Жители Венеции научились сохранять свой самобытный город, несмотря на многочисленные набеги и нападения врагов. Самый необычный и дерзкий проект был задуман и осуществлен негоциантом Джованни Анафесто Паули.

Дворец в облаках

Юджин Мирабелли

1.

История того, как город Венеция вырос на водах Адриатики, представляется вымыслом, чистейшей романтической сказкой. А ведь она правдива. Когда рухнула Римская империя, когда ушли и бросили свои аванпосты римские армии, варвары Севера хлынули грабить и жечь города италийского побережья, насилуя и убивая всех, кто попадался на пути. Тех, кто бежал из дымящихся развалин, преследовали до моря, загоняли в болота, лагуны и топи. Когда захватчики ушли, уцелевшие неуверенно вернулись восстанавливать свои дома, но вскоре на них обрушились новые орды. Грабежи и бойни повторялись снова и снова. Историки считают, что зверское нашествие гуннов Аттилы в 452 году заставило, наконец, несчастных распроститься с надеждой вернуться на материк. И они предпочли заново строить свою жизнь в лагунах.

Первые обитатели Лагуны жили, подобно морским птицам, на циновках из плетеного камыша. Преследовавшие их вооруженные воины по колено проваливались в жидкую грязь и тонули, когда накатывал прилив. А местные жители тем временем находили себе пути в коварном лабиринте безопасных мелких проток, петляющих через топи, учились рыбачить и ловить птиц. Они строили узкие плоскодонки, на которых, отталкиваясь шестом, плавали по мелким ручьям. Они преуспели и заселили близлежащие островки: кое-какие были едва-едва больше песчаной банки. В 466-м десяток таких поселений объединился, и эта дата не хуже любой других подходит для основания Венеции.

Рожденный из моря город — та самая Венеция пышных дворцов, борделей и разукрашенных церквей, поднимающихся из безмятежного моря, Венеция фресок и расписных потолков, сияющих в отраженном водой солнечном свете, хлопотливая Венеция прославленных купцов и куртизанок, поэтов и художников, — вырос как раз из лагунных поселений. Венецианцы все дальше заплывали в Адриатическое и Средиземное моря; они стали великими купцами и первопроходцами. Один ее сын, Марко Поло, прошел по Великому шелковому пути до восточного края земли, до страны Китай. Другой, Казанова, похвалялся своими путешествиями из будуара в будуар по странам Западной Европы. Из всех государств и княжеств, составлявших Италию, не было такого же богатого или такого же гордого и независимого.

2.

Когда я был совсем мальчишкой, мой дядя Винченцо катал меня в своем открытом двухместном биплане, чудесном старомодном самолетике из дерева, проволоки и ярко расписанной желтой парусины. Вторая мировая война закончилась всего несколько месяцев назад, и я предпочел бы оказаться в истребителе Р-40 с акульими зубами на воздухоприемнике, как у "Летающих тигров" например, но дядя бесконечно упивался полетами на рискованном старомодном бипланчике. А для меня даже подняться в воздух было чудесно.

Мы взлетели с травяного поля в Массачусетсе и кругами поднялись в безмятежно голубое небо. Все в тот день меня зачаровывало: миниатюрные домики далеко под нами, облака, превращавшиеся в прохладный туман, когда мы пролетали сквозь них, синие горы на горизонте. Мы направлялись к искристому, сверкающему белому облаку, величественно громоздящемуся пухлыми белыми уступами. Дядя Винченцо направил биплан к проему между двумя огромными грядами, и тут — все еще в облаке, но без укрывающего тумана — мы замедлили ход, и биплан мягко ткнулся о причал. Мотор кашлянул несколько раз, потом повисла тишина.

— Ха-ха! Мы приземлились на горе! — удивился я.

Мой дядя был автогонщиком (серьезный перелом носа и искореженная левая рука тому свидетели) и все делал быстро. Теперь, выпрыгнув из кабины, он обошел самолет.

— Идем, — сказал он, расстегивая ремень поперек моих коленей. — Presto! — произнес он, поднимая меня из кабины, чтобы поставить на ноги, и добавил: — И авиаторские очки уже можно снять.

— Но они мне нравятся, — запротестовал я. В кожаном шлеме и выпуклых очках легче играть в авиатора.

— Ладно, пусть остаются. Идем.

Он убрал во внутренний карман летной куртки блокнот, здоровой рукой взял мою и пошел быстрым шагом. Мы ступали словно по накрахмаленной скатерти между стен из белого шелка.

— Это не гора, — заявил я. — Совсем.

— Верно, — отрезал он и, волоча меня за собой, взлетел по короткой лестнице.

— Вот Лючия, — сказал он, широким жестом указав на молодую женщину с золотисто-рыжими волосами. — Лючия, это мой племянник Джейсон.

Она подала руку со словами:

— Привет, Джейсон.

Я поздоровался. Рука у нее была мягкая и теплая. Лючия повернулась к дяде.

— Рада тебя видеть. Даже с опозданием на два дня. Но ты что, с ума сошел?

— Я все могу объяснить, — ответил дядя.

— Да, Винченцо, ты всегда можешь… Принести аперитив?.. И как насчет тебя, Джейсон? Хочешь стакан лимонада? Можешь снять очки: здесь, наверху, нет ветра, сам знаешь. Облако — как парусник.

— Это не облако, — сообщил я ей. — Облака сделаны из тумана. А это воздушный шар, или парашют, или еще что.

Она улыбнулась и промолчала.

— Смышленый парнишка, — весело сказал ей дядя.

— Смышленый, — согласилась Лючия. — И ты сошел с ума, раз привез его сюда.

— Где все?

Пожав плечами, Лючия пренебрежительно отмахнулась.

— Зио Доменико в рубке, следит за приборами. Остальные спустились вниз. Карло и Гвидо нашли работу, поэтому, разумеется, Миранда и Аззура отправились с ними. Антонио возвращается на выходные, но в будни остается внизу. Ну и ладно. Пусть поступают, как знают. Их всех в болото тянет.

— Ты хочешь сказать: на твердую землю.

— Да, в грязь, — согласилась она. — Это ударяет им в головы. Проработав там несколько лет, Антонио возомнил, что все, чему его учили, — ложь. Вся наша долгая история — сказки. Про пропеллеры, про строительство новой рубки… по его словам, это выдумки. Он даже утверждает, что судовые журналы — подделка.

Дядя Винченцо набрал в грудь побольше воздуха, но промолчал.

— Они считают сумасшедшей меня, а я — их, — продолжала Лючия. — Поэтому чувства взаимные. Что бы ни случилось, — добавила она, — я останусь здесь.

— Сколько раз мы это обсуждали?

— Слишком часто.

— Одна ты тут не справишься.

— Ты так думаешь? — Лючия как будто вызывала его на спор.

Мой дядя открыл было рот, но опять передумал.

— Ну… — протянул он.

— Давай не будем об этом.

Из внутреннего кармана летной куртки дядя Винченцо достал то, что я счел книгой: толстый квадратный сверток, как блокнот, только тоньше.

— Это тебе. — Он протянул его Лючии.

Та просияла.

Перекусив пополам ленточку — ух-ты! я никогда не видел, чтобы взрослые так делали, — она быстро разорвала упаковку. Под ней оказались две пластинки в коричневых бумажных конвертах.

— Бесси Смит! — воскликнула Лючия. — И… Ма Рейни! Где ты их нашел? Это чудесно.

— Немало времени понадобилось, — ответил он, явно чем-то довольный.

— Твой дядя хороший человек, — сказала она, поворачиваясь ко мне. — Очень хороший.

Позже дядя и Лючия сидели рядышком на уголке очень длинного стола и пили «чинзано», а я рассматривал картинки и хлипкую старую мебель. По большей части я глядел за окно — дядя не разрешил мне выходить на балкон, — на землю, раскинувшуюся под нами, как раскрашенная пастелью карта. Говорили они тихо, и я уловил медленное мягкое уханье, ритмичное и еле слышное, — какого-то двигателя, наверное. Я проводил глазами крошечный пикап на петляющем проселке, грузовичок двигался быстрее нас и понемногу скрылся из виду. Дядя объяснил Лючии, что ему пришлось взять меня с собой. У моей сестры случился приступ аппендицита, и ее с моими родителями «скорая» срочно увезла в больницу, а меня оставили на попечение дяди Винченцо просто потому, что он жил ближе остальных к нашему дому.

— Отсюда дома не видно, — пожаловался я.

— Ищи лучше, — посоветовал Винченцо. — Он где-то там.

Я бросил рассматривать ландшафт и начал поглядывать на фрески, изображавшие пухлых розовых женщин, многие были в мятых ночных рубашках, которые соскальзывали с их плеч и рук, и все обедали и пили с сильно загорелыми мужчинами, по большей части голыми, хотя у них на причинных местах имелись виноградные листья. По потолку комнаты, провисшему, как в старой палатке, скользили в облаках поблекшие ангелы. В двух местах неровные длинные куски были заменены пустым белым шелком или похожей на него материей. У одной из женщин на стене были такие же рыжие с золотом волосы, как у Лючии. Сама Лючия была прекрасна, на руках — сверкающие браслеты, позвякивавшие всякий раз, когда она поводила рукой, а когда она смотрела на меня, то улыбалась, точно нас связывала какая-то тайна. Я никогда не видел таких, как она: Лючия просто завораживала.

— Невежливо пялиться, Джейсон, — сказал дядя, вырывая меня из задумчивости. — Нам с тобой пора лететь на землю. Верно?

На том он послал Лючии воздушный поцелуй и, подняв меня на ноги, зашагал к биплану.

3.

Вернемся к невероятной истории Венеции. В 1797 году Наполеон Бонапарт во главе победоносной армии стремительно завоевал Северную Италию и подступил к Венеции. Лагуны и топи защищали город более тысячи лет, но не могли укрыть его от знаменитой артиллерии Наполеона. Венецианские виллы служили домом для картин, книг, золота, драгоценностей, изукрашенных зеркал, гобеленов и фресок, но не пушек. В пятницу 12 мая 1797 года 537 членов Большого совета Венеции сошлись, чтобы обсудить ультиматум Наполеона. Откровенно говоря, венецианцам некуда было деваться.

Среди десятка тех, кто намеревался голосовать против капитуляции, был Джованни Анафесто Паули, более известный как Нино Паули. Его предложение звучало просто. Начал он со слов: "Наши предки ушли в море, чтобы бежать от варваров и на воде построить Венецию, самый прекрасный город на свете". Его речь длилась всего пять минут и завершилась фразами, которые с тех пор стали знаменитыми: "Nostra volta e arrivata. Dobbiamo andare al cielo per costruire altra Venezia, una citta ancor piu bella in mezzo delle nubi — Наше время пришло. Мы должны уйти в небо, чтобы построить вторую Венецию, еще более прекрасный город среди облаков". Предложение выслушали в меланхоличном молчании, после которого одни советники вздохнули, другие просто хмуро смотрели перед собой. Потом проголосовали. Совет принял условия капитуляции 512 против 20 голосов с пятью воздержавшимися и распустил славную и независимую Венецианскую республику, которая продержалась одну тысячу семьдесят лет.

Нино не пал духом. Торговое предприятие семейства Паули имело отделения по всему Средиземноморскому побережью и Европе, и по роду своих занятий он старался быть в курсе последних политических, социальных и научных новостей. Много лет назад он услышал про братьев Монгольфье и их замечательный воздушный шар, и венецианский купец оказался среди тех тысяч любопытных, которые приехали в Париж посмотреть, как человек поднимется в воздух. Но 19 сентября 1783 года в Версале на глазах у ста тридцати тысяч зрителей братья Монгольфье, используя лишь горячий воздух, отправили в полет только «пассажиров»: гуся, петуха и овцу, — и все трое приземлились целыми и невредимыми в двух милях от места старта. Нино был восхищен и заворожен. Он еще на два месяца задержался в Париже, чтобы посмотреть, как следующий воздушный шар поднимется из Булонского леса.

К концу 1783 года Жозеф-Мишель и Жак-Этьен Монгольфье преодолели преграды, которые ставил разогретый воздух, и поднялись на шаре, заполненном водородом. Воздухоплавание стало популярно по всей Европе, по сути, превратилось в повальное увлечение, и через два года новое развлечение, или наука, или чем бы оно ни было, забрало первые жертвы. Пилатр де Розье упал на землю вместе с шаром, который был наполнен рискованной смесью водорода и разогретого воздуха.

Нино Паули вернулся в Венецию в начале декабря 1783 года и привез с собой мечту о будущем, в котором небеса становились новым всемирным морем, чьи воды бороздят огромные, груженные товарами воздушные корабли. Четырнадцать лет спустя, произнося свою речь на последнем собрании Большого совета, он имел в виду как раз их.

4.

С Лючией Винченцо познакомился случайно, за много лет до того нашего полета, когда ненадолго улизнул из Бостона, чтобы съездить в Монреаль. В Бостон он приехал из Европы, потому что именно в этом городе жили все мы: мои родители, дедушка, все дядья и тетки.

— Бостон построен пуританами и всех, кто здесь живет, превращает в пуритан. Я еду в Монреаль, — заявил он.

— Время года для Монреаля неподходящее, — ответил ему мой папа.

— При чем тут времена года? В Монреале говорят по-французски, и, уверен, там живут не пуритане. Монреаль — романтичный город. Даже название у него романтичное.

Монреаль в ноябре оказался маленьким, холодным и сырым. Дома построены из серого камня, небо — серое, сам воздух был серым. Винченцо провел три дня, устало бродя по городу, и три ночи — знакомясь с женщинами-непуританками, частыми посетительницами монреальских баров и ресторанчиков. Однажды он возвращался к себе в отель в ледяном тумане, настолько пав духом, что уперся подбородком в грудь, как — бах! — из-за угла выбежала девушка и буквально налетела на него.

— Прощу прощения! — вежливо сказала она, проскользнув мимо и оставив по себе легкий аромат духов и сигаретного дыма.

Винченцо отцепил от лацкана ее сережку, но к тому времени девушка уже растворилась в тумане.

— Ваша серьга! — крикнул он по-французски, устремляясь за ней.

Нагнав девушку, он увидел ее темный силуэт на фоне освещенного дверного проема, и как раз в это мгновение и она сама, и розоватое освещенное помещений за ней поднялись в туман. И Винченцо, который нырнул за ней, — тоже.

— Уверен, это ваша, — сказал он, протягивая ей серьгу.

Серьга походила на миниатюрную люстру из жемчужин. Девушка в панике оглянулась по сторонам — ей было лет семнадцать, может, девятнадцать, — потом круто повернулась, распахнула какую-то дверь и бросилась в соседнюю комнату. Винченцо ринулся было за ней, но резко остановился, когда от длинного стола к нему повернулись два ряда удивленных лиц. Мужчины и женщины начали подниматься, но медленно и осторожно, так как (теперь Винченцо понял) по большей части были очень стары.

— Прошу прощения, — выдавил Винченцо. — Я всего лишь хотел… Сгорбленный старец во главе стола заслонил девушку и теперь наставил на Винченцо древний пистолет.

— Это еще что? — удивился Винченцо. Он рассмеялся. — Пожалуйста, сэр, уберите эту штуку, пока она не взорвалась и не оторвала вам руку.

— Бред какой-то, — сказал по-итальянски один мужчина помоложе. — Как раз поэтому нужно прекратить это безумие, это, это… — он помахал рукой в воздухе.

— Этот фарс, — пробормотала по-итальянски пожилая женщина, заканчивая его фразу. — Он явно джентльмен, — добавила она, имея в виду Винченцо. — Жаль, что нос у него сломан.

— Простите, что прерываю ваш…

Винченцо помешкал, оглядываясь по сторонам. Некоторые женщины носили одеяния, чересчур уж напоминавшие музейные экспонаты, то же можно было сказать и про иных мужчин.

— Прошу прощения, что прерываю ваш маскарад, — завершил он. — Извините.

Комната чуточку качнулась, потом твердо стала на место.

— Уходи! — каркнул старик, рука с наставленным на Винченцо древним оружием дрожала.

— Полагаю, мы вернулись на землю, — сказал Винченцо. Он бросил серьгу девушке, которая поймала ее налету, потом шагнул в Монреаль и по пустынным улицам пошел к себе в отель, напевая без слов арию из "Джанни Скикки".[1] Столь счастливым он не чувствовал себя вот уже год, и все потому, что увидел такую хорошенькую девушку.

Вернувшись в Бостон, Винченцо, любивший рассказывать истории о своих приключениях, развлекал моих родителей повествованием о Монреале.

— На следующее утро я вернулся в то место и раз пять прошелся по улице, — говорил он. — Но девушка так и не появилась. Мне осталось только воспоминание о дыме французских сигарет в ее волосах. А улица… Ну, при дневном свете стало видно, что она упирается в гору битого асфальта и щебня как раз там, где был освещенный дверной проем.

— Ты все еще считаешь Монреаль романтичным городом? — спросил папа.

Винченцо рассмеялся.

— Как ты и сказал, время года неподходящее.

— А мне история кажется романтичной, — сказала мама. — Девушка, живущая на дирижабле.

— Подозреваю, это была просто большая гондола, прикрепленная к воздушному шару, — отозвался Винченцо. — Думаю, они были цирковой труппой. Видела бы ты, во что они были одеты… с миру по нитки, довольно кричаще, вычурно.

— Может, цыгане? — предположила мама.

— Или карманники из сомнительного бродячего цирка, — пробормотал папа.

5.

С 1797 по 1814 год Венецию контролировали сперва Наполеон, потом австрийцы, затем снова Наполеон и снова австрияки. То правительство или другое — не составляло большой разницы для Нино Паули, который продолжал экспериментировать с различными конструкциями воздушных шаров и подвесных гондол. Все, что нам известно о конструкциях, которые создавал или пытался создать Паули, почерпнуто из трех бухгалтерских книг, куда он заносил покупки для претворения в жизнь своего плана.

Старые гроссбухи были обнаружены во время уборки после наводнения. В последние годы Венеция пережила несколько наступлений "aqua alta", или "высокой воды", когда приливы и ветра гнали воды Адриатики на площади и пьяццы города. Особые разрушения произвели наводнения 1966 года, и группа аспирантов университета Ка'Фоскари помогала осушать и расчищать затопленные помещения, она-то и наткнулась на разбухшие от воды гроссбухи Паули.

Книги высушили и со временем идентифицировали как принадлежащие купцу Джованни Анафесто Паули, чье дело и род понемногу угасли к концу девятнадцатого века. В них содержались перечни различных пород дерева, тканей, смол, красок и так далее, количество поставленного товара, стоимость и дата покупки, иногда встречались и страницы геометрических каракулей. Иными словами, они как будто не имели большой исторической ценности.

Тем не менее один аспирант — из тех, кто нашел книги, — по имени Сальваторе Бруни раз за разом возвращался к их страницам, заинтригованный большими партиями шелка и любопытным разнообразием пород дерева (кое-какие привозили из самой Индонезии), которые приобретал Паули. Из гроссбухов следовало, что купец никогда не перепродавал материалы. Молодой Бруни увидел то, о чем не сумел догадаться ни один исследователь из университета Ка'Фоскари: Нино Паули накапливал материалы, "чтобы построить вторую Венецию, еще более прекрасный город среди облаков". Более того, Бруни стало ясно еще кое-что: вроде бы бессмысленные геометрические каракули на некоторых страницах гроссбухов были на самом деле чертежами воздушных кораблей, не настоящими, а, скорее, схематичными набросками к тому, что можно будет претворить в конечную конструкцию.

Согласно недавно вышедшей монографии (S.Brani, 2001. Evoluzione degli disegni strutturale per dirigibile di Giovanni Anafesto Pauli. Serie di Storia Venezia Pub. 7 Universita Ca'Foscari di Venezia),[2] первые варианты Нино Паули состояли из воздушного шара или серии воздушных шаров, к которым была подвешена прямоугольная конструкция из легкого дерева, плетеного ивняка и ткани. Более поздние чертежи предусматривали воздушные шары разного размера, помещенные в огромные белые шелковые мешки (sacchi di seta), чтобы более напоминать облака, а в окончательных вариантах огромные отрезы белого газа маскировали саму постройку, или villa, где располагались жилые помещения.

6.

Через несколько дней после первого полета мы с дядей снова поехали на травянистый аэродром, неслись всю дорогу, словно наперегонки с невидимым соперником, но, когда прибыли, могли только стоять в старом ангаре и хмуро смотреть на занявшийся вдруг дождь.

— В этом супе нам не подняться, — пробормотал дядя скорее самому себе, чем мне. Он стоял, сложив руки на груди, расхаживал взад-вперед, снова стоял, заложив руки за спину, вздыхал и все время смотрел на серую морось. Наконец он сказал: — Мы застряли Джейсон. Придется перенести на завтра.

Он пробормотал пару ругательств на итальянском, сходил поговорить с механиком, после чего мы отправились домой.

— Почему ты не женился? — спросил я.

Он рассмеялся.

— Ну и вопрос! Не знаю, почему я никогда не женился. Просто так получилось.

Какое-то время мы ехали молча, слышались только рык мотора и шорох дворников по стеклу.

— Лючия милая, — объявил я.

— Да, это точно, — мирно согласился он. — И у нее к тому же удивительный джазовый голос.

— Почему ты на ней не женился?

Он глянул на меня, потом перевел глаза на дорогу.

— Знаешь ли, престранные вопросы ты сегодня задаешь. Я слишком стар, Джейсон. А она молода. Молодые женщины любят молодых мужчин, особенно тех, у которых две здоровые руки и нос не сломан.

На мгновение мне стало жалко дядю Винченцо. В Италии он учился на метеоролога, но на жизнь зарабатывал как учитель фехтования, потом был проводником и спасателем в Альпах, а после — автогонщиком французской автомобильной компании. Если верить фотографиям, он был красавцем, пока другая гоночная машина не врезалась в его. Вскоре после переезда в Штаты он выучился летать, и с тех пор самолеты стали его любовью. Когда началась Вторая мировая война, он пошел добровольцем в военно-воздушные силы США, но не пилотом истребителя, а метеорологом — составлять прогнозы погоды для Северо-Восточного побережья.

— И вообще, твоя жизнь была полна приключений, — сказал я ему. — Это самое главное. Женщинам такое нравится, я думаю.

— Если быстро подрастешь, — сказал он с улыбкой, — может, она тебе достанется.

Следующий день выдался серым, с плевками дождя, а затем хлынуло еще сильнее. "Классическая северо-восточная", — сказал мой дядя и объяснил, почему погода в Новой Англии такая. На следующее утро воздух был свежим, небо — голубым и безоблачным, в точности как предсказывал дядя. Луг совсем раскис от дождя, и земля словно бы льнула к нашим колесам и отпустила, лишь когда мы достигли кустов на краю взлетного поля. Мы задели брюхом верхушки деревьев, взмывали все выше и выше, потом выровнялись для прямого полета к выцветшим холмам и низким горам на горизонте. И со временем приблизились к мягко-округлым сизым горам. Поднялись в одну прекрасную долину, потом в другую и в третью, и наконец я углядел одиночное облако, замешкавшееся на фоне зеленого склона. Мы пролетели над ним, потом, развернувшись по широкой дуге, заскользили все медленнее, следуя изгибу склона, и в последний момент нырнули в облако и остановились.

Дядя Винченцо расстегнул ремни и, достав меня из кабины, погнал впереди себя по белому коридору в комнату, где мы виделись с Лючией, но ее там не было. Он прошел в следующую, ухватив меня здоровой рукой и все время чертыхаясь в полголоса, потом поднял на что-то вроде стремянки, протолкнул в открытый люк и подтянулся сам, быстро провел по другому белому коридору в комнату с окнами на три стороны. Там и оказалась Лючия, ее рука лежала на рулевом колесе, таком большом, что оно достигало ее груди.

— Я слышала, как ты поднялся на борт, — сказала она; за спиной у нее было большое плетеное кресло, болтами привинченное к полу. — Извини, что не смогла тебя встретить.

— Где все? — голос у Винченцо был напряженный.

— Ушли, — просто ответила она, словно бы ей это было безразлично. — Ушли навсегда. Они где-то на плоской земле. И у них есть все свидетельства и документы, чтобы доказать, что они всегда там жили.

Лючия была прекрасна, как принцесса из сказки, и мне хотелось смотреть на нее вечно, но в то же время меня притягивало множество сверкающих циферблатов и измерительных приборов, кое-какие были большими, как часы в классе, и все обрамлены в начищенную латунь.

— Ты беспечная идиотка, — сказал ей дядя Винченцо.

— Тому виной мои дурные знакомства. — Она рассмеялась, но смех вышел коротким. — Я слишком много времени провела с тобой.

— Брось дурачиться, Лючия! Ты не можешь одна управлять этой махиной. Никто не способен сделать это в одиночку. Да и те дурацкие ветряки, которые ты называешь пропеллерами, просто разваливаются. Ты разобьешься в этой штуковине.

— Эта «штуковина» — последний гектар независимой республики Венеция. Я здесь родилась. Это мой дом. Тут я и хочу быть.

— То есть торчать на этом сморщенном воздушном шаре, прилепившемся к склону горы в богом забытой долине, пока бриз не развеет твою побрякушку на части? Ты этого хочешь?

— Вовсе нет. Я собираюсь увести виллу туда, где ей место.

— Да? И где же, о, где же это благословенное место?

— На высоте четырех тысяч. И не нуди про свои радары. Антонио только о них и говорил.

— Радары будут повсюду. Ты можешь оставаться здесь — и тебя размозжит о гору, как муху, или подняться на четыре тысячи метров — и тебя засекут радаром.

— Это больше тринадцати тысяч футов, — объявил я.

Оба посмотрели на меня так, словно я материализовался из воздуха.

— Четыре тысячи метров это больше тринадцати тысяч футов, — повторил я.

— На тринадцати тысячах футов твою связку воздушных шаров просто разорвет, — сказал Винченцо, снова поворачиваясь к Лючии.

Они продолжали спорить. Я насчитал пятнадцать циферблатов и одни часы, большой морской компас (с крылатым львом посередине и забавными завитушками вокруг букв С, В, Ю, З), пять манометров, три термометра и — над головой — две изогнутые латунные штуковины, похожие на секстанты с маятниками. В середине комнаты имелся стол с большой картой под толстым стеклом; на карте были изображены Новая Англия и часть штата Нью-Йорк, а если присмотреться внимательно, можно прочесть пометки крошечными буквами, испещрившие реки Коннектикут и Гудзон и даже часть реки Святого Лаврентия. Я сел в одно из больших плетеных кресел. Не знаю, сколько прошло времени, но тянулось оно медленно.

— Что это? — спросил я, поскольку только что углядел латунную воронку, присоединенную к шлангу.

— Это переговорная труба, — ответил дядя. — Через нее Лючия может отдавать приказы несуществующему экипажу.

— Твой старый дядя — жестокий человек, — сказала, поворачиваясь ко мне, Лючия. — Он никогда мне не верил, только притворялся.

— Я верю, что ты погибнешь, если останешься тут.

— Ты никогда не видел эту виллу высоко в кучевых облаках, не видел, как она плывет среди них, — возразила она. — Ты не знаешь, как все было раньше, какой она была раньше: снаружи ослепительно белая с бледно-голубыми тенями в шелке и все плывет, парит. Ты не знаешь, каково это… когда я была маленькой и видели весь город разом… О да, это были только великолепные останки, но множество облаков, дрейфующих вместе, иногда так близко друг к другу, что мы могли переговариваться с корабля на корабль, а у некоторых — огромные террасы, уступы, арки и облачные башни, все белое, все парящее. Ты не понимаешь, каково это — чувствовать себя свободной! Мгновение мой дядя молчал.

— Ты живешь в какой-то жюль-верновской фантазии, а я не могу до тебя достучаться… — произнес он. — Пошли, Джейсон. Нам пора.

7.

К концу недели моя сестра настолько оправилась после удаления аппендикса, что мои родители приехали к Винченцо и забрали меня и мою грязную одежду. По дороге домой я рассказал, как дядя дважды катал меня на своем биплане и оба раза мы гостили у Лючии, которая живет на облаке. Родители, сидевшие бок о бок на переднем сиденье машины, долго молчали после того, как я закончил.

— Он возил тебя на тот желтый воздушный змей? — с нажимом спросил папа.

Я ответил: да.

— Господи боже! — пробормотал он. Потом добавил со вздохом: — По крайней мере, ты цел.

— Не помню никакой Лючии, — сказала мама.

— Винченцо не про все свои любовные похождения рассказывает. Главное, Джейсон снова с нами.

— Облако было ненастоящим, — объяснил я. — На самом деле оно из воздушных шаров.

— На самом деле это просто туманное поле в Бергшире, — сообщил мне отец. — Он уже летал туда раньше.

— Думаю, ему не следует знакомить Джейсона со своими женщинами, — сказала мама.

— Да нет же, папа, это не облако. Это… как парусник. Я был в рубке.

— Особенно с такими, про которых он нам не рассказывает, — добавила она.

Вскоре я понял, что, когда начинаю говорить про полеты, родители сердятся на дядю, поэтому я перестал. И вообще, сама история слишком фантастична, чтобы в нее поверить, а у меня было чем себя занять.

8.

Три гроссбуха, сохранившиеся в университете Ка'Фоскари, продолжают историю, которая началась с предложения Джованни Анафесто Паули "построить вторую Венецию, прекрасный город среди облаков". Их страницы показывают — настолько, насколько вообще способен документ, — что Нино Паули действительно сконструировал суда легче воздуха, воздушные виллы из сказки. Согласно так называемому монреальскому аффидавиту, засвидетельствованному Санта-Лючия Дольфино, Паули создавал и испытывал корабли легче воздуха с начала 1797 года. В 1810 году семнадцать "облачных кораблей", имея на борту в общей сложности шестьсот душ, собрались над Адриатикой, и пассажиры, как их предки в 466 году, провозгласили себя Венецианской республикой. Воздушную республику возглавлял Нино Паули до своей смерти в 1837-м, ему наследовал племянник Козимо Гримани, который ушел со своего поста в 1879-м, а его преемниками стали сперва Алессандро Дольфино, а после Козимо Дольфино. С годами община уменьшалась; рождений было мало, а многие попросту уходили. Козимо умер в 1940-м, к тому времени суда разбросало, и большинство венецианцев бросили рассеянную и все более немощную республику, тихонько ускользнув в другие общины на твердой земле.

К сожалению, помимо этих скудных документов мало что сохранилось — только домыслы и мифы. Согласно легендам, Паули построил то ли пять, то ли сотню кораблей на воздушных шарах. Один пылающий "облачный корабль", говорят, рухнул метеором у побережья Далмации и потонул со всеми, кто был на борту, другой вроде бы упал в итальянских Альпах, похоронив под лавиной богатое собрание произведений искусства и драгоценностей. Если верить самой фривольной байке, некая "облачная вилла" приземлилась в Париже, где была превращена в maison close, элегантный бордель, разукрашенный ню Тициана, а также большими зеркалами и изысканными безделушками, плодами трудов стеклодувов Мурано.

Разумеется, есть два артефакта, найденные моим дядей Винченцо: старое живописное полотно и латунный предмет — то ли морской телескоп, то ли подзорная труба. Эти свидетельства, если они таковыми являются, Винченцо нашел после исчезновения Лючии.

Года через три после того, как мы в последний раз покинули облачную виллу, мой дядя отправился на машине к верховьям реки Коннектикут. Тогда он работал метеорологом на одной радиостанции. Он полагал, что Лючия отправилась обычным своим курсом: на север над Гудзоном, потом на восток над рекой Святого Лаврентия, на юг над рекой Коннектикут и снова на запад к Гудзону. Иногда корабль следовал обратным маршрутом, но какой бы путь ни выбрала Лючия, мой дядя был уверен, что рано или поздно ветры на большой высоте разбили «виллу» о горы, обрамляющие эти реки.

Сильная любовь может превратить жизнь мужчины в отчаянную романтическую фантазию, особенно если мужчина вообще склонен к приключениям: Винченцо налил в серебряную фляжку бренди и выехал в безумной надежде, что найдет свою Лючию на улице какого-нибудь городка на реке Коннектикут или, как он говорил в более трезвые минуты, хотя бы какие-то указания, где упал воздушный шар. Вдоль Коннектикута он ничего не нашел. Поэтому пересек Вермонт к Гудзону, остановился на ланч в Берлингтоне и, выходя из машины, увидел подзорную трубу, сияющую золотом в витрине антикварного магазинчика. Владелица магазинчика сообщила, что купила ее около года назад у человека, который проезжал тут на мотоцикле.

Это была простая латунная подзорная труба без надписей или клейм, которые доказывали бы, что она происходит с венецианского воздушного корабля. На кожухе тут и там имелись вмятины, но главным для Винченцо был окуляр. Первоначальный окуляр подзорной трубы, которым он сам пользовался на воздушном корабле, был поврежден в девятнадцатом веке и заменен на новый. На той трубе, которую он выкупил в антикварной лавке, Винченцо смог указать на незначительные зазоры между окуляром и кожухом. Этих мелких дефектов хватило, чтобы убедить моего дядю, что подзорная труба происходит с воздушного корабля, который, как он теперь уверился, был разорван в клочья где-то над Гудзоном.

На следующее лето Винченцо совершил отчаянную поездку вверх по Гудзону, по дороге прочесывая все до одной антикварные лавки. Он не нашел ничего с воздушного корабля и оказался у истоков Гудзона, маленького озера под названием Слеза Облаков, где заплакал и выпил остатки бренди. На следующий день он двинулся на север вдоль берега озера Шаплейн, как можно точнее следуя курсу, которым некогда ходил корабль Лючии. Перед тем как исследовать реку Святого Лаврентия, он заскочил в забегаловку в Платтсбурге, чтобы наполнить свою фляжку, и над стойкой бара увидел черноватый стяг: на полотне был изображен бородач с виноградными листьями в волосах, который протягивал хрустальный кубок вина уступчивой женщине со смугло-розовыми грудями. Винченцо был уверен, что видел эту картину на борту венецианской виллы.

Владелец сказал, что стяг висел тут, когда он купил таверну полгода назад у дочери предыдущего владельца; она прилетела из Калифорнии, чтобы продать заведение вскоре после смерти отца. Винченцо вернулся в Бостон с семифутовой картиной, покоящейся на спинках первого и второго сидений. По словам реставратора Вустерского художественного музея, основа и краски позволяли датировать полотно концом восемнадцатого столетия; рваные края указывали, что картина вырезана ножницами из большего произведения. Холст шелковый, большая редкость. Фигуры, как предположил реставратор, возможно, скопированы у Джорджоне, Тициана или Беллини либо, что вероятнее, у одного из имитаторов. Винченцо пришел к выводу, что воздушный корабль разорвало над Платтсбургом и обломки, большая их часть, потонули в глубоких водах озера Шамплейн.

9.

Воздушный корабль действительно упал над озером Шамплейн, но не в Платтсбурге, штат Нью-Йорк, а по другую сторону, недалеко от Берлингтона, штат Вермонт. И его не порвало на части. Стояла безветренная ночь конца марта, когда случился сильный и влажный снегопад, такой мягкий и тихий, что Лючия проснулась, лишь когда воздушный шар под весом снега начал ложиться с ужасными стонами на нагромождение ломаных льдин озера Шамплейн. Льдины и прикончили ее корабль, размололи все и вся, так что к утру не осталось ни палки, ни куска ткани.

На следующий год после находки в забегаловке Винченцо вернулся в Платтсбург и поехал по берегу Шамплейна в Канаду. Шамплейн тянется на север и изливается в реку Ришелье, которая затем продолжает свой путь еще дальше на север, где впадает в реку Святого Лаврентия под Монреалем. Лючия пела в "Голубом ангеле", тесном и дымном подвальном блюз-клубе в Монреале, там и нашел ее Винченцо. Он наткнулся на стул у одного из столиков в конце зала и сел смотреть, как поет Лючия, надеясь, что ухающее старое сердце не разорвется у него в груди. Когда она закончила выступление, он резко встал, нечаянно опрокинув столик. Лючия обернулась на шум. Она быстро стряхнула то, что сочла обманом зрения, но потом все же медленно пошла к нему, просто чтобы удостовериться. Она увидела, что это ее Винченцо, его сломанный нос, но в то же время не поверила своим глазам.

— Что ты тут делаешь? — шепнула она так, словно расспрашивала призрака.

— Ищу тебя, — ответил он. — А что ты делаешь здесь, под землей?

— Тут мое место.

— Нет, — сказал он. — Твое место в небе. И я хочу помочь тебе туда вернуться.

Она почти улыбнулась.

— Ах, Винченцо, ну и кто теперь фантазер?

— Пошли, — сказал он. Он направился к двери, обняв ее за плечи. — Поехали отсюда.

Они вышли из "Голубого ангела", сели в его машину и всю ночь без остановки гнали на юг, пока не прибыли в Сент-Олбанс в Вермонте.

Винченцо и Лючия жили счастливо — не до конца своих дней, конечно, но еще очень и очень долго. У них был дом на восточном берегу Шамплейна, в глухом местечке, где Винченцо построил ей воздушный корабль, который они окрестили "Крылатый лев", символ Венеции. На корабле была единственная просторная комната, окруженная и подпираемая пухлыми и белыми шелковыми облаками.

Лючия пережила Винченцо лет на пятнадцать. Она никогда не могла сказать наверняка, происходила ли старая подзорная труба, которую он нашел в антикварной лавке, с ее "облачного корабля". Но она была уверена, что семифутовый кусок расписного шелка был вырван из потолка одной из комнат побольше. Более того, она настаивала, что это роспись кисти Тициана.

— Кто еще мог это написать? — говорила она словно подстегивала ей возразить. — Он был величайшим художником Венеции. Конечно же, это работа Тициана.

И если я осмеливался сказать:

— Тициан умер в тысяча пятьсот семьдесят шестом году, а эксперты говорят, что ткань была соткана около тысяча семьсот пятидесятого, не раньше.

Она отвечала:

— Ясно же, что ошибаются эксперты. — Потом смеялась и раскидывала руки так, что позвякивали все ее браслеты, и добавляла: — Ну, и кому ты поверишь? Мне или экспертам, которые не разглядят Тициана, даже когда он у них перед носом? Нужно уметь верить. А теперь отдай швартовы и поднимаемся. Винченцо всегда любил подниматься в это время дня.

И я развязывал перлинь, или привязь, и мы медленно взмывали в сумеречное небо, темно-синее на востоке, светло-голубое над нами и красное с золотом на западе.

— Твой дядя был великим человеком, — говорила она.

Потом мы плыли над темнеющей гладью озера, чьи берега очерчивало мерцание многих сотен огней в домах на берегу, а она рассказывала мне про свои эскапады с Винченцо или про прекрасный флот белых воздушных замков, парящий высоко в небесах, когда она была девочкой.

---

© Eugene Mirabelli. The Palace in the Clouds. 2010.

Рассказ впервые опубликован в журнале "Asimov's SF" в 2010 году.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

Журнал «Если» 2011 — 06

Иллюстрация Сергея ШЕХОВА

Одноактная опера Дж. Пуччини, единственная комическая опера композитора. (Здесь и далее прим. перев.)
С. Бруни. Эволюция чертежей воздушных кораблей Джованни Анафесто Паули. Серия "История Венеции", т. 7. Университет Ка'Фоскари ди Венеция, 2001 г.