Некогда был Шандалар цветущим богатым краем, но прогневались на него высокие боги, и пришли тогда великие дожди, великие войны и великий голод. Мир умирал на глазах, но сыскалась горстка не то храбрецов, не то просто безумцев, что решили не дать ему погибнуть, даже если ради этого придется погибнуть каждому из них. Воинов ждали кровавые битвы, их защищали Знаки — хранители Равновесия, и вел их не знавший страха Мирон, самый славный из героев Шандалара...
Авторский сборник ru ru CarBit carbit@tula.net FB Tools 2004-12-10 0F20AC25-9265-4039-A797-ACB1CD6B8CCB 1.0 Звезды над Шандаларом АСТ 1999 5-237-02854-3 Владимир Васильев Звезды над Шандаларом Серия: Заклятые миры Авторский сборник Издательство: АСТ, 1999 г. Твердый переплет, 528 стр. ISBN 5-237-02854-3 Тираж: 10000 экз. Формат: 84x104/32

Владимир Васильев

Звезды над Шандаларом

Авторский сборник

Облачный край

История под шум дождя

Песню «Таверна» написал Константин Фролов (Крым).

Изменены только собственное имя и топонимы. 

Весна в тот год так и не наступила.

Поняли это гораздо позже, когда стаяли февральские заносы и схлынул пронизывающий холод. Зима ушла, отступила за Стылые Горы, но ее место никто не занял. Земля размокла, превратившись в полужидкое отвратительное месиво. Даже сильные шандаларские кони с трудом выдергивали копыта из этой жуткой трясины. А сверху сыпал и сыпал мелкий прохладный дождичек, иногда пополам с мокрым снегом. Не то чтобы беспрерывно: примерно через день или через два на третий. Изредка показывалось солнце ненадолго, на час-другой, если в плотной облачной пелене случалась прореха. Сначала ждали, что это быстро прекратится, установится ясная погода, потеплеет, подсохнет осточертевшая всем грязища, а там, глядишь, поля зазеленеют, свалится из поднебесья ажурная трель жаворонка...

Не дождались. Ни тепла, ни погоды, ни жаворонков. Тучи ползли низко над Шандаларом, сыпал через день назойливый дождь, а весны все не было и не было.

К исходу апреля люди заволновались: давно пора теплую одежду сбросить и затолкать подальше. До зимы, до холодов. А тут...

Ночью по-прежнему замерзали мелкие ручьи. В тени старых елей грязно-серыми пластами лежал пропитанный водой снег. Грачи, скворцы и ласточки запаздывали.

Пришел май и ничего не изменилось. Дождь, слякоть, тучи, холод. Над Шандаларом вставал призрак большого голода.

Весна забыла о нашем крае. Без нее не пришло и лето. Пора смены сезонов канула в небытие. А нам предстояло научиться жить без времен года, в час, когда зима уже ушла, а весна еще не явилась, и, скорее всего, так и не явится. Предстояло привыкнуть к вечной грязи и влажности и отвыкнуть от солнца.

Не думайте, что это было легко.

Гоба Уордер, настоятель.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6743-й.

Сырая безлунная ночь вливалась в долину, как вливается в отпечаток копыта на дороге мутная болотная жижа. Дождь моросил четвертый день кряду, а солнце в последний раз являло свой пламенный лик Шандалару больше трех месяцев назад. Месяцы жители озерного края отсчитывали по привычке: Луну тоже удавалось увидеть всего раз-два за несколько недель. Виной всему тучи: плотной завесой окутали они озерный край, словно вознамерились утопить его нескончаемым дождем.

Мирон поплотней закутался в плащ. К сентябрю верховые лоси шалели перед гоном и укротить их мало кому удавалось, поэтому месяц-другой путники могли рассчитывать лишь на собственные ноги.

Путь Мирона лежал на юг, к заливу Бост, где в устье Санориса кое-как влачил существование городишко-порт Зельга. По Шандаларским меркам город был большим и богатым, но Мирон, повидавший на своем веку немало людных столиц, иначе как дырой и глушью не мог его назвать. В Зельгу изредка наведывались заморские купцы-южане. Шандалар торговал лишь плодами мха-опоки. За долгие годы бессезонья опока, нечто среднее между злаком и ягодой, приспособилась к чудовищной влажности, холоду и буйно разрослась по всему Шандалару. Кое-где ее пытались культивировать и получали более крупные, чем у дички, плоды. Живи в озерном крае побольше народу, может и удалось бы сделать ее популярной на всем побережье. А так — брали купцы по нескольку мешков и все. Ну, и, понятно, дичь, шкуры болотных выдр — то чем Шандалар славился еще до бессезонья.

Мирон усмехнулся — вспомнил, как старик Копач сватал его к своей внучке. Заживем, говорил, на хуторе, поле расширим — за векшиным болотом хорошая земля есть. Его, Мирона — в землепашцы! Смех, да и только.

Громко зашлепал с дороги прямо через трясину болотный заяц. Со времен Сезонов длинноухие сподобились отрастить себе плоские перепончатые лапы, ни дать, ни взять — лягушачьи. Вот и скачут теперь по топям, словно горцы на снегоступах. И не тонут, холера! Даже не проваливаются. Людям бы так.

Тогда бы Мирон потопал напрямик, через реку-Бусингу, и дальше — берегом озера Скуомиш, к Маратону. Но — он не заяц, его удел — извилистая мокрая тропа, которую по привычке зовут дорогой. И приведет она путника в Зельгу еще ох как не скоро.

Вот и остров — поросший ивняком и ольхой бугорок в бескрайнем болоте. Приятно вновь ощутить под ногами землю, хоть раскисшую, но землю, а не коварную пористую мочалку над болотными ямами...

Мирон стряс с сапог налипшие комья глины и принялся устраиваться на ночлег. Натянул закопченный матерчатый конус и развел огонь. Веселые желтые язычки пламени заколыхались на куске огненного камня. Этот кусок грел Мирона и делал вкусной его пищу уже семнадцатый день. Хорошо, что существует такой камень: дров, пригодных для костра в промокшем насквозь Шандаларе давно не осталось. Палатка служила Мирону лет восемь. Когда-то он очень удачно выменял ее у одного пройдохи-торговца из Лакримы на два родовых хоразанских ножа.

Путник скинул плащ, расстелив его у огня — немного, да подсохнет за ночь. Нанизал на шампур походное мясо, скупо полил вином (неслыханная роскошь, но сегодня он мог себе это позволить) и принялся готовить ужин. Дождь шелестел снаружи, шептал свою двухсотлетнюю песню, в палатке же было сухо и уютно, а скоро станет еще и тепло.

Скоро Мирон насытился, надул ложе и растянулся у огня. Вытер жирный шампур пучком мха и сунул в заплечный мешок, брошенный в изголовье. Хотел достать оттуда же Знак Воина — маленькую металлическую пластинку с выгравированными тремя рунами, но поленился. Двигаться совсем не хотелось, а так пришлось бы шарить на самом дне мешка.

Знак Воина обычно носили на цепочке, как паспорт и талисман, но Мирон еще вчера снял его, когда хлопотал у огня.

Он отхлебнул вина из плоской фляги; полудрема захлестнула его, будто туман низину. Ему снился Знак Воина — награда за доблесть, визитная карточка умелого бойца и верного защитника людского рода. Под этим небом Знак имели лишь немногие. В Шандаларе кроме Мирона его не имел никто. Вернее, сейчас никто. Двое отмеченных Знаком скитались в дальних землях за пределами озерного края. Первого из них Мирон не видел семь долгих лет, второго не видел никогда.

Проснулся он поздно. В палатке было на редкость тепло; огненный камень рдел большой жаркой искрой. Мирон соскреб бурые пласты нагара и язычки пламени тут же заплясали в полумраке палатки, осветив ее и бросив на плотную материю причудливые тени.

Мирон выбрался наружу; разминая одеревеневшее после сна тело, направился к ручью. Дождь за ночь прекратился, тучи из свинцовых стали светло-серыми. Кусты окатывали его целыми водопадами холодных капель и Мирон подумал, что к ручью, в общем-то, и ходить незачем. Глаза резал непривычный свет: обыкновенно в Шандаларе гораздо сумрачнее, чем в это утро.

Вволю поплескавшись в ручье Мирон натянул две свои куртки и бодро зашагал назад к палатке, предвкушая скорый завтрак. Идти он старался точно по своим следам: принимать ледяной душ по второму разу совсем не хотелось.

У палатки стоял крепкий длинноволосый парень и вертел в руке Миронов Знак Воина.

Мирон замер. За подобное воровство полагалась немедленная смерть. Рука сама скользнула на рукоять меча.

И он бросился в атаку, издав неистовый боевой клич. В руке незнакомца тоже сверкнул меч; Знак он сунул за пояс.

— Й-э-э-э!

— Й-э-э-э!

Сшиблась сверкающая сталь, которую не брали ни время, ни вездесущая ржавчина. Они рубились, высекая рыжие искры, отхватывая кустам ветви, утаптывая рыхлую грязь на пятачке перед палаткой.

Незнакомец явно не первый день владел мечом: Мирон долго ничего не мог ему сделать, хотя многие искусные фехтовальщики познали мощь Мироновой руки.

Пошли в ход кулаки и ноги: чужак саданул Мирону в ухо, а сам получил сапогом под колено.

Минуты через три Мирон достал ему локоть, а потом плечо, но неглубоко, едва ли глубже кожи. Тем не менее кровь все же хлынула. Но рано успокаиваться: незнакомец ловко отбил боковой секущий, перебросил меч в левую руку и сделал стремительный выпад.

Мирон едва увернулся, но бок словно огнем опалило. Куртка стала липкой от крови — та, что внизу. Даже вторая, верхняя начала окрашиваться в темно красный цвет у прорехи.

Еще через минуту чужак невероятным блоком отразил Миронов удар, вывернул кисть под совершенно немыслимым углом и выбил у Мирона меч. Мирон тут же поймал противника на замахе, взял руку на излом и швырнул чужака на вязкую землю. Меч его, вращаясь, отлетел даже дальше миронова.

Они сцепились врукопашную. Мирон насел на незнакомца сверху, но тот мигом перебросил его через себя. Но и сам не успел навалиться: Мирон мягко перекатился и вскочил. Застыли на секунду друг против друга.

Минуты три они обменивались молодецкими ударами; нет-нет, а удавалось то одному, то другому пробить умелую защиту соперника.

Мирон чувствовал, что устает, а чужак все еще стоял на ногах. Так долго Мирон никогда еще не возился. Ни с кем. Крепок, однако, парень!

Вскоре Мирону все же повезло: противник поскользнулся и на мгновение открыл правый бок. Этого хватило, Мирон тут же ударил и опрокинул вора на землю, благодаря судьбу за вражью оплошность. Рука скользнула за пояс. Вот он, Знак Воина на витой цепочке.

В следующую секунду Мирон отпустил чужака и встал.

— Пожалуй, я должен извиниться, незнакомец. Я решил, что ты стащил мой Знак.

Мирон протянул цепочку хозяину. На серебристой пластинке были совсем другие руны. Вместо «Торн, Еол, Ур», «помощь, защита, определенность», он увидел «Ос, Инг, Хагал», что можно было прочесть как «знание, исполнение, внезапность».

Мирон столкнулся с Воином. Вот почему одолеть его удалось лишь благодаря нелепой случайности.

Незнакомец взял Знак и надел не шею. Только потом встал, вопросительно глядя на Мирона, точнее на его грудь, где под распахнутыми воротами курток полагалось носить Знак. Пришлось нырять в палатку и лезть в мешок.

Узрев Знак, незнакомец успокоился, подобрал меч, отер его о мох и вложил в ножны.

— Ты — Мирон Шелех! — сказал он уверенно. — Тебя я и ищу. По правде сказать, не ожидал тебя встретить так близко от Зельги. Думал, не ближе Хорикона или даже Дороха.

Мирон миновал озеро Хорикон еще три дня назад. А к Дороху даже не приближался, переплыв Батангаро на челне старика Копача.

— Назовись, Воин! — потребовал Мирон. Он имел на это право. Законы есть законы.

— Демид Бернага.

Мирон кивнул — приходилось слышать это имя. Кроме всего прочего этот парень оказался еще и одной крови — их предки когда-то пришли в Шандалар из одних и тех же земель, далеко с востока.

Ныне в Шандаларе смешались люди отовсюду, из самых разных краев, от Ледовитого океана до сухих заморских пустынь, от глухой тайги на востоке, до синей Атлантики на западе. Десятки языков и наречий звучали в каждом селении. Чаще всего число наречий совпадало с числом домов, а то и превышало его. Названия рек и озер разнились на слух: наряду с понятными и близкими Мирону (Буса, Чепыга) хватало явно западных (Вудчоппер, Скуомиш, Корондаль), южных и юго-восточных, отдающих жаром и солнцем (Шургез, Шаксурат), северных, тэльских (Кит-Карнал, Батангаро, Рас-Раман). Мирон боялся представить, что творилось на этих землях во времена сезонов, когда в Шандаларе было по-настоящему людно. Когда холода еще не прогнали с насиженных мест целые селения и города.

Зачем ты искал меня? — спросил Мирон, вгоняя в ножны свой меч.

Демид ответил не сразу. Постоял, размышляя.

— Меня послал Даки.

Даки держал таверну в Зельге. Его знали все путешественники и купцы от Адванса до Сулны. Собственно, Даки и сам был купцом, точнее перекупщиком, поскольку когда-то осел в Зельге, лет сорок назад, и все это время не сдвинулся с места. Говорили, что он вообще не покидает старый трехэтажный дом, где первый этаж занимает таверна, а выше расположены комнаты для приезжих. Сказки, конечно.

— Месяц назад явился торговец с запада — из новых, ты его не знаешь. Среди его товаров был Знак Воина.

Мирон посуровел. Это могло значить только одно: кто-то из Братства погиб. Но кто?

Демид словно подслушал его мысли.

— Руны принадлежали Лоту Кидси.

Мирон сжал челюсти так, что заныли зубы. Лот, третий шандаларец, отмеченный Знаком. Тот, кого он не видел семь лет. Самый старший из Воинов озерного края.

— Даки вытряс душу из пройдохи-торговца, однако тот молчал, словно заговоренный. А потом исчез. Вроде бы его видели на шхуне, отплывшей на архипелаг, но это так, слухи, никто их не подтвердил. Как медальон попал к нему, мы не выяснили.

Законы Братства гласили: если Воин погиб, убийцу настигнет кара других Воинов. Мирон не собирался нарушать законы, тем более, что Лот Кидси был его давним другом и в какой-то степени — учителем. Он потянулся к мечу, чтобы произнести клятву отмщения, но Демид остановил его коротким жестом.

— Погоди, это еще не все. Через неделю другой торговец пытался продать еще один Знак. Знаешь чей?

Мирон вопросительно глядел Бернаге в глаза. Неужели кто-то из друзей? Два Воина, погибшие в один год — впервые в истории Братства.

— Твой, Шелех. Твой Знак. Он и сейчас у Даки. И ничем не отличается от настоящего, ибо настоящий, без сомнения, у тебя на груди.

Мирон машинально потянулся к металлической пластинке. Два одинаковых Знака? Нет, это невозможно. Знаков много, больше трех сотен на весь Мир, но одинаковых среди них нет. На каждом свои руны и все Воины, владевшие когда-либо Знаком, подходили к рунам по характеру и нраву. Если Воин погибал или становился слишком старым для битв, Знак забирали траги, подыскивали для него нового обладателя и тот становился Воином. Постаревшие Воины служили трагам. Погибших просто помнили, отомстив, если было кому. Кто такие траги никто из братства толком не знал. Возможно, боги. Возможно, слуги богов. Возможно, маги. Впрочем, это никого не интересовало. Воины просто хранили Мир, такой какой он есть, не пытаясь изменить. Каждый в своем краю, объединяясь с соседями в трудные времена.

— Помоги свернуть палатку, — сказал Шелех Демиду. — Нас ждет Зельга.

«Значит, Даки решил, что я погиб. И направил Бернагу на хутор, где я зимовал. Хотя, нет: Бернага сказал, что ожидал меня встретить, правда гораздо дальше к северу. Выходит, не поверил Даки в мою смерть. Что бы это значило? В любом случае надо запомнить.»

Дождя не было до самого вечера. Они шли к городу, оставляя в податливой сырой земле округлые вмятины. Грязь липла к сапогам, норовя сдернуть их с ног. Мирон то и дело дрыгал ногами, стряхивая ее. Мысли вертелись вокруг ложного Знака — кому понадобилось подделывать его? И зачем? Мирон терялся в догадках и оттого не глядел по сторонам, ступая за Демидом. Тот еще поутру объявил, что от Цеста пойдут прямой тропой, раз уж дождя нет; ну Мирон и пустил его вперед, мол, коли предложил, так и веди.

Демид неожиданно замер; Шелех едва не ткнулся ему в спину. Рука потянулась к мечу.

Бернага разглядывал что-то у себя под ногами, пристально и с недоумением, угадываемым даже со спины.

— Ну и ну! Кто ж это тут бродил?

Мирон выглянул из-за плеча — тропу пересекали следы, наполненные целыми озерцами мутной воды. Не следы, следищи! Конское копыто, размером с варварский щит, и три пальца толщиной с барзунскую сосну. Зверь (если это зверь) должен быть не меньше двухэтажного дома. А то и покрупнее. Следы выходили из сплошной топи, вминали мох на тропе и терялись в такой же топи на противоположной стороне.

Шелех огляделся — болото было спокойным, как и всякое болото. Орали лягушки да шелестела на кочках опока.

— Видал такое прежде? — спросил Демид с надеждой.

Мирон покачал головой и протянул:

— Не-е...

— Тогда пошли, да поторопимся!

Демид прыгнул через след, стараясь не задеть его, потом через другой.

Мирон молча согласился, что встреча с неведомым чудищем в самом сердце болот Скуомиша, мягко говоря, излишня. Прыгать он не стал: сошел с тропы и обогнул следы, разбрызгивая бурую болотную жижу.

Они отошли версты на три прежде чем Демид обронил:

— Развелось в болотах погани... За Эркутом, говорят, змеи расплодились, да здоровущие! Чуть не длиннее плети.

— Я слыхал — изрядно длиннее. Мол, всадников с лосей на скаку сбивают, — сказал Мирон задумчиво. — Врут, поди.

— Ага, — буркнул Бернага, — врут. А здесь тогда кто бродил? Дракон?

— Драконы мельче. Вернее, следы у них мельче. И на куриные очень смахивают. А эти — нет.

Демид даже обернулся:

— Видел ты их, что ли? Драконов-то?

— Видел, — хладнокровно ответил Мирон, — дважды. В горах.

Бернага умолк, переваривая услышанное. Он получил Знак от вездесущих трагов всего два года назад и не успел еще очень многого увидеть и узнать.

Воины продолжили путь. Скоро подкрались вечерние сумерки; вновь зарядил унылый дождичек. Путники выбрали островок посуше, поставили палатку, развели огонь и подкрепились. У Демида надувного ложа не было, зато имелся теплый мешок, в котором он мог спать даже без палатки, называемый странным словом «спальник». Под уютное мерцание огненного камня Воины уснули, окруженные бескрайними болотами, а сверху сыпал и сыпал мелкий дождь, шурша и всхлипывая.

Демиду снился дракон. Точно такой, какого он видел на картинке в книге Дерта-грамотея — зеленоватый, с длинной шеей и еще более длинным хвостом, с распростертыми перепончатыми крыльями. Разинув клыкастую пасть, дракон ревел, изрыгая струи ослепительно яркого пламени. Рев становился все громче.

Когда рев стал нестерпимым, Демид проснулся. Взгляд его упал на закопченный полог палатки. Рядом приподнялся на своем ложе Мирон.

И вдруг совсем рядом прозвучал низкий утробный рев. Язычок пламени на камне вздрогнул и покачнулся.

Мирон вскочил, натянул куртку и сунулся наружу; Демид, выползши из мешка, поспешил за ним.

Ночь умирала: на востоке посветлело затянуто плотной облачностью небо, а над болотами вместо кромешней тьмы шандаларской ночи висели лиловые предрассветные сумерки. Дождь не прекращался; Демид поежился от холода. Мирон вертел головой, всматриваясь в обманчивый полумрак.

И вдруг они увидели. По болотам брел громадный зверь. Мощные, как колонны, лапы разбрызгивали грязь и тину, лоснящееся тело наклонено вперед; на груди болтались непропорционально маленькие передние лапки, отдаленно напоминающие руки людей; хищно посаженная голова медленно поворачивалась, осматривая дорогу, а толстый, с добрую колодину, хвост, волочился следом. Разинув пасть, где угадывались устрашающе многочисленные зубы, зверь заревел; глаза его вспыхнули красным. Островок, на котором стояли Демид с Мироном, вздрагивал при каждом его шаге.

Откуда-то издалека донесся слабый ответный рев; чудище поворотило голову и рыкнуло в ответ, а затем направилось прочь от островка, ступая теперь вдвое чаще и быстрее. Скоро оно растворилось во мгле, а звук шагов утонул в мягком шорохе нескончаемого дождя.

Воины переглянулись.

— Ты заметил? — глухо спросил Мирон и закашлялся.

Демид кивнул. Он заметил.

На загривке зверя-гиганта смутно угадывался неясный силуэт всадника.

Кто мог оседлать подобное чудовище шандаларцы не осмеливались даже предположить.

— Знаешь, — сказал Демид, мелко дрожа от пронизывающего предутреннего холода, — что-то мне подсказывает: это связано с проданными в Зельге Знаками. Назревает что-то.

Мирон обернулся к товарищу, оторвав наконец взгляд от однообразных болот.

— Пошли в тепло...

Уже в палатке он подумал: «Хорошо, что огонек не виден снаружи...»

Когда совсем рассвело, они прошли мимо места, где заметили зверя. Следы почти совсем размыло дождем, но даже сейчас легко было понять, что ранее они видели на тропе следы какого-то иного существа.

Мирон мрачно глянул на Бернагу.

— Какие еще у тебя предчувствия?

Демид промолчал.

С этой ночи они оставались настороже, но болота и мокрые приморские равнины больше ничем их не беспокоили, а к нескончаемому дождю шандаларцы привычны сызмальства.

Четыре дня спустя вышли к Зельге. Около полудня Мирон застыл на полушаге, уставившись в небо. Мелкие капли сыпались ему на лицо.

— Эй, Демид! Чайка! Настоящая, морская.

Белая птица, мерно взмахивая узкими крыльями, неспешно летела на юг. Путники залюбовались ею: более свободного создания в Шандаларе не сыскать.

Вскоре из-за близкого горизонта поднялась башня зельгиного маяка, а позже и мокрые крыши окраинных домов. Тропа незаметно вывела к дороге, мощеной темным булыжником. Идти сразу стало легче — на дороге не было грязи и луж. Вкупе с мыслью о тепле таверны, о горячей пище и кружке доброго эля, это несказанно подняло настроение усталым путникам. Шаг ускорился сам собой, благо по булыжной дороге топать было одно удовольствие.

Зельга приближалась с каждой минутой. Стали видны первые дома, а не только высокие черепичные крыши. Два всадника промчались в сторону соседней деревушки, приветственно вскинув руки. Воины помахали в ответ.

Дорога втекла в город, словно ручей в озеро. За окнами домов мелькали лица людей, разглядывавших путников, били часы на башне мэрии, а из редких кабачков доносились обрывки музыки и песен, чаще всего матросских.

Вот и Площадь; широкая улица спускается от нее к пристани; слева — мэрия и храм, справа — таверна Даки. Воины повернули направо. В окнах таверны мерцали отсветы каминного пламени. Над массивной дубовой дверью, сработанной еще во времена смены сезонов, вечно мокрая вывеска: «Облачный край.» И ниже: «Заведение Дакстера Хлуса.»

Мирон взялся за позеленевшее от сырости и времени кольцо и потянул дверь на себя. В открывшуюся щель хлынул теплый, пахнущий снедью воздух пополам со старой застольной песней:

В Зельге снова попойка,
Каждый вечер у стойки
Дак стоит, прищурив глаз.
В этой старой таверне
Вы бывали, наверно,
Не один десяток раз.

Сколько Мирон себя помнил, в «Облачном крае» пели эту песню. Она давно стала частью городка и частью Шандалара. Моряки и крестьяне, мастеровые и монахи с архипелага — ее пели все. Когда-то давно Дак случайно обмолвился, что песню сложил его старинный друг, матрос по имени Фрол из страны, зовущейся не то Кром, не то Крым, но в Шандаларе никто не слыхал о такой стране. А песню теперь пели не только в Озерном крае, но и далеко за пределами.

Мирон с Демидом стали на пороге зала, затворив за собой дверь. Непогода осталась снаружи, хотелось надеяться, что надолго. В камине жарко пылали здоровенные куски огненного камня; чадили факелы, несмотря на дневную пору. Все столы были сдвинуты вместе; горожане, подняв резные деревянные кружки с элем, раскачивались в такт песне, положив свободную руку на плечо соседу.

Гей-гей, кружки налейте,
Гей-гей, трубки набейте
Дорогим туранским табаком.
Гей-гей, помните братцы,
Гей-гей, грусти поддаться -
Хуже, чем лежать на дне морском.

Кружки с треском сшиблись над столом, роняя искристые брызги доброго заморского эля.

Гей-гей, хватит о смерти,
Гей-гей, пойте и смейтесь:
Нет пока причины горевать.
Гей-гей, наша Фортуна,
Гей-гей, добрая шхуна,
На нее лишь стоит уповать.

Людей в таверне собралось больше, чем обычно, да и присутствие мэра с советниками кое о чем говорило. Праздник в Зельге, не иначе.

А вон и Даки за стойкой — ломает печать на только что принесенном бочонке эля.

— Мирон! Демид! Чего стоите? Давно вас ждем!

Шелех повернул голову на голос — за столом призывно махал рукой Лот Кидси, старший Вони Шандалара. Живой и невредимый. У Мирона отлегло от сердца.

Обернулся на шум Даки, швырнул полотенце поваренку, и, растопырив руки, выскочил в зал. Мигом наполнили две кружки, и вот уже кто-то стащил с путников плащи, кто-то освободил место за столом, кто-то крикнул, чтобы принесли жаркого; а Мирон вдруг ощутил себя так, словно вернулся домой.

Собственно, так оно и было.

Спустя час, когда Мирон с Демидом успели и подкрепиться, и вымыться, и переодеться в сухое, и согреться доброй порцией эля, стало совсем хорошо.

Праздновали не попусту: Зельга построила два собственных корабля. Долгий труд нанятой тэльской общины мастеров позавчера завершился и еще пахнущие свежей древесиной суда успешно спустили на воду. До сих пор кораблей Шандалар не имел и на эти две шхуны возлагались большие надежды. Несомненно, что торговля нуждалась в оживлении, а там, где торговля идет удачно, там и люди живут лучше. Отныне не нужно будет ждать, когда заморские купцы изволят завернуть в Зельгу и не надо будет платить тройную цену за дерево, зерно, ткани... В общем, народ гулял второй день.

— Сегодня о делах ни слова, — предупредил Лот. — Отдыхайте.

Мирон глянул на Даки — тот молча кивнул.

— Завтра, так завтра, — согласился Воин, подмигнув Демиду. — Где там эль?

Эль был совсем рядом.

Наутро голова у Мирона не то чтобы трещала — но уж точно потрескивала. Накануне следовало ограничиться элем, так нет, Даки увел кое-кого из зала к себе в погребок и выкатил бочонок вина. И не какой-нибудь кумской кислятины — настоящего монастырского кагора, крепкого, отдающего жженым сахаром. А потом, помнится, пиво кто-то наверху разливал...

Короче, пока не хлебнул Мирон рассолу изрядно (спасибо, у изголовья добрая чья-то душа целый жбан оставила), утро было не в радость.

Демид тоже отпил, не отказался.

— Ух!

Мирон посмотрел на товарища: тот был на удивление бодр. Пел даже: «Гей-гей, кружки налейте...»

— Какое там наливать, — проворчал Мирон. — После вчерашнего-то. Хватит...

За окнами шел дождь. Небо, одинаково серое, низкое, нависло над Зельгой. Море тоже было серое, но темнее, чем небо. Пристани из окон взгляд не доставал, мешали невысокие деревца на склоне, но мачты новых шхун и трех чужих кораблей виделись ясно.

Вскоре заглянул Даки.

— Проспались, орлы? Спускайтесь, завтрак сейчас подадут. Заодно и потолкуем.

Таверна, несмотря на ранний час, уже открылась. Мастера-тэлы разрезали на части пирог с морошкой; компания моряков-чужеземцев чинно поглощала жаркое, запивая местным пивом. В «Облачном крае» бузить не осмеливались даже самые отпетые гуляки и драчуны. У Даки такие подручные, что не очень-то побузишь.

Парнишка, убиравший со столов, кивнул в сторону малого зала, куда Даки приглашал только своих. Мирон с Демидом прошли мимо стойки, толкнули тяжелую дверь и очутились в небольшой комнате с одним-единственным столом, за которым уже сидели Лот Кидси, мэр, капитаны новых шхун (оба — уроженцы Зельги, многие годы ходившие матросами, а потом и офицерами на кораблях южных купцов), настоятель прихода, местный учитель и сам Даки.

За едой говорили о пустяках, но едва принесли эль и сладкое, Даки перешел к делу.

— Наверное, уже ни для кого не секрет, что двое купцов с запада пытались продать у нас довольно необычный товар — Знаки Воинов. Два Знака, принадлежащие Лоту Кидси и Мирону Шелеху. Сначала я решил, что Воины погибли, а Знаки неким непостижимым образом попали не к трагам, как случалось всегда, а в руки кого-то из людей, а потом и к торговцам. Но тут появился Лот, жив-живехонек, и со своим Знаком. Я понял, что Мирон, вероятнее всего, тоже невредим и при Знаке.

Все взглянули на Шелеха — распахнутый ворот рубахи позволял присутствующим видеть его Знак.

— Получалось, что ко мне попали не настоящие Знаки, а копии. Как ими завладел прощелыг-торговцы, я, к сожалению, не выяснил. Не успел. И тот, и другой мгновенно убрались из Зельги, да так ловко, что я даже не смог определить куда. Зато стало ясно, почему в стороне остались траги.

Особо распространяться о случившемся я не стал. Однако теперь, когда присутствуют все Воины Шандалара (впервые за последние семь лет!), я считаю необходимым обсудить эти события, для чего и пригласил вас, — Даки кивнул в сторону моряков и горожан.

Мэр закурил трубку; аромат туранского табака приятно защекотал ноздри.

— Насколько я понял, — заговорил настоятель Ринет Уордер, — лже-Знаки находятся у вас, почтенный Дакстер. Как вы ими завладели?

— Я их купил, — ответил Даки просто. — А что еще оставалось?

— И как намерены распорядиться?

Даки пожал плечами:

— Это предстоит решить.

Лот Кидси, отхлебнув эля, заметил:

— Не думаю, что все это серьезно. Иначе траги давно бы уже вмешались.

— Они тоже не всезнающи.

— Но рано или поздно известие дойдет и до них.

— Да, но не повредит ли это Шандалару? — вступил в разговор мэр. — Мы обязаны об этом подумать. Хоть моя власть и не простирается дальше Зельги, я желаю добра и процветания всему нашему краю.

Один из капитанов по имени Хекли поднял руку, испрашивая слова.

— Вопрос: как могут повредить Шандалару лже-Знаки? Ведь это не более, чем два кусочка металла на цепочках.

— Знаки были всегда, — сказал настоятель значительно. — Это магические вещи и в них заключена немалая сила. Даром, что ли, траги так за ними следят?

— Гм... — Хекли не выглядел убежденным. — Часто ли вы пользуетесь магией Знаков, Воины?

Лот, Мирон и Демид переглянулись.

— По-правде сказать, вовсе не пользуемся, — ответствовал Лот, как старший. — Мы ведь не траги и не волшебники, а Воины. Однако, я заметил, что одного Воина победить хоть и трудно, но можно. А если объединятся пятеро-шестеро носящих Знаки, такой отряд может обратить в бегство целую армию. Такое уже случалось в старину.

Учитель, знаток истории и легенд, закивал головой, подтверждая:

— Было, было. Битва в Артенской долине, так и не состоявшаяся. Двухтысячное войско принца Гартена бежало от отряда в полторы сотни сирских меченосцев, среди которых было восемь Воинов.

— Может, это случайность? Да и давно это произошло...

— Может, случайность. Но скорее — нет. Воины, владеющие Знаками — огромная сила.

Даки терпеливо поднял руки.

— Мы несколько отклонились. Позволю себе напомнить, что Знаков около трехсот во всем Мире. На каждом — три руны. Нет ни одного Знака с одинаковыми рунами, стоящими в той же последовательности. Точнее, до сих пор не было...

— А не сравнить ли нам эти Знаки с настоящими? — прервал владельца таверны мэр.

Лот и Мирон тут же сняли Знаки, положив их на стол рядом с двойниками.

Сколько не всматривались люди в маленькие пластины, различий не заметили. Одинаковый серебристый металл, одинаковые руны. Даже казалось, что наносила руны одна и та же уверенная рука.

— Да они похожи, как горошины в мешке! — воскликнул капитан Хекли.

Остальные молчали.

— Различия все же есть, — сказал вдруг учитель еле слышно. Все обернулись к нему. — Правда, отличаются не сами Знаки, а цепочки. Глядите: они завиваются в разные стороны. Вот цепочка Лота... видите? А вот вторая — уже против часовой стрелки. И еще... — учитель взял Знак обеими руками за цепочку, словно хотел надеть его на шею, — у настоящего слева колечко, а застежка справа; у лже-Знака...

— Наоборот! — выдохнул Хекли. — Надо же!

Знаки рассматривали еще несколько минут, но больше отличий не нашли.

— Вы наблюдательный человек, Гейч, — сказал настоятель Уордер. — Удивительно наблюдательный.

Учитель польщенно опустил взгляд.

Мирон подумал, что не каждый бы догадался разглядывать цепочку, а не Знак. Он даже не был уверен, догадался бы сам.

Протянув руку за своим Знаком Мирон на мгновение смешался — какой из двух выбрать? Но замешательство быстро прошло. Конечно же вот этот, еще хранящий тепло его тела. Лот тоже вернул Знак на место, себе на шею. Два оставшихся Даки упрятал в шкатулку, принесенную служанкой.

— Я продолжу, с вашего позволения, — возобновил рассказ Даки. — Мне кажется, в Шандаларе не все ладно. Люди с хуторов на болотах Скуомиша рассказывают о невиданных ранее животных. Часто просто огромных. Поначалу я было решил, что это всего-навсего байки, но когда из разных мест стали доходить схожие сообщения...

Демид вскочил.

— Что такое? — повел бровями Даки.

— Да мы с Мироном сами видели! Чудовище, ей-право! Громадное, ростом с башню мэрии, ходит на задних лапах... На тритона похоже, только большое. А еще следы видели, но другого, тоже большущие...

— Стоп, Демид! — прервал его мэр. — Опиши-ка его поподробнее.

Бернага поморщился.

— Лучше я нарисую.

Даки крикнул в сторону двери:

— Перо и бумагу!

Рисовал Демид совсем недолго; самые нетерпеливые — учитель и Хекли — даже покинули места за столом и встали у него за спиной, выглядывая из-за плеч.

— Вот, — Демид прекратил водить пером по желтоватому листу. — По-моему, похоже. А, Мирон?

Шелех, протянув руку, взял рисунок. Всмотрелся.

Рисовал Демид отменно: несколькими скупыми, но уверенными штрихами он сумел передать и безграничную мощь вздувшихся мускулов, и незавершенное движение зверя. Так и казалось, что тот вот-вот оживет и уйдет вглубь листа бумаги, растворится в белесой мгле, как в тумане.

— Ну и ну... — протянул Мирон. — Не отличить. Ты художник, однако!

Мэр оторвал мундштук трубки от пухлых губ и ткнул в область холки нарисованного чудища.

— А это что?

Демид потупился.

— Это всадник. Мы не рассмотрели — человек ли.

Повисла осторожная тишина.

— Мирон? — Даки вопросительно уставился на Воина.

Шелех ответил не сразу.

— Что-то такое мы видели. Точнее, кого-то. Я не разглядел... темно было... И туман. В общем, я не уверен, но отрицать не могу.

— А я уверен, — вмешался Демид. — Зверем кто-то правил. Даже упряжь видна была. Вот...

Он дорисовал длинный повод от морда к неясной фигуре, едва намеченной парой линий.

Даки долго изучал рисунок.

— Интересно, — изрек он. — А мне один фермер рассказывал о другом звере. Вот о таком...

Перо перекочевало к трактирщику. Рисовал он похуже Бернаги, но изобразить существо с очень длинными шеей и хвостом, четырьмя колонноподобными ногами, крошечной головкой и массивным телом вполне сумел.

— И что поразительно: фермер упоминал о седоке, — Даки вдруг заговорил, ловко подражая интонациям Мирона, — не уверен, говорит, не разглядел, темно, туман, но, говорит, очень похоже.

Мирон усмехнулся. Мэр докурил и теперь выколачивал пепел из трубки, постукивая о край тарелки.

— Что еще странного в Шандаларе?

Каждый задумался, тасуя воспоминания, как карты.

— А разве сам Шандалар не странен? — сказал вдруг учитель. — Вечный дождь, холод. Не зима, не весна, не осень...

— При чем здесь это? — всплеснул руками Хекли.

Учитель вздохнул.

— Не знаю... Но ведь не всегда так было. Раньше и у нас случалось лето. Каждый год...

Закончит он не успел: в дверь настойчиво постучали.

— Да, войдите! — пригласил Даки. Если кому-то позволили побеспокоить хозяина, дело непременно неотложное. Даки своим людям доверял.

Вошел бородатый мужчина в мокрой куртке; шапку он держал в руке. С нее капало на гладко струганные доски пола.

— Приветствую лучших людей Зельги!

— В Зельге все хороши, — с достоинством ответил мэр. — Здравствуй и ты.

— Я — торговец из Турана. Меня зовут Сулим и знают меня везде.

Даки кивнул — торговец и впрямь был известен многим и обладал безупречной репутацией.

Тем временем Сулим продолжал:

— Я слыхал, что вы покупаете такие вещи, почтенный Дакстер.

Он протянул хозяину таверны кулак и медленно разжал его. На ладони лежал Знак Воина.

— Ос, Инг, Хагал, — прочел кто-то руны.

Демид Бернага вскочил. Во второй раз за сегодня.

Такие руны были высечены на медальоне, что висел сейчас у него на шее.

Даки пригласил гостя к столу широким взмахом руки и сказал:

— Да, Сулим. Я покупаю такие вещи. Назови свою цену.

Голос его оставался твердым.

Первые годы были ужасными. Шандалар, край некогда богатый и цветущий, обезлюдел. Крестьяне, труженики полей, тысячами умирали от голода. Размокшие дороги не могли уместить все повозки, телеги, всех пеших путников, бегущих из Шандалара на запад или восток. Получить место на шхуне, отплывающей из Зельги или Тороши куда-нибудь на юг, по карману стало только богачам.

А дожди не прекращались. Реки выходили из берегов, возникали новые русла, бесчисленные озера — гордость Шандалара — расползались, словно кляксы на рыхлой бумаге. Сырые луга затапливались, поля медленно, но верно, превращались в болота. Уровень моря поднялся сначала на локоть, потом на второй... Пристани Зельги, Тороши и Эксмута ушли под воду. Оставшиеся несмотря на невзгоды горожане построили новые, но и эти продержались лишь год, прежде чем навсегда скрылись под волнами. Влага была везде — вверху, под ногами, на западе, востоке, юге... Лишь на севере царил холод похлеще, владыка Стылых Гор.

А Шандалар, Озерный край, окутался густыми туманами, спрятался от Солнца за непрошибаемой пеленой туч. Реки и озера смыкали свои воды, прокрадывались в покинутые деревни, рождая лабиринт проток, стариц, заливов. Редкие островки ютили обезумевших животных, худых и дрожащих от холода. Могучие шандаларские боры гнили на корню, рушась в податливые мутные потоки.

Страна умирала на глазах. Даже те, кто не сбежал в самом начале, стали подумывать об отъезде. И именно в то время несколько безумцев решили не дать ей умереть.

Не думайте, что это было легко.

Гоба Уордер, настоятель.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6755-й.

Мирон сидел в общем зале за столом с цимарскими моряками: один из трех кораблей, стоящих у причала Зельги, пришел недавно из Цимара. Вероятно, за шкурками выдр — мягким золотом Шандалара. Сидели уже не первый час, поэтому в голове у всех немного шумело. Утренний разговор в зальчике Даки ни к чему, в общем, не привел. Мэр глубокомысленно высказался, мол нужно все как следует взвесить, и удалился; следом, вообще не обронив ни слова, вышел настоятель Уордер. Учитель виновато попрощался и намекнул, что его обширные знания всегда к услугам Даки и Воинов. Невозмутимый по обыкновению Лот Кидси, проводив капитанов и вернувшись, сообщил, что с запада намеревался явиться еще кое-кто из Братства, чуть ли не сам Протас Семилет. Мирон несколько оживился, Демид переполнился решимостью что-нибудь предпринять, но что именно — пока и сам не понимал.

Даки грустно вздохнул, глядя на Воинов. Оставалось лишь немного выждать: в воздухе пахло переменами.

Однако Мирон не предполагал, что ждать придется так недолго. Цимарцы только-только завели речь о новостях на юго-восточном побережье, третий бочонок едва успели откупорить...

На плечо Шелеху легла чья-то легкая рука. Он обернулся — у стола возник монах с архипелага, кутающийся в длинный плащ. Лицо монаха рассмотреть не удавалось, глубокий и низко надвинутый капюшон рождал густую, как шандаларские ночи, тень.

— Два слова от настоятеля Ринета. Прошу к хозяину.

Мирон встал, поклонился цимарцам и поднялся вслед за монахом на второй этаж. Комната Даки располагалась в самом конце узкого коридора. Перед дверью ждал Демид, переминаясь с ноги на ногу.

Монах негромко постучал; рукав плаща при этом сполз, обнажив сухой кулак.

Изнутри донесся зычный голос Даки:

— Входите!

Трактирщик сидел за письменным столом прямо напротив входа. Перед ним лежала раскрытая книга совершенно необъятной толщины, в руке белело гусиное перо. Рядом сидел Лот Кидси, ероша густую шевелюру.

Монах сразу заговорил:

— Я — Рон. Меня послал Ринет Уордер, поразмыслив над сегодняшним разговором в таверне. Он велел передать следующее: Воинам нелишне будет потолковать с одним человеком из Тороши. Зовут его Лерой, а найти его можно на улице Каменщиков, у лавки Эба Долгопола. Спросите у Лероя: как получить ответ на трудный вопрос? А потом — думайте. И, да хранит вас Река.

Монах поклонился и тенью выскользнул за дверь. Голос его, внятный и негромкий, растворился в полумраке комнаты. Никто не успел проронить ни слова; Даки так и продолжал сидеть с пером в руке над недописанной строкой в раскрытой книге.

Огоньки свечей давно перестали колебаться, а молчание не прерывалось.

— Гм... — Даки наконец отложил перо. — Садитесь, чего стоите? Вон скамья.

Мирон с Демидом, столбами застывшие посреди комнаты, прошли к длинной лавке у стены с росписями и опустились на гладко струганное покрытие. Снизу, из зала, долетала Фролова песня.

— Ты был прав, Даки, — сказал Лот негромко. В этой комнате, где вкрадчиво мерцали свечи, громко говорить было просто невозможно. — Монастырь не остался в стороне. Но почему настоятель Уордер промолчал утром?

Даки пожал плечами и задумчиво подпер ладонями голову.

— Не знаю... Скорее всего, он почему-то не захотел высказываться при всех. А может, хотел сначала посоветоваться с монахами. На острова он, конечно, редко попадает, но в приходе Зельги всегда гостят двое-трое из монастыря. У них даже лодка есть специальная.

Это было правдой: Мирон знал, что монахи не боялись моря. Они вообще мало чего боялись. Особенно обитатели монастыря с острова Сата.

Лот Кидси сосредоточенно вертел в пальцах монету. Шрам на его левой щеке стал совсем белым, не то что семь лет назад, когда Мирон последний раз обнял Лота перед походом Багира.

Тогда шрам рдел, словно огонь в камине, даже рыжая борода не могла его скрыть. Не скрывала, впрочем, и теперь.

— Кто-нибудь слыхал об этом Лерое?

Мирон с Демидом переглянулись и отрицательно развели руками: не слыхали, мол. Даки кашлянул.

— Да где уж вам... Кхм... Это ведь лет тридцать назад случилось.

Он на секунду умолк, и нетерпеливый Демид тут же встрял:

— Что случилось?

Даки одарил его тяжким взглядом. Порылся, видать, в памяти, и лишь потом сказал:

— Говорят, ходил он к одному старику-ворожею, который будто бы видит прошлое. О чем Лерой его спрашивал — не знаю, да и никто, поди, не знает. А сам Лерой как воротился — молчун стал, каких мало. Долгопол, сосед его, мне сказывал, когда за товаром в Зельгу наведывался, — за неделю если слово-два вымолвит, и то много. Одним словом, темная история.

— Постой-постой, — Мирон догадался, что имел в виду монах-посланник. — Значит, мы должны нагрянуть к Лерою, выспросить где живет тот старик-ворожей, а у него уж разузнать все о лже-Знаках? Так, что ли?

— А жив ли этот старик? — усомнился Демид. — Если лет тридцать назад он уже был стариком...

— Ворожеи живут долго, — оборвал Даки. — Или ты еще что-нибудь предложить хочешь? Валяй, мы послушаем.

Демид смутился:

— Ну...

— Подковы гну, — проворчал Даки. — Ладно уж. Я и сам об этом подумывал. Придется вам для начала в Торошу податься. Долгопола я давно знаю: много лет торгую. У него и остановитесь. Поклон от меня. Ну, и гостинцев наготовлю позже. Сделаете все, как монах сказал. Потолкуете с этим Лероем, авось что и расскажет. Хотя, полагаю, разговорить его будет непросто. Если все, что болтали — правда, знать, путь вам новый к тому старику. Ясно?

Лот Кидси, внимательно слушавший Даки, коротко кивнул. Демид не преминул осведомиться:

— Все пойдем?

— Идите втроем, — посоветовал Даки. — Мало ли что?

— А ты? — невинно полюбопытствовал Демид.

— Я живу в Зельге, — сказал, как отрезал, Даки. Голос его вдруг стал словно жесть. — А ты, парниша, языком мели поменьше. Усек?

Демид притих.

— Цимарцы завтра с утра в Торошу отплывут, — сказал Мирон нейтрально. — Может, с ними договориться? Быстрее все-таки...

Даки мгновенно смягчился, стал обычным: ворчащим и добрым.

— Да говори уж, суше!

Мирон вздохнул:

— И суше, понятно...

Демид заулыбался.

— Это мне нравится. По-честному, без маскировки. Суше, мол, и ноги целее.

— На том и порешим, — Даки поднялся. — Лот, заскочи ко мне перед сном.

Рыжий Воин согласно кивнул.

Когда Мирон потянул на себя тяжелую дверь комнаты, в щель хлынула песня; она становилась все громче.

Пели в большом зале таверны:

Путь наш труден и долог,
Оттого всем нам дорог
Этот временный уют.
От Сагора до Цеста
Ждут нас дома невесты -
Верить хочется, что ждут.

Моряков назавтра ждало море, ждала шхуна, и ждал путь, лишь изредка приводящий в таверны, в тепло и уют. Мирон направился к столу цимарцев: договариваться нужно было прямо сейчас.

Гей-гей, кружки налейте...

Так и хотелось подпевать. С высоты крутой лестницы зал открылся, словно море с обрывистого берега. Следом за Мироном спускались Лот и Демид. И гремела в таверне песня, предвещающая новую дорогу:

Гей-гей, наша Фортуна,
Гей-гей, добрая шхуна -
На нее лишь стоит уповать.

Утром под сырой моросью, валящейся с пропитанного водой неба, три шандаларских Воина ступили на борт «Феи», цимарской шхуны. Капитан Торрес охотно согласился доставить Лота, Мирона, и Демида в Торошу, испросив чисто символическую плату.

Шхуна была небольшая, двухмачтовая, работы тэлов. Моряки ставили паруса, которые быстро намокли и от этого посерели. Торрес с мостика командовал отходом, приставив ко рту небольшой рупор. «Фея» величаво отвалила от причала и, зачерпнув парусами легкий западный ветер, пошла по свинцовой воде бухты Бост, прямо в пролив между островами Лин и Ноа.

Юнга отвел Воинов на корму, к каютам. Торчать под дождем на палубе пассажирам было совершенно незачем. Команда, закончив с парусами, потянулась в кубрик на баке. Наверху остались лишь вахтенные, да капитан у штурвала, пожелавший лично вывести корабль из бухты.

Три дня Мирон вынужденно скучал. Бернага, видимо, решил выспаться впрок и вставал всего пару раз к ужину, а Лот увлекся чтением старинной книги, собственностью капитана Торреса.

Устойчивый ветер влек «Фею» на северо-восток. Слева по борту проступали безрадостные берега, часто скрываемые туманом — когда-то это были холмы, отстоящие от моря на целую версту. Миновали залив Южное Эхо, устье Фалеи, потом — Алиса, а дальше пришлось брать мористее, потому что путь преградил низкий болотистый мыс Урла. Ветер некоторое время дул почти точно в борт и «Фея» шла заметно накренившись. Из матросского кубрика часто доносилось пение, работы мореходам на сей раз выпало совсем немного. Но Мирон знал, что раз на раз не приходится. Стоит разразиться буре...

К вечеру третьего дня обогнули скалистый остров Гинир и вошли в залив Вар. Свинцово-серые волны грызли податливый берег — он отступал теперь медленнее, чем раньше. Над бывшим островком в устье реки Вармы возвышалась над водой верхушка торошинского маяка, до сих пор действующего. Правда, ныне его видно только если подойти вплотную. Это зельгин маяк надстроили семьдесят лет назад и он вознесся высоко над морем, как во времена сезонов.

Мирон поймал себя на мысли, что часто сравнивает день сегодняшний с давно минувшими, которых он никогда не видел.

«Старею, что ли? Копач говорил: когда перестаешь мечтать, а начинаешь чаще думать о прошлом — это старость.»

Смешно — Мирону не исполнилось еще и тридцати...

Но, наверное, такие мысли приходили неспроста. Ведь им, Воинам Шандалара, предстояло заглянуть в прошлое Знаков, настоящих и поддельных. Заглянуть с помощью старика-ворожея, который неизвестно жив ли, а если и жив, то неизвестно, пожелает ли помочь. И вообще, неизвестно где его искать. Трудная задача.

Но Воины за легкие задачи просто не берутся. На то они и Воины.

Почти все паруса на шхуне убрали, лишь два стакселя еще подставляли ветру сырые плоскости. Дощатый настил пристани, покоящийся на толстых сваях, был уже ясно виден с палубы. Одинокая фигура маячника в плаще мокла под мелким дождем. «Фея» шла по инерции, неспешно и важно приближаясь к берегу. Матрос на носу метнул канат-швартов — маячник ловко поймал его и сноровисто намотал на крестообразный кнехт. Парусник вздрогнул от рывка, разворачиваясь носом к пристани. Постепенно выбирая слабину маячник подтащил шхуну вплотную к деревянному пуарту; на корме тотчас отдали тяжелый стояночный якорь.

— Добро пожаловать в Торошу, — сказал маячник из-под надвинутого капюшона. К пристани уже спешили несколько человек, должно быть, мэр и самые нетерпеливые лавочники.

Воины сошли на берег по широкой доске с тонкими перильцами и набитыми на манер ступеней планками. Из команды за ними последовали лишь капитан Торрес с помощником. Матросы хлопотали на шхуне.

Почти горизонтальный бушприт перегородил причал, под него пришлось подныривать. Лот поблагодарил капитана и вручил кошель с платой. Как раз вовремя: подоспел мэр со свитой. Пока Торрес обменивался любезностями со встречающими, Мирон разглядывал жителей Тороши. Эба Долгопола среди них, определенно, не было, если верить описаниям Даки. А описаниям Даки верить можно, в этом Мирон убедился не однажды.

Лот запахнулся в плащ, ему показалось, что один человек из свиты мэра слишком пристально на него уставился. Узнал, наверное. Точно, узнал, зашептал что-то на ухо мэру. Мэр обернулся, но Лот, прижав палец к губам, натянул капюшон на самые глаза. Мэр тотчас отвернулся: Воины не хотели быть узнанными, а желание Воинов — закон. Они ведь служат всему Шандалару, а значит, и Тороше в том числе. Значит, так надо.

Мэр был умным и догадливым человеком. Да, впрочем, он и не мог быть иным — пост мэра ко многому обязывал.

— Пойдем, наверное, — как ни в чем не бывало сказал Мирон Демиду. — Я знаю, где улица Каменщиков.

Демид лишь промычал:

— Угу...

Выглядел Демид сонным, словно предыдущие три дня на смыкал глаз.

Шелех кивнул Лоту и троица Воинов покинула причал Тороши, второго по значению городка в Шандаларе. Внешне он мало чем отличался от Зельги, разве что был поменьше. Такая же площадь перед пристанью, здание мэрии с башенкой и часами, приход и храм, обнесенные невысокой изгородью, напротив — таверна.

Демид, как не странно, впервые попавший в Торошу, наконец проснулся и с энтузиазмом вертел головой.

— Нам сюда, — сказал Мирон, сворачивая.

От площади влево уходила узкая, мощеная истертым булыжником улочка. Мелкие лужи стояли на мостовой и капли дождя сеяли на их поверхность расходящиеся круги, а над городком низко нависло темнеющее небо вечернего Шандалара.

— Куда сразу? — спросил Демид, ежась. — К Лерою или к Эбу Долгополу?

Шаги их тонули во вкрадчивом шорохе.

— Наверное, к Долгополу, — сказал Лот рассудительно. — Лерой, вроде, не очень приветлив. Поговорим с соседями, узнаем его привычки, авось поможет. Да и поздновато уже.

Мирон не мог не согласиться. Больше всего сейчас хотелось выпить чего-нибудь горячего и посидеть у камина. Спешить им особо не приходилось. Да и Лерой почти наверняка уже спал — мастеровой люд укладывается рано, а встает еще до рассвета.

И они пошли к Долгополу. В окнах его большого дома еще мерцал свет, в то время как у Лероя все было погружено во тьму. Незаметно подкравшийся вечер упал на город; часы на площади пробили шесть.

Дом Долгопола размерами уступал всего нескольким строениями Тороши. Видать, дела у торговца шли весьма неплохо. Недавно дом надстроили, теперь он стал трехэтажным. Работы все еще велись, во дворе у одной из стен угадывались леса. Солидный резной забор опоясывал владения Эба. Пожалуй, в таком доме удалось бы выдержать небольшую осаду.

— Где он лес берет? — вздохнул Лот перед красивыми воротами. — Не какая-нибудь болотная сосна. Первосортный бук!

Мелодичный звон колокольца возвестил о прибытии гостей. Неторопливые шаги с пришаркиванием — кто-то приблизился из глубины двора к самым воротам.

— Кто там? На ночь глядя...

Голос был густой, как деготь.

— Путники из Зельги. Передай Эбу: поклон от Дакстера Хлуса, — сказал Лот, переминаясь с ноги на ногу, словно застоявшийся лось перед дальней дорогой.

— Ба! Мне кажется, или это в самом деле Лот Кидси говорит?

Лот засмеялся:

— Нет, не кажется, старый хитрец! Открывай, не мешкай. Я не один.

Зычный голос «старого хитреца» велел кому-то крикнуть Эба, и сразу же загремели металлические засовы.

— Это Гари Слимен, — шепнул Лот спутникам.

Мирон поневоле напрягся: Гари Слимен раньше был Воином. Знак, ныне принадлежащий Мирону, он носил на груди тридцать шесть лет. Его знал в Шандаларе каждый. Вернее, слыхал о нем, ведь видели его лишь немногие.

Левая створка ворот приоткрылась, впуская Воинов во владения Эба. Могучий, похожий на медведя мужчина, совершенно к тому же седой, крепко обнялся с Лотом. Мирону даже показалось, что едва слышно хрустнули чьи-то кости.

— Привет, Гари! Зачем ты здесь? — Лот не скрывал радости.

Бывший Воин ответил все тем же замечательным басом:

— Я у Эба теперь вроде как управляющий. А ты зачем здесь? Я слышал, последнее время ты все больше во Фредонии пропадал.

— Дело... Чуть попозже, — Лот на секунду умолк, оглядываясь. — Встречай смену, Гари! Это Мирон Шелех, а это — Демид Бернага. Нынешний щит Шандалара.

Гари оценивающе вперился взглядом в молодежь. Мирона он прежде никогда не видел, но испытывал к преемнику вполне понятный интерес. Слухи о стычках с сагорскими пиратами, походе на Отранскую крепость и битве с князем Валуа быстро достигли ушей старого Воина, а значит траги не ошиблись в выборе. Его Знак попал к достойному, и это наполняло сердце Гари гордостью.

Впрочем, траги не ошибались никогда.

Демид молча стоял позади товарищей. Если он и смущался в такой компании, то ничем этого не выдавал. На его счету было пока всего одно серьезное дело: разборка с кочевниками на северных берегах Таштакурума, поэтому он чувствовал себя подростком среди взрослых мужчин.

Но Гари пожал ему руку как равному.

— Слыхал и о тебе, гроза кочевников. И не только я...

В этот миг из дома показался Эб Долгопол: его невозможно было не узнать, ведь описаниям Даки стоило верить. А Даки сказал только что «Эб поперек себя толще и всегда в длинном вышитом халате, даже когда спит, по-моему. За это его Долгополом и нарекли.»

Эб моментально потащил путников в дом, даже толком не поздоровавшись.

— Потом, потом, — отмахивался он, протискиваясь в двери. — Не на пороге же? Входите...

Оглянуться не успели, как очутились за накрытым столом. Мирон поймал себя на том, что всего за несколько дней привык к уюту и роскоши. К хорошему быстро привыкаешь. Мысль, что скоро вновь придется пешком пересекать Шандалар, увязая в болотах, упорно бродила где-то на задворках сознания. Мирон тщетно гнал ее прочь. Дорога и Воин встречаются быстро и расстаются ненадолго, а пока можно наслаждаться покоем, забыв о палатке и походном мешке, брошенных в дальнем углу Эбовой гостиной.

— Помимо наилучших пожеланий Даки просил преподнести эти книги, почтенный Эбир. Одна из них по рудному делу.

Глаза Долгопола сверкнули: книги в кожаном переплете были едва ли не самой большой ценностью в теперешнем мире. Эб принял их с неприкрытым благоговением. Мирон знал, что торговец недавно купил шахты где-то в горах под Сагором и книга по рудному делу пришлась весьма кстати.

— Умеет Даки делать подарки, — шепнул Демид Мирону.

Было еще что-то для жены и дочерей Долгопола, но Мирон вручение пропустил, смакуя тонкое туранское вино. Демид, скорее всего, тоже.

Сразу после ужина Лот заговорил о деле. За столом к этому времени роме Воинов остались только хозяин и Гари. Эбу все рассказать как есть посоветовал Даки, а Гари сам был когда-то Воином и в стороне не остался бы. Лот кратко изложил факты и умолк.

— Кто вспомнил о Лерое? — бесстрастно спросил Эб когда Кидси закончил.

— Настоятель прихода Зельги Ринет Уордер. Он прислал монаха, из уст которого мы и узнали, что Лерой может посоветовать что-то дельное.

Эб глубокомысленно кивнул.

— М-да... Лерой — и впрямь ходячая загадка.

— Что о нем известно? — спросил Лот, откинувшись на высокую спинку стула. — А то мы даже не догадываемся на какой козе к нему подъезжать.

Эб забарабанил по столешнице толстыми, как молодые огурчики, пальцами.

— Не очень-то много. Когда я купил дом на этой улице, а было это тридцать четыре года назад, Лерой уже давно жил здесь. Был каменщиком, подручных при нем много состояло, целая бригада. В гильдии с ним считались, да и мастер он был, каких мало. Но, знаете как это часто случается: сапожник, а без сапог. Так и Лерой: многим дома отстроил на заглядение (кстати, и мне тоже), а сам жил с семьей в халупе какой-то, чтоб хуже не сказать. Как-то после выгодного заказа решил он себе дом начать. Халупу свою снес, и нашел, вроде бы, что-то вмурованное в стену. Одни говорят — шкатулку, другие — чуть ли не сундук. Не знаю, кому верить, да и разница невелика. С тех самых по Лероя стало не узнать. Работать он бросил, бригаду распустил, жену с детишками к родственникам за Провост отослал. Года два он только пил; не знаю, где деньги добывал, верно, клад его тот самый золотом обеспечил. Только в таверне его и встречали. Мало-помалу поползли слухи: будто прознал Лерой что-то нечистое о своих предках. И никаких подробностей. Сам Лерой молчал, как проклятый, а потом вдруг исчез месяца на три. Ни слова никому не сказал — ушел ночью, чтобы меньше кто видел. Вернулся только к осени, как сейчас помню: у меня все лоси подурели, гон как-раз начинался. Иду я к пристани, а он навстречу. «Здравствуй, говорю, сосед. Где пропадал?» А он в ответ: «Слыхали, Эбир, что люди о прадеде моем болтают? Так вот, это все правда.» И пошел себе дальше. Я тогда только плечами пожал, забот по горло, не до него. А Лерой еще с полгода пропьянствовал, а потом как отрезало — ни капли. Прежде бочки из таверны не успевал таскать, а то вдруг прекратил, и все тут. Бригаду свою снова созвал, но сам не стал почему-то работать как раньше, только договаривался о заказах и советами помогал, если что не ладилось. Сидит до сих пор дома у себя, редко когда выходит. Почти тридцать лет уже. Чем он занят — ума не приложу. В доме все тихо и чинно. Да, собаки у него появились. Еще давно — здоровущие, черные все как одна, и злые, словно черти. Только Лероя и признают. Боится он кого-то, не иначе. Да кого здесь бояться? Не знаю даже. Вот и все, что я знаю.

Эб умолк, разведя руками. На первый взгляд в истории, приключившейся с Лероем, не было ничего странного. Но Мирон нутром чуял: не все так просто, как кажется. Что мог каменщик узнать о своем прадеде? Что тот в свое время разбойничал? Но разве это повод так круто менять жизнь? Да и бояться кого через столько-то лет? Может, потомков его дружков? Нет, не похоже. Слишком много темных мест.

— Скажите, Эбир... — начал было Демид, но Долгопол властным жестом оборвал его.

— Воины зовут меня просто Эб.

— Хорошо... Эб. Я хотел спросить, не творится ли чего необычного в окрестностях Тороши? Особенно на болотах. Звери, там, странные или еще что?

Эб пожал плечами:

— Время от времени хуторяне плетут всякий вздор о болотах, но так было всегда, сколько себя помню. Хотя, должен признать: последние годы плести стали заметно чаще. Правда, я никогда не обращал внимания на разные байки. Торгую я нынче в основном морем и на болота уже лет пять как не попадал.

Демид полез за пазуху и извлек сложенный вчетверо лист бумаги.

— А на это что скажешь?

На стол перед Долгополом лег рисунок Демида, изображающий встреченного в топях Скуомиша зверя со всадником. Эб поглядел на рисунок и так, и эдак, поворачивая его пухлыми пальцами.

— А что говорить? Если мухоморов нажраться, еще и не такое привидится... Но рисунок вообще-то хороший.

Гари протянул иссеченную шрамами руку, но рисунок взять не успел: на улице послышался громкий шум, потом истошные крики, проникшие даже за толстые стены Долгополова дома-цитадели. Топот шагов на лестнице, стук в дверь. Взъерошенный привратник на пороге вопит:

— Пожар, хозяин! Дом Лероя горит!

Все мигом вскочили на ноги. Пожары в вечно сыром Шандаларе случались крайне редко. Когда выбегали за ворота Демид негромко шепнул Мирону:

— Началось, кажется...

Пылающий дом Лероя отделяло от жилища Эба два двора. По улице сновали люди, а за каменным забором заходились лаем собаки.

Пламя было тусклое, трескучее. Непрекращающийся дождь не позволял ему как следует разгореться; но оно и не гасло. Кое-как одетые зеваки сгрудились перед воротами.

За высоким каменным забором происходило нечто странное: в пламени метались неясные тени, что-то с грохотом обрушилось, подняв сноп рыжих искр, зазвенело стекло, жутко завыла собака...

— Помоги! — крикнул Мирон кому-то из глазеющих на пожар горожан, бросаясь с разбегу к стене. Заспанный мужичонка послушно подставил спину и Воин мигом оказался наверху. Левую перчатку распорол острый осколок стекла, один из многих, вмурованных в кромку забора. Рука, к счастью, не пострадала. Мирон тихо изумился: стекло на заборе? Специально, чтобы не лазили, что ли?

Рядом возник Демид, придерживая ножны с мечом, словно меч мог понадобиться на пожаре.

— Вниз? — крикнул он, скорее утверждая, чем спрашивая.

Мирон кивнул.

— Откроешь ворота, а я в дом! — добавил Шелех уже в прыжке.

Земля упруго толкнулась в подошвы сапог, грязь брызнула в разные стороны крохотными фонтанчиками. Мятущееся пламя выхватывало из ночи то угол какого-то сарайчика, то чахлые кустики боярышника, растущие вдоль забора, то высокое крыльцо дома. Мирон шагнул вперед и едва не наступил на труп огромной черной собаки, валяющийся в жирно поблескивающей луже крови. Бок собаки был рассечен не то мечом, не то когтями.

Острое чувство близкой опасности захлестнуло Мирона и он больше не расслаблялся. Слева, где приземлился Демид сгустилась на мгновение шевелящаяся тьма, послышалось неприятное шипение и резко зазвенела сталь. Больше Мирон ничего разобрать не успел: ему навстречу рванулось что-то темное, бесформенное; разглядеть удалось только пасть, полную зубов, да несущийся навстречу клинок. Мирон едва успел выхватить свой меч и заслониться.

Дальше запомнились только разрозненные куски: бешеная рубка непонятно с кем, кровь, крики за забором и нетерпеливый стук в ворота, вдруг возникший из густой тени у забора черный пес, двойник убитого, яростно рвущий чью-то плоть, неистовый клич Демида: «Й-э-э-э!!», отражение пламени на его клинке, красноватые отблески на мокрой земле, гул огня, предсмертный хрип собаки, перешедший в жалобное поскуливание...

Неожиданно и сразу противник пропал. Отступил и растворился в слепящем жерле пожара. Мирон его, кажется, только слегка ранил. Демид пятью шагами левее возился с запорами на воротах; на утоптанной грязи под ногами умирал второй пес, разрубленный чуть ли не пополам. По ту сторону забора все перекрыл зычный голос Гари: «Лестницы! Лестницы, чтоб вам...» В доме, объятом алым цветком огня, с треском и грохотом рушились перекрытия.

Ворота, наконец, отворились, во двор хлынули люди. Мирон к этому времени пытался обойти дом по кругу, но страшный жар и удушливые клубы дыма не пускали.

Потом его догнали Демид и Лот Кидси, и последнее, что отпечаталось в памяти перед тем, как напряжение схватки сошло окончательно, это несколько неясных силуэтов с перепончатыми крыльями, взмывших в ночное небо с резкой грацией летучих мышей.

Эб Долгопол вовсю руководил тушением пожара; люд с ведрами и кадками сновал от колодца к дому, пошли в ход багры. Пламя медленно, но верно стало уступать. Помогал и равнодушный дождь. Скоро пламя и вовсе сбили, только клочья дыма неспешно ползли ввысь, да чернели везде головешки. Стало вдруг темно, пришлось зажигать факелы.

Мирон угрюмо вычистил меч и отправил его в ножны. В душе пульсировала гулкая пустота.

— Кто это был? — негромко спросил Кидси, перемахнувший через забор в тот самый момент, когда открылись ворота, и потому почти ничего не увидевший.

Мирон, после долгой паузы, с неохотой ответил:

— Не знаю... не разглядел. Быстро все так...

Рыжий Лот успокаивающе положил ему на плечо тяжелую руку.

— Не бери в голову, Шелех. Мы сделали все, что сумели.

Демид, недвижимо стоящий поодаль, вздохнул:

— Я — не я, если это не те, кто разъезжает по нашим болотам на всяких чудовищах.

Кидси, задрав голову, глядел в небо.

— Значит, они способны летать... Это плохо. Очень плохо.

Мирон глухо сказал в пустоту:

— А ведь могли сразу с корабля сюда придти... И все было бы совсем не так.

— Ну-ну, — Кидси вновь похлопал его по плечу. — Мы не провидцы. Знать будущее никому не дано.

Мирон поднял на него упрямо-колючий взгляд.

— Но мы обязаны предвидеть будущее, Лот, ибо мы — Воины. И никто не простит нам ошибок.

Лот промолчал.

Подошел Гари, кутаясь в незастегнутую куртку. Лицо его застыло, как угрюмая маска.

— Нашли Лероя...

Три пары глаз обратились к нему с неясной надеждой, хотя кто смог бы уцелеть в полусгоревшем доме?

— Он был уже мертв, когда начался пожар. Его закололи прямо в постели...

Первый бой они безнадежно проиграли. С этим спорить не приходилось.

— Пошли отсюда, — сказал Лот отрывисто. — Нечего здесь больше делать.

Трое Воинов медленно зашагали к воротам; суетящиеся горожане предупредительно расступались перед ними.

Гари крикнул вслед, что они с Эбом вернутся, когда управятся с первоочередными заботами и дождутся мэра.

Воины уже вышли на улицу, когда от густой тени напротив двора Лероя отделилась тень поменьше и заскользила навстречу.

— Вы — Воины?

Лот, Мирон и Демид, остановившись, с удивлением рассматривали мальчишку лет восьми с недетски серьезным лицом. Одет он был в слишком просторную куртку с капюшоном, то и дело сползающим на глаза, замшевые брючки с нашивками и ладные яловые сапожки.

— Да, мы Воины, — ответил за всех Лот. Спокойно, как взрослому, ибо мальчишка явно поджидал их неспроста.

— Покажите Знак. Хотя бы один.

Ничего не спрашивая Лот опустился на одно колено и распахнул ворот куртки.

Мальчишка внимательно поглядел на медальон и удовлетворенно кивнул.

— Хорошо. Я должен передать вам всего два слова. Лерой велел мне это сделать только если с ним что-нибудь случится. Но обязательно Воинам, и никому кроме них.

Лот бережно взял его за худенькие плечи, скрытые под необъятной курткой.

— Говори, сынок. Перед тобой все Воины Шандалара. Может быть, твои слова спасут Озерный Край.

Мальчишка снова кивнул:

— Да, Воин. Лерой велел передать вот что...

Он на секунду умолк, а потом внятно и негромко произнес:

— Шаксурат. Дервиш.

Мирону показалось, что в непроглядной тени, откуда вынырнул мальчонка, кто-то пошевелился. Рука сама потянулась к мечу в ножнах.

Мальчишка перехватил его взгляд и негромко щелкнул пальцами — из тени пружинисто вышел огромный черный пес.

Часы на площади невозмутимо отбили десять. С момента, когда Воины прибыли в Торошу, прошло чуть больше четырех часов.

Через четверть века лишь один из ста шандаларцев остался в Краю Озер. Страна словно вымерла: ушли не только люди, но и практически все животные, не вынесшие существования впроголодь и по колено в воде. Снег, задержавшийся с последней зимы, стаял и впитался в землю лишь к этому времени. Перестали по ночам замерзать ручьи, зато дождь теперь лил чаще, почти не переставая. Понемногу ожили уцелевшие ивы, зазеленела хилая ольха на островках. Новые болота зарастали мхом; впервые люди обратили внимание на опоку, распространившуюся особенно бурно. Упрямые шандаларцы приспосабливались к непривычной жизни, не желая уступать слепому року. Вышли из обихода некогда знаменитые шандаларские кони — кому-то пришло в голову приручить пару лосей, которые как ни чем не бывало разгуливали на своих широченных раздвоенных копытах по самой жуткой грязище. Ловкий хуторянин откуда-то из-за Вудчоппера догадался строить оранжереи-теплицы, натягивая на каркас из прутьев знаменитую тэльскую прозрачную парусину. Крестьяне из окрестностей Тороши уговорили одного заморского купчину привезти саженцы северного риса, который потом почитал за счастье произрастать в стоячих лужах приморских полей. Рисовые лепешки скоро сделались обычной пищей по всему побережью, от Адванса и Корондаля до самой Сулны. Не стало в Шандаларе дров, трое бродяг-старателей в предгорьях между Орхоном и Кит-Карналом отыскали богатейшие залежи огненного камня и разнесли добрую весть повсюду, где проходили, а молва завершила дело. Там, где пытались культивировать что-нибудь помимо риса и опоки, научились осушать поля, прокапывая целые системы дренажных канавок. Размокшие дороги перестали быть сколько-нибудь надежными связующими нитями между поселениями (хотя верховые лоси без труда проходили по ним), тут же смекнули, что озера и реки позволят теперь добраться куда угодно на лодках. В жизнь прочно вошли челнок и весло, вытеснив запряженную лошадьми или волами повозку. Городки-порты Зельга, Тороша и Эксмут стали единственными воротами и лицом Шандалара, потому что тащиться через болота никто не желал и все гости и торговцы прибывали морем.

Приблизительно в то же время на острове Сата появились первые монахи-поселенцы из Турана, основавшие монастырь. Понемногу они заняли и другие острова Ближнего Архипелага. Первым делом пришлые монахи отправили миссии в приходы Зельги, Тороши и Эксмута, после чего между Шандаларом и монастырем завязались вполне мирные, а главное — выгодные обеим сторонам отношения.

Но вовсе не была легка и радостно жизнь шандаларцев. Дождь, тучи и холод не отпускали страну; притупилась тоска по полузабытому Солнцу, пришлось перетерпеть голодные годы, когда день похож на день, словно капли дождя друг на друга, и точно известно, что завтра будет так же сыро и холодно, как и вчера, и сегодня.

Новая напасть свалилась на наши головы: враги-кочевники.

Никак не могли они понять: что держит людей в столь неприветливом краю? Не слякоть же.

И поползли слухи о несметных россыпях золота, намытых сотнями рек и ручьев, о грудах драгоценных камней, валяющихся, будто бы, повсюду, и этот призрачный блеск чужого богатства манил разбойников со всего света, любителей легкой наживы и просто непосед-оторвиголов, манил, как манит стаю голодных волков опьяняющий запах новорожденного ягненка, приносимый ветром от людского жилья.

Каждому крестьянину приходилось с мечом в руках защищать свой дом и свои поля. Каждый житель Шандалара стал солдатом. Чуть не ежедневно нас вынуждали прерывать все дела и отстаивать право на жизнь.

Не думайте, что это было легко.

Силай Нещерет, настоятель.

Приход Тороши, летопись Вечной Реки, год 6772-й.

Привычно оттягивала плечи походная сумка, под сапоги стелилась размокшая тропа. Тепло Долгополова дома теперь казалось нереальным. Хорошо, хоть второй день нет дождя, не нужно то и дело выглядывать из недр капюшона, как улитке из раковины.

Мирон шага впереди, прокладывая путь в нетронутой грязи. Несколько раз он проваливался в ямы с полужидкой массой, где что-то противно квакало и булькало. Едва не утопил правый сапог, спасибо Лот помог вовремя. Босиком по болотам не очень-то походишь.

В Тороше задержались совсем недолго. Если Лерой чувствовал, что за ним по пятам ходит смерть и просил передать Воинам всего два слова, значит он вкладывал в эти слова самое простое и очевидное: отправиться в Шаксурат и отыскать там человека по имени Дервиш. Возможно, этот Дервиш и есть тот самый старик-ворожей. В Шаксурате жили в основном потомки выходцев с жаркого востока, сохранившие и свой язык, и кое-какие обычаи. В той части Шандалара многие реки и озера носили имена, данные переселенцами с востока: Шургез, Баш, Муктур, Шакра, Таштакурум... Обитателя тех мест вполне могли звать Дервишем, тем более, что слово это означало примерно то же, что соотечественники Мирона и Демида вкладывали в понятие колдун.

Странным было еще и то, что отыскать наутро мальчишку с черным псом Воинам не удалось. Ни Эб, ни Гари, ни остальные горожане, кого удалось расспросить, никогда прежде не видели его и никогда о нем не слышали. Лот поначалу решил, что это чей-то соседский сынишка, тем более, что одет он был не как бедняк или бродяга (хоть куртка и казалась чересчур большой), а рядом с Долгополом жили наиболее состоятельные люди Тороши.

К грузу тайн и загадок, окутывающих лже-Знаки, добавилась еще одна.

Следующим утром выступили на запад. Конечно, лучше всего было морем добраться до Зельги или даже до Эксмута, а затем по рекам подняться севернее Корондаля, по Тромлену, Он-Арану и Крусу. Оттуда до места, где сливаются Сурат и Шаксурат-река всего полдня ходу, а до селения — еще полдня. Но, к сожалению, в Тороше у пристани стоял всего один корабль — «Фея», а она направлялась на восток, в Цимар. И Воины решили дойти до любого из селений у озера Провост, купить там челнок и дальше подниматься по Эстании, переплыть Хорикон с его неисчислимыми островками, по реке Батангаро, а там снова пешком, севернее Муктура и как раз выйти к озеру Шакра, на берегу которого и приютилось нужное селение.

Они знали, что болота Шандалара подверглись нашествию неведомых существ и их странных животных. Что пришельцы как-то связаны с лже-Знаками, и что они выступают отнюдь не на стороне Воинов. От их рук пал Лерой, единственный кто мог дать хоть какую-то ниточку, возможно ведущую к разгадке. Ниточка эта все же попала к Воинам, но Лерой-то погиб, а он наверняка мог рассказать гораздо больше.

А пока — в Шаксурат, на встречу с Дервишем, ибо ничего более просто не оставалось.

Рыжая шевелюра Лота, наверное, была видна издалека. Ноги вязли в грязи, сапоги отяжелели, хотелось проклинать все на свете, а Мирон в который раз ловил себя на мысли, что любит Шандалар с его вечной слякотью несмотря ни на что.

Вскоре достигли реки Алис, неторопливо катящей темные воды на юг как раз посредине между Провостом и Торошей.

Демид, позевывая, осматривался. На юге он бывал редко, знал только окрестности Зельги, да дорогу на север. Алис казался ему глубоким.

Как перебираться-то будем? — спросил наконец он. — Лодку купить негде, а плот связать не из чего.

— Вплавь, — буркнул Лот. — Раздевайся.

Бернага поежился, поглядев во мглистый кисель за рекой. По спине бил озноб от одного взгляда на воду.

Мирон не выдержал и засмеялся. Он-то понял, что Лот шутит, хотя и вышла шутка не в меру прохладной.

— Да не дрожи ты! Смотреть на тебя жутко. Плотина есть выше по течению, по ней и перейдем.

Демид вздохнул с видимым облегчением. Холода он побаивался. Он видел не раз, как купались в озере жители Таштакурума, называющие себя моржами, и не раз перед купанием им случалось проламывать тонкий ледок на воде. Демид моржей не понимал: чего ради лезть в стылые воды озера, когда можно истопить баньку? Сейчас, конечно, он полез бы в реку вслед за Лотом и Мироном, если бы пришлось, но радости при этом не испытал бы, уж точно.

— Шуточки у тебя, — поежился Демид.

Лот криво усмехнулся. Он и сам не мог придумать причину, по которой погрузился бы в эти студеные неприветливые волны.

Лот свернул направо, вдоль реки. Здесь росла низкая чахлая трава и грязи почти не было. У берега шумели на легком ветру длинные стебли камыша, юркими тенями шныряли в зарослях выдры, беззаботные и шустрые. Часто бросалась на реке рыба.

Тем временем Алис заметно мелел: стали попадаться островки, и даже коряги. Толстые, черные, склизкие. Демид присвистнул: деревьев такого размера в Шандаларе практически не осталось. Только на приморских возвышенностях кое-где сохранились одинокие старые великаны, ведь с холмов вода стекала, но все равно в холодном и влажном климате они гнили заживо.

Вскоре показалась и плотина, сооружение из мощных бревен, позеленевших от старости, и целых груд хвороста. Стена стеной, сырая, сочащаяся потеками воды, покрытая бесформенными пятнами лишайника. По ту сторону плотины разлилось приличных размеров озеро.

— Ого! — оценил плотину Демид. — Кто ж ее построил-то?

— Бобры, — пожал плечами Лот. — А что?

Бернага удивился: бобры ушли из Шандалара в первый же год долгих холодов. Время разрушило их хатки, похожие на беспорядочные кучи ветвей, но эта плотина выдержала две сотни лет.

— Вообще-то ее подновляют время от времени, — пояснил Лот.

— Зачем? — Демид все удивлялся.

— Не знаю, — ответил Кидси. — Раньше купцы, идущие из Зельги в Торошу (и обратно, разумеется), за ней присматривали. Значит, нужно это кому-нибудь, ходить по болотам. Вообще, должен заметить, что Шандалар вовсе не так безлюден, как кажется со стороны. Если на болотах не видно людей, это отнюдь не значит, что на болотах совсем никого нет.

"Эк его разобрало, — подумал Мирон не без изумления. — Соскучился, что ли? Он ведь последние лет семь где-то на западе пропадал, война там и посейчас не утихла... Видать, не я один так люблю наш Облачный Край, каким бы он не казался неуютным.

Шелех по-новому взглянул на рыжего Кидси. Нет, тот не всматривался туманным взором в некие бескрайние дали, он уставился себе под ноги, чтобы не влезть ненароком в лужу. Но он улыбался, старый рубака, и меч тяжело хлопал его по боку. И если тень падет на Шандалар, Лот все силы отдаст на борьбу с ней. Мирон не сомневался, что будет стоять рядом с ним, плечом к плечу, до конца. Точно так же, как молодой Демид Бернага, без году неделя как Воин. А если у страны такие защитники, как нынешние Воины, как Даки, Лерой, Эб Долгопол, как старик и Копач и настоятель Ринет Уордер, как учитель Гейч и одноногий Пью, который знает все на свете, как сотни крепких шандаларцев, живущих в холоде и сырости, от Варды до Рамана, от Адванса до Кит-Карнала, не пожелавшие уйти туда, где тепло и Солнце, значит, видят Боги, страна достойна, чтобы защищать ее до последнего вздоха.

Лот первым взобрался на скользкий гребень плотины. Осторожно ступая он прошел между темной поверхностью озера с одной стороны и журчащими ручейками далеко внизу — с другой. По озеру гуляла мелкая рябь, сносившая всякий мусор к самой плотине.

Демид перебрался так же быстро и легко, движения его был ловкими, уверенными и стремительными на заглядение, словно у давешних выдр в камышах. Настал черед Мирона. Ему уже приходилось ступать по этой черной стене, приходилось не однажды. Главное, пробовать место, куда собираешься поставить ногу, не скользкое ли, и не глядеть вниз. И на озеро не глядеть. Только под ноги, да на ту сторону, где ждут братья-Воины.

Когда троица скрылась из виду в редких зарослях ольхи, к плотине трусцой приблизился большой черный пес, до этого прятавшийся неподалеку. Он осторожно обнюхал место, где люди взбирались на стену, потом задумчиво уставился за Алис. Хвост пса нервно подрагивал, а уши жадно ловили каждый доносящийся звук.

Правый берег реки мало отличался от левого, разве что на плоском возвышении поперечником верст в пять уныло пузырились полуживые кустики, которым не суждено было стать деревцами. Рыхлая зелень скрыла плотину, и никто из путников не обернулся.

Заночевали на островке, который пришлось долго искать. Примяли густую опоку, сверху поставили Миронову палатку, постелив мешок Демида и громадное двойное одеяло Кидси на дно. Мясо съели холодным, согрели только воды для чая. Ручей тоже пришлось долго искать — Демид потом ворчал, не унимался: «Что за страна — места сухого не сыщешь, а воды набрать чистой все равно негде. Хоть бы дождь пошел, что ли...»

— Да ну тебя, — фыркнул Мирон, с удовольствием прихлебывая из походной чаши-долбленки. — В кои-то веки за шиворот не течет, а он: дождь, дождь.

Демид, наливая дымящееся питье в такую же долбленку, посоветовал:

— Капюшон пониже натягивай, чтоб не текло!

Мирон только усмехнулся.

«Сроднились мы уже с нашими дождями. Точно. Когда в Гурду ходил с Протасом, первые дни не по себе было от света яркого, да от бесконечного Солнца. А домой вернулся, влез в трясину по уши, и порядок. Чертовщина какая-то! Так у людей со временем перепонки отрастут между пальцами, ей-ей...»

Мирон вспоминал пронзительно-голубое небо над гурдскими степями, небо без привычных низких облаков, и смотреть в него было жутковато: того и гляди ухнешь в эту нависшую бездну, пикнуть не успеешь. А там — ори, не ори, в этой прозрачной пустоте. Еще странно было видеть далекий-далекий горизонт, видеть так же ясно, как сухую землю под ногами. Мирон чувствовал себя раздетым, выставленным напоказ, и не скрыться, не спрятаться никак невозможно. То ли дело дома: нырнул чуть что в туман, и поминай как звали... Воевать и маскироваться за пределами Шандалара приходилось совсем иначе.

Утром, едва рассвело, продолжили путь. Мирону почему-то казалось, что за ними кто-то украдкой наблюдает, но сколько он не вглядывался в белесую мглу, не мог заметить никакого движения. Однажды только что-то большое и серое шевельнулось там, но это оказался всего лишь дикий лось, старый и одинокий. Он печально поглядел на людей, тряхнул горбоносой головой и неохотно побрел прочь от тропы, роняя с промокшей шерсти крупные капли.

Задолго до полудня невдалеке показались воды Провоста. Сначала развеявшийся было туман впереди вновь сгустился, что обещало близкую воду.

Когда подошли ближе, из тумана стали выступать первые признаки людского жилья: плетеный забор, небольшая избенка, крытая камышом, теплица на холмике, укрытая прозрачной тканью, крошечная пристань на берегу, а потом уж и само озеро — теряющаяся в тумане беспокойная водная равнина.

Селение было совсем маленьким — четыре избушки, да несколько сараев. Легкий дымок поднимался от труб; кто-то неразличимый возился в теплице, а из клубящегося над озером тумана доносился мерный скрип уключин.

— Что за хутор? — спросил без особого интереса Демид, разглядывая избушки.

— Трост, кажется, — ответил Лот не очень уверено.

— Трост, Трост, — заверил друзей Мирон. — Пошли.

Тропинка вывела их к самой пристани; рядом копался в сетях седой старик в кожаной куртке и высоких рыбацких сапогах. В лодке, привязанной к рогатому колышку, судорожно трепыхались несколько крупных рыбин.

Завидев Воинов старик выпрямился.

— День добрый, — поздоровался Лот и все трое поклонились.

— День добрый, — отозвался старик настороженно. Потом, видимо узнав в пришлых Воинов, немного расслабился.

— Лот? Лот Кидси?

— Да!

— Ты не помнишь Кирка Дюри?

— Нет, — ответил Лот, нисколько не смутившись. — Не могу же я помнить всех, с кем встречался в сотнях селений в сотне стран. Но очень может быть, что я видел тебя раньше.

— Видел, видел, — оживился старик. — Лет десять назад ты проходил тут с Гари Слименом.

Он повернулся к молодым Воинам.

— А это, надо думать, Мирон Шелех и Демид Бернага.

— Точно, — кивнул Мирон и решил не тратить время на бесполезные разговоры.

— Нам нужна лодка, Кирк.

Тот кивнул, смешно дернув головой, совсем не так, как перед этим Мирон.

— Догадываюсь, что она нужна вам насовсем.

— Верно догадываешься.

— Поклажи у вас нет? — поинтересовался хуторянин деловито.

— Какая у Воинов поклажа? — проворчал Лот. — Меч да сумка.

Кирк хмыкнул.

— Есть лодка. Правда, небольшая. Зато легкая и быстроходная.

Он повел к сараю, выстроенному на самом берегу озера. Вынес ладный челнок из березовой коры, на вид старый, но весьма крепкий, и опустил на землю у ног Воинов. В челноке лежало плоское деревянное весло с отполированной за долгие годы рукояткой.

— Вот. Берите.

— Спасибо, Кирк.

Лот полез в сумку и достал несколько монет.

— На, возьми.

Старик замахал руками:

— Нет-нет, не нужно.

— Бери, бери, — Лот силой вложил деньги ему в ладонь. — Мы же Воины, а не грабители.

При слове «грабители» Кирк вздрогнул, и Лот насторожился.

— В чем дело?

Кирк в сердцах сплюнул.

— Да бродят тут по болотам...

— Кто?

— Не знаю. В плащи кутаются и тащат что попало. Знаки у них такие же, как у вас.

Воины переглянулись. Они помогли бы хуторянам в любом случае, но сейчас вдобавок отчетливо запахло недавними событиями в Тороше.

— Скажи-ка, Кирк, не показалось ли тебе, что эти в плащах — вовсе не люди?

Кирк даже присел. Он повертел головой, словно боялся, что их могут подслушать, и шепотом сообщил:

— Я не знаю, кто они... но у них черные руки! Чтоб мне провалиться!

— Так! — решил Лот. — Прячь челнок в сарай. Мы задержимся.

Кирк мигнул выцветшими водянистыми глазами, занес лодчонку и затворил дощатую дверь, подперев ее палочкой.

— Пойдемте. Голодные, небось. Уха поспевает. А потом я людей покличу.

Уху жена Кирка варила знатную, ей все отдали должное. Кирк сходил к соседям, привел еще четверых местных мужчин. Лишь один из них был моложе Лота.

Выходило, что последние месяцев шесть какие-то люди в длинных плащах шастают по округе и, угрожая оружием, отбирают у хуторян съестное, а также все мало-мальски ценное. Тех, кто упирается, бьют, правда пока никого не убили. Никаких животных с ними не видели, поклажу те всегда уносили на себе, однако на болотах странные следы замечали неоднократно.

Некоторые из грабителей носят на груди Знаки, рассмотреть руны на них пока никому не удалось.

Приходят чаще всего они вечером, реже — под утро. Говор мягкий, с пришептыванием и неуловимым акцентом. Вооружены мечами и широкими кинжалами. Кирк и его сосед Матеус добавили, что кожа у чужаков черная, по крайней мере на руках, потому что лица их разглядеть невозможно из-за капюшонов. И непохоже, что они носят перчатки.

В общем-то, особого вреда от чужаков и не было, скорее всего потому, что они изо всех сил стараются остаться незамеченными для остального Шандалара.

Остаток дня Воины, разделившись, провели на болотах, разыскивая логово чужаков или их следы. Мирон отправился на северо-восток. Легкий шум волн на Провосте скоро застрял в тумане и Шелех остался в глухой тишине, заставившей острее ощутить, что теперь он один. Никто из местных с Воинами не пошел — сослались на неотложные дела. Хлопот по хозяйству у хуторян было не счесть, поэтому не настаивали.

Однообразно хлюпала под ногами выжимаемая из мха вода. Мирон кутался в плащ, зыркая по сторонам. Вновь поползли низкие свинцовые тучи, похоже, собирался дождь. Селение теперь было далеко, добрел Мирон чуть ли не до Трайской топи, откуда вытекал и Алис, и самый крупный его приток. Болота стали совсем бурыми от обилия мха, только кое-где еле-еле зеленела низкая поросль голубики.

Тропой, по которой он шел, пользовались редко. То и дело она пропадала и Мирон отыскивал ее только по памяти. Память пока не подводила. Мирона вообще редко подводила память.

«Нет здесь никого, — подумал он. — Надо, пожалуй, в сторону уходить.»

Впереди тропа вскоре должна была пересечься с другой, ведущей к северной части Провоста. Мирон решил идти по ней на запад, к берегу озера. Вон и тропа нужная уже видна...

С первого взгляда на новую тропу Мирон понял, что по ней ходят, и последнее время часто. Не только люди, отметил он немного позже, когда продвинулся версты на три к западу. Круглые вмятины, похожие скорее на ямы, тянулись вдоль тропы, изредка пересекая ее. Они были заметно крупнее, чем следы, которые видели Мирон с Бернагой у Скуомиша.

Мирон остановился перед следом, наполненным мутной коричневатой жижей.

«Не успела отстояться», — подумал он. Зверь прошел тут не так уж и давно.

Посох, которым всякий путник пробовал сомнительные места, ушел в жижу на добрый локоть. Весил зверь неимоверно много.

«Е-е, кажется, стоит порадоваться, что это чудовище жрет кусты, а не мясо. Такого, пожалуй, одолеть потруднее, чем матерого дракона.»

Вскоре Мирон наткнулся на отдельный, хорошо сохранившийся след сапога. С виду, вроде бы, сапог, как сапог, а приглядишься — короче он, чем человечий, зато шире, в две полных ладони. Мирон присел рядом с отпечатком, изучая.

Соседний был не таким четким, но все же проступал достаточно явственно. От предыдущего он не очень отличался, во всяком случае у людей правый сапог разнится с левым куда заметнее.

Мирон поднялся, поставил ногу рядом со следом и шагнул, как обычно шагает путник. Сравнил длину своего шага и чужакового. Чужаковый оказался короче на четверть.

Шелех вспомнил, как рубился с кем-то во дворе у Лероя. Еще тогда у Мирона возникло смутное подозрение, что противник ниже его. Судя по следам, это правда.

Мирон прикрыл глаза и сжал воображаемый меч, заставляя вспоминать руки. Низовой блок, боковой, опять низовой...

Точно! Руки помнили лучше головы, потому что голова запоминает лишь то, что поняла или пыталась понять, а руки просто помнят, и все.

Все удары чужак наносил либо снизу, либо навстречу. Боковые целил в пояс, ну чуть выше, может быть. Блоков против ударов сверху руки не запомнили.

«Так-так, — подумал Мирон с удовлетворением. — Это уже кое-что.»

Он дошел до берега и вернулся к селению, ничего существенного больше не обнаружив.

Мирона встретил Лот, рыскавший на востоке и уже успевший придти назад. Ждал он совсем недолго; к выводам Шелеха мало что добавил. Следы огромных тварей тоже попадались ему во множестве, но вот на следы самих чужаков наткнуться не посчастливилось. Надежды отыскать лагерь не оправдались, видимо грабители не сидели на одном месте. Впрочем, это как раз было понятно: их животным требовался корм, а сколько зелени нужно таким исполинам? Поневоле станешь кочевать.

Но тогда непонятно почему грабители приходят в селение достаточно регулярно. Поразмыслив, Мирон нашел этому только одно объяснение: всякий раз хутор посещали разные чужаки. Они просто идут куда-то вглубь Шандалара сплошной волной, длинным караваном. А местным жителям кажется, будто в округе обосновалась шайка бандитов.

Перед самым закатом вернулся Бернага, отправившийся на юг. Единственное, что его заинтересовало, это следы у моста через Фалею, следы все тех же громадных животных. Чужаки переправлялись через реку пешком, по мосту, а страшилищ своих гнали вплавь (или вброд — в зависимости от глубины), опасаясь, видимо, что мост не выдержит их тяжести. Приходили, вернее приезжали верхом, чужаки с востока, по раскисшей тропе шириной с улицу, направлялись за Фалею, но туда Демид ходить не стал: не хватало времени. Болота же севернее этой тропы выглядели обычными болотами, даже зайцы Демида не больно пугались, тогда как у моста бросались наутек, едва его замечали.

Кирк сказал: последние несколько суток грабители не приходили, значит имелись все основания надеяться, что они заявятся ближайшей же ночью. Едва успело стемнеть, Воины расположились в первом же сарае рядом с тропой. Хуторяне разошлись по домам. Зарядил ленивый дождь, зашептал негромко, и ничто кроме его шепота не нарушало ночную тишину. Целый ворох сухих стеблей опоки остро пах, щекоча ноздри. Мирон развалился на сене, каждое движение вызывало лавину сухого шороха. В щели лез холодный озерный воздух, все запахнулись в подсохшие за дни без дождя плащи. Демид вознамерился было развести костер, но Лот отсоветовал. Во-первых, сено могло вспыхнуть, а во-вторых, глаза должны привыкнуть к темноте, потому что в любой момент зрение может понадобиться.

Чужаки придут без лишнего шума, поэтому ждали молча. Мирон, откинувшись на спину, размышлял. Просочившаяся сквозь крышу капля упала ему на лицо, и он, сердито зашипев, передвинулся в сторону. Демид то и дело негромко вздыхал, вспоминая что-то свое, Лот затаился, а может быть заснул. Мирон не стал проверять. Даже если и спит, мгновенно проснется, едва что-нибудь начнет происходить.

Так тянулась довольно долго, Мирон иногда задремывал, всецело положившись на слух. Любой звук возвращал его к реальности: всплеск на близком озере, заунывный вой волкособак на болотах, мышиная возня в сене, вздохи Демида... Ночь захлестнула Шандалар, и лишь чужаки-грабители тащились, наверное, сквозь дождь, прижимаясь к телам своих покорных слуг-исполинов.

Шаги Мирон ощутил под утро. Именно ощутил, а не услыхал, ибо дождь впитывал все посторонние звуки, как мох впитывает воду. Сознание включилось, и через мгновение он уже стоял на ногах, а рядом бесшумно вскочили Лот и Демид.

По тропе прошли трое, неслышно ступая. Прямо к дому Матеуса.

Лот, чуть приоткрыв дверь, кошкой выскользнул из сарая. Мирон последовал за ним, не колеблясь; Демид задержался на случай, если следом за этими чужаками идут отставшие.

Тьма уже перестала быть кромешней, небо чуть заметно посерело.

Раздался громкий стук — незваные гости будили Матеуса. Лот с Мироном прокрались к самом крыльцу, не вызвав никакой тревоги. Чужаки вели себя на удивление беспечно, даже не обернулись ни разу. Демид у сарая молчал — значит, там, на тропе, все по прежнему чисто.

Ну, что же, силы равны. Трое против троих. Посмотрим, кто сильнее.

Заскрипела отворяемая дверь, на крыльце появился хмурый хозяин в фонарем в руке. Борода его была всклокочена, словно у рассвирепевшей росомахи.

Мирон взглянул на грабителей — каждый из них доставал Матеусу лишь до подбородка. Фигуры их казались бесплотными, скрытые под длинными плащами. Кроме того, мешал свет фонаря.

Лот, недолго думая, вскочил на крыльцо, хватил заднего чужака плоской стороной меча по голове, и набросился на второго. Мирон тут же занялся третьим, краем глаза заметив, что первый беззвучно хлопнулся Матеусу под ноги.

— Свяжи его! — рявкнул Лот повелительно и хуторянин на несколько секунд исчез в доме. Вернулся он с веревкой.

Мирон целиком сосредоточился на схватке; его чужак сноровисто уклонился от несложного выпада и мигом извлек длинный узкий меч, похожий на фредонские шпаги. Звякнуло железо, чужак защитился и неожиданно легко перемахнул через перила, словно нетопырь.

Лот ожесточенно рубился со своим, уже внизу, перед самым крыльцом. Не успел Мирон соскочить вслед за вертким противником, тот перекликнулся с товарищем, сбросил плащ и взмыл в небо, еще больше став похожим на большого нетопыря.

Мирон, сжимая бесполезный меч, глядел на светлеющие тучи. От Лота чужак тоже удрал, оставив лишь плащ.

— Вот зараза! — сказал Кидси с досадой. — Упорхнул.

Появился встревоженный Демид. Ему показалось, что у друзей затруднения. Он уставился на Мирона, уныло глазеющего в небо, на Лота, уже овладевшего собой и прячущего меч в ножны.

— Что у вас? — спросил Бернага, слегка успокоившись.

Лот вздохнул:

— Удрали. Оба.

— Совсем как тогда, на пожаре: шасть в небо, и нету, — добавил Мирон, нехотя подцепив мечом валяющийся под ногами плащ. — Вот все, что осталось.

— Но одного я все-таки оглушил, — удовлетворенно заключил Лот. — Вон он, голубец, на крыльце прикорнул.

Демид глянул: там стоял довольный Матеус и ухмылялся во все лицо. Проснулись и остальные хуторяне, потревоженные шумом; спешил к ним кое-как одетый Кирк Дюри, мелькали огни в окнах домов. Небо продолжало светлеть: занимался новый день.

Чужак начал приходить в себя только когда окончательно рассвело. Лот здорово его приложил: кожа на голове лопнула, обильно текла густая темно-багровая кровь, быстро чернея. За два часа его успели как следует рассмотреть, сдернув с плеч плащ цвета мокрой хвои.

Как и люди, чужак имел две руки, две ноги, продолговатое тулово и голову; на этом сходство кончалось. Несомненно, что летучие мыши состояли с ним в дальнем родстве. Голова была круглая, с огромными подвижными ушами, глазки маленькие и глубокосидящие, рот большой и зубастый, нос напоминал поросячье рыло, но черное и поизящней. Руки длиннее, чем у человека, свободных пальце три, плюс один противостоящий, на манер людского большого пальца; и еще длинный, заворачивающийся вбок мизинец, к которому приросла кожистая перепонка-крыло. Ног не увидели — не стягивать же сапоги? Одежда — кожаные шаровары и ладная куртка без рукавов, скроенная таким образом, чтобы оставить свободными крылья. Мизинец при необходимости легко сгибался у основания, прижимаясь к запястью и локтю, перепонки обвисали на манер накидки и, несомненно, согревали чужака не хуже одежды, потому что были покрыты мягким ворсом, а внутри их ветвились многочисленные кровеносные сосуды. Весил чужак меньше, чем следовало ожидать от создания такого размера, но это Мирона как раз не удивило, ведь существа, способные к полету, не могут быть грузными. Полые кости, отсутствие жира — только кожа, да мускулы.

Меч, как заметил Мирон раньше, узкий и тонкий, искусная гарда тонкой работы скрывает почти весь кулак. Клинок хорошо закален и мастерски заточен. Кинжал, наоборот, непомерно широкий, как варварский тесак, и слегка изогнутый.

Знака на чужаке не нашли, хотя Лот утверждал, что на шее у того, с которым он рубился, болтался какой-то медальон, правда, непонятно, Знак ли.

Остановив чужаку кровь, снесли его во все тот же сарай Матеуса, где караулили ночью. Хуторяне, наглядевшись, разошлись потихоньку, забот-то у них не уменьшилось.

Чужака усадили спиной к столбу, подпирающему кровлю. Дверь затворили, чтобы ненароком не улизнул. Огненный камень в банке фонаря горел ровно и ярко, освещая почти весь сарай.

Демида Лот отослал наружу на всякий случай: вдруг крылатые вздумают выручать своего дружка? Как не хотелось Бернаге остаться, пошел, скрепя душу. Старший есть старший, как скажет, так и будет. Глядя на него Мирон вспомнил свой первый поход на логово сагорских пиратов — тогда он был самым молодым среди Воинов, и точно так же приходилось подчиняться старшим вопреки всему.

Чужак заворочался и открыл глаза. Рука стремительно метнулась к поясу, но, не найдя ни меча, ни кинжала, бессильно опала. Издав невнятное шипение крылатый замер.

Лот в упор разглядывал его лицо. Теперь оно стало осмысленным, живым, а не бесстрастным, как раньше, когда чужак был без сознания. Он не трус, раз искал оружие, а значит его соплеменники уклоняются от схватки по каким-то своим соображениям.

— Кто ты такой? — твердо спросил Лот. — Голос Воина полнился холодом и острой сталью. Даже Мирон почувствовал себя неуютно.

Чужак хранил молчание, упрямо нагнув голову. Кидси выразительно обернулся к Мирону. Тот понял с полуслова: потянул из ножен меч и шагнул вперед. Лот наклонился, сграбастал чужака за куртку, приподнял.

— Говори, отродье! Лучше говори.

Глазки у крылатого забегали. Неожиданно низким голосом он сказал:

— Я — Суорг, меченосец из рода Хла.

— Как зовется твой народ?

Суорг казался удивленным.

— Разве люди ничего не знают о деммах?

— Ты демм?

Суорг не ответил.

— Откуда ты родом?

— С лица Мира.

— Где это?

Демм пошевелил ушами — что сие означало не понял ни Лот, ни Мирон. Наверное, прислушивался.

— Это — по ту сторону. Здесь — изнанка, там — лицо. Истинные живут там. Хотя, вам, наверняка, все представляется иначе.

— Что вам нужно в нашем краю?

Суорг оскалился:

— Спроси об этом своих трагов, бледная обезьяна!

Лот отвесил крылатому легкую затрещину.

— Не умничай, длинноухий!

Чужак вдруг ловко вывернулся, отпрыгнул вглубь сарая и пронзительно заверещал. Тотчас заметно дрогнула земля. Потом еще раз.

— Берегись! — не своим голосом заорал с улицы Бернага.

Земля продолжала вздрагивать под чьими-то тяжелыми шагами. От визга крылатого закладывало уши.

— Лот! Мирон! Наружу! Скорее! — надрывался Демид.

Кидси попытался сцапать верткого демма, но тот проворно отпрыгнул. Мирон налег на дверь; в сарай втек тусклый свет дождливого шандаларского утра, смешиваясь с желтым свечением фонаря. Лот наконец схватил за шиворот крылатого, видимо еще не пришедшего как следует в себя.

Мирон выбрался из тесного помещения, глянул за угол и обмер: прямо на сарай перла серая гора, тяжело переваливаясь и увязая в грязи. Крошечная головка на длинной шее даже не сразу бросилась в глаза. Толстенные ноги попирали землю, сотрясая при каждом шаге всю округу.

Демм опять заверещал; гора откликнулась глупым, но весьма громким мычанием. Очевидно чужак заслышал ее издалека, обладая более острым слухом (недаром прядал ушами, как лось) и теперь призывал свою зверюгу на помощь.

— Лот, уходи! Да брось ты его к чертовой матери! — голосил Демид срывающимся голосом. Мирон не видел ни его, ни Лота. Очевидно, Кидси не отпускал демма.

Зверь приближался. От сарая его отделяло теперь локтей сто. Судьбе сарая вряд ли приходилось завидовать.

Мирон, преодолевая неприятный холодок в груди, рванулся навстречу.

— Й-э-э-э!!!

Демид встрепенулся, выхватил меч и понесся на подмогу, заходя с другой стороны.

Лот, прижимая к себе брыкающегося и беспрерывно орущего демма, наконец выбрался из сарая, но так ничего и не увидел, потому что дверь выходила к поселку, а не на болота.

Чудовище продолжало мычать и сотрясать землю, неуклонно приближаясь, неотвратимое, как падающая скала. Мирон подбежал почти вплотную. Голова твари высилась на уровне печных труб — не дотянешься.

Демид тоже приблизился и с размаху рубанул по ноге-колонне. Морщинистая кожа лопнула, как гнилой орех, хлынула кровь. Но на чудище это никак не подействовало, оно продолжало переть дальше, словно ничего не произошло.

Пораженный Бернага отпрыгнул в сторону. Мирон, задрав голову кверху, бежал уже к сараю и выбирал удобный для удара момент. Шея в самом тонком месте — у основания головы зверя — была несколько толще тела взрослого мужчины, а сама голова — вдвое крупнее лосиной. Разума в этой твари было не больше, чем в пивном бокале.

Демид отдышался и бежал сбоку от поврежденной ноги, вновь и вновь взмахивая мечом и кромсая первую рану. Кровь хлестала, словно вода из пробоины в плотине.

Мирон, глядя вверх, выжидал. Вот голова медленно поплыла к земле, ближе и ближе... Размахнувшись что есть силы, Воин обрушил меч на шею чудовища. Удар, другой...

— Й-э-э-э!!!

Голова вдруг отделилась от толстенной шеи и тяжко шлепнулась в грязь; мышцы рук хором заныли, да так, что Мирон невольно охнул.

Чудище на миг замерло, по громадному телу прокатилась волна дрожи; затем пошло дальше, медленно приподнимая обезглавленную шею. Мощное колено разнесло стену сарая в щепы. Но уже на следующем шаге передние ноги подломились, отчего необъятная туша, и так горбатая, сгорбилась еще сильнее, а потом вся эта гора мяса разом завалилась набок, вминая в землю все под собой. Ноги, шея и длинный хвост продолжали дергаться и вздрагивать. Многострадальный сарай рухнул окончательно, Лот сообразил, что стоит, сжимая меч побелевшими пальцами, в боевой стойке и бессмысленно таращится на умирающего зверя. Демид, едва ускользнувший от падающей туши, сидел на мокрой земле и безудержно кашлял, пытаясь унять бешено колотящееся сердце и вернуть в норму дыхание. А Мирон, опустив меч, глядел на дело рук своих, еще не веря.

Дождь невозмутимо сыпал из нависших над самыми головами туч; холодные струйки текли за шиворот. Мирон подумал, что при таком росте чудовище непременно должно задевать макушкой за тучи.

Наконец зверь перестал шевелиться; только сейчас Лот опустил меч и вспомнил о демме. Тот, естественно, под шумок удрал.

И тут до Мирона дошло, что Демид вился как раз у левого бока поверженного гиганта. В груди снова похолодело, Шелех опрометью бросился вокруг туши, на бегу чертыхаясь.

Спустя минуту он увидел и услышал Демида, по-прежнему сидящего на земле. У Мирона отлегло от сердца.

— Жив! Чтоб его! Я уж думал, что тебя подмяло.

Демид закашлялся и поднял голову.

— Эй, Шелех! Прекрасный удар!

Дождь все сыпал и сыпал, сквозь него с трудом пробился окрик Лота.

— Мирон! Демид! Где там вы?

— Пойдем, — Шелех протянул руку, помогая товарищу подняться. — Ты цел хоть?

— Цел, цел, — отмахнулся Бернага, подбирая окровавленный меч.

Рядом с Лотом собрались почти все хуторяне.

Мирон подумал, что день начался на редкость бурно. Каким, интересно, получится вечер?

Ответ на этот вопрос могло дать только время.

Тихая война велась почти двадцать пять лет. Как-то незаметно успело вырасти состариться целое поколение, не знающее Солнца. Дождь стал привычным и теперь его никто, в общем-то, не замечал. А людей, которые помнили, что небо бывает голубым, почти не осталось. То есть, многие шандаларцы, путешествующие в соседние страны, видели и небо, и Солнце не раз, но все это оставалось там, за границей болот, за реками, далеко. А дома все в порядке: холодно и сыро.

Охотников искать сокровища в озерном краю заметно поубавилось — возвращались из болот немногие, и никто — богатым. Шандаларцы возникали из тумана, как призраки, били пришельцев, жадных до чужого добра, и уходили сплошными топями, где немедленно вязла любая погоня. Никто не умел воевать в этой стране лучше тех, кто здесь родился. И местные отстояли право жить по своим законам. А когда нашествие как-то само-собой прекратилось, обитатели промокшей страны вернулись к обычным занятиям.

Несколько оживилась торговля: предприимчивые купцы из Зельги, Тороши и Эксмута снаряжали караваны на рынки Цеста, Фредонии, Сагора, Цимара, Гурды и привозили товары, без которых Шандалар задыхался — дерево, изделия из металла, ткани... Зельга, Тороша и Эксмут сделались признанными центрами торговли внутри страны. Иногда наведывались купеческие корабли, чаще всего из Турана, но это случалось далеко не каждый год.

Никто уже не помышлял о бегстве из озерного края, как раньше, ведь почти все, кто считал себя шандаларцем, родились здесь же, под шорох дождя, и не представляли и не желали иной судьбы.

Стало еще чуть-чуть теплее, во всяком случае лучше начали себя чувствовать многие растения. Хотя, может быть, они просто привыкли. Вернулись кое-какие птицы и животные — тетерева, куропатки, кабаны, росомахи, волкособаки. Жизнь пульсировала везде, невзирая на грязь и слякоть, а возможно, и вопреки ей.

Шандалар поднялся с колен. Но ему еще предстояло стать по-настоящему сильным.

Не думайте, что это было легко.

Лин О'Круз, послушник.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6796-й.

Лодка, купленная у Кирка, превзошла все ожидания Мирона — не рыскала, не текла, слушалась весла и не боялась волны. Править ею было одно удовольствие. Мирон с веслом устроился на корме, Демид — на носу, а Лот между ними. Походные мешки и запас пищи укрыли куском парусины, чтоб зря не мокли под дождем.

Провожать Воинов пришли лишь Кирк, Матеус, да самый молодой из мужчин-хуторян. Мирон чувствовал себя неловко: от одного набега они людей защитили, но деммы, наверняка, заявятся еще. Впрочем, не сидеть же здесь теперь до окончания Рек? Легче понять причину, влекущую в Шандалар чужаков с лица Мира (или с изнанки, как глядеть), и устранить эту причину. Ведь они обирают и другие селения Облачного края. И все равно было неловко, словно Воины предали свой народ. Разумом-то Мирон, да и хуторяне тоже, понимали, что уходить надо, но сердце ведь молчать не заставишь.

Утешало, что деммы до сих пор брали в основном еду, а уж мяса в селении теперь хоть отбавляй. Его и коптили, и солили в бочках, и, предварительно обжарив, заливали жиром в кадках и относили в глубокие погреба-ледники... Туша деммового зверя могла бы прокормить двадцать таких селений.

Дождь зарядил меленький, тихий, видно сразу: не меньше, чем на неделю. Мирон потихоньку греб вдоль берега — Провост достаточно велик, чтобы потерять из вида землю, как в море, а пересекать большие озера на хрупком челне — занятие для безумцев. Все равно, что пересекать море на том же челне. Идя же вдоль берега Воины ничем не рисковали, ведь всегда можно пристать.

Обогнув низкий заболоченный мыс, Мирон стал держать точно на север. Демид по обыкновению дремал, поклевывая носом. Лот погрузился в размышления и еда слышно барабанил пальцами по борту. Наверное, в очередной раз ругал себя за то, что упустил плененного чужака. Сколько тот мог бы рассказать Воинам! Ведь, по сути, ничего о нем и вообще о деммах узнать так и не успели. Что гонит их в Шандалар? Отголоски каких давних событий? Снова и снова Лот перебирал в памяти дела давно минувших дней, и не находил ответа.

Течение в озерах такого размера практически не чувствуется, поэтому челнок скользил по воде весьма резво. Пожалуй, пеший путник, идущий по берегу, их обогнал бы разве что бегом. Но по топким берегам Провоста не больно побегаешь.

Когда Мирон утомился махать веслом, его сменил Демид. Теперь Мирон блаженно дремал на носу.

«Да, — подумал Шелех с сожалением, — всегда бы так. Сидишь, и вместе с тем приближаешься к цели. Не то что обычно, только и знаешь, что грязь дорожную месить...»

Так они и гребли по очереди несколько дней кряду. Провост на севере сузился и вытянулся к западу узким языком залива, в который неспешно втекала Эстания — река, нареченная когда-то тэлами-первопроходцами.

По ней поднялись до устья Провы, потом до заросшего кувшинками пролива к озеру Таритау, а оттуда немного осталось и до треуглого Хорикона, известного своими сухими скалистыми островами. День сменялся днем, ползли назад унылые берега, поросшие опокой и ивняком, ничто не менялось вокруг: не становилось ни теплее, ни холоднее, не прекращался дождь, не переставал клубиться туман, особенно с утра и к вечеру. Только по известным с детства приметам путники отмечали движение на северо-запад.

В Хорикон вошли около полудня; берега неожиданно разошлись и вместо легкой речной ряби в борт челнока хлестнула низкая упругая волна с грязно-серой шапкой пены на макушке. Над восточными отмелями она была повыше, а едва Воины отгребли на место поглубже, пена пропала. Челнок теперь заметно покачивался.

Устья Батангаро раньше, чем стемнело бы, достичь не успевали, поэтому решили заночевать на одном из островов, благо были они холмистыми, не то что болотистые берега. Лот, орудовавший веслом, отвернул немного влево и скоро стена опоки пропала из виду. Вокруг, сколько выхватывал из тумана глаз, плескалась свинцовая вода Хорикона, и только спустя два часа впереди проступили смутные очертания острова.

Он был скалист и неприступен, но Воины знали, что с северной стороны есть удобная бухточка, где можно высадиться на берег. Осталось только обогнуть крутой мысок, похожий на клюв совы.

Повинуясь уверенной руке Лота челнок плавно разрезал озерные волны. Скоро бухта приняла его, вобрала вместе с путниками. Вода здесь была спокойнее, да и ветер не так чувствовался, отсеченный скалами. Лот правил к едва заметной расщелине, где обычно взбирались на гребень по неровностям камня. Демид на носу пошевелился и привстал, готовый первым высадиться на островок.

К темноте палатка уже стояла, а огненный камень пылал в небольшом углублении на скале. В этот раз за водой далеко ходить не пришлось — зачерпнули прямо из озера, так что Демиду даже не представилось повода поворчать.

Уже собирались укладываться спать, когда к костру вышел седой старик в ослепительно-белом плаще.

— Доброй ночи, Воины.

Мирон сразу понял, что это траг. Белый цвет — их цвет, а больше никто в Шандаларе не стал бы разгуливать, облачившись в белый плащ. Ведь грязно, белое сразу стало бы серым.

— Ты — траг? — спросил Лот. По его тону нетрудно было понять, что рыжий Воин нисколько не сомневается.

— Да, — ответил старик спокойно. — Сядем. Пришла пора объясниться.

«Наконец-то, — подумал Мирон. — Вмешались.»

Они расселись вокруг огня. От скал тянуло холодом, даже сквозь подстилку из шкур.

— Задавайте вопросы, — разрешил старик. Траги всегда так: ничего особо не рассказывают, но на вопросы отвечают. Мирону казалось, что они постоянно опасаются сболтнуть лишнего. Но что траги могут скрывать от Воинов? Мирон не понимал.

— Вопрос один: что происходит? — Лот старался быть кратким.

— То, чего боялись, но ждали: пришли деммы.

— Кто они?

— Существа с изнанки Мира. Но они считают, что это мы с изнанки.

— Поподробней насчет Мира, пожалуйста, — попросил Лот. — Что такое — изнанка? Где она расположена?

Траг вздохнул. Наверное, он не понимал, как можно не знать таких простых вещей.

— По-вашему, как выглядит Мир со стороны?

— Шар, — пожал плечами Лот. — Мир похож на огромный шар, это и дети знают. Мы живем на его поверхности.

— Правильно, — подтвердил старик. — Деммы живут на внутренней его поверхности.

— Значит, Мир — полый?

— Нет. Я же не сказал, что деммы живут внутри шара. Внутренняя поверхность нашей части Мира совпадает с их внешней. Совпадает, но не является ею. Как бы вам объяснить... Представьте песочные часы. Один сосуд — во власти людей, второй — дом деммов. Теперь попробуйте совместить оба сосуда, наложить один на другой, вывернув предварительно любой из них наизнанку. Представьте себе, что они станут существовать в одном и том же месте, никак не влияя друг на друга, независимо. Как две тени.

Траг повел руками — тень от его правой руки наползла на тень от левой.

— Видите? Скала одна, а теней на ней две, и они не мешают друг другу. Так и Мир — у него две поверхности, лицо и изнанка. Нам кажется, что мы живем на внешней стороне шара, и это так и есть. Так же думают и деммы, и это тоже правда. Просто одна внешняя поверхность по отношению к другой представляется на месте внутренней. Наш Мир — это шары, совмещенные друг с другом. В нем все существует парами-противоположностями: свет и тьма, жизнь и смерть, огонь и вода — все это лицо и изнанка одного и того же. Все зависит от того, из какой части Мира смотришь. Если перейти с лица Мира на его изнанку, эти понятия поменяются местами. Правда, покажется, будто ничего не изменилось, ведь сам ты тоже изменишься. Это сложно, но это так, поверьте мне.

У Мирона голова шла кругом. Лицо, изнанка, шары, поверхности...

— Ладно, — согласился Лот. — Поверим. Что нужно деммам у нас?

Траг развел руками:

— Что может быть нужно захватчикам? Шандалар лежит в области перехода. Образно говоря, в шейке, соединяющей сосуды песочных часов. Здесь они объявились раньше, и отсюда могут расползтись по всему Миру людей.

— Что мы должны делать?

Траг улыбнулся:

— Что должны делать Воины? Сражаться! Но прежде... Поддельные Знаки — отдайте их мне.

Он протянул руку Лоту.

— Ну?

— У меня их нет, — сказал Лот, не изменившись в лице. — Разве трагам это неизвестно?

Старик казался удивленным.

— Неужели Даки не отдал их тебе, Лот Кидси?

— Нет. А должен был отдать?

Траг умолк.

— Ладно. Нет, так нет, — сказал он, поразмыслив. — Вот еще что: к Дервишу теперь ходить не стоит. Важнее всего найти точку перехода — место, где деммы проникают в наш Мир. Точнее, в нашу часть Мира, если вы помните мои объяснения.

— И?..

— И... — передразнил траг ворчливо. — Заткнуть эту дыру надо.

— Как?

— Там видно будет. Сначала найдите.

Траг встал и, не прощаясь, пошел прочь от моста. Мирон проводил его взглядом: тот направлялся к обрывистому берегу. Темнота ночи быстро поглотила одинокую белую фигуру.

— Гм... — сказал Демид с некоторым сомнением. — Он пошел к воде?

— Ну? — не понял Мирон. — К воде.

— Всплеска никто не слышал?

Мирон поглядел на Лота, но тот уставился в огонь и на слова Демида внимания, похоже, не обратил.

— Нет. Я не слышал, — сообщил Шелех Демиду.

Демид встал и направился за трагом. Отсутствовал он недолго.

— Его нет. А лодка на месте.

— А ты чего ждал? — удивился Мирон. — Далась ему наша лодка!

— Между прочим, это тот самый траг, который вручал мне Знак.

— Ну и что? — Мирон недоумевал.

Демид вздохнул:

— Да так, ничего. Но куда он делся?

Мирон покачал головой.

— Во, чудак-человек! Он же траг. Ты еще спроси, каким образом он очутился здесь, на острове, и откуда знает, что мы направляемся к Дервишу.

— Однако, — возразил Демид, — он полагал, что лже-Знаки у Лота. И ошибся.

Мирон задумался.

— Да, действительно.

Он впервые заподозрил, что траги не всемогущи, во что раньше верил свято и безоговорочно.

— Не нравится мне это, — очнулся Лот. Наверное, он все таки слушал. — Темнят траги.

Он в упор поглядел на Мирона.

— Всегда они чего-то недоговаривают.

Еще Лот подумал: «И используют нас, Воинов, как люди используют животных. Лосей, к примеру.»

И при этом нередко посылают на верную смерть преследуя какие-то свои неясные цели. Правда, всегда, вроде бы, за дело. Но в отличие от животных людям можно было бы и объяснить, во имя чего они гибнут. Особенно Воинам.

В темноте кто-то негромко кашлянул. Все мигом напряглись и подобрались. Мирон решил было, что траг возвращается, но это оказался не траг.

Мальчишка. Тот самый, что направил их к Дервишу. Рядом с ним бесшумно ступал огромный черный пес, поблескивая глазами.

— А, — сказал Демид приветливо. — Привет, малыш. Что ты нам расскажешь на этот раз?

Мальчишка, придерживая пса за широкий ошейник, бросил Демиду небольшой кошель-мешочек. Бернага поймал его на лету.

— Не верьте трагам, — отрывисто сказал гость. Затем обернулся и исчез в темноте, совсем как перед этим старик в белом, только мальчишка вместе со своим четвероногим приятелем цвета ночи направился вглубь острова, а не к берегу.

— Эй! Ты куда? — вскочил Демид. — Постой!

Но Лот удержал его.

— Не ходи, парень. Сиди тут.

Бернага стряхнул руку Лота, однако остался у костра.

— Почему это я не могу пойти?

Лот промолчал.

— Интересно, — вздохнул Мирон. — Теперь мы еще и трагам не должны верить. Кому же тогда верить? Свихнулись все, что ли?

— Нет, — ответил Кидси. — Не свихнулись. Продолжается то, что, видимо, началось давным давно, задолго до нас. И мы теперь погрязли в этом по уши.

— Знаешь, Лот, — доверительно сообщил Мирон. — Я — Воин. Мне не по душе ребусы. Мне не по душе шарады. Я не фокусник из балагана. Покажите мне с кем драться и я буду драться. А сейчас я, черти всех дери, ни хрена не понимаю. А поэтому, черти всех дери, давайте спать. Если, конечно, все визиты нам уже нанесены, черти всех дери, на ночь глядя, соленый лес, ковшиком по уху!!!

— Спать, так спать, — неожиданно легко согласился Демид. — О! Погодите! Что нам принесли-то?

Он распустил сыромятный ремешок и вытряхнул содержимое кошеля на ладонь. В сплетении судьбоносных линий тускло блеснули три Знака Воинов. Надо полагать, три лже-Знака.

Голова пухла. Было отчего.

Наутро в полном молчании позавтракали, свернулись, погрузили пожитки в челнок и отчалили. Весло взял Лот. Когда очертания островка стерлись туманом, Мирон негромко попросил:

— Высадите меня где-нибудь на северном берегу.

Для себя он все решил. Еще ночью.

Лот, не переставая бесшумно грести, осведомился:

— Ты что-то задумал?

— Я иду к Дервишу, — твердо сказал Мирон. — И не пытайтесь отговорить.

— Значит, — улыбнулся Демид вызывающе, — мы пойдем вдвоем.

— Ого! — поднял брови Лот. — Оба. Траги будут озабочены.

— Зато мы будем спокойны, — сказал Мирон, благодарно сжав ладонь Демида и ощутив ответное рукопожатие.

— Спокойны вы вряд ли будете, — пообещал Лот. — Ручаюсь.

Впрочем, путь Воина спокойным и не бывает, так что Лот ничем не рисковал, пророча это.

— Но ответьте мне, почему вы решили ослушаться трагов?

Демид набычился.

— Решили — и все. Шли к Дервишу, к нему и пойдем.

— Понятно, — сказал Лот. Как он и ожидал, вразумительно ответить Бернага не смог. — А ты, Мирон?

Шелех молчал. В самом деле — почему? Никогда еще Воин не осмеливался сомневаться в трагах. Воистину, все не так в Шандаларе!

— Не знаю, Лот Кидси. Что-то подсказывает мне — мы об этом не пожалеем. Только ты нас не разубеждай. Не получится. Со мной, по крайней мере.

— Со мной — тоже! — заявил Демид со свойственной молодости горячностью.

— Мальчики мои, — сказал Лот неожиданно усталым голосом. — Все утро я ломал голову над тем, как уговорить вас пойти со мной к Дервишу.

Мирон взглянул в лицо Кидси-рыжему, и вдруг заметил, что тот постарел, и постарел сильно. Тело его осталось прежним, но глаза стали иными.

«А ведь он вдвое старше Демида... — подумал Мирон беспомощно. — Сколько ему еще носить Знак? Пять лет? Десять?»

— Здорово, — проворчал Демид. — Прям, идиллия. Единство помыслов и намерений. Но ты-то, Лот, ты сумеешь объяснить, почему решил идти к Дервишу?

Лот уже стал обычным Лотом — целеустремленным и спокойным. Теперь у него даже морщин, вроде бы, поубавилось.

— Почему? Да потому, что я хочу знать правду. Правду, а не то, что соизволят сообщить мне траги. И если бы вы знали, как я рад, что вы — со мной.

— Ну, — хмыкнул Демид, — с виду не самая плохая компания. А, Шелех?

В такие моменты Мирон всегда остро ощущал, что Братство — это не просто слово. И в этом до боли приятно было вновь и вновь убеждаться.

В тот день гребли с каким-то особым ожесточением и юркий челнок летел по воде, словно у него отросли крылья.

Когда русло Батангаро стало все больше отклоняться к северу, внимание путников приковал левый берег. Высматривали веху — внушительный ледниковый валун, ныне полузатопленный. Но все равно, над водой возносилась изрядная его часть. Здесь обычно высаживались на сушу, когда шли на Вудчоппер, Токат или Курталан, а также на озера поменьше, вроде Шакры или Шургеза. Лодку оставляли у вехи — ее потом подбирал кто-нибудь по пути на юг и юго-восток. Воины сами не раз оставляли здесь и верткие челноки, и тяжелые долбленки, и широченные тэльские плоскодонки, удобные в речных зарослях, а возвращаясь неизменно находили что-нибудь плавучее. У валуна-вехи даже соорудили избушку лет сто назад. А, может, и раньше. В ней не переводились припасы, нередко — спасение для незадачливых путешественников.

— Вижу! — радостно воскликнул Демид. — Греби под берег, Мирон.

Веха неясно маячила в тумане бесформенным темным пятном. Вокруг нее не росла даже опока.

— Гребу, гребу, — отозвался Мирон, налегая на весло. — Доплывем, никуда не денемся...

Демиду явно надоело валяться в лодке, хотелось по-настоящему размять ноги.

— Эх-ма! Побродим по болотам, вспоминать еще будешь, челнок этот. И весло.

Бернага легкомысленно отмахнулся.

Повинуясь уверенной руке Шелеха, челн обогнул сероватую тушу валуна. Показалась кое-как сработанная пристань: несколько шатких столбиков-свай, вколоченных в илистое дно, с неким подобием настила. Мирон к ней править не стал, подогнал просто к берегу посудину верную, уперся веслом и вытолкнулся наполовину. Демид соскочил и помог, подцепив челнок за носовой прут. Кора мягко зашуршала о зернистый грунт. На суше против причала одиноко ютилась небольшая плоскодонка.

— Гм... — заметил Демид, подхватывая мешки. — Маловато лодок.

— По хуторам сидят... Ходят мало. Из-за деммов, что ли? — предположил Лот не очень уверенно.

Челнок вынесли из воды и пристроили рядом с плоскодонкой, перевернув днищем кверху, чтоб не скапливалась дождевая вода и не портила кору. Весло Мирон затолкал ногой под него.

— Слушайте, — Демид, забросив мешок за спину, попрыгал на месте, поправляя лямки на плечах, — тяжеловата ноша-то! Или отвык?

Лот подобрал свой мешок.

— Ничего. Харчей все равно оставить нужно. Мяса у нас — за две недели не умять.

Выложив в избушке большую часть припасов, Воины напились, наполнили фляги и зашагали на запад. Впереди раскинулась огромная топь, примыкая дальним концом к озеру Муктур. Из топи лениво вытекали три реки. Здесь нетрудно было сгинуть, и сгинуло здесь за долгие годы немало беспутных голов, прежде чем удалось нащупать извилистую тропу — единственный проходимый путь через эти гиблые места.

Шли медленно, пробуя посохом-щупом сомнительные пятачки. Даже на старой хоженой тропе попадались глубокие ямы, в которых завязли бы и лоси. Одежда вмиг стала сырой и грязной. Тощие лягушки торопились убраться с дороги, смачно шлепаясь в трясину то справа, то слева. Что они тут жрали — непонятно. Комаров да мошек Шандалар не знал вот уже двести лет. Разве что червяков каких...

А самым плохим было то, что вплоть до Муктура впереди не сыскать сухого места. Везде хлюпала полужидкая грязь, иногда доходя до колен. В темноте идти не решился бы и самый отъявленный смельчак, ибо в муктурских топях оступиться возможно было лишь однажды. Ночь коротали стоя. Оставаться в избушке у вехи-валуна до утра тоже не имело смысла: за светлое время суток топь пересечь еще никому не удавалось. Даже верхом.

Ночь казалась бесконечной; болота дышали смрадом, рождая причудливые звуки, зачастую довольно жуткие и пугающие, а вдали загадочно мерцали синеватые огоньки, медленно переползающие с кочки на кочку. Никто не знал, что это за огоньки. Вреда они путникам, вроде бы, не приносили, но редкие безумцы, погнавшиеся за ними, пропадали навсегда.

И шуршал нескончаемый дождь.

Едва посерело небо и тусклый предрассветный сумрак залил болота, двинулись дальше. Ноги гудели от многочасового стояния на месте, было мокро, холодно и мерзко. Мирон подумал: вот ему, коренному шандаларцу, родившемуся и выросшему среди этих унылых болот на пару с дождями, ему сейчас мокро, холодно и мерзко. Каково же тогда жителям соседних солнечных стран, волею судеб попадающим в озерный край? Наверное, все это кажется им сплошным кошмаром, и они спешат побыстрее разделаться со всеми делами и вернуться домой, к чистому небу, свободному от туч, к Солнцу и теплу. К зелени своих садов, таких странных и непривычных для шандаларца, подальше от непонятной страны, похожей на недобрый сон, от сумасшедших ее обитателей, появляющихся на свет в насквозь пропитанных дождем плащах, и не снимающих эти плащи всю жизнь...

С самого утра Мирон переставлял ноги совершенно без участия мысли, витая где-то далеко-далеко. Тело действовало само: пробовало тропу, выбиралось из ям, поправляло заплечный мешок, жевало мясо с луковицей. Усталость схлынула, он вошел в режим похода и мог бы теперь идти так много дней почти без отдыха. К вечеру, правда, захотелось спать, но перетерпев час-другой Мирон изгнал бы сонливость надолго.

Топь закончилась еще до темноты. Слева, в озере Муктур отразилось низкое небо, подернутое рябью от падающих капель, равнина впереди постепенно повышалась. Вся вода оттуда неторопливо стекала в топь.

Лот выбрался на относительно сухое место и огляделся.

— Ну, что? — спросил он. — Отоспимся, пожалуй?

У Демида глаза слипались уже с полудня, Мирон тоже не прочь был передохнуть. Устроились они без излишней спешки. Верхнюю одежду отмыли в озере — мокрее она не стала, зато стала заметно чище. Развели костер под тентом, согрели чаю. Сами согрелись. А потом забылись чутким сном усталых следопытов.

Против обыкновения, спали еще часа два после рассвета. Конечно, любой Воин без особого ущерба выдержал бы несколько суток не смыкая глаз, но кому нужны такие встряски? Тем более без причин. Есть время — спи, Воин...

И они отсыпались наверстывая упущенное. Потому что завтра времени на сон могло не найтись.

Первым выполз из палатки неугомонный Демид. И едва не ослеп.

За ночь ветер окреп и разогнал сумрачные дождевые тучи, а потом улегся, словно и не было его. Лишь легкие белые облачка неторопливо плыли по небу; между ними лилась вниз пронзительная голубизна — потоками, водопадами, а на востоке над топью сияло Солнце.

Демид остолбенел. Озеро теперь казалось не свинцовым, не серым, а бирюзово-голубым, почти как небо. По лужам прыгала яркая-яркая золотистая дорожка. Жалко-блеклые еще вчера болота сверкали тысячей красок, и было светло, поразительно светло, до рези в глазах.

— Эй, землеройки! — заорал Демид в упоении. — Вставайте скорее! Солнце!

Мирон выскочил из палатки, словно ужаленный, даже еще как следует не проснувшись, и окунулся в это праздничное утро, растворился в нем без остатка. Рядом точно так же растворялся Лот, а Демид приплясывал и хохотал, как безумный.

Туман, конечно же, рассеялся, и видно было, что далеко-далеко небо встречается с болотами.

— Эх! — сказал с досадой Мирон. — Рассвет проспали. Первый раз за столько дней проспали — и вот, на тебе...

— Да ладно, — обиделся Демид. — Солнце, а он недоволен. Смотри, до вечера, поди, не скроется.

Тучек на небе белело не так уж и много, и эти легкие пушистые комья ничем не напоминали сплошные покровы дождевых фронтов.

— Ей-право, после ночи в топях Шандалар извиняется!

Демид от избытка чувств заорал во все горло, и крик его не застрял, как обычно, в ватной пелене тумана, а разнесся далеко окрест, даже птахи какие-то на озере всполошились и вспорхнули.

Лот усмехнулся и сказал:

— Хороший знак!

В такой день и костер вспыхнул вроде бы сам, без посторонней помощи, и еда показалась особенно вкусной, и палатка, словно по волшебству, уложилась почти без участия рук, не норовя непокорно похлопать мокрыми крыльями. Впрочем, сегодня палатка успела за утро высохнуть, по крайней мере снаружи.

И идти, понятно, было приятнее. А главное — быстрее. Солнце только-только зависло перед глазами, сверкая в прорехи между рыхлыми облаками — впереди ярко засветилась дорожка на воде, переливаясь, словно живая.

— Шакра, — довольно сказал Лот. — Почти пришли. Поселок — на берегу, но дальше, во-он за тем заливчиком...

Сегодня можно было сказать «во-он за тем». В обычный день на таком расстоянии залив не разглядела бы и сова, по слухам, видящая в тумане.

— А вон и местные, — Мирон приставил к глазам ладонь, заслоняясь от Солнца. Необычный для Шандалара жест. — Сети выбирают.

Две лодки торчали невдалеке от берега; в каждой трудились по трое рыбаков: один сидел на веслах, двое колдовали над впечатляющим бреднем, в который, наверное, удалось бы поймать небольшую цимарскую шхуну. Лодки медленно приближались к суше, к зарослям опоки и камыша.

Скоро Воины достигли узкого пятачка суши перед самым озером. Один из рыбаков помахал им рукой и знаками показал, что те сейчас пристанут.

— Подождем, — решил Лот. — Вдруг Дервиш не в поселке живет? Только время зря потеряем.

— Ждать — не лес валить, — беспечно бросил Демид, опрокидываясь на спину у самой воды. — Эх, хорошо!

— Лес? — удивился Мирон. — Где это тебе лес валить довелось?

Лот усмехнулся:

— Да не ври, не ври, шельма! Ежу ведь ясно: на Таштакуруме подхватил присказку эту! Тамошние многому от варваров научились. Способный народ — вечером байку расскажешь, утром ее уже на каждом углу полоскают. Да как — с жаром, с подробностями, и без запинки, от зубов все отскакивает.

— Ну вот, — делано огорчился Демид. — А я уже целую былину сочинить успел. Глянь, Лот, Шелех-то наш уши развесил, ровно девка из захолустья!

Бернага довольно заржал. Мирон несильно пнул его, лежачего, под зад.

— Да ну тебя... Балабол.

Лот подумал: «Пацаны еще. Оба. Что один, что другой.» Но Лот-ветеран улыбался, думая это.

Скрипели уключины над озером — было слышно, как кто-то из рыбаков посоветовал гребущему плеснуть в них воды. Скрип прекратился и немного погодя Воины здоровались с плосколицыми раскосыми шаксуратцами.

Лот как в воду глядел: Дервиш в поселке сроду не появлялся. Обитал он севернее, за озером, в одинокой землянке. Там и принимал редких паломников. Найти его как? Да, вот, Муштаба вас не лодке довезет к самой тропе, пока мы тут с уловом разберемся. А потом и проводит, если надо. Рыбки не хотите, Воины, на ушицу? А на мурху-тош? Вот эту лучше, она пожирнее. Да не за что, не за что. Приходите потом в Шаксурат, угостим, новости расскажем. Есть новости, есть... Муштаба, не эту лодку, другую, она легче! Счастливого пути! Да налей ты воды в уключины, Муштаба! Вот, совсем другое дело...

Муштаба, скалясь, греб, как медведь. Тяжелая на вид долбленка припустила по озеру, словно водомерка; за кормой расцветал низкий бурунчик. Руки рыбака и его тело работали в едином безупречном ритме — раз-два, раз-два... Весла ныряли в воду, словно выдры, без малейшего всплеска. Чувствовалось, что смуглый паренек с хитрыми глазами-щелочками вырос с этими самыми веслами в обнимку. Демид глядел на его работу с завистью, Мирон — с уважением, Лот — равнодушно.

Солнце неторопливо садилось в озеро, по крайней мере, так казалось. С севера уже ползла фиолетовая стена дождевых туч, значит, короткий праздник света и тепла заканчивался. Надвигались шандаларские будни. С грязью, моросью, с мокрыми сапогами.

Запад стал розовым, когда Муштаба подогнал лодку к северному берегу Шакры. Здесь росли деревья, горбились пологие холмы. Влажным был лишь верхний слой земли. Местность возвышалась над уровнем озера невероятно высоко — метра на три, а то и на все четыре. Взобравшись по рыхлому косогору, Воины увидели сплошную стену ольхи в два-три человеческих роста; кое-где встречались дрожащие силуэты осин.

— Ого! Настоящий лес! — присвистнул Демид. — Не думал, что такое бывает в Шандаларе.

— Только не вздумай его валить, — ехидно предупредил Мирон.

Бернага отмахнулся.

Где-нибудь в Туране или Цесте деревья такого возраста наверняка уже стали бы втрое выше, да и ствол был бы куда толще. Что поделать, влажность, холод и недостаток Солнца...

В лес убегала заросшая бурой травой неширокая тропинка. Ходили по ней более-менее регулярно, но все же достаточно редко.

— По этой тропе, — объяснил Муштаба. — Никуда не сворачивая. Идти меньше часа. Если хотите, я проведу.

— Спасибо, — поблагодарил Лот. — Мы уж сами. Тебе ведь еще в поселок грести.

— Да чего там, — махнул рукой хуторянин. — Сегодня тихо. Даже в темноте догребу. Тут недалеко.

Распрощавшись с проводником, Лот скомандовал:

— Ну, ходу. Темнеть скоро начнет.

В лесу царил загадочный сумрак; рыхлая зелень нависала над головами и стелилась под ноги. Первое было непривычным для Шандалара, но Воины, повидавшие Мир, не смущались.

Демид присел над большим светло-зеленым листом, изрезанным, словно наличники в домах Зельги.

— Глазам не верю! Папоротник!

— Тут и грибы, поди, есть, — предположил Мирон. — Точно! Вон, глядите!

Крепкий лесовик с коричневой шляпкой притаился под листьями, опавшими в прошлые заморозки.

— Хей, Демид, давай, иди слева от тропы, а я справа пойду. Так и на ужин наберем, — сказал Мирон с воодушевлением, сворачивая в сторону. Демид уже брел, по колено в папоротниках, щуря в полутьме глаза.

Тропа почти не петляла. Лес монотонно тянулся навстречу; иногда попадались полянки, утыканные желтыми и красными семейками сыроежек. Лот срезал их коротким ножом с костяной рукояткой.

Жилище Дервиша возникло на пути внезапно, будто из-под земли выросло. Хотя, по большому счету так оно и было. Лес все убегал вдаль, а на крошечном пятачке перед небольшим холмиком-завалинкой жиденько дымил костер, непривычно потрескивая. Вскоре Лот понял почему: горел не кусок огненного камня, а настоящие дрова, кривые иссохшие сучья.

Он крикнул спутников и присел у костра на вывороченный пень-раскоряку. Вскоре явились Мирон с Демидом, гордо неся в капюшоне десятка три крепеньких лесовиков. Лот невозмутимо добавил к добыче две полные пригоршни ладных молоденьких сыроежек.

— О! — обрадовался Демид. — Неужто на тропе росли?

— На полянках, — великодушно объяснил Лот.

Завалинка оказалась вовсе не завалинкой, а кровлей землянки. Оттуда выбрался совершенно лысый старик, высохший и сморщенный, словно сушеный гриб. Но глаза его бегали весьма живо, руки отнюдь не дрожали, а спина совсем не горбилась. Он был стар, но далеко не немощен. В левой руке он держал небольшой металлический котелок, в правой — боевой сагорский топорик.

— Вечер добрый, отец, — поклонился Лот, встав с пня. Шелех и Бернага тоже поклонились. Три медальона одновременно свесились с трех шей. Глаза старика блеснули, превращаясь в узкие щелочки.

— Что нужно? — голос у него был звучный и глубокий.

— Совета, отец.

— Разве Воины слушают кого-нибудь кроме трагов?

— Слушают. Время такое.

Старик неторопливо и тщательно подвесил котелок над костром, пошевелил топориком дрова и, оттеснив Лота, уселся на пень.

— Кто вас прислал?

— Лерой.

Старик обернулся и долго глядел на Лота снизу вверх, запрокинув плоское, как и у всех местных восточников, лицо.

— Лерой мертв.

— Да. И отчасти поэтому мы здесь. Наверное, помочь нам можешь только ты, Дервиш.

На лице старика не дрогнул ни один мускул.

— А вдруг я не Дервиш?

Лот растерялся:

— А кто же еще? Нас прислали рыбаки из Шаксурата. Вернее, указали дорогу.

— Кто именно?

— Молодой такой парень, Муштаба. Остальных мы не знаем. Они сказали, что Дервиш живет здесь.

— О чем вы хотите спросить?

Лот, не задумываясь, ответил:

— О прошлом.

Дервиш снова уставился на Лота, запрокинув голову.

— Почему бы вам тогда не побеспокоить трагов?

Прежде чем ответить Кидси тщательно продумал каждую фразу.

— Нас не устраивают слова трагов. Они выглядят лишь частью правды. Если вообще имеют отношение к правде. Кстати, траги не желали, чтобы мы обращались к тебе. Тем не менее, мы пришли.

Дервиш неопределенно покачал головой.

— Воины не доверяют трагам? Куда катится Мир?

Помолчав некоторое время он указал на длинное толстое бревно по ту сторону костра.

— Садитесь.

Воины расселись напротив Дервиша, сложив мешки тут же. Демид даже отстегнул меч, но оставил его под рукой. На всякий случай.

— Спрашивайте. А ты, — Дервиш обратился к Демиду, — займись ужином. Если приготовишь грибы, я не обижусь.

После этого старик надолго застыл, уставившись в костер, словно оцепенел.

Лот некоторое время собирался с мыслями, соображая с чего начать. До сих пор ему казалось: вот, отыщем Дервиша, а там все само-собой проясниться. Но что, собственно, они хотели узнать? О чем спрашивать? О Мире? О деммах? О Лерое? Наверное, в первую очередь, о лже-Знаках. С них ведь все началось.

Добыв из-за пазухи кошель с медальонами, Лот вытряхнул все три и подал Дервишу.

— Вот.

Старик мельком взглянул, глаза его вновь вспыхнули на неуловимый миг, но он сразу стал спокойным и даже безучастным, настолько, что Мирон с Лотом даже засомневались: а была ли на самом деле та вспышка?

— Они почти такие же, как наши Знаки. Разница...

— Мне известна разница, — сказал Дервиш, не шелохнувшись. Ладонь с медальонами покоилась у него на коленях.

— Говорят, ты видишь прошлое, Дервиш. Поведай нам историю этих Знаков, и объясни какое это имеет отношение к нам, и ко всему происходящему в Шандаларе.

Дервиш, оставаясь неподвижным, спросил:

— А что, по-вашему, происходит?

Лот поморщился:

— Зачем бы мы тебя тревожили, если б знали?

— Но все таки? Есть ведь какие-нибудь догадки, мысли?

Подумав, Лот предположил:

— В Шандалар пришли существа, которых зовут деммами...

— Люди зовут их демонами. Те, кто не посвящен... Но продолжай, — перебил Дервиш.

— Наверное, это как-то связано с лже-Знаками, а значит — с нами. Но как именно — я не понимаю...

Лот осекся. Из леса пожаловал еще один гость, но его приближения не заметил никто из Воинов.

Большой угольно-черный пес в широком кожаном ошейнике, на который чья-то умелая рука нашила металлические бляшки, неожиданно возник у самого костра. Он недоверчиво покосился на Воинов, но Дервиш успокоил его плавным жестом. Несколько секунд старик и пес сидели неподвижно, пристально глядя друг другу в глаза, потом Дервиш сказал: «Гм!», а пес завозил хвостом по земле, подметая мелкие щепочки и мусор.

— Спасибо, — снова подал голос Дервиш. Чувствовалось, что обращается он именно к псу, но совершенно серьезно. — Эй, повар! Найдется чем угостить зверушку?

Пес обиженно тявкнул, но старик снова успокоил его тем же жестом.

Демид, чистивший перед этим рыбину, подумал и достал из мешка изрядный кусок мяса.

— Пойдет?

Пес облизнулся.

— Полагаю, да, — Дервиш хлопнул пса по мощному загривку, схваченному ошейником. Тот в мгновение ока очутился подле Бернаги и смел мясо, практически не жуя. Потом деликатно обратил внимание Демида на кучку рыбьей требухи и голов, и вопросительно воззрился ему в лицо.

— Э-э-э... Если ты спрашиваешь, можно ли это съесть, то да — можно.

Пес вильнул хвостом и немедленно слопал все, что Демид собирался выбросить. Потом благодарно облизнулся, ткнулся Дервишу в колени и рысцой потрусил в лес, но не по тропе, а так, напрямую. Держал он на юго-восток, к муктурской топи.

Уже почти совсем стемнело; ярко пылал костер. На небе бледной монетой висела чуть ущербная Луна и ее зыбкий свет слоями лежал на листьях деревьев. Иногда она пряталась за быстро ползущими облаками; кое-где ясно виднелись мерцающие точки звезд.

Демид хлопотал у костра, готовя уху. Грибы он нанизал на прутики и намеревался потом испечь над угольями.

— Вы знаете, что несколько сот людей этого Мира носят Знаки и именуются Воинами, — глухо начал рассказывать Дервиш. Ощущалось, что он не очень рад все это ворошить.

Лот и Мирон торопливо кивнули.

— Пока все Знаки находятся в границах этого Мира, а также у Воинов этого Мира, те, которых вы называете трагами, могут пользоваться магией безраздельно. Поэтому траги и стремятся контролировать каждый Знак, и должен сказать, тысячи лет это у них получается прекрасно. Потеря хотя бы одного Знака серьезно ослабит их, потеря двух — сильно ограничит в возможностях, трех или больше — практически оставит их без магии. Понятно?

Лот согласно наклонил голову; Мирон осторожно спросил:

— Зачем же тогда Знаки раздавать? Держали бы у себя.

— Смысл как раз в том, чтобы Знаки находились среди людей, и желательно там, где неспокойно, где что-нибудь происходит. Войны, битвы. Знаки черпают энергию Мира, взбудораженную людьми, и передают ее трагам. Отсюда и их сила. Потеря Знака нарушает веками сложившееся равновесие. Воины — идеальные носители, ведь они всегда там, где жарко, где вершится история. Так вот. В Мире, откуда явились деммы, есть свои траги, и свои Воины. Вот это, — Дервиш потряс двумя лже-медальонами, — Знаки их Мира. Из-за них я сижу на этом месте вот уже двести лет.

Дервиш умолк, глядя на жадно внимающих слушателей. Демид, помешивая варево, ловил каждое слово старика, даже не глядя в котелок.

— Когда-то давно здешние траги решили завладеть несколькими Знаками деммов, ослабив тем самым их Мир. Удалось это лишь отчасти: Знаки остались в Мире людей, но к трагам в руки так и не попали. Мир деммов оказался заперт, оттуда никто не мог вырваться. Добытые Знаки были надежно спрятаны Воинами-людьми, но траги обоих Миров прилагали все силы, чтобы их отыскать, с той лишь разницей, что траги людей в полной мере владели магией, траги же деммов не владели ею вовсе, не хватало энергии оставшихся Знаков.

Год назад злополучные медальоны, посеявшие свару между Мирами, неожиданно всплыли из небытия. Когда местоположение недостающих Знаков стало известно хотя бы приблизительно, траги деммов сумели каким-то образом наладить проход в этот Мир и направили своих Воинов во главе нескольких больших отрядов. О цели подобного вторжения долго гадать не приходится. Вот такие дела, Воины.

Лот наморщил лоб.

— А если вернуть им Знаки? Они уйдут?

Дервиш развел руками:

— Откуда я знаю? Наверное, должны уйти. А, может, и нет — ведь их в свое время обманули. Только вам вряд ли удастся без помех отдать Знаки. Не забывайте о своих трагах. Им уже известно, что медальоны переданы вам. Как только покинете это место, ждите вестников.

— Как же нам поступить?

— Думай, Воин. Могу лишь сказать, что носящему Знак, а также ранее носившему, не страшна никакая магия. На вас она просто не подействует, поскольку вы — ее составная часть. Невозможно выбраться из болота, дергая себя за волосы — понимаешь? А теперь — думай.

Лот приподнял брови.

— Другими словами, траги нам не помеха.

— Не совсем так, — перебил Дервиш. — Они ничего не смогут сделать лично вам. Но вокруг много всего — на знакомой тропе может возникнуть глубокая яма. На шхуну погожим днем может налететь вихрь: вам он не повредит, но шхуна пойдет ко дну. И вы вместе с ней. Траги способны влиять на ваше окружение.

— Запомни, Мирон, — сказал Лот..

— Да уж запомнил, — отозвался Шелех. — Скажи, Дервиш, а как чужие Знаки оказались в нашем Мире? Непонятно.

Старик нахохлился, словно замерзший воробей.

— Ну... это долгая история. Не имеющая отношения к сегодняшнему дню. Не стоит, пожалуй...

— Стоит, Дервиш. Не уподобляйся трагам, если уж начал говорить — выкладывай все до последнего.

Старик поколебался.

— Думаешь? Ну, ладно. Расскажу. Но это тяжелое знание, Воины. Хотя, в наши времена легкого знания просто не осталось...

Он прокашлялся.

— Как раз на границе нашего Мира с Миром деммов есть неприметная такая дверь. Обычно она накрепко заперта, и остается такой сотни лет. Но иногда она сама по себе отворяется; что находится за ней — никто толком не знает. Каждый раз оттуда лезет какая-то нечисть, и ее способны истребить лишь Воины обоих Миров объединившись. Понимаете? Объединившись! Если — не приведи Река! — дверь начинает открываться, старые распри вмиг забываются; траги посылают шестерых Воинов, трех людей и трех деммов, к порогу, и лучше, если у этих троек на Знаках будут схожие руны. Говорят, это помогает. Они стоят у двери, пока она вновь не начнет закрываться. Место рядом с дверью не принадлежит ни людям, ни деммам, оно вне Миров. Последний раз Воинам доводилось стоять там двести лет назад. Тогда Шандалар был цветущим краем, и над ним вовсю сияло Солнце, — глаза Дервиша затуманились. — Это был чудный край.

Он вздохнул, воскрешая в памяти минувшие дни.

— В тот раз стражи выстояли, но не все. Два демма погибли в схватках с существами из-за двери. И тогда траги людей приказали своим Воинам убить уцелевшего демма, забрать Знаки и уходить от безопасного уже прохода. Демм умер, сражаясь за свой Мир.

Дервиш то и дело останавливался, видно нелегко ему было рассказывать это.

— Однако Воины-люди устыдились дела рук своих, и траги добытых Знаков не получили. Вот и все. Могу лишь добавить, что с того момента эти трое перестали быть Воинами, и перестали быть людьми. Знаки их, я имею в виду Знаки Мира людей, перешли к другим бойцам из молодых.

— И ты, Дервиш, — сказал осененный внезапной догадкой Мирон, — один из тех Воинов.

Старик печально покачал головой.

— Нет. Точнее, не совсем. Помните мальчишку с псом, похожим на нашего недавнего гостя? Он дважды представал перед вами, в Тороше, и на острове.

— Еще бы! — Мирон с Лотом непроизвольно напряглись.

— Мы с ним были одним из тех Воинов.

Сердито зашипела сбежавшая из котелка уха; костер мигнул и разгорелся вновь. Демид торопливо снял варево с огня и отставил в сторону.

— То есть? — не понял Лот. Мирон понял не больше и вопросительно таращился на Дервиша.

— Воин распался на две сущности, которые кроются в каждом человеке. Сила и дерзость, опыт и познание, ум и хитрость, вера и умение, память и мечта... Возможность сделать и желание сделать, наконец. Представьте, что разлучают свет огня с теплом огня — почти то же самое. Я — Дервиш — лишь частичка того Воина. Я не человек; не живу, но и не умираю. Мой удел — прошлое. Мальчишка — будущее. Он не взрослеет, но понимает, что может произойти.

— Почему же вы не сойдетесь? — не вытерпел Мирон.

— Невозможно, — пояснил Дервиш. — Я не могу покинуть это место, и это единственное место в Мире, куда он не в состоянии придти. Заклятия сильны и со временем не ослабевают.

Пораженные Воины молчали, вдумываясь в услышанное. Дервиш поелозил по своему креслу-выворотню, усаживаясь поудобнее.

— Есть мы сегодня будем? — осведомился он хрипло.

Демид тотчас же засуетился, добывая из мешков деревянные миски-долбленки и ложки. Уха расточала аппетитный запах, грозя собрать к костру всех волкособак округи. Костер пригас, только угли рдели, да изредка вспыхивали ненадолго, выхватывая из лунной полутьмы то землянку, то поблескивающую лысину Дервиша, то лес за тропой. Разлив уху по мискам, Демид наломал рисовых лепешек из особого запаса, разделил костер пополам, в одну половину подбросил дров для света, а над оставшимися углями принялся печь грибы. Не забывая, впрочем, прихлебывать из своей миски. Уха вышла добрая, некоторое время было слышно только стук ложек о дно долбленок, да потрескивание костра.

Потом все долго глядели в пламя, пляшущее на сломанных сучьях. Оно казалось живым: то шевелилось, то вздыхало, то сердито шипело и плевалось искрами. Если в огонь попадала свежая, не успевшая высохнуть ветка, от жара на вздувающейся коре выступал коричневый сок, закипал, и испарялся, оставляя в воздухе характерный пряный запах. Давно были съедены грибы, выпит чай, а молчание никто не осмеливался нарушить. Дервиш изредка тяжело вздыхал. Наконец Мирон решился задать вопрос.

— Скажи, Дервиш... Когда ты... Гм! Когда вы были Воином, какие руны украшали твой Знак?

Дервиш холодно ответил:

— Разве есть разница? Ну, Торн, Еол, Ур.

— Значит, мой, — заключил Мирон. — Что ж, запомню. Спасибо.

Лот осторожно вернулся к прежней теме.

— Послушай, а как траги сумели тебя заклять? Магия ведь против вас должна быть бессильной.

— Да, — ответил Дервиш. — Бессильной. Но я ведь говорил, можно воздействовать на что-нибудь, а уж это что-нибудь может воздействовать на Воина. Да и не была это чистая магия Знаков. Кроме того, в Мире людей стало на три Знака больше, а это ощутимое нарушение равновесия в пользу трагов нашего Мира. И запомните еще одно: место у двери — уже не наш Мир. Пока три Воина там, траги остаются без Магии. Даже если три чужих Знака будут у них. Хоть это и звучит странно.

— Что же ты нам посоветуешь, Дервиш? Как поступить?

Старик фыркнул:

— Нянька я вам, что ли? Небось, повидали жизнь, со всех сторон. Вот сами и решайте. Я свой выбор уже сделал — двести лет назад. Довольно с меня, как считаете? Я полагаю — довольно.

Лот встретился глазами с Мироном, с Демидом, но почему-то именно сейчас не хотелось ничего решать.

— Меня одно радует: Воины Шандалара снова не смогли остаться в стороне. Или не захотели. Наверное, это рок.

— Кто же еще не ладил с трагами? — поинтересовался Мирон, тщетно напрягая память. Вспомнить он ничего не смог. О Воинах-бунтарях он не слыхал никаких рассказов, ни одной истории, что так любят ведать друг другу шандаларцы длинными дождливыми вечерами за кружечкой пива или эля. Знал только, что все, кто расходился во взглядах с трагами, тотчас лишались Знака. Что случалось с ними дальше — оставалось загадкой.

Дервиш обратился к Лоту:

— Ты должен помнить, Кидси! Туранская резня, кодекс чистых ладоней...

Лот кивнул:

— Я помню.

Мирон с Демидом недоумевающе переводили взгляды с Дервиша на Лота. И обратно.

— О чем вы? Какая резня, какой кодекс?

Кидси неохотно пояснил:

— Да, произошла когда-то одна история... лет сорок пять назад. Я тогда пацаном совсем был. Один Воин из Шандалара отказался от звания Воина. Назло трагам, в знак протеста. Теперь его зовут Даки.

— Даки?! Дакстер Хлус — Воин?! Хозяин таверны в Зельге? Быть того не может!

— Может, Шелех. Не стану же я лгать? Ее замяли, историю эту.

— Кто?

— Траги, конечно. Даки носил медальон всего полтора года, и траги все это время хватались за головы, потому что он все делал им наперекор. Знаешь, как люди толковали его руны? Ос, Инг, Хагал? Одинокий Искатель Хлус. Вечно он был всем недоволен... И другим спуску не давал.

Демид исподтишка взглянул на свой Знак. Выходит, старина Даки когда-то носил его на шее. Ни за что бы не подумал, уж на что мирный с виду человек... Знакомые руны обретали неожиданный тайный смысл. Но по прошествии лет вспомнит ли кто-нибудь, глядя на них, Демида Бернагу, Воина? Он знал, что некогда этот медальон принадлежал великому Освальду Иеро, единственному, вернувшемуся из Страны Растущего Ветра; несколько позже — Теренсу Атри по прозвищу Сумрачный Вестник, хранителю сагорского перешейка. Перед Демидом этот Знак украшал грудь человеку по имени Михей Туча, не шандаларцу. За семнадцать лет всего раз он появился в Облачном Крае. Тогда Знаки носили всего двое, рожденные здесь: Лот Кидси и Гари Слимен. Перед Лотом — некто Ханмурат, которого помнили плохо, после Гари — Мирон. Третий Знак вручили молодому Демиду после того, как Туча сложил голову у стен Отранской цитадели.

— Переночуете у меня. Тесновато, но поместимся, — разрешил Дервиш. — А утром — в путь. Тут никто надолго не задерживается.

— Скажи, — напоследок спросил Мирон. — За что убили Лероя?

— За то, что он много знал о первых днях холодного Шандалара. За то, что он верил в способность людей вершить собственные судьбы. Это немало, Воины.

Сотня лет без смены сезонов — немалый срок. Шандалар выстоял в первые годы, наиболее трудные, сумел выжить, невзирая на голод и врагов, и дальше. Никто уже не говорил о нем, как о крае неисчислимых бедствий. Теперь для окрестных стран-соседей это был непостижимый, малопонятный, но все же вполне обычный Облачный Край, со своими нравами и обычаями. Шандаларцам было трудно и тоскливо без дождей, без рек, без болот. Редкому Солнцу, конечно, радовались, но... посмотрели бы вы на жителя Зельги или Тороши, волею случая угодившего в Туран или Цест. День эдак на пятый.

Создавалось странное впечатление, что родившиеся в Шандаларе способны выжить только здесь, в краю дождей и озер. Их нежелание покидать милые сердцу болота вселяло в обитателей ближних стран смутное беспокойство и совершенно неожиданно на сто седьмой год холодного Шандалара первая волна переселенцев двинулась на эти промокшие земли. Теперь люди не бежали отсюда, а целыми семьями и общинами перебирались жить сюда. Места было хоть отбавляй. Селились по берегам озер, у рек, на приморских возвышенностях. Шандаларцы приняли гостей сдержанно, но если требовалась какая-нибудь помощь — помогали без лишних слов. Не у всех переселенцев дела пошли гладко, кое-кто, бросив начатое, уезжал навсегда. Но многие оставались. За какие-нибудь десять лет население Шандалара удвоилось, затем первый поток переезжающих постепенно сошел на нет. Разрослись Зельга, Тороша и Эксмут, став настоящими городками. В них даже вновь избрали местные власти во главе с мэрами. Чаще стали наведываться корабли заморских купцов; некоторые моряки-ветераны оседали в шандаларских портах, открывая кабачки и таверны.

Но на северо-западе края по-прежнему было неспокойно. Варвары-кочевники, вконец разорив соседнее королевство Данбар, стали нападать на селения Вудчоппера и Таштакурума, на хутора по рекам Уржа, Тан, Раман, Бата. Несколько лет беспрерывных стычек обескровили эти места, и жители остального Шандалара решили помочь землякам. Трое Воинов собрали небольшой, но хорошо обученный отряд и отправились на северо-запад громить полчища варваров.

Не думайте, что это было легко.

Тит Уордер, настоятель.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6864-й.

В Шаксурате, небольшом селении на южном берегу Шакры, Воины купили добротную плоскодонку, более устойчивую, чем прежний челнок, хотя и менее быстроходную. Правда, теперь им предстояло плыть вниз по течению. И на веслах сидеть могли сразу двое, ширина лодки с лихвой это позволяла.

В гостях пробыли недолго, отведали великолепно приготовленной бастурмы и выслушали историю о шныряющей в округе нечисти. Судя по описаниям, несложно было понять, что речь идет о деммах с их тварями-исполинами. Хуторян заверили, что именно этим Братство сейчас и озабочено, поблагодарили за помощь и угощение, и отплыли, не теряя времени, вниз по Шаксурату.

Вдвоем грести — милое дело, Мирон с Демидом, не очень-то напрягаясь, гнали плоскодонку по спокойной реке. Дождь, зарядивший с утра, к вечеру утих, сверкнуло даже пару раз из-за туч Солнце, но вскоре небо вновь стало непроницаемо-серым.

Траги появились, когда устраивались на ночлег. Их было двое: старый, полуседой, и помоложе, совсем безбородый.

— Здоровы будьте, Воины, — поздоровался старший вполне приветливо.

Лот, хлопотавший у палатки, выпрямился.

— Да уж постараемся, — ответил он настороженно.

— Вам говорили в детстве, что лгать нехорошо? — голос трага полнился спокойствием и вовсе не содержал в себе угрозы. По крайней мере, пока.

— Воины не лгут! — с достоинством сказал Лот.

На голоса из палатки выполз Демид.

— Вот как? — удивился траг. — Странно. Помнится, когда вас спрашивали о лже-Знаках, вы ответили, что у вас их нет.

— Тогда у нас их и не было, — хладнокровно парировал Лот. Вышло очень уверенно и эффектно.

— Да? А теперь, стало быть, есть?

— Теперь есть.

— Замечательно, — траг потер ладони. — Давайте сюда.

Лот натянуто улыбнулся.

— Возьми, если сможешь.

Рука его словно бы случайно легла на удобную рукоять меча.

Траг нахмурился. Слова Лота ему явно не понравились.

— Ого! Не слишком ли смело для человека?

— Для Воина, — подчеркнул Лот, — не слишком.

Некоторое время траг молчал.

— Я вас уничтожу, — пообещал он тихо.

От реки вернулся Мирон и встал рядом с Лотом. Демид продолжал сидеть у палатки.

— Интересно, как?

Траг сжал кулаки и в друг в темнеющем небе, одетом тучами, полыхнула ослепительная ветвистая молния, затем гулко ударил гром. Болота враз затихли: грозы случались в Шандаларе крайне редко. Долго еще лягушки не осмеливались затянуть свои обычные песни.

— А-а, протянул Лот. — Магия. Ну-ну, попробуй. Знаки, траг, Знаки, что висят у нас на шеях, уберегут нас от нее.

Траг с ненавистью вперился Лоту в глаза.

— Полегче, Лот Кидси, — вмешался второй гость, и Мирон вдруг понял, что это не траг, а человек, бывший Воин. На поясе его красовался тяжелый боевой меч. — Найдется на вас управа и без магии.

— Когда найдется, тогда и приходите, — отрезал Лот. — А пока — не лезьте к нам. Ваше время кончается, траги. Миром должны править люди. А вы хозяйничаете у себя на небесах — или где там вы обыкновенно пропадаете?

Воин с проклятием потащил из ножен меч, но Мирон опередил его и шагнул навстречу, поигрывая тускло отблескивающим в сумерках клинком. Демид вскочил на всякий случай.

— Что же ты не нападаешь? — спросил Лот с издевкой. — Хочешь, я отвечу? Ты стар для таких игр. У тебя дрожат руки. А он, — Лот кивнул на Мирона, — полон сил. И ты знаешь не хуже меня, как он владеет мечом.

Безбородый хмуро втолкнул меч назад в ножны.

— Зря ты им служишь, — сказал ему Кидси. — Для них люди — ничто. Куклы. Захотят — пошлют на смерть. А мы — люди, и ты, и я. Лучше бы ты был с нами. И остальным передай мои слова, всем, кто у них на побегушках.

— Что еще наговорил вам этот выживший из ума Дервиш? — трага так и распирало от злости.

— Достаточно, чтобы больше не слушать ваши басни. Заботы о целом Мире, как же, — сказал Лот, стараясь сдерживать эмоции.

Траг запахнулся в плащ.

— Ладно. Посмотрим, чья возьмет.

Он развернулся и пошел прочь, сердито поддавая ногами выброшенные на берег в давний паводок сучья. Бывший Воин, понурив голову, последовал за ним. Оба гостя исчезли в сгущающейся темноте, только свежий послегрозовой запах, щекотавший ноздри, напоминал о них.

— Ушли, — констатировал Демид. — Выходит, и впрямь не страшна нам их магия.

— Хорошо, если так, — протянул Лот неопределенно.

Мирон только сейчас спрятал меч.

— По-моему, они от нас не отстанут, — сказал он уверенно. — Надо искать деммов-Воинов, да поскорее. И сопроводить их до самого их Мира.

— С деммами еще предстоит договориться, — взгляд Лота блуждал в пространстве, как летучая мышь в запертой комнате. — Сумеем ли?

Мирон пожал плечами:

— Они ведь пришли за Знаками? Если мы согласны вернуть их добром, чего тогда упрямиться?

— Надеюсь на это. Ладно. Чаю — и спать.

Следующие два дня прошли подозрительно тихо, хотя все ожидали каких-нибудь козней от трагов. Как назло ни малейших следов деммов или их громадин-зверей встретить не удалось, видно так далеко на запад они еще не успели забраться. Хотя, нет — видели же их в окрестностях Шаксурата? Но так или иначе, приходилось грести дальше на юг, по Сурату, потом через целую вереницу озер: Эклу, Чапонг, Гримш; здесь планировали повернуть на восток, по бесчисленным протокам реки Шоа попасть в Ташт, а там и Скуомиш совсем рядом. Деммов там хватало, Мирон и Демид убедились в этом несколько недель назад.

Сначала все шло в точности как задумали. Они как раз покидали воды Чапонга. На юге раскинулось озеро Онсет, к западу простирался Гримш. Тут, в узком проливе, и подстерегла их целая флотилия лодок и тупоносых неповоротливых плотов.

Мирон с Лотом сразу перестали грести, пытаясь определить, где удобнее пробиться к берегу. На суше еще можно потягаться с нападавшими, три Воина, сомкнув спины, дорого стоят. Но позади тоже чернели на воде несколько плотов. Засаду проморгали, потому что не ждали ее.

Демид стоял, пригнувшись, на носу и сжимал меч.

— Погреби-ка сам, — сказал Лот, вставая. Мирон послушно сдвинулся и взял второе весло. Лот перебрался на корму.

Одна из лодок приблизилась; в ней стоял высокий плечистый мужчина в развевающемся плаще. В руке у него сверкал узкий хоразанский меч.

— Эй, Лот! — крикнул он. — Ты ли это?

Голос стелился над водой, чуть заглушаемый туманом.

— Протас? — неуверенно отозвался Кидси.

У Мирона отлегло от сердца: Протас Семилет, Воин из Гурды, с которым съеден не один пуд соли и пройдена не одна верста, и по размокшим тропам Шандалара, и по бескрайним гурдским степям, и по глухим лесам Фредонии, и по сагорским перевалам.

— Я, Кидси. Пристанем?

— Пристанем, — согласился Лот.

Мирон немедленно погреб к близкому берегу. Спустя несколько минут плоскодонка, подмяв под днище упругие стебли опоки, ткнулась носом в пологий берег. Лодки и плоты тянулись следом, охватывая их широким полукольцом.

— Не нравится мне это, — поцедил Демид, щуря глаза. Пальцы его нервно елозили по рукояти меча, лезвие покоилось на плече. Мелкие капли дождя стекали по отполированному клинку к витой гарде, оставляя на металле мокрые дорожки.

— Да брось ты! — успокоил его Мирон. — Это же Протас!

Демид о Протасе только слыхал, видеть же его ранее не приходилось. Лот хранил молчание, но в глазах его легко угадывалась тревога.

Лодка с Протасом пристала первой, за ней еще несколько. Пяток плотов остались на воде, прочие неторопливо приближались к берегу.

Протас во главе двух десятков меченосцев приблизился. Лот демонстративно убрал меч в ножны, покосившись на Демида, но тот так же демонстративно оставил свой на виду. Без тени беспокойства Протас спрятал клинок.

— Здравствуйте, Воины, — сказал он.

— Семилет! — Мирон растопырил руки для объятий и шагнул вперед, но Протас предостерегающе вытянул ладонь ему навстречу.

— Погоди, Шелех. Сперва потолкуем.

Мирон замер, недоуменным взором пожирая товарища.

— Что с тобой, Семилет? — Мирон показал ему пустые ладони. — Это же я, Мирон!

— Я вижу, — Протас хмурился. Чувствовалось, что ему очень нелегко сейчас.

— Говори, Протас, — предложил Лот. — Нам нечего скрывать.

— Мне тоже нечего скрывать, — кусая губы ответил Воин. — Знаете, зачем меня послали траги?

— Догадываюсь. Отобрать у нас Знаки.

Протас еле заметно кивнул.

— Правильно. Отобрать все Знаки, сколько у вас найдется. Но сперва — убить всех троих.

Лот не удивился. Методы трагов ему были прекрасно известны.

— Что же, — он развел руками. — Мы готовы. Но мы будем сражаться, Протас, ты же знаешь.

— Пропади все пропадом, Лот! Я не стану с вами сражаться! Не верю я трагам! — заорал Протас с ненавистью. — Что вы натворили? Что вообще происходит?

— Я могу рассказать, Протас, — предупредил Лот, не повышая голос. — Но это тяжелое знание, — добавил он, вспомнив Дервиша.

— Поймите меня, — хрипло выдавил Протас. — Я всю жизнь выполнял их приказы. Не знаю, во что вы умудрились впутаться, но не траги стояли со мной плечом к плечу в битвах. И не их кровь смешивалась с моей. Я еще никогда не скрещивал меч с другим Воином в поединке на смерть. Я не хочу этого! — в голосе Семилета сквозило отчаяние.

— Присядем, Протас, и ты все узнаешь. Вот наша лодка. И ребят своих зови, пусть знают правду.

— Тогда я и Дитриха крикну, — сказал Протас уже спокойнее. — Он на плоту.

— Шварца? И он тут? — Лот что-то прикинул в уме. — Гм! Пять Воинов, это уже кое-что!

Говорил он так, словно не сомневался, что весь этот отряд через некоторое время объединится с тройкой шандаларцев.

Когда остальные плоты пристали невдалеке и Дитрих Шварц, всегда серьезный бородатый фредонец, уселся подле Протаса на борт плоскодонки, а ратники столпились рядом, Лот негромко, но чтобы все слышали, изложил историю Знаков из Мира деммов, поведал о судьбе Дервиша и Даки, и о возможной войне с чужаками в Шандаларе.

Лот умел говорить убедительно.

— Вот и все. Вам решать, с кем быть.

Меченосцы зароптали, Дитрих вопросительно уставился на Протаса. Тот глядел на Лота, стиснув зубы.

— Что же, — сказал наконец Семилет. — Нечто подобное я и ожидал услышать. Знай, Лот. И ты, Мирон, и ты, Демид Бернага: отныне нас четверо. Я — с Воинами, потому что я тоже Воин. А за трагами подвигов я что-то не припомню.

— Пятеро, — коротко, но весомо вставил Дитрих. — И фредонцы с нами, — указал он на отряд.

Только Мирон заметил, какое испытал облегчение Лот Кидси. Неестественная бледность покидала его лицо.

— Эй, Протас, — улыбнулся Мирон, обращаясь к товарищу. — Теперь-то хоть можно тебя обнять?

Протас крепко сжал его плечи:

— Здравствуй, Шелех! Ты снова под ногтем у судьбы, значит у тебя все в порядке!

— Ага! — хохотнул Мирон, умевший легко менять настроение. — Но теперь рядом ты, Протас, значит все будет в порядке и дальше. Даже у судьбы ломаются ногти.

— Что делаем? — поинтересовался практичный Дитрих.

Лот, продумавший все заранее, сказал:

— Наверное, поступим так: ты, Дитрих, со всеми ратниками уходи на запад и расскажи обо всем кому сможешь. Думаю, большинство Воинов примет нашу сторону. Да и люди нам, вроде бы, верят.

— Трагам тоже верят.

— Но нам — больше, — сказал Лот убежденно, и это было правдой. — Когда накатываются кочевники, они видят Воинов, а не трагов. Так что постарайтесь, чтобы как можно больше людей узнали об их темных делишках. А мы вчетвером попробуем вернуть Знаки чужакам-Воинам.

— Времени у нас мало? — предположил Дитрих.

— Не знаю, — честно сказал Лот. — Полагаю, что так.

— По плотам, — скомандовал Дитрих своим меченосцам. — До встреч, Воины!

Он пожал всем руки и пошел к лодкам, ни разу не обернувшись; его люди потянулись частью за ним, частью к плотам, приставшим по другую от плоскодонки шандаларцев сторону. Таков он был — Дитрих Шварц — невозмутимый и незыблемый, как скала, фредонец, всегда больше делавший, чем говоривший.

Его проводили взглядами и боевым кличем.

— До темноты еще часов пять, — сказал Лот, глянув на небо. — В путь?

— В путь, — подтвердил Мирон, сталкивая лодку в воду.

Гребли до самого вечера, слушая сбивчивый рассказ Протаса о войне во Фредонии. Кочевники добрались и туда.

Шандалар сеял на них мелкий монотонный дождь.

Утром на стоянку заявились два трага и монах с архипелага, запахнутый в черный плащ по самые глаза. Мирон только головой покачал: ну и компания!

Четверка Воинов настороженно ждала известий.

— Плохие новости, — начал один из трагов.

— Плохие для вас или для нас? — поинтересовался Лот.

— Для всех. Придется, похоже, на время забыть о распрях.

— Неужели?? — скептически обронил Лот, уверенный, что это не что иное, как очередная уловка. — Кстати, нас стало больше, вы заметили??

— Заметили, — ответил траг. — Но речь не об этом. Нам действительно придется ненадолго заключить перемирие.

— Значит, мы воюем? Спасибо за откровенность, — поклонился Лот.

— Это вы воюете, — траг озабочено хмурился. — Отдали бы Знаки, и все.

— Ага, — кивнул Лот, — мы, значит, воюем, а вы — ангелы. Кто же тогда приговорил нас к смерти?

Протас, Мирон и Демид не вмешивались, предоставив Лоту право вести разговор, но слушали они во все уши, внимательно и с интересом.

— Повторяю, сейчас не время спорить. Опасность нависла над Миром. Над всем нашим Миром. И над Миром деммов тоже. Скажи, Рон.

Вперед выступил монах, откинув с лица капюшон, и Шелех тотчас узнал его: это был тот самый, что передал им в Зельге слова настоятеля Уордера. Что нужно повидаться с Лероем...

— Они не лгут, Воины. Угроза вполне реальна.

— Что же может угрожать Мирам? С чем не в состоянии справиться хваленая магия трагов? Пусть траги деммов бессильны, но вы-то что?

— Дверь открывается, — перебил монах. — Гораздо раньше, чем ожидали. Это дело Воинов.

Лот осекся. Он понял. Но вдруг это всего лишь уловка? Очередная полуложь-полуправда? Дервиш говорил, что нечисть из-за двери способна уничтожить оба Мира. Неужели траги пошли бы на подобный обман?

Что-то нашептывало ему: на этот раз траги не лгут. И еще чувствовалось: развязка приближается.

Лот взглянул на товарищей, те — на него.

— Ну? — спросил Мирон с надеждой. Но Лоту нечего было сказать.

И тут кто-то подергал его за рукав. Лот обернулся.

Задрав голову, рядом стоял Дервиш-мальчишка со своим неразлучным псом.

— Они говорят правду, Воины. Можете им довериться. Но потом, когда дверь станет закрываться, берегитесь.

Траги с ненавистью глядели на того, кому некогда отказали в праве быть человеком. Но молчали. Мир был нужен им целым.

— Удачи! — мальчишка взял пса за ошейник и ушел в дождь, лишь его детский, неуместный здесь на болотах голос продолжал звучать в ушах: «Удачи! Удачи!»

Лот в упор поглядел на трагов, словно хотел отбросить их взглядом.

— Где расположена дверь?

Ответил монах:

— На острове Сата, недалеко от монастыря. В Зельге вас ожидает шхуна. Кстати, Даки передавал привет.

— Ну что же, траги-властители. Можете успокоиться: мы идем. Но не ради вас: ради Мира. Ради Даки и Дервиша.

Голос Лота был тверд и спокоен. Он знал наверняка, что все, стоящие рядом, согласятся с ним. По крайней мере, верил в это.

И еще он знал, что они пойдут на смерть, ибо траги не выпустят их от самой двери, ведь это уже не Мир людей, а значит, на них подействует магия.

— Слышите? Ради Мира.

Лот выбросил вперед сжатый кулак.

— Ради Мира! — повторил Мирон, не раздумывая, и его ладонь легла поверх.

— Ради Мира!

— Ради Мира! — возгласы Демида и Протаса слились воедино, а ладони заняли подобающее клятве место.

Они знали на что идут. Но шли: ведь на груди у каждого — Знак Воина, а Воины не могут иначе.

— У вас неделя, — сказал одни из трагов. — Должно хватить, но поторопитесь.

Белые плащи величаво удалились; Мирон задумчиво глядел им вслед. Интересно, как траги путешествуют? Явно не на своих двоих, уж очень быстро они оказываются в нужном месте. Но увидеть это никогда не удавалось: траги покидали поле зрения пешком, а что происходило дальше оставалось только гадать.

Монах уходить не собирался; Лот нейтрально поинтересовался, чего он ждет, когда молчание стало нестерпимым.

— Я вас проведу, — ответил Рон.

Мирон помнил его имя еще с Зельги. Впрочем, траги обращались к нему совсем недавно.

— В качестве соглядатая? — ехидно уточнил Демид.

— Нет, — покачал головой монах. — С трагами монастыри не имеют ничего общего. Абсолютно. Вообще, они нам малоинтересны, а наши сферы воздействий практически не пересекаются.

— Кто же вам интересен? — задал законный вопрос Лот, укоризненно покосившись на Демида. Похоже, Лот считал, что ехидство тут совсем ни к чему.

— Миры и их взаимовлияние, — Рон отвечал покорно, без малейших следов недовольства и раздражения.

Впоследствии выяснилось, что он был покладистым малым: безропотно греб наравне со всеми, помогал ставить палатку, готовить пищу, старался по возможности исчерпывающе ответить на каждый вопрос. Он многое поведал Воинам за те несколько дней, что пришлось провести вместе. О монастырях, о послушниках — так правильно именовались монахи — о двери, наконец. Воины впитывали его знания, запоминали каждое слово, ведь знания не бывают лишними.

Выяснилось, что к двери можно приблизиться лишь когда она открывается или закрывается. Когда она полностью распахнута или заперта, ход к ней исчезает. Открывается она в течение семи дней; только когда она отворится настежь таинственные обитатели Миров за дверью в состоянии проникать на эту сторону. Воины-люди и Воины-деммы уже должны стоять у порога к этому моменту, ведь на сутки доступ к их родным Мирам прекращается. Сутки — столько предстоит охранять дверь. А потом она в течение семи дней закрывается. В это время любой может ненадолго заглянуть в Мир деммов без всякой магии. Однако Рон не советовал: мрачное местечко. Шандалар, самая сумрачная страна Мира людей, казалась по сравнению с ним царством света и красок. Кстати, выяснилось, что Шандалар потому и стал холодным да сумрачным, что на него упала тень Мира деммов. Всего лишь тень! Виной тому все те же три чужих Знака, долгие годы спрятанные в самом сердце Озерного Края.

За рассказами Рона время летело на удивление быстро и незаметно. Воды, окружающие плоскодонку, то и дело меняли названия: Онсет, Маратон. Величаво проплыло слева устье Бусы, потом Бусинги. Второе было широченным, добрые полверсты. Маратон тоже становился все шире, пока не втек в залив Бост. Вскоре из тумана важно и неторопливо возникли подмытые берега острова Ноа. На юго-западе легко угадывалась мерно вспыхивающая башня зельгиного маяка. Да и город был теперь совсем рядом.

У причала покачивалась одна из новых шандаларских шхун.

— "Чайка", — прочел, шевеля губами, Протас. Крупные буквы с завитушками на высокой корме были заметны и легко различимы издали. — Ваша?

— Угу! — не без гордости подтвердил Мирон. — Слышь, Рон, а вторую как нарекли? И где она?

Монах охотно пояснил:

— В Туран ушла, за товарами. А нарекли ее «Надеждой».

«М-да, — подумал Мирон. — Подходяще.»

Кто-то на шхуне приветственно махал рукой.

— Эгей, на шлюпке! С прибытием!

Воины ответили на приветствие.

В Зельге немного задержались — отчасти из-за того, что следовало отдохнуть, благо время позволяло, отчасти оттого, что Лот хотел переговорить с Даки.

Таверна «Облачный Край» вновь приняла Воинов, как способен принимать только дом, но на этот раз они не могли расслабиться и обо всем позабыть, ведь ожидание опасности куда хуже самой опасности.

Мирон почти не спал. Просидел в зале за дальним столом, потягивая эль и слушая разговоры да песни. Под сводами витали причудливые облачка табачного дыма, глядя на них Мирон предавался размышлениям. Что готовили ближайшие дни? Смерть? Если да, то какую? Доведется ли еще увидеть Зельгу, посидеть в этом уютном зальчике, услышать, как густые голоса матросов и заезжих хуторян затянут: «В Зельге снова попойка...»?

Молчаливый паренек в фартуке изредка подливал Мирону эль.

«Чайкой» командовал старый знакомый — капитан Хекли. К острову Сата отплывали рано утром. Матросов с вечера в город не отпустили, поэтому на причале появились лишь две фигуры, полустертые дождем: Воины-шандаларцы без труда узнали настоятеля Ринета Уордера и Даки. Оба не проронили ни слова.

Ветер благоприятствовал и острова достигли еще до темноты. «Чайка» вошла в северную бухту; якоря ухнули в свинцово-серую воду, подняв чахлые фонтанчики таких же серых брызг. Матросы быстро наладили трап.

Воины молча сходили на старенькую скрипучую пристань; к ним присоединились лишь Рон в своем длинном монашеском плаще.

— Удачи! — сказал Хекли, вскинув кулак. — Мы будем ждать вас здесь же, Воины!

Матросы глядели на уходящих спокойно: они ничего не знали. Но каждый помнил: там, где Воины, легко не бывает.

У порога нужно было встать завтра в полдень.

— Здесь недалеко есть пещера, — сообщил деловито Рон. — Там по крайней мере сухо.

— Если главное, чтоб было сухо, зачем тогда с корабля сошли? — проворчал Демид из-под капюшона.

— Корабль уйдет, — пояснил Рон. — А через пару дней вернется.

Демид продолжал что-то вполголоса ворчать по обыкновению. Мирон даже успокоился: раз ворчит, значит все в порядке.

— Ладно тебе, — успокоил Демида Лот. — Небось, не промокнешь, не сахарный.

И уже Рону:

— Далеко дверь-то?

Рон покачал головой:

— Нет, не очень. Пещера, кстати, по пути.

— Ну и пошли, решил Лот. — Чего тут торчать?

Рон послушно вел их сквозь сгущающиеся сумерки. Где-то далеко скрипели лягушки, напоминая, что в глубине острова встречались пресные озерца, больше похожие на необъятные лужи. Воины ступали вслед за монахом, вытянувшись недлинной цепочкой.

В пещере и правда было сухо. Чьи-то заботливые руки сложили в центре небольшой очаг, а в дальнем углу соорудили ладный деревянный помост, где можно было удобно устроиться на ночь.

— Сюда иногда удаляются послушники, — пояснил Рон. — Отшельничать. По году здесь проводят, а то и больше. Правда, теперь это случается реже.

Он немедленно занялся костром и приготовил чаю из своих запасов, особенно вкусного и ароматного.

«Нас четверо, — думал Мирон. — У порога встанут трое. Кто же останется?» Ему казалось, что следует оставить Протаса, ведь не он заварил всю эту кашу. Но Протас не останется, Мирон ни секунды не сомневался.

Значит, Демид Бернага, как самый молодой.

Допив бодрящий напиток, Лот сказал:

— Надо отоспаться, други. По-настоящему. Так что — на боковую. Рон нас разбудит.

Мирон знал, что Лот прав. Завтра им понадобятся все силы. Как ни странно, заснул он почти сразу, окунувшись в сон, как в глубокий темный омут. Остальные тоже быстро отключились. Не иначе, Рон подмешал чего-то в чай.

Проснулся Мирон оттого, что кто-то склонился над его надувным ложем. Глаза открылись за секунду до того, как Рон потряс его за плечо.

— Вставай, Шелех. Пора.

Голова была ясная и свежая. Это здорово.

Монах успел приготовить плотный мясной завтрак. Правильно, ведь в следующий раз поесть Воинам удастся не раньше чем через сутки с лишним, завтра после полудня. Если конечно...

Но о худшем Мирон не хотел даже думать.

Каждый жевал свою порцию в полном молчании. Вообще, Мирон чувствовал себя неуютно. Даже перед тяжелыми битвами в военных лагерях не бывало так тихо. Тогда все выглядело простым и понятным: впереди враг. Дружина Валуа, отранцы или просто банда варваров. Но — обыкновенных людей, вооруженных мечами и пиками, топориками и кинжалами, и заранее известно, чего от них ждать.

Сегодня никто не представлял с кем придется схватиться. Рон, знавший, похоже, все на свете, ответить на подобный вопрос не смог, только беспомощно развел руками. И еще траги с их враждебной магией...

Все это Мирон додумывал уже на ходу. Вещи оставили в пещере, взяли только оружие и по фляге с питьем. Так посоветовал Рон.

Остров казался совсем пустынным, только над заливом угадывались еле слышные крики чаек.

Вскоре показалась большая рыжая скала, словно покрытая бесформенными пятнами ржавчины. У самого ее подножия виднелось пульсирующее багровое пятно. Рон вел прямо к нему. Скала приближалась с каждым шагом, пока не заслонила полнеба.

— Пришли, сказал монах просто.

Скала была самой обычной, но вот это полукруглое пятно локтей пяти в поперечнике казалось входом в пещеру, наполненную красноватым светящимся туманом.

— Еще часа два есть, — продолжал Рон. — Решайте, кто останется.

— Протас, конечно! — не терпящим возражений тоном заявил Демид. Семилет переглянулся с Лотом, улыбнулся и снисходительно похлопал Бернагу по плечу, мол: «Ну-ну, парень!»

— Протас пойдет, — негромко сообщил Лот. — Остаться должен один из нас, чтобы правильно распорядиться Знаками деммов.

— Вот ты и оставайся, Лот, — предложил Мирон. — Уж ты-то сумеешь распорядиться ими мудрее всех.

— С другой стороны, — словно не замечая говорил Лот, — у порога понадобятся самые сильные бойцы. Самые опытные.

Уловив его мысль, Демид твердо сказал:

— Я не останусь.

Монах слушал этот спор за право умереть вместо товарища с некоторым удивлением. А потом вдруг подумал: а чему, собственно удивляться? Это ж Воины...

— Поэтому, — заключил Лот, — останется Мирон.

— Я? — не поверил своим ушам Мирон.

— Ты, — подтвердил Кидси. — Ты старше Демида, а значит умнее и опытнее.

Демид ухмылялся. В другое время он стал бы оспаривать подобное заявление. Но не сейчас.

— Ну и что? — негодование закипало в Мироне, будто вода в котелке над жарким костром. Такого исхода он совсем не ожидал.

— Мечом махать и дурень сможет. А тебе предстоит придумать, как вернуть деммам их Знаки, и при этом не подставиться трагам. Я уверен, ты справишься. Жаль, я не могу тебе ничего посоветовать — главное только начинается, и что произойдет завтра я даже не догадываюсь.

Мирон отвернулся. Негодование гасло. Не требовалось особого ума, чтобы понять: Лот тысячу раз прав.

— Это нечестно, — сказал он тихо.

Лот хлопнул его по плечу.

— Что за тон, Шелех? Пойми наконец, умереть во сто крат легче, чем выжить и победить.

— Но я не хочу, чтобы вы умирали.

— А мы, — резонно заметил Протас, — не хотим, чтобы умер ты.

— Все, — отрезал Лот. — Держи.

Он протянул Мирону кошель с тремя чужими Знаками. — До завтра. И... Прощай на всякий случай.

Рыжеволосый Воин крепко обнял Шелеха и, не оборачиваясь, ушел в багровый туман.

— До завтра, Мирон.

— До завтра.

Шелех обнялся с Протасом, потом с Демидом, провел их взглядом и сердито пнул мокрую землю.

Монах вздохнул.

— Пойду покажу им что к чему, пока время есть, — сказал он и направился к пятну входа. Багровый туман поглотил и его.

И тут шевельнулась неясная пока еще мысль. Никак не удавалось ухватить ее за хвост.

«Два часа, — подумал Мирон. — Хоть глянуть, как там? Успею ведь.»

— Эй, Рон! — крикнул он.

Монах вернулся почти сразу.

— Чего тебе?

— Можно мне войти туда? Ненадолго?

Тот, взвесив, разрешил:

— Почему нет? Только быстро, ход скоро закроется.

Мирон торопливо зашагал к монаху. Мысль снова шевельнулась, и пропала.

Сквозь туман просвечивала неровная поверхность скалы.

— Входи, — пригласил Рон и исчез в толще камня.

Пересилив себя, Мирон ступил в багровые потемки и вопреки всему не наткнулся на препятствие, а оказался в широком сумрачном коридоре. Красноватый свет струился откуда-то сверху и оттого коридор выглядел зловеще.

Друзья-Воины стояли в центре перед боковой стеной у почти настежь распахнутой двери. Дверь была толстая, каменная, и совершенно непонятно — что ее двигало. В широком проеме пульсировала влажно поблескивающая перепонка, готовая вот-вот лопнуть; за ней угадывался непроницаемый мрак.

В дальнем конце коридора виднелось знакомое полукруглое пятно.

Мысль тотчас тяжело заворочалась.

— Это ход в Мир деммов?

Рон утвердительно кивнул и направился к Воинам, застывшим у двери.

«Вот оно, — подумал Шелех, — Знаки у меня на поясе, а вон их Мир, совсем рядом.»

Он торопливо прошел мимо товарищей, словно не заметив — ведь они уже попрощались — и оказался перед слабо освещенной стеной, похожей на завесу из тумана. Или перед туманом, смахивающим на стену. На этот раз он шагнул смелее. И только потом поднял голову и поглядел перед собой.

Перед ним лежала широкая мрачная долина. По красноватому небу медленно ползли тяжелые лилово-фиолетовые облака, отбрасывая на каменистую землю густые непроглядные тени. Было темно. Вернее, сумрачно, почти как в коридоре, но Мирон видел довольно далеко.

А прямо перед ним, шагах в десяти, стоял траг в белом плаще. Мир деммов расцвечивал плащ в багровые тона.

— Ну, — сказал траг насмешливо, — кажется, ты хотел тут что-то оставить? Три таких блестящих медальончика в кожаном кошеле? Валяй, я с удовольствием подберу.

Мирон разочаровано вздохнул. Правильно, это было бы слишком просто. В предусмотрительности трагам не откажешь. Собственно, этого и следовало ожидать.

Он развернулся и канул в скалу-близнец рыжей громадины с острова Сата, так и не заметив три темные точки, приближающиеся по воздуху к этой же скале, мерно взмахивая перепончатыми крыльями.

Не говоря ни слова, Мирон прошел в свой Мир и тотчас на лицо ему упали прохладные мелкие капли.

Он остался наедине с мелким дождем, тремя Знаками чужого Мира и невеселыми мыслями. За сутки ему предстояло придумать, как перехитрить трагов. Как решить извечную проблему переправы через реку волка, козла и капусты при наличии всего одной лодки.

Он сел под жиденький куст ивы и стал думать.

Ближе к полудню вернулся Рон и уселся рядом с Мироном. Еще через некоторое время багровое пятно начало понемногу тускнеть, пока совсем не исчезло. Скала стала просто скалой, рыжей и мокрой.

— Все, — сообщил Рон бесстрастно. — Дверь открылась.

Мирон вдруг явственно представил, как по ту сторону мерцающих красным клинков, чмокнув, лопнула трепещущая перепонка и навстречу рванулось что-то клыкастое, закованное в вороненый металл и угрожающее...

Наверное, это было совсем не то, но больше ничего Мирон представить не смог.

Он уткнулся в подтянутые к самому лицу колени и в сотый раз собрался с мыслями.

Варварам тогда задали хорошую трепку и отбросили вглубь их снежных земель. На плоских пятачках среди рек целую неделю пировали волкособаки и тощие северные вороны. Но таково свойство варваров: они гибнут сотнями, а возрождаются тысячами и вновь нападают, невзирая на былые поражения. От набегов страдал не только Шандалар, но и соседняя Фредония, край дремучих лесов.

Неизвестно уже, кому пришло в голову объединиться: фредонцам ли, хозяевам чащ, шандаларцам ли, жителям болот, но так или иначе совместными усилиями удалось основать вдоль границ с варварскими землями несколько сторожевых постов. С тех пор стало спокойнее, ведь варварам уже не удавалось застать селения врасплох.

Объединение и дружба с фредонцами быстро дали обильные плоды: лес, которого так не хватало Шандалару, потянулся от соседей целыми караванами. Правда, караваны вязли в шандаларской грязи, но фредонцы научили соседей стелить поверх размокших троп сплошные бревенчатые гати, а туда, где раскинулись непроходимые топи, лес сплавляли по многочисленным рекам.

Снова Шандалар ожил, и теперь по рекам и озерам нетрудно было встретить вереницы торговцев-плотогонов. А на северо-запад тянулись лодки, груженые рисом и плодами опоки, которые охотно брали лесовики.

Казалось, что наступают хорошие времена, но разразилась война Фредонии с Гурдой и торговля враз захирела. Воины со своими верными отрядами ушли на запад, а в Шандаларе наступило затишье. Людям только-только успевшим привыкнуть к более-менее сытой и обеспеченной жизни, вновь пришлось отказывать себе во многом.

А тут еще не то кто-то из переселенцев, не то вернувшиеся варвары занесли в Озерный край неведомую смертоносную болезнь. Эпидемия вспыхнула и распространилась с невероятной быстротой, зараза косила людей целыми хуторами, а лекарства никто не знал.

Неизвестно, что произошло бы дальше, не приди на помощь монахи с архипелага. Они тоже не знали лекарства, но, умудренные опытом предшественников, стали упорно искать спасительное средство.

И нашли. Не думайте, что это было легко.

Сай Леонард, настоятель.

Приход Эксмута, летопись Вечной Реки, год 6897-й.

Незаметно опустился вечер, потом пришла ночь, а Мирон с плотно завернувшимся в плащ монахом все так же сидели под кустом, почти не двигаясь. Монах, похоже, дремал. Мирона одолевали мысли.

Задача: вот три Знака. Их нужно переправить в соседний мир. Траги хотят этому помешать. Пока он в своем Мире магия трагов ему не грозит. Черти бы побрали их магию...

Мирон тягостно вздохнул. Не привык он соперничать со столь могучими противниками.

«Я тут голову ломаю, — возникла сердитая мысль, — а друзья рубятся неведомо с кем...»

Дальше: едва он, точнее его Знак покинет этот Мир, траги лишаются магии и с ними можно говорить уже совсем по-другому. Но как вынести Знак отсюда?

Впрочем, три Знака сейчас находились вне пределов Мира.

Мирон даже дышать перестал. Место у двери — не в Мире! Об этом говорил Дервиш.

Но Воины непременно вернутся в свой Мир после изнурительной битвы. На это и рассчитывают траги.

И вдруг решение пришло к нему, простое, ясное и очевидное, настолько простое, что додуматься до него с ходу было невероятно тяжело. Практически невозможно.

Мирон вскочил.

— Й-э-э-э!!!

Рон вздрогнул и очнулся, недоуменно тряся головой. Он едва успел пригнуться: меч Мирона, описав полукруг, начисто снес гостеприимному кусту верхушку.

— Ты чего? — удивился монах. — Или очумел?

Шелех уже взял себя в руки и убрал оружие в ножны.

— Прости, Рон, я бы тебя все равно не задел. Я кое-что придумал, поэтому и радуюсь.

Монах пожал плечами и вновь привалился к пострадавшему кусту. Шелех же принялся и так, и эдак взвешивать новую идею. Изъянов он пока не замечал, но для ее исполнения нужно было каким-то образом вытащить сюда одного из деммов.

— Рон, — негромко спросил Шелех. — Ты сможешь после всего заглянуть в Мир деммов? Всего на пару минут?

— Смогу, — ответил монах. — Но это... Как бы тебе сказать... Не принято.

Мирон довольно потер ладони.

— Но если ты думаешь отдать чужие Знаки мне, забудь об этом. Траги не допустят, чтобы я ускользнул. В коридор я еще успею войти, но в Мир деммов — никак.

— Сможешь ли ты привести хотя бы одного демма? Монах неопределенно развел руками:

— Понятия не имею. Посмотрим.

— Но ты попробуешь?

Рон промолчал.

Теперь время почему-то стало тянуться еле-еле. Мирон то сидел у увечного куста, то вскакивал и бегал туда-сюда. Нетерпение овладевало им, и с каждым часом все сильнее.

Очень медленно светало; во мраке все отчетливее вырисовывалась громада скалы. Серые сумерки клубились у ее подножия. Ночь пряталась по ложбинам и пропадала, уступая место дню — может быть, самому важному в жизни Мирона.

До полудня все равно оставалась уйма времени. Мирон пробовал подремать, но безрезультатно. Монах допил воду из белой фляги и сходил за свежей.

Вскоре явились еще несколько послушников из монастыря. Все они уже достигли почтенного возраста и седин, поэтому терпения им было не занимать. Сели себе полукругом на корточки и застыли, прикрыв глаза. Мирон даже позавидовал.

Он успел потерять всякое представление о времени, когда Рон рядом с ним наконец шевельнулся.

— Все!

Шелех вскочил, как ужаленный. На буром теле скалы постепенно стали проступать смутные очертания багрового пятна-хода. Старцы-монахи тоже поднялись; легкий ветер колыхал их длинные плащи и бороды. Мирон побежал к скале.

Из кровавой тьмы нетвердо выступил Демид. Глаза его лихорадочно блестели, меч был весь зазубрен, а левая рука болталась, словно чужая. Он шагнул несколько раз и рухнул на колени. Монахи заспешили к нему, на ходу извлекая из-под плащей небольшие сумки, наверное со снадобьями.

Вторым показался Протас, несущий на руках Лота. Мирон невольно вздрогнул. Протас бережно опустил свою ношу на землю и обессилено растянулся рядом.

Лот был мертв. Хватило одного-единственного взгляда, чтобы понять это. На шее зияла глубокая рана, а грудь кто-то будто раздавил.

Мирон зажмурился, сглатывая пересохшим враз горлом липкий противный ком. Но горевать времени не оставалось. Он отогнал боль и стал действовать как задумал.

— Рон! Давай!

Монах метнулся к скале, а Шелех склонился над Демидом, мало что соображающим. Знак Воина выбился из-под куртки и ясно виднелся на фоне темной выделанной кожи.

Когда появились траги Мирон стоял на коленях перед мертвым Лотом, сжимая в руке кошель со Знаками, которые намеревался отдать деммам. Он медленно поднял голову и оглядел целую вереницу белых, как молоко, плащей.

Позади, перед ходом к двери растерянно стоял Рон, переминаясь с ноги на ногу, а перед самым ходом застыли трое бывших Воинов и два трага.

Мирон обернулся, заметил это и бессильно опустил руки.

— Вы продержались, Воины. Это хорошо.

Мирон молчал, лихорадочно отыскивая выход.

— Самое время разобраться со Знаками, — продолжал один из трагов, низенький и краснощекий. На его былом плаще змеились тончайшие бирюзовые полосы, которых не было больше ни у кого.

«Их верховный, — догадался Мирон. — Надо же!»

— Как я вижу, один из вас погиб. Его Знак, — требовательно произнес траг протягивая руку.

«Все они одинаковые», — подумал Мирон с неожиданной тоской.

Он наклонился, нарочито медленно снял Знак с шеи Лота и крепко сжал его в кулаке.

— Отныне, — сказал он с металлом в голосе, — судьбой Знаков будут распоряжаться люди. Ваше время минуло, траги. Вы — в прошлом.

Получилось даже весомее, чем он ожидал.

— Так значит? — нейтрально заметил верховный. — Ладно, поглядим.

— А эти, — Мирон вытряхнул из кошеля три Знака, — я вручу деммам.

Не успел он перевести дыхание, из клубящегося в ходе тумана показалась невысокая черная фигура. Большие стоячие уши нервно подергивались, отчего голова пришельца выглядела более крупной, чем была на самом деле. В руках демм бережно нес меч в ножнах — даже с такого расстояния Мирон без труда узнал меч Лота.

Престарелые Воины и оба трага отшатнулись, освобождая дорогу.

Демм приблизился к неподвижному Лоту, опустил меч рядом, на несколько отступил, и торжественно поклонился, отдавая дань мужеству и отваге ушедшего. Получилось это очень искренне.

— А, — протянул траг. — Вот и соседи. Ну, давай, Мирон. Можешь даже вручить ему эти Знаки. Можешь даже провести его. До самого хода — все равно он в свой мир не попадет. Уж мы постараемся.

«Ошибаетесь», — подумал Мирон, но вслух не сказал ни слова. Он уже знал, что делать.

Демм стоял чуть позади него, и на груди у него поблескивал медальон, украшенный рунами. Повинуясь внезапному порыву, Шелех поклонился ему, подошел вплотную и вручил еще три Знака. Воин-демм, ничуть не удивившись, спокойно и с достоинством принял их и спрятал куда-то под плащ. Точнее, под крыло-перепонку. А, может, и удивившись, поди его пойми.

— Пожалуй, я так и сделаю, — сказал Мирон трагам. — Проведу его. До самого хода.

— Но тебя мы из этого Мира не выпустим, не надейся, — заверил траг, намекая, что раскусил план человека. Конечно, уж траги-то понимали, что лишаться магии в такой момент равносильно поражению.

Мирон тряхнул головой, взял демма за локоть и неторопливо повел к скале. Ход виднелся совсем рядом. Экс-Воины настороженно шевельнулись.

— А теперь, — тихо сказал Шелех, — тебе нужно быстро-быстро оказаться в своем Мире.

Демм вопросительно глянул на человека снизу вверх: он явно не понял ни слова.

Мирон на мгновение растерялся, но потом взял демма покрепче, бровью указал на багровый зев входа и легонько качнул головой.

Демм оскалился и кивнул: «Понял!»

И они рванулись в багровый туман, как лоси, удирающие от стаи изголодавшихся волкособак. Мирон, столкнувшись с самым проворным из старых Воинов, сшиб его, освобождая дорогу демму. Двое других уже не успевали: демм взмахнул крыльями и за какое-то мгновение покрыл все расстояние до хода.

Больно ударившись о камень, Мирон охнул и упал к подножию скалы, успев краем глаза заметить, что демм влип в коварную шевелящуюся мглу.

Кажется все удалось. Траги в первую очередь позаботились о том, чтобы задержать Мирона, считая, что до демма со Знаками доберутся минутой позже.

Хором захохотали все обладатели белых плащей.

— Ты думал опередить нас, глупый человечишка? Сейчас ты узнаешь, что такое настоящая магия! — важно сказал верховный. — Хочешь увидеть вновь своего дружка-демма? Вместе со всеми ЧЕТЫРЬМЯ нашими Знаками? Думаешь, он сумел попасть в свой Мир? Нет! Он торчит в коридоре перед запертым ходом! Гляди, сейчас я вытащу его оттуда!

Траг воздел руки к облачному небу и сжал кулаки.

И ничего не произошло.

Некоторое время он не двигался, потом растерянно обернулся к своим. Те заволновались.

Никто не обратил внимания на то, что едва демм исчез в скале, багровый ход опять явственно проступил на фоне рыжего камня, а щит, поставленный трагами, исчез.

Мирон облегченно вздохнул. Действительно удалось! Потерев ладонью голову, гудящую после столкновения, он поднялся на ноги.

— Я уже говорил вам, траги: вы — в прошлом. Вы и ваша магия. Наступило время людей. Думаю, это будет долгое время. Прощайте.

А сам подумал: «Быстро ли я привыкну к обратной застежке?»

На груди Мирона висел Знак с его рунами, Торн, Еол, Ур, но это был Знак деммов. У Демида — тоже Знак деммов. И третий, с рунами Лота Кидси, который Воины вручат достойному и примут в Братство совсем скоро, некогда принадлежал Воину чужого Мира. А Знаки людей с теми же рунами только что унес крылатый демм. К себе. Как только он покинул Мир людей, магия трагов обратилась в ничто. И Мирон надеялся, очень надеялся, что люди наконец станут хозяевами своего Мира, ибо он всегда назывался Миром людей, а не Миром трагов.

По мнению Шелеха это было справедливо. Поэтому он и подменил Знаки перед самым приходом трагов.

Жаль, этого не узнал Лот.

Несколько дней спустя, когда у постепенно тускнеющего хода остались лишь монахи, когда Лота Кидси похоронили здесь же, недалеко от рыжей скалы, когда Протас с Демидом немного оправились после схватки на пороге, Мирон стоял на палубе «Чайки» и глядел на приближающуюся Зельгу. Руки его покоились на гладко отшлифованном планшире.

— Скажи, Демид, — обратился Мирон к товарищу, баюкающему перевязанную руку. — Что было там, за дверью?

Бернага, не спуская глаз с близкого берега, болезненно поморщился. Потом неохотно сказал:

— Когда-нибудь я расскажу тебе, Шелех. Но не сейчас, ладно?

Мирон со вздохом кивнул. Ему казалось, что Демид повзрослел на добрый десяток лет.

Рядом тихонько напевали матросы, знающие только, что Воины в очередной раз послужили Миру, и Шелех жадно вслушался в знакомые с детства слова, словно услышал их впервые.

Все невзгоды — химеры,
Нам нельзя жить без веры,
Добрый свет родного маяка.
Так храни нас Всевышний,
Чтоб под этою крышей
Дак еще поднес нам огонька.

Мирон думал о вере, вере в людей. Как сложится теперь история Мира? Способны ли люди сами вершить свою судьбу, издавна приученные к непрошенной опеке? Хотелось верить, что да.

Гей-гей, кружки налейте,
Гей-гей, трубки набейте
Дорогим туранским табаком,
Гей-гей, помните, братцы,
Гей-гей, грусти поддаться
Хуже, чем лежать на дне морском.

Мирон вздрогнул. Ему показалось, что до боли знакомый голос Лота нашептывает в ухо в такт песне:

Гей-гей, хватит о смерти,
Гей-гей, пойте и смейтесь,
Нет пока причины горевать.
Гей-гей, наша фортуна -
Гей-гей, добрая шхуна,
На нее лишь стоит уповать.

— Хорошо, Лот, — тихо сказал Мирон. — Я не буду грустить, раз ты этого не хочешь. Но я буду помнить тебя.

Всегда.

И он стал вполголоса подпевать матросам.

Четвертый день кряду не было дождя — вот что меня более всего удивляло. А ночами на севере синеватыми точками светились звезды. Я их видел в третий раз за всю жизнь, если не считать эти странные тихие ночи за один.

Здесь, на северо-востоке, обыкновенно бывает холоднее, чем в Тороше, сказывается близость гор, но сейчас я даже ночами потел в двух своих куртках. В полдень над болотами поднимались тяжкие облака вонючих испарений. И над Кит-Карналом туман висел гуще обычного. Я не переставал этому изумляться.

В среду, шестнадцатого марта, я подкреплялся похлебкой из пойманного накануне сома и уже собирался мыть миску с ложкой, но тут из зарослей ольховника показался растрепанный небритый мужчина неопределенного возраста. Может, лет тридцати пяти, а может, и всех пятидесяти. Справедливо рассудив, что он, возможно, голоден, я учтиво пригласил его разделить со мной трапезу, благо похлебки оставалось еще чуть не полкотелка. Путник не отказался.

Пока он ел, я внимательно рассмотрел его. Он был в самом деле небрит: недельная щетина вкупе с взлохмаченной, отродясь не знавшей ножниц и мыла шевелюрой, придавала ему на редкость неряшливый вид. Засаленная телогрейка, невозможно уже понять какого цвета, мятые матерчатые штаны и неуклюжие сапожищи в засохших пятнах тины и грязи тоже не делали из него принца. Я предположил, что это какой-то опустившийся старатель, бредущий с прииска в людные места.

Не могу назвать себя образцом опрятности, но даже в этом забытом всеми захолустье раз в два дня я ножом соскабливал с подбородка отросшую щетину и регулярно чистил верхнюю куртку.

Насытившись, путник поблагодарил за угощение и, сославшись на спешку, собрался уходить.

— Я — послушник Назар Кичига из Тороши. Не назовешь ли себя, мил-человек? — спросил я как мог сердечно.

Путник задержался, глядя на меня с интересом, как мне показалось.

— Я вовсе не человек, — сказал он просто. — Я — Весна.

Надо ли говорить, что я удивился такому неожиданному ответу.

— Весна? — переспросил я, собираясь с мыслями. — Но ведь Весна — это явление, а не существо.

— Несомненно, — подтвердил он. — Я и есть явление. Поскольку же ты — человек, меня ты видишь тоже в образе человека. Выдра, к примеру, увидит меня выдрой.

— Но, — возразил я, — тогда ты должен выглядеть как молодая девушка, красивая и пригожая.

— Кто это тебе сказал? — изумился Весна. — Чушь какая! Будешь тут красивым, по грязище всю жизнь чапая! (он так и сказал — чапая). Да и заставь попробуй девку всю жизнь по грязи чапать, тепло за собой тянуть! Это я, дурень старый, тяну лямку. Привык уже, верно. Однако, извини, некогда мне болтать. Почитай, двести лет я в ваш край не наведывался.

— Что же привело тебя теперь? — воскликнул я, ибо ни для кого не секрет, что Шандалар давно уже не знал времен года.

— Тень пропала. Раньше здесь повсюду лежала Тень, вот мне ходу и не было. А теперь пропала, я и пришел. Ну, до встречи через год, послушник.

Весна повернулся и ушел на север, а я еще долго глядел ему вослед, держа перед грудью деревянную миску.

Когда же я взглянул на юг, миска выпала из моих ослабевших рук.

Там, откуда пришел Весна, полнеба очистилось от облаков, и ничего более голубого и прекрасного я никогда прежде не видел.

А посреди всего этого великолепия ослепительно сияло Солнце.

Назар Кичига, послушник.

Приход Тороши, летопись Вечной Реки, год 6946-й.

К апрелю солнце жарило над Шандаларом, словно это не Шандалар, а южный Туран. Тучи попросту исчезли, и эта ужасающая бездна нависла над нами, грозя поглотить все и вся. Дети первое время боялись выходить из домов. А как зазеленели болота! Глаза утомлялись от нестерпимо яркого света и обилия красок. Реки мелели чуть ли не на глазах, самые крохотные пересыхали вовсе. Появились целые тучи мерзкого вида крылатых насекомых, которые нещадно жалили людей и скот. Рис и опока сохнут на корню, а поля, с которых еще совсем недавно приходилось спускать лишнюю воду, теперь требуют орошения.

Становится теплее с каждым днем: куртки, теплые меховые куртки, раньше без которых за порог ни ногой, пылятся по домам без дела, а шандаларцы разгуливают в легких рубашках.

Никто не знает, радоваться или плакать. Мы разучились жить, как весь остальной Мир, а жить по своему уже не удастся. Но кое-что сохранилось в людской памяти. Говорят, «Надежда» привезла из Гурды пшеничное зерно — кто-то из окрестных фермеров намерен его сеять. Правда, знающие люди утверждают, что отныне нельзя сеять, когда вздумается. Для всего, будто бы, существует свой срок.

Повсюду из земли, высохшей и затвердевшей, лезет веселая зеленая трава — и как семена сохранялись долгие годы? Коровы, впервые в жизни покинувшие стойла, а также лоси едят ее с видимым удовольствием.

Не знаю, что нас ждет. Думаю, мы сумеем полюбить это тепло, это Солнце, этот слепящий свет, и отвыкнем от дождей и туманов. Научимся выращивать злаки и овощи прямо под открытым небом. И привыкнем каждую ночь видеть в распахнутых окнах звезды. Звезды над Шандаларом.

Но не думаю, что это будет легко.

Ринет Уордер, настоятель.

Приход Зельги, летопись Вечной Реки, год 6946-й.

Год жизни

Тема о неизбежности

1

Юго-западный ветер трепал кроны вековых буков и рвал в клочья низкие облака. Но Клим чувствовал: ветер скоро утихнет. Чутье его никогда не подводило.Поправив заплечный мешок, он размеренно зашагал по утоптанной тропе.Куда вели его ноги, Клим не знал. Жизнь в крохотном городке на границе степей и леса ему осточертела, даже частые набеги прибрежников не разгоняли навалившуюся скуку. Клим честно сражался на стенах бок о бок с горожанами, а про себя все твердил: «Уйду... Уйду...»

Вот, наконец, решился. Дорога всегда действовала на него бодряще, наверное, среди его предков было много кочевников. И вообще, сидя на одном месте Клим кис и грустил, а чуть ступит на убегающую к горизонту тропу — глядишь, и ожил.

На этот раз тропа вела его почти точно на запад. Ветер постепенно стихал, растрепанные облака уползали прочь, открывая безупречно-голубое небо, но эта голубизна с трудом пробивалась под сень старого леса. Стало заметно светлее.

Клим вдохнул побольше воздуха, пропитанного растительными запахами, и довольно зажмурился. Хорошо! Дорога, лето, и еще ему скоро исполнится двадцать один год, а значит, он станет взрослым по-настоящему. Можно будет открыто наниматься в охрану, в войско — на любую службу. А уж мечом Клим владел для своих лет... ну, скажем так: недурно. Чем заслуженно гордился.

Через два дня, когда солнце застыло в зените, Клим медленно поднял голову и заслонился ладонью от нестерпимо яркого света.

«Пора», — решил он. Никто не посмел бы упрекнуть его в спешке.

Нарочито неторопливо Клим сбросил с плеч мешок, не спеша развязал его и запустил внутрь правую руку. Так же неторопливо нашарил заветный кожаный чехольчик.

Вот он, знак совершеннолетия! Блестящий серебристый медальон на короткой цепочке. На обратной его стороне двадцать один год назад выгравировали имя и день появления на свет будущего владельца.

«Все», — подумал Клим, надевая медальон. Похожая на две трубочки застежка сухо клацнула и зафиксировалась. Застегнуть ее можно было лишь один раз — в день совершеннолетия, а потом медальон, не снимая, носили до самой смерти. Да и с мертвых не снимали, ибо снять его удалось бы лишь отрезав голову или разорвав цепочку, но, хрупкая на вид, она не рвалась.

«Теперь я не просто Климка, подросток без голоса и права на слово. Клим Терех, гражданин Шандалара, именем Велеса и во имя его.»

Солнце нещадно слепило глаза, но лишь теперь Клим опустил голову. Вздохнув, подобрал мешок и продолжил путь с радостью в сердце, и пела в его жилах кровь предков-кочевников.

Людей Клим встретил спустя шесть дней. Конный отряд, десяток латников, и во главе, как ни странно — сотник. Пешего да одинокого встретили без враждебности: одиночка городу не угроза, а кроме как в городе, и в немалом, сотнику нечего делать.

— Здоров будь, человече! Кто таков? Куда собрался?

Клим стал, откинув назад отросшие на голове волосы.

Собственно, он хотел показать медальон.

— Взрослеющий я... В город иду.

Сотник хмыкнул. Клим доверчиво захлопал глазами.

— На службу, что ли, целишь?

Клим опустил глаза. Сотник вспомнил, как сам много лет назад пришел в город с юга, как долго все смеялись над его смуглой кожей и враз смягчился:

— Ладно! Гордей! Подбери!

Худощавый латник, забрав в левую руку и пику, и уздечку, протянул правую Климу. Секунду спустя Клим сидел на лошади позади латника, поправляя сползшую сумку.

Отряд долго полз вдоль тихого ручья, сотник явно не спешил. Кони понуро плелись, изредка тряся головами и позвякивая сбруей. Наваливался вечер и Клим уже было решил, что придется еще раз ночевать в лесу, но тут отряд наконец выбрался из чащи. Вдали виднелась городская стена, розоватая в лучах заката.

Сотник вдруг оказался бок о бок с Гордеем и Климом.

— Вот она — Зельга! Гляди. Теперь это и твой город.

Клим кивнул, рассматривая высокие башни, чеканно проступающие на фоне неба.

Кони нетерпеливо зафыркали, предчувствуя близкий отдых, и пошли мелкой рысью. Клим покрепче ухватился свободной рукой за кожаный пояс Гордея.

Ворота, вопреки ожиданиям, были распахнуты настежь. Видимо, Зельга не боялась мелких врагов, а серьезные редко посещали эти места.

Казармы располагались совсем недалеко от ворот. Латники спешились, лошадей уводили высыпавшие из казарм конюхи. Сотник, на ходу сдирая доспехи, мурлыкал однообразную мелодию; валящееся на булыжник железо подбирал парнишка-оруженосец.

— Где Влад? — зычно осведомился сотник, прервав мурлыканье. От доспехов он освободился, оставшись в кожаных штанах, куртке и добротных яловых сапогах. Из оружия при нем был меч да кинжал за поясом.

Кто-то из солдат, выбревших на шум, с готовностью сказал:

— Известно где — в таверне. Где ж ему еще быть под вечер?

Сотник нашел глазами Клима.

— Пойдем, парниша. Влад — здешний воевода. С ним и поговоришь.

— Погоди минутку, Хлум, — крикнул от дверей казармы Гордей, держа в охапке свои доспехи. Заходящее солнце отражалось от гладко отполированных пластин нагрудника. — Сейчас железо отнесу...

Видимо, ему не полагалось оруженосца.

Хлум дошагал до ворот и остановился, извлекая из-под куртки потертый кисет. Двое стражей зашевелили, словно кролики, ноздрями, но сотник добродушно прикрикнул на них:

— Неча, неча, сменитесь — тогда накуритесь.

Стражники с одинаковым вздохом отвернулись, пошевелив пиками. Клим отметил, что дисциплинка тут наличествует, но не тупая, а сознательная.

Гордей скорым шагом приближался к воротам в компании еще двух солдат. Мечи все трое взяли с собой. Клим запомнил это. В городе, где жил он раньше, оружие обычно оставляли в казарме. Здесь было не так. Или в любой момент могло произойти нападение, или просто принято так: каждый город создавал и хранил свои обычаи и традиции.

Город Климу понравился. Улицы не то чтобы сверкали чистотой, но и помоев никто сверху не лил. Дома аккуратные, ограды крашены, люд приветлив, нарядно одет и весел, а это приметы благополучия.

Часы на башне пробили девять; когда эхо от последнего удара колокола впиталось в вечерние городские шумы, Клим услышал песню. Слова было не разобрать, но мотив показался Тереху знакомым. Доносилась она из таверны, что заманчиво распахнула двери как раз напротив башни с часами. Хлум с солдатами шли прямо ко входу.

Над солидной дубовой рамой двери висела потемневшая от времени вывеска, но надпись на ней постоянно подновляли свежей краской.

«Облачный край», — гласила надпись. — «Заведение Парфена Хлуса.»

Внутри вкусно пахло жареным мясом, пряностями, пивом; за столами сидел народ, выпивал, закусывал, громогласно беседовал и смачно хохотал. Поварята в белых колпаках только и успевали подносить деревянные блюда с жарким. Дюжий молодец, обнаженный по пояс, нес на закорках огромную бочку с внушительным краником; мышцы молодца так и перекатывались под лоснящейся кожей, поросшей рыжими волосами. Бочка с шутками-прибаутками была водружена на один из столов, пожилой мужчина, с виду — купец, сломал сургучную печать, выбил пузатый чоп и повернул краник. В подставленную кружку ударила пенистая струя. Сидящие за столом одобрительно загудели.

— Эй, — Клима пихнули в бок. — Заснул? Пойдем!

Гордей дернул его за рукав и увлек в дальний угол, где царил полумрак. На Клима постояльцы совершенно не обращали внимания, словно он тут не впервые.

Спустя некоторое время Клима подвели к столу, покрытому алой скатертью. Блюда со снедью здесь стояли серебряные, а питье разлито по серебряным же кубкам, а не по деревянным кружкам, как везде. За столом сидело всего двое: седой воин, что легко угадывалось по иссеченному шрамами лицу, и благообразный розовощекий господин, одетый подчеркнуто по-городскому. Хлум слегка поклонился сначала одному, потом второму, и, обращаясь к седому, доложил:

— Обход закончили только что, все тихо и чисто.

Седой кивнул:

— Добро. Садись, Хлум.

Сотник отодвинул стул с резной высокой спинкой, и, прежде чем сесть, указал рукой на Клима:

— Вот, встретили путника за Мешей. На службу желает.

Седой внимательно глянул на Клима, внешне оставаясь совершенно бесстрастным.

— Кто? Откуда? Что умеешь?

Седой говорил отрывисто, сверля взглядом Тереха.

— Клим Терех из Сагора. Последние годы провел в Тенноне, что за Вармой. Мечник.

Клим старался отвечать так же коротко.

— Лет сколько?

— Двадцать один.

При этом он слегка выпятил грудь, чтобы медальон стал виден под распахнутым воротом куртки.

— Добро. Сегодня пей и ешь как любой солдат Зельги. Хлум, отведет тебя после в казарму — там заночуешь. А завтра проверим, какой ты мечник.

Седой взялся за кубок, давая понять, что разговор окончен. Сотник сел рядом с ним, жестом отсылая Клима куда-то в зал.

Клим обернулся. Ни одного полностью свободного стола не было, хотя за многими хватало незанятых мест. Но садиться к незнакомым людям было как-то неловко.

Он медленно вышел в центр зала, вертя головой, словно высматривал кого-то.

— Эй!

Клим обернулся на окрик. За столом, где высилась бочка, сидел Гордей и призывно махал рукой.

— Давай к нам, парниша!

Терех, придерживая меч у пояса, чтоб не задеть кого-нибудь ненароком, решительно зашагал к Гордею.

Ему освободили место.

— Садись.

Словно из ниоткуда возникло блюдо с мясом, второе с картошкой, поджаристый ломоть хлеба и кружка с чем-то заманчиво-пенным. В животе сразу заурчало, ведь Клим ничего не ел с утра.

Все это оказалось еще и потрясающе вкусным, без скидок на голод. Местный повар знал свое дело весьма крепко — тарелка Клима опустела очень быстро. Вновь будто из ниоткуда появилась добавка, и Клим отдал ей должное.

Сидящие за столом не обращали на Тереха никакого внимания, и это его удивило: обычно к новичкам подсаживаются, донимают расспросами, ведь пришлый человек это всегда новости, свежие байки. Здесь люд горланил о своем: поминали какого-то Прона, называя его растяпой и ротозеем, подзуживали сидящего здесь же паренька по имени Марк, а тот звонко хохотал на все шуточки, обсуждали недавний набег прибрежников на Торошу, судачили о рыбалке на Скуомише — Клим слушал вполуха.

Насторожился он когда услышал знакомое слово: Теннон. Речь зашла о городке, где провел он последние два года.

— ...скверный городишко: пиво паршивое, народ ленивый, жадный... Охрана их вовсе никуда не годится — старики да долдоны безмозглые. Я там бывал, я знаю.

Вещал белолицый, хрупкий на вид юноша, презрительно кривя губы.

— Неправда! — подал голос Клим. — Зачем врешь, если не знаешь?

Теннон населяли вполне обычные люди — в меру веселые, работящие, а что касается охраны, так там хватало опытных воинов, прошедших не одну битву. Клим знал всех: сколько раз приходилось плечо к плечу отражать атаки плосколицых прибрежников, вооруженных кривыми саблями и разящими без промаха луками.

Белолицый осекся.

— Это еще кто?

Встал Гордей.

— Не лезь к нему, Максарь. Не лезь лучше.

Максарь еще больше скривил губы.

— Тебе-то что? Приблудь всякую защищаешь?

Клим вскипел. Ноги выпрямились сами и он резко поднялся, собираясь назваться.

Стул Тереха с шумом отъехал назад, плечо снизу ткнулось в поднос, некстати нависший справа, и целая кварта пива выплеснулась ему на голову.

Слова застряли в горле под дружный хохот окружающих. Клим зажмурился; он стоял у стола мокрый, жалкий и растерянный. В плотном хоре смеющихся отчетливо выделялся голос Максаря.

«Черт бы побрал этого поваренка», — с досадой подумал Терех, оборачиваясь. Рука его напряглась для дежурной оплеухи. Глаза щипало от крепкого пива.

Обернувшись, он чуть не утонул во взгляде огромных зеленых глаз с потрясающе длинными ресницами.

Поваренок стянул с головы колпак и целый водопад огненно рыжих волос хлынул по плечам.

— Извини, — сказал поваренок. Вернее сказала, ибо это была девушка. — Я не ожидала, что ты встанешь...

Рука Клима опустилась сама собой. Надо было выкручиваться.

Он провел ладонью по своей щеке, задумчиво лизнул, и заметил:

— Доброе пиво! Принесешь еще?

За столом снова грянул хохот, на этот раз — одобрительный. Кто-то даже хлопнул его по плечу, мол, молодец парень! Не растерялся.

Девушка, не понимая, хлопала глазами. Она ожидала брань, а не шутку.

— Ты что, помыться решил? — ехидно встрял Максарь.

Клим молча взял кружку из руки соседа, нарочито медленно обошел стол и остановился рядом с белолицым.

— Я из Теннона, — негромко сказал он. — Служил там в охране. И вот что думаю по поводу твоих слов...

Клим опрокинул кружку точно над макушкой Максаря, пиво залило его кудри и потекло на куртку. Максарь разинул от неожиданности рот, потом с проклятием вскочил. Меч его рванулся из ножен.

Клим обнажил свой лишь на миг позже.

— Это еще что? — загремел вдруг властный голос. Клим скосил взгляд, не желая упускать Максаря из поля зрения.

У столика стоял седой. Усы его топорщились, как у рассерженного кота.

— Хорошо же ты начинаешь службу, — жестко сказал он Климу.

Еще несколько секунд седой мрачно глядел то на Максаря, то на Тереха.

— Отведи их, пусть умоются, — велел он девушке, теребящей поварской колпак. — Живо.

— А вы, — обратился седой к белолицему и Климу, — если сцепитесь до завтра, заказывайте отпевал.

Максарь, скрипнув зубами, вогнал меч в ножны и, не глядя на Клима, пошел вослед девушке куда-то за стойку у дальней стены. Терех последовал за ним, тоже убрав меч.

Они по очереди умылись в большой дубовой кадке. Максарь утерся полотняной салфеткой, швырнул ее на пол и вышел вон, все так же избегая смотреть на Клима. Девушка подала вторую салфетку Климу, и негромко предупредила:

— Берегись его.

Клим подал ей мокрую салфетку.

— Спасибо.

На секунду он поймал взгляд ее умопомрачительно зеленых глаз и повторил:

— Спасибо.

Клим хотел спросить, как ее зовут, но почему-то не решился.

Когда Терех вернулся в зал, его окликнул Гордей:

— Эй, парниша! Пойдем со мной.

Клим повиновался. Они вышли на площадь. Часы на башне пробили десять — всего час минул с тех пор, как вошли в таверну.

«В этом городе все происходит на удивление быстро...» — рассеянно подумал Клим.

— М-да, — сказал Гордей. — Зря ты с Максарем связался.

Он помолчал.

— Сегодня его можешь не бояться, слово Влада — закон. А с утра готовься постоять за себя.

Клим пожал плечами и погладил рубчатую рукоять меча. Постоять за себя впервые ему пришлось в семь лет и с тех пор он здорово поднаторел в этом искусстве.

Смеркалось; они шли засыпающим городом к казармам. Гордей молчал, Терех молчал, город молчал, и лишь сверчки монотонно верещали на чердаках.

В казарме Клим повалился на указанную Гордеем койку и мгновенно забылся.

Утром из крепкого сна его выдернул трубач. Тряхнув головой, Клим сел и огляделся. Солдаты поднимались с коек и нестройно тянулись к светлому проему выхода. Клим побрел за ними.

Во дворе буйствовало солнце, приходилось щуриться. Воевода Влад нарочно выстроил всех лицом к восходящему светилу; ратники терли глаза и заслонялись ладонями.

Кого-то определили в стражу, кого-то в конный обход, кого-то в охрану торговцев; солдаты разбирали оружие и доспехи да и разбредались по назначению. Скоро от плотного строя осталась жиденькая цепочка. На дальнем фланге Клим углядел фигуру Максаря.

Влад всыпал по первое число угрюмому ратнику, погоревшему накануне на пьянке, отослал его к штрафникам (Клим отметил — без конвоя) и обратился к Тереху.

— Теперь ты.

— Выйди из строя, — шепнул стоящий рядом Гордей.

Клим дважды шагнул и полуобернулся, чтоб стоять к воеводе лицом.

— Вчера за меч хватался, я видел. Горяч больно? Или первый мечник под солнцем?

Говорил Влад сухо и отрывисто. Клим пожал плечами.

— Ладно. Докажи, что не зря клинок на поясе носишь. Максарь!

Воевода хлопнул в ладоши; строй дрогнул и развалился. Всего несколько секунд, и солдаты образовали замкнутый круг. Внутри остались Клим, Максарь и Влад. Белолицый, криво улыбаясь, потащил из ножен меч. Влад, скрестив руки на груди отошел в сторону и приготовился наблюдать.

Ладонь Клима легла на рукоять меча, привычно обласкала рифленую кость и сжалась, а в ушах все еще звучал тихий шепот проскользнувшего при перестроении совсем рядом Гордея: «Учти, на самом деле Максарь левша...»

Клим, изготовившись, наблюдал за противником. Меч Максарь держал в правой руке, но теперь стало понятно, что это ничего не значит. Терех и сам умел биться обеими руками, но правой выходило лучше. Он сосредоточился, и спустя мгновение Максарь напал.

Косой рубящий сбоку Клим изящно отвел и атаковал сам, но и его выпад отвели не менее изящно. Некоторое время двое кружили внутри круга, присматриваясь, и снова сшиблись, на этот раз надолго. Максарь завел серию, быстро работая мечом, Клим оборонялся, пока успешно.

Белолицый очень сильно фехтовал, это Терех почувствовал сразу. Удары его были быстры, коварны и нестандартны. Явно, самоучка. Как, впрочем, и Клим.

Прощупав умелую защиту Клима, Максарь неуловимым движением перебросил меч в левую руку и обрушился с удвоенной силой. Но Терех ждал чего-то подобного, ведь Гордей его предупредил, поэтому неожиданный финт не смутил и с толку не сбил.

Железо звенело еще около минуты, потом Влад неожиданно хлопнул в ладоши:

— Довольно!

Максарь тут же прекратил атаковать и убрал меч. Клим, успокаивая дыхание, свой просто опустил.

— Ты оказался лучше, чем я ожидал, — честно признался воевода. — Осталось доказать всей Зельге, что ты будешь ей верен. Тогда попадешь в мою гвардию. А пока — походишь в караулы да в патрули. Гордей, глаз с него не спускай.

Сухощавый воин сдержанно кивнул.

— Резерв — разойдись! — скомандовал Влад и не оборачиваясь зашагал к воротам. Стражи браво отсалютовали ему пиками.

Максарь и еще несколько ратников ушли вместе с ним.

Гордей подошел к Климу и уважительно хлопнул его по плечу:

— Ну, парень, нет у меня слов! Ты первый, кто фехтовал с Максарем и не был унесен из круга! Траги тебя дери! Где ты научился так работать клинком?

Клим пожал плечами:

— В Тенноне. И раньше, в Сагоре.

— Влад изумлен, поверь мне. Не гляди, что он остался бесстрастен. Я его давно знаю. Но теперь и спрос с тебя будет особый: смотри не подведи...

Задачей резерва было бездельничать в казарме или около нее. Запрещалось только выходить за ворота и пить хмельное. Солдаты большей частью отсыпались, иногда фехтовали, чтоб не заржаветь, швыряли ножи в специально установленный щит, правили клинки, чинили доспехи, если требовалось; судачили о тем, о сем. Клим старался держать поближе к Гордею, чем-то понравился ему сухопарый воин, да и тот охотно сносил общество новичка, рассказывал о местных нравах и обычаях.

Вечером, освободившись из резерва, Гордей и Клим снова пошли в таверну. Солдаты ходили туда с удовольствием — вкусный стол и доброе пиво полагались им бесплатно. Хозяин Хлус, однако, не оставался внакладе, ежедневно кормя полсотни человек: всякий купец, проезжающий через Зельгу, обязан был часть товара оставить в таверне; жители города и окрестных деревень поставляли снедь и питье, причем часто приносили больше, чем того требовал закон, потому что гарнизон всегда защищал людей от врагов, солдат в городе уважали, стремились облегчить им службу и обеспечить всем необходимым.

Песню Клим вновь услышал за квартал от «Облачного края». Наверное, ее здесь пели издавна:

Путь наш труден и долог,

Оттого всем нам дорог

Этот временный уют.

От Сагора до Цеста

Ждут нас дома невесты -

Верить хочется, что ждут.

— Скажи, Гордей, а почему таверна зовется «Облачный край»? Что, дожди у вас часты?

Гордей пожал плечами:

— Не знаю... Как везде. Ее назвали так давным-давно, и никто не менял вывеску бог знает с каких времен. Да и зачем? Все привыкли...

Внутри собралось больше народу, чем вчера; свободных мест за столами почти не было. В углу гуляли моряки, видимо в порт зашел какой-нибудь купец. В центре собралась большая компания горожан, праздновали удачную сделку с соседями. Солдаты большей часть расположились у камина. Гордей без колебаний повернул туда.

Максарь смерил Клима быстрым взглядом и уткнулся в тарелку.

Вчерашняя зеленоглазая девушка вмиг принесла им ужин. Гордею и Климу она улыбнулась; впрочем — она улыбалась всем, но Климу показалось, будто ему она улыбнулась иначе, чем остальным. Клим провел ее глазами до самой стойки.

— Что, приглянулась? — насмешливо хмыкнул Гордей.

Клим вздохнул:

— Красивая... Как ее зовут-то?

— Райана... Райана Хлус.

— Дочь хозяина?

— Племянница.

— Странное имя. Не наше.

— А ее отец — тэл. Откуда-то из-за Кит-Карнала. И брат Райаны с виду — тэл тэлом: высокий, светлокожий, волосы — чернее смолы, бороды же нет вовсе. А девка больше на мать похожа, хотя и тэльское в ней что-то есть...

Клим вновь поглядел на Райану — она хлопотала у стойки. Словно почувствовав его взгляд, девушка обернулась.

Они долго глядели друг другу в глаза; Клим отрешился от всего остального — от сдержанного шума в таверне, от едва слышного боя часов; остались только они, Клим и Райана, и еще связавший их взгляд.

— Эй, ты чего? — Гордей хлопнул Клима по плечу. — Заснул?

Клим очнулся. Сколько он сидел уронив голову на дубовую столешницу? Последнее, что сохранилось в памяти, это зеленые глаза, медленно приближающиеся к его лицу. В огромных зрачках отражалось пламя факелов и он, Клим Терех.

Ничего не понимая, он потряс головой. Сознание было свежим, как после долгого здорового сна.

Клим окинул взглядом зал, высматривая Райану. Как ни в чем не бывало, она убирала посуду с опустевшего стола. Через минуту, пересекая зал, взгляд ее вновь встретился со взглядом Клима; теперь девушка улыбнулась.

Клим чувствовал: за этой улыбкой что-то кроется.

Таверна была уже почти пуста.

— Я долго спал? — смущенно спросил Терех.

— Спроси у Велеса, — буркнул Гордей.

Клим непонимающе захлопал глазами.

— Что-что?

Сначала Гордей озадаченно глядел на Клима, потом хлопнул себя по лбу:

— Это местная присказка. Есть одно местечко — у Камня Велеса. Там, якобы, можно задать богам вопрос и получить ответ. Или просьбу высказать — говорят, выполняют, если заплатишь.

Терех поморщился.

— Так сколько я спал-то?

Гордей развел руками:

— Откуда мне знать? Весь вечер просидел, уставившись на дно кружки, потом меня Влад вызвал, возвращаюсь — ты спишь. Хорошо еще, что не мордой в блюде...

Клим усмехнулся.

— Я не пьян, Гордей. Совершенно не пьян.

— Да вот и я удивляюсь... Кружек шесть пива выцедил. По глоточку, как заморщина.

— Шесть? — Клим недоверчиво прислушался к себе. Такое впечатление, что он вообще сегодня за пиво не брался.

Он встал. Тело слушалось беспрекословно.

Гордей вопросительно глядел на него.

— Ну-ка, подойди, — попросил он.

Клим четким шагом приблизился.

— Глазам своим не верю, — покачал головой сотник. — Ну и здоров ты пить, парень... Ладно, пошли в казарму. Завтра в патруль.

Утром все повторилось — звук трубы, построение; но сегодня десятник и с ним несколько солдат отправлялись с дозором по окрестностям Зельги. Оказалось, что Климу уже справили латы, на удивление легкие. Вообще-то он не привык к железу на теле, полагаясь больше на меч, однако приходилось привыкать. Гордей помог ему приладить нагрудник и остальное; пику Климу вручил бородач, которого вчера Влад отослал к штрафникам.

Стражники у ворот проводили патруль дружным кличем.

Клим трясся в седле, стараясь держаться так же естественно, как прочие. Верхом ему не часто доводилось ездить, хотя совсем уж профаном он не был. Гордей замыкал группу, вел же ее десятник по имени Агей.

Вскоре добрались до леса. Здесь Агей стал забирать вправо, к востоку. Клим уже знал, что им предстоит пересечь узкую полосу леса, берегом залива Бост добраться до устья Маратона, затем повернуть на запад, достичь реки Чепыги и, идя вдоль берега, вернуться в Зельгу.

На опушке Клим обернулся и взглянул на башни.

«А что? — подумал он. — Неплохой город. Кажется, мне здесь понравится...»

Лес был зелен, как глаза Райаны.

Патруль оказался вполне скучным делом. Тряска в седле, царапающие лицо ветви на узких тропинках, потом долгий путь под солнцем. Правда, с высокого берега открывался впечатляющий вид на залив; вдалеке виднелись туманные берега острова Ноа. Но Клим знал, что это вид скоро ему наскучит. Сырые и топкие подходы к Чепыге, рай для комарья и лягушек, тоже не могли особо порадовать. Под вечер они вышли к Зельге с запада.

На западе тоже были ворота. Ведущая к ним дорога справа круто обрывалась к устью сливающихся рек — Чепыги и Санориса. Стража встретила патруль бодрым постукиванием железа о железо: кто барабанил рукояткой кинжала по нагруднику, кто по снятому шлему. К казарме тоже вышли с другой стороны и некоторое время пришлось ехать вдоль забора; ватага ребятишек, галдя, сопровождала их до самых ворот.

Избавившись от доспехов, Клим поискал Гордея: тот переминался рядом с десятником, что докладывался Владу. Видимо, воевода спросил и о Терехе, потому что Гордей ответил, обернулся, отыскал взглядом новичка и вскинул кулак с отогнутым большим пальцем.

Клим сдержанно кивнул и решил подождать Гордея, чтобы вместе отправиться в таверну. Но неожиданно воевода и десятник подошли к нему.

— Как первый выход? — спросил Влад.

— Нормально, — пожал плечами Клим.

Влад пошевелил бровями.

— Не ошибусь ли я, если скажу, что всадник ты похуже, чем мечник?

Клим развел руками:

— Там, где я учился фехтовать лошадей мало...

— Понятно. Впрочем, есть у нас дела и для ходоков — ты ведь, ходок, не так ли?

— Так. Был ходоком в Тенноне и Сагоре.

— Чего ж сразу не сказал?

— А меня и не спрашивали...

— Врешь, спрашивали. Что умеешь, спрашивали. Ты сказал — мечник.

Клим напрягся и вспомнил — действительно, он представился как мечник.

— Мечник я во-первых. А потом уж ходок. Да и стоило ли мечника вооружать пикой и садить на коня? Сказал бы — ходок, послали бы в арбалетчики...

Глаза десятника поползли на лоб от подобной дерзости: мальчишка, без году неделя в гарнизоне, а как с воеводой разговаривает!

Неожиданно Влад захохотал.

— Смел! Ценю! Только не перегибай — я человек крутой, чуть что — в штрафники!

Клим не ответил. Он-то понял, что Влад проверял его: если чей-либо шпион, проведя день в городе и гарнизоне он обязательно попытался бы улизнуть из патруля. Поэтому и решился на рискованное высказывание.

— Ладно. Есть поручение, но о нем поговорим после — в таверне. Гордей, сегодня вы ужинаете за моим столом.

— Понял, — кивнул Гордей.

Воевода отослал десятника, круто развернулся и широким шагом направился к воротам.

Клим проводил его взглядом. Поручение... Небось, очередная проверка.

— Пошли, — хлопнул его по плечу Гордей, — квасу с дорожки хряпнем.

Квасом поили у казармы. Несколько солдат с кружками в руках внимали штрафному бородачу, плетущему какую-то замысловатую байку. Когда Гордей и Клим утолили жажду и взяли курс на таверну, из-за забора донесся дружный зычный хохот.

Войдя в «Облачный край» Клим украдкой глянул в сторону стойки — не там ли Райана. Она была там — протирала вымытые кружки. Словно почувствовав его, девушка вскинула голову.

Несколько неожиданно для себя, Клим направился к ней. Почему-то казалось, что все без исключения в зале смотрят на него.

Он приблизился и положил локти на стойку.

— Здравствуй, Райана. Меня зовут Клим.

— А я знаю. Клим Терех из Сагора.

— Что ты вчера со мной сделала?

Райана загадочно улыбнулась; губы ее едва двинулись.

— Спроси у Велеса...

— Эй, Терех! — это Гордей звал, уже сидя за столом воеводы. Влад, сотник Хлум и два десятника ужинали тут же. — Давай сюда!

Клим кивнул, на секунду повернулся в девушке-полутэле, и сказал:

— Ты мне нравишься.

И, не дожидаясь ответа, ушел к покрытому алой скатертью столу.

Ему показалось, что Райана вздохнула.

В тот вечер Клим больше ее не видел.

За ужином Терех не без удивления отметил, что воеводе и мэру — тому самому благообразному господину, что сидел здесь в первый вечер — подают те же блюда, что и простым солдатам. Он ожидал, каких-нибудь изысков, однако отличий нашлось лишь два: скатерть и серебряная посуда. К этому Клим не привык: везде, где ему довелось побывать раньше, те, кто стоял повыше, и получали от жизни больше. Это приятно поражало, но понять подобную странность пока не удавалось.

За едой о делах не говорили.

Покончив с ужином, воевода, отпил туранского вина и обратился к мэру:

— Ну, что Пирс? Начнем, пожалуй.

Мэр несколько раз кивнул.

— Я получил послание от мэра Эксмута. У них какие-то странности происходят, но не в этом дело. Нужно доставить ему ответ, однако... будет несколько необычных условий. Например, пока не будет вручено это послание все трое гонцов не могут применять оружие, даже для самообороны.

Клим поднял брови. Почему, траги навечно?

— Во-вторых, ни в коем случае нельзя идти по дорогам, тропинкам, вообще по хоженому. И в Эксмут придется проникнуть не в ворота, а тайком, через стену. В-третьих, идти придется только ночами, днем же ни одна живая душа не должна заподозрить о вашем, — мэр поглядел на Клима и Гордея, — существовании.

И, наконец, самое важное. Если на вас нападут, вы должны будете убить себя.

Клим, почувствовал, как по спине прогулялся холодок. Вот так дела! Ничего себе, заданьице!

Но непонятно другое. Дело явно важное — почему выбор пал на Тереха? Его же здесь никто не знает. Гордей, понятно, свою преданность не раз доказал. Но Клим?

— Если же кто-нибудь из троих откажется умереть, остальные сначала должны убить его, — добавил мэр, пристально глядя в глаза Климу. Взгляд этого розовощекого господина был тяжек, как базальт.

Он явно намекал, что Клим может сломаться.

И еще он сказал, «из троих». Терех, Гордей, а кто же третий?

— Если вы не уверены во мне, — сказал Клим как можно ровнее и спокойнее, — пошлите кого-нибудь другого. Да и вообще, я ведь только появился в Зельге. Не подумайте, что я трушу, просто даже самому последнему тугодуму понятно, что новичкам такие задания не доверяют.

Мэр пожевал губу.

— Мы должны послать именно тебя. По ряду причин. Хотя бы потому, что в послании говорится и о тебе тоже. А главное — там говорится, что ты непременно должен стать одним из троих. Это неубедительно, но подробнее я рассказывать не могу, не хочу и не буду.

— Ладно, — Клим нарочито небрежно пожал плечами. — Я согласен. И клянусь чем угодно, что выполню все приказы.

— Хорошо сказано, — отметил Влад. — Я верил в тебя, парень.

— Итак, — продолжил мэр, — напоминаю.

Первое. Никакого оружия.

Второе. Никаких дорог.

Третье. Идти только ночью, днем крыться так, чтоб пустельга не разглядела.

Четвертое. Если встретится хоть один человек — умереть.

Пятое. В город — ночью, через стену. Дом мэра знает Гордей. Передать ему слова, по очереди, и все. С той минуты вы вновь свободны от всех запретов.

Вопросы есть?

Клим переглянулся с Гордеем. Непонятного становилось все больше.

— Если никакого оружия, как умереть? — поинтересовался Клим.

Мэр кивнул, и поставил на стол небольшую шкатулку. Крышка откинулась с легким скрипом.

На черном бархате лежали три короткие серебристые иглы.

— К завтрашнему вечеру вам вошьют их в воротники курток. Нужно просто уколоть себя в горло. А, впрочем, куда угодно, но в горло удобнее.

— Яд? — догадался Клим.

— Да. И очень сильный.

— Понятно. А слово? Что передавать-то? Надо же выучить.

— Ты уже знаешь слово. Ну-ка, повтори. рэО тэкА...

Он пристально взглянул на Клима, и тот, разбуженный первой фразой, вдруг осознал, что знает целый кусок какого-то текста. Смысла его Терех не понимал, но мог повторить сколько угодно раз, с любого места, хоть задом наперед. И он начал, шевеля губами:

— рэО тэкА нвЭ рэО крАт'И фОр хЭл щЕрд. оЭлдэ Оми...

Около минуты звучал странный язык. Клим ни разу не запнулся, до самой последней фразы:

— ...зЭнэн эскА.

Он открыл глаза. Предполагать, откуда ему известна подобная тарабарщина Клим даже и не пытался.

— Прекрасно. Теперь ты, Гордей.

Гордей почему-то тоже закрыл глаза. Видимо, так было легче сосредоточиться.

— вэтЭ фОр дэЕ рэО эспЭ...

Он тоже ни разу не запнулся.

— Вот и все. Больше вам знать ничего и не надо. Оружие оставите в казарме. Советую вам до утра посидеть в таверне, попить пивко, днем отоспаться, а завтра перед полуночью выступить.

И мэр крикнул:

— Хозяин, пива!

Влад и десятники встали, явно собираясь уходить.

— Постойте, — встрепенулся Клим. Все взглянули на него.

— Кто третий-то?

Мэр посмотрел на воеводу.

— Максарь, — сказал Влад. — А что?

Клим на секунду смешался.

— Да ничего... Надо же знать...

Когда все ушли, Гордей шумно вздохнул.

— Однако! Ты что-нибудь понимаешь?

Клим развел руками.

— Просто карусель! Два дня как пришел...

Они помолчали. Сам хозяин Хлус принес им небольшой бочонок пива, нацедил по кружке, поставил на стол блюдо с солеными орешками и, не сказав ни слова, удалился.

— Почему Максарь, интересно? — гадал Клим, не надеясь на ответ.

Но Гордей, как выяснилось, знал почему.

— Если ты откажешься кольнуться той дрянью, он убьет тебя голыми руками.

Клим пробормотал:

— Очень смешно... Слушай, а вдруг мы какого-нибудь психа встретим? По чистой случайности — не того, из-за которого должны полечь, а просто полуношного путника?

Гордей пожал плечами.

— Наверное, заранее известно, что никого мы встретить не сможем. До самого Эксмута.

Терех отхлебнул пива.

— Это далеко, кстати? Я там никогда не бывал.

Гордей тоже отхлебнул и захрустел орешком.

— Да не очень... Дня за три-четыре успеем. Вернее, ночи три-четыре. Хотя, ночью идти труднее — может, и за пять.

Мысли роились в голове, но обсуждать их охота отпала.

— Откуда ты родом? — спросил Клим напарника.

Гордей хмыкнул:

— А я только хотел попросить тебя рассказать о себе...

Они хохотнули, чокнулись кружками и налегли на пиво. Впереди была ночь, долгий разговор и — Клим вдруг ясно почувствовал — время, когда будешь иметь право на слова: «У меня есть друг».

Утром со слипающимися глазами, слегка пошатываясь, он дотащились до казармы и свалились на койки. В дальнем углу спал еще кто-то. Должно быть, Максарь.

Проснулся Клим под вечер. Выбрел во двор — солнце садилось, все уже подались в таверну, только караульные топтались у ворот. Гордей сидел на пороге и тянул квас из ковша.

— Желаешь?

— А то!

Пить и правда хотелось.

Когда начало темнеть на порог вышел, потягиваясь, Максарь. Ни на кого не взглянув, он подошел к посту и о чем-то переговорил с часовыми; потом исчез за воротами.

Скоро появился Влад с десятниками.

Играя желваками на скулах, воевода приблизился. Агей бросил на крыльцо дорожный мешок, двое других десятников — еще по одному. Щуплый человечек, похожий на двуногую крысу, опустил на крыльцо три куртки.

— Оружие, — потребовал Влад.

Гордей и Клим отдали свои мечи, расстались с кинжалами и остались с пустыми руками. Клим не знал, как себя чувствует напарник, но сам ощущал себя чуть ли не голым. И это несмотря на то, что и без оружия Терех кое-что умел (спасибо Сагору!), да и любая палка или бечевка в ловких руках становилась страшнее меча в руках профана.

Максарь вернулся спустя минуту.

— Все помните? — сухо спросил воевода.

— Все.

— И клятву?

— И клятву.

— Иглы в правом отвороте воротника. Усекли?

— Усекли.

— Тогда — в путь. И да пребудет с вами удача.

Трое подобрали мешки со снедью и просторными дорожными плащами, кожаные фляги с водой, и сошли с крыльца.

Еще четыре дня назад Клим и представить не мог, что окажется в таком переплете.

«А вдруг встретим кого? Вот так глупо умирать?»

Зельга еще не стала для него настолько родной, чтобы сложить голову не в бою, а вот так, непонятно из-за чего. В бою — тут все ясно: вот ты, вот враг, взялся защищать город — защищай, сплоховал — сам виноват. Знал на что соглашался.

Но вот так... Клим не знал как поступит, если они кого-нибудь встретят. Не знал, хотя и поклялся Владу, и мэру Зельги. Он просто надеялся на лучшее, ибо больше надеяться было не на что.

Они вышли за городские ворота, и одновременно тьма сомкнулась над городом.

Максарь шагал впереди, свернув с дороги в первую же минуту. Клим с Гордеем следовали за ним. Некоторое время слышался только легкий звук шагов Максаря. Гордей недовольно морщился, но этого никто, естественно, не видел. Слабый свет узкого рожка, в который превратилась полная луна, едва обозначал землю под ногами; позади смутно чернели сторожевые башни Зельги. В караулке одной из них горела лучина и этот огонек был единственным в округе. В городе царила народившаяся ночь, а огней таверны с этого места не рассмотрел бы и филин, ибо даже он не способен видеть сквозь стены. В порту звякнул колокол — на купеческом корабле отбили склянку и сразу вслед за тем загудели металлом часы на башне мэрии, отмечая полчаса до полуночи.

— Эй, Максарь, ты дорогу знаешь? — проворчал Гордей вопросительно.

Максарь неохотно отозвался:

— Сказано же: никаких дорог.

— Вот попутничка же навязали, — вздохнул Гордей. — Ну хорошо, ты дорогу не по дороге знаешь?

— Знаю, — Максарь говорил равнодушно, словно у него спрашивали бывал ли он на луне, и он отвечал, что нет.

— Вот и веди, — заключил Гордей. — А мы за тобой.

Шагов через полста Максарь вновь подал голос:

— Эй, Клим! Райана желала тебе удачи.

Терех чуть не споткнулся.

— С-спасибо. А к чему это?

— Так, ни к чему. Понравился ты ей. Первый, кто ей действительно понравился.

— Ты-то откуда знаешь? — недоуменно спросил Клим.

«Дорогу я ему перешел, что ли? Так ведь и не было ничего. Хотел бы я видеть как за два дня у парня девку сведут...»

Гордей пихнул его в бок:

— Дак он ее брат! Родной.

Клим чуть не поперхнулся. Но с другой стороны испытал и облегчение.

«Хоть сразу не убьет», — мысленно ухмыльнулся он.

Теперь он понял, кого напоминал ему белолицый Максарь: тэла. Чистокровного тэла, хотя на самом деле он был лишь полукровкой.

Они погружались в ночь, зная, что эта ночь может оказаться последней в их жизни.

В первый переход одолели треть расстояния между Санорисом и Кутой; во второй — переправились через Куту на полузатопленном плоту, в третий — миновали озеро Майт и лишь немного не дошли до Эксмута. За это время им не встретился ни один человек, только во вторую ночь долго трусила следом бродячая собака, отстав лишь на переправе через Куту. Скоротав день в перелеске, троица из Зельги дождалась полуночи и направилась к недалекому городу, стоящему на реке Питрус.

Стены его походили на стены Зельги — такие же высокие, хранящие следы былых штурмов, морщинистые от времени, кое-где серебрящиеся лишайником. Через равные промежутки возвышались дозорные башни с узкими бойницами под крышами; на углах башни были повыше и посолиднее, чем просто в разрывах стен. Клим молча следовал за Максарем и Гордеем. Через стену перемахнуть решили поближе к дому мэра, а тот жил в южном пределе, у самого порта. Они обогнули город с запада, потому что северо-восточная часть Эксмута — это порт, и она охранялась даже ночью.

Наконец Гордей остановился и схватил Максаря за руку.

— Здесь! — прошептал он показывая на стену.

Клим взглянул — почти на самом верху в свете серпика луны смутно угадывалась неровная выбоина.

— Достанем, пожалуй, — оценил Максарь и прислушался: из-за стены не доносилось ни звука.

— Должны, — подтвердил Гордей и обратился к Климу, — становись сюда. Да упрись в камень покрепче.

Терех стал подле стены, вжавшись в седой лишайник. Гордей ловко взобрался ему на плечи. Максарь, пользуясь живой лестницей, влез на плечи Гордею и дотянулся руками до выбоины.

— Держусь, — сказал он, как следует вцепившись в край.

Гордей повис у него на ногах; Клим уже все понял и когда Гордей выдохнул: «Давай!» полез наверх, по Гордею, по Максарю, и скоро оказался на гребне стены. Уцепившись левой рукой, за кромку, правую протянул Максарю. Максарь уцепился покрепче — выдерживать вес двоих на кончиках пальцев было не так-то просто. Мгновение — и Гордей очутился рядом с Климом. Вдвоем они подтянули Максаря. Тот тяжело дышал.

— Сейчас, — прошептал он. — Сейчас.

Через минуту он пришел в себя.

Внизу было тихо и темно, как в трюме парусника. Бесшумно спустившись, троица впиталась в лабиринт окраинных улиц.

Дом мэра стоял совсем недалеко от стены, кварталах в двух. В окнах его царила тьма, но этого они и ждали. Условный стук в створку ворот, и сразу же распахнулась калитка. Безмолвный, закутанный в черное привратник впустил их во двор, запер калитку на внушительный засов и повел к задней двери.

Клим чувствовал, что напряжение последних дней достигает пика. Постоянная готовность к смерти измотала его, в голове словно в колокол били — беспрерывно, час за часом. Хотелось побыстрее разделаться с этим странным поручением, упасть и заснуть, и проспать весь день, нет — два дня, а потом сладко потянуться и просто выйти во двор, спокойно поглядеть на людей и не шарахаться боле от каждой тени.

В полутемном зале с завешанными тяжелым бархатом окнами их встретили двое — средних лет плотный мужчина, одетый точно так же, как Пирс, мэр Зельги; и запахнутый в дорожный плащ старик с длинной седой бородой, разделенной на два пучка.

Максарь и Гордей поклонились, Клим, чуть замешкавшись, тоже.

— Рад видеть вас, — сказал мэр напряженно, — это значит, что вы никого не встретили в пути. Ведь так?

— Так, — сказал Максарь без излишней болтовни.

— Тогда, начинайте. Вы должны помнить все наизусть.

И Максарь начал:

— фОр мУУт эрщА трО тэцЭ...

Старик в плаще внимательно слушал, шевеля бровями. Иногда шевелились и его губы, словно он повторял сказанное. Мэр просто стоял, устало прикрыв глаза, он явно ни слова не понимал, но был рад, что все подходит к концу. Почему-то Климу казалось, что эта затея стоила многим больших нервов.

Когда Максарь закончил, настал черед Гордея:

— вэтЭ фОр дэЕ рэО Эспе...

Потом говорил Клим, старательно выговаривая непривычные слова, вызывая их из памяти без малейшего усилия. Речь его не мешала мыслям, все время, пока звучал чужой язык Клим думал о своем, например, кто ухитрился втиснуть в его память это послание? Не Райана же?

Стоп!

Терех даже запнулся. Старик тут же вскинул брови, но Клим сразу собрался, отбросил мысли на некоторое время, и продолжил с того же места:

— Ом, псЕ вэтЭ Эспэ фОр дэзнА, дэЕ Ас йЭр...

И так до последней фразы:

— зЭнэн эскА.

Повисло молчание, и Клим вернулся к своему воспоминанию. Когда он забылся в таверне, после того как взглянул в глаза Райане. Не тогда ли в него поместили это странное знание? Очень может быть...

— Спасибо, — скрипуче произнес старик. — Хоть все произошедшее и кажется вам странным, знайте: вы сослужили неоценимую службу Шандалару. Полагаю, вы устали; о вас позаботятся люди мэра. Можете идти и отдыхать. Вы свободны от всех клятв, что связывали вас последние дни. Нил!!

Последнее словно старик произнес по-тэльски.

Максарь, Гордей и Клим повернулись, чтобы уйти; они почти уже вышли за дверь, когда старик позвал:

— Эй, юноша! Останься на минутку.

Он глядел на Клима.

— А вы идите, идите, — махнул он рукой остальным.

Мэр удивленно воззрился на старика:

— В чем дело, Дервиш?

Старик не обратил на него внимания. Он смотрел на Клима. Странно смотрел: с печалью и интересом. Долго — около минуты. Потом вздохнул.

— Хэ-ххх... Запомни на всякий случай: скоро ты окажешься перед выбором. Знай, что ты способен заплатить ту цену, которую у тебя испросят.

Клим хлопал глазами ровным счетом ничего не понимая. Какую цену? Кто испросит? За что?

— Запомнил? Повтори!

— Я способен заплатить испрашиваемую цену. А за что? — не удержался Клим.

— Не забывай меня. Иди, — отмахнулся Дервиш и повернулся к мэру, словно Клим из зала давно уже вышел.

Ничего не оставалось, кроме как отправиться к двери.

Гордей долго пытал Тереха, зачем его оставил загадочный старик, но объяснить этого Клим так и не сумел.

Отоспавшись, они вернулись в Зельгу на подвернувшейся шхуне торговца из Турана. Все быстро закончилось и Клим с трудом верил в произошедшее — словно кто-то нагнал на него морок. В памяти почти ничего не отложилось, кроме слов старика-Дервиша. Немного удивляла странная отчужденность Максаря — казалось, что он не впервые выполняет подобные задания. На вопрос Клима Гордей ответил, что никогда раньше ни о чем подобном не слышал и никогда не участвовал в похожих делах. Насчет Максаря Гордей не знал — тот слыл натурой скрытной и необщительной.

Спустя несколько дней Клима перевели в личную гвардию Влада — три десятка отборных бойцов. Начались изнурительные тренировки — Клим вдруг понял, что до сих пор умел не так уж много. Не было ему равных, разве что, в работе с мечом. Но искусство воина заключалось не только в этом. Впрочем, он схватывал все на лету, природная смекалка, сила и прежний опыт помогали постичь многие секреты. Как-то незаметно все перевернулось, теперь он обращался за советом все реже, а его чаще просили научить какому-нибудь трюку.

Постепенно он освоился в Зельге, его признали жители — и солдаты, и горожане. Пару раз случались стычки с прибрежниками, заходившими в залив на многовесельных ладьях. Клим показал себя в бою с самой лучшей стороны, его зауважали. Вечерами в таверне все чаще слышался его голос; Клима приглашали к своему столу, просили рассказать о краях, где довелось побывать.

Еще он заметил, что посетители таверны в его присутствии перестали позволять себе сальные шуточки в сторону Райаны, хотя прежде Клим слышал их немало. Когда выдавался свободный вечер он часто уводил девушку в порт, к морю и они подолгу бродили у прибоя, ни о чем толком не говоря. Раньше трактирщик отпускал Райану неохотно, теперь же иногда сам отправлял ее к Тереху, особенно после того, как его сделали десятником.

Остальные офицеры Зельги — почти все — были женаты и жили в городе, а не в казарме; такую же судьбу прочили и Климу, но тот не спешил. Отчасти оттого, что еще не вжился окончательно в Зельгу, хотя мысль остаться здесь навсегда посещала его все чаще; отчасти оттого, что не понимал, что же его на самом деле связывает с Райаной. Им нравилось бывать вместе, но иногда Клим напоминал себе: ведь он почти ничего о зеленоглазой полутэле не знает.

Близилась зима, купцы-корабелы заходили в Зельгу все реже, предпочитая торговать у южных берегов моря — в Туране, набеги прибрежников прекратились, патрули далеко от города не отходили, жизнь, еще недавно бившая ключом, поутихла. Долгие вечера горожане проводили в тавернах и кабачках; в «Облачном крае» собирался весь цвет Зельги, здесь всегда было не протолкнуться. Как-то раз в середине зимы Парфен Хлус отозвал Клима в сторону и открыто предложил ему комнату на втором этаже. Ему и Райане. Клим подумал и согласился, если Райана не возражает.

Райана не возражала.

С тех пор он стал реже бывать в казарме, реже видеть Гордея, с которым успел крепко сдружиться, зато заметил молчаливое одобрение в глазах воеводы и мэра. Теперь Клим часто сиживал за одним столом с ними, бывало его даже просили высказаться по какому-нибудь вопросу и к мнению прислушивались.

Клим и верил, и не верил: всего год назад мальчишка без медальона, наемник, шалтай-болтай, сегодня вдруг вознесся к самой вершине. Странно было видеть бывалых солдат, вдвое старше его по возрасту, которые просили: «Рассуди!»

Но если случилось так, значит он того достоин.

Иногда он вспоминал слова Дервиша, услышанные в Эксмуте, но чем дальше, тем реже. Как заволакивает неясным туманом ночной сон, так и летние странности погружались в небытие.

Неожиданно Клим понял: прежняя жизнь кончилась. Началась иная. Теперь у него был дом, было дело, была Райана, был друг. И новые мысли.

За окнами сыпал снег, заметая память о бродяге-мальчишке, но в кого превратится он когда снег растает?

2

— Клим, вставай!

Сон медленно отступал, но вставать отчаянно не хотелось. Он перевернулся на другой бок и засопел.

— Вставай-вставай, время уже! Рассвет скоро!

Райана тормошила Тереха, не обращая внимания на вялое сопротивление.

Через минуту Клим тяжко вздохнул и сел. Встряхнул головой.

Раньше он вскакивал от малейшего шороха, теперь же мог валяться в постели до полудня. Правда — только дома, в комнате на втором этаже таверны «Облачный край». В любом другом месте он оставался прежним — чутким, выносливым и терпеливым. Но здесь — здесь можно было расслабиться, а единожды расслабившись, привыкаешь.

Клим встал и оделся. Чмокнул Райану в щеку, нацепил меч и спустился в зал. Поваренок Трига поднес ему квасу.

Сур и Агей, тоже десятники, ждали за ближним к выходу столом. Зевая на ходу, Клим приблизился и сел. Спустя минуту подошел четвертый из офицеров, живущий в комнатах таверны — Франциск, мастер оружейников.

Негромко переговариваясь, они направились в сторону казарм.

День казался вполне обычным: Сур уехал в дозор, Агея отправили провести купцов до переправы через Маратон, Франциск с самого начала ушел в кузницу, даже на разводе не появился, Клим с Максарем натаскивали новичков в лагере у стен Зельги. Воевода Влад подался к мэру на встречу с посланниками Гурды. Ничто не предвещало новостей, вот уже который день.

Гонец на взмыленном коне вырвался из леса на простор пригородных полей и во весь опор поскакал к Зельге. Часовой на башне тотчас протрубил «внимание!»; в лагере насторожились.

Клим, приставив к глазам ладонь, глядел на приближающегося всадника.

— Кто-то из агеева десятка... — сказал Максарь и сплюнул в пыль. — Не нравится мне это...

Клим покосился на шурина — с ним до сих пор общего языка найти не удалось. Хоть и служили оба в гвардии Влада, хоть виделись каждый день... Ссору при первой встрече никто не вспоминал, но и тепла в отношениях вовсе не прибавилось.

Всадник добрался до первых палаток, ссыпался с коня и, поправляя куртку, протянул Максарю свиток бумаги.

— Мэру! Срочно!

Полутэл командовал первым десятком гвардии, и формально был старшим.

Не говоря ни слова Максарь отвязал свежего коня и вихрем унесся за ворота Зельги.

— Откуда вести-то? — мрачно спросил Клим.

Гонец, утираясь рукавом, ответил:

— Из Тороши...

Спустя час Клим услышал слово «мор»...

Всех лекарей срочно созвали в мэрию. Клим остался в лагере наедине с безрадостными мыслями: однажды он пережил чуму, и вспоминал пережитое с содроганием.

«Уж лучше бы прибрежников орда, ей-богу», — подумал он вяло.

Он знал, что произойдет дальше: несколько дней изнурительного ожидания, когда нервы натягиваются как шкоты в шторм, потом первый заболевший, а потом первая смерть.

Первый человек в Зельге заболел через неделю. Ребенок. Сгорел за четыре дня; к этому моменту больных было уже больше сотни. Город словно вымер. Люди сидели по домам, не решаясь выйти на улицу. Только страх бродил по улицам в обнимку со смертью.

Кто вспомнил старое поверье — Клим не знал. Будто бы город может спасти пришелец, явившийся не больше года назад. Люди почему-то верили этой небылице и обитатели таверны все чаще смотрели на Клима недружелюбно, словно он действительно мог их спасти, но не делал этого. Терех считал подобные россказни чушью и вздором, больше надеясь, что лекари найдут лекарство.

Но однажды утром стало известно, что лекари мертвы.

В «Облачном крае» больных пока не было; пища и вода хранились в глубоком холодном подвале, наверное это и спасало первое время. По улицам Зельги шатались призраки: те, кого поразил мор, и кому стало все равно. Дважды таверну поджигали, но совместными усилиями огонь удавалось погасить.

Клим перестал выходить из комнаты, чтобы не видеть ненавидящих взглядов. Райана рассказала ему поподробнее о Камне Велеса — что находится тот в трех днях пути от Зельги, что богам можно задать только один вопрос или высказать одну просьбу; какова плата за это — никто не знал. Клим отмахнулся — какие боги? Люди умирают, а тут боги...

В таверне первой заболела Райана — ночью у нее начался жар, а наутро она не смогла встать с постели.

И тогда Клим влез в дорожную куртку, валяющуюся в углу восьмую неделю, прикрепил к поясу меч, взял в подвале несколько полос вяленого мяса, и направился к выходу под молчаливыми взглядами обитателей «Облачного края». Дверь со скрипом отворилась и Зельга погрузилась в тревожное ожидание.

Клим знал, что у него есть четыре дня.

3

Лишь далеко в лесу Клим заметил, что наступило лето.

«Просидели весь май и пол-июня взаперти, словно крысы», — с неожиданной злостью подумал он.

Камень Велеса, как сказал Максарь вчера, искать следовало на южном берегу Скуомиша. Единственным человеком, которого Клим встретил в городе, был шурин. Скривив губы, не то презрительно, не то от боли, он подробно описал дорогу и ушел, не оборачиваясь. Клим буркнул ему в спину: «Спасибо» и вышел за ворота.

Наверное, Максарь тоже болен, раз осмелился выйти на улицу. А может, и нет. Пойми его...

Здесь, в лесу мор казался чем-то нереальным. Лес о море ничего не знал — и это казалось неправильным. Клим то шел, то трусил, пока хватало дыхания, сцепив зубы и вспоминая беспомощные глаза Райаны, зеленые, как листва.

Обретенный дом обманул его. Если он не сумеет помочь, в Зельге не останется никого. Кто знает, сможет ли он тогда жить? И зарастет ли когда-нибудь эта рана?

Клим шел даже ночью, памятуя о странном походе в Эксмут, и надеялся, что старик-Дервиш сказал тогда правду: он способен заплатить богам, и надеялся, что боги его услышат.

Камень Велеса, темную бесформенную глыбу, Клим увидел наутро третьего дня. По Скуомишу гуляли волны; стлался зыбкий туман, скрывая от взгляда острова.

Ноги ныли и гудели, но Клим упрямо шел к камню, хрустя валежником. Вскоре стало видно, что у самого камня курится дымком небольшой костер; согбенная фигура в длинном плаще с капюшоном подкармливала его хворостом.

Клим даже не очень удивился, когда увидел торчащую из-под капюшона седую бороду, разделенную на два пучка.

Подойдя вплотную, Терех вдруг задумался: а как, собственно, общаться с этими богами? Орать на весь лес, что ли?

Когда Клим подошел к самому костру, Дервиш медленно стянул с головы капюшон.

— Я знал, что ты придешь...

Не зная что ответить, Клим опустился у костра. Прямо на землю, влажную и холодную.

— Что я должен делать? — спросил он чуть погодя. Вдруг навалилась безмерная усталость; Терех с трудом ворочал языком.

Дервиш ломая очередную валежину, ответил:

— Обратиться к богам. Я научу тебя, как учил всех, кто приходил ранее.

Он отправил валежину в костер и встал.

— Помни: ты можешь отказаться. Но тогда она умрет.

— Кто? Райана?

Дервиш не ответил.

В нетронутой плоти Камня на уровне груди было выдолблено небольшое углубление; там стояла деревянная чаша. Дервиш взял ее обеими руками.

— Напои ее кровью, — сказал он. — Своей кровью.

Клим, совершенно ничего не испытывая, вытащил из-за голенища кинжал и полоснул по руке. Парящая струйка ударила в деревянный сосуд.

— Опусти в чашу свой медальон.

Серебристая пластинка погрузилась в вязкую алую кровь.

Сейчас Клим вдруг заметил, что у Дервиша на шее нет пластинки! Но почему-то это его не очень удивило.

— А теперь произнеси свое имя, и обратись к небу, возможно, тебя услышат сразу же.

Со стороны, наверное, это выглядело странно: измученный путник с чашей в руке, с шеи свисает серебристая цепочка и тянется к чаше.

— Я Клим Терех, гражданин Шандалара, во имя Велеса и именем его, взываю к тебе, небо: услышь и помоги!

«Может, я просто болен и мне это просто чудится?» — подумал Клим совершенно отстраненно. Чувство реальности покинуло его напрочь.

Он повторял призыв еще дважды, постепенно теряя надежду и жалея, что купился на эту дешевую выдумку. И лишился возможности быть с рядом с Райаной в страшный час — может, это облегчило бы ее страдания.

Откуда появился фигура в белом, Клим не заметил.

— Я слышу тебя, смертный, и знаю, чего ты хочешь. Но и ты знаешь: за все в мире нужно платить. Готов ли ты заплатить богам?

Клим сосредоточился, собирая воедино разбегающиеся мысли.

— Я не знаю, что нужно богам. Да и есть ли у меня что-нибудь ценное для вас?

Голос срывался, Клим то и дело судорожно сглатывал.

— Я могу служить вам, сколько скажете...

— О, нет, это нам ни к чему, — ответил Белый, величественно поведя рукой.

«А что у меня есть кроме жизни?» — зло подумал Терех.

— Ты прав, платой будет твоя жизнь. Но не вся: мы не так алчны, как о том рассказывают легенды. Год твоей жизни — всего год. И болезнь уйдет. Согласен?

У Клима внутри все замерло.

Год? Всего-навсего год жизни? Умереть на год раньше отпущенного срока, и купить тем самым жизнь Райане и нескольким сотням горожан?

— Я согласен!!

— Да будет так! — сказал Белый. — Все, кто еще жив в Зельге, не умрут от мора. Плату мы возьмем завтра в полдень. Можешь идти, смертный, и ни о чем не жалей...

— Эй! — выпалил Клим, — скажи, Райана еще жива?

Руки с чашей задрожали сильнее.

— Узнаешь, — Белый рассмеялся и исчез.

Совершенно ошеломленный, Клим некоторое время стоял неподвижно перед Камнем Велеса, потом медленно опустил чашу. Алые капли стекли с медальона на куртку.

— Завтра в полдень... Завтра они приблизят мою смерть на год...

«Если Райана умерла...»

Додумать Клим не посмел.

Он поискал Дервиша — тот стоял у костра, протянув к огню костлявые руки.

Клим бережно поставил чашу в прежнюю выемку, прямо с кровью, и приблизился к старику.

— Дервиш, а почему у тебя нет медальона? — зачем-то спросил Терех, словно более важных вопросов не существовало.

Старик шелохнулся.

— Потому что я не человек.

Клим вздрогнул.

— Бог?

Дервиш вдруг скрипуче захохотал, и так же внезапно умолк.

— Нет, я не бог.

— А кто же тогда? — недоуменно спросил Клим.

— Узнаешь, — пообещал Дервиш загадочно.

«Узнаешь, узнаешь... — подумал Клим. — Все так говорят. И боги, и люди, и Дервиш, который не бог, но и не человек.»

— Может, ты траг?

На этот раз Дервиш фыркнул:

— Еще чего? Сказал же: узнаешь.

— А почему ты в этом уверен?

Старик обернулся к Климу и долго глядел ему в глаза.

— Потому что мы с тобой встретимся еще не однажды. В этом я уверен твердо.

Клима неудержимо клонило в сон, и он опустился на землю прямо у костра.

— Ничего, если я подремлю? — спросил он у Дервиша, едва ворочая языком.

— Спи, — проворчал старик. — Ты свое дело сделал...

Через секунду Терех уже крепко спал.

Дервиш посидел у костра еще с час, потом подобрал котомку с нехитрым скарбом и ушел на юг, к Зельге.

Клим проснулся за полдень. Сладко потянулся, потряс головой.

«Сегодня», — подумал он радостно и взглянул на небо. Солнце уже перевалило через зенит.

— Ого! — воскликнул он. — Проспал! Надо же!

Но зато никто не посмеет упрекнуть его в спешке.

Нарочито неторопливо Клим подтянул поближе мешок, не спеша развязал его и запустил внутрь правую руку. Так же неторопливо нашарил заветный кожаный чехольчик.

Вот он, знак совершеннолетия! Блестящий серебристый медальон на короткой цепочке. На обратной его стороне двадцать один год назад выгравировали имя и день появления на свет будущего владельца.

«Все, — подумал Клим, надевая медальон. — Теперь я не просто Климка, подросток без голоса и права на слово. Клим Терех, гражданин Шандалара, именем Велеса и во имя его.»

Кровь предков кочевников пела в жилах и рвалась в дорогу непоседливая душа.

Людей Клим встретил спустя три дня. Двоих парней и зеленоглазую девушку с огненно рыжими волосами.

— Клим!

Девушка кинулась навстречу и повисла у него на шее.

«Это еще что?» — удивился Терех.

Его крепко хлопнули по плечу.

— Здорово, Клим!

Терех резко оттолкнул девушку; та, не ожидавшая такого, упала в шальную траву. На лице ее застыло недоумение.

— Потише, приятель, — с угрозой сказал Клим хлопнувшему по плечу худощавому парню. — А то можно и мечом схлопотать...

Тот уставился на Тереха, словно увидел родного дедушку.

— Ты чего? Это же я, Гордей!

— Да хоть туранский султан!

— Клим, ты что нас не узнаешь? — с дрожью в голосе спросила девушка.

«Психи, — решил Клим. — Надо убираться, пока ничего худого не случилось...»

— Дай-ка пройти, — попросил он назвавшегося Гордеем.

— Постой, — тот попытался его задержать и Клим резко ударил локтем.

Гордей согнулся от боли.

Второй, похожий на тэла, белолицый и черноволосый, кривил в усмешке тонкие губы.

— Клим, опомнись! — взмолилась девушка и что-то в ее голосе не понравилось Тереху.

— Бесполезно, — констатировал белолицый. — Это не он.

— Вот-вот, — подтвердил Клим. — Не я.

Гордей мучительно хрипя распрямился.

«Эк я его», — мимоходом подумал Клим.

— Хочешь бить? Бей! Мечом, если хочешь. Но я тебя никуда не пущу! — Гордей говорил с трудом, дыша громко и неровно.

«Так, значит? — сердито подумал Клим и обнажил меч. — Посмотрим...»

Он занес блестящий клинок.

— Кли-им! Что ты делаешь?!

Крик девушки отрезвил его. Рука Тереха опустилась.

«Траги, что творится? — подумал Клим внезапно устыдившись. — Я чуть не зарубил безоружного...»

Сердито вогнав меч в ножны, он повернулся и скорым шагом направился в лес. Подальше от этой ненормальной троицы.

— Клим, постой! Ты же ничего не знаешь!

Терех ускорил шаг.

— Я иду за ним, — сказала Райана Гордею. — Как хотите...

Гордей последовал за нею.

Клим перешел на бег.

«Что за придурки?» — подумал он все больше теряясь.

Никто не заметил старика в дорожном плаще, стоявшего в густом орешнике и скептически наблюдавшего за всем, что произошло.

— Как всегда, — проворчал старик. — Никак не могут понять, что нельзя отдать год еще непрожитой жизни...

Клим обернулся: за ним спешила рыжая девушка; чуть дальше — трусил Гордей.

И он, подавив неясную мысль, что где-то уже видел эти бездонные зеленые глаза, побежал прочь еще быстрее.

Черный камень Отрана

ПРОЛОГ

Над внутренним морем всегда клубился туман: прохладный воздух северных Пустошей сталкивался здесь с льющимися через перевалы теплыми потоками с юга. Туман висел над водой всегда; и зимой, и летом; даже устойчивые западные ветры не в силах были его разогнать.

Торговые корабли неспешно проходили вдоль южного берега, до самых Шхер Шепчущей Горловины. За горловиной бился равнодушный океан. Выйти туда значило миновать все ловушки Шхер. Начиная от коварных отмелей и заканчивая пиратскими лодками.

Раньше пираты хозяйничали тут безраздельно, но несколько лет подряд правители торговой республики Суман вели целенаправленную войну, завершившуюся разгромом двух главных пиратских банд. Захваченные корабли пустили на дно в южном рукаве горловины, пленных продали в рабство — казалось, должно настать полное спокойствие. Впрочем, особой угрозы торговле несколько лет не было: недобитые пираты осмеливались выходить в море только на небольших лодчонках, взять большой вооруженный корабль они и не помышляли.

Капитанам судов оставалось только внимательнее следить за путеводными стрелками.

Из-за тумана строить световые маяки на берегах моря не имело ни малейшего смысла. Корабли то и дело натыкались во мгле на прибрежные скалы. Запомнить же все проливы и мели человеческий разум был не в состоянии.

Выход нашел геометр и естествоиспытатель Холла, живший в старину: он заметил, что металлические предметы липнут к некоторым камням в горах, а металлические же стрелки, подвешенные на нитях, чуют эти камни издалека и поворачиваются к ним всегда одним и тем же концом.

Мысль Холлы была проста: доставить на берега моря несколько десятков достаточно больших глыб и установить их так, чтобы стрелка, переставая чувствовать пройденную веху, попадала под действие силы следующей. Холла сам вычислил и указал на карте места, где нужно расставить вехи, а также размер глыб.

Дож Сумана, правитель Совета Гильдии торговцев, поверил Холле. Как оказалось, не зря: новая система навигации действовала безошибочно в любую погоду и в любое время года. Темные глыбы-маяки постепенно стали называть «камнями Холлы»; каждый капитан в совершенстве изучил поправки и теперь ни один корабль не рисковал сунуться к Шепчущей Горловине без путеводной стрелки и опытного капитана. Или лоцмана, если это был чужой, не суманский корабль.

Республика жила торговлей: на юг отправлялись целые караваны судов с товарами для Турана, Шандалара, Фредонии, Гурды, Сагора... Даже с кочевниками загорья торговали: по ту сторону хребта протекала широченная река, зовущаяся Отха. Корабли поднимались по ней до самых степей, где хозяйничали кочевники. Целые караваны ползли к южным перевалам и уходили вглубь нетронутых плугом земледельца ковыльных степей в поисках удачных сделок. Суман весьма ценил одеяла и одежду из шерсти дромаров, странные поделки из твердого дерева, столь редкого в степях, золотые украшения...

Земли Сумана простирались от южного побережья внутреннего моря до самых гор. За морем, на северном побережье, раскинулось королевство Панома. С северянами у торговцев Сумана давно сложились самые дружеские отношения: Панома отгораживала их от набегов воинственных северных варваров, торговцы щедро платили королю и королевскому войску за защиту. Впрочем, во времена затишья и республика, и твердыни Паномы снаряжали торговые караваны на север, нагружая лошадей и яков сладостями, бронзой, изделиями мастеров-ювелиров, стеклом, тканями. Назад везли меха, кость, янтарь, самоцветы, собранные в диких северных горах, варварские доспехи из кожи и кости и странное оружие, диковинных животных, волшебные амулеты и колдовские зелья...

Не знающие железа варвары слыли бесстрашными воинами; их оружие из лосиного рога — барги, похожие на крестьянские сапы, — крушило металл королевских доспехов, а о наплечия из бараньих лбов не раз ломались закаленные клинки. Даже арбалеты и метательные топорики не смущали варваров: против железа у них имелась надежная защита — камень, найденный колдуном по имени Отран в северных горах. Камень был черен, как вороново крыло; величиной с матерого секача-шестилетка, продолговатый и гладкий. Железо липло к нему, словно заколдованное, арбалетные стрелы сворачивали прямо в воздухе, мечи в пятидесяти шагах вырывались из рук, стальные доспехи тянули воинов вперед, опрокидывая на землю. К бронзе и оружию варваров Камень Отрана оставался равнодушным. Королевские ратники, завидев черную глыбу на ритуальных салазках, предпочитали отойти и отдать деревню на разграбление, чем вступать в бой.

Кто-то из суманских моряков случайно заметил, что путеводные стрелки реагируют на Камень Отрана так же, как и на вехи-маяки у моря, только с гораздо большего расстояния. Однако на это не обратили внимания...

1. ХОЖД И ТИАР

С обрыва Хожд видел всю долину. Воздух гор был чист, казалось, что Хожд смотрит вглубь магического кристалла, а не просто в мир с высоты.

Храм, словно ласточкино гнездо, льнул к серым скалам над самыми кручами. Внизу перепрыгивали с уступа на уступ архары, постукивая копытами, мягко перетекали призрачные силуэты барсов; сюда же поднимались только орлы, не знающие преград в горах.

И еще люди.

О том, как же все-таки взобрался первый человек на неприступные утесы, предания умалчивали. Хожд и Тиар попали сюда в огромной плетеной корзине, подвешенной на прочных канатах к блочному подъемнику. Жрицы наверху без устали вращали барабан добрые два десятка минут; рядом с корзиной медленно уползала вниз шероховатая серая скала, а мир проваливался в пугающую бездну. Тропа, по которой они пришли, превратилась в тонюсенькую ниточку, поросшие лесом предгорья живо напомнили одежную щетку, правда, зеленую, и только небо казалось таким же далеким и недоступным, как и снизу. С непривычки дышалось тяжело, холодный воздух высокогорья обжигал легкие.

Впрочем, и Хожд, и Тиар быстро привыкли к обжигающему воздуху высот.

Им было тогда по двенадцать лет, сыну правителя Гильдии торговцев республики Суман и наследному принцу Королевства Панома, отданным на обучение в Храм Войны. Жрицы занялись нескладными подростками и через какие-нибудь восемь лет они превратились в крепких тренированных парней, способных управиться с любым противником как с помощью оружия, так и без него. Причем, совершенно неважно с помощью какого оружия — традиционного меча или варварского иплыкитета с его кольцом, длинными шнурами и грузиками. Им преподавали тактику и стратегию боя, учили использовать преимущества строя, выбирать место для главного сражения, не бояться быстрых решений и удачно подбирать офицеров.

В Храме готовили военачальников уже много столетий, и всех, кто прошел обучение у жриц, мир помнил долгие годы. Хотя, на самом деле мало кто в мире знал, где именно учились побеждать короли Паномы и генералы Сумана. Помнили их подвиги и громкие походы — против пиратов, варваров, против прорвавшихся с далекого северо-востока хоргов, против закованных в железо рыцарей Балчуга, приплывающих из-за океана на целых армадах парусников...

За восемь лет Хожд и Тиар спускались с высот Храма только однажды: когда почти весь теплый сезон обучались верховой езде. Тогда Жрица-Наездница провела их через Южный перевал в земли кочевников, и без малого год юноши провели на равнинах, оседлав или лошадей, или боевых дромаров, а одно время даже крупных нелетающих птиц с мощными длинными ногами — стерхов, прирученных в незапамятные времена западными кочевниками. Кочевники иногда запрягали этих милых птичек с крепкими, как гранит, клювами в двухколесные повозки, где сидел обыкновенно лучник. Не вылететь из такой повозки во время бешеного бега по степям было совсем непросто, но и этим искусством Хожд и Тиар овладели.

Вчера Жрица-Настоятельница намекнула, что обучение заканчивается. А значит, им предстоит вернуться домой, Хожду — в Порт-Суман, Тиару — в Панкариту, столицу Паномы, в родовой королевский замок. Правда, сначала они должны будут пройти последнее испытание.

Хожд сидел на краю обрыва, свесив ноги над бездной в несколько тысяч локтей, глядел в долину и гадал, каким будет это испытание. Наверное, им предстоит сразиться с кем-нибудь из жриц-воительниц.

Хожд заранее поежился: эти высокие, как на подбор, гибкие и сильные женщины, ненамного старше их с Тиаром, могли разметать гурдскую фалангу с помощью одних лишь кинжалов. И своего искусства, разумеется. После каждого предыдущего испытания у молодого дожа и королевича долго не проходили синяки и ушибы. А ведь жрицы, наверняка, щадили их, сдерживали удары...

— Зришь? — прозвучал за спиной насмешливый возглас и рядом с Хождом уселся Тиар, его единственный друг, ведь больше ни с кем, кроме жриц, ученики Храма не общались уже восемь лет. Тиар был высок и строен, как истый паномец, черноволос и длиннорук. Вечерами его чаще уводили жрицы-воительницы, те, что помоложе, жадные на стать.

Хожд же был невысок, коренаст и рыж, с виду сразу смахивал на купца-простофилю, но провести его, скорее всего, никому не удалось бы: под копной рыжих волос поселилось такое хитроумие, которому позавидовали бы самые отъявленные интриганы суманского Совета Гильдии и двора Паномы. Хожд был невероятно силен, сильнее Тиара, и в борьбе чаще опрокидывал друга на лопатки, нежели опрокидывался сам; в фехтовании же наоборот, длинные руки давали преимущество Тиару, и когда молодому дожу удавалось одолеть королевича, он радовался, как мальчишка.

— Думаю, вот... Опять, поди, бока нам намнут эти кобылы... — уныло протянул Хожд, кивнув в сторону кельи воительниц.

— На испытании, что ли? — сразу догадался королевич и беспечно махнул рукой. — Пустое, первый раз, что ли? Зато — в последний!

— Зря радуешься, — вздохнул дож. — Наверняка в этот раз они выдумают что-нибудь особенное.

— Что тут можно выдумать? — простодушно удивился Тиар. — Вот ты, вот соперник. Заколи его, заруби — и все.

— Мне бы твою беспечность, — проворчал Хожд. — Вот бы узнать, что они замышляют?

Тиар задумался. Потом легонько пихнул приятеля локтем:

— Слушай, давай у Милины спросим, а? Может, расскажет чего?

Милину, совсем молоденькую девушку, еще не жрицу, работающую пока по хозяйству, королевич знал еще по Панкарите.

— Да она зеленая еще, — оттопырил губу Хожд. — Что она тебе расскажет, сам подумай? Что она может знать? Тогда уж лучше Вайлу потрясти.

Тиар враз утратил беспечное выражение лица, став несколько озабоченным.

— Вайлу не надо... По крайней мере, я к ней не подойду.

Хожд уставился на него. Вайла последнее время спала с Тиаром чаще остальных женщин, не скрывая своего увлечения королевичем.

— Что случилось-то?

— Да, надул я ее намедни... Велела к ней придти, а я того... на сеновале заночевал...

Хожд хрюкнул, что означало у него смех. Да, к Вайле королевичу сейчас лучше не приближаться. Зашибет, чего доброго, перед испытанием...

— Может ты свою потрясешь? — с надеждой спросил Тиар.

Жрицы постарше предпочитали почему-то Хожда. Особенно Жрица-Врачевательница, тридцатитрехлетняя хоритянка, смуглая и спокойная, как горные пики.

— Ага, вытрясешь из нее, как же... Это тебе не твои девки, ради ночи не в одиночестве такого наболтают... Тогда уж сразу пойдем к Настоятельнице и все разузнаем!

Тиар вздохнул.

— Ладно, топаем на кухню.

Они покинули площадку перед обрывом и быстрым шагом пересекли тренировочные корты. Здание кухни жалось к серой скале, оттуда тянуло дымком и пряностями.

Милина хлопотала у очага, несколько девушек вертелись тут же: кто-то нарезал мясо, кто-то мыл овощи, кто-то таскал воду, кто-то подметал в кладовой...

— Эй, Милина! — позвал Тиар. — Выдь на минутку!

Девушка отложила огниво, перекинулась парой фраз с товарками, и направился к двери, на ходу вытирая руки о цветастый фартук из шандаларского ситца.

— Чего вам?

Тиар мельком глянул на Хожда потянул Милину за руку прочь от входа в кухню, в беседку над водоводом.

— Выкладывай, что знаешь про испытание! — не терпящим возражений тоном потребовал Тиар.

«Повелевает, как король вассалу, — мелькнула мысль у Хожда. — Тоже мне, повелитель...»

Когда-нибудь он подпустит Тиару шпильку и они вдвоем вдоволь похохочут остроте дожа.

Милина, оглядываясь, передернула плечами:

— Не знаю я ничего... Если Жрица-Кормилица придет — мне влетит, между прочим.

С Тиара враз опало все величие, остался вчерашний мальчишка, шалопай и неслух, с выражением разочарования на физиономии.

— Тоже мне, жрица... Что ж ты знаешь?

Милина огрызнулась:

— Как похлебку варить знаю! Куда бы вы со своими воительницами делись без нас? Кору бы, поди, со всех деревьев пообглодали.

— Но-но! Повежливее женщина! — одернул ее Тиар, но чувствовалось, что делает это он просто для порядка, чтоб не потерять навык. — Между прочим, с будущим королем разговариваешь!

— Я с весны на обучение попадаю, — парировала Милина. — Так что, если и станешь королем, то не моим.

Жрицы Храма Войны не подчинялись никому, кроме древних законов Храма и Жрицы-Настоятельницы.

Девушка собралась вернуться на кухню, но Хожд мягко поймал ее за руку.

— Послушай, Милина, нам и правда неплохо бы узнать о завтрашнем, — тихо сказал он. — Может, ты слышала что? Расскажи нам, пожалуйста!

И Милина растаяла, как таяли заслышав голос Хожда самые суровые Жрицы-из-Высших. Она оглянулась — нет ли кого — и, понизив голос сообщила:

— За обедом воительница Тага жаловалась, что барс расцарапал ей руку... Это первое.

Милина снова огляделась.

— И второе: ваши мечи с утра носили в кузницу. Зачем — не знаю...

— Что мы здесь делаем? — окрик раздался неожиданно.

Рядом стояла Жрица-Кормительница, возникшая бесшумно, как тень.

— Марш на кухню! — велела она Милине и та безропотно удалилась, подобрав фартук.

— А вам что тут нужно?

— Хотели узнать, что готовят на ужин, Старшая! — бодро ответил Тиар и преданно выкатил глаза. Вид он имел самый невинный.

— Кости стерха на ужин! — хмурясь, отрезала женщина. — Прочь отсюда! На корты — по три сотни отжиманий каждому! И сообщите Наставнице потом!

Парни поклонились и легкой рысцой убежали на корты. Крупный песок скрипел под кожаной обувкой.

Когда приказанное было исполнено, а Наставница выслушала их, Хожда и Тиара снова отослали на корты.

— Попотейте напоследок, — велела Наставница. — Но завтра вы должны быть свежими.

На ужин им принесли только хлеб, сыр и простоквашу. И ни одна из воительниц не заговорила вечером с ними — впервые за последние пару лет.

Утро началось с пинка. Для Хожда, по крайней мере. Он поднял голову над вязанкой соломы, которая сегодня служила ему подушкой, и в который раз подумал, что ночи у воительниц были гораздо приятнее, а главное — никто не будил пинками.

— Вставайте! Начался последний день обучения: идите к восходу.

Наставница уронила слова, как угасающая метель роняет на скалы острые ледышки, и исчезла.

Тиар уже поднялся, его размытый силуэт выделялся на фоне светлеющего входа в келью.

Потирая ушибленный сапогом бок, Хожд тоже встал и закутался в поплотнее в плащ. Плеснув в лицо холодной влаги из водовода, они поплелись, зевая, на обрыв.

Солнце вставало, красное, огромное, пожирая клубящийся в ущельях туман. Ежась от высокогорного ветра, двое смотрели навстречу рождающемуся дню, не зная, что произойдет завтра.

Впрочем, что произойдет сегодня они тоже не знали.

Когда Наставница вернулась, солнце оторвалось от пиков второй гряды и начало взбираться в зенит.

— Пойдемте, щенки! Пришло время доказать, что вы не случайно немного похожи на мужчин!

Наставница была одета иначе, чем обычно: вместо плотных брюк и кожаной куртки Хожд и Тиар с некоторым удивлением увидели ритуальную жреческую накидку; круглая шапочка покрывала голову.

В храме уже давно никто не спал: со стороны тренировочных кортов доносился мерный рокот бубнов и отрывистые голоса. Когда королевич и дож приблизились, стало видно, что вокруг корта расселись воительницы и все девчонки из обслуги; на некоем подобии трибун разместились жрицы рангом повыше. Жрица-Настоятельница сидела, возвышаясь над всеми, на резном деревянном кресле, установленном на ажурном каркасе из костей какого-то гигантского вымершего зверя.

Тиар заметно волновался, вертел головой и щурился; Хожд выглядел менее встревоженным, скорее — равнодушным, но беспокойство охватило и его. Они с Тиаром научились многому, однако жрицы были мастерицами на всевозможные каверзы. К тому же, они любили посадить в лужу мужчину — даже если это юноша-ученик.

Наставница вывела их в центр корта и торжественно поклонилась Настоятельнице — первой Жрице Храма Войны.

С новой силой загремели бубны, на несколько секунд, и вдруг разом умолкли.

— Я привела, сестра, этих двух. Мир готов принять их, сестры-наставницы влили в них часть своего знания. Если ты решишь, что они получили все, что могли — пусть идут! Храм сполна рассчитался за золото их отцов. И, надеюсь, мне не будет стыдно в этот день.

Наставница поклонилась; первая Жрица тоже склонила голову.

— Спасибо, сестра. Тебе никогда еще не было стыдно за обучаемых. Дело не в них, дело в тебе. Пусть докажут, что их отцы не зря платили Храму, а наше искусство нужно миру и еще послужит всем, кто достаточно мудр, чтобы не воевать бездумно. Начинайте!

Жрица Пустых Ладоней поднялась со своего места, отвесила почтительный ритуальный поклон, и жестом вызвала одну из своих помощниц.

Дейа, высокая девушка из внешней охраны, ступила на твердое покрытие корта. Из одежды на ней были только шорты и короткая куртка, закрывающая плечи и грудь. Обуви не было вовсе, длинные рыжие волосы схватывала широкая пестрая тесьма.

Наставница подтолкнула Тиара:

— Сперва ты!

Хожд отошел назад и сел на землю, мысленно пожелав другу удачи.

Тиар не обольщался: Дейа заведомо сильнее его в поединке. Потому что опытнее. И еще потому, что занимается боями без оружия всю жизнь, а не восемь лет. Значит, главное — достойно продержаться. Он отогнал прочь мысли и постарался растворить сознание в окружающем.

В голове привычно прояснилось, горизонт, казалось, можно было потрогать руками, а сам он стал быстрым, точным и расчетливым.

Первый удар он отследил и вовремя убрался с линии атаки; нога Дейи мелькнула в нескольких дюймах от его виска. Движение охранницы было стремительным и хищным, попади она Тиару по голове — тот отключился бы еще не долетев до земли.

От второго не увернулся бы и леопард, пришлось блокировать. Руки Дейи и Тиара сплелись; последовало несколько взаимных атак, безуспешных.

Девушка явно выжидала, не желая сразу заканчивать поединок. Хожд, глядя сбоку, быстро сообразил: Настоятельница хотела увидеть не бесчувственного королевича, а понять, что тот умеет. Дейа сознательно ставила Тиара в трудные положения, заставляя выкручиваться с помощью всевозможных трюков, причем чем дальше, тем сложнее приходилось Тиару.

Подсечка — Тиар подпрыгнул, молниеносный выпад — он отклонился и ответил прямым в корпус; Дейа подалась назад, словно тоже уклонялась, но нога ее уже была послана Тиару в грудь.

Впервые Тиар потерял равновесие и пошатнулся. Удар он отследил в последнее мгновение, успел только чуть повернуться, чтобы не отшибли дыхание. Было больно, но не настолько, чтобы пропустить рубящий ладонью в горло.

Рука Дейи оказалась в захвате, взялась на излом и девушка, перевалившись через бедро королевича, упала на землю.

Хожд затаил дыхание.

В следующий миг охранница, демонстрируя потрясающую гибкость, сложилась пополам, распрямилась, как тугая пружина, и Тиар не успел пресечь удар по щиколоткам. Подсечка сбила его с ног; два тела откатились в стороны и вскочили, Тиар — лишь чуть-чуть позже Дейи.

В движениях девушки сквозила завораживающая грация дикого зверя, свободного лишь благодаря собственной силе и ловкости. Тиар же казался неуклюжим, но лишь до тех пор, пока не приходилось уходить от очередной атаки. Хожд пару лет назад купился на эту хитрость: кажущуюся неуклюжесть. Тогда он во второй раз проиграл Тиару схватку...

Похоже, соперница королевича разозлилась и решила задать тому хорошую трепку. Во всяком случае, атаки ее стали резче и злее. Тиар держался на пределе, но стал пропускать удар за ударом. Продлись это еще немного, и он лег бы на корт, но поединок прервала Настоятельница.

— Довольно! Мы видели все!

Тиар опустил руки, поклонился — сначала первой Жрице, потом зрителям и сопернице, и побрел к месту, где сидел Хожд. Дейа тоже поклонилась и ушла к охранницам, сверкнув напоследок глазами. Тиару явно не стоило попадаться ей на глаза в ближайшие дни.

Настала очередь Хожда; его соперницей стала Эйрин, Жрица Ночного Зрения. Она была пониже Дейи, а главное — предпочитала не удары, а захваты и броски. Хожд об этом знал, так как научился у нее не одному трюку.

Ободряюще хлопнув по плечу усталого Тиара, дож вышел на корт, стараясь дышать поглубже, собирая все силы.

Сигнал, и Хожд метнулся вперед, в надежде захватить руку Жрицы. Неудачно — та ловко уклонилась и толкнула Хожда в плечо, лишая равновесия. Если бы он попытался устоять, неминуемо угодил бы под атаку. Оставалось падать, но и это было опасно: Эйрин могла напасть сверху, прижав его к земле. Ее болевые означали смерть для врага и поражение для остальных.

Хожд упал и перекатился; инерция подняла его на ноги, а быстрота и четкость движений уберегли от атаки: жрица просто не успела к нему.

Они стали кружить, выбирая удобный для захвата момент. Руки их встречались, пальцы скользили по коже. Зрители подбадривали Эйрин: конечно же, все болели за нее.

Когда руки сплелись, Хожд был вынужден топтаться на месте, внимательно следя за ногами соперницы и пресекая попытки подножек. Первое время это ему удавалось, но вдруг земля ушла из-под ступней, небо крутнулось вокруг башенки и верхушек сосен, и Хожд грянулся оземь; спина взорвалась болью, казалось, что натужно заскрипел позвоночник. Хорошо еще, что дыхание Хожд сумел сохранить.

Как он ухитрился зацепить носком правой ноги за голень Жрицы и слегка надавить под колено, Хожд и сам не понял: наверное сработало тело, помнившее долгие тренировки лучше мозга. Эйрин отшатнулась, взмахнув руками, чтоб не упасть, а Хожд, превозмогая боль, рванулся вперед, вскочил на ноги и послал кулак в незащищенный бок соперницы. Локоть Жрицы почти успел прикрыть брешь, удар просто заставил ее еще чуть-чуть отступить. На трибунах одобрительно загудели.

Хожд выстоял. Еще дважды он оказывался на земле, но прижать себя окончательно так и не позволил. Раз он даже сбил с ног Эйрин, парировав выпад правой руки, подцепив ногу и резко ударив локтем в корпус. Но вслед за тем был отброшен коротким толчком ступни.

Настала короткая передышка. Хожд повалился рядом с сидящим Тиаром. Ныла каждая мышца, отзываясь в голове и позвоночнике.

— Молодчага! — похвалил королевич. — Так ее!

Хожд вяло подставил ладонь; звонкий хлопок возвестил, что первое испытание пройдено.

Когда они отдохнули, на корт вышли две мечницы, поигрывая обнаженными клинками. Второй круг — фехтование, два на два. Жрица-Оружейница, сжимая в руках ремни двух мечей в ножнах, неподвижно стояла посреди корта. Эти мечи она же вручила двенадцатилетним мальчишкам восемь лет назад, едва те ступили на территорию Храма Войны.

Теперь они вышли на испытание вдвоем, плечо к плечу.

Едва взяв в руки меч, Хожд понял, что с клинком что-то неладно. Центр тяжести сместился дальше от гарды и меч казался совершенно чужим. Изумление в глазах Тиара подсказало, что другу тоже преподнесли сюрприз.

«Вот зачем мечи вчера носили в кузницу, — запоздало догадался Хожд. — Наверное, сменили навершия на более легкие... Привыкай теперь, холера...»

Первое время оружие слушалось плохо, удары выходили корявые, а блоки смазывались, как у новичков. Сталь звенела, высекались искры, ругался одними губами Тиар — дож давно научился понимать приятеля. Мечницы, умело прикрывая друг друга, раскачивали смертоносный железный веер, теснили парней к границе корта.

Впрочем, спустя пару минут Хожд немного освоился, да и тиаровы удары становились раз от разу точнее и опаснее. Веер жриц стал вязнуть во встречной защите, а позже блестящие стальные жала вынудили защищаться и противниц.

Когда Настоятельница сказала: «Довольно!» Тиар даже не запыхался, а Хожд выглядел куда свежее, чем после борьбы.

Он ни на секунду не сомневался, что второй круг пройден. А увидев, как Жрица Клинков сердито выговаривает мечницам, не сумевшим совладать с испытуемыми, даже позлорадствовал. Хотя понимал, что против них вышли не самые искушенные в фехтовании жрицы.

Настал черед стрел и тетивы — Хожду и Тиару вынесли тугие горные луки и по два пучка стрел. Девушки из обслуги мигом вытащили на корт обитые шкурами щиты-мишени и установили их напротив трибун. Дожа и королевича Наставница увела на соседний корт — стрелять предстояло оттуда.

Первым шел, как водится, залп на восемь стрел. Тетива под их тяжестью глухо тренькнула, стрелы летели медленнее, чем одиночные, но Хожд и Тиаром не впервые стреляли залпом: целили они сильно выше мишени.

После залпа в щите торчало шестнадцать стрел. Наставница за спинами лучников облегченно выдохнула.

А после они выпускали стрелу за стрелой, особо не целясь, полностью доверившись рефлексам и навыкам; пять секунд — шесть стрел. Скоро небольшой щит был утыкан, как еж. Стрелы раскалывали воткнувшиеся чуть раньше, освобождая оперение. Перед мишенью валялись щепочки.

Когда стрелы иссякли, Тиар повернул голову, подмигнул Хожду, и только после этого опустил лук. Звонкий хлопок ладоней вторично всколыхнул тишину на кортах.

Но испытание еще не закончилось: о чем-то пошептавшись с Настоятельницей Жрица Стрел и Тетивы отослала к испытуемым одну из своих помощниц. С колчаном специальных стрел.

Хожд догадался правильно: это были стрелы с дополнительным пером, прикрепленным под углом к основному оперению. Тайна давно исчезнувшего народа, кочевавшего некогда по южным равнинам...

Они с Тиаром отошли в сторону, так, что мишень смотрела на них чуть ли не ребром.

Первым выстрелил Тиар, долго угадывая ветер. С тихим свистом стрела прянула в небо. Сначала она летела прямо, но по мере того, как скорость ее падала распрямлялось дополнительное перо. И она стала заваливаться в сторону. Чем дальше, тем сильнее.

В щит стрела воткнулась почти под прямым углом, словно была пущена с центра корта, а не из-за его пределов. Зрительницы одобрительно загудели, словно хотели сказать: «А не такие уж и простофили эти мужчины!»

Вторая стрела, пущенная Хождом, тюкнула и завиляла оперением, как радостный пес хвостом, совсем рядом с тиаровой.

Пел рассекаемый наконечниками воздух, попеременно звенела тетива луков, с хрустом вгрызались в мишень стрелы... Испытание продолжалось.

А Хожд, целясь в очередной раз, вспоминал слова Милины. В частности, упоминание о барсе. Не зря ведь его ловили? Что еще придумают хитроумные Жрицы Войны, хранительницы древнего знания?

Отпустили их только в полночь. Вторая половина экзамена заключалась в сотнях вопросов, на которые Хожд и Тиар должны были ответить.

В большинстве случаев они знали ответы. А если не знали, приходилось думать: Жрицы задавали только такие вопросы, на которые можно было ответить, обладая достаточными знаниями. Поиск ответа не занимал много времени, оба испытуемых доказали, что научились работать не только руками или клинком, но и головой.

В эту ночь их никто не трогал: у Хожда с Тиаром едва хватило сил дотащиться до кельи и рухнуть на жесткие ложа, завернувшись в плащи.

Обучение закончилось. Настоятельница подтвердила готовность обоих вернуться в мир, лежащий вне Храма; Жрицы Войны сполна расплатились знаниями за золото паномского короля и суманских торговцев. Назавтра в полдень у места, где опускается корзина подъемника, будет ждать свита встречающих. Вместо мальчишек Храм возвращал отцам мужчин и воинов. Полководцев.

А пока они спали, опустошенные трудным днем, чтобы вскоре уйти отсюда навсегда.

Только утром Хожд наконец стал сознавать, что все закончилось. Его никто не разбудил, как прежде, пинком, никто не гнал на тренировку, не поручал тяжелую и чаще всего бессмысленную работу. Солнце уже поднялось, бросая на пол кельи узкие светлые лучи. Рядом посапывал Тиар.

— Эй! — пихнул его Хожд. — Вставай, Ти!

Королевич потянулся и сел. Взгляд его был блуждающ и туманен, волосы со сна топорщились, как иглы у дикобраза.

— Чего? — зевая, спросил он.

— День уже, — сказал Хожд. — Пошли умываться.

Холодная вода несколько освежила их. Поколебавшись, направились в сторону кухни. Оттуда тянуло дразнящим запахом жареного мяса.

Едва они приблизились, в дверях возникла Жрица-Кормилица. Тиар остановился, словно на стену налетел, а Хожд уныло подумал:

«Ну, вот, сейчас снова отжиматься пошлет...»

Кормилица поклонилась, глубоко, как не кланялась даже Настоятельнице, и почтительно произнесла:

— Доброе утро, Ваше Высочество! Доброе утро, Дож Сумана! Ваш завтрак сейчас подадут, прошу вас, проходите!

И она плавно повела рукой в сторону трапезной, где Хожд и Тиар ели всего однажды: в первый день, едва ступив на землю Храма.

Несколько сбитые с толку юноши последовали за Жрицей.

В трапезной накрыт был единственный стол на двоих; алая бархатная скатерть покрывала его и свешивалась до самых плит на полу. Вместо деревянных мисок стояли серебряные, рядом лежали вилки и ножи, тоже серебряные, и еще Хожд различил слабый запах вина. Вино им запрещали строго-настрого все эти годы, но нельзя сказать, что они не знали вкус вина... По крайней мере их ни разу не поймали за потреблением хмельного, хотя, наверное, догадывались, что ученики втихую попивают красненькое с младшими жрицами и с обслугой...

Когда странная трапеза, во время которой оба чувствовали себя слегка не по себе, ведь прислуживали им сама Кормилица с помощницей, закончилась, им так же вежливо предложили навестить Настоятельницу.

В ее покоях было прохладно и пахло чем-то цветочным. Впервые Хожд видел Первую Жрицу не в ритуальном наряде, а просто в шелковой накидке и простоволосую, и вдруг понял, что это уже пожилая женщина, уставшая от необходимости постоянно выглядеть неприступной, спокойной и уверенной во всем.

— Я не задержу вас долго, Принц, и вас, Дож! Всего несколько слов...

Настоятельница говорила негромко, однако каждое слово отчетливо звучало в тишине покоев, эхо дробилось, как дождевые капли, падающие на камень.

— Восемь лет Жрицы учили вас всему, что умели сами, всему, чему нас научили долгие века войн. Теперь вы способны вести за собой армии и побеждать — для этого ваши отцы и привезли вас в Храм восемь лет назад. Помните: то, чему вас обучили, — величайшая ценность. Дороже золота и драгоценных камней, потому что знания нельзя украсть или отнять, они пребудут с вами всегда. Пользуйтесь ими на благо своих стран, и, надеюсь, вы навсегда останетесь чистыми и честными, какими я узнала вас здесь. И еще надеюсь, Жрицам никогда не придется стыдиться ваших поступков там, в мире.

Идите — и пусть удача не покинет вас...

Хожд и Тиар, не сговариваясь, низко поклонились, и оба знали, что Настоятельница склонилась в ответ.

Вещей у них практически не было: только одежда, но Оружейница перед спуском вручила им мечи, снова привычные, со старыми навершиями, а Жрица Стрел и Тетивы преподнесла по луку и полному колчану стрел.

Провожать королевича и дожа вышли практически все. Нестройная толпа женщин — жриц, воительниц, охранниц, обслуги... У огромной пузатой корзины Хожд и Тиар, переглянувшись, снова поклонились, на этот раз всем, а потом разом вскинули мечи. Их клич далеко разнесся в горах, рассыпаясь многоголосым эхом, и обитательницы Храма оживленно зароптали, прощаясь с теми, кто на их глазах из голенастых подростков, ничего толком не умеющих, превратился в мужчин, о которых скоро заговорит весь Мир.

Заскрипели колеса подъемника, запели туго натянутые тросы, и скоро приземистые кельи Храма и машущих руками женщин заслонило серое тело скалы. Они остались вдвоем, лицом к лицу с высотой и нахлынувшими мыслями. Впереди ждало много нового.

2. САЙ

Пустоши пели, как кувшины на ветру. Ветер вольно гулял по ним от океана до гор на западе — не зная препятствий и границ.

Сай не знал почему поют Пустоши. Вообще непонятно — что может звучать на ветру? И тем не менее Пустоши пели всегда, сколько он себя помнил. Где-то вдалеке звучали голоса, складывающиеся в заунывную мелодию, но приблизиться к ним никогда не удавалось — голоса отдалялись, потом вдруг затихали, чтобы спустя минуту зазвучать совершенно в другой стороне.

Вскинув на плечо верную баргу, Сай зашагал на север, к Капищу Отрана. Барга тоже умела петь: когда воины Пустошей выходили на битву, они вертели свое оружие над головами и стоголосый вой часто заставлял дрогнуть поклоняющихся железу жителей Паномы.

Широким шагом меряя равнину, Сай размышлял: зачем вызвал его отец? Он ведь могучий колдун, его почитает весь Север, чем может помочь ему Сай? Только силой рук, ловкостью в обращении с оружием да сотней-другой таких же, как и он сам, бродяг-оторвиголов, которые пошли бы за Саем даже в жерло Огненных Пиков.

Капище было совсем недалеко: к закату Сай рассчитывал обнять отца в его гроте, потому что на людях кланялся ему как колдуну наравне со всеми и только наедине позволял себе расслабиться и отбросить довлеющий ком вековых традиций.

Спутники расположились табором на берегах реки, впадающей во внутреннее море: им в Капище делать нечего. Отец (устами посланника, конечно) просил не приводить их близко к Капищу, но и не отпускать далеко. Значит, им нашлось дело... Давно пора — бронзовые ножи скучают за поясом, а барги давно не подавали голос. Доброй драке Сай всегда радовался.

Ноги сами выбирали куда ступить, мелкие камешки шуршали, потревоженные подошвами кожаной обувки. Вдалеке пронесся табунок диких коней, откочевывающих с юго-запада, из-за крайних гряд еще севернее, в земли жутковатых хоргов. Сай проводил стремительных животных взглядом.

«Как южанам удается их приручить? — подумал Сай с легкой завистью. — Слишком они свободны...»

Верхом он, наверное, преодолел бы расстояние до Капища куда быстрее. Сородичи с запада, со стылых болот и чахлых лесов когда-то приручили лосей, но воины Пустошей всегда сражались пешком.

Когда Сай достиг площадки сонных идолов, дыхание его оставалось таким же ровным. Отсюда уже виднелись похожие на скрюченные пальцы скалы-столбы, а от скал — темный зев грота Отрана.

Отец был в гроте — склонившись к алтарю из полированной гранитной глыбы, вглядывался в ритуальный узор на старом, испачканном засохшей кровью амулете. Сай опустил баргу на чисто выметенный пол и приложил ладони к щекам, приветствуя колдуна. А через секунду уже обнимал стареющего крепкого мужчину, седого, как лунь, приветствуя отца.

Они не виделись почти год, с тех пор, как случилась неожиданная стычка с меченосцами Паномы. Тогда Камень Отрана вновь свел на нет атакующий порыв южан, вырвав из рук несколько мечей и отклонив все стрелы. К счастью, удалось быстро договориться, Сай выдал паномскому офицеру двоих шалопаев из своего отряда: выяснилось, что они втихую решили ограбить пограничную деревеньку и попытались это осуществить. А деревенские крикнули патруль, проходивший неподалеку...

Колдун отстранил сына, выцветшие его глаза лучились гордостью и легкой тоской. Когда-то он и сам был таким же — молодым, мускулистым и беззаботным. Когда водил орды воинов на пономские поля...

— Что случилось, отец? — подал голос Сай. — Ты никогда не звал меня так настойчиво. Я собирался...

— Неважно куда ты собирался, — перебил колдун. — Где ты бродил последние две недели?

Сай пожал плечами:

— Вдоль реки, по границе Паномы. Там шныряют люди-из-лодок. Дважды мы их обращали в бегство. А что?

Отец нахмурил густые брови, похожие на комки мокрого снега. Сай почувствовал: случилось что-то недоброе. Неужели кто-то напал на стойбище? Или Панома нарушила долгий мир? Или снова кто-то из его молодцов разграбил караван?

— В Капище пробрались воры. Пять или шесть дней назад. Стражей усыпили — они провалялись без малого сутки. Троих просто зарезали — железными ножами.

— Железными? — изумился Сай. — А как же Камень?

— Они подкрались так, чтобы стражи находились между ними и Камнем, а потом разом метнули ножи.

«Стражей, понятно, проткнуло насквозь...» — подумал Сай. Он прекрасно знал силу черной глыбы.

— И что дальше?

— Камень исчез. За ним воры и приходили.

Сай остолбенел. Святыня всего их гордого рода, Черный Камень Отрана, веками служивший щитом от всех, кто носил железо...

— Они все рассчитали. Ты увел свой отряд на юго-запад, Горт отправился к паномскому наместнику, половина стражей разбрелась охотиться... В стойбище остались только женщины с детьми да подростки.

Колдун замолчал. Сай немного выждал, потом осторожно спросил:

— И что же теперь будет?

Отец взглянул ему в глаза.

— Камень нужно вернуть. И займешься этим ты.

Не раздумывая, Сай кивнул.

— Воры пришли с юга, и туда же ушли. Пусть твои воины разделятся на тройки и прочешут всю Паному, до самого моря, а если понадобится, то и дальше. А тебе я дам вот это...

Колдун протянул сыну амулет, который рассматривал несколько минут назад — размером с воробья фигурку, вырезанную из кости. Голова божка-идола стала темной от крови многочисленных жертв, принесенных за многие годы. Два огромных тусклых выпуклых глаза бессмысленно таращились в пространство. Кожаный шнурок вытерся и посерел.

— Возьми. Это поможет найти Камень.

— Как? — спросил Сай, разглядывая лежащий на ладони амулет. Не потому, что не верил. Просто он хотел научиться пользоваться магической вещью. В отличие от большинства воинов Пустошей Сай не испытывал робости перед магией. Все-таки его отец был колдуном, перед которым склонялся весь Север. А в жилах Сая течет такая же кровь, значит магия рано или поздно покорится и ему.

— Возьми за шнурок, — посоветовал колдун.

Фигурка идола повисла в полутьме Капища, потом медленно и уверенно обернулась к юго-востоку и застыла. Выкаченные глаза глядели в сторону далекого моря.

— Он чувствует Камень и всегда смотрит на него. Найди нашу святыню, и о тебе заговорят Пустоши. А немного позже вожди свободных племен преклонят перед тобой колени. Если Камень вернется в Капище, я скажу: теперь ты этого достоин, Сай!

Рука Колдуна легла на рог оплечия.

— Я верю в тебя, сын.

Сай молчал всего мгновение.

— Й-ээр! Я вернусь, отец, и вернусь с Камнем. Обещаю!

Молодой северянин спрятал амулет, подобрал тяжелую баргу и ушел в льющиеся с лиловых небес сумерки. Он знал что его ждет: поиск, битва, а затем — слава. Когда-нибудь он поведет за собой всех воинов Пустошей — всех, до единого.

Но это еще нужно заслужить.

Рука Сая крепко сжала рукоять барги.

3. ЮХХА

Кибитку бросало на неровностях южной степи, деревянные колеса, скрепленные полосами начищенной бронзы, скрипели на осях, словно болотные птицы. Через щели в пологе набивалась серая дорожная пыль. Юхха морщилась: очень хотелось выбраться из душной кибитки, вскочить на оседланного дромара и погнать его к далекому горизонту, туда, где вздыбился неровный хребет. Раздражала ритуальная одежда. И еще было немного неуютно без привычного кривого кинжала у пояса.

Посольство ползло по плоским, как стол, степям. Шесть кибиток и полсотни всадников. С торговцами Порт-Сумана у Великого Шиха Кочевий имелся железный договор: за две больших меры золота суманский корабль доставит посольство к берегам Турана. С недавних пор Великий Ших загорелся идеей сплотить разрозненные кочевья в единую страну, наметить границы, расширить торговлю и — слыханное ли дело! — построить в степях города. Будто вольные сыновья зеленых просторов усидят в каменных домах. Впрочем, Юхха знала, что Великий Ших отнюдь не наивный мечтатель: не так давно через дальние кочевья проезжала туранская конница и с предводителем туранцев Ших долго толковал, чуть не неделю. Конников вел Горам, полководец по зову крови, правая рука короля... Перенаселенный Туран мог отправить сотни безродных земледельцев в бескрайние степи кочевий, и те рады будут считать себя подданными Великого Шиха: в Туране получить землю им явно не светило.

На Юххе идеи отца отразились неожиданно и скоропалительно: ее прочили в жены младшему сыну туранского короля. То, что принцу едва исполнилось двенадцать лет никого не смутило; Ших быстро назначил нескольких верных людей в посольство, набил пятерку кибиток золотом, драгоценными камнями, коврами и прочими дарами, буквально силой снял Юхху из седла, велел облачиться в брачное и отправил караван в Порт-Суман. Нападения Великий Ших не опасался: в степях который год было спокойно. За горами лежали земли мирных торговцев Сумана, на востоке плескался океан, а на юге, за водами реки Отхи плотной стеной возвышались медные боры, где водилось только бессловесное лесное зверье. А от пиратов Шепчущей Горловины должны были защитить баллисты и тяжелые арбалеты суманского корабля.

Гортанный крик вывел Юхху из раздумий. Кто-то из всадников перекликался с соседом.

— Вон! Вон, на горизонте!

Второй голос с сомнением произнес:

— Да это просто ветер...

— Порази тебя гром, Махат! Где ты рос? Это пыль из-под колес!

Махат что-то неразборчиво пробурчал.

Юхха одним движением сбросила ритуальную накидку и осталась только в шортах, открытой куртке из шкуры дромара и мягких тапочках-суманах на высокой шнуровке. Нацепить пояс с кинжалом было делом одной секунды.

Отодвинула край полога; в нос ударил знакомый с детства запах дромарского пота пополам с пылью. Сидящий за вожжами Хил вопросительно обернулся, шмыгнув крючковатым носом.

— В чем дело, госпожа?

Юхха фыркнула: успел нахвататься городских словечек!

— Крикни, чтоб подали Иста.

Любимого скакуна Юхха, конечно же, взяла с собой. Минуту спустя она уже влилась в седло, оглаживая рукой горбоносую морду ликующего дромара. В хозяйку лохматый Ист был просто влюблен. Бескорыстно и глубоко.

На горизонте, окруженная облачком пыли, появилась темная точка.

— Что я говорил? — торжествующе обратился к Махату обладатель первого голоса, усач-Рохх, десятник охраны. — Повозка!

Юхха прищурилась. Даже на таком расстоянии она различила, что в повозку запряжен не дромар.

Начальник посольства Их-Тад велел остановиться; натянулись вожжи, дромары со вздохом замерли, впечатав мозолистые ступни в иссохшие травы, стих мерный скрип колес, и только клубящееся облако пыли продолжало неспешно ползти вперед.

Охранники стянулись к передней кибитке взявшись за дротики и причудливо искривленные палки-хавы.

Неведомый путник приблизился, стало видно, что открытую повозку-арбу на больших колесах влечет крупная птица, высоко над степью вскинув клювастую голову. Мощные ноги двигались без видимых усилий, и это при том, что птица помимо арбы с лучником, несла еще одного человека на спине.

Юхха успокоилась: арба была всего одна, да и с хозяевами птиц-стерхов люди Кочевий не враждовали. Собственно, это были дальние родственники, обитавшие несколько западнее племен Великого Шиха. Точно так же они кочевали по степям, только вместо дромаров разъезжали на сильных нелетающих птицах. Пожалуй, стерхи посильнее дромаров. Голова их на длинной шее возвышалась над средним дромаром на столько же, насколько всадник возвышается над пешим.

— Наверное, кто-нибудь из молодых ездил меряться силами с суманскими пограничниками, — проворчал Их-Тад. — Не сидится же им у себя...

Соседи и правда в одиночку и группами часто просачивались за перевалы и устраивали с воинами приграничья бескровные побоища, длящиеся иногда дни напролет. Убивать они никого не убивали — не то тренировались, не то испытывали себя. В предгорных Кочевьях болтали, что стерхеты бьются с пограничниками на деньги: кто проигрывает, тот и платит. Может, в этих словах и была доля правды. В предгорьях болтают всякое.

Поравнявшись с посольством, стерхеты криком остановили птицу. Арба, прокатившись несколько шагов, замерла. Всадник соскочил в дорожную пыль, лучник остался в арбе.

— Солнце и Ветер! — стерхет поклонился Их-Таду, отдавая дань уважения его высокому роду. — Благополучия послам Великого Шиха!

— Простор и свобода, — ответил Их-Тад несколько озадаченно. Эти сорвиголовы уже знали о посольстве! Быстро же вести расползаются по степям.

— Я — Эсхат из кочевья Белого пера. Позволь сразиться с одним из твоих воинов, великий посол. Окажи честь храбрецу...

О себе этот Эсхат был явно высокого мнения. Юхха смерила его оценивающим взглядом: высок, силен... но несколько тяжеловат. Скорее всего, ему недостает быстроты.

Их-Тад приготовился ответить, что не пристало послам терять драгоценные минуты на разные пустяки, что время не терпит, но его перебила Юхха.

— Пусть сразится, Тад, — сказала она намеренно опустив родовое имя. — Для него это действительно большая честь.

Эсхат поклонился, металлические бляшки, нашитые на его стеганый халат, тихонько звякнули. Лучник метнул ему причудливо изломанный хав.

Их-Тад обернулся к своим всадникам, но его снова перебила Юхха:

— Не трудись, Тад, он будет сражаться со мной!

Эсхат чуть не поперхнулся. Поединок с девушкой в его планы не входил. По крайней мере — поединок с оружием в руках, а не в постели.

У крутого бока Иста незаметно возник Хил-погонщик. Как всегда вовремя. Он протягивал хозяйке ее хав — ствол степного дерева, очищенный от ветвей и отполированный ладонями до гладкости птичьего яйца. Каждый воин долго приноравливался к своему хаву, потому что двух одинаковых не сыскать было во всей степи.

Помедлив, Эсхат метнулся к стерху, коротким рывком распустил упряжь арбы и вскочил птице на спину. Лучник выпрыгнул на землю, развернул арбу и откатил ее в сторону. Всадники посольства пнули дромаров и образовали широкое кольцо.

Юхха ухватила поудобнее хав, исподлобья глядя на противника. Тот движениями ног правил стерха на сближение. Когда птица и дромар сошлись почти вплотную изломанные палицы встретились, взломав сухим треском повисшую тишину.

Отражая ловкие тычки и отбивая размашистые удары, Юхха тревожила стерхета выверенными контратаками. А когда Эсхат увлекся и неосторожно отвел глубокий выпад, зацепила его крюком хава за край халата и сбросила на землю. Стерх прыгнул в сторону и нерешительно затоптался на месте.

Дерись они насмерть — Эсхат успел бы уже стать покойником. Но Юххе хотелось задать самоуверенному стерхету добрую трепку. Она выскользнула из седла и жестом отослала Иста. Дромар послушно потрусил к повозкам.

Эсхат стал осторожнее, но скорости ему действительно не хватало. Быстро схлопотав два сильных удара по рукам и оставшись без хава, он так и не сумел хотя бы задеть Юхху.

Девушка холодно взглянула на растерянного бойца и демонстративно отбросила хав. Эсхат медленно взялся за кинжал — длинный, изогнутый, широкий у гарды и постепенно сужающийся, острый, словно чешуя басга. Юхха извлекла свой.

Они покружили, поедая друг друга взглядом. Эсхат тянул время, совершенно выбитый из колеи. Видно, не ожидал такой прыти от девчонки. Настроился на легкую победу, а ему надавали по сусалам, будто ребенку.

А потом Юхха ринулась в атаку, быстрая, гибкая и расчетливая, как опытная тигрица. Кинжалы свистели, рассекая воздух. Но кинжал Юххи иногда рассекал не только воздух — полоснул по руке, окрасившись красным, вспорол ткань халата на боку, оцарапал щеку...

Эсхат утратил осторожность и попался на простой крюк: Юхха взяла на излом его руку, вышибла кинжал из ладони, и швырнула через спину. Грузно, словно мешок с рыбой, стерхет приложился к поросшей редкими стебельками трав земле. Поднялся он куда медленнее, чем после падения со своей верховой птицы.

Убрав кинжал, Юхха завершила дело голыми руками. И ногами.

Воины посольства победно заулюлюкали, потрясая дротиками и хавами: они-то знали, как страшна в поединке дочь Великого Шиха и как покоряется ей любое оружие.

Эсхат валялся, словно кукла, лицом в пыли. Глаза его стали стеклянными, из носа струилась тонкая красная ниточка.

— Позаботьтесь о нем, — велела Юхха охранникам и повернулась к стерхету-лучнику. Тот выглядел озадаченным.

— Никудышные у вас бойцы, — сказала она. — С женщиной совладать не могут...

Лучник вздохнул и опустил голову. Стерхеты всегда были странными людьми — немного не от мира сего. Не зря Великий Ших не решился покорить всадников-на-птицах; слова Юххи звучали как маленькая месть дочери повелителя Кочевий независимым соседям.

Спустя недолгое время посольство снова ползло, рассекая степь, к Суманским перевалам, а Юхха в ритуальной накидке сидела под пологом кибитки, ничем не напоминая дикую кошку; но все в посольстве знали: дикая кошка живет в ее сердце и в любой момент готова выпустить когти.

Рохх и Махат придержали дромаров, в последний раз бросая взгляд назад, где лучник запрягал стерха. Слегка очухавшийся Эсхат лежал в арбе, ноги его уныло свешивались меж тонких оглоблей.

— Да, — глубокомысленно заметил Рохх. — Не завидую я туранскому принцу...

4. ХОЖД

Над Порт-Суманом сияло солнце, совсем как в воспоминаниях Хожда. Все годы обучения ему грезилась одна и та же картина: вид из окна второго этажа отцовского дома: причалы, залитые солнцем, корабли с убранными парусами, пестрая толпа на пирсах и перед ними...

Сейчас он видел все это вживе. И ничто не изменилось: ни дробящееся в волнах моря сияние, ни очертания кораблей, ни гомон толпы. Только не нужно было вставать на цыпочки, чтобы увидеть все, что под окном: теперь Хожду хватало роста.

Часы на ратуше, невидимой из этой комнаты, пробили полдень и тотчас отозвались тяжелым гулом часы в кабинете отца: «Бум-м-м-м... Бум-м-м-м-м...» И так двенадцать раз. От их боя содрогался весь дом. Странно, что не звенела посуда в шкафах и не падали с ажурных столиков дорогие хрустальные вазы. Домашние словно не замечали этих ежечасных встрясок; обостренные Храмом чувства Хожда никак не могли привыкнуть к ним, и всегда оказывались застигнутыми врасплох. И зачем отцу эти чудовищные часы?

Пора. Отец собирал в полдень самых влиятельных торговцев Сумана. И намекнул, что присутствие Хожда обязательно.

В библиотеке расположилось человек десять — кто в креслах у стеллажей с книгами, кто у окна, — в основном заядлые курильщики — кто за столами. Отец сидел с курильщиками.

Войдя, Хожд с достоинством поздоровался со всеми. Торговцы с любопытством разглядывали возмужавшего сына дожа, которому, наверное, суждено занять в будущем этот пост. Хожд отнесся к оценивающим взглядом спокойно: Храм научил его многому.

Когда собрались все приглашенные, дож погасил трубку и вышел в центр библиотеки, где его могли видеть все собравшиеся.

— Я созвал вас, почтенные горожане, для того чтобы обсудить невеселое положение, в которое некоторое время назад попал Суман. Все, наверное, знают о чем я говорю, но для одного человека придется рассказать все с самого начала. Для Хожда Румма — моего сына, недавно закончившего обучение в Храме Войны. Потому что именно ему мы намерены поручить хлопотную миссию...

Дерег Румм, Дож Сумана, глава Совета Гильдии торговцев, прервался и внимательным взглядом обвел присутствующих. Затем продолжил:

— Все прекрасно знают, на чем основана наша навигация: на том, что металлические стрелки чувствительны к расставленным на берегах камням Холлы. Сотни лет капитаны водили суда по морю, проходили без всяких проблем Шхеры Шепчущей Горловины, и никогда наши стрелки нас не подводили. Но с недавних пор творится что-то непонятное: стрелки стали врать. Шесть — уже шесть! — кораблей поочередно сели на мель недалеко от Зеленого Рифа. И были разграблены тут же, хотя пиратам мы не так давно задали добрую трепку и вывели их под корень. Приличных кораблей у них не осталось, а располагая лишь лодками наши суда не захватишь. Смею предположить, что пираты нашли способ запутать нашу систему навигации и пользуются этим нагло и беззастенчиво, хотя совершенно не представляю как им это удалось. Терпеть подобное безобразие нет никакой возможности, все обеспокоены скачками цен на суманских рынках, многие торговцы терпят убытки... Надо что-то делать. А посему нужно снарядить несколько кораблей и очистить море от пиратов, и главное — выяснить почему врут наши маяки. Задача не из легких, понимаю, и поручить ее решено Хожду — пусть покажет, что не зря учился в Храме. Готов, сын?

Ни секунды не колеблясь, Хожд ответил:

— Да, отец. Обещаю тебе и уважаемым торговцам Порт-Сумана, что сделаю все возможное, а если понадобится — то и невозможное, и избавлю страну от неприятностей.

Хожд говорил спокойно и уверенно, зная себе цену.

— Хорошо сказано, — заметил один из торговцев. — Теперь нужно так же хорошо справиться с поручением.

— Сколько кораблей и воинов мне дают? И какой отпущен срок?

— Кораблей и воинов — сколько скажешь. А срок — чем быстрее, тем лучше. Торговля хиреет на глазах, слыханное ли дело! А караванов сколько не посылай, оборот не тот, что морем... С югом связи почти нет, когда такое было...

Спустя час Хожд отправился в порт — поглядеть на корабли, потолковать с капитанами и офицерами морских пехотинцев. Тянуть он не собирался, дело не терпело отлагательств.

— Присмотришь за ним, — негромко сказал дож Лату Кли, седовласому военному советнику, громившего пиратов еще когда сам дож учился ходить. — Если все будет делать как надо, не вмешивайся. А если провалит... что ж, значит зря я платил Храму.

— Надеюсь, что не зря, — ответил Лат. — Мне он понравился. Справится, не сомневайся.

— Посмотрим... Харид, почему твои лавки второй день не торгуют шандаларскими тканями? Только не говори, что у тебя кончились завезенные из Гурды запасы.

Разговор перешел на торговые темы, курильщики запыхтели трубками еще яростнее; покинувший библиотеку Лат еще долго слышал разные голоса. Он тоже отправился в порт.

5. ТИАР

В тронном зале дворца даже тишина казалась торжественной. Развешанные по стенам гобелены, геральдические щиты и портреты королей минувшего, трон на возвышении, доспехи — все дышало древностью и породой. Тиар, облаченный в парадную накидку наследного принца, благосклонно кивал кланяющимся придворным. Сам он поклонился только отцу — Балху III, королю Паномы. Такое почтение к собственной персоне все еще забавляло Тиара. В Храме он привык чувствовать себя подчиненным.

Большинство баронов встретило принца с нескрываемым восторгом: натянутые отношения с варварами Пустошей пора было налаживать, но заниматься этим не хотелось никому. Вернувшийся из Храма Войны принц займется именно этим, никто не сомневался ни секунды.

Когда принц занял законное место по правую руку от трона король поднял руку и негромкие голоса в зале тотчас смолкли.

— Я собрал вас здесь, мои верные вассалы, дабы поделиться беспокойными мыслями о состоянии дел в королевстве. Ничего особенно неприятного не происходит, зато непонятного — хоть отбавляй. А непонятное имеет свойство быстро становиться неприятным, увы...

С соседями из Сумана у нас давний и прочный мир, но последнее время упали доходы от торговых пошлин, потому что корабли Сумана опять грабят поднявшие голову пираты. Но это проблемы Сумана — с пиратами пусть расправляются сами.

С варварами Пустошей формально тоже мир, хотя изредка случаются мелкие стычки. К счастью, чаще всего неприятности быстро улаживают офицеры прямо на месте. Беспокоит меня следующее: те же офицеры доносят, что небольшие группы варваров слоняются по нашим северным землям, словно что-то ищут. Они никого не трогают, что очень странно, селения и путников не грабят, что еще более удивительно, просто шныряют и везде суют свои носы. Что можно искать в Паноме? Теряюсь в догадках. От варваров можно ожидать чего угодно, поэтому считаю, что нужно усилить гарнизоны в северных провинциях. Сыну же моему, принцу Тиару, повелеваю разузнать, что именно влечет на наши земли варваров. Вести войска к Хлоту ему придется завтра же.

Тиар низко поклонился: вот и первое дело. От него явно ждут демонстрации приобретенного в Храме умения. Что ж, в таком случае нужно показать им на что способен ученик Жриц.

— Благодарю Ваше Величество! Вы не будете разочарованы!

Повадки и традиции паномского двора не вытравились даже восьмилетним пребыванием в Храме. Тиар мгновенно вспомнил все церемониальные штучки, хотя ему казалось, что многое он безвозвратно забыл.

Когда придворные разошлись из тронного зала, король подозвал Вакура, военного министра, водившего паномские полки еще при отце Балха.

— Отправишься с войсками, старый лис...

— Ваше Величество сомневается в принце Тиаре? — осторожно поинтересовался ветеран-вояка.

— Не то чтобы я сомневался, — ответил Балх. — Однако, так я буду ощущать себя спокойнее. Тебе сразу станет ясно чего стоит принц как полководец. Если он то, что мы хотели заполучить, не мешай ему. Пусть делает по-своему. Действовать будешь только если он окажется совершенно беспомощным. Но надеюсь, тебе предстоит побыть просто наблюдателем.

— Я понял, Ваше Величество. Будьте спокойны, — кивнул Вакур и поклонился.

«Назначу ему толкового адъютанта, — подумал он, покидая зал. — Из ветеранов...»

Войска выступили на рассвете и впереди на породистом туранском скакуне ехал принц Тиар. Провожала его вся Панкарита, невзирая на ранний час. Восходящее солнце сверкало в начищенных доспехах воинов и казалось, что каждый из них уносит с собой слепящий кусочек. На север, в Пустоши, которые беспрерывно поют.

6. УЛЬМА

Все улицы Порт-Сумана рано или поздно приводят на набережную: в этом Ульма не раз убеждалась последние годы. Поначалу припортовые закоулки сбивали ее с толку, как и любого чужака, но за год она пообвыклась и быстро научилась ориентироваться даже в смахивающем на лабиринт центре.

Ульма пересекла Гранитную площадь и углубилась в скорняжный квартал. Запах выделанных и невыделанных шкур тяжким облаком витал над кривыми улочками всегда, независимо от времени года. Дома здесь были большей частью старой постройки, успевшие потемнеть от зимних ветров еще до прихода Желтой Чумы; такие же сохранились в квартале каменщиков и вокруг центральных площадей, у дож-вельдинга. Полвека назад мода на крутые черепичные крыши прошла и взамен обветшалых лачуг дож велел отстроить приземистые дома с покатой кровлей и причудливыми башенками. Порт-Суман вновь изменил лицо, но на этот раз горожане только радовались: многие, кому до сих пор приходилось ютиться в тесных припортовых домишках, получили возможность вселиться в новые кварталы. Если, конечно, их ремесло позволяло выплачивать ренту...

Тараг стоял в самом центре квартала, несколько отступив от череды лавок и аптек. В посеребренных куполах отражались низкие свинцовые тучи. Тяжелые двери мореного дуба были полуоткрыты. Насколько Ульма знала, эти двери не запирались никогда, даже во время мора. Собственно, старики говорили, что только здесь можно было спастись от чумы, если болезнь не успела зайти слишком далеко. Жрицы Тарага умели исцелять многие недуги и практически все выжившие после мора пили в Тараге чудодейственное зелье. Но таких в Порт-Сумане остались единицы: кого пощадила болезнь, не пощадило время.

Толкнув дверь, отворившуюся совершенно бесшумно, Ульма вгляделась в зыбкую полутьму. Алтарь и полки с книгами угадывались у дальней стены; два ряда колонн поддерживали своды. В левом углу курилась ароматическая свеча.

— Что привело тебя в Тараг, сестра?

Ульма резко обернулась: жрица стояла совсем рядом, словно возникнув из воздуха. Хотя Ульма обязана была заметить ее приближение.

— Ветер с Гор, сестра. Неутомимый западный ветер...

Жрица подняла руку, одновременно с этим развернулась ее темная накидка:

— Ни слова больше! Продолжим чуть позже...

Жрица признала в Ульме посланницу Храма Войны, которому подчинялись все Тараги этого мира, небольшие посольства жриц во всех крупных городах Сумана, Паномы и даже кое-где на юге — в Шандаларе, Фредонии, Гурде... Но почему-то она не хотела, чтобы условная фраза была произнесена здесь, в общем зале Тарага.

Узкая дверь, затем крутая лестница, короткий извилистый коридор — и Ульма предстала перед Жрицей-Хранительницей, главой Порт-Суманского Тарага.

— Я пришла с ветром, что держит на плечах этот Мир со времен создания первой горсти земли...

Хранительница кивнула и предложила Ульме сесть на широкую лавку у стены. Еще две жрицы трудились за столом в углу: похоже, переписывали старую книгу, шелестя пожелтевшими свитками и скрипя перьями.

— Приветствую тебя, посланница Храма. Я — Нашаста, Хранительница этого Тарага. Мой слух принадлежит тебе.

— Я — Ульма, ходок в свите Жрицы Наблюдения и Почты Айгаллы. Айгалла приветствует моими устами всех служителей этого Тарага и тебя, высшая.

Нашаста с достоинством склонила голову. Храм среагировал на ее послание поразительно быстро: она лишь испросила позволения проверить кое-какие слухи, а Айгалла тут же прислала жрицу-ходока. Это хорошо. Во-первых не придется отрывать от повседневных занятий какую-нибудь из своих служительниц, а во-вторых как соглядатай эта Ульма-ходок несравненно искуснее ее тарагских жриц. Наверное, Ульма постоянный наблюдатель в Порт-Сумане. Ведь почтового голубя Нашаста отправила только вчера...

— Рада, что Храм прислушался ко мне. Известно ли тебе, о чем шла речь в моем послании Настоятельнице?

— Нет. Мне велено придти в Тараг и выполнить все, что пожелает Хранительница.

Нашаста прищурилась, выдерживая паузу. Ульма не проявила и тени любопытства. Впрочем, под началом Айгаллы кто попало не служит... Стоит ли удивляться? Да и прислали, наверняка лучшую.

— История проста: семь лет назад из Тарага в Зельге исчез один из талисманов Пути. Не мне объяснять, что простому вору он не нужен. Похоже, нашлись его следы. Прошел слух, что сейчас им владеет некто Матвей, бродяга и пират с юга. Его видели в своре Чатта-Отступника, где-то в шхерах. Нужно найти Матвея, и если он действительно владеет талисманом, вернуть Храму принадлежащее по праву. Лучше, если Матвей расскажет откуда у него талисман. Но можно и просто принести талисман вместе с вестью, что Матвей мертв. Хотя я предпочла бы первое.

Ульма бесстрастно поклонилась.

— Я поняла, высшая. Задание разумнее разделить на две части: первая — выяснить действительно ли южанин владеет нашим талисманом, и если это так — осуществить вторую, захват талисмана. К первой я готова уже сейчас, подробности второй выяснятся позже. Если тебе нечего добавить, я займусь этим немедленно.

Нашаста вежливо улыбнулась:

— Раз тебе заниматься этим делом — пусть будет так. Любая помощь будет оказана тебе немедленно, только скажи.

— Я вернусь через несколько дней. До встречи!

— До встречи...

Ульму проводили до самых дверей Тарага.

7. ЧАТТ

Медлительный парусник величаво шел вдоль скалистого берега. Верхушки мачт скрывались в кисельном тумане, вечно клубящемся над водами внутреннего моря. Капитан стоял на мостике и нервно грыз мундштук резной шандаларского дуба трубки; рулевой косился на него с некоторой опаской. Когда капитан нервничает — жди беды.

Повод для тревоги имелся. Вроде бы, пустячный: путеводная стрелка еще утром должна была повернуться и указывать на юго-запад, потому что ближайший камень Холлы они миновали на рассвете. К полудню она должна была почувствовать следующий камень, у Нагорья Трех Братьев. А стрелка глядела на восток, словно завороженная, не отклоняясь ни на румб. Капитан пребывал в растерянности: впереди прятался под волнами Зеленый Риф. Если бы стрелка вела себя как положено, обнаружить опасное место не составило бы труда, но момент был упущен и судно теперь шло наугад. Если повезет — проскочат... Главное — не терять из виду берег.

Спустя какое-то время стена тумана поглотила скалы, капитан ругнулся и потер уставшие глаза.

— Правь ближе к берегу, — велел он рулевому. — Да поаккуратнее, сто акул тебе в печенку...

Рулевой осторожно повернул штурвал, глядя на предательскую стрелку. Окрашенный в красный цвет кончик медленно пополз над разграфленной на румбы шкалой. Главное помнить: восток там, куда сейчас глядит эта чертова стрелка...

Волны с плеском бились в борт шхуны. Берег не появлялся.

И вдруг корабль содрогнулся, словно подстреленная птица. Раздался ужасный скрип, моряки рухнули на палубу, не в силах устоять на ногах. Острые каменные зубы пропороли обшивку днища, в трюмы хлынула вода, корабль опасно накренился, заскрипели снасти и отчаянный вопль вырвался из десятков глоток.

Шхуна намертво села на скалы Зеленого Рифа. Им не повезло.

И тут из тумана словно по волшебству возникло множество лодок, яликов, корабельных шлюпок и даже несколько наспех сооруженных плотов.

— Пираты! — упавшим голосом воскликнул рулевой, вцепившийся в штурвал и так и не выпустивший его из рук.

Не прошло и минуты, как первые грабители взобрались на палубу. Захваченных врасплох матросов резали бронзовыми ножами прямо на месте, те даже не успевали оказать хоть какое-нибудь сопротивление. Оружие рвалось из рук и улетало за борт, словно в кинжалы и шпаги вселились бесы. Лодки и плоты окружили севшую на мель шхуну, как мелкие хищники павшего исполина.

Лишь одна лодка держалась в отдалении: самая большая, с высокими бортами и пятью парами весел. На дне лодки в специальных деревянных салазках покоился большой продолговатый камень, черный, как южная ночь в новолуние.

Если бы кто-нибудь на шхуне удосужился взглянуть на путеводную стрелку у брошенного штурвала, он бы понял, что стрелка, как прикипевшая, глядит прямо на камень в лодке. Но смотреть было некому: капитан в луже собственной крови застыл у борта, уставившись остекленевшими глазами в белесое марево, рулевой ничком лежал в метре от него, матросов швыряли за борт на корм вечно голодным рыбам, а пиратам не было никакого дела до любых стрелок: их манили трюмы с товарами.

Высокий человек с багровым шрамом на щеке, скрестив руки на груди, наблюдал за нападением на торговца из лодки. Рядом с камнем на круглой банке сидел светлокожий южанин, не то из Шандалара, не то из Сагора. С недавних пор он стал правой рукой главаря пиратов Чатта, хотя никаких особых заслуг никто из головорезов берегового братства за ним не помнил.

Но Чатт знал, что ему нужно. Южанин был дьявольски умен и изобретателен, и это Чатту нравилось.

— Прекрасно, Матвей. Прекрасно! Седьмой корабль за два месяца. Признаюсь, я не ожидал такого успеха, — сказал человек со шрамом на щеке.

Он обернулся, оторвавшись от созерцания накренившейся шхуны.

— Я не зря плачу тебе столько. Волны — свидетели...

— Чатт, я уже говорил тебе: нападения у Зеленого Рифа надо прекращать. Порт-Суман уже после второго разграбленного торговца стал похож на рассерженный пчелиный рой. Удивляюсь, как до сих пор Гильдия не снарядила военную эскадру.

— Вздор, моим молодцам не по нраву сидеть без дела! Все горят желанием отомстить Суману за позор последних двадцати лет. Береговое братство возродится, и сокровища толстозадых суманских купцов очень этому поспособствуют!

Матвей скептически покачал головой:

— Я могу указать тебе еще дюжину удобных для нападения мест. Нельзя дважды таскать мед из одного и того же дупла — в течение одного дня, по крайней мере.

Чатт фыркнул:

— Ты что, пасеку у себя дома держал? Только и слышишь от тебя: пчелы, мед...

— Подумай, Чатт, — вздохнул южанин. — Подумай, или будет поздно.

Впрочем, главарь пиратов и сам понимал, что Матвей прав. Надо чтобы он указал остальные удобные места: осторожность никогда не вредит. И в Порт-Суман сегодня же отправить парочку шпионов: что творится в логове торговцев нужно знать, да и портовые сплетни нелишне выслушать.

Содержимое трюмов раненой шхуны весело перетаскивалось в лодки. Пираты, улыбаясь до ушей, таскали тюки, сундуки и мешки — ведь занимались они любимым делом. Увлекательней этого были, пожалуй, только абордажи.

Чатт потер ладонью шрам.

— Матвей, я хочу захватить один из кораблей неповрежденным. Думай, — и повысил голос: — Гребцы! К шхуне!

Плоские деревянные лопасти окунулись соленую влагу, одинаково легко носившую на себе и торговые суда, и пиратские лодки.

8. ТИАР

Унылые просторы Пустошей монотонно тянулись навстречу. Дважды отряд Тиара сталкивался с группами варваров и дважды те поспешно отступали к северу. Они явно уклонялись и от схватки, и от разговора. Тиар недоумевал: никогда варвары не отступали. Даже если у них было вдвое меньше воинов, они без колебаний шли в бой. Первоначальный план рухнул, как домик из костяшек домино: Тиар хотел перехватить небольшую группу варваров и выспросить у них все. Если придется — силой. Но со всем этим боевым железом за шустрыми хозяевами Пустошей не очень-то погоняешься... Даже верхом. Впрочем, лошадей в отряде было всего три: у Тиара, у военного министра, да обозная кляча у стряпуна. Тиар не хотел и этих брать, исключая разве что запряженную в телегу с котлом и прочей кухонной утварью клячу. Пришлось... Обычаи, видите ли. Не пристало Его Высочеству Тиару топать пешком по Пустошам! А трястись и выть от скуки в седле — пристало? Пока пехотинцы тащатся, приминая чахлые пучки колючек?

Вакура отец послал, ясное дело, приглядеть за его, Тиаровыми поступками. Не верит, значит. Правильно: Тиар тоже бы не доверил юнцу серьезное дело вот так, с ходу, без проверки. Так что приходится прикидываться идиотом и терпеть. Впрочем, Вакур держится с пониманием и не лезет с советами. И адъютант его, вислоусый капрал Шрип, ходивший по Пустошам еще с Вакуром-лейтенантом, держится как ни в чем не бывало, хотя явно понимает больше, чем показывает королевичу.

Итак, варвары снова сбежали, едва увидев на горизонте колонну паномских мечников. Что это может значить?

Начнем с начала: скорее всего они что-то или кого-то ищут. А раз уклоняются от встреч, значит что-то или кто-то представляют немалую ценность. Что ж, будем следовать их примеру, порыскаем по Пустошам — авось чего-нибудь и прояснится...

На лагерь варваров вышли спустя три дня. Случайно, конечно: пересекали русло давно высохшей реки и вдалеке увидели группу воинов на отдыхе. Тиар сразу же повернул коня и ударил пятками в крутые бока. Туранский жеребец пошел легкой рысью, а варвары мигом вскочили и спешно направились прочь.

«Ну, уж нет! — подумал Тиар, подгоняя коня. — Сегодня я с кем-нибудь из них потолкую!»

Пешком удрать от всадника не под силу даже самому лучшему бегуну — спины варваров приближались с каждым мгновением. Тиар раскрутил над головой лассо — Жрица Гибкого Хвата в свое время долго ставила ему руку...

Крепкая веревка обвилась вокруг шеи одного из бегущих, натянулась, как струна. Варвар, словно ерш на крючке, судорожно дернулся; ноги его высоко задрались. Спустя мгновение он, хрипя, уже валялся на спине, ухватившись обеими руками за петлю на шее. Тиар ослабил натяжение, чтоб ненароком не задушить пленника.

Соскочив с коня, Тиар сматывал лассо правильными кольцами. Солнце и Луны, он заставит этого дикаря в доспехах из кости развязать язык!

— Йэ-ээр! Отпусти моего воина, кто бы ты ни был! Или я выпущу тебе кишки на корм воронам Пустошей!

Тиар рывком обернулся — совсем рядом стоял могучий варвар, сжимая баргу из лосиного рога. Мохнатая шкура покрывала бочкообразную грудь; оплечия из бараньих лбов, увенчанные витыми рогами, ослепительно белели. Локти скрывались под наручами из тех же шкур, усиленных костяными накладками, меж которых виднелись вправленные звериные зубы. Умелый удар наручи мог запросто убить...

Талию варвара охватывал кожаный пояс, сшитый из отдельных полос; каждую полосу покрывал сложный узор из костяных и бронзовых блях; на поножах бляхи были только бронзовые. Особо привлекли внимание Тиара шипы на наколенниках — длинные, с человеческий палец. У пояса виднелся широкий двулезвийный кинжал из тусклой бронзы. Ни пращи, ни обычного для жителей пустошей копья у этого воина не было.

Тиар ослабил лассо.

— Клянусь Светом и Темнотой: я хотел только поговорить с кем нибудь из обитателей Пустошей, но все бегут, завидев мой отряд, словно нас поразила чума. Я хочу поговорить и поговорю, даже если собеседника придется привязать над костром для вящей разговорчивости!

— Для начала поговори с моей баргой, южанин! — оскалился варвар и занес свою чудовищную боевую сапу.

Выпустив из рук лассо, Тиар обнажил меч и изготовился к защите.

«Вот оно, настоящее испытание... — подумал он, сосредотачиваясь. — Жаль, что этого не увидит наставница...»

Рог и сталь встретились с сухим треском.

Рукоятка барги была, вероятно, чем-то пропитана. Меч ее не брал, хотя Тиар раньше легко перерубал тележную оглоблю. Каждый взмах варвара сопровождался жутковатым воем, но Тиар знал, что оружие жителей Пустошей способно звучать на замахе и не удивился.

Соперник королевича обладал медвежьей силой, приходилось отводить его удары, потому что просто встречать их было равносильно попытке задержать падающую скалу. Меч и барга раз за разом сшибались, но ни один из сражающихся не позволял нанести себе хоть какой-нибудь ущерб. Мощь сдерживалась гибкостью и быстротой.

Некоторое время они кружили друг против друга, выбирая удобный момент: оба сообразили, что нахрапом соперника не взять.

Тем временем отряд Тиара подоспел к месту схватки. Латники вытянулись полукругом; напротив них застыли одетые в кость варвары. Главари бились, словно на арене, и никто не осмеливался вмешаться в их поединок.

Парируя хитроумный удар сбоку, Тиар неудачно двинул мечом; зацеп гарды намертво сросся с зубцами лосиного рога. Руку вывернуло и меч выскользнул из ладони. Но варвар тоже не удержал оружие: барга и меч отлетели в сторону и шлепнулись на песок.

В руке варвара возник бронзовый нож. Тиар выдернул из-за пояса метательный топорик.

Бронза бессильна против паномских доспехов — грудь прикрыта зерцалом, плетеная кольчуга на плечах, наручи. Впрочем, варвар умелый воин; найти щель в доспехах трудно, но возможно.

Выпад — Тиар уклонился и взмахнул топориком. Быстрый, как кот, варвар присел, свободной рукой намертво вцепился в кисть Тиара. Королевич среагировал мгновенно и не задумываясь: потянул руку чуть на себя, левой ладонью схватил варвара за локоть, качнулся и коротким движением вывернул предплечье соперника против сгиба. Варвар, взбрыкнув ногами, упал. Ногой Тиар тут же выбил нож, однако и сам остался без топорика: варвар лежа поступил так же.

Спустя мгновение варвар уже стоял. В глазах его читалось невольное уважение: он явно не ожидал такого умения и прыти от хрупкого на вид королевича. Продолжили без всякого оружия, голыми руками.

Некоторое время они обменивались ударами, но осторожность у обоих брала верх.

Наконец Тиару надоело. Отступив немного назад он поднял руку.

— Постой! Ради чего мы бьемся? Я только хочу поговорить.

Варвар вопросительно взглянул в лицо Тиару.

— А кто ты такой, южанин? И что делаешь на границе наших земель?

Тиар вскинул подбородок.

— Я — Тиар, наследный принц Паномы, сын короля Балха III! Назови себя, воин Пустошей!

Варвар расправил плечи:

— Я — Сай, сын Полаха, верховного шамана северных Пустошей. Любой из воинов Пустошей подчиняется мне! Если вы действительно пришли поговорить, не теряй времени, спрашивай, королевич! Я отвечу на любой твой вопрос.

С этими словами Сай подобрал баргу, отцепил меч Тиара и коротким расчетливым движением метнул его хозяину. Тиар так же ловко поймал его и отправил в ножны.

— С недавних пор твои воины шастают по северным землям королевства, нарушая мирный договор. Мы хотим знать причину этого. Крестьяне волнуются, потому что иногда твои воины нападают на них.

— Виновных я немедленно выдаю паномским патрулям! — возразил Сай. — Я запретил нападать на жителей королевства.

— Но тем не менее, воины Пустошей не уходят из Паномы. Причина должна быть достаточно веской.

Сай некоторое время помолчал, размышляя. Потом спросил:

— Знаешь ли ты, королевич, о Камне Отрана?

Тиар, конечно, знал. Этот камень притягивал и обращал в пыль любое железо, кроме разве что бронзы. Обладая им, варвары Пустошей хозяйничали на севере безраздельно, даже паномские полки были бессильны против черной глыбы на ритуальных салазках.

— Кто на северных берегах моря не знает о Камне Отрана? Только младенцы... — сказал Тиар, пожав плечами.

— Камень похитили. Его мы и ищем. И пока не найдем, будем нарушать границы, потому что унесли его на юг.

— Кто?

Сай бессильно развел руками:

— Не знаю. Наверное, люди-из-лодок.

— Как же ты рассчитываешь найти Камень, если даже не знаешь, кто его похитил?

Варвар криво усмехнулся и неторопливо полез за пазуху.

Тиар прищурился. Его взору предстал темный от засохшей крови амулет, вырезанный из кости: пучеглазый божок-идол, сложивший руки на пухлом животе. Глаза его, похоже, представляли собой вправленные в кость металлические шарики-бусины. К макушке примыкало костяное колечко, сквозь которое продели кожаный шнурок. Сай взялся за шнурок, позволив амулету свободно свисать. Божок слегка повернулся вокруг оси и застыл, уставившись глазищами на юго-запад, в сторону Панкариты.

— Камень там, — махнул рукой Сай. — Амулет всегда глядит на него. Остается только следовать взгляду этих не знающих сна глаз, королевич.

Тиар коротко поразмыслил.

— Я не могу позволить твоим воинам идти к столице. Это приказ короля.

— А я не могу вернуться на Пустоши без Камня. Это приказ шамана, — не задумываясь парировал варвар.

Тиар остановил взгляд на могучей фигуре Сая. Решение пришло мгновенно, но согласится ли на него этот своенравный дикарь?

— А если я помогу тебе найти Камень? Обещаю, что никто не позарится на него. Да и как — мои воины и близко не смогут подойти к нему, потому что без железных доспехов и без оружия они перестанут быть воинами. Мы переправим Камень к северным границам, где ты со своими людьми подберешь его. Как насчет этого?

Сай поразмыслил.

— Я пойду с тобой, королевич. Только я — остальные воины будут ждать меня в Пустошах. А те, кто сейчас в пределах Паномы — покинут королевство.

Варвар, освободившийся от петли, протягивал лассо Тиару. Тот принял его и водворил на пояс.

— Я согласен, — сказал он вожаку воинов Пустошей. — Куда там глядит твой амулет?

Сай обернулся к своим людям.

— Слыхали? Ждите меня на границе! И всем уйти из северной Паномы. Ничего не предпринимать, пока я не вернусь! Й-э-эррр!

— Й-э-ээрр!!! — дружно отозвались варвары. Не мешкая ни секунды, они развернулись и зашагали на север, к источнику Бешеных Псов, где удобно было разбить лагерь.

Божок глядел в сторону Панкариты.

9. ХОЖД

Лодки пиратов густо чернели на свинцовой воде залива, казалось, что из шхер высыпали полчища муравьев. Но Хожд знал, что каждый из этих муравьев сжимает кривой сагорский нож или короткий меч, откованный в гурдских степях. Впрочем, если судить по предыдущим схваткам, пираты почему-то перешли на бронзовые и костяные ножи, на боевые ликийские шипы и даже простые палицы. Хожд смутно чувствовал, что это неспроста и как-то связано с его миссией. Но понять никак не мог.

Арбалетчики притаились за бортом шхуны, абордажники распластались на палубе, сжимая оружие. Только рулевой изображал застигнутого врасплох купца: размахивал свободной рукой и зычно звал капитана. На баке кто-то колотил деревянным молотком не то в гонг, не то в рынду.

«Хорошо, — подумал Хожд. — Правдоподобно! Молодцы!»

Флагманская баркентина шла под торговым суманским флагом. Со стороны никто бы не заподозрил, что вместо товаров она скрывает отборные роты морских пехотинцев, бойцов умелых и тертых не в одном абордаже. А в отдалении, кроясь в тумане, наготове поджидают еще три корабля.

Пиратов ждала ловушка. И они попались на крючок, словно жирный сазан.

Когда борта лодок ударились в обшивку баркентины, а в планшир вонзились десятки бронзовых крючьев, арбалетчики по команде дали первый залп. Из нескольких дюжин пиратов на борт успели подняться всего полторы, и тут же напоролись на пики пехотинцев-абордажников. Расчехленные баллисты, урча, метнули тяжелые снаряды, залив всколыхнула могучая волна, несколько лодок разлетелись в щепы, кое-какие перевернулись. Ошеломленные пираты барахтались в воде, так и не успев сообразить кто же дал им такой отпор. На отставших лодках спешно гребли к берегу, но два из трех кораблей подмоги уже сбрасывали тик-трапы в опасной близости от скал: один в миле восточнее, второй — западнее. Суманские пехотинцы выбрались на берег и взяли отступивших пиратов в клещи. Четвертый корабль сновал по заливу и топил уцелевшие лодки.

Спустя полчаса все было кончено: кто из пиратов не пошел ко дну или не был убит пехотинцами, связанный по рукам и ногам валялся в трюме под надежным замком и под охраной. Через пару недель их продадут в рабство и они проклянут злую судьбу, сохранившую им жизни, и переполнятся завистью ко своим погибшим в бою товарищам.

Те же немногие, кому посчастливилось прорваться сквозь цепи пехотинцев, торопливо уходили предгорьями к лагерю Чатта. Хожд рассматривал пустынный скалистый берег.

«Пора, — подумал он, — пора высаживаться и разгромить их логово. Только где оно? В каком фиорде?»

— Даггар! — крикнул Хожд пожилому сагорцу, доке по части допросов. — Давай-ка спустимся к пленным...

Даггар осклабился и поправил плоскую сумку со своим жутковатым инструментом. В сумке отчетливо звякнула сталь.

Не прошло и получаса, как Хожд пометил на карте нужный фиорд. Даггар действительно был мастером своего дела. Корабли ложились на новый курс; почтовые чайки разносили приказы капитанам оставшихся на дальнем рейде судов, скрипели снасти, волны упруго бились в выскобленные борта и пел в парусах свежий ветер.

Атаковать решили на рассвете, потому что к месту подошли перед самыми сумерками. Вплотную Хожд подходить не решился: вожак пиратов слыл хитрой и осторожной бестией. Корабли отдавали якорь за острым скалистым мысом.

Приказав пехотинцам отдыхать перед утренним штурмом, Хожд отпустил капитанов и офицеров и поднялся на палубу. Запад догорал багровым, а над головой уже виднелись самые яркие звезды. Прибой слабо светился, шумели, накатываясь на берег, волны и в этот шум вплетались еле слышные песни цикад.

«Утром, — подумал Хожд. — Утром я докажу отцу, что не зря провел в горах восемь лет. Хотя, еще с неделю придется чистить шхеры от недобитых шаек... Но это уже детали...»

Спал Хожд крепко, как обычно, ибо воину не пристало терять сон из-за такой мелочи, как завтрашняя битва.

Якоря подняли когда край солнца показался над волнами залива. Скрип цепей заглушил утренние крики чаек; мачты одевались парусами, а форштевни вспороли поверхность залива. Мыс стал медленно надвигаться, открывая проход в пиратский фиорд. Косая тень от скал лежала на полосе прибоя правее мыса.

Лагерь открылся глазу едва корабли обогнули мыс. Несколько пузатых домиков наподобие тех, что ставят у моря рыбаки, полсотни шалашей и цепь бугорков у самых скал, видимо землянки. Одинокая струйка дыма поднималась в небо.

Пехотинцы действовали стремительно, как умели только они — воины Сумана, мастера морских сражений. Матросы еще не успели управиться с парусами, корабли еще не легли на новый галс, а шлюпки, полные пехотинцев, уже отвалили от бортов и устремились к берегу. Хожд глядел на лавину темных точек, захлестнувших логово пиратов и подумал, что атака пехотинцев очень напоминает нашествие муравьев-кочевников на муравейник оседлых родичей.

Но не зазвучал далекий звон стали, не огласился лагерь хриплыми криками битвы — только чайки встретили высадившихся пехотинцев. Дома и шалаши были пусты.

Хожд ступил на берег спустя десяток минут. Солдаты преданно глядели на дожа, ожидая приказаний.

Пираты убрались из лагеря ночью. Не нужно быть следопытом, чтобы увидеть следы поспешных сборов — повсюду валялись брошенные впопыхах вещи, посуда, обломки мебели и корабельных сундуков. Забирали только ценности, оружие и провизию, все прочее либо бросалось на месте, либо крушилось на части и тоже бросалось. Хожд хмуро бродил среди этого разгрома и молчал.

Пиратов кто-то предупредил. А, может, у них дозорные даже в соседних фиордах? Тогда это уже не те пираты, которых громил Дерег Румм, отец Хожда.

«А чего ты ожидал? — рассвирепел на себя Хожд. — Прошел Храм и возомнил себя великим стратегом? Когда пираты раньше выводили из строя вековую систему навигации, дотоле безотказную? Когда они ухитрялись разграбить за два месяца семь кораблей в одном месте?»

Хожд поймал выжидательный взгляд Лата Кли, советника Дожа Сумана. Нужно было действовать.

Впрочем, Хожд уже успокоился. Он знал что делать.

— Рен! — окликнул он капитана морских пехотинцев. — Вышли следопытов и выясни куда отправились пираты. С грузом они далеко не уйдут. Прижми их к горам и раздави, как клопов на стене.

Пехотинец отсалютовал и исчез. Солдаты развернулись веером и покинули лагерь, чтобы вскоре собраться в нужном месте и начать погоню.

— Капитанам кораблей: приготовиться к отходу. Командам охраны быть наготове, додавим на пути к Порт-Суману всех уцелевших.

Сигнальщик замахал флажками; на кораблях в знак внимания приспустили вымпелы.

— Почтарь! Записывай сообщение.

Хожд на секунду прервался, пока помощник-писарь развернет лист и очинит перо.

— Дерегу Румму, Дожу Сумана, главе Совета Гильдии торговцев.

Разбойники оттеснены к Южному перевалу, пехотинцы преследуют их по пятам. Флот возвращается в Порт-Суман. Готов повести к перевалу резервную роту морской пехоты, которая, надеюсь, готова будет выступить немедленно по прибытии флота. С надеждой на успех — Хожд Румм, дож похода.

Перо доскрипело, лист свернут трубочкой и заключен в капсулу. Еще через минуту взмыл почтовый голубь — в город отправляли голубей, а не чаек.

Хожд вновь перехватил внимательный взгляд Лата Кли.

— Думаешь, они пойдут к перевалу? — спросил советник с сомнением.

Хожд чуть заметно усмехнулся и развернул карту предгорий.

— А куда им деваться? С востока — Отрог Тысячи Круч. К западу — пограничники. С грузом они могут попытаться ускользнуть только по дороге. Дорога одна — до развилки. На развилке можно повернуть на Касут и Порт-Суман, но там пиратам делать нечего. Остается одно, идти к перевалу. Только в степях они смогут отсидеться. Раз они не ввязались с нами в бой, значит поняли, что ближайшие годы их в покое не оставят.

Лат Кли оторвал глаза от карты с уважением поднял взгляд на Хожда.

— Разрази меня штормовая молния, если ты не прав! Прямо сейчас можно докладывать Дожу, что пиратов следует ловить у перевала. Впрочем, ты это уже сделал...

Хожд медленно свернул карту.

«Я перехитрю тебя, — подумал он, обращаясь к неведомому вожаку пиратов. — Ты умен, ты сумел сбить с толку путеводные стрелки, ты сумел сплотить и организовать разбитых пиратов, но я перехитрю тебя. Рен будет гнать тебя до самой развилки, а я с резервной ротой из Порт-Сумана уже буду поджидать на пути к перевалу...»

От дальних шалашей бегом приближался гонец-пехотинец.

— Дож похода! — даже не отдышавшись доложил он. — Пираты повернули к дороге!

Лат Кли показал Хожду большой палец.

— Передай капитану Рену: преследовать пиратов до самой развилки! А там уже буду я с подкреплением, — сказал Хожд уверенно.

— Слушаюсь, дож!

Отсалютовав, посыльный бегом устремился к уводившей в горы тропе.

Шлюпки отчалили спустя пять минут. Пиратский лагерь вновь опустел и только чайки остались рыться в отбросах. Крепкий ветер наполнил паруса, корабли один за другим огибали мыс и быстро уходили на запад, к Порт-Суману.

10. ЧАТТ

— Шевелитесь, разрази вас небесный гнев! Шевелитесь, дохлые креветки! Пехотинцы никого не щадят!

Пираты, надрывая мускулы, толкали салазки с тяжеленной черной глыбой к близкой уже дороге. Там дело пойдет легче, Чатт знал, по отполированным булыжникам салазки будут скользить охотнее, чем по диким камням гребня.

Рассветало. С высоты фиорд и гладь моря казались прудом в чьем-нибудь саду. Солнце растопило клубящиеся над водой облака, туман отступил от берега и стали видны темнеющие за ближним мысом корабли Сумана. На мачтах расцветали паруса — скоро солдаты поймут, что лагерь пуст и начнут преследование. А дорога еще так далека...

Чатт выругался. Если бы не Камень, они наверняка успели бы убраться за перевал. Со всем награбленным. А на эти денежки можно было снарядить приличный корабль, где-нибудь на юге Шандалара. Или в Сагоре. Даже не один корабль — целую эскадру. Надо же, как быстро опомнились суманские купцы...

— Шевелитесь, медузы снулые! — зычно заорал Чатт, но это не возымело обычного действия. Даже на здоровяков-халадов.

«Устали... — подумал Чатт. — Неужели придется бросить?»

— Матвей! — крикнул Чатт, призывая южанина-ловкача.

Тот возник рядом, словно только и ждал зова.

Пехотинцы уже шныряли по лагерю, а пристальные взгляды их командиров, казалось, жгли пиратам спины.

— Я здесь...

— Как думаешь: успеем к перевалу?

Матвей взглянул вниз, потом на Чатта.

— Если они не дураки — нет. Не успеем. А они не дураки, как мы уже успели убедиться.

Да, в этом Чатт убедился. Молодой дож действовал незамысловато, зато очень эффективно. Собственно, пираты и сами расслабились, привыкли грабить жирных торговцев, которые и отпор-то толком дать не могут... На последний абордаж даже Камень не взяли, и это оказался не перепуганный купец, а военный корабль с регулярной ротой морских пехотинцев... Матвей не раз говорил Чатту, что нужно менять тактику, но тот отмахивался, опьяненный легкими победами, думал, что еще немного можно подождать. Еще пару кораблей ограбить. Еще десяток сундуков набить. Еще два десятка раздать молодцам. И вот она, расплата...

Единственная ошибка дожа — не стоило ждать утра, надо было напасть ночью, и для Чатта и его людей все было бы кончено. Не учел он, что ближе к главарю больше дисциплины и дозоры на мысе не только хлещут гурдские вина, но и на море глядят иногда...

Чатт сверкнул глазами.

— Да. С Камнем нам не уйти. Но и бросать его мы не станем. Я знаю, что делать, Матвей!

Чатт ухватился за мелькнувшую мысль, и, не найдя в ней серьезных изъянов, решил попытать судьбу.

— Уводи всех, кто несет ценности за перевал! Головой отвечаешь! Деньги и золото нужно сохранить во что бы то ни стало. А мы с Камнем встретим погоню... И запомни, ловкач: от меня еще никто не уходил.

Матвей понимающе кивнул.

— Пожалуй, это действительно выход. Я сам хотел предложить тебе разделиться... А за меня не беспокойся: я еще никого из тех, с кем вместе работал, не надувал. Это мое правило, если ты не забыл.

Чатт осклабился.

— Я не забыл. Но на всякий случай напоминаю...

Пехотинцы дружно покинули лагерь. Лавина темных подвижных точек начала подниматься к дороге. До стычки оставалось около трех часов. Есть время подготовиться.

— В путь! До встречи за перевалом!

— До встречи!

Отряд разделился. Полторы сотни дюжих разбойников с пухлыми заплечными мешками быстро зашагали по горной тропе; оставшиеся навалились на неподатливую тяжесть черной глыбы, стараясь поднять ее повыше в горы.

11. МАТВЕЙ

Перевал встретил их потоком теплого воздуха. По мере подъема сила потока возрастала. Вольные ветры южных степей лились на земли республики, ползли к подножию гор и окутывали море пеленой белесого тумана.

Достигнув высшей точки на тропе, Матвей обернулся. Отряд, растянувшийся цепочкой, полз к перевалу, словно упорный длинный червь. По ту сторону гор воздух был кристально прозрачен и бескрайние травянистые равнины просматривались на многие мили. Вдалеке виднелся мутный шлейф поднятой пыли: к перевалу кто-то приближался со стороны степей. Но пыль клубилась еще очень далеко, даже если это пыль из-под ног дромаров, всадники прибудут к перевалу не скоро.

Хлебнув из фляги, Матвей присел на плоский обломок камня. Спутники поднимутся к нему не раньше чем через десять минут. Есть время отдохнуть и осмотреться. И подумать.

Над тем, не пришла ли пора нарушить старое правило.

Достаточно ли несут золота пираты, приближающиеся к перевалу? Чатта все равно не пощадят. Военные Сумана всегда были беспощадны к тем, кто мешал торговле. Так не лучше ли за перевалом повернуть куда-нибудь в тихое место? Часть денег раздать сообщникам, а оставшиеся он найдет куда употребить...

Он закурил трубку вишневого дерева, с наслаждением затянулся и приготовился взвесить все за и против.

Порыв холодного ветра застал его врасплох. Сбоку, за серой громадой скалы, где росли несколько чахлых сосенок, что-то сверкнуло.

Матвей чертыхнулся и встал.

У сосенок вновь несколько раз сверкнуло, словно туда то и дело била молния. Но какая молния при ясном небе?

Ледяной ветер налетал тоже оттуда, странный, порывистый, колючий.

Матвей оставил трубку на камне и скользнул к скале. Туда вела еле заметная тропинка. Прячась за сосенками, Матвей выглянул. Он увидел небольшую ровную площадку, усеянную колотым гранитом. На площадке, отряхивая белоснежный плащ, вставал с колен высокий соломенноволосый парень. В левой руке он сжимал сверкающий на солнце меч, украшенный крупным изумрудом.

Вновь налетел порыв ветра и по глазам резанула короткая вспышка. Матвей заслонился ладонью, но тотчас опустил ее.

Прямо из пустоты на площадку вдруг ворвались еще двое, один в сине-желтом плаще, второй в зеленом. У этих тоже были мечи. Не устояв на ногах, оба плашмя повалились на гранитную крошку, шипя и тихо ругаясь от боли.

Не прошло и минуты, как появилось еще двое, в коричневом и желтом плащах.

Матвей присмотрелся.

Обладатели зеленого и желтого плаща были черноволосы и крепко сложены; остальные повыше и постройнее, кроме того, что в коричневом: этот был и высок, и крепок одновременно. У зеленого и сине-желтого мечи были черны, у остальных — сверкающи и с зелеными камнями на гардах.

Кое-как все пятеро поднялись и стали озираться.

— Гляди, Тарус! Они посветлели! — сказал тот, что в белом плаще. Акцент у него был какой-то странный, незнакомый, хотя Матвей исходил немало земель и знал массу наречий.

— Какие посветлели, а какие и наоборот... — проворчал тот, которого назвали Тарусом.

Крепыш в коричневом плаще глянул с обрыва.

— Ого! В горы нас занесло, чародей. Гляди, высота какая...

Чародей глянул, но вид его, очевидно, не впечатлил. Он сунул вороненый меч в ножны и кивнул спутнику в зеленом:

— Можешь прятать, Хокан. Он пока не понадобится.

Остальные мечи, видимо, могли им понадобиться. Матвей устроился поудобнее, стараясь не шуметь.

— Вишена! — сказал Хокан. — А ведь это удобно: если меч сменил цвет, сразу понятно, что тебя занесло в другой мир. А?

Обладатель белого плаща усмехнулся, а Матвей недоуменно вслушался: Хокан говорил на совершенно незнакомом языке, однако Матвей, не признав ни одного слова, понял смысл сказанного.

Переговариваясь, пришлые направились в сторону его убежища. Матвей напрягся, однако решил не юлить и просто поднялся из-за поросшего редкой травой камня.

Пятеро в разноцветных плащах замерли, держась за рукояти мечей.

— Эй! — сказал Матвей как можно более приветливо. — Я не собираюсь на вас нападать.

Они настороженно глядели перед собой, оценивающе, внимательно.

— Меня зовут Матвей! Я из Шандалара.

Помедлив, ответил Тарус, которого называли чародеем.

— Здоров будь, Матвей из Шандалара. Здесь есть еще кто-нибудь?

— Есть, — Матвей неопределенно ткнул пальцем куда-то за спину. — Мои молодцы вот-вот подоспеют. Человек полтораста. А что?

Тарус не ответил. Зато крепыш в коричневом недовольно буркнул:

— Уходить надобно. Дальше. Куда угодно. Чего ждать?

— Точно! Нас ждут у Драконьей Башни, — поддержал его бородач в желтом. И вытянул перед собой меч с изумрудом.

Тот, что в белом, поступил так же. Два меча скрестились, слабо лязгнув. Секунду спустя третий меч лег поверх остальных. Изумруды тускло засветились. Тарус на секунду обернулся.

— Прощай, Матвей. Не ломай голову — кто мы и откуда мы. Мы — из другого мира. И уходим дальше, в следующий мир. Для тебя нас нет и никогда не было. Удачи тебе!

Матвей ошеломленно переминался с ноги на ногу. Вишена, тот, что в белом, поторопил Хокана.

— Давай!

Хокан шагнул вперед и исчез. В спину Матвею толкнулся упругий порыв ветра. Только никаких вспышек на этот раз не было.

Тарус ушел молча и не оборачиваясь. Ветер ударился в спину, словно озорной щенок.

— Йэльм!

Воин в желтом исчез.

— Боромир!

Исчез крепыш вместе со своим коричневым плащом.

Вишена на секунду задержался.

— Удачи, Матвей! Я — из Тялшина. Прощай.

— А остальные откуда? — зачем-то спросил Матвей.

— Боромир и Тарус — из Лойды, Хокан и Йэльм — из Лербю-фиорда...

Он исчез так же внезапно, как его спутники. Ветер зашумел и улегся; только слабый послегрозовой запах остался висеть у скалы. А спустя секунду пришел могучий неторопливый поток теплого равнинного воздуха, ничего общего не имеющий с резкими холодными порывами, сопровождавшими непонятных путешественников по мирам.

Матвей долго стоял на гранитной крошке, впервые в жизни растерявшись. Мысли спутались совершенно.

— Да, — сказали ему в спину с нескрываемой насмешкой. — Не каждый день такое увидишь. Но я думала, что ты не слишком удивишься, Матвей Пройдоха.

Матвей рывком обернулся, взявшись за нож.

Опираясь на ствол кривенькой сосны на тропе стояла девушка в походном плаще и полотняных брюках со множеством карманов. Оружия у нее не было.

12. УЛЬМА

Матвей стоял перед ней, захваченный врасплох. Ульма наблюдала за ним добрые полчаса, едва тот появился на перевале, окликнула же только сейчас.

Чтобы отыскать головной лагерь пиратов ей понадобилось всего два дня. Пираты обосновались на удивление близко от столицы. При попутном ветре корабли доходили от причалов Порт-Сумана к нужному фиорду за сутки. Но едва Ульма выбрала ночку чтобы пробраться в лагерь, пираты вдруг разом снялись и ушли в горы. Очень быстро Ульма поняла: идут к перевалу. Зачем — ее не волновало. Ее волновал только южанин-Матвей. Талисман Пути действительно был у него, болтался на шее под рубахой и, насколько знала Ульма, никогда не снимался. Впрочем, понятно, Пройдоха в любой момент мог отправиться в Путь. Недаром его знали все ходоки от Турана до холодных земель на севере, где хозяйничали жутковатые хорги.

— Что тебе нужно? — спросил Матвей. Он быстро взял себя в руки.

— Убить тебя и отнять то, что тебе не принадлежит, — честно ответила Ульма. — Но может я тебя и не убью.

Матвей оскалился:

— Убить? Ну, валяй, убивай, — Матвей ухмыльнулся. — Что же ты стоишь?

В следующую секунду у него отобрали нож. Как — Матвей не понял. Но нож вдруг оказался у Ульмы, а Пройдоха ткнулся лицом в гранитную крошку с вывернутой за спину рукой.

Ульма критически осмотрела бронзовое лезвие.

— Барахло, — заключила она. — Таким только кур резать...

А насчет Матвея она несколько разочаровалась. Он явно не имел представления об искусстве рукопашного боя. Жрица Пустых Ладоней была бы довольна тем, как Ульма провела связку.

Матвей медленно поднялся, скрипя зубами и хмурясь. Взгляд его стал колючим и злым. Ульма улыбалась.

Но недолго. Вдруг она опрокинулась на спину, а нож вновь перекочевал к Матвею.

Ульма вскочила мгновенно. Чертовщина! Это не боевое искусство, движения Матвея напоминали попытки пьяного устоять на ногах и первый раз Ульма попалась. Но второй раз она не даст себя одурачить.

Медленно ступая, выжидая момент для верной атаки, они сделали два круга.

— Постой, Пройдоха! Я ведь сказала, что может и не стану тебя убивать. Выслушаешь меня?

Матвей недоверчиво взглянул ей в глаза.

— Говори...

Ульма отступила на шаг.

— Семь лет назад из Тарага в шандаларском городе Зельга исчез один из древних талисманов. Талисман Пути. Скажи, его украл ты?

Матвей нахмурился.

— Почему украл? Взял попользоваться.

— Обманув при этом жриц и убив своего напарника...

— Не был он мне напарником! — ощетинился Матвей. — Он первый попытался меня одурачить и завладеть талисманом! А мне тогда некуда было деваться — без талисмана я заблудился бы в сагорских пустынях...

Ульма чуть заметно улыбнулась.

— Прекрасно. Насколько я знаю, сейчас так далеко на юг ты не собираешься. Поэтому, верни талисман. Ты им пользовался дольше, чем кто бы то ни было.

Матвей поколебался.

— Верни, — посоветовала Ульма. — Жрицы Храма найдут тебя. Где бы ты не укрылся.

— Храм? Он имеет отношение к Тарагу Зельги?

Ульма не ответила.

Колебался Матвей недолго. Снял с шеи костяную пластину на сыромятном шнурке, прощально взглянул на нее, и протянул девушке.

Ульма осторожно приняла Талисман, словно он был сделан из хрупкого стекла. Взглянула в глаза Матвею.

— Я рада, что ты оказался действительно таким умным, как о тебе говорят, — сказала Ульма, но на самом деле подумала, что Пройдоха есть Пройдоха: ему просто нужно в очередной раз выкрутиться.

Ульма повернулась, собираясь уйти.

— Постой! — окликнул Матвей. — Еще одно...

Он вдруг шагнул вплотную к девушке. Та ничего не успела понять, просто почувствовала его губы своими. Поцелуй был короткий и обжигающий, как искра из костра. Секундой спустя Матвей отступил на шаг.

— Зачем ты это сделал? — тихо спросила Ульма.

Матвей пожал плечами.

— Не знаю... Если еще когда-нибудь встретимся, сможем проделать это снова...

Он направился к едва намеченной тропе.

Ульма глядела ему в спину. Рука сама потянулась в обретенному Талисману.

Но на шее ничего не было. Взгляд ее догнал Матвея — тот прятал что-то за пазуху.

Гнев захлестнул Ульму лишь на миг. Он — Пройдоха, и этим все сказано.

В следующую секунду метательный шарик настиг затылок Матвея. Матвей рухнул и шумно скатился с тропы в самую гущу сосенок. Ульма, подобрав шарик, спустилась к нему.

Талисман с перерезанным шнурком Матвей держал в левой ладони. Разжав податливые пальцы, Ульма переложила костяную пластинку в потайной внутренний карман плаща. Повертела головой — вокруг было по прежнему безлюдно, дружки Пройдохи еще не поднялись к перевалу. Последний раз взглянула на Матвея.

И, не удержавшись, поцеловала. Но на этот раз его губы остались неподвижными.

Ульма встала и быстрым шагом направилась прочь. По давно не хоженной и поэтому едва заметной горной тропе.

13. ТИАР И САЙ

Костяной идол неотрывно смотрел на юг, туда, где ждал Сая Камень Отрана. Даже корабельная качка не смущала его, выпуклые глаза уверенно глядели куда-то за горизонт.

Сай вышел на палубу. Матросы на баке, рассевшись кружком, негромко разговаривали. Тиар был на мостике, разглядывал море, конечно. Он занимался этим день напролет, как только погрузились на корабль в небольшом паномском порту. Королевский флаг словно по волшебству открывал все двери и улаживал все дела. Солдаты королевича за какие-то два часа взошли на борт ладных тэльских шхун; эскадра, не мешкая, взяла курс на юг, куда указывал талисман шамана Полаха. Саю выделили каюту, но он отверг удобства и спал под навесом на полубаке, перед грот-мачтой. Матросы косились на него с любопытством, а когда он помог тащить какой-то канат, видимо застрявший, и вытащил его в одиночку, стали коситься с уважением и даже предлагать едкий туранский табак на перекурах. Но Сай отмахивался, потому что табак среди его соплеменников был непопулярен, и жевал перетертые шляпки веселящего гриба, утеху и отраду жителей Пустошей.

Сай не ожидал, что Камень окажется за морем. Но делать нечего: пришлось плыть. Он надеялся только на то, что за горы ходить не придется.

В полдень показались южные берега — покатые скалы и глубокие фиорды. У одного из них виднелись на узкой полоске земли бревенчатые домики и шалаши. А людей Сай не разглядел. Да и не было их здесь, наверное.

Тиар, стоя рядом с вахтенным, всматривался. Рядом с ним застыли Вакур, военный министр Паномы, и капитан шхуны. Чуть позади, теребя усы, топтался Шрип, адъютант Тиара.

Сай поднялся на мостик.

— Куда смотрит твой талисман? — спросил Тиар, не отрывая взгляда от берега.

— Прямо на этот поселок. Или за него, на горы.

Тиар продолжал изучать берег.

— Что это за поселок? Рыбацкий?

Шрип у всех за спинами тихонько хихикнул. Вакур тут же обернулся, и он застыл, выкатив глаза.

— Что такое, капрал? — осведомился Вакур.

— Это не рыбацкий поселок, господин министр!

Тиар с интересом прислушивался.

— А чей же тогда?

Шрип вздохнул:

— Это лагерь пиратов. Тех, что шныряют по всей Шепчущей Горловине. Здесь у них база...

Вакур прищурился.

— Черт возьми, Шрип, ты был пиратом четверть века назад, и поныне знаешь все пиратские лагеря?

Шрип виновато развел руками:

— Ничего не могу поделать, господин министр! На память я никогда не жаловался, а пираты редко меняют устоявшиеся привычки...

— Выходит, Камень утащили пираты? — спросил Тиар. — Неужели они забрались так далеко на север? И зачем?

Вакур вновь перевел взгляд на Шрипа.

— Ну, отвечай!

Капрал вытянулся как струна.

— Не могу знать! Хотя, среди пиратов много чужеземцев... Может быть, кто-то из его, — он кивнул на Сая, — варваров к ним прибился...

— Заткнись, морж, — снисходительно уронил Сай. — Никто из воинов Пустошей не сядет на корабль. И никто не продаст святыню Пустошей.

— Ты, осмелюсь заметить, на корабле...

Сай осклабился.

— Я — Сай, сын шамана! Отец велел найти Камень, и я на пути к цели взойду даже на костер, не то что на корабль. Понял, старый ты лось?

Шрип пожал плечами.

— Пиратов кто-то спугнул, — сказал Тиар. — Причем, с моря. Наверняка они поднялись в горы. Шрип, там есть дорога, кажется, чуть повыше?

— Есть, Ваше Высочество. Ведет к южной развилке, там можно свернуть либо на Порт-Суман или Касут, либо к перевалу.

Тиар поразмыслил.

— Вряд-ли пираты пойдут к Порт-Суману... А вот за перевалом их ждет свобода.

Вакур выжидательно глядел на королевича. Он ждал, когда тот примет решение.

— Высаживаемся! — скомандовал Тиар без тени сомнения. — И по следам, если они ведут туда, куда глядит талисман Сая! Шрип, готовь мое оружие!

Министр едва заметно улыбнулся.

«Король не зря платил Храму, — подумал он. — Парень — прирожденный воин, а теперь он еще и знающий воин. Панома может гордиться.»

Корабли приблизились к скалам, шлюпки сновали от них к берегу и обратно. Латники Паномы ступили на камни и плотным строем потянулись к горам.

Шрип, нагрузивший вещи Тиара на двух рабов-фредонцев, успел прочесть следы.

— Ваше Высочество! Пираты ушли к дороге! Их преследуют, если я не ошибаюсь — суманские пехотинцы из отборных рот. И, если это интересно нашему уважаемому другу с севера, пираты тащили с собой что-то очень тяжелое. На салазках.

Шрип по обыкновению хихикнул.

— Ума не приложу, что это они волокут...

Сай, раздувая ноздри, словно вышедший на охоту хищник, сказал:

— Покажи-ка мне эти следы, старый плут!

Шрип хитро блеснул глазами.

— Если позволит Его Высочество!

— Покажи, — велел Тиар и поморщился. — Сколько тебе говорить, зови меня просто Тиаром.

Шрип развел руками:

— Не могу: субординация... Министр голову открутит... Или ваш уважаемый батюшка...

Тиар пнул адъютанта под зад.

— Давай, веди... законник...

Едва они вышли из лагеря, Сай понял: здесь действительно только что протащили Камень, хотя следы были основательно затоптаны суманской пехотой.

Еще немного, и Сай его увидит.

— Поторопи своих воинов! — нетерпеливо сказал он Тиару, и тут же добавил: — Пожалуйста!

Тиар выкрикнул команду, подумав, что наступают новые времена. Потому что прежде варварам было неизвестно слово «пожалуйста».

14. ХОЖД

Рота пехотинцев, выйдя из Порт-Сумана, скорым походным шагом двигалась по горной дороге. Недавно проскочили ту самую развилку; Хожд некоторое время глядел влево, в сторону пиратского лагеря, но из головы отряда донесли, что пираты уже прошли здесь и направляются к перевалу. Хожд скомандовал и рота, ускорив шаг, потянулась туда же.

Еще в Порт-Сумане дож похода велел перевооружить пехотинцев. Чтобы ни у кого не осталось ничего железного. К счастью эти прожженные вояки умели обращаться с самым разным оружием и сейчас рота напоминала бы пестро вооруженную пиратскую толпу, если бы не республиканская форма.

Хожд понял все: и как пиратам удалось расстроить систему навигации, и как им удавалось обезоруживать корабельную охрану.

Черный Камень Отрана, священная глыба северных варваров. В свое время короли Паномы не постояли бы за ценой, лишь бы заполучить ее. Но когда с северянами достигли соглашения, ко всеобщему удивлению неукоснительно выполняющегося варварами в течение долгих лет, о Камне как-то позабыли.

Теперь он у пиратов. Каким образом разбойники шхер завладели им Хожд даже не пытался гадать. Дож боялся только одного: что Суман наводнят полчища варваров в костяных доспехах. Их могучие верховые лоси сомнут пограничные посты на западе и дикая неуправляемая лавина захлестнет республику, ведь с Суманом у варваров соглашения нет. И под предлогом мести за украденный Камень они разорят Суман. Сожгут дотла. Какое им дело, что Суман непричастен к исчезновению Камня, а пираты — такие же враги республике, как и варварам?

Догнать пиратов и отбить Камень — единственный выход. И если варвары объявятся в Сумане, отдать им в обмен на обещание вернуться на свои болота и пустоши, не разоряя республику.

Перевал близился. Даже ночная темнота не мешала — пехотинцы жгли факелы. Стройный топот множества ног отдавался от скал. Если пираты его слышат, пусть знают: им не спастись.

На рассвете подошли к перевалу вплотную. Дорога оборвалась, к гребню вела извилистая немощеная тропа. Одного взгляда на нее хватило Хожду чтобы понять: Камень здесь не бывал. Никаких следов салазок на земле. И никаких следов его пехотинцев, которые должны преследовать пиратов. А вот следы пиратов есть, и свежие. Только...

Хожд побродил, присматриваясь.

Только следы не всех пиратов. Примерно полтораста человек, все груженые, прошли здесь вчера вечером.

Лат Кли неотступно следовал за Хождом. Дож уже успел привыкнуть к постоянному присутствию советника, но тот не вмешивался в его действия, просто находился рядом и наблюдал.

Хожд повернулся к нему.

— Вожак пиратов настоящая бестия, Лат! Я понял, что происходит.

Лат, наверное, тоже понял. И ждал пока Хожд выскажется.

— Они разделились. Часть пиратов ушла вперед, часть осталась с Камнем. Мы вклинились между ними. А наша пехотинцы идут позади всех. Это плохо, черт возьми... Они вооружены стальным оружием, а у пиратов Камень...

Правда, Хожд отправил капитану Рену сообщение, чтобы ни в коем случае на атаковал пиратов с Камнем, а дождался Хожда со специально вооруженным отрядом, но почтовые тольхи иногда не долетали до адресата... Редко, но такое все же случалось.

— Передовая часть пиратов, скорее всего, спасает награбленное...

Хожд задумался. Что важнее: вернуть республике и торговцам потерянное золото или завладеть Камнем?

— Алтин! — позвал дож почтаря. — Какие сообщения с запада? Варваров не видно?

— Последнее сообщение пришло вчера, дож похода! На границах спокойно...

— Значит, вперед, за перевал, — решил Хожд. — Денек Камень подождет. Тем более, что никуда пираты с ним не денутся, мы ведь будем на перевале!

Хожд видел, что Лат Кли снова доволен его действиями. Что же, сам Хожд тоже был доволен своими действиями.

В косых лучах восходящего солнца воины Хожда начали спуск. А внизу, у подножия гряды, кипела битва. Пираты с кем-то сцепились. Хожд увидел несколько опрокинутых кибиток и всадников на дромарах.

— Кочевники! — прошептал он. — Вот так-так! Час от часу веселее!

Он прикрикнул на пехотинцев и ринулся вниз. Отдавать Суманское золото всадникам ему совершенно не хотелось.

15. ЮХХА

К северной гряде подошли перед закатом. У самого подъема к перевалу Их-Тад остановил кибитки. Утром погонщики разберут их и навьючат на дромаров: в горы на колесах не поднимешься. Всем, кто трясся под пологом посольских хатаров, предстояло пересесть в седла. Юхха была даже рада этому: кибитка ей до смерти надоела, ритуальная одежда тоже. Хотелось сбросить опротивевшую накидку, вскочить на Иста и с гиканьем погнать его к горизонту, ловя лицом встречный ветер.

Впрочем, медленному подъему по горной тропе Юхха тоже была рада. Хотя люди кочевий будут чувствовать себя неуютно: что может быть лучше степей? Уж точно, не горы...

Перевал обрамляли высокие пики, покрытые вечными снегами. Там, в тускнеющем вечернем небе парили орлы.

«Вот истинные хозяева земли... — подумала Юхха с завистью. — Они равнодушны к золоту и роскоши, они одинаково свободны и в горах, и в степях, они не ведают границ и им не нужны посольства... Зачем люди придумали себе столько сложных правил и традиций?»

Рохх расставил часовых и отправился играть с другими десятниками в кости. Их-Тад в головной кибитке как всегда пил туранское вино и шумно вздыхал. Погонщики зажигали костры, запах топленого жира медленно расползался вокруг стоянки, заставляя голодно принюхиваться шакалов и горных лис. Юхха вспомнила, что Хил, кроме всего прочего еще и искушенный повар, обещал приготовить мурху-тош.

Ужинали уже в полной темноте. Юхха присела у костра рядом с воинами, хотя Их-Тад вечно ругал ее за это. Дочери Великого Шиха не пристало вкушать простую солдатскую пищу, ей должны все подать в кибитку, но на ворчание посла Юхха давно перестала обращать внимание.

Даже спать она улеглась не в кибитке, а рядом, у колеса, на мохнатой шкуре. В нескольких шагах сопел верный Ист; воины у костра дружно храпели и только часовые бесшумно бродили во тьме. Юхха глядела на звезды. На Небесный Ковш, на Бабочку. На тоненький серпик луны. Где-то там витал ее сегодняшний сон, и он придет к ней очень скоро.

Испуганный рев Иста вырвал Юхху из вязкой дремы. Девушка вскочила, и в руку сам собой скользнул кривой кинжал.

Рассветало. Ночная темень канула в извилистые ущелья и затаилась там до поры. Юхха глянула в сторону тропы.

Горстка воинов посольства отчаянно отбивалась от толпы пестро одетых разбойников. Юхха сразу поняла, что это разбойники из-за гор: вооружены кто чем, и ни у кого нет хава.

На помощь уже спешил Рохх со своим десятком, хавы со свистом рассекали воздух, вышибая из рук нападавших ножи и топорики.

Вскочив на Иста Юхха с боевым кличем ворвалась в самую гущу схватки.

— Именем Великого Шиха Кочевий — прекратите! Мы...

Их-Тад пытался остановить разбойников, но ему не дали договорить. Начальник посольства мешком повалился с кибитки, проткнутый сразу двумя дротиками.

Воины Кочевий — великие воины, но разбойников было втрое больше, и напали они внезапно. Как отважно не сражалось посольство, один за другим падали на землю погонщики, охранники, Хом-проводник... Махат в луже своей и чужой крови стеклянно глядел в утреннее небо, а рядом с ним валялось четверо смуглых бродяг-фредонцев, встретивших смерть мгновением раньше. Хил зарезал двоих разбойников и сам лег под ударами тяжелых дубинок, утыканных кусочками кремня. Рохх сломал шею одноглазому лесовику откуда-то из-за Отхи, но не успел заслониться хавом от бронзового топорика. Голова десятника раскололась, как яйцо стерха, и еще одним защитником посольства стало меньше.

Юхха прорвалась к горстке сражающихся воинов, раскалывая хавом вражеские черепа, выворачивая руки и ломая ключицы. Ист вдруг споткнулся, сдавленно захрапел и тяжело завалился набок. Юхха едва успела соскочить и отмахнуться от рослого разбойника с палицей. Взглянула на верного скакуна. В шее дромара торчала арбалетная стрела с костяным варварским наконечником, по густой шерсти стекала тонкая дымящаяся струйка.

— Ист! — закричала Юхха, переполняясь гневом. — Будьте вы прокляты, бешеные шакалы!!

Рослый разбойник выронил палицу и ткнулся окровавленным лицом в траву. Подняться ему было не суждено.

Время словно остановилось. Юхха крушила врагов, исполненная холодной всепоглощающей ненависти. Мир исчез: осталась только битва. Только она, Юхха, дочь Великого Шиха, и враги, которых нужно убить. Всех, сколько их есть.

Один за одним пали последние воины посольства. Пиратов полегло больше шести дюжин, но еще столько же остались в живых. Уцелевшие потрошили кибитки.

— Эй, Сонд! Здесь золото! Несколько сундуков!

— А у нас ковры!

Ликующие крики пиратов доносились со всех сторон. Те, кто сражался с обезумевшей Юххой медленно пятились, отбиваясь. Им совсем не хотелось умереть в последний момент, когда их товарищи занимаются дележкой добычи.

— Сто акул мне в печенку, Чатт будет доволен! Мы не только спасли наше золото, но и захватили богатую добычу! Сегодня удачный день, братья! — заорал в упоении Сонд, в прошлом — боцман на пиратском судне, а ныне некто вроде десятника при Матвее и Чатте.

Сгорая от ненависти, Юхха рвалась вперед, к толпе разбойников, но те отступали, не желая сражаться. Клич кочевий звучал беспрерывно.

И вдруг прогремел стройный стоголосый хор, перекрывая сигналы суманской трубы. К кибиткам плотным строем спешили морские пехотинцы во главе с молодым дожем, рыжим коренастым парнем лет двадцати.

Пехотинцы приближались с трех сторон, отрезав пиратам путь к бегству.

В себя Юхха пришла только когда последний разбойник был поднят на пики. Тяжело дыша, она огляделась. Вокруг сновали суманские пехотинцы, добивая раненых пиратов.

Ист лежал в стороне, шагах в двадцати. Он был еще жив, но глаза его уже подернулись туманом и полнились почти человеческой тоской.

Юхха упала на колени и приподняла тяжелую горбоносую голову.

— Ист...

Дромар всхрапнул от боли. Из-под наконечника стрелы брызнула темная кровь.

— Он умрет, — сказал кто-то за спиной Юххи.

Девушка, роняя слезы на запятнанную кровью шерсть, коротко размахнулась и вонзила кинжал Исту в шею.

— Прости, друг... До встречи в небесных степях...

Ноги дромара дернулись и он бессильно обмяк. Юхха опустила голову скакуна на траву и медленно встала.

Перед ней стоял невысокий дож-предводитель, больше похожий на мирного купца, чем на воина. Но Юхха сразу почувствовала, что в схватке он силен.

Ее слезы уже высохли. Она — дочь Великого Шиха, и Юхха никогда не забывала этого.

— Спрашивай, дож!

Она подняла хав и сжала его в руках.

16. ХОЖД

— Я — Хожд Румм, дож похода против пиратов, прятавшихся в шхерах Шепчущей Горловины.

— Я — Юхха, дочь Великого Шиха Кочевий.

Хожд отвесил ритуальный поклон. Формально эта смуглая девушка-воин — хозяйка окрестных равнин. Граница Сумана лежит по ту сторону гор, здесь же, у начала степей, Хожд был лишь гостем.

— Когда на вас напали пираты?

— Утром. На рассвете.

— Я прослежу чтобы ничего из ваших вещей и ценностей не пропало, — сказал Хожд.

Юхха пожала плечами:

— Теперь это уже не имеет значения, дож. Послы убиты, значит никто не сможет вручить эти дары туранскому королю.

— Послы? — переспросил Хожд озадаченно.

— Да. Их-Тад, Отец Колена, лежит вон там. Великий Ших назначил его послом в Туран. Мы шли за перевал, в Порт-Суман.

— Так вот кого ждут в порту корабли Харида... — догадался Хожд. — Я могу чем-нибудь помочь дочери Великого Шиха?

Юхха снова пожала плечами:

— Вряд ли... Сама я в Туран не собираюсь. И к отцу возвращаться не собираюсь. Пожалуй, я направлюсь с вами в Порт-Суман. Воину всегда найдется занятие...

Хожд не удивился. Он привык видеть женщин-воинов, ведь он обучался в Храме у жриц.

— Тогда тебе понадобятся деньги чтобы устроиться в городе.

Юхха кивнула.

— У меня их достаточно, разве нет?

— Достаточно, — подтвердил Хожд.

Пехотинцы собрали уцелевших дромаров. Хожд велел вьючить на них скарб и гнать к перевалу.

— Оттуда вот-вот подоспеет еще один отряд пиратов, — сказал он Юххе.

Девушка шевельнула своим причудливо изломанным оружием:

— Тем более я пойду с вами!

Хожд приглашающе повел рукой.

— Мы выступаем немедленно.

Он подозвал капитана и велел строить пехотинцев.

17. ЧАТТ

Едва ступив на перевал, Чатт ощутил огромное облегчение. Камень был рядом. Несколько силачей-халадов ловко управлялись с деревянными салазками. Еще немного, и отряд спустится на привольные равнины, а там ищи их свищи, дож Сумана...

Вопреки ожиданиям преследующие их пехотинцы не напали. Хотя Чатт не раз видел форменные плащи ниже по склону. Видать, боялись Камня. А это значит, что у них железное оружие.

Но где, черт побери, Матвей с золотом? Должен же ждать внизу, у подножия гряды. Однако там нет никого... Только валяется в траве труп какого-то животного, не то коня, не то дромара...

Чатт прищурился. Дальнозоркий, как многие моряки, он видел с гребня все, что творилось внизу на равнине.

— Вниз! — скомандовал он своим молодцам. — Похоже, мы благополучно унесли ноги!

Словно в насмешку чуть ниже на тропу вышло несколько пехотинцев. Потом еще несколько.

Чатт выругался. Как им удалось обогнать отряд и оказаться по ту сторону перевала?

А пехотинцев на тропе становилось все больше. Ими кишели все кусты на склонах, каждая ложбина скрывала их. И вооружены они были не железными мечами, а бронзой, костью и деревом.

— Проклятье!

Он хотел приказать халадам развернуть Камень, но обернувшись увидел, что почти все его люди бегут назад, прочь от перевала.

— Стойте, идиоты! Там тоже пехота! — заорал он им вслед, но ни один не замедлился ни на миг.

С Чаттом осталось всего шесть человек. Все схватились за оружие, обращая побледневшие лица то к равнинам, то в сторону моря, то к Чатту, в поисках поддержки.

Камень равнодушно чернел на салазках, не предвещая больше удачи. Он повидал на своем веку немало и разучился удивляться еще когда этот мир был молодым.

Чатт ощутил как в воздухе отчетливо запахло смертью.

Халады бежали недолго: несколько криков внизу на тропе возвестили об их кончине.

Главарь пиратов застыл на кромке перевала. Шрам на его щеке побагровел. Справа перед строем пехотинцев стоял рыжеволосый дож в плаще цветов суманского флага.

Слева приближался плотный строй паномских латников, а чуть впереди шагали двое: высокий стройный воин в белоснежной королевской накидке и могучий варвар в шкурах и костяных доспехах. А за спинами латников мелькали еще и плащи суманских морских пехотинцев.

Латники остановились подальше от Камня, только варвар продолжал упруго шагать, приближаясь к Чатту.

— Эй, вор! — закричал он зычно. — Я — Сай, сын Полаха, шамана северных Пустошей! Я пришел за Камнем и твоей жизнью. Бери оружие, если ты не трус, и встреть смерть в бою! Й-эр-р!

Варвар бешено закрутил над головой тяжелую боевую сапу и над горами зазвучал жутковатый низкий вой.

Ощущая в груди неприятный холод, Чатт подобрал увесистый бронзовый топор и шагнул навстречу судьбе.

18. ТИАР И САЙ

Наверное, никогда по дороге к перевалу не ходило столько людей сразу. Войско Тиара встретилось с пехотинцами Сумана, королевич узнал, что где-то здесь же должен объявиться и его приятель Хожд.

Сай посоветовал держаться подальше от Камня — всем, кроме тех, кто не пользовался железом. Впрочем, железом не пользовался только Сай, остальные были начинены сталью, словно королевские леса дичью.

Под вечер, когда перевал был уже совсем близок, навстречу попался одинокий путник, кутающийся в невзрачный плащ; позже выяснилось, что это девушка-жрица. Тиар решил, что она — ходок, поэтому вопросов не задавал. Ему, прошедшему через Храм, девушка поклонилась и направилась в сторону Порт-Сумана.

Утром пираты взошли на перевал, но на спуске их кто-то поджидал. Тиар сразу решил, что там хитрюга-Хожд. Удиравших халадов посекли тиаровы латники, а Сай, узрев главаря пиратов, сразу заявил:

— Он мой!

Сопротивлялся главарь недолго: барга Сая с воем обрушивалась на него, топор Сай быстро вышиб и отшвырнул ногой, а на ножах преимущество было у длиннорукого варвара.

Когда пират рухнул на камни, орошая их кровью, Сай вытер нож о спину поверженного соперника и подошел к Камню.

Воры не посмели коснуться волшебных письмен на ритуальных салазках, нанесенных шаманом Севера. Святыня была просто украдена, но не осквернена, а поскольку воры мертвы, она отмщена.

А потом на перевал поднялся Хожд с пехотинцами, вооруженными так, чтобы не бояться камня. Следом взбирались груженые скарбом дромары — наверное передовой отряд пиратов на кого-то напал у подножия гряды.

Тиар и Хожд встретились на узкой тропе.

— Приветствую дожа! Прекрасная работа! Я слышал, что Горловина очищена от пиратов...

— Поклон Вашему Высочеству, — ответил Хожд, откликаясь на игру друга. — А я слышал, что с Воинами Пустошей заключено новое соглашение...

Хожд намеренно не произнес слова «варвары», потому что смуглый гигант с севера стоял неподалеку и все слышал. Добавить еще что-нибудь торжественное Хожд не успел: Тиар просто обнял его.

— Привет, хитрец! Тебе тоже поручили первое дело, едва ты переступил порог своего дома?

Хожд развел руками:

— Наверное, прошедшие Храм в этом мире нарасхват...

Рядом с ними чинно раскланялись Лот Кли, военный советник Сумана и Вакур, военный министр Паномы. Оба прекрасно понимали, зачем каждый из них здесь находится, и оба были рады, что им пришлось остаться просто наблюдателями, потому что Республика и Королевство получили незаурядных полководцев.

Шрип бродил у Камня Отрана, присматриваясь к нему и так, и эдак. Латники опасливо косились на черную глыбу, курили и перебрасывались короткими фразами с суманскими пехотинцами.

А на востоке карабкалось к зениту ослепительное жаркое солнце.

19. ЮЖНЫЙ ПЕРЕВАЛ

Пройдет еще немного времени, и перевал опустеет. Вернется в Порт-Суман Хожд Румм, дож успешного похода, очистивший море от пиратов и вернувший Суману почти все, что разграбили с кораблей. Погрузится на корабль Паномы могучий варвар Сай, и ни на миг не отойдет от священного Камня, пока не доставит его на законное место, в Капище Отрана, в самое сердце Пустошей, что беспрерывно поют. Вернется в королевский замок принц Тиар, сумевший договориться с вожаком варваров и помочь ему в поиске, а значит на северных границах Паномы вновь станет спокойно, ибо варвары уже не те, что раньше, если у них такие вожаки.

Впервые в жизни войдет в большой город Юхха, дочь степей, осмелившаяся нарушить волю отца, Великого Шиха Кочевий. Не бывать ей женой туранского принца, она решила сама распорядиться собственной судьбой. Вот только в какой город она направится — в Порт-Суман, или в Панкариту, дом черноволосого паномского принца... Их взгляды встретились всего на миг, но Юхха сразу поняла, что им есть что сказать друг другу.

Вернутся домой латники Паномы и морские пехотинцы Сумана, вернутся, чтобы продолжить службу, первые — Короне, вторые — республике.

Вернется в Тараг Порт-Сумана Ульма, вручит Талисман Пути жрицам, а те переправят его в Зельгу, город-порт на юго-востоке Шандалара.

Лишь один человек на перевале еще не знал, куда приведет его судьба в ближайшее время.

20. МАТВЕЙ

Голова все еще болела. Чем это приложила его чертова девка-жрица? Не иначе, рукояткой ножа. Или камнем.

Матвей очнулся утром, поглядел сверху на битву братства со степными варварами, но вскоре сверху явились пехотинцы и Матвей спускаться на равнину раздумал.

Он видел, как взяли клещи всех, кто шел с Камнем и как убили Чатта. Снова его идея погублена недалеким властолюбцем: Матвей долго готовился к захвату Камня Отрана, но Чатт распорядился этим чудом совершенно бездарно. Второй раз надуть северных варваров не удастся. Значит снова придется шляться по свету, слушать диковинные истории и шастать по действующим и заброшенным храмам в поисках необычных вещей древности...

— Провались все, — без подъема выругался Матвей и задумался. Куда идти? Понятно, что на юг. Через равнины. А дальше? В Сагор? В Гурду? Или в Шандалар?

Два дня спустя его подобрали на равнинах варвары. Матвей уселся в скрипучую арбу, глядя как тянется навстречу бесконечный травяной простор и как резво попирает его мощными ногами крупная крючконосая птица, запряженная в двухколесную повозку стерхетов.

Лишь в одно Матвей верил. Верил, что еще не раз появится в Паноме и Сумане. Потому что жизни без дорог он себе не представлял.

Око Всевышнего

Рукопашная сказка

1

В вечернюю тишину вплетались мерные удары гонга. Монастырь встречал закат. Малиново-красное солнце пряталось за отроги Сао-Зу — Великого Горного Хребта, увенчанного пушистыми снежными шапками. Лишь одна дорога вела к монастырю — южная, та, что поднималась снизу, из озерной долины. Никому еще не удавалось перевалить через хребет в этом месте, хотя несколько узких троп уводили высоко в горы. Бродили неуверенные слухи, передаваемые чуть слышным шепотом, будто одна из этих троп ведет сквозь Хребты к самому северному побережью, однако уже много лет никто не ходил за Сао-Зу и не приходил оттуда.

Монахи, собравшиеся на вечернее очищение, отбили положенное количество поклонов и разошлись по кельям-таутам. Ученики первого круга устало брели с поздних занятий, ситы-работники подметали узкие дорожки и тренировочные площадки. Скоро и они уйдут в свой таут — большую общую спальню рядом со зданием кухни. Только привратники в свете лучин будут вести неспешные ночные разговоры.

Монастырь затих, спрятавшись за неприступными стенами, высотой соперничавшими с горными соснами. Темнело; последние лучи солнца таяли в хрупкой свежести воздуха. Холодный ветер тянул с гор, принося дыхание вечного льда.

Путник появился на дороге вместе с первыми звездами. Он спешил; учащенно дыша, опираясь на длинный посох, изредка оглядываясь. Достиг ворот, трижды ударил тупым концом посоха в Круг Путника, чернеющий в центре правой створки.

На стене возник привратник, бесшумно, словно летучая мышь.

— Да будет благословенно имя Каома! — хрипло сказал путник, склонив голову и сделав ладонью ритуальный жест.

— Навеки будет! — почтительно отозвался привратник. — Что привело тебя в нашу обитель?

Ладонь его застыла у груди.

— Прошу крова и защиты.

Привратник кивнул:

— Не совершил ли ты зла, и не спасаешься ли от справедливой кары Императора и гнева Каома? (да будет благословенно имя его!)

— Руки и сердце мои чисты перед Императором и тем, кто Выше, хаат.

— Ворота монастыря всегда открыты для скитальцев, чистых перед тем, кто Выше! Входи, путник.

Правая створка неспешно приоткрылась, пропуская одинокого гостя.

Два монаха встретили его поклоном и застывшей перед грудью ладонью. Путник поклонился в ответ, стоя на отпечатке огромной пятерни у самых ворот; потом опустился на колени, отложив посох, и поцеловал священную землю монастыря.

Он не был здесь сорок семь лет.

— Голоден ли ты, путник? — спросил тот, кто разговаривал с ним со стены, одетый в зеленый плащ Наставника со знаком восьмого круга.

— Нет, хаат, хвала Всевышнему (легкий обоюдный поклон), добрые люди накормили меня в полдень.

Наставник снова кивнул.

— Брат Цхэ, отведи путника в гостевой таут.

Еще поклон, еще хвала Всевышнему, и у ворот опять стало безлюдно, а привратники возобновили свои ночные речи в неверном свете лучины.

Наутро странника отвели к Верховному Настоятелю.

Странник был стар. Седые усы и борода, седая голова, морщинистое лицо. Однако глаза его горели, словно у юного тигра, а мышцы полнились силой. Чем-то он походил на Настоятеля, только у того усы и борода были гораздо длиннее, а голову он, как и все в монастыре, брил наголо.

— Сатэ? — удивился и обрадовался Настоятель. Путника он хорошо знал, хотя виделись в последний раз они почти полвека назад.

Старик Сатэ поклонился сначала изображению Каома, потом Первому-в-храме и шести его теням-Настоятелям.

— Приветствую тебя, Бин, Первый-в-храме, и вас, Старшие!

Повинуясь жесту Верховного один из слуг-учеников принес циновку и несколько подушек.

— Садись, Сатэ! И не зови нас Старшими, ведь ты равен нам, хранитель.

Сатэ присел.

— Разве пыль в придорожной канаве равна солнечному свету? Вы — слуги Каома, Старшие в монастыре, а я — одинокий старик, забытый всеми.

Чувствовалось, что подобные речи были всего лишь ритуалом.

— Недобрые вести принес тебе Сатэ, Первый-в-храме.

Выразительный взгляд — слуги покинули таут Верховного, осталась лишь семерка старших, да путники. Двое Настоятелей стали у выхода.

— Я слушаю тебя, Сатэ-хранитель.

Странник неотрывно глядел Бину в глаза.

— Весна начинается, Первый-в-храме. Скоро равноденствие, не мне напоминать, что наступит год Тигра. Это будет год Тигра-воина.

— Я помню, Сатэ. Посланники Южного монастыря скоро выступят, ведомые братом нашим, Настоятелем Тао. Обряд будет исполнен.

Тигр приходил каждый двенадцатый год; однако Тигр-охотник ничего не менял в жизни монастырей. Раз в двадцать четыре года приходил Тигр-воин и тогда весной либо Северный монастырь Каома, либо Южный (по очереди) отправляли друг другу посланников. Отбирались два молодых монаха, по одному от каждого монастыря, родившихся в год предыдущего Тигра-воина. Они уходили сразу после Турнира. Куда — знали немногие. Семеро Настоятелей каждого монастыря да десяток избранных. Возвращались монахи обычно летом; посланники-гости тотчас отбывали в свою обитель и все повторялось спустя двадцать четыре года. И еще одно: молодые монахи-избранники, вернувшиеся в монастыри, впоследствии почти всегда становились Первыми-в-храме. Сорок восемь лет назад, когда Бину исполнилось всего двадцать четыре и был он молод и горяч, отправился он в путь вместе с Тао-южанином...

Бин вспомнил и едва заметно вздохнул. На лице его ничего не отразилось — ведь он давно уже не юноша-избранник, а Верховный Настоятель Северного монастыря Каома, Первый-в-храме.

— Клан Орла посягнул на одно из двенадцати Святых Мест. В горах было землетрясение и ход в тайник обнажился.

Бин нахмурил брови, не перебивая.

— Волею случая это оказалось именно двенадцатое Место. Око Каома едва не попало в руки Орлам.

Тени-Наставники зароптали. Такого не случалось со времени основания монастырей. Око всегда находилось в одном из двенадцати Мест, надежно укрытых от мирских глаз. В год Тигра-воина его переносили. Из первого Места во второе, в следующий раз — из второго в третье, и так далее. Око кочевало по кругу из века в век; монахи двух монастырей всегда находили силы его защитить.

Сатэ продолжал рассказ:

— Глупые Орлы тронули Око раньше срока — они, конечно, умерли, так и не успев поведать своим Верховным куда перепрятали его. Остался лишь один свидетель, который знает, где сейчас Око. Орлы повсюду ищут его, но не найдут, если вовремя вмешаться.

— Кто он? — только теперь перебил Бин.

Сатэ прикрыл глаза и выдержал приличествующую паузу.

— Юноша-паломник с Архипелага.

— Островитянин? — Бин вскочил, сжав кулаки. — Великий Каома! Судьба мира в руках чужеземца!

Первый-в-храме быстро овладел собой и сел.

— Где он?

— В столице. Прячется и ждет сигнала. Моего сигнала.

— Что ты предлагаешь, Сатэ?

Старик погладил короткую бороду.

— Дай мне семерку избранников и я приведу его сюда. Заодно и смену себе присмотрю. Надеюсь, что в этот раз избранники достойны... хм... тех юношей, что мечтали перенести Око с десятого Места на одиннадцатое сорок восемь лет назад.

Бин задумался.

— Хорошо, Сатэ. Только вот что: отсюда в Столицу семь дней пути, и из Южного монастыря — четыре. Ведите чужеземца в Южный и возвращайтесь со свитой брата нашего Тао.

Сатэ поразмыслил.

— Ты как всегда мудр, Первый-в-храме! Орлы вряд ли сумеют предвидеть это.

Бин поднес руку к груди:

— Мудр лишь Каома, мы же — жалкие слуги его, внемлющие мудрым советам.

Ритуальный поклон.

Хлопок в ладоши. Появился монах-слуга.

— Семерых избранников-до ко мне, младший.

Монах склонил голову и исчез.

— Кто будет первым, как думаешь? — спросил вдруг Сатэ.

Верховный пожал плечами:

— Все хороши. Хотя, Даан Геш, пожалуй, покрепче остальных.

— Геш? Сын Линга?

— Да. Он уже Наставник, представь! Уже почти год.

— А прочие кто?

— Рут Ма, братья-близнецы Каат и Ао Хито, Юл Ю, Сань Но и Лоот Зин.

Сатэ покачал головой:

— Никого не знаю. Ты о них никогда не писал.

Верховный нетерпеливо взглянул на громадные песочные часы, которые опрокидывали всего раз в сутки, в полдень.

— Как зовут чужеземца?

— Матурана, Старший.

— Матурана, — повторил Первый-в-храме, шевеля губами, словно пробовал непривычное имя на вкус. — Странные у них на Архипелаге имена.

Сатэ пожал плечами:

— Наверное, наши имена им тоже кажутся странными. Кстати, — Сатэ понизил голос почти до шепота, — он родился в год Тигра-воина. Двадцать четыре года назад.

Верховный неотрывно глядел на Сатэ, соображая, что это может означать.

В таут входили избранники в одеяниях монахов; один был в зеленом плаще без каймы. Единственное, что отличало их от остальных обитателей монастыря — длинные волосы, собранные в пучок на затылке.

Два года назад, весной, Даану и еще шестерым монахам четвертого круга Старшие велели не брить более голов. Вопреки первому обычаю монахов Каома. В остальном их жизнь не изменилась. К исходу года Крысы Даан завершил четвертый круг, первым из своих сверстников. Настоятели предложили ему путь Наставника. Даан удивился: ведь он еще молод. Однако его мастерство позволяло ему стать в один ряд с Настоятелями, мастерами ши-тао. Выдержав экзамен (он сражался со Старшими!) Даан заслужил зеленый плащ и избрал свой кон: им стал шест. И принялся учить первый круг, вчерашних ситов-работников приемам боя с шестом, не переставая, впрочем, совершенствоваться в пятом круге. Так прошел еще год; Даан успел привыкнуть, что младшие зовут его «учителем», хотя совсем недавно это его забавляло.

Приближался год Тигра. Монахи высших кругов вдруг стали часто появляться на тренировках пятого круга, которого достигли все «до» — лохматые, как прозвали их в монастыре. Иногда они вмешивались и показывали лохматым что-нибудь новое из своего богатейшего арсенала трюков и приемов. Лохматые прилежно запоминали, шлифуя новую технику.

Что-то назревало, Даан чувствовал это. Но что? Внешне он никак не высказывал своего нетерпения, ибо пятый круг есть пятый круг и многому Даана научил.

А потом всех лохматых вызвали к Первому-в-храме.

Мирская одежда казалась странной и непривычной. Даан то и дело глядел на себя и других, смеясь одними глазами. Было от чего! Сатэ не обращал на это веселье внимания, уверенный, что оно ненадолго.

Стены монастыря скоро растаяли вдали и потянулась навстречу бесконечная дорога, ибо под двумя лунами бесконечны лишь две вещи: дороги и познание.

Какая она — Столица? Такой вопрос задавал себе каждый из семерых. С малых лет они почти ничего не видели кроме монастыря, разве что горную деревушку в половине дня пути, куда еще будучи ситами или монахами первого круга часто наведывались за продуктами.

Уже на второй день одежда перестала казаться им чужой и неудобной.

В полдень зашли подкрепить силы в харчевню, притаившуюся на самом краю небольшого придорожного селения. Сатэ договорился с хозяином о плате и вернулся к рассевшейся за столом семерке лохматых.

За соседним столом поглощали рис и мясо двое бродяг из восточных провинций — серебристые рыбки, нашитые на левый рукав курток, свидетельствовали, что раньше эти двое были рыбаками.

Даан не переставал ломать голову над загадкой последних недель. Кто такой Сатэ? Его отлично знают Старшие. Сам Сатэ прекрасно знаком с нравами и обычаями монастыря. Но он не монах, это всякому видно! В том, что Сатэ мастер ши-тао, Даан не сомневался ни секунды. Пожалуй, по уровню старик принадлежал к Старшим. Но опять, опять: Сатэ не монах!

Куда ведет их этот таинственный старик? Первый-в-храме велел избранникам повиноваться ему так, словно он сам Каома.

С шумом и руганью в таверну вошли трое горожан; Даан отвлекся от своих мыслей.

— Эй, хозяин! Накорми нас, да поживее!

Проклятия так и сыпались из уст этих троих. Они ругали все: жизнь, смерть, погоду, дорогу, попутчиков, встречных, харчевню, ее посетителей, хозяина, его стряпню...

Монахи, мысленно воззвав к тому, кто Выше, продолжали обед. Однако от буйных незнакомцев это их не спасло.

— Эй, старик! — сказал вдруг один из них, высокий и плечистый. — Мне кажется, что я тебя знаю!

Сатэ смиренно опустил взор, не сказав ни слова.

— Точно! — смирение старика подогрело вошедшего. — Ты должен мне пять монет, провалиться и не жить!

— Уважаемый, в впервые вас вижу и никогда в жизни не занимал ни у кого денег.

Спутники высокого засмеялись.

— Ты проиграл мне эти деньги в маджонг, старик! Ну, выкладывай долг, или я оборву твои седые усы!

Сатэ терпеливо изрек:

— Я не играю в маджонг, уважаемый. Только в го, но не на деньги.

Высокий презрительно сплюнул на пол.

— Ты смеешь перечить мне, дохлая медуза? По-твоему, я — лжец?

Высокий лениво протянул руку, взял Сатэ за шиворот и поставил перед собой. На недостаток силы он, понятно, не жаловался.

— Это тебе для памяти, — сказал он и ударил Сатэ. Вернее, хотел ударить.

Старик неуловимо для глаза отклонился и высокий лишь зачерпнул рукой пахнущий специями воздух таверны.

Разозленный неудачей горожанин провел серию быстрых ударов, но Сатэ без труда отбил их одной рукой.

— Ступайте своей дорогой, добрые люди, и не мешайте ним идти своей, — тихо сказал Сатэ.

Однако высокий не собирался отступать. Теперь он пустил в ход ноги.

«Старший не станет сражаться в нашем присутствии, — подумал Даан. — Вмешаться?»

Но его опередил Юл Ю. В мгновение ока он возник между Сатэ и высоким.

Блок, блок, увертка, блок, выпад, блок, захват, удар!

Высокий безжизненно рухнул на дощатый пол. Два его товарища вскочили и, недобро глядя на Юла и Сатэ, сделали шаг вперед. В руках их тускло заблестели ножи, тупые, как кора акации.

— Прошу вас, не делайте этого! — заголосил в углу хозяин.

Юл не двигался; Сатэ же вернулся к столу и сел на свое место. Даан хотел придти на помощь Юлу, однако старик поймал его за руку.

— Сядь!

Даан повиновался. Тем временем двое с ножами напали на Юла. Сталь со свистом рассекла воздух. Юл мягко уклонялся, приседал, подпрыгивал, вертелся на месте. Вот один из нападавших словно бы случайно наткнулся на кулак Юла и опрокинулся на спину; второй сердито прыгнул, взмахнув ножом, но захрипел, потеряв дыхание и выронив оружие. Юл Ю выбросил ногу назад, не глядя, жестко, по-южному, окончательно свалил первого и молча вернулся за стол.

Когда они покидали харчевню, один из троицы пришел в себя и приподнял голову.

Сатэ и его спутники уже вышли на улицу, лишь Рут Ма задержался в дверях.

— Постигайте ши-тао! — сказал он с издевкой и последовал за остальными.

Столица встретила путников пестрыми улицами, яркими одеждами горожан, сдержанным непрекращающимся гомоном. Утро выдалось солнечное, высоко в небе темными молниями метались стрижи.

Сатэ вел монахов вдоль вереницы лавок, аптек, вдоль приземистых домишек зажиточных горожан, вдоль утопающих в зелени домов знати — в ту часть Столицы, где было много постоялых дворов и комнат для приезжих. Сатэ шел не глядя по сторонам, опустив голову, словно боялся, что его узнают.

Хозяин гостиницы поклонился Сатэ:

— Здравствуйте, уважаемый Ани! Вам комнату?

Сатэ поклонился в ответ:

— Да, Ло. До завтра. Мне и моим молодым друзьям. Мы прибыли как раз к празднику.

Даан не особо удивился, когда хозяин назвал Сатэ другим именем. Им сказали — миссия держится в секрете. От всех, кроме Старших.

Несколько монет перекочевали от Сатэ к Ло; затем монахов проводили в комнаты.

Комнат было две. В каждой могли спать по четыре человека. Сатэ отозвал Юла, Даана и Сань Но и сказал, чтобы они располагались с ним; во второй остались братья Хито, Рут Ма и Лоот Зин.

После этого Сатэ ненадолго исчез. Хозяин Ло принес монахам прекрасного гиданского чаю.

Сатэ вернулся в другой одежде, одежде нищего, из тех, что тысячами наводняют большие города, прося подаяния, а также втихомолку воруя все, что плохо лежит.

— Слушайте меня, избранники! Я — Сатэ-Старший, но мало кто видел меня в стенах монастыря, ибо я покинул его сорок семь лет назад. С тех пор я больше не монах, однако подчиняюсь тому, кто Выше и Верховному Настоятелю, Первому-в-храме. Наш поход в столицу — лишь первый шаг на пути, который ждет одного из вас. Когда посланцы Южного монастыря войдут в нашу обитель, из вас семерых выберут наиболее достойного — вы знаете об этом. Зачем — поймете в свое время. А сейчас мы должны отыскать в городе одного человека.

Зовут его Матурана. Да, он чужеземец с Архипелага. Однако он связан с нами одной нитью, ибо тоже служит Каоме, да будет благословенно имя его!

Монахи привычно склонили головы. Сатэ продолжал:

— Он ваш ровесник. Найти его нетрудно, но клан Орла пытается опередить нас. Наша цель — незаметно увести его из Столицы в монастырь.

Теперь же — отдохнем, ибо завтра нам многое предстоит...

Монахи удивленно моргнули: Сатэ вдруг перешел на язык жестов, один из тщательно оберегаемых секретов монастыря.

«Тихо! У стен бывают уши и надо позволить ушам уйти...»

Даан подавил желание улыбнуться: шорох за дверью он услыхал давным-давно и дал знать Сатэ, но тот, не прерывая речи, показал, что и сам слышит.

Старик бесшумно переместился к маленькому окну. Молодежь загалдела, изображая непринужденную обстановку. Сатэ одобрительно кивнул.

Через некоторое время из дверей внизу выскользнул низенький человечек, пересек улицу и свернул за угол.

Сатэ знал, что там человечка ожидают двое людей из клана Орла.

Снова в ход пошел язык жестов.

Даан и Юл должны были пойти в точно такую же гостиницу, расположенную неподалеку, спросить заклинателя змей по имени Део и ожидать знака чужеземца — выброшенного в боковое окно панциря морской черепашки; дать ответ — особый поклон островитян Са — и уходить с чужеземцем в уловленное место. Все предстояло сделать быстро и по возможности незаметно.

Братьям Хито выпало идти с Сатэ слоняться по городу и водить за собой соглядатаев-Орлов, скучающих сейчас под окнами.

Руту Ма и Лооту Зин Старший приказал побродить по округе и ввязаться в возможно большее число драк и ссор, нередко случающихся на улицах, но ни в коем случае никого не убивать и не калечить, а также уберечься от солдат императора и Надзора.

Рут и Лоот немало удивились: вмешиваться в драки монахам запрещалось тысячелетним кодексом. Запрещалось вообще применять ши-тао без крайней необходимости. Но Верховный приказал слушаться Сатэ, будто это сам Каома.

Сань Но должен был незаметно следовать за Дааном и Юлом, держаться в стороне и ни в коем случае ни во что не вмешиваться. При любом исходе Сань Но обязан узнать что стало с Матураной и где его найти. Еще Сатэ посоветовал не удивляться, если Сань увидит поблизости от себя совершенно седого человека в одеждах лекаря, который будет идти следом за Дааном и Юлом — это друг.

Встречу назначили на южной окраине, у Двух Дорог. На закате. Сатэ подробно объяснил как туда попасть; руки его так и мелькали.

Первыми комнаты покинули Рут и Лоот. Вполголоса переговариваясь, они пошли влево по улице. Один из соглядатаев ненавязчиво двинулся следом; остальные скрылись.

Настала очередь Сатэ и братьев Хито. За ними увязались все Орлы, кроме одного.

В это же время Даан и Юл, а чуть позже и Сань Но выбрались через окно крытой галереи на крышу соседнего дома, спустились во двор и, немного поплутав по переулкам, направились у указанной гостинице.

Минут через пять хозяин Ло задернул занавеси в комнате Сатэ. Оставшийся соглядатай спрятался в тени дома напротив, немного поглазел на круглые окна и уселся прямо на траву, привалившись спиной к теплым оструганным доскам.

На площади толпился народ. Трое бродячих артистов показывали свои трюки в центре живого кольца; зрители громко переговаривались, подбадривали их криками. Некоторые бросали на розовый булыжник мелкие монетки.

Рут с Лоотом долго глазели на представление; «хвост» — высокий длинноволосый парень в цветастом халате — крутился неподалеку. Солнце неумолимо ползло к зениту. Сатэ велел им не спешить.

Часа два спустя артисты закончили представление, собрали монетки, поклонились и исчезли в своем фургончике. Зрители остались довольны, зрелище не обмануло их ожиданий.

Лоот, не поворачивая головы, приглядывал за Орлом. Монахов учили видеть все вокруг, двигая только глазами.

— Отвязаться бы от него... — шепнул он напарнику.

— Сатэ ничего не говорил...

— Значит, не запрещал!

В этот миг один из многих торговцев-лоточников истошно завопил:

— Держи вора!!

Щуплый немытый оборванец, прижимая к груди украденную брошь, кинулся наутек. Рут немедленно подставил ногу. Тут же нашлись добровольные ловцы-помощники; все скопом они навалились на покатившегося кубарем вора. Брошь отлетела в сторону, ее схватил кто-то из зевак. Лоточник, ругаясь, крича и взывая к справедливости, пробирался меж галдящих горожан. Его толкнули в спину, лоток выпал из рук, грошовые украшения дождем посыпались под ноги. Началась форменная свалка, кто-то кого-то бил, со всех сторон слышались проклятия, стоны и ругань.

Монахи, ограничившись несколькими тумаками особенно ретивым драчунам, выбрались из толпы.

— Бежим!

На площади как раз показались солдаты Надзора в серых мундирах, вооруженные дубинками и пиками.

Они кинулись узкой улочкой, ведущей в сторону императорского дворца. В жаркий полуденный час горожане старались не покидать домов: пили чай на открытых верандах, переговаривались с соседями, выглядывая в раскрытые окна.

«Хвост» показался в конце улицы. Монахи спрятались в коротком тупичке, прижимаясь к шершавой каменной стене. Топот преследователя звучал все ближе.

— Эй, что вам здесь нужно, бродяги?

Позади, у массивной, окованной железом двери стоял рослый горец-велш. Рут выразительно приложил палец к губам, но тот не желал успокаиваться.

— Проваливайте! — горец злился, а это не предвещало ничего хорошего.

Дверь медленно отворилась, в проеме показалась молодая девушка. Голос ее был подобен журчанию горного ручья.

— В чем дело, Ман?

Золотых и серебряных украшений, сверкающих в свете дня драгоценных камней и жемчужин на ней было больше, чем звезд на летнем небе.

Ман ответить не успел: показался «хвост». Лоот, который стоял к Орлу ближе, не теряя ни секунды напал на него.

Горец, мгновение поколебавшись, сжал в руке короткую палку и шагнул к Руту. Вздулись твердые, как дерево, мышцы. Монах стоял у него на пути и отступать не собирался.

Лоот наносил удары, уворачивался, отклонялся, прыгал; двигался он как мог быстро. Однако соглядатай оказался неплохим бойцом: выстроил грамотную защиту и тронуть себя не позволил. Он действительно был Орлом: пальцы его рук застыли согнутыми на манер когтей гордой птицы, прыжки были высоки, держался он прямо, не припадая к земле, как Змея или Леопард, но и не вытягиваясь в струну, как это делал бы журавль. Лоот же придерживался классического стиля монахов Севера: кулаки сжаты, стойка полувысокая, удары в основном тычковые, а не рубящие.

Рут стал в оборонительную позицию, но первый же удар здоровяка-горца швырнул его на камни. Ман, конечно же, не новичок. Не зря он служил привратником, а заодно и телохранителем богатой горожанки. Палка глухо ударилась о гранит, но Рут проворно откатился в сторону.

— Послушайте, уважаемый! — скороговоркой выпалил он. — Мы не воры и не бродяги, не бейте нас, пожалуйста!

Горец еще раз ударил палкой и вновь промахнулся.

У Лоота дела шли получше: найдя слабину в обороне Орла он методично развивал успех. Обойдя блок, сбил противнику дыхание неуловимым ударом из арсенала Старших и отправил беседовать с духами — минут на десять.

— Уходим, Рут! — сказал он, оборачиваясь.

Ловким финтом Рут ускользнул от палицы Мана и монахи поспешили прочь.

Горец и девушка-хозяйка некоторое время глядели им вслед.

— Что делать с ним, госпожа? — указал Ман на неподвижного Орла.

— Он жив?

— Сейчас посмотрю...

После долго кружения по окрестным кварталам Даан и Юл добрались до указанной Сатэ гостиницы, соблюдая по дороге все меры предосторожности. Добрались без приключений. Слежки за собой они не заметили, лишь седой, как хребты Сао-Зу, незнакомец в желтом плаще императорского лекаря дважды попался навстречу, да иногда, оборачиваясь, видели вдалеке Сань Но, занятого чем-то посторонним: разговорами с лавочниками, ругней с разносчиком рыбы, разглядыванием девушек...

Все окна гостиницы были плотно занавешены; привратник отсутствовал, хотя двери остались полуоткрытыми.

В полутьме, царящей за дверью, слышалось размеренное дыхание спящего служителя.

— Эй, хозяин!

Спящий перестал сопеть и без излишней суетливости вежливо осведомился:

— Чем могу служить? Свободных комнат нет и не будет.

— Здесь ли живет заклинатель змей Део? Скажи, что друзья ждут его на улице, — сказал Даан со свистящим придыханием, характерным для солнцепоклонников юго-запада. — Мы не выносим тьмы.

Даан и Юл вышли наружу, не дожидаясь ответа хозяина. Да, впрочем, он и не ответил.

Перед домом Даан стал, как учил Сатэ, и внимательно присмотрелся к каждому из окон. Юл отошел в сторону, наблюдая, не проявляет ли кто излишнего любопытства. Вдалеке маячил желтый плащ, но это не в счет...

Спустя несколько минут штора в крайнем слева окне слабо шевельнулась и в уличную пыль шлепнулся небольшой, с орех-цу, панцирь морской черепашки. Два чужих непонятных иероглифа украшали выпуклые пластины.

Даан поклонился, приложив руку ко лбу, а потом к сердцу; отступил на восток и неторопливо пошел прочь. Юл последовал за ним.

Вскоре их догнал стройный юноша-островитянин, хрупкий, словно девушка. Сатэ сказал, что он ровесник «лохматых», но выглядел он много моложе двадцати четырех лет. Одежда и прическа ничем не отличались от общепринятых в стране Гор и Солнца.

— Здравствуйте! — негромко сказал чужеземец. — Я — Матурана.

Говорил он чисто, без малейшего акцента.

Даан не любил слабаков. А Матурана выглядел именно слабаком. Мозолей на кулаках нет, мышцы не выделяются, а значит о ши-тао он не имеет ни малейшего представления.

Вздохнув, Даан вполголоса поздоровался, не сумев скрыть недовольства. Юл остался равнодушным.

Окраинами долго пробирались к Двум Дорогам, избегая людных площадей, опуская взгляд перед редкими прохожими. Лекарь и Сань Но «вели» их, прикрывая спереди и сзади. Солнце успело сползти к самому горизонту и покраснеть. Даан подумал, что Столица — очень большой город, гораздо больше, нежели он ожидал.

Туда же, еще ничего не ведая друг о друге, спешили и остальные: Рут Ма и Лоот Зин, сумевшие избавиться от слежки и до самого вечера толкавшиеся на празднике, Сатэ с братьями Хито, которым пришлось втроем отбиваться от семерых Орлов, а потом долго прятаться от солдат и беспощадного Надзора в припортовых кварталах.

Когда они встретились в условленном месте, выяснилось, что седовласый лекарь бесследно растворился в сгущающейся полутьме. Их стало девять: семеро избранников, Сатэ да юноша-островитянин.

А Орлы, оставшись ни с чем, зашлись, наверное, злобным клекотом.

2

Шли всю ночь. Столица осталась за спинами, расцвеченная буйными огнями праздничного фейерверка. Пошли по правой дороге, потом перебрались на левую, спрятав следы на дне придорожного ручья. Сатэ перекинулся с Матураной несколькими фразами, но никто из монахов не знал языка Архипелага, поэтому смысл сказанного остался неясен. Островитянин шел легко, дышал размеренно, хотя все избранники решили, что скоро он станет жаловаться на усталость. Ничуть не бывало: тот шагал и шагал следом за Сатэ, поступь его оставалась такой же воздушной и пружинистой, как шаг тонконогой лани.

К утру устроили себе отдых в густых зарослях малины: по дорогам вполне могли шастать лазутчики Орлов. Сатэ надеялся, что следы достаточно запутаны, однако вдвойне осторожный вернее достигнет цели, чем единожды беспечный. Им же ничего не оставалось, кроме как достигнуть цели: в противном случае... Но об этом лучше не думать.

Рассвет застиг посланников Каома спящими; лишь Сатэ бодрствовал, искоса наблюдая за дорогой.

Гут Фо, глава клана Орла, гневно сжал кулаки.

— Что значит — исчезли? Вы Орлы или слепые мыши, годные только на корм дряхлым кошкам? Найти! Обшарить все дороги, весь лес к северу от Столицы! Не отыщете — что же... Вы знаете наш закон: оступившийся достоин лишь смерти.

Трое, стоящие перед Гутом, вздрогнули. Гут не шутил.

— Мы найдем их, господин...

— Надеюсь!

Приспешники Гута, низко кланяясь, вышли. Глава Орлов, мужчина лет сорока, высокий и крепкий, с длинными тонкими пальцами на мускулистых руках, длинной, черной как смоль косой, умным волевым лицом с глазами-щелочками, одетый в богатый халат без рукавов, штаны-баты и мягкие тапочки, сидел в широком кресле работы столичных мастеров. Внешне он оставался спокойным, но в душе бушевал смерч. Чужак, владеющий тайной, исчез так стремительно, что олухи-слуги ничего не заметили. Око Каома почти уже попало к нему в руки — и вот такая незадача.

Однако на этом неприятности не закончились. Вошел Той, правая рука и один из лучших учителей клана Орла. Вид он имел крайне озабоченный.

— Плохие новости, господин. Змея еще жива и подняла голову.

Гут вскочил. Невероятно! Больше семи лет он полагал, что клан Змеи уничтожен навсегда, последние учителя выслежены и убиты им, Тоем и еще двумя лучшими из Орлов, многовековому соперничеству пришел конец и клан Орла стал самым сильным и сплоченным. И вот...

— Говори!

— Трое моих лазутчиков нашли на юго-западных склонах Фын-Бая старую хижину. Вокруг много приспособлений для тренировок, почти все говорят о стиле Змеи. Парень, живущий там, уверяет, что поселился недавно и не понимает их предназначения. Его пытались схватить; сначала он использовал всеобщую технику ши-тао; потом, когда его прижали к скале, технику Змеи. Судя по словам уцелевшего — технику высочайшего уровня. Я ему верю: остальные двое убиты.

— Значит, один из учителей Змеи ускользнул тогда, в год Лошади. И воспитал ученика. Но где он сам?

Той развел руками:

— Похоже, ученик долгое время живет в хижине один. Не меньше года. Почему-то они с учителем расстались.

Гут хмурил брови. О, Небо, все разом! Определенно, все ополчились на него.

— Займись этим, Той. Змея должна умереть. Вырви ей жало.

Той понимающе кивнул:

— Она умрет, господин.

В глазах его горела ненависть, холодная, как зима высоко в горах, а пальцы сами собой согнулись лапой орла, птицы отважной и беспощадной.

Гут снова остался один. Что еще принесет ему этот на редкость неудачный день?

Тин Пи по прозвищу «Ихо», что значит «змея», шагал в сторону столицы. Все его вещи умещались в маленькой котомке, подвешенной к гладкому посоху. В мелкой пыли оставались четкие следы, отмечая его путь.

Итак, все, о чем говорил Учитель, сбылось. Клан Орла выследил их. По крайней мере его, Ихо.

Давняя вражда кланов была ему непонятна. Он с детства пытался научиться ши-тао, но немногого достиг к двенадцати годам. Всеобщая техника ни для кого в стране не являлась секретом и достигнуть тут особых высот было трудно. Платить за тренировки в школе Ихо не мог — не хватило бы денег. Да и пришлось бы переселяться в какой-нибудь большой город, что без денег опять же не удалось бы. Так и сидел он в своей деревне пока невесть откуда не появился странного вида старик. Низкий, сутулый, в выцветшем синем балахоне, весь увешанный какими-то сумочками на ремнях, глиняными горшочками... Ихо не отказал ему в крове и скудной крестьянской пище. Старик разделив с ним ужин, сразу же смастерил себе ложе: воткнул в земляной пол родительской хижины две палки, натянул меж них веревку в палец толщиной, немедленно улегся на нее, словно на циновку, и преспокойно захрапел, сняв свои горшочки...

Мальчишка сразу зауважал гостя, еще не зная, что ему впервые с тех пор, как умерли отец с матерью, улыбнулась непостоянная Судьба.

Наутро старик первым делом спросил, откуда такое прозвище — «змея»? Тин объяснил, что умеет разговаривать со змеями. Тот попросил показать и вытряхнул из полотняной сумочки здоровущую болотную гадюку. Впору было удивиться — зачем старик таскает с собой эту смертельно опасную змею, но Ихо только плечами пожал: уговорить пеструю гостью заползти назад в сумку не составило больших трудов. Тогда старик задал второй вопрос: как насчет ши-тао?

Ихо показал все, на что способен.

— Плохо, — вздохнул старик. — Попробуй вот так.

И показал как. Рука его изогнулась, до странности напомнив вставшую на хвост змею, да и движения у старика стали какие-то ужасно текучие, змеиные. Ихо попробовал повторить и, конечно же, ничего не получилось. Но старик что-то в нем разглядел.

В общем, через неделю он покинул родную деревню вместе со стариком, которого теперь предстояло звать Учителем. Они забрались высоко в горы, в такую глушь, что звери их совершенно перестали бояться. Старик учил Ихо одиннадцать лет, выжимая из подопечного все соки и порой заставляя себя ненавидеть. Результаты не замедлили сказаться: юноша быстро понял, что до сих пор, в сущности, ничего не умел. Упорства ему было не занимать и он тренировался до умопомрачения, пока не опускались от усталости руки и не слипались глаза. Учителю же все казалось: ленится, мало работает. И гонял Ихо еще сильнее.

Однажды утром старик молча понаблюдал за разминкой своего ученика, немного «побеседовал» с ним в паре на зеленой лужайке у хижины, вздохнул и негромко сказал:

— Мне больше нечему тебя учить, парень. Остальное ты должен постичь сам, и тогда через много лет ты станешь великим бойцом. Если, конечно, будешь так же упорен, как в последние годы. Ступай. Помни: никогда и никому не говори, что знаешь технику Змеи. Используй ее лишь тогда, когда без этого останется только умереть. Прощай, Ихо. Ты был не самым плохим учеником.

Ихо вернулся в родную деревню, но там многое изменилось за одиннадцать лет и он понял, что с ней уже почти ничего не связывает. Поскитавшись пару месяцев по округе, он вернулся к Учителю, но нашел хижину пустой, и пустовала она уже не первый день. Старик исчез и за полгода не объявился ни разу. Ихо остался в хижине, вспоминал Учителя и ждал, надеясь, что тот вернутся.

Потом невесть откуда явились трое Орлов. Ихо всеми силами пытался избежать столкновения, но те оказались не в меру воинственно настроенными. И, вдобавок, неплохими бойцами. Всеобщего ши-тао, даже с поправкой на одиннадцать лет тренировок, не хватило. Когда не осталось выхода — применил стиль Змеи. Двоих уложил, но третий сумел ускользнуть.

Предстояло уйти отсюда — Ихо знал это. Клан Орла силен, как никогда, и везде у него найдутся глаза и уши. Лишь один враг ему пока не по зубам: монастыри Каома. Ихо собрался, постоял у хижины, вспоминая прошедшие годы, пролетевшие как один день, и двинулся ни восток, в долину, навстречу рассвету и Судьбе.

Спустя четыре ночи монахи-северяне впервые в жизни ступили за ворота Южного монастыря. Здесь все было очень похоже на родную обитель, и вместе с тем разительно отличалось.

Клан Орла зря шарил в столице и прочесывал дороги: беглецы ушли от соглядатаев не оставив ни единого следа.

Изнуренные длинными переходами избранники проспали двое суток и большую часть третьих в гостевых таутах, поднимаясь только изредка. Сатэ пропадал в покоях Первого-в-храме, Матурана был единожды вызван к Верховным, после чего не расставался с избранниками севера.

Южане относились к ним без вражды, но с заметной ревностью. Вековое соперничество монастырей впитывалось в кровь каждого монаха, переступившего черту третьего круга. До этого что мощные атлетичные южане, что сухие да жилистые северяне были еще неумелыми и неуклюжими учениками без плащей. Слово Верховного оградило избранников севера от нападок, однако оценивающие взгляды они ловили на себе даже во сне.

Словно во сне прошла и дорога из Южного монастыря в Северный. Орлы, конечно, следили за процессией, но у них достало благоразумия не показываться.

Лишь в стенах родного Храма Даан Геш позволил себе расслабиться. Знакомые лица Высших, улыбки братьев-наставников, кутающихся в зеленые плащи, почтительные поклоны учеников... Напряжение последних двух недель постепенно проходило. Он даже потренировался пару дней.

А потом Верховные объявили о начале Турнира. Ситы и младшие монахи вылизали всю обитель до блеска. Главный таут украсили алыми и желтыми вымпелами с изображением Солнца и серебристыми — с полукружиями двух лун.

Ворсистые ковры устлали арену. Монахи-зрители расположились ближе к выходу; Верховные — Бин и Тао — на возвышении в глубине таута, рядом с возвышением — шестеро теней-наставников Севера и трое приехавших южан.

По правую руку Верховных в ряд сидели семеро избранников Севера — Даан Геш, Юл Ю, Сань Но, Каат и Ао Хито, Рут Ма и Лоот Зин. Серебристые одежды Гор отливали холодным сиянием. Напротив них застыли в золотых одеждах семеро парней-южан.

Даан не знал их имен, не знал он и кто будет его первым соперником. И кто вторым, если, конечно, у него будет больше одного соперника...

Обряд. Древнее, как сами монастыри, слово. Раз в двадцать четыре года сходятся не Турнире по семь лучших бойцов, чтоб выявить двух сильнейших. Двух, а не одного. Почему? Последние события убедили Даана, что Турнир — лишь ступенька к чему-то более значительному, хотя до сих пор он воспринимал Турнир лишь как состязание, которое не дает победителям почти ничего кроме почета да алой каймы на плаще.

Он настраивался на поединок. Бин и Тао сказали приветственное слово, зрители загалдели, предвкушая волнующее зрелище, и вот уже Цхэ-хаат вызывает на арену первую пару. Даан напрягся, но первым вызвали Сань Но.

Двое застыли друг против друга — золото и серебро, долина и горы, день и ночь, Солнце и луны...

Соперник выглядел повнушительнее Сань Но. Впрочем, с первых же секунд Даан отметил, что южанину недостает настоящей скорости. Южане вообще не любили скорость, уповая более на точность и мощь. Их статичные стойки казались странными, хотя и внушали определенный трепет.

Сань Но как истый северянин атаковал на предельной скорости; удар следовал за ударом. Южанин, застыв, парировал их едва заметными движениями кистей и колен. Вот и он нанес удар — резкий, исполненный гранитной сокрушительной мощи. Сань Но увернулся, пытаясь сбить соперника с ног нижним «хвостом дарка». Безуспешно: южанин стоял, как скала. Еще некоторое время избранники танцевали на арене, так и не сумев одолеть друг друга.

— Время! — сказал Цхэ, взмахнув полосатой лентой.

Следующим на ковер взошел Ао Хито. И снова ни один из сражавшихся не добился перевеса.

Не повезло Лооту Зин: под конец схватки он попался на ловкий маневр южанина, пропустил удар в грудь и рухнул на арену. Уходил он низко понурив голову под возмущенный ропот зрителей-северян и ликование трех десятков гостей-южан.

Зато Юл Ю тут же восстановил равновесие: его соперник даже уйти сам не смог и его унесли ситы под восторженный рев болельщиков.

Рут Ма с трудом отбился от великолепного бойца-южанина по имени Су То, но время схватки выдержал до сигнала Цхэ с честью и ушел с гордо поднятой головой. Его приветствовали даже немногочисленные южане из свиты Тао.

Каат Хито на равных завершил свой бой с самым высоким из южан. Страсти накалились.

Настал черед Даана. Его соперник, поводя плечами, вышел в центр арены. Был он невысок, коренаст и низколоб.

— Начинайте!

И снова золото против серебра, Север против Юга...

Крепыш, не раздумывая, атаковал: его удар пробил бы, наверное, винную бочку. Рука чуть-чуть завалилась влево. Даан зафиксировал это в памяти.

Удары сыпались на него один за другим, приходилось уклоняться, падать, вставать, садиться на шпагат, вновь вставать; ответить пока не удавалось. Каждый раз крепыш уводил ударную руку (или ногу) немного влево, словно боялся, что Даан его зацепит встречным.

Не зря боялся: улучив момент Даан рванулся в ближний, отвел руку южанина еще дальше влево, сблокировал удар колена коленом же, полуобернулся и...

Не ударил. Кулак его застыл у самого виска южанина.

— Стоп! — сказал Цхэ и Даан увидел, как улыбается Бин, Первый-в-храме. Видит Каома, он сражался достойно!

Перед вторыми поединками осталось по пять избранников с каждой стороны. Перед третьими и последними — всего по два. У северян Юл Ю и Даан, у южан — Су То и первый соперник Сань Но. Сам Сань Но покинул арену со слезами на глазах: он ни в чем не уступил перед этим высокому южанину, но Настоятели выбирают только двоих...

Последние две схватки увенчали турнир. Юл Ю и Су То долго вынуждали зрителей замирать и вскакивать с мест, а сигнал Цхэ застал их во встречных блоках. Даан, собранный и заведенный до предела, напротив, быстро и красиво разделался со своим оппонентом: пресек «ступню Каома» встречный ударом кулака и пока ошеломленный южанин пытался сохранить равновесие и удержать горизонт, свалил его заурядным «хвостом дарка».

Опомнился Даан лишь когда Цхэ повязал ему на шею полосатую ленту и велел стать на колени перед Верховными. Он скосил глаза: рядом с такой же лентой на шее преклонил колени Су То-южанин.

Все ясно. Они — победители. Что же, Су То — достойный боец, Даан уже жалел, что не сможет встретиться с ним на арене. Впрочем, время покажет.

А вот Юла жалко. Он ведь не проиграл, хотя и не победил. Кто знает, что случилось бы, если с Су То довелось бы встретиться ему, Даану?

Когда поздним вечером зрители удалились после остальных поединков, не имеющих отношения к избранникам и Обряду, унеся с собой шум, споры и веселье, в тауте остались только Верховные, тени-Настоятели из обоих монастырей, Даан и Су То, снова поставленные на колени, и Сатэ.

Встал Бин, Первый-в-храме Севера.

— Вы постигли многие тайны ши-тао, младшие. Вы оказались лучшими среди избранников-до. Но это не значит, что отныне вам предстоит жить за ладонью Каома. Нет: испытание только началось.

Даан и Су То еще долго показывали Высшим на что способны. По команде они ломали каменные плиты, пробивали толстые доски, доставали в прыжке высоко висящие кувшины, сражались с Наставниками последнего круга, ходили с завязанными глазами по слабо натянутому шнуру, отвечали на тысячи вопросов...

Даан видел, что ровесник-южанин делает все по-своему, немного иначе, чем северяне, но справляется не хуже.

Испытание закончилось далеко за полночь. Избранников отправили спать так ничего толком и не объяснив.

— Они вполне достойны, брат Бин! — удовлетворенно сказал Тао-южанин. — Ничуть не хуже тех парней, что побывали на их месте сорок восемь лет назад...

Бин усмехнулся. Он все помнил: тогда на этом же месте в этом же тауте стояли, преклонив колени перед тогдашними Верховными, они с Тао и легкий ветер, врывающийся в таут, шевелил свисающие с шей полосатые ленты победителей.

Сатэ-хранитель привел Матурану. Юноша приветствовал Настоятелей по обычаю монастырей. Его уже несколько раз выслушивали, но до сих пор не решили какую роль сыграет он в исполнении Обряда.

Сатэ предлагал послать его с избранниками. Настоятели вежливо сомневались: надо ли? Хранитель отыскал в библиотеке старые записи, из которых явствовало, что много циклов назад островитянин (кстати, родившийся в год Тигра-воина) помогал монахам исполнить Обряд. Это вынудило Настоятелей задуматься и еще раз все взвесить. В конце концов решили подвергнуть испытанию и Матурану.

Бин хмурился. Не нравился ему Матурана. Хрупок, нежен, словно девушка. Мужчина должен быть сильным.

— Готов ли ты служить Каоме, чужеземец?

— Да, Высший. Я служу ему всю свою недолгую жизнь.

Ритуальная татуировка паутинилась на его левом плече, это давно проверили. На островах Архипелага встречались общины, поклоняющиеся Каоме, в монастырях прекрасно знали это. Изредка появлялись островитяне-паломники и всякий раз находили кров и пищу в обители монахов.

— Постигал ли ты ши-тао?

— Нет, Высший, это ваше искусство и нам оно неведомо.

И это было правдой. Архипелаг воспитал свое учение и свои стили единоборств. Но ведь любой стиль требует силы и тренировки. А что Матурана? Ни одной рельефной мышцы.

— Как же ты защитишь себя в трудную минуту?

Островитянин прижал ладонь к груди:

— Над всем властен Каома и если ему угодно будет сохранить мою ничтожную жизнь, я останусь невредим.

— Каома любит сильных.

Матурана покорно склонил голову.

— Докажи, чужеземец, свою силу. Видишь эту черепицу? Разбей ее.

Юноша поднял на Бина твердый на удивление взгляд.

— Я не умею разбивать камни, Высший. Разве это поможет справиться с недругами?

Бин поморщился. Такой попутчик будет избранникам только обузой.

— Хорошо. Тогда попробуй защититься от человека. Брат Фын!

Один из теней-Настоятелей, невысокий монах, глава кона меча, встал и поклонился Верховным. Но Матурана виновато отступил.

— Мне нельзя сражаться, Высшие, если нет угрозы жизни. Учитель говорил о любви ко всем, в том числе и к врагу, а не о ненависти. Он запрещал пускать в ход силу.

На Архипелаге Учителем звали главу общины.

— Оставим это, брат Бин, — подал голос безмолвствовавший Тао-южанин.

«Чужак совсем не так прост, как пытается показаться. Может быть, он слаб телом, но наверняка силен духом.»

— Он умен и смекалист; думаю, избранники сумеют защитить его в случае нужды. А нет — пусть пеняет на себя и своего Учителя. Пусть идет!

Бин поразмыслил.

— Ладно, брат Тао! Пусть. Ступай, чужеземец! Ты пойдешь с избранниками. Сатэ очень хвалил тебя, так не подведи же его!

Сатэ вздохнул с облегчением. Последний козырь не понадобился, Матурану допустили к Обряду и так.

Хранитель не хотел без нужды раскрывать истинную сущность островитянина даже Первым-в-храме. Удивительно еще, как монахи не обратили внимания на главную татуировку, что украшала левое предплечье.

Матурана поклонился и покинул таут. Несколько минут все Настоятели молчали.

— До рассвета, братья. Завтрашний день станет первым днем Обряда. Воззовем к Каоме, дабы хранил он наших посланников.

Все на несколько мгновений склонились, и направились к выходу.

— Сатэ! — окликнул Бин. — Подобрал ли ты себе нового Хранителя?

Старик обернулся.

— Да, Высший. Мне нужен Юл Ю.

Бин кивнул и проворчал:

— Зачем ты называешь меня Высшим?

Собственно, он и не сомневался в выборе Сатэ. Сорок восемь лет назад в последних схватках Турнира Сатэ сошелся с Тао и никто не уступил в том поединке. А Бин сумел одолеть бойца-южанина, ныне — Хранителя Седьмого Места. Выбрали тогда Бина, как победителя, и, конечно же, Тао. А ведь случись все наоборот, будь соперником Бина Тао, а не второй южанин... Сатэ бы с ним тоже справился... Кто знает, не стоял бы сейчас Сатэ в плаще Первого-в-храме, а Бин не был бы Хранителем? Кто знает, кроме Каома?

Бин не возразил:

— Юл Ю твой, Сатэ-Хранитель.

Тот отвесил благодарственный поклон, воздал хвалу тому, кто Выше, и удалился.

Ночь вползала в таут: Цхэ гасил светильники.

Даан, Су То и Матурана покинули монастырь на рассвете. Верховные в последнем напутствии сказали две вещи: надеяться только на себя и не пренебрегать случайностями.

Теперь они могли положиться лишь на собственные силы. Невыполненный Обряд означал все, что угодно, вплоть до конца Мира. Впервые ощутив на своих плечах такую ответственность посланники недолго погрузились в размышления. Их путь лежал на северо-запад, в горы, к южным склонам Фын-Бая.

Монастырь растаял в неверной дымке высокогорья. Можно забыть о его существовании, пока Око Каома не будет доставлено в Первое Место, в долину Утан.

Когда не подозревающих ничего худого Орлов настигла мучительная и неотвратимая смерть оттого, что они коснулись Ока, Матурана-пленник перепилил путы о выступ камня и оставил тайное убежище враждебного клана, прижимая к груди котомку со святыней. Он, рожденный в год Тигра-воина, мог без вреда ненадолго прикоснуться к ней, но лишь весной и лишь в год Тигра-воина, в год Обряда, когда могучая пульсация божественных сил пригасала и Око готовилось к смене Места. Око не могло долго существовать вне одного из Мест — слишком многие силы перекрещивались на нем, чтобы Мир уцелел. Давным-давно хранители отыскали такие точки, где необузданная мощь Каома нейтрализовалась энергией всего Мира. Но недолго: всего двадцать четыре года. По истечении этого срока Месту необходим долгий отдых, чтобы вновь накопить энергию Мира. В чем и состояла суть Обряда — удерживать в равновесии небесные и земные силы, дабы человеческий род имел где жить, воздавая хвалу Тому, кто Выше, глядящему единственным Оком, что навсегда осталось внизу, среди людей.

К концу двадцать четвертого года, к весне все того же года Тигра-воина, Место так выдыхалось и слабело, что даже присмиревшее Око выплескивало наружу потоки своей мощи. Землетрясения и бури становились особенно сильными и свирепыми и случались в эту пору гораздо чаще, чем обычно.

Сейчас же Орлы утащили Око из двенадцатого Места на склонах Фын-Бая. Матурана спрятал его, но ничем не сдерживаемая сила святыни с каждым днем все сильнее сотрясала горы. Бураны и снегопады бушевали на отрогах Сао-Зу. У посланников оставалось совсем мало времени.

В первый день они перевалили через отрог Пе. Огромный диск заходящего солнца висел над горами, словно перезревший плод южных деревьев. Сытный ужин и крепкий сон восстановили молодые силы и когда солнце нехотя выползло из-за пиков на востоке все трое были готовы к новому переходу. В первый день посланники не разговаривали друг с другом, погруженные в собственные мысли. С утра пришли новые, прогнавшие озабоченность. В конце концов они не мальчики. Монахи пятого круга, и если им доверена такая миссия, значит они им по плечу.

Молчание нарушил Су То-южанин.

— Эй, чужеземец, только ты знаешь где спрятано Око. Мне кажется, что это несправедливо. Тебя направили с нами, а не нас с тобой. Все решать должны мы с Дааном.

Матурана, весь вчерашний день прошагавший в двух шагах впереди монахов, так что тем волей-неволей приходилось следовать избранному им пути, согласно кивнул.

— Я и не думал оспаривать ваше первенство. Но как я расскажу вам о тайнике? Для этого нужно придти на место. Знаете озеро Десяти Гротов?

Дан знал, хотя ни разу не видел его и не приближался ближе чем на недельный переход. Оно значилось на картах, издревле изучаемых монахами, одинокое горное озеро, походившее на петушиный гребень.

— В Гротах? — хмыкнул Су То. — Надежно. Сам-то хоть отыщешь его вновь?

Матурана всем видом показал, что на глупые вопросы отвечать не собирается; впрочем, Су То и не ждал ответа.

— Ладно, пошли, — проворчал Даан. — Но не вздумай хитрить, чужак.

В голосе его звенел вечный лед.

«Не наткнулись бы на Око Орлы, пока мы идем к озеру. Наверняка в тех местах шныряют десятки их лазутчиков», — подумал северянин. Он не ошибался: лазутчиков хватало и здесь. За троицей именно в этот момент наблюдали две пары любопытных глаз. С двух сторон...

Посланники спускались в узкое ущелье за отрогом Пе, укутанное плотной утренней тенью. Внизу, параллельно отрогу, тянулась старая тропа. Если, выйдя из каменных врат ущелья, свернуть влево, то тропа спустя день-другой (смотря как быстро идти) сольется с Северо-западным трактом, ведущим в Столицу. Если же свернуть вправо и следовать тропе, она взберется высоко на южный склон Фын-Бая. Туда и стремились монахи с чужаком-островитянином. Озеро Десяти Гротов лизало свое скалистое ложе, зажатое в узкой котловине на полпути к снегам.

Матурана снова очутился на шаг или два впереди Даана и Су То, но Даану с самого начала было все равно, где тот идет, а Су То на этот раз не высказывал недовольства.

Матурана, уныло уставившись в дорожную пыль, вдруг тихо предупредил, не отрывая глаз от земли:

— Справа выше по склону кто-то есть. Только не поворачивайте головы, пусть думает, что мы его не видим...

Даан скосил глаза насколько это было возможно, но никого не разглядел.

— Ты уверен?

— Я заметил, как он перебегал от камня к камню. Прячется, значит что-то замышляет.

В словах Матураны имелся известный резон.

Подал голос Су То:

— Да и слева какой-то человек... Даже не прячется. Стоит, смотрит.

Матурана замер, Даан и Су — тоже. Человек слева остался недвижим, а тот, что справа, неожиданно вынырнул из-за скалы шагах в семидесяти выше по склону. Уверенно прыгая по камням, он приблизился.

— Куда шагаете, путники? — осведомился он тоном человека, который имеет право спрашивать.

— В Шатан, город за Фын Баем, — твердо ответил Даан. На самом деле их цель лежала неизмеримо ближе.

— Что же ведет вас туда? — незнакомец был не в меру любопытен.

— Дорога, — ушел от ответа Даан. — А тебя что вынуждает расспрашивать мирных путников?

— Любознательность, — парировал незнакомец. — Вы монахи?

Даан и Су То переглянулись; губы их тронула усмешка.

— Монахи, вроде бы, бреют головы. Или я неправ? — спросил Даан.

Незнакомец тоже усмехнулся, но как-то недобро. Потом процедил сквозь редкие зубы:

— Не всегда... Бывают исключения...

Даан пожал плечами. Незнакомец начал ему надоедать. Наверное, это человек из клана Орла. А их Высшие велели остерегаться. Даан размышлял как от Орла поделикатнее отделаться, но вдруг тот впился взглядом куда-то за спины путников, издал невнятное восклицание, опрометью пересек дорогу и устремился вниз по склону, опережая даже потревоженные им же камни.

Все оглянулись — вдалеке кто-то вооруженный шестом сражался со вторым соглядатаем. Прежде чем успел вмешаться недавний собеседник, человек с шестом уложил противника на камни, подхватил котомку был таков. Скоро он скрылся в зарослях, покрывающих склон ниже дороги.

Монахи снова переглянулись и продолжили путь. Теперь Матурана шагал немного позади них.

Наутро после Турнира, когда двое избранников и их добровольный помощник покинули монастырь, Сатэ нашел в дальнем тауте Юла. Тот был мрачен, словно безлунная ночь. Старик молча сел рядом с ним.

Солнце успело заметно подняться, прежде чем он заговорил.

— Сорок восемь лет назад я провел три поединка на Турнире. Дважды я одолел соперников-южан, третьего — не сумел. Но и он меня не одолел. Знаешь, кто это был?

Юл Ю впервые взглянул на Сатэ.

— Кто?

Старик вздохнул:

— Тао, Первый-в-храме Юга. Поэтому полосатая лента так и не обвила мою шею.

— Она досталась Бину, Первому-в-храме Севера, не так ли?

— Ты догадлив, Юл.

Глубокий вздох прозвучал в повисшей тишине.

— Я так надеялся исполнить Обряд! До последней минуты.

Голос Юла полнился горечью.

— За этим я и пришел, — невозмутимо изрек Сатэ. — Слишком это важное дело, чтобы поручить лишь двоим. Или троим, как случилось на этот раз и как случалось раньше.

Юл вскинулся, словно вспугнутый олень. Сатэ продолжал:

— Почему, как ты считаешь, с Дааном и Су То отправили чужеземца а не тебя, скажем? Ведь ты, по мнению Высших стоишь большего, нежели чужеземец.

Юл молча внимал, жадно, как изголодавшийся путник, добравшийся до таверны.

— Собери всех до-безутешных. Южан тоже. Высшие ждут вас. Знайте: Обряд вершат многие люди, и у каждого своя, известная задолго до начала роль. Настал черед и вам узнать свои роли.

Сатэ встал и бесшумно покинул таут. Юл еще несколько секунд оставался недвижим. В эту секунду он понял, что значит «родиться заново». Хотелось вскочить и бегом броситься на поиски товарищей-неудачников. Но он неторопливо встал и так же неторопливо направился к выходу.

3

Деревня была захудалая, Даан даже назвал бы ее болезненной. Хотя и большая. Люди одеты в невообразимые лохмотья, в глазах нездоровый блеск. Су То презрительно оттопырил губу — в цветущих долинах юга не найти таких убогих лачуг и таких грязных улиц, хотя нельзя сказать, что абсолютно все живут там счастливо и богато. Даан только вздыхал: где-то в глубинах памяти памяти шевельнулось воспоминание о такой же захудалой деревеньке, грязной улице и убогой лачуге, именуемой некогда домом. Лишь островитянин остался невозмутим.

Довольно быстро удалось договориться о пище. Правда, хозяева ничего кроме рисовых шариков и воды не смогли предложить, но монахи не из тех, кто привередничает. Медная монета повергла крестьян в немое изумление; путники тут же поспешили убраться. Чувствовался в воздухе какой-то скрытый подвох.

Чутье не подвело: едва вышли на улицу, вспугивая облезлый кур, их окликнули.

Пятеро. Неторопливо ступая, стали полукругом. Четверо невысокие и кряжистые, видимо из местных, пятый — стройный парень в халате с вышитыми орлами на полах. От него за много шагов веяло Столицей.

— Спешим, слуги Каома?

Говорил высокий. Понятно, главарь.

— Тебе-то что? — процедил Су То как мог неприветливо. Он готов был взорваться.

Даан предупредительно опустил ладонь ему на плечо: не нарывайся, мол! Су То насупился.

Матурана тем временем отступил на несколько шагов в сторону и сделал вид, что происходящее его не касается.

Высокий медлил с ответом, криво улыбаясь в жиденькие усы.

— Злимся, монахи...

Су То нетерпеливо шагнул вперед, но на пути у него моментально выросли двое кряжистых. Один тотчас же оказался в дорожной пыли, ибо южанин шутить не собирался; второй усердно пытался достать Су То.

Краем глаза Даан заметил, что двое оставшихся без дела потихоньку приближаются к Матуране и тот в ужасе пятится.

«Надо выручать», — решил Даан и метнулся туда, но путь ему преградил высокий, приняв боевую стойку Орла.

Даан, не раздумывая, вступил в поединок. С минуту слышалось только шлепанье ног в пыли да громкое дыхание. Ну, еще иногда глухой звук удара. Кряжистые оказались крепкими бойцами, но и только. Даан и Су-южанин же были монахами пятого круга. Высокий, пожалуй, равнялся им по мастерству, но монахов-то было двое...

Вскоре из Орла вышибли дух; из четверых местных дух вышибли еще раньше. Даан и Су То, довольные собой, переглянулись; Матурана, переминаясь с ноги на ногу, стоял поодаль.

Су То обратился к Даану:

— Выбрали же нам попутчика...

Презрения в его голосе было больше, чем снегов на склонах Сао-Зу.

Даан промолчал. Матурана не понравился ему с самого начала, но сейчас не время выяснять симпатии. Потом. Когда они исполнят Обряд.

— Надо уходить... — хрипло сказал островитянин. Наверное, сердце у него сейчас колотилось, словно он полдня без передышки бегал по горным тропинкам.

— Здесь могут еще оставаться Орлы... Они нас ждали, это же ясно...

Даан огляделся. Великий Каома! Он прав, этот слабак-чужеземец. Они-то с Су То упиваются собственной победой, забыв обо всем, когда нужно спешить. Наверняка десятки глаз видели, что произошло на деревенской улице, и десятки уст готовы поведать это пытливым ушам.

Первый вывод: они раскрыли себя. Орлам известно, что Даан и Су — монахи. Скорее всего известно и то, зачем они здесь, в горах.

И второй: хоть Матурана и слабак, его, похоже, трудно сбить с толку. Посему он ценен для их миссии. Даан не считал себя глупцом, но все больше склонялся к мысли, что в сообразительности и уме с Матураной ни ему, ни Су То нечего и тягаться.

Мудрые всегда знают, что делают. Поэтому островитянин и с ними. А оспаривать решения Высших молодым монахам пока еще рано.

Все это Даан прокрутил в голове на бегу. И собирался поделиться с выводами с Су, как только предоставится такая возможность.

Деревня осталась далеко позади, погони, вроде бы, не намечалось. По крайней мере немедленно. Бегущие перешли на шаг.

Матурана дышал теперь более спокойно и ровно, чем тогда, сразу после драки. Даан нашел это весьма странным и объяснить не сумел.

От озера Десяти Гротов путников отделял всего день ходьбы.

Они часто оглядывались, ожидая появления погони, путали следы, свернув с дороги в заросли молодых сосен, но ни в этот день, ни в следующий Орлы так и не вышли из злополучной деревни. Хотя их там насчитывалось больше десятка — сильных и умелых бойцов, верных слуг главы клана — Гута Фо. И заданием их было как раз схватить монахов и чужеземца.

Но на то имелись свои причины.

Той стоял перед господином навытяжку, содрогаясь в душе. Да и как не содрогаться? Новости, которые предстояло сообщить Гуту Фо, приятными никак не назовешь.

Монахи-посланники и чужак островитянин улизнули, поколотив Хти-ястреба и его болванов-учеников, а остальных, ожидавших в деревне, вообще непонятно кто поколотил. Известно только, что нападавших было много и что исчезли они так же внезапно, как и появились. И ведь пострадали далеко не худшие из бойцов клана!

Вдобавок мальчишка, владеющий стилем Змеи, одолел еще одного Орла, да так убедительно, что тот долго будет отлеживаться. Правда, Змея использовала шест... Но разве это оправдание для хорошего бойца?

Той набрал в легкие побольше воздуха и принялся рассказывать господину невеселые новости. Схожее ощущение Той испытывал дважды в жизни: когда ринулся головой вниз со скалы в холодные воды По-Тхоя и когда столкнулся в джунглях юго-запада со взрослым тигром. Нос к носу.

Предыдущие два раза ему посчастливилось выжить.

Повезло ему и сегодня. Наверняка Гут Фо гневался, но на спокойном лице его не отразилось ничего. Впрочем, не зря он стал главой самого могущественного клана — без великолепного владения собой это никак не удалось бы. Боец такого класса просто обязан прекрасно владеть собой.

Гут Фо задумался. Случайно ли нападение на пост в деревне? Неясно. Впрочем, по-любому лучше выждать, а когда монахи и их спутник с Архипелага возьмут Око из тайника, вот тут и навалиться достаточными силами... Похоже, что десяток олухов, даже хорошо овладевших ши-тао в стиле Орла, силы недостаточные. Надо еще и голову иметь на плечах.

Кстати: Око, похоже, убивает неосторожных. Придется поручить нести его полным болванам, чтобы людей зря не терять.

Что до мальчишки-змеи, Гут не сомневался: рано или поздно попадется. Он еще не в том возрасте чтобы заводить учеников, а ветвь без боковых побегов легко перерубить с одного замаха.

Гут отдал распоряжения и Той поспешно удалился из покоев господина. Стало легче, но ощущение ходьбы по краю пропасти долго не покидало его, второго в клане.

Ихо шел напрямую через лес, взбираясь на склон, не особо крутой, но и не тот, который назвали бы пологим. Иногда приходилось пользоваться и руками, упираться в плотную землю.

Лазутчики Орлов наводнили местность. Сначала Ихо решил, что это про его душу. Даже когда дежурившие у дороги Орлы пристали к трем случайным путникам (тогда он еще считал их случайными), не усомнился в том, что стал целью наиболее могущественного клана в Империи. Назло всем уложил зазевавшегося соглядатая и хотел уходить на юго-восток, к дороге на Столицу.

Дальнейшее показало, что Орлы охотятся не только на него. Едва удалившись от места схватки с неосторожным стражем, Ихо почуял пробирающихся в стороне от дороги людей. Он не видел их: птицы подсказали, что кто-то движется, укрываясь в зарослях.

Ихо взглянул: оказалось, что обнаружил он одиннадцать человек в серых балахонах горцев-пилигримов. Шли они тихо и быстро, как заправские следопыты.

«Такие же пилигримы, как я — князь», — понял Ихо. Сам не зная зачем двинулся следом.

Вскоре он обратил внимание на странную вещь: птицы, умолкавшие, когда «пилигримы» и Ихо проходили внизу, долго не подавали голос, даже когда вся компания удалялась на приличное расстояние. Только трещотки-цон предательски стрекотали где-то позади.

Ихо ушел в сторону и залег у корней вывороченной ели. Ждать пришлось совсем недолго, Ихо не успел бы и трубки выкурить, если бы курил. Мимо торопливо протрусили еще двое в балахонах, почему-то отставшие от основной группы.

На всякий случай Ихо выждал некоторое время, но теперь птицы там, откуда пришел он и остальные, вели себя совершенно спокойно, а две пестрые цон, перепархивая с дерева на дерево, сопровождали отставших «пилигримов».

Стараясь не шуметь по пустякам, Ихо двинулся за вереницей торопливых странников.

Потом произошло побоище в деревне — иным словом он не смог назвать события следующего часа. Орлам изрядно перепало, этому стоило порадоваться. Сначала троица, которую он прежде встречал на верхней дороге, разделалась с пятеркой под предводительством одного из Орлов — Ихо уже сталкивался с ним и знал, что зовут его Хти-ястреб. Впрочем, если быть точным, сражались только двое, но как сражались! Ихо затаил дыхание от восхищения. Третий, похожий на подростка, остался стоять в стороне. После этого троица в спешке покинула деревню, направившись дальше на северо-запад. Оставшиеся Орлы явно намеревались броситься в погоню, но тут словно тени возникли горцы-пилигримы...

Ихо стал сильным бойцом, поучившись стилю змеи у старого мастера. Но он не мог поручиться, что сумеет одолеть любого из этих горцев. Оставалось только порадоваться, что его смертельные враги — Орлы — не вызывают симпатий и у незнакомцев. Хотя, к Орлам трудно испытывать дружеские чувства. Вставшие на путь зла становятся всеобщими врагами.

Исчезли серые балахоны быстро и слаженно. Только что добивали растерянных соглядатаев, и вдруг, повинуясь незаметному со стороны сигналу, стремительно отступили, растворились, как туман под Солнцем.

Ихо поразмыслил и уполз в заросли, так и оставшись незамеченным. Ничто в этом мире не держало его и не привязывало к какому-либо месту. Он решил последовать за троицей, ибо враги Орлов — друзья одинокой Змее.

Горцев-пилигримов Ихо больше не встречал. Зато на следующий день подслушал разговор двух Орлов-дозорных у глубокого ущелья. Именно здесь он впервые узнал об озере Десяти Гротов и о вещи, которую с трепетом в голосе называли «Око Каома». И что трое умельцев, рвущихся к озеру — монахи. Желание встретиться с ними возросло, ведь Ихо знал, что в монастырях чтут боевые искусства и слуги Каома достигли немалых высот. А поучиться чему-нибудь новому в ши-тао он всегда был готов.

Чем выше поднимались в горы проскользнувшие мимо дозора путники, тем труднее становилось за ними следить. Сначала лес превратился в кустарник и заросли стланика, потом пошли луга, а вскоре вокруг громоздились лишь неприступные скалы да коварные осыпи.

Ихо решил сократить путь: знал одну неприметную тропу. Может быть, получится успеть к Гротам первым. Всегда ведь удобнее наблюдать за представлением, заранее заняв лучшие места.

Обогнув гранитную скалу, похожую на склонившегося медведя, Ихо остановился. Было тихо, только ветер пел в горах. Темной риской на фоне неба парил вдалеке беркут. Воздух, свежий и прохладный, как и всегда на высоте, полнил грудь пьянящей пронзительной волной.

«И чего меня вечно тянет в Столицу? — сам себе удивился Ихо. — Век бы жил здесь, на Фын-Бае...»

Отыскав чуть заметные впадины на скале, Ихо стал ловко карабкаться по отвесному камню, цепляясь за трещины, за малейшие неровности. Что-что, а взбираться по внешне гладким и неприступным стенам он прекрасно умел.

Прошло совсем немного времени и он уже стоял на покатой спине «медведя». Отсюда начиналась секретная тропа, уводившая в узкую и неглубокую расщелину. Ихо бросил последний взгляд со скалы: мир, позолоченный закатным Солнцем, расстилался у самых ног и он на мгновение ощутил себя властелином мира.

Малую луну уже можно было разглядеть; пройдет около часа и взойдет большая — желтая и ноздреватая, словно ломоть сыра, в отличие от малой, ослепительно-белой, без малейшего пятнышка. Пока она еще виднелась тусклым серпиком, но едва сядет Солнце, она засияет и осветит мир, словно дивный фонарь Каома.

В горах темнеет быстро; Ихо, размеренно дыша, пробирался по расщелине. Скалы по бокам казались стенами причудливых замков. Каменное крошево, за долгие ленивые годы вылущенное с этих стен, негромко хрустело под ногами. Ихо шел в основном на ощупь — плотная тень застилала дорогу. Где-то далеко уныло пел сверчок, одинокий, как пиратский парусник в прибрежных водах. Здесь не водились цикады, неисчислимые на равнинах — слишком высоко и прохладно.

Расщелина стала шире, стены разошлись и Ихо оказался в обширной горной котловине. На противоположном ее краю зиял вход в пещеру, пронизывающую скалу насквозь, об этом рассказывал Учитель несколько лет назад. Преодолев путь под землей, можно было выйти прямо к озеру Десяти Гротов.

Стало совсем темно; малая луна ярко освещала небо над головой, но в котловине парил неверный и зыбкий полумрак. Ихо, ступая мягко и неслышно, пробирался ко входу в подземелье, где намеревался заночевать.

Размытые фигуры, шевелящиеся у входа, он заметил лишь подойдя практически вплотную.

Сначала Ихо решил, что это горцы-пилигримы, узрев бесформенные одеяния. Но тут же понял, что ошибается: неизвестные кутались не в балахоны, а скорее в длинные плащи с невероятно узким капюшоном.

Ихо упал на землю и затаился, но зря — несколько сгорбленных фигур тут же возникли совсем рядом. Двигались они мягко покачиваясь из стороны в сторону.

Секундой позже Ихо осознал, что это вообще не люди. По крайней мере, люди не его расы.

Луна светила в спину, поэтому он мог разглядеть лица тех, кто застыл перед ним.

Кожа у них тускло поблескивала в неверном свете, носы и подбородки начисто отсутствовали, равно как и какая бы то ни было растительность. Глаза, лишенные век, круглые, как монеты, и взгляд, тяжкий, словно гранит. И вместе с тем, лица острые, с покатыми лбами и резко очерченными скулами.

Ихо похолодел. Наги! Люди-змеи! Те, что хозяйничают под землей. Старинные предания рассказывали об этих странных существах, живших многие сотни лет под горами, но последние несколько веков никто о них не слыхал. Ихо считал их такими же сказочными созданиями, как, скажем, драконов или великанов, и не мог даже предположить, что столкнется с ними наяву.

Ужас сковал его крепче, чем железные цепи.

Нагов было четверо. Плавно, словно влекомые ветром пушинки, они окружили его.

И тут Ихо внезапно ощутил себя сильным, как никогда. Пришло спокойствие и уверенность, а ужас он загнал внутрь себя и запер на огромный замок. Сдаваться просто так — ну уж нет, не на того напали!

И он стал Змеей. Гибкой, холодной, расчетливой. Руки обрели самостоятельную жизнь и любого врага встретило бы ядовитое жало и стальные мускулы.

Но наги тоже во многом оставались змеями. А змея никогда не причинит вреда другой змее.

Фигуры в плащах вдруг расступились, освобождая путь; один наг сделал медленный, но понятный жест — проходи!

Ихо выпрямился. Наги пропускали его! Признали своим!

Что же, он не собирается ни с кем враждовать, тем более с теми, с кем и делить-то нечего... Им — тьма и мрачные подземелья, людям — Солнце и зовущий простор.

Поклонившись, он скользнул мимо согбенных фигур; один из нагов, тот самый, что подавал знак, мягко взял его за руку. Ихо напрягся, готовый защищаться, но тот всего лишь вложил ему в ладонь какую-то вещицу, прохладную, шершавую и текучую наощупь. Рука у нага была чешуйчатая, сухая и холодная.

Снова поклонившись, Ихо зашагал прочь. У входа в подземелье встретились еще двое нагов; жестами они дали понять, что не станут мешать человеку. Ихо торопливо миновал их. Ночевать в этом месте расхотелось, несмотря на подчеркнутое миролюбие нагов. Решил идти через тьму сколько удастся. Собрался зажечь факел, которых много заготовили местные люди еще в прошлом веке — целый штабель смолистых веток, прошедших специальную пропитку, хранился прямо у входа в пещеру.

Когда Ихо разжал ладонь, подарок нагов засветился тусклым синеватым огнем. К этому времени, поглощенный желанием поскорее уйти, он совершенно забыл о подарке.

Это оказался медальон в виде крошечной змейки на тончайшей ажурной цепочке. Свет исходил от медальона. Несколько мгновений Ихо рассматривал диковинный амулет, потом надел на шею, с трудом протиснув голову в отверстие, рассчитанное на змеиные головы нагов. Медальон тут же погас, зато Ихо с немалым удивлением обнаружил, что факел ему теперь совершенно ни к чему: он видел во мраке, словно кошка. Точнее, даже не видел, а чувствовал мрак, ощущал все живое, от летучих мышей под сводами до паучков в трещинах на стенах, отличал холодный камень от воздуха в проходе. Ощущал так, как, наверное, ощущают мир змеи, как ощутили его присутствие наги там, перед пещерой. Это было странно и вместе с тем — захватывающе.

Поразмыслив, Ихо не стал возиться с факелом, надеясь, что новая способность не пропадет так же внезапно, как появилась. Он быстро зашагал вглубь горы, прикидывая, что принесет ему неожиданная милость нагов, существ из легенды.

Над Миром вставала большая луна, но глазами Ихо этого не видел.

Вид на озеро Десяти Гротов открылся посланникам Каома незадолго до полудня на следующий день после схватки в деревне. Накануне вечером Матурана ухитрился изловить горного рябчика и монахи вкусно поужинали. Ночью по очереди пришлось дежурить, но все дышало спокойствием и ничего так и не произошло. Утром, едва рассвело, продолжили путь.

И вот, первая цель их миссии — Гроты.

— Недурно, — оценил Су То, стоя на обрыве. — Никогда не думал, что горные озера выглядят столь живописно.

Конечно, ему, жителю плоских южных равнин, странно видеть подобные пейзажи.

— Пошли, — проворчал Даан. — После полюбуешься. Веди, Матурана.

Чужеземец направился вправо, где можно было без риска для жизни спуститься со скалы и подойти к воде. Спуск не занял много времени; обогнув озеро, они приблизились к первому гроту. Даан заглянул внутрь: причудливой расцветки сосульки украшали свод. Из полутьмы доносился гулкий стук падающих капель.

Матурана остановился у четвертого справа грота.

— Здесь, — сказал он и принялся снимать одежду.

Даан вопросительно поднял брови.

— Придется искупаться. Вход в тайник — под водой.

«Блестяще, — оценил Даан. — Попробуй отыщи его, если не знаешь в чем дело...»

Он тоже стал раздеваться; Су То уже стянул куртку и почти стянул рубаху.

— Постой, — обратился к нему Матурана. — Тебе, Су, лучше остаться и покараулить, пока мы с Дааном возьмем Око.

Су рассердился.

— Что-то ты раскомандовался, чужеземец! Твое дело — выполнять наши приказы и помалкивать. Ясно? Я решил пойти и пойду, и ты меня не остановишь!

Матурана пожал плечами:

— Хорошо. Иди. А я посижу тут, — и он равнодушно опустился на горку одежды.

Су понял, что его оставили в дураках и гневно сжал кулаки. Даан поймал его занесенную руку.

— Не глупи, Су! Он ведь дело предлагает. Сунемся туда втроем, а нас тут подкараулят. Кому хуже? Прошу тебя, делай как он говорит. Ради нашей цели.

Су То вырвал руку и одернул рубаху. Он продолжал сердиться, но сдержал себя и подчинился голосу разума.

— Ладно... Я остаюсь.

Даан благодарно сжал ему плечо. Видит Каома, монаху-северянину достался прекрасный попутчик!

Матурана тут же встал и кивнул Даану:

— Идем.

Ни одна мышца не дрогнула на его лице — Даан боялся, что насмешка на лице островитянина еще больше озлобит Су То.

Они вошли в грот. По центру его плескалась темная вода, лишь у стен оставалась узкая полоска камня. По ней-то посланники и шли.

Отыскав только ему известную примету, Матурана обернулся к Даану.

Оба были полностью обнажены. По сравнению с чужеземцем Даан выглядел богом. Значительно шире в плечах, сильный и тренированный, с мощной мускулатурой. Матурана же был тощ, как монастырский кот, хотя и подтянут. Мышцы совершенно не выделялись на его теле — ни на руках, ни на груди...

Зато Даан разглядел целых четыре татуировки; понятна была лишь одна, ритуальная, на левом плече. Кроме нее Матурану украшали изображения змеи, кусающей свой хвост, под левым соском; летучей мыши — под правым; а на левом локте, опустив нос книзу, шел по следу палевый волк.

— Ныряем здесь, — сказал островитянин. — Я найду ход, потом прыгнешь ты. Ход узкий и довольно длинный, по нему придется плыть. Лучше спиной вниз, а рукой ощупывать камень сверху. Скоро почувствуешь пустоту — это крохотная пещерка. Станет мало воздуха, можешь там отдышаться. А сразу за ней, локтях в десяти, наш грот. Понял?

Даан кивнул.

Матурана скользнул в воду. Движения у него были ловкие и экономные, как у выдры. Нырнул раз, другой.

— Здесь, — сказал он в очередной раз показываясь. — Готов?

Даан снова кивнул.

— Давай, — голова Матураны исчезла без малейшего всплеска.

Даан подошел к нужному месту, несколько раз глубоко вздохнул и прыгнул. Вода была до жути холодная, даже дух захватило. Точно в указанном месте в каменной стене грота нашлась круглая дыра. Перевернувшись лицом кверху, Даан заработал ногами; одновременно вытянул руку, нащупал склизкий свод похожего на трубу тоннеля.

Вокруг царила полнейшая тьма, Даан плыл и удивлялся: в жизни не предполагал, что его занесет в подобное место.

Вот и обещанная Матураной пещерка, но воздуха в легких еще достаточно. Вперед!

Спустя несколько секунд рука его вновь провалилась в пустоту и Даан высунул голову из воды. Фыркнул. Отдышался.

С каменного уступа уже тянул ладонь Матурана.

— Выбирайся!

Вода крупными каплями стекала с обнаженных тел. Вопреки ожиданиям, в пещере доставало света, чтобы осмотреться. Даан повертел головой.

Крохотный каменный мешок. Стены покрыты изломами, трещинами. Уже знакомые сосульки, свисающие сверху и точно такие же, но поднимающиеся с пола. Словно зубы исполинского дракона...

— Пришли, Даан. Гляди...

Матурана сунул руки в одну из трещин, змеящуюся на стене, и Даан Геш, избранник северного монастыря, впервые увидел Око Каома.

Оно слабо мерцало и пульсировало на ладонях чужеземца, похожее на небольшую морскую раковину.

«Скорее напоминает ухо, чем глаз», — растерянно подумал монах.

— Возьми, подержи его, — Матурана протянул Око Даану.

Тот принял магическую вещь и зажмурился. Все силы мира втекали ему в ладони и через ноги уходили в тело Земли. Он стал всем, и ничем — под Солнцем и обеими лунами. Око жгло руки и доставляло неизъяснимое наслаждение, полнило Даана несказанной мощью и верой в собственные силы. Миг и вечность. Свет и тьма. Жар и холод.

Даан не помнил, сколько простоял зажмурившись и слившись с Оком. Из транса его вывело легкое прикосновение Матураны.

— Пора! Су То заждался уже...

Даан открыл глаза. Островитянин вытащил из той же трещины истлевшие лохмотья, в которых с трудом угадывалась походная сумка.

— Гм! Сгорела. Придется нести в руках.

Даан зачем-то заглянул в трещину — камень слабо светился в месте, где ранее покоилось Око и даже на расстоянии чувствовалось исходящее от него тепло.

— Ты хорошо плаваешь? — спросил Матурана. — Может быть, лучше я его возьму?

Даан одной рукой крепко сжал Око, другой махнул в сторону воды:

— Не волнуйся! Уж я-то его не потеряю...

Матурана серьезно кивнул и пошел к подводному тоннелю.

Назад плыть было заметно труднее, Даан с удивлением обнаружил легкое встречное течение, но справился с ним без особого труда. Даже с одной свободной рукой.

Когда он вынырнул перед самым выходом из грота, Матурана сидел на корточках прямо над головой, прижимая к губам палец.

Даан, собиравшийся громко фыркнуть, проглотил звук и притих, не вынимая Око из-под воды.

— Я гляну как там Су, — прошептал Матурана и прокрался к выходу. Даан остался сидеть в ледяном хрустале озера. Тело покрылось крупными пупырышками, а пальцы ног совсем закоченели. Только рука, державшая святыню, ощущала приятное тепло.

Матурана быстро вернулся и помог выбраться на сушу. Глаза, успевшие отвыкнуть от яркого дневного света, резануло при выходе из грота. Су То нетерпеливо топтался у сброшенной одежды.

Даан понял, что должен сделать.

— Держи, брат...

Су принял Око обеими руками, а Даан с Матураной, даже не обсохнув оделись.

Первая цель достигнута: Око у них. Теперь предстоит путь через всю страну, на юго-восточное побережье, в долину Утан. Око всегда переносили в наиболее удаленное от предыдущего место.

Су все еще стоял с закрытыми глазами, когда Матурана приблизился к нему с походной сумкой и слегка потряс, опустив руку на плечо.

Замечтавшийся южанин пришел в себя. Огляделся, бережно опустил Око в подставленную сумку. Даан готов был поспорить, что Су То очень неохотно расстался с ним, ибо сам познал притягательную силу древней реликвии совсем недавно.

— Нести Око лучше по очереди и передавать друг другу как можно чаще, — сказал Матурана. — Иначе и обжечься недолго...

Даан знал это — долго выносить тесную близость с глазом бога не смог бы никто.

— Первым понесу я, — тоном, не допускающим возражений, заявил Су. Но никто и не подумал возразить.

Они отошли от гротов всего на двести шагов, когда у единственного спуска в котловину показались люди. Много — десятка три.

— Проклятье! — вырвалось у Матураны. — Это Орлы!

Даан и Су То замерли. Южанин прижимал сумку с Оком к груди.

— Нам не отбиться, — негромко сказал Даан. — Что будем делать?

Орлы уже спускались к озеру.

— Отходим к гротам! — решил Матурана. — Там настоящий лабиринт, авось запутаем их и ускользнем!

На этот раз даже Су То подчинился без колебаний.

Чтобы беглецы не сбежали, Орлы разделились и стали огибать озеро с двух сторон.

Даан с отчаянием окинул взглядом отвесные кручи. Спасения ждать было неоткуда. Враги приближались, стали различимы даже довольные ухмылки на лицах.

Монахи и островитянин подбегали к первому гроту; неожиданно сверху, с крохотного уступа над разверзнутым зевом подземелья соскочил ладный парень, совсем не похожий на Орлов. Но Даан не стал его разглядывать: сразу напал.

Парень сжался, руки его, изогнувшись, отвели удары, а прямая, как клинок меча, и такая же твердая ладонь скользнула вплотную к руке Даана и легонько ткнула под ребра.

— Змея? — узнал Даан. — Ладно...

Даан, как и все монахи, знакомился со стилем змеи, еще в третьем круге обучения. Он принял низкую стойку, правая рука взметнулась, словно кобра, вставшая на хвост; левая застыла перед грудью, подпирая локоть правой.

Парень раскрыл рот, собираясь что-то сказать, однако Даан снова напал на него. Удар ядовитого жала пришелся в пустоту, руки монаха непостижимым образом переплелись с руками незнакомца. Даан дернулся назад, но поздно: одной рукой тот блокировал обе руки Даана, вторая изготовилась к удару, и что-то подсказывало монаху, что этот удар станет последним.

Но противник почему-то не стал атаковать. Даан, опомнившись, немедленно вывернулся с помощью трюка, не имеющего ничего общего со стилем змеи (не зря наставники из Высших посещали занятия до-лохматых) и нанес несколько сокрушительных тычков, увы, вновь пришедшихся в пустоту.

— Да подожди ты! — воскликнул парень, уворачиваясь от новых атак Даана. — Я не враг! Змея не помогает Орлам!

Даан остановился. Действительно, кланы Змеи и Орла издавна смертельно враждовали.

— Я могу увести вас. Поспешим, если не желаете неравной схватки.

— Зачем тебе это нужно? — хрипло спросил Су То.

Парень ответил без раздумий:

— Никогда не откажусь от соблазна насолить Орлам!

Матурана коротко выдохнул:

— Веди! Да побыстрее!

И они кинулись вслед за неожиданным союзником. Тот повел их во второй справа грот.

— Здесь темно, — предупредил он. — Возьмемся за руки, я знаю дорогу.

Матурана протянул незнакомцу руку; следом шел Су То, повесив сумку с Оком на шею; замкнул цепочку Даан.

— Как твое имя? — спросил посланник-северянин.

— Тин Пи. Но все называют меня Ихо, Змея.

Даан сокрушенно вздохнул:

— Кажется, ты владеешь стилем Змеи лучше, чем любой из монахов. Даже лучше, чем Настоятели.

Ихо не ответил.

Скоро стало совсем темно, для всех, кроме владеющего магическим медальоном проводника. Толстый слой пыли, устилающий путь, сглатывал звуки шагов.

Орлы тем временем подоспели ко входу в грот. Той отрывисто отдавал приказания. Немедленно зажгли факелы и погоня возобновилась.

Той нетерпеливо потирал руки: неожиданно предоставилась возможность одним махом выполнить оба задания господина — и Оком завладеть, и пленить мальчишку-Змею. Наконец-то удача повернулась к клану лицом.

Огонь помог Орлам — они быстро нагоняли слепых беглецов, даже Ихо, ориентирующийся в кромешней тьме, не смог ускорить их передвижение. Гортанные выкрики Орлов звучали все ближе.

И вдруг впереди зажегся тусклый свет. Иссиня-лиловый, мертвенный. Су То издал сдавленное восклицание.

Поперек подземного хода, там, где вправо и влево ответвлялись такие же коридоры, стояли несколько людей в плащах с очень узкими капюшонами. Каждый держал в руке нечто вроде факела, на кончике которого и горел тот самый синий огонь. Точнее даже не огонь, вместо живой пляски пламени во тьме светились неподвижные искры, такие же неподвижные, как звезды, только звезды обыкновенно мерцают, а эти точки испускали ровный немигающий поток синего света.

— Не бойтесь, это наги, — сказал Ихо самым обыденным тоном и потащил ошеломленных путников вперед, прямо на фигуры в плащах. Едва они приблизились, шеренга нагов дрогнула, образовав проход, а когда они миновали немую стражу, наги снова сомкнули ряд. Даан оглянулся. Недвижимые фигуры человеко-змей внушали смутный страх и почему-то пришла уверенность, что Орлам тут нипочем не пройти.

Словно в подтверждение Ихо перешел на шаг.

— Ну, все. Можно уже не спешить.

Позади зазвучали панические вопли; скоро все стихло. Орлы, вероятно, предпочли спешно отступить, превратившись из преследователей в беглецов. До самого выхода под открытое небо монахи, островитянин и Ихо никого не встретили, даже нагов.

Су То вспомнил зловещие фигуры с синими факелами и его передернуло. Есть моменты, когда самый храбрый человек поддается страху.

— Во имя Каома! Как тебе удалось договориться с этими жуткими созданиями?

Ихо нахмурился:

— Ну, Змея я или нет?

Они опережали Орлов на день, что было весьма неплохо.

4

Даан все удивлялся, как быстро темнеет весной. Казалось, совсем недавно Солнце еще висело над горами, даже не успев как следует покраснеть, и вот уже валится на мир дремотный полог ночи. В лесу, как выяснилось, темнело еще быстрее.

Но леса скоро остались позади, как и Фын-Бай; теперь путь лежал через обширные плоскогорья, простирающиеся к северо-западу от столицы. В горах посланникам удалось остаться незамеченными, хотя незримое присутствие Орлов чувствовали все. Приходилось быть настороже каждую секунду, даже во сне.

Око передавали друг другу каждые два-три часа. Лишь Ихо оставался непосвященным в секретную миссию, хотя тоже мог прикоснуться к святыне, ибо родился в год Тигра-воина двадцать четыре весны назад. Но он и не стремился что-либо выведать и никогда не задавал лишних вопросов. Просто присоединился к посланникам, заявив, что им некоторое время по пути. Но Око он ни разу не нес. Остальные трое приняли на себя удар божественных сил. Если невзрачная на вид сумка задерживалась на плече подольше, сразу чувствовалось, как магическая вещь начинает высасывать энергию и тогда постепенно наваливалась смертельная усталость.

Ощущение близкой опасности вкупе с грузом ответственности примирили даже Су То с Матураной. Южанин имел обыкновение придираться к чужеземцу по любому поводу, а чаще вовсе без всякого повода. К удивлению Даана Матурана безропотно сносил все придирки. Сам Даан держал свою неприязнь при себе, ибо считал главным исполнение Обряда, а не мелкие дрязги, совершенно в пути неуместные. Впрочем, чужеземец показал себя с самой лучшей стороны: большой опыт путешествий и завидное знание местности сильно упростили задачу монахов. Последнее сильно удивляло Даана. Чужак знает его родную страну неизмеримо лучше! Парадокс. Хотя странного тут было совсем немного: монахи очень редко покидают обитель, а паломники только и делают, что бродят взад-вперед по империи, от гор до океана.

Теперь на пути чаще попадались деревни и небольшие городки. Прохлада высокогорья сменилась ласковым теплом равнины, а наступавшая с юга весна заставила цвести все, что только могло цвести.

В городок, очередной на пути к Утану, они вошли затемно. Миновав лачуги бедноты, ютящиеся на окраине, попали на главную улицу, единственную, где все без исключения дома были каменными. Городок спал, лишь изредка из-за плотных занавесей наружу просачивался вкрадчивый свет ночников.

Даан поправил висящую на плече сумку. Плечо ныло. Глянул направо, налево. Куда идти, в какие двери стучаться?

— Чуть дальше есть таверна, там можно снять комнату на ночь, если не скупиться, — сказал Матурана. В который раз он словно угадывал мысли Даана, давал ответы на еще не заданные вопросы. Колдун он, что ли?

— А деньги есть у кого-нибудь? — поинтересовался Ихо. — Боюсь, я уже забыл, как выглядят монеты, так давно они мне не отягощали карман...

Су То фыркнул. Он совсем не одобрял тот факт, что теперь их стало четверо, хоть Ихо вовсе не осложнял им жизнь. Молчал Су лишь благодаря Даану, напомнившему, что Высшие велели не пренебрегать случайностями и что Ихо однажды уже отменно послужил Всевышнему.

Они шагали по улице, пока Матурана жестом не остановил всех.

— Пришли. Наверное, будет лучше, если мы с Ихо пойдем в таверну и договоримся о ночлеге, а заодно и проверим все ли здесь спокойно, вы же подождете нашего знака где-нибудь в тени.

Даан согласно кивнул:

— Хорошо, чужеземец. Будь осмотрителен.

— И об ужине не забудь! — буркнул вослед вечно недовольный Су То.

Матурана кивнул и поманил Ихо за собой.

Не прошло и десяти минут как все четверо сидели в чистенькой тесной комнатушке над главным залом таверны и уплетали холодное мясо с лепешками, запивая остывшим соком ло-чуну. Судя по лучезарной улыбке хозяина, невзирая на поздний час мгновенно устроившего и свободную комнату, и неплохой ужин, Матурана напомнил ему, как выглядят монеты.

Насытившись, усталые путники заперлись, задули светильник и провалились в глубокий освежающий сон. Даан опустил сумку с Оком на циновку рядом с собой и Су; уже засыпая он разглядел, что рука южанина сомкнулась на видавшем виды кожаном ремешке у самой застежки.

Никто из них не услыхал слабого скрипа двери, донесшегося снизу. Таверна имела два выхода: на улицу и во двор. Мальчик-слуга неслышно выскользнул из дома и канул в густую темноту, царящую во дворе. Вскоре после этого погас светильник и в комнате хозяина.

Ночью Су То внезапно проснулся: ему показалось, что кто-то прикоснулся к драгоценной сумке. Он приоткрыл глаза, напрягшись, словно тигр перед броском.

Над ним склонился Матурана. Сияние малой луны, проникая в комнату сквозь пыльное стекло окна, освещало лицо островитянина.

Су То вскинулся, согнув руку так, чтобы можно было и защититься, и ударить.

— Что нужно?

Его шепот никого не разбудил.

Су полагал, что Матурана, застигнутый врасплох, растеряется. Ну, хотя бы вздрогнет. Ничуть не бывало: лицо его осталось бесстрастным.

— Ты меня звал?

Южанин чуть потянул за ремень сумки, сразу ощутив приятную тяжесть Ока, скрытого под толстой материей. Это успокоило.

— Никого я не звал!

Матурана внимательно, словно видел Су впервые, уставился ему в глаза.

— Странно. Мне показалось, что ты меня звал.

Су почуял неладное, но поскольку Око было на месте счел полезным все замять, притвориться спящим и выждать. Мало ли что задумал этот чужак! Появился шанс вывести его на чистую воду.

— Нечего наедаться на ночь глядя! Мерещится потом всякое... — обронил он сердито. И улегся, не выпуская сумки. Матурана сокрушенно вздохнул и тоже улегся.

Су То ждал напрасно: до самого утра ничего больше так и не произошло.

Зато после восхода Солнца события закрутились самым неожиданным образом.

Сначала все шло как нельзя лучше: путники по очереди умылись в фонтане во дворе, выпили чаю и слегка закусили, убрав остатки завтрака в корзинку с едой, приготовленную в дорогу. Даан поблагодарил хозяина, но тот неожиданно отмахнулся, избегая смотреть четверке в глаза. Тут Даан и почувствовал, что не все в порядке.

Не успели они выйти на улицу, хозяин исчез, прислуга тоже, зато везде появились Орлы: и у комнаты, которую они только что покинули, и на лестнице, и в зале, и даже на улице — Даан выглянул в окно.

Положение казалось безвыходным: Орлов было слишком много, чтобы отбиться в не особенно просторном месте, а уйти им просто не дадут. Тем не менее Даан и Су То изготовились к обороне.

Вперед вышел предводитель Орлов; из угодившей в ловушку четверки его имя знал только Матурана: Орла звали Той.

— Эй, вы двое! Нам нужны лишь монахи, поэтому можете убираться!

Матурана, словно только этого и ждал, засеменил к Тою, бестолково прижимая к груди корзинку с припасами и подобострастно кланяясь:

— Спасибо, господин, спасибо!

Из корзинки косо торчали зеленые перья лука, свертки с жареными цыплятами.

— А ты чего ждешь? — сердито обратился Той к Ихо.

Тот насупился, оглянувшись на монахов.

— Я с ними!

И стал в боевую стойку.

— Ну, ладно, змееныш!

На самом деле Той вовсе не собирался отпускать ни Матурану, ни Ихо. Он стремился лишь разделить путников, чтобы схватить их без излишних осложнений. Но Ихо уперся, Той на секунду забыл о Матуране и тот беспрепятственно покинул таверну. Когда предводитель Орлов осознал свой промах, было уже поздно: Матурана удрал. Но он не слишком расстроился, чужеземец не являлся важной фигурой. Господин велел добыть Око, пленить монахов и уничтожить Змею. Все это почти исполнено — так какое ему дело до трусливого островитянина, бросившего своих товарищей в беде?

— Взять их!

Орлы скопом кинулись в атаку. Схватки не вышло: получая многочисленные удары, нападающие висли на руках противников и скрутили их за счет простого численного превосходства. Не прошло и двух минут как все трое были крепко связаны.

Шестеро Орлов недвижимо валялись на выскобленном полу.

Той, криво усмехаясь, приблизился к Су То, у которого через плечо висела сумка с Оком Каома.

— Вот и все, мои юные друзья. Кажется, ваш поход досрочно завершился.

Су То глядел на него с ненавистью, Даан — холодно, но спокойно. Ихо вообще не глядел — закрыв глаза погрузился в себя.

— Лао! — резко приказал Той одному из своих подручных, — возьми то, что в сумке у этого полумертвого южанина.

Лао торопливо приблизился к плененным и полез в сумку. Су То напрягся изо всех оставшихся сил, но тщетно: веревки еще глубже вгрызлись в тело. Два дюжих стража крепче сдавили его плечи и запястья.

— Ну-ну, не трепыхайся...

Голос Тоя звучал насмешливо.

Су То впал в отчаяние. Они не оправдали доверия Высших и не уберегли тысячелетнюю реликвию. Им нет прощения — даже смерть ничего не искупит.

Крик Тоя, преисполненный злобы и досады, вернул его с небес на землю. Су широко распахнул глаза, несказанно удивленный.

Лао извлек из сумки круглую фарфоровую вазу, расписанную оранжевыми драконами. Вазу, а не Око Всевышнего!

— Искать! Искать островитянина с корзиной! — заорал Той, щедро отпуская пинки своим людям. — Шевелитесь, мерзкие твари!!

Ихо, словно забыв, что его пленили смертельные враги, хохотал самым издевательским образом.

И тут в голову Су То что-то щелкнуло: ночью он проснулся не ДО того, как Матурана пошарил в сумке, а ПОСЛЕ того. Око к моменту пробуждения Су уже было спрятано в корзинке с пищей. Матурана нарочно его разбудил. Но зачем? На чьей стороне он играет?

Рассерженные Орлы метались по городку.

Монахов и Ихо привязали к столбам-опорам в просторной комнате-тауте одного из домов, принадлежавшего какому-то богатому купцу. Трое приставленных к ним стражников играли в маджонг, усевшись невдалеке за стол. Орлы исчезли, прочесав весь городок. Наверное, прочесывали округу.

Су То гадал, что на уме у Матураны? Чужеземец оставался их единственной надеждой.

Час истекал за часом, близился вечер, стала донимать жажда. Охранники все так же дулись в маджонг, не обращая на пленников ни малейшего внимания.

Островитянина первым заметил Даан. Троицу привязали так, что все глядели в разные стороны: Су То — на двери, Ихо — в угол и в окно, Даан в сторону веранды, отделенной от таута невысокой, по пояс, перегородкой.

Матурана легко перемахнул через перила веранды и спрятался за столбом-опорой.

Даан с облегчением убедился, что не ошибся в нем, ибо не верил, что островитянин просто сбежит. Теперь если ему посчастливится освободить хотя бы одного из пленников, можно надеяться на успех.

Удостоверившись, что охранников всего трое, Матурана, более не кроясь, прыгнул через перегородку. Игроки оторвались от костей.

— Эй! Вы только поглядите — удача сама плывет к нам в руки. Все его ищут, а он вот где: сам пришел!

Стражи, уверенные в легкой добыче, встали из-за стола. Матурана шагнул вперед и замер.

Даан затаил дыхание: как же слабый и неловкий чужеземец справится с тройкой крепких Орлов? Надо было незаметно перерезать путы Даану, Су То, или хотя бы Ихо... И пока освобожденный занимался бы стражниками, Матурана смог бы развязать остальных...

Ихо изо всех сил скашивал глаза, пытаясь увидеть что происходит; Су То оставалось лишь гадать насчет этого да вслушиваться, потому что события разворачивались точно у него за спиной, а пошевелиться он мог не более, чем муха, угодившая в паучьи тенета.

Зато Даан видел все. Один из стражников, лениво поигрывая ножом, подошел вплотную к Матуране; двое других остались у стола.

— Привет, заморыш. Давай я тебя свяжу. Даже бить не стану, по крайней мере сильно.

Матурана покачал головой, показывая, что не согласен.

— Нет. Лучше развяжи вот их.

Стражник заржал, обернувшись к приятелям.

— Слыхали? Может, впрямь развяжем?

Приятели тоже заржали. И тогда стражник резко ударил Матурану свободной рукой. Матурана упал на пол...

Стоп!!! Даан выпучил глаза. Это стражник упал, а не Матурана!!

Поверженный и сам не понял, как очутился на полу. Проклятье! Этот заморыш еще и брыкается.

Охранник замахнулся ножом.

На этот раз Даан кое-что заметил. Матурана мягко поймал Орла за руку, сделал округлое плавное движение, теперь уже на пару с охранником, шагнул чуть в сторону...

Стражник, нелепо вывернув руку, врезался лицом в каменный пол, словно начисто забыл о равновесии. Матурана стоял вполоборота к нему, вытянув обе руки перед собой. Нож был уже у него.

Даан ничего не понял.

Тут опомнились двое оставшихся охранников — они разом кинулись на островитянина, но тот вдруг крутнулся на месте и они проскочили мимо, даже не задев его. Едва Матурана оказался за спинами противников, он схватил одного за локоть. Стражника развернула собственная инерция; второй снова кинулся на Матурану, с другой стороны, но лишь наткнулся на первого.

Это напоминало больше пляску, чем драку. Матурана грациозно вышагивал, держа стражника уже не за локоть, а за кисть, и прикрывался им от второго. Второй пыхтел, пытаясь обойти напарника и добраться наконец до Матураны, но везде натыкался на своего приятеля, совершенно очумевшего. Первому казалось, что он вот-вот упадет, однако он все не падал, Матурана водил его за руку, как козла на поводке.

Потом локоть первого вдруг непостижимым образом совместился с физиономией второго и тот безжизненно рухнул на пол, заливая все вокруг себя кровью; а первый неожиданно задрал ноги и с размаху опрокинулся.

Теперь Матурана недвижимо застыл. Руки он вытянул в стороны под разными углами.

Даан, наконец, снова обрел способность дышать. Он не видел объяснения всему произошедшему.

Матурана скользнул к нему, на ходу доставая нож. Опали осточертевшие за день путы.

— Освободи остальных, а я гляну все ли тихо, — сказал Матурана, передавая Даану трофейный кинжал.

Все было тихо; трое стражников, не шевелясь, валялись на полу. Настала пора покидать этот негостеприимный город.

— Где Око?

— В корзинке.

— А корзинка?

— В кустах у дороги. Пошли!

Как-то незаметно Матурана стал командовать и невозможно было ему не подчиниться.

По-настоящему Даан успокоился лишь когда они вернули святыню в сумку и поручили ее Су То, а сами под покровом темноты направились к югу.

Матурана сказал, что там река.

Мутные воды разлившейся по весне Кухэ несли утлый челнок, сработанный из древесной коры. Даану казалось, что челнок вот-вот развалится, но хрупкая посудина, ведомая твердой рукой Матураны, рассекала пологую волну и неслась на юго-восток, к океану. Они едва втиснулись в этот челнок вчетвером, а потом боялись двинуться, потому что вода едва не переливалась через борт. Но зато они удалялись от злополучного городка неизмеримо быстрее, чем пешком.

Матурана был мрачен, остальные, наоборот, радовались, что опасность и плен позади, а Око спасено.

Под вечер пристали к берегу. Лес подступал почти к самой воде, оставляя лишь узкую, кое-где поросшую травой полоску. Хвойные деревья здесь уже практически не росли — путники забрались далеко к югу от хребтов Сао-Зу — попадались в основном дубы и гигантские тэ-платаны.

Су То вытащил челнок на сушу и спрятал его в густых зарослях кустарника. Матурана, утомившийся за полдня непрерывной гребли, принялся ломать ветки себе на постель, но Даан остановил его.

— Подожди, островитянин. Сначала ты покажешь свое искусство.

Матурана нахмурился; Ихо и Су, заинтересованные, приблизились.

— Я видел, как ты расправился со стражниками Орлов. Но ничего не понял. Это не ши-тао, верно?

Чужеземец, видимо, настроился играть в молчанку. Он отвернулся и вновь стал готовить себе ложе.

— От меня так просто не отделаешься! — Даан начинал злиться. — Защищайся!

Он справедливо решил, что если напасть на Матурану, тому ничего больше не останется, как применить свое умение.

Удар пришелся в пустоту; не встретив препятствия Даан на секунду потерял равновесие, а Матурана вдобавок легонько подтолкнул его. Этого оказалось достаточно — монах рухнул на еще не готовую постель. Ихо засмеялся.

Даан тоже улыбнулся. Первое, что он усвоил: Матурана использует энергию противника в собственных целях. Выходило, что Даан сам себя уложил, а Матурана лишь не препятствовал этому. Ну, может, чуть-чуть помог, толкнул легонечко. Обыкновенно таким толчком даже ребенка с места не сдвинешь.

Кардинально иной подход. Прямо противоположный привычному. Там, где Даан поставил бы жесткий блок, затратив столько же сил, сколько и нападавший, Матурана ограничился едва заметным движением руки.

Новый удар, но уже такой, чтобы не потерять равновесие в случае промаха. На этот раз Матурана просто уклонился.

— Прекрати, Даан. Я не хочу с тобой сражаться.

— Да ладно! Мы ведь не всерьез. Как на тренировке: ты показываешь новый трюк, а я учусь.

Матурана ловко ушел от очередного выпада.

— Не надо, Даан. Нельзя вступать в единоборство, если нет угрозы жизни. Я и так сегодня чересчур много дрался. А ты предлагаешь снова нарушить заповедь, не замолив прежние прегрешения.

Вмешался Су То:

— Что ты лопочешь, чужеземец? Тебе нужна угроза жизни? Получай же!

Если Даан бил хоть и сильно, но в безопасные места, то южанин атаковал всерьез, на поражение.

Но и его удары не достигли цели. Матурана чуть повернулся, поймал Су То за руку, поднырнул под нее, снова полуобернулся...

Теперь Су То стоял нелепо выгнувшись. Островитянин легонечко нажал на его согнутую в локте руку, как на рычаг. И южанин мешком повалился на землю.

Матурана застыл над ним, чуть присев. Руки по-прежнему протягивал вперед, словно собирался еще не раз нажать на невидимый рычаг. Пока Су То падал, можно было без труда нанести три, а то и больше смертельных удара, таких же, какой нанес Су То первым. Но чужеземец даже не двинулся.

И тогда Даан впервые увидел сердитого Матурану.

— Послушайте, костоломы, именующие себя слугами Каома! Будь у вас хоть капелька ума, я бы поговорил с вами. Но, поскольку вы умеете только дрыгать ногами и крушить все вокруг и не даете себе труда хоть немного поразмыслить, позвольте мне исполнить Обряд. Не мешайте хотя бы, если уж не помогаете!

Даан устыдился. Действительно, чем-то не тем они с Су То заняты. Обряд, Обряд прежде всего!

Вдруг явственно представились укоризненные лица Высших.

Су То угрюмо встал. Матурану он больше не трогал, но Даан догадывался, что творится у него на душе. Самолюбивый южанин дважды посрамлен тем, кого он считал слабаком и недоумком, а южане такого не прощают.

Вздохнув, Даан побрел готовить себе ложе. В кустах раздавался треск: это Ихо, беззаботный как всегда, ломал ветки.

Несколько дней Матурана молчал, словно рыба. Вечером неизменно садился, подогнув ноги под себя, лицом к заходящему Солнцу и надолго застывал, отрешившись от всего окружающего. Даан не беспокоил его, памятуя о внезапной вспышке ярости. Ихо всем видом показывал, что его дело — сторона, и ссориться он ни с кем не намерен. Ни с монахами, ни с островитянином. Лишь Су То затаил обиду. Желание приструнить чужака и поставить его на место переполняло южанина, однако пока не представлялось удобного случая. Но главным он считал все же исполнение Обряда.

Когда вышли на широкий тракт, ведущий в Столицу, стали попадаться многочисленные путники, пешие и конные; все спешили, словно это последний день их жизни. В город направлялось больше народу, чем покидало его. Путь по людным местам был связан с определенным риском; но и напасть на посланников открыто никто не отважился бы.

У городских ворот дежурил большой отряд императорской гвардии. Всех приходящих досматривал средних лет офицер, чересчур серьезный и важный на вид. Когда наступил черед монахов предстать перед ним, Даан заволновался: офицер задавал всем массу каверзных вопросов, на первый взгляд совершенно ненужных.

— Куда направляетесь? — надменно осведомился он.

Матурана легонько подтолкнул открывшего было рот Даана и ответил сразу за всех:

— В монастырь, господин. Мы — паломники с Архипелага.

Офицер подозрительно поглядел на них.

— Что-то не больно вы похожи на жителей островов.

Исподлобья глядя прямо в глаза Матуране, он произнес несколько слов на наречии Архипелага; даже монахи и Ихо поняли, что этим языком он владеет еле-еле.

Матурана коротко ответил по-своему, четко выговаривая каждое слово, потом преувеличенно горестно вздохнул:

— Судьба милостива к сильным. К таким, как вы, господин. Нам она улыбается редко.

Подобревший от лести офицер глянул на путников уже без прежнего недоверия: ну чем могут угрожать огромному городу четверо бродяг, к тому же прекрасно сознающих, что они не более чем бродяги?

— Зачем тогда заходить в Столицу? Обошли бы стороной.

— О-о! — протянул Матурана мечтательно. — Мы хотели выглянуть на этот сказочный город и его счастливцев-жителей. Хотя бы одним глазком! Императорский дворец, говорят, настоящее чудо. Молва о нем дошла до самых дальних краев.

— Глупцы! К дворцу вас и близко не подпустят.

— Может быть, хоть издали повезет его увидеть. И потом, у нас закончилась еда.

— За еду надо платить, — сказал офицер, почему-то оживившись. — У вас есть чем?

— Заработаем, господин. Но для вас... — Матурана многозначительно умолк и незаметно сунул офицеру монетку.

— Гм... Ну, что же, — прогудел офицер несколько фальшиво. — Полагаю, нет ничего худого в том, чтобы на Архипелаге лишний раз убедились в великолепии нашей Столицы и нашей несравненной мощи. Поглядите на все, а потом расскажете дома о том, сколь велик этот город и его правители. Пропустить их!

Два рослых солдата освободили проход и путники ступили под широкую арку северных ворот.

Даан только головой покачал. В прошлый раз Сатэ провел семерых монахов в Столицу даже не взглянув на начальника стражи, и тот не посмел и пикнуть.

Столица вобрала в себя путников, невообразимый бурлящий муравейник.

Су То знал город не лучше Даана: большую часть жизни он провел в Южном монастыре. Ихо тоже оказался здесь впервые. Оставалось надеяться на Матурану — в который раз. Даан не переставал поражаться чужеземцу. Его послали в помощь монахам-избранникам, на деле же выходило, что заправлял миссией именно он, а монахи лишь помогали. Да и то, только тогда, когда требовалось грубая сила.

Миновав грязные окраинные кварталы, четверка ступила в пределы Кольца Площадей. Здесь никогда не бывало безлюдно, Кольцо — это вечный неумолкающий рынок. Сотни и тысячи мелких лавчонок, аптек, харчевен, полчища торговцев-лоточников, повозки крестьян, груженные мешками с рисом, овощами, фруктами, тушками битой птицы, низкие бочки на скрипучих колесах, полные живой рыбы и креветок, тучные южане, продающие съедобных собак, несъедобных собак, собак для охраны, собак для боев, собак для поиска и еще собак одно-небо-знает-для-чего, и, конечно, толпы, несметные толпы покупателей — горожан и приезжих. Шум и гомон не стихали ни на секунду. Кто-то на все лады расхваливал привезенный товар, кто-то азартно торговался, кто-то жалобно причитал, видимо обманутый или обворованный, а у столба-тэкая кого-то нещадно били.

Даан, более-менее готовый ко всему этому с прошлого раза, и тот враз растерялся в этом бурлящем котле, покрепче сжав сумку с Оком. О Су То и Ихо вовсе говорить не приходилось, Матурана же, напротив, чувствовал себя здесь как дельфин в море.

Он вел спутников за собой, прямо через торговые ряды, небрежно отмахиваясь от особо настырных продавцов, расталкивая нагловатую шпану и умело лавируя в толпе почтенных горожан.

— Эй, чужеземец! — окликнул его Су То. — Мы, кажется, намеревались купить еды.

Матурана застыл, потом терпеливо обернулся.

— Я помню, не волнуйся. Купим. Только не здесь — это место для столичных толстосумов.

Су То со вздохом поднял руки, предоставляя островитянину полную свободу. Впрочем, что ему еще оставалось?

Наконец они пересекли площадь и свернули в узенький переулочек. Шероховатый камень стен легонько царапал плечи. Откуда-то тянуло дымом и жареным со специями мясом, орал прямо над головами полоумный петух, да вкрадчиво шелестели бамбуковые завесы на дверях.

Матурана еще несколько раз сворачивал. Как он ориентировался в подобном лабиринте — оставалось загадкой. Даан просто шел следом, отчаявшись что-либо понять.

Однако вскоре Даан догадался: в этом квартале живут выходцы с Архипелага. То и дело слышалась их непонятная речь. Некоторые обменивались с Матураной короткими фразами, а сморщенный старичок, сидевший на пороге приземистого домика, о чем-то серьезно спросил у Даана.

— Не понимаю, — покачал головой монах, надеясь что повторят по-бодхайски, но старичок вновь застыл, словно мумия.

— Он спрашивает, не ты ли его пропавший сын, — пояснил, не оборачиваясь, Матурана. — Он у всех это спрашивает. Уже сорок лет.

Даан оглянулся. Старик тоскливо глядел в пустоту.

Наконец Матурана толкнул скрипучую деревянную дверь с изображением цветущей на фоне гор вишни и путники оказались в тесном внутреннем дворике. Где-то тихо журчала вода.

— Сюда, — указал островитянин на очередную дверь. Вошли.

В помещении, выстланном циновками, стоял тяжелый канцелярский стол, пара табуретов и низкие деревянные нары, покрытые цветастыми одеялами. Матурана выгнал из смежной комнаты каких-то развеселых девиц и ненадолго исчез. Вернулся он с подносом, уставленным разнообразной снедью; следом вошел мужчина, в котором нетрудно было распознать соотечественника Матураны. Мужчина принес кувшин с холодным соком ло-чуну.

— Это мои спутники, — представил вполголоса Матурана. — Даан Геш, Су То и Тин Пи. Поприветствуйте главу общины — Басагурена.

Монахи и Ихо склонились в почтительном ритуальном поклоне.

— Наверное, вы проголодались, — сказал Басагурен приветливо. — Поговорим немного позже. Я покину вас ненадолго, а вы тем временем подкрепите свои силы.

Басагурен с достоинством склонил голову, как и подобает старшему, и вышел.

Поданные кушанья тоже несли явную печать Архипелага. Они были странными, но невкусными их не назвали бы ни монахи, ни Ихо.

Когда все четверо насытились, Матурана соизволил кое-что объяснить. Даан обрадовался, опасаясь новой вспышки раздражения от Су То.

— Это — район Фахардо, здесь живут мои соотечественники. Эдакая страна в стране, уголок, где действуют нравы и обычаи Архипелага, поэтому принимайте все как есть и ничему не удивляйтесь. Я привел вас сюда не зря: во-первых, мы здесь в полной безопасности, хотя Орлы и знают наше местонахождение...

— Откуда? — сердито перебил Су То.

Матурана мягко ответил:

— Они следовали за нами, едва мы миновали стражу у ворот. Неужели ты не заметил?

Су То промолчал. Оглядываться ему как-то не приходило в голову. Да и что можно разглядеть в толпе?

Даан тоже не заметил слежки и сейчас несколько растерялся, ощутив слабость перед могучим кланом. В самом деле, против них чуть ли не весь мир, каждую секунду приходится быть настороже, но врагов так много, что всех заметить просто не успеваешь...

А Ихо дважды замечал Орлов, но полагал, что те не видят путников. Очевидно, он ошибался.

Тем временем Матурана продолжал:

— У нас есть шанс прибиться к одному из торговых караванов, следующих на юг, раствориться в толпе погонщиков и стражей. Так за нами труднее будет уследить, да и небольшая передышка нам не помешает.

— Какая передышка? — взорвался Су То. — Мы и так опаздываем. Не крути, чужеземец!

Матурана терпеливо объяснил:

— Не злись, Су. Отдыхая, мы будем неуклонно приближаться к Утану. Какая разница — пройти весь путь пешком и в одиночестве или проехать его в повозке вместе с большим караваном?

Даан не сразу оценил идею островитянина. Ведь если они наймутся в богатый, а значит большой караван, Орлам будет во сто крат труднее. Любое нападение на человека из каравана, даже на самого захудалого далата или погонщика, расценивается как нападение на весь караван, а это сотни людей, многие из которых получают деньги за его охрану, а многие являются владельцами товаров, повозок, лошадей, верблюдов и буйволов, запасов еды, и, следовательно, потеряют деньги в случае удачного нападения. За свой карман и свои жизни каждый будет сражаться, как тигр. Матурана в очередной раз преподал им урок находчивости и расчета.

— Я попросил Басагурена разузнать, не идут ли в ближайшее время на юг или юго-восток большие караваны. Сейчас весна, пора торговая, очень может быть, что нам повезет.

Даан кивнул.

«Интересно, — подумал он, — как справлялись с Обрядом монахи прошлого? Вдвоем, без всезнайки-чужеземца? Бин и Тао, например?»

Но за ними не охотился могучий клан Орла. Два путника с сумкой могли заинтересовать разве что мелких грабителей, отирающихся у дорог, но у подобного сброда одолеть избранников Каома шансов попросту не было.

Басагурен вернулся довольно скоро.

— Могу обрадовать вас, молодые люди. Завтра выступает караван Лун Гу, направляющийся в Даоден, но вряд ли вы успеете наняться, слишком поздно. А через четыре дня в Токин уйдет другой, его хозяйка — Дон Хи. Сюда попасть больше надежды.

— Даоден ближе к Утану, чем Токин, — заметил Су То. — Жаль.

Матурана пожал плечами:

— Ненамного. Но все же попытаемся наняться к Лун Гу.

По лицу Басагурена легко было угадать, что в такой исход он верит слабо.

— Пойдем, я напишу рекомендательное письмо.

Обернувшись, Матурана взглянул на монахов.

— Решайте, кто пойдет со мной, кто останется здесь с Оком.

— Останешься, Су? — спросил Даан без нажима.

Су То кивнул: он всегда предпочитал находиться поближе к святыне.

— Останусь. Лучше рядом с ним буду именно я, — рука южанина погладила Око, упрятанное в невзрачную полотняную сумку.

Даан обрадовался: отправившись вместе с островитянином Су То наверняка постоянно бы во все вмешивался и задирал его, а сейчас внимание к себе привлекать нежелательно. Пусть остается, Даан не станет ссориться с Матураной. День ото дня он все больше уважал чужеземца.

— А мне что делать? — спросил, прищурившись, Ихо. — Здесь ждать?

Даан развел руками:

— Как хочешь. Ты ничем не связан, хотя почему-то помогаешь нам.

— Тогда я пойду с вами. Много раз я собирался в Столицу, и вот, наконец, попал сюда. Не сидеть же взаперти?

— Ладно, — кивнул Даан, вопросительно глянув на Матурану. Тот, похоже, не возражал.

— Тогда не будем терять времени. Мы постараемся вернуться побыстрее, Су.

Южанин молча вскинул руку.

Снова Даан со спутниками окунулись в непривычную городскую суету. Казалось, что жителям Столицы больше нравится сновать по улицам и площадям, чем сидеть дома. Впрочем, Даан удивился бы, узнай он, что большая часть горожан находилась сейчас именно во многочисленных домах и внутренних двориках.

Как и полагал Басагурен, в караван Лун Гу уже набрали всех, кто требовался в пути. Седовласый управляющий богатого столичного торговца внимательно прочел письмо, прикрыл глаза, потом извинился и сказал, что к сожалению не может нанять людей дополнительно, а те, кто уже нанят, рекомендованы не менее уважаемыми людьми, нежели Басагурен. Вот если бы денька на на два-три раньше... Все, что мог сделать управляющий, это посоветовать обратиться к людям Дон Хи — там еще оставался шанс получит работу.

Матурана вежливо поблагодарил и вместе с друзьями покинул дом Лун Гу. Приходилось надеяться на вторую возможность, хотя Матурана немного опасался женского своенравия, совершенно непредсказуемого.

Дон Хи жила совсем недалеко: через площадь, ближе к императорскому дворцу. Узкая улочка ответвилась от округлого простора очередного мини-рынка. Короткие тупички, как правило заканчивающиеся крепкой дверью, часто обитой листовым железом, открывались справа и слева.

— Здесь! — сказал Матурана, взглянув на вычерченные на стене иероглифы.

Со двора доносился приглушенный гомон.

Островитянин приблизился к двери и громко постучал. Почти тотчас же дверь бесшумно отворилась, в проеме возник рослый привратник.

— По поводу работы? — осведомился он.

— Да, уважаемый, — поклонился Матурана.

Даан несколько удивился: кланяться привратнику? И называть его уважаемым?

— Проходите. Управляющий там, — привратник неопределенно взмахнул рукой, затворяя дверь. На этот раз она глухо звякнула — кованое железо подало голос.

«М-да, — Даан рассеянно оглядел дверь. — Такую и тараном не сразу разобьешь. Крепостные ворота, прямо, только поменьше...»

Матурана, кивая встречным, прошел вглубь двора, где в тени раскорячился необъятный стол, желтоватый от множества бумаг. За столом восседало несколько человек. По двору беспрерывно сновали люди с печатью озабоченности на лицах.

Ихо и Даан, озираясь, следовали за островитянином; наконец все трое присоединились к нескольким бедолагам, мающимся у стола в ожидании, пока кто-нибудь обратит на них внимание. На их глазах пожилого трудягу наняли погонщиком, выдали ему какую-то записку и отослали в один из постоялых дворов в Кольце Площадей, где формировали караван. Это заметно приободрило ожидающих.

Некоторое время чиновник, который ведал наймом шептался с сидящими по соседству коллегами, потом обратился в Матуране:

— Вам что?

Островитянин с легким поклоном протянул письмо Басагурена. Около минуты чиновник читал, шевеля губами.

— А... Община... Ладно. Что вы умеете делать? Погонщики и работники-далаты нам, пожалуй, уже не нужны, учтите.

Матурана не задумался ни на секунду.

— Мои друзья более всего пригодятся в охране.

Чиновник с недоверием прищурился.

— В охране? Туда берут только самых доверенных. Впрочем, рекомендация у вас отменная, и я уверен, что она подлинная. Эй, Ман! — крикнул чиновник, повысив голос.

Появился давешний привратник. Держался он так, словно выше него здесь стояла только хозяйка.

— Вот, предлагают себя в охрану. Рекомендованы Басагуреном из островной общины. Что скажешь?

Ман придирчиво оглядел всех троих. При виде Матураны он поморщился.

— Поглядим, на что вы способны. Ты, — указал он на Даана. — Физиономия у тебя какая-то знакомая...

Даан изготовился к защите. Ман напал. Он не стремился ударить монаха, просто раз за разом ставил того в трудное положение и глядел, как тому удается выкручиваться. Бойцом Ман был на редкость искусным и Даан мгновенно взмок.

— Прекрасно, — оценил привратник, останавливаясь. — Этот годится. Теперь ты, — вызвал он Ихо.

Тот медленно приблизился.

Даан, восстанавливая дыхание, наблюдал. Ихо тоже держался неплохо, причем технику Змеи он совершенно не использовал. Видно было, что ему трудно.

— Сойдет, — удовлетворенно мурлыкнул Ман. Дышал он на удивление ровно. — Не знаю, как ты дерешься обычно, но того что ты показал — достаточно.

Ихо молча поклонился, в душе изумившись. Привратник понял, что всеобщая техника — лишь маскировка, что свои главные козыри Ихо показывать не пожелал. Непростой, однако, этот привратник...

Ман повернулся к Матуране и Даан затаил дыхание — сейчас он увидит чужеземца с его непонятной техникой в деле!

Но монах был жестоко разочарован.

— Я не стремлюсь в охрану. Мое место скорее среди проводников. Ведь ни один караванщик не откажется от знающего проводника.

— Проводник? — Ман недоверчиво склонил голову набок. — Не похож ты на проводника. Кто ты такой? Если тебе известны дороги на юг, почему я тебя вижу впервые? По-моему, ты лжешь. Никакой ты не проводник.

Чиновник, криво улыбаясь, барабанил пальцами по столу. Он наблюдал за происходящим с таким явным удовольствием, что казалось: еще чуть-чуть — и он засветится.

— Испытай меня, — предложил Матурана невозмутимо.

— Как? Отвезти на юг, бросить в степи и глядеть, куда ты пойдешь? — осведомился Ман ехидно. — Впрочем, ладно. Если ты такой прожженный бродяга-следопыт, угадай откуда я родом.

— Ман — это настоящее имя или найденное? — неожиданно спросил Матурана.

— Настоящее.

— Значит, западный Го Дун-Бай, долина Вел Ши.

Ман несказанно удивился:

— Верно, во имя Каома! Я велш. Хм... Хорошо, скажи: сколько селений лежит между холмами Четырех ветров и Бодхайской грядой?

— Ни одного, — ответил Матурана, не задумываясь. — Там озера.

Ман, пристально глядя на островитянина, приблизился и медленно-медленно взял его за левую руку.

— Да, — сказал Матурана непонятно к чему.

Горец-велш на мгновение замер, потом рывком приподнял рукав свободной рубахи чужеземца. Даан успел краем глаза заметить цветную татуировку: идущего по следу волка.

— Великий Каома! Ты — Идущий-по-Следу?

— Я же сказал: да, — спокойно подтвердил Матурана.

Привратник выглядел растерянным.

— Я уж думал, что вас совсем не осталось... Но ты ведь слишком молод!

— Даже император когда-то был молодым, — невозмутимо заметил Матурана.

Даан не знал, кто это — Идущие-по-Следу. Никогда раньше о них не слыхал.

Чиновник, так и не сообразивший что к чему, встрепенулся:

— Ну так как, Ман? Ты берешь их?

Ман горячо всплеснул руками, как это умеют горцы, и сразу все стало ясно.

— Конечно! Сегодня удачный день, Лю! У нас теперь лучший из проводников, сейчас о таких и мечтать не смеют! Да и эти двое нашей охране не чета, разве что Поон с ними сравниться может.

Матурана поднял ладонь:

— Еще одно, уважаемый, — обратился он к Ману. — Нас на самом деле четверо. Ручаюсь, что наш отсутствующий товарищ не разочарует начальника охраны. Он не менее хорош, чем Даан или Тин Пи.

— Да-да, — вставил Лю-чиновник. — Басагурен в письме рекомендует четверых.

Ман оживленно закивал:

— Отлично! Четвертый твой соотечественник или бодхаец?

— Бодхаец-южанин.

Привратник расплылся в улыбке:

— Сегодня нам определенно везет. Мы ведь идем на юг. Вы наняты. Впиши их, Лю. Давай-давай, не сиди, словно цон на ветке. А я пока обрадую хозяйку.

Ман направился к дому, но вдруг застыл на полушаге и вновь смерил взглядом Даана.

— Все-таки, знакомая у тебя физиономия. И дерешься ты знакомо. Но я никак не вспомню...

Даан был уверен, что горец ошибается: не могли они встречаться прежде.

Матурана толковал с Лю о плате, Ихо, позевывая, глазел по сторонам, Даан размышлял, почему это хозяйка должна радоваться еще трем охранникам и одному проводнику, и тут из дома вышла красивая молодая женщина, одетая не хуже императрицы.

«Дон Хи, — понял монах. — Богато живет...»

В запасе оставалось целых три дня.

5

— Если он такой ценный проводник, почему же тогда Лун Гу его упустил? — спросил Су То. Голос его не предвещал ничего хорошего.

Даан терпеливо пояснил:

— Никто не знал, что он — Идущий-по-Следу. Лун Гу тоже не знал.

— Сказали бы Лун Гу, пошли бы в Даоден, — отрезал Су То. — Крутит что-то твой дружок-чужеземец.

Даан на секунду задумался. Известная логика в словах южанина имелась. Но почему-то Даан был уверен, что Матурана ничего не сказал бы и Ману, если бы тот сам не догадался.

— Зря кипятишься, Су. Матурана уже не раз доказал верность Обряду.

— Тогда почему он все скрывает от нас? Ведет своими путями, решает все сам. Мы ему не нужны, это же ясно! Его интересует лишь Око, а оно может интересовать только нас, избранников Каома. Он опасен, Даан, не будь слепцом. Ихо тоже появился — вроде бы случайно. А я уверен: он с чужеземцем заодно.

— Да успокойся ты, Су. Они же нам помогают! Было время убедиться в этом.

Су не сдавался:

— Теперь еще оказывается, что чужеземец — Идущий-по-Следу. Но кто они — Идущие? Ты знаешь?

— Нет.

— И я не знаю. Кто может ручаться, что они с Орлами не заодно? Никто.

Даан устало прикрыл глаза, а когда снова открыл их, в комнате стоял Басагурен, бесстрастно глядя на монахов. Даан машинально поднялся, отдавая дань уважения старшему; Су То нехотя последовал его примеру.

— Уважаемый, — обратился к нему Даан. — Кто такие Идущие-по-Следу? Вы можете нам рассказать?

Басагурен долго глядел на монахов, потом отрицательно покачал головой и вышел за дверь. Даже если он что-нибудь и знал, с монахами знанием не поделился.

Даан огорчился. Басагурен был соотечественником Матураны, а значит у Су То появился лишний повод злиться на островитян.

— Давай уйдем, — тихо предложил Су То. — Безо всяких караванов. Сами. Видит Каома, так спокойнее.

Даан вдруг понял, что отговорить южанина ему не удастся. Поэтому он и не пытался. Только устало опустился на застеленные нары.

Тревога — она будет его спутником до самой долины Утан. Лишь в этом Даан нисколько не сомневался. Прочие изгибы будущего крылись в тумане еще не наступивших дней.

— Госпожа, — обратился к Дон Хи горец-велш, — я должен вам кое-что рассказать.

Хозяйка, лежа на цветастых шелковых подушках, читала желтоватый свиток, недавно присланный управляющим. Она давно усвоила: все, что считает необходимым сообщить верный Ман действительно заслуживает внимания. Поэтому свиток был незамедлительно отложен в сторону.

— Слушаю тебя, Ман.

— Это касается нанятых сегодня в караван новичков — проводника и трех охранников.

Дон Хи насторожилась.

— Ты не уверен в новом проводнике?

Горец протянул руку, выставив ладонь вперед:

— Нет, госпожа, проводнику я как раз верю больше, чем себе, и на то есть веские причины. Беспокоит меня один из новых охранников.

— Продолжай, — велела Дон Хи.

— Он отменный боец, госпожа, — задумчиво протянул горец. — Боюсь — лучший в охране.

— Даже лучше Поона? — перебила хозяйка.

— Может быть.

— Даже лучше тебя?

Ман помедлил с ответом.

— Ему недостает опыта. Я с ним справлюсь.

— Это все?

— Я как раз подхожу к самому главному. Помните, как двое бродяг поколотили у наших ворот человека из клана Орла?

Хозяйка кивнула — такое случалось не каждый день. Глава клана Гут Фо тогда прислал ей богатые подарки и рассыпался в благодарностях за то, что о его человеке позаботились в доме Дон Хи. Мало кто в столице мог похвастать, что заслужил благодарность Гута Фо.

— Этот новенький дерется точь-в-точь, как те бродяги. У них одна и та же техника. И мне известна эта техника. Ею пользуются лишь монахи Северного Монастыря.

Дон Хи возразила:

— Но ведь и у тех двоих, и у сегодняшнего длинные волосы! Они не могут быть монахами.

Ман развел руками:

— В Монастырях не обучают посторонних. По крайней мере, до такого уровня, как у этих. Кстати, полагаю, что четвертый круг они все уже прошли и успели изрядно продвинуться в пятом, а это не меньше двенадцати лет Постижения. Чтобы стать такими мастерами нужно тренироваться с детства. И именно в Монастыре.

— Ну хорошо. Однако чем это может угрожать каравану?

— Я не удивлюсь, если они не в ладах с кланом Орла.

Как обычно Ман предоставил хозяйке самой делать выводы. Дон Хи задумалась. Гута Фо она недолюбливала, его подручных тоже, но Орлы имели огромное влияние, и в Столице, и в других уголках Империи. Трения с кланом были крайне нежелательны. Впрочем, Ман все же нанял этого странного юношу, значит скорее всего все обойдется.

— Ты говорил об этом кому-нибудь?

— Нет, госпожа.

Дон Хи ожидала именно такого ответа.

— Присматривай за ними. За всеми новичками, — сказала хозяйка и потянулась к отложенному свитку.

Ман сдержанно поклонился и вышел.

Уйти решили под утро. Ихо и Матурана вернулись из города поздно и сразу же улеглись, даже не поужинав. Монахи легли раньше, чтобы поспать хотя бы несколько часов.

Рано утром Даан и Су То встали, и тихо-тихо, боясь потревожить Матурану и Ихо, вышли во дворик. Там было ненамного светлее, чем в комнатах: до восхода оставалось еще не менее получаса. Сумку со святыней нес Су То.

Квартал еще спал, как и весь город. Только где-то далеко, за Кольцом Площадей, слышался далекий стук кузнечного молота, наверное из квартала мастеровых. Работа там велась даже ночами.

Утренняя прохлада приятно щекотала кожу. Даан поежился. Ему совсем не хотелось уходить, оставлять непостижимого чужеземца и спокойного Ихо, ведь эти двое прекрасно послужили Всевышнему. Почему так настроен против них его спутник-южанин? Даан не понимал. Ну, пусть, Матурана и Ихо не монахи. Ну и что с того? Великий Каома не видит разницы между торговцем и воином — перед его взором равны все смертные. Каждому воздастся за его поступки, а не за принадлежность к какому-либо сословию.

Калитку, ведущую на улицу, заперли еще вчера вечером. Су То ловко вскарабкался на каменную стену и огляделся — ни души. Он призывно махнул Даану и мягко прыгнул со стены.

Немного поплутав извилистыми улочками, они вышли к Кольцу Площадей. Рынок тоже еще спал: торговцы на все лады храпели, расположившись на телегах с товаром, на мешках, на прилавках, а то и просто на булыжнике, подстелив всего лишь тонкие циновки. Откуда-то из-под повозок лениво брехнула собака, отрабатывая хлеб сторожа, но, убедившись, что прохожие вовсе не покушаются на хозяйский скарб, тут же затихла.

Дорогу к городским воротам Даан отыскал без труда. Собственно, тут заблудиться умудрился бы только крот: широкая улица убегала от рынка к северной стене. Вообще-то монахам нужно было на юг, но они боялись не найти прохода через Столицу. А путь к северным воротам они запомнили вчера.

Одинокий страж дремал, опираясь на копье. Из привратницкой доносился могучий храп. Монахи хотели проскочить незаметно, но страж проснулся, едва они приблизились.

— Эй! Куда претесь в такую рань?

— В горы, — осторожно ответил Даан. На Фын-Бай. Мы там живем...

— Что в мешке? — раздраженно перебил привратник.

— Еда. Припасы...

— Покажите.

Сказали это повелительным, не терпящим возражений тоном.

Даан не успел и слова вымолвить; Су То покорно взялся за сумку с Оком, приблизился к стражу, и выключил его едва заметным движением локтя.

Даан подхватил обмякшее тело, чтоб доспехи не загремели, ударившись о булыжную мостовую.

Опустив привратника без малейшего шума, Даан выпрямился. Су То возился с запором.

— А, семь драконов... Заперто.

— Брось, Су. Некогда.

Даан кошкой взлетел по воротам на остроконечный гребень.

Спустя минуту они уже припустили прочь от городской стены. Солнце вот-вот должно было взойти, восток порозовел, первые птицы подали голос.

Оставляя Столицу справа, монахи направились на Юг, к далекой еще долине Утан.

Той вошел к Гуту Фо, пытаясь не утратить невозмутимость. Глава Клана Орла читал бессмертный трактат Моона Гая, переплетенный в скрипящую кожу. Он не пошевелился и не поднял глаз от страницы.

— Что скажешь, Той?

Гут Фо говорил ровным и бесстрастным голосом.

— Рано утром монахи бросили чужеземца и Змею в островной общине и покинули город! Они вышли через северные ворота, но направились на юг, мимо стен. Я выслал за ними слежку.

— Слежку? — Гут Фо стремительно встал. Полами дорогого халата прогулялась едва заметная волна; шелк искрился, отражая утреннее солнце. — Их давно пора схватить, Той! Я сам не понимаю, почему терплю твое бездействие. Сколько ты будешь огорчать меня? Жалкие четверо щенков против самого могучего клана в Империи — и мы не можем с ними справиться! Я недоволен, Той, крайне недоволен. Не поискать ли мне нового помощника?

Той побледнел. Но возразил: все же он был смелым человеком.

— Хозяин, вы прекрасно знаете, что это не просто молодые несмышленыши. И островитянин с ними не просто островитянин. И четвертый — не мальчишка-неумеха, а Змея, и умелая Змея. К тому же, нам не везло.

Гут Фо фыркнул. Гнев его отступил вглубь, лицо вновь стало спокойным.

— Не везло! Не может же вам все время не везти — на небе что-то перевернулось бы. Действуй, Той, и постарайся не разочаровать меня на этот раз.

Той поклонился.

— Постараюсь, господин.

Он вышел из покоев Гута Фо, надеясь, что удача наконец-то соизволит улыбнуться ему.

Матурана проснулся рано с неясным чувством тревоги. Он не сразу понял, что в комнате с ним находится только Ихо, но когда заметил исчезновение монахов, не удивился. Он давно ждал чего-то подобного. Удивляло, что Су То терпел так долго. В том, что зачинщик расставания именно Су То, а не Даан, Матурана не сомневался ни секунды. Южане есть южане, они не терпят, когда им утирают нос.

Караван выступал через два дня на третий. Значит, у Матураны было чуть более двух суток на поиски и сутки на возвращение. Оставив Ихо досыпать в комнате, островитянин выскользнул во двор.

Квартал просыпался; Матурану в общине хорошо знали, поэтому он сразу принялся за расспросы: не видел ли кто, как уходили его спутники-бодхайцы, южанин и горец? В городе ничего невозможно скрыть, Матурана еще раз в этом убедился. Четвертый по счету соотечественник поведал, что видел, как незадолго до рассвета Су То и Даан отправились к Кольцу Площадей, в сторону северных ворот. И вели себя так, словно намеревались оставить свое отбытие в тайне.

У ворот Матурана заметил усиленную стражу. Это могло быть связано с монахами, если они утром прошли через пост при помощи силы. Короткие расспросы утвердили его в этой мысли: кто-то утром оглушил стражника, но ворота не тронул. Даже карманы бесчувственного солдата не удосужился обшарить, а там было чем поживиться. Но почему Даан и Су направились к северным воротам? Неужели они не прямиком в сторону Утана?

Поразмыслив, Матурана предположил, что они побоялись заблудиться в незнакомом городе и пошли уже известной дорогой. Вскоре он утвердился и в этой мысли: следы монахов, найденные без особого труда, вели вдоль городских стен, и почти сразу отклонились к югу. Матурана вздохнул. Взрослые ведь люди эти монахи, но ведут себя словно капризные дети. И как таким можно поручать Обряд? Определенно, пора менять устоявшийся порядок вещей. Обычаи предков, конечно, надо чтить, но когда они начинают мешать жизни, их приходится менять. Монастыри слишком уж цепляются за прошлое.

Еще через тысячу шагов Матурана убедился, что не он один идет по следу монахов. За ними спешил отряд в полтора десятка человек, и Матурана понял, что это, конечно же, Орлы. Больше некому.

Он взглянул вперед. Виднелся южный тракт, к которому направлялись монахи; по нему неторопливо тянулись путники — пешие и конные. Хватало и повозок, запряженных буйволами или лошадьми. Вокруг раскинулись возделанные поля, там и сям на них маячили конические крестьянские шляпы. Сетуя на капризы судьбы, Матурана поспешил по следу.

Монахов угораздило уйти в самый неподходящий момент. Островитянин прекрасно сознавал, что незамеченными они могут дойти только до столицы, а дальше любопытных ушей и глаз на их долю хватит до самого Утана. Поэтому он и стремился пристать к каравану. И сейчас, когда это почти удалось, монахи исчезают. Великий Каома, как теперь глядеть в глаза Басагурену? Ведь Басагурен помог, и с письмом, и вообще. Получается, что Матурана подвел его. И всю общину подвел. Потому что договор под двумя лунами ценился превыше всего. Да и как иначе? Как тогда можно вести дела? Как торговать?

Если Матурана не вернет монахов до отхода каравана, в столичной общине, да и во всех остальных, можно больше не появляться. С ним даже не заговорят: он нарушил уговор. Обещал, и не выполнил обещание.

Вскоре следы вывели на дорогу и растворились, затоптанные всеми, кто прошел здесь позже. Оставалось внимательнее следить за обочинами, чтобы не прозевать место, где монахи или Орлы свернут с дороги.

На одинокого путника без поклажи смотрели без удивления — мало ли людей спешит по делам помимо торговых? Может, это вестник. Или беглый. Тогда вообще лучше держаться от него подальше. Матурана стремительно шагал по укатанной дороге, обгонял повозки и пешеходов, уступал дорогу всадникам, мимоходом кланялся вельможам, чтоб не вздумали прицепиться. Этим только дай повод. Тем более, Матурана чужеземец. Могут пристать просто от дорожной скуки.

Вскоре Матурана заметил Орлов. Десяток крепких ребят трусили по дороге, еще четверо по обочинам. Двое по левой, двое по правой. Видно, тоже приглядывались к следам.

Опустив голову, чтоб труднее было разглядеть его лицо, Матурана поспешил вперед.

Когда Ихо приподнял голову и осмотрелся, солнце уже успело изрядно подняться. В комнате для гостей, кроме Ихо, никого не было; из глубины дома доносился жизнерадостный щебет вчерашних развеселых девиц.

Ихо встал и вышел во двор, к фонтану. Что же, если монахам и островитянину нравится играть во взрослые игры и думать, будто Ихо слепец и ничего не замечает — пусть думают. Пусть исполняют свой Обряд, несут Око Каома самостоятельно. Ихо не в обиде. Просто будет рядом с ними и все. Пока есть пара свободных дней до отправления каравана, он побродит по Столице, поглазеет на городскую жизнь. Когда еще доведется сюда попасть?

Ихо с наслаждением умылся; вода был холодная, совсем как в горных источниках. Потом его зазвал пожилой островитянин в соседний двор и накормил странной едой архипелага. Блюда были иные, чем вчера, но столь же вкусные. Островитянин плохо говорил по-бодхайски, объясняться пришлось в основном жестами. Поблагодарив за угощение, Ихо показал, что собирается в город. Хозяин кивнул и, указав на солнце, на запад и на блюдо с едой, легонько хлопнул по столу. Ихо догадался, что его приглашают на ужин и благодарно потряс руку островитянина.

Потом он отправился бродить. Решил, что главное — получше запоминать дорогу, и зашагал по узкой, похожей на ущелье улочке.

Вскоре кварталы островной общины остались позади, а перед глазами открылся рынок Кольца Площадей. Ихо влился в толпу, стараясь никого не толкнуть. На призывы настойчивых торговцев он только улыбался; предлагали ему что угодно — от жареных креветок до длинных низок жемчужных бус. Не видя заинтересованности, торговцы отвязывались и подступали к новым прохожим. Повозки с товарами стояли без всякого порядка, как придется, приходилось меж них лавировать, огибая группы людей. Прямо на булыжной мостовой играли в маджонг, Ихо тоже схватили за рукав и предложили сыграть. Он отказался, широко улыбаясь. Но мальчишка лет двенадцати настойчиво подталкивал его к играющим. Ихо мягко отстранил зазывалу и рядом тотчас выросли двое парней постарше.

— Эй, ты зачем обижаешь моего брата? — неожиданно радушным голосом сказал тот, что на вид казался покрепче. Ихо усмехнулся и направился в сторону, собираясь просто уйти. Но там тоже стояли двое и нехорошо ухмылялись. Этим было далеко до радушия первого, от них веяло желанием подраться, и желательно всем против одного. Ихо вздохнул. Потом предельно скучным голосом обратился к радушному:

— Послушай, заботливый брат. Я не играю в маджонг, и у меня нет денег, которые можно отнять. Поэтому угомони своих подпевал и ищи жертву побогаче.

За спину ему скользнули сразу двое, Ихо прервал речь и переместился в сторону; теперь справа его защищала низкая повозка, груженая корзинами с виноградом.

Наверное, Ихо пришлось бы драться, не появись в этот момент солдаты Надзора. Игроки в маджонг и зрители тотчас отвлеклись от назревавшей ссоры; Ихо не стал ждать — обогнул телегу и торопливо зашагал прочь.

Рынок на площадях тянулся навстречу. Стараясь обходить стороной места, где играли в маджонг и лайан, Ихо брел, поглядывая по сторонам. Находиться в центре толпы было очень непривычно, но забавно. Ихо привыкал к новому ощущению. Потом он вспомнил первый день, когда за ним и монахами следили Орлы, и, спохватившись, стал часто оглядываться.

Как выяснилось, не зря. Довольно скоро он обратил внимание на высокого парня в халате, лицо которого показалось ему знакомым. Он вроде бы и не обращал внимания на Ихо, рассматривал товары, перебрасывался словами с продавцами, смеялся их шуточкам. Но все время держался неподалеку.

Ихо его вспомнил: с ним пришлось сразиться у отрога Пе, незадолго до встречи с монахами и Матураной. Тогда Ихо обошелся всеобщей техникой и шестом. Обойдется ли сейчас? Кто знает, может он и не один. В родных горах Ихо легко ушел бы от соглядатаев, скрылся в каком-нибудь ущелье или в зарослях. А здесь в городе преимущество было на стороне Орлов.

Ихо отошел за цветастую палатку торговца рыбой и осторожно выглянул: парень подозрительно глядел в его сторону. Но Ихо, похоже, не видел. Вытягивал шею, вертел головой. Потом стал делать лихорадочные знаки кому-то невидимому перед левым рядом.

«Уходить нужно», — подумал Ихо. Связываться с Орлами в непривычно шумном городе совсем не хотелось. Он осторожно выглянул из-за палатки, но в пестрой толпе выделить второго соглядатая не смог. Да и как его выделишь? Удивительно, что Ихо узнал первого в такой толчее. Это Матурана мастак обнаруживать слежку и, наверное, уходить от нее. А Ихо привык к безлюдью долин Фын-Бая...

Второго Орла он заметил едва отошел от рыбной палатки. Высокий, как и все Орлы, горожанин, почему-то не в халате, а в обычных батах и светлой рубахе. Он глядел на Ихо в упор, словно пытался просверлить того взглядом. На секунду замешкавшись, Ихо толкнул проходящего мимо парня прямо на Орла, а сам метнулся в сторону. Через толпу приходилось продираться как сквозь густой кустарник. Сквозь кустарник было даже легче. Но далеко Ихо не ушел, он завяз в сразу же насторожившейся массе завсегдатаев рынка, а Орлы пронизывали ее будто нож масло. Вмиг Ихо был окружен, и первый Орел напал на него. Ихо отшатнулся и встал в стойку.

Противников было четверо, всеобщей техники хватило всего лишь на несколько мгновений, а потом пришлось отражать резкие удары и выпады нитью кобры. Орлы словно обрадовались, и насели с удвоенной силой. Ихо почувствовал, что долго не продержится. Он приседал и льнул к земле, потому что Орлы предпочитали высокие стойки и удары на верхнем уровне, но это все равно не спасало. Уже несколько ударов пришлось не отводить, а принимать. Еще минута, и Ихо пропустил подсечку, едва успев увернуться от мощного добивающего сверху.

Зрители, образовавшие плотную стену вокруг стычки, не вмешивались — Орлов в Столице побаивались. Нечего было и надеяться на чью-нибудь помощь. Из последних сил отбиваясь, Ихо выискивал щель в плотных рядах людей, а там придется уповать только на везение.

Но помощь, вопреки ожиданиям, пришла.

Двое невысоких гибких парней, в халатах, как и Орлы, но не в красноватых, а в светлых, вдруг прорвали живое кольцо на площади и сбили с ног двух Орлов, встав рядом с Ихо. Тот молча отбивался от четвертого.

Оба нежданных помощника использовали технику Змеи, но их манера сильно отличалась от стиля, которому обучался Ихо. Они меньше работали ногами, но зато движения рук получались куда сложнее, чем привык Ихо. Кроме того, они прекрасно работали в паре, действуя как единый организм, четверорукий, четырехглазый... Легендарный Тан Дао, да и только...

Один застыл, изобразив правой рукой змею, вставшую на хвост; на его полусогнутые ноги, прямо на колени, вскочил второй, оттолкнулся и прыгнул, быстрый, как тень. Два пальца вытянутой руки поразили одного из Орлов в грудь и противник упал.

Тем временем Ихо расправился со вторым, тем самым, кого уже победил с помощью шеста совсем недавно. Трое против четверых — это не то что в одиночку...

Уцелевшие Орлы переглянулись; один из них громко свистнул. Тотчас за их спинами встали несколько человек. Ихо пересчитал — семь. Среди них оказался и недавний любитель маджонга, тот, что заступался за своего малолетнего брата. Он тоже узнал Ихо и радостно шагнул вперед.

— Ты вздумал удрать от нас? Ха! От нас еще никто не удирал...

Больше он ничего не успел добавить — Змея нанесла удар в шею. Парень осел на булыжную мостовую словно пустой джутовый мешок. Подмога оказалась похлипче, чем Орлы из первой четверки, вот те действительно были мастера. А эти — просто уличные шалопаи. Даже Ихо это понял. Положив троих подряд, Змеям удалось вырваться за пределы кольца. При этом полег еще один из настоящих Орлов, Ихо только порадовался.

Потом был долгий бег по улицам, сначала по людным, а позже — по кривым закоулкам ремесленных кварталов. Ихо не понимал гонятся ли кто-нибудь за ними. Голова гудела, в первые минуты стычки с Орлами ему здорово досталось и сейчас Ихо соображал туго.

Его провели в узкие сводчатые ворота; на стене рядом с воротами умелой рукой была нарисована желто-зеленая змея, свившаяся кольцами. За воротами открылся просторный двор, давно не метенный. В деревянных обломках у стен с трудом угадывались приспособления для тренировок. Кто-то их крушил без разбора, и происходило это очень давно — дух запустения прочно обосновался в этом месте. В окнах низенького, похожего на таут, домика отсутствовали стекла, мебель тоже была сломана и везде лежал толстый слой пыли.

Один из незнакомцев пропустил Ихо в дверь, огляделся, и скользнул следом. Второй прошел внутрь еще раньше.

— Ты из клана Змеи? — жестко спросил тот, что казался постарше.

Ихо покачал головой:

— Нет. Я одиночка.

Он хотел добавить, что Учитель, вероятно, принадлежал к этому клану, но вовремя прикусил язык. Ведь старик, заменивший ему родителей, предупреждал: никому никогда не говорить о владении запретной техникой.

— Кто тебя учил? — последовал новый вопрос, но Ихо лишь слегка улыбнулся в ответ.

— Брось, Хон, он ничего не скажет, — перебил второй. — И будет прав.

Хон пристально взглянул на Ихо и вздохнул.

— Ладно. Не хочешь — не говори, мы не станем тебя донимать расспросами. Только знай: мы — твои друзья. И когда встретишь своего Учителя обязательно скажи ему: клан Южной Кобры еще жив. Пусть приходит к нам, Орлы сильны только в Столице и на севере.

— Ладно, — сказал Ихо.

— Мы сегодня уходим из города. Если хочешь — пойдем с нами. Тебе будут рады.

Ихо очень хотелось последовать за новыми знакомыми, потому что их техника заворожила его и вновь проснулось желание научиться чему-нибудь новому. Но он отрицательно развел руками.

— Нет, не могу. Я нанят на работу. И меня ждут друзья, которым я должен помочь.

— Ясно, — кивнул Хон. — Если обещал...

— Расскажите, как вас найти, — перебил его Ихо. — Я приду, обязательно приду. Как только смогу.

— Знаешь город Сай Хэ? На южном побережье?

Ихо не знал.

— Это недалеко от Токина. Спросишь. А в городе, — Хон улыбнулся, — ищи изображение кобры.

— Понятно, — отозвался Ихо. — Обещаю, что приду.

— Меня зовут Хон То, моего брата — Чон. Если хочешь, назови свое имя.

— Мое имя — Тин Пи, но все зовут меня просто Ихо.

Хон снова широко улыбнулся.

— Слыхал? И с таким прозвищем он пытается скрываться!

Тихий смех нарушил тишину покинутого дома.

— Нам пора идти.

— Постойте, — Ихо поморщился, взявшись за ноющий бок. — Где мы находимся? Как мне отыскать дорогу к островной общине?

Хон, казалось, удивился.

— Островная община? Что ты там забыл?

— Один из моих друзей родом с Архипелага. В общине мы скрывались от Орлов.

— Твои друзья тоже недолюбливают Орлов? Впрочем, чему удивляться? Мы выбираем друзей среди подобных себе... А находимся мы в старой школе клана Змеи, разоренной Орлами почти сорок лет назад. Если ты выйдешь из ворот и свернешь налево, вскоре окажешься у Кольца Площадей. Сверни еще раз налево и выйдешь как раз к кварталам общины. Но будь осторожен, не попадись Орлам снова...

— Давай его проведем, — предложил Чон брату. — Боковыми улицами. Мы ведь никуда не опаздываем.

— Правильно, — согласился Хон. — Давай. Я и сам об этом подумал.

Он выглянул во двор — все было тихо. Троица неслышно покинула школу и направилась к Кольцу Площадей.

— Ты здорово работаешь ногами, — похвалил Хон. — А вот техника рук какая-то странная. Но вообще мы удивлены. Давно не встречали такого крепкого бойца в стиле Змеи, да еще совсем незнакомого.

— А что, есть и другие? — оживился Ихо.

Хон подтвердил:

— Есть. И много.

Ихо на секунду остановился. На сознание словно накатила щемящая волна, и вдруг он понял, что бесцельное существование последних лет закончилось. Жизнь вновь обретала смысл — искать себе подобных. Таких, как Учитель.

Ведь помогать монахам и Матуране он стал оттого, что нашелся общий враг. Если бы не исчез Учитель, Ихо вряд ли прибился к ним.

До общины он добрался ближе к вечеру, простившись с братьями на пустынной улочке.

— Сай Хэ, — прошептал он. — Недалеко от Токина...

И побрел к знакомому островитянину ужинать, потому что ни монахов, ни Матураны в комнате не нашел.

Влажными тропками, что тянулись вдоль оросительных канавок, монахи вышли к южному тракту. Несмотря на ранний час на тракте было людно. Даан взглянул на Су То. Путник, как путник, не отличишь от остальных.

— Ну, что, Су? Рискнем? Или пойдем скрытно?

Южанин насупился. Раньше подобные вопросы просто и естественно решал Матурана, теперь же приходилось выбирать самому. Это оказалось не так просто, как представлялось вначале. Боязнь ошибки вдруг вселилась в Су То, а раздражение и неприязнь к чужеземцу вспыхнули с новой силой. Даже оставшись в Столице он умудрялся доставлять Су То неприятности!

— Решай сам, — буркнул он неприветливо.

Даан только вздохнул. Как бы не пришлось жалеть об этом уходе, — подумал он с внезапным унынием.

— Рискнем! — решительно сказал Даан вслух и ступил на гладкие булыжники тракта. Су То последовал за ним, поправив сумку с Оком на плече.

И они зашагали на юг размеренной поступью опытных ходоков. Обгоняли неторопливо ползущие телеги со скарбом, товарами, овощами. Спешили убраться с пути стремительно скачущих всадников. Провожали взглядами колесницы вельмож. И терпеливо втаптывали минуты и часы в рыжую дорожную пыль.

Наверное, точно так же они бы шли вместе с караваном, но тогда в душе не нашлось бы места тревоге. Даан мимоходом глазел по сторонам; жизнь крестьянских равнин была ему, монаху-северянину, в диковинку. Су То тоже вертел головой, даром что южанин.

Смутное беспокойство Даан ощутил ближе к полудню. Словно кто-то пристально смотрел ему в спину. Многим знакомо это чувство: вроде бы нет никаких причин тревожиться, однако оно гложет и гложет, и не раз, доверившись ему, потом приходилось радоваться. Даан стал часто озираться, опасаясь слежки, но как отыскать слежку на тракте, где все двигаются потоком, рекой? Понятно, всех, кто идет навстречу, можно не принимать во внимание. Но как выделить излишне любопытных среди попутчиков? Не те ли сумрачные люди на скрипучей повозке под тентом? Нет, непохоже, они и на дорогу-то не смотрят, полностью доверившись двойке исхудавших лошадей, что понуро плелись, цокая подковами по булыжнику. Или вон те шумные парни в одинаковых черных балахонах... Хотя, это наверняка студенты. Интересно, что позвало их в путь? Может, они не городские и отправились домой, когда случился перерыв в учебе? Даан слыхал, что в школах есть перерывы. Даже слово специальное ему когда-то называли, обозначающее отдых для студентов. Даан порылся в памяти и нужное слово, как всегда, быстро отыскалось. Каникулы. Точно.

Даан отвлекся от разглядывания студентов, едва не налетев на медленно тащившегося старика в каких-то невообразимых лохмотьях вместо одежды.

— Эй! — устало сказал старик с сильным акцентом Архипелага. — Осторожнее!

— Простите, уважаемый, — смутился Даан. — Я не хотел вас толкнуть...

— Когда идешь по дороге смотреть нужно вперед, а не за спину! — назидательно сказал старик, указывая пальцем в сторону, куда надлежало смотреть.

— Да-да, конечно, — поспешил согласиться Даан. — Простите еще раз.

Монахи обогнали старика. Су То недовольно проворчал:

— Чего ты извиняешься перед каждым бродягой...

Даан промолчал. Не хотелось заводиться. Насколько помнилось, раньше извинений Даан никому не приносил, ни бродягам, ни вельможам. Тем не менее, он не стал возражать спутнику. Как ему объяснишь, что... Даан не мог подыскать нужные слова.

В общем, не похож был этот старик на простого бродягу. Балахон его только напоминал одежду бродяг: Даан заметил, что балахон был чистым. Где вы встретите бродягу в чистой одежде? И вообще старик выглядел ухоженным: борода подстрижена, башмаки вполне крепкие, даже ногти на руках чистые — Даан и это успел отметить.

Даан перестал оглядываться.

— Су... — сказал он поморщившись. — У тебя нет чувства, что за нами идут?

Южанин набычился и негромко спросил:

— И тебе тоже показалось? Я не хотел попусту беспокоить тебя, раз ничего особенного не заметил, но в спину нам пялятся — это точно.

Теперь Даан не сомневался. Если и Су То почувствовал слежку, за ними действительно наблюдают. Монахи пятого круга привыкли доверять чутью.

— Давай сойдем с тракта, — предложил Даан. — Словно решили отдохнуть.

— Тогда нужно дойти до какой-нибудь придорожной харчевни. Или, хотя бы, до простого родника.

— А они есть по пути?

Су То пожал плечами:

— Должны быть.

Даан поразмыслил. Таким способом они, конечно, могут выявить соглядатаев, но удастся ли избавиться от них? Впрочем, их еще нужно выявить. Этим для начала и стоило заняться.

Но харчевен вдоль дороги, как назло, долго не попадалось. Не видели они и просто отдыхающих путников, поэтому шли и шли дальше, невольно ускоряя шаги.

Около полудня Су То не выдержал.

— Великий Каома! Так мы приведем их прямо к первому Месту, в Утан. Давай задержимся здесь — гляди, вон кто-то отдыхает.

Невдалеке и впрямь виднелись несколько повозок; вокруг них хлопотали торговцы-шаны. Тянуло дымом и запахом готовящейся пищи.

Су То, не дожидаясь ответа Даана, повернул к ним. После истертых тысячами ног булыжников тракта земля показалась мягкой и податливой, как ноябрьский снег. Даан последовал за южанином.

Торговцы при их виде оставили хлопоты и подозрительно воззрились на непрошенных гостей. Наверное, здесь водилось немало охотников пополнить дорожные сумы за счет других.

— День добрый, почтенные! — миролюбиво сказал Даан, приблизившись. — Легок ли был ваш путь? Удачны ли сделки?

Один из шанов, грузный мужчина в возрасте, с трудом маскируя неприветливость в голосе, осведомился:

— Что тебе за дело до нашей торговли? Ступайте своей дорогой и не лезьте к нам. Не то...

Шан не стал уточнять что именно произойдет если монахи не уйдут, но наверное, он хотел сказать, что им не поздоровится.

— Не думайте, что мы лихие люди, — сказал Даан невозмутимо. — Мы мирные путники, просто у нас закончилась вода. Нет ли здесь поблизости источника?

Шан недоверчиво смерил их взглядом. Потом обернулся и негромко позвал одного из своих спутников:

— Гаат! Налей им воды.

Невзрачный паренек, весь какой-то затравленный и помятый, мигом принес большую чашу. Даан с наслаждением выцедил половину и передал ее Су То. А сам тем временем поглядел на тракт.

Прямо напротив них стояла повозка, вокруг нее сгрудилось человек двадцать. Похоже, у повозки что-то стряслось с передними колесами. Хозяева, громко причитая, суетились, зеваки наперебой давали советы.

Су То вернул чашу Гаату и негромко, чтоб слышал один Даан, сказал:

— Это они и есть. Не владельцы повозки, а зрители. И повозку сломали они — вон те двое, в красных халатах. Я видел.

Красные халаты. Цвет клана Орла. Даан вздохнул. Неужели снова придется от них отбиваться?

Соглядатаев насчитывалось десятка с полтора. Многовато.

— Напились? — поинтересовался из-за спин шан-предводитель. Даан спохватился и обернулся к нему.

— Да, уважаемый. Спасибо.

— К чему мне твоя благодарность? — пожал плечами собеседник. — Лучше будет, если вы пойдете своей дорогой.

Даан заметил, что он тоже с тревогой приглядывается к Орлам на тракте. Боится, что ли?

— Пойдем, — шепнул Даану Су То. — Теперь мы знаем, кого опасаться.

Поклонившись торговцам, они пошли к тракту, но не к месту, где застряла злополучная повозка, а немного южнее. Орлы тотчас утратили интерес к ремонту и рассыпались: часть побежала к месту, где Даан и Су намеревались выйти на тракт, часть осталась у повозки, часть направилась прямо к монахам.

Даан замер. Все. Стычки не избежать. Как не вовремя они пустились в самостоятельный путь! Матурана и Ихо — бойцы не из слабых, хоть островитянин и сражался исключительно редко. Если бы их было четверо — появился бы шанс против полутора десятков Орлов. Вдвоем же отбиться, скорее всего, не удастся.

Впрочем, если бы их было четверо и Орлов бы послали больше. В который раз Даан позавидовал дальновидности Матураны: пойди они с караваном, чихали бы сейчас и на сотню Орлов.

Но увы — окрестности Столицы — не северные горы. Даан, чувствовавший себя уверенно только в горах, понял, что просчитался. Пошел на поводу у Су То, и вот результат. На удивление скорый.

Су То тоже остановился, поудобнее перевешивая сумку с Оком. Выглядел он спокойным. Интересно, жалеет он об уходе или нет?

Орлы приближались. С двух сторон. Даан обернулся, прикидывая, сумеют ли они уйти прочь от тракта. До самого горизонта простирались крестьянские поля. Плоская, как стол, равнина не могла укрыть и средних размеров собаку, не говоря уже о людях.

Оставалось уповать на собственные силы и на добрую волю всемогущего Каома.

Первые Орлы оказались совсем рядом и Даан с головой погрузился в схватку. Мышцы слаженно заработали, а кулаки и ступни затянули старую песню смерти.

Даан заранее настроился на поединок со многими, поэтому с некоторым удивлением отметил, что ему противостоят лишь двое. Правда, оба очень искусные, Даану приходилось весьма туго. Расслабив внимание, он разглядел, что у них появились неожиданные союзники. На Орлов, оставшихся на тракте, насели хозяева сломанной повозки. А совсем рядом с монахами возник недавно встреченный на дороге старик, притворявшийся бродягой. Тот самый, которого Даан едва не сшиб с ног. Рядом с ним бестолково топтались шестеро — целых шестеро! — Орлов, а еще двое неподвижно валялись на земле. Су То сражался с одним и явно побеждал, потому что его противник лишь с трудом отбивался и все время отступал к тракту.

Осознав, что все поворачивается не в их пользу, Орлы перегруппировались. Рассыпались, как стая воробьев, и взяли троицу в кольцо.

Даан, Су То и старик оказались рядом.

Архипелаг. Снова Архипелаг — Даан подумал, что острова вдруг стали слишком сильно чувствоваться здесь, в самом центре Бодхайской Империи. Старик ведь сражался совсем как Матурана, не ударами, а увертками и бросками.

На дороге Орлов положили — Даан с удивлением разглядел у повозки черные балахоны студентов. И еще с той стороны спешил не кто иной, как Матурана, и лицо его было сердитым до невозможности.

Орлы разом напали, Даан сбил одного, Су То сцепился со вторым, а с остальными быстро и невероятно красиво справился старик. Все естество Даана протестовало и говорило, что так не сражаются, но тем не менее Орлы, скопом кинувшиеся на старика, почти все промахнулись; двое из них странным образом крутнулись, потеряли равновесие, и упали. Прежде чем они достигли, земли старик коротко коснулся их руками. Результат — у одного сломанная шея, а у второго, похоже, ключица. Следующая атака — еще двое валятся на землю.

И все сразу закончилось. Орлы проиграли схватку со стариком.

— Великий Каома! — сказал потрясенный Даан. Старик, без сомнения, великий мастер. Равный Высшим, равный даже Верховным Настоятелям — Бину и Тао. — Как это называется, уважаемый? Это ведь не ши-тао?

Старик, снова ставший мирным и на вид совершенно безобидным, с интересом поглядел на Даана.

— Верно. Это не ши-тао. Это айдзу-то-домэ. Тебе понравилось?

— Очень! — честно признал Даан.

Тут подоспел Матурана. Гневно глянув на монахов, он не удостоил их даже словом. Зато низко поклонился старику.

— Здравствуйте, Учитель!

Даан и Су То даже рты приоткрыли от изумления. Чудеса продолжали вязаться в причудливый узор, и тона Архипелага проступали в нем все отчетливее.

Самостоятельный поход незадачливых монахов выдался совсем коротким — неполных восемь часов.

6

Караван полз по предрассветному городу, словно диковинная змея. Десятки повозок, вьючные лошади, буйволы, верблюды и даже два невесть откуда взявшихся яка. Далаты и погонщики шагали по улицам, перебрасываясь короткими фразами: поход только начался и настроение у всех было приподнятое. Стражи, проводники и торговый люд отсиживались под тентами. Только всадники из конной охраны носились вдоль вереницы повозок и вьючных верблюдов, наблюдая, чтоб никто не отстал. А то совсем недавно какие-то шутники в Чжуне нанялись в караван погонщиками и спустя семь минут после отхода от постоялого двора завернули пару повозок в боковые улочки и этого никто не заметил! Даже хозяин, ехавший у соседа под тентом. Повозки потом нашли в припортовых кварталах, пустые конечно же. Груз ковров работы мастеров Архипелага растворился в многолюдном городе без следа. Над несчастным торговцем коврами смеялся весь Бодхай.

Даан сонно таращился на подернутые утренними сумерками улицы Столицы. Рядом дремал Су То, вновь завладевший сумкой с Оком. Ихо, зевая, возился за спинами Матураны и начальника легкой охраны Поона. Последние дни перед выходом Ихо большей частью отлеживался после стычки с Орлами в Кольце Площадей.

Больше всего Даана беспокоил Су То. Южанин выглядел невозмутимым и равнодушным, но Даан подозревал, что он много чего высказал бы Матуране при случае, и поэтому старался не оставлять их наедине.

Из южных ворот караван вышел одновременно с рассветом. Багровый диск солнца всплыл над горизонтом и с каждой минутой становился все более ослепительным. Под тентами сразу стало светло, полумрак рассеялся, уступая место народившемуся дню. Даан уныло глядел на тракт, по которому они с Су То проходили несколько дней назад. До сих пор, вспоминая это, Даан чувствовал себя неловко. Особенно перед Матураной. Впрочем, островитянин не сказал монахам ни единого слова, не бросил ни одного упрека. Но Даан знал, что Матурана сердится. Да и как не сердиться: от до-избранников, которые пуще всего должны беспокоиться о благополучном исполнении Обряда, последнее время больше помех, чем помощи. Получалось, что практически все, что было сделано для исполнения Обряда — заслуга в основном Матураны. Спрашивается: зачем ему лишние хлопоты? Зачем терпит он рядом с собой нерадивых монахов?

Даан готов был сгореть со стыда.

Он даже узнал то самое место, где стояла телега, сломанная Орлами. Конечно никаких следов недавней стычки не сохранилось, слишком много людей прошло здесь с тех пор и слишком много повозок прогрохотало колесами по старому булыжнику.

Пока у легкой охраны дела не было. Да и не предвиделось: вооруженные стражи бдили и в пути, и на стоянках, легкая же охрана вмешивалась только при нападении на караван. Даану, Су То и Ихо даже мечей не дали, хотя практически все, кто попал в подчинение к Поону, получили оружие. Матурана вскоре после того, как покинули Столицу, выпрыгнул из повозки и убежал в голову каравана. Там же большей частью пропадал и Ман, горец-велш.

На второй день мощеная булыжником дорога кончилась. Остались позади возделанные поля и небольшие крестьянские деревушки. На пути каравана раскинулись бескрайние южные степи, где гонял облака пыли ничем не сдерживаемый ветер. Далеко на юго-западе лежали могучие горные хребты и Крыша Мира — Сагарматха, но отсюда горы не разглядел бы и взмывший в прозрачную высь орел. Там, на юге, всего в дне пути от океанского побережья, раскинулась неприметная долина Утан, скрытая от чужих глаз среди пологих холмов песчаного взморья. Но караван не дойдет до нее. Свернет задолго до того, как холмы можно будет различить в белесой приморской дымке.

Тянулась навстречу плоская, как пол в тауте, равнина, тянулись одинаковые дни. Караван медленно, но упорно, словно влекущий непосильный вес муравей, продвигался вперед. Днем Даан и Су То тряслись в повозке Поона, вечером сидели у костра и слушали разговоры и песни далатов и погонщиков. В караване собрался люд из самых разных мест — и горцы, и горожане, и жители восточного побережья. Темы для разговоров не исчерпаются до самого Токина, цели каравана, ведь Бодхай велик и его уголки непохожи друг на друга, а человеческой любознательности нет предела. Монахи, мало что повидавшие в жизни, жадно слушали эти вечерние рассказы.

Будни ежедневных переходов были до того однообразны, что Даан всерьез засомневался: а нужно ли нанимать столько охранников? Казалось, что в сердце степей напасть на караван просто некому. Впрочем, пусть все так и течет: меньше хлопот, Око целее, Утан ближе... Честно говоря, Даан уже устал от постоянного груза ответственности. Требовали отдыха измочаленные нервы. Ежесекундное ожидание подвоха утомило даже железную волю монаха.

На восьмой день проводники остановили караван раньше обычного. До заката оставалось еще немало времени. Даан выглянул из повозки: в голове каравана собралось человек сорок, о чем-то ожесточенно спорящих. Даан покосился на Су То — тот дремал вполглаза, по обыкновению. Ихо еще с утра ушел к Матуране.

Рывком вскинув тело в воздух, Даан выпрыгнул из повозки. Легкие облачка пыли поднялись у его ног и, клубясь, медленно поплыли на восток, хотя ветра совершенно не чувствовалось. Из-под тентов выглядывали купцы и далаты, озабоченно глядя на небо и туманный горизонт справа, на западе. Даан тоже поглядел: небо, как обычно в весеннюю пору, было прозрачным и бездонным. Горизонт выглядел как всегда, разве что на западе он был несколько темнее, чем на севере, или, скажем, юге.

Матурана и Ман стояли рядом с караванщиками. Ман что-то негромко втолковывал вену, главному среди них. Остальные просто слушали, не смея вмешаться. Тут же, чуть в стороне, Даан заметил Ихо и приблизился к нему.

— Что стряслось? — спросил он негромко.

Ихо так же негромко ответил:

— Проводники всполошились... Говорят — погода портится.

Даан с удивлением взглянул на безобидно-голубое небо без единой тучки.

— Гм... Что-то незаметно. Мне, по крайней мере.

— Матурана сказал, что степь — не горы. Тут все иначе. Знаешь, я ему верю...

«Конечно! — подумал Даан. — Уж Матуране-то можно верить...»

— А чем нам помешает плохая погода? — сказал он вслух. — Дождь каравану не помеха, разве что дорогу развезет... Но все равно, надолго это задержать не может.

Однако Ихо озабоченно покачал головой.

— Дождь что... Буря, похоже, надвигается, а что такое буря в степи — недавно рассказывали. Слыхал?

Даан слыхал. Рассказу он не очень-то поверил, но впечатление произвелось. Казалось невероятным, что ветер способен вытворять все, что ему приписывали. В горах ветер — тоже не подарок... А здесь ему нет препятствий. Да и проводники, наверняка, знают, что говорят и что делают.

Повозки расположили кольцом, покрепче привязав тенты к деревянным стойкам; животных ввели внутрь кольца, под защиту возникшей стены на колесах. Далаты скрепляли повозки между собой, вбивали в слежавшуюся землю длинные колья. Даан только головой качал, глядя на эти приготовления. Неужели буря так страшна? Хотя, ему ли судить?

Небо на западе стремительно потемнело, солнце валилось в лиловую тучу, наползающую на степь. Далаты забегали быстрее, стараясь завершить все приготовления до ветра. Кони и буйволы беспокойно топтались, подавали голос, словно жаловались судьбе; наверное, тревога людей передалась и им. А, может, они просто чуяли надвигающийся шторм. Верблюды и оба яка, наоборот, оставались спокойными, словно ничего не происходило, а они находятся в родных стойлах.

Туча уже заняла полнеба; вскоре налетел первый порыв ветра — резкий, неприятный, несущий мельчайший песок. Швырнув его в лицо людям, ветер торжествующе взвыл.

Даан отступил к повозке Поона и забрался под колышущийся тент. Ихо, пригибая голову, последовал за ним. В уютном сумраке повозки завывание ветра казалось не таким зловещим. Су То сонно что-то проворчал и вновь затих.

«Здоров же он спать!» — подумал Даан. Впрочем, сам он тоже спал последние дни много: грех не воспользоваться подвернувшейся передышкой.

Караван, вцепившись в сухую землю южной степи, подставил буре защищенный бок. Повозка скрипела, как стая саранчи, и заметно раскачивалась. В самый разгар бури под тент забрался Матурана. Волосы его были взъерошены ветром.

— Ух! — сказал он, отряхивая с одежды песок. — На день, не меньше. Отсыпайтесь, слуги Каома...

Су То недовольно взглянул на него: в повозке коротали непогоду несколько стражей, подчиненных Поона, и сам Поон. Но Матурана ничем не рисковал, ибо все живущие под двумя лунами могли считать себя слугами Каома.

— Мы и так уже от сна опухли, — вздохнул Ихо.

— Если хочешь, — лениво сказал Поон, — назначу тебя в ночную стражу.

— У меня меча нет, — ответил Ихо.

Поон ухмыльнулся:

— Ничего! Ман говорит, ты и с шестом неплохо управляешься...

«А Ман-то откуда это знает? — удивился Ихо. — Или Матурана разболтал?»

Впрочем, если островитянин рассказал велшу что-нибудь о навыках нанятых людей, значит без этого не обойтись.

— Кстати, — продолжал Поон. — Неплохо бы поглядеть на что вы способны. Ман считает, что вы сильнее моих людей.

— Ман ошибается, — вмешался Матурана. Голос его звучал лениво и равнодушно.

Су То приподнялся на локтях, от него так и расползалась волна негодования, но, столкнувшись с металлическим взглядом Даана, Су проглотил готовое сорваться с языка возражение и лишь тяжко вздохнул.

Поон отмахнулся от Матураны, словно от назойливой мухи:

— Да о тебе и речи нет, чужеземец! Я спрашиваю о людях из моей охраны, а не о проводниках! Проводники и не обязаны быть бойцами, так что помалкивай...

— Мы, конечно, не ровня тебе, Поон, — придав голосу максимально уважительный тон сказал Даан. — Но, поверь, тоже кое-что умеем. Не зря же Ман нас нанял?

Поон кивнул.

— Это правда. Ман не стал бы нанимать неумех. Какую технику вы используете?

— Всеобщую, — Даан неопределенно пожал плечами.

Несколько мгновений Поон колебался.

— Кажется, ты не сказал всей правды. Всеобщей техники маловато для настоящего бойца. Особенно, для отобранного Маном.

— Ты проницателен, — уклонился от прямого ответа Даан. — Но настоящий боец не станет попусту раскрывать свои секреты. Даже на словах.

— Вот поэтому я и хотел поглядеть на вас в деле.

— Спохватился, — буркнул Су То. — Который день уже в пути...

— Ничего, — Поон ничуть не смутился. — Каома учит не торопиться.

— Каома учит все исполнять в срок, — машинально поправил Даан. Потом подумал, что отменное знание Учения может выдать в нем монаха. Хотя, Учение постигают все, каждый в той мере, которая отпущена ему свыше. Вдруг Даан ревностный последователь Учения?

— Верно! — согласился Поон. — Вот буря утихнет, пока снимемся — как раз успею на вас взглянуть.

И он откинулся на вытертую шкуру. Ветер затянул унылую песню непогоды, повозка раскачивалась, как живая, и скрипела.

Даан подумал, что не зря вспомнил о сроках: у них оставалось не так уж много времени. Скоро мощь Того, кто Выше вновь наполнит Око и прикосновение к нему станет смертельным. И если они не успеют доставить Око к первому Месту, мир окажется у края бездонной пропасти.

Непогода бушевала всю ночь. Лишь к вечеру следующего дня порывы ветра начали слабеть, а жалобный скрип повозок стал заметно тише. Да и сами они больше не раскачивались, будто лодки на волнах. Отоспавшиеся люди оживились, тут и там из-под тентов выглядывали, щурясь, пытливые лица. Даан тоже выглянул. Небо посветлело, хотя песка в воздухе носилось еще предостаточно. Ветер уже не сбивал с ног; кое-где из повозок выбрались далаты и бродили, громко перекликаясь и постукивая сапогами по колесам.

— Эй, просыпайтесь! — Даан пихнул Су То и Ихо. — Сейчас, наверное, сниматься начнем.

Ихо недовольно заворочался.

— Какое сниматься? Вечер скоро. До утра никто не сдвинется.

Даан вздохнул и выпрыгнул на жесткий песок. Ветер еще не совсем унялся, швырнул в лицо горсть колючего песка и негромко взвыл. Даан выругался.

В тот же момент он споткнулся о тело мертвого далата-работника. Багровая лужа не успела еще засохнуть и потемнеть. Даан замер, спиной почувствовав опасность.

В тот же миг на него напали. Сразу двое. Оба по самые глаза закутанные в облегающие серые балахоны пустынников. На коротких мечах виднелись свежие кровавые потеки. Даан уклонился, сшиб одного из напавших и подобрал меч.

Справа от него зазвенело железо: кто-то из стражей рубился, невидимый, за повозкой.

Когда Даан прикончил и второго пустынника, Поон, Ихо и Су То выбрались из-под тента на шум и сейчас недоуменно глядели на трупы.

— Нападение! — прошипел Поон и дважды громко свистнул. Это был знак для охраны. А потом в круг повозок ворвалась целая орда пустынников. Даан заметил, как Су То поднял короткий меч и шагнул навстречу серой лавине. Еще оставалось время встать рядом с ним.

Когда Даан очнулся от сна битвы, мышцы ныли, требуя отдыха. Меч, руки и одежда были в крови — большей частью в чужой. Су То он потерял в поднявшейся суматохе; несколько раз он видел Ихо и Матурану; кажется, оба были целы, но присмотреться времени не оставалось. Почти всех пустынников перебили; из стражников уцелела лишь половина. Погибли также несколько купцов, с десяток погонщиков и далатов. Караван отбился.

Вен с помощниками, храня на лицах печать озабоченности, обошли стоянку. Ман и начальники охраны молча следовали за ними. Был выставлен кольцевой дозор; Ман лично проверил вооружение каждого стражника. Понятно, сегодня никуда уже караван не двинется.

Монахи и Ихо присели на песчаный бугорок, наметенный бурей у колеса повозки. Спустя несколько минут к ним присоединился Матурана. Су То взглянул на него по обыкновению неприязненно. В битве он чужеземца не видел.

— Что скажешь, островитянин? — спросил его Даан.

Матурана, казалось, не слышал вопроса.

— Кто пойдет со мной? Надо прочесать окрестности до темноты.

Все трое с готовностью приподнялись, потом обменялись быстрыми взглядами.

— Су, останься с Оком, — попросил Даан спокойно. — А я схожу.

Как обычно, это сработало. Южанин соглашался на все, лишь бы Око оставалось у него. Даан удовлетворенно вздохнул, хотя он устал после битвы с пустынниками, а сейчас предстояло несколько часов тыняться среди податливых песков и, возможно, снова сражаться.

— А я? — спросил Ихо.

Матурана колебался всего мгновение.

— Пошли.

Степь, совсем недавно выглядевшая цветущей и беззаботной, теперь больше походила на бесплодные пустыни запада. Ветер нанес целые барханчики песка, волнистые, словно подернутый рябью океан. Травы прижались к почве, изогнув высохшие стебли, а те, что не сумели зацепиться корнями, унесло в пыльную даль. Даан знал, что первый же дождь смоет рыжий налет песка с плодородных степных земель, трава вновь зазеленеет и встанет в полный рост, и будут в зарослях шнырять увальни-бэхи, жирующие до следующей бури.

«Все, все под двумя лунами колеблется от жизни к смерти и опять к жизни. Мир непостоянен, и непостоянна воля Того, кто Выше. Мы не можем уклониться от качания этого маятника, иногда только удается его чуть задержать. Да и то, когда он освободится и ускорится — шатаемся от поднятого им ветра...»

Даан не заметил, как караван исчез за горизонтом. Их окружила вылизанная бурей степь. Песок и сухие стебли хрустели под ногами. Матурана присматривался к волнистому рыжему налету, словно ожидал разглядеть следы злодеев-пустынников. Но ничто не нарушало правильную поверхность, песчинка к песчинке составлявшую мертвые волны.

— Ты знаешь, что за люди на нас напали? — спросил Ихо островитянина. Он даже не сомневался, что ответ Матуране известен. И он не ошибся.

— Знаю. Это люди Поющих Песков. Живут они далеко на юго-западе, за озерами и Бодхайской грядой.

— Что же привело их сюда? — удивился Ихо. Он краем уха слышал об этих кочевниках, берущих дань с каждого проходящего каравана. Но так далеко на восток их власть не распространялась.

— Наш караван. Точнее, мы четверо... и известная тебе ноша.

Ихо настороженно покосился на Даана, но монах сам с интересом прислушивался. Вот будь здесь Су То — он бы не потерпел, когда посторонние много рассуждают об Оке Каома.

— Неужели они тоже мечтают завладеть святыней? — спросил с недоверием Ихо. — Я думал, Обряд держится в строгом секрете...

— Нет. Они даже не знают что именно мы несем. Скорее всего их наняли Орлы. Ничего не объясняя. Поэтому они и забрались в чужие земли.

— А здешние бродяги, — поинтересовался Даан, — напасть могут?

Матурана на ходу пожал плечами:

— Вообще-то им заплачено. Но у Миина Кана в своре тоже сущие головорезы. Если Орлы предложат им больше, нападут.

Даан покачал головой. Дела! Оказывается, пустынные земли давно поделены, и хозяйничающие на них разбойники берут мзду за право прохода. Наверное, немалую. Неужели торговля приносит такие барыши, что хватает и на откуп от этих ненасытных?

Вскоре Матурана остановился, пристально вглядываясь в слабые росчерки на песке. Здесь прошли, скорее всего, незадолго до того, как буря утихла, но уже позже самого страшного времени. Даан и Ихо тоже уставились под ноги, но видели только неясные оплывшие вмятины, заметные только если долго их высматривать. Матурана же так и зыркал по сторонам, словно книгу читал.

— Понятно, — сказал он некоторое время спустя. — Они долго следовали за нами. А перед бурей прятались от людей Миина. Значит, с Миином стоит поговорить.

Даан переглянулся с Ихо. То, что Матурана прочел на песке, для них осталось тайной для семью печатями. Поражаться способностям чужеземца уже не было сил. И ведь он ровесник и монахам, и Ихо, а насколько больше знает об окружающем мире! И это он еще в чужой земле. А дома? — тут же возникал невольный вопрос. — У себя дома он, наверняка, чувствует себя еще увереннее...

Спустя час или полтора их окликнули. Матурана петлял по степи, словно кого-то выискивал. Собственно, Даан сразу понял, что он ищет того самого Миина Кана. Или его подручных.

Перед путниками словно из-под земли возникли трое закутанных в такие же, как и у пустынников, балахоны, только не серые, а буро-зеленые. Рук их, скрытых под одеждой, Даан не разглядел, но не сомневался, что каждый сжимает какое-нибудь оружие.

Матурана заговорил с ними на полупонятном диалекте, то и дело вкрапляя целые реплики из жаргона столичной шпаны. Даан понимал его плохо; Ихо — с пятого на десятое. Но общий смысл Ихо все же уловил.

— Они знают о нападении, — шепнул он Даану. — Спрашивают, много ли наших погибло.

Даан исподлобья взглянул на Ихо, словно удивлялся, что тот понимает странно исковерканные фразы.

— Требуют доплатить за охрану... — продолжал переводить Ихо.

Матурана спокойно возразил, а когда один из троих потянул из складок балахона меч, добавил короткую хлесткую фразу. Вспыльчивый обернулся и свистнул; появился четвертый, ведя под уздцы низкорослых мохноногих лошадок. Матурана и двое степняков вскочили в кожаные седла, причем островитянин скользнул на круп лошадки так ловко, что невольно подумалось, будто он всю жизнь только и занимался, что шатался верхом по окрестным степям.

— Я к Миину загляну, — негромко сказал он Даану. — Вернусь затемно. Передай Ману, что все будет улажено. Караван во-он там, держите закат за правым плечом и скоро выйдете.

— Удачи, — спокойно пожелал Даан и направился к каравану. Здесь не задают лишних вопросов и ничему не удивляются — понял он. Ихо молча последовал за ним. Он ведь тоже был из понятливых.

Кольцо повозок они разглядели вдали когда начали сгущаться сумерки.

Матурана вернулся ночью. Малая луна отсветила свое и склонилась к югу; а над Миром вставала Большая, желтая, как сыр, в ноздреватых разводах пятен.

Вернулся он не один, а в окружении дюжины диковатого вида степняков-подручных Миина Кана. Ни на кого не глядя, все соскочили с коней и направились к повозке вена. Даан заметил, что у Матураны руки схвачены за спиной жгутом из жил быка-сона. Как чужеземец умудрялся при этом скакать на коне и не падать — осталось загадкой. Лицо у него хранило печать безразличия, но Даан сразу понял — произошло нечто непредвиденное.

Буквально через несколько минут у повозки Поона возник запыхавшийся страж.

— Даан Геш, Су То и Тин Пи — немедленно к вену!

Монахи переглянулись, а начальник легкой стражи недовольно нахмурился.

— С каких это пор моими людьми распоряжается вен? Его дело — вести караван.

Страж виновато развел руками.

— Что-то стряслось, не иначе, высший. Эти, — он недовольно повел бровями в сторону центральных повозок, — в балахонах, оружием так и бряцают...

Поон не ответил, просто выскочил в темноту южной ночи вместе с троицей. Звезды тускло мерцали на угольном развороте неба, их свет скрадывался желтым сиянием Большой луны. Меж стоящих кольцом повозок шелестели, пожирая высохшую траву, костры, вокруг которых расселся караванный люд. Не слышалось обычных вечерних разговоров, все настороженно молчали. Сначала буря, потом пустынники, теперь еще кто-то...

Под тентом вена было светло и просторно; натянутые шкуры впитывали копоть горящих светильников. Вен с напряженным лицом сидел перед наспех собранным угощением. Рядом развалился на подушках один из пришлых. Остальные, разбившись на две группы, устроились поближе ко входу: Ман и несколько купцов из тех, что побогаче, да пяток степняков, недвусмысленно обнаживших мечи. Матурана на коленях стоял перед веном.

— И ты нанял их, Ман! Этих пройдох! — выговаривал велшу первый караванщик. — Как ты мог!

— Их рекомендовал Басагурен, — холодно отозвался Ман.

— Наверное, письма были поддельные! — продолжал сокрушаться вен, косясь на предводителя степняков.

— Письма были настоящие, — голос Мана остался ровным и бесстрастным. — И нам не в чем упрекнуть этих людей. Они честно выполняют свои обязанности и нареканий от Поона я не слышал.

Вен всплеснул руками, как показалось Даану — преувеличенно горестно.

— Из-за них у каравана трудности! Я вынужден буду требовать компенсации с Островной общины и поставлю в известность госпожу Дон Хи...

— Госпожу Дон Хи я поставлю в известность сам. А что до трудностей — мне неизвестны претензии клана Гута Фо к этим путникам. И мне нет до этого дела. Пусть забирают всех четверых, если хотят, но дополнительно платить Дон Хи за проход по этим землям не будет.

Вен с готовностью обернулся к предводителю степняков, слушавшему без единого звука, но, несомненно, с живейшим вниманием.

— Ну, уважаемый? Что скажет хозяин степей на это предложение?

Видимо, Орлы посулили степнякам денег за задержку каравана. И теперь Миин торговался, пытаясь понять: какой куш больше? Тот, что можно содрать с испуганных караванщиков, или же предлагаемый Орлами? Вен, конечно, рад был избавиться от трех охранников и проводника и не платить при этом ни гроша.

Предводитель пришлых не спешил. Пожевав губами для пущей важности, он гнусаво объявил:

— Хозяин подумает. Мы забираем эту четверку с собой. А вам не советую сниматься с места, а то, знаете ли, в степи всякое случается...

Он поднялся. Даан перехватил его взгляд, устремленный на сумку, висящую на боку Су То. У Даана похолодело внутри. Что он знал об Оке?

Монахов и Ихо крепко взяли за локти и вытолкнули из-под тента. Су То тут же, не разбираясь, положил ближайшего степняка неуловимым «ударом грома», но когда у горла южанина оказался кривой, острый, словно зуб дарка, нож, осталось только замереть. Даан даже этого не успел: клинок уперся ему между лопаток. А из освещенного пузыря повозки на это смотрел удовлетворенный вен и бесстрастный горец-велш. Когда монахов утихомирили, из повозки выпихнули и островитянина.

Потом была недолгая скачка через степь. Руки Даана, Су То, Ихо и Матураны привязали к стременам и они вынуждены были изо всех сил нестись рядом с резвыми степными лошадками. В темноте недолго было сломать или вывихнуть ногу, но всадникам на это было глубоко наплевать.

К стоянке Миина Кана они прибыли совершенно измотанными. Су То судорожно сжимал сумку с Оком, готовый умереть за нее, но умереть ему не дали. Огрели по затылку древком тулана и отобрали святыню. Даан смотрел на это чужими глазами. На что надеяться? На чудо?

Матурана отчужденно уставился в пустоту. Бородатый и толстый предводитель степняков, скаля неровные желтые зубы, принял сумку из рук одного из своих прихвостней и вынул Око Каома.

Даан даже дышать перестал. Миин взял Око голыми руками!

Дыхание вернулось, когда все степняки из своры Миина, сбившись в тесную толпу, стали передавать друг другу Око. Ненадолго, всего на несколько секунд. Они словно приносили какую-то клятву, хотя Даан не слышал ни единого слова. Но надежда тут же вернулась к нему: ведь касаться святыни могут только родившиеся весной в год Тигра-воина. Остальные люди умрут, прикоснувшись к ней. Не сразу, но неизбежно умрут. Степняки этого явно не знали. А значит, монахи, Ихо и чужеземец скоро останутся со связанными руками среди трупов. Если только степняки не убьют их раньше.

Даан обернулся к Матуране — едва заметная улыбка тронула уста островитянина. Он, конечно же, все понял.

Вершителей Обряда, связав попарно, оставили коротать ночь рядом с лошадьми. Запах пота и навоза впечатался в ноздри, но четверо измученных пленников скоро перестали его замечать. Миин явно не собирался говорить с ними, по крайней мере до наступления утра. А до утра Око успеет раздавить здоровье нечестивцев мощью небес и тверди.

Засыпая, Даан разглядел на фоне заходящей луны странно знакомый силуэт. Пригнувшись, человек скользнул во тьму, растворился в густой ночи. Даан готов был поклясться: с этим человеком он встречался, и, притом, недавно. Однако вспомнить его не мог, сколько не напрягал память.

Тяжелый сон овладел им, как цунами прибрежной деревушкой.

Разбудил Даана луч солнца, что нагло ломился в глаза, не успевшие привыкнуть к свету. Был полдень. Пленников никто не удосужился разбудить. Некормленные лошади беспокойно топтались рядом. Даан пошевелился, потревожив Су То, к которому был привязан колючей просмоленной веревкой. Небось, степняки отобрали ее какого-нибудь торговца снастями, направлявшегося в один из южных портов... Су То тихо зашипел от боли. Волосы его слиплись от запекшейся крови, Даан видел это. Если скосить глаза можно было разглядеть даже разбитое лицо южанина. Досталось ему вчера...

— Попробуем встать? — спросил Даан. Су То молча кивнул, забывая, что обращен к товарищу боком и тот может и не увидеть. Но Даан увидел.

С третьей попытки им удалось кое-как подняться и даже, пошатываясь, некоторое время простоять. Но путы и затекшие от долгой неподвижности мышцы не позволили простоять долго — они упали на колючие стебли степной травы, припорошенной рыжим песком, следом недавней бури. Впрочем, того, что Даан успел заметить, было достаточно.

Трое степняков недвижимо валялись у походного шатра, и сразу было ясно, что они мертвы. Либо на шаг от смерти. Око опалило их дыханием божественных сил, а выдержать такое могли лишь избранные.

Рядом закряхтел Ихо; Матурана не издал ни звука, хотя Даан понял, что чужеземец давно не спит. Безучастно вперившись в пустоту, он застыл, как каменный идол у ворот Храма. Даже выражение глаз такое же, словно глядит он внутрь себя, а не перед собой.

— Скоро Око убьет всех, — хрипло сказал Даан и закашлялся. — Кто нас тогда развяжет?

Матурана не ответил. Зато отозвался Су То.

— Попробуй ослабить веревки у меня на руках.

И легонько коснулся одеревеневших ладоней Даана пальцами. Даан попробовал. Получалось плохо, руки совсем не слушались.

«Проклятье! — подумал он. — Когда перемрут люди Миина мы останемся одни посреди степи, совершенно беспомощные. Нас сожрут шакалы, если раньше не убьет жажда.»

Без воды можно выдержать дня три. Это при том, что почти сутки как они не пили и жажда уже дает о себе знать. Вот-вот начнут докучать голод и солнце. Точнее, солнце уже начало: пекло немилосердно, и спрятаться от него шансов не было. Негде. Разве что, в шатер Миина, но там скоро такая вонь стоять будет, что лучше уж солнце...

Из шатра донесся болезненный стон. Колыхая кожаный занавес у входа, один из степняков силился выйти наружу. Ноги едва несли его; шатаясь он выпутался из скрипящих складок, сделал несколько неверных шагов и рухнул лицом в землю. Жизнь уходила из него медленно и мучительно, но у осквернившего святыню быстро не осталось сил даже на то, чтобы стонать. Даан внутренне содрогнулся. Не приведи Каома к такой смерти!

К вечеру жажда стала нестерпимой. Попытки развязать или хотя бы ослабить путы ни к чему не привели — веревки стягивали запястья и лодыжки так же надежно, как и ночью. Ничего не вышло и из затеи доползти до шатра и поискать воду. Вдвоем Даан и Су То сумели лишь немного сдвинуться с места около лошадей, совершенно при этом обессилев. Солнце нещадно жгло непокрытые головы, вытягивало из пленников последнюю влагу. Лишь когда оно склонилось к горизонту стало полегче, хотя духота казалась нестерпимой. Бунтовало иссохшее горло, а губы вдруг стали чужими и бесчувственными. Даан где-то в глубине души поражался: совершенно не замечаешь роли воды, если удается пить каждый день. Но стоит часов тридцать остаться без питья, и даже думать ни о чем другом не получается...

Несколько раз в шатре раздавались тихие стоны. Невозможно было определить — стонет это один человек, или же смерть настигает степняков по очереди, и стонут они перед последним шагом в этом мире — шагом за порог.

Удивительно, но степные лошадки покорно стояли у вбитого в землю кола, служившего коновязью, хотя нетрудно было понять, что жажда докучает и им. Пленники погружались в тяжелую, полную болезненного бреда ночь, с ужасом думая о завтрашнем дне, когда снова встанет солнце.

Во второй день они парами доползли до шатра, ободравшись до крови, но внутрь протиснуться так и не сумели. Ни Даан с Су То, ни Ихо с Матураной. Голод, потерзав их, отступил, зато жажда едва не сводила с ума. Стоны в шатре прекратились. Последний из людей Миина, наверное, рожденный в год Тигра-воина, но не весной, и поэтому продержавшийся дольше всех, медленно уполз в степь. Сколько ни звал Ихо, чего не сулил и чем не угрожал — он остался безмолвен. Даже не посмотрел в сторону пленников.

Ночью Даану снова померещилась знакомая фигура. Наверное, начинался бред. Впрочем, посреди ночи Ихо тоже стал кого-то звать, но крики его умирали в темноте и ни намека на ответ не прозвучало. Но Даан теперь не знал, что и думать. В самом деле, не мог же привидеться знакомый незнакомец одновременно двоим? Впрочем, в их положении, пожалуй, мог и всем четверым.

Утром Даан очнулся от короткого прикосновения к лицу. С трудом разлепив веки, он увидел склонившегося над собой мужчину в пропыленной дорожной одежде. В руке пришелец держал плоский кувшин. Даан вперился в него взглядом — была ли внутри вода? Мужчина вынул затычку из узкого носика и поднес кувшин ко рту Даана.

Никогда еще вода не казалась такой вкусной, хотя на самом деле она отдавала тиной и была слишком теплой. Хотелось пить еще и еще, но Даан подумал о спутниках и после нескольких добрых глотков с неохотой оторвался от живительного сосуда.

Незнакомец невозмутимо напоил всех четверых и лишь после этого перерезал веревки на запястьях пленников.

— Ман сказал, что караван вам незачем догонять. Удачи.

После этого он развернулся и неторопливо ушел в степь, ни разу не взглянув себе за спину.

Даан поднялся и на непослушных ногах побрел к шатру. Су То, разминая затекшие руки, шел рядом. Отбросив кожаный занавес, монахи вошли внутрь и сразу увидели Око: оно покоилось на ковре, перед мертвым Миином Каном. Тут же рядом валялась и сумка Су То; только сейчас Даан обратил внимание, что она изрядно обветшала и вытерлась. На швах торчали непослушные выбившиеся нити, обожженные на кончиках.

Глядя на Су То, вернувшего Око в сумку, а сумку — на плечо, невозможно было не улыбнуться, настолько южанин выглядел счастливым. Даже синяки и корка запекшейся крови во всклокоченных волосах казались чем-то несущественным и пустячным.

Потом они нашли мех с водой и напились до свинцовой тяжести в желудках. Хотелось пить еще, впрок, но больше в них, скорее всего, не влезло бы. Потом напоили оживившихся лошадей, Ихо даже насыпал им зерна из притороченных к седлам мешков. Нашлась пища и людям: Даан принес несколько лент копченого мяса и головку козьего сыра. Они отошли подальше в сторону от стойбища степняков, чтобы дух смерти, витающий у шатра, не мешал.

К полудню вершители Обряда почувствовали себя настолько лучше, что решили немедленно трогаться в путь. Вскочив на неприкаянно топчущихся лошадей, они отправились на юг, по старой караванной тропе. Матурана снова вел монахов, а Ихо молча следовал за остальными. Что-то неуловимо изменилось в отношениях между ними. Во всяком случае Даан чувствовал, что стал другим после этих дней и ночей в сердце степи. И никогда не стать ему прежним — старательным монахом, знающим о мире за стенами обители лишь понаслышке.

Свободные лошади увязались следом и мерно топотали позади, а навстречу распахивалась необъятная степь, надевшая на этот раз приветливое лицо. Но четверо в седлах знали, как легко она меняет лица и теперь были готовы ко всему.

В который раз Той замер на мгновение перед дверью в покои Гута Фо. Глубоко вдохнул, и вошел, словно окунулся в холодный горный поток.

Гут Фо резко обернулся и, будто не замечая помощника, провел быструю серию ударов, от простого «среднего когтя» до «дыхания Бога-Хти». Той невольно залюбовался: техника главы клана была совершенна, как тристишия Гая.

Завершив серию и очистив дыхание, Гут Фо открыл глаза и набросил халат на широкие плечи.

Той молча ждал, пока хозяин обратит на него внимание. А тот словно в размышления погрузился: застыл на полпути к креслу, с сомнением покачал головой. Потом все же сел и холодно воззрился на Тоя.

— Что же помешало тебе на этот раз, верный мой помощник?

Той еще раз прокрутил в голове загодя подготовленные фразы.

— Пока неясно, хозяин. От клана Поющих Песков караван отбился собственными силами и не скажу, что охрана сильно при этом утруждала себя. Я не верил в эту затею с самого начала, если вы помните.

Гут кивнул: он действительно помнил.

— А что же пройдоха Миин? Ты достаточно заплатил ему?

— Конечно, хозяин. Заплачено ему сполна, и дошла весть, что Миин захватил святыню. Но от него никто не явился в условленное место — боюсь, стряслось нечто непредвиденное.

Гут проявил следы заинтересованности.

— Ты хочешь сказать, что он затеял собственную игру?

Той пожал плечами:

— Не исключено. Я навел справки — его люди не пришли за обычной данью сразу в несколько мест. Такого еще не случалось. С тех самых пор, как Миин зарезал Черного Бада и занял его место.

Гут побарабанил пальцами по гнутому подлокотнику. Потом встал.

— Готовь своих людей, Той. Едем к Миину. Пора показать всем этим гордецам кто на самом деле хозяин.

В дверь осторожно стукнул мальчик-слуга.

— Гонец к мастеру Тою! — сказал он ломающимся подростковым голосом.

Той вскочил, испрашивая разрешения идти, но Гут Фо коротко рубанул ладонью пахнущий благовониями воздух:

— Пусть идет сюда!

Тотчас слуга ввел гонца — пыльного юношу с печальными навыкате глазами горцев-станов. Юноша поклонился и, не дожидаясь команды, обратился к Тою:

— Миина Кана нашли. И его, и всех его подручных. В степи. Мертвых. Раковины с ними нет, лошадей тоже кто-то увел. По следу отправились люди Хти.

Гут Фо исподлобья взглянул на Тоя.

— Едем! Немедленно!

Той поклонился и, жестом отсылая гонца, вышел вслед за ним в полутьму коридора.

7

Утан был теперь совсем близок. К завершению Обряда Су То оживился, Даан же чувствовал только пустоту в душе — он слишком устал. Впал в обычное молчаливое оцепенение Матурана, и только Ихо сохранил остатки любопытства и живо вертел головой, разглядывая прибрежные скалы. За ними тяжело ворочался океан, доселе невиданный монахами. Даан узрел его именно таким, каким описывали монастырские свитки — похожим на реку, но лишь с одним берегом. И еще Даан знал, что океанскую воду нельзя пить.

Четверка мохноногих лошадок неторопливым шагом продвигалась на запад вдоль берега. Берег был высокий; кое-где он круто обрывался в воду, кое-где громоздились причудливые скалы, вылизанные океаном, кое-где удалось бы, пожалуй, спуститься к волнам, прыгая с камня на камень. Где-то недалеко в таких же скалах пряталось Первое место. Цель их похода.

Лошадки без седоков следовали чуть сзади. Иногда они отставали настолько, что совсем пропадали из вида, но всегда догоняли четверых всадников. Их не гнали — зачем? Пусть идут, если хотят. Вдруг что-нибудь случится с какой-нибудь из верховых, всегда можно будет пересесть на другую. Да и следы не четырех, а полутора десятков коней могли сбить с толку преследователей. Правда, насчет этого не обольщался даже Даан, не говоря уж о Матуране: любой следопыт без труда отличит следы лошади с седоком от следов свободной.

Когда впереди показались щетинистые горбы поросших лесом холмов, Матурана натянул поводья. Холмы, смыкаясь в неровную цепь, опоясывали небольшую уютную долину.

— Дошли? — осторожно спросил Ихо.

Матурана проворчал:

— А разве мы уже там?

Ихо пожал плечами и вздохнул.

Матурана вновь тронул лошадку, а Даан, взглянув на пыльную землю, различил едва заметную тропу, что вела как раз к холмам.

Священное место пряталось за холмами, в крохотной долине. Где-то в прибрежных скалах, изобиловавших гротами.

«Неужели Орлы потеряли наш след? — подумал Даан с надеждой. — Закончить бы все, сдать Око хранителям — и отоспаться. С чистой совестью, не вздрагивая ночью от каждого шороха...»

Но чутье подсказывало: так просто все не закончится. Орлы наверняка готовят финальный подвох, ведь это их последний шанс. Упустят — придется ждать двадцать четыре года.

И совершенно непоследовательно Даан подумал, что сейчас, в эти самые дни родились те, кому вершить следующий Обряд. Двое (или трое) младенцев, которым предстоит стать сначала монахами, потом — избранниками-до, победить на Турнире... А третий — скорее всего, островитянин — будет постигать секреты странного искусства, зовущегося айдзу-то-домэ... Но сперва они — Даан, Су То, Матурана и Ихо (чего бы там не говорил южанин, Ихо тоже помогает исполнять Обряд) должны донести Око до священного места в долине, чтобы Мир не рухнул, как домик из костяшек маджонга. И чтобы были эти двадцать четыре года, время, за которое сегодняшние младенцы успели бы повзрослеть.

Холмы ползли навстречу, словно огромные ленивые черепахи. Даан глянул налево — плоское полотно моря увеличивалось в размерах по мере того, как они поднимались. Холмы из степи казались низкими, но стоило глянуть на далекую полосу прибоя, как сразу чувствовался перепад высоты. Тот, кто вырос у отрогов Сао-Зу умел чувствовать высоту.

Четверо всадников упрямо карабкались на морщинистый купол. «Наверное, скоро нас перехватят хранители Места, — подумал Даан. — Не могут же они нас не встретить?»

Мысль неожиданно подбодрила — до сих пор как-то не приходило в голову, что у первого Места вершителей Обряда станет больше, а значит, не так страшны будут недруги. Даан тут же поделился ею с Матураной; глаза Су То сузились еще сильнее, а Ихо откровенно обрадовался. Островитянин же вместо ответа молча протянул руку к северу. Даан ударил пятками в упругие теплые бока, заставляя лошадь развернуться.

Вереница черных точек ползла по степи к холмам, за которыми пряталась долина Утан. Хранителям не мешало бы поторопиться...

Они рванулись к вершине, несясь по едва намеченной тропинке. Миг, и долина открылась им во всей красе — густо заросший зеленью островок свежести в сухих приморских степях; серые зубы скал, торчащие там и сям из зелени; и, словно обрамление этой драгоценности, — неровное кольцо пологих, сросшихся боками холмов.

Поток теплого солоноватого ветра захлестнул их на лысой макушке горы. Здесь Матурана вдруг придержал коня и крикнул:

— Стойте!

Монахи и Ихо послушно натянули поводья. Это уже стало привычкой — слушаться Матурану. Они сначала повиновались, а потом уж начинали соображать: зачем, собственно?

Два десятка всадников поднимались на холм по северному склону. Островитянин неотрывно глядел на них.

— В чем дело? — сердито осведомился Су То. — Не лучше ли поспешить вниз? В долину?

— Там Место, — тихо сказал Матурана. — Нельзя выдать его.

— Но у нас Око, — возразил Даан. — Разве оно не важнее?

Островитянин побледнел. Покусывая губу, он нерешительно переводил взгляд с буйных зарослей в долине на приближающихся всадников. Впервые Даан видел растерянного Матурану.

«А почему я сразу решил, что эти всадники — враги нам?» — подумал Даан чуть погодя. Надежды на лучшее вдруг шевельнулись у него в груди, но это были пустые надежды: прошло совсем немного времени и он разглядел, что всадники облачены в красные халаты Орлов.

— Нам некуда идти, — наконец подал голос Матурана. — Похоже, наступает главный час Обряда. Либо мы выстоим, либо...

Он недоговорил.

Даан рывком соскочил с невысокой степной лошадки. В нем проснулась решимость.

— Спешивайтесь! Спиной к спине! В конце-концов, нас не так-то легко взять, клянусь Всевышним!

Они прыгнули на вылизанную солеными ветрами землю. Спустя несколько минут всадники в красном окружили их. Предводитель Орлов мрачно поглядел на замершую в оборонительных стойках, четверку, встряхнул длинной черной косой и обернулся к соседу справа:

— Это и есть те самые щенки, что водили тебя за нос целых два месяца, Той?

В голосе его слышался нескрываемый сарказм. Той лишь развел руками. Предводитель склонил голову.

— Что ж... Посмотрим, устоят ли они против тебя. Иди и возьми Око!

Даан почувствовал, как вздрогнул собрат-южанин при этих словах. Орлы все знали о Святыне двух монастырей!

Четверка вершителей Обряда теснее сдвинула спины. Будь что будет, но взять их будет очень непросто!

Той неторопливо приблизился; критически оглядел всех четверых. Потом медленно указал пальцем на Ихо со словами:

— Сначала ты, змееныш!

Но Ихо лишь оскалился в ответ:

— Подходи сам, курица щипаная! Или боишься?

Той усмехнулся. Он явно был не из тех, кто заводится от оскорблений. Хитрость не удалась, что ж, поищем иные пути, — ясно читалось на его лице. Спешить ему, вроде, некуда...

Надтреснутый старческий голос прозвучал словно гром среди безоблачного неба:

— Эй, почтенный! Погоди. В чем виноваты эти юноши? Может, я смогу помочь, если они не могут?

Той, не поворачивая головы, замер.

— Это еще кто?

Похоже, Той ждал реакции главаря, но тот, сложив руки на груди, с интересом воззрился на происходящее. Даан скосил взгляд, пытаясь увидеть обладателя надтреснутого голоса. И увидел знакомого старика — Учителя Матураны. Того самого, что уже помог им однажды на южном тракте. Ветер шевелил его немыслимые одежды. Даан повеселел: старик стоил десятка Орлов!

Предводителю красных халатов что-то шепнули на ухо. Наверное, об этом самом старике.

— Ты — Урдинаран? — спросил хозяин Орлов жестко.

Старик-островитянин кивнул.

— А ты, не иначе, Гут Фо, глава клана Орла. Я не ошибся?

Гут Фо гордо вскинул голову:

— Не ошибся, чужеземец. Думаю, лучше тебе убраться восвояси. На свой любимый Архипелаг, например. Как тебе такая мысль?

Старик со вздохом развел руками.

— Не могу же я бросить своего ученика в беде! Сам посуди...

Гут Фо мгновение поразмыслил.

— Каома с ним! Забирай своего ученика и катись. Чужеземцев не тронем, хотя должен заметить, что твой воспитанник доставил моим людям немало головной боли!

Урдинаран улыбнулся и морщинки сеткой разбежались вокруг его глаз.

— Плохо ты знаешь моих воспитанников, Гут! Он не уйдет, я уверен...

— Тогда воззови ко Всевышнему! — прервал его Гут Фо, давая знак Тою. Той плавно перетек в боевую стойку.

Но тут вдруг мешком повалился на землю один из Орлов в кольце и к Урдинарану молча направился почтенного возраста бодхаец в выцветшем фын-байском широкополом халате. По дороге его пытался схватить за одежду один из Орлов помоложе, но старик ссутулился еще сильнее, руки его на миг превратились в пару гибких змей, и Орел отпрянул, словно перед ним и впрямь возникла ядовитая тварь. Старик замер рядом с Урдинараном.

— Учитель! — воскликнул Ихо ликующе, и тут же осекся. Ведь вокруг Орлы! Враждебный клан...

— Великий Каома! — изумился Гут Фо. — Сегодня положительно удачный день. Змея приползла защитить змееныша. Что ж, не придется тебя искать по всей Империи. Спасибо, что пришел.

Гут Фо оглянулся на присмиревших в кольце подручных.

— А вы что вылупились, бездельники? Два человека приблизились к нам неизвестно откуда, а вы даже не шевельнулись!

Свирепо скрипнув зубами, Гут Фо вновь перенес внимание на стариков, островитянина и Змею. Похоже, со Змеей он собирался сразиться сам.

— Ай-яй-яй, — укоризненно протянул кто-то из-за спин притихших Орлов, что, оглядевшись, вновь принялись наблюдать за происходящим. — Что творится под двумя лунами! Молодые здоровые люди угрожают почтенным старцам! И даже собираются на них напасть! Ну-ка, поглядим, может трех старцев вам одолеть будет сложнее.

Даан скосил глаза на голос. И увидел не кого иного, как седовласого Сатэ, человека-загадку. Улыбка шире растянула лицо молодого монаха. Сатэ! Он владеет ши-тао не хуже Высших!

А за спиной Сатэ чернели балахоны студентов. И что-то подсказывало Даану: никакие это не студенты. Кто? Он пока не знал.

Повинуясь едва уловимому знаку Гута десяток Орлов метнулся к Сатэ и его спутникам. Однако старик прошел сквозь шеренгу атакующих играючи, словно раскаленный нож сквозь масло, и встал рядом с Урдинараном и Учителем Ихо. «Студенты» же ловко отбили быструю атаку Орлов и быстро разорвали неровное кольцо, что окружало по прежнему жмущуюся спина к спине четверку.

— Ну и ну! — протянул Су То и дернулся было на помощь черным балахонам, но его остановил Сатэ.

— Куда? Может, пора подумать о завершении Обряда?

Су То замер, сжав сумку с Оком. Даан встрепенулся, с опаской покосившись на Гута Фо, Тоя и остальных Орлов-главарей. Неужели вот так и позволят уйти?

— У водопада вас ждут Хранители Первого Места, — сказал Сатэ жестко и властно. Ступайте!

Одновременно с яростным кличем атакующего Орла Даан, локоть к локтю с Су То, рванулся в долину. Он успел заметить, что на пути Гута Фо и Тоя возникли Урдинаран, старик-Змея, Ихо, Матурана, еще кто-то, а потом в ушах засвистел ветер, а ноги без устали понесли их с южанином вниз, навстречу плотной зелени и шороху водопада. Мысли мелькали, как деревца вдоль тропы.

Конечно, Обряд слишком важное дело, чтобы поручать его лишь двоим неопытным монахам. Или, как в этот раз, четверым — двум монахам, островитянину и бродяге из сильно поредевшего клана Змеи. Конечно, их сопровождали невидимые помощники, не показываясь на глаза, и, похоже, стараясь выручать лишь в последний момент, если вспомнить дни в жаркой степи и неутолимую жажду... И Даан даже догадывался кто именно сопровождал их: перед самым уходом с вершины холма он узнал одного из «студентов». Это был Юл Ю, давний приятель, бок-о-бок с которым он шагал в монастыре по тропе Постижения.

Двое, сжимая в руках потертую походную сумку, мчались к древней тайне бодхайских монастырей — одному из двенадцати мест, способных сдержать мощь того, кто Выше.

Хранитель был стар, как Сатэ, или Бин, или Тао. Или Учителя Ихо и Матураны. Из под низко надвинутого капюшона смотрели многомудрые глаза, какие бывают только стариков, до конца дней сохранивших острый ум и ясную память. Он стоял на влажных камнях, а рядом с высоты валились сверкающие струи, заставляя оживать зыбкую горбатую радугу.

Даан и Су То, перейдя на шаг, приблизились.

— Да будет благословенно имя Каома! — неожиданно густым басом произнес старик и поднес правую ладонь к груди.

— Навеки будет! — хором отозвались монахи, кланяясь. Су То осторожно запустил руки в сумку и извлек Око на свет дня.

Похожая на морскую раковину святыня уже ощутила мощь свежего Места, Даан давно почувствовал себя легче. Повинуясь древнему ритуалу оба монаха сплели руки, по-прежнему держа Око перед собой. А потом и хранитель коснулся ладонями святыни, позволяя тому, кто Выше узнать себя.

Око вдруг налилось красным и будто-бы потяжелело. Даан поборол жгучее желание отдернуть руки. Но ладони сами собой доверили тяжесть святыни хранителю и оторвались от Ока. Вместе с ладонями Су То. Теперь Око держал хранитель Первого Места. Один из участников Турнира, в котором победили Бин и Тао-южанин сорок восемь лет назад. Один из неудачников, проигравший второй свой поединок Сатэ, который в свою очередь не сумел в третьем одолеть Тао...

Даан вдруг ясно понял: всего избранников-до четырнадцать. С самого начала. Двое — победители — переносят Око в новое Место. А остальные становятся хранителями. Сатэ — хранитель. И Юлу Ю предстоит стать хранителем. Но прежде они ведут победителей через всю страну, от Места к Месту. Скрытно, чтобы те не заподозрили опеку и каждую опасность, каждую преграду преодолевали полагаясь лишь на собственные силы. Наверное, чаще всего будущим хранителям так и не приходилось вмешиваться; двое же избранников так и оставались в полной уверенности, что исполнили Обряд без чьей-либо помощи. А правду узнавали только со временем.

Интересно, понял ли это Су То?

Низкий тягучий голос стек откуда-то сверху, и на миг на небе бледными монетками стали видны обе луны.

— Х-х-х-а-а-о-о-м-м-м-мммм...

Тот, кто Выше благодарил за исполненный Обряд.

Хранитель с Оком в руках величаво развернулся и шагнул прямо в водопад, враз промокнув до нитки. Даан и Су То тотчас двинулись следом.

Вода была холодна до сбившегося дыхания, но никто не издал ни звука. По ту сторону искрящихся струй в мокром камне чернела узкая щель. Рядом стояли двое: крепыш-мужчина лет пятидесяти и Сань Но в черном студенческом балахоне; правые ладони их застыли перед грудью. Даан встретился взглядом с Сань Но — тот был суров и серьезен, но как бы глубоко он не прятал радость, она все равно находила выход наружу.

«Новый хранитель, — понял Даан. — Остальные наверху, утихомиривают Орлов, а он, конечно, призван Обрядом...»

Старик торжественно передал Око крепышу; тот, подержав его в руках, — вручил Сань Но.

— Х-х-х-а-а-о-о-м-м-м-мммм...

Водопад глушил звуки, но голос того, кто Выше проникал всюду.

Не замечая текущих по лицу и одежде шустрых струек ледяной воды, Даан внимал действу. Его роль завершилась, теперь он стал просто наблюдателем. Как и Су То.

Сань Но тем временем поднял Око над головой и ступил в черноту хода. Неверный красноватый свет тотчас полился у него из-под ладоней, обволок студенческий балахон и замерцал в полумраке небольшого грота. Сань Но уходил в глубину, к плоскому, похожему на языческий алтарь, куску какого-то самоцвета. Сияние Ока дробилось на отдельные искорки, отражаясь от алтаря.

Оба старых хранителя вошли в грот следом за Сань Но, потом настала очередь монахов. На камнях оставались темные потеки от мокрой одежды.

Сань Но бережно, словно драгоценную вазу, опустил Око на алтарь; тотчас вокруг святыни вспыхнул белый светящийся круг.

— Х-х-х-а-а-о-о-м-м-м-мммм...

Красноватое сияние блекло. Око Каома снова стало недоступным: даже хранители не смогут его тронуть целых двадцать четыре года. До весны ближайшего года Тигра-воина. Точнее, тронуть-то смогут, а вот выжить после этого — нет. Око обратит в пепел любого, кто дерзнет нарушить его покой.

— Мы исполнили Обряд... — громко сказал старейший из хранителей Места. — Воздадим же хвалу тому, кто Выше, за то что не покидал нас в эти нелегкие дни...

И опустился на колени перед Оком Каома. Остальные опустились секундой позже. Включая монахов-избранников. Точнее, теперь уже избранников в прошлом.

Когда Даан и Су То вновь вышли в безумие весеннего дня, перенеся новое купание под ледяным потоком, их ждали Бин и Тао. Первые-в-храме. Они сидели на тонких походных циновках, пили крепкий гиданский чай из расписанных дарками пиал и неспешно беседовали.

Даан оробел. Сразу вспомнились все те глупости, что успели натворить они с Су То во время исполнения Обряда. Если бы не Матурана... Сцепив зубы, Даан заставил себя подойти и поклониться, не забывая воздать хвалу имени Каома. Рядом тенью скользил Су То. Даже непривычно было видеть его с пустой сумкой на боку.

Верховные прервали беседу, едва молодые монахи приблизились на несколько шагов и склонились в почтительном приветствии. К удивлению Даана Бин и Тао встали, опустив пиалы с недопитым чаем на циновку, и столь же почтительно поклонились в ответ. Им, едва продвинувшимся в пятом круге! Даан даже растерялся.

Выпрямившись, Бин, Первый-в-храме Севера заговорил. Длинная седая его борода заколыхалась в такт речи.

— Поздравляю вас, избранники! Вы сумели завершить то, ради чего стоят под Солнцем и двумя лунами наши монастыри. Не скажу, что вы всегда поступали наиболее разумно, но никто из вас не трусил и всеми силами приближал эту минуту, когда можно спокойно вздохнуть и воздать хвалу тому, кто Выше. Мы, Верховные, благодарим вас за это, как благодарит весь Мир.

И Верховные снова поклонились. А Су То легонько съездил Даана по боку, намекая, что нужно ответить подобающими моменту словами.

— Мы старались, Высшие... — чужим голосом выдавил Даан. — И рады, что не обманули ваших ожиданий. По правде говоря, нам очень сильно помог чужеземец островитянин и юноша из клана Змеи. Наверное, стоит поблагодарить и их...

Су То, конечно же, упрямо насупился, а Бин согласно кивнул:

— Им воздадут должное, не беспокойтесь. А сейчас, — Верховный взглянул на вершину холма, — поспешим, нас ждут.

Бин, Тао, а затем и Даан с Су То поклонились Первому Месту, принявшему бремя божественных сил, хранителям, и зашагали вверх по тропинке.

И впервые за много дней Даан почувствовал облегчение. Потому что постоянно быть в ответе за благополучие Мира под силу лишь богам. Люди же нуждаются в отдыхе, потому что даже самый сильный рано или поздно устанет.

Даан так и не понял, что же произошло с Орлами. Когда Верховные поднялись на вершину, там остались только Матурана и Ихо со своими Учителями, Сатэ, одиннадцать новоиспеченных хранителей в черных студенческих одеждах и несколько хранителей постарше. Даана и Су То все встретили ритуальным поклоном. Ни тел Орлов, ни их лошадей Даан так и не увидел. Но сомневался, что их отпустили: слишком близко подобрались они к древней тайне и слишком темны были их намерения. Видимо, дальнейшее было уже давно обговорено: маленьких степных лошадок избавили от скудных припасов и отпустили в безбрежье степи. Только Ихо и его сутулый Учитель оставили себе пару, потому что направлялись в Сай Хэ, что недалеко от Токина. Ведь там ждал дружественный клан — клан Южной Кобры. Их поблагодарили за верность Всевышнему, напомнили, что в любом из монастырей Змею всегда ждет кров и стол, и пожелали легкой дороги. Даан простился с Ихо с искренним сожалением, потому что успел привыкнуть к его молчаливой поддержке и умеющей терпеть натуре. Даже Су То, нетерпимый к чужакам, сдержанно похлопал его по плечу. Двое — Учитель и ученик — скользнули в седла и направили лошадей на закат.

Матурана и старик-островитянин уходили на восточное побережье. Может быть, там они намеревались сесть на корабль и отбыть на Архипелаг, а может и нет. Идущий-по-следу никогда не раскрывает своих планов, об этом Даан давно уже догадался. Матуране он пожал руку.

— Прощай, Матурана. Я не знаю кто ты и что тобой двигало... но если бы не ты — не уверен, что мы дошли бы.

— Дошли бы, — проворчал Су То. И добавил. — Я тоже прощаюсь, чужеземец. Готов признать, что ты изо всех сил вел нас к сегодняшнему дню, но это не значит, что я стал лучше к тебе относиться. Тем не менее, я желаю тебе удачи. Надеюсь, что мы больше никогда не встретимся...

— Встретимся, — возразил Матурана. — Ведь ты когда-нибудь станешь Первым-в-храме Юга. А пути еще не раз приведут меня в обитель монахов. Может, ты станешь к тому времени не таким упрямым.

Рук они друг другу не подали, ограничились легкими кивками.

Даан повернулся к Урдинарану.

— Удачи и вам, почтенный! Дважды вы нам помогли. И мне очень понравилось ваше искусство... хоть Матурана и тщательно скрывал его.

— Тебе еще предоставится шанс с ним познакомиться, — проскрипел островитянин. У него снова возник сильный акцент, который куда-то пропадал во время препираний с Орлами.

Чужеземцы стали спускаться по восточному склону холма.

Ну, а монахов звали хребты Сао Зу. Даже южан — того требовал обычай. Удачное исполнение Обряда всегда завершалось шумным праздником в одном из монастырей. В этот раз праздновать предстояло в Северном. Вереница путников потянулась в степь, и никто посторонний не понял бы, что среди них оба Верховных Настоятеля. Они увидели бы только нескольких старцев в окружении мужчин помоложе.

Даан вспомнил слова Матураны: «Тебе ведь предстоит стать Первым-в-храме»... Он сказал это Су То, а значит, это касалось и Даана. Сначала, конечно, Верховным станет Рат Шу, сорокавосьмилетний монах двенадцатого круга, тот что исполнил Обряд в прошлый раз. Даану же предстоит еще много лет постижения. Но смотреть на него все равно теперь станут как на Следующего-за-Первым.

«Интересно, это трудно — быть Верховным Настоятелем?» — подумал он. И тут же понял, что очень скоро придется взвалить на плечи ношу потяжелее той, от которой счастливо избавился сегодня. Ношу, которая — воистину! — под силу лишь богам.

И он новыми глазами поглядел на Бина и Тао. Потому что никогда раньше не задумывался: каково было им последние два месяца?

— На Сао-Зу шапки таять начали, — улыбнулся задумавшемуся другу Юл Ю. Оказывается, он шагал рядом, шурша студенческим одеянием. — Лето.

И Даан улыбнулся в ответ, вспоминая привычные снега горных пиков и свежий воздух высот. Вспоминая здесь, в знойных южных степях. Шагая в туманное завтра и навстречу встающей Малой луне. И еще понял, что никогда уже не вернется былая безмятежность.

А Каома — по-прежнему — глядел в Мир единственным Оком.

Опускался вечер. Первый спокойный вечер вне стен родного монастыря.

Ман отнял ото лба ладонь, которой заслонялся от солнца.

— Разошлись, — зачем-то сказал Поон. — И что дальше?

Горец невозмутимо поправил уздечку.

— Едем.

— За кем?

— За островитянами. Мне же нужен проводник, а не монах, верно?

Поон вздохнул.

— Они и вправду бойцы не чета моим... Кто же знал, что они монахи?

Ман фыркнул и вскочил в седло.

Начальник охраны медлил.

— Все равно не пойму — что они здесь делали? Так далеко от монастырей? И при чем здесь чужеземцы?

Горец-велш снисходительно поглядел на Поона.

— Хочешь, совет, Поон? Забудь обо всем, что видел. И никогда никому не рассказывай. Чтобы не разделить судьбу... Ну, ты понял, да?

Поон поежился.

— Легко сказать, забудь...

Он прыжком оседлал своего коня и натянул поводья.

— И-и-э-ххх! Ладно, поехали за твоим драгоценным проводником...

Ман не ответил. Он думал как быстро Матурана засечет их у себя на хвосте. Вряд ли позже темноты — в этом он был уверен.

Холмы снова обезлюдели. Вероятно, надолго. Еле слышный стук копыт быстро затих на востоке. Мир же обрел равновесие еще на четверть века. Небольшой срок, не правда ли?

Монастырь Эстебан Бланкес

Не могу сказать, что ранее я никогда не слыхал об этом монастыре. Во всяком случае, название тихо дремало у меня где-то на задворках памяти. Но я точно знал, что прежде никогда не видел этих стен, хотя исходил Картахену вдоль и поперек еще в юношеском возрасте.

Моя профессия обязывает знать все. Тем более — город.

Но все же я с удивлением отметил, что нахожусь здесь впервые.

Дальнее предместье, сущая глушь. Косая лощина меж двух холмов — кому пришло в голову строить монастырь в лощине? Обычно подобные постройки возводятся на вершинах холмов, на пригорках. На возвышениях, одним словом.

Еще тогда я подумал, что это необычный монастырь.

Он был отделен от города большим, похожим на гигантский лишай, пустырем. Пыльные куры рылись в кучах мусора, на кур охотились жирные черные крысы. На крыс — худые бродячие коты. На котов — стаи облезлых псов, злющих и трусливых одновременно. Я не удивлюсь, если местные жители скажут мне, что у них пропадают младенцы из хижин.

По-моему, это не просто псы. Не просто бродячие собаки. Это — гнусные твари, отпрыски отвратительных волко-собачьих свадеб. Они не сторонятся людей, как настоящие волки. И страшны в стае, как бывают страшны только обладатели серых шкур и ненасытных глоток.

Я машинально потрогал перевязь с метательными ножами под легким летним плащом. От стаи, пожалуй, в одиночку не отбиться. Может быть, вот она — разгадка? И монастырь тут, собственно, ни при чем. Стая. Их просто растерзала местная стая. Позабыв ненадолго о страхе перед человеком.

Я вздохнул и, решительно взбивая сапогами пыль, двинулся к стенам по извилистой тропинке, что вилась меж мусорных куч. Туда, где виднелись массивные монастырские ворота.

Чем ближе я подходил, тем тягостнее становилось у меня на душе. Хотя особых причин тому я не усмотрел — возможно, на меня действовал дух запустения, отпечаток которого с приближением к монастырю чувствовался все сильнее. А, может, повлияла мрачная архитектура монастыря. Замшелые головы числом семь возносились к праздничному небу, но не становились от близости к небу менее мрачными. Наоборот, небо над монастырем начинало казаться мрачным, несмотря на яркость и голубизну. Головы храма, увенчанные круглыми шапками с алонсовскими крестами на куполах, все были разного размера. И еще создавалось впечатление, что они строились в разное время, потому что камень, из которого они были сложены, имел разные оттенки. Головы повыше и на более толстых башнях — потемнее. Которые поскромнее — светлые, словно время еще не успело оставить на них темную накипь промелькнувших лет. На самой высокой голове, под самым куполом виднелись выложенные из несколько более светлого камня слова: Эстебан Бланкес. На второй по высоте — Карлос Диего Лараззабал. На остальных тоже все еще можно было разобрать чьи-то имена, имена неподвластные времени. Интересно — что это были за люди?

Лавируя в море мусора, я вплотную приблизился к воротам. Они были массивны и ветхи, как рукописные экземпляры Завета. Только поразительная стойкость римской лиственницы к гниению позволили им дожить до сегодняшнего дня — дерево оказалось долговечнее железа. Петли и запоры проржавели и искрошились, а ворота остались относительно целыми, хотя на внешней стороне створок рыжели ископаемые разводы поколений и поколений южного лишайника.

Левая створка сорвалась с умершей верхней петли и лежала нижней кромкой прямо на земле, вросши в нее на несколько пядей. Косая щель между покосившейся левой и относительно ровно стоящей правой сплошь была затянута сивой паутиной; в паутине танцевали на ветерке иссохшие мумии мелких насекомых.

М-да. Сюда давно никто не приходил. Впрочем, разве это единственный путь внутрь? Высокий монастырский забор тоже мог пострадать. Кто сказал, что Сантьяго Торрес и Фернандо Камараса прошли именно в ворота, а не в какой-нибудь давний пролом?

Я бы не удивился, если бы выяснилось, что они сюда прилетели. На воздушном шаре, например, или на помеле, позаимствованном у одной из сотен картахенских ведьм.

Улыбка еле-еле коснулась моих губ. Наверное, от мыслей о ведьмах.

Но почему-то страшно не хотелось нырять в щель между створками, и, смею вас заверить, вовсе не из-за паутины.

Что-то удерживало меня от приближения к монастырскому храму. Что-то такое, чему люди до сих пор не нашли разумного объяснения. Инстинкт. Чутье. Предвиденье.

Но моя профессия как раз и заключается в том, чтобы нарушать инстинкты и идти вперед вопреки предвидениям.

Впрочем, осторожность тоже является частью моей профессии. Трусливая умная осторожность. Частью и залогом успеха.

Кому нужен мертвый сыскарь?

Никому. Только объекту сыска.

Поколебавшись, я все же решил сначала обойти монастырь по периметру. Снаружи забора.

Замшелые (а точнее — покрытые лишайником) стены охватывали монастырское подворье неровным кольцом; кольцо имело два характерных выступа около скитских башен. Грубо вытесанные блоки, наверное, еще в незапамятные времена привезли из каменоломен севернее Картахены. Теперь там прибежище дикого зверья. Дикого и одичавшего.

Замкнув кольцо, я с непонятным разочарованием убедился, что стены вокруг монастыря нигде не повреждены, и если Торрес и Камараса приходили сюда, они воспользовались именно воротами. Недавние мысли о воздушном шаре и ведьмином помеле это лишь нервная шутка, не надо удивляться...

Паукам достаточно двух-трех дней, чтобы затянуть щель своими тенетами. Ну, возьмем для простоты неделю, паутина между створками ворот явно не первый день кормит хозяев и служит проклятием местным мошкам.

Торрес исчез полтора месяца назад. Камараса — чуть менее двух недель.

Они вполне могли войти на монастырское подворье, и покинуть его тоже могли, так что паутина ни о чем не говорит.

Ладно. Надо и мне входить.

Или не надо?

Я замер перед створками. Что-то не пускало меня внутрь. Предчувствие. Или страх.

Не знаю.

Я долго стоял, не решаясь нарушить целостность паутины; пот липкими струйками стекал по лицу, по шее, по спине, и мне неудержимо захотелось содрать с себя пропыленный плащ.

«Это не предчувствие, — подумал я с некоторым унынием. — Это страх, Мануэль Мартин Веласкес. Обычный страх, который тебе трудно пересилить.»

А вдруг — не обычный? Никто в Картахене не осмелился бы назвать меня трусом. А если и осмелился бы — это была бы неправда. Но сейчас я ничего не мог с собой поделать.

Легкий шорох за спиной вернул меня к действительности; рука незаметно скользнула под плащом к перевязи и прохладный металл ножа мгновенно придал мне уверенности.

Медленно-медленно я обернулся, ожидая новых звуков, но за спиной было тихо.

Собака. Или волкособака — тощий длинноногий зверь с голодным ненавидящим взглядом, глядел на меня из-за мусорной кучи. Из пасти его свисало что-то похожее на грязный лоскут.

Я мягким движением выпростал руку из-под плаща. Если собака всего одна — она мне не страшна.

Мое движение спугнуло эту тварь, она как-то неловко, бочком отпрыгнула от кучи. Я опять шевельнулся, и собака пустилась наутек, поджав тонкий, почти крысиный хвост. Добычу свою она уронила, и непохоже, чтобы сильно жалела об этом.

С минуту я провожал ее взглядом, пока пегая спина не потерялась на фоне пестрых отбросов городской свалки.

Свалка рядом с заброшенным монастырем — странное место, не правда ли? Не оттого ли покинули эту обитель монахи-последователи Эстебана Бланкеса, что рядом стала неудержимо разрастаться вонючая свалка? Этот печальный, но закономерный итог человеческого существования?

Везде, куда приходит человек, вскоре начинают возникать свалки и мусорные кучи.

Оставив в дорожной пыли отпечатки сапог, я дошел до места, где недавно стояла собака. Почему-то мне захотелось взглянуть — что же она жевала перед тем, как испугаться меня?

Действительно, тряпка. Грязная и, по-моему, недавно изрядно намокшая. Вряд ли от собачьей слюны. Я брезгливо расправил этот лоскут носком сапога — под темными наслоениями угадывалась плотная ткань, похожая на материал летнего плаща или куртки. Ткань простая, без рисунка; лоскут был неровно оборван и в нескольких местах продырявлен. Причем, это не были следы уколов шпагой или ножом. Ничего общего это не имело и с собачьими зубами — такие треугольные рваные дыры остаются только если ненароком зацепиться полой плаща за что-нибудь острое и, не заметив этого, рвануть. Хрясь! И готова дыра, проклятие ленивого холостяка. И с дырой ходить стыдно, и зашивать неохота.

Я сокрушенно вздохнул. Ну не люблю я чинить одежду, с детства не люблю, хотя приходится очень часто. Не люблю несмотря на то, что мать моя была швеей, и хорошей швеей. Отбоя не знала от заказчиков. Благодаря ее неплохим заработкам я и не стал подзаборной шпаной, как большинство сверстников, а получил кое-какое образование.

На нашей улице читать умеют три человека. Один из них — я.

А, может, оттого я и не выношу вида иголки с ниткой, что насмотрелся этого вдоволь еще в детстве и теперь от одного вида портняжных ножниц меня воротит? Не знаю...

Кстати, о портняжных ножницах. Жену одного моего клиента убили такими. Если вздумаете кого-нибудь прирезать — никогда не пользуйтесь портняжными ножницами. В особенности, если вы брезгливы, как я.

Плюнув напоследок на неизвестно чем привлекшую внимание бродячей собаки тряпку, я уже собрался вернуться к воротам монастыря, как вдруг внимание мое привлекло пятно подозрительно правильных очертаний. С самого краешка, рядом с оборванной кромкой.

Я присел.

А ведь это не пятно! Это вышивка, почти погребенная под слоем грязи. Вышивка в форме букв. Причем, не с лица, а с изнанки ткани.

Две буквы. "Ф" и "К".

Я замер. "Ф" и "К". Это может означать, например, «Фиеста Кастилья» — есть такая гостиница в Картахене. Для богачей и знати, меня туда даже на порог не пустят. Особенно благоухающего после посещения окрестностей монастыря Эстебан Бланкес. Лакеи и служки «Фиесты Кастильи» вполне могут носить одежду с гостиничным знаком.

Но это также может означать и «Фернандо Камараса». И тогда цена этой вонючей реликвии наверняка сильно возрастет.

Я полез под плащ и достал специально припасенный для подобных находок холщовый мешок. Кое-как затолкав внезапно подорожавшую тряпку внутрь, я подвесил мешок к боку и прикрыл плащом.

До ножей слева теперь трудно добраться, ну да ладно. Пока неприятностей не предвидится.

Я вернулся к воротам, полный решимости наскоро осмотреть монастырское подворье, заглянуть в кельи, скитские башни и в храм и тащиться к Сальвадору Камараса, почтенному дядюшке пропавшего восемнадцатилетнего обормота.

От ворот меня отделяло не более пятнадцати шагов. Почему-то с каждым шагом от моей решимости оставалось все меньше и меньше, и завершилось все тем, что я снова застыл перед воротами, и обнаружил, что дальше идти просто не могу.

Не могу.

Не знаю почему.

Меня прошиб пот. Чертовщина какая-то! Такое впечатление, что меня просто не пускают внутрь! Но кто? И каким образом?

Без толку потоптавшись еще пяток минут, я решил убираться отсюда подобру-поздорову. Наверное, это снова какое-нибудь предчувствие. А я стараюсь им доверять.

Пойду к Сальвадору, суну ему под нос сегодняшнюю находку, он скорее всего на меня наорет, обзовет каким-нибудь нехорошим словом, и вытолкает взашей за ворота. Потом, правда, меня нагонит его дворецкий (приблизительно напротив рынка Эдмундо Флорес), пятидесятилетний отставной матрос, обладатель потрясающих баков, зычного голоса и неистребимой тяги к крепкому рому. Он хлопнет меня по плечу, басом скажет, что хозяин извиняется за вспыльчивость, просит продолжать поиски, и вручит ежедневные четыре монеты. Потом многозначительно кашлянет и выжидающе уставится куда-то в сторону. И мы пойдем с ним в ближайший матросский кабачок, где и останется одна из монет, будем пить ром, дворецкий будет вспоминать былое, а я слушать и тоскливо ожидать внезапного озарения. Ну, а вечером я притащусь, покачиваясь, словно под ногами у меня не булыжная мостовая, а палуба галеона, домой, велю Генису согреть воды, с наслаждением вымоюсь и рухну спать. А наутро все начнется сначала.

Как выяснилось, я ошибся. Сальвадор на меня не наорал, и не выгнал. Но об этом — чуть ниже.

* * *

Для меня все это началось двенадцать дней назад. Спустя сутки после исчезновения Фернандо Камараса, племянника Сальвадора Камараса. А Сальвадор Камараса — ни много, ни мало — дож Картахены и глава торговой гильдии.

К тому моменту я занимался, как сам считал, совершенно заурядным делом — разыскивал некоего Сантьяго Торреса, мелкого купчишку, задолжавшего небольшие деньги коллегии Альфонсо Баройя. Баройя вовсе не собирался прижимать Торреса к ногтю, наоборот — его коллегия поддерживала торговлю маслом и благовониями, и Торрес был одним из распространителей, причем не из худших. Альфонсо Баройя интересовало — куда подевался его мелкий партнер? Вероятно, Торрес имел устоявшуюся сеть сбыта, и Баройя не хотел ее терять.

Так или иначе, Альфонсо Баройя поручил своему помощнику отыскать пропавшего купчишку, а помощник, недолго думая, нанял меня, за полмонеты в день. Поскольку иных предложений, повыгоднее, у меня не было и не ожидалось, я взялся.

В Картахене, конечно, часто пропадают люди, как и в любом достаточно большом городе. Вряд ли их всех начинают разыскивать — во всяком случае вояки городского магистрата этим не занимаются, предпочитая выколачивать налоги у рыночных завсегдатаев. Да и заметит ли кто-нибудь исчезновение какого-нибудь бродяжки? А если и заметит — хоть кого-нибудь это взволнует?

Другое дело — более заметная публика. Когда пропал Фернандо Камараса, об этом мгновенно узнал весь город.

Я к тому моменту ни на шаг не продвинулся в поисках Сантьяго Торреса, хотя сумел более или менее внятно установить, чем он занимался в утро перед исчезновением. Ничего такого он не делал, за что можно было бы ухватиться. Как назло.

И вдруг в мою берлогу пожаловал Сальвадор Камараса, собственной персоной. Я опешил. Дож Картахены — у меня в гостях?

Слава богу, надолго он там не задержался, а то я сгорел бы со стыда.

Я уже говорил, что не очень люблю чинить одежду? Так вот, убирать в своей берлоге я тоже не очень люблю, а Гениса к себе просто не пускаю.

Ну, в общем, дож посулил мне четыре монеты в день, лишь бы я отыскал его дражайшего племянника, которому только недавно стукнуло восемнадцать. В этом возрасте у многих молодых людей в голове заводится всякая блажь. К тому же, тронуть племянника дожа вряд ли посмели бы и местные головорезы, и головорезы пришлые. Скорее всего, думал я, парня обуяла жажда странствий, и он околачивается где-нибудь в порту. Хуже, если ему уже удалось пробраться на какой-нибудь корабль и он ныне находится далеко в море. Но Фернандо не видели всего лишь три дня, и я прекрасно понимал, что выяснить — отходили последнее время из Картахены какие-нибудь корабли или не отходили — будет проще простого.

А возможно, все еще тривиальнее. Ушел парень в запой в каком-нибудь кабачке и благополучно валяется под столом. Впрочем, нет, племянник ведь дожа. Любой кабатчик Картахены счел бы своим долгом доставить его домой после первой же отключки.

В конце-концов, он мог связаться с какой-нибудь девицей, а в этом возрасте можно провести в постели неделю, и не надоест.

И оставался мизерный шанс, что беднягу действительно убили, если он пьяный возвращался домой. Мизерный, потому что в затрапезный кабак приятель дожа не пойдет, а в центре нечасто ошивается всякая шваль с ножами за пазухой.

В общем, я понадеялся, что быстренько отыщу Фернандо, получу оговоренное вознаграждение, и преспокойно вернусь к поискам Сантьяго Торреса, пока помощнику Альфонсо Баройя не надоест платить мне по полмонеты в день. Случай с Торресом казался мне куда более безнадежным.

Понадеялся я зря. Начал я как обычно, с шатания по городу, разговоров с уличными торговцами, с мальчишками (между прочим — ценнейший источник информации!), расспросов — словом с рутины. Стал прокручивать путь Фернандо Камараса с момента когда он ступил за ворота дядюшкиного дома.

К вечеру я установил, что Фернандо и близко не подходил к порту. Непохоже и чтобы он заворачивал в кабаки — по крайней мере в центре, в приличествующие его положению великовозрастного бездельника-богача. Сначала он слонялся по рыночной площади и, видимо, кого-то поджидал. Потом в компании некоего седобородого (бородища — до колен! — сказал мне десятилетний Хосе) мужчины пошел в направлении собора Санта-Розалины. Этот бородач, вероятно, был португальцем, потому что Хосе сказал, что он вместо "с" все время произносил "ш", а "о" — скорее как «оу».

Про португальца, понятно, вывод сделал я, а не Хосе.

В собор эта парочка заходить не стала, и следующий свидетель видел Фернандо спустя некоторое время выходящим из библиотеки Ксавьера Унсуе.

Тут я насторожился: Сантьяго Торреса перед исчезновением тоже видели около библиотеки! Правда, непонятно было — заходил он туда, или нет.

В тот день я ничего больше выяснить не сумел, а на следующий оказалось, что старый книгочей Унсуе тоже исчез.

Мне сразу же перестала нравиться эта история. То есть, не подумайте, конечно, что я радуюсь, когда бесследно пропадают люди и поэтому я получал аж четыре монеты в день. Просто до сих пор я считал, что случаи эти — неизбежная дань хаотичному року. Теперь же мне казалось, что за этими исчезновениями стоит что-то на редкость нехорошее.

Сальвадор Камараса, по-моему, преисполнился самых мрачных предчувствий. Я слышал, он послал солдат и они прочесали все побережье у Картахены. Обнаружили четыре трупа, выброшенных морем, но тела Фернандо среди них не было. Я на всякий случай поинтересовался, нет ли среди утопленников также Сантьяго Торреса или книгочея Ксавьера Унсуе. Оказалось — нет.

Почти неделю я тщетно шастал по трущобам Картахены в надежде отыскать какие-нибудь следы Фернандо — его одежду, нательный крест (оказалось, у Камараса кресты особые, фамильные), нож его, наконец. Да что угодно.

А потом мне сказали, что Ксавьер Унсуе вернулся и, как ни в чем не бывало, открыл свою библиотеку.

Вот такого поворота я, признаться, совершенно не ожидал.

Ясно, что я помчался в эту библиотеку, обгоняя собственные мысли.

Конечно, старый книгочей знал всех своих посетителей наперечет — в Картахене не так-то много людей, умеющих читать. А желающих читать — и того меньше. Я, например, у Ксавьера Унсуе был третий раз в жизни. И снова вовсе не затем, чтоб почитать какую-нибудь книгу.

Да, и Сантьяго Торрес, и молодой Камараса захаживали к книгочею, и уже довольно давно. Заходили они в библиотеку и в дни своих исчезновений. Ни на что не надеясь, я поинтересовался: какие же книги они читали в роковые для себя дни?

Разные, сказал книгочей. Совершенно разные. Торрес — трактат какого-то древнего агностика с непроизносимым именем, а молодой Камараса — «Гнев Кальдерона» Алехандро Кальво Сиквенца. Ну, конечно же, что еще может читать восемнадцатилетний юноша, как не героические эпопеи, доверху наполненные звоном стали, пушечной пальбой и треском мушкетов? Я сам когда-то с удовольствием прочел «Гнев Кальдерона», только не у Ксавьера Унсуе, а при соборе Санта-Розалины. Священник, помнится, поглядел на меня осуждающе, когда взгляд мой упал на эту книгу — по-моему, он ожидал, что я попрошу что-нибудь богословское. Но к книге допустил, потому что умеющий читать сын портнихи не казался ему настолько потерянным человеком, насколько, без сомнения, казались мои уличные приятели, которые читать не умели.

Итак книги разные, сказал книгочей. Но кое-что общее у них все же есть.

Я насторожился.

Что?

Обе книги, пояснил книгочей, в свое время принадлежали ныне заброшенному монастырю Эстебан Бланкес. У Ксавьера Унсуе много книг оттуда. Они все стоят на отдельной полке.

И я почувствовал след. Печенкой, позвоночником — думайте, что хотите. Я даже задышал чаще, как гончая на лесной тропе.

Но дело не совсем в этих книгах и не в их принадлежности, продолжал старик. Дело в другой книге, которую он сам уже начинает бояться. Да что там начинает — Ксавьер Унсуе боится ее, боится давно и прочно. Эта книга тоже стоит на упомянутой полке.

Ее никто и никогда не просит почитать. Но тем не менее, ее периодически касаются чьи-то руки.

Ксавьер Унсуе не имеет привычки подглядывать за своими читателями, и они, как правило, остаются предоставленными самим себе в просторном зале библиотеки. Без сомнения, они вполне могут встать, и выбрать другую книгу, если взятая непосредственно у хозяина им вдруг не понравится. И, без сомнения, они это делают.

Беда в том, что люди, которых вдруг начинают интересовать книги с этой полки, иногда пропадают.

Не знаю почему, но после этих слов книгочея я едва не примерз к полу. Именно тогда я впервые ощутил чью-то злую волю — ту самую, что не пускала меня сегодня за ворота монастыря.

И как часто пропадают, поинтересовался я, с трудом ворочая языком.

Редко. За пятьдесят четыре года, с того самого момента, когда монастырь Эстебан Бланкес был покинут, а книги из монастырской библиотеки были проданы, пропало двенадцать человек. Включая Торреса и Камараса, спросил я. Да, включая. Правда, раньше между подобными случаями проходили годы, и лишь в последний раз исчезновения разделили всего две недели. А в предпоследний? Два года. Два года назад пропал иностранец, Вернер Шпреедихт. Точно так же бесследно, как и его девять предшественников. И что же, все эти несчастные читали книги из монастыря? Нет, не все, сказал Унсуе. При нем — не все. Но без сомнения все двенадцать прикасались к той самой роковой книге. С чего это он взял? Да с того, хотя бы, что книга эта всякий раз пропадала вместе с читателями.

Тут я, наверное, глупо захлопал глазами, потому что ничего не понял.

Я думаю, сказал Ксавьер Унсуе, что они забирали книгу с собой. Когда это случилось в первый раз, я даже не заметил пропажи. Книгу принес мне блаженный Хуан Сантаелена, потому что знал: у меня в доме много разных книг, и надеялся, что еще одна меня обрадует, а сам он получит свое пиво. Хуан нашел книгу в монастыре. Точнее даже — в храме монастыря, у самого входа.

Когда спустя одиннадцать лет пропал Габриэль Роберто Мартинес, поэт из Веракруса, я вдруг вспомнил об этой книге. И убедился, что ее снова нет на полке. Я нашел Хуана Сантаелену, и спросил, не желает ли он еще пива? В общем, он вторично принес мне эту книгу из монастырского храма, а заодно сообщил, что поэта там не встретил.

Хуан приносил мне эту книгу еще трижды, пока не умер — от старости, или от болезни.

С тех пор я нанимаю для похода в монастырь какого-нибудь бродягу. Я ни разу не ошибся. Книга всякий раз оказывается там. А сейчас она где — там или здесь, спросил я. Голос у меня почему-то все время норовил сорваться. Уже здесь, сказал Унсуе. А кто-нибудь из прежних пропащих потом находился? Живым ли, мертвым ли? Нет, ответил Ксавьер Унсуе. Ни разу. Все, кто имеет дело с этой книгой исчезают без следа, а сама она неизменно отыскивается в монастырском храме. Обычно — просто лежащей на пыльном полу. Почему же, спросил я, с Хуаном Сантаеленой и остальными наемниками ничего плохого не происходило? (я даже слегка порадовался собственной догадливости). Они ведь тоже прикасались к этой книге, и, возможно, даже раскрывали ее.

Унсуе усмехнулся.

Блаженный Хуан Сантаелена не умел читать, объяснил книгочей. И наемников книгочей всегда специально подбирал заведомо неграмотных.

И тогда я набрался храбрости, и попросил:

— Покажи мне эту книгу, Ксавьер Унсуе. Надеюсь, что мне не придется жалеть о своих словах...

Книгочей не стал отказываться, как я опасался. Но он сразу предупредил, что трогать книгу не станет. Он никогда в жизни не касался этой книги, даже в самый первый раз, когда еще ничего не подозревал. И он советует мне хорошенько подумать, прежде чем брать ее с полки и усаживаться за огромный читальный стол.

Я подумал. И чуть не пошел на попятную. Но все же сумел себя пересилить.

Это было вчера.

А книга, кстати, называлась «Око бездны». Что-то философское. Имени автора на страницах я так и не отыскал. Даже на титульной.

Когда я уходил, Ксавьер Унсуе глядел на меня, словно на приговоренного к смерти.

* * *

Сальвадор Камараса меня не выгнал и не наорал даже. Он сумрачно поглядел на едва различимые под грязью буквы. И велел служанке принести какой-нибудь из плащей пропавшего племянника.

В общем, это была метка Фернандо Камараса.

— Глядите, сеньор, — сказала служанка, печально глядя на меня и протягивая вывернутый наизнанку плащ. — Вот такая же метка. Я сама ее вышивала. Я всегда вышивала на одежде молодого сеньора его инициалы.

Наверное, она любила этого непутевого парня.

— Всегда? — спросил я зачем-то. — А читать-то ты хоть умеешь, а мастерица?

— Да сеньор. И читать, и писать. Правда, не очень хорошо...

Я заткнулся. М-да. Странные нравы в доме дожа Картахены. Грамотные служанки — сроду я не видел грамотных служанок.

Впрочем, дети портних тоже редко бывают грамотными...

Я честно поведал насупленному Сальвадору все, кроме странной и мистической истории с книгой. Рассказал о стаях голодных собак, хозяйничающих на свалке. Рассказал, что этот лоскут — единственное, что мне удалось отыскать, да и то случайно. И вскользь заметил, что мне не нравится монастырь на отшибе — надо бы туда наведаться с ротой солдат и пошарить по скитам, по кельям. В храм заглянуть — там наверняка имеется чердак, вон, какой свод высоченный.

— Спасибо, — сказал Сальвадор с непонятной мне сдержанностью. — Остальные не сумели найти даже грязного лоскута. — И он выложил передо мной не четыре монеты, а целых двадцать.

— Вам спасибо, — пожав плечами, сказал я. Залпом допил предложенное вино и сгреб монеты в ладонь.

Честно говоря, я чувствовал себя не лучшим образом. Все-таки я замолчал большую и, похоже, очень важную часть рассказа. А я всегда старался делать свою работу хорошо. Но с другой стороны — как рассказать? На месте дожа я бы взашей вытолкал сыскаря, плетущего подобные байки, еще бы и батогами попотчевал.

Словом, все упиралось в единственный вопрос: а верю ли я сам? Верю ли Ксавьеру Унсуе и его невероятному рассказу?

Я думал об этом, возвращаясь домой. Всю дорогу.

Наутро вчерашние россказни старого книгочея уже казались мне чистейшим вздором. Ну, сами посудите — заброшенный монастырь, какая-то загадочная книга, пропавшие люди, ну, прям, чистейшей воды умбертоэковщина. К тому же, трупов никто не видел. Да и стоит ли верить Ксавьеру Унсуе? Он слыл в Картахене человеком неглупым и образованным, но не следовало забывать и о его возрасте. Во всем городе вряд ли сыщется человек старше его. Кто знает, может быть некогда ясный и цепкий ум стал с годами сдавать? И старый книгочей вдруг обнаружил себя живущим в мире призраков и потусторонних сил, которых никто, кроме него самого, не замечает?

В общем, не усидел я на месте, хотя намеревался отоспаться в своей берлоге и не вставать раньше полудня.

Первым делом я попытался отыскать наемника Унсуе — того самого, которого он якобы посылал в монастырь поискать беспокойную книгу. Это оказалось довольно трудным делом, и преуспел я только к обедне.

Аугустин Муньос — так звали моего героя. Был он малоросл, коренаст, волосат и вшив. Пришлось сморщить свой привередливый нос и некоторое время дышать сквозь зубы. Муньос принадлежал к той породе людей, которым неведомо понятие «завтра». Он жил текущей минутой, а там — хоть трава не расти. Обитал он в сложенном из хвороста шалаше за рынком Эдмундо Флорес, на обширном пустыре. Задворках торговых кварталов, на месте бывшего болотца. Люди посостоятельнее строиться здесь не пожелали — слишком топко, и этот пятачок посреди города облюбовали нищие, попрошайки, калеки — все те, кто познал лишь гримасы судьбы и уже не надеялся дождаться от этой капризной сеньоры приветливой улыбки.

Я знал, что живу небогато, но по сравнению с обитателями Муэрта Фолла я мог чувствовать себя королем. В кармане у меня позвякивало целых четырнадцать монет — наверное, больше, чем у всех обитателей пустыря вместе взятых.

— Да, — сказал, а точнее даже не сказал, а проскрипел Аугустин Муньос. Нечистая борода его зашевелилась, и я заметил под волосами розоватый шрам на горле. — Да, старый Ксавьер Унсуе посылал Муньоса к монастырю Эстебан Бланкес. И обещал за это целую горсть медяков. И не обманул, храни его дева Стефания! Аугустин Муньос много лет не пил столько пива сразу, сколько выпил пару дней назад с приятелями...

Мысли Муньоса вращались в основном вокруг пива, и мне стоило немалых трудов вытянуть из него рассказ о самом монастыре.

— Монастырь как монастырь, клянусь девой Стефанией, только безлюдный. Ворота покосились, паутина везде... В храме — пылищи-то, пылищи! Ей-ей, в Селеш Родригес столько пыли не бывает, даже в сезон ветров.

Книга лежала на нижней ступеньке лестницы, прямо в пыли. Что? На обложке? Нет, на обложке пыли не было... А-а-а! Муньос догадался! Если бы на обложке тоже лежала пыль, это означало бы, что книга забыта на лестнице давно, верно? Верно, клянусь девой Стефанией! Нет, Муньос не умеет читать, поэтому не открывал книги. Да ничего особенного не заметил, взял ее под мышку и поковылял к выходу. Нет, все было тихо, даже эхо там какое-то глухое, наверное из-за пыли. Собаки? Как же, собак там полно, все такие злющие, ровно... ровно... ну, злые, словом. Но у Муньоса был с собой посох, так что собаки боялись приближаться.

Куда потом направился? Да прямо к дому Унсуе и направился. А потом в таверну «Карменчита», там пиво очень дешевое...

Итак, старый книгочей не лгал мне хотя бы в части своего рассказа. Я не видел ни одной причины, по которой Аугустин Муньос стал бы сочинять небылицы, да и вряд ли он был способен сочинить что-либо путное или хотя бы складное. Каждое его слово казалось мне правдой, наблюдением ничем не запятнанной бродячей души.

Аугустин Муньос действительно ходил на днях в монастырь Эстебан Бланкес и действительно принес оттуда какую-то книгу.

Какую-то. Вот это — единственный момент, который прояснить было невозможно. По словам Муньоса книга была «такая, с закорючками на обложке и толстая, как каравай хлеба, клянусь девой Стефанией.»

Ссыпав в подставленную коричневую ладонь Муньоса несколько мелких медяков, я покинул Муэрта Фолла, исполненный сомнений и растерянности.

Еще через некоторое время я переговорил с тремя стариками из припортовых кварталов (там почему-то много долгожителей). Все трое прекрасно помнили темную историю с исчезновением Вернера Шпреедихта — впрочем, я и сам помнил эту историю. Тогда даже бездельники из магистрата некоторое время бегали рысцой и пытались неуклюже выведать подробности пребывания немца в Картахене. Его так и не нашли, как, впрочем, и подробностей.

Один из стариков помнил даже давнее исчезновение рифмоплета из Веракруса — говорил, что целых четыре дня по Картахене расхаживали горластые глашатаи и зазывали знать послушать эту птицу в субботу вечером в гостиницу «Фиеста Кастилья». Кое-кто, говорят, пришел, да только самого рифмоплета в назначенный час разыскать не удалось; старик смутно помнил кое-какие отголоски этого скандала.

Все трое вспомнили и блаженного Хуана Сантаелену, и в один голос показали, что умер тот в возрасте не то шестидесяти с чем-то лет, не то пятидесяти с чем-то. Умер тихо и мирно в хижине посреди Муэрта Фолла, упокой небо его невинную душу.

К вечеру из предместья, где был расположен монастырь Эстебан Бланкес, вернулись солдаты. Они обшарили весь пустырь, основательно разворошили свалку, словно грабители хозяйские перины в поисках спрятанных драгоценностей. Нашли останки убитого ножами подростка и труп старика, обглоданный собаками. Они исходили все монастырское подворье вдоль и поперек, и не отыскали ничего, кроме пыли. Ничего солдаты не нашли и в кельях, и в скитских башнях, и в трапезной, и в зале храма, и в подземельях храма, и на чердаке храма.

Насчет подземелий, правда, солдаты выражались довольно расплывчато, и я понял, что особенно далеко никто не забирался. Сальвадор Камараса, говорят, имел бледный вид, когда выслушал доклад капитана, но не проронил ни слова.

Ну кто в здравом уме полезет глубоко в подземелья заброшенного монастыря?

Впрочем, пыль все равно рассказала следопытам, что ко входу в подземелья никто давным-давно не приближался. Зато совсем недавно кто-то шастал по храму. Двое людей прошли к лестнице на чердак и поднялись, а еще двое дошли только до лестницы, а затем вернулись и ушли прочь. Первые двое, по словам следопытов, с чердака не спускались. Чердак же остается совершенно пустым, и на нем следов никаких нет. Такое впечатление, что эти двое поднимаются по лестнице, и на самом верху растворяются в воздухе.

Следопыты опознали в одной из цепочек следов отпечатки башмаков Фернандо Камараса.

Я думал надо всем этим весь вечер. Лежа одетым поверх постели и уставившись на огонек светильника.

Выходит, это вовсе не собаки. Выходит, стоило мне войти тогда в монастырский храм и я сам бы все это рассмотрел и распутал. Но что же меня не пустило? Предчувствие?

Что за пугающая тайна прячется в этих древних стенах? Как она связана с книгой, зовущейся «Око бездны»? Что за странное, наконец, и зловещее название для философского трактата?

Во что ты вмешался, Мануэль Мартин Веласкес, сын портнихи и горе-сыскарь? Дыхание каких сил коснулось тебя?

Я снова и снова задавал себе этот вопрос, и не заметил как заснул. Во сне я видел книгу, она сама собой раскрывалась, но я никак не мог прочесть ни единого слова, буквы словно бы расплывались, а потом вдруг из глубины страницы отчетливо проступило чье-то молодое лицо, искаженное не то мукой, не то яростью, и я откуда-то знал, что это лицо поэта Габриэля Роберто Мартинеса, рожденного в Веракрусе и канувшего в небытие на окраине Картахены. Немота одолела меня, и я, не в силах задать вопрос, отчаянно жестикулировал, но Мартинес меня не замечал. А потом вдруг оказалось, что это лицо никакого не поэта, а старого книгочея Ксавьера Унсуе. Книгочей взглянул на меня и отчетливо произнес: «Зло приходит из бездны по грешные души. Покуда существует грех, зло будет приходить.»

Я проснулся мокрый, как мышь; в окно просачивалась зыбкая полутьма близкого рассвета. Светильник был погашен, и масло наполовину заполняло пузатый стеклянный сосуд.

Светильник не мог погаснуть — пока не выгорело все масло. Значит, кто-то его погасил. Не я же? А Генису запрещено входить в мою берлогу.

Пот прошиб меня вторично, и тут я понял, что ощущаю странный запах — тонкий и чуждый человеческому жилищу. Что-то замешанное на мускусе. Одеревенев от внезапного ужаса, я затаил дыхание; мне казалось, что в комнате я не один, что стоит лишь пошевелиться, и откуда-нибудь из темного угла вырвется нечто и...

Что — «и...» я никак не мог вообразить, и от этого отчаяние мое становилось лишь глубже.

Я успел много раз умереть и воскреснуть, пока тело мое перестало быть средоточием ледяных волн, гуляющих под кожей, а естество мое перестало быть комком полуживотного страха. Рассвет вливался в окна Картахены, и, к счастью, в мое окно он вливался тоже. Берлога моя была пуста — в том смысле, что никого и ничего постороннего в ней не появилось — и захламлена, как обычно. Только след странного запаха, да неведомо как погасшая лампа.

«Зло приходит из бездны, — подумал я. — Клянусь девой Стефанией, как сказал бы Аугустин Муньос!»

Я вдруг понял, что частичка моей души принадлежит уже не одному мне. «Око бездны». Зло смотрит из бездны, и недавно оно углядело меня.

Холодная дрожь снова сотрясла мое тело.

Бог мой, да я так невесть чего навыдумываю! Прочь отсюда, прочь из четырех стен, на воздух, на улицу, под утреннее небо...

Я с грохотом ссыпался по лестнице, тревожа соседские сны, и с завистью подумал, что соседям наверняка снится что-нибудь приятное. Прохладный утренний ветерок и какая-то первозданная невинность нарождающегося дня ошеломили меня, и я застыл на булыжной мостовой напротив дома, в котором появился на свет и в котором вырос, словно увидел дом впервые. Восток розовел, и вразнобой щелкали птицы, встречая просыпающееся Солнце.

Если и осталась где-нибудь тьма, то разве что в виде осадка на задворках моей души.

Но я прекрасно знал, что тьма никогда не уходит бесследно и безвозвратно. Особенно из души.

Помощнику Альфонсо Баройя надоело платить мне по полмонеты в день спустя неделю. Что же, сказал я, никто не посмеет заявить, что Мануэль Мартин Веласкес не старался.

Никто и не заявил. Но Торреса мне можно было больше не искать. Как и Фернандо Камараса. Однако история эта все не шла у меня из головы. Ночные кошмары посещали меня еще дважды, но не такие леденящие, как в самый первый раз. Я мало помалу обретал былое душевное равновесие, хотя что-то внутри меня все-таки переменилось, я это чувствовал.

Не могу сказать, чтобы меня тянуло к монастырю Эстебан Бланкес, но я поклялся, что при случае постараюсь распутать странную загадку с исчезновением людей.

Прошел год. Целый год. Я за это время отследил много неверных жен и мужей, отыскал украденных вещей и даже разобрался с убийством помощника Альфонсо Баройя — бедняга ненадолго пережил Сантьяго Торреса, но погиб без всяких загадочных историй: его зарезали на рынке Эдмундо Флорес за горсть серебряных монет, которую он получил с распространителей масла за неделю торговли. Когда я поймал убийцу — заезжего гастролера из Борита-Фе — чинуша, заправляющий магистратом, долго тряс мою руку и заверял, что попытается выбить мне регулярное жалование. Я, естественно, не поверил и оказался совершенно прав. В общем, время шло.

Однажды вечером я обнаружил на своей улице прогуливающегося книгочея Ксавьера Унсуе. Он выглядел таким же старым, седым и бодрым, как и год назад. Только в глазах его появился какой-то нездоровый лихорадочный блеск.

— Веласкес! — воскликнул он, завидев меня. — Я полдня тебя дожидаюсь!

— Что нибудь случилось? — спросил я настороженно.

— Случилось, — мрачно сказал книгочей. — Мы можем где-нибудь поговорить?

— За углом есть вполне пристойная таверна.

— Пристойная? — фыркнул Унсуе, как показалось мне — с легким презрением. — В этом районе разве бывают пристойные заведения?

— Для этого квартала — вполне пристойная, — спокойно парировал я. — Там тебя гарантированно не зарежут в первую же минуту. К тому же, там меня знают.

В «Маньяна» меня действительно знали. И даже могли накормить и напоить в кредит, если бывали трудности с монетой. Хорошо, что такие трудности последнее время случались все реже — я слыл удачливым и пронырливым сыскарем и все больше людей обращались ко мне. Я, если честно, даже стал задумываться о более приличествующем жилье в более приличествующем квартале Картахены.

— Так что же стряслось? — спросил я, когда мы уселись за стол в самом дальнем углу таверны и пригубили первое пиво.

Старик поднял на меня испытующий взгляд. Снова заблестели его глаза, а в паутине глубоких морщин словно бы запутался немой вопрос.

— Скажи-ка, Веласкес, — спросил книгочей немного погодя. — С тобой никаких странностей не происходит? Ну, там, дурные сны, или необъяснимые желания... наведаться к Эстебан Бланкес, например. А?

Я задумался. Сны... Сны бывают, этого не скрыть. А вот необычных желаний я припомнить не смог. Впрочем, я понимал о чем на самом деле спрашивает книгочей. Печать той самой книги. Он считает, что раз я открывал «Око бездны» — на меня легла некая зловещая печать. И якобы однажды я обнаружу, что не принадлежу сам себе.

— Нет, Ксавьер Унсуе, — ответил я, как мне показалось — вполне искренне. — Я не чувствую над собой проклятия. Что же касается дурных снов — так они всем периодически снятся. Даже праведникам. Это все, что ты хотел услышать?

Книгочей продолжал сверлить меня взглядом. Скорее всего, он не поверил, что я ничего особенного в себе не замечаю. Потом угрюмо уставился в полупустую пивную кружку.

— Книгой снова заинтересовались, — сказал он тихо.

Я едва не подскочил на лавке. Неужели пришло время разгадать загадку книги и монастыря? Я ведь поклялся разгадать ее когда-нибудь. Правда, мне совершенно не верилось, что случай подвернется так скоро.

— Кто? — спросил я, подавляя в себе целую бурю противоречивых чувств.

— Рикардо Эчеверья. Студент.

— Как давно?

— Он ходит ко мне уже второй год. Сегодня утром я заметил, что он подходил к полке с монастырскими книгами.

— И это все? — протянул я с сомнением.

— Он дотрагивался до книги. Я видел. Возможно, даже не в первый раз.

— И что ты хочешь от меня?

— Проследи за ним, — шепотом попросил Унсуе. — Я так больше не могу.

— Не можешь чего? — жестко спросил я. — Не можешь молчать, когда твои читатели идут на смерть?

Унсуе враз стал казаться даже не старым — дряхлым.

— Раньше, выходит, мог? — продолжал я. — А, книгочей? Что это с тобой вдруг случилось?

Я понимал, что поступаю жестоко. Но остановиться не мог.

Некоторое время мы просидели в звенящем молчании. Наконец я слегка оттаял.

— Сколько у нас времени? У нас... и у него?

— Не знаю, — все еще шепотом ответил Унсуе. — Думаю, с неделю.

— Где он живет?

— В студенческом приходе Санта-Розалины, невдалеке от собора. Знаешь где это?

— Знаю, — вздохнул я. — Как, говоришь, его зовут? Родриго Эчеверья?

— Рикардо. Рикардо Эчеверья, — поправил меня книгочей. Впрочем, я прекрасно запомнил имя и с первого раза. Я ведь сыскарь все-таки, а не выживший из ума нищий с Муэрта Фолла.

— Ладно, — отрезал я. — Я займусь этим. Постарайся никуда не отлучаться из своей норы, ты можешь мне понадобиться в любое время, — я встал и бросил на стол медную монетку.

— И вот еще что, — добавил я несколько мягче. — Прости, что я был с тобой так резок, Ксавьер Унсуе...

Мне показалось, что от меня испуганно отшатнулось что-то огромное и темное. Словно заметило во мне нечто губительное для себя.

М-да. И это называется, я никаких странностей около себя не замечаю.

За неделю я изучил жизнь Рикардо Эчеверья буквально по часам. Чем занимается, куда и когда ходит, когда спит, когда есть — словом, все-все-все. Я не мог не заметить, что ведет он себя не совсем обычно — часто замирает на улицах, словно в задумчивости, а потом в друг начинает недоуменно вертеть головой, словно не может понять где находится и как здесь очутился. Знакомые его тоже отметили, что Рикардо последнее время стал рассеян и часто не замечает вопросов, с которыми к нему обращаются. Отец Гонсалио, который преподавал в Санта-Розалине философию, слово господне и литературу все это подтвердил, и высказал предположение, что юноша просто устал.

Мне так не казалось. Друзей у Рикардо было немного, и, слава богу, никто из них не знал о природе моих истинных занятий и интересов. Я что-то сочинил им о причинах, по которым якобы разыскиваю Рикардо и едва успел отделаться от них и затеряться в толпе, когда сам Рикардо показался вдали на улице. Он брел, повесив голову, в сторону студенческого прихода; брел с северо-востока. Библиотека Ксавьера Унсуе находится именно там.

Я внимательно наблюдал за ним из-за палатки торговца свечами.

Вот на ком печать безысходности видна была с первого взгляда — такой вид бывает у неизлечимо больных.

Я впервые разглядывал Рикардо Эчеверья так близко.

Он миновал ворота прихода, рассеянно кивнул старику-привратнику, и, прижимая локтем небольшой сверток, направился ко входу в камчой.

Почти сразу же я заметил и Ксавьера Унсуе. Неуклюже пытаясь казаться незамеченным, он шел следом за Рикардо; при этом старый книгочей смешно вытягивал шею и старательно вертел головой. Я поспешил ему навстречу.

Меня он не заметил — я подождал, пока Унсуе пройдет мимо и легонько дернул его за рукав.

Книгочей вздрогнул и обернулся. Затем облегченно выдохнул.

— Это ты, Веласкес! Как вовремя я на тебя наткнулся!

Я не стал уточнять — кто на кого наткнулся в действительности.

— Эчеверья взял книгу! «Око бездны» сейчас у него! Подумать только, я в первый раз заметил пропажу книги раньше, чем пропажу своего читателя...

Унсуе так исступленно и так громко шептал, что прохожие стали оборачиваться, я потянул его с площади прочь, в тихое место под оливками напротив собора.

— Думаешь, это знак, что он собирается направиться в Эстебан Бланкес? — спросил я, когда уверился, что посторонние уши нас не услышат.

Унсуе взглянул на меня, как на умалишенного.

— Конечно! Зачем еще ему книга?

Я пожал плечами:

— По-моему, в монастырь он мог бы и без книги отправиться. Что-то тут не так...

Книгочей сглотнул; кадык под дряблой кожей на горле дернулся, словно пытался вырваться на свободу.

— Не знаю. Все, кто приходит в Эстебан Бланкес без книги, ничего там не находят. Только пыль и запустение. Думаю, книга позволяет заглянуть туда, куда остальным смертным путь заказан.

— Заглянуть — и остаться там навеки? — саркастически хмыкнул я.

— Как знать, — задумчиво сказал Унсуе. — Возможно, заглянув, и мы не захотели бы вернуться в Картахену.

Я помолчал.

— Ладно, — вздохнул я. — Пойду его отговаривать...

Книгочей вцепился мне в руку:

— Нет!

Я удивленно замер.

— Почему — нет? Он же пропадет! Пропадет, как и все остальные!

Ксавьер Унсуе продолжал держать мой локоть с неожиданной для человека его возраста силой.

— За ним нужно проследить, Веласкес! Пойти в монастырь следом за ним, и самим все увидеть. И понять.

Я задумался. В самом деле. Ну, отговорю я сейчас этого одержимого студента, хотя что-то заставляло меня усомниться в успешности подобной попытки. Найдутся ведь другие. Потом. Кто знает, в чьи руки попадет эта книга, когда старый Унсуе умрет?

Действительно, следует разобраться во всем. Я не верил, что книга открывает путь в некий аналог христианского рая — тогда она не называлась бы «Око бездны» и не внушала бы трепет. И никто не сказал бы мне, что зло глядит из бездны — даже во сне не сказал бы. Это злая книга. Иначе бы из-за нее не пропадали люди. Возможно, подсмотрев за Рикардо Эчеверья, я сумею понять, как зло опутывает людей и заманивает их в монастырь. И научусь разбивать его оковы.

И тут же взыграла во мне обычная людская мнительность.

Эй, Мануэль Мартин Веласкес! Очнись! Опомнись! Какое зло? Какие оковы? Не выдумывай ерунды, и не бери на себя роль того, кто судит — что есть зло, что есть добро. Не твое это дело, ты ищи жуликов и неверных жен, да дуй свое пиво в грязных тавернах. Бороться со злом — удел героев.

Да и как его представить и овеществить — зло? Что ты ожидаешь встретить в монастыре? Что или кого? Дьявола с колодой карт? Свору адовых псов, щелкающих зубами? Ты хоть знаешь — что такое настоящее зло?

Нет.

Тогда чего суешься?

Но ведь я поклялся.

Это не имеет значения.

А что тогда, черт побери, имеет значение под этим небом? Что? Серебряные монеты? Так я их уже получил. За ненайденного мною Фернандо Камараса. И за ненайденного мною Сантьяго Торреса. Если изменять собственным клятвам — как себя уважать впоследствии? И как жить, себя не уважая?

— Идет! — потормошил меня Ксавьер Унсуе. — Дева Стефания, он идет!

Я взглянул, стараясь подавить злость на самого себя. Рикардо Эчеверья с тем же свертком под мышкой решительно шагал через площадь прочь от ворот прихода. Шагал быстро и целеустремленно, направляясь вдоль по улице, ведущей к портовому спуску. Оттуда как раз удобно свернуть в сторону дальнего предместья, где расположен монастырь Эстебан Бланкес.

Все. Рассуждать нет времени. Пора действовать. Следить, так следить.

И я двинулся следом за студентом. Ксавьер Унсуе остался стоять под оливками, хотя я полагал, что он отправится за мной.

По-моему, он испугался.

Я умею идти за человеком по улицам Картахены и оставаться при этом незаметным. Не спрашивайте как — словами этого не объяснишь, да и не люблю я выдавать свои секреты. Но за Рикардо Эчеверья смог бы прокрасться и полный дилетант: студент шел не оборачиваясь и совершенно не глядя по сторонам. Только иногда зыркал под ноги — но лениво, и даже как-то нехотя — и снова, казалось, засыпал на ходу. Странно, но быстрая ходьба вовсе не развеивала впечатление о том, что этот незадачливый парень со свертком под мышкой на ходу дремлет. Наоборот, даже непонятным образом усиливала. Возможно, оттого, что у него двигались только ноги, корпус же и голова, и прижатые к телу руки оставались в неподвижности, как у манекена в мастерской моей покойной мамаши.

Мы миновали поворот к порту; как я и ожидал Эчеверья свернул направо и углубился в кварталы Тортоза Бенито — нескончаемые кривые улочки, двух и трехэтажные домишки, кое-как слепленные из известняка, глухие заборы и пыльные ветви персиков и олив над заборами. За этими неприступными оградами то и дело взлаивали цепные псы — более удачливые родичи тех, что бродили вечно полуголодными по городской свалке около Эстебан Бланкес. Я иногда обгонял Эчеверью, торопливо минуя многочисленные боковые улочки, дожидался его и снова обгонял. Я кружил вокруг него, словно хищник вокруг ничего не подозревающей добычи.

И все время вспоминал, что пока еще могу его остановить.

К монастырю Эчеверья вышел даже раньше, чем я ожидал. Неутомимый ходок этот студент, а ведь сразу и не скажешь. Я устроился за высокой и наименее смердящей кучей — по-моему, вывезенным строительным мусором — и приготовился наблюдать.

Рикардо Эчеверья вышел из окраинного переулка и стал торопливо спускаться в лощину по извилистой тропе.

Солнце лишь мало-помалу клонилось к отдаленным мусорным кучам на дальнем краю лощины. Только бы этот студент не стал выжидать до ночи, подумал я с неясным напряжением. Торчать здесь в темноте? Нет уж, увольте. Не стану я находиться рядом с Эстебан Бланкес ночью, и парню этому не позволю. Возьму за шкирку и отведу в приход, к таким же как он обормотам с ветром в голове.

Откуда появились собаки (или волкособаки) я заметить не успел. Просто несколько мусорных куч у тропинки вдруг оказались сплошь под лапами этих тварей. Их было много, десятки, и все они стояли вдоль тропы и молча глядели на Рикардо Эчеверью. Словно почетный караул на торжественном выходе короля в Эскуриале.

Впервые за последние час или два Эчеверья очнулся от своего непонятного оцепенения. Он завертел головой, оглядывая собачий караул, и крепче прижал к себе сверток.

Собаки молчали. Ни рыка, ни лая — могильное, и оттого кажущееся зловещим, молчание.

Противный и такой знакомый холодок прогулялся по моей спине — впервые за сегодня.

Эчеверья, как мне показалось, на дрожащих ногах шел мимо собак, и они тянулись к нему влажными носами, не издавая ни единого звука. Это было до жути неправильно, неестественно, невозможно — молчаливая стая. Холод, бездонный холод терзал мое тело.

Дыхание бездны.

Эчеверья скрылся за воротами. Собаки внутрь даже не пытались сунуться, покружили у щели, и помалу потрусили куда-то в сторону.

Я проворно вскочил и тоже поспешил к воротам. Стая тотчас замерла, повернув головы в мою сторону, и мне вдруг показалось, что это не много существ, а одно — многоголовое и чужое.

Мороз стал злее, но не смог поколебать мою решимость.

Мануэль Мартин Веласкес не отступает от собственных обещаний... По крайней мере, пытается в это верить.

Клочья потревоженной паутины шевелились на краях створок. Я разглядел впереди спину Рикардо Эчеверьи — студент входил в храм. Меня он не замечал; по сторонам не глядел и ни разу за весь путь от Санта-Розалины не оглянулся.

Мягко и бесшумно я поспешил за ним.

У входа я прислушался — шаги студента раздавались внутри, но еле-еле. Мне казалось, что они должны были звучать громче.

Я заглянул — Эчеверья как раз приближался к лестнице на чердак.

Шаг. Еще шаг. И еще.

Вокруг было тихо и пусто, но это только сильней било по нервам и подпускало холоду.

И вдруг, когда Эчеверья поднялся на пару ступенек к чердаку, а затем медленно-медленно развернул свой сверток и, словно завороженный колдовским сном, опустил книгу на камень лестницы, я ощутил: что-то мгновенно изменилось в монастыре.

Точнее в храме.

Еще миг назад там, наверху, было пусто и пыльно.

Теперь — нет. Там появилось что-то. Точнее, не совсем так. Там исчезло все, что являлось просто чердаком над храмом Эстебан Бланкес. Теперь там возникло какое-то другое место, и в этом месте обитало нечто.

Не могу объяснить лучше.

Рикардо Эчеверья, по-прежнему сонный и покорный чужой воле, поднимался по ступеням. Мне мучительно захотелось окликнуть его, остановить, задержать, спасти. Я еще мог это сделать — лестница была достаточно длинная.

Но я промолчал.

И студент беспрепятственно поднялся на самый верх, и ступил туда, где раньше был просто чердак, а теперь возникло то самое чужое место.

Не могу сказать — как долго я торчал у храмовых врат, пригвожденный к полу. Наверху было тихо.

А потом Рикардо Эчеверья закричал. Это не был вопль ужаса, или испуга. Это был глас обреченности.

Я сам не заметил, как взлетел по лестнице, на самый верх. Помню, я очень удивлялся, что сапоги не скользят, словно по льду. Говорят, что лед скользкий.

Все-таки это оставалось похожим на обыкновенный пыльный чердак, но только необъяснимым образом увеличившийся в сотни раз. Зыбкий свет сочился откуда-то сверху, был он слабым и неверным, и скорее скрадывал, чем освещал.

Рикардо Эчеверья стоял на коленях чуть впереди меня, метрах в двадцати, и к нему по стылым камням ползло нечто. Нечто бесформенное, похожее на мешок, или бурдюк. Оно было таким чужим, что даже не вызывало обычного страха. Оно само было страхом.

Злом из бездны.

Всхлип — всхлип, не крик — примерз у меня к гортани. Я окаменел. Стал таким же камнем, как свод храма, пол чердака. Как монастырские стены. Но я мог видеть, в отличие от настоящего камня.

Когда оно приблизилось к студенту, снаружи еле слышно взвыли собаки. Студент упал — оно стало наползать на него, словно чудовищная, безликая и бесчувственная амеба. И я буквально всем естеством ощутил, что студент исчезает, растворяется в окружающем, теряет сущность. Расстается с душой. Руки его безвольно дергались — слабо-слабо. Скребли камень.

Я не мог представить, что он чувствует. Но я точно знал — Рикардо Эчеверья страдает. Страдает так, что смертному вообразить это невозможно. А потом это бесформенное вдруг отрастило две словно бы руки — могучих и длинных, и стало мять Рикардо Эчеверья, будто пластилиновую куклу. Лепить из его плоти каменную статую. Не знаю, почему каменную — возможно потому, что в только что живом человеке не осталось ни капли тепла. Потому и пришло мне в голову такое сравнение.

Несколько выверенных движений — и кукла отброшена в сторону; она, нелепо разведя руки в стороны и изогнувшись, как от непереносимой боли, прыгает по полу, и неожиданно встает на ноги. И застывает — это более не человек, это просто статуя, имя которой Боль и Страдание.

Отныне и навсегда.

Я откуда-то точно знал это — навсегда Боль, и навсегда Страдание.

А секундой позже я заметил еще кое-что.

Эта статуя не была единственной на внезапно разросшемся чердаке храма Эстебан Бланкес. Их были сотни. А, возможно и тысячи — злу всегда хватает времени. Они стояли как лес, как застывшая толпа, каждый в своей позе, но все носили одно и то же имя.

Боль и Страдание навсегда.

А потом зло взглянуло на меня, этот взгляд оказался холоднее, чем самый первый сон о бездне.

* * *

Я не помню, как оказался снаружи. И понятия не имею, почему бездна меня отпустила, а не превратила в одну из статуэток, замороженных и выпитых до донышка на самом краю вечности. Я валялся меж двух мусорных куч, прижимая к груди проклятую книгу, а мой сапог осторожно обнюхивала тощая черная собака.

Одежда была липкой — снаружи от грязи, изнутри от пота. Руки с книгой тряслись, несмотря на то, что я прижимал их к телу. Небо полнилось звездами, чуть в стороне от Картахены висела едва выщербленная луна, заливая зыбким призрачным светом необъятный пустырь и монастырские стены, похожие на клок темноты, упавший с густо-фиолетового неба.

Эстебан Бланкес. Средоточие зла. Которое всегда возвращается, потому что мир полон таких людей, как ты, Мануэль Мартин Веласкес. Который вместо того, чтобы попытаться задержать одурманенного Рикардо Эчеверью, сумел лишь стать свидетелем его гибели. Даже нет, не гибели — гибель это просто шаг за край, в черноту.

Я вдруг остро понял, что такое рай. Не кущи и не пение ангелов, вовсе нет. Рай — это благо черноты, это шанс не превратиться в статую по имени Боль и Страдание, обреченную на вечность подле зла, а возможность просто исчезнуть во мраке.

Ты не дал этого шанса студенту, Мануэль Мартин Веласкес. И покуда существуют такие как ты — зло будет возвращаться.

Осознание этой простой истины отозвалось во мне судорожным всхлипом. И одновременно пришло знание. Не обращая внимания на близость собаки, я сел, и раскрыл книгу. Сразу на нужной странице.

Ты не можешь прогнать зло. Но отогнать, отогнать на долгое время — можешь.

За жизнь всегда платят жизнью, Мануэль Мартин Веласкес. За страдание — страданием. За предательство — искуплением. Но плата никогда не бывает слишком высокой.

Отгони зло своим именем — отгони как можно на более долгий срок. Чем тверже останется твой дух во время короткого пути к монастырскому храму и крутой лестнице, тем дольше книга будет дремать на полке какого-нибудь книгочея. Пусть ноги слабеют и оскальзываются на мусоре, зато у тебя достанет сил ни разу не оглянуться и не замедлить шаг.

И пусть безмолвный собачий караул будет тому свидетелем — ты ни разу не оглянешься на этом пути.

* * *

Вскоре после рассвета через пустырь-свалку проковыляли два человека. Старый книгочей Ксавьер Унсуе и нищий, которого звали Аугустин Муньос. Они направлялись к монастырю.

— Что-то собак не видно, — озабоченно пробормотал книгочей. — Ты же говорил, что тут пропасть собак!

— Не видно, и к лучшему, клянусь девой Стефанией, — беспечно ответил Муньос, при каждом шаге вдавливая в мусор пятку отполированного сотнями рук посоха — обычной деревянной палки. — Никогда мне эти твари не нравились!

Аугустин Муньос предавался мечтам. О том, как он сейчас вынесет из этого странного, но ничуть не опасного места книгу, отдаст ее простофиле-книгочею, получит несколько монеток... А у «Карменчиты», где очень дешевое пиво, уже с нетерпением поджидают приятели по Муэрта Фолла...

Наконец виляющая тропинка привела их к обветшавшим воротам.

— Никого! — с отчетливым удовлетворением объявил Аугустин Муньос. — Я быстро! Да не трясись ты, я тут много раз бывал.

Книгочей неуверенно кивнул. Он до последней минуты надеялся, что по дороге встретит Веласкеса и Эчеверью. Он и сейчас еще продолжал надеяться.

Муньос скользнул в щель между створками и, постукивая посохом о вымощенное камнями монастырское подворье, поковылял ко входу в храм. Вход почему-то напомнил Ксавьеру Унсуе ненасытную пасть, Врата Ругиана из книги Айтора Вилларойя «Предел невозможного».

Книгочей вздрогнул от собственных мыслей. Слишком уж зловещим получилось сравнение. А потом он вдруг заметил: вид храма как-то неуловимо изменился. И старый камень поднимающихся к небу голов будто бы посветлел. И кресты вроде бы стали поблескивать на солнце.

Да и покрытые лишайником стены вдруг стали казаться чуть ли не празднично-нарядными.

Ксавьер Унсуе медленно-медленно, по-стариковски подволакивая ноги, вошел на монастырское подворье. К входу в храм он не стал приближаться. Почему-то его потянуло на зады, за храм, к дальней из скитских башен.

Он шел долго, недоверчиво прислушиваясь к собственным ощущениям. Под ногами сухо похрустывала мелкая каменная крошка.

За храмом Ксавьер Унсуе обернулся и еще раз поглядел на изменившееся сердце монастыря Эстебан Бланкес. На храм в центре подворья.

И вдруг понял, что изменилось.

Голов у храма теперь было не семь, а восемь. Маленькая, всего по пояс, башенка из кремового камня возносила на уровень человеческой груди такой же маленький купол, увенчанный алонсовским крестом. Отчего-то Ксавьеру Унсуе подумалось, что она очень похожа на молодой древесный побег, который со временем вырастет и потемнеет.

Но эта мысль мелькнула, и исчезла, едва старый книгочей увидел под маленьким куполом ослепительно белую надпись — еще ослепительно белую, не успевшую потемнеть от времени, как на других, уже выросших головах храма Эстебан Бланкес.

Три слова. Имя.

Мануэль Мартин Веласкес.

— Эй, книгочей! — закричал от входа в храм Аугустин Муньос. — Ты где? Получай свою книгу!

Но Ксавьер Унсуе не услышал этого зова. Прижав руки к сердцу, он медленно осел на древние камни монастырского подворья, и мертвыми невидящими глазами вперился в небо над окраиной Картахены.