Римская империя пала под натиском северян. Династия Цезарей уничтожена… казалось бы, до последнего человека. Варвары прячут похищенного Ромула — единственного законного наследника Римского престола. Правда или легенда?

Чтобы узнать это, в смертельно опасное путешествие отправляется горстка храбрецов, последняя надежда императора, последний легион…

Последний легион : роман / Валерио Массимо Манфреди; пер. И. Голубевой Издательство «АСТ» Москва 2005 5-17-028587-6 Valerio Manfredi L'ultima legione

Валерио Массимо Манфреди

Последний легион

Я хотел бы поблагодарить Карло Карлеи и Питера Рейдера, которые помогли мне превратить идею в данный роман с учетом пригодности его к переделке в киносценарий; их вклад значительно обогатил эту историю.

ПРОЛОГ

Все это — воспоминания Мирдина Эмриса,

друида из священного Глевского леса, —

римляне называли его Меридием Амброзином.

Я взял на себя задачу записать их, чтобы те,

кто будет жить после меня, не забыли о событиях,

которым я был последним свидетелем.

Я давно перешагнул порог предельного возраста и не могу объяснить, почему моя жизнь все не прекращается, почему она так превысила пределы, обычно отпускаемые природой человеческим существам. Возможно, ангел смерти просто-напросто забыл обо мне, а возможно, он решил дать мне еще немножко времени, чтобы я успел раскаяться в своих многочисленных грехах, и грехах довольно серьезных. Впрочем, это всего лишь самонадеянное предположение. Я всегда страдал непомерной гордыней из-за ума, дарованного мне Господом, и я позволял себеиз чистого тщеславиядаже сочинять небылицы о собственном ясновидении, и даже о том, что якобы обладаю силами, которыми может обладать лишь Высший Творец, и о том, что меня защищают Его слуги… да, и все эточтобы утвердиться среди людей. Ох, да, я даже посвятил себя запретным искусствам, я записывал древние языческие молитвы жрецов, живущих в этих землях в стволах деревьев… И все же я верю, что не творил зла. Какое зло может быть в том, чтобы слушать голос нашей древней Матери, голос самой Природы, и голос ветра, шумящего в ветвях, и песни соловьев при луне, или журчание весенних вод и шелест сухой листвы, когда холмы и долины одеваются в сияющие одежды осени, и этот тихий солнечный закат предвещает наступление зимы?..

Сейчас идет снег. Большие белые снежинки танцуют в неподвижном, воздухе, и безупречный покров одевает холмы, что возвышаются за этой молчаливой долиной, и эту уединенную башню. Интересно, похожи ли Долины Вечности на это место? Если они таковы, смерть может оказаться желанной, и мысль о последнем приюте не испугает.

Как много времени прошло! Как давно были те кровавые, шумные дни ненависти и войны, судорог умирающего мира, который я считал бессмертным и вечным, и гибель которого увидел собственными глазами… Теперь, когда я готовлюсь совершить последний шаг, я ощущаю потребность записать историю этого рушащегося мира и рассказать, как последнее семя подгнившего дерева очутилось в этой далекой стране, где оно пустило корни и дало начало новой эры.

Я не знаю, достаточно ли времени отпустит мне ангел смерти, не знаю я и того, выдержит ли мое старое сердце напор чувств, оживленных воспоминаниями, — ведь эти чувства едва не разорвали меня на части, когда я был куда моложе; но не позволю себе ослабить старания. Я однажды видел это издали, но я думал, что эта картина навсегда стерлась из моей памяти, поблекла, как блекнут постепенно древние фрески.

Я думал, что взять перо и коснуться им чистого листа пергаментаэто все, что нужно, чтобы восстановить историю, выпустить ее на свободу, как вырывается на свободу река в дни таяния снегов,но я ошибался. Сначала я должен пробудить образы, восстановить всю силу их цвета, оживить лица и голоса, наполнявшие те далекие годы. Я должен также воссоздать то, чего не видел собственными глазами, как драматург проигрывает в уме сцены и события, в который сам не принимал участия.

Сейчас на холмы Карветии падает снег. Вокруг все бело и тихо, и последний свет дня медленно угасает…

Из народов, далеких друг другу, ты создал единство.

Рутилий Намациан,De Reditisuo, 63

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА 1

Дертона, полевой лагерь легиона Nova Invicta,

Anno Domini 476, 1229 год по основанию Рима.

Солнечный свет просочился сквозь облака, накрывшие долину, и кипарисы внезапно выпрямились, словно стражи, стоящие на гребнях холмов. На краю скошенного поля вдруг на мгновение возникла тень, согнувшаяся под вязанкой хвороста, — и тут же снова растаяла, как сон. Откуда-то донесся крик петуха, возвестивший начало очередного серого, свинцового дня, — но звук мгновенно заглох в густом тумане. Ничто не способно было проникнуть сквозь эту плотную завесу, кроме человеческих голосов.

— Проклятый холод.

—Да уж, сырость пробирает до самых костей.

— Это все туман. В жизни такого тумана не видывал.

— И я тоже. И еще я не вижу нашего завтрака.

— Ну, может, ничего съестного и не осталось.

— Даже капли вина, чтобы мы могли согреться?

— И еще нам не платят уже третий месяц.

—Я больше не желаю такое терпеть, с меня достаточно. Чуть ли не каждый год — новый император, а варвары захватили все ключевые посты, да теперь еще и это: какой-то сопляк на троне Цезаря! Тринадцатилетнее отродье, не способное даже поднять скипетр, — и кто-то предполагает, что оно должно завоевать мир! Ну, западную часть, по крайней мере. Нет, это не для меня, я намерен смыться. Как только смогу — сбегу из этой армии и отправлюсь своим путем. Найду себе маленький островок, где можно разводить коз и варить сыр. Не знаю, как вы, а я уже все решил.

Легкий ветерок прорвал пелену тумана, и стала видна группа солдат, съежившихся вокруг жаровни. Это были караульные, ждавшие смены. Руфий Ватрен, испанец из Сагунтума, повернулся к своему товарищу — единственному, не произнесшему ни слова жалобы:

— А ты что скажешь, Аврелий, ты со мной согласен?

Аврелий ткнул в жаровню концом меча, тем самым, оживив пламя, тут же взметнувшееся вверх и выбросившее в молочный туман фонтанчик искр.

— Я всегда служил Риму. Что еще я могу делать?

Над группой повисло долгое молчание. Мужчины переглядывались, внезапно охваченные чувством тревоги.

— Он никогда не выпускал из рук меч, — сказал Антоний, старший офицер. — Он всю жизнь провел в армии. Он даже не помнит, чем занимался до того, как стал солдатом. Он просто не знает, как это — жить по-своему и делать что-то другое. Верно, Аврелий?

Он не дождался ответа, однако в свете ожившего огня увидел печальное лицо Аврелия.

— Он думает о том, что нас ждет впереди, — заметил Ватрен. — Мы вновь овладели ситуацией. Если можно верить тому донесению, которое я слышал, отряды Одоакра взбунтовались и атаковали Тицинум, где скрывался отец императора, Орест. Говорят, он направляется в Пласенту, и что он рассчитывает на нас, надеясь, что мы заставим тех варваров образумиться и послужим опорой для пошатнувшегося трона юного Ромула Августа. Знаете, я не уверен, что на этот раз нам удастся это сделать. Если хотите знать, что я думаю, так вот: я всерьез в этом сомневаюсь. В те три раза, когда…

— Погоди-ка… вы это слышали? — перебил его солдат, что сидел ближе всех к частоколу, окружавшему лагерь.

— Это оттуда, — сказал Ватрен, внимательно всматриваясь в пустынный пока что лагерь, в покрытые инеем шатры. — Наверное, дневная стража собралась, наконец, сменить нас.

— Нет! — возразил Аврелий. — Это донеслось снаружи. Такой шум, как будто…

— Всадники, — кивнул Канид, легионер из Арелата.

— Варвары, — сделал вывод Антоний. — Мне это не нравится.

И в это самое мгновение на узкой белой дороге, ведшей от холмов к лагерю, появились вынырнувшие из тумана всадники.

Они выглядели весьма внушительно на массивных сарматских конях, укрытых к тому же металлической кольчугой; на самих воинах были металлические шлемы конической формы, ощетинившиеся крестами. Длинные мечи висели на их поясах, а светлые или рыжие локоны развевались в насыщенном туманом воздухе. Черные плащи падали на штаны, сшитые из такой же грубой, темной шерстяной ткани. Благодаря туману и расстоянию варвары казались похожими на демонов, вырвавшихся из ада.

Аврелий перегнулся через частокол, чтобы получше рассмотреть отряд, подходивший все ближе и ближе. Лошади трусили по лужам, оставшимся на дороге после ночного дождя (он прошел как раз перед началом снегопада), разбрызгивая жидкую грязь.

— Это герулы и скирийцы, из имперской армии, может даже, люди Одоакра. Мне это не нравится. Что они тут делают в такой час, и почему нам ничего о них не сообщили? Пойду-ка доложу командиру.

Он сбежал вниз по ступеням и поспешил через лагерь к преториуму. Командующий армией, Манил Клавдиан, был ветераном, его возраст приближался к шестидесяти, и в юности он вместе с Атием воевал против Атиллы. В этот ранний час Манил был уже на ногах, и в тот момент, когда Аврелий вошел в его шатер, как раз прикреплял к поясу ножны.

— Командир, к лагерю приближается вспомогательный отряд герулов и скирийцев. Нам никто не говорил, что они должны появиться, и мне это не нравится.

—Мне тоже, — встревоженным тоном откликнулся старший офицер. — Разверни стражников и открой ворота. Надо выяснить, зачем они явились.

Аврелий побежал к частоколу и передал Ватрену распоряжение: лучники должны занять свои позиции. Затем он отправился на сторожевой пост, собрав по дороге всех, кого мог, и, распахнув ворота преториума, вышел уже вместе с командующим. Ватрен тем временем разбудил весь лагерь — осторожно, без шума, поднимая солдат по одному, обойдясь без громких горнов и вообще почти без звуков.

Командир уже полностью вооружился и даже надел шлем, что служило знаком того, что он воспринимает ситуацию как крайне серьезную. По обе стороны от него шагали солдаты его личной охраны. Один из них возвышался над остальными, как башня; это был Корнелий Батиат, гигантский эфиоп с черной, как уголь, кожей, — он никогда даже на шаг не отходил от своего командира. На его левом плече висел римский меч, а на правом — топор варваров, с двойным лезвием.

Приближавшийся к лагерю отряд тем временем придержал лошадей, и человек, ехавший во главе варваров, поднял руку, давая знак к остановке. У него были густые рыжие волосы, заплетенные в две длинные косы, падавшие на плечи. На нем был плащ, отделанный лисьим мехом, а шлем украшала корона из крошечных серебряных черепов. И его манера держать себя тоже подчеркивала высокое положение этого человека.

Не сходя с седла, он обратился к командиру Клавдиану на грубой гортанной латыни:

— Благородный Одоакр, глава имперской армии, приказывает тебе сдать командование легионом. С сегодняшнего дня командовать им буду я. — Он швырнул к ногам Клавдиана пергамент, свернутый в трубку и перевязанный кожаным шнурком, и добавил: — Эго письменный приказ о твоей отставке и выходе на пенсию.

Аврелий наклонился было, чтобы поднять пергаментную трубку, но командир остановил его властным взмахом руки. Клавдиан происходил из древнего аристократического рода, гордившегося тем, что их прямой предок — некий великий герой Республиканского Века, и он воспринял жест варвара как нестерпимое оскорбление. Но он ответил, не теряя самообладания:

—Я не знаю, кто ты таков, и меня это совершенно не интересует. Я принимаю приказы только от благородного Флавия Ореста, главнокомандующего имперской армии.

Варвар обернулся к своим людям и крикнул:

— Арестуйте его!

Воины соскочили на землю и бросились вперед, выхватив мечи из ножен; было совершенно очевидно, что им было приказано убить всех, кто находился в лагере. Стражи не замедлили с ответом, и одновременно на лагерных укреплениях появился отряд лучников, державших в руках луки с уже наложенными стрелами. По приказу Ватрена они выстрелили без малейших сомнений. Почти все всадники первой линии были убиты на месте, а заодно упали и многие лошади. Раненные или перепуганные, они поволокли своих всадников прочь, тем самым, усилив беспорядок.

Однако других это не остановило; варвары соскочили с седел, чтобы в них было труднее попасть, и стремительно бросились на стражей Клавдиана. Батиат ринулся в свалку, несясь, как пушечное ядро, и рассыпая направо и налево бешеные удары. Многие из варваров явно никогда не видывали чернокожего человека, и они отступили, испуганные его видом. Гигант-эфиоп рассекал их мечи и разбивал вдребезги щиты, а заодно крошил в капусту головы и руки, с невероятной скоростью вращая свой топор и крича во все горло: «Смотри, вот каков черный человек! Ненавижу вас, веснушчатые свиньи!» Однако в азарте драки он отошел слишком далеко от командира Клавдиана, и левый фланг оказался неприкрытым. Аврелий, краем глаза заметив вражеского воина, метнувшегося к командиру, поспешил на помощь, однако его щит не успел отразить копье варвара, и оно погрузилось в плечо Клавдиана. Аврелий закричал:

— Командир! Командир ранен!

В это время ворота лагеря широко распахнулись, и оттуда на полном скаку вырвался отряд тяжелой кавалерии в полном боевом снаряжении. Варвары были мгновенно перебиты, и лишь нескольким удалось вскочить на спины коней и удрать вместе со своим предводителем.

Вскоре после этого, но уже по другую сторону холмов, они докладывали о происшедшем своему командиру, скириайцу по имени Мледон, слушавшему их с презрительной усмешкой на лице. Предводитель потерпевшего поражение отряда пробормотал, наконец, свесив голову:

— Они… отказались. Сказали «нет».

Мледон сплюнул на землю, потом кликнул своего адъютанта и приказал ему трубить построение. Низкие звуки горнов прорезали пелену тумана, все еще окутывавшего землю, словно саван.

Командира Клавдиана осторожно уложили на дощатую кровать в лазарете, и хирург приготовился извлечь копье, все еще торчавшее из плеча.

Древко уже отпилили, чтобы оно, раскачиваясь туда-сюда, не ухудшило дела, однако наконечник вошел в плоть как раз под ключицей, и можно было подозревать, что он задел легкое.

Помощник хирурга раскалил на углях полосу железа, готовясь в нужный момент прижечь рану.

На укреплениях внезапно взорвались трубы, послышались тревожные крики. Аврелий выбежал из лазарета и быстро поднялся наверх; там он остановился рядом с Ватреном, всматривавшимся в горизонт. Склоны дальних холмов были сплошь усеяны воинами в черном.

— Великие боги, — пробормотал Аврелий, — да их там тысячи!

— Вернись к командиру и доложи ему, что происходит. Я, правда, не думаю, что нам есть из чего выбирать, но все равно скажи ему, что мы ждем его приказа. Аврелий добрался до лазарета как раз в тот момент, когда хирург выдернул наконечник копья из плеча раненного командира, — и увидел, как лицо благородного патриция скривилось от боли. Аврелий подошел поближе.

— Командир, варвары атакуют нас. Их многие и многие тысячи, и они окружают наш лагерь со всех сторон. Каков будет приказ?

Кровь из раны щедро хлынула на руки и лицо хирурга и его помощника, делавших свое дело. Помощник подал врачу раскаленное железо. Хирург ткнул его в рану, и командир Клавдиан застонал, стиснув зубы, чтобы не закричать. Ядовитая вонь горелой плоти наполнила маленькое помещение, клубы плотного дыма поднялись от красного железа, все еще шипевшего в ране.

Аврелий начал было снова:

— Командир…

Клавдиан поднял здоровую руку.

— Слушай… Одоакр хочет уничтожить нас, потому что мы представляем непреодолимое препятствие для него. Наш легион, Nova Invicta, — это остаток прошлого, но варвары все равно нас боятся. В легионе ведь только римляне, из Италии и провинций; он знает, что мы никогда ему не подчинимся. Потому он и хочет, чтобы все мы погибли. Отправляйся сейчас же к Оресту, он должен знать, то тут происходит. Расскажи ему, что мы окружены… что мы отчаянно нуждаемся в его помощи…

— Пошли кого-нибудь другого, — ответил Аврелий, — умоляю тебя. Я хочу остаться здесь. Все мои друзья тут.

— Нет. Ты должен выполнить мой приказ. Только ты один сумеешь это сделать. Мы пока еще удерживаем мост на Олубрии; варвары наверняка первым делом бросятся туда, чтобы отрезать нас от Пласенты. Так что поспеши, пока круг еще не замкнулся, поспеши, мчись, не останавливаясь. Орест сейчас на своей вилле за городом, вместе с императором Мы тут сумеем продержаться.

Аврелий склонил голову:

—Я вернусь. Бейте их, как только сможете.

Он повернулся к выходу. Стоявший за его спиной Батиат молча смотрел на своего командира, раненного и смертельно бледного, лежавшего на кровати, залитой кровью. У Аврелия не хватило духа сказать эфиопу хотя бы слово. Он вышел и поднялся на стену, к Ватрену.

—Он приказал мне отправиться за подкреплением; я вернусь так скоро, как только смогу. Не подпускайте их к лагерю, я знаю, мы в силах это сделать!

Ватрен кивнул, не промолвив ни слова.

На его взгляд, никакой надежды у легиона не было, он просто был полон решимости умереть так, как подобает солдату.

Аврелий замолчал, не в силах больше сказать хоть что-то. Потом сунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. В ответ раздалось ржание, и гнедой жеребец подскакал к бастиону. Аврелий прыгнул в седло, дал коню шпоры и умчался к задним воротам. Ватрен приказал, чтобы ворота открыли ровно на такое время, чтобы всадник очутился снаружи, а потом снова заперли.

Ватрен поводил взглядом Аврелия, направившегося к мосту через Олубрию. Стражи, стоявшие у моста, сразу поняли, что происходит, когда большая группа варваров отделилась от общей массы и поскакала прямиком к ним.

— Он сумеет это сделать? — спросил Канид, стоявший рядом с Ватреном

— Ты имеешь в виду, вернется ли он? Да. Пожалуй, — ответил Ватрен. — Аврелий — лучший из нас — Однако тон его голоса и выражение лица говорили о другом.

Ватрен снова посмотрел вслед Аврелию, мчавшемуся по открытому пространству между лагерем римлян и мостом. И вскоре увидел еще один отряд кавалерии варваров, внезапно выскочивший слева — навстречу отряду, приближавшемуся справа; они сдвигались, словно клещи, готовясь схватить Аврелия, — но он несся, как ветер, и его конь стремительно пожирал расстояние между укреплениями и рекой. Аврелий почти лежал на спине коня, чтобы уменьшить сопротивление воздуха и не представлять собой слишком уж легкую цель для вражеских стрел, уже свистевших вокруг него.

—Давай, давай, — прорычал сквозь зубы Ватрен. — Ты можешь это сделать, парень…

И почти в это же самое мгновение он осознал, что нападающих слишком много и что они скоро налетят на солдат, защищающих мост. Аврелий явно нуждался в серьезной поддержке.

— Катапульты! — взревел он.

Легионеры, стоявшие у катапульт, были уже готовы, нацелившись на варваров, приближавшихся к мосту.

— Огонь! — снова закричал Ватрен, и шестнадцать катапульт разом выбросили стрелы в головы двух отрядов, заметно ослабив их ряды. Те, кто оказался выбит из седла, стали препятствием для тех, кто скакал сзади, и ряды варварской конницы смешались. Кто-то полетел на землю с раненной лошади, кто-то просто остановился, не в состоянии скакать дальше… да еще и со стороны моста полетели стрелы. Легионеры, защищавшие мост, сначала выстрелили во врага, послав стрелы горизонтально, а потом подняли луки — и следующая туча стрел понеслась в гущу конников. Множество варваров оказались выбитыми из седел, множество лошадей покатилось по земле, подмяв под себя всадников. Но оставшиеся продолжали атаку, рассыпавшись веером и визжа от ярости.

Аврелий был уже настолько близко к мосту, что стоявшие там солдаты могли услышать его голос. Уже издали, узнав Виба Кадрата, своего товарища по шатру, Аврелий закричал:

— Меня отправили за подмогой! Прикройте меня! Я вернусь!

— Знаю! — крикнул в ответ Кадрат и поднял руку, приказывая остальным обеспечить проход Аврелию. Аврелий пронесся мимо строя товарищей, как молния, и копыта его коня загрохотали по мосту. Солдаты сомкнули ряды за его спиной, щиты звякнули, сближаясь. Первый ряд опустился на колено, а второй стоял во весь рост, и лишь концы копий торчали над сплошной стеной; древки были крепко уперты в землю.

Конница варваров бросилась на этот маленький отряд в слепой ярости, устремившись к последнему оплоту римского порядка словно приливная волна.

Мост был настолько узким, что часть варваров в попытке попасть на него налетели друг на друга и свалились на землю. Другие прорвались к его середине, бешено атаковав защитников. Римляне отступили, но удержали строй. Множество варварских коней оказалось ранено дротиками, другие попятились, унося на себе воинов, пронзенных железными наконечниками копий.

Битва была безжалостной, копья звенели о щиты, люди схватывались в рукопашной… Защитники моста понимали, что каждое выигранное ими мгновение увеличит шансы Аврелия, а это могло означать спасение для всего легиона. И еще они знали, какие страшные пытки ждут их, попадись они в руки врага живыми, — и потому сражались не на жизнь, а на смерть, подбодряя друг друга громкими криками.

Аврелий уже добрался до дальнего края долины и обернулся, прежде чем скрыться в дубовом лесу. Последнее, что он видел, — это что на его товарищей наседают неисчислимо превосходящие их враги.

— Ему удалось! — закричал со стены лагеря Антоний. — Он в лесу, им уже его не догнать! Ну, теперь у нас есть шанс!

—Ты прав, — заметил Ватрен. — Наши друзья на мосту позволили перебить себя, лишь бы Аврелий смог уйти.

На стену поднялся Батиат.

— Как там дела у командира? — спросил Ватрен.

—Хирург прижег рану, но он говорит, копье задело легкое. Командир кашляет кровью, и у него началась лихорадка. — Эфиоп стиснул зубы и сжал гигантские руки в кулаки. — Клянусь, я разорву в клочья любого варвара, что попадется мне на глаза, я разотру его в порошок, я съем его печенку…

Товарищи смотрели на чернокожего гиганта с восторженным изумлением; они слишком хорошо знали, что он слов на ветер не бросает.

Ватрен поспешил сменить тему разговора:

— Какое сегодня число?

—Девятое ноября, — ответил Канид — А не все ли равно?

Ватрен покачал головой.

— Всего три месяца назад Орест представил своего сына Сенату, а теперь он уже должен защищать своего сына от ярости Одоакра. Если Аврелию повезет, он доберется туда примерно к середине ночи. Подкрепление сможет выйти на рассвете и будет здесь через два дня. Если Одоакр еще не занял все мосты и перевалы, и если Орест имеет преданные ему войска, и если он сумеет поднять их сразу, и если…

Его слова были заглушены ударами тревожного гонга, зазвеневшего на сторожевой башне. Стражи закричали:

— Они атакуют!

Ватрена словно хлыстом обожгло. Он мгновенно закричал:

— Поднять знамя! Все — на боевые посты! Машины — на огневые позиции! Лучники — к частоколу! Воины легиона Nova Invicta! Этот лагерь — последний оплот Рима, священной земли наших предков! Мы должны удержать его любой ценой! Покажите этим тварям, что римская честь жива и поныне!

Он схватил метательное копье и помчался к своему месту на укреплении. И в то же мгновение по склонам холмов прокатился вой варваров, и конники тысяча за тысячей ринулись вперед, сотрясая землю. Они волокли за собой боевые колесницы и толкали телеги, нагруженные заостренными кольями, они всерьез подготовились к тому, чтобы взять лагерь римлян. Защитники высыпали на стену, натянув тетивы своих луков, держа в крепко стиснутых кулаках рукоятки дротиков и копья, бледные от напряжения, с покрытыми холодным потом лбами…

ГЛАВА 2

Флавий Орест сам встречал гостей у дверей своей загородной виллы: столичную знать, сенаторов, высших армейских офицеров… все явились с семьями. Лампы были уже зажжены, и обед готов: можно было начинать праздновать тринадцатилетие его сына. И уже три месяца прошло с того дня, когда юный Ромул Августул взошел на трон.

Орест долго размышлял о том, не умнее ли было бы отложить банкет, учитывая драматизм сложившейся ситуации. Кто мог предвидеть бунт Одоакра, с его скирийскими и герулскими войсками!

Но, в конце концов, он решил, что незачем усиливать панику, внезапно меняя планы. В конце концов, его самый закаленный отряд, легион Nova Invicta, обученный на манер древних римских легионов, именно в этот момент движется сюда ускоренным маршем. А его брат Павл приближается со стороны Равенны, ведя с собой еще более отборные части. Так что скоро восстание будет подавлено.

Флавия Серена пребывала в дурном расположении духа, тревожилась и злилась. Орест пытался скрыть от своей жены падение Тицинума, однако думал, что она, пожалуй, знает куда больше, чем кажется.

Взгляд Ореста упал на меланхоличную фигуру, остановившуюся в дверях таблиния. Поза Флавии поразила его, словно жестокий упрек. Флавия всегда была против того, чтобы Ромул занимал трон, а уж нынешний праздник и вовсе раздражал ее сверх всякой меры. Орест подошел к жене, стараясь скрыть внутренние колебания и досаду.

— Почему ты держишься в стороне? Ты хозяйка этого дома и мать императора Тебе бы следовало быть в центре внимания, в центре праздника!

Флавия Серена посмотрела на мужа так, будто произносимые им слова были полностью лишены смысла, и ответила резко:

— Ты добился своего, утешил собственные амбиции, подставив невинное дитя под смертельную угрозу!

—Он не ребенок! Он уже, по сути, юноша, и его специально учили и готовили к тому, чтобы он стал монархом. Мы обсуждали все это множество раз; я надеялся, что ты хотя бы на сегодняшний день забудешь о своем дурном настроении. Что тебя так тревожит? Оглянись вокруг! У нас в гостях замечательные люди, твой сын счастлив, его воспитатель им доволен; Амброзин — мудрый человек, и ты всегда доверяла его суждениям

—Да как ты вообще можешь болтать подобную ерунду? Все, что ты выстроил, уже разваливается на куски! Одоакр, который клялся поддерживать тебя, поднял своих варваров, они взбунтовались и сеют вокруг смерть и разрушение!

—Я заставлю Одоакра остановиться и обсудить новые условия соглашения. В конце концов, подобное случается не в первый раз. Варварам ни к чему окончательно разрушать империю, которая дает им и земли, и деньги.

Флавия Серена вздохнула и на мгновение опустила взгляд, потом решительно посмотрела прямо в глаза мужа.

— Правда ли то, о чем твердит вокруг Одоакр? Правда ли, что ты обещал ему вознаграждение? Треть всей Италии? А потом взял свое слово назад?

— Нет, это неправда Он… он неправильно понял мои слова

—Хорошо, но это не слишком меняет дело, правда? Если он победит, как ты думаешь защитить нашего сына?

Орест взял в ладони руку жены. Шум празднества вокруг них словно бы отдалился, приглушенный острой тоской, нараставшей между супругами, словно ночной кошмар. Где-то вдалеке залаяла собака, и Орест почувствовал, как вздрогнули пальцы жены.

—Ты не должна так беспокоиться, — сказал он. — Нам нечего бояться. Я хочу, чтобы ты знала: ты можешь мне доверять, потому что я как раз хотел сказать тебе кое-что такое, что держал в тайне все эти годы. Я создал особый отряд, в полной тайне… это преданный и весьма боеспособный легион, в его составе — одни только римляне, из Италии и провинций, и они обучены на манер старых легионеров. Ими командует Манил Клавдиан, офицер из римских аристократов, человек, который скорее умрет, чем изменит данной им клятве. Эти солдаты уже доказали свою невыразимую ценность на границах, а теперь я приказал им вернуться сюда, причем как можно скорее. Они должны прибыть через два-три дня. И более того, Павл тоже движется сюда из Равенны, во главе другого отряда. Так что теперь ты видишь, тебе незачем бояться. Пожалуйста, пойдем, присоединимся к нашим гостям.

Флавия Серена позволила себе поверить в то, что ее муж говорит правду, — потому что ей всем сердцем хотелось верить в это, но когда она уже попыталась улыбнуться и пойти навстречу гостям, собака залаяла громче, а потом снаружи послышался какой-то шум.

Гости прекратили болтовню и на мгновение в доме воцарилась тишина… и в тот же самый момент во дворе загудели горны, подавая сигнал тревоги.

Старший офицер стражи вбежал в дом и направился прямиком к Оресту.

— Нас атакуют, господин! Там их сотни, и ведет их Вульфила!

Орест мгновенно схватил меч, висевший на стене рядом с доспехами, и закричал:

— Быстро, вооружайтесь! На нас напали! Амброзии, уведи мальчика и его мать, спрячь их в дровяном сарае! И не выходите оттуда ни при каких обстоятельствах, пока я сам за вами не приду! Быстрее, быстрее!

Теперь уже все отчетливо слышали шум схватки, начавшейся у ворот и вдоль всей линии укреплений, окружавших виллу. Ворота явно готовы были упасть под напором атакующих. А когда защитники дома бросились на окружавшую виллу стену в надежде отбить атаку, десятки штурмовых лестниц поднялись над верхним краем стены, сотни воинов бросились по ним со всех сторон, и воздух наполнился их дикими криками. Ворота треснули под ударами тарана, и гигантский всадник промчался сквозь них, свесившись с лошади вбок, словно акробат. Орест узнал в нем лейтенанта армии Одоакра и бросился на него, взмахнув мечом:

— Вульфила! Предатель! Мерзавец!..

Амброзин сумел-таки добраться до дровяного сарая, волоча за собой дрожащего, перепуганного мальчика, — но в царившей вокруг суматохе воспитатель не заметил, что Флавия Серена куда-то подевалась. А потом Ромул смог через щель в двери наблюдать за разворачивающейся трагедией. Он видел, как гости его отца один за другим падали на землю, заливаясь собственной кровью. Он видел и отца, с храбростью отчаяния набросившегося на отвратительного гиганта: Орест был ранен, упал на колени, но снова поднялся, по-прежнему держа в руке меч, и сражался до тех пор, пока силы не покинули его окончательно. Лишь тогда он упал. Ресницы мальчика дрожали, разрезая картину на тысячи кусочков и навсегда впечатывая каждый кусочек в его память. Ромул слышал крик матери: «Нет! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!», и Амброзин тут же выбежал наружу, чтобы защитить Флавию. А она кричала от ужаса, царапая себе лицо ногтями, когда упала на колени рядом с умирающим мужем. Ромул предпочел бы погибнуть вместе с родителями, нежели остаться в одиночестве в этом диком, безумном мире! Мальчик задохнулся, когда гигантский воин-варвар обмакнул руку в кровь его отца и начертил на собственном лбу красную линию. Ромул помчался туда, где упал отцовский меч: он сам будет сражаться, он уничтожит этого мерзкого врага!

Амброзин, двигаясь легко и стремительно, умудрился незамеченным проскочить под дождем дротиков, между людьми, отчаянно сцепившимися друг с другом, и очутился между мальчиком и мечом варвара, который как раз вознамерился срубить голову юному императору; но удар остановил сам Вульфила, рявкнувший на солдата:

— Идиот! Ты что, не видишь? Ты не знаешь, кто это?!

Солдат смущенно опустил меч.

— Забери всех троих, — приказал Вульфила — Женщину тоже. Мы их возьмем с собой. В Равенну.

Битва уже закончилась. Защитников виллы было слишком мало, и они один за другим сложили оружие. Кое-кто из гостей сумел сбежать через окна и исчезнуть в темноте, кто-то спрятался в помещениях для слуг, под кроватями или в кладовых, или же среди садового инвентаря в сараях, — но большинство было безжалостно убито во время яростной атаки. Даже музыканты, приглашенные ради услаждения слуха собравшихся нежными мелодиями, были мертвы и лежали с открытыми глазами, по-прежнему сжимая в руках свои инструменты. Женщин насиловали снова и снова, заставляя их отцов и мужей смотреть на этот ужас, а потом перерезали им горло, словно весенним ягнятам…

Статуи в саду были сброшены с пьедесталов, цветы и кусты вырваны с корнем и растоптаны, фонтаны и бассейны наполнились кровью. Кровь залила полы и забрызгала расписанные фресками стены, а варвары заканчивали свое дело, вынося из дома все ценное, что только сумели найти: канделябры, мебель, драгоценные вазы. Те, кому не досталось предметов обстановки, бесцеремонно обшаривали трупы или выковыривали самоцветы из мозаики перепачканного пола Бессвязные крики тех, кто успел напиться допьяна, сливались с треском пламени, уже начавшего пожирать несчастный дом.

Троих пленников бесцеремонно выволокли за ворота и швырнули в повозку, запряженную парой мулов. Вульфила закричал:

— Уходим! Быстро, кому говорят, убираемся отсюда, у нас впереди долгий путь!

Его люди неохотно, с ворчанием покинули опустошенную виллу и один за другим взгромоздились на коней; отряд поскакал следом за повозкой, охраняемой небольшой группой варваров. Ромул безмолвно рыдал в темноте, свернувшись в объятиях матери. Меньше чем за час его судьба безвозвратно изменилась; с императорских высот он пал в бездонные глубины отчаяния. Отца убили прямо на его глазах, а сам он очутился в плену у этих бездушных тварей, полностью в их власти… Амброзин сидел позади, ошеломленный, молчаливый. Он обернулся, чтобы посмотреть на большой деревенский дом, охваченный огнем. Клубы дыма и языки пламени вздымались к небу, зловещее зарево скрыло горизонт. Амброзин только и успел взять с собой, убегая в сарай, что маленькую сумку, ту самую, которую привез с собой из Италии так много лет назад, да одну из многих тысяч книг библиотеки — это были великолепно иллюстрированные «Энеиды», подаренные Ромулу сенаторами. Пальцы воспитателя коснулись кожаного переплета томика, и он подумал, что судьба, в конце концов, оказалась не так уж и жестока, раз позволила ему остаться в компании со стихами великого Вергилия. Возможно, это было даже своего рода пророчество.

Аврелий во время своей бешеной ночной гонки миновал множество дорожных постов. Одоакр поставил своих людей на мостах и перевалах, и взводы варваров из имперской армии патрулировали все главные магистрали, так что Аврелию не раз пришлось съезжать с дороги. Он обнаружил, что ничуть не страшится двигаться по почти непроходимым горным тропам и переходить вброд ручьи, угрожающе разлившиеся после осенних дождей. Когда же он начал спуск в долину, то оказалось, что его конь окончательно выбился из сил. Если бы Аврелий в очередной раз дал лошади шпоры, благородное животное, скорее всего, просто пало бы; конь и без того уже был покрыт пеной и мылом, дыхание у него стало коротким, поверхностным, зрачки расширились от усталости.

Однако удача была на стороне Аврелия, и он уже видел вдали силуэт знакомого здания; это была почта на виа Фламиния, явно неповрежденная и открытая.

Когда Аврелий приблизился к ней, он услышал поскрипывание вывески, болтавшейся на железном штыре, вбитом в наружную стену. Вывеска сильно заржавела, однако на ней все еще можно было различить изображение сандалового дерева и фразу, начертанную красивыми крупными буквами: «MANSIO AD SANDALUM HERCULIS». На мильном камне, лежавшем перед строением, значилось: м. п. XXII, двадцать две мили до следующей почтовой станции. Если она до сих пор уцелела.

Аврелий соскочил с седла и вошел в дом, задыхаясь. Почтмейстер дремал, сидя на своем стуле, и несколько курьеров или клиентов лежали на полу, завернувшись в свои плащи, погруженные в глубокий сон. Аврелий разбудил почтмейстера.

— Имперская служба, — сказал он. — По делу чрезвычайной государственной важности и весьма срочному. Это может оказаться вопросом жизни и смерти для многих людей. Мой конь снаружи, но он совершенно истощен. Мне нужна свежая лошадь, сейчас же, немедленно.

Почтмейстер, наконец, окончательно стряхнул с себя сон, широко открыл глаза, уставился на стоявшего перед ним солдата и понял, что тот говорит чистую правду. Лицо Аврелия осунулось и вытянулось от напряжения и усталости.

— Идем со мной, — сказал он молодому человеку, вставая и попутно протягивая Аврелию кусок хлеба и фляжку вина.

Они прошли к задней двери, спустились к конюшне. Почтмейстер видел, что солдат явно скакал всю ночь, не останавливаясь даже для того, чтобы перекусить. Конюшня была почти пуста, лишь три или четыре лошади стояли в ней, едва видимые в тусклом свете. Почтмейстер поднял фонарь, чтобы солдат мог получше рассмотреть животных.

— Возьми вот этого, — сказал он, показывая на крепкого коня с блестящей черной шкурой. — Отличный скакун. Его зовут Юба. Его хозяином был важный офицер, но он так и не вернулся сюда, чтобы забрать коня.

Аврелий сунул в рот последний кусочек хлеба, быстро проглотил остатки вина, потом вскочил на спину коня и пустил его с места в галоп, крикнув:

— Эгей, Юба!

Конь вырвался на открытый воздух, как проклятая душа, сбежавшая из подземного мира, одним прыжком пересек главную дорогу и, повинуясь руке Аврелия, с головокружительной скоростью повернул на тропу, казавшуюся белой среди освещенного луной ландшафта. Почтмейстер выбежал следом за солдатом, все так же держа в руке фонарь, крича и размахивая распиской, но Аврелий был уже далеко, и лишь приглушенный топот копыт Юбы слышался в темноте.

Почтмейстер, понизив голос, сказал, словно бы обращаясь к самому себе:

—Ты должен был расписаться на этой бумаге!

Но тут его отвлекло негромкое конское ржание, и он, наконец, заметил брошенного Аврелием жеребца, бока которого покрывала пена. Почтмейстер взял коня за уздечку и повел к конюшне, приговаривая:

— Пойдем, мальчик, пойдем, или ты прямо тут помрешь! Ты весь вспотел, и наверняка ужасно проголодался. Вы ведь наверняка ни разу не задержались, чтобы поесть, а? Могу поспорить, ты такой же голодный, как твой хозяин.

На горизонте как раз начало понемногу разгораться бледное сияние, когда Аврелий увидел вдали виллу Флавия Ореста. И понял, что опоздал. Плотный столб черного дыма поднимался над разрушенным зданием, и на всем вокруг лежала печать дикого, варварского нападения. Аврелий привязал лошадь к дереву и осторожно обошел виллу вдоль ограждавшей ее стены, пока не очутился рядом с главным входом. Створки ворот были сорваны с петель, разбиты и валялись на земле, а двор был сплошь усеян окровавленными телами. Многие из убитых были солдатами императорской стражи, хотя и трупов варваров тут тоже хватало, — все они явно пали в отчаянной рукопашной схватке. На всех лицах лежал одинаковый отпечаток смертельного ужаса, тела застыли в безобразных позах последних вспышек агонии…

Ни звука не услышал Аврелий, ничего, кроме треска пламени… да еще время от времени сухо трещала какая-нибудь балка или черепица падала с крыши вниз и разбивалась вдребезги. Аврелий шел сквозь пустыню смерти, не веря собственным глазам, не желая осознавать чудовищную реальность, представшую ему.

Он задыхался, он чувствовал себя так, словно на грудь ему упал огромный камень. Вонь смерти и экскрементов заполняла внутренние комнаты, еще не задетые огнем. Трупы женщин, раздетых догола и изнасилованных, тела молоденьких служанок с широко и непристойно раскинутыми ногами лежали рядом с трупами отцов и мужей.

И везде была кровь — и на полах, украшенных затейливой мозаикой, и на стенах, покрытых прекрасными фресками, и в атриуме, и в купальной комнате, и в триклинии… кровь забрызгала столы, на которых стояли остатки роскошного пира. Занавеси, ковры и скатерти насквозь пропитались ею.

Аврелий, наконец, упал на колени и закрыл лицо ладонями. Из его груди вырвалось рычание, но ярость его была бессильной. Он даже не в силах был двинуться с места, он согнулся пополам, почти коснувшись лбом коленей и разрываясь от отчаяния.

И вдруг до него донесся чей-то стон. Да разве это возможно?.. Разве возможно, чтобы в этой безумной резне кто-то остался живым? Аврелий мгновенно вскочил, поспешно смахнул слезы, бежавшие по его лицу, и бросился на звук. Стон прозвучал где-то во дворе… ну да, это должен быть вон тот человек, лежащий в луже крови… Аврелий опустился рядом с мужчиной на колени и очень осторожно перевернул раненного, чтобы взглянуть на его лицо. Мужчина, едва живой, узнал форму и знаки солдата.

— Легионер… — едва слышно прошептал он. Аврелий наклонился поближе к нему.

— Кто вы? — спросил он.

Мужчина застонал от боли; каждый вздох причинял ему невыразимые страдания. Но он ответил: — Я Флавий… Орест…

Аврелий вздрогнул от потрясения.

— Командир, — пробормотал он. — Ох, великие боги… Командир, я из легиона Nova Invicta…

И это название почему-то прозвучало для него самого горькой насмешкой…

Орест содрогнулся, его зубы застучали от холода приближавшейся смерти. Аврелий быстро снял плащ, чтобы укрыть Флавия. Похоже, этот жест сострадания тронул умиравшего мужчину и влил в него каплю силы.

— Моя жена, мой сын… — едва слышно произнес он. — Они захватили в плен императора! Умоляю тебя, сообщи в легион. Ты должен… освободить их…

Аврелий склонил голову.

— Легион атакован превосходящими силами варваров. Я прибыл сюда, чтобы просить о подкреплении…

На лице Ореста отразилось бесконечное разочарование, однако в то время как он смотрел на солдата полными слез глазами, в его дрожащем голосе вдруг зазвучала надежда.

—Спаси их… — с трудом выговорил он. — Ты… спаси, умоляю тебя…

Аврелий чувствовал, что не в силах выдержать напряжение, горевшее в глазах Ореста. И он отвел взгляд, говоря:

—Я… я тут один, командир…

Орест, похоже, не обратил внимания на его слова. В последнем приливе сил он попытался приподняться и ухватился за край кирасы Аврелия.

— Заклинаю тебя, — выдохнул он. — Легионер, спаси моего сына. Спаси императора! Если он умрет, Рим погибнет. А если падет Рим, все будет потеряно…

Его рука безжизненно соскользнула на землю, застывшие глаза бессмысленно уставились в небо.

Аврелий опустил веки Ореста. Потом подобрал свой плащ и пошел прочь, а солнце медленно поднималось над горизонтом, все ярче освещая чудовищную картину массовой резни. Но солдат повернулся спиной к полю бойни. Он пошел к Юбе, безмятежно жевавшему какую-то травку. Отвязав коня, Аврелий вскочил в седло и направил Юбу на север, по следам своих врагов.

ГЛАВА 3

Колонна, которую возглавлял Вульфила, три дня подряд шла энергичным маршем, сначала через заснеженные перевалы Апеннин, потом через туманную равнину. Пленники были вконец измучены усталостью и бессонницей, они уже не способны были даже думать о сопротивлении. Ни один из них толком не спал ни единой ночи; их беспокойный сон наполняли кошмары. Флавия Серена собрала все мужество и храбрость, привитые ей суровым воспитанием, стараясь, чтобы ее поведение служило примером сыну, Ромулу. Мальчик время от времени опускал голову на колени матери и закрывал глаза, но как только он начинал дремать, в его памяти тут же всплывали картины безумной резни, и его мать ощущала, как болезненно подергиваются руки и ноги сына. Она почти видела все то, что плясало перед внутренним взором мальчика. А он вдруг просыпался с криком, и его лоб покрывали капли холодного пота, а взгляд наполнялся болью…

Амброзин положил рука на плечо Ромула, пытаясь немного утешить воспитанника

— Крепись, мой мальчик, — сказал он. — Судьба обошлась с тобой жестоко и безжалостно, но я знаю, ты справишься с этим.

Позже, когда Амброзин заметил, что мальчик снова заснул, он наклонился и начал шептать ему на ухо что-то ласковое… и через некоторое время дыхание ребенка выровнялось, стало глубоким, а напряженное лицо расслабилось.

— Что ты ему сказал? — спросила Флавия Серена.

—Я говорил с ним голосом его отца, — загадочно ответил Амброзин. — Он именно его хотел услышать.

Флавия промолчала, просто снова стала смотреть на длинную извилистую дорогу, что тянулась до самого Адриатического моря, серого под свинцовым небом. К вечеру пятого дня они добрались до окрестностей Равенны, когда уже начало темнеть, и по одной из многочисленных насыпей, что пересекали лагуну, направились к островам, на которых и был когда-то заложен этот город, ныне уже занявший длинные прибрежные дюны. Поднимавшийся все выше туман полз по поверхности неподвижной воды и забирался на сушу, постепенно окутывая голые, похожие на скелеты деревья и одинокие хижины рыбаков и фермеров. Крики ночных зверей звучали приглушенно, издали, как и лай какой-то собаки. Холод и сырость пробирали до костей, и пленникам казалось, что их ждет впереди нечто невыносимо ужасное…

Башни Равенны возникли перед глазами как-то вдруг, внезапно, словно великаны, вышедшие из тумана. Вульфила что-то крикнул на своем гортанном наречии, и ворота тут же распахнулись. Десятки лошадей с грохотом проскакали по въездному мосту, потом они замедлили галоп и вошли в пустынный, туманный город. Все его жители словно куда-то подевались: все двери заперты, все окна закрыты. Лодка пробиралась по каналу, как призрак, весла бесшумно разрезали воду. Отряд остановился перед входом в императорский дворец, — вход был отделан красным кирпичом и колоннами серого истрийского камня. Вульфила приказал, чтобы мальчика и мать разделили, и чтобы Ромула отвели в его собственные комнаты.

— Позволь мне пойти с ним, — быстро сказал Амброзин. — Он испуган и изможден; он нуждается в том, чтобы кто-то был с ним рядом. Я его воспитатель, я могу ему помочь. Умоляю тебя, могущественный властитель, позволь мне остаться с ним!

Вульфила, польщенный обращением, которого он явно не заслуживал и какого явно никогда прежде не слышал, выразил согласие коротким хрюканьем. Амброзина и его воспитанника схватили и поволокли прочь. Ромул обернулся, зовя мать. Флавия Серена бросила на сына печальный, но в то же время укоряющий взгляд, давший мальчику понять, что надеяться не на что. И пошла через вестибюль дворца в сопровождении двух стражей — твердым шагом, расправив плечи и скрестив руки на груди, не обращая внимания на то, что ее разорванное во многих местах платье волочилось за ней по полу.

Одоакр слышал, что отряд прибыл, и уже ждал Флавию, усевшись на выточенный из слоновой кости трон последнего Цезаря. Повинуясь его резкому жесту, Вульфила и стражи оставили Одоакра наедине с женщиной.

У подножия трона стоял наготове стул, и Одоакр предложил Флавии сесть, но Флавия Серена осталась стоять — выпрямившись во весь рост, устремив взгляд в пространство. Даже в лохмотьях, со спутанными волосами, даже в перепачканной кровью тунике, со лбом, измазанным сажей, и со впавшими от усталости щеками, — она излучала гордость и неизменную женственность. Ее красота, оскорбленная, но все равно нетронутая, производила одновременно впечатление силы и изысканности. Шея Флавии была безупречно белой, линия плеч мягкой, а руки, скрещенные на груди, не могли скрыть благородства линий. Флавия чувствовала на себе взгляд варвара, хотя и не смотрела на него, и в ней начал разгораться презрительный и бессильный гнев… но усталость, голод и недостаток сна приглушили и скрыли ее истинные чувства

—Я знаю, что ты презираешь меня, — заговорил Одоакр. — Варвары, так нас называете вы, римляне, как будто вы сами лучше нас. Вы же насквозь порочны, вы продажны! Мне пришлось убить твоего мужа, потому что ничего другого он не заслуживал. Он предал меня, отказавшись от данного им слова. Я убил его в назидание, как пример другим, чтобы каждый понял — не надо обманывать Одоакра, это не останется безнаказанным! Это именно пример, чтобы любой и каждый, где угодно, понял урок и испугался его! И не воображай, что ты можешь рассчитывать на своего родича Павла; мои войска уже окружили и разбили его отряды. Но я уже по горло сыт всей этой кровью! Я вовсе не намерен причинять страдания всей этой стране. Наоборот, я хочу, чтобы она возродилась; чтобы ожили искусства, чтобы начались работы на полях, чтобы лавки ломились от товаров. Эта земля заслуживает куда большего, чем Флавий Орест и его сын-император. Эта земля достойна настоящего правителя, который сможет управлять ею, защищать ее, как муж направляет и защищает свою жену. И именно я стану таким правителем, а ты будешь моей королевой.

До этого момента Флавия оставалась безмолвной и неподвижной. Но тут она не выдержала, и ее голос разрезал воздух, как лезвие ножа:

— Ты сам не понимаешь, что говоришь. Я происхожу от тех, кто век от века сражался с такими, как ты, кто загонял вас назад в леса, где вы жили, словно бездушные твари… впрочем, вы именно таковы и есть. Меня тошнит от твоей вони, от твоего невежества, от твоей дикости. Я ненавижу звук твоего голоса, твой уродливый язык, похожий на собачий лай, а не на человеческую речь. Мне омерзительна твоя кожа, не выносящая солнечных лучей, мне отвратительны твои соломенные волосы, твои усы, всегда грязные и облепленные остатками пищи. Ты желаешь заключить брачный союз? Ты мечтаешь о пылких чувствах? Убей меня прямо сейчас, моя жизнь теперь — ничто для меня. Но я никогда не стану твоей женой!

Одоакр стиснул зубы. Слова женщины били его, словно хлыст, раня и унижая. Он понимал, что ему нечего ждать от Флавии, кроме насмешек, и все равно испытывал безграничное восхищение… то самое, что охватило его, когда он был совсем еще молодым человеком и стал солдатом имперской армии, оно ничуть не угасло с годами, осталось прежним… Да, это было восхищение древними городами, их форумами и базиликами, их колоннами и монументами, улицами и портами, их акведуками и арками, их торжественными письменами на бронзе, банями и домами… Их виллы были так прекрасны, что казались жилищами богов, а вовсе не обычных людей. Империя была единственным местом на земле, где стоило жить.

Одоакр посмотрел на Флавию и нашел ее еще более желанной, чем когда-либо прежде, даже более желанной, чем в тот день, когда он увидел ее впервые, — ей тогда было всего двадцать лет и она выходила замуж за Флавия Ореста. Тогда она показалась ему необычайно далекой, и такой же чарующей и недоступной, как звезда в небе, та самая, на которую он подолгу смотрел в детстве, высунувшись из крытой повозки своих родителей-кочевников, катившей под ночным небом посреди бескрайней равнины. А теперь Флавия полностью зависела от его милости, и он мог взять ее, когда ему вздумается, хотя бы прямо сейчас, — но он желал не этого и не сию минуту.

—Ты будешь делать все, что я тебе прикажу, — сказал он. — Если, конечно, хочешь спасти своего сына. Если не хочешь, чтобы его убили на твоих глазах. А теперь, поди прочь.

Вошли стражи и отвели Флавию в западное крыло дворца.

Услышав за дверью мужские голоса, Амброзин прильнул к замочной скважине. И тут же позвал Ромула

— Поди-ка сюда, посмотри, — сказал он. — Там твоя мать.

Предостерегающим жестом прижав к губам указательный палец, Амброзин шагнул в сторону, чтобы мальчик мог заглянуть в скважину.

Небольшая процессия быстро миновала то ограниченное пространство, которое можно было увидеть сквозь маленькое отверстие, но Амброзин прижал ухо к двери и подсчитывал шаги, пока не услышал звяканье: открылась и была заперта какая-то дверь неподалеку.

—Двадцать четыре. Комната твоей матери — в двадцати четырех шагах от нашей, и, возможно, по другой стороне коридора. Наверное, там женская половина Пару лет назад я бывал тут, да и твоя мать тоже хорошо знает этот дворец. Это может нам пригодиться.

Ромул кивнул, давая понять, что следит за рассуждениями своего воспитателя, хотя и не понимал, к чему тот клонит; впрочем, ему показалось, что он догадывается, о чем речь. Но ведь дверь их собственной комнаты была заперта снаружи на засов, да еще рядом с ней стоял воин с мечом и топором. Разве у него есть шанс снова увидеть мать?

Мальчик лег на кровать, слишком измученный и страшными переживаниями, и просто физически. Природа взяла свое, и вскоре Ромул погрузился в глубокий сон. Амброзин укрыл его одеялом, осторожно погладил мальчика по голове и тоже лег, надеясь хоть немного отдохнуть. Он убавил огонь в фонаре, но не стал гасить его вовсе, уверенный в том, что темнота сразу же пробудит образы и картины, от которых он, пожалуй, не сумеет защититься. А ему хотелось оставаться бдительным в эту ночь, наполненную мстительными тенями.

Амброзин не мог бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем до его слуха донесся некий непонятный звук, за которым последовал глухой удар. Ромул крепко спал и явно ничего не слышал; он лежал точно в той самой позе, в какой заснул. Амброзин встал, и тут же услышал другой шум: на этот раз резкое металлическое звяканье, прямо за дверью их комнаты. Воспитатель встряхнул мальчика:

— Просыпайся, быстро! Кто-то стоит у нашей двери.

Ромул открыл глаза — и не сразу понял, где он находится. Но, окинув взглядом тюрьму, он все вспомнил, и его лицо слегка скривилось от душевной боли. В этот момент дверь со скрипом распахнулась и в проеме показался какой-то человек, закутанный в плащ с капюшоном. Амброзин, увидел меч в руке незнакомца, инстинктивно шагнул вперед, чтобы прикрыть мальчика, но человек тут же открыл свое лицо.

— Быстро, уходим, — сказал он. — Я римский солдат. Легион Nova Invicta. Я пришел, чтобы спасти императора. Ну же! Нам нельзя терять время.

—Да, но как я… — начало было Амброзин. — Некогда. Я поклялся спасти его, а не тебя.

— Но я тебя никогда не видел. Я не знаю, кто ты такой…

— Меня зовут Аврелий, и я только что убил вашего стража. — Он повернулся и втащил в комнату труп.

—Я не уйду без моей матери, — тут же сказал Ромул.

—Тогда пошевеливайся, ради всех великих богов, — бросил Аврелий. — Где она?

—Дальше по коридору, — ответил Амброзин. И тут же, видя, что сопротивляться легионеру нет смысла, добавил: — Более того, я знаю, как отсюда выбраться. Там дальше переход, который ведет на женскую галерею в имперской базилике.

Они поспешили к комнате, в которой была заперта Флавия Серена. Аврелий просунул меч между дверью и косяком, приподнял петлю и открыл дверь с другой стороны. В это самое мгновение появился страж, совершавший обход; громко закричав, он бросился к беглецам, на ходу вытаскивая из ножен меч. Аврелий шагнул навстречу варвару, сделал ложный выпад — и тут же единым взмахом меча разрубил варвара пополам. Тот рухнул на пол, даже не застонав, а легионер вошел в комнату Флавии.

— Быстрее, моя госпожа, я пришел, чтобы освободить тебя. Нам нельзя терять ни мгновения.

Флавия увидела своего мальчика и Амброзина, и сердце радостно подпрыгнуло у нее в груди; судьба и боги неожиданно откликнулись на ее молитвы.

—Сюда, — сказал Амброзин. — Там прямой выход на женскую галерею. Возможно, варвары о нем даже и не знают.

Они побежали по коридору, но крик варвара, убитого Аврелием, успел привлечь внимание других стражей, и в следующую секунду они появились за спинами беглецов. Аврелий успел закрыть и запереть железную решетку, преграждавшую коридор, и как раз вовремя; потом он поспешил вслед за остальными. Крики уже раздавались со всех сторон, во дворе и в окнах замелькали огни факелов, загремело оружие… казалось, шум полностью окружил сбежавших. И как раз тогда, когда Амброзин уже собирался открыть потайную дверь, ведущую на женскую галерею, с боковой лестницы спрыгнули трое варваров. Это был сам гигант Вульфила в сопровождении двоих своих подчиненных.

Амброзин, шедший впереди, оказался отрезанным от своих товарищей. Корчась от ужаса, он забился под арку, что маскировала дверь в галерею, и беспомощно следил за схваткой. Трое варваров бросились на Аврелия, прикрывшего своим телом Флавию и Ромула. Амброзин закрыл глаза и судорожно вздохнул, левой рукой вцепившись в серебряный медальон, висевший на цепочке на его шее. В медальоне лежала крошечная веточка омелы. Воспитатель сосредоточил всю силу своего духа на руке Аврелия, действовавшей со скоростью молнии и уже срубившей с плеч голову одного из варваров. Голова прокатилась между ног своего бывшего владельца, и последнее сокращение сердца обезглавленного варвара заставило кровь вырваться фонтаном из тела, в следующую секунду упавшего навзничь.

Аврелий отразил удар Вульфилы кинжалом, который он держал в другой руке, потом внезапно качнулся в сторону, уходя от удара третьего варвара, собравшегося атаковать легионера. И сразу вернулся в первоначальную позицию, попутно с бешеной силой взмахнув кинжалом и вонзив его между пластинами наплечья врага. Тот, задохнувшись, повалился на пол. И тут же Аврелий встал лицом к лицу с самым грозным из своих врагов. Их мечи загремели, столкнувшись с неизмеримой яростью, оба наносили мощные удары, и искры, высекаемые металлом, летели во все стороны. Оба меча были изготовлены из отличной закаленной стали, но чудовищная сила варвара, похоже, могла одержать верх над искусством и проворством римлянина.

Крики варваров, спешивших на помощь, уже приближались, и Аврелий понял, что должен или немедленно совладать с противником, или ему придется погибнуть страшной смертью от рук дикарей. Мечи скрестились между телами двух сражающихся, и каждый пытался перерезать другому горло, каждый пытался выбить оружие из рук противника… И в этот момент, когда они не отрывали друг от друга взгляда, глаза Вульфилы внезапно расширились:

— Кто ты такой? — вскрикнул он. — Я видел тебя раньше, римлянин!

Все, что нужно было Вульфиле, — это на мгновение-другое отвлечь внимание Аврелия от схватки, чтобы остальные подоспели к месту событий и помогли завершить дело; но тут Аврелий извернулся и ударил Вульфилу в лицо. Затем он шагнул назад, чтобы с размаху броситься на варвара, но поскользнулся в луже крови убитого врага и упал.

Еще мгновение — и Вульфила прикончил бы легионера, но тут Ромул, которого до сих пор крепко держала мать, застывшая от ужаса, узнал убийцу своего отца. Он вырвался из рук Флавии, схватил меч одного из убитых варваров — и бросился на Вульфилу.

Огромный варвар краем глаза заметил движение и выхватил кинжал, но тут Флавия бросилась вперед, чтобы защитить своего ребенка, — и удар достался ей. Кинжал по рукоятку вошел в ее грудь. Ромул закричал в ужасе, а Аврелий не замедлил воспользоваться моментом и нанес врагу удар. Вульфила успел отдернуть голову, но его лицо оказалось рассеченным от левого глаза до нижней части правой щёки. Варвар взвыл от боли и ярости, но продолжал размахивать мечом.

Аврелий оторвал мальчика от тела матери и потащил его вниз по той самой лестнице, по которой прибежали напавшие на беглецов варвары. Амброзин, преодолев, наконец, страх, хотел было броситься следом за ними, — и как раз в это время в коридор вбежали несколько стражей. Старый наставник снова нырнул в тень арки, а потом проскользнул в дверь, ведущую в галерею.

Амброзин увидел, что очутился на длинном мраморном балконе, что выходил в неф базилики. Над апсидой красовалась величественная мозаика, изображавшая Христа Милосердного, и ее золотая рама сверкала в неярком свете. Воспитатель быстро скользнул к балюстраде и миновал пресвитерию и ризницу, за которой обнаружил узкий коридорчик, прорезанный в наружной стене храма и выводящий наружу. Ему хотелось бы знать, сумеет ли Аврелий выбраться из дворца, каким путем он попытается бежать… Он дрожал при мысли о мальчике, подвергшемся столь чудовищным опасностям.

Аврелию оставался только один путь для отступления, и этот путь вел прямиком через дворцовые бани. Он ворвался в огромную комнату со сводчатым потолком, тускло освещенную двумя масляными лампами. Большой бассейн, встроенный в пол, был наполнен водой, некогда кристально чистой, но теперь из-за небрежности новых владельцев дворца ставшей грязной и покрывшейся ряской. Аврелий подергал дверь, выводящую на улицу, но она оказалась запертой снаружи. Он повернулся к мальчику.

— Ты умеешь плавать?

Ромул кивнул, и его взгляд с отвращением остановился на вонючем водоеме.

— Тогда давай за мной. Мы должны проплыть через дренажную трубу, она соединяет бассейн с каналом снаружи. Моя лошадь стоит там неподалеку. Вода, должно быть, очень темная и холодная, но ты справишься, а я буду рядом, чтобы помочь тебе, если понадобится. Задержи дыхание — и вперед!

Он спустился в бассейн и помог спуститься Ромулу. Они нырнули под воду, и Аврелий поплыл в дренажную трубу.

Руки он вытянул вперед, чтобы нащупать заслонку, отделявшую бассейн от канала. Она была закрыта. Сердце Аврелия упало, но он был полон решимости найти выход. Сквозь черную воду он почувствовал, как мальчик начал впадать в панику, и только теперь осознал, что оба они могут утонуть. Однако Аврелий просунул руку под нижнюю часть заслонки и потянул ее, приложив всю свою силу, — и тут же почувствовал, как она мало-помалу сдвигается.

На ощупь найдя руку мальчика, легионер протолкнул его сквозь отверстие, а потом протиснулся сам, — и заслонка снова упала на место за их спинами. Легкие Аврелия, казалось, готовы были вот-вот лопнуть, когда он вместе с Ромулом устремился к поверхности воды.

Мальчик, похоже, уже терял сознание; он был холодным, как лед, его зубы беспомощно стучали. Аврелий не мог оставить его в канале, чтобы пойти за своим конем. Поэтому римлянин вытащил Ромула на берег, мокрого и дрожащего, взял на руки и поспешил укрыться вместе с ним за южным углом дворца.

—Туман поднимается, — сказал он. — Для нас это очень хорошо. Не теряй надежды, мы справимся. Но ты немного постой тут. И обещай, что не двинешься с места.

Мальчик ответил не сразу; он, похоже, полностью утратил связь с реальностью. Потом, наконец, произнес едва слышным голосом:

— Мы должны подождать Амброзина.

— Он достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе, — возразил Аврелий. — Нам и без того понадобится едва ли не чудо, чтобы выбраться живьем. Варвары уже обыскивают все вокруг.

Действительно, до слуха беглецов доносился шум: варвары седлали коней и выскакивали из конюшни у северного крыла дворца, спеша поскорее перекрыть все дороги. Аврелий бегом бросился туда, где он спрятал своего Юбу — за старое рыбное хранилище.

Взяв коня под уздцы, Аврелий тут же сбавил шаг, стараясь двигаться как можно тише. Когда он уже почти дошел до того места, где оставил мальчика, он услышал грубый резкий голос, воскликнувший на герулском языке:

— Вот он где! Я его нашел! Стой!

Ромул выскочил из своего укрытия и помчался вдоль восточной стены дворца. Они таки спугнули мальчишку!

Аврелий вспрыгнул на спину коня и погнал его вперед, на широкое открытое пространство перед фасадом имперского дворца, освещенное огромным количеством ярко пылающих факелов. Он увидел Ромула, который несся с головокружительной скоростью; за мальчиком гнались несколько воинов-герулов. Аврелий пришпорил коня и ворвался прямо в центр этой группы, попутно сбив парочку варваров с ног, и тут же ударив мечом одного справа, другого слева — еще до того, как они успели понять, что происходит. Остальные остались позади, а он догнал, наконец, Ромула. Схватив мальчика под руку, он крикнул:

— Ну-ка, Юба! Вперед, малыш!

Как раз в тот момент, когда Аврелий должен был вскинуть Ромула на седло, один из их преследователей выпустил стрелу. Она вонзилась в плечо Аврелия. Аврелий пытался сопротивляться боли, но мышцы его руки свело судорогой — и он выпустил мальчика.

Ромул рухнул на землю, но Аврелий не желал сдаваться. Он окал коленями бока коня, чтобы развернуть его и подхватить мальчика здоровой рукой, но как раз в это мгновение из боковой двери выбежал Амброзин и бросился к юному императору, прижав его к земле и закрыв собственным телом.

Аврелий понял, что шансов у него не осталось. Он повернул в узкую боковую улочку, заставив коня перепрыгнуть через канал, пересекавший ее, и бешено помчался к городской стене, где, как он знал, имелся старый пролом, который никому и в голову не приходило заложить камнями. Если бы ему удалось вырваться из города… И действительно, он без особого труда очутился снаружи.

Но из ближайших ворот тут же появился целый отряд варваров, размахивавших факелами и явно намеренных поймать легионера. Аврелий повернул к насыпи, пересекавшей лагуну, стараясь оставить между собой и преследователями как можно большее расстояние. Туман мог поспособствовать ему… Но невыносимая боль в плече мешала ему управлять конем, и тот начал терять скорость. В темноте Аврелий сумел все же рассмотреть заросли деревьев и кустов вдоль берега лагуны. Он натянул поводья и соскользнул на землю. Он хотел спрятаться в воде и проскользнуть вдоль берега, в надежде, что преследователи проскачут мимо, — однако они мгновенно разгадали его намерение и придержали лошадей. Их было, по меньшей мере, полдюжины; скоро они его увидят, а у него нет сил, чтобы выстоять в такой схватке…

Аврелий выхватил меч из ножен и приготовился умереть как настоящий солдат, — но тут воздух прорезал резкий свист. Один из варваров рухнул на землю, пронзенный стрелой. Второго ранило в шею, и он откинулся назад в седле, захлебываясь собственной кровью. Оставшиеся тут же сообразили, что факелы делают их слишком хорошей целью в ночной темноте, и хотели бросить их, но вот уже и третья стрела пролетела неизвестно откуда и вонзилась в живот третьего варвара, взвывшего от боли. Остальные развернули коней и пустились наутек, напуганные невидимым врагом, затаившимся в тумане у края лагуны.

Аврелий попытался взобраться на берег, таща за собой коня, но поскользнулся и упал, окончательно лишившись сил. Боль, терзавшая его, стала невыносимой, перед глазами у него потемнело, он как будто провалился в туман и все падал, падал… В последней вспышке сознания он увидел фигуру в плаще с капюшоном, склонившуюся над ним, ощутил медленное течение воды, разрезаемой веслами… А потом — ничего.

ГЛАВА 4

Амброзин поднялся с земли и помог встать Ромулу. Мальчик промок насквозь, его одежда была перепачкана грязью и облеплена ряской, волосы прилипли ко лбу; он дрожал от холода, губы у него посинели. Воспитатель быстро снял плащ и набросил его на плечи мальчика, говоря:

— Ну-ка, пошли. Лучше вернуться внутрь.

Они были со всех сторон окружены воинами Вульфилы, недвусмысленно угрожавшими им обнаженными мечами.

Амброзин прошел мимо их рядом, высоко вскинув голову, поддерживая мальчика и шепча ему слова ободрения; они вошли в нижний вестибюль дворца и поднялись по лестнице, вернувшись к месту своего заточения. Ромул не произнес ни слова, каждый шаг давался ему с трудом, поскольку он едва волочил ноги, к тому же он спотыкался о полы плаща, слишком длинного для него. Руки и ноги Ромула окоченели и болели просто отчаянно, однако его душа болела куда сильнее, потому что он видел перед собой мать, падающую от удара кинжала, и этот удар нанес убийца его отца, Ромул ненавидел человека, обманувшего его надеждой на спасение всех их. Он только причинил лишние беды, сделал будущее еще более пугающим… Мальчик поднял взгляд на воспитателя и спросил:

— Моя мать… она мертва, да?

Амброзин склонил голову и не произнес ни слова в ответ.

— Она мертва? — настойчиво повторил мальчик.

— Я… боюсь, да, — произнес, наконец, Амброзин, обняв мальчика за плечи и прижимая к себе.

Но Ромул дернулся, уходя в сторону, и закричал:

— Оставь меня! Я тоже хочу умереть! Я хочу к маме! Я хочу видеть ее! Куда ты ее спрятал?! Я хочу ее видеть!

Он бросился на одного из варваров, бешено колотя кулаками по его щиту. Варвары заржали и принялись дразнить мальчика, толкая его со всех сторон. Амброзин попытался удержать Ромула и успокоить, но не сумел поймать своего воспитанника. Тот словно обезумел. На самом деле мальчик был полностью опустошен. Он больше не видел впереди ни малейшей надежды, он не видел способа избежать грядущего ужаса. Он был безутешен, и его воспитатель испугался, что Ромул может попытаться свести счеты с жизнью.

— Позвольте ему увидеть мать, — умоляющим тоном обратился Амброзин к стражам. — Может быть, он тогда сумеет дать выход своим чувствам и успокоится. Прошу вас, если вы знаете, где ее тело, позвольте ему увидеть ее. Он ведь просто испуганный мальчик, пожалейте его хоть немного!

Амброзин смотрел в глаза по очереди каждому из варваров, и их смех начал понемногу затихать. Взгляд старого воспитателя был таким напряженным, такая сила изливалась из его голубых глаз, что стражи смущенно склоняли головы, словно придавленные волной загадочной энергии. Потом один из них, вроде бы старший по должности, сказал:

— Не сейчас. Вы с ним должны вернуться в свою комнату; нам приказали запереть вас обоих там. Но я передам твою просьбу нашему командиру.

Ромул, наконец, затих, истерзанный душевными муками и изможденный физически, и они вернулись в комнату. Амброзин молчал, потому что любое его слово могло сейчас лишь ухудшить дело.

Ромул сел на пол в дальнем конце комнаты, прислонившись затылком к стене и глядя прямо перед собой. Время от времени он глубоко вздыхал и содрогался всем телом. Его воспитатель, наконец, решился подойти поближе, чтобы всмотреться в мальчика и попытаться понять, то ли тот задремал, наконец, то ли окончательно провалился в бредовую лихорадку. Но так ничего и не понял. И в таком тревожном состоянии прошел остаток ночи.

Когда слабый молочный свет начал просачиваться в комнату сквозь две смотровые щели высоко в стене, они услышали за дверью какой-то шум.

Потом дверь распахнулась — и появились две прислужницы. Они втащили в комнату большую лохань с водой, принесли чистую одежду, кувшин с целебной мазью и поднос с едой.

Затем осторожно подошли к Ромулу, кланяясь, и по очереди почтительно поцеловали ему руку. Ромул позволил искупать и переодеть его, но отказался съесть хоть крошку, несмотря на настойчивые увещевания Амброзина. Одна из служанок, девушка лет восемнадцати, была очень хорошенькой и явно добросердечной. Она налила в чашку горячего молока с медом и сказала:

— Прошу вас, мой господин, выпейте немножко. Это придаст вам сил.

— Пожалуйста, выпейте! — попросила и вторая девушка, лишь немногим старше первой. Ее взгляд был задумчивым и искренним.

Ромул взял чашку и сделал большой глоток. Потом поставил чашку на поднос и поблагодарил девушек.

В нормальном своем состоянии этот мальчик никогда не благодарил слуг, и Амброзин отметил это. Возможно, страшная боль и одиночество заставили его научиться ценить любое проявление человеческого тепла, от кого бы оно ни исходило. Когда девушки собрались уже уходить, старый наставник спросил их, не заметили ли они этим утром кого-нибудь незнакомого, кто выходил бы из дворца или входил в него. Но девушки отрицательно покачали головами.

— Нам нужна ваша помощь, — сказал Амброзин. — Любые сведения, какие только вы сможете сообщить нам, могут оказаться совершенно бесценными. Или даже жизненно важными. Сейчас на кону стоит жизнь императора.

— Мы сделаем все, что сможем, — ответила старшая девушка, — но мы не понимаем языка варваров, и часто понятия не имеем, о чем они говорят.

— Вы можете вынести отсюда записку?

—Они нас обыскивают, — смущенно порозовев, сказала девушка, — но мы можем выучить послание наизусть, если хотите. Конечно, они могут и проследить за нами… Они ужасно враждебно настроены, и подозрительны ко всем латинянам

— Да, я понимаю. Но мне нужно знать, был ли этой ночью взят в плен некий римский солдат, человек около сорока пяти лет, крепкий, с темными волосами, немного поседевшими на висках, с темными глазами. Он ранен в левое плечо.

Девушки переглянулись и сказали, что не видели никого, подходящего под такое описание.

— Если увидите его, хоть живого, хоть мертвого, дайте мне знать как можно скорее, ладно? И еще один вопрос, последний: кто послал вас сюда?

—Хозяин этого дворца, — ответила старшая девушка — Благородный Антемий.

Амброзин кивнул; Антемий был одним из высших чиновников и всегда преданно служил императору, кем бы этот император ни был, и при этом не задавал вопросов. Видимо, он счел, что его долг — служить Ромулу, пока не назван его преемник на троне.

Девушки ушли, и их легкие шаги сразу же заглушила тяжелая поступь стражей, сопровождавших служанок. Ромул снова свернулся в углу комнаты и погрузился в упорное молчание, отказываясь ответить хоть словом наставнику, пытавшемуся втянуть его в разговор. У него просто не хватало сил на то, чтобы выбраться из той бездны отчаяния, в которую он провалился. И, судя по напряженному, тоскливому выражению лица, его переполняли чувства, не поддающиеся усмирению… а из глаз то и дело стекали капли слез, падавшие на грудь.

Время шло; должно быть, уже близился полдень, когда дверь комнаты снова распахнулась, и на пороге появился тот самый страж, с которым Амброзин разговаривал ночью; он сказал:

— Можешь увидеть ее сейчас, если хочешь.

Ромул мгновенно стряхнул с себя апатию и поспешил за стражем, даже не подождав своего наставника, последовавшего за ними. Амброзин не стал ничего говорить, потому что слишком хорошо знал: не существует на свете таких слов, которые могли бы облегчить страдания мальчика; он просто верил, что сама природа проявит сострадание и защитит свое дитя… ведь только время способно залечить подобные раны, даровать забвение…

Они направились в южное крыло дворца, мимо пустующих ныне помещений дворцовой стражи. Потом спустились по лестнице, и Амброзин вдруг понял, что они идут в императорскую базилику, в которую он так недавно попал через женскую галерею. Они пересекли неф и спустились в склеп, частично залитый просочившейся из лагуны солоноватой водой. Центральный алтарь и маленькая ризница возвышались над поверхностью воды, словно небольшие острова, прикованные к полу кирпичной дорожкой. Вода брызгала из-под ног идущих, разбивая вдребезги мозаику пола, изображавшую танцующие Времена Года. Тело Флавии Серены лежало на мраморном столе в алтаре. Оно было белым, как воск, и покрыто белым шерстяным одеялом; кто-то позаботился о том, чтобы расчесать волосы Флавии, умыть и слегка подкрасить ее лицо. Должно быть, это постаралась одна из дворцовых служанок.

Ромул так уставился на тело матери, словно ждал: под его пылающим взглядом труп вот-вот потеплеет и чудесным образом вернется к жизни. Потом глаза мальчика наполнились слезами и он зарыдал в голос, прижавшись лбом к холодному мрамору. Амброзин подошел поближе, но не решился прикоснуться к воспитаннику. Он решил дать мальчику без помех выплеснуть все, что накопилось в измученной юной душе. Но вот, наконец, Ромул отер слезы и прошептал что-то настолько тихо, что Амброзин не разобрал ни слова. Потом мальчик повернулся к стражам, стоявшим рядом с ним, — это были солдаты-варвары из отряда Вульфилы, — и старый наставник был поражен твердостью, с которой Ромул произнес:

— Вы заплатите за это. Все вы. И пусть Господь отправит вас в ад, всю вашу стаю бешеных собак.

Ни один из варваров не понял слов мальчика, потому что говорил он на классической старой латыни, и проклятие тоже прозвучало на латинском языке. Амброзин подумал, что это только к лучшему. Однако над ними, на маленьком балконе над апсидой, стоял Одоакр, наблюдавший за сценой внизу. Он повернулся к одному из своих слуг и спросил:

— Что он сказал?

— Он дал клятву мести, — неопределенно ответил слуга.

Одоакр негодующе фыркнул, но Вульфила, скрывавшийся в тени за его спиной, выглядел как наглядный пример физического проявления данной клятвы. Широкая рана, нанесенная мечом Аврелия, изуродовала его лицо, а швы, наложенные дворцовым хирургом, заставляли щеку Вульфилы выглядеть еще более отвратительно. Губы варвара искривились в чудовищной гримасе.

Одоакр повернулся к стражу, стоявшему рядом с ним.

— Отведи мальчишку назад в его комнату, а старика доставь ко мне: он должен знать кое-что о ночной вылазке.

Он бросил последний взгляд на тело Флавии Серены, и на мгновение его взгляд потемнел от глубокого сожаления; но никто этого не заметил. Развернувшись, Одоакр пошел прочь, к императорским апартаментам, и Вульфила зашагал за ним следом. Один из стражей спустился в склеп и что-то сказал командиру. Ромула немедленно отвели в сторону от его наставника, а Амброзина повлекли куда-то. Мальчик крикнул ему вслед:

— Магистр! — Амброзин обернулся. — Не бросай меня!

— Не бойся. Мы скоро снова увидимся. Собери все свои силы, не позволяй им увидеть твои слезы. Никогда, ни по какой причине. Ты потерял обоих своих родителей, а в жизни не существует большей печали. Но теперь ты сумеешь подняться из глубин твоего горя. А я буду рядом, чтобы помочь тебе.

И он зашагал следом за стражем.

Одоакр ждал Амброзина в апартаментах императора, в комнате, которая служила рабочим кабинетов и Юлию Нефосу, и Флавию Оресту.

— Кто был тот человек, который прошлой ночью пытался освободить моих пленников? — спросил Одоакр без лишних церемоний.

Амброзин смотрел на длинные полки, заполненные свитками и книгами; в прошлом он многие из них держал в руках, ища ту или иную справку, когда ему удавалось попасть в эту роскошную резиденцию. Одоакр, впав в раздражение от рассеянности старого наставника, закричал:

— Смотри на меня! Я к тебе обращаюсь! И отвечай на мои вопросы!

—Я не знаю, кто это был, — спокойно произнес немолодой человек. — Я никогда прежде его не видел.

— Не лги мне! Никто не стал бы предпринимать подобную попытку, не условившись о ней заранее! Ты знал о его приходе, и, возможно, тебе известно, где он сейчас. Лучше сам скажи мне об этом. Иначе я заставлю тебя говорить, для этого есть много способов.

— Не сомневаюсь, — кивнул Амброзин. — Но даже ты не сумеешь заставить меня сказать то, чего я не знаю. Лучше бы ты спросил своих людей, что сопровождали нас: с того момента, как мы покинули виллу, мы ни с кем не разговаривали и никого не видели, кроме твоих варваров. В том отряде, который ты послал, чтобы устроить резню, не было римлян, и, как тебе хорошо известно, ни одного из людей Ореста не осталось в живых. Более того, я сделал все, что смог, чтобы не дать тому человеку увести мальчика…

— Ну, это просто потому, что ты не хотел подвергать ребенка риску.

— Разумеется. Я бы ни за какие блага не согласился на подобный план, если бы знал о нем заранее! Он был обречен на неудачу с самого начала, а цена могла оказаться просто чудовищной. Конечно, тот воин не хотел причинить вреда ребенку, но его попытка кончилась бедой для всех. Моя госпожа, императрица, могла бы сейчас быть среди живых, если бы не тот человек. Так что я ни за что не одобрил бы подобную глупость, причем по самой простой причине.

— По какой же?

— Мне отвратительны неудачи. Тот человек, безусловно, очень храбр, и собака из твоей стражи надолго его запомнит, потому что лицо у него разрублено пополам. Я знаю, что ты жаждешь мести, но я ничем не могу тебе помочь. Даже если ты разрежешь меня на куски, ты не узнаешь больше, чем я уже сказал тебе.

Амброзин говорил с такой уверенностью, что на Одоакра это произвело впечатление: он решил, что старый наставник может быть ему полезен, потому что он явно обладал не просто умом, но мудростью, и мог служить проводником через путаницу придворных интриг, в которые намеревался погрузиться Одоакр. Однако тон, которым наставник произнес слова «моя госпожа, императрица», не оставлял сомнений в том, каковы его убеждения и кому он предан.

— Что ты намерен сделать с мальчиком? — спросил Амброзин.

— Это не твое дело, — ответил Одоакр.

— Пощади его. Он не причинит тебе никакого вреда. Я не знаю, почему тот человек хотел его спасти, но тебя это ни в каком случае не должно тревожить. Он действовал в одиночку: если бы за ним кто-то стоял, они бы выбрали другое место и время, разве не так? И тогда бы пришло гораздо больше людей, и были бы наготове лошади, и был бы разработан маршрут побега… а знаешь ли ты, что маршрут предложил именно я?

Одоакр был не на шутку удивлен внезапным признанием старого человека, а также непреодолимой логикой его слов.

— Но как тот воин нашел ваши комнаты, а?

— Не знаю, но догадываюсь.

— Ну, и?..

— Он знал твой язык.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому что я слышал, как он говорил с твоими солдатами, — пояснил Амброзин.

— Но как он с мальчиком выбрался наружу? — продолжал спрашивать Одоакр. Ни он, ни его люди не в состоянии были объяснить, каким образом Ромул и Аврелий очутились за стенами дворца, когда все выходы были перекрыты.

— Вот это мне неизвестно, потому что твои люди отрезами меня от них; но мальчик был мокрым насквозь, и пахло от него просто ужасно. Так что, полагаю, они могли проскользнуть через одну из сточных труб. Но не все ли равно? Тебе незачем бояться мальчика, которому едва исполнилось тринадцать лет. Я ведь говорю только о том, что тот незваный спаситель действовал сам по себе. И он был серьезно ранен. Наверное, он уже умер. Пощади мальчика, умоляю тебя. Он ведь просто ребенок; что он может сделать, какой вред причинить кому бы то ни было?

Одоакр посмотрел в глаза старого наставника, и вдруг у него закружилась голова от охватившего его чувства неуверенности. Он отвел взгляд, делая вид, что обдумывает свои слова, затем произнес

— Иди пока. Вам недолго придется ждать моего решения. Но если вдруг повторится то, что случилось этой ночью, забудь о надежде.

—Да разве такое возможно? — возразил Амброзин. — За каждым нашим движением следят десятки твоих воинов… старик и мальчик! Но если ты позволишь дать тебе совет…

Одоакр не желал унижаться, отвечая согласием, но ему было страшно интересно услышать, что может сказать этот старик, способный лишить его уверенности в себе простым взглядом. Амброзин все понял и продолжил:

— Если… если ты уничтожишь этого ребенка, это может быть воспринято как злоупотребление силой и властью… например, восточным императором, у которого в Италии много сторонников и огромная армия. При таких обстоятельствах он никогда не примет твои полномочия. Видишь ли, римлянину дозволено лишить жизни другого римлянина, но… — Амброзин на мгновение заколебался, прежде чем произнести следующее слово: — Но варвару — нет. Даже великий Рицимер, твой предшественник, ради реальной власти был вынужден скрываться за спиной незначительной фигуры императорского рода. Если ты пощадишь мальчика, на тебя будут смотреть как на человека великодушного и благородного. Ты завоюешь симпатии христианского духовенства, а оно ведь весьма могущественно, и правитель Востока будет вынужден действовать так, как будто ничего и не случилось. Ему ведь на самом деле неважно, кто правит на западе, потому что для него от этого ничего не меняется, но его очень беспокоит то, как все… как все выглядит. Помни, что я сказал: если ты будешь соблюдать внешнюю благопристойность, ты сможешь править этой страной, пока жив.

— Соблюдать внешнюю благопристойность? — повторил Одоакр.

— Слушай. Двадцать пять лет назад Атилла обложил данью императора Валентиниана Третьего, и у того не оставалось выбора, он должен был платить. Но знаешь, как он все это обставил? Он назвал Атиллу имперским главнокомандующим, а дань стал выплачивать ему, как жалованье. Да, на деле римский император оказался данником вождя варваров, однако внешние приличия были соблюдены, и тем самым спасена императорская честь. Убийство Ромула стало бы проявлением бессмысленной жестокости и большой политической ошибкой. Сейчас ты обладаешь большой силой, и пора уже тебе научиться этой силой управлять. — Амброзин уважительно кивнул и пошел к двери, прежде чем Одоакр успел подумать, что надо бы задержать старого наставника.

Едва закрылась дверь за Абмрозином, как через боковую дверь в кабинет вошел Вульфила.

— Ты должен убить его, сейчас же! — прошипел он. — Или то, что было ночью, будет повторяться снова и снова!

Одоакр одарил Вульфилу холодным взглядом; этот человек, в прошлом по его приказу выполнявший самые грязные задания, вдруг показался ему совершенно чужим, незнакомым, просто неким варваром, с которым Одоакр больше не желал иметь ничего общего.

—Ты только и знаешь, что кровь и убийство, но я хочу стать настоящим правителем, понял? Я хочу, чтобы подданные учились полезным занятиям и наукам, а не занимались заговорами и интригами. И я сам разберусь в этом деле.

— У тебя мозги размягчились от слез того сопляка и от болтовни старого шарлатана. И если ты обессилел настолько, что не можешь ни на что решиться, я сам об этом позабочусь.

Одоакр вскинул руку, словно желая ударить Вульфилу, но задержал кулак, не донеся его до изуродованного лица варвара.

— Не смей со мной спорить, слышишь? — резко бросил он. — Ты будешь повиноваться, не рассуждая. А теперь уходи, мне надо подумать. Когда я захочу тебя увидеть, я тебя вызову.

Вульфила вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Одоакр остался в кабинете один; он принялся шагать взад-вперед, размышляя над тем, что сказал Амброзин. Потом вызвал слугу и приказал ему привести в кабинет Антемия, управляющего дворцом. Старик явился мгновенно, и Одоакр предложил ему сесть.

—Я принял решение, — начал он, — относительно судьбы молодого человека, именуемого Ромулом Августу лом.

Антемий поднял на него водянистые и ничего не выражающие глаза. На коленях у старика лежала табличка, в правой руке он держал перо, готовый записать все, что понадобится.

Одоакр продолжил:

— Мне очень жаль это несчастное дитя, никак не причастное к измене своего отца, и я решил сохранить ему жизнь. — Антемий не сумел сдержать вздох облегчения. — Но в любом случае ночное происшествие доказывает, что жизнь мальчика — в опасности, что есть люди, желающие использовать его как причину войны и беспорядков в этой стране, так остро нуждающейся в мире и спокойствии. Поэтому я отправлю его в безопасное место, где за ним будут присматривать достойные доверия стражи, и назначу ему содержание, достойное его ранга. Императорские знаки будут отправлены в Константинополь, в императорскую базилику, а мне будет присвоено звание magister militum Востока. Для этого мира вполне достаточно одного императора.

—Мудрое решение, — кивнул Антемий. — Тут ведь самое важное…

— …соблюсти приличия, — закончил за него Одоакр. Антемий бросил на него удивленный взгляд: оказалось, что этот грубый солдат способен быстро усваивать политические уроки!

— Наставник отправится вместе с мальчиком? — спросил старик.

—Я ничего не имею против этого. Мальчик должен продолжить свое образование.

— Когда они уедут?

— Как можно скорее. Я не хочу новых неприятностей.

— Могу ли я узнать, где именно они поселятся?

— Нет. Об этом я сообщу только командиру сопровождающего отряда.

— Я должен приготовить все для долгого путешествия, или для краткого?

Одоакр на мгновение заколебался.

— Путь будет довольно долгим, — ответил он, наконец. Антемий кивнул и удалился с поклоном.

Одоакр тут же вызвал офицеров, входивших в его личный совет; это были люди, достойные доверия. Среди них был и Вульфила, все еще раздраженный после недавней стычки со своим командиром. Им подали обед. Когда они все уже уселись и перед каждым была поставлена тарелка с мясом, Одоакр заговорил о том, куда было бы лучше всего отправить в изгнание мальчика. Один из воинов предложил Истрию, другой — Сардинию. Кто-то сказал:

— Это все слишком далеко, трудно будет за ним присматривать. Тут есть один островок в Тирренийском море, голый и негостеприимный, бедный во всех отношениях, и он с одной стороны находится достаточно близко от побережья, а с другой — вполне далеко. И там до сих пор сохранилась старая императорская вилла, она стоит на совершенно неприступном утесе. Она частично разрушилась, но жить в ней пока можно. — Воин встал и подошел к стене, на которой была нарисована большая карта империи, чтобы показать некую точку в Неаполитанском заливе: — Вот, Капри.

Одоакр ответил далеко не сразу, явно обдумывая и другие варианты.

Но, наконец, он сказал:

— Да, похоже, это и в самом деле наилучшее место. Достаточно изолированное, однако в случае необходимости туда нетрудно добраться. Мальчика будет сопровождать сотня воинов, лучших, какие у меня есть. Я не желаю новых сюрпризов. Подготовьте все необходимое; я дам вам знать, когда настанет пора отправлять его.

Как только вопрос места ссылки был решен, разговор перешел на другие предметы. Все пребывали в отличном настроении. Они, наконец, добрались сюда, в центр сосредоточения великих сил; и теперь они вполне оправданно ожидали для себя роскошной жизни. Все должно было принадлежать им: поместья, слуги, женщины, стада, виллы и дворцы. И от восторга варвары пили сверх всякой меры. Когда Одоакр, наконец, отправил их прочь, большинство были настолько пьяны, что им понадобилась помощь слуг, чтобы добраться до своих комнат и устроиться на дневной отдых — это был один из тех римских обычаев, которые они переняли с особым пылом.

Один Вульфила оставался серьезным и мрачным, но лишь потому, что мог пить, не пьянея. Одоакр задержал его.

— Послушай, — начал Одоакр, — я решил возложить на тебя ответственность за мальчика, потому что ты единственный, кому я могу доверить эту задачу. Ты мне уже говорил, что ты обо всем этом думаешь; теперь позволь мне сказать, что думаю я. Если с парнишкой что-то случится, неважно, что именно, отвечать за это будешь ты, и твоя голова в таком случае будет стоить меньше, чем те объедки, что я отдаю собакам. Тебе понятно?

—Чего тут не понять, — проворчал Вульфила — Вот только мне кажется, ты скоро пожалеешь о своем решении насчет мальчишки. Но — командуешь тут ты, — добавил он таким тоном, что можно было не сомневаться: он имеет в виду — «пока командуешь».

Одоакр все понял, но предпочел промолчать.

В утро их отъезда дверь комнаты Ромула распахнулась, и вошли две служанки, чтобы разбудить его и подготовить к отъезду.

— Куда они нас повезут? — спросил мальчик.

Девушки переглянулись, потом негромко заговорили, обращаясь в основном к Амброзину, уже давно вставшему:

— Мы не знаем наверняка, но Антемий полагает, что вы поедете на юг. Судя по тому, что ему приказали подготовить для путешествия, по количеству провизии, он решил, что ехать вам придется неделю, а может, и больше. Возможно, это будет Неаполь, или Гата, а может даже и Бриндизи, но вряд ли, так он думает.

— А потом? — спросил Амброзин.

— Это все, — ответила одна из служанок. — Но куда бы вас ни увезли, это будет навсегда.

Амброзин опустил голову, стараясь скрыть свои чувства. Девушки поцеловали руку Ромула, говоря:

— Счастливого пути, Цезарь, да хранит тебя Бог!

Вскоре после этого люди Вульфилы вывели Ромула и Амброзина наружу через дверь напротив базилики. Дверь самой базилики была открыта настежь, и они увидели гроб, окутанный покровом, — гроб стоял в конце нефа, окруженный зажженными светильниками. Торжественная церемония прощания с Флавией Сереной должна была вот-вот начаться. Антемий, под бдительным присмотром одного из воинов Одоакра, подошел к Ромулу и почтительно приветствовал мальчика, поцеловав его руку. Он сказал:

— К несчастью, ты не сможешь присутствовать на похоронах твоей матери, но, возможно, это в каком-то смысле и к лучшему. Да будет твой путь спокойным, мой господин, и да поможет тебе Господь.

— Спасибо тебе, Антемий, — сказал Амброзин, коротко кивая.

Он шагнул к экипажу и открыл дверцу для Ромула, но мальчик сделал несколько шагов к порогу базилики.

— Прощай, мама, — прошептал он.

ГЛАВА 5

Смутный образ начал понемногу проясняться. Сначала это было просто тусклый свет, зеленоватые отблески. Потом очертания стали более отчетливыми, обозначенные бледным утренним солнцем: огромный водоем, полный зеленой воды, и маска сатира с разинутым ртом, из которого вытекала струйка.

Широкие трещины во влажном изогнутом своде над головой пропускали немножко света, и лучи танцевали на стенах и поверхности водоема. С потолка свисали пучки волосатого папоротника, а вокруг стояли на пьедесталах уродливые обломки статуй. Это было старое, заброшенное святилище нимф.

Аврелий попытался сесть, но от резкого движения боль пронзила все его тело, он застонал. И тут же несколько перепуганных лягушек шлепнулись в стоячую воду.

— Эй, поспокойнее! — раздался рядом с Аврелием чей-то голос. — У тебя отличная здоровенная дыра в плече, и она может снова открыться.

В памяти Аврелия сразу же всплыла картина его бегства через лагуну… и испуганный ребенок, и прекрасная женщина, смертельно бледная… и душевная боль, охватившая Аврелия, оказалась куда сильнее боли, терзавшей его тело.

Он повернул голову; голос, как оказалось, принадлежал человеку лет шестидесяти, с обветренной загорелой кожей, выдубленной соленым морским воздухом. Он был одет в доходившую до колен тунику из грубой шерстяной ткани, а его лысую голову прикрывал шерстяной колпак.

— Кто ты такой? — спросил Аврелий.

— Я один из тех, кто вернул тебя к жизни. Меня зовут Юстин, и когда-то я был уважаемым врачом. Я зашил твою рану, как сумел, — рыболовной лесой, и промыл ее винным уксусом, но ты был уж очень плох. Твоя одежда насквозь пропиталась кровью, а пока я вез тебя в лодке через лагуну, крови вытекло еще больше.

— Как мне тебя благодарить… — начал было Аврелий, но тут же умолк, услышав шаги в другом конце просторного помещения. Обернувшись, он увидел женщину, одетую на мужской манер: в штаны из козьей шкуры и плащ; волосы у нее были подстрижены так коротко, что Аврелий видел ее шею. Через плечо у нее висел лук, а в руке она держала ремень, к которому крепился колчан со стрелами. Руки женщины выглядели обветренными и сильными, но ее губы при этом были очерчены замечательно, а нос был небольшим и прямым, даже аристократическим.

— Она как раз из тех, кого тебе следует благодарить, — сказал старик, кивая в сторону женщины. — Это она спасла твою шкуру.

Он подобрал с пола свою суму и оловянное ведерко, в котором приносил воду, чтобы промыть рану Аврелия, и ушел, кивнув на прощанье.

Аврелий посмотрел на свое плечо; оно было красным и распухшим, как и вся рука до самого локтя. Голова у легионера отчаянно болела, в висках стучали молоты. Он откинулся на соломенный тюфяк, на который его кто-то уложил, и посмотрел на девушку, уже подошедшую и севшую на землю рядом с воином.

— Кто ты такая? — спросил Аврелий. — И как долго я здесь лежу?

— Пару дней.

— Я что, проспал два дня и две ночи?

— Скажем так: ты был без сознания два дня и две ночи. Юстин говорит, у тебя была жуткая лихорадка, ты вел себя как сумасшедший. И говорил очень странные вещи…

— Ты спасла мою жизнь. Спасибо тебе.

— Да, шансов было немного. Я даже думала, что дело повернется не в твою пользу.

— Просто невероятно, как тебе удалось… ночью, в тумане…

— Ну, в такой переменчивой обстановке лук — идеальное оружие.

— А мой конь?

— Они наверняка его поймали. И, может быть, съели. Тяжкие нынче времена, друг мой.

Аврелий попытался заглянуть в глаза девушки, но она отвела взгляд.

— Ты не дашь мне воды? Я просто умираю от жажды.

Девушка напоила его из небольшого глиняного кувшина.

— Ты живешь вот тут, в этом месте? — спросил Аврелий.

— Это… ну, скажем, это одно из моих убежищ. Здесь чудесно, не правда ли? Просторно, воздуха много, и от посторонних глаз вдалеке. Но у меня есть и другие.

— Нет, я имел в виду, ты живешь у лагуны?

— Да, с самого детства.

— А как тебя зовут?

— Ливия. Ливия Приска. А тебя?

— Аврелиан Амброзин Вентид, но друзья называют меня просто Аврелием.

— У тебя есть семья?

— Нет, никого. Я даже не помню, были ли у меня когда-нибудь родные.

— Ну, так не бывает. У тебя же есть имя, и кто-то дал его тебе… и разве на твоей руке не фамильное кольцо?

—Я не знаю. Может быть, его кто-то мне дал, а может, я его стащил где-нибудь. Не знаю. Моя единственная семья — армия. Мои боевые товарищи. Больше я ничего не помню и не знаю.

Девушка, похоже, не нашла в словах Аврелия особого смысла. Наверное, она решила, что ум раненного пострадал от лихорадки. А может быть, он просто не хотел ничего помнить. Она спросила:

— А где твои товарищи сейчас?

Аврелий вздохнул.

—Я не знаю. Может быть, все мертвы. Но они были отличными бойцами, наилучшими из всех: легион Nova Invicta.

— Ты сказал — Nova Invicta? Я думала, он на самом деле не существует. Этот легион — из далекого прошлого, из тех времен, когда сражения проходили в открытом поле, и конница налетала на конницу, тяжелая и легкая кавалерия сталкивались в открытом бою… Ты говоришь, все твои товарищи погибли, а ты вот сумел выжить… Странно. В городе говорят, что какой-то дезертир пытался похитить императора. За его голову назначена большая награда.

— И ты хотела бы ее получить, да?

— Если бы я хотела этого, я бы уже предприняла кое-какие шаги, тебе не кажется? И ты бы проснулся в тюрьме или уже болтался бы на виселице, или бы медленно умирал под пытками. Нам тогда незачем было бы встречаться и разговаривать, а?

Девушка говорила беспечным и немного ироничным тоном. Потом она начала распутывать рыболовную сеть, избегая взгляда своего раненного гостя. Аврелий не мог понять, то ли грубоватые манеры девушки являются следствием дикой жизни в лесах, то ли Ливия Приска просто слишком застенчива. Аврелий замолчал, прислушиваясь к крикам болотных птиц, готовившихся к перелету, к монотонному звуку воды, падающей в большой зеленый бассейн. Перед его мысленным взором толпились боевые товарищи. Он не сумел помочь им, он не смог спасти их. Их захлестнуло, затопило море врагов. Он представил тела, оставшиеся лежать незахороненными, покрытые кровавыми ранами, ставшие жертвами бродячих собак и диких зверей. Ватрен, Батитат, Антоний, их командир Клавдиан… Сердце Аврелия сжалось от боли, на глазах выступили слезы.

— Не думай об этом, — сказала девушка, словно увидев его мысли. — Те, кто выжил в кровавой бойне, всегда чувствуют себя виноватыми. И иногда это чувство преследует их всю жизнь. Они ощущают себя виновными в том, что остались живы.

Аврелий ничего не ответил на это, а когда заговорил снова, то совсем о другом.

— Как ты можешь жить в таком месте? Женщина — одна, среди болота?

— Нам приходится жить, как дикарям, чтобы выжить как римлянам, — ответила девушка так тихо, словно обращалась к самой себе.

— Ты знакома с трудами Салвиана!

— Ты тоже, как я понимаю.

— Да… но это какие-то обрывки знаний, сохранившиеся в моей памяти от прошлого. Слова… иногда образы.

Ливия встала и подошла к нему ближе. Аврелий поднял взгляд, чтобы рассмотреть ее: луч света просочился сквозь трещину в стене, света, смягченного утренним туманом… и он разлился по стройной фигуре девушки, словно прозрачная аура. Девушка была очаровательна… даже прекрасна. Аврелий посмотрел на ее грудь; с шеи девушки свешивалось ожерелье с медалью, на которой был изображен орел, широко раскинувший крылья. Ливия заметила его взгляд, и выражение ее лица сразу же изменилось. Она уставилась на Аврелия пристально, испытующе. И перед глазами легионера сразу же вспыхнула новая картина: город, объятый пламенем… это был шаткий, неустойчивый образ… но над морем огня Аврелий увидел ожерелье с орлом, легко плывущее вниз, словно опавший лист, кружащийся в воздухе… Ливия отвлекла его от фантазий.

—Тебе это о чем-то напоминает?

Аврелий отвел взгляд.

—О чем ты?

—Об этом, — сказала девушка. Она сжала медаль пальцами и опустилась на колени рядом с легионером, так, чтобы орел оказался на уровне его глаз: бронзовый кружок, чуть больше золотой монеты в пять солидов, украшенный маленьким серебряным орлом…

— Нет, — резко ответил Аврелий.

— Ты уверен?

— Почему же нет?

— Похоже на то, что ты узнал эту вещь.

Аврелий повернулся на тюфяке и лег на бок.

—Я устал, — сказал он. — У меня совсем нет сил.

Ливия не произнесла больше ни слова. Она просто встала, повернулась и исчезла под аркой. До Аврелия донеслось негромкое мычание; похоже, где-то рядом находились животные.

Вскоре девушка вернулась с бадейкой молока и налила немного в чашку.

— Выпей, — предложила она. — Молоко свежее, а ты не ел уже несколько дней.

Аврелий сделал глоток — и тепло молока вдруг наполнило его тело и ум невыносимой усталостью. Он откинулся на соломенный тюфяк и сразу же задремал. Ливия села рядом с ним, и некоторое время наблюдала за легионером. Что-то ей виделось в чертах его лица, но что именно — она не могла бы определить в точности. Но все это породило в девушке чувство легкой неуверенности; неуверенности, рожденной надеждой, смешанной с ощущением, что подобная надежда просто-напросто абсурдна. Такое невозможно.

Ливия встряхнула головой, как будто желая отогнать беспокоящие ее мысли, и встала. Она направилась к своей лодке, столкнула ее в воду и повела через лагуну, пока не добралась, наконец, до тростниковых зарослей, где остановилась и легла на дно суденышка в ожидании. Растянувшись на сложенной рыболовной сети, она смотрела в медленно темнеющее небо. Косяки диких гусей и стайки уток пролетали высоко над ней, под огромными пухлыми облаками, розовеющими в лучах закатного солнца. Девушка даже слышала крики птиц, готовящихся к долгому перелету. Потом неподалеку пролетела голубая цапля, неторопливо и торжественно, совсем низко, почти над самой водой. На мокрых лужайках и на берегах каналов завели свою тоскливую песню лягушки.

Осень и начало птичьего перелета всегда вселяли в душу Ливии неизменную меланхолию, несмотря на то, что она уже много лет жила в болотах у лагуны. Ей хотелось и самой улететь куда-нибудь далеко-далеко, к другим мирам, за море, ей хотелось забыть о мокрых зарослях, о таких знакомых и таких тревожащих стенах Равенны, большую часть года окутанных туманом.

Сырость, унылый дождь и холодный ветер с востока пробирали Ливию до костей. Но когда возвращалась весна, когда снова прилетали ласточки и начинали вить гнезда в развалинах древних строений, когда солнце вновь начинало сверкать на серебряной чешуе мириадов крошечных рыбок, — девушка чувствовала, как оживают ее надежды, надежды на то, что этот мир еще может начать все с начала, может каким-то чудесным образом возродиться.

Ливия всегда жила, как мужчина. Она научилась существовать в грубом и зачастую враждебном окружении, научилась защищаться и нападать, когда в том была необходимость, и ничто не могло ее остановить. Ее тело и душа окрепли и ожесточились, но она никогда не забывала, где ее корни, она помнила те немногие годы, когда жила со своими родными в собственном доме…

Она помнила оживленные улицы, рынки, корабли в порту, ярмарки и праздники, обряды и церемонии в честь самых разных богов. Она помнила величественных судей в белых просторных одеяниях, вершивших правосудие, сидя в форуме на креслах с высокими прямыми спинками. Она помнила христианских священников, помнила богослужения в храмах, сверкавших драгоценными мозаиками. Она помнила театральные пьесы и уроки в школе, где она училась… Она помнила, что такое цивилизация.

И еще она помнила, как в один из тех дней явились варвары. Их были тысячи, неисчислимые орды, и варвары были мелкорослыми и свирепыми, а глаза у них были длинными и узкими, а волосы связаны на затылках, как хвосты их шустрых мелких лошадей… мелких, но удивительно выносливых… Ливия помнила долгие жалобные звуки труб, эхом отражавшиеся от стен, поднимавшие по тревоге всех… помнила солдат, бегущих к крепостной стене, занимающих позиции, готовящихся к долгому и упорному сопротивлению. Главнокомандующий был как раз в отъезде по какому-то делу. Офицер, которому пришлось взять на себя командование, был очень молод… почти мальчик, честно говоря. Но все равно он оказался героем.

Тихий плеск весел отвлек Ливию от ее тяжких мыслей. Она села в лодке и прислушалась; да, к берегу подошла какая-то лодка. Из нее вышли двое мужчин. Первый был довольно стар, однако хорошо одет и держался с достоинством; второй выглядел стройным, хотя и не был слишком высок и не слишком хорош собой, и лет ему было около пятидесяти. Ливия видела его прежде; это был личный охранник человека постарше, если она не ошибалась. Девушка выбралась из тростника и подошла к мужчинам.

—Антемий, — сказала она, обращаясь к старшему из двух. — Я уж думала, ты никогда не явишься.

— Для меня не так-то просто выбраться из города. За мной постоянно наблюдают, а я не хочу возбуждать лишних подозрений. Мне пришлось дожидаться солидного, обоснованного повода. Зато у меня есть важные новости… но, еслия не ошибаюсь, у тебя тоже есть что мне сказать, да?

Ливия взяла его за руку и повела к заброшенному крестьянскому дому, по самые окна погрузившемуся в сырую болотную землю. Ливии совсем не хотелось, чтобы их разговор кто-нибудь смог подслушать.

—Тот человек, которого я спасла несколько ночей назад, — тот самый, который пытался увести из дворца юного императора

—Ты уверена?

— Насколько тут вообще возможна уверенность. За ним гнались солдаты Одоакра, а когда я сказала ему, что в городе разыскивают некоего дезертира, предпринявшего попытку похищения императора, он даже не пытался отрицать, что это его рук дело.

— Кто он такой? — спросил Антемий.

— Кажется легионер из Nova Invicta.

— Это тот отряд, который Орест подготовил втайне, чтобы легион стал опорой новой империи… Они все погибли.

Ливии показалось, что в глазах Антемия вспыхнула боль, когда он вспомнил о самопожертвовании своих товарищей.

— Это правда, что ни один из них не сумел спастись? — спросила она.

—Я не знаю. Возможно, кое-кто из них попал в рабство. Завтра армия, которой командует Мледон… та, которую Одоакр послал, чтобы уничтожить легион, — должна вернуться. Если кто-то из римлян выжил, мы услышим об этом. А тот солдат ворвался во дворец просто от отчаяния, я думаю. И он натворил много бед. Убил больше десятка варваров, что, конечно, радует меня бесконечно, однако он невольно послужил и причиной смерти нашей императрицы, Флавии Серены. И теперь весь дворец вооружен до зубов. Варвары подозревают всех и каждого. Я опасался, что и жизнь самого императора в опасности, но, к счастью, Одоакр решил пощадить мальчика.

— Весьма великодушно с его стороны, но, боюсь, я не могу поверить в бескорыстие варвара. Одоакр никогда и ничего не делает без причины, а ведь из-за мальчика у него может возникнуть множество проблем…

— Ты неправа, — возразил Антемий. — Одоакр начинает понемногу понимать, как делается политика. Если бы он убил императора, он возбудил бы ненависть и презрение всех римлян. Христианские священнослужители наверняка бы подали на него жалобу Ироду, и восточный правитель мог бы заподозрить, что Одоакр домогается единоличной власти в империи. Если же мальчик остается в живых, Одоакр выглядит великодушным и не помнящим зла, а значит, Константинополь может ему доверять и не считать фигурой опасной.

—Ты действительно думаешь, что кого-то в Константинополе заботит судьба Ромула Августула? Император Зенон сразу отказался поддерживать Юлия Непота, последнего западного императора, когда Флавий Орест сверг его с трона, и просто предложил ему поселиться у него в Далмации в вынужденном изгнании. Насколько мне известно, их позабавило то, что на востоке на троне оказался мальчишка. Они его называют не Ромулом, а Момилом, и произносят это так, как произнес бы младенец.

— Но Зенон и сам не удержался на троне. Вместо него правит теперь Василиск, а Василиск сейчас в Пелопоннесе, в Пиргосе, а это всего в трех днях плавания отсюда. Я отправил туда нескольких гонцов, переодетых рыбаками. Должно быть, они уже добрались до него, и ответ может прийти в любой момент.

— И о чем ты просил?

— Предоставить убежище для императора.

— И ты веришь, что он ответит согласием?

—Я сделал ему достаточно интересное предложение. Мне так кажется.

Солнце уже коснулось краем диска огромной молчаливой лагуны и начало погружаться в нее; длинная цепь верховых воинов обрисовалась на фоне алого огня — а потом погрузилась во тьму вместе с плоской равниной.

— Передовой отряд армии Мледона, — заметил Антемий. — Завтра мы будем знать точно, выжил ли кто-нибудь из легионеров.

— Почему ты все это делаешь? — спросила Ливия.

— Что именно?

— Пытаешься спасти мальчика. Тебе ведь в том нет никакой выгоды, совершенно.

— Ну, в общем, да… Но я всегда преданно служил семье Флавии Серены. Верность — добродетель старых людей; мы слишком устаем от того, что в молодости меняли привязанности и идеалы. — Антемий вздохнул. — Я долгие годы служил ее отцу, и я бы сделал все, чтобы помочь ей, если бы у меня было время, если бы этот солдат не вмешался так некстати…

— Возможно, у него были к тому серьезные причины.

— Надеюсь, что так. Мне было бы интересно встретиться с ним, если ты сумеешь это устроить.

— Если Василиск согласится укрыть этого мальчика, что ты будешь делать потом?

— Я освобожу его.

Ливия, шедшая теперь немного впереди, остановилась и резко обернулась.

— Что ты сделаешь?

— То, что сказал. Освобожу его.

Ливия покачала головой и оглядела старика с насмешливой улыбкой.

— Не староват ли ты для подобных авантюр? Где ты найдешь людей, согласных взяться за такое дело? Ты ведь уже говорил, что Одоакр согласился сохранить мальчику жизнь. Разве тебе этого недостаточно? Не лучше ли оставить все, как есть?

— Я знаю, ты захочешь мне помочь, — продолжил Антемий так, словно Ливия ничего и не говорила.

— Я? Мне такое и в голову не приходило. Я уже рискнула собственной жизнью, спасая того несчастного. Я вовсе не намерена бросать вызов судьбе, тем более в таком безнадежном предприятии.

Антемий взял девушку за руку.

— У тебя есть некая мечта, Ливия Приска, и я могу помочь тебе осуществить ее. Ты получишь огромные деньги — их хватит для того, чтобы нанять любого, кого ты выберешь для участия в деле, и еще останется, чтобы реализовать твои собственные планы. Но тут есть одна загвоздка: сначала мы должны получить ответ Василиска. Так что давай-ка вернемся назад; если я буду слишком долго отсутствовать, это могут заметить.

Они направились к лодке Антемия. Сопровождающий старика страж сидел на берегу.

— Стефан — мой секретарь и мой охранник. Моя тень, так можно сказать. Он знает обо всем, у меня нет от него секретов. И он сможет в будущем стать нашим связным.

Стефан, увидев Ливию, не сумел скрыть восхищения, и уставился на девушку, явно ожидая от нее согласия на предложенное Антемием.

— Ну, как хочешь, — пожала плечами Ливия. — Но я уверена, ты слишком уж оптимистично смотришь на будущее, и слишком доверчив. С какой стати Василиск должен интересоваться жизнью Ромула?

— Посмотрим, — только и сказал старик.

Он шагнул в лодку, и Стефан сел на весла, но сначала бросил на девушку еще один восторженный взгляд. Ливия долго неподвижно стояла на берегу, следя взглядом за лодкой, уходящей в темноту.

ГЛАВА 6

Колонна солдат прошагала по насыпи, пересекавшей лагуну с севера на юг, вдоль края древних прибрежных дюн, и, наконец, добралась до твердой земли материка Грязная тропа, что начиналась здесь, через несколько миль соединялась с мощеной дорогой, именуемой «виа Ромеа», — поскольку это был излюбленный путь паломников, стекавшихся со всей Европы в Рим, помолиться у могил великих апостолов Петра и Павла. Вульфила двигался во главе колонны — на своем боевом коне, вооруженный мечом и топором. Туловище Вульфилы прикрывала кольчуга, усиленная на плечах и груди металлическими пластинами. Он ехал молча, погрузившись в мысли, но при этом от его внимания не ускользала ни единая мелочь на пути — ни в поле, ни по обочинам дороги. Двое стражей ехали по обе стороны от него, внимательно оглядывая обширное открытое пространство впереди.

Два отряда по дюжине воинов рассыпались впереди справа и слева от дороги, на расстоянии полумили от основного отряда, прочесывая каждую кочку и заглядывая под каждый куст в поисках возможного врага. Позади Вульфилы ехали около тридцати всадников, сопровождавших экипаж с пленниками. И, наконец, позади колонны двигался на некотором расстоянии еще один отряд из двадцати воинов, прикрывавших тылы.

Амброзин сидел напротив Ромула. Время от времени он обращал внимание мальчика на то, мимо чего они проезжали: деревни или фермы, древние монументы, превратившиеся в руины… Наставник пытался втянуть мальчика в беседу, но почти безуспешно. Мальчик либо отвечал весьма односложно, либо просто молчал, уйдя в себя. В конце концов, его наставник просто достал из своей сумки «Энеиды» и принялся за чтение, иногда поднимая взгляд, чтобы выглянуть в окно; потом он извлек на свет табличку и дорожный письменный прибор. Довольно долго он что-то писал, то и дело обмакивая перо в чернила. Когда процессия достигла достаточно густо населенных земель, один из стражей распорядился, чтобы окна экипажа закрыли занавесками: никто не должен был видеть сидящих внутри.

Похоже, путешествие было весьма тщательно спланировано и подготовлено заранее. Когда конвой остановился на первую ночевку (возле мильного камня с отметкой «двадцать пять», лежавшего у дороги), Амброзин увидел, что видневшееся неподалеку старое, наполовину разрушенное здание гарнизона недавно отчасти привели в порядок. Из окна сочился свет, и кто-то явно приготовил обед для гостей. Солдаты раскинули лагерь рядом с постом и принялись готовить себе еду: пшенную кашу, приправленную свиным салом и солониной. Амброзин уселся за стол напротив Ромула, и человек, ожидавший их в доме, подал на стол жареную свинину с тушеной чечевицей, несвежий хлеб и кувшин с колодезной водой.

— Не слишком роскошный пир, — сказал Амброзин, — но ты должен поесть. У нас впереди долгий путь, а ты совсем ослабел. Ты должен восстановить силы.

— Зачем? — спросил мальчик, без малейшего интереса глядя на горячую еду.

— Затем, что жизнь — это дар Божий, и мы не можем распоряжаться ею, как нам вздумается.

— Если это и дар, я о нем не просил, — возразил Ромул. — И что меня ждет впереди? Вечный плен? Ведь так?

— Никто в этом мире не может судить о вечном. Да и нет ничего вечного. Постоянны только перемены. Движение, перевороты. Тот, кто сегодня восседает на троне, завтра может оказаться лежащим в пыли. Тот, кто сейчас рыдает, может обрести надежду с новым рассветом. Ты должен надеяться, Цезарь, ты не должен отступать перед невзгодами. Поешь хоть немного, прошу тебя, мой мальчик. Сделай это для меня, ты ведь знаешь, как я о тебе беспокоюсь.

Мальчик отпил немного воды, потом произнес безо всякого выражения:

— Не называя меня Цезарем. Я никто, и, возможно, всегда был никем.

— Ты ошибаешься! Ты — последний из великого племени хозяев мира. Я ведь был там, когда тебя приветствовал Римский Сенат. Разве ты успел об этом забыть?

— Как давно это было? — перебил наставника мальчик. — Неделю назад? Или год? Я и в самом деле не помню. Как будто ничего такого и не было.

Амброзин решил не сосредотачиваться на этом. И заговорил о другом:

— Есть кое-что такое, о чем я тебе никогда не говорил. Кое-что весьма важное.

— Что именно? — рассеянно, отчужденно спросил Ромул.

— Наша первая встреча. Тебе было всего пять лет, и твоя жизнь была в тот момент в опасности. Это было в глуши лесов в Апеннинах, неподалеку отсюда, если мне не изменяет память. Тогда стояла темная зимняя ночь…

Мальчик поднял голову, вопреки собственному желанию заинтересовавшись началом истории. Его наставник был непревзойденным рассказчиком. И всего несколькими словами он сумел создать особую атмосферу, заставив окружающее отступить в тень, вызвав к жизни призраки прошлого. Ромул взял кусок хлеба и обмакнул его в разваренную чечевицу; бросив на воспитанника довольный взгляд, Амброзин тоже принялся за еду.

— Ну, и что случилось потом? — спросил Ромул.

— Ты отравился. Ты съел ядовитые грибы. Кто-то, по ошибке или намеренно, положил их в твою пищу… возьми-ка кусочек мяса

— А вдруг эта еда тоже отравлена?

— Нет, не думаю. Если бы они хотели убить тебя, они бы уже сделали это. Так что не бойся, мой мальчик. Ну так вот… я вообще-то очутился там по чистой случайности. Я ужасно устал и проголодался, моя одежда изорвалась в долгом пути, я просто окоченел от холода — и вдруг увидел свет в шатре посреди леса, и меня как будто что-то толкнуло изнутри. Это было очень странное чувство, нечто вроде внезапного откровения. Я пошел вперед, не останавливаясь, и двигался при этом как во сне. Наверное, сам Господь помогал мне; ни один из стражей меня не заметил, им словно туманом глаза застлало… а я и сам не заметил, как очутился в шатре. Ты лежал на постели. Ты был тогда такой маленький! И ужасно бледный, губы у тебя даже посинели. Твои родители просто сходили с ума от страха. Я дал тебе рвотное — и весь яд вышел из тебя. А я с того момента стал членом вашей семьи и никогда больше не расставался с тобой.

Стоило Ромулу вспомнить родителей, как его глаза наполнились слезами, но мальчик сдержался и не позволил себе расплакаться. Он лишь сказал:

— Лучше бы ты позволил мне умереть. — Амброзин сунул в рот мальчику кусочек мяса, и Ромул проглотил его целиком, не разжевав. — А что ты там делал, в том лесу? — спросил он.

— Что я там делал?.. Ну, это длинная история, и если хочешь, я расскажу ее по дороге; а сейчас давай покончим с едой и отправимся отдыхать. Завтра нам придется подняться очень рано, и ехать весь день.

— Амброзии…

— Да, сынок?

— Почему они хотят держать меня в тюрьме всю мою жизнь? Потому что мой отец добился для меня императорского трона? Поэтому?

— Думаю, да.

— Послушай, — сказал мальчик, неожиданно просветлев. — Я все решил. Я хочу отказаться от всего этого — от титула, от владений, от короны. Я хочу быть простым мальчиком, как все другие. Мы с тобой можем куда-нибудь уехать. Я найду себе работу, мы можем стать уличными певцами, например, или рассказывать истории на площадях… Ты ведь так здорово умеешь рассказывать, Амброзии!.. Мы как-нибудь заработаем на жизнь, и мы никому не помешаем. Мы увидим множество новых мест, мы можем даже отправиться за море, в страну пигмеев, или хоть на лунные горы! Разве это не замечательно? Скажи ему, пожалуйста. Объясни ему, что я хочу все-все бросить, даже… — Ромул опустил голову, чтобы скрыть лицо. — Даже не стану мстить за отца. Скажи ему, что я хочу все забыть. Все! И что он вообще никогда больше не услышит моего имени. А? Пожалуйста! Ты пойдешь к нему, скажешь это?

Амброзин посмотрел на мальчика с бесконечной нежностью.

— Все это не так-то просто, Цезарь.

—Да ты просто лицемер! Называешь меня Цезарем, а сам не желаешь повиноваться моим приказам!

— Я бы повиновался, если бы это было возможно, однако… увы, это не так. У этих людей нет власти, чтобы даровать тебе даже самую малость. Одоакр может, конечно, но он в Равенне, и он отдал приказы, с которыми никто не решится поспорить. И ты не должен больше никогда называть меня лицемером. Я твой учитель, и будь любезен относиться ко мне с уважением. Ну, а теперь, если ты не против, давай покончим с едой и — спать. Не спорь!

Ромул уныло повиновался, и Амброзин проследил затем, чтобы он доел последний кусок хлеба, прежде чем уйти в соседнюю комнату. А потом старый наставник снова достал свои письменные принадлежности и продолжил работу при неровном свете фонаря. Снаружи доносились громкие голова варваров, принявшихся снимать дневную усталость при помощи крепкого пива, которое они пили в огромном количестве ради поднятия духа. Амброзин прислушался и подумал: хорошо, что мальчик уже спит, и что он не понимает языка варваров. Многие из них участвовали в налете на виллу Ореста, и теперь хвастали друг перед другом тем, кто сколько награбил, сколько женщин изнасиловал, рассказывали о жестокостях и осквернении святынь, о различных издевательствах над своими жертвами… Другие, вернувшиеся с армией Мледона, участвовали в уничтожении легиона Nova Invicta. И они с удовольствием говорили о жестоких пытках, которым подвергали взятых в плен римлян, о бесконечно ужасных зверствах, немыслимых для любого нормального человека. Амброзин с горечью и болью осознал, что это и есть правила жизни в новом мире.

В тот момент, когда старый наставник предавался особо мрачным размышлениям, среди солдат неожиданно показался Вульфила, и его гигантская фигура сразу бросилась в глаза Амброзину, смотревшему в окно. Длинные вислые усы Вульфилы были подпалены на концах, а косы, спадавшие на грудь, делали его похожим на одного из тех нордических богов, что почитались свебами, — на Чатти или Сканиана. Амброзин быстро задул фонарь, чтобы снаружи казалось, будто внутри дома все спят. И придвинулся поближе к полуоткрытому окну.

Вульфила что-то прокричал, нечто вроде ругательства, и все вокруг умолкли. Главарь варваров продолжил:

—Я вам говорил, идиоты, чтобы вы заткнули свои пасти! Нам незачем привлекать к себе внимание. Чем меньше людей нас заметит, тем лучше для нас

—Да ну тебя, Вульфила! — возразил кто-то из воинов. — Кого ты боишься? Даже если нас и услышат, что может случиться? Я ничего не боюсь! А как вы, ребята?

— Заткнись! — резко приказал Вульфила. — И вы все тоже, хватит на сегодня! Выставьте часовых в две линии, на расстоянии в сто шагов друг от друга. Если хоть кто-то оставит пост, по любой причине, он будет немедленно казнен.

Остальные — сейчас же спать. Завтра мы выйдем еще до рассвета. Следующий привал будет у подножия Апеннин.

Варвары повиновались и, выставив караульных, расстелили на земле одеяла и устроились на ночлег. Амброзин вышел за дверь и сел на скамью, тут же поймав на себе взгляд ближайшего часового.

Наставник не знал этого воина и не желал знакомиться с ним; он просто стал смотреть на небо, на созвездия: Кассиопея уже склонилась к самому горизонту, а Орион сиял высоко над головой, почти в центре небосвода. Амброзин поискал взглядом Полярную звезду. Вон он, маленький ковш… Это заставило его вспомнить о детстве, когда его учитель, друид весьма почтенного возраста, учил маленького Амброзина определять по звездам свое местонахождение и находить дорогу в темноте, хоть на суше, хоть среди морских волн. Он мог предсказать затмение луны и любые изменения погоды на земле, основываясь на вечном движении звезд.

Амброзин снова подумал о Ромуле, и его сердце преисполнилось жалости. Да, он убедил мальчика поесть, а заодно всыпал в его воду немного порошка, чтобы заставить мальчика заснуть. Но как убедить Ромула вернуться к жизни? И если даже удастся это сделать, какое будущее сможет он предложить своему воспитаннику? Сколько дней, месяцев и лет придется им провести в тюрьме, ожидающей их впереди? Вечное заточение? Сколько шагов придется сделать, чтобы измерить отведенное им пространство? Как долго смогут они выносить своих ненавистных тюремщиков?..

Строки стихов, читанных давным-давно, далеко отсюда, всплыли в памяти Амброзина:

Veniet adulescens a mari infero cum spatha
pax et prosperital cum illo
aquila et draco iterum volabunt
Britanniae in terra lata

И тут некий знак из далекого прошлого всплыл перед ним, достиг его сознания в момент неизбывной печали. Что это был за знак? Кто послал его?

Амброзин снова медленно и мягко произнес те же строки, на манер медленного напева. И чуть погодя его сердце словно наполнилось светом, стало легким, как птица, готовая к полету. Он вернулся в старую лачугу, бывшую когда-то придорожным постом с приютом для проезжающих, всегда полным народа. Теперь здесь было холодно пусто. Взяв из очага уголек, Амброзин снова зажег фонарь и оправился во вторую комнату, чтобы лечь рядом с Ромулом. Подняв фонарь, старый наставник всмотрелся в лицо мальчика. Ромул спал, его дыхание было глубоким и ровным Цветущая юность, золотистая кожа… Да, это было прекрасное дитя: тонкие, горделивые черты его лица напоминали лицо Флавии… Флавия Серена. Амброзин вспомнил ее тело, распростертое на холодном мраморе, под сводами императорской базилики. И от всего сердца поклялся, что он создаст достойное будущее для этого мальчика. Любой ценой, пусть даже ценой собственной жизни. Он будет только счастлив отдать жизнь ради любви к женщине, которую много лет назад впервые увидел у постели умирающего сына, холодной зимней ночью, в лесной глуши в Апеннинах… Амброзин осторожно коснулся щеки мальчика, убавил огонь в фонаре и с долгим вздохом опустился на постель. Его сердце вдруг охватила непонятная и неведомая ему прежде безмятежность, словно он превратился в лесное озеро в безветренную ночь…

Аврелий перевернулся с боку на бок на соломенном тюфяке, все еще охваченный дремотой; он не мог сказать, то ли он действительно услышал что-то, то ли звук ему просто приснился. Ну, наверное, он все-таки спал; его глаза были закрыты, когда он беззвучно прошептал: «Юба…» Ржание повторилось, на этот раз громче, к нему добавился плеск воды, по которой топали копыта. Аврелий закричал: «Юба!» — и голос коня, раздавшийся в ответ, был самым настоящим, и в нем звучала искренняя радость воссоединения с другом, которого конь считал навсегда потерянным.

— Юба, мальчик мой, мой хороший мальчик, иди сюда, иди ко мне, приятель! — позвал Аврелий.

Его серый конь, покрытый грязью и казавшийся призрачным в утреннем тумане, шагал к нему через водоем, по колено в воде.

Аврелий поднялся и обнял Юбу, переполненный чувствами.

— Как ты меня нашел? Как тебе это удалось? Дай взглянуть на тебя… Грязный какой, и весь в струпьях! Должно быть, ты ужасно голоден, бедняжка, уж так голоден… погоди-ка, я сейчас…

Он пошел к нише, которую Ливия использовала в качестве кладовой, и вернулся с корзиной, полной пшеницы. Юба пылко сунулся мордой в зерно. Аврелий схватил какую-то тряпку, намочил ее в водоеме и начал чистить шкуру коня. Он трудился, пока шерсть Юбы не заблестела.

— У меня нет сейчас скребницы, друг мой, но я ее найду. И все же это уже лучше, чем ничего, правда? Ты согласен?

Закончив мыть коня, Аврелий отступил на шаг и внимательно оглядел Юбу. Конь был великолепен: длинные ноги, стройные бабки, мускулистая грудь, гордо сидящая голова, трепещущие ноздри, изогнутая шея, украшенная изумительной синевато-черной гривой… Аврелий вычистил также седло и подтянул стремена. Когда он увидел, что Юба съел все зерно и напился, он аккуратно оседлал и взнуздал коня, будучи уверен, что конь — это некий знак, присланный ему неведомым предком из другого мира. Взяв свой ремень с мечом, Аврелий перекинул его через плечо, надел свои подбитые гвоздями башмаки, взял Юбу за уздечку и повел через водоем там, где вода стояла пониже.

— Ты ничего не забыл? — послышался за его спиной голос, и эхо, отразившись от сводов, повторило: «Ничего?..»

Аврелий удивленно повернулся — и тут же его охватило смущение и он уставился в землю. Ливия стояла перед ним с гарпуном в руке, одетая в нечто вроде набедренной повязки из дубленой кожи, и две ленты из такой же кожи перекрещивались на ее груди.

Девушка только что вышла из воды, и капли еще стекали по ее мускулистому телу. Ливия бросила на землю перед собой рыболовную сеть, которую держала в другой руке. Сеть была полна крупных кефалей, все еще энергично бившихся, и еще там виднелся здоровенный угорь, свернувшийся, как змея.

Аврелий сказал:

— Мой конь вернулся.

— Я и сама это вижу, — заметила Ливия. — И еще я вижу, что ты собрался куда-то отправиться. Мог бы и дождаться моего возвращения, чтобы сказать «спасибо».

— Я оставил тебе все свои латы, — Аврелий показал в дальний угол большого помещения, где лежали кираса, щит и шлем. — Можешь делать с ними, что хочешь.

Ливия сплюнула на землю.

— Старого железа я могу набрать сколько угодно, если вдруг оно мне понадобится.

— Я все равно вернулся бы рано или поздно, чтобы поблагодарить тебя. И я оставил бы тебе записку, если бы у меня было на чем ее написать. Но я терпеть не могу прощаний перед дорогой. Я даже и не знаю, что говорят в таких случаях…

— Ничего не надо говорить. Просто уходи. Убирайся вместе со всем твоим барахлом и никогда больше не возвращайся. Что может быть легче?

— Ну, не совсем это так… За эти последние дни я… — Аврелий медленно поднял глаза и посмотрел на тело Ливии, словно боясь встречаться с девушкой взглядом. — Обо мне никто и никогда так не заботился, тем более девушка вроде тебя, такая молодая и храбрая… Ты не похожа ни на кого, с кем мне доводилось встречаться в жизни. Я подумал, что если я тут еще задержусь, то с каждым днем мне будет все труднее… Я боялся… что просто не смогу уйти.

Ливия молчала, не говоря ни слова.

Взгляд Аврелия медленно пополз вверх, как бы желая встретиться со взглядом Ливии, но снова остановился на едва ощутимое мгновение на медальоне, висевшем на шее девушки, на маленьком серебряном орле.

Ливия заметила это, и когда Аврелий, наконец, посмотрел в ее глаза, он не увидел в них той горечи, какую ожидал увидеть. Девушка смотрела на него с легким удивлением и грубоватой нежностью.

—Тебе незачем говорить всю эту чепуху. Если хочешь, можешь уходить. Ты мне ничего не должен.

Аврелий понял, что не в силах выговорить ни слова.

— Но куда ты решил отправиться? — с легкой настойчивостью спросила Ливия.

Легионер снова повесил голову.

—Я вообще-то не знаю. Просто куда-нибудь, прочь отсюда. Подальше от этого места, от вони всех этих варваров и нашей собственной испорченности и гнили. Подальше от распада, от моих собственных воспоминаний, от всего вообще. А ты? Ты что, хочешь навсегда остаться в этом болоте?

Ливия придвинулась чуть ближе к нему.

— Это совсем не то, о чем ты думаешь, — сказала она. — В этом болоте рождается надежда. И это вовсе не болото, это лагуна. Она полна жизни, в ней — дыхание моря.

Юба застенчиво фыркнул и стукнул копытом о землю, как будто пытался понять, в чем причина задержки. Ливия схватила медальон, висевший на ее шее, и крепко сжала. Аврелий покачал головой.

— Надежды нет нигде. Одно лишь разрушение и распад, мародерство, тирания…

— Тогда почему ты пытался похитить того мальчика?

— Я не хотел его похищать. Я хотел его освободить.

— В это трудно поверить.

— Это правда, хоть верь, хоть нет. Меня попросил спасти мальчика его отец, в тот момент, когда он умирал. Я приехал на Виллу в Пласенте сразу после резни, учиненной варварами. Я примчался с поля боя, когда мой легион был уже окружен тысячами врагов; я покинул товарищей, чтобы отправиться за помощью. Когда я нашел Флавия, он еще дышал. И на последнем дыхании он умолял меня спасти его сына. Что еще я мог сделать?

— Ты сумасшедший. Тебе просто повезло, что похищение не удалось. Что бы ты делал с мальчиком, если бы увел его?

—Я не знаю. Увез бы его с собой. Я мог бы научить его пахать землю, разводить пчел, сажать оливковые деревья и доить коз. Чтобы он стал настоящим римлянином.

— А ты не хочешь повторить попытку? — прозвучал чей-то голос рядом с Аврелием.

— Стефан! Что ты тут делаешь? — резко спросила Ливия. — Кажется, у нас договор: никогда не встречаться днем, и никогда — в этом месте.

— Ты права, но у меня есть серьезная причина. Они выехали.

— Куда?

— Никто не знает. Они отправились по виа Ромеа в сторону Фанума. Уверен, они потом двинутся двигаться на юг по виа Фламиниа, но до какого места? Но мы можем попытаться узнать больше.

— О чем вы говорите? — спросил Аврелий.

— Об освобождении некоего мальчика, — ответил Стефан. — И нам понадобится твоя помощь.

Аврелий посмотрел на него и недоверчиво покачал головой.

— Некоего мальчика… ты о нем?

Стефан кивнул.

— О нем. О Ромуле Августе Цезаре, римском императоре.

ГЛАВА 7

Аврелий одарил мужчину изумленным взглядом, а потом повернулся к своему коню и начал подтягивать подпругу, как будто собирался умчаться отсюда через секунду.

— Мне такое и в голову не приходило, — пробормотал он.

— Почему? — настойчиво спросил Стефан. — Ты уже сделал одну попытку, но ты был совершенно один; ты с самого начала был обречен на неудачу. Теперь мы предлагаем тебе нашу помощь и поддержку, чтобы выполнить ту же самую задачу, а это многократно увеличивает шансы на успех. Так с чего бы тебе отказываться?

— В тот раз все было иначе. Я это сделал, потому что мне это казалось правильным, и потому что я думал — я смогу увести его, поскольку никто не ожидает ничего подобного. И мне это почти удалось! Но я не знаю, каковы причины твоих действий, я вообще не знаю, кто ты такой. А ведь после моей попытки там наверняка сильно увеличили охрану. Никому больше не удастся приблизиться к мальчику, я в этом уверен. Одоакр всю свою армию расставит вокруг него.

Стефан подошел поближе.

— Я представляю группу сенаторов, которые сумели напрямую связаться с Восточной Римской империей. Мы уверены, что это — единственный способ не дать Италии и всему Западу окончательно утонуть в варварстве. Наш посланник встретился с императором Василиском в Пелопоннесах, и он вернулся с весьма важным известием. Император желает предложить Ромулу защиту и убежище в Константинополе, и обеспечить его ежегодной рентой, достойной положения мальчика

— А тебе это не кажется подозрительным? — спросил Аврелий. — Насколько я знаю, Василиск — самый настоящий узурпатор. С какой стати я стал бы доверять ему? И откуда тебе знать, что он не станет обращаться с ребенком даже хуже, чем варвары?

— Эти варвары жестоко убили родителей мальчика, — напомнил Стефан.

Аврелий повернулся к нему и встретил твердый и совершенно непроницаемый взгляд. Восточный акцент мужчины напомнил Аврелию речь некоторых из его боевых товарищей, что были родом из Эпира.

— Более того, — продолжил Стефан, — мальчика намерены вечно держать в заточении, в полной изоляции от мира, в некоем труднодоступном месте, и он будет обречен до конца своих дней оставаться наедине со своими кошмарами и страхом, и будет с нетерпением ждать момента, когда его стражам вздумается, наконец, отнять у него жизнь. Можешь ты себе представить ребенка, которого стоило бы оставить на милость этих жестоких тварей?

Аврелий вспомнил глаза Ромула в тот момент, когда он заставил его пойти с ним, хотя его собственное плечо было уже пронзено стрелой: отчаяние, бессильный гнев, бесконечная горечь… Стефан, судя по всему, заметил, что его последний аргумент произвел впечатление на легионера, и продолжил:

—У нас есть друзья в Константинополе, весьма влиятельные друзья. Они сумеют защитить мальчика

—А как насчет Юлия Нефа? — возразил Аврелий. — Он всегда был восточным кандидатом на западный трон. С какой стати Василиску менять теперь свои намерения?

Ливия хотела что-то сказать, но Стефан взглядом остановил ее и заговорил сам:

— Неф уже полностью лишился благосклонности и доверия Василиска; его выслали на его старую виллу в Далмации, он там отрезан от всего мира. Вообще-то, конечно, у нас большие замыслы относительно мальчика, но чтобы осуществить их, мы должны, прежде всего, оградить его ото всех опасностей и угроз. Он должен получить соответствующее образование и вообще расти в доме императора, в достойной среде, в покое и безмятежности. Его не должны касаться ни сомнения, ни подозрения, пока не наступит тот момент, когда он будет готов вернуть свое законное положение. Ливия, наконец, заговорила:

— Оставь ты Аврелия в покое, — сказала она, повернувшись к Стефану. — Страх есть страх. Он сделал одну попытку, рискнул жизнью, едва не умер, и ему вовсе не хочется начинать все с начала

— Верно, ты права, — подтвердил Аврелий, не моргнув глазом.

— Да уж конечно, — фыркнула Ливия. — Мы и сами прекрасно справимся. Я умею сражаться не хуже мужчин. Как ты сказал, в какую сторону направился конвой?

— На юг, — ответил Стефан. — Они сейчас на дороге в Фанум.

— Должно быть, они хотят перевалить через Апеннины.

— Похоже на то, хотя и не обязательно. Но скоро мы все узнаем.

Аврелий продолжал прилаживать упряжь и стремена, как будто дальнейший разговор его уже не касался. Ливия, делая вид, что не замечает этого, продолжала говорить со Стефаном:

— Правда ли, что Мледон вернулся?

— Прошлой ночью.

— Он привез с собой каких-нибудь пленников?

Аврелий резко обернулся, и в его глазах, впившихся в Стефана, отразились разом и страх, и надежда, и тревога… Несколько слов, произнесенных Ливией, мгновенно лишили его деланного равнодушия.

— Да, я бы сказал, около пятидесяти человек, но было уже довольно темно, так что я мог и ошибиться.

Аврелий шагнул к нему.

— Ты… ты узнал кого-нибудь?

— Как я мог? — возразил Стефан. — Единственный, кого там можно было различить, это огромный черный человек, я думаю, эфиоп. Росту в нем не меньше шести футов, и он весь был опутан цепями.

— Батиат! — вскрикнул Аврелий, и его лицо на мгновение просветлело. — Это должен быть он! — Легионер схватил Стефана за плащ. — Он мой друг; я много лет сражался бок о бок с ним. Умоляю тебя, скажи, куда посадили пленников? Там должны быть и другие мои товарищи.

Стефан посмотрел на него с едва заметной иронией.

— Ты, кажется, готов предпринять очередную отчаянную попытку?

— Ты мне поможешь, или нет?

— Странный вопрос для того, кто только что сам отказал в помощи.

Аврелий опустил голову.

— Я сделаю все, что ты захочешь, только сейчас скажи мне, куда их повезли, если знаешь.

— В Класис, но это ровно ничего не значит. Это порт в Равенне; из Класиса ты можешь попасть в любую точку мира.

Аврелия словно холодной водой окатили; его радость от известия, что кто-то из его друзей остался в живых, мгновенно испарилась при мысли, что он ничего не может для них сделать. Ливия прекрасно видела выражение горя и разочарования на лице римлянина, и ее охватила жалость к Аврелию.

— Их могут отправить в Мисен, рядом с Неаполем. Там вторая база имперского флота; им иногда бывают нужны гребцы. И еще на полуострове — самый большой рынок рабов. Ты можешь попробовать добраться до базы и там навести справки. Немножко времени и терпения — и ты, может быть, отыщешь своего друга. Если он такой большой, как говорит Стефан, он не останется не замеченным. Послушай, — продолжила девушка уже более спокойным и примиряющим тоном, — я все равно отправлюсь на юг, чтобы догнать конвой, сопровождающий императора. Мы можем поехать вместе, если хочешь. А потом ты отправишься своим путем, а я — своим.

— Ты хочешь попробовать освободить мальчика… в одиночку?

— Это мое личное дело, ведь так? Тебя не касается.

— Может, и касается.

— С чего вдруг ты передумал?

— Если я найду своих товарищей, ты поможешь мне освободить их?

Тут в разговор вмешался Стефан.

— Вообще-то тому, кто сумеет доставить мальчика в старый порт в Фануме, на побережье Адриатического моря, предлагается немалая награда, десять тысяч серебряных сольди. Там будет ждать корабль, чтобы доставить мальчика на восток. Корабль будет стоять у берега в каждый первый день новолуния, на закате, начиная с первого декабрьского новолуния. Узнать этот корабль нетрудно: на его корме будет поднят флаг со знаком Константина. Если ты заработаешь эти деньги, ты сможешь просто-напросто выкупить своих товарищей, если узнаешь, где они находятся.

— Но если я сначала найду их, они помогут в исполнении твоего замысла. Это лучшие воины в мире, но, кроме того — они римские солдаты, преданные императору, — возразил Аврелий.

Стефан кивнул, явно довольный.

— Что мне передать Антемию?

— Скажи ему, мы выезжаем сегодня, и что я буду посылать ему сообщения, когда только смогу, — ответила Ливия.

— Хорошо, скажу, — кивнул Стефан. — И — удачи вам обоим!

— Да, нам она понадобится, — согласилась девушка — Я провожу тебя. Я хочу быть уверенной, что тебя никто не увидит.

Они пошли к лодке Стефана — маленькой деревянной плоскодонке, предназначенной для плавания по мелководной лагуне. На веслах сидел слуга. Ливия с удивительным проворством вскарабкалась на большую иву, свесившую ветви над водой. Она осмотрела все вокруг, но не увидела ни души. После этого девушка подала знак Стефану, и тот спустился в лодку. Ливия спросила:

— И что же Антемий предложил Василиску, как убедил принять его предложение?

— Этого я не знаю. Антемий далеко не все мне рассказывает. Но в Константинополе отлично знают, что на Западе не может произойти ни единой мелочи, о которой не знал бы Антемий. Его авторитет и власть огромны. — Ливия кивнула, соглашаясь с этими словами. — А этот солдат… ты, в самом деле, думаешь, что ему можно доверять?

— Он сам по себе — как маленькая армия, — сказала девушка. — Я способна понять, когда вижу перед собой настоящего воина. И я способна узнать взгляд льва, даже если это раненный лев. Но есть что-то еще в его глазах, о чем-то он мне напоминает…

— О чем?

Губы Ливии искривились в горькой улыбки.

— Если бы я могла, я бы вспомнила и имя, и лицо… лицо того единственного человека, который оставил след в моей жизни и в моей душе. Кроме моих отца и матери, которые умерли слишком давно.

Стефан хотел сказать что-то еще, но Ливия уже повернулась к нему спиной и медленно пошла прочь, — неторопливыми, размеренными шагами охотницы. Слуга нагнулся и погрузил весла в воду, и лодочка начала удаляться от берега.

Отряд, сопровождавший экипаж Ромула, пересекал равнину по извилистой, заброшенной дороге, узкой и почти непроезжей, огибавшей Фанум; этот путь был избран с целью избежать любопытных взглядов, которые могли бы встретиться конвою и, возможно, помешать его продвижению вперед. Похоже, варвары получили весьма строгий приказ соблюдать молчание и секретность, и Амброзин не преминул отметить обходной маневр колонны.

— Уверен, наш маршрут ведет к перевалу через Апеннины. Мы скоро вернемся на виа Фламиниа, а потом пройдем под самым высоким пиком через туннель, пробитый в горах. Его называют форулус, это гениальнейшее инженерное сооружение, задуманное во времена императора Августа и завершенное императором Веспасианом. Эти края гористы и суровы, мой мальчик, и тут полным-полно разбойников. В одиночку очень опасно подниматься к этому перевалу. Власти время от времени пытались избавить эту часть страны от такой напасти, даже создавали особые сторожевые отряды, — но все безуспешно. Разбойников плодит нищета: это в основном бывшие крестьяне, разоренные слишком высокими налогами и неурожаями, и у них просто нет другого выхода, кроме как выйти на большую дорогу.

Ромул, казалось, очень внимательно всматривается в большие рощи дубов и ясеней, красовавшиеся по обе стороны дороги, и в пастухов, тут и там пасших тощих коров, щипавших траву.

Но, тем не менее, он внимательно слушал наставника, и, наконец, задумчиво откликнулся:

— Назначать налоги, разоряющие людей, не просто несправедливо; это глупо. Человек, разорившийся из-за слишком высоких налогов и ставший разбойником, обойдется государству слишком дорого, хотя бы потому, что придется особо охранять проездные дороги.

— Твое наблюдение безупречно правильно, — похвалил мальчика Амброзин. — Но, возможно, эта мысль слишком проста, чтобы быть примененной на практике. Губернаторы провинций всегда алчны, а правительственные чиновники зачастую глупы, и эти два фактора, соединяясь вместе, порождают ужасные последствия.

— Но должно же быть какое-то объяснение всему этому? Почему управляющие провинциями обязательно должны быть жадными, а чиновники — глупыми? Ты много раз говорил мне, что Август, Тиберий, Адриан и Марк Аврелий были мудрыми и честными императорами, и они карали вороватых губернаторов… но, может быть, это неправда? Может быть, люди всегда были и будут глупыми, жадными и злонравными?

В этот момент мимо экипажа проскакал Вульфила, направлявшийся к холму, чтобы с его вершины внимательно осмотреть лежавшую впереди местность и понаблюдать сверху за своими людьми. Чудовищная рана, изуродовавшая его, начала уже затягиваться, однако лицо Вульфилы все еще было красным и распухшим, а из-под швов сочилась сукровица. Возможно, именно из-за этого он постоянно пребывал в весьма дурном расположении духа. Он мог взорваться яростью по любой причине, даже самой незначительной, и Амброзин старался ничем не возбуждать подозрений варвара и не давать тому поводов для недовольства. И при этом он разрабатывал некий план, чтобы завоевать доверие варвара и, может быть, даже его благодарность.

— Вполне понятно, почему ты сейчас так мрачно смотришь на мир, — ответил он Ромулу. — Я бы удивился, если бы это было не так. Но на самом деле судьба человека — а также и судьба народа или целой империи, — зачастую определяется причинами и событиями, которые вне власти человеческой. Вот эта великая империя многие века успешно отражала нападения варваров. Многие императоры были удостоены своего высокого звания именно солдатами, воевавшими рядом с ними, и погибли в бою, с мечом в руке, даже не увидев Рима и не успев обсудить никаких дел с Сенатом. Ведь атаки варваров зачастую начинались с разных сторон, волнами со всех направлений, и всегда это были неисчислимые толпы… Вот почему была построена великая стена, невзирая на все затраты, вот почему она протянулась от гор Бретани до пустынь Сирии. Больше трех тысяч миль в длину! Сотни тысяч солдат строили ее. Тридцать пять легионов были посланы туда, а это почти полмиллиона человек! Но никакая цена и никакие жертвы не казались слишком высокими Цезарям, желавшим защитить свою империю, а вместе с ней — и римскую цивилизацию. Но, затевая это строительство, они не осознавали, что цена все растет и становится уже невыносимой, что налоги, которые пришлось возложить на население ради создания стены, разоряют крестьян, скотоводов, судостроителей, разрушают торговлю и даже приводят к снижению рождаемости! Зачем производить на свет детей, если тем придется жить в нищете и лишениях? И постепенно империи стало не по силам предотвращать вторжения варваров, и потому наши правители вообразили, будто они могут позволить варваром селиться внутри наших границ и даже призывать их в римскую армию, чтобы они сражались с другими варварами… Это была фатальная ошибка, но, возможно, тогда просто не было другого выхода: нищета и притеснения подавили в горожанах чувство патриотизма, возникла необходимость использовать наемников… которые и стали теперь нашими хозяевами.

Амброзин замолчал, сообразив, что это не самый подходящий урок истории для его ученика. Он лишь понапрасну напомнил мальчику о столь недавних и страшных событиях, о событиях, оставивших кровоточащую рану в душе Ромула. Ведь печальный парнишка, сидевший напротив Амброзина, был, в конце концов, никем иным, как последним императором Западной империи, — он был не просто зрителем чудовищной трагедии, он был ее невольным участником…

— Ты запишешь все это в свои истории? — спросил Ромул.

— Я не стремлюсь к созданию писаной истории; для этого найдутся другие, куда лучше владеющие пером. Я просто хочу оставить память о своем собственном участии в событиях — тех, которым был непосредственным свидетелем.

— У тебя будет время, чтобы написать все это. Годы и годы в тюрьме. Почему ты захотел отправиться со мной? Ты мог бы остаться в Равенне или вернуться на родину, в Бретань. А, правда, что ночи там длятся без конца?

— Ответ на свой первый вопрос ты уже знаешь. Я очень беспокоюсь за тебя, и я глубоко предан твоей семье. А что касается второго вопроса, то это, безусловно, не совсем так… — начал было Амброзин, но Ромул перебил его:

— Мне бы хотелось именно этого! Вечной ночи! И чтобы спать, спать, и не видеть никаких снов.

Глаза мальчика стали совсем пустыми, и Амброзин не нашел слов для ответа.

Они ехали без остановки весь день, и старый наставник внимательно следил за любыми, даже самыми легкими, переменами в настроении своего воспитанника, — не упуская, впрочем, из виду и того, что происходило за стенками их экипажа. Лишь с наступлением сумерек их ожидал отдых. Дни стояли очень короткие, и это весьма ограничивало время передвижения. Но вот, наконец, колонна остановилась. Варвары разожгли огонь, а несколько из них вскочили на коней и отправились обшаривать окрестности, — и через небольшое время вернулись с несколькими курами, связанными вместе за ноги, и с уже зарезанной овцой, переброшенной через седло одного из грабителей. Должно быть, они совершили налет на какую-то уединенную ферму. Их добыча вскоре была общипана, освежевана — и зажарена на углях.

Вульфила уселся на камень в сторонке ото всех и ожидал, когда ему подадут его порцию. Лицо у него было темным, черты фантастически исказились в пляшущем свете костра. Амброзин, всегда внимательно наблюдавший за своим врагом, неторопливо подошел к Вульфиле, стараясь все время держаться на свету, чтобы у варвара не возникло ненужных подозрений. Когда старый наставник оказался достаточно близко, чтобы варвар его услышал, он сказал:

— Я врач, и очень опытный. Я мог бы заняться твоей раной; должно быть, она ужасно тебя беспокоит.

Вульфила фыркнул и взмахнул рукой, словно раздраженно отгоняя надоедливое насекомое, но Амброзин не двинулся с места и продолжил, как ни в чем не бывало:

— Я знаю, что ты сейчас думаешь: ты бывал ранен много раз, и ты знаешь, что со временем все заживет, и боль прекратится. Но эта рана отличается от других. Раны на лице заживают куда медленнее и тяжелее, чем раны на теле, потому что именно через лицо, а не через тело, проявляет себя твоя душа. Лицо куда чувствительнее всего остального, и оно также наиболее уязвимо. К тому же твоя рана загрязнилась, и если загрязнение распространится, оно изуродует твое лицо до полной неузнаваемости.

Он повернулся, как бы намереваясь вернуться к экипажу, однако Вульфила тут же окликнул его:

— Погоди!..

В итоге Амброзин принес свою сумку и заставил одного из солдат принести ему немного вина; вином он промыл рану, а потом довольно сильно сжимал ее края, выдавливая гной, — пока не показалась чистая кровь. Он удалил швы и наложил вместо них мазь из мальвы и пшеничных отрубей, после чего перевязал рану.

— Только не воображай, что я намерен тебя благодарить, — проворчал Вульфила, когда Амброзин закончил свою работу.

— У меня и в мыслях такого не было.

— Тогда зачем ты это сделал?

— Ты — дикое существо. И от боли ты становишься еще более злобным. Я действовал в своих собственных интересах, Вульфила, и в интересах мальчика.

Амброзин вернулся к экипажу, чтобы положить на место сумку. Тут же появился солдат, принесший немного жареного мяса, насаженного на вертел; старый наставник и мальчик поели. Было холодно; они находились в горах, к тому же стоял конец осени, да и час был поздний. Но Амброзин предпочел попросить лишнее одеяло, а не устраиваться на ночь у костра, вместе с варварами. Жар огня делал исходившую от воинов вонь совершенно невыносимой. Ромул не только съел мясо, но и выпил немного вина, по настоянию своего воспитателя, и это несколько прибавило ему бодрости и желания жить.

Они растянулись рядышком на земле, глядя в звездное небо.

— Ты понял, почему я это сделал? — спросил Амброзин.

— Промыл физиономию этому мяснику? Да, я догадываюсь. Нельзя гладить злобного пса против шерсти.

— Ну, более или менее верно.

Они замолчали, прислушиваясь к потрескиванию огня, в который солдаты то и дело подбрасывали сухие ветки, и наблюдая за искрами, улетавшими в небо.

— Ты не забываешь молиться перед сном? — спросил Амброзин.

— Не забываю, — ответил Ромул. — Я молюсь за души моих родителей.

ГЛАВА 8

Ливия направила свою лошадь на узкую тропу, что вилась по направлению к гребню горы, потом остановилась, чтобы подождать Аврелия, пробиравшегося через лес другой дорогой.

С такой высоты они без труда могли видеть все открытое пространство перед туннелем Фламиния, который прорезал гору насквозь, от долины до долины. Они выбрали себе место за достаточно густыми зарослями молодых березок; и им не пришлось ждать слишком долго. Скоро в поле их зрения появился отряд верховых герулов, человек около тридцати, впереди которых скакал их командир. А следом за ними на равнину выехал и экипаж, за которым следовал другой отряд, прикрывавший пленников с тыла.

Аврелий вздрогнул, узнав Вульфилу, и непроизвольно глянул на лук, висевший на спине Ливии.

— Даже и не думай ни о чем таком, — сказала девушка, заметив его взгляд. — Если ты и попадешь в него, другие быстро с нами расправятся, да еще, пожалуй, выместят свою злость на мальчике. — Аврелий закусил губы. — Придет время, погоди, — настойчиво добавила Ливия. — А пока что мы должны набраться терпения.

Аврелий, не отрываясь, смотрел на старый расшатанный экипаж, пока тот не исчез за поворотом дороги. Ливия коснулась его плеча:

— Между вами двоими осталось какое-то незаконченное дельце, да?

— Я убил нескольких его лучших воинов, пытаясь похитить пленника, за которого он отвечал… и я рассек его лицо пополам, когда он хотел остановить меня. Я превратил его в урода на всю оставшуюся жизнь. Тебе этого достаточно?

— Значит, это простая месть, и все? А я-то думала, тут вопрос жизни и смерти.

Аврелий промолчал. Он жевал сухую травинку, задумчиво глядя вниз, в долину.

— Только не говори мне, что это была ваша первая в жизни встреча, — сказала, наконец, девушка.

— Может, я и видел его когда-нибудь прежде, но я не помню такого. За годы войны я повидал столько варваров, что сосчитать их просто невозможно.

Но в этот самый момент в его памяти всплыл коридор императорского дворца, и Вульфила, с которым они скрестили мечи, и хриплый голос варвара, произносящий: «Я тебя знаю, римлянин! Я тебя видел раньше…»

Ливия, стоявшая перед Аврелием, внимательно следила за выражением его лица. Легионер отвел взгляд.

— Ты боишься заглянуть в себя, и ты не желаешь, чтобы кто-то другой это делал. Почему? — спросила девушка.

— Тебе бы захотелось раздеться передо мной догола? — ответил вопросом Аврелий, и глаза его яростно вспыхнули.

Однако Ливия даже не моргнула

— Да, — ответила она. — Если бы я тебя любила.

— Но ты меня не любишь. А я не люблю тебя. Верно?

— Верно, — согласилась девушка таким же твердым, решительным тоном.

Аврелий взял Юбу за уздечку и подождал, пока Ливия отвяжет свою гнедую лошадку.

— У нас с тобой общее дело, — заговорил, наконец, легионер, — и из-за него нам какое-то время придется постоянно находиться рядом. Мы должны сделать свое дело, и нам необходимо знать, что каждый может рассчитывать на другого, доверять ему полностью, без оглядки. А значит, мы оба должны избегать всего, что может вызвать неуверенность или беспокойство. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?

— Да, безусловно, — твердо произнесла девушка. Аврелий пошел вниз по склону горы, ведя Юбу за собой.

— Если мы действительно хотим попытаться спасти императора, — сказал легионер, меняя тему, — мы должны это сделать где-то по пути. Как только конвой доберется до конечного пункта, это станет просто невозможно.

— Вдвоем против семидесяти? Мне это не кажется слишком хорошей идеей… да и твоя рана не до конца еще зажила. Мы рискуем снова потерпеть неудачу.

— Ну, а что ты можешь предложить? Нам необходим четкий план. Или мы так и будем тащиться за ними безо всякого смысла?

— Прежде всего, мы должны выяснить, куда именно они направляются, а уж потом мы сможем разработать план нападения и похищения мальчика. Другого пути просто нет; у нас нет времени на то, чтобы привлечь к делу других людей, найти кого-то в Равенне… да если бы время и было, там слишком много шпионов Одоакра, так что нашу попытку мгновенно бы заметили. Пусть тебе это и покажется странным, но наше главное преимущество в том, что никто не подозревает о нашем существовании. Ты ведь почти добился успеха в первый раз — и именно потому, что никто не ожидал ничего подобного. А если нам и придется вовлечь других, то лучше сделать это подальше от Равенны, в таких местах, где никто ничего о нас не знает.

— И во что нам обойдется такое… вовлечение других? Откуда мы возьмем деньги?

— Ну, деньги для нас найдутся во множестве уголков Италии. У Антемия есть вклады в разных банках, а у меня с собой его письмо, открывающее неограниченный кредит. Ты знаешь, что это означает?

— Нет. Но для меня важно лишь то, что ты можешь раздобыть эти самые деньги. Я пока что не потерял надежды отыскать моих товарищей.

—Я тоже. И я отлично понимаю, насколько это важно для тебя. — Голос девушки невольно выдал чувства куда более глубокие, чем полагалось бы иметь простому боевому товарищу.

Они продолжали ехать следом за конвоем, продвигавшимся за день примерно на двадцать миль, но оставались на довольно большом расстоянии от отряда варваров.

Нетрудно было заметить, что постепенно стражи пленников становились все более расхлябанными и невнимательными. На них расслабляюще действовало ощущение собственной силы, присутствие грозного Вульфилы и полное отсутствие какой-либо угрозы или опасности, насколько варвары могли видеть равнину. Дисциплина в отряде неудержимо падала.

Они пересекли, наконец, Апеннины и вошли в долину реки Тибр.

Тут, наконец, Аврелий вернулся к тревожившей его теме.

— Если нам удастся разыскать моих товарищей, — сказал он, — ты поможешь мне спасти их?

— Пожалуй, да. Но… Представь, что мы их нашли. Дальше ведь дело будет зависеть от того, сколько их там окажется… но в любом случае лучше бы ты не надеялся на слишком многое. Да и где они могут быть? Мисен — лишь одна из возможностей, но существуют и другие места.

— Вот странно… я так отчаянно хочу найти их, и в то же время я боюсь… боюсь узнать о том, что произошло со всеми остальными.

— Ты сделал все, что мог, — возразила Ливия. — И незачем теперь терзать себя. Что случилось — то случилось, и мы не в силах что-либо изменить…

— Тебе легко говорить. Но легион был всей моей жизнью. Всем, что я вообще имел.

— У тебя никогда не было семьи? — осторожно поинтересовалась девушка. — Аврелий покачал головой. — Ни жены? Ни возлюбленной?

Аврелий отвернулся и уставился вдаль.

— Я ведь никогда не знал, где окажусь завтра. Ничего постоянного… Трудно связать свою жизнь с кем бы то ни было, если у тебя нет корней, нет устойчивого места в жизни.

Некоторое время они ехали молча, не произнося ни слова, потом Ливия внезапно нарушила тишину.

— Легион! — воскликнула она. — Мне это кажется просто невероятным. Все настоящие легионы были расформированы, когда император Гален решил, что они слишком медленно передвигаются, и не могут противостоять стремительной коннице варваров. Уже лет сорок, не меньше, как ни один военный отряд не называется легионом. С чего вдруг понадобилось создавать новый?

— Ну, тут был задуман весьма оригинальный план. Прежде всего, сама территория Италии редко позволяет развернуть большие конные армии, и их столкновение с нашей тяжелой кавалерией могло выглядеть весьма устрашающе… И еще Орест хотел, чтобы его люди всегда видели серебряного орла, сверкающего на солнце. Он хотел, чтобы римляне вспомнили о своей гордости, чтобы солдаты были вооружены на древний лад, несли большие щиты, чтобы земля дрожала под их ногами… Он хотел обрушить на варваров римские порядок и дисциплину, противопоставив их хаосу. Наш командир был человеком больших достоинств и огромной доблести, умный и справедливый, он всегда хранил честь — свою и нашу.

Ливия посмотрела на Аврелия: глаза легионера сверкали, голос слегка дрожал от переполнявших солдата чувств. Девушке захотелось понять причину подобной страстности, но она уже заметила, что конвой далеко впереди замедляет шаг, и потому дала Аврелию знак остановиться.

— А, нет, ложная тревога, — поспешила она сказать уже в следующую секунду. — Они не останавливаются. Просто там стадо овец пересекает дорогу.

И они двинулись дальше вдоль опушки леса, не доходившего до дороги футов на триста-четыреста

— Пожалуйста, рассказывай дальше, — попросила Ливия.

— Легион был собран по одному человеку, их выбрали в других отрядах: офицеров и солдат, вспомогательный состав и инженеров… почти все они были римлянами из Италии и из провинций. Было, правда, и несколько варваров, но лишь те, кто доказал свою преданность, чьи семьи служили нашему государству в течение нескольких поколений. Всех разместили в секретном лагере в Норикуме и обучали почти год. Когда же легион впервые вступил в бой в открытом поле, эффект был просто ошеломляющим. Мы врезались во вражеские ряды с силой боевых машин и буквально разметали их. Мы ведь изучали лучшие из древних техник боя в сочетании с самыми современными.

— А как насчет тебя самого? Откуда призвали в легион тебя?

Аврелий некоторое время ехал молча, глядя прямо перед собой и, как будто полностью погрузившись в мысли. Он держал курс на небольшой холм за деревьями, чтобы скрыться за ним к тому времени, когда воины Вульфилы отправятся на очередной осмотр местности. Ни к чему было подвергаться излишнему риску. Впрочем, варвары, похоже, куда больше опасались местных разбойников, чем гипотетических спасителей юного императора.

— Я же говорил тебе, — внезапно произнес Аврелий. — Я всегда был в легионе. Я ничего другого не помню.

Тон его голоса не оставлял возможности для новых вопросов.

Дальше они ехали, не говоря ни слова на прежние темы. Ливия то и дело уносилась в сторону, то вверх, то вниз по склону, не в силах выносить упрямое молчание своего спутника. Когда их пути вновь пересекались, они обменивались разве что короткими замечаниями относительно маршрута либо характера местности, и вновь разъезжались. Аврелий явно заново переживал трагедию своих товарищей и страдал оттого, что не смог их спасти. Можно было не сомневаться в том, что его окружали призраки, окровавленные тени юношей, убитых на заре жизни, мужчин, терзаемых пытками до того самого момента, когда они испускали последний вздох… Окрестности полнились их криками, призывы отомстить доносились из-под земли…

Так они двигались несколько часок, пока, наконец, не начало темнеть и конвой не остановился на ночлег. Ливия заметила какую-то хижину на склоне холма, примерно в миле от лагеря Вульфилы. Она показала ее своему спутнику:

— Может, мы сможем провести ночь вон там? И для лошадей, пожалуй, найдется укрытие, а?

Аврелий кивнул и повернул Юбу к роще на склоне.

Внутрь хижины он заглянул с крайней осторожностью, не будучи уверен, что там никого нет. Похоже, это был домик пастухов, пригонявших коров на пастбище. В углу виднелась куча соломы, а позади хижины лежали несколько тюков сена, укрытых от непогоды примитивным навесом. Поблизости от хижины небольшой родничок пробивался между камнями, и струйка воды падала в лоток, высеченный в глыбе песчаника. Переполняя его, вода вытекала через край и убегала в небольшой естественный водоем, окруженный поросшими мхом валунами. Крошечное озерцо, кристально чистое, отражало небо и деревья. Лес в лучах закатного солнца окрасился в яркие тона осени. Лозы дикого винограда обвивали стволы дубов, пылая листьями цвета киновари; небольшие гроздья темно-пурпурных ягод добавляли красок в общую картину.

Аврелий занялся лошадьми, привязав их под навесом и дав им немного сена. Ливия спустилась к озеру, разделась и окунулась в воду. Вода показалась ей ледяной, но желание искупаться пересилило страх перед холодом. Аврелий, закончив с лошадьми, пошел вниз по склону — и вдруг увидел обнаженное тело девушки, плескавшейся в озерце. Несколько мгновений он смотрел на Ливию, ошеломленный ее красотой. Потом отвернулся, смущенный и растерянный. Ему хотелось подойти к ней, обнять, сказать, как он ее желает… но мысль о том, что Ливия может сказать «нет», была просто невыносимой. Аврелий направился к лотку с водой и тоже вымылся, — сначала грудь и руки, потом нижнюю часть тела. Когда Ливия вернулась, завернутая в походное одеяло, она несла двух крупных форелей, надетых на гарпун.

— Там только и было, что вот эти две рыбины, — сказала девушка. — И те, похоже, собирались вот-вот подохнуть. Поди-ка, принеси мою одежду, она там висит на кусте возле озера. А я пока разожгу костер.

— Ты с ума сошла! Они же увидят дым и сразу решат проверить, кто тут прячется.

— Они не могут проверять каждый дымок во всех окрестностях, — возразила Ливия. — И, кроме того, мы их заметим издали. Если же кто-то все-таки решит подойти, я его проткну гарпуном, как форель, и уволоку в лес. Час-другой — и от него останутся только голые кости. В это время года звери в лесу очень голодные.

Ливия поджарила рыбу, как сумела, то и дело подбрасывая в огонь маленькие сосновые веточки; они брызгали во все стороны яркими искрами, но не давали дыма. Когда форель была готова, Аврелий взял себе рыбину поменьше, но Ливия тут же заменила ее на более крупную.

— Ты должен хорошо поесть, — настойчиво сказала она. — Ты еще слишком слаб после ранения, а когда наступит момент драки, я хочу, чтобы рядом со мной был лев, а не овца. И потом сразу ложись спать. Я первой останусь на карауле.

Аврелий не ответил, а просто молча направился к краю поляны и встал под огромным старым дубом, прислонившись спиной к его стволу. Ливия довольно долго смотрела на него; легионер стоял неподвижно, его широко открытые глаза смотрели в ночь, наползавшую на склоны гор… и ночь вела с собой орды теней и призраков.

Ливия рада была бы подойти к Аврелию поближе, ему стоило только захотеть того…

Вульфила распорядился, чтобы лагерь разбили поблизости от моста, что соединял берега одного из притоков Тибра, и его люди тут же принялись жарить нескольких овец и барана, конфискованных из стада, так неудачно для себя пересекшего путь конвоя несколько часов назад. Амброзин встревожился.

— Император ненавидит баранину, — сказал он. Варвар взорвался хохотом.

— Император ненавидит баранину! Ох, какая жалость, как это ужасно! Вот только, к несчастью, императорский повар отказался покинуть Равенну, да и выбора у нас особого нет. Так что или он будет есть баранину, или отправится спать на пустой желудок.

Амброзин подошел к Вульфиле чуть ближе.

—Я видел в лесу ореховые деревья. Если можно, я бы набрал немного орехов и приготовил для него вкусный и питательный ужин.

Вульфила резко качнул головой.

— Ты никуда не отойдешь отсюда.

— Но чего ты боишься? Ты ведь знаешь, что я ни за какие блага в мире не оставлю мальчика. Позволь мне дойти до леса; мне не понадобится много времени, а ты получишь свою долю блюда. Уверяю тебя, ты в жизни не пробовал ничего вкуснее.

Вульфила, наконец, неохотно дал согласие, и Амброзин взял фонарь и отправился в лес. Земля между узловатыми стволами была сплошь усыпана орехами, одетыми в колючую оболочку; там, где она раскололась при падении, наружу выглядывали красновато-коричневые, как загорелая кожа, орехи. Амброзин набрал их предостаточно, думая при этом, что местность здесь, должно быть, никем не населена, раз такие изысканные плоды остаются в распоряжении диких кабанов и медведей. Он вернулся в лагерь, погасив фонарь, и осторожно приблизился к тому месту, где Вульфила, похоже, держал совет со своими офицерами.

— Когда мне отправляться? — спросил один из них.

— Утром, как только мы выйдем на равнину. Ты возьмешь с собой полдюжины человек и помчишься прямиком в Неаполь. Там ты найдешь человека по имени Андреа да Нола, в квартале, где живет дворцовая стража. Скажешь ему, что он должен организовать нашу переправу на Капри. Весь отряд поедет с мальчишкой, и воспитатель тоже, и слуги для них и для нас. Скажи ему, что все должно быть там для нас подготовлено: жилые помещения, еда, вино, одежда и одеяла. Все! Нам могут понадобиться и рабы; но только чтобы их не привозили из Мисена. Туда отправили часть тех людей, что Мледон взял в плен в Дертоне, и мне совершенно ни к чему с ними встречаться. Все понял? Если что-то пойдет не так, я спрошу с него, и ни с кого больше. Объясни ему, что я никогда не прощаю плохих работников.

Амброзин решил, что он услышал достаточно, и бесшумно направился в противоположный конец лагеря, где варвары поворачивали над огнем вертела с кусками баранины. Он нашел для себя местечко, где можно было поджарить орехи, потом растолок их в медицинской ступке и смешал с прокипяченным молодым вином и яблочным жмыхом из конвойных запасов. Потом он слепил из полученного теста маленькие печенья и подсушил их на открытом огне. И с гордостью преподнес своему господину.

Ромул был поражен.

— Мои любимые печенья! Где ты их раздобыл?

— Вульфила решился предоставить мне немножко свободы; впрочем, он знает, что ему не стоит слишком уж прижимать меня, если он хочет окончательно вылечить свою физиономию. Я просто пошел в лес и набрал там орехов, вот и все.

— Спасибо! — воскликнул Ромул. — Это совсем как дома, в дни пиров… Тогда повара готовили такие печенья прямо в саду, на каменных плитах. Я просто как будто слышу» как они шипят! А уж какой там был аромат! Такой сильный, такой сладкий…

— Ешь! — приказал Амброзин. — А то они остынут.

Ромул впился зубами в печенье, а его старый наставник продолжил:

—У меня есть кое-какие новости. Я знаю, куда они нас везут. Когда я возвращался из леса, я слышал, как Вульфила говорил об этом со своими людьми. Пункт назначения — Капри.

— Капри? Да это же какой-то остров.

— Да, это какой-то остров, но он не слишком далеко от побережья. Там должно быть совсем неплохо, особенно летом, когда погода стоит хорошая. Император Тиберий построил там роскошную виллу, и почти постоянно жил там в последние годы своего правления. Вилла Джовис. А после его смерти…

— И все равно это тюрьма, — перебил его Ромул. — И мне придется провести там всю жизнь, в обществе моих самых ненавистных врагов. Я не смогу никуда поехать, не смогу встречаться с другими людьми, не смогу завести семью…

—Давай лучше с благодарностью принимать то, что дарует нам судьба, сынок. Мы не знаем, сколько нам отпущено дней. Будущее — в руках и воле Господа нашего. Никогда не падай духом! Не впадай в уныние, не сдавайся перед обстоятельствами. И всегда помни великие примеры прошлого. Держи в уме слова мудрецов, таких, как Сократ, Катулл и Сенека. Знание — ничто, если ты не используешь его в своей повседневной жизни. Я ведь говорил тебе, у меня как-то раз было нечто вроде видения… передо мной вдруг вспыхнуло старое пророчество, касавшееся моей родины… да, это было похоже на чудо. И это сильно изменило мои взгляды на мир. Я осознал, что я не одинок, и что за этим знаком могут последовать другие. Поверь, я это действительно чувствую.

Ромул улыбнулся, но он скорее почувствовал жалость, нежели облегчение, от слов старого наставника.

— Ты просто бредишь, Амброзии, — сказал он. — Но ты приготовил просто замечательные ореховые печенья.

Мальчик снова принялся за еду, а Амброзин наблюдал за ним с таким удовольствием, что чуть не забыл сам съесть хоть немножко. Потом он отнес то, что осталось, Вульфиле, как и обещал, — в надежде завоевать еще малую толику благосклонности варвара.

На следующий день они снова поднялись на рассвете и увидели, как отделившийся от конвоя небольшой отряд умчался на юг. Потом конвой тронулся с места и остановился лишь в середине дня, ненадолго, чтобы люди и лошади могли поесть и напиться. По мере их продвижения вперед становилось все теплее. Большие белые облака неторопливо плыли по небу, подгоняемые западным ветром; время от времени они сгущались в гигантские черные массы и сбрасывали на землю яростный дождь. А потом вновь выглянувшее солнце согревало тучные поля. Дубы и ясени постепенно уступали место соснам и миртам; яблони сменяли оливковые деревья и виноградные лозы…

— Рим уже позади, — сказал Амброзин. — Мы приближаемся к цели.

— Рим! — пробормотал мальчик, вспомнив о том, как он входил в здание Сената — в императорской тунике, в сопровождении своих родителей… Казалось, с тех пор пролетело целое столетие, а вовсе не несколько недель. Ромул был юн, и возраст больших надежд был для него еще впереди… но его сердце переполняли печаль и мрачные картины прошлого.

ГЛАВА 9

Вульфила заметил разносчицу воды, когда она была еще довольно далеко. Женщина стояла на правой стороне дороги, на ее плече висел винный мех, в руке она держала деревянную чашку. Выглядела эта разносчица точно так же, как множество других нищих побродяжек и калек, встречавшихся Вульфиле на долгом пути, и в другое время варвар даже не бросил бы на нее взгляда, — однако солнце припекало все сильнее, день становился жарче, а поблизости от дороги не было ни единого источника, так что и люди, и лошади просто умирали от жажды.

— Эй, ты! — окликнул Вульфила женщину, когда они подъехали к ней поближе. — Я хочу пить.

Вульфила говорил на своем языке, но девушка поняла его жест и подошла к нему с полной чашкой в руке. И хотя она была одета в настоящие лохмотья вместо плаща, а ее голову прикрывал старый рваный капюшон, красота молодой женщины оказалась слишком заметной, чтобы вызвать соответствующие замечания варваров.

— Эй, дай-ка рассмотреть тебя получше! — взвизгнул один из воинов, потянувшись, чтобы сорвать капюшон, — но девушка увернулась от его руки быстрым движением торса. Но все же она чуть заметно улыбнулась и протянула руку, чтобы взять несколько монет в обмен на прохладную воду, налитую в чашку.

— С каких это пор мы должны платить за воду? — закричал другой варвар. — Если я даю деньги женщине, я хочу получить больше! — Он умудрился обхватить разносчицу за талию и привлечь ее к себе. И ощутил под лохмотьями упругое тело, стройное и мускулистое. — Эй, а ты вовсе не из тех, кто умирает с голоду! — удивился он.

Но в этот момент послышался другой голос

— Я хочу пить.

Девушка поняла, что голос донесся из экипажа, остановившегося всего в нескольких шагах от нее. Она вывернулась из рук варвара, быстро подошла к старой карете и отвела в сторону занавеску, прикрывавшую окно. И увидела мальчика лет двенадцати или тринадцати, со светло-каштановыми волосами и большими темными глазами, одетого в белую тунику, рукава которой были вышиты серебряной нитью. Рядом с мальчиком сидел седобородый человек лет шестидесяти, с лысой макушкой. На нем была простая одежда из серой шерсти, а на шее висел маленький серебряный медальон.

— А ну, прочь оттуда! — рявкнул Вульфила, снова задергивая занавеску и злобно оттаскивая девушку в сторону.

Но мужчина, сидевший в экипаже, громко сказал:

— Мальчик умирает от жажды.

В то мгновение, когда его взгляд встретился со взглядом девушки, он понял: она не та, за кого себя выдает. Она хотела что-то сказать ему, или подготовить его к чему-то… и он стиснул руку Ромула, чтобы тот не ляпнул чего-нибудь лишнего.

Разносчица воды снова наклонилась к окошку экипажа и, на мгновение скрывшись от взгляда Вульфилы, протянула старшему пассажиру металлическую чашку, а мальчику — деревянную, наполненную водой. Пока он пил, девушка прошептала по-гречески:

— Chaire,Kaisar… «Приветствую тебя, о Цезарь!..»

Мальчик с трудом сумел скрыть свое удивление, а его старший спутник ответил на том же языке:

— Tis, eis? «Кто ты?»

— Друг, — шепнула девушка. — Меня зовут Ливией. Куда они вас везут?

И как раз в это мгновение вмешался Вульфила, снова оттолкнув разносчицу и положив конец разговору.

В экипаже Ромул, широко открыв глаза, повернулся к своему наставнику, не в состоянии понять, что же все это значит.

— Кем она может быть, Амброзии? И откуда ей известно, кто я такой?

Но внимание старика было приковано к чаше, которую он по-прежнему держал в руке. Перевернув ее, Амброзин увидел на дне печать с орлом, вокруг которого красовались буквы: LEG NOVA INV.

— Легион Nova Invicta, — едва слышно произнес старый наставник. — Ты понимаешь, что это означает, Цезарь? Что тот солдат хочет повторить свою попытку, но на этот раз он не один. Я не знаю, стоит ли нам радоваться или печалиться, но сердце мне подсказывает, что это благоприятный знак будущего поворота событий. Мы с тобой не брошены на произвол судьбы. Я так и знал, что то предсказание было правдой…

Вульфила оттолкнул Ливию к обочине дороги, но она умоляюще уставилась на него.

— Моя чашка, добрый господин! Она мне нужна.

— Ладно, только быстро! — согласился Вульфила.

Он пошел за ней следом к экипажу, и едва чашка оказалась в руке девушки, тут же снова отшвырнул разносчицу в сторону. Она смогла лишь обменяться взглядом с пленниками, не успев сказать ни слова. И потом стояла на обочине дороги, провожая взглядом конвой, — пока отряд не исчез за маленьким холмом, пока не затих вдали стук копыт и скрип колес старого экипажа.

Лишь тогда она повернулась к горе и увидела одинокого всадника, наблюдавшего за ней с вершины; это был Аврелий. Девушка вошла в лес и зашагала по извилистой тропинке к подножию горы. Аврелий уже ждал ее, держа в поводу вторую лошадь. Ливия вскочила в седло.

— Ну, как? — спросил легионер. — Ты заставила меня поволноваться.

— Неудача. Он уже собирался что-то сказать, когда Вульфила оттолкнул меня. Если бы я попыталась возразить, он бы сразу меня заподозрил и задержал. Но теперь, по крайней мере, они поняли, что мы следуем за ними, так мне кажется. Тот человек, что едет с императором, производит впечатление; у него очень проницательный взгляд. Он наверняка умен, как никто.

— От него одни неприятности, — заметил Аврелий, — но он воспитатель мальчика, и нам неизбежно придется учитывать его в наших планах. А что мальчик? Ты его рассмотрела?

— Императора? Да, конечно.

— Как он выглядит? — спросил Аврелий.

— Я бы сказала, он здоров, но в глазах у него — печаль. Должно быть, смерть родителей оказалась для него чудовищным ударом.

Аврелий некоторое время молча раздумывал о чем-то, потом сказал:

— Давай-ка подумаем, не сможем ли мы как-нибудь с ними связаться. Стражи теперь уже не так внимательны. Может, решили, что их пленники никого не интересуют.

— Солдаты, может, и не очень внимательны. Но об Вульфиле такого не скажешь. Он очень насторожен и подозрителен. У него глаза, как у волка; тебе никогда не застать его врасплох. И он следит за всем, ничто не ускользает от его внимания. Я в этом уверена.

— Ты видела его лицо?

— Так же хорошо, как вижу сейчас твое. Ты оставил ему хороший подарочек на память о себе, не сомневайся. Если он хоть раз видел себя в зеркале — ну, тогда мне бы не хотелось очутиться на твоем месте, когда он до тебя доберется.

— Такого никогда не случится, — бросил Аврелий. — Он никогда не получит меня, живым.

Они снова ехали весь день до самых сумерек, а перед самым закатом увидели, что отряд Вульфилы меняет направление движения, поворачивая возле Минтурна. Далее старая Аппиева дорога становилась полностью непроезжей. Болота, некогда частично осушенные при помощи дренажных канав, система которых была построена императором Клавдием, теперь снова напитались водой, и поглотили обширные пространства полей и дорог, поскольку никто больше за ними не следил. Вонючая вода на мгновение вспыхнула огнем, отразив садящееся солнце, но тут же снова приняла свинцовый оттенок. Вдали, над морем, собирались грозовые облака, и с запада доносились раскаты грома; похоже, скоро дождь должен был добраться и до этих мест.

Воздух, насыщенный зловонными болотными испарениями, стал тяжелым и удушающим.

И Аврелий, и Ливия обливались потом, но упорно двигались вперед, не желая терять из вида колонну, сопровождавшую императора, — тем более что варвары прибавили ходу, желая найти сухой участок земли для ночного лагеря. Аврелий приостановился ненадолго, чтобы выпить воды из фляги, и Ливия протянула ему свою деревянную чашу, чтобы он налил воды и ей, — свою флягу она опустошила, поя варваров Вульфилы.

Поднеся чашку к губам, девушка осушила ее одним большим глотком. И когда дно чашки обнажилось — лицо Ливии внезапно просветлело.

— Капри! — вскрикнула она. — Их везут на Капри!

— Что? — недоверчиво переспросил Аврелий.

— Они направляются на Капри. Смотри! Я же говорила тебе, тот старик невероятно умен. — Она протянула Аврелию Чашку. На дне было нацарапано иглой: КАПРИ.

— Капри! — повторил Аврелий. — Это остров в Неаполитанском заливе, голый и скалистый, и совершенно пустынный, там живут только козы.

— Ты бывал там?

— Нет, но о нем рассказывали несколько моих товарищей, что жили в тех краях, неподалеку от этого острова.

— Не могу поверить, что все обстоит так плохо, как ты говоришь, — возразила Ливия. — Должны же быть какие-то причины, почему-то ведь император Тиберий построил там свою виллу. Я уверена, там хороший климат, наверняка очень мягкий, и я могу представить, как запах моря смешивается с запахом сосен и ракитника…

— Даже если ты и права, — заметил Аврелий, — это все равно тюрьма. Давай-ка поднимемся повыше на холм, там поищем местечко для ночлега. Если мы останемся здесь, внизу, москиты просто сожрут нас живьем.

Они нашли небольшой шалаш, сооруженный из стеблей тростника и соломы, — возможно, когда-то его построили крестьяне, чтобы жить в нем во время сбора урожая, но теперь он был явно необитаемым. Ливия поджарила в железной чашке немного пшеничной муки и смешала ее с водой и сушеным сыром, растертым в крошки, — это и был весь их ужин. Усевшись возле маленького костра, в котором потрескивали сухие ветки, оба ели молча, прислушиваясь к непрерывному лягушачьему хору, доносившемуся снизу, из болота.

— Я первой останусь на карауле, — сказала Ливия, вешая на плечо лук.

— Ты уверена?

— Да. Я не устала, и к тому же я предпочитаю ложиться спать тогда, когда ночь уже окончательно наступила. А ты пока постарайся хорошенько отдохнуть.

Аврелий кивнул, привязал Юбу к рябиновому деревцу и ушел в шалаш, где и растянулся прямо на земле, подстелив под себя плащ и накрывшись одеялом. Некоторое время он смотрел на своего коня, жевавшего сочные красные ягоды, потом перевернулся на бок и попытался заснуть, — однако его одолели мысли о спутнице, нынешнем его товарище по оружию… и Аврелия охватили беспокойство и неуверенность. Конечно, он мог дать волю инстинктам… но страх перед неизбежной разлукой, когда их миссия будет завершена, удерживал его от этого.

Ливия пригасила костер и теперь сидела в темноте, глядя с холма вниз, на огни вражеского лагеря, раскинутого на равнине. Прошло сколько-то времени — хотя Ливия и не могла бы сказать, сколько именно, — когда девушка вдруг заметила нескольких верховых варваров, поскакавших куда-то вдоль болота с зажженными факелами в руках. Конечно же, это была обычная разведка местности, однако при виде скачущих фигур в памяти Ливии всплыла картина, казалось бы, давно похороненная: целое войско варваров мчится галопом к берегу лагуны, а за их спинами — море огня, и они налетают на одинокого человека, ждущего их… Ливия содрогнулась, как от порыва ледяного ветра, и повернулась к шалашу. Аврелий крепко спал, измученный долгим путешествием и истощенный скудным питанием. Ливия внезапно сунула в угли сухую ветку, и когда та вспыхнула и дала немного света, подкралась к Аврелию. Она присела рядом с ним на корточки и протянула руку, чтобы коснуться его груди. Аврелий мгновенно вскочил, держа в руке меч и направив его острие на Ливию.

— Стой! — вскрикнула девушка, отшатываясь. — Это я!

— Какого дьявола ты тут делаешь? Я же мог тебя убить!

— Я не думала, что ты проснешься, я просто хотела…

— Чего?

— Я хотела укрыть тебя. Одеяло соскользнуло.

— Ты отлично знаешь, что это неправда. Говори, в чем дело, или я прямо сейчас уеду.

Ливия поднялась на ноги и отошла к костру.

— Я… я думаю, я знаю, кто ты.

Аврелий тоже вышел к костру и, казалось, полностью сосредоточился на голубых огоньках, пляшущих среди углей. Потом вдруг посмотрел в глаза Ливии. В его взгляде затаилась холодная тень, как будто душа легионера вдруг погрузилась в мутный поток воспоминаний, как будто открылась некая старая рана и начала кровоточить. В следующую минуту Аврелий повернулся к девушке спиной и ровным, лишенным выражения голосом произнес:

— Я не хочу этого слышать.

— Ночь едва началась, — возразила Ливия. — У нас много времени, хватит даже на самую длинную историю. Ты только что сказал, что желаешь услышать от меня правду. Помнишь?

Аврелий снова медленно повернулся лицом к костру и опустил голову. А Ливия продолжала:

— Однажды ночью, очень давно, много лет назад, мой город — тот город, где я родилась и выросла, где жили мои родители, — пал после долгой-долгой осады. Варвары принялись грабить и убивать… Наши мужчины пали от варварских мечей, наши женщины были изнасилованы и уведены в плен, наши дома разграблены и охвачены огнем… Мой отец погиб, пытаясь защитить нас. Его изрубили на куски прямо у нас на глазах, прямо на пороге нашего дома. Моя мать сбежала, таща меня за собой за руку. Мы мчались в темноте, мы хотели добраться до старой караульной тропы за акведуком. Мы просто ничего не соображали от ужаса. Все улицы были освещены огнем пожаров. Со всех сторон слышались крики, стоны, они уносились к небу, словно пламенный призыв о помощи. Город был завален мертвыми телами, кровь лилась рекой. Я задыхалась, я сходила с ума от страха, и моей матери приходилось силой тащить меня. Мы добрались до берега лагуны, где какая-то лодка как раз собиралась выйти в море. В ней было полным-полно людей, пытавшихся, как и мы, сбежать от варваров, и это была последняя лодка: все остальные уже отошли далеко от берега, их почти не было видно, они таяли в темноте, и лишь изредка на них падали отсветы пожара.

Ливия ненадолго замолчала, вглядываясь в глаза Аврелия, с трудом сдерживая слезы. Нет. Ничего. Сострадание — да, жалость — да… но никаких признаков узнавания. Или воспоминания.

— Продолжай, — только и сказал он. Ливия прикрыла глаза ладонью, словно пытаясь отгородиться от кошмарных картин и образов, вновь вырвавшихся из ее сердца, от воспоминаний, которые так долго лежали на самом дне ее ума… И заставила себя заговорить снова:

— Лодка уже почти отошла от берега, когда моя мать закричала, прося, чтобы те люди подождали нас, она вошла в воду по колено…

Во взгляде Аврелия вдруг вспыхнула боль, и Ливия шагнула к нему ближе… так близко, что он ощутил солоноватый аромат, исходивших от ее тела, похожего на тело сирены. Легионера охватило жаром, как будто он очутился в центре костра, и панический страх ударил его по сердцу, словно тяжелый камень.

Ливия говорила ровным голосом:

— Там был какой-то мужчина. Он стоял на корме, это был молодой офицер-римлянин. Его латы покрывали пятна крови. Когда он увидел нас, он выпрыгнул из лодки прямо в воду и помог моей матери взобраться на борт, а меня держал на руках, пока мать устраивалась на единственном оставшемся в лодке месте. Потом он передал меня в руки матери, но я увидела темную воду под собой и ухватилась за его шею. И нечаянно сорвала с нее вот это. — Ливия прикоснулась к медальону с серебряным орлом, висевшему на ее груди. — Мать все-таки сумела втащить меня в лодку и держала изо всех сил, пока мы отплывали от берега. И вот последнее, что я помню: римлянин стоит у берега, его темная фигура вырисовывается на фоне огня, а на него несется целая орда варваров, похожих на демонов, машущих горящими факелами… Этим римлянином был ты. Я уверена. — Ливия осторожно погладила медальон. — С тех пор я всегда ношу его, с той самой ночи, и я никогда не теряла надежды отыскать героя, спасшего наши жизни ценой своей собственной.

Ливия умолкла, стоя перед своим товарищем, ожидая его ответа, ожидая знака того, что ей удалось пробудить в нем память о прошлом… но Аврелий ничего не сказал. Он крепко зажмурил глаза, чтобы не дать выхода слезам, чтобы хоть как-то совладать с пустотой, наполнившей его…

— Вот почему тебя так привлекает этот медальон. Ты знаешь, что он принадлежит тебе. Это знак твоего дивизиона, восьмого Vexillatio Pannonica, героически оборонявшего Аквелию!

Аврелий содрогнулся при этих словах, но сохранил самообладание.

Открыв глаза, он нежно посмотрел на девушку и положил руки ей на плечи.

— Тот юный солдат умер, Ливия. Он мертв, понимаешь?

Ливия покачала головой, по ее щекам покатились слезы.

— Он умер, — настойчиво повторил легионер. — Как и все остальные. Из того дивизиона никого не осталось в живых. Всем это известно. Все это просто приснилось тебе, когда ты была маленькой девочкой. Подумай-ка: в той ситуации, которую ты только что описала, разве мог у солдата остаться хоть один шанс на то, чтобы выжить? И возможно ли, чтобы ты встретилась с ним через столько лет?..

Но когда Аврелий говорил это, перед ним вдруг снова возникло лицо Вульфилы, искаженное яростью, и легионер услышал хриплый злобный голос «Я тебя знаю, римлянин! Я видел тебя раньше!» И, тем не менее, он добавил:

— Такое случается лишь в сказках и баснях. Забудь все это.

— Вот как? Ну, тогда скажи мне вот что. Где ты был в ту ночь, когда пала Аквелия?

— Я не знаю, поверь. Это случилось так давно, я вообще ничего не помню о тех временах.

— Ну, может, я и сумею тебе доказать… Слушай внимательно. Сейчас, когда ты спал, я хотела посмотреть, есть ли…

— Что?

— Есть ли у тебя на груди шрам. Я… мне кажется, я помню, что тот солдат истекал кровью, у него была рана в груди…

— Множество воинов имеет шрамы на груди. Во всяком случае, храбрых воинов.

— Но тогда почему тебя так притягивает этот медальон?

— Я вовсе не смотрел на медальон. Я… я смотрел на твою грудь.

— А ну, уйди от меня! — внезапно закричала Ливия, охваченная гневом и разочарованием. — Оставь меня одну! Убирайся, кому говорят!

— Ливия, я…

— Уйди, — выдохнула она едва слышно.

Аврелий отошел в сторону, а девушка присела на корточки возле уже угасавших углей, обхватила руками колени и уткнулась в них лицом. И безмолвно зарыдала.

Она не двигалась с места, пока, наконец, не почувствовала, что продрогла до костей. Ливия подняла голову — и увидела Аврелия, стоявшего под дубом, прислонившись спиной к стволу… тень в тени. Наедине с призраками.

ГЛАВА 10

Аврелий спустился к ручью, снял латы и тунику и начал мыть грудь прозрачной холодной водой, стекавшей вдоль шрама, пересекавшего его торс справа, от самой ключицы. От ледяной воды его сначала пробрало дрожью, но потом Аврелий ощутил, как наполняется силой и энергией, несмотря на тревожную и почти бессонную ночь. Внезапная судорога, стиснувшая мышцы, заставила легионера зажмуриться и скривиться, но боль вызвал не старый шрам. Виной была здоровенная шишка у основания черепа, результат какого-то падения, невесть когда случившегося. Это было очень давно. И с годами долгие приступы острой, пульсирующей боли становились все реже и вроде бы слабее.

— Они снимаются с места! — крикнула Ливия. — Нам пора!

Аврелий вытерся, не оборачиваясь, надел тунику и латы, затянул на плече перевязь с мечом и быстро поднялся по короткому склону туда, где безмятежно щипал покрытую росой траву Юба. Вскочив в седло, Аврелий поскакал вслед за девушкой. Когда они выбрались на тропу, Аврелий мимоходом заметил:

— Погода меняется. Меня об этом боль предупреждает.

Ливия улыбнулась.

— Мой дедушка говорил точно так же. Он был весьма примечательным: тощий, даже костлявый, и совершенно беззубый! Я помню его, как будто все это было только вчера Он, видишь ли, был ветераном, он сражался еще с императором Валентинианом Третьим, в Адрианополе, против готтов. И его старые раны всегда болели, когда менялась погода, хотя он даже и не мог в точности сказать, где именно у него болит, потому что шрамов на нем было множество! Шрамы и переломы. Но он никогда не ошибался; через шесть-семь часов погода действительно менялась, начинался дождь. А то и похуже что.

Внизу, в долине под ними, длинная процессия герулских и скирийских воинов все так же сопровождала старый экипаж, в котором ехали юный император и его наставник, — конвою осталось преодолеть последний участок болот. Мокрый буйвол с блестящей шкурой лениво поднялся из лужи у дороги, когда к нему приблизился отряд и лениво отошел на несколько шагов в сторону. Еще несколько буйволов развалились прямо на дороге, чтобы подсохнуть на утреннем солнышке; эти огромные, облепленные болотной тиной животные медленно встали, увидев рядом с собой конницу, и потащились к лугу, пестревшему пурпурными цветками чертополоха и золотыми брызгами одуванчиков. Самые плодородные долины Италии расстилались впереди, и там виднелись поля — либо желтые от не запаханного жнивья, либо коричневые — там, где землю уже подняли плуги. Маленькое разрушенное святилище обозначило территорию, некогда занятую одним из древних осканских племен. Потом показалось другое строение, стоящее у места слияния трех дорог, — некогда оно было посвящено Гекате, но языческий образ заменили христианским: это была Дева Мария, державшая на руках Святое Дитя…

Они снова двигались вперед вплоть до самого вечера, когда наконец конвой остановился неподалеку от речной отмели. Солдаты-варвары начали устанавливать шатры для офицеров и готовить ночлег для себя. Фермеры, возвращавшиеся с полей с лопатами и мотыгами в руках, и дети, набегавшиеся за день, останавливались ненадолго, чтобы с любопытством посмотреть на отряд, но вскоре отправлялись дальше, к своим деревням и домам, над которыми уже вились спиралями дымки. Когда окончательно стемнело, Ливия показала на далекие огни, вспыхнувшие на равнине.

— Это Минтурн, — сказала она. — Когда-то он был знаменит своими винами.

Аврелий кивнул и с отсутствующим видом процитировал:

— «Vina bibes interim Taurоdiffusa palustresinter Mintur-nas…»

Ливия была потрясена до глубины души: ей никогда прежде не приходилось слышать, чтобы солдаты цитировали Горация, да еще и с классическим произношением! Прошлое Аврелия становилось для нее все большей загадкой.

— Теперь нам надо придумать способ связи, — сказал Аврелий. — Завтра они повернут на юг, к Неаполю, или на юго-восток, к Капуа, но в любом случае мы не сможем следовать за ними дальше, потому что там нет холмов. А на равнине нас будет видно издали, мы будем слишком бросаться в глаза среди всех этих деревушек и ферм. Чужак просто не может пройти тут незамеченным…

— Что это? — перебила его Ливия, показывая на огонек, мигающий рядом с ивовой рощицей у реки. Аврелий пристально всмотрелся — и регулярность вспышек навела его на некую мысль; уж очень это было похоже на систему связи, которая использовалась имперской почтовой службой!

Он присмотрелся к огоньку более внимательно — и вспышки обрели для него смысл. И одновременно привели в замешательство. «Hue descende, milesgloriose». «Спустись сюда, хвастливый солдат». Аврелий встряхнул головой, словно не мог поверить собственным глазам, потом повернулся к Ливии и сказал:

— Прикрой меня, а лошадей держи наготове, на тот случай, если нам придется удирать. Я спущусь вниз.

— Погоди… — начала было девушка, но договорить не успела; Аврелий уже исчез в густых зарослях кустарника. Ливия только и услышала, как прошелестели листья, — и тут же наступила тишина Аврелий старался не терять из вида огонек, подававший столь удивительные сигналы. Вскоре он понял, что это был фонарь, который держал в высоко поднятой руке какой-то старый человек. Свет падал на лысую макушку; это был наставник Ромула! А рядом с ним находился солдат-варвар. Еще несколько шагов — и до Аврелия донеслись голоса.

— Отойди назад, дай мне немного свободного места кое-какие дела я привык делать в уединении. И как ты думаешь, животное, куда бы я мог убежать? Во-первых, сейчас ночь, а во-вторых, тебе прекрасно известно, что я никогда не оставлю императора!

Варвар что-то неразборчиво проворчал, потом отошел в сторону и прислонился спиной к стволу ивы. Старый наставник прошел еще немного вперед, повесил фонарь на ветку и накинул свой плащ на куст, так, что тот стал издали похож на сидящего на корточках человека. И тут же, сделав еще несколько шагов, исчез в лесу, растворился в темноте. Аврелий, подобравшийся уже совсем близко, окончательно растерялся. Что он должен теперь делать? Он не мог окликнуть старика или как-то дать ему знать о своем присутствии; варвар сразу бы услышал его. Легионер осторожно двинулся к тому месту, где исчез старик, и очутился у самого берега реки, где заросли были еще гуще и темнее. Позади Аврелий внезапно раздался едва слышный голос, менее чем в двух шагах.

— Здесь довольно тесно, не правда ли?

Аврелий резко развернулся — и Амброзии ощутил у своего горла острие меча; но старик даже не моргнул.

— Молодец, — сказал он. — Все в порядке, не нервничай.

— Но как…

— Тихо. У нас нет времени на чепуху.

— Во имя Геракла…

— Я Амброзин, наставник императора.

— Это-то я знаю.

— Не перебивай меня, просто слушай. Охрана становится все внимательнее, потому что мы приближаемся к пункту назначения. Они не оставляют меня одного, даже когда мне нужно облегчиться! Ты должен уже знать, как я понимаю, что нас везут на Капри. Сколько вас тут?

— Двое. Я и… и женщина. Но…

— Да, разносчица воды. Так вот, ради всего святого, не пытайтесь начать действовать вдвоем, это будет просто самоубийство. Если они вас поймают, они сдерут с вас кожу заживо. Тебе нужен еще кто-то для помощи.

— У нас есть деньги. Мы хотели нанять…

— Будь осторожен! Наемник всегда готов предать своего хозяина; ищи только тех, кому можешь доверять. Как-то ночью я слышал, как двое офицеров Вульфилы говорили о римлянах, попавших в плен; их отвезли в Мисен, чтобы продать на галеры. Тебе стоило бы попытать счастья именно там.

— Я так и сделаю, — ответил Аврелий. — Можешь ты узнать еще что-нибудь?

— Я постараюсь. Но в любом случае — держитесь как можно ближе к нам. Я буду оставлять следы, когда только смогу. Я уже понял, что ты умеешь читать световые сигналы. А можешь ли ты их передавать?

— Конечно, могу, но как ты узнал, что я должен их видеть?

— Чашка. Я понял, что это был знак, сигнал, и потому ответил, нацарапав на дне название пункта назначения. Потом я подумал, что если ты не слишком глуп, то должен следовать за нами под прикрытием холмов, и что ты наверняка остановишься на ночь на каком-нибудь возвышении, а значит, увидишь мои сигналы… так же, как я видел твои костры. Теперь мне надо идти. Даже если я спрятался очень хорошо, мне нельзя отсутствовать слишком долго.

Амброзин отошел к кусту, снял с ветки фонарь, забрал плащ и прихватил с собой варвара, все так же стоявшего под ивой; они направились обратно к лагерю.

Ромул сидел под деревом, уставив взгляд в пространство перед собой.

— Ты должен хоть немного двигаться, мой мальчик! — с легким укором сказал Амброзин. — Нельзя все время быть вот таким. Ты находишься в начале жизни, ты должен к ней вернуться.

Ромул даже не повернул головы.

— Жить? Чего ради?

И он снова погрузился в молчание. Амброзин вздохнул.

— И, тем не менее, у нас есть надежда…

— Надежда, нацарапанная на дне чашки, да? Однажды, помнится, некие надежды были заперты в ящик. Ящик Пандоры.

— Твой сарказм сейчас совершенно неуместен. Тот солдат, что однажды уже пытался спасти тебя, теперь как никогда преисполнен решимости.

Ромул кивнул без малейших признаков воодушевления.

— Тот человек рискнул собственной жизнью ради тебя, — продолжил Амброзин. — И он готов сделать это снова. Он считает тебя своим императором, и все это настолько важно для него, что он просто не может оставить нас в столь бедственном положении. Он заслуживает большего, чем твой небрежный кивок.

Ромул ответил далеко не сразу, но по взгляду мальчика Амброзин понял: ему удалось задеть чувства юного императора.

— Я не хочу, чтобы он снова рисковал своей жизнью, вот и все. Как его зовут?

— Аврелий, если я не ошибаюсь.

— Это вполне обычное имя.

— Ты прав, но человек он совсем не обычный. Он держится так, словно в его распоряжении целая армия, ожидающая приказа, хотя он, по сути, совершенно один. Но для него самое драгоценное в мире — твоя жизнь и твоя свобода. Он верит в тебя, и верит так слепо и преданно, что готов столкнуться с любой опасностью, хотя во время прошлой попытки он был серьезно ранен, и рана его до сих пор не зажила как следует. Подумай об этом, когда почувствуешь, что тебе не хватает храбрости взять в собственные руки свою жизнь, когда ты начинаешь вести себя так, словно жизнь ничего не стоит. Подумай об этом, юный Цезарь.

Амброзин повернулся и ушел к шатру, чтобы приготовить для своего ученика ужин; но прежде чем войти в шатер, старый наставник посмотрел на покрытые темным лесом холмы и пробормотал сквозь зубы:

— Поспеши, солдат… Ради всех богов и всех демонов, поспеши!

— Он назвал меня хвастливым солдатом, можешь ты в такое поверить? — пожаловался Аврелий Ливии, добравшись, наконец, до вершины холма. — Как будто я оловянный солдатик из детской игры! Я чуть не перерезал ему глотку.

— Ну, это просто шутка старого человека, полагаю. Это был наставник императора?

— Да, конечно.

— Он читал Платона, вот и все. И ты, как я вижу, тоже. Ты очень образованный человек. Редкость для солдата, особенно в наши дни. Ты никогда сам не задумывался над этим?

— Мне и без того всегда хватало тем для размышлений, — огрызнулся Аврелий.

— А можно мне узнать, что там произошло, внизу, или это будет чрезмерным любопытством?

— Он подтвердил, что они направляются на Капри, но есть и еще кое-что. Он слышал, что какие-то пленные римляне отправлены в Мисен, рядом с Неаполем, чтобы быть проданными на галеры. Если бы только я мог отыскать их!..

— Вряд ли это будет так уж трудно. Немножко денег — и у тебя появится множество сведений. Так куда мы двинемся теперь?

— Я думаю, теперь можно изменить маршрут. Старик уверен в конечной точке путешествия, так что нам просто нет смысла рисковать и выставлять себя напоказ на равнине. Мы можем оказаться на месте раньше них и подготовиться к делу как можно лучше.

— Но сначала ты хочешь найти своих товарищей.

— Это в наших общих интересах. Мне нужны люди, на которых я могу положиться целиком и полностью, а в моем легионе не было ни одного человека, которому нельзя было бы доверять. Мы можем создать настоящую боевую единицу и тщательно разработать план нападения.

— А что, если варвары передумают, пока мы добираемся до Неаполя? Изменят конечную точку маршрута?

— Не думаю, чтобы они это сделали, но для нас все равно слишком рискованно преследовать их теперь. Чем дольше мы будем оставаться на открытой равнине, тем больше будет шансов на случайное столкновение. Думаю, мы утром двинемся в сторону от них. Обгоним их и посмотрим, какую из дорог они выберут. Мы ведь можем двигаться куда быстрее, чем этот отряд.

— Как хочешь. Может, ты и прав. Вот только… ох, я не знаю… просто пока мы поблизости от мальчика, я чувствую, что он в безопасности.

— Ну да, под нашей защитой. Верно. У меня такое же ощущение, и мне очень не хочется покидать его, но, должен сказать, мы его оставляем в надежных руках. Этот ненормальный старик наверняка очень и очень заботится о мальчике, и он умнее, чем все эти варвары, вместе взятые. Давай-ка отдохнем. Нам придется скакать весь день, да еще голодными… только и съели, что несколько печений да кусок сыра.

— Обещаю, в Неаполе ты как следует подкрепишься. Ты любишь рыбу?

— Я бы предпочел кусок мяса.

— Ну, если ты мясоед, значит, ты родом с равнин. Из какого-нибудь местечка в глубине страны.

Аврелий промолчал. Ему отвратительно было копание Ливии в его прошлом. Он снял с Юбы седло и уздечку, оставив один только недоуздок, чтобы ничто не мешало коню пастись. А потом расстелил свое одеяло.

— А я вообще могу питаться одной рыбой, — сказала Ливия.

— Я и забыл, что ты водяной житель, — небрежно произнес Аврелий, растягиваясь на земле.

Ливия улеглась рядом с ним, и они молча уставились на звезды, мерцавшие на необъятном темном куполе ночного неба.

— Ты видишь сны по ночам? — спросила Ливия.

— Лучшие ночи — те, что проходят без снов.

— Ты всегда отвечаешь чужими словами. На этот раз — Платон.

— Кем бы он ни был, я с ним согласен.

— Не верю, что тебе никогда ничего не снится!

— Это не сны. Это кошмары.

— И что ты видишь?

— Ужас… кровь, крики… и огонь, везде огонь, настоящий огненный ад. Или чувствую, что замерзаю, промерзаю насквозь, как будто мое сердце превращается в кусок льда. А ты? Ты видишь сны, я помню, ты об этом говорила. Город посреди моря.

— Он существует.

— Вот как? Где-то существует маленькая Атланта?

— Ой, это просто деревенька, множество хижин… Мы ловим рыбу и продаем соль, и нам этого вполне достаточно. Мы свободны, и никто не решается входить в наши воды: там сплошные песчаные отмели и илистые трясины, банки, намытые приливами… Береговая линия меняется изо дня в день, то есть на самом деле даже каждый час.

— Продолжай…

— Этот поселок был основан двумя товарищами по несчастью, беженцами из Аквилии. А потом туда добрались и другие — из Градса, Альтинума, Конкордии. Мы добрались туда в ту же ночь, когда в нашем городе произошла та страшная резня. Мы были перепуганы, беспомощны, измучены. Но рыбаки, увезшие нас, знали о маленькой группе островов в середине лагуны, — эти острова отделяет широкий пролив, похожий на реку, затерявшуюся в море. На самом большом из островов сохранились развалины древней виллы, и именно там мы и нашли себе прибежище. Мужчины набрали сухой травы, устроили что-то вроде постелей. Молодые женщины с детьми легли, чтобы накормить младенцев, а кто-то сумел разжечь костер под прикрытием тех полуразрушенных стен. На следующий день плотники начали валить деревья и строить домики, а рыбаки отправились ловить рыбу. Мы почти все были венетами, кроме одного человека с Сицилии и двух умбров из императорского управления делами… и мы назвали наш городок Венецией.

—Хорошее название, — сказал Аврелий. — Нежное. Звучит как женское имя. И много вас там оказалось?

— Почти пять сотен человек… и первое поколение, родившееся в этом городке, уже подросло, это первые венецианцы. Так много времени прошло с тех пор, что мы даже говорить стали немножко не так, как люди с материка. Разве это не чудесно?

— И никто ни разу вас не потревожил на вашем острове?

— Несколько раз случалось, но мы сумели защититься. Наш мир — лагуна. Наши мужчины знают каждый ее закоулок от Альтинума до Равенны, им известна каждая отмель, каждый пляж, каждый, даже самый крошечный островок. Просто невозможно описать наш городок; это и не суша, и не море, и не небо… когда собираются низкие облака, да еще и волны пенятся — это как будто все вместе… все становится невидимым, зимой часто ложатся туманы, а летом — дымка, и все вокруг выглядит плоским, как поверхность воды. И каждый их тех островков покрыт густыми лесами. Наши детишки засыпают в колыбелях под пение ночных соловьев и крики чаек.

— Ау тебя есть ребенок? — внезапно спросил Аврелий.

— Нет, но дети у нас как бы принадлежат всем. Мы все заботимся о них, все помогаем друг другу, как можем. И каждый голос учитывается, когда мы выбираем своих правителей. Мы воссоздали старую республиканскую конституцию, законы наших предков, Брута и Сцеволы, Катулла и Клавдия…

— Ты так говоришь, как будто народ твоих снов и в самом деле существует.

— Так оно и есть, — ответила Ливия. — И, подобно Риму в начале его истории, он привлекает беженцев, ищущих крыши над головой, и неудачников, и преследуемых… Мы строим плоскодонные лодки, которые могут пройти везде по лагуне, как та, на которой очутился ты, когда бежал из Равенны. Мы начали уже строить корабли, способные выходить в открытое море. Каждый день растут новые здания, и скоро наступит время, когда Венеция станет гордостью всего мира и королевой морей. Это и есть моя мечта. Именно поэтому я не имела мужчины, не завела ребенка, вот почему я одна с тех пор, как моя мать внезапно умерла от какой-то болезни.

— Я не могу поверить, что девушка, столь… красивая, никогда не…

— Не имела мужчины? А почему бы и нет? Может быть, я просто не встретила до сих пор того, кто задел бы мое сердце. Может быть, это потому, что каждому хочется или гордиться красотой жены, или повысить свое положение за счет брака, или просто защитить девушку, оставшуюся в одиночестве… Мне пришлось доказать, что я вполне способна справиться с жизнью сама, а это не слишком привлекает мужчин. Скорее наоборот. Знаешь, в нашем городе каждый должен быть готов к войне, всегда. И я научилась обращаться с луком и стрелами, и с мечом, — и гораздо раньше, чем научилась готовить пищу или шить. Мы, женщины, умеем держать в руках оружие, если в том возникает необходимость. Мы учимся отличать шум волн, гонимых ветром, от звука волн, рождаемых ударами весла. И мы мочимся стоя, как мужчины, когда находимся в карауле.

Аврелий улыбнулся при последних словах Ливии, но девушка продолжила:

— Но в любом случае мы нуждаемся в мужчинах, чтобы построить наше будущее. Когда мы с тобой закончим наше дело, может, ты поедешь со мной и поселишься в нашем городе?

Аврелий не ответил, смущенный неожиданным предложением Ливии. Но после довольно долгого молчания он сказал:

— Мне бы хотелось рассказать тебе, что я чувствую, но это похоже на то, как если бы я пытался в полной тьме пробраться по незнакомой мне местности. Я могу делать только по одному шагу, а потом должен останавливаться. Давай постараемся освободить мальчика, а дальше пусть все идет, как получится. — Он коснулся губ Ливии легким поцелуем. — Пожалуйста, спи, — попросил он. — Я встану в караул первым.

ГЛАВА 11

Аврелий и Ливия добрались до окрестностей Позоли два дня спустя, к вечеру. Дни становились все короче, и сумерки опускались на землю рано, рождая в тумане розоватые отсветы.

Здесь, в одном из красивейших мест Италии, почти не видно было признаков опустошения, как на севере, или отчаяния и нищеты, как в центральных районах.

Невообразимая плодовитость полей позволяла собирать по два урожая в год, и еды хватало всем, да к тому же еще и оставалось, чтобы за хорошую цену продавать в менее удачливые края. В садах и огородах все еще виднелись цветы и дозревающие овощи, а присутствие варваров не ощущалось так, как на севере.

Люди здесь были добрыми и заботливыми, дети шумными и даже немного раздражающими, а в речи неаполитанцев и жителей окрестных земель слышался сильный греческий акцент. Аврелий и Ливия купили еды на рынке в Позоли, — торговля проходила в определенные дни недели в огромном амфитеатре. Арена, некогда орошавшаяся кровью гладиаторов, ныне приютила прилавки, заваленные репой и турецким горохом, тыквами и луком-пореем, репчатым луком и бобами, капустой, зеленью и фруктами по сезону — вроде фиг, красных, желтых и зеленых яблок и ярких алых гранатов, разломленных на половинки; зернышки в них сверкали, словно рубины. Это был настоящий пир для глаз, пир красок.

— Как будто мы снова вернулись в жизнь! — воскликнул Аврелий. — Здесь все такое другое!

— Ты тут никогда не бывал? — спросила Ливия. — А мне приходилось. Пару лет назад я вместе с людьми Антемия сопровождала в Рим епископа Никейского.

— Я ни разу не был южнее Палестры. Наш легион всегда оставался на севере, в Норикуме или Мёзии, или в Панонии. А здесь такой мягкий климат, и земля такая щедрая, и люди добродушные. Как будто другой мир!

— Теперь ты понимаешь, почему люди, очутившиеся в этих краях, не хотят их покидать?

— Конечно, понимаю, — кивнул Аврелий. — И если говорить честно, я бы предпочел осесть здесь, а не в твоем мокром болоте.

— В лагуне, — поправила его Ливия.

— Лагуна, болото, — какая разница? Как ты думаешь, откуда они отплывут? — тут же спросил Аврелий, резко меняя тему разговора.

— Из неапольского порта. Можешь не сомневаться. Это кратчайший путь на Капри. И они заодно смогут купить все необходимые припасы в портовых складах.

— Тогда давай не засиживаться на месте. Нам надо добраться туда как можно скорее, а эта земля уж слишком искушает… Даже Ганнибал и его армия размягчились тут от избытка наслаждений.

— Леность и праздность в Капуа… — кивнула Ливия. — Ты читал Тита и Корнелия Непота. Ты получил образование, типичное для хорошей семьи среднего класса, если даже не высшего. И если имя, которое ты сейчас носишь, действительно твое настоящее…

— Оно мое настоящее, — довольно резко перебил ее Аврелий.

Они добрались до Неаполя и до порта на следующее утро, не слишком рано, и сразу смешались с толпой, заполнившей рыночную площадь, товарную пристань и прилегавшие к ней улицы, чтобы послушать местные сплетни. Они ели свежий хлеб и жареную рыбу, купив их у разносчика, и восторгались красотой залива и величественным зрелищем горы Везувий, над которой клубился дымок, относимый ветром к востоку. Ближе к вечеру они увидели прибывший, наконец, императорский конвой: латы, щиты и шлемы солдат-варваров выглядели как некие чудовищные, непонятные штуковины на фоне мирной, радостной и яркой картины порта. Дети шныряли между ног коней, пытаясь подобраться поближе к солдатам и продать им конфеты, жареные зерна и изюм. Когда Ромул вышел из экипажа, дети столпились вокруг него, восхищенные расшитой туникой и аристократическим видом мальчика, и в то же время явно озадаченные унылым выражением его лица. Аврелий и Ливия тоже смотрели на Ромула, не отрываясь. Они прикрыли собственные лица — легионер широкополой соломенной шляпой, а девушка — краем шали, — чтобы Ромул не узнал их, и отступили в тень одного из портиков, тянувшихся вдоль торговой пристани. Юный император был так близко, и его окружали юные подданные…

— Не хочешь поиграть с нами? — спросил один из детей.

— Да, пойдем, у меня есть мяч! — воскликнул другой. Еще какой-то ребенок предложил Ромулу угощение:

— Хочешь яблоко? Оно вкусное, точно!

Ромул улыбнулся детям — немного неловко, не зная, что им ответить. Вульфила повернул коня и разогнал детей, напугав их гулким голосом и своим жутковатым видом. Команда грузчиков уже доставила на причал все, что следовало переправить на Капри, последнее место заключения последнего императора Западной Римской империи. Два больших корабля подошли к пирсу, и началась погрузка людей и припасов. В последнюю очередь на борт должны были подняться мальчик и его наставник.

Амброзин приподнял край туники, ступая на корабль, обнажив костлявые колени. Он оглядывался вокруг, словно ожидал увидеть кого-то или что-то знакомое. На один краткий миг его взгляд встретился со взглядом Аврелия, затаившегося в тени портика, скрытого широкополой шляпой… и по выражению лица старика и едва заметному кивку легионер понял, что старый наставник узнал его.

И вот уже отданы швартовы, и моряки услышали приказ отчаливать от берега; пока одни поднимали тяжелый якорь и укладывали в бухты канаты, другие подняли паруса, приводя их к ветру.

Ливия и Аврелий вышли из портика и подошли к краю пирса, не сводя глаз с маленькой фигуры Ромула, стоявшего на корме, — мальчик казался все меньше и меньше по мере того, как корабль удалялся.

Ветер трепал его волосы и раздувал тунику… и, возможно, смахивал с глаз слезы грусти…

— Бедный малыш, — тихо сказала Ливия.

Аврелий продолжал смотреть на судно, уже ушедшее довольно далеко, — и ему показалось, что Ромул помахал рукой, как будто прощаясь с ними…

— Возможно, он нас видел, — сказал легионер.

— Возможно, — эхом повторила Ливия. — А теперь давай уйдем отсюда. Не нужно, чтобы на нас обратили слишком много внимания.

Они остановились перед гостиницей, называвшейся, как гласила вывеска на фасаде, «Парфенопа». Вывеска была старая, потрепанная ветрами, но на ней, судя по всему, некогда была изображена сирена.

— У них только одна свободная комната, — сказал Аврелий, когда они поднимались по ступенькам. — Придется нам с тобой делить ее.

— Мы ночевали и в худших условиях, и я, кажется, никогда не жаловалась, — произнесла Ливия таким тоном, как будто ожидала от Аврелия возражений. — И мы ведь заключили договор, не так ли? Так что мы ничем не рискуем, оставаясь на ночь в одной комнате. Верно?

— Разумеется, — ответил Аврелий, однако и его взгляд, и тон его голоса говорили о другом.

Ливия забрала у него фонарь и первой вошла в комнату. Это было маленькое помещение, без прикрас, но вполне приличное.

Обстановка состояла из двух узких кроватей и комода. И еще в углу стояли полный кувшин воды и большой таз. Грязную лохань, скрытую в нише стены, прикрывала железная крышка. На комоде они увидели поднос с ломтями хлеба, небольшой головкой сыра и двумя яблоками. Они умылись и поужинали, не произнося ни слова.

Когда путешественники уже собирались лечь спать, кто-то постучал в дверь.

— Кто там? — спросил Аврелий, мгновенно прижимаясь к стене возле двери с мечом в руке.

Ответа не последовала. Аврелий жестом показал Ливии, чтобы та открыла дверь, а сам ожидал с оружием наготове. Ливия, держа в левой руке собственный кинжал, правой осторожно отодвинула засов и резко распахнула дверь. В коридоре, тускло освещенном висевшим на стене фонарем, не было ни души.

— Смотри-ка, — сказал легионер, показывая на пол. — Нам оставили послание.

И действительно, перед дверью лежал маленький кусок пергамента, аккуратно сложенный в несколько раз. Ливия подняла его и развернула: две строчки и маленькая затейливая печать с изображением трех переплетенных линий.

— Это подпись Антемия, — просияла Ливия. — Я так и думала, что он не оставит нас на произвол судьбы.

— И что там говорится? — спросил Аврелий.

— Стефан положил деньги в банк в Позоли. Мы сможем нанять нужных нам людей, а я смогу отправить Антемию сообщение с курьером, доставляющим банковские бумаги. Мы и раньше пользовались такой системой связи, и она всегда прекрасно работала.

— Я хочу сначала найти своих товарищей. Если хотя бы один из них остался в живых, я должен его отыскать.

— Успокойся. Мы сделаем все, что сможем, но это не значит, что нас обязательно ждет успех.

— Амброзин говорил, что пленных римлян отправили в Мисен.

— Значит, именно туда мы и отправимся на поиски, но вряд ли это будет легко, и нельзя рассчитывать, что нам наверняка удастся их найти. Если даже мы их там отыщем, они ведь будут рабами, ты понимаешь? Рабами. Возможно, даже в кандалах. И, конечно же, под хорошей охраной. Пытаться освободить их — значит чрезмерно рисковать в ущерб нашей основной задаче.

— Для меня нет дела более важного. Это тебе понятно?

— Ты дал мне слово.

— Ты тоже.

Ливия закусила губы; переубедить легионера было невозможно. Он никогда не изменит своих намерений.

Они выехали на следующее утро, как раз перед рассветом. Холодный северный ветер разогнал туман, и тонкий лунный серп повис над самым морем. Остров Капри отчетливо вырисовывался на горизонте, скалистый и сухой, увенчанный густыми зарослями кустарника. На юге тонкая струйка дыма поднималась из жерла Везувия, черная на фоне светлеющего неба, как вдовья вуаль.

На рассвете они встретились с банкиром Антемия, человеком по имени Эвстатий, — в маленькой уединенной часовенке, окруженной высокими стенами; эта была часовня христианского великомученика Себастьяна.

Изображение святого, привязанного к столбу и пронзенного множеством стрел, поразило Аврелия настолько, что он вздрогнул, как от удара хлыста. Его больная память отчаянно пыталась найти связь с этим образом, пробудив в глубине души легионера непонятную боль. Аврелию лишь крайним напряжением воли удалось вернуть самообладание и скрыть свои чувства.

— Нам нужно кое-что узнать, — сказала Ливия, сделав вид, что не заметила происходящего с легионером.

— Можете на меня рассчитывать, — кивнул Эвстатий. — Я сделаю все, что в моих силах.

— Мы слышали, что несколько римских солдат, захваченных в плен, были проданы на галеры.

— Сомневаюсь, — покачал головой банкир. — Большинство военных портов стоят в запустении. В это время года корабли вытаскивают на сушу для ремонта. Гребцы занимаются другой работой.

— Например? — встревожено спросил Аврелий.

— Их отправляют в серные рудники или на разработки соли. Других отдают для сражений в незаконных гладиаторских боях. Это запрещено, однако уж очень высоки там ставки. Поверьте мне, я банкир, я это знаю. Если же те, кого вы ищете, — солдаты, то я догадываюсь, где их можно найти.

— Где?

— В piscine mirabilis.

— Что это такое? — недоуменно спросил Аврелий.

— Это старый резервуар, который прежде использовался для хранения питьевой воды, которой снабжали военные корабли. Вообразите гигантскую подземную базилику; она совершенно ошеломительна. С тем пор, как акведук перестал действовать, она стала местом, идеально подходящим для этих бесстыдных гладиаторских боев. Могу вас уверить, что среди зрителей более чем достаточно и христиан, и они ставят сумасшедшие деньги на тех, кто способен выиграть бой. Вам понадобится особый билет, чтобы попасть туда, — добавил Эвстатий и тут же протянул товарищам маленькую гладкую табличку, выточенную из кости; на ней был изображен трезубец, который использовался в боях гладиаторов.

Ливия взяла деньги и пропуск, подписала расписку о получении денег и черкнула несколько строк Антемию — шифром, известным только им двоим. Товарищи уже собирались уйти, когда банкир остановил их.

— Погодите-ка, есть еще кое-что. Если сможете, поселитесь в гостинице «GallusEsculapi» ; это таверна неподалеку от старых доков. Там любят собираться игроки. Если вас спросят: «Не хотите ли немного поплавать?» — отвечайте: «Ничего не может быть лучше». Это пароль завсегдатаев. Что еще?.. Ах, да, вы, конечно же, понимаете, что организация гладиаторских боев и участие в них караются смертью? И зрителей ждет такое же наказание.

— Конечно, понимаем, — ответил Аврелий. — Это старый закон Константина, однако, это не значит, что данный закон соблюдается.

— Верно, но все равно будьте осторожны. Когда власти считают это нужным, они начинают следовать букве закона, и если вам вдруг не повезет, вы можете обнаружить, что над вами навис топор палача. В общем, удачи вам! — закончил Эвстатий.

Они скакали весь день, не останавливаясь, мимо озера Лакрин и озера Аверн, и к закату добрались, наконец, до Мисена. Оказалось, совсем нетрудно найти и таверну «GallusEsculapi», и старую судостроительную верфь «Portuslulius». Огромный шестиугольный бассейн был отчасти заполнен илом, а вход в акваторию порта по ширине был настолько мал, что пройти там мог только один корабль за раз. Военных кораблей в доках стояло всего пять, и почти все они выглядели старыми, потрепанными и запущенными. Все они находились под командованием magisterclassic, чей вылинявший штандарт лениво болтался над одним из доков. То, что было когда-то базой имперского флота, предназначенной для стоянки двух сотен боевых кораблей, превратилось в наполовину пересохшую шестиугольную лужу, полную гниющих обломков.

Ливия и Аврелий вошли в таверну после заката и заказали куриный суп и овощи. Воздух звенел от криков чаек и голосов женщин, зовущих детей ужинать. В таверне было довольно много народа; лысый краснолицый хозяин подавал белое вино постоянным посетителям, игравшим в кости, или в мору — эта игра состояла в том, чтобы угадать, сколько пальцев выбросит противник. Кулаки игроков так и мелькали в воздухе. Нетрудно было понять, что таверна являлась пристанищем разного рода азартной публики, — но где же букмекеры? Ливия оглянулась по сторонам и увидела несколько столиков, сдвинутых к единственному окну; за ними сидели типы весьма сомнительного вида. Их лица покрывали шрамы, а руки были разукрашены татуировкой, как у варваров. Типичные висельники. Ливия легонько толкнула Аврелия в бок.

— Я видел их, — сказал легионер, не оборачиваясь. Он подозвал хозяина таверны и сказал: — Я новичок в здешних краях, ты и сам видишь, но, понимаешь ли, мне нравится местечки вроде этого, и мне бы хотелось познакомиться с разными симпатичными людьми. Принеси-ка кувшин твоего лучшего вина вон тем ребятам.

Хозяин проворно выполнил распоряжение, и вино было принято с аплодисментами.

— Эй, чужак! Поди сюда, выпей с нами, да и свою цыпочку прихвати с собой. Ты ведь не прочь поделиться с новыми друзьями, а?

— Дай мне немного денег, — шепнул Аврелий Ливии. Потом подошел к столу «друзей» и сказал с кривой улыбкой: — Вряд ли она вам понравится. Она не цыпочка. Она волчица, и она здорово кусается.

— Да ну, брось ты! — возразил другой татуированный, поднимаясь из-за стола и демонстрируя в улыбке гнилые зубы. — Давай-ка к нам в компанию, сладкая ты моя!

Он подошел к Ливии и положил руку ей на плечо, потянувшись пальцами к груди девушки. Рука Ливии метнулась быстрее молнии к его промежности — и девушка железной хваткой вцепилась в причинное место наглеца, одновременно другой рукой выхватив кинжал. И, не отпуская сладострастна, она вскочила и прижала лезвие кинжала к его горлу. Негодяй заорал изо всех тех сил, что у него остались, но двинуться с места он не мог, потому что в его глотку воткнулся кинжал, и он не в состоянии был вырваться из крепкий пальцев девушки. Ливия продолжала сжимать его железы, пока дурак не потерял сознание от боли и не рухнул на пол. Ливия вернула кинжал в ножны на поясе и, снова сев за стол, принялась за суп как ни в чем не бывало.

— Я же предупреждал, она кусается, — спокойно сказал Аврелий. — Можно мне сесть с вами?

Висельники молча подвинулись, освобождая для него место. Аврелий налил себе немного вина и демонстративно выложил на стол две серебряные монеты.

— Я слышал, тут можно сделать много денег, если тебе подскажут правильного человека.

— Ты, похоже, из тех, кто сразу переходит к делу, а? — сказал один из мужчин; похоже, он был главным в этой компании.

— Ну, если дело того стоит — тогда верно.

— Ну, ты оказался в нужном месте, точно, но тебе понадобится святой покровитель, если ты понимаешь, о чем я говорю.

Аврелий достал из кармана табличку с трезубцем, показал ее главарю — и тут же снова спрятал.

— Вроде этого, что ли?

— Вижу, ты знаешь нужные входы и выходы. А ты не хочешь сначала пойти отдохнуть?

— Я? Да я самая настоящая ночная сова!

— А что ты думаешь о том, чтобы немного поплавать в полночь?

— Ничего не может быть лучше.

— И сколько ты хотел бы поставить?

— Ну, по обстоятельствам. Есть там кто-нибудь, достойный большой суммы?

Главарь встал, схватил Аврелия за руку и отвел в сторону, как будто собираясь доверить огромную тайну великого значения.

— Послушай, там есть один эфиоп… просто гигант. Высокий, как башня, и весь — сплошные мускулы. Выглядит как самый настоящий Геркулес. Он прирезал всех своих противников до единого…

Сердце Аврелия болезненно подпрыгнуло: Батиат! Конечно же, это он! Легионеру хотелось закричать во все горло, разбить башку татуированному гаду… но он подавил волнение и ярость. Главное — что его друг жив.

— На него все ставят, — продолжал игрок, — но, похоже, денежки для тебя не проблема, так что я готов взять тебя в партнеры. Поставь все, что у тебя есть, на проигрыш черного человека. Я тебе обещаю, он на этот раз проиграет, и мы поделим выигрыш. Но это должно быть не меньше пяти золотых солидов, иначе для меня это невыгодно.

Аврелий извлек на свет кошелек и взвесил его на руке.

— Да, деньги — не проблема, но я не дурак. С какой стати гигант должен наконец проиграть?

— По двум причинам. Во-первых, сегодня он будет сражаться против троих. Во-вторых — всех ждет небольшой сюрприз. Ты сам все увидишь. Я тебя не знаю, красавчик, я не могу рисковать, говоря тебе больше. Я и так уже сказал слишком много. Так сколько ты готов поставить?

— Я же сказал тебе, я не дурак. Ты увидишь деньги только вечером, как раз перед началом представления.

— Согласен, — кивнул игрок. — В полночь, когда услышишь, как зазвонит колокол.

— Я буду там. О, погоди-ка, еще скажу… Запомни ее, понял? — Аврелий показал на Ливию. — И учти: по сравнению со мной она просто не обсохший цыпленок. Я не просто оторву тебе яйца, но еще и заставлю тебя самого их съесть. А теперь иди подбери то животное, пока оно не очнулось, а то она может передумать и раздавить ему башку, как тыкву.

Игрок одобрительно хрюкнул и отправился позаботиться о своем приятеле.

Аврелий и Ливия вышли в переулок.

— Батиат жив! — воскликнул Аврелий, вне себя от радости. — Можешь ты в это поверить? Он жив!

— Отлично, я слышу. А кто такой этот Батиат?

— Один из воинов нашего легиона. Он был личным телохранителем моего командира. Это огромный эфиоп, в нем росту больше шести футов, и он силен, как бык. Он один стоит десятерых, можешь мне поверить. Если нам удастся его освободить, мы сможем освободить и императора, в этом я не сомневаюсь. А если жив Батиат, то, возможно, есть и еще несколько человек. О, великие боги, если бы только это оказалось правдой…

— Не теряй надежды. Но, прежде всего — как ты думаешь его вызволить?

Аврелий положил ладонь на рукоятку меча.

— При помощи этого. Как же еще?

— Полагаю, тебе понадобится поддержка.

— Не помешало бы.

— У тебя странная манера просить о помощи.

— Я ни о чем не прошу. Я просто пытаюсь помочь тебе довести твое дело до конца.

— Верно. Тогда вперед, нам надо подготовить все, что нам может понадобиться. Что сказала тебе та лысая свинья?

— Что все будут делать ставки на черного человека, поскольку он всегда побеждает, но он предлагает мне поставить большую сумму на проигрыш, и поделиться с ним, конечно… и сказал, что он все устроит.

— Думаешь, они задумали отравить твоего друга?

— Вряд ли. Он слишком дорого стоит.

— Тогда одурманить?

— Это возможно.

— Мне все это не нравится. Нам с тобой следует быть настороже.

Они вернулись в таверну и тщательно разработали план.

— Нам понадобятся лошади, — заметил Аврелий. — Три, а то и четыре, нельзя ведь все предусмотреть заранее. Я об этом позабочусь. На въезде в город я видел почтовую станцию с конюшней; моя военная эмблема поможет нам получить все, что нужно, но мне понадобится больше денег.

Ливия поделилась с ним своими запасами, и Аврелий ушел. Вернулся он только ночью.

— Все подготовлено, — сообщил легионер. — Почтмейстер оказался хорошим малым, знаешь, такой чиновник старого образца, который знает, что вовсе ни к чему задавать слишком много вопросов. Он будет держать для нас оседланных лошадей у мельницы, у третьего мильного камня, это совсем близко к берегу. Я сказал, что ожидаю приезда друзей, и что нам придется уехать еще до рассвета.

— А как насчет нашего оружия? — спросила Ливия.

— Перед боем зрителей скорее всего будут обыскивать. Как ты думаешь, ты сможешь спрятать все, что нужно, под своим плащом? Но тебе придется выглядеть настоящей женщиной… ты понимаешь, что я имею в виду?

— Безусловно, — небрежно бросила Ливия, ничуть не удивившись. — Оставь-ка меня ненадолго, хорошо? И постучись, когда будешь возвращаться.

Когда Аврелий снова вошел в комнату, он остановился у порога, изумленный преображением Ливии. Она действительно выглядела как женщина… и ее глаза, подведенные темно-коричневой краской, пылали. Аврелию захотелось сказать, что она невыразимо прекрасна, однако тут он услышал удары колокола, донесшиеся со стороны порта.

— А вот и колокол, — сказал легионер. — Нам пора.

ГЛАВА 12

Люди подходили маленькими группами, молча, в полной темноте, и в основном тут были мужчины, однако попадались и женщины, и даже дети. Каждого из зрителей действительно обыскивали при входе, как и предполагал Аврелий, и все найденное оружие оставалось у стражников. Единственным источником света служил маленький фонарь, луч которого направляли на тех, кого обшаривали, — почти такой же, как тот, что Аврелий получил от Эвстатия.

Аврелий и Ливия встали за другими зрителями, ожидая своей очереди. Ливия уложила волосы в прическу и накинула на голову легкое шелковое покрывало, которое нарочно купила на рынке, — и это покрывало сильно подчеркивало женственную грацию девушки.

Потом вдруг раздались тяжелые шаги и звон цепей, и зрители зашептались; очередь расступилась, чтобы освободить дорогу бойцам, которым предстояло сражаться нынешней ночью. Среди гладиаторов был и чернокожий человек, на голову возвышавшийся надо всеми остальными… Батиат! Аврелий шагнул вперед, хотя Ливия и пыталась удержать его. Оказавшись в свете фонаря, легионер снял шляпу и насмешливо произнес:

— Эй, ты, мешок угля! Я поставил на тебя целую гору денег, попробуй только не победить сегодня!

Батиат повернулся на голос — и увидел своего старого товарища по оружию, стоявшего прямо перед ним. Глаза эфиопа сверкнули в полутьме, и чувства уже вот-вот могли выдать их обоих, — но Аврелий быстро подмигнул другу, надел шляпу и отвернулся. Ланиста, инструктор гладиаторов, дернул за цепь, и Батиат споткнулся на ступеньках, что уводили в нутро необъятного резервуара.

И вдруг Аврелий увидел еще и Ватрена, также проходящего мимо него… и не смог сдержать слезы, затуманившие его взгляд. Прошлая жизнь внезапно возникла перед ним в этой мрачной темноте, в этом зловещем месте; друзья, которых он считал потерянными, оказались живы и находились совсем рядом, и в легионере тут же проснулись и огромная надежда, и отчаянный страх — страх, что все это снова исчезнет, растворится в пустоте, страх, что он не сумеет выполнить задуманного, что его постигнет неудача, как она постигла его в Равенне при попытке освободить Ромула… Ливия поняла, что происходит в уме ее спутника; она крепко сжала руку Аврелия и шепнула:

— Мы это сделаем. Я знаю, мы сможем! Держись, наша очередь подошла.

Страж уже протянул руку к Ливии, но Аврелий зарычал:

— Эй, ты, убери от нее свои лапы! Она моя невеста, а не та шлюха, что тебя родила!

Страж что-то раздраженно буркнул, но, похоже, он давно привык к подобным оскорблениям, стоя на таком посту.

— Если хочешь войти, мне придется тебя обыскать, — сказал он. — И покажи-ка мне свой пропуск, а иначе я заставлю тебя здорово пожалеть о том, что ты сказал. — И страж положил руку на дубинку, висевшую у него на поясе.

Аврелий предъявил табличку и поднял руки, недовольно ворча, пока страж его обшаривал.

— Ладно, можете проходить, — сказал, наконец, страж, решив, что тут все в порядке, и повернулся к следующему зрителю.

Аврелий и Ливия пошли вниз по длинной лестнице, что вела на дно резервуара, и внизу перед ними открылась невероятная картина: это была грандиозная арена, освещенная десятками факелов, и на скамьях для зрителей мог, пожалуй, разместиться весь город. Скамьи делились на пять секторов, выходами в которые служили высокие арки. Стены и пол были отполированы до блеска. С двух сторон к центру вели наклонные дорожки, начинавшиеся от тех ворот, за которыми до начала боя держали гладиаторов. А собственно бою предстояло проходить в некоем подобии волчьей ямы огромных размеров; стены ямы были выбелены известкой. Посмотрев наверх, Аврелий увидел под потолком на восточной стене клапан, через которые когда-то впускали воду из акведука, чтобы наполнить резервуар. Теперь при помощи этого устройства запирали ворота. Длинные ржавые потеки на стене под клапаном и негромкий шум падающих капель говорили о том, что в трубах акведука и по сей день есть вода, но она, скорее всего, отведена во второстепенные водосборники. Прямо напротив клапана, на западной стене, виднелась выводная труба, через которую в давние времена воду подавали на корабли, забирая ее с верхнего, самого чистого и свежего слоя. Ныне вся эта огромная инженерная система, построенная для утоления жажды матросов и солдат самого мощного в мире военного флота, превратилась в грязную яму, вместилище слепого, кровавого насилия, в приют самых постыдных человеческих инстинктов.

Аврелий заметил также возле одной из колонн кадки с водой и большие метлы, вроде тех, что используются на скотобойнях, — все это явно было приготовлено для того, чтобы смывать кровь. Деревянный щит прикрывал некое отверстие в задней стене — возможно, там находилось одно из гладиаторских помещений.

Ливия осторожно передала Аврелию меч и кинжал, а остальное оружие оставила у себя.

— Где мне занять позицию? — спросила она. Аврелий огляделся по сторонам.

— Пожалуй, лучше всего тебе вернуться к самому входу. Оттуда тебе будет видна картина в целом, и ты сможешь прикрыть наше отступление. Но помни: ты не должна терять меня из вида, ни на мгновение! Как только увидишь, что я бросился в атаку, бей любого, кто двинется в мою сторону. Я на тебя рассчитываю.

— Я буду твоим ангелом-хранителем.

— Что еще за ангел-хранитель? Никогда не слышал.

— Нечто вроде крылатого гения. Мы, христиане, верим в них. Говорят, у каждого из нас есть такой ангел, и он всегда нам помогает и защищает.

— Ну, если он поможет тебе прикрыть меня, это будет отлично. Ага, вон и мой приятель. Иди, займи свое место.

Ливия легко взбежала по ступеням и скрылась в тени за полуоткрытой входной дверью. Девушка извлекла из-под просторного плаща лук и положила рядом с собой на землю колчан, битком набитый стрелами. Аврелий тем временем подошел к мошеннику-игроку.

— Ага, — воскликнул тот, — а вот и наш таинственный друг со своими денежками! Ну как, хочешь поставить на поражение черного человека?

— Я его только что видел. Он просто ужасен! Ты был прав, он настоящий Геркулес. И как же ты намерен усмирить его?

— Это секрет. Я не могу тебе сказать.

— Нет, ты мне скажешь, и тогда я поставлю все свои деньги, — возразил Аврелий, подбрасывая на ладони толстый кошель.

Негодяй впился в кошель жадным взглядом.

— Если я говорю, что уверен в этом, уж можешь не сомневаться. Смотри-ка, вот моя собственная ставка! — Он показал Аврелию кучку золотых солидов.

Вокруг слышались голоса других игроков:

— Поспешите! Делайте ставки, представление вот-вот начнется! Кто еще ставит на черного гиганта?

Шум и суета вокруг нарастали; слуги начали устанавливать особый железный барьер, отделявший площадку для сражения от зрительских мест, а несколько вооруженных до зубов мужчин заняли позицию в дальнем конце арены. Аврелий посмотрел вверх, туда, где скрывалась Ливия, и кивком указал на стражников, — но девушка уже и сама прекрасно их видела.

И вот в центр арены вышла первая пара гладиаторов, сражение началось. Толпа завывала, подбодряя бойцов, многие из зрителей старались подобраться как можно ближе к месту схватки. Но первые сражения предназначались лишь для того, чтобы как следует разогреть толпу; главным блюдом был, конечно же, черный Геркулес!

Времени оставалось совсем немного. Что же такое подразумевал мошенник, говоря о своем секрете? Аврелий подумал, что следовало бы выбить из жулика тайну, любой ценой, пусть даже сунув ему в ребра кинжал. Все равно в таком шуме и суете никто ничего не заметит.

Легионер видел огромную кучу денег, скопившуюся на столе перед игроком, и его вдруг охватила паника. Почему, почему лысый так уверен, что черный человек потерпит поражение? Взгляд Аврелия на мгновение встретился с глазами мошенника, и тот сделал приглашающий жест, как бы спрашивая: «Ну, ты в деле или нет?»

Стражи, похоже, и сами увлеклись зрелищем боя, становившегося все более яростным и уже приближавшимся к жестокому завершению. Один из гладиаторов, раненный в плечо, сильно покачнулся, — и противник тут же пронзил его насквозь. Восторженные вопли сотен голосов, отраженных сводами, оглушительно прокатились над ареной сражения. Казалось, даже колонны пошатнулись от воя толпы.

И тут же Аврелий, чей слух был приучен улавливать малейший звук даже в грохоте боя, отметил, что где-то слева возникла легкая суматоха, да, в комнате, где переодевались гладиаторы. Аврелий скользнул вдоль стены, чтобы увидеть, что там происходит. И увидел. Четверо мужчин связали Ватрена и заткнули ему рот кляпом, а его латы и шлем с забралом надевал какой-то другой гладиатор, одного роста с Ватреном и такого же сложения.

Так вот что они задумали! Они прекрасно понимали, что Батиат никогда и ни за что не нанесет смертельного удара человеку, одетому в эти латы, и решили сыграть на этом. Конечно же, Батиат будет просто ошеломлен, и враг, которого он примет за друга, без труда прикончит эфиопа, дав игрокам возможность получить огромные деньги. Аврелий от всего сердца вознес благодарность богам, даровавшим ему это открытие, и спрятался в углу, чтобы усмирить свою ярость и собрать все силы для достойного мщения.

И вот уже на арену выпустили Батиата. Он был одет в одну лишь набедренную повязку, а его мускулистое тело сверкало от покрывавшего кожу пота. В руках он держал маленький круглый щит и короткий, изогнутый сарацинский меч. Толпа взревела, а слуги поспешно оттащили с арены павшего гладиатора, бесцеремонно проткнув его тело крючьями. Человек, заменивший собой Ватрена, вышел следом за слугами. Аврелий ждал этого момента Он ворвался в комнату для переодевания, ошеломив двух стражей. Первого он мгновенно обезглавил, лишь один раз взмахнув мечом, и в то же самое мгновение по рукоятку вонзил кинжал в грудь второго. Оба рухнули на пол, не успев издать ни единого звука.

— Ватрен, это я! — быстро сказал Аврелий, освобождая товарища от пут и вытаскивая из его рта кляп.

— О великий Геракл! Как ты тут очутился? Скорее! Батиат в опасности!

— Я знаю. Бежим!

Они выскочили за дверь, и Ливия, уже встревоженная тем, что потеряла Аврелия из вида, сразу заметила их. Она взяла стрелу и натянула тетиву лука, готовясь нанести свой удар.

Ватрен и Аврелий начали пробиваться сквозь шумную, возбужденную толпу, стараясь поскорее очутиться в первых рядах. Батиат уже сражался сразу с тремя противниками, но он явно уделял главное внимание двум тем, что нападали на него с боков, и не слишком опасался того, что находился прямо перед ним, — ведь этого гладиатора он принимал за своего друга…

Аврелий и Ватрен добрались до арены как раз вовремя; фальшивый Ватрен, после серии эффектных ложных выпадов, внезапно направил меч прямо в основание горла чернокожего гиганта. И в то же мгновение настоящий Ватрен закричал во всю силу своих легких:

— Батиат! Берегись!

Батиат мгновенно узнал друга — и успел отклониться в сторону, избегая смертельного удара; однако лезвие вражеского меча скользнуло по его плечу, разрезав кожу.

Аврелий уже сбил ограждение и схватился с одним из противников Батиата, а Ватрен взял на себя второго. Батиат, увидев друзей, вставших бок о бок с ним, мгновенно собрался с силами и прикончил двойника Ватрена одним-единственным ударом своего кривого меча. Прежде чем толпа зрителей успела понять, что происходит, трое легионеров бросились вперед, размахивая оружием, прорываясь сквозь безумствующую массу к лестнице.

— Сюда! — кричал Аврелий. — Скорее!

Вокруг них словно взорвался подземный ад; перепуганные зрители в ужасе бросались в разные стороны, торопясь убраться с пути троицы.

За беглецами бросились, наконец, стражи, однако их уже поджидала Ливия. И двое, в пылу погони оказавшиеся впереди, свалились бездыханными; один получил стрелу в грудь, второй — точно в середину лба. Третьего Ливия пригвоздила к земле уже в нескольких шагах от лестницы. Остальные, а их оставалось около двадцати, добрались до нижних ступеней, во все горло зовя на помощь.

С верхней галереи свесился сторож, желая узнать, что происходит, но Ливия двинула его так, что он покатился назад. Однако его крика не было даже слышно за воплями и визгом, доносившимися снизу, из резервуара, чья глубина достигала ста футов.

Аврелий и его друзья уже почти добрались до выхода, когда дверь перед ними с грохотом захлопнулась; кто-то толкнул ее снаружи и сразу же задвинул засов. А снизу по ступеням уже подступали стражи, и четверым беглецам ничего не оставалось, кроме как повернуться лицом к преследователям. Батиат схватил первого, до кого дотянулись его руки, и швырнул его на остальных, так что вся толпа покатилась вниз по лестнице.

И тут же великан развернулся и рявкнул:

— А ну, в сторону!

Его друзья поспешно отступили, а он бросился на дверь, словно боевой таран. Дверь, слетев с петель, грохнулась на землю, и четверка выбежала наружу. Одного из внешних стражей раздавило тяжелой дверью, а другой, увидев черного демона, вырвавшегося из-под земли в облаке меловой пыли, мгновенно пустился наутек.

— Сюда! За мной! — кричала Ливия, но Аврелий обогнал ее и побежал к шлюзу, через который вода поступала во внутреннюю систему.

— Они любят плавать по ночам, так они поплавают, видит Геракл!

— У нас нет времени! — умоляла его Ливия. — Мы должны уходить! Скорее!

Но Аврелий уже был возле рукоятки подъемного ворота, и Батиат тоже. Механизмы заржавели, ворот двигался с трудом, однако сила гиганта одолела машины. Задвижка поднялась — и вода хлынула внутрь с шумом горного водопада Отчаянные крики толпы, протискивавшейся сквозь узкую дверь выхода, звучали так, словно это был хор проклятых душ, отправленных на самое дно ада. Двое друзей уже бежали за Ливией и Ватреном вниз по склону, туда, где Аврелий оставил лошадей.

И тут им вслед понесся крик:

— Подождите нас! Мы с вами!

— Кто это? — спросил Аврелий, оглядываясь.

— Товарищи по несчастью! — ответил Батиат, слегка задыхаясь. — Вперед! Нам нельзя терять ни мгновения!

Аврелий и Ливия вскочили на своих лошадей и повели всех к мельнице, стоявшей на берегу ручья неподалеку от оливковой рощи, — там их ждали еще три скакуна.

— Вот не думал, что вас будет так много! Так, эти кони для тех, кто полегче, по двое на коня, — распорядился Аврелий. — Батиат, а вот этот — для тебя. — И он показал на здоровенного жеребца, черного, как уголь.

— Уж точно, это мой! — воскликнул Батиат, вскакивая в седло.

В этот момент вдали прозвучали трубы, подавая сигнал тревоги.

— Вперед! — крикнула Ливия. — Они сейчас будут здесь!

И они помчались между оливковыми деревьями — к большой пещере, выдолбленной в туфовом утесе; прежде сюда загоняли на ночь овец, пасшихся на жнивье. Полностью укрытые от чужих взглядов, они наблюдали за тем, как поля заполняются темными фигурами верховых, видели факелы, пылавшие в руках преследователей… огни неслись сквозь ночь, как падающие звезды. Гневные крики, приказы, оклики эхом отдавались от каждого утеса, но старые товарищи по оружию уже ничего этого не видели и не слышали. Вне себя от радости, все еще не веря собственной удаче, они тискали друг друга в пылких объятиях. Им не нужен был свет, чтобы узнать друг друга. Им достаточно было запаха, звука голосов, ослабевших от избытка чувств, они чувствовали тело и кожу каждого — как старые мастифы, вернувшиеся после ночной прогулки… Аврелий Амброзии Вентид, Руфий Элий Ватрен и Корнелий Батиат, римские солдаты, римляне по духу и по делам своим.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА 1

Они мчались галопом к Кумам, туда, где рядом с развалинами некогда прославленного греческого города выросла на морском берегу маленькая рыбачья деревушка. Ливия, похоже, достаточно хорошо знала эту местность, и, несмотря на полумрак, направляла свою лошадь уверенно, не сбавляя скорости. Бегство рабов, убийство полудюжины стражей и затопление арены гладиаторских боев наверняка вызвало серьезную суматоху, так что в интересах беглецов было как можно скорее найти безопасное прибежище как можно дальше в стороне от главных дорог. Батиат был таким огромным, что всегда привлекал к себе внимание людей, где бы ни очутился, так что нужно было найти место достаточно пустынное. Беглецы решили избегать постоялых дворов, таверн и вообще любых мест скопления людей. Ливия предложила укрыться в той части мертвого города, о которой говорили, что там по-прежнему обитает Сивилла. Кумекая, в темной пещере, якобы постоянно посещаемой демонами. Ливия сочла, что если там станет одним черным демоном больше, то это лишь подстегнет воображение местных жителей.

И вот, наконец, они очутились за полуразрушенной городской стеной, и Ливия повела своих товарищей в пещеру, которая на самом деле представляла собой нечто вроде искусственного туннеля трапециевидного разреза, пробитого в камне. Оказавшись в глубине, они разожгли маленький костер, а потом Ливия зашила рану Батиата и перевязала ее, как смогла. Девушка отдала раненному гиганту свое одеяло; остальные устроились, как смогли, в этом не слишком уютном прибежище. Аврелий набрал довольно много сухой листвы; часть ее он бросил в огонь, получив в результате гораздо больше дыма, нежели огня, а часть рассыпал на земле, чтобы можно было лежать все-таки не на голых камнях. Ливия извлекла из своего мешка все оставшиеся у нее запасы провизии; еды оказалось слишком мало для шестерых. Немного сыра и оливок, да одна-единственная краюха хлеба… Ливия предложила измученным мужчинам немного перекусить.

— Тут, конечно, сущая ерунда, просто чтобы немного утолить голод перед сном. А утром посмотрим, что тут можно будет раздобыть. Все равно сейчас всем нужно отдохнуть, скоро уже рассветает.

— Отдохнуть? — повторил Батиат. — Ты, должно быть, шутишь, девочка! Уж слишком многое мы должны рассказать друг другу. Ты вообще знаешь, кто мы такие? И через что нам пришлось пройти вместе? Милостивые боги, я и сам в это поверить не могу! Вот этот самый парень что сказал? «Эй, ты, мешок угля, не разочаруй меня, я на тебя поставил все свои денежки!» Ну, или что-то в этом роде. Я-то повернулся, чтобы плюнуть в физиономию сукину сыну, и кого я увидел? Аврелия Амброзия Вентида во плоти и крови! Видит Геракл, мне показалось, я прямо сейчас помру на месте! Но я сказал себе: «Что тут может делать такой человек, как он? Решил сыграть с этими выродками и разбогатеть — или решил освободить своего старого товарища?» — Голос Батиата дрогнул, когда он произносил эти слова, а губы совсем по-детски искривились. — Можно поспорить, подумал я, что он хочет вытащить меня из этой вонючей дыры! — продолжил гигант. — Но потом я подумал: «А как он вообще нашел меня тут, кто же ему сказал, что я здесь?» Видят боги, я просто не мог поверить своим глазам! Да я и до сих пор не верю! Ущипни меня, я хочу знать, что не сплю.

Ватрен с размаху двинул приятеля ладонью по затылку.

— Вот, понял? Ты не спишь! Все в порядке, черный человек! Мы это сделали, мы вырвались оттуда! Мы им всем вставили! Ты вообще можешь это представить? Когда до этой ямы доберутся власти, кого они там найдут? Сколько там уважаемых горожан, сколько там важных матрон! И все плавают в грязной воде! Пойманы за руку на участии в незаконных гладиаторских боях! Мне бы сейчас хотелось ненадолго стать лягушкой, чтобы поплавать среди них и полюбоваться на их физиономии! А ты представляешь, сколько народу в городе будет утром чихать и кашлять?!

Аврелий взорвался хохотом, другие поддержали его, и они смеялись до тех пор, пока не начали задыхаться, пока у них на глазах не выступили слезы; это был смех освобождения, смех, смывший страшное напряжение, так долго державшее их всех.

Ливия наблюдала за ними молча. Эти мужчины были просто потрясающи; в них сконцентрировались все мужские достоинства, все лучшее, что только можно найти в людях: преданность друзьям, готовность к самопожертвованию, радостный энтузиазм. Даже их довольно грубая речь, непривычная для девушки, не казалась неприятной.

Потом внезапно наступила тишина; это была тишина воспоминания и сожалений… тишина в память о тех, кто встретился с такими же опасностями и испытал такую же боль…

И еще здесь ощущалось размышление о том, что теперь, наконец, рядом есть товарищи, готовые поддержать в любую минуту, преданные друг другу, доверяющие друг другу. Это была тишина глубоких чувств и недоверчивой радости… да, они, наконец, снова встретились, несмотря на все препятствия, несмотря на помехи и сопротивление судьбы. Ливии казалось, что она просто видит все эти мысли, отражавшиеся в глазах легионеров, нахмуривших брови… она могла прочитать их прошлое по мозолистым рукам, по шрамам, которыми пестрела их кожа, по плечам, вдруг обвисшим под тяжестью воспоминаний. Они думали о товарищах, которых больше не было в живых, которых они потеряли навсегда, и о своем командире Клавдиане, раненном, а потом убитом врагами, лишенном чести лежать в мавзолее рядом со своими предками, как то подобает патрицию…

Тяжкое молчание нарушил Аврелий, когда перехватил любопытные взгляды друзей, направленные на Ливию.

— Это Ливия Приска, — сказал легионер. — Она из деревни, что стоит на острове в лагуне, между Равенной и Альтинумом, и сейчас она тут главная, нравится вам это или нет.

— Ну, ты просто шутишь, — улыбнулся Ватрен. — Главный сейчас ты, хотя я и выше тебя по воинскому званию.

— Нет. Она спасла мою жизнь, и она дала мне цель, ради которой стоит жить и бороться. Она из тех женщин, что очень похожи на мужчин… но только она лучше мужчин во многих отношениях. И она… ну да, она готова заплатить вам, если вы согласитесь участвовать в некоем деле… в миссии, возглавлять которую буду я. Сообразили?

Батиат покачал головой, явно сбитый с толку, но тут заговорила Ливия, кивнув в сторону тех двоих, что присоединились к друзьям в момент бегства.

— А эти кто такие? Кто они? Можно ли им доверять?

— Мы вам очень благодарны за то, что вы нам позволили бежать с вами, — сказал один из бывших гладиаторов. — Вы спасли нам жизнь. Меня зовут Деметр, я грек из Гераклии, и я попал в плен на войне. Готты схватили меня возле Сирмии, я там был речным патрульным, плавал в лодке по Данапрису. А потом меня продали варвару Одоакру. Меня привезли сюда, чтобы отдать на флот, потому что я был моряком. Но я также хорошо владею мечом, уж можете поверить, и никто не сравнится со мной в драке на ножах. А это мой друг и боевой товарищ, Оросий. Он участвовал во множестве сражений во всем мире, кожа у него просто дубленая.

— Они оба отличные парни, — добавил Ватрен. — Они всегда сражались честно, все то время, что мы провели там. И они так же ненавидят варваров, как мы, и точно так же мечтали вырваться на свободу.

— У вас есть семьи? — спросил Аврелий.

— У меня была, — ответил Деметр. — Жена и два мальчика, четырнадцати лет и шестнадцати… но я уже пять долгих лет ничего о них не слышал. Они жили в деревне поблизости от нашего зимнего лагеря. Когда я в тот раз отправился в разведку на реке, аланцы ночью навели через реку мост из лодок. Они застали наших людей врасплох и убили почти всех. Когда я вернулся с реки, я нашел только пепел да черную грязь… дождь тогда лил, как из ведра. И трупы. Везде. Проживи я хоть сотню лет, я никогда этого не забуду. Я переворачивал тела одно за другим, и в сердце моем была такая боль… я каждую минуту ожидал увидеть любимое лицо. — Голос грека оборвался.

— У меня тоже была семья, жена и дочь, — заговорил его товарищ. — Мою жену звали Астерией, и она была хороша, как ясное солнце. Однажды, когда я вернулся после долгой военной кампании в Мессине, я обнаружил, что мой город подвергся нападению ругенцев. Жена и дочь пропали. Я услыхал, что это племя все еще бродит где-то неподалеку, и мой командир послал к ним на переговоры одного из туземцев, предлагая выкуп за моих родных. Но эти дикари запросили совершенно немыслимую цену. Я понял, что мне их никогда не выкупить. А потом дикари ушли, вернулись в свои бесконечные степи, из которых они выползают время от времени… С тех пор я только о том и мечтаю, чтобы отправиться на поиски жены и дочери. Но куда? Как? Каждую ночь, прежде чем заснуть, я пытаюсь представить, где сейчас они обе, под какими небесами… и смогу ли я теперь узнать свою маленькую дочку. — Он склонил голову и тоже замолчал.

Это были истории, похожие на многие другие, но, тем не менее, Аврелий был тронут. Он никогда не мог смириться с подобными катастрофами. Он никогда не мечтал о божьем граде, как учил Августин. Ему никогда не мерещились города в небе, среди облаков. Единственным городом для него был Рим, стоящий на семи холмах, защищенный стеной, построенной при Тиберии. Рим, изнасилованный, но бессмертный, мать всех земель и всех земель дочь, хранилище всех самых священных воспоминаний. Он спросил:

— Ну а теперь, когда вы снова свободны, что вы собираетесь делать?

— Нам некуда идти, — ответил Оросий.

— У нас ничего нет. И никого, — подтвердил Деметр. — Возьмите нас с собой, и мы поможем выполнить вашу миссию.

Аврелий бросил на Ливию неуверенный взгляд. Девушка кивнула.

— Похоже, они настоящие люди, а нам наверняка понадобятся лишние воины.

— Они могут и передумать, когда узнают, что именно мы затеяли.

Мужчины довольно уныло переглянулись при этих словах.

— Но как же мы можем это узнать, если ты нам ничего не скажешь? — сердито спросил Батиат.

— Что за страшная тайна? Давай, выкладывай ее! — предложил Ватрен.

— Ты вполне можешь нам доверять. Наши друзья это знают. Мы всегда старались во время сражений защитить друг друга, — добавили Деметр и Оросий.

Аврелий бросил быстрый взгляд на Ливию, и девушка снова кивнула.

— Мы хотим освободить императора Ромула Августа, которого держат в плену на острове Капри, — выложил легионер.

— Что-что ты сказал? — недоверчиво произнес Ватрен.

— То, что ты слышал.

— Во имя Геркулеса! — воскликнул Батиат. — Это нелегкое дельце.

— Нелегкое дельце! Да это просто чистая глупость! — изумился Ватрен. — Наверняка вокруг него будет толпа стражи, и они с него глаз не спустят ни днем, ни ночью!

— Эти веснушчатые свиньи, — пробормотал Батиат. — Я их ненавижу.

— Их там всего семьдесят, — сказала Ливия. — Мы сосчитали.

— А нас всего пятеро, — напомнил Ватрен, оглядывая всех суровым взглядом.

— Шестеро, — поправила его Ливия. Ватрен пожал плечами.

— Не стоит ее недооценивать, — предупредил Аврелий. — Она чуть не оторвала яйца одному здоровенному негодяю там, в порту. Он был покрупнее тебя. Если бы я ее не остановил, она бы и горло ему перерезала, как старому козлу.

— Неплохо, — заметил Оросий, быстро, но очень внимательно оглядывая девушку.

— Ну как? — спросил Аврелий. — Помните, вы теперь свободные люди. Вы можете просто уйти сейчас, и все равно мы останемся друзьями. И если мы как-нибудь встретимся в каком-нибудь борделе, вы мне поставите выпивку.

— Ну правильно, вечно ты пьешь за чужой счет, — сказал Батиат.

Ватрен вздохнул.

— Я пойду с вами. Мы, конечно, попадем из огня да в полымя, но, по крайней мере, это выглядит так, будто нам удастся неплохо поразвлечься. Но денег за эту работу, похоже, ожидать не приходится? Я-то без гроша за душой, но если…

— По тысяче золотых солидов на каждого, — перебила его Ливия. — Когда дело будет сделано.

— Боги милостивые! — ошеломленно воскликнул Ватрен. — Да за тысячу солидов я тебе приведу Цербера из подземного царства!

— А чего мы, собственно, ждем? — поинтересовался Батиат. — Мы вроде обо всем договорились, чего сидеть на месте?

Аврелий поднял руку, прося внимания.

— Друзья… та задача, что ожидает нас, может оказаться намного труднее, чем все, что каждый из нас когда-либо в жизни делал. Нам нужно отыскать надежный путь на остров, освободить императора, а потом доставить его через всю Италию в некую точку на берегу Адриатического моря, где нас будет ожидать корабль, чтобы доставить императора в конечный пункт назначения. Именно за это Ливия нам заплатит, но эти деньги принадлежат человеку, пославшему ее на столь сложное задание.

— А потом что? — спросил Ватрен.

— Ты слишком много хочешь знать сразу! — ответил Аврелий. — Между прочим, не так-то легко было вытащить вас всех из того гладиаторского ада, но ведь получилось, а? И кто знает, что ждет нас впереди? Может, каждый из нас дальше пойдет своей дорогой, а может быть, император захочет, чтобы мы отправились с ним, а может быть… да кто может угадать? Я черт знает как устал, да всем нам надо немного отдохнуть. Вот когда наступит утро, тогда мы и сможем подумать как следует. Но первым делом, конечно, нам надо будет найти лодку, чтобы подобраться как можно ближе к острову и изучить обстановку, а уж потом увидим. Нам придется разработать очень надежный план, прежде чем мы приступим к настоящим действиям. Кто встанет в караул первым?

— Первый и единственный, потому что уже почти рассветало, — сказал Батиат. — Я не устал, и, кроме того, меня почти невозможно заметить в темноте.

Конечно, все они устали и измучились, и воспоминаниям о жестоких мучениях предстояло остаться с ними на всю жизнь, где бы они ни оказались и чем бы ни занимались, — но они снова держали судьбу в собственных руках и не собирались выпускать, ни за какие блага в мире и ни по какой причине. Скорее каждый из них предпочел бы умереть.

Первый день на Капри прошел почти приятно. Остров обладал невероятными, удивительными красками: плотная, темная зелень сосновых лесов и миртовых и мастиковых кустов, ярко-желтый ракитник и серебристо-серая листва диких олив под бирюзовым небом ненадолго вызвали у Ромула чувство, что он попал в Элизиум, на поля блаженных. А ночью трепетные лучи луны танцевали на морских волнах, когда те, увенчанные барашками белой пены, перекатывались через гальку на берегу и толпились вокруг голых остроконечных камней, торчавших над поверхностью воды. Ветер нес соленый аромат моря во все уголки огромной виллы, заодно прихватывая с собой мириады запахов этой зачарованной земли. В детстве Ромул именно таким представлял себе остров нимфы Калипсо, — тот самый, на котором провел семь долгих лет Одиссей, почти забыв родную Итаку, голую и каменистую.

Здесь пахло зрелыми фигами, розмарином и мятой, а откуда-то издали доносились блеяние овец, голоса пастухов, слышался крик птиц, кружащих на закате в малиновом небе… Рыбачьи суденышки возвращались к родным причалам, как овцы в загон, ленивые спирали дыма поднимались над домиками, устроившихся вдоль безмятежного залива.

Амброзин сразу же принялся за сбор трав и минералов, иногда отправляясь на такие прогулки вместе с Ромулом, — хотя, разумеется, их тюремщики держались поблизости, не спуская глаз с пленников. Старый наставник рассказывал мальчику о достоинствах различных ягод и корешков, объяснял, как движутся звезды в небе. Он показал Ромулу ковши Большой и Малой Медведиц, и Полярную звезду.

— Это звезда моей родины, — сказал он. — Британия… это остров, большой, как вся Италия, покрытый зелеными лесами и полями, и там бродят невероятно большие отары овец и стада красных быков с огромными черными рогами. В дальних пределах этого острова, — продолжил Амброзин, — зимняя ночь тянется шесть месяцев, а летом солнце вообще не прячется за горизонт. Его свет заливает небо вплоть до полуночи… а там уж и время рассвета наступает.

— Остров величиной с целую Италию! — повторил Ромул. — Да разве такое возможно?

— Возможно, и он существует, — заверил его старый наставник, и тут же напомнил ученику о плавании морехода Агриколы, который полностью обошел упомянутый остров во времена императора Траяна.

— Но дальше… дальше, по ту сторону этих бесконечных ночей, что лежит там, Амброзии?

— Дальше лежат вешние земли, почти не выступающие над поверхностью моря. Это Тулий, или дальний предел, крайний север… его окружают ледяные стены в двести локтей высотой, и об эти стены день и ночь бьются морозные ветра, его охраняют морские змеи и гигантские монстры с когтями, подобными кинжалам. Из тех краев никто не возвращался живым, кроме одного греческого капитана из Марсилии, его звали Пифос. Он-то и описал гигантский водоворот, который час за часом поглощает воды Великого океана, а потом извергает их с ужасающим шумом, — вместе с обломками кораблей и скелетами моряков, — и разбрасывает их на многие мили вокруг, рассыпая по прибрежным отмелям.

Ромул слушал, разинув рот, и на какое-то время даже забыл о своих несчастьях.

Днем они бродили по просторным дворам виллы и по галереям, нависавшим над морем. Когда они находили подходящее местечко в тени какого-нибудь дерева, Амброзин давал мальчику очередной урок, и юный император всегда слушал с предельным вниманием. Однако дни шли, и место заточения казалось пленникам все более тесным, а небо словно бы удалялось от них и выглядело таким равнодушным… И все вокруг как будто начало пугающе меняться: полет чаек над волнами, вооруженные стражи, охраняющие бастионы, ящерицы, греющиеся в последних лучах осеннего солнца и мгновенно ныряющие в трещины в стенах при звуке приближающихся шагов…

Мальчиком начали овладевать приступы внезапной тоски и терзающей душу грусти, и он мог часами смотреть на море, не двигаясь с места. А в другие моменты он вдруг впадал в гнев и отчаяние и принимался швырять в стену камни — десятки, сотни камней… а варвары насмешливо наблюдали за ним, пока Ромул не падал от усталости, задыхаясь, обливаясь потом…

Старый наставник наблюдал за мальчиком с неизменной нежностью и состраданием, но никогда не позволял себе выразить хоть намек на жалость. Вместо этого он учинял Ромулу выговор, напоминая мальчику о гордости его предков, об аскетизме Катулла, о мудрости Сенеки, о героизме Марка, о несравненном величии Цезаря.

Однажды, увидев Ромула задыхающимся и измученным после такой вот глупой, бессмысленной забавы, униженным насмешками тюремщиков, Амброзин подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.

— Нет, Цезарь, нет, — сказал он. — Побереги лучше силы для того момента, когда тебе придется взять в руки меч правосудия.

Ромул покачал головой.

— Зачем ты пытаешься обмануть меня? Такой день никогда не наступит. Разве ты не видишь вон тех варваров на галерее? Они такие же пленники острова, как и мы с тобой. Они состарятся в скуке, они потеряют силы — и тогда кого-нибудь пришлют им на смену… а я все так же буду сидеть здесь. Стражи будут меняться, но охранять они будут все того же меня. Я теперь вроде стены или дерева. И превращусь в старика, не узнав настоящей молодости.

Откуда-то сверху медленно приплыло птичье перышко. Ромул поймал его и крепко сжал в ладони. А потом разжал пальцы и посмотрел прямо в глаза своему наставнику.

— А может быть, ты сумеешь изготовить для меня крылья, как Дедал для Икара? И я улечу отсюда?

Амброзин опустил голову.

— Если бы я только мог это сделать, мой мальчик… Если бы я мог! Но, возможно, кое-что все-таки в моих силах кое-чему я могу научить тебя: не позволяй душе стать пленницей тела! — Он поднял взгляд к небу. — Посмотри, видишь вон ту чайку? Видишь ее? Позволь своему духу улететь с птицей, туда, ввысь. Сделай глубокий вздох… еще один, еще… — Амброзии положил ладони на виски мальчика, прикрыв ему глаза. — Лети, сын мой, закрой глаза и лети. Улети от этого жалкого места, далеко за стены этого старого дома, взвейся над утесами и лесами… Лети прямо к золотому диску солнца и окунись в его бесконечный свет… — Аврелий понизил голос, ощутив, как по щекам мальчика поползли слезы. — Лети, — мягко повторил он. — Никто не может взять в плен душу человеческую.

Дыхание Ромула, сначала быстрое и прерывистое, как у перепуганного щенка, стало постепенно медленным, глубоким, как во сне.

Но иной раз, когда ни один из проверенных приемов не помогал, когда не находилось больше слов, — Амброзин уходил в какой-нибудь угол просторного двора и принимался записывать свои воспоминания.

Ромул оставался предоставленным самому себе, и он мог делать что угодно…

Обычно мальчик в таких случаях брал палку и начинал чертить на песке бессмысленные линии, — но мало-помалу он подбирался все ближе к своему наставнику, наблюдая за Амброзином краем глаза, пытаясь угадать, что такое пишет старик своим росным, аккуратным почерком…

И однажды терпение Ромула лопнуло. Он подошел и спросил:

— Что ты пишешь?

— Просто воспоминания. Тебе бы тоже следовало подумать о записях… или хотя бы просто о чтении. Чтение помогает забыть о проблемах; оно освобождает дух от тревог и скуки обыденной жизни, оно позволяет нам заглянуть в другой мир. Я уже просил прислать кое-какие книги для твоей библиотеки, и они как раз сегодня должны прибыть из Неаполя. Там не только философия, геометрия и труды по сельскому хозяйству; там должны быть и великолепные истории… эфиопские сказки Гелиодора, пастушеский роман о Дафнисе и Хлое, приключения Геркулеса и Тезея, путешествия Улисса… Да ты сам увидишь! Ну, а пока мне нужно кое-чем заняться, а потом я приготовлю тебе обед, так что не уходи слишком далеко, я не хочу надрывать голос, зовя тебя.

Амброзин положил на скамью рядом с собой свою тетрадь, закрыл чернильницу и спрятал перо. И отправился в старую императорскую библиотеку, некогда содержавшую в себе многие тысячи томов, доставленных из разных частей империи, — на латыни, греческом, сирийском, египетском и других языках.

Ныне все ниши, где некогда стояли полки, были пусты, словно глазницы черепа, и таращились в никуда.

Лишь бюст Гомера сохранился от прежнего величия, тоже слепой, белеющий в большой темной комнате, как привидение.

Ромул бесцельно бродил по огромному двору, но каждый раз, проходя мимо оставленной на скамье тетради, бросал на нее осторожный взгляд.

Внезапно он остановился и жадно уставился на тетрадь. Наверно, ему можно прочитать страничку-другую, раз уж его наставник оставил тут свои записи… может, он и не стал бы возражать, если бы Ромул заглянул в них? Мальчик сел на скамью и открыл тетрадь. На титульном листе был изображен крест с альфой и омегой на концах. Под крестом красовался рисунок веточки омелы, похожий на гравировку на том серебряном медальоне, который Амброзин всегда носил на шее.

Вечер был теплым, последние ласточки собрались в стаю в небе над виллой, окликая друг друга и словно не желая покидать опустевшие гнезда и отправляться в далекие края на зимовку.

Ромул улыбнулся и негромко произнес

— Улетайте же, глупые! Вы-то можете умчаться отсюда, так и не задерживайтесь. На следующий год вы найдете меня на этом же самом месте. Я посторожу пока ваши гнезда. А потом он перевернул первую страницу и углубился в чтение.

ГЛАВА 2

Я еще не появился на свет, когда последние орлы Римских легионов покинули Британию, чтобы никогда больше не возвращаться. Тогдашний император отозвал все свои войска, и в результате моя земля оказалась брошенной на произвол судьбы. Но сначала ничего не случилось. Власти продолжали править городами по законам своих отцов, а магистраты империи поддерживали связи с далекой Равенной, надеясь, что рано или поздно орлы прилетят вновь. Но однажды в нашу страну вторглись варвары, жившие по другую сторону Великой стены,чтобы, сеять смерть, разрушение и голод своими бесконечными набегами и грабежами. Мы просили императора о помощи, в надежде, что он еще не забыл о нас, но он явно ничего не мог сделать. Орды варваров угрожали восточным окраинам империи. Яростные, неутомимые всадники с оливковой кожей и раскосыми глазами все прибывали и прибывали с бесконечных равнин Сарматии. Словно злобные призраки, рожденные глубинами ночи, они уничтожали все на своем пути. Они никогда не останавливались, чтобы отдохнуть и поспать,они просто опускали головы на шеи своих лохматых коней, и этого им было достаточно. А сушеное мясо, которым варвары питались, они размачивали, сунув его куски под седло.

Главнокомандующий императорской армии, некий герой по имени Атий, разбил косоглазых варваров при помощи других варварских войск,в великой битве, что длилась от рассвета до заката; но он не мог вернуть нам ушедшие от нас легионы. Наши посланники умоляли его о помощи, напоминая обузах крови, о законе и вере, что связывали нас в течение многих веков. В конце концов, он, глубоко тронутый, пообещал что-нибудь предпринять. Он послал к нам человека по имени Герман, о котором говорили, что он одарен магической силой,и доверил ему знамя легионов Британии: серебряный дракон с пурпурным хвостом, который, казалось, оживал при малейшем дуновении ветра.

Больше он не мог сделать ничего, но даже этого знака и знамени было достаточно, чтобы поднять наш упавший дух и пробудить уснувшую гордость. Герман оказался доблестным и боговдохновенным вождем. Его пылающие, огненные глаза, его голос, подобный крику ястреба, цепкие руки, державшие знамя, его несгибаемая вера в закон и цивилизацию действовали на всех, как чудо. Он вел своих людей в бой с криком: «Аллилуйя!» И варвары отступили. Множество горожан взялись за оружие и встали в караул у Великой стены, частично восстановленной из руин, и охраняли опустевшие замки. А день первой сладкой победы стал известен как «Битва Аллилуйи».

Годы шли, люди постепенно возвращались в свои дома, и лишь жалкая горсточка плохо вооруженных людей осталась охранять Горную страну, стоя на башнях Великой стены. Так что когда варвары снова предприняли неожиданную атаку, они без труда перебили всех защитников. Они стащили воинов со стены, зацепив их своими крючковатыми копьями, и пронзили, как рыбу острогой. А потом варвары, бросились на юг, захватывая незащищенные города, налетая на них, как буря, поджигая, разрушая… Они сеяли вокруг неизбывный ужас. Их лица были выкрашены черной и синей краской, и они не щадили никого, ни женщин, ни детей, ни самых глубоких стариков.

И снова были посланы гонцы к Атию, главнокомандующему имперской армией, чтобы вновь молить о помощи. Но он и в этот раз только и смог, что послать Германа, прежде уже успешно возжегшего сердца жителей Британии и вселившего в людей решимость. Но Герман уже давно не брал в руки оружия. Он стал епископом в Галлии, и прославился как истинный святой,однако он не мог пренебречь своим долгом и потому вернулся на наш остров. Он вновь объединил наши силы, он убедил жителей городов начать ковать мечи и копья, а потом выступить против врага. К несчастью, разбить варваров полностью и окончательно не удалось, а сам Герман был серьезно ранен.

Его привезли в лес в долине Глева и положили на траву под столетним дубом, но прежде чем умереть, он заставил командиров отрядов дать клятву, что они никогда не сдадутся, что будут продолжать сопротивление и постепенно создадут настоящие дисциплинированные войска, по образцу римских легионов, чтобы защищать свою границуВеликую стену. Ипусть на их знамени извивается тот самый дракон, который однажды уже привел их к победе.

Это событие я видел собственными глазами. Я был еще довольно молод, но уже учился друидскому искусству врачевания, науке пророчеств и чтения знаков звезд. Я уже побывал в разных странах и узнал много важного и интересного.

И именно меня позвали помочь умирающему герою. Я ничего не мог для него сделать, только облегчить боль, причиняемую ранами, но я до сих пор помню его благородные слова, и огонь его глаз, который не смогла угасить даже сама смерть.

Когда Герман скончался, его тело увезли в Галлию и там похоронили. Гам оно и покоится по сей день. Его могила почитается как святое место паломниками и из Галлии, и из Британии.

И вот в согласии с его волей был создан полк из отборных солдат, и его командирами стали лучшие воины Британии, наследники высших достоинств римлян и кельтов. Этот полк размесился в одном из фортов Великой стены, рядом с Монс-Бадоником, или Маунт-Бадоном, как мы называем это место на карветинском диалекте.

Прошло несколько лет, и казалось, что самопожертвование Термина принесло мир в наши земли… но это оказалось не так. Выпало подряд несколько слишком суровых зим, после которых наступало засушливое лето. Огромная часть стад северных варваров пала, начался голод. Привлеченные миражом богатых равнинных городов, варвары начали нападать на множество поселений вдоль Великой стены, и на долю защитников выпали тяжкие испытания. Я лично находился в форте Маунт-Бадон в качестве врача и ветеринара. Тамошний командир, человек великих достоинств и доблести, пригласил меня туда; его звали Корнелий Павлин. Его ближайшим помощником и заместителем был офицер по имени Константин, но на языке Карветии его называли Кустенином. Он выполнял функции консула.

И вот Павлин обратился ко мне с пылкой речью, и в его словах звучала глубокая тревога. Он сказал:

— Наши силы не смогут больше противостоять вражеским атакам, если никто не придет нам на помощь. Ты немедленно отправишься в Равенну, чтобы поговорить с императором, ты поедешь с теми офицерами, которых я сам выберу для этой миссии. Заставь императора понять, что мы нуждаемся в дополнительных войсках, напомни ему о верности наших городов и наших граждан священному Тиму. Если он не пришлет к нам свою армию, наши дома будут сожжены, наши женщины изнасилованы, наши дети уведены в рабство. Встань столбом у порога императорского дворца и стой там день и ночь, если будет необходимо, откажись от еды и питья,пока он тебя не заметит. Ты единственный из всех, кого я знаю, бывал уже по ту сторону Иберийского моря. Ты знаешь множество языков кроме латыни, и ты знаток медицины и алхимии. Я уверен, ты сумеешь привлечь его внимание и завоюешь доверие.

Я выслушал его, ни разу не перебив. Я прекрасно понимал и крайнюю серьезность нашего положения, и причины огромного доверия ко мне,но в глубине сердца я знал, что подобная экспедиция будет чрезвычайно рискованной, и что надежды на успех очень малы. Большую часть провинций империи охватили народные волнения, дороги были опасны, да к тому же по пути было наверняка почти невозможно отыскать хоть какую-то пищу для меня самого и моих спутников. Да, помех и препятствий ожидалось более чем достаточно… однако все это было ничто в сравнении с возможным выигрышем, если бы мне удалось действительно добраться до императора и заручиться его поддержкой. Я ответил:

— Благородный Павлин! Я готов сделать все, что ты прикажешь. Я с радостью рискну собственной жизнью ради спасения моей родины, если в том будет необходимость,но уверен ли ты, что это наилучшее из решений? Не разумнее ли было бы заключить соглашение с благородным Вортигеном? Он — доблестный воин, у него много сил храбрости, и его воины многочисленны и хорошо обучены. И ведь это было бы не в первый раз для нихсражаться на нашей стороне против северных варваров, если меня не подводит память. Его отец был кельтом, а мать — римлянкой, и это укрепляет его связи со всеми народами нашей земли. К тому же твой посол, Кустенин, хорошо знает этого военачальника.

Павлин вздохнул, как будто ожидал от меня именно этих слов. И ответил:

— Я именно это и пытался сделать, но Вортиген требует слишком большую цену: он хочет власти над всей Британией… он требует роспуска городских ассамблей, уничтожения старинных магистратур и закрытия сенатских палат там, где только они есть. Боюсь, что такое лекарство может оказаться куда хуже самой болезни. Города, уже оказавшиеся под его властью, страдают от жестокой тирании и грубого подавления свободы. Я могу принять его предложение только в том случае, если буду вынужден это сделать, только если у меня ни останется ни малейшей надежды на какой-то другой выход. И более того…

Он вдруг замолчал, как будто испугался, что и без того наговорил лишнего, но я был уверен, что понял его невысказанные мысли. И я сказал:

— Тыримлянин до самых кончиков волос, ты сын и внук римлян, возможно, даже последний из великого народа. Я понимаю тебя, хотя и уверен, что невозможно остановить время, невозможно повернуть вспять колесо истории.

— Ты ошибаешься, — заметил Павлин.Я вовсе не об этом подумал, хотя, конечно же, в моем сердце живет мечта: увидеть возвращение серебряных орлов. Но я думал о том дне, когда мы привезли к тебе с поля боя Германа, смертельно раненного. Это было в Глевском лесу, и мы надеялись, что ты сумеешь вылечить его…

— Я очень хорошо помню этот день, — кивнул я. — Но я ничего не мог сделать.

— Ты сделал достаточно,возразил Павлин. — Ты дал ему время, чтобы прочитать молитвы, принять от священника отпущение грехов, да еще и сказать нам последние слова.

— Но ведь кое-что слышал только ты один. Он что-то прошептал тебе на ухо, прежде чем испустить последний вздох.

— Да. И теперь я хочу поделиться с тобой его словами,продолжил Павлин. Он потер лоб ладонью, как будто пытаясь подстегнуть память и укрепить дух. Потом он прочел следующие строки:

Veniet adulescens a mari cum spatha,
pax et prosperitas cum illo.
Aquila et draco iteram volabunt
Britanniae in terra lata.

— Это похоже на куплет какой-то старинной народной песни, — сказал я, немного подумав.Юный воин, выходящий из моря, приносит с собой мир и процветание. Это весьма распространенная тема. Похожие песни всегда рождаются во времена войн и голода.

Но, очевидно, у Корнелия Павлина было на этот счет другое мнение. Он сказал:

— Но это ведь были последние слова великою воина в минуту его смерти! Тут должен быть еще и другой смысл, более глубокий и важный, имеющий отношение к спасению нашей земли и всех нас. Орел«aquila»символизирует Рим, а дракон«draco»это наш знак, это знамя легиона Британии. Я знаю, что все прояснится, когда ты доберешься до Равенны и до императора. Так что умоляю тебя, отправляйся поскорее и выполни эту задачу.

И с такой силой и воодушевлением прозвучали его слова, что я решил сделать все, о чем он просил, хотя эти странные стихи и не породили в моем уме никаких особых образов. И перед сенатом Карветии, собравшимся под председательством Кустенина, я поклялся, что я вернусь с армией, готовой освободить нашу землю, изгнать с нее варваров. Я отправился в путь на следующий день. Прежде чем взойти на борт корабля вместе с товарищами по путешествию, я обернулся и бросил последний взгляд на Великую стену, над высочайшей башней которой развевался на ветру дракон с пурпурным хвостом. Человек, одетый в плащ такого же цвета, стояла на крепостном валу… но вскоре и Корнелий Павлин, и его надежды растаяли за кормой корабля в тумане осеннего рассвета.

При попутном ветре мы быстро добрались до Таллии, и сошли на берег в конце октября. Ну, а потом, как я и предсказывал, началось долгое и тяжелое путешествие. Один из моих товарищей заболел и умер после того, как упал в ледяную воду одной из галльских рек, а другой потерялся в снежной буре, когда мы переходили Альпы. Последние двое погибли, когда мы попали в устроенную разбойниками засаду, в лесу у Падуи.

Я один остался в живых, и когда я добрался, наконец, до Равенны, я начал добиваться приема у императорано безуспешно: этот мягкосердечный дурак был уже полностью в руках варваров, хотя и других. И ни мои мольбы, ни голодовка не помогли делу сдвинуться с места. В конце концов, слуги, которым надоело мое присутствие, просто-напросто выгнали меня метлами из дворцового атриума.

Измученный долгим бесплодным ожиданием и голодом, я впал в отчаяние и ушел из этого города и от его высокомерных жителей. Я брел от деревни к деревне, ища приюта у крестьян и платя за сухой хлеб или чашку молока своим врачебным и ветеринарным искусством. Я в равной мере владел обеими профессиями, но можно не сомневаться, что я с куда большей искренностью готов был помочь ни в чем не повинным животным, нежели тупым и жестоким человеческим существам.

И что только произошло с их благородной латинской кровью! Вся страна была наполнена разбойниками, жители ферм дошли до полной нищеты, задавленные невыносимыми налогами. То, что некогда было гордыми городами, окруженными крепкими бастионами, стоявшими вдоль прекрасных старых дорог,превратилось в простые груды развалин, населенных призраками, а их обрушившиеся стены густо оплел ядовитый темный плющ. Изможденные бродяги у порогов богатых вилл дрались с собаками за вонючие объедки, готовые перегрызть друг другу горло за какой-нибудь обрывок кишки или кожи… На холмах больше не кудрявились виноградные лозы, и не видно было серебристых олив, которые грезились мне в юности, когда я читал поэмы Горация и Вергилия. И не было тут белых волов с изогнутыми, словно полумесяц, рогами, влекущих плуги… И крестьяне не бросали в землю зерна… Лишь грязные полудикие пастухи гнали отары овец да стада коз на сухие пастбища, да свиньи рылись в палой листве под дубами, отыскивая желуди. Все были голодны, и люди, и животные.

И мы возлагали надежды на эту страну! Порядок в ней, если это можно было назвать порядком, поддерживали отряды варваров, составлявших теперь основную часть имперской армии, и куда более преданных своим вождям, нежели немногим оставшимся римским офицерам. Они не столько защищали жителей страны, сколько мучили их, издевались над ними. Империя превратилась в шелуху, пустую, как и ее император. Те, кто были некогда хозяевами земли, теперь находились под пятой грубого, невежественного притеснителя. Как часто я всматривался в отупевшие лица, в грязные лбы, покрытые холопским потом, пытаясь отыскать в них благородные черты Цезаря и Марка, волшебные очертания лиц Катулла или Антонина! Увы… И все же, все же… Словно луч солнца, прорвавшийся сквозь плотные темные облака, иногда, без всякой видимой причины, в их глазах вспыхивала гордая доблесть их предков, и от этого мне казалось, что надежда еще не утрачена.

И в городах, и в больших поселениях пустила крепкие корни христианская вера, и распятый Господь смотрел на своих почитателей с алтарей, высеченных из камня и мрамора, — но в глубине страны все так же стояли храмы, посвященные древним божествам, хорошо укрытые и защищенные густыми зарослями. Неведомые руки возлагали подношения перед разбитыми, изувеченными изображениями.

Иной раз откуда-то из лесной глуши до меня доносились звуки флейт и грохот барабанов,из лесной глуши или с вершин гор… они сзывали почитателей древних божеств присоединиться к празднику лесных дриад либо речных и озерных нимф. И из душистых глубин пещер мог тогда появиться сам похотливый Нон, стуча раздвоенными копытами, с огромным фаллосом, непристойно раздутым… всегда готовый полюбоваться на оргию, длящуюся из века в век, и принять в ней участие.

Христианские священники возвестили о скором возвращении Христа Спасителя и о близящемся Страшном суде, и убеждали людей оставить мысли о земной жизни в земных городах и обратить свои взоры, и надежды ко Граду Небесному. И от этого день за днем умирала, любовь римского народа к своей родине. Культ предков постепенно сошел на нет, и самые священные воспоминания людей были забыты ради чисто академических споров риторов.

Я жил так долгие годы, заботясь лишь о самом насущном, я не думал о причинах, уведших меня так далеко от родной земли, будучи уверен, что там, у подножия Великой стены, все давно превратилось в руины, все потеряно, все мои друзья и боевые товарищи умерли, потеряв надежду на свободу, достоинство и цивилизованную жизнь. А я даже и попытаться не мог вернуться, потому что у меня не было ни денег, ни припасов, и я едва был способен заработать столько, чтобы только слегка утолить вечный мучительный голод.

У меня осталось лишь одно желание, одна мечта: увидеть Рим! Ведь, несмотря на яростное разграбление, несмотря на полувековые страдания в лапах аларских варваров, Рим все еще стоял, — один из прекраснейших городов земли, и не оскорбленные ныне стены Аврелия, а длань первосвященника защищала его… И Сенат все еще собирался там, в древней Курии,скорее для того, чтобы поддержать священную традицию, чем для принятия каких-либо решений, выполнять которые все равно было некому. И вот я отправился в Рим, одевшись как христианский священник; возможно, это были единственные люди, которые все еще внушали некое подобие благоговейного страха разбойникам и ворам. И вот тогда, во время перехода через Апеннины, для меня все внезапно изменилось… как будто сама богиня Судьбы вдруг вспомнила обо мне, вспомнила, что я все еще жив и, возможно, могу сделать что-то полезное в этой опустошенной земле.

Это случилось октябрьским вечером. Уже спускались сумерки, и я начал искать какое-нибудь укрытие на ночь, уголок, куда можно было бы принести охапку Сухих листьев и устроить постель… и тут мне показалось, что я слышу в лесу чей-то стон. Отчасти звуки напоминали то ли крики скопы, то ли рев оленя… но очень скоро я понял, что это рыдает женщина. Я поспешил на звук, скользя в тени между деревьями, бесшумный и невидимый,я научился этому в священных лесах долины Глеба, когда был еще мальчишкой. И вот, наконец, я увидел: на большой поляне был разбит лагерь, охраняемый римскими и варварскими солдатами,но все они были вооруженье на римский манер. В центре лагеря горел костер, а один из шатров был ярко освещен. Истоны доносились именно из этого шатра.

Я подобрался ближе, и никто меня не остановил, потому что в этот момент мое древнее друидское искусство позволило мне сделать собственное тело почти нематериальным, так что я едва отличался от обычной ночной тени. Войдя в тент, я заговорил, и все, кто там был, обернулись, изумленные,ведь я как будто возник из воздуха. Мужчина, стоявший прямо передо мной, был сильным и крепким, его лицо обрамляла темная борода, придававшая ему вид древнего патриция. Он крепко стискивал зубы, а в его глубоко сидящих глазах отражалась боль, сжимавшая его сердце. Тут же я увидел молодую женщину, неутешно рыдавшую,она сидела возле постели, на которой лежал мальчик лет четырех или пяти, явно бездыханный.

— Кто распорядился позвать священника?растерянно спросил мужчина.

Должно быть, в своей помятой и грязной одежде, с изможденным лицом, я куда больше походил на грабителя, чем на служителя Божия.

— Я не священник… пока нет,поспешил сказать я,но я владею искусством медицины, и возможно, смогу что-то сделать для вашего малыша.

Мужчина одарил меня пылающим взглядом, хотя на глазах у него выступили слезы, и сказал:

— Ребенок умер. Это мой единственный сын.

— Не верю,возразил я.Я пока что ощущаю дыхание его жизни в этом шатре. Позвольте же мне осмотреть мальчика.

Мужчина кивнул с безнадежным видом, а женщина посмотрела на меня с надеждой, ожидая чуда.

— Оставьте меня с ним наедине,попросил я,и к рассвету я верну его вам живым.

Меня самого удивили собственные слова. Я не понимал, как именно это получилось, но я чувствовал: в этом глухом лесу, в этом тихом уединенном уголке силы древней науки римлян слились в моей душе с той силой друидов, что досталась мне по наследству… и вместе они породили огромную мощь и безмятежную уверенность.

Хотя в последние годы я жил, забыв о самом себе и о своем звании, я все же в одно мгновение понял, что в силах вернуть краски на бледные щеки этого маленького существа, вернуть свет глазам, которые, казалось, уже погасли навсегда под опущенными веками. Признаки отравления были слишком очевидными, но я не знал, насколько далеко зашел процесс внутреннего распада. Мужчина колебался, но женщина сумела его убедить. Она схватила его за руку и потащила к выходу из шатра, шепча что-то ему на ухо. Видимо, она решила, что хуже все равно быть не может, что я не причиню ребенку больше зла, чем уже причинила непонятная болезнь.

Я открыл свой мешок и достал из него все те запасы, что у меня имелись, — попутно осознав, что, несмотря на отчаянные годы, я все же не растерял то, что необходимо для лечения. И я продолжал собирать травы и корни, когда позволяло время года, и хранил их так, как это полагается по правилам моего искусства.

Я подогрел на жаровне немного воды и приготовил сильный отвар, чтобы заставить организм мальчика действовать во имя собственного спасения. Я нагрел также несколько камней, завернул их в чистые тряпки и обложил ими холодное тельце. Я налил горячей, почти кипящей воды в винный мех и положил его на грудь ребенка. Мне нужно было пробудить хотя бы слабый отзвук жизни в этом малыше, прежде чем я смогу дать ему лекарство. Когда я увидел, как на желтой, как воск, коже выступили крошечные капельки пота, я влил в рот и нос мальчика отвар — и заметил легкий отзыв тела, едва заметное сокращение ноздрей…

Мир снаружи замер в молчании. Я больше не слышал рыданий молодой матери. Возможно, эти красивая, гордая женщина уже смирилась с ужасной потерей? Я влил в рот мальчика еще несколько капель отвараи на этот раз реакция была куда более заметной, а потом вдруг резко сократился желудок малыша…

Я нажал на его животи небольшое количество зеленоватой, дурно пахнущей жидкости вытекло изо рта ребенка, не оставив у меня больше никаких сомнений.

Я продолжал по капле вливать рвотное; последовали новые судороги, и, наконец, из желудка вырвалось все его содержимое. Малыш упал на спину, как будто измученный непосильной работой. Я раздел его, вымыл и укрыл чистым одеялом. Он обливался потом, но дышал, и его сердце билось; это было неровное биение, но для меня оно звучало громче и победоноснее, чем военные барабаны. Я исследовал содержимое желудка мальчика, и мои подозрения полностью подтвердились. Выйдя из шатра, я увидел прямо перед собой родителей малыша. Они сидели на табуретах перед костром, и в их глазах горели волнение и надежда. Они слышали, как их сына рвало; но ведь это значило, что он жив! Однако они держали свое обещание и не стали мешать мне.

— Он поправится, — сказал я, сделав особое ударение на втором слове. — Это отравление.

Они бросились в шатер, и я услышал, как мать зарыдала от счастья, обнимая свое дитя. Я отошел в сторону, туда, где горел костер стражей, чтобы не мешать родителям в момент столь сильных чувств. Но на полпути меня остановил властный голос. Это был он, отец малыша.

— Кто ты такой?спросил он. Я обернулся и посмотрел на него; а он рассматривал меня, как будто только что увидел впервые. — Как ты вообще попал в мой шатер? Вокруг вооруженные стражи… Как ты смог вернуть моего сына к жизни? Ты… ты ученый, или же ты ангел с небес? А может, ты лесной дух? Скажи мне, умоляю!

— Я просто человек, но я знаком с медициной и естественными науками.

— Мы обязаны тебе жизнью нашего единственного сына. И пусть в мире не существует ничего такого, чем можно было бы отплатить за подобную услугу… Скажи, чего бы тебе хотелось, и если это в моих силахты все получишь.

— Горячей еды сейчас и куска хлеба на завтрашний день будет вполне достаточно, — ответил я.Моя награда — то, что мальчик снова дышит.

— Куда ты направляешься?спросил он.

— В Рим. Хочу увидеть Великий город и все его чудеса, об этом я мечтал всю жизнь.

— Мы тоже направляемся в Рим. Останься с нами. Ты доберешься до цели спокойно, без хлопот. И я, и моя жена страстно желаем и надеемся, что ты останешься с нами навсегда и будешь заботиться о нашем сыне. Ему нужен учитель, а кто сможет учить его лучше тебя, человека с такими огромными знаниями, владеющего чудодейственным искусством?

Это были те самые слова, которые я хотел услышать, однако я сказал, что подумаю над его предложением и ответ дам только в Риме. А пока я помогу мальчику окончательно поправиться; но ему, отцу, следует найти убийцу, человека, ненавидящего его настолько, чтобы попытаться отравить невинного ребенка.

Похоже, что мужчина был поражен моими словами. Он сказал:

— Ну, это мое дело. Преступник не уйдет от меня.Прошу, не отказывайся от моего гостеприимства и от моей пищи, и отдохни до утра. Тебе нужен отдых.

Он сообщил мне, что его имяОрест, и что он офицер имперской армии. Пока мы разговаривали, его жена, Флавия Серена, вышла из шатра и присоединилась к нам. Она была так взволнована, что попыталась поцеловать мою руку. Я поспешно отдернул ее и почтительно поклонился женщине. Она была самой прекрасной и самой благородной дамой из всех виденных мною в жизни. Даже страх потерять сына не нарушил гармонии ее аристократических черт, не замутил свет янтарных глаз, лишь слегка потемневших от тревоги и страдания. Ее манеры были полны достоинства, но ее взгляд был нежным, как весенний рассвет. Над высоким лбом лежали короной темные волосы, отливающие фиолетовым, пальцы у нее были длинными, суженными к кончикам, а кожа тонкой, прозрачной. Бархатный пояс подчеркивал мягкий изгиб бедер под платьем из тонкой шерсти. На шее она носила серебряную цепочку, на которой висела одна-единственная черная жемчужина, угнездившаяся между безупречными грудями. Я ни разу в жизни не встречал столь завораживающей красоты, и в тот самый момент, когда я увидел ее, я понял: я буду преданно служить ей до конца моих дней, и неважно, какая судьба ждет нас всех впереди.

Я снова отвесил глубокий поклон и попросил разрешения удалиться. Я очень устал, и я истратил последние силы в победоносной дуэли со смертью. Меня проводили в один из шатров, и я, измученный вконец, упал на узкую походную кровать. И те часы, что отделяли нас от рассвета, я провел в состоянии, близком к летаргическому ступору.

Меня вернули к сознанию крики какого-то мужчины, явно подвергшегося пытке. Должно быть, Орест нашел тою, кто подсунул ребенку яд. Я не стал наутро задавать никаких вопросов, и никто не позаботился сообщить мне, кто оказался отравителем; да я ведь и без того уже знал достаточно. Я знал то, что мне нужно было знать: отец ребенка оказался достаточно могущественным человеком, чтобы иметь врагов настолько яростных, что они готовы покуситься на жизнь маленького мальчика.

Когда мы тронулись в путь, я заметил неподалеку истерзанный труп мужнины, привязанный к дереву. К вечеру лесные звери должны были оставить от него только голые, дочиста обглоданные кости.

Вот так я и стал воспитателем и наставником мальчика и членом этой семьи, и много лет занимал завидное положение, живя в роскошном доме, посвящая свободные часы любимым наукам и экспериментам в области естественных наук, и почти забыв о той миссии, с которой меня отправили в Италию много лет назад.

Орест часто бывал в отлучке, отправляясь в рискованные военные походы, а когда возвращалсяобычно его сопровождали вожди варваров, командовавшие отдельными отрядами.

Римских офицеров с каждым годом становилось все меньше. Высшая аристократия предпочитала присоединяться к христианскому клиру и пасти души вместо того, чтобы вести в бой армию. Это, конечно, вполне подходило Амбросу, во времена императора Феодосия оставил блестящую военную карьеру, чтобы, стать миланским епископом, и, разумеется, для нашего Германа, вождя Британии, — он ведь тоже бросил меч, чтобы заняться ерундой.

Но у Ореста был другого характер. Я узнал со временем, что в молодости он служил под знаменами Атиллы, уже тогда выделяясь среди других умом и рассудительностью. И можно было не сомневаться, что он всегда будет полон сил.

Он очень высоко ценил меня и часто интересовался моим мнением по самым разным вопросам, но главной моей задачей было дать хорошее образование его сыну Ромулу. Орест как бы передал мне свои отцовские обязанности, поскольку сам слишком часто бывал занят делами военными,пока однажды не получил звание римского патриция и должность главнокомандующего имперской армией. И вот тогда он принял решение, в корне изменившее нашу жизнь и, можно сказать, давшее начало новой эре.

Императором был в этот момент Юлий Неф. Это был человек малодушный и бездарный, но он состоял в дружбе с восточным императором Зеноном. Орест решил свергнуть его и завладеть пурпурной императорской тогой. Он сказал мне о своем замысле, и даже спросил, что я по этому поводу думаю. Я ответил, что его планчистое безумие: неужели он думает, что его судьба будет чем-то отличаться от судьбы, любого другого императора, сменявших друг друга на троне Цезарей? И понимает ли он, какой чудовищной опасности подвергает свою семью?

— На этот раз все будет по-другому,коротко сказал он и замолчал.

— Но разве ты можешь быть уверен в преданности всех этих варваров? Они хотят только денег и земли. Пока ты даешь им все этоони следуют за тобой, но как только ты окажешься не в силах даровать им богатство, они найдут кого-нибудь другого, более могущественного и готового выполнять их требования и их безграничную алчность.

— Ты слышал что-нибудь о легионеNovaInvicta? — спросил он.

— Нет. Легионов давным-давно не существует. Ты отлично знаешь, мой господин, что та военная техника, которая служила основой их создания, претерпела сильные изменения последние столетия. Она устарела. Но я подумал о том легионе, который создал Герман как раз перед тем, как погибу подножия Великой стены,о легионе, предназначенном для охраны одного из фортов… Но, скорее всего, того легиона давно уже не было.

— Ты ошибаешься, — возразил Орест.ЛегионNovaInvictaэто особое войско, составленное из одних только римлян, из Италии и провинций. Я создал этот легион в полной тайне, и он уже несколько лет постоянно готов к действию, а командует им человек великого ума и огромного военного таланта. И они сейчас приближаются к нам форсированным маршем, и вскоре раскинут лагерь неподалеку от нашей резиденции в Амелии. Но это не единственный сюрприз. Я вовсе не хочу быть императором.

Я уставился на него, ошеломленный, и пугающая мысль вдруг возникла в моем уме.

— Нет?переспросил я.Но кто же тогда займет трон?

— Мой сын,ответил Орест.Мой сын Ромул, и он примет титул Августа. Он будет носить имена первою римского правителя и первого императора, а я буду защищать ею, оставаясь на посту главнокомандующего имперской армией. Никто и ничто не сможет причинить ему вреда. Я промолчал, потому что мне было понятно: любые слова будут тут бесполезны. Орест уже все решил, и невозможно было заставить его изменить решение. Он даже не желал видеть, что подвергает своего собственного сына, моего ученика, моего мальчика, неимоверным опасностям.

В ту ночь я лег в постель очень поздно,и долго лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть. Множество мыслей кружилось в моем уме, и среди множества образов, вспыхивавших передо мной, не последнее место занимала картина легиона, приближавшегося к нам, чтобы защитить мальчика-императора: последний легион, последней клятвой поклявшийся разделить судьбу последнего императора…

На этом история заканчивалась, и Ромул поднял голову от тетради. И тут же увидел Амброзина, стоявшего прямо перед ним.

— Полагаю, это было интересное чтение. Я звал тебя, уж не знаю сколько раз, но ты не потрудился ответить. Обед готов.

— Прости, Амброзии! Я тебя не слышал. Я увидел, что ты оставил тетрадь здесь, и я подумал…

— В записях нет ничего такого, чего тебе нельзя было бы прочесть. Ну, а теперь — пойдем.

Ромул взял тетрадь подмышку и следом за наставником пошел к трапезной. Потом вдруг окликнул старика:

— Амброзии…

— Да?

— Что означает то пророчество?

— То пророчество? Ну, наверняка текст не настолько сложен, чтобы ты не смог его перевести.

— Нет, но…

— Оно означает следующее: «Юность придет из южного моря, с мечом, неся с собой мир и богатство. Орел и дракон снова взлетят в небеса над великой землей Британии». Это пророчество, Цезарь, и подобно всем пророчествам, с трудом поддается истолкованию. Оно обращено к сердцам людей, избранных Богом для его собственных, неведомых нам целей.

— Амброзии… — снова осторожно произнес Ромул.

— Да?

— Ты… ты любил мою мать?

Старик склонил голову и торжественно кивнул.

—Да, я любил ее… и это была смиренная, преданная любовь, в которой я никогда не решался признаться даже самому себе, но ради которой я готов был в любую минуту отдать жизнь. — Амброзин повернулся к мальчику, и глаза его сверкнули в темноте, словно янтарь, когда он добавил: — И те, кто заставил ее умереть, заплатят за это. Заплатят самыми страшными муками, самой чудовищной смертью. Я клянусь в этом.

ГЛАВА 3

Амброзин куда-то пропал. Временами он позволял себе с великим тщанием исследовать самые далекие уголки виллы, особенно самые старые помещения, которые давно уже не использовались, — и там его ненасытное любопытство удовлетворялось великим множеством предметов, которые он находил исключительно интересными; это были фрески, статуи, древние документы, лабораторные материалы и инструменты плотников. Он тратил массу времени на ремонт всякого старого хлама, едва ли не века остававшегося в небрежении, — например, он мог взяться за починку маленькой мельницы или кузнечного горна, духового шкафа или отхожего места с проточной водой.

Варвары относились к старому наставнику как к безвредному сумасшедшему и хихикали ему вслед; их очень забавлял этот чудак. Забавлял всех, кроме одного, — Вульфилы. Вульфила слишком хорошо понимал, что старик весьма умен. И потому варвар позволял наставнику свободно бродить внутри виллы, но строго-настрого приказал своим дурошлепам не выпускать его наружу, кроме как в случае самой крайней нужды.

Ромул подумал, что Амброзин, наверное, забыл об уроке греческого языка, который был назначен на сегодняшний день; должно быть, снова нашел что-нибудь такое, что полностью поглотило его внимание. Мальчик побрел к нижним строениям, как бы сползавшим по склону. В этой части бывало совсем немного стражей, потому что стена тут была очень высокой, и ни одной лестницы, ведущей на нее, здесь не имелось. Кончалась стена у крутого каменистого обрыва.

Стоял холодный день конца ноября, настолько ясный, что с какой-нибудь достаточно высокой точки Ромул мог видеть развалины Афин, и даже больше того — конус великого Везувия, отливавшего на фоне темно-голубого неба красным металлом.

Ромул шел, слыша лишь стук собственных башмаков по камням, которыми была выложена дорожка, да шелест ветра в листве вековых каменных дубов и в кронах сосен. Над его головой пролетела красногрудая зорянка, трепеща крылышками, изумрудно-зеленая ящерица шмыгнула за камень и спряталась в расщелине между камнями… Весь этот крошечный мир внимательно наблюдал за проходящим мимо мальчиком.

Накануне к острову подошла лодка, битком набитая продажными женщинами, и всю ночь в солдатских казармах шло шумное веселье. Но Ромул вовсе не ощущал себя утомленным из-за недостатка сна. С чего ему утомляться, если он ничем не занимается, если у него нет никаких планов, никаких перспектив, никакого будущего? И в данный момент он не чувствовал себя ни особо несчастным, ни тем более счастливым, — потому что у него не было причин для подобных чувств. Душа Ромула глупо и бесплодно стремилась к миру, окружавшему его, он улавливал движения этого мира, как паук улавливает шевеление своей паутины на ветру. Чистый воздух и безмятежное дыхание природы успокаивали. Ромул принялся напевать детскую песенку, ни с того ни с сего вдруг всплывшую в его памяти.

Ромул подумал, что, наверное, в конце концов, он привыкнет к своей клетке. Человек может привыкнуть к чему угодно, а его собственная судьба уж, конечно же, не хуже судьбы многих других людей. Там, на матерке, продолжаются сражения, резня, насилие и голод… Ему же только и нужно, что выбросить из ума образ Вульфилы. Мысль об этом варваре была тем единственным, что выводило мальчика из апатии, заставляя душу корчиться в судорогах, заливая бешеной яростью, с которой Ромул не в силах был совладать… и еще его при этом охватывал безумный страх, что варвар уйдет от возмездия, и еще он сжимался от стыда за то, что не в силах что-либо изменить… но все это было бессмысленным.

И тут вдруг Ромул ощутил нечто странное в порыве ветра, ударившего его в лицо: это был сильный, плотный запах мха и как будто бы журчание невидимой воды…

Он посмотрел по сторонам, но ничего не обнаружил. Ромул хотел было пойти дальше, но снова уловил то же самое… чистый и сильный запах, сопровождавшийся едва различимым шелестом ветра.

Мальчик вдруг понял, что запах доносится снизу, из-под керамической решетки, сквозь которую стекала дождевая вода. Ромул исподтишка огляделся; вроде бы его никто не видел… Он достал из кармана бронзовое перо, опустился на колени и принялся скрести землю вокруг решетки, испускавшей столь необычный запах. Расчистив один край, он просунул под него перо и, подняв решетку, отложил ее в сторону, на мощеную дорожку. Потом снова быстро огляделся, а потом сунул голову в дыру. То, что мальчик увидел, потрясло его до глубины души: внизу была огромная потайная галерея, изукрашенная фресками и фантастическими орнаментами, уходящая в самое сердце горы…

С одной стороны стены галереи обрушились, создав нечто вроде склона, по которому Ромул смог бы без труда соскользнуть на пол нижнего помещения. Мальчик нырнул в дыру и задвинул решетку над своей головой. И вот он уже внизу… и перед ним разворачиваются картины, подобные сну. Лучи солнца просачивались сквозь сточную решетку над головой Ромула, открывая его взгляду длинный мощеный коридор, в котором справа и слева стояли статуи римских правителей, каждая на роскошном мраморном пьедестале. На лица и латы, известные мальчику по множеству рисунков, падал неверный свет, струившийся сверху. Мальчик шел вперед, охваченный благоговением: на пьедесталах были начертаны имена каждого из правителей и список побед над врагами…

С каждым шагом Ромула все больше охватывало чувство необъятности римской истории. Какое наследство пришлось ему взвалить на свои слабые плечи! Ромул шел медленно, читая надписи, едва слышно повторяя имена и титулы: «Флавий Юлий, восстановитель Рима, защитник империи… Септимий Север, Антоний Пий, Марк Аврелий… Тит Флавий Веспасиан… Тиберий… Цезарь Август, сын божественного Юлия, семь раз избиравшийся консулом…»

На всех этих выразительных скульптурных портретах лежал толстый слой пыли, покрывая густые брови, глубокие морщины, бороздившие благородные лбы… пыль осела на драпировках, на оружии и на орнаментах пьедесталов, — но ни один из императоров не был поцарапан или разбит. Должно быть, это место было чем-то вроде святилища, сохранявшегося в полной тайне. Но кто его создал? Юлиан, возможно, — первый в ряду фигур, тот, кого прокляли христиане, наградив его постыдным именем отступника… ведь он боролся с ними до последнего, продолжая поклоняться древним богам Солнца и Земли…

И вот, наконец, Ромул, дрожа от охватившего его волнения и восторга, добрался до северной стены подземной галереи. Перед ним встала вертикально плита зеленого мрамора, в центре которой красовался рельеф из золоченой бронзы, окруженный гирляндой лавровых листьев. Внутри гирлянды крупными буквами были высечены слова: CAIVS IVLIVS CAESAR. Кай Юлий Цезарь! Ниже кто-то добавил косыми буквами загадочную фразу: «Quоndecim caesus», что Ромул перевел приблизительно как: «Поражен пятнадцать раз». Но что это могло значить? Цезарь был убит тридцатью восемью ударами кинжала, это все знали из учебников истории… тридцать восемь, а не пятнадцать, и зачем вообще это печальное напоминание о мартовских идах появилось на этой грандиозной, драгоценной мраморной плите, рядом с бронзой и золотом? Это выглядело бессмысленным: надпись, которая, по сути, увековечивала убийцу величайшего из римлян.

Но при чем тут это странное число? Ромул вспомнил об акростихах и буквенных загадках, о которых так часто рассказывал ему наставник, когда они сидели у залива; Амброзии делал это для того, чтобы пробудить и заставить работать скучающий ум мальчика. Ромул начал читать буквы задом наперед, через одну… он был уверен, что тут должен таиться какой-то фокус, некий ключ, благодаря которому можно будет понять странное выражение.

Сверху не доносилось никаких звуков, кроме монотонного чириканья воробьев. И в этой странной, пустой атмосфере ум мальчика стремительно перебирал десятки вариантов сложения одних и тех же букв — в поисках единственно правильного. Потом вдруг Ромул сообразил, что кто-нибудь может заметить его отсутствие и поднять тревогу. Тогда и Амброзин окажется в опасности. И вспыхнувшее в его душе беспокойство подстегнуло ум, и буквы затанцевали перед ним, как бабочки в потоке теплого воздуха, и сами собой выстроились в серии чисел, добавившихся к пятнадцати… Сумма, состоящая из V, V и V, то есть из трех пятерок: позолоченные бронзовые буквы V в словах CAIVS IVLIVS. И добавленная позже надпись не зря сделала косым шрифтом — маленькая «г» не равнозначна заглавной V. Это и должно быть ключом к загадке! Ромул дрожащей рукой нажал по очереди на три большие буквы V; они утонули в мраморной плите, но больше ничего не произошло. Мальчик разочарованно вздохнул и уже хотел было повернуться и уйти, но тут его осенила новая идея: ведь тут было сказано «quindecim», что значило «три умножить на пять», а не три пятерки в ряд. И он нажал все три заглавные V в словах CAIVS IVLIVS одновременно.

Все три буквы погрузились в плиту — и в то же мгновение Ромул услышал резкий металлический щелчок, потом звук падающего противовеса и скрип ворота… и огромная плита отодвинулась, открыв проход, из которого потянуло сквозняком.

Ромул вцепился в мрамор и с силой толкнул плиту, поворачивая ее еще немного на петлях, а потом подложил под нее камень, чтобы дверь не закрылась за его спиной. И, сделав глубокий вздох, шагнул через порог.

Как только глаза мальчика освоились с тусклым освещением, он охнул, решив, что видит подлинное чудо: перед ним стояла величественная статуя, изваянная из мрамора разных оттенков, имитирующих естественные тона. И при этом Ромул увидел настоящее металлическое оружие изумительной работы.

Ромул медленно обвел статую взглядом, изучая каждую подробность, от сандалий, ремешки которых оплетали мускулистые икры, — до известной ему по преданиям кирасы, украшенной изображениями горгон и морских чудовищ с чешуйчатыми хвостами. Суровое лицо, орлиный нос, глаза, горящие величавой гордостью dictatorperpetuus, пожизненного диктатора и судьи нравственности. Сам Юлий Цезарь! Странный свет скользил по поверхности скульптуры, как отражение невидимых волн, и Ромул не сразу понял, что подвижный голубоватый свет проникает снизу, из колодца, который он поначалу принял за нечто вроде алтаря. Ромул нагнулся над краем колодца; но он только и увидел, что голубой свет. Он бросил туда камешек — и лишь через несколько долгих секунд до него донесся всплеск воды. Похоже, глубина этого провала была просто чудовищной!

Ромул выпрямился и обошел вокруг статуи, рассматривая ее еще более внимательно. Он никогда не видел подобного реализма, хоть в мраморных скульптурах, хоть в бронзе. Пояс, на котором висел вложенный в ножны меч, выглядел вообще настоящим. Ромул вскарабкался на один из капителей и протянул дрожащую руку к рукоятке меча, стараясь не попадаться под испепеляющий взгляд диктатора. И потянул… Меч послушно последовал за его пальцами и выскользнул из ножен. Ромул никогда прежде не видел ничего подобного! Лезвие меча было острым как бритва, блестящим, как стекло, и темным, как ночь. На мече виднелись какие-то буквы, но мальчик не мог их разобрать. Он обхватил рукоятку обеими ладонями, поднес меч поближе к лицу — но руки у него так дрожали, что меч прыгал перед глазами, как лист на ветру. Меч, разивший галлов и германцев, египтян и сирийцев, нумидийцев и иберийцев. Меч Юлия Цезаря!

Сердце Ромула отчаянно колотилось, и он снова подумал об Амброзине, который наверняка ужасно тревожился и повсюду искал своего воспитанника Вульфила разъярится, конечно… Ромул хотел было вернуть меч на место, однако некая сила остановила его, и он не смог ей сопротивляться. Он не мог и не хотел расстаться с мечом.

Ромул снял плащ и завернул в него меч, а потом быстро вернулся к каменной плите-двери и закрыл ее, убрав камень. Когда противовес возвращал мраморную плиту на место, Ромул бросил последний взгляд на сурового диктатора и прошептал:

—Я только немножко подержу его у себя. Не тревожься. Я его верну…

Ромулу не сразу удалось вскарабкаться по осыпи к дождевому стоку, но он справился с этим, поднялся к дыре и, приподняв решетку, осторожно огляделся. Выждав немного и убедившись, что его никто не видит, Ромул выбрался из дыры, скользнул за живую изгородь, а потом поспешил к своей комнате под прикрытием двух рядов одежды, развешанной после стирки на веревках. Сверток он спрятал под кровать. Снаружи, во дворе и саду виллы, уже нарастали тревожные крики стражей, ищущих мальчика. Ромул быстро спустился на первый этаж и быстро пробежал по конюшне, попутно обсыпавшись соломой и мякиной. Потом вышел наружу. Один из варваров тут же заметил мальчика и заорал во все горло:

— Вот он, тут! Я его нашел!

Варвар грубо схватил Ромула за руку и поволок к вахте. Ромул уже издали услышал доносившиеся из домика стражей стоны, и сердце его упало; Амброзин платил дорогой ценой за временное отсутствие своего ученика!

— Отпустите его! — закричал Ромул, отталкивая державшего его варвара и врываясь в помещение стражей. — Отпустите его немедленно, выродки!

Амброзин был привязан к стулу с высокой спинкой, руки старику скрутили позади. Из носа и изо рта наставника текла кровь, одна щека сильно распухла. Ромул бросился к нему и крепко обнял:

— Прости меня, прости меня, Амброзии! — выдохнул он. — Я не хотел…

— Это ерунда, мой мальчик, чистая ерунда! — ответил старый наставник. — Самое главное — что ты снова тут. Я беспокоился за тебя.

Вульфила схватил Ромула за плечи и рывком отбросил от Амброзина; мальчик растянулся на полу.

— Где ты был? — прорычал варвар.

— В конюшне… я там уснул в соломе, — ответил Ромул, поднимаясь на ноги и храбро глядя на огромного варвара.

— Лжешь! — заорал Вульфила, отвешивая юному императору такую оплеуху, что тот отлетел к стене и ударился об нее. — Мы искали тебя везде!

Ромул вытер кровь, начавшую капать из его носа, и снова шагнул к своему наставнику с храбростью и решительность, в которые Амброзин почти не в силах был поверить.

— Плохо смотрели, — сердито сказал мальчик. — Ты что, не видишь, я до сих пор весь в трухе? — Вульфила снова было замахнулся, но Ромул, твердо глядя прямо в глаза варвару, сказал: — Если ты посмеешь еще раз прикоснуться к моему учителю, я тебе перережу горло, как свинье. Клянусь, я это сделаю!

Вульфила разразился громким хохотом.

— Чем это ты перережешь? Ладно, исчезни с моих глаз и благодари своего бога за то, что я сегодня в хорошем настроении, убирайтесь оба, ты и этот твой старый таракан!

Ромул развязал рука Амброзина и помог наставнику подняться на ноги. Старик заметил во взгляде ученика нечто особенное, какую-то особую ярость и гордость, которых никогда не видел прежде, и был не на шутку поражен столь неожиданным явлением. Ромул нежно поддерживал его, выводя из помещения вахты под громогласный смех и язвительные шутки варваров, но это почти неистовое веселье лишь дало понять Амброзину, какой опасности он и его воспитанник подвергались всего несколько мгновений назад. Да и в самом деле… тринадцатилетний мальчишка исчез из-под наблюдения семидесяти лучших воинов имперской армии больше чем на час, повергнув их тем самым в глубочайшую панику.

— Где ты был? — спросил Амброзин, как только они очутились одни в своих комнатах.

Ромул взял влажное полотенце и принялся вытирать лицо.

— В одном тайном месте.

— Что? В этой вилле нет тайников!

— Под мостовой нижнего двора есть потайная галерея, и я… я в нее провалился, — соврал Ромул.

— Ты не слишком искусный лжец. Скажи мне правду.

— Ну, я нарочно туда залез. Отодвинул решетку над дождевым стоком. Я просто почувствовал, как оттуда потянуло воздухом. Поэтому я поднял решетку и спустился вниз.

— Так-так… и что же ты там нашел, внизу? Надеюсь, твои находки стоят тех шишек, которые я получил из-за тебя.

— Прежде чем я отвечу, я должен задать вопрос

— Задавай.

— Что тебе известно о мече Юлия Цезаря?

— Странный вопрос, мой мальчик. Дай подумать… а, да, когда Цезарь умер, наступил долгий период гражданских войн, с одной стороны выступали Октавиан и Марк Антоний, с другой — Брут и Кассий. Ты помнишь, что именно они составили заговор против Цезаря и убили его во время мартовских ид. Как тебе хорошо известно, последняя битва состоялась под Филиппинами, в Греции, — когда Брут и Кассий были разгромлены и убиты. Власть досталась Октавиану и Марку Антонию, и они несколько лет правили Римской империей — Октавиан на западе, а Марк Антоний — на востоке. Но вскоре их отношения изменились к худшему, поскольку Антоний расторг брак с сестрой Октавиана, чтобы жениться на Клеопатре, обворожительной царице египетской. Антоний и Клеопатра потерпели поражение в великой морской битве у мыса Акций и бежали в Египет, где и покончили с собой, по очереди. Октавиан остался единственным правителем всех земель и принял от Сената титул Августа. В честь этого он построил в Римском форуме храм Марса Карающего, и там поместил меч Юлия Цезаря. Однако в последующие века, когда Риму начали угрожать варвары и подошли слишком близко к священным стенам, тот меч был вынесен из храма и спрятан. Думаю, это сделали Валериан или Гален, или кто-то другой. Я даже слышал, что Константин увез меч Цезаря в Константинополь, свою новую столицу. Но говорят, что в какой-то момент кто-то подменил настоящий меч копией, и никто не знает, где находится настоящий.

Ромул бросил на наставника загадочный и в то же время торжествующий взгляд и заявил:

— Ты сейчас это узнаешь.

Он выглянул в окно, в дверь — чтобы убедиться, что рядом никого нет, а потом, усмехнувшись удивленно наблюдавшему за ним наставнику, нырнул под кровать и вытащил оттуда свой скомканный плащ.

— Смотри! — торжественно произнес мальчик и обнажил сверкающее лезвие меча Амброзин онемел от изумления. Ромул держал меч на ладонях, плашмя, и полированная сталь поблескивала в полутьме. Золотая рукоятка была искусно выкована в форме головы орла с топазовыми глазами.

— Это меч Юлия Цезаря, — сказал мальчик. — Взгляни на эту надпись: «CaiiluliiCaesarisensisca…» — прочитал он, всматриваясь в затейливые буквы гравировки.

— Ох, великий господь! — перебил его Амброзин, касаясь меча дрожащими пальцами. — Ох, великие боги… Калибан, меч Юлия Цезаря! Я всегда думал, что он потерян много веков назад. Где ты его нашел?

— Он висел на поясе статуи Цезаря, в ножнах, там, в конце подземной галереи. Как-нибудь, когда эти уроды снова напьются, я отведу тебя туда и ты сам все увидишь. Ты просто глазам не поверишь! Но что ты такое сказал о мече? Что за Калибан?

— Это значит — «выковано калибанами» так назывался один народ в Анатолии, славившийся умением ковать непобедимую сталь. Они это сказали, когда Цезарь выиграл битву в Понте, при Целе…

— Это когда он сказал: «Пришел, увидел, победил?»

— Совершенно верно. Но, тогда говорили, что некий оружейник, чью жизнь спас Цезарь, выковал для него особый меч, используя небесное железо, прилетевшее с неба. Этот метеор, найденный на леднике горы Арарат, был закален в огне, по нему били молотами непрерывно в течение трех дней и трех ночей, а потом закалили в крови льва.

— Разве такое возможно?

— Более чем возможно, — кивнул Амброзин. — Конечно же. И мы прямо сейчас можем выяснить, действительно ли ты нашел самый крепкий меч в мире. Ну-ка, возьми его как следует!

Ромул повиновался.

— А теперь ударь по тому канделябру, со всей силы.

Ромул нанес удар; меч прорезал воздух с едва слышимым свистом, но мальчик промахнулся, и конец меча пронесся буквально на волосок от канделябра. Ромул пожал плечами и хотел размахнуться во второй раз, но его остановила рука Амброзина, легшая на его плечо.

— Я не ошибусь в этот раз, — сказал Ромул. — Смотри… — Но он тут же умолк, заметив странное выражение глаз старого наставника. — В чем дело, Амброзии? Почему ты на меня так смотришь?

Меч, не попавший по канделябру, задел паутину, висевшую в углу комнаты, и разрезал ее точно пополам, оставив хлопотливому пауку лишь верхнюю часть его ловчей сети. И разрез был настолько ровным и безупречным, что поверить в это было просто невозможно.

Амброзин подошел поближе и изумленно всмотрелся в рассеченную паутину.

— Взгляни, сынок! Ни один меч в мире не способен на такое!

Он все смотрел на паутину, как зачарованный, а тем временем паук выбрался из своего укрытия, быстро оглядел свою разрушенную сеть, выпустил из брюшка нить — и спустился вниз, на мгновение сверкнув золотой точкой в солнечном луче, пробившемся сквозь щель в ставнях. И исчез в темноте. Амброзин повернулся и посмотрел на ученика. Глаза мальчика сверкали той же самой отчаянной и яростной гордостью, какую наставник увидел в тот момент, когда Ромул решился посмотреть прямо в глаза варвару Вульфиле в доме стражей.

Это был свет, какого Амброзин ни разу не видел прежде, яркий, металлический… — в золотистых глазах орла. И древние стихи сорвались с губ старика, как молитва: «Venietadu-lescens a mariin/егоcum spatha…»

— Что ты сказал, Амброзии? — спросил Ромул, снова заворачивая меч.

— Ничего, ничего, — пробормотал старый наставник. — Я просто счастлив. Счастлив, мой мальчик.

— Почему? Потому что я нашел этот меч?

— Потому что для нас пришло время покинуть это место, и ничто на свете не сможет нас остановить.

Ромул промолчал. Он спрятал сверток с мечом и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Амброзин упал на колени прямо на пол и крепко сжал в руке веточку омелы, что висела на его шее. Он молился из самой глубины своего сердца, прося о том, чтобы только что сказанные им слова оказались правдой.

ГЛАВА 4

Ромул сидел на деревянной скамье и тыкал прутиком в муравейник. Колония крошечных существ, уже устроившихся в своих бастионах на зиму, пришла в движение. Охваченные паникой муравьи помчались в разных направлениях, пытаясь спасти яйца, снесенные их королевой. Амброзин, как раз в этот момент проходивший мимо, остановился.

— Как себя чувствует мой маленький Цезарь?

— Не слишком хорошо. И не называй меня так. Я ничто и никто.

— И ты изливаешь свое раздражение на этих ни в чем не повинных крошек? Если учесть масштабы разрушений, ты творишь нечто вроде великого разгрома Трои во времена Нерона.

Ромул резким движением отшвырнул прутик.

— Мне нужен мой отец, мне нужна моя мать. Я не хочу быть один, я не хочу сидеть в тюрьме. Почему судьба так жестока?

— Ты веришь в Бога?

— Я не знаю.

— Тебе следует разобраться в этом. Никто не стоит так близко к Господу, как император. Ты — его представитель на земле.

— Я что-то не припомню императора, который прожил бы больше года после восхождения на трон. Может, богу следовало бы избирать представителей, способных прожить немного дольше, как тебе кажется?

— Он изберет, и его сила отметит избранного четко и недвусмысленно. А теперь довольно тратить понапрасну время, разоряя муравьев. Вернись в библиотеку и примись за занятия. Ты должен сегодня пересказать мне содержание двух первых книг «Энеиды».

Ромул пожал плечами.

— Глупые старые истории.

— Неправда. Вергилий рассказывает нам историю героя Энея и его сына Юла, мальчика вроде тебя, — который стал родоначальником величайшего народа всех времен. Они стали беженцами, их преследовали самые ужасные обстоятельства, — но они нашли в себе достаточно мужества, чтобы изменить судьбу — и свою собственную, и своего народа.

— В мифологии все возможно, но прошлое — это прошлое, и сейчас оно меня определенно не интересует.

— В самом деле? Тогда зачем ты держишь под своей кроватью тот меч? Разве это не обломок глупого старого века?

Амброзин посмотрел на солнечные часы в середине двора и, похоже, вдруг что-то вспомнил. Он повернулся спиной к мальчику, не добавив больше ни слова, и исчез в тени портика. Несколько мгновений спустя Ромул увидел, как наставник поднимается по ступеням лестницы, ведущей на стену, смотрящую на море. Амброзин встал там, наверху, и замер, не обращая внимания на ветер, развевавший его одежду и седые волосы.

Ромул поднялся со скамьи, но прежде чем направиться в библиотеку, еще раз посмотрел на Амброзина, который, казалось, погрузился в какое-то из своих очередных наблюдений. Он смотрел на море, и что-то записывал на неизменной табличке. Возможно, он изучал движение волн, или миграцию птиц, или дым, который постоянно поднимался из жерла Везувия, сопровождаемый раздававшимся время от времени угрожающим низким громом.

Мальчик покачал головой и пошел было к двери библиотеки, но как раз в этот момент Амброзин обернулся и махнул ему рукой. Ромул повиновался призыву и побежал по лестнице наверх. Наставник молча показал ему на некую точку посреди бескрайней воды. Далеко-далеко виднелась рыбачья лодка, казавшаяся пока что крошечной из-за разделявшего их расстояния, — ореховая скорлупка в голубой бесконечности.

— Я хочу показать тебе одну интересную игру, — сказал Амброзин.

Он извлек из складок своей одежды сверкающее бронзовое зеркало и, поймав им солнечный луч, направил его на лодку, вдоль борта, потом на нос, потом на парус, — с удивительной точностью.

— Что это ты делаешь? — удивленно спросил Ромул. — А можно мне попробовать?

— Не сейчас. А я просто говорю с людьми в лодке, используя световые сигналы. Эта система называется notaetironianae. Ее изобрел слуга Цицерона, по имени Тиро, пять веков назад. Поначалу это была просто система для быстрой передачи распоряжений, но позже стала связным кодом в армии.

Амброзин еще не закончил свои объяснения, когда на лодке вдруг вспыхнул ответный огонек.

— Что они говорят? — спросил Ромул.

Амброзин бросил на мальчика взволнованный взгляд.

— Они говорят: «Мы идем за вами. Девятого декабря». А это значит… ровно через три дня! Я же говорил тебя, нас тут не бросят!

— Ты меня просто дразнишь? — недоверчивым тоном произнес Ромул.

Амброзин обнял мальчика.

— Это правда! — ответил он дрожащим голосом. — Это правда, наконец-то!

Ромул постарался совладать с собой, не дать воли чувствам. Ему не хотелось, чтобы его надежды снова рухнули. Он только спросил:

— И давно ты этим занимаешься?

— Пару недель. Нам нужно было многое обсудить.

— А кто начал первым?

— Они. Они передали мне записку с одним из слуг, которые по утрам ходят в порт за покупками, так что я был готов и хорошенько отполировал свое зеркальце. Как было приятно поговорить с кем-то из настоящего мира!

— И ты не сказал мне ни слова…

Ромул, потрясенный до глубины души, посмотрел сначала на своего наставника, потом опять на маленькую далекую лодочку.

Но тут их беседу прервал звук шагов, сообщивший, что стражи начали свой регулярный обход территории. Амброзии взял мальчика за руку и повел вниз, к библиотеке.

— Я не хотел раньше времени пробуждать в тебе надежды, пока сам не был во всем уверен до конца, — но теперь я убежден, что у них все получится. Их всего лишь горстка, но у них есть весьма мощное оружие…

— Какое оружие?

— Вера, мой мальчик. Вера движет горы. Не вера в Бога, нет, они не привыкли рассчитывать на него. Они верят в человека, несмотря на то, что мы живем в темном веке, несмотря на то, что все наши идеалы и все наши ценности рухнули. Пойдем-ка, позанимаемся. Я могу научить тебя системе notaetironianae, если хочешь.

Ромул восторженно уставился на старого наставника.

— Амброзин, да есть ли вообще в мире что-нибудь такое, чего ты не знаешь?

Лицо наставника внезапно омрачила задумчивая печаль.

— Очень многое, — сказал он. — Я не знаю множество вещей, чрезвычайно важных в этой жизни. Я, например, никогда не имел детей, дома, семьи… не познал любви женщины. — Он нежно посмотрел на своего воспитанника, и в его глазах отразилась тень сожаления.

Лодка продолжала двигаться своим путем, огибая северную оконечность острова.

— Ты уверен, что все понял правильно? — спросил Батиат.

— Конечно. Мы не в первый раз обмениваемся сообщениями, — ответил Аврелий.

— Так, вон там у нас восточный мыс, а на севере — утес, — заметил Ватрен. — Великий Геркулес, он отвесный, как стена, и ты говоришь, мы вскарабкаемся прямо по нему, заберем мальчика из-под носа семидесяти отчаянных стражей, свалимся обратно в море, прямо в лодку, и отправимся восвояси, как ни в чем не бывало?

— Ну, более или менее так, — кивнул Аврелий.

Ливия ослабила шкот, спуская парус, и лодка сначала замедлила ход, а потом остановилась, слегка покачиваясь на волнах. Голая скала высилась прямо над ними, увенчанная стеной, ограждавшей виллу.

— Это для нас единственный способ добиться успеха, — продолжил Аврелий. — Именно потому, что никому и в голову не придет ждать нападения с этой стороны. Мы уже видели, что стражи проходят здесь лишь дважды: во время первой смены караулов и во время третьей, как раз перед рассветом. Так что у нас есть почти три часа, чтобы сделать свое дело. — Он перевернул стеклянные часы, наполненные водой, и показал на отметки на стекле. — Час — на то, чтобы подняться наверх, полчаса — чтобы увести мальчика, полчаса — чтобы снова спуститься вниз, и последний час — чтобы добраться до побережья, где нас будут ждать лошади. Батиат останется на берегу, чтобы охранять лодку и следить за веревками, когда остальные полезут наверх. Ливия будет ждать нас наверху, на северной стене виллы.

— Интересно, как ей это удастся? — спросил Ватрен. Аврелий переглянулся с Ливией.

— Ну, она может использовать самый старый трюк в мире. Троянский конь.

Батиат тщательно исследовал взглядом стену, фут за футом, от подножия до вершины и обратно, и вздохнул.

— Как же мне повезло, что я останусь внизу! Не хотелось бы мне оказаться на вашем месте.

— Ну, не так уж это и страшно, как выглядит, — возразила Ливия. — Однажды на эту вершину уже поднялся некий человек, к тому же без какой-либо помощи и с голыми руками.

— Я в это не верю, — фыркнул Батиат.

— Но это правда. Во времена Тиберия некий рыбак поймал гигантского омара, и ему захотелось преподнести свою добычу императору. Но поскольку рыбака не пустили в ворота, он забрался в виллу прямиком из моря.

— Великий Геркулес! — воскликнул Ватрен. — И чем все это кончилось?

Ливия чуть заметно улыбнулась.

— Я вам расскажу, когда мы покончим с делом. А сейчас нам лучше повернуть назад, пока ветер не изменился.

Она подтянула шкот, пока Деметр управлялся с гиком, приводя парус к ветру.

Лодка описала широкий полукруг, уставившись носом в материк. Аврелий оглянулся на бастионы виллы, и на одной из стен увидел похожую на призрак фигуру: огромный воин, закутанный в черный плащ, раздувшийся пузырем от ветра. Вульфила.

Три дня спустя, ближе к закату, большой грузовой корабль вошел в маленький порт Капри, и капитан, окликнув докеров, бросил им линь. Рулевой сбросил вторую веревку с кормы, и корабль причалил. Докеры спустили трап, и портовые грузчики начали выносить на берег небольшие упаковки: мешки с тонкой пшеничной мукой и крупчаткой, бобами и турецким горохом, кувшины с вином, уксусом и виноградным суслом. Потом они подтащили поближе подъемный ворот, чтобы снять с корабля грузы более тяжелые: шесть огромных глиняных сосудов, весивших по две тысячи котили каждый, — три из них были наполнены оливковым маслом, а три — питьевой водой для гарнизона виллы.

Ливия, скорчившаяся на корме среди мешков, проверила, не видит ли ее кто, и подкралась к одному из гигантских кувшинов.

Она сняла плащ и сдвинула крышку кувшина; в нем оказалась вода. Девушка бросила внутрь свернутую веревку, а потом забралась в кувшин сама и вернула плотно прилегавшую крышку на место.

Немного воды, конечно, выплеснулось, но команда была слишком занята разгрузкой, так что никто не обратил на это внимания. Один за другим тяжелые сосуды были подняты над палубой и спущены в телегу, запряженную двумя парами волов.

Когда телегу нагрузили, возница щелкнул кнутом и крикнул, понуждая волов тронуться с места; телега покатилась по узкой крутой дороге вверх по склону, к вилле.

К тому времени, когда груз доставили к воротам, нижняя часть острова уже погрузилась в тень, но последние отблески солнечных лучей еще окрашивали алым перистые облака, неторопливо плывшие в небе, и крышу старой виллы. Ворота уже были распахнуты настежь, и телега вкатилась в нижний двор, грохоча железными колесами по камням. Гуси и куры бросились врассыпную, гомоня во все горло, а собаки старательно лаяли, пока толпа носильщиков снимала с телеги всякую мелочь.

Старший слуга, старый неаполитанец с иссохшим морщинистым лицом, позвал своих людей, уже приготовивших лебедку в верхней лоджии. Они с помощью ручного ворота опустили грузовую платформу, пока та не сравнялась с днищем телеги, первый из гигантских кувшинов опрокинули набок и перекатили на платформу, предварительно обвязав его веревками и подложив клинья, чтобы сосуд не свалился на землю. Старший слуга сложил ладони рупором и крикнул:

— Подымай!

Слуги начали вращать ворот, платформа со скрипом и стоном поднялась в воздух. И угрожающе раскачивалась взад-вперед, пока ее поднимали в верхнюю лоджию.

На другой стороне острова Батиат спрыгнул на землю у подножия утеса и вытащил лодку на маленький пляж, окруженный острыми камнями. Погода менялась: порывы холодного ветра вздымали волны, взбивали белую пену… Широкий фронт черных туч приближался с запада, и его тьму время от времени прорезали ослепительные вспышки молний. Раскаты грома сливались с глубоким рычанием Везувия, доносившимся издали.

— Вот только шторма нам и не хватало, — пожаловался Ватрен, вынося из лодки два мотка веревки.

— Нам это только на пользу, — заметил Аврелий. — Стражи спрячутся под крышей, у нас будет больше свободы действия. Ну, друзья, пора начинать.

Батиат закрепил причальный канат, обвязав его вокруг валуна, и подал знак Деметру, чтобы тот сбросил с кормы якорь.

Все сошли на берег. На каждом поверх туники были надеты латы из толстой кожи, усиленной металлическими пластинками, либо из металлической сетки, и облегающие штаны; на головах — шлемы, на поясах — мечи и кинжалы. Аврелий подошел к стене утеса и глубоко вздохнул, — как он это делал всегда, готовясь встретиться с врагом лицом к лицу. Снизу нижняя часть утеса казалась слегка наклонной, однако вряд ли такой наклон мог намного облегчить подъем.

— Вы двое — поднимаетесь до того выступа, где цвет камня немного светлее, — сказал он. — Я возьму веревку и буду закреплять ее на колышках; мы сможем их использовать как ступеньки. Ты, Ватрен, понесешь мешок с колышками и молотком. Ливия сбросит нам сверху веревку, чтобы мы смогли одолеть вторую часть подъема, более крутую. Если ее там не окажется, полезем сами. Сумел же тот рыбак подняться, значит, и мы сможем. — Аврелий повернулся к Батиату. — Тебе придется очень крепко натягивать свой конец веревки, когда ты увидишь, что мы готовы спуститься, — чтобы она не полоскалась на ветру. Нам ни к чему, чтобы мальчик слишком испугался или чтобы потерял равновесие и свалился вниз, особенно если дождь начнется и веревка станет скользкой. Ну, вперед, пока еще хоть какой-то свет есть.

Ватрен схватил Аврелия за руку.

—Ты уверен, что твое плечо уже выдержит все это? Может быть, первым лучше пойти Деметру? Он легче тебя.

— Нет, первым пойду я. Плечо в порядке, не беспокойся.

— Ты упрямый ублюдок, вот ты кто, и если бы мы были сейчас в военном лагере, я бы тебе быстро объяснил, кто тут командир. Но здесь решаешь ты. Ладно, пошли, ребята.

Аврелий перекинул свернутую веревку через плечо и начал подниматься вверх по утесу. Ватрен следовал точно за ним, нагруженный тяжелым кожаным мешком, в котором лежали молоток и колышки для шатров, — их предстояло вбивать в скалу, чтобы закреплять веревку, когда скалолазы доберутся до выступа в скале, за которым начиналась более отвесная часть подъема.

В нижнем дворе виллы продолжалась суета вокруг гигантских глиняных кувшинов.

Слуги уже поднимали пятый, когда внезапный порыв ветра сильно качнул платформу. Второй порыв добавил неприятностей: гигантский кувшин, уже находившийся на полпути между мостовой нижнего двора и верхней лоджией, оборвал державшие его веревки и с грохотом рухнул вниз. Он раскололся на тысячи кусков, разлетевшихся во все стороны, и залил маслом огромное пространство. Несколько человек оказались ранены осколками, другие с головы до ног искупались в оливковом масле, и все до единого скользили в золотистых лужах. Старший слуга отчаянно ругался и пинал всех, до кого мог дотянуться, крича:

— Проклятые глупцы, это же было масло! Масло! Я вас заставлю заплатить за него, уж будьте уверены, все заплатите!

Ливия осторожно приподняла крышку своего кувшина, чтобы выглянуть наружу, — но мгновенно нырнула обратно, увидев, что платформа уже снова снижается. Слуги забили крышку ее кувшина поплотнее и начали грузить емкость на платформу.

Ливия задержала дыхание, ожидая, пока взбаламученная вода немного успокоится, потом зажала в губах приготовленный загодя пустотелый стебель тростника — чтобы дышать, подняв его над поверхностью. Когда платформу начали поднимать, вода снова заволновалась, поскольку платформа отчаянно раскачивалась на ветру. Изнутри кувшина завывания ветра звучали как приглушенные стоны. Ливия почувствовала, что ее сердце начинает биться все быстрее и быстрее во тьме этой тесной жидкой тюрьмы, в этой глиняной утробе. Девушку бросало от стенки к стенке, и она окончательно потеряла ориентацию и чувство равновесия.

Ливия, теряя силы, была уже готова выхватить меч и разбить стенку сосуда, несмотря на страшный риск такого поступка. Но тут она ощутила, что платформа опустилась на твердую поверхность. Ливия заставила себя сдержать дыхание, пока слуги перекатывали кувшин через лоджию, но воздух в ее легких уже иссяк, она задыхалась… И вот, наконец, кувшин поставили вертикально, вероятно, рядом с остальными. Ливия подняла голову над поверхностью воды и сделала глубокий вдох, заодно прочистив нос от попавшей в него жидкости. Она ждала до тех пор, пока шаги вокруг не затихли окончательно, затем достала из ножен кинжал и всунула его острие в тонкую щель между горлышком кувшина и крышкой. Проведя кинжалом по окружности, девушка нащупала, наконец, веревку, которой обмотали кувшин при подъеме, и перерезала ее. Она устала до невозможности, руки и ноги у нее онемели и почти не двигались от холода.

Неподалеку от верхней лоджии, в старых императорских апартаментах, Амброзин и Ромул готовились к побегу. Они надели удобную одежду и выбрали обувь, которая позволила бы им двигаться быстро и совершенно бесшумно. Старый наставник собрал все, что обычно носил с собой в мешке: порошки, травы и амулеты. Подумав, он добавил к ним «Энеиду».

— Это просто лишний вес! — возразил Ромул.

— Напротив. Это самая драгоценная вещь из всего, что я имею, сынок, — ответил Амброзин. — Когда нам приходится бежать, оставляя все, то единственное сокровище, которое мы можем прихватить с собой, — это наши воспоминания. Память о наших корнях, о нашем происхождении, истории о наших предках. Только память позволяет нам возродиться. Неважно, где, неважно, когда. Если мы сбережем воспоминания о нашем прежнем величии и о причинах его утраты, мы сможем подняться вновь.

— Но ты родом из Британии, Амброзии. Ты кельт.

— Да, это правда. Но в такие ужасные времена, когда все рушится и рассыпается, когда единственная цивилизация разбита вдребезги, мы не можем утверждать, что мы не римляне. Даже те из нас, кто родился на самых дальних окраинах империи, те, о ком забыли давным-давно, предоставив нас нашей собственной судьбе. Но ты, Цезарь, разве ты ничего не хочешь взять с собой?

Ромул достал из-под кровати меч. Он аккуратно завернул его и перевязал бечевками, соорудив из них заодно еще и петлю, чтобы меч можно было нести через плечо.

— Я беру это, — сказал он.

Аврелий поднялся уже футов на тридцать над тем острым выступом, что делил вертикальную плоскость утеса на две части, когда над его головой сверкнула яркая, как солнце, молния. За молнией последовал оглушительный раскат грома. Хлынул дождь, подошвы башмаков Аврелия начали скользить по камню, вода заливала лица героев, почти лишая их возможности видеть что-либо вокруг себя. С каждым мгновением моток веревки, висевший на плече Аврелия, становился все тяжелее, впитывая в себя воду. Ватрен видел, как Аврелий пошатнулся под весом груза, и постарался подобраться поближе к другу. Найдя надежную точку опоры для ноги, Ватрен вбил в скалу очередной колышек, как можно выше. Аврелий подтянулся и поставил на колышек ногу, потом вытянулся всем телом в сторону и ухватился, наконец, за скальный выступ справа от себя. От этой линии склон становился не таким гладким, что должно было позволить отряду продвигаться с куда большей уверенностью, чем прежде. Основание утеса было гранитным, а теперь друзья добрались до известняка, выветренного в течение тысячелетий. Аврелий сбросил с плеча веревку и наклонился, чтобы помочь другу вскарабкаться на выступ.

Ватрен извлек из своего мешка деревянный молоток и вбил в скалу два колышка. К ним он привязал конец веревки — и сбросил ее вниз. Батиат тут же поймал ее и с силой дернул, чтобы проверить, насколько надежно она закреплена

— Держится, — довольным тоном произнес Ватрен.

Веревка, в которую Аврелий вплел штук тридцать деревянных планок, примерно в трех футах один от другого, выглядела совершенно как лестница, особенно когда была туго натянута.

— Мальчик наверняка сможет по ней спуститься, — сказал Аврелий.

— А как насчет старика? — спросил Ватрен.

— И он тоже. Он куда шустрее, чем ты можешь подумать. — Аврелий посмотрел наверх, прикрыв глаза ладонью, чтобы защитить их от дождя. — Ну, будь все проклято, я что-то не вижу пока Ливии. Что же нам делать? Я не могу больше ждать. Полезу наверх один.

— Ты ненормальный. Тебе ни за что этого не сделать! В такую-то погоду!

— Ты ошибаешься. Я буду вбивать колышки. Давай мне мешок.

Ватрен недоверчиво уставился на друга, но как раз в этот момент им на головы полетели сверху мелкие камешки. Аврелий снова взглянул наверх. На стене виллы стояла маленькая фигурка, махавшая им рукой.

— Ливия! — воскликнул легионер. — Наконец-то! Девушка сбросила вниз веревку, но ее конец повис футах в десяти над головой Аврелия.

— Ну, чтоб ей! Слишком короткая! — выругался Ватрен.

— Это неважно. Я встану к тебе на плечи и дотянусь до нее. Когда я поднимусь наверх, ты тут забей в камни несколько колышков, до самой веревки, и вниз мы спустимся без особых хлопот. Ну, давай попробуем.

Ватрен наклонился, волнуясь и злясь одновременно. Аврелий встал на его плечи, и Ватрен постарался поднять друга как можно выше. Хотя и с трудом, но легионер все же ухватился за нижний конец веревки. А потом Аврелий начал карабкаться вверх по утесу, обдирая руки, колени, оставляя на острых выступах камня частицы плоти. Подъем требовал неимоверных усилий. Ветер крепчал, его порывы становились все резче, веревка качалась то вправо, то влево, колотя Аврелия об скалу так, что он не мог сдержать криков боли, — но звуки тут же уносились с ветром, и он сам почти не слышал их. Вдали мигали зловещие кроваво-красные вспышки — это сигналило жерло великого Везувия. Веревка промокла под дождем насквозь и стала очень скользкой, и Аврелий несколько раз начинал скользить вниз, не в силах удержать собственный вес, — и ему нелегко было справиться с этим скольжением и снова подтягиваться, подтягиваться… Но он упорно полз, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в каждой мышце, в каждом суставе. И еще давала себя знать старая рана, пронзая мозг легионера режущей болью…

Ливия с напряженным вниманием следила за каждым движением Аврелия. Когда легионер оказался, наконец, достаточно близко к ней, девушка всем телом свесилась через парапет и схватила его за руки, таща вверх изо всех сил. И Аврелий, бросив в бой последние остатки сил, перевалился через парапет и сжал Ливию в объятиях, не замечая холодного ливня.

Девушка вырвалась из его рук.

— Скорей! Мы должны помочь Ватрену и остальным.

Там, внизу, Деметр и Оросий уже добрались до карниза в средней части утеса, поднявшись по веревочной лестнице. Ватрен уже успел вбить в стену колышки, так что нижняя часть веревки, сброшенной Ливией, оказалась в пределах досягаемости. А дальше они по очереди обвязывались веревкой и быстро поднимались — им помогали те, кто уже был наверху. Ватрен взобрался на стену последним.

— Я же говорила, мы это сделаем! — победоносно воскликнула Ливия. — Ну, теперь нам осталось найти мальчика, пока стражи не начали очередной обход.

ГЛАВА 5

На крепостной стене не было ни души; дорожка и верхний двор, вымощенные аспидным сланцем, сверкали, словно зеркала, во внезапных вспышках молний. В лоджии у стены стояли гигантские кувшины, поднятые недавно, и Ливия скривилась, вспомнив, как ее трясло в одном из этих сосудов.

— Там, за кувшинами, — платформа с подъемником для всяких вещей, — сказала она. — Оросий и Деметр могли бы спустить нас вниз, там есть ворот… и мы бы прошли в библиотеку оттуда. Они ведь ждут нас в библиотеке, верно?

— Верно, но мы превратимся в очень уж легкую цель, когда будем болтаться в воздухе, — возразил Аврелий. — Лучше пройти через внутренние коридоры. Вряд ли до двора добраться так уж трудно, а в библиотеке должен гореть свет, чтобы указать нам дорогу. — Он повернулся к Оросию. — Ты оставайся здесь, будь настороже, чтобы у нас был свободный путь к отступлению. Как только мы уйдем, начинай медленно считать — десять раз до ста; если мы за это время не появимся, возвращайся к Батиату, уходите в море. Если мы сможем, мы присоединимся к вам на материке, в течение двух дней. Если не доберемся — это будет значить, что наша миссия не удалась, и вы с Батиатом можете тогда отправляться, куда пожелаете.

— Я уверен, вы вернетесь в целости и сохранности, — возразил Оросий. — Удачи!

Аврелий изобразил нечто вроде улыбки, потом махнул рукой Ливии. Они начали осторожно спускаться по каменной лестнице, что вела на нижний уровень виллы: первым по ступеням пошел Аврелий, держа наготове меч, за ним — Ливия. Ватрен и Деметр замыкали шествие.

На лестнице было абсолютно темно, хотя кое-где в узких окнах-бойницах высоко в стене и виднелись светлые полосы. Но по мере продвижения вперед друзья начали замечать легкое свечение, становившееся все ярче — откуда-то на стены и ступени, сложенные из известкового туфа, падал свет. Аврелий жестом показал товарищам, что следует быть осторожнее. Ступени вывели их в коридор, где горели несколько масляных ламп, висевших на крюках возле каждой из дверей комнат.

Аврелий кивком указал на лампы и едва слышно прошептал:

— Там дальше холл, а за дверями, я полагаю, спальни. Когда я подам сигнал, проскочите через коридор и холл как можно быстрее. Нам надо добраться до второй лестницы, что ведет на нижний уровень. Поспешим, пока вокруг никого.

— Давай, мы за тобой, — сказал Ватрен.

Но едва Аврелий тронулся с места, одна из дверей по левой стороне коридора внезапно распахнулась, и оттуда вывалился варвар в обнимку с полуголой женщиной. Аврелий бросился на варвара с мечом — и рассек его пополам прежде, чем тот успел хоть что-то сообразить. Полуголая девица завизжала, но Ливия уже была рядом с ней и зажала ей рот ладонью.

— Тихо! — прошипела Ливия. — Мы не хотим тебе зла, но если ты издашь хоть звук, я тебе перережу глотку. Поняла?

Девушка судорожно кивнула. Деметр и Ватрен быстро связали ее по рукам и ногам и заткнули рот кляпом, а потом оттащили в самый темный угол.

Внизу, в старом триклинии, Вульфила заканчивал обедать.

— Ты слышал? — спросил он своего лейтенанта, одного из тех скирийцев, что сражались под командованием Мледона.

— Что?

— Крик.

— Ну, ребята наверху вовсю развлекаются с теми шлюхами, которых привез последний корабль из Неаполя. Ничего особенного.

— Нет, это не был крик наслаждения, — настойчиво произнес Вульфила, вставая и беря свой меч.

— Тогда что же это? Ты же знаешь, некоторые мужчины любят такое… ну, не слишком мягкое обращение с женщинами. Их это возбуждает. Вот о чем я действительно беспокоюсь, так это о том, что все эти шлюшки могут слишком утомить наших бравых воинов. Они в последнее время только и думают, как бы еще потрахаться.

Он еще не успел договорить, как до них донесся другой крик, крик ярости и боли, сразу же заглохший.

— Проклятие! — взревел Вульфила, подбегая к окну, выходившему во двор.

Во дворе было темно, светилось лишь окно библиотеки, однако варвар сразу заметил мельтешение теней и блеск лезвий в ночи, — а потом снова услышал крики и стоны агонии.

— На нас напали! Труби тревогу, быстро!

Офицер кликнул стража, и тот мгновенно начал дуть в боевой горн, снова и снова, — пока вдали не откликнулась другая труба и вся вилла не наполнилась громким шумом. Вспышка молнии осветила просторный двор — и Вульфила узнал Аврелия, сражавшегося с одним из его людей, пытавшимся остановить легионера. Похоже, с римлянином были еще два или три человека, прикрывавших старика и мальчика.

— Нет! — взревел Вульфила. — Опять он! Нет!..

Варвар бросился к коридору, размахивая мечом и крича во все горло, как сумасшедший:

— Живым! Он мне нужен живым! Приведите его ко мне живым!

Аврелий увидел, что еще мгновение-другое — и вся толпа очутится рядом с ним. Он повел своих спутников к лестнице, а варвары спешили зажечь побольше факелов, чтобы осветить место схватки. Беглецы добежали до верхнего коридора, но обнаружили, что он уже блокирован несколькими вооруженными стражами. Ливия напала на них слева, Ватрен и Деметр — справа, пытаясь очистить лестницу, чтобы Аврелий мог проскочить к следующим ступеням.

Амброзин прижался к стене, крепко обнимая Ромула, но мальчик пытался вырваться, ему хотелось ввязаться в драку. Старый наставник был страшно расстроен, поскольку их побег не удался… они не успели пройти и половины пути к свободе! В этот момент Аврелий нанес мощный удар по своему противнику, сверху вниз, — но тот успел увернуться — и меч римлянина разлетелся на куски, врезавшись в мраморную балясину перил. Ромул не колебался ни мгновения. Как только Аврелий качнулся назад, защищаясь от врага с помощью оставшегося у него кинжала, мальчик закричал:

— Возьми вот этот! — И бросил Аврелию свой меч.

Прославленный клинок сверкнул в воздухе, летя к римлянину, — сверкнул, словно молния в ночи, — и Аврелий вскинул руку и поймал меч. Рукоятка легла в его ладонь, как будто приросла к ней в одно мгновение, и Аврелий всем телом и душой ощутил невиданную силу клинка.

Ничто не могло противиться этой стали. Каскады искр сыпались во все стороны, когда меч Аврелия сталкивался со щитами и топорами. Когда же он снова, промахнувшись, угодил по балясине — в воздух с оглушительным грохотом взлетели мириады мраморных осколков. Перепуганные варвары один за другим отступали вниз, и Ливия потащила Ромула и Амброзия по лестнице на верхний уровень виллы, поскольку путь теперь был свободен. Аврелий держался за их спинами, прикрывая отступление; и когда он замер на секунду среди множества безжизненных тел, сжимая в руке свой безупречный, покрытый кровью врагов меч, — он увидел Вульфилу. Это был лишь мимолетный взгляд, которым обменялись два воина, — и Аврелий тут же исчез вслед за своими товарищами.

Прежде чем варвары успели спохватиться, беглецы захлопнули и заперли на засов тяжелую дверь, отделявшую нижний уровень виллы от верхнего. Вульфила, опомнившийся на мгновение позже, чем было нужно, бросился на эту массивную дверь, укрепленную железными пластинами, и начал в бессильной ярости молотить по ней кулаками. Он кричал во все горло:

— Быстро, к западной аппарели! Оттуда им не уйти!

Он помчался вниз по лестнице, столкнувшись на полпути с другим отрядом, во главе которого бежал его лейтенант.

— Быстро, бегите к наружной лестнице, к складам! — приказал Вульфила. — Мы их выкурим оттуда, они окажутся между двух огней!

Варвары развернулись и исчезли в конце коридора.

Выскочив в верхнюю галерею, Аврелий и его товарищи побежали к стене, где их ждал встревоженный Оросий, внимательно следивший за маршрутом передвижения беглецов.

— Сначала мальчик! — приказал Аврелий.

Оросий наклонился вниз, крича во всю силу своих легких, чтобы перекрыть завывания шторма. Батиат услышал его и приготовился принять беглецов. Деметр, Ватрен и остальные встали вокруг Ромула полукругом, когда тот готовился к спуску. Сердце мальчика замерло от страха, когда он глянул вниз: почти вертикальная плоскость утеса блестела, как стальная, а море внизу кипело и пенилось среди острых, как бритва, камней. Лодка, привязанная там, подпрыгивала на волнах, и выглядела с такого расстояния не более надежной, чем ореховая скорлупка. Ромул глубоко вздохнул, когда Оросий начал обвязывать его талию дополнительной веревкой ради безопасности… и в этот момент Ливия, стоявшая на парапете, увидела вдали варваров Вульфилы, приближавшихся к ним справа и слева, и подняла тревогу.

— Кувшины! — крикнула она, спрыгивая на стену. — Мы можем сбросить на них кувшины! В первом и третьем — масло!

Все бросились к гигантским сосудам, и даже Оросий оставил мальчика и поспешил на помощь остальным. Кувшины, перевернутые набок, сначала покатились куда попало, первым делом раздробив парапет, потом, ударившись о внутреннюю стену, — но вот их удалось развернуть в нужном направлении и они, набирая скорость, покатились навстречу варварам — и разбились вдребезги в начале аппарелей, врезавшись в ограждения. Сверкающие волны масла окатили оба отряда варваров, бежавших вверх со всех ног. Те, что бежали впереди, сразу же поскользнулись и упали, и факелы, которые они держали в руках, воспламенили чистое масло; в обе стороны по аппарелям помчались вихри пламени. Часть варваров просто превратилась в живые факелы, и они, отчаянно вопя, прыгнули в море, тут же исчезнув в волнах. Другие бросились удирать от огня, но их ноги разъезжались в лужах масла, и варвары шатались и падали, как куклы-марионетки с оборванными нитями…

Но на место отступивших варваров уже спешили новые, и Аврелий понимал, что им все равно придется сражаться до последнего. Стиснув зубы, легионер крепко сжал рукоятку меча, дарованного ему императором. Аврелий готов был в последний момент боя прыгнуть в море, лишь бы не даться в руки врага живым. Но в тот момент, когда пятеро защитников мальчика встали плечом к плечу, готовые драться, Ромул вдруг крикнул:

— За мной! Я знаю выход отсюда!

И тут же побежал к маленькой кованой калитке, запертой на засов.

Аврелий без труда понял намерения мальчика и тут же наклонился через парапет и начал кричать и махать рукой Батиату, показывая, что тот должен отдать швартовы и уйти в море. Он сбросил вниз веревку, поскольку надежды уйти именно этим путем уже не оставалось. И побежал к калитке, следом за товарищами. Шторм вроде бы начал стихать, но рычание вулкана, ярившегося в темноте, становилось все громче и громче. Беглецы обошли двор по периметру, держась в тени северной стены, пока Ромул не добрался, наконец, до узкой аллеи, по обе стороны которой стояла густая поросль кустарника, скрывшая отряд от посторонних глаз. По аллее беглецы добрались до дождевого стока, через который можно было попасть в подземную галерею. Ромул поднял керамическую решетку и все следом за мальчиком прыгнули вниз.

—Хорошо, что Батиата с нами нет, — сказал Ватрен. — Он бы ни за что не протиснулся в эту нору.

Однако в то время, когда они один за другим ныряли под землю, их заметил один из слуг, разбуженных шумом схватки. Он тут же заверещал во все горло, призывая стражей. Его поддержали собаки, подняв отчаянным гам. Несколько стражей прибежали на его зов, с фонарями и факелами в руках, и принялись обшаривать все вокруг.

— Ну, и где же они? — спросил, наконец, один из стражей. Слуга, естественно, понятия не имел, где они, и только твердил:

— Клянусь, я их видел прямо вот тут! Я уверен, я их видел!

Беглецы замерли под дождевой решеткой, затаив дыхание; преследователи стояли прямо над их головами, товарищи видели лица варваров, освещенные лучами фонарей…

Стражи продолжали настойчиво задавать вопросы, но слуга в ответ лишь пожимал плечами, а собаки носились взад-вперед, жалобно завывая. Наконец старший варвар, потеряв терпение, отвесил слуге оплеуху, от которой тот покатился на землю, и увел своих людей продолжать поиски. Ромул чуть приподнял решетку и выглянул наружу, чтобы убедиться: варвары действительно ушли. Потом он повел всех вниз по подземной галерее, и боевые товарищи послушно зашагали за ним.

В подземном помещении царила непроницаемая тьма. Амброзин достал свой кремень и после нескольких попыток сумел зажечь осветительное устройство, которое всегда держал при себе, — это был фитиль, свернутый в спираль и опущенный в кувшинчик, наполненный каким-то черным веществом, похожим на колесную мазь. Маленький чадящий огонек вскоре превратился в шарик яркого белого света, благодаря которому отряд уже куда более уверенно пошел мимо грандиозного ряда скульптур. Наконец они добрались до зеленой мраморной плиты. Аврелий и остальные не в силах были скрыть изумление, — их ошеломил и чудесный огонь Амброзина, и парад императоров, облаченных в величественные тоги и латы…

— Великие боги, — пробормотал Ватрен. — В жизни ничего подобного не видел!

— Иисус! — выдохнул Оросий, тараща глаза на все эти чудеса

— Их нашел Ромул, — горделиво сообщил старый наставник, кивая в сторону своего воспитанника, который уже подошел к мраморной плите.

Ромул обернулся к Аврелию и сказал:

— Вы еще ничего и не видели по-настоящему. Вот тут я взял меч, который ты держишь. Смотрите!

Мальчик приложил пальцы к трем буквам V и нажал на них. До слуха каждого донеслись и шум приведенного в действие противовеса, и скрип поворотного механизма. И под изумленными взглядами беглецов пита начала медленно поворачиваться… а за ней все увидели статую Юлия Цезаря, гордо стоящую на пьедестале; серебряные латы блестели, пурпурная туника из яркого мрамора выглядела как только что сшитая, бледное, нахмуренное лицо великого Юлия казалось живым… неведомый великий скульптор высек его из драгоценного лунного мрамора.

Потрясенное молчание маленького отряда прервал внезапный вскрик Деметра:

— Они нашли нас! Они заметили свет!

И в самом деле, в дальнем конце подземной галереи виднелись сполохи огня факелов, а в следующую секунду до беглецов донеслись и крики: Вульфила лично возглавил погоню под землей, и варвары уже бежали по галерее между статуями императоров…

— Внутрь, скорее! — приказал Ромул. — Отсюда есть выход, из этого подземелья!

Гигантская плита опустилась позади них. Удары мечей о мрамор и взбешенный голос Вульфилы вдали эхом разносились по подземной галерее, и хотя каменный монолит создавал неодолимое препятствие для варваров, шум, проникавший сквозь преграду, встревожил маленький отряд. Воздух как будто наполнился угрозой. Воины неуверенно переглянулись, но Ромул показал им колодец, из которого струился загадочный голубоватый свет, как будто шедший из какого-то другого мира.

— Этот колодец соединяется с морем, — немного нервно заговорил Ромул. — В его стенке — тоннель. И это для нас единственный путь наружу.

И, не дожидаясь ответа, он, на глазах всех остальных недолго думая, спрыгнул в колодец. Аврелий, не задержавшись ни на мгновение, прыгнул вслед за мальчиком. За ним поспешила Ливия, а потом — Деметр, Оросий и Ватрен. Амброзин прыгнул вниз последним, и ему показалось, что его полет в узкой шахте колодца длился целую вечность. А когда он очутился, наконец, в воде, его сначала охватили панический страх и удушье, но уже в следующую секунду им на смену пришло полное спокойствие. Он просто отдался власти журчащей влаги, окруженный пульсирующим божественным светом Лампа, которую держал в руке старый наставник, вырвалась из его пальцев во время падения и медленно погрузилась на дно, продолжая гореть, и свет огненного шара струился теперь снизу, приобретя изумительный, сочный оттенок сапфира. Амброзин, вынырнув на поверхность, поспешил за остальными, уже плывшими к берегу. Беглецы очутились в гроте, соединявшемся с наружным миром посредством небольших отверстий в камне, расположенных так низко над поверхностью воды, что их практически не было видно.

Аврелий и остальные были поражены тем, что огонь лампы продолжал гореть под водой, но Амброзин в это время с ничуть не меньшим изумлением уже оглядывался по сторонам. Ватрен подошел к старику, показывая на огненный шар, испускавший свет… казалось, этот свет исходил от самого дна моря.

— Что это за чудо? Ты кто, чародей?

— Это просто греческий огонь, — ответил Амброзин с деланным безразличием. — По старому рецепту Гермогена Лампака. Да, этот огонь может гореть даже под водой.

Взгляд старого наставника продолжал тем временем блуждать по сторонам, изучая величественные образы олимпийских богов, встававших из воды в этой подземной пещере: Нептун на колеснице, влекомой лошадьми с рыбьими хвостами; Амфитрита, его супруга, окруженная свитой океанских нимф; чешуйчатые тритоны, изо всех сил дующие в морские раковины… Мистический свет, отражаемый мягкими волнами и дробящийся в них, казалось, вдыхал жизнь в мраморные лица, в пустые глаза… Древнее капище! Тайное и заброшенное…

Ромул тоже пристально всматривался в фигуры.

— Кто это такие? — спросил он, наконец.

— Образы древних богов, — ответил Амброзин.

— Но… но разве они на самом деле существовали?

— Конечно, нет! — выдохнул Оросий. — Существует только единый Бог!

Взгляд Амброзина стал мягким и загадочным.

— Может, и существуют, — негромко произнес он. — Пока в них кто-то верит.

За этими словами последовало долгое молчание. Магия места овладела всеми. Голубой свет дрожал под гигантским каменным сводом, далекие раскаты грома и мощное дыхание моря, не успокоившегося еще после шторма, рождали в каждом чувство почти сверхъестественной красоты и великого чуда. Промерзшие до костей, измученные всем, что им пришлось перенести, люди, тем не менее, ощущали, как их души наполняет невыразимая радость, глубокая, сильная…

Первым нарушил тишину Ромул.

— Мы свободны? — спросил он.

— Пока да, — ответил Аврелий. — Хотя мы все еще на острове. Но если бы не ты, мы все были бы уже покойниками. Ты действовал как истинный вождь.

— А что нам теперь делать? — поинтересовался Ватрен.

— Батиат должен был понять, что первоначальный план не удался, и ему следовало отойти от берега. Но он вполне может курсировать где-нибудь неподалеку. Мы должны попытаться найти его — или дать ему возможность найти нас.

— Пойду, посмотрю, — решила Ливия. — А вы оставайтесь тут, с мальчиком.

И прежде чем Аврелий успел возразить, девушка прыгнула в воду и в несколько взмахов рук пересекла грот; через минуту-другую она уже выбралась в открытое море.

Ливия плыла вдоль берега, пока не нашла место, где можно было выбраться на сушу. Вскарабкавшись как можно выше, она увидела перед собой необъятный простор морской воды и замерла в ожидании, отчаянно дрожа от холода. Облака уже поредели, луна бросала на море свои бледные лучи. На далеком материке Везувий бросал красные блики на дождевые облака, стремительно несшиеся по небу; их гнал прочь западный ветер.

Вдруг Ливия замерла, насторожившись. Из-за мыса показалась лодка, на носу которой горел маленький фонарь. А на корме высилась фигура, которую невозможно было не узнать: это Батиат направлял суденышко.

— Батиат! Батиат! — закричала девушка. Лодка сменила курс и подошла к берегу.

— Где вы все? — спросил рулевой.

— Тут. Давай сюда!

— Наконец-то! — воскликнул Батиат, когда подобрался достаточно близко. — Я уж начал было терять надежду. Вам удалось?..

— Да, слава богу. Все прячутся вон там, неподалеку, в пещере. Я сейчас приведу их.

Батиат спустил парус, а Ливия снова прыгнула в море и поплыла к гроту, где с радостью сообщила остальным о прибытии их друга. Беглецы по очереди выбрались через одно из отверстий, соединявших грот с морем, и быстро поплыли к лодке, а Батиат покрикивал:

— Скорее, скорее! Я только что видел корабль, шедший к порту. Скорее, пока они нас не нашли!

Ливия плыла рядом с Ромулом и помогла мальчику забраться в лодку, после чего вскарабкалась на борт сама. Следом за ними в суденышке оказался Амброзин. Ватрен, Оросий и Деметр догнали их. Аврелий же сначала поднялся на одну из скал рядом с гротом, чтобы как следует осмотреться, — и вдруг увидел красное свечение, разлившееся по волнам слева от него; это был военный корабль. На носу стоял Вульфила, и корабль направлялся прямиком к лодке Батиата. Аврелий не колебался ни секунды. Он закричал что было сил:

— Вульфила, я жду тебя! Иди сюда, грязный варвар, если у тебя есть хоть капля храбрости! Иди и возьми меня, ты, урод!

Вульфила повернулся к берегу — и в свете факелов увидел своего врага, стоящего на скале, с непобедимым мечом в руке. Варвар заорал:

— Поворачивай! Поворачивай к берегу, кому говорят! Мне нужен этот человек, и мне нужен его меч, любой ценой!

Батиат все понял и тут же привел парус к ветру, направляя лодку к материку; но Ромул закричал:

— Нет! Нет! Мы должны помочь ему! Мы не можем его бросить! Поворачивай! Поворачивай назад, я тебе говорю! Это приказ!

Ливия подошла к мальчику.

— Ты хочешь, чтобы его жертва оказалась напрасной? Он делает это ради тебя. Он отвлечет их внимание, чтобы мы смогли уйти.

Девушка повернулась к острову — и образ Аврелия, стоявшего на берегу в свете факелов, слился с другим образом, образом из далекого прошлого: незнакомый ей римский солдат замер в неподвижности на другом берегу, ожидая варваров, подступавших к нему со стороны охваченного пламенем города… а она сама — маленькая девочка, уходящая в море в лодке, битком набитой несчастными беженцами… и лодка скользит по черной воде лагуны. Совсем как сейчас.

ГЛАВА 6

Команда по приказу Вульфилы подняла носовой фонарь, осветив каменистый берег и неподвижно стоящего Аврелия — с мечом в руке.

Несколько варваров подняли луки и прицелились, полагая, что командир хотел дать им возможность поразить врага наверняка, но Вульфила остановил их.

— Уберите луки, вы! Мне нужен его меч, я же сказал! Если он упадет в море, нам его никогда не найти. Поворачивай к берегу! — рявкнул он на рулевого. — Мне он ужен живым!

Ватрен, пристально вглядываясь издали в происходящее, пытался понять, что там, собственно, происходит, — и вдруг догадался…

— Спусти парус, — приказал он Батиату.

Ливия, пораженная его словами, вытерла полные слез глаза, готовая помочь, что бы ни случилось.

Батиат повиновался, ничего не понимая, и лодка замедлила ход.

— Почему мы остановились? — спросил гигант.

— Потому что Аврелий заманивает их на скалы, — пояснил Ватрен. — Смотрите, смотрите на него!

— Судно по правому борту! — донесся с носа голос Деметра.

Небольшая лодка, полная варваров, приближалась к Аврелию справа, а наверху, на стенах и в обоих дворах виллы, пылали фонари и факелы. Лодка, конечно, была еще далеко от легионера, не менее чем в двух лигах, но она упорно двигалась вперед.

— Ну, и что мы будем делать? — спросил Деметр. — Они же скоро нас заметят, и сразу догонят.

— Подождем! — воскликнул Ромул — Давайте будем ждать, пока возможно, пожалуйста.

И как раз в этот момент до их ушей донесся треск деревянного корпуса корабля, налетевшего на подводные камни, — но этот шум был заглушён куда более громким ревом вулкана, выбросившего в небо клубы дыма и фонтаны искр. Вульфила, впавший от ярости едва ни не в самое настоящее безумие, в попытке достать врага загнал нос корабля между скалами, и корма судна тут же вздыбилась, заставив всех покатиться по палубе.

Варвары ругались, поднимаясь на четвереньки, хватались за поручни и леера. Вульфила тоже упал, но сразу же вскочил на ноги, все еще намереваясь схватиться с ненавистным римлянином, — однако Аврелий уже нырнул в волны и исчез.

На палубу лодки Ливии посыпались с черного неба хлопья пепла, за пеплом последовал град мелких частичек горячей лавы.

— Нам надо уходить, — сказал Амброзин, — или будет слишком поздно. Вот-вот может начаться большое извержение. И если даже нас не догонят варвары, мы просто сгорим, потому что вот эти огненные крошки подожгут лодку. И мы все пойдем ко дну.

— Нет! — умоляюще произнес Ромул — Мы должны еще подождать.

Он тревожно всматривался в поверхность моря, но тут второе судно закрыло от их взглядов корабль Вульфилы, безжалостно разрываемый волнами на части.

Огненные заряды посыпались с неба гуще, на палубе и в бухтах веревок вспыхнуло несколько огоньков.

Вражеская лодка все еще закрывала пострадавший корабль Вульфилы, и варвары должны были вот-вот заметить беглецов.

— Сколько их там? — беспокойно спросил Оросий, всматриваясь во вражескую команду и пытаясь пересчитать варваров, кричащих и размахивающих мечами.

— Вполне достаточно, — ответил Ватрен. Он повернулся к Ливии. — Если ты хочешь спасти мальчика, у нас не остается выбора. Надо уходить.

Ливия неохотно кивнула.

— Поднять парус! — приказал Ватрен. — Быстро, уходим отсюда!

Батиат с помощью Деметра поднял парус и они тронулись с места, — но тут за бортом в черной воде сверкнул в свете варварских факелов меч, за мечом показалась мускулистая рука, а потом и голова и плечи.

— Аврелий! — закричал Ромул, вне себя от восторга.

— Это он! — поддержали мальчика остальные, бросаясь к поручням.

Ватрен поспешно бросил Аврелию канат и помог другу подняться в лодку. Легионер был почти без сил, и лишь благодаря поддержке друга не рухнул на палубу. Ливия подхватила его с другой стороны, когда он покачнулся, теряя сознание, а Ромул таращил на них глаза, не смея поверить, что его спаситель жив и вроде бы даже не ранен, и что его побег — не выдумка, не сон, что все это действительно произошло, и он свободен…

Плотное облако сажи, выброшенной вулканом, опустилось на море, покрыло пушистым слоем волны, бившиеся о берег острова, — и лодка беглецов стала невидимой. Команда второго судна варваров теперь уже слышала крики своих товарищей, плававших среди обломков корабля, но увидеть лодку Ливии им не удалось. Вульфила выбрался на прибрежную скалу и громовым голосом отдавал приказы. Второе судно дало задний ход, чтобы его не постигла судьба первого, и все бывшие на корабле поплыли к нему и один за другим поднялись на борт. Когда Вульфила тоже, наконец, добрался до второго судна, он тут же потребовал отправиться в погоню за беглецами. Однако рулевой, старый моряк с Капри, хорошо знавший здешние воды, охладил пыл варвара.

— Если мы сейчас выйдем в открытое море, ни один из нас не вернется живым, уж поверь мне. Я ничего не вижу дальше собственного носа, к тому же с неба идет огненный дождь!

Вульфила неохотно позволил повернуть к берегу. Черное небо теперь уже прорезали мириады пылающих метеоров, и Вульфила чувствовал, как варваров охватывает ужас… они все были с севера и никогда не видывали ничего подобного. Он закусил губы при мысли, что позволил ускользнуть тринадцатилетнему мальчишке и древнему старику… они удрали из крепости, которую охраняло семьдесят лучших его воинов… Но что причиняло варвару наиболее сильную боль, так потеря сказочного меча Вульфила просто не мог думать ни о чем другом, так хотелось ему завладеть этим оружием, — с того самого момента, как он увидел устрашающий блеск чудесной стали в руке своего врага.

— В порт, — рыкнул он, и судно мгновенно повернуло. Команду составляли люди с островов, и они прекрасно осознавали грозившую им в этот момент опасность. Так что гребцы налегли на весла изо всех сил, но действовали при этом спокойно и уверенно, повинуясь приказам опытного рулевого. Варвары же, наоборот, тряслись от страха при каждом новом всплеске активности вулкана, их уже начала охватывать самая настоящая паника при виде огненного дождя, сыплющегося с неба. Сажа теперь была везде, серная вонь наполнила воздух, а горизонт словно сдвинулся с места, сотрясаемый кровавым огнем.

Лодка Ливии медленно продвигалась вперед в чернильной мгле. Оросий забрался на мачту и напряженно смотрел в ночь, пытаясь определить, не кроется ли там какое-нибудь препятствие или опасность, — хотя и было ясно, что в такой момент только ненормальный может выйти в море. Однако напряжение не оставляло беглецов; все молчали, боясь разговорами отвлечь внимание тех, кто вел лодку вслепую. Деметр сидел верхом на рее, свесив ноги за борт, и направлял лодку, руководствуясь в основном инстинктом. Старый наставник подошел к Ватрену.

— Куда мы направляемся? — тихо спросил он.

— Кто знает? На север, я надеюсь. Это для нас единственный шанс.

— Возможно, я мог бы помочь… если только…

Ватрен скептически качнул головой.

— Забудь об этом, мы и так уже, считай, заблудились. Я такого моря в жизни не видывал!

— Ну, и, тем не менее, такое происходит не впервые. Это уже случалось, четыреста лет назад. Вулкан тогда похоронил под лавой и пеплом три города со всеми их жителями. От городов не осталось и следа, но Плиний весьма точно описал, как начиналось извержение Везувия. Потому-то я и предложил нынешнюю ночь для побега; я подумал, что в общей суматохе нам будет легче скрыться. Но я ошибся. Первая фаза извержения началась на четыре часа позже, нежели я рассчитывал.

Ватрен изумленно уставился на старика,

Аврелий, уже вполне пришедший в себя, подошел к ним.

— Чем же ты мог бы помочь нам? — спросил он. Амброзин собрался ответить, но тут с носа прозвучал голос Деметра:

— Смотрите!

Облако сажи над ними начало рассеиваться, и волны впереди едва заметно посветлели, говоря о скором приближении дня. Они как раз огибали мыс Мизено, вздымавшийся над плотным одеялом дыма и пепла, накрывшим море, и восходящее солнце осветило его вершину. Беглецы уставились на это внезапно возникшее видение, и тут, наконец, сажа вокруг них рассеялась окончательно, на лодку упали лучи солнца, поднявшегося над Латарскими горами.

Ночь осталась позади; ужас, боль, гнев, измождение фантастического побега и преследования варваров, их невысказанные страхи и надежды… все растаяло, как сон, при ясном свете нового дня. Солнце согревало их, как великодушное божество, грохот вулкана затих вдали, как последний отзвук шторма Ветер принес насыщенные ароматы земли, а синева моря и неба сливались в триумфальном сиянии победы.

Ромул придвинулся к своему наставнику.

— Ну, теперь-то мы свободны?

Амброзин хотел объяснить мальчику, что еще далеко не все опасности преодолены, что путешествие, ожидающее их впереди, будет наполнено трудностями и опасностью, — но у него не хватило на это духа, потому что он после долгого ожидания увидел, наконец, сияние в глазах воспитанника. И, изо всех сил пытаясь скрыть охватившие его чувства, старик ответил:

— Да, сынок. Мы свободны.

Ромул несколько раз кивнул, словно стараясь убедить себя в правдивости этих слов, потом подошел к Аврелию и Ливии, наблюдавшим за ним. И очень тихо сказал:

— Спасибо вам обоим.

Лодка подошла к берегу в пустынной части побережья, рядом с руинами какой-то приморской виллы, примерно в тридцати милях к северу от Кумы. Ливия спрыгнула в воду, чтобы первой очутиться на суше, — тем самым она давала понять всей команде, что руководство миссии пока еще в ее руках.

— Утопи лодку, — крикнула она Аврелию. — И все — за мной, быстро! Сюда! — Она показала в сторону жалкой лачуги, едва видимой за деревьями, примерно в миле от берега.

Аврелий помог мальчику шагнуть в мелкую воду, а Батиат и Деметр тут же начали крушить топорами киль, к немалому ужасу Амброзина.

— Но почему? Зачем топить лодку? Куда безопаснее сохранить ее! Остановитесь, умоляю, послушайте меня! — просил он.

Ливия обернулась, рассерженная промедлением

— Говорю вам, быстро за мной! Нам нельзя терять ни минуты! Нас уже наверняка ищут. Вы что, не понимаете, что этот мальчик — наиболее желанная добыча для всей империи?

— Да, конечно, — откликнулся Амброзин, — но, учитывая обстоятельства, лодка как раз…

— Довольно! Я не собираюсь с тобой спорить. Просто иди за мной, да побыстрее! — резко приказала Ливия.

Амброзин неохотно повиновался и пошел за девушкой, то и дело оглядываясь на лодку, медленно погружавшуюся в воду.

Оросий уже брел к берегу по мелководью, Деметр — за ним; Аврелий, Ватрен и Батиат, покончив с суденышком, поспешили вслед за остальными. Ливия повела весь отряд к густым зарослям неподалеку от воды.

—Я до сих пор не могу в это поверить, — слегка задыхаясь, сказал Ватрен. — Нас всего-то шестеро, и мы сумели пробраться в крепость, которую охраняли семьдесят тюремщиков, семьдесят вооруженных варваров!

— Прямо как в старые добрые времена! — порадовался Батиат. — Правда, с одним существенным различием, — добавил он, подмигнув Ливии, которая в ответ сверкнула улыбкой.

— Дождаться не могу, когда, наконец, мне доведется пересчитать все те маленькие золотые монетки, — продолжил Ватрен. — Тысяча солидов, так ты сказал, я не ошибся?

— Ровно тысяча, — подтвердил Аврелий. — Но не забывай: мы пока что их не заработали. Нам еще предстоит пересечь всю Италию, от одного края до другого, и добраться до того места, что обозначено в договоре.

— А где это место? — тут же спросил Ватрен.

— Это порт на Адриатическом море, и там мы должны найти корабль, ожидающий нас. Только тогда мальчик окажется в полной безопасности, а мы получим все наши денежки.

Ливия остановилась перед хижиной и осторожно осмотрела руины, держа наготове лук с наложенной на него стрелой. Она услышала громкое фырканье — и тут же обнаружила шесть лошадей и мула, привязанных уздечками к веревке, натянутой между двумя железными штырями, вбитыми в землю. Среди лошадей был и Юба; почуяв хозяина, он тут же принялся бить копытом в землю.

— Юба! — воскликнул Аврелий, подбегая к своему верному другу и отвязывая его. И от всей души обнял коня.

— Видишь? — сказала Ливия. — Эвстатий постарался на славу, согласен? Стефан тут наладил свои связи. Пока все идет так, как мы и рассчитывали.

—Я так рад снова видеть Юбу! — ответил Аврелий. — Во всем мире нет коня лучше него.

Амброзин подошел к Ливии, которая уже отвязала свою лошадку и собиралась вскочить в седло

— Я отвечаю за безопасность императора, — твердо произнес старый наставник, глядя прямо в глаза девушки. — И я думаю, я имею право знать, куда вы намерены его везти.

— За безопасность мальчика теперь отвечаю я, — возразила Ливия. — И именно я освободила вас обоих из тюрьмы. Я понимаю твои опасения, но я действую не по собственному желанию, понимаешь? Я просто выполняю полученные мной приказы. Мы отвезем мальчика к Адриатическому морю, а дальше он отправится в такое место, где варварам никогда его не достать, и где с ним будут обращаться так, как и положено обращаться с императором…

Амброзин помрачнел.

— Константинополь! Я именно это и подозревал. Ты хочешь отправить его в Константинополь. Гадючье гнездо! В борьбе за власть там не щадят никого, ни брата или сестру, ни родителей, ни детей… — Старик не заметил, как Ромул подкрался поближе к нему и, похоже, не упустил ни слова из этого пылкого обвинения, но теперь уже было поздно, да к тому же мальчику лучше было полностью осознавать ситуацию, в которой он очутился. Поэтому Амброзин положил руку на плечо воспитанника и притянул мальчика к себе, как будто желая защитить от новой угрозы, не менее зловещей, чем та, которой они только что избежали. — Там рядом с императором не будет ни единой души, готовой его защитить, — продолжил старик. — Он окажется в полной власти того переменчивого, деспотичного вельможи… Умоляю вас, оставьте мальчика со мной!

Ливия неуверенно опустила взгляд.

— Он ведь не просто мальчик, и ты слишком хорошо это знаешь. Ты не можешь взять и увезти его, куда тебе захочется. Кроме того, ты без нас и не уйдешь далеко. Тебе позволят отправиться вместе с ним, если ты хочешь, но, прошу тебя, садись сейчас в седло… нам пора отправляться. Задерживаться здесь опасно. Мы слишком близко к берегу.

Девушка тронула лошадь с места и направила на тропу, уходящую в заросли.

— Это ведь просто вопрос оплаты, правда? — крикнул ей вслед Амброзин. — Тебя интересуют только деньги!

Аврелий сунул в руку старику поводья мула

— Не будь дураком, — сказал он. — Ты вообще представляешь, что бы с ней сделали, если бы поймали при попытке освободить вас обоих? Никто не стал бы так рисковать из-за одних только денег. А теперь поехали, понял?

— Могу я ехать с тобой? — спросил Ромул. Аврелий покачал головой.

— Тебе лучше быть с твоим наставником. Ты мне помешаешь, если на нас вдруг нападут.

И он умчался вперед.

Разочарованный Ромул влез на мула позади Амброзина, и старик, не сказав больше ни слова, погнал животное по тропе. Ватрен, Оросий, Деметр и Батиат ехали сзади, парами, пустив коней быстрым аллюром.

Вскоре отряд добрался до вершины холма, с которого они, остановившись, внимательно осмотрели все побережье.

Море сверкало в лучах солнца, высоко поднявшегося над горным хребтом. Обломки их лодки едва можно было различить; их постепенно уносило от берега волнами. В противоположной стороне снежные вершины Апеннин венчали темно-зеленые, поросшие лесом склоны.

Подъем постепенно становился все круче, и всадникам пришлось замедлить скорость. Ватрен выдвинулся вперед, к Ливии и Аврелию, поскольку дорога здесь становилась опасной.

— Заешь, я все думаю и думаю кое о чем, — сказал он, повернувшись к Ливии.

— О чем же?

— Что стало, в конце концов, с тем рыбаком, который поднялся со своим омаром по северной стене? Как поступил Цезарь Тиберий?

— Император не слишком обрадовался. Его рассердило то, что кто-то сумел все же проникнуть на его виллу… он-то считал ее абсолютно неприступной. Так что он приказал стражникам взять омара и натереть им физиономию рыбака, а потом выкинуть обоих в море.

Ватрен почесал затылок.

— Ну, дьявол! Если подумать, мы отделались гораздо легче.

— Пока — да, — сказал Аврелий.

— Да уж, точно. Пока, — согласился Ватрен.

В сотне футов позади Аврелия и двух его спутников тащился мул, на спине которого сидели старик и мальчик.

— Ты действительно думаешь, что они хотят отправить меня в Константинополь? — спросил Ромул.

— Боюсь, хотят, — ответил Амброзин. — Вообще-то я совершенно уверен. Ливия не стала ведь отрицать этого, когда я задал вопрос. Полагаю, ее молчание можно считать подтверждением моей догадки.

— И что, все действительно так ужасно?

Амброзин не знал, что ответить на такой вопрос.

— Скажи, — настаивал мальчик. — Я имею право знать, что меня ожидает.

— На самом деле я ничего не знаю, — заговорил, наконец, старый наставник. — Все, что я могу, — это предполагать. Ясно лишь одно: кто-то послал Ливию, чтобы увезти тебя с Капри. Участие в этом Аврелия сначала ввело меня в заблуждение, поскольку я знал, что он однажды уже пытался вызволить тебя, в Равенне. Казалось вполне разумным, что он решил повторить свою попытку. Но тот факт, что он взял с собой женщину, поразил меня, поскольку это выглядело очень странно. Конечно, она могла быть его возлюбленной; многие солдаты имеют подруг, на которых женятся, как только выходят в отставку. Но я ошибся; скоро стало понятно, что командует всем именно она, и деньги, которые были предложены всем за выполнение задачи, тоже исходят из ее рук.

— Тогда ты сказал правду… ну, что они сделали все это просто ради денег.

— Даже если это и, правда, мы все равно должны быть благодарны им всем. Аврелий прав: никто не станет вот так рисковать своей жизнью из-за одних только денег, но деньги, безусловно, сыграли свою роль. Нет ничего плохого в том, что людям хочется изменить свою жизнь, а все эти мужчины остались без руля и ветрил, они лишились армии, в которой могли бы служить, у них нет даже родного дома, куда можно было бы вернуться.

— Тогда почему ты говорил все это? Что может со мной случиться, если меня увезут в Константинополь?

— Скорее всего, ничего не случится. Ты будешь жить, окруженный роскошью. Но ты все равно останешься западным императором, а это само по себе подвергает тебя немалому риску. Кто-нибудь может захотеть использовать тебя против кого-то другого, как фишку в настольной игре, — или как пешку, например… ну, а пешками всегда с готовностью жертвуют, если игроку приходит на ум ход получше. В любом случае пострадаешь именно ты. Константинополь — продажная столица

— Тогда они там не лучше варваров.

— Все в этом мире имеет свою цену, сынок. Если люди достигают высокого уровня цивилизованности, то с этим обязательно будет связан и определенный уровень коррупции, продажности. Я не стал бы утверждать, что варвары продажны по своей природе; просто пройдет еще очень много времени, пока они удовлетворят свою страсть к наживе. А потом их вкусы начнут развиваться, их потянет к по-настоящему красивой одежде, изысканной пище, духам, красивым женщинам, роскошным домам. А все это требует денег, больших денег, — и эти деньги едва ли можно раздобыть честным путем. Помни: как не существует цивилизации без некоторых элементов варварства, так не существует и варварства без некоторых признаков цивилизованности. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, думаю, понимаю. В каком мире мы живем, Амброзии?

— Это наилучший из возможных миров. Или наихудший. Все зависит от того, как ты на него посмотришь. Но, так или иначе, я всегда предпочту цивилизацию варварству.

— Но тогда что означает эта самая цивилизация?

— Цивилизация означает законы, развитые политические институты, гарантию прав. Она означает развитие ремесел и торговли, строительство дорог и систем связи, она означает ритуалы и церемонии, и разного рода торжественные обряды. Она означает науку — но также и искусство. Великое искусство! Литература и поэзия, подобные поэзии Вергилия, которого мы с тобой так много раз читали вместе. Искусство есть опыт духовного развития, это переживание, которое роднит человека с самим Богом. А люди нецивилизованные слишком похожи на животных. Ты ведь это и сам видел, так? Будучи сыном цивилизованного народа, ты приобрел особую гордость, гордость осознания того, что ты принадлежишь к некоему целому… а выше этого человек вообще не может подняться.

— Но наш… я хочу сказать — наша цивилизация… она ведь умирает, разве не так?

— Да, — ответил Амброзин и погрузился в долгое молчание.

ГЛАВА 7

— Он прекрасен, правда?

Аврелий вздрогнул всем телом. Ромул напугал его, выйдя сзади из темноты, когда римлянин в свете костра зачарованно рассматривал меч, поворачивая его так и эдак. Отблески огня на голубоватой стали лезвия переливались множеством цветов, как хвост павлина.

— Извини, — сказал Аврелий, протягивая меч мальчику. — Я забыл сразу вернуть его тебе. Он твой.

— Оставь его пока у себя. Ты гораздо лучше с ним управляешься.

Аврелий снова пристально посмотрел на меч.

— В это просто поверить невозможно. После всего того, что он сделал… сколько и по каким предметам нанес ударов — на нем нет ни царапинки, ни тем более трещины. Воистину он похож на меч богов!

— Ну, в общем, он таков и есть, в определенном смысле. Этот меч принадлежал Юлию Цезарю. Ты рассмотрел надпись?

Аврелий кивнул и осторожно провел кончиком пальца по цепочке букв, выгравированных в едва заметной бороздке в середине лезвия.

— Да, рассмотрел, и не мог поверить собственным глазам. И, тем не менее, от этого оружия исходит некая таинственная сила, которую нельзя объяснить так просто… она проникает под твою кожу, в твои пальцы, в руки, достигает сердца…

— Амброзин говорит, что этот меч выковало племя калибанов из Анатолии, но не из простого железа, а из небесного, из метеора, упавшего на землю. А закалили меч в крови льва.

— А рукоятка! У боевых мечей никогда не бывает таких рукояток, это делают только для мечей церемониальных. Смотри, шея орла ложится в твою руку и словно прирастает к ладони… и ты можешь вращать меч, вытянув руку во всю длину…

— Это страшное орудие смерти, — сказал Ромул, — и создали его для великого завоевателя. Ты — воин; вполне естественно, что он тебя так привлекает. — Мальчик оглянулся и посмотрел туда, где его старый наставник хлопотливо раскладывал и проверял свое имущество. — Видишь Амброзина? Он человек науки, и для него главное — сберечь инструменты его собственного искусства. Они промокли, когда мы нырнули под воду в том гроте. Его порошки, его травы… и еще экземпляр «Энеиды». Его мне подарили в тот день, когда меня приветствовал Сенат.

— А что это у него за тетрадь?

— Это его личные записи. Ну, история его жизни… и жизни других людей.

— Как ты думаешь, обо мне он тоже там написал?

— Можешь быть уверен!

— Жаль, что этого никто никогда не прочитает.

— Почему ты так говоришь?

— Да ведь вода все смыла. Вряд ли там многое сохранилось.

— Нет, там ни одно слово не пострадало. У него несмываемые чернила. По его собственному рецепту. Он и невидимые чернила тоже умеет делать.

— Ну, это ты просто выдумал.

— Да нет же! Когда он ими пишет — ты ничего не видишь, как будто он макает перо в чистую воду. А потом, когда он…

Аврелий перебил мальчика:

— Ты его очень любишь, правда?

— У меня никого больше нет в целом мире, — смущенно ответил Ромул, как будто ожидал от Аврелия каких-то возражений.

Но римлянин не сказал больше ни слова, и Ромул внимательно проследил за тем, как легионер плавным, мягким движением вложил меч в ножны, — это был похоже на жест священнодействия.

Потом они долго стояли рядом, глядя на огонь, пока, наконец, Ромул не нарушил тишину, спросив:

— Почему бы тебе не взять меня с собой сегодня?

— Я уже объяснял тебе. Я не смогу тебя защитить, если у меня не будет полной свободы действий.

— Это не причина. Ты просто хочешь вообще быть свободным, от кого бы то ни было, верно?

Прежде чем Аврелий успел ответить, мальчик повернулся и ушел к Амброзину, уже расстилавшему одеяло на куче сухих листьев.

Деметр встал в караул на краю раскинутого отрядом лагеря, а Оросий занял позицию в стороне, на вершине маленького холмика, дававшего возможность заметить любого, кто подошел бы с запада. Остальные — Батиат, Ливия, Аврелий и Ватрен, — готовились ко сну.

— Странно это, — пробормотал Ватрен. — Мне бы следовало чувствовать себя уставшим до смерти, а я совсем не хочу спать.

— Мы слишком многое сделали за прошедший день, — сказал Аврелий. — Нашим телам просто не верится, что пришло, наконец, время отдохнуть.

— Похоже на то, — согласился Батиат. — Я-то почти ничего не делал, и я готов уснуть хоть стоя.

— Ну, не знаю… мне, честно говоря, петь хочется, — сообщил Ватрен. — Как мы всегда пели, сидя у костра. Помните? Боги праведные, а вы помните, какой был голос у Антония?

— Да разве его забудешь, — улыбнулся Аврелий. — А Кандид? А Павлин?

— Да даже у командира Клавдиана был хороший голос, — добавил Батиат. — Помните? Иногда он включался в хор — после того, как проверит все вокруг и сядет с нами у костра. И если мы пели, он тоже присоединялся, негромко так, мягко… А потом приказывал принести немного вина, и мы все выпивали по стаканчику. Он говорил: «Пейте, пейте, мальчики, это вас чуть-чуть согреет». Бедняга командир… я до сих пор вижу его взгляд, в тот момент, когда враги набросились на него целой толпой… — Черные глаза гиганта сверкнули в темноте, когда он вспомнил чудовищную, жестокую картину.

Аврелий поднял голову и они с другом молча обменялись взглядом. И на мгновение в глазах Аврелия возник вопрос, некий намек на подозрение… и Батиат сразу заметил это.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал гигант. — Ты хочешь понять, как это мы умудрились вырваться из Дертоны живыми, правда? Тебе хочется знать, как нам удалось спасти свои шкуры…

— Ты ошибаешься, я…

— Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю. Но разве мы хоть раз спросили тебя, почему ты так и не вернулся? Почему ты не пришел, чтобы умереть вместе со своими товарищами?

— Я вернулся, чтобы освободить вас, разве этого недостаточно?

— Заткнись! — приказал Ватрен. Он произнес это тихо, ровным, невыразительным голосом. — Я сейчас расскажу тебе, как все это было Аврелий, а потом мы обо всем забудем, раз и навсегда, и больше никогда к этому разговору не вернемся, договорились? Мне не хочется этого делать, но я вижу, что это необходимо. Ну так вот, Аврелий, когда ты умчался — мы начали бой. Нас атаковали со всех сторон, и мы дрались много часов подряд. Часы за часами, часы за часами… Сначала мы отбивали их у частокола, потом на валу. А потом нам пришлось встать в круг, прижавшись друг к другу, как во времена Ганнибала. Но хотя мы дрались, как бешеные, варвары продолжали бросать в бой все новые и новые силы, они накатывали на нас, как волны, без передышки. Они посылали в нас тучи стрел. А потом, когда они увидели, что бы измождены, залиты кровью, ослабели, — они бросили на нас тяжелую конницу, их лошади были укрыты латами, а всадники размахивали топорами, горя жаждой убивать всех и каждого. И они принялись рубить нас одного за другим… и они старались убивать не сразу, а лишь отрубать руки или ноги… Мы видели, как десятки наших товарищей падают на землю, десятки и сотни, не в силах уже держать оружие. Кое-кто сам бросался на свой меч, чтобы положить конец страданиям. А некоторых заживо рубили на куски, отсекая от тела понемногу… и наши воины падали в лужи крови, без рук, без ног, но все еще продолжая кричать…

— Прекрати! Я не хочу этого слышать! — застонал Аврелий.

Но Ватрен не обратил на это внимания и продолжил:

— И вот тогда-то появился их командир — Мледон, один из лейтенантов Одоакра. Нас оставалось в живых едва ли около сотни, обезоруженных истощенных, залитых кровью, совершенно разбитых. Тебе бы следовало нас увидеть в тот момент, Аврелий, тебе бы следовало… — Голос Ватрена дрогнул. И Руфий Элий Ватрен, закаленный в боях солдат, ветеран сотен сражений, закрыл лицо ладонью и зарыдал, как дитя.

Батиат обнял друга за плечи, слегка похлопал, стараясь успокоить.

Продолжил рассказ Батиат.

— Мледон что-то закричал на своем языке, и резня прекратилась. Глашатай приказал нам бросить оружие — и тогда нам сохранят жизнь. Мы положили мечи на землю; что еще мы могли сделать? Они сковали нас вместе одной цепью и поволокли в свой лагерь, пиная нас и осыпая плевками. Многим из них хотелось замучить нас до смерти… мы ведь положили, по меньшей мере, четыре тысячи их приятелей, а уж сколько ранили… Но у Мледона, должно быть, был приказ сохранить определенное количество человек для продажи в рабство. Нас отвезли в Класис и отправили в разные стороны. Думаю, часть оказалась в Истрии, в каменных карьерах, а другие — в Норикуме, там всегда нужны лесорубы. А вот мы очутились в Мисене, где ты и нашел нас. Вот и все, что тебе следовало знать, Аврелий. А теперь я пойду спать, если я тут не нужен.

Аврелий кивнул.

— Иди, — сказал он. — Иди спать, черный человек. Усни, если сможешь, и ты тоже, Ватрен, друг мой. Я никогда, не сомневался в вас. Я просто надеялся найти вас живыми, клянусь. И я был готов сделать для этого что угодно. Жизнь — это все, что у нас осталось.

Он отошел в сторону от костра и сел на дубовый пень рядом со своим верным Юбой. Ливия сидела не слишком далеко от друзей, и наверняка слышала все, о чем они говорили, — но девушка не произнесла ни слова, и Аврелий тоже молчал. Аврелию хотелось плакать, но он не мог. Его сердце как будто бы превратилось в холодный камень, а мысли в голове извивались и шипели, словно ядовитые змеи в своем гнезде.

На другой стороне лагеря Ромул лежал на своем одеяле, но заснуть не мог. Он чувствовал, что между его товарищами по путешествию происходит что-то ужасное, но не понимал, что именно, и боялся, что причиной их спора является он сам. Ромул вертелся с боку на бок, но никак не мог найти удобного положения для тела.

— Ты не спишь? — спросил Амброзин.

— Не могу.

— Прости меня, это я виноват. Мне не следовало говорить тебе все эти вещи… о Константинополе и прочем. Я просто не подумал… Извини меня.

— Не надо из-за меня беспокоиться. Я и сам мог до этого додуматься. В конце концов, зачем бы им организовывать такую рискованную операцию, если бы тут не была замешана политика? Или деньги, как ты сам сказал, когда ругал Ливию.

— Я просто был вне себя. Тебе незачем обращать внимание на то, что я тогда говорил.

— Но ты был прав. Они все не более чем наемники: и Ливия, и Аврелий, и все остальные, кто присоединился к этим двоим позже.

— Ты неправ. Аврелий пытался освободить тебя в Равенне, хотя никто не обещал ему за это вознаграждения. Он сделал это только потому, что твой отец, умирая, попросил его. Аврелий — тот самый человек, который слышал последние слова твоего отца. Он чем-то похож на Флавия Ореста, это сходство в самом главном.

— Это неправда.

— Думай, что хочешь, но это правда.

Ромул попытался успокоиться и вытянул затекшие руки и ноги. Вдали раздалось уханье совы, похожее на горестный человеческий крик, и мальчик содрогнулся.

— Амброзии…

— Да?

— Ты не хочешь, чтобы они увезли меня в Константинополь?

— Не хочу.

— Но что мы можем сделать, чтобы предотвратить это?

— Очень мало. Собственно, вообще ничего.

— Но ты ведь поедешь со мной, правда?

— Как ты мог в этом усомниться?

— Да я и не сомневался, — смутился Ромул. — Просто… Ну, если бы все зависело от тебя, что бы ты сделал?

— Я бы увез тебя с собой.

— Куда?

— В Британию. На мою родину. Там чудесно, правда! Самые зеленые в мире острова, и прекрасные города, и плодородные поля… и величественные леса с гигантскими дубами, березами и кленами. В это время года они вздымают к небу голые ветви, словно великаны, что-то просящие у звезд… На обширных лугах пасутся стада овец и коров; тут и там можно увидеть грандиозные сооружения — каменные круги или стоячие камни, означающие тайну и загадку, мистерию, в которую посвящены лишь немногие служители наших древних богов — друидов.

— Я знаю, кто это такие. Я читал о них в De Beloo Gallico Юлия Цезаря. Ты поэтому носишь ту веточку омелы на шее, да, Амброзии? Потому что ты друид?

— Я кое-что почерпнул из их древней мудрости, да

— И ты все равно веришь в нашего единого Бога?

— Богов множество, Цезарь. Вот только пути, которыми люди к ним приходят, разные.

— Но в своей тетради ты описываешь Британию как неспокойную землю. Там тоже свирепствуют варвары, разве не так?

— Верно. Великая стена больше не удерживает их.

— Неужели в этом мире вообще нет мира? Неужели нет такого места, где мы могли бы жить спокойно?

— Мир следует завоевывать, поскольку это самая большая драгоценность из всего, чем только может обладать человек. А теперь отдыхай, сынок. Господь вдохновит нас, когда наступит подходящий момент. Я в этом уверен.

Ромул не ответил. Он свернулся клубочком, прислушиваясь к монотонному уханью совы, эхом разносившемуся по горам, — пока на него, наконец, не навалилась такая усталость, что глаза закрылись сами собой.

Звезды неторопливо шествовали по небу, холодный северный ветер очистил воздух. Костер вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем, а потом почти сразу угас. Лишь бледное свечение углей виднелось теперь в густой горной тьме.

В середине ночи Аврелий сменил Деметра, а Ватрен занял место Оросия. Годы армейской жизни настолько приучили их к этому делу, что воины всегда просыпались в нужное время, как будто их умы даже во сне следили за движением звезд по небосклону. На рассвете, после скудного завтрака, отряд снова пустился в путь. Эвстатий позаботился о том, чтобы в седельных сумках оказалось кое-какое количество провизии: хлеб, оливки, сыр и два винных меха. Не пустых, конечно. Амброзин собрал все свои сокровища, которые на ночь разложил на просушку возле костра, и снова уложил в мешок. Ромул свернул и связал свое одеяло с ловкостью и сноровкой настоящего солдата. Ливия как раз в этот момент проходила мимо, ведя в поводу свою лошадь.

— У тебя отлично получается, — заметила она — Где ты этому научился?

— У меня целых два года был военный наставник, один офицер из личной охраны моего отца. Он умер в ту ночь, когда варвары напали на нашу виллу в Пласенте. Ему отрубили голову.

— Хочешь скакать со мной сегодня? — спросила Ливия, поправляя мундштук своей лошадки.

— Нет, это все неважно, — ответил Ромул. — Я не хочу никому мешать.

— Я была бы рада, если бы ты поехал со мной, — продолжала настаивать девушка.

Ромул заколебался на мгновение-другое.

— Ну хорошо, но только если мы не будем говорить о Константинополе и вообще обо всем этом.

— Отлично, — кивнула Ливия. — Никаких Константинополей.

— Но сначала я должен сказать Амброзину. Я не хочу его обижать.

— Я подожду.

Через несколько мгновений Ромул вернулся.

— Амброзин сказал, все в порядке, но только чтобы мы не скакали слишком быстро.

Ливия улыбнулась.

— Давай, запрыгивай, — предложила она, показывая мальчику место впереди себя.

Отряд двинулся к перевалу, издали выглядевшему как седло, застрявшее между двумя снежными вершинами.

— Там, должно быть, холодно, — заметил Ромул. — И мы туда доберемся как раз к вечеру.

— Верно, но потом мы начнем спускаться к Адриатике, моему морю. Мы еще увидим последние стада овец — их сейчас перегоняют на зиму в долины, на нижние пастбища. И там могут быть новорожденные ягнята. Тебе они нравятся?

— Пожалуй, да. И я кое-что знаю о разведении овец. И еще я разбираюсь в земледелии и скрещивании сельскохозяйственных животных. Я читал Клумела, Варрона, Катулла и Плиния. Я на практике учился пчеловодству и знаю разные способы обрезки и прививки фруктовых деревьев и виноградных лоз, и как делать вино из сусла…

— Совсем как римляне прежних времен.

— Да, вот только я напрасно учился всему этому. Не думаю, чтобы мне когда-нибудь пришлось использовать мои знания. Мое будущее от меня не зависит.

Ливия промолчала в ответ на эти слова, и это выглядело почти как упрек. Через некоторое время Ромул заговорил снова:

— Ты — возлюбленная Аврелия?

— Нет.

— А тебе бы хотелось ею стать?

— Думаю, тебя это не касается. А ты знаешь, что это именно я спасла его в ту ночь, когда он пытался освободить тебя в Равенне? У него была ужасная рана в плече

— Я знаю. Я был с ним рядом, когда его ранили. Но ты при всем том не стала его подругой.

— Нет, не стала. Мы просто объединились для выполнения этой миссии.

—А потом что будет?

— Полагаю, каждый из нас отправится своей дорогой.

— О!

— Разочарован?

— Мне казалось, меня это не касается, ведь так?

— Верно, не касается.

Следующие две-три мили они проехали молча. Ромул коротал время, рассматривая окрестности этой почти не населенной земли. Она выглядела прекрасной. Отряд проехал мимо прозрачного озера, в котором отражалось чистое голубое небо. Небольшое стадо диких свиней, рывшихся в земле на опушке леса, умчалось в панике, завидев отряд. Огромный красный олень поднял на мгновение голову, величественно замер на фоне заходящего солнца — и исчез без единого звука.

— А, правда, что ты это делаешь только ради денег? — внезапно спросил Ромул.

— Мы получим вознаграждение, как получает его любой солдат, служащий своей стране, но это не значит, что деньги — единственная наша цель.

— Тогда почему ты?..

— Потому что мы римляне, а ты — наш император.

Ромул замолчал. Ветер усилился, холодный северо-восточный ветер, долетавший с укрытых снегами апеннинских вершин. Ливия почувствовала, как мальчик содрогнулся, и обняла его. Он сначала напрягся, но потом позволил себе прижаться к ее теплому телу. И закрыл глаза, думая, что, наверное, он мог бы снова стать счастливым.

ГЛАВА 8

Еще три дня они ехали по почти безлюдным местам, через леса, стеной стоявшие на склонах гор, выбирая такие дорожки, где им почти наверняка не грозили ненужные встречи. Когда они останавливались на отдых, Аврелий сначала проводил разведку окрестностей — или с одним из мужчин, или с Ливией; он хотел удостовериться, что здесь их не ждет какая-нибудь скрытая опасность. Но они не находили ничего такого, что могло бы их встревожить. Похоже, врагам не удалось определить, в каком направлении скрылись беглецы. И, в общем, ничего неестественного тут не было; вряд ли следы отряда можно было так уж легко обнаружить. К тому же им помогли темнота ночи и пепел вулкана, присыпавший отпечатки конских копыт, а их лодка утонула…

Казалось, все идет совсем неплохо. Продвижение отряда было рассчитано так, чтобы его прибытие на побережье совпало с назначенным днем встречи с кораблем из Византии. Беглецы начали понемногу успокаиваться. Их добродушное подшучивание веселило Ромула, по-прежнему скакавшего вместе с Ливией. Аврелий улыбался мальчику и частенько скакал рядом. Они даже время от времени болтали о разных пустяках, устраиваясь по вечерам у костра, — но, тем не менее, Аврелий все-таки держался на расстоянии. Ромул подумал, что это может быть связано с их скорой разлукой.

— Ты мог бы и поговорить со мной, — сказал он Аврелию как-то вечером, когда они сидели рядом, ужиная. — Это тебя ни к чему не обязывает.

— Разговаривать с тобой, Цезарь, — большое удовольствие и большая честь, — с улыбкой ответил Аврелий, никак не отреагировав на провокацию мальчика — И я был бы рад говорить с тобой почаще, но мы скоро расстанемся, как это ни печально, а дружба, как тебе известно, делает разлуку куда более тяжелой.

— Я не говорил, что хочу стать твоим другом, — возразил Ромул, подавив разочарование. — Я просто сказал, мы могли бы иногда обменяться парой слов, вот и все.

— Мне бы это понравилось, — кивнул Аврелий. — Но о чем мы будем говорить?

— Например, о тебе и твоих друзьях. Что вы все будете делать, когда передадите меня на руки новым опекунам?

— Слово «передадите» кажется мне не слишком правильным.

— Возможно, ты прав, но оно выражает сущность происходящего.

— А что, ты предпочел бы остаться на Капри?

— Ну, нет, в том положении, в каком я там находился, — нет, конечно. Но я ведь не знаю, что судьба заготовила для меня впереди. Похоже, что мне приходится выбирать — если, конечно, это можно назвать выбором, — просто между двумя разными тюрьмами, если я правильно все понимаю. Но если я не имею представления о том, что меня ждет, как я могу сказать, что бы я предпочел? Выбирать могут свободные люди, а я против собственной воли оказался зажат между двумя правителями. Кто знает, может быть, второй заставит меня пожалеть о первом.

Аврелий вполне понял сомнения мальчика, но не видел способа разрешить его сомнения. Он просто сказал:

— Я надеюсь, что не придется. Всем сердцем надеюсь.

— Я тебе верю. Ну, так что же ты будешь делать… после? И твои друзья?

— Я не знаю. Мы почти и не говорили об этом во время пути. Ни у кого из нас нет каких-то определенных намерений. Может быть, все мы немного боимся будущего. Как-то раз, в тот самый день, когда на наш легион напали варвары,

Ватрен говорил, что с него довольно военной жизни, что он решил все это бросить и уехать на какой-нибудь остров, где он мог бы разводить коз, пахать землю. Великие боги… кажется, целый век прошел с тех пор, а ведь на деле всего несколько недель пролетело! Не скажу, чтобы тогда я воспринял его слова всерьез, но теперь, учитывая, что впереди все так туманно, мне это кажется хорошей идеей, хорошей жизнью…

— Разводить коз на острове. А почему бы и нет? Я бы тоже не прочь жить так. Если бы я сам мог выбирать собственное будущее, конечно. Но я не могу.

— В этом никто не виноват.

— Да, разумеется. Тот, кто не предотвратил преступления, становится его соучастником.

— Сенека.

— Не уходи от темы, солдат.

— Вшестером или всемером мы не можем воевать с целым миром, и я совсем не хочу, чтобы жизнь моих друзей снова подвергалась опасности. Они сделали все, что могли; они заслужили вознаграждение, которое обещает им свободу решать, как прожить оставшиеся им годы. Может быть, мы уедем на Сицилию; у Ватрена есть там кусок земли. Или, может быть, все разойдемся в разные стороны. Кто знает? Возможно, однажды мы отправимся на восток, и тогда навестим тебя в новом роскошном дворце. Что ты об этом думаешь? Ты бы нас пригласил тогда на обед?

— О, это было бы просто потрясающе! Я был бы и счастлив, и горд… — Мальчик внезапно умолк, осознав, что сейчас не время и не место для пылких чувств. — Знаешь, я, пожалуй, лягу спать, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо за беседу.

— Спасибо тебе, Цезарь, — ответил Аврелий, кивая. И проводил взглядом мальчика, ушедшего к своей постели.

Весь следующий день они ехали по весьма неровной, каменистой земле, и двигались медленно, чтобы лошади ненароком не повредили ноги. Они двигались вдоль маленького горного ручья; этим путем добраться до моря было гораздо труднее, зато, таким образом, они огибали населенные места, где их могли заметить и запомнить. Время от времени перед ними открывались виды на маленькие долины, и путники видели пастухов, пасших овец, или крестьян, собиравших в лесу хворост, чтобы было что бросить в очаг зимой. Все эти люди выглядели грубыми, диковатыми, у всех были длинные бороды и всклокоченные волосы; они носили башмаки из козьей кожи и старую, заплатанную одежду, явно не способную защитить их от холодного северного ветра. Когда они видели приближавшийся отряд, то замирали, бросая свои дела, и молча следили за проезжающими, пока те не скрывались снова в лесу. То ли они ожидали нападения и готовились защищаться, то ли просто выжидали момента, чтобы броситься наутек… но как бы то ни было, в глазах этих людей всегда можно было видеть страх. Однажды Ромул увидел нескольких мальчиков примерно своего возраста, и девочек — еще моложе. Они едва плелись, согнувшись вдвое под тяжестью корзин, наполненных хворостом. Их голые ноги посинели от холода, носы покраснели, а губы потрескались от сухости. Один из них, собрав всю свою храбрость, поставил на землю свой гигантский груз и подошел поближе к отряду, протягивая руку.

Ромул, ехавший на лошади Ливии, спросил:

— Можем мы дать ему что-нибудь?

— Нет, — твердо ответила Ливия. — Если мы это сделаем, внизу у холма нас будет ожидать целая толпа, и мы просто не сможем от них избавиться. Они привлекут к нам внимание, а нам нельзя позволять себе ничего подобного.

Ромул посмотрел на мальчика, на протянутую пустую ладонь, мельком заглянул в глаза, наполнившиеся разочарованием, когда всадники двинулись дальше… И оглянулся, пытаясь взглядом объяснить мальчику, что рад был бы помочь, если бы мог. Но это от него не зависело; от него не зависело ничего. Когда отряд уже снова приблизился к лесу, Ромул махнул рукой, прощаясь с бедняком. Изможденный парнишка печально улыбнулся и тоже прощально помахал, прежде чем наклониться и опять взвалить на спину свой груз и потащиться с ним дальше.

— Мне очень жаль, но по-другому было нельзя, — сказала Ливия, прочитав мысли Ромула. — В жизни нам частенько приходится делать такое, что вызывает у нас отвращение, но выбора просто не остается. Наш мир — груб и безжалостен, и все в нем решает случай.

Ромул не ответил; однако вид подобной нищеты заставил его подумать о том, что с точки зрения тех бедных, голодных детей его жизнь на Капри представлялась воистину райской, для них это было невообразимой роскошью. И что наверняка где-то есть люди, которым живется даже тяжелее, чем здешним крестьянам.

Часы бежали, путь тянулся дальше, ручеек превратился в бурный поток, стремительно несущийся между голыми валунами, образуя воронки и небольшие водопады. Потом он, наконец, слился с другим, — Амброзин сказал, что это река Метар. Воздух становился все мягче, что служило несомненным признаком приближения к морю и конца их рискованного путешествия, — хотя, конечно, ни один из них не мог знать, чем именно оно закончится. По мере приближения к побережью леса начали расступаться, освобождая место для пастбищ и возделанных земель. И теперь уже было все труднее обходить стороной многочисленные маленькие деревушки, рассыпавшиеся по обе стороны от виа Фламиния. В последний день пути отряд подъехал к заброшенному зданию, напротив которого у дороги стоял мильный камень. Вывеска, болтавшаяся над входом, была ржавой, но фонтан все еще действовал, наполняя водой большие лотки, высеченные из апеннинского песчаника. Эти лотки были созданы для лошадей, когда-то содержавшихся на почтовой станции, но теперь они служили поилками для частенько проходивших мимо овечьих стад, — это было ясно по множеству отпечатков острых копыт на земле и по овечьему помету, щедро усыпавшему все вокруг.

Ливия подошла к дому первой, чтобы удостовериться в безопасности этого прибежища; поводья лошади она отдала Ромулу. Девушка сделала вид, что набирает воды из фонтана, на тот случай, если за ней кто-нибудь наблюдал исподтишка, а потом свистом дала остальным знать, что они могут приблизиться. Ромул привязал лошадь к старой коновязи и побежал осматривать дом.

Оштукатуренные стены еще сохранили на себе надписи, оставленные тысячами путников, останавливавшихся тут в течение столетий, и многие из этих надписей были весьма непристойными. Высоко на стене красовалась фреска, изображавшая карту, на которой Ромул узнал очертания Италии. Там были также и острова, Сицилия и Сардиния, и внизу — африканское побережье, а наверху — берег Иллирии. Моря, горы, реки и озера были ярко окрашены. Красные линии обозначали cursuspublicum, сеть общественных дорог, бывших некогда гордостью и славой римской империи, — со всеми их постоялыми дворами и отрезками пути, четко разбитыми на мили. Над картой еще можно было рассмотреть надпись — TABOLA IMPERII ROMANI, полуразрушенную потеками воды. Затем внимание Ромула привлекла надпись CIVITAS RAVENNA, под которой был изображен миниатюрный город с башнями и стенами, — и сердце мальчика вдруг сжалось от страха. Он быстро отвернулся — и тут же встретил взгляд Аврелия; и каждый из них увидел в глазах другого пугающие образы, вызванные в памяти рисунком: плен, неудачная попытка побега, смерть Флавии Серены… Амброзин суетился неподалеку, шаря по всем углам в поисках чего-нибудь полезного; когда он на дне ящика разбитого буфета нашел пару свитков наполовину чистого пергамента, он тут же начал срисовывать одну из дорог, изображенных на настенной карте.

Остальные тоже вошли внутрь и принялись расстилать свои одеяла. Деметр заметил на склоне позади здания старые конюшни, рядом с которыми кое-где валялись кучи соломы, и отправился туда, чтобы принести несколько охапок для устройства постелей.

Верхний слой соломы был серым и раскисшим, но в глубине куч сухие стебли были светлыми и чистыми. Они должны были помочь путникам не замерзнуть ночью. Вдоль ближайшего поля стояли в ряд клены, под которыми разрослась ежевика, а дальше виднелись сплошные заросли низкого кустарника, тянувшиеся почти до самого песчаного берега моря. Слева римляне видели устье Метара, реки, вдоль которой они шли в последние дни. А позади остались леса, протянувшиеся на север и на запад. Ватрен сел на коня и проехался по опушкам, заглянув и вглубь, в лесную чащу, чтобы исключить даже малейшую возможность какой-либо опасности. Неподалеку от края возделанного поля он обнаружил большую груду дубовых и сосновых бревен, по обе стороны от которых были вбиты в землю колья, чтобы бревна не раскатились. Видимо, здесь складывали результаты своего труда местные дровосеки, продававшие древесину жителям побережья. Море отчетливо виднелось вдали, его поверхность слегка морщилась от дыхания Борея, — но волны были совсем небольшими, и вообще погода стояла достаточно хорошая для того, чтобы корабль мог подойти к берегу без особых затруднений.

Амброзину очень хотелось выразить благодарность людям, рисковавшим жизнью ради Ромула и его самого, и потому, когда подошел час, он приготовил для всех особый ужин, приправив еду травами и корешками, собранными по пути. Старый наставник умудрился даже украсить обед фруктами: это были несколько поздних яблок с одичавшей яблони, найденной им в запущенном саду, явно принадлежавшем некогда почтовой станции. Он разжег огонь в старом очаге, и хотя широкие дыры в потолке позволяли путникам без труда видеть звезды над их головами, все же потрескивание пламени и мягкий свет придали их обеду особое настроение веселья и дружеской близости, что слегка смягчило грусть неизбежного расставания.

Никто ни словом не упомянул о том, что Ромулу предстоит уехать на следующий день… и что они, скорее всего, никогда больше его не увидят, и что юный император отправится навстречу неведомой судьбе в другой конец света, в гигантский город, ко двору другого императора, что там его ждут интриги и опасности… Но ясно было, что каждый из них ни о чем другом и не думает, судя по тем осторожным взглядам, которые все бросали на мальчика, и по тем сердечным словам, что сами собой вырывались у них, и по нежной заботе, проявляемой к Ромулу…

Аврелий выбрал для себя первую стражу. Он ушел к каменным поилкам и сел там, глядя на море, постепенно менявшее цвет от синего к свинцово-серому. Ливия не спеша приблизилась к римлянину.

— Бедный мальчик, — сказала она. — Все это время он пытался подружиться со всеми, особенно с тобой и со мной, но мы ему этого так и не позволили.

— Ему от этого стало бы только хуже, — ответил Аврелий, не повернув головы.

Над ними в темнеющем небе пролетела журавлиная стая; птицы кричали, словно изгнанные из рая души.

— Корабль должен прийти перед рассветом. Они заберут мальчика и отдадут нам вознаграждение. Это очень большие деньги; ты и твои друзья сможете начать новую жизнь, купить землю, слуг, домашний скот… и вы это заслужили.

Аврелий промолчал.

— О чем ты думаешь? — немного погодя спросила Ливия.

— Корабль может и не прийти вовремя. Он может запоздать на несколько дней.

— Что я слышу в твоем голосе — опасение или надежду?

Аврелий, казалось, внимательно прислушивался к заунывным крикам журавлей, все еще звучавшим вдали. Наконец он вздохнул.

— Знаешь, со мной такое впервые в жизни, — когда у меня появилось нечто вроде семьи… но завтра все это кончится. Ромул отправится навстречу неведомому, а ты…

— И я тоже, — решительно произнесла Ливия. — Нынче тяжелые времена. Мы вынуждены наблюдать за тем, как умирает наш мир, и мы бессильны сделать хоть что-то, чтобы спасти его. Каждый из нас нуждается в некоей цели, в причине достаточно сильной, чтобы выжить среди всех этих руин.

— Ты действительно хочешь вернуться в ту лагуну? А может, ты бы…

— Что?

— Поехала с нами… со мной.

— Но куда? Я же говорила тебе, в той лагуне зарождаются новые надежды. Венеция — моя родина, как бы странно это ни звучало для тебя. Конечно, с виду это кажется просто столпотворением хижин, построенных теми, кто сбежал из разрушенных городов… но, по сути, это нечто гораздо, гораздо большее. — Аврелий невольно поморщился при этих словах, но Ливия продолжила: — Я уверена, скоро там вырастет настоящий город. Вот потому-то мне и нужны те деньги, которые я должна получить завтра: чтобы усилить нашу защиту, чтобы построить наши первые корабли, и новые дома для новых беженцев. Ты мог бы тоже остаться с нами, и ты, и твои товарищи. Нам нужны мужчины вроде вас. Наши города снесены до основания, это верно, но их дух живет в Венеции… дух таких городов, как Альтинум, Конкордия, Аквелия! Это твой город, Аврелий! Аквелия.

— Зачем ты продолжаешь мучить меня всем этим? — огрызнулся легионер. — Неужели так трудно оставить меня в покое?

Ливия опустилась рядом с ним на колени, глаза девушки сверкали.

— Потому что, возможно, я могу вернуть тебе то прошлое, что стерлось из твоей памяти. Я поняла это сразу, как только увидела тебя. Я видела это по тому, как ты смотрел вот на это, хотя ты и продолжаешь все отрицать.

Девушка подняла медальон, висевший на ее шее, и держала его теперь прямо перед лицом Аврелия, как некую святую реликвию, которая должна была излечить легионера от его загадочной болезни. Глаза Ливии сверкали страстью и слезами. Аврелия внезапно переполнили мощные чувства, им овладело желание, которое душило его так долго. Он чувствовал, как губы Ливии придвигаются к его губам, как ее дыхание смешивается с его дыханием… и вот он ощутил горячий, страстный поцелуй, о котором мечтал, но на который никогда не надеялся. Аврелий обнял девушку и поцеловал ее так, как не целовал ни одной женщины в своей жизни, — с бесконечной нежностью и со всей той силой страсти, что переполняла его сердце. Ливия обхватила руками его шею и каждая частичка ее тела трепетала, прижимаясь к телу легионера… он ощущал и полные груди, и плоский живот, и длинные ноги… И тогда римлянин осторожно опустил девушку на свой плащ, расстеленный на земле, среди сухой травы, и аромат почвы смешался с ароматом волос Ливии. И их слияние, казалось, не имело конца. А потом Аврелий закутал Ливию в плащ и крепко обнял, восхищаясь теплом ее тела и нежным запахом ее кожи.

Наконец Ливия поцеловала его, собираясь уйти.

— Аврелий, — сказала она, — мне бы хотелось, чтобы у нас с тобой было какое-то будущее… но я уверена, что скоро придет корабль. Когда поднимется солнце, все может показаться совсем другим: сложным, запутанным, непонятным… Ты можешь отправиться со своими друзьями, убегая от призраков воспоминаний, а я вернусь в свою лагуну. Но мы все равно навсегда запомним эти дни, и минутку любви, украденную у судьбы этой ночью, и будем помнить все наше невероятное и рискованное приключение, и этого доброго и несчастного мальчика, которого мы так полюбили… хотя и не набрались храбрости, чтобы сказать ему об этом. И может быть, когда-нибудь ты решишь навестить меня, и я буду рада тебя видеть… если, конечно, не окажется слишком поздно. Или, возможно, я больше никогда тебя не увижу, потому что безжалостная жизнь может развести нас в разные концы света. Прощай Аврелий, и пусть тебя хранят твои боги.

Ливия направилась к старому полуразвалившемуся зданию. А Аврелий остался один под черным небом, и слушал голос ветра и крики журавлей, летевших куда-то в темноте.

ГЛАВА 9

Уханье совы снова и снова доносилось из зарослей ив у реки, потом на мосту, повисшем над рекой, замигал свет. Ливия, сразу проснувшись, прильнула к щели в стене, глядя наружу. Звуки проникли в ее сонное сознание, встревожив девушку; она встала и бесшумно скользнула через комнату. Аврелий, уже сдавший дежурство, спал у дальней стены, с головой завернувшись в одеяло. Снаружи сейчас находился Деметр. Он положил на землю свой щит и уселся на него. Ливия решила, что грек всматривается в морской горизонт, надеясь вот-вот увидеть приближающийся корабль. Девушка обогнула южный угол здания и дошла до загона за домом, где были привязаны их лошади. Она погладила свою лошадь и отвязала ее. Юба, стоявший рядом, не обратил на девушку ни малейшего внимания; ее запах был слишком хорошо ему знаком.

Ливия, ведя за собой лошадь, спустилась по западному склону к подножию холма. Когда она очутилась в долине реки, и ее никто уже не мог заметить сверху, она вскочила на спину лошади и повернула направо, через рощу, к мосту и морю.

Амброзин, так и не заснувший ни на минуту, хотя и лежавший совершенно неподвижно, не упустил ни единого движения Ливии, когда девушка прокрадывалась мимо спящих воинов. Решение старого наставника созрело уже давно. Он подкрался к Ромулу и принялся легонько трясти мальчика. Ромул открыл глаза.

— Тише! — сразу же шепнул ему на ухо Амброзин.

— Что случилось? — шепотом спросил Ромул.

— Мы уходим. Прямо сейчас Ливия только что вышла; должно быть, корабль приближается.

Ромул порывисто обнял своего старого наставника, и в этом движении выразилась вся благодарность мальчика за неожиданное избавление от тяжкого будущего; Амброзии, видимо, почувствовал страстное желание Ромула стать свободным, сбежать от этого жестокого, грубого мира. Старик прошептал:

— Поосторожнее, не шелести соломой, когда будешь вставать. Мы должны двигаться, как тени. — Он показал мальчику на дверь, что выходила в маленький садик за домом.

Ромул огляделся, подождал, пока громовое храпение Батиата не достигло пика, а потом на цыпочках последовал за своим наставником к выходу. Лошади слева от них нервно затоптались. Юба встряхнул гордой головой и громко фыркнул. Амброзин подал мальчику знак остановиться, а сам прижался к стене.

— Дадим им успокоиться, — тихо сказал он. — А потом пойдем к лесу. Мы найдем надежное местечко и спрячемся там, пока тут все не уляжется. А потом отправимся в новое путешествие, ты и я, вдвоем.

— Но если я сбегу, Аврелий и его друзья не получат денег! Они так трудились и так рисковали жизнями… и выходит, что даром?

— Тише! — настойчиво повторил Амброзин. — Сейчас не время для сомнений. Они с этим справятся.

Лошади почему-то и не думали успокаиваться, наоборот, их волнение все возрастало, и Юба наконец поднялся на дыбы и принялся колотить в стену передними копытами, сопровождая грохот высоким нервным ржанием.

— Бежим отсюда, скорей! — решил Амброзин, хватая мальчика за руку. — Эти животные всех разбудят!

Он уже сделал первый шаг, когда вдруг на его плечо опустилась железная рука, приковав старика к месту.

— Стой!

— Аврелий! — взмолился Амброзин, сразу узнав легионера, несмотря на полную тьму. — Отпусти нас, прошу тебя! Верни мальчику свободу, если тебя хоть сколько-то тревожит его судьба. Он так много страдал… дай ему уйти.

Но Аврелий, не ослабляя хватки, смотрел в сторону.

— Ты просто не понимаешь, о чем говоришь, — сказал он, наконец. — Вон туда посмотри, за те деревья.

Амброзин всмотрелся в указанном направлении… и заметил угрожающее шевеление теней под деревьями, и почувствовал, как его сердце куда-то падает…

— Ох, Господь всемилостивый… — пробормотал старый наставник.

Ливия тем временем добралась до моста и отыскала таящуюся за кустом тамариска темную фигуру; человек держал в руке прикрытый фонарь. Девушка, узнав его, соскочила с седла.

— Стефан!

— Ливия! — прозвучало в ответ.

— Нам пришлось пробираться трудной дорогой, лесами, но, как видишь, мы сумели добраться вовремя. Все идет нормально. Мальчик и его учитель в безопасности, а наши люди прекрасно справились с делом. Но где корабль? Скоро рассветает, а ему следовало прийти еще вечером. Переправлять мальчика на борт при свете дня будет слишком рискованно…

Стефан внезапно перебил ее.

— Корабль вообще не придет.

— Что ты сказал?!

— Ты прекрасно меня расслышала, к сожалению. Корабль не придет.

— Что случилось? На него напали? Он утонул?

— Нет, никто его не топил. Просто… просто кое-что изменилось.

— Послушай, мне это не нравится. Я рисковала жизнью ради этого дела, и мои люди тоже…

— Успокойся, прошу тебя. Это не наша вина. В Константинополе Зенон вернул себе трон, узурпированный Василиском, но ему нужен мир, чтобы упрочить свою силу. Он не может сейчас портить отношения с Одоакром, и к тому же тебе хорошо известно, что его кандидатом на западный трон всегда был Юлий Непос.

Ливия внезапно осознала всю опасность, заключавшуюся в словах Стефана, — опасность для всех них.

— А Антемий об этом знал? — спросила она. — У Антемия не оставалось выбора.

— Проклятие! Но это же означает смерть мальчика!

— Не обязательно. И именно потому я здесь. У меня есть лодка, немного к северу отсюда, возле устья реки. Мы можем отправиться на мою виллу в Римини, там вы все будете в безопасности, но мы должны спешить; тут мы уж слишком на виду.

Ливия мгновенно вскочила в седло.

— Я должна рассказать всем, что случилось.

— Нет, погоди! — крикнул Стефан. — Смотри туда! Ливия глянула на верхнюю часть склона — и увидела группу верховых варваров, обходивших здание с юга; из зарослей кустов выскочило еще несколько вражеских воинов. Стефан попытался удержать девушку:

— Стой, они же убьют тебя!

Он споткнулся, и его фонарь упал на землю, разбившись вдребезги и расплескав масло, тут же вспыхнувшее. Ливия бросила взгляд на сжатое поле, на кучи соломы — и не заколебалась ни на мгновение. Она схватила свой лук, висевший в петле на седле, сунула наконечник одной из стрел в огонь — и пустила эту стрелу вверх, по высокой дуге, так, что та упала в соломенную кучу… а за ней последовала вторая, третья, — пока все огромные кучи не начали испускать густые клубы дыма.

— Ты сумасшедшая! — кричал Стефан, пытаясь остановить девушку. — У тебя все равно ничего не получится!

— Ну так заткнись, — огрызнулась Ливия.

— Послушай, я не могу здесь больше задерживаться, я должен вернуться! — сказал, наконец, Стефан, откровенно перепуганный тем, как повернули события. — Я буду ждать тебя в Римини. Спасайся, ради бога!

Ливия едва заметила его уход. Она вскочила в седло и пустила лошадь во весь опор — к холму, на котором стоял дом.

Варвары окружили старую почтовую станцию так бесшумно, что поначалу их никто не заметил. Они оставили своих лошадей внизу и подкрались к зданию пешком, держа мечи наготове, ожидая сигнала от своего командира, Вульфилы.

Все вокруг погрузилось в почти неестественную тишину; природа словно замерла. Голоса ночных птиц и зверей уже смолкли, а те, кто просыпался с рассветом, еще не решались начать свое приветствие солнцу… это был тот последний момент, который отделяет ночную тьму от первых лучей дня. Лишь ржавая вывеска, висевшая над входом в заброшенную почтовую станцию, негромко поскрипывала, когда ее касались первые дуновения утреннего ветерка.

Вульфила подал знак к наступлению, резко опустив левую руку, которую очень долго держал поднятой над головой. Варвары бурей ворвались в дом, размахивая мечами, и принялись тыкать остриями в неподвижные тела, все еще погруженные в сон. Но в следующее мгновение яростные вопли и ругательства, донесшиеся изнутри, дали понять Вульфиле, что их здорово провели. Под одеялами лежали толстые связки соломы. Гости почты исчезли.

— Найти их! — бешено взвыл Вульфила. — Они где-то здесь, неподалеку! Найдите их следы, они же на лошадях!

Варвары бросились врассыпную, но нашли только языки огня, ползущие по жнивью и постепенно набиравшие силу под утренним ветром. Варварам это показалось весьма зловещим событием, — они ведь не видели девушку, все еще скрывавшуюся в речной долине.

— Какого дьявола тут происходит? — рычал Вульфила, не находивший объяснений случившемуся. Он не понимал, почему так тщательно разработанный план сорвался. — Они должны быть здесь, будьте вы все прокляты! Найти их! Они где-то совсем близко!

Его солдаты повиновались и принялись обшаривать все вокруг, внимательно рассматривать землю, — и вот, наконец, один из них обнаружил следы людей и лошадей, ведущие к лесу.

— Сюда! — закричал он. — Они ушли в ту сторону!

Варвары пустились было в погоню, но Ливия, понявшая, что случилось, выскочила на открытое место, чтобы привлечь к себе внимание врагов. Еще одна огненная стрела промчалась в воздухе, обозначив место нахождения девушки; следующая стрела поразила одного из варваров. Ливия закричала:

— Сюда, ублюдки! А ну, поймайте меня!

И она пустила свою лошадь зигзагом по склону холма, то, исчезая в клубах дыма, то, снова появляясь и выпуская очередной смертоносный снаряд.

По знаку Вульфилы трое из его солдат отделились от отряда и поспешили к Ливии; а огонь, раздуваемый ветром все сильнее, уже превратил все поле в ревущие волны огня. Преследователи догнали Ливию, но она пронзила одного стрелой, увернулась от второго и бросилась на третьего с мечом в руке. Варвар бросился на девушку, визжа, как сумасшедший, — но она лишила его равновесия ложным выпадом. И, пустив свою лошадь на его коня, выбила варвара из седла — прямо в огонь.

Вопли солдата, превратившегося в живой факел, быстро заглохли; лишь огонь загудел громче. Ливия галопом умчалась из огненного ада и унеслась к лесу. Через несколько секунд она возникла перед своими товарищами — с мечом в руке, с волосами, развевающимися на ветру… как древняя богиня войны.

— Надо скорее уходить! — крикнула она. — Нас предали! За мной, быстро! Они будут здесь через минуту!

— Ну нет, сначала мы им оставим кое-что на память, — возразил Аврелий и показал в сторону своих товарищей, стоявших за огромной горой бревен, которые Ватрен обнаружил накануне вечером.

По сигналу Аврелия воины с помощью мечей и топоров подрубили опоры, державшие бревна на месте, а потом Батиат одним мощным толчком раскатил всю груду. Толстые бревна покатились вниз по склону, быстро набирая скорость, подпрыгивая на кочках и сея панику и смерть в рядах всадников Вульфилы, поднимавшихся вверх, к лесу. Несколько бревен налетели на пылающие кучи соломы, расшвыряв во все стороны огненные шары, которые ветер с готовностью превратил в целые тучи огня.

Аврелий протянул руку Ромулу, помогая мальчику вскочить в седло Юбы, и все помчались следом за Ливией через лес; девушка, похоже, знала, куда им надо двигаться. Отряд без передышки скакал до самого рассвета, и, наконец, добрался до какой-то тропы, вившейся сквозь густые заросли — и приведшей их к старому ответвлению дороги виа Попилия; теперь она превратилась в едва заметный проход среди ежевики и молодых дубков. Ливия остановила лошадь, спрыгнула на землю и показала на еще одну тропу, уводившую в лес, вверх по склону от того места, где они находились.

— Спешивайтесь все, ведите лошадей в поводу, — приказала девушка — Последний должен уничтожать наши следы.

На это дело вызвался Оросий; он срубил несколько пышных веток, связал их вместе и держался в конце процессии, тщательно заметая каждый след, оставленный отрядом. Ливия пошла напрямик через густые заросли, пока не добралась до подножия холма, сплошь укрытого плющом и другими вьющимися растениями. Девушка сунула меч в листву, погрузив его в зелень по самую рукоятку.

— Здесь! — сказала она. — Я его нашла.

Она раздвинула плети — и все увидели проход, вырубленный в песчанике; туннель вел в глубь холма.

Товарищи один за другим нырнули вслед за Ливией в эту нору. Оросий задержался, чтобы поправить плети и снова полностью скрыть вход в подземелье. Когда же он повернулся к остальным — то увидел, что все замерли, вытаращив глаза от изумления.

Слабый дневной свет, просачиваясь сквозь листву, позволял увидеть внутренность пещеры…

— Это древнее святилище бога Митры, его уже много столетий не использовали, — пояснила Ливия. — За этим святилищем некогда присматривали моряки с востока, те, которые становились у причалов Фанума. Я уже однажды пряталась тут. Просто чудо, что я сумела снова его найти. Должно быть, Бог на нашей стороне, раз он показал мне путь к такому убежищу.

— Если твой Бог стоит на нашей стороне, он это очень странно показывает, — заметил Ватрен. — И если хочешь, чтобы я высказался честно, — то я, пожалуй, предпочел бы, чтобы впредь он забыл о нас и позаботился о ком-нибудь другом.

— Отведите-ка лучше лошадей в самый темный угол, да постарайтесь, чтобы они вели себя тихо. Наши преследователи будут здесь с минуты на минуту, и если они снова нас обнаружат — нам конец.

Ливия еще не успела договорить, как на тропе послышался топот копыт. Ливия подкралась к выходу и выглянула наружу. Да, это был Вульфила во главе своего отряда, они неслись во весь опор. Ливия облегченно вздохнула и хотела было уже дать знать остальным, что худшее позади, — но тут же замерла на месте. Стук копыт внезапно прекратился. Теперь девушка слышала, как кони топчутся на месте, как будто поворачивая назад. Ливия подала знак товарищам, требуя, чтобы те хранили полное молчание, и снова подкралась к выходу. Аврелий, передав поводья Юбы Ватрену, присоединился к девушке.

Вульфила был не более чем в двадцати шагах от входа в пещеру; его широкая грудь и плечи поднимались над верхушками густых кустов, давно скрывших первоначальное направление дороги. Выглядел Вульфила ужасно: его лицо почернело от сажи, глаза налились кровью, шрам, пересекший лицо, распух; варвар принюхивался к воздуху, словно лесной волк, почуявший добычу. Солдаты Вульфилы веером рассыпались по лесу, изучая каждую ветку и куст, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след на земле. Все в пещере затаили дыхание, ощущая близкую опасность, и мужчины взялись за мечи, готовые драться насмерть — просто драться, независимо от причины… Но вот варвары прекратили поиски. Вульфиле пришлось признать поражение, и он дал приказ возвращаться. Варвары отправились назад.

Наконец-то Ливия получила возможность объяснить всем, что именно произошло.

— Я перед рассветом встретилась со Стефаном, — сказала она. — И он мне сказал, что Антемий нас предал. Я не смогу заплатить вам обещанные деньги, по крайней мере, сейчас.

Амброзин сделал шаг к девушке.

— Но я… я не понимаю.

— Все очень просто, — пожала плечами Ливия. — На востоке снова правит император Зенон, свергший с трона Василиска. А Зенон желает сохранять с Одоакром хорошие отношения. Должно быть, Зенон узнал о заговоре Антемия, и не оставил старику выбора… в связи с новой политической ситуацией Антемию просто пришлось предать Ромула

— И что теперь будет с мальчиком? — спросил Ватрен.

— Мы можем взять его с собой, — предложил Аврелий.

— Погоди-ка… — Ливия пыталась заставить мужчин выслушать ее до конца. Но…

— Взять, но куда? — возразил Деметр, не обратив внимания на попытку девушки. — Одоакр отправит в погоню за нами всех своих людей, до единого! У нас просто нет никаких шансов. И незачем дурачить самих себя и думать, что они ушли и оставили нас в покое. Они вернутся, можете не сомневаться, да еще тогда, когда мы и ожидать того не будем, и они заставят нас заплатить за все. Так что незачем прятаться от правды.

— Ну и что? Даже если и так, что, по-твоему, нам делать? — ответил вопросом Аврелий. — Потребовать денег и отдать мальчика варварам?

— Эй! Я хочу понять, что за чертовщина вообще тут происходит? — возмутился Батиат. — Может кто-нибудь объяснить…

— Если бы вы дали мне сказать несколько слов… — вставила Ливия.

Ромул, смущенный и растерянный, слушал их спор, резкие фразу, которыми обменивались товарищи, и чувствовал себя так, словно был где-то вдали от всего этого… снова его судьба очутилась в чужих руках… но теперь уже в эти руки не могло упасть достойное вознаграждение, Ромул стал просто обузой, причиной раздражения…

Аврелий понял состояние мальчика, понял, что Ромул чувствует себя брошенным и униженным, — и попытался исправить положение.

— Послушайте, они не…

Но тут все голоса перекрыл громкий голос Амброзина, прозвучавший так гневно и негодующе, как никогда прежде.

— Довольно! — воскликнул старый наставник. — Теперь послушайте меня! Все вы! Я приехал в эту страну много лет назад, из Британии, вместе с делегацией, присланной для переговоров с императором. Мы просили его о помощи — от имени всего народа нашего острова, страдавшего от жестокой тирании и измученного непрерывными набегами варваров, убивавших и грабивших. Во время путешествия я потерял всех своих друзей — их убили холод, болезни и разбойники, нападавшие на нас из засад. Я добрался до цели в одиночку, но тогдашний император так и не принял меня. Он был всего лишь куклой-марионеткой в руках других варваров; он просто не мог меня выслушать. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным… но мне пришлось жить с этим долгие годы. И я жил — благодаря своим медицины и алхимии, пока не стал воспитателем и наставником вот этого мальчика. Я был рядом с ним и в радостные моменты, и в дни горя и отчаяния, в дни унижения и тюрьмы, и я могу вам сказать вот что: он куда храбрее, сострадательнее и благороднее любого из вас! И любого, кого мне вообще доводилось встречать в жизни!

Все молчали, подавленные голосом новоявленного оратора. А старик положил руку на плечо Ромула и заставил мальчика выйти в центр круга, образованного беглецами, словно предлагая всем сосредоточить свое внимание на юном императоре. И продолжил чуть тише, но куда более торжественно:

— И теперь я прошу его услышать призыв его подданных в Британии, на многие годы предоставленных собственной судьбе, и прийти им на помощь в их бедах. Я прошу его встать лицом к лицу с большими трудностями и опасностями… с вашей помощью или без нее.

Все до единого в полном ошеломлении уставились на Амброзина, а потом обменялись взглядами с таким видом, словно не в силах были поверить собственным ушам.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — кивнул Амброзии. — Это легко прочесть в ваших глазах. Вы думаете, что я выжил из ума, но вы ошибаетесь. Теперь, когда вы лишились возможности получить вознаграждение, вам остаются два варианта. Вы можете отдать Ромула Августа в руки его врагов — и, возможно, заработать на этом даже больше… да, вы можете предать своего императора и навсегда запятнать себя этим бесчестным поступком. Но я уверен, ни один из вас даже не помышлял о таком. Я успел достаточно хорошо узнать вас за то недолгое время, что мы провели вместе, и я вижу, что в вас до сих пор живо нечто такое, что я считал давно умершим: храбрость, доблесть и преданность истинных римских солдат. Выбор за вами: вы можете присоединиться к императору, а можете просто позволить нам уйти, как свободным людям. — Взгляд старого наставника упал на рукоятку меча, висевшего на поясе Аврелия. — Этот меч будет нашим талисманом, и нас поведет вперед древнее пророчество, известное лишь нам двоим.

Мертвая тишина стояла в просторном подземном святилище. Воины были до глубины души потрясены и словами старика, и достоинством и храбростью маленького правителя, не имевшего ни царства, ни армии.

Первым заговорил Ромул.

— Я иду с тобой, Амброзии. Куда бы ты меня ни повел, с этим мечом или без него, Господь поможет нам.

Он взял своего наставника за руку, и они пошли к выходу из пещеры.

Но Аврелий преградил им путь.

— Могу я спросить — как вы намерены выбраться отсюда?

— Пешком, — коротко ответил Амброзин.

— Пешком, — повторил Аврелий тоном человека, который не понял, что это он такое услышал.

— Именно так.

— А когда вы доберетесь туда, — произнес Ватрен с легким оттенком язвительности в голосе, — если вы туда доберетесь… как вы намерены бороться с этими кровожадными тиранами и ужасными варварами, о которых вы тут рассказывали? Вас всего двое, старик и

— Ребенок, — закончил за него Ромул. — Я ведь просто мальчик, правда? Ну, а разве Юл, сын героя Энея, не был всего лишь мальчиком, когда покинул охваченную огнем Трою и отправился в Италию? И, тем не менее, он стал прародителем величайшего народа всех времен… Мне нечего вам предложить. У меня нет земель, нет денег, чтобы выплатить мой долг. Я могу лишь поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня. Я могу только сказать, что никогда вас не забуду, что вы всегда будете занимать важное место в моем сердце, проживи я хоть сотню лет. — Голос Ромула слегка дрогнул от переполнивших мальчика чувств. — Ты, Аврелий, и вы Ватрен, Деметр, Батиат, Оросий… и ты тоже, Ливия, — не забывайте меня. Прощайте! — Он повернулся к своему наставнику. — Идем, Амброзии. Нам пора.

Они дошли до выхода из святилища Митры, отодвинули плющ и выбрались на тропу. Аврелий взял поводья Юбы, посмотрел на своих товарищей и сказал так, словно это было чем-то самим собой разумеющимся:

— Я сними.

Ватрен встряхнул головой, словно желая проснуться.

— Ты это не всерьез, — сказал он. — Да подожди же, чтоб тебя разорвало!

И бросился следом за римлянином.

Ливия улыбнулась так, будто ничего другого и не ожидала, и тоже направилась к выходу, ведя за собой лошадь.

Батиат почесал затылок.

— А что, эта Британия далеко отсюда? — спросил он, обращаясь к двум оставшимся товарищам.

— Думаю, да, — ответил Оросий. — Боюсь, эта самая дальняя из известных земель, ну, по крайней мере, судя по тому, что я слышал.

— Тогда нам лучше поспешить, — пришел к окончательному выводу Батиат, свистом подзывая своего коня и протискиваясь сквозь плющ на солнечный свет.

Амброзин и Ромул уже ушли далеко по едва видимой тропе; конечно, они слышали, как позади затрещали ветки кустов и затопали конские копыта, но продолжали решительно шагать вперед.

Потом, окончательно убедившись, что маленький отряд движется вслед за ними, Ромул потянул Амброзина за руку, вынудив остановиться и обернуться. Шестеро воинов встали перед ними, как вкопанные.

— И куда это вы направляетесь? — спросил Ромул, глянув на каждого по очереди.

Аврелий шагнул вперед.

— Неужели ты действительно думал, что мы тебя бросим? — сказал он. — Отныне и навсегда — мы с тобой, ты можешь рассчитывать на нас, как на свою армию… небольшую, но доблестную и преданную. Виват, Цезарь!

Аврелий извлек из ножен свой меч и протянул его Ромулу. В это самое мгновение солнечный луч вырвался из-за облаков и проник сквозь ветви сосен и горных дубов, осветив мальчика и его чудесный меч волшебным, нереальным светом.

Ромул с улыбкой вернул меч Аврелию.

— Ты с ним лучше управишься, — сказал император.

Аврелий помог Ромулу подняться в седло и сесть перед собой. Кто-то привел Амброзину его мула.

— У нас впереди долгий и опасный путь, — сказал Аврелий. — Через два-три дня мы доберемся до долины реки По; там открытая местность, и нам нелегко будет остаться незамеченными. Так что мы должны придумать какой-то способ, чтобы на нас не обращали внимания.

— Туман будет нашим союзником, — сказал Амброзин.

— Возможно, Стефан еще может сделать для нас что-нибудь, — предположила Ливия. — Когда он пришел, чтобы предостеречь нас, он сказал, что у него есть лодка, и предложил доставить всех в безопасное место. Может быть, он даст нам часть тех денег, что были обещаны, или хотя бы сколько-то провизии. Долина По велика, а дни сейчас короткие и туманные; в общем, не так-то легко будет нас заметить.

— Согласен, — кивнул Аврелий. — Но потом нам придется переходить Альпы, да еще и в середине зимы.

ГЛАВА 10

Стефан видел, как отряд Вульфилы выстроился на опушке леса; варваров осталось всего полдюжины. Он подошел к ним, изо всех сил стараясь выглядеть как можно более естественно.

— А где остальные? — спросил он.

— Мы разделились на группы и часть отправилась на поиски. Уверен, мы найдем их где-то тут, в окрестностях. Они не могли уйти далеко со стариком и мальчишкой.

— Да, но погода меняется к худшему, и это вряд ли поможет в поисках, — заметил Стефан.

И действительно, широкий фронт темных облаков надвигался со стороны моря, начался дождь пополам со снежной крупой.

Огонь уже сожрал жнивье и солому и угас, оставив после себя огромное черное пространство, над которым еще поднимались клубы дыма. Бревна, отпущенные на свободу, раскатились по всему склону, а некоторые даже добрались до реки и бухнулись в нее.

У Стефана от холода стучали зубы, он весь дрожал, как лист на ветру, но, тем не менее, нашел в себе силы заговорить.

— Одоакру это не понравится, и посланникам Зенона тоже. Мне бы не хотелось оказаться на твоем месте, когда ты будешь обо всем этом докладывать… и не рассчитывай, что я стану прикрывать твою неудачу и рисковать собственным положением. Ты снова упустил старика и мальчишку, позволил им сбежать прямо из-под твоего носа… у тебя было семьдесят человек! В это просто невозможно поверить. Кое-кому может прийти в голову, что ты позволил себя подкупить.

— Заткнись! — проревел Вульфила. — Если бы ты дал мне знать раньше, я бы схватил их всех!

— Ты прекрасно знаешь, что это было невозможно. Люди Антемия в Неаполе так хорошо организовали побег, что я и сам потерял след. И что я мог сказать тебе? Единственное известное мне место встречи — здесь, где им предстояло ждать корабля. Больше я ничего не мог тебе сообщить.

— Я не знаю, на чьей стороне ты стоишь на самом деле, но тебе следует быть поосторожней! Если я узнаю, что ты меня надул, ты пожалеешь о том, что вообще родился на свет!

Стефан настолько устал, что ему уже было наплевать и на подозрения, и на обвинения.

— Дай мне лучше что-нибудь, чтобы накрыться, — сказал он. — Ты что, не видишь, что я замерз до полусмерти?

Вульфила окинул Стефана взглядом — с головы до ног — и презрительно фыркнул. Потом все же достал из своей седельной сумки попону и швырнул на землю. Стефан поднял ее и закутался с головой.

— Ну, и что ты предполагаешь делать теперь? — спросил он Вульфилу, когда почувствовал, наконец, что может нормально дышать.

— Ловить их. Любой ценой. Куда бы они ни отправились.

— Да, но кто знает, сколько времени тебе на это понадобится… Если ты не сумел схватить их, когда они были под рукой, почему ты думаешь, что тебе это удастся теперь? Время на их стороне, а слухи пока что начнут просачиваться с Капри. Вот тогда-то у тебя и начнутся настоящие трудности.

— Что ты хочешь этим сказать? — резко бросил Вульфила, решительно спрыгивая из седла на землю.

Стефан слегка повернул голову; да, шея уже отогрелась и двигалась более или менее нормально.

— Все очень просто. Если по стране разлетится весть о побеге императора, кому-нибудь может прийти в голову воспользоваться этим… со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Вульфила вздрогнул. — Одоакр очень, очень хотел, чтобы мальчик провел всю свою жизнь на том острове, — продолжил Стефан. — И его не следует разочаровывать. Никто не должен знать, что мальчишка исчез.

— Ну, и как я могу это сделать?

— Пошли на Капри какого-нибудь очень надежного человека. Пусть Ромула Августа заменят двойником, каким-нибудь мальчиком такого же возраста, в такой же одежде. И сделай так, чтобы никто не видел его вблизи, по крайней мере, в ближайшие месяцы, пока ты не сменишь там весь персонал, включая и его личных телохранителей. И тогда для властей — да и для простых людей, живущих вокруг, — все будет выглядеть так, словно мальчик никогда не покидал виллу. Они будут думать, что он так и живет на острове. Я хорошо все объяснил?

Вульфила кивнул.

— А потом ты доложишь обо всем Одоакру, — закончил Стефан. — И только лично.

Вульфила снова кивнул, стараясь сдержать ярость. Ему была отвратительна подобная интрига, однако он прекрасно понимал, что подразумевала эта сопливая и дрожащая пародия на человека, завернутая в конскую попону… и что положение Стефана куда более надежно и устойчиво, нежели его собственное.

Он знаком показал Стефану, чтобы тот следовал за ним, и они отправились к старому зданию, которое, благодаря своему положению, оказалось не затронуто огнем. Там они стали ожидать возвращения малых отрядов, отправленных на поиски.

Стефан, припомнив один эпизод, поманил Вульфилу, чтобы тот придвинулся поближе.

— У Антемия есть свои шпионы на Капри, — заговорил он. — И даже на тех кораблях, что были отправлены в погоню за беглецами. И один из них рассказал мне странную историю… — Вульфила глянул на Стефана с нескрываемым подозрением. — Похоже на то, что у одного из похитителей имеется некое смертоносное оружие, меч, какого никто никогда не видывал, невероятной крепости и силы. Ты случайно сам не видел чего-то такого?

Вульфила смущенно отвел глаза и ответил, не слишком скрывая того, что он лжет:

— Не понимаю, о чем это ты говоришь.

— Странно. Мне бы хотелось думать, что ты лично участвовал в схватке, пытаясь остановить ту жалкую кучку похитителей императора

— Ну, при чем тут это… Люди могут болтать всякое. Я ничего такого не знаю. Когда ты сражаешься, ты смотришь в глаза противнику, тут уж не до того, чтобы рассматривать его меч. Но ты мне напомнил о том, что я всегда просил тебя сообщать мне как можно больше, а ты ни словом не обмолвился о шпионах. Да, кстати, у кого якобы имеется такой меч?

— А, у того легионера. Но мне удалось узнать о нем совсем немного. Он из того отряда, который Мледон разбил под Детроной, и его имя — Аврелий.

— Аврелий? Ты сказал — Аврелий?

— Да, а что?

Вульфила надолго погрузился в молчание, о чем-то размышляя, потом, наконец, сказал:

— Я уверен, я его где-то видел прежде. Очень давно. Я помню его лицо. Ну, ладно, теперь это уже не имеет значения. Тот человек сгинул в море в ту самую ночь, его давно уже съели рыбы.

— Ну, на твоем месте я бы не был в этом так уверен. Мои собственные шпионы говорили мне, что он, похоже, остался в живых… и меч по-прежнему при нем.

Первая группа людей Вульфилы явилась довольно скоро, — варвары были измучены, их кони все в мыле. По выражению лиц солдат нетрудно было понять, что их поиски успехом не увенчались. Вульфила набросился на них, вне себя от ярости.

— Только не говорите мне, что вы их не нашли! Толпа людей вместе с лошадьми не могла просто раствориться в воздухе! Чтоб вам пропасть!

— Мы везде искали, — возразил один из варваров. — Должно быть, им тут известно какое-то тайное местечко. Они ведь всегда жили в этих краях, они тут все знают лучше, чем мы. А может быть, их спрятал кто-то из местных.

— Обыскать все дома! Заставить крестьян говорить! Вы знаете, как это делается, не правда ли?

— Мы уже это сделали, но большинство вообще нас не понимает.

— Они нас просто дурачат! — взревел Вульфила.

Стефан наблюдал за варваром с абсолютно бесстрастным видом, но в глубине души злорадствовал, видя, как эту здоровенную волосатую тварь охватывает глубокая паника.

К полудню вернулись уже все отряды.

— Может, повезет тем, кто отправился дальше на север, — сказал один из всадников. — Мы договорились встретиться в Пизаруме. Тот, кто прибудет туда первым, должен подождать остальных. А ты что прикажешь?

— Продолжить охоту, — коротко ответил Вульфила. — Немедленно.

Стефан решил, что и ему тоже пора отправляться восвояси.

— Встретимся в Равенне, насколько я понимаю, — сказал он Вульфиле. — Я здесь еще немного подожду, за мной должна прийти лодка. — Потом он снова дал Вульфиле знак приблизиться. — А правда ли, что у того меча — золоченая рукоятка в форме орлиной головы?

— Ничего об этом не знаю. Не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил Вульфила.

— Может быть, может быть… Но если тот меч когда-нибудь попадет в твои руки, помни, что есть на свете кое-кто, готовый отвалить тебе за него столько золота, чтобы укрыть тебя с головой, в буквальном смысле. Понял? И не натвори каких-нибудь глупостей, если добудешь его. Просто дай мне знать, и я все устрою. Всю оставшуюся жизнь ты проведешь в роскоши.

Вульфила промолчал, лишь бросил на Стефана короткий недоверчивый взгляд. Потом отдал приказ своим солдатам, и они рассыпались веером и галопом помчались в разные стороны. Сам Вульфила возглавил небольшую группу, направившуюся на север. И несколько дней подряд варвары обшаривали окрестности, хотя и безуспешно, — пока, наконец, не встретились у ворот Пизарума с опередившей их группой. Погода становилась все хуже, и непрерывно моросящий дождь превратил дороги в потоки грязи, а по полям и вовсе невозможно было уже проехать на лошади. Кое-где склоны холмов уже начали покрываться снегом. Гонец, обогнавший отряд, уже сообщил во все гарнизоны, мимо которых продвигались варвары Вульфилы, что они ищут пятерых мужчин, путешествующих вместе с женщиной, стариком и ребенком. Рано или поздно кто-то должен был их заметить. А сам Вульфила мчался во весь опор в Равенну, почти без остановок; там его ожидало самое трудное — встреча лицом к лицу с Одоакром

Magistermпlitium принял Вульфилу в одной из комнат в апартаментах императора, в которых он давно уже расположился. Взгляд Одоакра сразу дал варвару понять, что любое сказанное им слово может только ухудшить положение, и ничего более того. И Одоакр позволил своему начальственному гневу выплеснуться сразу, как только Вульфила предстал пред его очи.

— Лучший из моих людей! — рявкнул Одоакр. — Мой заместитель, моя правая рука позволила одурачить себя этим бесхребетным римлянам! Да как же это случилось?!

— Они вовсе не были бесхребетными, — вырвалось у Вульфилы.

— Это и без слов ясно. В данном случае бесхребетным оказался ты.

— Поосторожнее, Одоакр, даже ты не можешь разговаривать со мной вот так!

— Ты что, угрожаешь мне? После того, как ты постыдно провалил дело, после того, как опозорился, — ты смеешь мне угрожать? Сейчас ты мне расскажешь во всех подробностях, что там произошло, и не пропустишь ни единой мелочи. Я должен знать, какие люди меня окружают; я должен знать, не стал ли ты таким же изнеженным и неумелым, как все те римляне, которых мы поработили и подчинили себе!

— Они застали нас врасплох. В ту ночь был сильный шторм, и, тем не менее, они как-то умудрились подняться по скале с севера, — но там вертикальный голый утес, и мы всегда полагали, что по нему подняться к вилле просто невозможно. А сбежали они через тайный подземный ход, выводящий в море. Два мои судна постоянно патрулировали возле острова, на всякий случай, — однако все в ту ночь было против нас: когда шторм начал слегка утихать, извергся вулкан, и их лодка скрылась в облаках сажи. Но их главарь утонул… это был тот самый человек, который уже пытался освободить мальчишку здесь, в Равенне. Я видел, как он ушел под воду, но погоню не остановил.

— Ты уверен? — перебил его удивленный Одоакр. — Ты уверен, что это был тот самый человек? Почему ты в этом уверен, если было так темно, как ты утверждаешь?

— Я видел его так близко, как вижу сейчас тебя. Я уверен, это был он. Ну, надо сказать, меня это даже не слишком удивило: тот, кто однажды совершил попытку и потерпел неудачу, наверняка попробует повторить все снова. Хотя, конечно, я был потрясен в первое мгновение, столкнувшись с ним нос к носу.

— Продолжай, — приказал Одоакр, желая поскорее узнать до конца всю эту странную историю.

— Я мог бы предположить, что в итоге они потерпели крушение, — снова заговорил Вульфила, — Это было бы вполне логично — если бы они разбились о подводные камни, учитывая все обстоятельства. И, тем не менее, я пересек Апеннины, чтобы добраться до того места, где им была назначена встреча. Я прибыл туда точно в тот день, когда они предполагали прибытие корабля. Но, дьявол их забери, они уже были там, хотя как они могли добраться… впрочем, кто-то из них наверняка хорошо знает тамошние места. Они уже были почти в моих руках — и снова ускользнули. Исчезли без следа. Мы обшарили все вокруг на несколько дней пути в разные стороны, но не нашли ничего. То есть совершенно очевидно, что римляне знали, где именно содержат мальчика. Они знали, что северная стена не защищена, и они знали путь отступления, о котором я даже не подозревал. Кто-то явно снабжал их самыми подробными сведениями.

— Кто? — резко спросил Одоакр.

— Кто-то изнутри, с острова. Это мог быть кто угодно: любой из слуг, или рабочий, или булочник, или кузнец, или кто-то из поваров, маркитантов… да хоть проститутка. Кто знает? Но за ними должен в то же время стоять некто куда более значительный; иначе, откуда бы им узнать о подземном коридоре? Я, насколько мог, ограничил контакты между виллой и населением острова, но полная изоляция невозможна.

— Если ты подозреваешь кого-то конкретного, говори.

— Возможно, это Антемий. Он может хорошо знать виллу на Капри. Говорят также, что у него много знакомых в Неаполе. Да даже и сам Стефан…

— Стефан — человек умный и сообразительный; к тому же он практичен по натуре и весьма полезен нам в переговорах с Зеноном, — заметил Одоакр, но видно было, что слова Вульфилы его поразили и насторожили.

И в самом деле, римляне, осуществившие операцию по освобождению юного императора, были невероятно храбры и удивительно умны. Он ведь прекрасно осознавал, насколько это трудно (или вообще невозможно): пересечь страну, наводненную солдатами, тем более солдатами иностранными, жестокими и грубыми… одним словом, варварами. Одоакр давно уже понимал, что ум куда важнее для него, нежели мечи; что знание нужнее силы. Здесь, в этом огромном дворце, окруженный сотнями стражей, Одоакр чувствовал себя куда более уязвимым, нежели в разгар отчаянной битвы… и на мгновение он испугался, оценив, какая угроза для него таится в тринадцатилетнем мальчишке… свободном теперь, надежно охраняемом и исчезнувшем без следа. И еще он вспомнил обещание мальчика отомстить за смерть матери… да, юнец произнес эту клятву в тот день, когда его мать должны были похоронить.

— Ну, и что теперь делать? — раздраженно бросил он.

— Я уже принял кое-какие меры, — сказал Вульфила. — Я заменил мальчишку двойником, такого же возраста и сложения, в такой же одежде… он будет жить на вилле, но приблизиться к нему смогут лишь особо доверенные лица. Новая охрана ничего не знает, они уверены, что это и есть настоящий Ромул Август.

— Хитроумный план. Мне бы и в голову не пришло, что ты на такое способен. Ну, я теперь мне бы хотелось знать твои планы относительно другого. Как ты намерен поймать мальчишку и тех людей, что увезли его?

— Дай мне декрет полновластия, и возможность хорошо заплатить за его голову. Они не смогут уйти слишком далеко. Это такая компания, которую чересчур легко заметить. Рано или поздно им придется выбраться из своего укрытия; им понадобится еда, они начнут искать какое-то место, чтобы жить. В такое время года невозможно сидеть где-нибудь в лесу.

— Но мы не знаем даже, в какую сторону они отправились!

— Я бы сказал, это север; на восток им никак не пробраться. Куда же еще? Они должны попытаться покинуть Италию, но никакого корабля им не найти, сезон навигации закончился.

Одоакр молча обдумал слова своего подчиненного. Вульфила наблюдал за ним так внимательно, как никогда прежде. Прошло несколько месяцев с тех пор, как они виделись в последний раз, и человек, сидевший перед огромным варваром, сильно изменился… поразительно изменился. Его волосы были подстрижены и уложены в аккуратную прическу; он недавно побрился, на нем была льняная далматинская рубаха с длинными рукавами, спереди украшенная широкими полосами вышивки — серебро и золото… Башмаки из телячьей кожи, с красной шнуровкой, расшиты красными и желтыми шерстяными нитками. На шее висел серебряный медальон с золотым крестом, на поясе — серебряная пряжка… На пальце левой руки — перстень с изумительной камеей. И, в общем, он ничем не отличался от важных римских сановников, кроме цвета волос, светлых с рыжинкой, да веснушек, усыпавших его лицо и руки.

Одоакр заметил, что Вульфила изучает его, и решил пресечь это смутившее его исследование.

— Император Зенон даровал мне звание римского патриция, — сказал он. — Теперь я вправе добавлять к своему имени «Флавий» и обладаю полной властью в этой стране и прилегающих к ней областях. Я дам тебе декрет, который ты требуешь. Поскольку жизнь мальчика не имеет больше политической ценности, по крайней мере, в том, что касается наших отношений с восточным императором, и в то же время он создает риск возникновения новых волнений, — я приказываю тебе найти его и убить. Принеси мне его голову; остальное сожги, а пепел развей по ветру. Единственным Ромулом Августом — или «августенышем», как его в насмешку называли за глаза его же придворные, — останется тот, что живет на острове Капри. Единственным — для всех и на все времена. Что же касается самого тебя, Вульфила, — не смей возвращаться, пока не выполнишь все мои приказы. Если понадобится, отправляйся за ним хоть на край света. Если вернешься без его головы, поплатишься своей собственной. Ты знаешь, я это сделаю.

Вульфила не соизволил как-то отреагировать на угрозу.

— Готовь свои приказы, — сказал он. — Я отправлюсь в путь, как только получу их. — Но прежде чем выйти из комнаты, он задержался на пороге и спросил: — А что вообще случилось с Антемием?

— В каком смысле?

— Я пытаюсь сообразить, как это Стефан сумел приобрести такой вес.

— Стефан сделал все возможное для того, чтобы восстановить отношения между Востоком и Западом, — пояснил Одоакр, — Он стал инструментом для укрепления моего положения здесь, в Равенне… а это была задача сложная и деликатная, настолько, что тебе этого просто не понять. Что же касается Антемия — он получил то, что заслужил. Он пообещал Василиску построить военную базу для его солдат здесь, в лагуне, — в обмен на защиту Ромула. Более того, он организовал покушение на мою жизнь. Его задушили.

— Понятно, — бросил Вульфила и покинул императорские апартаменты.

Именно в этот момент Вульфила понял, что должен знать все о каждом шаге и вздохе Стефана. Он уже отчасти разобрался в этом человеке. Мысль о загадочном мече преследовала его, точно так же, как и самого Вульфилу. Правда, Вульфила не понимал причин интереса Стефана, но тут явно были замешаны власть и деньги, раз уж Стефан готов был выложить за меч целое состояние. Более того, Стефан наверняка завладел той сетью шпионов, которую в свое время создал Антемий, и сумел устранить старика с дороги, сам при этом ничуть не замаравшись. А значит, этот молодой человек был самым расчетливым и опасным из всех тех людей, с какими Вульфиле приходилось иметь дело в своей жизни. Пытаться обыграть его означало рисковать понапрасну, Вульфила наверняка бы потерпел неудачу. Так что наилучшей стратегией было, конечно, ожидание: что-нибудь могло увести Стефана из Равенны. И у огромного варвара даже возникло нечто вроде предчувствия, что такое может случиться очень скоро. А уж тогда он, как тень, пустится за Стефаном, и тот приведет Вульфилу туда, куда надо. А пока Вульфила разослал во все стороны посыльных — на поиски группы из шести или семи человек, с женщиной, стариком и ребенком.

Маленький отряд Аврелия ушел от варваров Вульфилы через скрытую в горах узкую долину маленькой реки. Потом беглецы поднялись на склон какой-то горы, чтобы осмотреть все вокруг и убедиться в отсутствии преследования. После этого они разделились на три неравные группы и двинулись дальше, сохраняя между собой расстояние в милю. Батиат шел пешком, закутавшись в длинный плащ с глубоким капюшоном, полностью скрывавший цвет его кожи. Он шел один, чтобы его рост не так бросался в глаза и чтобы его не связывали с другими путешественниками.

Ромул ехал с Ливией и Аврелием, и они выглядели как семья, отправившаяся куда-то со скромными пожитками. Остальные держались вместе. Оружие они прятали под плащами, кроме щитов, которые были слишком громоздкими, — их пришлось погрузить на спину одного из мулов и прикрыть одеялом. Весь этот план маскировки предложил Амброзин; а Ливия разработала маршрут передвижения, снова проявив себя как испытанный ветеран. Снег уже лежал почти повсеместно, однако он был не настолько глубок, чтобы затруднять передвижение, да и холод не был слишком суровым, поскольку небо постоянно затягивали облака. В первую ночь они соорудили шалаш из еловых веток, и ветки же послужили им постелью; в общем, от ветра они более или менее были защищены. Когда же они убедились, что враги не наступают им на пятки, они даже решились разжечь в глубине леса костер, выбрав полянку, со всех сторон окруженную густым кустарником.

На следующий день небо очистилось, температура воздуха в отдаленных от моря районах резко упала. Зато к нижней части склонов Апеннин продолжал течь более теплый воздух с моря, и в результате внизу возникла плотная пелена тумана, благодаря которой никто не мог бы увидеть, что происходит наверху. Когда к вечеру второго дня путники приблизились к равнине, им пришлось решать: то ли спуститься и пересечь ее, то ли продолжать как можно дольше двигаться к западу по склонам Апеннин. Пожалуй, идти горами было более безопасно, однако это означало, что им придется далее шагать по Лигурийскому побережью к Галлии, а там их почти наверняка обнаружат гарнизоны Одоакра, уже предупрежденные о возможном появлении беглецов. Вульфила мог даже послать на каждый из перевалов кого-нибудь, способного узнать мальчика и его наставника; ведь несколько десятков его воинов, сопровождавших императора на Капри и охранявших его там, прекрасно помнили лицо Ромула. Карта, которую Амброзин столь предусмотрительно срисовал со стены старой почтовой станции в Фануме, оказалась воистину бесценной, когда отряд начал совещание — с наступлением ночи, у маленького костра. Им надо было разработать дальнейший маршрут и стратегию действий.

— Я бы пока воздержался от спуска на равнину, — сказал Амброзин. — Мы пока что слишком близко от Равенны, и шпионы Одоакра будут высматривать нас во все глаза. Я бы предложил оставаться пока в горах и двигаться на запад по средней части склонов, пока не поравняемся с Пласентой. А там уже мы должны будем решить, то ли продолжать двигаться вперед до Постумии, чтобы оттуда повернуть к Галлии, либо резко повернуть на север, к озеру Вербано. Мы тогда уже будем недалеко от перевала, что связывает долину реки По с западной Ретией, а там сейчас все в руках бургундцев.

Амброзин упомянул также и о том, что во время путешествия в Италию он обнаружил некую тропу неподалеку от перевала, — не слишком уж непроходимую, — которая вела через Мезинскую область к одной ретийской деревушке, расположенной практически на побережье.

— Если хотите послушать моего совета, — закончил старый наставник, — я бы отказался от первого маршрута, потому что здесь слишком населенные места, мы будем подвергаться ежеминутной опасности. Северное направление куда более выгодно и безопаснее по многим причинам.

Аврелий согласился с этим, Батиат и Ватрен — тоже. Амброзин невольно подумал, что все трое друзей весьма охотно отказались от западного маршрута: они ведь знали, что тогда им придется пересечь Дертону, где поля до сих пор усеяны незахороненными костями их павших товарищей…

ГЛАВА 11

— Этот путь намного дольше, — заметила Ливия, нарушив молчание, внезапно упавшее на их маленький лагерь. — Нам понадобятся деньги, а у нас нет ни гроша

— Это верно, — согласился Амброзин. — Придется покупать еду, платить за проезд по мостам и за переправы на паромах, да еще фураж для лошадей высоко в горах, да еще ночлег для нас самих, когда станет слишком холодно, чтобы спать на открытом воздухе…

— Тогда у нас только один выход, — заявила Ливия. — Стефан уже должен был к этому времени вернуться в Римини, в свою приморскую виллу. Он нам кое-что должен за работу. И даже если он не может расплатиться сполна, не думаю, чтобы он отказался нам помочь. Я знаю, где эта вилла, я с ним там встречалась однажды. Так что мне не составит труда до нее добраться.

— Но можем ли мы доверять ему? — спросил Аврелий.

— Но ведь это именно он явился в Фанум, чтобы предостеречь нас и предложить путь побега. Стефану пришлось сделать все, чтобы выжить, как и многим другим; ему пришлось приспособиться к переменам власти, но Антемий ему доверял, и, должно быть, у него были к тому основания.

— Вот это меня и тревожит. Антемий нас предал.

— Я тоже сначала так подумала, но потом поняла, что смена власти в Константинополе, должно быть, поставила его в безвыходное положение. Может быть, его пытали… в общем, мы все равно не можем представить, что там произошло. Да в любом случае, всем рисковать незачем. Я отправлюсь одна.

— Нет, я поеду с тобой, — настойчиво произнес Аврелий.

— Лучше тебе этого не делать, — возразила Ливия. — Ты нужнее здесь, рядом с Ромулом. Мне надо будет выехать до рассвета, и если все пойдет хорошо, я вернусь через день к вечеру. Если нет — отправляйтесь дальше без меня. Уж как-нибудь вы сумеете выжить, даже если не получите денег Стефана. Бывало и хуже.

— Но уверена ли ты, что сумеешь обернуться за такое короткое время? — спросил Амброзин.

— Конечно. Если не случится ничего непредвиденного, я к вечеру доберусь до виллы Стефана. На следующий день еще до рассвета пущусь в обратную дорогу — и ночь проведу уже с вами.

Ее друзья переглянулись, несколько смущенные.

— Да чего вы боитесь? — спросила Ливия утешающим тоном — Как будто раньше вы не обходились без меня, до нашей встречи! И вы прекрасно знаете, что я умею постоять за себя; вы ведь это видели, не так ли?

Амброзин оторвал взгляд от карты.

— Послушай-ка меня, Ливия, — сказал он. — Сейчас для нас разделиться — значит создать лишние трудности. Если ожидание продлится хоть немного дольше обещанного — те, кто останутся здесь, начнут строить самые невероятные предположения, рассчитывая каждый шаг отсутствующей персоны, вычисляя и прикидывая, сколько еще времени может потребоваться для возвращения, а заодно выдумывать разнообразные причины задержки, скорее всего, не имеющие отношения к тому, что произошло в действительности. С другой стороны эта задержка может вызвать особые чувства; запаздывающая персона подумает, что если бы встреча была назначена на более поздний срок, никому не пришлось бы волноваться… В общем, Ливия, лучше сразу назначить дополнительное время. Например, если ты не явишься через два дня вечером, мы задержимся тут на ночь, по меньшей мере, и до рассвета следующего дня не тронемся с места. Если мы и тогда не увидим тебя, мы будем знать, что между тобой и нами встало некое непреодолимое препятствие. Давай-ка я покажу тебе, где мы будем переходить Альпы. Смотри, вот тут — Месинский перевал, — сказал он, показывая нужную точку. — Ты можешь в случае чего направиться прямиком туда, я тебе расскажу маршрут. Я все его подробности знаю наизусть. Ты доберешься до перевала — и там мы встретимся, если ты сочтешь это необходимым и возможным.

— Блестящее решение, — одобрила Ливия. — Пойду готовиться к отъезду.

Она взяла упряжь и пошла к своей лошади, пасшейся неподалеку.

Аврелий отправился следом за ней.

— Римини, — сказал он. — Это совсем рядом с твоим домом. Всего несколько часов на веслах — и ты очутишься в своем городе в лагуне. И что ты будешь делать?

— Я вернусь, — ответила Ливия. — Как обещала

— Мы все отправляемся неведомо куда, — настойчивым тоном продолжил Аврелий. — Мы гонимся за мечтой старого человека, мы сопровождаем мальчика-императора, которого преследуют безжалостные враги. Не думаю, что с твоей стороны было бы уж очень разумно продолжать это путешествие. Твой город на воде ждет тебя. Твои друзья наверняка тревожатся о тебе, ничего не зная о тебе так долго. Ведь там остались люди, которых ты любишь, не правда ли?

Ливия уставилась вдаль, по другую сторону долины, через море тумана, над которым поднимались лишь верхушки самых высоких деревьев, — на маленький городок, пристроившийся на вершине холма. Тонкие струйки дыма тянулись из труб, словно вечерние молитвы, медленно плывущие к звездному небу… заливистый лай собак казался глухим в холодной туманной атмосфере, в тяжелом воздухе долины. С того дня, как отряд покинул старую почту в Фануме, Ливия и Аврелий ни разу не оставались наедине, и оба вели себя так, словно боялись даже самого легкого намека на близость, боялись, что у них никогда больше не будет случая и повода очутиться в объятиях друг друга, как при прощании в Фануме. Это было похоже на то, как если бы они наблюдали за солнцем, опускающимся за туманный горизонт, и думали, что оно уже не взойдет никогда.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что наша затея может кончиться именно так? — снова заговорил Аврелий.

— Нет, — ответила девушка. — Но теперь это не имеет особого значения.

— А что имеет особое значение?

— Почему мы делаем то, что делаем. Почему мы идем с этими двоими дальше? Почему ты решил последовать за ними?

— Потому что я беспокоюсь о мальчике. У него никого нет в целом свете, его некому защитить. Наоборот, половина мира желает ему смерти, а другая половина не станет возражать, если он умрет. На плечах этого мальчика лежит такой груз, какой может раздавить любого. А может быть, причина куда проще: я просто не знаю, куда еще можно пойти, чем еще заняться.

— Но почему ты думаешь, что его плечи достаточно крепки, чтобы выдержать этот груз? Он ведь не Геркулес, что взялся подержать небо вместо Атласа.

— Ты шутишь, а это нечестно, — сказал Аврелий, отворачиваясь.

— Аврелий, прости меня, — поспешила сказать Ливия. — Извини. Я просто злюсь на самое себя; злюсь, что позволила втянуть себя во все это, и что вас всех вовлекла в безумную авантюру, да еще и не имея возможности как-то вознаградить каждого… и подвергла тебя и твоих друзей смертельной опасности.

— И еще потому, что утратила командный пост. Ты больше не руководишь другими, а просто идешь, как все, не зная, куда мы направляемся, и что нас ждет впереди.

— Пожалуй, ты прав, — признала Ливия. — Я привыкла сама строить планы и выполнять их. Меня выбило из седла то, что все повернуло в неожиданную сторону.

— Так ты поэтому избегаешь меня?

— Ну, это ты от меня прячешься, — огрызнулась девушка

— Мы, похоже… ну, просто боимся своих чувств.

— Чувства!.. Да ты просто не знаешь, о чем говоришь, солдат, — неожиданно взорвалась Ливия. — Скольких друзей ты потерял на полях сражений? Сколько видел городов и деревень, сожженных дотла? Сколько видел изнасилованных женщин? Да как можно вообще думать, что в мире, подобном этому, может остаться еще место для каких-то чувств?

— Ну, ты не всегда бываешь преисполнена такой ярости; когда ты рассказывала мне о своем городе, ты была совсем другой… и когда укрывала Ромула своим плащом и прижимала его к себе, сидя в седле…

— Это совсем другое. Я тогда была уверена, что дело почти закончено, что мальчик скоро отправится туда, где с ним будут обращаться уважительно и заботливо, и что все мы получим хорошие деньги. А это обещало всем нам надежное будущее.

— Не могу поверить, что это единственная причина.

— Ну, хорошо. И еще я думала, что вроде бы нашла того самого человека, которого искала много лет.

— А тот человек не позволил, чтобы его нашли, так?

— Да, не позволил. То ли из страха, то ли от трусости… откуда мне знать?

— Думай, как тебе больше нравится. Я не собираюсь изображать из себя то, чем я не являюсь. Я не тот герой, которого ты ищешь, и не настолько хороший актер, чтобы притворяться героем. Я мог бы сказать, что я просто хороший воин, и стараюсь быть честным человеком в такие-то дни… И ничего больше. Ты хочешь найти кого-то или что-то, что ты потеряла в ту ночь, когда вы бежали из горящего города. Тебе нужен тот молодой человек, который уступил твоей матери и тебе свое место в лодке, — он для тебя нечто вроде пуповины, соединяющей с родными местами, с землей, на которой ты выросла. Что-то умерло в тебе в ту ночь, что-то, чего тебе так и не удалось оживить. А потом вдруг ты видишь незнакомца, некоего легионера, несущегося через болота у Равенны, и за ним гонится толпа варваров… и тут тебе кажется, что ты нашла свой призрак. Просто случилась похожая ситуация, вот и все. А твой ум был поражен сходством: легионер, варвары, лодка, лагуна… Это было что-то вроде сна, Ливия, понимаешь? Все это было как во сне.

Он заглянул в глаза девушки, влажные от слез. Ливия яростно попыталась сморгнуть влагу и стиснула зубы. Аврелий продолжил:

— Чего ты ждала? Что я последую за тобой в твой город на воде? И что я помогу возродить Аквелию, потерянную навсегда? Ты знаешь, пожалуй, такое даже было возможно… все в этом мире возможно — и ничто невозможно для такого человека, как я, человека, потерявшего все, даже свои воспоминания. Но кое-что у меня все-таки осталось. Одно единственное: слово римлянина. Я понимаю, это звучит старомодно; как будто ты читаешь историческую книгу. Но это для таких, как я, нечто вроде надежного якоря, точка отсчета, если хочешь, а я дал слово умирающему человеку. Я обещал спасти его сына. Я старался убедить себя, что первая неудавшаяся попытка как бы освобождает меня от обещания, что я сделал все, что мог, и ничего у меня не вышло, но все мои старания ни к чему не привели. Я все так же слышу его голос, в ушах у меня звучат его слова, и я не могу от них убежать. Потому-то я и отправился с тобой в Мисен, потому и остаюсь с мальчиком — и останусь до тех пор, пока не буду знать наверняка, что ему уже ничто не угрожает, пусть то будет в Британии или где-нибудь на другом краю света. Понятно?

— А как насчет меня? — спросила Ливия. — Я что-то значу для тебя?

— Еще и как, — ответил Аврелий. — Ты значишь все, чего я не могу иметь.

Во взгляде девушки на мгновение вспыхнули оскорбленная страсть и разочарование — но она промолчала. Просто отошла в сторону и продолжила сборы.

Чуть позже к ним подошел Амброзин, державший в руке небольшой свиток пергамента; старый наставник начертил для девушки наилучший маршрут.

— Вот твоя карта, — сказал он. — Надеюсь, она тебе не понадобится, и мы встретимся здесь, через два дня.

— Я тоже на это надеюсь, — ответила Ливия.

— Может, тебе и нет надобности отправляться туда…

— Тут нечего обсуждать, — перебила старика девушка. — Представь просто, что одна из наших лошадей охромела, или кто-то из нас заболел, или что нам пришлось искать лодку… Если бы у нас были деньги, мы бы продвигались вперед куда быстрее и без особых хлопот. А так… Случись что-то непредвиденное — и нам придется обращаться за помощью, а это значит, что нас сразу заметят. Не бойся, Амброзин. Я вернусь.

— Я в этом уверен, но пока ты будешь отсутствовать — мы все будем тревожиться. В особенности Аврелий. Ливия молча отвела взгляд и опустила голову.

— Постарайся отдохнуть перед дорогой, — сказал Амброзин и ушел.

Ливия проснулась до рассвета, взяла упряжь, одеяло и оружие.

— Будь поосторожнее, прошу тебя, — прозвучал за ее спиной голос Аврелия.

— Буду осторожна, — пообещала Ливия. — Но вообще-то я давно привыкла сама о себе заботиться.

Аврелий привлек ее к себе и поцеловал. Ливия на несколько мгновений прильнула к нему всем телом, а потом вскочила в седло.

— Ты тоже будь поосторожнее, — сказала она.

И, дав лошади шпоры, пустила ее в галоп. Она скакала через лес, пока не добралась до долины реки Аримин, и потом еще несколько часов ехала уже хотя и не так быстро, но все же решительно направляясь к своей цели. Небо снова потемнело; огромные черные тучи несло ветром со стороны моря, вскоре пошел дождь. Ливия, как могла, укуталась в плащ, спускаясь по пустынной дороге; лишь несколько крестьян да слуг, застигнутых в пути непогодой, попались ей на пути, но они спешили добраться до своих домов и не обратили никакого внимания на всадницу.

Во второй половине дня девушка добралась до окрестностей Римини и повернула на юг, оставив город слева от себя. Она видела вдали городские стены и верхнюю часть разрушенного амфитеатра. Потом пересекла виа Фламиния, базальтовые плиты которой отливали под дождем металлом; а там уже показалась и вилла Стефана.

Впрочем, эта вилла куда больше походила на настоящую крепость; две сторожевые башни красовались по обе стороны ворот, а по верху стены шла караульная дорожка. И вход, и стену охраняли вооруженные люди, и Ливия заколебалась; ей вовсе не хотелось быть замеченной. Она направила лошадь вокруг строения, и вот, наконец, увидела, как какой-то слуга выходит через служебную калитку рядом с конюшнями. Девушка подъехала к нему.

— Твой хозяин, Стефан, дома?

— На что он тебе нужен? — весьма нелюбезно огрызнулся слуга. — Иди к главному входу и сообщи о себе.

— Если он дома, пойди и передай его, что здесь его друг, с которым он встречался пару дней назад в Фануме, и что этому другу нужно с ним поговорить. — Девушка достала одну из немногих оставшихся у нее монет и сунула в руку слуги.

Мужчина посмотрел на монету, потом на Ливию, насквозь промокшую под дождем.

— Подожди здесь, — сказал он и вернулся в дом. Вскоре он вернулся — весьма поспешно — и сказал коротко:

— Скорее, входи.

Он привязал лошадь Ливии к железному кольцу, укрепленному в стене, и пошел вперед, показывая девушке дорогу. Они прошли через вестибюль к закрытой двери, и тут слуга оставил Ливию одну.

Она постучала в дверь легонько, костяшками пальцев, — и тут же внутри щелкнула задвижка, навстречу ей вышел Стефан.

— Наконец-то! Я уж потерял всякую надежду. Я так беспокоился все это время, не зная, что с тобой случилось. Входи, прошу, обсушись, ты вся мокрая.

Ливия очутилась в большой комнате, в центре которой горел самый чудесный в мире огонь; девушка, как завороженная, подошла к нему, привлеченная теплом. Стефан уже вызвал двух рабынь.

— Быстро, приготовьте ванну и сухую одежду для моей гостьи. Вообще позаботьтесь о ней, — приказал он.

Ливия попыталась остановить его.

— Я не могу задерживаться, мне нужно немедленно отправляться обратно.

— Да что ты такое говоришь! Ты посмотри, в каком ты виде! Сейчас не может быть ничего более срочного, кроме как горячая ванна и потом — хороший ужин. И мы, само собой, должны поговорить. Ты мне расскажешь обо всем, что произошло за это время, и как я могу тебе помочь.

Тепло огня коснулось лица и рук Ливии, и все тревоги и трудности последних дней вдруг навалились на ее плечи невыносимой тяжестью.

Ванна и горячая еда показались девушке самыми желанными вещами в мире, и она кивнула

— Ладно, я искупаюсь и что-нибудь съем, — сказала Ливия. — Но потом мне придется уехать.

Стефан улыбнулся.

— Вот такого лучше! Иди за этими девушками, они сделают из тебя новую женщину!

Ливию отвели в небольшую комнату, украшенную древней мозаикой и благоухающую редкостными благовониями, — ароматы исходили из большой мраморной ванны в центре помещения. Ванна была до краев наполнена горячей водой. Ливия разделась и скользнула в воду, оставив на самом краю ванны оружие — пару острых, как бритвы, кинжалов; девушки-рабыни не смогли скрыть изумления при виде столь странных для женщины предметов. Ливия вытянулась в воде, расслабив все тело, и с наслаждением вдыхала ароматы. Ей ни разу в жизни не доводилось испробовать подобную роскошь, ее никто и никогда не нежил и не баловал. Одна из рабынь принялась тереть губкой спину и плечи Ливии, а другая вымыла ей волосы. Ливия чувствовала себя так, словно вот-вот растворится в воде; она закрыла глаза, отдаваясь ощущениям тела. Когда она вышла из ванны, девушки одели ее в элегантную шерстяную тунику, украшенную изысканной вышивкой, и в мягкие туфли; грязные кожаные штаны и жилет были отправлены в прачечную.

Стефан ждал ее в столовой. Он встал навстречу Ливии и просиял улыбкой.

— Невероятно! — воскликнул Стефан. — Сколь ошеломляющая метаморфоза! Да ты самая прекрасная женщина из всех, что я видел в жизни!

Смущенная новизной ситуации, Ливия ответила довольно резко:

— Я приехала сюда не за комплиментами. Я пришла за тем, что ты обещал мне. Не моя вина, что дело повернулось не так, как мы ожидали. Я свою работу выполнила и я должна заплатить своим людям.

Стефан сразу заговорил другим тоном, куда более отстраненным.

— Все это верно, — заметил он. — К сожалению, те деньги, что были тебе обещаны, должны были прийти из Константинополя. Но, поскольку там все так резко изменилось, ты, безусловно, понимаешь… Но прошу тебя, сядь, поешь хоть немного.

Он махнул рукой рабу, и тот положил на тарелку Ливии жареной рыбы, наполнил ее бокал вином.

— Мне нужны деньги, — продолжала настаивать Ливия. — Пусть не вся та сумма, о которой мы договаривались, но хотя бы столько, сколько ты сможешь мне дать. Те люди рисковали своей жизнью, и я дала им слово. Я не могу просто заявить: «Спасибо, все было очень мило, можете отправляться куда хотите».

— Тебе вообще незачем говорить им хоть что-то. Ты можешь просто остаться здесь, на любое время. Для меня это было бы огромной радостью… и никто не станет искать тебя тут.

Ливия проглотила здоровенный кусок рыбы, отпила вина — а потом сказала:

— Думаешь, не будут? Ты, похоже, забыл, что те мужчины вскарабкались по северному склону утеса на Капри, убили пятнадцать стражей, выкрали императора и пересекли половину Италии… и никто из шпионов Вульфилы не сумел их заметить! Они ведь могут ждать меня неподалеку, в лесу, пока я тут с тобой разговариваю.

Стефан слегка побледнел.

— Ну, я совсем не имел в виду… я просто… Никто не мог предвидеть того, что случилось, правда? А что ты решила сделать с мальчиком?

— Спрятать его в надежном месте.

— В твоем городе?

— Не могу сказать. Нас может кто-то услышать.

Стефан кивнул.

— Ты абсолютно права. Лучше вести себя поосторожнее. В наши дни даже стены имеют уши.

— Ну, так что ты ответишь? Я не могу задержаться дольше, чем до рассвета.

— А сколько тебе нужно?

— Двух сотен золотых солидов будет вполне достаточно. Это всего лишь малая часть того, о чем шла речь прежде.

— И, тем не менее, это большая сумма. У меня здесь нет таких денег. Но я могу за ними послать. — Стефан подозвал одного из рабов и что-то шепнул ему на ухо; раб поспешно вышел из столовой. — Если все пойдет хорошо, ты получишь деньги утром, так что сегодня я намерен наслаждаться твоим обществом. Ты уверена, что не можешь задержаться дольше?

— Я же сказала тебе. Утро — последний срок.

Стефан вроде бы уступил и, не настаивая больше, принялся за ужин. Немного позже он налил себе вина и наклонился к Ливии.

— Знаешь, — заговорил он доверительным тоном, — ты могла бы заработать ту сумму, о которой мы говорили. Или даже больше, намного больше.

— О чем это ты? — спросила Ливия.

— Я слышал, у одного из твоих людей был некий меч; особенный меч. Его рукоятка выкована в форме орлиной головы, а эфес — раскрытые крылья. Ты ведь знаешь, о чем я говорю, правда?

Нетрудно было понять, что Стефану все это известно наверняка, так что опровергать его не было смысла. Ливия кивнула.

Стефан продолжил:

— Есть один человек, который готов заплатить невообразимые деньги, лишь бы завладеть этим мечом. Это бы здорово облегчило твою жизнь, а? Все стало бы куда проще!

— Боюсь, меч потерялся во время схватки, — солгала девушка.

Стефан наклонил голову, явно разочарованный.

— А что случилось с Антемием? — спросила Ливия, чтобы сменить тему разговора.

— Это именно он послал меня, чтобы предупредить твой отряд. Его план раскрыли, и он хотел спасти твою жизнь. К несчастью, я прибыл слишком поздно, но вы, по крайней мере, смогли сбежать. Я больше не видел Антемия, и боюсь, для него уже ничего не сделать. Если он вообще жив до сих пор, конечно.

— Да, понимаю… — проронила Ливия.

Стефан встал, подошел к ней, положил руку на плечо девушки.

— Ты действительно уверена, что тебе хочется вернуться в лес? Чтобы за тобой охотились, как за диким зверем? Послушай меня. Ты уже сделала все, что было в твоих силах. Ты совсем не обязана продолжать рисковать жизнью ради этого ребенка, оставайся здесь, умоляю тебя… Я всегда восхищался тобой, я…

Ливия твердо посмотрела ему в глаза.

— Стефан, это невозможно. Я никогда не смогу жить в подобном месте, среди такой вот роскоши, — после того, как видела столько страданий и нищеты.

— Ну, и куда вы отправитесь? — продолжал настаивать Стефан. — Может, я сумел бы помочь вам, в конце концов.

— Мы еще не решили. А пока — извини меня, я бы хотела немного отдохнуть. Я не спала по-настоящему много ночей.

— Как пожелаешь, — ответил Стефан и вызвал рабынь, чтобы те отвели Ливию в спальню.

Ливия разделась, а рабыни убрали глиняную жаровню с горячими углями, согревавшую постель.

Девушка легла на простыни, благоухающие лавандой, но уснуть не смогла. Снаружи разыгралась настоящая буря; дождь колотил по крыше и террасам, отсветы молний мелькали в трещинах ставней, бросая блики на потолок… гром взрывался оглушительно, так что Ливия, в конце концов, накрылась одеялом с головой.

Она думала о своих товарищах, ожидавших ее где-то в лесу, в темноте, возле дымного костра, и ей захотелось плакать. Она должна была отправиться в путь сразу, как только получит деньги.

Стефан, погруженный в собственные мысли, задержался у огня в комнате нижнего этажа. Он сидел, машинально поглаживая молосскую гончую, лежавшую рядом с ним на ковре.

Красота Ливии встревожила молодого человека. То восхищение и желание, которые он всегда испытывал по отношению к ней, с момента их первой встречи в лагуне, теперь превратились в нечто вроде мании.

И когда он думал о том, что сейчас Ливия находится в его доме, лежит в спальне, одетая лишь в тонкую сорочку, он просто сходил с ума. Но как он мог надеяться укротить столь дикое существо? Роскошь и комфорт, предложенные ей, не произвели, похоже, ни малейшего впечатления… как и его обещание больших денег. Стефан был уверен: Ливия солгала, сказав, что меч пропал.

Тот меч… Стефан бы отдал что угодно, лишь бы увидеть его, прикоснуться к нему собственной рукой. Меч был символом власти, и Стефан стремился к нему всей душой… в мече заключалась сила, которой Стефан жаждал, но которой никогда не имел.

В комнату вошла одна из рабынь, державшая что-то в руке.

— Я нашла это в одежде твоей гостьи, — сказала женщина, подавая Стефану маленький обрывок пергамента. — Я его вынула, чтобы он не размок.

— Ты правильно сделала, что принесла это мне, — кивнул Стефан и прибавил огонь фонаре, стоявшем рядом.

Внимательно рассмотрев линии, он понял, что перед ним карта… и понял, куда направляется отряд. Фантастический меч был теперь почти что в его руках, а возможно, и сама Ливия тоже…

Стефан окликнул женщину, уже собравшуюся уйти.

— Погоди-ка, — сказал он, протягивая ей карту. — Когда одежда гостьи высохнет, положи это обратно.

Женщина кивнула и вышла из комнаты.

Стефан откинулся на спинку кресла, чтобы немного отдохнуть. В комнате было тихо, лишь капли дождя стучали снаружи, да завывал ветер… и его гул был похож на рев моря, набегающего на пустынный и каменистый берег.

ГЛАВА 12

Проснувшись на рассвете, Ливия увидела свою одежду — все лежало на ковре, сухое и чистое. Девушка даже ощутила тепло, одеваясь: должно быть, ее вещи всю ночь держали возле огня. Ливия сунула кинжалы за пояс, под кожаные латы, надела башмаки и спустилась на первый этаж. Стефан все так же полулежал в кресле; это была античная вещь, времен императора Антониана. Должно быть, оно досталось Стефану вместе с первоначальной обстановкой виллы.

Услышав легкие шаги Ливии, спускавшейся по лестнице, Стефан встал навстречу девушке. Видно было, что он так и не ложился в постель.

— Ты, похоже, спал не слишком хорошо, — заметила девушка.

— Я немного подремал тут, перед очагом. Все равно я бы не заснул под такую бурю. Ты ведь слышала? И до сих пор дождь льет.

— Конечно, слышала, — слегка обеспокоенным тоном откликнулась Ливия.

Рабыня подала ей чашу теплого молока с медом.

— Ты не можешь уехать в такую погоду, — сказал Стефан. — Ты только выгляни наружу! Как будто разверзлись хляби небесные. Если бы ты привела с собой товарищей, как я тебе предлагал прежде, вы бы все были сейчас в тепле и безопасности.

— Ты знаешь, что это неправда, — возразила Ливия. — Ты не смог бы скрыть наше присутствие здесь. Я уверена, тут полным-полно шпионов. Одоакр скоро узнает, что я приезжала, и Вульфила тоже.

— Ну, здесь твоим друзьям грозило бы не больше опасностей, чем там, где они сейчас находятся, где бы они ни были. Даже самый преданный шпион не захотел бы выйти из дома в такую погоду, чтобы донести о моих гостях. Ливия, если ты передумаешь, я могу многое для тебя сделать. Я мог бы обеспечить независимость твоему городку в лагуне, я мог бы добиться, чтобы его признали и восток, и запад. Разве не это было всегда твоей мечтой?

— Эту мечту мы защищали с оружием в руках, и мы верим в будущее, — ответила Ливия.

Стефан вздохнул.

— Неужели мне нечем убедить тебя бросить это рискованное приключение? Как ни противно мне признавать это, я вынужден: ты наверняка влюбилась в того солдата.

— Я бы предпочла поговорить об обещанных тобой деньгах. Где они?

— А как ты думаешь? При таком-то дожде наверняка все дороги превратились в реки, до самой Равенны. Мой посланец может и до вечера задержаться, а то и до завтрашнего дня.

— Я не могу ждать так долго, — резко бросила Ливия.

— Подожди, подумай хорошенько! Какой смысл отправляться в непогоду? Твои люди вполне могут тебя подождать.

Ливия покачала головой.

— Нет, не могут. Не дольше, чем мы договорились. Им незачем рисковать понапрасну, и я уверена, ты это понимаешь.

Стефан кивнул, но все же попросил снова:

— Останься, прошу тебя. Они прекрасно справятся со всем сами. Ты уже и без того слишком много для них сделала; ты рисковала собственной жизнью! Тот солдат ничего не сможет тебе дать, а я готов разделить с тобой все, что имею: мечты, власть, богатство. Подумай над этим, пока еще есть время.

— У меня уже было время все обдумать, — усмехнулась Ливия. — Этой ночью, лежа в твоей надушенной постели, я как раз и думала о том, что они спят где-то в лесу, под самодельной крышей, и я чувствовала себя просто ужасно. Мое место — рядом с ними, Стефан. И если денег не будет сегодня утром, я уеду без них. А теперь извини меня, мне надо проверить, как там моя лошадь. Да и вообще — мне пора.

Ливия пересекла вестибюль, порог которого перешагнула накануне, — и побежала под проливным дождем через открытую площадку, отделявшую дом от конюшен. Лошадка безмятежно ждала свою хозяйку. Она была вычищена и накормлена и готова пуститься в тяжкий путь. Ливия положила на спину верной подруги седло, подсунув под него попону, взнуздала лошадь, подтянула подпруги. Стефан, в сопровождении двух рабов, державших над ним полотнище, защищавшее хозяина от дождя, вошел в конюшню, когда Ливия уже заканчивала дело.

— Скажи, что я могу для тебя сделать? — спросил Стефан. — Ну, раз уж я не могу убедить тебя остаться?

— Ты можешь дать мне денег, хоть сколько-нибудь, и я буду тебе очень благодарна. Тебе отлично известно, что для себя самой мне ничего ни нужно.

Стефан протянул ей кошелек.

— Вот все, что у меня есть сейчас, — сказал он. — Всего двадцать или тридцать солидов, да и то в серебряных силиквосах.

— Ничего, не страшно, — ответила Ливия. — Спасибо тебе.

Она взяла деньги и приготовилась отправляться.

— И ты не хочешь даже попрощаться со мной? — спросил Стефан.

Он попытался поцеловать девушку, но Ливия увернулась, и вместо губ протянула Стефану руку.

— Рукопожатие — это куда больше подходит старым товарищам по оружию, Стефан.

Он попытался хотя бы задержать ненадолго ее пальцы, но Ливия была слишком сильной и подвижной для него.

— Мне пора, — повторила она. — Уже день.

Стефан приказал рабам принесли девушке плащ из промасленной ткани и мешок с провизией. Ливия снова поблагодарила его, вскочила в седло — и через мгновение уже исчезла за пеленой дождя.

Стефан вернулся в дом, где для него уже накрыли в библиотеке завтрак. На большом дубовом столе в центре комнаты лежали свитки пергамента с бесценными иллюстрациями, — это была «География» Страбона, открытая на описании Римского Форума. На одном из рисунков изображался храм Мстительного Марса с алтарем. На другом рисунке можно было увидеть внутреннюю часть храма — с величественной статуей Цезаря, высеченной из разноцветного мрамора, в сверкающих доспехах. У ног Цезаря лежал меч: на рисунке он выглядел совсем крошечным, но его истинный размер нетрудно было определить по сравнению со статуей. Рукоятка, изображающая орлиную голову, раскрытые крылья птицы… Стефан несколько мгновений зачарованно смотрел на рисунок, а потом свернул пергамент и убрал на полку.

А Ливия уже скакала в сторону города, рассчитав, что только мост на виа Амелия позволит ей сейчас перебраться через реку Аримин, — но вскоре девушка обнаружила, что дорога полностью залита водой. Вдали она едва различала опоры моста, почти скрывшегося под яростно бурлящей водой разбухшей реки. Девушка растерялась; похоже, к вечеру ей ни за что не добраться до друзей… и что тогда? Станут ли они ждать ее на том же месте, или буйство стихий вынудит их перебраться куда-то еще? Потоки дождя так переполнили реку, что она вышла из берегов, затопив все низкие места. А дальше могло стать еще хуже…

Ливия собралась с духом и направилась вдоль реки, чтобы отыскать подходящее место для переправы, — но ее путешествие вскоре стало походить на ночной кошмар. Вспышки молний слепили лошадь, она пятилась и вставала на дыбы, испуганная, и пыталась сбросить всадницу; Ливия из последних сил справлялась с обезумевшим животным. Они вместе съехали вниз по скользкому склону почти к самой воде, потом принялись карабкаться наверх, шаг за шагом… Тропа, по которой ехала Ливия, превратилась в бурный ручей, кипевший на острых камнях, а река внизу бурлила, ее илистые воды неслись с оглушительным ревом. К полудню Ливия одолела едва ли три мили, и поняла, что ночь, скорее всего, застанет ее на открытом склоне горы, без малейшей надежды найти хоть какое-то укрытие. Вершины гор над ней белели снегом, и девушка понимала, что просто рискует жизнью понапрасну.

Она подавила готовую вспыхнуть панику; ее напугала мысль о том, что она может умереть одна, в пустынном месте… Ее тело унесет грязной водой, потащит по острым камням речного дня… Ливия встряхнулась, приводя мысли в порядок. Нужно было добраться до той деревни на склоне, которую она двумя днями раньше видела сквозь туман. Деревню Ливия увидела лишь тогда, когда уже почти стемнело. Становилось все холоднее, к дождю добавилась снежная крупа, резавшая лицо девушки, как осколки стекла. Но она все равно продолжала двигаться вперед, на едва заметные огни домиков, редко разбросанных возле выгона на краю леса. Потом дорогу Ливии пересек ручей; через него был перекинут хилый мостик, сооруженный из бревен и веток, — он висел над взбудораженной водой, по которой неслись клочья желтой пены. Мост выглядел уж слишком ненадежным, но иного способа попасть на другую сторону не было. Лошадь шарахнулась в сторону, не желая идти по шаткому настилу, и Ливии пришлось закрыть животному глаза и вести его за собой, осторожно, не торопясь… Мост зловеще раскачивался под ними.

Когда девушка добралась, наконец, до окраины деревни, было уже совсем темно. Ливия пробиралась наугад между домами и сараями, лишь усилием воли заставляя себя передвигать ноги, — но наконец упала на колени прямо в грязь, окончательно лишившись сил. Она еще услышала лай собаки, потом голоса, а потом кто-то поднял девушку и внес ее в дом. Тепло, свет… и ничего больше.

Аврелий и все остальные ждали, сколько могли, но, наконец, решили покинуть убежище, сооруженное ими для защиты от безумств погоды.

Они прикинули, с какими препятствиями могла встретиться Ливия на обратном пути, и задержались не только на день, но еще и на ночь, прежде чем пришли к выводу: пора.

— Если мы не двинемся с места, нас убьет холод, — сказал Амброзин. — У нас просто нет выбора. — И он посмотрел на Ромула, закутанного в одеяло, бледного от усталости и голода.

— Согласен, — кивнул Ватрен. — Мы должны уходить, пока мы еще можем это сделать, к тому же и лошадям уже совсем нечего тут есть. В конце концов, мы не можем исключить и того, что Ливии не удалось до нас добраться, и она вернулась в свой город.

— И это было бы вполне понятно, — задумчиво признал Амброзин. — Теперь это уже не ее дело, не ее путь. — Он бросил взгляд на Аврелия, как будто пытаясь прочесть мысли легионера. — Я знаю, что всем нам будет ее не хватать. Она — необычная женщина, она достойна занять место в ряду великих героев прошлого.

— Да уж, в этом сомневаться не приходится, — согласился Ватрен. — И кому-то из нас будет ее не хватать больше, чем другим. Почему ты не поехал с ней, Аврелий, в тот ее город в лагуне? Впрочем, еще и теперь не поздно. Она именно этого хочет, уж поверь мне. Наверное, она поняла, что только так может заставить тебя сделать окончательный выбор, иначе ты так и будешь колебаться. А нас тут достаточно, чтобы защитить мальчика, и однажды мы снова встретимся с тобой. Не так уж много существует городов, стоящих прямо в воде. По крайней мере, я слыхал только об одном. Мы тебя найдем — и уж тогда как следует отпразднуем нашу встречу. Ну, а если не встретимся — будем рассказывать о наших приключениях всю оставшуюся жизнь. Все равно ведь нам не забыть лет, проведенных вместе.

— Не болтайте ерунды, — сердито сказал Аврелий. — Именно я втянул вас в это дело, и я не намерен сам бросить его, не закончив. Давайте-ка двигаться. У нас впереди долгий путь, и мы должны его одолеть. Зима все ближе, переход через Альпы с каждым днем будет становиться все труднее.

Больше он ничего не сказал, потому что сердце его разрывалось на части при одной только мысли о том, что он может никогда больше не увидеть женщину, которую полюбил с такой силой… Ромула посадили в седло, укутали как можно лучше, а все остальные пошли пешком, осторожно шагая по опасной тропе, по диким и безлюдным местам, под снегопадом, начавшимся так некстати…

Лишь много часов спустя Ливия открыла глаза — и обнаружила, что находится в маленькой хижине, едва освещенной масляной лампой и огнем, мерцающим в очаге. На нее внимательно смотрели двое — мужчина и женщина неопределенного возраста.

Женщина зачерпнула из котелка, висевшего над очагом, половник горячего супа, налила его в миску — и вместе с куском черствого хлеба протянула Ливии. Хлеб был твердым, как камень. А суп сварен из одной только репы. Но Ливия преисполнилась благодарности, увидев пар, поднимавшийся над миской. Она обмакнула хлеб в миску и принялась жадно есть.

— Кто ты такая? — немного погодя спросил мужчина — Что ты тут делала в такую погоду? Никто и никогда не приходил к нам этим путем

— Я путешествовала вместе с семьей, и нас застала буря, — ответила девушка. — Но они будут меня ждать на поляне у перевала. Ты можешь проводить меня туда, когда я немного отдохну? Я тебе заплачу.

— Перевал? — повторил мужчина. — Перевала нет, его засыпало оползнем, да и снег идет, ты разве не видишь?

— А ты уверен, что нет другого пути наверх? Я должна их догнать! Они же просто с ума сойдут, будут думать, что я погибла! Прошу тебя, помоги мне!

— Да мы бы с радостью, — сказала женщина. — Мы ведь христиане, мы должны помогать ближнему, но ты просишь невозможного. Два наших сына ушли, чтобы увести наш скот вниз, в долину, на зиму, — и, должно быть, теперь не могут вернуться из-за разлива реки. Мы тревожимся за них, но сделать ничего не можем. Только ждать.

— Ну, тогда я пойду одна, — решила Ливия. — Я их все равно найду.

— Почему бы тебе не подождать, пока кончится снегопад? — сказал мужчина. — Можешь остаться у нас еще на день, если хочешь. Мы люди бедные, но всегда рады гостям.

— Спасибо вам большое, — ответила Ливия. — Но я должна найти людей, которых люблю. Надеюсь, Господь вознаградит вас за то, что приютили меня и накормили. Вы, пожалуй, спасли мне жизнь. А теперь — прощайтесь, и помолитесь за меня.

Она накинула на голову капюшон и вышла из хижины.

По крутому склону она медленно и осторожно спустилась в долину, зачастую покидая седло и сама разведывая путь, — девушка очень боялась, как бы ее лошадь не повредила ноги. Когда они, наконец, добрались до долины, Ливия снова села верхом и поехала вдоль виа Амелия по достаточно высоким местам, объезжая залитые разгулявшейся рекой низины. Понемногу продвигаясь вперед, девушка пыталась вообразить, что думают по поводу ее отсутствия товарищи; и что подумал Аврелий, когда она не вернулась вовремя? Поняли ли они, что ей пришлось столкнуться с непреодолимыми препятствиями, или они решили, что она их попросту бросила? И как они предполагают продолжать путь без денег и почти без пищи?

В следующие три дня она ехала почти без передышки, лишь ненадолго останавливаясь, чтобы подремать в стогу сена или в одной из тех хижин, что крестьяне строили на лето, чтобы сторожить урожай. Ливия думала, что единственная для нее возможность воссоединиться с друзьями — добраться до назначенного места встречи раньше них. Она нашла эту точку на карте Амброзина; это был некий то ли мост, то ли паромная переправа через реку Треббию, — точка была помечена, как будто именно здесь отряд намеревался пересечь реку. Ливия снова и снова рассчитывала время, и, в конце концов, убедила себя, что должна найти их там, на реке; она ведь доберется туда уже к вечеру этого дня, после заката. Ливия так боялась опоздать, что, наконец, пустила лошадь в галоп, — но тут же услышала, как тяжело и поверхностно дышит животное, и перестала его подгонять.

Девушка продолжала медленно ехать во тьме долгой зимней ночи, через поля, затянутые туманом, через оголенные перелески, прислушиваясь к заунывному вою бродячих собак. Она не могла остановиться, хотя и боялась, что может просто свалиться с лошади от усталости. Но вот она увидела огонек — одинокий огонек, словно заблудившийся между землей и небом, — и устремилась к нему, как мошка к свече. Когда Ливия приблизилась к свету, яростно залаяла какая-то собака, но девушка не обратила на это внимания. Она устала, она умирала от голода. Холод и сырость довели ее до полного онемения, каждое движение вызывало во всем теле острую боль. Свет, который она видела, оказался фонарем, висевшим над входом в жалкий домишко, и этот фонарь освещал вывеску постоялого двора: «AdpontemTrebiae».

Никакого моста, судя по всему, поблизости не было, но Ливия подумала, что, может быть, через Треббию ходит паром, переправляющий людей с одного берега на другой. Впрочем, рев реки давал понять, что продвинуться на север будет не так-то просто. Ливия вошла внутрь — и едва не задохнулась во влажном, душном воздухе. Очаг, в котором тлели сырые тополиные ветки, давал куда больше дыма, чем тепла. Несколько путешественников сидели у стола, сколоченного из покоробившихся досок. Они ели из одной миски — просяной суп с черными бобами и репой. Хозяин постоялого двора сидел рядом с очагом, обдирая шкурки с лягушек.

Худенькая девочка в поношенном платье подавала ему лягушек, лежавших в корзине рядом с ней, — предварительно отсекая каждой голову и вынимая внутренности. Потом лягушки оказывались на железном противне, в который было налито растопленное свиное сало.

Ливия села у стола с самого края. Когда хозяин подошел к ней и спросил, что она будет есть, девушка попросила хлеба.

— У нас есть только ржаной, — сообщил хозяин. Ливия кивнула.

— Хорошо. И немного сена и крышу для моей лошади.

— Ничего, кроме соломы. Вы обе можете ночевать в конюшне.

— Подходит. А пока, пожалуйста, накройте ее той попоной, что под седлом.

Хозяин что-то сказал девочке, и та отправилась за хлебом. А мужчина, недовольно ворча, вышел, чтобы заняться лошадью. Хотя ему и показалось, что вновь прибывший гость выглядит не слишком богато, все же он должен иметь деньги, раз у него есть лошадь и он требует, чтобы о ней позаботились. К тому же он носит кожаные башмаки…

Едва очутившись за дверью, хозяин с удивлением увидел целую группу всадников, выходивших на берег с канатного парома. Они спускались осторожно, по одному, ведя коней в поводу и освещая себе путь факелами. Потом вновь прибывшие повернули прямиком к хозяину гостиницы и потребовали, чтобы он немедленно принес им еды.

— Мяса! — кричали они, вваливаясь в помещение. Хозяин кликнул конюха.

— Убей собаку, — приказал он, — и зажарь ее. Больше все равно ничего нет, а они не разберутся. Они сами как животные. Но если мы не дадим им того, чего они хотят, они тут все разнесут вдребезги.

Ливия искоса глянула на шумных мужчин. Варвары-наемники, возможно, на императорской службе. Она почувствовала себя весьма неуютно, но ей не хотелось навлекать на себя подозрения, — а это обязательно бы случилось, если бы она вдруг встала и ушла. Поэтому девушка жевала черствый хлеб и выпила несколько глотков поданного ей вина, которое куда больше походило на уксус. Но когда она уже решила подняться с места, она вдруг обнаружила, что один из варваров стоит прямо перед ней, рассматривая ее с головы до ног. Ливия инстинктивно потянулась одной рукой к кинжалу, спрятанному под кожаным жилетом, — а другая ее рука спокойно налила в кружку еще вина. Девушка неторопливо сделала несколько глотков, потом глубоко вздохнула и отодвинулась от стола. Варвар отошел, не сказав ни слова, и отправился на кухню, потребовать еще спиртного. Ливия заплатила за обед и вышла, чтобы поискать уголок рядом со своей лошадью в конюшне и немного отдохнуть. Она не заметила, что варвар оглянулся и еще раз посмотрел на нее, когда она выходила, а потом обменялся взглядом со своим командиром, как бы спрашивая: «Это она?» Второй кивнул и тут же закричал:

— Эй, хозяин! Неси-ка поскорей вина да мяса, а то тебе достанется!

— Немножко терпения, господин, — возразил хозяин постоялого двора — Мы жарим для вас козленка, которого только что зарезали, но на это нужно еще чуть-чуть времени.

Прошел еще час, пока собака зажарилась и была разрезана на куски и подана варварам с зеленым салатом. Салат варвары отбросили в сторону и вгрызлись в мясо, пожирая его под довольным взглядом хозяина. Он лишь на мгновение перепугался, когда командир варваров приказал:

— Принеси мне голову! Глаза — это самое вкусное! Но хозяин не растерялся.

— Голову, господин? Ох… мне ужасно жаль, простите меня… но я не могу это сделать. Видите ли, я выбросил голову на задний двор… собакам.

Ливия, встревоженная столкновением с варварами, не спала. Она прислушивалась к шуму, доносившемуся из трапезной, готовая в любой момент вскочить в седло и умчаться прочь. Но ничего не происходило, и, наконец, девушка услышала, как варвары покидают постоялый двор и удаляются на юг. Она облегченно вздохнула и легла, надеясь отдохнуть, — но ее ум был слишком переполнен мыслями и чувствами. Ей не хватало Аврелия, его голоса, его близости, и она терзалась, не зная, где теперь Ромул, и как он себя чувствует, и что думает. Ей не хватало даже старого Амброзина, ею мудрой, безмятежной готовности ответить на любой вопрос… она думала о бережном внимании старика к Ромулу, о его слепой вере в то, что мальчика ждет блестящее будущее, несмотря на то, что реальность подсказывала совсем другие выводы. Ей не хватало всех товарищей: Ватрена, Батиата, Оросия и Деметра, неразлучных, как Диоскуры… ей хотелось ощутить их храбрость, их непритязательность, невероятную силу их душ. Ну как она могла оставить их просто из-за того, чтобы поискать какие-то паршивые деньги?

И даже воспоминания о любимом городе в лагуне померкли в ее уме. Она поняла, что у нее остались только друзья, и ничего больше. Этот ужасный мир и его чудовищная нищета отняли у Ливии бодрость духа, и ей хотелось лишь одного: снова увидеть товарищей. Острое, болезненное чувство одиночества переполнило девушку, и она вдруг поняла, что найти отряд будет неимоверно трудно… Ей нужно было на что-то решиться. Пожалуй, можно было подождать здесь еще пару дней, в надежде, что они рано или поздно появятся… а если нет, тогда напрасное ожидание лишь увеличит расстояние между ними, она зря потеряет время и уже никогда их не догонит. Ливия подумала, что единственным разумным планом был, пожалуй, как раз тот, который предложил Амброзин: ей следовало добраться до перевала раньше других, и там уже подождать, пока придет весь отряд. А потом — да будет на все Божья воля.

Ливия дождалась первых проблесков рассвета, оседлала лошадь и осторожно выскользнула из конюшни. Она направилась на север, по той самой дороге, по которой должны были двигаться ее друзья, будь они хоть впереди девушки, хоть позади.

Но она ведь была одна, и потому могла делать более длинные переходы… так что, пожалуй, у нее и вправду был шанс достигнуть Месинского перевала первой. Потом Ливии пришло в голову, что друзья могли и изменить маршрут, столкнувшись, например, с какими-нибудь непредвиденными обстоятельствами.

И если это действительно случится, она уже никогда не увидит никого из них. Девушка подавила готовую вспыхнуть панику, вспомнив, что Амброзин всегда принимал самые мудрые из всех возможных решения, и всегда выполнял их, любой ценой.

Тем же самым вечером Стефану сообщили, что особа, подходящая под описание Ливии, была замечена на постоялом дворе у паромной переправы рядом с Требией. Он решил отправиться в погоню сам, с некоторым сопровождением, конечно, — и держаться на приличном расстоянии от девушки, чтобы не привлечь к себе ее внимания. Стефан был уверен, что если он перехватит Ливию на дороге в Ретию, то, в конце концов, убедит вернуться с ним… а заодно раздобудет и меч, который наверняка по-прежнему у одного из ее друзей.

Он упомянул об этом чудесном оружии в разговоре с эмиссаром императора Зенона, и у него не было сомнений в том, что восточный Цезарь предложит любую сумму, а заодно и множество привилегий, тому, кто сумеет преподнести ему этот драгоценный предмет. Обладание главным символом сласти римских императоров дорого обойдется Зенону, решил Стефан. И выехал с виллы, как только буря утихла, а река вернулась в свое русло, — придумав весьма благопристойный предлог. Одоакр дал ему группу наемников для сопровождения.

Вульфила отправился в путь вскоре после Стефана; он был уверен, что только у Стефана могут быть правильные сведения о местонахождении беглецов. Огромный варвар уже посылал шпионов во всех направлениях, но никто так ничего и не услышал о нескольких мужчинах, путешествующих с женщиной, стариком и ребенком.

Ничего.

Но когда Вульфила узнал, что Стефан готовится к срочному отъезду, и что он умудрился получить у Одоакра военное сопровождение, якобы для дипломатического визита к управляющим Альпийского региона, — варвар почуял след.

Он взял с собой отряд — шестьдесят воинов, готовых ворваться хоть в сам ад, — и последовал за Стефаном. Он был уверен, что его и Стефана цели совпадают целиком и полностью. Но если он ошибся, если он сделал ложный ход в этой запутанной игре, — обратного пути для него не будет. Ему придется тогда исчезнуть, раствориться во внутренних областях этого обширного континента; исчезнуть без следа, потому что Одоакр никогда не простит ему второго поражения, к тому же так быстро после первого.

И даже представить невозможно, что именно он предпримет… Но Вульфила был убежден, что на этот раз он не ошибся. Стефан должен был привести варвара к беглецам, так что путь проклятой команды скоро закончится. Да, он снесет мальчишке голову тем самым устрашающим мечом, а римлянину, изуродовавшему его, рассечет пополам физиономию». И еще — он узнает, кто таков этот человек… а уж потом вовсе сметет его с лица земли.

Ливия продолжала поиски своих друзей. И ей даже в голову прийти не могло, что злейший из их врагов несется по мокрым долинам Инсубрии, чтобы снова начать охоту за ней и ее друзьями, — чтобы загнать их в ловушку, как диких зверей…

ГЛАВА 13

Сначала Ливия надеялась, что второй шанс встретиться с остальными выпадет ей у переправы через реку По. В конце концов, там было не так уж много паромных переправ, вроде той, что имелась на реке Требии, — то есть переправ, которые продолжали действовать в эти дни. Понтонные мосты, которых некогда было множество на этой великой реке, предоставляли надежную возможность перебраться на другой берег в любое время, — например, мосты дорог виа Постумия и виа Амелия… но за долгие месяцы беспорядка от этих мостов просто ничего не осталось, их разнесли вдребезги. После недавних волнений, последовавших за смертью Флавия Ореста, все, что осталось от мостов, было украдено людьми, жившими вдоль речных берегов. Они использовали понтоны для того, чтобы самим переправляться на другую сторону, или для рыбной ловли.

Но не одни только мосты подверглись разграблению. То же самое касалось и всех провинций империи, из конца в конец; было разрушено все, что прежде объединяло в одно целое города, население, деревенские и горные общины. Все было запущено, заброшено, разворовано. Общественные здания и сооружения, вроде почт на консульских дорогах, термальных бань, форумов и базилик, акведуков — все было разрушено, разбито, продано или использовалось не по назначению. Украдены были даже плиты, которыми римляне мостили дороги. Нищета и распад вынуждали людей грабить собственные земли, родные края, — лишь бы хоть как-то выжить в одиночку, поскольку выжить общиной было теперь невозможно, не говоря уж о том, чтобы как-то налаживать и улучшать жизнь. Древние монументы и бронзовые статуи в память великих предков и героев, перед которыми в прошлом устраивались праздники почитания, теперь переплавили, чтобы изготовить из них монеты и всякие предметы, необходимые в повседневной жизни. И благородный металл, некогда изображавший лица и фигуры Сципиона и Траяна, Августа и Марка Аврелия, превратился в горшки, в которых повара варили мясо для своих новых хозяев, или в монетки, которыми платили наемникам, продолжавшим разорять эту несчастную, ни в чем не повинную землю.

Даже привычный язык, латынь, некогда объединявший людей, использовался ныне только чиновниками, ораторами да священниками, если говорить о его действительно чистой, благородной форме.

А что касалось простых людей, то в их среде латынь быстро превращалась в местные диалекты, и в языке народа слышалось теперь множество разнообразных акцентов, — люди в Италии возвращались к тем наречиям, на которых они говорили еще до римского завоевания. Особенно это было заметно в горных районах.

Но хотя разные части страны становились все более изолированными одна от другой, во многих городах все же сумели создать собственные магистратуры, и кое-где местные власти даже возвели вокруг своих населенных пунктов стены, ради защиты — хотя бы от вооруженных банд, бродивших по всей стране в поисках подходящей жертвы.

Храмы древней веры также стояли в запустении, разгромленные и разрушенные, и все говорили, что в руинах теперь живет множество демонов и злых духов. Иной раз разумные люди вывозили из развалин колонны или драгоценные мраморные плиты, чтобы использовать их при строительстве храмов, посвященных богу христиан, — и таким образом они становились частью новой и не менее величественной архитектуры, продолжая радовать и вдохновлять людей своей красотой и духовностью.

Но в итоге все перемены лишь усиливали и увеличивали все то, что разделяло людей, — а то, что предназначалось для их объединения, терялось безвозвратно. Мир рассыпался на мелкие кусочки, разлетался в щепки, уносимые вдаль потоком истории. Лишь одна-единственная сила еще могла кое-как удержать людей вместе: религия, которая обещала им бессмертие и счастье в другой жизни. Но и это объединение было весьма поверхностным. Множество еретических сект возникло в эти дни, и они то и дело ввязывались в кровавые конфликты друг с другом. Проклятия и взаимные оскорбления произносились от имени того самого единого Бога, которому надлежало быть отцом всего человечества. Жизнь для большинства людей стала настолько ужасной, что ее трудно было выносить, — и они не смогли бы все это терпеть, если бы не ожидание бесконечного счастья после смерти… смерти, приходившей зачастую уж слишком рано.

Все эти мысли бродили в уме Ливии, пока она пробиралась по Великой северной равнине, прекрасно понимая, что рискует сверх всякой меры, путешествуя в одиночестве на великолепной лошади, стоившей целого состояния… ведь ее можно было пустить на мясо или продать военным. И потому Ливия использовала все те приемы безопасности, которым научилась за годы сражений, постоянно сталкиваясь в бандами наемников либо с разбойниками, устраивавшими засады в кустах. Девушка и вообразить не могла, что ее жизнь стала ставкой в большой игре, что за каждым ее движением следят невидимые глаза, что за ней день и ночь следуют провожатые… О любой перемене в маршруте Ливии тут же докладывали Стефану, который ехал на весьма приличном расстоянии позади, опасаясь даже случайно попасться девушке на глаза. До нужного момента.

Он предусмотрел все. Кроме того, что за ним, в свою очередь, наблюдают и следуют провожатые куда более опасные, чем его собственные наемники.

Ливия решила двигаться вдоль берегов реки По, немного возвышавшимися над окружающими равнинами; это давало ей возможность лучше видеть окрестности. Река к тому же была куда более надежным проводником, чем любая из нынешних дорог.

Но постепенно Ливия поняла, что если бы ее товарищи решили переправляться через По на пароме, это было бы весьма неблагоразумно и опасно; ее собственное недавнее столкновение с варварами в придорожной гостинице служило тому доказательством. С другой стороны, как еще им переправить лошадей, если не на пароме? Да еще не привлекая к себе ненужного внимания? Но, может быть, лошадей они продадут, а на другом берегу купят новых… вот только согласится ли Аврелий расстаться с Юбой?

Ливия постаралась выбросить из головы все это и думать только о себе и о настоящем моменте. Она, наконец, нашла способ переправиться через реку без особых проблем; в полумиле впереди девушка увидела большую баржу, которая собиралась вот-вот отчалить, чтобы перевезти с одного берега на другой песок и гравий. И Ливия действительно вскоре очутилась на палубе вместе с лошадью. Девушка уже начала надеяться, что все самое худшее позади, и что если она поспешит, то почти наверняка обгонит остальных, почти наверняка доберется до перевала, по меньшей мере, дня за два до товарищей. Если, конечно, не случится ничего непредвиденного.

Ливия направилась в сторону Тицинума, но постаралась держаться от города на приличном расстоянии, поскольку боялась, что там может стоять гарнизон армии Одоакра. Потом она повернула к озеру Вербано, где сумела присоединиться к каравану мулов, направлявшемуся к Месинскому перевалу; мулы были нагружены пшеницей, а заодно влекли целых три воза сена. Провизия предназначалась для крестьян, живших высоко в горах, где коров и овец на зиму приходилось загонять в хлева. Девушке объяснили, что крестьяне боятся теперь оставлять животных в нижних долинах, потому что их могут просто зарезать.

Чем выше поднимался караван, тем заметнее становился акцент в речи местных жителей, да и сама местность менялась на глазах. Огромные голубовато-зеленые озера остались позади, утонув в глубоких долинах, скрытые вершинами лесистых холмов, виноградниками и неизменными оливковыми рощами. Караван шел все вверх и вверх по крутым склонам, через березовые и дубовые леса — к лесам, состоявшим из пушистых елей и голых лиственниц.

На четвертый день пути Ливия рассталась со своими случайными попутчиками и, следуя указаниям карты Амброзина, направилась по уже покрытой снегом тропе, уводившей к перевалу. Дальше к северу находилась старая почтовая станция, до сих пор действовавшая, — возле деревни, называвшейся Тарусседум. Девушка уже издали заметила вившийся над трубой дым, и ей захотелось как можно скорее укрыться от пробиравшего до костей холода, — однако перед зданием почты она увидела множество военных коней, укрытых толстыми попонами; они стояли у коновязи под большим навесом. Ливия стала искать какое-нибудь более уединенное прибежище, к тому же расположенное достаточно высоко, чтобы из него можно было наблюдать за дорогой. К востоку от перевала Ливия обнаружила два бревенчатых домика; из их труб шел дым. Похоже, эти хижины принадлежали дровосекам, потому что вокруг них лежало множество бревен, и с некоторых из них уже была содрана кора, а кое-какие даже распилены и разрублены. Ливия подошла к одной из дверей и несколько раз стукнула в нее. Наконец вышла какая-то старуха. На ней было грубое, толстое шерстяное платье и войлочные туфли. Волосы старой женщины были заплетены в косы и заколоты на затылке деревянными шпильками.

— Ты кто такая? — грубо спросила старуха — Чего тебе надо?

Ливия сбросила капюшон и улыбнулась.

— Меня зовут Ирена, — сказала она. — Я ехала с братьями в Ретию, но вчера мы потеряли друг друга из-за снежной бури, но мы заранее договорились, что в таком случае встретимся где-нибудь здесь, возле перевала. Но в почтовой станции полным-полно солдат, а я девушка, да к тому же одна… Уверена, вы это понимаете.

— Я не могу предложить тебе ни ночлега, ни еды, — ответила женщина уже чуть менее суровым тоном.

— Я была бы счастлива переночевать в конюшне, у меня есть с собой одеяло… и я заплатила бы вам за любой обед или ужин, какой только у вас найдется. Отец и братья не останутся перед вами в долгу, когда приедут сюда

— А если не приедут?

Ливия содрогнулась при этих словах, подумав, что ее товарищи могли и в самом деле выбрать, в конце концов, другой путь, или просто заблудиться где-то… и, может быть, она их уже не увидит. Женщина явно поняла мысли Ливии и пожалела девушку.

— Ну, впрочем, — сказала она вполне добродушно, — если ты добралась сюда, то почему же и им не добраться? И ты права, одинокой девушке не дело ночевать в гостинице рядом со всеми этими варварами. Ты что же, девственница?

Ливия кивнула, робко улыбнувшись.

— Ну, в твоем-то возрасте это уже и лишнее. Я хочу сказать, тебе бы следовало давно выйти замуж и нарожать детишек. Ты совсем не уродина. Хотя, конечно, замужество — не такое уж веселое дело, ты и сама понимаешь. Ладно, входи, нечего стоять на пороге. Отведи лошадь в конюшню и заходи внутрь.

Устроив лошадь, Ливия вошла в дом и встала перед очагом, чтобы отогреть замерзшие руки.

— Я могу отправить мужа ночевать в конюшню, а ты можешь спать со мной, в моей постели, — сказала женщина. Ее неприязнь быстро растаяла, когда она рассмотрела безобидную внешность девушки. — От него все равно проку мало… я имею в виду, в постели.

— Спасибо, — ответила Ливия. — Но я не хочу причинять вам лишних хлопот. Конюшня мне вполне подходит. Мне там будет хорошо… да ведь я тут и ненадолго.

— Ладно, уговорила. Я подстелю соломы у той стены, что примыкает к дому, тут как раз очаг, видишь? Тебе будет тепло ночью. У нас ведь с наступлением темноты очень холодает, да ты, наверное, и сама знаешь.

Муж старухи вернулся домой с наступлением сумерек. Это был настоящий лесной человек: с топором на плече и с мешком железных клиньев в руках. Сопровождавшая его собака была на диво хороша — с шерстью мягкой и светлой, как овечье руно; она беспрекословно повиновалась каждому жесту хозяина и постоянно держалась рядом с ним. Мужчина, похоже, обрадовался гостье, и, пока они все ели, принялся расспрашивать девушку о том, что происходит в Тицинуме, Милане и при дворе в Равенне. Очевидно, благодаря тому, что его дом стоял у столь важной дороги, старик был неплохо осведомлен обо всем, что случалось в стране, или, по крайней мере, на большой равнине.

Старики, Урсин и Агата, не имели детей. Они жили в своей хижине с тех пор, как поженились, то есть лет сорок, по меньшей мере, прикинула Ливия. Урсин стал настаивать, чтобы девушка осталась на ночь в доме, с его женой, но Ливия вежливо отказалась.

— Моя лошадь может испугаться, если увидит чужого, и тогда уже всю ночь не даст вам спать. А если она убежит с испуга и ее украдут? Я тогда просто помру! Без лошади мне что делать?

В итоге девушка устроилась в конюшне, с животными. Она прижалась спиной к задней стенке очага, излучавшей такое приятное тепло… а Агата принесла ей еще одно одеяло. Ночь выпала такая ясная и звездная, какой Ливия никогда прежде не видела; и Млечный путь протянулся через небо, словно серебряная диадема на голове самого Господа. Ливия сразу заснула, не в силах уже сопротивляться усталости, но ее настороженный ум продолжал и во сне прислушиваться к звукам, доносившимся со стороны перевала. Девушка несколько раз просыпалась и выглядывала наружу. А вдруг ее друзья пройдут через перевал, пока она спит? Тогда все ее старания окажутся напрасными. Ей просто необходимо придумать какой-то способ, не позволяющим им разминуться…

Наутро, когда Ливия вместе с хозяевами домика пила теплое молоко, девушка заговорила с Урсином.

— Я ужасно боюсь, как бы мои братья не ушли за перевал… я ведь могу их и не заметить. Просто не знаю, что мне делать. Я же не могу ждать их все ночи напролет, не сомкнув глаз!

— Да ты не беспокойся, — ответил Урсин. — Скорее всего, они пойдут к перевалу днем. Ночью там уж слишком опасно.

— Ну, дело же не в этом… Видишь ли, моя семья потеряла и дом, и все имущество, потому что их забрали варвары, так что теперь у нас осталась лишь надежда добраться до родственников в Ретии, они могут нам помочь. Потому-то я и думаю, что братья и отец попробуют как раз ночью миновать перевал, — чтобы не сталкиваться с варварами, которые тут стоят.

Урсин молча уставился на девушку; он явно не поверил этой странной истории. Ливия заговорила снова, надеясь убедить старика помочь ей.

— Мы самые настоящие беженцы, жертвы преследования, за нами охотятся солдаты Одоакра… они хотят нашей смерти, но мы не сделали ничего плохого, просто отказались склониться перед его тиранией и продолжали жить по собственному разумению, по своим убеждениям.

— И что у вас за убеждения? — спросил Урсин, и в его глазах мелькнуло что-то непонятное.

— Вера в традиции наших отцов. Вера в будущее Рима

Урсин вздохнул, потом неторопливо ответил:

— Не знаю, правду ты говоришь о своих приключениях или нет, девочка, но я понимаю, что ты должна быть осторожна даже с теми, кто дал тебе приют. И все-таки… позволь, я тебе покажу кое-что такое, что, может быть, убедит тебя довериться мне.

Ливия попыталась было возразить, но Урсин коротким жестом заставил ее умолкнуть. Он встал, взял с комода маленькую бронзовую табличку и положил ее на стол перед девушкой. Honesta missio, знак почетного выхода в отставку, врученный Урсину, сыну Сергия, старшему командиру императорской армии во время Валентиана Третьего.

— Как видишь, девочка, — сказал старик, — я был солдатом. Я много лет назад сражался с Аттилой на полях Каталонии. Нашим командиром был Атий, и в тот день мы нанесли варварам самое сокрушительное поражение, какое только известно в истории… и в тот день мы надеялись, что спасли нашу цивилизацию.

— Извини, — сказала Ливия. — Мне такое и в голову не пришло…

— А теперь ты скажешь мне правду. Ты действительно ждешь своих братьев?

— Нет. Они мои друзья и… и товарищи по оружию. Мы пытаемся покинуть эту страну и спасти от смерти одного ни в чем не повинного мальчика.

— Кто таков этот мальчик?

Ливия посмотрела в глаза старого солдата; она встретила ясный взгляд честного человека. И ответила:

— Мое настоящее имя — Ливия Приска Я руководила группой римских солдат, пытавшихся освободить из тюрьмы императора Ромула Августа… и нам это удалось. Мы должны были переправить его людям, которым доверяли, но нас предали. Нам пришлось бежать. За нами охотятся, как за дикими зверями, по всей этой стране. У нас осталась одна надежда — пересечь границу и добраться до Ретии, а потом до Галлии, где у Одоакра уже нет власти.

— Господь всемилостивый! — воскликнул Урсин. — Но почему ты одна? Почему ты рассталась со своими товарищами?

— Нас разделил разлив реки, и с тех пор я не могу их найти.

— Но откуда ты знаешь, что они пойдут именно здесь?

— Мы так условились.

— И это все? Пойми, это важно, ты должна мне точно пересказать все.

— С нами едет один пожилой человек, он наставник мальчика; в Италию он приехал много лет назад издалека, из Британии. Он и объяснил мне, что есть некий перевал через горы, и возле него — старая почта. Вот, посмотри, — добавила она, доставая и разворачивая карту Амброзина.

— Так, кажется, я понял. Но… нельзя терять ни мгновения. Насколько ты могла их опередить?

— Я не знаю. Может, на день, а может, и на два-три дня, трудно рассчитать. Мало ли что могло случиться. В конце концов, они могли даже изменить маршрут.

— Нет, не думаю, — возразил Урсин. — Они ведь договорились встретиться с тобой именно здесь. Значит, сюда и придут. Скажи-ка, сколько у вас всего человек и как они выглядят. Я тогда смогу их узнать.

— В этом нет необходимости. Я пойду с тобой.

— Ты все еще мне не доверяешь, да? Ты должна остаться здесь, на тот случай, если они все-таки попытаются подняться к перевалу. Но та тропа, о которой ты говоришь, уже завалена снегом, ее не так-то легко будет отыскать. Поняла?

Ливия кивнула

— Шестеро мужчин. Один из них — огромный чернокожий, его невозможно не заметить. Другой в приличном возрасте, около шестидесяти. Он почти лысый и с бородой. Он носит тунику и обычно ходит с длинным посохом, как паломник. И — мальчик тринадцати лет. Это император. У них лошади, они все вооружены.

— Теперь слушай внимательно. Я пойду наверх. Если я их увижу, я пришлю сюда свою собаку, ясно? Если она будет лаять — иди за ней… она тебя приведет прямиком ко мне. Если ты их увидишь первой, постарайся остановить их и спрятать в лесу. Я помогу им найти дорогу, когда стемнеет. Твой сигнал для меня — белый дым из трубы. Агата бросит в огонь несколько сырых веток.

— Но ты не продержишься наверху. Слишком холодно.

— Не беспокойся; У меня там есть маленькая бревенчатая хижина, она вполне защищает от ветра. Я справлюсь; не забывай, я привык к холоду.

Старик направился к выходу, и собака поспешила за ним, весело виляя хвостом.

Ливия окликнула дровосека

— Урсин!

— Да?

— Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал.

Урсин улыбнулся.

— Я это делаю и для себя тоже, девочка. Я как будто вновь вернулся на императорскую службу. Опять стал молодым, а?

Он вышел прежде, чем Ливия успела что-либо сказать, и немного позже девушка увидела, как он поднимается по заснеженному склону к нижней вершине. А еще несколько часов спустя Ливия увидела нечто такое, что показалось ей очень странным: по тропе, ведущей к перевалу, засновали вверх-вниз вооруженные верховые солдаты, что в такое время года выглядело непонятно. Но вскоре варвары успокоились, и лишь двое стражей патрулировали дорогу. Но Ливию вновь охватили сомнения. Как она вообще могла надеяться повстречать здесь крошечный отряд, блуждающий где-то на необъятной равнине, среди лесов, оврагов и лощин, в лабиринте узких горных долинок? Погрузившись в грустные размышления, Ливия подпрыгнула от неожиданности, когда неподалеку внезапно залаяла собака, совершенно незаметная на фоне белого снега Девушка посмотрела наверх — и увидела, что Урсин машет ей рукой. Милостивый Господь! Неужели он ответил на молитвы Ливии? Неужели подобное чудо и впрямь могло произойти?

Девушка поспешно накинула на голову капюшон плаща и пошла за собакой, сначала вниз в лощину, потом вверх по склону, туда, где ожидал ее Урсин; с дороги, ведущей к перевалу, девушку невозможно было заметить. Ливию охватило волнение, но она все еще не могла поверить, что все это правда, что она может снова увидеть своих друзей… Возможно, Урсин просто ошибся, а может, собака решила поиграть с гостьей… Сильные и противоречивые чувства разрывали Ливию на части. Но вот, наконец, она схватила за руку старого солдата; однако он даже не обернулся, поскольку пристально всматривался в нечто, двигавшееся далеко-далеко… и не по главной дороге, а по одному из боковых ее ответвлений, петлявшему между холмами.

— Как ты думаешь, это не могут быть они? — спросил дровосек. — Всмотрись-ка получше, мои глаза уже не так остры, как прежде.

Ливия прищурилась, вглядываясь, — и ее сердце подпрыгнуло; конечно, отряд был еще слишком далеко, фигурки людей казались совсем крошечными, однако их было семеро, у них были лошади, и один выглядел явно крупнее всех остальных, а один — много меньше… Шли они пешком, медленно, ведя животных за собой. Ливии хотелось закричать, заплакать, позвать их… но она прикусила язык. Лучше подождать и быть в любую минуту готовой ко всему, к любой опасности… хотя, что могло бы случиться? Она снова нашла их, а все остальное в мире не имеет значения.

Девушка крепко обняла Урсина.

— Это они, друг мой! Конечно же, это они, я уверена!

— Ну, вот видишь? Я же говорил тебе, что незачем беспокоиться.

— Пойду взнуздаю лошадь, — решила Ливия. — Подожди здесь, я вернусь.

— Спешить некуда, девочка, — возразил старый солдат. — Они еще не скоро сюда доберутся. Расстояния в горах всегда выглядят очень обманчиво, да к тому же, — добавил он, посмотрев на облака, сгущавшиеся в небе, — погода меняется, и явно не в лучшую сторону.

Ливия снова посмотрела на маленький отряд, пробивавшийся сквозь снег, и пошла вниз по склону. Она зашла в дом, чтобы попрощаться.

— Агата! Я уезжаю; мои братья уже недалеко, и я…

Но Агата, бледная и испуганная, молча уставилась на девушку.

— Какая хорошая новость! — произнес за спиной Ливии знакомый голос… Стефан! — Как видишь, эта бедная женщина не в настроении, потому что один из моих людей держит у ее затылка копье. Ну, а теперь, моя дорогая, позволь взглянуть на тебя! Как давно мы не виделись! Целую вечность!

— Ах ты, проклятый ублюдок! — взорвалась Ливия, стремительно оборачиваясь. — Мне следовало ожидать чего-то в этом роде!

— Значит, теперь ты расплачиваешься за собственную ошибку, — ответил Стефан, ничуть вроде бы не задетый. — Но, к счастью, все еще можно исправить. Нам просто нужно заключить некое соглашение.

Ливии ужасно хотелось пригвоздить кинжалом к стене этого мерзавца, ее пальцы сжались… но Стефан прочитал ее мысли.

— Не поддавайся чувствам, дорогая. Чувства — плохой советчик.

— Как ты меня нашел? — процедила девушка сквозь стиснутые зубы.

— Ох, вот уж правда — женщина есть само любопытство! — насмешливо произнес Стефан. — Что ж, позволь тебе все объяснить, это ведь ничего не будет мне стоить. Моя рабыня нашла в твоей одежде карту. Ты же разделась, прежде чем искупаться, помнишь? Поэтому я и знал в точности, куда именно ты направилась. За тобой следили. Медальон, который ты носишь на шее, выдает тебя. — Ливия инстинктивно сжала в руке медальон, словно пытаясь уберечь его от посторонних взглядов, хотя и с большим запозданием. — Да, вещица не особо ценная в смысле денежном, но, безусловно, редкая. И один из моих людей заметил его однажды вечером, в таверне… у паромной переправы на Требии. Он, правда, не сразу понял, что ты — женщина, однако мягкие движения и маленькая нога выдали тебя. Ну, а потом он узнал медальон, я ведь описал его достаточно подробно. Но ему было приказано никак тебя не беспокоить, а просто доложить мне, где ты находишься. Что он и сделал.

— Чего ты хочешь? — спросила Ливия, не глядя в лицо Стефану. — Неужели ты сделал еще мало гадостей?

— Тут по всей округе — мои люди. Более того, у перевала сорок готтов ждут моих приказов. Они постоянно настороже. Там твоим друзьям не пройти. Однако я же цивилизованный человек. Я вовсе не жажду их крови. Меня интересует только то, что нужно лично мне. Я хочу получить тот меч… и я хочу тебя. Меч сделает меня настолько богатым, что я не смогу истратить все за целую жизнь, поэтому я хочу разделить эту жизнь с тобой. Вот увидишь, богатство и комфорт совершенно изменят твои взгляды. Так что забудь об этом твоем невоспитанном приятеле. А если ты о нем так беспокоишься, делай, как я говорю.

— Но я уже тебе ответила! Тот меч пропал.

— Не лги мне, или я прикажу немедленно убить эту добрую женщину. — И Стефан поднял руку.

— Нет, подожди! — быстро сказала Ливия. — Оставь ее в покое. Я тебе расскажу все, что знаю. Да, верно, этот меч существовал, но я ведь очень давно не видела своих друзей. Они могли за это время продать его или потерять.

— Ну, это мы очень скоро выясним; ты сама у них спросишь. Ты будешь моим посредником в переговорах. Если я получу меч, я отпущу всех восвояси, даже мальчишку. Ну, разумеется, всех, кроме тебя. Это очень щедрое предложение, заметь. Ты должна знать, что Одоакр хочет видеть всех вас мертвыми. Итак, что ты ответишь?

Ливия кивнула.

— Хорошо, но откуда мне знать, что ты не предашь нас снова? Или уже не предал?

— Ну, прежде всего, я ведь ничего не сказал Вульфиле. Он тоже ищет вашу компанию, и очень удачно вышло, что я очутился здесь первым, или ни у одного из вас просто не осталось бы шансов выжить. Второе: я вовсе не кровожадное чудовище. Я не вижу надобности в резне, когда можно обойтись простым разговором. И третье — у тебя все равно нет выбора.

— Верно, — сказала Ливия. — Ладно, пошли… но помни, если ты мне солгал, я тебя убью, как паршивую собаку, пусть даже это будет стоить мне жизни. А ты, прежде чем умрешь, сто раз пожалеешь о том, что вообще родился.

Стефан никак не отреагировал на это. Он просто сказал:

— Мы идем или нет? Эй, все за мной! — добавил он, поворачиваясь к конюшне, где его ждали стражи, человек двадцать. Стражи пошли следом за Стефаном и Ливией.

— Если ты попытаешься, что-нибудь сделать, мои люди убьют тебя, им дан такой приказ. А заодно поднимут тревогу, так что другая часть отряда, что в лесу, тут же бросится к твоим приятелям… а вместе с ними и гарнизон. Прирежут твоих друзей в одну минуту.

— Тогда разреши мне взять мою лошадь, а своим наемникам прикажи отойти в лес. Там, наверху, меня человек ждет, муж той женщины. Если он заметит что-то подозрительное, он наверняка встревожится.

Стефан приказал своим воинам спрятаться за деревьями леса, поблизости от первой заснеженной поляны. Ливия взяла лошадь за уздечку и медленно пошла вверх по склону.

— Ты тоже держись сзади, — сказала она Стефану. — Я не знаю, как он может поступить.

Стефан замедлил шаг, когда Ливия приблизилась к Урсину. И как раз в этот самый момент из-за большого валуна появились Аврелий, Ватрен и остальные.

— Ливия! — закричал Ромул, увидев девушку.

— Ромул! — ахнула она. И тут же стремительно повернулась к Аврелию: — Аврелий, слушай! — закричала она, но закончить не успела.

Она лишь заметила мгновенную вспышку радости на лице легионера — тут же сменившуюся гримасой гнева. Аврелий выхватил меч с криком:

— Проклятие! Ты предала нас!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА 1

За спиной Ливии, откуда ни возьмись, появился Вульфила со своими варварами. Рассыпавшись веером, они помчались к Аврелию с верхней части склона.

Ливия, стремительно обернувшись, увидела врагов и все поняла.

— Я не предавала тебя! — закричала она. — Ты должен мне верить! Быстрее, где ваши кони?

— Верно, — крикнул Урсин. — Девочка пыталась помочь вам. Быстрее, давай, сюда!

Аврелий и остальные совершенно не понимали, что произошло, но и Ливия точно так же ничего не понимала; откуда взялись ее самые ненавистные враги? Вслед за Урсином все поднялись на небольшую ровную площадку вблизи от вершины того холма, с которого еще продолжали спускаться варвары Вульфилы, чьи лошади увязали в глубоком снегу. Их было не меньше пятидесяти.

— На перевале их еще больше! — сказал Урсин. — Не пытайтесь и дорогу пересечь!

— Да, на дороге — наемники Стефана, — подтвердила Ливия. — Он за мной следил, а я и не догадывалась.

Стефан, ошеломленный столь зловещим поворотом событий, вернулся к дороге и перестроил свой отряд. Ливия схватила лук, висевший на ее седле, прицелилась — и пустила стрелу прямо ему в спину, с расстояния не более чем в сотню шагов. И тут же перенесла внимание на его наемников. Воины Стефана поспешили найти укрытие за деревьями: они прекрасно видели, что их командир рухнул на землю, а в них самих вдруг полетели стрелы…

Урсин показал на западный склон холма:

— У вас только один путь, чтобы уйти! — пояснил он. — Но он идет мимо пропасти, а снег уже мог покрыться ледяной коркой, так что будьте очень осторожны. Быстрее, быстрее, туда!

Ливия пошла первой. Но Вульфила, прекрасно видевший, что происходит, мгновенно послал в ту же сторону нескольких своих всадников.

— Не забудьте! — проревел он им вслед. — Мне нужна голова мальчишки, и мне нужен меч! Любой ценой! И мне нужен тот солдат, что внизу, тот, с красным поясом!

Ватрен уже повернул вслед за Ливией, а за ним Аврелий, Батиат и остальные. Путь впереди выглядел более или менее ровным, так что они пришпорили лошадей, чтобы поскорее пересечь самый опасный участок; дальше к западу им предстояло пробираться по самому краю бездонного ущелья. Так что склон лучше было миновать с наивысшей возможной скоростью. Амброзин погонял своего мула, не отставая от всадников. Аврелий прекрасно понимал, насколько они все уязвимы на открытом месте, и заставил Юбу подняться выше по склону, чтобы осмотреть, что делается позади. Как раз в это время Вульфила и его варвары вырвались из-за гребня холма, в облаках поднятого копытами снега, размахивая мечами.

Огромный варвар мгновенно очутился рядом с Аврелием; он направил своего жеребца прямо на коня Аврелия, и легионер вылетел из седла. Вульфила прыгнул на него, и оба покатились вниз по склону, вцепившись друг в друга, и каждый молотил противника руками и ногами, цепенея от ненависти и обледеневшего снега, сыпавшегося на них со всех сторон.

И во время этого безумного падения меч Аврелия выпал из ножен и заскользил прямиком к пропасти. Скалистый выступ, торчавший над толстым снежным покровом, в конце концов, остановил врагов. Они крепко держали друг друга за запястья, задыхаясь. Вульфила лежал на Аврелии, бешено таращась в глаза легионера, и в этот момент варвар вдруг понял то, что он так давно хотел понять.

— Я тебя знаю, римлянин! Это было давно, но ты не слишком изменился. Ты открыл мне ворота Аквелии!

Лицо Аврелия исказилось от боли.

— Нет! — закричал он. — Нет! Не-е-ет!

И его крик эхом отразился от обледенелых склонов Альпийских гор, повторяясь снова и снова… Аврелий словно вдруг переполнился силой; он уперся коленями в грудь врага и отшвырнул Вульфилу от себя так, что тот завертелся волчком.

Когда Аврелий перевернулся на бок, чтобы встать на ноги, он увидел Амброзина, скользящего вниз по насту неподалеку от того места, где дрались легионер и варвар. Старый наставник свалился с мула и теперь пытался ухватиться хоть за что-нибудь, чтобы не очутиться в пропасти. Их взгляды встретились лишь на долю мгновения, однако Аврелий понял, что старик все слышал. Потрясенный до глубины души, Аврелий принялся карабкаться наверх, где его товарищи отчаянно сражались с варварами. Он слышал, как рычал Батиат, хватая своего противника и поднимая его над головой… варвары один за другим летели в зев ущелья, а Ватрен отчаянно ругался, дерясь сразу с двоими; он стоял по колено в снегу, и в каждой его руке было по мечу.

Аврелий, наконец, сумел встать на ноги и протянул руку к своему оружию, чтобы вступить в сражение, — и, возможно, найти там смерть… Он не в силах был поверить тому, что в его ножнах ничего нет. И тут через гребень перебрался еще один отряд всадников, — это были те, что охраняли перевал. Они пересекли поляну, затем вдруг сменили направление и повернули, чтобы перерезать склон наискосок, вместо того, чтобы двигаться прямо вниз. Этот резкий маневр сдвинул с места огромную массу снега в верхней части склона, и он заскользил к поляне, быстро набирая скорость. Первыми под его удар попали Ватрен и Батиат, дравшиеся выше других, а потом — и все остальные, включая Ромула.

Деметр и Оросий, подняв щиты, защищали мальчика от дождя вражеских стрел и дротиков. Но удар снежной лавины отшвырнул их назад, прежде чем они успели хоть что-то сделать для Ромула. Даже лошади, как ни тяжелы они были, оказались сметенными с поляны; всех поволокло к пропасти.

Вульфила все еще катился вниз, изо всех сил пытаясь хоть как-то замедлить свое падение; он вонзал в колючий снег руки, ломая ногти и обдирая кожу, и, наконец, сумел зацепиться за какой-то достаточно крупный камень, скрытый под снежной пеленой. И обнаружил, что уже висит над самым провалом. Пальцы у него насколько окоченели, что полностью отказывались повиноваться инстинкту выживания, не желая помочь своему хозяину подняться хоть немного вверх по крутому участку склона, подальше от дыры в земле. И вот тут-то, когда Вульфила готов уже был отказаться от борьбы, он вдруг увидел совсем рядом, в каком-то десятке шагов от себя, волшебный меч, тоже скользивший к ущелью… Меч уже потерял инерцию удара, бросившего его вниз, но еще двигался — все медленнее и медленнее — и вот-вот должен был добраться до края провала. Вот меч свесился над краем обрыва… но неким чудесным образом остановился. Тяжелая золотая рукоятка в последний момент послужила якорем, зацепившимся за что-то, невидимое под снегом.

Эта картина подействовала на Вульфилу как удар хлыста; он выгнулся всем телом, издал дикарский вопль, собрал все свои силы — и полез вверх. Он уперся локтями, подтянул ноги, висевшие над бездной, поставил на обледенелую землю одно колено, другое… Он был спасен. И встал во весь рост. Варвар медленно, осторожно приблизился к мечу, прекрасно понимая, что малейшая вибрация почвы или воздуха может окончательно сбросить драгоценное оружие в бездонный провал. Когда до меча оставалось совсем немного, Вульфила лег на снег, широко раскинув ноги и вбив носки крепких башмаков в наст. А потом плавным движением вытянул руку во всю длину — и вот уже его пальцы победоносно сжали рукоятку меча. Огромный варвар отполз немного назад, встал на ноги — и поднял меч над головой, словно угрожая потемневшему небу, грозовым тучам и обледеневшим пикам гор, — и закричал во все горло, не в силах сдержать дикарский восторг. Его вопль подхватило эхо, и понесло вниз по склонам, к лесистым равнинам…

Вульфила поднялся по склону к своим людям, тем самым, что вызвали сход снежной лавины, и к нему немедленно подвели коня. Погода все ухудшалась, дневной свет быстро мерк.

— Темно становится, — сказал Вульфила своим солдатам — Мы вернемся сюда утром. Они все равно потеряли лошадей, и даже если кто-то из людей выжил — все равно далеко ему не уйти. Завтра мы перекроем все дороги, что ведут в долину, и к северу, и к югу от перевала. Никто от нас не ускользнет. При свете легче будет отыскать тела. Мне нужна голова мальчишки. Тот, кто принесет ее мне, получит хорошее вознаграждение.

И отряд варваров отправился к почтовой станции у перевала.

Повалил снег, колючие снежинки, мчащиеся в потоках ледяного ветра, впивались в лица и руки варваров. Но очень быстро эта бешеная метель сменилась мягким густым снегопадом; белые хлопья налипали на лошадиные морды, и животные пробирались вниз по склону почти вслепую — между мертвыми телами и лужами крови. Вульфила с удивлением обнаружил среди убитых Стефана, насквозь пронзенного стрелой; Стефан явно пытался в последней судороге агонии выдернуть эту стрелу…

— Ну, это как раз то, чего ты заслуживал, — пробормотал Вульфила и поскакал дальше, опустив голову и покрепче завернувшись в плащ, чтобы хоть как-то укрыться от пронизывающего холода и снега. Варвары добрались, наконец, до здания почты. Внутри в большом очаге ярко горел, потрескивая, целый еловый ствол Солдаты развалились на скамьях, а хозяин таверны поспешил принести им куски жареной баранины, хлеб и кувшины пива. Вульфила был вне себя от восторга, несмотря на многочисленные ушибы и ободранную чуть ли не до костей кожу. Меч, не сравнимый ни с чем в мире, висел теперь на его боку, а злейшие враги утонули под снежной волной. Теперь добыть голову мальчишки будет легче, чем сбить сосульку с крыши.

— Вы, — сказал он, обращаясь к группе солдат, сидевших перед ним, — как только начнет светать, отправитесь по дороге в долину, к реке. Перекроете мост; это единственный путь в Ретию. А вы, — он обернулся к другой компании, сидевшей справа от него, — вернетесь назад по вот этой самой дороге, до тропы, что уводит к тому же мосту, только с запада. Таким образом, им нас не миновать. А остальные, — продолжил Вульфила, поворачиваясь к сидящим слева, — пойдете вместе со мной искать тела. Как я вам уже говорил, тот, кто первым найдет труп мальчишки и отрежет ему голову, получит полный кошель серебра. А пока — ешьте, пейте и веселитесь, потому что судьба к нам благосклонна!

Он поднял громадную пивную кружку, и солдаты последовали его примеру. Возбужденные победой, они поглощали пиво, как воду, и радостно колотили кружками по деревянному столу.

Юба с огромным усилием поднялся на ноги, стряхивая с себя снег и выпуская из ноздрей целые облака пара, таявшие в морозном воздухе. Конь фыркнул, взмахнул гривой и громко заржал, призывая своего хозяина, — но на склоне не было видно ни души, а на обширное снежное пространство быстро опускалась темнота. Юба принялся бегать взад-вперед по склону, продолжая ржать, нервно взмахивая хвостом. Потом вдруг остановился и начал копытами разгребать один из снежных холмиков — пока, наконец, не показалась спина его хозяина, а потом и шея. Юба ткнулся в эту шею носом, фыркнул, обдавая горячим дыханием почти лишенного сознания человека. Это теплое, мягкое прикосновение, казалось, влило в Аврелия несколько капель жизни. Он медленно, с трудом приподнялся на локтях, потом встал на колени, а Юба тихонько ржал, словно подбадривая легионера. Наконец Аврелий выпрямился во весь рост и крепко обнял коня.

— Хороший мальчик, умница Юба… я всегда знал, что ты умница, всегда знал. А теперь помоги мне найти остальных, давай-ка поспешим!

Немного позже, словно из пустоты возник вдруг мул Амброзина, и на его боках по-прежнему висели щиты. Аврелий снял один из них и принялся перекапывать им снег, как лопатой, — и вскоре откопал Ватрена, негромко стонавшего.

— Ты как, цел? — спросил Аврелий.

— Был цел, пока ты не долбанул мне в живот этой твоей штуковиной, — проворчал Ватрен.

До их ушей донесся с другой стороны поляны жалобный скулящий звук; это был пес Урсина, сопровождавший своего хозяина. Урсин с явным трудом поднимался к двум римлянам. Подойдя к ним, он сказал:

— Я тот самый человек, который привел сюда Ливию… и я могу вам помочь. Моя собака умеет искать людей, засыпанных снегом. Но времени у нас мало. Когда совсем стемнеет, мы мало что сможем сделать.

— Спасибо, — сказал Аврелий. — Прошу тебя, помоги нам.

Дровосек кивнул и обратился к собаке:

— Давай, Аргус, вперед, мой мальчик, найди нам наших друзей. Его зовут Аргусом, — пояснил старик, поворачиваясь к Аврелию. — Как пса Юлия. Хорошее имя, правда?

— Точно, хорошее, — согласился Ватрен. — Будем надеяться, что сам пес также хорош, как его имя.

Пес уже принюхивался к чему-то, скрытому под сугробом, — и вдруг начал яростно разбрасывать снег всеми четырьмя лапами.

— Копайте там, где он показал, — распорядился Урсин.

Аврелий и Ватрен поспешно взялись за дело — и вытащили Амброзина, живого, хотя и почти насквозь промерзшего.

— Помогите скорее! — раздался чей-то голос справа, от края провала.

Аврелий бросился туда, стараясь не поскользнуться по дороге и не налететь на какой-нибудь острый камень. То, что он увидел, потрясло его: Оросий висел над пропастью, ухватившись за кривую сосну, склонившуюся над обрывом. Деметр на краю бездонной дыры цеплялся за рукоятку собственного кинжала, который он вонзил в лед, а Ливия держалась за пояс грека, причем вытянулась так, что ее ноги опирались на руки Оросия. Все это выглядело так, словно все трое лишь на мгновение задержались перед последним полетом вниз. Аврелий тоже мгновенно вбил в лед кинжал и, держась за него, протянул другую руку Деметру, чтобы поддержать его, пока тот не найдет для своего кинжала более надежную точку опоры. Понемногу, воодушевившись при виде подоспевшей подмоги, все трое выбрались на безопасное место.

— Батиат? — выдохнул Аврелий.

— В последний раз, когда я его видел, он катился вниз по склону, сцепившись сразу с двумя или тремя варварами, — сообщил Деметр. — Он должен быть где-то там.

— Если они его не убили, — заметил Аврелий.

— Если они его не убили, — согласился Деметр. — Но мне почему-то кажется, что им это не удалось.

Но тут они замерли, услышав громкий стон: какой-то солдат-варвар поднялся из снега прямо за спиной Ливии… однако девушка стремительно развернулась и, резко выбросив вперед ногу, сильным ударом послала варвара прямиком в пропасть.

— Где Ромул? — спросила она, оглядываясь по сторонам и не видя мальчика.

В этот момент до них донесся испуганный голос Амброзина:

— Сюда! Скорее, Бога ради, сюда!

И тут же в восточной части склона возникла громадная туша Батиата; эфиоп со всех ног помчался на зов старого наставника.

— Что тут у тебя? — кричал он на ходу.

— Похоже, они нашли мальчика, — сказал Аврелий полным надежды голосом.

Они поспешили к тому месту, где слышно было подвывание пса, — и увидели, как Ватрен поднимает на руки безжизненно обвисшее тело мальчика. Обветренное лицо ветерана окаменело. Ливия прикоснулась к рукам Ромула — и из ее глаз хлынули слезы.

— О, нет! Боже, только не это!

Аврелий подошел ближе и вопросительно посмотрел на Ватрена.

— Он мертв, — сказал Ватрен. — Пульса нет, сердце не бьется.

Ошеломленные, воины переглянулись, не в силах поверить в происшедшее. Лишь Амброзин, похоже, не потерял самообладания, не поддался общей буре чувств.

— Нам надо найти какое-то убежище, быстрее! — сказал он, завладевая вниманием отряда. — Нельзя терять ни мгновения. Если ночь застанет нас тут, мы погибнем.

— За мной, скорее, — сказал Урсин. — Тут недалеко. Держитесь поближе друг к другу; здесь слишком легко заблудиться.

Он зашагал по склону, огибая холм с северной стороны, и через несколько минут привел отряд к большому скальному козырьку, торчавшему из склона горы.

Площадку под козырьком с трех сторон окружал забор из еловых стволов. Старый дровосек проскользнул внутрь ограды, остальные последовали за ним. В дальней части площадки имелся настил из тонких бревен и плотного слоя сухих листьев, а сам палисад был увешан изнутри дублеными козьими шкурами.

— Сюда приводят овец на окот, — пояснил старый дровосек. — Лучшего предложить не могу.

Ватрен положил тело мальчика на настил, а Ливия метнулась в сторону и прижалась лицом к стене, не в силах совладать с горем. Но Амброзин как будто ничего не видел и не слышал. В его памяти промелькнула давняя, почти забытая картина: маленький мальчик, умирающий в шатре посреди горного леса в Апеннинах… так много лет назад… и плачущая женщина, разрывающаяся от горя. Он никогда не предаст ее. Никогда. Амброзин погладил мальчика по голове и начал раздевать его.

— Что ты делаешь? — задохнулся Аврелий. Амброзин положил ладонь на грудь Ромула и прикрыл глаза.

— В нем еще теплится искра жизни, — спокойно ответил он. — Мы должны раздуть ее.

Аврелий недоверчиво покачал головой.

— Он мертв, разве ты не видишь? Он мертв, Амброзин!

— Он не может умереть, — уверенно возразил Амброзин. — Пророчество не может быть ошибочным.

Уже окончательно стемнело, и единственным ответом на слова старого наставника был яростный вой ветра, несшегося вдоль склона горы.

Амброзин раздел мальчика до пояса и уложил его поудобнее на сухую листву. Белую кожу видно было даже в полной тьме. Старик повернулся к Батиату.

— У тебя в теле тепла больше, чем у других, — сказал он, — потому что тебя питало солнце Африки. Обнажи грудь и прижми его к себе покрепче; пусть твое сердце бьется рядом с его сердцем, пока не разбудит его. А я попытаюсь зажечь огонь.

Батиат выполнил просьбу старика; он поднял безжизненного мальчика легко, словно тот ничего не весил, и прижал к себе. Ливия укрыла их обоих одеялами, чтобы ни капли драгоценного тепла не потерялось. Аврелий и Ватрен лишь молча качали головами, не веря в удачу и не понимая, почему старик не сдается.

Амброзин ощупью пробрался вдоль стены, шаря по земле, пока не нашел немного сухого мха, который и сложил в аккуратную кучку, добавив к ней сухих листьев. Потом он достал из своего мешка кремни и начал ударять ими друг о друга, демонстрируя немалый опыт и сноровку. Крупные искры посыпались на мох и листья, и вот уже в их глубине вспыхнула красная точка, поначалу едва различимая. Амброзин встал на колени и принялся дуть на мох. Остальные скептически наблюдали за стариком, не в силах поверить в успех его затеи, — но Амброзин продолжал дуть с такой силой, как будто надеялся именно этим вдохнуть жизнь в своего мальчика. И вдруг небольшой язычок пламени взвился в темноту, — такой тонкий, что его трудно было рассмотреть; но вскоре он окреп, мох охватило огнем, становившимся все ярче. Амброзин все дул и дул, добавляя в крошечный костер новые пучки мха и тонкие веточки, и вот, наконец, в ночи возникли настоящий огонь и свет.

Понемногу костер разогнал тьму случайного прибежища, осветив тела, сгрудившиеся в тесном пространстве, открыв взглядам и напряженное лицо Амброзина, и широко раскрытые глаза черного гиганта.

Батиат таращился в ночь, и по его широким щекам текли слезы. Слезы радости.

— Он дышит! — шепнул гигант.

Лицо Амброзина исказилось — как у человека, разбуженного посреди ночи и еще не забывшего чудовищный кошмар, только что снившийся ему…

Все собрались вокруг Ромула, и каждому хотелось обнять мальчика, каждому хотелось очутиться к нему поближе, хотя Амброзин твердил:

— Осторожнее! Осторожнее! Мальчик еще совсем без сил! Дайте ему как следует восстановить дыхание и прийти в себя!

Урсин ушел за стену, чтобы поискать сухие ветви и подбросить их в костер; потом снова завесил козьими шкурами вход, стараясь удержать холод снаружи. В замкнувшемся пространстве стало немного теплее, и Ромул протянул онемевшие руки к огню.

— Это Батиат вернул тебя к жизни, — сказал Амброзин. Ромул поднял голову, посмотрел на гиганта и прижался к нему покрепче. Батиат обнял мальчика, нежно, осторожно, как будто боялся раздавить хрупкое тело. Аврелий сказал:

— Пойду укрою коня попоной; он у нас один остался, если не считать мула Амброзина, а с мула толку не слишком много. Похоже, ночь будет очень холодной.

Амброзин заметил, что взгляд Аврелия был печальным, в отличие от остальных. Он выждал немного, а потом накинул на плечи плащ:

— Пойду-ка и я, сам присмотрю за своим мулом.

Он нашел Аврелия рядом с Юбой. Легионер стоял неподвижно, завернувшись в плащ. Казалось, он смотрит вниз, в долину, погрузившись в мысли… и он вздрогнул, когда рядом с ним прозвучал голос старого наставника.

— Две истины. Две противоположные версии твоего прошлого: версия Ливии и версия Вульфилы. Кому верить?

Аврелий даже не обернулся. Он лишь плотнее запахнул плащ, как будто холод пробирал его до глубины души.

— Ты знаешь оба варианта. Почему бы не сказать мне, чему веришь ты?

— Да, действительно, я слышал слова варвара, но ты хочешь слишком многого от простого учителя. Из твоего прошлого возникло видение, и оно заставило тебя увидеть некое пятно, о существовании которого ты даже не подозревал. — Аврелий промолчал. — Я знаю, это причиняет боль, — продолжил Амброзин. — Но лучше, когда все выплывает наружу. Тайная болезнь пожирает нас медленно, и от нее не бывает лекарства, и в какой-то момент она прорывается наружу, застав нас врасплох. Но ты теперь, по крайней мере, знаешь о ее существовании.

— Я ничего не знаю.

— Такое невозможно. Ты должен что-то помнить.

Аврелий вздохнул. Ему очень хотелось поговорить, довериться кому-то такому, кто мог бы снять камень, давивший на его сердце.

— Это просто бессвязные обрывки, — пробормотал он. — Да ночные кошмары, что мучают меня.

— Какие именно кошмары? — спросил Амброзин. Голос Аврелия дрогнул.

— Ночь. Два старых человека, висящие на кольях. Они связаны друг с другом за запястья. Их тела чудовищно изуродованы, и потом… — Легионер умолк.

— Продолжай, ты должен продолжить…

— А потом… к ним подходит какой-то варвар с обнаженным мечом, и пронзает их… сначала одного, потом другого. — Аврелий содрогнулся всем телом, как будто последние слова стоили ему невероятных усилий.

— Кто они таковы? — спросил Амброзин. — Возможно, именно в них кроется тайна твоего происхождения.

— Я не знаю, — ответил Аврелий, прикрывая глаза ладонью. — Я просто не знаю.

Амброзин понял страдание, терзавшее душу легионера, и положил руку на плечо солдата

— Не позволяй всему этому так мучить тебя, — сказал он. — Кто бы это ни сделал, теперь все неважно. Существует лишь настоящее, и оно делает тебе честь. Возможно, твое будущее связано с мальчиком. Ты ведь и сам уже понял, что из него не так-то просто вышибить дух

— Я потерял меч, — сказал Аврелий.

— Не думай о нем. Мы его найдем, я уверен. А ты отыщешь свое прошлое, но тебе придется ради него пройти через ад, как уже прошел этот невинный ребенок

ГЛАВА 2

За час до рассвета, когда было еще совершенно темно, Деметр, стоявший последнюю стражу, разбудил товарищей. Все они продрогли насквозь, несмотря на костер, который умудрялись поддерживать горящим всю ночь. Уж очень эта ночь была холодной. Даже конь и мул, оставшиеся, естественно, вне огороженного пространства, подошли вплотную к забору из кольев, стремясь хотя бы отчасти укрыться от ветра.

Отряд, поостыв после бурного восторга, вызванного спасением Ромула, очутился лицом к лицу с суровой и даже жестокой реальностью. Все, что у них осталось, — это одна лошадь и мул на всех; при этом меч Аврелия очутился в руках Вульфилы, и варвар наверняка поспешит проверить чудесную силу этого оружия. Как им продолжать путь? И, что было намного важнее, — могли ли они надеяться сбежать от Вульфилы и его варваров, если те уже знали, что их добыча — здесь, неподалеку? Конечно же, утром враги вернутся на склон, чтобы найти трупы, и сразу же обнаружат очевидные следы бегства римлян; ночной снегопад не слишком хорошо их скрыл.

После краткого совещания все сошлись на том, что нужно как можно скорее уходить отсюда, спуститься в долину и пересечь границу. Урсин торопил товарищей, считая, что они должны перебраться на другой берег реки еще до того, как варвары поймут: отряд сбежал. Старый дровосек попрощался с каждым, с трудом сдерживая чувства.

— Река — прямо перед вами, — добавил он под конец. — Вы там найдете понтонный мост, мимо него невозможно пройти. Если бы я не был так стар, я бы пошел с вами. Для меня было бы великой честью — сражаться за моего императора, но, боюсь, я могу оказаться скорее помехой, чем подмогой, если учесть, что вас ждет впереди. Ну, мне пора пойти проверить, как там моя жена; она, должно быть, перепугана до полусмерти.

Урсин подошел к Ромулу и почтительно поцеловал руку мальчика

— Путь Господь защитит тебя, Цезарь, куда бы ты ни направился, и пусть Рим стоит на месте вечно, как стоял, и пусть им правят благородные люди, такие, как ты и твои предки.

И Урсин зашагал прочь, чтобы добраться до дома к рассвету. Собака бежала рядом с ним. Товарищи проводили дровосека взглядами, немного тревожась; если бы кто-то узнал о том, что он помог легионерам — ему бы не поздоровилось…

— Надо идти, — сказал Амброзин. — Скоро рассветает. Они начали медленно спускаться в долину. Аврелий шел последним, ведя в поводу Юбу, а возглавлял процессию Ватрен, осторожно выбирая наиболее безопасные участки склона. И вдруг он резко вскинул руку:

— Стой!

Аврелий метнулся к нему:

— Что случилось?

— Смотри сам, — ответил Ватрен.

Внизу склон переходил в широкую полосу ровной земли, шириной в две или три сотни футов, и дальше к северу протекала речка, поблескивавшая в темной пока еще долине. Берега речки соединялись мостом, сооруженным из понтонов, связанных двумя веревками; веревки крепились к столбам на обоих берегах.

А дальше, всего в какой-нибудь сотне футов за рекой, вставала сплошная стена елового леса, резко выделявшаяся на фоне снега

— Мост! — воскликнул Аврелий. — Если мы до него доберемся, мы спасены. Им ни за что не найти нас в лесу. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Да я не о том тебе говорю, — возразил Ватрен. — Вон там, слева… ты что, не видишь?

Аврелий присмотрелся — и крепко выругался.

— Проклятые сучьи дети! И что нам теперь делать?

К реке приближалась колонна вооруженных мужчин, едва заметных в тусклом свете, отражающемся от снега.

— А с той стороны тоже идут, и там их еще больше, — сообщил Деметр, показывая на другой отряд, появившийся справа. — Мы в ловушке.

— Погоди, еще не все потеряно, — перебила его Ливия. — У нас ведь есть твой конь, Аврелий. Бери Ромула — и вперед. Как только спуститесь вниз, мчись к мосту со всей скоростью. Варвары еще далеко, и им мешает глубокий снег. Ты захватишь их врасплох, они не смогут тебя догнать. А мы пока где-нибудь спрячемся и позже, ночью, доберемся до леса пешком, там и найдем друг друга.

— Нет, едва ли такое возможно, — возразил Амброзин. — Солдат наверняка прислали охранять мост, нам будет не проскользнуть мимо них, даже ночью. И мы окажемся разлучены навсегда. — Он задумчиво посмотрел на мула, на щиты, по-прежнему нагруженные на спину животного… и его осенила идея. — Слушайте! Я знаю, что нам делать. Шесть веков назад отряд воинов-кимвров сумел выйти из окружения войсками консула Люция Катулла в Альпах. Кимвры съехали вниз по снежному склону на своих щитах.

— На щитах? — недоверчиво повторил Ватрен.

— Да, совершенно верно, они сели в щиты и держались за внутренние ремни. Плутарх рассказывает эту историю в своих «Жизнеописаниях». Но нам нельзя терять время.

Все недоуменно переглянулись, явно восприняв предложение старого наставника как нечто абсурдное. Но потом каждый отвязал свой щит и положил его на снег.

— Да, именно так, — одобрил Амброзин. — Садитесь в них, крепко держитесь за ремни, вот так. Под весом ваших тел они помчатся вниз, а вы, наклоняясь, то вправо, то влево, и дергая за ремни, сможете управлять движением. Это ясно?

Все кивнули, даже Батиат, который выглядел явно напуганным крутизной склона и расстоянием, отделявшим их от моста. Аврелий подсадил Ромула в седло впереди себя и начал зигзагом спускаться вниз, поворачивая Юбу то в одну сторону, то в другую. Когда они добрались до ровной земли, легионер ударил пятками в бока коня, поднимая Юбу в галоп, через узкую снежную равнину. Варвары с обеих сторон быстро сообразили, что происходит, и пришпорили своих лошадей, однако те увязали в снегу, скопившемся у подножия холма, так что Аврелий сильно обогнал врагов.

— Вперед, Юба! — крикнул он, а Ромул вертел головой то в одну сторону, то в другую, оценивая расстояние до врагов, а потом извернулся назад, чтобы посмотреть, удалось ли Амброзину осуществить его безумный план. То, что мальчик увидел, едва не лишило его дара речи.

— Аврелий! — выдохнул он. — Смотри! Они спускаются!

Один за другим вниз по склону неслись щиты, в каждом из которых сидел один «наездник»: Деметр, Ватрен, Оросий, Ливия, и даже сам Амброзин, с длинными белыми волосами, развевающимися за его спиной… и последним летел вниз Батиат, с трудом удерживавший равновесие в необычных санях.

Аврелий промчался по мосту и, не сбавляя скорости, понесся к лесу. Он лишь раз оглянулся, чтобы посмотреть, как там его товарищи, — и увидел, что лавина тел уже вылетела на ровное место и замедляет ход. Дальнейшее было делом нескольких секунд. Ватрен вскочил на ноги первым; варвары уже приближались с обоих сторон. Он посмотрел в сторону моста — и понял, что у всех них остался последний шанс

— К мосту, быстро! — закричал он. — Уплывем на нем вниз по реке!

Все со всей возможной скоростью помчались за ним к понтонам. Ватрен приказывал:

— Батиат, вы с Деметром рубите канаты с этой стороны, мы с Оросием — с другой. По моей команде. Давай!

Аврелий с другой стороны пытался остановить их, но топоры и мечи уже взлетели в воздух — и веревки, державшие мост, были перерублены. Понтоны тронулись с места и поплыли вниз по течению, оставив взбешенных варваров на берегу. Вперед вырвался сам Вульфила, только что догнавший свои отряды. Он подъехал к самой воде и заорал во все горло, обращаясь к Аврелию:

— Я тебя все равно найду, трус! Я тебя найду, где бы ты ни спрятался! Я за тобой до края земли дойду!

Аврелий кипел от злости; впервые в жизни у него не было возможности ответить на столь ужасное оскорбление. Не сказав ни слова, он развернул коня и поскакал прочь.

Они не проехали и мили, когда Ромул, ни на секунду не упускавший реку из вида, заметил цепочку понтонов, быстро плывших среди темных речных волн. Похоже, весь отряд был там… Товарищи цеплялись за веревки поручней и поддерживали друг друга, чтобы никто не свалился в бурные водовороты опасной горной реки. Странное судно мелькнуло на мгновение — и тут же исчезло за стеной леса, скрывшего понтоны от мальчика. Он едва успел крикнуть:

— Они там, вон они!

Аврелий придержал коня.

— Нам их ни за что не догнать! — жалобно произнес Ромул.

— Конечно, — согласился легионер. — Нет такой лошади, которая угналась бы за горной рекой. Склон здесь крутой, вода несется очень быстро. А Юба устал, и ты это знаешь. Ему пришлось нести на себе нас обоих, и мы не можем требовать от него больше, чем он может дать. Но… не тревожься, Ромул, мы просто будем следовать за течением. Могу спорить, мы их очень скоро найдем на берегу — там, где река поворачивает, например, и течение замедляется. Вот увидишь. В любом случае они постараются как можно скорее выбраться на сушу. Или же доплывут до причала внизу, на равнине. А там дождутся нас

— Но зачем они это сделали? — жалобно спросил Ромул. — Они вполне могли перейти на эту сторону, а уж потом обрубить канаты!

— Верно, и все-таки Ватрен принял самое мудрое из возможных решений, как истинный стратег и великий воин… а он именно таков. Задумайся на минутку: если бы он поступил так, как сказал ты, мы бы, конечно, очутились все вместе, но — с одним конем на всех. Мы бы продвигались вперед слишком медленно, а варвары могли тем временем навести новый мост из каких-нибудь подручных материалов, а то и перешли бы реку вброд, выше по течению, — и без труда догнали бы нас за один день хорошего марша. Но теперь у наших друзей появилась возможность значительно увеличить расстояние между собой и преследователями, а мы с тобой тоже свободны, и будем продвигаться вперед как можно скорее. Мы можем спрятаться, если возникнет такая необходимость, а может, даже найдем по пути вторую лошадь, и это даст нам новые выгоды.

Ромул обдумал слова Аврелия, потом сказал:

— Уверен, ты абсолютно прав, но мне бы хотелось знать, что сейчас думает Амброзин… что он чувствует из-за того, что нам пришлось разлучиться.

— Амброзин в состоянии сам позаботиться о себе, а его советы могут оказаться весьма ценными для наших друзей.

— Это правда. Но мы с ним ни разу не расставались с тех пор, как мне было пять лет.

— Ты хочешь сказать, все эти годы он всегда был рядом с тобой? — удивился Аврелий.

— О, да! Даже с отцом и матерью я не проводил столько времени, сколько с ним. Он самый умный и рассудительный человек на свете. Он постоянно меня удивляет. Когда Одоакр держал меня в плену, я видел, как Амброзии делает такое, чего я и вообразить бы не смог! Кто знает, сколькими тайнами он владеет!

— Похоже, ты его очень любишь, — заметил Аврелий. Мальчик улыбнулся, припомнив кое-какие подробности прошлой жизни.

— Он иногда совсем как сумасшедший. Но — да, он мне дороже всех в мире.

Аврелий промолчал. И снова пустил коня чуть быстрее, чтобы не слишком отставать от понтонов, уносивших его друзей вниз по реке.

К тому же ему совсем не хотелось создавать преимущества для преследователей; легионер не сомневался, что варвары постараются так или иначе перебраться через реку и пустятся в погоню.

Но пока перед ними лежала легкая дорога; вокруг поднимались каменистые вершины, уже окрашенные пурпуром солнца, опускавшегося к горизонту.

Небольшие горные озера, удивительно прозрачные, сверкали, как зеркала, отражая зелень хвойных лесом, ослепительную белизну снега и глубокую, насыщенную синеву неба над горами. Ромул, завороженный всей этой красотой, затаив дыхание, всматривался в меняющийся пейзаж, наблюдая за игрой света…

Аврелий снова дал Юбе передохнуть и пройтись неторопливым шагом.

— Я никогда не видел ничего подобного! — сказал Ромул. — Чьи это земли?

— Когда-то эти края принадлежали одному из кельтских народов, решившихся бросить вызов великому Цезарю. Гельветы. Ты слышал о них?

— О, я знаю эту историю! — откликнулся Ромул. — Я несколько раз читал «De Bello Gallico». Но почему они решили покинуть эти прекрасные места?

— Люди никогда не бывают довольны тем, что имеют, — улыбнулся Аврелий. — Особенно мужчины. Мы обречены вечно искать новые земли, открывать новые горизонты, жаждать богатства. И точно так же, как отдельный человек хочет властвовать над другими, и быть богаче других, или храбрее, или мудрее, — точно так же и народы стремятся к подобному. С одной стороны, это приводит к непрерывному развитию науки, торговли и прочих занятий, но с другой — ведет к конфликтам, зачастую кровавым. И все это требует огромных усилий, вот только, боюсь, нередко они ни к чему не приводят, а потом нам приходится дорого платить за то, чего мы все же сумели достичь. И, в конце концов, потери оказываются куда больше выигрышей. Вот так и гельветы… у них были вот эти горы, но, возможно, им хотелось владеть еще и обширными, плодородными равнинами. А может быть, их просто стало слишком много, и узкие горные долины уже не в силах были прокормить весь народ. И они вообразили, что, поселившись на равнине, могут стать более сильными и многочисленными, а значит — и более могущественными. Но в результате просто исчезли с лица земли.

— А как насчет тебя, Аврелий? — спросил Ромул. — Чего бы ты хотел для себя? К чему ты стремишься?

— Я хочу… мира и покоя.

— Мира! Просто поверить не могу: ты же воин, самый сильный и храбрый из всех, кого я видел!

— Я не воин, я солдат, а это совсем другое дело. Я сражаюсь только тогда, когда это необходимо, когда нужно защищать то, во что я верю. Никто, кроме солдат, не знает по-настоящему, насколько ужасна война. Знаешь, чего бы мне на самом деле хотелось? Поселиться в каком-нибудь спокойном, тихом местечке, и возделывать поля, и растить скот… Я бы хотел спать по ночам спокойно, не ожидая каждое мгновение, что мне вот-вот придется вскочить и схватиться за меч… Я бы хотел просыпаться от крика петуха, а не от клича боевой трубы. Но чего бы мне хотелось больше всего, так это мира в душе, которого никогда у меня не было. Наверное, этого трудно достичь, а? Даже невозможно. Мы живем в мире, где никто уже не может быть в чем-то уверен.

Солнце уже садилось за горизонт, бросая последние розовые лучи на величественные вершины, венчавшие огромный горный хребет. Аврелию не хотелось терять единственное звено, связывавшее его с товарищами, — и потому он держался как можно ближе к реке; но в то же время он боялся быть замеченным людьми Вульфилы, они ведь могли находиться где-то совсем недалеко…

— Нам нужно немного отдохнуть, — сказал он, наконец. — А потом отправимся дальше.

— Где они могут быть сейчас? — спросил Ромул

— Впереди нас, это точно, а если ты о расстоянии… ну, пожалуй, они нас обогнали на целый день пути. Река ведь никогда не отдыхает, она течет день и ночь, а они плывут вместе с ней. Нам же приходится довольствоваться узкой, крутой, каменистой тропкой, нам приходится пробираться через леса и преодолевать ручьи.

Ромул взял с седла одеяла и устроил постель в небольшом углублении в скале, откуда открывался достаточно хороший обзор местности; Аврелий тем временем расседлал и стреножил коня.

— Аврелий?

— Да, Цезарь?

Ромул запнулся на полуслове, слегка раздраженный тем, что Аврелий ответил ему, используя титул, потом спросил:

— А не может случиться так, что мы больше с ними никогда не встретимся?

— Думаю, ты и сам знаешь ответ на свой вопрос: да, может быть. На реке им могут встретиться пороги, водопады или подводные скалы, способные разнести их суденышко в щепки. А вокруг лишь снег да лед, и вода замерзает; если они в нее упадут, они могут и не выплыть. Нет ничего более враждебного человеку, чем горы в зимнее время. На них может напасть банда разбойников, или солдаты-дезертиры, что рыщут вокруг в поисках добычи. Да и вообще в этом мире слишком много опасностей.

Ромул молча улегся и закутался в одеяло.

— А теперь спи, — сказал Аврелий. — Юба — отличный страж. Если кто-то появится поблизости, он даст нам знать, и мы успеем ускользнуть вовремя. Я к тому же всегда сплю только одним глазом.

— А они? Как близко они могут быть от нас?

— Ты о наших преследователях? Не знаю. Может, в паре часов, может, им до нас полдня или даже больше. Но не думаю, что они уж слишком далеко, а следы, что мы оставляем в снегу, достаточно заметны, их даже ребенок прочитать сумеет.

Ромул помолчал некоторое время, потом задал следующий вопрос

— А что будет, если они нас догонят?

Аврелий ответил не сразу, как будто сомневаясь, стоит ли говорить. Но все же сказал:

— Опасность — это нечто такое, что следует обдумывать лишь тогда, когда с ней встречаешься. А если начнешь воображать ее заранее, то лишь ухудшишь дело. Страх всегда усиливает то, что нам грозит. Если же ты сталкиваешься с угрозой внезапно — твой ум мгновенно мобилизуется, бросает в дело все свои ресурсы, и тело тогда наполняется силой и энергией. Твое сердце начинает биться быстрее, мускулы становятся словно каменные, и враг превращается в цель, которую необходимо поразить, разрушить, уничтожить…

Ромул восторженно смотрел на легионера.

— Нет, Аврелий, ты не просто солдат. Ты именно воин.

— Ну, такое случается, если ты постоянно живешь рядом с опасностью, среди ужасов и гибели… многие годы подряд. В каждом из нас дремлет зверь; война его пробуждает.

— Могу я спросить тебя еще кое о чем?

— Конечно.

— О чем ты думаешь, когда молчишь и молчишь, много часов подряд, и даже не слышишь иногда, что я тебе говорю?

— А со мной такое бывает?

— Да. Может быть, моя болтовня тебя раздражает, или заставляет скучать?

— Нет, Цезарь, нет… просто я пытаюсь…

— Пытаешься что?

— Вспомнить.

Понтонный мост, освободившись от канатов и якорей, стремительно помчался вниз по течению. И сначала понтоны неслись поперек реки в ряд, что явно грозило неминуемой катастрофой. Впереди, не более чем в полумиле, из воды торчал огромный валун; он наверняка должен был разбить хрупкую конструкцию пополам. Амброзин первым заметил опасность и закричал:

— Все на крайний понтон, быстро!

Он первым перебрался туда, цепляясь за что попало, чтобы не свалиться в воду. Остальные последовали за ним, и их вес заставил крайний слева понтон увеличить скорость и выдвинуться вперед. Остальные понтоны выстроились в цепочку за ним. Это исправило положение, и мост обогнул валун справа, лишь едва задев его, и все вздохнули с облегчением.

— Нам нужны шесты, чтобы направлять движение, — решил Амброзин. — Давайте попытаемся выловить из воды несколько веток.

— Мы можем просто оторвать несколько досок от одного понтона, — предложил Ватрен.

— Нет, не стоит, у нас тогда увеличится скорость, и мы можем потерять устойчивость; задний понтон удерживает нас. Нам нужно что-то, чтобы грести или отталкиваться, да побыстрее.

Особо крупных веток в реке не было видно; по воде плыли только сучья, не пригодные для целей беглецов. Батиат посмотрел на поручень понтона.

— Это подойдет? — проревел он, перекрывая шум реки.

Амброзин кивнул, и гигант мгновенно оторвал левый поручень, — это был длинный, грубо отесанный шест. И тут же эфиоп занял позицию рядом с Амброзином, превратившись в кормчего этого странного судна. Скорость течения воды нарастала, а впереди их ждали пороги: уже издали было видно, как вода кипит и пенится от середины реки и почти до самого правого берега. Амброзин приказал Батиату направить понтоны влево и постараться пройти по самому глубокому месту, приложив все свои силы. Батиат выполнил маневр с неожиданной ловкостью — и понтоны повернули влево, огибая порог; но задняя часть сооружения сменила направление не так быстро, как было бы нужно, и последний понтон с силой ударился о камни и разлетелся в щепки.

Пассажиры проводили взглядами обломки крушения, унесшиеся вперед через порог, и тут же сосредоточились на том, чтобы благополучно миновать путаницу камней и водоворотов, угрожавших разбить и оставшиеся части моста. Это было немного похоже на то, как если бы они скакали на диком коне, впервые почуявшем на своей спине всадника; понтоны подпрыгивали и раскачивались, несясь вниз по течению. Со дна реки тут и там поднимались острые камни, берега временами сближались, выдвинув в воду острые мысы, возле которых кружились яростные водовороты… А потом речное русло внезапно расширялось, понтоны замедляли ход — чтобы тут же снова помчаться, как сумасшедшие, потому что оказывалось, что река вздумала повернуть едва ли не под прямым углом, и что было за поворотом — никто не знал… Пассажиры хрупкого суденышка пребывали в постоянном напряжении, и им требовалось немало сил просто на то, чтобы удержаться в равновесии.

Потом в какой-то момент течение замедлилось, а каменистое дно вроде бы стало ровнее, — и пассажиры уже готовы были подумать, что самые страшные опасности остались позади… но тут дно реки начало подниматься, сквозь воду уже просматривались усыпанные галькой отмели — и возник новый риск: они могли просто застрять на мелком месте. Да еще последовал очередной внезапный поворот, и Оросий покатился по доскам и упал в воду.

— Оросий за бортом! — в ужасе закричал Деметр. — Скорее, помогите мне, его уносит течением!

Ватрен мгновенно взмахнул мечом, перерубив одну из тех веревок, что скрепляли понтоны, и веревка полетела в воду, — но Оросию никак было ее не поймать.

— Если мы его сейчас же не вытащим, его убьет холод! — Кричал Амброзин. — Скорее!

Ливия, не говоря ни слова, схватила веревку и обвязала один ее конец вокруг своей талии, а другой сунула в руки Ватрену

— Держи покрепче! — сказала она и прыгнула в воду.

Девушка быстро поплыла к Оросию, уже отдавшемуся на волю течения и почти потерявшему способность сопротивляться. Добравшись до грека, Ливия схватила его за пояс и закричала:

— Тащи! Тяни, я его держу!

Ватрен и все остальные начали тянуть за веревку, а Батиат тем временем старался удержать понтон, чтобы тот не слишком вилял. И вот, наконец, сначала Ливию, а потом и Оросия выудили из воды. С них лило потоками, оба промерзли насквозь, а Оросий был почти в обмороке. Товарищи поспешно накрыли их одеялами, чтобы пловцы могли снять мокрую одежду и хоть как-то обсушиться. Зубы у обоих выбивали громкую дробь, кожа побледнела. Оросий едва успел пробормотать: «Спасибо…» — и потерял сознание.

Ватрен подошел к Ливии и положил руку на плечо девушки.

— И подумать только, я ведь не хотел, чтобы ты отправлялись с нами! Ты сильна и добра, девочка. И счастлив будет тот мужчина, с которым ты когда-нибудь соединишь свою жизнь.

Ливия ответила ему усталой улыбкой и свернулась клубочком рядом с Амброзином. К вечеру река уже окончательно угомонилась, ее течение стало ровным и плавным, берега расступились в стороны, достигнув верхних равнин, — но беглецы пока что не видели места, которое подходило бы для того, чтобы причалить и дождаться Аврелия, который, как мог без труда догадаться любой, мчался вслед за ними со всей возможной скоростью. На следующее утро путники увидели, что река разделяется на два рукава, и повернули влево; но только к вечеру следующего дня, когда река, наконец, донесла их до нижней равнины, они сумели подогнать свое суденышко к берегу и привязать его к колу, вбитому в землю. На данный момент их великое плавание закончилось. Теперь им предстояло лишь терпеливо ожидать воссоединения с отставшей частью отряда, то есть дождаться командира и императора Амброзин, который тревожился, пожалуй, больше всех остальных, тем не менее, старался вселить в товарищей уверенность и спокойствие, — но тому содействовало и само место, в котором они очутились. Вдали пастухи гнали домой овец, алые отсветы на облаках у горизонта медленно гасли, отступая перед мягкой ночью, речные волны плескались у берега, рыбаки спешили к причалам…

— Бог нас поддержал, — сказал Амброзин. — И я уверен, он и впредь будет помогать нам, потому что правда на нашей стороне, и потому что нас преследуют. Не сомневаюсь, очень скоро мы встретимся с нашими товарищами.

— Ну, мы спаслись в основном благодаря тебе, — сказал Ватрен. — Уж не знаю, как это ты умудрялся вовремя замечать все эти пороги, мели и водовороты. Честно говоря, мне кажется, что ты маг, magister.

Я просто знаю законы Архимеда, друг мой, — ответил Амброзин. — Судно, сильно погруженное в воду, то есть более тяжелое, движется быстрее, и оно потащит за собой на буксире более легкое, если течение быстрое. А если течение медленное, такое судно тормозит сильнее легкого. Так что всего и нужно было, что перераспределить вес в нужный момент. Ну, а теперь я хотел бы отправиться на берег вместе с Ливией, у которой, если не ошибаюсь, имеются кое-какие деньги. Мы купим еды для всех — в этих краях должно быть достаточно сыра и молока, а может, и хлеб найдется.

Совсем недалеко они нашли деревеньку, называвшуюся Маджи. Люди там говорили на одном из кельтских диалектов, не слишком отличавшемся от родного языка Амброзина; однако служители маленькой христианской церкви, стоявшей на краю деревни, объяснялись на удивительно хорошей латыни. Амброзин и Ливия узнали, что река, по которой они прибыли, называется Рейн, и что это самая большая река в Европе и одна из величайших в мире, и сравнить ее можно разве что с Тигром и Евфратом, что протекали через сады Эдема.

Если они и дальше продолжат путь по воде, то скоро доберутся до большого озера, но за ним их ожидают непроходимые водопады. Единственный способ одолеть их — обойти по суше. А за озером река снова становится спокойной и широкой.

Амброзин в результате всех этих объяснений пришел к окончательному решению.

— Да, мы так и поступим. Вода — самый подходящий путь. Если мы дальше пустимся по реке, то, пожалуй, сумеем избежать многих опасностей, и, может быть, даже доберемся до океана. Но сначала нам нужно найти лодку, которая была бы достойна такого названия. На понтонном мосту нам далеко не уплыть; чудо уже и то, что мы сюда прибыли живыми и здоровыми.

Амброзин расспросил также и о том, как обстоят дела в землях, расположенных к северу от этого места. Оказалось, что франки завоевали обширные территории, прежде принадлежавшие галлам, — то есть самые богатые провинции Римской империи. Центральная часть материка пока еще оставалась островком римской культуры, и правил ею некий военачальник по имени Сигрий, объявивший себя царем римлян.

— Полагаю, — сказал Амброзин, — что далее для нас было бы лучше сойти на восточном берегу реки и продолжить путь по суше, пока мы не доберемся до пролива, отделяющего Британию; а там — один день пути морем, и мы очутимся на моей родине. Милостивый Господь! Как много времени прошло! И кто знает, насколько там все переменилось, и сколько людей из тех, что я знал когда-то, уже покинули этот мир… и сколько друзей успело забыть меня.

— Ты рассуждаешь так, словно мы уже видим берег твоего острова! — сказала Ливия. — Но у нас впереди слишком долгий путь, и опасностей нас ждет не меньше, чем осталось позади.

— Да, ты права, — ответил Амброзин. — Но наше сердце всегда опережает ноги, оно быстрее самого быстрого скакуна, и ничего при этом не боится. Разве не так?

— Так, — согласилась девушка.

— Разве ты сама не думаешь о своем городе в лагуне? Разве ты не тоскуешь по нему?

— Ужасно тоскую, но все равно я никогда не брошу Ромула.

— И Аврелия, если я не ошибаюсь.

— Наверное, ты прав, но за все то время, что мы провели вместе, он лишь однажды признался, что кое-что ко мне чувствует. Это было той ночью, в Фануме, когда мы думали, что на следующий день разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидим друг друга. И с тех пор я так и не набралась храбрости, чтобы произнести слова, которых, возможно, он от меня ждал.

Лицо Амброзина приобрело очень серьезное выражение.

— Аврелия терзают болезненные сомнения, они полностью заняли его ум. И пока он не разгадает свою загадку, в его душе не останется места для чего-то другого. Тебе следует это понимать.

Они уже приближались к реке, и Амброзин внезапно сменил тему.

— Нам необходимо найти лодку, — сказал он. — Без нее не обойтись. Если Аврелий сумел уйти от Вульфилы, он будет здесь через пару дней, и мы должны быть готовы отплыть в любой момент. Иди, готовь еду; надеюсь, я вернусь скоро, и с хорошими новостями.

Оставив девушку, старый наставник направился к причалу, возле которого встали на якорь несколько лодок. Рыбаки выложили дневной улов на деревянные скамьи, вокруг них собрались покупатели. Свет фонарей, уже зажженных на лодках, отражался в водах великой реки…

ГЛАВА 3

Амброзин вернулся поздно вечером, в сопровождении двух носильщиков, тащивших целую кучу овечьих шкур, одеял и попон, — и возвестил, что договорился с неким лодочником, который занимается тем, что доставляет грузы каменной соли на север. И лодочник готов взять с собой пассажиров до Аргентора, за совсем малую плату; если все пойдет хорошо, они будут там через неделю. Более того, добрый человек продал Амброзину все вот эти роскошные вещи за сущие гроши, и теперь они могут не бояться, что им придется дрожать от холода ночи напролет.

Однако бодрый тон старого человека сильно противоречил тревоге и неуверенности, которые испытывал каждый из товарищей, — ведь им до сих пор ничего не было известно об Аврелии и Ромуле. И не было ни малейшей возможности отправиться им навстречу… и все трудности и опасности, пережитые ими самими, не имели ровно никакого смысла, пока с ними не было мальчика. Каждый в этом отряде связал свою судьбу с Ромулом, а его судьба зависела от них, и только от них. Поэтому им казалось, что их жизнь без Ромула утратила смысл.

Амброзин уселся на понтон, скрестив ноги, взял немного хлеба и сыра, разложенных на одном из щитов вместо стола, и вяло принялся за еду.

— Я уже и так, и эдак подсчитывал, — заговорил Ватрен. — Учитывая, какая там местность вдоль реки, нам придется их ждать не меньше двух дней.

— Ты имеешь в виду, мы тут проведем эту ночь, завтрашний день и еще следующий? — спросил Оросий.

— Может быть, но я бы не стал говорить с уверенностью. Аврелий, конечно же, постарается как можно скорее увеличить расстояние между собой и преследователями, а Юба — сильный, быстрый конь. На отдых они будут тратить немного времени, — предположил Деметр.

— Да, они постараются, — возразил Батиат. — Но дни-то сейчас ужасно короткие, а ночью ехать в горах или просто невозможно, или дьявольски опасно. Я знаю, Аврелий не захочет рисковать свалиться в пропасть или позволить лошади повредить ногу. Так что я бы посчитал снова, помня о том, что за один переход они смогут покрыть не такое уж большое расстояние.

Каждый высказал свою точку зрения на вопрос, однако вскоре стало ясно, что все их оценки наверняка будут слишком неточными.

— Они вполне могут быть уже вон там, рядом с теми вершинами, — сказала Ливия, всматриваясь в горы. — Может быть, они голодны, замерзли… у них ведь ничего нет с собой. Нам повезло гораздо больше, хотя наше путешествие и не обошлось без приключений.

Ватрен попытался внести в разговор нотку оптимизма.

— Ну, может, мы вообще зря тревожимся. Вульфила мог и не перебраться через реку, а может, потерял слишком много времени, гоняя по берегу вверх и вниз в поисках переправы. И может быть, Аврелий сумел использовать преимущество во времени и уже одолел основную часть пути. Он ведь знает, что мы будем ждать его где-то на видном месте, и что не уйдем от этих своих плавучих деревяшек, пока он нас не догонит.

— А может, нам попробовать устроить что-то вроде светового сигнала? — предложил Деметр. — Если они где-то наверху, вон там, то они могут его увидеть, им, по крайней мере, станет легче. Они поймут, что мы их ждем совсем близко. Мой щит сделан из металла; если мы его хорошенько отполируем…

— Нет, лучше не надо, — возразил Амброзин. — Они и так знают, что мы где-то тут, и найдут нас, держась берега реки. А световой сигнал вполне может привлечь и Вульфилу; вам следует понимать, что он ни за что не откажется от погони. Он не успокоится до тех пор, пока не уничтожит последнего из нас, попомните мои слова. Так что лучше постарайтесь сейчас отдохнуть, все. День был тяжелым, и мы понятия не имеем, что ждет нас завтра.

— Я встану в караул первой, — заявила Ливия. — Я не устала.

Она уселась на край понтона, свесив ноги. Остальные улеглись на овечьи шкуры, добытые Амброзином, — поближе друг к другу, чтобы было теплее, — и накрылись одеялами. Лишь сам Амброзин остался сидеть; он долго всматривался в темноту, а потом встал и подошел к девушке.

— Тебе тоже необходимо поспать, — сказал он. — Мне кажется, тут нечего особо опасаться. Так что в карауле может стоять даже старый воспитатель.

— Я же говорила тебе — я не устала.

— Я тоже. Может, я тебе хотя бы составлю компанию… если ты не против.

— Наоборот, я была бы рада. Мы ведь не закончили наш разговор, помнишь?

— Да, конечно.

— Мы говорили о некоей тайне в жизни Аврелия.

— Да, верно. Я невольно услышал кое-что в ту ночь в Фануме, а потом — другой ночью, у перевала, когда пытался удержаться и не улететь в бездонную пропасть.

— И что именно ты слышал? — спросила Ливия.

— Наверное, будет лучше, если ты сначала сама расскажешь мне то, что знаешь о нем.

— Я знаю совсем немного.

— Или тебе так кажется.

— Я… я думаю, Аврелий — тот самый молодой офицер, который так героически защищал Аквелию, когда этот город целых девять месяцев держался перед натиском варварских орд Аттилы. Я думаю, это именно он помог мне и моей матери бежать, уступив собственное место в лодке, — в ту ночь, когда город все-таки пал из-за предательства.

— Но уверена ли ты в этом?

— Я это чувствую. Я знаю, что не ошибаюсь.

Амброзин всмотрелся в лицо Ливии, едва видимое в темноте.

— На самом деле ты ему солгала… разве не так? Тебе нужен был некий человек, способный совершить невозможное, и ты решила, что можешь навязать Аврелию свои воспоминания о некоем герое, о человеке, которого, возможно, давно уже нет на свете.

— Нет! — возразила Ливия. — Ну, поначалу… может быть, отчасти. Но потом… Чем дольше я наблюдала за ним, и видела, как он снова и снова рискует жизнью ради других, тем меньше у меня оставалось сомнений. Он — тот самый герой из Аквелии, да даже если и нет, для меня это не имеет значения.

— А он все это отрицает. И это несогласие стоит между вами, как некий призрак, и заставляет вас сторониться друг друга. Послушай меня, девочка; никакие воспоминания не смогут укорениться в его уме, если под ними нет оснований. Ты не можешь построить дом на воде.

— Говоришь, нет? Но я видела такие дома.

— Ну да, твой город в лагуне. Но это же совсем другое дело; мы сейчас говорим о человеческой душе, о раненной, больной памяти мужчины, о его чувствах. А если тебе этого недостаточно, добавлю: из его прошлого выплыла некая другая правда, и она грозит сокрушить и раздавить Аврелия.

— О чем ты говоришь? Объясни, умоляю!

— Не могу. Не имею права.

— Да, понимаю, — уступила девушка. — Но неужели я ничего не могу для него сделать?

Амброзин вздохнул.

— Правда, подлинная правда, и только она, должна быть извлечена из его памяти, где она так долго лежала захороненной. Возможно, я знаю способ добиться этого, но он ужасен, ужасен… Аврелий может его и не выдержать.

— Где он может быть сейчас, Амброзин? — тихо спросила девушка.

И увидела, как старый наставник императора застыл и напрягся от ее вопроса. Его глаза затуманились, все его существо, казалось, отдалось некоему внутреннему усилию…

— Возможно… в опасности, — произнес Амброзин чужим, металлическим голосом.

Ливия придвинулась чуть ближе и в изумлении уставилась на старика. И вдруг поняла, что он не здесь, он где-то далеко: его ум, а возможно, и душа, блуждали по каким-то мистическим тропам, исследуя далекие места, заснеженные склоны… неслись между горами вместе с ветром, свистящим над еловыми лесами и ледяными пиками… рассматривая поверхность замерзших озер, — безмолвно и невидимо, как ночная птица, высматривающая свою жертву.

Ливия промолчала и села чуть в стороне, погрузившись в собственные мысли; она прислушивалась к мягкому плеску волн, ударявшихся о понтон. Холодный северный ветер разметал облака, обнажив на мгновение лунный диск. Лицо Амброзина, освещенное бледными лучами, выглядело как восковая маска. Даже глаза у него были белыми, пустыми, немигающими, как у мраморного изваяния. А рот при этом был открыт, как будто старик кричал, — но ни единого звука не вырывалось наружу, и даже пар дыхания не поднимался от его губ. Словно Амброзин вообще не дышал.

Резкий крик птицы, словно бы попавшейся в чьи-то когти, разорвал глубокую тишину леса, и Аврелий мгновенно проснулся и широко открыл глаза, напряженно всматриваясь в темноту. Потом осторожно потряс Ромула, свернувшегося рядом с ним:

— Нам надо уходить. Вульфила где-то рядом.

Ромул испуганно огляделся по сторонам, но все вокруг казалось недвижным и спокойным, и луна, выглянувшая из-за облаков, висела над вершинами елей…

— Быстрей! — настаивал Аврелий. — Нам нельзя терять время!

Он быстро надел на коня мундштук, и, взявшись за уздечку, повел Юбу по тропе через лес — как можно быстрее. Ромул почти бежал рядом с ним.

— Что ты там увидел? — шепотом спросил мальчик.

— Ничего. Меня разбудил крик, крик тревоги. У меня инстинкт, я просто ощущаю опасность после стольких лет войны. Бежим, Ромул, мы должны прибавить хода. Как можно скорее…

Они вышли из леса и очутились на открытом пространстве, покрытом сплошным одеялом снега. Луна продолжала лить на землю мягкий свет, и Аврелий рассмотрел след колес, пересекавших луговину и уводивших вниз, в долину.

— Сюда, — показал он. — Если тут проехала телега, значит, под снегом крепкая почва. Мы можем, наконец, сесть в седло. Ну, поскорее, запрыгивай!

— Но Аврелий, там же никого…

Аврелий даже не дослушал. Он схватил мальчика под руку и поднял его в седло, и сам сел за ним. Легионер легко коснулся пятками боков коня, и Юба тут же пустился в галоп по следу телеги, через снежный луг. Вдали виднелись темные очертания деревенских домов, и Аврелий заставил коня еще прибавить ход. Когда они приблизились к первому домику, их встретил отчаянный собачий хор, так что Аврелий сразу повернул в сторону, — не вниз ко дну долины, а к небольшому холмику, с которого можно было увидеть все речное русло. Осмотревшись, легионер облегченно вздохнул и позволил Юбе дальше шагать не спеша, чтобы и конь тоже мог перевести дыхание. Неутомимое животное, выдыхая клубы пара, нетерпеливо фыркало, как будто само хотело скакать во весь опор. Возможно, конь тоже ощутил приближение опасности…

Вульфила со своими варварами выехал из леса и сразу же увидел следы на девственном снежном покрове: следы лошади и следы телеги, уходящие вниз по склону.

Один из солдат спрыгнул на землю и внимательно всмотрелся в отпечатки конских копыт.

— На заднем левом копыте только три гвоздя, а передние отпечатки глубже задних. Значит, лошадь несет какой-то груз между седлом и шеей. Это они.

— Наконец-то! — воскликнул Вульфила — Ну, теперь мы их возьмем; им не уйти!

Он взмахнул рукой, приказывая всем следовать за ним, и галопом помчался вниз по склону. С ним было больше семидесяти солдат, и они подняли в воздух целые облака снега, засверкавшего в лунном свете. Жители деревни, уже разбуженные собаками, в страхе и изумлении наблюдали за отрядом, промчавшимся мимо их домов — и тут же растаявшим вдали; каждый из крестьян счел своим долгом перекреститься. Ведь никто, кроме проклятых душ, удравших из ада, не мог носиться вот так по ночам, — а эти явно искали для себя какую-то жертву, чтобы и ее ввергнуть в геенну огненную. Крестьяне поспешили захлопнуть и запереть ставни на окнах, а сами прижались ушами к дверям, дрожа от страха, — пока, наконец, стук копыт не заглох вдали, а лай и вой их верных псов не перешел в жалобное поскуливание.

Холодный свет зимнего рассвета начал уже просачиваться сквозь тонкий слой облаков и вскоре разбудил людей, спавших под своими одеялами. Ливия тоже поднялась, осторожно прикоснувшись ладонями ко лбу и вискам. Девушке казалось, что ей все это приснилось, что Амброзин и не думал разговаривать с ней ночью. Вон же он лежит, рядом со всеми, спит, растянувшись на овечьих шкурах. Деметр стоял последнюю стражу; он, похоже, внимательно осматривал укрытые снегом ближайшие холмы. Амброзин предлагал двинуться на север на лодке, так что им следует быть готовыми к отъезду… лодочник собирался взять их на буксир.

Лодочник оказался человеком лет пятидесяти, коренастым и крепко сложенным, с пышной шапкой седых волос. Он был одет в войлочную тунику, и еще на нем был кожаный фартук. Разговаривал он отрывисто и решительно.

— Я больше ждать не могу, — заявил он, как только увидел путников. — Люди уже начинают резать свиней, им нужна соль, чтобы сохранить мясо. Но есть и другая причина для скорого отправления, и поважнее первой. Чем холоднее становится, тем больше я рискую застрять во льду, мне ведь нужно на север. Река может встать, а я вовсе не хочу, чтобы мою лодку раздавило в щепки льдинами.

— Ты ведь говорил, мы можем подождать до сегодняшнего вечера. Несколько часов вряд ли так уж ухудшат дело! — возразил Амброзин.

Ливия заметила, что голос старого наставника звучит слабо, как будто Амброзин смертельно устал. Да и лицо его было залито пепельной бледностью, и морщины на лбу стали глубже… словно он не спал всю ночь.

— Извини, — настаивал лодочник, — но погода меняется, ты и сам видишь. Туман опускается, по реке плыть будет опасно. Это же не моя вина, что погода становится хуже!

Амброзин продолжал упрашивать:

— Мы тебе оставим свои понтоны, это увеличит твою прибыль. Я готов и денег тебе предложить больше; уступи нашей просьбе, если можешь. Друзья, которых мы ожидаем, очень скоро прибудут, уверяю тебя.

Но лодочник стоял на своем.

— Я должен поднять якорь. Тут и говорить больше не о чем.

К ним подошел Ватрен.

— Боюсь, есть еще о чем поговорить, старик. Послушай: или ты добром сделаешь то, о чем тебя просят, или нам придется поискать другой способ убедить тебя. Мы все вооружены, и ты поднимешь якорь тогда, когда мы тебе скажем. Понял?

Лодочник злобно фыркнул и ушел на корму, чтобы посовещаться со своей командой.

— Тебе не следовало разговаривать с ним так, — сказал Амброзин. — Всегда разумнее вести торг без ссоры. Убеждение предпочтительнее угроз.

— Вполне может быть, — кивнул Ватрен. — Но пока что мы стоим на якоре, так что мои убеждения, похоже, оказались убедительнее твоих…

Он еще не успел договорить, как Ливия закричала:

— Вон они!

Аврелий и Ромул сказали вниз по склону… а следом за ними неся отряд варваров. Во главе отряда мчался сам Вульфила, размахивая мечом и пронзительно визжа. Лодочнику хватило одного взгляда на эту картину, чтобы мигом вообразить все возможные последствия: его драгоценное судно превращается в поле боя, а то и похуже того: его просто разносят в щепки или поджигают вон те вопящие демоны… Должно быть, те, что сейчас стоят рядом, сбежали откуда-то, наверное, они преступники… И он заорал во все горло:

— Отчаливай! Сию минуту!

Двое его подручных мгновенно отвязали причальные канаты, а остальные налегли на весла. Ватрен закричал:

— Нет! Нет, проклятый ублюдок!

Но было уже поздно: лодка отошла от причала и медленно поплыла вниз по реке. Ливия заметила, что Аврелий заколебался на мгновение: он направил было коня к понтонам, но, должно быть, увидел, что там никого нет. И девушка закричала во всю силу своих легких:

— Сюда! Сюда! Мы здесь! Скорее Аврелий! — И она принялась махать в воздухе плащом, а остальные подпрыгивали на палубе и тоже кричали:

— Мы здесь! Скорее!

Аврелий заметил их, окал, коленями бока Юбы — и дернул поводья, заставив коня резко повернуть. И тут же бросил верное животное в быстрый галоп, крича:

— Давай, Юба, давай! Прыгай!

Лодка двигалась теперь параллельно берегу и как раз сравнялась с дальним концом причала. Аврелий мгновенно миновал пирс — и Юба, совершив немыслимый прыжок, приземлился на гору каменной соли. Конь утонул в ней по колено, а Аврелий и Ромул вылетели из седла и съехали вниз по белой соленой горке.

Батиат, видя, как все изменилось, схватил два свободные весла, лежавшие на корме, мгновенно вставил их в уключины и принялся грести изо всех сил, чтобы прибавить лодке скорости.

Вульфила выскочил на пирс следом за Аврелием, разгоряченный и разъяренный погоней, — и едва успел в последнее мгновение остановить своего жеребца, чтобы не слететь вместе с ним в воду. Варвары сгрудились вокруг своего командира, но они могли только смотреть в бессильной злобе, как удаляется их жертва… остановить лодку было не в их силах.

Ватрен вскинул руку в непристойном жесте и выкрикнул несколько ругательств, которые Ромул не смог понять. Мальчик стряхнул соль, которой был покрыт с головы до ног, и подошел поближе к легионеру.

— Что такое temetfutue? — спросил он наивно. — Я никогда не слышал этого слова

— Цезарь! — тут же выбранил его Амброзин. — Ты не должен повторять подобные выражения!

— Это означает «ё… дурак», — безмятежно ответил Ватрен, и тут же подхватил мальчика и поднял его высоко над головой.

Все разом воскликнули:

— Приветствуем тебя, Цезарь!

Радость, внезапно сменившая огромное напряжение, просто душила боевых товарищей, и ей нужно было дать выход. Все начали крепко обнимать друг друга и даже Юбу, хотя он вовсе не претендовал на такое внимание. Но ведь этот героический конь с невообразимой доблестью и скоростью перенес Ромула и Аврелия с берега реки на безопасную палубу грузовой лодки… Батиат вернул весла команде и присоединился к общему ликованию.

Вульфила со своим отрядом продолжал скакать по берегу следом за лодкой, высоко держа меч Цезарей.

Аврелий перегнулся через поручень правого борта, и волны ненависти врагов окатили его, обжигая кожу, словно ледяной ветер.

Но легионер не мог отвести взгляда от сверкающего меча в руке варвара. Всадники слали вслед лодке тучи стрел, но те падали в воду с мягким плеском. Одна из них долетела, правда, до палубы, описав в воздухе дугу, но Деметр поднял щит и остановил стрелу, готовую поразить Ливию. Расстояние между всадниками и лодкой увеличивалось с каждым мгновением, и вот уже судно оказалось в полной недосягаемости для варваров.

Ромул подошел к Аврелию и коснулся его руки.

— Не думай больше об этом мече, — сказал мальчик. — Не имеет значения, что ты его потерял. Другие вещи куда важнее.

— Какие? — с горечью в тоне спросил Аврелий.

— Важно то, что мы снова вместе, и все мы уцелели. И меня радует то, что вы защищаете меня. Надеюсь, тебя это тоже не огорчает.

— Конечно, я этому рад, Цезарь, — ответил Аврелий, даже не обернувшись.

— Не называй меня Цезарем.

— Я очень рад за тебя, мой мальчик, — сказал легионер и, наконец, повернулся к Ромулу и прижал его к себе. Глаза Аврелия повлажнели от слез.

И как раз в этот момент облака расступились, туман, расползшийся вокруг, поредел, и лучи закатного солнца заставили вспыхнуть огнем великую реку, осветили снежные пространства вдоль ее берегов, и снег засверкал, словно серебряный плащ. Боевые товарищи замерли, очарованные зрелищем, как будто перед ними открылось видение надежды, дарованной им. И тут зазвучал хрипловатый голос ветерана многих сражений, Руфия Элия Ватрена из Сагунтума, медленно и торжественно запевшего гимн Солнцу из Саeтеп Saeculare старого Торация:

Aime Sol curru nitido diem qui
promis et celas…

К его голосу присоединился второй, потом третий, четвертый, потом в хор влились и голоса Ливии и Аврелия:

aliusque et idem
nasceris, possis nihil Roma
visere maius…

Ромул заколебался, смущенно глядя на Амброзина.

— Но это же языческая песня… — сказал он.

— Это гимн величию Рима, сын мой, и он не был бы столь прекрасным, если бы того не позволил Господь. И теперь, когда заходит римское солнце, будет лишь правильно воспеть его гимном славы.

И Амброзин присоединился к хору.

И Ромул тоже запел. Его высокий чистый голос взвился к небесам, над низкими, мощными голосами мужчин, поддержав долгую ноту Ливии.

Гимн затих, когда солнце, окончательно разогнав облака и туман, скрылось, наконец, за горизонтом.

Ромул подошел к лодочнику, стоявшему на носу, и с каким-то непонятным выражением заглянул ему в глаза.

— Ты тоже римлянин? — спросил мальчик.

— Нет, — ответил лодочник. — Но я хотел бы им быть.

ГЛАВА 4

Озеро Бригантум возникло перед ними внезапно, похожее на безупречное сверкающее зеркало, окруженное лесами и пастбищами, среди которых виднелись маленькие деревеньки и уединенные фермы. Понадобился целый день, чтобы пересечь его из конца в конец, но вот, наконец, путешественники добрались до мыса, разделявшего два узких длинных залива, похожих на зубья вилки. Лодка вошла в левый залив и бросила якорь; ночь предстояло провести рядом с маленьким городком, который назывался Тасгетум.

— Вот мы и вышли снова в Рейн, — сообщил лодочник на следующий день, когда судно повернуло в русло реки, продолжившей свой бег на север. — Теперь мы будем плыть вниз еще неделю, до Аргентора, но до того вы увидите нечто такое, чего больше никогда в жизни вам не увидеть: великие водопады.

— Водопады? — переспросил Оросий, все еще с испугом вспоминавший речные приключения. — Но водопады опасны…

— Еще и как! — согласился лодочник. — Они больше пятидесяти футов высоты, а в ширину достигают пятисот футов, и они рушатся в долину с таким шумом, как будто там постоянно гремит гром. Если вы сейчас замолчите и прислушаетесь, вы их и отсюда можете услышать, — ну, если ветер с той стороны… ara, a он как раз оттуда. Все замолчали, с некоторым страхом поглядывая друг на друга, не совсем понимая, чего именно хотел добиться лодочник своим сообщением. То ли он предполагал предостеречь пассажиров, то ли напугать… И они действительно услышали (или им это показалось) низкий гул, слившийся с прочими голосами природы… возможно, это и в самом деле был голос водопадов.

Амброзин подошел к лодочнику.

— Полагаю, у тебя есть в запасе какой-то другой маршрут: даже такая крепкая лодка, как твоя, не может выдержать падения с высоты в пятьдесят футов.

— Ты совершенно прав, — кивнул лодочник. — Мы все сойдем на берег и обойдем водопады по суше. Там специально держат волов и волокуши, лодку протащат мимо опасного участка.

— Великие боги! — воскликнул Амброзин. — Diolkosl. И кто только мог додуматься до такого, в этих то диких краях?

— Что ты сказал? — спросил Ватрен.

— Diolkos. Это особая система провода кораблей по суши, когда возникают неодолимые препятствия. Она была создана в древности на Коринфском перешейке… говорят, удивительное было зрелище.

Лодка уже поворачивала к пристани. Ее подняли с помощью особых тяг и поставили на колесную платформу, пока лодочник договаривался о стоимости перевозки. Возница тронул волов с места, и тяжелая повозка пришла в движение. Юбу свели на берег, чтобы он мог размять ноги после долгой неподвижности.

На то, чтобы обойти водопады, понадобилось почти два дня, причем волов сменяли довольно часто. И, наконец, лодку доставили на ровный участок берега.

Когда отряд очутился ниже водопадов, все надолго остановились на месте, не в силах оторвать взгляды от огромной стены пенящейся воды, сверкавшей радугами брызг от берега до берега. Под водопадами река бурлила водоворотами, и лишь дальше успокаивалась и возвращалась к обычному течению, стремясь на запад.

— Как это прекрасно! — воскликнул Ромул. — Мне это напоминает водопад Hepa, но этот намного больше!

— Вот спасибо Вульфиле! — расхохотался Деметр. — Если бы не он, ты бы никогда этого не увидел!

Остальные тоже разразились смехом.

Лодку подвезли к берегу. Всех охватила легкомысленная радость, как будто дальше их ждала веселая прогулка. Всех, кроме Амброзина.

— В чем дело, Амброзии? — спросила Ливия. Старый наставник наморщил лоб.

— Вульфила. Пока мы ползли по суше, он мог сильно сократить расстояние между нами и собой. И прямо сейчас вполне может находиться где-нибудь вон за теми холмами.

Смех затих. Одни начали пристально всматриваться в склоны холмов, высившихся не так уж далеко, другие перегнулись через поручни, изучая взглядами темную безмятежную воду под днищем лодки.

— Течение становится все медленнее, — продолжил Амброзин, — а когда мы повернем на север, нас еще ждет и встречный ветер. Более того, эта лодка слишком приметна, со всеми этими горами соли на палубе, а еще и с лошадью…

Все замерли, глядя на старого наставника; путникам стало совсем не до смеха.

— А что мы будем делать, когда доберемся до Аргентора? — спросила Ливия, чтобы слегка разрядить обстановку.

— Думаю, нам следует сразу же поспешить в Галлию, там нас не так легко будет обнаружить, — ответил Амброзин.

Он достал карту, которую срисовал со стены старой почты в Фануме; Ливия вернула ему этот чертеж после встречи на перевале. Расстелив карту на скамье, он жестом предложил товарищам подойти поближе.

— Вот, смотрите, — сказал он. — Позвольте, я обрисую вам ситуацию, более или менее. Вот здесь, в центре южной части страны, живут вестготы, давние друзья и союзники римлян. Они сражались с Аттилой на полях Каталонии, под командованием Атиса, он был близким другом вестготского короля. И этот король заплатил за преданность Риму собственной жизнью: он пал в битве, поскольку лично вел в сражение правое крыло объединенных войск.

— Значит, не все варвары дики и жестоки, — заметил Ромул.

— А я никогда ничего подобного и не утверждал, — ответил Амброзин. — Наоборот. Многие из них невероятно храбры, преданны и искренни; к сожалению, этими качествами уже почти не обладают так называемые цивилизованные люди.

— Однако варвары разрушили и нашу империю, и наш мир.

— Ну, лично моей вины в этом нет, — проворчал Батиат. — Я их убил столько, что давно счет потерял.

Амброзин вернулся к более насущному вопросу.

— Сын мой, мы ведь сейчас говорим не о разнице между хорошими и плохими варварами. Вообще те, кого мы сейчас так называем, — это просто люди, которые с незапамятных времен вели кочевой образ жизни в необъятных степях Сарматии. У них были свои традиции и обычаи, свой образ существования. Потом, по каким-то причинам, они начали нарушать наши границы. Может быть, их собственные земли страдали от засух, или от эпидемий, уничтоживших скот… А может быть, на них в свою очередь начали наступать какие-то другие племена. А возможно, они поняли, насколько бедно живут по сравнению с нами, как убоги их шатры из звериных шкур по сравнению с нашими дворцами из кирпича и мрамора, с нашими виллами… Те, кто жил неподалеку от границ империи и торговал с нами, осознавали, конечно, эту огромную разницу… их жизнь — бедность и умеренность, наша жизнь — роскошь и расточительство. Они видели огромное количество бронзы, золота и серебра, видели красоту монументов, обилие и изысканность пищи, блеск тонких одежд и драгоценностей, плодородие полей. Они были зачарованы всем этим, ошеломлены; они тоже хотели жить, как мы, и потому начались нападения на наши края. Они пытались то штурмом сломить нашу защиту, то просочиться в нашу жизнь постепенно… Все это началось еще три сотни лет назад, и до сих пор не закончилось.

— О чем это ты говоришь? Все закончилось. Нашего мира больше не существует, — возразил Ромул.

— Ты не прав. Рим — это не народ или этническая группа. Рим — это идеал, а идеал не может быть разрушен.

Ромул недоверчиво покачал головой. Как может его старый наставник до сих пор лелеять подобную веру, видя опустошение и полный упадок?

Амброзин снова провел пальцем по карте.

— Вот здесь, между Рейном и территорией белгов, живут франки, я тебе уже кое-что рассказывал о них. Раньше они селились в лесах Германии, но теперь заняли лучшие земли Галлии, к западу от Рейна… и знаешь, как они перебрались через реку? Благодаря холоду. Однажды температура упала так низко, что Рейн целиком и полностью замерз. И наши солдаты, проснувшись на следующее утро, увидели незабываемое зрелище: невообразимая армия всадников вышла из тумана, словно скача по воде. Но на самом деле они просто прошли по льду. Наши воины сражались доблестно, однако врагов было слишком много.

— Это правда, — кивнул Оросий. — Я однажды слышал, как ветеран тех сражений рассказывал эту самую историю. У него не было ни единого зуба, а кожа вся покрыта шрамами, но память у него была по-прежнему отличной, и та картина была его вечным ночным кошмаром, — всадники, скачущие через реку! Он то и дело просыпался по ночам с криком: «Тревога! Вставайте! Они тут!» Кое-кто говорил, что он выжил из ума, но никто не осмеливался насмехаться над ним.

— А к северо-востоку, — продолжил Амброзин, — лежит то, что было римской провинцией Галлией; она объявила о своей независимости. Галлией управлял Сиагрий, римский генерал, и он провозгласил себя царем римлян. Только необразованные солдаты могли с восторгом принять титул, столь древний и столь возвышенный.

— Эй, магистр, — заметил Батиат, — мы ведь тоже необразованные солдаты, но у нас может быть своя точка зрения. И мне вроде как нравится этот Сиагрий.

— Ну, возможно, ты и прав. И для нас же будет лучше, если мы направимся дальше через его земли; там до сих пор в основном поддерживается порядок. Мы можем дойти до Сены и по реке спуститься к Парижу; а оттуда уже доберемся до пролива, отделяющего Британию от материка. Это долгое и трудное путешествие, но мы в силах пройти этот путь, и у нас есть надежда избавиться, наконец, от преследования. Когда же мы очутимся у канала, там нетрудно будет найти переправу. Многие наши купцы приезжают в Галлию, чтобы продать овечью шерсть прядильщикам, и купить разные вещи, которых не найти в Британии.

— И потом что? Когда мы добреемся, наконец, до Британии. Будет ли там лучше? Окажемся ли мы в безопасности? — спросил Ватрен, с явным сомнением глядя на друзей.

— Боюсь, нет, — ответил Амброзин. — Я ведь уехал оттуда много лет назад, и я не намерен питать пустые надежды. Остров был предоставлен собственной судьбе в течение полувека, как вам известно, и многие местные властители продолжали воевать друг с другом. Но я надеюсь, все же, что какие-то признаки цивилизации сохранились в наиболее крупных и важных городах, особенно в том городе, который возглавлял сопротивление вторжению с севера: это Карветия. Туда-то мы и направимся, хотя для этого нам придется пересечь почти весь остров, с юга на север.

Никто не произнес ни слова в ответ на пояснения старого наставника. Все эти люди были родом из Средиземноморья, а теперь они очутились в бесконечных пространствах жгучего холода… Снег покрывал все белым одеялом, пряча и лик земли, и границы между небом и землей… Сама природа диктовала тут правила жизни, сама природа ставила препятствия и барьеры — в виде рек, гор и бескрайних лесов…

Они продолжали путь, двигаясь вперед целыми днями, а иногда и ночью, если то позволял свет луны. Они спускались по течению великой реки, уносившей их дальше и дальше на север, и небо над ними было невероятно чистым и холодным, а ветер становился все резче. Аврелий и его товарищи соорудили себе грубые туники из овечьих шкур; у них отросли бороды и волосы. И с каждым днем они становились все больше похожи на варваров, населявших здешние земли. Ромул рассматривал пейзажи со смешанным чувством восторга и испуга; эта бесконечная пустыня наполняла его сердце страхом.

Иногда он даже жалел о том, что покинул Капри: он вспоминал яркие краски острова, море, ароматы сосен и ракитника, мягкую осень, похожую на весну… Однако мальчик изо всех сил старался скрыть свое настроение, понимая, каким опасностям подвергались ради него его друзья, осознавая всю силу их самопожертвования. Но именно готовность боевых товарищей жертвовать собой ради него и становилась для Ромула уже почти невыносимым грузом. С каждым днем, оставшимся позади, он все сильнее чувствовал, что цена, которую они платят, уж слишком высока, что она не соответствует той цели, которая предположительно могла быть достигнута, цели, суть которой, как полагал мальчик, ни одному из них не была понятна до конца, — кроме Амброзина. Мудрость старого наставника, необъятность его знаний о мире и природе никогда не переставали удивлять Ромула, однако таинственные глубины этой личности вселяли при этом неуверенность… Когда угас всплеск бурной радости, вызванной обретением свободы, Ромул ощутил опасения и даже отчасти вину по отношению ко всем этим людям, связавшим с ним свою собственную судьбу, — они служили суверену, не обладавшему ни землями, ни народом, они служили просто нищему мальчишке, который никогда не сможет отплатить им за все, что они сделали.

А Ватрен, Батиат и прочие на самом деле все крепче привязывались друг к другу, и не из-за того, что стремились достичь какой-то цели, не из-за того, что вынашивали какие-то планы по части собственного будущего, — а просто потому, что им было хорошо вместе, они снова держали в руках оружие и были на марше. Вот только состояние командира немного тревожило их; они не понимали, почему у Аврелия зачастую бывает такой отсутствующий взгляд, такое задумчивое выражение лица, и не знали, как можно с этим покончить. И Ливия тоже тревожилась, но по более личным, интимным причинам.

Как-то вечером, когда Аврелий стоял один у поручней лодки, глядя в серые воды Рейна, Ливия подошла к нему.

— Ты чем-то встревожен? — спросила девушка.

— Как всегда. Мы ведь приближаемся к совершенно незнакомым нам местам.

— Не думай об этом. Мы все вместе, и мы готовы встретиться с будущим, каким бы оно ни оказалось. Разве тебя это не успокаивает? Вот когда вы с Ромулом остались одни в горах, я просто обезумела от страха Я пыталась мысленно следовать за вами, повторяя каждый ваш шаг; я представляла, как вы там пробираетесь через леса, полные опасностей, а по пятам за вами гонится твой злейший враг…

— А я думал обо всех вас. И о тебе в особенности. Я просто не мог выбросить тебя из мыслей, Ливия.

— Меня? — повторила Ливия, заглядывая в глаза Аврелию.

— Я всегда думаю о тебе, я всегда желаю тебя, — с того самого момента, как впервые тебя увидел… когда ты купалась в том ручье в Апеннинах. Ты была похожа на лесное божество. И постоянно страдал, когда мы разлучались, каждую минуту.

По спине Ливии пробежал холодок, хотя северный ветер был тут и ни при чем; просто она как бы заглянула на долю мгновения в душу Аврелия, так просто заговорившего о своих чувствах.

— Но почему ты скрывал это? — спросила девушка. — Почему ни разу не дал мне понять, как ты ко мне относишься? Почему постоянно отталкивал меня, когда я пыталась сказать о моих чувствах к тебе, почему ты закрывал передо мной свое сердце? Моя жизнь ничего не значит без тебя, Аврелий. Конечно, я тоже была не права. Я полюбила тебя сразу, как только увидела, но пыталась скрыть это даже от самой себя. Мне хотелось быть сильной, упорной, бесчувственной… Я думала, что любовь сделает меня слабой и уязвимой, а жизнь давно научила меня тому, что показывать свою слабость слишком опасно.

— Я совсем не хотел отталкивать тебя, — сказал Аврелий. — Я не боялся открыться тебе. Я боялся другого… того, что ты можешь увидеть во мне. Ты ведь не знаешь, что происходит в моем уме, в каком аду я пребываю, как мне приходится сражаться с призраками… Разве могу я связать себя с другим человеком, если я раздвоен внутри? Если я боюсь, что в любое мгновение могу вспомнить нечто такое, что сделает меня совсем другим человеком, незнакомцем для самого себя, ненавистным и презренным незнакомцем… Ты понимаешь, что я пытаюсь объяснить?

Ливия опустила голову на плечо Аврелия и взяла его за руку.

— Этого не случится; ты тот человек, который сейчас стоит рядом со мной, тот человек, которого я полюбила. Я смотрю в твои глаза — и вижу доброту и великодушие. Меня не интересует, что может таиться в твоем прошлом. Чем бы оно ни было.

Аврелий выпрямился и мрачно посмотрел на девушку.

— Чем бы оно ни было? Да ты знаешь, о чем говоришь?

— Я говорю, что люблю тебя, солдат, и всегда буду любить, что бы судьба ни припасла для нас. А любовь не боится ничего. Она дает нам храбрость встретиться с любыми препятствиями на пути, дает силы справиться и с болью, и с разочарованием. И перестань терзать себя. Я хочу знать только одно: чувствуешь ли ты ко мне то же самое, что я к тебе?

Аврелий привлек девушку к себе и поцеловал, жадно и страстно. И обнял ее так, словно его тело должно было сказать Ливии все то, для чего легионер не находил слов.

— Я люблю тебя, Ливия, — сказал он. — Люблю больше, чем ты можешь себе представить. И тот жар, что сейчас горит в моей душе, мог бы растопить весь снег и лед, что окружают нас. И даже если против нас восстанет целый мир, если мое будущее — точно такая же загадка, как мое прошлое, я все равно люблю тебя так, как никто больше не полюбит, в этом мире или в ином.

— Но почему сейчас? — спросила Ливия. — Почему ты решился сказать это именно сейчас?

— Потому что здесь ты постоянно рядом со мной, и потому что одиночество стало для меня нестерпимым… среди всей этой ледяной воды, в тумане… Поддержи меня, Ливия, дай мне силы поверить, что никто и никогда не разлучит нас.

Ливия обхватила его за шею и они прижались друг к другу еще крепче, а ветер сплел их волосы в единое темное облако, кружившееся в слабом зимнем свете…

Приближался конец их плавания, и лодочник тревожно всматривался в льдины, все чаще появлявшиеся на поверхности воды.

— Похоже, твои страхи оправдываются, — заметил Амброзии, подойдя к нему. — Река замерзает.

— Похоже на то, — кивнул лодочник. — Но мы, к счастью, уже почти добрались до места. Завтра, ближе к вечеру, мы бросим якорь. Я знаю одного торговца из германского порта, что на восточном берегу, — он мог бы доставить вас к устью реки, но, боюсь, вся навигация остановится, пока река не очистится снова.

— Но ведь это случится только весной, правда?

— Не обязательно. Зимой тоже случаются сильные потепления. Вы могли бы найти пока место для жилья и подождать какое-то время. Кто знает, может, этот лед продержится совсем недолго; а тогда вы сможете продолжить путь на другом судне, до самого океана, а там — один день хорошей погоды, и вы в Британии.

Они бросили якорь у правого берега, напротив Аргентора, — и как раз вовремя.

Северо-западный ветер усилился, пронзительный и холодный, и льдины начали с угрожающим шумом биться о борта лодки.

Лодочник посмотрел на оборванных беглецов — и пожалел их. Куда они собираются идти, не зная здешних мест, дорог, безопасных маршрутов… в самый разгар зимы с ее бурями и заносами, льдом и голодом? И когда Амброзин подошел, чтобы расплатиться, лодочник сказал:

— Забудь об этом. Я и без того счастлив, что моя лодка дошла сюда не поврежденной, и что северный ветер пригнал меня к дому быстрее, чем я ожидал. Придержи денежки для себя. Тебе они понадобятся. И всем вам. Сегодня вы можете переночевать на лодке; это уж наверняка безопаснее и удобнее, чем ночлег в любой таверне в городе, да к тому же вам незачем показываться тут в округе. Ваши враги могут уже поджидать вас.

— Спасибо, — сказал Амброзин. — От меня и от всех моих товарищей. Учитывая обстоятельства, любой друг для нас сейчас дороже всего.

— А что вы сбираетесь делать завтра?

— Думаю, переправимся на тот берег. Там нет никого, на кого бы могли рассчитывать наши враги, а возможно, мы даже найдем помощь. Потом мы направимся к Сене и по реке доберемся до пролива.

— Вроде бы план неплохой.

— А почему бы тебе самому не переправить нас в Аргентор прямо сейчас?

— Не могу, и по многим причинам. Я должен тут ждать груз шкур из внутренних областей, но что куда более важно — ветер уж слишком неподходящий, и вон те льдины, что несутся по фарватеру, могут нас пустить ко дну. Вам бы лучше поехать вдоль берега и поискать переправу дальше. Если к утру потеплеет, вы даже можете найти паромщика, готового рискнуть.

— Пожалуй, ты прав.

Амброзин собрал всех и поделился своими собственными планами на завтрашний день. Они решили, что ночью в любом случае необходимо выставить караул. Ватрен предложил взять на себя первую смену, а Деметр должен был его сменить.

— Я много ночей провел в патруле на Дунае, на морозе, — сказал Деметр. — Я привык к такой погоде.

Когда начало темнеть, лодочник сошел на берег, а вернулся только поздно ночью, окликнув Ватрена, стоявшего на страже. Юба, стреноженный и привязанный к поручню на корме, мягко фыркал. Ливия только что принесла Ватрену полную миску горячего супа; потом она достала из мешка пригоршню овса и дала его коню.

— А где остальные? — спросил лодочник.

— В трюме. Есть новости?

— Да, к сожалению, — ответил лодочник. — Спустись вниз, как только сможешь.

И он отправился в трюм, прихватив с собой фонарь.

Ливия поспешил за ним. Лодочник сразу приступил к делу.

— Боюсь, новости, которые я принес, не слишком утешительны. Недавно в город прибыли какие-то незнакомцы, и судя по тому, как описывают их внешность и поведение, это могут быть ваши враги. Они расспрашивают о группе иностранцев, которые, как они предполагают, должны были сойти на берег сегодня вечером, и можно не сомневаться, что они ищут именно вас. Если вы выйдете в город, вас мигом узнают. Они предлагают вознаграждение за любое сообщение о вас, а люди в этом городе родную мать продадут за горсть монет, уж вы мне поверьте. И более того, я слышал от человека, прибывшего с севера, что река внизу встала на добрых двадцать миль отсюда. Даже если бы я хотел отвезти вас дальше, это уже просто невозможно.

— Это все? — спросил Амброзин.

— По мне, уже больше чем достаточно, — заметил Батиат.

— Да, это все, — кивнул лодочник. — Но нам нельзя забывать, что они обязательно узнают мою лодку, они ее видели достаточно близко, а уж кучу соли в середине палубы ни с чем не спутаешь. Сейчас-то темно, хоть глаз выколи, но они найдут нас, как только чуть посветлеет. Я намерен выгрузить соль и загрузить шкуры до рассвета, и отплыть сразу, как только смогу. Мне совсем не хочется, чтобы они сожгли мое судно. Но вообще я просто понять не могу, как они сумели нас обогнать. Должно быть, скакали день и ночь без отдыха, а может, нашли какое-то более быстроходное судно. Когда-нибудь, если нам суждено еще когда-то встретиться в этом мире, мне было бы любопытно узнать, откуда у них такое упорство, а сейчас лучше заняться делами неотложными. То есть спасением ваших шкур.

— Ты можешь нам что-то предложить? — спросил Аврелий. — Ты знаешь здешние места и людей куда лучше нас.

Лодочник лишь пожал плечами.

— Возможно, у меня есть одна идея, — сказал Амброзин. — Но нам понадобится телега, и прямо сейчас.

— Телега? Вообще-то среди ночи не слишком легко ее раздобыть… но я знаю одно местечко, где дают повозки взаймы. Предполагается, что вы должны ее вернуть через двадцать миль, в другом месте, но вряд ли эти люди особо огорчатся, если и потеряют одну телегу. Они возвращают ее стоимость за две-три поездки, так что вам и беспокоиться не о чем. Я пойду и разузнаю там, а вы будьте наготове. Могу я спросить, что вы собираетесь делать с этой телегой?

Амброзин смущенно опустил взгляд.

— Тебе лучше этого не знать. Я думаю, ты понимаешь, почему.

Лодочник кивнул и поднялся на палубу. И через минуту уже исчез в путанице улиц, подходивших к порту.

— Что ты задумал? — спросил Аврелий.

— Мы сделаем то же самое, что франки тридцать лет назад. Переправимся через реку по льду.

— Очень хорошо… ночью, не зная, выдержит ли нас этот лед? — поинтересовался Батиат полным опасений голосом.

— Если у кого-то есть идея лучше, выкладывайте, — сказал Амброзин.

Все промолчали.

— Тогда — решено, — сделал вывод Амброзин. — Соберите вещи, и кто-нибудь пойдите к Ватрену, предупредите его.

Вызвался Деметр, но его опередил Ромул.

— Я пойду, — сказал мальчик. — Заодно отнесу ему еще супа.

Едва Ромул поднялся на палубу, как до оставшихся внизу донесся приглушенный шум, а потом — голос Ватрена, закричавшего:

— Стой! Стой, куда тебя понесло?

Амброзин мгновенно понял, что происходит, и крикнул:

— За ним, быстрее, ради бога!

Аврелий рванулся вверх по трапу, за ним — Ливия и Деметр. Ватрен уже мчался по пирсу, крича:

— Стой! Остановись сейчас же! Кому говорят!

Все остальные догнали его — и очутились на пересечении трех дорог, ведущих в разных направлениях.

— Ватрен, давай по средней, — сказал Деметр. — Я — направо, вы с Ливией — налево. Мы встретимся здесь же, как только сможем.

Они разбежались в разные стороны. Аврелий и Ливия вскоре добрались до развилки и были вынуждены разделиться. Деметр бежал вверх по дороге, которая, как он полагал, должна была идти параллельно той улице, которая досталась Ватрену. Они заглядывали везде, обшарили каждый уголок, — однако ночь была слишком темной, и легче было бы найти иголку в стоге сена. Ливии и Аврелию повезло не больше. И вот уже они, задыхаясь, вновь собрались у перекрестка.

— Зачем он это сделал? — резко спросила Ливия.

— Неужели ты не понимаешь? Он не хотел, чтобы мы и дальше испытывали из-за него такие трудности. Он чувствует, что мы слишком рискуем, и решил избавить нас от такой ноши.

— О боже, нет! — воскликнула Ливия, пытаясь удержать слезы.

— Давайте-ка поищем еще раз, — сказал Аврелий. — Он не мог уйти далеко.

Ромул добрался до небольшой площади, по другую сторону которой стояла таверна, и остановился. Он думал, что сможет войти туда и предложить свои услуги… ну, например, он мог бы мыть тарелки в уплату за жилье и питание. Никогда в жизни мальчик не чувствовал себя таким одиноким и испуганным, и будущее страшило его, но он был уверен, что поступает правильно.

Ромул глубоко вздохнул и собрался было пересечь площадь, когда дверь таверны вдруг широко распахнулась — и оттуда вышел один из варваров Вульфилы, державший в руке фонарь. За ним вывалились еще трое и пошли в сторону Ромула.

Ужаснувшись, мальчик развернулся, чтобы убежать, — но налетел на кого-то, стоявшего прямо у него за спиной. Чья-то рука схватила его за плечо, ладонь зажала рот. Ромул попытался вывернуться, но знакомый голос прошептал:

— Тсс! Тихо, это я, Деметр. Молчи. Если они нас увидят, мы покойники.

Они молча попятились, а потом Деметр бросился бежать к порту, таща мальчика за собой. Амброзии уже ждал их; его лицо исказилось от боли. Он стоял у поручней, крепко вцепившись в них, а рядом Ромул увидел остальных.

— Что ты наделал! — воскликнул Амброзин, увидел мальчика. И вскинул руку, как будто желая ударить воспитанника, — но Ромул даже не моргнул, продолжая смотреть прямо в глаза старому наставнику. Амброзин овладел собой, его рука упала. — Ты всех нас подверг ненужной опасности. Ливия, Ватрен и Аврелий все еще ищут тебя в городе, рискуя собой.

— Верно, — подтвердил Деметр. — Мы чуть не наскочили на людей Вульфилы. Они обшаривают город, наверняка нас ищут, не кого другого.

Ромул внезапно разрыдался и бросился в трюм.

— Ну, не будь с ним слишком суров, — сказал Деметр. — Он ведь просто мальчик, совсем еще ребенок, а ему такое досталось, что не каждому взрослому под силу выдержать.

Амброзин вздохнул и вернулся к поручню, высматривая на берегу остальных товарищей. Но вместо того он услышал голос лодочника:

— Я нашел вам телегу, — сказал тот, подходя к трапу. — Вам повезло, но вам надо пойти и забрать ее прямо сейчас. Владелец сарая хочет закрыть там все и отправиться спать.

— У нас тут небольшая проблема, — сообщил Деметр. — Кое-кто блуждает сейчас по городу.

— Проблема? Что за проблема?

— Я сам пойду с ним, — сказал Амброзин. — А вы ждите здесь, и ни с места, ради всего святого, пока мы не вернемся.

Деметр кивнул и остался на палубе, дожидаясь остальных. С ним рядом стояли Оросий и Батиат. Вскоре на причале появился Ватрен, за ним — Ливия и Аврелий. Они были ужасно расстроены.

— Эй, не тревожьтесь, — поспешил успокоить их Деметр. — Я его нашел, просто чудо какое-то! Думаю, он сбирался войти в таверну… Еще шаг — и мы бы оба очутились в руках головорезов Вульфилы.

— Он хотел войти в таверну? — переспросил Аврелий. — А где он сейчас?

— Внизу. Амброзин отправил его поразмыслить немного.

— Пусти-ка меня, — сказала Ливия, направляясь к спуску в трюм.

Ромул свернулся в комок в углу и тихо плакал, прижавшись лбом к коленям. Ливия подошла к нему и осторожно погладила по плечу.

— Ты нас перепугал до полусмерти! — сказала она — Пожалуйста, никогда больше не убегай, ладно? Это ведь не ты нуждаешься в нас, нет. Наоборот, ты нужен нам всем, неужели ты этого не понимаешь?

Ромул поднял голову и вытер слезы рукавом туники. Потом встал и крепко обнял девушку, не говоря ни слова. И тут они оба услышали стук колес по мостовой у причала.

— Пошли, — сказала Ливия. — Забирай все свои вещи. Нам пора.

ГЛАВА 5

Телега уже стояла на товарной пристани, а Амброзин хлопотал, расплачиваясь с возницей и вычитая из общей суммы стоимость лошади.

— У нас уже есть одна, ты же сам видишь, — сказал он. Аврелий как раз вел Юбу вниз по трапу, чтобы заменить им маленькую костлявую лошадку, запряженную в повозку.

— Ох, ради всех святых в небесах! — воскликнул возница. — Вы что, собираетесь запрягать в телегу вот такое животное? Я дам вам двух своих лошадок за него!

Аврелий даже не посмотрел в его сторону и начал прилаживать на Юбу упряжь.

— Для него этот конь — как брат, — пояснил Деметр, обращаясь к вознице. — Ты бы поменял своего брата на пару вот таких костлявых кляч?

Возница поскреб затылок.

— Ну, если бы ты знал моих братьев, ты бы мне и осла за них не предложил, — сказал он.

— Нам пора, — поторапливал всех Амброзин. — Чем скорее мы отправимся, тем лучше.

Поблагодарив по очереди лодочника, все устроились в телеге. Сидели они на нескольких ящиках, придвинув их к краям. Над ними на каркас из ивовых ветвей был натянут верх из промасленных шкур, дававший некоторое укрытие от ветра и скрывавший пассажиров от посторонних взглядов. Ливия забралась под одеяло вместе с Ромулом. Аврелий обошел телегу.

— Я пойду пешком, — сказал легионер. Юба не привык возить телеги, он может и встревожиться. А вы там постарайтесь заснуть хоть ненадолго.

Амброзин пожал руку лодочника.

— Мы все очень тебе благодарны, — сказал старый наставник. — Мы тебе обязаны жизнью, а сами даже не знаем твоего имени.

— Вот и хорошо, меньше память загружать придется. Это было хорошее плавание, я просто наслаждался вашей компанией. Обычно-то мне и поговорить не с кем. Похоже, вы собираетесь перейти реку по льду?

— Ну, нам просто не остается ничего другого, — признался Амброзин.

— Пожалуй, ты прав, но будьте осторожны. Лед толще там, где течение медленное. А на быстринах, в середине реки, есть очень опасные места, лед там может оказаться слишком тонким. Там вам лучше идти поодиночке, а лошадь с пустой телегой вести последними. Когда доберетесь до того берега, поворачивайте на север. Через неделю вы можете дойти до Сены, если погода будет не слишком плохой. А там уж все будет проще… ну, по крайней мере, я на это надеюсь. Да хранит вас бог.

— Тебя тоже, друг мой. В один прекрасный день ты услышишь кое-что об этом мальчике. Сейчас он оборван и измучен, но потом… Ты будешь гордиться тем, что встретился с ним и помог ему. Удачного тебе пути!

Последнее рукопожатие — и Амброзин с помощью Оросия забрался в телегу. Они подняли задний борт повозки и пристегнули его к бокам. Деметр крикнул Аврелию:

— Мы готовы!

Телега тронулась с места, поскрипывая и дребезжа на булыжниках мостовой, и вскоре растворилась в темноте.

Они ехали вперед всю ночь, покрыв около пятнадцати миль; воины по очереди вели Юбу за уздечку, пока он не освоился, наконец, с новым для него занятием. Тогда Аврелий сел на место возницы и начал направлять коня при помощи вожжей и голоса. Слева от них поверхность реки все больше и больше покрывалась снегом, замирая; и вот, наконец, они добрались до такого места, где лед уже затянул Рейн от одного берега до другого. Мороз пробирал их до костей, а туман за ночь замерз и превратился в иней, посеребрив кусты и камыш, траву и деревья, увешав их тонким кружевом. По небу плыли высокие прозрачные облака, и сквозь них первые лучи солнца выглядели как смутное белое сияние, нечто вроде нимба над восточным горизонтом.

Ни один из пассажиров не чувствовал себя спокойно. Конечно, крытая телега служила достаточно хорошим убежищем от чужих взглядов, но двигалась она медленно, подпрыгивая на ухабах, да к тому же самое трудное было еще впереди: переправа через реку. И облегчение, испытанное беглецами при виде солнечного света, было недолгим; они сразу же поняли, что чем светлее будет вокруг, тем легче будет их заметить. Все вокруг сияло белизной, все было неподвижно, — и только темное пятно движущейся телеги нарушало эту сверкающую молочную безмятежность. Впрочем, на дороге уже начали изредка появляться и другие люди: крестьянин вел нескольких осликов, нагруженных хворостом для очага, какие-то нищие бродяги, одетые в лохмотья… Крик петуха возвестил наступление нового дня для ферм, разбросанных на равнине. Время от времени до беглецов доносился лай собак, зачастую переходивший в тоскливый, заунывный вой, разносившийся над ледяной пустыней.

Они проехали еще пару миль и остановились у того места, где река сужалась, а берега были достаточно низкими, не обрывистыми, так что спуститься к воде, а точнее, ко льду, не составляло особого труда. Было решено, что сначала вперед пойдут двое, пешком, чтобы проверить прочность льда; они обвяжутся веревкой, на тот случай, если один провалится, — тогда второй сможет его вытащить. Батиат вызвался пойти вместе с Аврелием; благодаря своей силе и размерам он представлял весьма надежный якорь. И вот, провожаемые встревоженными взглядами друзей, двое вышли на ледяной настил, простукивая дорогу перед собой наконечниками копий, — чтобы по звуку определить толщину льда. Две фигуры все уменьшались и уменьшались по мере приближения к середине реки. Когда товарищи добрались до наиболее опасных участков, где течение было наиболее быстрым и река встала совсем недавно, Аврелий решил проверить настил при помощи меча. Схватив его обеими руками, он рубил лед до тех пор, пока не показалась вода. Во все стороны летели сверкающие ледяные крошки. Глубина ямы достигла фута.

— Один фут! — крикнул Аврелий Батиату.

— Что, этого достаточно? — спросил Батиат.

— Должно быть, да. Но мы все равно не можем тут задерживаться, риск слишком велик. Нас уже заметили, посмотри! — Он показал на двоих мужчин, стоявших на берегу и наблюдавших за странными действиями легионеров.

Аврелий и Батиат повернули назад, чтобы посоветоваться с остальными, — и вот уже они начали переправу, идя друг за другом, на расстоянии в несколько шагов.

— Скорее! — торопил всех Амброзин. — Мы тут слишком на виду. Любой, кто слышал наше описание от варваров, без труда нас узнает.

Лодочник, надеявшийся к этому времени уже отправиться на юг, на свою беду очутился в совершенно другой ситуации. Разгрузка соли потребовала гораздо больше времени, чем он рассчитывал, поскольку от сырости кристаллы слиплись в огромные глыбы. И он еще не справился с делом, когда на причал явились верховые варвары Вульфилы; они принялись осматривать суда, стоявшие на якоре. Им понадобилось не слишком много времени, чтобы отыскать нужную — с грузом каменной соли, хотя той и совсем немного оставалось на палубе. Они ворвались на лодку, размахивая мечами.

— Стой! Вы кто такие? — закричал лодочник. — Вы не имеете права лезть на мое судно!

Ту появился и сам Вульфила; он приказал своим варварам заткнуть лодочнику рот и сунуть его в трюм.

— Нечего делать вид, будто ты не знаешь, кто мы такие! — рявкнул Вульфила. — Всего десять дней прошло, а я уверен — нет на свете такого человека, который мог бы забыть мое лицо, а? — И его изуродованная физиономия исказилась в страшной, почти безумной гримасе. — Мы преследуем дезертира, подозреваемого в убийстве, а он прыгнул на твою лодку, прямо на коне. И еще с ним был мальчишка, не так ли?

Лодочник ослабел от страха; он явно не мог отрицать очевидное.

— Его дожидались друзья, — пробормотал он. — Они заплатили за проезд, и мне не на что жаловаться. Откуда мне было знать…

— Заткнись! Всех этих людей ищут за разные преступления, совершенные на территории нашей империи. Они украли того мальчишку, и мы должны его освободить и вернуть родителям. Все понял?

Лодочнику на долю мгновения показалось, что этот изуродованный варвар говорит правду: мальчик ведь пытался убежать накануне ночью, и все бросились за ним в погоню… Но тут же лодочник припомнил, какую заботу и любовь проявляли все его пассажиры по отношению к мальчику, и как он, в свою очередь, был привязан ко всем ним… и лодочник прикусил язык. Немного подумав, он сказал:

— Послушай, ну откуда мне знать, что за люди садятся на мою лодку? Меня их прошлое не интересует, если они платят. Мне нет дела до них, а им нет дела до меня, вот и все. Так и на этот раз было. А теперь мне пора домой, и если ты не против…

— Ты пойдешь тогда, когда я тебе разрешу! — прогремел Вульфила, отвешивая лодочнику оплеуху. — А сейчас ты мне скажешь, куда они отправились, — если не хочешь, конечно, пожалеть о том, что вообще родился на свет!

Испуганный лодочник, страдая от боли, пытался все же убедить своего мучителя, что он ничего не знает, — но он явно не способен был противостоять пыткам. Он сколько мог терпел пинки и удары, посыпавшиеся на него со всех сторон, он стиснул зубы, когда ему завернули руки за спину с такой силой, что ему показалось — все кости разом сломались… он сдерживал крик, пока его рот не наполнился кровью, но когда он увидел, что Вульфила вытащил из ножен кинжал, его охватила паника. И он выдохнул:

— Они уехали этой ночью, на телеге, вроде на север…

Вульфила дал несчастному еще один пинок, сваливший лодочника на пол, и убрал кинжал в ножны.

— Моли Бога, чтобы мы нашли их, понял? Потому что в противном случае я вернусь и сожгу тебя живьем, прямо вот в этой лодке.

Вульфила оставил двух своих людей присматривать за жалким негодяем, а сам быстро поднялся на причал и вскочил в седло. И варвары помчались на север.

— Смотри-ка, следы лошади и телеги! — сказал один из воинов, как только отряд варваров выехал за пределы города. — Сейчас разберемся, они это или нет.

Он соскочил на дорогу и внимательно исследовал отпечатки копыт Юбы; узнать их было нетрудно. Варвар с довольным видом повернулся к командиру:

— Они! Та свинья сказала чистую правду!

— Наконец-то! — воскликнул Вульфила.

Он выхватил из ножен драгоценный меч и поднял его над головой. Меч сверкнул, вызвав восторг варваров. Вульфила пришпорил коня и помчался галопом по покрытой снегом дороге.

Тем временем Аврелий, убедившись, что все благополучно перешли реку, вернулся за Юбой и телегой. Он повел коня за уздечку, шагая рядом с ним. И постоянно похлопывал Юбу по боку, успокаивая и подбодряя животное, — ведь тому никогда не приходилось оказываться на такой странной дороге, гладкой и скользкой под снегом… Юба чувствовал, что его копытам не на что как следует опереться, чтобы сделать очередной шаг.

— Не спеши, мальчик, не спеши, хороший Юба… Видишь? Ничего тут нет страшного. Нам просто нужно добраться до Ромула, он нас ждет. Видишь? Вон он, там, на берегу. Он тебе машет рукой.

Они уже добрались почти до середины реки, и Аврелий беспокоился из-за того, что лед там не слишком толст, а Юба ведь весил порядочно… да еще и телега на колесах с узкими ободами, обитыми железными полосами… Аврелий напряженно прислушивался, стараясь улавливать даже слабейшие звуки, боясь того, что лед может треснуть, и тогда он вместе с конем провалится в воду… а такой смерти он боялся почти панически. Время от времени Аврелий посматривал на друзей, ожидавших его на противоположном берегу, и чувствовал их напряжение. Всем хотелось, чтобы он пересек реку как можно скорее.

— Быстрее шагай! — крикнул Батиат. — Ты уже прошел самый тонкий лед, прибавь ходу!

Аврелий так и сделал, но ему было непонятно, почему его друг внезапно словно взволновался, почему в его голосе прозвучала такая настойчивость. И тут у него мелькнула ужасная, леденящая мысль… и он оглянулся назад. Совсем близко, не более чем в миле, он увидел отряд всадников, галопом несшихся вдоль берега реки. Вульфила! Опять! Но как он сюда попал? Откуда выскочили эти варвары, похожие на демонов, вырвавшихся из глубин ада? Аврелий побежал к берегу, таща за собой Юбу, и на ходу извлекая из ножен меч; он был готов драться до последнего.

Его товарищи выстроились вдоль берега, тоже готовые к бою, готовые прикрыть бегство Ромула

— Аврелий! — кричал Ватрен. — Выпрягай коня из этой проклятой телеги и беги с мальчиком! Мы их тут задержим, насколько сможем. Давай, скорее, пока еще есть время! Удирай от этих дьяволов!

Но Ромул вцепился в колесо телеги и почти завизжал:

— Нет! Я никуда не уйду! Я не хочу уходить без вас всех! Я не хочу больше убегать!

— Хватай его — и ходу! Ну! — продолжал требовать Ватрен, попутно проклиная всех известных ему богов и демонов.

Вражеская конница уже была напротив них на другом берегу реки. Варвары, не замедляя хода, спустились к ледяному покрову и поскакали вперед. Вульфила попытался удержать их, почуяв опасность, но они, разгоряченные погоней, горя желанием завершить, наконец, раздражавшую их охоту, не слышали его и гнали коней дальше.

Деметр с взволнованным видом обернулся к товарищам.

— Смотрите! Эти идиоты скачут всей толпой! Лед их не выдержит! У нас еще есть шанс, если мы тронемся с места сию секунду. Вперед, мальчик, в телегу!

Он еще не успел договорить, как с реки донесся громкий треск. Лед лопнул под конскими копытами, и трещина, образовавшаяся в непрочном покрове, за одно мгновение расширилась, из нее хлынула вода, — и двое или трое варваров очутились в реке, а другие с трудом смогли удержать коней, чьи копыта разъезжались на залитом водой льду. Огромный кусок ледяного покрова ушел в глубину. Вульфила кричал:

— Стой! Назад! Лед слишком тонкий! Вернитесь!

— Давайте скорее уходить, — приказал Аврелий, видя все это. — Мы успеем!

Все сели в телегу, Амброзин взялся за вожжи — и они помчались вперед.

Но облегчение было недолгим; Вульфила сумел перестроить свой отряд, они промчались чуть дальше вдоль берега и начали переходить реку по одному, с должной осторожностью. И снова варвары бросились в погоню, быстро настигая тихоходную телегу. Аврелий раздал всем метательные дротики, а Ливия наложила на тетиву стрелу, выбирая цель, — но варвары были еще слишком далеко. К тому же они вдруг замедлили ход, а потом вдруг и вовсе остановили своих коней.

— Что случилось? — спросил Ватрен.

— Понятия не имею, — пожал плечами Аврелий, чувствуя, что и телега тоже замедляет ход. — Амброзин, не останавливайся, не останавливайся!

Но Амброзин восторженно крикнул в ответ:

— Мы спасены! Мы спасены! Смотрите!

Впереди появилась группа вооруженных всадников, за которой из тумана выступил большой отряд тяжелой кавалерии.

Отряд приближался строевым шагом, развернувшись широким фронтом, держа оружие наготове. Вульфила, онемевший от изумления, жестом остановил своих варваров на приличном расстоянии от отряда.

Кавалеристы тоже остановились. Их латы и знамена не оставляли сомнений: это были римские солдаты!

Вперед выехал офицер.

— Кто вы такие? — спросил он. — И кто те люди, что преследуют вас?

— Да благослови вас Господь! — воскликнул Амброзин. — Мы обязаны вам жизнью!

Аврелий вскинул руку в военном приветствии.

— Аврелий Амброзии Вентид, — четко произнес он. — Первая когорта легиона Nova Invicta.

— Руфий Элий Ватрен, легион Nova Invicta, — подхватил его товарищ.

— Корнелий Батиат… — начал было гигант-эфиоп.

— Легион? — перебил его пораженный офицер. — Но легионов не существует уже полвека! Откуда вы взялись, солдаты?

— Уж вы поверьте ему, командир, — сказал Деметр. — А если у вас найдется для нас по миске горячего супа и по стакану вина, у нас найдется много интересных историй, которые мы готовы рассказать!

— Хорошо, — улыбнулся офицер. — Следуйте за мной.

Они проехали около мили, обогнув холм, и очутились перед большим военным лагерем, достаточно большим, чтобы вместить, по меньшей мере, тысячу человек.

Командир приказал беглецам оставить телегу и отвел их в свой шатер, где денщики поспешили снять с воина пояс с мечом и шлем.

Потом принесли обед — точно такой же, какой подавался солдатам, — и беглецы взялись за еду. Ромул, избавившийся, наконец, от страха и отогревшийся, готов был наброситься на еду, как голодный волчонок, но, тем не менее, сдержался и последовал примеру своего наставника, сидевшего очень прямо и не спеша евшего суп небольшой ложкой.

— Интересная у вас компания, я бы сказал, — начал офицер. — Три легионера, если верить вашим словам, философ, судя по бороде, парочка дезертиров, если меня не обманывают глаза, да еще дама, слишком высокомерная, чтобы быть просто чьей-то подругой… и молодой человек без малейшего намека на растительность под носом, однако держащийся так, словно он явился из древнего Рима. Да еще добавить ко всему грязную банду головорезов, что гнались за вами. И что мне со всем этим делать?

Амброзин, разумеется, предвидел все эти вопросы, и ответ держал наготове.

— Ты очень наблюдателен, командир, — сказал старый наставник. — Я понимаю, что наш вид может вызвать серьезные подозрения, равно как и обстоятельства нашей встречи. Но нам нечего скрывать, и мы будем только рады объяснить все. Вот этот мальчик и есть жертва жестокого преследования. Он — отпрыск очень знатной семьи, но из-за наглости и самонадеянности некоего варвара, состоящего на службе в имперской армии, лишился своего законного наследства. Однако варвар, не удовлетворенный тем, что отнял у мальчика все его состояние, не однажды пытался убить бедное дитя, чтобы мальчик и впредь не мог заявить о своих правах. И он преследовал нас с той самой бандой головорезов, которую ты видел, и сегодня вполне мог преуспеть в своих замыслах, если бы не ты и твой отряд. А девушка — его старшая сестра. Ее воспитывали, как настоящую амазонку, в подражание великим героиням, воительницам прошлого, и она умеет стрелять из лука и метать дротик с необычайным мастерством.

Она и была всегда первой защитницей своего невезучего брата. Что касается меня, то я воспитатель мальчика, и на те деньги, что мне удалось в свое время припрятать, я нанял вот этих доблестных солдат, сумевших выжить при разгроме их отряда варварами… ну, вот так мы и объединили свои судьбы. И должен сказать, что вид твоей великолепной конницы в тяжелых латах, и римских знамен, развевающихся на ветру, наполнил нас величайшей радостью.

И радостно было услышать чистую, высокую латинскую речь, что звучит из твоих уст. Ты будешь вознагражден за наше спасение.

Все товарищи слушали Амброзина в глубоком молчании, ошеломленные его красноречием; однако командир был старым ветераном, и его было нелегко пронять. Он ответил:

— Меня зовут Сергий Волусиан, comes Regiset magister militum. Нас посылали в эти края с военным заданием — поддержать наших союзников в центральной Галлии, и теперь мы возвращаемся в Паризию, где я должен доложить обо всем нашему правителю, Сиагрию, владыке римлян. И о вас я тоже доложу ему, равно как и об обстоятельствах нашей встречи. А вам с этой минуты не следует ни на шаг удаляться из лагеря и от отряда. Но это лишь ради вашей собственной безопасности: нам предстоит пересечь весьма опасные земли, тут можно в любое мгновение ожидать нападения франков. С вами будут обращаться, как с истинными римлянами. А теперь прошу меня извинить, и позвольте мне удалиться: отряд должен выступить прямо сейчас.

Он залпом выпил чашу вина, надел пояс с ножнами и шлем и вышел из шатра; следом за ним отправились помощники и адъютант.

— И что ты думаешь обо всем этом? — спросил Амброзии, обращаясь к Аврелию.

— Не знаю, — покачал головой легионер. — Но не похоже, чтобы он целиком и полностью поверил той истории, что ты рассказал.

— Ну, это ведь почти правда.

— Вот как раз в этом «почти» и кроется проблема. Впрочем, будем надеяться, что все обойдется. В любом случае, наше положение стало намного лучше, и на ближайшее время мы можем считать себя в полной безопасности. Этот командир — явно отличный солдат, и, скорее всего, человек слова.

— А как насчет Вульфилы? — спросил Оросий. — Ты думаешь, он оставит нас в покое? Конечно, здесь ему до нас не добраться; нас теперь охраняет огромная армия в полном боевом вооружении, но варвару на этой стороне реки, пожалуй, не найти друзей.

— Не говори глупостей, — ответил Аврелий. — Он легко может заручиться поддержкой франков. Все мы видели, как он решительно настроен; он готов гнаться за нами до самого края света. Любой на его месте давно бросил бы эту затею, но только не он. И каждый раз, когда ему почти удается нас догнать, он выглядит все более и более злобным, настоящий демон из ада… и еще у него в руках меч Цезарей.

— Иногда мне кажется, что он и на самом деле демон, — сказал Оросий, и его взгляд сказал товарищам даже больше, чем его слова.

— Ну, ведь это Аврелий изуродовал ему лицо, — напомнил Деметр. — Может, Вульфила просто горит местью… Впрочем, это все равно не объясняет его неиссякаемой ненависти. По-моему, он уже перешел все мыслимые пределы.

— Думаю, я могу это объяснить, — задумчиво произнес Амброзии. — Аврелий изуродовал его; он сделал варвара неузнаваемым, даже для самого себя. И по верованиям их народа Вульфила не может теперь надеяться попасть в рай всех воинов, а это для него совершенно нестерпимо. Вульфила ведь родом из племен восточных готов, а они фанатично верят в воинскую доблесть и в то, что в другом мире их ждет великая награда и новые битвы. Но Вульфила стал как бы другим человеком, боги могут его и не признать. А значит, ему нужно все завоевывать заново, и виной тому Аврелий. К тому же Аврелий рассек ему лицо до самой кости, а задетая кость означает, что искупить ошибку Вульфила может лишь одним способом: поднести своим богам чашу, сделанную из черепа Аврелия. Нам от него не избавиться до тех пор, пока он жив.

— Не могу сказать, чтобы я тебе позавидовал, — сказал Ватрен, насмешливо глядя на Аврелия.

Но легионер, похоже, отнесся к словам старого наставника очень серьезно.

— Так значит, ему нужен именно я? Почему же ты раньше этого не сказал?

— Потому что ты мог сотворить какую-нибудь глупость, например, вызвать его на поединок.

— Может, как раз это и было бы выходом, — заметил Аврелий.

— Почти наверняка — нет. Поскольку в его руках тот меч, у тебя просто не было бы шансов. Да к тому же ему нужен еще и Ромул, в этом можно не сомневаться, иначе он бы не примчался тогда в Фанум. И потому все, что мы можем сделать, Аврелий, — это держаться вместе. Это для нас единственный способ выжить. И всегда помните вот что: Ромул должен добраться до Британии, любой ценой. И там все, за что мы сражаемся, осуществится, и бояться больше будет нечего. Вы это понимаете, друзья? Больше нечего будет бояться.

Товарищи переглянулись, потому что, по правде говоря, ничего они не поняли, по крайней мере, пока, — но каждый чувствовал, что в словах Амброзина звучит убежденность в собственной правоте, каждый видел огонь, полыхавший в глазах старого наставника.

Да, каждый раз, когда он заговаривал об их будущем, таким очевидным для него и таким темным для всех остальных, он говорил, словно человек, стоящий высоко на башне и видящий первые признаки рассвета, первые лучи восходящего солнца… хотя те, кто был внизу, еще и не догадывались о скором наступлении дня.

ГЛАВА 6

Колонна Сергия Волусиана снялась с места в тот же день, взяв курс на северо-запад. Они шли быстрым маршем шесть дней подряд, покрывая по двадцать миль в день, пока не достигли, наконец, царства Сиагрия. Территория царя римлян была обнесена надежной линией обороны, состоявшей из частоколов и рвов, над которыми через каждую милю высились сторожевые башни. Воины гарнизона были одеты в тяжелые кольчуги и конические железные шлемы с пластинками, закрывавшими носы и щеки, — как шлемы франков; у каждого имелся длинный обоюдоострый меч.

Отряд вошел внутрь через хорошо укрепленные ворота. Навстречу ему оглушительно прогремели трубы. Далее марш продолжился до первого речного порта; это уже была Сена. Там воины погрузились на корабль и спустились по реке к столице, древней колонии Lutetia Parisiorum, которую давным-давно уже привыкли называть простым именем Паризия или Париж, как произносили это местные жители. Долгое и спокойное путешествие вселило в каждого из беглецов ощущение, что угроза, так долго нависавшая над ними, исчезла, наконец, или, по крайней мере, осталась так далеко позади, что беспокоиться больше было не о чем. Каждый день пути приближал их к цели, и Амброзин пребывал в постоянном возбуждении, которого никто не мог объяснить. Единственным поводом к опасениям было то, что товарищам почти не удавалось видеться с командиром Волусианом; они встречались с ним редко и, как правило, лишь мельком. Он обычно находился в своей каюте на корме, а когда обходил корабль, то был окружен адъютантами, так что к нему и приблизиться было невозможно. Лишь Аврелий как-то вечером сумел поговорить с ним. Он заметил, что командир стоит на корме, глядя на солнце, опускавшееся в тот момент над равнинами, и подошел к Волусиану.

— Привет тебе, командир, — сказал Аврелий.

— Привет тебе, солдат, — ответил Волусиан.

— Спокойное у нас путешествие.

— Пока что.

— Могу я задать тебе вопрос?

— Можешь, но не будь уверен, что обязательно получишь ответ.

— Я много лет сражался под знаменами Манила Клавдиана, и я командовал его личной стражей. Это о чем-нибудь говорит тебе? Возможно, ты сочтешь, что я достоин твоего внимания?

— Клавдиан был великим солдатом и честным человеком, настоящим римлянином, каких больше не существует. Если он доверял тебе, это значит, что ты стоил его внимания, — ответил Волусиан.

— Так значит, ты его знал, — догадался Аврелий.

— Да, я был с ним знаком, и это была для меня большая честь. Я заслужил тот венок, что ты видишь на моем знамени, — венок первого, поднявшегося на неприятельский вал… это было под его командованием, и он сам вручил мне эту награду на стенах Августа Рарика.

— Командир Клавдиан мертв; его предали, его атаковали войска Одоакра. Мои товарищи и я сам оказались в числе выживших после той страшной резни, хотя ни один из нас не был ни трусом, ни дезертиром.

Волусиан внимательно всмотрелся в Аврелия. Его серые глаза были пронзительными, как глаза ястреба, лицо воина покрывали глубокие морщины. Волосы он подстригал очень коротко, но не брился уже много дней. Усталость отчетливо проявлялась в его чертах, но не менее четко видна была и сила духа.

— Я тебе верю, — сказал Волусиан после нескольких мгновений молчания. — И что же ты хочешь узнать?

— Находимся ли мы под твоей защитой — или под арестом.

— И то, и другое.

— Почему?

— Новости о важных переменах в соотношении сил разлетаются куда быстрее, чем ты можешь себе представить.

— Это я понимаю. И совсем не удивлен тем, что твой царь знает об Одоакре и об убийцах Флавия Ореста, и что ты тоже обо всем этом осведомлен. Могу ли я спросить, что еще ты слышал?

— Слышал, что этот Одоакр по всем землям и странам разыскивает некоего мальчика тринадцати лет от роду, и что этого мальчика охраняет группа дезертиров, и еще с ним путешествуют некие странные личности. — Аврелий опустил голову. — И любому, кто занимает более или менее властное положение, — продолжил Волусиан, — известно, что именно столько лет последнему западному императору, Ромулу Августу, которого многие называют «августенышем». Ты не можешь не признать, что подобное совпадение выглядит слишком многозначительным.

— Это точно, — ответил Аврелий.

— Так это он?

Аврелий сначала заколебался, потом кивнул и сказал, глядя прямо в глаза командира:

— Но это только между солдатами Рима.

Волусиан тоже кивнул — очень торжественно.

— Мы не хотим ни во что вмешиваться, и не хотим создавать тебе проблемы, — продолжил Аврелий взволнованно. — Мы просто хотим добраться до далекой страны, где этот несчастный ребенок мог бы жить в мире и покое, огражденный от преследований. Он не стремится к власти и вовсе не намерен доказывать свое право на титул, он вообще не хочет быть на виду. Ему нужно лишь одно: чтобы о нем забыли, чтобы он мог начать новую жизнь, как обычный молодой человек, подобный всем прочим, а мы хотим остаться с ним. Мы уже нахлебались досыта. Мы проливали кровь и пот во славу Рима, рисковали жизнью, когда это было необходимо, и вовсе не думали при этом о себе. Мы были вынуждены бежать лишь потому, что отказались повиноваться варварам; но это не проступок, это заслуга. Но мы устали и выдохлись. Отпусти нас с миром, командир.

Волусиан снова уставился на горизонт, где над снежной пустыней запада еще висела длинная кровавая полоса заката. И когда он заговорил, Аврелию показалось, что каждое слово дается командиру с трудом, как будто губы у него застыли от холода, исходившего из глубины сердца.

— Не могу, — сказал Волусиан. — Те люди, которых Сиагрий поставил рядом со мной, только и ждут случая, чтобы поймать меня на какой-нибудь ошибке и занять мое место; он сделал это намеренно, чтобы компенсировать, таким образом, мое влияние на солдат. Он узнает от них о вашем появлении, и если я промолчу — это будет выглядеть слишком подозрительно и непростительно. Лучше я сам доложу ему обо всем

— И что с нами будет? — спросил Аврелий. Волусиан посмотрел ему в глаза.

— Ну, если кто-то и скажет ему о том, кто таков этот мальчик, то это буду не я. Но мне неизвестно, догадались ли обо всем другие. В лучшем случае Сиагрий не станет во все это вмешиваться и интересоваться, что с вами произошло. Он может приказать мне самому разобраться во всем. И тогда…

— Но если он осознает правду?

— Тогда вам придется встать лицом к лицу с реальностью. Этот мальчик дорого стоит, слишком дорого — и в смысле денег, и в смысле политического влияния. Сиагрий не может игнорировать тот факт, что у власти в Италии сейчас стоит Одоакр; он настоящий царь римлян. Но это касается лишь мальчика. Для всех вас все будет куда проще. Я даже могу взять вас в свой отряд, мы нуждаемся в хороших солдатах, а их не так много на свете.

— Понимаю, — тихо произнес Аврелий. Его сердце сжалось от мрачного предчувствия, и он повернулся, чтобы уйти.

— Солдат! — окликнул его Волусиан. Аврелий остановился.

— Почему ты так заботишься об этом мальчике?

— Потому что я люблю его, — ответил легионер. — И потому, что он наш император.

Аврелий так и не набрался решимости, чтобы рассказать об этой беседе Амброзину или хотя бы Ливии. Он продолжал надеяться, что происхождение Ромула может остаться тайной, — ведь Волусиан дал ему слово. А командир, безусловно, был человеком чести. И Аврелий скрывал гложущую его тревогу, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным и даже шутить с Ромулом и товарищами.

До Парижа они добрались после пяти дней плавания, к закату; и все встали на палубе у поручней, любуясь открывшимся им видом. Париж стоял на острове посреди Сены, и его окружали, где укрепленные стены opuscementicum, a где — деревянные частоколы. Они видели крыши самых высоких зданий, и некоторые из них были черепичными, на римский манер, а другие — соломенными или деревянными, как крыши старых кельтских строений.

Амброзин подошел к Ромулу.

— На той стороне реки, напротив западного берега этого острова, похоронен святой Герман. Многие приходят туда, чтобы почтить его память.

— Это тот самый герой, который повел римлян Британии против северных варваров? Тот, о котором ты пишешь в своей тетради?

— Да, именно он. У него не было собственной армии, но он обучил нашу. Он создал военную структуру по принципу древних римских легионов. Но в одном из сражений он был смертельно ранен, и умер от ран. Как тебе известно, лишь я один слышал его последние слова, его пророчество… Как только мы сойдем на берег, мы отыщем его могилу, чтобы я мог попросить его защитить тебя в будущем, Цезарь.

Матросы тем временем готовились причалить. Звучали громкие приказы, все вокруг занимались делом. Речной порт Парижа был построен в то время, когда на острове появилось первое римское поселение, и с тех пор он не особенно изменился. Судно встало на якорь у первого из трех причалов; с кормы и носа сбросили канаты, которые были закреплены на специальных тумбах. Гребцы сложили весла по приказу кормчего. Волусиан вместе с младшими командирами сошел на берег, приказав иностранцам следовать за ним. Лошади, стоявшие на корме, также были сведены на берег, включая и Юбу, который отчаянно лягался и ржал, отказываясь подчиняться конюху. Амброзин, сбитый с толку, подошел к Волусиану.

— Командир, — заговорил он, — мы бы хотели еще раз поблагодарить вас за спасение наших жизней, и попросить вернуть нашего коня. Нам необходимо рано утром отправиться дальше, и…

Волусиан повернулся к нему.

— Вы не можете уехать. Вы останетесь здесь ровно на столько, насколько это будет необходимо.

— Командир! — взмолился Амброзин, однако Волусиан уже шагал к форуму.

Множество солдат окружили Амброзина и его спутников, офицер приказал иностранцам идти с ними. Аврелий жестом дал понять остальным, что сопротивляться не следует, а Амброзин в отчаянии стиснул руки.

— Что все это значит? Почему они задерживают нас? Мы ничего плохого не сделали, мы просто путники, которые…

Но он быстро понял, что никто его не слушает, и угрюмо пошел вместе со всеми.

Ромул приблизился к Аврелию.

— Почему они так поступают? — спросил мальчик. — Разве они не римляне, как и мы?

— Может быть, они по ошибке приняли нас за кого-то другого, — попытался успокоить его Аврелий. — Такое иногда случается. Но мы во всем разберемся, вот увидишь. Не беспокойся.

Солдаты остановились перед большим прямоугольным зданием невыразительной архитектуры. Офицер приказал открыть дверь, и путников ввели в большую пустую комнату. В ее стенах виднелись другие двери — маленькие, железные. Это была тюрьма.

— Ваше оружие, — потребовал офицер.

Последовало тяжелое, напряженное мгновение; Аврелий понимал, что его окружает множество солдат, и потому последствия его сопротивления могут быть ужасными. Он вынул меч из ножен и протянул его одному из тюремщиков. Его друзья, ошеломленные столь неожиданным окончанием путешествия, неохотно последовали примеру Аврелия. Все оружие было заперто в кладовке с железной дверью, находившейся в дальнем углу помещения.

Офицер шепотом переговорил с тюремщиком, потом приказал солдатам выстроиться в ряд — и пленников заперли в разных камерах. Ромул бросил отчаянный взгляд на Аврелия, но молча пошел за Амброзином в камеру, предназначенную для них двоих.

Они услышали, как захлопнулась тяжелая наружная дверь, и этот удар эхом разнесся по просторному пустому помещению… а потом чеканные шаги солдат затихли вдали. И осталась одна лишь тишина.

Ливия уселась на грязный топчан. Спать девушка была не в состоянии; она снова и снова обдумывала все, что произошло за последнее время, переполняясь гневом на тюремщиков. Но она понимала, что Аврелий поступил мудро, не сделав попытки оказать бессмысленное сопротивление.

— До тех пор, пока у нас хватает воли… — пробормотала она… однако ее очень тревожила судьба Ромула. Девушку потрясло выражение его глаз в тот момент, когда его уводили в камеру, и она поняла, что мальчик уже на пределе. Постоянное колебание между надеждой и ужасом, мечтой и отчаянием убивало его. Его отчаянная попытка бегства в Аргенторе показала, насколько он запутался и испуган, а теперешняя ситуация делала все еще хуже. Единственное, на что могла надеяться Ливия, — это на то, что Амброзин сумеет как-то успокоить взвинченные нервы ребенка и дать ему хоть какую-то надежду.

Ливия так глубоко погрузилась в размышления, что до ее слуха не сразу донесся шум у двери камеры. Девушка прижалась к стене, затаив дыхание.

Ее инстинкты, обострившиеся за долгие годы сражений, засад и побегов, проснулись мгновенно.

Тело и ум Ливии напряглись, готовые к прыжку, к действию…

Она услышала, как отодвинулся засов, услышала приглушенные голоса и сдержанный смех, — и сразу все поняла. Волусиан обещал, что с ними будут обращаться хорошо, однако появление в тюрьме молодой красивой девушки было явно неординарным событием для такой вонючей дыры, и, конечно же, нашлась парочка выпивох, решивших попытать счастья.

Дверь открылась, на пороге появились два тюремщика, державших в руках фонари.

— Ну-ка, где ты тут, бедная голубка? — окликнул один. — Иди сюда, не бойся! Мы просто хотим составить тебе компанию, чтобы ты не скучала.

Ливия прикинулась испуганной донельзя, но ее левая рука тем временем скользнула к шнуровке ботинка Девушка достала спрятанный там нож — острый, как бритва, с изогнутым лезвием, — и сжала его в кулаке так, что лишь самый кончик торчал между средним и указательным пальцами.

— Пожалуйста, не трогайте меня! — жалобным тоном прохныкала она, отлично зная, что это лишь подстегнет и возбудит обоих стражей.

— Ну, успокойся, детка, мы тебе плохого не сделаем. Мы с тобой будем уж такими ласковыми, а потом ты можешь возблагодарить старого Приапа, который снабдил нас такими замечательными инструментами, что все маленькие шлюшки вроде тебя просто млеют от счастья!

Один из стражей принялся расшнуровывать штаны, а второй на всякий случай угрожал Ливии ножом. Ливия сделала вид, что совсем одурела от страха, и заползла в самый угол топчана, прижавшись спиной к стене.

— Хорошая девочка, — одобрил ее движение первый страж, поворачиваясь к своему компаньону. — Сначала каждый понемножку. Я первый, а потом ты, друг мой. А потом она нам скажет, кто из нас лучше и у кого больше. Забавно, а, девочка?

Он уже спустил штаны и встал коленями на край топчана. Ливия была наготове. Когда первый тюремщик резво потянулся к ней, она метнулась в сторону и прыгнула на второго, стремительно вонзив нож ему в грудь. И в ту же секунду перебросила нож из левой руки в правую и, развернувшись, одним ударом рассекла шею первого, перерубив позвоночник. Один свалился на топчан, второй — на пол, и оба не успели издать ни звука. Их смерть была быстрой и легкой.

Ливия забрала ключи и поспешила отпереть двери других камер. Она возникла перед товарищами внезапно, как видение надежды, улыбающаяся и спокойная.

— Разбудите мальчика. Пора выбираться отсюда.

— Но как… — пробормотал потрясенный Аврелий, когда Ливия обняла его.

Девушка показала свой стилет.

— Incalceovenerium! — со смехом сказала она, перефразируя старую пословицу. — Они забыли заглянуть в мои ботинки!

Ромул бросился к Ливии и повис на ее шее, обняв девушку так крепко, что едва не задушил. Ливия нашла и ключ от кладовой, куда сложили их оружие, и отряд направился к выходу; но, еще не дойдя до двери, они услышали донесшийся снаружи звук шагов, и тут же сдвинулся с места засов. На пороге появился Волусиан, сопровождаемый вооруженным до зубов стражем.

Ливия переглянулась с Аврелием.

— Снова им меня не взять, — просто сказала она, и по тому, как ее товарищи разом вскинули мечи, стало ясно: они думают так же.

Волусиан поднял руку

— Стоп! — сказал он. — Послушайте меня, у нас мало времени. Варвары Одоакра добились приема у Сиагрия, и они наверняка будут просить, чтобы вас вернули им. Некогда объясняться, вы должны спешить. Ваш конь тут, рядом, вместе с несколькими еще. Отправляйтесь к западным воротам, там через реку наведен понтонный мост, от острова к материку. Стража вас пропустит. Направляйтесь вдоль реки к побережью моря; там найдите рыбачью деревушку под названием Бриксат. Спросите человека по имени Тетасий, скажите ему, что вас прислал я. Он может переправить вас на Фризию или Аморику, и там вас никто не потревожит. Но где бы вы ни очутились, не стремитесь попасть в Британию. Там сейчас весь остров охвачен гражданской войной между племенами, а с севера и юга туда устремились банды разбойников и дезертиров. Мне скоро придется поднять тревогу и послать вдогонку за вами моих собственных людей, если мне это прикажут. И если они вас догонят, я больше ничего не смогу для вас сделать. Так что поспешите!

Аврелий шагнул вперед.

— Я знал, что ты не отдашь нас варварам. Спасибо тебе, командир, и да хранят тебя боги!

— Да хранит Господь тебя, солдат, и этого твоего мальчика.

Ромул подошел к Волусиану и тоном, полным достоинства, произнес:

— Спасибо тебе за все, что ты для нас сделал. Я тебя не забуду.

— Я выполнял свой долг… Цезарь, — ответил Волусиан, замирая в воинском приветствии. Потом он почтительно склонил голову и сказал: — Поспешите, идите скорей… кони ждут.

Товарищи вскочили в седла и помчались по безлюдному городу к воротам, за которыми находился мост. Стражи ворот лишь кивнули им, беспрепятственно выпуская наружу, и Аврелий повел всех на берег материка. Там они повернули на север, следуя течению реки. И вскоре отряд беглецов растаял в темноте.

Волусиан вернулся в свою зимнюю квартиру, что располагалась неподалеку от речного порта. С ним были несколько человек из его личной стражи и полевой адъютант. Кто-то из слуг поспешил увести лошадь командира, другой держал фонарь, освещая ему путь. Волусиан повернулся к адъютанту.

— Еще немного подожди, — приказал он, — а потом беги ко дворцу и поднимай тревогу. Скажи, что они сбежали, убив тюремщиков… это ведь чистая правда. И, разумеется, ты скажешь, что не знаешь, в какую сторону они направились.

— Разумеется, командир, — ответил офицер.

— Если бы их не защитил твой генерал, — ревел разъяренный Вульфила, — мы бы уже их схватили и увезли!

Сиагрий сидел на своем троне — это было кресло, немного напоминавшее sellacurulis древних римских магистратов. Новоявленный царь римлян кутался в лисьи меха, чтобы спастись от жгучего холода, и был явно не на шутку рассержен тем, что ему пришлось подняться среди ночи из-за какого-то невоспитанного дикаря с изуродованным лицом.

— Мой доверенный военачальник сделал то, что должен был сделать, — раздраженно ответил он. — Это территория римлян, и правосудие здесь в моих руках, а также в руках моих офицеров и магистратов, и никого более! Но теперь те люди запятнали себя преступлением на моих землях, сбежали из моей тюрьмы, и соответственно должны быть пойманы… и это не составит труда. Они знают, что если останутся в пределах границ моего царства, им не скрыться. Значит, они направятся к морю и постараются отплыть из ближайшего порта. Там мы их и остановим.

— А если они все-таки сядут на какое-нибудь судно? — пронзительно выкрикнул варвар.

Царь римлян пожал плечами.

— Им не уйти далеко, — сказал он. — Ни одна лодка не способна обогнать мои галеры, а нам известно, что они направятся или к Фризии, или к Аморике, потому что только сумасшедший может в наши дни выбрать Британию. И, тем не менее, беглецов заберут мои люди, а не твои.

— Послушай-ка меня, — заговорил Вульфила примирительным тоном, подойдя к трону Сиагрия. — Ты их не знаешь. Это самые опасные бойцы, каких я знаю, самые хитрые и увертливые, как показывает тот факт, что они сумели вырваться из твоей тюрьмы уже через несколько часов после того, как ты их там запер. Я гонюсь за ними несколько месяцев, мне уже известны все их штучки. Разреши мне и моим людям отправиться вместе с твоим отрядом. Обещаю, ты об этом не пожалеешь. Я уполномочен предложить большую сумму денег в обмен на мальчишку. И Одоакр готов выразить свою благодарность, заключив договор о содружестве. Он теперь властитель и защитник Италии, и единственный посредник между западом и Восточной империей.

— Ты можешь отправиться с моими солдатами, — согласился Сиагрий. — Но не вздумай действовать самостоятельно, даже в мелочах, без одобрения моего представителя. — Он кивнул своему доверенному помощнику, вестготу по имени Геннадий. — Пусть едет с тобой. Возьми столько людей, сколько считаешь нужным. Выезжайте на рассвете.

— Нет! — возразил Вульфила — Если мы отправимся на рассвете, нам их не догнать. У них и так уже слишком много времени в запасе. Мы должны выехать немедленно.

Сиагрий несколько мгновений размышлял, потом, наконец, кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Но когда вы их поймаете, вы должны доставить их ко мне. Право судить их принадлежит только мне, и тот, кто посмеет нарушить этот приказ, станет моим личным врагом. Идите!

Геннадий отсалютовал и вышел, а следом за ним и Вульфила, — и вскоре их судно уже отошло от городского причала.

Это была огромная галера, построенная из дубовых досок по кельтскому образцу, способная перенести людей и лошадей даже через море.

— Какой тут ближайший порт? — спросил Вульфила, как только очутился на борту.

— Бриксат, — ответил Геннадий, — в устье Сены. Нам нетрудно будет узнать, вышел ли в море хоть один корабль: в это время года почти никто не решается пускаться в плавание.

Они быстро продвигались вперед, и им помогало течение реки; а когда ветер сменился с северо-восточного на восточный, они подняли парус. Перед самым рассветом облака рассеялись, похолодало, и тут они увидели вдали огни портового города. Рулевой обернулся с тревожным видом и взмахом руки указал в сторону моря.

— Туман, — сказал он. — Туман поднимается.

Вульфила едва слышал его слова; он изучал взглядом широкое устье Сены и ту часть открытого моря, что была ему видна. Он чуял, что его жертва где-то неподалеку, и он был полон решимости на этот раз не выпустить ее из своих рук.

— Судно прямо по курсу! — крикнул моряк, сидевший в гнезде на мачте.

— Это они! — возопил Вульфила. — Я уверен, это они! Смотри: других судов нет в море!

Рулевой тоже увидел упомянутое судно.

— Как странно, — сказал он. — Они идут прямо к стене тумана, как будто намерены пересечь пролив и высадиться в Британии!

— Давай полный ход, быстро! — приказал варвар. — Мы можем их догнать!

— Туман сгущается, — возразил рулевой. — Мы должны подождать, когда он немного рассеется с восходом солнца.

— Нечего ждать! — проревел Вульфила, окончательно теряя рассудок. — Мы должны поймать их сейчас!

— Здесь приказы отдаю я, — напомнил ему Геннадий. — А я не хочу терять свой корабль. Если же им хочется утопиться, так это их дело. Но я им следовать не намерен. Я не стану входить в туман, да не думаю, чтобы и они собирались это делать.

Вульфила со скоростью молнии выхватил из ножен меч и приставил его к горлу командира.

— Прикажи своим людям бросить оружие, — прохрипел он. — Или я снесу тебе башку. Я беру на себя командование этим кораблем.

Геннадию не оставалось выбора. Его солдаты неохотно повиновались; вид варвара и его необыкновенного меча вызвал в них почти благоговейный страх.

— Бросьте команду в море, — приказал Вульфила своим варварам. — И пусть благодарят своих богов за то, что я их не убил. — Он повернулся к Геннадию. — Тебя это тоже касается.

И огромный варвар резким толчком выбросил командира за борт, в морские волны, где уже барахтались солдаты.

Почти все они быстро пошли ко дну из-за тяжести лат и холода воды, сковавшей их движения. Вульфила, став хозяином корабля, приказал напуганному рулевому поворачивать на север, следом за неведомым судном, которое отчетливо виднелось примерно в миле впереди. Он приближался к плотной стене тумана, надвигавшейся с севера.

На борту уходящего вдаль корабля стояли беглецы, всматриваясь в плотное белое облако, растекшееся по поверхности мора, как густой дым, завивающийся спиралями. Тетасий, стоявший на руле, опустил парус, поскольку ветер утих, и судно почти остановилось.

— Это просто безумие — двигаться дальше при таких условиях, — сказал он. — Все равно никто не осмелится погнаться за нами.

— Ну, это тебе просто кажется, — возразил Ватрен. — Оглянись-ка лучше, да посмотри вон на тот корабль позади. Там налегают на весла и мчатся прямиком в нашу сторону. Боюсь, их интересуем именно мы.

— Ну, мы можем подождать и проверить, так ли это, — заметил Оросий. — Только нам следует быть готовыми к хорошей драке.

— Если бы это зависело от меня, — сказал Батиат, — я бы предпочел схватиться с этими веснушчатыми выродками, нежели нырять в… вон в то. — Он махнул рукой в сторону белой стены. — Выглядит так, словно мы приближаемся ко входу в подземное царство.

— Мы же проскочили сквозь туман в Мизенуме, — напомнил Ватрен.

— Да, но там это длилось недолго, — возразил Аврелий. — А тут нам предстоит блуждать в тумане много-много часов.

— Это они! — крикнул Деметр, сидевший в гнезде на мачте.

— Ты уверен? — громко спросил Аврелий.

— Абсолютно! Они догонят нас через полчаса.

Амброзин, до сих пор погруженный в собственные мысли, внезапно обернулся.

— У нас на борту есть масло?

— Масло? — повторил удивленный рулевой. — Я… я думаю, да… но вряд ли много. Его заливают в фонари.

— Принесите мне сейчас же сосуд, самый широкий, какой только найдется, и будьте наготове двинуться с места. Мы пойдем на веслах.

— Дай ему, что он требует, — сказал Аврелий. — Он всегда знает, что делает.

Хозяин судна ушел в трюм и вскоре вернулся с глиняной миской, наполовину заполненной маслом.

— Вот все, что я нашел, — сказал он.

— Они приближаются! — крикнул с мачты Деметр.

— Вот и хорошо, — кивнул Амброзин. — Замечательно. Поставь это здесь, на палубу, иди к рулевому и, когда я скажу, все, кто может, должны взяться за весла.

Амброзин взял одну их тех табличек, что он использовал для записей, снял с нее полоску пергамента и под изумленными взглядами зрителей извлек из-под нее маленький листок металла в форме стрелки, настолько тонкой, что ее мог бы унести ветер. Старый наставник положил стрелку на поверхность масла.

— Вы когда-нибудь слышали об Аристее Гиперборейце? — спросил он. — Нет, конечно же, нет. Ну, древние говорили, что у него имелась стрелка, которая всегда указывала ему путь к его стране, Гиперборее, лежавшей далеко на севере. Вот эта стрелка, и она покажет нам путь к Британии. Мы будем следовать ее указаниям.

И тут под взглядами окончательно ошеломленных присутствующих стрелка ожила и начала вращаться на поверхности масла, а потом вдруг замерла.

— Север там, — торжественно возвестил Амброзин. — На весла, друзья!

Все поспешно повиновались, и лодка тронулась с места, медленно заскользив навстречу молочному облаку тумана.

Ромул подошел к своему наставнику, который был занят тем, что на краю миски делал отметку в соответствии с указанием стрелки.

— Разве такое может быть? — спросил мальчик. — Эта стрелка волшебная!

— Думаю, ты прав, — ответил Амброзин. — Я и сам не нахожу этому других объяснений.

— Но где ты ее нашел?

— В подземном помещении храма Фортуны в Риме, много лет назад… в урне, вырезанной из туфа. На урне была надпись на греческом, и эта надпись утверждала, что стрелка принадлежала Аристею Гиперборейцу, и что ею пользовался Пифис, чтобы добраться до предельной земли, Тулия, что лежит за Британией. Разве это не чудесно?

— Да, верно, — согласился Ромул, и тут же добавил: — Думаешь, они пойдут за нами в туман?

— Вряд ли. Они ведь не смогут найти правильный курс, и более того…

— Что? — поторопил его Ромул.

— Команда там состоит ведь из местных жителей, а они наверняка испугаются плыть в туман. Тут, видишь ли, существует одна легенда, которую рассказывают на всех берегах…

— Что за легенда?

— Говорят, что когда туман становится вот таким плотным, как сейчас, в нем блуждает некая лодка, возвращающаяся с острова мертвых, куда она доставляет души скончавшихся…

Ромул испуганно оглянулся по сторонам, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в пелене тумана, и чувствуя, как по его спине пробежал холодок…

ГЛАВА 7

Ромул поплотнее закутался в плащ, не отрывая взгляда от крошечной дрожащей стрелки, плавающей в масле и таинственным образом указывающей строго на север.

— Ты сказал, остров мертвых? — внезапно спросил он. Амброзин улыбнулся.

— Так я слышал. Люди здесь очень боятся этого места.

— Не понимаю. Я думал, мертвые живут в подземном мире!

— Да, в соответствии с нашей верой. Но, видишь ли, поскольку из царства умерших никто еще не возвращался, чтобы рассказать о нем подробнее, люди по-разному представляют себе те таинственные места. В здешних краях полагают, что на берегу Аморики существует некая рыбацкая деревушка, жители которой никогда не платят никаких даней и налогов, потому что они заняты чрезвычайно важным делом: перевозят души умерших на тот самый остров, всегда скрытый туманом. Называется этот остров Авалон. Каждую ночь в дверь какого-нибудь дома той деревни негромко стучат, и звучит мягкий голос: «Мы готовы». Тогда рыбак выбирается из постели и идет на песчаную отмель, где и находит свою лодку; она выглядит пустой, однако сидит в воде глубоко, словно нагружена до предела. Тот же голос, что рыбак слышал у своей двери, называет каждого умершего по имени, упоминая так же имя отца или мужа каждой из женщин. Потом рыбак садится к рулю и поднимает парус. В темноте, в тумане он совершает это путешествие — длящееся одну-единственную ночь; но при других условиях понадобилась бы неделя, чтобы одолеть расстояние до Авалона. На следующую ночь другой рыбак слышит стук в дверь, и тот же самый голос сообщает: «Мы готовы…»

— Боже мой! — задохнулся Ромул. — Какая страшная история! Неужели это правда?

— Кто знает? Но в определенном смысле все, во что мы верим, — правда. Так что и в этой истории должна быть какая-то доля истины. Возможно, людям в той деревне даровано древнее умение вызывать духи мертвых, и ощущения, которые они испытывают при этом, настолько сильны, что воспринимаются как реальность… — Амброзин отвлекся от рассказа, чтобы сказать рулевому: — Немного на правый борт, только плавно… да, вот так.

— А где находится этот остров Авалон?

— Это никому не известно. Возможно, на запад от Британии, по крайней мере, я так слышал от одного друида, который приехал с острова Мона. Другие утверждают, что он лежит гораздо дальше к северу, и что это такое место, куда после смерти отправляются герои, вроде Счастливых островов, о которых пишет Гесиод, помнишь? И, может быть, однажды найдется некто такой, кто сядет как-нибудь ночью в ту лодку у рыбацкой деревушки Аморики и разгадает эту загадку… Пока все это лишь гипотезы, домыслы; на деле, сынок, мы вообще всегда окружены непознанным.

Ромул медленно кивнул, как будто соглашаясь со столь серьезным утверждением, потом накинул на голову капюшон и ушел в трюм. Амброзин остался наедине со стрелкой, чтобы вести судно сквозь туман и тьму, а остальные неутомимо работали веслами, преисполненные удивления и надежды, и все глубже погружались в туманную атмосферу, лишенную измерения и времени, и единственным звеном, связывавшим их с реальностью, был мягкий плеск волн за килем лодки.

Потом вдруг Аврелий спросил:

— Как ты думаешь, мы их увидим снова?

Амброзин сел рядом с ним на банку.

— Ты об Вульфиле? — сказал он. — Да, если его не убьет кто-нибудь.

— Волусиан посоветовал нам отправляться куда угодно, кроме Британии. Похоже, там самое настоящее змеиное гнездо.

— Не думаю, чтобы в нашем ужасном мире какое-то место могло быть хуже или лучше других. Мы направляемся в Британию, потому что там нас кое-кто ждет.

— Откуда ты знаешь? Или твоя уверенность связана с тем пророчеством, о котором ты говорил?

— А тебя это удивляет?

— Я не знаю. Ты читал Плиния и Варро, Архимеда и Эратосфена Ты знаком со Страбоном и Тацитом…

— Ты тоже, насколько я понял, — заметил Амброзин с легким удивлением.

— Ты — человек науки, — закончил Аврелий, как будто не слыша слов старого наставника.

— А люди науки не верят в пророчества, это ты хочешь сказать? Пророчества не рациональны? Их не объяснить рассудком и логикой?

— Да, так.

— А можно ли объяснить рассудком и логикой то, что делаешь ты? Есть ли что-нибудь логическое в тех событиях, в которые мы все оказались втянутыми в последние месяцы?

— Не слишком много, я бы сказал.

— А знаешь ли ты, почему это так? Потому что существует иной мир, помимо того мира, который нам известен. Это мир сна и мечты, мир чудовищ и химер, мир безумия, страсти и мистерии. Это мир, который в определенные моменты всплывает на поверхность и заставляет нас действовать против разума, или просто вызывает в нас дрожь, как дыхание ледяного ветра в ночи, или песня соловья в сумерках… Мы не знаем, как далеко простирается этот мир, конечен он или бесконечен, расположен ли он внутри нас или вовне, и принимает ли он видимость реальности для того, чтобы проявить себя перед нами — или для того, чтобы скрыться от нас. Пророчества похожи на те слова, что произносит человек во сне. Они, по всей видимости, не имеют никакого смысла, однако приоткрывают наиболее тайные бездны вечной души.

— Я думал, ты христианин.

— А какая разница? Ты можешь быть хорошим христианином, судя по тому, что происходит в видимой части твоего ума, — и в то же время оставаться язычником.

— Ну, если быть язычником означает хранить обычаи наших предков и веру в наших отцов, если это значит искать Бога во всем и все видеть как Бога… если это значит горько оплакивать величие, которое никогда уже не вернется, — тогда верно, я язычник.

— Вот и я тоже. Видишь вот эту маленькую веточку омелы? Я всегда ношу ее на шее. Она символизирует мою связь с тем миром, где я был рожден, с миром древнего знания. Разве мы не меняем одежду, когда холод сменяется теплом? Наш взгляд на мир меняется точно так же. Религия — это просто цвет, который приобретает наша душа в зависимости от освещения. Ты видел меня под ярким солнцем Средиземноморья, но когда ты увидишь меня в сумрачных лесах Британии, я могу оказаться совсем другим человеком… но не забывай, при этом я останусь тем же самым. Это неизбежно, и так оно и должно быть. Помнишь, на Рейне ты запел гимн солнцу? И мы все запели вместе с тобой — христиане и язычники… просто потому, что в великом солнце, пробуждающемся после ночи, мы увидели лик Бога, и славу Христа, принесшего свет в наш мир.

Так прошла вся ночь. Время от времени люди на лодке перекликались, чтобы подбодрить друг друга, или гребли молча, — до тех пор, пока, наконец, не поднялся ветер и туман не начал понемногу развеиваться. Деметр поднял парус, и его товарищи, измученные долгим напряжением, смогли, наконец, отдохнуть.

Когда же над морем начал разливаться утренний свет, Амброзин вдруг закричал:

— Смотрите! Смотрите все!

Аврелий вскинул голову, Ромул и Ливия подбежали к поручням на носу лодки, а Батиат, Оросий и Деметр выскочили из трюма, чтобы с восторгом уставиться на зрелище, медленно открывавшееся их взорам. В лучах рассветного солнца из тумана вставала земля: зеленые луга и белые меловые утесы, голубое небо и голубое море, пенящееся волнами у подножий, и миллионы птиц, шумно приветствовавших утро…

— Британия! — возвестил Амброзин. — Моя Британия!

Он широко раскинул руки, словно желая обнять дорогого и давно потерянного друга. По щекам Амброзина катились горячие слезы, но выражение его лица было загадочным, и глаза сияли каким-то новым, незнакомым светом. А потом он упал на колени и прижал ладони к лицу. Старик погрузился в молитву, обращаясь к хранителям своей родной земли, овеваемый ветром, доносившим до судна запахи Британии, никогда не стиравшиеся в его памяти…

Все остальные смотрели на Амброзина молча, глубоко тронутые его радостью; и вскоре киль лодки зашуршал по ровной гальке, покрывавшей дно у самого берега.

На берег Британии с отрядом сошел один лишь Юба, потому что остальных лошадей товарищи оставили Тетасию в уплату за проезд. Аврелий свел коня по узкому трапу, поглаживая животное, чтобы успокоить. Легионер не уставал восхищаться этим конем, со шкурой черной и блестящей, как вороново крыло, в ясном утреннем свете, казавшемся предвестником весны. Все остальные спустились следом за Аврелием, и Батиат шел последним, с победоносным видом неся на плечах Ромула.

Они сразу направились на север, через зеленые поля, на которых еще тут и там лежали пятна снега, между которыми сверкали пурпурные крокусы. Малиновки, рассевшиеся на кустах, казалось, умолкали только затем, чтобы проводить удивленными взглядами небольшую процессию, шагавшую по тропе. Тут и там среди обширных пастбищ высились колоссальные старые дубы. Золотистые ягоды омелы поблескивали среди их голых ветвей.

— Видишь? — сказал Амброзин, показывая своему ученику эти ягоды. — Это и есть омела, священное растение нашей древней веры… люди верят, что она падает с небес. И дуб тоже священен, его именем называют мудрейших в религии кельтов, друидов.

— Я знаю, — ответил Ромул. — Это от греческого слова «дри», то есть «дуб».

Аврелий вернул их к реальности.

— Нам необходимо как можно скорее раздобыть лошадей. Пешком мы слишком уж уязвимы.

— Как только сможем, — пообещал Амброзин. — Как только сможем…

И они продолжили путь, и целый день шли между полями, среди которых виднелось множество крестьянских домиков под соломенными крышами. Деревни были совсем крошечными, маленькие дома лепились друг к другу, и когда приблизились сумерки короткого дня, путники увидели струйки дыма, поднимавшиеся из труб… и Ромул представил семьи, собравшиеся вокруг столов, чтобы разделить скудный ужин, и тусклый свет масляных ламп… И он позавидовал этой простой и смиреной жизни, до которой не было дела алчным властителям.

Перед наступлением ночи Амброзин, ведя Ромула за руку, направился к одному из домов и постучал в дверь. Этот дом стоял в стороне от других; он был больше и явно богаче тех, что были сейчас видны товарищам. За домом находился просторный загон, в котором топталось целое стадо овец, одетых в толстые зимние шубы; в соседнем загоне стояли несколько лошадей. Крепкий мужчина, открывший дверь, был одет в серую шерстяную куртку и такие же штаны. Его лицо обрамляла черная борода, в которой посверкивали нити седины.

— Мы — странники, — сказал Амброзин. — Наши товарищи ждут там, за изгородью. Мы приплыли из-за моря, и нам нужно добраться до северных земель, откуда я уехал много лет назад. Меня зовут Мирдин Эмрис.

— И сколько вас всего? — спросил хозяин дома

— Всего восемь. И нам нужны лошади. Ты не мог бы нам их продать?

— Мое имя — Вильнер, — сказал мужчина. — И у меня пятеро сыновей, и все они ребята крепкие и привычные к оружию. Если вы пришли с миром — будьте нашими гостями. Если у вас другие намерения — будьте уверены, мы вас прирежем, как овец.

— Мы пришли с миром, друг мой, и во имя того Бога, который однажды будет судить нас всех. Оружие мы имеем, но это необходимость. Однако мы можем оставить его за дверью, когда вступим под твою крышу.

— Ну, тогда входите. Но если хотите здесь переночевать, спать придется, пожалуй, в конюшне.

— Спасибо, — кивнул Амброзин. — Ты не пожалеешь о том, что дал нам приют.

И он отправил Ромула позвать всех остальных.

Когда появился Батиат, хозяин дома изумленно вытаращил глаза и попятился, как будто перепугавшись донельзя. Сыновья столпились за его спиной.

— Не бойтесь, пожалуйста, — сказал Амброзин. — Это просто чернокожий человек. В его стране у всех черная кожа, как у него, и если в их края забирается белый, они бывают так же удивлены и ошарашены, как вы сейчас. Он добрый человек и очень мирный, хотя и силен необычайно. Мы заплатим вдвойне за его ужин, потому что он и ест за двоих.

Вильнер предложил гостям сесть у очага и принес им хлеба, сыра и пива, что привело всех в отличное расположение духа

— Для кого ты растишь тех лошадей? — спросил Амброзии. — Они выглядят как боевые кони.

— Ты прав. На них постоянно большой спрос, потому что в этих краях нет мира, — нигде, как далеко я ни забирался в своих поездках. Потому-то на моем столе всегда есть и хлеб, и баранина, и пиво. Но ты… ты утверждаешь, что пришел с миром; почему же тогда тебя сопровождают вооруженные люди, желающие купить хороших коней?

— Моя история слишком длинна и слишком печальна, по правде говоря, — ответил старый наставник. — Чтобы ее рассказать, не хватит и целой ночи, но если у тебя есть желание послушать, я тебе скажу все, что успею. Мне нечего скрывать, зато сам я скрываюсь от врагов, преследующих нас. Как я уже тебе сказал, я не иностранец. Я родился на этом острове, в Карветии, и меня воспитывали мудрые люди из священных лесов Глева.

— Это я понял сразу, как только увидел то, что висит у тебя на шее, — сказал Вальнер. — И именно потому я пустил тебя в дом.

— Но я мог и украсть эту вещь, — сказал Амброзин с легкой улыбкой.

— Ну, в это трудно поверить. Весь твой вид, и твои глаза, и твои слова говорят о том, что ты носишь этот знак по праву. Так расскажи свою историю, если ты не слишком устал. Ночь длинна, а к нам в такую даль не слишком часто забредают гости, — добавил хозяин, снова окидывая Батиата изумленным взглядом. На Вильнера явно произвели слишком сильное впечатление черные глаза эфиопа, большие губы и плоский нос, бычья шея и огромные руки и ноги.

И Амброзин начал рассказывать о том, как он много лет назад покинул свой город и свой лес, чтобы по приказу героического Германа и его генерала Павлина, последних защитников Великой стены, отправиться к римскому императору за помощью. Он рассказал о своих скитаниях и о неудаче, о счастливых днях и о долгих страданиях. Вильнер и его сыновья слушали, как зачарованные, поскольку им никогда не приходилось слышать столь удивительной истории; даже барды, иной раз проходившие через ближайший город и во многих домах повествовавшие о приключениях древних героев Британии, не знали таких вещей.

Однако Амброзин не стал говорить об истинном происхождении Ромула, не упомянул он и о будущей судьбе мальчика в соответствии с пророчеством, — поскольку время для этого еще не пришло. Когда Амброзин, наконец, умолк, ночь уже подходила к концу, а огонь в очаге начал угасать.

— А теперь ты расскажи мне, — попросил Амброзин, — кто нынче властвует на острове? Кто из военачальников сильнее других, кто более всего страшится поражения? Что случилось с городами, бывшими столь независимыми и процветавшими, когда я уезжал отсюда?

— Наше время — время тиранов, — серьезно ответил Вильнер. — Никто не заботится о благополучии народа. Правит закон сильных, и ни у кого нет сострадания к павшему. Но, безусловно, самый известный и самый ужасный из всех тиранов — Вортиген. Когда-то многие города обратились к нему с просьбой защитить их от набегов северных варваров, но он вместо того подчинил их себе и обложил тяжкой данью. И хотя в некоторых из городов до сих пор сохранились советы старейшин, они не имеют реальной власти. Купцы, живущие в этих городах, жаждут мира, чтобы иметь возможность торговать и обогащать город. Они обменяли свободу на обещание безопасности. Однако Вортиген с годами утратил ярость молодости, и уже не мог выполнять задачу, ради которой ему дали столько власти, и потому он решил обратиться к саксонским племенам, живущим на континенте, на полуострове Кимр, — но лекарство оказалось куда хуже самой болезни. И вместо освобождения мы получили двойной гнет. Саксонцев интересует только одно: как бы накопить побольше богатств, отобрав их у горожан, и им вовсе не хочется останавливать набеги скоттов и пиктов с севера. И эти варвары грызутся друг с другом, как собаки из-за кости, и заставляют нищать и оскудевать страну, бывшую некогда столь богатой и щедрой… теперь от нее осталась лишь тень. Мы избежали общей судьбы только потому, что живем на самой окраине острова, как ты и сам видишь, но, возможно, и это ненадолго.

Аврелий, смущенный и испуганный услышанным, посмотрел на Амброзина; неужели это и была та самая земля, о которой так долго мечтал старик? Чем же она лучше того кровавого хаоса, из которого им удалось вырваться? Однако мысли Амброзина, похоже, блуждали где-то далеко, как будто среди всей этой разрухи он искал далекие образы страны, покинутой им когда-то. И готовился залечить брешь времени, открытую рану истории, боль своего народа…

Вместе с одним из сыновей Вильнера путники отправились в конюшню, где и свалились без сил на постели, устроенные из охапок сена, — рядом с безмятежно жующими волами. И погрузились в сон, охраняемые собаками, спущенными с привязи. Это были огромные мастифы, в железных ошейниках с шипами, — звери, способные сразиться не только с волками, но и с более опасными тварями.

Проснулись друзья на рассвете. Выпив теплого молока, принесенного женой Вильнера, они собрались в путь. Они купили мула для Амброзина и семь лошадей, причем одну выбрали поменьше ростом, а одну — наоборот, самую большую: это был здоровенный жеребец из Аморики, которого использовали для того, чтобы крыть местных кобыл. Когда Батиат взгромоздился на его спину, он стал похож на статую всадника, одну из тех, что некогда украшали форумы и аркады столицы мира.

Вильнер пересчитал деньги; Ливия отдала ему все, что у нее оставалось. Довольный тем, что с утра пораньше совершил удачную сделку, Вильнер долго стоял на пороге своего дома, маша рукой и желая товарищам счастливого пути. А они, вооруженные до зубов, в прозрачном утреннем свете выглядели совершенно как легендарные воины древности. А бледный юнец, скакавший впереди на пони, почему-то показался Вильнеру их предводителем… а девушка напоминала лесную дриаду. Какие подвиги предстояло совершить этой крошечной армии? Вильнер даже не знал имен этих людей, — и все равно ему казалось, что они давно и хорошо знакомы ему. Когда странники поднялись на вершину холма, Вильнер еще раз взмахнул рукой, и они обернулись и помахали в ответ, прощаясь, — и отправились дальше, уверенно и быстро, превратившись в темные силуэты на фоне жемчужного рассвета.

Эта земля, чреватая опасностями, не имела тайн от Амброзина, как будто он покинул ее пару дней назад, а не отсутствовал многие годы. Он знал язык, местность, привычки и обычаи местных жителей, он знал, как пройти через лес насквозь и не заблудиться, да еще и миновать при этом такие места, где могли скрываться в засаде разбойники. Он знал глубину рек и долготу дней и ночей. По цвету неба он мог предсказать, изменится ли погода к худшему, или завтра будет хороший день. Голоса птиц служили ему сигналами тревоги или спокойного пути, и даже узловатые стволы деревьев говорили с Амброзием на понятном ему языке. И рассказывали истории о долгих снежных зимах, или о щедрых веснах, или о бесконечных дождях, или о молниях, падающих с неба…

Лишь однажды путникам пришлось столкнуться с угрозой: однажды вечером на них выскочили из засады разбойники. Однако, столкнувшись с Батиатом, восседавшим на своем гигантском жеребце, а заодно с Аврелием, Ватреном, стрелами Ливии, стремительностью Деметра и молчаливой силой Оросия, они быстро отступили. Ведь эти грабители привыкли действовать как мародеры, а не как солдаты.

И вот, всего через две недели путешествия, маленький караван пересек уже почти треть острова; вечером товарищи разбили лагерь неподалеку от города под названием Карлеон.

— Что за непонятное имя! — сказал Ромул, издали всматриваясь в город и пораженный смесью внушительной древней архитектуры и маленький жалких хижин.

— Просто местные жители на свой лад переделали Castra Legionum, — пояснил Амброзин. — Этот легион с юга однажды стоял тут лагерем, и вон те строения — все, что осталось от возведенного в те дни амфитеатра.

Аврелий и остальные тоже рассматривали город, и им казалось очень странным видеть знаки Рима, все еще впечатляющие, хотя и разрушенные, — посреди полного распада.

Они ехали еще две недели, добравшись до возвышенности и края необъятных лесов. Однажды вечером, когда все сидели вокруг костра, Аврелий подумал, что пора бы уже и выяснить, в чем состоит конечная цель их движения, что ждет их на этом забытом богами краю мира.

— Куда мы идем, магистр? — спросил он внезапно. — Тебе не кажется, что нам пора узнать об этом?

— Да, Аврелий, ты прав. Мы идем в Карветию, в тот город, который я покинул много лет назад. Я обещал, что вернусь туда с армией императора, чтобы освободить нашу землю от северных варваров и от Вортигена. Он уже тогда был безжалостным тираном, и таковым он остается и теперь, хотя, как мы все слышали, постарел и ослаб. Но жажда власти — самое сильное из лекарств: она поддерживает жизнь даже в умирающих.

Товарищи переглянулись, ошеломленные.

— Ты обещал вернуться с армией, и ты ведешь туда нас? — спросил Ватрен, показывая на себя и своих друзей. — Да над нами просто обхохочутся! Я-то думал, мы направляемся в какое-то тихое местечко, где можно будет жить нормальной жизнью, в мире и покое. Я бы сказал, мы это заслужили.

— По правде говоря, — заговорил Деметр, — я тоже ожидал чего-то в этом роде: что мы устроимся вдали от этого сумасшедшего мира, в глуши, и обзаведемся семьями, а мечами будем резать сыр или хлеб.

— Да, и мне бы это пришлось по душе, — вставил Оросий. — Мы могли бы поселиться в маленькой деревушке, время от времени ходить друг к другу на обед, чтобы вспомнить все наши приключения и передряги, через которые прошли вместе. Разве это не замечательное будущее?

Батиат кивнул, явно поддерживая идею.

— Тут, конечно, никто никогда не видел чернокожих людей, но я думаю, они ко мне быстро привыкнут. Может, мне даже удастся найти девушку, которая не прочь будет поселиться со мной, а? Как вы думаете?

Амброзин поднял руку, прекращая болтовню приятелей.

— На севере все еще стоит легион в полном вооружении, и он ждет своего императора. Он известен как Легион Дракона, потому что эмблема этого отряда — серебряный дракон с пурпурным хвостом, который извивается на знамени, как живой, стоит подуть ветерку.

— Ты сумасшедший, — перебил его Аврелий. — Единственным легионом, последним, был наш легион, а мы, как тебе хорошо известно, последние легионеры, оставшиеся в живых.

— Нет, ты ошибаешься, — возразил Амброзин. — Тот легион существует, а создал его сам Герман. И в день своей смерти заставил мой народ пообещать, что легион будет всегда стоять в боевой готовности, готовый защитить и освободить страну, — и ждать моего возвращения. Они никогда не нарушат обещания, данного герою и святому! Я понимаю, что мои слова кажутся вам настоящим бредом, но разве я хоть раз повел вас неверным путем, разве я хоть раз обманул вас — за все то время, что мы вместе?

Ватрен покачал головой, испытывая все большее замешательство.

— Ты понимаешь, что ты говоришь? — сказал он. — Даже если все твои слова — правда, те легионеры давно состарились! У них отросли белые бороды и они растеряли все свои зубы!

— Ты полагаешь? — с вызовом откликнулся Амброзин. — Им столько же лет, сколько тебе, Ватрен, или тебе, Аврелий. Годы лишь закалили их, это несгибаемые ветераны. Я вижу, вы воспринимаете все это как полную ерунду, но послушайте меня, ради милосердного Господа! Вы получите все, чего желаете. Вы сможете наслаждаться мирной жизнью в тихом месте, я покажу его вам: это плодородная и уединенная долина, настоящий маленький рай, где из-под земли бьют кристально чистые источники, и там можно охотиться и ловить рыбу, и там вы сможете найти себе подруг в племенах кочевников, что проходят мимо каждый год со своими стадами. Но сначала вы должны выполнить свою задачу, довести дело до конца, как обещали мне, как обещали вот этому мальчику. Больше я ни о чем вас не попрошу. Доведите нас до того укрепленного лагеря, и это все, дальше можете поступать, как хотите. А я помогу вам, чем сумею.

Аврелий повернулся к товарищам.

— Вы все слышали слова Амброзина: наша задача — доставить императора в расположение его легиона, предполагая, что тот до сих пор существует. Тем самым мы выполним свое обещание. Мы можем остаться служить под его знаменами, а можем с честью уйти в отставку.

— Но что, если никакого легиона нет? — спросила Ливия, до этой минуты хранившая молчание. — что мы будем делать тогда? Бросим мальчика на произвол судьбы? И разбежимся в разные стороны, каждый своей дорогой? Или поселимся все вместе в той сказочной долине, которую описал Амброзин?

— Если легиона больше не существует, вы будете вольны делать все, что вам вздумается, — сказал старый наставник. — Это и к тебе относится, сынок, — добавил он, поворачиваясь к Ромулу. — Ты можешь поселиться с ними, если захочешь, и, как я искренне надеюсь, вырасти в мире и покое. Ты станешь настоящим мужчиной; возможно, пастухом, или охотником, или пахарем, как сам решишь. Однако я уверен, что у Господа для тебя припасена совсем другая судьба, а эти мужчины и эта юная дама станут инструментами твоего будущего, вместе со мной. Наше долгое путешествие вовсе не случайно, и не одни только личные достоинства позволили нам преодолеть столько самых невероятных трудностей. Это рука Бога вела нас, в какого бы бога мы ни верили. Она вела нас и продолжает вести, и будет вести, пока мы не выполним волю высших сил.

Аврелий всмотрелся в лица своих товарищей, в одно за другим. И получил от каждого молчаливый ответ. А на Ливию он посмотрел так, словно желал дать ей понять: страсть, которую он так долго сдерживал, и страх за девушку готовы удушить его…

— Мы не бросим вас обоих, — сказал, наконец, Аврелий. — Даже после окончания этой безумной экспедиции. Мы найдем способ остаться вместе. Если уж сама смерть столько раз подряд пощадила нас, мы наверняка дождемся того дня, когда сможем с чистой совестью уйти в отставку и провести остаток жизни в радости… пусть даже это будет совсем короткий остаток.

Аврелий встал и ушел от костра, потому что не в силах был долее сдерживать обуревавшие его чувства.

И дело было не только в этих чувствах. К Аврелию снова вернулись ночные кошмары, те самые, что мучили его долгие годы подряд, а пульсирующая боль в голове мучила его все чаще и злее, не позволяя легионеру проявлять свои чувства, особенно перед Ливией.

Ему казалось, что круг его жизни готов был вот-вот замкнуться.

Что-то ожидало его там, на краю этого мира: возможно, последняя встреча с самим собой и с судьбой.

Амброзин дождался, пока костер догорел, и все уснули, и лишь тогда подошел к Аврелию.

— Прошу, не отчаивайся, — сказал он. — Верь, и помни: величайшие повороты истории совершались малой горсткой героев.

— Я не герой, — ответил Аврелий, не оборачиваясь. — И тебе это известно.

Этой ночью выпал снег, и он стал последним снегопадом отступавшей зимы.

С этого дня отряд скакал вперед под лучами солнца, под голубым небом, по которому бежали пухлые белые облачка, похожие на ягнят, впервые вышедших на пастбище. Фиалки и маргаритки расцветали на лугах, поворачивая свои цветки к солнцу.

И, наконец, в один такой прекрасный день, Амброзин остановил своего мула у подножия холма и сошел на землю. Взяв свой посох паломника, старый наставник поднялся на вершину, провожаемый пристальными взглядами товарищей. Потом обернулся к ним и крикнул:

— Идите сюда! Чего вы там ждете? Сюда, скорее!

Ромул первым взбежал на холм, вспотев и задохнувшись; за ним поднялись Ливия, Аврелий, Ватрен и остальные. В нескольких милях впереди протянулась Великая стена, как некий незыблемый каменный пояс, связавший два горизонта, а вдоль стены высились замки и башни.

Справа, не слишком далеко от того места, где стояли путники, поблескивала вода небольшого озера, чистого и прозрачного, как воздух.

В самом его центре высился поросший мхом утес. На востоке поднималась горная вершина, еще покрытая снегом, а на склонах горы, над обрывом, товарищи увидели укрепленный военный лагерь. Амброзин восторженно созерцал эту удивительную картину; его взгляд изучал и бесконечную стену, тянувшуюся от моря до моря, потом остановился на озере, на горном пике, на военном лагере, сером, как скала, на которой он стоял. И, наконец, старый наставник сказал:

— Мы пришли, сынок, друзья мои. Наш путь подошел к концу. Это Великая стена, что пересекает всю страну, а та гора называется Morts Badonicus. Озеро под нами — locus Virginis, и говорят, что в нем живут нимфы. А вон там, на склоне горы, вы видите лагерь последнего легиона Британии — форт дракона!

ГЛАВА 8

Друзья спустились в совершенно пустынную долину и направились к форту, который теперь казался гораздо дальше, чем с вершины холма. Они обогнули на редкость прекрасное озеро — маленький водоем с каменистым дном, где сквозь прозрачную воду виднелась белая, черная и коричневая галька. Потом начали подниматься по крутому склону к скалистой площадке, на которой стоял лагерь.

— Внутри лагеря, — рассказывал Амброзин, — пришлось снять довольно много земли и камня, чтобы создать большую ровную площадку, на которой можно было бы построиться солдатам, и еще там построили конюшни и сараи. А вокруг возвели защитную стену, на которой поставили частокол и сторожевые башни.

— Ты хорошо знаешь это место, — заметил Аврелий.

— Разумеется, — кивнул Амброзин. — Я долго жил здесь в качестве врача и советника командира Павлина.

— А там что? — спросил Ромул, показывая на мегалитическое строение, как раз показавшееся на виду; оно стояло на возвышении и до сих пор путники не могли его заметить. Это было нечто гигантской каменной плиты, окруженной четырьмя мощными гранитными колоннами.

Амброзин остановился.

— Это, — немного торжественно ответил он, — погребальная плита величайшего воина этой земли, кельтского вождя по имени Калгак; латинские авторы называют его Калгакусом. Он был последним героем народного сопротивления вторжению римлян… когда римские легионы явились сюда три столетия назад.

— Я читал о нем, — заявил Ромул. — Тацит приводит его речь перед последней битвой, и те грубые слова, которыми он называет римлян.

— «Ложно называют они империю покорительницей мира», — процитировал Аврелий. — «И там, где они создают пустыню, они называют это миром». Но не забывайте, — продолжил легионер с некоторой даже гордостью, — это ведь слова Тацита, а не Калгака. Это римлянин критикует римскую политику захвата чужих земель. И в этом заключается величие нашей цивилизации.

— Говорят, возле этого камня собирался совет племен, — сказал Амброзин. — И с тех самых пор камень символизирует свободу всех обитателей здешних мест, к какому бы роду-племени они ни принадлежали.

Отряд пошел дальше вверх, к стене, окружавшей лагерь, но уже издали стало ясно: внутри никого нет. Палисады были разрушены, ворота сорваны с петель, башни местами осыпались. Аврелий вошел внутрь первым — и куда бы он ни бросил взгляд, везде видел следы небрежения и разрухи.

— Легион призраков, — пробормотал он.

— Это место покинули уже много лет назад, оно давно разрушается, — поддержал его Ватрен.

Батиат решил проверить прочность лестницы, что вела на крепостной вал, — но после первого же толчка вся конструкция с шумом обрушилась на землю.

Казалось Амброзин не в силах поверить собственным глазам; он был ошеломлен увиденным.

— Неужели ты действительно надеялся найти их здесь? — спросил Аврелий. — Просто поверить не могу. Ты только посмотри на Великую стену: над ней уже больше семидесяти лет не поднимались римские знамена. Как ты мог надеяться, что такой вот маленький бастион способен продержаться так долго? Посмотри сам, посмотри хорошенько! Здесь нет признаков боя. Никто не нападал на этот лагерь. Солдаты просто покинули его. И кто знает, как давно это было!

Амброзин прошел в центр лагеря.

— Может, вам это покажется невозможным, но вы должны мне верить: огонь еще не погас. Нам нужно лишь раздуть его, и пламя свободы снова запылает ослепительно ярко!

Никто его не слушал. Обескураженные друзья качали головами, и неестественную тишину нарушал лишь свист ветра в стенах сараев, проеденных временем и стихиями. Не обращая внимания на уныние товарищей, Амброзин подошел к тому, что когда-то явно было преторием, резиденцией командира, и исчез внутри.

— Куда это он пошел? — спросила Ливия. Аврелий лишь пожал плечами в ответ.

— Ну, и что нам теперь делать? — поинтересовался Батиат. — Похоже на то, что мы зря тащились за две тысячи миль.

Ромул сидел у стены, погруженный в собственные мысли, и Ливия не решалась подойти к мальчику. Но она догадывалась, что он может сейчас чувствовать, и страдала от жалости к нему.

— Да уж, видя все это, нам бы следовало оценить ситуацию реалистически, — начал Ватрен.

— Реалистически? — взорвался Деметр. — Да тут нет ничего реального! Ты только посмотри вокруг, ради всех богов!..

Но он не успел закончить свое пылкое высказывание, как дверь претория открылась и оттуда вышел Амброзин. Все мгновенно умолкли и уставились на торжественную фигуру, возникшую из темноты с неким ошеломительным предметом в руках: это было знамя, древко которого венчал дракон с серебряной головой, широко раскрытыми крыльями и пурпурным шелковым хвостом. На знамени было начертано: LEGIO XII DRAGO.

— Боже мой!.. — пробормотала Ливия.

Ромул во все глаза смотрел на штандарт… хвост был расшит золотыми чешуйками, и они шевелились, как живые, словно внезапно наполнившись силой… Амброзин подошел к Аврелию, глаза его сверкали. И лицо старого наставника преобразилось, как будто став лицом мраморной статуи. Старик протянул знамя Аврелию со словами:

— Оно твое, командир. Легион воссоздан.

Аврелий колебался; он, словно застыл, глядя на худощавого, почти истощенного старика… но властный взгляд Амброзина горел неким таинственным, неукротимым светом Внезапно налетел порыв ветра, подняв облако пыли, окутавшее их обоих. Аврелий протянул руку и крепко сжал древко.

— А теперь — вперед! — приказал Амброзин. — Водрузи его на самой высокой башне.

Аврелий оглянулся на своих примолкших, застывших в неподвижности товарищей, — а потом медленно поднялся на стену и укрепил знамя на западной башне, самой высокой из всех. Хвост дракона заполоскался на ветру. Серебряная пасть издала пронзительный высокий вой, свист, который так часто пугал врагов во время битвы. Аврелий посмотрел вниз: его товарищи выстроились, отдавая знамени воинский салют. Глаза легионера наполнились слезами.

Амброзин заговорил снова:

— Мы остановимся именно здесь, и мы постараемся привести этот лагерь в порядок. На некоторое время он станет нашим домом. Я попытаюсь наладить связь с людьми, которых когда-то знал, и которые, возможно, до сих пор живут в этих краях. Когда же придет время, я доложу обо всем сенату Карветии, если он до сих пор существует, или соберу людей на народное собрание. И представлю Ромула народу и сенату.

— Ты им обещал привести армию, когда много лет назад покидал эти края, — сказал Ватрен. — А вернулся с ребенком. И чего ты от них ожидаешь?

— Попомните мои слова: этот легион уже существует, и вскоре те солдаты, что разбежались в разные стороны, вскоре соберутся вокруг этого знамени и вокруг своего императора. И я напомню им пророчество: «Из южного моря восстанет юность с мечом в руке… Орел и дракон снова взлетят над великой британской землей».

— Меч… — прошептал Аврелий, опустив голову. — Я потерял его.

— Не навсегда, — уверенно ответил Амброзин. — Мы скоро отвоюем его назад, я тебе обещаю.

На следующий день Амброзин покинул лагерь, чтобы заново познакомиться с землей, которую он так давно покинул.

Он ушел один, с посохом паломника в руке, — через долину к Карветии. С каждым шагом душа старого наставника наполнялась все более глубокими чувствами. Запах трав, доносимый ветром, песни птиц, приветствовавших восходящее солнце, луга, усыпанные белыми и желтыми цветами… все возвращало Амброзина в те далекие дни, когда он был молодым, и все казалось ему знакомым, родным, как будто он никогда не уезжал отсюда.

Он шел все дальше, а солнце поднималось все выше в небо, и воздух теплел, и ручьи сверкали, словно серебряные ленты… Амброзин видел пастухов, гнавших своих овец на пастбища, крестьян, подрезавших ветви яблонь во фруктовых садах; красота природы, казалось, пыталась скрыть несчастья, надвигавшиеся на людей, или даже остановить их, — и эта мысль поразила Амброзина, как будто он увидел самый благоприятный из всех знаков.

Во второй половине дня он увидел вдали город на холме, и сразу узнал его знакомые очертания.

Это было большое древнее поселение, обнесенное стеной, как крепость, но при этом окруженное зелеными пастбищами и полями, где крестьяне и рабочие уже занимались своим делом. Одни готовили землю к севу, другие срезали с деревьев сухие ветки, и еще Амброзин увидел людей на опушке ближнего леса, — они грузили на телеги, запряженные волами, огромные бревна. Табун лошадей промчался неподалеку, и во главе его несся белый жеребец с длинной волнистой гривой; конь был не оседлан, его пышный хвост развевался в воздухе.

Амброзин прошел через главные ворота огромной виллы и очутился на просторном дворе, окруженном кузницами, столярными мастерскими, стойлами, где работали коновалы… Он вдохнул чудесный аромат горячего хлеба, услышал приветственный лай собак. Никто не спросил старика, кто он таков, что ему надо. Какая-то женщина поднесла ему ломоть хлеба — дар, которым тут встречали каждого гостя, и Амброзин понял, что в этом благородном доме ничего не изменилось с тех пор, как он ушел отсюда. Он спросил:

— Что, Кустенин по-прежнему здесь хозяин?

— Да, благослови его Господь! — ответила женщина.

— Пожалуйста, поди и скажи ему, что вернулся один его старый друг, после долгого отсутствия, и желает снова обнять его.

— Иди за мной, — предложила женщина. — Я тебя отведу к нему.

— Нет, я бы лучше подождал его здесь, как положено путнику, постучавшему в дверь и попросившему о гостеприимстве и убежище.

Женщина прошла под арку и быстро поднялась по ступеням на верхних уровень виллы. Вскоре после этого на фоне розоватого света сумерек появилась внушительная фигура. Это был человек лет пятидесяти, с голубыми глазами, с сединой на висках; его широкие плечи окутывал черный плащ. Человек неуверенно всмотрелся в Амброзина, пытаясь узнать паломника, стоявшего перед ним. Амброзин подошел ближе.

— Кустенин, я Мирдин Эмрис, твой старый друг. Я вернулся.

Глаза седого мужчины вспыхнули радостью. Он бросился к старому наставнику.

— Мирдин! — вскрикнул он и крепко обнял Амброзина. — Как давно мы не виделись! — Голос его дрогнул от избытка чувств. — Мой старый друг, когда же это было? Ох, Господи, да как же я мог не узнать тебя сразу?

Амброзин отступил на шаг и всмотрелся в лицо друга, как будто не веря, что нашел его вновь после стольких лет.

— Я прошел через все невзгоды, какие только ты можешь вообразить. Я страдал от голода и холода, и мне пришлось подвергнуться ужасным испытаниям, друг мой. Потому-то я и изменился так сильно; волосы мои почти совсем побелели, даже голос стал слабым. Но я так рад видеть тебя, так рад… Ты-то совсем не изменился, вот только немного седины на висках… А как твоя семья? Все здоровы?

— Идем, — сказал Кустенин. — Идем, сам их увидишь! У нас с Эгерией дочь, Игрейна, свет наших глаз.

И он повел гостя вверх по лестнице, а потом по длинному коридору к женской половине.

— Эгерия! — сказал Амброзин. — Я Мирдин, ты меня помнишь?

Эгерия, сидевшая у окна, уронила вышивку, которую держала на коленях, и бросилась навстречу Амброзину.

— Мирдин? Поверить не могу! А мы-то думали, что ты погиб много лет назад! Вот уж воистину дар Божий, мы должны это отпраздновать! Ты останешься у нас, мы не хотим, чтобы ты вообще когда-нибудь еще раз покинул наш дом! — воскликнула женщина и повернулась к мужу. — Ведь это так, Кустенин?

— Конечно, — кивнул тот. — Ничто не может сделать нас счастливее.

Амброзин уже хотел что-то сказать, но тут в комнату вбежала очаровательная маленькая девочка. У нее были отцовские голубые глаза, огненные волосы матери, и она выглядела совершенно неотразимой в длинном платье из легкой синей шерсти; это и была Игрейна, дочь хозяев. Она вежливо поздоровалась с гостем.

Эгерия немедленно приказала слугам приготовить обед и комнату для гостя.

— Но это только на одну ночь, — заверила она Амброзина, — Завтра мы подберем тебе более удобные, солнечные покои…

Амброзин перебил женщину.

— Я рад и благодарен вам обоим за гостеприимство, но я не могу остаться у вас, хотя и желаю этого всем сердцем. Я приехал не один. Я прибыл в эти края с несколькими друзьями из Италии. Нам пришлось забраться так далеко, чтобы скрыться от неустанно преследующего нас врага.

— Неважно, кто там за тобой гоняется, — возразил Кустенин. — Здесь ты будешь в полной безопасности, никто не посмеет дотронуться до тебя. Все мои слуги вооружены, и если будет нужно — мгновенно превратятся в небольшой, но отлично обученный военный отряд.

— Спасибо, — сказал Амброзин. — Моя история очень длинная, но я ее расскажу вам нынче вечером, если у вас хватить терпения выслушать… но почему ты вооружил слуг? И что случилось с легионом Дракона? Мы с друзьями устроились в старом форте, но ясно, что он давным-давно заброшен. Возможно, легион ушел в другой лагерь?

— Боже мой, Мирдин, — ответил Кустенин, — этого легиона уже много лет не существует, он был распущен давным-давно…

— Распущен? — изумился Амброзин. — Не могу в это поверить. Они ведь поклялись над окровавленным телом святого Германа, что всегда будут сражаться за свободу родной земли, сражаться до последнего вздоха! Я никогда не забывал этой клятвы, Кустенин, и я вернулся именно потому, чтобы выполнить собственное обещание. Но… но даже у тебя нет уже сил, чтобы защищать эту землю от угнетения!

Кустенин вздохнул.

— Много лет я пытался использовать свое звание консула, и пока существовал легион, мы еще могли принимать кое-какие меры… Конечно, противников у меня хватало, из тех, кто старался навесить на меня позорный ярлык узурпатора и объединить в глазах народа с тиранами, подавлявшими эту несчастную страну, — но потом легион распустили, а Вортиген сумел подкупить большинство сенаторов. Он и сейчас властвует над страной, с помощью своих жестоких наемников. Карветии еще повезло, потому что Вортиген нуждается в наших конных заводах и в нашем порте, так что окончательно придушить нас он не может. Сенат все еще собирается, и магистраты выполняют его приказы, хотя бы частично, но это и все, что осталось от той свободы, которую удалось завоевать для нас Герману… хотя мы по-прежнему помним его и гордимся им.

— Да, понимаю… — почти шепотом произнес Амброзин, опуская взгляд, чтобы скрыть разочарование, охватившее его при словах старого друга.

— Расскажи нам о себе, — попросил Кустенин. — Чем ты занимался все эти годы где-то там, вдали? Кто эти друзья, о которых ты упомянул, и почему вы устроились в старых укреплениях легиона?

Эгерия вмешалась в их разговор, чтобы сообщить: обед уже готов и подан.

Мужчины сели за стол. Огромные дубовые поленья пылали в большом очаге, слуги то и дело подливали в кубки пенистое пиво и наполняли тарелки жареным мясом, и друзья не спеша ели, вспоминая старые дни. Когда со стола было убрано, Кустенин подбросил в очаг еще дров, наполнил чаши сладким вином из Галлии и предложил Амброзину устроиться поудобнее перед очагом.

Тепло огня и тепло давней дружбы подтолкнули Амброзина к тому, чтобы раскрыть, наконец, свое сердце, развязали ему язык, — и он рассказал все от начала и до конца, начав с того, как покинул Британию, чтобы просить императора о помощи.

Было уже очень поздно, когда он, наконец, умолк.

Кустенин ошеломленно уставился на него и пробормотал:

— Милостивый Господь… ты привез с собой самого императора?..

— Да, это так, — кивнул Амброзин. — И прямо сейчас он спит в том заброшенном лагере, закутанный в солдатские одеяла, потому что ничего другого у нас нет… его охраняют самые храбрые и самые великодушные люди, какие когда-либо рождались на земле.

ГЛАВА 9

Вульфила со своим отрядом высадился на берег Британии через день после Аврелия, в сумерки. Варвары прибыли вместе с лошадьми и оружием; с корабля они сошли без малейшей задержки. И кормчего они забрали с собой, несмотря на то, что он был подданным Сиагрия, — просто потому, что родом этот человек был из Британии и мог оказаться весьма ценным советчиком для варваров. Вульфила дал кормчему денег, чтобы поощрить его дезертирство, и пообещал еще.

— Но что вы хотите знать? — спросил кормчий.

— Как догнать тех людей.

— Это будет не так-то легко. Я видел человека, который их ведет: он друид, или был воспитан друидами. А это значит, что он может двигаться в здешних краях, как рыба в воде. Это значит, что ему известны все тайны, все уголки этой земли. Да еще учтите, что он обогнал нас, по меньшей мере, на целый день… будет трудно найти его след. Если бы мы знали, куда именно они направляются, тогда другое дело, а так… Британия очень большая. Это самый большой остров в мире

— Но вряд ли здесь так уж много дорог, — возразил Вульфила. — Основных путей сообщения наверняка всего несколько.

— Разумеется, но кто сказал, что они поедут по дороге? Они могут двинуться прямиком через лес, по какой-нибудь пастушьей тропе или даже по одной из тех троп, что протоптали лесные звери.

— Ну, надолго им от меня не спрятаться. Я всегда их находил, найду и в этот раз.

Вульфила прошелся взад-вперед по берегу и остановился у края прибоя, задумавшись. Потом внезапно махнул рукой кормчему, подзывая его поближе.

— Кто тут главный, в Британии?

— В каком смысле?

— Тут есть какой-нибудь царь, или король, или кто-то еще, у кого самая большая власть?

— Нет, остров поделили между собой несколько вождей, совершенно диких, и они постоянно воюют между собой. Но вообще-то есть один человек, которого все они боятся. Он властвует над большей частью территории, от Великой стены до Карлеона, и его поддерживают бешеные наемники. Его зовут Вортиген.

— И где он живет?

— На севере. Причем в недоступной крепости, он построил ее на месте старого римского укрепления Кастра Ветера. Когда-то он и сам был доблестным воином, сражался с набегами дикарей из Горной страны, они ведь то и дело добирались до Великой стены. Он защищал наши города — но власть его развратила, он превратился в кровавого тирана. Он решил, что у него много прав, потому что он защищает северные границы Британии. Но на самом деле это превратилось в простую видимость: он платил вождям горцев, а для этого обескровил собственную страну невыносимыми налогами. А потом и вовсе пригласил наемников-саксонцев и позволил им безнаказанно грабить население.

— А ты много знаешь, — заметил Вульфила.

— Я долго жил в этой стране. А потом, просто от отчаяния, отправился искать убежища в Галлии, и вступил в армию Сиагрия.

— Если ты отведешь меня к этому Вортигену, ты об этом не пожалеешь. Я дарую тебе земли, слуг, стада, все, что ты пожелаешь.

— Я могу только довести вас до Кастра Ветера. А уж встречи с ним вам придется добиваться самостоятельно. Говорят, Вортиген ужасно подозрителен, никому не доверяет, — потому что ему хорошо известно, насколько его ненавидят вокруг, сколько людей хотели бы видеть его мертвым. Он теперь стар и слаб, и отлично осознает, насколько стал уязвимым.

— Ну, тогда вперед. Незачем понапрасну терять время, — решил Вульфила.

Они оставили корабль стоять на якоре и двинулись вдоль берега; вскоре они дошли до старой римской консульской дороги, которая представляла собой кратчайший путь к их цели.

— Как он выглядит? — спросил Вульфила своего проводника.

— Никто не знает. Его лица никто не видел уже много-много лет. Некоторые говорят, что он страдает какой-то отвратительной болезнью, и все его лицо — сплошной гнойник. Другие утверждают, что он не показывается на люди просто потому, что не хочет, чтобы его подданные видели признаки увядания: пустые стеклянные глаза, обвисший беззубый рот и дряблые морщинистые щеки. Он желает, чтобы его боялись, так что прячется за золотой маской, а маска эта изображает его собственное лицо, но молодое, в расцвете сил. Ее изготовил некий великий художник, расплавив золотой церковный потир. И говорят, что это святотатство наложило на Вортигена печать Сатаны, и что любой, кто наденет эту маску, до скончания времен обретет силу дьявола. — Кормчий бросил на Вульфилу косой взгляд, испугавшись, как бы варвар не принял это как намек на собственное уродство, однако Вульфила почему-то не проявил ни малейшего раздражения.

— Ты говоришь слишком гладко для простого моряка, — сказал он. — Кто ты на самом деле?

— Ты не поверишь, но я художник… и я даже однажды встречался с тем человеком, который сделал маску для Вортигена. Говорят, Вортиген убил его, как только работа была закончена, потому что художник оказался единственным, кто видел настоящее, старое лицо тирана. Да, те времена, когда художники в этих краях считались любимцами самого Господа, давно миновали. Разве в мире, подобном этому, может найтись место для искусства? Вот так и вышло, что я дошел до полной нищеты, и потому попытал удачи в другом деле: обзавелся рыбачьей лодкой, научился управляться с рулем и парусами. Не знаю, придется ли мне еще когда-то в жизни держать в руках формы для отливки золотых и серебряных фигур, как это бывало когда-то, или писать лики святых на стенах храмов, или выкладывать чудесные мозаики… Но в любом случае, чем бы мне ни пришлось заниматься, я остаюсь художником.

— Художник, значит? — хмыкнул Вульфила, со странным выражением в глазах рассматривая проводника. Похоже, его осенила какая-то идея. — А художники умеют читать разные надписи?

— Я знаю древний кельтский язык, и умею читать скандинавские руны и латинские эпиграфы! — с гордостью ответил проводник.

Вульфила извлек из ножен меч.

— Тогда скажи мне, что означают эти буквы на лезвии, а когда наше путешествие закончится, я тебе заплачу за все и отпущу с миром.

Проводник внимательно рассмотрел меч — и поднял на Вульфилу изумленный взгляд.

— В чем дело? — неуверенно спросил варвар. — Там что, какое-то заклинание? Говори!

— Гораздо больше, — ответил проводник. — Гораздо больше, чем просто заклинание. Тут написано, что этот меч принадлежал самому Юлию Цезарю, первому завоевателю Британии, и что его выковали калибанцы, народ с дальнего востока… только им одним в целом мире известен секрет непобедимой стали.

Вульфила злорадно усмехнулся.

— В моем народе говорят, что мужчина, раздобывший оружие завоевателя, сам становится завоевателем. Так что твои слова звучат для меня лучшим из всех возможных предсказаний. Ладно, веди нас в Кастра Ветера, и как только мы туда доберемся, получишь гору денег и сможешь отправиться куда угодно.

Они скакали почти две недели, пересекая владения разных мелких тиранов, — но никто не пытался их остановить, потому что за спиной Вульфилы сидели на мощных конях воины зверской внешности, пугавшие всех одним своим видом, не говоря уж о том, что они были еще и вооружены до зубов. Лишь однажды навстречу им попытался выйти некий могущественный военачальник по имени Гвинирд, с большим отрядом солдат, — они встретили варваров у моста, соединявшего эти земли с соседними. Разъяренный бесцеремонным вторжением, Гвинирд потребовал платы за проезд через его территорию, а заодно решил, что чужаки должны на время этого проезда сдать оружие, которое им вернут, когда они достигнут противоположной границы его владений. Вульфила расхохотался в ответ и велел своему проводнику передать Гвинирду: если тот хочет завладеть чужим оружием, придется отвоевать его в сражении, и он вызывает Гвинирда на поединок.

Тот, гордый своей славой отличного бойца, согласился, — но стоило ему увидеть меч противника, невообразимо прекрасный и удивительно хорошо выкованный, как он понял, что проиграет. Первым же ударом Вульфила рассек щит противника, а после второго голова местного владетеля покатилась под копыта его коню… и во все еще открытых глазах отражалось неимоверное удивление.

В согласии с древними обычаями кельтов, воины побежденного согласились встать под знамя победителя, так что отряд Вульфилы превратился уже в небольшую армию. Они продолжили путь, и впереди них неслись пугающие всех слухи о появлении некоего чудовища с мечом, способным разрубать пополам дома и горы. И вот, наконец, в один из зимних полудней, отряд увидел Кастра Ветера.

Это была темная, мрачная крепость, стоявшая на вершине холма, поросшего густым еловым лесом, окруженная двойным рвом и стеной, и охраняемая сотнями вооруженных солдат. Неумолчный лай сторожевых псов слышался уже издали, а когда Вульфила и его всадники приблизились к подножию холма, над лесом взлетели стаи ворон, наполнив воздух хриплым карканьем. Низкие облака затянули небо над крепостью, свинцовый свет падал на лес и стены, делая все вокруг еще более мрачным и унылым.

Вульфила выслал вперед толмача — пешком и без оружия.

— Мой господин, — возвестил гонец, подойдя к воротам крепости, — прибыл из императорского дворца в Равенне, в Италии, чтобы оказать почтение владыке Вортигену и предложить ему некий договор. Он привез с собой дары, а его полномочия подтверждает императорская печать.

— Подождите там и не двигайтесь с места! — приказал страж ворот, вышедший навстречу посланцу. Он повернулся к человеку, явно бывшему его подчиненным, и что-то шепотом сказал ему. Второй страж исчез внутри крепости.

Вульфила нетерпеливо ждал, оставаясь в седле; он понятия не имел, что может теперь произойти. Но вот, наконец, второй страж вернулся и сообщил о решении начальства: представитель Равенны должен сначала предъявить дары и полномочия, и только после этого его могут впустить в крепость, но только одного и без оружия.

Вульфила, взъярившись, был уже готов развернуть коня и умчаться прочь, — но инстинкт дикаря подсказал ему, что эта крепость может оказаться ступенькой на дороге к заветной цели. Мысль о больном и слабом тиране подбодрила варвара, в нем вспыхнули новые силы, — в конце концов, зачем тут оружие, подумал Вульфила, он и сам достаточно крепок, чтобы в случае необходимости справиться с дряхлым стариком… За долгие годы жизни он слишком часто видел, как возвышались те, кто не имел ничего, и всего лишь потому, что умели использовать момент. Да, в беспокойном мире, переполненном волнениями, надо было только обладать дерзостью и хваткой. И Вульфила согласился.

Окруженный несколькими вооруженными солдатами, он пересек двор крепости, все еще организованный как настоящий римский военный лагерь, — по периметру двора стояли конюшни и солдатские казармы.

Далее высилось основное строение крепости — сложенное из грубо отесанных валунов, с окнами узкими, как бойницы; по верху здания шла сторожевая галерея с деревянной крышей.

Вульфила поднялся на два лестничных пролета и остановился перед небольшой дверью, обитой железом. Дверь вскоре открылась, хотя ни один из сопровождавших варвара солдат в нее не стучал. Ему дали знак войти — и дверь за его спиной захлопнулась.

Перед варваром сидел сам Вортиген. Никого больше не было в большой голой комнате — и это чрезвычайно удивило Вульфилу. Выглядел властелин как-то уныло. Длинная грива белых волос спадала на грудь; лицо скрывала золотая маска. Она действительно изображала молодое лицо, и если это было настоящее лицо Вортигена, он в юности был поразительно красив.

Голос, раздавшийся из-под металлической скорлупы, звучал искаженно, определить его настоящий тон было невозможно.

— Кто ты таков? Зачем ты хотел говорить со мной? О чем?

Вортиген говорил на классической латыни, и Вульфила понял его без особого труда.

— Мое имя — Вульфила, — ответил он. — Я послан императорским двором в Равенне, где трон ныне занял новый правитель, доблестный воин Одоакр. Он желает выказать тебе уважение и заключить договор о дружбе и взаимопомощи. Император, избранный сенатом, оказался слабоумным ребенком, который просто служил орудием в руках интриганов, и потому его пришлось сместить.

— А зачем этому Одоакру становиться моим другом?

— Затем, что ты — самый могучий властитель во всей Британии, а слава и сила твоих воинов хорошо знакомы Одоакру… но есть и другая причина, весьма важная. Это касается свергнутого императора.

— Продолжай, — коротко произнес Вортиген. Казалось, каждое слово дается ему с огромными усилиями.

— Этого мальчика похитила банда дезертиров — вместе с его воспитателем, стариком кельтом, — и теперь они ищут убежища тут, на твоем острове. Они весьма опасны, и я хотел предупредить тебя об этом.

— Я должен бояться старика и ребенка, сопровождаемых горсткой разбойников?

— Возможно, пока и не должен, но вскоре они могут стать серьезной угрозой. Припомни одну старую поговорку: убей змею, пока она не вылупилась из яйца.

— Principiisobsta… — металлическим голосом произнесла золотая маска. Похоже, этого человека некогда воспитывали как римлянина.

— В любом случае, тебе было бы полезно иметь столь могущественного союзника, как Одоакр, — он неимоверно богат и под его началом находятся тысячи воинов. Если ты поможешь ему поймать упомянутых преступников, ты всегда сможешь рассчитывать на его поддержку. Я знаю, что твое королевство подвергается нападениям с севера, и они никогда не прекращаются, а это вынуждает тебя вести постоянную и дорогую войну.

— Ты хорошо осведомлен, — заметил Вортиген.

— Чтобы служить тебе и моему господину Одоакру.

Вортиген оперся ладонями о подлокотники трона и выпрямил спину, высоко вскинул голову. Вульфила даже сквозь неподвижную маску ощутил тяжесть его взгляда. Почувствовав, что тиран рассматривает его изуродованное лицо, варвар вспыхнул гневом.

— Ты говорил о дарах… — снова заговорил Вортиген.

— Верно, это так, — кивнул Вульфила — Я хочу их видеть.

— Ты их увидишь, если выглянешь вон в то окно: там стоят две сотни воинов, которых я привел под твои знамена. Все они отличные бойцы и умеют позаботиться о себе; они ничего не будут тебе стоить. Я бы хотел сам командовать ими, если ты пожелаешь дать мне какое-нибудь задание. И это только начало. Если тебе нужны еще солдаты, мой господин Одоакр готов прислать их в любое время.

— Должно быть, он очень боится этого маленького мальчика, — сказал Вортиген.

Вульфила промолчал и все так же неподвижно стоял перед троном, полагая, что старый тиран сейчас встанет и подойдет к окну, — но тот не двинулся с места.

— А другие дары?

— Другие? — Вульфилу на мгновение охватила неуверенность, но внезапно его глаза вспыхнули. — У меня есть еще один дар, — продолжил он, — однако это предмет в высшей степени необычный. Это предмет, за который богатейшие люди мира готовы были бы отдать все, что имеют, если бы только им удалось завладеть той вещью. Это самый драгоценный из всех существующих талисманов, и он принадлежал Юлию Цезарю, первому завоевателю Британии. Тому, кто им владеет, суждено вечно властвовать над этой землей и никогда не знать поражений.

Вортиген застыл на своем троне, напряженно вскинув голову. Он был бы похож на статую, если бы не почти незаметная дрожь его скрюченных рук. Вульфила понял, что его слова пробудили в тиране безграничную алчность.

— Дай мне взглянуть на него, — потребовал старик, и на этот раз в металлическом голосе отчетливо слышались властность и нетерпение.

— Он будет твоим, если ты поможешь мне поймать моих врагов и позволишь мне наказать их так, как они того заслуживают. Мне нужна голова мальчишки. Такими будут условия нашего договора.

Последовало долгое молчание, потом, наконец, Вортиген медленно кивнул.

— Я принимаю твое предложение, — сказал он. — И ради тебя самого надеюсь, что твой дар меня не разочарует. Человек, который привел тебя сюда, — командир моих саксонских войск. Ты можешь дать ему описание людей, которых ищешь, чтобы он мог передать его нашим шпионам, у которых везде есть глаза и уши.

Говоря это, старый тиран склонил голову к плечу таким усталым движением, словно собирался вот-вот умереть, и из-под золотой маски раздалось нечто вроде слабого шипения. Вульфила подумал, что разговор, видимо, окончен. Он поклонился и направился к двери.

— Погоди! — неожиданно остановил его металлический голос.

Варвар повернулся лицом к трону.

— Рим… ты когда-нибудь видел Рим?

— Да, — ответил Вульфила — Красоту этого города невозможно описать. Я был просто ошеломлен мраморными арками, высокими, как дома… на них стоят бронзовые колесницы, влекомые изумительные конями, сплошь позолоченными… и в колесницах стоят крылатые боги. Площади там окружены портиками с сотнями колонн, и каждая высечена из цельной глыбы камня, а некоторые из них такие же высокие, как башни на твоих стенах, и все раскрашены в самые яркие и красивые цвета. Храмы и базилики сплошь изукрашены картинами и мозаиками. Фонтаны изображают собой мифологические существа, изваянные из мрамора и отлитые из бронзы, а вода из них стекает в каменные бассейны — настолько большие, что в каждом из них могла бы поместиться добрая сотня человек. И еще есть в Риме одно строение… гигантское, окруженное прекрасными арками, их там сотни… там древние убивали христиан, отдавая их на съедение диким зверям. Это место называется Колизей, и он так велик, что в нем можно разместить весь твой замок.

Вульфила замолчал, потому что из-под маски вдруг послышалось мрачное шипение, полный страдания вздох, который варвар не посмел прервать; возможно, он случайно заставил тирана вспомнить так и не осуществившуюся мечту давно минувшей юности, а может быть, старика охватила душевная боль при мысли о величии, которого ему самому не суждено было достичь… боль души, заключенной в одряхлевшем, страдающем теле…

Вульфила вышел в коридор, аккуратно закрыл за собой дверь и вернулся к своим воинам. Он бросил проводнику кошель денег, сказав:

— Это то, что я тебе обещал. Ты свободен и можешь идти, куда угодно. Я узнал все, что хотел узнать.

Проводник взял деньги, на мгновенье благодарно склонил голову — и тут же пустил своего коня в галоп, чтобы как можно скорее очутиться подальше от этого мрачного места.

С этого дня Вульфила стал наиболее доверенным и злобным из головорезов Вортигена. Где бы ни возникал бунт, варвар мгновенно появлялся в тех местах во главе своих диких всадников, чтобы сеять ужас, смерть и разрушение, и действовал он со столь устрашающей быстротой, с такой яростной силой, что никто больше не смел и заикаться о свободе.

Никто не смел также доверить свои мысли друзьям или родным, да даже и наедине с собой, под защитой стен собственного дома, никто бы не решился высказать свои мысли, — а награды, сыпавшиеся на Вульфилу из рук тирана, все увеличивались, в соответствии с количеством награбленного варварами. Ведь они складывали свою добычу к ногам тирана…

Вульфила воплощал собой все то, чем не обладал более сам Вортиген: неистощимую энергию, силу и стремительную реакцию.

Этот варвар превратился в нечто вроде руки старика, распростертой над доминионом, и Вортигену даже не было надобности отдавать конкретные приказы: Вульфила их предвидел заранее и выполнял еще до того, как слышал от тирана, все так же восседавшего на троне в пустой комнате. И, тем не менее… тем не менее, в ледяных глазах варвара светилась некая тайна, злобный ум, заставлявший Вортигена бояться этого человека.

Он не верил внешней покорности этого загадочного воина, явившегося из-за моря, хотя, казалось, варвар не имел других желаний, кроме как отыскать пропавшего мальчишку, чтобы доставить его голову в Равенну.

Именно поэтому Вортиген решил однажды показать Вульфиле, что значит предать тирана. Вульфиле пришлось присутствовать на казни некоего подданного, чьим единственным проступком оказалось то, что он припрятал часть награбленного во время очередного налета на местных жителей.

У подножия одной из башен имелся внутренний двор, окруженный высокой каменной стеной; в этом дворе тиран держал своих огромных мастиффов.

Эти чудовищные звери часто использовались в сражениях. Кормление тварей давно уже было единственным развлечением Вортигена; дважды в день он бросал им куски мяса из окна, расположенного позади его трона.

И вот осужденного на казнь человека раздели догола — и на веревках медленно опустили во двор к собакам; мастиффов перед этим не кормили два дня. И псы мгновенно набросились на приговоренного, пожирая его заживо, начав с ног, как только смогли до них допрыгнуть…

Вопли несчастной жертвы смешались с яростным лаем и завыванием собак, обезумевших от запаха крови… Все эти звуки нарастали, пока не стали почти оглушительными, и никто, в ком сохранилась хоть капля человечности, не в силах был их выдержать. Однако Вульфила даже глазом не моргнул; он наслаждался чудовищным спектаклем, пока тот не закончился. Когда же варвар обернулся и посмотрел на Вортигена, тиран увидел в его глазах лишь сожаление по поводу того, что зрелище оказалось столь коротким, и все ту же ледяную ярость.

ГЛАВА 10

Весна уже вступала в свои права, и не растаявший снег теперь виднелся лишь на вершине MonsBadonicus, которую местные называли горой Бадон. Крестьяне, возвращавшиеся с полей, и пастухи, гнавшие стада с пастбищ, заметили пурпурного дракона, возникшего вдали, над старыми развалинами.

Они видели серебряную голову, сверкавшую над самой высокой башней заброшенной крепости, — и этот знак разбудил во многих душах почти забытые мечты о доблести и славе.

Амброзин, смешавшись с толпой на рынке, или бродя от фермы к ферме, прислушивался к разговорам и улавливал те беспокоящие чувства, что пробуждались в людях. Многие были встревожены символом, так внезапно появившимся из далекого, давно никем не упоминаемого прошлого, — однако никто не решался высказывать свои мысли вслух. Однажды, наблюдая за пастухом, замершим в созерцании римского штандарта, Амброзин прикинулся чужаком в этих краях и спросил:

— Что это за знамя? Зачем оно там стоит, над пустой крепостью?

Пастух посмотрел на него со странным выражением в глазах.

— Ты, должно быть, пришел издалека, — сказал он, — если не узнаешь этого стяга. Многие годы он был символом тех, кто давал защиту и свободу этой земле, был символом чести… Это знамя легендарной армии, двенадцатого легиона, легиона Дракона.

— Вообще-то я о нем слышал, — откликнулся Амброзии, — но я всегда думал, что это просто выдумка, сказка, что ее придумали для северных варваров, чтобы они пореже сюда заглядывали.

— Ты ошибаешься, — покачал головой пастух. — Этот легион действительно существовал, и человек, с которым ты говоришь сейчас, состоял в нем. В молодости, конечно.

— Ну, и что же случилось с этим легионом? — спросил старый друид. — Куда он подевался? Его разбили? Или вынудили сдаться?

— Нет, ни то, ни другое, — сказал пастух. — Нас предали. Мы вышли за Великую стену, преследуя банду скоттов, похитивших женщин в одной из наших деревень, а одного из вождей, наших союзников, оставили охранять проход в стене, где мы должны были пройти при возвращении. Но когда мы вернулись, преследуемые ордой разъяренных врагов, проход был загорожен, а наши бывшие союзники направили на нас оружие. Мы оказались в ловушке! Многим из нас пришлось вступить в битву, но другим удалось ускользнуть, поскольку внезапно поднялся густой туман и скрыл нас. Мы нашли безопасное место, потому что сумели пробраться через узкую долину, скрытую между высокими скалистыми стенами. И после этого решили разойтись и по одиночке вернуться домой. Предателя звали Вортиген, это нынешний тиран, который с тех пор угнетает всю страну и высасывает из нас кровь поборами, его прислужники грабят всех, и люди постоянно живут в страхе. Но мы, легионеры, с тех пор существуем незаметно, стыдясь самих себя, мы просто работаем и стараемся позабыть, кем были когда-то. И вот вдруг невесть откуда взялось это знамя, словно чудо, и напомнило нам: тот, кто боролся за свободу, не может умереть рабом.

— Расскажи мне, — продолжал спрашивать Амброзии, — кто посоветовал всем распустить легион? Кто посоветовал вам вернуться к своим семьям?

— Наш командир погиб в том бою. Так что совет дал его первый помощник, офицер Кустенин. Он был мудрым и храбрым человеком, и он хотел сделать так, чтобы нам было лучше. Его жена тогда как раз родила девочку, чудесную, как бутон розы, и, наверное, в тот момент Кустенину жизнь казалась слишком дорогим даром. Да и все мы думали о своих женах, детях, о своих домах. Мы тогда не понимали, что если бы держались вместе, под этим знаменем, мы смогли бы куда лучше защитить все то, что нам так дорого…

Амброзину хотелось продолжить разговор, но пастух замолчал, не в силах справиться с нахлынувшими на него чувствами. У него перехватило горло, и он просто молча смотрел на штандарт, развевающийся в солнечных лучах… а потом повернулся и ушел.

Старый наставник, пораженный услышанным, несколько раз после этого приходил к Кустенину и пытался обсудить с ним все, однако тщетно. Бросить вызов силам Вортигена при тех условиях, что сложились в стране, было равносильно самоубийству. Та видимость свободы, которой пользовались люди Кустенина, похоже, вполне его устраивала, — особенно по сравнению с безумным риском восстания. Одна лишь мысль о бунте приводила Кустенина в ужас, и он даже ни разу не приехал в старую крепость, чтобы познакомиться со всеми, кто там поселился.

Карветия оставалась единственным городом во владениях Вортигена, до сих пор наслаждавшимся небольшими вольностями, — но лишь потому, что тиран нуждался в ее рынках и океанских портах. Кое-какие товары по-прежнему приходили из-за моря, а с ними и новости о дальних землях, — и морские торговцы служили городу своего рода защитой от мечей наемников Вортигена.

А в крепости тем временем шел ремонт укреплений, перестройка башен и бастионов; воины заделывали бреши в крепостном валу, выравнивали аппарели, ставили частокол из закаленных в огне кольев. Батиат вспомнил, что прежде был кузнецом, и его молот неустанно стучал по наковальне. Ватрен, Деметр и Оросий привели в порядок жилые помещения, конюшни, хлебопекарную печь и мельницу, а Ливия радовала всех, подавая к столу горячий, душистый хлеб и чаши теплого молока.

Один лишь Аврелий, несмотря на то, что в первые дни горел энтузиазмом, становился все более унылым и задумчивым. Он каждую ночь подолгу бродил по бастионам, с оружием в руках, всматриваясь в темноту, — как будто ждал врага, который и не думал являться, но который, тем не менее, заставлял Аврелия чувствовать себя неуверенным и бессильным; он ждал некоего признака, который напомнил бы ему о самом себе… призрака, похожего на самого легионера: то ли труса, то ли, еще хуже того, предателя.

И еще Аврелий размышлял над организацией защиты, разрабатывал стратегию.

Когда может начаться осада? Когда на горизонте появятся орды всадников? Когда под этим синим небом грянет момент истины? И кто на этот раз откроет двери врагу? кто может оказаться волком в овечьей шкуре?..

Амброзин понимал мысли Аврелия, чувствовал боль настолько сильную, что даже Ливии не удавалось ее смягчить. Старый наставник прекрасно понимал, что близится время столкновения с врагом, что рука судьбы дотянется до них… судьбы, до сих пор насмехавшейся над Аврелием… и как раз в тот момент, когда Амброзин обдумывал наилучший способ действий, появился Кустенин на своем белом жеребце. Он принес печальные новости: Вортиген приказал, наконец, распустить последний сенат в течение месяца. Люди должны отказаться от древней системы правления магистратов, а в городе будет размещен воинский гарнизон, состоящий из свирепых наемников с континента.

— Может, ты и прав, Мирдин, — задумчиво сказал Кустенин. — Настоящая свобода — только та, которую завоевывают потом и кровью… но теперь уже слишком поздно.

— Неправда, — возразил Амброзин. — А почему — ты узнаешь, если придешь завтра утром на заседание сената.

Кустенин покачал головой с таким видом, как будто в жизни не слыхал подобной ерунды, — и сразу вскочил в седло и умчался к городу через пустынную равнину.

На следующее утро, еще до рассвета, Амброзин разбудил Ромула, чтобы вместе с ним отправиться в город.

— Куда вы собрались? — спросил Аврелий.

— В Карветию, — ответил старый наставник. — В сенат, а может быть, на рыночную площадь, — если будет необходимо, я прямо там соберу народ.

— Я пойду с вами.

— Нет, твое место здесь, во главе твоих людей. Не теряй веры, — добавил Амброзин.

Он взял свой посох паломника и они с мальчиком пошли к Карветии по тропе, вившейся через луг, вдоль берега озера.

Карветия до сих пор выглядела как настоящий город римлян: над ее стенами, сложенными из прямоугольных камней, высились сторожевые башни, ее здания обладали римской архитектурой, улицы были прямыми, а люди говорили на латыни и придерживались обычаев предков. Амброзин ненадолго остановился перед сенатом, куда уже собирались на заседание народные представители. И многие горожане тоже желали присутствовать там, но они пока что толпились перед закрытой дверью атриума.

Но вот, наконец, все разместились внутри, заседание началось. Первым взял слово человек суровой внешности, одетый очень просто; весь его вид производил впечатление честности и уверенности в себе. И, должно быть, он пользовался большим уважением, потому что шепот мгновенно стих, стоило ему открыть рот.

— Сенат и народ Карветии! — сказал он. — Наше положение становится просто невыносимым. Тиран пригласил новых наемников, которые отличаются невиданной жестокостью и дикостью, — под тем предлогом, что народ городов, до сих пор имеющих собственное управление, нуждается в защите. И он готов уничтожить последний символ свободного волеизъявления граждан Британии — наш сенат! — Гул испуганных голосов прокатился по рядам сенаторов и слушателей, заполнивших атриум. — Что мы должны делать? — продолжил оратор. — Склонить головы, как мы делали это до сих пор? Смириться с новыми унижениями и новым стыдом, позволить им растоптать наши права и наше достоинство, осквернить наши дома, позволить их грязным рукам коснуться наших жен и дочерей?

— К несчастью, у нас нет выбора, — сказал один из сенаторов. — Сопротивление Вортигену будет означать смерть для всех нас.

— Это правда! — воскликнул другой. — Нам не выстоять против его ярости. Он просто сметет нас с дороги. А если мы подчинимся, то, по крайней мере, сможем попытаться сохранить хотя бы некоторые из наших преимуществ.

Амброзин быстро вышел вперед, ведя за собой Ромула.

— Могу ли я попросить слова, благородные сенаторы?

— Кто ты таков? — спросил председатель. — Кто ты таков, чтобы вмешиваться в наше собрание?

Амброзин обнажил голову и вышел в самую середину зала, заставив Ромула придвинуться поближе, поскольку чувствовал, что мальчику не хочется оказываться на виду.

— Мое имя — Мирдин Эмрис, — начал старый наставник. — Я — друид из священного леса Глева, и я римский гражданин по имени Меридий Амброзин — с тех пор, как на этих землях установилась власть закона Рима. Много лет назад вы послали меня в Италию с особой миссией: просить императора о помощи, надеясь, что я вернусь с армией, которая сумеет восстановить порядок и благополучие в этих страдающих землях, так же, как в славные времена святого Германа, героя, присланного к нам Атисом, последним и самым доблестным римским солдатом.

Изумление, вызванное у всех присутствующим внезапным появлением и неожиданными словами Амброзина, заставило всех молчать, прислушиваясь. И Амброзин продолжил:

— Я потерпел неудачу в той миссии. Я потерял спутников во время нашего путешествия, а потом долго страдал от голода, холода, болезней и нападений. Это просто чудо, что я остался в живых. А потом я день за днем сидел во дворе императорского дворца в Равенне, моля выслушать меня. Но все было тщетно. Меня так и не принял тогдашний император, бесхребетный человек, полностью подпавший под влияние своих советников-варваров. Но теперь я вернулся. Пусть поздно, это правда… зато не один. Не с пустыми руками! — Амброзин сделал небольшую паузу, потом продолжил торжественно: — Всем вам, я уверен, известно пророчество оракула, возвестившее о приходе некоего юного человека с чистым сердцем, который принесет меч правосудия в эти земли и вернет им утраченную свободу. И я привел к вам этого юного человека, благородные сенаторы! — повысил голос старый друид. — Перед вами — Ромул Август Цезарь, последний римский император!

Его слова были встречены глубочайшим молчанием, а потом вокруг зажужжали голоса, становившиеся все громче и громче. Одних явно поразило заявление старика, другие, опомнившись, засмеялись над неожиданным оратором.

— А где же его чудесный меч? — спросил один из сенаторов, перекрывая шум голосов.

— А где легионы этого новоявленного Цезаря? — спросил другой. — Ты вообще имеешь представление о том, какую армию содержит Вортиген? Представляешь ты это или нет?

Амброзин заколебался, задетый их словами. Но тут же заговорил снова:

— Двенадцатый легион Дракона сейчас восстанавливается. Император будет представлен солдатам, у которых, я уверен, найдутся сила и желание сражаться с отвратительной тиранией.

По залу сената разнесся оглушительный хохот, на место ораторов вышел третий сенатор.

— Ты слишком долго отсутствовал, Мирдин, — сказал он, называя старика его кельтским именем. — Этот легион давным-давно распущен. Никому и в голову не придет снова браться за оружие.

Все снова засмеялись, и Ромул почувствовал, как его окатывают волны язвительности и презрения, но не двинулся с места. Он просто прикрыл лицо руками и замер в середине зала. И вот шум насмешек постепенно затих… теперь лишь смущенное, пристыженное бормотание разносилось по залу сената.

Амброзин положил руку на плечо мальчика и снова заговорил, возмущенный и обозленный.

— Да, смейтесь, благородные сенаторы! Насмехайтесь над бедным мальчиком. Он не в состоянии защищаться, он не может ответить на ваши глупые оскорбления. Он видел, как его родители были безжалостно убиты варварами, его преследуют, желая убить, за ним гонятся, как за диким зверем — все варвары боятся его и хотят его смерти. Он, выросший в роскоши императорского дворца, теперь вынужден довольствоваться жалким убежищем. Но он — настоящий герой. Он таит в своем сердце боль, отчаяние и страх, неведомые мальчикам его лет, но он выдерживает все с силой и достоинством древних героев Римской Республики. А где ваша гордость, сенаторы Карветии? Где ваше достоинство? Вы заслужили тиранию Вортигена. Вы получили именно то, чего достойны, потому что в ваших телах — души рабов! Этот мальчик потерял все, кроме жизни и чести. И переносит страдания с истинно царским величием Я привел его сюда, чтобы вы увидели последнее семя умирающего дерева, которое может еще прорасти в гибнущем мире, — но я нашел здесь гнилую и бесплодную почву. И правильно, что вы отвергли его, — потому что вы его не заслуживаете. Нет! Вы заслуживаете только презрения любого человека, обладающего чувством чести!

Амброзин закончил свою горячую речь в мертвой тишине. Как будто тяжкий свинцовый груз упал на смущенное и растерянное собрание. Старый наставник в знак презрения плюнул на пол, а потом взял Ромула за руку и с величавым видом увел мальчика прочь, хотя несколько неуверенных голосов пытались остановить его. Когда старик и мальчик вышли, в сенате сразу же разгорелся горячий спор, перешедший в громогласный скандал, — но один из сенаторов не принял в нем участия. Он поспешил к боковой двери и выскользнул из здания. Сев в ожидавший его экипаж, он приказал трогаться с места.

— В Кастра Ветера! — сказал он. — В замок Вортигена, быстро!

Амброзин, разъяренный оскорбительным поведением сенаторов, вышел на площадь. Он изо всех сил старался ободрить Ромула, помочь мальчику справиться с пережитым, — как вдруг его схватили за руку.

— Мирдин!

— Кустенин! — воскликнул Амброзин. — Бог мой, какой стыд! Ты видел, что там случилось? Ты был в сенате?

Кустенин опустил голову.

—Да, я там был. Ты понимаешь теперь, почему я говорил, что уже слишком поздно? Вортиген подкупил большинство сенаторов. И он без труда заставит их разбежаться, не встретив ни малейшего сопротивления.

Амброзин торжественно покачал головой.

— Я должен поговорить с тобой, — заявил он. — Я должен поговорить с тобой весьма обстоятельно, но сейчас я не могу здесь задерживаться. Мне надо отвести мальчика домой… Идем, Ромул, нам пора. — Он оглянулся — но Ромула рядом не было. — Ох, великие боги, где он? Где мальчик? — в ужасе воскликнул старый друид.

Тут к нему подошла Эгерия.

— Не тревожься, — с улыбкой сказала женщина. — Он вон там, у моря, посмотри. С ним наша дочка, Игрейна.

Амброзин испустил вздох облегчения.

— Дай им немножко поговорить друг с другом, — попросила Эгерия. — Молодые люди нуждаются в обществе молодых. Скажи, правда ли то, что я только что слышала от людей? От тех, что вышли из сената Я просто собственным ушам поверить не могу. Куда подевалось их чувство достоинства? Или, по крайней мере желание скрыть собственную трусость?

Амброзин только кивнул в ответ, и его взгляд при этом не отрывался от мальчика, сидевшего на берегу моря.

Ромул молча следил за волнами, лизавшими гальку на берегу, и уже не мог сдержать рыданий, сотрясавших его грудь.

— Как тебя зовут? — раздался за его спиной нежный голос — Почему ты плачешь?

Несмотря на то, что голосок девочки звучал мягко и заботливо, Ромула охватило раздражение, — но потом его щеки коснулась рука, легкая, как крылышко бабочки, и ему стало немного легче.

Мальчик ответил не оборачиваясь, потому что не хотел видеть лицо девочки… он вдруг подумал, что оно окажется совсем не похожим на то, что он почему-то себе представил.

— Я плачу потому, что потерял все: родителей, дом, свою страну… потому что я могу потерять тех последних друзей, что у меня остались, а может быть, и собственное имя, и свободу. Я плачу потому, что для меня нет покоя на этой земле.

Слова оказались явно не слишком понятными для девочки, и потому она весьма мудро промолчала в ответ; но ее пальцы продолжали ласкать волосы и щеку Ромула, пока малышка не поняла, что он, наконец, успокоился. Тогда она сказала:

— Меня зовут Игрейна, мне двенадцать лет. Могу я посидеть с тобой немножко?

Ромул кивнул, вытер слезы рукавом, и девочка опустилась перед ним на корточки. Ромул взглянул на нее. Лицо у девочки было таким же нежным и добрым, как голос и руки. Он увидел повлажневшие голубые глаза и тонкие, необычайно красивые черты… и копну огненно-красных волос, растрепанных морским ветерком. Пряди то и дело падали на чистый лоб и сверкающие глаза. Сердце Ромула громко стукнуло, в груди поднялась волна жара Он никогда прежде не испытывал подобных чувств. Во взгляде девочки светились тепло и покой… возможно, жизнь готова была преподнести Ромулу приятный сюрприз. Он хотел что-то сказать, хотел выразить девочке свою признательность, — но как раз в этот момент услышал позади шаги Амброзина и кого-то еще.

— Где вы будете ночевать? — спросил Кустенин.

— В крепости, — ответил старый наставник. Кустенин, похоже, встревожился.

— Поосторожнее, Мирдин! Кто-то может обратить внимание на твои слова

— Я как раз на это и надеюсь, — возразил Амброзин, однако он понял суть предостережения Кустенина и испугался за мальчика

— Идем, Игрейна, — позвала Эгерия. — Нам до вечера нужно еще закончить множество домашних дел.

Девочка неохотно поднялась и последовала за матерью, но то и дело оборачивалась, чтобы еще раз посмотреть на молодого иностранца, так непохожего на всех тех мальчиков, что она знала. Его лицо заливала бледность, но черты и голос выражали необычайное благородство. А сила его слов подчеркивалась грустным выражением глаз. Кустенин тоже покинул Амброзина и Ромула, поспешив за своей семьей.

Эгерия отправила дочь вперед, а сама заговорила с мужем.

— Это ведь именно они подняли знамя Дракона на старой крепости, правда?

— Да, — ответил Кустенин. — Но это полное безрассудство… а сегодня Мирдин еще и заявил, что легион создается заново, хотя на самом деле там всего шесть или семь солдат. Более того, он открыл сенаторам имя мальчика. Ты можешь в такое поверить?

— Даже и представить не могу, как они на это откликнулись, — покачала головой Эгерия. — Но ведь знамя развевается над фортом, и оно порождает слухи, пробуждает надежды и ожидания. Люди говорят, что кое у кого припрятано оружие, закопано в земле, оно лежит там уже много лет. И я слышала, что множество молодых парней хотели бы присоединиться к тем иностранцам. И еще поговаривают о странных огнях, что якобы вспыхивают по ночам на бастионах, и что в горах то и дело звучит непонятный гром. Я беспокоюсь. Я боюсь, что та видимость мира, тот ненадежный приют, что мы имеем, разлетится вдребезги, что вот-вот начнутся бунты, сражения, польется кровь…

— Нет, Эгерия, там ведь всего лишь кучка беглецов, старый мистик-мечтатель да мальчишка, — ответил Кустенин. И в последний раз оглянулся на своего друга, возникшего после многих лет отсутствия, как по волшебству.

Старик и мальчик стояли на берегу бок о бок. Они молча смотрели на волны, бившиеся у подножия утеса, кипевшие белой пеной…

На следующий день, ближе к вечеру, карета сенатора вкатилась в ворота Кастра Ветера. Его допустили к Вортигену, но сначала сенатору пришлось подвергнуться тщательной проверке, проведенной варваром Вульфилой.

Вульфила уже полностью завоевал доверие своего хозяина. Когда варвар услышал, с какой новостью явился гость, его уродливые черты исказились еще сильнее, отражая довольство.

— Иди за мной, — сказал он сенатору. — Ты должен подробно рассказать обо всем нашему властителю. Он будет весьма тебе благодарен.

И повел доносчика в замок, к обители Вортигена.

Старик принял сенатора, сидя все на том же троне; его золотая маска была единственным светлым пятном в полутьме сгущавшихся сумерек.

— Говори, — приказал Вульфила, и сенатор заговорил.

— Благородный Вортиген, — сказал он. — Вчера в сенате Карветии некий человек осмелился публично выступить против тебя; он назвал тебя тираном и подстрекал народ к бунту. Он заявил, что кто-то воссоздал какой-то старый, давно распущенный и забытый легион, и представил всем неизвестного мальчишку, утверждая, что это самый настоящий император…

— Это они, — перебил его Вульфила. — Можно в этом не сомневаться. Старик бредит пророчеством, в котором говорится о юном правителе, явившемся из-за моря. Он может стать для тебя настоящей угрозой, поверь. Он вовсе не безумен, как можно подумать, глядя на него. Совсем наоборот, он чрезвычайно умен, и он вполне может сыграть на суеверии и на тоске старых римских аристократов по ушедшему прошлому. Его цель совершенно очевидна: он хочет сделать из этого маленького самозванца некий символ и использовать его против тебя.

Вортиген взмахнул тощей рукой, отпуская доносчика, и сенатор тут же принялся пятиться, неустанно кланяясь, пока не исчез за дверью, в которую вошел.

— Ну, и что ты предлагаешь? — спросил тиран Вульфилу.

— Предоставь мне свободу действий. Позволь мне уехать отсюда с моими людьми, с теми, на кого я могу положиться. Я знаю этих ублюдков, поверь мне; я найду их, где бы они ни прятались. Я принесу тебе шкуру старика, а себе оставлю голову мальчишки.

Вортиген попытался выпрямиться.

— Меня интересует вовсе не шкура старика. У нас с тобой было другой уговор.

Вульфила вздрогнул. В этот самый момент судьба предлагала ему бесценную возможность: все детали его замысла легли на свои места. Ему нужно было сделать лишь последний рывок, и перед ним могло открыться блестящее будущее, беспредельная власть. Он ответил, стараясь скрыть свое возбуждение:

— Ты прав, Вортиген! Я так обрадовался тому, что мои долгие поиски вот-вот завершатся, что на мгновение забыл о собственном обещании. Наш уговор! Ты позволишь мне снести мальчишке голову и дашь возможность уничтожить всех тех мерзких дезертиров, что защищают его, — а я отплачу тебе обещанным даром.

— Вижу, ты просто читаешь мои мысли, как всегда, Вульфила. Итак, ты принесешь сюда тот дар, которого я так долго дожидался. Но сначала ты должен мне кое-что объяснить.

— Спрашивай.

— Нет ли среди тех людей, которых ты так страстно желаешь уничтожить, того, который рассек твое лицо?

Вульфила опустил глаза, чтобы скрыть яростный огонь, вспыхнувший в них, и у него само собой вырвалось:

— Да, это так. Ты угадал.

Тиран не скрывал своего удовлетворения. Он еще раз продемонстрировал превосходство своей золотой маски над уродливой маской плоти, из-за которой смотрел на него нынешний слуга и возможный противник, — потому что шрамы Вульфилы были делом рук человеческих, а язвы, разъедавшие лицо тирана, не могли быть ничем иным, кроме дела рук самого Господа.

— Я жду, — сказал Вортиген, и эти слова прозвучали из-за золотого укрытия гулко и весомо, как голос высшего судьи.

Вульфила тут же вызвал одного из своих воинов и приказал ему немедленно принести упомянутый предмет. Варвар вскоре вернулся, неся длинный, узкий футляр из дубовых дощечек, обитый гвоздями с блестящими шляпками, и положил его у ног Вульфилы.

Вульфила жестом отпустил воина и подошел ближе к трону, чтобы на глазах Вотиргена открыть драгоценный ларец с обещанным даром.

Он поднял взгляд на загадочную маску, нависавшую над ним, — и в это мгновение понял, что готов биться об заклад на что угодно, утверждая, что заметил в глазах старика необъятную алчность.

— Вот он, мой дар, господин, — сказал Вульфила, поднимая крышку ларца. — Это меч, выкованный калибанами для Юлия Цезаря, первого воина мира, завоевателя Британии. Он твой!

Вортиген не смог устоять перед завораживающим оружием. Он протянул руку, шипя:

— Дай его мне! Дай его мне!..

— Сию минуту, господин, — ответил Вульфила, и во взгляде варвара старик прочитал — слишком поздно — собственную судьбу. Он хотел закричать, но меч уже вонзился в его грудь, пройдя точно сквозь сердце и пригвоздив старое тело к спинке трона. И старый тиран обвис, даже не охнув, и струйка крови стекла из-под его золотой маски — единственный признак жизни на неподвижном металлическом лице.

Вульфила выдернул меч из мертвого тела и сорвал с Вортигена маску, под которой скрывалась кровавая бесформенная масса.

Потом варвар надрезал по кругу кожу на голове убитого и одним движением сорвал скальп с белыми длинными волосами.

Тело, легкое, как пустая оболочка личинки, он отнес к окну за троном и выбросил во внутренний двор. Вой и визг голодных мастиффов мгновенно разнесся над замком, похожий на вой демонов подземного ада. Но в следующее мгновение вой превратился в низкий жадный рык… и псы продолжали рычать, пожирая тело своего хозяина.

Вульфила надел на лицо золотую маску, а на голову натянул скальп Вортигена с гривой белых волос. И, схватив сверкающий меч, в таком виде предстал перед своими воинами, — подобный демону, с висками, перепачканными запекшейся кровью. Варвары уже сидели на конях в большом дворе замка; они уставились на Вульфилу, онемев от изумления, а он прыгнул в седло и дал шпоры своему жеребцу, крича;

— В Карветию!

ГЛАВА 11

Два дня спустя некий всадник ворвался на полном ходу во двор виллы Кустенина, принеся невероятные новости. Это был один из тех немногих шпионов Кустенина, что еще оставались в Кастра Ветера, — с их помощью удавалось избегать опустошительных налетов наемников тирана.

— Все говорили, что Вортиген заключил договор с самим дьяволом! — задыхаясь, говорил этот человек. — И так оно и оказалось! Сатана вселился в его плоть, вернул ему силу и ярость молодости, но его злобность возросла до невообразимых пределов!

— Что ты такое говоришь? Ты что, потерял рассудок? — воскликнул Кустенин, хватая мужчину за плечи и встряхивая изо всех сил, словно надеялся заставить говорить здраво.

— Нет, господин, я не сошел с ума, все это чистая правда! И если ты лелеял надежду на то, что он вот-вот протянет ноги, то ты здорово ошибался. Он как будто… как будто воскрес! Говорю тебе, он одержим дьяволом! Я это видел собственными глазами. Он выглядел, как видение ада, с золотой маской на лице… а по вискам вместо пота стекала кровь! Голос гремел, как гром, такого голоса никто прежде не слышал, а меч! В его руке был меч настолько прекрасный, что я такого и вообразить бы не смог! Острый, как бритва, и отражающий свет факелов, как стекло… а рукоятка — в виде золотой орлиной головы. Только архангел Михаил мог бы владеть таким мечом. Или сам Сатана.

— Послушай, постарайся успокоиться, — настаивал Кустенин. — У тебя горячка!

— Да нет же, поверь, все так, как я говорю! Он умчался куда-то во главе двух сотен вооруженных всадников, тех самых, что с недавних пор сеют вокруг ужас… они грабят, жгут, уничтожают все, что им попадется на глаза, да с такой яростью, какой в мире не видано. Я скакал сюда без остановки. Я срезал путь, проехав через лес Гован, не отдыхал ни днем, ни ночью, только менял лошадей на наших подставах. Я сам слышал, как он кричал: «В Карветию!» Ему понадобится не больше двух дней, чтобы добраться до вас.

— В Карветию… нет, это невозможно! Зачем ему мчаться сюда? Он никогда не замахивался на этот город; мы нужны ему, и, кроме того, почти все влиятельные люди здесь все равно уже подчинены ему, куплены им… Нет, в этом нет смысла, никакого смысла! — Кустенин на несколько минут замолчал, уйдя в раздумья, потом сказал: — Послушай… я знаю, что ты страшно устал, но я должен попросить тебя еще об одной услуге. Отправляйся к старому римскому причалу и найди Орибаса, рыбака. Он из моих людей. Скажи ему, чтобы он был готово отплыть завтра на рассвете, с запасом воды и пищи на борту, и пусть вообще возьмет с собой все, что сможет. Поспеши!

Человек снова вскочил на коня и умчался прочь, а Кустенин поднялся наверх, чтобы предупредить жену.

— Боюсь, я получил дурные новости, — сказал он. — Вортиген со своими людьми направляются к нашему городу, и, пожалуй, у нашего друга Мирдина могут быть серьезные неприятности. Я должен предостеречь его. Может быть, виной тому его речь в сенате, может, именно она заставила Вортигена пуститься в этот поход, — но я не могу допустить, чтобы старый лунатик погиб вместе с мальчиком и со всеми своими друзьями… хотя они, пожалуй, такие же сумасшедшие, как и он, раз уж притащились сюда следом за ним из Италии.

— Скоро стемнеет, — заметила Эгерия. — Не опасно ли сейчас отправляться в путь?

—Я должен это сделать, иначе мне будет просто не заснуть ночью.

— Папа, а можно мне поехать с тобой? — попросила Игрейна. — Пожалуйста, разреши!

— Даже не думай об этом! — испугалась Эгерия. — У тебя еще будет возможность повидаться с тем юным римлянином.

Игрейна вспыхнула и быстро вышла из комнаты.

Эгерия вздохнула, провожая мужа до двери. И долго стояла на пороге, прислушиваясь к звуку его шагов, пока он спускался по лестнице и пересекал двор.

Кустенин зашел в конюшню и оседлал своего белого жеребца, самого быстрого из всех его коней. Он вскочил в седло, и слуги распахнули перед ним ворота. В красноватом свете сумерек Кустенин помчался через равнину.

Старая крепость на вершине холма была видна издали. Она возвышалась над долиной и озером. Взгляд Кустенина сразу же остановился на знамени, укрепленном на самой высокой башне: дракон древнего сарматского полка, некогда охранявшего Великую стену… а позже этот дракон стал знаменем его легиона Струйки дыма свидетельствовали о том, что за старыми стенами таилась жизнь; а когда Кустенин подъехал к воротам, они открылись. Он спрыгнул на землю и тут же попал в горячие объятия Амброзина, который поспешил представить прибывшего.

— Ромул, ты уже знаком с моим старым другом. А остальным сообщаю: перед вами Кустенин, которого римляне называли Константином, наш duxbellorum и magister mдitum, самый замечательный человек в Британии. Надеюсь, он погостит у нас какое-то время.

Над большим очагом жарилась косуля, мужчины отрезали мечами куски мяса по мере того, как оно поспевало. Лук и колчан со стрелами все еще висели на плече Ливии, подстрелившей эту дичь. Все выглядели веселыми и бодрыми, и сердце Кустенина замерло при мысли о том, что он должен сообщить этим людям.

— Садись, — пригласил его Амброзии. — Поешь с нами!

— Нет времени, — ответил Кустенин. — Вы должны сейчас же покинуть это место. Мне только что сообщили, что Вортиген направляется к Карветии во главе двух сотен бешеных варваров-наемников, в полном боевом снаряжении. Они, скорее всего, будут здесь уже завтра к вечеру.

— Вортиген? — недоверчиво переспросил ошеломленный Амброзин. — Но он слишком стар! Он не сможет усидеть в седле, даже если его привязать к спине лошади!

— Да, я знаю. Мне и самому трудно было поверить в это, но из замка Вортигена нарочно прискакал один из моих шпионов. Он едва дышал, он мчался день и ночь, чтобы предупредить меня. И он утверждает, что тиран заключил договор с самим дьяволом. Сатана вселился в его старое тело, вернув ему силу и бешеную энергию молодости, да еще и даровал Вортигену какой-то особый меч, лучше которого нет в мире.

Аврелий придвинулся поближе.

— Да почему твой человек решил, что это был Вортиген?

— Потому что на нем была золотая маска, которую он не снимает вот уже десять с лишним лет, и у него были длинные белые волосы, спадавшие на плечи… но голос у него был как у молодого человека.

— Ты что-то сказал о мече… — продолжил Аврелий.

— Да, верно. Мой человек хорошо рассмотрел этот меч. У него лезвие острое, как бритва, он сверкает, как стекло, и у него золотая рукоятка в виде орлиной головы…

Аврелий побледнел.

— Всемогущие боги! — воскликнул он. — Это не Вортиген, это Вульфила! И он ищет нас!

Все разом испуганно вскрикнули.

— Ну, кто бы это ни был, — возразил Кустенин, — вам надо отсюда убираться. Ему понадобится никак не больше двух дней, чтобы добраться сюда. Послушайте, что я вам скажу. Завтра утром, на рассвете, я намерен отправить свою семью в безопасное место, на лодке… она увезет их в Ирландию. Там найдется место еще для двух или трех человек. Думаю, это будут Мирдин и мальчик, и еще вот эта девушка, я полагаю… Но это, к сожалению, все, что я могу для вас сделать.

Аврелий глубоко вздохнул, и его сверкающий взгляд остановился на Амброзине.

— Наверное, твой друг прав, — сказал легионер. — Это было бы самым мудрым решением. Мы не можем убегать от него вечно. Мы и так забрались уже на самый край света. Так что у нас не остается выбора. Придется нам разделиться. Если мы останемся здесь все вместе, это только привлечет к нам всех наших врагов. Ты должен уехать, Амброзин, уехать с мальчиком, и Ливия тоже… я прошу вас об этом. Спасайтесь. Ничто больше не защитит Ромула.

Ромул посмотрел на Аврелия так, словно не верил собственным ушам; глаза мальчика наполнились слезами. Но тут возмутился Амброзин:

— Нет! — воскликнул он. — Наше дело не может кончиться вот таким образом! Пророчество говорит чистую правду, я в этом абсолютно уверен! Мы должны остаться здесь, любой ценой!

Ливия переглянулась с Аврелием, потом повернулась к старому наставнику.

— Ты должен посмотреть в лицо фактам, — сказала девушка. — Ты должен осознать печальную реальность, перед которой мы очутились. Если мы останемся здесь, мы все погибнем, и он погибнет вместе с нами. — Потом Ливия обернулась к остальным — Ты, Ватрен, что думаешь обо всем этом?

— Думаю, ты права. И нет смысла сопротивляться очевидному. Надо просто отправить мальчика и его воспитателя в безопасное место. А мы сумеем постоять за себя.

— Оросий? Деметр?

Оба молча кивнули.

— Батиат?

Огромный эфиоп как-то растерянно огляделся по сторонам, как будто не в силах поверить, что их страшное и прекрасное приключение подходит к концу, что эта большая семья — единственная семья, какая только у него была в жизни, — вот-вот развалится. Он опустил голову, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы, и остальные восприняли его жест как знак одобрения.

— Ну что ж, тогда, можно считать, все решено, — сделала вывод Ливия. — А теперь давайте постараемся отдохнуть. Каждому из нас завтра утром предстоит отправиться в трудный путь, независимо от того, какое направление мы выберем.

Кустенин встал, чтобы отправиться домой.

— Помните, — сказал он. — На старом римском причале, на рассвете. Надеюсь, отдых поможет вам принять правильное решение.

Он взял лошадь за уздечку.

— Подожди, — остановил его Аврелий.

Он поднялся на стену и снял знамя. Тщательно свернув штандарт, он протянул его Кустенину.

— Сохрани это, его нельзя оставлять на поругание.

Кустенин взял знамя, вскочил в седло и помчался к городу. Амброзин печально наблюдал за церемонией, потом положил руку на плечо Ромула и привлек мальчика к себе, словно желая защитить его от холода, поднимавшегося из глубины сердца.

Аврелий ушел в сторону, борясь с переполнившими его чувствами, и Ливия пошла следом за ним. Она нашла легионера в тени под лестницей, ведшей на сторожевую галерею стены, и горячо поцеловала в губы.

— Бессмысленно бороться с неизбежным; судьба сама все решила за нас, она не позволяет нам выйти за определенные границы… Давай вернемся в Италию; мы найдем корабль, который довезет нас до Средиземноморья. Мы можем поехать в Венецию…

Аврелий поверх головы девушки посмотрел на Ромула и закусил губы. Ромул сидел рядом с Амброзином, и старик крепко обнимал мальчика, укрыв своим плащом.

— Может быть, мы еще встретимся с ними… кто знает? — сказала Ливия, отвечая на собственные мысли. — Sedprimumvivere; жизнь решат сама. Ты согласен? — И Ливия крепко обняла Аврелия.

Аврелий отшатнулся.

— Ты ведь сама не веришь тому, что говоришь, а? Разве ты не понимаешь, что я люблю этого мальчика, словно родного сына, которого у меня никогда не было? Разве ты не понимаешь, что для меня вернуться в твою лагуну — все равно, что погрузиться в море пламени? Пламени угасшей памяти, пламени стыда… Оставь меня одного, прошу! Просто оставь меня одного.

Ливия, всхлипнув, ушла и спряталась где-то в крепости.

Аврелий снова поднялся на бастион и встал возле одной из сторожевых башен, прислонившись к ней спиной. Ночь стояла тихая и ясная, по-весеннему теплая, но сердце Аврелия сжимал холод отчаяния. Ему хотелось вовсе не существовать на этом свете, никогда не рождаться. Долго-долго стоял легионер на бастионе, погруженный в свои мысли, — уже и луна поднялась над склонами горы Бадон, посеребрив долину… Вдруг кто-то прикоснулся к руке Аврелия. Он вздрогнул, увидев перед собой Амброзина. Как он сумел подняться по скрипучей деревянной лестнице, не издав ни звука? Аврелий оглянулся по сторонам, словно ожидая, что где-то поблизости затаился призрак.

— Амброзин… чего тебе нужно?

— Идем со мной, время пришло.

— Куда?

— Искать нашу правду.

Аврелий покачал головой.

— Нет, оставь меня одного. Нам завтра предстоит долгий путь.

Амброзин потянул легионера за плащ.

— Ты пойдешь со мной, и немедленно!

Аврелий неохотно отошел от башни.

— Хорошо, пусть так. Но потом ты оставишь меня в покое.

Амброзин спустился со стены и вышел из крепости, быстрым шагом направившись к огромному круглому камню, возле которого стояли четыре монолита, на фоне лунного света похожие на молчаливых великанов. Дойдя до камня, Амброзин жестом приказал Аврелию сесть на него; легионер повиновался, словно его подталкивала какая-то невидимая сила. Старый друид налил в чашку какой-то жидкости и протянул Аврелию.

— Выпей, — коротко сказал он.

— Что это такое? — удивленно спросил Аврелий. — Дорога в ад… если ты к этому готов.

Аврелий посмотрел в глаза старика, в его расширенные зрачки, — и ему показалось, будто его затягивает в темный водоворот. Он механическим жестом протянул руку, взял чашку и одним глотком выпил все ее содержимое.

Амброзин положил руку на голову Аврелия. Его пальцы показались легионеру острыми когтями, пронзившими кожу и череп. Он закричал от острой, невыносимой боли, — но это было похоже на крик во сне: он открывал рот, но наружу не вырывалось ни единого звука, а боль оставалась внутри, словно лев в клетке, рвущийся на свободу… Потом пальцы погрузились в его мозг, и голос друида прогремел:

— Впусти меня! Впусти меня!

Голос громыхал, шипел, визжал…

И этот голос отыскал некий путь, и ум Аврелия взорвался в вопле агонии… а потом легионер, задыхаясь, упал на камень и застыл, как мертвый.

Очнулся он в незнакомом месте, окруженный непроницаемой тьмой, и неуверенно огляделся по сторонам, пытаясь найти что-нибудь такое, что вернуло бы его к реальности. Он видел темные очертания осажденного города… вдоль стен — огни походных лагерей. Пылающие метеоры прорезали небо со свистящим шорохом, но эти звуки и приглушенные, далекие голоса колебались, вибрировали, как в ночном кошмаре.

— Где я? — спросил Аврелий.

Голос друида ответил откуда-то сзади:

— В своем прошлом… в Аквелии?

— Это невозможно, — возразил легионер. — Это невозможно…

Теперь он различил вдалеке черный силуэт какого-то полуразрушенного акведука; между колоннами и арками то возникал, то гас свет. Голос Мирдина Амброзина зазвучал снова:

— Смотри. Там кто-то есть.

Стоило Аврелию услышать эти слова, как его зрение прояснилось и обострилось, он стал видеть, как ночная птица, ищущая жертву: да, какая-то фигура двигалась под акведуком… Человек, державший в руке фонарь, миновал второй пролет арок. Он внезапно обернулся, и луч фонаря упал на его лицо.

— Это ты! — произнес голос за спиной Аврелия.

Аврелий, показалось, что его вдруг подхватил вихрь, закружив, как сухой лист. Да, это был он сам, на том развалившемся акведуке, это он держал фонарь… и он услышал донесшийся из темноты голос, хорошо знакомый ему, поразивший его:

— Ты принес золото?

И из ночи выскочило лицо: Вульфила!

— Все, что у меня нашлось, — ответил Аврелий и протянул варвару кошелек.

Варвар взвесил его на ладони.

— Это не то, о чем мы договаривались. Но все равно я его возьму.

— Мои родители! Где они? Мы же договорились…

Вульфила бросил на легионера бесстрастный взгляд, на его каменном лице не было написано никаких чувств.

— Ты найдешь их у входа в западный некрополь. Они слишком ослабели. Им было просто не добраться сюда.

Вульфила повернулся к Аврелию спиной и растаял в ночи.

— Подожди! — крикнул Аврелий, но никто ему не ответил. Он остался один, терзаемый сомнениями. Фонарь в его руке дрожал.

Голос друида-проводника снова прозвучал над Аврелием:

— У тебя не оставалось выбора…

Теперь он очутился в другом месте, рядом с городской стеной, перед боковыми воротами, выходившими в поле. Он открыл их с огромным трудом, потому что они заржавели и заросли вьющейся травой, скрывавшей их от посторонних взглядов… об их существовании давным-давно забыли. Потом Аврелий вышел наружу, держа в руке фонарь. Перед ним был некрополь — с древними, обветшавшими могилами, заросший ежевикой и лебедой. Аврелий осторожно осмотрел все вокруг себя, прошел в одну сторону, в другую: местность тут была голой и открытой, и явно совершенно заброшенной, необитаемой. Он негромко позвал:

— Отец! Мама!

В ответ на его зов из темноты послышались болезненные стоны: это были голоса его родителей! Он бросился на звук, его сердце бешено колотилось, и тут подпрыгнувший в руке фонарь выхватил из ночи страшную картину: его родители висели на кольях, охваченные агонией смерти… На их телах отчетливо виднелись следы ужасающих пыток. Отец Аврелия поднял голову, его лицо было залито кровью.

— Вернись назад, сын! — выдохнул он из последний сил… но в то же самое мгновение из-за надгробия выскочил Вульфила и пронзил его мечом. Аврелий задохнулся от ужаса, когда увидел, как словно из пустоты появилось целое море варваров, окруживших его. И тут же сталь вонзилась в его шею, а потом удар по затылку свалил его на землю. Последним, что он видел, был меч Вульфилы, рассекший тело его матери… но он продолжал слышать: он слышал голос огромного варвара, кричавшего своим людям: «Ворота открыты! Город наш!» И еще до Аврелия донесся топот ног бесчисленных врагов, бежавших в открывшийся для них вход. А потом он услышал пронзительные крики горожан, вопли страха и стоны умирающих… и звон оружия, и рев пламени, пожиравшего Аквелию…

Он закричал изо всех тех сил, что еще оставались у него, он кричал от ужаса, от ненависти, от отчаяния… А потом он снова услышал голос, проведший его через весь этот ад, и обнаружил, что лежит на огромном круглом камне, мокрый от пота, и его голова готова вот-вот лопнуть… Но перед ним стоял Амброзин и требовал:

— Продолжай! Продолжай, иначе ворота твоего прошлого захлопнутся! Вспоминай, Аврелий Амброзии Вентид, вспоминай!..

Аврелий глубоко вздохнул и сел, прижав ладони к пульсирующим болью вискам.

Он заговорил, хотя каждое слово стоило ему неимоверных усилий:

— Не знаю, сколько я там провел времени. Должно быть, они решили, что я мертв…

Дыхание Аврелия стало немного ровнее. Он коснулся шрама на своей груди.

— Похоже, меч только скользнул по мне, по ключице, не достав до сонной артерии… но боль в голове была невыносимой. Я ничего не помню. Я просто брел куда-то безо всякого смысла, пока не увидел толпу беженцев, они пытались спастись, уплыть в лагуну на лодках… Я машинально пошел туда, чтобы помочь им. Люди бежали к берегу со всех сторон, обезумев от страха, лодки были переполнены так, что грозили перевернуться. Я сделал, что мог… там было множество стариков, женщин, детей, они вязли в грязи, вокруг царил полный хаос, все кричали, рыдали… они оплакивали то, что потеряли… А варвары, не удовлетворенные тем, что сотворили с Аквелией, уже неслись к побережью, размахивая факелами, жаждая перебить беглецов… Последняя лодка, ужасно переполненная, как раз отходила от берега, и лодочник держал на ней место для меня. Он протянул мне руку и кричал: «Скорее! Забирайся сюда!», но тут мы услышали женский голос «Подождите! — кричала женщина. — Подождите! Ради милосердного Господа!» Она вошла в воду почти по пояс, и за собой тащила девочку, онемевшую от ужаса. Я помог им сесть в лодку, я держал ребенка на руках, пока женщина карабкалась на борт с помощью лодочника. Потом, когда она села, я протянул ей девочку. Девочка боялась темной воды, шума, огней… она уже одной рукой держалась за мать, но другой продолжала обнимать меня за шею. Она… она сорвала медальон, который я всегда носил… медальон с орлом… символ моего отряда и моего города, потерянных навсегда, И эта девочка была Ливией!

Амброзин помог легионеру подняться на ноги и сделать первые шаги, как больному, только что вставшему с постели. И они вместе медленно пошли назад к лагерю.

— А потом я очутился в плену, — продолжил Аврелий, — и меня продали в рабство… но однажды я вновь стал свободен, после того, как на варваров напал легион NovaInvicta. И с того самого дня легион стал моим домом, моей семьей, моей жизнью.

Амброзин взволнованно сжал плечо Аврелия.

— Ты открыл ворота только потому, что хотел спасти своих родителей от ужасающей смерти, — сказал он. — Так что все равно ты — один из героев Аквелии, тот, кто защищал город в течение многих месяцев. А Вульфила — палач твоего города и твоих родных.

— Он заплатит за это, — поклялся Аврелий. — Он отдаст всю свою кровь до последней капли.

Они уже дошли до ворот лагеря, и Амброзин постучал в них своим посохом. Ворота распахнулись, мужчины увидели Ливию; рядом с ней стоял Ромул, едва заметный в темноте.

— Ты нашел то, что искал? — спросила девушка, глядя в глаза Аврелию.

— Да, — просто ответил тот. — Ты говорила правду.

— Любовь никогда не лжет. Ты разве не знал этого? — Ливия обняла его и поцеловала в губы, в лоб, в глаза, все еще переполненные ужасом увиденного.

Амброзин повернулся к Ромулу.

— Идем, мой мальчик, — сказал он. — Попробуй немного отдохнуть.

Лагерь был погружен в тишину. Но никто в нем не спал, и каждый лежал с открытыми глазами, глядя в темноту безмятежной весенней ночи, ожидая, когда взойдет солнце и откроет им новый поворот судьбы. Или последний.

— Не оставляй меня одну этой ночью, — попросила Ливия. — Умоляю тебя!

Аврелий привлек ее к себе, и они вместе вошли в его комнату в казарме.

И вот уже они стоят там, наедине, и лунный луч, просочившись сквозь дыру в кровле, освещает чудесное лицо Ливии, лаская его бледным светом, создавая таинственный нимб вокруг ее головы — серебряный, неземной… Аврелий осторожно расшнуровал ее платье и долго созерцал прекрасное обнаженное тело, нежно лаская его — глазами и руками, — наслаждаясь царственной красотой Ливии. А потом она раздела его — медленно, наслаждаясь каждым движением, дрожа от предвкушения, как невеста в первую брачную ночь. Она осторожно касалась бронзовой кожи, исследуя каждый из многочисленных шрамов, покрывавших тело легионера, прошедшего через такое множество тяжких испытаний… А потом Ливия легла на простой соломенный матрас, накрытый грубым солдатским одеялом, и привлекла к себе Аврелия, и они слились в извечном экстазе, и любили друг друга крепко и долго, дрожа от неистощимого желания, горя единым огнем страсти, превратившись в одно, нераздельное целое… А потом Аврелий лег рядом с девушкой и зарылся лицом в ее душистые волосы.

— Я полюбила тебя в ту самую ночь, — прошептала Ливия. — Когда я увидела тебя, одного, безоружного, на берегу лагуны, бесстрашно ожидающим встречи с судьбой. Мне тогда было всего девять лет…

ГЛАВА 12

Аврелий проснулся, когда еще не начало светать. Он оделся и вышел в большой пустой двор крепости. Его товарищи один за другим выскользнули из темноты и встали перед ним, ожидая его окончательного решения. И Амброзин тоже пришел. Никто не спал этой ночью.

Аврелий заговорил первым.

— Я остаюсь здесь, — сказал он.

— Что? — удивился Ватрен. — Ты что, парень, потерял рассудок?

— Если ты остаешься, то и я тоже, — заявил Батиат, похлопывая по мечу и топору, которые принес с собой.

— Да, понимаю, — кивнул Деметр. — Мы останемся здесь и прикроем бегство Амброзина и Ромула. Это правильно.

— Да, это правильно, — согласился Оросий. — Значит, и Ливия тоже сможет спастись.

Ливия шагнула вперед — в боевом одеянии амазонки, с луком на плече и колчаном стрел в руках.

— Я люблю Аврелия, — сказала девушка. — И я буду с ним до тех пор, пока того пожелает Господь, но жить без него я не в силах. Это мое последнее слово.

И тут в центре круга друзей как-то незаметно возник Ромул.

— Не думайте, что я намерен бежать, если вы останетесь здесь, — сказал мальчик. Его твердый, решительный голос стал ниже, глубже, как будто это был голос зрелого мужчины. — Мы уже прошли вместе через все мыслимые и немыслимые трудности, и с этого момента я не намерен больше с вами расставаться. Вы — это все, что осталось у меня в мире, вы — мои любимые друзья. Я не желаю покидать вас ни по какой причине, и если даже вы силой вынудите меня уйти, я вернусь. Далее если меня привяжут к лодке, я сумею спрыгнуть в море и доплыть до берега.

Амброзин поднял руку, прося внимания.

— Я люблю этого мальчика, как родного сына, и я готов в любую минуту отдать за него всю кровь… но он уже стал взрослым. Боль, страх, страдание и невзгоды закалили его. И он теперь имеет право сам принимать решения, а нам следует их уважать… и, прежде всего мне. Наша судьба сейчас подходит к поворотному моменту, и очень скоро мы узнаем, что нам предстоит. И в этот момент я хочу быть рядом с вами. То, что удерживает нас вместе, то, что не позволяет нам разбежаться в разные стороны при первых признаках какой-либо угрозы, — настолько сильно, что превышает даже страх смерти. И это нечто будет держать нас вместе до самого конца. Не могу объяснить вам, что я почувствовал, услышав сейчас ваши слова. Таких слов просто не существует. И мне нечего предложить вам, кроме моей глубокой привязанности и совета, подсказанного мне всемилостивым Господом. Мне жаль моего друга Кустенина, ведь он будет тщетно ждать нас на старом причале, но есть более сильные связи, есть более важные потребности.

Наступило молчание — молчание, наполненное горячими чувствами. И чувство покоя и уверенности вселилось в каждого, покоя, который испытывает каждый, кто готов пожертвовать собой ради любви, и дружбы, и веры, и преданности…

Первым заговорил Ватрен, в обычной своей грубоватой манере.

— Ну, тогда пора браться за это, а? — сказал он. — Я лично не собираюсь позволить им прирезать меня, как какую-нибудь овцу. Я намерен прихватить с собой в ад десяток-другой этих вонючих варваров.

— Это уж точно! — воскликнул Батиат. — Меня всегда просто тошнило от этих веснушчатых уродцев!

Амброзин не сумел скрыть улыбку.

— Я уже слышал от тебя что-то в этом роде, Батиат, — сказал он. — И знаешь, у меня, пожалуй, кое-что для тебя найдется… я нашел это прошлой ночью, когда не мог заснуть. Идемте-ка со мной.

Старый друид направился к преторию. Остальные потянулись за ним, и все вошли в старый командный пункт. Стол и походный табурет командира все еще стояли здесь, вместе с несколькими свитками пергамента; это были какие-то документы легиона. И еще на стене висел написанный на тонкой доске поблекший портрет удивительно красивой женщины. Амброзин уверенно прошел через помещение и поднял одну из соломенных циновок. Под ней оказалась крышка люка. Старый друид поднял ее, жестом предлагая товарищам спуститься в подземелье.

Аврелий нырнул под пол первым — и не поверил собственным глазам: он увидел вооружение легиона Дракона! В безупречном порядке здесь были разложены по меньшей мере двадцать боевых комплектов, еще поблескивавших смазкой…

Изготовленные на древний манер чешуйчатые панцири, шлемы и щиты, целые связки метательных дротиков, такие, какие использовались в славные дни Траяна и Адриана. Были тут и баллисты и катапульты с запасом массивных железных ядер, — разобранные, но явно в безупречном состоянии; нашлось и то, что солдаты почему-то окрестили «лилиями», — смертельно опасные трезубцы, которые, будучи закопаны в землю, создавали защиту против вражеской конницы и тяжелой кавалерии.

— При всем уважении к твоим философским рассуждениям, я все же скажу, что это — наилучший вклад, какой только ты мог внести в наше дело, — воскликнул Ватрен, хлопая Амброзина по спине. — Вперед, мальчики, да посмешим! Деметр, помоги-ка мне вынести баллисты и катапульты.

— Основную их часть разверните на восток, — приказал Аврелий. — Это самая уязвимая из наших сторон, и они почти наверняка попытаются атаковать нас оттуда.

— Оросий, Батиат! — продолжил Ватрен. — Берите лопаты и кирки, установите эти лилии там, где велит Аврелий, — он тут у нас главный стратег. Ливия, неси снаряды на стены, там же клади стрелы и дротики… и камни, все камни, какие только удастся найти. Каждый должен подобрать себе полный комплект снаряжения: шлем, нагрудную броню, вообще все, что придется впору. Кроме Батиата, пожалуй; тут вроде ничего нет его размера. Батиат смущенно огляделся по сторонам.

— Нет, погоди-ка, а как насчет вон той конской брони? Несколько ударов молотом — и она будет тебе впору.

Оба они расхохотались во все горло, уставившись на огромную кирасу, предназначенную для боевого коня, и побежали наверх, чтобы взяться за дело.

— А как насчет меня? — спросил Ромул. — Что мне делать?

— Ничего, — ответил Ватрен. — Ты — император.

— Тогда я помогу Ливии, — решил мальчик, схватил связку дротиков и понес их наверх.

Аврелий задержался в комнате командира. Он подошел к командирскому столу, на котором лежали свитки пергамента. Один в особенности привлек внимание легионера — безупречной, изысканной каллиграфией. На свитке оказались начертаны стихи: «Exaudi теreginamundi,intersidereos Koma receptapolos…» «Внемли моим словам, столица Рим, царица мира, ты, кого приветствуют небесные созвездия…»

Это было начало De rediti suo Рутилия Намациана, последнего гимна величию Рима, написанного семьдесят лет назад, накануне нападения Аларика. Аврелий вздохнул и спрятал пергамент под кирасу, поближе к сердцу, как некий талисман.

Амброзин как раз выбирался из подземелья, и легионер подошел к нему.

— Когда ты увидишь, что все потеряно, бери мальчика и прячься с ним под землей. Дождетесь темноты — и тогда идите искать Кустенина. Проси его помочь, как сумеет. Ты сумеешь убедить Ромула, и, возможно, вам удастся найти какое-то место, может, в Ирландии, где вы начнете новую жизнь.

— В этом не будет необходимости, — безмятежно ответил Амброзин.

Аврелий покачал головой и вышел во двор, чтобы помочь остальным.

Они энергично работали весь день, с неослабным энтузиазмом, как будто с их сердец свалился тяжкий груз.

На закате все было готово.

Аврелий и его товарищи, насквозь пропотевшие и с головы до ног покрытые пылью и грязью, осмотрели результаты своих трудов… катапульты и баллисты, выстроившиеся на бастионах, груды ядер, горы дротиков, ожидающие, когда их пустят в дело, восстановленные парапеты, огромное количество луков и стрел, разложенных так, чтобы они в любом месте и в любой момент оказались под рукой…

Сверкающие латы стояли у частокола. И панцирь Батиата красовался среди всех, начищенный, яркий, — его действительно соорудили из конских лат.

После того, как над ним хорошо поработали молотом, этот панцирь был готов защищать во время битвы мощный торс чернокожего Геркулеса. Они поужинали все вместе, усевшись вокруг костра, а потом собрались лечь спать.

— Все должны хорошенько отдохнуть, потому что завтра нам нужно быть готовыми к сражению, — сказал Амброзин. — На страже останусь я. Мои глаза пока еще достаточно хороши, а слух и того лучше.

Все устроились на ночь. Батиат лег возле еще теплой наковальни, подложив под голову вместо подушки свои новые латы. Ливия лежала в объятиях Аврелия в казарме. Деметр и Оросий выбрали для себя конюшню, решив, что рядом с лошадьми им будет уютнее всего. Ромул, укрытый походным одеялом, лежал под навесом за казармами. Ватрен прикорнул на бастионе, в сторожевой башне.

Амброзин бодрствовал у ворот, погруженный в мысли. Потом он осторожным, мягким толчком открыл ворота и подошел к огромному круглому камню. Там он начал собирать валявшиеся под вековым дубом цепки, сухие ветви и кору, складывая их в кучку. А после обошел колоссальный дуб и из огромного дупла извлек деревянный молоток и нечто круглое… это был барабан. Амброзин повесил барабан на ветку и изо всей силы ударил по нему молотком. Глухой рокот пронесся над горами, как голос внезапно налетевшей бури. Амброзин ударил еще раз, потом еще, еще…

Аврелий вскочил с постели в казарме.

— Что это такое? — спросил он.

Ливия взяла его за руку и потянула назад.

— Да просто гром, спи лучше.

Но звук становился все громче, глубже, он нарастал, усиливался, его повторяло эхо, разносившееся между холмами и утесами, заполнявшее долины… Аврелий прислушался, обеспокоенный.

— Нет, — покачал он головой. — Это не гром. Это похоже на сигнал тревоги… но для кого?

С башни послышался голос Ватрена:

— Эй, идите все сюда, скорее! Смотрите!

Товарищи поспешно схватили оружие и побежали на стену. И замерли, как зачарованные, глядя на открывшееся им зрелище. Каменный круг внизу пылал огнем. Гигантское пламя взвивалось между огромными каменными колоннами, швыряя в ночное небо потоки искр. А рядом с костром товарищи заметили тень, похожую на призрак.

— Это Амброзин творит свое волшебство, — сказал Аврелий. — А мы-то думали, что он стоит в карауле. Впрочем… я пошел спать. Ватрен, побудь здесь, пока он не вернется.

В домиках, разбросанных по окрестностям, одна за другой возникали вспышки света… пастухи и крестьяне, кузнецы и судовые плотники тоже начали зажигать огонь под изумленными взглядами жен и детей, пока вся страна не загорелась кострами — от склонов гор до меловых холмов, от морского побережья до Великой стены.

Рокот барабана достиг и ушей Кустенина. Он выскочил из постели и схватил меч. Из окна спальни он увидел огни — и понял, почему они горят, и что этим утром в порт не выйдет ни единый человек.

Он посмотрел на пустые постели Эгерии и Игрейны и подумал, что они теперь уже плывут в далеких и спокойных водах, устремляясь к надежному укрытию. Открыв шкаф, Кустенин достал из него знамя, серебряного дракона с пурпурным хвостом.

Потом разбудил одного из своих слуг и приказал ему приготовить оружие и оседлать коня.

— Но куда вы собрались в такой час, господин? — спросил удивленный слуга.

— Навестить одних моих друзей.

— Тогда зачем брать с собой меч?

Новый порыв ветра донес издали рокот барабана. Он становился все громче.

Кустенин вздохнул.

— Время пришло, — сказал он. — Время, когда человек должен сделать выбор между мечом и плугом.

Он прикрепил ножны с мечом к поясу и бегом спустился по лестнице к конюшням.

На рассвете Аврелий, Ватрен и все остальные, вооруженные до зубов, уже стояли на бастионах и молча смотрели на горизонт. Ромул ходил от одного воина к другому с большим котелком горячего супа. К Аврелию он подошел в последнюю очередь.

— Ну, и как? — спросил мальчик. Аврелий попробовал суп.

— Вкусно, — одобрил он. — Пожалуй, ни в одном из военных лагерей я такого не пробовал.

Ромул улыбнулся.

— Может, мы зря так старались. Может, они и не придут.

— Может…

— Знаешь, о чем я тут думал? — сказал мальчик. — Здесь очень хорошее место для всех нас. Этот лагерь однажды может превратиться в деревню, а я, пожалуй, даже найду тут девушку по душе. Я вообще-то встретил одну в городе, у нее рыжие волосы… ты ее знаешь?

Аврелий улыбнулся.

— Мне это нравится… Ты начал думать о девушках, вот ведь как. Это значит, ты становишься взрослым, но это также значит и то, что твои раны понемногу заживают. И однажды воспоминания о родителях перестанут причинять тебе такую острую боль, и ты сможешь начать лелеять мечты о любви, которая останется с тобой на всю жизнь.

Ромул вздохнул.

— Ну, возможно, ты и прав. Но мне еще и четырнадцати не исполнилось. В моем возрасте так нужен отец!

Он налил немного супа в свою чашку и принялся за еду, стараясь скрыть чувства. Но время от времени мальчик искоса поглядывал на Аврелия, — и видел, что тот тоже смотрит на него.

— Да, суп отличный, — сказал, наконец, Ромул. — Ливия умеет готовить.

— Не сомневаюсь, — откликнулся Аврелий. — Скажи-ка мне вот что. Если бы твой отец был сейчас здесь, о чем бы ты его спросил?

— Да ни о чем особенном. Я просто привык часто бывать рядом с ним, вот как мы с тобой сейчас, за завтраком, за обедом. Мы не слишком много разговаривали, так, перекидывались словами. Просто каждый из нас знал, что он не один, понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Аврелий. — Мне тоже очень не хватает моих родителей, хотя я намного старше тебя.

Какое-то время они молчали, глядя на горизонт. Потом Аврелий нарушил тишину.

— Знаешь что? У меня никогда не было детей, и я не знаю, будут ли они у меня когда-нибудь. Я хочу сказать… ну, мы ведь не знаем, что нас ждет, какой поворот судьбы, и…

— Я знаю, — со вздохом откликнулся Ромул.

— Но я хотел бы знать…

— Что?

Аврелий показал на свое бронзовое кольцо с монограммой, вырезанной на маленькой камее.

— Теперь я знаю, что это кольцо действительно мое. Оно принадлежало нашей семье, и я хотел спросить… я хотел спросить, не примешь ли ты его.

Ромул уставился на легионера, глаза мальчика вспыхнули.

— Ты имеешь в виду, что хочешь…

— Да. Если ты его примешь — я буду считать тебя своим сыном.

— Прямо сейчас? Здесь?

— Hic etnunc, — сказал Аврелий. — Если ты согласен.

Ромул бросился к нему и пылко обхватил за шею.

— Согласен, всем сердцем и всей душой! — воскликнул он. — Хотя… боюсь, я не смогу называть тебя отцом. Я ведь всегда звал тебя просто Аврелием.

— Мне это вполне подходит, тем более что это мое настоящее имя.

Ромул протянул ему правую руку. Аврелий снял кольцо со своего среднего пальца и надел на большой палец мальчика, — предварительно убедившись, что с других пальцев кольцо свалится.

— Сим я беру тебя в сыновья, Ромул Август Цезарь Аврелий Амброзии Вентид… Британский! И пусть будет так до тех пор, пока ты жив.

Ромул снова обнял легионера.

— Спасибо! Я буду почитать тебя, как ты того заслуживаешь.

— Но — предупреждаю! — тут же сказал Аврелий. — Теперь ты должен прислушиваться к моим советам, как к советам отца, и выполнять мои приказы…

Ромул не успел ответить, потому что с самой высокой башни раздался громкий голос Деметра.

— Они идут!

Аврелий закричал:

— Все по местам! Ромул, иди к Амброзину, он уже знает, что нужно делать. Быстрее, быстрее!

И тут раздался протяжный вой труб — тот самый звук, который товарищи уже слышали однажды, в Дертоне, в тот день, когда легион был атакован полчищами варваров Мледона. Длинный ряд всадников в латах показался из-за холмов к востоку от крепости; тяжелая кавалерия быстро приближалась к лагерю легиона. И тут же конники расступились в центре, открыв огромного воина, чье лицо было скрыто золотой маской. В его руке сверкал великолепный меч.

Аврелий махнул Ватрену и Деметру, стоявшим у катапульт и баллист.

— Смотрите! — крикнул Деметр. — Кто-то выехал вперед, направляется к нам!

— Может, они хотят договориться? — предположил Ватрен, перегибаясь через парапет.

Один из всадников, сопровождаемый двумя тяжело вооруженными воинами, несся к крепости, неся белый лоскут, привязанный к копью, — знак переговоров. Посланники остановились прямо под палисадом.

— Чего вы хотите? — спросил Ватрен.

— Наш господин, Вортиген, готов пощадить ваши жизни, если вы выдадите ему юного самозванца, который утверждает, что он есть Ромул Август, и дезертира, защищающего его, известного под именем Аврелия.

— Погодите-ка, — сказал Ватрен. — Я должен посоветоваться с товарищами.

Он повернулся к Батиату и что-то ему прошептал.

— Ну, и что я должен передать господину? — настойчиво спросил посланник.

— Что мы согласны! — прорычал Ватрен.

— Для начала вот тебе мальчик! — заорал Батиат. Он высунулся из-за парапета, держа в руках здоровенный узел. И прежде чем варвар успел сообразить, что к чему, узел полетел прямиком в него. Это был валун, завернутый в одеяло, — он угодил в варвара и вышиб его из седла.

Сопровождавшие посланца всадники развернули коней и помчались прочь, а Ватрен кричал им вслед:

— Эй, погодите, у меня есть для вас еще один малыш!

— Они от этого еще сильнее взбесятся, — заметил Аврелий.

— А что, есть какая-то разница? — поинтересовался Ватрен.

— Нет, конечно. Будьте наготове: они приближаются.

Трубы загудели снова, и широкий фронт всадников рванулся вперед. Когда они были уже в четверти мили от стен крепости, они снова перестроились, и вперед выдвинулся боевой таран, который толкали восемь всадников.

— Они думают, что снова очутились в Дертоне! — закричал Аврелий. — Катапульты, готовьсь!

Вражеские конники тем временем заметно сбавили ход, потому что добрались до открытого места, усаженного «лилиями». Две лошади, мчавшиеся впереди, покатились по земле, выбросив своих всадников прямо на острые зубья, скрытые в траве. Таран потерял равновесие и на полной скорости развернулся влево. Колеса, не выдержав неправильной нагрузки, разлетелись вдребезги, и таран перевернулся и покатился вниз по склону холма, налетая на камни, — и, наконец, свалился в озеро.

Катапульты выстрелили — и еще четыре варвара, пытавшиеся удрать, были поражены на месте. Восторженные крики раздались на бастионах крепости, но тут снова загудели трубы варваров. Тяжело вооруженные варвары остановились, пропуская вперед пехоту.

— Внимание! — предупредил Деметр. — У них зажигательные стрелы!

— Луки! — приказал Аврелий. — Остановите стольких, скольких сумеете!

Пешие воины варваров бегом бросились к крепости. Но скоро стало ясно, что это просто-напросто кое-как вооруженные слуги, высланные вперед в качестве жертвенных баранов, — они должны были расчистить путь тяжелой кавалерии. За спинами несчастных варвары держали наготове луки, готовясь убить любого, кто попытается повернуть назад. Пешие солдаты поняли, что открытая местность опасна, — поняли сразу, как только первый из них закричал от боли, наступив на острый зубец. Его нога оказалась пронзенной насквозь.

Пехотинцы разделились на два отряда, огибая опасную зону, и начали пускать зажигательные стрелы. Часть этих солдат быстро оказалась выведенной и строя меткими выстрелами Ливии и остальных, но другие спрятались за обломками скал и деревьями и продолжали посылать в крепость пылающие шары. Деревянные колья палисада, старые и очень сухие, сразу же загорелись. Появилось еще множество пеших солдат — с осадными лестницами в руках; они побежали к стенам, однако их пригвоздил к земле огонь баллист и туча стрел, полетевших с бастионов.

Всадники в это время возобновили наступление. Они явно выжидали до этого времени, когда сгорит один из участков частокола, чтобы прорваться именно в этом месте.

Аврелий подозвал своих бойцов.

— У нас нет ни воды, ни людей, чтобы гасить пожар, а Вульфила скоро бросит своих воинов через брешь. Ватрен и Деметр, вы продолжайте вести огонь; постарайтесь сбить как можно больше врагов своей артиллерией. Но когда они ворвутся внутрь, нам придется бежать отсюда. Мы оставили на поле наших цветочков свободный проход. Батиат, ты станешь нашим боевым тараном. Двинешься по центру, мы за тобой. Мы их уведем на каменистый участок, и им придется разделиться и спешиться, кони там не пройдут. Так что у нас остается еще надежда.

Часть палисада с грохотом рухнула, взметнув к небу фонтаны искр и облака дыма, — и в то же мгновение вражеская кавалерия поднялась в галоп, направляясь к возникшей бреши. Баллисты и катапульты развернулись на своих платформах и осыпали варваров ядрами, сбив с ног, по меньшей мере, полдюжины лошадей, — а те, покатившись вниз по склону, остановили еще нескольких. Второй залп усилил хаос в рядах противника; потом в варваров полетели стрелы, а когда враг подобрался ближе — на него обрушились дротики, сначала легкие, для дальнего боя, а потом и тяжелые, предназначенные для ударов с близкого расстояния. Земля уже была усыпана мертвыми телами, однако варвары продолжали наступать, явно намереваясь нанести решающий удар.

— Уходим! — закричал Аврелий. — Через южные ворота! Мы их обойдем с фланга! Амброзии, спрячь мальчика!

Батиат, уже облаченный в кирасу и шлем, надежно закрывавший голову и лицо, ожидал товарищей, сидя в седле своего гигантского жеребца. На лошади тоже были металлические латы, а всадник угрожающе размахивал боевым топором. Батиат выглядел не как живой человек, а как самая настоящая военная машина. Остальные, вскочив в седла, выстроились клином.

— Вперед! — выкрикнул Аврелий. — Наружу!

Ворота распахнулись в тот момент, когда первые вражеские всадники уже приближались к бреши в частоколе. Отряд помчался через открытое пространство — впереди Батиат, за ним все прочие. Они неслись по тропе, свободной от «лилий».

А Ромул в это время вырвался из рук своего наставника и вскочил в седло своего пони, размахивая ножом вместо меча. И погнал свою маленькую лошадку следом за друзьями, чтобы сражаться бок о бок с ними. Амброзин побежал за мальчиком, крича: «Стой! Вернись!» — но через минуту понял, что остался один в открытом поле.

Батиат налетел на вражеских всадников, вышибая из седла каждого, кто оказывался на его пути. Товарищи неслись за ним, яростно вышибая из рук врагов мечи и щиты. Вульфила, все еще остававшийся на верхней части склона, увидел Аврелия — и рванулся за ним, размахивая мечом. Краем глаза Ватрен заметил Ромула, скакавшего справа от него, и крикнул:

— К тем камням, Ромул, быстро! Убирайся отсюда!

Перепуганный Амброзин, увидев всадников, несущихся прямо на него галопом, спрятался за скальный выступ, торчавший из земли неподалеку от него, и попытался рассмотреть, где теперь мальчик. И он увидел Ромула — тот гнал своего норовистого пони к кругу гигантских камней.

Вульфила уже почти догнал Аврелия и заорал, вне себя от бешенства:

— А ну, повернись ко мне, трус! На этот раз ты от меня не сбежишь!

И он взмахнул мечом, рассчитывая первым нанести смертельный удар.

Батиат подставил свой щит и огромный железный диск спас Аврелия. Меч со звоном ударился о металл и высек целый сноп искр.

А тем временем первая линия варварской кавалерии ворвалась сквозь горящий частокол в лагерь и рассыпалась во все стороны. Варвары выместили свою ярость на всем, что подвернулось им под руку, — и через несколько минут запылали и казармы, и сторожевые башни, превратившись в огромные факелы огня.

— Здесь никого нет! — закричал, наконец, один из всадников. — Они сбежали! В погоню!

Амброзин вскарабкался на вершину камня и наблюдал за тем, как Аврелий с отчаянной храбростью сражается с Вульфилой. Щит римлянина разлетелся вдребезги, меч согнулся под ударами непобедимого оружия врага, — но в это самое мгновение сквозь дикий визг варваров, сквозь звон и грохот оружия прорвался высокий чистый звук. Это была боевая труба римлян, зовущая в атаку. И тут же на гребне высоких восточных холмов возникли сверкающая серебряная голова и развевающийся пурпурный хвост дракона. Плотный строй воинов появился вслед за знаменем, — они держали низко опущенные копья, их щиты образовали непроницаемую стену… они бросились вперед, издавая боевой клич римской тяжелой кавалерии. Легион Дракона возник словно из ниоткуда, и теперь быстро спускался по склону. Впереди мчался Кустенин.

Вульфила на мгновение растерялся, и Батиат тут же бросился на него всем своим весом, и огромный варвар потерял равновесие и покачнулся, не сумев нанести Аврелию последний, смертельный удар; легионер к этому моменту остался уже совершенно безоружным. Вульфила спрыгнул на землю — но в тот момент, когда он выпрямлялся, он заметил Ромула, только что соскочившего с пони и бежавшего к огромным камням в поисках укрытия. Варвар со всех ног помчался следом за мальчиком, но Ватрен, угадавший намерения Вульфилы, встал у него на пути. Меч Вульфилы обрушился на него с устрашающей силой, разрубив разом и щит, и кирасу. Поток крови хлынул из груди Ватрена, а Вульфила уже бросился дальше, крикнув своим людям: «Прикройте меня!»

Сразу четверо варваров налетели на Ватрена, но он продолжал драться, как лев. Залитый кровью, Ватрен отступил назад, чтобы прислониться к дереву. Но вот в него вонзилось одно копье, второе, третье — пригвоздив воина к стволу. Он еще смог выкрикнуть: «Катитесь в ад, ублюдки!» — а потом его голова безжизненно упала на грудь.

Остальные варвары продолжали наседать на маленькую группу доблестных воинов, сражавшихся с неиссякаемой энергией. Аврелий выхватил меч из рук упавшего на землю врага и вернулся в строй, одновременно пытаясь рассмотреть, куда бежит Вульфила… и быстро понял, что варвар направляется к мегалитам, среди которых скрылся Ромул. Деметр и Оросий сражались рядом с Аврелием, но вскоре повалились на землю один за другим, обессиленные. Батиат прорвался к ним, наконец, но слишком поздно, чтобы помочь двоим товарищам, — он лишь прорвал линию врага и дал возможность Аврелию вырваться на открытое место. Легионер помчался к каменному кругу. Батиат оказался окруженным врагами со всех сторон. Гигант бешено вращал свой топор, и во все стороны летели головы и руки варваров, трещали щиты и мечи, земля была залита вражеской кровью.

Но вдруг в плечо Батиата вонзилась стрела — и он был вынужден отступить к скале. Как медведь, окруженный стаей собак, Батиат продолжал расшвыривать варваров с чудовищной силой, хотя весь его левый бок был уже залит кровью. Ливия увидела это — и повернула коня в сторону гиганта, на ходу выпуская одну за другой стрелы в спины врагов, наседавших на раненного эфиопа.

Сражение продолжалось, яростное, безумное. Однако к полю боя уже подоспели новые воины, над которыми реяло знамя Дракона. Они быстро оттеснили варваров, пораженных появлением легиона, и вынудили их отступить к подножию холма.

Амброзин в это время увидел Вульфилу, который, задыхаясь, бежал по краю поля к каменному кругу, и закричал:

— Прячься, Ромул! Беги! Прячься!

Ромул, уже почти достигший вершины холма, оглянулся на товарищей, ввергнутых в кровавую бойню.

И увидел прямо перед собой огромного воина с длинными белыми волосами, в золотой маске, скрывавшей лицо. Он был очень близко, он весь был залит кровью и потом, а в его руке был меч, красный и пугающий… Внезапно воин сорвал маску, и Ромул увидел изуродованное лицо… Вульфила! Мальчик попятился, испуганный, и очутился возле одной из каменных колонн. Он взмахнул ножом в жалкой попытке сопротивления. Издали до него доносились крики его наставника и шум битвы, но его взгляд был прикован к мечу, занесенному над его головой. Когда меч двинулся вниз — нож мальчика вонзился в ногу врага. Ромул снова попятился — и уперся спиной в каменную колонну. Больше бежать было некуда. Боль, страх, надежда… все разом вспыхнуло в душе мальчика… этот непобедимый меч мог покончить со всеми его друзьями в одно мгновение… И вдруг безумный страх бегства, и ужас, охвативший Ромула при виде невозмутимого врага, куда-то исчезли, сменившись загадочным спокойствием… как будто мальчик был готов умереть, как истинный солдат. Но когда меч уже летел к его голове, он услышал в собственном уме голос Амброзина, громкий и отчетливый.

— Защищайся! — приказал старый наставник.

И Ромул каким-то чудом ушел от удара, метнувшись в сторону. Меч нырнул в трещину между камнями и застрял там. А Ромул, даже не оглянувшись, протянул руку назад и схватил с каменной плиты горсть еще горячих углей и золы, чтобы мгновенно швырнуть их в глаза Вульфиле. Варвар отшатнулся, взвыв от боли. И тут же в голове Ромула снова зазвучал голос Амброзина, так же отчетливо и размеренно, как в первый раз:

— Возьми меч.

Ромул повиновался. Он схватился за царственную золотую рукоятку и спокойно вынул меч из расщелины. Оружие послушно легло в юную руку, и когда Вульфила открыл глаза — он увидел, что мальчик двумя руками направляет меч прямо ему в живот… и рот варвара раскрылся в ужасающем крике, перекрывшем шум еще не закончившейся битвы. Изумленный, потрясенный, не верящий происходящему, огромный варвар следил за тем, как лезвие меча проникает в его плоть, погружается в кишки… Он почувствовал, как меч вышел из его спины, слышал пронзительный, дикий крик отвратительного мальчишки…

Вульфила упал на колени, а Ромул продолжал стоять перед ним, ожидая кончины заклятого врага, — однако ненависть Вульфилы была так сильна, что продолжала поддерживать в нем жизнь, воспламеняя энергию варвара и желание любой ценой добиться победы.

Он схватился за рукоятку меча и медленно вынул его из чудовищной раны; одной рукой зажав рассеченный живот, другой он поднял меч. И качнулся вперед, пристально уставившись в глаза мальчика, желая приковать его к месту силой взгляда… но когда он уже собрался нанести удар, другой меч вонзился в его тело.

Рядом с варваром стоял Аврелий — так близко, что когда он заговорил, его дыхание коснулось волос Вульфилы и заставило его ощутить холод смерти.

— Это тебе за моего отца, Корнелия Аврелиана Вентида, которого ты зверски убил в Аквелии.

Струйка крови потекла изо рта Вульфилы, однако варвар еще держался, он все еще пытался поднять меч, ставший вдруг тяжелым, как глыба свинца. Меч Аврелия еще раз ударил его в грудь, разрубив ее наискось, и легионер сказал:

— А это тебе за мою мать, Селию Аврелиану Сильвию.

Вульфила рухнул на землю, испустив последний судорожный вздох. А Ромул, не обращая внимания на изумленный взгляд Аврелия, наклонился над поверженным врагом, окунул палец в кровь и начертил на своем лбу алую линию. А потом поднял меч к небу и издал победоносный крик, подхваченный эхом, — крик резкий и пронзительный, как боевой рог… и этот звук пронесся над морем крови, пролившимся у подножия холма.

Возродившийся легион, чеканя шаг, приблизился к огромным камням, следуя за славным знаменем, что вызвало солдат из тьмы забвения и привело к победе. Древко держал Кустенин, и серебряная голова дракона сверкала в лучах солнца, стоявшего высоко в небе. На вершине холма Кустенин спешился и воткнул древко знамени в землю — рядом с Ромулом. И крикнул:

— Да здравствует Цезарь! Да здравствует сын Дракона! Да здравствует Пендрагон!

И жестом приказал четверым воинам подойти ближе. Они скрестили четыре копья, положили на них огромный круглый щит — и помогли Ромулу встать на него. А потом подняли копья на плечи, как это делали кельты, — чтобы все могли видеть Ромула. Кустенин начал ритмично ударять мечом по своему щиту, и весь легион последовал его примеру: сотни мечей застучали в металл щитов, сотни голосов загремели, повторяя снова и снова:

— Да здравствует Цезарь! Да здравствует Пендрагон!

Кровь Вульфилы алела на лбу Ромула, сверкающий меч был зажат в его руке, и победившие солдаты увидели в юном воине то самое существо, появление которого было предсказано давним пророчеством. Неумолчные крики воинов, тысячекратно умножаемые эхом, зажгли в глазах Ромула гордое пламя, — но все равно его взгляд искал поверх голов легионеров тех, кто так долго был с ним рядом, искал своих друзей… и без них триумф вдруг показался Ромулу пустым и ненужным. Его радость угасла, подавленная другими чувствами, — и он спрыгнул на землю и побежал через ряды солдат, с готовностью расступавшихся и дававших ему дорогу. И над долиной повисла тишина, когда Ромул, молчаливый и ошеломленный, шагал через долину, усыпанную трупами варваров. Ромул оглядывал мертвых и умирающих, всматривался в мешанину тел, продолжавшихся цепляться друг за друга даже в смерти. Он увидел своих друзей, павших в неравной битве: Ватрена, приколоченного к дереву копьями врагов… его глаза все еще были открыты, словно он искал за горизонтом свою несбывшуюся мечту… увидел Деметра и Оросия, нераздельных в жизни и объединившихся в смерти… Бесчисленные враги валялись вокруг них, враги, дорого заплатившие за гибель друзей.

И Ливия. Она была жива, но в ее боку торчала стрела, и лицо девушки искажала боль.

Ромул закричал, горячие слезы хлынули из его глаз, потекли по щекам при виде раненных и погибших друзей, которых ему больше не суждено было увидеть. Он шел вперед, почти ничего не видя перед собой, пока не добрался до берега озера. Легкие волны бежали по поверхности воды, подгоняемые ветром к берегу, и они коснулись усталых ног Ромула, лизнули острие меча, с которого еще капала кровь. И необъятное желание мира и покоя охватило мальчика, омыв, как теплый весенний ветерок. Он крикнул:

— Не будет больше войны! Не будет больше крови!

И окунул меч в озеро, несколько раз подряд, — пока лезвие не засверкало, как хрусталь. А потом Ромул поднял меч над головой и начал раскручивать его — сильнее, еще сильнее, — и вдруг изо всех сил швырнул в озеро. Меч пронесся в воздухе, сверкнув на солнце, и погрузился в поросший мхом древний камень, что высился в середине озера. Последнее дыхание ветра затихло именно в этот момент, и озеро замерло в безмятежном покое, отразив волшебное зрелище: торжественную фигуру старого наставника императора, невесть откуда возникшую. Маленькая серебряная веточка омелы висела на его груди. И голос друида прозвучал почти неузнаваемо, когда он произнес:

— Вот и все, сынок, мой господин, мой король. Отныне никто больше не посмеет поднять на тебя руку, потому что ты прошел сквозь лед, огонь и кровь, как тот меч, что рассек камень. Ты — сын дракона. Ты — Пендрагон.

ЭПИЛОГ

Вот так произошла битва у горыMonsBadonicus, которую мы называем горой Бадон, и так эта битва была выиграна. И победа пришла под командованием Аврелия Амброзия Вентида, скромного человека, последнего настоящею римлянина. И таким образом осуществилось пророчество, то пророчество, что ввергло меня в путешествие, которое все считали просто невозможным: сначала из моей родной страны в Италию, а потом, много лет спустя, из Италии назад в мою родную Британию. Мой воспитанник, всего несколько дней бывший римским императором, а затем проведший долгое время в заключении, стал королем Британии под именем Пендрагона, «сына дракона», как его назвали солдаты последнего легиона в день его победы. Аврелий оставался рядом с ним, заменив мальчику отца, пока не убедился, что имя «Пендрагон» окончательно заменило имя «Ромул», и что любовь к Игрейне полностью заняла сердце его приемного сына. И тогда он уехал вместе с Ливией, единственной женщиной, которую любил по-настоящему в своей жизни, и больше мне о них ничего не известно. Мне хочется думать, что они вернулись в тот маленький городок в лагунев Венецию,и что жили там, как истинные римляне, не принимая варварских законов и обычаев, и что они строили будущее мирное и свободное.

Корнелий Батиат уехал вместе с ними, на том же самом корабле, но, возможно, позже он повернул в другую сторону. Может быть, он остановился у Геркулесовых Столповворот своей родной земли, Африки. Мне никогда не забыть того, как он согрел теплом своего сердца и теплом своего тела моего безжизненного мальчика,там, среди заснеженных альпийских вершин. Пусть Господь дарует ему на жизненном пути встречу с людьми такими же благородными и щедрыми, как он сам.

Семя, принесенное из умирающего мира, дало росток и пустило корни, а затем принесло и плоды на далеком острове, на самом краю земли. Сыну Пендрагона и Игрейны исполнилось пять лет к тому времени, как я закончил эту рукопись. Его при рождении назвали Артуром, а это производное от Арктурусчто значит «рожденный под созвездием Медведицы». Лишь тот, кто явился из южных морей, мог дать своему сыну такое имя,а это доказывает, что какая судьба ни выпала бы человеку, его воспоминания всегда останутся с ним, до самого дня смерти.

Наши враги были отброшены, и королевство расширило свои границы на юг, включив в свои пределы и город Карлеон, первый, в котором мы очутились, вернувшись в Британию… но я предпочитаю оставаться здесь, чтобы размышлять в башне Великой стены, вглядываясь в дали, прислушиваясь к голосам, почти затихшим со временем. Чудесный меч все так же торчит в камне, с того самого дня крови и славы. Лишь я знаю точно, что написано на нем, потому что я прочел эту надпись давным-давно, увидев этот меч впервые… меч Юлия Цезаря.

Основная часть этой надписи теперь скрыта в камне, а те буквы, что остались снаружи, за долгие годы затянулись лишайниками. Теперь можно различить только часть слова «калибан», часть имени народа, создавшего чудесный меч, да две буквы — «Е» и «S». И местные жители иногда могут рассмотреть этот мечв зимние дни, когда мороз настолько силен, что поверхность озера покрывается льдом, и они могут дойти до камня и подивиться на необыкновенный предмет.

Они говорят, что лишь рука истинного короля может выдернуть меч из камня, да и то в тот день, когда ему придется вступить в бой с необъятным злом.

Много, очень много времени прошло с тех пор, как я был молод, и мое первое имя, Мирдин, изменилось вместе с миром. Здешние жители называют меня Мерлином. Но душа моя остается прежней, она ищет бессмертного света, — как и душа каждого человека, рожденного по велению Божию.

Солнце начинает уже растапливать снег на склонах холмов, и первые цветы открывают свои чашечки навстречу теплому ветру, летящему с юга. Господь позволил мне закончить мой труд, и я благодарю его всем сердцем. На этом моя история заканчивается. И, возможно, теперь родится легенда.

ОТ АВТОРА

Падение Римской империи — одно из величайших событий в истории западной цивилизации, и до сих пор этот период остается одним из наиболее загадочных; слишком сложно понять происходившее в то время, поскольку недостает надежных источников, касающихся эпохи крушения Рима. И более того, это событие — традиционно воспринимаемое как катастрофа, — на самом деле лишь историческая условность. В 476 году до Рождества Христова никто и не заметил, что римский мир прекратил свое существование; ничего особенного не случилось в тот год, ничего такого, что отличалось бы от повседневных событий в течение многих лет. Одоакр — вождь герулов, занявший место юного Ромула Августа, — просто передал знаки императорской власти Константинополю, рассудив, что одного императора вполне достаточно для всей империи.

Большая часть истории, рассказанной здесь, является всего лишь плодом воображения; что я пытался сделать, так это представить огромное влияние этого события, приведшего к рождению нового мира, на новые культуры и новые цивилизации, чьи корни все еще уходили в римские традиции. Вся Артуриана может быть истолкована символически, как некое иносказание, — однако в них кроется не только это. Ученые давно уже поняли, что события, породившие легенды о короле Артуре, записанные в средние века Джеффри Монмаутом, действительно имели место в Британии в конце пятого века. И среди прототипов героев этих легенд есть некий Аврелиан Амброзии, solus Romanae gentis («последний истинный римлянин»), выигравший сражение с саксонцами у горы Бадон и предок Пендрагона и Артура. Мы часто склонны рассматривать персонажей Артурианы как типичных средневековых рыцарей, хотя на самом деле они куда ближе к кельтскому римскому миру. Правда и то, что романо-британцы в пятом веке просили о помощи тогдашнего императора, надеясь отразить вторжения племен с севера и юга Полководец Атис дважды откликался на их просьбы и послал на остров некоего Германа, загадочную личность, наполовину воина, наполовину святого. Другие персонажи, вроде кельта Мирдина — то есть Мерлина из легенд о короле Артуре, — позаимствованы из эпических традиций, разросшихся вокруг легендарного меча Эксалибура. Это название в последние годы истолковано выдающимися специалистами по кельтской культуре как сокращение от латинских слов ensis calibumus, то есть «меч калибанов», — а это намекает на его средиземноморское происхождение. Таким образом, все мистические и символические гипотезы, высказанные в данной истории, порождены реальными историческими событиями, случившимися на закате античного мира, когда и возникли первые легенды о короле Артуре.

События, о которых говорится в книге, как бы увидены глазами группы преданных старым порядкам римских солдат, и они, естественно, видят в варварах злобных и жестоких чужаков, стремящихся к разрушению. И в то время такой взгляд мог быть распространен довольно широко. Области сосуществования римлян и варваров развалились довольно быстро из-за непрерывных конфликтов между римским населением и вторгшимися в эти земли чужаками. В наши дни теория вторжения пересматривается с точки зрения феномена Voelkerwanderung, или миграции, хотя конечный результат, в общем, остается тем же самым.

В суете современности Восток, — который выглядит бессмертным и нерушимым (как Римская империя в дни ее расцвета) — заставляет задуматься о том, что любая империя рано или поздно разваливается, и что одна часть мира не может надеяться вечно наслаждаться роскошью, если все другие части земли погружены в страдания и нищету. Те, кого называли «варварами», вовсе не намеревались разрушать империю; они просто хотели стать ее частью. И многие из них даже защищали ее, рискуя собственной жизнью, но их смерти были напрасными, и мир все равно погрузился в долгую эпоху хаоса и упадка. Некоторые из персонажей романа проявляют себя так, что заставляют предположить: живучесть языческих традиций была достаточно высока. Хотя тут трудно что-либо утверждать с исторической достоверностью, все же в этом нет ничего невероятного (особенно в свете новых источников, открытых в недавние времена). Это можно выразить как «языческую» привязанность к традициям и к mos maiorит, то есть к обычаям предков, еще, возможно, не исчезнувшую в том веке.

О Ромуле Августе известно слишком мало; нет точных данных даже о возрасте последнего императора, исторические источники в этом вопросе противоречат друг другу. Я, создавая этот персонаж, опирался в основном на Ехcerpta Valesiana, 38, где о нем говорится как о мальчике: «Odoasar… deposuit Augustulum de regno, cuius infantiam misertus concessit ei sanguinem» (Одоакр сместил Августула с трона и, испытывая сострадание к нежному возрасту, сохранил ему жизнь…»).

Читатели, глубоко знакомые с историей, угадают и другие источники, вплетенные в ткань повествования, и большинство из них относится к позднему латинскому периоду: это «История» Аммиана Марселлина, De Rediti suo Рутилия Намациана, Degubematione Dei Сальвиана, «История войны с готами» Прокопия Цезарейского, «История» Палладия, In Rufinum Клавдиана, Valesianus Anonimus, «Хроники» Кассиодора и его же VitaEpiphanii, а также кое-что из трудов Плутарха, Оросия, святого Августина и святого Иеронима. Несколько источников, касающихся раннего средневековья, дали мне возможность выстроить картину Британии: это «История английской Церкви и народа» Беды Достопочтенного и Comitus Chronicon и De exitio Britanniae Гилдаса.

БЛАГОДАРНОСТЬ АВТОРА

Я выражаю глубокую признательность множеству дорогих друзей, которые поддерживали и ободряли меня во время работы, помогая своими знаниями и предложениями, — в особенности Лоренцо Брассези и Джиованни Горини из Падуанского университета, Джанни Бриззи и Ивано Диогини из Болонского университета, Венцеслава Крута из Сорбонны и Робина Лэйна Фокса из Нового колледжа, который слушал эту историю во время долгих автомобильных поездок из Льютона в Оксфорд.

Бесценную помощь оказали мне также Джорджио Бонаменте и Анджела Амици из Перуджийского университета, а также моя бывшая коллега Габриэла Амиотти из католического университета в Милане.

Однако ясно, что все ошибки лежат целиком на моей совести.

Я должен такое выразить свою благодарность Франко Мимми, присылавшего мне различные материалы из своей резиденции в Мадриде, и Марко Джуди, одному из моих самых верных и старых друзей, с которым я часто консультировался по поводу событий позднего римского века в Британии, и Джорджо Форнони, который, поддерживая старую традицию, всегда с радостью приветствовал меня в своем великолепном доме в Альпах, — где я и написал последнюю часть романа в полном уединении, скрывшись от всего мира.

И особая благодарность — моей жене Кристине, главному критику и слушателю, — всегда преисполненному нежности, — и еще — моим литературным агентам Лауре Гранди и Стефано Теттаманти, сопровождавших меня на каждом шагу реализации этого проекта, ободрявших меня в самые трудные моменты.

Я также благодарю Паоло Буонвино, чья музыка была моим постоянным спутником, когда я писал этот роман, вдохновляя меня на создание самых напряженных и драматических эпизодов.

Последняя по порядку, но не по значению, — благодарность Дамиано из ресторана «Альберто Ардезио», кормившего меня изысканными блюдами во время пребывания в Альпах, и Джинкарле из бара «Фрессика», чей кофе-эспрессо всегда вселял в меня бодрость духа.