Сборник посвящается 30–летию Революционных вооруженных сил Республики Куба. В него входят повести, рассказы, стихи современных кубинских писателей, в которых прослеживается боевой путь защитников острова Свободы.

В горячих сердцах сохраняя

(сборник)

Предисловие

Вот уже больше четверти века радиопередачи из столицы острова Свободы Гаваны начинаются гордыми словами: «Внимание, внимание! Говорит Куба — первая свободная территория Америки!» Их слышат кубинцы, под руководством Коммунистической партии и ее выдающегося деятеля Фиделя Кастро Рус отстоявшие свою свободу и независимость в жестокой схватке с врагом и теперь строящие на своей земле новое общество — социалистическое. Их слышат нещадно эксплуатируемые, но мужественно борющиеся трудящиеся Южной и Северной Америки. Их слышат трудящиеся во всем мире. Слышат их и те, кто до сих пор не может смириться, что рядом с цитаделью империализма мужает и день ото дня крепнет страна, где впервые на Американском континенте победила социалистическая революция.

Нелегок был путь кубинских революционеров, принявших эстафету Великого Октября. Начало его — штурм казарм Монкада 26 июля 1953 года. Затем последовали высадка революционного отряда с яхты «Гранма» в провинции Орьенте в декабре 1956 года, годы тяжелой партизанской войны в горах Сьерра—Маэстра, отражение вооруженного нападения контрреволюционеров в районе Плая—Хирон в начале 1961 года. В октябре 1962 года Куба пережила тяжелые дни Карибского кризиса. Над ней нависла угроза американской интервенции, а мир был поставлен на грань термоядерной катастрофы. Но кубинский народ, свято помня заветы В. И. Ленина о том, что «всякая революция лишь тогда чего—нибудь стоит, если она умеет защищаться»[1] и опираясь на безоговорочную поддержку и братскую помощь Советского Союза, выдержал с честью и это испытание.

В условиях экономической блокады, постоянных угроз и провокаций, не прекращающейся ни на час тайной войны, организуемой силами реакции, преодолевая с присущими ему стойкостью и мужеством неисчислимые трудности, кубинский народ создал армию нового типа — Революционные вооруженные силы. Решить эту сложную задачу помог Республике Куба верный ленинскому принципу пролетарского интернационализма советский народ. И теперь в дни национальных праздников, когда по площади Революции в Гаване проходят стройные колонны воинов, а в небе проносятся сверхзвуковые истребители, сердца кубинцев наполняются гордостью за свой народ, уверенностью, что дело защиты революции в надежных руках.

В памяти людей старшего поколения еще живут эпизоды суровой всенародной борьбы, эпизоды становления первой в истории Кубы подлинно народной армии, первого в ее истории государства рабочих и крестьян, а у молодежи растет интерес к произведениям литературы, рассказывающим об этих исторических событиях. Интересуются жизнью братского кубинского народа и советские читатели. Удовлетворить в какой—то мере этот интерес призван предлагаемый сборник произведений кубинской прозы и поэзии. Среди авторов сборника читатель встретит тех, кто штурмовал казармы Монкада, высаживался с «Гранмы», прошел в рядах Повстанческой армии через Сьерра—Маэстру, участвовал в сражении на Плая—Хирон, и тех, кто в наши дни стоит на страже завоеваний социалистической революции на Кубе.

Генерал армии И. Н. ШКАДОВ

30–летию

Революционных

вооруженных сил

Республики Куба посвящается

Фидель Кастро

Провал наступления Батисты на Сьерра—Маэстру[2]

Ровно четыре месяца назад я обратился по повстанческому радио к народу в трудные для него дни реакции после провала забастовки 9 апреля. Многие трудящиеся в городах пали тогда духом, многие считали, что силы революционного движения уже на исходе, и казалось, что страна на долгие годы снова погрузилась в безнадежную тьму тирании. Подавив забастовку, главный штаб Батисты сфабриковал целый ряд фальшивок, в которых утверждалось, что силы повстанцев разбиты. Тирания считала, что настал подходящий момент для того, чтобы окончательно расправиться с повстанцами, которые более года высоко держали знамя революции.

Выражая нашу непреклонную решимость продолжать сопротивление, я тогда сказал:

— Народ Кубы знает, что борьба за освобождение завершится победой. Он знает, что революция непрерывно нарастает и крепнет. Родившееся почти год назад движение сегодня уже можно считать, непобедимым. Борьба идет не только в горах Сьерра—Маэстры, от мыса Крус до Сантьяго, но и в Сьерра—Кристаль, от Майари до Баракоа, и на равнине Кауто, от Баямо до Виктория—де—лас—Тупас. Борьба развернулась и в других провинциях Кубы. Кубинский народ знает, что наша воля и упорство в борьбе несокрушимы, что мы — армия народа, пользующаяся его поддержкой и любовью, тогда как армия Батисты ненавистна всем. Кубинцы знают, что после каждой неудачи революция разгорается с еще большей силой. Они знают и то, что военное поражение десанта, высадившегося с «Гранмы», не означало конец борьбы, а, наоборот, было ее началом. Народ Кубы знает, что стихийная забастовка, вспыхнувшая после убийства нашего товарища Франка Пайса, указала нам мощное средство организованной борьбы с тиранией, что никакие горы трупов, никакие потоки крови не могут спасти ненавистный режим, ибо ни сотни убитых рабочих и юношей, ни беспрецедентные репрессии не могут ослабить революцию, а, наоборот, углубляют и расширяют ее, воочию доказывая ее непобедимость. Пролитая тиранией кровь кубинских патриотов только увеличивает ненависть борцов за правое дело, и каждый борец за независимость, павший на улицах города или на поле битвы, вызывает у своих единомышленников неукротимое желание продолжать борьбу и отдать жизнь за родину, пробуждает даже у равнодушных желание сражаться, заставляет даже самых слабых выполнить свой долг перед родиной, истекающей кровью в борьбе за свои права, за свое достоинство. Наша священная борьба вызывает чувство симпатии у всех народов Америки.

Я закончил эту речь следующими словами:

— Народ Кубы уверен, что наши силы никогда не будут сломлены и что мы будем верны нашей клятве: родина будет свободной или мы погибнем — все до последнего.

Сегодня я хочу рассказать кубинскому народу о том, каких успехов добилась наша революция за истекшие месяцы.

После семидесяти шести дней непрерывной борьбы в горах Сьерра—Маэстры на участке Первого фронта Повстанческая армия, не будучи профессиональной и не имея ни авиации, ни артиллерии, ни налаженного снабжения боеприпасами и продовольствием, разбила и уничтожила главные силы тирании в этой части страны. Она нанесла сокрушительный удар вполне современной армии хорошо обученных и обеспеченных всем необходимым профессиональных солдат.

За это время проведено более тридцати боев и шесть крупных операций. Свое наступление на Сьерра—Маэстру враг начал 24 мая. За несколько недель до этого правительство Батисты стянуло к северным отрогам Сьерра—Маэстры свои отборные войска. Вражеское командование мобилизовало для этого наступления четырнадцать пехотных батальонов и семь отдельных рот. В его ударную группировку входили: 10–й батальон майора Артилеса, 11–й батальон подполковника Санчеса Москеры, 12–й батальон капитана Падроны, 13–й батальон майора Таррао, 14–й батальон майора Бернардо Падроны, 15–й батальон майора Морехона, 16–й батальон капитана Лары, 17–й батальон майора Исагирсе, 18–й батальон майора Переса, 19–й батальон майора Соулета, 20–й батальон майора Фернандеса, 21–й батальон майора Льитераса, 22–й батальон майора Мартинеса, 23–й батальон майора Финалеса, 1–я отдельная рота, рота «К», рота «L», 2–я рота 5–го пехотного полка, 1–я рота 3–го пехотного полка и танковая рота «С» полка имени 10 марта. Эту группировку поддерживали авиационный полк, силы военно—морского флота и подразделения полевой жандармерии.

Главный штаб противника во главе с генерал—майором Эулохио Паррасом и бригадным генералом Альберто Чавиано разработал план, согласно которому первоначально предполагалось расчленить силы Повстанческой армии, а затем последовательно уничтожить отряды Первого фронта и захватить штаб Верховного командования и повстанческую радиостанцию.

После того как противник нанес нам несколько ударов и действительно разъединил наши силы, командование Повстанческой армии тайно перегруппировало свои части, стянув все колонны с юга и из центра провинции Орьенте на участок Первого фронта. В состав этих сил входили: третья колонна под командованием майора Хуана Аль—мейды, отозванная из района Эль—Кобре; вторая колонна под командованием майора Камило Сьенфуэгоса, ранее действовавшая в центральной части Сьерра—Маэстры; четвертая колонна майора Рамиро Вальдеса, прибывшая из района Уверо—Окухаль, и седьмая колонна майора Крессенсио Переса, действовавшая на крайнем западе Сьерра—Маэстры. Всем этим колоннам было дано распоряжение двигаться по направлению к пику Туркино. Вместе с восьмой колонной майора Эрнесто Че Гевары и первой колонной, которой руководило непосредственно Верховное командование, эти силы образовали фронт протяженностью около тридцати километров. Передний край фронта проходил по северным склонам Сьерра—Маэстры.

В первые дни июля Верховное командование Повстанческой армии направило командирам колонн директиву, в которой было сказано: «Мы сознаем, что в нашем распоряжении очень мало времени. И все же мы должны сопротивляться организованно, тщательно подготавливая и обеспечивая каждый успех, ибо он может стать определяющим для всей последующей борьбы. Это наступление врага будет самым крупным и продолжительным. И если мы сорвем и отразим его, это приведет Батисту к гибели. Он это знает и потому приложит максимум усилий, чтобы успешно завершить наступление.

Это решающее сражение будет происходить на территории, которая знакома нам больше, чем врагу. Нужно приложить все усилия, чтобы превратить это наступление врага в полный разгром его сил. В целях обеспечения этого разгрома необходимо: 1) повсеместно оказывать организованное и решительное сопротивление врагу; 2) обескровить и истощить его войска; 3) обеспечить взаимодействие всех видов оружия, чтобы быть готовым перейти в наступление, как только противник проявит признаки слабости.

Необходимо заблаговременно подготовить линию обороны. Мы уверены, что заставим противника дорого заплатить за его попытку разделаться с нами. Уже очевидно, что планы противника не совершенны. Однако он приложит максимум усилий для захвата контролируемой нами территории. Предстоит длительная борьба, но мы знаем, что победим.

Задача колонн состоит в том, чтобы на каждом отдельном участке фронта оказывать врагу максимальное сопротивление, используя любую возможность для распыления сил врага. Нужно создавать повсеместное превосходство в силах и в огне путем использования более выгодных позиций.

Мы допускаем, что на отдельных участках фронта противник может обойти нас с флангов. В прилагаемом документе даны точные указания, как действовать в каждом конкретном случае. Основные положения этих указаний сводятся к следующему: 1) штаб, госпитали, мастерские и прочие службы должны оставаться в зоне военных операций; переводить их куда—либо запрещается; 2) повстанческое радио не должно прекращать своих передач (фактор первостепенного значения); 3) в каждом отдельном случае противнику нужно оказывать максимальное сопротивление. Любой успех наших сил будет поддержан резервными группировками, действия которых впоследствии облегчат переход наших войск в общее контрнаступление».

План, намеченный в этих инструкциях, был выполнен с предельной точностью. Именно в этот период методы партизанской войны уступили место тактике маневренной войны. Наши войска заняли все ответственные рубежи Сьерра—Маэстры на севере и на юге. 24 и 25 мая противник почти одновременно атаковал рудники в Буэйсито и в Лас—Мерседес. С самого начала он натолкнулся здесь на упорное сопротивление Повстанческой армии. Чтобы захватить населенный пункт Лас—Мерседес, обороняемый всего лишь одним взводом повстанцев, нескольким ротам противника, поддержанным танками и авиацией, пришлось вести бой в течение тридцати часов. 11–й батальон противника, наступая на рудники в Буэйсито, должен был дорого платить за каждый отвоеванный метр земли; за пятнадцать дней сражения он продвинулся лишь на 10 километров.

15 июля противник начал наступление с юга силами 17–го пехотного батальона, высадившегося с моря у Лас—Куэбас.

Дальнейшие события освещались каждый день в военных сводках, передаваемых повстанческим радио, поэтому нет необходимости излагать их детально. В течение тридцати пяти дней враг продолжал медленно продвигаться вперед. В середине июля 11–й и 12–й батальоны батистовцев, действовавшие в районе Буэйсито, пересекли северные отроги Сьерра—Маэстры и подступили к Санто—Домииго. Таким образом, все силы противника сосредоточились к западу от пика Туркино. Самым критическим днем было 19 июня. За одни сутки батистовцам удалось продвинуться от Хибакоа к Санто—Доминго на побережье от Пальма—Моча до Ла—Платы. Над нашими наиболее выдвинутыми вперед частями нависла угроза окружения. Спустя несколько дней враг прорвался через наши заслоны в Гавиро и обошел Сьерра—Маэстру с фланга. Благодаря быстрой смене позиций наши части сумели избежать окружения и организовать сопротивление на новых рубежах.

В результате этого натиска противник достиг населенных пунктов Нарапхаль, куда вышел 18–й батальон, наступавший от Ла—Платы, и Мериньо, захваченного 19–м батальоном батистовцев.

Между наступавшими навстречу друг другу северной и южной группировками противника оставалось приблизительно семь километров. Враг уже предвкушал победу. Но боевой дух революционных войск не был сломлен, у нас еще имелось достаточно сил и средств для продолжения борьбы. Да и вся центральная часть гор оставалась в наших руках. 29 июля у Санто—Доминго силам тирании наконец был нанесен первый сокрушительный удар, в результате которого наиболее сильная группировка вражеских войск оказалась разгромленной. Оружие и боеприпасы, захваченные в этом бою, длившемся три дня, позволили нам перейти в наступление и в течение тридцати пяти дней изгнать из Сьерра—Маэстры все силы тирании. Потери противника составили около 1000 человек. Было захвачено более 400 пленных.

Один успех следовал за другим. Бои у Санто—Доминго, у Мериньо—эль—Хигуе, у Хибакоа и Лас—Мерседес переросли во всеобщее контрнаступление. Батиста безуспешно пытался вывести из Сьерра—Маэстры остатки своих сил, участвовавших в наступлении. Враг покидал населенные пункты без боя. Даже свой лагерь в Пино—де—Агуа противник бросил, не оказав сопротивления. Это было самое позорное бегство армии с поля боя.

Был полностью уничтожен 22–й и разгромлен 11–й батальоны. 19–й батальон противника потерял в Мериньо все свои повозки с боеприпасами, продовольствием и другим имуществом. 18–й батальон, оказавшись в окружении, вынужден был сдаться частям Повстанческой армии. Одна рота батистовцев была разгромлена в Пурьялоне. Роту «L» мы уничтожили у устья реки Да—Плата, а 92–ю роту полностью пленили в Лас—Вегасе. Там же был взят в плен и командир танковой роты «С», пытавшийся бежать после разгрома роты в Эль—Сальто. В Арайоне повстанцы уничтожили 23–й батальон противника, а 17–й батальон и три других батальона были обращены в бегство после семи дней упорной борьбы на равнине.

Трофеи Повстанческой армии были исключительно велики. В наши руки попали два 14–тонных танка, вооруженных 37–мм пушками, два средних и восемь легких минометов, две базуки, около 30 пулеметов, 142 полуавтоматические винтовки, около 200 автоматов, карабинов и обычных винтовок, более 100 тыс. патронов и сотни мин и снарядов. Кроме того, повстанцы захватили три радиопередатчика и 14 ультракоротковолновых радиостанций «CRS–10».

Повстанческие силы потеряли в общей сложности 27 человек убитыми и 50 ранеными (часть из них впоследствии умерли от ран). Среди погибших были майор Даниэль, капитаны Рамон Пас, Андрее Куэвас, Анхелито Вердесья и Леонель Родригес. Каждый из них вписал незабываемые страницы в историю нашей революции. В отличие от батистовских офицеров наши командиры всегда находились среди своих бойцов на наиболее опасных участках.

Что может сказать в свое оправдание весь генеральный штаб Батисты и его начальник генерал Поррас? Что могут сказать эти отсиживавшиеся в своих кабинетах люди в оправдание гибели сотен своих солдат, погибших из—за недальновидности, бесчувственности и некомпетентности этих новоявленных стратегов тирании? И что может оправдать применение тысяч напалмовых бомб, крупнокалиберных снарядов и ракет, обрушенных на селения Сьерра—Маэстры? Все эти действия несовместимы с понятием гуманности и не оправданы с военной точки зрения. Ради чего было загублено столько солдат, ради чего погибло столько людей?

Преступная неосведомленность и бездушие батистовского командования во многих случаях стоили жизни солдатам. Так, одна из рот 18–го пехотного батальона получила приказ отойти от Ла—Платы и направиться в Хигуе, но, не будучи предупреждена о том, что этот пункт окружен повстанцами, попала в засаду и была уничтожена. То же самое произошло с ротой «L», которая днем позже также была направлена в этот район, хотя начальство уже знало о судьбе роты 18–го батальона.

В Эль—Сальто во время второго боя у Санто—Доминго по вине батистовского офицера, приказавшего роте «С» продвигаться к Санто—Доминго и уверившего ее командира, что путь туда свободен, ибо он якобы сам его разведал, эта рота полностью погибла. 22–й батальон получил приказание продвигаться от Санто—Доминго к Пуэбло—Нуэво, но его не предупредили, что днем раньше здесь была разгромлена повстанцами правительственная часть, и батальон был уничтожен.

Мне, честному и гуманному человеку, было очень горько наблюдать, как солдат, таких же кубинцев, как и я, бессмысленно и преступно обманывало и губило их собственное командование. После первого боя у Санто—Доминго в наши руки вместе с радиостанцией 22–го батальона попали и секретные коды правительственных войск. Командование противника не сделало из этого никаких выводов, поэтому в последующих боях мы были полностью осведомлены о всех приказах и распоряжениях противника. Секретный код, установленный батистовским командованием 15 июня, попал в наши руки спустя четырнадцать дней и не был заменен вплоть до 25 июля. А ровно через день при разгроме роты «С» в Эль—Сальто мы захватили и этот новый код. И до самого конца нашего контрнаступления противник не удосужился его изменить. Мы пользовались этим и иногда отдавали приказы по радио вражеской авиации, заставляя ее бомбить собственные позиции.

Из—за своей неорганизованности противник часто повторял одни и те же ошибки. Он наталкивался на те же самые засады, которые несколькими днями раньше причинили ему ущерб и нанесли потери. Ни один вражеский офицер, командовавший отдельной частью или подразделением, не получал информации о том, что происходило в других частях. В результате ни офицеры, ни солдаты не знали обстановки. Более того, генеральный штаб батистовских войск передавал по всей стране лживые военные сводки о сотнях уничтоженных повстанцев.

Потери, и верно, были большими, но только не у повстанцев, а у армии Батисты. Это говорило об огромном размахе происходящих событий. Цинизм же генерального штаба дошел до того, что в тот самый день, когда мы передали Красному Кресту в Сан—Гранде 163 военнопленных и раненых армии Батисты,[3] о чем был составлен акт, подписанный представителями кубинского Красного Креста, батистовское радио передало сводку, в которой сообщалось, что сотни повстанцев в этот день сдавались в плен в Мапсапильо, Баямо и других районах. В действительности же за 76 дней наступления силам диктатуры не удалось захватить ни одного пленного и к ним не дезертировал ни один повстанец.

Генеральный штаб, очевидно, не задумывался над тем, что его солдаты испытывали сильное недоверие к своему командованию, горько в нем разочаровавшись, ибо оно ввергло свою армию в катастрофу, беззастенчиво обманывало остатки своих разбитых вооруженных сил, заявляя, будто враг разбит, хотя на самом деле повстанцы могли в любой момент появиться у ворот их казарм.

Я хотел бы еще раз подчеркнуть то, о чем мы говорили четыре месяца назад: «Когда будет создаваться действительная история борьбы кубинского народа за свободу и каждый факт будет сопоставлен с военными сводками режима Батисты, тогда выявится, до какой степени тирания была способна извратить и лишить содержания все институты Республики, каких пределов преступности и варварства способна достичь сила, находящаяся на службе зла, и до какой степени солдаты диктатуры могут быть обмануты своими руководителями».

Именно тогда генеральный штаб Батисты воочию показал всем, что он лишен стыда. Он обманывал армию и народ, защищая свои интересы, он обманывал всех, чтобы воспрепятствовать деморализации солдат, обманывал весь мир, скрывая то, что у него нет военных дарований, скрывая свою продажность, неспособность, несмотря на наличие десятков тысяч солдат и огромных материальных ресурсов, разбить горстку людей, вставших на защиту прав своего народа. Продажность тирании столкнулась с неподкупностью людей, борющихся за правое дело. Ни военная техника, ни академия, ни самое современное оружие не помогли. Именно так и бывает, когда военные не защищают свою родину, а нападают на нее, когда они не обороняют народ, а порабощают его, когда они перестают быть национальной армией и превращаются в шайку вооруженных бандитов. Тогда они не заслуживают не только жалованья, которое они, между прочим, получают от народа, но даже того, чтобы им светило солнце на земле, которую они бесчестно и трусливо обагрили народной кровью.

Такая эволюция произошла и с генералом Эулохио Кантильо. В начале кампании он был сдержан; казалось, карательные операции претили ему, и он отдавал командирам батальонов приказы, в которых обязывал их гуманно обращаться с гражданским населением. Впоследствии же, чтобы скрыть чудовищные преступления своей армии, он публиковал военные сводки, циничные и лживые, недостойные порядочного человека. А разве можно назвать честными бомбардировки беззащитных деревень Сьерра—Маэстры, не вызывавшиеся никакой военной необходимостью, а единственно только жестокой местью и желанием посеять страх среди крестьян? А как расценивать преступления, совершенные кровопийцей Морехоном в окрестностях Баямо, и другие злодеяния подчиненных генерал—майора Эулохио Кантильо?

Велика и неизмерима разница в поведении на кубинской земле народной Повстанческой армии и армии тирании. Вот лишь некоторые примеры.

Число раненых солдат и офицеров противника, получивших помощь от нашего медицинского персонала, достигло 117 человек. Из этого количества умерло лишь двое. Все остальные уже здоровы или выздоравливают. Эти данные со всей очевидностью говорят не только о заботе, которой были окружены раненые солдаты противника, но и о большом искусстве наших медиков, сумевших блестяще справиться со своей гуманной задачей, несмотря на отсутствие необходимых инструментов и на то, что наши госпитали часто создавались на скорую руку.

Количество здоровых и раненых военнопленных, переданных нами в распоряжение Международного и кубинского Красного Креста, составило 422 человека, не считая военнопленных, получивших ранения в сражении при Аройоне, ибо они были оставлены нами там, где противник мог легко позаботиться о них сам. Таким образом, общее число вражеских солдат, сержантов и офицеров, отпущенных нами на свободу в период повстанческого контрнаступления, достигло 443 человек. Все раненые и военнопленные были возвращены без каких—либо задержек.

Такой акт, как предоставление свободы военнопленным во время войны, может показаться лишенным логики. Однако нужно учитывать сам характер нашей войны и преследовавшиеся в ней цели. Гражданская война требует гибкой политики и по отношению к местному населению, и по отношению к противнику. Война — это не только вооруженная борьба, требующая применения винтовок и пулеметов, самолетов и орудий. Такой подход к ней был одной из причин поражения тирании. Нам же поэтический гений Хосе Марти дал такую путеводную звезду, которая помогла победить. «Важна не сила оружия, — писал наш духовный вождь Хосе Марти, — а сила ума». Мы неуклонно следовали этому завету. С момента высадки с «Гранмы» повстанцы проводили в отношении противника неизменную политику. Нашим девизом была гуманность. История знает мало примеров, когда так неукоснительно придерживались избранной линии поведения. С первого боя, происшедшего 17 января 1957 года у Ла—Платы, и до последнего, выигранного нами в провинции Орьенте в первых числах августа 1958 года у Лас—Мерседес, только на участке Первого фронта мы взяли в плен свыше 600 человек.

С законной гордостью людей, твердо придерживающихся в своем поведении правил человеческой морали, мы можем сказать, что бойцы Повстанческой армии ни разу не нарушили существующих норм обращения с военнопленными. Ни один военнопленный не был лишен жизни, ни один раненый не остался без медицинской помощи. Ни один из военнопленных не может пожаловаться на побои или оскорбления. Хотя перед нами и был безжалостный противник, мы уважали его человеческое достоинство. Победы, одержанные нами без убийств, пыток и издевательств, доказывают, что оскорбление человеческого достоинства ни в коем случае не может обеспечить военный успех. Эта линия поведения, выдержанная на протяжении 20 месяцев борьбы и проверенная более чем в 100 сражениях, красноречиво говорит о том, как вела себя Повстанческая армия. Сейчас, когда страсти еще не утихли, мы не вполне осознаем значение этого, однако впоследствии, при написании истории революции, это будет по достоинству оценено. Можно представить себе, как трудно было нам не отходить от принятой линии поведения особенно тогда, когда мы были всего лишь горсткой людей, за которыми охотились, как за дикими зверями. Но еще тогда, в дни боев у Ла—Платы и Уверо, мы научились ценить достоинство и жизнь военнопленных.

Однако не только повстанца или человека, сочувствующего нашему делу, но даже всякого подозреваемого в таких симпатиях и попадавшего в руки врагов, неминуемо ожидали пытки и смерть. Было немало случаев, когда мирных крестьян убивали только для того, чтобы обосновать публикуемые генеральным штабом тирании ложные сводки. И если 600 солдат и офицеров противника, попавших в наши руки, остались живы и вернулись к своим семьям, то свыше 600 наших соотечественников, в большинстве случаев далеких от какой бы то ни было революционной деятельности, было замучено тиранией. Но все знают, что убийства никому не прибавляют силы. И силы противника истощились. Мы же отказались от убийств. И это сделало нас сильными.

Почему мы не убивали пленных солдат противника? Потому, что только трус убивает поверженного врага. Потому, что Повстанческая армия не может прибегать к тактике тирании, с которой она борется. Потому, что вся политика и пропаганда противника были направлены на то, чтобы представить революционеров смертельными врагами батистовской армии.

Диктатура пыталась привлечь солдат на свою сторону с помощью обмана и других неблаговидных средств, внушая им, что борьба против революции является борьбой за их собственное будущее и даже жизнь. Диктатуре не нужно было, чтобы мы вылечивали ее раненых солдат и сохраняли жизнь военнопленным; она была заинтересована как раз в обратном, в том, чтобы мы убивали всех без исключения, заставляя тем самым каждого правительственного солдата бороться до последней капли крови за свою жизнь.

Мы не убивали пленных, потому что жестокость, бессмысленная в обычной войне, в гражданской войне становится еще более неоправданной, ибо сегодняшние противники после окончания войны должны будут жить вместе и убийцы неизбежно встретятся с детьми, женами и матерями своих жертв. Мы не убивали пленных, потому что постыдным и унизительным «подвигам» убийц и палачей мы желали противопоставить высокогуманное поведение наших бойцов, чей пример будет поучителен для грядущих поколений. Мы не убивали пленных, потому что уже тогда нужно было сеять семена братства, которое, мы знали, воцарится в будущем на нашей земле для всех людей. Если все те, кто сегодня борются на фронте, научатся ценить жизнь побежденного врага, то завтра, уже в мирное время, никто не почувствует себя вправе мстить и совершать преступления. Если в Республике воцарится справедливость, то для мести уже не останется места.

Почему мы отпускали военнопленных на свободу? Потому, что, оставляя их на Сьерра—Маэстре, нужно было делить с ними пищу, одежду, обувь, табак, а все это доставалось нам с трудом. Потому, что мы не хотели содержать пленных впроголодь. Потому, что при сложившихся в стране экономических условиях и громадной безработице мы все равно не смогли бы ослабить диктатуру задержанием военнопленных. Мы всегда считали главным не то количество людей и вооружения, которым располагает диктатура (поскольку мы знали, что министерство финансов не будет ограничивать ее в ресурсах), а то количество людей и вооружения, которым располагает Повстанческая армия. Победа на войне зависит не только от оружия, но и в значительной степени от морального состояния войска. Если в наших руках оказывается оружие солдата, то сам он теряет для нас всякий интерес. Этому человеку будет трудно бороться против тех, кто поступил с ним благородно. Расстрел солдата или взятие его под стражу могут только заставить осажденное и разбитое войско удвоить свое сопротивление. А это революции не нужно. Мы отпускали военнопленных на свободу, потому что получивший свободу пленный является красноречивым доказательством лживости пропаганды, распространяемой тиранией.

24 июля в Лас—Вегасе мы освободили 253 военнопленных. Акты об их освобождении были подписаны Джоном Р. Джейксром и Р. Шепхойзером — представителями Международного Красного Креста, прибывшими из Женевы. С 10 по 13 августа в Сан—Гранде было передано Красному Кресту еще 169 военнопленных. Акт об освобождении подписал член правления кубинского Красного Креста доктор Альберто С. Льянет.

Об обмене военнопленными не могло быть и речи, так как за все время наступления батистовцы не смогли взять в плен ни одного повстанца. При возвращении военнопленных мы не ставили никаких условий, поскольку в противном случае проводимое нами мероприятие утратило бы свое политическое и моральное значение. Мы согласились на единственное — принять медикаменты, которые передал нам Международный Красный Крест после освобождения второй группы военнопленных. Этот подарок отчасти компенсировал наши затраты на лечение раненых батистовцев. Очень жаль, что генеральный штаб и подголоски диктатуры воспользовались этим гуманным актом и исказили его.

Наше отношение к солдатам вооруженных сил было подтверждено фактами, а факты, как известно, красноречивее всяких слов.

В армии тирании все пропитано ложью и обманом. Там действует целая машина, фабрикующая ложь: она постоянно функционирует и управляется сверху. Нами захвачено большое количество документов, циркуляров и секретных приказов, имеющих громадное обличительное значение. Солдат обманывали в течение всей войны. Их уверяли в том, что войска повстанцев немногочисленны и не представляют собой большой силы, что моральный уровень этих войск низок и что они испытывают недостаток в вооружении. Каково же было изумление солдат, когда они сталкивались с хорошо вооруженными и дисциплинированными отрядами повстанцев!

Как правило, ни один батистовский солдат и офицер ничего не знали о том, что происходило в Сьерра—Маэстре. Так, например, в бою под Уверо около года назад мы взяли в плен 35 человек и 19 из них мы оказали медицинскую помощь, а затем отпустили всех на свободу. Узнав об этом, командование батистовской армии отправило этих солдат как можно дальше от района военных действий.

Обычно солдатам твердят, что, если они попадут к нам в плен, мы их подвергнем пыткам, кастрируем или убьем…

Одним словом, солдат убеждают, что мы действуем точно так же, как поступают батистовские палачи в казармах и полицейских участках с революционерами. Солдат ничего не знает о том, что происходит в стране; он читает официозную прессу да армейские приказы, не менее лживые, чем пресса. В конце сентября 1957 года, например, в Оро—де—Гиса батистовцы за один день зверски убили 53 крестьянина. А днем позже командование издало циркуляр, сообщающий, что два его батальона одержали здесь блестящую победу, не потеряв ни одного солдата, тогда как «противник потерял 53 человека».

По радио солдатам противника разрешается слушать только официальные выступления, передаваемые из Колумбии.[4] Батиста, Табернилья и K° нагло и бессовестно врут солдатам и народу, скрывая за этой болтовней, ложью и обманом свое единственное стремление — побольше награбить. Им нужно только одно — чтобы солдаты умирали, защищая их бесславный, прогнивший режим.

Я абсолютно убежден в том, что если бы революционеры и солдаты регулярной армии встретились не на поле боя, а в мирной беседе, то тирания исчезла бы незамедлительно и наступил бы прочный и длительный мир. Я имел возможность убедиться в гуманности многих солдат противника и уверяю, что был бы очень счастлив видеть их не врагами, а товарищами по борьбе.

Офицерский состав кубинской армии — молодой. Многие офицеры любят свою профессию, понимают полнейшую абсурдность войны, в которую их втянула клика Батисты. Однако они вынуждены против своей воли выполнять приказания. В большинстве своем молодые офицеры не разбираются в политической обстановке. Их прямо из училищ, не дав даже закончить обучение, направили на фронт. Очень может быть, что тирания решила взвалить на молодых офицеров всю ответственность за войну, развязанную ею против народа, и за все совершенные ею преступления.

Этими зелеными юнцами командуют полковники и генералы — люди, абсолютно лишенные совести и развращенные деньгами и привилегированным положением. Почти все они нажили миллионы, занимаясь грязными, неблаговидными делами. Известно, что некоторые полковники и генералы содержат игорные дома, занимаются развратом и вымогательством. Создавшееся в стране положение совершенно недвусмысленно свидетельствует о кризисе тирании. События последних месяцев определенно говорят о том, что в стране готовится государственный переворот. В этой новой обстановке Движению 26 июля необходимо очень четко определить свою позицию. Если государственный переворот возглавит военная оппозиция, стремящаяся защитить собственные интересы и найти более приемлемый способ существования старой камарильи,[5] то мы решительно против такого государственного переворота, какими бы благими намерениями он ни прикрывался. Кровь пролита и жертвы принесены не для того, чтобы сохранялось прежнее положение вещей или чтобы повторилась история, последовавшая за падением Мачадо.[6] Если же военный переворот совершат люди, действительно желающие революционных изменений, то решение вопроса о мире на справедливых и выгодных для народа условиях станет вполне возможным.

Ведь мы боремся против тирании, а не против армии. Поэтому мы предлагаем армии порвать с позорным и ненавистным режимом, когда—либо угнетавшим нашу родину. Дилемма, стоящая сейчас перед армией, ясна: либо сделать шаг вперед, отбросив полностью разложившийся режим Батисты, и соединиться с народом, либо обречь себя на самоубийство. Сегодня армия еще может спасти себя, а через несколько месяцев сделать это будет трудно или вообще невозможно.

Если война продлится еще полгода, армия разложится до конца. Ее могло бы спасти одно — поддержка со стороны населения, но последнее едино в своей поддержке революции. Армия сама прекрасно знает, что произошло недавно в Сьерра—Маэстре. Более 200 офицеров, участвовавших в последнем сражении, не могут отрицать того факта, что они были наголову разгромлены повстанцами. Если армия не смогла подавить один очаг восстания, даже бросив против него все свои силы, то что же она сможет сделать, борясь против революции на двадцати фронтах? Массовое дезертирство солдат уже невозможно скрыть, 24 июля из роты в составе 80 человек в горы Сьерра—Маэстры дезертировал 31 солдат. Этого примера достаточно для характеристики положения, создавшегося в частях батистовской армии. Когда армия оказывается в подобном положении, необходимо срочно выявить причины, которые завели ее в тупик, и сделать соответствующие выводы, и чем скорее, тем лучше.

Я настроен весьма благожелательно к тем солдатам и офицерам, которые хотели бы с нами сотрудничать. Соглашения между революционерами и патриотами из среды военных могут не желать только те, кто заинтересован в сохранении создавшегося в стране ненормального положения.

Подобный выход из сложившейся ситуации является единственным спасением для тех военных, которые серьезно озабочены участью армии и родины. Молодые офицеры должны воспрепятствовать тому, чтобы готовящийся военный переворот превратился в маневр, специально спровоцированный тиранией для спасения прогнившей правящей верхушки. Мы не отступим ни на йоту от того, в чем заинтересован народ.

Мирное решение вопроса между революцией и армией может быть достигнуто на следующих условиях:

1) арест и предание диктатора трибуналу;

2) арест и предание трибуналу всех политических лидеров, несущих вместе с тиранией ответственность за то, что они развязали гражданскую войну и обогащались за счет Республики;

3) арест и предание военному трибуналу независимо от ранга всех военных, которые опозорили свое звание зверствами и преступлениями против мирного населения городов и деревень или контрабандой, темными махинациями и вымогательствами;

4) назначение на пост временного президента Республики человека, уполномоченного всеми участниками борьбы против диктатуры, для того чтобы он в максимально сжатые сроки организовал проведение всеобщих выборов;

5) реорганизация армии на такой основе, которая не позволила бы ей в дальнейшем стать орудием в руках какого—нибудь нового каудильо[7] или антинародной политической партии.

Миссия армии должна ограничиваться защитой суверенитета страны, ее конституции, законов и прав ее граждан, чтобы между гражданскими и военными господствовало полное согласие и взаимное уважение, исключающее недоверие одних к другим, ибо взаимное согласие и уважение граждан соответствует истинному социальному идеалу мира и справедливости.

Завтра Республике потребуются способные политические деятели, талантливые и честные военные. И мы призываем армию подумать над нашими предложениями. Никаких компромиссов в этом деле не может быть, ибо мы скорее умрем, чем откажемся от той цели, за которую в течение шести лет боролся наш народ и к которой он стремился в течение полувека. Никто, кроме нас, не имеет права решать судьбу Родины, ибо никто, кроме нас, не сумел в свое время отказаться от личных интересов и встать на ее защиту. Мы будем ждать ответа, не останавливая своего продвижения.

Колонны Повстанческой армии продолжают наступать, освобождая все новые районы нашей страны от тирании. Никто и ничто не может остановить наше движение вперед. На смену одному погибшему бойцу или командиру становятся другие. Кубинский народ должен быть готов оказать помощь нашим бойцам.

В ближайшие недели и месяцы каждый населенный пункт или район на нашем острове может превратиться в поле сражения. Городское и сельское население должно быть готово к лишениям, связанным с войной. Твердость, проявленная населением Сьерра—Маэстры, где все, вплоть до детей, героически помогали нашим войскам выдержать двадцатимесячный натиск врага, должна стать примером, достойным подражания.

Мы пойдем на любые жертвы, чтобы Родина стала действительно свободной.

Пусть исполнится пророчество нашего титана,[8] сказавшего, что революция будет идти вперед до тех пор, пока не исчезнут все формы несправедливости!

Революция возникла потому, что существует тирания и связанная с нею несправедливость. Она будет продолжаться до тех пор, пока не будет уничтожена последняя тень угрозы нашим правам и свободе!

Рауль Кастро

«Противосамолетная операция»

Первого марта 1958 года в лагере колонны Че Гевары Фидель провел совещание. В этом совещании, происходившем в центральной части Сьерра—Маэстры, приняли участие Хуан Альмейда, я и несколько других офицеров.

Из основного ядра Повстанческой армии, сложившегося и закалившегося в ходе ожесточенных боев с врагом, выделялись две новые колонны: третья, получившая наименование колонны имени Сантьяго—де—Куба, во главе с Хуаном Альмейдой и шестая колонна имени Франка Пайса.

Эти две колонны должны были форсированным маршем отправиться на восток. К 10 марта нам предстояло добраться до Сан—Лоренсо, где когда—то погиб Карлос Мануэль де Сеспедес,[9] а затем разделиться. Хуан Альмейда должен был выйти на позиции к западу от Сантьяго—де—Куба, чтобы открыть там новый фронт, а мне следовало проникнуть на северо—восток провинции.

Планируя рейд, мы решили использовать ночь на 10 марта для того, чтобы пересечь Центральное шоссе и таким образом скрытно выйти на исходный рубеж нашей колонны. В этот вечер армия Батисты отмечала шестую годовщину его прихода к власти, и все удалось как нельзя лучше.

Всю ночь на 11 марта мы ехали на машинах, а когда наступил день, мы спешились и примерно десять часов шли форсированным маршем. К четырем часам дня почти без происшествий, если не считать воздушного налета в отрогах гор неподалеку от Миранды, прибыли в район Пилото—дель—Медио, к северу от города Сан—Луис. Таким образом, ближайшая задача, поставленная Фиделем одиннадцать дней назад в Сьерра—Маэстре, была выполнена. Второй фронт начал существовать.

Мы приступили к освобождению от противника городов и селений провинции Орьенте — будущей базы Второго фронта. По пути продвижения мы создавали первые крестьянские революционные комитеты, а также уничтожали банды, которые, прикрываясь именем Повстанческой армии, грабили и убивали мирных жителей.

Сначала мы шли на северо—восток, в направлении Сьерра—Кристаль (Сьерра—дель—Кристаль), а затем, убедившись, что этот горный район не подходит для ведения операций, повернули на юг и, пройдя между населенными пунктами Майари—Арриба и Калабасас—де—Сагуа, подошли к деревушке Баяте, расположенной в двух часах езды на машине от Гуантанамо.

20 марта наша колонна соединилась с отрядами, которыми командовали капитан Деметрио Монтсена (по кличке Вилья) и лейтенант Рауль Менендес Томассевич.

Из отряда Томассевича мы создали роту «А», которая должна была действовать к северу от Альта—Сонго. Группу под командованием Эфихенио Амейхейраса слили с отрядом Вилья в роту «Б», поручив ей действовать в районе севернее Гуантанамо.

С остатками шестой колонны мы проехали на восток еще километров 25–30 и здесь, в треугольнике между небольшими селениями Хуба, Эскодида и Агуакате, создали базовый лагерь и командный пункт роты Эфихепио. Местность эта очень удобна для обороны и ведения партизанских действий. Здесь проходит дорога из Гуантанамо в Сагуа—де—Танамо.

С оставшимися тремя взводами я отправился в район Гуаябаль, Паленке, Фелисидад—де—Ятерас. По пути мы приняли в свои ряды много добровольцев. Были сформированы рота «Д» во главе с капитаном Мануэлем Фахардо, которой предстояло действовать в районе Ятерас, и рота «Е» под командованием капитана Сиро Фриаса. Ее зоной действий намечался район между Баракоа и Гуантанамо. Заместителем Сиро Фриаса был назначен старший лейтенант Карлос Лайте.

Взяв часть людей, Эфихенио направился в район Моа, где после небольшой стычки занял населенный пункт и близлежащий частный аэродром, куда 31 марта по распоряжению национального руководства специальный самолет должен был доставить оружие и боеприпасы. Незадолго до этого дата была изменена, но Эфихенио об этом не знал и напрасно просидел со своими бойцами на аэродроме, всю ночь ожидая самолет.

Тем не менее вылазка отряда Эфихенио оказалась небесполезной. Он конфисковал имущество компании «Моа бей Майнинг», обзавелся транспортом. Кроме того, в районе Сагуа—де—Танамо были собраны и реорганизованы разрозненные группы молодых повстанцев. Из них была сформирована новая рота — «С».

Недалеко от Гуаябаль—де—Ятерас мы подготовили посадочную площадку, использовав для расчистки местности тракторы, принадлежащие деревообделочной компании.

Самолет прождали до 8 апреля, а потом получили сообщение, что он направлен Фиделю, ибо там оказались более надежные условия для посадки.

В это же время нам стало известно о готовящейся забастовке рабочих. Решив организационные вопросы и отдав распоряжение о проведении операций, мы быстро отправились в Агуакате, на командный пункт Эфихенио. В селении неподалеку от Хуба создали военную комендатуру.

Сообщение о начале забастовки застало нас в пути. Национальное руководство приказало установить связь с народной милицией Гуантанамо и договориться о немедленных действиях в поддержку бастующих. Я послал за капитаном Ларой, и, когда все командиры отрядов собрались, мы выработали план действий. Кроме налета на Имиас, который мы осуществили накануне, план предусматривал нападение на казарму Ямайка — главный опорный пункт врага в муниципалитете Ятерас. Операцию поручили роте Эфихенио. Для этого были созданы два отряда: один под командованием капитана Мануэля Фахардо и другой — во главе с капитаном Феликсом Пеной.

Кроме того, в план операции входило нападение на сахарный завод «Соледад» силами одного из моих отрядов и нападение на Кайманеру силами роты «А» под командованием капитана Томассевича и отряда народной милиции Гуантанамо во главе с капитаном Ларой, а также действия подвижных патрулей в окрестностях города Гуантанамо. В это же время в Сантьяго—де—Куба отряду местной милиции под командованием Репе Рамоса Латура (Даниэль) предстояло атаковать казарму Бониато.

Таким образом, наша тактика менялась. Если раньше мы делили силы шестой колонны на мелкие отряды и вели действия с ограниченными целями, то теперь нам стало ясно, что наибольшее воздействие на противника окажут согласованные, почти одновременные выступления в поддержку бастующих рабочих. Да и с чисто военной точки зрения распыление сил для нападения на несколько пунктов — это далеко не лучшее решение задачи.

Наши отряды снабжались оружием и боеприпасами исключительно за счет противника. Поэтому мы были вынуждены уклоняться от таких боев, в результате которых не могли пополнить запасы боеприпасов. Но в отношении забастовки дело обстояло несколько иначе. Мы понимали, что, если забастовка окончится неудачей, боеприпасов у нас не будет. Значит, забастовку нужно было поддержать.

Из всего, что намечалось провести, полным успехом завершилось лишь нападение на Кайманеру. Повстанцам удалось здесь овладеть важными опорными пунктами батистовской армии и флота. Посланное противником подкрепление из состава гарнизона Гуантанамо также было разбито. Нам удалось захватить много оружия и боеприпасов. На всех участках фронта наши бойцы сражались, проявляя стойкость и героизм. Но распыление наших сил и численное превосходство противника не позволили добиться победы по всей зоне боевых действий. С чисто военной точки зрения наши выступления особого успеха не имели, но для поддержки забастовки — а в этом и заключалась наша главная задача — они сыграли важную роль. Когда во всех пунктах этого района забастовка была уже подавлена, в Гуантанамо и его окрестностях она еще продолжалась.

Так развивались события в первый месяц действий Повстанческой армии на новом фронте, названном в честь Франка Пайса. Нам тогда очень не хватало оружия и боеприпасов, впрочем, так было почти до самого конца войны.

Мы понимали, что после окончания забастовки противник не преминет начать контрнаступление. С первым же посыльным мы получили от Фиделя указания о необходимости самой тщательной и всесторонней подготовки к решающей схватке с врагом. Фидель правильно рассчитал, что это будет последнее наступление Батисты, и предупредил нас, что на сей раз противник бросит в бой все свои резервы, ибо в результате этого наступления он надеется уничтожить Повстанческую армию. Ход событий полностью подтвердил правоту Фиделя.

А пока мы начали готовиться к отражению наступления врага. Из Сантьяго—де—Куба к нам в качестве подкрепления прибыл отряд, сформированный из участников забастовки, во главе с Даниэлем. Но так как забастовка еще не закончилась, самому Даниэлю пришлось вернуться обратно, а командиром отряда был назначен майор Анибал (Белармино Кастилья). Неудачная попытка этого отряда овладеть казармой Бониато и понесенные при этом потери не сломили духа и воли его бойцов. По пути к нам они атаковали казарму Рамон—де—Лас—Ягуас и захватили там много оружия, боеприпасов и пленных. К этому времени мы получили оружие и боеприпасы от Фиделя. Подпольные группы революционеров в Сантьяго и Гуантанамо приложили немало усилий к тому, чтобы снабдить нас различными материалами и боеприпасами, в том числе и гильзами для охотничьих ружей всех калибров. В своих мастерских мы набивали эти гильзы крупной дробью. Оружейники работали круглосуточно. Кустарным способом здесь изготовлялись противотанковые мины, гранаты.

Нам повезло, что наступление батистовцев против сил нашего фронта было разрозненным и не имело общего плана. С юго—запада от Сантьяго—де—Куба на нас двигались подразделения 1–го полка батистовской армии, а с севера от Ольгина наступал 7–й полк.

Если пехоте противника для подготовки наступления потребовалось несколько дней, то авиации — считанные часы. Как только закончилась забастовка, вражеские самолеты начали методическую бомбардировку наших лагерей и беззащитных деревень. Мощь бомбовых ударов постоянно нарастала. Батистовцы использовали против нас все большее количество напалмовых бомб, которыми их снабжали с североамериканской военно—морской базы в Гуантанамо.

В течение мая и первых недель июня силы Второго фронта провели ряд боев и стычек. Среди них следует отметить нападение на акведук Ятеритас, бой за Абра—Мариана, у входа в долину Каухери, бои в Цанха и Корреа (район Маяри), бой в Ягуэйес, восточнее Гуантанамо, второй налет на Абра—Мариана, бой у Юита, южнее Казакова (район Сагуа—де—Танамо), бой у Казана, в 30–40 километрах от Сагуа—де—Танамо, и бой у Ситио.

Как—то ночью наши патрули проникли в расположение противника и буквально у него под носом казнили предателя—доносчика. Во время этой вылазки был ранен лейтенант Рикардо Сиснерос. Брошенная им граната взорвалась, не пролетев и метра. Осколок ее попал ему прямо в глаз, но отважный воин остался в строю. Сиснерос отличился и во время операции «Роскате» — одной из диверсионных вылазок, в ходе которых небольшие группы партизан спускались с гор, уничтожали мелкие гарнизоны противника в ближайших селениях и, захватив оружие, возвращались в горы.

28 мая, в годовщину боя под Уверо, батистовцы начали свое самое крупное наступление с юга. Их исходным пунктом был город Гуантанамо. Встреча с ними произошла в Маркое Санчес, примерно в 25 километрах от Гуантанамо. Врага удалось отбросить на 6 километров в район Кунейра.

На следующий день противник снова перешел в наступление и сумел обойти наши передовые отряды. К ночи завязались бои за овладение районом деревни Лима. В них приняла активное участие вражеская авиация. Она бомбардировала населенные пункты Хуба, Агуакате и Эскондида. 30 мая бои за Лиму продолжались с неослабевающей силой. Именно в этот день противник нанес нам самый сильный удар с воздуха. В течение десяти часов, с половины шестого утра до половины четвертого дня, с небольшим перерывом наши войска подвергались ожесточенной бомбардировке. Деревня Лима была буквально стерта с лица земли.

31 мая бой за Лиму достиг наивысшего напряжения. Он не прекращался четвертые сутки. Противнику удалось продвинуться всего лишь на четыре с половиной километра. Вражеские подразделения, прибывшие в сентраль[10] «Соледад» через Купеяль, попытались обойти нас на правом фланге. В течение дня мы отразили три атаки батистовцев на высоту Черная Голова, которая господствовала над местностью. Пришлось отступить с боем в направлении Гуанабаны. Этот населенный пункт между Лимой и Баяте тоже подвергся сильному воздушному налету. Майор Эфихенио Амейхейрас, действовавший со своими отрядами в арьергарде, получил приказ как можно дольше сдерживать продвижение противника.

Тяжелые бои продолжались 1 и 2 июня. 3 июня над нашими войсками в Баяте нависла угроза окружения. Пришлось отдать приказ об отступлении. Закрепившись на новом рубеже между Ваяте и Бомби, нам удалось задержать батистовцев, заставить их свернуть в направлении Лимонар—дель—Мопте—Рус, где они и застряли окончательно.

В бою за Лиму — нашем первом оборонительном бою — особенно отличились отряды под командованием майора Эфихепио Амейхейраса и сам командир. Некоторые из его подвижных групп проникли в тыл врага и нанесли ему чувствительные удары.

Не менее активно действовали наши подразделения и на других участках фронта. Так, 29 мая группа под командованием капитанов Луссона и Ориенте Фернандеса, из колонны майора Анибала, заняла шахту Окухаль, где завладела оружием, патронами и большим количеством динамита. Противник оставил здесь несколько джипов, горючее, аппараты автогенной сварки и прочее оборудование, которое нам очень пригодилось.

В эти же дни наши войска совершили нападение на Плапта—Гуасо, откуда Гуантанамо снабжался водой, и на гарнизон батистовцев сентраля «Исабель» вблизи Гуантанамо. Этот гарнизон насчитывал около ста пятидесяти человек. Упорные бои развернулись в Сьерра—де—ла—Эмбрита, северо—восточнее города Гуантанамо. В ходе этих боев противник был окончательно остановлен, а его попытка обойти отряды майора Эфихенио Амейхейраса с фланга провалилась.

К середине июня у нас иссякли боеприпасы. Был израсходован и динамит: он ушел на изготовление мин и гранат, которые отправлялись в районы боев. Чтобы пополнить запасы боеприпасов, мы стали после каждой бомбардировки тщательно обследовать местность. Это вошло у нас в привычку. Изредка удавалось найти неразорвавшиеся бомбы. Тогда мы извлекали из них тротил и начиняли им гранаты и противотанковые мины.

Из—за отсутствия боеприпасов нам иногда приходилось отказываться от проведения операций. Если бы батистовцы об этом знали, они наверняка попытались бы ускорить свое продвижение и тем самым не дать нам возможности собирать боеприпасы на поле боя. В то время мы вели в основном оборонительные бои, и постепенно незначительные резервы боеприпасов, которые имелись к моменту окончания забастовки, оказались израсходованными. То немногое, что удавалось захватить у противника, тут же шло в дело. Часто мы вступали в бой лишь потому, что нам очень хотелось защитить деревни, хотя с военной точки зрения правильнее было отступить. Но нам было тяжело это делать, ибо мы знали, что батистовцы, разграбив оставленные нами беззащитные деревни, превратят их потом в пепелища.

Самым большим злом в то время были вражеские бомбардировщики. Враг обрушивал всю свою злобу на мирных жителей. Он стремился запугать их, отомстить за помощь, которую они оказывали Повстанческой армии.

Сколько было разрушено домов, сколько убито людей, в том числе стариков, детей, женщин! Особенно тяжело было видеть, как во время налетов авиации беззащитные, насмерть перепуганные детишки разбегались кто куда. Их с трудом отыскивали после окончания налета. Целые семьи неделями жили в пещерах, едва осмеливаясь в перерывах между бомбежками выйти из укрытия, чтобы набрать воды.

Моральный эффект этих варварских действий не заставил себя долго ждать. Многие крестьяне, не разбиравшиеся в целях нашей борьбы, жившие в ужасной нищете, страдавшие от жестокой эксплуатации, увидели, что с приходом Повстанческой армии к их повседневным бедам прибавлялась еще одна, самая страшная, — варварские воздушные бомбардировки. И неудивительно, что некоторые стали рассуждать так: «Раньше мы жили плохо, а с приходом повстанцев стало еще хуже».

В конце мая из разведотдела Повстанческой армии мне доставили интересную фотографию и важный документ. Кому—то удалось сделать снимок на американской военно—морской базе в Гуантанамо. На нем были изображены два батистовских самолета, а рядом с ними — полный оружия американский грузовик. Опознавательные знаки на самолетах и буквы «USA» на лежащих рядом кассетах не оставляли никакого сомнения в том, что Батиста получает помощь от американцев с их военно—морской базы в Гуантанамо.

Документ, изъятый из журнала нарядов на вооружение со склада в Гуантанамо, был датирован 8 мая 1958 года. В документе говорилось об очередной партии оружия, переданного американским правительством правительству Батисты. Мы сразу поняли, что эти материалы станут в наших руках своеобразной атомной бомбой, и решили сохранить их для использования в подходящий момент.

После каждой варварской бомбардировки, видя трупы ни в чем не повинных мирных жителей и сожженные дотла деревни, я думал о том, как положить конец этим зверствам, и приходил к выводу, что для этого есть единственный способ: вытащить на свет «нашу атомную резервную бомбу», обнародовать фотографию и документы.

В донесении от 2 июня, посланном Деборе (Вильме Эспин) и Даниэлю в Сантьяго—де—Куба, после обычного доклада о боевых операциях последних дней я писал: «Солдаты противника идут в бой, как правило, наглотавшись наркотиков и вина. Это не армия, а гнусная банда разбойников, воров и преступников. Они насилуют, убивают и грабят. Они сбрасывают с самолетов напалмовые бомбы, получаемые от янки в Гуантанамо. При этом янки передают оружие не сами, а приказывают это делать своим марионеткам вроде Трухильо и Сомосы.[11] Они боятся разоблачить себя в глазах общественного мнения. Чудовищные преступления врага надо разоблачать перед всем миром…»

В середине июня я приехал на командный пункт майора Амейхейраса, чтобы обсудить сложившуюся в его зоне обстановку. Не успели мы собраться на одном заброшенном ранчо, как в небе появились самолеты и началась зверская бомбардировка. Решив укрыться, мы побежали на ближайшую кофейную плантацию, где, как нам было известно, имелось убежище. Подбегаем к убежищу, а оно битком набито людьми. Все местные жители. Подсаживаемся к ним. Заводим разговор — не получается. Люди смотрят на нас хмуро, недружелюбно. Один старик, пристально глядя на меня, с какой—то обреченностью в голосе спрашивает:

— Когда же это кончится?

— Скоро кончится, — отвечаю я, пытаясь его успокоить.

— Ну да, когда нас прикончат, — мрачно бросает старик.

Скажу откровенно, мне было очень неловко оттого, что больше я ничего не мог ему сказать. Вокруг рвались бомбы, слышались пулеметные очереди, и вражеские солдаты были совсем близко. Я вышел из убежища, сел у входа, в тени кофейного куста, и стал дожидаться конца налета. Но мне не сиделось, тяжелые мысли не давали покоя: как избавить народ от беды? Наверное, тогда и возникла у меня идея захватить американских граждан, находящихся в Гуантанамо, и тем самым вызвать международный скандал. В наших руках были доказательства сотрудничества США с Батистой, о которых я уже упоминал. Кроме того, мы располагали и многими другими документами.

В этот период штаб Второго фронта был подвижным. В его распоряжении имелись три джипа, и он часто менял расположение.

Вместе с капитанами Аугусто Мартинесом и Хорхе Сергерой я направился в Наранхо—Агрио, к югу от Сагуа—де—Танамо, где располагался штаб колонны майора Анибала. 22 июня 1958 года после совещания с офицерами штаба и командирами частей, на котором были рассмотрены документы, имевшиеся в нашем распоряжении, и выяснена обстановка, я изложил свой план. После этого мы детально обсудили возможные варианты операции. Мы отдавали себе отчет, что идем на трудное и опасное дело. Кроме всего прочего, оно осложнялось тем, что я намеревался принять решение без согласования с главным командованием в Сьерра—Маэстре. Опыт показывал, что на пересылку документов через Сантьяго—де—Куба требуется не менее двадцати дней, так как прямой связи с Фиделем у нас тогда еще не было. Служба связи только налаживалась. По нашему мнению, складывалось безвыходное положение. Нам казалось, что основные силы авиации и армии противник бросил на нас, чтобы вначале разгромить Второй фронт, а затем уже всей мощью навалиться на силы Фиделя в Сьерра—Маэстре. Но, как выяснилось потом, основной удар противник направил на Сьерра—Маэстру.

Требовалось хорошо взвесить и то, как правительство США отнесется к этой операции. Выступят ли США открыто? Ведь, несмотря на то что у власти на Кубе официально еще стояло правительство Батисты, у США не было другого выхода, как пойти на переговоры с нами об освобождении тех американцев, которых мы предполагали захватить. Мы считали, что открытое выступление США против нас под каким угодно предлогом мировое общественное мнение, в том числе и на Североамериканском континенте, не одобрит.

В нашей секретной инструкции по этому поводу дословно говорилось следующее: «После операции к нашему штабу и командирам могут обратиться представители консульства и посольства США, а также аккредитованные на Кубе иностранные журналисты. Следует принимать их и обращаться с ними, соблюдая все нормы вежливости, но держать под наблюдением и не сообщать никаких данных о нашей революционной армии. Узнав причины приезда таких лиц, штабы и командиры должны немедленно сообщать об этом командованию фронта и ожидать дальнейших указаний».[12]

Итак, мы пришли к выводу, что операцию можно и должно осуществить. Нашей целью было добиться прекращения воздушных налетов батистовской авиации и вынудить эмиссаров американского правительства вести с нами переговоры. Будучи уверенными в успехе своего плана, мы окрестили операцию «противосамолетной».

Самым ближайшим пунктом, где имелось больше всего американцев, была военно—морская база в Гуантанамо. Начать операцию мы решили на рассвете 27 июня. В этот день много американских офицеров и солдат уходили в увольнение в город Гуантанамо. В качестве главных объектов были выбраны горнопромышленный район Моа, «Никаро никель компани», «Юнайтед фрут компани» и ее отделение в Гуаро, а также близлежащие сахарные заводы, принадлежавшие американским монополиям.

26 июня все отряды уже знали свои задачи, а 27–го произошел бой в Моа. Это была первая часть задуманной нами операции. В местечке Моа находилось сто двадцать батистовских солдат: двадцать в казарме и сто около аэродрома. Не было необходимости захватывать ни тех, ни других. Следовало лишь окружить казарму и аэродром и не позволить солдатам выйти. Тогда мы смогли бы заняться главным: пленить американцев и реквизировать те материалы и машины, в которых остро нуждались.

Капитан Сото первым ворвался во вражескую траншею, но тут же был убит гранатой. Пятеро наших бойцов попали в засаду, что явилось следствием безответственности и трусости двух командиров. Позднее они были разжалованы, отчислены из Повстанческой армии и приговорены к тюремному заключению до окончания войны. Остальные бойцы успешно выполнили поставленную задачу. Американцы были захвачены и доставлены в деревню Андрее, где находился наш штаб.

Сюда же мы принесли и капитана Педро Сото вместе с другими погибшими в бою товарищами. Я приказал похоронить убитых. Прощание было недолгим, но сказано было многое. О том, что говорили товарищи, лучше всего сказано в записях капитана Куса. Я просто приведу некоторые отрывки из них.

«Прощаясь с товарищами, — пишет Куса, — Рауль разъяснил нам значение только что проведенной операции. Мир, сказал он, поймет, что народ Кубы готов заплатить любую цену за победу и что дух свободы наших мамбисов[13] живет в сердцах нашего поколения, что с клятвой «Родина или смерть!» мы победим, что общественность мира узнает, как Батиста расправляется с народом силой оружия, предоставляемого ему правительством США. В наших руках вещественные доказательства: фотоснимки самолетов в момент подвешивания бомб в военно—морской базе США в Гуантанамо. Он говорил о Педро Сото, о его заслугах перед революцией, о его храбрости. Педро был простым рабочим из Мансанилъо. Рауль вспомнил, как совсем недавно, 23 мая, Педро во главе горстки вооруженных охотничьими ружьями бойцов вступил в бой с тремястами вражескими солдатами, шедшими из Сагуа—де—Танамо и пытавшимися проникнуть на освобожденную территорию. Когда у бойцов иссякли патроны, Педро приказал товарищам отступить, а сам остался с двумя бойцами прикрыть их отход. Поняв, что натиск врага невозможно сдержать и что их вот—вот могут окружить, Педро Сото отдал свою полуавтоматическую винтовку одному из товарищей и приказал ему уходить, а сам остался с одним лишь пистолетом. В последнюю минуту на помощь Педро пришел майор Анибал с группой бойцов, которые атаковали противника и заставили его отступить, а затем преследовали до Сагуа—де—Танамо. Так Педро Сото был спасен от верной гибели.

Будучи смертельно раненным, Педро Сото дал последний наказ товарищам, несшим его на руках: «Берегите оружие». Только так и должен поступать революционер, получивший закалку в Сьерра—Маэстре».

Капитан Педро Сото посмертно был произведен в майоры. Я сказал, что, когда народ завоюет свободу, возвратит свои богатства, промышленный центр Моа, где погиб товарищ Сото, станет носить его имя. Имя его будет занесено в почетный список бойцов революции.

Мы говорили и о других погибших товарищах, верных сыновьях нашего народа.

В тот же вечер я вернулся в Наранхо—Агрио и написал обращение к молодежи. Аугусто Мартинес отпечатал обращение на гектографе, и я отправил его товарищу Хорхе Сергере в Сантьяго—де—Куба вместе с первыми экземплярами документов, подготовленных раньше для пересылки в Сьерра—Маэстру. Я информировал Фиделя о происшедших у нас событиях и просил поддержать наши мероприятия.

Одновременно я послал в Гавану Пене Рамиреса. Он должен был установить контакт с товарищами из Политбюро Народно—социалистической партии и передать им собранные документы с просьбой опубликовать их и разослать во все прогрессивные организации, а также распространить нелегально по всей стране.

Вскоре я со своим штабом переместился в Калабасас—де—Сагуа. Поступавшие туда донесения были регулярными и хорошо освещали положение дел на местах. Особенно удачно действовала группа под командованием капитана Хосе Дурана (Сапаты), входившая в состав роты «Е». Она захватила переполненный солдатами противника автобус, курсировавший между военно—морской базой и городом Гуантанамо. Там оказалось двадцать девять солдат морской пехоты США. Вместе с двенадцатью, плененными в Моа, двумя — на сахарном заводе Эрмита, двумя — в Никаро и четырьмя — в конторе «Юнайтед фрут компани», число захваченных американцев составило сорок девять человек. В дальнейшем мы отпустили на свободу двух канадцев, и число заложников сократилось до сорока семи.

В конце июня к нам приехала товарищ Дебора. Ее приезд совпал с прибытием для переговоров американского консула в Сантьяго—де—Куба Парка Уоллема. Он установил контакт с нашими передовыми постами близ Моа и был препровожден в Наранхо—Агрио, а оттуда в Калабасас—де—Сагуа. Этот пункт мы выбрали для проведения дипломатических переговоров.

Переговоры проходили в крестьянской хижине на одном из холмов, окружающих долину Калабасас. Вместе со мной были майор Анибал, майор Аугусто Мартинес и Дебора как представитель центрального руководства. Она же выполняла обязанности переводчицы. Я послал за несколькими захваченными американцами, которые довольно объективно воспринимали сложившуюся ситуацию, и обязал их присутствовать при первом разговоре с консулом Парком Уоллемом.

Мы сразу же заявили консулу, что наши действия в Гуантанамо являлись ответом на военную помощь, оказываемую правительством США Батисте, что американские граждане доставлены на освобожденную территорию, с тем чтобы они могли собственными глазами увидеть гнусные дела Батисты, творимые при помощи американских властей. Консул стал отрицать, что оружие передается Батисте, и напомнил мне о мартовском заявлении государственного секретаря США Джона Ф. Даллеса, в котором говорилось, будто никакой военной помощи Батисте больше не предусматривается. Мы сказали, что это ложь, и предъявили фотографии батистовских самолетов, загружаемых оружием и боеприпасами на военно—морской базе Гуантанамо. Показали также фотокопии документов, в которых указывалось, что в мае этого года, то есть через несколько месяцев после заявления Даллеса, правительству Батисты были переданы авиационные реактивные снаряды и большое количество взрывателей.

Захваченные нами американцы, к удивлению консула, сразу же приняли нашу сторону и начали обвинять консула и критиковать политику правительства США, которое за счет увеличения налогов с населения организует помощь кровавому режиму Батисты. Они в один голос заявили: «Мы не для этого платим налоги!»

Видимо, разговор с согражданами подействовал на Парка Уоллема, и он попросил быстрее закончить первую встречу. После заседания Уоллем подошел ко мне и спросил, когда мы освободим американцев. Я ответил, что мы еще ни о чем не договорились. Тогда он заявил, что не имеет полномочий на переговоры с нами. На это я заметил, что, если у него нет полномочий, пусть возвращается к себе в США. Дипломат даже растерялся от такого оборота дела. И все—таки я предложил продолжить переговоры на следующий день.

Между тем в район переговоров начали стекаться иностранные корреспонденты газет, радио, телевидения и даже кинохроники. Среди них был и корреспондент бразильского журнала «Манчете». Одни из них добрались на собственных самолетах, совершив посадку на наших аэродромах, другие проникли на освобожденную территорию через Гуантанамо. Под видом корреспондентов к нам тайно пробрались и агенты Центрального разведывательного управления США.

Консул Уоллем получил «подкрепление» в лице вице—консула Роберта Уича, которого наши бойцы задержали в районе долины Каухери в тот момент, когда он въезжал на освобожденную территорию.

Поскольку присутствие на переговорах задержанных американцев дало хорошие результаты, а от прибывших журналистов нечего было скрывать, мы решили и все последующие заседания проводить в присутствии задержанных и журналистов.

Вспоминаю, как однажды вечером во время ужина кто—то спросил консула Уоллема, подпишет ли он с Повстанческой армией документ от имени своей страны. Уоллем задумался и сказал:

— У меня нет полномочий подписывать какой—либо документ от имени моего правительства. Я приехал сюда только для ведения переговоров об освобождении задержанных американских граждан.

«Не подпишешь, — подумал я, — ни одного пленного отсюда не получишь».

На следующее утро мистер Уоллем спокойно, не прибегая ни к каким аргументам, отверг наши предложения. В один из перерывов, когда я стоял у двери, консул подошел ко мне и раздраженно спросил:

— Когда же наконец вы думаете освободить пленников?

— Когда договоримся, — спокойно ответил я.

— Я же сказал, что не могу договариваться с вами, потому что не имею на это полномочий.

— А я вам сказал, что, если у вас нет полномочий, можете уезжать.

Консул возмутился:

— Это дикость! Я думаю, моему правительству это не понравится!

До этой реплики консула я еще держался в рамках вежливости. Но тут не выдержал и взорвался:

— А что мне за дело до вашего правительства? Мне все равно, понравится это вашему правительству или нет. Для меня важен мой народ. По—вашему, то, что мы делаем, дикость. А то, что вы предоставляете оружие Батисте, чтобы он уничтожал мой народ, как вы называете? — И, не дав ему передохнуть, я продолжал: — Вы хотите запугать нас силой оружия, могуществом своей страны. Но вы не отдаете себе отчета в том, что правда на нашей стороне и что мы будем сражаться до последней капли крови. До окончательной победы! Вам никогда не удастся победить кубинский народ! Всякий раз, когда я привожу убедительные доказательства нашей правоты, вы начинаете вытаскивать какие—то международные договоры о взаимопомощи и тому подобное. Единственная их цель — утопить в крови народы Латинской Америки, борющиеся за свою свободу. Вы говорите, что с некоторых пор не помогаете Батисте. А я знаю, что еще вчера вы дали Батисте напалмовые и фугасные бомбы.

— Это ложь! — разъярился консул.

— Нет, это вы лжете! — И я тут же приказал принести ящик с остатками напалмовой бомбы.

На одном из осколков бомбы случайно сохранилась надпись: «Напалмовая бомба… футов. Собственность ВВС США, май 195…» Последняя цифра, к сожалению, наполовину стерлась, но несомненно это была восьмерка. Значит, бомба была передана в 1958 году, а о прекращении помощи Батисте правительство США заявило раньше. Уоллем понял, что у нас в руках важный козырь, и на ломаном испанском сказал:

— Это есть важное доказательство. Я хотел бы взять его и показать моему правительству.

Но я ответил, что мы свои козыри должны держать при себе, а американское правительство и без того, мол, прекрасно знает о помощи, которую тайно предоставляет Батисте.

Диалог наш, который велся в повышенном тоне, привлек внимание одного из пленников — Антони Чемберлена, высокопоставленного чиновника «Фредерик снэр корпорейшн», руководившего строительством завода в Моа. По всей видимости, он слышал наш разговор. Возмущенный, он подошел к нам и заявил консулу, что не согласен с ним и с той резкой формой, в которой ведутся переговоры. Он потребовал от консула, чтобы тот извинился перед нами. Консул послушно выдавил:

— Я прошу принять мои извинения.

— Принимаю, — ответил я и вышел из хижины.

За мной увязался Антони Чемберлен. Мы молча шли к аэродрому. Вдруг он положил мне руку на плечо и «отеческим» тоном на чистейшем испанском языке стал давать советы.

— Слушай! Я буду говорить с тобой, как если бы ты был моим сыном, — начал он. — Ты сумасшедший! Как ты можешь так поносить американское правительство? Как ты не понимаешь, что тот, кто выступает здесь, на Кубе, против США, ничего не сможет сделать? Ты представляешь себе все могущество США? Если бы ты захотел, то после войны мог бы стать сенатором в вашей республике.

Я понимал, с кем имею дело, и поэтому спокойно ответил:

— А теперь послушайте меня, мистер Чемберлен. Не стоит продолжать этот разговор, потому что мы никогда не поймем друг друга. Мы с вами говорим на разных языках. Вы принимаете нас не за тех людей, с которыми привыкли говорить. Мы революционеры, а не честолюбивые политиканы.

Потом я поблагодарил его за своевременное вмешательство в наш разговор с консулом Уоллемом.

В дни «дипломатических переговоров» группа офицеров Повстанческой армии организовала для пленных американцев специальные «экскурсии». Им показали разрушенные и сожженные деревни, познакомили с семьями, в которых были убиты отец, мать или дети. Под впечатлением виденного четверо из пленников по собственной инициативе написали американскому послу в Гаване письмо следующего содержания:

«Июнь, 28 дня 1958 года.

Его превосходительству Р. Т. Смиту,

послу США на Кубе.

Посольство США. Гавана, Куба.

Уважаемый господин посол!

Возможно, Вы слышали, что мы, двенадцать человек из горнорудной компании «Моа бей майнинг» и строительной фирмы «Фредерик снэр корпорейшн», задержаны и находимся на территории повстанцев. Нас и еще две группы наших соотечественников (по четыре человека в каждой) повстанцы возят с места на место по всей провинции. Обходятся с нами вежливо.

Здесь нас познакомили с результатами опустошительных бомбардировок ряда районов. Здешнее руководство считает, что Батиста получил бомбы от Соединенных Штатов. Нам показали ящик из—под боеприпасов с американским клеймом «Помощь иностранным государствам».

Кроме того, нам предъявили фотографии военных кубинских самолетов в момент их загрузки боеприпасами на военно—морской базе США в Гуантанамо, а также фотокопию заявки, переданной батистовскими властями руководству ВМС США, на взрыватели и реактивные снаряды, которые используются здесь для бомбардировки мирного населения. Мы пишем Вам для того, чтобы Вы знали о сложившейся ситуации и посоветовали кубинскому правительству не предпринимать никаких попыток освободить нас силой. Нас содержат здесь на положении военнопленных и будут содержать до тех пор, пока:

1) правительство США публично не объявит о прекращении поставок оружия и боеприпасов правительству Батисты, поскольку боеприпасы используются против мирного населения;

2) правительство США не запретит кубинским самолетам пополнять боекомплект на военно—морской базе США в Гуантанамо.

Естественно, что как американские налогоплательщики мы не одобряем подобного использования оружия, поставленного Кубе нашей страной. Это оружие предназначено для обороны Западного полушария и не должно использоваться для разрушения мирных населенных пунктов и уничтожения беззащитных людей. Нам сказали, что наше пребывание здесь зависит от изменения сложившейся ситуации.

Мы надеемся, что Вы сможете принять достаточно энергичные и эффективные меры к разрешению этой серьезной проблемы. Повстанческие командиры заявили нам, что вышеперечисленные требования являются предварительными условиями нашего освобождения.

Искренне Ваши А. А. Чемберлен и X. Шисслер — служащие компании «Фредерик снэр корпорейшн». Роман Сесилия и Е. П. Пфлейдер — служащие компании «Моа бей майнинг».

29 июня с письмом к руководству одного из американских акционерных обществ обратилась другая группа задержанных американцев:

«Воскресенье, июнь, 29 дня 1958 года.

Уважаемый господин Таккер!

Эд. Кэннон, Генри Салмонсон, Билл Костер и я находимся в гостях у кубинского народа. Как только Вы получите это письмо, позвоните, пожалуйста, в Вашингтон и узнайте, что можно сделать по вопросу, о котором я расскажу ниже. С вечера 26 июня мы находимся среди повстанцев, которые называют себя сторонниками Движения 26 июля. С нами обращаются исключительно хорошо, нам предоставлены все мыслимые здесь удобства. Движение 26 июля в течение нескольких лет борется за свободу своих сограждан. Повстанцы идут на смерть, чтобы освободить свою страну от грабежа и коррупции. В Движении принимают участие хорошие и умные люди. Многие из них высокообразованны. Это не краснобаи, а люди, жаждущие делом служить своему народу. Они не хотят контролировать правительство, а добиваются свободных выборов.

Они вынуждены были пойти на крайние меры, так как правительственные войска убивают здесь невинных граждан, в том числе женщин и детей, тем оружием, которое США передает Батисте. Разумеется, такое положение возмутит каждого американца.

Что же касается патриотов, то они вооружены старыми берданками и охотничьими ружьями. Мы видели у них ручные гранаты и пистолеты, сделанные кустарным способом. Такая изобретательность, по—видимому, была бы излишней, если бы они могли, например, получить русское оружие.

Сообщите нашим семьям, чтобы они не беспокоились, так как эти люди не трогают невиновных. Но нам стыдно, потому что их убивают нашим, американским оружием.

Говард А. Р., Эдвард Кэнион, Генри Силмонсон, Уильям Костер, Мариус А. Найт».

Мы в свою очередь обратились к родственникам задержанных и ко всему американскому народу через печать со следующим письмом:

«Свободная территория Кубы.

26 июля 1958 года.

Семьям американских граждан,

задержанных на Кубе в качестве свидетелей!

Американскому народу!

Руководство Движения 26 июля приносит извинения за причиненные вам неприятности, связанные с задержанием ваших мужей, женихов, отцов и детей.

Мы пошли на это, чтобы привлечь внимание американского народа и народов всего мира к тому факту, что американские бомбы и боеприпасы используются для убийства мирного населения, в том числе женщин и детей, в провинции Орьенте на Кубе. Бомбардировкам подвергаются дома и постройки, не имеющие никакого военного значения. Мы убеждены, что такие действия противоречат интересам американского народа.

Ни одному американцу, пока он находится на освобожденной территории, не будет причинено никакого ущерба».

На следующий день консул Уоллем на вертолете вылетел на военно—морскую базу в Гуантанамо. С ним мы отпустили четверых больных американцев и одного канадца.

Когда вертолет уже был готов к вылету, я дал консулу на подпись документ, в котором указывалось, что задержанные переданы ему целыми и невредимыми. Он отказался его подписать, ссылаясь на то, что документ предусматривал отправку задержанных на военно—морскую базу Гуантанамо, которая, мол, относится к национальной территории Кубы. Тогда я заявил, что, если он не подпишет документ, мы высадим из вертолета пятерых задержанных. В конце концов он согласился подписать. Здесь же ему было вручено письмо, в котором давалась оценка проведенным переговорам.

«Свободная территория Кубы. 2 июля 1958 года. Господину Парку Ф. Уоллему, консулу США в Сантьяго—де—Куба.

1. В свете принятого на переговорах решения Командование Повстанческой армии просит Вас через посольство США в Гаване довести до сведения Государственного департамента содержание приказа № 30, отданного Командованием Второго фронта, в котором содержатся следующие требования:

а) Прекращение военных поставок правительству генерала Батисты на основе договора об обороне Западного полушария, поскольку основные положения договора Батистой нарушены. Оружие, производимое за счет американских налогоплательщиков, используется, чтобы удержать у власти ненавистный кубинскому народу режим.

б) Прекращение снабжения военными материалами, бензином, а также прекращение технического обслуживания ВВС Кубы на территории военно—морской базы в Кайманере, являющейся частью кубинской национальной территории.

2. Просим Государственный департамент назначить уполномоченного для обсуждения с руководством Движения 26 июля на освобожденной территории мер, отмеченных в приказе № 30, а также мер, которые будет необходимо принять в последующем.

3. Мы доводим до Вашего сведения, что с сегодняшнего дня в течение двух суток на территории Второго фронта временно отменяется действие приказа № 30 и, как свидетельство доброй воли, передаются господину консулу американские граждане Антони А. Чемберлен, Уильям Костер, Говард А. Роуг и Генри Салмонсон, а также канадец господин Эдвард Кэннон Спат.

4. Мы подчеркиваем, что руководство Движения 26 июля и его революционная армия протестуют и будут энергично протестовать против всякой попытки иностранного вмешательства во внутреннюю политику нашей страны и что рассмотренные во время переговоров меры должны быть направлены на уважение строгого нейтралитета, которым руководствуются в своих отношениях соседние с Кубой и дружественные страны.

5. Равным образом мы подтверждаем, что мистер Уоллем заявлял нам об отсутствии у него полномочий от своего правительства на получение этого документа.

Искренне Ваш Рауль Кастро Рус, майор, командующий Вторым фронтом имени Франка Пайса».

Американская печать впоследствии пыталась спекулировать на том, что будто бы мы захватили группу американских граждан в качестве заложников, чтобы вызвать военное вмешательство США в наши дела. Это беспардонная ложь. Наша деятельность была направлена как раз на то, чтобы положить конец вмешательству правительства США в гражданскую войну на Кубе, выражающемуся в поставках огромного количества оружия Батисте.

В пункте 4 письма, врученного консулу Уоллему, наша точка зрения по этому вопросу была изложена достаточно ясно.

Через три дня консул Уоллем вновь появился в освобожденной зоне. Он передал мне экземпляр газеты «Нью—Йорк тайме» и указал на статью, где говорилось, что Фидель «приказал освободить всех захваченных». Я ответил, что у меня этого приказа еще нет. Но консул утверждал, что приказ уже передан радиостанцией Повстанческой армии в Сьерра—Маэстре.

— Хорошо, — сказал я ему, — будем слушать радио.

И действительно, вскоре мы услышали по радио этот приказ и немедленно начали его выполнять.

В те дни, когда военные действия приостановились из—за «противосамолетных» американцев, как говорили у нас, мы дали интервью нескольким иностранным корреспондентам, находившимся в ставке.

Большинство вопросов сводилось к одному: в каких условиях содержались американцы. Были ли они гостями, заложниками или еще кем—нибудь… На это Вильма Эспин остроумно ответила:

— Повстанческая армия считает их международными свидетелями событий, развертывающихся на Кубе.

Так задержанные нами иностранцы были окрещены «международными свидетелями» и превратились, пусть не по своей воле, в героев «противосамолетной операции».

В эти же дни мы получили первую помощь оружием и боеприпасами, которую послали наши товарищи из—за границы. Нам было прислано 13 тыс. патронов и одна полуавтоматическая винтовка М–2. Конечно, сегодня эти цифры могут вызвать лишь улыбку, но тогда они казались внушительными.

С момента задержания американцев на территории Второго фронта до сбора их в Пуриалес—де—Каухери прошло около трех недель. За это время наши ряды значительно укрепились. Фронт расширился, были подготовлены новые рубежи. Увеличение численности личного состава позволило реорганизовать части и создать пять колонн, по три роты в каждой.

В течение этих дней мы по различным каналам получили много писем от батистовских солдат. Раньше они активно воевали против нас, но, после того как мы захватили американцев, начали сомневаться в необходимости всей этой войны. Солдаты просили, чтобы повстанцы ни под каким видом не отпускали задержанных американцев, мол, иначе их снова погонят в горы и заставят воевать против нас.

Из этих писем мы заключили, что в армии Батисты имеются люди, которые не желают с нами воевать. Больше всего освобождением американцев были недовольны местные жители — крестьяне. Они считали, что, как только из освобожденной зоны уедет последний задержанный, им сразу же опять придется бросать свои очаги и прятаться в пещерах от вражеских бомб.

«Противосамолетная операция» принесла нам успех, так как помогла решить политические, военные и другие задачи.

Бойцы Повстанческой армии, так же как рабочие и крестьянские массы, поддерживавшие нас, поняли правильность предпринятых нами шагов. Наши действия раскрыли народу правду о том, кто был истинным виновником его страданий и нищеты. Мы показали, что наша борьба не ограничится свержением Батисты, что, может быть, Кубе придется иметь дело с американской интервенцией.

Вернувшись через несколько дней из Сьерра—Маэстры, наш связной капитан Хорхе Сергера передал, что Фидель серьезно критиковал наши действия. Он говорил, что в момент наступления противника, которое он проиграл и которое было последней надеждой Батисты, подобной операции проводить не следовало. Использовав задержание американцев как предлог, правительство США могло предпринять военную интервенцию против нас для спасения режима Батисты, что серьезно осложнило бы наше положение. И Фидель был абсолютно прав.

Это подтвердили последующие шаги правительства США. Поняв смертельную опасность, нависшую над режимом Батисты, оно заменило гарнизон кубинских солдат, который охранял водонапорную станцию Ятеритас, снабжавшую водой военно—морскую базу США в Гуантанамо, гарнизоном американской пехоты. Это было не чем иным, как провокацией, и вызвало протест всех народов Латинской Америки и даже некоторых правительств. Этот шаг имел целью прощупать наши позиции, нашу готовность к дальнейшей борьбе.

Приняв решение послать на водонапорную станцию Ятеритас отряд морской пехоты, правительство США хотело спровоцировать наше нападение на этот гарнизон. Разгадав ход американцев, Фидель приказал воздержаться от каких бы то ни было ответных действий, и бойцы, находившиеся в этой зоне, получили указание ее покинуть.

Мировое общественное мнение, осудившее вооруженное вмешательство США в наши дела, заставило янки отвести свою пехоту из Гуантанамо. Так был сорван их маневр.

Те положительные результаты, которые дала «противосамолетная операция», могли обернуться для нас роковыми последствиями. С моей стороны это был несогласованный с Верховным командованием, выходящий за рамки данных мне полномочий поступок.

На следующий же день после освобождения последнего американца авиация батистовской армии подвергла бомбардировке двадцать четыре населенных пункта на территории фронта, в том числе деревню Калабасас, где велись переговоры. Снова жертвами стали невинные люди — старики, женщины, дети. Таков был ответ Батисты укрепившемуся партизанскому фронту и мирному населению, которое нас поддерживало.

Через некоторое время мы взяли инициативу в свои руки, и уже ничто не могло нас остановить.

Куба — первая страна на Американском континенте, ставшая на путь строительства социализма!

Родина или смерть!

Мы победим!

Со Сьерра—Маэстры на второй фронт

Я хочу рассказать о том, как часть сил Повстанческой армии перешла со Сьерра—Маэстры в восточную часть провинции Орьенте и открыла там Второй фронт и какое это имело значение для всей нашей борьбы.

По первоначальному плану, предложенному Энрике Лопесом, переход предполагалось провести в два этапа. Выступление было назначено на вечер 9 марта; весь переход следовало осуществить за две ночи.

Я установил контакт с жителями Пальма—Сориано. Они отнеслись к нам дружелюбно и навели порядок в районе за два дня до нашего появления, хотя, к сожалению, не сумели вовремя обеспечить нас необходимым количеством машин. Но и те несколько машин, которые они смогли нам дать, пришли с опозданием, что помешало нам выступить 9–го.

На следующий день, просматривая наш план, я пришел к выводу, что менее опасно было бы совершить переход одним броском, а именно 10 марта, когда правительственные войска будут праздновать годовщину батистовского режима. И когда в тот же день я услышал по радио наглую речь диктатора Батисты, то еще больше утвердился в своем решении и убедил бойцов в том, что наша операция будет иметь исключительно большое значение.

Мы выступили из Сан—Лоренсо в восемь часов вечера, на два часа позднее, чем предполагалось. И случилось это потому, что Энрике Лопесу пришлось разыскивать трех шоферов из его отряда. В конце концов, не имея возможности ждать, мы решили ехать на машинах местных жителей.

Автоколонна была построена так: впереди машина, на которой находились проводник, три вооруженных бойца и шофер, за ней джип с пятью вооруженными бойцами, грузовик с остальной группой и проводником. Затем большой грузовик с прицепом, далее легковая машина, в которой ехали Эфихенио, Касилья, я и проводник; последней шла еще одна машина с прицепом. Дистанция между машинами была двести метров. В таком порядке колонна двигалась до Центрального шоссе. В пути мы захватили еще три машины, и наша колонна увеличилась до девяти машин.

Впереди был самый опасный участок пути — нам предстояло пересечь главную автомобильную магистраль. На разведку мы послали джип с пятью бойцами. За шоссе наблюдал наш человек, переодетый в крестьянскую одежду.

Было далеко за полночь, когда, получив сигнал «Путь свободен», мы выехали на главную автостраду Контрамаэстре — Пальма—Сориано, затем свернули влево и проехали через селение Гладис. На этом наиболее опасном участке нами заранее были повсюду расставлены дозоры, и все же осторожности ради мы проскочили его на бешеной скорости. Нам казалось просто невероятным, что мы, «бородачи» из Сьерра—Маэстры, мчимся по Центральной автостраде, которая днем постоянно находится под контролем правительственных войск.

Вскоре разведка донесла, что достигла развилки шоссе. Мы остановились в пятистах метрах от нее. Правда, на развилке потеряли несколько драгоценных минут из—за того, что машины головного отряда повернули налево, к населенному пункту Гуанимао, вместо того чтобы ехать направо, к Хавиеру. Колонна разделилась. Вначале я отдал приказ разыскать машины и вернуть их. Но оказалось, что можно было проехать и через Гуанимао. И хотя через Хавиер путь был ближе и безопаснее, я приказал, не теряя времени, следовать за ушедшими вперед джипами, тем более что было раннее утро и жители Гуанимао еще спали.

Мы пересекли железную дорогу, идущую с юга на север провинции, и продолжали путь по шоссе, параллельному ей. Как выяснилось, никто из проводников точно не знал, как добраться до Мангос—де—Варагуа, и мы решили уточнить дорогу у ночного сторожа в селении Лос—Пасос. Он оказался на редкость разговорчивым, но только запутал нас. Проехав несколько километров, мы поняли, что заблудились. Пришлось вернуться назад. Когда снова прибыли в Лос—Пасос, у джипа, на котором я ехал, лопнула камера. Я приказал всем следовать дальше, а сам с несколькими товарищами стал менять колесо. На это у нас ушло около пяти минут.

Было уже три часа утра. Вокруг простирались бескрайние заросли сахарного тростника, где можно было легко потерять ориентировку. К тому же проводники у нас были такие, что на вопрос, известна ли им дорога, отвечали утвердительно, а сами путались. Положение было не из легких. И несмотря на то что наша шестая колонна, носящая имя легендарного Франка Пайса, состояла из опытных, закаленных в сражениях бойцов, нам было как—то не по себе на этой пустынной равнине, так непохожей на Сьерра—Маэстру с ее густыми лесами. Перед моими глазами все время стояла трагедия в Алегриа—де—Пио.

Доехав до населенного пункта Лос—Седрос, мы заметили на железной дороге военный пост из четырех солдат, а в каких—нибудь двухстах метрах от него — домик управляющего плантацией. Чтобы попасть в дом, нам пришлось взломать дверь, так как обитатели его заперлись изнутри. Находившиеся в доме женщины подняли невообразимый крик. С большим трудом мы успокоили их, объявив, что не собираемся никого убивать, а нам нужен проводник. Управляющему я вежливо сказал, что мы заблудились, и попросил его как можно быстрее помочь нам вывести машины к Мангос—де—Барагуа, после чего обещал отпустить его. Я предупредил, что, если он откажется, мы примем строгие меры, а если вздумает выдать нас правительственным войскам, то поплатится за это головой. Он ответил, что дорогу знает отлично и покажет нам путь. Раздалась команда «По машинам!», и мы помчались вперед.

Управляющий плантацией оправдал наши надежды: он знал до мельчайших подробностей все местные дороги. Имея такого хорошего проводника, мы могли уверенно ехать на максимальной скорости. Мы торопились до рассвета миновать этот равнинный и густонаселенный район.

Проехали район Вио и две огромные плантации сахарного тростника: Сентраль—Пальма и Лас—Уверас. Большая часть пути осталась позади. Теперь нам нужен был новый проводник, так как управляющий хорошо знал дорогу только до Мангос—де—Барагуа.

В Мангосе мы встретили пожилого крестьянина, ехавшего на телеге с двумя бидонами молока. Увидев нас, он испуганно произнес:

— Я крестьянин, а это молоко везу в казармы Альто—Седро.

— Отец, не бойся нас, — успокоил я его. — Мы повстанцы. Нам необходимо как можно скорее добраться до Кайо—Рей, и ты должен помочь нам.

Мы посадили старика в головную машину, прихватив и его бидоны, а управляющего перевели в последнюю. Не теряя ни минуты, отправились дальше и вскоре прибыли в Кайо—Рей, где я почувствовал себя гораздо увереннее, потому что немного знал этот район.

Мы проезжали мимо плантаций. Крестьяне и рабочие, занятые рубкой сахарного тростника, провожали нас удивленными взглядами. Не зная, сколько нам еще ехать по равнине, мы решили послать группу бойцов за продуктами в Лос—Корнехос. Помимо продуктов они раздобыли два полевых телефона.

Когда мы прибыли в местечко Гимбабай, было 5 часов 30 минут утра. Даже не верилось, что всего за одну ночь нам удалось совершить такой трудный переход. Выпив кофе и отдохнув, отправились дальше на север. Машины нам пришлось оставить близ Гимбабая, и теперь мы шли пешком под палящими лучами солнца. Хотя люди сильно устали, однако нервное напряжение, в котором мы находились несколько часов подряд, ослабло, и путь уже казался не таким трудным.

Неожиданно появились вражеские самолеты. Они обстреляли те места, где мы замаскировали наши автомобили. Несомненно, кто—то информировал батистовскую авиацию о нашем ночном марше. Но, к счастью, мы уже были далеко от места бомбардировки. Примерно в середине дня, когда закончился воздушный налет, мы выбрались из временного убежища, где укрывались от вражеских самолетов, и снова отправились в путь. Вскоре вражеская авиация опять заставила нас искать укрытие. Этот второй налет также не причинил нам никакого ущерба.

К вечеру мы добрались до Пилото—Арриба и решили здесь заночевать. С наступлением утра мы занялись организационными делами. Прежде всего собрали интересующие нас сведения о районе деревень Пилото—Арриба, Эль—Медио и Бахо, установили связь с Местными революционерами. С их помощью мы провели ряд революционных преобразований и создали местный революционный комитет Движения 26 июля. Комитет состоял из секретаря и двух делегатов — от населения и от военных — и занимался главным образом заготовкой продовольствия и продажей его населению. Военному делегату была поручена организация службы охраны и порядка, для чего формировались специальные патрули милиции в составе до десяти человек.

Не задерживаясь долго в этом районе, мы двинулись дальше на север через кофейные плантации. Пройдя их, расположились лагерем близ Параисо. 13 марта в три часа утра мы подошли вплотную к населенному пункту Параисо и взяли его штурмом. При этом было задержано несколько правительственных служащих и захвачены автоматическая винтовка и два пистолета. Чиновников мы отпустили, сделав им строгое предупреждение, а оружие оставили себе. Еще через день наша колонна вышла в район Монте—Альто и переправилась через реку Майари у впадения в нее реки Пилото и примерно к десяти часам утра вышла на обширные кофейные плантации Ягуаси. В районах, по которым пролегал наш путь, мы устанавливали связь с надежными людьми и ликвидировали многих приспешников Батисты.

По шоссе добрались до населенных пунктов Ягуаси и Сонго. Узнав, что в этих местах действует группа революционно настроенных патриотов, которые за несколько дней до нашего появления совершили успешный налет на вражескую казарму в Майари—Арриба, мы немедленно установили с ними контакт.

Впереди лежал горный массив Сьерра—Кристаль. Предстояло идти по бескрайним пастбищам, мимо животноводческих ферм. На рассвете 15 марта колонна подошла к лесопильному заводу в Корреа, узловому пункту дорог на Майари, Сагуа—де—Танамо и Сонго. Здесь мы задержались на сутки и организовали второй революционный комитет, который имел ту же структуру, что и первый, созданный нами в Пилото—Арриба.

16 марта мы наконец достигли отрогов Сьерра—Кристаль. В этом районе находилось несколько лесопильных заводов, хозяева которых хищнически истребляли окружающие леса; заваливая свои склады непереработанной древесиной. Мы приказали прекратить вырубку леса и заняться обработкой спиленной древесины. При революционном комитете была создана специальная служба охраны леса.

В связи с необходимостью вести революционную работу в деревнях и организовывать население наше продвижение по Сьерра—Кристаль несколько замедлилось. Нам приходилось часто менять направление движения и задерживаться в освобождаемых населенных пунктах. Однако вскоре мы убедились, что Сьерра—Кристаль не подходит в качестве базы для развертывания партизанских действий: там было мало лесов и не хватало продовольствия. Поэтому мы изменили направление движения и, пройдя между Майари—Арриба и Калабасас—де—Сагуа, вышли к Байато, населенному пункту на севере муниципалитета Гуантанамо.

В этом районе, известном своими конными заводами и кофейными плантациями, мы организовали третий по счету революционный комитет, который немедленно установил связь с двумя первыми.

Здесь 20 марта мы встретились с капитаном Деметрио Монсеньи (Вилья), замечательным революционером, скромным и мужественным бойцом. А вскоре к нам присоединился хорошо вооруженный и обученный отряд под командованием товарища Даниэля. Почти все имеющееся у них оружие бесстрашные бойцы добыли в боях с врагом. О деятельности этого отряда было известно по всей округе.

В тот же день я связался с лейтенантом Раулем Менендесом Томассевичем, руководившим революционной работой в этом районе от имени Национального комитета Движения 26 июля. В начале марта его отряд атаковал вражескую казарму под Майари—Арриба и обратил в бегство батистовский гарнизон. В числе захваченных трофеев были ручной пулемет и несколько винтовок. Отряд Томассевича, насчитывавший около ста закаленных в бою, дисциплинированных бойцов, был преобразован в роту «А». Эту роту мы оставили в районе Альто—Сонго с задачей вести боевые действия. Одновременно было решено объединить отряд Деметрио Монсеньи с отрядом Эфихенио в роту «Б», командиром которой был назначен Эфихенио. Деметрио стал его заместителем. Этой новой роте было поручено развернуть действия в районе Гуантанамо. Вновь образованные роты вошли в состав нашей колонны.

В районе Байато я задержался на три дня для подготовки нового района боевых действий. Здесь я встретился с руководителем местного революционного комитета Ларой, известным больше по партийной кличке Тото. Это был отважный и неутомимый борец за свободу. Мы быстро нашли с ним общий язык. Он оказал нам помощь в приобретении боеприпасов и передал новое воззвание, полученное со Сьерра—Маэстры 12 марта. Оно призывало к усилению борьбы с тиранией. Мы распрощались с Тото поздно вечером и, договорившись о сотрудничестве с возглавляемой им народной милицией Гуантанамо, двинулись на машинах дальше. Наш путь лежал в район Монте—Рус, что в окрестностях Гуантанамо. Здесь в одном из населенных пунктов я помог Эфихенио организовать новый революционный комитет.

В этом районе мы снова столкнулись с людьми, которые, воспользовавшись предоставленной им свободой и прикрываясь именем революционеров, занимались грабежом, избивали крестьян, чинили насилия над мирным населением. Мы задержали нескольких бандитов. Главаря шайки расстреляли, а за остальными поручили наблюдать командиру одной из групп сержанту Филиберто Торресу. Этот сержант, в прошлом крестьянин, примкнул к повстанцам всего восемь месяцев назад, но уже зарекомендовал себя смелым и дисциплинированным бойцом. Когда не хватало оружия, он устраивал со своей группой засады на дорогах, нападал на хорошо вооруженных батистовцев и отбирал у них оружие. Отряд Торреса, насчитывавший двадцать три человека, был преобразован в подвижный дозор в составе роты Эфихенио и контролировал отведенный ему участок территории в муниципальном округе Гуантанамо.

Для дальнейших действий мы составили карту района Гуантанамо и нанесли на нее все шоссейные дороги и важные пункты. Несколько копий этой карты были отправлены Эфихенио. Затем мы наладили телефонную связь между четырьмя пунктами данного района. Вскоре поступило известие от Лары, о котором я упоминал выше. Он сообщил, что выехал в Сантьяго. К сожалению, не удалось поговорить ни с ним, ни с Даниэлем. События развертывались быстрыми темпами, чему в немалой степени способствовало воззвание, составленное на Сьерра—Маэстре, и времени у нас было мало. В стране готовилась всеобщая забастовка.

К нашему огорчению, мы могли оказать всеобщей забастовке, намеченной на начало апреля, лишь моральную поддержку. Из оценки сложившейся обстановки было ясно, что забастовка будет основным событием момента. В связи с этим мы разработали конкретный план действий и разослали его всем отрядам. Предполагалось, что рота «А» капитана Томассевича спустится с гор и займет позиции на западных подступах к Гуантанамо, а рота «Б» под командованием капитана Эфихенио расположится к северу от Гуантанамо. Остатки колонны я решил разместить на склонах гор к востоку от города.

В тот момент, когда этого потребовала обстановка, сложившаяся в городе, мы направили к его окраинам небольшие отряды. Скрытно оборудовав и заняв там позиции, они должны были оказывать помощь преследуемым батистовцами забастовщикам, которые по тем или иным причинам были бы вынуждены покинуть город. Это было все, чем мы могли помочь забастовке. Сил у нас было еще мало, а Второй фронт существовал всего двадцать дней.

В это же время мы создали при штабе фронта разведывательную группу из офицеров—повстанцев, в обязанности которых входил допрос пленных, составление планов и карт тех районов, где в будущем могли развернуться бои, а также специальное обучение повстанцев методам диверсионной работы.

26 марта командиры всех подразделений собрались на совещание и приняли окончательный план действий по поддержке забастовки. Он назывался «операция Омега». На следующее утро я со своими людьми отправился на север, чтобы занять там новую позицию.

Мы пересекли границу муниципального округа Сагуа—де—Танамо и через Ятерас прибыли в район Гуаябаль—де—Ятерас, Паленке, Фелисидад. Находившиеся здесь казармы противник покинул за несколько дней до нашего появления, и теперь там были расквартированы наши бойцы.

Одна из главных задач в этот период состояла в том, чтобы организовать народные массы на борьбу. Мы чувствовали, что наше присутствие воодушевляет народ. Приближался час начала всеобщей забастовки.

По прибытии в Гуаябаль—де—Ятерас я встретился с группой молодых бойцов—повстанцев. Из разговора с ними я понял, что у многих было весьма превратное представление о целях и задачах революции. Они решили, что революция дает им право жить в свое удовольствие, просиживать целыми днями в таверне или разъезжать на машинах по округе. Это производило крайне неприятное впечатление.

Я уже собирался снова уехать в район Гуантанамо, когда появился товарищ Даниэль, сопровождаемый группой бойцов, посланных мной на его поиски вечером 30 марта. Оказалось, Даниэль разыскивал меня в течение трех дней. Сообщения, которые он привез, заставили меня круто изменить свои планы. Кратко изложив положение дел на Сьерра—Маэстре и отметив напряженную обстановку в стране накануне массового выступления народа, Даниэль информировал нас, что забастовка откладывается примерно на неделю, в течение которой нам необходимо получить и раздать людям только что приобретенное за границей оружие. Это оружие предполагалось направить в нашу зону самолетом, но, поскольку Даниэль не сразу нашел меня, эта операция была отложена и установлены новые сроки ее проведения. Самолет мы должны были встретить на аэродроме в Моа, между Сагуа—де—Танамо и Баракоа.

На следующий день Даниэль распрощался с нами, а мы выехали на своих машинах в район Кучильяс—де—Санта—Каталина и оттуда, не задерживаясь, отправились дальше пешком. Пройдя длинный путь, решили отдохнуть на территории заброшенного сахарного завода недалеко от Баракоа. Оттуда мы выслали вперед двух человек, которые должны были установить связь с товарищами, работающими на кобальтовых рудниках в Моа, и известить их о предстоящей операции.

2 апреля, когда мы уже подходили к горному хребту Моа, возвратились наши связные и доложили, что нам тут уже нечего делать. Оказывается, еще 31 марта рота Эфихенио захватила деревню и аэропорт. Во время схватки был убит один вражеский солдат, а другие, побросав оружие и боеприпасы, разбежались. Осветив фарами автомобилей посадочную полосу, Эфихенио прождал до полуночи, а затем отступил. Вскоре батистовцы усилили имевшийся у них здесь гарнизон. Вокруг аэродрома были возведены полевые укрепления, и это нарушило все наши планы.

Я знал, что Эфихенио направился с ротой в Моа. Но он ушел туда до того, как Даниэль появился у нас. А мы не имели возможности сообщить Эфихенио, что операция перенесена на 3 апреля.

Поскольку использовать аэродром в Моа мы не могли, то приняли решение оборудовать вспомогательную посадочную полосу в районе Сагуа, между Ятерасом и Баракоа, в местечке Сепеяль—де—Сагуа.

На день площадку приходилось маскировать ветками деревьев и выкорчеванными пнями. В качестве ориентира мы выбрали высокую пальму, навесив на нее сорок электрических лампочек и около десятка ручных газовых фонарей. Мы расположили наши джипы в начале и в конце площадки, чтобы можно было осветить ее автомобильными фарами. В течение четырех ночей мы ждали появления самолета, но потом мне сообщили, что операция не состоится, поскольку самолет направлен в другой район.

7 апреля ко мне явилось около тридцати вооруженных бойцов, возглавляемых лейтенантом Карлосом Лите и сержантом Сапатой. Этот отряд, созданный гуантанамским революционным комитетом, действовал в районе Каухери, к востоку от Гуантанамо, еще до того, как мы прибыли сюда. На его боевом счету уже было несколько удачных вылазок, в ходе которых отряд захватил у противника много оружия. На базе этого отряда мы решили сформировать роту «Е» для действий в районе Баракоа. Командиром роты был назначен Сиро Фриас, его заместителем — Карлос Лите. Этой роте мы поставили задачу атаковать батистовский гарнизон в населенном пункте Имиас, расположенном на побережье между Гуантанамо и Баракоа. Этой же ночью рота Сиро Фриаса выступила в поход. А я с небольшим отрядом отправился на следующий день в район действий роты Эфихенио Амейхейраса.

Утром 9 апреля, включив походную рацию, установленную на моем джипе, я услышал обращение Центрального руководства, призывавшего начать всеобщую забастовку. Мы сразу же развернулись в обратном направлении, но вскоре вынуждены были остановиться: полил ужасный ливень и дороги к северу от Гуантанамо оказались размытыми. Пришлось нам задержаться на целый день.

Примерно в это же время в районе между Сагуа—де—Танамо и Майари у нас появилась еще одна рота. Ее история такова. Когда Эфихенио направлялся в Моа, то встретил в этом районе около трехсот стрелков во главе с Эвансом Росселем, которого Фидель послал сюда в качестве специалиста по взрывчатке. Узнав об этих людях, я направил к ним Хулио Переса, уполномочив его организовать борьбу в этой зоне. Убедившись в эффективности действий стрелков Эванса, Хулио сформировал из них роту «Ц» и назначил Эванса командиром. Позднее Хулио повстречался в этом же районе с замечательным революционером Баудильо Мендесом и назначил его заместителем командира роты.

Когда в Санта—Каталине мы с Хулио Пересом обсуждали план действий в северном районе, к нам явился лейтенант Хосе Майор с тяжелой вестью: во время атаки вражеского гарнизона в Имиасе был убит капитан Сиро Фриас. Неправильно определив местоположение казармы противника, он приказал открыть огонь по находившемуся рядом жилому дому. Поскольку из этого дома не раздалось в ответ ни одного выстрела, Сиро решил, что противник сдается, и подошел к дому вплотную. Он громко крикнул батистовцам, чтобы они выходили, обещая им сохранить жизнь. Тем самым он обнаружил себя. Со стороны казармы грянул залп, и Сиро рухнул на землю, сраженный в самое сердце. Ошибка стоила ему жизни. Командование ротой принял Пена.

Утром 10 апреля мы выступили в поход на замаскированных ветками машинах. Наш путь лежал в новый район действий. Добравшись до места назначения, мы прежде всего развернули походную оружейную мастерскую. К предстоящим боям нужно было подготовить много боеприпасов. До 22 апреля подразделения колонны получили из этой мастерской 20 противотанковых мин, 422 мины М–26 и свыше 400 ручных гранат.

Получив это оружие, повстанцы начали готовиться к новым сражениям с тиранией Батисты. Борьба развертывалась по всей стране.

Адольфо Мендес Альберди

Я говорю о жизни…

15 милисьяно 123–го батальона
пали смертью храбрых на Плая—Хирон
17 апреля 1961 года.
Пятнадцать фотографий
на доске почета
и скорби.
Пятнадцать имен,
вписанных рукой народа
в народную память.
Пятнадцать улыбок,
ни одна из которых
не вернулась
с поля боя.
И все же
они нам улыбаются —
по ту сторону
бессмертия.
Когда же,
когда
над землей
повсюду
будут летать голуби мира?
Сегодня
мы могли бы предаться отчаянью
или чувству мести
и требовать не мира,
а око за око…
Но мы
молча глотаем слезы,
а наши редкие слова
подобны весенним лилиям,
которые мы возлагаем
к пьедесталу
памяти о вас,
герои Плая—Хирон.
Матери
павших героев!
Памятником
вашим детям
станет не смерть,
а жизнь —
радостная жизнь,
которую мы строим.
Вот почему
в этот скорбный час
я вновь
говорю о жизни,
о радости
и о счастье —
ваши дети
так завещали.

Карлос Альдана

И ярче засияют немеркнущие звезды

Прошедшие дни
постоянно всплывают
в нашей памяти
после внезапной встречи
с безмерной храбростью,
с сжимающим душу страхом —
вечными загадками войны.
По медленному движению облаков
прослеживаем мы путь,
пройденный
многострадальным Островом.
Оживают в памяти дни,
проведенные в бреду
болотной лихорадки,
зловещая кобра,
притаившаяся у ног,
и юное тело друга,
осыпанное свинцовым дождем
после его
неосторожного шага.
И слова,
пропитанные горечью и печалью,
звучат приговором
для нежной поэзии.
От этой печальной истории
мрачнеют лица,
суровеет взгляд
и снова в душе
пробуждаются тревоги и надежды —
верные спутники
революции.
Мы совсем не изменились,
но в то же время
мы уже не те,
что были раньше,
потому что, идя
путем Че Гевары,
после Анголы
должны будем жить,
пустив в земле
самые крепкие корни,
крепкие как никогда.
И ярче засияют над нами
немеркнущие звезды.

Неподозреваемый юг

Посвящается основателям пограничных

войск Революционных вооруженных сил

Кубы, расположенных возле американской

авиабазы в Гуантанамо.

Январь — апрель 1964 года

Шагаю я
по пыльным
тропинкам,
где вздымаются
в небо
своим ненасытным жалом
колючие иголки,
охраняющие покой
чужестранца,
и горит под ногами его
пересохшая от боли
земля.
В пыли,
хрустящей
под ногами,
идешь, словно плывешь
по многоголосой реке,
доверившей мне
свою судьбу.
Юг Острова
пленяет меня
пенистыми водами
Карибского моря.

Баррикада предвидения

Если на этой узкой полоске
Карибского бассейна,
осажденной и нищей,
красной, как шрам,
врезавшийся в кожу
карты полушария,
не будет детей,
бродящих по сельве
с яркими фонариками
и промокшими от дождя букварями,
раздающих
неграмотным
слог за слогом
вечерние зори,
если подросток
не испытает горечи
от того, что не успел еще
никого полюбить,
когда в яркой вспышке,
озарившей баррикаду,
возведенную против бандитов,
он увидит перед собой
вселяющий ужас
оскал Смерти,
если в конце концов
будут преданы забвению
дипломы мачетерос—миллионщиков
и женщина не сможет
наслаждаться любовью,
вернувшись, усталая, с поля,
если ностальгия охватит стариков,
воскрешающих в памяти
тех,
кто охранял фабрики от бандитов.
если не будет сверкать в росе
ствол автомата,
если радары
не будут наблюдать за зарей,
широко раскрыв свои зловещие
зрачки,
если это время,
овеянное знаменами,
которое хотим мы увековечить,
будет покоиться
с плакатами и лозунгами
в исторических музеях,
тогда мы придем
в новый мир
без спутников—шпионов,
без лишних словопрений,
тогда мы воздвигнем
баррикаду предвидения,
сложенную
из строчек поэмы,
как память о тех днях,
когда небо
покорил человек.
Ведь и сегодня
изучают еще
жизнь коммунаров,
чтобы защитить
эту память,
чтобы люди двадцать первого века
смогли понять
ту безграничную любовь
к Родине,
что питает
нашу ненависть к врагу,
чтобы увидели они
наш повседневный героизм
наперекор вражеской осаде
и нищете
и услышали наш голос
в едином братском хоре
воспевающем эпопею
о человеческом роде.

Никто не должен подставлять другую щеку

Пока не могу сложить я поэму,
потому что не видел еще
его лица,
не слышал его голоса,
не видел ни его улыбки,
ни мужественной стройной фигуры;
руки мои не касались еще
гражданской одежды,
не листали желанных книг,
не переворачивали страницы
тетрадей по математике;
пальцы мои не касались еще
долгожданных писем:
«Мы ждем тебя дома,
возвращайся скорей».
Врезается в память
нежная подпись:
«Вспоминай и люби
свою невесту».
Незнакомо мне
имя солдата,
имя героя,
подхваченное народом,
имя первого пограничника,
зверски убитого.
Убитого бандитами
под лучами жаркого солнца
или под яркими звездами,
и убийство это
прозвучало пощечиной,
нанесенной всем тем,
кто остался в живых.

Не могу сложить я этой поэмы,
потому что никто не должен
этого делать,
ибо никто не должен,
подставляя другую щеку,
слагать подобную эпитафию
и преждевременно ставить
надгробную плиту
над еще не вырытой
его могилой.

Антон Арруфат

Плая—Хирон

Своими беспомощными руками,
способными лишь
писать стихи,
я хотел бы собрать все ваши головы,
братья мои соотечественники.
Я собрал бы головы тех.
кто умер, взглянув на опаленное солнце,
головы, разбитые снарядами,
безжизненные груди,
изрешеченные пулеметными очередями,
животы героев, вспоротые штыками,
и пробитые пулями сердца.
Кругом — тела, разорванные на части
взрывами бомб, и поля,
усеянные гильзами.
Кругом — одежда,
пропитанная кровью,
и никому неведома та боль, которую я ощущаю в сердце
от своего бессилья.
А сколько раз своим грустным голосом
я пытался вдохнуть в них
прекрасную вечную жизнь!
Мне же судьба уготовила
печальное занятие — ждать,
пока другие сражаются,
проливая кровь.
По моим венам течет ваша кровь,
и я мечтаю умереть в справедливой борьбе.
Как же дороги мне такие слова,
как
«справедливость», «свобода», «хлеб»!

Анхель Аухьер

Яхта«Гранма»

…Она достигла Лос—Колорадос, продолжила свой путь по Сьерра—Маэстре и плывет вот уже семнадцать лет…

Фидель

Когда она уткнулась в пески Белиза,
из Туспана внезапная зима
вонзила в воздух тысячи иголок,
из дождя построила завесу,
и туман густой навесил покрывало…
когда она уткнулась в заросли
мангровых[14] лесов Лос—Колорадос.
Карибское море — море пиратов —
ниспослало штормовую бурю,
чтоб преградить ей путь;
течение в заливе ее швыряло
на песок и скалы…
когда она уткнулась на рассвете в берег
в тот день, второго декабря
(прошло с тех пор уж двадцать лет).
И солдаты, уставшие
от дней холодных и голодных,
прошли сквозь чащу
мангровых лесов и одолели
скалы,
ощетинившиеся острыми камнями…
когда кормой уткнулась в берег родины
и не остановилась «Гранма».
Она по—прежнему плыла без остановки
по морю неспокойному истории,
поднимаясь на могучих волнах
Революции,
которые Фидель, его герои,
народ его
отвагою своею всколыхнули,
отвагою, накопленной за сотни лет
невиданных сражений.
Сегодня, якорь бросив
у сердца своего народа,
она плывет и дальше…
И над кормой ее вознесся
наш флаг прекрасный,
овеянный свободой.

Осязаемый Остров

(отрывок из поэмы)

Они могут прорвать, пробравшись как тени,
водную гладь пограничного пояса.
Они могут прийти, неся смертоносный груз,
по этой широкой дороге,
что прокладывает море
на каждом участке побережья.
Они могут атаковать твои рассветы
и мирный день
усеять детскими трупами,
уничтожить сады и парящих в небе
сизокрылых голубей,
воздух отравить ядовитыми газами.
Могут, но твоя земля —
первая свободная территория Америки.
остров легендарных мамби.
На твоей земле негодуют
даже камни.
Деревья и ветер,
все, что вдохновляет тебя
на ратный подвиг,
поднимаются навстречу захватчикам:
слившись с землей, люди с полей
сжимают винтовки мозолистыми руками;
люди, зажигающие зеленое пламя
тростниковых плантаций,
стоят на страже, крепко держа винтовки;
те, кто обрабатывает сахар,
держат в руках винтовки;
те, кто ведут трактора в поле,
держат возле себя винтовки;
те, кто в море ловит рыбу,
не расстается с винтовкой;
шахтеры, уходящие в забой,
берут с собой винтовки;
рабочие, строящие дома, мосты
и воздвигающие светлое завтра,
крепко держат в руках винтовки;
портовые рабочие,
механики и металлурги,
учителя, рабочие
табачных фабрик,
юноши с книжками,
массы рабочих
вырываются из твоих недр,
крепко держа в руках винтовки.
Огонь пулеметов и базук,
зенитных пушек,
самолетов и танков
сливается в единый поток свинца.
И движется он
безудержной лавиной,
по многострадальной земле,
пока не исчезнет с нее
последний захватчик
и пока его кости
не превратятся в пыль,
смешавшись с песком,
что разносится ветром
под твоим всепобеждающим светом.
Могут снова прийти
и ночь преступлений,
и алчная смерть,
изрыгающая вонючее прошлое
на золотистые пляжи.
Могут снова прийти,
но ты воздвигаешь на их пути
стены из песка и камня,
ты воздвигаешь морскую стену,
чтобы с моря захватчик не смог проникнуть.
Могут, конечно,
но ты им роешь могилы
в мангровых лесах и трясине,
где их черная кровь
превращается в ил.

А в это самое время
на звездном апрельском небе —
это весна всех людей —
победа зажигает зарю
и лучи восходящего солнца,
прорываясь
сквозь шквал огня и стали,
простираются далеко
за это побережье,
за твои золотистые пляжи,
несгибаемая Плая—Хирон.

Че — Живет!

I

Удар раздался в воскресном воздухе
(воскресный день прозвучал, как удар).
Раздался удар, словно кто—то упал в ущелье
(это с силой ударился тот незабываемый воскресный
день).
Сильный удар прогремел по долине
(это воскресенье прокатилось эхом),
и впивается звук в остроконечные вершины
горных хребтов
(это воскресный день цепко держится в памяти),
растекается по континенту,
пересекая моря, сотрясая волны,
и приводит в дрожь народы на Земле.
Грохочет удар, словно катятся горные глыбы,
словно бурные реки, выходящие из берегов,
перекатывают с силой гигантские валуны.
От удара брызжет алая кровь,
и ее тяжелые капли сотрясают сердце.
Этот удар прозвучал в воскресенье,
эта октябрьская кровь на карте мира
оставила несмываемое кровавое пятно.

II

Партизан, в сердце раненный,
возрождается. Прямой его взгляд,
устремленный вдаль, проникающий в ночь,
в опасность, в боль и в будущее,
бросает вызов и проклятья. Он в небо
устремлен, этот чистый, как родниковая вода,
немеркнущий взгляд.
Раненый партизан возрождается.
Его лик светлеет, озаряя ночь.
Слышится треск срастающихся костей.
Буря, вздымающаяся в груди, с силой взрывает ночную тишину.
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.
(Что же делать? Омрачает террор первые радости
от первых проблесков победы.
Микроволновый передатчик взрывается в атмосфере
нервными закодированными посланиями.
Напряженно гудит телефонный провод
Ла—Пас — Вашингтон.
Телеграфные сообщения летят быстрее молний:
Пентагон — Белый дом — Госдепартамент — ЦРУ.
Словно удары кнута, проносятся в воздухе
отрывистые приказы по—английски.
Боливийские военные
охвачены страхом. Телеграммы в Ла—Пас
выкрикивают приказы, переведенные на испанский,
и грохотом отдаются в Валье—гранде. Еще омерзительней
оловянные лица, охваченные ужасом.
Руки дрожат, погрязшие в преступленье.)
Раненый партизан возрождается
и становится великаном.

III

Им, вероятно, проще
убивать детей, расстреливать шахтеров,
охотиться на индейцев, брать на мушку всех тех,
кто в знак протеста поднимает свой голос
и сжимает в кулак натруженные руки.
Им, видимо, проще сеять смерть
с борта самолета
и засевать землю небывалым голодом.
Но не так—то просто попасть в самое сердце
раненого партизана, воскресшего
и превратившегося в великана.
Они не могут прицелиться в широкую грудь,
вздымающуюся от криков
возмущенного народа.
Им трудно прицелиться…
Рука, осмелившаяся
нажать на курок, повиснет плетью.
Онемеют голоса, отдавшие приказ
совершить преступленье.
Не сможет пуля поранить сердце. Погибший партизан
не умер — он живет!

IV

С заснеженных вершин Анд
несется кровь его вулканической лавой,
испепеляет земли, где бесчинствуют
голод и несправедливость.
Течет она по венам наших партизан
и пламенным призывом разливается в воздухе.
Че — живет!
Напрасно палачи,
охваченные страхом, пытаются похитить
останки воскресшего партизана
и похоронить в скалистых горах.
Его бородой обрастают юные лица кубинцев.
Кожа его отливает блеском на теле героев,
бросающих вызов палящему солнцу и ветру,
скалистым горам и свинцовым пулям.
Не может скала
удержать срастающиеся кости,
пока есть еще в мире
неотмщенная несправедливость.
Че — живет!
Бессилен огонь
поглотить его тело;
не сможет остыть его пепел:
он сольется в винтовках партизан
в одном мощном, крике,
пропитанном дымом и порохом.
Че — живет!
Его глубокий взгляд
пронзает темную ночь
и зажигает новые рассветы. Слово его
реет в воздухе, как развернутое знамя,
и приветствуют его поднятые руки,
сжимающие винтовки,
и эхом отдаются выстрелы
и его призывный клич:
«Победа будет за нами!»
Че — живет!

Радиограмма в адрес США

Смерть, затаившаяся
на твоих кораблях и самолетах,
готова в любую минуту
вцепиться в горло жизни.

А жизнь,
новая жизнь на нашем берегу,
все прочней коренится
на земле и в человеке.

Ты принюхиваешься,
чуя запах крови —
живой крови
в жилах наших рук,
которые возводят
рассветную Родину.
И все же твои смертоносные
корабли и самолеты
бессильны
пред светлым пламенем,
которое клокочет
в наших сердцах,
когда мы восклицаем:
«Родина или смерть!» —
имея при этом в виду,
что нами заново строятся
Родина и Жизнь.

Хосе Эрнандес Барбан

Он продолжает жить

День в министерстве начинается сегодня, как обычно. Я иду по коридору пятого этажа, потом сворачиваю направо и открываю дверь в кабинет. Там все в идеальном порядке: на углу письменного стола — коробочка со скрепками, в вазочке — остро отточенные карандаши, рядом — телефон, а возле письменного стола — два кресла.

Шесть часов утра. Я раздвигаю шторы и наслаждаюсь восходом. Он очень любил рассветы и закаты…

Небо понемногу проясняется. Морской воздух освежает. На 23–й улице уже многолюдно, у светофора стоят автомобили. Сверху я вижу, как загорается зеленый свет, потом желтый и, наконец, красный. Машинально смотрю на часы. Затем сажусь в кресло и делаю запись на календаре. Склоняю голову и, закрыв лицо руками, мысленно погружаюсь в прошлое, в воспоминания…

О нем забыть невозможно, он все время у меня перед глазами. Вот он, совсем маленький, играет рядом со мной в солдатики, возится на коленях. Или, как это однажды случилось на пляже, я ищу его, ищу, кричу: «Рафаэлито!» — а он не откликается. Я снова и снова зову его, но теперь уже сердито добавляю: «Больше никогда не возьму тебя на пляж». И тут же смягчаюсь: «Ну ответь же мне, мальчик мой». Я нахожу его за киоском, где он наливает воду в ведерко…

* * *

Шло время. Он быстро рос, а ко времени революции стал почти взрослым. Вступил в ряды милисьянос и носил пистолет в кобуре.

На занятиях по военной подготовке он был одним из лучших. И в тире отлично стрелял из любой позиции. И вот наступил день, когда лейтенант сказал ему:

— А ну—ка ответь мне, кто более смелый — герой или человек, который жертвует собой?

Рафаэль хотел сказать: «Герой», но, подумав, глубоко вздохнул и ответил:

— Они оба в равной мере герои. — А после того как все обратили на него внимание, добавил: — Все зависит от ситуации, в которой они себя проявляют. В общем, они оба герои и оба продолжают жить среди нас.

Он попросил разрешения и сел, а в аудитории еще долго стояла тишина…

В тот год Рафаэлито так и не закончил курс в Матансасе — он отправился на Плая—Хирон, где был назначен командиром взвода милисьянос. Задача ему была поставлена простая: при поддержке двух танков отбросить противника к морю. Он согласовал свои действия с командирами танков, забрался в одну из машин и закрыл верхний люк. Машина рванула по шоссе. За танком шагали солдаты. По обочинам дороги дымилась изуродованная техника, выведенная из строя во время воздушных налетов. Дым, казалось, застилал все. Одна за другой эскадрильи наемников обрушивали огонь на движущиеся колонны, поэтому марш оказался очень трудным и опасным. Бойцы продвигались вперед перебежками, как только ослабевал огонь, но, как только он усиливался, они бросались на землю. Так продолжалось, пока части милисьянос не добрались до заболоченной части побережья.

Около полудня прилетели три Б–26, на фюзеляжах которых был хорошо виден красный треугольник со звездой. Когда они развернулись в сторону позиций, занимаемых милисьянос, над линией фронта взлетели в приветствии береты. А несколькими секундами позже эти самолеты уже обстреливали бойцов, сея вокруг себя смерть и оставляя запах обожженного металла. Теперь, когда они стали набирать высоту, все разглядели на их крыльях голубую полосу…

Медлить было нельзя. Первый танк развернулся и рванул вперед, посылая снаряды в сторону противника. Рафаэль следил за темной линией, неуклонно продвигавшейся вперед — это, выполняя задачу, шли к морю танки. Невдалеке взрывались снаряды, озаряя небо грязно—оранжевыми всполохами.

И вот побережье почти рядом. На воде уже можно различить несколько серых точек. Но точки постепенно уменьшались — похоже, янки бросили десантников на произвол судьбы, и те оказались в ловушке: позади — море, впереди — наша артиллерия. Они поспешно рассаживались по спасательным лодкам, отшвыривая тех, кому не хватало места. Напрасные надежды. Подразделения Повстанческой армии и милисьянос обрушили на них всю свою огневую мощь.

Грохот канонады сотрясал вечерний воздух, море вздымалось многочисленными фонтанами воды. В воздухе опять появились самолеты. Рафаэль посмотрел вверх и убедился, что на их крыльях нет голубой полосы. «Наши», — промелькнуло в голове. Самолеты с ревом сбрасывали бомбы и делали новые заходы над наемниками. Завершив бомбежку, они возвращались на базу, где их вновь загружали для боевого вылета.

Взвод Рафаэля ликвидировал огрызавшуюся пулеметную точку. Десятки наемников, дотоле укрывавшихся на берегу, начали сдаваться. Остальные спасались бегством. Рафаэль побежал, упал, ощутив всем телом жар раскаленной земли, поднялся и снова побежал, преследуя наемников.

Вот и берег. У самой кромки воды стояли танки. Прибой деловито омывал их натруженные гусеницы. Близость моря подействовала на милисьянос освежающе. Некоторые из них бросились на песок, чтобы насладиться навеваемым накатывающимися волнами покоем. Так завершил свою учебу Рафаэлито…

Сейчас я вспоминаю о каждом поступке, каждом действии своего сына, о его самоотверженности, готовности сражаться там, где прикажет Родина. Он был из тех людей, которые не сворачивают с избранного пути. Это я понял после того, как он снова по приказу уехал, а его возвращения пришлось ждать слишком долго…

* * *

Плохие вести обычно настигают человека невзначай, словно удар молнии. Эта мысль, вероятно, тоже пришла мне в голову, когда в мой кабинет вошли те два человека, которые были там, с Рафаэлито. Быть может, по этой причине я не удивился их приходу. Они вошли в кабинет и застыли в тревожном молчании. Они не произнесли ни слова. Но их взгляды были красноречивее слов. Надо было прервать это молчание, и я сказал:

— Я знаю, зачем вы пришли. Как это случилось? Как все…

Они не находили слов, чтобы рассказать о том, как он погиб. Я глубоко вздохнул, чтобы не заплакать, и стал смотреть на море…

О нем до сих пор говорят так, будто он находится здесь, среди нас. Значит, он продолжает жить…

Роберто Бранли

Дань памяти

На Хироне,
на Плая—Ларга
отпечатываются
кровавые следы.
Порохом на солнце
усыпан путь,
по которому шагали герои.

На Хироне,
на Плая—Ларга
тишина — это редкость.
Внезапно слышатся
выстрелы,
треск пулеметов и гаубиц.
Трассирующие пули
вонзаются в небо,
словно остроконечные стрелы.

На Хироне,
на Плая—Ларга,
в Сан—Бласе
в агонии
бьется Смерть
в могучих тисках
Родины непокоренной.
Яростью и гневом
полны песни народа,
и разворачиваются колонны
под грохот выстрелов
и кровавый дождь.
Родина или Смерть!
Мы победим!

Январь 1961 года

Едва наступил
год Образования,
как снова время
загнало нас
в окопы.

Это была тактика,
похожая на игру в гольф.
Это были маневры,
организованные
заядлыми
игроками в гольф
с Уолл—стрита.

Едва успели мы
очистить от пороха
наши винтовки,
как снова соленый воздух,
что тянется с моря,
несет капли дождя
и наши глаза,
напрягаясь до боли,
не мигая смотрят
в ночную темноту.

Едва мы крепко
стиснули винтовки
и нетерпеливо
замерли в ожидании
под немеркнущими звездами,
во влажной траве,
окропленной росой,
как снова
грядут
военные будни.

Кубинское знамя

Отныне твои полосы —
это борозды наших полей,
на страже которых —
товарищ автомат,
товарищ винтовка.

Отныне твоя звезда
сияет на челе
объединенного в одном порыве
народа.

Отныне твой треугольник
стал еще более алым —
это кровь наших павших
соратников,
это пламя,
горящее в груди
у каждого
кубинца.

Эрнесто Че Гевара

Алегриа—де—Пио

Второго декабря 1956 года мы высадились с «Гранмы» в районе Плая—де—Лос—Колорадос, потеряв при этом почти все свое снаряжение.

Путь через Мексиканский залив и Карибское море на утлом суденышке, каким была наша «Гранма», да еще в штормовую погоду, почти без пищи и воды, тяжело сказался на наших людях.

После высадки нам пришлось очень долго пробираться по заболоченному, илистому побережью. Бойцы были крайне измучены, истощены, многие до крови стерли ноги. Времени для отдыха не оставалось. Едва успели прийти в себя после тяжелого морского плавания и высадки с «Гранмы», как пришлось вступить в бой.

Всю ночь на 5 декабря мы шли по плантации сахарного тростника. Голод и жажду утоляли тростником, бросая остатки себе под ноги. Это было недопустимой оплошностью, так как батистовские солдаты легко могли проследить за нами.

Но, как выяснилось позже, нас выдали не обломки тростника, а проводник. Как раз накануне описываемых событий мы отпустили его, и он навел батистовцев на след нашего отряда. Такие ошибки мы допускали не раз, пока не поняли, что нужно проявлять осторожность и бдительность.

К утру мы совсем выбились из сил и решили сделать кратковременный привал на территории сентраля. Едва успели расположиться, как многие бойцы тут же уснули.

Около полудня над нами появились самолеты. Измученные тяжелым переходом, мы не сразу обратили на них Внимание: кто жевал свой скудный паек, кто дремал.

Мне, как врачу отряда, пришлось перевязывать товарищам их стертые и покрывшиеся язвами ноги. Очень хорошо помню, что последнюю перевязку в тот тяжелый день я делал Умберто Ламоте.

Внезапно на нас обрушился огненный шквал. Мы были почти безоружны перед яростно атакующим врагом: от нашего военного снаряжения после высадки с «Гранмы» и перехода по болотам уцелели лишь винтовки и немного патронов, да и те в большинстве оказались подмоченными. Помню, ко мне подбежал Хуан Альмейда. «Что делать?» — спросил он. Посоветовавшись, мы решили как можно скорее пробираться к зарослям тростника, ибо понимали — там наше спасение!

Альмейда побежал к своему подразделению. В этот момент я заметил, что один боец бросил на бегу патроны. Я схватил его за руку, пытаясь остановить, но он вырвался, крикнув: «Конец нам!» Лицо его перекосилось от страха.

И вот тут—то впервые передо мной встал вопрос: кто я — врач или солдат революции?

Около меня лежали медицинская сумка и патроны. Взять то и другое недоставало сил. Я схватил патроны и бросился к зарослям тростника.

На краю плантации я увидел Фаустино Переса, который лежа непрерывно строчил из автомата. Рядом со мной оказался Арбентоса. Он тоже пробирался в тростник. Между тем стрельба усилилась. Прогремела очередь. Что—то сильно толкнуло меня в грудь, и я упал. Рядом лежал Арбентоса. Он был весь в крови, но продолжал стрелять. Не в силах подняться, я окликнул Фаустино. Тот, не переставая стрелять, обернулся, дружески кивнул мне и крикнул: «Ничего, брат, держись!»

Превозмогая страшную боль, я поднял винтовку и начал стрелять в сторону врага. Твердо решил, что если придется погибать, то постараюсь отдать жизнь как можно дороже.

Кто—то из бойцов закричал, что надо сдаваться, но тут же раздался громкий голос Камило Сьенфуэгоса: «Трус! Бойцы Фиделя не сдаются!» — а за этим последовала пара крепких выражений.

Ко мне с трудом подполз раненый Арбентоса. Он истекал кровью и тяжело дышал. Но чем я мог ему помочь? Я сам был ранен и не мог ему сделать перевязку, к тому же у меня не было под рукой даже тряпки. Неожиданно рядом появился Альмейда. Он обхватил меня и потащил в глубь зарослей тростника, где лежали другие раненые, которых перевязывал Фаустино.

В этот момент вражеские самолеты пронеслись прямо над нашей головой, облив нас пулеметными очередями.

Ужасающий грохот, треск автоматных очередей, крики и стоны раненых — все слилось в сплошной гул.

Наконец самолеты улетели, и стрельба стала утихать. Мы снова собрались вместе, но теперь нас осталось всего пять человек — Рамиро Вальдес, Чао, Бенитес, Альмейда и я. Нам удалось благополучно пересечь плантацию тростника и скрыться в лесу. И тут со стороны зарослей тростника послышался сильный треск. Я обернулся: то место, где мы только что вели бой, было объято густыми клубами дыма.

Мне никогда не забыть Алегриа—де—Пио: там 5 декабря 1956 года наш отряд получил боевое крещение, дав бой превосходящим силам батистовцев.

Путь к Сьерра—Маэстре

На следующий день после боя в Алегриа—де—Пио мы отправились в путь. Время от времени где—то в стороне слышались беспорядочные выстрелы. Чао — опытный боец, ветеран гражданской войны в Испании — предупредил нас, что, следуя днем по этому маршруту, мы рискуем нарваться на вражескую засаду, поэтому мы решили укрыться в пещере и переждать там день, а в случае нападения врагов сражаться до последнего патрона. Нас было пятеро — Рамиро Вальдес, Хуан Альмейда, Чао, Бенитес Альварес и я.

С наступлением ночи мы двинулись дальше на восток, к горам Сьерра—Маэстры, ориентируясь по Полярной звезде. Однако вскоре я понял, что звезда, по которой мы ориентировались, вовсе не Полярная. Тогда мы решили остановиться и определить свое местонахождение более точно. Иначе мы могли заблудиться. К счастью, с того места, где мы находились, хорошо было видно море. Чтобы выйти к берегу, нужно было обогнуть высокий, метров пятьдесят, утес.

После долгих поисков мы наконец нашли место для спуска. Пробирались с трудом, часто теряя тропу. Некоторые предлагали идти по берегу моря, но это было опасно, так как нас могли обнаружить вражеские самолеты, которые то и дело пролетали над ним. Пришлось расположиться в кустарнике и ждать. Когда зашло солнце и стемнело, мы спустились к морю и даже искупались. После купания всем стало немного легче. Наступила ночь, выглянула луна. Альмейда и я пошли вперед и неожиданно заметили приютившиеся у самого берега моря маленькие рыбацкие хижины. Подошли ближе и в одной из них увидели спящих людей. Уж не батистовские ли это солдаты? На всякий случай мы приготовились к бою, но, внимательно вглядевшись, с радостью узнали в спящих своих товарищей, участников высадки с «Гранмы», — Камило Сьенфуэгоса, Панчо Гонсалеса и Пабло Уртадо. Теперь нас стало восемь человек, и мы все вместе двинулись на восток, к горам Сьерра—Маэстры.

Перед рассветом, совершенно обессиленные, мы вышли к крутому обрыву. Здесь стоял дом, который, судя по внешнему виду, принадлежал зажиточному крестьянину. Я решил, что подходить к дому не стоит, так как хозяева, вероятнее всего, окажутся нашими врагами. Не исключалось также, что в нем могли быть батистовские солдаты. Однако Бенитес придерживался другого мнения, и я пошел вместе с ним.

Едва Бенитес начал осторожно перелезать через забор из колючей проволоки, как я заметил стоявшего за забором солдата с карабином в руках. Я тут же подал товарищу знак, и он незаметно спрыгнул обратно.

Мы продолжали свой путь до рассвета, пока не пришли в Охо—дель—Буэй, откуда хорошо просматривалась окружающая местность. Вначале все было спокойно. Но потом к берегу подошел катер и из него высадились тринадцать вооруженных людей. Это был отряд батистовцев. Их командира я сразу же узнал: это был Лоренто — морской офицер, известный своей жестокостью. Опасаясь быть обнаруженными, мы укрылись в пещере и провели там весь день без пищи, деля мензуркой остатки воды.

Ночью вновь отправились в путь. После долгих поисков наконец нашли ручеек. Напившись и наполнив фляги, пошли дальше. На рассвете снова остановились у небольшого холма. Тщательно замаскировавшись, провели там целый день, наблюдая за самолетами, пролетавшими низко над головой.

С наступлением ночи решили двигаться дальше. Вскоре подошли к дому, из которого доносилась музыка. Рамиро, Альмейда и я считали рискованным заходить туда, но Бенитес и Камило Сьенфуэгос настаивали, и в конце концов мы с Рамиро отправились разведать обстановку, а если удастся, добыть еды. Когда мы подобрались к дому совсем близко, музыка стихла и послышался громкий голос: «А теперь выпьем за наших товарищей по оружию, разгромивших эти банды!» Мы поняли, что это батистовцы, и быстро ретировались.

Наш путь продолжался. Люди так измучились, что приходилось часто делать остановки. Наконец мы дошли до деревни Пуэркас—Гордес и постучали в первый же дом. Хозяева очень приветливо встретили нас и накормили, а утром сюда стали стекаться крестьяне со всей деревни. Они знали о Фиделе и предложили проводить нас к Крессенсио Пересу. Мы разделились на группы. В одну группу входили Панчо Гонсалес, Рамиро Вальдес, Хуан Альмейда и я; другая группа состояла из Камило, Бенитеса и Чао. Больного Пабло Уртадо мы поручили заботам гостеприимного хозяина.

Ему же оставили на время и часть нашего оружия. Но как только мы ушли, он по секрету сообщил об этом своему другу, который уговорил его продать оружие через посредника. Посредник же заявил об оружии полиции. Через несколько часов после нашего ухода в дом ворвались солдаты, схватили Пабло Уртадо и забрали все оружие.

Ночью мы остановились в доме Архельо Росабала, который связался с одним крестьянином, хорошо знавшим местность и сочувствовавшим повстанцам. Его звали Гильермо Гарсиа. Он отвел нас в безопасное место, где мы переждали ночь, а утром отправились к Монго Пересу, брату Крессенсио, где уже собрались остальные участники высадки: Фидель Кастро, Универсо Санчес, Фаустино Перес, Рауль Кастро, Сиро Редондо, Эфихенио Амейхейрас, Репе Родригес и Армандо Родригес. Через несколько дней к нам присоединились Моран, Луис Креспо, Хулито Диас, Каликсто Гарсиа, Каликсто Моралес и Бермудес.

Наша группа пришла к месту встречи, имея всего лишь два пистолета, и Фидель сурово отчитал нас за недопустимое легкомыслие. «Вы могли поплатиться жизнью за свою оплошность, — говорил он. — Вашей единственной надеждой на спасение в случае встречи с батистовцами было ваше оружие. Оставить его в незнакомом доме было преступной небрежностью».

На соединение с Фиделем

Весь июнь 1957 года ушел у нас на лечение товарищей, получивших ранения в бою под Уверо, и на организацию небольшого отряда, который должен был влиться в колонну, возглавляемую Фиделем.

В это время мы старались не принимать в отряд невооруженных людей. Но народ стремился любыми путями и способами вступить в отряд. И крестьяне, знавшие наше месторасположение, приводили все новых и новых людей, страстно желавших присоединиться к повстанцам.

Связь с внешним миром мы поддерживали через управляющего плантацией Давида. Его своевременная информация, а также продовольствие, которое он нам доставлял, намного облегчали наше положение. Неоценимую помощь оказал нам и старый житель этого района Панчо Тамайо, который погиб от рук наемников бандита Батисты уже после окончания войны.

Как раз в эти дни обострилась моя болезнь (астма) и я слег в постель. Лечился тем, что курил сушеные листья душистого горошка, но почувствовал себя хорошо, лишь когда мы получили медикаменты. Выступление в поход откладывалось со дня на день из—за недостатка оружия. Была организована специальная группа для поисков оружия, брошенного противником в бою под Уверо. На это мы потратили целую ночь. Наконец был назначен день выступления — 24 июня. К этому времени наш отряд уже сформировался: пять проводников, десять бойцов, вступивших в отряд еще в Баямо, два только что прибывших новичка и четыре местных жителя.

Авангард возглавил Вилья Акунья, а во главе основного ядра должен был идти я, так как Альмейда не совсем окреп после ранения. С нами должны были выступить еще две небольшие группы местных жителей.

Однако 24–го выступить нам так и не пришлось: сначала мы узнали, что к нам направляются добровольцы, а потом нам сообщили о прибытии новой партии лекарств и продовольствия. В эти дни нашему связному, старому Тамайо, пришлось много потрудиться. Он постоянно находился в отлучке, лишь ненадолго появляясь в отряде с новостями, продуктами, одеждой и снаряжением.

В это время нам удалось установить через Давида связь с городом Сантьяго—де—Куба. Оттуда в отряд была доставлена большая партия груза. Таскать такой груз с собой было невозможно, и мы подыскали поблизости укромное место, чтобы спрятать там часть снаряжения и продуктов.

Старый Тамайо привел с собой еще одну группу новичков в составе четырех человек. Среди них был Феликс Мендоса, который рассказал, что в пути вместе со своим другом неожиданно наткнулся на группу солдат. Его товарищ был схвачен, а ему удалось бежать. Позднее выяснилось, что солдаты, на которых они наткнулись, были наши бойцы во главе с Дало Сардиньясом, а «пленный» жив, здоров и находится в отряде Фиделя.

У нас имелся портативный приемник, поэтому мы были в курсе всех событий, происходивших на Кубе. Так, 1 июля узнали, что Хосе Пайс, брат Франка Пайса, погиб в ожесточенном бою в Сантьяго—де—Куба.

Наконец настала пора выступать. Спустившись с холма Ботелья, мы добрались до дома Бенито Мора и встретили там радушный прием. После короткого отдыха я собрал наш небольшой отряд и объявил, что опасность еще очень велика — войска Батисты находятся совсем близко, что нам предстоит совершить многодневный переход почти без еды и отдыха, что тот, кто чувствует себя не в силах преодолеть трудности, должен сказать об этом сейчас же. Некоторые бойцы испугались, но не отважились открыто сказать об этом. Другие, наоборот, громогласно заявили, что пойдут вместе с отрядом до конца. Каково же было наше возмущение, когда, покинув гостеприимный дом Бенито Моры и расположившись на ночлег у небольшого ручья, мы услышали, что именно эти бойцы решили покинуть наш отряд! Мы не стали их удерживать, решили — пусть уходят.

Итак, в отряде осталось всего двадцать восемь человек. На следующий день к нам присоединились два добровольца. Они пришли в горы Сьерра—Маэстры, чтобы сражаться за свободу. Это были Гильберто Капоте и Николас. Их привел наш связной Аристидес Герра, человек незаурядной отваги, которого мы в шутку прозвали «продовольственным королем». Он занимался весьма опасным и сложным делом — перевозил продовольствие на мулах из Баямо в район боевых действий.

Во время перехода два инструктора обучали новичков обращению с оружием. Надо сказать, что это обучение имело печальный финал: во время первого же занятия один из инструкторов неожиданно выстрелил. При этом на лице его отразилась такая неподдельная растерянность, что невозможно было заподозрить его в злом умысле. Тем не менее от занятий его пришлось отстранить. Николас и Гильберто Капоте не выдержали трудностей перехода и ушли из отряда, но спустя некоторое время один из них, Гильберто Капоте, снова вернулся к нам и, уже будучи лейтенантом, героически погиб в бою у Пино—дель—Агуа.

Мы продолжали свой путь. Наша задача заключалась в том, чтобы дойти до Невады, пересечь северный склон гряды Туркино и выйти на соединение с Фиделем. Чтобы пройти к Неваде, нужно было преодолеть район Мар—Верде. Однако нам стало известно, что вся эта местность занята войсками Батисты. Поэтому мы решили изменить маршрут и идти прямо через Туркино. Этот путь был более трудным, зато менее опасным.

Вскоре до нас дошел слух, что в ожесточенных боях в районе Эстрада—Пальма тяжело ранен Рауль. Мы не знали, действительно ли это так, но все—таки ускорили марш, насколько это было возможно, чтобы быстрее добраться до Фиделя.

Переночевав в маленькой тростниковой хижине крестьянина Вискаино, мы двинулись дальше по пути, который он нам указал. Однако маршрут этот был ошибочным. Отряд с каждым шагом уходил все дальше от основного района боевых действий.

Это пришлось не по душе отдельным бойцам. Одни из них, Синесио Торрес, и раньше нарушавший воинскую дисциплину, самовольно покинул отряд, прихватив с собой новичка Куэрво, в результате чего мы, и без того испытывавшие острую нехватку в оружии, лишились двух винтовок. Нелегко поддерживать моральный дух бойцов, когда они плохо вооружены, лишены контакта с главными силами, передвигаются почти вслепую, не имеют достаточного боевого опыта и к тому же действуют в самой гуще вражеских сил, которые, по рассказам крестьян, огромны.

Наконец мы достигли окрестностей сентраля Пальма—Моча, расположенного на западном склоне горы Туркино. Здесь нас необычайно радушно встретили крестьяне.

Немного отдохнув, мы снова тронулись в путь. Местный крестьянин Эмилио Кабрера сообщил нам, что Лало Сардиньяс со своими бойцами находится неподалеку от его дома, и 16 июня состоялась встреча нашего небольшого отряда с отрядом Лало Сардиньяса из колонны Фиделя, Лало имел приказ дожидаться здесь противника. Отряд батистовцев во главе с Санчесом Москером был окружен колонной Фиделя в долине реки Пальма—Моча, но вырвался из окружения и сейчас намеревался напасть на нас с другой стороны. Но теперь у нас было достаточно сил, чтобы разгромить этот отряд.

Николас Гильен

Яркий ковер цветочный…

Яркий ковер цветочный
Куба ткала в апреле.
Снова, набравши силу,
листья зашелестели.
Но со свободой Кубы
Север не мог смириться.
Вот и плывут пираты,
или — верней — убийцы,
чтобы вонзить с размаху
Острову нож под сердце.
Север уже ликует:
«Некуда Кубе деться!»
Долларами платили
купленным негодяям.
Вот они и храбрятся:
«Кубу с землей сровняем!»
Только ведь зря хвалились
горе—герои эти:
встретили их кубинцы
дружно в штыки и в плети.
Свищут над полем пули,
ищут спасенья тати,
верят, что примет море
их, распахнув объятья.
Но корабли исчезли,
канув навек в пучину.
Те, кто боялся смерти,
в море нашли кончину.
Вечная жизнь героям!
Трусы, себе заметьте:
только лишь тот бессмертен,
кто не боится смерти!

Батисту не обмануло…

Батисту не обмануло
предчувствие урагана.
Одна у него надежда —
на крылья аэроплана.
Задал стрекача Батиста,
почуяв: пора настала.
Батисту сопровождает
лишь свита из генералов.
У трапа стучит от страха
зубами черная свора.
Напившись народной крови,
покинул Гавану ворон.
Летят ему вслед проклятья,
летевшие вслед и прежде.
Но только теперь на Кубе
распахнута дверь надежде.
Трясется Батиста в страхе,
дрожит вся его охрана:
одна лишь у них надежда —
на крылья аэроплана.
А улицы расцветают
улыбками и речами,
целуясь и обнимаясь
с повстанцами—бородачами.
И если скорбят — то только
о тех, кто в сраженьях пали.
Но пали, добыв победу, —
и ей рукоплещут пальмы.
Победа пришла, победа!
Разбуженный этой вестью,
поднялся Марти над Кубой
в алмазном венце созвездий.
Масео воскрес. Мачете
в руках у него лучится.
Марти и Масео — рядом,
как крылья одной жар—птицы.

И зерен больше в початке…

И зерен больше в початке,
и виноградин в грозди,
чем воинов в группе Фиделя,
с «Гранмы» сошедших грозно.
Толкают их в спину волны,
но герои шагают прямо,
безусые лица суровы,
и сомкнуты брови упрямо.
Над ними москитов тучи,
трясина мягка как вата,
а смерть наблюдает за ними,
одетая в форму солдата.
От крови краснеет берег,
повсюду раненых стоны,
герои сражаются насмерть,
пытаясь прорвать заслоны.
И лишь немногие вышли
живыми из этого боя,
в горячих сердцах сохраняя
память о павших героях.
Народ им выходит навстречу,
кругом царит оживленье,
ликующий слышится голос,
повсюду — цветы и пенье.
По зову горячего сердца
уходят герои в горы.
Над ними сияет солнце
и птичьи слышатся споры.
Призывный голос Фиделя
звучит на горной вершине:
«Мы спустимся с гор к победе,
нас много будет в долине».

Хесус Диас

Не убьешь!

1. Бандиты

Человек лег лицом в грязь, которая еще совсем недавно была руслом ручья, и безуспешно пытался отыскать остатки воды.

— Тварь!

Слово ударило хлыстом, и тело лежащего вздрогнуло, как от электрического тока.

— Малыш?! — вскрикнул он, еще не видя говорившего. Потом быстро повернулся и — уперся лицом в дуло автомата.

На какое—то время он замер, как загипнотизированный, не в силах отвести глаз от поблескивающей стали. Затем неожиданно выбросил правую руку, чтобы схватить свой автомат, но чей—то ботинок пресек эту попытку, вдавив его пальцы в грязь.

— Паскуда! — выругался Малыш и ударил его ногой в живот. — Ну и паскуда же ты, Петух!

Удар заставил его сжаться. Он повернул голову и увидел, как в воздухе сверкнул плевок Малыша. В следующее мгновение он ощутил противно—липкое прикосновение к своей щеке.

— Думал, нам крышка?

Он повернулся в другую сторону, на голос.

— Лоло?!

— Тварь ты, Петух!

Его снова били словами. И снова он впился взглядом в дуло «Томпсона».

— Прощайся с жизнью.

Он отвернулся — перед глазами возник тупой носок ботинка.

— Твое последнее желание?

Взгляд опять уперся в дуло «Томпсона».

— Повесить или расстрелять?

Тупой нос ботинка не шевельнулся.

— Что передать семье?

Дуло «Томпсона» оставалось неподвижным.

— Так—то, не будешь паскудой!

Тупой нос ботинка был на месте.

— Дерьмо!

Дуло «Томпсона» медленно опускалось к его лицу.

— Пусти… пусти…

Он с трудом пошевелил левой рукой, пытаясь отвести дуло. Малыш, не давая ему коснуться автомата, сделал знак Лоло, и тот убрал ботинок. Тогда он начал переворачиваться, преследуемый дулом, которое опускалось все ближе и ближе, пока наконец не уперлось ему в лоб.

— Он не на предохранителе, Малыш. Я снял его с предохранителя. Так что ты с ним не шути.

Теперь он лежал на спине, барахтаясь в грязной жиже. Потом попытался выползти из нее, подтягиваясь на локтях и плечах, а грязь все пропитывала и пропитывала его уже задубевшую одежду.

— Гляди, Лоло, гляди, как он барахтается.

— Ведь ты считал себя умником, а? Считал, что всех наколол?

— Подымайся!

Петух стал приподниматься, не спуская глаз с оружия. Уже почти встав, он споткнулся о камень и упал ничком, лицом в грязь.

— Подымайся! — снова заорал Малыш. — Мы добрые, можешь откинуть копыта стоя, как настоящий мужчина.

— Я? А при чем тут я? За что вы хотите прикончить меня? Я ни при чем. Меня не за что убивать.

Широко раскрытые глаза на его залепленном грязью лице сверкали.

— Ублюдок! — заревел Малыш и снова плюнул в него.

Раздался сухой металлический щелчок — Лоло поставил свой пистолет на боевой взвод.

— Обожди!

— Я хочу проветрить ему мозги.

— Не вмешивайся, возьми его автомат.

Лоло поднял автомат и надел на плечо. Потом погладил его, погладил свой автомат и хмыкнул.

— Дешевка ты, Петух. Из—за тебя коммунисты Шакала укокошили да и нас чуть не пришили. Нам просто повезло. Знаешь, почему я тебя не кончаю? Когда мы доберемся до Гумы, ты нам покажешь дорогу к берегу. Если все обойдется, мы тебя не тронем. Но если по дороге с нами что—нибудь случится, я из тебя все потроха выну, понял? Любая заварушка — и ты первый поплатишься. Это я тебе обещаю. Можешь не сомневаться.

— Я никого не выдавал, Малыш. Мы ведь с Шакалом были друзья, просто я…

— Дерьмо ты, и больше ничего.

— Малыш…

— Заткнись! Двигай вперед, и без шуток.

* * *

За ручьем начиналось взгорье. Они стали подниматься по склону. Шли молча, согнувшись, то и дело вертя головами в разные стороны и облизывая пересохшие губы. Глаза у всех блестели. Лоло, который с трудом двигал левой ногой, немного отстал. Он вытащил фляжку и попытался отхлебнуть, но сумел сделать лишь один глоток — фляжка была пуста. Он отшвырнул ее и бросился догонять остальных.

— Они могут быть где—то здесь.

— Наверняка — у этих гадов нюх, как у ищеек.

— Шагай—шагай, не каркай!

Они снова двинулись в путь, и снова воцарилось молчание. Окрестности были все так же однообразно красивы. Внезапно Петух остановился, и они уставились на него. Так и стояли, сузив глаза, нервно вздрагивая, пытаясь кожей почувствовать опасность.

— Что?

— Ш—ш–ш…

— Что такое?

— Мне послышался шум.

Они вскинули автоматы на изготовку.

— Я ничего не слышу.

— И я.

— Да, вроде бы все спокойно.

— Пошли быстрей!

Они шли еще часа два, не проронив ни слова. Иногда, особенно когда дышать становилось совсем невмоготу и приходилось идти медленнее, они переглядывались. Дойдя до развилки, Малыш схватил Петуха и показал направо. Тот и не пытался высвободиться. Он только глядел на Малыша и на тропинку, не решаясь идти по ней.

— Двигай.

— Ты что, хочешь идти в Гуму через Каньитас?

— А почему бы нет?

— Но там же равнина, Малыш. Целых пятнадцать минут придется идти по полю.

— Зато на два часа быстрее.

— А если заметят…

— Если заметят — нам крышка. Но рискнуть стоит.

— А может, через Сагарру — там ведь горы, а, Малыш?

— Еще два часа по этому аду? Лишних два часа, чтобы они нас укокошили?

— А если схватят?

— Только не меня. Такого удовольствия я им не доставлю. Меня можно только убить.

— Я не могу бежать через Каньитас, Малыш, — подал голос Лоло.

— Мы должны добраться до берега, должны. Черта с два они меня поймают!

— Да ты посмотри на мою ногу, я…

— Ничего, Лоло, ничего. Давай, Петух, двигай. Петух не пошевелился.

— Давай, говорю!

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

* * *

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и испуганно озираются глаза, и боязливо раздвигают тростник руки…

* * *

Задыхаясь, они добежали до горы, которая поднималась сразу за плантацией. Они тяжело дышали, на губах у них выступила пена.

Лоло отстал. Он бежал прихрамывая, волоча ногу и два автомата. Он даже не бежал, а плелся, как—то странно перебирая руками. Губы у него вспухли, глаза воспалились. Он навалился на какой—то пень, издавая глухие протяжные стоны. Задрав штанину до бедра, он принялся осматривать свою кровоточащую рану. Малыш открыл рот, собираясь что—то сказать, но передумал. Он сел и положил оружие рядом с собой. Петух, который все еще стоял, рухнул на ближайший пень.

На тропинку выбежала облезлая собака и стала обнюхивать незнакомцев. Малыш запустил в нее камнем, и собака оскалила зубы.

— Не трогай пса.

— А ты что, Лоло, испугался?

— Кого это?

— Некого? А чего же затрясся, когда я сказал про Каньитас? Все обошлось, как видишь.

— Я не трясся.

— Кому ты рассказываешь? Мне? А ну—ка… покажи, что у тебя там в штанах!

— Ничего, — сказал Лоло и нагнулся.

— Дай посмотреть, не бойся, — подошел к нему Малыш. — Сними штаны.

— Отстань.

— Сними, сними… А, напустил в штаны! Смотри, Петух, он напустил в штаны.

— Это от раны, — засуетился Лоло, показывая на темную линию, которая брала начало у самой ширинки.

— От раны… — заржал Петух. — Рана—то у тебя на лодыжке.

— Говорят тебе, от раны.

— Ну конечно, Петух, от раны. Просто если Лоло ломает ногу, то кровь у него идет из задницы.

— Кончайте, черт бы вас… Пошла отсюда, псина! Собака подбиралась к Лоло с высунутым языком, собираясь облизать его рану.

— Убирайся!

Он хотел ударить ее по морде, но промахнулся. Собака отскочила, зарычав, и снова стала подбираться к нему.

— У—у, сволочь!

Пес уже подпрыгнул, когда раздались два выстрела. Он взвизгнул, кувыркнулся и рухнул на землю. Из двух маленьких отверстий струилась кровь.

— Вот это сальто! — захохотал Лоло.

— Дерьмо собачье! Паскуда! — заорал Малыш.

— Вон там!.. Там!.. Там!.. — прогремел в горах чей—то возглас.

Они бросились на землю и тяжело задышали. Малыш глазами отыскал Лоло. Он буравил его яростным взглядом до тех пор, пока тот не опустил голову.

— Паскуда!

Малыш говорил глухим голосом, медленно пережевывая каждый слог. Потом он взглянул на Петуха и, резко выдохнув сквозь зубы, издал тонкий свист. Глаза у него сверкали. Петух ответил ему долгим взглядом. Рот у него был открыт, по лицу стекал пот. Малыш вонзил ему дуло в бок и, пока тот не отступил, почувствовал, как он дрожит.

— Я здесь ни при чем. Это все он, этот ублюдок. Не зря же он напустил в штаны. Я не виноват, Малыш. Это он, он…

— Паскуда! — медленно, будто пережевав, выплюнул тот знакомое слово.

Тишину разорвал оружейный залп. Он спугнул тех немногих птиц, которые еще здесь оставались, и опустился к земле вместе с листьями. Затем несколько раз повторился, с каждым разом все глуше и дальше, пока не затих совсем.

— Сдавайтесь, вы окружены!

Малыш затылком ощутил его взгляд, почувствовал его учащенное дыхание. Они взглянули друг на друга.

— Сдавайтесь!

Они снова переглянулись.

— Иди бери! Иди, если ты такой смелый!

Прозвучал еще один залп. На этот раз — почти над самой землей. Эхо винтовочных выстрелов быстро стихло, но треск автоматной очереди все отдавался в горах. Наступившая вслед за тем тишина казалась наэлектризованной.

— Слушайте внимательно, слушайте внимательно! Вы окружены, у вас нет выхода. Если не сдадитесь, мы вас перестреляем. Внимание! Даем вам на размышление пять минут. По истечении пяти минут открываем огонь. Засекаем время…

Тела их вздрогнули, как от удара, и сразу обмякли, но руки не выпустили оружия, вцепившись в автоматы, как клещами. Тишина угнетала, становилась невыносимой.

— Что будем делать? — заговорил первым Лоло. Он закусил губу и уставился на лежавшие рядом листья.

Малыш постукивал пальцами по прикладу, словно не слышал вопроса.

— Остается четыре минуты!

Малыш вскинул голову и снова опустил ее. Он казался молчаливым и сосредоточенным, словно все это его не касалось. Потом вытащил обойму, осмотрел ее и вставил на место. Глубоко вздохнул.

— Малыш… — начал Лоло прерывающимся голосом.

Он посмотрел на них.

— Три минуты!

Он сплюнул. Снова вскинул голову. Подошел к лежащему поблизости камню. Ощупал магазины, висевшие у него на поясе.

— Малыш, придется сда…

Пронзенный взглядом, Лоло не закончил фразы. Он повернулся к Петуху, который не спускал глаз с Малыша. А тот теперь смотрел на тропинку.

— Две!

Лоло издал какой—то хрип, и они посмотрели на него. Он с трудом шевелил губами, на которых выступила пена. Петух снова взглянул на Малыша, а тот опять занялся своим оружием.

— Малыш…

— Отдай этому дерьму его автомат.

— Но, Малыш…

— Отдай, тебе говорят!

— Одна минута!

Петух взял в руки автомат, не спуская глаз с Малыша. Тот снова погладил свое оружие и начал приподниматься, глядя на тропу.

— Будем прорываться вон там!

Петух прицелился, и губы его свела боязливая улыбка.

— Малыш! — окликнул он.

2. Эразмо

Отряд остановился. Покрытые пылью люди не сели, а рухнули на землю. На какое—то время они застыли в самых невероятных позах. Потом стали медленно устраиваться, стараясь не делать лишних движений, не говорить лишних слов. Время от времени они медленно шевелили губами и сглатывали, словно пили воду. Но глотать приходилось лишь обжигающий легкие воздух или в лучшем случае пот, скопившийся в уголках рта. Один из тех, кто шел впереди, неожиданно вскинул голову и тут же снова уронил ее на грудь.

— Спекся, — пробормотал он.

— Эразмо! — послышался чей—то на удивление свежий голос.

Тот, кого позвали, преодолевая усталость, подбежал к кричавшему:

— Ну что, Мендес, можно двигаться дальше?

— Дальше? — изумился тот, вытягивая шею.

— Конечно!

Мендес закусил губу, снял фуражку и пригладил волосы, отчего в воздух поднялось облачко пыли.

— Люди уже не в состоянии двигаться, Эразмо. Пятнадцать дней мы идем почти без отдыха. А потом… — Он выбил фуражку о бедро и взглянул на собеседника: — Я…

— Что ты?

— Я не уверен, что эти гады где—то здесь, — выпалил он.

— А я уверен, они здесь, я же тебе го…

— Да—да, мы идем за ними по пятам с тех самых пор, как вы допустили оплошность и…

— Не мы, а я допустил оплошность! — закричал Эразмо. — Мои люди ни при чем.

— Ладно, ладно, — примирительно произнес Мендес, — сейчас речь не об этом. — Он сжал губы и стал притопывать на месте, очищая ботинки. — Я думаю, нам лучше вернуться.

— Как это?!

— Послушай, Эразмо, люди валятся с ног от усталости. Следов бандитов не видно, и потом… они все равно никуда не денутся. С контрреволюцией в этом районе покончено. Район окружен, и бандитам отсюда не вырваться. Мы вернемся, а завтра возьмем побольше людей и со свежими силами прочешем округу.

— Трое могут проскользнуть и через игольное ушко…

— Трое? А разве не двое?

— Трое. И потом… Знаешь, окружение окружением, но среди нас много неопытных, и мы просто обяза… Что там такое?

Слева послышался какой—то шум, который вскоре перерос в возбужденные крики. Они направились туда.

— Что случилось? Что? — спрашивали они, прокладывая себе дорогу.

— Следы, там следы.

— Они где—то здесь!

— Смотрите, — показал один из бойцов на русло ручья.

— Совсем свежие, черт побери! — Эразмо наклонился, чтобы рассмотреть поближе отпечатавшиеся в грязи следы. Он готов был целовать их. — Я же говорил, они где—то здесь. Они здесь, Мендес! Они от нас не…

— Пошли! — приказал Мендес. — Вперед! Быстрее! Живо!

Люди поспешно направились к горе, которая виднелась за ручьем. Эразмо шел впереди. Он шел, пожирая тропу глазами, раздувая ноздри, стараясь не пропустить след. Вдруг он бросился к лежащей на земле фляжке, поднял ее и подбежал к Мендесу:

— Смотри!

— Ого!

— Быстрее!

— Вперед!

Люди ускоряли шаг, передавая приказ по цепочке. В спешке кто—то налетел на высохший пень. Шум подействовал на колонну ошеломляюще. Люди застыли с поднятыми руками и ногами, словно пригвожденные к месту. Двигались только головы, что не нарушало, однако, впечатления полного покоя. Эразмо нетерпеливо оглядывался по сторонам, будто надеясь таким образом заглушить шум. Все это отняло у отряда какое—то время. Когда тишина восстановилась, Мендес отдал приказ. Поднятые ноги опустились, а жесты обрели законченность. Потом тишину наполнили привычные звуки: шарканье ботинок, хриплое дыхание и сопровождающие всякий приказ распоряжения, возгласы, ругань.

— Быстрее!

У развилки отряд задержался. Мендес и Эразмо опустились на корточки, вокруг них еще несколько человек встали на колени. Остальные стояли чуть поодаль. В пяти метрах от отряда выставили посты.

— …А потом они должны были свернуть на Сагарру, — сказал Мендес тоном, не допускающим сомнений. Он вонзил в землю заостренную палку, которую нес в руке, и хотел было подняться.

— Подожди.

Мендес все же решил встать, но на его колени легли чьи—то ладони, напомнив, что Эразмо собирался что—то сказать. Командир в упор посмотрел на него:

— Что еще?

— Я не думаю, что они пошли через Сагарру.

— Почему?

— Да потому, что это слишком длинный путь. А им надо выйти к берегу как можно быстрее.

— Ну и что? — не сдавался Мендес.

— А то, что, по—моему, они должны идти через Каньитас.

— По равнине?

— По равнине, которая сократит им путь.

— Мы теряем время.

Мендес поднялся, повернулся и зашагал по тропе. Шел он медленно, как будто что—то мешало ему. Он оглянулся — Эразмо все еще сидел на корточках с опущенной головой:

— Я не согласен с тобой, Мендес, не согласен.

— Кто здесь командир?

— Ты, конечно.

— Похоже, ты иногда об этом забываешь.

— Дело не в этом, — возразил Эразмо, не меняя позы, — просто…

— Просто лейтенант Эразмо собаку съел на борьбе с бандитами. Уж он—то никого не упустит…

— А вас, Карменати, никто не спрашивал, — резко оборвал говорившего Мендес и коснулся плеча Эразмо: — Давай отойдем.

— В другой раз подумай, прежде чем сказать такое, — бросил Эразмо, проходя мимо Карменати.

Они с Мендесом отошли в сторону.

— Почему ты считаешь, что они пошли через Каньитас?

— Потому что они спят и видят берег.

— Ты думаешь, они рискнут идти по равнине?

— Рискнут, Мендес, рискнут. Мы на них нагнали страху, а когда эти типы напуганы, они способны на все. В этих местах у контрреволюционеров одно спасение — берег. И путь у них только один — в Штаты. Вот почему они готовы на все, даже идти по равнине.

— Но ведь это нелогично, понимаешь, нелогично.

— Что поделаешь, в мире много нелогичного.

— Ты просто хочешь…

— Ничего я не хочу. Я только считаю, что они пошли через Каньитас.

— Ты меня не убедил.

— Ну хорошо, тогда давай разделимся. Дай мне половину людей, и я пойду через Каньитас.

— Ну что за упрямство, черт возьми!

— Просто я обязан их взять, обязан. Если бы с тобой такое случилось…

— Со мной? Черта с два!

Эразмо опустил голову. Он готов был провалиться сквозь землю.

— Да не убивайся ты так, — примирительно произнес Мендес и положил ему руку на плечо: — Не убивайся, с каждым может случиться подобное.

— Нет, не с каждым, — поморщился Эразмо. — Любой из здешних крестьян так бы не опростоволосился. У них эти ублюдки не выскользнули бы. Если голова на плечах, то ничего похожего не случится. Только с таким кретином, как я, это и могло произойти.

— Ладно… А как твое дело, разбирали уже?

— Нет еще. Пока только лишили звания. — Эразмо вскинул голову: — Ты должен дать мне шанс, Мендес, ты должен дать мне шанс…

— Поставить тебя во главе группы? А если не выйдет, если ты провалишь операцию?

— Тогда расстреляй меня, — сказал Эразмо сухо.

— Ну конечно! Не говори ерунды.

— Ты прав, но по мне уж лучше так, — пробормотал Эразмо.

— Что?

— Да ничего. Ты ведь меня знаешь. Мендес. Неужели ты не понимаешь, как мне тяжко? Слышал, что сказал Карменати?

Мендес ударил себя по ляжке, а затем потер рукою лоб:

— Пятнадцать человек?

— Пятнадцать.

Они вернулись к отряду. Мендес что—то произнес тихим голосом. Потом Эразмо стал называть фамилии, и люди отходили в сторону.

— …Росалес, Хуанчо, Карменати.

— Карменати?

— Карменати.

Мендес пожал плечами.

Группа во главе с Эразмо свернула направо. Оставшиеся глядели им вслед до тех пор, пока они не скрылись за поворотом.

— Странный человек этот Эразмо, — обронил кто—то.

— Просто эти бандиты у него вот где, — пояснил Мендес и провел ребром ладони по горлу.

В конце тропинки показался просвет. У подножия начиналось заросшее сорняками поле, а чуть дальше — плантация сахарного тростника. Изнемогая от усталости, они с трудом добрались до дороги и остановились на мгновение, чтобы осмотреться.

— Бежим!

* * *

Сахарный тростник бьет в грудь и обжигает лица, и солнце слепит глаза, и трескаются запекшиеся губы, и скрипит на зубах пыль, и не хватает воздуха, и беспрестанно мелькает под ногами земля, и жадно всматриваются в даль глаза, и осторожно раздвигают тростник руки, и слышится эхо выстрелов, и люди прячутся за деревьями, волоча за собой спутанные травы, и открываются в напряжении рты, и беззвучно шевелятся губы…

* * *

— Вон там! Там!.. Там!.. — закричал, услышав выстрелы, Эразмо.

Он отдал приказание, и люди начали окружать холм. Ползли молча, оберегая стволы винтовок от земли.

Карменати он оставил около себя и теперь следил за передвижениями бойцов, подсказывая, протестуя, подбадривая и направляя их одним только взглядом. Он провел рукой по лицу, словно хотел стряхнуть что—то раздражающее его. Потом посмотрел направо и встретился с глядящими на него в упор глазами Карменати.

— Ну что?

— Для начала в воздух?

— Можно.

— Но ведь нас только десять.

— Не важно, теперь я ученый — им не уйти, они у нас в руках.

— Не знаю, Эразмо, ведь… Не понимаю, после того, что… Странный ты…

Он снова посмотрел на Карменати. Потом огляделся по сторонам, словно пытаясь предугадать, откуда может возникнуть опасность. Посмотрел на часы.

— Все в порядке, Карменати, все в порядке…

Он еще раз посмотрел на часы. Поднял винтовку к плечу и прищурился. Карменати последовал его примеру.

Кольцо неумолимо сжималось и вскоре замкнулось. И тогда тишину разорвал оружейный залп. Он спугнул тех немногих птиц, которые еще здесь оставались, и опустился к земле вместе с листьями. Затем несколько раз повторился, с каждым разом все глуше и дальше, пока не затих совсем.

— Сдавайтесь, вы окружены!

На горле кричащего вздулись вены.

— Сдавайтесь!

— Иди бери! Иди, если ты такой смелый!

— Я же говорил, — прошептал Карменати.

Эразмо снова поднял винтовку. Прозвучал еще один залп. На этот раз — почти над самой землей. Эхо винтовочных выстрелов быстро стихло, но треск автоматной очереди все отдавался в горах. Наступившая вслед за тем тишина казалась наэлектризованной.

— Молчат.

— Да.

— Открываем огонь?

— Вообще—то… зачем рисковать людьми? Если они сдадутся…

— Если… А вдруг…

— Дадим им пять минут. Как ты считаешь? — Не знаю, у тебя опыта больше.

Эразмо прищелкнул языком и обернулся. Обернулся стремительно, словно его ужалили. Но Карменати смотрел бесхитростно и даже чуть удивленно. Эразмо отвернулся.

— Слушайте внимательно, слушайте внимательно! Вы окружены, у вас нет выхода. Если не сдадитесь, мы вас перестреляем. Внимание! Даем вам на размышление пять минут. По истечении пяти минут открываем огонь. Засекаем время…

Он впился глазами в циферблат и что—то зашептал. Секундная стрелка двигалась равномерными толчками. Капля пота скатилась у него по носу и упала на губу. Он слизнул ее. Карменати зашевелился, не меняя положения, и под тяжестью его тела зашуршали листья.

— Ты можешь лежать спокойно?

Шуршание прекратилось.

— Остается четыре минуты!

Он по—прежнему не отводил взгляда от часов. Карменати снова заворочался, и снова раздалось шуршание сухих листьев.

— Черт возьми, неужели нельзя…

И опять тишина.

— Пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь… Три минуты!

Он смотрел все тем же настороженным, выжидающим взглядом. Внезапно Карменати начал ритмично постукивать кольцом о приклад ружья. Удары звучали в такт тиканью часов: раз—два, раз—два, раз—два.

— Тш—ш–ш! Раз—два…

— Две!

— От этих подонков можно ожидать любой подлости.

— Помолчи!

— Давай откроем огонь, а, Эразмо?

— Тш—ш–ш! Раз—два…

Глаза Карменати сузились, ноздри раздулись. Он весь сжался и согнул колено.

— Минута!

— Эразмо…

Эразмо медленно поднес винтовку к плечу.

— Я покажу им!

— Стой, Карменати!

Но тот уже поднялся. Эразмо бросился на него, и Карменати упал.

Грохнули два выстрела.

3. Отказ

Так тяжело бывает в жизни… Не передать!

Вальехо

Он водил пальцем по ложбинке на подбородке, где у него никак не хотела расти борода, и смотрел невидяще на сидящего напротив. Его взгляд скользил мимо — к керосиновой лампе на столе, к заплесневелым доскам хижины и дальше — за стены, хотя окон не было, на дорогу и к темнеющим в ночи холмам.

— Ты что—то сказал, Мендес? — спросил он рассеянно, все поглаживая подбородок.

— Ты нездоров, Эразмо?

— Да нет, просто задумался. Когда же наконец?

— Завтра на рассвете, — ответил Мендес. — А твое дело?

— После обеда.

— Ну вы молодцы… просто молодцы! — сказал Мендес и поднялся, потирая от удовольствия руки. — Наверняка это учтут. Как ты считаешь?

Эразмо пожал плечами.

— Ведь должны учесть, а? — не унимался Мендес.

— Может быть, — ответил Эразмо, но не пошевелился.

— Нет, вы молодцы, черт побери! — Мендес обогнул стол и подошел к Эразмо: — Послушай, а это не те самые типы, которые… Ну те, с которыми у тебя тогда случилось?

— Нет, это не те, которых я упустил, — ответил Эразмо, делая упор на последних словах.

— Жаль. А было бы здорово, окажись они теми самыми… — Мендес вытащил сигары: одну он взял себе, а другую протянул Эразмо.

— Спасибо, не хочу, — отказался тот.

Мендес задумчиво перекатывал сигару из одного угла рта в другой:

— Было бы здорово, если бы они оказались теми самыми. — Он покрутил сигару над огнем, чтобы как следует раскурить ее. — Как ты думаешь?

— Конечно, конечно, — ответил Эразмо.

— Ну ладно, не это главное. Главное, что ты поймал бандитов. — Он глубоко затянулся: — Пришлось повозиться? Или все прошло гладко?

— Конечно, конечно, — повторил все тем же бесстрастным тоном Эразмо.

— Что «конечно»?

— Конечно все в порядке, — сказал, разводя руками, Эразмо.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Извини, я задумался. О чем ты говорил?

— Трудно было?

— Нет, не трудно, — ответил Эразмо и поднялся. — Так Карменати придет или нет? — спросил он совсем другим тоном.

— Я его вызвал, ведь ты…

— Да, у меня дел полно. — Эразмо заходил взад—вперед по комнате.

— Сядь ты, не мельтеши.

— Ничего, я подрасти хочу.

— Ну смотри. Так ты будешь рассказывать или нет?

— Я же тебе все рассказал.

— Черт подери! — ударил ладонью по столу Мендес. — Честно говоря, я тебя не понимаю. Там, на дороге, ты умолял, чтобы я разрешил тебе преследовать этих гадов. Казалось, для тебя это вопрос жизни и смерти. И вот ты их схватил. Я бы на твоем месте прыгал от радости. Да я и на своем прыгаю так, что люди могут подумать, будто это я, а не ты, поймал бандитов. Ты же ходишь как потерянный и еле мямлишь «да» и «нет». Такое впечатление, что ты не поймал бандитов, а упустил.

— Но ведь однажды я их упустил! — закричал Эразмо, ударив по столу кулаком. — Упустил… — повторил он уже потише.

— Брось, что было, то прошло. Прошло! Нельзя же всю жизнь казнить себя. Прошло, и все.

— В том—то вся беда, что прошло, — сжал рукой лоб Эразмо. — Прошло, и все. И ты потом хоть лоб расшиби, но случившегося не вернешь.

— Честно говоря, я тебя не понимаю. Я бы на твоем месте…

— Разрешите?

— Проходи, Карменати, проходи… Я бы на твоем месте людям проходу не давал, все рассказывал бы и рассказывал.

— День добрый, — поздоровался Карменати. Он снял берет и стал вертеть его в руках: — Вызывали?

— Да, — ответил Мендес. — Я хочу знать, как все произошло. Твой командир не очень—то разговорчив. Так как же это произошло?

Карменати глядел на них улыбаясь и продолжал вертеть в руках берет.

— Давай, давай… — подбодрил его Мендес.

— Ну вот… Помните, Эразмо был уверен, что банди…

— Тебя не для этого вызывали, Карменати.

Карменати замолчал и вопросительно взглянул на Мендеса.

— Не обращай внимания, — улыбнулся тот, — он просто невыносим.

— Давайте сначала о деле, а потом уж пусть он рассказывает, что хочет. — Эразмо взглянул на часы: — А то мне надо идти.

— Ну ладно, твоя взяла. Садись, Карменати, садись.

Карменати, все еще поигрывая беретом, сел и начал слегка притопывать ногой.

— Дело в том, что…

— Мы тебя вызвали, чтобы… Продолжай лучше ты, Мендес.

— Нет уж, давай ты.

— Да нет, лучше ты…

— Хорошо, — сказал улыбаясь Мендес, — я так я. Так вот, Карменати, Эразмо мне сказал, что ты вел себя молодцом. — Он замолчал и посмотрел на Карменати, который перестал притопывать и заулыбался. — Ты показал себя молодцом, — продолжал Мендес, — ну и он попросил меня, учитывая, что для тебя это все внове, если ты не возражаешь, конечно, включить тебя в состав его взвода. Выходить надо на рассвете…

По мере того как Мендес говорил, улыбка мало—помалу сползала с губ Карменати. Он снова начал вертеть берет и притопывать. Потом взглянул на Эразмо.

— Командовать взводом буду я, — проговорил тот. Карменати попытался было улыбнуться, но улыбки у

него не получилось.

— Сейчас как раз закончился разбор дела, — заметил Мендес.

— Да, я слышал.

— Ну так что? — спросил Мендес.

Карменати переводил взгляд с одного на другого. Лицо его ничего не выражало. Он опустил голову и начал притопывать еще быстрее.

— Ну, что скажешь? — Голос Мендеса стал сухим и резким.

— Я… если Эразмо приказывает, я…

Мендес как бы в подтверждение кивнул головой.

— Нет—нет, я не приказываю. Я просто попросил Мендеса, чтобы он тебя включил. Ведь ты был с нами, а здесь ты новичок. И в составе взвода еще не воевал. Но я не приказываю, тем более что, как ты знаешь, я уже не лейтенант.

— Поверьте, Эразмо, я ничего не хотел сказать, просто… Ну, вы знаете… — Карменати поднял голову и взглянул на Эразмо — тот опустил глаза.

— Забудь обо всем, Карменати, — сказал он тихо и повторил: — Забудь.

— Да я совсем не это имел в виду… — Карменати смотрел то на одного, то на другого.

— Я знаю, — сказал Эразмо и хлопнул его по спине: — Я знаю, не волнуйся.

— Ну так что? — спросил Мендес. — Похоже, ты не горишь желанием.

— Знаете, я… — заговорил Карменати, обращаясь то к одному, то к другому. — Когда меня коснется… Когда моему взводу придется, то я… но вот так, по собственной воле… Я бы предпочел…

— Хорошо—хорошо, — сказал Мендес, потирая руки. — Можешь идти.

— Да нет, если надо, я готов… Я…

— Можешь идти, — повторил Мендес.

Карменати поднялся, но продолжал стоять не двигаясь. Он поднял глаза на Эразмо. Тот встал и обнял его:

— Не переживай, Карменати. Я по своему опыту знаю, как тяжело бывает в первый раз. Ну а когда дело коснется твоего взвода, тогда другой разговор.

— Дело не в этом, Эразмо, я… если вы приказываете…

— Ничего—ничего, я знаю, что ты не подведешь. — Он снова похлопал его по спине.

— Да нет… Просто я не хочу, чтобы вы думали…

— Не волнуйся, — успокаивал его Эразмо, провожая к двери, — мы ничего не думаем, не волнуйся.

— Мендес, — обернулся уже в дверях Карменати, — сейчас у меня нет времени рассказывать. Я в двенадцать заступаю.

— Иди, иди, — хмуро кивнул Мендес.

* * *

В углу каморки сидели двое. Глаза у них были полузакрыты, головы опущены на грудь, руки связаны за спиной. Лунный свет проникал через оконце и, противоборствуя темноте, образовывал на полу треугольник с причудливо размытыми краями.

— Ну что ж, Конопатый, на рассвете… Сколько там осталось?

— Не знаю, мне все равно. Лучше бы уж землетрясение…

— Ну нет, не надо мне твоего землетрясения.

— А что? Все равно завтра крышка.

— Но сегодня — не завтра. Лоло пока что жив.

— Жив? Не смеши меня!

— Жив!

— Какой ты, к черту, живой, если от тебя так и несет мертвечиной?

Лоло ничего не ответил и принялся глядеть на частички пыли, которые роились в лунном свете. Они долго молчали и не шевелились. Луна пыталась осветить каморку, но за границей треугольника все поглощала тьма. Недвижно сидящие в углу люди казались двумя большими тенями. Можно было подумать, что они спят или умерли.

— А у тебя дети есть, Петух? — спросил через какое—то время Лоло.

— Нет. Хотя, может, у той бабенки, с которой мы позабавились там, наверху, что—нибудь в пузе и шевелится.

— Ничего у нее не шевелится. Ее же прикончили, ты что, забыл?

— Верно, черт побери! А может, у нее—то и родился бы пацан от меня. Хотя нет, неизвестно, от кого она зачала, ведь нас трое было. А хороша была бабенка, ничего не скажешь. Только ты ее не попробовал, а?

— У меня трое.

— Было трое, — возразил Петух внезапно охрипшим голосом.

— Нет, есть, и все — мои.

— Откуда ты знаешь, что твои? А может, соседские?

— Я знаю, что мои, знаю. Моя старуха души во мне не чаяла. Жили мы с ней душа в душу. Она…

— Все бабы — свиньи. Их дело — ублажать мужиков и плодить поросят. А хорошо бы сейчас сюда хоть одну. Если бы мне удалось добраться до Штатов…

— И что тогда? — спросил, устраиваясь поудобнее, Лоло. — Что бы ты там делал?

— То же, что и здесь, пока не пришли коммунисты. Единственное, что я умею делать.

— Кражи? — понизил голос Лоло. Он машинально посмотрел на свои карманы и немного отодвинулся.

— Нет, это слишком хлопотно, да и влипнуть запросто можно. Я другим промышлял. Подцепишь, бывало, какую—нибудь смазливую блонду, из тех, что в кино показывают, устроишь ее в публичный дом, и живи себе не тужи.

— А мне, честно говоря, ничего не надо, только бы вернуться к своим. Хорошо было. Никто меня не трогал. Детвора моя около крутится, жена… И вдруг эта революция, черт бы ее побрал! Раньше ведь все поигрывали в подпольную лотерею и каждый приходил одолжиться.

— Да, это было выгодное дельце.

Неожиданно в светлый треугольник вписались чья—то голова и грудь. Бандиты замолчали: кто—то наблюдал за ними через оконце.

— Мать твою… — заорал Петух и сплюнул.

Стоявший у окна затянулся пару раз сигаретой и, бросив ее в каморку, отошел.

Лоло кинулся к сигарете. Он судорожно задвигал кистями рук, но высвободить их ему не удалось. Тогда он опустился на колени и попытался достать окурок губами, но лишь несколько раз коснулся ими земли. Он приблизил лицо к мерцающему окурку, чтобы получше рассмотреть его, и вдруг ощутил на своей щеке влажное и хриплое дыхание Петуха. Лица их были так близко, что почти соприкасались. Дыхание обоих смешивалось в одно тяжелое и смердящее зловоние. В свете луны их обострившиеся лица казались звериными мордами. Несколько раз в воздухе глухо прозвучал стук сталкивающихся голов. Петух попытался укусить Лоло, тот в ответ двинул его ногой. Но оба промахнулись. Слышно было лишь клацанье зубов и шарканье ботинка. Наконец Петуху удалось отбросить Лоло в сторону — тот кинулся к тлеющему окурку.

— Чтоб ты сдох, сволочь!

Петух поднял голову. Он стоял на коленях и облизывал нижнюю губу, сплевывал и снова облизывал. Лоле», даже не посмотрев в его сторону, опять потянулся к сигарете, которая все еще тлела. Когда он уже совсем было дотянулся до нее, Петух, не поднимаясь с колен, смачно плюнул и огонек с глухим шипением погас. На лице Петуха застыла слюнявая ухмылка. Луна высветила его небритый подбородок, красные прожилки глаз, вытянутые вперед губы.

— Ты сейчас похож на волка, — сказал Лоло, стоя на коленях против него.

— На волка? — протянул Петух, подползая к нему, — На волка, говоришь? — Он сплюнул и снова облизал губу. — Не о том думаешь. Завтра в это время ты уже будешь гнить в земле.

— А все из—за тебя.

— Из—за меня?

— Конечно.

— А кто сдуру стал палить в собаку и выдал нас?

Петух снова двинулся на Лоло — тот отступил.

— Так кто же оказался падлой?

— Ты! — закричал, внезапно остановившись, Лоло. — Ты застрелил Малыша в спину, — наступал он. — Малыш хотел драться. Малыш был парень что надо.

— Паскуда был твой Малыш, и больше ничего.

— Малыш был парень что надо и настоящий кореш.

— Когда тебя берут за глотку, плевать тебе на всех корешей.

— Ты убил Малыша.

— Малыша мы вместе убили: ты ведь стоял и молчал.

Лоло ничего не ответил.

— Ты ведь согласился, — повторил Петух.

— Это уж потом, — закричал Лоло. — А что мне оставалось?

— Знаешь, кто ты? Вот… — И Петух показал подбородком на ширинку. — Ты согласился, чтобы спасти свою шкуру. И раньше вы точно так же не прикончили меня, потому что боялись за свою шкуру. Ведь только я знал дорогу к берегу. А уж потом—то вы бы меня наверняка шлепнули…

— Ты нас выдал.

— …наверняка шлепнули… Я ведь не такое дерьмо, как вы. Если бы не вы, я бы скрылся.

— Вот я бы так действительно смотался, если бы не ты и не Малыш. И меня бы не тронули, потому что я никого не убивал.

— Никого? Паскуда! А тот крестьянин, фиделист, с колючей проволокой? Ведь это ты всадил ему пулю в живот!

— Это из жалости, чтобы он не мучился. Вы его подвесили с колючей проволокой на шее и стали вспарывать ему живот. Я и прикончил его, чтобы не мучился. Так что он не за мной числится.

— Но ведь ты держал его за ноги, скотина.

— Вот ты — скотина, ты многих угробил. Поэтому ты меня и обливаешь грязью. Считай, что и я твоя жертва. Ты же первый набросился на ту крестьянку, ты…

— Нас было трое, ты не…

— …придумал привести отца, чтобы он посмотрел, как вы ее насилуете…

— …захотел, потому что было поздно, но ты тоже ее насиловал — мысленно, глядя, как…

— …из—за тебя тот старик и рехнулся, ведь ты же…

— …мы с Малышом баловались с этой бабенкой…

— …потом убил, всадив в нее нож, чтобы она ничего не рассказала…

— …а ты насиловал ее глазами…

— Ты же подонок, мать твою…

— Не тронь мою мать! — заорал Петух, подаваясь всем телом вперед.

— Тебя не мать родила, не мать, не…

Глаза у Петуха выкатились, он взревел и бросился, оскалив зубы, на Лоло. Губы у него вспухли и вытянулись вперед, в свете луны блеснули клыки. Он лязгнул зубами и вонзил их в ухо Лоло. Потом замотал головой из стороны в сторону под душераздирающие вопли Лоло. Затем отвалился от него, унося во рту кровавую массу.

Лоло наклонил голову к плечу, которое сразу покрылось черной липкой кровью. Он вскочил и, стоная, забегал по каморке.

— Тебя не мать родила…

— Убью!

— Ты убил Малыша в спину, ты убил ту крестьянку, тебя не мать родила…

— Заткнись! Убью!

— Ты изнасиловал ее прямо на глазах у отца, и старик сошел с ума, тебя не мать родила…

— Заткнись!

От удара ногой настежь распахнулась дверь. На пороге появился часовой с винтовкой в руках. Его трясло.

— Замолчите или вам не дожить до утра! Замолчите, зверье! Замолчите!..

Он выстрелил, не переставая кричать. Пуля выбила щепки из стены. Лоло и Петух прижались друг к другу. Часовой наставил на них винтовку.

— Возьми себя в руки, черт побери! — воскликнул, появляясь на пороге, другой часовой и попытался удержать его.

— Оставь меня! — отвечал первый, весь дрожа. — Оставь меня!

— Подождем до утра. Зачем тебе неприятности из—за этого дерьма?

— Оставь меня!

— Пошли, пошли отсюда, — тащил его к двери второй часовой.

— Скоты! — крикнул первый уже на пороге. Он не мог остановить дрожь, сотрясавшую все его тело. Он плакал.

* * *

Солнце безжалостно посылало свои лучи с глубокого и чистого, без единого облачка, неба. Одни бойцы чистили оружие, другие отдыхали.

— Тяжело было, Карменати?

— Да нет… Все произошло так быстро.

— Что и говорить, ты показал себя молодцом — и в патруле, и во взводе.

— Это все благодаря вам.

— Ну как дела, друзья?

— Хороню, Мартинес, — ответил Карменати вошедшему.

— Ну, как его боевое крещение, а, Эразмо?

— Он был в нашем взводе.

— Прекрасно, — сказал Мартинес. — Кстати, когда будут разбирать твое дело?

— Сегодня, после обеда.

— Я уверен, что все обойдется.

Эразмо ничего не ответил. Он взглянул на небо и прищурился от яркого солнца.

— Что с тобой, Карменати? — спросил Мартинес. — Заболел?

— Я? — удивился тот. — Нет, почему…

— Глаза у тебя красные.

— А… просто я ночью не спал, стоял в карауле…

Даниэл Линкольн Ибаньес

Борьба продолжается начало

В одном из кабинетов отделения ЦРУ в Майами часы, вмонтированные в стену, показывали шесть вечера. Майк, руководитель операции, которая должна была начаться через пятнадцать минут, нажал на кнопку селектора и без малейшего акцента произнес по—испански:

— Войдите!

На пороге показался крепко сложенный, бронзовый от загара, высокий мужчина. На нем был элегантный темный костюм. Сдвинутая на лоб и немного набок шляпа и темные очки скрывали его лицо.

— Садитесь, Роберто, — сказал вошедшему Майк.

— Спасибо.

— Вы понимаете, какое огромное значение имеет ваше задание?

— Да, понимаю.

— С некоторого времени наши дела идут неважно. Тех, кого мы пытаемся заслать на Кубу, как правило, по прибытии уже поджидают сотрудники кубинской госбезопасности. Или наших людей арестовывают, едва они начинают действовать. Бывает и так, что они сами сдаются кубинской контрразведке.

Пока Майк говорил, Роберто закурил сигарету и наблюдал за поднимавшимися струйками дыма.

— Есть вопросы? — спросил Майк.

— Только один. Как я вернусь с Кубы, выполнив задание?

В ответ собеседник слегка растянул губы в улыбке:

— О вашем задании на Кубе известно лишь Д–45. Прибыв туда, вы должны позвонить ему вот по этому телефону.

Роберто взглянул на бумажку, протянутую ему Майком, без всякого усилия запомнил номер и сжег листок.

— Все это очень хорошо, — проговорил он, — но вы не ответили на мой вопрос.

Прищурив глаза и недовольно ухмыльнувшись, Майк сказал:

— Д–45 поручено отправить вас с Кубы. Но помните: позвонив ему по телефону сразу по прибытии, вы должны забыть о нем. В этом залог успешного выполнения задания, а следовательно, и вашего благополучного возвращения. — Он поднялся и посмотрел на часы: — Еще что—нибудь?

— Больше ничего.

Майк вышел из—за письменного стола и пожал руку стоявшему перед ним человеку. Проникновенно заглянув ему в глаза, он тихо проговорил:

— С этого момента вы — Д–54. Отправление на Кубу — через сутки. Желаю успеха!

— Спасибо.

Роберто покинул кабинет опустив голову. У подъезда он сел в машину, окинул взглядом стоянку, закурил сигарету и тихо сказал себе:

— Час пробил…

Тем временем Майк из окна своего кабинета наблюдал за каждым его движением. Как только машина тронулась с места, он подошел к селектору и, нажав кнопку, мягким голосом проговорил:

— Следуйте за ним.

В течение получаса Майк просматривал документы, лежащие на столе. Главное внимание он уделил личному делу только что ушедшего человека. Внезапно зазвонил телефон.

— Слушаю. Да, это Майк. Хорошо. До скорой встречи.

Разговор по телефону длился около минуты, но и этого оказалось достаточно, чтобы Майк не на шутку разволновался. Положив трубку, он встал и долго смотрел куда—то в пространство. В ушах у него все еще звучал голос, зачитывавший телефонограмму: «Указанные цветы будут направлены по адресу 24–го». Это означало, что через сутки агент Ф–1 высадится на Кубе.

Майк плюхнулся в кресло и набрал номер телефона:

— Дежурный?

— Да.

— Соедините меня с Доктором.

— Кто говорит?

— Майк.

— Одну минуту.

Прошло несколько секунд. Майка все больше охватывало нетерпение. Наконец в трубке раздался голос:

— Все хорошо?

— Все хорошо. Выезжаю через сутки.

— Один вопрос, Майк. С паспортами никаких трудностей?

— Никаких, шеф.

— Ну что же, действуйте.

— Я привезу вам бутылку рома «Канэй». До свидания. — И Майк положил трубку.

Он тщательно спрятал документы в сейф, каждое отделение которого запиралось на ключ и опечатывалось. Закончив обычную в таких случаях проверку, погасил свет и вышел из кабинета. Шагая к машине, он думал: «Все должно пройти хорошо. Посмотрим, как—то мне повезет на Кубе в качестве туриста… И пусть это будет не в последний раз».

* * *

Когда Доктор положил трубку, слуга, находившийся в это время рядом с ним, спросил:

— Вам подать виски перед уходом?

— Да, Хасинто, налей рюмочку… Послушай, что этот ром «Канэй» действительно так хорош?

Слуга внимательно посмотрел на Доктора и ответил:

— Когда я уезжал с Кубы, сеньор, мы пили «Бакарди», но, насколько мне известно, коммунисты, пытаясь воспроизвести «Бакарди», получили «Канэй» двух марок — золотистый и белый. Говорят, он совсем неплох.

— Спасибо, Хасинто. Один знакомый собирается привезти мне с Кубы бутылку «Канэя» — вот почему я спросил тебя о нем.

* * *

Около полуночи на траверзе порта Гавана, в двадцати милях от берега, появилось какое—то судно. Под покровом темноты двое неизвестных покинули судно и пересели в быстроходный катер с бортовым знаком «U–20». На корме сидел человек, лет тридцати пяти, высокого роста, с седыми волосами. На нем были синие джинсы, рубашка в синюю клетку и черная куртка. Он внимательно всматривался в быстро приближавшийся берег. Вокруг — темень и тишина. Маленький катер заглушил двигатель, и теперь слышались лишь легкие всплески воды, бившиеся о борта. Человек посмотрел на часы — было без четверти двенадцать. Двигатель заработал вновь, катер вздрогнул и уже через пять минут стремительно заскользил к северной части острова.

Выскочив на берег, человек укрылся за небольшим выступом скалы, держа наготове пистолет. Выждав пару минут, он бросился к проходившему неподалеку шоссе. Там он остановился, отряхнул с ног песок и закурил, стараясь успокоиться. Вскоре показались огни автобуса. Вот автобус остановился, и человек быстро вскочил в него. Так завершилась операция по переброске на Кубу агента Ф–1.

А в один из кабинетов управления госбезопасности Гаваны тем временем поступила шифровка: «К вам направляется агент Умный. Х–23».

Дело осложняется

— Товарищ лейтенант, неопознанный объект, появившийся у северной части нашего побережья, находится сейчас на траверзе порта Гавана, в двадцати милях от берега, — доложил лейтенант Бетанкур, дежуривший на пограничной заставе.

— Уточните характер объекта, его курс и скорость. Немедленно свяжитесь с районным отделением госбезопасности, — приказал старший дежурный офицер.

Прошло десять минут, и вновь послышался голос Бетанкура:

— Товарищ лейтенант, объект — быстроходный катер. Скорость — двадцать девять узлов. Курс — двести тридцать пять. Сейчас он находится в шести милях от берега.

— Объявите боевую тревогу! «Соколу» выйти курсом двести семьдесят, «Чайке» — курсом триста сорок. Через пять минут жду вас на борту «Сокола».

Старший дежурный офицер поднял телефонную трубку, быстро набрал номер и доложил:

— Товарищ капитан, похоже, предпринимается попытка забросить агента в квадрате 3983. Я уже отдал необходимые распоряжения.

— Немедленно выходите в море и держите меня в курсе событий.

Без четверти двенадцать два пограничных сторожевых корабля отдали швартовы в разных пунктах побережья. Им была поставлена одна задача — ликвидировать нарушителя. Они должны были подойти к катеру с разных направлений одновременно.

Человек, управлявший катером с бортовым знаком «U–20», взял один из двух радиотелефонов и сообщил на судно—матку:

— Задание выполнено.

Катер находился в шести милях от берега, когда рулевой различил вдали по правому борту светящуюся точку. Вначале он принял ее за рыбацкое судно: ведь до сих пор все шло по намеченному плану. Однако минут через десять он понял, что точка медленно приближается. С левого борта на горизонте появилась другая точка и начала быстро двигаться навстречу первой. Рулевой забеспокоился. Большая скорость сближения светящихся точек никак не подтверждала его первоначального предположения, что это рыбацкие суда. Сопоставив курс катера с тем, которого придерживались светящиеся точки, рулевой понял, что все три объекта должны скоро встретиться… Несмотря на холодную погоду, у него вспотел лоб и взмокли руки. Штурвал стал проскальзывать. По всему телу пробежала легкая дрожь.

* * *

Взлетная полоса стремительно неслась под крылом. По характерному шуму турбины можно было определить, что на взлет идет МиГ–21. Когда его силуэт начал таять в небе, вертолет с десятью бойцами внутренних войск тоже включился в операцию.

* * *

Капитан судна—матки видел приближающиеся сторожевые корабли. Подняв на борт катер «U–20», судно стало уходить на максимальной скорости. Внезапно с одного из кораблей был принят сигнал остановиться. Одновременно донесся шум реактивного самолета. Не теряя времени, капитан приказал:

— Всем по местам! Радист, сообщить на базу, что мы вступаем в бой.

А тем временем на борту «Сокола» дежурный офицер отдал команду:

— Сержант Мендес, погасите огни! — Потом он повернулся к моряку у кормового орудия: — Открыть огонь!

Снаряды ушли в воду в трех метрах от кормы судна—матки. Другой сторожевой корабль тоже открыл огонь. Район боя внезапно осветился: в дело вступил «миг».

Два орудия судна—матки стреляли беспрестанно. Крупнокалиберный пулемет разрезал воздух трассирующими пулями. На одном из сторожевых кораблей вспыхнул пожар. «Миг» начал сбрасывать свой смертоносный груз, и в один из заходов его ракета попала в судно. Через двадцать минут на воде плавали лишь обломки судна—матки.

Вскоре послышался шум подлетающего вертолета. На него быстро подняли раненых. Спустя полчаса вертолет приземлился на площадке у военно—морского госпиталя имени Луиса Диаса Сото.

— Говорит «Сокол», говорит «Сокол»! — вышел в эфир дежурный офицер. — Прием.

— Докладывайте, «Сокол», — ответили ему с командного пункта.

— Цель поражена. Никто не спасся. Наших раненых отправили в военно—морской госпиталь. Прием.

— Вас понял.

Первый удар

Агент Ф–1 ехал на заднем сиденье автобуса 62–го маршрута. Прошло десять лет, как он нелегально покинул родину, потому что, запретив азартные игры, коммунисты лишили его работы, а заняться чем—то другим он не пожелал.

Агент трижды пересаживался из автобуса в автобус, прежде чем около восьми часов утра сошел на остановке у телефона—автомата и позвонил по указанному ему номеру:

— У вас есть зеленые лимоны?

— Нет. У меня только желтые.

— Тогда я приду завтра.

Человек, который разговаривал с агентом Ф–1 по телефону, опустился в кресло. В его голове ожили воспоминания. Десять лет назад ему приказали ждать прихода человека, который скажет, что он должен делать, чтобы помочь освобождению Кубы. Согласившись на это, Пабло стал получать каждый месяц двести песо, а сто долларов шли на его счет в одном из американских банков.

Пабло жил один. Его семья уехала на Север. Двухэтажный дом с четырьмя спальными комнатами казался ему холодным и пустым. Он окинул взглядом маленькую комнатку, в которой сейчас находился, и тихо проговорил:

— Теперь я не одинок.

Переночевав на автовокзале, Ф–1 направился утром на остановку 34–го маршрута. Вот и привокзальная площадь. Как она изменилась! Напротив вокзала появился парк. Ф–1 подошел к остановке, расположенной на проспекте Сальвадора Альенде. Неожиданно за его спиной раздался голос:

— Альберто, ты здесь?

Ополченец поравнялся с ним и стал с удивлением разглядывать его. Агент Ф–1 смутился:

— Вы меня с кем—то путаете. Меня зовут Рамоном.

— Послушайте, друг мой, если вы не Альберто, которому принадлежал игорный дом в Палатино, то можете быть только его близнецом, а, насколько мне известно, у Альберто братьев не было.

— Я уже сказал вам, товарищ, вы меня с кем—то путаете.

Подкатил 34–й, и агент вошел в автобус. Ополченец остался на остановке, держась за подбородок и покачивая головой.

— Я уверен, что это Альберто, — шептал он.

В автобусе Ф–1 почувствовал озноб. Страх заставлял его неотрывно смотреть в зеркало заднего вида. Он, конечно, узнал ополченца. Это был Хуан Хосе, по прозвищу Хуанхо, который когда—то каждый день покупал у него лотерейные билеты. Что же, придется приступить к осуществлению плана, который он подготовил на случай непредвиденных осложнений. А встреча с Хуанхо была как раз таким осложнением.

На первой же остановке Ф–1 вышел, взял такси и сказал шоферу:

— Поезжайте вон за тем автобусом.

Шофер внимательно посмотрел на него и ответил:

— Послушайте; товарищ, это не патрульная машина, а я не полицейский.

Ф–1 стал убеждать его:

— Понимаешь, жена сказала, что никуда не пойдет сегодня, а я только что видел, как она села в автобус.

Выражение лица шофера сразу изменилось, и он с насмешливой улыбкой проговорил:

— Понятно…

Такси тронулось, а Ф–1 без конца повторял про себя: «Ты круглый идиот».

Хуанхо сел в следующий автобус и вышел из него у перекрестка улиц Рейна и Амистад. Он быстро пересек улицу и направился в здание, где работал. Ф–1 последовал за ним и, войдя в проходную, спросил у сидевшей там вахтерши:

— Вы видели человека, который только что прошел?

— Да, это Хуанхо.

— Понимаете, я совсем недавно работаю в военном комитете. Он сказал, чтобы я сегодня пришел к нему домой, и вызвал туда еще нескольких товарищей, а вот адрес вылетел у меня из головы.

Женщина полистала картотеку, стоявшую на столе слева от нее, и в нарушение инструкции назвала адрес.

В четыре часа дня, когда Хуанхо шел через проходную, она сказала ему:

— Тебя тут спрашивали.

— Кто?

— Один товарищ, которому ты велел сегодня прийти к тебе домой.

— А—а–а! Спасибо.

Выйдя из проходной, Хуанхо сразу же направился в ближайшее отделение полиции. Дежурный офицер выслушал его и позвонил куда—то по телефону. Через полчаса Хуанхо уже стоял перед капитаном Рамосом, офицером госбезопасности.

* * *

Вдоль всего шоссе Виа—Бланка, от Тарары до Бока—Сьеги, через каждые три метра стояли бойцы внутренних войск. Прозвучал приказ:

— Группе прочесывания приступить к выполнению задания!

Красная ракета разорвала кромешную тьму. Бойцы начали продвигаться к берегу.

— Лейтенант, посмотрите сюда! — воскликнул один из бойцов.

На песке отчетливо виднелись следы. Овчарка занервничала и бросилась к куче песка, находившейся поодаль, в сотне метров. Добежав до того места, бойцы обнаружили, что здесь лежал человек, нашли пуговицу. Собаке дали понюхать пуговицу, и она стрелой помчалась к Виа—Бланка.

Командиру группы прочесывания все стало ясно.

Капитан Рамос беседовал в своем кабинете с капитаном Агиларом. Их разговор неожиданно прервал настойчивый телефонный звонок. Рамос попросил товарища снять трубку.

— Слушаю, — сказал Агилар.

— Говорит лейтенант Ортис. Можно капитана Рамоса?

— Да. Минуточку.

— Докладывай, Ортис.

— Капитан, все говорит за то, что в результате вчерашней операции им удалось забросить агента.

— Посылаю к тебе капитана Агилара. Расскажи ему подробно обо всем. До свидания. — Рамос помолчал немного и сказал: — Кажется, прибыл Умный, о котором сообщал Х–23.

Телефон зазвонил снова.

— Да, это я, — ответил Рамос.

Дежурный офицер доложил, что в проходной находится человек, который назвал себя Роберто, агентом Д–54, только что прибывшим по поручению ЦРУ на Кубу.

— Что? Вы уверены? Немедленно направьте его сюда.

— Что случилось? — спросил Агилар, который еще не успел уйти.

Рамос рассказал ему о сообщении дежурного офицера.

— Неужели это Умный? Дежурный сказал мне, что он только что прибыл. Может, их двое? — размышлял вслух капитан.

Дверь отворилась, и послышался голос лейтенанта Ортеги:

— Разрешите войти?

— Входите.

— Товарищ капитан, шифровка от Х–23. — И лейтенант протянул Рамосу лист бумаги.

В шифровке говорилось: «Умный прибудет в понедельник. Х–23». Сегодня четверг, так что…

— Что там, начальник? — поинтересовался Агилар.

— Дело осложняется, капитан, очень осложняется.

Рамос откинулся в кресле и задумался: «Три? Два? Один?» Его размышления были вновь прерваны. По селектору он услышал голос своей секретарши Илеаны:

— Капитан Каньяс из полиции по прямому телефону.

Рамос снял трубку:

— В чем дело? — Его лицо вдруг побагровело. Рука стала нервно поглаживать лысину. — Когда?.. Та—ак. Немедленно пришли следователя. — И он положил трубку.

— Еще что—то случилось? — нетерпеливо задал вопрос Агилар.

— Ополченец Хуан Хосе Фуэнгес Мендес, по прозвищу Хуанхо, который был у нас, найден мертвым в окрестностях Санта—Фе.

Забитый эфир

Выходя из кабинета Майка, агент Д–54 сознавал, какая опасность грозит ему. Проникновение на Кубу перестало быть легким делом, а уж о выполнении задания и возвращении и говорить не приходилось. Не по душе ему был и план возвращения, в соответствии с которым он оказывался в полной зависимости от агента Д–45. Правда, Роберто несколько успокоился, вспомнив, что этот умный, способный, с хорошей «крышей» агент действовал на Кубе вот уже несколько лет.

Роберто прибыл на пункт отправления. Там он получил необходимые документы, занял место в ожидавшей его авиетке и посмотрел в окно. Он слегка улыбнулся, заметив машину, которая все время следовала за ним после того, как он побывал у Майка.

Ночь стояла темная. В море отражались лишь огни авиетки. Через два часа Д–54 покинул авиетку возле южной оконечности острова Пинос и до берега добрался вплавь. Его ноги коснулись дна, покрытого мелким песком. Он быстро снял специальный костюм и зарыл его в песке, предварительно смочив желтой, сильно пахнущей жидкостью.

Посмотрел на часы — до отхода парома из Нуэва—Хероны оставалось два часа. Роберто вышел на шоссе и, прошагав по нему пару километров, сел в проходивший мимо автобус. Полчаса спустя он уже находился на паромной переправе.

Приближался момент первого испытания — проверка документов. Те, кто его отправлял, знали об изменениях, внесенных в рабочие удостоверения, и о введении паспортов.

Он подошел к окошечку:

— Один билет, пожалуйста.

— Ваше удостоверение.

Д–54 извлек из заднего кармана брюк документ. Кассирша мельком заглянула в него. Роберто взял билет и направился к парому.

Плавание шло нормально, и агент сразу же заснул. В Батабано он прошел по длинному причалу, рассматривая красивые линии судна, на котором прибыл на Кубу. Затем сел в автобус и вскоре оказался в Гаване на автовокзале около зоопарка. Там он подошел к телефону—автомату и позвонил:

— Как дела, Пеке?

— Что?

— Как дела, Пеке?

— Все в порядке. Спасибо.

— До свидания.

Человек, которому позвонил Роберто, опустился is удобное кресло и долго о чем—то размышлял. Затем он встал, поднялся по лестнице на верхний этаж и вошел в богато обставленную современной мебелью комнату, одну из стен которой занимал просторный стеллаж. Нажал невидимую кнопку. Часть стеллажа повернулась, и из его внутренней стороны Пеке извлек чемоданчик. Он положил его на стол, открыл и несколько минут созерцал мощный радиопередатчик американского производства.

Потом принялся развертывать антенну и медленно вставил в гнезда соответствующие штекеры. Аппаратура была уже готова, но еще не включена. «Встающему рано и бог в помощь, — подумал Пеке. — Это я всегда говорил, пока был хозяином аптеки и пока дела шли хорошо. Если бы не появлялись эти людишки, кто знает…»

Подключив антенну, он отошел в дальний угол комнаты, чтобы полюбоваться своей работой, и удовлетворенно потер руки. Его глаза за толстыми стеклами очков щурились от удовольствия.

* * *

Роберто, длинный, как жердь, прошел пешком по 26–й улице, добрался до шоссе Пуэнтес—Грандес и уселся на один из металлических стульев кафе—мороженого. Наслаждаясь мороженым, он смотрел, как по улице проезжали автобусы разных марок, и думал: «Не так уж плохи у них дела с транспортом, как нам там говорят».

Покинув кафе, агент направился к ближайшей автобусной остановке. Подойдя к ней, спросил одного из прохожих:

— Какой номер идет до Лос—Пинос?

А три минуты спусти он уже садился в автобус 69–го маршрута.

В то время когда Д–54 ехал в автобусе, отдел радиоперехвата управления госбезопасности засек подпольную радиопередачу. Капитан Ферра беспокойно шагал по залу, посматривая то на одного, то на другого оператора. Казалось, он не слышал шума многочисленных аппаратов, работавших в зале. Прошло два часа, как была перехвачена передача, но расшифровать ее пока не удавалось.

Наконец через час сотрудник доложил:

— Радиометристы сообщают, что передача была произведена из района Марьянао. А вот и текст.

Ферра взял листок. На нем было написано: «Завтра выезжает ОД–54».

Капитан улыбнулся:

— Посмотрим, как ему это удастся.

Он поблагодарил товарищей за работу и стремительно направился в свой кабинет. Не успел закрыть дверь, как раздался телефонный звонок.

— Слушаю. Что? С теми же характеристиками? Как только расшифруете — сразу ко мне.

Ферра устроился поудобнее в кресле, не спеша достал сигарету из кармана гимнастерки и задумался.

Кто—то тихо постучал в дверь, прервав его мысли.

— Войдите.

— Капитан, для вас вести от Х–23.

Ферра вскочил, будто подброшенный пружиной. Взял в руки краткое сообщение и прочитал его. В сообщении говорилось: «Терёшка. Х–23».

Сотрудник отдела дешифровки вышел, и капитан снова остался один. Зазвонил телефон. Ферра поднял трубку:

— Слушаю.

— Капитан, последний перехват при характеристиках, аналогичных характеристикам предыдущего, пока не поддается расшифровке. Видимо, применен другой шифр, — сообщили из отдела дешифровки.

— Как только расшифруете, доложите.

Ферра положил трубку и медленно опустился в кресло. «Затевается что—то крупное», — подумал он. Потом посмотрел на часы и решил пойти пообедать. По пути из столовой он зашел в библиотеку за книгой, а оттуда — к дешифровщикам.

В отделе кипела работа. Операторы уже четырнадцать часов не покидали своих мест. Сотрудники, расшифровывавшие последний перехват, даже обедать не ходили.

Ферра присоединился к ним. Через час радиограмма была расшифрована. В ней говорилось: «Семен, Ф–1 здоров».

Ферра поднял трубку телефона и попросил:

— Соедините меня с капитаном Рамосом.

Доктор пьет коктейль

В кабинете Доктора сидели двое. С отъездом Майка визиты сократились до минимума, однако сегодня вечером эти двое вот уже в течение трех часов совещались с Доктором.

— Я вызвал вас, чтобы проанализировать последние события, — сказал хозяин кабинета.

Кабинет размещался в большой комнате на втором этаже. Когда поднимались шторы на двух огромных окнах, в комнату врывался свежий ветерок с близлежащего пляжа. В середине противоположной стены находился тамбурный вход. Дверь, выходившая в коридор, была из дерева твердой породы и красиво фанерована. Внутренняя дверь была металлической. Всю боковую стену занимал книжный стеллаж, в центре которого скрывался сейф. В нем хранились личные дела агентов из группы Доктора. На противоположной стене висели две большие картины. Окна, сейф и дверь были подключены к сигнальной системе, которая могла сообщать в оперативный центр ЦРУ в Майами о любой попытке постороннего вмешательства. В случае отключения электросети она работала на батареях.

По одну сторону стола из пепельно—серого металла красовались три больших черных кожаных кресла, по другую — кресло Доктора, обитое ярко—красным винилом. Справа на маленьком столике стоял радиоприемник.

Внутренняя система безопасности дополнялась несколькими потайными микрофонами, которые позволяли Доктору записывать все разговоры.

По заведенному порядку все беседы рекомендовалось вести на английском языке, так как Хасинто, слуга и телохранитель Доктора, говорил только по—испански.

На столе справа стояли три разноцветных телефона.

В центре стола сверкала хрустальная пепельница. Возле каждого кресла был установлен торшер—пепельница.

Доктор закурил сигарету и, обращаясь к человеку, сидевшему в ближайшем к двери кресле, сказал:

— Начнем с вас.

Тот открыл черную папку, лежавшую у него на коленях, и гортанным голосом начал свой отчет:

— После четырехмесячной подготовки Ф–1 в предусмотренный день и час отправился к месту назначения на СК–321 с четырьмя членами экипажа и катером «U–20».

— Судно вышло под своим номерным знаком? — спросил Доктор.

— Его закрасили перед выходом в море.

— Продолжайте.

— Примерно через сутки Ф–1 удалось высадиться. Однако, когда «U–20» возвращался к СК–321, кубинские пограничники раскрыли операцию. Капитан успел сообщить по радио, что вступает в бой с двумя сторожевыми кораблями и самолетом.

— Что известно об экипаже?

— Все погибли.

Доктор сделал знак продолжать.

— Ф–1 установил контакт с радистом и…

Доктор вновь прервал докладчика:

— Кто радист? Что известно о Ф–1?

Человек пристально посмотрел на Доктора и ответил с неохотой:

— Радист — наш человек. Он много лет был законсервирован. Когда он согласился работать на нас, то ему настоятельно рекомендовали вести нормальную жизнь. Ему оставили аппаратуру для будущей работы. Он стал получать ежемесячно двести песо, а сто долларов шло на его счет в «Ферст нэшнл сити бэнк». Его семья находится здесь и периодически сообщает ему о состоянии банковского счета. Со дня контакта с Ф–1 ему будут перечисляться триста песо там и двести долларов здесь… За шесть месяцев до засылки Ф–1 радиста подвергли, без его ведома, конечно, тщательной проверке, в ходе которой не было обнаружено ничего подозрительного. Наконец, его семья находится здесь, и, если он предаст нас, легко представить последствия… Можно продолжать?

Доктор вперил взгляд в докладчика и, помолчав, сказал:

— Вы не ответили на мой второй вопрос.

Тот опустил голову и, заглянув в папку, лежавшую на коленях, продолжал:

— Радисту ничего не известно о Ф–1. У него есть лишь приказ подчиняться ему.

— Давайте дальше.

— Ф–1 установил контакт с радистом, и мы получили сообщение о его благополучном прибытии. Это все.

Доктор, помолчав несколько секунд, спросил:

— Где будет жить Ф–1?

— В доме радиста.

Доктор побледнел. Казалось, из его глаз вот—вот полетят молнии. Как тигр, готовый обрушиться на свою жертву, он медленно поднялся и зарычал:

— Что за дурость?! Где это видано, чтобы радист и агент жили вместе?! Случись что — обоим крышка!

Докладывавший с улыбкой ответил:

— Радист не пользуется радиопередатчиком у себя дома. Кроме того, если не помещать агента в его доме, пришлось бы подключать еще одного человека, а для нас это не желательно.

Доктор сел. Он осторожно прикурил сигарету и, ткнув указательным пальцем левой руки в докладывавшего, сказал:

— В любом случае мне это не нравится. Однако изменить уже ничего нельзя. Что касается экипажа потопленного судна, то найдите групповую фотографию погибших за работой на сейнере. Ее нужно опубликовать в печати как доказательство того, что Кастро нападает на наши рыболовецкие суда. Подчеркните при этом, что означает для семей погибших остаться без отца, брата…

— Ясно. Не впервой, — ответил докладывавший. Заговорил другой человек, до сих пор молчавший:

— От Д–45 получено сообщение, что Д–54 добрался благополучно.

Оба докладывавших с любопытством переглянулись. До этого каждый из них знал только свою сторону дела. Доктор, заметивший этот обмен взглядами, сказал:

— Эта операция проводится по указанию высшего руководства. И каждый участник во имя успеха операции должен знать лишь то, что его касается. Я вызвал вас сегодня вместе, потому что с данного момента вам предстоит координировать свои действия на втором этапе операции «Пента».

Он нажал кнопку на столе, и тут же послышался голос Хасинто:

— Что угодно, сеньор?

— Принеси три коктейля.

— Сию минуту.

Немного погодя все трое пили коктейль, приготовленный Хасинто. Затем оба гостя молча покинули кабинет. Оставшись в одиночестве, Доктор устроился в кресле, на котором сидел один из гостей. Он слегка повел рукой и задел торшер—пепельницу. То, что он увидел среди пепла, заставило его похолодеть…

Семец начинает действовать

Заполучив адрес Хуанхо, Ф–1 начал действовать в соответствии с планом, предусмотренным на подобный случай. Он перешел улицу и сел в автобус, который привез его в район Марьяпао. Там он взял такси до Санта—Фе. Из машины он вышел, напевая песенку, и присел на скамейку у автобусной остановки. Посмотрел на часы — половина восьмого вечера. Ждать оставалось недолго.

Хуанхо ушел с работы в половине седьмого. Выпив стакан прохладительного напитка в ближайшем киоске, он направился домой.

Ф–1 видел, как Хуанхо вышел из автобуса. Закурив сигарету, агент несколько секунд наблюдал, как причудливо поднимаются кольца дыма, затем вынул из кармана многоцветную шариковую ручку, посмотрел на прорези в ней с кнопками на концах… Он нажал одну из них, и на заостренном конце ручки появилась тоненькая иголка…

* * *

Пабло сидел с записной книжкой в руках возле приведенной в действие радиоаппаратуры. Справа от него стоял магнитофон. Он напряженно ждал. Наконец на заданной волне в заданное время зазвучала песенка «Звездочка». Пабло включил магнитофон и взял в руку карандаш, который держал до этого за левым ухом.

Когда песенка кончилась, женский голос начал перечислять цифры:

— Четыре, шесть, восемь, девять… Четыре, шесть, два, пять, ноль… Ноль, два, шесть…

Расшифрованное послание гласило: «Начинайте У–2».

Хуанхо, сойдя с автобуса, взглянул на свежеокрашенный павильон автобусной остановки на противоположной стороне улицы. Там стояла группа людей. Некоторые из них обсуждали бейсбольный матч: до его слуха доносились имена Винента и Чанги. Остальные слушали музыку, раздававшуюся из портативного приемника, который держал в руке один из ожидавших пассажиров. К остановке подошел автобус. Все заторопились на посадку. Лишь один человек покинул скамейку и пошел в том же направлении, что и Хуанхо, но тот не обратил на это внимания.

Он пересек улицу. Впереди шагал какой—то человек, однако он не вызвал у Хуанхо никаких подозрений. Дойдя до перекрестка, оба свернули за угол. Потом прошли мимо единственного горевшего здесь уличного фонаря. Хуанхо постепенно нагонял впереди идущего, который, казалось, тоже не обращал на него никакого внимания.

* * *

Ф–1 остановился и нагнулся, сделав вид, что поправляет носок. Хуанхо прошел мимо как раз в тот момент, когда человек начал распрямляться. Он успел заметить шариковую ручку в руке незнакомца и вдруг почувствовал укол в шею. Все его тело обдало адским жаром, будто кровь закипела. У него перехватило дыхание. В бесплодном усилии Хуанхо вскинул руки к горлу. В глазах сразу потемнело. Он хотел было позвать на помощь и — не смог. Ноги у него подкосились, он упал. Попытался подняться, но ему удалось встать лишь на колени. Это отняло у него последние силы. Хуанхо осознал, что умирает, однако причины смерти так и не понял…

Ф–1 не задержался ни на минуту. Он даже не обернулся. Он знал, что маленькая иголка длиной два миллиметра попала в цель, что по прошествии пяти секунд жидкость, находившаяся внутри иголки, начнет действовать и жертва умрет. Он взглянул на свои длинные ногти и нажал синюю кнопку на авторучке. Потом не спеша спрятал ручку в карман рубашки. Дойдя до переулка, повернул за угол и только теперь посмотрел назад — туда, где в тени кустов осталась лежать его жертва. Ф–1 ощутил радость оттого, что так удачно удалось убрать препятствие на пути к успешному выполнению задания.

Несмотря на то что некоторые события в последние дни осложнили его работу, Х–23 сумел отправить из Майами в управление госбезопасности в Гаване очередную шифровку. Операцию противник разворачивал по всем правилам секретности, однако Х–23 выяснил, что в ней участвуют пять агентов. В его шифровке сообщалось: «Петушок. Х–23». Он был убежден, что в управлении его обязательно поймут.

Прием каратэ

По селектору раздался голос секретарши Рамоса:

— Капитан, пришел дежурный офицер.

— Пусть подождет минутку.

— Уходи за «занавес», — бросил Рамос Агилару.

«Занавесом» называли зеркало, вделанное в одну из стен кабинета. С внутренней его стороны можно было наблюдать за всем происходившим в кабинете.

Агилар сел в одно из трех кресел за зеркалом и стал ждать. Он подготовил кинокамеру, чтобы снять допрос, и магнитофон. Затем дважды постучал в зеркало, как условились. Рамос передал по селектору:

— Пусть войдет.

Д–54 вошел в кабинет и по знаку дежурного офицера сел. Офицер вышел, и агент остался наедине с капитаном Рамосом. Он окинул взглядом капитана. Перед ним был человек лет сорока — сорока пяти, примерно его роста, немного полноватый, почти лысый.

Рамос прервал его наблюдения вопросом:

— Как вас зовут?

— Роберто Гонсалес Фернандес.

— Имя отца и матери?

— Роберто и Хуана.

— Возраст?

— Тридцать восемь лет.

— Где вы работали на Кубе?

— В «Кьюбан телефоник компани».

— Когда, как и почему покинули родину?

Агент пристально взглянул на капитана и, прежде чем ответить, спросил:

— Можно закурить?

— Да.

Роберто вынул из кармана рубашки пачку сигарет, взял одну из них и прикурил от зажигалки.

Пока он закуривал, Агилар за «занавесом» с улыбкой подумал, что агент просто тянет время.

Роберто уселся в кресле поудобнее и начал рассказывать:

— Я уехал с Кубы в конце 1959 года. Меня отобрали для прохождения курсов в Тампе. Там я и остался.

— Почему?

— Мне предложили хорошую работу в телефонной компании и убедили, что при коммунистах я не достигну того, чего смогу достигнуть в Тампе.

— И кем же вы стали?

— По окончании учебы я стал инженером—телефонистом.

— Телефонистом?

— Сначала электриком, а потом специализировался по телефонной связи.

— Когда вы начали работать на ЦРУ?

— С середины 1960 года.

— Кто и как вас завербовал?

— Меня завербовал Майк Спенсер. В то время он был начальником оперативного отдела отделения ЦРУ в Майами.

— Разве вы были не в Тампе?

— Да, но меня послали работать в контору компании в Майами.

— Что вы делали как агент ЦРУ?

— Под видом служащего телефонной компании побывал в нескольких странах Латинской Америки и занимался так называемым экономическим шпионажем.

— В какой отрасли?

— В телефонной связи.

Рамос закурил, обдумывая ответы агента ЦРУ. Он отвечал точно и… слишком быстро. Казалось, он ждал этих вопросов. Капитан отлично видел, что перед ним не раскаявшийся человек, а агент, выполняющий определенное задание. Но какое?

Рамос погасил спичку и продолжал допрос:

— Что вы делали конкретно против Кубы?

— Обучал участников бригады, которая высадилась в заливе Кочинос.

— Чему?

— Обращению с аппаратурой связи.

— О вашей деятельности в качестве агента ЦРУ телефонной компании было известно?

— Да.

— Откуда вы это знаете?

— Майк встречался с управляющим.

— Вы прошли обучение как агент ЦРУ?

— Да.

— Где?

— Название места я не знаю. Меня привезли туда ночью, на авиетке. Знаю только, что поездка длилась три часа.

— Там были другие кубинцы?

— Не знаю. С самого начала мое перемещение по территории лагеря ограничивалось.

— Почему?

— Мне сказали, что этого требует характер моего будущего задания.

До сих пор все шло так, как рассчитывал Роберто. В период подготовки он просмотрел более сотни фильмов, где были запечатлены вожди Кубинской революции во время их визитов в другие страны или во время проведения внутренних государственных мероприятий. После просмотра Роберто в каждом случае должен был называть сопровождающих лиц и угадывать, кто из них является сотрудником органов государственной безопасности.

Он посмотрел фильмы о визитах Фиделя Кастро в Чили, СССР, Сьерра—Леоне, Гвинею, Югославию, Алжир, Вьетнам. С той же целью ему показали документальные фильмы о дипломатических приемах и встречах приезжавших на Кубу государственных деятелей, а также о любых других событиях с участием вождей Кубинской революции.

Для выполнения своего задания Роберто должен был сдаться одному из таких людей. Такому, как этот, который сидит сейчас перед ним. Он узнал его, как только вошел в кабинет.

Рамос вынул из правого ящика стола два листа бумаги, быстро просмотрел их и спросил:

— Когда вы прибыли на Кубу?

— Сегодня.

— Через какой пункт?

— Через остров Пинос.

— В чем состояло ваше задание здесь, на Кубе?

— Мне надо было появиться сегодня или завтра между семью и восемью вечера на железнодорожном вокзале. Там кто—то встретит меня и заберет к себе.

— Вы говорите «кто—то»?

— Потому что мне не сказали, кто именно.

— Как определит этот «кто—то», что вы тот человек, с которым он ищет встречи?

— Я должен сесть на скамейку напротив перрона и на подлокотник положить пачку сигарет, а сверху… вот это. — Роберто взял в руки зажигалку в форме звезды с прозрачными лучами и красным квадратом в центре.

Зазвонил телефон. Рамос снял трубку:

— Да… Сейчас не могу… У меня тоже… Подожди меня… Пока…

Как только агент вошел в кабинет, Агилар заметил, что тот без конца двигает челюстями, будто что—то жует, и решил, что это, видимо, нервный тик…

Когда Роберто узнал человека, к которому попал, у него действительно начался «нервный тик» — он стал выдвигать языком пломбу из зуба. Опасаясь, что на это могут обратить внимание, он попросил разрешения закурить, потому что в случае чего можно было сказать: мол, он пытается избавиться от крошки табака, попавшей между зубов.

Время шло. Роберто понимал, что первый допрос подходит к концу, а пломба с места не сдвигалась. Он нажал языком посильнее, и пломба наконец выпала. Теперь предстояло поставить ее под крышку стола и приступить ко второму, более легкому этапу.

Роберто передвинул пломбу на кончик языка. Докурив сигарету, поднес руку ко рту, чтобы взять окурок, и пломба оказалась у него в ладони. Посмотрев по сторонам, он не обнаружил другой пепельницы, кроме той, что стояла на столе.

— Можно положить окурок в пепельницу?

— Да.

Роберто поднялся, переложил окурок в другую руку, а ту, что была с пломбой, подставил будто для того, чтобы не насорить пеплом. Подойдя к столу, он загасил окурок в пепельнице. Другой же рукой оперся о стол и незаметно прилепил пломбу с внутренней стороны крышки. Первый шаг был сделан.

Потом Роберто вернулся на свое место, а Рамос задал ему следующий вопрос:

— Почему вы пришли с повинной?

— Вы можете мне не верить, но я понял, что все эти годы служил орудием в руках врагов страны, где я родился.

— Что же помогло вам понять это?

— Прошло девятнадцать лет. Я знаю очень мало о современной Кубе, но то малое, что мне известно, убедило меня в том, что я обманут. Я воспользовался полученным заданием, чтобы явиться с повинной и тем самым хотя бы отчасти возместить ущерб, нанесенный мной Кубе.

Многое оставалось невыясненным, однако Рамос, внимательно посмотрев на Роберто, сказал:

— На сегодня хватит. — Обойдя стол и встав перед агентом, он твердым голосом произнес: — Как вы сами сказали, прошло девятнадцать лет, а девятнадцать революционных лет нас многому научили. Надеюсь, вы понимаете свое положение? В ваших заявлениях много неясного и… неточного. Это не в вашу пользу. Все, что вы сообщили нам, мы проверим. Вас будет судить революционный трибунал.

Роберто продолжал сидеть, будто глубоко погруженный в свои мысли. На самом же деле с того момента, как пломба была прикреплена к столу, он ждал сигнала от Д–45, чтобы удостовериться, что она действует.

Он взглянул на часы. Это были швейцарские часы в треугольном позолоченном корпусе. Под круглым стеклом виднелся черный циферблат с золочеными стрелками. Позолоченный эластичный браслет охватывал запястье.

Роберто уже начал волноваться. Время шло, а сигнала все не было. Он не мог уйти отсюда, не убедившись в успешном выполнении первой части задания. Поэтому он спросил:

— Вы говорите, меня будет судить революционный трибунал?

Рамос сел на свое место и стал протирать платком стекла очков, одновременно анализируя поведение допрашиваемого. Судя по ответам и быстроте, с которой он их давал, вопросы для него не были неожиданностью. А если так, то с большой степенью вероятности можно допустить, что перед Рамосом человек, выполняющий специальное задание. Но какое?

Пока капитан протирал стекла очков, Роберто сидел закинув ногу на ногу, сцепив руки на колене. Наконец он увидел, что черный циферблат часов стал менять свой цвет, превращаясь в пепельно—серый, а стрелки остановились. Теперь оставалось дождаться, чтобы циферблат побелел. Роберто даже заулыбался.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил Рамос.

— Думаю о том, что отказался от стольких благ, от налаженного быта и вернулся на родину, чтобы…

— Гражданин Роберто Гонсалес Фернандес! — решительно прервал его капитан. — Революции не ставят условия, на которые вы пытаетесь намекать. Я бы не говорил, как вы: «Отказался от стольких благ». Я бы сказал, что «перестал продавать свою родину».

Оба замолчали, и в комнате воцарилась тишина.

— В отношении ваших последних слов, — продолжал Рамос, — могу сказать одно: вы признались, что являетесь агентом ЦРУ, и одного этого достаточно, чтобы вас судил революционный трибунал.

Роберто опустил голову. Его взгляд медленно скользил по столу Рамоса, по полу, по мыску собственного ботинка, затем быстро пробежал по часам, на миг задержавшись на их побелевшем циферблате. Он увидел то, чего ждал. Теперь он мог переходить ко второй части задания.

Рамос в это время нажал кнопку селектора:

— Дежурного офицера.

Офицер открыл дверь и стал по стойке «смирно»:

— Слушаю.

— Проводите задержанного.

— Следуйте за мной! — приказал офицер, обращаясь к Роберто.

Тот медленно поднялся и еле волоча ноги, направился в сторону офицера. Но, проходя мимо Рамоса, внезапно развернулся и с молниеносной быстротой нанес мощнейший удар из арсенала приемов каратэ. Капитан отлетел назад. Из его разбитой губы полилась тонкая струйка крови.

Однако, насколько молниеносным было нападение, настолько же молниеносным оказался ответный удар дежурного офицера. Одним прыжком он преодолел расстояние, отделявшее его от вражеского агента. Роберто попытался повторить удар, но это ему не удалось. Его рука попала в захват, и кулак офицера буквально вошел в живот Роберто. В глазах у него потемнело, тело наклонилось вперед. Но новый удар, на этот раз коленкой в подбородок, вернул его в вертикальное положение. Он уже ничего не соображал и не помнил, когда с силой шлепнулся на пол.

Несколько секунд спустя агент при помощи двух сотрудников отправился в медпункт. Рамос сел в кресло и стал вытирать платком кровь, сочившуюся из губы.

У него сильно болела голова. Дежурный офицер принес стакан воды. Капитан смочил платок и прижал его к губам. Прохладная вода не замедлила оказать свое благотворное действие, и он почувствовал облегчение. Вынув из ящика стола зеркальце, которым он пользовался при бритье, Рамос стал рассматривать свое лицо. Губы вспухли, кровь все еще сочилась. Он потрогал зубы — два из них шатались. «Придется идти к стоматологу», — с огорчением констатировал он.

— Сходи в медпункт и узнай, как дела у задержанного, — попросил он дежурного офицера, остававшегося в кабинете.

Тот пошел выполнять приказ. В дверях показался Агилар:

— Поехали в госпиталь.

— Илеана! — позвал Рамос секретаршу по селектору.

— Слушаю, капитан.

— Если начальство будет меня спрашивать, скажи, что мы с Агиларом в госпитале.

— Хорошо.

В госпитале Рамосу оказали помощь, и спустя час они с Агиларом вновь находились в кабинете. Ферра, которого проинформировали о случившемся, уже ждал их.

— Что бы это значило? — спросил Рамос.

— Очень любопытное дело, — проговорил Агилар.

Рамос взялся было за пачку сигарет, однако положил ее снова в карман, вспомнив, что теперь ему целый день нельзя курить. Он встал и заходил по кабинету из угла в угол. Товарищи знали, что в такие моменты он обычно старался сопоставить все детали случившегося, и поэтому не задавали ему никаких вопросов. Внезапно он остановился и спросил:

— Когда можно будет просмотреть фильм?

— В лаборатории сказали, сегодня вечером. Я предупредил их о срочности, — ответил Агилар.

Рамос посмотрел на Ферра и с улыбкой произнес:

— А ты с чем, дружище?

Ферра открыл папку и передал Рамосу конверт. Тот сел в кресло и занялся чтением находившихся в конверте бумаг. Потом повернулся к Агилару:

— Послушай, перехвачено сообщение противника: «Завтра выезжает ОД–54». Вслед за ним приходит сообщение Х–23: «Терёшка». Затем снова передача подпольной радиостанции: «Семец Ф–1 здоров». Передано той же станцией, что и первое сообщение, но другим шифром. К этому надо добавить операцию пограничников на севере, в ходе которой выяснилось, что к нам проник вражеский агент.

Рамос встал и потрогал подбородок. Потом взял со стола карандаш, подчеркнул что—то на листе бумаги, который держал в руках, и, помолчав, сказал:

— В довершение всего агент ЦРУ является к нам с повинной. А в это время убивают ополченца, который узнал человека, ранее бежавшего из страны… Все началось с двух сообщений Х–23. Первое: «К вам направляется агент Умный». И второе… — Рамос открыл черную папку, лежавшую на столе: — Во втором говорится: «Умный прибудет в понедельник». — Он опять принялся ходить из угла в угол.

— И наконец, последнее сообщение Х–23: «Петушок», — добавил Ферра.

Рамос быстро вернулся к столу и снова прочитал что—то на листе бумаги. В этот момент заговорил Агилар:

— По—моему, всем нам ясно, что последнее сообщение Х–23 перечеркивает предыдущее: «Терешка». Теперь можно сказать, что враг пустил в ход пятерых агентов.

Они вспомнили манеру Х–23 изъясняться при игре в домино. Если он ставил фишку с тройкой, то обычно говорил: «Даю «терёшку», а если с пятеркой: «Даю «петушка».

Рамос подошел к Агилару:

— Ты прав: в этой операции участвуют пять агентов. — Встав у грифельной доски перед своими товарищами, он начал размышлять вслух: — Один агент, видимо, высажен на севере. Другой — Роберто. Это уже двое.

— Третий — Умный, который прибывает в понедельник, — добавил Агилар.

— А два других? — спросил Рамос.

— Радисты, — догадался Ферра.

— Ты полагаешь, их двое? — уточнил Рамос.

— Да, и вот почему. Сначала мы перехватили две передачи с одинаковыми характеристиками. Это наводило на мысль о существовании одного радиста. Но на этот раз противник пытается запутать нас каждым своим шагом: хотя характеристики передач одинаковые, стиль их очень разный. — Ферра закурил и продолжал: — В первом сообщении говорилось: «Завтра выезжает ОД–54». Оно было передано в эфир за несколько минут до появления Роберто. Значит, передавал его не он, в противном случае передача должна была вестись где—то около нашего здания. Последнее благодаря нашим радиопеленгаторам исключается. Поэтому версия об агенте—радисте отпадает. Теперь обратите внимание на следующее. В сообщении говорится «завтра выезжает», а не «завтра выезжаю», что было бы логично для агента—радиста. Но самое главное, почему я считаю, что радистов двое, это вот какое соображение. В сообщении говорится: «Завтра выезжает ОД–54», а Роберто появился сегодня. Они не станут передавать отсюда в США сообщение о будущих своих действиях. Это увеличивает риск в случае перехвата. Если бы информация касалась нас — тогда другое дело. Учитывая все обстоятельства, связанные с передачей, я полагаю, что сообщение должно было иметь какое—то подтверждение. Таким подтверждением могло служить и появление Роберто на Кубе. Тогда это означало бы двойную шифровку текста: «Сегодня прибыл ОД–54». Концовка — это не позывные радиста, а номер агента. Не забывайте, что Роберто представился нам как Д–54. «О» может означать либо последнюю букву его имени, либо инициал радиста. Это заставляет думать, что Роберто имел с кем—то контакт до прихода к нам.

Рамос и Агилар обменялись молниеносными взглядами. Реакция обоих была столь красноречивой, что Ферра, не слышавший показаний агента, спросил:

— Задержанный отрицал свою связь с кем—либо до прихода к нам?

— Да, — ответил Рамос. — Он сказал, что должен был встретиться с неизвестным ему человеком.

— Ну что ж, — продолжал Ферра, — теперь мы знаем, что он солгал. Сюда же он пришел выполнить какое—то задание. Говоря «сюда», я имею в виду этот кабинет. Что касается сообщения: «Семец Ф–1 здоров», его цель та же самая — дать подтверждение. Как видите, стиль разный. Но решающий фактор — время. Промежуток времени между двумя передачами короткий, а расстояние между местами выхода в эфир слишком большое, чтобы успеть преодолеть его. Вот почему я считаю, что радистов двое.

— Словом, твоя оценка такова… — Рамос повернулся к доске и набросал схему:

Агент Д–54… Радист № 1

Агент Ф–1… Радист № 2

Умный… Прибывает в понедельник

— Правильно, — подтвердил Ферра.

На несколько минут в кабинете воцарилась тишина.

Все три офицера обдумывали версию, предложенную Ферра. Прервал тишину робкий стук в дверь.

— Войдите.

— Это вам, капитан, — сказал сотрудник, протягивая Рамосу конверт.

— Спасибо.

Сотрудник вышел. Рамос вскрыл конверт:

— Приглашение на концерт самодеятельности. Зазвонил телефон, и он взял трубку:

— Слушаю… Да… Мы идем…

Втроем они направились в зал, расположенный в конце коридора. Войдя, каждый из них взял блокнот и карандаш из лежавших на столике. Свет погас. Начался фильм о допросе Роберто. Полчаса спустя, когда зажегся свет, Рамос повернулся к Ферра, сидевшему в последнем ряду, и спросил:

— Ну как?

— Очень интересно. Теперь я окончательно убедился, что этот человек не из тех, кто осознал свои ошибки и хочет помочь родине. Как раз наоборот. Нужно признать, он прекрасно играет свою роль. Ни один мускул на его лице не дрогнул во время допроса, ни один жест его не выдал. Но… слишком уж он спокоен, и это подозрительно… А что это он все время жевал?

— Мне показалось, у него что—то нервное, — пояснил Агилар.

— Я как—то не обратил внимания, — признался Рамос. Он встал, подошел к задней стенке кинозала, дважды постучал в окошечко механика, давая ему знак прокрутить ленту еще раз, и сказал: — Кажется, у него что—то было во рту. Хотя, возможно, это то, о чем говорит Агилар.

— Да, но нервный тик у него прекратился как—то внезапно, — заметил с сомнением в голосе Агилар.

— Тик сразу же прекратился, как только он кончил курить. Может, ему попала крошка табака между зубов и он ее убирал? — высказал догадку Ферра.

— До сих пор мы занимались только Роберто, — проговорил Рамос, — но у нас есть и другие вопросы, над которыми следует подумать. Например, убийство Хуанхо. По мнению экспертов, он умер от инфаркта. Следов насилия не было. Расследование показало, что Хуанхо упал и затем пытался подняться. Вскрытие ничего не дало. На месте происшествия нет никаких улик, которые могли бы нам чем—нибудь помочь. По словам Хуанхо, он встретился с неким Альберто Родригесом Монтеагудо, ранее сбежавшим с Кубы. Адресный стол подтвердил сказанное Хуанхо. Судя по обстоятельствам, мы можем предполагать, что Хуанхо убит этим типом, который, возможно, и является агентом Ф–1.

Ферра и Агилар кивнули в знак согласия.

— Остается еще один агент. О нем мы знаем только то, что он прибывает в понедельник. О Роберто я уже запросил все имеющиеся материалы. У меня есть план, и, если он удастся, мы отплатим им той же монетой. Прибывающего в понедельник… — Рамос внезапно остановился, будто его кто—то дернул: — Да… да… Конечно… конечно…

Агилар и Ферра обменялись взглядами и вопросительно уставились на Рамоса.

— А что, если гость, прибывающий в понедельник, будет среди туристов? — спросил он.

— Если в понедельник ожидается туристская группа, то это легко узнать, — ответил Агилар.

— Ну что же, узнавай, да побыстрее, — приказал Рамос. — Встретимся через час. Я расскажу вам о своем плане в отношении Роберто. А если в понедельник будут туристы, уточним детали их «горячего приема».

* * *

Два часа спустя Роберто сидел в кабинете Рамоса. Одежда на агенте была уже другая — брюки и рубашка из синей джинсовой ткани. Рядом с ним стояли два сотрудника — Ферра и Агилар.

За это время произошли события, которые грозили агенту разоблачением. Эксперты сообщили Рамосу, что часы арестованного оказались с «начинкой». На их циферблате были обнаружены остатки черного вещества, прилипшего к цифрам. Как установили, исчезновение этого вещества с поверхности циферблата произошло под воздействием какого—то источника тепла. Кроме того, неподалеку от отеля «Колони» купальщики случайно обнаружили снаряжение, зарытое Роберто после выхода на берег.

Необычность и сложность этого дела привлекли внимание начальника Рамоса, которого в управлении все называли Стариком. На этот раз он сам устроился за «занавесом», чтобы понаблюдать за агентом.

Приглашение на фестиваль самодеятельности, о котором сказал Рамос, на самом деле было сообщением Р–15, полученным из «почтового ящика». В нем говорилось о предстоящей важной акции противника и прибытии агента Ф–1 на Кубу. Рамос понимал, насколько все это осложняет и без того тяжелую обстановку.

О существовании Р–15 знали лишь Рамос и Старик, так как он начал свою работу еще до того, как поступили на службу в управление Агилар и Ферра. До сих пор от него не поступало никаких известий. За эти два часа удалось также узнать, что в предстоящий понедельник на самолете прибудет группа туристов.

— Как вы проникли на Кубу? — спросил Рамос.

— Я уже говорил, через остров Пинос, — раздраженно ответил Роберто.

Рамос открыл конверт, лежавший на столе, вынул из него зажигалку и пачку сигарет, принадлежавшие агенту. Через Агилара он передал их Роберто, дав понять, что тот может закурить.

— Спасибо, — сказал агент и стал прикуривать.

— Как вы добрались до острова?

— В авиетке.

— Где она приземлилась?

— Не приземлилась, а приводнилась…

— Откуда вы достали одежду?

— Она была со мной в непромокаемом мешке.

— Это ваши часы?

В руках у Рамоса были часы агента.

— Да.

— Вы уверены в этом?

— Да. Вполне.

По знаку Рамоса Ферра передал агенту часы. Тот осмотрел их и надел на руку.

— Когда они поменяли цвет?

Роберто посмотрел на офицера госбезопасности с удивлением:

— Я не понимаю вашего вопроса. — И он усиленно задымил сигаретой.

Рамос, улыбнувшись, спросил:

— Неужели вы запамятовали, что, когда появились здесь, циферблат ваших часов был черным, а когда уходили, он стал белым?

— Мне об этом ничего не известно, — ответил Роберто, стараясь сохранять спокойствие.

— Что вы делали, прибыв в Гавану?

— Прошелся по 26–й улице и съел мороженое в «Пуэнтсс—Грандес».

— Сколько вы за него заплатили?

Рамос знал, что иной раз совсем незначительные детали, например, стоимость билета, название кинофильма, правила входа и выхода из автобуса, вели к провалу самых опытных агентов. Однако на этот раз сидевший перед ним человек совершенно спокойно ответил:

— Каждый шарик стоит тридцать сентаво.

— Вы поехали в аэропорт для установления контакта?

— Нет. Я должен был появиться на вокзале.

— Вам удалось связаться с кем—нибудь?

— Нет.

— Тогда каким образом работающий с вами радист передал сообщение о вашем благополучном прибытии? Откуда он узнал об этом?

Роберто подался вперед, намереваясь встать, но ему на плечи опустились мощные руки, заставив вернуться в прежнее положение. Окинув презрительным взглядом Рамоса и его товарищей, агент медленно ответил:

— Мне ничего не известно о радисте. Я не знаю, кто и что передавал. Я не знаю агента, с которым должен был установить контакт, но это вовсе не означает, что он не знает меня, что он не мог узнать о моем появлении и моих передвижениях здесь. Перед выездом я получил инструкции, где четко оговаривался мой маршрут.

— Как это следует понимать?

— Я должен был передвигаться по строго заданному маршруту.

— Вы хотите сказать, что, пока вы ходили по улицам Гаваны, другой агент наблюдал за вами?

— Именно так.

В этот момент сигарета Роберто кончилась, и он жестом попросил разрешения загасить ее в пепельнице на столе Рамоса.

С момента своего появления в кабинете Роберто даже краем глаза не посмотрел туда, где оставил «пломбу». Сейчас, вставая, он вспомнил ключевой момент первого допроса, легким шагом подошел к столу и затушил окурок в пепельнице. На этот раз его левая рука не дотронулась до стола. Агент вернулся в кресло.

— А теперь последний вопрос, — сказал Рамос. — Какая связь между вами и Ф–1?

— Никакой.

— Ну что ж, закончим на этом. Уведите его.

Роберто уходил из кабинета внешне уверенный в себе и невозмутимый, хотя нервы его были напряжены до предела. «Они докопались до часов. Им известно о радисте и агенте. Неплохо работают. Майк был прав. Но главного они не знают», — успокаивал он себя.

Старик пригласил всех троих офицеров в свой кабинет.

— Ты действовал хорошо, Рамос. Твои вопросы были правильными. Нам уже кое—что стало известно, и это поможет в дальнейшем. — Махнув рукой в сторону киноаппаратуры, стоявшей в углу кабинета, он продолжал: — Я посмотрел фильм и выслушал ваши доклады. У меня есть кое—какие выводы, которые, надеюсь, подтвердятся фильмом о втором допросе. Ну а пока входить в твой кабинет категорически запрещаю.

— В мой?! — переспросил Рамос.

— Да, в твой. А сейчас посмотрим фильм.

По ходу просмотра Старик указывал офицерам на некоторые детали, а когда фильм кончился, повернулся к ним и, обращаясь главным образом к Рамосу, спросил:

— Теперь ясно?

— Да.

— Исходя из имеющихся данных можно утверждать, — продолжал Старик, — что это хорошо спланированная операция. Одна из целей ее уже ясна. Ясно и то, что они попытаются освободить Роберто, и мы им позволим это. Главная птица в данном деле — это «кто—то», о ком говорил агент. Если все пойдет хорошо, он сам и выведет нас на этого «кого—то». Что касается понедельника, я на всякий случай предупредил пограничников. Туристам, как и договорились, мы устроим прекрасную встречу. Теперь остается только «почистить» кабинет Рамоса.

Д–45 действует

Агенту Д–45 был шестьдесят один год, но он находился в отличной форме. Зубной врач и фармацевт, он имел небольшой кабинет на дому, где принимал пациентов, когда был материал. Когда же его не было, он жил за счет пенсии и денег, получаемых от ЦРУ.

На ЦРУ он стал работать с первых лет революции, собирая и передавая информацию о научной деятельности в стране. Информацию он направлял в письмах своим родственникам на Севере или с помощью «почтовых ящиков», имевшихся в распоряжении руководимой им группы. Если информация требовала срочной передачи, он пользовался радио. Пациентам и соседям он казался человеком внешне приятным и внимательным.

Д–45 знал о прибытии Роберто. С этого момента вся операция зависела от того, что прибывшему удастся сделать. Поэтому, когда паром подошел к причалу в Батабано и Роберто, сойдя по трапу, направился к автобусу, чтобы доехать до вокзала у зоопарка, Д–45 уже находился на причале и делал вид, будто читает газету. Он с первого взгляда узнал Роберто. Однако агент его не знал, и это облегчало дело.

Автобусы ушли, и Д–45 завел свой черный «форд». Ему надо было спешить, потому что Роберто, сойдя с автобуса, должен был сразу оповестить его о своем прибытии по телефону. Д–45 поднажал на акселератор, и автобусы остались позади. Через несколько минут, уже дома, он с нарочитым безразличием начал листать журнал «Боэмия». С террасы с помощью бинокля он мог наблюдать за прибытием автобусов. И вот через несколько минут зазвонил телефон. Д–45 медленно встал с кресла, в котором так удобно было сидеть, и поднял трубку:

— Что? Хорошо… А ребенок? До свидания.

Он быстро собрал радиоаппаратуру, которая должна была заработать через считанные минуты, и кубарем скатился по лестнице. «Форд» медленно двигался по 26–й улице, поднимаясь по крутому склону около зоопарка.

Роберто шел по тротуару, не обращая внимания на черный «форд», который медленно догонял его. Машина проехала мимо и продолжала двигаться к освещенному фонтану, затем обогнула его и вновь вернулась на 26–ю улицу. Загорелся красный свет, и машина остановилась. Д–45 видел, как Роберто перешел улицу и вошел в кафе—мороженое. Вот загорелся зеленый свет. Спустя несколько минут Д–45 был уже дома и сообщал в Центр о прибытии Роберто.

* * *

После убийства Хуанхо Альберто Родригес Монтеагудо изрядно поколесил по городу. Сменив несколько автобусов, он добрался до гаванской бухты и пересек ее один раз через Реглу и дважды через Касабланку. «Если пойдут с собаками, то собьются. И все из—за того, что я не захватил жидкость», — досадовал агент.

Наконец Ф–1 направился к дому Пабло. Он дошел до угла улицы. Оставалось пройти около сорока метров. Медленным шагом он подходил к дому номер 5607, взглядом обшаривая улицу вдоль и поперек. Ничто не вызывало тревоги. На узкой проезжей части, у обочины, стояла лишь одна машина. Возле нее разговаривали двое. Он поднял голову и посмотрел на номер дома: 5618. Нужно было переходить улицу. Он уже различал лица тех, кто разговаривал у машины. Руки мужчины покоились на плечах девушки. Проходя мимо парочки, Ф–1 на мгновение взглянул на блондинку. Мужчина в это время гладил ее волосы.

Зажигалка дважды щелкнула в руках девушки, и она поднесла пламя к сигарете, которую ее ухажер держал в зубах.

Агент продолжал идти к дому номер 5607. У двери он остановился, постучал и, подождав несколько минут, вошел в дом.

Он не слышал, как мужчина сказал блондинке:

— Теперь они оба в наших руках.

* * *

После телефонного звонка Ф–1 Пабло завалился спать на диване, положив под подушку пистолет. Стук в дверь разбудил его. Он быстро встал и схватил кольт, не зажигая света, подкрался к двери и, прижавшись к стене, прислушался. До его слуха донесся лишь шум мотора удалявшейся машины.

— Кто там?

— У вас есть зеленые лимоны?

Пабло открыл дверь и оказался лицом к лицу с Ф–1. Он хотел зажечь свет, но Ф–1 знаком показал ему, что этого делать не следует. Они сели на диван, и Ф–1 тихо заговорил:

— Я — Альберто Родригес Монтеагудо, но все меня зовут Монтес.

— Хорошо. А я — Пабло. Меня предупредили о твоем приходе. Я уже сообщил о том, что ты благополучно прибыл, и ждал тебя.

Монтес долго смотрел на Пабло и наконец сказал:

— Иногда случаются неожиданности…

— Что, бабу встретил?

Ф–1 улыбнулся:

— Помеху… Пришлось убрать…

Пабло вскочил как ужаленный и заметался из угла в угол.

— Ты что… испугался? — насмешливо спросил Монтес.

— Нет, парень, но это может осложнить дело. Чтобы понять это, не надо кончать университетов.

— Ясное дело, но другого выхода не было. Можешь спать спокойно. Прежде чем прийти сюда, я обежал чуть ли не всю Гавану. А поскольку отправил я его туда вот этим…

— Этим? — Пабло повертел в руках шариковую ручку.

— Это техника, дорогой мой. Техника!

Монтес явно хвастался. Он хотел показать себя крепким орешком. Пабло с интересом смотрел на него и думал: «Таких типов я уже видел в сороковом секторе».

— Сон что—то меня одолевает, — проговорил Монтес позевывая.

Пабло отвел его в спальню:

— Это твоя комната. Не выходи отсюда, пока я тебе не скажу.

— О'кэй, приятель. Я сразу завалюсь. До завтра. Пабло закрыл дверь и медленно побрел в гостиную.

Закурил, лег на диван. Через несколько минут он уже мирно храпел.

* * *

Недалеко от дома Пабло, на углу улицы, находилась небольшая военная гостиница, где размещались командированные в Гавану. Отсюда сотрудники управления госбезопасности начали вести наблюдение за всем, что происходило в доме под номером 5607.

* * *

Солнечный луч проник через жалюзи одного из окон гостиной, и Пабло проснулся. Он встал и быстро приготовил завтрак. Было уже десять часов, когда он разбудил Монтеса и сказал, что завтрак на столе.

Умываясь, Монтес с некоторым удивлением рассматривал кусок мыла «Накар» и тюбик зубной пасты «Перла». Он вспоминал, как ему говорили, что здесь нет пасты и люди чистят зубы стиральным порошком.

Насвистывая песенку, он вышел из ванной и сел к столу. Его глаза пробежали по чашкам, наполненным ароматным кофе с молоком, ломтям поджаренного хлеба, маслу «Гуарина» и творожной пасте «Нэла».

— Недурно, приятель, недурно, — проговорил он и начал поглощать все, что было на столе.

Пабло завтракал не спеша, внимательно наблюдая за напарником, у которого разыгрался аппетит. А тот, насытившись, откинулся в кресле и, похлопывая себя по животу, удовлетворенно произнес:

— Теперь только одного не хватает…

— Хорошей сигары, — подсказал Пабло. — Они на буфете.

Монтес направился к буфету и вскоре вернулся с дымящейся сигарой в зубах.

— Действительно, жаловаться не на что, — проговорил он и, вынув пакет из кармана, протянул его хозяину: — Вот, тебе посылают подарок, чтобы ты положил его в банк.

Вскрыв пакет, Пабло обнаружил там толстую пачку десятипесовых банкнотов:

— Если я пойду с этим в банк, то сразу же погорю. Станут спрашивать, откуда у меня такие деньги, что я отвечу? Лучше их спрятать.

Монтес посмотрел на него и глухо произнес:

— Трать побыстрее. Пользуйся моментом. Мы здесь пробудем недолго. Как только все закончим, сразу смоемся.

— Что «все»?

— Дело, которое нам поручено.

Монтес сел на диван и принялся читать «Хувентуд Ребельде», потом внезапно спросил:

— Мне никто не звонил?

— Нет… А что буду делать я? — поинтересовался Пабло. — До сих пор мое участие было очень ограниченным.

— Каждому овощу свое время. Мы выполнили половину плана. Остальное зависит от того, позвонят мне или нет.

Легкий стук в дверь прервал их беседу. Они обмелялись взглядами. Пабло пошел открывать, а Монтес устроился поглубже в кресле и надел темные очки.

За дверью Пабло увидел мужчину и женщину. Женщину он знал: это была председатель квартального комитета защиты революции.

— Здравствуйте, — сказала она.

— Здравствуйте.

— Со мной товарищ из министерства здравоохранения. Он проверяет, нет ли где застоявшейся воды. Если есть, он добавит в нее соответствующие средства, чтобы не заводились москиты. А я хочу спросить, нет ли у вас для комитета пустых бутылок или картонных ящиков.

— Проходите. Во дворе у меня стоит бочка с водой. Председатель комитета осталась в гостиной. Монтес по—прежнему спокойно читал газету, сидя спиной к вошедшим.

Зазвонил телефон. Монтес, сидевший рядом с аппаратом, не шелохнулся. Решив, что он заснул, Мария — так звали председателя комитета — подошла к столику и взяла трубку:

— Слушаю… Я вас слушаю… Хватит баловаться, отвечайте. Я же слышу, как работает ваше радио.

Ей никто не ответил. Продолжая держать в руках трубку, Мария посмотрела на мужчину, который с усмешкой наблюдал за ней.

— Вы ведь не здешний?

— Нет. Я работаю вместе с Пабло.

— Все в порядке, — проговорил представитель министерства здравоохранения, возвращаясь с Пабло.

Мария повернулась к хозяину квартиры:

— Не забудьте о бутылках и коробках.

— Не беспокойтесь, не забуду.

Мария закрыла дверь. Пабло и Монтес обменялись взглядами.

— Какая надоедливая публика, приятель! — заметил Монтес, снимая темные очки.

* * *

Представитель министерства здравоохранения попрощавшись с Марией, сел в джип. Проезжая мимо военной гостиницы неподалеку от дома Пабло, он дважды нажал на клаксон и проследовал дальше.

* * *

— Что это за птица такая? — спросил Монтес.

Пабло, задержавшись на секунду с ответом, объяснил:

— Это председатель комитета защиты революции.

— Комитета?

— Да, приятель, комитета защиты революции.

— Ах вот как! Тогда сейчас же проверь, побывали ли они в других квартирах или только у нас.

— Тебе уже призраки мерещатся, — недовольно пробурчал Пабло и отправился выполнять приказ Монтеса.

* * *

Д–45 следил за Роберто, пока тот не вошел в кафе—мороженое. Вернувшись домой, он поднялся в комнату на втором этаже, где у него находились радиоаппаратура и магнитофон, готовые прийти в действие, как только «пломба», установленная Роберто на крышке стола Рамоса, начнет посылать сигналы.

И вот прямая линия на экране осциллографа стала зигзагообразной. В комнате послышался шум, постепенно превратившийся в режущий звук. Д–45 бросил взгляд на магнитофон. Неподвижные до сих пор кассеты начали вращаться. Д–45 подвинул кресло поближе к осциллографу, подкрутил одну из ручек, и резкий свист стал исчезать. На экране осциллографа высветилась синусоидальная линия. Д–45 надел наушники, висевшие на антенне первого приемника. Теперь он слышал все, что происходило в кабинете Рамоса. Два часа не снимал он наушников. Блокнот, в котором он вел запись, был уже заполнен до 23–й страницы.

Магнитная запись закончилась. Д–45 вставил в магнитофон новую кассету, а то, что было на снятой, начал переписывать на компакт—кассету. Закончив эту операцию, он медленно спустился на первый этаж, взял из ящика стола красивую папку, вынул из нее несколько листов бумаги и стал писать:

«а) Допрос Роберто был снят на кинопленку.

б) Мое сообщение перехвачено и расшифровано.

в) Среди вас работает их агент Х–23. Он передал несколько информации с правильными данными о нашей операции.

г) Перехвачено и расшифровано сообщение, переданное Пабло.

д) Им известно о заброске агента Ф–1.

е) Сообщения, переданные Х–23: «К вам направляется агент Умный». «Умный прибудет в понедельник». «Терёшка».

«Петушок».

ж) Роберто выполнил оба этапа своего задания.

з) Им известно, что в операции принимают участие пять агентов.

и) Им известно, что Ф–1 ликвидировал ополченца, который узнал его.

к) Они докопались, что Роберто связывался с кем—то до того, как пришел к ним с повинной.

л) Они поняли, что Роберто выполняет какое—то задание.

м) Им известна структура группы: три агента и два радиста.

н) Они могут раскрыть секрет часов Роберто.

о) Они знают о том, что еще один агент прибудет в понедельник.

п) Занимаются этим делом офицеры управления госбезопасности Ферра, Рамос и Агилар».

Д–45 кончил писать, прикрыл перо наконечником и включил вентилятор. Затем он достал из ящика маленького столика сигару и медленно раскурил ее. Одним глотком допил оставшийся в стакане ром. Потом достал новую кипу бумаги и снова начал писать:

«1. Дело у них хорошо поставлено во всех областях (радиоперехват, дешифровка и т. д.). Это позволяет им перехватывать и довольно быстро расшифровывать наши передачи.

2. Они владеют современной техникой экспертизы и соответствующим оборудованием (киноаппаратура и лаборатория, баллистика, дерматология, трассология и т. д.).

3. Роберто показал себя прекрасным агентом, но его положение с каждым днем осложняется. Предлагаю ускорить осуществление третьего этапа операции, имеющего целью освобождение Роберто.

4. Ф–1 раскрыт. Кубинские органы госбезопасности уже, вероятно, имеют информацию о нем и начнут действовать против него. Это создает угрозу провала главной части задания.

5. Особое внимание следует уделить агенту кубинской госбезопасности Х–23, который находится среди вас.

6. Прибывающему в понедельник устроят специальный прием, хотя им и неизвестны его приметы».

Д–45 покинул удобное кресло и быстро прошел в спальню. Через несколько минут он вернулся с двумя настольными лампами. Открыв один из ящиков письменного стола, достал две лампочки по сто ватт, вставил их в лампы и зашторил окна. При ярком свете комната напоминала фотостудию. Д–45 открыл средний ящик стола и вынул черный футляр, в котором находились очки в позолоченной оправе с очень тонкими стеклами. Он не спеша надел их и разложил на столе те два листа бумаги, на которых написал свои выводы. Приблизил лампы к листам так, чтобы они оказались в фокусе световых пучков. Глядя на левый лист, он прикрыл правое стекло рукой и одновременно сжал левую дужку оправы другой рукой. Затем повторил операцию, прикрывая левое стекло и сжимая правую дужку. Покончив с этим, он положил очки в футляр и направился в гостиную. «Где их спрятать? Где? — спрашивал он себя. Окинув комнату взглядом, улыбнулся: — Кто—то правильно сказал: хочешь что—нибудь спрятать, положи на видное место». И Д–45 положил очки на журнальный столик. Потом подошел к телефону — ему нужно было во что бы то ни стало поговорить с Ф–1.

* * *

Дверь открылась, и вошел, весело посвистывая, Пабло. Увидев его, Монтес отложил в сторону «Хувентуд Ребельде»:

— Ну как, узнал?

— Они прошли по всему кварталу, так что все в порядке.

— Как ты узнал об этом?

— Зашел в продуктовую лавку, а там уже вовсю обсуждали посещение домов представителем министерства здравоохранения. Словом, этот визит никак не связан с твоим появлением.

Их разговор был прерван настойчивым телефонным звонком. Пабло хотел поднять трубку, но Монтес не позволил.

Телефон прозвенел четыре раза и смолк. Пабло, не спускавший глаз с Монтеса, спросил:

— В чем дело?

— Ничего. Так надо. Если я не ошибаюсь, то сейчас опять позвонят, и мы опять не ответим.

Телефон зазвонил снова, и снова Монтес и Пабло не шелохнулись. Монтес раскурил сигарету и уселся поглубже в кресло. Пабло, сидевший напротив, принялся читать «Гранму». Телефон зазвонил опять, и только теперь, после пятого звонка, Монтес поднял трубку:

— Слушаю, да… Одно удаление и две пломбы… Еще кариес? Хорошо. До свидания.

Пока Монтес говорил, Пабло внимательно смотрел на него, пытаясь понять смысл разговора.

— Какие—нибудь новости?

Пристально взглянув на Пабло, Монтес сделал две глубокие затяжки и медленно подошел к нему:

— Звонил шеф. Нам нужно съездить к нему. Так что готовься, через полчаса отправляемся.

Пабло встал и закурил сигарету.

— Это в Гаване?

— Да, по дороге я скажу тебе адрес.

— Нужно захватить что—нибудь? — спросил Пабло, прикрывая жалюзи на окнах.

— Да, возьми с собой комплект батарей и две стандартные магнитофонные кассеты.

— Мы надолго?

— Не знаю, но думаю, что нет. Я не хочу, чтобы у тебя создалось превратное представление обо мне, но в этой операции я почти в таком же положении, как и ты. Мы оба знаем очень мало. Только шеф знает, что делать. Но «там» меня предупредили, что его раздражают ненужные вопросы. Мне сказали, чтобы по прибытии я позвонил тебе, что ты будешь работать со мной и что нам надо ждать звонка шефа.

— Что же это — нам не доверяют? — недовольно спросил Пабло.

— Я не вижу здесь недоверия. Это мера предосторожности. Ни ты, ни я не можем снюхаться с коммунистами, мы слишком запачканы, так что между нами не может быть недоверия. «Там» мне сказали, что это задание очень важное и в интересах сохранения тайны каждый участник операции будет знать только свою часть работы.

— Ну, это другое дело.

Пабло закрыл все окна и стал складывать в чемоданчик батареи и кассеты.

— Можно считать, все готово.

— Нет, приятель. Так не пойдет. Мы едем не на экскурсию. Иной раз пустяковая деталь проваливает все дело. Я пойду один, а ты положишь чемодан в багажник и проверишь, нет ли за мной слежки. Если все в порядке, поедешь к остановке и посадишь меня в машину. Если заметишь что—нибудь подозрительное, проезжай мимо. Я найду тебя потом. Понятно?

— Понятно.

Как и было решено, Пабло посадил Монтеса в машину у автобусной остановки. Монтес сел рядом с ним, положил на колени маленькую записную книжку и, достав карандаш, сказал:

— Следуй по 41–й улице до 42–й. Потом поезжай по 23–й и не останавливайся до самого автовокзала.

Пабло кивнул и нажал на акселератор. Машина быстро помчалась по 41–й улице. Стрелка спидометра колебалась от 80 до 90 миль.

Монтес установил боковое зеркало заднего вида так, чтобы просматривалась любая машина, следовавшая сзади в 15–20 метрах. Такую же операцию он проделал с центральным зеркалом. Переводя взгляд с одного зеркала на другое, он стал что—то писать и чертить в книжке, лежавшей на коленях.

— Что ты делаешь?

— Посмотри.

Пабло взял книжку и, улыбнувшись, вернул ее. На листе Монтес записал сведения о каждой следовавшей сзади автомашине — цвет, номерной знак и время наблюдения.

Они прибыли на автовокзал и вышли из машины, не зная, что Д–45 наблюдает за ними с помощью бинокля. Пабло вынул из багажника чемоданчик, Монтес положил ему руку на плечо и сказал:

— Погоди, дай—ка чемоданчик мне, а сам побудь здесь. Я скоро вернусь за тобой. Нужно осмотреться. Это никогда нелишне. А ты наблюдай, нет ли за мной «хвоста».

Монтес взял чемоданчик в правую руку и быстрым шагом направился к веренице автобусов. Он вошел в один из них и расположился на сиденье рядом с задней дверью. Автобус заполнился пассажирами и тронулся с места.

— Пожалуйста, откройте заднюю дверь, — вдруг попросил водителя Монтес, — я забыл пакет на вокзале.

Он быстро выпрыгнул из автобуса, посмотрел ему вслед и зашагал прочь.

Пабло, наблюдавший за всем этим, подумал: «Да, подготовлен как надо».

Разыскав нужный адрес, Монтес поднялся на лифте на четвертый этаж. Там он постучал в дверь в конце коридора.

Дверь открылась, и на пороге показался мужчина:

— Вам кого?

— Мне нужен зубной врач. У меня выпала пломба.

Мужчина пригласил его войти. Монтес передал ему чемоданчик. Хозяин жестом показал гостю, где сесть.

— Слушайте меня внимательно, — сказал Д–45 (а это был он). — Вопросы потом. — И он стал рассказывать Монтесу о задании, выполненном Роберто, о том, что органам госбезопасности известно об убийстве ополченца.

По мере того как Д–45 говорил, лицо Монтеса меняло свой цвет — от пунцово—красного до мертвенно—бледного. Монтеса бил озноб.

— Вот что произошло за это время, — продолжал Д–45. — Как видите, кое—что удалось, а кое—что нет. Все, что я вам рассказал, важно, но еще важнее то, что скажу сейчас… — И Д–45 жестом пригласил Монтеса сесть рядом.

Агент выслушивал инструкции шефа в течение трех часов.

Пабло спал, когда Монтес вернулся к машине. Поправив оба зеркала, он приказал:

— Поехали.

— Я думал, ты возьмешь меня с собой, — проговорил Пабло, заводя машину.

— Не хватило времени. Дело швах. Приедем, все объясню. Пока скажу только, что со среды Пеке снял для нас коттедж в Сороа.

— Пеке?

— Да. Так мы зовем шефа, — с улыбкой объяснил Монтес.

Прибытие туристов

В кабинете Старика собрались Агилар, Ферра, Рамос и еще два сотрудника — специалисты по связи.

— Все говорит за то, что противнику удалось установить электронную записывающую аппаратуру в нашем помещении. Ваша задача состоит в том, чтобы обнаружить ее, и не только обнаружить, но и не повредить. Необходимо, чтобы она продолжала действовать: пусть противник верит всему, что услышит с ее помощью. Понятно?

— Понятно.

Все пятеро вышли из кабинета Старика и отправились к Рамосу. Войдя к себе, тот громко сказал:

— Давайте—ка приберемся немного. Сегодня день генеральной уборки помещений.

Эксперты вынули из чемодана разные приборы и аппараты и начали последовательно соединять их между собой. Вскоре все было опутано проводами. Один из экспертов сделал знак, и экран осциллографа засветился. На нем появилась прямая линия. Эксперты надели наушники, и один из них стал насвистывать песню. Прямая линия на осциллографе превратилась в ломаную. Сотрудник внимательно следил за показаниями экрана. Другой эксперт начал медленно вращать ручку своего аппарата, стоявшего на столе.

Продолжая насвистывать, первый сотрудник взял детектор и стал ходить по кабинету. Подойдя к столу, он резко схватился за ухо, на лице его появилась гримаса боли. На осциллографе в это время волнистая линия заполнила весь экран. Стало ясно, что искомое находилось в столе. Эксперты отключили аппаратуру и знаками дали понять это офицерам. Те со всей тщательностью с помощью лупы сантиметр за сантиметром обследовали стол. На нем находились пепельница, фотографии детей Рамоса, пресс для бумаги, телефон и селектор. Один из экспертов сделал знак Рамосу, чтобы тот вышел, и одновременно громко сказал своему товарищу:

— Отдохни, а я принесу немного воды. — В коридоре сотрудник спросил Рамоса: — Вы не помните, капитан, до какой части стола дотрагивался допрашиваемый?

— Помню. Он дотронулся лишь до его внешней части, когда клал окурок в пепельницу;

— Вы уверены?

— Да.

Несколько минут спустя оба вернулись в кабинет.

— Принес воды? — с улыбкой спросил сотрудник.

— Да, — ответил вошедший.

На столе оставалась лишь пепельница. Сотрудник очень осторожно перемешал пепел зубочисткой. Окурки он изъял пинцетом. Пепел вытряхнул на лист бумаги и тщательно осмотрел. Подняв голову, сотрудник показал жестом, что, кроме пепла, там ничего нет. С лупой в руке он принялся исследовать пепельницу. Осторожно поднял ее вверх, осмотрел дно — никакого результата.

Рамос взял указку, провел над столом линию, показывая на ту часть, до которой дотрагивался Роберто. Эксперт его понял и, встав на колени, с помощью лупы осмотрел указанный участок. И вдруг взгляд его задержался. Лупа оставалась неподвижной несколько секунд. Что—то виднелось на поверхности. Это «что—то», размером около двух миллиметров, имело странную форму и было светло—серого цвета. Сотрудник встал и написал на листе бумаги: «Кажется, это здесь». Немедленно началась проверка того, что пока было лишь предположением. Вновь подключили аппаратуру, и она показала, что микропередатчик найден.

— Ну что ж, на сегодня хватит. Вроде все чисто. Можно уходить, — громко сказал один из экспертов, не забыв крикнуть при этом своему товарищу, чтобы тот вынес ведерко с водой.

Ферра, Агилар и Рамос уже десять минут сидели у круглого стола и молчали. Все трое думали об одном: враг нанес удар, и довольно сильный. Через пять минут каждый из них должен доложить Старику все, что мог услышать враг за то время, пока действовал микропередатчик.

Рамос взглянул на часы и встал:

— Пошли.

Доклад офицеров начальнику продолжался три часа.

— Случай интересный и сложный. Им удалось узнать немало. Нужно немедленно предупредить Х–23 и дать указание осуществить вариант Х–2. Теперь хотелось бы услышать ваше мнение, — сказал Старик.

Агилар встал, открыл папку, лежавшую у него на коленях, вытащил блокнот и начал:

— Что касается туристов, у нас уже имеются фамилии и данные о них. Через «Кубатур» мы получили полную программу пребывания на каждый из шести дней.

— Сколько их?

— Шестнадцать. Семь мужчин и девять женщин. Основываясь на сообщении Х–23, полагаю, что надо сконцентрировать внимание на мужчинах. Среди туристов нет никого по имени Майк Спенсер.

— Это понятно, — буркнул Старик.

— Все туристы будут размещены в одном крыле отеля, чтобы максимально ограничить их контакты с остальными проживающими там. Во всех связанных с ними службах мы разместили наших людей. В конце коридора установлены скрытые телекамеры. Это позволит нам знать все, что будет там происходить. — Агилар протер стекла очков и продолжал: — Что касается семи туристов—мужчин, то мы договорились с оперативниками, что они ни на секунду не выпустят их из поля зрения. В аэропорту туристы будут сфотографированы. Среди администраторов отеля — наши сотрудники. С «Кубатуром» и эмиграционной службой мы договорились, что они объединят вновь прибывающую группу, когда та поедет на экскурсии, с другой, которая уже находится здесь. В этой группе тоже есть наши товарищи. Видите, понадобилось много сотрудников, но их число сразу сократится, как только мы выявим Умного. Тогда станет легче.

— Насколько я понял из вашего доклада, — заметил Старик, — у нас нет никаких доказательств, что Умный — это мужчина, а предлагаемый план полностью исключает возможность того, что агент — женщина.

В кабинете воцарилось молчание. И хотя окна были, закрыты, стал слышнее шум проезжавших по соседним улицам машин.

— Нет также никакой гарантии, — продолжал Старик, — что Умный прибудет один. Его ведь может кто—нибудь сопровождать. Вполне логично предположить, что это будет женщина, под видом жены или дочери. В таком случае женщина может быть еще одним агентом или просто использоваться в качестве связной или прикрытия.

— Все, что вы говорите, весьма убедительно, — ответил Агилар, — но только в одном из донесений Х–23 говорится: «К вам направляется агент Умный», а не «К вам направляются агенты Умные». В другом донесении говорится: «Умный прибудет в понедельник». Тоже в единственном числе.

— Однако, Агилар, это не исключает, что агент окажется женщиной или что он прибудет не один. — Старик встал и в приказном тоне добавил: — Принимаемые меры должны предусматривать все возможные варианты, хотя это и потребует дополнительного числа сотрудников и осложнит работу. Понятно?

— Понятно, — ответили офицеры. Старик опять сел в кресло и продолжал:

— О Роберто я думаю вот что. Нам известно его задание или одно из его заданий. Из пяти агентов, участвующих в операции, у нас имеется информация о четверых. Не хватает данных об одном, который, по—моему, является мозговым центром операции. Роберто, конечно, связывался с этим главным агентом. Он — их мозг. До него—то нам и надо добраться. Часы Роберто мы несколько «усовершенствовали», так что, пока они идут, мы будем знать, где он находится. Вот я и думаю: Роберто нужно устроить побег, чтобы он вывел нас на пятого. И о туристах. Мы не должны забывать, что проанализировали один из возможных вариантов. Есть и другой — нелегальная переброска. Сегодня воскресенье. Пограничники начеку. Что у нас есть об… — Старик порылся в бумагах на столе: — Об Альберто Родригесе Монтеагудо, то есть об Ф–1, что—нибудь есть?

Ферра открыл папку:

— О нем нам известно, что он живет в доме радиста Пабло Касаля Фернандеса. Они работают в паре. Когда Ф–1 шел к дому Пабло, два наших товарища сумели его сфотографировать. — Офицер передал обе фотографии Старику и продолжил: — Черты лица Ф–1 не изменил, только волосы покрасил в каштановый цвет. Это мы установили по досье, которое заведено у нас на него. Отпечатки пальцев, снятые с дверной ручки дома и обработанные в отделе дактилоскопии, совпадают с данными, имеющимися в досье. В военной гостинице, неподалеку от дома, где живет Ф–1, нами оборудован наблюдательный пункт. У Пабло есть автомобиль «додж» 1957 года выпуска, зеленого цвета. Вчера он выезжал с Ф–1 к автовокзалу у зоопарка. Там Ф–1 сумел оторваться от следившего за ним сотрудника, и мы не знаем, куда он направился потом.

— Номер машины известен? — спросил Старик.

— Да.

Старик с нажимом произнес:

— Ф–1 нельзя дать ускользнуть. Это, конечно, относится ко всем агентам, но Ф–1 еще и убийца.

— Мы пока не хотим арестовывать ни Ф–1, ни Пабло, — продолжал Ферра, — поскольку любой из них может привести нас к пятому, которого мы назвали Мозгом. Ясно и то, что один из них или оба должны установить контакт с Умным, прибывающим в понедельник.

— Обращаю ваше внимание на одну деталь, — сказал Старик. — Вы помните маршрут Роберто? По его словам, этот маршрут был разработан заранее. Так вот заметьте, два агента, участвующие в этой операции, шествуют снова по тому же маршруту, что и Роберто.

— 26–я улица и паромная переправа! — воскликнул Агилар.

— Да, — продолжал Старик. — Во время допроса Роберто сказал, что он ни с кем не устанавливал контакта. Однако это вовсе не значит, что «кто—то» не знал о его прибытии. Поскольку маршрут был определен заранее, это наводит на мысль, что, когда Роберто прибыл на автовокзал, Мозг находился в этом районе. Теперь мы стали свидетелями очень интересного факта: Ф–1 и Пабло оказываются на том же вокзале. Ф–1 пошел туда после того, как Роберто установил микропередатчик в кабинете у Рамоса. Пошел он туда в силу крайней необходимости, поскольку Мозгу стало известно, что мы знаем о Ф–1. Все вышесказанное позволяет сделать вывод, что Мозг обитает в этом районе: ему надо было предупредить Ф–1, а сделать этого на людях он не мог. Кроме того, очень вероятно, что им получены новые инструкции в связи с прибытием Умного.

Воцарилось молчание. Все думали об одном и том же. Нарушил тишину Старик, спросивший у Ферра:

— Никаких новых перехватов не было?

— Нет.

— А не могло случиться так, что передача была, а мы ее упустили?

— Мало вероятно.

— У Пабло есть телефон?

— Да.

— Он не звонил за границу?

— Нет. И ему не звонили.

— Завтра, — продолжал Старик, — с прибытием Умного операция еще больше осложнится. Ни Мозг, ни Пабло, ни Ф–1 не могли передать полученную с помощью микропередатчика информацию. Значит, они попытаются передать ее Умному, тот же в свою очередь, возможно, везет новые инструкции. — Он посмотрел на часы и добавил: — В этом деле нельзя исключать использование «почтовых ящиков». Нам надо думать не только об этой пятерке. Никто сегодня домой не пойдет. Устраивайтесь спать здесь. Завтра в семь утра нам надо быть в аэропорту, так как Мозг, скорее всего, поедет встречать Умного.

Рамос медленно шел по коридору. Ему понадобилось всего пять минут, чтобы добраться до комнаты, где спали четыре офицера. Он все время думал о Х–23 и Р–15: ни от одного из них вестей не было.

В шесть утра офицеры позавтракали и приготовились ехать в аэропорт. Они получили четкие указания: одеться в штатское и ничем не выделяться среди пассажиров аэрофлота, а самое главное, не показывать, что они знакомы друг с другом.

В шесть пятнадцать на красном «фиате» выехал Старик. Пять минут спустя на желтой «тоёте» отправился Ферра. Агилар, увидев из сквера, как удаляются машины, завел мотоцикл.

Рамос выезжал последним. Он все ждал, не поступит ли сообщение от Х–23 или Р–15. Стрелки часов показывали уже шесть тридцать утра, когда от стоянки отъехал «фиат» пепельно—серого цвета.

* * *

Четыре часа продолжался разговор Ф–1 с Пабло. Утром в понедельник, как только диктор национального радио объявил: «Шесть часов двадцать минут», Пабло завел свою машину и отправился в международный аэропорт имени Хосе Марти.

Ф–1 ехал на одном из передних сидений автобуса 60–го маршрута, наблюдая за просыпающимся городом. Его часы показывали шесть пятьдесят. Автобус остановился у светофора. Ф–1 заметил машину, притормозившую рядом. «Ишь как удобно этому, в «тоёте»! А какой красивый желтый цвет!» — подумал он. Загорелся зеленый свет, и «тоёта» устремилась вперед, обгоняя автобус.

* * *

В доме неподалеку от зоопарка только что кончил одеваться Д–45. Он тщательно причесался перед зеркалом, осмотрел свои белые, очень чистые ботинки, хорошо отутюженные брюки и накрахмаленный белый халат. На кармане халата можно было прочитать: «Д—р Хиральдо Гомес». Он надел часы и перешел в гостиную. Там он взял очки, лежавшие на столике, и отправился в аэропорт имени Хосе Марти.

* * *

Несмотря на ранний час, в аэропорту скопилось много народу. Одни встречали родственников или друзей, другие их провожали, а несколько сотрудников управления госбезопасности ждали прилета Умного. В диспетчерской башне сотрудники установили кинокамеру на треноге и прилаживали телеобъективы к фотоаппаратам. Служащим «Кубана де Авиасьон» они отрекомендовались работниками Кубинского института радио и телевидения (КИРТ), снимающими документальный фильм.

Во всех салонах аэропорта в нужных точках расположились сотрудники госбезопасности. У каждого из них имелись фотографии Ф–1 и Пабло. В их задачу входило проследить за ними, и все.

Автобус «Кубатура», приехавший за туристами, остановился в указанном месте. Автофургон Кубинского института радио и телевидения остановился так, чтобы его задняя часть находилась напротив дорожки, по которой пройдут туристы к автобусу.

Чтобы не привлекать внимания, ни у кого из сотрудников госбезопасности не было с собой радиотелефона, однако они договорились о сигнализации знаками, что позволяло им в любой момент знать о местонахождении агентов ЦРУ.

* * *

— Контроль вызывает СК.

Рамос на долю секунды отвел глаза от шоссе:

— СК слушает.

— Объект номер один едет на юг со скоростью шестьдесят миль в час. Объект номер два — в том же направлении, но своими средствами. Прием.

— Ясно. Каков максимум на спидометре у первого? Прием.

— Двести пятьдесят. Прием.

— Хорошо. Сообщите Двадцать шестому, Тридцать первому и Шестнадцатому. Прием.

— Слушаюсь.

Загорелся красный свет светофора, и Рамос мягко затормозил. «Итак, Ф–1 едет в автобусе 60–го маршрута, номер машины — двести пятьдесят. Пабло отправился на своей машине», — размышлял Рамос.

Зажегся зеленый свет. Машина тронулась. Позади осталась Высшая политехническая школа имени Хосе Антонио Эчеверрия, мелькнула больница Масорра, показался железнодорожный переезд. Машина быстро повернула с проспекта Ранчо Бойерос на улицу Ван Трои. У железнодорожного переезда она немного задержалась.

В будке стрелочника находились два сотрудника госбезопасности. Они записывали номера машин, въезжавших на территорию аэропорта или покидавших ее.

* * *

Д–45 поставил свою машину возле фургона КИРТ. Он заглушил мотор и в течение нескольких минут оставался в машине. Затем, взяв с заднего сиденья черный чемоданчик, вышел и медленным шагом направился в здание аэропорта.

* * *

Как только Ф–1 покинул дом Пабло, сотрудники госбезопасности сразу начали преследование. Они теперь знали, что это хорошо подготовленный агент, ведь однажды он уже сумел оторваться от наблюдения. В связи с этим в группу наблюдателей выделили шесть человек, которые должны были не спускать с агента глаз до самого аэропорта. Автобус в этот час обычно был битком набит пассажирами, и это упрощало дело. До сих пор все шло нормально, но было совсем нелегко все время держать Ф–1 в поле зрения.

Выйдя из дома, агент сел в такси на 41–й улице. Сотрудник госбезопасности, шедший за ним следом, едва успел дать знак двум товарищам, сидевшим в «фольксвагене», который стоял возле фруктовой лавки.

«Фольксваген» поехал на расстоянии ста метров за такси по 41–й улице в сторону кинотеатра «Ареналь». Неподалеку от моста через реку Альмендарес такси свернуло в сторону, а «фольксваген» проследовал дальше. Выскочив на мосту, сотрудники госбезопасности увидели остановившееся на 42–й улице такси, но пассажира в нем не оказалось. Один из сотрудников быстро подбежал к машине:

— Куда девался ваш пассажир?

— Вышел за квартал отсюда.

Сотрудник посмотрел в сторону, указанную таксистом, и увидел Ф–1, медленно подходившего к остановке автобуса. Такси поехало дальше, а сотрудник остался на стоянке.

Водитель «фольксвагена» заглушил мотор и, выйдя из кабины, сделал вид, будто исправляет что—то под капотом. Ф–1 заметил человека, который подбежал к такси, а теперь остался на стоянке и закуривал сигарету. «Этот тип либо хочет ехать с удобствами, либо спрашивает обо мне», — подумал агент и, подойдя к остановке, стал незаметно разглядывать заинтересовавшего его человека, а тот нетерпеливо посматривал на часы.

Показался автобус 69–го маршрута. Ф–1 сделал несколько шагов в его направлении, но в автобус не сел. Человек, за которым он наблюдал, с места не тронулся. Через пять минут появилось свободное такси. Человек, так беспокоивший Монтеса, сделал жест рукой, и такси остановилось. Человек сел в такси. Когда оно стало удаляться, на лице агента появилась довольная улыбка. Подошел автобус 179–го маршрута, и Ф–1 сел в него. В это время водитель «фольксвагена» ликвидировал «поломку» и стрелой помчался следом за автобусом.

Сотрудник, севший в такси, вышел на перекрестке 23–й и 26–й улиц и присел на скамейке у автобусной остановки. Он видел, что автобус 179–го маршрута повернул с 23–й улицы на 26–ю и что за автобусом мчался «фольксваген». Водитель «фольксвагена» выбросил за окно клочок бумаги. Подобрав его, сотрудник прочитал: «Он на 179–м, номер 2649. Сообщи на диспетчерский пункт». Сотрудник быстро направился к магазину «Эль—Данубио», но заметил, что «фольксваген» обогнал автобус, и, не теряя времени, побежал к телефону у небольшого бара «Ла—Куэвита».

А в нескольких километрах отсюда двое сотрудников госбезопасности бросились к мотоциклу и помчались в направлении «Светящегося фонтана».

Ф–1 из автобуса следил за «фольксвагеном». Присмотревшись внимательнее, он пришел к выводу, что это именно та машина, у которой случилась поломка на мосту. Правда, в машине находился только водитель. «Сейчас я выйду и поеду в обратном направлении. Так я оторвусь от него, если это «хвост», — решил он и уже привстал с сиденья, но в этот момент «фольксваген» обогнал автобус.

«Может, я ошибся?» — засомневался агент. Он вышел на остановке «Хирургическая больница» и посмотрел вслед удалявшемуся «фольксвагену». В это время возле кафе «Эль—Родео» затормозил мотоцикл с двумя сотрудниками госбезопасности. Они поставили машину и направились в разные стороны: один — к остановке напротив спортивного городка, другой — к остановке на противоположной стороне улицы, Ф–1 находился в данный момент как раз посередине.

Он пересек 26–ю улицу и успел сесть в автобус 60–го маршрута, который уже трогался. Человек, вошедший перед ним, был одним из тех, кто приехал на мотоцикле. Другой, убедившись, что все идет нормально, не спеша вернулся к мотоциклу. Взглянув на часы, он выехал на проспект Ранчо Бойерос. Первые пять минут он не видел автобуса, но на перекрестке с Кападевилья догнал и обошел автобус, в котором ехал Ф–1. Сотрудник, сидевший в автобусе, заметил мотоцикл и занял место возле задней двери, продолжая наблюдать за агентом.

Мотоцикл шел со скоростью восемьдесят миль в час. Вот и поворот на сахарный завод имени Мануэля Мартинеса Прието. Сотрудник посмотрел назад — времени было достаточно. Он оставил мотоцикл на стоянке у кафетерия напротив парка «Рио—Кристалл» и поспешил на автобусную остановку.

Минуты через три показался автобус. Сотрудники госбезопасности обменялись взглядами, что означало «получай его». Сотрудник, ехавший до этого в автобусе, вышел и отправился в сторону кафетерия. Когда же автобус скрылся из виду, он ловко скинул с себя рубашку и остался в белом пуловере. Достав из кармана отвертку, он быстро поменял номер мотоцикла, надел темные очки, завел мотор и помчался к аэропорту.

На остановке у аэропорта из автобуса вышли шесть человек. Одним из них был Ф–1. Он быстрым шагом направился внутрь здания. Мотоцикл, прибывший одновременно с автобусом, не привлек его внимания.

Рамос внимательно рассматривал сувениры, разложенные на прилавке. Со стороны можно было подумать, что маленькая фигурка, которую он вертел в руках, занимала все его внимание. Однако в поле зрения капитана находилось все, что происходило вокруг.

Он видел, как Старик протер очки, а потом уселся в одно из кресел зала ожидания рядом с лавкой сувениров. Поставив фигурку на прилавок, Рамос повернулся и заметил, как Ферра весело болтает с какой—то девицей. Заплатив за фигурку два песо, Рамос пошел вдоль центрального зала аэропорта. Он знал, что здесь собралось немало сотрудников госбезопасности, которые ничем не выдавали своего присутствия.

Он сел у остекленной стены и принялся смотреть на обширное поле аэродрома, где через несколько минут должен был приземлиться самолет с Умным.

— Внимание… «Кубана де Авиасьон» сообщает о прибытии рейса из Монреаля, Канада, — донеслось из репродуктора.

* * *

Прослушав объявление, Д–45 не торопясь сложил газету и спрятал ее в черный чемоданчик, покоившийся у него на коленях. Он кинул взгляд на Пабло, нервно посматривавшего на поле аэродрома, и прошел мимо него к дивану.

Послышался рокот, а затем и свист турбин приближавшегося самолета. Все, кто были в здании аэропорта, повернули головы в сторону летного поля.

* * *

Сотрудники госбезопасности, находившиеся на диспетчерской вышке, первыми увидели шедший на посадку самолет. Вот шасси коснулось бетонной дорожки, и самолет стал подруливать к зданию аэропорта. Быстро подкатили трап. В открытой двери самолета появилась стюардесса.

Туристы стали спускаться один за другим. Все они попали в объектив фотоаппарата сотрудника госбезопасности, находившегося на диспетчерской вышке. Сотрудник с киноаппаратом снимал все происходившее между трапом и входом в здание.

* * *

Майк Спенсер, по паспорту Майкл Бартон, выйдя из самолета, задержался на какое—то мгновение, делая вид, что залюбовался открывшейся перед ним панорамой. «Как—то все сложится теперь?» — пронеслось у него в мозгу. На нем был темно—синий костюм, белая рубашка с галстуком в голубую полоску, лакированные черные ботинки. На глазах — темные очки. Майк медленно сошел по трапу. Перед тем как войти в здание аэропорта, он сменил темные очки на позолоченные со светлыми стеклами.

Пройдя паспортный контроль, туристы вышли в коридор, который вел к месту стоянки автобусов.

* * *

Д–45 медленно направился в сторону этого коридора. Ф–1 обогнал Д–45, даже не взглянув на него. В конце коридора он остановился возле колонны, будто бы с любопытством рассматривая прибывших. Это насторожило сотрудников госбезопасности, наблюдавших за ним.

Пабло проверил, на месте ли шариковая ручка, которую ему дал Ф–1, и приблизился к двери, ведущей в коридор. Тут столпилась небольшая группа людей (среди них были и сотрудники госбезопасности), ожидавших, когда пройдут туристы.

Ф–1 сунул руку в карман брюк, достал сигарету и коробку спичек, но кто—то (это был Ферра) предупредительно щелкнул зажигалкой. Ничего не подозревавший Ф–1 прикурил от зажигалки и благодарно кивнул.

В конце коридора появился Майк Спенсер. Для большинства собравшихся это был просто человек в толпе. Лишь Д–45 знал, что он — «тот самый».

Майк прошел половину коридора, задержался для того, чтобы купить шляпу из пальмовой соломки, а потом продолжил свой путь. Вот его тень упала на группу людей возле двери. И вдруг Майк остановился, схватился за горло и стал оседать. Первыми, кто оказался рядом с распростертым на полу телом туриста, были Ф–1 и Ферра.

Кто—то закричал:

— Врача! Быстро врача!

Услышав призыв о медицинской помощи, Д–45 ускорил шаг:

— Позвольте! Позвольте!

Он быстро протискивался среди столпившихся. Люди, склонившиеся над упавшим, увидев белый халат, расступились.

Не прошло и минуты, как Майк упал в обморок, а Д–45 уже опустился возле него на колени и щупал пульс.

Ловкими, уверенными движениями, как и подобает настоящему врачу, он ослабил узел галстука пациента, снял с него очки и положил их около своего чемоданчика. Затем быстро поднес ему к носу ватку, смоченную пахучей жидкостью.

Турист приходил в себя. Д–45 снял свои очки, положил их на пол и помог ему подняться.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он пациента.

Тот, прежде чем ответить, поднял руки к вискам и повертел головой из стороны в сторону. Опустив руки, он окинул всех взглядом и направился к автобусу. Два туриста поддерживали его.

Д–45 нагнулся и, подобрав две пары одинаковых очков, лежавших на полу, бросился догонять туристов. Прежде чем дверь автобуса захлопнулась, он успел отдать очки пострадавшему, а потом вернулся в зал и сел в кресло. Через пять минут он вынул из кармана халата очки и стал читать газету.

После того как упавший в обморок турист поднялся, толпа постепенно рассеялась. Пабло вернулся на свое место в зале. Находясь в толпе, он держал наготове шариковую ручку, но теперь надобность в ней отпала. Справа от него развалился на диване Монтес.

Пабло с нетерпением ждал сигнала, чтобы убраться восвояси. Ему было приказано воспользоваться ручкой только в случае крайней необходимости. Более того, ему сказали: «Пустишь ее в ход, если придется спасать шефа». Но кто шеф? Тот, кто упал в обморок? Или врач? Или тот, кто дал прикурить Монтесу? Кто?

* * *

Старик, покинув удобное кресло в зале ожидания, медленно прошел по коридору к выходу из здания аэропорта, посмотрел, как туристы садились в современный прогулочный автобус «Пегасо», а потом вернулся в аэропорт.

Д–45, Монтес и Пабло каждый своим путем покинули аэропорт сразу же, как только уехали туристы. Сотрудники госбезопасности последовали за Монтесом и Пабло. Только Д–45 остался без их присмотра.

Прошел час, а Старик, Рамос, Агилар и Ферра все еще оставались в аэропорту. Каждого из них мучили одни и те же вопросы: состоялся ли контакт? участвовал ли во встрече Мозг?

Они перебирали в памяти все детали встречи, но не находили никакой зацепки, хотя шестое чувство подсказывало им: «Что—то все—таки произошло. Но что и с кем?»

Старик, сидевший в зале ожидания, закурил сигару. Это было сигналом. Рамос встал и медленно направился по центральному коридору аэропорта. Он прошел мимо зала, где, как он знал, находился Ферра, и, достав платок из заднего кармана брюк, принялся протирать стекла очков. Ферра, увидев его, слегка повернул голову и посмотрел на часы. Он знал, что через десять минут должен покинуть аэропорт. Платок у Рамоса был белым, что означало: «Едем домой».

Через десять минут Ферра повторил маневр Рамоса. На этот раз сигнал получил Агилар, в этот момент болтавший с молодой мамашей, которая кормила лежавшего у него на коленях ребенка. Вскоре Агилар попрощался с ней и покинул аэропорт.

Старик продолжал сидеть в заде ожидания, дымя сигарой. «Хорошая сигара», — отметил он, потом потянулся, встал и пошел к выходу на летное поле. В глаза резко ударили яркие лучи солнца. Он надел темные очки и только теперь мог смотреть не щурясь. Старик несколько минут любовался красивыми контурами самолета, на котором прилетел Умный, а затем вернулся в зал ожидания, снял очки, положил их в карман рубашки и не торопясь направился к машине.

Какая—то неясная мысль все время вертелась у него в голове. Он понимал: что—то произошло, но что именно — это оставалось загадкой.

В машине было не так жарко: она все время стояла в тени. Старик пересек железнодорожную линию, разрезавшую шоссе. Солнце вновь ударило в глаза. Машинально он надел темные очки и посильнее нажал на педаль акселератора. Когда он входил в кабинет, его внезапно осенила догадка. Это была всего лишь маленькая деталь, но…

Турист путешествует

Автобус подвез туристов к отелю. Майк Спенсер, «полностью пришедший в себя», уверенным шагом направился в вестибюль. Несколько минут он провел у окошечка администратора и получил ключ от номера на те шесть дней, которые ему предстояло провести на Кубе. Он посмотрел на небольшую карточку, которую ему при этом вручили, и увидел цифру 1325. «Тринадцать — несчастливое число», — невольно подумал он.

Переводчица на прекрасном английском языке пригласила всех пройти к лифтам.

Как только туристы покинули автобус, работа первой оперативной группы закончилась. Теперь в дело включалась вторая. Члены этой группы, находясь в разных местах вестибюля, наблюдали за туристами, которые расходились по отведенным им номерам.

Войдя в номер, Майк сразу же начал искать какой—нибудь сосуд из пластика. Заглянул в ванную, но не обнаружил там ничего подходящего. Скользнув взглядом по пластмассовой занавеске, он подумал: «Если отрезать от нее кусок и сложить вдвое, может пригодиться…»

Майк поискал в чемодане ножницы, но ему стало так жарко, что он прекратил поиски и вышел на балкон. Ветерок освежил его. Он сел в шезлонг и в течение нескольких минут качался в нем. Потом вернулся в комнату, быстро разделся и вошел в ванную. Встав перед занавеской, закрывавшей большую ванну, он долго рассматривал ее. Открыл один кран — полилась вода холодная, открыл другой — полилась теплая, приятная. Весело насвистывая, Майк забрался в ванну.

Пока он вытирался, его взгляд перебегал с раковины умывальника на биде. «Посмотрим, может, что и получится», — размышлял он. Не задерживаясь ни на секунду, он направился к столику у кровати и взял свои часы. Вернувшись в ванную, он закрыл сливное отверстие пробкой и открыл оба крана, а закрыв краны, некоторое время наблюдал за тем, как вода потихоньку выливалась в маленькую прорезь, сделанную для того, чтобы не допускать утечки.

Вода дошла до уровня прорези и остановилась. Майк внимательно посмотрел на часы и чертыхнулся. Потом оделся и направился к лифту.

Он обошел вестибюль, каждый раз задерживаясь возле прекрасных стенных росписей и картин. Он был третьим туристом, спустившимся раньше обеденного часа. Сотрудники госбезопасности, находившиеся в вестибюле, внимательно наблюдали за ними, делая вид, что просто убивают здесь время.

Майк без всякой видимой цели обследовал закоулки вестибюля. Когда он отошел от картины, которую рассматривал несколько минут, и хотел направиться к сувенирному киоску в конце коридора, его перехватила молодая красивая блондинка с голубыми глазами и пригласила на обед. Это была гид группы.

Плотно пообедав, Майк закурил сигарету и еще минут десять посидел за столом. Его мысли возвращались в аэропорт.

Туда должны были приехать Д–45 и Ф–1. Только Д–45 знал Майка в лицо, Майку же представили данные на всех участников группы, занятых в операции. Поэтому когда он вышел в коридор аэропорта, то сразу узнал человека, стоявшего с сигаретой в зубах у колонны. Это был Ф–1. И хотя Майк не видел Д–45, он был уверен, что тот где—то близко. Он немедленно приступил к выполнению заранее разработанного плана. Все прошло хорошо, и Д–45 передал ему информацию, но Майку негде было проявить пленку. Эксперимент, проведенный в ванной, показал, что, как бы ни затыкал он раковину, вода потихоньку уходит.

Майк загасил окурок в пепельнице и встал из—за стола. По пути он обратил внимание на людей, собравшихся в столовой.

За столиком в центре зала супружеская пара доедала десерт. В одном углу зала красавица блондинка, работавшая гидом, оживленно беседовала с метрдотелем, в другом — разместились трое мужчин, две женщины и четверо детей. Они только начинали обедать.

Майк достал из кармана рубашки программу пребывания и стал читать. Часы показывали двенадцать двадцать. Через сорок минут автобус должен был везти туристов в животноводческое хозяйство «Валье—де—Пикадура». «Посмотрим, действительно ли братья Кастро похожи друг на друга», — подумал Майк. Он спустился в вестибюль и сел в одно из кресел. Оттуда он видел, что киоск с сувенирами закрыт.

В двенадцать сорок пять туристы стали заполнять автобус. Майк был пятым по счету. Он сел в кресло у окна, сразу же за шофером. Ему хотелось быть рядом с гидом.

Он нажал кнопку в ручке кресла, и спинка откинулась назад. Устроившись в наклонном положении, он открыл футляр фотоаппарата, приготовил его к съемке и закрыл футляр.

Несколько фраз, произнесенных по—русски, заставили Майка посмотреть на вновь прибывших. Его взгляд ощупывал каждого входившего. Не только по языку, но и по чертам лица, одежде, манерам он узнавал советских туристов. Его обдало жаром. В памяти всплыли бесчисленные провалы операций против Советского Союза. Не раз советская разведка и контрразведка расстраивали самые хитроумные планы, разработанные в кабинетах Пентагона и ЦРУ. Майк знал, что Советский Союз оказывает помощь Кубе во всех сферах, и в этом крылась главная причина того, что многие антикубинские акции США не давали результата. Будучи ярым сторонником диверсионных действий против Советского Союза, он испытывал слепую ненависть ко всему, что так или иначе было связано с соотечественниками Ленина. Вот почему сам факт появления советских туристов в автобусе так взволновал Майка.

Автобус тронулся, и через четверть часа его колеса зашуршали вдоль парапета набережной. Фотоаппарат, который Майк тщательно уложил на соседнее кресло, заработал. На малогабаритной пленке стали запечатлеваться участки Гаванского порта.

Температура в автобусе была приятной. По расчетам Майка, не выше 21–22 градусов. Когда автобус задержался на несколько секунд на перекрестке, Майк посмотрел на регулировщика. У того лоб блестел от пота, воротник рубашки потемнел, а под рубашкой четко выделялась мокрая майка. Наружная температура, видимо, была выше 30 градусов. Автобус снова тронулся, и Майк откинулся в кресле. Мысленно он славил изобретение кондиционера. Потом задумался и задремал, а очнулся, когда автобус уже въезжал в хозяйство «Валье—де—Пикадура».

Майк одним из первых вышел из автобуса. Директора хозяйства Рамона Кастро он узнал сразу же — сходство с Фиделем было поразительным. Рамон был в форме ополченца, в руке его дымилась сигара. Майк внимательно посмотрел на директора. «Ну что же, по возвращении я предложу провести операцию «Пикадура», — решил он и, отделившись от группы, принялся фотографировать прекрасные пейзажи. Мало—помалу объектив его менял направление, и на последних четырнадцати кадрах он запечатлел самого директора.

В плане его поездки на Кубу не предусматривалось в этот день каких—либо действий, однако служба в ЦРУ обязывала Майка использовать любую возможность. Уже не раз там, в Центре, изучали планы операции против человека, похожего на того, который находился сейчас в трех метрах от Майка. С этого момента экскурсия в «Валье—де—Пикадура» приобрела для Майка совсем иной смысл, чем для других участников поездки: он приступил к сбору информации, необходимой для операции «Пикадура».

Два часа длился осмотр хозяйства. Майк начал испытывать легкую головную боль. Усталость от полета, совсем короткий отдых и осмотр хозяйства под лучами тропического солнца давали себя знать. Он решил вернуться в автобус. Микроклимат внутри его произвел на Майка тот же эффект, что на боксера струя холодной воды после утомительного раунда.

Немного придя в себя, он стал разыскивать свою шляпу, но там, где он ее оставил, несмотря на все старания, обнаружить не смог. «Сама она никуда не могла подеваться, ведь у шляп пока еще нет ног», — убеждал он себя. Как разъяренный тигр, Майк вскочил со своего места, ухватился руками за широкую хромированную багажную сетку над изголовьем последнего ряда кресел и попробовал найти шляпу там. Затем осмотрел сиденья — безрезультатно. Тогда он кинул взгляд на багажную сетку с правой стороны автобуса — опять ничего. Наконец, обследуя левую сетку, он увидел свою шляпу, но вместе с нею лежали еще две, точно такие же. Майк был уверен, что ни у кого в автобусе не может быть похожей шляпы. В аэропорту он был единственным, кто проявил интерес к ним. Остальные решили отложить покупку на день отъезда. Откуда же появились еще две?

Майк с раздражением стал примерять шляпы одну за другой. Только третья, как ему показалось, пришлась впору. Он взял ее и быстро вернулся на свое место. Головная боль, которую он надеялся унять, натянув шляпу на голову, усилилась. Майк вынул из кармана автоматическую ручку и на подкладке шляпы вывел буквы «М» и «С». Это было ошибкой, а в его профессии за ошибки, как у саперов, приходится платить дорого.

Когда Майк направился в автобус, сославшись на головную боль, другой турист тоже пожаловался на неважное самочувствие и постепенно отстал. Устроившись на небольшом возвышении, он в сильный бинокль начал любоваться окрестностями. Мимо его взора не прошли и действия Майка в автобусе…

Легкое сотрясение заставило Майка открыть глаза — это отправлялся автобус. Поерзав в кресле, он через несколько минут снова заснул. Однако этого никак не мог себе позволить человек, который с последнего сиденья автобуса наблюдал за ним.

Придя в номер, Майк прежде всего достал из чемодана пузырек, вытряхнул из него две таблетки и, запрокинув голову, разом проглотил их. Затем подошел к столику у кровати и выпил немного воды. Таблетки начали действовать, и головная боль постепенно исчезла. Майк даже закурил и принялся внимательно осматривать комнату. Все, казалось, стояло на прежних местах, но он все—таки решил проверить.

Майк удостоверился, что тоненький волосок, прилепленный к одному из боков чемодана, на месте. «Значит, не копались», — отметил он.

Майк уже более десяти лет работал в ЦРУ, свое дело знал и поэтому никогда не забывал об осторожности. Ему было известно, что кубинские органы госбезопасности работают четко, поэтому любую меру предосторожности он считал нелишней. Перед уходом он на сантиметр не задвинул второй ящичек ночного столика. Такие детали трудно заметить тому, кто приходит с тайным обыском. Не раз уже подобные трюки позволяли Майку обнаруживать действия противника. С помощью маленькой металлической линейки он убедился, что все в порядке, и удовлетворенно улыбнулся.

Майк сел на край кровати и скрестил ноги. В каблуке его левого ботинка был спрятан микрофильм. Стоило посильнее повернуть верхнюю часть каблука, как внутри обнаруживалась маленькая полость. Здесь Майк обычно хранил информацию, подготовленную к передаче. Таким образом, даже когда он выходил из комнаты, микрофильм находился при нем.

Он повернул каблук, удостоверился, что микрофильм на месте, и опять закрыл его. Потом снял ботинки и надел удобные тапочки. Развалившись на кровати, посмотрел на часы и убедился, что до ужина оставался целый час.

Повернувшись на бок, он вытянулся, насколько мог, чтобы достать карточку с программой, и стал читать, что запланировано на следующий день: поездка в Сороа в два часа тридцать минут дня. «До обеда надо решить вопрос с очками», — подумал он.

Телефонный звонок прервал его размышления. Его приглашали в столовую. За ужином мысли Майка были сосредоточены на предстоящей операции. Казалось, все шло как надо.

Тоненький луч солнца, пробившись через щель в занавеске, разбудил туриста из номера 1325. Майк открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого света. Повернувшись на бок, он поискал взглядом будильник, стоявший на ночном столике. Было восемь двадцать утра. Поняв, что проспал, он вскочил с кровати и бросился в ванную. А час спустя он уже присматривался ко всем, кто находился в вестибюле. Сидя в удобном кресле, он обратил внимание на небольшую группу людей, любовавшихся картиной в конце коридора. Среди них выделялась русая шевелюра одного из советских туристов, принимавших участие во вчерашней экскурсии. Со своего места Майк хорошо видел его атлетическую фигуру. На нем были белая нейлоновая рубашка, коричневые брюки и того же цвета сандалии. Кремовые носки с изящным рисунком довершали его наряд. Человек, за которым наблюдал Майк, отошел от картины и, расположившись в кресле, углубился в чтение журнала.

Турист из номера 1325 закурил сигарету и, поднявшись, лениво направился к маленькому киоску в конце коридора. Теперь советский турист превратился в наблюдателя. Хотя со стороны казалось, что он погружен в чтение, однако из—под его контроля не ускользала ни одна деталь в поведении туриста из номера 1325.

Майк осмотрел сувениры в киоске, но ни один из них ему не понравился. Когда он уже было решил, что смотреть больше нечего, его взор задержался на одном из предметов, стоявших на полке. Майк жестами объяснил продавщице, что его интересует. Вложив покупку в пакет из синей атласной бумаги, продавщица получила деньги и с обворожительной улыбкой протянула его Майку.

Он улыбнулся ей в ответ и с пакетом под мышкой быстро отошел от киоска. Ждать главного лифта он не стал и свернул в боковой коридор. Через пять минут он уже был в номере. Проведя обычную проверку, вытащил покупку, а пакет бросил в корзину. Потом подошел к чемодану, вынул из него маленький футляр и вытащил отвертку.

* * *

Человек, которого Майк принял за советского туриста, на самом деле был лейтенантом Масагером из оперативного управления госбезопасности. Родился он на Кубе, но внешне был очень похож на европейца. Он несколько лет учился в Советском Союзе и поэтому прекрасно владел русским. Эти его качества, а также ум, смелость и отвага, не раз проявленные в подобных операциях, способствовали тому, что ему поручили под видом туриста выявить вражеского агента по кличке Умный.

Лейтенант Масагер, будучи человеком наблюдательным, заметил, что турист Бартон в отличие от других избегает контактов с остальными членами группы и ведет себя очень уж осмотрительно. Он или скрывал что—то, или боялся чего—то. Однако во время экскурсии в «Валье—де—Пикадура» Бартон заметно оживился. Это началось с момента встречи с директором хозяйства. Масагер увидел в глазах подозреваемого нечто такое, что заставило его забеспокоиться. Хотя у него не было никаких доказательств, лейтенант догадался, что Бартон что—то затевает. И опять его поведение явно отличалось от поведения других туристов. Сам он не задал ни одного вопроса, но с интересом выслушивал ответы гида на вопросы других участников экскурсии.

Наведя справки, Масагер установил, что подозрительный турист из Канады, что он является владельцем двух торговых предприятий в Мадриде.

Масагер слегка повернулся и стал рассматривать красивый кувшин, стоявший на маленьком столике. Однако он не упускал из поля зрения подопечного. От него не ускользнуло и то, что и сам он стал объектом пристального внимания со стороны Бартона.

Масагер направился к большому креслу, стоявшему справа, и, опустившись, буквально утонул в нем. Он протянул руку за журналом, лежавшим на столике, и погрузился в чтение. Это занятие не помешало ему заметить, как турист из номера 1325 направился к киоску, где продавались сувениры.

Со своего места лейтенант не мог видеть, что покупает Бартон. Он сгорал от желания встать и пойти посмотреть, но понимал, что это было бы ошибкой. Масагер терпеливо выждал минут десять, которые показались ему бесконечными. Потом, поднявшись с кресла, подошел к администратору и попросил ключ от своего номера. Этих секунд оказалось достаточно, чтобы заметить, как Бартон удаляется по одному из боковых коридоров с пакетом под мышкой. Так что же он купил?

Лейтенант не торопясь подошел к киоску и стал с любопытством рассматривать лежавшие там товары. В голове у него вертелась лишь одна мысль: «Что же купил Бартон?» Он вспомнил размеры пакета, унесенного туристом, и попытался сравнить с тем, что находилось перед глазами. Только две вещи более или менее соответствовали по своим размерам пакету Бартона. Но какая из них куплена? И вдруг лейтенанту пришла счастливая идея. Сделав вид, что он не говорит по—испански, Масагер обратился к продавщице:

— Сеньорита, я хочу такую же вещь, какую купил мой друг.

Продавщица с удивлением посмотрела на него, однако подошла к одной из полок и вернулась к прилавку с игрушечным пластмассовым самосвалом.

Лейтенант посмотрел на машину и согласно кивнул. Пока прекрасная брюнетка заворачивала покупку, Масагера мучил новый вопрос: «На кой черт ему этот самосвал?»

Из состояния задумчивости его вывел мелодичный голос продавщицы:

— Большое спасибо за покупку.

Лейтенант расплатился и быстро направился к себе в номер. Оттуда он по телефону доложил обо всем начальству.

* * *

Майк подошел к комоду и положил на него игрушечный самосвал. Взяв маленькую отвертку и плоскогубцы, он начал копаться в игрушке. Постепенно кузов самосвала стал поддаваться и наконец совсем отделился. Глядя на красный пластик, из которого был сделан опрокидывающийся кузов, Майк повеселел. Стрелки будильника показывали двенадцать часов сорок пять минут.

Майк торопливо достал из чемодана два листа бумаги, нервными движениями перегнул каждый из них пополам, снял с комода все, что могло помешать, и аккуратно разложил оба листа, проверив расстояние между ними. Оно равнялось десяти сантиметрам.

Майк очень волновался. Он положил на комод очки, полученные от Д–45, и с помощью миниатюрной отвертки стал вывинчивать крохотные винтики, соединявшие заушники с оправой.

Проверив еще раз положение каждого из листов бумаги, Майк поднес к ним очки таким образом, чтобы отверстия от винтиков оказались точно над листами. Через отверстия на листы посыпался очень мелкий порошок: на один лист — желтого цвета, на другой — розового.

Теперь у Майка было все необходимое, чтобы проявить пленку. Взяв красный кузов, он направился в ванную. До краев заполнив его водой, он принес листы бумаги и высыпал туда порошки, размешав содержимое с помощью ручки. Реакция должна была длиться пять минут, и он закурил.

Загасив окурок в пепельнице, Майк засек время и опустил стекла очков в кузов. На лбу у него выступили крупные капли пота. Его взгляд ни на секунду не отрывался от стекол очков. Он понимал, что проявляет пленку не в лучших условиях, однако необходимость знать содержание переданной ему информации подстегивала его.

Майк снова посмотрел на часы, на этот раз с еще большим нетерпением. Прошло три минуты. Он внимательно наблюдал за опущенными в жидкость стеклами… Пока ничего не появлялось. Майка стало охватывать беспокойство. Он шаг за шагом перебирал в уме весь процесс подготовки к проявлению, но ошибки не находил. Однако стекла очков лежали в жидкости уже четверть часа.

Капля пота, скатившаяся по лбу, попала Майку в глаз. Зажмурившись, он сильно замотал головой, а когда медленно открыл глаза, ощутил необычайную радость: на одном из стекол начал появляться маленький четырехугольник.

Постепенно четырехугольники на обоих стеклах стали более четкими. От переполнявшей его радости Майк даже запел модную американскую мелодию, но, спохватившись, замурлыкал более старую, всемирно известную песню.

Он поднес стекла к поверхности жидкости, и, хотя они находились еще под водой, уже можно было различить каждую букву. Прошло еще пять минут.

Волнуясь, Майк передвинул ночной столик к решетке кондиционера и на него положил стекла у выхода воздушной струи. Пока стекла сохли, он уселся в одно из кресел. В течение нескольких минут Майк раздумывал над тем, куда девать жидкость. Только новичок мог вылить ее в раковину.

Вдруг его осенило. Он пулей бросился в ванную, открыл аптечку и вернулся в комнату с небольшой коробкой в руках. Вставил иголку в шприц. Теперь все было готово для воплощения идеи в жизнь.

На столе стояла плетеная корзиночка с пятью апельсинами, принесенными вчера вечером. Набрав жидкость из кузова в шприц, Майк принялся мять все пять апельсинов и затем в один из них с силой воткнул иглу. Медленно нажимая на поршень, он опустошил шприц, потом осмотрел апельсин и осторожно помял его пальцами. Так были начинены все апельсины, пока не кончилась жидкость. Майк с удовлетворением посмотрел на красный пластик — на нем остались лишь следы влаги. С кузовом в руках он вышел на балкон. Бросив взгляд на гаванскую набережную, оставил кузов на балконе под горячими лучами солнца. «Солнце высушит все», — решил он и, отвесив шутливый поклон кузову, отправился читать информацию на стеклах.

Из футляра с инструментами Майк извлек маленькую лупу. Взяв лупу в одну руку, а стекла в другую, он принялся неторопливо разбирать появившиеся на них буквы. Чтение заняло у него тридцать пять минут. И по мере его он все больше убеждался, что операция идет далеко не гладко.

Повторное чтение длилось четверть часа. И радость, переполнявшая Майка еще час назад, улетучилась. Его прищуренные глаза метали искры. Теперь он думал о том, что все обстоит не столь благополучно, как казалось поначалу, я надо принимать срочные меры.

«Вне всякого сомнения, в план операции надо внести изменения… — думал Майк. — В Роберто я не ошибся. Это настоящий агент. Надо подумать, как вытащить его оттуда. Больше всего меня беспокоит положение Ф–1. По словам Д–45, он провалился. Значит, стал помехой, даже больше чем помехой… Он просто опасен. Но тогда почему Д–45 использовал его в аэропорту? Может, не все в порядке с Пабло? Если верно, что кубинские органы госбезопасности имеют все данные о Ф–1, и если предположить, что их сотрудники были в аэропорту, зная о прибытии агента ЦРУ в числе туристов, то почему они не арестовали там Ф–1? Наверняка они водят его на поводке. Судя по всему, им неизвестно о существовании группы или они не знают ее других членов. Тем не менее я видел Пабло в аэропорту, а Ф–1 живет в его доме. Значит, весьма вероятно, что и Пабло раскрыт.

Все трое были там. А были они там потому, что Д–45 должен был вызвать их. Но знает ли Пабло о существовании Д–45? Знаком ли он с ним? Если знаком, то Д–45 в опасности… Если же у кубинцев есть данные о Ф–1 и они знают, что он живет в доме Пабло, а последний установил контакт с Д–45, то очень возможно, что они знают и о Д–45.

Если все это верно, то им не хватает одного — моих примет. И именно поэтому они никого не арестовали. Тогда очень вероятно, что прием, который мне подготовили, имел целью установить мою личность. Они исходили из того, что кто—то из членов подпольной группы должен вступить в контакт со мной. И контакт состоялся!

Все это означает, что меня сейчас держат под наблюдением или, по крайней мере, мою группу туристов… Если Пабло не знаком с Д–45, то все не так уж плохо. Впрочем, если арестуют Ф–1, который знает Д–45, и он расколется, то… Правда, не известно, связывают ли органы госбезопасности задание Роберто с моим прибытием или с деятельностью остальной части подпольной группы… Но ведь они знали о моем приезде. Таким образом, следует считать, что им сообщили об этом из США. А ведь о моем задании было известно только Доктору…»

В преотвратительном настроении Майк встал, вышел на балкон и внимательно осмотрел выставленный на просушку кузов игрушки. А мысль по—прежнему работала в одном направлении: «Все это весьма любопытно… Следует считать поездку в Сороа разведкой боем».

Майк взял пластмассовый кузов и вернулся в комнату. Там он посмотрел на часы. Было два часа две минуты. «Надо торопиться, автобус уходит на экскурсию в Сороа в три часа», — подумал он.

За несколько минут Майк установил кузов на место, и игрушка обрела свой прежний вид. С некоторым презрением он сунул было ее в угол комнаты, но затем передумал, вынес на балкон и стал складывать инструменты. Выдернув волосок из головы, он с силой прилепил его к одному из боков только что закрытого им чемодана. Потом его внимание переключилось на стекла очков, все еще лежавших на ночном столике. Нужно было удалить прямоугольники, хорошо различимые на поверхности. Он закрыл глаза и повторил текст на память. Затем вынул из кармана куртки шариковую ручку, надавил на нее сверху, и на стекла полилась бесцветная жидкость. Обрывком туалетной бумаги он протер стекла и удостоверился, что они теперь ничем не отличаются от обычных. Поставив на место винтики, смонтировал очки и положил их в карман куртки.

Внимательно осмотрев комнату, Майк направился к двери. Было два часа семь минут. Времени на обед уже не оставалось. Он еще раз окинул взглядом комнату. На полу лежал клочок туалетной бумаги, которым он протирал стекла очков, и Майк быстро сжег его, сбросив пепел в унитаз. Снова посмотрел на часы. Было уже два часа десять минут. Торопливо покинув комнату, он направился в кафетерий.

В два часа двадцать семь минут, проглотив бутерброд с сыром и ветчиной, Майк Спенсер спокойно сидел в одном из кресел вестибюля, покуривая сигарету, и наблюдал за беспрестанным движением туристов. Они разговаривали, покупали журналы, фотографировали друг друга. Небольшая группа туристов столпилась вокруг красивой девушки—гида. Хотя Майка отделяло от них около десяти метров, он хорошо видел светлые волосы девушки, восхитительно контрастирующие с загорелым лицом и темными очками, прикрывавшими ее глаза.

Если бы Майк увидел эти голубые глаза, ему наверняка стало бы не по себе: красавица блондинка не спускала их с него. Правда, внешне это не было заметно: она не переставая говорила с туристами. Ни одно движение Майка не оставалось не зафиксированным ею. Майк, конечно, и не предполагал, что блондинка входит в оперативную группу госбезопасности в отеле. А Дульсе работала в паре с Масагером, которому должна была докладывать о любом подозрительном факте, каким бы незначительным он ни казался. Однако проникнуть за темные очки девушки—гида Майк Спенсер не мог.

Часы, висевшие на одной из стен обширного вестибюля, показывали ровно три. Со своего места Майк видел, как блондинка, переходя от одного туриста к другому, приглашала их занять места в автобусе. Ему пришла в голову мысль пококетничать с красивой девушкой. Он положил шляпу на стоявший рядом столик и сделал вид, будто спит.

Это не укрылось от девушки. «Что он теперь замышляет?» — подумала она. Не колеблясь, она направилась прямо к Майку и, встав рядом, пристально посмотрела на притворившегося спящим. Она не верила, что тот спит, ведь всего минуту назад он пристально наблюдал за другими. Не забыла она и его изучающего взгляда, брошенного в ее сторону.

Дульсе взяла шляпу, лежавшую на столике, и мягко, но решительно потрясла Бартона за плечо. Турист почувствовал ее теплую руку на своем плече, но глаза открыл не сразу. Вдохнув легкий аромат духов девушки, он улыбнулся, встал и хотел принести ей свои извинения, но Дульсе опередила его, пригласив в автобус. Протягивая ему шляпу, она заметила две крупные буквы, написанные на подкладке. Майк перехватил ее взгляд, и его лицо вдруг сделалось кирпично—красным. Он вежливо взял шляпу, протянутую девушкой, и пристально посмотрел ей в глаза. Однако она спокойно повторила приглашение занять место в автобусе.

Дульсе проводила туриста взглядом и задумалась: «Как же так, его зовут Майкл Бартон, а на шляпе написано «М» и «С»? Очень интересно…» И чтобы скрыть свое замешательство, она запела «Гуантанамеру».

Лейтенант Масагер, сидевший спиной, тем не менее хорошо видел только что разыгравшуюся сцену. В этом ему помогло одно из огромных стекол в углу вестибюля. Донеслась до него и мелодия, которую напевала Дульсе. Это был условный знак: она что—то заметила. Масагер встал и так рассчитал свой путь, чтобы через несколько секунд столкнуться с девушкой—гидом.

Три метра… два… один… Столкновение — маленькая сумочка падает на пол. Это произошло в двух метрах от автобуса, когда Бартон на глазах у всех поднимался в него. Масагер и девушка наклонились, чтобы поднять сумочку, и Дульсе, воспользовавшись моментом, передала лейтенанту информацию. Со стороны же казалось, будто мужчина приносил ей извинения.

Дульсе вошла в автобус, а лейтенант Масагер направился к администратору, сославшись на то, что забыл отдать ключ от своей комнаты. Возвращаясь к автобусу, он попытался закурить сигарету, но огонь не высекался. Тогда кто—то из стоявших в вестибюле, заметив его затруднения, дал ему прикурить. Масагер поблагодарил и пошел к автобусу. Хотя по нему этого и не было заметно, но внутренне он ликовал, так как успел передать информацию. «Посмотрим, кто окажется сильнее в этой схватке — трое из ЦРУ или трое из госбезопасности…» — думал он, продвигаясь к своему месту.

* * *

Монтес развалился в одном из кресел в гостиной. Пабло убивал время, сидя у телевизора. Уже прошли сутки с момента их возвращения из аэропорта, а они и словом не перемолвились. И вот Монтес сам начал разговор:

— Вся эта публика глупа, приятель.

Пабло, увлеченный передачей, не слышал, что сказал Монтес.

— Эй, ты! — крикнул ему Ф–1.

— А? Что?

— Ты не слышал, что я тебе сказал?

— Нет. Я смотрел передачу. Хорошая программа,

— Эта публика глупа, приятель.

— Ты о ком?

— О тех, кто работает у них в контрразведке. Ты помнишь, когда я оставил тебя в машине возле зоопарка и пошел переговорить с шефом?

— Да, помню. Ты ходил к Пеке.

— И в тот день Пеке сообщил мне новость: им известно, что я пришил ополченца в день приезда, и весьма возможно, у них есть данные на меня. Ты же знаешь, что они завели досье на всех, кто эмигрировал. Так вот, я несколько дней здесь, а со мной ничего не случилось.

— Значит, нас с тобой скоро заберут. Если они ищут тебя, то попадусь и я.

— Да не каркай ты! До ухода нам осталось всего четыре дня, а Пеке на этом деле собаку съел.

— Я очень сомневаюсь в том, о чем ты говоришь. Конечно, я не знаком с Пеке и ничего о нем не знаю…

— Пеке работает здесь уже несколько лет и ни разу не попался. Он руководит этой операцией на Кубе и, кроме того, координирует работу нескольких групп в Гаване.

— Он был в аэропорту?

— Конечно. Ты видел врача?

— Какого врача?

— Того, который возился с туристом.

— А—а–а, теперь припоминаю. Он еще оказал помощь упавшему в обморок туристу.

— Да, приятель, тот самый… Но тот тип вовсе не падал в обморок…

— Как не падал? Я сам видел, как он брякнулся на пол.

— А ты еще и глуп к тому же… Тот, что лежал в обмороке, — это наш человек.

— Наш человек?

— Да, приятель, это одна из шишек в управлении.

— Значит, это было представление?

— Конечно, приятель. Пеке нужно было передать ему что—то важное, и «обморок» был предусмотрен заранее.

— Ты говоришь, Пеке должен был проинформировать его. Но я там был и не слышал, чтобы он хоть слово произнес, пока приводил туриста в чувство.

— Ну и отсталая же ты личность, приятель! Разве для передачи информации обязательно нужно что—то говорить?

— Ну, тут уж я совсем ничего не понимаю.

— Все просто. У Пеке были очки с записанным на стеклах сообщением, такие же, как у того человека.

— Значит, пользуясь обмороком, они поменялись очками?

— Ну, наконец—то… — Монтес глубоко затянулся сигаретой и продолжил: — Именно поэтому, приятель, я и надеюсь, что все это кончится благополучно. Пеке — башковитый мужик. Обрати внимание, ты участвуешь в нашем деле, а практически ничего не знаешь. Мне и самому немногое известно. Только то, что мне нужно. В тот день он намекнул, что наше задание составляет часть очень большого дела…

— А я в тот день в аэропорту чуть было не допустил ошибку. Ты помнишь, как какой—то тип дал тебе прикурить, когда ты вынул сигарету?

— Да… да, сейчас припоминаю.

— А ты мне сказал, что в случае чего я должен пустить в ход шариковую ручку…

— Ты хочешь сказать…

— Вот именно… Я чуть было… Понимаешь, оружие такое у меня в руках впервые было. Я нервничал. Вспомни суматоху после обморока. За минуту до этого я увидел, как один тип, крутившийся возле тебя, сунул руку в карман. Я подумал, что в кармане у него пистолет, и вытащил ручку… Еще чуть—чуть — и я пустил бы ее в ход. Слава богу, вовремя заметил, что он вытащил не пистолет, а зажигалку.

— Ну и дерьмо же ты, приятель! Чуть было не вляпались.

— Я же тебе объяснил.

— Учись владеть собой: у тебя впереди большие дела.

— Какие дела?

— Завтра мы выезжаем в Сороа. Там будет тот самый, кто падал в обморок. У тебя будет довольно простое задание…

— Хорошо, хорошо. Пусть довольно простое, как ты говоришь. Но ты ничего толком не объясняешь. Скажи, что мне предстоит делать?

— Не торопись, не торопись. Дело вот какое. Когда увидишь, что я сел на борт бассейна и болтаю ногами в воде, сделаешь то же самое, но только на противоположной стороне. Понятно?

— Понятно. А что потом?

— Потом? Когда я сброшу полотенце с плеч и нырну в воду, ты сделаешь то же самое. Главное — как можно глубже нырнуть и плыть под водой. Если сможешь, коснись дна. Ясно?

— Конечно. И это все?

— Пока все.

Пабло закурил и снова стал смотреть передачу по телевизору, но она быстро кончилась. Пабло зевнул и направился к постели. Монтес остановил его.

— Послушай, ты читал это? — спросил он, протягивая ему газету.

— «Дело 3050»? Да, читал.

— Ну и как?

— Врач здорово засыпался.

— Именно об этом я и говорю. Каждый должен знать только то, что ему положено, и нечего лезть в бутылку, когда тебе сообщают лишь самое необходимое. Ведь если тебя арестуют и ты расколешься, то засыплются все.

— Послушай, Монтес. Во—первых, я постараюсь не попасться, а во—вторых, если меня и заметут, то я не из тех, кто раскалывается.

Монтес не спеша подошел к Пабло и, протянув ему руку, сказал:

— Ну что ж, спасибо, приятель.

Тот улыбнулся, пристально посмотрел на Монтеса и спросил:

— Ну а если заметут тебя?

— Меня?

— Да, тебя.

— Видишь эту заколку? — Монтес показал Пабло заколку в воротничке рубашки.

— Да. Ну и что?

— В ней капсула с цианистым калием… И уж если это случится, то в ящике стола для тебя лежат инструкции в запечатанном конверте.

Оба засмеялись, погасили свет и отправились спать.

В половине десятого утра, плотно позавтракав, они вышли из дома и направились к машине, стоявшей на противоположной стороне улицы.

Это заметил сотрудник, наблюдавший в бинокль за домом из гостиницы. Его товарищ с помощью телеобъектива снял эту сцену.

— «Орленок», говорит «Буря». Прием, — передал в эфир сотрудник с биноклем.

— «Буря», говорит «Орленок». Слушаю. Прием, — раздался голос в аппарате.

— Объекты один и два вышли из дома. Они сели в «додж», за которым ведется наблюдение.

Автомобиль медленно отъехал от обочины и уже через несколько минут мчался по 41–й улице. Затем пересек 58–ю улицу. В этот момент из—за фруктовой лавки на 41–ю улицу выехал синий «фольксваген». В машине послышался голос сотрудника госбезопасности:

— «Орленок», говорит «Искра». Прием.

— «Искра», говорит «Орленок». Докладывайте. Прием.

— Наблюдаемый «додж» с двумя мужчинами приближается к обелиску Съюдад Либертад. Жду указаний. Прием.

Ферра повернулся к карте, занимавшей всю стену, и, поразмыслив, сказал в микрофон:

— Следуйте за ним. Докладывайте по ходу. Что еще? Прием.

— Ничего.

— Агилар, — позвал Ферра, — посмотри на карте, где находятся «Молния» и «Ураган». Их нужно ввести в дело.

«Додж» проехал мимо военного госпиталя и, повернув на 130–ю улицу, на большой скорости промчался мимо Национального центра научных исследований. Монтес заволновался. У него сложилось впечатление, будто за ними следят. Правда, пока ничего конкретного он не обнаружил…

Повернув голову, Монтес в зеркале заднего вида заметил синий «фольксваген».

— Где мы?

— Сейчас повернем на восьмиполосную магистраль, — ответил Пабло.

Машина вынеслась на широкое шоссе.

— Теперь проверим.

— Что? — спросил Пабло.

— Мне кажется, что этот синий «фольксваген» висит у нас на «хвосте».

Пабло посмотрел в зеркало заднего вида:

— Я ничего не вижу, приятель.

— Он еще далеко. Вот он.

Пабло высунул голову в окошко и оглянулся;

— Да, это «фольксваген».

Их машина шла со скоростью восемьдесят миль в час.

— Сейчас проверим, «хвост» ли это. Уменьши скорость до сорока, — приказал Монтес.

Пабло сбавил газ. Оба наблюдали, что будет делать «фольксваген». Прошло минуты две, а дистанция не сокращалась.

— Поддай на сто! — крикнул Монтес.

Дистанция увеличилась, но через некоторое время «фольксваген» снова оказался на расстоянии ста метров.

— Видишь? Я же тебе говорил. Они идут за нами.

— Брось ерундить, приятель. Разве на магистрали…

— Смотри, смотри… — прервал его Монтес.

Пабло оглянулся и, улыбнувшись, сказал:

— Если это «хвост», то сейчас они будут нас брать. Вот они!

«Фольксваген» находился уже на расстоянии двух десятков метров. Мягким движением Монтес вытащил пистолет и, взведя спусковой крючок, положил на колени.

Сотрудник госбезопасности, сидевший за рулем «фольксвагена», не был новичком и быстро разобрался в обстановке.

— «Орленок», говорит «Искра». Прием.

— «Искра», говорит «Орленок». Докладывайте. Прием.

— Экипаж «доджа» проверяет меня. Иду на обгон. Прием.

— Правильно. Обходите и через километр прекращайте преследование. Поняли?

— Понял.

«Фольксваген» медленно приближался к «доджу». Монтес сжимал пистолет, наблюдая за «фольксвагеном», но у того вдруг начал мигать желтый указатель поворота. Агент слегка повернул голову и всмотрелся в водителя «фольксвагена».

«Додж» постепенно отставал, и Пабло заулыбался:

— Так, значит, «хвост», да?

— Вот уж действительно ты — пещерный человек по части слежки. «Хвост» не обязательно должен быть сзади.

Пабло усмехнулся:

— Наш Халиско всегда прав.

Оба увидели, как «фольксваген» свернул налево, на шоссе, ведущее в Бауту.

Пабло состроил Монтесу гримасу:

— Ну а теперь как?

— Ладно, приятель, твоя взяла, — ответил тот и спрятал пистолет.

За километр до этого места на широкое шоссе выехала вишневая «альфа».

— «Орленок», на связи «Молния». Прием.

— «Молния», говорит «Орленок». Докладывайте. Прием.

— Они приближаются. Жду указаний. Прием.

— Сделайте вид, будто у вас поломка, и следуйте за ними.

Водитель остановился у кювета и поднял капот. Он поставил ногу на буфер и стал ждать. Минуты через две промчался «додж».

На Центральном шоссе вишневая «альфа» свернула в сторону Гаваны. Теперь за «доджем» ехала черная «Волга», которая затем повернула в направлении Пинар—дель—Сороа. Наблюдение за «доджем» взяли на себя два сотрудника госбезопасности на мотоцикле с коляской.

— «Орленок», говорит «Ураган». Прием.

— «Ураган», говорит «Орленок». Докладывайте. Прием.

— Наблюдаемый «додж» с двумя мужчинами въезжает на территорию Сороа. Прием.

— Оставайтесь там до нашего приезда. Понятно?

— Понятно.

Ферра позвонил по телефону:

— Рамос?

— Да, это я.

— Объекты один и два в Сороа.

— Позвони в отделение Пинар—дель—Рио и скажи, чтобы у них были готовы патрули. А сам заходи ко мне.

— Ясно.

Дорожно—транспортное происшествие

Маленькая «альфа» остановилась у входа в здание, где содержался в заключении Роберто. Дверцы машины открылись, и три офицера госбезопасности в штатском быстро вошли в помещение и направились в кабинет дежурного офицера. Тот прочитал документ, врученный прибывшими, и позвонил по внутреннему телефону.

— Приведите арестованного! — приказал он.

— Это много времени займет? — спросил старший группы.

— Нет. Все документы уже готовы. Нас предупредили о вашем прибытии.

Десять минут спустя в сопровождении двух охранников в кабинете появился Роберто. Он и ожидавшие его обменялись взглядами.

Дежурный офицер вручил одному из прибывших сверток с вещами арестованного.

— Вот и все, — сказал он.

— Пошли! — приказал старший группы.

Впереди шли два офицера, за ними Роберто, а следом дежурный офицер и третий из прибывших офицеров госбезопасности. Когда они вышли из здания, водитель открыл заднюю дверцу машины. Один из офицеров обошел машину и устроился на заднем сиденье. Роберто усадили рядом с ним. Место по другую сторону от него занял еще один офицер. Дверцы машины были плотно закрыты, стекла подняты. Можно было ехать.

Офицеры пожали друг другу руки. Водитель завел мотор. Старший группы сел рядом с ним и закрыл дверцу. Внимательно посмотрев на Роберто и его соседей, он положил сверток с вещами арестованного на колени и сделал знак водителю. Машина стала удаляться от здания, в котором Роберто провел несколько дней. Пропетляв минут десять по гаванским улицам, она выехала на проспект Ранчо Бойерос.

Еще выходя из камеры, Роберто подумал о побеге, но сдержался, увидев двух бойцов охраны. Шел он не торопясь. По пути отметил, что все окна зарешечены, а в конце коридора стоит вооруженный часовой. «Нет. Здесь нет ни малейшего шанса», — решил он.

Теперь, в машине, Роберто вновь подумал о побеге. Он сверлил взглядом затылок сидевшего впереди офицера и думал: «Наверное, начальник…»

Роберто поглядел на водителя — по его толстой шее скатывались капли пота. «Здоровенный негр», — отметил он про себя и стал смотреть в окно, но мысль о побеге его не покидала. Взгляд остановился на ручке дверцы. Если повернуть ее внутрь, дверца откроется, но замок—то закрыт и стекла подняты, а по бокам люди. «Здесь тоже не удастся», — подумал он, вжался в сиденье, и в этот самый момент ему в голову пришла интересная мысль.

— Вы не могли бы дать мне сигарету? — попросил он.

Три офицера посмотрели на него. Сидевший впереди согласно кивнул, а тот, что ехал рядом с Роберто, достал из кармана пачку «Популярес». Другая его рука лежала на подлокотнике.

На Роберто не было наручников, и он взял сигарету.

Офицер, сидевший впереди, обернулся и дал ему прикурить от зажигалки.

— Спасибо, — поблагодарил арестованный.

Спустя некоторое время на конце его сигареты образовался пепел. Он протянул руку, чтобы стряхнуть его в маленькую пепельницу, вделанную в дверцу. Сидевший рядом офицер задержал руку Роберто.

— Я хочу стряхнуть пепел, — тихо проговорил тот. Офицер открыл крышку пепельницы. Роберто не спеша стряхнул пепел и занял прежнее положение.

Рассчитал он правильно: охранники дали ему закурить. Теперь предстояла психологическая подготовка. Он понимал, что каждое его движение привлекает внимание, но если это движение повторять несколько раз, наступит момент, когда бдительность конвоиров притупится. Вот тогда—то и можно будет попытаться совершить побег.

Роберто уже несколько раз прикидывал дистанцию, отделявшую его от водителя. «Лучше всего действовать, когда машина пойдет на максимальной скорости», — размышлял Роберто. В этот момент машина резко затормозила перед светофором. «Нужно прижечь ему окурком шею. Это место очень чувствительное», — продолжал он обдумывать свой план. Зажегся зеленый свет, и машина рванулась с места.

На конце сигареты Роберто вновь образовался пепел, и он опять протянул руку к пепельнице. На этот раз сидевший рядом офицер только посмотрел на него, но руки не задержал. «Все идет как надо. Прижгу водителю шею сразу после того, как стряхну пепел. Так больнее», — работала мысль Роберто.

Он выпрямился и посмотрел на сигарету. От нее осталась половина. После глубокой затяжки она еще больше укоротилась. Вновь образовался пепел. «От боли он сразу затормозит. Нас всех бросит вперед. Одной рукой я открою замок, а другой поверну ручку», — продолжал размышлять Роберто.

Машина повернула направо и помчалась по проспекту Сальвадора Альенде. Водитель ловко лавировал между машинами и, регулируя скорость, старался подъезжать к светофорам на зеленый свет.

Пепел на сигарете нарастал. Приближался момент, когда необходимо будет стряхнуть его. Роберто краем глаза посмотрел на сидевших рядом офицеров. И тут случилось непредвиденное. Офицер, сидевший слева, достал сигарету. Роберто протянул было руку к пепельнице, но в то же мгновение услышал:

— Не бросайте окурок: я хочу прикурить, у меня кончились спички.

Роберто в полной растерянности взглянул на человека, который перехватил его руку, чтобы прикурить. Величественно вручив ему окурок, арестованный плюхнулся обратно на сиденье. Офицер прикурил сигарету и бросил окурок в пепельницу.

Машина притормозила на мгновение и поехала дальше по улице Рейна, довольно оживленной в этот час. Через несколько минут она уже мчалась по улице Монсеррат. У светофора она задержалась на несколько секунд, но вот водитель снова нажал на акселератор. Пересекли улицу Обиспо. Водитель внимательно следил за обстановкой. Перед ним ехала машина. Он посигналил, и «альфа» пошла на обгон. Она шла в этот момент со скоростью пятьдесят миль в час. До грузовика, идущего впереди, оставалось около пяти метров.

Водитель «альфы» нажал на тормоз и еще раз дал сигнал. Водитель грузовика резко повернул руль, уходя от «альфы», и бетонные панели, стоявшие в кузове, начали угрожающе смещаться. В ту секунду, когда раздался визг шин по асфальту, водитель «альфы» увидел, как они надвигаются на него. Справа у обочины стояла вереница машин. Слева по тротуару стройными рядами шли пионеры. Водитель не колеблясь отвернул руль вправо. Поворот грузовика в левую сторону облегчил маневр, но одна из панелей все—таки обрушилась на «альфу».

Грузовик бампером задел «альфу» за левый борт, и на нее свалилась еще одна панель. Грузовик остановился. «Альфа» перевернулась раз, еще раз. Прохожие бросились к пострадавшей машине. Шестеро мужчин попытались вернуть ее в нормальное положение.

— Давайте быстрее, но осторожно — там люди! — крикнул один из мужчин.

Как только машина встала на колеса, дверцы быстро открыли. Первым вытащили водителя. По его лицу, изрезанному осколками стекла, текла кровь. Рука была явно сломана. Остальные находились без сознания. Пострадавших тут же уложили в одну из проходивших машин и отправили в ближайшую клинику.

Роберто по пути в клинику очнулся, но двигаться не смог. У него сильно болели голова и плечо. Спустя минуту он снова впал в забытье. Очнувшись в клинике, он увидел, как медсестра вводит ему что—то в вену. По всему телу разлилось приятное тепло. Он хотел поднять голову — и опять не смог, однако никакой боли при этом уже не почувствовал. Вскоре он спокойно заснул.

Проснулся Роберто час спустя. Ему стоило больших усилий сесть на койке. В ушах шумело. Он потрогал туго перевязанное плечо, осмотрел одежду. Брюки были разорваны, на рубашке расплылось кровавое пятно. «Прежде чем уходить отсюда, надо найти чистую одежду», — мелькнула у него мысль. В коридоре послышались шаги. Он вытянулся в постели и притворился спящим. Медсестра подошла, вероятно, хотела измерить пульс, но, увидев, что он спит, повернула обратно.

Как только она вышла, Роберто открыл глаза и встал, надел рубашку и сделал несколько шагов по палате. Поначалу у него закружилась голова, но чувствовал он себя уже лучше. Осторожно приоткрыв дверь в соседнюю комнату, он заметил в углу на вешалке белый халат. Не раздумывая, надел его и быстро вышел.

Открыв другую дверь, Роберто увидел сидевших в длинном коридоре людей. Поправив прическу, он решительно шагнул в коридор. По спине у него катил холодный пот. Он начал спускаться по лестнице на первый этаж. В обширном вестибюле было полно народу. Шум, доносившийся с улицы, подсказывал, что выход где—то рядом.

— Доктор, вы уже уходите? — неожиданно раздалось за его спиной.

Роберто остановился, оглянулся и увидел медсестру со смазливым личиком. Это она, сама того не желая, заставила его вздрогнуть.

— Да. На сегодня все.

— Вы ведь из тех, кто недавно прибыл?

— Да. — Роберто улыбнулся и, подойдя к медсестре поближе, тихо спросил: — Где здесь можно купить сигарет?

Медсестра тоже улыбнулась и, посмотрев на него, даже с некоторым кокетством ответила:

— Вон там, напротив, есть лавка.

— Спасибо, милочка.

Преодолев несколько метров, отделявших его от выхода, Роберто оказался на улице. Он пересек ее и вошел в лавку. Там сразу же обшарил взглядом все стены, но телефона—автомата нигде не заметил.

Он запустил руки в карманы брюк и ничего там не обнаружил. «У меня же ни гроша», — вспомнил он и медленно вышел из лавки на улицу.

Пройдя несколько метров, Роберто наконец увидел на противоположной стороне столь желанный телефон. Он быстро пересек улицу и дрожащими пальцами набрал шесть цифр, которые так много для него значили.[15] С нетерпением подождал гудка. Прошло две минуты, но никто трубку не брал. Он подождал еще минуту — и опять безрезультатно. Со злостью повесив трубку, он пошел вдоль улицы. Пройдя несколько кварталов, увидел еще один телефон. Когда его нетерпение достигло предела, на другом конце провода прозвучало:

— Слушаю.

— Пеке, это я, Роберто.

— Какой еще Роберто? Я не знаю никакого Роберто.

— Пеке, ради всего святого, это я — Роберто. У меня мало времени. Машина, на которой меня везли, попала в аварию, и мне удалось бежать. У меня ни сентаво. Нужны деньги, одежда. Пеке, ты меня слышишь?

— Слышу. Где ты сейчас?

— Напротив железнодорожного вокзала.

— Оставайся там. Я приеду.

В трубке послышался щелчок. Роберто повесил трубку, перешел улицу и сел на одну из скамеек в сквере. «Вот так дела: я же не знаю его, а он не знает меня, — вспомнил он и нервно оглянулся. — Из—за волнения я не объяснил ему, как меня узнать. Он сказал, что приедет сюда. Значит, его надо ждать минут через пятнадцать — двадцать, а может, и через полчаса. Все зависит от того, где он живет. Судя по телефонному индексу, где—то в районе Ведадо или Нуэво Ведадо. Этот же индекс и в районе зоопарка. Если, конечно, за время моего отсутствия индексы не поменяли».

Его внимание привлек полицейский, появившийся на углу. «Так вот какая у них теперь форма!» — отметил Роберто, внимательно разглядывая полицейского, пока тот не покинул сквер.

На соседнюю скамейку села привлекательная девушка и включила портативный радиоприемник. Заслушавшись музыкой, Роберто не сразу заметил, как около сквера остановился черный «форд».

Д–45 вышел из машины и побрел по скверу. Он скользнул взглядом по нескольким очередям, где в ожидании автобусов, идущих на пляжи, скопилось много людей. Затем стал неторопливо осматривать сквер и увидел Роберто. Заметив на соседней скамейке девушку, Д–45 подошел к ней и спросил:

— Вы позволите?

Девушка подняла радиоприемник и поставила его к себе на колени.

— Спасибо.

— Не за что.

Роберто увидел, как незнакомец садится рядом с девушкой, и ехидно улыбнулся. Девушка посмотрела по сторонам и, убедившись, что остальные скамейки пустуют, встала и ушла. Д–45 достал сигарету и начал похлопывать себя по карманам в поисках спичек. Затем с сигаретой в зубах подошел к Роберто:

— У вас не найдется спичек, товарищ?

— Нет, у меня нет спичек.

— Ну, тогда… ни Пеке, ни Роберто не смогут покурить…

Роберто прищурился и взглянул на соседа — с удивлением, любопытством и… недоверием. А Д–45 уже говорил:

— Выходи через эту улицу, идущую вниз. Моя машина — черный «форд». Я буду проезжать мимо тебя, тогда и сядешь. — И, повернувшись, он направился к лавке на углу.

Роберто исполнил указание и через несколько минут сидел в черном «форде».

* * *

Один из тех, кто ехал в «альфе», медленно открыл глаза и в течение нескольких минут лежал неподвижно — вспоминал детали аварии. Затем попытался встать с постели. Ему это удалось с большим трудом. Болели ноги. Когда он взглянул на руки, то увидел опухшие локти. Кое—как добрался до двери, открыл ее. Врач с удивлением посмотрел на него и, подхватив под мышки, подвел к стулу.

— Я…

— Да, мы уже знаем. Мы собрали ваши вещи…

— Мне нужно позвонить по телефону.

— Какой номер?

— Сорок…

Врач набрал номер и передал трубку. Ожидая связи, пострадавший спросил:

— Что с другими товарищами?

— Один находится этажом выше. Двое других отправлены в больницу имени Фахардо.

— Живы?

— Да, живы. У одного — перелом ноги, у другого — переломы рук. Меньше всего досталось вам и тому, кто наверху.

— Сколько времени я здесь?

Врач посмотрел на часы:

— Около…

— Алло, Рамос? Это я, Рамирес. Подожди минутку. — Офицер вопросительно взглянул на врача: — Каков из себя тот, кто наверху?

Врач подробно описал приметы второго пострадавшего. Сомнений не оставалось: речь шла о Роберто.

— Капитан, у нас случилась авария. Я нахожусь в… — снова вопросительно посмотрел он на врача, — в клинике на улице Корралес. Роберто тоже здесь. Остальных отправили в больницу. — Через несколько секунд Рамирес положил трубку и сказал: — Вам, доктор, нужно сходить наверх. Проверьте, в каком состоянии этот человек, и примите необходимые меры. За ним надо установить усиленное наблюдение. Возьмите нескольких человек и поместите этого субъекта здесь.

Врач поспешил выполнить указание. Прошло десять минут, которые показались Рамиресу вечностью. Наконец дверь резко распахнулась и в кабинет, запыхавшись, вошел доктор.

— Его нет, — проговорил он.

Лейтенант Рамирес побледнел:

— Как — нет?

— Нет его, лейтенант, нет. Медсестра говорит, что видела его в последний раз минут двадцать назад.

Дверь снова распахнулась, и в кабинет вошли трое. Это были Агилар и двое сотрудников госбезопасности.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не беспокойтесь, капитан, хорошо.

— А остальные?

— У них переломы. Их отвезли в больницу имени Фахардо. — Рамирес пристально посмотрел на капитана: — У меня плохая новость.

— В чем дело?

— Арестованный сбежал.

— Что?!

— Сбежал примерно полчаса назад.

Взяв себя в руки, Агилар спросил:

— Телефон работает?

— Да, — ответил врач.

Агилар набрал нужный номер:

— Рамос, это я, Агилар. Роберто сбежал полчаса назад. Нет, больше я ничего не знаю. Хорошо, еду.

— Я с вами, капитан. Мне уже лучше.

Агилар посмотрел на врача, стоявшего в углу кабинета. Тот согласно кивнул.

Кто—то робко постучал в дверь. Вошли две медсестры. Увидев посторонних, они в нерешительности остановились.

— Что—нибудь случилось, Мария? — спросил врач.

— У нее важная информация для вас.

Другая медсестра, явно чем—то взволнованная, начала рассказывать:

— Примерно полчаса назад я увидела, как со второго этажа спускается человек. Судя по приметам, о которых сообщила мне Мария, это был тот, кого вы ищете. Я приняла его за одного из врачей, которые приехали сегодня, и даже перекинулась с ним несколькими словами.

Рамирес и Агилар переглянулись, потом вновь посмотрели на медсестру. Агилар попросил ее сесть и переспросил:

— Вы сказали, что приняли его за одного из врачей, которые приехали к вам сегодня?

— Да.

— Почему?

— Понимаете, капитан, я видела, как он вышел из консультационного отделения на втором этаже. Я видела его впервые, на нем был белый халат. Вот я и подумала, что это один из новых врачей, прибывших сегодня.

— Понятно.

Медсестра уже более спокойно продолжала:

— Он спросил, не знаю ли я, где можно купить сигарет, и пошел в лавку. Это все, что я хотела сообщить вам.

Агилар опустил голову и несколько секунд молчал, потом сказал:

— Все, что вы нам сообщили, очень важно. Только не думайте, пожалуйста, что вы несете ответственность за его побег. Спасибо, товарищ. — Он помог подняться лейтенанту Рамиресу, попрощался с врачом и, прежде чем закрыть за собой дверь, произнес:

— От нас он не уйдет.

* * *

Черный «форд» Пеке мчался по Портовому проспекту. На заднем сиденье валялся белый халат. Сам же Роберто сидел рядом с Пеке. Струя воздуха, врывавшаяся через ветровое стекло, освежала лицо. Роберто глубоко затянулся и, выпустив клубы дыма, громко закашлялся.

— Ты, я вижу, еще не привык к кубинским сигаретам, — с улыбкой заметил Пеке.

— Нет, пока еще не привык.

— О чем задумался? Ты не разговорчивее покойника.

Роберто улыбнулся и с некоторой долей иронии произнес:

— А все—таки я везучий…

— Что ты имеешь в виду? То, что тебе удалось улизнуть?

— Да. До сих пор трудно в это поверить.

— А ты поверь. Кто очень хочет, может добиться своего в самый неожиданный момент.

— Это правда. Хочу спросить тебя кое о чем…

Пеке улыбнулся и, смерив его долгим взглядом, спросил:

— Что же тебя так интригует?

— Как ты узнал меня?

Пеке прекрасно понял вопрос, но ответил не сразу:

— Для меня эта операция началась больше года назад. Я должен был подобрать агента здесь, на Кубе, а Майк — двоих там, у себя. Один из них — ты. Год назад ты еще проходил обучение, а я уже знал, что оттуда прибудут двое. Правда, тогда мне были неизвестны имена и фамилии. Но два месяца назад мне сообщили и это, и я заочно узнал каждого из вас. Данные на тебя и на Ф–1 я получил через «почтовые ящики». Сложность этой операции требует строгого распределения ролей, поэтому каждый знает только то, что относится к его части задания. Словом, еще задолго до твоего появления у меня имелось на тебя полное досье. Кроме того, предусматривалось специально подтвердить твое прибытие, поэтому я следил за тобой с того момента, как ты покинул паром, и до того, как ты направился в управление госбезопасности. О том, как ты действовал дальше, мне известно через «пломбу». Я сообщил об этом в Центр через «почтовый ящик» и заверяю, что тебя здорово отблагодарят…

Роберто с интересом посмотрел на бывший летний кинотеатр, расположенный на пляже Марьянао, но его мысли снова вернулись к только что услышанному. «Значит, мое досье прислали сюда заранее… Если бы не… Правду говорили, что этот тип стоит целого десятка…» — размышлял он.

Вынув сигарету из пачки, лежавшей на сиденье, Роберто закурил и, медленно выпустив дым, возобновил разговор:

— Есть ряд моментов, которые мне не ясны.

— Какие?

— Кто такой Ф–1? Какова его задача? В каком положении дело, начатое мной? И самое главное — что нас ждет впереди?

Д–45 сбавил скорость и, прищурившись, ответил:

— Ф–1 — это агент, который прибыл на той же неделе, что и ты. Поначалу его задача состояла в том, чтобы помочь тебе вернуться. Это второй агент, отобранный Майком. О тебе ему ничего не известно… Есть одна важная деталь, которую тебе следует знать: в день прибытия какой—то ополченец опознал Ф–1, и агенту пришлось ликвидировать его. Благодаря «пломбе» нам стало известно, что ополченец сообщил имя Ф–1. Не тебе объяснять, что это значит. Ф–1 живет в доме агента, отобранного мной. Этот агент меня не знает, в контакт со мной вступал лишь Ф–1…

Помолчав несколько секунд, Пеке продолжал:

— Так вот, в силу сложившейся обстановки я использую Ф–1 для дезинформации госбезопасности. Сейчас за ним наверняка бегают, как за курочкой, несущей золотые яйца. И если его до сих пор не взяли, то, скорее всего, это объясняется тем, что они водят его на поводке, чтобы взять нас всех. О тебе он ничего не узнает, а что касается меня, то я принял кое—какие меры. Я попросил Центр отменить вторую часть твоего задания и по «почтовому ящику» получил положительный ответ. Так что теперь тебе придется… отдыхать. Надеюсь, я ответил на твой последний вопрос?

— Но у меня появились новые вопросы.

— Говори, что тебя беспокоит?

— Речь идет не о беспокойстве, — сказал Роберто. — Дело…

Пеке резко прервал его:

— Так что же ты хочешь знать?

Роберто заколебался. От Майка он знал, что Пеке раздражали лишние вопросы, а он уже назадавал их предостаточно.

— Что с тобой? — спросил Пеке.

Наконец Роберто решился:

— Как работает «пломба»? Где я буду жить и как выберусь отсюда?

— «Пломба» работает хорошо. До сих пор ее не обнаружили, но в последнее время она передает информацию лишь о предотвращении и тушении пожаров. Видимо, там произошла смена кабинетов… Теперь о месте, где ты будешь жить. Есть пустой дом в Марьянао. Он принадлежал сестре Эстер, которая уехала с Кубы год назад. А ключ остался у Эстер. Я потому и задержался с приездом к тебе, что нужно было за ним заехать. Эстер — это мой «почтовый ящик». В багажнике машины лежит чемодан. Там ты найдешь одежду, несколько банок с соком, консервы, несколько пачек сигарет и спички. Я дам тебе пистолет с глушителем. Ты, конечно, понимаешь, что должен использовать его только в самом крайнем случае. Из дома без моего разрешения не выходи. Если возникнет что—то неожиданное, звони.

Да, совсем забыл. В чемодане лежат бритва и лезвия. Теперь слушай внимательно. Там же ты найдешь завернутую в полиэтилен пачку «Популярес» с двумя сигаретами. Сигареты начинены сильнейшим ядом. Одна затяжка — и человек на том свете. Это на случай какого—нибудь осложнения. Тебе нужно отпустить усы и бакенбарды. Подчеркиваю, из дома ты можешь выйти только с моего разрешения или в чрезвычайном случае… Выезд намечен на рассвете в субботу. Уходим в ночь с пятницы на субботу через Пуэрто—Эскондидо. В половине первого вызовешь по телефону такси. Номер записан на карточке, она лежит в чемодане.

— Такси?!

— Да, Роберто, такси. Разве такое придет кому—нибудь в голову? Так вот, ты приедешь в Пуэрто—Эскондидо на такси. Я буду ждать тебя на мосту.

Машина подъехала к ресторану «Лос—Сибонейес». Пеке заглушил мотор.

— Сейчас перекусим. Садись спиной к улице, вопросов больше не задавай. Ешь спокойно, не то рис с фасолью и свинина обидятся, и ты окочуришься от несварения.

Через полтора часа они снова сидели в машине и ехали в сторону пляжа Эль—Саладо.

— Как тебе поправилась жареная свиная вырезка? — спросил Пеке.

— Очень понравилась. Давненько я не ел ничего подобного.

— Ну, давай продолжим, — сказал Пеке. — Теперь спрашивать буду я. Знаешь, кто прибыл в прошлый понедельник?

Роберто, подумав несколько секунд, ответил:

— Не имею ни малейшего представления. Там, где я был, меня ни о чем не информировали.

Пеке улыбнулся:

— Возьмись за что—нибудь покрепче, не то упадешь. Вчера прибыл Майк.

— Майк?!

— Да—да, Майк собственной персоной.

У Роберто возник рой новых вопросов, но он сдержал себя.

Машина въехала в курортный поселок Эль—Саладо, и через несколько минут они уже смаковали ароматный кофе в кафетерии. Пройдя несколько метров, они уселись в креслах на песчаном пляже, закурили. Пеке возобновил разговор.

Два часа продолжалась их беседа на берегу моря. Потом они вернулись в «форд». Пеке заговорил вновь:

— Запомни следующее: Майк Спенсер занимает номер 1325 и записан под именем Майкла Бартона. Этот канал используешь только в случае крайней необходимости, если тебе не удастся связаться со мной. Говорить с Майком можно только по—английски. Он улетает в воскресенье, так что все мы встретимся там. Понятно?

— Да.

— Сейчас мы посмотрим фильм, потом я оставлю тебя в твоем новом доме.

Посмотрев фильм в кинотеатре под открытым небом, пассажиры «форда» подъехали к перекрестку в районе Марьянао.

— Видишь вон тот дом? — спросил Пеке, показывая рукой вперед.

— Да.

— Вот тебе ключ. Чемодан в багажнике. Счастливо. Они пожали друг другу руки, и Роберто направился

к своей новой резиденции.

Пеке оставался в машине до тех пор, пока Роберто не закрыл за собой дверь. Взглянул на часы. «Как—то все сложится в Сороа? А потом… пламенный привет», — подумал он.

Машина бесшумно тронулась, а через некоторое время она уже подъезжала к зоопарку.

Карты открываются

Рамос, Ферра, Агилар и Старик удобно расположились в проекционном зале. Они с нетерпением ждали, когда погаснет свет, чтобы посмотреть фильм, снятый в аэропорту. Интуиция им подсказывала, что врагу удалось установить контакт, и все четверо постоянно думали об этом.

Свет погас, и восемь зрачков впились в экран. На этот раз офицеры имели возможность посмотреть все сцены приезда туристов, поскольку ранее каждый из них видел лишь то, что происходило в том месте аэропорта, где находился он. Теперь они могли все сопоставить и дополнить.

Фильм закончился, зажегся свет.

— Ну как? — спросил Старик.

Трое офицеров уставились в свои записные книжки. Первым заговорил Рамос:

— Как мы и предполагали, они приехали на встречу. Ф–1 и Пабло были там. Очень возможно, что там же находился и Мозг. Приехали они наверняка для того, чтобы установить контакт. Далее, поскольку Мозг знает, что Ф–1 нам уже известен, последний менее всего подходил для этой цели. Он был просто «термометром».

— «Термометром»? — переспросил Агилар.

— Да, — продолжал Рамос, — Ф–1 использовали в качестве приманки. Если бы мы арестовали его в аэропорту, то контакт состоялся бы в другом месте и они были бы настороже. Кроме того, как я уже сказал, Ф–1 стал неподходящей фигурой для контакта. Остаются Пабло и Мозг.

— Пабло все время нервничал, — отметил Агилар. — Очевидно, он не привык к таким ситуациям. Когда же образовалась толпа, он присоединился к ней последним. В этот момент он казался особенно взволнованным. В руках у него была шариковая ручка, которую он вертел между пальцев. Поэтому Пабло я исключаю.

Выслушав Агилара, Рамос продолжал:

— Я полностью с тобой согласен. Контакт, конечно, имел место, в этом я уверен. Ф–1 встал в коридоре, чтобы начать операцию. Это был сигнал для Умного: все, мол, идет как задумано. Если отбросить Ф–1 и Пабло, остается только Мозг. Значит, он и осуществил контакт.

— Во всем этом есть один неясный момент, — вмешался Ферра. — Ты с уверенностью говоришь о контакте, но не уточняешь, через кого и как он был установлен.

Рамос положил на одно из кресел пачку «Популярес» и зажег сигарету. Не спеша подойдя к Ферра, сказал:

— Я убежден, что контакт состоялся, но пока не могу объяснить, кто, как и когда это сделал. Я понимаю, что для установления контакта нужно, чтобы кто—то подошел к туристам. А за все время их передвижения по аэропорту никто к ним не подходил.

— Одну минутку, Рамос, — прервал его Старик. — Агилар только что указал на ряд важных моментов, о которых никто из вас не говорил. Мне кажется, разгадка кроется в них.

Рамос и Ферра посмотрели сначала на Старика, потом на Агилара, вспоминая, что же он сказал. Правильно поняв их взгляды, Старик пришел на помощь:

— Агилар исключил Пабло на том основании, что тот слишком нервничал, вертел в руках шариковую авторучку и последним подошел к толпе, когда началась беготня. А вы помните, почему она началась?

— Один из туристов упал в обморок. Потом появился врач, и он—то… — Ферра повернулся и впился взглядом в Старика.

— Да, Ферра, ты правильно мыслишь, — кивнул тот. — Если рассуждать логично, напрашивается следующий вывод: контакт состоялся между врачом и упавшим в обморок туристом. Значит, этот врач и есть Мозг, а упавший и обморок турист — Умный. Ф–1, как заметил Рамос, начал заранее запланированную операцию, встав в коридоре. Умный, увидев его, симулировал обморок. В такой ситуации самое естественное — позвать врача. Вот тут—то и вступил в дело Мозг, сыграв роль врача.

— Но как он передал информацию? — спросил Рамос. — С помощью вот этого, — ответил Старик, показав на очки. — Очки у врача были точно такие же, как у туриста, упавшего в обморок. Если вы внимательно смотрели, как этот тип выходил из самолета, то, наверное, заметили, что из—за яркого солнца он надел темные очки.

Это было логично. Но затем, еще находясь на летном поле, задолго до входа в здание аэропорта, он вопреки всякой логике снял темные очки и надел другие, со светлыми стеклами. Почему он это сделал? Да потому, что в здание надо было войти именно в этих очках, чтобы облегчить их обмен, не привлекая внимания. Мозг должен был находиться в аэропорту в таких же очках. Вспомните, во время сцены обморока врач снял с пациента очки и положил их на пол. Затем он то же самое проделал со своими очками. Потом врач бросился бежать по коридору к автобусу, чтобы вернуть очки пострадавшему. Я убежден, что врач передал ему свои очки. На столе лежат фотографии, сделанные с диспетчерской вышки. На них вы можете увидеть все манипуляции с очками.

Если наши предположения правильны, Умному предстоит проявить текст информации, а это очень трудно сделать. Здесь, на столе, находятся все данные, которые нам удалось собрать о туристах, включая и этого типа. Поскольку достаточных доказательств тогда у нас не имелось, досмотр багажа тщательным не был. Поэтому нельзя исключать, что таблетки или порошок для проявления провезены в чемодане. Если это не так, Умный будет искать проявитель сам или кто—то его ему доставит. Что касается врача, который, по моему предположению, и является Мозгом, то это хитрый, опытный агент. Но, если все пойдет как надо, вскоре он будет сидеть здесь, перед нами.

Старик замолчал на минуту, отпил из стакана воды и продолжал:

— Вспомните, одна из предпринятых нами мер состояла в регистрации номеров всех транспортных средств, которые приезжали сегодня в аэропорт. Так вот, если Мозг был на своей машине, у нас есть хорошая ниточка. Кроме того, не забывайте, о чем мы говорили раньше. Я имею в виду маршрут движения Роберто и поездку Ф–1 на автостоянку у паромной переправы. Все это наводит на мысль, что Мозг либо живет в том районе, либо проводит там свои встречи.

Наш план будет таким. Агилар обратится в министерство транспорта и выяснит там все детали, связанные с машинами, побывавшими в аэропорту. По номерам машин можно определить фамилии и адреса владельцев. Далее, мы не знаем, является ли Мозг действительно врачом или только сыграл эту роль в аэропорту. Нужно проверить фамилии и адреса всех врачей, фельдшеров,

особенно тех, кто проживает в районе зоопарка. Этим займется Рамос. — Старик подошел к Рамосу: — Некоторые его приметы нам известны: белый, слегка полноватый, лет пятидесяти — шестидесяти. Тебе это поможет. Старик вернулся в свое кресло:

— Сейчас мы опять посмотрим фильм. Надо проанализировать, насколько соответствует наша гипотеза тому, что мы увидим. Агилар попросит сделать фотокопии тех сцен, где будет появляться Мозг. Потом составим фоторобот и разошлем его по адресам. Очень важно, чтобы каждый комитет защиты революции в городе получил эту фотографию с телефонами, по которым следует звонить, если будет обнаружен этот тип. Я еще раз изучу все материалы, связанные с Роберто, и буду координировать действия первой и второй групп, работающих с туристами. Теперь давайте смотреть фильм.

Два часа спустя Старик спросил:

— Ну, как наша гипотеза?

Офицеры одобрительно закивали.

— Хорошо, — сказал Старик. — Нас ждет довольно хлопотное утро. Нельзя терять ни минуты. Каждый знает, что ему делать. Приступайте сразу к работе. Завтра встретимся здесь в десять часов утра. Все.

* * *

Пока туристы готовились к поездке в Сороа, а маленькая «альфа» везла под охраной Роберто, в гаванском управлении госбезопасности четыре офицера анализировали работу, проделанную в течение ночи. Полтора часа спустя они отправились отдыхать.

Рамос и Агилар шли по коридору вместе. В этот момент они увидели секретаршу Рамоса, которая подавала им знак рукой. Оба ускорили шаг.

— Вас вызывают к телефону, капитан.

Рамос взглянул на Агилара и с недовольной миной на лице направился к телефону.

— Слушаю. Да, это я. Где ты? А остальные товарищи? А арестованный? Хорошо, не беспокойся.

Агилар, слушавший разговор, сразу сделал вывод, что произошло что—то важное, связанное с Роберто.

Положив трубку, Рамос не сказал ни слова. Его мысли были сосредоточены на одном: возможен ли побег Роберто?

— Что случилось? — спросил Агилар.

— Товарищи, перевозившие Роберто, попали в аварию. Мне звонил лейтенант Рамирес. Он и Роберто находятся в клинике на улице Корралес. Остальных отправили в больницу. К счастью, никто не погиб. Моя забота сейчас — Роберто. Самое логичное для него — попытаться бежать. Нужно поехать к Рамиресу. Возьми с собой нескольких человек и прими меры, чтобы Роберто не удрал. Я займусь теми, кого отправили в Фахардо. Встретимся здесь.

Агилар надел фуражку и, направляясь к двери, попросил:

— Вызови машины, пока я спущусь.

Рамос принялся звонить по телефону, а Агилар быстро спустился по лестнице и остановился возле входа. Ждать пришлось недолго. Через несколько минут из бокового проезда появились две патрульные машины.

Поездка заняла около часа. Возвратившись, Агилар и Рамирес доложили Рамосу обо всем, что произошло.

Выслушав их доклад, Рамос начал изучать висевший на стене план города. Никто не произнес ни слова, но все трое думали об одном.

— Капитан, — проговорил наконец Рамирес, — а что, если усилить патрулирование в этом районе и отдать приказ о задержашш Роберто?

Рамос перевел взгляд на лейтенанта. Он понял его вопрос, как понял и другое, нечто более важное: Рамирес чувствовал себя виноватым в том, что арестованный сбежал. И если бы ему позволили, он поднял бы на ноги всю Гавану, лишь бы схватить Роберто.

— Именно об этом я и думал. Но прошло слишком много времени. Скорее всего, он уже «лег на дно» в каком—нибудь месте, — сказал Рамос, а подойдя к лейтенанту, добавил: — Вы не должны чувствовать себя виноватым, это был несчастный случай. Вы сделали все, что могли. Теперь отправляйтесь отдыхать и ни о чем не беспокойтесь. Днем раньше или днем позже, но этот человек будет в наших руках.

Пожав руку Рамосу и Агилару, лейтенант Рамирес вышел из кабинета.

— Он — настоящий товарищ! — воскликнул Агилар, закрывая дверь.

— Я знаю его не один год, — поддержал его Рамос. — Он умный, смелый и простой. Словом, замечательный парень. Вот и сейчас: только оправился после аварии, а уже думает о работе. С такими людьми любое дело по плечу.

Агилар подошел к плану города и воткнул булавку с красной головкой на пересечении улиц Корралес и Монсеррат. Рамос последовал его примеру и обвел красным карандашом район Альтурас у зоопарка.

Потом они сели. Разговор возобновил Лгилар:

— Ты только что сказал, что, скорее всего, Роберто «залег» в каком—нибудь месте?

— Может, там, куда он должен был направиться по прибытии. Вероятно, это квартира Мозга. Вот почему я обвел на плане красным карандашом район Альтурас у зоопарка. — Рамос нажал одну из кнопок селектора: — Соедините меня с майором.

Через несколько секунд в аппарате послышался женский голос:

— Капитан, майора нет на месте.

— Он ничего не просил передать мне?

— Нет. Он сказал только, что будет дома. Позвонить ему?

— Спасибо, я сам позвоню. — Рамос убрал палец с кнопки селектора и стал звонить по телефону, но никто ему не ответил.

— Кажется, его нет.

— Может, Старик спит? — предположил Агилар, подавив зевок.

— Может быть. Тебе тоже неплохо бы вздремнуть пару часов. Но прежде нужно, чтобы помимо фотографии Мозга, которую мы уже заказали, изготовили фотографию Роберто. Ты сможешь заняться этим сейчас?

— Да, конечно. Давай фотографию.

Рамос открыл металлический сейф и протянул фотографию Роберто:

— Потом пойдешь немного поспишь. Позже я заеду за тобой.

Взяв у Рамоса фотографию, Агилар отправился выполнять задание.

В десять часов вечера, после того как Рамос заехал за ним, предварительно позвонив Ферра, все снова собрались в кабинете майора. Старик поставил на стол портативный магнитофон и сказал:

— Давайте послушаем доклад лейтенанта Масагера. Это наш «турист», которому поручено наблюдение за прибывшей группой иностранцев.

Он нажал кнопку, и в течение получаса все внимательно слушали запись.

Когда пленка кончилась, майор сказал:

— А теперь проанализируем ситуацию и сопоставим соображения, которые возникли у каждого из нас.

— Проживающий в номере 1325 и упавший в обморок турист — одно и то же лицо? — спросил Агилар.

— Да, — подтвердил Старик.

Ферра с силой загасил окурок в пепельнице.

— Масагеру известно об этом? — задал он вопрос. Старик ответил не сразу. Сначала он закурил сигарету и только потом сказал:

— Он не знает этого. Я хотел, чтобы информация группы, работающей в отеле, была совершенно объективной.

— Это позволяет нам теперь сделать очень важный вывод, — заметил Ферра. — По двум разным каналам мы пришли к одному и тому же человеку — Майклу Бартону.

— Я бы сказал иначе, — произнес Агилар. — Мы пришли к человеку, который называет себя Майклом Бартоном. Скорее всего, его зовут иначе.

— Ну, в этом нет сомнения, — сказал Старик. — Относительно гостя из номера 1325 у нас уже есть план. Реализацию его мы начнем, как только получим разрешение руководства. — Старик бросил окурок в пепельницу и продолжал: — Теперь подведем итоги. Фотографии Роберто и Мозга нам передадут завтра утром. К вечеру они будут во всех зональных комитетах защиты революции города, а в четверг — в каждом из квартальных комитетов. Завтра, в среду, их будут иметь все наши сотрудники и патрульные команды. Так?

— Так, — ответил Рамос.

— Завтра вечером, — продолжал Старик, — у нас будут все данные на владельцев машин, которые находились в аэропорту в понедельник. Завтра же обе фотографии будут на всех вокзалах страны. У нас многочисленная сеть такси, поэтому надо распространить фотографии и среди таксистов. Если кто из интересующих нас лиц воспользуется этим видом транспорта, водитель должен будет связаться с диспетчерской по радио, назвавшись Тридцать пятым.

Рамос открыл записную книжку:

— Завтра же у нас будут данные обо всех медиках, живущих в районе зоопарка.

На несколько минут в кабинете воцарилось молчание. Старик закурил новую сигарету и возобновил разговор:

— Давайте уделим несколько минут Роберто. Задание, с которым его заслали на Кубу, он выполнил. Сейчас он, видимо, затаился. Все принимаемые нами меры могут иметь эффект только в том случае, если Роберто начнет передвигаться. Мы не должны забывать, что имеем дело с хорошо подготовленной группой агентов ЦРУ, которые доказали, что умеют работать. Я говорю об этом потому, что самое логичное в сложившейся ситуации — держать Роберто взаперти. Это затрудняет наши действия и в значительной мере снижает эффективность предпринятых нами мер. Так что теперь следует выяснить, какое решение они примут: будут вывозить его из страны сейчас или станут ждать, пока все успокоится? Первый вариант означает, что им надо действовать в момент наивысшего напряжения наших сил. Второй вариант плох для них тем, что с каждым днем возрастает опасность быть раскрытыми. Нужно подумать над этим. Кроме того, нам неизвестно, намеревается ли Роберто уходить в одиночку или в составе всей группы. И об этом надо подумать. Дальше…

Стук в дверь прервал его.

— Войдите, — громко сказал он.

В кабинет вошел дежурный офицер с пакетом в руке:

— Получено десять минут назад.

— Хорошо. Спасибо.

Офицер вышел. Старик прочитал адрес на пакете:

— Это тебе, Рамос.

Тот взял пакет и, открыв его, стал читать вслух:

— «Дорогой товарищ Рамос! Посылаю это письмо в надежде, что у тебя, твоей семьи и друзей все благополучно. Мои дела идут хорошо. Я пишу, чтобы не потерять контакт с тобой, как мы и договаривались при моем отъезде. Здесь, в СССР, я встретился со многими товарищами, которых давно не видел. В общежитии живет много наших студентов с разных факультетов.

Перемена климата поначалу вывела меня из строя: я заболел гриппом. Врач сказал, что через неделю я буду на ногах, потому что мое заболевание вызвано резкой сменой температуры. Представь себе, что здесь, в Москве, сейчас всего два градуса.

Это письмо и открытка свидетельствуют, что я не забываю, о чем мы с тобой говорили. Я прекрасно помню все, что ты мне сказал. Я понимаю, что я студент, а не турист. В мою первую сессию я получил хорошие отметки, пользуюсь уважением среди своих товарищей. Сейчас я очень много занимаюсь, потому что приближается следующая сессия, а я хочу получить хорошие отметки. Те, кто добьется лучшего балла, будут участвовать в одном важном для нас мероприятии. Здесь устраивается традиционная встреча кубинских студентов.

Теперь о спорте. Продолжаю заниматься дзюдо и плаванием. Дзюдо занимаюсь в самом институте. Плаванием — а это мой любимый вид спорта — занимаюсь в бассейне, расположенном поблизости от общежития. Вода, конечно, очень холодная. Это заставляет меня скучать по теплой воде наших бассейнов в Гаване.

Хотя учебный курс трудный, об отдыхе мы не забываем. Больше всего мне, конечно, нравятся экскурсии по различным историческим и достопримечательным местам Москвы. В таких поездках не только отдыхаешь, но и узнаешь много интересного.

В следующих письмах я напишу тебе обо всем более подробно. Это письмо придет незадолго до твоего дня рождения. Если память мне не изменяет, на этот раз тебе исполнится тридцать три. Поздравляю от всего сердца. С революционным приветом Антонио».

Рамос посмотрел на присутствующих. Он встретил один понимающий взгляд и два полных изумления. Улыбнувшись и держа письмо в левой руке, он начал что—то заносить в записную книжку. С каждой минутой его лицо все больше озарялось радостью. Он вручил записную книжку Старику, и тот, быстро прочитав написанное, встал:

— Хорошая работа! А письмо подлинное?

Рамос подошел к Старику:

— Без сомнения. Шифр совпадает точно. Если бы письмо было написано другим человеком или под угрозой, то не хватало бы одного элемента. — Рамос посмотрел на товарищей и пояснил: — Простите. Я так обрадовался, что совсем забыл сказать вам, от кого это письмо. Это от одного нашего товарища — Р–15. Уже много лет он работает в логове врага. «Почтовый ящик», использованный им на этот раз, свидетельствует о срочности и важности информации. В письме, которое я прочитал, содержится сообщение и для нас. Идите сюда.

Ферра и Агилар подошли к столу Старика, и тот прочитал вслух:

— «Контакт в аэропорту — врач и турист. Следующая встреча в бассейне Сороа в четверг. Выезд всей группы в субботу». — Он прикрыл папку, лежавшую на столе, и, взглянув на программу пребывания туристов, произнес: — Ясно совершенно ясно. Первая часть сообщения подтверждает наши предположения. О второй стоит поговорить. Полагаю, что в Сороа будет сделана еще одна попытка передать информацию. Бартон уезжает в конце недели, и по пустякам они не стали бы рисковать. В Сороа намечена последняя встреча. Третья часть сообщения немного проясняет наши сомнения. Мы теперь знаем, что в субботу они хотят уйти все. Начнем…

Телефонный звонок прервал его.

— Слушаю… Да, все четверо пока здесь… Нет, не беспокойтесь, нам осталось немного… Да. Через полчасика будем спать… У меня на завтра для вас есть кое—что интересное… Принят? Целиком? Хорошо. До свидания. — Старик положил трубку и сказал: — Звонил шеф. Беспокоится за нас. Знает, что мы уже две ночи не спим, и это его волнует… Вернемся к тому, на чем мы остановились. Имеющаяся информация позволяет нам предпринять ряд мер. Во—первых, мы сократим число сотрудников, работающих в отеле. Мы теперь знаем, что наша цель — Майкл Бартон. План, о котором я упоминал, принят. Учитывая поздний час, отложу объяснения на завтра.

Во—вторых, сейчас, как никогда, нужно держать под контролем Ф–1 и Пабло. Нет никаких сомнений, что они тоже будут в Сороа и сыграют свою роль в операции, намеченной на четверг. Ф–1 мы арестуем, но не сегодня и не завтра. Мы сделаем это в четверг утром, до того, как они начнут запланированную операцию. Все надо делать без шума. Необходимо помнить, что Сороа — туристский центр, где много отдыхающих. И все же следует так провести операцию, чтобы стало известно, что мы арестовали Ф–1. Очень важная деталь: Ф–1 надо взять на глазах у прохожих, но так, чтобы рядом с ним не было его сообщников. Операцией будет руководить Ферра. Тебе следует узнать через «Кубатур» фамилии всех, кто зарезервировал путевки в Сороа на эту неделю.

Захват Ф–1 в такой форме преследует ряд целей. Первая цель — затруднить операцию, намеченную ими на четверг. Поскольку мы его арестуем за несколько часов до нее, им придется изменить план действий. В этих условиях весьма возможно появление на поверхности и Мозга. Вторая цель — чисто психологическая. Узнав, что арестован Ф–1, они наделают ошибок. И одна из таких ошибок может вывести нас на Роберто.

Несколько минут длилось молчание. Потом заговорил Агилар:

— Я согласен со всем, что вы сказали, но есть один момент, который меня беспокоит. Если мы арестуем Ф–1 так, как вы говорите, нет ли риска, что Мозг скроется? Ведь Ф–1 знает его и ему известно, где он живет. Кроме того, нет ли риска, что они ускорят завершение задуманной операции?

Старик ответил не сразу:

— Что касается первого пункта, твои опасения обоснованны. Да, мы рискуем. Но, во—первых, мы арестуем Ф–1, когда он будет один. Это позволит нам продолжать слежку за Пабло. Через него, даже если Мозг ускользнет от нас в Сороа, мы опять сможем выйти на группу. Во—вторых, это произойдет в четверг, а сегодня лишь вторник. Завтра будет запущена в ход подготовленная нами машина, и, возможно, нам ничего не придется делать из того, о чем мы говорим. Не забывай также, что нам известно, как выглядит Мозг. Если мы увидим его в Сороа, то наверняка узнаем. Кстати, если Мозг будет там, мы не станем его брать до их отъезда. Это приказ шефа. И еще одно. Вполне вероятно, что Мозг изменит свою внешность для поездки в Сороа. Что касается их отъезда, то я не думаю, чтобы они могли его ускорить. Не все зависит от них. Вероятнее всего, за ними приедут. Если вопросов больше нет, идем спать. Завтра у нас напряженный день. Встретимся здесь в половине девятого.

* * *

На следующее утро Старик и Рамос встретились, как и было намечено. В ожидании остальных они с удовольствием пили кофе.

— Который час? — спросил Старик.

— Без двадцати девять.

— Где Ферра и Агилар?

— Я их только что видел.

Старик нажал одну из кнопок селектора:

— Ферра!

Вместо капитана ответил женский голос:

— Его нет.

— Он сказал, где его найти?

— Нет, но он в здании.

— Вы видели его одного?

— Нет. С ним был капитан Агилар.

— Хорошо, спасибо. Что—то случилось, и в этом «что—то» участвуют Ферра и Агилар, — сказал Старик, обращаясь к Рамосу.

В дверь тихо постучали. Старик разрешил войти. Дежурный офицер вручил ему маленький желтый конверт и вышел. Старик прочитал адрес на конверте и нахмурился. Он медленно вскрыл конверт и молча стал рассматривать красивую открытку.

Открытка поступила от связного агента Х–23. Розовый цвет лепестков означал, что контакт с агентом потерян.

Обуреваемые одними мыслями, Старик и Рамос молчали. Роберто частично удалось выполнить свое задание, и теперь Х–23 оказался в опасности. Как помочь ему? Размышления офицеров были прерваны резким телефонным звонком.

— …Да. Позвони в отделение Пинара. Пусть держат наготове патрули. Сам зайди сюда. — Рамос положил трубку и встретился взглядом со Стариком: — Это Ферра. Пабло и Ф–1 отправились в Сороа.

Старик опустился в кресло и в течение нескольких минут искал что—то в своей рабочей тетради.

— Поступило вовремя? — неожиданно спросил он.

— Что?

— Я имею в виду сообщение, которое мы направили Х–23.

— У нас есть подтверждение от связного, но неизвестно, когда он потерял контакт с Х–23 — до или после этого.

— Сколько времени потребуется на установление контакта со связным?

— Это можно сделать завтра, часам к четырем.

— А другого канала нет?

— Есть, но времени уйдет больше.

— Необходимо установить контакт со связным и уточнить положение Х–23.

Легкий стук в дверь прервал их разговор.

— Войдите.

Дверь открылась. Вошли Ферра и Агилар.

— Мы задержались, поскольку по дороге сюда нам сообщили, что Ф–1 и Пабло выехали из дома.

— Рамос мне об этом доложил. Только что получено сообщение от связного Х–23: он потерял с ним контакт. Но думать о худшем еще слишком рано. — Старик помолчал и затем спросил: — Как с фотографиями?

Ферра открыл свою рабочую тетрадь:

— Все наши патрули и таксисты уже имеют их, В настоящий момент фотографии доставляются в зональные комитеты защиты революции и на вокзалы страны.

— А как с владельцами машин?

— Они будут известны через час.

— Рамос, выясни то же самое о машинах, прибывших в Сороа, — приказал Старик. Он сделал несколько пометок в рабочей тетради и затем спросил: — О медицинских работниках, проживающих в районе зоопарка, что—нибудь узнали?

Ответил Рамос:

— В этом районе живут одиннадцать врачей, пять фельдшеров, три стоматолога, два фармацевта и двадцать три студента—медика. В настоящий момент наш сотрудник анализирует полученные данные, пользуясь фотороботом. Его сообщение должно поступить с минуты на минуту.

И будто в подтверждение его слов зазвонил телефон. Рамос поднял трубку:

— Слушаю. Да, это я. Что? Ты уверен? Хорошо, приезжай сюда.

— Что произошло? — поинтересовался Старик.

— Один стоматолог, практикующий на дому, по описаниям похож на фоторобот Д–45. Примерно через полчаса наш сотрудник будет здесь.

Старик закурил и посмотрел куда—то вдаль, затем спросил:

— А завтра утром у всех местных комитетов защиты революции будут фотографии?

— Да, у всех, — заверил его Рамос.

Старик открыл одну из папок, лежавших на столе:

— Сейчас я познакомлю вас с планом в отношении туриста из номера 1325…

Обсуждение действий, предусмотренных этим планом, продолжалось два часа. Потом Старик вызвал лейтенанта Санчеса и часа полтора беседовал с ним. Информация лейтенанта оказалась очень ценной. Судя по всему, кольцо вокруг Мозга сжималось.

— Ферра, отправляйся в Сороа и действуй в соответствии с намеченным планом, — приказал Старик.

Зазвонил телефон.

— Слушаю… Да… Хорошо… — Старик положил трубку, и на его лице появилась улыбка. — Это из отеля. На шляпе Майкла Бартона обнаружены инициалы «М» и «С», а ведь по логике вещей должны быть инициалы «М» и «Б». Значит, как уже отмечал Агилар, Бартон вовсе не тот, за кого себя выдает. Готовь, Рамос, шифровку для связного Х–23. Пусть проверят, не отсутствует ли кто из их сотрудников с инициалами «М» и «С». Агилар, ты свое задание знаешь. Выбери кого—нибудь в помощники и отправляйся.

* * *

Агилар выбрал лейтенанта Мехиаса. Этот офицер уже четыре года работал в управлении госбезопасности и отличался потрясающей наблюдательностью. Ему—то и поручили произвести обыск в номере 1325, причем сделать это так, чтобы не осталось следов.

Около трех часов дня лейтенант Мехиас со всеми принадлежностями слесаря—водопроводчика вошел в номер 1325. Окинув взглядом помещение, он надел резиновые перчатки, уселся на пол и стал внимательно разглядывать огромный комод, расположенный справа от него. Он заметил, что один из ящиков приоткрыт. Потом так же внимательно изучил платяной шкаф и другую мебель.

Его внимание привлек чемодан. Замки на нем были не заперты. «Стоит поднять крышку, и он открыт, — подумал Мехиас. — Слишком уж просто». Он тщательно осмотрел бока чемодана. Его взгляд задержался на язычке галстука, высунувшемся с одной стороны. «Это первая ловушка», — отметил он и продолжил осмотр. Вскоре он нашел и вторую ловушку — тонкий волосок, опечатавший чемодан.

Мехиас встал и направился к ящику с инструментами — неизменному спутнику каждого слесаря. В его правой руке появились три пластиковые коробочки, а в левой — отвертка, шпатель и плоскогубцы. Он вошел в санузел, снял сифон под раковиной и с помощью шпателя соскреб содержимое внутренней поверхности труб. Влажная масса оказалась в одной из коробочек. Затем он поставил сифон на место и повторил операцию со сливным отверстием ванны и со сливной решеткой на полу.

Очень долго осматривал Мехиас кресло, стоявшее в номере. Не найдя ничего подозрительного, он устроился в нем. С момента появления в комнате лейтенант все время помнил о том задании, которое ему пришлось выполнять несколько месяцев назад. Именно поэтому он и сел сначала на пол. В тот раз не замеченная им ловушка чуть не привела к провалу деликатного поручения.

Мехиас снова стал осматривать все вокруг. «Итак, он оставил приоткрытой дверцу шкафа, ящик комода и ящик ночного столика. Небрежность? Нет, не думаю… Судя по тому, что о нем говорили, это опытный агент. А кроме того…» Мелькнувшая мысль прервала цепь его рассуждений. Ему захотелось закурить, но он знал, что этого делать нельзя. Он спрятал пачку сигарет в карман и с помощью маленькой металлической линейки стал измерять, на какое расстояние приоткрыта дверца шкафа. Потом осторожно открыл ее. В шкафу висели на плечиках две рубашки. Одной рукой он прижал плечики, чтобы они не сдвинулись с места, а другой обшарил карманы — ничего. Его взгляд упал на три пары ботинок, стоявших внизу. В одной из них он узнал ботинки, в которых Майкл Бартон был в аэропорту в день прибытия на Кубу.

Запомнив положение ботинок, Мехиас взял один из них в руки. Заглянул внутрь. Сильно потряс. Потом, осмотрев резиновую подошву, поставил ботинок на место и взял другой. Он ничем не отличался от предыдущего. Мехиас сравнил их по весу. «Кажется, этот чуть полегче, — определил он и стал изучать его внимательнее. Взгляд Мехиаса задержался на каблуке. — Должно быть, здесь». Попытка повернуть каблук вправо ничего не дала. Тогда он повернул его влево — и половина каблука подалась. «Вот оно что! Значит, именно здесь он прятал информацию». Вернув каблук в прежнее положение, лейтенант поставил ботинки на место. Закрывая дверцу шкафа, он точно выверил размер щели, чтобы все было как раньше.

Лейтенант опять уселся в кресло и несколько минут раздумывал об увиденном, потом взглянул на часы, резко поднялся и отправился на балкон. Его следующей целью был пластмассовый самосвал.

Выйдя на балкон, Мехиас сразу заметил его в углу. Положив по спичке перед каждым из колес, он поднял игрушку и острым ножом поскреб кузов. Отделившуюся пыль собрал в коробочку и поставил самосвал на место.

Осмотр был закончен, и Мехиас вышел в коридор, где его появление сразу же было зафиксировано на экране телевизора в контрольном пункте, оборудованном сотрудниками госбезопасности в отеле. Он завел мотор маленького «пикапа» с эмблемой «Городское хозяйство» и уехал.

* * *

Члены квартального комитета защиты революции Бланка и Рауль дежурили этой ночью, патрулируя в том квартале, где в одном из домов укрывался Роберто.

— Рауль, как ты думаешь, где он может прятаться? — спросила Бланка.

— Мало ли где! Если у него есть сообщники, то весьма вероятно, что он укрылся в доме одного из них. А может, он спрятался где—нибудь в пещере, то есть его вовсе нет в Гаване. Значит, выслеживать его — это все равно что искать иголку в стоге сена. Но его ищут все, и ему не удастся скрыться.

Комитетчики остановились на перекрестке и посмотрели на пустынную в эти часы улицу.

— А по—твоему, где он может скрываться? — спросил Рауль.

Бланка немного помолчала:

— Я думаю так же, как и ты. Для нас главное — не пропустить появление незнакомца в квартале. Но пока я никого не встречала.

Комитетчики присели отдохнуть на низкий каменный заборчик у входа в один из домов. Они и не подозревали, что расположились всего в каких—нибудь двадцати метрах от того места, где укрывался Роберто. Внезапно Бланка насторожилась.

— Ты заметил? — прошептала она. — Мне показалось, что там, в доме напротив, что—то сверкнуло.

Рауль посмотрел на дом, указанный Бланкой:

— Я ничего не вижу.

— А я видела, как внутри дома что—то сверкнуло. Как будто кто—то зажег спичку…

— Послушай, Бланка. Сегодня утром я косил здесь газон, присел отдохнуть вот на этот заборчик и обратил внимание, что дверь дома опечатана. Я сходил во двор попить воды из крана и не заметил ничего подозрительного.

— И все же уверяю тебя: там только что что—то зажигали.

Не дожидаясь ответа своего товарища, Бланка направилась к дому. Не прошла она и пяти метров, как Рауль догнал ее. По тротуарчику, огибавшему дом, они подошли к задней двери. Она была заперта. Они приоткрыли деревянные жалюзи на окне гостиной, но в кромешной тьме, царившей внутри, ничего не рассмотрели. Заглянули в окно кухни. Там тоже было темно. Рауль чиркнул спичкой.

— Ты видел? — тихо спросила Бланка.

— Да.

Им удалось разглядеть на столе две банки сока и пакет с печеньем. Они сразу же вернулись на улицу.

— Веди себя так, будто ничего не заметила, — сказал Рауль. — Если внутри кто—то есть, он наверняка сейчас следит за нами. Давай опять сядем на заборчик. Я достану сигарету и громко попрошу тебя принести спички. Ты пойдешь домой и позвонишь в управление госбезопасности. И прошу тебя: ничего не преувеличивай. Скажи только, что в этом доме кто—то был или кто—то есть. Понятно?

— Понятно.

Через семь минут в управлении госбезопасности города зазвонил телефон.

* * *

Этой ночью Роберто не спалось, и он решил посидеть в гостиной послушать музыку. Ему захотелось курить, и он, чиркнув спичкой, затянулся последней сигаретой, остававшейся в пачке. Бросив спичку в угол, подошел к окну. И сразу увидел парочку, сидевшую на противоположной стороне улицы.

Не колеблясь ни секунды, Роберто потушил сигарету. Он видел, как парочка подошла к дому. Прижавшись к стене, Роберто приготовил пистолет. Дыхание у него перехватило. По спине поползли мурашки. Прошло несколько секунд, показавшихся ему вечностью. И вновь до него донесся шум шагов. Они приближались. Он сжал рукоятку пистолета, но шаги вскоре стали удаляться.

Роберто очень хотелось выглянуть в окно, однако он сдержал себя. Когда же через несколько минут он посмотрел в него, то увидел парочку на прежнем месте. Мужчина вытащил сигарету и попросил женщину принести из дома спички. «Кажется, пронесло», — улыбнулся Роберто.

* * *

«Фиат» сравнительно легко преодолел подъем и, проехав еще немного, затормозил. Несколько минут Агилар оставался за рулем. «Если все пойдет так, как задумано, кольцо вокруг Мозга замкнется через несколько минут», — подумал он и, выйдя из машины, направился к дому с вывеской «Комитет защиты революции». Его взгляд задержался на шестиэтажном здании в конце улицы.

Агилар вошел в подъезд и тихонько постучал:

— Мама дома?

Едва он задал этот вопрос маленькой девочке, которая открыла дверь, как послышался женский голос:

— Вам кого?

Агилар посмотрел на миловидное лицо хозяйки:

— Будьте добры, я хотел бы переговорить с председателем комитета.

— Проходите, садитесь. Она сейчас придет.

Агилар оказался в уютной комнате, сел в кресло. Прошло несколько минут. Из состояния задумчивости его вывел вопрос:

— Вы по какому делу, товарищ?

— Вы председатель комитета?

— Да.

Агилар достал удостоверение и предъявил его женщине. Посмотрев на документ, она сказала, садясь на стул:

— Слушаю вас.

— Вы получили эти фотографии сегодня утром? — спросил Агилар и протянул ей фотографии.

— Да.

— Кто—нибудь в вашем квартале походит на одного из этих людей?

Женщина встала и пошла к телевизору. На нем под яркой салфеткой лежали фотографии. Она взяла их, вернулась к столу.

— Этого я не видела никогда, — сказала она, указывая на фотографию Роберто.

— Вы уверены?

— Да, уверена.

— А другого?

— Как вам сказать… По—моему, он похож на одного доктора, но этот доктор не может быть тем человеком, кого вы ищете.

— Почему?

— Этот доктор давно изменил свои взгляды. Когда у него отобрали кабинет, он не покинул страну, хотя и получил на это разрешение.

Агилар внимательно посмотрел в глаза женщине и несколько секунд молчал, потом вытащил из рабочей тетради, лежавшей у него на коленях, карточку с фотографией и данными Мозга. Она все прочла и внимательно изучила фотографию.

— Это тот самый доктор, о котором вы говорили? — спросил Агилар.

— Да, тот самый.

— Что за люди к нему ходят?

— Сейчас мало, а раньше ходили многие. Он отличный мастер своего дела.

— Что значит «раньше»?

— Что—нибудь с год назад.

— А почему, по—вашему, визиты сократились?

— Думаю, это связано с нехваткой материалов.

— Каких материалов?

— Тех, которые используют стоматологи.

— Вы бывали у доктора?

— Да, дважды. Один раз он ставил мне пломбу, в другой раз — во время переписи.

— Расположение комнат в квартире помните?

— Да.

— Смогли бы нарисовать план?

— Понимаете, я не умею рисовать, но вместе, я думаю, у нас что—нибудь получится.

— Хорошо. Мы сделаем план вместе, но не сейчас. А какой марки машина у доктора?

— По—моему, у него «форд». Да, точно, черный «форд».

— Теперь перейдем к самому главному…

Целый час беседовал Агилар с председателем комитета защиты революции. Закончив разговор, он, довольный, вышел на улицу. Окинул взглядом дом, где жил доктор. За домом сразу же начинался спуск к автостоянке у паромной переправы. «Да, конечно, из окна его квартиры автостоянка видна. Но ничего, гулять на свободе ему осталось недолго», — думал Агилар, направляясь к машине. Полчаса спустя он уже был в управлении.

— Вас ждут, — сказала секретарша.

— Кто?

— Лейтенант Мехиас.

Агилар вошел в кабинет, поздоровался с лейтенантом и спросил:

— Нашел что—нибудь?

— Кое—что. — Мехиас достал из маленького чемоданчика образцы, собранные в обследованном им номере. Он выкладывал на стол одну коробочку за другой: — С голубой этикеткой — это из раковины, с зеленой — из ванны, с желтой — со сливного отверстия в ванной комнате, с красной — с игрушки.

— Хорошая работа.

— Есть еще кое—что.

— Выкладывай.

— Бартон — очень хитрый агент. Я говорю это на тот случай, если кому—нибудь из наших придется иметь с ним дело в Сороа. Комната полна ловушек. В Сороа будет то же самое. Кроме того, я осмотрел его обувь и обнаружил, что те ботинки, в которых он приехал, имеют тайник в каблуке.

— Словом, если с ним была информация, то прятал он ее там?

— Так точно, — подтвердил лейтенант.

Агилар нажал кнопку селектора:

— Дуани!

— Слушаю.

— Пришли ко мне эксперта.

— Прямо сейчас?

— Да, дело срочное.

— Хорошо. Высылаю.

Через несколько минут явился эксперт.

— А, это ты, Орестес! — обрадовался Агилар. — Проходи, садись. Взяв в руки образцы, он сказал: — Необходимо как можно скорее провести их анализ. Дело срочное.

Орестес быстро осмотрел образцы.

— Сколько времени тебе понадобится? — спросил Агилар.

— Если работать на всю катушку, то пару часов, — поразмыслив, ответил тот.

— Ну так давай на всю катушку, — улыбнулся капитан.

Эксперт ушел.

— А для тебя у меня есть другое задание, — сказал Агилар Мехиасу, доставая несколько фотографий из ящика своего стола. — Вот этот человек, которого ты видишь на снимке, убил ополченца, воспользовавшись неизвестным нам оружием. Его зовут Альберто Монтеагудо. Нет нужды говорить, что он очень опасен. Сейчас он находится в Сороа вместе с другими членами группы. Ты поедешь сейчас туда. Будь осторожен. Старайся не привлекать к себе внимания. Альберто будет арестован в Сороа. Тогда и наступит твоя очередь. Тебе следует повторить все, что ты сделал в отеле. Главное — найти оружие. Всем остальным займутся другие… И еще, в Сороа ты найдешь вот эту машину… — И Агилар передал лейтенанту маленькую карточку.

Тот прочитал написанное и вернул карточку капитану.

— Ты должен поставить микропередатчик на ее приборной панели. Ясно?

— Ясно…

— Все… Пока…

— А место в Сороа мне будет зарезервировано?

— Не беспокойся. Там все будет в порядке. Иди.

Когда Мехиас ушел, Агилар мысленно взвесил все еще раз. Затем, будто подброшенный пружиной, вскочил с кресла и вышел из кабинета. Через пятнадцать минут он стоял перед Стариком.

Выслушав доклад Агилара, майор подошел к окну. Потом вернулся к столу и спросил:

— Ты уверен, что это тот самый человек?

— Уверен.

— С машиной подтвердилось?

— Да. Она была в аэропорту в тот день.

— Ты видел его сам?

— Нет.

— Откуда тогда тебе известно, что именно он был в аэропорту?

— Об этом говорят полученные данные. Кроме того, я принял меры, чтобы он находился под строгим наблюдением. Вскоре у нас будет его фотография.

— Наблюдение — это хорошо, — задумчиво сказал Старик, потом спросил: — Для машины все подготовлено?

— Этим занимается Мехиас.

— После окончания операции надо будет его поощрить.

— Да, он хорошо поработал.

Старик посмотрел на часы:

— Позвони в лабораторию, пора.

Через пятнадцать минут доклад эксперта был готов.

— Твое мнение? — спросил Старик, когда они ознакомились с результатами экспертизы.

— Мы не ошиблись. Для того чтобы проявить пленку, он использовал игрушку.

— Есть несколько пока еще неясных вещей, — начал рассуждать Старик. — Например, куда он дел проявитель. Вылил? Это не подтверждается экспертизой. Выплеснул с балкона? Нет. Это заметили бы товарищи, наблюдавшие за отелем из ближайшего здания. Вынес в чем—нибудь в коридор? Это показала бы киносъемка. В общем, пока неясно.

Дальше. События так закрутились, что мы чуть было не упустили очень важное обстоятельство. Мы до сих пор не знаем, зачем пожаловал Майкл Бартон. Можно ли предполагать, что человек такого ранга, как Бартон, приехал лишь затем, чтобы проследить за ходом выполнения задания? Нет. У них ведь сколько угодно технических средств, которые позволяют без всякого риска быть в курсе событий. Нам неизвестна должность, занимаемая Бартоном, но, судя по сообщению Х–23, это руководящий работник ЦРУ.

Что можно сказать по этому поводу? Побег Роберто оказался случайностью. Они наверняка предусматривали такую ситуацию: Роберто арестован, Мозг, Ф–1 и Пабло ожидают Бартона. Мы не должны забывать, что задача Роберто состояла в том, чтобы внедрить подслушивающее устройство, а затем, видимо, предполагалось его освободить. Они попытались бы сделать это в любом случае — если бы Роберто сумел добиться нашего доверия или если бы он попал в какой—нибудь исправительный лагерь и имел бы большую свободу передвижения. Если это так, то зачем он совершил нападение на Рамоса?

Я сегодня просмотрел съемку допроса три раза. Если помнишь, Роберто ударил Рамоса по зубам. Может, он рассчитывал, что ему придется обратиться к зубному врачу? Тогда еще это как—то объяснимо. В таком: случае их исходный план предусматривал проникновение по двум линиям. Одна — это передатчик, установленный Роберто. Другая — с помощью Мозга, стоматолога. Эта ситуация, видимо, планировалась до прибытия Бартона, но потом все изменилось. Кроме того, Мозг с компанией хотят покинуть страну в конце этой недели. Следовательно, Бартон прибыл для совместной работы с ними. Поскольку Мозг и его группа должны уехать, то кто—то заменит их. Этому человеку согласно исходному плану предстояло возглавить всю работу в период, когда был бы известен каждый наш шаг. Изменение обстановки заставило ЦРУ реорганизовать работу и принять целый ряд срочных мер. Для этого и потребовался такой опытный работник, как Бартон. Поэтому он и приехал.

Далее. Мы убедились в существовании нескольких «почтовых ящиков». До сих пор все наши действия были направлены только против агентов. Нелогично, чтобы Роберто укрывался у агента. Убежище ему предоставил либо кто—то из «почтовых ящиков», либо кто—то из членов группы. Это еще один момент для размышлений.

Если агенты отбывают, а среди них и тот, кто работал здесь в течение нескольких лет, то им нужно оставить кого—то вместо него. Так мы подходим к главному. Этот «кто—то» должен быть представлен разным лицам, составляющим преобразованную группу. Новые задания, видимо, содержатся в информации, которую Бартон передаст завтра в Сороа. И тут есть тоже важный момент. Наше внимание все время привлекает Ф–1. Он служит «термометром», так сказать, подсадной уткой. Его арест стал бы сигналом к смене плана действий. Если мы завтра арестуем Ф–1, то осуществление их планов затруднится, но еще неизвестно, во что это выльется.

Ты, Агилар, уже упоминал об этом: Ф–1 знаком с Мозгом и Пабло. Он знает, где они живут. В случае его ареста Мозг и Пабло поспешили бы скрыться. Если же держать их под наблюдением, то, возможно, они выведут нас на остальных участников группы. А если арестовать Ф–1, то мы их только вспугнем. — Старик отхлебнул кофе и улыбнулся: — Я не даю тебе слова сказать, извини. Теперь мне хочется услышать твое мнение.

Агилар, подумав, ответил:

— Что касается проявителя, то его, вероятно, вынес кто—то другой, например уборщица. Это легко проверить. Все остальное логично.

— Значит, ты со мной согласен?

— Полностью.

Старик пристально взглянул на Агилара:

— Будем менять наши планы. Предупреди Ферра, Рамоса и Мехиаса. А я переговорю с товарищами из Пинара.

Мат

Доктор несколько минут рассматривал пепел и песок, рассыпанные на полу. То, что он увидел среди пепла, заставило его похолодеть. Это был миниатюрный предмет размером около трех миллиметров. Легким движением он поднялся с кресла и направился к столу. Через несколько минут подошел к кучке пепла с фотокамерой в одной руке и тонким металлическим прутом в другой. Ловко орудуя прутом, отделил песок от пепла. Камера щелкнула шесть раз.

«Непостижимо! Это же непостижимо!» — мысленно восклицал Доктор. Он положил фотоаппарат в стол и взял в руки лупу. Осмотр предмета через толстое увеличительное стекло не оставил никаких сомнений — это был микропередатчик.

Доктор плюхнулся в кресло и глубоко задумался: «Кто и когда мог этот микропередатчик поставить? Один ли он? Нужно немедленно принимать меры». Он быстро подошел к столу, взял телефонную трубку, но тут же положил ее на место. Отсюда звонить нельзя. Если установлен еще один микропередатчик, то его обязательно подслушают. Доктор с силой нажал на кнопку, установленную на краю стола.

Через несколько минут в комнату вошел Хасинто:

— Вы вызывали меня, сеньор?

— Да, собери песок и пепел с пола. Я жду еще гостей сегодня. Здесь должно быть чисто.

— Вы сказали «песок и пепел»?

Доктор рукой указал Хасинто туда, где были рассыпаны песок и пепел, и пояснил:

— Один из гостей задел пепельницу.

Хасинто вышел, а затем вернулся с совком и щеткой. Когда он покидал комнату, Доктор окинул его холодным взглядом. Обуреваемый сомнениями и подозрениями, он отправился в один из домов ЦРУ в Майами — Центр, откуда осуществлялось руководство операцией «Пента».

Это было двухэтажное строение, окруженное высоким забором. На первом этаже располагались хозяйственные помещения и комнаты для встреч с посетителями, на втором — кабинеты руководства Центра и радиостанция. Над домом протянулась длинная антенна. Сложная сигнальная система ограждала Центр от любого вторжения.

Доктор поднялся по лестнице и посмотрел на часового, стоявшего в конце ее:

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — ответил тот.

— Все в порядке?

— Все в порядке.

— Кто дежурит на радиостанции?

Часовой подошел к столу, открыл папку, лежавшую возле телефона:

— Уильямс.

— Спасибо. Передай, что я жду его. Направляясь к себе в кабинет, Доктор слышал, как

часовой, оставшийся за его спиной, выполнял приказ. Он проверил пломбу на двери и с облегчением отметил: «Цела». Сорвав пломбу, он вошел в кабинет, зажег свет и сел в кресло. Через несколько минут кто—то тихо постучал в дверь.

— Войдите.

Уильямс вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и застыл в ожидании приказаний.

— Садитесь, — проговорил Доктор.

Уильямс пристроился в другом кресле и приготовил блокнот.

— На этот раз записей не делайте, — резко бросил Доктор.

Уильямс торопливо спрятал блокнот в карман пиджака и внимательно посмотрел на собеседника.

— Поручение, которое я сейчас вам дам, относится к разряду особо секретных. Ясно?

— Да.

— Вы должны выбрать лучшего из своих специалистов и дать ему вот это.

Уильямс взял из рук Доктора конверт и положил его на колени.

— Внутри конверта — маленькое устройство, которое, если я не ошибаюсь, является микропередатчиком. Задача специалиста — подтвердить или опровергнуть это. В случае подтверждения нужно уточнить его характеристики. Очень важно проверить, не из тех ли он, что используем мы сами. Сколько, по—вашему, потребуется на это времени.

— Можно вскрыть конверт?

— Пожалуйста.

Уильямс внимательно осмотрел миниатюрное устройство:

— Это микропередатчик.

— Вы уверены?

Уильямс спрятал устройство в конверт и, взглянув на собеседника, ответил:

— Как специалист по связи, я заверяю вас, что это микропередатчик.

— В таком случае передайте его отобранному вами человеку. Это будет его основное задание.

Уильямс согласно кивнул.

— Отберите еще троих, — продолжал Доктор, — и осмотрите мой кабинет. Цель — найти другие передатчики. Это надо сделать сейчас же. Вот ключи. Я ночь проведу здесь. Если нет вопросов, на сегодня все.

Уильямс направился к выходу. Доктор взглянул на часы — было половина одиннадцатого. Неожиданно настойчиво зазвонил телефон.

— Слушаю. Да… Хорошо, я буду ждать… Пять минут спустя дежурный вручил ему пакет:

— Прибыл полчаса назад в «почтовый ящик» 51. Дежурный ушел. Доктор снова остался один. «Значит, 51», — отметил он, вскрыл пакет и стал читать находившийся в нем документ. Внешне это было обыкновенное письмо, однако на обороте каждой страницы можно было прочесть уже проявленную тайнопись.

Чтение заняло четверть часа. Положив листы на стол, Доктор задумался: «Итак, Х–23… К вам направляется агент Умный… Умный прибудет в понедельник… Терёшка… Петушок… Рамос… Судя по сообщению Д–45, надо подозревать человека, который детально знаком с операцией «Пента». Это сокращает круг подозреваемых. Два участника совещания, проходившего у меня, исключаются. Терёшка… Терёшка… Петушок… Я где—то слышал эти слова. Но где? От кого? Кому было известно об отъезде Майка в понедельник? Нет… Кто знал об отъезде агента в понедельник? Кажется, одно и то же, но это не так. Кто знал, что кто—то выезжает в понедельник, но не знал, что это Майк? Кто мог установить микропередатчик у меня в кабинете?»

Доктор подошел к металлическому сейфу и вернулся с папкой в руках. Он просмотрел план действий и припомнил каждую встречу, проходившую в его кабинете после начала операции «Пента». «Нет… Все, кто прошли через него, могут быть поделены на две группы: на тех, кто не знал, что на Кубу кто—то едет, и на тех, кто знал, что едет Майк. В шифровке же говорится «агент Умный». Это значит, что ее автор не знал имени засылаемого агента…»

В раздражении Доктор бросил шариковую ручку на стол и встал возле окна. Потом распахнул его, и свежий ночной ветер ударил ему в лицо. Уже было час тридцать ночи. Вновь в мозгу закрутилось: «Терёшка… Где же я слышал это?»

Телефонный звонок прервал его размышления. «Кто бы это мог быть в столь поздний час?» — подумал он и, бросив брезгливый взгляд на аппарат, снял трубку:

— Слушаю… Да, это я. В чем дело, Хасинто? Да, я им разрешил. Неважно, пусть переворачивают все. Хорошо.

Доктор положил трубку и сел в кресло. «Ну и перепугался же Хасинто, когда увидел, что люди Уильямса переворачивают все вверх дном, — подумал он улыбаясь и внезапно осознал, что цепь его размышлений вот—вот замкнется. — Хасинто… Хасинто… Это же от него я слышал во время игры в домино слово «терёшка»! Точно. Я в этом уверен. И от него же слышал слово «петушок»… Так он называл тройку и пятерку. В таком случае шифровки означают «три» и «пять»… Роберто… Майк… Д–45… Ф–1… Пабло… Хасинто… Ха—син—то… Это Хасинто! Что ж, вполне возможно… Он имеет доступ в мой кабинет, но… Две первые шифровки неточны… Откуда он мог узнать про Майка? — Доктор ударил кулаком по столу: — Вспомнил! Я сказал ему о роме «Канэй»… Вот когда это было… После этого он, конечно, получил приказ уточнить информацию и установил микропередатчик… Вот гад! Он мне за это заплатит… И дорого заплатит…»

С искаженным от злобы лицом Доктор снял телефонную трубку:

— Дежурный?

— Слушаю.

— Поднимите по тревоге оперативную группу номер два. Когда появится командир группы, пусть зайдет ко мне.

— Слушаюсь, — ответил дежурный.

Доктор бросил трубку и вновь ощутил прилив ярости. «Теперь мне понятна его страсть к радио… Ну, ты мне заплатишь, собака!..»

Опять зазвонил телефон.

— Слушаю… Пусть немедленно поднимется. Командир группы номер два через три минуты появился в кабинете.

— Группа в сборе?

— В сборе.

— Отправляйтесь ко мне домой. Арестуйте Хасинто и отвезите в «Рай». Затем обыщите комнату, которую он занимает, и все его вещи. Ясно?

— Да.

Командир группы повернулся кругом и покинул кабинет. Доктор изобразил дьявольскую улыбку на лице: «Этот сукин сын узнает, почем фунт лиха!» — и нажал одну из кнопок селектора.

— Слушаю, — ответили ему.

— Соедините меня с командиром спецгруппы.

— Один момент!

Через несколько минут, когда Доктор уже стал проявлять нетерпение, в селекторе послышался голос командира спецгруппы:

— Слушаю.

— Назначьте следователя. Возьмите оператора детектора лжи и втроем отправляйтесь в «Рай». Посмотрим, как поведет себя… Х–23…

Хасинто видел, как уехал Доктор, и опустился в кресло, стоявшее возле окна. Прошло пятнадцать минут с того момента, как он получил приказание убрать пепел и песок в его кабинете. Приказание он быстро выполнил и теперь пытался проанализировать создавшееся положение.

Выполняя порученную Доктором работу, Хасинто обнаружил, что исчез микропередатчик. И сейчас, сидя в кресле у окна, он старался рассуждать логично: «Микропередатчика нет… А до начала совещания он был на месте… Из этого следует, что его нашли во время или после окончания совещания. Доктор сказал, что один из гостей задел пепельницу. Наверное, это простая случайность».

Хасинто закурил, посмотрел на звездное небо и невольно улыбнулся: «Ночь прямо создана для влюбленных». Потом встал, заходил взад—вперед по просторной комнате и опять пустился в рассуждения: «У Доктора намечалась встреча, однако он уехал. Этот отъезд не был запланирован и наверняка связан с обнаружением микропередатчика… Значит, Доктор повез микропередатчик в Центр. Если это так, то скоро сюда нагрянут связисты…»

Хасинто бросил окурок в пепельницу и вошел в кабинет Доктора. Вынув из кармана тонкие черные перчатки, надел их и направился к столу. Сняв телефонную трубку, он быстро отвинтил одну из крышек, положил ее на стол, вытащил из кармана жилета маленький магнитный пинцет и стал медленно водить им внутри трубки. Пришлось потратить несколько минут, чтобы добиться цели. И вот на кончике пинцета появился миниатюрный предмет, такой же, как и обнаруженный Доктором. «Этот они уже не найдут», — с удовлетворением подумал Хасинто. Смонтировав крышку трубки, он вышел из кабинета.

Через три минуты он был в гараже. Забравшись в один из стоявших там автомобилей, с помощью отвертки приподнял крышку клаксона и в образовавшуюся щель бросил микропередатчик. Потом поставил крышку клаксона на место и вернулся в дом.

Пройдя в свою комнату, Хасинто лег на кровать и задумался: «Надо уходить… Паспорт у меня в порядке… но если я сделаю это, пропадет вся работа, проделанная для того, чтобы попасть сюда… Скорее всего, подозрения падут на меня… хотя у них нет доказательств… Три дня у меня не было связи… Надо как—то предупредить остальных товарищей».

Хасинто приподнялся и закурил. Сидя на кровати, он продолжал думать: «Позвонить отсюда я не могу… Надо бы выйти, но это вызовет подозрения… Что же делать?»

Он стал ходить по комнате из угла в угол, потом шагнул к окну. Выглянув наружу из—за шторы, он убедился, что времени у него уже не осталось…

У подъезда затормозили два автомобиля. Хасинто спустился по лестнице и медленно направился к двери. Звонок звонил вовсю. Он открыл. Перед ним стояли четверо.

— Доброй ночи, Хасинто, — сказал Уильямс.

— Доброй ночи, сеньор.

— Мы приехали по приказанию Доктора поработать здесь.

— Проходите.

Хасинто без всякого видимого интереса посмотрел на чемоданы, привезенные прибывшими, и понял, что это связисты. Закрыв дверь, он спросил:

— Чем могу быть полезен?

— Пока ничем, — ответил Уильямс. — Мы будем работать в кабинете.

— Если понадоблюсь, я в гостиной.

Четверо прибывших вошли в кабинет и закрыли за собой дверь.

В гостиной Хасинто делал вид, будто читает журнал, но в действительности напряженно думал: «Они работают быстро… Через несколько часов здесь появятся ищейки… а может, и через несколько минут… Надо предупредить товарищей… Но как?..»

Вдруг в его голове молнией мелькнула мысль. Он подошел к телефону и набрал номер кабинета Доктора в Центре:

— Сеньор? Сюда прибыли Уильямс и еще несколько человек… Они переворачивают все вверх дном… Я позвоню, чтобы забрали ковер в чистку…

Получив согласие, Хасинто слегка улыбнулся: «Надежда — это последнее, что можно потерять». Он быстро набрал нужный номер:

— Франк? Это я, Хасинто. Пришли кого—нибудь за ковром. Сейчас. Конечно, парень, я знаю, сколько сейчас времени. Тридцать минут? Хорошо. Договорились.

Хасинто посмотрел на часы: «Если за ковром приедут до ищеек, товарищи будут предупреждены».

Расположившись на диване в гостиной, он с невозмутимым видом стал читать журнал. Бой стенных часов напомнил, что прошло пятнадцать минут. Хотя Хасинто не видел, что делается в кабинете Доктора, он хорошо знал, что ищут прибывшие. Более того, он знал, что поиски окажутся напрасными.

Закурив сигарету, Хасинто подумал о Кармен: «Самое главное — успеть передать ей сигнал об опасности. Она займется остальными из их группы». Он бросил журнал на столик и встал возле окна: «Когда же наконец приедут из химчистки?» Он направился к дивану, и в этот момент до его слуха донесся шум приближающегося автомобиля. Сердце Хасинто забилось учащенно. Он подошел к окну и увидел, как фургончик химчистки остановился у входа.

Хасинто открыл дверь раньше, чем позвонили, и встретил приехавшего широкой улыбкой:

— Я уж думал, ты не приедешь.

— Раз я сказал, что буду, значит, буду.

— Я тебе очень благодарен. Проходи. — Хасинто закрыл дверь и показал на ковер: — Вот он.

Франк свернул ковер и взвалил себе на плечо. Хасинто отошел к маленькой стойке и вернулся с двумя рюмками виски:

— Выпей на дорогу.

Франк прислонил ковер к стенке и взял рюмку.

— Спасибо, — проговорил он и одним глотком осушил ее.

Хасинто поставил обе рюмки на стойку бара и сказал:

— Послушай, Франк, не окажешь мне услугу?

— Если смогу…

— Дело вот в чем: я хотел встретиться сегодня с девочкой, но все неожиданно изменилось. Позвонить ей я не могу, потому что у нас ремонтируют сеть, и выйти не могу — нельзя оставить дом. Позвони, пожалуйста, вот по этому телефону и скажи ей, что я уезжаю на двадцать три дня. Понял? — И Хасинто протянул Франку маленькую бумажку с номером телефона.

Франк, взглянув на него, спросил:

— Как зовут девочку?

— Я ее зову Карменситой.

— Ого, как романтично! — шутливо заметил Франк, и оба рассмеялись.

— Ты понял, что передать ей? — переспросил Хасинто.

— Конечно, приятель. Я звоню Карменсите и говорю, что Хасинто не сможет прийти, что он уезжает на двадцать три дня. Правильно?

— Точно. — Хасинто вложил пятидолларовую бумажку в карман рубашки Франка и с улыбкой пояснил: — Это за услугу. Позвони ей сразу же, как выйдешь отсюда.

Пять минут спустя Хасинто наблюдал, как фургон химчистки удалялся по шоссе. Затем он поднялся к себе в комнату, подошел к окну и, окинув взглядом мебель, подумал: «Здесь они ничего не найдут…» В это мгновение по комнате пробежал луч света. Хасинто выглянул в окно: две машины на большой скорости приближались по асфальтированной дорожке к дому. «Ну вот и ищейки, но… поздно», — с удовлетворением подумал он. Сняв ботинок, он разбил среднее стекло в окне — на случай, если подведет Франк. Надев ботинок, он медленно спустился по лестнице.

Зазвенел звонок, и Хасинто открыл дверь. Перед ним стояли трое.

— Доктор приказал тебе ехать с нами, — сказал старший группы и взял его за руку.

— В чем дело?

— Там узнаешь, — ответил тот, не выпуская его руки. Двое других встали по бокам Хасинто, чтобы пресечь любую попытку к бегству.

Хасинто спокойно сел на заднее сиденье машины. Трое прибывших последовали за ним. Машина быстро отъехала от дома. Хасинто слегка повернул голову и заметил, как из другой машины вышли еще трое и направились в дом. Подняв глаза, он увидел разбитое стекло в окне своей комнаты. «Франк… Франк…» — стучало у него в мозгу.

А в нескольких милях от места, по которому везли Хасинто, зазвонил телефон.

— Да. Это я, Кармен…

* * *

Из Центра Доктор отправился на машине в «Рай». Полчаса спустя он подъехал к дому, отведенному для «специальной работы».

Увидев его, со скамейки поднялся человек. Доктор, не задерживаясь, прошел в гостиную, а затем по узкому коридору к спуску в подвал. Там он остановился перед металлической дверью, нажал на кнопку, и дверь медленно открылась. В комнате за столом сидели трое. При появлении Доктора они вскочили. Тяжело опустившись на стул, он спросил:

— Его уже привезли?

— Полчаса назад, — ответил командир спецгруппы.

— Вопросник готов?

Следователь вручил ему блокнот.

— Хорошо. Все подготовлено? — повернулся в сторону оператора детектора лжи Доктор.

— Да, все в порядке.

— Где он?

— В третьей, — ответил командир спецгруппы.

— Начнем с допроса. Затем подвергнем его проверке на детекторе… Потом передай его своим ребятам, чтобы они его немного «обломали». Учтите — «обломали», а не ликвидировали.

— Ясно, — ответил командир спецгруппы.

— Теперь приведите его, — приказал Доктор.

Командир спецгруппы вышел из комнаты в узкий коридор, ведущий к камерам. Пройдя до конца, он задержался возле решетки и сделал знак одному из тех, кто находился по ту сторону.

— Приведи из третьей, — приказал он.

Охранник углубился в один из боковых ходов и через несколько минут вернулся с Хасинто, с циничной улыбкой окинув его полным ненависти взглядом.

— Пошли, — приказал командир спецгруппы, и Хасинто зашагал по узкому, ярко освещенному коридору, после сумрачной камеры щурясь от света.

Они дошли до конца коридора и остановились перед дверью. Командир спецгруппы легонько постучал. Им разрешили войти. Хасинто увидел в комнате троих. Одного из них он хорошо знал. Это был Доктор. Кто—то рванул Хасинто за руку и бросил на стул, одиноко стоявший посреди комнаты. Хасинто положил руки на колени и спокойно посмотрел на Доктора. Он был готов к любым испытаниям.

Загадочно улыбнувшись, Доктор спросил:

— И давно ты этим занимаешься? Хасинто удивленно поднял брови:

— Я не понимаю вашего вопроса.

— Не понимаешь вопроса? — Ироническая улыбка Доктора превратилась в гримасу. Он бросил на Хасинто разъяренный взгляд: — С какого времени ты ведешь эту работу?

— Какую работу?

Спокойствие покидало Доктора.

— Что тебе известно о деятельности Х–23?

То, чего ожидал Доктор, не произошло: ни один мускул не дрогнул на лице Хасинто.

— Я не знаю никакого Х–23, и о его деятельности мне ничего не известно.

Доктор слегка привстал и, облокотившись о стол, проговорил:

— Ты, конечно, ничего не знаешь ни о «терёшке», ни об Умном…

— Кто это?

— Послушай, Хасинто… Или, вернее, послушай, Х–23, ты играл и проиграл. У нас есть доказательства. Их вполне достаточно…

— У вас не может быть доказательств, — твердо ответил Хасинто.

Доктор покраснел от гнева. Он ожидал любого ответа, но только не такого. Что же касается Хасинто, то в его ответе скрывалась ловушка, в которую, он надеялся, Доктор попадется. «Значит, им известны шифровки», — догадался Хасинто.

— У нас не может быть доказательств? — вызывающе проговорил Доктор и со зловещей улыбкой посмотрел ему в глаза. — Пока я тебе скажу только одно: у нас есть доказательства. И у нас есть свои способы узнавать то, что нас интересует.

«Не попался, хитер», — подумал Хасинто. А Доктор продолжал:

— Почему ты так уверен?

— В чем?

— В том, что у нас нет доказательств.

— По той простой причине, что я не Х–23. Поэтому мне не о чем беспокоиться.

Доктор пристально посмотрел на Хасинто, а потом крикнул:

— Хватит фиглярничать! Твое поведение выдает тебя. Ты слишком спокоен, слишком уравновешен!

— Я спокоен, как человек, который ничего предосудительного не совершил.

— Это не так. Уведите его!

Командир спецгруппы надел на Хасинто наручники.

Его вывели в коридор. Они прошли уже половину коридора, как вдруг…

— Стойте! — приказал командир спецгруппы.

Перед Хасинто открылась дверь, и они вошли в комнату. «Я знал, что этого не миновать», — подумал арестованный. Он пристально смотрел на кресло, в которое ему предстояло сесть.

Наручники с него сняли. Хасинто окинул взглядом собравшихся и опустился в кресло. Толстые шины проходили по подлокотникам. Еще более толстая шина прижала Хасинто к спинке кресла. Медленно, но уверенно и ловко, как человек, хорошо знающий свое дело, оператор детектора пристраивал шины к ногам Хасинто.

«Надо держать себя в руках… Нервы не должны подвести меня сейчас… Нельзя потеть…» — внушал себе Хасинто, пока ему надевали на голову металлический шлем.

Оператор проверил положение каждой из шин и перешел к маленькому устройству, расположенному за спинкой кресла. Он вложил внутрь его рулон белой бумаги и стал налаживать лентопротяжный механизм. Кончик ленты высунулся на несколько сантиметров за пишущие иголки.

Оператор встал перед Хасинто и хрипловатым голосом сказал:

— Напишите на этом листе любое число от одного до десяти. На любой вопрос отвечайте «нет». Понятно?

— Понятно.

С некоторым трудом Хасинто написал цифру «3». Оператор перевернул лист, положил его на стол, потом отошел в угол комнаты и нажал несколько кнопок на контрольной панели.

— Готовы? — спросил он у Хасинто.

— Готов.

— Один.

— Нет.

— Пять.

— Нет.

— Три.

— Нет.

— Восемь.

— Нет.

— Девять.

— Нет.

— Четыре.

— Нет.

Ролик бумаги стал вращаться, и на нем вырисовывались различные линии.

— Два.

— Нет.

— Шесть.

— Нет.

— Семь.

— Нет.

Оператор оторвал кусок ленты, уже почти достигшей иола. Улыбнувшись, он заглянул в тетрадку, где были записаны заданные вопросы, и хихикнул:

— Ты написал тройку, приятель… — Он направился к столу, перевернул лист бумаги, и все увидели цифру «3», написанную Хасинто. Оператор вернулся к Хасинто: — Начнем.

— Минутку, — сказал вошедший Доктор. — Я даю тебе шанс, Х–23. Если ты сознаешься, мы сможем договориться. Это твоя последняя возможность. Потом будет поздно.

— Я работал только на вас, — ответил Хасинто. Доктор сел на банкетку и сделал знак оператору. Тот вытащил из кармана халата блокнот с вопросником, вручил его командиру спецгруппы, а сам направился к банкетке, стоявшей около записывающего устройства. Командир спецгруппы открыл блокнот. Все было готово.

— Вы агент Кастро?

— Нет.

— Вы коммунист?

— Нет.

— Вы работаете на кубинскую разведку?

— Нет.

— Вы имеете связь с Кубой?

— Нет.

— Вам известно об операции «Пента»?

— Нет.

— Вы посылали телеграмму со словом «Терёшка»?

— Нет.

— Вы говорите по—английски?

— Нет.

— Вы умеете пользоваться средствами связи?

— Нет.

— Вы посылали телеграмму со словом «Петушок»?

— Нет.

— Вы знаете Умного?

— Нет.

— Вы нелегально выехали с Кубы?

— Да.

— Вы поддерживаете контакты с посольствами?

— Нет.

— Вы против Кастро?

— Да.

— У вас есть связные?

— Нет.

— Вы владеете техникой шифровки?

— Нет.

— Вы кубинец?

— Да.

— У вас двое детей?

— Да.

— Вы разведены?

— Нет.

— Вы владеете техникой дешифровки?

— Нет.

— Вы отправляете сообщения на Кубу?

— Нет.

— У вас есть пути для возвращения на Кубу?

— Нет.

— Вы имеете контакты с ЦРУ?

— Да.

— Вы работаете на кубинскую разведку?

— Нет.

— Вы поддерживаете контакты с советской разведкой?

— Нет.

— Вы работаете на кубинскую контрразведку?

— Нет.

— Вы говорите по—русски?

— Нет.

— Вы работаете на иностранную державу?

— Нет.

На бумажной ленте, извивавшейся уже по полу, легко просматривались какие—то линии. Оператор с интересом наблюдал за ними.

— Вы из советской контрразведки?

— Нет.

— Вы были в рядах Повстанческой армии?

— Да.

— Вы боролись против Батисты?

— Да.

— Вы радист?

— Нет.

— Вы установили микропередатчик?

— Нет.

— Вы слушаете «Голос Кубы»?

— Да.

— Вы получаете через него информацию?

— Нет.

— Вы слушаете передачи «Радио прогресс»?

— Да.

— Вы получаете через него информацию?

— Нет.

— Информация приходит к вам через «почтовые ящики»?

— Нет.

— Вы отправляете ее через «почтовые ящики»?

— Нет.

— Вы используете дипломатическую почту?

— Нет.

— Вы фотограф?

— Нет.

— Вы умеете проявлять пленку?

— Нет.

— Вы умеете фотографировать?

— Да.

— Вы знакомы с микрофотографией?

— Нет.

— Вы пользуетесь микроточками?

— Нет.

— Вы прошли подготовку на Кубе?

— Нет.

— В Советском Союзе?

— Нет.

— Здесь коммунистическая страна?

— Нет.

— Вы прошли военные курсы?

— Нет.

Хасинто отвечал на вопросы, устремив взгляд в воображаемую точку пространства.

— Ваш начальник — Рамос?

— Нет.

— Вы знаете Ферра?

— Нет.

— С вами работает Агилар?

— Нет.

— Вы работаете на кубинскую контрразведку?

— Нет.

— Вы вели разведывательную работу?

— Нет.

— Вы агент?

— Нет.

— Вы работаете связным?

— Нет.

— Вы учились на радиста?

— Нет.

— Вы работали как диверсант?

— Нет.

— Как осведомитель?

— Нет.

— Вы агент ЦРУ?

— Нет.

Командир спецгруппы закрыл блокнот. Оператор выключил детектор, взял блокнот, который командир спецгруппы положил на банкетку, и ушел в глубь комнаты. Там он стал протягивать ленту между пальцами. Взгляд его перебегал со страниц блокнота на линии ленты. Спустя некоторое время он подошел к Хасинто и начал медленно снимать с него шины. Тот сидел спокойно, потирая затекшие руки.

— Он брешет, как собака, — проговорил оператор, обращаясь к Доктору.

На лице у того появилась зловещая улыбка.

— Вы играли… и проиграли. Уведите его! — с угрозой в голосе приказал Доктор.

Хасинто оставался невозмутим. Командир спецгруппы надел на него наручники и, схватив за шиворот, рывком поднял с кресла. Спотыкаясь, Хасинто вышел из комнаты, где выдержал столь суровый экзамен. Его толчками загнали в. камеру в конце коридора. Там уже издали двое. Один из них был в темных очках. Другой, с засученными до локтей рукавами, слегка постукивал по ладони хлыстом.

Хасинто толкнули в центр камеры. Свист хлыста — и он ощутил удар по лицу. Он упал на колени. Человек в очках пнул его в грудь. Перекатываясь на спину, Хасинто слышал, как палачи осыпали его ругательствами. Все поплыло у него перед глазами. Он уже не чувствовал, как по лицу текла кровь. Через несколько секунд сознание оставило его.

— Хватит, — сказал командир спецгруппы. — Помните, нам надо только «обломать» его.

В нескольких метрах от камеры, где жестоко избивали Хасинто, сидели Доктор и оператор детектора лжи. Последний протягивал между пальцами длинную бумажную ленту. С удивлением покачивая головой, он подошел к банкетке, на которой с сигаретой в зубах сидел Доктор.

— Этот человек не лгал.

Доктор побледнел, впился глазами в оператора и резко швырнул в пепельницу только что начатую сигарету.

— Вы убеждены в этом? — спросил он.

— Полностью. Смотрите! — Оператор показал соответствующие части ленты: — Видите, линии одинаковы.

— Верно, — подтвердил Доктор.

Оператор свернул бумажную ленту и, вложив ее в алюминиевый футляр, передал Доктору.

— Никому ни слова о результатах, — приказал тот. Явно расстроенный, он направился в маленький кабинет, расположенный в другом конце коридора.

* * *

Холодная вода привела Хасинто в чувство, но он по—прежнему недвижимо лежал на полу камеры. Он знал: стоит ему слегка пошевелиться, как его снова начнут бить. Сильная боль в груди затрудняла дыхание. Лоб жгло. Он чувствовал, как пульсирует кровь в висках. Вот послышались шаги и кто—то опять облил его водой. Потом пара сильных рук подхватила Хасинто под мышки и бросила в кресло. Он открыл глаза и тут же закрыл их: две мощные лампы, каждая по двести ватт, были направлены на него с расстояния не больше метра.

Хасинто вздрогнул от жгучей боли в шее и снова открыл глаза. Рядом с ним цинично улыбался человек в темных очках, держа в руке окурок сигареты. Хасинто наклонил голову, пытаясь укрыться от лучей мощных ламп, но его схватили за волосы и рывком дернули назад. — Ты у меня заговоришь, собака! — прокричал тот, кто был в темных очках.

Сильный удар по голове оглушил Хасинто.

— Если будешь так себя вести, долго не продержишься, — сказал другой, с засученными рукавами. — Но мы дадим тебе время подумать.

Они погасили лампы и вышли из камеры. Хасинто медленно поднял голову. Нестерпимо жгло шею. В ушах будто жужжали сотни пчел. Боль в груди перемежалась с болью в голове.

Хасинто пошевелился, стараясь занять более удобное положение, и попытался вспомнить, сколько времени находится в «Раю». «Успела ли Карменсита предупредить товарищей? Какие результаты дал детектор?» — думал он. Послышались шаги. Через несколько минут те двое, которые жестоко избивали его, опять оказались рядом. Краем глаза он посмотрел на них, но не нашел того, что искал: ни у кого из них не было часов.

Они сняли ремни, которыми он был пристегнут к креслу. Оставили только наручники.

— Пошли! — приказал ему тот, кто носил темные очки.

Хасинто поднялся с большим трудом. Ноги его не слушались.

— Погоди, — сказал другой, с засученными рукавами, — не поведем же мы его без рубашки.

Палач в темных очках ухмыльнулся и вытащил маленький ключик из кармана брюк. Щелчок — и руки Хасинто свободны. Тот, что в темных очках, бросил ему рубашку и, блестя белыми зубами, крикнул:

— Пошли, собака! У тебя должен быть товарный вид.

* * *

Доктор сидел в своем кабинете. В одной руке он держал ароматную сигару, в другой — высокий стакан с доброй порцией виски. Прошло два часа со времени ареста Хасинто, а они так ничего и не добились. И среди вещей Хасинто не нашли ничего заслуживающего внимания. Результат испытания детектором лжи был не тем, который ожидался.

Доктор поднес к губам стакан и отпил почти половину содержимого. Положив сигару в пепельницу, он направился к сейфу. На место вернулся с небольшой металлической коробочкой и тетрадью в руках. Допив виски, он сел в кресло, открыл коробочку и вытащил из нее рулончик бумажной ленты. В третий раз принялся он анализировать результаты допроса, проведенного с помощью детектора лжи. Между пальцами медленно продвигалась лента. Линии ее он уже изучил. И хотя вопросник лежал у него под рукой, он им не пользовался, так как без труда мог соотнести каждую черточку с соответствующим вопросом.

Доктор спрятал ленту в коробочку и вместе с вопросником положил в маленький чемодан. Пятнадцать минут спустя он уже ехал на большой скорости в «Рай», мысленно оттачивая детали испытания, которому хотел подвергнуть Хасинто. Чтобы добраться туда, ему потребовалось сорок пять минут. Час спустя он встретился с Хасинто. Увидев его, Доктор понял, что арестованного «обломали» основательно. Он подошел к Хасинто и внимательно посмотрел на него:

— Послушайте, Х–23…

— Я уже сказал, что я не Х–23, — прервал его арестованный.

Доктор саркастически улыбнулся и направился к столу. Вынув из коробочки длинную бумажную ленту и поглядывая на нее, он изрек:

— Это ваш приговор, Хасинто.

Тот только плечами пожал:

— Если это так, кончайте со мной сразу, но я продолжаю утверждать, что я не Х–23.

— Это мы еще посмотрим.

Хасинто охватила радость, которую он ничем не выдал. Сам того не подозревая, Доктор вселил в него надежду. Он сказал: «Это мы еще посмотрим». Значит, у него были сомнения… Или, по крайней мере, доказательств недостаточно…

Доктор вернулся к столу, вынул из ящика два листа бумаги и стал читать вслух:

— «Капитан Рамос! Вам пишет человек, у которого есть для вас немало интересного. По понятным причинам я не могу поговорить с вами лично. Хотел воспользоваться телефоном, но потом передумал и решил вам написать. В настоящий момент рядом со мной находится человек, очень уважаемый вами… и нами. Внешне он слегка подурнел: нам необходимо было поговорить с ним, а он немного упрямился. И у нас не оставалось другого выхода, кроме как укротить его темперамент. После ряда «заходов» и благодаря детектору лжи нам

удалось установить личность этого человека. Нет, капитан, нет, не торопитесь. Пока я не скажу, о ком идет речь. Сообщу только то, что он рассказал нам по доброй воле. Это тот самый человек, который информировал вас об отъезде Умного. Он же предупредил о его прибытии в понедельник. А кроме того, он придумал хитрый способ передачи информации. «Терёшка», «Петушок» — это яркие примеры изворотливости его ума…»

Доктор положил лист бумаги на стол и в течение нескольких секунд смотрел на Хасинто. На лице арестованного он не заметил ни страха, ни растерянности. Тогда он взял второй лист и продолжил чтение:

— «Теперь вам понятно, что я веду речь о Х–23. Он и все остальные в наших руках. Вы растете, растем и мы. Я пишу об этом, чтобы у вас не было неясности относительно судьбы вашего товарища, который сотрудничает с нами.

Что будет с ним? Не беспокойтесь. Он в хороших руках, и вскоре вы о нем услышите: телекамеры снимут его выступление для всего континента. На этот раз достаточно. До следующего письма».

Доктор бросил лист на стол и снова посмотрел на арестованного. Несколько секунд стояла мертвая тишина.

— Как вы думаете, Рамос ответит? — спросил Доктор.

Хасинто поднял голову и пожал плечами, изобразив на лице недоумение:

— Я не знаю, кто такой Рамос, и не понимаю, какая может быть связь между этим письмом и мной.

Вновь началась молчаливая дуэль. «Он совсем не волновался, когда я читал, — размышлял Доктор. — Или он очень хорошо подготовлен, или действительно не виновен…» А Хасинто мысленно отмечал: «Нет сомнений, он чрезвычайно хитер… Продолжает искать доказательства. Следовательно, либо их у него нет, либо их недостает…»

— Уведите его в четвертую, — приказал вдруг Доктор.

— В четвертую? — удивился командир спецгруппы.

— Да, в четвертую. Но сначала пусть его осмотрит врач.

Командир спецгруппы сделал Хасинто знак выйти из комнаты.

— А вы останьтесь, — сказал Доктор, обращаясь к командиру спецгруппы.

Арестованного отвели в четвертую камеру. Она была предназначена для тех, кого подвергали психологической обработке. Для Хасинто начиналось новое испытание.

Доктор жестом предложил командиру спецгруппы сесть, затем взял два листа, которые только что читал, и каждый из них вложил в обычный почтовый конверт. Один из конвертов он положил в красную папку, другой — в синюю.

— Нужно, — сказал он, — чтобы это дошло до капитана Рамоса как можно быстрее.

Командир спецгруппы взглянул на часы:

— Если я вылечу шестичасовым самолетом, то прибуду в «Венеру» к вечеру. Диппочта отправляется в три часа утра. Если поторопиться, то мы успеем.

— Рамос должен получить сначала этот конверт, — показал Доктор на красную папку, — а на следующий день — другой… — И он вручил командиру спецгруппы синюю папку. — Вот еще что, сделайте фотоснимок Х–23 в камере и пошлите его в первом конверте. Остальным займусь я сам. Это все.

Командир спецгруппы забрал папки и вышел из комнаты.

Кто ищет, тот всегда найдет

Мехиас и Агилар играли в шахматы рядом с бассейном в туристском центре. На другой стороне бассейна под ярким зонтиком расположился с портативным приемником и слушал музыкальную передачу Рамос. Все трое внимательно следили за тем, что делали Ф–1 и Пабло.

Ф–1 сидел на борту бассейна и болтал ногами в воде. У него на плечах лежало синее полотенце. На другом борту, как раз напротив, сидел Пабло и любовался пейзажем.

— Шах! — проговорил Мехиас. Агилар защитил короля слоном.

— Что—то я не вижу здесь Ферра, — сказал лейтенант.

— И не увидишь. В аэропорту он дал прикурить Ф–1, вот ему и приходится избегать новой встречи, — объяснил Агилар.

Мехиас сделал ход пешкой и, хотя угрозы королю не было, почему—то воскликнул:

— Шах!

Капитан не пошевельнулся. В темных стеклах очков Мехиаса он увидел группу туристов, среди которых находился Бартов. Туристы приближались к бассейну. До слуха Агилара донесся мелодичный голос девушки—гида, которая шла впереди. Он пожал руку Мехиасу, и они стали укладывать фигуры в шахматную доску.

Рамос заметил приближающуюся группу раньше Агилара и Мехиаса, поэтому и улыбнулся, когда они начали пожимать друг другу руки — это был условный сигнал. Он выключил приемник и осмотрелся. Агилар и Мехиас нырнули в бассейн и поплыли, удаляясь от Ф–1 и Пабло. Многие из туристов тоже решили искупаться. Бартон сел в одно из деревянных кресел, расставленных вокруг бассейна.

По самым разным причинам многие устремили свой взгляд вслед за девушкой—гидом, которая нырнула в бассейн. Одни восхищались ее красотой, другие — тем, как хорошо она плавала, а еще трое с нетерпением ждали, когда она снимет белую шапочку.

Подошедший к бассейну Д–45 пробежался взглядом по всем, кто находился возле бассейна, и уселся в одно из кресел, докуривая сигарету. Потом он подошел к краю бассейна, заглянул в воду и снял вьетнамки. С другой стороны к бассейну подошел Бартон и тоже стряхнул с ног вьетнамки.

Девушка—гид сняла шапочку. Притаившиеся в трех разных точках сотрудники госбезопасности взялись за фотокамеры. С противоположных сторон бассейна Бартон и Д–45 бросились в воду. Пока они плыли вдоль бассейна, Ф–1 скинул с себя полотенце, выжидая, когда пловцы доберутся до середины. Им оставалось проплыть метра три, и тогда Ф–1 нырнул в воду. Секундой позже то же самое проделал Пабло. Четыре человека плыли у самого дна и должны были встретиться в центре бассейна. Агилар бросился в воду сразу после Бартона и плыл по другой дорожке, метрах в двух за Мозгом.

Ф–1 и Пабло пересекли бассейн по его короткой стороне и первыми вылезли из воды. Оба уселись на борт бассейна и стали наблюдать за теми, кто еще находился в воде, но главным образом — за гидом.

Д–45 проплыл последние пять метров кролем, ухватился за борт и, шумно дыша, начал вылезать из воды. Обернувшись, он успел заметить, как Майк удаляется в сторону бара. Д–45 надел оставленные Майком вьетнамки и несколько минут спустя сидел в своем автомобиле, направляясь в Гавану.

Агилар с сигаретой в зубах подошел к Рамосу и попросил прикурить. Тот достал коробок и протянул его подчиненному.

— Под водой ничего не передавалось, — доложил Агилар.

— Информацию передали, но не в воде, — ответил Рамос.

Агилар прикурил сигарету, вернул Рамосу спички и не спеша пошел к коттеджам. «Если все четверо находились в воде, то как они могли передать информацию вне ее?» — ломал он голову.

Рамос посмотрел, как Дульсе сушит волосы, и улыбнулся. Потом, выключив приемник, направился к коттеджу. «Действительно, хитрецы. Применили хороший метод. Чуть было не провели нас», — думал он.

Дежурный офицер снял трубку:

— Слушаю. Где? Хорошо, мы едем к вам. Не уходите.

Через четверть часа две машины заглушили моторы и тихо остановились метрах в ста от комитетчиков.

— Кажется, приехали, — сказала Бланка.

— Доброй ночи, — проговорил подошедший.

— Здравствуйте.

— Где это?

Бланка хотела было показать рукой.

— Не надо жестов, — попросил сотрудник госбезопасности.

— Дом номер 4305. Он покрашен в зеленый цвет.

— У вас есть ключи от дома?

— Нет.

— А теперь не уходите отсюда, пока вам не разрешат.

Сотрудник отошел подальше и, убедившись, что его уже не видно из окон дома, поманил к себе остальных товарищей, сидевших в машинах. Двое направились к тому, кто их звал, а двое остались стоять на углу.

— Скажите Мигелю, чтобы он объехал квартал и пробрался во двор дома, покрашенного в зеленый цвет.

* * *

Роберто захотелось спать, и он выключил радио. Встав, он через щели в жалюзи посмотрел на улицу и увидел, как трое направились к подъезду его дома. «Проклятие, меня накрыли!» — мелькнуло в голове. Сон как рукой сняло. Одним прыжком он очутился возле чемодана и выхватил оттуда пачку денег. Потом нашел пачку с начиненными ядом сигаретами и сунул ее в карман. Быстро, но бесшумно приблизился к выходу во двор. Привинтил глушитель к пистолету и взвел курок. Потихоньку открыл засов на двери и приник к стене.

Дверь стала медленно отворяться. Вот она ударилась о стену, и Роберто увидел руку человека, открывавшего ее. Удостоверившись, что за его спиной никого нет, Роберто поднял пистолет. И когда человек вошел в дом, на его голову обрушился сильнейший удар. Агент подхватил падающее тело, а когда поднял голову, то увидел в столовой свет ручного фонарика. Одним прыжком он очутился во дворе, перепрыгнул через небольшой забор и оказался на узкой тропинке. До него донесся голос кого—то из преследователей:

— Быстро, иначе уйдет! Займитесь Мигелем, он ранен.

В ближайших домах загорелся свет. Роберто, притаившийся за баллоном с газом, понял, что медлить нельзя. Пройдя по тропинке, он вышел на тротуар и прибавил шагу. У перекрестка, примерно в ста метрах, заметил машину. Он пересек улицу, и в этот момент его ослепил свет фар рванувшейся с места машины. Не долго думая, агент со всех ног бросился бежать, зажав в руке пистолет. По визгу тормозов определил, что машина настигает его. Он выбежал на угол 41–й улицы, пересек ее и спрятался за забором. Из своего укрытия он видел, как машина резко затормозила. А через несколько секунд она помчалась дальше и повернула в направлении 31–й улицы.

Роберто спрятал пистолет в карман и, выйдя из—за забора, направился в сторону 60–й улицы. Вдали он различил остановку автобуса. До нее оставалось метров двести. Посмотрев по сторонам и не заметив ничего подозрительного, агент зашагал быстрее.

Внезапно из боковой улицы выскочила преследовавшая его машина. Роберто перепрыгнул через забор и оказался в каком—то дворе. Прошла минута, другая. Агент высунул голову из—за забора — машины видно не было. На остановке собралось несколько человек. «Остановка недалеко… Подойдет автобус, я успею добежать… Здесь безопаснее, чем на улице», — думал Роберто.

Преследовавшая его машина снова проехала в нескольких метрах от того места, где он прятался. Агент инстинктивно прижался к забору. Машина промчалась мимо. Выглянув снова, он увидел приближавшийся автобус. Это была машина 22–го маршрута. Роберто ринулся к остановке, стремясь войти в автобус первым. Однако, к его удивлению, никто из ожидавших автобуса с места не сдвинулся. Мгновение спустя ему все стало ясно: автобус 22–го маршрута на этой остановке не останавливался, на указателе четко были выведены цифры «28» и «3». «Ну и сглупил же я!» — подосадовал Роберто.

Мимо на большой скорости промчались две патрульные машины. По всему телу Роберто прошла дрожь.

— Что—то случилось, — проговорил один из ожидавших автобуса.

Роберто взглянул на часы — два часа двадцать минут.

«Еще один—день, и я уберусь из этой проклятой страны», — думал он. И вдруг его словно обдало холодом: на улице опять показалась преследовавшая его машина.

«Уйти не успею!» — пронеслось в мозгу. Он посмотрел на 64–ю улицу, и в душе затеплилась надежда на спасение: там стояло такси.

— Куда едете? — спросил Роберто водителя.

— На стоянку, — ответил тот.

— Захватите меня. Уже больше часа нет ни одного автобуса.

— Хорошо, садитесь, — согласился водитель, а сам подумал: «Где же я видел этого человека?»

Роберто, хлопнув дверцей, вскочил в такси. Он заметил, как преследовавшая его машина затормозила у остановки. Два сотрудника внимательно рассматривали ожидавших автобуса пассажиров.

Водитель такси открыл ящик у приборной панели, вытащил картонную карточку и стал делать в ней какие—то записи. И тут ему на глаза попалась фотография Роберто. Так вот где он его видел! Водитель быстро повернул рычаг счетчика — фонарь на крышке погас. Такси тронулось и помчалось по 41–й улице.

Водитель включил радиотелефон:

— Говорит Тридцать пятый.

Из аппарата донесся женский голос:

— Тридцать пятый, вас слушают.

— У меня барахлит руль. После этой поездки отправлюсь в мастерскую.

— Хорошо…

Диспетчер набрала номер телефона.

— Слушаю.

— Товарищ, это из диспетчерской такси говорят. Только что передали пароль.

— Какая машина и где она находится?

— Минуточку. — Диспетчер посмотрела в картотеке и спросила: — Вы меня слушаете?

— Да.

— Это красный «шевроле», номер 02НЕ27.

— Где он находится?

— Минуточку. — Диспетчер опять взяла микрофон: — Тридцать пятый, Тридцать пятый, где вы находитесь?

Водитель такси тут же ответил:

— Еду по 23–й улице.

— Спасибо.

Диспетчер снова взяла телефонную трубку, лежавшую на столе:

— Товарищ!

— Да, слушаю.

— Они на 23–й улице.

— Спасибо. Больше не обращайтесь к водителю. Понятно?

— Понятно.

Три минуты спустя по радио было передано:

— Всем патрулям! Всем патрулям! Замкните внешнее кольцо. Объект номер один едет в такси по 23–й улице. Красный «шевроле», номер 02НЕ27. Он вооружен. Приступить к задержанию!..

Когда водитель такси затеял разговор с диспетчерской, у Роберто сразу возникли подозрения, но он тут же их отбросил. «Просто я нервничаю», — решил он. Когда же раздался вызов, подозрения усилились. «Он говорил, что барахлит руль, а машина слушается его хорошо… Потом сообщил, где находится. Кажется, они что—то затевают…»

Такси на несколько секунд задержалось на перекрестке 23–й и 12–й улиц. Роберто поднял руку к карману рубашки и потрогал помятую пачку с двумя отравленными сигаретами. «Если он не курит… убрать его будет труднее», — мелькнула мысль.

Роберто вынул две сигареты и одну из них предложил водителю. Он видел, как тот сунул ее в рот. Чтобы не вызвать подозрений, агент притворился, будто хотел сделать то же самое, но замешкался, доставая зажигалку. Он поднес зажигалку к сигарете водителя и убедился, что тот глубоко затянулся. Мгновение спустя его тело безжизненно повалилось на руль. Не теряя времени, Роберто оттолкнул его и уселся на место водителя. Такси рванулось вперед.

Не доезжая до улицы Пасео, агент заметил, что на перекресток выехали две патрульные машины, перекрывая движение по 23–й улице. Из машины выскакивали бойцы с карабинами. Нажав сильнее на акселератор, Роберто резко вильнул и проскочил в нескольких сантиметрах от одной из патрульных машин. Вслед ему прозвучали выстрелы.

Следующий перекресток был перекрыт тремя патрульными машинами. «Нет, здесь не прорваться», — сообразил агент и, сбросив скорость, круто повернул в боковую улицу. По заднему стеклу забарабанили пули. Инстинктивно пригнув голову, Роберто оглянулся и увидел: в нескольких метрах от него идет патрульная машина. Он несколько раз выстрелил и устремился дальше. Преследовавшая его машина резко затормозила, и он понял, что не промазал…

Раненный в руку, водитель нажал на педаль тормоза.

— Куда попало? — спросил у него один из патрульных.

— В руку, — скривившись от боли, ответил тот.

Машина остановилась. Полицейский, выскочив на асфальт, прижал приклад карабина к плечу и начал стрелять. В преследование включилась новая патрульная машина, и полицейский вернулся, чтобы оказать помощь водителю.

Одним выстрелом патрульный ранил Роберто в шею, но тот продолжал вести машину. Вот он промчался мимо больницы имени Фахардо. Заметив, как две новые машины включились в преследование, он опять попытался свернуть в боковую улочку, но помешал автобус. Разбитое пулями ветровое стекло затрудняло обзор.

Выезд на проспект Ранчо Бойерос блокировала цепочка патрульных машин. Роберто резко затормозил, выскочил из машины и побежал между соснами по парку Юности. Он видел, как из машины выскакивали бойцы с карабинами и бежали вслед за ним.

— Сдавайтесь! Вы окружены! Уходить некуда! — крикнул один из бойцов.

Роберто дважды выстрелил в сторону кричавшего. В ответ громыхнула очередь. Неподалеку агент заметил небольшой павильон. «Если доберусь до него, то мы еще посмотрим…» — подумал он и рванулся вперед.

— Стой! — раздался окрик справа.

Не останавливаясь, Роберто дважды выстрелил в ту сторону. Автоматная очередь, раздавшаяся слева, прошила ему ногу. Он упал, схватившись рукой за раненое место. Лицо его исказила гримаса боли. Он несколько раз нажал на спусковой крючок, но выстрелов не последовало.

Вставив новый магазин в пистолет, агент пополз. Заметив, что кто—то ползет справа от него, он открыл огонь. Ответным выстрелом из карабина его ранило в левую руку.

— Сдавайтесь! — снова прозвучало из темноты.

Уже плохо соображая, Роберто продолжал стрелять наугад… Вот какая—то тень бросилась к нему и… Это было последнее, что он видел.

* * *

Рамос, Ферра, Агилар и Старик поставили кофейные чашечки на поднос и закурили. Старик пустил струю дыма и, улыбнувшись, обратился к Рамосу:

— Значит, во вьетнамках…

Рамос положил окурок в пепельницу и проговорил:

— Да, майор, во вьетнамках. Нужно было видеть лицо Агилара, когда я ему сказал, что информацию передали не в воде.

— Мое удивление было вполне естественным, — возразил Агилар. — Все наталкивало на мысль, что передача состоится именно в воде. Кто мог предположить, что они воспользуются вьетнамками… Просто и в то же время хитро.

— Нам очень помогла работа, проделанная Мехиасом, — сказал Старик.

— Кстати, о Мехиасе, — заметил Рамос. — Ему удалось установить микропередатчик в машине Мозга. Это позволит нам держать его под контролем.

Несколько мгновений царило молчание. И опять заговорил Старик:

— Я все думаю о Роберто. Мы еще раз убедились в эффективности работы комитетов защиты революции. Это ведь их работникам удалось обнаружить, где скрывался агент. — Старик помолчал. Лицо его стало печальным. — Уже две семьи пострадали… — с горечью сказал он. — Сначала — Хуанхо, теперь — водитель такси… — Постепенно лицо его смягчилось, он успокоился. — В связи с захватом Роберто нам нужно кое—что продумать. Обыск дома, где он укрывался, показал, что ни одна дверь не была взломана. Значит, кто—то помогал ему там прятаться. Семья, которая проживала в этом доме, покинула страну год назад. А ключ, видимо, находился у Мозга или же у кого—то другого. Возьмем первый вариант — ключ находился у Мозга. Но кто его дал ему и с какой целью?

— Это мог сделать, — предположил Ферра, — его друг или пациент, чтобы Мозг забрал какие—нибудь вещи из дома. А может, хотя это мало вероятно, просто создавались условия для предстоящей операции? Я сказал «мало вероятно», потому что они ведь не могли знать, сколько простоит дом незанятым.

— Последнее обстоятельство, — заметил Старик, — по—моему, исключает этот вариант. Скорее следует считать, что ключ находился у другого лица. Но у кого?

— А не замешан ли здесь какой—нибудь родственник? — высказал догадку Агилар.

— Родственник? — переспросил Старик.

— Да, родственник хозяев дома. Этот родственник, возможно, является осведомителем или «почтовым ящиком» Мозга. Не думаю, чтобы кто—то передал Мозгу ключ от дома, не поинтересовавшись, для чего это нужно. Если исходить из того, что ключ находился первоначально у родственника хозяев дома, а Роберто оказался в нем сразу же после побега, то можно сделать вывод, что он позвонил Мозгу, а тот взял ключ и поместил агента в доме. Очень легко установить, кто из родственников выехавшего хозяина остался на Кубе.

— А если этот ключ попал к Мозгу по другому каналу — от какого—нибудь пациента или приятеля? Могло ведь так случиться, что после побега Роберто позвонил Мозгу, а тот сразу вспомнил о пустующем доме, — вступил в разговор Рамос.

— Давайте вернемся к тому, о чем только что говорили, — сказал Агилар. — Кто и зачем отдал ключ Мозгу? Мог ли он знать, что дом будет пустовать целый год? Конечно, Мозг мог вспомнить об этом пустующем доме сразу же после побега Роберто и начать действовать, то есть наводить справки о нем. Это вполне вероятно.

Воцарилось молчание.

— Рамос, расследуйте все, что касается родственников хозяев дома, — приказал Старик. — А теперь давайте займемся Мозгом. Сегодня пятница. Завтра они уходят. Точнее, завтра они попытаются уйти. Но прежде чем говорить о дне завтрашнем, поговорим о сегодняшнем. Сегодня, если все пойдет так, как мы предполагаем, Мозг начнет соединять все звенья цепи. Иными словами, получив инструкции, он будет передавать их другим агентам, остающимся в стране. Мне бы хотелось знать: какие приняты меры?

Ферра поднял голову и серьезно посмотрел на Старика:

— Мехиас установил микропередатчик в его машине. Его квартира находится под неослабным контролем. Со вчерашнего дня в состоянии готовности две оперативные группы. Уже скоординированы действия с пограничниками и вооруженными силами. Командный пункт организован здесь.

— Что с Умным? — спросил Старик.

— За ним неусыпно наблюдают Дульсе и Масагер, — ответил Рамос.

— А как чувствуют себя Пабло и Ф–1?

— Тоже находятся под наблюдением, — ответил Агилар.

Настойчиво зазвонил телефон. Старик взял трубку:

— Слушаю… Да… Сейчас будем… — Он встал и коротко приказал: — Пошли!

Вскоре четыре офицера прибыли на командный пункт. Весь его персонал уже сутки находился в состоянии готовности. Три оператора сидели у мощной аппаратуры в ожидании выхода в эфир подпольной радиостанции. Дешифровщики тоже были на местах. Специалист по вычислительной технике проверял ленту счетно—решающего устройства. Один из сотрудников, надев наушники, осторожно манипулировал ручками стоявшего перед ним аппарата. Стараясь удержать в центре экрана маленькую светящуюся точку, он внимательно следил за движением радиовектора.

Связистам предстояло обеспечивать связь с подразделениями вооруженных сил, принимавшими участие в операции, а также с пограничниками и четырнадцатью контрольными пунктами, созданными в различных районах Гаваны.

Часть стены помещения занимало электротабло с планом Гаваны. На нем отмечалось передвижение Мозга и участников его поимки.

Четверо офицеров подошли к дежурному.

— Как дела? — спросил Старик.

— Объект номер один переместился на четыреста метров.

— Есть какая—нибудь информация в этой связи? — задал новый вопрос Старик.

— Да. Объект направился на заправочную станцию, наполнил бак и оставил машину на стоянке, а сам пошел домой пешком.

— Вы сказали «пешком»? — спросил Ферра.

— Да, капитан.

У всех сразу мелькнула мысль о том, что Мозг обнаружил микропередатчик.

— Пошли! — сказал Старик. — Ферра и Агилар, можете остаться, если нужно. Потом придете к Рамосу.

Через четверть часа Старик и Рамос продолжили разговор в кабинете капитана. Неожиданно в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Старик.

В дверях показался сотрудник и доложил:

— Майор, час назад позвонили по телефону и указали место, где можно взять конверт на имя капитана Рамоса. Узнав, что вы здесь, я принес его сюда.

Старик мельком взглянул на конверт и пристально посмотрел в глаза сотруднику:

— Тот, кто звонил, конечно, не назвал себя?

— Вы правы. Он отказался это сделать.

— Мужчина или женщина?

— Мужчина.

Старик помолчал немного, затем сказал:

— Хорошо, спасибо.

Попросив разрешения, сотрудник удалился.

— Конверт на твое имя, ты и вскрывай, — обратился Старик к капитану.

Рамос вскрыл конверт и стал вслух читать письмо:

— «Капитан Рамос! Вам пишет человек, у которого есть для вас немало интересного. По понятным причинам я не могу поговорить с вами лично. Хотел воспользоваться телефоном, но потом передумал и решил вам написать. В настоящий момент рядом со мной находится человек, очень уважаемый вами… и нами. Внешне он слегка подурнел: нам необходимо было поговорить с ним, а он немного упрямился. И у нас не оставалось другого выхода, кроме как укротить его темперамент.

После ряда «заходов» и благодаря детектору лжи нам удалось установить личность этого человека. Нет, капитан, нет, не торопитесь. Пока я не скажу, о ком идет речь. Сообщу только то, что он рассказал нам по доброй воле. Это тот самый человек, который информировал вас об отъезде Умного. Он же предупредил о его прибытии в понедельник. А кроме того, он придумал хитрый способ передачи информации. «Терёшка», «Петушок» — это яркие примеры изворотливости его ума…»

Рамос перевернул лист, но на обороте ничего не было. Он заглянул внутрь конверта и достал… фотографию Хасинто. Передав все это майору, глубоко задумался.

Взглянув на фотографию, Старик обомлел. Потом встал и молча подошел к окну. Ничего не видящим взглядом он смотрел в окно и думал о письме. Вернувшись на свое место, обронил только:

— Сволочи…

Рамос поднял голову и нахмурил брови:

— Письмо подтверждает наши предположения. Их больше пяти. Информация достоверная, но неполная. Ее источник — передатчик, установленный Роберто. Хасинто, вне всякого сомнения, схвачен. Безусловно, его пытали. Фотография достаточно красноречива. — Помолчав несколько секунд, он продолжал: — Что бы они ни написали, я уверен: Хасинто не заговорил и не заговорит. В этом я ни капельки не сомневаюсь. Письмо лишний раз демонстрирует тщеславие, высокомерие и цинизм его авторов… Старик мельком взглянул на Рамоса и кивнул:

— Я полностью с тобой согласен, но здесь не все ясно.

Рамос вопросительно посмотрел на него.

— Во—первых, почему нам послали письмо. Во—вторых, оно как—то странно заканчивается. Впечатление такое, будто мысль оборвана…

Рамос взял письмо и прочитал его еще раз.

— Да, — подтвердил он, — все сказанное вами верно.

Старик пригладил волосы руками:

— Я думаю… надо как—то вытащить Хасинто оттуда.

Рамос остолбенел и смог лишь выдавить из себя:

— Как?!

— Все зависит от времени. Самое мое большое желание, чтобы поскорее кончилась эта ночь. У меня есть план… Если Хасинто не убьют, через трое суток мы попытаемся его вызволить.

Рамос недоверчиво посмотрел на Старика:

— Не понимаю, каким образом…

Старик не дал ему докончить фразу:

— Ты забыл о Р–15?

— Нет, не забыл. Но Р–15 здесь, а Хасинто там.

— Р–15 действительно здесь. Но кто ему помешает оказаться через несколько дней там?

— Значит, Р–15 будет выручать Хасинто?

— Да, — коротко ответил Старик.

— А если Р–15 удастся спасти Хасинто…

— Рамос, — прервал его Старик, если Хасинто будет жив ко времени появления Р–15, то весьма вероятно, что они увидятся. Остальное будет зависеть от ловкости Р–15. Если все пойдет хорошо, он спасет Хасинто и займет его место там.

Рамос долго молчал:

— Это трудно… очень трудно…

— Да, это очень трудно, но возможно, — возразил Старик.

На несколько минут снова воцарилось молчание. Потом майор щелкнул пальцами и, посмотрев на Рамоса, описал дугу в воздухе указательным пальцем левой руки:

— Давай готовить сообщение для печати и радио о задержании Роберто. Только не надо упоминать о том, что он убит. Так мы поможем Х–23. Пусть думают, что это ответ на их письмо. Бери бумагу и карандаш. Начнем так…

* * *

Д–45 оставил машину на стоянке возле заправочной станции и отправился домой пешком. Шел он медленно, напевая песенку. Поднявшись по крутой горке, задержался на несколько секунд, вытирая платком лоб. Он думал о том, что еще предстояло сделать: «В Сороа все прошло гладко. У Майка не было неприятностей, у Роберто тоже. Пабло и Монтес знают, как действовать дальше. Сейчас надо позвонить Юйе и сказать, чтобы она поступала как договорились. Все готово…»

Добравшись до перекрестка и посмотрев по сторонам, Д–45 пересек улицу. Впереди еще один квартал. «Надо передать Манолину инструкции и объяснить ему, какие задачи встают перед ним как перед новым руководителем группы. Потом нужно будет встретиться с Баринго и передать адрес Юйи, чтобы он забрал радиоаппаратуру. Кроме того, я должен познакомить Манолина с двумя «почтовыми ящиками» — Реглой и Эстер. Ну а потом надо ждать, когда за нами приедут…»

Он подошел к подъезду и осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного, поднялся по лестнице. Через пятнадцать минут он вышел с черным кожаным чемоданом в левой руке и быстрым шагом направился к стоянке.

Из брезентовой палатки, поставленной посередине улицы и огороженной металлическими барьерами с надписью: «Городская водопроводная служба», два сотрудника госбезопасности наблюдали за Мозгом.

— Внимание! — тихо сказал один из них своему товарищу. — Он выходит.

Тот отложил в сторону фотокамеру и взял в руки радиотелефон:

— ПК вызывает «Контроль». Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте, — прозвучал металлический голос в аппарате.

— Объект номер один только что вышел из дома. Несет черный чемодан. Направляется к автостоянке. Прием…

— Хорошо. Будьте на связи.

* * *

— Хорошо. Будьте на связи, — сказал Ферра и отошел от рации.

Агилар тем временем изучал светящийся план города.

— До этого места, — указал он точку на плане, — ему надо пройти через пункты три, четыре и пять. Посмотрим, в какую сторону он направится. Если сюда, — провел он рукой по плану, — то его увидят в пунктах шесть, семь, восемь, десять и тринадцать…

— Знаешь, что меня беспокоит? — спросил Ферра.

— Что?

— А то, что молчит Р–15.

— Может, у него возникли какие—нибудь затруднения. А может, ждет подходящего момента.

— Капитан, — прервал его дежурный офицер, — вас вызывает «Леопард–9».

* * *

— «Контроль», говорит «Леопард–9». Прием.

— «Леопард–9», говорит «Контроль». Докладывайте. Прием.

— Объект номер один только что проехал в черном «форде».

— Следуйте за ним, — прозвучало приказание Ферра в радиотелефоне машины.

Луис положил радиотелефон под приборную доску. Минуту спустя его желтый грузовик с эмблемой «Трест молочной промышленности» мчался по 26–й улице вслед за машиной Мозга. Довольно трудно было предположить, что вместо молочных продуктов он вез троих сотрудников госбезопасности.

* * *

Черный «форд» ехал по проспекту Пуэнтес—Грандес. Д–45 наблюдал за обстановкой через зеркало заднего вида. В его поле зрения находились три легковые автомашины и молоковоз. Он мягко добавил газ и преодолел крутой подъем. Далее его машина проследовала по 51–й улице и остановилась у заправочной станции напротив спортивного клуба имени Хесуса Менендеса.

Молоковоз свернул с проспекта на 94–ю улицу, проехал метров двадцать и остановился. Луис взял радиотелефон:

— «Контроль», говорит «Леопард–9». Прием.

— «Леопард–9», говорит «Контроль». Докладывайте. Прием.

— Объект номер один вышел из черного «форда». Машина остановилась у заправочной станции на углу 51–й и 94–й улиц. По пути принимал меры предосторожности. Прием.

— Что он делает сейчас? Прием.

— Переходит улицу. Направляется к телефону—автомату. Прием.

— Оставьте груз для другого транспорта. Сами уезжайте. Это все. Прием.

— Есть!

Луис положил радиотелефон и трижды стукнул по кузову грузовика. Из него выпрыгнули трое.

— В чем дело? — спросил один из них.

— Я уезжаю, а вы ждите здесь. Он сейчас разговаривает по телефону.

Несколько минут спустя грузовик уехал. Один из оставшихся сделал знак, и все разошлись в разных направлениях: один сел на скамейку напротив мастерской по ремонту надувных матрасов, другой вошел в продуктовую лавку, третий остался около автобусной остановки. Все трое наблюдали за говорившим по телефону. Закончив разговор, Д–45 вернулся к машине, завел мотор и поехал по 41–й улице.

* * *

Сотрудник, сидевший на скамейке, встал и пошел к телефону. Он сделал вид, будто звонит, а сам внимательно осмотрел аппарат. «Нет. Здесь ничего не оставлено», — констатировал он.

Возле перекрестка остановился красный «фиат» и трижды просигналил. Немного погодя четыре сотрудника госбезопасности уже ехали по 51–й улице.

Водитель взял в руку радиотелефон:

— «Контроль», говорит «Леопард–7». Прием.

— «Леопард–7», говорит «Контроль». Прием.

— Я забрал груз. Еду по 51–й улице в направлении Серро. Прием.

Через несколько минут красный «фиат» остановился около школы имени Марианы Грохалес в Марьянао.

* * *

Получив вызов «Леопарда–9», Ферра не отрываясь стал смотреть на план города. сршяя светящаяся точка двигалась почти в самом центре. Ферра подошел к микрофону:

— «Леопард–5», говорит «Контроль». Прием.

— Говорит «Леопард–5». Слушаю. Прием.

— Объект номер один направляется в вашу сторону. Следуйте за ним. Прием.

— Есть!

Грузовик с эмблемой «Морское транспортное агентство», выехав на 100–ю улицу, следовал в пятидесяти метрах впереди черного «форда». Около кинотеатра «Лидо» легковая машина обогнала грузовик. «Форд» свернул с 41–й улицы и остановился возле парка «Тропикана». Грузовик въехал на территорию парка.

Увидев, как синяя светящаяся точка остановилась, Ферра окинул взглядом план и отобрал три ближайшие красные точки.

— «Леопард–7», «Леопард–3» и «Леопард–1», говорит «Контроль». Объект номер один находится рядом с «Тропиканой». Действуйте в соответствии с инструкциями. Прием.

— Есть!

* * *

Красный «фиат» с четырьмя сотрудниками госбезопасности выехал из третьего пункта.

* * *

Исабель завела серый «пежо» и, посмотрев на двух своих пассажирок — Мирославу и Марию Хулио, сказала: — Теперь наша очередь.

* * *

Д–45 вышел из машины и расположился на одной из скамеек парка. В парке было много детей. Он проводил взглядом красный «фиат», въезжавший в парк. Когда он доставал сигарету, его рука дотронулась до кассеты, лежавшей в кармане. Закурив, он пристально посмотрел на человека, который безуспешно пытался завести мотоцикл. Потом его внимание отвлекли беспрестанно снующие дети, и он не заметил, как у входа в парк остановился «пежо», в котором спрятались Мирослава и Мария Хулио.

Исабель положила на колени фотокамеру с телеобъективом и стала ждать. Д–45 жадно курил и время от времени смотрел по сторонам. Прошло десять минут, и он начал нервничать. Наконец он увидел того, кого ждал. В его сторону медленно шла по парку Юйя. Д–45 вынул из кармана пачку сигарет вместе с кассетой и оба предмета положил рядом с собой. Он, конечно, не мог слышать, как щелкнула фотокамера в руках Исабель.

Юйя села на скамейку в нескольких метрах от Д–45 и принялась читать журнал. Д–45 прикурил новую сигарету и, пряча зажигалку, как бы случайно столкнул на газон пачку сигарет и кассету. Наклонившись, он подобрал сигареты, посмотрел на Юйю, целиком погруженную в чтение журнала, и, сделав пару затяжек, выбросил окурок. Затем быстро встал и направился к «форду». На командном пункте вновь задвигались светящиеся точки.

Из различных пунктов сотрудники госбезопасности, прибывшие в красном «фиате», так же, как Исабель, делали снимки, запечатлевая Юйю.

Через пять минут после ухода Д–45 она положила журнал на колени и осмотрелась. Взяв его снова в руки, она направилась к скамейке, на которой только что сидел Д–45. Когда она садилась, ее сумочка, будто нечаянно, упала на газон. Юйя наклонилась и вместе с сумочкой подняла кассету. Спрятав ее, она быстро ушла.

Исабель, неотрывно наблюдавшая за Юйей с момента ее появления в парке, взяла радиотелефон:

— «Контроль», говорит «Леопард–1». Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте, «Леопард–1». Прием.

— Неизвестная женщина подобрала предмет, оставленный объектом номер один. Прием.

— Вы можете уточнить, что это за предмет? Прием.

— Расстояние, на котором я нахожусь, не позволяет этого. Прием.

— Хорошо. Не теряйте женщину из виду и информируйте. Прием.

— Есть!

Исабель положила трубку радиотелефона на место и увидела, что Юйя идет к остановке автобуса. Исабель сделала знак Марии Хулио. Вслед за Юйей шли несколько сотрудников госбезопасности. Преследование продолжалось до парка имени Ленина.

Автобус 113–го маршрута свернул с 100–й улицы и затормозил у остановки. Юйя вышла и, осмотревшись, направилась по дорожке в сторону манежа.

Услышав шум приближавшегося автомобиля, она сошла с асфальта на узенькую тропинку, шедшую вдоль дороги. Мимо нее на большой скорости пронесся красный «фиат». Юйя не видела, как в это время на 100–й улице женщина остановила серый «пежо» и подняла капот. Не могла она знать и того, что из этой машины за нею вела наблюдение с помощью бинокля Мирослава.

Юйя повернула к заброшенной уборной и вошла в нее. Удостоверившись, что вокруг никого нет, она вышла наружу и достала из кустов клеенчатый чемодан. Вернувшись в уборную, она поставила чемодан в угол, подошла к окошку и стала укреплять антенну. Открыв чемодан, несколько мгновений созерцала мощный передатчик американского производства. Затем, вставив в нужное гнездо штекер антенны, вынула из сумочки кассету и вставила ее в рацию. Она готовила передатчик к работе. И вдруг замерла: легкий шум испугал ее. Выхватив из сумочки пистолет, она выглянула в окошко. Мария Хулио прижалась к земле и терпеливо переносила укусы рассерженных муравьев. «Это мышь… или нервы», — подумала Юйя и, вернувшись к передатчику, нажала кнопку вызова. Мария Хулио подошла к стене и, стараясь, чтобы ее тень не падала внутрь, заглянула в окошко. Увидев, что женщина ведет радиопередачу, стала тихо отходить. Удалившись на достаточное расстояние, она бросилась бежать к шоссе.

Юйя нажала другую кнопку, и сообщение ушло в Центр — в Майами. Спрятав антенну в сумочку, а передатчик в кусты, она направилась к выходу из парка.

Мирослава свистнула. Исабель, слегка повернувшись, заглянула внутрь машины и, по знакам, которые ей подавала Мирослава, поняв, в чем дело, опустила капот. Потом быстро села в машину и завела мотор. Заметив бегущую Марию Хулио, Мирослава вынула пистолет.

— Спрячь оружие и оставайся здесь. За Марией Хулио никто не гонится, — сказала Исабель.

— Но…

— Никаких «но»! — резко оборвала ее та. — Я попрошу разрешения заняться этой девой. Если разрешат, то, возвращаясь, я зажгу фары. Вы попросите меня подвезти вас, а заодно пригласите и ее. Понятно?

— Понятно, — ответила Мирослава и вышла из машины.

Исабель резко тронулась с места. Мария Хулио находилась уже в нескольких метрах от шоссе. Сзади, метрах в двухстах, медленно ехал по дороге красный «фиат». Исабель улыбнулась: «Ну, дева, ты в полной безопасности». Развернувшись около «Эль—Родео», она снизила скорость.

— «Контроль», говорит «Леопард–1».

— Говорит «Контроль». Прием.

— MX проследовала за неизвестной до заброшенной уборной. Сейчас возвращается. Прошу разрешения действовать. Прием.

Ферра, помолчав немного, ответил:

— Хорошо, действуйте.

Исабель видела, как Мария Хулио и Мирослава подошли к остановке. Заметив приближавшийся красный «фиат», она остановилась, вышла из машины и подняла капот. Через несколько секунд послышался голос водителя «фиата»:

— Что—нибудь случилось, товарищ?

Не отрывая взгляда от мотора, Исабель ответила:

— Перекройте движение 113–го в сторону Марьянао.

Она наблюдала за удалявшимся «фиатом», пока он не исчез за поворотом. Потом, облокотившись о крыло машины, стала ждать.

Ожидание было недолгим. Через двадцать минут она увидела, как на шоссе вышла женщина и направилась к остановке автобуса.

— Идет, — проговорила Мирослава.

Мария Хулио повернулась спиной к подходившей женщине. «Так она не заметит моей запачканной одежды», — решила девушка.

Юйя увидела на остановке двух женщин и спросила:

— Кто из вас последняя?

— Кроме нас, никого нет, — ответила Мирослава. Юйя посмотрела в сторону уборной и улыбнулась. «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», — подумала Мирослава.

— Давно не было автобуса? — спросила Юйя.

— Порядочно. И в ту сторону ни один не прошел, — посетовала Мирослава, показывая в сторону «Лас—Руинас».

— Хоть бы кто из знакомых проехал… — проговорила Мария Хулио недовольным тоном.

В этот момент Мирослава увидела «пежо», который дважды зажег фары. Машина медленно приближалась, и Мирослава подняла руку. Машина остановилась. Мирослава подбежала к передней дверце:

— Вы в Марьянао?

— Да, — ответила Исабель улыбаясь.

— Эй, поехали, она в Марьянао! — прокричала Мирослава.

Юйя не тронулась с места. Мария Хулио пошла к машине неторопливо, опустив руку в карман испачканных брюк.

— Товарищ, вы тоже? Поехали! — крикнула Мирослава женщине, оставшейся на остановке.

Поколебавшись, Юйя направилась к машине. Вскоре четыре женщины уже ехали по 100–й улице.

Юйя сначала осмотрела попутчиц, а затем салон машины. Ее взгляд задержался на радиотелефоне. Мирослава, сидевшая на переднем сиденье, незаметно вытащила пистолет и положила его рядом с собой.

— Высадите меня на этом перекрестке, — внезапно попросила Юйя.

— У нас не работают тормоза, — заявила Исабель, прибавляя скорость.

— Машина не остановится, пока мы не доедем до управления, — сказала Мирослава.

Юйя потихоньку запустила руку в сумочку и спросила:

— В какое управление?

— Вот в это, — ответила Мария Хулио, показывая ей удостоверение.

— И лучше вам не шевелиться, — произнесла Мирослава, направив пистолет на застигнутую врасплох женщину. Другой рукой она нажала на кнопку и подняла стекло. — Дайте—ка вашу сумочку на всякий случай, — сказала она, обращаясь к Юйе.

Та опустила голову и протянула сумочку.

Исабель взяла радиотелефон:

— «Контроль», говорит «Леопард–1». Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте.

— Все в порядке. Сообщите «Леопарду–7», что можно пустить 113–й.

* * *

Ферра и Агилар не отрывали глаз от плана города. Они вместе следили за перемещением двух светящихся точек.

Вдруг Ферра нахмурился и, не переставая смотреть на план, подошел к микрофону:

— «Леопард–2», говорит «Контроль». Прием.

— «Контроль», говорит «Леопард–2». Слушаю. Прием.

— Объект номер один идет к вам. Следуйте за ним.

Ферра увидел, как начала двигаться еще одна светящаяся точка, и снова взял в руки микрофон:

— «Леопард–3», говорит «Контроль».

— «Контроль», говорит «Леопард–3».

— Уходите. Это все. Прием.

— Есть!

Ферра увидел вопросительный взгляд Агилара и объяснил:

— Я заметил, что он принимает меры против наблюдения. «Леопард–3» уже долгое время висит у него на «хвосте», а мотоцикл бросается в глаза.

Агилар понимающе кивнул.

Неожиданно в помещении командного пункта раздался резкий свист. Бумажная лента, покоившаяся сбоку от счетно—решающего устройства, пришла в движение. К Ферра подошел оператор:

— Капитан, только что была проведена радиопередача.

— Передайте ленту для немедленной расшифровки. Когда он вновь посмотрел на план города, то увидел, что обе точки остановились.

Ждать разъяснений долго не пришлось.

— «Контроль», говорит «Леонард–2». Прием.

— «Леопард–2», говорит «Контроль». Слушаю. Прием.

— Объект номер один входит в ресторан «Эль—Потин». Прием.

— Возвращайтесь в четвертый пункт.

— Есть!

Пристально вглядываясь в план города, Ферра произнес:

— «Леопард–4», говорит «Контроль». Прием.

— «Контроль», говорит «Леопард–4». Слушаю. Прием.

— Объект номер один находится в ресторане «Эль—Потин». Действуйте, как условились.

Старый «опель» тронулся с места, и через десять минут три сотрудника госбезопасности уже рассаживались за одним из столиков ресторана «Эль—Потин».

* * *

Ожидая официанта, Д–45 посматривал по сторонам. Его взгляд на несколько секунд задержался на очереди, стоявшей у входа в кинотеатр «Трианон». Прочитав название фильма, он улыбнулся, потом посмотрел на остановку на противоположной стороне улицы, где в ожидании автобуса собралась большая толпа.

Его внимание привлекла машина, резко затормозившая на улице Пасео. «Сразу видно, что не собственная», — подумал он. Придержав белую салфетку, которую чуть было не сбросил ветер со стола, он закурил сигарету.

Музыка, доносившаяся из портативного радиоприемника, вызвала у него улыбку: пели «Я уезжаю в Гавану». В это время владелец приемника перестроился на «Радио Релох», и Д–45 услышал:

— «…Сводка новостей закончилась… Национальное время девять часов сорок две минуты».

Он посмотрел на свои часы и удостоверился, что они идут точно. Решил продолжить наблюдение за залом, но голос диктора опять привлек его внимание:

— «…Арестован агент ЦРУ. Силы управления государственной безопасности арестовали сегодня кубинского контрреволюционера и агента ЦРУ Роберто Гонсалеса Фернандеса. Агент ЦРУ сбежал из тюрьмы и прятался в одном из пустующих домов. Благодаря бдительности членов комитета защиты революции квартала, где он скрывался, агента удалось обнаружить и задержать… По всей стране нарастает энтузиазм в связи…»

Д–45 показалось, будто он оглох. Впечатление от услышанной новости было столь сильным, что он не заметил официанта, появившегося возле него.

— Добрый вечер. Что желаете заказать? — спросил тот.

Клиент не отреагировал — так глубоко был погружен, видно, в свои мысли, — и официант спросил еще раз:

— Что вам принести, товарищ?

Д–45 поднял голову и медленно, не глядя на стоявшего рядом с ним официанта, ответил:

— Сандвич с сыром, томатный сок и два пива.

Официант быстро удалился, чтобы выполнить заказ, а Д–45 лихорадочно соображал: «Его взяли… Если он заговорит, мы пропали».

Увидев, как в ресторан вошел Баринго, Д–45 высыпал на стол из коробка спички, сложил из них номер телефона Юйи и откинулся на спинку стула. Баринго прошел около него, незаметно посмотрев на номер, и занял соседний столик.

При приближении официанта с подносом Д–45 спрятал спички. Удовлетворив свой аппетит и оплатив счет, он спустился по короткой лесенке ресторана.

Три сотрудника госбезопасности остались за столиком. Один из них положил на белую скатерть маленький портативный передатчик и тихо проговорил:

— «Контроль», говорит «Леопард–4». Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте. Прием.

— Объект номер один выходит. Прием.

— С кем был контакт? Прием.

— К столику подходил только официант. Прием.

— Хорошо. Уходите.

* * *

Черный «форд» быстро проехал по улице Линеа и повернул на проспект Пресидентес. Водитель белого «фольксвагена», стоявшего возле кафетерия, опустил капот и завел мотор. Через несколько секунд он увидел проезжавший мимо черный «форд» и последовал за ним.

— «Контроль», говорит «Леопард–6». Прием.

— «Леопард–6», говорит «Контроль». Докладывайте.

— Объект номер один посадил к себе неизвестного и останавливается на углу 17–й улицы.

— Уезжайте.

* * *

Ферра посмотрел на Агилара:

— Если они останутся в машине, будет намного легче.

Не выпуская из поля зрения план города, он подошел к магнитофону, стоявшему на маленьком столике. Бобины начали автоматически вращаться. Ферра бросил удовлетворенный взгляд: через несколько секунд можно будет услышать разговор внутри автомобиля.

— Доброй ночи, — сказал севший в машину.

— Не слишком—то она добрая, — сухо ответил Д–45.

— Что случилось?

— Ты не слушал радио? Взяли одного из тех, кто должен был уйти сегодня с нами.

Манолин ошалело посмотрел на Д–45:

— Расколется?

— Думаю, что нет… Не беспокойся, он ничего не знает о тебе.

— Но… он знает место, через которое вы будете уходить через полтора часа.

— Я тебе уже сказал, что доверяю ему. Теперь давай займемся нашими делами. В этом чемодане лежит конверт с инструкциями. Там же найдешь деньги на первое время. Потом будешь получать их через «почтовые ящики». Я оставил Баринго телефон Юйи, чтобы он забрал у нее рацию… В маленьком конверте — адреса «почтовых ящиков». Выучи их наизусть, а бумагу сожги. Там же три комплекта паролей. Хотел оставить тебе часть своей аппаратуры, но теперь, как ты понимаешь, я не могу возвращаться домой. Из Центра тебе пришлют все необходимое. Обрати внимание на две очень важные вещи. Во—первых, каждый должен знать только свою часть дела. Во—вторых, инструкции остальным членам группы передавай через Баринго. Все они должны думать, что он и есть главный. Понятно?

— Понятно.

— Хорошо. Это все. Через восемьдесят минут я покину эту страну. Успеха тебе. — Тебе того же.

* * *

Ферра опять подошел к микрофону:

— «Леопард–6» и «Леопард–8», говорит «Контроль». В районе перекрестка 17–й и 4–й улиц идет человек с черным кожаным чемоданом. Если он сядет в автобус, действуйте по варианту Н, если же в какой—либо другой транспорт — по варианту X.

— Понятно.

Манолин, покинув черный «форд», зашагал по 17–й улице. Увидев приближавшееся такси, он поднял руку, но такси не остановилось. Тогда он дошел до 23–й улицы, купил в аптеке пачку аспирина и направился к остановке автобуса у ресторана «Коппелия». Ему захотелось купить газету, но киоск оказался закрыт. К остановке подошел автобус 10–го маршрута, и Манолин сел в него. На следующей остановке в него вошли Глисерио и Фело. Им предстояло осуществить вариант Н.

Глисерио прижался к задней дверце автобуса и встал около Манолина. Фело остался рядом с водителем.

— Эй, водитель, остановись и не открывай двери: у меня стащили бумажник! — закричал вдруг Глисерио.

По автобусу пронесся ропот возмущенных голосов.

— Водитель, двигай к отделению полиции! Пусть каждый смотрит за соседями, чтобы не бросили бумажник на пол или не положили в чужой карман! — продолжал кричать Глисерио.

Водитель попытался было возразить, но по приказу Фело повел автобус к отделению полиции.

Манолин вертел головой из стороны в сторону, не зная, куда деть чемодан. Когда они прибыли к отделению полиции, он вышел из автобуса последним.

Появились двое полицейских.

— Проходите по одному. Мужчины — в одну сторону, женщины — в другую. Будет произведен обыск, — сказал один из них.

Манолин в ожидании своей очереди поставил чемодан на пол. Полицейский сделал ему знак, и Манолин, повинуясь, пошел было вперед, но за спиной у него прогремел голос Фело:

— Послушайте, вы забыли чемодан!

Манолин вошел в помещение отделения полиции и снова поставил чемодан на пол. По лбу у него катились крупные капли пота. Легкое дрожание нижней губы выдавало его нервное состояние.

Двое полицейских встали у него за спиной.

— Положите чемодан на стол, — приказал дежурный офицер.

Манолин выполнил приказ и тяжело опустился на стул.

— Скажите, чтобы остальных отпустили, — последовал приказ офицера.

Манолин резко вскинул голову.

— Да, Манолин, именно так… Бумажник был лишь предлогом, чтобы без лишних осложнений доставить тебя сюда. Причина? Ты ее знаешь… Мы — тоже.

Десять минут спустя Манолин был доставлен в управление госбезопасности.

* * *

На командный пункт вошел Старик и сел рядом с Ферра и Агиларом.

— Расшифровали перехват? — спросил он.

— Пока нет. Работают. Обещали принести расшифровку сразу же, как только будет готова, — ответил Ферра.

Старик взглянул на часы — было без двух минут час ночи.

— Майор… — обратился к нему Агилар.

— Слушаю.

— Здесь есть кое—что интересное для вас.

Агилар нажал кнопку портативного магнитофона, и Старик прослушал беседу Д–45 и Манолина в автомобиле.

— Они не назвали места, через которое будут уходить, — сказал Старик.

— И это несколько затрудняет операцию, — вздохнул Агилар.

На контрольном пункте зажглась маленькая красная лампочка. Ферра нажал одну из кнопок, и в громкоговорителе раздался голос дежурного офицера:

— В ноль двадцать в двадцати милях севернее бухты Матансас появилось судно, которое затем удалилось курсом на север. В ноль двадцать одну другое судно было обнаружено в пятнадцати милях севернее мыса Качон. Оно тоже удалилось курсом на север. Третье судно показалось в ноль двадцать три в двенадцати милях к югу от Батабано и продолжает оставаться там.

— Пытаются сбить нас с толку, — сказал Старик.

— «Контроль», говорит М–11. Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте.

— Объекты номер два и три вышли из дома и садятся в зеленый «додж». Прием.

— Хорошо. Будьте на связи, — приказал Ферра и объяснил: — Пабло и Ф–1 уже выехали.

Старик видел, как на плане города синяя точка перемещалась по Виа—Бланка и приближалась к Гуанабо.

— Где пограничники? — спросил он.

— Один взвод находится в Кайоуэло, другой — на смотровой площадке Басинайагуа. Имеются группы резерва в Гуанабо и в Матансасе, — ответил Ферра.

— К этому надо добавить десять наших сотрудников во главе с Рамосом. Если бы мы знали точное место, было бы намного легче, — сказал Старик. Он посмотрел на план и увидел, как синяя точка проходит Кайоуэло.

Снова послышался голос дежурного офицера:

— По сообщению пограничников, только что в пятнадцати милях появилось судно с погашенными огнями.

— Хорошо.

Три офицера не отрывали глаз от плана. Синяя точка остановилась у поселка Хибакоа.

— «Контроль», говорит «Леопард–6». Прием.

— Говорит «Контроль». Докладывайте.

— Объект номер один симулирует поломку машины на въезде в Хибакоа. Прием.

— Ждите. Все.

Три офицера обменялись взглядами.

— Он поджидает Пабло и Ф–1. Если дальше они поедут в машине Мозга, все будет проще, — сказал Старик.

Прошло несколько минут.

— «Контроль», говорит «Леопард–6». Прием.

— Говорит, «Контроль». Докладывайте. Прием.

— Зеленый «додж» с тремя агентами выезжает на шоссе к Пуэрто—Эскондидо.

— Хорошо. Уезжайте.

Не отрывая глаз от плана, Ферра взял микрофон:

— «Пересмешник», говорит «Колибри». Займи свой пост в порту.

— Есть!

Взвод пограничников покинул Басинайагуа и направился к Пуэрто—Эскондидо.

— «Летучая мышь», говорит «Колибри». Займи свой пост в порту.

— Есть!

Старик взял радиотелефон:

— «Молния», говорит «Искра».

Отозвался Рамос:

— «Молния» слушает.

— Займи свой пост в порту.

— Есть!

Рамос положил радиотелефон на место и сказал водителю:

— Давай быстро в Пуэртр—Эскондидо.

Между тем на командном пункте вновь раздался голос дежурного офицера:

— Быстроходный катер приближается к берегу у Пуэрто—Эскондидо. Надводные силы ждут указаний.

— Пусть повременят, — приказал Ферра. Зазвонил телефон.

— Слушаю. Пусть повременят. — Ферра положил трубку и посмотрел на Старика: — Два самолета «миг» готовы к вылету.

Старик подошел к Ферра:

— Ты хорошо поработал. Отдохни немного. Давай я возьму на себя руководство операцией.

Ферра хотел было возразить, но потом сказал:

— Хорошо. Но я прилягу здесь, на диване. Мне хочется дождаться финала.

— Добро! — улыбнулся Старик.

Грузовики, перевозившие пограничников, прибыли в Пуэрто—Эскондидо. Они остановились неподалеку от берега. Бойцы стали спрыгивать на землю.

* * *

Д–45, Пабло и Ф–1 спрятались на небольшом пригорке, поросшем кустами и невысокими деревьями. Между ними и водой оставалась узкая песчаная полоса.

— Все здесь? — спросил Ф–1.

Д–45 внимательно посмотрел на него:

— Недостает одного, но он не придет: его недавно взяли, — пояснил он.

Разговор вдруг оборвался.

— Посмотрите! — сказал Пабло, вытягивая руку в сторону моря.

Все увидели, как, мягко качаясь на воде, к берегу подходил катер. На катере стали сигналить фонарем. Д–45 зажег и погасил фонарь, который держал в правой руке.

— Восемь! — крикнули с катера, заметив сигналы.

— Четыре! — ответил Д–45.

Д–45, Ф–1 и Пабло вылезли из зарослей и направились к берегу. До воды оставалось полсотни метров, как вдруг темноту разорвала ракета и стало светло как днем. Град пуль обрушился на прибрежный песок. Ф–1 начал стрелять в ту сторону, где взметнулись маленькие язычки огня.

Пабло и Д–45 бросились к катеру. Пабло видел, как его экипаж открыл огонь. Вот уже позади полоса песка. Вокруг свистели пули. Вода обдала Пабло холодом. Заметив, что катер начал разворачиваться, Пабло удвоил усилия. Вода доходила до колен. Он протянул руку, чтобы ухватиться за борт катера, но промахнулся.

Повернув голову, Пабло в нескольких метрах от себя увидел Пеке и снова попытался ухватиться за борт катера. На этот раз ему это удалось.

Кто—то помог ему взобраться на катер, уже двигавшийся в сторону моря. Пабло посмотрел туда, где остались Д–45 и Ф–1. Монтес лежал на песке у самого уреза воды, а Д–45 барахтался в десятке метров от катера и что—то кричал. Катер набирал скорость. Его экипаж непрерывно вел огонь по берегу. Подобрав автомат одного из раненых членов экипажа, Пабло открыл яростную стрельбу.

На берегу, у самого уреза воды, появились сотрудники госбезопасности.

— Капитан, они уходят! — крикнул один из них.

Рамос улыбнулся:

— Не беспокойтесь, это только начало.

Старик наблюдал за движением катера «U–20» на экране радиолокатора.

— Три воздушных объекта, двигающихся от Флориды, пересекают первую линию, — доложил дежурный офицер.

Старик перевел взгляд и увидел на другом экране траекторию полета этих объектов.

— Воздушная поддержка, — сказал он тихо, внимательно наблюдая за тем, как катер подошел к большому кораблю, ожидавшему его севернее Гаваны.

— Самолетам «миг» и пограничным катерам немедленно выйти наперехват! — приказал он.

Прошло полчаса. Когда в одном из секторов экрана сосредоточились несколько точек, Старик подошел к микрофону:

— Дежурный офицер, прикажите всем возвращаться на базы.

Через четверть часа Старик, Ферра и Агилар покинули командный пункт. Уходя, Старик тихо сказал:

— Не подведи… Ты не можешь подвести…

— Вы что—то сказали? — спросил Ферра.

— Нет, ничего. Просто размышляю вслух, — ответил Старик.

Замена

Старик стоял у окна и наблюдал за движением транспорта по прилегающей улице. Затем он подошел к столу и сел в кресло.

— Первая часть операции завершена успешно, — сказал он.

— Теперь надо ждать вестей от Р–15, — поддержал его Рамос.

— Сегодня улетает Умный.

— Неужели мы дадим ему уйти? У нас достаточно доказательств его шпионской деятельности.

— Да, это так, но пусть лучше уйдет. Главное сейчас — спасти Хасинто. А Умный, сам того не подозревая, может нам помочь.

Легкий стук в дверь прервал их разговор.

— Войдите.

— Для капитана Рамоса, — сказал сотрудник и положил конверт на стол.

— Тем же путем, что и предыдущее? — спросил Старик.

— Тем же.

Рамос подошел к столу, вскрыл конверт и тут же стал читать:

— «Теперь вам понятно, что я веду речь о Х–23. Он и все остальные в наших руках. Вы растете, растем и мы. Я пишу об этом, чтобы у вас не было неясности относительно судьбы вашего товарища, который сотрудничает с нами.

Что будет с ним? Не беспокойтесь. Он в хороших руках, и вскоре вы о нем услышите: телекамеры снимут его выступление для всего континента. На этот раз достаточно. До следующего письма».

Рамос передал письмо Старику, и тот прочитал его еще раз. Положив лист на стол, он спросил:

— Состоялся контакт со связным?

— Да. Автор письма лжет, что группа захвачена, — ответил Рамос.

— В письме есть и другая ложь. — Старик подошел к сейфу и вернулся с первым письмом. Он просмотрел оба листа и положил их на стол. — Интересно, почему понадобилось посылать два листа одного письма раздельно? Не понимаю, — проговорил он.

— Второй лист поступил всего через, день, и в нем есть кое—что интересное. В первой части не уточняется личность задержанного. Похоже, их интересовала наша реакция, — высказал предположение Рамос.

— Это правильно. И все же я никак не могу понять, в чем дело.

Старик положил оба листа в папку и отнес ее в сейф. Потом подошел к столу.

— Что удалось выяснить относительно ключа? — спросил он.

— Здесь осталась сестра бывшей хозяйки дома. Представительница квартального комитета вспомнила, что у Эстер был ключ, — сказал Рамос.

— Эстер?

— Так зовут сестру хозяйки.

— Что предпринято в отношении ее?

— В документах, изъятых у Манолина, Эстер значится в списке «почтовых ящиков». Сейчас она находится под наблюдением. Сегодня в восемь часов вечера при проведении общей операции по задержанию членов группы она будет арестована.

— Что с задержанными?

— Они в изоляторах. Юйя и Манолин пишут признания. Врач пока отказывается давать показания. Он, естественно, не знает об аресте остальных и об уликах, которые у нас имеются против него.

— Что известно о последней передаче?

— Юйя призналась, что это она провела ее, и сообщила текст передачи.

Старик взглянул на часы. «Умный уже должен быть в воздухе», — подумал он.

В международном аэропорту имени Хосе Марти Ферра наблюдал за тем, как взлетал пассажирский самолет.

* * *

По прибытии в Палм—Бич Пабло разместили в одном из домов, принадлежавших ЦРУ. Через два дня его препроводили в штаб—квартиру ЦРУ в Майами, которую все называли Центром. С ним трижды долго беседовал Доктор. Представленный им доклад произвел хорошее впечатление.

Когда Пабло находился в кабинете Доктора, дверь открылась и он увидел четырех человек. Троих из них он не знал. Четвертым был Хасинто.

— Этот человек и есть тот самый знаменитый Х–23, — сказал Доктор, обращаясь к Пабло и жестом показывая на Хасинто.

Пабло окинул Хасинто презрительным взглядом и, подойдя к нему, несколько раз сильно ударил по лицу.

— Хватит! — скомандовал Доктор.

— Из—за этого подлеца меня чуть не убили, — заметно волнуясь, проговорил Пабло.

— Увезите его в «Рай», — приказал Доктор.

Пабло посмотрел вслед уходящему, а потом повернулся к Доктору.

— У меня к вам есть дело, — произнес тот.

— Я весь внимание.

— Майк рассказывал мне о вашей работе на Кубе и посоветовал подумать о том, чтобы вы заменили Хасинто и вошли в состав специальной группы.

— Не знаю, справлюсь ли, — засомневался Пабло.

Доктор улыбнулся:

— А мне было показалось, что вам не по душе мое предложение. Вы не должны беспокоиться: вам помогут.

— В таком случае я согласен, — сказал Пабло.

— Хорошо. Завтра же и приступите.

Пабло понял, что разговор подходит к концу, и встал.

— Что будет с коммунистом? — спросил он.

Доктор внимательно посмотрел на Пабло и опустил голову:

— Этой ночью произойдет «несчастный случай».

— Мне хотелось бы попросить разрешения внести свою лепту…

— Хорошо. Передайте командиру спецгруппы, что вы вместе с ним будете участвовать в операции.

Пабло повернулся и пошел к двери.

* * *

Пабло сидел рядом с Хасинто на заднем сиденье автомобиля. Командир спецгруппы гнал машину на предельной скорости. Пабло взглянул на часы — два часа ночи. Он посмотрел на спокойно сидевшего Хасинто.

Машина остановилась. Из нее вышли трое и двинулись вперед по песчаному пляжу: впереди — Хасинто в наручниках, за ним — Пабло и командир спецгруппы. Последний сделал Пабло знак, и тот подошел к Хасинто. После секундной заминки шествие возобновилось. Теперь руки у Хасинто были свободны, а сопровождающие держали пистолеты наготове.

Хасинто смотрел на воду. Когда он взглядом дотянулся до линии горизонта, то прикрыл глаза. «Вот и конец. Марсия и Норма уже спят… Когда—нибудь они узнают, как умер их отец… Мне нечего стыдиться. Моя совесть чиста, — думал он. — Через несколько часов они проснутся, наденут форму с бело—голубым галстуком и пойдут в школу. А может, они сейчас учатся во вторую смену? Они пионерки и станут коммунистками… Мои товарищи помогут им. Революция их воспитает… Мне не о чем беспокоиться…»

— Эй, к смерти в гости не торопятся! — крикнул командир спецгруппы.

Хасинто замедлил шаг и углубился в заросли кустарника. Задул сильный холодный ветер. Не останавливаясь, Хасинто застегнул пуговицу плаща и почувствовал, как воротник сдавил ему шею. Услышав за спиной характерный щелчок, он опять подумал о детях. В этот момент Пабло закурил сигарету, а другую дал своему напарнику. Он видел, как тот зажег ее, сделал две глубокие затяжки и начал поднимать пистолет. Пабло сделал то же самое…

Через несколько секунд Пабло, глядя на труп человека, упавшего в кустах, сказал:

— Иди сюда. Помоги мне отнести его…

На следующее утро он направился к Доктору доложить о выполненном задании.

Доклад был кратким. Доктор молча выслушал его и спросил:

— Что вы делали после выполнения задания?

— Командир подвез меня домой и сказал, что у него назначено свидание с какой—то блондинкой.

— Который был час?

— Около трех ночи.

— Его машина свалилась со скал. Труп пока не найден.

Пабло удивленно смотрел на Доктора.

— Придется кое—что изменить в том, о чем мы говорили вчера, — продолжал тот. — Вы должны сейчас же начать специальную подготовку, чтобы возглавить группу.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы справиться с работой, — заверил его Пабло.

Эпилог

Рамос и Старик сидели в госпитале возле кровати Хасинто.

— …Вот и все, что произошло здесь, — кончил рассказывать Старик.

— Теперь твоя очередь, — заметил Рамос.

Хасинто приподнялся и сел в кровати:

— Я догадывался, что в последние дни они что—то обнаружили, так как был усилен контроль, и постарался сделать все от меня зависящее, чтобы не провалить группу. Прежде всего я прервал еженедельные контакты с Карменситой. По этой причине и была отправлена открытка с розовыми лепестками. Затем я стал ждать дальнейшего развития событий. Когда они приехали за мной, это уже не было для меня неожиданностью. Меня пытали, но я все отрицал. Они устроили испытание детектором лжи. Я боялся, что нервы подведут, но обошлось… Из вопросов, которые они мне задавали потом, я понял, что сыграл свою роль хорошо. Пытки продолжались. Вот эти два пятна, — он поднял руки к шее, — следы от сигарет. Это же дикари… А потом появился Р–15 и спас меня… По правде говоря, у него тяжелая рука…

— Что ты имеешь в виду? — улыбаясь, спросил Старик.

— Он надавал мне таких оплеух, что до сих пор горят щеки.

Все трое весело рассмеялись.

— Скажи, Хасинто, — спросил Рамос, — когда было тяжелее всего?

Хасинто прищурил глаза и уставился в белую стену. Несколько минут он молчал.

— Во—первых, когда меня пытали. Человек может говорить, что он готов ко всему, но есть вещи, приготовиться к которым нельзя… Когда меня стали бить по ушам, так что лопались барабанные перепонки, — это было ужасно. У меня ни разу не возникала мысль заговорить, но я очень хотел, чтобы меня поскорее прикончили. — Немного помолчав, он продолжал: — Во—вторых, когда меня познакомили с этим письмом… Это была искусная ловушка, которая могла сорвать все. Ведь в письме говорилось, будто я переметнулся, понимаете… Тяжело было думать, что твои товарищи могут поверить, будто ты стал предателем и…

— Нам такое и в голову не приходило! — запротестовал Старик. — Мы верили в тебя. Мы знали, что ты в тяжелом положении, что помочь тебе трудно, но были уверены, что ты не подведешь… Да, это письмо, состоявшее из двух листов, оказалось настоящей головоломкой. Как потом выяснилось, отправляя его, они надеялись ликвидировать те улики, которыми мы располагали. Каждый из листов был пропитан химическим составом, который сам по себе безобиден, но если сложить листы и подержать их вместе при температуре двадцать пять — тридцать градусов, они воспламеняются. Листы пришли с разрывом в один день. Конечно, мы сложили их вместе, вложили в папку и поместили в сейф. Это письмо из двух частей не выходило у меня из головы, пока я не нашел разгадку в конспекте учебной лекции. Нечего говорить, что я поспешил к сейфу, который уже начал чадить. Хорошо, что нам удалось спасти документы. — Он улыбнулся: — Я тебя прервал, извини.

Хасинто продолжал:

— Самый тяжелый момент был под конец, когда я шел по пляжу. Я смотрел на море и вспоминал родину, Я думал о детях и страдал, ведь я считал, что уже никогда не увижу своих девочек. Я, конечно, знал, что революция не забудет о них. И все же было очень тяжело… — Его глаза, глаза человека, стойко выдержавшего самые тяжкие испытания, увлажнились. Он попросил сигарету и, затянувшись; выпустил струю дыма. Потом спросил: — Как мои девочки?

— У них все хорошо, — ответил Рамос. — Вчера я был у тебя дома. Марсия готовится к соревнованиям по гимнастике. В школе учится хорошо. Нормита пошла в этом году в первый класс и быстро освоилась. Да, я совсем забыл: Марсия — командир пионерского отряда.

Глаза Хасинто посветлели.

— Ты можешь гордиться своими детьми, — закончил Рамос.

— Мои знают, что я здесь? — спросил Хасинто.

— Нет, пока не знают, — ответил Старик. — Мы готовим им сюрприз. Завтра утром тебя выпишут… А пока нам надо поговорить об одном важном деле… И еще я хочу тебе напомнить, что для всех или, точнее, почти для всех ты умер. В этом большое преимущество для дальнейшей работы…

Хасинто улыбнулся:

— Вы что, и отпуска мне не дадите?

— Ну, отпуск—то ты получишь. Ты его вполне заслужил… — ответил Старик.

* * *

Старик сидел за столом в своем кабинете и о чем—то сосредоточенно думал.

— Разрешите? — спросил вошедший Рамос, но майор не поднял головы и ничего не ответил. — Разрешите? — повторил вопрос капитан.

— Да—да, конечно. Я думал обо всем, что пришлось пережить Хасинто… Хорошо сказал Главнокомандующий на торжественном собрании по случаю пятнадцатой годовщины нашей организации: «…Есть в жизни такое, от чего мы никогда не откажемся. Это — наша мораль. Прежде всего она помогает революционным борцам в борьбе с врагом. Именно об нее разбивается всякое сопротивление. Наш боец силен своей идейной убежденностью. Пятнадцатилетний опыт революционной борьбы доказал, что безыдейные люди теряют волю, сталкиваясь с бойцами революции. И поэтому победа всегда остается за нами».

— Немалую роль в этом играет наша кровная связь с народом. Нам очень помогли комитеты защиты революции, — добавил Рамос.

В кабинет вошел Ферра:

— Майор, пришло новое сообщение от Р–15: «Начинается операция «Пикадура». Однако вот что настораживает — использован канал Х–23.

— Садись, сейчас мы тебе все объясним, — сказал Старик. — Но сначала я скажу тебе главное: между нами и ЦРУ мира не будет. Понятно? Борьба продолжается…

Альсидис Иснага

Ты — верная спутница мне

Ты — верная спутница мне,
Ты — мой верный товарищ!
Перед тобой я ставлю только Революцию,
потому что нет более величественного
имени на Земле.
Ты выбиваешься из сил,
ты без устали заботишься —
я чувствую это всем сердцем —
о хижинах из картона,
из жести и обломков,
о больных и умирающих.

Ты здесь сегодня, и глаза мои
внимательно следят за тобой.
А завтра ты отправишься в Сантьяго
или в Пинар—дель—Рио
с самого рассвета
разбирать обломки.
Ты будешь выращивать сады и строить города,
ты будешь подобна свободному ветру
и будешь сиять и шагать в победном марше…

Плая—Хирон!
Не уничтожат тебя
ни жалкие наемники, ни морские пехотинцы,
не смогут они заронить в твою душу
ужас и страх.
Ты думаешь и трудишься,
чтобы все на Земле
стало правдивым и чистым.

Алехо Карпентьер

Весна священная

(отрывок)

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой.

Гете. Фауст, часть вторая[16]

Так как эта дорога мне немного знакома, я прикидываю, что примерно в десять вечера мы прибудем в Хагуэй—Гранде, тот отправной пункт, откуда, как исчерпывающе и в то же время скупо сообщает первая военная сводка Революционного правительства, «войска десанта с моря и суши атакуют различные части территории юга провинции Лас—Вильяс при поддержке авиации и военных судов…»

Окруженный бойцами моей милиции, я уже много часов качусь в этом чихающем развалюхе—автобусе, то и дело вынужденном прижиматься к обочине шоссе, чтобы дать дорогу грузовикам, которые, гудя клаксонами, просят, чтобы мы их пропустили, грузовикам, битком набитым молодыми бойцами, хором поющими песни и гимны, догоняющим и оставляющим нас позади. Поравнявшись с нами и увидев, что мы едем туда же, куда и они, они нас приветствуют шутками, ободряющими возгласами и выкрикивают угрозы в адрес врагов, издеваясь над ними и поминая всех их предков до третьего колена. От автомобиля к автомобилю летят веселые язвительные словечки, и мы опять остаемся сзади, напевая в темноте, откуда время от времени возникает какая—нибудь крохотная спящая деревушка, едва освещенная двумя десятками лампочек. Все вокруг вызывает наш смех: шофер, который чуть не заехал в яму на дороге; вон тот чудак, что едет нам навстречу на скелетообразной кляче («Да здравствует славная кавалерия!»); обнявшаяся под деревом парочка, неожиданно высвеченная нашими огнями («Отпусти ее!»… «Оставьте хоть что—нибудь на завтра!»… «Да не проглоти ты ее!»…).

Я не знаю, как мы помещаемся среди вещевых мешков, ящиков с боеприпасами, оружия в этом старом автобусе, снятом с маршрута Гавана — Сьенфуэгос и превращенном в военный транспорт. Веселые парни, вместе с которыми я еду, отправляются на бой, как на праздник или как на какие—нибудь спортивные соревнования, где их наверняка ждет победа. (Какая разница между этими парнями и солдатами диктатуры, которые, как известно, направлялись к Сьерра—Маэстре охваченные безумным страхом, как рабы, насильственно поставленные под ружье!) Эти парни не могут не знать, что война — дело не шуточное. Но дух в них тот же, какой я чувствую везде, где люди работают, встречаются на собраниях, спорят, — на фабриках, в мастерских, учреждениях, школах. Желание идти вперед, преодолевать трудности собственными усилиями, упорство, воля — нечто новое в креолах, привыкших за долгие годы приспосабливания к среде, где от них ничего не требовалось, получать выгоду и обогащаться посредством хитрости, изворотливости и ловкого воровства. Я никогда не ожидал, что увижу, как происходит подобная перемена в моих соотечественниках, хотя мне было бы очень жаль, если бы в то же время они растеряли свое всегдашнее хорошее настроение, свою любовь к танцу и склонность музицировать на чем попало в силу своих явных или скрытых африканских корней. Поэтому я поздравлял себя в тот вечер, видя мой народ таким веселым и непринужденным, поскольку, как боец другой войны, я знал лучше, чем кто бы то ни было, что нас ожидает в конце пути…

По мере того как мы приближаемся к Хагуэю, растет число грузовых машин, заполненных милисьянос и солдатами, и движущаяся колонна разрастается от джипов, «тоёт», разных малолитражек, которые вливаются в нее со второстепенных и главных дорог. Я уже узнаю эти предвещавшие близость поля боя признаки, вдруг вписанные, грубо вставленные в пейзажи настолько тихие, что, хотя они и находятся поблизости от свинцово—огневых рубежей, они кажутся особенно безразличными к людским хлопотам. (Я не помню тишины полнее той, что воцарилась над районом дворца Монклоа однажды, за несколько часов до того, как началось одно из самых кровавых сражений в битве за Мадрид[17]…)

И вот наконец мы въезжаем в небольшой городок, богатый и полный жизни, некогда важный центр банковских контор и представительств коммерческих фирм из—за своей близости к сентралям «Аустралиа» и «Ковадонга», сохранивший со времен своего исключительного процветания пышные фасады с помпезными, но обветшавшими и поэтому покрашенными маслом колоннами — зелеными, голубыми, бледно — и ярко—желтыми образчиками, выставленными на классических антаблементах, которые мои эстетические представления запрещают воспринимать в сочетании с подобной мазней. На улицах полно народа, всюду свет. Маленькое кафе бурлит от милисьянос, и мне кажется, что некоторым из них, должно быть, не больше четырнадцати или пятнадцати лет. Похоже, что, когда стало известно о вражеском десанте, все здешнее население бросилось к арсеналу, требуя оружие. Кажется, что воюют здесь все.

Перед кружками собравшихся на углах, в парке, под колоннадами те, кто уже вернулся оттуда, где сражаются, рассказывают о своих первых впечатлениях. Говорят, что туда (и показывают на юг) силы захватчиков прибыли на разных судах, что они располагают легкими танками типа «Шерман», у них есть оружие всех калибров и они используют поддержку самолетов. (Я смотрю на то оружие, которое везем мы: добрые 120–миллиметровые минометы, несколько базук, три пулемета тридцатого и два — пятидесятого калибра. Маловато, чтобы противостоять тому, что на нас надвигается. Но мы не одни: мы — крошечная часть бойцов, которые идут, чтобы присоединиться к войскам, включающим две боевые колонны Повстанческой армии с приданной им батареей 122–миллиметровых гаубиц, батальон активистов народной милиции из Матансаса с тремя батареями 120–миллиметровых минометов, батальон 339–й из Сьенфуэгоса, выдержавший уже первое вражеское нападение, батальон полиции, батальон 117–й из провинции Лас—Вильяс, а также 114–й, тяжелый огневой, — с базуками, минометами и пулеметами.) Все здесь уже пахнет войной, и я вспоминаю, что на шоссе Валенсия — Мадрид этот запах возникал вдруг, неожиданно, в какой—нибудь деревне, расположенной на неосязаемом, невидимом рубеже, внезапно проведенном меж миром плуга и мотыги и миром пожаров и поспешного бегства. А здесь, за мещански—хвастливыми колоннами «Испанского казино», через раскрытые окна я вижу постели многочисленных раненых — уже? — за которыми ухаживают военные и гражданские врачи, санитары—милисьянос и медицинские сестры, которым помогают стремящиеся изо всех сил быть полезными школьники. Первый госпиталь… И я стараюсь не вспоминать, что в военное время госпитали такого рода принимают раненых из полевых санитарных машин, получивших в Испании наводящее ужас название «кровавых госпиталей»…

После полуночи мы переносим наше вооружение в большую грузовую машину, в которой вместе с другими милисьянос — не из нашей группы — мы едем дальше, но на сей раз погасив свет, по направлению к сентралю «Аустралиа», где расположилось командование наших войск на фронте в районе Плая—Ларга. Территория и поселок большого сахарного завода погружены во тьму. Но здесь—то и чувствуется — черт возьми! — что мы пусть еще не в самой зоне боевых действий, но уже на пороге ее. Освещено только одно административное здание сентраля, к которому, как я вдруг вижу, словно возникший из теней, подходит Главнокомандующий Фидель Кастро: он возвращается с боевого рубежа в сопровождении нескольких офицеров…

У нас выдается передышка, во время которой одни решают размять ноги, другие — помочиться, а третьи — вздремнуть, прислонившись спиной к стене, то и дело опуская на грудь голову. Мне кажется, что на самом деле всех больше усыпила, чем утомила, монотонность путешествия, которое в обычное время было бы достаточно коротким, но которое сегодня, со столькими остановками, ожиданием и происшествиями на всем протяжении пути, нам показалось нескончаемым.

— Я думал, моя задница больше не выдержит, — говорит один из бойцов.

— Сегодня главное в том, чтобы не показать ее врагу, — вторит ему другой.

И распускаются, множатся, растут озорные и бранные словечки, служащие, возможно, для облегчения внутреннего напряжения; они снова и снова звучат повсюду, где люди надевают военную форму не для парада. Но вскоре доносятся вести, от которых словно открывается второе дыхание у тех, кто казался сонливым и уставшим. В конце боя, начавшегося еще на рассвете, в час сумерек, наша авиация сбила четыре вражеские машины типа Б–26, потопила в заливе Кочинос две десантные баржи и один танкодесантный корабль.

— Ну и денек завтра будет, — произносит кто—то.

— Ничего, мы готовимся, — говорю я, подмечая то, что, как человек более опытный, чем другие, разглядел в ночи: прибытие все новых и новых грузовиков, доставляющих не только солдат, но и многочисленные 85–миллиметровые, несколько 122–миллиметровых пушек, зенитные пулеметные установки, те, что прозвали «четверками», и 120–миллиметровые минометы, количество которых меня удивляет, хотя вскоре мне станет понятно такое обилие оружия, наиболее эффективного в окопной войне или в уличных боях из—за навесной траектории стрельбы; но сейчас польза этого оружия для открытых пространств, каковыми, судя по названиям, представляются мне Плая—Ларга и Плая—Хирон, кажется весьма сомнительной.

— С таким оружием воевать можно, — замечает кто—то…

Несмотря на то что в городах уже чувствовалось тепло апреля, здешнее утро страшно холодное. Мы едем по направлению к местечку Пальните, и по обе стороны шоссе, которое заканчивается в Плая—Ларга, переливающийся, как опал, стелется туман, задерживаясь на желтоватой и бедной земле с каменистыми участками; но обилие на ней тростника указывает на присутствие подземной влаги.

— Мы едем через топь Сьенага—де—Сапата, — говорит мне лейтенант.

— Да, но… А вода?

— Какая вода?

— Топь — это место, где полно воды. С плавающей на поверхности растительностью… С жабами и лягушками… С трясиной… Не знаю, с чем еще…

— А—а, это вон там, — показывает он налево, — в стороне Лагуны—дель—Тесоро.

Название «Лагуна—дель—Тесоро» оживляет немного этот монотонный пейзаж, напомнив мне, как в детстве, в Колехио де Белен,[18] мне рассказывали о болотах, сейчас невидимых, где — так говорили — водятся огромных размеров кайманы,[19] живущие по соседству с почти мифической манхуари,[20] страшной на вид и зубастой, выступающей в крестьянских сказках о далеких прадедовских временах как главное действующее лицо в спорах между рыбами и человеком. Но здесь я вижу только пространства, сплошь покрытые стелющимися и вьющимися растениями, на фоне которых время от времени возникают то густые заросли ежевики и марабу,[21] простирающиеся между финиковыми пальмами и мастиковыми деревьями, с чешуйчатыми стволами медно—красного цвета, то редкие ягрумы,[22] машущие хохолками цветов над запутанными низкими зарослями. Чахлые, тощие пальмы тут и там да изредка, на краю прогалины, дом угольщиков, поспешно оставленный его обитателями, — маленькая пещера с закопченными стенами. И в такой глуши проявлением жизни были только несколько лиловатых крабов, копошащихся в какой—нибудь падали.

— И здесь нам придется сражаться? — спрашиваю я лейтенанта Куэльяра.

— Мы высадимся немного дальше, после Пальните. Конечно, если это окажется возможным.

— Далеко еще до моря?

— Немного осталось. Дорога коротка, только если ты в свадебном путешествии с красоткой, — смеется он.

— Теперь я понимаю, почему навезли столько минометов. Здесь придется продвигаться от одной поляны к другой через все эти заросли. Как говорят, перебежками метров по тридцать.

— Точно.

Я смотрю направо, налево от шоссе — всюду тот же однообразный пейзаж с ограниченной видимостью, подходящий для засад и негодный для боя. Что—то горит впереди. Густой черный дым поднимается прямо вверх: ветра почти нет. Вероятно, догорает автобус — точнее, груда железного лома, — случайно накрытый вражеским снарядом. Здесь мы уже — я давно об этом догадываюсь благодаря некоторому опыту в этом деле — в опасной зоне. И теперь я воспринимаю любой звук, любое движение настолько остро, что чувствую их кожей. Ожидание, напряженное ожидание… Наверное, что—то похожее испытывают и другие — это состояние крайней настороженности продиктовано инстинктом; они меньше разговаривают и уже не шутят так, как раньше…

И вдруг это огромное невидимое сражение начинается. Где—то около моря — совсем недалеко — через завесу растительности многочисленные пулеметы одновременно открывают огонь. Их поддерживают минометы. Резкий, грохочущий взрыв мины отдается толчком внутри каждого из нас, а перекрывает его полнозвучный залп 122–миллиметровых пушек, на фоне которого раздаются отрывистые и частые выстрелы вражеских орудий.

— Теперь пошло! — говорит кто—то. — Да уж! И как будто стреляют прямо сюда!

— Не совсем, не совсем, — успокаиваю я. — Кажется, что сюда, но пока не попадают.

— Он в этом кое—что понимает, — говорит еще кто—то, не подозревая, до какой степени его слова мне льстят.

— Во—о–о—о–оздух! — кричит лейтенант. — Во—о–о—о–оздух!..

И все мы скатываемся вниз, чтобы укрыться в кюветах и во рвах. Тень машины скользит по нашим спинам, рисуя на земле черный крест, прежде чем мы слышим, как раздается похожая на треск доски пулеметная очередь. Один заход — и пересохшая земля вздымается рядом со мной… Подброшенный вверх, взлетает надо мной булыжник.

— Не двигаться, чтоб вас!.. — кричит лейтенант.

Второй заход — и вот уже изрешечены борта нашего грузовика, оставшегося на шоссе. И, наконец, на прощание — очередь из хвостового пулемета, которая могла бы стать самой опасной, но не настигла никого.

Лейтенант уже на ногах:

— Ушел! Всем встать!

Я поднимаюсь, состроив ужасную гримасу.

— Что такое? Откуда эта вонь? — спрашивает меня кто—то.

— Черт побери! Что за листья — чуть—чуть пожевал, и теперь у меня во рту привкус гнилой устрицы.

Боец смеется:

— Это сигуа.[23] Теперь весь день от тебя этот запах не отстанет.

— В машину! — приказывает лейтенант, видя, что шофер смог с ходу завести мотор…

И вот мы въезжаем в Пальните. Тут уже я окончательно понимаю, что мы вступили в район боевых действий, которые больше слышали, чем видели до сего момента. А сейчас я не только слышу нарастающий грохот боя на Плая—Ларга, в нескольких километрах отсюда, но и вижу великолепно замаскированные среди кустарника и уже установленные на позициях 122–миллиметровые пушки, счетверенные зенитные установки и даже несколько танков.

Легкий, точный в жестах и словах капитан Фернандес, переходя большими шагами с одной стороны шоссе на другую, руководит движением, отдает приказы. Неподалеку видны остовы нескольких сгоревших домов. Посреди поляны стоит закопченная железная кровать, от которой уцелели лишь ножки да пружинный матрас. Чуть дальше горит растительность, не прекращая рассыпать искры. Все это мне знакомо. Это я уже прочувствовал, понюхал, выстрадал более тридцати лет назад… А пока мы продвигаемся вперед, хотя и медленно. Вдалеке грохочут минометы — эти неутомимые минометы!

— Они столько стреляют, что, наверное, раскалились, — говорит кто—то.

Но нет. Начавшись, яростная артиллерийская дуэль затихает всего на несколько секунд, чтобы возобновиться с еще большим неистовством.

— Приехали! — говорит лейтенант, спрыгивая с грузовика. — Разгрузить оружие и боеприпасы. И побыстрей, не задерживать движение!

Сейчас, Когда не шумит мотор нашей машины, кажется, что бой распространяется вширь и грохот его усиливается. Но вот слышен другой мотор, и к нам медленно приближается тяжеловесный «мэк», до того переполненный милисьянос, что один из них устроился на крыше кабины водителя, свесив ноги и положив на колени винтовку…

— Брат! — вынув изо рта сигару, кричит человек, взгромоздившийся на кабину.

— Гаспар!

— Да, я здесь! А ты?

— И я здесь.

— Как при Брунете.[24]

— Но там мы проиграли бой.

— Здесь выиграем!

— Родина или смерть!

— Родина или смерть!

— Увидимся после.

— Увидимся после, — повторяет уже удаляющийся голос Гаспара.

А я, словно для того чтобы задобрить Покровителя Воинства, вероятно рассерженного столь вызывающим оптимизмом этого «Увидимся после», соединяю мизинец и указательный палец в жесте цыганского заклинания.

— Черт побери! Поторапливайтесь! — кричит лейтенант, помогая выгружать содержимое грузовика к левой обочине шоссе.

Неожиданное появление Гаспара придало еще большее значение переживаемым мною минутам. И я подумал, что если Фабрицио дель Донго[25] сражался при Ватерлоо, не зная, действительно ли он участвует в этом сражении, то я—то, черт возьми, отлично сознаю, где нахожусь…

— Вперед! — кричит лейтенант. — И осторожно — в зарослях могут быть «пятнистые»[26]… — И он трогается с места, чтобы указать направление…

Теперь разрозненные взрывы сопровождает беспрерывная трескотня пулеметов. И вновь стреляют минометы, множество минометов.

— Это прямо какая—то минометная война, — говорю я.

— А как же иначе? — откликается кто—то. — Ничего другого и не придумаешь на такой дерьмовой местности.

— Вперед! — вновь и вновь призывает нас лейтенант, будто мы заняты чем—нибудь другим.

И тем не менее его шаг, под который мы подстраиваемся, осторожен: лейтенант идет, постоянно оглядываясь на нас.

Меня—то не надо подгонять. Я и так иду. С момента, когда грузовик остановился, я нахожусь в том особом состоянии, которое возвращает меня к дням войны в Испании: разум подчиняется инстинктам, а способность видеть, слышать, воспринимать, чувствовать нацелена на все окружающее, удивительным образом воскрешая рефлексы самосохранения. Я начинаю слышать кожей, я вижу затылком, мышцы мои напрягаются прежде, чем коснется земли падающий снаряд. К тому же некоторые снаряды, похоже, летят в нашу сторону. Вот от этого—то грохота мы особенно содрогаемся…

— Чертовщина! Мне показалось, что этот предназначался прямо нам! — говорит один боец.

— Просто мы подходим ближе, — объясняет другой.

И вновь мы в полосе зарослей, и вновь колючки впиваются нам в лицо. Тем, кто нагружен базуками, больше других докучает эта проклятая растительность, которая опутывает нас, мешает двигаться, а тут еще ноги вязнут в трясине. Наконец мы различаем вдали прогалину более обширную, чем те, что мы уже проезжали, но — опять! — окруженную густой порослью кустов ежевики, и марабу, и неизбежными мастиковыми деревьями.

— Не выходить на открытую местность! — кричит лейтенант.

И в ту же секунду впереди нас взрывается кустарник. Массив деревьев стреляет всей своей чащей, и чудовищный фейерверк минометов и пулеметов все сотрясает взрывами и треском. В ушах звенит от уже пролетевших пуль, и я напрягаюсь при мысли, сколько их еще полетит. Я слышу страшный треск, словно просмоленный холст разрезают огромным ножом, и взрыв и ощущаю, что моя левая нога теряет всякую чувствительность, слабеет, лишает меня поддержки, и я падаю так, что ударяюсь виском о приклад собственной винтовки. Все происходит так быстро, что… Но я не могу подняться! Это тина… Болото… Моя правая нога, не подчиняясь мне, делает нелепые движения в воздухе.

Это ничего… Ничего. Но черт побери, меня пронзает боль — какая страшная боль! Моя рука, потянувшаяся туда, где болит, возвращается вся в крови. Кровь на груди, на лице, на губах. Боль становится нестерпимой, и я понимаю, что мина взорвалась сбоку от меня и что осколки угодили мне в ногу, а возможно, и выше, потому что я весь в крови, до чего ни дотронусь — везде кровь, а серьезные ранения, такие, как ранения в грудь, иногда не болят с первой минуты.

— Меня ранило! — говорю я вслух. Теперь боль захватывает меня настолько, что я не знаю, где она начинается. Я весь — одна сплошная боль, я дышу со стоном: — Меня ранило! Меня ранило!

Мне кажется, что, если я сумею повернуться на правый бок, будет легче. Но почва становится мягкой, проваливается, проваливается, проваливается, и я перестаю видеть и слышать и падаю, падаю, падаю, кружась, куда—то вниз все быстрее, все быстрее, во тьму, глубокую—глубокую, такую глубокую, что…

* * *

…Я прихожу в себя и чувствую, что меня несут к грузовой машине, где кладут на пол среди других раненых. Боль возвращается, сильными толчками отдаваясь в груди. Да еще эта искалеченная нога, неподвижная, беспомощная, которая, кажется, для того и прикреплена к моему телу, чтобы причинять адскую боль! Тряхнуло меня так — только теперь до меня это смутно доходит, — что я все еще как одуревший. Я определяю, что грузовик едет, по звуку стрельбы и по ямам на дороге. По огромному числу ям.

— Снаряды разворотили дорогу, — произносит кто—то на уровне моего уха.

Наверное, я потерял много крови, потому что мои штаны покрыты засохшей коркой. Ногой я даже не пытаюсь двинуть… Ранена та же, что в Испании. Второй раз и все та же нога. Должно быть, дело плохо. Очень плохо! Может быть… Нет—нет, я не хочу и думать об этом. Нет, не может быть… И это первое, о чем я спрашиваю врача, который осматривает меня.

— Нет, старина! — говорит он. — Забудьте об этом!

Мне делают укол в руку. Боль отпускает. Мне должны разрезать ножницами брюки. Хорошо, если резать будут только брюки. Меня несут. Большое солнце, круглое и близкое, загорается надо мной. И когда я перестаю его видеть, то словно засыпаю, а просыпаюсь уже на койке. Длинная игла, приклеенная липким пластырем, пропускает что—то, каплю за каплей, в вену моей левой руки. Я не чувствую раненой ноги.

— Гаспар, — зову я, — Гаспар, — будучи не в силах сказать что—нибудь еще. Свободной рукой я показываю на ногу, которая не видна, которую я совсем не чувствую.

— Нет, старик, нет. Не придумывай, — говорит Гаспар улыбаясь. — Несколько небольших переломов… Из тебя вынули осколки и хорошо подлечили. Операцию будут делать в военном госпитале. Сделают все как положено… И ты будешь маршировать, как раньше. А сейчас тебе дадут снотворное, чтобы ты поспал…

Светает. Опять порхают медицинские сестры. Пока я спал, они сняли капельницу и теперь измеряют мне температуру… День застает меня в странном состоянии полусна—полуяви.

— А как же война? Война? — то и дело спрашиваю я сестер.

И они мне отвечают:

— Похоже, мы ее уже выиграли…

Под вечер приходит Гаспар, захватив с собой маленький радиоприемник.

— Ну, вот что, — говорит он. — Сейчас тебя на санитарной машине отвезут в госпиталь, но сначала послушай четвертую военную сводку, которую начали передавать в половине шестого.

В эфире раздается шипение и треск, как со сковородки, и возникает отчетливый голос, громкость которого, поворачивая ручку приемника, усиливает Гаспар:

— «Силы Повстанческой армии и народной революционной милиции взяли штурмом последние позиции, занимаемые вторгшимися на кубинскую территорию наемными войсками… Плая—Хирон — последний оплот наемников — пал в 5 часов 30 минут вечера… Революция победила ценою многих дорогих жизней революционных бойцов, встретивших агрессоров лицом к лицу и непрерывно и неустанно атаковавших их, уничтожив, таким образом, менее чем за семьдесят два часа войска, готовившиеся много месяцев империалистическим правительством Соединенных Штатов… Враг потерпел сокрушительное поражение».

Но уже входят санитары с носилками.

— Мы победили! — восклицает Гаспар. — Как это здорово!

— Это вознаграждение за те, другие сражения, которые мы проиграли там… — говорю я.

— В революционной войне, в какой бы части света она ни шла, главное — всегда побеждать, — произносит Гаспар. — Теперь наша очередь.

— Теперь наша очередь, — повторяю я, и собственный голос кажется мне эхом.

Меня уже несут по коридору к выходу. На улице ликуют школьники, крестьяне, милисьянос. Похоже, прибывают первые пленные…

— Все они будут строить из себя ангелочков, — усмехается Гаспар. — «Мы не знали… Нас заманили сюда обманом… Нам говорили… Мы думали, что…» Но если бы победили они… Ой, мамочки!.. Тебя и меня… — Он проводит ладонью по горлу. — Ты знаешь, эти люди не прощают…

Опять надо мной большое солнце, круглое и близкое, с маленькими концентрическими прямоугольниками. Но теперь большое круглое солнце медленно движется к моим ногам, как пятно от луча юпитера по сцене, только на сей раз это не простое представление, а большая премьера. Здесь развернется главное действо. Меня окружают люди в белом и некие, напоминающие жриц, возносящих жертвы усопшим, существа, которые с легким металлическим звоном раскладывают сверкающую утварь — маленькие инструменты с лезвиями, шипами и зубцами, на которые я предпочитаю не смотреть.

— Как вы себя чувствуете? — спрашивает меня кто—то, кто находится сзади и кого я не вижу.

— Хорошо. Очень хорошо.

— Кислород!

Мне закрывают маской рот и нос. Приятное ощущение — дышать полной грудью, втягивать в себя чистый ветерок. Открывается дверь. Появляются великие жрецы, в шапках, надвинутых на лбы, с лицами, закрытыми до глаз, как у мусульманских женщин. Я пытаюсь острить, но на это уже нет времени. Ко мне подходит с поднятой вверх иглой анестезиолог.

— Не успеешь сосчитать до трех… — говорит он.

Я дохожу до двух и переношусь из этого мира в мир моего детства. Все в доме моей тетки кажется внушительным, огромным. И моя тетка — со своим двойным подбородком, с большими белыми руками, с ожерельями в несколько рядов — тоже кажется великаншей. Мы выезжаем в большом черном автомобиле: она — на заднем сиденье восседает, как королева, я — впереди, рядом с мощным шофером, одетым в униформу. Но, выехав из громадных решетчатых ворот ограды, мы вынуждены задержаться перед черной клеткой на колесах, которую тянет мул и сопровождает полицейский. Клетка полна арестованных детей. Одни плачут, другие сквернословят, третьи показывают мне язык через прутья решетки. «В этой клетке — глупые и непослушные дети», — говорит тетка. «Скажите лучше, сеньора графиня, что они уличные мальчишки, бродяги, с вашего позволения, — говорит шофер. — И хорошо делают, что их забирают. А то проводят жизнь, бегая по улицам, питаясь манго и купаясь в прибрежных канавах. (Превосходной мне казалась именно такая жизнь, а не моя, жизнь ребенка, обязанного просыпаться по часам, все делать с осмотрительностью и целовать толстых и потных сеньор и страшных стариков, у которых щеки пахнут табаком и могилой, потому что все они — «уважаемые особы»…) Они никого не уважают, — продолжает шофер, показывая на заключенных в клетку. — Да и как они могут хоть кого—нибудь уважать, если у них ни веры, ни воспитания. Ведь рождены они в этих лачугах, где негритянки плодятся, как крольчихи…»

Мы возвращаемся с прогулки по бульвару Эль Прадо и набережной Эль Малекон. Mademoiselle заставляет меня поесть и укладывает спать. Но едва она укрывает меня и выходит, я встаю, достаю пожарную машинку и запускаю ее по комнате. Возвращается рассерженная mademoiselle. В третий раз она поднимается уже с моей теткой, благоухающей и одетой во что—то воздушное. Тетка грозит мне своим большим веером: «Если ты не уснешь, я позову полицию, чтобы тебя тоже увезли в клетке». И она выходит, погасив свет.

Клетка? Нет! Все что угодно, только не клетка. Она ужасная, страшная, эта клетка. Есть только один способ помешать этому — убить тетку. В большом сундуке с игрушками у меня есть два пистолета, желтый и голубой, заряженные пробками. Я перерезаю шнурки, которые держат пробки, и, в каждой руке сжимая по пистолету, спускаюсь по лестницам… В столовой вокруг стола сидят разные люди, создающие вилками и ножами стук, неприличный для благовоспитанной публики. Я вхожу. Подхожу к тетке, которая в эту минуту кажется мне еще более громадной, чем всегда. Я поднимаю пистолеты. Стреляю. Обе пробки попадают ей прямо в середину декольте. Слышатся голоса, стук ножей и вилок возобновляется. «Убийца! Бродяга!» — кричит тетка. И поднимает правую руку, чтобы дать мне пощечину… И я получаю пощечину по правой щеке, но это легкая пощечина, не вызывающая боли. И тут, хотя моя тетка не подняла руки, следует еще одна легкая пощечина по второй щеке. Стук вилок и ножей не умолкает…

— Просыпайтесь, товарищ. Уже все.

Медсестра. И еще одна. Анестезиолог. Хирурги исчезли.

— Ну—ну, откройте глаза. Вот… Уже все. Все прошло превосходно.

Я опять закрываю глаза, потому что все еще наслаждаюсь блаженным состоянием.

— Ну же, товарищ, — говорит медсестра. — Или вы собираетесь остаться спать здесь?

Меня переносят на каталку. Сбоку идет другая медсестра с капельницей, поднятой высоко вверх. Вот и лифт. Меня поднимают. Теперь длинный коридор, по которому меня несут, словно мумию, ногами вперед. Дверь моей палаты распахивается, и я вижу троих: двух женщин и одного мужчину. Мне хорошо знакомы эти трое. Восхитительная, мягкая, глубокая кровать. Я засыпаю, желая вернуться туда, где меня уже нет, в мир моего детства с его прекраснейшими красками… Все трое тут. Я их знаю… Мне хочется спать… Мужчина — это Гаспар: «Доктор говорит, что ты — молодцом. Скоро тебя отправят домой. И как договорились: 26 июля мы пойдем с тобой на площадь Революции…» К кровати приближается Мирта. А та, что рядом с ней, — Вера. «Я привезла тебе одну русскую из Баракоа». Я ничего не понимаю… У меня снова закрываются глаза… И я опять засыпаю… Но теперь мне кажется, что я вернулся откуда—то издалека. Я все слышу, вижу, понимаю, но не в состоянии произнести ни слова…

— Не шевелите губами, все равно ничего не слышно, — говорит медсестра, вставляя мне в рот термометр. — Это последствия анестезии, которую вам дали: еще какое—то время вы не сможете говорить.

…Я рассматриваю Веру. Она совсем не следит за собой. Волосы у нее с сединой, и одета она кое—как. Но на ее лице — с кожей иссушенной и опаленной, как у всех людей, лица которых постоянно открыты солнцу и морским ветрам, — светятся те же глаза, изумительно чистые, глубокого, хотя и прозрачного, ярко—зеленого цвета, который меня привлек, когда я познакомился с ней в Валенсии. Она улыбается мне и берет мою правую руку в свои ладони. Я не понимаю, почему Мирта сказала про Баракоа. Она все такая же, какой я ее видел последний раз, — правда, более женственная, и, возможно, у нее больше округлились бедра…

Короткий сон, из которого я возвращаюсь, как мне кажется, тут же. Трое сидят у окна и разговаривают о Хосе Антонио.

— В любом великом событии должна прозвучать комическая нота, — говорит Гаспар. — И именно он взял эту ноту… Представляешь, восемнадцатого числа, когда была прочитана вторая военная сводка и стало известно все о вторжении, этот самый Хосе Антонио, считавший, что революцию свершил он один, решил послушать радио Майами. И вдруг — ой, мамочки! — он слышит, что высадка десанта и вправду прошла успешно, что угольщики Сьенага—де—Сапата и впрямь встретили «гусанос»[27] здравицами в честь «армии освободителей», что везде на своем победном пути «воины вторжения» были встречены народом у триумфальных арок, с цветами и леденцами, и что они действительно уже в сорока километрах от столицы, в то время как «небольшое сопротивление» в Сантьяго—де—Куба сломлено. Он прикинул, подрассчитал и сказал себе: «В сорока километрах? Тогда они в Каталина—де—Гуинес, завтракают в «Пуэсто дель Конго». Бросил две рубашки, две пары штанов и зубную щетку в чемоданчик и пошел просить убежища в посольстве Бразилии. — (Обе женщины смеются.) — Теперь он в дерьме — и для нас, и для них! Вот ведь умник! Лучшее, что он может теперь сделать, — это пойти работать диктором на РадиоМату—Гросу.[28] Я всегда говорил: хвастун, трепло, не больше. Только болтать горазд…

Теперь они говорили о Каликсто:

— Он пошел с добровольцами из отряда по борьбе с неграмотностью. Попросил, чтобы его отправили в Сьерру, которую он знает лучше. Похоже, к концу года все там научатся читать. Так что через несколько месяцев (следует округлый жест обеих рук, указательные пальцы нацелены в пол) все войдет в колею…

Рауль Гонсалес де Каскорро

Настоящая свобода

Самолет спикировал так низко, что казалось, он потерял управление и вот—вот врежется в землю. Перепуганная женщина что есть силы побежала вдоль шоссе, волоча за собой двоих девочек. Из кабины это хорошо видели — стальной хищник плотнее прижался к асфальтовой полосе и завис почти над головами несчастных…

Первой споткнулась старшая из девочек, но мать в панической растерянности продолжала тащить безжизненно обмякшее тельце, не ощущая, как свинец обжигает и ее. Бежала, пока не почувствовала, как что—то теплое, липкое заскользило по плечу, а левая рука повисла плетью. Еще несколько шагов — и женщина замертво упала посреди дороги. Младшая девочка, вскочив, попыталась поднять мать. Потом крепко обняла ее и зашлась в плаче, с ужасом глядя вверх, откуда прямо на нее падала страшная смертоносная птица…

Птица улетела. А чуть дальше в небе, словно по поверхности лужи во время дождя, плыли какие—то гигантские пузыри с черными точечками под ними. Девочка потрясла мать, чтобы та взглянула, сколько подарков шлет небо взамен куклы, сгоревшей вместе с их хижиной. Но мать молчала. По ее спине стекал на асфальт странный красный ручеек. Испугавшись, девочка бросилась к сестричке. Однако и та не захотела проснуться и посмотреть, как с неба падают и падают игрушки…

Вскоре бескрайняя синева небес очистилась: пузыри, достигнув земли, полопались и исчезли. Лишь настырный самолет вновь и вновь налетал на девочку, неумолчно, неутомимо стрекоча и оставляя вокруг нее серые хлопающие дымки. И с каждым налетом ужас все сильнее сжимал детское сердце.

Еще на рассвете они услышали перестрелку. Отца дома не было — он дежурил на берегу и первым встретил агрессоров. Мать стала суматошно собирать дочерей, сама не зная, зачем это делает. Заглянул сосед, велел никуда не выходить, залезть под стол, сложив на него все матрасы, и ждать. Но укрытие соорудить не успели: над хижиной с ревом пронеслись самолеты, и она вспыхнула, точно треска, высушенная на солнце. Ненасытные языки пламени быстро пожирали ее. Схватив детей за руки, мать потащила их к шоссе…

* * *

Солнце поднялось уже высоко. Становилось жарко. Девочка все металась между сестрой и матерью. А самолет опять приближался. Отчаянно закричав, девочка бросилась бежать по шоссе и неожиданно столкнулась с какими—то здоровенными мужчинами. Их было трое, и все — в пятнистой, словно нарочно испачканной, одежде.

— Ты что тут делаешь?

— Папу ищу.

— Где же он, твой папа?

— Не знаю…

— А почему ты одна?

— Я была с мамой и с сестричкой. А потом прилетел самолет, такой большой… и начал стрелять…

Трое молча переглянулись. Девочка удивленно рассматривала их странную одежду.

— Что будем делать? — спросил один.

— Не знаю, — отмахнулся другой.

— Она нам — как телеге пятое колесо, — раздраженно буркнул третий.

— Так отправим ее в рай… к господу, отцу нашему…

— К отцу?! — воскликнула девочка, просияв.

— Да нет, к священнику.

— А—а–а…

— Ты что, священника никогда не видела?

— У нас тут не было… ни одного…

— Само собой, что им тут было делать? — раздраженно заговорил один из незнакомцев, но другой, не дав ему докончить, спросил у девочки:

— Послушай—ка, а твой отец не коммунист, случайно?

— Кто—кто?

— Не понимаешь? Тогда так: твой отец фиделист?

— Конечно! — ответила она. — Мы тут все — с Фиделем. А вы?

Трое мужчин молча переглянулись, а девочка недоумевала, почему у них стали такие строгие, недобрые лица.

— Давай все же отведем ее к священнику, — предложил самый неразговорчивый незнакомец, — не то поднимут шум… — И он подхватил девочку, зажав ей рот ладонью.

Свернув с шоссе, они шли недолго: полевой госпиталь находился совсем рядом. Санитар, священник и двое с винтовками стерегли двух пленников — старика и молодого мужчину. Девочка на мгновение замерла, будто боялась поверить своим глазам, и вдруг бросилась в объятия молодого мужчины:

— Папа! А я тебя так искала!.. Молодой мужчина вскрикнул:

— Почему ты тут? Где мама? Девочка молчала и тихо плакала.

— Что случилось? — встревоженно спрашивал отец, прижимая ее к себе.

— Все сгорело, папа, — всхлипывала девочка, — все—все. Мы побежали, а за нами погнался самолет… Мы бежали, бежали, а мама споткнулась и упала… И сестричка споткнулась…

Молодой мужчина побледнел и стиснул зубы.

— Помолимся о них, — предложил священник и размашисто перекрестился.

— Это их не воскресит.

— Вот невежа! — проворчал санитар. — И какой неблагодарный!

— А—а, так я еще и благодарить вас должен?! — Голос пленника дрожал от ненависти.

— Не обращайте внимания, святой отец. Девчонка сказала нам, что он коммунист.

Перекрестившись, священник приблизился к молодому мужчине, может быть, надеясь все—таки наставить на путь истинный эту заблудшую душу. А девочка еще крепче прижалась к отцовской груди.

— Господь тебя простит, если покаешься. Еще есть время…

— Каяться? В чем?

— В том, что в бога не веришь… — размеренно говорил священник. — В том, что коммунист…

— Я — фиделист…

— Это одно и то же!

— И не раскаиваюсь в этом, — закончил пленник.

— Жаль… Мы — армия освободителей и пришли возвратить вам свободу.

— Какую, интересно?

— Ту, что была у вас прежде.

Молодой мужчина готов был вцепиться священнику в глотку. До революции сии служители божий на эти болота даже не заглядывали, а теперь, видите ли, явились вместе с наемниками. Топчут страну и бахвалятся, будто несут ей утраченную свободу…

— На Кубе нет свободы, — твердил священник, — а мы пришли, чтобы вернуть ее вам…

— Все спланировано, предусмотрено и учтено, — поддакнул один из тех, кто привел девочку. — Скоро твои вожаки так драпанут — только пятки засверкают!

Другой поддержал его:

— На самолете удерут, бросив вас, или в посольстве каком убежища попросят…

Молодой мужчина, сдерживая бушевавшую в нем ярость, ответил, не повышая голоса, чтобы не испугать дочь, сидевшую у него на руках:

— Моим руководителям вполне хватает того, чего не хватает вам…

Договорить фразу он не успел: караульный подскочил к нему и что есть силы ударил по лицу.

Молодой мужчина вытер окровавленные губы и, успокаивая дочь, сказал:

— Не бойся, скоро у них будет жалкий вид.

— Заткнись! — истошно завопил санитар.

На некоторое время воцарилась тишина. Потом первым заговорил молодой мужчина, и никто не посмел его перебить.

— Я знал одного владельца сахарного завода. Он имел собственный автомобиль, самолет и яхту. Вот уж кто был поистине свободным. Захотелось — он садился в собственную машину или в самолет и путешествовал по островам. Или плыл на яхте в соседнюю страну, чтобы привезти к обеду какого—нибудь приятеля. Пообедают, и едут вместе охотиться… Это был очень свободный человек. Более свободный, чем, к примеру, птичка, которой ох сколько приходится полетать, чтобы найти пищу и не попасть в когти хищника. А крестьянин, которого я тоже знал, жил совсем иначе. И он, и его семья, как, впрочем, семьи других крестьян, обрабатывали землю, принадлежавшую свободному человеку. Но вот как—то раз собрались крестьяне да и сказали ему, что земля принадлежит им и отсюда они не уйдут. Так владелец сахарного завода, всегда ратовавший за свободу, тут же вызвал полицейских, и те, не долго думая, всадили четыре пули в упрямого крестьянина, подстрекавшего остальных к бунту, а потом избили и выгнали остальных. А свободный человек по—прежнему наслаждался свободой…

— Хватит! Кончай свою агитацию! — прервал его белобрысый караульный.

— Сейчас кончаю. Ну так вот, большинство людей не имели ни машин, ни самолетов, ни яхт, ни еды для своих детей, ни закона, который бы их защищал. И вот они восстали, и тот самый свободный человек лишился свободы, но зато тысячи бесправных впервые ее обрели…

— Ну и что ты хочешь этим сказать?

— А то, что мы сами добыли себе свободу. И не надо болтать, будто ее нам несете вы…

Священник подумал: «К сожалению, душу этого заблудшего уже не спасешь». Белобрысый судорожно сжал винтовку. Остальные, хоть и старались не вникать в «агитацию» пленника, чувствовали какую—то растерянность: выходило, что без самолетов, без оружия вряд ли чего добьешься на этой земле.

— Все спланировано… — тупо повторял санитар. — У нас лучшее оружие, лучшие самолеты, лучшие корабли, а главное — нас поддерживают американцы… — Под осуждающими взглядами своих соратников он понял, что сболтнул лишнее, запнулся и сразу попытался исправить свою ошибку: — Спланировали все точно. Сам должен понимать, что все учтено до мельчайших деталей…

— А мнение народа учли?

— Какого еще народа?

— Крестьян здешних, всех людей страны…

— Ерунда! Разве народ не предупрежден, что ему принесут свободу?

— Свободу владельца сахарного завода?

Теперь на молодого мужчину набросился белобрысый. Он бил его кулаками по лицу и истерично выкрикивал:

— Заткнись, мерзавец! Не смей болтать о моем отце!..

Старик не выдержал, с исказившимся лицом вцепился в его винтовку и потянул на себя.

Белобрысого оттащили, ему что—то говорили, стараясь урезонить. Священник крестился, невнятно бормоча молитвы. Потом все вдруг замолчали. Даже девочка, за минуту до того отчаянно кричавшая. Она потихоньку вытирала пальцы, залитые кровью отца.

А где—то неподалеку слышался рокот моторов, разрывы снарядов, треск пулеметных очередей. Родина защищалась, ибо народ жаждал настоящей свободы и мужественно отстаивал ее.

От расплаты не уйдешь

Юноша лежал, распластавшись в луже крови, которая уже успела засохнуть и потемнеть. Его долго, остервенело били, пока он не потерял сознания. Наконец один из палачей, схватив за волосы, приподнял его окровавленную голову:

— Облейте водой, надо, чтоб он меня услышал.

Принесли кружку грязной холодной воды и выплеснули в иссиня—черное лицо пленника. Он вздрогнул, повел головой и начал жадно хватать воздух широко открытым ртом.

— Теперь заговорит…

Очнувшись, юноша кинул на наемника взгляд, полный такой неистребимой ненависти, что у того мороз побежал по коже.

— Ну что, и дальше будешь… — Договорить наемник не успел: густой кровавый плевок залепил ему глаз. Сатанея от злобы, он, как зверь, набросился на свою жертву — бил и бил юношу по голове, будто пытался расколоть ее. Отдышавшись, разогнулся и крикнул: — Хватит цацкаться! Этот хам все равно больше ничего не скажет. Повезем его к матери…

Словно из глубокого колодца, донеслись до слуха вконец измученного, изувеченного юноши эти слова. И его сознание мгновенно взбудоражила мысль о том ужасе, который ожидал мать — его мать! Собрав последние силы, он произнес еле слышно:

— Нет… только не это! Нет—нет, пожалуйста…

— Ты что, мамочку навестить не хочешь?

— Со мной что угодно делайте, а ее не трогайте…

— Тогда говори, говори, говори!..

Поняв, что допустил ошибку, юноша торопливо пробормотал:

— Делайте что угодно — ничего не скажу…

Палачам принесли молоток и длинный толстый гвоздь — такими на железной дороге закрепляют шпалы.

— Будешь говорить? Иначе загоним эту железяку в твою тупую башку…

Пленник закрыл глаза. В последний миг он увидел мать — совсем близко, рядом… Представил матерей своих товарищей по оружию, вообще всех матерей, но тут ужасающая, ни с чем не сравнимая боль затмила сознание…

— Ну, грузите его. Поехали!

— Зачем?

— Я сказал, что сделаю это, и сделаю!

Тело убитого бросили в багажник «кадиллака». Машина пронеслась по пустынным улицам и вскоре остановилась перед старым, неприглядным домишком.

— Не откроет сразу — ломайте дверь…

Мать в эту ночь не сомкнула глаз: она думала о сыне, ждала его. Услышав стук, кинулась к двери, уже трещавшей под ударами прикладов.

— В чем дело?!

— Подарочек тебе привезли.

Они выволокли труп из багажника и швырнули к ногам остолбеневшей женщины. Вскрикнув, она, как подкошенная, упала на тело сына. Отчаянные рыдания огласили тихую улицу.

— Ну и зря! — сказали они ей. — Теперь уж ему ничем не поможешь.

Словно уяснив, что случившееся непоправимо, женщина подняла голову. В ее покрасневших глазах стояли не слезы, а лютая ненависть.

— Придет время, — грозно произнесла она, — и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..

В ответ тот лишь цинично усмехнулся: все они говорят одно и то же. И девушка, прятавшая повстанца, говорила то же самое — впрочем, недолго, потому что он раздел ее и отдал солдатам на потеху… Да, все они грозят, только угрозы их смехотворны. Сила на его стороне…

Откуда—то издалека прогремели пушечные выстрелы, сухо застрекотали пулеметы. Он судорожно сжал автомат и подумал: «Кажется, пора убираться, и поскорее. Наши отступают… Начнут сдаваться, чего доброго, а ведь болтали: веселая будет прогулка, нас армия поддержит…»

Поблизости разорвался снаряд. «Надо пробираться к берегу, — продолжал размышлять он. — А оттуда бежать можно как угодно, хоть на лодке. Пароходы здесь проходят близко, подберут…»

Он вытер пот со лба и заторопился прочь. Пробирался петляя — боялся наткнуться на засаду. Уже возле манговых деревьев чуть было не сбил с ног незнакомца и, словно вспугнутый хищник, накинулся на него.

— Подождите, вы что? — хрипел тот. — Клянусь, я шел сдаваться! Клянусь!..

Он понял, что напал на своего. И как это он не заметил маскхалата?

— Ну и напугал ты меня, дружище! — засмеялся он, поднимая с земли незнакомца.

Тот — безусый, коротко подстриженный, худой парнишка — смотрел на него широко раскрытыми с перепугу глазами.

— Я думал, какой—нибудь милисьяно, — еле вымолвил он. — Их тут уйма…

— Похоже, банкет нам готовят.

— А командование—то бежало — только пятки сверкали!

— Какое командование? — Он вздрогнул, будто от удара.

— Наше, какое же еще! — сказал парнишка. — Почему «бежало»?

— Не так все сталось, как мечталось, а? Здесь ведь никто не сдается, все сражаются до конца…

— Надо поскорее убираться отсюда. Пошли, не будем терять времени. — И он, схватив парнишку за руку, рванулся в сторону берега.

— Постой, куда ты меня? Не видишь — я весь мокрый!

— Я тоже.

— Но у тебя хоть одежда цела, а на мне одна рвань… Я пытался уплыть, да наши лодки накрыли с воздуха, вот и окунулся. И оружие утопил…

Паника охватила старшего. В ушах зазвенело: «От расплаты не уйдешь, палач!..» И когда он заговорил, голос его дрогнул:

— Мы должны выбраться отсюда. Ни минуты больше не останусь в этой ловушке!

— На земле все же легче защищаться, чем на воде.

— Тут нас голыми руками сцапают.

— Нет, ты послушай! В округе много крестьян, мы возьмем у них одежду и переоденемся. Может, сойдем за деревенских.

Старший провел пальцами по тонкой руке парнишки:

— Где это ты видел крестьян с такими ручками?

Они помолчали. Первым тревожное молчание нарушил младший:

— Ты где работал?

— В пятом.

Парнишке чуть не стало дурно. Даже людей его круга, при Батисте бывших хозяевами, ужасала жестокость, с какой пятое отделение управления полиции чинило свои расправы.

— Что, струсил?

— Нет. Просто странно, как это судьба нас свела…

— Ничего странного, — перебил его старший. — Ты пришел сюда, чтобы вернуть отобранное у твоего отца, я — чтобы расправиться с теми, кто мешает тебе и таким, как ты. Вы хорошо нам платили. Значит, мы с тобой — одного поля ягоды.

Они поднялись и двинулись в глубь острова — подальше от моря. Вскоре на их пути встретился домишко. Перепуганная женщина, заслонив собой детей, со страхом смотрела на дуло автомата, наведенное на нее.

— Я здесь одна с детьми. Где муж и сын — не знаю.

— А там? — Старший кивнул в угол, где стояла кровать.

— Там старшая дочка.

— Найди одежду мужа и сына, — приказал он. — Нам надо переодеться.

— Ничего нет… кроме того, что они перед уходом надели.

— Ищи, а то разряжу в тебя эту «игрушку»! — пригрозил он и ткнул автоматом ей под ребра.

— Мама, отдай им все! — всхлипнула девушка. Женщина вышла в другую комнату и вернулась с каким—то тряпьем.

Они переоделись.

— Где нам лучше выйти?

— Сюда, налево…

Шли долго, пока не выбрались на шоссе. Потом, бросив оружие, осторожно шагали по обочине. Неожиданно рядом остановилась машина.

— Куда идете? — спросили их.

— В город.

— В Хагуэй?

— Да. А что делать? Лачугу нашу разбомбили… Самолет спикировал — и она вспыхнула, точно спичка.

— Ничего, скоро им спичек не понадобится, только свечки. Дело нескольких часов… Погиб кто—нибудь из родни?

— Жена и двое детей.

— Сочувствую. Не удалось спасти?

— Нас дома не было. Встречали вместе со всеми непрошеных гостей. Нескольких поймали — они в болоте заблудились… Скажите, нам оружие дадут?

— А у тех почему не взяли?

— Да не было у них. Говорят, в море осталось, когда их катер разбомбили.

Они полезли в машину. Ехавший на заднем сиденье раненый молча кивнул им.

Скоро показалась окраина. «Вот и до города добрались, — подумал старший. — Затеряться бы теперь в людской толчее. А еще лучше спрятаться у кого—нибудь из друзей или в церкви, переждать денек, другой, а потом незаметно смыться с этого проклятого острова, чтобы когда—нибудь вернуться сюда опять и схватить наконец за хвост негодяйку по имени Фортуна…»

Замелькали первые городские дома. Скрежет тормозов — и машина словно приросла к асфальту. «Контрольный пункт!» — от этой мысли у старшего все внутри сжалось.

— Пленные есть?

— Нет. Раненый у нас.

— Дай—ка взглянуть! Вдруг в наши сети какая рыбешка попадет?

— Он! Это он убил моего сына! — Женщина грозно смотрела на старшего широко открытыми, остановившимися глазами, направив на него указательный палец, словно дуло пистолета.

— Они мне сразу не понравились, — невозмутимо заметил водитель.

— Это недоразумение! Мы здешние, мы крестьяне…

— Он — убийца, он замучил до смерти моего сына!.. Я знала, что он сунется сюда: ведь другой дороги через болото нет.

— Да говорю вам, она ошибается. Крестьяне мы…

— Возьмите этого. И дружка его заодно. Женщина знает, что говорит. Она ждала тут днем и ночью, все боялась упустить…

В памяти старшего четко, словно кинокадры, одна за другой замелькали страшные картины: распростертое на земле истерзанное тело юноши, рыдающая над ним мать, взгляд ее покрасневших глаз, полных не слез, а лютой ненависти… И мощным колокольным звоном гудели в сознании ее грозные слова: «Придет время, и ты заплатишь за все. От расплаты не уйдешь, палач!..

Эдуардо Эрас Леон

Матео

Мне исполнилось четырнадцать

лет, когда я находился в окопе,

сражаясь за свою Родину, и тогда

я подумал: я стал настоящим мужчиной.

Боец народной милиции Хуан Родригес, 180–й батальон

Ничего особенного… Нет, правда, ничего особенного не чувствуешь, когда видишь приближающийся самолет. Да, он летит и стреляет из своих десяти пулеметов, укрепленных на крыльях, и нельзя зевать после того, как он пролетит, потому что есть еще два хвостовых пулемета. Но я спокоен, правда—правда. И я даже уверен, что, если он пролетит низко, я его подобью из своей «четверки»…

Нет… Боялся? Чего? Здесь никто не боится… Да, конечно, злость — другое дело. Такое со мной бывало… Вот, например, восемнадцатого вечером… Восемнадцатого? Да, точно, восемнадцатого… вечером…

* * *

Все направляются в сторону Плая—Хирон. Мое орудие тоже. Оно прицеплено к грузовику, а я сижу на орудии, потому что я — стрелок. Вместе с другими орудиями батареи мы прикрываем колонну. И вот грузовик начинает барахлить. У него глохнет мотор. Он не заводится. Колонна продолжает свой путь, а нас оставляют позади. Командир батареи кричит мне:

— Столкнуть грузовик в кювет и оборудовать огневую позицию! — И он уезжает.

Мы начинаем толкать грузовик, но он тяжелый.

Я говорю командиру орудия:

— Послушай, сержант, давай отцепим пулемет, и грузовик пойдет легче.

А он мне:

— О'кэй, Матео.

И мы отцепляем орудие. Они катят грузовик и с большим трудом сталкивают его в кювет.

Я остаюсь с пулеметом и пытаюсь его установить. И тут появляется самолет. Я смотрю на него в бинокль — это Б–26. Наш или вражеский? Этого я не знаю. Смотрю на его крылья — кубинский флаг и три буквы — РВС.[29] Наш! Самолет приближается. Теперь он летит ниже с крейсерской скоростью. Я вижу лицо летчика. Он просовывает руку в окошко и машет мне в знак приветствия. Наш!

— Самолет наш! — кричу я, успокаиваясь, и машу в ответ.

А он начинает обстреливать грузовик. Я смотрю туда и вижу, что грузовик исчезает в клубах огня и дыма. Нет, это был не наш самолет. Я столбенею. Не знаю, что предпринять, но страха не чувствую. В эту минуту я ничего не боюсь. Но я не знаю, что мне делать. Я бегу к машине, но приблизиться не могу. От жара я задыхаюсь. Мне хочется закричать. Но кому? Я один. Кому кричать, кто мне поможет? Никого нет. Я возвращаюсь к орудию. Потом снова бегу к машине. Я не могу отвести взгляд от грузовика. Расчет погибает на моих глазах. Я слышу крики. Чувствую запах паленого мяса. Я в отчаянии, и мне хочется броситься в огонь, и кричать с ними, и сгореть с ними. Но я бегу к орудию. Я плачу и ничего с этим не могу поделать. Сволочи! Сукины дети! Я ищу ключ. Мне надо установить пулемет. Куда, черт бы его побрал, делся ключ? Нужно установить пулемет. Продолжаю плакать и начинаю разговаривать сам с собой. Теперь я не поверю ни единому самолету. Я буду стрелять в первый же, который ко мне приблизится. Мне все равно, наш он или чужой. Я буду стрелять в любой, в любой…

Едет джип. Я продолжаю возиться с пулеметом. Джип останавливается.

— Что случилось? — кричит мне старший лейтенант.

Я не понимаю, что отвечаю ему. Говорю что—то о самолетах, о сгоревших людях, о грузовике. И продолжаю плакать.

Они бегут к грузовику. Они пытаются что—нибудь сделать, но — поздно. И они возвращаются. Старший лейтенант подходит ко мне. Он молчит. Я в истерике, и он кладет мне на плечо руку и начинает что—то говорить. А я продолжаю плакать, и тогда он дает мне три пощечины. Сначала я хочу воспротивиться, но не делаю этого. Потом я чувствую себя лучше и перестаю плакать.

— Ну—ка, давайте перенесем пулемет из кювета! — говорит мне старший лейтенант.

Вчетвером мы поднимаем пулемет из кювета. Не знаю как, но поднимаем.

— Устанавливай! — приказывает старший лейтенант.

— Мне нечем его закрепить.

— А ты попробуй стволом автомата, — советует милисьяно, приехавший со старшим лейтенантом.

Мы устанавливаем пулемет. Они прощаются со мной. Джип уезжает, а я остаюсь у пулемета. В эту минуту я не боюсь. Я никогда не боялся. Понятно?..

* * *

Да, это было восемнадцатого. А девятнадцатого я снова был на территории сентраля. С тем же орудием, но с другими людьми, которые тоже ничего не боялись…

Самолет, что летел над сентралем «Аустралиа»? Я стрелял по этому самолету. Я первый тогда выстрелил. Было около шести утра. Я боролся со сном, но не хотел расставаться с пулеметом…

* * *

Кто—то толкает меня — самолет! Все вскакивают по местам. Я спокоен. И на этот раз я спокоен. Пожалуй, лишь чуть—чуть волнуюсь, но в то же время радуюсь. Орудие в готовности.

— Ложитесь, ложитесь! — кричу я расчету. — Оставьте меня, оставьте меня одного!

Они повинуются мне и ложатся на землю. Я целюсь в самолет. Он летит над островком, покрытым зарослями тростника. Он почти передо мной. Он меня еще не увидел.

Тогда я безостановочно стреляю очень длинной очередью. И он меня замечает, потому что выстрелы приходятся по фюзеляжу. И он стреляет в меня изо всех своих пулеметов. Я ни о чем не думаю. Я продолжаю стрелять. А самолет — в меня. А я — в самолет. Самолет уже очень близко, но я не сдаюсь. И мои пули попадают в кабину.

А его пули пролетают мимо. Меньше чем за двести метров он делает крен влево. Я разворачиваю пулемет и продолжаю вести по нему огонь. Но теперь все «четверки» сентраля тоже стреляют по самолету. Самолет теряет управление. Потом теряет высоту и скорость. Медленно сбрасывает четыре бомбы. И опять теряет высоту. И наконец падает.

Весь расчет вскакивает и бежит ко мне:

— Ты его сбил, Матео! Ты сбил его!

— Ну и что? — И я говорю, что, мол, да, что я его сбил, что если захватить его во второй круг прицела — не промахнешься.

Но вот я оборачиваюсь и смотрю назад, за орудие. Вижу пальмы, срезанные пулями самолета чуть выше моего роста. Я приподнимаюсь с сиденья стрелка. Хочу идти, но падаю. Меня поднимают. Держусь руками за людей, а идти не могу: в ногах нет силы.

— Это нервы! — говорит кто—то.

— У тебя нервы расшатались, Матео, — повторяет кто—то еще.

— Да, — соглашаюсь я, — нервы… А меня уже несут, меня целуют.

* * *

…Вот и все. Повторяю вам, что, когда сбиваешь самолет, ничего не чувствуешь… Говорю вам, что страха нет и в помине… Герой? Я? Нет—нет… Герои — это те, кто выигрывает войны и входит в историю… А я всего лишь стрелок зенитного пулемета… Да—да, сеньор, Матео Гонсалес, пятнадцати лет от роду, двадцать восьмая батарея базы Гранма…

Мануэль Наварро Луна

Плая—Хирон

Плая—Хирон!
На следующий день
избитая в кровь
твоим могущественным кулаком
и растоптанная тобой
орда захватчиков
пожинала горькие плоды
гнусного предательства.
Яростная твоя звезда
в бурном потоке ненависти
обнажила твое горящее сердце,
несгибаемая Плая—Хирон!

В этом трагическом крещении
твой золотистый пляж
стал настоящим адом для врага.
Яростно вздымались ввысь
винтовки крестьян,
а для трусливых наемников
звучали погребальные песни,
как проклятие силам империализма.

И осталась там орда разбитой,
усеяв поле брани
гниющими трупами.
Это маленький народ
Латинской Америки
раздавил своей ненавистью
империалистического зверя.

Команданте!

Фиделю Кастро посвящается

Я наблюдал за движением знамени твоего,
не знающего сна, не ведающего покоя.
Я знаю, кто ты, знаю, что идешь ты
по пути героев.
Твой след я различаю
по мачте «Гранмы»,
усыпанной звездами,
приведшей тебя на пляжи Никеро,
а дальше — к мечте заветной.

Ты пришел из Орьенте, и сердце твое
питает кровь высокой Туркино и яркое
пламя
Сьерра—Маэстры, что, как мать,
возле твоей колыбели
проводила бессонные ночи,
изваяла из камня твое могучее тело,
чтоб тебя не свалила в дороге усталость,
чтоб ни голод, ни тени, ни мрак полуночный
и ни страх, мертвой хваткой вцепившийся
в душу,
не смогли б никогда овладеть твоим
телом;
чтобы ты возлежал не на ложе смертельном,
а на пламени яростных криков повстанцев,
о Команданте[30]

Вдали от лжи ты,
вдали от зловонных насекомых,
от отвратительных крыс и омерзительных
грызунов,
вдали от проходимцев,
источающих такое же зловонье,
вдали от всякой нечисти,
гниющей в городах,
вдали от шарлатанов, фарисеев,
не испытавших никогда
святого чувства долга
и преданности Родине…
Они же стремились лишь
набить себе утробу
бесчестием и подлостью.

Сама же Сьерра
своими яркими лучами солнца, своими
реками
и хрупкими ветвями,
своим могучим камнем,
ветрами, что пронзают, словно шпаги,
несущимися по небу облаками,
своими бурями и страшным громом
тебя прикрыла, как щитом могучим,
в тебя вселила собственную храбрость,
ибо ты — это капля ее крови,
жаркий язык ее пламени,
потому что пришел ты к ней
защитить высокую честь своего народа
утолить боль своей Родины,
утереть слезы скорбящих матерей,
бросить вызов злу и мраку,
урагану вечных злодеяний
и пелене ночной из ужаса и страха.

А рядом с тобой были крестьяне,
плечом к плечу стояли рабочие…
Сильно бьется сердце Сьерра—Маэстры..
Страшные удары сотрясают
объятую пламенем гору
под мужественные звуки горна,
зовущего к бою…
Ничто тебя не могло сломить!
Ничто не могло лишить тебя
неукротимой твоей отваги,
потому что ты нес на плечах своих,
о Коменданте,
зажженную звезду любимого народа…
Ту звезду, что горит в треугольнике красном,
ту звезду, что встречает рассвет свободы,
ту звезду, что венчает пламя пожара
и, словно цветок, распускает
обжигающие лепестки…

Заклятые враги звезды
боятся ярких ее лучей. Это они
готовят во мраке ночи
закваску бесчестья! Это они —
враги трудового народа,
ненавидящие негров
и обкрадывающие крестьян.
В тени укрывшись, они плетут интриги,
чтоб разобщить народ,
предательству служа и преступленью
и помогая чужеземцам.
Зловеще ухмыляется в потемках
и когти распустил империализм.
Он палачей снабдил оружьем,
чтоб сеять смерть
среди братьев наших беззащитных.

Но, Команданте…
Пока еще пустынны тротуары,
а в Сьерра—Маэстре горн трубит зорю,
гора разбужена твоим призывным кличем,
зовущим всех нас к единенью,
чтоб мы плечом к плечу шагали рядом
в едином и безудержном порыве
навстречу Родине свободной,
навстречу Родине без рабства и без слуг,
навстречу Родине, что борется за счастье
всех людей,
навстречу Родине, которую свободной
мечтал увидеть учитель твой,
прославленный Марти.

Объединимся все и встанем рядом —
зовет нас Родина на этот шаг, —
объединимся без трусливых предрассудков,
что служат лишь коварному врагу,
объединимся все и встанем рядом,
пусть сердце нас зовет
свершить геройский подвиг
и пусть ничто не остановит нас:
ни голод и ни страх
не встанут нам преградой на пути…
Объединимся все и встанем рядом:
негр и белый,
рабочий
и крестьянин…
Кубинцы с чистым сердцем,
встаньте рядом!
Объединимся все в поток могучий.
Тебя ничто сломить не сможет,
ничто не сможет нас сломить!

Пусть империализм берет нас мертвой
хваткой,
пусть силы мрака и измены
готовят нам предательский удар,
пока народ, могучий и единый,
стоит с тобой плечом к плечу, о Команданте,
пока звезда Отчизны сияет на твоих плечах,
а Сьерра—Маэстра озаряет твои мечты,
ничто тебя не сломит…
Тебя ничто сломить не сможет,
ничто не сможет нас сломить!

Труд, учеба и винтовка

Труд — великая сила,
творящая все на свете,
вздымающая колонны,
на которых держится свет.
Труд — это наше счастье,
наши сады в расцвете.
Труд — это путь к вершинам,
выше которых нет.

Труд — но не подневольный,
не до седьмого пота
ради наживы жирных
капиталистов — нет!
Светлое созиданье,
радостная работа,
чтобы оставить в жизни
добрый и долгий след.

Но хорошо трудиться —
это не все. Ведь чтобы
дело кипело, надо
дело вести с умом.
Крайне необходимо
не забывать учебы.
Ученье нельзя оставить
на «завтра» и на «потом».

Да и к тому же неуч
сумеет справиться разве
с народным врагом, который
столь тароват на обман?
Безграмотность и незнанье
подобны смертельной язве.
Не нужен социализму
невежда, неуч, профан.

Трудись и учись. Но только
не забывай винтовку.
Винтовку на всякий случай
всегда держи при себе.
Когда б тебя ни застала
команда «На изготовку!»,
пусть будет всегда готова
к меткой она стрельбе.

Да будет твой штык наточен!
Да будет сухим твой порох!
И сам будь всегда подтянут,
бдителен и мускулист,
покуда за этим морем
не сгинет наш общий ворог,
покуда не канет в бездну
последний империалист!

Пламя

Нависла опять опасность
над революцией нашей.
Снова пора проверить,
набиты ли патронташи.

Каждый кубинец станет
винтовкой и пулеметом.
Дома уподобятся взводам,
а наши кварталы — ротам.

Плая—Хирон, как видно,
за морем позабыли.
Знайте: предупрежденье
наше осталось в силе.

Наемные ли убийцы,
морские ли пехотинцы,
знайте, что вам отсюда
живыми не возвратиться!

Слуги империализма,
засевшие в Белом доме,
вам хочется вновь услышать
о полном своем разгроме?

Ваши угрозы, знайте,
не совладают с нами.
Они подольют лишь масла
в народное наше пламя.

В пламя, что жарко дышит
в сердце у всех кубинцев.
Подлым замыслам вашим
— слышите вы? — не сбыться

Бомбы вам не помогут,
вас не спасут эсминцы.
Встретят вас дружным залпом
все, как один, кубинцы.

Свастика проступает
на крыльях и фюзеляжах
творящих черное дело
бомбардировщиков ваших.

Пусть, как никогда, сегодня
звериный ваш гнев неистов,
и все—таки вы от страха
трясетесь, империалисты.

Вы знаете: час расплаты,
час мщенья не за горами.
Вы знаете: вас поглотит
свободы святое пламя.

Полмира уже сегодня
сбросило ваше иго.
И это — только начало
созревшего в недрах сдвига.

Да, ось планеты сместилась.
Народы пришли в движенье.
Империализм, повсюду
потерпишь ты пораженье.

И если ты вдруг на Кубу
решишься напасть из мести,
то, может, мы и погибнем,
но только с тобою вместе.

Но нет, не погибнет Куба!
Поднимутся все народы
и с нами пойдут в атаку
за Кубу — Остров Свободы.

Куба — да, янки — нет!

Долго жили мы впотьмах,
жили в страхе.
Угнетали янки нас
много лет.
Мы расправили теперь
в мощном взмахе
наши крылья…
Куба — да!
Янки — нет!

Мы, испанский сбросив гнет
дорогой ценою,
быть свободными всегда
дав обет,
дяде Сэму управлять
нашею страною
вдруг позволим?
Никогда!
Куба — да!
Янки — нет!

И в Америке у нас
много братьев.
Нам ее рабочий класс
шлет привет.
Повторяем вместе мы,
как заклятье:
Куба — да!
Янки — нет!

Янки — это общий враг
класса трудового.
И свою страну, и весь
континент
в ночь он хочет погрузить…
Только снова
крикнем мы:
Куба — да!
Янки — нет!

Враг
не сможет растоптать
наше знамя.
На суде народов он
даст ответ.
Братья из СССР
рядом с нами.
Куба — да!
Янки — нет!

Грязный империализм
тщетно злится.
Он уже приговорен
и отпет.
Новый мир взлетает ввысь,
словно птица.
Куба — да!
Янки — нет!

Камило Сьенфуэгосу

Наверное, ты все—таки упал
на жесткий камень, в океанский вал
или пучина леса поглотила
тебя, раз ты безмолвствуешь, Камило,
когда страна твоя тебя зовет,
когда и на земле, и в водоверти —
во всей скорбящей по тебе Отчизне —
разыскивает тщетно твой народ
тебя, освободитель наш от смерти,
тебя, освободитель нашей жизни.

Живой, ты б не ответить нам не смог,
Камило, стяга нашего флагшток,
благоуханный, пламенный цветок,
но ты молчишь… И значит, ты упал,
разбился, навсегда ушел из жизни,
раз голос твой, звенящий как металл,
не отвечает плачущей Отчизне.

И если так, то, значит, ты — погиб.
И если так, то, значит, ты —
погиб!
Погиб!
Камило Сьенфуэгос и — погиб!

Как стонет раненая Родина, рыдая!
О раненая Родина, родная!
Сейчас священен каждый стон и всхлип,
но если так и если Он погиб,
омой слезами собственное пламя
и выше подними святое знамя!

С тобой другие сыновья остались.
И щит, и меч их выкован из стали.
Твоя судьба прекрасна, но трудна:
тернистый путь натянут, как струна.
Ответь врагам в час испытаний черных
громоподобным голосом, народ!
Пусть разразится гром ножей точеных
и гром винтовок небо потрясет!

Фидель! Гевара! Мы гордимся вами.
Рауль! Альмейда! Мужество в груди.
Вы первыми всегда вступали в пламя,
и в трудный час всегда вы впереди.
И все же мы собою вас прикроем,
мы оградим вас огненным кольцом —
кольцо штыков сомкнем вокруг героев
и вас для нашей Кубы сбережем!

Фидель

Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?

Да потому, что в сердце
Фиделя — ясный пламень,
как молния, способный
испепелить на месте.
Его праща надежна,
и в ней — надежный камень,
не в бровь, а в глаз разящий
с времен Сьерра—Маэстры.
В бою и на трибуне
во имя гуманизма
он не дает в обиду
народ порабощенный.
В его устах и слово —
как будто меч, вонзенный
в зловещую утробу,
в нутро капитализма.

Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?

Да потому, что сердцем,
и нежным, и отважным,
болеет и радеет
о сирых он и хворых,
и все—таки при этом
на страх врагам продажным
в надежном арсенале
сухим он держит порох.
Чтоб свет зари пролился
на нищих и на темных,
он сквозь огонь и бурю
готов идти на приступ;
в одной руке он держит
цветок для угнетенных,
в другой — клинок точеный
для империалистов.
Отчего Фидель на янки
нагоняет смертный страх?
Почему американцы
с ним, с Фиделем, не в ладах?

Ему иной не нужно
ни славы, ни награды,
чем освещать народам
священный путь к свободе.
Он доблестен на зависть
героям «Илиады»,
в нем больше благородства,
чем в славном Дон Кихоте.
Фидель берет на плечи,
как миллионножилый,
нелегкую заботу
о всех, кто наг и сир.
Вот почему не может
ни долларом, ни силой
ни сладить, ни поладить
С Фиделем старый мир.

Луис Марре

Песня

Если я вдруг погибну,
ты, товарищ, держись.
Над тобой пусть сияет
поднебесная высь.

Если я вдруг погибну,
сбереги мою мать,
сохрани наши розы
и не дай им увять.

Если я вдруг погибну
в беспощадном бою,
то тебе завещаю
я винтовку свою.

Хосе Мартинес Матос

Письмо из окопа

Густой туман
повис вчера вечером
над окопами,
а сегодня влагой своею
он касается наших рук.

Дождливая ночь
застлала своей пеленой
уставшие от бессонницы глаза,
пристально смотрящие вдаль.
(Сегодня ночь и мы не увидим
солнца.)

Мы поползем по траве
или по зыбкой грязи
до самого ручья
или поднимемся по холму,
притаившемуся в глубине гор.

Передай любимой,
что помню ее,
когда чищу винтовку
или слушаю грустную песню
товарища по оружию.
Скажи ей, что деревья здесь
разговаривают чистыми, нежными
голосами
и их звуки проносятся над нашими
стальными касками,
пробуждая от сна
спящий рассвет.
Скажи ей, что помню о ней я все время.
Попроси поэта сложить нежные строчки,
чтоб звучали они сильнее набата,
пока над окопами не опустится ночь.

Передай всем жителям
нашего селенья,
передай почтальону,
спешащему с утренней почтой,
передай старику, что, свесив седую голову,
смотрит с балкона,
передай аптекарю,
передай сапожнику,
передай матери,
ожидающей сына,
что через наши окопы
враг не пройдет!

Павшему повстанцу

Нет у него могилы, и только ветер
протяжно плачет над травой,
окрасившейся его кровью.
Только облако и птица
запомнили место,
где он споткнулся о пулю.
Только ручей
омыл его раны.
Но отвоеванный им воздух
достался в наследство
детям его и собратьям.
И, вдыхая этот воздух,
мы слышим его голос
и видим его сны.
Дыша этим воздухом,
люди не могут не дарить
новой жизни
всю свою кровь
и жар своего сердца.
Это ли не памятник ему?

Феликс Пичардо Мойя

Романс об Игнасио Аграмонте

Что ж спеть вам, сеньоры? Впрочем,
не слышали, может статься,
романс вы об Аграмонте,
отважном вожде повстанцев?
Мечтал Аграмонте с детства
о подвиге и о славе.
Конечно, мечтать об этом
любой из юношей вправе.
Однако мечты — мечтами,
а дело всегда есть дело.
Пригож Аграмонте ликом
и крепок душой и телом,
и вскоре он всем докажет,
каким он родился смелым.

Его отважное сердце
воспламенено любовью.
Он белой невесте пишет
послание красной кровью.
Но в сердце его пылает
пожар и другого рода:
не может стерпеть Игнасьо
позор своего народа —
позорные цепи рабства,
испанского ига цепи…
Душа его изнывает
на родине, словно в склепе.

Друзья же не понимают
(хотя и постигнут вскоре),
какое сутулит плечи
ему, Аграмонте, горе.
Да разве же он забудет
свой символ любви и веры —
платок, омоченный кровью
казненного Агуэро?
Ребенком он был на казни,
на этой кровавой жатве.
Да разве же он изменит
тогда еще данной клятве?

В Орьенте опять восстанье.
Воюют в горах герои.
Кубинское знамя снова
взметнулось на поле боя.
А следом камагуэйцы
пламенные восстали,
чтоб обрести свободу
в вихре свинца и стали.
И вот во главе повстанцев
Игнасио Аграмонте.
Бегут от него испанцы
до самого горизонта.

* * *

Привал. Аграмонте смотрит
в костер и на кольца дыма
и думает о супруге,
далекой, но столь любимой…
Вдруг с вестью гонец примчался

и требует генерала.
Стряхнул Аграмонте думы,
которые в час привала
нахлынули…
— Что случилось?
— Взят в плен бригадир Сангили.
Связали его испанцы,
а всех остальных убили
и спешно двинулись в город…

Тут, грозно чело нахмурив,
вскочил в седло Аграмонте,
неистовый, словно буря.
— Солдаты мои! — вскричал он. —
Сангили взят в плен врагами.
Должны мы спасти героя
или погибнуть сами!

Лишь тридцать пять добровольцев
взял с собой Аграмонте.
Гремят их коней копыта
вдоль грозного горизонта.
Ведет генерал в атаку
отважнейших из отважных,
снискавших вечную славу
в отчаянных рукопашных.
И, звуки дерзкой погони
слыша вдруг за собою,
испанский полк разбежался,
покинувши поле боя.
И вот бригадир Сангили
освобожден от плена.
и с Аграмонте скачут
они колено в колено.

* * *

В сраженье под Химагуайу
испанцами был убит он.
Достала героя пуля,
и рухнул он под копыта.
Повстанцы в горячке боя,
в сабельной круговерти
не разглядели даже,
как встретился он со смертью.
И, только вернувшись в лагерь,
еще до конца не веря
в случившееся, постигли
всю тяжесть своей потери.
Вернувшись на поле брани,
до ночи его искали,
вздыхая и сокрушаясь
о славном своем генерале.
А он лежал одиноко,
и кровь по челу струилась,
но очи были спокойны,
как будто господня милость
к нему снизошла известьем
о том, что не за горами
то время, когда над Кубой
взовьется свободы знамя.

* * *

Наутро нашли испанцы
тело его и гордо
внесли его в побежденный
и горем убитый город.
Но праздновать их победу
город не стал: все двери
закрылись, и даже небо,
скорбя о такой потере,
заплакало горьким ливнем,
и молнии засверкали,
чтоб высветить лик героя,
чье место — на пьедестале…

Альберто Молина

И камни стреляют

Пещера глубиной метров семь была по прихоти природы расположена у подножия небольшой высоты. Росший вокруг кустарник и невысокие деревья делали ее — откуда ни посмотри — малозаметной для постороннего глаза. Вход в пещеру был обращен к морю, и от него до воды было метров двести, покрытых прибрежной галькой.

Как только группа, которую вел Ромуальдо, по кличке Шакал, вошла в пещеру, кто—то зажег фонарь, осветив им каменистые стены, и все бросились на землю. В ширину пещера достигала местами трех метров, а высота ее позволяла стоять в полный рост. Сразу было видно, что пользовались ею не впервые.

— Пойдем со мной! — приказал Шакал Освальдо Деласу, и они вдвоем направились в глубь пещеры.

Там громоздилась куча камней, и Ромуальдо начал отваливать их.

— Помоги мне, — попросил он, а немного погодя громко позвал: — Хрипатый, Порруа, Аренсибия, идите все сюда!

Они подошли.

— Вот наши «игрушки», — указал Шакал на оружие, спрятанное под камнями.

— Если бы янки могли меня увидеть с одной из этих «пушек»! — сокрушался Освальдо Делас, наклоняясь за приглянувшимся ему пистолетом.

Это послужило сигналом для всех. Словно по команде, Хрипатый, Марио и Хулио Порруа, Тито, по кличке Гаванец, и Хуанито, по кличке Джонни, бросились выбирать оружие. Аренсибия заглянул через их плечи и не раздумывая схватил автомат. Потом отошел в сторону и стал сбрасывать темно—зеленую форму, чтобы переодеться в костюм, который принес из машины. «Вполне достаточно для любого из этих молокососов, охраняющих берег, — подумал он. — Да и пистолет, как всегда, при мне».

Уильям Лейва, переодевшись, уселся у входа в пещеру, чтобы проверить свой пистолет. Один только доктор Тамайо не двинулся с места. «Я — не убийца», — решил он.

Шакал с Хрипатым взяли по автомату. Гаванец вооружился пистолетом. «Хороша штучка!» — радовался он, любуясь оружием.

Механику достался пистолет — все самое хорошее разобрали те, кто поглавнее. Даниэль из типографии вертел в руках кольт. Братья Порруа, понимавшие толк в оружии еще со времен Эскамбрая, взяли каждый по кольту и американские осколочные гранаты. Кроме того, Хулио вытащил из кучи автоматическую винтовку, а Марио — пистолет.

Все лихорадочно двигались, осматривая оружие, и громко переговаривались, как люди, которые готовятся к бою и в то же время надеются в душе, что его не будет.

— Понравилась «пушка», а, кореш? — спросил Делас механика, увидев у него в руках оружие. — «Четыре с половиной» — «пушка» что надо! С ходу укокошу любого, кто станет поперек дороги.

— Эй, мистер, гляди сюда, — сказал Джонни, обращаясь к Даниэлю. Он стоял посреди пещеры, слегка расставив ноги и чуть подавшись вперед. Прищурив глаза и напрягшись в ожидании отдачи, он держал на изготовку автомат. Справа на поясе у него висел кольт, а слева — длинный штыковой нож и две гранаты. Своему лицу он пытался придать зверское выражение.

— Ты вооружен до зубов, — похвалил его Даниэль, а про себя подумал: «Этот тип плохо кончит».

Все старались устроиться поудобнее, и после короткого возбуждения, вызванного появившимся оружием, в пещере мало—помалу воцарилась напряженная тишина. И вдруг…

— Пабло, Пабло, солдаты в двухстах метрах отсюда! — ворвался с криком Уильям Лейва.

— Что?! — воскликнул вскакивая Аренсибия. Подбежав к выходу, он выглянул наружу. Остальные застыли на месте. Никто не двигался. Руки у всех словно парализовало, а по ногам потянуло холодом. Аренсибия повернулся к ним. Досада, возбуждение и страх отразились на его лице.

— Пятеро или больше. Они продвигаются к пляжу, — сказал он и направился к тому месту, где оставил свой автомат.

— Как же это? — тревожно выдохнул Делас. Марио и Хулио Порруа переглянулись. У Джонни автомат выскользнул из рук.

— Держи крепче и не будь бабой! — сердито приказал ему Гаванец и взял в руки пистолет.

Доктор Тамайо нащупал под пиджаком свой обрез и подумал: «Если я хочу остаться в живых, лучше держаться подальше от этих придурков».

Хрипатый схватил винтовку и крепко сжал ее в руках.

Механик посмотрел на свой пистолет: «Ну, вот и началось».

Уильям Лейва остановился посреди пещеры и, тупо уставившись на Аренсибию, спросил:

— Что будем делать?

— Шкуру свою спасать, — ответил тот.

— А как?

— Как знаешь! Я лично знаю, что мне делать. Ведь если я попадусь им в лапы, они мне припомнят и ополченца, и катер. У меня нет выхода. Я буду держаться до конца.

— А мне—то как быть? — снова спросил Лейва и оглядел всех. — Ведь я только взрывчатку готовил. Меня не касаются ваши ополченцы и все такое. Я работал, и мне за это платили. А теперь что же?

— Ты молиться умеешь? — спросил его Аренсибия.

— Нет.

— Так учись, скоро пригодится. Я лично намерен выбираться из этой мышеловки…

— Минуточку! — закричал Шакал из глубины пещеры.

Все повернулись к нему. Он сжимал в руках автомат, дуло которого было направлено явно не в землю.

— Среди нас стукач, и мы должны с ним рассчитаться.

— Точно, — послышался противный голос Хрипатого, — мы не имеем права это так оставить.

Аренсибия смотрел то на выход, то на Шакала, сгорая от нетерпения.

— И кто же этот стукач? — спросил Делас прерывающимся голосом. — Кто это может быть?

— Сами что—то напортачили, вот вас и накрыли, — сказал доктор, желавший только одного — поскорее покинуть пещеру.

— Ничего мы не напортачили, — раздраженно ответил Шакал. — Нас предали, и кажется, я знаю кто. — И он многозначительно взглянул на Даниэля из типографии.

— Ты что, Шакал, спятил?! — возмутился тот. — С чего это вдруг? С какой стати?

— Да ты что, Шакал, он не мог… — начал было Делас, но Ромуальдо оборвал его:

— А кто же тогда? Может, ты, Освальдо?

— Нет, Шакал, что ты… — забормотал Делас, пятясь до тех пор, пока не уперся спиной в скалу. — Я только хотел сказать… может быть… что он… что… Может быть, ты и прав. Может быть, и он…

— Вы что, свихнулись? — негодовал Даниэль. — Как вам такое в голову могло прийти? Нам спасаться надо, бежать из этой западни…

— Я был против твоего участия, — продолжал Шакал, — ты всегда был мне подозрителен. Ты говорил, что хочешь в Штаты, потому что там твоя любовница, а у тебя баба, оказывается, здесь, на Кубе.

— Да нет, Шакал, это совсем другая. С этой я только развлекаюсь. Ты ведь знаешь, я большой любитель женского пола…

— И Освальдо говорил, что уж больно ты рвался на совещание в Бока—Сьега. Хотел, видно, разнюхать обо всем и донести своим проклятым коммунистам.

— Да ты что, Шакал? Просто хотелось узнать, что нам предстоит.

— Эта паскуда наложил в штаны, а нам из—за него теперь крышка! — заорал Хрипатый.

— А что, если оставить его заложником? — предложил механик.

— Ну уж нет, теперь не до этого, — ответил Хрипатый и поднял винтовку, из тех, что еще валялись на земле.

Даниэль молниеносно выхватил пистолет.

— Смотри! Так просто вам меня не прикончить, — зло бросил он.

— Да вы что?! — вмешался Лейва.

— Прекратите, — попросил доктор, — иначе они нас всех здесь сцапают.

— Если они услышат выстрел, нам отсюда не выйти, — поддержал его Аренсибия.

— Он прав, — сказал Гаванец.

— Не трус я и не предатель, — пытался объясниться Даниэль.

Джонни молча наблюдал за происходящим.

— Ладно, — согласился Хрипатый, — скажи спасибо, что… Не знаю, как тебе объяснить… Сейчас главное — выбраться отсюда.

Даниэль опустил дуло пистолета. Хрипатый нагнулся, будто собираясь положить винтовку на место, но вдруг вскинул ее и, поддерживая другой рукой, выстрелил. Даниэль согнулся, выронил пистолет и схватился рукой за живот.

— Ну, Хрипатый… — простонал он и упал на землю.

— Ненавижу стукачей, — заявил Хрипатый, распрямляясь.

— Идиот, ты же выдал нас! — закричал Аренсибия. — Теперь красные придут сюда. Вы как хотите, а я пошел. — И он выбрался из пещеры.

— Пошли! — сказал Марио Порруа брату.

Доктор вышел вслед за Аренсибией.

Механик посмотрел на Шакала, на выход, сказал:

— Я пойду с Аренсибией, — и тоже вышел.

Гаванец поставил свой пистолет на боевой взвод.

— Ну ладно, Шакал, будь здоров, — бросил он на прощание и скрылся в кустарнике.

Освальдо Делас посмотрел на Ромуальдо.

— Что будем делать? — спросил он.

— Вот и я спрашиваю, — пробормотал Уильям Лейва, — что будем делать?

— Тебе бы лучше помолчать, Освальдо, ведь это ты привел к нам эту сволочь.

— Я же не думал, что он…

— Ты никогда ни о чем не думаешь, — оборвал его Шакал. — А вот теперь придется. Придумай, как сделать, чтобы эти коммунисты нас не сцапали.

— А мы что, здесь останемся?

— Хочешь — оставайся. Я бы лично остался, чтобы заткнуть пасть этому Даниэльчику, но не хочется попадать им в лапы. Пойду куда глаза глядят, а если кто встанет мне поперек пути, того сразу прикончу. Зря, что ли, я запасся этими «игрушками»?

— Я с тобой, — решился Делас, и они вышли вдвоем.

— А ты, Хрипатый? — спросил Джонни, ошеломленный случившимся.

— Я тоже иду, но сначала надо рассчитаться с этим… — И он кивнул в сторону Даниэля, лежавшего в луже крови.

Джонни поперхнулся, вытер об одежду неожиданно вспотевшие руки и вышел, прихватив оружие.

* * *

Когда кустарник кончился, он старался идти согнувшись. Впереди маячили Шакал и Освальдо Делас, направлявшиеся к небольшим мангровым зарослям. Джонни свернул в другую сторону, к манговой рощице, которую заметил еще по дороге сюда.

Не прошел он и пятидесяти метров, как его окликнули:

— Эй, ты! Стой!

Джонни даже не оглянулся, чтобы посмотреть, кто это. Он смерил взглядом расстояние до манговых деревьев — оставалось метров пятнадцать — и бросился бежать. Короткая очередь просвистела у него над головой, и Джонни прибавил ходу. Когда до укрытия оставалось совсем немного, он услышал рядом чечетку пуль. Осколки гальки взметнулись справа и слева. Он бросился на землю, ободрав руки и колени об острые, как зубья, камни. Гранаты и нож больно врезались в тело.

— Сдавайся! — закричали ему.

— Не могу! — пробормотал Джонни и добавил для себя: — Я должен добраться до Штатов.

— Сдавайся! Не двигаться! — приказали ему на этот раз уже совсем близко.

Джонни взял пистолет, повернул голову, осмотрелся и направил его дуло в сторону, откуда доносился голос. Но не успел он дотронуться до спускового крючка, как воздух снова вспороли пули и ближние манго вздрогнули под их ударами.

— Бросай оружие! — прокричали ему.

— Не стреляйте! — взмолился Джонни. — Попадете в гранату — я взлечу на воздух. Не стреляйте, — застонал он, — не стреляйте. Я сдаюсь.

— Бросай оружие! — приказали ему.

Он подчинился и ногой отшвырнул пистолет подальше. В его глазах стояли слезы.

— Бросил! Сдаюсь! — закричал он. — Только не стреляйте. Попадете в гранату — меня разнесет на куски… — И он зарыдал.

— Вставай! — приказал подошедший к нему молодой боец. — Подними руки и держи их на затылке.

Джонни сделал, как велел парень в темно—зеленой форме, а тот забрал у него гранаты, кольт и нож и приказал:

— Шагай!

На шум выстрелов прибежали другие бойцы.

— Ты, никак, один с ним справился? — спросил кто—то.

— Ну да, — ответил юноша, — он и не сопротивлялся.

Едва вся группа с плачущим Джонни посередине вышла из манговой рощицы, как послышались повторенные эхом пулеметные очереди.

— Это там, где капитан, — предположил один из бойцов.

И тут же в нескольких метрах от них раздался взрыв. Все упали на землю. Трое были ранены, в том числе и Джонни. Совсем недалеко кто—то выстрелил из винтовки.

— Осторожно, — предупредил один из бойцов и показал вперед: — Вон они. Их двое. — И он дал очередь из автомата по траншее, где скрывались братья Порруа.

* * *

Капитан Велосо под прикрытием огня добрался со своей группой до пещеры и приказал не стрелять. Знаками он велел всем незаметно окружить пещеру. Затем подобрался как можно ближе к входу:

— Выходи по одному с поднятыми вверх руками! В ответ молчание.

Велосо дал знак, и по краям пещеры посыпались осколки камней.

— Сдаюсь! Сдаюсь! — донеслось из нее.

По знаку капитана бойцы перестали стрелять. У входа показалась фигура Уильяма, специалиста по взрывчатке, с поднятыми вверх руками. Лицо его выражало не столько страх, сколько удивление и замешательство.

— Подойди сюда! — приказал Велосо.

Уильям направился к капитану. Он еще долго держал руки на затылке, хотя никто не заставлял его это делать.

* * *

Как только капитан Хосе Кармона услышал, что где—то в районе манговой рощицы раздался взрыв гранаты, он поспешил туда. Обогнув кустарник, он вышел на открытое место и сразу оценил ситуацию. Впереди и слева от него залегла группа бойцов. Он заметил, что некоторые из них ранены. Напротив прятались бандиты. «Надо отвлечь их на себя, чтобы ребята смогли выбраться оттуда», — подумал Кармона, поднял свой автомат и нажал на спусковой крючок.

Пули ударились в скалы, но те двое были надежно укрыты. Один из них высунулся, вскинул винтовку и выстрелил в сторону капитана. Пуля чиркнула по ближней ветке, и Кармона пригнулся. «Пристрелялись», — догадался он и решил перейти на другое место, не выпуская из виду тех двоих.

Он пробежал всего несколько метров и вдруг заметил, как что—то сверкнуло над окопом, в котором скрывались контрреволюционеры. Это было дуло винтовки, медленно ползшее вверх. «В меня целятся, — понял он. — Сейчас раздастся выстрел». Капитан Кармона покатился по земле, а пуля срезала кусты в том самом месте, где он находился всего лишь мгновение назад.

— Ага! — закричал капитан, перекатываясь по земле.

Потом он остановился, поставил переводчик в положение для одиночной стрельбы и тщательно прицелился. Стрелявший в него перенес огонь на группу бойцов, причем его позиция была намного выгоднее. Кармона понимал, что положение его людей становилось безвыходным: ведь раненые нуждались в срочной помощи. И все же надо было выждать.

Вдруг он заметил, как один из бандитов, уверенный в своей безопасности, поднял гранату, сорвал чеку и замахнулся.

Одна секунда… Две… Три… Четыре…

Капитан Кармона выстрелил. Тело Хулио Порруа отбросило назад, и он упал в траншею. На мгновение все словно оцепенели, а затем показалась голова Марио Порруа, который судорожно хватался за гальку, стараясь выбраться из окопа. Страшный взрыв поднял камни на воздух и далеко разбросал их. Тело врага какое—то время оставалось недвижимым, а потом соскользнуло вниз. Небольшое облако пыли на какое—то мгновение зависло над траншеей, а потом начало рассеиваться.

Капитан Кармона бросился к своим.

— Передай, что есть раненые, — приказал он молодому бойцу, который взял в плен Джонни.

* * *

Уильям Лейва нервно курил сигарету, сидя на большом камне. Если верить ему, в пещере оставались двое: некто Даниэль, раненный, и тот, кого, кажется, зовут Хрипатый.

Велосо запретил открывать огонь и думал, как бы вызволить раненого, чтобы оказать ему помощь. Он снова приблизился к входу.

— Послушай, Хрипатый, ведь твой же дружок ранен! — закричал он. — Мы хотим помочь ему. Все равно рано или поздно, но тебе придется выйти.

— Какой он мне друг? Это стукач! Он вам нужен, да? Так идите и заберите его! — вопил Хрипатый, сопровождая свои слова очередями из автомата.

Велосо задумался.

* * *

Справа раздался пистолетный выстрел. Вланко сделал знак бойцу, который шел с ним, и оба направились в сторону выстрела. Подойдя, они увидели одетого в гражданское работника госбезопасности, который направлялся к берегу, зажимая левое плечо.

— Торрес, постой! — окликнул его Бланко и подошел: — Что случилось?

— Один из этих ублюдков выстрелил… Я и не видел, как он притаился, а когда подставил себя, он и выстрелил, — объяснил Торрес. — Он вон туда побежал. — И он показал на лежащую впереди них небольшую лощину. — Ну, ничего, он от меня не уйдет.

— Не горячись, займись своей раной, — посоветовал лейтенант Бланко и попросил своего попутчика: — Отведи его, пусть перевяжут, — а сам, не теряя времени, направился к указанному месту.

«Уйти далеко он не мог», — подумал Бланко и огляделся. Он успел лишь заметить, как что—то шевельнулось за ближней скалой, а оттуда уже высунулась рука с пистолетом. Бланко бросился на землю. А из—за скалы выглянул Гаванец и, даже не целясь, разрядил свой пистолет. Бланко едва коснулся земли, как буквально в нескольких сантиметрах от него просвистели пули. «С этим шутки плохи, — понял лейтенант. — Он отлично владеет пистолетом».

— Сдавайся! — крикнул он бандиту.

— Я тебе не баба, — ответил контрреволюционер. — Меня еще взять надо.

— Считаю до пяти, — предупредил Бланко.

— Хоть до тысячи. Я — Тито Гаванец, меня голыми руками не возьмешь.

— Считаю до пяти, и, если ты не выйдешь, пеняй на себя, — предупредил Бланко. — Раз…

«Если не выйдешь, я тебя вытащу…» — подумал он.

— Два…

«Надо перебежать куда—нибудь, чтобы лучше видеть этого бандита…»

— Три…

«Вон там большая глыба, хорошо бы укрыться за ней. Если я доберусь до нее, он от меня никуда не денется…»

— Четыре…

«Ну, пора! Пока он слушает, как я считаю…» Гаванец услышал «пять», и одновременно до него донесся топот. Не долго думая, он поднял пистолет и высунулся. Его глаз молниеносно скользнул по руке, по дулу пистолета и задержался на мушке. Он увидел движущуюся фигуру и выстрелил один раз, другой. Переведя дыхание, он решил повторить операцию. Звук выстрела застал его врасплох, и от удара в предплечье он выпустил пистолет. Он быстро подхватил оружие левой рукой — правая не двигалась, а на рубашке расползалось кровавое пятно. «Я ранен, — догадался он. — Этот тип попал в меня».

Гаванец перекатился к другому краю камня, за которым лежал, и высунулся. В лицо ему брызнули осколки гальки, а удар пули о камень слегка оглушил. Вся голова покрылась пылью и каменной крошкой. «Вот гад, шевельнуться не дает. А правая рука ни к черту», — мысленно подосадовал он.

— Сдавайся! — опять послышался голос лейтенанта.

— И не надейся. Я ранен, но не сдамся. Возьмешь меня только мертвым, — заверил Тито и подумал: «А может, они и не расстреляют меня, если я сдамся? Я ведь никого не убивал… Ну уж нет, я не трус».

Задыхаясь от злости, он направил пистолет в ту сторону, где должен был находиться враг, и попытался нажать на спусковой крючок. Две пули пробороздили камень в нескольких миллиметрах от его пальцев, и ему пришлось поспешно отдернуть руку, так и не выстрелив. «Плохи мои дела, — признался он самому себе. — Я ранен, а этот гад — нет. Если побежать, он все равно догонит меня».

— Сдавайся! — снова прокричал голос.

— Я не из тех, кто сдается! — бросил в ответ Тито и опять подумал: «Но ведь я ранен…»

— Сдавайся, все равно тебе не уйти! — твердо заявил голос. — Сдавайся!

Тито посмотрел на свою руку — она была вся в крови, и каждый раз, когда он пытался пошевелить ею, его пронизывала страшная боль. «Никуда мне не убежать, — подосадовал он. — Может, и вправду лучше сдаться?»

— Я не сдамся. А если бы и сдался, то только потому, что ранен, — уведомил он своего преследователя.

— Так сдавайся, не раздумывай! — подстегнул его лейтенант Бланко. — Куда ж ты денешься раненый?

Гаванец закусил губу. Рука сильно болела. Его прошиб пот, и он дрожал. Не было сил держать пистолет. Он посмотрел по сторонам, взглянул на небо, дыхание его пресеклось.

— Брось пистолет! — приказал лейтенант. Бандит отбросил пистолет к скале.

— Выходи, руки — на затылок! — предупредил Бланко.

Гаванец вышел, закинув левую руку за голову. Правой он шевелить не мог.

Лейтенант все еще лежал на земле.

— Если бы не раненая рука, сдался бы я…

— Не двигайся! — приказал Бланко. — Будем ждать наших.

Гаванец скривился от боли.

— Опусти руку, если тебе тяжело, — разрешил лейтенант, все еще лежа на земле.

Гаванец подхватил левой рукой раненую правую.

— Если бы не это, — промычал он, — черта два вы бы со мной справились. Ваше счастье, что я ранен. Раненый ни к черту не годится…

Два бойца были уже метрах в десяти, когда лейтенант Бланко, взглянув на них, потерял сознание.

— Не подходи к пистолету! — предупредил Тито один из бойцов.

Но Гаванец смотрел не на пистолет. Его глаза были устремлены на два темных пятна, расплывавшихся на бедре лейтенанта. Те два выстрела, которые он сделал по бегущему, оказывается, были точными. Этот человек был практически беспомощен, он не мог двигаться, однако стоически переносил боль. Тито и в голову на пришло, что лейтенант ранен. Таких людей ему еще не приходилось встречать.

* * *

— Ну так что? Что же вы замолчали? — Уже четвертый раз он задавал этот вопрос и не получал ответа. — Я — Хрипатый! Слышите? Хрипатый! — Он стоял в глубине грота, не сводя глаз с входа. По его телу обильно катился пот. А снаружи вот уже несколько минут было тихо. — Испугались, да?! Я вам сейчас устрою!

Он бросился к яме, где лежало оружие, и вытащил оттуда несколько осколочных гранат. Не долго думая, стал выдергивать взрыватели и беспорядочно бросать их к входу в пещеру. Выбросив последнюю, он замер в ожидании. Громкие взрывы потрясли воздух, и снова все стихло. Он слышал только свое собственное шумное дыхание.

— Ну что? Не по душе вам мои «игрушки», а? Разбежались?

И опять молчание.

Его снова начала душить злоба. Он прижал к себе автомат и огромными прыжками выскочил наружу.

— Ну, где же вы? Вот он я, Хрипатый! — стоя у входа в пещеру, кричал он и, бешено вращая автоматом, поливал все вокруг веером пуль.

Вдруг что—то рухнуло на него сверху, и он, выпустив из рук оружие, покатился по земле. На какое—то мгновение ему удалось привстать, но мастерски нанесенный удар тут же заставил его согнуться вдвое. Он упал и потерял сознание.

Подоспели бойцы, сидевшие до того времени в укрытии.

— Скорее вытаскивайте раненого и несите его к дороге! — приказал Велосо. — Там санитарная машина.

Четверо направились в пещеру, выполняя распоряжение капитана. Велосо взял фляжку, подошел к Хрипатому и плеснул ему в лицо. Тот застонал, открыл глаза и несколько раз моргнул.

— Не убивайте меня! — завопил вдруг он. — Сжальтесь, не убивайте!

* * *

Недалеко от дороги, вдоль которой тянулась манговая рощица, метрах в трехстах от пещеры, с трудом полз в траве доктор Тамайо. «Похоже, им сейчас не до меня», — думал он.

Тамайо приподнялся и посмотрел вперед. По другую сторону дороги лежало болото, а за ним виднелись деревья и холмы. «Теперь самое главное — побыстрее проскочить болото, — попытался он подбодрить себя. — А там спрячусь в зарослях марабу и дождусь темноты».

— Эй, ты куда?

Доктор застыл на месте. Он отказывался верить своим ушам. Прозвучал выстрел, и только тогда доктор заметил сидевшего на дереве бойца. И по обеим сторонам дороги поднимались люди, одетые в темно—зеленую форму. Ошеломленный Тамайо перебежал дорогу и помчался по болоту как сумасшедший.

— Стой! Стой! — кричали бойцы.

Тамайо, казалось, не слышал их. Он бежал изо всех сил. Спотыкался, падал в грязь, с трудом поднимался и снова бежал, а через несколько метров снова падал. Болото становилось все более вязким. Ему все—таки удалось встать, но двигался он с трудом. Одежда и грязь, которая покрывала его всего, давили невыносимо. Он сделал еще несколько шагов и остановился, не в силах двинуться дальше. Он стоял так несколько секунд, а потом рухнул на землю.

Когда бойцы подошли к нему, он ворочался в грязи и болотной жиже, пытаясь подняться.

* * *

— Бежим! — сказал Шакал. Он лежал в зарослях марабу вместе с Освальдо Деласом.

Сейчас можно было незаметно ускользнуть из района пещеры; ни одного бойца не было видно на участке, отделявшем их от расщелины.

— Бежим! — согласился Делас.

И они побежали пригнувшись. До пляжа было метров сто, не больше.

Когда Шакал заметил одетого в гражданское вооруженного человека, он попытался знаками остановить Деласа, но тот ничего не видел и продолжал бежать.

— Эй! — крикнул им сотрудник госбезопасности. — А ну—ка остановитесь!

Освальдо Делас так и застыл на месте, а Шакал повернулся, еще крепче сжал свой автомат и нажал на спусковой крючок. Но в тот же момент пуля обожгла ему ногу, и он вздрогнул, а очередь, предназначавшаяся сотруднику госбезопасности, ушла в сторону.

— Я ранен! — завопил Шакал и упал на землю. Осмотрев рану и убедившись, что это всего лишь царапина, он решил идти ва—банк и закричал: — Освальдо, беги за мной!

Схватив Деласа за руку, он побежал с ним по прибрежной гальке. Сотрудник госбезопасности пытался стрелять, но автоматная очередь бандитов вынудила его остаться в укрытии.

На звуки перестрелки прибежали капитан Кармона с одним из бойцов. Они спрятались за небольшим холмом. Шакал их увидел и на ходу, повернув в их направлении дуло автомата, дал по ним очередь. Пули ударились совсем рядом и заставили их залечь.

— Ты беги туда, — показал Кармона бойцу влево, — возьми еще пять человек и перекройте им дорогу. Смотрите, чтобы они не проскочили.

Боец бросился выполнять приказание. К капитану подбежал еще один сотрудник госбезопасности, одетый в гражданское.

— Пошли, Гарсига, — сказал капитан, — здесь им не пройти.

И они двинулись следом за беглецами.

* * *

Аренсибии удалось спрятаться в расщелине между двумя огромными глыбами. Он решил дождаться здесь темноты. В нескольких метрах от него, в кустарнике, прятался механик, но они почти не видели друг друга.

«Неужели все пропало?» — подумал Аренсибия, когда увидел идущих. Их было шестеро, и двигались они метрах в ста от него. Тот, кто шел впереди, был одет в гражданское. Все они были вооружены и направлялись как раз к тому месту, где скрывались Аренсибия и механик. «Если они подойдут совсем близко, я сниму того, кто шагает впереди», — решил Аренсибия и поставил переводчик в положение для одиночной стрельбы.

Механик, который несколько минут назад увидел Аренсибию и собирался присоединиться к нему, тоже заметил идущих и сразу оценил всю серьезность обстановки.

Велосо со своей группой были уже недалеко, когда Аренсибия пристроил автомат на край глыбы. Механик сжал пистолет. Аренсибия взглядом прикинул расстояние от него до капитана и начал медленно передвигать дуло, не спуская мушки с офицера. Механик поднял пистолет и прицелился…

А между тем капитан Велосо осторожно продвигался вперед. Он знал, что взяли еще не всех и что где—то поблизости должны скрываться остальные. Ему послышался какой—то шум, и он быстро прижался к скале. На мгновение воцарилась тишина. Бойцы тоже замерли. Капитан выглянул и обошел скалу, за которой стоял. Впереди лежало открытое пространство, а чуть дальше виднелась еще одна глыба. Он сжал в правой руке пистолет и бросился вперед.

— Берегись, Велосо! — услышал он.

Автомат Аренсибии начал было пляску смерти, но в тот же миг заговорил пистолет механика (работника госбезопасности, проникшего с особым заданием в группу контрреволюционеров). Пуля ударила в грудь Аренсибии, и он, изогнувшись, словно эпилептик, рухнул навзничь. Он был мертв.

* * *

Шакал и Делас находились метрах в сорока от расщелины, когда Кармона снова увидел их.

— Вперед! — приказал он своему товарищу. — Мы должны перерезать им путь и оттеснить их к пляжу.

Они помчались по склону, прячась за кустарниками. Нужно было добежать до расщелины раньше контрреволюционеров, и им это удалось. Все еще задыхаясь от быстрого бега, они пересекли небольшой прибрежный виноградник и вышли прямо наперерез беглецам.

— Берегись, Шакал! — закричал, заметив их, Делас, и тот, мгновенно среагировав, покатился по каменистой земле.

Освальдо помчался за ним, и на какое—то время преследователи потеряли их из виду. Бандиты бросились к пляжу.

— Вот это—то нам и надо, — произнес Кармона и последовал за ними.

Он спустился к тому месту, где только что были бандиты, и, посмотрев вперед, сразу же увидел, что они приближаются к манговой рощице. «Самое главное — не дать им выйти к болоту», — подумал Кармона. Опустившись на одно колено, он поставил переводчик на стрельбу очередями и нажал на спусковой крючок.

Пули ударились о гальку рядом с бегущими, заставив их непроизвольно согнуться и на какое—то мгновение приостановиться. Шакал тут же повернул назад дуло своего автомата. Кармона толкнул своего товарища и сам бросился на землю. Пули вспороли виноградные листья, и на них обрушился дождь раздробленных веточек и облако пыли. Почти ничего не видя, Кармона поднял над головой автомат и дал очередь.

Часть пуль затерялась в манговой рощице, срезая по пути листья деревьев, а часть ударилась о скалы, брызнув осколками камней. Огненная завеса заставила бандитов броситься на раскаленную землю неглубокой лощины.

Кармона провел пальцами по глазам.

— Я постараюсь подобраться к ним со стороны берега, — сказал Гарсига и, пригнувшись, побежал.

Капитан Кармона, чтобы прикрыть товарища, нажал на спусковой крючок, но автомат молчал. Магазин был пуст. Не сводя глаз с того места, где укрывались контрреволюционеры, капитан вытащил пустой магазин, а когда доставал из сумки новый, увидел, как над лощиной появилось дуло бандитского автомата. Затем показалась голова одного из контрреволюционеров, который стал медленно поворачивать оружие, целясь в Гарсигу…

— Берегись! — закричал Кармона что было сил. Бегущий услышал крик и молниеносно среагировал, бросившись за камень на какую—то долю секунды до того, как Шакал нажал на спусковой крючок. Тишину взорвал грохот очередей.

Пули ложились все ближе от Гарсиги, расщепляя прибрежные камни. Он приник к земле, стал ее частью, спрятав голову в небольшой выемке. Острые выступы камней царапали ему кожу. Пули, совершив свой смертельный полет, то и дело разбивали вдребезги лежавшую вокруг гальку. Одна из пуль чиркнула по уху Гарсиги, и все же он был жив.

Кармона зарядил новый магазин и дал очередь. Но бандит уже спрятался в укрытие, и пули лишь пропели в воздухе. И тут капитан поднялся и бросился прямо к тому месту, где скрывались контрреволюционеры. Через каждые три шага он нажимал на спусковой крючок и автомат яростно подпрыгивал у него в руках. До цели оставалось каких—нибудь десять метров, когда из расщелины стало высовываться дуло автомата. Кармона взглянул налево, увидел небольшое углубление за продолговатым камнем и, послав короткую очередь, бросился туда.

Он пытался отдышаться, когда метрах в трех от него в землю ударились пули. «Ну вот и все, — подумал капитан. — Теперь им деваться некуда».

Напряженная тишина воцарилась над пляжем.

— Сдавайтесь! — закричал капитан и выглянул из—за камня.

Он выбрал удачное место — совсем недалеко от бандитов, причем они не могли точно определить, где он лежит.

Шакал попытался вытащить автомат, но короткая очередь почти над самой поверхностью земли заставила его отказаться от этой затеи.

— Сдавайтесь! — повторил Кармона, не отводя глаз от прицела своего автомата.

Ответом было молчание, длившееся какие—то мгновения. А затем произошло непредвиденное. Сначала послышались спорящие голоса, потом кто—то закричал:

— Я сдаюсь! Не стреляйте!

И снова разгорелся ожесточенный спор. Затем раздался голос Шакала:

— Я выхожу! Но если начнете стрелять, то убьете его!

«Что этот мерзавец задумал?» — спрашивал себя капитан. Его сомнения рассеялись, когда он увидел, как из расщелины показался человек, который тащил за собой другого, прикрываясь им, словно щитом.

Делас дрожал, а Шакал тащил его, обхватив рукой за шею. В правой он держал автомат. Ему было нелегко пятиться назад, так как приходилось волочить Освальдо, держать автомат на боевом взводе и одновременно следить за действиями капитана.

— Не стреляйте! — умолял насмерть перепуганный Освальдо. — Я хочу сдаться! Не стреляйте!

Бандиты хотя и с трудом, но все—таки продвигались к манговой рощице.

«Надо что—то предпринять», — лихорадочно соображал капитан Кармона.

— Если не остановитесь, буду стрелять! — предупредил он.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — вопил Освальдо с глазами, вылезающими из орбит. — Умоляю, не делайте этого!

«Они могут уйти», — подумал Кармона. Он тщательно прицелился поверх голов контрреволюционеров и нажал на спусковой крючок. Пули просвистели в воздухе.

Освальдо не выдержал. Он застонал, ноги у него подкосились, и он медленно сполз на землю. Шакал нагнулся вместе с ним, продолжая целиться в направлении продолговатого камня.

— Сдавайтесь! — приказал капитан из своего укрытия.

— Вставай, Освальдо! Вставай, сволочь! — орал Шакал и в приступе злобного отчаяния и бессилия направил свой автомат на глыбу, за которой скрывался Кармона. — Сволочи!!! — вопил он, не отнимая пальца от спускового крючка. — Чтоб вы все сдохли!!!

Не выходя из укрытия, Кармона перекатился по каменистой земле к правому краю плоской глыбы. Там он остановился. На мгновение автомат замолчал. «Пора», — сказал себе капитан, а в это время раздался истерический вопль Шакала:

— Выходи, собака! Я тебя…

Слова застряли у него в горле, когда неожиданно совсем по другую сторону глыбы он увидел сначала автомат, а потом руки, плечи и твердый взгляд Кармонм. Его мозг послал приказание левой руке передвинуть дуло автомата чуть левее, правой — нажать на спусковой крючок. Но в тот же миг в глаза ему сверкнул огонь — автоматная очередь прошила воздух прямо перед ним. Удар был страшен. Тело Шакала скрутило и подбросило над землей. Он кувырнулся в воздухе и мешком рухнул на гальку.

Тяжелая, страшная тишина опустилась на берег и держалась до тех пор, пока не послышались рыдания Деласа.

Со стороны болота приближалась группа бойцов.

— Помогите Гарсиге! — приказал Кармона, показав на идущего товарища, зажимавшего рукой раненое ухо.

Капитан легонько отряхнул одежду и неторопливо двинулся в путь. Темно—зеленая форма была в нескольких местах разорвана, сам он слегка ранен.

Он подошел к трупу бандита и, нахмурившись, некоторое время глядел на него. Потом поднял глаза на море, глубоко вздохнул и провел рукой по лбу.

Теперь предстояло захватить катер. В сумерках он должен был прийти за своими людьми. И тогда операцию можно будет считать законченной.

Росендо Альварес Моралес

Страх

По моему приказу грузовики остановились.

— Апарисио, личному составу — к машинам!

Я обратился к шоферу:

— Ну, товарищ, здесь простимся. Возвращайтесь в «Аустралиа» как можно скорее и помните о моем донесении.

Начиналось сближение колонны с противником. Мне нужно было руководить курсантами так, как я их учил в школе. Нужно было продемонстрировать, что то, чему их учили, на войне самое главное и необходимо использовать это в бою. Правда, сам я никогда не был в настоящем бою, если не считать стычек в Эскамбрае.

Если строго следовать требованиям тактики, то мне полагалось идти позади, но я не мог так поступить, потому что курсанты подумали бы, что я боюсь, и перестали бы верить мне как командиру, а кроме того, строй растянулся бы и я бы оказался далеко от головы колонны, что тоже не очень здорово, ведь я имел дело с необстрелянными бойцами. Не мог я идти и впереди колонны, так как первый же выстрел мог лишить солдат командира. Поэтому я решил идти вслед за боевым охранением, то есть позади трех первых бойцов. Ну а кого поставить первым? Конечно, кого—нибудь из лучших, чтобы у него было больше шансов остаться в живых. Так кого же? Кого я пошлю первым навстречу смерти?

— Пятьдесят седьмой, ко мне!

Пятьдесят седьмой был командиром взвода. Парень молодой и сильный, очень смышленый, я считал его одним из лучших.

— Жду приказаний!

— Возьмите двоих людей и выступайте в боевое охранение. Я пойду за вами. Сообщайте мне обо всем, что увидите. Идти осторожно.

Колонна продвигалась цепочкой по правой обочине шоссе. Вскоре вокруг нас засвистели пули. Мы не знали, откуда они летят, но догадывались, что огонь ведут высланные вперед снайперы противника.

Мы переживали самые томительные минуты. Появилось такое чувство, будто кто—то, кого ты не видишь, охотится за тобой. Будто, пока ты идешь пригнувшись, ожидая встречи с врагом, можешь оказаться на прицеле вражеской винтовки. Будто твоя жизнь зависит от того, выберет тебя снайпер в качестве мишени или нет, или от того, как он прицелится, не занервничает ли в момент нажатия на спусковой крючок. А если он выбрал не тебя, то кого же? Того, кто идет впереди? Или того, кто позади? Пятьдесят седьмого? Тридцатого? Кого?

Погибнуть можно, но со славой, как в кино, закрыв грудью амбразуру дзота или подорвав танк ручной гранатой, подобравшись к нему вплотную. Никто из нас и думать не хотел, что можно умереть в безвестности, не зная, откуда придет смерть, — дырка в голове, и все копчено. Погибнуть так буднично и бесславно? Самое ужасное — бесславно. Стать героем фарса? Отправляешься в бой и думаешь, что ты — лев, а на поверку выходит, что ты — утка, обычная мишень для стрельбы? Умереть, не увидев врага? Умереть, не успев выволочь за грудки этих сукиных сынов, пусть их там всего двое или трое? Вот чего мы боялись. Вот в чем заключалась причина нашего страха.

— Скажите Пятьдесят седьмому, чтобы остановился. Курсант, шагавший впереди меня, быстро догнал Пятьдесят седьмого и передал ему приказ.

— Тридцатый, ко мне!

— Жду приказаний!

— Отправляйтесь к старшему лейтенанту Нельсону и доложите ему, что снайперы не дают нам покоя, что мы продвигаемся только по одной стороне автострады и не знаем, каковы их силы. Если они зайдут с фланга, то могут расчленить нашу колонну надвое. Передайте, что я со взводом предполагаю перебраться на другую сторону шоссе на защиту фланга. Я жду ответа.

Не прошло и пяти минут, как появился старший лейтенант Нельсон в сопровождении Тридцатого. Он тоже шел не там, где в соответствии с требованиями тактики полагалось идти командиру батальона, а значительно ближе.

— Альварес, что у вас происходит?

— Смотри, Нельсон. По той стороне никто не идет. Если эти типы бросят туда людей, они смогут расчленить колонну пополам. Кроме того, я уверен, что снайперы засели на той стороне. Я хочу со взводом перейти туда и прочесать фланг колонны.

— Хорошо. Соблюдайте особую осторожность при переходе шоссе. До свидания.

— До свидания.

— Так. Мне нужен взвод, который пересечет вместе со мной автостраду.

Меня окружили курсанты того взвода, где командиром был Пятьдесят седьмой.

— Слушайте внимательно. Мы перейдем шоссе. Вы знаете, что стреляют. Я иду первым, потом по одному перебежите вы, когда я подам знак. Ясно?

Передо мной лежало шоссе, простреливаемое снайперами. Позади меня были курсанты, ожидавшие, пока я переберусь через него, чтобы следовать за мной. Вот теперь действительно может так случиться, что меня убьют. Ну, будь что будет! Я побежал что было сил, а когда достиг обочины, то бросился в кювет вниз головой. И едва успел.

— Тридцатый, готовьсь… Пошел!

Курсант скатился в кювет прямо на меня. Меняя интервалы, я командовал переходом через шоссе до тех пор, пока весь взвод не оказался рядом со мной.

Мы зашагали вровень с колонной. Неподалеку виднелась деревушка Пальните. Когда мы приблизились, нас встретили многочисленными выстрелами. Мы тоже ответили огнем. Мы видели вспышки и дым выстрелов. Враги были там, в пределах досягаемости, надо было только разбить их. Теперь мы уже не чувствовали страха.

Начало

Проснулся я оттого, что кто—то сильно тряс меня за плечо. Открыв глаза, я увидел перед собой огромную фигуру лейтенанта Гонсалеса.

— Вставай, Альварес, протрубили подъем.

— Черт возьми, Тигр! Передай Виле, что мы с Бельо и Лопесом почти до трех утра обсуждали сложившуюся обстановку. — Закрыв глаза, я попытался снова уснуть, но голос лейтенанта Гонсалеса продолжал гудеть у меня над ухом:

— Послушай, Альварес, встань же наконец! Дело серьезное: уже выставляют минометы.

Так быстро, как в тот раз, я никогда не одевался. А одевшись, стремглав бросился в кабинет к командиру подразделения. Я вбежал именно в тот момент, когда командир объяснял обстановку:

— По всей видимости, на юге провинции Матансас произведена высадка, и капитан получил приказ, согласно которому вы должны будете первыми встретить врага! Итак, построить солдат поротно — и быстро по машинам. Срочно отправляйтесь в район станции Аустралиа. Там вас уже поджидает капитан. Он и зачитает боевой приказ. Прекратить разговоры в строю! Пятая рота, стоящая в дозоре, остается на месте. Паласьос готовит группу минометчиков. Желаю удачи и надеюсь, что все вернетесь живыми. Все свободны.

На полигоне было полно машин всех марок, собранных по приказу. Ровно через час колонна направилась в сторону Аустралии. Жители, встречавшиеся нам на пути, радостно приветствовали наш батальон и желали вернуться с победой.

Раньше мне никогда не доводилось бывать ни в районе Большого Хагуэя, ни на станции Аустралиа. Поэтому я был просто поражен, когда колонна остановилась поблизости от станции. Офицеры спрыгнули на землю. Рядовым отдали приказ оставаться на местах, а сами направились к капитану.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? Батальон ополченцев из школы народной милиции ждет дальнейших указаний.

— Прошу всех подойти сюда… Противник произвел высадку в районе Плая—Хирон и Плая—Ларга и сбросил группу парашютистов в районе селения Пальните…

Мы с Бельо и Лопесом переглянулись. Именно этот вид атаки со стороны противника мы считали наиболее вероятным и поэтому обсуждали его в мельчайших подробностях до самого рассвета.

А капитан продолжал:

— В данный момент 339–й батальон ведет боевые действия с противником и мы не располагаем информацией о сложившейся обстановке. Ваша задача — вытеснить противника из района Плая—Ларга в течение двадцати четырех часов. Одна группа должна любой ценой захватить аэропорт, чтобы помешать противнику проводить воздушные операции с нашей территории. Командиром батальона назначается лейтенант Нельсон. Лейтенант Хинарте будет держать связь со мной. Командный пункт будет располагаться на центральной станции. А теперь я хотел бы сказать несколько слов личному составу. Желаю удачи!

Мы вышли во двор, где уже стояла наготове колонна машин. Капитан взобрался на одну из них и громким голосом произнес речь:

— Товарищи! Подразделения контрреволюционеров при поддержке американцев высадились в районе Плая—Хирон и Плая—Ларга. Революционное правительство доверило вам очистить наше побережье от врага. Помните, что в этом бою вы защищаете ваших детей, жен, всех кубинцев. Смерть захватчикам! Родина или смерть!

Рафаэла Чакон Нарди

Песня воина—пахаря

Энскому батальону посвящается

Прозрачной, как сновиденье,
луною облиты горы.
Но, врытые в синий сумрак,
в окопах не спят дозоры.

В землянке звенит гитара,
и, словно с надежным другом,
беседует с ночью песня,
пропахнув свинцом и плугом.

«…Сегодня платок хотел я
своей подарить подруге,
но вышло так, что винтовку
я вынужден взять был в руки.

Крестьянин я и воитель,
защитник своей Отчизны.
Не жаль для земли мне пота,
не жаль для Отчизны — жизни.

Пока я стою на страже,
Отчизна непобедима,
а завтра отправит голубь
письмо для моей любимой.

Я воин, но я же — пахарь.
По этой причине вдвое
земля мне моя дороже:
я пахарь ее и воин…»

Наш остров, наш край родимый!
Ты — родина нежной песни
и порохового дыма.
Поэтому ты навеки,
Отчизна, непобедима!

Лисандро Отеро

Пароль «Черный Орел»

1

— Какая чудесная у меня рота! — воскликнул лейтенант Диас, разведя руками.

Все заулыбались, вспомнив, как бесстрашно, презирая смерть, действовал каждый из них под пулеметным огнем самолетов врага.

— Вперед, вперед! Мы победим!

Этот разговор состоялся незадолго до смерти лейтенанта. Когда подошли наши танки, Диас ринулся в атаку и упал, разорванный снарядом на куски. Бой как раз достиг своей кульминации. Крики людей сливались с захлебывающимся грохотом крупнокалиберных пулеметов.

Самора кричал:

— Берегитесь, сукины дети! Родина или смерть! — а наемники отвечали ему раскаленным градом пуль и снарядов.

Наступила ночь. Враг установил свои пулеметы так, что очереди их скашивали траву, вынуждая батальон зарываться в землю, искать убежища в наспех отрытых окопах.

Самора с группой бойцов бросился в атаку на высотку, где враг оборудовал дзот, и заставил пулемет замолчать. Однако батальону, вооруженному лишь винтовками устаревшего образца, не удалось удержаться на занятой высотке.

— Трудный бой, — сказал лейтенант Грае. — Они занимали удобные позиции и были хорошо вооружены, но мы дрались с большим мужеством…

— А теперь все говорят, что они и не стреляли вовсе, — посмеивался Каррасана. — Вот я и недоумеваю, откуда же на меня обрушивался такой шквал огня.

Школа командиров милиции в окрестностях города Матансас — длинный двухэтажный зеленый барак, отделенный от Центрального шоссе широким, аккуратно подстриженным газоном. В здании есть буфет, и в воскресенье 16 апреля все свободные от службы собрались там, как обычно, поговорить. Обсуждали бомбардировки Гаваны и Сантьяго, а также недавнюю речь Фиделя. Разошлись около полуночи.

А в 3 часа 10 минут утра радист принял сообщение о высадке вражеского десанта. Оказалось, что около часа ночи морской десант агрессора приблизился к Плая—Ларга и Плая—Хирон. Черные силуэты кораблей скрывала непроглядная тьма. Захватчиков, еще не ступивших на влажный песок пляжа, встретили огнем пограничники с Плая—Хирон.

По первым сообщениям, полученным в школе командиров милиции, трудно было составить представление о силе вражеского десанта. В 4 часа 50 минут созданный из курсантов школы батальон уже был готов к выступлению. Однако приказа пришлось ждать до самого рассвета.

В 6 часов утра командование школы приняло решение задерживать грузовики, проходящие по Центральному шоссе, чтобы на них перебросить бойцов школы с оружием к месту высадки десанта. Солнце уже припекало, когда грузовики двинулись от зеленого барака по шоссе к сентралю «Аустралиа», увозя 875 человек.

2

Когда подъехали к «Аустралии», поступил приказ продолжать движение до установления соприкосновения с противником. Шел уже девятый час утра.

Участок шоссе, ведущего к Плая—Ларга, напоминал ад кромешный. То и дело появлялись американские бомбардировщики, поливая пулеметным огнем все живое на земле. С грузовиков были хорошо видны асфальтовая лента шоссе, белый песок по обе его стороны и придорожные канавы, которые бойцы особенно внимательно осматривали: ведь враг выбросил несколько групп парашютистов, и там могла притаиться засада.

Кто—то закричал:

— Самоле—о–от!..

В один миг грузовики опустели: кто укрылся в кювете, кто спрятался в зарослях на болоте. Спикировав,

Б–26 дал две очереди из крупнокалиберного пулемета. Когда наконец он улетел, превратившись в еле заметную точку на горизонте, все поднялись с земли. Недосчитались лишь нескольких шоферов: напуганные внезапным налетом, они, очевидно, предпочли держаться подальше от района военных действий.

Лейтенант Аргуэльес получил свой диплом только в субботу. Настроение у него было хорошее: предстояла поездка в Гавану, а затем в социалистические страны. Но в понедельник утром, узнав о высадке контрреволюционеров, он вернулся в Матансас. Однако своих уже не застал и, разыскав легковую машину, отправился вслед за товарищами, рассчитывая нагнать их у сентраля. Ехал радостно возбужденный, предвкушая настоящий бой. А через пятнадцать минут после того, как он свернул с шоссе, начался воздушный налет…

Аргуэльес принял бомбардировщик за самолет Повстанческой армии и стал приветствовать его. Он еще жестикулировал, когда самолет открыл огонь. Путь к смерти оказался для молодого офицера коротким: менее чем через три часа после отъезда из Гаваны он погиб на пыльном шоссе.

Батальон продвигался по шоссе до двенадцатого километра. Затем первая и вторая роты получили приказ идти в Пальните и Соплильяр—пункты, как предполагалось, захваченные десантом врага. Неожиданно из—за поворота шоссе колонны этих двух рот подверглись обстрелу из автоматов. Как выяснилось позднее, это была группа вражеских парашютистов. Роты развернулись и атаковали врага, который был вынужден отойти.

Когда роты прибыли в Соплильяр, там они встретили еще 60 солдат 339–го батальона из Сьенфуэгоса. Кроме того, сюда пришли десять крестьян, вооруженных старыми охотничьими ружьями. Эти люди собрались защищать землю, полученную ими в результате аграрной реформы.

После того как от батальона отделились две роты, он продолжал продвигаться в направлении берега моря. На двадцать первом километре бойцы подверглись сильному воздушному налету. В течение 45 минут два самолета беспрерывно бомбили их и обстреливали из пулеметов. Схема вражеских действий была проста: снижаясь по диагонали к земле, самолеты вели огонь из крупнокалиберных пулеметов и бортовых пулеметов, а за полкилометра до цели пускали ракеты.

— Это было ужасно, — рассказывал о налете Феликс Боррего, бывший служащий ресторана, а ныне младший лейтенант.

— Нам нечем было ответить на их огонь, и нигде мы не видели наших самолетов, — добавил Гонсало Конрадсон, бывший продавец магазина готового платья, а теперь тоже младший лейтенант.

Многие бойцы тяжело переживали свое бессилие, стреляли из винтовок по стальным птицам, извергавшим беспощадный огонь, хотя, конечно, это было бесполезно.

А бойцы двух рот, покинув грузовики, многие из которых после налета вышли из строя, продолжали путь в пешем строю.

3

В 11 часов утра в двух километрах от Плая—Ларга батальон вступил в бой с арьергардом противника, отступавшего в направлении моря. Там, на берегу, враг намеревался закрепиться. Но продвинуться вперед в течение дня батальон так и не смог из—за непрерывных налетов авиации противника.

Особенно жестокой была бомбардировка, которую враг провел около 4 часов дня. Пулеметный обстрел, ракеты, бомбы и напалм, а «на прощание» снова пулеметный обстрел.

— Они долбили нас методично, без устали. Один раз я увидел в самолете блондина: выставив ногу из хвостовой кабины, он курил, держа в руке сигару, а одновременно хладнокровно стрелял в нас, — рассказывал позднее Оскар Вейтия, бывший рабочий—электрик, 29 лет, ныне младший лейтенант.

Налет длился всего двадцать минут, потому что на горизонте показался истребитель военно—воздушных сил Повстанческой армии и это заставило самолеты противника уйти в сторону моря.

Враг был коварен. Когда над боевыми порядками батальона вдруг появились самолеты с кубинскими опознавательными знаками, бойцы выбежали поприветствовать их. А самолеты, сделав два круга, неожиданно открыли по ним шквальный пулеметный огонь. Оказалось, это были самолеты наемников. В результате такого коварства врага многие патриоты погибли или были ранены.

4

Ночь опускалась на землю. С ее приходом опасность налетов бомбардировщиков врага уменьшилась и батальон получил возможность продвинуться вперед, к Плая—Ларга.

Бойцы, покидая импровизированные укрытия, примыкали к колонне, направлявшейся к морю. Рассказывали о том, как погиб Феликс Эден. Во время налета он находился в карауле и до конца исполнил долг — не покинул своего поста, несмотря на опасность. Пуля пробила ему затылок…

Во время дневных налетов агрессоры обстреляли хижины местных жителей, и теперь они горели, освещая окрестности.

Захватчики занимали удобные позиции: у них не было тыла, о котором следовало заботиться, позади — только море. Их позиции, скрытые в траншеях и извилинах местности, окружала широкая полоса белого песка, на котором любая тень была заметна. А наши бойцы продвигались к вражеским позициям в темноте, не зная, когда и где завяжется бой. На руку захватчикам оказался даже отсвет пылающих хижин: цепь наступающих выделялась на фоне багрового неба, представляя собой отличную мишень.

Внезапно застрочили два пулемета наемников. В первые минуты бойцов охватила паника: все стали искать хоть какое—нибудь укрытие от огня. Один боец, который на тренировочных занятиях в школе не любил пачкать одежду, теперь истово ползал по камням в поисках укрытия.

Перекрестный огонь врага продолжался. Многие бойцы получили ранения от пуль, отлетавших рикошетом от камней. Бойцы поспешно зарывались в болотистую почву.

Рокот винтовочных выстрелов, светящиеся пунктирные линии трассирующих снарядов, сухой треск автоматных и пулеметных очередей — таким был мир, окружавший бойцов. Многие решили, что не выйдут отсюда живыми. Наверное, поэтому всем хотелось как можно скорее покончить с противником.

Мартин Стоутон, бывший механик, 23 лет, ныне младший лейтенант, говорил позднее, что в те минуты у него было одно желание — стрелять так, чтобы поразить как можно больше врагов,

На шоссе послышался нарастающий шум.

Лейтенант Грас, подойдя к раненому, которому пулеметной очередью отсекло половину руки, попытался помочь ему.

— Оставь меня, лучше прогоните этих сукиных сынов!

Сквозь усиливающийся грохот слышны были выкрики:

— Бейте их!

— Вперед, товарищи!

— Родина или смерть! Родина или смерть!

— Да здравствует свободная Куба!

Вражеский огонь не ослабевал. Со стороны шоссе доносился мощный рокот — это приближались четыре танка Повстанческой армии.

— Нам почудилось, что наступает конец света, — рассказывал позднее рабочий—печатник Росендо Альварес. — Наемники открыли по нашим танкам артиллерийский огонь. Казалось, стоглавый дракон изрыгает пламень из ста своих глоток…

Появление танков позволило бойцам из школы командиров милиции, воспользовавшись недолгим смятением противника, перегруппировать свои силы и организовать атаку. Т–34 устремились к берегу, прикрывая атаку нескольких подразделений батальона. Однако вскоре снарядом повредило гусеницу у первого танка. Через некоторое время вышел из строя и второй. Теперь, когда Т–34 уже не могли вести бой, им был отдан приказ вернуться на исходный рубеж.

Линия фронта замерла. Бойцы не могли атаковать врага, но появление танков все же позволило им занять более выгодные позиции, не нести потерь от огня противника. Около полуночи батальону были доставлены минометы. Это уравняло силы.

День 18 апреля начался оглушительным грохотом нашей артиллерии. Наемники ответили огнем из орудий, минометов и базук. Минометы, поддерживавшие действия нашего батальона, трудились без отдыха всю ночь, так что раскалились докрасна.

Взрывной волной бойца Боррего отбросило более чем на метр и выбило у него из рук бинокль. Под градом осколков Боррего принялся шарить по земле. Лейтенант Гонсалес потом рассказывал, что видел, как к бойцу пронесся огненный шар, подскочил в воздухе и взорвался всего в нескольких метрах… Это был снаряд базуки…

5

Когда подошли танки, Хосе Антонио Каррасана покинул окоп и присоединился к роте лейтенанта Диаса. Одним прыжком он вскочил на Т–34 и устроился позади башни. Последовало три прямых попадания — и танк замер. Каррасана, который сидел за башней, почувствовал, как какая—то чудовищная сила подняла его на воздух и швырнула о землю. Он лежал, истекая кровью, но сознания не терял. Слышал, как неумолимо удалялся рокот — танки отходили.

Прошли минуты, показавшиеся Каррасане вечностью. Потом раздались шаги и голоса:

— Наконец—то мы их выкурили!

— Что слышно о подкреплении?

— Пока ничего…

Поняв, что окружен наемниками, Каррасана затаился. «Если они попытаются взять меня в плен, я застрелюсь…» — не колеблясь решил он.

Подошла вторая группа наемников.

— Пароль?

— «Черный орел».

— Проходи!

Каррасана уловил звуки ударов: лопаты и кирки вонзались в землю. Очевидно, наемники окапывались возле шоссе.

— Видишь трупы? Пальни—ка по ним для верности.

Раздался оглушительный треск автомата. Каррасана попробовал открыть глаза, но веки плохо повиновались ему. Лишь слегка приподняв их, он едва смог различить трассирующие пули, летящие над головой.

Впереди на шоссе гремела артиллерийская канонада — стреляли орудия Повстанческой армии. По обеим сторонам дороги тарахтели крупнокалиберные пулеметы, слышались винтовочные выстрелы. Шел ожесточенный бой…

Ночь тянулась долго. Хосе Антонио Каррасана, бывший рабочий табачной фабрики, 25 лет, а ныне младший лейтенант милиции, лежал на пустынном шоссе, рядом с развороченным танком, окруженный трупами товарищей. Он тихо умирал, истекая кровью, и, умирая, думал о дочери, которая останется без отца, о той боли, которую испытают родители, узнав о его смерти, думал о том, как они будут гордиться, что их сын умер за справедливое дело. Вспомнил Каррасана и слова из речи Фиделя, произнесенной им за день до вторжения. Она перекликалась с известной строкой из государственного гимна: «Умереть за Родину — значит жить!»

Каррасана родился в сентрале «Констансия», около Энкрусихады, в провинции Лас—Вильяс. Он рано узнал, что такое лишения. Его отец, плотник, потерял работу, когда сыну исполнилось 12 лет, и Хосе Антонио пришлось бросить школу. Каждый день он поднимался с рассветом и отправлялся покупать у крестьян овощи и яйца. Затем он их перепродавал, выручая таким образом в день по песо. На эти деньги мать покупала молоко для младших братьев.

В поисках работы Каррасана переехал в Гавану и нанялся на табачную фабрику. Там и застала его революция. Став руководителем цехового профсоюза фабрики, он организовал отряд народной милиции численностью 147 человек. Свое боевое крещение отряд получил в горах Эскамбрая.

Революция открыла перед Каррасаной и его семьей, как перед многими простыми кубинцами, большие возможности. Его сестра Хуана Мария стала получать стипендию, то есть, по сути дела, получила возможность учиться. Его отцу снова дали работу на сентрале. Собирался пойти учиться и сам Хосе Антонио.

Каррасана стал свидетелем великих перемен. И если бы ради этих перемен пришлось пожертвовать жизнью, он не задумываясь сделал бы это. Умереть ради свободы любимой Родины он не боялся. Сожалел только о том, что слишком мало врагов уничтожил…

Выстрелы прекратились.

Каррасана приоткрыл глаза и увидел, что небо посветлело. Из расположенного неподалеку окопа слышался разговор двух наемников:

— Наши все не подходят.

— Если до утра не прибудут подкрепления, придется нам отступать к Плая—Хирон — оттуда хоть можно вернуться на корабль.

Каррасана понял, что услышанное им может оказаться полезным для войск Фиделя. Вот только как до них добраться? «А добраться надо, — решил он. — Нельзя умереть, не выполнив своего долга…»

Наемники отходили в сторону берега. Когда шаги их затихли, Каррасана медленно перевернулся. Потом еще раз, еще… При каждом перевороте приходилось напрягаться и левую руку обжигала боль, правую же он почти не чувствовал. Наконец он упал на дно расселины и пополз.

— Смотри—ка, один из них убегает! — услышал вдруг Каррасана, и несколько пуль ударились совсем рядом о камни.

Но, очевидно, наемники больше думали о собственной шкуре, чем о преследовании, поэтому вскоре оставили его в покое.

Он попытался ползком преодолеть проволочные заграждения, но сделать этого сразу не смог. Боль сковала все его тело, глаза закрывались. Постепенно продвигаясь вперед, он то поднимался, то снова полз, чувствуя, как тысячи ножей терзают его плоть…

Так преодолел он два километра и вдруг услышал рокот мотора. Он закричал. Его подобрала машина Повстанческой армии.

В госпитале Каррасана оказали первую помощь. Он был весь изрешечен осколками. Позже, в Матансасе, ему сделали две операции, а потом еще одну — в Гаване.

То, что Каррасана случайно услышал от наемников, было передано по назначению и сослужило защитникам Родины хорошую службу.

6

В ту ночь казалось, что бои никогда не кончатся. Грохот взрывов, свист пуль, шум, крики — все слилось в сплошной гул, непрекращающийся ни на минуту… Горизонт то и дело освещали зловещие вспышки. В батальоне все знали, что превосходство на стороне врага, но это ничуть не снижало боевого духа воинов революции.

Ильдефонсо Лопес, бывший начальник производства фабрики сухих кормов ИРНА[31] в Марьянао, теперь младший лейтенант, командовал отделением минометчиков. Кое—кто из курсантов школы командиров милиции не успел закончить военную подготовку, и Лопес, как и другие офицеры, помогал им то у одного, то у другого миномета. Позднее он рассказывал: «Я страшно боялся, что погибну, не рассчитавшись сполна с захватчиками. Это здорово подстегивало меня: хотелось стрелять и стрелять!»

Под прикрытием огня минометов бойцы теснили врага к берегу, подбадривая друг друга призывами:

— Родина или смерть! Вперед!

В 5 часов 40 минут утра батальон был сменен подразделениями Повстанческой армии и после боев, не прекращавшихся целые сутки, получил разрешение отойти в тыл. Но начинался рассвет, и снова возникла опасность налетов. Один из бойцов, Апарисио, весело шутил по этому поводу: мол, если появится самолет, придется бросаться в «бассейн» — так бойцы называли скалы, куда им, подобно пловцам, приходилось «нырять», спасаясь от налетов. Они еще не знали, что ночью вокруг их позиций были размещены шестнадцать зенитных установок Повстанческой армии.

Внезапно появившийся самолет спикировал, обстреливая позиции батальона и подразделений Повстанческой армии, так же спокойно и методично, как и накануне. И вдруг по нему открыли огонь все шестнадцать зенитных установок. Бомбардировщик попытался было набрать высоту, но грянул залп, и он мгновенно превратился в огромный огненный шар.

Бойцы школы командиров милиции побежали поздравить зенитчиков с одержанной победой…

Когда батальон уже был готов к отходу, со стороны берега появились те, кто вчера попал в плен к наемникам. Враг, бросив их, поспешно отступал к Плая—Хирон…

Батальон возвращался, приветствуя бойцов подразделений Повстанческой армии, шедших им на смену, и дружно распевая «Гимн 26 июля». Занималось солнечное утро. Когда стали видны трубы «Аустралии», милисьянос ускорили шаг. На территории сентраля их застала еще одна атака вражеской артиллерии. Но они выдержали ее стойко. Двое суток спустя после выступления по тревоге курсанты вернулись в Матансас.

Педро Луис Падрон

Вот это народ!

«Родина или смерть! Да здравствует революция!» — звучал боевой клич народных вооруженных сил, нанесших сокрушительный удар бандам наемников, обученных и вооруженных на деньги американских империалистов. Ни фактор внезапности, ни выгодные позиции, занятые интервентами, ни огромная огневая мощь, включая и самую современную тяжелую артиллерию, ни превосходство в воздухе не остановили ураганного натиска батальонов национальной милиции и Повстанческой армии.

В штаб 113–го батальона, подразделения которого сражались на участке от Йагуарамас до Плая—Хирон, сведения в ходе боев поступали очень краткие. А вот что рассказывал позднее об этих боях лейтенант Альфонсо:

— Мы сразу поняли, что бои там идут ожесточенные, когда увидели мчавшийся к нам с зажженными фарами автобус. Он затормозил, и нашим взорам предстали зияющие в его крыше пулевые пробоины. Вдалеке мы заметили пикирующий американский бомбардировщик. Мы быстро попрыгали с грузовиков и постарались укрыться. Грузовики, стоявшие в колонне, срочно рассредоточились, чтобы не стать мишенью для бандитского самолета.

— Каковы потери 113–го?

— У нас ранило 16 человек и один погиб, подорвавшись на мине—сюрпризе.

— Как это случилось?

— Наш товарищ увидел пистолет в траве. И хотя капитан Арагонес запретил поднимать что—либо с земли, он ослушался приказа и поднял пистолет, оказавшийся миной—сюрпризом. Так легкомыслие стоило человеку жизни.

Лейтенант Альфонсо развернул на столе карту боевых действий, напечатанную газетой «Революсьон», и продолжил свой рассказ:

— После первого воздушного налета мы получили приказ продолжать движение в направлении Сан—Бласа, где окопались наемники. На пятнадцатом километре шоссе нам пришлось вступить в бой. Развернув орудия, мы сразу начали обстрел позиций противника. Кроме нас здесь вела бой рота 117–го батальона, значительно уступавшая противнику в огневой мощи. Невзирая на шквальный пулеметный огонь, наши бойцы продвигались вперед. Двое из них, Марио Артуро Гавилан и Орландо Рубио, были ранены. Но пусть лучше об этом расскажут бойцы, которые, рискуя жизнью, вынесли их из огня.

Через несколько минут пришли саперы Хулиан Крус Пимьента, Матиас Пеньялвер и Фермин Висенте Фернандес из разведывательного взвода.

Мы стали расспрашивать их о боях. Все трое явно скромничали, когда говорили о своих боевых делах.

Начал Крус Пимьента:

— Гавилану попали в спину две пули. На помощь ему поспешил Рубио, но тоже был ранен. И тогда мы поняли, что, если срочно не прийти им на выручку, они оба погибнут…

— Мы поползли туда, где лежали наши товарищи, — добавил Фернандес. — Никто не думал о себе, думали только о том, как бы поскорее добраться до них…

— Когда мы подползли к ним, — продолжал Пимьента, — то хотели первым взять Рубио, но он наотрез отказался: «Нет—нет, сначала несите Гавилана — он ранен тяжелее…»

— Это нас очень растрогало, — вставил Пеньялвер. — Только от патриота можно услышать такие слова.

— Мы хотели приподнять Гавилана, — произнес Пимьента, — но он попросил: «Осторожнее… У меня две раны в спине». Кто—то из нас попытался взвалить его себе на спину, однако из этого тоже ничего не получилось.

— Не оставалось другого выхода, — сказал Фернандес, — кроме как нести его на руках под огнем. Так мы и сделали…

В разговор снова вступил лейтенант Альфонсо:

— Раны у Гавилана оказались необычные. Пули, вместо того чтобы пройти навылет, прошили его тело по вертикали… А вот еще случай. Один наш товарищ прошел по грудь в воде и грязи по болоту под шквальным ружейно—пулеметным огнем и остался невредим. Впоследствии, когда мы захватили в плен наемников, один из них спросил: «А где ж ваш пижон?» Мы догадались, о ком идет речь, но все—таки уточнили у контрреволюционера, откуда он знает этого парня. «Как же не знать! — ответил тот. — Мы стреляли по нему, а он шел себе и шел. Ему кричали, чтобы укрылся, называли пижоном, но он не отступил». — Лейтенант Альфонсо возвратился к карте, показал нам продвижение 113–го до Плая—Хирон и закончил свой рассказ: — Это было настоящее боевое крещение. Мы узнали, что такое современная война. Несомненно, приобрели опыт. В заключение могу сказать, что все мы возвращаемся в Сьенага—де—Сапата с твердым намерением еще настойчивее овладевать военной наукой, боевой техникой, чтобы в любой обстановке суметь защитить Родину и революцию.

* * *

Одним из батальонов, героически сражавшимся под непрерывной бомбежкой на участке в три километра между Плая—Ларга и Плая—Хирон, был 123–й. Его бойцы вписали славную страницу в историю борьбы за независимость и национальный суверенитет. Когда мы прибыли в комендатуру и объяснили нашу задачу, нас познакомили с такими же героями, каких мы узнали в 113–м. Никто не хотел рассказывать о себе. Каждый, с кем беседовали журналисты, предпочитал говорить о героизме своих товарищей.

123–й батальон был одним из тех подразделений, которые продвигались к Плая—Хирон по единственной среди болот дороге в нескольких автобусах, шедших вслед за танками. Как и другие подразделения Повстанческой армии и народной милиции, батальон подвергался беспощадной бомбардировке и обстрелу с воздуха. Пули, напалмовые и обычные бомбы, ракеты градом сыпались на защитников родной земли. Но весь этот смертельный груз, сброшенный с самолетов, оказался малоэффективным: он не смог остановить тех, кто решительно выступил против банды наемников, осмелившихся топтать нашу землю.

13 человек из 123–го батальона отдали свою жизнь за ее свободу, 12 бойцов получили тяжелые ранения. Вот свидетельства участников тех боев.

Рядовой Серафин Севаско, настоящий боец революции, рассказал:

— В тот день наш батальон был переброшен на автобусах к Плая—Хирон. Многие товарищи забрались на танки, шедшие впереди. Вскоре появились бомбардировщики наемников и, атаковав нас, стали сбрасывать зажигательные и осколочные бомбы. Однако эта яростная атака не смогла внести панику в наши ряды, хотя потери у нас были немалые. Я с восхищением вспоминаю Эльо Льерена. Когда самолеты пикировали, он стрелял по ним из винтовки прямо с танка, а сраженный осколком, воскликнул: «Родина или смерть!» Геройская гибель Эльо Льерены потрясла весь батальон. Мы прижимались к земле, убежденные, что даже все американские самолеты не смогли бы заставить нас отступить ни на шаг…

Боец, не пожелавший из скромности назвать свое имя, дополнил рассказ товарища:

— Такое могли выдержать только отважные люди. Когда атакующие самолеты улетали и дым от взрывов рассеивался, мы выходили к обочине шоссе, строились в колонну и шли в бой на врага со словами «Родина или смерть!» на устах.

Лейтенант Карлос Торрес Падрон рассказал о доблести бойца по фамилии Сулуэта. Когда горели автобусы, он, рискуя жизнью, отогнал в сторону нагруженный боеприпасами грузовик.

А рядовой Севаско продолжал:

— Вражеские самолеты атаковали автобусы, в которых находились бойцы взвода связи. Никто из них не умел обращаться с пулеметами. Овладевать оружием и учиться стрелять им пришлось непосредственно в бою.

— Героические поступки, — добавил лейтенант Торрес Падрон, — совершались все время, пока не закончились бои. Можно, к примеру, вспомнить случай, когда во время боя плохо закрепленная зенитная установка вдруг начала крениться. Расчет установки — молодые ребята, по сути дела, мальчишки, — не потеряв самообладания, продолжал вести огонь, в то время как один боец, невзирая на свист пуль, закреплял установку.

Пожилой седобородый боец, не назвав своего имени, рассказал о рабочем Рамоне Рейесе, павшем в бою:

— Когда его грудь была буквально изрешечена пулями, бойца отнесли в укрытие. Все понимали, что рана смертельна, но когда его спрашивали: «Очень сильно они тебя?» — он спокойно отвечал: «Да нет, пустяки». До слез потрясло меня и мужественное поведение его вдовы. Когда она узнала о гибели мужа, то с удивительной твердостью заявила: «Я его очень любила, и мне сейчас страшно тяжело, но меня поддерживает мысль, что он умер, сражаясь за Родину».

Побывав в штабе 115–го батальона, мы беседовали с лейтенантами Саэнсом и Паэсом, а также с бойцом Роландо Кесадой. Эти трое от имени своих товарищей взялись рассказать о том, как их батальон шел из Йагуарамас к Плая—Хирон под командованием Фиделя Кастро.

— Мы горды, — сказал Кесада, — тем, что огнем своих минометов поддержали атаку на Плая—Хирон и что во главе нашего батальона шел сам Фидель Кастро. Это было наше боевое крещение. Действия подразделений народной милиции и Повстанческой армии были безупречными. Там, под Плая—Хирон, мы доказали, что каждый из нас — частица народа, спаянного революцией.

Эмилио Комас Парет

Пулеметчик

«Я представлял, что это тяжело, но не настолько. Одно дело, когда такое видишь в кино, и другое — когда, как сейчас, знаешь, что в любой момент у тебя может кончиться лента с патронами. Горацио ранили, когда он пытался укрыться за стволом уверо.[32] Мангровые деревья такие колючие, что напоминают подушку для булавок, к тому же я лежу животом на кривом мангровом корне, который мне мешает хорошо закрепиться. Вот это, должно быть, стреляет крупнокалиберный пулемет. Прямо корчует мангровые заросли! Если Горацио ранили из такого пулемета — плохи дела. Эти идиоты все время пускают сигнальные ракеты, и кажется, что идет гулянье и жгут бенгальские огни, но никого не видно».

* * *

…«И на войну солдат отправляется не умирать. На войну солдат идет, чтобы жить, а чтобы жить, необходимо убивать…» — сказал старший лейтенант, прежде чем дать приказ к погрузке. Они поднимались на борт по порядку, рассаживаясь в линию вдоль проходов, как люди, знающие толк в морских делах. Задание было опасным: нужно было углубиться в район островков и вести наблюдение за возможным передвижением врага. Люди оберегали винтовки, как дети — новые игрушки. Позади оставалась прибрежная полоса. Южный берег был уже отчетливо виден. Две встретившиеся стаи чаек что—то прокричали одна другой. Человек потянулся, стараясь размять занемевшее тело, и стал думать о своем народе…

* * *

«С каждым разом я все ближе слышу этот проклятый пулемет, огонь которого разносит дерево в щепки. Горацио, кажется, мертв или тяжело ранен. Старший лейтенант окликал его три раза, но он не отвечает. Может быть, он не слышит окликов из—за пулеметной трескотни? Отсюда я вижу только его берет. Теперь летят самолеты. Это уже безобразие. Может быть, это наши? Они сбрасывают что—то, напоминающее медуз во время шторма. Парашюты! Это парашюты «гусанос», наши ведь не прыгают с парашютами. Ну что же, только приземлитесь, я вам задам жару! Старший лейтенант что—то кричит, но я его не слышу. Вон подползают трое «пятнистых». Мне так хочется дать по ним хорошую очередь, но, так как я не уверен, что не промахнусь, я выжидаю. Похоже, они собираются добить Горацио. Они тянут его к себе, и теперь я вижу его полностью. У него вся рубашка красная. Получайте же, сукины дети! Кажется, я достал одного. Старший лейтенант говорит что—то непонятное. Сейчас главное — прижать этих мерзавцев к земле. Когда строчат такие пулеметы, как мой, не каждый сунется!»

* * *

Островки были покрыты редкой и чахлой растительностью, как обычно на юге. Люди смотрели на однообразный пейзаж, а там, вдали, с наветренного борта, виднелись огни. Не Сьенфуэгос ли это? Туча москитов измучила людей. Ночное море напоминало черную блестящую ткань, которую расстелили до самых вершин холмов. Уже давно человек заметил над реей какие—то странные разноцветные огни, которые поднимались и опускались, освещая все вокруг. Только он мог видеть их со своего места, и он сразу понял, что происходит. Поэтому он дал себе время немного подумать над тем, что предстоит сделать, прежде чем поднимать тревогу.

* * *

«Перестрелка стихает. Если бы не сигнальные ракеты, я бы мог занять более выгодную позицию, хотя и холмик у этой крабьей норы служит хорошим укрытием. Конечно, он малюсенький, но для такого голого места это уже кое—что. Все будет хорошо, если не выползет краб, но я думаю, он не выползет — испугается взрывов. Ему, должно быть, кажется, что разразилась гроза или что—то в этом роде, так что вряд ли он вылезет. В шестьдесят лет нужно уметь противостоять тысячам вещей — ураганам и всему, с чем бы ни пришлось столкнуться в жизни, и ты повинуешься инстинкту — приспосабливаешься, как животные. Но здесь совсем другое дело, хотя, конечно же, грустно, что вот только зажил человек в достатке и перестал вспоминать о том, что такое голод, а его посылают ловить парашютистов. Наверное, это здорово, но ни у кого не было желания идти. А ракеты все взлетают, и стрельба за бухтой усиливается. Иногда я задаю себе вопрос: как это раньше я не был революционером? Или я все—таки был им немного, не сознавая этого?»

* * *

Судно мягко встало между корнями мангров, и люди начали спрыгивать на землю. Слышны были лишь чавканье сапог по болотной грязи и прерывистое дыхание. Фоном этим звукам служили отдаленные частые удары по земле, будто мчался галопом большой табун лошадей. Старший лейтенант сказал, что надо установить связь с подразделением, находящимся за болотом, но добровольцев не нашлось. Через полчаса они пришли к тростниковой хижине без окон. На маленькой вырубке тлела угольная печь. Их насторожила тишина, которая проникала в каждую пору, словно мелкая пыль. Старший лейтенант поднял руку, и они остановились. Жестом он приказал им войти в хижину. Они это сделали не торопясь, стараясь не хлюпать сапогами, полными воды. В маленькой полутемной комнате все было в беспорядке. Омеро оттолкнул винтовкой мешковину, служившую дверью в другую комнату, и из груди у него вырвался хрип. Две женщины, одна постарше, а другая почти девочка, были распростерты на кровати. Через их разорванную одежду виднелись следы ударов в грудь и в живот. У женщины помоложе кровь все еще сочилась из нижней части живота, и лужа застоялась между ног. В глубине комнаты висел худой человек. Лицо его вспухло, а язык, будто кроваво—красный лоскут, свисал набок. Тело покачивал ветер. Горацио схватился за живот, стараясь сдержать подступившую тошноту.

* * *

«Огонь опять усиливается. Кажется, эти сволочи собираются атаковать. Они уже поднимаются от бухты. Подожду, пока подойдут на расстояние выстрела, — у меня кончаются боеприпасы, и мне надо их рассчитать. Они опять стреляют в Горацио. Я больше не жду. Даю очередь, чтобы они оставили Горацио в покое. «К тому, что у пулемета!» — говорят они. Это обо мне. Пусть я погибну, но раньше прикончу еще троих—четверых гадов. Сдаться?! Нет, гады… И я стреляю по ним еще раз. Вон падает один из «пятнистых», возможно, я в него попал. Старший лейтенант останавливается, кричит, что надо отходить, что нас окружают. Я бегу. Если мы успеем выйти к шоссе, мы спасены. Мы уходим, непрерывно отстреливаясь, но на меня наседают. Ранили старшего лейтенанта. Я снова даю очередь, чтобы они его не прикончили. Теперь и мне досталось. Ну вот! Черт возьми, здорово меня! Как болит в животе! У меня немеют ноги, меня бросает в озноб, а веки тяжелеют, как будто наливаются свинцом. Я отчетливо слышу, как они говорят: «Отрежьте путь остальным, а этот, у пулемета, готов!»

* * *

Перед восходом солнца прилетели самолеты. На них были кубинские опознавательные знаки и флаги. Омеро закричал: «Это наши!» — а они начали сбрасывать осколочные бомбы. Тут все стало ясно. Люди прилипли к манграм, словно моллюски; взрывы бомб одних подбрасывали вверх, других низвергали в трясину. Бомбы взрывались, поднимая огромные грибовидные тучи из воды, кусков дерева и болотной тины, которые потом обрушивались на людей. Лейтенант приказал держаться вместе. Голос его звучал прерывисто, будто и он заговорил очередями.

Луна высунулась из—за туч, как бы желая полюбопытствовать, что же все—таки происходит. Свет упал на мёртвого человека, все еще крепко державшего пулемет. Патронник, похожий на каймана, проползающего среди мангровых зарослей, был открыт, словно он собирался вставить в него патроны. Тишина повисла над водой и землей.

И лишь со стороны моря, будто грохот удалявшегося поезда, доносился гул сражения.

Рауль Борхес Рива

Почему я ополченец

Спросили меня однажды:
— Зачем вопреки сединам
надел ополченца форму,
она ведь тебе не по силам?
Слабеет твое здоровье,
в руках твоих нет уж тверди,
увядшие силы не смогут
тебя уберечь от смерти. —
Слова эти словно стрелы
в горячее сердце вонзились,
глаза в полумраке ночи
гневным огнем засветились.

И каждый мускул напрягся,
от боли тело заныло,
и чистую душу кубинца
ярость вдруг охватила:
— Я форму надел ополченца:
меня ведь еще с колыбели
кубинки честные руки
нежно ласкали и грели.
Мне выпала горькая доля
страдать от власти тирана,
от горя и унижений
саднит незажившая рана.
Ведь я же простой рабочий.
По зову Отчизны милой
вступил я в ряды ополченцев,
и это дало мне силы.
Я видел людей в бараках,
лежащих на нарах холодных,
на муки судьбой осужденных,
оборванных и голодных.
Я видел в лачугах жалких
страдания братьев по крови,
в ночном полумраке слышал
стон несмолкаемый вдовий.

Среди кофейных деревьев,
среди тростниковых плантаций
гнули кубинцы спины,
а деньги текли чужестранцам.
Им бедность сковала душу,
и к ребрам прилипла кожа.
От голода плачут дети,
их лица на смерть похожи.

Я видел, как женские груди,
рожденные для материнства,
золото иссушало,
сея кругом бесстыдство.
Торгуя невинным телом,
под свист кнута и угрозы
слышала мать плач ребенка,
глотая горькие слезы.

Я видел, как кровь людская
потоком стремилась в ущелья,
где тени убитых вставали,
прося за себя отмщенья.
С деревьев свисали трупы,
зловонье вокруг источая,
стонали скалистые горы,
овеянные печалью.
Оплакивая погибших,
навзрыд родные рыдали,
напрасно прося о пощаде,
с мольбой к палачам взывали.

Безжалостный чужеземец
закон навязал иностранный,
качая из Кубы—рабыни
богатства ее беспрестанно.
Наш флаг пятнали позором,
невинных в крови топили,
творенья Марти и Масео
бесчестием осквернили.
Но горю конец приходит,
пришел конец и мученьям.
Над Кубой свободной слышу
я птиц веселое пенье.

И, словно сквозь тучу солнце
вонзилось в землю лучами,
явился Фидель отважный
счеты свести с палачами.
Спасти от тирана Кубу,
Отчизну вернуть народу
мечтал он, в бою с врагами
кубинцам неся свободу.
А я, чтобы враг смертельный
на Кубу не смел явиться,
надел ополченца форму
и этим могу гордиться.

Феликс Пита Родригес

Винтовка № 5767

Рассказать я хочу о простом милисьяно
по имени Феликс Фаустино Феррано.
Я поведать хочу, как холодной янйарской ночью,
от врагов защищая родную Отчизну
и глаз не смыкая в окопе Революции,
Феликс Феррано прочитал мне поэму
о винтовке своей под звучным номером 5767.

И сияла поэма, как солнце на небе,
и лилась, словно самая нежная музыка,
и искрилась сильнее всех поэм Революции!

И тяжелым и теплым голосом
кубинца—негра прочитал он поэму,
широко улыбаясь, — нигде не встречал я
такой белозубой и чистой улыбки.
И словами его говорила Отчизна,
словами простыми, как стальные цветы милисьяно.

Не смогу сейчас вспомнить начало поэмы —
встает в моей памяти голос лишь хриплый.
Вижу руку, что тверже алмаза,
вижу руку, сжимающую ствол винтовки,
и до самого сердца доходят слова той поэмы:

Антонио — ствол,
Вивиана — ствольная накладка,
Карука — затвор,
Филиберто — обойма,
Ирене — глушитель,
Лусия — спусковой крючок,
Фабиан — предохранитель,
а я — приклад.

В каждой части винтовки — ребенок,
в каждой части винтовки — его алая кровь
и море любви, с яростью защищаемой.
За них, за милых, я в бою сражаюсь.
Во имя жизни их стреляю из окопа,
за всех за них с врагом веду я бой,
во имя жизни тех, чьи имена сокрыты
в простых винтовках стойких милисьяно.
И снова слышу хрипловатый голос
кубинца—негра в форме милисьяно,
рабочего, прославившего Родину
в ту незабываемую ночь
девятнадцатого января,
стоя на страже
в окопах Революции,
где я читал стихи, написанные мною.
Кубинец—негр своей поэмой
мне сердце обнажил самой поэзии.

Рафаэль Рубьера

Автомат

Ты станешь завтра молотом иль плугом.
Сегодня ж ты — лишь грозный автомат,
разящий тех, кто хочет сеять смрад
и смерть нести с собой по всем округам.

Когда все страны будут жить друг с другом
без войн, что Землю превращают в ад,
тогда тебе, мой верный автомат,
изменят форму и ты станешь плугом.

Ну что ж поделать, коль ты сеешь пули.
Тебя недаром снова в строй вернули,
а грозный вид внушает людям страх.

Ведь чтобы завтра мог ты стать основой
для созиданья жизни светлой, новой,
сегодня пусть трепещет лютый враг.
Окоп
На этом месте мог цвести бы сад,
встречая осень сочными плодами,
и зелень бушевала бы, как пламя,
везде, куда бы ты ни бросил взгляд.

Здесь мог струиться нежный аромат
над клумбами с роскошными цветами,
и ветерок, играя лепестками,
тебя овеять нежно был бы рад…
Но вместо этого черней, чем копоть,
здесь разверзается провал окопа,
в котором с автоматом я стою.

И если враг подвергнет нас налетам,
то я его зенитным пулеметом
изрешечу в губительном бою.

Энрике Сирулес

Случай в деревне Эль—Гомаль

Сначала появился запах. Им повеяло сразу же, едва мы поднялись на несколько шагов по склону горы Виолента. А потом показалась стая стервятников. Она заслоняла собой часть неба и дороги. Было видно, как птицы взмывали чуть не под самые облака, а оттуда, паря кругами, устремлялись вниз. При этом их оперение глянцевито переливалось в лучах солнца.

— Похоже, сегодня нам придется свидеться с покойничком, — проронил Магуара.

— А может, это тянет какой—нибудь падалью, лейтенант? — отозвался Торсеро.

— Нет, брат, от зверья так не смердит. Это все—таки человек.

Мы продолжали подниматься…

Его бросили в сухом чахлом бурьяне, росшем редкими клочками на обочине дороги. И когда птицы улетели — а их была целая туча, — мы наконец смогли его разглядеть, а точнее, то, что осталось от него.

Магуара приказал осмотреть труп:

— Ну—ка, сходите взгляните. Вдруг там остались какие вещи или документы. Надо же узнать, кто он такой.

Остриями штыков мы стали ворошить траву…

Некоторое время спустя отряд продолжил путь вверх по горе в сторону Эль—Гомаль. Открывавшийся перед нами пейзаж являл собой довольно унылую картину. На его фоне разве что выделялись острые камни, устилавшие дно лощины. С обеих сторон вплотную к дороге подходили отвесные склоны, которые, казалось, кто—то до самого низа сровнял ножом. Куда ни поглядишь — ни куста, ни деревца, лишь пожухлая, покрытая налетом серой пыли трава, едва—едва шевелившаяся от прикосновения горячего ветерка.

Когда до перевала оставалось совсем немного, Магуара велел сделать привал:

— Стой, ребята! Наверху нас караулят. — И он скинул с плеча карабин.

Мы тоже сняли винтовки и поставили их на боевой взвод. Лощина усилила звук металла и вернула его нам.

— В цепь здесь не развернешься. Поэтому дальше будем пробираться, как подскажет обстановка, — объяснил Магуара, пригибаясь как можно ниже.

Все последовали его примеру.

Так мы и шли, согнувшись чуть ли не в три погибели, — один за другим все тридцать шесть человек, а впереди Магуара. От раскаленной насыпи исходил запах пепла. Спустя какое—то время начались заросли сухого, когтистого чертополоха, в которых кучками стояли люди. Каждая семья держалась обособленно. Стояли они как раз там, где проходил перевал и начиналась деревня.

В тишине лишь разносились гулкие звуки шагов, которые солдатские ботинки печатали о сухой, затвердевший грунт.

Магуара приостановился.

— Вечер добрый! — поздоровался он с крестьянами.

— Здравствуйте! — почти в один голос протянули крестьяне.

— Ну, что тут у вас нового? Не случилось ли чего? — спросил Магуара, снимая фуражку.

Он стоял прямо посередине дороги. Резвый ветерок мигом налетел на него, надул, словно паруса, его брюки и тут же, поднимая за собой целый вихрь пыли и мусора, ринулся дальше, за деревню, в сторону соседней рощицы, и пропал в ней.

— Да уж случилось, много чего случилось. Сразу, поди, и не поверите, — ответил дочерна загоревший мужчина.

— Ну а что именно? — насторожился Магуара.

— Что именно? А вон полюбуйтесь, пожалуйста. Вся семья Родобладо тут.

Тот, кто отвечал Магуаре, развернулся и, ковыляя, направился к каким—то тюкам, сваленным бесформенной грудой у входа в одну из лачуг. Чей—то пес, приподняв носом край мешковины, принялся было что—то под ней вынюхивать.

— Вот. Почти все здесь, — продолжал мужчина. Стоило Магуаре шагнуть в сторону убитых, как крестьяне толпой двинулись вслед за ним. Какая—то старуха, опередив всех, вырвалась вперед с криком:

— Аларкан, пошел вон! Кому говорят, проклятый, пошел вон!

Собака обежала вокруг груды и исчезла в дверях лачуги.

Тела были прикрыты джутовой мешковиной. Над ними роились тучи мух. Магуара прошел вдоль убитых, откидывая накрывавшую их мешковину, а затем обратился к мужчине, который заговорил первым:

— Вот вы сказали «почти все здесь». Значит, кого—то не хватает? Я правильно вас понял?

— Так я про то и толкую. Нет того самого, которого вы видели в ущелье около де—ла—Круса, — объяснил мужчина.

— Тот, кого вы нашли там, внизу, наверняка даже не подозревал, что всех его родственников перебьют, — вступил в разговор другой крестьянин. — Ведь он был из той же шатии—братии, что наведалась сюда. Он к ним перекинулся то ли в январе, то ли в феврале. Правильно я говорю, Чано?

— Да, примерно так. Где—то в феврале, — ответил тот, к кому обратились с вопросом, сдвигая на затылок плетенное из соломы сомбреро. — Но в этот раз он объявился у нас дня за три до их прихода. Сказал, что ушел от них. Однажды увидел, сколько они положили народу, и решил с ними завязать. Понял, что они за подонки. Так он нам объяснял.

— Искали его, а заодно порешили всех — отца, мать, сестру, — подхватил его сосед с желто—зеленым лицом и прищуренными глазами. Он стоял, скрестив на животе руки, изборожденные крупными узловатыми венами.

— По—моему, он знал, что за ним должны прийти. Дома почти не появлялся, ночевал в Поса—Онда: там у него живет какая—то родня. Сюда приходил ни свет ни заря и быстро сматывался. Все спрашивал, не заходил ли кто за ним, а потом снова исчезал.

— А вчера они наконец его заловили. Он кинулся вниз, в обход ущелья, но ведь отсюда, сверху, все просматривается. Вот они его и перехватили. Если посмотреть отсюда, то видно все как на ладони аж до самого подъема на гору, — стал объяснять, указывая рукой на холм внизу, другой мужчина, покрытый иссиня—черным загаром. — К Поса—Онда он пройти не смог — эта мразь как раз оттуда и шла. Причем они обложили его со всех сторон и так шли, сжимая кольцо. Поэтому бедняге Улисесу ничего не оставалось, кроме как попытаться уйти низом.

Ветер ворвался в Эль—Гомаль, поднял сухие листья, закрутил их вихрем, запорошил пылью и стал бросать ее людям прямо в глаза… Женщины схватились за подолы юбок, а мальчишки припустились вдогонку за покатившимися колесом клочьями перекати—поле.

— Его перехватили в поле, на открытом месте, — продолжал рассказывать мужчина. — Когда начали стрелять, отсюда было видно, как он запетлял, словно заяц, потом вдруг подпрыгнул, дернулся и упал как подкошенный.

— А двое пошли туда и прикончили его, — добавила женщина, показывая на холм внизу.

Дорога делает поворот и, еще попетляв немного, теряется из виду. С высоты Виоленты видны камни, которыми Магаура приказал обложить мертвеца. По ним важно разгуливают стервятники. Они что—то клюют и недоуменно крутят своими красными головами на длинных общипанных шеях.

— Нас всех выгнали на улицу. Один из них сказал: мол, это для того, чтобы мы видели, что с ними будут делать. «Голову оторвать им мало — этому Родобладо и его родне», — сказал другой. Потом вывели всю его семью и стали в упор расстреливать. Бабы запричитали…

— Не напоминай, хватит, прошу тебя! — всхлипнула стоявшая рядом женщина, прикрывая лицо руками.

— …Их выволакивали силком прямо на улицу и тут же приканчивали… — продолжал мужчина.

— Сейчас же прекрати! — истерически закричала женщина и бросилась к мужчине, пытаясь закрыть ему рот своей покалеченной смуглой рукой. — Ну, ради бога, Каэтано! — рыдала она.

Следом зарыдали и все остальные. Перекрывая их рев, другой крестьянин добавил:

— Старая Хосефина и ходить—то уже не могла: ее как раз прихватил радикулит. Еле двигая ногами, она только ступила на порог, и ее тут же прикончили.

С трудом борясь со сном, Магуара слушал рассказы крестьян. Он сидел на табуретке, привалившись спиной к стене лачуги. Наконец встал и принялся расхаживать взад—вперед. Крестьяне следовали за ним по пятам. Кое—кто из женщин отправился готовить еду, но большинство продолжали стоять вместе с мужчинами, которые припоминали все новые и новые подробности, касавшиеся жизни семьи Родобладо.

Магуара приказал выставить по двое часовых на основных подходах к деревне, а остальным велел располагаться на отдых. Но большинство из нас не уходили, по—прежнему теснились среди крестьян и вокруг Магуары.

— А почему вы допустили, чтобы стервятники надругались над убитым? — спросил Магуара, не обращаясь ни к кому конкретно.

— Они предупредили: если, вернувшись, не найдут его на прежнем месте, то лежать там нам всем. Это сказал один из них…

— Да, так он сказал. А другой бандит добавил, что вернутся они скоро.

— А кто именно это сказал? — спросил Магуара.

— Да тот, должно быть, кто у них самый главный. Он все бандитами распоряжался да командовал, а они его слушали.

— Звали—то его как, не помните?

— Как же, кто—то называл его Альфонсо или что—то вроде этого.

— Может, Альфонсо Суарес, а? — спросил Магуара, впиваясь взглядом в обветренные, покрытые сероватым налетом лица крестьян.

— Может, и так. Но то, что его называли Альфонсо, — это точно.

— Точно, Альфонсо.

— А как он выглядит?

— Как выглядит?

— Да.

— Ну… невысокий такой…

— Чернявый крепкий мужичок…

«Это действительно Альфонсо Суарес», — отметил про себя Магуара.

— Так вот. Тот, про кого вы рассказываете, — это Альфонсо Суарес, — сообщил он крестьянам. — Он главарь банды, которая была здесь.

— Была, да сплыла, лейтенант.

— Они ушли в сторону горы Эль—Пико через Лос—Асулес. Вон в ту сторону пошли. — Человек, который говорил это, показал рукой на запад.

— А не ошибаешься? — переспросил его Магуара.

— Они двинулись туда, точно.

— Мы, по крайней мере, видели, что они уходили в ту сторону.

— Так—так… — оживился Магуара.

К тому часу, когда тени начали подступать к деревне Эль—Гомаль, мы уже похоронили убитых. Магуара приказал спуститься в ущелье за Улисесом Родобладо. Всех четверых похоронили рядом.

— Этого не надо бы класть с семьей, лейтенант, — проворчал кто—то из крестьян.

— Он сгубил свою семью, — подхватил другой.

— На небесах они вместе не будут. Он пойдет наверняка в преисподнюю, — перекрестясь, добавила какая—то старуха.

— На том свете все равны, а скоро будут все равны и на этом, — ответил Магуара и, ударив черенком лопаты, чтобы стряхнуть с нее землю, повернулся к старухе: — А что касается небес, то это все бабушкины сказки.

— Помилуй тебя господи! — еще раз перекрестилась старуха.

— А вот кто и когда наведет порядок в ваших мозгах, а? — продолжал Магуара. — Очнитесь же наконец! Революция дала вам землю, так защищайте ее! Защищайте от тех, кто снова хочет загнать вас в кабалу. Хоть зубы в ход пускайте, но умейте постоять за нее! Если мы не сбережем ее, никакой господь бог нам не поможет. — И он бросил еще один ком земли на могилу Родобладо. — Эти уже отвоевались, но вы—то живы. Не дайте и с вами так же расправиться…

На следующий день, когда мы спускались по противоположному склону Виоленты, который вел в сторону Лос—Асулес, до нас доносился голос Торсеро, подававшего команды там, на перевале. И сразу следовали выстрелы. Стреляли крестьяне — шла огневая подготовка.

— Помилуй тебя господи! — проговорил Магуара. Все дружно расхохотались.

Мыс Спокойствия

(из сборника «Пограничники»)

Агент ЦРУ Андрее Насарио Сархент был одним из создателей и руководителей «Альфа–66» — организации кубинских контрреволюционеров. Пользуясь поддержкой американского правительства, «гусанос» из «Альфа–66» стали вынашивать планы активизации своей преступной деятельности, в том числе засылки на территорию Кубы вооруженных групп, обученных в специальных лагерях на территории Соединенных Штатов. Американская пресса поместила информацию о том, что еще до конца этого года Висенте Мендес, один из главарей «Альфа–66», и его люди начнут боевые действия на Кубе.

В декабре «гусанос» пытались высадиться на южном берегу провинции Орьенте. Однако из—за сильного шторма эта попытка закончилась неудачей. И все—таки главная причина провала заключалась в том, что «гусанос» сразу обнаружили. От разгрома и пленения они спаслись на американском корабле, доставившем их в Майами.

Висенте Мендес был одним из тех бандитов, которому удалось бежать с Кубы. В Майами он поначалу вел полуголодное существование, перебиваясь случайными заработками. Но однажды появился на людях за рулем нового, сверкающего лаком автомобиля с огромной сигарой в зубах. Мендес стал завсегдатаем различных увеселительных заведений, роскошных ночных клубов, обедал и ужинал в самых дорогих ресторанах города. А затем началась подготовка в лагере в Эвер—Глейд. Местная пресса запестрела его воинственными заявлениями. Газеты поместили даже его фото. Нелепые усы и клочковатая борода придавали ему какой—то неестественный вид.

Подготовка к высадке велась с особой тщательностью: ежедневные тренировки с использованием современного оружия, подробнейшее изучение местности, на которой планировалось осуществить высадку. В целях обеспечения успеха операции ЦРУ использовало в первую очередь то, что знал и умел Висенте Мендес.

Высадку намечалось произвести несколькими мелкими группами. Кроме того, Вашингтон обещал «гусанос», что их суда не будут перехвачены кубинскими сторожевыми кораблями. Американское телевидение прокрутило фильм, в котором рассказывалось о перипетиях подготовки к высадке. Авторы до того разоткровенничались, что показали даже значительную часть маршрута экспедиции наемников, которая начиналась в некоем местечке во Флориде, а заканчивалась в миле от кубинского берега. Затем наемники должны были пересесть с корабля—базы на катер, который доставит их на побережье.

Американские газеты поместили следующую информацию: «По сообщениям из города Майами, штат Флорида, который стал прибежищем для более чем трехсот тысяч кубинских эмигрантов, здесь циркулируют слухи, что высадкой, которая будет осуществлена около Баракоа, командует капитан Висенте Мендес, по кличке Гуахиро. Он является членом руководства организации «Альфа–66». Ее лидер — Андрее Насарио Сархент, имеющий большой опыт вооруженной борьбы. Согласно другим сведениям, Гуахиро — Висенте Мендес находится в горах Никаро одноименной провинции Кубы и командует силами, точная численность которых неизвестна. Люди Висенте Мендеса уже имели стычки с войсками коммунистов, убив и ранив нескольких солдат и офицеров Кастро. Здесь поговаривают также, что руководители «Альфа–66» имеют в своем распоряжении скрытые резервы. Это местные крестьяне, с которыми отважный капитан Мендес поддерживает постоянную связь».

* * *

Маршрут пограничного патруля проходил по холмистой местности. Было безветренно. Ни единой звезды нельзя было разглядеть в черноте безлунного неба. Собака, словно почуяв что—то, тянула проводника вперед. Бойцы внимательно наблюдали за береговой линией. Неожиданно они заметили в море свет, который быстро приближался к берегу. Оказалось, неизвестный катер нарушил границу. Завязалась перестрелка, однако катеру без видимых потерь удалось уйти в открытое море.

Никто из бойцов не предполагал, что нарушители осмелятся вновь подойти к берегу. Но некоторое время спустя они вернулись и, быстро покинув борт «V–20», высадились на берегу маленькой бухты, в одном из пустынных участков побережья.

* * *

…Я был на своем ранчо в тот момент, когда вдруг послышались выстрелы. Я сразу понял: происходит что—то серьезное. По звуку определил, что стрельба велась из автоматов АК и автоматов системы «Спрингфилд». Они тоже есть у нас на вооружении.

Я быстро оделся и направился к двери. Вдалеке продолжалась перестрелка. Но звуки выстрелов были более редкими, чем вначале.

— Роза, — сказал я жене, — пойду—ка я дойду до устья реки, посмотрю, что и как.

Вскоре мне повстречался пограничный патруль.

— Вы слышали выстрелы? — спросил я. — Где—то на берегу недавно стреляли, и не только наши…

— Ты, Акоста, видать, рехнулся. Какие выстрелы? Никто, кроме тебя, ничего не слышал.

— Нет, — возразил я, — выстрелов было много. Стреляли из автоматов АК и «Спрингфилд» — я их прекрасно различаю по звуку. Но стреляли еще из какого—то незнакомого оружия… Дайте мне на всякий случай автомат. Я дойду до холма и осмотрю местность…

Командир патруля ответил отказом и еще раз поинтересовался, в своем ли я уме.

— Да что вы заладили одно и то же? Ведь если я встречу бандитов с автоматом в руках, то смогу помешать им уйти в горы!

Но мне так и не удалось убедить пограничников.

Не успел я дойти до своего ранчо, как вновь услышал выстрелы. «Не нравится мне все это», — подумал я и бросился в сторону пограничного поста. Первым, с кем я столкнулся, был сержант, стоявший на ступеньке лестницы.

— Что случилось, Акоста? — спросил он.

А я сразу и ответить не мог — так запыхался от быстрого бега, в горле у меня словно ком застрял.

Молодой милисьяно удивленно посмотрел на меня: мол, что это я ни слова не могу произнести? Может, не отдышусь никак, а может, просто испугался, услышав выстрелы? Я же был уверен, что перестрелку затеяли «гусанос», высадившиеся где—то в районе мыса Спокойствия.

— Дайте мне оружие! — наконец отдышавшись, обратился я к сержанту.

Тот повернулся к молодому милисьяно:

— Хуанито, дай ему автомат.

Мне вручили автомат и несколько запасных магазинов с патронами. Обрадованный таким оборотом дела, я отправился к тому месту, где река Юмури впадает в море. Добравшись туда, я увидел лодочника, старика Энрикеса, кривого на один глаз. Его работа заключалась в том, что он перевозил людей на другой берег и обратно.

На море, которое лишь изредка освещала тусклым светом луна, был прилив. Лодки, еще недавно стоявшие у самого берега, теперь оказались почти на середине реки.

— Слушай, Энрикес, перевези—ка меня на другой берег, — обратился я к старику.

— В своем ли ты уме, Акоста? Разве не слышал, что там стреляют? — ответил он.

Но я стал настаивать, грозно размахивая при этом автоматом. Старик нехотя слез с бревна, на котором сидел, по грудь в воде медленно добрался до причала и, отвязав лодку, возвратился. Затем, продолжая возмущаться, он перевез меня на ту сторону.

Вот и другой берег. Я остановился в раздумье. Отсюда в горы вели две дороги: одна огибала большую скалу, а другая шла поверху. По какой же из двух направиться?

Вдруг невдалеке раздался чей—то голос. Кто же это? Неужели враг? Голос раздался снова, и на этот раз мне показалось, что кто—то произнес мое имя.

— Луис Акоста, подожди меня! — повторил голос, и я услышал, как кто—то направился в мою сторону.

— Стой! — крикнул я, когда этот «кто—то» приблизился ко мне.

Но мое волнение оказалось напрасным. «Враг» оказался сыном лодочника. Выяснилось, что старый Энрикес послал его спросить у меня, что я собираюсь делать на этом берегу. Я объяснил, что хочу устроить засаду на холме на случай появления «гусанос».

С того времени как я покинул пограничный пост в Баригуа, у меня, признаться, было время поразмыслить. И постепенно я пришел к выводу, что вряд ли все эти выстрелы как—то связаны с высадкой врага. Вероятнее всего, стреляли охотники. Изредка они приезжали в эти места. И все же… кто стрелял — охотники или высадившиеся «гусанос»? «Как бы там ни было, надо приготовиться к худшему», — решил я.

Вдвоем мы тронулись в путь. Сын лодочника шел немного позади. Ярко светила луна. Через некоторое время мы достигли небольшого холма. Отсюда были хорошо видны дома и другие строения небольшой деревушки. Посовещавшись, мы решили пройти через деревушку по дороге, которая ее пересекала.

Кругом тишина. Казалось, деревня вымерла. Но не успели мы подняться повыше, как послышались какие—то непонятные звуки. Мы мгновенно залегли и затаились. С места, где мы находились, хорошо просматривалась деревня и ее окрестности.

Я чувствовал прерывистое дыхание сына лодочника, распластавшегося рядом со мной. Вздрагивая при малейшем шорохе, он глухим шепотом спрашивал меня, что бы это могло быть там, в зарослях кустарника, откуда слышались такие странные звуки.

В сомнениях, неуверенности, смутном ожидании опасности прошло неизвестно сколько времени, когда вдруг какой—то человек бесшумно вышел из зарослей и остановился посередине дороги, кинув взгляд в сторону холма, где, затаившись, лежали мы. Затем неизвестный поднял руку и сделал кому—то знак. И почти сразу из зарослей вышел еще кто—то. С нашего места можно было разглядеть, что он коренаст и широкоплеч. На голове у него была темная шляпа с большими нолями, за плечами — рюкзак и автомат. Он, как и первый человек, сделал знак рукой и зашагал к подножию холма. Еще один силуэт возник из зарослей. И так много раз. В общем мы насчитали, что из зарослей вышли и исчезли в сумерках одиннадцать человек.

— Энрикес! — сдавленным шепотом обратился я к парню. — Скорей беги к пограничникам, расскажи сержанту обо всем, что мы здесь видели, и проси подкрепления.

Но парень вдруг заупрямился:

— Будет лучше, если на пограничный пост отправишься ты, а я буду продолжать наблюдение.

— Ну что же, я так я, сейчас не время для споров, — процедил я сквозь зубы и крадучись пошел назад к реке.

У самого берега мне повстречался местный крестьянин. Я объяснил ему, в чем дело, и попросил не мешкая связаться с пограничниками. Затем я быстро возвратился на то место, где мы расстались с младшим Энрикесом, но его там не оказалось. Куда же он, черт возьми, подевался? Тогда я не мог знать, что в мое отсутствие сюда другой дорогой подошел сержант и они вдвоем с Энрикесом отправились к берегу моря, чтобы вместе с пограничниками и милисьянос организовать патрулирование близлежащих районов.

Сейчас я стоял один, всматриваясь туда, где растворились одиннадцать теней. Однако мое одиночество длилось недолго. На подмогу мне сержант прислал милисьяно, смышленого и ловкого парнишку.

— Займи позицию вон за тем большим деревом, — приказал я ему. — А для себя я поищу другое место. Как только они достигнут поворота, я открою огонь.

Милисьяно одобрил мой план.

Луна, зависнув над темными горами, блестела холодным светом. Я был уверен, что именно здесь, у поворота Дороги, которая огибала нависшую над ней скалу, лучшее место для засады. Там, наверху, они сейчас стремились как можно быстрее углубиться в горы. Моя же задача состояла в том, чтобы не позволить им этого. Я быстро пересек пастбище и занял позицию. Поднимающаяся со стороны дороги каменная стена служила мне хорошим прикрытием. Она возвышалась над старым, давно высохшим руслом реки. Правда, до поворота дороги было далековато, но луна мне помогала: вся местность в районе поворота видна была как на ладони.

Я прикинул, что открывать огонь надо, как только «гусанос» достигнут поворота. Ведь чтобы выбраться отсюда, им нужно карабкаться по скалам — иного выхода у них не было. Я продолжал внимательно осматривать каждую кочку на тропе и думал, что здесь нет густых зарослей, в которых они могли бы укрыться, и только отсюда они могут подняться в горы. Поэтому я здесь их и поджидал, приготовив автомат к бою. И когда я услышал там, внизу, чьи—то осторожные шаги, я понял, что это они.

В этот момент я наблюдал за поворотом дороги, где, по моим расчетам, вот—вот мог появиться первый «гусано». Ну а если это подкрепление, которое привел молодой Энрикес, или пограничники во главе с сержантом, или какая—нибудь другая группа милисьянос? Мысли галопом проносились в голове, и весь я обратился в слух и зрение. «Нельзя допустить, чтобы бандиты ушли в горы», — повторял я себе, готовя автомат к бою.

Неожиданно послышался свист, а мгновение спустя где—то неподалеку треснула сломанная ветка. Всмотревшись, я понял, что это не те одиннадцать, высадившиеся с Висенте Мендесом. Очевидно, число высадившихся соответствовало отделению армии США. Значит, в той группе не хватало арьергарда — вот этих двоих.

Неизвестный осторожно продвигался вперед, поминутно оглядываясь и держа автомат на изготовку. На голове у него была темная шляпа. Второго я не разглядел.

Когда я окликнул «гусано», он, увидев у меня оружие, стал уверять меня, что он—де милисьяно, хотя я его об этом не спрашивал. Чтобы показать, что со мной шутки плохи, я для острастки дал короткую очередь в воздух. Это так его напугало, что он скорчился и упал как подкошенный. Ему, наверное, показалось от страха, что в него стреляет дерево, растущее у дороги, или палка, торчащая из забора. Словом, он был так напуган, что плохо соображал, что же происходит.

— Я из ополчения, из ополчения! — завопил вдруг он.

— Что ты орешь? Какое ополчение? — И я на всякий случай еще раз выстрелил в воздух.

— Не убивай меня! — вопил он.

— Не бойся, я не собираюсь тебя убивать! Все будет хорошо, если ты бросишь оружие.

Оставаясь на земле, он быстро отбросил в сторону свой автомат.

— А теперь вставай! — приказал я.

— Нет, я не встану, иначе ты убьешь меня! — вопил он.

— Не бойся, я не собираюсь тебя убивать. Вставай, слышишь?

Однако он не поднялся, а быстро пополз ко мне. Когда он находился рядом с полем, усеянным большими обломками скал, где—то в стороне послышалась стрельба. Я отвлекся лишь на мгновение. Но этого оказалось достаточно, чтобы неизвестный огромными прыжками, которые я, пожалуй, видел только в приключенческих фильмах, достиг тех обломков и исчез за ними. Очередь из автомата мне не помогла.

Я стал всматриваться в ту сторону, откуда слышались выстрелы. По всей вероятности, стреляли со скал, и весьма интенсивно.

Укрывшись за камнями, я дал несколько очередей по позициям, где предположительно находились бандиты, а также по камням, за которыми исчез тот детина. Но вряд ли мои выстрелы достигли цели.

Ответ «гусанос» не заставил себя ждать: я чувствовал, как пули впиваются в окружавшие меня камни, вздымая белесые фонтанчики. Стоило мне чуть высунуться, как сразу раздавались выстрелы. Не знаю почему, но это привело меня в ярость.

— Эй вы, ублюдки! — крикнул я.

В ответ опять загремели очереди. Но главная опасность пришла чуть позже: дал о себе знать прятавшийся в камнях «гусано» — он бросил в меня гранату.

Вжавшись всем телом в землю, я чувствовал, как она летит и падает совсем рядом со мной. Меня спасло то, что граната разорвалась в проеме между двумя камнями. Но от взрывной волны мне досталось. На какое—то время я оглох и ослеп. Мои попытки прозреть поначалу ни к чему не приводили. Тогда я решил вести огонь в том направлении, где находился враг. Иногда я стрелял одиночными патронами, иногда давал короткие очереди. Неожиданно в голову пришла идея обмануть «гусанос» — заставить их поверить, что я здесь не один, что нас много и мы их окружаем.

— Товарищи бойцы, слушайте мой приказ! — громко крикнул я. — Первой группе — окружить противника с правого фланга, второй группе — с левого. Ни один не должен уйти!

Выкрикивая таким образом команды, я ползком продвигался между камнями, ведя время от времени огонь из автомата. Что и говорить, положение мое было хуже некуда. Все еще не прозревший, оглушенный, я больше всего боялся, что если они меня подстрелят, то некому будет их задержать. Может, поэтому, я продолжал выкрикивать команды воображаемым бойцам:

— Левый фланг, правый фланг, они не должны уйти! Приказываю захватить стрелка, который находится наверху! — Последнюю команду я выкрикнул потому, что стрелявший сверху «гусано» был самым опасным для меня.

Там, на скалах, продолжалась интенсивная перестрелка. Бандиты занимали выгодную позицию. Они держали под обстрелом тропу, которая вела в горы, а также поле, где находился я, потерявший счет времени.

Но вот до меня откуда—то издалека донесся голос. Я еще плохо соображал и не мог составить достоверную картину происходящего. Я, например, не мог даже вообразить, что подкрепление из Баракоа находится всего в двух шагах от меня, что наши завязали бой с «гусанос», блокировав проход у скал, который вел в горы.

Как потом выяснилось, голос принадлежал Утриа. Но в тот момент я подумал, что это бандит, и решил держать ухо востро, хотя и недоумевал, почему он ведет себя столь неосмотрительно. Ведь он стоял не таясь наверху, над тропой, и я мог скосить его в один миг.

Стрелять я не стал, и тот человек, очевидно, подумал, что я мертв. И хотя я еще не пришел окончательно в себя, в голове неотступно вертелась мысль, что между камней скрывается убежавший от меня «гусано», а дальше, ближе к горам, затаился в зарослях его напарник.

Мои размышления были прерваны криком:

— Луис Акоста, почему не поднимаешься? Ты ранен?

— Нет, я цел! — обрадовался я, хотя перед глазами у меня расплывались зеленоватые круги.

— Ползи сюда!

Продвигаясь ползком, я достиг каменной стены. Перебросил свой автомат и оружие бандита, а затем перевалился через нее сам и попал в объятия молодого Энрикеса — это он кричал мне. Здесь же была и целая группа милисьянос. Я рассказал, что видел двух бандитов и что они скрываются там, дальше.

— Ты уверен в этом?

— Да. Одного я разоружил, но ему удалось убежать. Он скрывается где—то между камней. А другой ведет огонь сверху.

— Хорошо, сейчас мы ими займемся.

Я не понял, кому принадлежал этот голос: может, Утриа, а может, Куэрто, или капитану Толедо, или Вильямсу Мастране, или, может, Тотьеру, или еще кому—то.

В это время бандиты, не выдержав натиска наших, покинули свои позиции и пытались уйти в горы. Наша группа, в которой были капитан Толедо, Тотьер, Утриа, Куэрто и я, занялась ликвидацией двух «гусанос». И хотя моя контузия еще не прошла, я вызвался их захватить. В конце концов мы их изловили. Второй «гусано», как мы и думали, сказался тяжелораненым. Он жаловался на сильную боль в паху. Его передали в руки санитаров, а затем отправили на пограничный пост, где разместился медпункт. Но там выяснилось, что тяжелая рана — плод его фантазии, и ничего больше.

На заставе они пробыли недолго. Вертолетом их доставили в Сабану, где в это время находился команданте Томассевич. Первый «гусано» был толстяк с обрюзгшим лицом и заискивающими манерами. Пожалуй, ему было около тридцати, но вряд ли он когда—либо работал, и это сразу бросалось в глаза. Одним словом, это был типичный великовозрастный бездельник. Второй «гусано», тот, что притворялся раненым, был низкорослый, со светлой кожей и густыми волосами. Оба бандита были одеты в комбинезоны цвета хаки — типичная экипировка наемников.

Мне сказали, что я могу возвращаться на заставу, поскольку устал и нуждаюсь в отдыхе. Но я категорически отказался, заявив, что нисколько не устал и горю желанием участвовать в операциях до полной ликвидации высадившихся бандитов. В конце концов разрешение было получено. Я пополнил боезапас и вместе со всеми двинулся в горы. Рано поутру мы вошли в Сабану. Там узнали, что бандиты во главе с Висенте Мендесом бежали так быстро, что наша группа преследования потеряла с ними контакт. Потом, когда их обнаружили, оказалось, что они были в самом центре обширного малонаселенного района. Надеясь уйти от преследования, бандиты яростно отстреливались.

Команданте Томассевич пригласил меня к себе и подробно расспросил обо всем. Здесь же находился один из задержанных «гусано». Он всячески пытался демонстрировать свое безразличие к тому, что слышал, но это ему плохо удавалось. На его лице беспокойство было так прямо и написано. На вопрос о том, что он собирался предпринять против меня там, где мы с ним впервые встретились, бандит повернул свое луноподобное лицо и, со злобой посмотрев на меня, ответил, что собирался меня убить.

— Почему же не убил? — усмехнулся команданте.

«Гусано» нервно мотнул головой:

— Да с ним был целый взвод. Будь он один, ему бы несдобровать.

Команданте снова усмехнулся. В конце нашего разговора он приказал мне идти обратно, к побережью. Мне, откровенно говоря, очень не хотелось уходить, но в то же время нельзя было не учитывать, что «гусанос» могут попытаться вернуться к морю.

Я прибыл на пограничный пост. Однако сидеть там в бездействии не собирался, о чем сразу довел до сведения командира. Он стал возражать против того, чтобы я участвовал в действиях боевой группы: по его мнению, я нуждался в отдыхе.

— Да некогда сейчас отдыхать! — сказал я ему. — Вот переловим всех бандитов, тогда и отдохнем.

На Юмури в это время находилось с полсотни бойцов. И в конце концов мне удалось—таки уговорить командира, и он поручил мне возглавить группу из восьми милисьянос, которая должна была нести патрульную службу на мысе Спокойствия.

В четыре часа дня над морем появился вертолет. Я пояснил ребятам, что, хотя у этой железной птицы кубинские опознавательные знаки, нужно быть готовыми ко всяким неожиданностям: враг способен на любые провокации. Облетев берег, вертолет сделал круг над мысом Спокойствия и сел рядом с нами. Из машины вышли несколько человек. Командир группы попросил меня провести их до нужного места. Так я снова очутился там. где произошла моя первая схватка с бандитами.

На протяжении тринадцати дней я все время был начеку. Мне, к сожалению, не пришлось участвовать в заключительных операциях по ликвидации банды Мендеса. Там отличились многие ребята, в том числе Лейли Перес, Вильяме и очень храбрый парень Йяйо из Гран—Пьедра.

Это были напряженные дни. Янки пытались запугать нас. Их боевые корабли крейсировали у наших берегов. А 4 мая власти Багамских островов, не имея на то никаких оснований, арестовали два кубинских рыболовецких судна, а третье повредили, открыв по нему огонь. Они хотели использовать рыбаков в качестве заложников, чтобы потом обменять их на контрреволюционеров. Угрожая рыбакам расправой, багамские власти бросили их на маленьком необитаемом острове без воды и пищи, не оставив им даже лодки, на которой они могли бы попытаться добраться до кубинских берегов.

Эта провокация вызвала на Кубе взрыв негодования. В Гаване перед зданием посольства США прошла мощная демонстрация протеста. Гнев народа был так велик, что казалось, возмущенные массы снесут с лица земли здание посольства.

Из захваченных у «гусанос» документов стало известно, что бандиты намеревались создать базу на другом берегу реки Юмури. В них содержались инструкции по проведению диверсий. В наши руки попали также пачки чистой бумаги — она предназначалась для тайнописи. Чего только не было у бандитов: и нейлоновые канаты для лазания по скалам, и сигареты «Кэмэл», и пищевые концентраты, и специальные тонизирующие таблетки. Было также много новейшего автоматического оружия и патронов. Не обошлось и без марихуаны.

В операциях по ликвидации банды Мендеса участвовали товарищи, хорошо знавшие этот район. Кроме того, у них имелись подробные карты местности, вплоть до Плая—Ларга. Можно с уверенностью сказать, что этот берег всегда был под надежной защитой.

Что касается Висенте Мендеса, то его последним прибежищем стала отдаленная пещера. В боях он потерял почти всех своих людей: за десять дней было ликвидировано десять «гусанос». И вот теперь, обложенный со всех сторон, словно хищный зверь, Мендес сидел в пещере. Он был опасен, так как занимал весьма выгодную позицию.

Справился с ним парень из Гран—Пьедра. В отчаянной перестрелке он меткой очередью сразил главаря банды наповал. Так на тринадцатый день мы узнали о смерти Висенте Мендеса. На тринадцатый день после того, как я увидел первого «гусано», выходящего из зарослей. И мне почему—то вдруг стало страшно. Потом я понял почему: я боялся не за себя, а за товарищей, которые, может быть, ведут сейчас смертельный бой. Поскорей бы они кончали с бандитами!

…Я не стал дожидаться отставшего сержанта и быстро шел по дороге. Охраняемые ополченцами, по тропе, ведущей со скалы вниз, тяжелым шагом брели пленные «гусанос». И мне представилась картина, которую я, наверное, никогда не забуду: как вот эти самые бандиты, один за другим, крадучись выходят из зарослей. А знаешь, товарищ, в первую минуту я так растерялся, что не мог сообразить, что же теперь делать…

Пабло Армандо Фернандес

От человека к смерти

Роберто Фернандесу Ретамару посвящается

I

Вот здесь, именно здесь
во времена голода и человеческой слепоты
я создаю новый мир и новые отношения.
Кто же тот человек, что разбрасывает повсюду,
как песок или пепел,
старые верования?
(«…Сорок дней мы шагали
без сна и без отдыха…»)
Именно с этого и начинается история.
(«…Пятнадцать дней мы шагали,
утопая в воде,
задыхаясь в болотной жиже…»)
Говорили некоторые,
что история — это заброшенный пустырь,
это — заброшенный дом
без хозяина и без хозяйки.
Но для нас история — значит
питаться лишь одиннадцать раз
за тридцать дней
тяжелого пути.
Для нас история — это вражеские засады,
река Литуабо, мост Кантаррана
и снова засады
с винтовочными выстрелами
и свистом пуль в ночи.
На седьмой день пути,
к наступлению ночи,
перед нами раскинулось селенье
Куатро Компаньерос
и горы Форесталя,
покинутое ранчо Тринидад
в трех километрах от реки Ла—Йегуа.
Нам нужно было устоять и не сдаться,
сражаться между смертью и победой,
радуясь и смерти, и победе.
Для нас история — это память о погибших товарищах.
Мы подбираем тела их на поле брани
и украшаем место их гибели
нашей вечной любовью.
Наш путь не был усеян розами.
А неподалеку благоухало море…
Нам путь преградила река,
вышедшая из берегов,
но в эту ночь наши души озарила любовь.
Мы неустанно мечтали
о ласке женских рук
и о куске хлеба.
Мы научились понимать, что свобода —
это не просто обещание,
не просто незатейливое словечко,
что ни священники, ни краснобаи
не подарят народу
долгожданную свободу.
(«…Всего лишь одну ночь
отдохнули мы за сорок дней пути…»)
Вот так, голодом и мечтой,
вершится
подлинная история,
подвергающая себя постоянной опасности,
вечно движущаяся между смертью и победой
и слушающая, как дрожит земля
в объятиях смерти.

II

Свобода! Твой образ любви
живет не только для себя одной.
Свобода! Мы познаем тебя,
когда в горах чувствуем себя свободными.
Здесь мы говорим свободно,
что человек свободен там,
где он сражается.
Здесь, в лесной тиши,
мы посвящаем тебе много дней.
Мы засыпаем под твой ласковый голос.
Мы хотим, увенчав тебя короной,
стать твоими избранниками.
Твой многоликий образ
сливается в единый образ свободного человека.
Ты голосами свободно парящих птиц
наполняешь долину.
Свобода!
Твои ясные очи — это
закрытые глаза погибших товарищей.
Твоя воздетая к небу рука — всюду,
где есть поникшие руки погибших в сраженье.
Твои губы созданы для песен.
Взгляд твой излучает преданность делу.
В тебе столько таинства
и столько немеркнущей жизни!
Ты доверь нам свои сокровенные тайны,
расскажи о местах, где ступала нога
свободного человека.
Мы знаем, ты веками жила
в оковах мрака и молчания,
а теперь, свобода, мы хотим услышать
твой чистый голос…
Давай же поговорим…
Никто не объяснил нам,
что значит быть мудрыми,
дисциплинированными и храбрыми…
(«…Сегодня во рту не было ни крошки…»)
Кто—то молится за спасение преследуемых,
Кто—то молится за жизнь преследователей…
Поколения людей, которые созданы для жизни..
Наши руки —
руки будущих творцов…
Слышатся выстрелы
кровопролитной войны…

История — это не заброшенный пустырь.

Свобода!
Расскажи нам о миллионах твоих сторонников,
ведь в Майари—Арриба,
в открытом поле,
истекают кровью твои приверженцы.
Наши руки,
рвущиеся к свободе,
добыли в сраженье автомат «Томпсон»,
пять автоматов «Спрингфилд»
и немного стрелкового оружия.
Свобода!
Ты не просто свобода лесного зверя
или птицы, парящей в небе.
Ты — человеческая свобода.
Одержи ты сегодня над нами победу
ради нашего прошлого
и светлого завтра.
Мы верные твои сторонники.
Среди грохота выстрелов и страшных взрывов
мы слышим, как дрожит твое сердце,
как бьется оно,
залитое кровью убитых,
меж обгоревших сосен.
Среди руин
мы видим твое обнаженное тело.
Мы низко склоняем пред тобой
наши головы.
Не нужно нам иной судьбы.

III

Люди страдают и умирают.
Так зачем же нас запугивать смертью?
Те, кто раньше времени стали
думать о смерти,
умерли,
не дождавшись ее прихода.
Люди и без того умирают…
Так зачем же их запугивать смертью?!
Наполняются горы
воздухом свободы.
(«…В 7 утра появился в небе
самолет—разведчик…»)
Враг яростно ненавидит
мою любовь к свободе.
Мы прощаемся под проливным дождем
и спрашиваем нежно друг друга,
моя любимая,
когда же увидимся снова.
Люди, никогда не слышавшие грохота боя,
сердцем не ощутившие
страстной любви к свободе,
не ставившие крестов
на могилах погибших товарищей, —
эти люди не знают,
что такое война.
Мы не умрем.
Мы не умрем
и постараемся
дожить до старости,
чтобы рассказать о подвиге народном.
(«…В 11.30 утра по дороге
проехало шесть грузовиков,
битком набитых солдатами…»)
Веселое пение птиц в горах
навсегда останется в нашей памяти.
А сейчас солдат
затачивает мачете,
а девушка собирает грязную посуду —
как же трудно нам было прощаться!
В грустном молчании
сгорбился мост,
и кажется, снова пылает земля.
Так хочется жить
и любить всем сердцем
наперекор печали и боли!
(Любимая, мы еще потанцуем!)

Одежда пропахла сыростью.
Души изъедены печалью.
(Любимая, мы еще потанцуем!)
Не смолкают пулеметы,
ведь им не понять причину
нашей радости.
(«…Примерно в 16.00
в четырех или пяти километрах
послышалась перестрелка…»)
Эта пышная зеленая ветка
и набухший цветочный бутон,
вся моя кровь взывают к тебе, свобода.
Пусть скорее наступит тот радостный час,
когда я смогу прижать тебя к своему сердцу…
Как люблю я тебя, дорогая свобода!
(«…Ровно в 7 мы снова отправились в путь…»)

Файад Хамис

Победа на Плая—Хирон

(набросок для кантаты)

Удар в спину

Спали города,
укрывшись одеялом фабричного дыма.
Спали поля под покровом росы.
Спали дети, нырнув в темноту.
И полночь
влажным теплом дышала в окна.
Многие люди, однако, не спали:
при свете лампы
одни из них гранили
твердыню новых идей,
призванных каждому дать труд и радость,
другие, сжимая в руках винтовки,
стояли на посту —
у заводской проходной,
у входа на ферму или
у самой границы, на морском берегу,
где над ними трепетали
звезды и листья.
И всюду на нашей Родине зрела любовь,
голубая и глубокая, как ночь:
любовь мужчины к женщине,
любовь к освобожденному труду,
непобедимая любовь к Отчизне.
Любовь и нежность — великая сила
нашей крови, нашего молота, нашей росы.
Но в это самое время
в наше чистое небо
по—воровски ворвались грязные космы взрывов
и предательский грохот динамита
заглушил мерный рокот заводов
и вместо распахнутых окон
выросли уродливые руины —
это смерть попыталась
проторить себе дорогу
по нашей земле,
по нашей воде, по нашему небу —
дорогу, по которой должны были ринуться
тяжелые бронетранспортеры смерти,
смерти, облаченной
в грязную униформу цвета хаки,
заморской смерти, лязгающей кровавыми
гусеницами,
выползшими из чужеземных фабрик страха.

Пришельцы

Они пришли не с цветами, не с улыбкой,
не затем они пришли, чтобы в наших домах
появились хлеб или музыка.
Не затем они пришли, чтобы сесть у порога
и дружески поговорить
о том, как прекрасны мир,
труд и любовь.

Нет, их руки не пахли жизнью.

Они пришли не затем,
чтобы складывать дома из кирпичей,
доить коров,
влажных от росы и звезд,
или рубить вековые стволы в чаще,
чтобы на их месте вырос поселок,
не затем они пришли,
чтобы научить нас читать книги
или вылечить наши израненные руки,
не затем, чтобы вместе с нами мечтать
о мире, который мы строим,
радуясь, наперекор трудностям.

Нет, их руки не пахли жизнью.

Они не принесли с собой голубей,
не принесли ни маиса, ни книг,
ни бочек с пальмовым маслом.

Их руки не умели держать
ни молотка, ни скрипки,
не было в руках у них надежды,
не было в руках у них любви,
не было в руках у них дружбы,
не было в руках у них радости,
не было в руках у них мира,
не было в руках у них жизни.

Ибо руки их пропахли смертью.

Явление смерти

Дрожать утесу и ручью —
свинцом перечеркнуло поле,
и вырвалась из жил на волю
кровь, окропившая зарю.

Как среди пальмовых стволов
белела тихая дорога!
Но вот трубач пропел тревогу,
и орудийный грянул рев.

Просила сельва: не тревожь,
синсонте, трелью это утро…
Но содрогнулся лес, как будто
ему под сердце впился нож.

И брату брат сказал: — Готовь
себя на подвиг настоящий! —
И подожгла глухую чащу
кубинцев пламенная кровь.

И вот вскричала птица. Вот
кувшинка дрогнула под ветром..
И закружил в реке рассвета
свинцовых пуль водоворот.

И в землю из глубоких ран
багряные упали зерна…
И под скалой, крутой и черной,
дымился утренний туман.

Раскрылась лилия… Вода
под ней густела светлым глянцем…
На ледяном челе повстанца
взошла кровавая звезда.

Павшие

Народное спасая дело,
упал сраженный милисьяно.
Осколком неба средь бурьяна
его рубаха голубела.

У меня нет имени.
У меня были сильные мозолистые руки.
Мои глаза едва научились читать.
День за днем стучал мой молоток,
день за днем визжала моя пила.
Руки мои создавали,
и жизнь моя была простой и прекрасной.
Каждый вечер на крыльце своего дома
меня поджидала невеста с незабудкой в руках.
«Мой плотник» — так она меня называла.
«Ты пахнешь свежей стружкой» — так она мне
говорила,
и я целовал ее в чистое чело.
Плотником был мой отец,
и дед мой тоже был плотником.
Когда я был маленьким,
у нас в семье говорили:
«Вот еще один плотник подрастает для Кубы!»
День за днем стучал мой молоток,
день за днем визжала моя пила,
и жизнь моя была простой и прекрасной.
Руки мои строили весну,
но погиб я безымянным.

Хор:
Имя тебе — Народ!
Имя твое — Народ!

Народное спасая дело,
упал сраженный милисьяно.
Осколком неба средь бурьяна
его рубаха голубела.
У меня нет имени.
Меня всегда узнавали по лицу землистого цвета,
ибо я имел дело с землей.
Руки мои были похожи на корявые корни.
Ими я защищал наши соломенные крыши,
наши стада, наше тревожное поле.
Потом пришла революция —
вечная весна земли и птиц,
и руки мои принялись строить
прекрасное Завтра.
Они ласкали борозду —
и борозда плодоносила.
И хижина моя стала зеленым дворцом,
сверкающим листвой
под водопадом солнечного света.
Мозолистые мои руки
научились держать неодолимое оружие —
винтовку, которая защищает
не чье—то личное поле,
а всю на свете весну.
Ныне я среди павших на поле брани.
Тело мое проросло травой,
руки мои стали могучими пальмами.
Кровь моя стала льющейся песней.
Простреленная моя рубаха
пахнет не кровью, а мятой травой.
Руки мои неподвижны,
но выпестованное ими поле
продолжает наливаться жизнью.
Все узнавали меня
по лицу землистого цвета,
но умер я безымянным.

Хор:
Имя тебе — Народ!
Имя твое — Народ!

Народное спасая дело,
упал сраженный милисьяно.
Осколком неба средь бурьяна
его рубаха голубела.

У меня нет имени.
Может быть, меня звали Хуан,
а может быть — Педро.
Звали меня Слесарь, Веселый Парень,
Парень Пропахший Мазутом.
Всю жизнь я прожил
на узкой улочке, мощенной булыжником.
Я долго и не подозревал, что Родина —
это еще и трава, и деревья, и поле боя,
где моя пулеметная очередь косит врагов.
Мы с братьями так любили булыжник,
и пыль, и грохот мостовой,
и чад заводского цеха!
И вот глаза мои навечно закрылись под дерном,
и надо мной сомкнулись кроны деревьев.
Я — частица города,
похороненная на рубеже моря и гор.
И нет у меня имени.

Хор:
Имя тебе — Народ!
Имя твое — Народ!

Голос раненого героя

Проносится смерть со свистом.

И падают наземь люди,
и рушатся пальмы наземь,
и падают самолеты,
предатели и герои,
и падают птицы, дети…
Цветы и гранаты — рядом.

Проносится смерть со свистом.

Вокруг меня — дым и пламя.
Весна, обернувшись взрывом,
огнем опалила зренье.
И кровь моя тоже пахнет
порохом и пожаром.

Проносится смерть со свистом.

Но вот из утробы боя
вырвался звук протяжный
и, грудь захлестнув мне болью,
вдруг оказался песней,
в ушах у меня звенящей.

Отчизна во мне запела.

Родина, ты изранена!
Родина, ты прекрасна!
Родина — это герои,
жертвующие собою
ради тебя, Отчизна,
поющая в наших жилах!
Родина, ты бессмертна!
Родина, ты свободна!
Я ранен твоею раной,
но станет твоя победа
моей победой над смертью!

Родина — в нашем сердце!

Весна, обернувшись взрывом,
врастает пламенем в очи,
и каждое дерево — факел,
и молния — каждый выстрел,
и падает мой товарищ
под грузом свинца и славы.

И черные звезды льются
на красное поле боя —
орудия, танки… Разве,
трава, ты бываешь алой?
Багряная роза раны —
цветок мой тебе, невеста,
тебе, дорогая мама,
цветок к твоему подножью,
Отчизна моя родная!
Пусть кровь моя пахнет жизнью!

Весна! Видишь?
Твой защитник,
я снова прильнул к прицелу.

Говорит кубинский народ

На крови наших павших братьев
взойдет Родина.
На крови наших павших братьев
взойдет Грядущее.

Рука, сжимавшая винтовку, станет деревом,
и в кроне этого дерева запоет время,
а под его сенью будут расти дети,
непобедимые герои завтрашних дней.
Простреленная грудь породит реку,
и на ее берегах расцветет земля,
а в ее зеркале птицы и небо
сольются в струях солнечного света.

На крови наших павших братьев
взойдет Родина.
На крови наших павших братьев
взойдет Грядущее.

Из виска, пробитого пулей, родится заря,
спокойная, сильная, алая,
и будет ее тревожить только струна гитары
или шелест открывающейся книги.
Из глаз, сомкнувшихся в предсмертной муке,
полыхнет неугасимое пламя
новой жизни,
и мы тронемся в путь на ее сверкающей колеснице,
вслушиваясь в бессмертную песню весны.

Народ говорит: не смерть, а бессмертье

Нет смерти — есть лишь обугленная земля.
Нет смерти — есть лишь струящаяся кровь.
Нет смерти — есть лишь искореженная сталь.
Нет смерти — есть только жизнь,
выжившая в пламени боя.
Нет смерти. Над утонувшими бомбами
взрывается безмолвие кувшинок.
Празднично—голубое небо. Радостный дождь.
Трупы наших врагов утонули в болоте.
Смешались с тиной
их грязные руки и черные помыслы.
Над ними сомкнулась
зловонная жижа забвенья.
А в каждой кувшинке,
в каждой лилии сверкает чистая роса
нашей победы.
И каждый раскрывшийся цветок —
это губы, которые провозглашают:
«Герои Отчизны бессмертны!»
Да здравствуют вечно живые герои,
защитившие нашу Отчизну!
Вечной жизни вам, павшие,
вам, победившие смерть,
вам, шагнувшие прямо в бессмертье!

Весь народ поет

Родина не умрет
в наших сердцах, кубинцы.

И не удастся сжечь
нашу весну врагам.

Снова деревьям цвесть.
Юному ветру — литься

в листья… Они под стать
звонким колоколам.

Нет, не настанут дни
сумрака и пустыни.

Розы не отцветут,
и не умрет любовь.

Нет, наш цветущий сад
вдруг не покроет иней.

Нет, не вернется к нам
черная бездна вновь.

Нет, не сорвутся псы,
посаженные на цепи.

Знамя своей судьбы
не выпустим мы из рук.

Прошлого злобный мрак
истлеет в зловонном склепе.

Порукой тому они —
наш молот и острый плуг.

И никогда не умрут
погибшие наши братья.

Не будет на мне оков
и горя в твоих очах.

Видишь: опять заря
распахивает объятья.

Слышишь: снова поет
затеплившийся очаг.

Родина, только мы
будем владеть тобою.

Родина, только нас
будешь голубить ты.

Родина, стали мы
ныне твоей судьбою.

И не растопчет враг
наши с тобой мечты.

Уго Чинеа

Часовой

Только что мы совершили марш—бросок. И вот наши легкие, жаждавшие глотнуть хотя бы чуть—чуть свежего ветра, вновь наполняются горячим влажным воздухом, струями поднимающимся от поверхности земли. Солнце отражается в асфальтовом покрытии взлетно—посадочной полосы, на которой теперь с нами проводят практические занятия.

Вдалеке, на краю полосы, виднеется одинокий дрок. Отсюда заметно, как под легким дуновением полуденного ветерка, дующего со стороны моря, медленно колыхаются его ветви. На противоположном краю полосы вытянулись в ряд бараки, занятые под казармы, и другие постройки, в которых разместились штаб и службы батальона. Метрах в ста от казарм возвышается башня контроля за полетами. По ее круговой наблюдательной площадке, защищенной от солнца дощатым навесом, поверх которого выложен слой асбеста, ходит часовой, одетый в форму защитного цвета.

Вот часовой садится в раскладное кресло и устраивается в нем поудобнее, чтобы понаслаждаться зрелищем, когда наш лейтенант начнет гонять нас до седьмого пота, заставляя то маршировать, то пускаться бегом.

Уже двенадцатый день мы занимаемся одним и тем же. А винтовки, которые нам так не терпится получить, по—прежнему лежат в заколоченных ящиках в штабе батальона.

Мы разбредаемся вдоль бетонной полосы, которая буквально пышет жаром, надеясь, что там, где начинается земля, хоть немного прохладнее. Напрасно. И здесь такая же нестерпимая жара. Солнце зависло в зените и направляет прямо на нас свои палящие лучи. Я закуриваю. Еще несколько человек затягиваются сигаретами. Мы пьем перегревшуюся во флягах воду и располагаемся под редкими кустами, пытаясь в их тени спастись от зноя.

Лейтенант остается на ногах и после команды «Вольно». Прохаживаясь, он отпускает шуточки в адрес ребят из второго взвода. Докурив сигарету, направляется к середине летной полосы.

— Строиться! — раздается команда.

Из—под надвинутой на лоб фуражки часового проглядывает довольная ухмылка. Сам он продолжает сидеть, закинув ногу на ногу. Винтовка лежит у него на коленях.

Стоило нам построиться, как опять раздаются команды, а командиры рот и взводов повторяют их для своих солдат:

— Батальон, смирно!

— На месте! Вольно!

— Батальон, смирно!

— Напра — во, раз, два, три!

— Шаг назад, марш!

От асфальта поднимается пар. Часовой на башне шагает теперь взад—вперед там, где есть тень. Винтовку он держит наперевес.

Мой желудок давно напоминает, что пора бы и пообедать. Но лейтенант как ни в чем не бывало продолжает гонять нас. Наконец он командует:

— Вольно, разойдись!

Строй рассыпается. Каждый пытается как можно скорее добраться туда, где раздают обед, и занять очередь. Впереди меня вышагивает Кинкалья. К нему присоединяются Макарио и Болита. Прибавляю шаг и догоняю их.

— Дали нам прикурить сегодня, Кинкалья, — говорю я.

— Лучше не вспоминай. Собачья жизнь настала. Меня эта муштра уже доконала: еле ноги переставляю.

— Это все из—за жары. Смотри, как припекает сегодня, — поддерживает разговор Болита.

— Да, братва, скажу я вам, это не бетонные плиты, а настоящая раскаленная сковорода. И мы, как дураки, скачем по ней, — продолжает Кинкалья.

— Слушай, Кинкалья, а правда, что нам еще учиться здесь тридцать дней?

— Кто его знает, может, и тридцать. Будь все проклято! Мочи моей больше нет. Только и слышишь: давай, давай. Встал — давай, побежал — опять давай, поужинал — разбирай и собирай оружие. И так до отбоя. Нет, будь все проклято!

Мы встаем в очередь.

— Братва, слушай! Я придумал прозвище лейтенанту! — кричит Болита, темный парень небольшого роста.

— Какое? — откликаются в конце очереди.

— Клыкастый — вот какое. А?

Очередь разражается хохотом.

— У него нет одного зуба, — объясняет Болита, — поэтому, когда он командует, к нему лучше не подходить — слюни летят во все стороны, только успевай увернуться…

— Братцы, а он ведь в точку попал. Лейтенант и меня несколько раз окатил! — кричит кто—то из середины очереди.

И снова все хохочут.

— Ну так что, братва, договорились? Клыкастый, а?

— Нет, давайте лучше назовем его Слюнявым, — встревает в разговор Макарио, обнажая свои крупные желтые зубы.

На обед сегодня тушенка и рис с фасолью. Плотно заправившись, мы плетемся к гамакам и, добравшись, падаем в них ничком.

Снаружи нещадно палит солнце. В казармах все окна и двери распахнуты настежь в ожидании сквозняка. Отсюда видна пожухлая, опаленная солнцем трава и земля, иссеченная, будто рубцами, широкими трещинами. Раскаленный ветер вбирает в себя потоки влажного воздуха, и возникает ощущение, что вместо воздуха в легкие вливается какая—то вязкая жидкость.

Рев моторов самолета не дает мне заснуть. Я жду, когда же он наконец совершит посадку. Поворачиваюсь в гамаке на другой бок и пытаюсь разглядеть самолет, но мешает крыша соседнего барака. Видны только белые вытянувшиеся облака, лениво плывущие по ярко—голубому небу. Рев моторов нарастает. Слышно, как самолет заходит на посадку, и я поворачиваюсь на другой бок в надежде поскорее заснуть. Рев смолкает окончательно. Я чувствую, как наливаются тяжестью веки, и погружаюсь в сон.

Снова слышу рев моторов. Они стремительно набирают обороты… И вдруг раздается похожий на удар хлыста сухой щелчок. За ним еще и еще… «Наверное, это выстрелы», — мелькает у меня в голове. Нащупываю свои ботинки под гамаком. Когда я их надеваю, снова раздаются выстрелы.

Другие ребята тоже уже обуваются, поспешно натягивают свои не успевшие просохнуть от пота майки и выбегают из казармы к взлетно—посадочной полосе.

Передо мной пробегает лейтенант. В руке у него автомат. За ним, не отставая ни на шаг, бегут несколько бойцов Повстанческой армии. Мы бросаемся за ними. Но лейтенант, оборачиваясь на ходу, кричит:

— Не сметь, в казарму, в казарму! — и бежит вперед.

Однако никто не хочет упустить возможность своими глазами увидеть, что же произошло. Чтобы сократить расстояние, мы бежим к вышке контроля за полетами не по тропинке, а наискосок, через газон. На бегу успеваю заметить, как вдалеке, на другой стороне аэродрома, несколько человек скрываются в зарослях тростника.

— Лейтенант, они в тростнике! Они прячутся в тростнике! — кричу я.

Но лейтенант меня не слышит. Он продолжает бежать к вышке, карабкается по винтовой лестнице наверх и уже оттуда что—то кричит. Я вижу, как он жестами пытается что—то объяснить, потом машет рукой, подзывая меня к себе. Он кладет автомат на пол, а сам приседает на корточки и бережно взваливает себе на спину часового. Потом поднимается и, держась за перила, начинает осторожно спускаться. Я подбегаю и хочу помочь ему, но он уже ступил на асфальт — весь в поту, ноги подгибаются под тяжестью ноши.

— Быстро за машиной! Найди в штабе джип, бегом!

Однако бежать никуда не надо: к нам на полном ходу мчится газик. Он резко тормозит возле нас.

— Похоже, слишком поздно, — говорит лейтенант. Два солдата выпрыгивают из машины, подхватывают

раненого и осторожно кладут на сиденье. Газик срывается с места.

Лейтенант стоит неподвижно. Он словно окаменел. Затем он снимает фуражку, вытирает пот со лба и произносит:

— Думаю, ему уже ничем не поможешь.

— Как так?

— Да вот так. Куда бежали те люди?

— К полю. А наши за ними.

— Ладно, пойдем обратно, — говорит лейтенант, и мы идем к лагерю.

Я вдруг с удивлением обнаруживаю, что вокруг ни души. Только мы вдвоем. Я уже собираюсь сказать ему об этом, как вдруг замечаю между казармами построившийся батальон, а перед ним — ящики с оружием. Солдатам раздают винтовки. Взводы выстроились в шеренги по отделениям. Поотделенно им раздают оружие и ветошь для его чистки.

Я — ефрейтор первого отделения второго взвода первой роты. Встаю на свое место в строю и спрашиваю товарища:

— Какой был приказ?

— Помочь взять тех, кто прячется в тростнике.

Взвод, построившись, уходит. Его ведет сержант. Отбивая шаг по сухой траве, взвод направляется к тростниковым зарослям. Отсюда поля не видно. Его загораживают казармы, вытянувшиеся линейкой в сторону аэродрома. Крайний барак всего метрах в ста пятидесяти от полосы.

— Ну—ка, ребята, живее счищайте смазку! Шомпол в ствол и — пошел! Веселее, не то ночь застанет! — хлопая в ладоши, торопит нас лейтенант.

Другие командиры тоже поторапливают солдат с чисткой оружия. Сержантам, ефрейторам и старшинам выдают автоматы, артиллеристы получают базуки, остальные — винтовки. Мы знакомы с оружием теоретически, по занятиям по стрелковому вооружению. Посмотрим теперь, на что способен каждый из нас в деле. Мне не терпится поскорее дочистить винтовку. В затворном механизме смазка очень густая — приходится разбирать его и каждую деталь протирать ветошью отдельно. Конечно, лучше было бы смыть ее горячей водой, но сейчас это было бы недопустимой роскошью.

— Взвод, быстрее, быстрее! — подгоняют офицеры солдат.

Быстро вставляю затвор и нажимаю спусковой крючок. Слышу, как щелкает ударник в пустом патроннике. Вставляю магазин, осторожно кладу винтовку и вешаю на себя подсумок с патронами. В подсумке три полных магазина. Трассирующие пули помечены красной полоской.

Строимся.

— Взвод, смирно! Прямо шагом — марш, раз, два, три, четыре! Бегом — марш!

Чтобы сократить расстояние, бежим прямо по траве. На горизонте виднеется небольшой кусочек багряного солнца. Тростник колышется волнами. Порыв ветра пригибает цветистые метелки и даже сами стебли.

На полосе несколько человек в военной форме. Они суетятся возле двух грузовиков. Туда же подъезжают еще несколько машин. Они вытягиваются в колонну. Шоферы остаются на местах. Слышно лишь урчание моторов.

Мимо нас проносится джип. В нем капитан. Машина спешит в сторону штаба батальона. Наконец мы достигаем полосы и останавливаемся возле грузовиков.

— Приготовиться к погрузке!

Первое отделение забирается в кузов. Некоторые мешкают, вскарабкиваясь наверх, потому что им мешают винтовки. А снизу нажимают:

— Вперед, ребята, вперед!

— Куда это мы? — спрашивает какой—то милисьяно, ставя ногу на заднее колесо, чтобы оттолкнуться и перелезть в кузов.

— Лезь, лезь, спрашивать потом будешь.

— Везет же нам, парень, — обращается он ко мне, перемахнув через борт кузова.

— Везет, — отвечаю.

Как только все забираются в кузов, грузовик трогается. Весь наш взвод — двадцать два человека вместе с сержантом — умещается в одной машине, даже остается немного свободного пространства.

— Сержант, можно узнать, куда нас везут? — спрашивает Кинкалья.

— Можно.

Все смотрят на сержанта. Раньше он работал в Санта—Кларе конторщиком в отделении американского кредитного банка «Интернейшнл Харвестер компани». Теперь он сержант и командует нами. Это крепкий, мускулистый парень. Зовут его Бенито Ортега.

— Значит, дело такое: надо окружить и поймать тех, кто прячется в тростнике, — объясняет он.

— И это все?

— Конечно. А тебе что, мало этого?

— Эх, заарканить бы их, ребята!

— А если они уже ушли оттуда? — спрашиваю я сержанта.

— Так быстро все поле они проскочить не могли.

— Но это же было полчаса назад, сержант. И они уже поле проскочили, точно говорю, проскочили, — уверяет кто—то.

— А может, они и не пошли через тростник, а сразу вышли на шоссе, что ведет в Сенфуэгос…

— Нет, там бы их перехватили. На дороге патрулирует джип, — возражает Бенито.

— Ну и что, что патруль? — подает голос Болита.

— Патруль патрулирует, тебе говорят. И обязательно зацапает их, если они решатся выйти. Уловил? — спрашивает Кинкалья.

Подъезжаем к полю с противоположной стороны. Проехав еще несколько метров, грузовики останавливаются.

— Выгружайся, ребята! — командует сержант. Спрыгиваем на землю. В этот момент к нам подъезжает джип.

— Следуйте за первым, сержант, — поступает оттуда приказ.

— А где первый?

— Вон там… — показывает офицер.

— Слушаюсь!

— Дистанция пятнадцать метров, — добавляет офицер.

— Внимание! Слышали приказ? Дистанция пятнадцать метров. Первому отделению расположиться здесь, остальные рядом. Выполняй команду! — приказывает сержант Бенито.

Надвигается темнота, а вместе с ней и холод. Что ж, придется, видно, нам постучать зубами. Еще одна машина движется по окраине поля. Трава здесь скошена под самый корень, и даже лежа на земле можно осматривать местность. Недалеко за нами растут гуайябо. В воздухе разносится аромат спелых фруктов. На двух грузовиках только что подвезли третий и четвертый взводы. Они быстро рассредоточиваются, образуя вместе с нами единую цепь. Кто—то ползком приближается к нам с тыла. Это сержант.

— Винтовки не заряжать, — шепчет он. — Не курить, не разговаривать. Будьте начеку, они могут показаться в любую секунду. — И он ползет дальше по цепи.

Устав опираться на локти, я опускаюсь на живот, чтобы немного передохнуть. Начинает болеть грудь и затылок, оттого что все время приходится вытягивать шею. Ноги сводит судорогой. Поворачиваюсь на бок, чтобы дать отдых затекшим мускулам. В это время возвращается сержант.

— Сержант, а что мы будем делать, когда настанет ночь?

— Ждать.

— А смены не будет?

— Нет.

— А если кто—то вдруг заснет?

— Я его пристрелю.

— Что же, так сразу и расстрел?

— Да, так сразу, — говорит сержант, поправляя фуражку. — Если кто—то из нас заснет, они смогут улизнуть. Подойдут без шума и попытаются проскочить.

— А может, они знают, что мы здесь?

— Может, и знают.

— И потому—то они до сих пор не показываются, а?

— Может, и так.

— Нет, так оно и есть, ведь мы залегли здесь давно. По времени они должны были уже пересечь поле.

— С ними две женщины, и быстро идти они не смогут.

— А сколько их, сержант?

— Пассажиры самолета сказали, человек пять—шесть.

— Да—а–а…

Постепенно все вокруг теряет конкретные очертания, расплывается. Замирают стебли сахарного тростника и высокой травы, растущей вдоль узкой тропинки. Просыпаются сверчки, оглашая округу своим стрекотанием. И вот уже начинается лягушачий концерт.

Совсем стемнело. Появились первые звезды. Вижу, как одна из них скользит вниз по небосклону и исчезает за колышущейся чертой горизонта, образуемой тростником и полоской неба. Вдруг из зарослей доносится настораживающий шорох — скорее всего, треск придавливаемой соломы. Я ложусь на живот и подтягиваю к себе винтовку. Приклад упирается мне в плечо. Моя левая рука вытянута и удерживает винтовку за ложе, правая — на затворе. Я сдерживаю дыхание и пытаюсь что—нибудь разглядеть в кромешной темноте, но уже в двух шагах ничего не видно. Вот шорох прекратился. Я перевожу дыхание, правой рукой нащупываю подсумок. Порыв ветра проносится над зарослями и приводит их в движение, отчего они издают звук, похожий на шум дождя.

И снова слышится шорох соломы. В зарослях тростника что—то шевелится. Я готов выстрелить, но сдерживаюсь: щелчок затвора может меня выдать. Сильно бьется сердце. Каждой клеточкой тела я чувствую твердую, шероховатую поверхность земли.

А шорох соломы слышится все ближе. Вот он внезапно прекращается. Впереди перешептываются. Звуки стелются по земле. Я приподнимаюсь, но ничего не вижу. Прекратился и шепот.

Сухой щелчок заряжаемой винтовки заставляет меня повернуть голову направо. И в тот же миг прямо передо мной возникает какой—то шум, возня.

— Стой! — слышится справа. — Стой!

Огромные тени надвигаются на меня. Я заряжаю винтовку и кричу:

— Стой, кому говорят, стой!

Я стреляю один раз, другой. Трассирующая пуля прочерчивает отсвечивающую желтым прямую линию. Различаю несколько похожих на кули силуэтов, мелькающих впереди. Справа от меня тоже стреляет милисьяно. Кто—то вскрикивает и падает. Теперь огонь открывают все милисьянос. А в отсвете трассирующих пуль четко различимы согнувшиеся фигуры бегущих. Внезапно на них падают два ярких луча, и они замирают как вкопанные. Опять раздается крик и просьба прекратить огонь.

— Не стреляйте, не стреляйте!

Никто уже не стреляет. Мы смотрим, как к нам подъезжает джип с включенными фарами. Две женщины прикрывают глаза руками, а двое мужчин стоят в угрожающей позе с пистолетами, нацеленными на фары джипа.

— Бросай оружие! Слышишь, бросай оружие! Вы окружены, сдавайтесь!

Мужчины бросают пистолеты.

— У нас одного ранили, а может, и убили. Он там, — говорит один и указывает рукой направление.

Женщина делает несколько шагов, наклоняется, потом вдруг выпрямляется и кричит:

— А—а–а! Убили Фела!

— Пропади он пропадом! — кричит другая. — Туда ему и дорога!

— Фела—а–а!

— Да пропади он пропадом! Видишь ли, самолет захотел угнать. Кто нас подбил на это? Кто нам все уши прожужжал? И ведь все—таки уговорил! Ах, лучше прибыть на самолете, чем с пустыми руками. Вот и смотри на него, радуйся! Доигрался… Теперь из—за него всю жизнь не отмоешься!

— Фела—а–а!!!

— Туда ему и дорога!

— Ирене, брось ты этого негодяя, не убивайся, — говорит один из мужчин и берет плачущую женщину за руку.

— Прикидывалась смелой, а на деле оказалась слюнтяйкой.

— Брось, не слюнтяйка она, это все нервы, — говорит второй мужчина. — Она поплачет и придет в себя…

На лице Ирене появляется улыбка. Она принимается хохотать и хохочет все время, пока мужчина ведет ее к одному из джипов.

— Раймундо, слушай… — говорит другой.

— Да идите вы все! — кричит первый. — Ну что, угнали самолет? А? Получили? Вот чем закончилась ваша идиотская оперетта — твоя и Диего!

— Отстань от него, Саул, отстань, — сквозь истерический смех произносит Ирене.

Кинкалья, Болита и Макарио с винтовками наперевес идут впереди по направлению к огням. Кинкалья отходит на несколько шагов влево, туда, где лежит убитый. Нагибается над ним, прикладывает ухо к груди:

— Мертв.

Болита и Макарио идут к преступникам. Макарио подбирает пистолеты.

— Забрать труп, лейтенант? — спрашивает Кинкалья.

— Сейчас мы к тебе подъедем, — отвечают из джипа.

Из джипа выходят двое военных. Они приостанавливаются перед парой, которую конвоируют Макарио и Болита. Женщина продолжает нервно смеяться. Это худая блондинка с распущенными волосами. На мужчине белая рубашка и темные брюки. Вид у него испуганный.

Назад мы возвращаемся часов в шесть утра. Пешком добираемся до аэродрома. Главных его строений отсюда не видно. Заметна лишь вышка, на которой в полумраке шагает взад—вперед часовой. Когда мы поворачиваем к казарме, четко слышатся его шаги по деревянному настилу.

Начало пути

Наш путь начался 7 декабря 1960 года, когда, вооруженные пулеметами и винтовками, мы въехали в небольшое селение Техар, расположенное по правую сторону дороги, что ведет к Топес—де—Кальянтес. Весь наш батальон разместился в двенадцати грузовиках, так что на каждую машину приходилось более чем по отделению. Мы ехали стиснутые со всех сторон, как сельди в бочке, дыша спертым воздухом и думая лишь о том, как бы вытянуть затекшие ноги и вдохнуть полной грудью свежий воздух.

Вскоре первый грузовик остановился в Техаре, и по машинам пронеслось: «Приехали!» Мы вылезли из грузовика и дальше пошли пешком.

Спускался вечер. На западе алел закат, окрашивая края облаков в пурпурный цвет. Казалось, весь горизонт охвачен пожаром.

Техар, видимо, был давно заброшен. Печи затянуло толстой паутиной. Около навеса, открытого всем ветрам и непогодам, где хранились штабеля старых деревянных брусьев и где сейчас все было покрыто толстым слоем пыли, возвышался холмик из красной гончарной глины, затвердевший от длительного воздействия воды и солнца.

Скинув рюкзаки, все разместились под навесом, чтобы немного отдохнуть и перекурить. Не успели сделать нескольких затяжек, как из небольшого деревянного домика, находившегося неподалеку, вышел офицер Повстанческой армии и приказал всем построиться. Вскоре появился еще один офицер и встал перед строем. Дул порывистый холодный ветер, поднимая в воздух облака красной пыли и обрушивая их на нас. Офицер начал говорить, но из—за сильного ветра нельзя было уловить ни слова. Мы с товарищами подались вперед, стараясь хоть что—нибудь разобрать.

— Сзади слышно? — спросил офицер, заметив это.

Я отрицательно покачал головой. Он повысил голос до предела, и тогда мы его услышали.

— Вас прислали сюда потому, что в этих горах укрываются банды наемных убийц, совершающих налеты на крестьян, убивающих женщин и детей. Они хотят сломить наш народ. Выйди из строя, — обратился он к парню из третьей роты. — Видите? Он настолько худ, что похож на скелет, обтянутый кожей. И все это оттого, что ему высосал кровь империализм.

Мы засмеялись: парень и в самом деле был похож на скелет.

Затем офицер поставил перед строем еще одного бойца:

— А этот? Как вы думаете, сколько ему лет? На вид больше тридцати, а на самом деле только восемнадцать! У него тоже высосал кровь империализм. Они хотят высосать кровь у каждого из нас…

Он говорил и говорил, и никто уже не смеялся. Мы слушали напряженно, затаив дыхание и только крепче стискивали зубы и плотнее прижимали к себе винтовки, забыв о голоде и жажде.

Закончив речь, он поставил в отдалении несколько пустых консервных банок и, прислонившись к стволу дерева, начал стрелять по ним из легкой автоматической винтовки. Банки взлетали в воздух при каждом выстреле. Затем он перекинул винтовку через плечо и, перед тем как сесть в джип, попрощался с нами. Когда джип отъехал, я подошел к лейтенанту нашей роты и спросил его, кто же был тот офицер, и он ответил:

— Команданте Линарес.

Не прошло и получаса, как снова объявили построение. Мы покидали Техар в колонне по одному и направлялись в сторону Топес—де—Кальянтес. Ночь опускалась на землю, а дорога светилась, словно возвращала накопленную за день солнечную энергию. Все остальные предметы были едва различимы в наступивших сумерках.

Шли мы недолго. Вскоре нас перестроили по двое и мы свернули с дороги в поисках господствующей над местностью высоты. Уже совсем стемнело, и нельзя было ни курить, ни переговариваться, чтобы не выдать себя.

Раздались первые выстрелы. Они не застали нас врасплох. Мы залегли, зарядили винтовки и стали ждать, до боли в глазах всматриваясь в темноту. Выстрелы гремели долго, и было видно, как с той стороны на эту, пролетая над дорогой, сыпались трассирующие пули, всего в нескольких метрах от того места, где я лежал. Мой указательный палец застыл на спусковом крючке, как, наверное, у всех. Мы открыли огонь почти одновременно, и казалось, что земля вздрогнула, когда раздались выстрелы и темноту прорезали яркие вспышки.

На рассвете мы обнаружили в нашем батальоне первую потерю. Это был Ласара, семнадцатилетний мулат—весельчак, который до победы революции был чистильщиком и мальчиком на побегушках. Он вступил в ряды народной милиции, как только узнал, что формируются боевые батальоны. Когда его мобилизовали, он был учеником в столярной мастерской.

С этой потери началась борьба с бандами, орудовавшими на горном плато Эскамбрай. А вернее, борьба продолжалась.

При свете факелов

О том, что видел в ту ночь, я не могу не рассказать. Каждый раз, воскрешая в памяти те события, я вспоминаю звезды, что светили тогда, что неизменно светят миру с наступлением темноты, проливая свое сияние на бесконечное однообразие дорог и тропинок, протоптанных босыми ногами, хотя для этой цели лучше подходят тяжелые военные сапоги.

Тот день казался нам самым длинным за весь наш утомительный переход по горам Ягуахай. Мы страшно устали. К вечеру встали лагерем неподалеку от быстрого горного ручья, который упрямо прокладывал себе дорогу в скалистых породах. Мы обрадовались этой долгожданной остановке и принялись устраиваться на новом месте. Каждый из нас вдруг почувствовал себя настоящим партизаном. Лица у всех были серьезны. При малейшем шорохе мы напрягали слух и зрение, пытаясь уловить, откуда он исходит. Едва мы скинули рюкзаки, как пошел мелкий, моросящий дождь, не прекращавшийся в течение нескольких часов. С наступлением ночи дождь кончился, и мы выставили дозоры. Моя смена начиналась в 11 часов. К этому времени в лагере уже воцарилась полная тишина. С места, которое я выбрал для своего поста, он был видел как на ладони. Я даже различал силуэты гамаков, четко выделявшиеся на фоне черной земли.

Прислушиваясь к малейшим шорохам, я старался не упустить ничего, что могло бы предупредить о приближающейся опасности. Наверное, поэтому даже шуршание сухой травы настораживало меня, и я напряженно всматривался в темноту, держа палец на спусковом крючке.

Но уже через полтора часа я довольно хорошо различал привычные для гор и довольно неожиданные ночные звуки. Я слушал и с наслаждением раскрывал для себя маленькие секреты, хранимые деревьями, травой и самой землей. Вдруг внизу, в ущелье, от которого до моего поста было не более полутора метров, я заметил четыре огонька, медленно поднимающиеся вверх.

Я бросил взгляд на светящийся циферблат ручных часов — они показывали половину первого. Огоньки как бы плыли, то сливаясь воедино, то отделяясь друг от друга, но неуклонно приближались. У меня возникло желание поднять тревогу, однако я быстро поборол его, хотя мне было немного не по себе. Казалось, миллионы враждебных глаз пристально следят за мной отовсюду. Все вокруг стало приобретать причудливые очертания, и странный блеск появился на всем, что меня окружало. А огни все приближались.

Я весь напрягся, крепко стиснул винтовку и приготовился лицом к лицу встретить опасность. Вскоре огни показались на краю ущелья. Я отступил немного назад и. уже не в силах сдерживаться, закричал:

— Стой! Кто идет?

Огни дрогнули, и при свете факелов я смог разглядеть тех, кто их нес: старика с редкой белой бородой и большими глазами, пожилую женщину примерно того же возраста, что и старик, и двоих детей лет шести — восьми, без рубашек.

Без тени страха они приблизились ко мне. Старик шел впереди. Я замер в напряженном ожидании, продолжая держать палец на спусковом крючке. Старик некоторое время внимательно разглядывал меня при свете факелов, а затем спросил:

— Вы охраняете моего сына?

Я ничего не понял и в недоумении пожал плечами.

— Лейтенанта Зео, — добавил старик.

— Не понимаю, вы о чем? — Голос мой задрожал от внезапно охватившего меня волнения.

Тогда старик указал факелом именно на то место, где я стоял, и сказал:

— Смотрите, он там…

Только теперь я разглядел надгробную плиту, которую в темноте выбрал для своего поста наблюдения. Я опустил винтовку. Ствол ее медленно коснулся земли, и я невольно оперся на нее. Все четверо путников опустились на колени, образовав полукруг возле надгробия, и при свете факелов я увидел, как на холодный серый камень упали горячие слезы.

Эдуардо Эрас Леон

Мы, оставшиеся в живых, кому мы обязаны жизнью?

Р. Фернандес Ретамар

Эдуардо

I

Война окончена, и ты жив. Ты возвращаешься, едешь все эти километры, что кажутся тебе нескончаемыми, сжимая кулаки и радуясь одержанной победе, которая овевает твою винтовку и твой берет.

Все зовут тебя героем. Потому что ты ведешь грузовики, отмеченные печатью несчастья, которые те, другие, привезли на своих кораблях. И ты чувствуешь себя героем. И гордишься победой, потому что в каждой деревне, через которую ты проезжаешь, тебя приветствуют, тебе кричат, тебе бросают цветы прямо в лицо.

Грузовики останавливаются, и толпа приближается к тебе. Все говорят разом о своей безграничной радости, а ты никого не слышишь, будто оглох от долгого ожидания слов, которые так хотел услышать. И ты лучше понимаешь язык жестов, прикосновения рук к твоей одежде, ручонок детей, которые трогают твою винтовку и выпрашивают у тебя патроны или лоскутки вражеской маскировочной одежды, прикрепленные к твоему берету, и одна женщина дарит тебе карамель, а другая — цветок, но ты лишь улыбаешься им. Старушка подносит тебе стакан холодной, почти ледяной воды. И вдруг ты перестаешь смотреть на всех остальных. И смотришь только на эту старушку, и, пока пьешь воду, ты смотришь на нее и сам себе задаешь вопрос: возможно ли? неужели она — та самая? Ты протягиваешь руку, пытаешься задержать ее, но она уходит прежде, чем ты успеваешь ее спросить об этом… Грузовик трогается. А ты все смотришь ей вслед. Ты думаешь только о старушке, которая не захотела тебя подождать…

…То ли еще ночь, то ли уже предрассветные сумерки. Грузовики сбавляют ход. Никто не ноет, никто не разговаривает. Все молчат. Поселок, через который вы едете, погружен во мрак. Улицы пустынны. Поселок словно вымер. Все слегка настораживаются. Переглядываются. Сжимают винтовки. Один из бойцов говорит тебе:

— Здесь что, никого нет? Нет никого, а?

— Кажется, нет, — отвечаешь ты.

Другой шепчет:

— Похоже, что так.

— Да, похоже, — говоришь ты.

Но ведь и впрямь никого. Машины продолжают следовать через поселок.

Ты дышишь с трудом, будто тебе не хватает воздуха. «Холодно здесь», — думаешь ты. И смотришь на других. В грузовике действительно страшно холодно, и нет никого вокруг. И темно. Но вот поселок кончается.

— Смотри! Там огонек, — говорят тебе.

Огонек в мертвом поселке. Значит, в нем кто—то есть. И все смотрят. Все хотят увидеть этот огонек. А рядом с огоньком — тень. Маленькая тень. Грузовики сбавляют ход, потому что со всех машин хотят разглядеть, кто же это. И вот ты видишь женщину. У нее в руках платок, развевающийся на ветру. Лицо у нее морщинистое, но приятное, улыбающееся всем, кто едет в грузовиках. Рука ее, сжимающая платок, то поднимается, то опускается, повинуясь порывам ветра. И кажется, что платок вот—вот упадет, но рука вновь поднимается, и платок мягко полощется, и с лица старушки не сходит улыбка. А грузовики все едут, и нежное тепло охватывает всех, и все поворачивают головы, и смотрят, и не разговаривают, а старушка стоит все на том же месте со своим развевающимся платком. Тебе видно ее лицо, и руки, и платок, и движение воздуха, и нежное улыбающееся лицо, и она не уходит и продолжает стоять как вкопанная, и тебе долго виден постепенно удаляющийся огонек.

Грузовики едут все так же не спеша, но настроение у людей меняется. Все приподнимают головы и начинают тихо петь…

II

Грузовики подъезжают к сентралю. Ты приказываешь всем оставаться на местах: Дионисио распорядился ждать его. И ты смотришь, как он идет к штабу. Скоро в бой! Ты шагаешь к голове колонны.

Возвращаешься. «Что такое бой?» — спрашиваешь ты себя. Ты этого не знаешь, но представляешь, как, подхваченный радостью от полученного боевого приказа, прыгаешь в грузовик…

Ты шагаешь вдоль грузовиков. Всем хочется курить. Еще никто не спросил у тебя на это разрешения, но ты уже чувствуешь, что вот—вот спросят.

— Не курить, — говоришь ты. — Здесь нельзя курить! — повторяешь ты и выбрасываешь сигару, которую держал в руке.

С удивлением ловишь себя на том, что каждую минуту посматриваешь на часы. «Как же он долго!» — думаешь ты. Ты подходишь к последнему грузовику, и кто—то приближается к тебе.

— Кто идет?

— Огоньку не найдется? — спрашивает идущий. Винтовка у него на ремне, а его забинтованная рука слегка дрожит, колда он протягивает сигару.

— Здесь нельзя курить! — резко отвечаешь ты.

Он уже рядом с тобой. Темно. Но тебе видны выгоревшие пряди волос, выбивающиеся из—под испачканного кровью берета, и потрепанная форма в болотной грязи.

Он молча смотрит на тебя и поворачивается к тебе спиной, чтобы уйти. И ты не можешь объяснить почему, но ты чувствуешь, что тебя тянет к этому человеку. И неожиданно для себя ты задерживаешь его:

— А откуда ты, старина?

— Из 339–го батальона, из Сьенфуэгоса, — отвечает он. Он говорит это только тебе, но все в грузовике слышат.

— Вы были в бою? Сражались? — кричат ему. — Сколько их? Как все было?

— Подожди, — говоришь ты, — подожди, старина. Старый милисьяно не отвечает. Он лишь смотрит на тебя, повернув к тебе свое обветренное лицо.

— Парень, у нас убили почти пятьдесят человек, — говорит он, стирая пот с морщинистого лба забинтованной рукой и с силой сжимая сигару.

— Но как же так?! Как же так?! — кричишь ты ему. — А мы?

— Стреляйте в этих чудовищ, бейте их что есть силы! — И он удаляется.

— Погоди, старина, погоди! — И ты бежишь ему вдогонку и настигаешь его. И пламя спички вспыхивает вопреки запрету…

III

Дионисио еще не вернулся. И батарея ждет своего командира. Тебе не сидится, и ты обходишь нервничающих часовых.

— Все в порядке?

— Все в порядке, командир. Когда же мы вступим в бой?

— Я этого не знаю. На войне иногда приходится долго ждать своего часа, — говоришь ты ему.

Ты направляешься к джипу. Дионисио пришел.

— Ну, что? — спрашиваешь ты его. — Уже? Пора?

— Надо ждать, — говорит он.

— Дионисио, черт побери, когда же мы будем драться?

— Когда прикажут, малыш, когда прикажут.

Но вам не приказывают. Командиры не приказывают. «Старушки с платочками должны были бы приказывать — думаешь ты. — Или милисьянос из батальонов, где полно убитых». А тем временем грузовики прибывают и прибывают, двигаясь как молчаливые муравьи, и те, кто в арьергарде, укрощают пыл тех, кто только что приехал.

IV

Альдо, наверное, сражается на берегу моря. Он уже два дня в бою, а ты два дня ждешь у сентраля. Ждать дольше становится невмоготу. Хватит. Дионисио разрешает тебе пойти в штаб и без устали спрашивать «когда?», но и там никто ничего тебе не говорит…

Кто—то дотрагивается до твоей спины.

— Слушаю, старший лейтенант! — вытягиваешься ты в струнку.

— У тебя есть джип? — спрашивает он.

— Да, но батарея…

Он не дает тебе договорить.

— Поехали! — приказывает он.

— Куда?

— В сторону моря, на линию фронта, отвезти карту. Ну, поехали! — И он почти подталкивает тебя к джипу.

Ты не сопротивляешься. И раньше, чем успеваешь задуматься, ты оказываешься на шоссе. Но ведь ты увидишь Альдо! Твой шофер смотрит на тебя с испугом.

— В баке мало бензина, — говорит он.

— Не важно, давай! — приказывает ему старший лейтенант.

Шоссе пустынно… Вот и Пальните.

— Здесь все и началось, — говоришь ты тихим голосом, потому что шоссе приобретает другой вид — появляются воронки в кюветах, следы танковых гусениц, сгоревшие деревья, кровь. «Здесь не видно мертвых, — думаешь ты. — Где же мертвые? Альдо должен быть за Плая—Ларга. Наверное, его батарее пришлось много стрелять. Почему не ввели в бой нашу батарею? Я не предупредил Дионисио…»

— Плая—Ларга, — говорит старший лейтенант. — Не останавливайся, давай, давай до Плая—Хирон.

— Бензина мало, старший лейтенант, — говоришь ты ему.

— Сколько?

— Меньше четверти бака.

— Вперед, — говорит он, — карта там крайне необходима. Поехали!

И джип мчится дальше. По встречной полосе едет санитарная машина. «Почему у нее включена сирена?» — думаешь ты. Машина приближается. Когда она проезжает мимо, шофер высовывает руку и показывает вверх.

— Что это? — спрашиваешь ты старшего лейтенанта. — Что он хочет сказать?

Но лейтенант тебя не слышит. Он высовывается из джипа, оглядывается назад и кричит:

— Самолет! Стой! Стой!

Шофер сильно тормозит и швыряет джип к правому кювету. Он выпрыгивает и бежит к изогнутым деревьям. Старший лейтенант бросается за ним. А ты не можешь. Ноги отказываются тебе повиноваться. Ты лишь открываешь дверцу и с большим трудом прячешься под джипом. Ты высовываешь голову, когда слышишь треск пулеметов самолета, и у тебя учащается дыхание. «Неужели здесь меня убьют?» — думаешь ты. И твое тело пронизывает

холод, а потом охватывает невыносимый жар, который ударяет в голову.

— Быстро, быстро! — кричит старший лейтенант. — Едем дальше!

Ты поднимаешься. У тебя нет сил. Но ты превозмогаешь себя и садишься в машину.

V

— Альдо, Альдо!

Ты видишь его в открытом джипе. Он ждет, когда грузовики и автобусы, заполненные милисьянос, проедут среди множества орудий, танков, людей, движущихся по обе стороны автострады, детей с суровыми лицами, грязными от пота, пыли и тины. Альдо тебя не слышит, и ты бежишь, чтобы увидеть его, быстро лавируя между грузовиками, наталкиваясь на людей, которые удивленно смотрят на тебя. Ты резко хватаешь его за руку.

— Альдо, Альдо! — кричишь ты ему.

От пороха лицо у него темное, глаза припухли от нескольких суток без сна, мозолистые руки воспалены, испачканы землей. Это не тот Альдо, которого ты знал раньше. Он глядит на тебя отрешенно, словно припоминает что—то.

— Малыш! — говорит он тебе голосом, который не похож на его собственный, голосом охрипшим и глухим. — Малыш, у тебя не найдется воды, немного воды?

— Воды нет, Альдо, — отвечаешь ты, — ни капли нет. Альдо, тебя ранили? Поверни голову. Куда? Куда ранили?

Но он будто не слышит тебя и с горечью в голосе говорит:

— Убили нашего друга Лумумбу, малыш! Я не успел ему помочь, и его убили!

Ты открываешь рот, чтобы произнести слова утешения. Хочешь обнять его, сказать ему, что он герой, что войну мы обязательно выиграем, потому что среди бойцов — такие, как он. Но вдруг ты чувствуешь себя беспомощным, как младенец, который еще не говорит. И вот колонна трогается в путь, а ты ничего не можешь сделать, чтобы задержать Альдо. И его джип едет в колонне к месту решающего боя. «Почему не ввели в бой нашу батарею?» — думаешь ты.

VI

Старший лейтенант доставил карту, и ты вернулся и сентраль. Диописио тебя ждал. Он собирался отчитать тебя за нарушение дисциплины, но увидел твое лицо и промолчал. Вместе вы возвращаетесь к батарее.

— Дионисио, я видел Альдо, — говоришь ты. — Альдо сражался как герой…

И вы идете дальше к батарее.

…И снова ты ждешь. Батарея так и не сделала ни одного выстрела. Ты был на войне, но по—прежнему спрашиваешь себя, что же это такое. Потому что для Альдо и для тебя война оказалась разной. Теперь тебе уже не разобраться в этом, ведь она закончилась. И для тебя, и для многих таких, как ты, война стала борьбой с ожиданием. Или воспоминаниями о старушке с платком, приветствовавшей тебя возле мертвого поселка, о слезах старого милисьяно из героического батальона, о глуховатом голосе просящего воды друга, глаза которого опухли без сна…

…И сейчас, в грузовике, в котором ты возвращаешься, сжимая кулаки и радуясь одержанной победе, которая овевает твою винтовку и твой берет, ты перестаешь терзаться. И в деревнях, которые ты проезжаешь, тебя приветствуют, тебе кричат, тебя воспевают как героя. И пожалуй, люди правы. Войну выиграли все. Те, кто сражался, и те, кто не сражался. Те, кто ждал и жил, как ты, и те, кто не смог дождаться, потому что смерть положила конец их ожиданию. Может быть, поэтому ты машешь всем и прижимаешь к груди цветы, которые тебе бросают прямо в лицо, и гордишься победой, потому что она и твоя. А грузовики все мчатся по нескончаемому шоссе, и ветер высушивает твои слезы.

Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 37, с. 122.
После того как 18 августа 1958 года Повстанческая армия отразила наступление противника на Сьерра—Маэстру, доктор Фидель Кастро Рус обратился по повстанческому радио к кубинскому народу и ко всем народам Латинской Америки. Здесь приводится текст этого обращения с некоторыми сокращениями. — Прим. ред.
Это довело общее количество военнопленных, возвращенных нами батистовской армии, до 422 солдат. —
Военная крепость периода военной диктатуры, ныне переданная Революционным правительством министерству народного образования. —
Группа политических интриганов, окружавших в начале XIX века в Испании короля Фердинанда VII, В переносном смысле — правящая клика, влияющая своими интригами на все государственные дела в интересах личной выгоды. —
В результате политического кризиса, вызванного нараставшей революцией, 12 августа 1933 года был свергнут палач кубинского народа — диктатор Мачадо. Сменившее его правительство Мануэля де Сеспедеса, проводившее соглашательскую политику, было в сентябре заменено правительством Грау Сан—Мартина, начавшего было осуществлять некоторые социальные преобразования в пользу трудящихся. Но реакционная часть армии во главе с Фульхенсио Батистой подняла контрреволюционный мятеж и, пользуясь поддержкой США и реакционных групп вроде «АБС—Радикаль», развернувших кампанию за вооруженное вмешательство США в кубинские дела, добилась отстранения Грау Сан—Мартина. У власти был поставлен новый диктатор — полковник Мендиетта. Революция 1933 года была задушена реакцией ири прямом содействии и покровительстве США. (См.: Xименес А. Республика Куба. Исторический очерк. М., 1963, с. 65–69). —
Главарь, вожак. Это слово, наиболее часто употребляющееся как эпитет палача испанского народа Франко, приобрело тот же оттенок, что и немецкое слово «фюрер». —
Имеется в виду Хосе Марти. —
Де Сеспедес Карлос Мануэль (1819–1873) — кубинский патриот, поднявший в 1868 году восстание против испанского владычества. —
Сахарный завод со всеми относящимися к нему строениями, плантациями, поселениями и т. п. —
Трухильо — военный диктатор и палач Доминиканской Республики, казнен патриотами; Сомоса — бывший президент и военный диктатор Никарагуа. —
Эта инструкция была составлена 22 июня, то есть за пять дней до захвата нами американских граждан. Наше предвидение сбылось. Янки не начали никаких репрессий, а прислали к нам через неделю своих парламентеров. —
Кубинские повстанцы периода борьбы против испанского владычества в XIX веке. —
Заросли вечнозеленых деревьев и кустарников с надземными корнями. —
На Кубе в описываемый период пользование телефонами—автоматами было бесплатным. —
Перевод Н. Холодковского.
Речь идет о национально—революционной войне испанского народа против фашизма (1936–1939 гг
Среднее учебное заведение в Гаване. —
Пресмыкающееся семейства аллигаторов. Обитает в водах Центральной и Южной Америки. —
Полурыба—полурептилия древнего происхождения, сохранившаяся на Кубе. —
Дикое кубинское растение с душистыми цветами. —
Антильское дерево с белыми зонтообразными соцветиями. —
Дерево, листья которого имеют неприятный запах. —
Имеется в виду Врунетская операция республиканских войск (август 1937 г.) во время национально—революционной войны испанского народа против фашизма. —
Главный герой романа Стендаля «Пармская обитель». —
Кличка людей в маскировочной одежде, здесь — агрессоров. —
«Червяки» — презрительная кличка кубинских контрреволюционеров. —
Одна из бразильских радиостанций. —
Революционные вооруженные силы Республики Куба. —
Майор, высшее воинское звание в первые годы Кубинской революции. —
Национальный институт аграрной реформы. —
Антильское тропическое дерево. —