… не поддерживать Пугачеву. За что та на него сильно обиделась. По словам поэта: «Алла села в номере на каменный пол и говорит: „Все, я протестую! Илюшка, садись рядом“. Я сказал, что не сяду, не надо мне этого простатита. Знал, что она не права и все спровоцировала своим характером…»

Исходя из слов О. Непомнящего, получается, что Пугачева чуть ли не нарочно спровоцировала инцидент, чтобы лишний раз напомнить о себе публике. Если это правда, то певица явно не рассчитала своих возможностей: скандал обойдется ей слишком большой кровью. Думаю, знай Пугачева о последствиях этого происшествия, она бы сто раз подумала, стоило ли ей вообще затевать эту нелепую ссору.

Между тем Пугачева про то, что грядет, пока ничего не ведает. 25 августа она выступила в СКК имени Ленина в концерте вместе с Удо Линденбергом. Сразу после представления в компании друзей она отправилась в уже знакомую нам «Тройку». В разгар ужина хозяина заведения Вальдемара подозвали к телефону. Выслушав кого-то на другом конце провода, он положил трубку и с весьма озабоченным видом повернулся к Пугачевой.

– Алла, тут затеваются нехорошие дела, – сказал он после короткой паузы.

– Какие такие дела? – игриво спросила Пугачева.

– Мне только что позвонили из «Вечернего Ленинграда» и сообщили, что уже набраны гранки статьи про тебя.

– Ну и здорово! – засмеялась Пугачева.

– Да нет, статья не про концерт, а про тот скандал, что случился в гостинице. Разгромная статья.

Шум за столом мгновенно утих, все обернулись к Пугачевой. Она же выдержала эффектную паузу, после чего сказала:

– Разгромная, говоришь? Ну и замечательно. Давненько со мной никаких скандалов не было. Пусть печатают.

В те дни в стране в самом разгаре была перестройка, одним из главных орудий которой была гласность. СМИ соревновались друг с другом в публикации острых материалов на самые разные темы, в большой чести были разного рода фельетоны и статьи разоблачительного характера. Если подворачивался случай, прикладывали чуть ли не всех подряд невзирая на ранги и звания. Алла Пугачева тоже попала под эту «раздачу».

Главным застрельщиком очередной антипугачевской кампании стала газета «Советская Россия». Когда новость о происшедшем достигла Москвы и ТАСС получил задание разделать звезду номер один «под орех», первой из общесоюзных изданий («Вечерний Ленинград» читали только в Питере) согласилась это сделать именно эта газета. 25 августа там была помещена реплика одной из виновниц происшествия – Нины Байковой (подпись гласила, что она работает начальником службы размещения гостиницы, отличник «Интуриста»). Заметка называлась хлестко – «Звезда» распоясалась». Вот ее текст:

«Почти сутки ждал в гостинице „Прибалтийская“ люкс-апартамент, заказанный „Ленконцертом“ для Аллы Борисовны Пугачевой. Певица задерживалась. А когда она прибыла, то произошла история, которую меньше всего можно было ожидать.

Во-первых, певица в ультимативной форме потребовала, чтобы вместо номера 12 000 ей был предоставлен аналогичный номер 10 000. Объяснение, что в нем живут другие люди, на нее не подействовало.

– Выселите их!..

Не нашли отклика и другие весьма вежливые слова, обращенные к ней. Она обрушила на сотрудников службы приема (не преувеличиваю) матерную брань.

Не берусь описывать все, что произошло. За многие годы работы в «Прибалтийской» ни я, ни другие сотрудники ничего подобного не видели и не слышали.

Площадную брань, которая раздавалась в холле, были вынуждены выслушивать многочисленные гости, иностранные туристы, шоферы автобусов. «Досталось» при этом от певицы, которая кричала, что мучается за «грошовые заработки», и нашей стране, и Ленинграду…

Один из туристов прямо спросил меня:

– Неужели ей это сойдет?

Может быть, и сойдет. Мы виноваты: настолько растерялись, что не сообразили пригласить милицию. Но кто мог предполагать, что при встрече с Пугачевой ее помощь будет необходима?»

Концерты Пугачевой и Линденберга продлились до 26 августа, после чего звезда номер один вернулась в Москву. Отъезд совпал с телеграммой, которая пришла в Госконцерт из Ленинграда. В ней было всего несколько строк: «Отзовите из нашего города Пугачеву. Возмущены ее хулиганским (цитирую по оригиналу. – Ф. Р.) поведением и безобразием. Прочитали статью в «Ленинградской правде». Сдаем билеты, не хотим идти на ее концерт. Группа ленинградцев».

28 августа к хору возмущенных голосов присоединилось одно из самых влиятельных печатных изданий страны – «Советская культура». На ее страницах была опубликована заметка ленинградского корреспондента Л. Сидоровского, озаглавленная «Концерт» в холле отеля». В ней кратко описывался инцидент в «Прибалтийской» и рассказывалось о «недостойном поведении» Пугачевой перед последним концертом в СКК – она не явилась на пресс-конференцию. Цитирую:

«А. Пугачева гордо прошествовала сквозь толпу журналистов, даже не кивнув в ответ на приветствия.

«Ну что ж, пообщаемся на пресс-конференции», – решили мы, направляясь в специально отведенное для этого помещение при спортивно-концертном комплексе. Однако из двух объявленных в пригласительном билете главных участников пресс-конференции на встречу с представителями местных и центральных газет, радио и телевидения явился лишь Удо Линденберг, популярный рок-певец из ФРГ. Слегка простуженный, не снимая черной кепки и черных очков, попыхивая сигаретой, некоторое время подождал свою капризную коллегу по выступлениям в Москве и Ленинграде, а затем вынужден был действовать, так сказать, в одиночку.

Что ж, мы не очень-то удивились этому демаршу А. Пугачевой, поскольку уже были наслышаны о том, что накануне случилось в гостинице «Прибалтийская»…

Ну, а на концерте, после того как была проигнорирована встреча с журналистами, «звезда» поносила на эстраде тех, кто отвечал за порядок в зале, не позволяя неистовым поклонникам чинить шабаш.

Может быть, этой публике и «концерт», устроенный их идолом в холле «Прибалтийской», тоже бы пришелся по душе?»

Весь конец августа Пугачева провела в Москве, практически безвылазно находясь дома. Каждый день к ней кипами приходили письма и телеграммы, авторы которых либо поддерживали ее, либо нещадно ругали. Во многие письма были вложены вырезки из газет, по которым можно было судить, что все публикации, касающиеся инцидента в «Прибалтийской», сплошь разгромные. Ни одно издание так и не попыталось встать на защиту звезды номер один, хотя сделать это было не трудно: достаточно было хотя бы предоставить ей слово на своих страницах. Однако в те дни игра пока велась в одни ворота.

2 сентября Алла Пугачева покинула страну. К счастью, это был не бесповоротный отъезд от отчаяния (хотя такая мысль у певицы была), а всего лишь очередной гастрольный вояж: Пугачева улетела в Швейцарию, чтобы принять участие в фестивале «Швейцарская музыкальная неделя». Оттуда она отправилась в ФРГ.

Пугачева была еще за границей, когда в СМИ появилась одна из первых публикаций в ее поддержку. Статья называлась «Околозвездная» болезнь», она принадлежала перу журналиста Шота Муладжанова, который посетил Пугачеву перед ее отъездом в ФРГ на ее квартире, и была напечатана в газете «Московская правда». В ней наконец-то слово было предоставлено самой виновнице скандала. Пугачева сказала следующее:

«Публикация эта (о скандале в гостинице. – Ф. Р.) не только возмутила, но и очень удивила меня. Я-то ждала извинений от самих работников «Прибалтийской». Во-первых, никак не согласна с обвинением в сквернословии. Не было этого – и свидетелями тому могут выступить многие из присутствовавших. А потом – как-то странно «забыта» причина конфликта. Много раз, приезжая в Ленинград, я останавливалась в одном и том же номере этой гостиницы. Верю в приметы… А с этим номером связаны мои сугубо личные эмоции, которые в канун важного концерта имеют, согласитесь, не последнее значение. Когда собиралась выезжать из Москвы, получила подтверждение, что останавлюсь снова там же. Дорога получилась тяжелой, техника ломалась, очень устала от поездки. И, естественно, расстроилась, когда мне без объяснений вместо привычного номера дали другой. Спросила, нельзя ли как-то решить эту проблему, с жильцами поговорить. И услышала массу упреков, «обличений». Кому ж такое понравится?

А вот посмотрите еще одну, более пространную публикацию, – Алла Борисовна показывает мне вырезку из газеты «Вечерний Ленинград». – Тут меня укоряют в нежелании участвовать в пресс-конференции, ругают мои песни…

О времени пресс-конференции я узнала, уже придя готовиться к концерту. У меня привычка: начинаю подготовку за два, а то и за три часа до выступления. И как раз за два часа до начала решили организовать встречу с журналистами. Для меня это был невозможный вариант. Ну а Удо Линденберг и устроитель концертов Михель Гайсмайер в пресс-конференции участвовали. Разве этого недостаточно?..

Наконец, очень удивили меня и строки, связанные с дружинниками. Дело в том, что, как и на московских концертах, я предложила последнюю песню – о мире, дружбе – спеть всем залом. Энтузиастов пригласила подойти к сцене. И тут поднялась цепь дружинников, преградивших путь откликнувшимся на призыв зрителям. Сказалась старая болезнь – «как бы чего не вышло»…

Я прекрасно знаю, что кое-кого раздражает моя манера держаться на сцене, – с этими словами Алла Борисовна направляется к столику, где горой лежат письма. – Вот здесь меня хвалят – это тривиально. Я вам лучше покажу другие, где меня ругают…

– Вы почитайте, почитайте, – говорит Пугачева. – Тут узнаете, что я в роскоши живу неимоверной. Можете сравнить с «натурой». Вот это сделали мои друзья из ширмы, купленной в комиссионке, а вот это – из спинки старой кровати. Каждый может такую роскошь себе организовать.

Спорить было абсолютно не о чем – все на глазах, очевидно. А вот о чем подумалось: ведь представления-то превратные во многом продиктованы красивостью кинокадров. По ним судят издалека о личности, а кто-то подливает в этот огонь масло обычной зависти…

Нет, не в отношении к песням Пугачевой или к произведениям других «спорных» мастеров дело. Речь идет об уважении к личности «звезды», ее праву на самовыражение, личную жизнь, отнюдь не предназначенную для бесцеремонного афиширования. Чем знаменитость не заслужила этих прав? Для рядового-то человека они не кажутся сегодня исключительными…

«Столкнулись со „звездой“, „Звезда“ распоясалась», «Встреча со „звездой“ – это заголовки публикаций упомянутой серии. Уже сами по себе они наводят на мысль о возникновении некой „околозвездной“ болезни, симптомами которой являются нездоровый ажиотаж, „перемывание косточек“, ложно понимаемая смелость: как, мол, мы высекли знаменитость!..

Возможно, кое-кто возмутится, читая эти строки: «Ишь, защитник выискался!» А может быть, их и на самом деле надо как-то защищать от обывательщины – не только Пугачеву, но и других «звезд», чей блеск нервирует бесталанных? Тогда бы, наверное, истинные таланты не пропадали с телеэкрана и из концертных афиш, из выставочных каталогов и издательских планов на годы, чтобы вернуться потом в ранге незаслуженно обиженных. Нужно быть попросту осторожнее, деликатнее, когда дело касается творческой личности. А вкус… Он у каждого – свой».

Эта была первая ласточка отката назад – кампании в защиту Пугачевой. Возможным это оказалось только после вмешательства в ситуацию главного идеолога перестройки Александра Яковлева. По его же словам: «Я тогда разозлился здорово. Пугачеву мне стало просто по-человечески жалко. Я звонил в Ленинград, стыдил людей. Я объяснял им, что мне все равно – ругалась она там или, может, дралась – но так травить нельзя. По моей инициативе тогда стали появляться ответы в газетах».

Тем временем 12 сентября задний ход в пугачевском скандале сделала «Советская культура». В статье «Восхождение… к скандалу?» М. Игнатьева писала:

«Я видела Аллу Борисовну Пугачеву в самых разных программах, в разных залах, очень много беседовала с ней – дома, за кулисами, в гостиницах. Разная она бывает, не говорю по отношению ко мне, а к другим людям, к окружающим, к коллегам, к журналистам. Да, случается, что недостает ей выдержки, такта, бывают и гонор, и капризы, и грубость. Но одного концерта, одного выступления на сцене Московского Художественного театра было достаточно, чтобы убедиться: у этой певицы глубочайшая душевная щедрость, духовная красота – все, так далеко упрятанное под привычным обликом освобожденной от условностей, развязной женщины. На том концерте благородство было в ней, и строгость, и удивительный талант трагедийной актрисы, о котором восторженно сказали Ангелина Степанова, Ирина Мирошниченко, Олег Ефремов, поздравляя Аллу Борисовну после концерта…»

Между тем практически сразу после возвращения из ФРГ Пугачева отправилась на гастроли в Сочи. Ехать туда ей не очень-то хотелось из-за все той же газетной свистопляски, но это было делом чести – концерты эти были объявлены заранее, и билеты на них были уже раскуплены. Концерты проходили в зале «Фестивальный» при переполненных залах. Пугачева продолжала оставаться звездой номер один, даже несмотря на титанические усилия недоброжелателей спихнуть ее с пьедестала. По данным «Росконцерта», за первое полугодие 1987 года Пугачева принесла прибыль в сумме 232 тысячи рублей.

1988

Страсти по Высоцкому-2

(Эдуард Володарский)

С середины 80-х годов в советской прессе стали все чаще появляться статьи о жизни и творчестве Владимира Высоцкого. А когда в стране началась так называемая «гласность» (с 1987 года) эти статьи пошли сплошным потоком. Правда, практически все они рисовали Высоцкого исключительно в розовом цвете, даже без намека на какой-нибудь негатив. Поэтому, когда осенью 87-го свет увидел первый подобного рода материал, где поэт был представлен во всей красе своих не только положительных, но и отрицательных поступков, грянул скандал.

Речь идет о пьесе Эдуарда Володарского, который имел счастье не только видеть Высоцкого живьем, но даже считался его другом. Пьеса называлась «Мне есть, что спеть…» и была опубликована на страницах альманаха «Современная драматургия» № 3. Предисловие к ней написал Евгений Евтушенко. Но, как и следовало ожидать, столь беспристрастный взгляд на Владимира Высоцкого и его окружение большинством читателей был встречен в штыки.

29 января 1988 года Юлия Маринова в газете «Литературная Россия» опубликовала статью под лаконичным названием «Я ненавижу сплетни в виде версий…», взяв за название строку из песни В. Высоцкого. Автор писала:

«…У драматурга Эдуарда Володарского рука, видимо, не дрогнула…

Как же удалось Э. Володарскому увидеть настоящее лицо Поэта? Способ, похоже, отыщется в любой поваренной книге (см. «винегрет»). Для приготовления этакого лакомого драматургического блюда берутся в равной мере пропорции: реальные факты жизни главного героя, слухи, сплетни, наветы и собственные домыслы: все крошится на мелкие кусочки, тщательно перемешивается и подается под соусом «искренней работы», которая, если верить автору предисловия, для многих, знавших Высоцкого понаслышке… сделает его ближе, роднее, в то же время не впадая в «идолизацию».

…Героя пьесы зовут Владимир… Степанович. Это о нем – Степановиче – скорбят на грандиозных (к вящему изумлению милиции) похоронах вдова Ирина (!), первая жена Маша (!), не расстающийся с флягой спиртного друг Дмитрий (!), заклейменные словом и презрением драматурга Отец, несчастная, когда-то брошенная этим Отцом Мать. Это о нем – Степановиче – судачат собравшиеся под крышей одного купе пассажиры, муссируя различные версии судьбы Владимира. Видимо, этим пассажирам предлагает Володарский свою версию – версию человека посвященного. Уж он-то знает, уж он-то нам расскажет! Все-все самое интересненькое. И как репетиции Владимир прогуливал, и как шмотки свои направо-налево раздавал сомнительным друзьям, и как он бесновался, когда его в газете обругали, и как он всем знакомым поэтам свои стихи раздавал и просил, чтобы помогли напечатать, а главное, – вот где изюминка-то, – как он первую жену с двумя детьми бросил, как вторую мучил, как жены эти друг с дружкой ругались, а сами его понять не умели: одна в обычные серые будни тащила, другая – во Францию. Словом, информации для того, чтобы сделать Поэта «ближе», «роднее», хоть отбавляй – отборная, из первых рук, как говорится. «Как будто за портьеру подсмотрел иль под кровать залег с магнитофоном…»

Публикация Ю. Мариновой была к тому времени не первым возмущенным откликом на труд Э. Володарского. Первым против этой пьесы, как и полагается, восстал отец поэта. 12 ноября 1987 года в газете «Советская культура» было опубликовано его письмо.

«…В солидном литературно-художественном альманахе „Современная драматургия“ (№ 3 1987 г.) печатается пьеса Э. Володарского „Мне есть, что спеть…“. Это произведение благословил своим предисловием поэт Е. Евтушенко. Как сказано в предисловии, пьеса была написана „сразу, на одном дыхании, буквально в первые недели после того, как Высоцкого не стало…“.

Не вдаваясь в дела литературы, я… удивляюсь, что редакция альманаха опубликовала эту пьесу, не поставив в известность и не посоветовавшись с еще сегодня живыми родителями Владимира Высоцкого. Я же, его отец, поставлен в положение, которое ложно и которое вызывает у меня не только страдание, но и гнев. Наверное, можно выводить «собирательные» образы, у которых нет одного конкретного прототипа. Но отец у Владимира один-единственный, и им являюсь я. И вот я вижу самого себя отраженным в литературе. Что я могу сказать об этом? Все, что касается моей роли в пьесе, моих отношений с начальством, моего отношения к сыну и его песням, есть ложь, выдумка, для меня оскорбительные. Я никогда не сидел «на краешке стула» перед вышестоящим начальником, никогда не краснел за сына, не оправдывался за его песни и его поведение. У меня есть свое чувство собственного достоинства, о чем лучше всех знал Володя. У меня, наконец, есть и своя биография, свой опыт жизни, и с этим тоже всегда считался мой сын. Зачем же живого, реального человека выводить как «художественный образ», олицетворяющий трусость, зависимость от начальства и другие, совсем не присущие ему черты характера?

Мне кажется, здесь нарушены какие-то главные законы литературы, законы правды и этики. Содрогаясь, представляю себе, что найдется театр, где эта пьеса будет поставлена («на Высоцкого» зритель пойдет!), и всему этому поверят зрители. Это было бы оскорбительно не только для меня, но и для памяти о моем сыне.

С. В. Высоцкий, гвардии полковник в отставке, член КПСС с 1943 года, ветеран Вооруженных Сил СССР, ветеран труда, участник Великой Отечественной войны».

Таким образом, с осени 1987 года имя Владимира Высоцкого очутилось в центре скандала, затеянного его близкими родственниками и друзьями. И если до этого миллионы поклонников поэта объединились в своем гневе против Станислава Куняева, посмевшего поднять свой голос против их кумира, то теперь эти поклонники были в смятении, не зная чью сторону им принять в поднявшейся перепалке. А эпицентр скандала тем временем расширялся.

Еще 15 октября в средствах массовой информации Советского Союза прошла информация о том, что во Франции в издательстве «Файяр» вышла в свет книга Марины Влади «Владимир Высоцкий, или Прерванный полет». После этого сообщения для многих знающих людей стала более понятна логика развития скандала. Дело в том, что неприязненные отношения между Мариной Влади и Эдуардом Володарским были известны давно и многим. Поэтому наивно было бы думать, чтобы такой расчетливый человек, как Влади, не преминула бы описать этот конфликт в выгодном для себя свете в своей книге. Так оно впоследствии и оказалось. В своем произведении Влади называет Володарского не иначе, как «другом детства Высоцкого, приятелем по пьянке, впоследствии оказавшимся предателем», и подробно описывает эпизод, когда после смерти Высоцкого его дом, построенный на дачном участке Володарского, был попросту разрушен бульдозером по желанию драматурга.

«Мебель будет продана, – писала Влади, – а все вещи окажутся в доме твоих бывших друзей. Я хотела отдать дом твоим детям, но у владельца участка (Володарского) были другие планы. Увидев, что им не удается присвоить дом, они разрушили то, чем не смогли завладеть».

Зная о том, что во Франции готовится к изданию книга вдовы Высоцкого, Володарский решил, по-видимому, упредить события и вытащил на свет свою пьесу, которая до этого благополучно пролежала в его столе без малого семь лет.

Между тем этот скандал плавно перетек и в 1988 год. Продолжила его статья в «Советской культуре» от 6 февраля, явившаяся ответом на публикацию в этой же газете письма Володарского (16 января). Февральская статья называлась «Прежде чем обвинять других» и была подписана Мариной Влади, Жанной Прохоренко, Всеволодом Абдуловым, Артуром Макаровым, Олегом Халимоновым и Валерием Янкловичем, людьми, которые принадлежали к «антиофициальным» друзьям Владимира Высоцкого.

«Дело в том, – писали авторы письма, – что Э. Володарскому, обвиняющему других в неуважении его покойного друга, хорошо бы кое-что вспомнить.

Десять лет назад Владимир Высоцкий мечтал иметь дачу, где бы мог хотя бы короткие сроки спокойно работать. С изысканием подходящего земельного участка возникли сложности, и тогда Э. Володарский предложил построить дачу на его участке. В писательском дачном кооперативе «Красная Пахра». Заверял, что впоследствии приложит все силы, дабы способствовать разделению этого участка.

Несмотря на все затруднения, дача была построена и обставлена, однако Владимир Высоцкий и его жена провели там вместе всего два дня – вскоре поэта не стало.

Как быть с дачей? Строение нуждалось в законном оформлении. Тогдашнее руководство Моссовета пошло навстречу просьбе вдовы поэта и приняло решение о том, что дача в виде исключения будет передана детям Владимира Высоцкого. Родные и друзья радовались возможности сохранить этот дом, намереваясь создать в нем нечто вроде мемориала.

И вдруг Э. Володарский круто изменил позицию. Началась возня, в которой Э. Володарский повел себя недостойно. Пошли споры, разборы в правлении кооператива, тяжбы…

Сейчас от дома Владимира Высоцкого ничего на осталось. Лишь расписка – обязательство Э. Володарского выплатить некую сумму – стоимость строительных материалов. Выплачена она не была. Э. Володарский объявил, что опротестовывает свое обязательство.

Не хотелось предавать все это огласке. Но коль скоро Э. Володарский выступил апологетом справедливого отношения к его умершему другу, мы сочли дальнейшее умолчание невозможным».

Не прошло и трех недель после публикации этого письма, как 26 февраля в газете «Неделя» появилось письмо за подписью детей Владимира Высоцкого, выступивших в защиту известного драматурга. Это было более чем удивительно, поскольку, как мы помним, еще в ноябре прошлого года против Володарского выступил отец Высоцкого Семен Владимирович. Получалось, что в этом конфликте внуки выступили против родного деда.

«Обидно, когда имя твоего отца оказывается в центре склочной истории по разделу имущества, – говорилось в статье. – Еще горше обида, когда история эта вдруг оказывается выставленной с непонятной целью на всеобщее обозрение. А когда еще твое собственное имя становится козырной картой в склоке, а ты об этом ничего не знаешь, ты всячески противишься этому!..

Наверное, молчать нельзя…

Драматург Э. Володарский, чье имя оказалось втянутым в историю с наследством, был знаком с В. Высоцким на протяжении семнадцати лет. Именно он предоставил В. Высоцкому возможность построить дачу на своем участке. Все конфликты, связанные с домом, возникли после смерти отца и были невозможны при его жизни. У нас лично не было и нет сейчас никаких претензий к Э. Володарскому – дом В. Высоцкого был разобран вопреки его желанию по решению правления дачного кооператива, денежную компенсацию он выплатил нам за него полностью, есть все необходимые документы, подтверждающие это…

Но хватит об этом. Важнее сказать другое.

Дружба Э. Володарского с отцом была не просто знакомством или приятельством – это была дружба двух творческих людей, близких по духу. Э. Володарский был одним из немногих, если не сказать – единственным литературным соавтором В. Высоцкого: ими был написан сценарий полнометражной приключенческой ленты «Каникулы после войны», в настоящее время готовящейся для постановки. Собирались они и дальше работать в соавторстве над сценариями кинофильмов, вместе придумывали сюжеты, характеры будущих героев. Перед памятью В. Высоцкого он никаких проступков не совершал.

Мы ни в коей мере не хотим сказать, что он был единственным или ближайшим другом отца. Среди его близких было немало людей, в том числе и те, кто упрекает сейчас Э. Володарского в несуществующих грехах.

Пока Владимир Высоцкий был жив, близость к нему объединяла всех. После его смерти она же их разъединила. Это очень грустно. Нам бы очень хотелось, чтобы все раздоры навсегда кончились. Понимаем, что это не так просто сделать, и тем не менее сделать необходимо: взять и помириться перед памятью Владимира Высоцкого, сообща участвовать в создании его полной и правдивой жизненной и творческой биографии. И для этого нужно прежде всего перестать сводить личные счеты… Аркадий Высоцкий, студент ВГИКа, Никита Высоцкий, актер театра-студии «Современник-2».

Но, как говорится, поезд уже ушел и мирить враждующие стороны было поздно. В бой вступала «тяжелая артиллерия» противоположной стороны: за доброе имя Володарского вступились ни много ни мало 23 уважаемых и известных в мире искусства и среди поклонников В. Высоцкого деятеля, письмо которых «Советская культура» опубликовала 5 марта 1988 года. Среди подписантов были: Э. Рязанов, С. Соловьев, Н. Губенко, Ж. Болотова, И. Рубанова, Л. Филатов, Т. Друбич, П. Чухрай, И. Бортник, А. Смирнов, А. Митта и др. Цитирую:

«Уважаемый товарищ Беляев! Нас удивила публикация руководимой Вами газеты от 6 февраля сего года, касающаяся нашего товарища и коллеги Эдуарда Володарского. В газете решительно растаптывается честь и репутация этого известного и талантливого кинодраматурга. И дело не только в содержании публикации, в огульных обвинениях Марины Влади и других лиц, письмо подписавших. Мы могли бы доказательно опровергнуть опубликованное, но понимаем, что разбор и проверка клеветы – дело других учреждений.

Мы переживаем сейчас существенный момент нашей истории, связанный с надеждами на возрождение всего лучшего в человеке. Способствует ли тому упомянутая публикация? Бесцеремонно вторгаясь в личную жизнь художника, делая ее предметом тенденциозного общественного обсуждения, газета творит недоброе дело – плодит сплетни и домыслы… Мы все же надеемся, что это досадная оплошность, которая, разумеется, требует публичных извинений. Иначе болезнь может стать хронической: каясь перед мертвыми, мы перестаем быть осторожными и терпеливыми с живыми».

Опубликовав это письмо, редакция «Советской культуры», видимо, поняла, что конфликт зашел слишком далеко и, к сожалению, не без их посильной помощи. Поэтому в своем комментарии к «письму 23-х» редакция отметила следующее: «Хочется сказать – гласность гласностью, но сколько же можно? Ведь отец поэта начал разговор об этике художника, разговор по теме, близкой нашей газете. И сейчас это уже элементарная перепалка, способствовать которой редакция не намерена…»

По мнению многих, на примере этой печальной истории вокруг имени Владимира Высоцкого наглядно подтверждалось пророчество скептиков о том, что перестройка, начатая Михаилом Горбачевым, закономерно перерастет сначала в перепалку, а после в перестрелку. Так оно, собственно, и вышло.

Похищение младенца

(Ирина Понаровская / Вейланд Родд)

Весной 1988 года в центре громкого скандала оказалась бывшая звездная чета Ирина Понаровская и Вейланд Родд. Но прежде, чем описать сам скандал, стоит хотя бы вкратце познакомить читателя с его предысторией.

Ирина и Вейланд познакомились в 1981 году. К тому времени Понаровская была одной из самых известных звезд советской эстрады, а вот чернокожий музыкант Родд был мало кому известен. История его появления в Советском Союзе выглядела следующим образом. Его родители приплыли через океан в 30-х годах, познакомились и поженились в России. Отец закончил ГИТИС, играл в театре Мейерхольда, снимался в кино (сыграл Геркулеса в «Пятнадцатилетнем капитане» и папуаса Туя в «Миклухо-Маклае»), мать была пианисткой (она потом уехала обратно в США, живет в Майами). В Москве у них родился мальчик, которого назвали Вейландом. С 12 лет он увлекся карате, джиу-джитсу и восточной медициной. Однако затем родительские гены все-таки взяли свое, и Вейланд ушел в искусство – стал эстрадным певцом. Чуть позже он ушел в администраторы (работал в ансамбле, который возглавлял Стас Намин).

Что касается личной жизни чернокожего музыканта, то она была не менее бурной, чем его эстрадная деятельность, – он был пять (!) раз женат. Среди его жен были женщины разных профессий: архитектор, лингвист, адвокат, балерина. Шестой женой Родда стала певица Ирина Понаровская, с которой Родд познакомился благодаря приятелю. Именно тот посоветовал Ирине обратить внимание на чернокожего певца и взять его в свой ансамбль. Ирина совету вняла, и вскоре между нею и Роддом вспыхнул служебный роман. А спустя несколько месяцев они поженились. Жить молодожены стали на два дома: то в трехкомнатной квартире у Вейланда, то в однокомнатной на улице Новаторов у Ирины.

Практически с первых же дней супружества Родд стал вести разговоры о ребенке (один сын у него уже был – от балерины ансамбля «Сувенир», которого звали Теодором). Однако после сложной операции, которую Понаровской сделали несколько лет назад, врачи запретили Ирине рожать. Но молодые решили рискнуть. И случилось чудо: 17 октября 1984 года у них родился мальчик, которого назвали Энтони. В том момент никто еще и предположить не мог, какие страсти разгорятся вокруг этого мальчика несколько лет спустя.

Между тем прошло всего лишь четыре года, и в апреле 1988 года брак Родда и Понаровской распался. Причем этому разводу сопутствовал громкий скандал, который не удалось скрыть от прессы. Оба его виновника отыгрались друг на друге в многочисленных интервью, которые они дали журналистам после развода. Послушаем обе стороны.

В. Родд: «Я изучал психологию. Причиной семейных конфликтов бывает секс или нелюбовь. Первое у нас было на хорошем уровне. А второе… Когда люди живут шесть лет вместе, когда у них прекрасный сын, когда муж обожает свою жену – жена привыкает, даже если никогда не любила. Причина наших конфликтов другая. Мне мама всегда говорила: „Она не простит тебе сцены“. Так и вышло, хотя тогда я не понял ее мысль…

Как-то я заметил, что Ирина, сидя перед телевизором, что-то считает. Не сразу до меня дошло, что это она сравнивает, кого из нас больше на экране. Меня поражает такая позиция – разве между мужем и женой могут быть счеты?..

Все помнят тот мощный рывок, который она сделала, когда мы были вместе. Запела песни ленинградских авторов – рок, попсу, джаз. Я готовил все к тому, чтобы раскрыть ее драматический талант. Она великолепная актриса и прекрасно движется. Я уже видел настоящий мюзикл, целую драматическую линию. Набрал мальчиков в балет… И с этого начался наш развод. У нее начался воздушный роман с одним из этих мальчиков. Когда я узнал это, сказал ей: «Я все понимаю. Проживи эту ситуацию, уйди в свою квартиру. Пусть ребенок живет со мной. А когда тебе все это надоест – вернешься, и у тебя останется семья. Знай, что у тебя есть семья».

И она приняла мои условия. У нее нет и никогда не было времени воспитывать сына. Я настоящий кормящий отец, только рожать не умею.

Потом Алла Пугачева предложила мне выехать на гастроли, и я, продолжая сильно любить Ирину, решил воспользоваться этой ситуацией. Предложил вернуться и пожить с мальчиком. Втайне надеялся – все будет по-прежнему.

Она спросила: «Ты оставишь мне ключи от машины?» Я ответил дословно: «Оставлю все, что угодно». Действительно, положил ключи на телевизор.

Но когда, поселившись в гостинице, начал звонить домой и там не снимали трубку, я понял, что она исчезла вместе с сыном.

Я вернулся и увидел – дом пустой. Не выломали только стены. Она скрылась вместе с ребенком. Я позвонил и попросил передать, что нужно было содрать обои, а в углу оставить сына, который все равно ей не нужен.

На следующий день я купил новую обстановку и машину. Но это была страшная травма.

Узнав, что мой сын в Петербурге у бабушки, я поехал туда и выкрал ребенка. Через 40 дней Ирина разыскала нас и уговорила на мировую. В присутствии серьезных людей обещала, что разрешит видеться с ним, когда захочу. И я опять поверил.

На первом же свидании мальчик – ему было тогда 3,5 года – заплакал: «Папа, забери меня отсюда!» Это было очень тяжело.

С тех пор меня больше к нему не подпускают…»

А теперь послушаем противоположную сторону – И. Понаровскую:

«Я не хочу публично лить грязь так, как это делает он, хотя, конечно, надо бы было. Единственное, могу повторить то, что уже говорила ранее. Я не понимаю мужчину, совершающего такие поступки, какие совершает он. Мне кажутся неприличными даваемые им интервью. Видимо, подобными высказываниями журналистам он пытается продлить свою известность, которая пришла к нему только потому, что он стал мужем Понаровской. Уверяю вас, он ни разу не увидел бы себя на телеэкране, не прочитал бы ни одной статьи о себе, не дал бы ни единого интервью, если бы когда-то не случилось так, что он начал за мной ухаживать, а я ответила на эти ухаживания и стала его официальной супругой. Как Вейланд Родд он никому не нужен. Я не встречала материалов о нем, где бы речь шла непосредственно о его творчестве, а не о том, что он мой муж, и о том, сколько у него всего было жен и детей. Человек пытается строить свою славу на том, со сколькими женщинами он переспал и сколько семенной жидкости в ком оставил. Это недостойно мужчины…

Впрочем, могу рассказать всю эту историю с точки зрения матери. Когда родился мой сын, Вэл продолжал споры со своей предыдущей супругой Галей, которая, так же как впоследствии и я, не давала ему общаться со своим ребенком. Она вынуждена была так поступить в связи с состоянием здоровья ребенка. Я объясню позже, в чем дело. Не хочу более ничего скрывать, потому что его поведение мне противно.

Когда появился Энтони, я, памятуя о ситуации с Галей, сразу сказала: «Вэл, родился сын, и я тебя сразу предупреждаю: если когда-нибудь у нас с тобой произойдет разлад, запомни, сына я тебе никогда не отдам. Это мой ребенок. Видеться с ним ты будешь – нет проблем, но ребенок это мой»…

Потом мы расстались. Причина развода, к сожалению, неприличная. Он изменял мне, как последний дворовый кобель. Он мог привести домой, ко мне в спальню, соседскую девочку и иметь с ней там отношения. Я позже узнала об этом. Но я не та женщина, которой можно изменять так грязно. Понимаю, что не родился еще тот мужчина, который не изменил своей жене. Но, тем не менее, все можно сделать красиво. Я взрослый человек, не ханжа и прекрасно все осознаю. Но так омерзительно заниматься этим на глазах у всех! Такова причина нашего развода, а вовсе не та, о которой толкует он, что будто бы две большие творческие личности не смогли ужиться на одной сцене. Я умышленно оформила наш развод гласно, в суде настояв на формулировке «супружеская неверность». С помощью адвоката я добилась, чтобы в судебной выписке было написано: «ребенок присужден на воспитание матери».

Дальше и произошел тот известный случай. Когда летом я была на гастролях, а Энтони жил с бабушкой на даче, туда приехал его отец и обманным путем заманил мальчика в машину. Причем ребенок был в трусиках, маечке и босиком. Родд увез его в Москву. Моя мама подняла все посты ГАИ. Я нашла их в Москве, и нам удалось договориться, что Энтони побудет месяц у отца. Только я предложила Вэлу, чтобы он отвез его куда-нибудь отдыхать, чтобы это было альтернативой тому, что даю ребенку я. Однако затем выяснилось, что он остался с ребенком в городе, скрываясь от меня. А после отправился с ним на гастроли и таскал по самолетам и поездам.

Спустя месяц в назначенное время я перезвонила ему домой, но никого не застала. Поинтересовалась у его соседей, и они рассказали, что по ночам он с ребенком под мышкой куда-то носится и дома не ночует. Я провела свое расследование. И спустя еще месяц выяснила, что он с Энтони находится в Воронеже. Села за руль автомобиля и немедленно туда отправилась. Там обратилась в местное УВД и вместе с инспектором отдела по работе с несовершеннолетними отправилась забирать собственного ребенка из квартиры, где он, по моей информации, находился. От увиденного там у меня волосы на голове зашевелились. В середине комнаты стояли две сдвинутые кровати, на одной из которых сидела полуобнаженная девушка из балета Родда, а по ней ползал с куском черного хлеба абсолютно голый Энтони. Когда сын увидел меня, у него началась истерика. Он закричал: «Мама, мама, где ты была? Я тебя так долго ждал!» Ему было тогда три года и десять месяцев. Я тут же увезла его и долго потом не могла узнать. Он был дистрофичным, с жутким бронхитом, гайморитом и плакал по любому поводу. Врачи определили у него астенический невроз и сексуальные отклонения. Энтони рассказал мне, чем папа занимался с девочками на его глазах. После этого я запретила отцу встречаться с ребенком, и ни одного звонка по этому поводу в мою квартиру больше не последовало…»

Отмечу, что после развода с Роддом Понаровская была еще один раз официально замужем, но этот брак продлился недолго. С тех пор певица замуж больше не выходила.

Зато ее бывший супруг Вейланд Родд совершил сразу несколько походов в ЗАГС, побывав в мужьях еще три раза. Его седьмой женой стала Джуди, наездница и дрессировщица собак. В этом браке в 1990 году родился мальчик Майкл-Роберт. Через год восьмая жена – балерина Виктория – тоже родила Родду мальчика – Роберта. И, наконец, девятая жена Татьяна в 1995 году подарила Родду пятого сына – Милана-Джонатана.

Хоккеист в наручниках

(Вячеслав Фетисов)

В октябре 1988 года в центре громкого скандала оказался нынешний министр спорта России, а тогда игрок хоккейной команды ЦСКА Вячеслав Фетисов. В те дни люди судачили, что, будучи в Киеве, он напился и подрался с милиционерами. Однако несколько лет спустя, в своих мемуарах, Фетисов подробно осветил этот инцидент. По его словам, все выглядело совершенно иначе. Цитирую:

«Октябрь 1988 года. Накануне игры с местным „Соколом“ мы с Алексеем Касатоновым были в гостях у футболистов киевского „Динамо“, с которыми тогда дружили. Поскольку назавтра предстоял матч, мы с Лешей рано вернулись в гостиницу. В то время в Киеве жил (сейчас он в Америке) Саша Ляпич, он позвонил мне в номер: „Наконец тебя поймал. Завтра на хоккей не могу прийти, а у меня большая просьба: я приготовил посылку для Харламовых, хотел бы, чтобы ты ее передал от меня“. Ляпич дружил с Харламовым и после трагической смерти Валеры постоянно отправлял посылки его детям. Я обещал, что спущусь вниз (в то время в гостиницу после одиннадцати пройти посторонним было невозможно). Ляпич сказал, что он выезжает. Я надел тренировочный костюм, вышел на улицу.

7 октября – День Советской Конституции. На улице – оживление, день выходной, народ гуляет. Я стою чуть в стороне от гостиницы «Москва», где мы жили, потому что на мне яркий костюм, а тренеры не должны меня заметить: у нас режим, после одиннадцати часов нельзя выходить из номера, команде полагалось спать. Стою – Ляпича нет. Нет его десять, пятнадцать, двадцать минут. Рядом со мной шлагбаум. Я оказался неподалеку от автостоянки, там, где будка охраны. Я решил, что, скорее всего, и телефон в будке есть. Подхожу к будке, думаю: «Позвоню, узнаю, выехал Саша или нет?». Будка высокая, как милицейский «скворечник», а в окне молоденькая девушка. Я кричу: «Нельзя ли от вас позвонить? Мне нужно узнать: человек выехал, ждать его или нет?» Она не отвечает. Я громче: «Нельзя ли позвонить от вас?» Вдруг лысоватый мужик лет под пятьдесят рядом высовывается: «Отвали отсюда». Я говорю: «Что вы грубите? Единственное, что мне нужно, – позвонить». Он опять: «Я сказал, отваливай отсюда». Я продолжаю стоять. Он сбегает по ступенькам из «скворечника» (а у него «жигуленок», оказывается, рядом с входом в будку стоял), открывает багажник и достает оттуда приличный тесак.

Как потом выяснилось, лысый мужичок работал прежде в МВД, был начальником «зоны», и тесак у него, похоже, был тоже с «зоны», типичная зэковская продукция. И опять: «Я тебе сказал – отваливай». Наверное, он перед девушкой хотел покрасоваться. Я ему: «Ну что ты взбунтовался?» Он мне: «Я тебе сейчас язык отрежу». Я подхожу к шлагбауму, говорю: «Я не понял». Похоже, что мой яркий костюм его просто заводил. 1988 год, вещей в стране мало. Подходит к нам милиционер: «В чем дело?» Я говорю: «Вот видите, человек с ножом, выбежал на меня». Милиционер говорит: «С каким ножом?» Я снова: «Вы что, ослепли? Мне угрожают ножом». Милиционер: «Я ничего не вижу». Лысый мужичок распаляется: «Ты, щенок, ты у меня…»

Я растерялся, повторяю: «Вы разве не видите, что человек с ножом?» Он: «Нет никакого ножа». Я: «Так у вас здесь мафия». Тут милиционер встрепенулся: «Ах, ты такой разговорчивый…» И сразу – в свисток, тут же еще один подбегает, и буквально через минуту (праздник же, особый режим патрулирования) подъезжает «воронок». Я опомниться не успел – вылетает бригада, начинает мне крутить руки. Стало так обидно за эту дурацкую ситуацию, что, вместо того чтобы сесть спокойно в машину, поехать и разобраться в отделении, я начал кричать: за что? почему? Они мне – руки выкручивать, я сопротивляюсь, человека четыре пинками в машину меня загоняют. Я вою: «Давайте разберемся здесь, в гостинице». Они: «В милиции разберемся!» И бьют под печень все время, пинают ногами, тянут за волосы, костюм разорвали. Хохлы оказались дюжими.

В отделении милиции завели в какую-то комнату и еще там меня попинали. У меня началась истерика. Разума нет, одни эмоции. Уже после того, как меня отмолотили, заходит дежурный майор. Такой в теле, лицо добродушное. Я говорю: вы майор, я тоже майор, за что меня били? Меня в жизни никто не пинал ногами, отец никогда не трогал. Наступил срыв, я рыдаю, не знаю, что я еще им там кричал. Меня закрыли в камере, потом приезжает начальник милиции – крутой парень. Где-то его в час ночи вызвали. «Ты нам здесь права не качай, – говорит, – я с тобой могу сделать все что хочу». Наконец появляется Тихонов, а у меня волосы выдраны, золотую цепочку сорвали, деньги, что были в бумажнике, доллары какие-то – исчезли. Я начал требовать, чтобы мне все вернули, но Тихонов меня увел.

В Москве я прошел медицинское освидетельствование. Но дело не в этом. Я понял, что попался, – аморальная личность! По всем статьям я на крючке, и про меня можно писать теперь все что угодно. Я пошел в передачу «Человек и закон», рассказал о случившейся истории. Сотрудники поехали в Киев, провели журналистское расследование. Передача была показана по Центральному телевидению. Насколько мне известно, никто в Киеве даже выговора не схлопотал. А я получил серьезную моральную травму, я никогда не чувствовал себя таким униженным и растоптанным. Не могу сказать, чтобы этот случай стал решающим, но моему стремлению уехать он тоже способствовал. Почти до Нового года меня только и грела надежда, что зимой ЦСКА поедет играть в Америку и, как мне обещали, я останусь в «Нью-Джерси». Сезон 1988–1989 годов я собирался закончить уже в новом клубе…»

1989–1991

Агония театра

(Театр на Таганке)

После того как в 1988 году Юрий Любимов публично заявил, что поддерживает горбачевскую перестройку, советские власти разрешили некогда опальному режиссеру вернуться на родину и вновь возглавить Театр на Таганке (в 1984–1987 годах его возглавлял Анатолий Эфрос, а после его смерти временным руководителем стал бывший таганковец Николай Губенко).

Между тем тогдашнее возвращение Любимова не было окончательным. Поскольку он был связан многочисленными контрактами на Западе, «Таганку» он возглавлял наездами: то есть порулит какое-то время и опять уедет за границу. Самый длинный «рулеж» случился у него в самом начале 1989 года, когда Любимов приехал в СССР на целых три месяца. Газета «Московский комсомолец» на следующий день после этого события поместила статью «Юрий Любимов: Я приехал домой».

«На белом фоне ярко-красным: „Здравствуйте, Юрий Петрович!“ Ожидающие в аэропорту „Шереметьево-2“ пассажиры удивленно взирают на улыбающихся людей с цветами, фотоаппаратами, кинокамерами, вылавливая знакомые лица Зинаиды Славиной, Вениамина Смехова, Николая Губенко. Смехов просит диспетчера объявить: „Прилетевшего рейсом Будапешт – Москва Любимова встречает Театр на Таганке. Враз и навсегда!“ Диспетчер резонно отказывается: слишком непривычны эти „враз и навсегда!“ – любимое выражение одного из героев спектакля „Живой“ по повести Бориса Можаева „Из жизни Федора Кузькина“.

Собственно, «Живой» – одна из целей приезда в Москву…»

Любимов вернулся на родину в ореоле победителя, поскольку его сторонники в верхах уже окончательно победили «консерваторов». 8 февраля в Доме кино была устроена встреча Любимова со столичной интеллигенцией (либеральной ее частью).

Эйфория в «Таганке» после приезда Любимова была огромной. В те дни всем казалось, что в истории этого многострадального театра наступили лучшие дни. Увы, это оказалось не так. На самом деле «Таганка» стояла одной ногой в могиле, и оставалось всего-то чуть-чуть, чтобы и вторая нога театра сорвалась с края и увлекла за собой все «тело». Однако никто об этом пока не догадывается. Хотя почему никто? Ведь взялся же в те дни Юрий Любимов ставить «Маленькие трагедии» А. Пушкина, назвав их «Пир во время чумы». Под чумой подразумевалось то, что тогда происходило в стране – разгул то ли демократии, то ли анархии. Сам Любимов на одной из первых репетиций так объяснил суть постановки: «Ведь самое страшное, что сейчас происходит, – это хамство и свинство, которыми мы все сыты по горло. Поэтому сверхзадача нашего спектакля – призвать людей достойно себя вести, чтобы не было такой дикой зависти, такой дикой скупости, цинизма…»

Тем временем 24 апреля любимовская «Таганка» торжественно отпраздновала свой юбилей – 25-летие со дня рождения. В «Известиях» по этому поводу была опубликована патетическая статья давнего друга и члена худсовета театра поэта Андрея Вознесенского. В ней он писал:

«Сегодня – серебряная дата нашей Таганки, театра революционной интеллигенции, родившегося четверть века назад. Театр этот – не дитя замерзшей уже к тому времени оттепели, он родился как предтеча сегодняшнего апреля…

Цвет мыслящей интеллигенции собирался на Таганке. Театр был не только московским Олимпом, но и Гайд-парком. Правительственной ложи в нем не было. На премьере «Пушкина» рядышком сидели опальный академик А. Сахаров, космонавты, тогдашний член Политбюро Д. Полянский, диссидент В. Максимов, либеральные работники со Старой площади (там располагался ЦК КПСС. – Ф. Р.), московские красавицы, студенты, шуршавшие «самиздатом», дипломаты… (Поэт забыл назвать в числе зрителей и огромную армию тогдашних «хозяев жизни» – цеховиков, спекулянтов, фарцовщиков, директоров магазинов и складов, для которых «Таганка» с ее антисоветским уклоном была важной составляющей их модной жизни. – Ф. Р.)

Что означают для театра цифры XXV? Что закодировано в них? Дважды накрест перечеркнутые тирания и стагнация? И приветственные пальцы, поднятые вверх как знак победы?.. Ты не отвечаешь, ты работаешь, Таганка. С серебряной датой тебя! Серебряной гривой потряхивает твой капитан.

Чем поразишь нас завтра, Таганка?»

«Поражу тебя распрями, драками с участием ОМОНа и распадом!» – могла бы ответить «Таганка» своему апологету, умельцу выспренного слога. Да только не знала тогда еще «Таганка» о своем ближайшем будущем.

Кстати, банкет по случаю юбилея закончился в театре грандиозной пьянкой. На нем имел несчастье присутствовать 19-летний сын Любимова Петр, который от увиденного буквально впал в ступор. Как проговорится потом сам Любимов: «Сын увидел 25-летие театра – до сих пор не может прийти в себя. Взбесившееся, пьяное стадо».

Между тем не успел Юрий Любимов впрячься в дела театра, как в недрах коллектива начал вызревать новый конфликт: на этот раз между главным режиссером с одной стороны и директором театра Николаем Дупаком – с другой. Последний, отметим, был именно тем человеком, который помог Любимову возглавить «Таганку» в 64-м. Однако это было давно – четверть века назад, и теперь бывший союзник Любимову был неудобен: он мешал ему в его будущих планах реорганизации коллектива. И, значит, должен был уйти. Труппа, которой Дупак верно служил все эти годы (все-таки 25 лет директорства!), дружно его предала (за небольшим исключением в лице нескольких актеров и техперсонала). На месте Дупака труппа хотела видеть Губенко, но тот колебался, поскольку: а) уже понимал, что их взгляды с Любимовым на многие вещи все сильнее и сильнее расходятся и б) не хотел рвать связи с большим кинематографом. Поэтому должность директора временно возглавил Ефимович, а Дупак довольствовался «утешительным призом» – стал директором культурного центра на Таганке.

Кроме этого Любимов избавился и от А. Эфроса, вернее, от памяти о нем: 2 сентября на сцене «Таганки» в последний раз сыграли эфросовский «Вишневый сад». На этом эпоха Анатолия Эфроса в Театре на Таганке канула в Лету. При этом Любимов по-прежнему работает на два фронта: ставит спектакли за границей, а в свободное время прилетает в Москву и руководит «Таганкой». Однако подобное руководство не служит делу сплочения труппы, а даже наоборот – все сильнее ее разлагает. В итоге в недрах «Таганки» вызревает новый конфликт: уже между главным режиссером и бывшим руководителем театра Николаем Губенко.

Последний в середине ноября был назначен министром культуры СССР. Это назначение не было случайным, поскольку Губенко в течение последних нескольких лет был в большом фаворе у Горбачева и K° (снялся в роли Ленина в телесериале о вожде мирового пролетариата, подготовил возвращение Любимова на родину и т. д.). Однако, несмотря на свое министерство, Губенко продолжает оставаться актером «Таганки», хотя и занят всего в двух спектаклях: «Борисе Годунове» и «Владимире Высоцком» (последний ставится всего лишь два раза в год: в день рождения поэта и в день его смерти).

А дела «Таганки» идут все хуже и хуже, что неудивительно: Любимов по-прежнему живет на две страны, Губенко министерствует. Как записал в своем дневнике 28 января 1990 года Валерий Золотухин: «В театре полный развал. Я такого не помню даже в самые худшие времена… Вот расплата за всю безнравственность наших руководителей. Начиная с разговора о кризисе театра во времена Эфроса, со снятия Дупака. И пришли мы к разбитому, неуправляемому корыту…»

В середине сентября «Таганка» отправляется на гастроли в Уфу, причем под руководством Любимова. Однако атмосфера на репетициях далека от идеальной. Любимов часто срывается на крик и в запале кричит актерам, проклиная их «совковость»: мол, ваша система, ваши вшивые деньги, ваше советское воспитание. Глядя на него со стороны, можно было подумать, что сам он родился в Лондоне или Цюрихе. Однако долгое пребывание за границей уже наложило на него свой отпечаток. Он и раньше был сущий барин, а тут просто превратился в эдакого надменного капиталиста, понукающего своими нерадивыми рабочими.

В те дни Валерий Золотухин записал в своем дневнике: «Все клянут шефа, говорят с ненавистью. А я вспоминаю Эфроса и думаю, как несправедливо поступила с ним судьба и с нами тоже. Выслушивать от Любимова всю эту поносную гнусь, – да, дело малоприятное…»

Конфликты Любимова с актерами «Таганки» происходили и раньше, в лучшую пору этого театра, но тогда они носили в основном творческий характер. Теперь сюда добавилась чистая коммерция. Заматерев в своих западных вояжах, Любимов задумал создать из своего театра гастрольную труппу, с которой можно разъезжать по миру и зарабатывать деньги. Причем неплохие деньги, учитывая ту популярность, которую «Таганка» имела на Западе, в основном благодаря своему антисоветизму. Однако в этой гастрольной труппе Любимов хотел видеть не всех актеров, а всего лишь половину. Остальных он считал «балластом» и мечтал от них избавиться. При этом он надеялся на помощь актера своего театра и министра культуры СССР Николая Губенко, но тот эту затею режиссера не одобрял. Губенко, кажется, уже окончательно понял, что «Таганка» Любимову нужна исключительно для личной коммерции, а отнюдь не ради искусства. Он уже человек не молодой, ему надо о своей семье думать. Ведь бросил же однажды Любимов такую фразу: «Ни моя жена, ни Петя не хотят жить в Советском Союзе». Как будто кто-то раньше в этом сомневался! Вся любимовская фронда 83-го года, когда он остался в Англии, именно на этом и была замешена: на нежелании жены Любимова возвращаться в СССР.

22 сентября Валерий Золотухин записал в своем дневнике следующие строчки: «Хорошо играл… хорошо играл финал», – сказал на поклонах шеф. Спасибо тебе, шеф. И жалко мне тебя. Но ты любишь сына, это судьбы подарок тебе, к «закату солнца»… Только не ври, что гастроли в США или Японии нужны только нам. Мне, например, они на… не нужны, они в первую очередь нужны тебе. Ты же от ассоциации огромные купоны стрижешь за свои старые работы. И на здоровье! Ты заслужил это, а так как ты в некотором смысле (денег) стал западным работником…»

Так в Театре на Таганке начался новый этап – капиталистический. Проходил он в муках, поскольку реальным капиталистом был один человек – Юрий Любимов. Во-первых, в силу своих корней (дед у него был кулаком), во-вторых – в силу своего многолетнего обретания на Западе. Остальные члены труппы, включая и техперсонал, были плотью от плоти социалистической системы отношений. Всю свою творческую жизнь эти люди втыкали шпильки, а иной раз и целое шило в тело социализма, не ведая того, что при другой системе это шило будут втыкать уже в них. Капитализм воочию показал свой звериный оскал. Но, как говорится, за что боролись…

И вновь процитирую Золотухина, который так описывает гастроли «Таганки» в Германии: «Шеф сыграл с нами втемную. Раздача знаков была вчера, действительно в темноте и под дождем! И эта ассоциация купила его по одной цене, а нас – по другой. Совершенно очевидно. Более кошмарной поездки я не помню. Он всех поссорил. В автобусе Иван Бортник объявил рабочим, что они уволены, что надо набирать новую бригаду, они вылезли из автобуса и рвались бить ему морду, его отбили, но я думаю, что этим дело не кончится. Конфликт глубже. Шеф их обидел, не предупредив и просто столкнув интересы актеров и рабочих.

А когда-то мы жили дружно и даже помогали рабочим грузить и разбирать декорации. Ну, что делать, мы в другой системе обретаемся. Так воспитаны – колхозная система…

Любимов обманывает нас, и мы не знаем своего завтрашнего дня. Я понимаю, что никакие заявления о том, что я не поеду на следующие гастроли, его не напугают, он усиленно и беспардонно ищет конфликта с труппой, с государством…»

А конфликт Губенко и Любимова разгорался все сильнее. В середине ноября Любимов назначил на роль Бориса Годунова «варяга» – Алексея Петренко, хотя под рукой был свой таганковец Виталий Шаповалов, который в эту роль уже вводился. Это был конкретный намек Губенко, что дни его в этой роли (а он был главным исполнителем с момента премьеры этого спектакля) сочтены. Но Губенко так просто сдаваться не собирался и, когда в газете «Советская культура» вышел анонс, что Петренко – новый Годунов, позвонил в театр и заявил: «30 ноября играть и репетировать буду я!» Поскольку Любимов в тот момент находился за границей, возразить ему никто не посмел. Узнав об этом, Любимов, конечно, взорвался, однако уволить Губенко тоже не решился: министр все-таки! Зато решился сделать это в отношении других и чуть ли не каждый день слал в Москву телеграммы, где приказывал администрации «Таганки» кого-нибудь уволить: то из актерского состава, то из техперсонала. Труппу от этого лихорадило еще больше, а Любимов знай себе шлет одну телеграмму за другой.

В те дни даже состоялся разговор о Любимове между Губенко и Михаилом Горбачевым. Последний, как мы помним, был давним почитателем таланта режиссера и сделал все для того, чтобы он вернулся на родину и вновь возглавил «Таганку». Теперь же Горбачев в недоумении спрашивал Губенко, которого он на днях ввел в Президентский совет: «Коля, что происходит? Мы что, ошиблись в этом человеке?» – «Выходит, ошиблись», – разводил руками Губенко.

Слышать эти слова странно, поскольку Любимов по большому счету никогда и не считался откровенным горбачевцем. Разве что он какое-то время, в середине 80-х, был человеком, симпатизировавшим ему. Однако в отличие от того же Губенко Любимов не стремился стать для Горбачева своим, поскольку более был заинтересован в своих западных делах, чем в том, что происходило у него на родине. К моменту прихода Горбачева к власти у Любимова был уже надежный запасной аэродром, поэтому записываться в горбачевцы он никогда не спешил. Зато, когда стал набирать силу Ельцин, Любимов практически сразу стал его поддерживать. Хотя никакой особой разницы между Горбачевым и Ельциным не было: оба вели дело к развалу Советского Союза, только избрали для этого разные пути. Если Горбачев делал это поэтапно, то Ельцин стремился поставить крест на СССР как можно быстрее. Судя по всему, именно за это качество его и ценил Любимов, да и все остальные либералы.

Тем временем ситуация в стране продолжает осложняться. В январе 1991 года «громыхнуло» в Вильнюсе: оппозиция попыталась захватить там телецентр, и Горбачев ввел в город войска, из-за чего были жертвы среди мирного населения. Запад, естественно, осудил эту акцию (он спал и видел, чтобы СССР поскорее распался), и в этот протест вплел свой голос и Юрий Любимов, который заявил: «Я не вижу смысла возвращаться в обманутую страну». То, что он сам долгие годы водил за нос практически всех вокруг себя, это им в расчет, естественно, не бралось.

Власть ответила Любимову адекватно: статьей в «Советской России» под названием «Между двух стульев». Речь в ней шла о том, что Любимов хочет, как в народе говорится, и рыбку съесть и… на лодке покататься: одновременно работать на Западе и руководить «Таганкой» в Москве.

14 января «Таганка» отправилась в Прагу на гастроли, где с ней встретился Любимов. Он потребовал от труппы определиться с вопросом: готов ли коллектив подписаться под заявлением, осуждающим агрессию в Литву. Труппа возразить ничего не посмела. Не подписался только Николай Губенко, который должен был прилететь в Прагу чуть позже. Любимов на его отсутствие отреагировал резкой репликой: «Он скурвился и потерял талант». Казалось, что началась открытая война Любимова против Губенко. Либерала-западника, с одной стороны, и горбачевца, члена Президентского совета с другой. Но настоящей войны не случилось. Когда через два дня Губенко прилетел в Прагу и в его номере собралось руководство театра (Любимов, Глаголин, Золотухин, Демидова, Боровский, Жукова), буря бушевала какое-то время, а потом все закончилось миром.

Один из первых гастрольных спектаклей «Таганки» начался с минуты молчания по погибшим в Литве. В эти же дни американская авиация бомбила столицу Ирака Багдад, там тоже гибли невинные люди, однако по этим убиенным «Таганка» не скорбила: ведь Запад объявил Саддама Хусейна «врагом человечества», «иранским Сталиным».

В Праге «Таганка» показывала несколько спектаклей, в том числе и «Живого». На последнем произошла следующая история. Актриса Л. Комаровская, игравшая колхозницу, должна была исполнять задорную частушку советских времен:

Сердце радостно волнуется —
Идем голосовать!
Самых лучших, самых честных
Станем нынче выбирать!

Однако перед спектаклем Комаровская вдруг заявила: «Не буду петь со сцены эту частушку – стыдно» (имелись в виду все те же литовские события). Любимов с актрисой согласился и предложил частушку заменить. В итоге актриса спела следующее:

Выбирали, выбирали
И довыбиралися:
Демократию прикрыли,
В дураках осталися.

Самое интересное произойдет спустя год – в феврале 92-го. Когда эту же частушку Комаровская пропоет в «Живом», но уже в Москве, тот же Любимов… впаяет актрисе выговор. Почему? Да потому, что власть в России будет уже не советская, а «демократическая», ельцинская. А ее Любимов поддерживал и не желал, чтобы ее обижали с подмостков его театра. Поэтому выговор Комаровская получила «за исполнение частушки антиправительственного (выделено мной. – Ф. Р.) содержания». Вот вам и Любимов – «отец русской демократии»!

Но вернемся в начало 1991 года.

25 января, в день рождения Владимира Высоцкого (ему исполнилось бы 52 года), Губенко собрал почти всю труппу в своем гостиничном номере в надежде если не примирить актеров друг с другом, а себя с Любимовым, то хотя бы создать видимость этого. Посиделки длились до одиннадцати вечера и, в общем-то, были теплыми. Актеры пили, закусывали и попутно вспоминали многие светлые страницы истории своего театра, связанные с именем Высоцкого. Никто из них тогда даже не догадывался, что спустя несколько месяцев «Таганка» разделится на две труппы (или трупа, как острили шутники) и многие из тех, кто совсем недавно сидел за одним общим столом, возненавидят друг друга. И никакая память о Высоцком им уже не поможет.

А Любимов продолжает нагнетать страсти. 27 января, перед началом очередного спектакля, он вышел на сцену и попросил зал встать, чтобы почтить память «жертв тоталитарных режимов», имея в виду события в Прибалтике. При этом он заявил: «Пока советские войска в Литве – нога моя не коснется порога так называемого Союза нерушимых республик свободных». Говорил он это зло, можно сказать, с ненавистью. В этом спиче он окончательно сбросил маску, представ в своем подлинном обличье – яростного ненавистника советской власти. Что самое странное, но его спектакль «Борис Годунов» на родине выдвинут на Государственную премию. Впрочем, чему удивляться: к власти в Советском Союзе давно пришли не просто антисоветчики, а откровенные русофобы.

В начале марта размежевание Губенко и Любимова продолжилось. Первый дал интервью газете «Советская культура», где весьма резко отозвался о руководителе «Таганки»: дескать, тот на Западе ничего адекватного тому, что он поставил в «Таганке», не создал. А в кулуарах театра Губенко назвал своего Учителя «политическим онанистом». Любимов в долгу не остался: заявил, что Губенко в роли министра хуже Демичева (как мы помним, Петр Демичев был министром культуры СССР в пору английской эпопеи Любимова, и тот называл его не иначе как «химиком», поскольку у того было химическое образование).

Агония «Таганки» наступила в конце 1991 года, когда Любимов затеял приватизировать театр, что немедленно повлекло бы сокращение труппы примерно наполовину. На законный протест актеров Любимов заявил: «Театр не богадельня и на дворе рыночные отношения. Я уже давно в эти ваши советские игры не играю». Актеры были в шоке, хотя чему было удивляться: до распада Советского Союза оставалось несколько дней и на горизонте уже зримо маячили новые, капиталистические реалии.

«Таганка» все 30 лет своего существования при Любимове била советскую власть и, по идее, должна была радоваться ее падению. Но особой радости среди актеров не наблюдалось. Спрашивается, нужно ли было так яростно бороться с социализмом, который, может, кому-то и был плох, но с голоду никому не давал умереть? Ведь при новой системе на плаву могли остаться только избранные – «сливки» «Таганки», которые, кстати, неплохо жили при прежней власти и имели все шансы устроиться и при новом режиме. Но что было делать остальным, коих насчитывалось больше сотни? Хотя разве в других театрах ситуация была лучше? Достаточно сказать, что в 1992 году только в одной Москве без работы останутся больше десяти тысяч артистов.

Между тем в руки актеров «Таганки» каким-то образом попал документ о приватизации театра, который Любимов хранил в своем сейфе. Там значилось несколько пунктов, которые всерьез напугали актеров. Цитирую: «Все заключенные контракты в рамках международных должны состояться без вмешательства города и министерства и должны быть утверждены без согласования. Если назначена будет приватизация театра, у меня (Любимова. – Ф. Р.) должно быть право приоритета покупки или создания акционерного общества с правом привлечения иностранных коллег по своему выбору…»

Испугавшись того, что Любимов, забрав себе все права на театр, избавится от большинства труппы, часть артистов «Таганки» обратилась за помощью к Губенко. Тот отправился к мэру города Г. Попову и добился от него, чтобы театр пока не приватизировали. В ответ на это Любимов собрал на общее собрание всех своих сторонников в театре. Это собрание окончательно разделило труппу на две враждующие половины – либерально-космополитическую (под руководством Юрия Любимова) и державную (под руководством Николая Губенко) – и вбило последний гвоздь в крышку гроба, куда была положена та легендарная «Таганка», что на протяжении почти четверти века была властительницей дум либерально-западнической интеллигенции.

Вставка

Несмотря на загульный нрав Владимира Высоцкого, советская власть ни разу не сделала его «подвиги» достоянием гласности. Хотя Высоцкий считался одним из последовательных критиков недостатков советского общества и уже этим был неудобен власти. Однако ни одна «аморалка» артиста не была использована против него. Судя по всему, причиной столь «бережного» отношения власти к Высоцкому являлся его брак. Он был женат на звезде мирового кино Марине Влади, которая к тому же являлась членом Французской компартии.

Не будет преувеличением сказать, что слава Аллы Пугачевой в советские годы в значительной мере подогревалась разного рода скандалами, многие из которых являлись всего лишь хитроумными пиар-акциями самой певицы. По сути, Пугачева стала первой отечественной эстрадной звездой, которая положила скандалы в основу своей раскрутки. Напомним, что слава Пугачевой началась во второй половине 70-х, когда СССР начал сближение с Западом и стремительная вестернизация общества только играла на руку Пугачевой. Певица весьма эффективно переняла западный опыт, где талант очень часто идет под руку со скандалом.

Когда на знаменитом V съезде кинематографистов СССР в мае 1986 года агрессивное большинство спустило всех собак на признанного мэтра отечественного кино Сергея Бондарчука, на его защиту встал только один человек – Никита Михалков. Учитывая, что Бондарчука «валили» по приказу с самого кремлевского верха, поступок Михалкова был сродни подвигу. На снимке: герои того скандала – Сергей Бондарчук (справа), Никита Михалков (в центре) и примкнувший к ним Владимир Хотиненко (слева).

На протяжении своей кинокарьеры Олег Даль часто становился героем разного рода скандалов. Так, в 1972 году он был в числе участников актерского бунта против режиссеров на съемках фильма «Земля Санникова». Он несколько раз со скандалом уходил из театра «Современник», а также был включен в «черный список» киностудии «Мосфильм» после своего внезапного отказа сниматься в ленте «Экипаж».

Практически вся творческая деятельность кинорежиссера Андрея Тарковского сопровождалась скандалами. Все началось в 1966 году, когда власти запретили к выходу его фильм «Андрей Рублев», и закончилось в 1983 году, когда режиссер принял решение остаться на Западе.

Самым громким скандалом в карьере выдающегося сатирика Аркадия Райкина стала история начала 70-х, когда в народ был запущен слух о том, что артист вывез фамильные бриллианты своей семьи в Израиль, спрятав их… в гробу с телом матери. Слух был настолько устойчив, что Райкин отправился в ЦК КПСС и потребовал вмешаться в ситуацию. Как писал позже сам артист, после этого визита слух о бриллиантах сам собой исчез.

Не было в Советском Союзе более скандального театра, чем Театр драмы и комедии на Таганке. И сделал его таким главный режиссер Юрий Любимов. Заметим, что Любимов был сыном кулака, но это не помешало ему сделать при советской власти головокружительную карьеру, шагнув из самых низов на самый верх. Сначала он был актером Театра песни и пляски НКВД, а затем попал в Театр имени Вахтангова. Он удостоился сразу двух Сталинских премий, но после смерти вождя превратился в одного из самых яростных его ниспровергателей.

На счету популярного киноактера Георгия Юматова было множество самых разных скандальных историй. Так, из-за драки, случившейся накануне съемок, он был снят с роли красноармейца Сухова в фильме «Белое солнце пустыни». Спустя два года Юматов потерял роль в другом фильме, поскольку пришел на съемочную площадку с… пистолетом. Когда милиционер попытался его разоружить, Юматов набросился на стража порядка с кулаками.

Знаменитый комедиограф Эльдар Рязанов никогда не входил в число завзятых скандалистов. Однако порой даже он не мог сдержать себя. Когда руководство Дома творчества в Дубултах поселило его в плохом номере, он устроил для директора санатория показательную акцию: явился на совещание, которое тот проводил, и стал прилюдно бриться электробритвой, поскольку в его номере не было даже розетки. После этого Рязанову выделили более комфортабельный номер, но директор с тех пор перестал с ним здороваться.

Самым скандальным советским поэтом по праву считался Евгений Евтушенко. Его имя стало мелькать в прессе в невыгодном для него свете еще в конце 50-х годов, причем сам поэт усматривал здесь… руку КГБ, который якобы мстил ему за отказ от сотрудничества. С этим утверждением трудно согласиться, учитывая, что за годы советской власти поэт умудрился побывать с визитами в 92 странах. Согласитесь, если бы КГБ имел на поэта зуб, вряд ли он вообще сумел бы покинуть пределы своей Родины.

В достопамятные советские годы Геннадий Хазанов неоднократно становился героем разного рода скандальных историй. Чего стоит, к примеру, его «наезд» на Владимира Высоцкого, произошедший в 1979 году. В то время Высоцкий считался признанным кумиром миллионов, этаким бунтарем с гитарой, любое слово которого воспринималось его поклонниками как откровение. И в этот момент Хазанов выпустил спектакль «Мелочи жизни» (автор – А. Хайт), где проницательный зритель видел в одном из персонажей – злой черепахе – именно Высоцкого.

Наверное, не было на советской эстраде менее скандального артиста, чем Лев Лещенко. Однако актерская жизнь такова, что вообще без скандалов обойтись невозможно. О скандальном разводе Лещенко с первой женой – певицей Аллой Абдаловой говорили все. Осенью 1976 года певец познакомился на курорте с молодой студенткой, после чего жена, узнав об этом от «доброжелателей», выставила неверного мужа за дверь. Как признается сегодня сам певец, ему повезло, поскольку он женился на этой студентке и счастливо живет с ней до сих пор.

Николай Еременко начинал свой путь в большое искусство со скандала. Будучи сыном известного актера, он со скрипом был принят во ВГИК, поскольку выдающаяся советская актриса Тамара Макарова была против того, чтобы «блатные» студенты учились на ее курсе. Но муж актрисы, руководитель курса Сергей Герасимов, отстоял кандидатуру Еременко. И, как показало будущее, не ошибся: уже спустя несколько лет тот доказал, что является одним из самых талантливых молодых актеров советского кино.

Восхождение певца Валерия Леонтьева на эстрадный Олимп началось со скандала. Его дебют на Центральном телевидении должен был состояться в новогоднюю ночь 1980 года в популярной передаче «Голубой огонек». Однако один большой теленачальник запретил показ выступления Леонтьева, посчитав его неуместным. Как признается позже сам певец: «Я был разбит и подавлен, как никогда».

Еще на заре своей славы, в 1965 году, Иосиф Кобзон стал героем громкого скандала. Одна из центральных газет, описывая его гастроли в городе Грозном, обвинила певца в том, что он по-хамски вел себя с персоналом гостиницы, после чего ее директор даже собирался подать на него в суд за хулиганство. В итоге суд так и не состоялся, однако певца отстранили от телевидения, радиоэфира и в течение года запретили давать концерты в Москве.

В начале 70-х Сергей Захаров был самым популярным молодым певцом – редкий телеконцерт обходился без его участия. Однако уже тогда у певца стали замечать признаки «звездной болезни». В газете «Советская культура» даже появилась большая статья на эту тему. Однако должных выводов для себя певец не сделал. Как итог: в 1977 году он угодил в тюрьму по обвинению в хулиганстве. И хотя срок был небольшой, всего год, однако отсидка поставила крест на звездной карьере талантливого артиста.