Наемный убийца, не ведающий жалости. Профессиональная содержанка и прожигательница жизни, крепко подсевшая на наркотики. Избалованный наследник огромного состояния, считающий, что ему все дозволено. Профессиональный военный, уволившийся в запас.

Что может объединять этих людей?

Непростой путь в загадочный монастырь на Игил Лайме. Монастырь, где находят свой Путь и откуда приходят Воины.

Кто такие Светлые князья, Витязи, Воины и даже сам Государь, обыватели представляли слабо. Кто они такие — люди или уже кто-то иной, так до конца никто и не смог прояснить.

С одной стороны, Воины — самые совершенные боевые машины во вселенной. С другой стороны, их убеждение: «Убивать недопустимо. Это запрет, табу, грех. Убивая, мы разрушаем себя. Свою душу, свою силу».

Воин, испытывающий отвращение к убийству? Это знание и предстоит обрести героям на Игил Лайме.

Роман Злотников

Путь князя. Быть воином

От автора

Идея серии «Путь князя» возникла у меня давно. Она явилась результатом моих размышлений над серией кабинетных исследований по вопросу о религиозном мышлении.

Я, как и многие из числа моего поколения, был воспитан в атеистическом духе. И твердо знал, что религия — подпорка для неразвитого ума. Опиум для народа. Что когда-то давным-давно люди, не особо много знающие о том, как на самом деле устроена природа, что такое молния или откуда случаются ураганы, не в силах объяснить это посчитали все эти явления проявлением некой «божественной силы». А потом над ними утвердились жрецы, которые стали тянуть из них все соки, угрожая гневом божьим и обслуживая интересы господствующих классов, помогая им держать в повиновении малообразованную массу. Все было просто, понятно и предельно логично.

Однако, когда прессинг идеологического атеизма исчез, да и сам я стал несколько умнее, начали появляться вопросы. Например, почему нейрофизиолог Павлов, хирург Войно-Ясенецкий, конструктор самолетов Туполев, знающие о физиологии, устройстве человеческого тела и аэродинамике вкупе с физикой и механикой много-много больше подавляющего большинства людей того времени при всем этом позволяли себе оставаться людьми, верующими в Бога? Сначала я подумал, что это была этакая фронда. То есть они веровали как бы в пику советской власти, провозгласившей, что Бога нет. Но затем выяснилось, что так или иначе в Бога верили такие ученые, как Эйнштейн, Планк, Леметр, Бор, Гейзенберг, Шпеман, Бузескул и многие-многие другие. Ничего себе «неразвитые умы»! Ничего себе необразованная масса! Им-то зачем фрондировать или цепляться за подпорку? Или вера это все-таки не подпорка, а нечто другое? Что никак не мешает, а, может быть, и помогает человеку расти и развиваться. То есть человек верующий вполне способен не просто и не только верить, но и мыслить. Причем ничуть не хуже, чем самоуверенный и привыкший считать, что никакого Бога нет, и всему голова (уж прошу прощения за невольный каламбур) лишь его абсолютно суверенный и независимый разум атеист? И религиозная картина мира — не удел отсталых и неразвитых, а никак не менее (а может и более) любого другого полноценный взгляд на наше мироздание.

Вот такая версия у меня появилась. После чего я предпринял усилия, для того чтобы подтвердить ее или опровергнуть. И результатом этих усилий как раз и явилось появление идеи серии книг «Путь князя».

Но, как известно, от идеи до ее воплощения — время и время. И следующим толчком, результатом которого явилось перерастание идеи в текст книг, оказалось мое знакомство с другой книгой. Под названием «Проект Россия».

Впервые я узнал об этой книге из поста на моем сайте. Спустя несколько месяцев ко мне обратились из издательства с просьбой высказать свое мнение о ней. А потом я познакомился с людьми, имеющими отношение к ее написанию. Не скажу, что принял ее на все сто процентов, и подпишусь под каждым ее словом, но многое, о чем в ней говорится, созвучно моим мыслям. Я вообще стараюсь искать в том, что делают другие люди, скорее то, что меня с ними сближает, чем то, что нас разделяет… А главное, меня порадовало то, что такие книги не только начали появляться в России, но еще и (к удивлению очень многих) оказались столь востребованы, что продаются стотысячными тиражами.

Откуда появилась эта книга — не знаю. До меня доходили три группы версий. Во-первых, что это проект Кремля. Во-вторых, что это проект некой группировки, скорее конкурирующей с господствующими в Кремле. И, в-третьих, что эта книга выросла из некого документа, хранившегося на Афоне уже несколько сотен лет. И оказалась довольно неожиданной для наших властных группировок.

Какая версия мне кажется предпочтительней — вы уже знаете. Исходя из моей книги «Путь князя. Атака на будущее». Этому есть много косвенных подтверждений. Например, как мне стало известно, «Проект Россия» раздают паломникам на Афоне. Причем не только в русском, но и в нескольких греческих монастырях.

Так эта книга оказалась тем самым толчком, который подвигнул меня перейти от бесплотной идеи к реальному делу. Возможно и не только меня. И я ей за это благодарен. И жду продолжения.

Часть первая

1

Волк быстро проскользнул сквозь тугую завесу теплого воздуха, и почти сразу же за его спиной послышался рев сирены. Толпа, заполнявшая в этот сырой осенний вечер обогреваемые тротуары мультиторгового центра, недоуменно и несколько испуганно вздрогнула, и все заозирались, ища, на кого это так бурно отреагировали охранные запаховые сенсоры. Волк также завертел головой, привычно натянув на лицо маску растерянности, затаенного страха и… жадного предвкушения, как и у остальных. Потому что сейчас сотни висящих в воздухе оптических датчиков, которые были стянуты сюда всполошившимися системами охраны, вглядывались в лица людей, находившихся в радиусе полусотни ярдов от воздушного тамбура при входе в один из моллов центра, в котором как раз и сработали сенсоры, жадно выискивая того, чье лицо, отсканированное датчиками, совпадет с голослепком лица какого-нибудь разыскиваемого преступника. Или того, кто выдаст себя неестественным поведением. А куда деваться — безопасность требует жертв, и только таким образом оказалось возможным остановить очередную волну терроризма, пятнадцать лет назад накатившую на большинство цивилизованных миров. Впрочем, противоядия, нейтрализующие все эти многомудрые системы безопасности, которыми были напичканы цивилизованные миры, уже были выработаны, так что за лицо Волк не беспокоился. Ортомаска была качественной… Да и насчет поведения тоже не особенно волновался. Он уже давным-давно привык жить под личиной, а в толпе, заполнявшей тротуары таких центров, всегда найдется один-два человечка, чье сердечко бьется в лихорадке от только что совершенного поступка, который им кажется либо невероятным вызовом собственной смелости, либо тяжким преступлением. А чаще всего и тем, и другим. Хотя единственное, что совершили эти придурки, так это сперли в зале распродаж упаковку с парой джинсов или разломали где-нибудь автомат по продаже напитков… Вот и сейчас, не прошло и пяти секунд, как какой-то долговязый парень, украшенный модной хромовой инкрустацией на щеке и дюжиной колец во всех открытых частях тела, втянул голову в плечи и рванул вниз по эскалатору. Волк проводил его равнодушным взглядом и отвернулся. Не позднее, чем через минуту, парня возьмет полиция. А спустя еще пару минут выяснится, что его генетический код, уловленный запаховыми сенсорами, не имеет никакого отношения к генетическому коду человека, объявленного в межпланетный розыск первой категории. Так что у Волка было целых три минуты на то, чтобы покинуть ставший таким опасным мультиторговый центр. Причем в пресквернейшем настроении. Ибо то, что на него среагировал запаховый сенсор, означало, что предпоследняя маскирующая запаховая метка, из числа имеющихся у него, приказала долго жить…

Волк родился на Кран Орге, заштатной планетке на самом краю мира. В дружной и любящей семье. Его отец был фермером, специализирующимся на радужных бобах. И доходов с пятисот гектаров плантаций вполне хватало на то, чтобы семье из четырех человек — отцу, матери, Волку и его младшей сестренке — существовать вполне обеспеченно.

Сестренка появилась, когда Волку исполнилось четыре года. Поначалу он даже обиделся, что папа и мама «купили в магазине» еще одного ребенка. Неужто им не хватало его? Ведь он так их любил… Но после того как отец купил ему настоящего пони с красной упряжью, украшенной блестящими никелированными бляшками, и маленьким седлом из легкого и мягкого полиуглерида, да еще и настоящую ковбойскую шляпу и ремень с двумя кобурами, в которых поблескивали почти всамделишные пистолетики, сменил гнев на милость. Тем более что иметь сестренку оказалось весьма забавно. Она была вся такая пухлая, со щечками, которые, кажется, были видны со спины. Лежала в своей колыбельке, пускала пузыри и все время какалась…

В пять лет его впервые взяли на ярмарку в Недис, небольшой городок в полусотне миль от их фермы. Для семейного аэрола десять минут полета. В Недисе находилось правление кооператива, в которое входил его отец и которое как раз во время ярмарки собралось на какое-то чрезвычайное заседание. Так что отец высадил их на ярмарочной площади, а сам улетел по делам.

Ярмарка Волку тогда очень понравилась. Он покатался на каруселях, покидал мячик в яркую, малиновую корзинку и даже выиграл сахарного зайца, потом погонял на голоимитаторах, изображавших гонку на гоночных болидах в астероидном поясе. У него, конечно, была и своя собственная игровая приставка, но эти имитаторы представляли собой полный аналог кабины настоящего гоночного болида. Даже со шлемом!

Отец появился часа через три. Весьма озабоченный.

— На планете появились представители «Интерстеллар агро». И они скупают землю, — ответил он на встревоженный вопрос матери. А когда она удивленно спросила, в чем же тут проблема, сердито отрезал: — Ты ничего не понимаешь!

Поначалу его опасения вроде как не оправдались. Первым признаком появления на планете гигантской транснациональной корпорации, стало то, что программы тогда еще единственного местного голоканала начали отличаться большей красочностью и разнообразием. И на нем появились такие передачи, которые раньше были доступны только обладателям платной выделенной линии. Следующим стало появление шипучки «Ока-кола» в меню школьной столовой. Часть членов попечительского совета пыталась протестовать, заявляя, что свежевыжатые соки из местных плодов и ягод гораздо полезнее, а с появлением этой отравы, сопровождающимся массированной рекламой по большинству доступных голоканалов, дети почти совсем перестали их пить, отдавая предпочтение этой ядовитой шипучке, о которой, как это следовало из рекламы, мечтают даже льдинки в стакане и которая с первым же глотком делает жизнь вокруг настоящим праздником. Но представитель «Интерстеллар агро», появившийся в школьном попечительском совете после того, как местное отделение этой корпорации, расщедрившись, закупило новую форму для школьной футбольной команды, а также новый школьный аэрол, непрестанно улыбаясь и доверительно подмигивая, довольно жестко отверг все обвинения, заявив, что соки по-прежнему остаются в меню и убирать их оттуда никто не собирается. А что кому пить — каждый должен решать сам, ибо у них — свободная страна и дети должны уже с детства привыкать делать свободный выбор. Что же касается обвинений в возможном вреде здоровью, то они просто смехотворны, ибо сотни миллиардов людей на сотнях планет пьют «Ока-колу» и не испытывают никаких проблем со здоровьем. Наоборот, заказанные и оплаченные как компанией, так и десятками абсолютно независимых (если бы Волк тогда знал, насколько эфемерно и лживо подобное определение) фондов исследования показали, что эта шипучка полезна для здоровья, поскольку оказывает благотворное влияние на функцию гипофиза и поджелудочной железы, а также хорошо помогает при запорах.

Затем приятель Волка, Жуг, танцевавший в школьном фольклорном ансамбле, однажды появился на экране его голофона крайне возбужденным и с горящими глазами.

— Представляешь, мы едем на фольклорный фестиваль на Бикенпорт! «Интерстеллар агро» выделило грант!!

Так Волк впервые услышал это слово, которое потом стал слышать все чаще и чаще. Гранты талантливым детям на обучение в самых известных и престижных университетах — местный голоканал, перешедший практически под полный контроль «Интерстеллар агро», транслировал на всю планету лица трех смущенно улыбающихся подростков, несколько скованно озирающихся по сторонам в огромном и почти пустом пассажирском зале нового орбитального терминала, за который, как не преминул сообщить диктор, всем им также следовало благодарить благословенную «Интерстеллар агро». Гранты местным художникам. Гранты профессорам местного университета. Гранты на переподготовку и обучение другим профессиям местным фермерам, потерявшим работу…

Между тем отец с каждым месяцем становился все мрачнее и мрачнее. А однажды он приехал из Недиса злой, от него резко пахло перегаром. Бросив аэрол прямо на лужайке перед входом в дом, он засел на кухне с бутылкой, которую привез с собой, и стал грязно ругаться и орать в стену:

— Они предлагают продавать им нерентабельные фермы! Чертовы ублюдки! Да они специально опустили закупочные цены на радужные бобы, и теперь большая часть наших ферм стала нерентабельной… Сначала у себя все сделайте рентабельным, отродья вшивой собаки! А то тратят дикие деньги на своих планетах, субсидируя тысячи своих крестьян. Сохраняют, видите ли, «традиционный образ жизни своего народа», у-у ублюдки… А нас, значит, можно давить? А мы — никто?

Мать закрыла дверь на кухню и велела им с сестрой подняться в детскую. Но злой голос отца доносился даже сквозь запертые двери.

С того дня отец начал частенько прикладываться к бутылке. И уже не казался Волку, как раньше, сильным и могучим, способным развеять боль обиды и заслонить от любой грозы…

Еще через год отцу пришлось продать ферму. И пойти простым оператором комбайна-многофункционала на огромные, не только поглотившие почти все бывшие фермы, но и прихватившие еще почти столько же гектаров, ранее занятых девственным лесом, плантации «Интерстеллар агро». И, как по заказу, цены на радужные бобы моментально поползли вверх. Вернее, «Интерстеллар агро» провела массированную рекламную кампанию, которая привела к тому, что радужные бобы стали чрезвычайно популярны в большинстве миров. И их Кран Орг оказался эксклюзивным поставщиком продукта с контролируемым происхождением. Отныне название «радужные бобы» у большинства покупателей начало прочно ассоциироваться с названием их планеты. И доходы «Интерстеллар агро» взлетели до немыслимых высот…

А еще через полгода отца выгнали с работы. Он стал слишком часто появляться на рабочем месте навеселе. Так что им пришлось перебираться в Недис, который уже ничем не напоминал тот почти пряничный городок, каким он запомнился Волку после первой ярмарки. Недис увеличился в размерах почти в три раза, но новые районы занимали унылые двухэтажные бараки, в которых ютились семьи бывших фермеров. Через два подъезда от них жила, например, семья его школьного товарища Жуга. «Интерстеллар агро» по-прежнему продолжала поддерживать фольклорные школьные ансамбли. Но их школа закрылась из-за отсутствия учеников, в большинстве своем перебравшихся с проданных ферм в город, а новой, которая открылась здесь, в трущобах, было не до фольклорных ансамблей…

Мать нашла работу довольно быстро. Прачкой и уборщицей. А отец все никак не мог устроиться. Он вставал рано утром и уходил искать работу. А поздно вечером возвращался уже навеселе и с бутылкой дешевого пойла, которую приканчивал на кухне. Если мать пыталась что-то ему сказать, то пустая бутылка летела ей в голову. Именно тогда Волк возненавидел отца…

Отец погиб осенью, когда Недис изнемогал от стылых ливней. Похоже, с приходом «Интерстеллар агро» на Кран Орге изменился даже климат. Ибо раньше столь долгих ливней здесь не бывало. Впрочем, отец говорил об этом еще когда работал оператором комбайна, мол, «Интерстеллар агро» в погоне за прибылью щедро поливает плантации «абсолютно безобидными» и «генетически тестированными» стимуляторами роста, так что урожаи буквально высасывают землю и через десяток лет эти плантации придется бросать и вырубать лес под новые. А на земле, превратившейся в песок, устраивать новое, освещаемое на всех голоканалах шоу под названием «Bay! „Интерстеллар агро“ возрождает леса!»… Никто не видел, как погиб отец. Похоже, его сбил приземляющийся или только набирающий высоту грузовой аэрол. Когда отца принесли домой, от него сильно разило спиртным, так что не исключено, что он мог забрести на участок взлетно-посадочной глиссады, хоть она и обозначена яркой зеброй на асфальте, а в момент взлета или посадки еще и мигающими огнями по периметру. Ну а худую согбенную фигуру отца за пеленой дождя разглядеть было не так-то просто…

Похороны прошли скромно. Все время шел дождь, и сестренка всю дорогу хныкала, что ей холодно, что она голодна и хочет домой…

После смерти отца мать резко сдала. У нее открылись горловые кровотечения, и она начала быстро чахнуть. Волк пытался помогать матери, ходил в центр, теперь заполненный ночными клубами, барами, стриптиз- и пип-шоу и кварталами красных фонарей. А также игорными заведениями всех мастей. Хозяевам баров и игорных заведений часто требовались мальчишки-зазывалы, ибо конкуренция в этом секторе бизнеса теперь в Недисе была жутчайшая. Но мать все больше и больше угасала, пока, наконец, ровно через год не отправилась вслед за отцом.

После похорон матери в их жилище появились какие-то люди. Они бесцеремонно расхаживали по комнатке, заглядывали в шкафы, перетряхивали вещи. Волк сидел на старом, продавленном диване и зло зыркал на них исподлобья.

— Ты гляди, сущий волчонок… — рассмеялся один из этих людей, заметив его взгляд.

Их с сестрой отправили по разным приютам. Сестру оставили здесь, в Недисе, в образцово-показательном приюте, недавно открытом на деньги «Интерстеллар агро», а его отправили в приют в Игриале, большом городе, расположенном на другом континенте. И в первую же ночь Волку пришлось выдержать кровавую драку со старшими мальчишками, решившими показать вновь прибывшему сосунку его место в местной иерархии. Избили его сильно. Но он до последнего лупил обидчиков своими сухими и закалившимися в трущобах Недиса кулачками. А когда сил драться уже не осталось, вцепился главному обидчику в икру ноги и повис, стиснув зубы…

Возможно, это его и спасло. На вопли пострадавшего прибежал проснувшийся воспитатель.

Спустя две недели, когда синяки и ссадины немного зажили, к Волку подошел парень по прозвищу Котел.

— А здорово ты Кабана отделал, — несколько покровительственно произнес он. — До сих пор хромает… И внезапно спросил: — В мою кодлу пойдешь?

Волк уже знал, что в приюте все были разделены на несколько группировок, которые назывались кодлы. Ему было очень тоскливо одному, без мамы, без сестренки, без Жуга. Поэтому он шмыгнул носом и молча кивнул.

— Молоток, — сказал Котел, — держи кардан, — и протянул ему руку…

Через год Волк, несмотря на свой юный возраст, занял место правой руки Котла. А их кодла стала главной в приюте, чему немало способствовало и то, что Кабан, вожак самой многочисленной и сильной кодлы, не мог спокойно выдерживать взгляд пацана, за которым закрепилась кликуха Волчонок…

Из приюта Волк сбежал в день выпуска своего друга и покровителя Котла. Они уже давно сговорились с ним, что как только Котла выпихнут за двери приюта, Волчонок ночью взломает дверь кабинета директора, откроет окно на третьем этаже и спустит вниз, на улицу, заранее припасенную веревку. А Котел поднимется по ней и взломает замок сейфа в директорском кабинете. Сейф был довольно хитрым, но Котел божился, что за полдня «на воле» сумеет раздобыть необходимые приспособления и все будет «чики-чики». Так ли это было бы или нет, узнать им так и не удалось, потому что в тот момент, когда Волк привязывал к стояку веревку, конец которой уже болтался снаружи, дверь директорского кабинета распахнулась и на пороге возник разъяренный директор, из-за спины которого злорадно поблескивали глазенки Кабана…

Жизнь на улицах пришлась Волчонку по душе. Он уже окончательно утвердился в мысли, что все вокруг против тебя и какое-либо значение имеют только члены твоей кодлы. Как бы она ни называлась. Да и с ними стоит держать ухо востро. А все остальное — всякие там дружба, любовь, милосердие и сострадание, разговорами о которых потчевали их наставники и воспитатели приюта на воскресных проповедях, — ложь и обман, направленные на превращение людей в послушное и управляемое стадо. Но он не стадо. И с ним у них номер не прошел. А стадо — другие, те, кого было так весело раздевать в темных переулках…

Методика была отработана на все сто. Сначала выбиралась жертва. Обычно это был слегка подгулявший одинокий прохожий. Потом Волк, как самый маленький, начинал виться вокруг него и попрошайничать. Обычно его посылали. Сначала добродушно. Но, когда он начинал дразниться, а иногда и швыряться комьями грязи, жертва свирепела и устремлялась в погоню. А дальше все было делом техники — темный переулок, несколько неясных теней, удар обрезком трубы по затылку, и, в лучшем случае, жертва приходила в себя через полчаса без единого гроша в кармане и с отсеченной первой фалангой указательного пальца, на папиллярные линии которого реагировал идентификационный сенсор банкомата. А иногда еще и голым, если его одежда оказывалась впору кому-то из членов кодлы. Жаль только, что обычно это были не слишком богатые людишки, и их банки устанавливали максимальный суточный лимит снятия средств со счета не более чем в двести кредитов.

А однажды им случилось повстречать другую жертву…

Они как раз вышли на охоту, как вдруг Бык, их главарь, замер и навострил уши. Из-за покосившегося забора, обрамлявшего заброшенный пустырь, донесся взволнованный женский голос… Они приникли к щелям забора. Судя по всему, у какой-то богатенькой дамочки, прямо над их окраинами полетел привод аэрола. И она, грохнувшись на пустыре, не нашла ничего умнее, как вылезти наружу и уже там начать названивать какому-то своему приятелю, капризно кривя губки и раздраженно втолковывая ему, как ей здесь холодно, страшно и как ему просто необходимо бросить все свои дела и прилететь за ней. Поначалу Волк презрительно скривился. Здесь хорошей добычи не предвиделось. На дамочке было платье, обтягивающее ее будто вторая кожа, а в сумочке, которую она держала в руках, уместились бы разве что тюбик помады и изящный мониторчик голосвязи, который она держала в руке. Кредитки у нее тоже, скорее всего, не было. Подобные люди, как он уже знал, как правило, внесены в базу данных папилляриом и могут пользоваться лишь своим указательным пальцем и личной цифровой подписью. Так что раз при ней нет наличных — грабить ее дело дохлое. Но когда он повернулся и посмотрел на своих приятелей, то осознал, что, как видно, он чего-то не понимает. Бык пялился на дамочку не отрываясь. Челюсть лихорадочно сверкал глазами и облизывал губы, а Котел рефлекторно сглатывал. А затем они все вместе бросились вперед…

Дамочка успела только раз взвизгнуть, как ей тут же зажали рот и, скрутив руки и ноги, поволокли в соседний подвал, в котором они часто ночевали, если задерживались в окрестностях этого пустыря. Причем так быстро, что Волк даже отстал.

Когда он ввалился в подвал, то первым, кого он увидел, был Котел. Причем без штанов. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, и смотрел в угол. Волк перевел взгляд туда и увидел белеющую в темноте голую задницу Быка. Ритмично колыхающуюся. По обеим сторонам его задницы торчали голые женские коленки, а из-под самого Быка слышалось столь же ритмичное, в такт колыханию его задницы, придушенное повизгивание. И тут Бык вдруг замер, а потом затрясся и простонал:

— А-а-а, с-сука…

И тут же раздался голос Челюсти:

— Ну все, слазь, теперь я…

Все трое старших товарищей попользовали дамочку по три раза, а потом Челюсти внезапно пришла в голову, как ему показалось, забавная мысль.

— Эй, ребя, а чего Волчонок-то?

— Да он — сопляк… — лениво отозвался Бык.

— Какой сопляк, — хмыкнул Челюсть, — ты гля, какой у парня стояк?!

Бык пригляделся и расплылся в ухмылке.

— И точно… Эй, Волчонок, иди сюда! Ща мы тебя научим, как стояк снимать…

Их взяли на следующий день. Всех. В полицейском участке их поместили в камеру с матовым стеклом, заменявшим одну стену. А затем, спустя пять минут, в комнате, где они сидели, появился толстый полицейский и кивнул напарнику, торчавшему в комнате вместе с ними.

— Уводи. Всех опознали.

— И пацана? — удивился тот.

— И этого гаденыша тоже, — кивнул толстый. — Он ее последним…

— Ты гляди, — воскликнул напарник, — молодой да ранний. А впрочем, — полицейский осклабился, — я бы и сам не отказался. Ух, хороша…

— Попридержи язык, Лонг, — оборвал его толстый, а затем, слегка смягчившись, добавил: — Не про нашу честь курочка…

Пока шел суд, Волку исполнилось четырнадцать, так что его отправили на взрослую зону, на планету, расположенную в двадцати парсеках от Кран Орга. В первый же вечер там произошло то же, что и в сиротском приюте. Правда, на этот раз, прежде чем прибежавшие надзиратели растащили их по камерам, Волк сумел не только откусить кусок ноги, но и выдавить одному из нападавших глаз… Так что через неделю, когда его выпустили из тюремного лазарета, к нему подошел такой же, как он, малорослый и вертлявый зек и, небрежно кривя губы, произнес:

— Тебя зовет Док. Познакомиться хочет…

Из зоны Волк вышел через два года. Сказалось его малолетство и первая ходка. Но зато с рекомендацией Дока и наводками на верных людей. Так что уже спустя две недели, большую часть которых он провел на койке в каюте четвертого класса (настоящая скотовозка) рейсового пассажирского корабля, уносившего его еще дальше от Кран Орга, он стоял на пороге комнатенки и рассматривал продавленную кровать, стол, стул, старый и побитый кухонный автомат в углу и терминал с едва светящимся экраном. Волк не замечал убогости обстановки — это было первое его собственное настоящее жилище! Волк осторожно вошел в комнату и присел на кровать. Похоже, жизнь поворачивалась к нему лицом…

В своей новой кодле Волк попал под опеку старого типа по прозвищу Дырокол, который, как выяснилось, не зря получил такую кличку. Старина Дырокол когда-то был знаменитым наемным убийцей. И работал в одиночку. Но однажды решил, что это дело слишком рискованное, а возраст уже не тот, и пошел под крыло сениору Джакопо. О чем до сих пор не пожалел. Он так и сказал Волку.

Дырокол научил его многому, тому, чему Волк никогда бы не научился в своей прошлой жизни, например, думать.

— Господь не зря дал нам разум, — наставительно говорил он своему молодому товарищу. — Дикие звери все умеют делать лучше людей. Мелкие — прятаться. Травоядные — убегать. А хищники — убивать, ибо обладают гораздо большей силой, ловкостью и более мощными когтями и клыками, чем человек. Но Господь одарил человека разумом. Потому-то человек властвует над всеми животными. И если ты научишься пользоваться этим великим даром, то сумеешь всегда переиграть любого.

Тем не менее Дырокол обучил его пользоваться разнообразными устройствами, предназначенными для убийства. От старой доброй гарроты до дальнобойного станкового плазмомета. У сениора Джакопо было поместье в горах. Почти полторы тысячи гектаров. И в этом поместье, в старых выработках, было оборудовано очень хорошее стрельбище.

— Никогда не торопись, — учил его Дырокол. — Если ты воспользовался своим разумом и хорошо все рассчитал, у тебя будет достаточно времени и на то, чтобы выйти на позицию, и на то, чтобы сделать свой выстрел, и на то, чтобы уйти оттуда прежде, чем появятся копы. Ну или кто-то еще, кого ты не хочешь видеть. Вся эта беготня, прыжки, погони, которые показывают по головидео, — сплошное дилетантство. Ты должен прийти, сделать свое дело и спокойно уйти. Никем не увиденный. А если тебя заметили — считай, дело кончено…

Спустя три месяца Волку поручили первое задание. Жертвой был мелкий драгдилер, имевший глупость пристраститься к тому, чем торговал, и потому изрядно задолжавший новой кодле Волка. И сениор Джакопо принял решение, что его следует наказать. Причем так, чтобы напомнить всем остальным, что нарушать правила, установленные сениором Джакопо, крайне опасно для жизни.

Волк подстерег жертву в подворотне, неподалеку от его жилища. Драгер как раз спешил домой после очередного рабочего дня, чтобы вколоть себе дозу, припрятанную в носке. Он проскочил мимо Волка, даже не заметив его, а в следующее мгновение проволока гарроты стиснула его шею.

На завтра Волк был представлен самому сениору Джакопо. И получил из его рук первый гонорар. Так и пошло…

Через два года Волк купил квартиру с двумя спальнями. Аэрол у него уже был. Причем не такой, как у его отца — грузопассажирский, а обычный, легковой. Сениор Джакопо напрягал его работой не слишком часто. Ибо Волк теперь считался лучшим. Но зато это всегда была очень деликатная работа. Так, например, устранив конкурента, он помог одному из друзей семьи, занять место окружного судьи. Иначе он помог другому получить место в сенате — аккуратно ранил его в голень на одном из митингов, на котором тот громогласно выступал против мафии. Сениор Джакопо тогда лично поблагодарил его за отличную работу.

Однажды Волка вызвали к сениору Джакопо поздно ночью, буквально сняв с шикарной шлюхи…

— Я прервал твой отдых, мальчик, — улыбнулся сениор Джакопо, когда Волк вошел в его кабинет. — Прости меня. Но дело, о котором я хочу поговорить с тобой, не терпит отлагательства.

— Я всегда готов служить вам, сениор Джакопо, — вежливо ответил Волк.

— Вот и хорошо, — отозвался сениор Джакопо, — а теперь познакомься. Это — уважаемый господин Джереми. И он попросил меня помочь ему в одном крайне деликатном деле…

Утром Волк вылетел на Теребину. У господина Джереми там возникла проблема, для решения которой требовался человек со стороны. Решить ее надо было показательно, чтобы ни у кого из других господ не возникло желания создавать господину Джереми новые проблемы. А все свои были у местной полиции на заметке. И существовала опасность, что копы не только доберутся до заказчика, но и вообще смогут предотвратить акцию…

На месте Волк целую неделю изучал подходы к проблеме господина Джереми, свято следуя заветам Дырокола. А затем затребовал станковый рельсовик. На «проблему» господина Джереми он, в отличие от всех предыдущих случаев, потратил два выстрела. Первый, в котором использовалась подрывная головка, снес крышку с пятитонного бака с газолином, которым, по-старомодному, отапливался загородный особняк «проблемы» господина Джереми, а второй, зажигательный, поджег разлившийся газолин. И одиннадцать человек сгорело заживо — «проблема» господина Джереми, его жена, три дочери, сын, которому еще не исполнилось и годика, няня сына, родители «проблемы» господина Джереми и двое человек прислуги…

Еще через три года Волк переехал в роскошные апартаменты в престижном районе. В его гараже уже насчитывалось три аэрола самых лучших марок. Ну а в банке у него имелся кругленький счет. А еще он стал членом гольф-клуба и завел себе лошадь. И теперь с легкой усмешкой вспоминал про свои детские мечты когда-нибудь вернуться на Кран Орг и выкупить их ферму.

Все рухнуло внезапно. Началось с того, что сениор Джакопо вновь отдал его, как он это с усмешкой называл, «в аренду» одному из друзей. Задание вновь оказалось на Теребине. Узнав подробности поручения, Волк даже несколько удивился, настолько оно было обыденным. Ему уже давно не поручали ничего подобного. Для выполнения такой работы можно было бы прибегнуть к услугам менее дорогостоящего специалиста. Волк почувствовал подвох… школа Дырокола оказалась гораздо лучше, чем он считал ранее. Две недели он «изучал подходы», измотав приставленных к нему «представителей заказчика» сотнями противоречивых требований, а затем подготовил и провел операцию за полтора часа…

В отель он не вернулся. Его там ждали. А поехал прямо к другу сениора Джакопо. За полтора часа тесного общения, стоившего «другу» обеих ушей и трех пальцев на ногах, Волк выяснил, что все это задание было подставой. Жестокое устранение «проблемы» господина Джереми произвело обратный эффект. Полиция и секретные службы Теребины принялись носом землю рыть, разыскивая исполнителей и заказчиков. И «бизнес» людей, которым так мешал устраненный, оказался под еще большей угрозой, чем ранее. Поэтому спустя два с половиной года «деловые люди» Теребины заключили сделку с полицией: они предоставят полиции возможность выйти на исполнителя того жестокого убийства, а взамен те хоть немного снизят давление на их «бизнес». Господин Джереми к тому моменту был вынужден окончательно отойти от дела и даже покинуть Теребину поэтому к сениору Джакопо отправился другой человек…

Но самым страшным открытием оказалось то, что сениор Джакопо сознательно отправлял Волка на верную смерть. Посланцу не удалось обмануть проницательность старого мафиози. И тот… согласился с доводами его старых друзей, потребовав, однако, компенсировать ему потери от недополученных с этого «крайне перспективного молодого человека» доходов. Что обошлось деловым людям Теребины в о-очень круглую сумму.

На Теребине Волк провел более двух лет, завербовавшись на джутовые плантации. В мрачном худом парне, носившем веревочные сандалии на босу ногу и грубые джутовые штаны и рубаху, сейчас никто бы не признал того лощеного молодого человека, которого одаривали улыбками девушки из самых высших слоев общества, когда он по средам и субботам выезжал свою лошадь…

Через два года страсти утихли, ибо все заинтересованные стороны (а Волка теперь искали не только полиция и спецслужбы, но и партнеры его заказчика) решили, что он каким-то образом проскользнул сквозь выставленные заслоны и покинул планету. И Волк сумел воспользоваться кое-чем, что припрятал про запас еще тогда, когда готовил эту свою последнюю операцию, и покинуть Теребину…

К сениору Джакопо он пришел через полгода, когда, как учил его Дырокол, подготовил себе надежный маршрут ухода. Чтобы нельзя было проследить движение средств по банковским счетам, часть своих денег Волк заранее перевел в золото и камни и укрыл в подготовленном тайнике. Сениор Джакопо его не ждал и очень удивился его появлению. И даже сумел изобразить неподдельную радость, пока Волк не воткнул ему в мочевой пузырь заточенную отвертку. Надавив на рукоятку, Волк не испытал никаких эмоций. Горечь, разочарование… все это из той же серии, что и любовь или сострадание. Суть — обман. Оставлять в живых своего бывшего благодетеля он не собирался. Потому что сениор Джакопо был по-своему честным человеком — получив один раз деньги за проданного Волка, непременно сподобился бы исполнить взятые на себя обязательства. Конечно, не сразу, но через год, два или десять лет… А Волк не собирался жить под дамокловым мечом.

Теперь Волка искали все. И полиция, и «деловые люди». Ибо спустить убийство уже двух лидеров кланов означало бы для них потерять лицо. И подвергнуть опасности свои собственные жизни. Одно дело, когда боссы гибнут в мафиозных войнах, это вполне допустимо — война есть война, а другое — если на жизнь столь могущественных и авторитетных людей вдруг начнут покушаться одиночки… Волк менял отели, города, планеты, нигде не задерживаясь подолгу. Трижды его чуть не настигли. Один раз федеральное бюро, которое им теперь занималось, и дважды люди мафии. Деньги таяли… На Корнкросте Волк сколотил банду и совершил успешный налет на местный банк. Его людей повязали через два дня, но сам он уже покинул Корнкрост, причем не на престижном круизном лайнере компании «Элит круиз», корешок от билета на который полиция обнаружила в мусорном ведре оставленного им номера, а на грязном грузовом лихтере, куда он завербовался за полдня до налета, а затем отпросился «собрать вещи». Но еще через год и эти деньги подошли к концу. А погоня все приближалась и приближалась…

И вот наконец у него осталась последняя запаховая метка. И никаких шансов приобрести новую. Причем дело было не в деньгах. Деньги бы он нашел… Просто вот уже полгода он опасался появляться на технологически развитых мирах. По его прикидкам, плотность сети, которую раскинули его преследователи, оказалась столь велика, что на любом из технологических миров он не продержался бы и пары дней. А в таком захолустье, как то, где он сейчас находился, купить надежную запаховую метку не было никакой возможности. Оставался один-единственный выход… ну если, конечно, Волк не собирался задрать лапы и пойти на заклание. Даже если бы он сдался полиции, это бы по большому счету ничего не изменило. Федеральное бюро выжало бы его как лимон, а затем отправило бы в обычную тюрьму. А уж там дотянуться до него мафии не составило бы никакого труда…

Добравшись до своей берлоги, Волк стянул с себя респектабельный костюм мелкого менеджера и, достав из чемодана небольшой футляр, извлек из него миниатюрный шприц и маленькую капсулу. Проколов иголкой мягкую оболочку капсулы, он набрал ее содержимое в шприц и, перетянув левую руку выше локтя, осторожно ввел иглу в вену. Конечно, существовали и иные, менее болезненные способы ввести запаховую метку в кровь, но все они сейчас были для него недоступны. Выждав с полминуты, пока порошок, представляющий собой миллионы нанороботов, полностью растворится в крови, он осторожно надавил на кнопку, сдвигающую поршень шприца в обратную сторону. И последняя запаховая метка медленно перетекла в кровь Волка…

Теперь у него оставалось около двух месяцев на то, чтобы добраться до планеты, на которой находилось единственное оставшееся его убежище. Волк вынул шприц из вены, распустил жгут, собрал и затолкал использованный материал в футляр и выбросил его в уничтожитель. А затем раскатал рукав рубашки и подсел к сетевому терминалу.

— Слушаю вас, — послышался из динамика мелодичный женский голос. Опознав, что обратившийся пользователь мужчина, сеть мгновенно выудила из своего банка данных составленный по многочисленным исследованиям наиболее отвечающий эстетическим запросам данного типа мужчин женский образ.

— Я бы хотел заказать билет на перелет.

— Прекрасно. Какова конечная цель вашего путешествия?

— Игил Лайм.

— Отличный выбор! Игил Лайм известен своими…

Волк автоматически отвечал на вопросы программы, а сам напряженно размышлял над тем, что ждет его в конце путешествия. Дырокол накрепко вбил ему в голову необходимость сначала напрягать мозги, а лишь затем руки и ноги. Вот и сейчас Волк, как всегда, заранее начал готовить пути отхода. Даже, не зная куда…

2

Эсмерина пробралась сквозь толпу к стойке регистрации и усталым голосом назвала имя и регистрационный номер.

Холеная девица за стойкой, на самом деле являвшаяся обычной голографией, блеснула ослепительной улыбкой и проворковала:

— Рады видеть вас, уважаемая мисс Эсмерина Лиэль. Мы благодарим вас за то, что вы воспользовались услугами нашей…

Эсмерина недовольно фыркнула. Ну конечно, для пассажиров четвертого класса они даже не удосужились поменять голографию с женской на мужскую. Хотя дело-то плевое… Она со злостью пнула свой чемодан, у которого, похоже, опять что-то глюкнуло в мозгах, потому что он выехал из-за спины и стукнулся о стойку, и, даже не дослушав до конца голограмму, сгребла со стойки распечатку со своим номером и начала проталкиваться обратно. У стоек регистрации пассажиров четвертого класса всегда было людно…

Эсмерина Лиэль, получившая при рождении неблагозвучное имя Лигда Тараш, появилась на свет в семье менеджера средней руки. Внешне вполне благополучной. Отец семейства работал в крупной компании по продажам комплексного сетевого оборудования для дома и офиса. А мать вела образ жизни светской леди средней руки, чему не слишком мешали две дочери и… изрядно помогал карликовый шпиц, добавлявший к извечным темам, обсуждаемым в ежедневно собирающемся кружке таких же «карликовых светских львиц», как едко называл их отец, еще одну. А основными темами были мода, косметология, здоровье, воспитание детей, новости из жизни разнообразных звезд, подробности и всяческие перипетии личной жизни которых обсуждали все глянцевые СМИ, а также скандалы как в мире звезд, так и на соседней улице… особенно на соседней улице. Ну и после появления шпица все то же самое, но применительно к собакам — мода, тримминг и стрижка, выставки, вязки и так далее…

Когда Лигда немного подросла и перестала требовать кормления из соски, мать решила, что в достаточной мере исполнила свой долг перед собственным ребенком. И с того момента ее участие в жизни Лигды свелось фактически к двум фразам: «Лигда, ты мне мешаешь. Немедленно пойди в свою комнату и займись уроками» или «Лигда, милочка, у мамы так болит голова — пойди на кухню и сделай мне лимонаду».

Естественно, через некоторое время Лигда навсегда возненавидела и уроки, и лимонад.

К одиннадцати годам жизнь Лигды превратилась в жуткую тягомотину. Война с сестрой протекала с переменным успехом и… с абсолютным отсутствием надежд на окончательную победу хотя бы одной из сторон. Школу Лигда посещала только под жестким прессингом матери — ведь не может «девочка из хорошей семьи» не посещать школу! В остальном же она была матери совершенно не интересна. Тем более что научилась игнорировать просьбы насчет лимонада. Так что фраза насчет лимонада из лексикона матери окончательно исчезла. Зато появилась другая: «Маленькая дрянь, как ты смеешь так разговаривать с матерью?!» Отец был страшно занят на работе, приходил поздно и всегда уставшим. А собаки у нее не было… Так что единственным занятием девочки стало подбирать внизу в гостиной оставшиеся после материных посиделок (заходить в гостиную во время которых теперь ей было категорически запрещено) распечатки сетевых глянцевых журналов и, утащив наверх, в свою комнату, часами их разглядывать. Они были окном в другой мир — блестящий и манящий, в котором люди носили шикарные платья за миллион кредитов, пили шампанское за двенадцать тысяч кредитов бутылка, развлекались на умопомрачительных вечеринках и отдыхали в роскошных отелях… Мать, вернувшись с выгула своего шпица и не найдя распечаток, частенько врывалась в ее комнату, словно злобная фурия. И наорав, забирала все себе. А Лигда залезала на кровать, укрывалась с головой и тихонько плакала от обиды…

В четырнадцать ее впервые выгнали из класса за то, что она нахамила учителю. А чего он влез со своими дурацкими молекулами как раз в самый интересный момент — когда она с Крарой и Иглид увлеченно обсуждали новое платье Мелиссии Нил, стоившее, по сообщениям репортеров, почти полтора миллиона кредитов. Крара закатывала от восторга глаза, а Иглид морщила носик и, вглядываясь в распечатку, все бубнила, что не видит, где здесь эти самые полтора миллиона кредитов. Понимала бы чего, дура… Там одних бриллиантов по подолу было на полмиллиона. Да и сшил его сам Грайрг Иммээль, самый дорогой кутюрье мира… Мать тогда орала на нее, как базарная торговка, да еще и отходила своими завивочными щипцами. Лигда потом два дня не появлялась в школе, отлеживаясь в постели с толстым слоем кожного регенерационного крема на лице…

Через год Лигда уже посещала школу не чаще раза в неделю, все остальное время предпочитая проводить с подружками в закусочной сети «Текста наггетс», которая являлась центром молодежной жизни их захолустья. Здесь они литрами глотали «Ока-колу» и постоянно жевали картофель фри с наггетс-бургами. Такая свобода досталась ей нелегко. Весь год она вела с матерью отчаянные позиционные бои, в которых, к ее удивлению, на ее стороне выступила вечная противница — сестра. Мать орала, яростно бросалась в рукопашную, пыталась даже подключить тяжелую артиллерию — отца, для чего перед его приходом занимала позицию на диване в гостиной с мокрым полотенцем на голове и затем нарочито слабым голосом требовала, чтобы он «занялся наконец детьми, а то у меня больше нет никаких сил…» Но все было напрасно. Лигда отвоевала себе право появляться в школе когда вздумается и приходить домой не раньше полуночи. Хотя в устном договоре, заключенном высокими договаривающими сторонами, этот пункт выглядел как «не позже полуночи». Ну а распечатки глянцевых журналов теперь распределялись по принципу: «кто первый встал — того и тапки». Впрочем, к пятнадцати годам Лигда уже сама делала себе распечатки. На том же классном принтере. И не только общедоступного глянца, но еще и вариантов «для взрослых». Хотя на школьном принтере, как и положено, стоял возрастной ограничитель, но, как его обходить, было придумано мальчишками еще лет шесть назад, и потому никто никаких затруднений не испытывал.

Так что когда она лишалась девственности с парнем из школьной футбольной команды, на заднем сиденье аэрола, принадлежавшего его родителям, то никаких особых тайн в происходящем для нее не было. Поэтому единственным результатом данного происшествия стало то, что к темам, которые они с подружками обсуждали в закусочной, прибавилась еще одна: у кого какой пенис и кто как им умеет пользоваться…

Подобный образ жизни привел к тому, что к выпуску ее подружки растолстели настолько, что стали напоминать афишные голотумбы. Сама Лигда этого избежала, но не оттого, что как-то ограничивала себя в еде, а просто благодаря каким-то таинственным особенностям своего организма. Наверное, это досталась ей от матери, которая, ела в три горла и все равно оставалась худой как щепка. Впрочем, подругам она часто говорила, что «села на диету», и даже, обсуждала с ними преимущества одних перед другими, ибо, по ее убеждению, диеты были неотъемлемой частью образа жизни настоящей леди. Ну недаром же глянцевые сети время от времени информировали широкую общественность, что очередная звезда села на очередную диету… Поэтому, когда избирали королеву выпускного бала, у Лигды, среди всего этого парада могучих телес, вываливающихся из трещавших по швам вечерних платьев, как тесто из квашни, просто не было конкуренток…

Поступить в престижный колледж с ее уровнем знаний у Лигды никаких шансов не было, поэтому на семейном совете решили, что она отправится в местный университет, где поступит на какой-нибудь факультет. Наиболее дешевый. Это был, наверное, самый главный критерий, поскольку никакой пользы от образования ни Лигда, ни родители не видели, но ведь невозможно же, чтобы «девочка из приличной семьи» не училась в колледже. А поддержание имиджа «приличной семьи» и себя любимой как «настоящей леди» составляло самую суть жизни ее матери, каковой задаче она отдавалась с истовостью и самоотверженностью, достойными лучшего применения…

В университете Лигде понравилось. Самым дешевым оказался факультет биологии, на котором, поскольку никаких биологических, фармацевтических или, на худой конец, этимологических фирм и исследовательских центров поблизости не наблюдалось, был хронический недобор. Но содержать его университетский совет был вынужден, дабы не потерять статус университета. Так что факультет оказался скопищем великовозрастных балбесов, подавляющее большинство которых составляли крашеные блондинки, брюнетки и рыженькие (девушек подобного типа почему-то всегда не удовлетворяет собственный, естественный цвет волос), предпочитающие в одежде разные варианты стиля «секси», а в манере поведения — беспорядочный промискуитет. Поэтому кампус биологического факультета на местном жаргоне носил неофициальное, но точное наименование «пи…дохранилище».

Лигда, в коллекции которой к выпускному вечеру, кроме почти полного состава школьной футбольной команды, имелись еще и экзотические для «девушки из хорошей семьи» водопроводчик, маляр и водитель-дальнобойщик, просто идеально вписалась в эту атмосферу. Некоторое неудобство ее новой жизни составляло лишь скудное родительское содержание (а она-то, дура наивная, считала, что тысяча кредитов в месяц — сумасшедшие деньги). Но и с этим Лигда разобралась довольно быстро, когда ее новая подруга и соседка по комнате «по секрету» сообщила ей, что парни с технологического и с сетевого факультетов приглашают девушек с биологического на свои вечеринки совершенно бесплатно. От последних требовалось лишь одно — проследовать с парнем, который ее «подцепил», в «секси-рум» и, опрокинувшись на спину, послушно раскинуть ножки. Ну или что там придет в голову парню… Класс!

Скандал разразился в каникулы. Мать, едва дождавшись дочь из университета, произвела молниеносную атаку и, сломив слабое сопротивление последней, заткнула ее в «приличный костюм» и потащила за собой «наносить визиты». И там попала под перекрестный огонь своих товарок, оказывается, гораздо лучше осведомленных о том, что такое на самом деле биологический факультет местного университета… Мать краснела, бледнела, принужденно смеялась, а ее «соратницы» лицемерно вздыхали и закатывали глаза, обсуждая, как, наверное, тяжело приходится «приличной девочке» в этом вертепе и средоточии греха…

Дома разразился ужасный скандал. Мать орала, что требует немедленного перевода на любой другой факультет. А когда Лигда наотрез отказалась (ибо право на «халяву», по университетской традиции, имели лишь студентки биологического), выдернула с работы отца и потребовала от него принять «волевое мужское решение» и сделать, как она желает. Отец, всегда бывший мямлей и подкаблучником, начал что-то бормотать, но тут Лигда взбеленилась и сказала, что раз так, то она вообще бросает университет и уезжает в Каров Божнек, столицу планеты. С матерью тут же случилась истерика, но Лигду такими штучками уже было не пронять, так что она развернулась и ушла в свою комнату, как следует приложив дверью о косяк.

Уже гораздо позже, когда внизу, в гостиной, утихли наконец по-бабьи визгливый голос матери и растерянные оправдания отца, она лежала в кровати и, уставившись в потолок, размышляла над тем вариантом, который озвучила сгоряча. Сейчас, когда она начала задумываться над своей дальнейшей жизнью, перспективы рисовались нерадостные. Ну что ждало ее в этом захолустном университете? Даже если она отстоит свое право остаться на биологическом, то максимум, что она сможет взять от жизни, — это еще четыре года веселья на студенческих вечеринках. А потом? С ее образованием единственная работа по специальности, на которую ее возьмут, — это школьный учитель биологии. При ее-то «любви» к школе! Идиотизм! Идти в офис и перекладывать бумажки, регулярно задирая юбку перед шефом? Бр-р-р, тоска. Выскочить замуж и повторить жизнь своей матери? Да вобла живет веселее! Тем более что весь этот круг «заклятых подруг» хлебом не корми, а дай уколоть, посадить в лужу или раскрутить на скандальчик ближайшую подругу. С матерью вон как все подстроили… дождались ее и лишь затем принялись «сочувствовать»… у-у змеюки. И ведь мать все понимает, но завтра побежит к ним же и будет все так же вздыхать, подносить к глазам уголок платочка и покорно сносить прозрачные намеки подруг, которые еще не один день будут, совершенно не стесняясь ее присутствия, смаковать между собой, «в какую беду попала бедная девочка Тарашей», а за спиной с наслаждением обсуждать «эту шлюшку Тараш». А мать будет все это терпеть, ожидая только одного, пока какая-нибудь из подруг не оступится, и тогда можно будем смаковать уже ее «падение», причем с теми, кто сегодня с таким удовольствием топтался на ее собственных чувствах…

А в Карове Божнеке перед Лигдой открывались перспективы попасть в тот самый волшебный и чарующий мир глянцевых журналов, платьев за миллион, шампанского за двенадцать тысяч и всего остального… Конечно, в этот мир придется пробиваться, не щадя себя и работая локтями. А иногда, даже идя по головам. Но и тут, пожалуй, следовало сказать матери спасибо, Лигда уже не питала никаких иллюзий относительно людей. И была готова на все, лишь бы пробиться. А первый семестр биофака дал ей ясное понимание того, что может стать ее основным оружием. Ибо всего лишь за пять месяцев она сумела завоевать славу одной из самых перспективных новеньких шлюх университета…

Так что на следующий день после новой, заранее подготовленной по всем правилам военного искусства атаки матери, Лигда послушно согласилась, что ей не стоит продолжать обучение на этом «непристойном» факультете. Мать, чей основной «боезапас» еще даже не был затронут, пришла в полную оторопь от столь молниеносной, но совершенно неожидаемой победы. Она растерянно покосилась на отца и сестру, кои должны были поддерживать ее аргументы и своим присутствием, и тщательно выверенными ею репликами, которые она собиралась извлекать из их туповатых мозгов в уже спланированные ею моменты разговора (хотя они еще об этом, скорее всего, не догадывались), а затем как-то даже робко произнесла:

— И… на какой же факультет ты собираешься поступать?

Но Лигда недаром была дочерью своей матери. Она тоже заранее спланировала всю операцию и нанесла внезапный, продуманный и потому просто сокрушительный удар.

— Я не собираюсь возвращаться в это захолустье. Я буду поступать в Национальный университет в Карове Божнеке…

Это была… ядерная боеголовка. Лигда заметила огонек восторга в глазах сестры, и даже на одутловатом лице отца выразилось нечто вроде одобрения. А мать на несколько секунд оказалась вообще выбитой из колеи и лишь оторопело разевала рот, не в силах издать ни единого звука. Конечно, она ни на секунду не поверила дочери. Не с такими знаниями пытаться пробиться в одно из престижнейших учебных заведений планеты. Но затем шестеренки ее мозгов, раз и навсегда заточенных под одну-единственную задачу, со скрежетом провернулись, и перед ней открылась перспектива минимизации потерь от той ситуации, в которую она попала с этим чертовым биологическим факультетом. Мать быстренько прикинула все выгоды и потери и пришла к выводу, что лицемерие дочери сейчас ей только на руку. Ибо дает возможность не только хоть как-то восстановить утраченное реноме, но и нанести мощный фланговый удар той части ее круга, которая будет наиболее злорадно смаковать ее падение… Поэтому, спустя минуту, на лице матери появилась слащавая улыбка, и она приторно-взволнованно заворковала о том, как будет беспокоиться о своей «бедной девочке», которая уедет так далеко от дома, где никто не сможет оказывать ей обычную помощь и поддержку. И где это мы их видели до сих пор?

Столица рухнула на Лигду как водопад. Девушка честно зарегистрировалась как абитуриентка, но, с треском провалив первый же экзамен, со спокойной совестью выкинула Национальный университет из головы. Он свою задачу выполнил — доставил ее в Каров Божнек и… дал возможность, скромненько взмахивая ресницами, отвечать на вопрос, как она сюда попала, фразой:

— Приехала поступать в Национальный университет…

Спустя неделю Лигда устроилась подавальщицей в закусочной «Тексти Наггетс», расположенной на углу проспекта Карела Гронжика и Пятой авеню. То есть в одном из самых фешенебельных районов столицы.

Новое место работы, с одной стороны, почти ничем не напоминало ставшую почти родной закусочную, в которой она тусовалась с подружками у себя дома. Здешняя закусочная была гораздо больше, стильней и фешенебельней, чем у них в городке. А с другой — повторяла ее с пугающей точностью. Ибо подавляющее большинство посетителей составляли точно такие же девочки с пустыми глазами и тупым выражением неимоверной скуки на постоянно жующей физиономии, какими были и они. И что с того, что эти были лучше одеты, а их пирсинг отличался большей изощренностью? Суть от этого не менялась…

Следующие несколько месяцев Лигда успешно продвигалась вверх среди местных шлюх. Сначала подсадила на крючок своей, развитой на биофаке секс-изощренности старшего смены, затем директора закусочной, а уж потом попала в постель к мальчику, прикатившему за парой наггетс-бургеров на роскошном «Ирдис-орше». Она просто вывернулась наизнанку, невинно хлопая наращенными ресницами и шаловливо подбрасывая попкой подол короткой форменной юбочки (которую укоротила еще на пару сантиметров). Выруливая на взлетную глиссаду, парень, свесившись по пояс из окна, жадно разыскивал ее глазами. А когда Лигда, выждав нужное время за дверью, наконец выскочила из душной кухни, обрадованно заорал:

— Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?

— Сегодня, — кокетливо взмахнула она ресницами, — ничего. А что?

— Я хочу пригласить вас на одну классную вечеринку! В «Бигель-холле»!

От этого названия ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. «Биггель-холл»… Там веселятся только самые сливки общества. Но, боже… у нее же нет ничего для «Биггель-холла»! Все, что она может надеть, подходит разве что для «Шанежки», ну максимум для «Оперенного змея» (рейтинг модных ресторанов и клубов она выучила первым делом)…

По-видимому, эти мысли явственно отразились на ее смазливом личике, потому что парень усмехнулся и несколько покровительственно произнес:

— Не беспокойтесь. Это будет демократичная вечеринка. Ирви Холчек отмечает свое возвращение из габа.

На вечеринке она оторвалась по полной. Это было то, ради чего она и приехала в столицу. Вот это… жизнь! Настоящая!! А не то жалкое прозябание, на которое она была бы обречена в своем захолустье…

И понеслось. От своего первого бой-френда она ушла уже через полтора месяца. Баг оказался ужасным занудой. Да и в постели он был не слишком рьяным. А еще он оказался изрядным трусом. Во всяком случае, своего богатенького папашку боялся как огня. И когда тот появлялся на экране домашнего голо, все время выгонял Лигду в ванную комнату. Да и, как ей шепнули новые знакомые, он был известен в среде тех, кто относился к сливкам общества как «любитель дешевых шлюх». Вот и на нее он потратил всего лишь тысяч пять кредитов… ну, конечно, не считая того, что она спала в его квартире, тогда показавшейся ей неимоверно шикарной, и питалась за его счет. Так что продолжение отношений не слишком хорошо влияло на ее реноме. И потому, едва подвернулась возможность, она сделала Багу ручкой, переехав к тому самому Ирви Холчеку который положил на нее глаз еще во время своей вечеринки.

Ирви оказался птицей другого полета. В первую же неделю он накупил ей тряпок на двадцать тысяч кредитов, а на так кстати подоспевший день рождения подарил изящный и стильный двухместный аэрол. И Лигда решила, что надо лечь плашмя, но попытаться стать его постоянной подругой. И принялась деятельно воплощать в жизнь свое решение…

А еще Ирви ввел ее в компанию, где тусовались такие знаменитости, как Эрминен Травка, знаменитый актер и не менее знаменитый плейбой, скандалы из жизни которого не сходили с первых полос глянцевых журналов, а также Красавчик Глуб — известный спортсмен и предмет грез всей женской половины планеты. Раньше Лигда видела их только на украденных у матери распечатках, а сегодня Травка (вот оно, счастье!) шаловливо хлопнул ее по заднице и, слащаво осклаблясь, сказал:

— А ничего мордашка… ты тут с кем?

У Лигды появились и новые подруги. Сесиль представлялась всем как модель и актриса. Как потом нашептали Лигде (которая к тому моменту уже взяла себе благозвучный псевдоним Эсмерина Лиэль) их общие знакомые, она действительно когда-то снималась. Но в фильмах категории «Z-Z», причем «в массовке». Лигда (вернее Эсмерина) сразу даже и не поняла, почему при этих словах ее новые подруги презрительно кривят губы. Но потом выяснилось, что термином «массовка» в подобных фильмах обозначают эпизоды, когда с десяток мужиков, сменяя друг друга, имеют даму во все имеющиеся на ее теле отверстия. А Миерсмиэль «позиционировала себя» (это новое выражение Эсмерине чрезвычайно понравилось) как финансовый консультант. Как выяснилось, под этим имелось в виду, что она консультировала своего очередного бой-френда на предмет того, что и как он будет ей покупать…

Жизнь Эсмерины превратилась в один сплошной праздник. Вечеринки сменялись чопорными пати, которые непременно заканчивались безудержными оргиями. А в редкие промежутки между оными она сидела с новыми подругами на балконе фешенебельного «Империал адмирал» и, прихлебывая жутко дорогой тонне-буэль, обсуждала новые коллекции одежды и аксессуаров от Грайрга Иммээля или драгоценностей от дома «Шоннэ»…

Время от времени поднимая бокал, она произносила тост, которому ее научили подруги:

— Давайте выпьем за то, чтобы мы имели то, что имеют те, кто имеет нас!

От Ирви она ушла к Легоэлю Гржыжеку. Тот не был сынком богатого папаши, он сам являлся таковым богатым папашкой. Он был старше ее почти на сорок лет. Эта связь принесла ей не только тряпки и аэрол, но и уютную квартирку на Пятой авеню… а также благосклонную весточку от матери. Поскольку Эсмерина пару раз попадалась в объективы папарацци во время какой-нибудь очередной вечеринки, ее фото появилось на заднем плане разворота одного из глянцев, где ее и углядела какая-то материна подруга.

Мать в крайне выверенных выражениях, в которых было в меру лести, одобрения, деликатного напоминания о дочернем долге и намеков на слабое здоровье отца, интересовалась, не собирается ли дочь выбрать время и посетить родные пенаты. Но Эсмерина уже поняла, что ее нынешняя жизнь — это постоянный забег с напряжением всех сил и способностей. Ибо стоит хотя бы на мгновение сойти с дорожки, как твое место тут же займет другая, с более свежим лицом, молодой кожей и… с не меньшей жаждой пробиться в этот мир блеска и роскоши. Ей и так приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы сохранять к себе интерес «папика». И это требовало столь чудовищного напряжения, что Эсмерина начала снимать его сначала все большей дозой алкоголя, а затем найдя еще более эффективный способ… И традиционный тост таких, как она: «Давайте выпьем за то, чтобы мы имели то, что имеют те, кто имеет нас!» — приобрел для нее совершенно иной смысл…

Все рухнуло в момент, когда однажды вечером «папик» нагрянул к ней на квартиру, предварительно не позвонив. Она как раз только что приняла дозу и валялась на измятой постели в халате и шлепанцах, ловя кайф. Звук дверного монитора ее плавающее в розовых облаках счастья сознание попросту проигнорировало, так что когда перед ее носом возникла разъяренная физиономия «папика», она приняла это за мерзкие глюки.

«Папик» устроил ей дикий скандал, а затем ледяным тоном сообщил, что более не нуждается в услугах финансового консультанта (она стала так представляться с легкой руки Миеэрсмиель) Эсмерины Лиэль. Сначала она даже не осознала, что это катастрофа. Ибо у нее была наготове парочка «запасных аэродромов» из числа новых нуворишей, только-только накопивших свои миллионы и теперь жаждавших войти в яркий мир сливок общества. А как известно, лучше всего это сделать именно с помощью такой вот «шикарной ляди» из высшего общества, знающей всех и вся, и вхожей во все двери. Но она недооценила подруг… Сначала они показались ей всего лишь копией окружения ее мамаши. Но теперь до нее дошло, что здесь, на самом верху, все гораздо жестче и циничней. Сесиль практически мгновенно заняла ее место в постели Легоэля Гржыжека, а Миеэрсмиель позаботилась о том, чтобы все в их тусовке узнали, что Эсмерина «села на иглу»… Нет, наркотики здесь не были табу. Они являлись неотъемлемой частью жизни великосветской тусовки, и на тех, кто не пользовался какой-нибудь новомодной «дурью» или не избрал себе свою собственную любимую и единственную, смотрели косо. Но между теми, кто входил в эту гламурную элиту, так сказать, по праву, получив в ней место либо благодаря собственным успехам, либо благодаря деньгам и влиянию родителей, и теми, кто подвизался в ней, как Эсмерина, пролегала жесткая грань. Первые могли «садиться на иглу», попадать в лечебницы, месяцами лечиться от алкоголя и… вновь возвращаться в тусовку. Вторых при малейшей слабине мгновенно «закатывали в асфальт». А чего стесняться-то, свежее «мясо» всегда на подходе. Так сказать, естественный круговорот «мяса» в природе…

Сначала она не верила, что для нее все кончилось. Продолжала упорно появляться на пати, куда ее еще пропускали по старой памяти, дарить улыбки, шаловливо играть ресницами и бедрами. Иногда ее даже снимали… но не больше чем на вечерок. Ибо те, кого она раньше считала подругами, бдительно следили — с кем, когда и куда она ушла. И на следующий день ее новый любовник тихо исчезал.

Через неделю, когда она прилетела на своем аэроле на Клайн Баэл, шикарный искусственный остров развлечений, на котором должно было состояться очередное пати, охранник на стоянке, вместо того чтобы привычно забрать у нее ключи и отогнать ее «птичку» на парковочное место, внезапно покачал головой и промямлил:

— Прошу простить, мэм, но это закрытая вечеринка. Вход только по приглашениям.

Эсмерина едва сдержалась, чтобы не наорать на него. Черт возьми, все вечеринки и пати, в которых она участвовала, были закрытыми, но у нее никто и никогда не требовал никаких приглашений… Ну конечно же, охранник никогда бы не рискнул потребовать приглашение, если бы не получил прямого указания. Так что она натянуто улыбнулась, кивнула знакомой, выбирающейся из своего аэрола, и, соврав, что ей только что позвонили из домового офиса и сообщили, что ее квартиру залили соседи сверху, забралась обратно в свой аэрол. Знакомая проводила аэрол Эсмерины кривой усмешкой и заспешила на вечеринку, наполненную музыкой, светом и негой, дабы поделиться очередной новостью по поводу этой вышедшей в тираж шлюхи Эсмерины. В историю с затопленной квартирой она не поверила ни на секунду…

Деньги, которые Эсмерина успела отложить, закончились довольно быстро. Она никогда не отличалась бережливостью. Вот и сейчас, окончательно поняв, что ее вышибли из обоймы, она продолжала появляться на балконе «Империал адмирала» и накачиваться спиртным. В одиночку. Бывшие подруги, зачастую занимавшие соседние столики, ее демонстративно не замечали. Что, впрочем, совершенно не мешало им бросать на нее время от времени злорадные и презрительные взгляды.

Спустя полгода пришлось продать и квартиру. Идти на скромную должность менеджера в фирму средней руки после всего того блестящего общества, к которому она принадлежала еще так недавно, ей было просто невыносимо. К менеджерам в ее прежней тусовке относились свысока, называя их современными сервами или «офисным планктоном». И упасть на такое «дно» представлялось ей выше ее сил. Так что она продолжала беспутно растрачивать все еще остававшиеся у нее возможности сколь-нибудь прилично устроиться. Единственным утешением была «дурь», на которую она накинулась с удвоенной силой, не замечая, что все больше превращается из энергичной, полной жизни молодой женщины, готовой локтями и зубами прокладывать себе дорогу, в никому не нужную, убогую развалину.

Наконец кончились и деньги, которые она выручила за свою квартиру. И Эсмерине пришлось съехать из приличных меблированных комнат в убогую ночлежку на самой окраине. Сюда никогда не залетал ни один аэрол из числа тех, в марках которых она научилась довольно прилично разбираться, а единственный публичный экран, освещавший убогие улицы, сверкал над обшарпанной закусочной «Тексти Наггетс», основными посетителями которой были мусорщики, убогие местные проститутки и дальнобойщики. В кабине одного из таких она однажды и проснулась… Жизнь сделала круг и вернула ее к началу.

Содержательницей ночлежки оказалась Мамаша Байль. Как выяснилось, ее жизненная история была в чем-то схожей с жизнью Эсмерины. Только она не забралась столь высоко и нашла в себе силы не упасть так низко. Однажды, когда Эсмерина лежала на кровати под очередной дозой «дури», Мамаша Байль открыла дверь своим ключом, окинула ее раздраженным взглядом и, набрав в убогой ванной целое ведро воды, окатила ею Эсмерину. А когда та, ошарашенная вскочила, сурово произнесла:

— Вот что, потаскуха, клиентов водить — это пожалуйста, но чтобы «дури» у меня в номерах не было. Мне неприятности с полицией не нужны!

К ее удивлению, именно столь впечатляющая выволочка подействовала на Эсмерину. Они даже немного сблизились с суровой хозяйкой. Стылыми зимними вечерами Эсмерина сидела в ее комнате, единственной жарко натопленной во всей ночлежке, и рассказывала про свою жизнь. Мамаша Байль слушала ее большей частью молча, лишь иногда вставляя едкие комментарии. А по поводу сетований Эсмерины на предательство тех, кого она считала подругами, сурово отрезала:

— Какие там подруги… Там, милая моя, только скорпионши выживают. — А потом скривила лицо в злобной усмешке и сказала — Да не переживай ты так! Все они рано или поздно здесь окажутся. Жизнь так устроена, что если у тебя ни профессии, ни детей, ни какого иного женского дела, кроме как «слабого передка», нет, а ты изо всех сил к сладкой жизни рвешься — тебе прямая дорога сюда. На дно! Так что скоро ты всех своих подруг-предательниц здесь обнаружишь. Помяни мое слово… — тут она мечтательно закатила глаза. — А ведь я тоже мечтала вернуться и показать «им всем». И даже вроде как способ нашла…

— Какой?

— Монастырь один… Про Государя и Светлых князей слышала?

Эсмерина удивленно округлила глаза.

— Не слышала? Ну ты и темень, — хмыкнула Мамаша Байль. — Небось ничего, кроме «Принсити» и «Гламур элит», в жизни не читала.

— И вовсе нет, — обиделась Эсмерина. — Читала. «Космо»… и еще «Эспесиаль»…

— Один черт, — скривилась в ухмылке Мамаша Байль. — Так вот, есть такие люди, которые могут тебе молодость и красоту враз вернуть. Причем по-настоящему, а не регенерацией кожи или пересадкой выращенных органов. Все, что у тебя раньше было, и в лучшем виде. Причем бесплатно…

Эсмерина насторожилась.

— Вообще-то, — продолжала Мамаша Байль, — при удаче их можно встретить хоть на соседней улице, но тут еще узнать надо… А на Игил Лайме у них монастырь.

— Мужской?

— Да кто его разберет? — почесала затылок Мамаша Байль. — Вроде как баб тоже берут…

— И… что?

— Так вот там много их сидит безвылазно.

Эсмерина затаила дыхание.

— И… любой можно прийти и вот так…

— Если бы, — хмыкнула Мамаша. — Все далеко не так просто… Сами они вроде тебя как не лечат, а лишь учат, как сделать так, чтобы все получилось. Но попытаться может любой…

Следующие полтора месяца Эсмерина ходила под впечатлением от этого разговора. И даже начала потихоньку откладывать деньги на билет. А потом решила выкинуть из головы эту блажь. Все это сказки. Потому что если бы это было правдой, то реклама монастыря уж точно появилась бы на веб-страницах «Космо» и «Гламур элит». Это ж золотое дно! Она уже слишком большая девочка, чтобы верить во все это… А потом, выбираясь из кабины очередного дальнобойщика, она увидела под фонарем знакомую и такую ненавистную физиономию Сесиль… которую узнала с большим трудом. Уж больно страшненько и, прямо скажем, убого та выглядела. Эсмерина и узнала-то ее лишь по обычному тренчкоту любимого серебристого оттенка и волосам цвета махагон. Но когда она подошла поближе, то даже содрогнулась. В стоявшей под фонарем убогой старухе от прежней Сесиль почти ничего не было. Неужели и она сама выглядит так же?!

Сесиль ее не заметила, поскольку как раз в этот момент воодушевленно торговалась с жирным дальнобойщиком, высунувшимся из открытого окна своего трейлера. И Эсмерина торопливо отвернулась и ушла.

На следующий день она поехала в космопорт и купила себе билет на Игил Лайм…

3

— Вот, вот и вот… причем это повторяется уже не первый раз!

Менеджер по сервисному персоналу, возглавлявший куцую шеренгу, кроме него состоявшую еще из старшего стюарда, коридорного и испуганной горничной, сложился в угодливом поклоне и забормотал:

— Конечно-конечно! Все будет немедленно исправлено!! От имени компании «Санлайт декстормикс» я приношу вам самые глубочайшие извинения, и в качестве компенсации за доставленные неудобства позвольте предложить вам бесплатное пользование вашим персональным каютным баром на все время путешествия.

Пэрис еще раз недовольно скривил губы, но предложенная компенсация уже развернула ход его мыслей в ином направлении, так что он лишь вяло махнул и буркнул:

— Ладно, но только чтобы это было в последний раз.

— Можете не сомневаться.

Менеджер вновь согнулся в глубоком поклоне, который на этот раз был нужен еще и для того, чтобы скрыть презрительную усмешку. За двадцать лет работы он изучил всю эту сволочную публику, как облупленных. И ведь не то чтобы плата за каютный бар так уж разорила этого папенькиного сынка. Просто у него мозги были устроены так, что в них имелось всего лишь две извилины. Одна из них заключала в себе мысль, что он априори выше всего этого человеческого стада, суматошно копошащегося где-то у него под ногами. А вторая — что ему все всё должны. Просто так. По жизни. А от этих двух извилин отходили два маленьких отросточка, даже не смеющих претендовать на звание извилин. Один из них именовался «секс», а второй — «кайф». Любой — от банальной выпивки до «дури». Так что, для того чтобы управлять любым из подобных зомби, упакованных в шмотки от Игра Руаяля или Пантенойо с механическими часами ручной работы стоимостью в его годовую зарплату (а он получал немало, уж можете поверить…) на руке, менеджеру достаточно было дернуть любой из этих отросточков. Ну так, слегка… И зомби послушно разворачивались в нужную сторону. Как сейчас. Правда, обычно они появлялись на борту целой компанией, обремененной, как правило, еще и достаточным количеством шлюх, не менее чем по две на, хм, нос… А этот отчего-то летел один. Да еще и каким-то странным маршрутом, заканчивающимся на заштатной планетке, под названием Игил Лайм, на которой не было абсолютно ничего, что является привлекательным для такого сорта людей. Да там даже шестизвездочных отелей не было!..

Когда за персоналом, поспешно покинувшим роскошный двухкомнатный сьют, расположенный на девятой, самой фешенебельной палубе шикарного круизного лайнера компании «Санлайт декстормикс», с легким шипением закрылась сверкающая лаком переборка, отделанная настоящим деревом. Пэрис оторвал горлышко от воспаленных губ и бросил взгляд на бутылку. Ее содержимое уменьшилось на треть. «Стикс негро» был дорогущим крепким ликером и, как правило, использовался как основа для изысканных коктейлей. Но он оказался первой бутылкой достаточной крепости, которая попалась Пэрису под руку, и потому пошел в дело как банальный бурбон…

Пэрис Сочак IV принадлежал к одному из самых богатых и знаменитых аристократических семейств Соединенных государств. Об этом не особенно говорилось вслух, поскольку Соединенные государства позиционировали себя в Галактике как демократическая держава и общество равных возможностей, но все, кто хоть немного разбирался в столь тонком и деликатном деле, как власть, знали, что на самом деле правят всегда очень немногие. Те, за кем стоят деньги, владения и… вековые традиции. И не так уж важно, имеет ли правящий род официальный титул, либо в этом месте и в это время официальное титулование считается неприличным. Этот набор для тех, кто властвует, остается неизменным. Во всяком случае, для большей их части. Хотя, естественно, кооптация талантливых выходцев из низов вполне возможна, а наиболее умными кланами даже поощряется. Но Пэрис принадлежал к наследникам по прямой линии. И потому с самого детства имел все то, что положено иметь ребенку из аристократической семьи — собственные апартаменты, штат прислуги и… абсолютное равнодушие родителей.

Участие матери в жизни мальчика ограничилось тем, что она произвела его на свет. Выкармливала его кормилица, затем плавно перешедшая в разряд няни. Когда Пэрису исполнилось пять лет, ему наняли гувернантку. Это была молодая девица с весьма интересными формами, которые соблазнительно распирали строгие костюмы, предписанные ей для ношения. Впрочем, в пять лет Пэриса еще не очень волновали подобные картины. Он просто тихо ненавидел ее за то, что она мучила его уроками, а также тем, что запрещала есть конфеты, которые открыто лежали в корзинке на столике в малой гостиной, но они почему-то все время исчезали из этой корзинки. И мать выговаривала ему за это, когда няня приводила его к ней, чтобы он поцеловал ее перед сном.

Однажды, когда занятий не было, потому что в усадьбу приехал портной снимать мерку для сезонного обновления одежды, Пэрис, с которого уже сняли мерку (сначала портной обслуживал отца, затем Пэриса, а к матери приезжал другой, которого почему-то называли смешным словом кутюрье), вбежал в малую гостиную и застал там свою гувернантку, торопливо запихивающую в рот конфету. А рядом с корзинкой валялось пять смятых конфетных фантиков.

Мать в этот день была в отъезде, наносила визиты, а отец отчего-то оказался дома. Возможно, он специально так спланировал день из-за портного, что, впрочем, вовсе не освободило его от работы. Пэрис ворвался к нему в кабинет с криком:

— Это она! Это она! Она ест конфеты!!!

Отец раздраженно оторвал взгляд от голомонитора, над которым возбужденно скакало несколько диаграмм, и… на мгновение замер, увидев мчавшуюся вслед за Пэрисом, но, в отличие от него, остановившуюся в дверях гувернантку. Он окинул взглядом ее раскрасневшееся личико, крайне соблазнительную фигурку, взволнованно вздымавшуюся грудь и… улыбнулся.

— Хорошо, но… давай не будем выдавать маме мисс…

— Мисс Лисия, — скромно потупив глазки, проворковала гувернантка.

— Мисс Лисию, — повторил отец и, потрепав сына по волосам, подмигнул ему. Пусть это будет только наш, чисто мужской секрет.

Ради их с отцом чисто мужского секрета Пэрис был готов на многое. Он и так видел отца не слишком часто. Тот все время пропадал то на работе, то на «важных для бизнеса» встречах, то в поездках. А по выходным они с матерью либо были на приемах, либо наносили визиты, либо летали «в оперу» или «на премьеры». Что это такое, Пэрис пока не знал, но они ему заранее не нравились.

— Да-а, — уже сдаваясь, пробормотал он, — а меня все время за конфеты ругают.

— Не беспокойся, — все так же улыбаясь, пообещал отец, — я об этом позабочусь.

Как много позже понял Пэрис, эта улыбка предназначалась отнюдь не ему. Но тогда он воспринял ее иначе и растаял.

— Хорошо, папа.

— Вот и молодец… Мисс Лисия, возьмите мальчика и… как я предполагаю, у вас сейчас какие-то занятия?

— Да, сэр, — снова проворковала гувернантка и, опустив глаза, мелкими шажочками подошла к Пэрису и протянула ему руку. И отец вложил руку Пэриса в ее пальцы…

Где-то через неделю отец приехал домой гораздо раньше, чем собирался. Мать еще находилась в городе, у нее в этот вечер было заседание «Общества вспомоществования обездоленным детям», активной участницей которого она была. Пэрис играл у себя на третьем этаже. Вчера ему доставили новый конструктор, созданный по мотивам анимэ-сериала «Могучие ежики из короны Талбогана». Если точнее, по его третьему сезону. Тому самому, где ежики сражаются с армией страшных касаток, мчащихся между звездами на прирученных диких кометах и мечтающих подчинить себе всю вселенную. И тут ему захотелось есть. Поскольку матери не было дома, существовала вероятность, что, если он спустится на кухню, няня может побаловать его бутербродом с джемом (при матери о таком и думать было нельзя). Поэтому Пэрис оставил свой конструктор и как был, в мягких комнатных тапочках, побежал к лестнице.

Когда он спустился до второго этажа, его внимание привлекли странные звуки. Они доносились из кабинета отца. Пэрис замер, прислушиваясь, а затем на цыпочках двинулся в ту сторону.

Дверь кабинета оказалась приоткрытой. И из этой щели как раз и доносилось странное, ритмичное постанывание, покрываемое время от времени глухим, утробным рычанием. Пэрис осторожно заглянул в щель и увидел мисс Лисию. Она… лежала грудью на столе, стискивая пальцами его выступающие, рельефные края. Юбка ее строгого костюма была задрана до талии, а трусики спущены до туфелек. Позади нее находился отец, тоже со спущенными штанами, и ритмично бил низом живота по ее голой попе (во всяком случае, Пэрису в тот момент и под тем углом зрения показалось, что дело обстоит именно так). От этих ударов гувернантка вздрагивала всем телом и слегка постанывала. Некоторое время Пэрис недоуменно наблюдал за этой картиной, и тут вдруг отец, стиснул руками бедра мисс Лиси и несколько раз ударил ей по попе гораздо сильнее, чем прежде, а затем замер и глухо застонал. Гувернантка выгнулась всем телом и тихонько завизжала. Это было настолько странное поведение для двух взрослых строгих людей, что Пэрис испуганно отпрянул и помчался в свою комнату, напрочь забыв о бутерброде с джемом…

Спустя пару месяцев Пэрис проснулся ночью от странных звуков. Некоторое время он лежал, прислушиваясь, а затем понял, что они доносятся со стороны приоткрытой двери его комнаты. Он встал и подошел к двери, намереваясь ее прикрыть, и… замер, услышав голос матери, но не обычный — ровный и спокойный, как у настоящей леди, а нервный и визгливый.

— …Я еще закрывала глаза, что ты трахаешь шлюх в своем кабинете в офисе, но у меня дома?! Это переходит всякие границы!!

— Не смей на меня орать! — послышался в ответ злобный крик отца. — Это не твой дом, а дом моих предков, и ты…

— Да где бы был этот дом и все твои долбанные предки, если бы не деньги моего отца?! — перебил его визгливый голос матери. — Давно бы пошел с молотка, а ты сам, вместе со своим придурочным папашкой — побирались бы по помойкам…

Пэрис съежился и, зажмурив глаза, торопливо захлопнул дверь. А затем бросился в свою постель и свернулся в комочек, натянув на голову одеяло, чтобы как можно надежнее спрятаться от мира, в котором творятся такие ужасные вещи…

На следующее утро занятий у него не было. И вообще мисс Лисии нигде не оказалось.

Новая гувернантка появилась у него только через две недели. Она была толстой, старой и жутко уродливой. А еще от нее пахло чем-то затхлым. Пэрис ее сразу возненавидел. Но когда он пожаловался маме, она, вместо того чтобы ему посочувствовать, только мстительно усмехнулась и сказала:

— Ничего, сынок, мисс Дристис — хороший специалист, прекрасно разбирающийся в своем деле… и только в нем, — отчего-то добавила она.

В десять лет его отправили в дорогую частную школу на Теребине. Школа занимала несколько уютных особнячков, спрятавшихся среди тенистых липовых аллей. За школьным полем для гольфа располагался ипподром, а на противоположном конце их маленькой страны уютно раскинулась площадка для крикета.

В первую же ночь юный Пэрис был поднят с кровати несколькими фигурами в масках и со свечами в руках и отведен в заросли дрока, ограничивающие площадку для гольфа. Там их ожидали еще семеро испуганных новичков. Всем им приказали раздеться и больно хлестнули каждого по ягодицам хворостиной шесть раз. Затем они по пять раз обскакали в голом виде на одной ноге вокруг кряжистого вяза с большим дуплом и… поздоровались с его духом. Что означало громко пукнуть перед дуплом. Одному мальчугану так и не удалось выдавить из своего организма подобного звука. И его наказали еще шестью ударами по ягодицам. А затем сообщили, что он не прошел «посвящения» и потому должен за ужином наесться винограда, слив и папеньи и быть готовым следующей ночью «повторить ритуал».

Первый год дался Пэрису тяжело. По традиции новички целый год прислуживали последнему, выпускному классу (как он потом выяснил из разговоров с приятелями, закончившими такие же частные школы, это вообще было обычным делом для любого бординга). И ему в «хозяева» достался угрюмый тип по прозвищу Жабра. Чем объясняясь такое прозвище, Пэрис не знал, но ему было не до того. Тип оказался настоящим тираном и не давал Пэрису покоя ни в будни, ни в выходные. Но Пэрис уже не был сосунком, считающим, что его слезы способны что-то изменить в этой жизни. Он уже твердо знал, что любая его истерика приведет к тому, что мать сурово подожмет губы и ледяным тоном прикажет мисс Дристис:

— Успокойте ребенка и отведите его к нему в комнату.

Однако на следующий год, когда Жабра закончил школу, для Пэриса наступили вполне приличные деньки. Он, по примеру своего соседа по комнате Ники, записался на гольф и выездку, где за ним закрепили славного конька по имени Хохолок. Тот и вправду имел надо лбом такой смешной хохолок…

В четырнадцать лет они с Ники записались в клуб любителей сыра. И лишились невинности. Причем второе прямо вытекло из первого. Лохи из числа одноклассников, едва дождавшись четырнадцатилетия, мчались записываться в клуб любителей вина. Но, согласно уставу клуба, любителям вина дозволялось выпить не более двух бокалов за заседание. А вот в клубе любителей сыра такого ограничения не было. Поэтому заседания клуба любителей сыра частенько заканчивались тем, что участники покидали клубную комнату и добирались до своих комнат с большим трудом. И однажды вечером Пэрис наклюкался так, что в конце пути внезапно обнаружил себя в комнатке, украшенной всякими финтифлюшками и дюжиной мягких игрушек. Это была явно не его комната, что подтверждалось еще и наличием симпатичной мордашки Клессы, их с Ники одноклассницы, скромненько сидевшей на кровати напротив.

— А где Ники? — тупо спросил Пэрис.

— А они с Тин пошли смотреть вашу комнату, — скромно потупив глазки, проворковала Клесса. И в этот момент она так напомнила ему мисс Лисию в кабинете отца, что Пэрис тут же все понял. И окинул Клессу оценивающим взглядом…

Поскольку для них обоих это был первый опыт, правильную позицию они заняли лишь минут через пятнадцать. И то благодаря Пэрису, у которого перед глазами стояли отец с гувернанткой в кабинете. Когда он, неумело и обливаясь потом от возбуждения, вошел в нее, Клесса тоненько вскрикнула и сжалась. Но затем все пошло как по маслу. Правда, стол Клессы оказался более хлипким и все время скрипел…

На каникулах Пэрис застал мать с боем, который занимался у них чисткой бассейна. Тот был накачан, ходил в шортах и шлепанцах и все время что-то жевал. Пэрис даже не знал его имени… Он отправился на прогулку верхом, но Трасса ударилась копытом о камень и захромала. Поэтому он вернулся гораздо раньше, чем рассчитывал. Заведя лошадь в конюшню и вручив повод конюху, Пэрис поднялся к себе, принял душ и вышел из комнаты, собираясь спуститься в библиотеку, но замер у лестницы, заслышав теперь уже вполне узнаваемые звуки. Постояв несколько секунд, он криво ухмыльнулся и осторожно спустился на полтора пролета. Мать лежала на столе, но, в отличие от мисс Лиси, на спине. Ее холеные ноги были задраны к потолку, а халат расстегнут, и руки боя остервенело мяли ее роскошные груди. Сам он в этот момент отчаянно трудился, и его грудь блестела от пота. Мать утробно стонала, а потом вдруг выгнулась и хрипло вскрикнула. Бой сделал еще несколько быстрых движений и выпрыгнул из нее, зажав своего красавца в кулак. Мать расслабленно повела рукой, а потом сняла свои ноги с его плеч и села на столе. Пэрис окинул взглядом ее тело и уважительно оттопырил губу. Благодаря самым современным регенерационным техникам ее тело выглядело максимум лет на двадцать пять. Так что она была еще вполне…

В выпускном классе Пэрису в «слуги» достался маленький мальчуган с испуганными глазенками. Пэрису нравилось доводить его до слез, но времени на это было не очень много. Ники, оказавшийся весьма предприимчивым, организовал на одной квартирке, снятой в маленьком городке в трех милях от школы, настоящий классный притон, куда они бегали после отбоя в понедельник, четверг и субботу. А содержатель квартиры в эти дни привозил туда девочек из Арамайо. И устраивал настоящие оргии с выпивкой и безудержным сексом.

Однажды, после того как Клесса и Тин поинтересовались, отчего это мальчики так к ним охладели, Ники, не обращая внимания на отчаянные знаки Пэриса, изо всех сил махавшего руками и истово крутящего пальцем у виска, предложил и им повеселиться на этой квартире.

К удивлению Пэриса Ники оказался прав. Девчонкам все понравилось. Несмотря на то что на квартире было еще четыре парня из других классов, они отработали по полной, ни в чем не уступив привезенным проституткам. А потом пообещали в следующий раз привести с собой еще нескольких подруг…

После школы Пэрис подписал договор с самым престижным Тенгесским финансовым университетом и… отправился в габ посмотреть мир. Мир оказался прикольным. Больше всего ему понравился Каров Божнек. Местные шлюхи оказались просто ненасытны. И очень дешевы. Он тратил на суточную оргию с пятью высококлассными шлюхами столько же, сколько дома на вечер лишь с одной. А еще в Карове Божнеке он впервые попробовал «дурь». Здесь выпускался местный вариант «синей метели», довольно дешевый. При достаточно приемлемом качестве. Впрочем, деньги Пэриса не особо волновали. Деньги были всегда, это непреложный закон природы, который, по его разумению, ничто не могло изменить…

Университетская жизнь плавно продолжила традиции, заложенные в габе. Отец подарил ему аэрол, неплохой «Гаэель-орше». На нем Пэрис и появлялся на вечеринках. В первый же год в его постели перебывало большинство самых известных в их кругах шлюх, что принесло Пэрису репутацию настоящего плейбоя. На каникулы они с друзьями полетели на Отрофу, шикарный курорт, где отлично провели две недели. В памяти Пэриса они оказались подернуты алкогольным и наркотическим туманом. Но было весело. Это он помнил точно…

Следующие два курса пролетели так же весело. С оценками и экзаменами особых проблем не было. Отец входил в попечительский совет университета, ибо сам, в свое время, окончил его же. Да и вообще, к отпрыскам богатых родов в данном учебном заведении, несмотря на все его демократические традиции, относились куда благосклоннее, чем к обычным студентам. Правда, появились некоторые проблемы с полицией. Пэриса дважды задерживали за управление аэролом в пьяном виде, и он даже лишился прав сроком на месяц. Да еще должен был прослушать жутко тягомотную лекцию по безопасности движения… Но это, как говорил отец, были издержки жизни в свободной, демократической стране.

По окончании университета Пэрис получил от родителей в подарок роскошную яхту (они его все-таки по-своему любили) и закатил грандиозную вечеринку на борту, затянувшуюся почти на две недели. А когда он, почти синий от недосыпа, перепоя и жуткой смеси «дурей», каковых на этой вечеринке было вдосталь, появился в родительском доме, отец и мать ждали его в гостиной.

— Сынок, — начал отец, — нам надо обсудить твою дальнейшую жизнь.

Пэрис чувствовал себя как выжатый лимон, его мутило. Поэтому он окинул родителей тоскливым взглядом и пробормотал:

— Завтра…

— Сейчас, — жестко отреагировала мать. — Завтра ты опять укатишь на очередную вечеринку и появишься дома только через неделю, причем в еще худшем состоянии, чем теперь…

Пэрис слушал ее, изо всех сил пытаясь сдержать позывы к рвоте. Ему это удалось сделать один раз, затем другой… а на третий он не выдержал и вывернул содержимое желудка прямо на ковер гостиной. Мать осеклась и побелела от бешенства. А отец криво усмехнулся и произнес:

— Да-а-а… ну ладно, завтра.

Назавтра Пэрису пришлось выдержать настоящий бой. Мать орала, что он совершенно не контролирует себя, что отцу уже дважды пришлось обращаться к друзьям, чтобы те надавили на людей из управления по контролю за распространением наркотиков. Иначе сейчас Пэрис уже бы куковал где-нибудь на Ирга Рое, в компании с другими драгерами. На вялую реплику Пэриса, что он не торговал наркотиками, а лишь угощал ими, мать взбеленилась еще больше. Отец в основном слушал, изредка вставляя реплики, а затем завершил разговор:

— Пока ты учился, сынок, на многое можно было закрывать глаза, но теперь все изменилось. Я собираюсь взять тебя на работу в мою компанию. И ты должен будешь не уронить чести рода Сочак.

Пэрис, у которого на ближайшую пару лет были несколько другие планы, попытался было заявить, что, мол, он еще не готов, что ему надо отдохнуть, что он собирался еще прослушать курс юриспруденции в Национальном смитсоновском университете, но родители были непреклонны. И потому ему пришлось сдаться.

Работа у отца, как он и ожидал, оказалась жутко занудным делом. Пэрис целыми днями сидел в своем кабинете, уныло листая спортивные страницы и лазая по порносайтам, изредка появлялся в кабинете отца на совещаниях и сопровождал его на встречи, на которых, по мнению отца, ему полезно было присутствовать. По субботам они с отцом ездили в гольф-клуб, где степенно расхаживали по полю, время от времени лупя клюшкой по черт-те куда залетающему мячу. Гольф Пэрис возненавидел еще со школы. В нем не было драйва. Но играл неплохо. Поэтому партнеры отца по гольфу частенько хвалили тот или иной его удар. А отец наставлял его:

— Гольф — это не только прекрасная игра, сынок, но и отличная площадка для общения. Многие мои самые удачные сделки были подготовлены именно здесь, на поле для гольфа, или за зеленым столом для бриджа. И лишь подписаны в офисе…

Но Пэрису вся эта скучная жизнь, все эти деловые встречи, переговоры, сделки были поперек горла. Зачем тратить время и силы на все это, если на свете еще так много «неотжаренных курочек», как выражался его друг Ники. И как можно гробить свою жизнь на столь тягомотные занятия, когда вот тут, рядом, буквально руку протяни, царят веселье и удовольствия…

Эту жизнь он выдержал только полгода. А затем сорвался и, загрузив свою яхту толпой шлюх и изрядным запасом разнообразного кайфа — от спиртного до «дури», закатил дикую оргию, затянувшуюся на четыре месяца.

След его роскошного круиза протянулся по одиннадцати планетам, где ознаменовался дебошами, битыми витринами, драками с полицией и регулярной сменой состава шлюх, надолго заняв первые страницы самых желтых сетевых таблоидов. Впрочем, не только желтых…

На этот раз при появлении в родительском доме Пэрис уже был готов к схватке. И на все выпады матери отвечал жестко и цинично, сразу выбив ее из колеи живописным рассказом о сексе с боем из бассейна, состоявшемся на глазах у «испуганного» и «изумленного» четырнадцатилетнего «мальчика», а затем, поинтересовавшись, где это она так задерживается по пути с заседаний своего «Общества по вспомоществованию обездоленным детям». Уж не молодой ли ее личный шофер тому причиной?

По поводу шофера его просветил Ники, который как-то с усмешкой заметил, что рога, которые его мамашка регулярно наставляет его папашке, ни для кого в обществе не секрет уже лет десять. Впрочем, папашка от мамашки не отстает. А скорее, даже, опережает. Ибо кроме секретарши, которую он больше держит под своим рабочим столом, чем на рабочем месте, имеет еще двух любовниц, которым снимает по роскошной квартире. Обе знают друг о друге и иногда даже пользуют «папика» вместе, не упуская, впрочем, случая понаушничать ему друг на дружку.

Все эти сведения, полученные от друга, Пэрис безжалостно использовал в схватке с родителями и на этот раз разбил их в пух и прах. Человек живет под влиянием неких образцов и идеалов. И если те, кому самой природой предназначено являть своим детям благие образцы, на самом деле далеки от них, то пропаганда любых идеалов, которым дети должны бы соответствовать, в их устах будет звучать жалко. И совершенно неубедительно. А власть и деньги еще никому и никогда не давали индульгенций от разврата, лицемерия и пошлости. Наоборот, они еще явственнее выпячивали их… хотя многие из тех, кто обладал богатством и властью, поначалу считали по-другому. До тех пор, пока не сталкивались с этим вот так, в лоб, глядя в глаза стоявшему перед ними собственному ребенку.

Так что итогом разговора стало согласие Пэриса вновь вернуться на работу к отцу, но за это родители покупали ему роскошный пентхауз на крыше «Памбл тауэр» и не вмешивались в его личную жизнь, которую он может организовывать по своему собственному вкусу.

Пэрис торжествовал. Теперь ничто не мешало ему наслаждаться жизнью. В знак победы он тут же закатил мощную вечеринку, апофеозом которой стало купание шлюх в огромном аквариуме с шампанским. Тогда они наклюкались так, что одна из шлюх едва не утонула. Пришлось даже вызывать карету «скорой помощи», чтобы ее откачать. Один из папарацци, переодевшись медиком, проник в его новую квартиру и заснял царивший там разгром, так что на следующий день все таблоиды вышли с заголовками «Наследник семьи Сочак устраивает роскошную оргию в знак избавления от родительской опеки» и снимками аквариума с голыми шлюхами…

Следующий год превратился в одну бесконечную вечеринку. В компании отца Пэрис появлялся всего лишь раз двадцать. У него окончательно отобрали права на управление аэролом, но Пэрис не унывал. Он завел себе длинную модель с личным водителем и выкинул эту проблему из головы.

За очередную драку он был приговорен к месяцу тюрьмы, но на второй день сымитировал приступ аллергической астмы, и его адвокат вытащил его из тюрьмы под предлогом слабого здоровья. Пэрис провел месяц под домашним арестом, с полицейским браслетом на ноге, по показаниям которого копы контролировали место его пребывания. А по окончании срока закатил грандиозную вечеринку в честь «освобождения».

В конце года его вызвал отец и, морщась, холодно заявил, что Пэрису удалось за год облегчить их семейный бюджет почти на сто сорок миллионов кредитов. И если он не сбавит темп, то денег им хватит только на десять лет такой жизни. Пэрис ухмыльнулся и посоветовал отцу «повысить эффективность инвестиций». На что отец разразился гневной тирадой. Пэрис огрызнулся и…

Короче, в свою квартиру он вернулся в пресквернейшем настроении. Лекарством от этого у него давно было только одно — «дурь». Он вкатил себе дозу, а затем позвонил паре шлюх, каковые всегда пребывали в состоянии готовности. Шлюхи приехали быстро. Но Пэрису этого показалось мало. Поэтому он добавил еще одну дозу и велел шлюхам «размножиться». Когда тех оказалось уже с полдюжины, он принялся за дело. Но дело отчего-то пошло не очень. Тогда Пэрис добавил еще «дури» и… что случилось потом, он помнил смутно.

Очнулся он от того, что кто-то бил его по щекам. Голова раскалывалась. Во рту было сухо, как в топке.

— Воды… — хрипло пробормотал Пэрис.

— Пить просит, гаденыш… — зло отозвались рядом. Однако спустя минуту ему в руки сунули стакан. Пэрис попытался поднести его ко рту, но почему-то поднялись сразу обе руки.

Когда глаза удалось-таки открыть, он обнаружил на своих запястьях мерцающие кольца силовых наручников, а подняв голову, увидел расхаживающих по квартире полицейских.

— Что… произошло? — тупо спросил он.

— Мы бы и сами хотели это знать, — раздался слева усталый голос. Пэрис повернул голову. Рядом с ним стоял комиссар полиции и печально смотрел на него. — Как у вас в квартире оказалось шесть трупов молодых девушек?

— Шесть чего? — недоуменно переспросил Пэрис.

— Шесть трупов, — повторил комиссар, — в квартире. И еще один внизу, на площадке перед входом в здание, как раз напротив вашего балкона…

Из тюрьмы его выпустили под сумасшедший залог в двести миллионов кредитов. Квартира была опечатана, на яхту, как на транспортное средство, позволяющее покинуть планету, был наложен арест, так что адвокат привез Пэриса в родительский дом. Они поднялись в кабинет отца. Пэрис окинул взглядом тот самый стол, но сейчас он не вызвал у него никаких ассоциаций.

— Что мы можем сделать? — спросил отец у адвоката.

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Все улики против него. Убийство первой категории. Тем более что в прессе началась настоящая истерика. Моралисты увидели в этом хороший повод для урока…

— Значит…

— Бесполезно, — покачал головой адвокат. — С таким букетом его выдадут отовсюду. Кроме, разве что, монастыря на Игил Лайме, — криво усмехнулся он.

Отец ответил ему такой же усмешкой. Похоже, они знали про этот монастырь нечто такое, что не позволяло даже рассматривать его в качестве убежища. Но Пэрис не обратил на их реакцию никакого внимания. В его мозгу занозой засело название — монастырь на Игил Лайме. Это было место, в котором можно укрыться от чертовых копов. И от газетчиков, делающих из него настоящее исчадие ада. А ведь он — нормальный парень. Ведь правда же… Надо только переждать. Недолго. Всего полгода. А там все как-нибудь уладится. Ведь так было всегда…

На следующий день он позвонил Ники и попросил «подбросить» его до Шевели, ближайшей к ним планеты соседнего стейта. Тот сначала заюлил, а затем напрямую отказался, сообщив, что не собирается попадать под статью как пособник преступника. Это повергло Пэриса в полное изумление. Он — преступник?! Да что за чушь!! Просто произошел несчастный случай. Он только немного перебрал и… Впрочем, Ники, как всегда, напоследок сообщил ценную информацию: есть люди, которые за хорошие деньги способны уладить почти любые дела. И подкинул номерок.

За улаживание его дела в целом эти люди не взялись, сказав, что дело уж больно громкое и улики слишком неоспоримы. А вот с поездкой до Шевели помочь обещали. Как и с покупкой билета до Игил Лайма на какой-нибудь приличный круизный лайнер, проходящий через него транзитом. Денег за это затребовали немало.

И вот сейчас Пэрис уже четвертый день околачивался в каюте лайнера компании «Санлайт декстормикс», мучаясь от безделья и потому изводя мелкими придирками персонал. Ему было совершенно нечем заняться. Он не озаботился «подгрузить» в каюту шлюх (слишком был испуган), а «дури» здесь тоже не было. Вернее, если бы он покинул каюту и отправился исследовать местные бары и дискотеки, то, вероятнее всего, вскоре обнаружил бы и то, и другое. Но человек, доставивший его с его многочисленными чемоданами (он же ехал на полгода, причем в совершенно незнакомое место) на борт лайнера, настоятельно порекомендовал ему не покидать каюту до прибытия в конечный пункт. Ибо если в персонале можно было почти не сомневаться — он на таких лайнерах хорошо вышколен и умеет мгновенно забывать то, что не касается его прямых обязанностей, то вот того, что среди праздной публики, заполнявшей роскошные палубы, не найдется ни одного, кто не узнает физиономию Пэриса, гарантировать было нельзя — его положение в обществе, совершенное преступление, а теперь еще и дерзкий побег, поставивший, кроме всего прочего, корпорацию отца на грань разорения, привели к тому, что его лицо красовалось на первых полосах всех самых популярных таблоидов. Так что Пэрис, всегда и во всем в первую очередь принимавший во внимание лишь свои желания, сейчас метался по каюте, словно лев в клетке, заглушая клокотавшие в нем злость и раздражение только неуемным поглощением спиртного. А лететь до Игил Лайма оставалось еще почти неделю…

4

Приказ об увольнении Ирайр получил в полдень. Когда терминал в кубрике тихо дилинькнул, сообщая, что на его адрес пришло письмо. Ирайр валялся на койке, уставившись в потолок и закинув руки за голову. Услышав сигнал, он еще несколько мгновений лежал, будто пытаясь отдалить момент, когда лейтенант Ирайр уже окончательно исчезнет и превратится в просто Ирайра, но затем вздохнул и, рывком сев на кровати, ткнул пальцем в клавишу. Над панелью терминала тут же развернулось призрачное, но казавшееся абсолютно реальным полотно голомонитора, на котором возник солидный, с печатями и гербовой вязью бланк офиса начальника базы адмирала эн Гуурга. Ирайр ткнул еще одну клавишу, и под клавиатурой тихонько загудел принтер. Ирайр выудил из щели распечатку, пробежал ее глазами и криво усмехнулся. Вот и все. Энсина… вернее лейтенанта (он так и не успел привыкнуть к своему новому званию) Ирайра больше нет…

Если бы еще полгода назад кто-то сказал ему, тогда еще энсину Ирайру, что он напишет рапорт об увольнении, он в лучшем случае просто радостно заржал бы, оценив прикольную шутку, а в худшем покрутил бы пальцем у виска и поднес к носу шутника свой крепкий и немаленький кулак. Все изменилось там, на Шани Эмур.

Эскадра, на флагманском крейсере которой энсин Ирайр нес службу в качестве оператора лобового пульта контроля и наблюдения, была отправлена в систему Шани Эмур с целью раз и навсегда покончить с гнездом терроризма и пиратства и вновь восстановить в этом довольно оживленном районе космоса закон и порядок. На первый взгляд никаких особых трудностей не предвиделось. По всем расчетам эскадры с массой покоя в десять миллионов тонн с лихвой хватало на то, чтобы у главарей преступной шайки, обосновавшейся на Шани Эмур, не возникло даже и мысли о сопротивлении. В конце концов не самоубийцы же они! А по данным разведки, максимум, что хозяева Шани Эмур могли противопоставить эскадре Соединенных государств, это пара орбитальных терминалов, переоборудованных под орудийные платформы, и несколько эскадрилий устаревших универсальных перехватчиков, которые вообще не стоило принимать во внимание. Шани Эмур был колонией старой и довольно густозаселенной, но в основном аграрной, без сколько-нибудь значимой промышленности, кроме горнорудной и производства сельхозтехники. Однако стоило эскадре встать на геостационарную орбиту, как на связь с адмиралом эн Грииязом вышел Светлый князь Диего и приказал ему оттянуться подальше от планеты и ничего не предпринимать.

Кто такие Светлые князья, Витязи, Воины и даже сам Государь, большинство представляло слабо. Было известно, что если не все, то большая их часть происходят с одинокой планетки на самом краю галактики со смешным названием Земля. Но что они такое — люди или уже кто-то иной, так до конца никто и не прояснил. Единственное, что после нескольких случаев стало абсолютно ясно всем, кто обладал в галактике хоть какой-нибудь властью и влиянием, звучало так: «Если Светлый князь говорит джамп — заткнись и прыгай!» Так что приказ был выполнен беспрекословно…

Немного позже выяснилось, что народная мудрость насчет прыжков и на этот раз полностью подтвердилась. Ибо, как оказалось, разведка очередной раз села в лужу и проглядела, что над Шани Эмур развернута полная планетарная оборонительная сеть первого порядка. А это означало, что они все остались в живых лишь чудом… имя которому — Светлый князь.

О том, что Светлый князь прибыл на флагман, Ирайр узнал от своего приятеля-бармена. А буквально через час и сам встретился с одним из тех, кто прибыл с князем. Его звали Юрий, и он был Воином. Ирайр так и не разобрался в том, что такое Воин. С одной стороны, Юрий вроде бы действительно соответствовал тому представлению о Воинах, которое было распространено среди граждан Соединенных государств. А именно, что Воины — самые совершенные боевые машины во вселенной… ну исключая, конечно, Витязей и Светлых князей. Достаточно было увидеть, как он владеет своим телом. С другой стороны, как расценить его заявление: «Убивать недопустимо. Это запрет, табу, грех. Убивая, мы разрушаем себя. Свою душу, свою силу». Воин, испытывающий отвращение к убийству? Какое-то терминологическое противоречие! А когда сам Светлый князь «разменял свою жизнь на… почти нереальную вероятность того, что и здесь и сегодня никто не умрет», Ирайр понял, что не может дальше жить так, как жил до сих пор. Ибо этот мир оказался на порядки и порядки сложнее, чем Ирайр представлял себе раньше. Сложнее, но все-таки постижим. Юрий, который был немногим старше Ирайра, явно знал о нем в разы больше его самого. Энсин долго размышлял над этим: те два месяца, что он провел на Шани Эмур, записавшись добровольцем в десантную партию, затем все время перелета до базы. И даже уже приняв решение, он все равно продолжал мучиться вопросами: а стоит ли; а хватит ли сил, духа и упорства; да и вообще, зачем? Ведь недаром говорится, что во многом знании многая печали. Но кто-то ведь смог! Не испугался! Не отступил! Неужели Ирайр слабее? И как можно сдаться, даже не попробовав? Поэтому на базу он вернулся с твердым решением во всем разобраться. А для этого надо было начать с самого начала — с места, откуда появляются Воины. С монастыря. Например, с того, что на Игил Лайме…

После получения приказа Ирайр не торопясь обошел базу, сдав все числящееся за ним казенное имущество, сбросив на карту расчет и записавшись на ночной шаттл до гражданского орбитального терминала. Хотя, согласно положению о прохождении службы, флот обязан был доставить его до орбиты той планеты, которую он укажет, но ясно же, что специально под него рейс никто планировать не будет, а попутного пришлось бы ждать минимум неделю. Поэтому он решил, что доберется до дома обычным рейсовым маршрутником. Так что к семи часам из несделанного осталось только одно — прощальная попойка.

Они собрались в «Пурпурной дырке». На базе не было слишком уж четкого разделения заведений по статусу, как на крейсере, но, исходя из цен и общей атмосферы, контингент «Пурпурной дырки» все равно в основном составляли младшие офицеры. Для матросов и десантников первого контракта она была дороговата, а старшины и сержанты, получавшие даже поболее иного лейтенанта, предпочитали заведение поспокойней. Не говоря уж о старших офицерах.

Крейсер был на патрулировании, поэтому компания оказалась немногочисленной — сам Ирайр, лейтенант-десантник Аджоб и его бывший сосед по крейсерскому кубрику Граймк. Граймк отправлялся в отпуск и ждал попутного рейса, а Аджоб, которому изрядно досталось на Шани Эмур, возвращался на корабль после лечения и реабилитации. Но чуть опоздал к отходу.

Первую приняли с ходу.

— И все-таки я тебя не понимаю, Ирайр, — откинувшись на спинку стула, скрипнувшую под его внушительным телом, произнес лейтенант Аджоб. — Получить досрочно лейтенанта и глаз Бурыга (так между собой называли Малую рейдовую звезду) на грудь и тут же подать рапорт на увольнение… глупо!

Бывший лейтенант Ирайр криво усмехнулся. Ну что тут отвечать? С точки зрения любого военного, да что там говорить, любого просто по-житейски умного человека, его поступок действительно был несусветной глупостью. Нет, ну для него лично, при иных обстоятельствах, скажем, если бы он разочаровался в службе или, не дай бог, конечно, что-то случилось с отцом и ему пришлось бы срочно вступать в наследство, его увольнение могло оказаться вполне в порядке вещей. Но все сидящие за этим столом знали, что никаких неприятностей в семье Ирайра не произошло и уж тем более никаких причин для разочарования на обозримом горизонте не наблюдалось. Наоборот, наличествовал такой карьерный рывок, о котором можно было только мечтать. К тому же каждый из присутствующих готов был дать руку на отсечение, что лейтенант Ирайр самой судьбой предназначен для службы. Ну встречаются иногда такие люди, в которых судьба явно впечатала свое предназначение. Так что в голове у всех занозой сидел недоуменный вопрос, в чем же дело. И что отвечать на это, Ирайр не знал. Не потому, что у него не было ответа, а потому, что его ответ просто не поймут. Конечно, за этим столиком в гарнизонном ресторанчике собрались его друзья, те, с кем он делил все горести и радости, кто вытаскивал его задницу из всяческих неприятностей (как, впрочем, и наоборот), но это были друзья прежнего Ирайра. Ирайра, который еще не разговаривал с Воином и не видел смерти Светлого князя Диего… Прежний Ирайр был вовсе неплох. Более того, мир прежнего Ирайра полностью соответствовал миру тех, кто сейчас сидел за столом. Прежний Ирайр был даже, пожалуй, более счастливым — просто потому, что для ощущения счастья ему нужно было не так уж много. Например, минутку свободного времени, несколько друзей, пару бокалов светлого и, может быть, еще горячее и податливое женское тело на коленях. Вот только вся беда в том, что прежнего Ирайра больше не было…

— Ну, за нашего друга и хорошего офицера, — поднимая набитый льдом стакан с исски, провозгласил лейтенант Аджоб, — который, несмотря на все те глупости, что он натворил, все равно навсегда останется нашим другом.

Они дружно сдвинули стаканы и затем также дружно отхлебнули.

— И чтоб ему на гражданке стало скучно, и он вернулся, — закончил Аджоб, ставя стакан на стол. Товарищи рассмеялись, а Ирайр тихонько вздохнул. Вот демоны Игура, как просто был раньше устроен мир. Он четко делился на своих и чужих, свои — на гражданских шпаков, в общем-то существ презренных и бестолковых, и военных, которые опять же разделялись по степени близости и крутости. В нем было то, что доставляло удовольствие и к чему непременно следовало стремиться, и жуткая тягомотина, которую по возможности следовало избегать. А когда не удавалось — принимать со стоическим терпением. И хотя в перечне ценностей Ирайра отсутствовали несомненно входившие в список остальных аэрол, квартира, счет в банке, аэрол покруче, собственный дом, ну и так далее… просто потому, что у него все это имелось, но в остальном все было ясно и понятно. А теперь он сам себе напоминал двухнедельного щенка, у которого до сего момента все было хорошо и просто — теплая коробка, теплое молоко, теплые тельца братьев и сестер рядом, знакомые и понятные запахи, позволявшие легко и просто ориентироваться в этой жизни и вдруг внезапно пелена, закрывавшая глаза, исчезла, и оказалось, что мир намного больше коробки. И мама — это не только вымя. А тут еще откуда-то из запредельного далека внезапно обрушиваются на него две руки, выдергивают из теплого уютного мирка, уносят куда-то в невероятные дали, и чей-то непонятный громовой голос говорит: «Ты смотри, у этого открылись глазки!..»

— Ну чего притих? — наклонился к нему Аджоб, — Лисию вспомнил? — он щелкнул пальцами. — Да-а-а, классная штучка. Завидую… ну ничего, сейчас мы этот недостаток устраним.

— Какой? — отвлекся от созерцания извивающихся на танцполе тел Граймк.

— Отсутствие женского пола, — пояснил Аджоб, выбираясь из-за стола.

— Ого, — оживился Граймк, — помощь нужна?

— Только для транспортировки, — отозвался Аджоб, расплываясь в ухмылке и исчезая в толпе.

Граймк проводил его слегка завистливым взглядом.

— Да уж, — пробурчал он, обращаясь скорее к себе, чем к Ирайру, — этому лосю девочку снять, как два пальца об асфальт. Девочки на десантников только так западают…

— Ну, насколько я помню, ты, — усмехнулся Ирайр, — по-моему, никогда с этим особых проблем не имел.

— Ничего ты не понимаешь, — поудобнее устраиваясь на диванчике, заявил Граймк, — женщина — существо эмоциональное, движимое чувством, инстинктом. А самый главный инстинкт у них — это принадлежать сильному самцу. И пусть сейчас сила вроде как уже не олицетворяется только мощью мышц или длиной рук, более того, олицетворением силы, служат совсем другие вещи — классный прикид, крутая тачка, роскошные апартаменты, словом то, что демонстрирует в первую очередь не грубую силу, а толщину твоего кошелька, все равно это наносное, привитое разумом, а не идущее из самого ее естества. А бабе против своей природы устоять трудно. И когда ей встречается вот такой крутой самец, то стоит ей чуть-чуть расслабиться, как она, будто созревший плод, буквально падает в его небрежно подставленную ладонь.

Ирайр пожал плечами.

— Ну не знаю… я как-то этого не замечал.

— Ну еще бы, — скептически хмыкнул Граймк, — в тебе, понимаешь ли, в полной мере имеется и то, и другое. И бицепсы, и запах денег, и, для совсем уж гурманок, еще и интеллект. А таким парням, как я, всегда приходилось довольствоваться только интеллектом. Впрочем, — Граймк расплылся в улыбке, — интеллект — та еще штука. И если на меня бабы сразу не вешаются, как на тебя или Аджоба, то чуть погодя, после пары стаканчиков, я любого из вас обскачу. Спорим?

Ирайр усмехнулся и покачал головой.

— А Аджоб бы поспорил, — с некоторым сожалением в голосе констатировал Граймк, — и проиграл бы. Он же привык к тому, что все решает первое впечатление — напряг бицепс, р-р-раз и в дамки! А женщина — существо романтическое. Любит ушами. Так что дайте мне полчаса, и та, которая мне понравится, и думать забудет об Аджобе.

— Ну, я полагаю, что та, которая тебе понравится, и так не посмотрит на Аджоба, — усмехнулся Ирайр, — а та, на которую западет Аджоб, не слишком привлечет тебя. Насколько я смог заметить, Аджобу больше нравятся девочки в теле, с большой грудью и крепкой задницей, зато с минимальным заполнением головы, а тебя привлекают субтильные дамы с мечтательным взглядом и желанием поговорить о возвышенном.

— Да какая разница? — пожал плечами Граймк. — Трахаются и те и другие, как швейные машинки. Так что я вполне могу заняться и девахой в стиле Аджоба… Хотя ты прав: он вряд ли предпочтет мою… — но закончить свои размышления Граймк не успел, потому что перед их столиком появился Аджоб в компании двух девиц.

— Вот, девочки, знакомьтесь! Это и есть наш друг, которого мы сегодня провожаем на гражданку, отчаянный десантник, кавалер Малой рейдовой звезды лейтенант Ирайр.

Ирайр удивленно воззрился на Аджоба, но затем искривил уголок губы в понимающей усмешке. Ну как же, для Аджоба десантник — высшее существо среди своего брата военного. Ибо, по его твердому убеждению, круче этих ребят, которые открыто и бесстрашно бросаются навстречу смерти, защищенные от бушующего огня не могучими силовыми полями и толстой броней боевых кораблей, не чудовищными расстояниями космоса и десятками мудреных станций подавления и постановки помех, а всего лишь тонкой скорлупой боевого скафандра, могли быть только вареные яйца. Да и то вряд ли. И он, видевший Ирайра «в деле» во время экспедиции на Шани Эмур, еще тогда высказал твердое убеждение, что Ирайр попал в экипаж по какому-то глупому недоразумению. Ему самое место в десанте. Так он и заявил после того, как Ирайр со своим звеном ботов буквально протиснулся по какой-то узкой, извилистой щели к скале, на которой «непримиримые» зажали взвод Аджоба, и под жутким огнем снял их с голой вершины. Так что сейчас он пытался хотя бы таким способом воздать должное своему боевому товарищу и старому другу… Аджоб относился к типу простых людей, всегда твердо знавших, как все обстоит на самом деле, и не стеснявшихся «всегда говорить правду». Резать ее в лоб, жестко, категорично и безапелляционно. Им даже в голову не могло прийти, что правд может быть много и одна ничуть не правдивее другой. А вот как они соотносятся с истиной, не известно никому. Особенно человеку, который видит только одну, свою собственную правду…

— Сенталия…

— Иннона…

— Присаживайтесь, девочки, — вскочил Граймк, отодвигая стулья.

Ирайр снова усмехнулся. Аджоб верен себе. Девочки были в его вкусе, рослые, крепкие, с развитой грудью. Одна блондинка, а волосы другой были разделены на прядки и окрашены в чуть ли не сотню разных тонов — от ярко-желтого до иссиня-черного. Блондинка была одета в форменное платье с нашивками капрала медицинской службы, а аппетитная фигурка разноцветной была затянута в стильный брючный костюм цвета индиго.

— Что будете пить?

— Мне мисанто…

— И мне…

Следующие полчаса все развивалось так, как и планировалось. Аджоб громко смеялся и подливал, Граймк напропалую шутил, а девочки стреляли глазками, весело смеялись, делая вид, что не замечают, как мужская рука слегка коснется бедра, тихонько скользнет вдоль груди или требовательно затеребит нащупанную под мягкой материей застежку бюстгальтера. Ирайр же, откинувшись на спинку стула, с легкой усмешкой наблюдал за всей этой вечной ритуальной пляской самцов и самок перед будущим совокуплением. Ему вдруг пришло в голову, что этот ритуал, по сути своей, ничем не отличается от того, что он видел на токовище глухарей, когда ездил с отцом на охоту. Или брачных игрищ тонконогого бородавочника, статью о которых он случайно прочитал в географическом журнале, найденном на столике в приемной начальника базы. Как он туда попал — непонятно… Нет, внешне все выглядело совсем иначе. Но, пожалуй, это внешнее отличие было не большим, чем между ритуалами глухарей и бородавочников. Одни хлопают крыльями, другие почесывают бока подруги клычками, а третьи теребят застежку бюстгальтера, и при этом и те, и другие, и третьи издают какие-то звуки, понятные предмету обхаживания… Суть одна. Эта мысль в общем-то не вызвала у Ирайра ханжеского отвращения или высокомерного презрения к тому, что он наблюдал. Она лишь протянула ниточку понимания к словам Воина: «…мы слишком хорошо знаем, что такое настоящая любовь, чтобы испытывать удовольствие от консервов». И Ирайр вдруг понял, что сегодня ему совсем не хочется консервов…

— Знаешь, — повернулся он к Аджобу, улучив момент, когда Сенталия с Граймком отправились на танцпол, а Иннона отлучилась в дамскую комнату, — я, пожалуй, двину.

— Ты чего? — изумился Аджоб, — телки не понравились? Так сейчас других зацепим! Только скажи!

Ирайр покачал головой.

— Остынь, десантник. Мне просто что-то не хочется. Лучше прогуляюсь по базе, попрощаюсь, да и пойду собираться. Шаттл до орбитального терминала в два сорок.

— Ну смотри… а Инноночка хороша, — Аджоб попытался удержать друга от опрометчивого отказа, — и уже совсем готова. Точно говорю!

— Вот и удачи, тебе, — усмехнулся Ирайр.

— При чем тут удача? — пренебрежительно оттопырив губу хмыкнул Аджоб. — Точный расчет, стремительный натиск и немного мужского обаяния. И дело в шляпе!..

До Горячих ключей Ирайр добрался через неделю. Он попросил такси высадить его у ольховой рощи и, дождавшись, когда доставивший его аэрол скроется за грядой невысоких холмов и вокруг вновь воцарятся покой и безмятежность, двинулся вокруг рощи.

Было пять пополудни. В этом полушарии только начиналась осень. Ольховник еще стоял зеленый, но кое-где листва уже окрасилась в осенние тона. Ирайр шел и вдыхал ароматы родного дома. Там, чуть в глубине рощи, стояла старая, дуплистая ольха, настоящий великан. Как она такой уродилась, уму непостижимо! И в одном из дупел были надежно спрятаны богатства маленького мальчика — рогатка, потертая фляжка с эмблемой Иностранного легиона и наладонный голопроектор, в памяти которого были записаны все восемнадцать сезонов «Могучего Игги». Ирайр тогда первый раз собирался убежать из дома и поступить в военный флот, чтобы быстро стать адмиралом и победить злобного и ужасного Государя с его прихвостнями и вернуть народам галактики свободу и демократию. Кто такие прихвостни, он тогда представлял слабо, как и то, что такое свобода и демократия. Но так часто говорил дед, когда они с друзьями собирались по пятницам в каминной. А Ирайр тихонько выбирался в библиотеку, занимавшую балкон над каминной, и часами сидел, глядя, как дед и его друзья играют в бридж, курят сигары и разговаривают о том, в каком ужасном положении оказались свободные люди и что непременно найдутся герои, которые пойдут по их стопам и вернут людям отнятую у них свободу… Батареи голопроектора, скорее всего, давно сели, но все остальное наверняка было в порядке. Этот ольховник находился очень далеко от дома, почти в трех милях, так что вряд ли кто еще умудрился сюда забраться.

Домой он добрался через полтора часа. И хотя он не сообщил о дне своего приезда, все уже были дома.

Мать и отец встретили его хорошо и не расспрашивали, почему он так резко изменил свои жизненные планы. Ирайр для них уж давно был «большим мальчиком, способным самостоятельно решить, что ему делать». Отец просто деликатно поинтересовался, что он планирует предпринять дальше. Ирайр пожал плечами.

— Не знаю, папа… Пару недель поживу дома. Мне надо подумать.

Нет, от своих планов добраться до монастыря на Игил Лайме он не отказался. Но после сегодняшней прогулки по усадьбе ему вдруг захотелось некоторое время пожить в беззаботности и покое. Как в детстве… ну или хотя бы немного попритворяться, что такое возможно. Да и не обязательно же отправляться в монастырь сразу, немедленно. В конце концов Юрий рассказывал, что его кузен пошел в монастырь, только когда ему исполнилось тридцать или даже сорок лет, а Ирайру еще нет и двадцати пяти…

— Хорошо, сынок, — кивнул отец, а мать обрадовано сверкнула глазами.

— Я очень рада, Ирайр. Кстати, к нам завтра приезжает твоя троюродная тетушка Наола с двумя дочерьми. Так что тебе будет компания.

Ирайр внутренне усмехнулся. Мать не оставляла попыток свести его с какими-нибудь девочками «их круга» с явным прицелом на будущую женитьбу. Но разве не все матери занимаются тем же?

Вечером он поднялся в кабинет к деду. Сегодня была среда, поэтому гостей у деда не предвиделось. Когда-то давно, когда Ирайр еще только появился на свет, дед, следуя своим убеждениям, бросил, как он рассказывал Ирайру, «вызов грязным политиканам, угодливо склонившимся перед узурпатором». Что конкретно произошло в те давние времена, и в чем состоял этот вызов, — Ирайр не знал. И до сих пор узнать это так и не смог, несмотря на все свои усилия. Дед ничего не рассказывал, говоря, что пока рано, а ни от кого другого Ирайру информацию получить не удалось. Все, к кому он обращался, либо и сами ничего не знали, как, похоже, отец и мать, либо тут же напускали на себя неприступный вид и, снизив голос, заявляли, что дело сие есть великая государственная тайна. Но как бы там ни было, дед проиграл. И те самые «грязные политиканы», которым он попытался бросить вызов, приговорили его к пожизненному заключению. Заодно, как Ирайр выяснил уже в более взрослом возрасте, решили конфисковать и все имущество. Однако тут вмешался Государь, явив свою волю и повелев оставить деда в покое. Но дед отверг заступничество Государя, заявив, что не признает власти узурпатора и что решение пусть и жалкого подобия справедливого и свободного суда, но все-таки наследника и продукта тех ошметков демократии, которые у них еще остались, для него стократ важнее любых милостей того, кого он презирает как тирана и душителя свободы. Тем не менее в тюрьму деда не посадили. И конфискацию имущества тоже отменили (благодаря чему детство Ирайра прошло в доме, в котором появилось на свет и выросло несколько поколений его семьи). Дед, гордо поблагодарив судей за то, что оставили принадлежавшее ему по праву, объявил, что, склоняясь перед волей суда и отвергая милость узурпатора, удаляется в добровольное заточение. И с тех пор ни разу не покинул стен этого дома…

Дед сидел в своем любимом кресле перед камином. Вообще-то «узилище» деда занимало целый этаж. Но самым большим помещением была каминная, служившая деду чем-то вроде кабинета. То есть кабинет у него тоже был, хотя и размером поменьше, но там он появлялся куда реже. Только если ему надо было поговорить по стационарному аппарату или что-то написать. А все остальное время он проводил в каминной, в этом самом кресле, читая или думая о чем-то своем. Вот и сейчас он о чем-то задумался, держа в одной руке чашку с остывшим иллоем, а в другой уже потухшую сигару, и даже не сразу заметил Ирайра. А когда заметил, его лицо осветилось доброй улыбкой.

— Здравствуй, мой мальчик, наконец-то ты выбрал время навестить старика…

Ирайр на мгновение замер, недоуменно уставившись на деда, а затем до него дошло, что дед даже не подозревает о его увольнении из флота…

В тот вечер Ирайр деду так и не признался. Нет, он не соврал. Просто эта тема в разговоре так ни разу и не возникла. Когда он упомянул о своей встрече с Воином, дед как-то сразу подобрался и потребовал рассказать ему все в подробностях. Когда Ирайр закончил рассказ, он некоторое время сидел в кресле, молча размышляя над чем-то своим, а затем заговорил:

— Мальчик мой, я вижу, что все произошедшее произвело на тебя сильное впечатление. И это хорошо. Хорошо, что ты до сих пор способен оценить честь и волю. Немногие в наше циничное время способны на это, но именно им надлежит в будущем вернуть нашему народу самую большую ценность, которую у него отняли, — свободу, — он вздохнул. — Об этом сейчас многие забыли, завороженные теми возможностями, тем достатком и безопасностью, которые якобы принесла народам власть узурпатора и его прихвостней, но все это временно. Ибо самым ценным, что составляет самый смысл существования настоящего человека, является его право жить свободным. И самому определять свою судьбу. Поэтому наступит день, когда, и я не сомневаюсь в этом ни минуты, ты станешь одним из тех, кому выпадет великая миссия — вернуть нашему народу его свободу!.. Но, — немного помолчав, продолжил: — Ты должен быть осторожен. Наш враг высокомерен. И это хорошо. Но он хитер и изворотлив. Он способен сбить с толку, поразить, запутать, змеей заползти в неокрепшую душу, прикинуться благородным, достойным уважения. Но это все обман. И эти подлые твари лишь притворяются благородными. Хотя, стоит признать, делают они это весьма искусно. И пусть смерть этого князя, — тут губы деда искривились в презрительной гримасе, — не обманывает тебя. Она никак не связана с тем, что произошло на Шани Эмур. Это, скорее всего, случайное совпадение… или заранее подготовленный дешевый трюк. К сожалению, эти так называемые подданные Государя слишком глубоко проникли во все поры нашего общества. Не думаю, что на Шани Эмур дело обстояло иначе. Подумай сам, откуда этот твой князь Диего мог узнать об оборонительной сети? Если даже наше разведывательное управление не подозревало об этом. А там работают настоящие профессионалы, уж можешь мне поверить! Скорее всего, на Шани Эмур были их агенты, причем достаточно высокопоставленные, и они вполне могли предотвратить подрыв мегазарядов. Конечно, если эти мегазаряды там были. Не мне тебя учить, что все, принимаемое за правду, на самом деле может иметь к правде весьма отдаленное отношение…

Разговор закончился далеко за полночь. Когда Ирайр спустился в свою комнату, его чувства пребывали в крайне расстроенном состоянии. Дед сильно поколебал его уверенность в том, что на самом деле произошло на Шани Эмур. И что решение, которое он принял, по-прежнему верное и точное. Но согласиться, что смерть князя Диего всего лишь дешевый трюк, он тоже не мог. Ирайр не менее десятка раз просматривал запись того, что произошло в зале Президиума Высшего совета обороны Шани Эмур. Как оказалось, запись сделали едва ли не в каждом доме Шани Эмур. И многие шаниэмурцы снова и снова возвращались к ней, ужасаясь и благодаря, размышляя и молясь, негодуя и вознося хвалу. И он мог бы дать руку на отсечение, что там действительно произошло нечто чудовищное, что просто не в силах понять не слишком развитый разум обычного человека. Даже если тот считает себя умным, образованным и способным мыслить…

И еще Ирайр решил: если об этом не зайдет разговор, он не скажет деду, что собрался на Игил Лайм.

На следующий день после завтрака Ирайр взял из конюшни Бретера и, выехав со двора, пустил его легкой рысью. Бретер был уже немолод (ну еще бы, именно Бретер был его первым скакуном, заменившим пони), поэтому мили через полторы он сам перешел на шаг. Но Ирайр не стал его понукать, а просто, покачиваясь в седле, неторопливо проехал по липовой алее, потом вдоль прудов, а затем, обогнув ольховую рощу, направил Бретера обратно к дому. На душе было как-то неспокойно. И он решил, что, пожалуй, не будет ждать, пока ему исполнится сорок, тридцать или даже двадцать пять лет, а отправится на Игил Лайм поскорее. Хотя бы через неделю. Он грустно усмехнулся. Долго попритворяться, что можно вернуть времена покоя и беззаботности, так и не удалось…

Когда он вернулся в дом, тот оказался наполнен топотом и гомоном. Приехали гости. А он совсем уже позабыл о тетушке и ее дочерях. Впрочем, девочки были вполне себе ничего. Старшей исполнилось двадцать два, а младшей — девятнадцать. Так что девчонки были в самом соку. И Ирайр отчего-то даже обрадовался. Не столько компании, сколько возможности задвинуть куда подальше все эти тягомотные и неподъемные мысли и проблемы и дать голове отдохнуть. Хотя бы пару дней…

Потом был обед и благопристойные разговоры. Затем Ирайр показывал родственницам оранжерею и конюшни, а ближе к вечеру мать увезла гостей в Наймонтхилл, в оперу. Ирайр ехать отказался. Он был завзятым театралом, но к опере относился довольно спокойно. Тем более что на этот раз пел второй состав. Да и, если честно, там, в конюшнях, старшенькая из сестер пару раз прижалась к нему намного теснее, чем требовали обстоятельства, а шаловливые пальчики, улучив момент, пробежались по его мошонке. Так что он подозревал, что, если отправится в оперу, ему там будет совсем не до искусства.

Вечер Ирайр провел за библиотечным терминалом, пытаясь отыскать хоть какие-то упоминания о разных случаях со Светлыми князьями. Таковых набралось не так уж много. Да и те в основном были выдержками из бульварной прессы. Создавалось впечатление, что кто-то старательно вычистил из сети любые более-менее достоверные сведения обо всем, что было с ними связано, оставив только слухи, сплетни и мусор. И это, казалось, хоть и косвенно, но подтверждало слова деда. Если людям нечего скрывать — зачем прятаться?

За этим занятием он не заметил, как вернулась мать. Когда он, одурев от шести часов за терминалом, вышел в парк, семейный аэрол уже стоял под навесом, а Крайб, пилот, вовсю надраивал его сияющие бока. Ирайр прогулялся к пруду, бросил в воду пару камешков, посмотрел на закат и, вернувшись в дом, поднялся в свою комнату. Не успел он притворить дверь, как со стороны его кровати, полускрытой в глубокой стенной нише, послышался голос старшенькой из сестер.

— Привет, морячок, не заскучал?

Ирайр усмехнулся и убрал руку от пластины выключателя. Ну что ж, чему быть — того не миновать. Голова-то у него, похоже, отдохнет точно, а вот некоторые другие части тела…

Потом он лежал в темноте, обнимая прижавшуюся к нему девушку, и с горькой усмешкой думал, сколь наивно было полагать, что флирт или секс могут отвлечь его от тех вопросов, которые переполняла его голова.

На следующий день он чинно позавтракал со всеми (старательно делая вид, что не чувствует чью-то ножку, не только скромно потершуюся о его колено, но еще и шаловливо погладившую босыми пальчиками его ступню), а затем вновь взял Бретера и отправился к Орлиной скале, что высилась посреди лесопарка милях в двенадцати от дома. Он специально сбежал из дома, пока мать не навесила на него какие-нибудь обязанности по досугу дочерей тетушки, ибо теперь уже не просто предполагал, а точно знал, чем это окончится. Старшенькая оказалась ненасытной, как кошка. Но, как выяснилось, секс ничему не помогал. Мысли все равно роились в голове, будто раздраженные пчелы, а думать, одновременно трудясь над сексуальным удовлетворением кошки с явным бешенством матки, как-то не очень получалось…

А вечером разразилась гроза. К деду, как обычно, приехали друзья. И спустя всего пятнадцать минут дед позвонил дворецкому и попросил его передать Ирайру что хочет его видеть.

Когда Ирайр вошел в каминную, дед, как обычно, сидел в своем любимом кресле.

— Ты ушел из флота! — даже не спрашивая, а утверждая, воскликнул дед.

— Да, — тихо ответил Ирайр.

Дед переглянулся со своими гостями.

— И можно мне будет узнать о твоих дальнейших планах?

Ирайр несколько секунд помолчал, собираясь с духом, а затем, глубоко вздохнув, сказал:

— Я собираюсь отправиться в монастырь на Игил Лайме.

В каминной повисла тишина. Какое-то время дед и его гости сверлили Ирайра напряженными взглядами, а затем один из гостей вкрадчиво спросил:

— А можно поинтересоваться, зачем?

Ирайр упрямо вскинул подбородок.

— Я хочу разобраться.

— В чем?

— В том, что такое эти Воины, Витязи и Светлые князья.

— Они — враги! — гулко отразился под потолком голос деда. — Я же тебе рассказывал о них! Ты… не должен этого делать, мой мальчик… пока не должен. Ты еще слишком молод и подвержен влиянию. Они сумеют обмануть и запутать тебя.

— Дед, я хочу сам… — начал было Ирайр, но тот прервал его.

— Ты не сможешь! — вскричал дед, стиснув руками подлокотники кресла. А затем, чуть снизив тон, взволнованно заговорил: — Ты думаешь, мы не пытались? Десятки молодых людей с горячим сердцем, развитым умом и редкой стойкостью убеждений, подготовленные нами, уходили в монастыри. В том числе в тот, что на Игил Лайме. Но ни один, ни один не сумел противостоять змеиному яду власти и тлену разложения, которые царят в этих гнездах лжи и тирании. Все они, вместо того чтобы стать нашим оружием, превратились в оружие против нас! И у тебя, мой мальчик, нет никаких шансов…

— Я хочу разобраться сам, — вновь упрямо повторил Ирайр, отводя глаза от деда.

— Нет! — вновь отозвался дед, уже с раздражением. — Я запрещаю тебе! — а затем вновь заговорил взволнованно. — Неужели ты не слышишь, что я тебе говорю? Сейчас еще не время. Возможно, потом, в дальнейшем, когда твои убеждения укрепятся и когда никакому змеиному языку не удастся заставить тебя отказаться…

— Генерал, — тихо подал голос один из гостей, — а может, на этот раз…

— Нет! — вновь вскрикнул дед. — Я запрещаю! Запрещаю!!

— Дед… — с отчаянием в голосе начал Ирайр, поняв, что на деда не подействуют никакие аргументы, но в то же время твердо зная, что не выживет, если не разберется с тем сонмом вопросов, которые все это время лишь множились и множились в его голове. А разобраться с ними — теперь он в этом был уверен — можно лишь там, на Игил Лайме. — Дед, неужели ты не понимаешь?

— Разговор окончен! — дед ударил ладонью о подлокотник. — Я запрещаю тебе даже думать об этом. Если ты посмеешь тронуться с места, я лишу тебя наследства и запрещу семье даже вспоминать о твоем существовании.

Ирайр посмотрел на деда. В его глазах горела непреклонность. Он покосился на гостей деда. Их непроницаемые лица ничего не выражали. Ирайр вздохнул и тихо произнес:

— Прости, дед, я должен разобраться сам…

Часть вторая

1

Они оказались у ворот монастыря почти одновременно, хотя добирались до него разными способами.

Ирайр пришел пешком. Он сознательно построил свое путешествие к монастырю как некий вариант паломничества. А паломнику следует проявлять смирение. Поэтому до Игил Лайма он добрался на транзитнике в маленькой каютке третьего класса. Хотя вполне мог бы заказать себе и первый. Несмотря на суровое решение деда, на его счете, куда ему исправно переводилось жалованье, скопилась довольно приличная сумма. За полтора года службы в чине энсина Ирайр так и не удосужился снять с него хотя бы сотню кредитов, поскольку пользовался кредиткой, оформленной на него еще отцом, после того как он в четырнадцать лет получил паспорт. С той поры ни номер счета, ни пин-код, ни личная цифровая подпись не изменились. Лишь лимит неуклонно рос. Последний раз, когда Ирайр интересовался этим вопросом, лимит составлял уже полмиллиона. Впрочем, Ирайр редко тратил в месяц более тысячи кредитов. Разве что в отпуске, если надо было обновить свой гардероб, оплатить счет в ресторане либо что-то купить очередной подружке.

Монастырь вырос перед ним, едва он завернул за очередной поворот, причудливо огибающий скалу. Туристическая тропа, по которой он двигался, была достаточно хорошо оборудована, в наиболее опасных местах имелось ограждение, а в наиболее живописных — скамейки и ветровые экраны, чтобы можно было присесть и полюбоваться видом. Вот и здесь, едва на расстоянии прямой видимости выросли причудливые, чуждые современному взгляду стены и строения монастыря, как в укромном уголке, за большим валуном, тут же обнаружилась скамеечка. Ирайр скинул с плеч рюкзак (десантный, тип 77), раскрыл горловину, извлек из него заранее припасенную фляжку с «Касле де шантон» и, отсалютовав оной монастырю, сделал щедрый глоток. Конечно, «Касле де шантон», в купаж которого входили спирты не менее чем стодвадцатилетней выдержки, а основа переваливала за двести, не стоило пить вот так, из горла обычной десантной поливиниловой фляги. Напиток требовал не менее чем полулитрового «тюльпана», который следовало согреть в руках, а перед глотком легонько втянуть носом воздух, дабы уловить тончайший аромат настоящего произведения искусства, но сам повод заслуживал именно «Касле де шантона». Путешествие закончилось. Ну почти…

Как Ирайра проинформировали еще на старте тропы, братья не слишком любили праздно шатающихся туристов в непосредственной близости от своих стен. И потому с тропы специально не было сделано никакого схода. Но для бывшего энсина это не составило особой проблемы. Еще с обзорной скамеечки он наметил маршрут спуска. И подойдя к отметке, которую он принял для себя как начало спуска, Ирайр шустро достал и размотал веревку, купленную в магазинчике у начала тропы, а также приготовил четыре автоматических костыля с карабинами. Наличие такого товара в том заведении с крайне скудным ассортиментом говорило о том, что, вероятно, подобные спуски с тропы к монастырю были не такой уж большой редкостью…

Спустился он быстро, минуты за полторы. Достал из кармана рюкзака пульт, послал команду костылям отделиться от скалы, собрал упавшие костыли и двинулся напрямик к воротам.

Ему оставалось пройти еще около сотни шагов, когда в небе послышалось завывание, характерное для крайне изношенного привода антиграва, а затем из-за поворота у скалы показался обшарпанный аэрол, вдоль боков которого проходила полоса белых и черных квадратиков. Аэрол устремился прямо на площадку с коротко подстриженной травой, раскинувшуюся перед самыми воротами монастыря и занимавшую почти акр.

Неуклюже плюхнувшись на траву (отчего пассажиры явно должны были обложить незадачливого водителя по матушке), аэрол почти минуту стоял, не открывая двери, а затем раздвинул обе одновременно. Наружу выбрались женщина неопределенного возраста с каким-то испитым лицом и застывшим взглядом, столь характерным для потребителей всякой «дури», одетая не по возрасту и состоянию крикливо, и мужчина, про которого бывший энсин не рискнул бы сказать ничего определенного. Он был одет довольно элегантно, но крайне неброско, как будто специально старался не особенно привлекать внимание. Женщина выволокла за собой когда-то довольно дорогой и броский, но теперь заметно обшарпанный чемодан, оснащенный персональным антигравом, а у мужчины не было никакого багажа, кроме небольшого кожаного саквояжа. Самым главным отличительным признаком мужчины Ирайр посчитал чрезвычайно цепкий взгляд…

Оба, покинув аэрол, завывавший своим потрепанным приводом, повернулись и уставились на Ирайра, за это время приблизившегося еще на два десятка шагов.

Когда Ирайр подошел вплотную, оба вновь прибывших, не сговариваясь, сделали по шагу в сторону, как бы предоставляя ему честь постучать в ворота, что вполне согласовывалось с планами Ирайра. Но когда он протянул руку, чтобы взяться за свисавшую с держателя, представлявшего собой оскаленную морду какого-то экзотического зверя, ручку в виде кольца, за спиной вновь послышался звук работающего антиграва. Ирайр обернулся.

На этот раз такси было полностью исправно. И ничем не напоминало предыдущее, в том числе и пассажиром. Ирайр машинально отметил, как напрягся при приближении аэрола мужчина, но затем его вниманием завладел пассажир, выбравшийся из приземлившегося такси. Это был типичный мальчик из числа так называемых мажоров. По статусу, общественному положению его семьи и контролируемому богатству Ирайр и сам вроде как входил в их число. И даже отдал пару лет развлечениям, наиболее модным в их кругу — в основном пати и секс-вечеринкам, похожим друг на друга как две капли воды. Нет, антураж, география, дизайн помещений и шоу-программа менялись с небывалым размахом, ибо каждый из мальчиков- и девочек-устроителей пытался перещеголять других. Поэтому в ход шли самые фешенебельные места и самые продвинутые и креативные фирмы-организаторы. Одни организовывали пати среди живых и специально не кормленных аллигаторов, копошащихся под ногами гостей всего лишь на расстоянии метра — гости перемещались над ними по легким прозрачным мосткам, вызывая у животных рефлекторные попытки дотянуться до столь близкой добычи. Весь вечер время от времени раздавались женские взвизги, а нескольким дамочкам аллигаторы даже сумели отхватить по куску подола, неосторожно свесившемуся в щели ограждения. Другие изощрялись тем, что устраивали вечеринку в прозрачном модуле, закрепленном в хвосте кометы. Причем той, что как раз входила в зону резкого повышения интенсивности испарения ядра. Так что гости в течение всего вечера могли наблюдать, как ядро кометы начинает все сильнее фонтанировать метаном и водородом. Третьи привлекали в качестве обслуги мужчин и женщин, имплантировавших себе половые органы животных и одетых, вернее, раздетых так, чтобы эти их отличия были выставлены напоказ… Но в конечном счете все сводилось к одному — пьянкам и оргиям. Ирайру все это быстро наскучило. Ибо разве не тем же, пусть и с меньшей изощренностью, занимаются и бомжи на помойках, столь же мало включенные в жизнь, как и эти золотые мальчики и девочки. Одно дело, если ты появляешься на таких мероприятиях иногда, чтобы вынырнуть из омута лошадиных бегов крупного бизнеса или иного какого дела, отнимающего все твои силы и все твое время, а постоянно… бр-р-р. А ведь многие из них только это и считали настоящей жизнью, а все остальное — скучнейшей тягомотиной…

Так вот, новое действующее лицо, похоже, было как раз из таких. Он был одет в костюм «кэжуал» от Пантенойо, а на ногах у него красовались роскошные сапоги из валлертовой кожи особой выделки от Грайрга Иммээля, отличающейся плавным переходом цвета от густо-синего, почти черного, до нежно-сиреневого, в зависимости от того, под каким углом на поверхность падает свет. Пока таксист выгружал чемоданы, вновь прибывший окинул всех троих пренебрежительным взглядом: брезгливо-презрительно скривил губы при виде женщины, равнодушно скользнул глазами по мужчине и несколько иронично оглядел Ирайра, определив по его внешнему виду, что пришел в монастырь пешком.

Небрежно швырнув таксисту наличную купюру, он вздернул губу и поинтересовался:

— Э-э, господа, вы тоже сюда? Не знаете ли, у них тут есть приличные апартаменты?

Но никто из троих не успел ответить. Потому что ворота тихо распахнулись, и на пороге появился человек.

Некоторое время на площадке перед воротами царила тишина. Все разглядывали привратника. Он был достаточно высок и крепок телом. Из одежды на нем был только странный балахон до земли с широкими рукавами и капюшоном, откинутым на спину. Ноги его были обуты в очень простую обувь, державшуюся при помощи тоненьких веревочек поверх пальцев. А в руках у него Ирайр заметил какие-то странные бусы (потом он узнал, что их называют четки)…

Человек выждал несколько мгновений, давая им возможность рассмотреть себя, а затем произнес негромким, но каким-то гулким голосом, в котором чувствовалась внутренняя сила:

— Мы ждали вас. Входите.

И они вошли. Все вместе и каждый сам по себе. Ирайр с некоторым благоговением, неприметный мужчина настороженно, женщина с испитым лицом ошарашено вертя головой, а «мажор» — сделав несколько шагов и растерянно остановившись.

— Э-э, а вы не могли бы прислать боя, а то у меня багаж…

Привратник никак не отреагировал на его слова, продолжая молча идти вперед, так что «мажор» бросив на чемоданы отчаянный взгляд, устремился вслед за ним.

Во дворе их ждал еще один человек. Привратник подвел их к нему и, коротко поклонившись, молча ушел куда-то в сторону. А тот, что ждал их во дворе, остался.

— Здравствуйте! — тихо пожелал он им. — Меня зовут отец Дитер.

И тут же раздался голос «мажора».

— Э-э, вы здесь управляете персоналом? Не могли бы вы распорядиться, чтобы мой багаж…

— Потом, — все так же тихо прервал его отец Дитер.

— Э-э, что?.. — недоуменно отозвался «мажор», сбитый с мысли и сейчас мучительно вспоминающий, что же собирался сказать.

— Потом я отвечу на твои вопросы, — продолжал отец Дитер и, отвернувшись от «мажора», шагнул к женщине. — Зачем ты пришла сюда? — тихо спросил он ее.

Женщина испуганно вздрогнула. Похоже, она не ожидала вопроса. Отец Дитер молча ждал. Она неуверенно повела плечами, машинально поправила волосы, покосилась на остальных и, шумно вздохнув, выпалила:

— Я… хочу начать сначала.

— Что?

— Жизнь…

— Зачем? — все так же тихо поинтересовался отец Дитер.

— Ну… потому что прежнюю я глупо растранжирила.

Отец Дитер покачал головой.

— И ты считаешь, что это возможно?

— Ну … — женщина досадливо прикусила губу, — мне сказали, что здесь можно вернуть все обратно.

— Что?

— Молодость, красоту, — тихо сказала женщина и съежилась от громкого фырканья «мажора», которого явно раздражало, что «обслуживающий персонал» этого места занимается кем-то еще в тот момент, когда его собственные претензии еще не сняты.

— И ты считаешь, что этого тебе будет достаточно?

И тут женщина, ответы которой все больше повергали Ирайра в недоумение, внезапно гордо вскинула голову и выпалила:

— Нет. Но… с чего-то надо начинать.

— Хорошо. Да откроется тебе благодать Божия… — Отец Дитер медленно кивнул. Он повернулся к Ирайру, пару мгновений разглядывал его, а затем точно так же спросил: — Зачем ты пришел сюда?

Ирайр встретил взгляд его глубоких синих глаз спокойно и открыто.

— Я хочу понять!

Отец Дитер вновь медленно кивнул и, видно, полностью удовлетворенный ответом, перешел к неприметному мужчине. И опять прозвучал тот же вопрос:

— Зачем ты пришел сюда?

Мужчина открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг отец Дитер продолжил:

— Осторожнее, ложь в этих стенах не меньший грех, чем убийство.

Мужчина замер, сверля отца Дитера напряженным взглядом серых глаз, который, впрочем, тот выдержал с полным спокойствием.

— Если не готов открыть правды, промолчи. Расскажешь потом, когда сможешь, — все так же тихо продолжил отец Дитер.

Мужчина медленно кивнул. А отец Дитер повернулся к «мажору», который уже замучился всеми доступными способами демонстрировать местному «обслуживающему персоналу», что он находится на грани и вот-вот взорвется и устроит тут всем, кто еще не понял, с кем имеет дело в его лице, неслыханный скандал.

— Зачем ты пришел сюда?

— Послушайте, — раздраженно начал «мажор», — ну что это за обслуживание? Я не понимаю, как вы вообще зарабатываете хоть какие-то деньги с таким сервисом! Да мой адвокат…

В этот момент отец Дитер вскинул руку, и «мажор» внезапно замолк, так и не закончив фразу.

— Зачем ты пришел сюда? — повторил отец Дитер, будто не услышав всего этого словесного поноса, что изрыгала глотка «мажора». Тот, побагровев, попытался было продолжить в том же духе, но, к его собственному удивлению, обнаружил, что не может произнести ни слова. Все присутствующие видели, как он тужился, надувая щеки, и напрягал жилы на шее, пытаясь извлечь из глотки хоть какой-нибудь звук, даже вскинул руки к губам, то ли пытаясь их разлепить, то ли просто проверяя, не тянутся ли какие-то тонкие и незаметные нити от его губ к руке отца Дитера, но все было тщетно.

— Зачем ты пришел сюда? — еще раз повторил отец Дитер и… опустил руку.

«Мажор» шумно выдохнул, облизал языком пересохшие губы и, сглотнув, опасливо покосился на руку отца Дитера. Тот молча ждал.

— Я-я-я… мне нужны апартаменты. На полгода… на худой конец сьют. И… я предпочитаю морскую кухню… морепродукты, знаете ли… и рыбу… — с каждым словом его голос становился все тише и неувереннее, а взгляд все растеряннее. Пока наконец он не замолчал, не зная, что говорить.

Отец Дитер подождал еще некоторое время, а затем снова кивнул.

— Ты не ответил на мой вопрос, но я понял.

Он отвернулся и, сделав два шага, вернулся на то место, где и стоял, когда привратник подвел прибывших к нему.

— Вы можете провести здесь год. И за это время никто не сможет увести вас отсюда. Только вы сами можете принять решение уйти. Причем в любой момент. Но пока вы находитесь в этих стенах, единственное, на что вы имеете право, — это повиновение. Ибо с того момента, как вы примите решение остаться, вам будет запрещено все, что не будет прямо разрешено мной или другим вашим наставником. Если вы согласны на такое условие, скажите мне об этом.

Они переглянулись. Все было понятно и… совершенно непонятно. Но Ирайр знал, что у него нет обратного пути. И остается только идти вперед. Поэтому он сделал шаг и твердо произнес:

— Я согласен.

Отец Дитер молча наклонил голову в жесте, который можно было одинаково расценивать как согласие и как поклон.

— Я… согласна, — после короткого колебания сказала женщина.

Отец Дитер повторил жест.

— Я согласен, — тихо, но твердо произнес неприметный мужчина.

И вновь то ли кивок, то ли поклон.

— Послушайте, — сделал последнюю попытку «мажор», — мне достаточно и полугода. И… неужели у вас тут нет ничего вроде VIP-обслуживания? Я готов оплатить все по высшему тарифу…

Отец Дитер молча смотрел на него, ожидая ответа. «Мажор» скривился и пробормотал:

— Нет, это черт знает что! Я непременно буду жаловаться в местное управление по сервису и туризму… Ну, хорошо, хорошо, я тоже согласен…

Отец Дитер склонил голову.

— Сейчас вас отведут в ваши кельи. Там вы снимите с себя мирскую одежду и переоденетесь. Следующие три дня вам предстоит короткий пост. В это время вы не должны покидать кельи. Если вам по каким-то причинам потребуется это сделать, вы должны будете испросить на это разрешения у любого, кто будет поблизости…

— Но послушайте, там, у ворот, мои чемоданы, — вновь послышался раздраженный голос «мажора» и…

— Я не разрешал тебе говорить! — голос отца Дитера был все так же тих, но на этот раз в нем прозвучала такая сила, что «мажор» тут же испуганно умолк. — Повторяю, — отец Дитер обвел их взглядом, — вам запрещено все, что не будет прямо разрешено мной или другим вашим наставником. Спать, есть, говорить — из этого числа. — Он перевел взгляд на «мажора» и тихо добавил уже для него: — О том, что осталось за воротами, — забудь. Здесь тебе ничего из этого не понадобится, а через год там — тем более…

Отец Дитер повернулся и двинулся прочь. А перед ними вновь возник привратник.

Келья оказалась небольшой комнаткой с грубыми стенами, покрытыми бетонной шубой, с крошечным окошком под самым потолком, сквозь которое можно было увидеть лишь кусочек неба. В комнатке стоял простой топчан с тонким матрасом, набитым соломой, ватной подушкой и тонким шерстяным одеялом, свернутым вчетверо в ногах. Еще в комнатке был небольшой стол, табурет и два плафона освещения — над входом и над столом. На столе стопкой лежали несколько книг в твердом, но изрядно обтрепанном переплете… настоящих, древних книг, а не привычных сброшюрованных распечаток. А еще на кровати лежал аккуратно свернутый балахон, в точности напоминавший тот, что был на привратнике, и пара веревочных сандалий. Вся обстановка тянула тысяч на двадцать пять кредитов, ибо явно представляла собой продукт ручной работы, но от этого топчан отнюдь не казался более удобным, чем кровать в родительском доме Ирайра или даже койка с силовым матрасом в кубрике. Впрочем, выбора ему все равно никто предоставлять не собирался, поэтому бывший лейтенант вздохнул и просто вошел в келью.

Бросив рюкзак под стол, Ирайр сел на кровать и некоторое время старался привыкнуть к своему новому дому (ну, или месту, в котором он проведет ближайший год, поскольку назвать это убогое помещение домом как-то не поворачивался язык), а затем вздохнул и, расстегнув ворот, потянул с плеч рубаху…

Привратник появился через десять минут. Ирайр даже не заметил, как он вошел. Вроде секунду назад дверь была закрыта, а мгновение спустя в проеме уже стоит привратник. Ирайр даже вздрогнул…

— Возьми все свои вещи и следуй за мной, — произнес привратник.

Ирайр молча кивнул и, поднявшись с топчана, подхватил изрядно облегчившийся рюкзак. Но привратник едва заметно качнул головой.

— Я сказал все свои вещи.

Ирайр покосился на бритвенный крем, зубную щетку, пару голофото, стоящих на столе, флягу и… перевел недоуменный взгляд на привратника. Тот спокойно смотрел на него. Ирайр пожал плечами и, развязав горловину рюкзака, бросил туда флягу, голофото, а затем, заметив, что спокойный взгляд привратника никак не изменился, просто одним махом сгреб со стола все, что он выложил, и добавил к этому еще и пару свитеров и простые шлепанцы с противогрибковой пропиткой, стоявшие у кровати.

Когда в келье не осталось ни единой щетинки из числа тех, что пришли с ним из внешнего мира, привратник молча кивнул и сделал шаг к двери следующей кельи. Спустя мгновение Ирайр услышал его голос:

— Возьми все свои вещи и следуй за мной…

К удивлению Ирайра неприметный мужчина сразу исполнил то, что потребовал привратник. Он молча собрал вещи в свой саквояж и, окинув келью цепким взглядом, будто проверяя, не забыл ли что, вышел в коридор. На женщину они потратили чуть больше времени. Она долго не могла понять, почему ей не разрешают оставить не только всякие ватные диски, тампоны, кремы, палочки для чистки ушей, но и даже элементарную зубную щетку.

— Понимаете, я пользуюсь только щетками с мягкой и особо мягкой щетиной, — объясняла она, — у меня очень чувствительные десны…

Впрочем, она говорила много всякого, но результат был тот же, что и в двух предыдущих кельях.

Но самая бурная сцены разыгралась в келье «мажора».

«Мажор» предстал перед ними в довольно потешном виде. Он натянул балахон прямо поверх своего шикарного костюма, а веревочные сандалии надеть даже и не подумал, просто зашвырнул их под стол. Ну и, судя по побагровевшему лицу, он явно пребывал в крайне скверном расположении духа, что и подтвердилось, едва привратник открыл рот. «Мажор» вскочил с топчана, на который он завалился прямо в одежде и сапогах, и заорал:

— Послушайте, это черт знает что! Мне не принесли ни одного моего чемодана, а интерьер этой конуры вообще навевает мысль о суициде! Неужели мне нельзя было подобрать чего-нибудь более веселенького?

Привратник никак не отреагировал на эту эскападу, а лишь спокойно произнес:

— Ты должен снять с себя мирское, взять все свои вещи и следовать за мной.

— Что? — «Мажор» недоуменно покосился на привратника, затем перевел взгляд на рукава и брюки, торчащие из под балахона. — То есть… вы предлагаете мне остаться только в этом? Да вы с ума сошли!

Привратник молча ждал.

— Так, мне все понятно, — агрессивно начал «мажор», — я требую, чтобы мне немедленно вызвали управляющего!!

Привратник никак не отреагировал на его агрессивность, а продолжал все так же молча стоять, глядя на «мажора» спокойным и каким-то безмятежным взором.

— Вы что!! — взревел «мажор», — Не слышите, что я вам говорю?!!

Привратник пару мгновений смотрел на взбешенного «мажора», а затем сделал медленный и какой-то демонстративный шаг в сторону, освобождая дверной проем.

— Ты волен покинуть монастырь.

«Мажор» отшатнулся и как-то испуганно всхлипнул. На несколько секунд в келье повисла тишина, а затем «мажор» заговорил уже совершенно другим тоном:

— Э-э-э, позвольте, я всего лишь хотел сказать, что есть же какие-то элементарные требования… то есть я вовсе не привередлив, но должны же быть хотя бы минимально комфортные условия… в конце концов существуют стандарты, гигиенические требования… в комнатах нет даже самого обычного душа… Господа, ну скажите же ему! — повернулся он к Ирайру и остальным. Но спустя мгновение, поняв, что его апелляция пропала втуне, бессильно взмахнул руками. — Нет, ну это просто форменное безобразие! Я этого так не оставлю…

Привратник выдержал небольшую паузу, а затем все так же спокойно произнес:

— Ты должен снять с себя мирское, взять все свои вещи и следовать за мной.

«Мажор» покосился на привратника, еще раз вздохнул, покачал головой, а затем встал и, всем своим видом показывая, что так и не сломлен, но принял решение подчиниться насилию, сделал движение рукой, предлагая привратнику выйти и прикрыть дверь. Однако тот даже не шелохнулся.

— Э-э, послушайте, я все понял, но не могли бы вы…

Привратник медленно покачал головой.

— Ну не собираетесь же вы стоять здесь и пялиться… — возмущенно начал «мажор», но его тут же прервал спокойный голос привратника:

— У тебя было время сделать это так, как тебе хочется. Оно прошло. — И после короткой паузы добавил: — Ты должен снять с себя мирское, взять все свои вещи и следовать за мной. И я повторяю это последний раз.

Спустя десять минут куцая колонна во главе с привратником вышла из низкого, приземистого здания, в котором располагались их кельи, и двинулась куда-то в глубь монастыря по дорожке, выложенной необработанным булыжником.

Их путь занял всего минут двадцать. Сначала они обошли по периметру большую рощу из каких-то приземистых деревьев с толстыми узловатыми стволами, затем тропинка нырнула в узкий коридор между двумя длинными зданиями, и почти весь оставшийся путь они прошли в колодце каменных стен, куда не проникал солнечный свет. Наконец они оказались у невысокой дверцы в стене. Привратник, не останавливаясь, толкнул ее рукой и, шагнув вперед, отошел в сторону, освобождая проход. Ирайр, шедший следом, пригнулся и, сделав шаг, оказался в небольшом, тускло освещенном помещении с низким потолком. Прямо перед ним виднелось нечто, похоже вделанное прямо в противоположную от входа стену. Что это такое — Ирайр не понял, поскольку никогда не видел ничего подобного.

— Ну что встали, проходите! — послышался за спиной недовольный голос «мажора».

Когда все втиснулись в помещение, привратник приблизился к загадочному месту в стене и, отодвинув задвижку, с лязгом распахнул небольшую дверцу. Из раскрывшегося отверстия тут же пыхнуло жаром, и помещение наполнилось ровным гулом бушующего пламени.

— Бросайте, — приказал привратник. Все ошеломленно переглянулись.

— Как, все? — испуганно пискнула женщина. Привратник молча кивнул.

— Но… — начал «мажор», однако, поймав взгляд привратника, тут же осекся. Ирайр торопливо прикинул, что такого слишком для него ценного находится в рюкзаке… в общем ничего особенного не было, хотя кое с чем он явно расставался с сожалением. И если бы заранее предвидел подобное развитие событий, то точно оставил бы эти вещи дома. Но сейчас уже ничего не поделаешь… Шагнув к распахнутому зеву топки, он решительно затолкал рюкзак в узковатое для него отверстие. Неприметный мужчина поколебался мгновение, а затем, скрипнув зубами, последовал его примеру. Причем у Ирайра отчего-то появилось ощущение, что колебания мужчины были вызваны отнюдь не сожалением о каких-то конкретных вещах, находившихся в его саквояже, а, скорее, тем, что он впервые ставил себя в столь сильную зависимость от других. Затем последовал черед женщины, которая проделала всю операцию с таким лицом, будто вот-вот расплачется. И последним, с крайне недовольным видом, охапку одежды и щегольские сапоги швырнул в топку «мажор»… но в следующее мгновение, испустив истошный вопль, сунул руки внутрь топки.

— А-а-а-о! — завопил он еще громче, отдергивая руки и пускаясь в пляс возле топки, отчаянно размахивая обожженными кистями. — Черт, черт, черт!!! Я забыл вытащить свои кредитные карточки! И мобильный монитор! Черт возьми, да сделайте же что-нибудь! Они там, в кармане куртки!

Ирайр недовольно сдвинул брови. Этот тип определенно начал его раздражать. И какого черта он притащился в монастырь?

— Мои тоже, — сквозь зубы процедил он и повернулся к привратнику, ожидая команды, что делать дальше. Тот молча закрыл дверцу топки и, плечом раздвинув Ирайра и неприметного, отворил дверь и вышел из помещения.

Когда все выбрались наружу, он повернулся и тихо заговорил:

— Сейчас вы вернетесь в свои кельи и останетесь одни. На трое суток. Все это время вам будет запрещено покидать кельи. Воду вам принесут после заката солнца. И того, что вам принесут, должно хватить до следующего заката…

— Послушайте, — тут же встрял «мажор», который, похоже, не услышал ничего из того, что говорил привратник, — не могли бы вы немедленно вызвать врача? Похоже, я получил серьезный ожог.

Привратник молча покачал головой.

— Что? — изумился «мажор». — Вы собираетесь оставить меня без медицинской помощи? Мне же больно!

— Ты сам сотворил с собой это, — спокойно ответил привратник, — кому как не тебе нести бремя ответа за содеянное.

— А если бы у меня руки сгорели до кости?!

В голосе «мажора» послышались истерические нотки, похоже, его уже все достало — и привратник, и весь этот монастырь, и вся эта планета, и Господь Бог вкупе с матушкой природой, которые допускают существование подобного непотребства.

— Тебе пришлось бы терпеть и это, — голос привратника прозвучал тихо, но от этого не менее непреклонно. Он обвел взглядом всех присутствующих и произнес: — До сих пор вокруг всех вас были люди, которые так или иначе принимали на себя какую-то долю ответственности за то, что с вами происходило. Или как минимум которых можно было обвинить в том, что что-то пошло не так и принесло вам вместо облегчения или удовольствия — боль и урон. Родители, братья и сестры, бестолковый продавец в магазине, водитель-хам, любовник, показавший себя грубой и неблагодарной скотиной, тиран-президент, придирающийся преподаватель, тупые слуги, начальники, которых вы считали глупыми, либо подчиненные, которых вы считали нерадивыми и бестолковыми, друг, предавший вас или враг, оказавшийся хитрее и коварнее, чем вы считали… У кого-то таковых было больше, у кого-то меньше, но они были всегда. Но с того момента, как вы вошли в кольцо этих стен, только вы сами отвечаете за то, что с вами случится. Вы можете еще какое-то время продолжать обвинять кого бы то ни было в том, что с вами будет происходить, но здесь это не принесет вам никакого облегчения. Ибо будет лишь множить ваши ошибки и обрушивать на вас расплату за них. Поэтому чем скорее вы научитесь верно вычислять в каждой ошибке долю своей собственной вины, проявившейся в нерадивости, небрежении, в том, что вы поддались инстинктивному порыву или, не думая, поступили как привычно, а не как следовало, либо в чем-то ином, что вы непременно отыщите, если станете винить в своей неудаче себя, а не других, тем раньше вы… начнете уменьшать количество совершаемых ошибок.

Произнеся это, он замолк и направился по дорожке в обратную сторону. А спустя мгновение за ним последовали еще четыре фигуры. Все вместе, но каждая по отдельности…

2

— Тебя зовет отец Дитер, человек.

Ирайр еще раз ударил мотыгой сухую, твердую, как камень, землю и лишь затем выпрямился. Брат Игорь, произнесший эти слова, спокойно стоял за его спиной.

— Меня? — переспросил Ирайр, оборачиваясь и утирая рукавом подрясника пот, ручьями катившийся по лицу. Солнце сегодня пекло как сумасшедшее.

— Да, — отозвался брат Игорь и, не дожидаясь новых вопросов, а возможно, зная, что их больше не будет, двинулся вдоль грядки к дальнему краю поля. Ирайр вскинул мотыгу на плечо и направился вслед за братом Игорем, досадливо поглядывая на оставшуюся сотню ярдов свекольной грядки. А также на две соседние. Зачем бы ни вызывал его отец Дитер и сколько бы он его ни продержал, эти две с половиной грядки — его.

Ирайр жил в монастыре уже третий месяц. Хотя теперь уже и сам не знал зачем. Все его мысли и желания, все представления о том, как он, напряженно размышляя, будет все глубже и глубже погружаться в невероятные тайны мироздания, в ошеломительно сложные проблемы и поражающие своим изяществом логические представления, о мудрых учителях и наставниках либо, наоборот, коварных искусителях и обладающих змеиным умом и иезуитской хитростью соблазнителях, с которыми ему придется столкнуться, рассыпались в прах. Ну и о невероятных, умопомрачительных по сложности тренировках, позволяющих ему подняться к вершинам владения собственным телом. А остались только муторная усталость от ежедневного тупого махания мотыгой, топором или лопатой и горечь от того, что он совершил ужасную глупость, которая не привела, да и, судя по всему, не могла привести ни к чему полезному. Похоже, Юрия учили в каких-то других монастырях, ничем не напоминающих этот…

Сомнения начали появляться у него еще в первый день. Когда брат Игорь, которого тогда они все еще называли просто привратником, довел их до келий, солнце уже начало клониться к закату. Распахнув дверь первой кельи, он посмотрел на «мажора». Тот, тяжело дыша, вытер пот рукавом и со страдальческим лицом приподнял обожженные руки. Похоже, раньше, когда он делал такое лицо, рядом всегда находился кто-то, кто немедленно принимался решать все возникшие к этому моменту у «мажора» проблемы. Но на этот раз у него ничего не получилось. Поэтому, подождав несколько мгновений, «мажор» скривился и, демонстрируя нечто вроде того, что пусть, мол, всякие там убогие сейчас торжествуют, но он этого все равно так не оставит, вошел в келью. Привратник с грохотом задвинул засов.

Следующей была келья женщины. Та на пороге остановилась и нерешительно произнесла:

— Послушайте, я так и не поняла, где можно будет принять душ? Я после всего этого путешествия грязная как чушка.

Привратник ничего не ответил.

— Ну хотя бы просто умыться?

Привратник молчал. Женщина вздохнула и, гордо вскинув голову, вошла в свою келью. Вновь загремел засов.

Неприметный вошел в свою келью молча и с абсолютно непроницаемым лицом. Ирайр столь же молча последовал его примеру.

Первые звуки из-за двери послышались часа через два. Кто-то стучал в дверь своей кельи. И Ирайр готов был поставить сто против одного, что он знает, кто именно…

Так оно и оказалось. Через некоторое время до него донесся приглушенный толстыми деревянными плахами, из которых была изготовлена дверь, знакомый и уже изрядно надоевший голос:

— Эй, там… я хочу в туалет!

Впрочем, на этот раз Ирайр вовсе не был склонен столь уж безапелляционно называть подавшего голос «мажора» идиотом. Ибо явственно ощущал в организме схожие проблемы.

Спустя несколько минут стук раздался снова.

— Эй, вы… вы что, не слышите? Мне надо в туалет.

Но ни на этот, ни на все последующие призывы никто так и не ответил.

— Ну хорошо же, — послышалось после еще нескольких бесплодных попыток достучаться, — тогда не обижайтесь! Сами виноваты! Я предупреждал!!

После чего все затихло.

Очередные звуки раздались в коридоре, когда маленький прямоугольник окошка окончательно потемнел, знаменуя, что дневное светило наконец-то закатилось за горизонт. Ирайр, к тому моменту обследовавший все стены и пол кельи в поисках выключателя, но так его и не обнаруживший, сидел на кровати и лениво листал один из томиков, найденных на столе. В туалет хотелось очень сильно, но, если сидеть не двигаясь, это можно было как-то терпеть. Когда за дверью загрохотал засов, Ирайр замер. Дверь отворилась, и внутрь вошел привратник. В руках он держал котелок и четыре кружки. Молча подойдя к столу, он зачерпнул одной из кружек из котелка и поставил ее на стол.

— Послушайте, — начал Ирайр, — вы не могли бы… — и оборвал себя, обнаружив, что разговаривать больше не с кем. За дверью вновь загрохотал засов. А спустя пару минут из коридора послышался визгливый женский голос.

— Вы не смеете с нами так обращаться! Это унизительно! Я не для того добиралась в такую даль, чтобы… — голос затих, приглушенный закрытой дверью. Ирайр зло усмехнулся. Во всем, что с ними происходило, не было никакого смысла. Вообще никакого. Ибо все происходящее, с точки зрения любого человека, было настолько абсурдно, что он просто отказывался искать в этом какой бы то ни было смысл…

Отец Дитер ждал его на скамейке, на краю оливковой рощи (так, как выяснилось, назывались те самые приземистые деревья с узловатыми стволами). Когда Ирайр подошел поближе, он молча кивнул, указывая на место рядом с собой. Ирайр сбросил с плеч мотыгу и присел. Некоторое время они оба молчали, затем отец Дитер повернулся к нему и тихо произнес:

— Спрашивай.

Ирайр сначала даже и не осознал, что сказал отец Дитер. Какое-то время он молчал, наслаждаясь возможности просто посидеть в теньке, на легком ветерке, а затем вздрогнул и, развернувшись к отцу Дитеру, удивленно уставился на него.

— М-м-м, что?

— Ну, ты же переполнен вопросами, которые вызывают у тебя раздражение. Вот я решил дать тебе возможность их задать.

— А-а-а… — растерянно протянул Ирайр. Черт возьми, все это время у него в голове роились тысячи вопросов, а сейчас непонятно, о чем спрашивать. Ну да надо же с чего-то начинать.

— Зачем вы с нами так поступили?

— Ты имеешь в виду первые три дня? — уточнил отец Дитер.

— Н-у-у, да, — несколько удивляясь тому, как отец Дитер сумел распознать настоящий вопрос в его совершенно невнятной фразе, пробормотал Ирайр.

— Ты же знаешь, что любая цепь не прочнее, чем ее самое слабое звено. Если для тебя это было просто неприятно, то для двоих из вашей четверки все происходящее оказалось совершенно непереносимым. На них, до сего момента алчущих в жизни только наслаждений и удовольствий, внезапно обрушились голод, жажда и унижение. Причем, заметь, бесполезное унижение. Ибо если бы это унижение было всего лишь ступенькой к какому-то ожидаемому удовольствию, они бы перенесли его почти спокойно… а возможно, даже и нашли бы некое извращенное удовольствие и в нем самом. И вспомни, как они восприняли этот урок?

Ирайр задумался, припоминая…

Действительно, на третье утро, когда загрохотали отодвигаемые засовы, он поднялся с кровати с тяжелой головой. Все тело ломило. Топчан был жутко неудобным, матрас смягчал его не успешнее листа распечатки, а одеяло оказалось настолько коротким, что укрываться им можно было либо до, либо выше пояса. А под утро из маленького окошка под потолком ощутимо тянуло холодом. Да еще эта ужасная вонь от мочи, целая лужа которой скопилась в углу, под столом. Ирайр бросил взгляд на окошко. Оно едва серело. Похоже, еще даже не рассвело. Он покосился на дверь. Несмотря на то что засов снаружи, похоже, был отодвинут, она оставалась закрытой. Но, судя по всему, запрет на выход из келий действовать перестал. А значит, надо было воспользоваться моментом и попытаться разыскать туалет. А также какие-нибудь ведро и тряпку. На бытовой вакуумник с моющей функцией или уборщик-автомат рассчитывать не приходилось. Похоже, в этом проклятом монастыре ручной труд был абсолютным фетишем. Ирайр с еле сдерживаемым стоном всунул заледеневшие ступни в сандалии и, поднявшись на ноги, торопливо заковылял к двери.

Не успел он по коридорчику дойти до уличной двери, как позади него послышался дикий рев:

— Эй, кто-нибудь, немедленно вызовите уборщика!

Ирайр зло усмехнулся и толкнул створку двери…

Привратник появился через полчаса. Заходить в провонявшие мочой (а кое у кого и калом) кельи никто не хотел, поэтому все, решив самую насущную проблему, собрались кучкой у входной двери. «Мажор» и женщина бурно выражали свое недовольство, поддакивая друг другу, а Ирайр и незаметный стояли молча, исподтишка бросая друг на друга испытующие взгляды. Нет, они оба тоже были возмущены, но, похоже, и один и другой обладали достаточным жизненным опытом, чтобы понимать, что сколь угодно громкие обвинения и угрозы здесь ничего не дадут. Да и вообще, после трех дней подобного, осеняемых только лишь троекратным появлением привратника с котелком, Ирайр хотел все-таки хотя бы попытаться понять, в чем же здесь смысл.

— Послушайте, как это понимать?.. — накинулась на привратника женщина. Насколько Ирайр мог слышать, и она, и «мажор» не унимались все эти три дня. Каждый в своей келье. Но с каждым днем их возмущение все более гасло, поскольку абсолютная бесполезность сего занятия начала постепенно доходить даже до них. Но сейчас, вырвавшись из узилища, в компании людей, перетерпевших то же самое, да еще и успев подзавести друг друга, она набросилась на него с новой силой. — Что вы себе позволяете? Да я немедленно…

— Вы хотите помыться? — негромко спросил привратник, отчего бурный фонтан обвинений, готовых обрушиться на его голову, мгновенно утих. Во все времена и в любом настроении женщина вряд ли упустит возможность поплескаться под душем, а особенно если это грязная и вонючая женщина…

— Следуйте за мной, — закончил привратник, не дожидаясь ответа.

Они опять шли около двадцати минут, пока не оказались на берегу какого-то пруда. Восход только разгорался. Привратник кивнул в сторону воды.

— Мойтесь.

— Что-о-о?! — женщина округлила глаза от изумления. — Здесь?!!

— Вода — это вода. Она смывает грязь и иногда даже усталость, — философски заметил привратник.

— Но… но она же холодная, — растерянно пробормотал «мажор».

— Ну хватит, — рявкнула женщина. — Вот что я вам скажу, мистер! Я не собираюсь больше ни минуты терпеть подобного обращения. Я приехала сюда вовсе не для того, чтобы надо мной насмехались всякие уроды и…

— А если она не соврала, — внезапно произнес привратник загадочную фразу. Женщина запнулась, а затем ошалело переспросила:

— Что?

— Ну если она не соврала и все действительно так и есть, — продолжил привратник. — Тогда что?

Женщина молча смотрела на него. Похоже, фразы привратника были загадкой только для остальных, но никак не для нее. Привратник вздохнул и вновь тихо произнес:

— Вы вольны в любой момент покинуть монастырь.

Он повернулся, собираясь уходить, но тут впервые раздался голос неприметного.

— Простите, я бы хотел уточнить, где я могу найти тряпку и ведро. Мне надо немного прибраться в келье.

Привратник развернулся к нему и молча потеребил рукой рукав его балахона. И Ирайр оторопело осознал, что он предлагает использовать вместо половой тряпки.

— А котелок я оставлю у входа. Только после помойте его хорошо, ибо воду в кельи вы будете приносить именно в нем…

Привратник повернулся и двинулся прочь. Неприметный проводил его взглядом и чуть вздернул губу. До Ирайра даже не сразу дошло, что это была попытка улыбнуться. Как видно, для лицевых мышц неприметного подобная гримаса была совершенно нехарактерна.

— Ну что ж, тогда, мне кажется, мыться имеет смысл после того, как будет завершена уборка, — он повернулся к остальным. — И, господа, я думаю, никто не станет возражать, если котелок будет мыть последний.

— Вы что, собираетесь мыть пол своей одеждой? — с ужасом спросил «мажор».

— А вы предлагаете позаимствовать вашу? — с какой-то странной интонацией произнес неприметный, как будто он действительно рассматривал эту возможность. И «мажор» тут же испуганно замотал головой.

— Но… она же измажется? — непонимающе пробормотала женщина.

— Что ж… вода, песок, руки и немного терпения — и это будет исправлено, — произнес неприметный, кивая подбородком в сторону пруда, после чего повернулся и двинулся в сторону келий…

— Так какой же в этом урок? — спросил Ирайр, отвлекаясь от воспоминаний и поворачиваясь к отцу Дитеру.

— Отлично, — усмехнулся тот, — ты понял, что это урок. И, смею надеяться, не только ты… — тут отец Дитер оборвал фразу и внезапно спросил: — Что случилось, Игорь?

Ирайр повернул голову. В двух шагах от скамейки стоял привратник.

— Там приехало несколько человек. Среди них три представителя закона. Они требуют встречи с вами, преподобный.

Отец Дитер усмехнулся.

— Хорошо, приведи их сюда. И… их тоже.

И Ирайр понял, что второе «их» относилось к остальным из их четверки, которые сейчас махали мотыгами на свекольном поле… А отец Дитер повернулся к Ирайру и взглядом выразил ему свое сожаление о том, что их разговор так внезапно прервали.

Гостей оказалось четверо. Двое полицейских в форме и двое… похоже, тоже полицейских, только в обычных гражданских костюмах.

— Добрый день, уважаемый, — обратился к отцу Дитеру пожилой мужчина, одетый в довольно дорогой, но уже далеко не новый и явно не слишком лелеемый костюм. — Я — комиссар Сардоней. До нас дошла информация, что в вашем монастыре находится человек, обвиняемый в групповом убийстве первой категории, — он вскинул руки. — Я вполне допускаю, что вы даже не подозревали, кому даете пристанище, и поэтому не собираюсь высказывать никаких претензий, нет-нет, ни за что. Я знаю, что ваш монастырь пользуется отличной репутацией и находится под рукой Государя. Но если информация верна, то, я думаю, вы и сами не захотите, чтобы в ваших стенах… — тут комиссар оборвал свою речь и уставился куда-то мгновенно заледеневшим взглядом. Ирайр повернул голову. Брат Игорь привел его соседей по кельям. И взгляд комиссара был направлен на мгновенно побледневшего «мажора»…

— Вы имеете в виду господина Пэриса Сочака IV, — спустя минуту раздался не по ситуации спокойный и даже вызывающе безмятежный голос отца Дитера.

— Э-э… что? Да, — отвлекаясь от созерцания того, как под его взглядом «мажор» все сильнее и сильнее съеживается, произнес комиссар Сардоней. — Конечно… то есть вы знали, кто он такой?

Отец Дитер мягко склонил голову.

— Вне всякого сомнения.

— И… то есть… я не понимаю. Вы пустили в свой монастырь убийцу?

— Мы даем приют каждому, кто приходит к нам, — спокойно ответил отец Дитер, — независимо от того, какие грехи на нем. Ибо если человек не сможет получить шанс добиться отпущения своих грехов даже в монастыре, возникает закономерный вопрос, а есть ли вообще милость Господня в этом мире.

Комиссар окинул преподобного настороженным взглядом и заметно помрачнел.

— То есть, как я понимаю, вы не собираетесь добровольно выдать представителям власти лицо, подозреваемое в совершении группового убийства первой категории?

— Да, — просто ответил отец Дитер.

— Что ж, — зло ухмыльнулся комиссар, — в таком случае, — угрожающе начал он, но тут к его плечу склонился дюжий полицейский в форме и что-то ему зашептал. Комиссар несколько мгновений слушал его горячий шепот, а затем зло оскалился. — Да вы что тут, все с ума посходили? У меня на руках ордер категории «А»! Да я плевать хотел на все эти ваши заморочки. Я сам сейчас возьму и… — распаляясь, зарычал он, засовывая руку под мышку и, вероятно, собираясь достать нечто, что должно было послужить достаточно веским аргументом в этом споре.

Но полицейский не дал ему это сделать. Он довольно бесцеремонно ухватил комиссара за локоть и придержал руку.

— Не дурите, комиссар. Иначе я буду вынужден принять меры.

— А-а, демоны Игура, — выругался комиссар и, нервно стряхнув руку полицейского со своего локтя, повернулся к «мажору» и свирепо прорычал: — Даже и не думай, что тебе удастся выйти сухим из воды, слизняк. Если понадобится, я дойду до этого сраного Государя и заставлю его вернуть твою задницу туда, где ей и место — на электрический стул. Понял?!

И побледневший как полотно «мажор», будто кролик, загипнотизированный удавом, медленно кивнул. Но в этот момент вновь послышался голос отца Дитера.

— Что ж, я думаю, на данный момент мы разобрались со всеми насущными вопросами, так что мои послушники могут вновь отправляться на свекольное поле, — и он коротким кивком отпустил всех четверых, в том числе и Ирайра.

Комиссар до самого конца, до того момента, как съежившаяся после всего произошедшего фигура «мажора» скрылась за оливковыми деревьями, провожал его мрачным взглядом, а затем вздохнул и уже направился в сторону ворот, когда его вдруг остановил негромкий голос отца Дитера:

— Комиссар…

— Ну что вам еще? — недовольно буркнул тот.

— Он этого не делал, — спокойно произнес отец Дитер.

— Чего? — не спросил, а как-то презрительно выплюнул вопрос комиссар.

— И вот что я вам скажу в подтверждение своих слов, — не обратив никакого внимания на тон комиссара, продолжил преподобный. — Я знаю, что есть некто, кого вы разыскиваете вот уже десять лет. Будьте внимательны, вы встретитесь с этим лицом в течение следующих трех дней. И когда это произойдет, подумайте: если оказалось, что я знал о том, чего пока не случилось, то, может быть, я действительно знаю и что-то о том, что уже произошло?

— Что-то я не пойму, чего вы несете, — досадливо скривился комиссар, — хотите что-то сказать, говорите прямо.

Но отец Дитер лишь покачал головой, как бы говоря, что все необходимое уже сказано, после чего повернулся и двинулся прочь от приехавших…

Со своими грядками Ирайр покончил вместе с остальными. Беседа с преподобным оказалась не слишком-то и длинной. Но помогла — он внезапно осознал, что думает обо всем происходящем с ними совсем не так, как следовало. Ему в голову приходил обычный вопрос «за что?», а следовало бы спросить «для чего?» Для чего они так с ними поступают? И еще Ирайр внезапно осознал, что если бы не этот ход, перенос размышлений с его самого, с его бытовых неудобств, терзаний и дискомфорта на такие же неудобства, терзания и дискомфорт других, тех, кто вроде как рядом, но все-таки не он, Ирайр, то он до сих пор даже не начал бы хоть как-то понимать происходящее. И это явно был еще один урок. Да что там… до него только сейчас стало доходить, что все, что они делали до сих пор, даже это тупое окучивание свеклы — было уроком, слегка поколебавшим привычное понимание мира, которое считали единственно возможным. А ведь он уже знал, что мир устроен совершенно не так, как ему казалось, но знание это было каким-то далеким, абстрактным, сокрытым внутри философских построений. И вот тебе на, всей твоей высокомерной, презрительной мордой — в собственную мочу. А еще и мотыгу в руки и на свекольное поле. Ты думал, что такое не может с тобой случиться, потому что в той иллюзии мира, в которой ты жил (а ведь мы всегда живем не в мире, а в нашем представлении о нем), такое невозможно никогда. Значит, твой мир рухнул — добро пожаловать в другой, в котором ты еще никогда не был. И потому готовься вновь садиться за парту.

Вечером, жадно проглотив уже ставшую привычной плошку бобовой каши, Ирайр выскочил из кельи и помчался к воротам. На еще одну встречу с отцом Дитером в ближайшее время он не рассчитывал. За прошедшие месяцы они все четко усвоили и свои права, и свои обязанности, и собственное место в здешней иерархии. Так что следующая подобная встреча с отцом Дитером ему светила разве что через несколько месяцев… ну, или когда преподобный посчитает нужным. Но брат Игорь всегда был доступен. И хотя от него тоже можно было запросто услышать что-то типа: «Мы не будем сейчас обсуждать это», но попытаться получить ответы еще хотя бы на пару вопросов все же было вполне реально.

— Брат Игорь, — тихонько позвал Ирайр, подойдя к воротам.

Привратник, который сидел около ворот на толстой колоде и что-то плел из веревочек, поднял голову.

— Слушаю тебя, человек, — он ко всем обращался именно так.

— Я хочу спросить…

— Спрашивай.

— Почему отец Дитер в разговоре со мной привел в качестве примера цепь?

Привратник перестал плести и внимательно посмотрел на Ирайра.

— А что тебя удивляет?

Ирайр слегка смутился.

— Ну, мы, конечно, начали послушание все вместе, но ведь мы же совершенно разные люди. Мы даже не были знакомы друг с другом до того, как появились в монастыре. И каждый из нас пришел сюда по сугубо личным причинам. Какая между нами связь, если мы пришли сами по себе и, как мне кажется, уйдем также?

— Нет, — коротко ответил брат Игорь.

— Что? — не понял Ирайр.

— Вы были сами по себе. До того как пришли в монастырь. Однако Господь привел вас сюда не только в один день, но и в один час. И теперь вы — одно. Если у вас получится им стать. Но отдельно друг от друга вы не сможете ничего достигнуть. Такова воля Его. А кто мы, чтобы противиться Его воле?

Ирайр задумался. Аргументы брата Игоря звучали странно. Но он еще дома начал подозревать, что та логика, которая раньше казалась обычной, естественной, да что там говорить, единственно возможной, на самом деле всего лишь некий частный случай чего-то более общего. И что если человек приводит аргументацию, которая кажется тебе непонятной или неестественной, то отнюдь не всегда он порет чушь и несет ахинею. И что попытка разобраться в этой, кажущейся чужеродной логике будет как минимум небесполезной…

Следующие несколько дней оказались для Ирайра и похожи, и не похожи на все предыдущие. Он вдруг поймал себя на том, что с каждым днем все реже думает об уходе из монастыря, как это было до разговора с преподобным, а наоборот, открывает для себя все новые и новые уроки, извлекаемые из, казалось бы, совершенно обыденных вещей.

А спустя неделю к ним опять наведались гости…

В тот вечер они пришли с поля довольно поздно. Брат Игорь как-то очень умело раздавал им дневные задания — точно по силе и выносливости. А поскольку теперь, на третьем месяце пребывания в монастыре (а уж тем более после недавнего инцидента с комиссаром), никто уже не пытался сачковать и демонстрировать, как ему тяжело, как ему плохо, да и вообще «невместно» этим заниматься, они заканчивали свои грядки практически одновременно. И за ужин (который был одним из двух приемов пищи в монастыре и, чего уж там, наиболее ожидаемым, ибо завтрак, пусть он был более скудным, они поглощали после ночного отдыха, а вот ужин — после тяжкого дневного труда) они принимались все вместе. Как правило, на берегу того пруда, который был для них душем, ванной, посудомойкой, прачечной и… курортом что ли. Во всяком случае, большинство тех редких мгновений, что у них считались вроде бы свободными, они проводили именно у пруда. Ужин, состоявший из плошки бобовой каши, куска черствого хлеба и кружки горячего травяного взвара, брат Игорь приносил им прямо в кельи, но они почти сразу же выбирались на воздух. Тем более что плошку и кружку после ужина все равно надо было мыть в пруду.

В тот вечер они, как обычно, трапезничали у пруда. Как всегда, первым с ужином покончил неприметный. Он вообще ел очень быстро. Но как-то аккуратно. Как будто давно привык так питаться — скудно и без особых удобств. Ирайр, со своим военным прошлым, и то почти всегда отставал от него на пару-другую ложек. А манеры женщины и «мажора» за это время претерпели немалые изменения. Поначалу они не ели, а жрали, давясь и захлебываясь, не в силах противостоять воплю желудка и старались как можно скорее набить опустевшее брюхо. Наевшись, начинали рыскать голодными глазами по сторонам, тоскливо отводя взгляд от травы и ветвей деревьев. Похоже, в своей прежней жизни им ни разу не приходилось испытывать чувство голода, и они совершенно не представляли, как его можно обуздать… Ну а теперь они ели медленно, не торопясь, смакуя каждую ложку и тщательно пережевывая каждый полуразварившийся боб, стараясь на возможно большее время растянуть это немыслимое удовольствие — Целую Плошку Бобовой Каши.

Так что этот вечер почти ничем не отличался от остальных. За исключением того, что они трапезничали уже в абсолютной темноте.

Ирайр так и не понял, что так насторожило неприметного. Вот только что он сидел на корточках у самой кромки воды, тщательно ополоснув свою плошку, как вдруг вскочил на ноги и замер, ощупывая цепким взглядом сгустившуюся темноту. Женщина и «мажор» оторвались от еды и недоуменно завертели головами. Ирайр тоже начал вглядываться в темноту, но ничего не увидел. Однако спустя пару мгновений с той стороны, куда смотрел неприметный, послышался издевательский смех.

— А у тебя по-прежнему хорошее чутье, Волк…

Неприметный медленно выпрямился.

— Тебя послал сениор Кастелло?

— Это не важно, — ответили из темноты, — главное, ты знаешь, за что сейчас умрешь.

— Послушай, — заговорил неприметный, — я все понимаю. Но они — не виноваты. К тому же они тебя не видели. Зачем…

— Волк просит за других? Что происходит в этом мире?! — раздался насмешливый комментарий. А потом голос посуровел. — Ты знаешь правила. К тому же они меня слышали.

— Мог бы не болтать, — скрипнув зубами, со злостью прошипел неприметный.

— Нет, — отозвались из темноты. — Заказчик требовал, чтобы ты узнал, что сейчас умрешь, и осознавал, за что тебя настигла смерть. Ты мог бы быть убит за многое, и заказчику казалось важным, чтобы ты в последние минуты жизни не заблуждался.

Неприметный глубоко вздохнул и, посмотрев на своих сотрапезников тихо сказал:

— Простите…

А в следующее мгновение черноту ночи прорезал громкий и яркий разряд… потом еще один… еще… еще… еще…

Неприметный удивленно повел головой, а затем внезапно расхохотался.

— Нет, ну что за дилетанта прислали меня прикончить.

— Заткнись! — раздался истерический голос и сразу вслед за этим ночь прорезали еще несколько разрядов.

— Кхм, — как-то натужно кашлянул «мажор» и хрипло произнес: — Мне кажется, он мажет…

— А в этих стенах вообще очень сложно совершить то, что идет вопреки воле Его, — послышался из темноты голос привратника. И снова темноту прорезало еще несколько разрядов, но уже направленных в ту сторону, откуда донесся голос привратника. Однако невидимому стрелку это не помогло — вслед за последним разрядом послышался его придушенный всхлип, а затем звук шагов.

Из темноты появился привратник, бросил оглушенное тело, которое нес на плече, на землю и включил фонарь. Глазам на несколько мгновений стало больно, но затем Ирайр разглядел лежащего на земле человека, затянутого в мимикрирующий комбинезон и со шлемом разведчика на голове. Привратник присел и рывком сдернул шлем с головы киллера, обнажив смуглую кожу и густые вьющиеся волосы.

— Сатана… — с усмешкой произнес неприметный, — я могу гордиться.

— Скорее всего, дело не в тебе, или не только в тебе, — пожал плечами брат Игорь. — О нашей обители ходит много разных слухов… Ну же, не надо притворяться, — сказал он, обращаясь к киллеру. — Я знаю, что ты был без сознания всего несколько секунд.

Тот поднял веки и уставился на привратника злобным взглядом.

— Ножи и гаррота остались там. Можешь их не искать, — прокомментировал привратник движение пальцев киллера. — А проволоку с ядом я загнул так, что тебе придется изрядно повозиться, чтобы извлечь ее. Так что успокойся и выслушай, что я тебе скажу. Этот человек, — он кивнул головой в сторону неприметного, — находится здесь под Его защитой. И посягая на него, ты и те, кто тебя нанял, посягаете не только на нашу волю и наше право, но и на Его волю тоже. А ни один из нас — ни Воин, ни Витязь, ни Светлый князь, ни даже сам Государь не позволят никому пренебрегать Его волей. И если вы хотите испытать силу нашего гнева, нашего общего гнева, что ж, можете рискнуть еще раз… — Он замолчал, по-прежнему не отрывая взгляда от киллера.

— Вы передадите меня полиции? — хрипло спросил тот.

Ирайр едва не рассмеялся. Ну как же глух бывает человек, привыкший мыслить штампами! Как можно было не услышать, что брат Игорь обрекает его долгом гонца!

Привратник покачал головой.

— Нет, ты уйдешь отсюда совершенно свободно. И даже можешь забрать все свое оружие. Ибо я поручаю тебе передать тем, кто тебя нанял, все, что я тебе сказал. Впрочем, — он сделал паузу и окинул лежавшего перед ним человека спокойным взглядом, — ты можешь не принять моего поручения. И даже попытаться закончить то, для чего ты проник в нашу обитель. Решать тебе, — с этими словами привратник выпрямился и, сделав шаг назад, потушил фонарь.

Все погрузилось во тьму. Несколько секунд ничего не происходило, а затем Ирайр даже не услышал, а почувствовал рядом короткое движение, и едва различимая во мраке фигура киллера исчезла. С минуту все четверо напряженно вглядывались во тьму, ожидая, что оттуда снова вот-вот прилетит разряд, но вместо этого из темноты тихо прошелестело:

— Я передам…

Ирайр выпустил воздух сквозь зубы, которые отчего-то оказались стиснутыми, и оглянулся. Женщина вытирала лицо, «мажор» шумно дышал, а неприметный, которого, как выяснилось, где-то там, в старом его мире, звали Волком, стоял и задумчиво смотрел в темноту. Но не туда, куда исчез киллер, а в сторону, в которую ушел привратник…

3

С утра им почему-то назначили очень маленькие уроки. Причем, к удивлению Ирайра, абсолютно одинаковые. Так что уже к полудню Ирайр и неприметный-Волк закончили обрабатывать свои грядки. Ирайр сделал последний удар мотыгой и, выпрямившись, обернулся. Женщине оставалось еще больше двух третей последней грядки, а Пэрису — около половины. Ирайр покосился на неприметного, закончившего со своими грядками на пять минут раньше него и теперь спокойно сидевшего в теньке под оливой. Ему вдруг припомнились слова привратника: «И теперь вы — одно. Если у вас получится им стать». И он почувствовал, что эти слова налагают на него некие совершенно новые обязанности. Нет, не слова. А то, что он принимает это утверждение как правду. То есть если это — правда, то он не имеет права, закончив то, что было назначено ему самому, просто повернуться и уйти в тень… Ирайр еще минуту постоял, привыкая к этой мысли и борясь с позывами своего тела, так стремящегося в тенек, и своей прежней логикой, просто вопящей ему о том, что, чтобы кто ни говорил, люди на поле для него абсолютно чужие. Более того, не слишком ему приятные, с которыми, будь у него хоть малейшая возможность выбора, он бы никогда не стал общаться. И они, совершенно точно, никогда не смогут стать ему близкими. А затем он вздохнул и, шагнув вперед, ударил мотыгой по грядке «мажора»…

Едва они закончили с грядками (к удивлению Ирайра, вскоре к нему присоединился неприметный, вставший на грядку женщины), как на краю поля нарисовалась фигура привратника.

— Идемте, отец Дитер ждет вас.

Отец Дитер сидел на своей любимой скамейке у оливковой рощи. Когда они выстроились перед ним, смиренно опустив глаза, он окинул их взглядом и… улыбнулся. Это было настолько необычно, что они в недоумении замерли. А отец Дитер, пару мгновений понаслаждавшись произведенным впечатлением, произнес:

— Что ж, вы заслужили право задать вопрос. Один. Кто начнет?

Они переглянулись. За прошедшие месяцы они как-то уже привыкли, что здесь, в монастыре, не имеют право ни на что, возможно, даже на дыхание. И дышат только с соизволения отца Дитера. А тут такой невероятный дар…

— Я… мне… — нерешительно начала женщина.

Ирайр сочувственно кивнул. Они все испытывали сейчас то, что при первой встрече с отцом Дитером испытал он сам, — растерянность. И панику. Вот, кажется, тысячи и тысячи вопросов в голове. Но какой из них задать, как не промотать, не растратить внезапно дарованный тебе столь драгоценный шанс на какую-то чушь и блажь. Не спросить о какой-нибудь глупости, которая совершенно не важна, но при этом настойчиво просится на язык. И это тоже был урок… Отец Дитер терпеливо ждал.

— Я… хочу знать, действительно ли вы способны научить меня, как вернуть молодость и красоту, — наконец решилась женщина.

Отец Дитер слегка качнул головой.

— Мы не собираемся учить тебя этому, — мягко сказал он. И женщина отшатнулась, как от удара. Но, как оказалось, он еще не закончил. — Мы будем учить другому, — продолжал он, — но когда, или, вернее, если ты сумеешь научиться этому другому, проблемы, которую ты сейчас считаешь для себя самой важной, больше не будет. Она покажется тебе совершеннейшей чепухой…

— А… меня вы научите? — внезапно спросил «мажор».

Отец Дитер покачал головой и спокойно произнес:

— Нет.

«Мажор» мгновенно побледнел.

— Научить невозможно, — пояснил отец Дитер. — Человек может научиться сам. А мы готовы помочь ему это сделать. И если ты захочешь научиться, но по-настоящему, не боясь ни боли, ни усталости и не позволяя себе прятаться, как в уютную норку, в свое незнание, то можешь рассчитывать на нашу помощь.

— А когда вы начнете учить нас молитве? — спросил неприметный.

Отец Дитер посмотрел на него долгим, очень долгим взглядом, а затем снова улыбнулся и коротко ответил:

— Завтра, — после чего повернулся к Ирайру. Как будто в отличие от предыдущих вопросов ответ на этот можно было дать одним словом. Впрочем, судя по тому, что лоб неприметного тут же собрался в напряженную гармошку, похоже, он понял из ответа преподобного намного больше, чем остальные. И правильно, ведь это же был его вопрос…

А Ирайр вдруг понял, что… не хочет задавать вопрос. Ибо то, что он стремился узнать, нельзя узнать из одного ответа. А тратить свой вопрос на какую-нибудь чепуху, пусть и кажущуюся сейчас важной, он не хотел, потому что пока сомневался в своей способности отделять истинно важное от мелкого, но насущного… Похоже, эти размышления явственно отразились на его лице.

— Можешь сохранить свое право на вопрос, Ирайр, — улыбнувшись милостиво разрешил отец Дитер и вновь обратился ко всем четверым. — Что ж, время простых уроков закончилось. И сейчас каждому из вас предстоит принять решение — хотите ли вы переходить к сложным… Не торопитесь, — вскинул он руку, останавливая жаркие слова, уже готовые сорваться с уст каждого. — Вы должны обдумать свое решение. Ибо, в отличие от простых уроков, которые просто немного… сжимают время и пространство, позволяя вам лишь быстрее и четче понять кое-что из того, что вы и так могли бы понять, оставаясь самими собой и всего лишь попадая в различные, не слишком приятные, но поучительные обстоятельства, сложные заставят вас изменяться. А любое изменение всегда связано с болью. Ибо боль это то, что, во-первых, является платой за изменение, а во-вторых, тот ресурс, который и позволяет преодолеть порог, взойти на следующую ступень, подняться над собой прежним. И боль физическая будет наиболее легкой из них…

Когда он замолчал, на лужайке перед скамейкой повисла напряженная тишина. Кажется, даже ветер затих и перестал шелестеть листьями олив.

— Я не тороплю вас, — мягко заговорил преподобный, — у вас есть время до завтра. Завтра с рассветом каждый из вас либо покинет стены монастыря. Теперь вам не составит труда пройти несколько миль до порта, где вы сможете восстановить утраченные в огне кредитки, после чего навсегда оставить Игил Лайм. Либо возьмет мотыгу и отправится на свекольное поле, чтобы вести уже привычную жизнь и потихоньку двигаться дальше по пути простых уроков, оставаясь под защитой монастыря. Либо придет ко мне, готовый к таким испытаниям, которые еще не встречались на вашем пути… — Преподобный повернулся к Волку и, пристально посмотрев ему в глаза, закончил: — Никому из вас…

На следующее утро Ирайр проснулся очень рано. Его слегка знобило. То ли ночь выдалась гораздо холоднее прежних, то ли, что более вероятно, дело было в охватившем его возбуждении. Но в отличие от возбуждения, которое ему довелось ощутить в тот момент, когда он приближался к воротам этого монастыря, теперь к предвкушению чего-то чудесного или как минимум необычного примешивался еще и ясно осознаваемый страх. Причем страх не перед неизвестным, а как раз перед известным, ибо за время простых уроков он научился гораздо точнее определять границы своих собственных сил и возможностей. Людям всегда свойственно переоценивать себя — свои силы, возможности, влияние и способности, а в своих неудачах винить кого-то другого либо стечение обстоятельств. И хотя ясное и точное осознание собственной вины в том, что с ними происходило, было едва ли не первым уроком, преподанным им в монастыре, сейчас именно это и было причиной его собственных страхов. Он боялся, что его способностей и возможностей может просто не хватить. Но ведь, демоны Игура, Господь зачем-то привел его, вместе с остальными, на порог этого монастыря… Значит, у него есть хотя бы один шанс из тысячи преодолеть себя, прежнего. А ведь это очень много — знать, что у тебя есть шанс. Очень много…

Сложные уроки начались с неожиданного. Привратник поднял их на рассвете и, не дав завтрака, куда-то повел. Шли они не очень долго — те же двадцать минут, но на этот раз их путь окончился не у топки, не у пруда и не у свекольного поля, а у каменного здания с выбеленными стенами и такими странными пропорциями, что, казалось, будто оно вот-вот взлетит. Здание было увенчано несколькими круглыми золочеными куполами с вытянутым центром, на котором был водружен странный восьмиконечный то ли крест, то ли звезда. У раскрытых дверей их ждал отец Дитер.

— Здравствуйте, дети мои, — поприветствовал он их, и все невольно подобрались, ибо он еще ни разу не называл их так. — Приняли ли вы решение?

И каждый твердо ответил:

— Да.

— Что ж, тогда прошу, — произнес преподобный, отступая в сторону и приглашая их войти.

Внутри здание оказалось освещено только десятком горящих свечей и несколькими странными светильниками на тонких цепочках, висящих перед чьими-то ликами, написанными на толстых прямоугольных досках. Эти лики украшали стены и колонны, а стена напротив входа вообще представляла собой сплошь доски с ликами, соединенные между собой. Остальные участки стен были расписаны чудными фресками, большую часть которых в рассветном сумраке, не слишком разгоняемом редкими свечами, было не разглядеть. Но то, что удалось увидеть, приводило в изумление.

— Встаньте сюда, — тихо сказал отец Дитер и, дождавшись, пока они все выстроятся перед ним, продолжал: — Сегодня для вас пришел час исповеди. Ибо на том пути, на который вы вступаете, между вами не должно остаться никаких умолчаний и недомолвок. И пусть в первый раз вы еще не сумеете полностью обнажить друг перед другом свою душу, открыть все ее язвы и болезни, потому что этому также нужно учиться, но сегодня вы попробуете это сделать. — Он замолчал, обводя их каким-то странным ласковым взглядом, которого они прежде у него не видели, а затем вдруг спросил:

— Ты хочешь задать вопрос, Лигда?

Женщина от неожиданности вздрогнула, но затем, преодолев испуг, сказала:

— Да… просто я слышала, что исповедь — это дело индивидуальное, то, что только между исповедующимся и исповедником.

Преподобный кивнул.

— Да, чаще всего это так. Но не в вашем случае. Ибо исповедь, о которой ты говорила, нужна для того, чтобы никто не смог узнать то тайное, что человек готов поведать только Господу, посредством исповедника. Поведать, дабы получить от него урок, возможность искупления. Однако, если что-то из сказанного Господу услышит посторонний, он может воспользоваться услышанным во вред исповедующемуся. — Отец Дитер сделал короткую паузу, а затем продолжал: — Но в вашем случае Господь распорядился так, что для любого из вас нет отдельного пути искупления. И потому чем больше вы будете знать друг о друге, тем лучше сможете помочь и себе, и друг другу. — Он обвел их взглядом, видимо, проверяя, не осталось ли еще каких-нибудь неясностей, и тихо спросил: — Итак, кто первый?

Несколько мгновений все четверо молчали, не решаясь рискнуть первым обнажить свою душу и вытащить на свет божий и суд человеческий все свои грехи и страхи, а затем вперед шагнул Волк.

— Можно я?

Отец Дитер посмотрел ему в глаза и медленно кивнул. Волк развернулся к ним и, глубоко вздохнув, начал:

— Я родился на Кран Орге…

Следующие несколько недель слились для Ирайра в череду сплошной боли. Болело все — голова, мышцы, кости и даже душа, ощутимо разрастаясь во время молитвы, когда ей становилось тесно внутри столь маленького и хлипкого сосуда, как его тело, и буквально разрываясь на части при покаянии во время причастия. Все, все, что он совершил — хорошее и дурное, оказалось извлечено с задворок памяти, вытащено на свет божий и разобрано на этом самом ослепительном свете. Но не кем-то, кого можно было потом обвинить в предвзятости или хотя бы небеспристрастности, а им самим. Ибо отец Дитер в те моменты, когда происходило это препарирование его души, в лучшем случае просто был рядом, а чаще всего отходил в сторону, говоря: «Это и есть твой урок, делай его сам!» И смалодушничать, отмахнуться, случайно позабыть какой-нибудь поступок было совершенно невозможно. Потому что Ирайр внезапно стал не только понимать, о чем говорил преподобный, рассказывая о силе Творца, но и… чувствовать его, Творца, внутри себя и вовне. Что толку вилять даже перед самим собой (что уже глупо), когда Он и так знает все. Не только все твои поступки, но и все мысли, желания и мечты. Ибо Он — Я, причем едва ли не больше, чем я — Я…

А отец Дитер становился все безжалостнее и безжалостнее.

— Можешь — значит, должен, дети мои, — все тем же тихим и спокойным голосом говорил он. — Господь дал нам это тело и этот разум не просто так, а как инструмент для построения себя по Его образу и подобию. И разве не глупо жалеть эти инструменты? Тем более что жалея их, мы можем не исполнить не только возможного, но и предначертанного. Не только не сотворить с помощью Его душу, которая единственная и делает нас Его образом и подобием, но и, поддавшись зверю, свернув на его путь, погубить душу и самому превратиться в зверя.

Спустя неделю до Ирайра дошло, что же ответил преподобный Волку. В его «завтра» заключался глубокий смысл, потому что невозможно выучить молитву просто как набор слов, набор предложений, как некоторое стихотворение в конце концов. Тот, кто пытается делать так, — ничего не понимает в молитве. Молитва — это нечто иное, лишь облеченное в слова. И учить ее возможно лишь тому, кто уже не может обойтись без молитвы. Отвечая Волку «завтра», преподобный в первую очередь признавал за ним появившуюся потребность в молитве и говорил, что готов помочь ему на этом пути…

Однажды ночью, когда все они неподвижно лежали в своих кельях на топчанах, изнуренные прошедшим днем, Ирайр сквозь сон услышал какой-то странный звук. Спустя пару мгновений звук повторился… Ирайр быстро поднялся, вышел в коридор и прислушался. Звук доносился из кельи Волка. Ирайр сделал шаг и в нерешительности замер. У них как-то не принято было беспокоить друг друга по ночам. В этот момент приоткрылась дверь Лигды (они уже давно, после первой исповеди, начали называть друг друга по именам).

— Что случилось? — шепотом спросила она.

— Не знаю, — так же тихо ответил Ирайр, а затем толкнул дверь кельи Волка.

Волк стоял на коленях перед табуретом, на котором лежал раскрытый молитвенник. Судя по сложенному в ногах одеялу и нетронутому матрасу, он вообще не ложился. В руках у него была подушка, которой он заткнул себе рот, отчего стоны, вырывавшиеся из его груди, звучали так приглушенно. Ирайр шагнул вперед и осторожно прикоснулся к его плечу. Волк на мгновение замер, а затем выпустил подушку из зубов и поднял на Ирайра расширенные от невыносимой боли, налитые кровью и почти безумные глаза. Судя по всему, он был весь переполнен этой болью.

— Там… — хрипло начал он неслушающимися, в кровь искусанными губами, — там были дети… Как, как я мог спустить курок?!! — и взревев уже в полный голос он рухнул на пол и забился в жутких судорогах.

— Поднимите его, немедленно, — послышался из-за спины Ирайра властный голос отца Дитера (все они давно уже перестали удивляться тому, что в самый необходимый момент он или брат Игорь всегда оказывались рядом).

— Сейчас! — Ирайр бросился к корчившемуся на полу Волку и попытался ухватить его за руку. Но рука вырвалась из его пальцев с неожиданной силой.

— Быстрее! Это может его убить!

— Да, сейчас! — с отчаянием закричал Ирайр, вцепляясь в сведенную судорогой руку. А проскользнувший в келью Пэрис, как паук, вцепился во вторую.

— Как я мог спустить курок?!! — вновь зарычал Волк. — Как я могу жить с этим?!!

Они выволокли его на улицу, где их уже ждал брат Игорь. Перехватив у них судорожно бьющееся тело, он ловко подтянул обе руки Волка вверх и захлестнул петлей, свешивающейся с вершины столба, так, что Волк повис на руках, касаясь земли только ступнями ног. Привратник отступил назад, разматывая длинный бич.

— Что он делает? — изумленно прошептала Лигда.

— Исторгает своих демонов, — ответил ей отец Дитер. И хотя она спрашивала об одном, а преподобный ответил про другое, Ирайр сразу все понял. Если уж ему приходилось нелегко, разбирая и оценивая всю свою прежнюю жизнь, можно было представить, какие муки выпали на долю Волка… В этот момент привратник нанес первый удар. Он был очень силен. Кожа на спине Волка тут же лопнула, оросив спину фонтаном крови, а тело выгнулось дугой. Но, похоже, этот удар каким-то образом сумел снять судорогу. Все замерли. Волк несколько мгновений висел молча, лишь тяжело дыша, а затем хрипло попросил:

— Еще…

Брат Игорь откинул бич и ударил еще, с не меньшей силой. И спину Волка пересекла еще одна окровавленная полоса.

— Еще, — просипел Волк. И новый удар.

— Еще!

— Нет, — раздался голос отца Дитера.

Волк, повисший на руках, извернулся и умоляюще посмотрел на преподобного.

— Еще, — страдальчески прошептал он.

— Нет, — повторил отец Дитер, — дальше ты должен бороться сам. И единственное, чем я могу тебе помочь, так это напоминанием. Помни — ты должен искупить все зло, которое совершил. Ибо оставить это искупление другим будет самым презренным малодушием…

На следующее утро о занятиях, которыми их мучил брат Игорь, не могло быть и речи. После того, что случилось ночью, Волк еле передвигался. И если остальные были в лучшей физической форме и чувствовали себя явно заметно лучше (хотя до обычного состояния и им было далеко), то эмоционально все чувствовали себя так, будто их самих исхлестали плетью. Прошедшая ночь оставила у всех в душе глубокие раны. Хотелось надеяться, что во благо.

Сразу после завтрака отец Дитер велел им собраться у своей скамейки. Некоторое время все сидели молча, ожидая, пока преподобный начнет говорить, и все еще переживая то, что случилось ночью. Отец Дитер также молча смотрел на них. И какие мысли в этот момент были в его голове — никто не мог даже предположить…

— Самая могучая сила, которая имеет место быть в нашей вселенной, — начал преподобный спустя некоторое время, — это сила Творца, того, чьей волей было создано все сущее. И она до сих пор переполняет нашу вселенную, позволяя ей существовать. Нет, не множиться или преобразовываться, все это делают более простые механизмы типа внутриядерных процессов или, скажем, фотосинтеза, а просто существовать. Быть. У человека, как потомка долгой череды простого развития, основа которого создана из обычной материально-животной «глины», нет органа, антенны, которая была бы способна настраиваться на эту силу, вступать с ней в резонанс, черпать ее, столь щедро разлитую в этом мире. Но… и именно это делает нас теми, кто может стать «по образу и подобию», мы можем ее создать. И этим исполнить свое предназначение, став истинными властелинами этого мира, подставив свои плечи под бремя владения и созидания его.

Отец Дитер сделал паузу и окинул их внимательным взглядом. Ирайр сидел не шевелясь, жадно впитывая все, что он говорил, но не просто впитывая, а соизмеряя услышанное с тем, что успел узнать и почувствовать сам — и здесь, в монастыре, и раньше, за всю свою пока еще не столь долгую жизнь. Ибо разве не этому учил их отец Дитер?

— Многие знают, — продолжал преподобный, — а если и не знают, то догадываются об этой возможности. И именно на этом знании, скорее всего, полученном путем откровения, и основано большинство религий. В разных религиях она названа по-разному — нравственный закон, карма, божественная чистота… мы же называем ее душой. Ибо человек при рождении получает от Господа всего лишь зерно души, которое он может развить, раскрыть и превратить в цветок небывалой, немыслимой красоты, полностью воплотив предначертанное. А может, наоборот, безжалостно обрывая малейшие побеги смирения, любви, сострадания, милосердия, покрыть его еще большей шелухой, по существу, умертвив этот дар Его и так и оставшись пусть и обладающим разумом, но всего лишь животным. И в этом как раз и состоит цель того, кого мы считаем Врагом рода человеческого. Потому-то, не жалея своих сил и возможностей, а нам тяжело даже представить их границы, он творит и преобразует мир людей, заставляя его все более и более изменяться в направлении, при котором человек… вернее всего, лишь зародыш человека, существо с нераскрытым зерном души, уходит с пути истинного величия, заменяя его иллюзией животно-жизненного успеха. Враг поощряет внесение в мир людей все большей и большей мишуры, застилающей глаза, становящейся для обычных людей явственным и вещественным признаком жизненного успеха, то есть того единственного успеха, который они могут увидеть и понять. И все больше и больше людей увлекаются погоней за этой внешней мишурой, уже даже не пытаясь заняться своей душой, не имея времени, не имея желания и досадливо отмахиваясь, когда те, кто знает, как на самом деле устроен этот мир, пытаются им рассказать, что они с собой творят. Ибо, еще раз повторю, в их представлении, именно мишура и есть зримый и вещественный пример настоящего жизненного успеха. А все остальное — чушь и блажь для простаков. Они даже не подозревают, что пляшут под дудку Врага и, следуя этим своим вроде как совершенно простым, естественным и прагматичным, но совершенно нечеловеческим устремлениям, не только отдают эту вселенную во власть Лукавого, но и замыкают себя всего лишь в границах тварного мира. Ибо не создавший, не раскрывший, не воспитавший в себе душу — не спасется. То есть не сможет продолжить свое существование там, за пределами своего материального тела. А именно там и лежит вечность, истинное время существования человека. Ибо если соотнести срок, отпущенный человеку здесь, в материальном мире, и тот, что лежит за его пределами, то ограничивая себя лишь первым, мы… убиваем себя еще зародышем, эмбрионом. Даже не успев не то что родиться, но и превратиться в маленького человечка, зреющего в материнской утробе.

Отец Дитер замолчал. Некоторое время на лужайке висела мертвая тишина, а затем Лигда подняла голову и тихо спросила:

— И что же нам делать?

Отец Дитер пожал плечами.

— Это — решать вам. За год вы сможете всего лишь очиститься, снять шелуху со своих зерен души, опять сделать их способными проклюнуться и выбросить побег… Может быть, благодаря ему поймать, почувствовать силу Творца, разлитую в этом мире, коснуться ее, ощутить ее благодать. Так что, — тут он иронично, но добро усмехнулся, — ты точно вернешь себе всю свою молодость и красоту…

А Лигда с досадой скривилась, ибо теперь ей было совершенно понятно, насколько мелкими и суетными были желания, приведшие ее в монастырь. Впрочем, а откуда было взяться другим у той Лигды (вернее, тогда она звалась Эсмериной), которая даже не догадывалась, что в жизни есть что-то еще, кроме наслаждений и удовольствий, к которым так неистово и неуемно стремится животная составляющая человека? Особенно если кроме нее в тебе ничего и нет…

— Но хоть сколь-нибудь значимо овладеть ею вы не сможете. Не успеете. Хотя даже этого уже будет достаточно, чтобы начать именно жить, а не проживать свою жизнь, разменивая ее на мишуру, — продолжал между тем преподобный. — Но если вы захотите принять на свои плечи бремя Пути, не только жить самим, но и помогать другим начинать жить и беречь ту слабую и лишь временами заметную истинную жизнь, которая с огромным трудом пробивается в мире, стараниями Врага извращенном и устроенным так, чтобы не лелеять и взращивать, а наоборот, как можно быстрее убивать всякую попытку истинной жизни, то вам придется научиться гораздо большему. Вам придется пройти более сложные уроки. И самим стать сложными. Воинами, предназначение которых не убивать, не отнимать жизнь, а наоборот, дарить ее…

Ирайр снова вспомнил слова Воина: «Убивать недопустимо. Это запрет, табу, грех. Убивая, мы разрушаем себя. Свою душу, свою силу». И наконец-то понял, что ему тогда сказал Юрий…

Следующие несколько недель интенсивность их занятий все возрастала и возрастала. Однажды, после очередного выматывающего дня, во время ужина Пэрис, с трудом поднявшись, доковылял до брата Игоря, который теперь завел привычку трапезничать вместе с ними, и, плюхнувшись на землю рядом с ним, спросил:

— Брат Игорь, а если основная наша сила здесь, в душе, то зачем мы так изнуряем тело?

Привратник неторопливо отправил в рот ложку бобовой каши, тщательно прожевал, будто не замечая, что все послушники прекратили есть и уставились на него в ожидании ответа, а затем, усмехнувшись, повернулся к Пэрису.

— Причин много. И я думаю, ты и сам можешь назвать некоторые из них. Так ведь, брат Пэрис?

Тот молча кивнул. Ибо уже давно преподобный приучил их к тому, что на каждый вопрос может последовать встречный, что-то вроде: «А сам-то ты что об этом думаешь?» Ведь если ты, обнаружив свое незнание, не попытался сам, исходя из того, что уже знаешь и умеешь, хоть немного его закрыть, найти хоть какой-то, пусть неверный, но все-таки доступный тебе ответ, значит, ты пренебрег Господним даром под названием разум. И даже не попытался напрячь его и хоть что-то понять. Поэтому задавать вопрос, не имея хоть какого-то сформулированного ответа на него, никому из них теперь и в голову не могло прийти.

Но сейчас Пэрису не пришлось давать свой вариант ответа. Потому что брат Игорь посчитал, что на этот раз его ответ заставит их мыслить не меньше, а, пожалуй, больше попытки Пэриса.

— Ну, во-первых, этим мы внуздываем наше животное, обуздываем его, приучаем к послушанию нашему духу и разуму. Вспомни, Пэрис, всю твою прежнюю жизнь определял маленький участок мозга под названием «центр удовольствия». Ты служил не себе, не чему-то высокому или хотя бы хоть для кого-то полезному, а всего лишь ему. С истовостью и жадностью, отрицая любые границы и препоны, доходя в своей ненасытности до того, что все больше и больше разрушал собственное тело и мозг. Сколько раз ты попадал в клинику?

— Шесть, — ответил Пэрис и, усмехнувшись, пояснил: — Правда, четыре раза сбегал, не дождавшись окончания лечения. Уж больно хотелось вновь окунуться в вихрь удовольствий.

Привратник кивнул, как бы говоря: «Ну а я о чем?», а затем продолжил:

— А ведь для того, чтобы удовлетворить это истекающее слюной, желудочным соком и похотью чудовище вовсе не надо было ничего из того, чему ты сподобился научиться. Даже тех денег, которые ты тратил на удовлетворение своего животного. Достаточно было только вставить в этот участок мозга пару проводков и раздражать «центр удовольствий» слабыми разрядами электричества…

Кроме того, то дряблое, с жирком и отдышкой, с поношенными связками и разболтанными суставами тело, которое было у некоторых из вас до прихода в монастырь и которое характерно для подавляющего большинства обычных людей, вряд ли сможет оказаться достойным сосудом для того духа, той души, которую вы, я уверен, сумеете взрастить в себе. Да и те, кто считал себя в достаточно приличной форме, — тут он бросил взгляд в сторону Ирайра и Волка, — разве не видят, что они несколько переоценивали свои кондиции.

Ирайр покосился на Волка и, встретив его ироничный взгляд, ухмыльнулся. Да уж, что тут скажешь…

— Ну и, наконец, — брат Игорь посерьезнел, — если вы решитесь не останавливаться на достигнутом, а встанете на путь Воина, то, кто бы ни стал вашим Учителем, ему будет гораздо легче подготовить вас к опасностям того пути, который вы изберете.

Они задумались над словами привратника. Один из уроков, который они уже достаточно твердо усвоили, состоял в том, что не надо спешить давать ответ, пока у тебя не спросили. Возможно, в каждом из них еще сидело оставшееся со времен их простоты нетерпение, которое сейчас толкало их к тому, чтобы искренне закричать: «Да-да, я хочу, я буду, я смогу!!!», но ведь они уже в достаточной мере овладели собой, чтобы не поддаться этому отголоску их прежней простоты…

* * *

Их год закончился довольно обыденно. С утра привратник принес им по чашке бульона. Бульона, а не каши, поскольку пару дней назад они закончили десятидневный полный пост, во время которого дозволялась только вода, и брат Игорь пока не был уверен, что их желудки уже готовы принимать твердую пищу. Затем была утренняя молитва в том самом благолепном Храме, в котором они впервые исповедовались друг другу. Потом одиннадцать часов утомительных тренировок, а вечером отец Дитер пригласил их к своей скамейке.

— Ну вот и все, дети мои, — тихо произнес преподобный, когда они окружили его скамейку. И сначала никто не понял, о чем это он. А потом до Ирайра внезапно дошло… он резко повернулся и, встретив удивленный взгляд Пэриса, взволнованно спросил:

— Какое сегодня число?

— Число? — озадаченно переспросил тот. В этой круговерти они потеряли счет не только числам, но и дням недели, и даже месяцам, но затем его лицо выразило понимание, он обернулся и уставился на отца Дитера. — Значит… уже год.

Преподобный молча кивнул.

— И… что? — тихо спросила Лигда.

— Завтра вы покинете монастырь, — начал отец Дитер, — и отправитесь в мир, из которого пришли. У некоторых из вас остались там незаконченные дела, а те, кто так не считает или просто не захочет ими сейчас заниматься, все равно проведут этот месяц там, где захотят, но вне этих стен. Вам предстоит найти ответ на вопрос, как жить дальше. Именно найти, даже если сейчас, в этот момент, вы считаете, что уже знаете его. Вы еще недостаточно сложны, чтобы суметь дать чистый ответ, а не тот, который подсказан чужой и более сильной волей или вашей собственной привычкой. И искать его вы должны будете в себе прежнем и себе нынешнем. Именно так — не только в себе нынешнем, но и в себе прежнем! — Он сделал паузу и окинул их внимательным взглядом, будто проверяя, как они поняли то, что он им сказал, а затем закончил: — А через месяц те из вас, кто решит вернуться, вновь придут к воротам этого монастыря. И постучат в них. Но не раньше.

— А если я не хочу уходить? — спросил Пэрис. И все поняли, что это не страх вновь оказаться в тюрьме, не боязнь встречи с отцом, которого он своим побегом довел до разорения, нет, все это новый Пэрис Сочак IV готов был встретить с мужеством и смирением. И знал, что рано или поздно он встретится со всем этим, ибо каждый обязан был разгрести те завалы, что нагромоздили демоны их прошлых, простых ипостасей. Он действительно не хотел покидать эти стены, полагая, что уже принял решение. И не собирался его менять.

Но отец Дитер только молча покачал головой и повторил:

— Завтра вы покинете монастырь…

Ужин прошел в полном молчании. Каждый был и здесь и там, думая о том, что ждет их в мире, где они прожили большую часть своей жизни, но который, как они сейчас твердо знали, был ареной схватки, схватки за жизнь. И правила этой схватки устанавливал не кто иной, как Враг, а они еще не были даже Воинами…

Утром, когда брат Игорь принес им бобовую кашу, Лигда придержала его за рукав.

— Я… мне надо во что-то переодеться.

Привратник окинул ее внимательным взглядом и улыбнулся.

— Зачем?

Лигда удивленно посмотрела на него, а потом неуверенно сказала:

— Но не могу же я появиться дома вот в этом? — и она указала на подрясник из грубой коричневой дерюги, в котором она отходила этот год, уже настолько застиранный, что он почти потерял цвет.

— А разве одежда что-то значит? — вопросом на вопрос ответил брат Игорь. Но затем, очевидно решив отложить этот урок на потом, выудил из широких рукавов ножницы и протянул их Лигде. — Извини, здесь, в монастыре, нет ничего, что могло бы тебе помочь. Попробуй использовать ножницы.

После завтрака все собрались у ворот. Мужчины удивленно уставились на Лигду, которая за несколько минут успела укоротить подол своего подрясника и отрезать рукава, превратив его в нечто очаровательное и отнюдь не производящее впечатление грубой поделки. А может быть, дело было в том, что этот искромсанный подрясник надела едва ли не самая прекрасная женщина из тех, которых они до сих пор встречали в своей жизни. Ирайр, Волк и Пэрис так прямо и заявили взволнованной и раскрасневшейся Лигде и ни на йоту не покривили душой. Никто из них, конечно, не знал, как выглядела Лигда в те времена, которые она хотела вернуть. Но сейчас перед ними стояла сильная и грациозная женщина с чистой кожей, ясным взглядом и роскошными волосами, каковые никогда не встречаются в реальной жизни, а только в рекламе шампуней, зубной пасты и средств для похудения. Но она была здесь. И это было правдой…

— Ну что ж, дети мои, — раздался у них за спиной голос преподобного, — пришло время попрощаться.

Он подошел к ним и обнял каждого, наградив, кроме того, всех поцелуем в лоб. Затем они попрощались друг с другом. А потом слегка успокоившаяся Лигда спросила:

— А скоро придет аэрол?

— Зачем аэрол тем, кому от одного конца вселенной до другого всего один шаг? — улыбнувшись, произнес отец Дитер и поднял руку. И из его сомкнутой ладони ударил ослепительный луч яркого света.

4

— Так ты считаешь, стоит присмотреться к этому Иржку?

— У парня есть искра, Грайрг, я точно тебе говорю.

Грайрг Иммээль, владелец одного из самых престижных домов моды планеты и известный плейбой, чье лицо почти не сходило с обложек гламурных изданий, задумчиво пошевелил пальцами. У него такого впечатления не сложилось. Обычный манерный тип с неплохими ремесленными навыками и отчаянным желанием хоть как-то обратить на себя внимание пресыщенной публики. Он сам в свое время начинал с гораздо более смелых силуэтов и сочетаний. Но, с другой стороны, его собеседник являлся одним из наиболее известных в мире моды журналистов, сотрудничавших с такими монстрами, как «Принсити», «Гламур элит» и «Эспесиаль», так что к его совету стоило прислушаться. Хотя бы для того, чтобы не испортить отношения. Ибо любой, кто был связан с миром моды, знал, что нет большей глупости, чем испортить отношения с Кареном Иллигоси. А Карен чрезвычайно трепетно относился к своим советам и давал их редко. Тем более бесплатно. Так что даже если этот совет был результатом того, что кто-то просто попросил Карена обратить внимание Грайрга Иммээля на молодое дарование по имени Иржк, то и в этом случае стоило предпринять некие шаги, показывающие, что он со вниманием отнесся к его совету. Ведь никто не настаивал, чтобы Грайрг непременно принял этого парня на работу. Достаточно просто встречи. А если чуть позже слух о том, что Иржком интересовался сам Грайрг Иммээль, позволит парню поймать удачу за хвост, то вообще отлично. Уж Карен найдет как отблагодарить понимающего приятеля. Их ведь так многое связывало…

— Ну хорошо… — приняв решение, Грайрг повернулся к приятелю, с которым он делил столик на балконе одного из самых престижных ресторанов столицы — «Империал адмирал», чтобы сообщить ему, что он, пожалуй, встретится с Иржком, и вдруг замер, пораженный увиденным. Впрочем, не он один. Нечто подобное испытали все мужчины, чьи взгляды по тем или иным причинам оказались направлены на двери, ведущие с балкона к лифтам. Ибо женщина, появившаяся из этих дверей, отчего-то заставила все мужские сердца биться с явно заметными перерывами.

— Что такое? — в недоумении переспросил Карен, удивленной запинкой приятеля. — Да что ты там увидел-то… — проворчал он, поворачиваясь в ту же сторону и… точно так же замирая от восхищения.

— Да-а-а, хороша, — вспомнив как дышать, восхищенно выдохнул Грайрг, — интересно, кто она? Я ее никогда здесь не видел.

— Интересно, чья это работа, — задумчиво произнес Карен, который, вследствие некоторых природных наклонностей, реагировал на женскую красоту несколько спокойнее, чем Иммээль. — Пантенойо? Не похоже… Ты смотри — ткань фактурой имитирует обыкновенную рогожу. Но как лежит…

— Ну, — усмехнулся Грайрг, — на такой фигуре и обыкновенная рогожа будет лежать, будто лекарнарский шелк… А вот цвет действительно оригинальный. Этакий серебристо-коричневый, как будто выбеленный. Интересно, как удалось достичь такого эффекта? И чье это производство? Я что-то не припомню ничего подобного в новых каталогах.

— Ну, насчет фигуры — не скажи, — ухмыльнулся Карен. — Нам ли с тобой не знать, что чаще всего безупречная фигура женщины в платье заслуга ее модельера, а не ее фигуры.

— Да, но не всегда. И мне кажется, что сейчас именно такой случай, — отозвался Грайрг, а затем предположил: — Это, конечно, из области чуда, но вдруг у нее сейчас нет контракта? Пойду поинтересуюсь.

— Ты все еще веришь в чудеса? — скептически усмехнулся Карен в спину приятелю…

Лигда села за столик и, вытянув ноги, окинула взглядом знакомую и когда-то очень привычную панораму. Зачем ее, сразу же после того как она восстановила свои кредитки, понесло в «Империал адмирал», она не слишком представляла. Наверное, захотелось хоть как-то попытаться вызвать, вернуть себя прежнюю, причем в то время, когда она находилась на самой вершине воплощения тех своих мечтаний, и сравнить с собой нынешней. Ведь отец Дитер не зря при расставании повелел «искать ответ в себе прежнем и себе нынешнем»…

— Что будете пить? — предупредительно склонился над ней официант.

— Э-э, леди предпочитает… — почти сразу же раздался над ухом другой голос.

Лигда подняла глаза. Бог ты мой, неужели…. Ну да, конечно, это был Грайрг Иммээль, собственный персоной, небожитель, титан, личное знакомство с которым в прежние времена стало бы вершиной ее мечтаний. А уж если бы она сумела запрыгнуть к нему в постель… Что ж, это был еще один и довольно глубокий штрих, позволяющий вызвать из небытия себя прошлую.

— Ну, скажем, «Каста лиорой» шестьдесят девятого года.

— О-о, — отличный выбор, — восторженно проворковал Иммээль, — вы позволите? — Он по-хозяйски ухватился за спинку стула и замер, натолкнувшись на ее молчание. Лигда несколько мгновений меряла его взглядом, в котором таилась легкая усмешка, а затем милостиво кивнула.

— Почему бы и нет…

— Благодарю, — опускаясь на стул Грайрг, чувствовал себя несколько не в своей тарелке. Он впервые сталкивался с тем, что женщина, завидев его, не пришла в состояние крайнего возбуждения, а наоборот, с царственной грацией отодвинула его на некоторую дистанцию. Нет, эта королева интересовала его все больше и больше. Впрочем, возможно, она его просто не узнала.

— Позвольте представиться… — начал он, но она тут же прервала его.

— Нет необходимости. Последний год я провела довольно далеко отсюда, поэтому не знаю, насколько часто ваше лицо продолжает появляться на глянцевых обложках модных порталов. Но несколько лет назад человеку, не желающему его лицезреть, приходилось подходить с особой осторожностью даже к выбору туалетной бумаги, потому что великолепный лик Грайрга Иммээля вполне мог оказаться даже там.

Грайрг рассмеялся, хотя и несколько принужденно. Так его уже давно никто не осаживал.

— Весьма остро, леди, весьма… а позволено ли мне будет узнать ваше имя?

— Эсмерина?!

Лигда повернулась. Возле ее столика стоял Легоэль Гржыжек. Да не один, а в компании двух шикарно упакованных кисок, ревниво стрелявших злобными глазками.

— Ты?!! — он вздрогнул и, стряхнув одну из кисок с правой руки, даже потер глаза, будто не веря тому, что он видит перед собой.

Лигда усмехнулась.

— Привет, Легоэль. Не скажу, что рада тебя видеть, но и никакого особого неприятия тоже не испытываю. Кстати, теперь меня зовут Лигда. И если быть точной, то так меня звали и раньше. До того, как я польстилась на то глупое звукосочетание.

— А-а-а, да… понятно, — пробормотал Гржыжек, — я… рад тебя видеть. И… рад тому, что у тебя все в порядке, — продолжил он, покосившись на сидящего рядом Иммээля. — Извини…

Лигда иронично взмахнула ладошкой, как бы намекая, что разговор окончен, и отвернулась от еще одного воспоминания из своей прежней жизни. Но она даже не подозревала, насколько от нее теперешней нелегко было уйти.

— Э-э… у тебя тот же номер? Я могу тебе позвонить? — сделал еще одну, довольно неуклюжую попытку задержаться в ее жизни Легоэль Гржыжек.

Лигда, как раз поднесшая ко рту бокал с «Каста лиорой», изобразила на лице гримаску раздражения и с явным неудовольствием бросила:

— Нет, Лэгоэль, у меня не прежний номер. И вообще от прежнего у меня почти ничего не осталось, извини…

Когда Гржыжек наконец-то убрался, она отхлебнула вина, бутылка которого уходила на аукционе (а нигде кроме аукционов «Каста лиорой» и не продавался) не менее чем за одиннадцать тысяч кредитов, и с легкой улыбкой повернулась к Грайргу.

— Должна выразить вам свою благодарность. Если бы вы столь своевременно не подсели за мой столик, вряд ли я смогла бы так быстро избавиться от этой… назойливой тени из прошлого.

Грайрг понимающе кивнул.

— Бывший любовник?

— Да, что-то подобное…

За столом повисла тишина.

— Не позволите ли, предложить вам кое-что к вину? — спустя минуту подал голос Грайрг.

— Почему бы и нет… — вновь сказала эта загадочная и удивительная женщина.

Грайрг вскинул руку, подзывая официанта, и углубился в меню. Эта женщина все больше и больше интриговала его. Она явно была из светского общества. Об этом говорили и манера держаться, и выбор вина, и только что продемонстрированное знакомство. Он припомнил, что где-то встречал этого стареющего плейбоя. На каких-то тусовках или пати. Но почему он никогда прежде не встречал эту женщину? Грайрг и не подозревал, что встречал ее неоднократно. Но равнодушно отводил взгляд. Ибо кому интересно вглядываться в лица «мяса». Попки, сиськи — куда ни шло, а лица…

— Что вы скажете по поводу устриц?

— Белот или ишми? — уточнила она. Грайрг рассмеялся.

— Ну конечно, белот. Разве я рискнул бы предложить вам к «Каста лиорой» ишми?

— Тогда можно. Но немного. Я не настроена здесь надолго задерживаться.

Грайгр понимающе кивнул и быстро продиктовал заказ, а затем, отослав официанта, принял позу, в которой он чаще всего появлялся на обложках (он знал, что так смотрится наиболее выигрышно) и произнес:

— А знаете, я ведь подсел к вам за столик не только из-за того, что был вами очарован. Но и с вполне меркантильной целью.

— Вот как? — Лигда, занятая своими ощущениями, повернулась к нему и окинула Иммээля заинтересованным взглядом. — И в чем же она заключалась?

— Еще не будучи с вами знаком, я посмел предположить, что столь редкостная красота и шарм не могут быть не оценены каким-нибудь из модельных агентств. И понадеялся на удачу, на то, что может случиться чудо и вы вдруг окажетесь не связаны никаким длительным контрактом. И я смогу предложить вам сотрудничество.

Лигда усмехнулась. Да… такого подарка она не ожидала. Похоже, ее ждет искушение. Все-таки насколько верно утверждение, что именно Господь ведет по жизни верных ему. А она-то считала, что совершенно случайно притащилась на этот балкон…

— И?.. — поощрила она Иммээля.

— Но теперь я вижу, что лишь по незнанию мог предположить, что вы каким-то образом связаны… Хотя бы контрактом с модельным агентством. Ибо вы — птица, не признающая пут, королева, повелевающая жизнями других и никому не дозволяющая повелевать своей, богиня…

Лигда рассмеялась. Такого она давно не слышала, вернее, что уж там, такого из уст мужчин она не слышала никогда. Обычно с ней обращались гораздо проще: «А ничего мордашка… ты тут с кем?»

— Да уж… вот это мадригал! — тихо пробормотала она. Но в этот момент появился официант с подносом, заполненным колотым льдом, на котором покоилось две дюжины устриц. И Иммээль замолчал, нетерпеливо поблескивая глазами. Лигда взяла фужер и, сделав еще один глоток, подцепила устричным ножом трепещущее тело моллюска и ловко отправила его в рот. А затем прислушалась к тому, как восторженно затрепетало ее нёбо, давно отвыкшее от этих восхитительных ощущений. Но она уже была не той, прежней Лигдой-Эсмериной и потому лишь чуть раздвинула губы в улыбке. Да, восхитительные ощущения, но куда им до Первой Ложки Бобовой Каши после долгого дня на свекольном поле…

— Позвольте, я еще не закончил, — возбужденно отвлек ее от размышлений Грайрг, который, похоже, едва дождался ухода официанта, — я… предлагаю вам контракт. На десять лет. Стоимостью сорок миллионов кредитов. За эксклюзивное право сделать вас лицом моего дома моды. И… — он на мгновение запнулся, но затем продолжил с каким-то отчаянным выражением лица, — с тайной надеждой хотя бы за этот срок завоевать ваше сердце.

Некоторое время она сидела молча, осмысливая все, что он только что ей предложил. Это предложение было вершиной, пределом мечтаний прежней Лигды. Богатство и брак с самым знаменитым кутюрье мира. И то, и другое. Сразу. Бессрочный пропуск в тот мир, в который она так рвалась. И полная индульгенция на все. Это было не искушение, а ИСКУШЕНИЕ. Она медленно прикрыла глаза, а затем… рассмеялась. Не зло, а весело. И повернувшись, протянула руку и ласково провела ею по щеке Грайрга, сверлящего ее напряженным взглядом.

— Спасибо, Грайрг, — тихо произнесла она. А он, уловив в ее голосе и жесте ответ, в изумлении распахнул глаза.

— Вы… отказываетесь?!!

— Да. Я здесь проездом. Всего на месяц. Так что я не могу принять ваш контракт и дать вам… именно этот шанс на завоевание моего сердца. Но все равно спасибо вам.

— За что? — с горечью прошептал Иммээль.

— За искушение, — как-то странно выделив голосом это слово, ответила она. — Оно помогло мне. Очень помогло. Принять верное решение. Потому что если я готова отказаться даже от этого, значит, избранный мною путь и есть именно мой. А это ведь так важно — быть уверенной в том, что ты приняла верное решение, а не просто подчинилась обстоятельствам и плывешь по течению. Даже если кому-то кажется, что ты «попала в струю»…

Иммээль молчал, ошеломленный ее ответом. Еще никогда и ни одной женщине он не предлагал столь многого. Но… еще никогда и никого он не желал так, как эту! И она отказалась… впрочем, она сказала «именно этот шанс», он с надеждой вскинулся и… наткнулся на ее проницательный взгляд.

— Вы сказали… — запинаясь начал он.

— Да, у тебя будет шанс, — кивнула она, не дожидаясь, пока он промямлит свой вопрос. — Ты завоевал право на него свой искренностью… Я не знаю, где и когда. Ибо это решит Господь, а не мы с тобой. Но он будет. А сейчас мне пора. И еще раз спасибо тебе. Ты даже не подозреваешь, что ты сделал для меня, но поверь, это очень и очень важно! — Она поднялась. — Прощай. Вряд ли мы еще встретимся до моего отъезда.

— Но я бы хотел…

— Нет, — отрезала она. — Единственный совет, который я могу тебе дать — доверься Творцу. И если ты окажешься достойным Его доверия, он приведет тебя ко мне, — и наклонившись, она взяла его за подбородок и обожгла его губы коротким, но жарким поцелуем. А затем повернулась и направилась в сторону выхода…

— Ну что, ты получил свой контракт?

Грайрг вздрогнул и, подняв глаза, увидел Карена, присаживающегося за столик со своим бокалом мисанто. Несколько мгновений он бессмысленно смотрел на журналиста, а затем громко выругался и со всей силы ударил кулаком по столу.

— Эй-эй… без дебошей, — обеспокоенно вскинулся журналист, но потом его журналистская составляющая взяла верх и он поспешно добавил: — Во всяком случае пока я за этим столиком.

Карен подхватил свой бокал и быстро начал прикидывать, куда переместиться, чтобы, с одной стороны, не понести особого урона, а с другой — ничего не упустить. «Грайрг Иммээль, отвергнутый незнакомкой, устраивает дебош на балконе „Империал адмирал“!» — да это был бы еще тот материальчик. Его бы с руками оторвали и в «Принсити», и в «Гламур элит», и в «Эспесиаль».

— Карен, — с мукой в голосе прошептал Иммээль, заставив того недоуменно вытаращиться. Журналист, конечно, вполне допускал, что столь избалованный известностью и женским вниманием тип, как Грайрг, вполне, мог прийти в бешенство от того, что какая-то сучка отказала ему, да еще публично. Но в этом голосе слышалось другое… — Карен… как же так? Как меня угораздило?

— Что? — настороженно переспросил журналист, все еще не понимая, а может, отказываясь понимать.

— Карен, я, кажется, влюбился… — обреченно выдохнул Грайрг Иммээль…

Этим вечером Мамаша Байль решила лечь пораньше. Но, как всегда бывает, когда решаешь что-то сделать — тут же находится куча причин, мешающих тебе это совершить. Вот и сегодня, едва она вытащила из микроволновки грелку и положила ее в кровать, приперся жилец с верхнего этажа с претензией, что его заливает. А когда Мамаша Байль, вооружившись разводным ключом, спустилась в подвал и решила эту проблему, на лестнице ей встретилась та сучка, которой она сдала комнату бывшей жилички, год назад отправившейся на Игил Лайм за призрачной надеждой. Эта сучка занималась тем же, чем и предыдущая, но была не в пример более сволочной. Вот и сейчас она тут же накинулась на Мамашу с претензией, что у нее в «апартаментах» отчего-то перестал работать унитаз. Мамаша просветила эту прошмандовку по поводу причин такого неудобства и соответственно сразу же нарвалась на скандал по поводу того, что эта тварь знать ничего не знает и требует немедленно обеспечить ей «положенные по договору о найме услуги». Впрочем, с Мамаши Байль где сядешь, там и слезешь. Так что этой сучке пришлось убираться в свою нору несолоно хлебавши. А Мамаше Байль вытаскивать из кровати остывшую грелку и вновь запихивать ее в микроволновку.

Она успела не только нагреть грелку, но и переодеться в ночную рубашку, когда в дверь снова постучали. Мамаша Байль замерла посреди комнаты, с ненавистью уставившись на дверь и страстно желая, чтобы этот стук ей почудился. Или чтобы, если это невозможно, постучавший забыл, зачем пришел, передумал, провалился, то есть чтобы ей не пришлось вновь открывать дверь и выслушивать всякие глупости в то время, когда она мечтает только об одном: лечь в нагретую постель и укрыться теплым одеялом. Но ее мольба не была услышана. И стук раздался снова. Мамаша Байль свирепо выругалась и двинулась к двери, обещая себе, что если ее побеспокоили по причинам менее важным, чем спасение ее ночлежного дома или как минимум всего этого дерьмового мира, тому уроду, который сейчас барабанит в ее дверь, придется очень несладко…

К ее удивлению за дверью оказалась какая-то богатая леди. Что подобной госпоже было делать в ее ночлежке, да еще так поздно, Мамаша Байль представить не могла и потому сразу же насторожилась. И на всякий случай поприветствовала ее как можно вежливее.

— Добрый вечер, леди, чем я могу вам помочь?

Богатая леди несколько мгновений смотрела на нее, будто ожидая чего-то, а затем мягко и чарующе рассмеялась.

— Мамаша Байль, ты меня не узнаешь?

Мамаша замерла, недоуменно и даже несколько раздраженно всматриваясь в красивые черты (ну не ходят здесь такие цыпочки), а затем сквозь эту совершенную красоту увидела что-то знакомое… и ахнула.

— Эсмерина?

Та тихо рассмеялась.

— Вообще-то Лигда, но ты знала меня под тем именем. Мне можно войти?

— Ты… вы… то есть, конечно, — ошеломленно пробормотала Мамаша Байль, отступая в сторону. — То есть, конечно, приятно, леди, что вы не забыли старую Мамашу Байль…

Но бывшая дешевая шлюшка Эсмерина, сама загнавшая себя на самое дно жизни, которую она, по доброте душевной (за что потом не раз себя ругала, потому как не ее это дело вытирать сопли всяким там потаскушкам), когда-то приютила, уже вошла в комнату и остановилась, оглядываясь. А потом вдруг тихонько рассмеялась и, сделав шаг, как-то очень привычно уселась в старое, продавленное кресло с донельзя протертой обивкой, подобрав ноги. И в этот момент Мамаша Байль окончательно ее признала. Именно Эсмерина любила вот так торчать в этом кресле, греясь у масляного обогревателя. Но эта Эсмерина, или, вернее, как ее там, Лигда, села в кресло вовсе не греться (у Мамаша Байль отчего-то появилось твердое ощущение, что эту женщину очень сложно было заставить мерзнуть). А вспомнить…

Она молча закрыла дверь и, подойдя к кровати, вытащила из нее грелку, после чего подошла к другому креслу, которое было из схожей, но все-таки другой, более новой коллекции и потому выглядело чуть более прилично, и уселась в него, подпихнув грелку под поясницу.

— Да… милая моя, ты сильно изменилась.

Гостья снова тихо рассмеялась.

— Во многом благодаря тебе, Мамаша Байль.

— То есть? — не поняла та.

— Ну ведь это ты рассказала мне о монастыре.

Мамаша удивленно вытаращила глаза и несколько мгновений сидела, напряженно всматриваясь в гостью. Как будто стараясь найти в ней хоть какой-то признак того, что ее слова шутка, насмешка. А затем медленно покачала головой.

— Так это не сказки?

— Нет, — усмехнулась та.

— И… как оно? — осторожно спросила Мамаша Байль.

— Тяжело, — откровенно призналась Лигда. — Но результат того стоит.

— Да уж вижу, — с явной завистью в голосе отозвалась Мамаша Байль.

Но Лигда покачала головой.

— Я не об этом. Это так, побочно…

Мамаша Байль хмыкнула.

— Если и так, то все равно впечатляет. А как тебе удалось этого достигнуть?

Лигда усмехнулась.

— Знаешь, если честно — не знаю. Я и в зеркало-то впервые взглянула только сегодня утром. В монастыре нет зеркал.

— Ты провела целый год в месте, где нет зеркал? Да уж… милая моя, я теперь и не знаю, что творится на этом свете… — Она наклонилась вперед и вновь переспросила: — Ну хоть что-то ты чувствовала? И потом кожа, ногти, волосы в конце концов… для того чтобы увидеть это — не нужно зеркала.

— Знаешь, в какой-то момент, когда, скорее всего, и начались основные изменения, я как-то перестала обращать внимание на то, что происходило снаружи. Меня больше интересовало то, что происходит внутри, хотя… наверное, это можно объяснить. Ведь всем известно, что вера, молитва лечит. Причем иногда такие болезни, от которых отступается самая современная медицина. А там все было настолько… предельно, что это не могло не сказаться на организме. Понимаешь, я чувствую себя так, будто меня разобрали на мельчайшие частички, буквально на атомы, а потом снова собрали, но не прежнюю, а лучше, совершенней. Ту, которой я могла бы стать, если бы все в своей жизни делала абсолютно верно и точно.

— То есть, — задумчиво произнесла Мамаша Байль, — они на самом деле дают тебе второй шанс?

— Нет, — быстро ответила Лигда. — Не второй. Первый…

Утром, когда Лигда уже стояла на пороге, Мамаша Байль внезапно ухватила ее за локоть и с каким-то сердито-растерянным лицом, как будто кто-то сейчас собирался сделать несусветную глупость, спросила:

— Скажи, а… туда, в этот твой монастырь, берут таких старых перечниц, как я?

Лигда улыбнулась.

— Знаешь, я, конечно, не спрашивала, но, по-моему, туда берут всех, кто смог найти в себе силы туда прийти…

Спустя двое суток Лигда легко спрыгнула с подножки тяжелого контейнеровоза и, махнув ладошкой, крикнула водителю:

— Спасибо, старина, дай Бог здоровья и удачи твоему младшенькому.

— Спасибо, леди, ваши слова да Богу в уши, — благодарно ответил водитель, у которого до сих пор не прошла оторопь от того, что такая… такая… такая… ну, в общем, одна их тех, чьи фотки можно увидеть только на распечатках самых крутых журналов, вот так запросто оказалась в его кабине. Да еще и снизошла до беседы с ним, простым дальнобойщиком. Она была столь мягка и дружелюбна, что он даже стал гораздо лучше относиться к тем дамам с обложек, которых раньше считал всего лишь высокооплачиваемыми шлюхами. Нет, он был тертым парнем и кое-что понимал в этой жизни, так что его никто не смог бы убедить, что те сучки, что время от времени появляются под объективами камер с какой-нибудь зверушкой на руках, призывая сохранять дикую природу, или занимаются эксгибиционизмом, устраивая стриптиз под лицемерным девизом: «Лучше ходить голой, чем носить меха», все сплошь и рядом такие, как эта леди. Но, если среди них, хоть время от времени, встречаются и такие, значит, не все так плохо в этом мире… Он не удержался и показал ей голофото своих четверых сорванцов и в очередной раз беременной жены и пожаловался, что последняя беременность протекает тяжело и врачи даже предполагают, что может случиться выкидыш…

— Он слышит, — серьезно ответила Лигда и, отвернувшись от контейнеровоза, окинула взглядом такой знакомый пейзаж. Маленькие аккуратненькие домишки зажиточного пригорода с лужайками впереди и желтая крыша закусочной «Тексти наггетс», торчащая из-за крон деревьев…

Едва она переступила порог отчего дома, как мать буквально набросилась на нее.

— Лигда, девочка моя, ну как же так можно?! Ну как ты могла так поступить со своей мамочкой?!! От тебя так долго не было вестей! Я вся извелась! Ну что ты встала на пороге? Проходи же, дай же твоей бедной мамочке тебя обнять! Ох, Лигда, Лигда, ну наконец-то ты вернулась в родной дом!..

Лигда даже слегка обалдела от фонтана искреннего восторга, который обрушился на ее бедную голову. Она ожидала гораздо более спокойного и даже холодного приема. Все выяснилось, когда мамочка, усадив ее на самое почетное место — большое мягкое кресло, стоявшее в центре гостиной (чаще всего она занимала его сама), умчалась на кухню «приготовить своей уставшей с дороги доченьке свежего лимонаду». Сестра, с которой Лигда, буквально атакованная материнским восторгом, успела лишь перекинуться парой слов, скривилась.

— Звонить побежала.

— Кому? — не поняла Лигда.

— Ну этому твоему … Грайргу Иммээлю.

— Кому?!!

Сестра фыркнула.

— А ты что думала, она действительно соскучилась по своей старшенькой доченьке? Да она и не помнит, когда ты последний раз звонила. Иммээлю она сказала, — тут сестра сложила губки и искривила лицо, очень похоже скопировав маску «приличной леди», которая практически приросла к лицу матери, — «да-да, я сама не нахожу места от беспокойства — Лигдочка не звонила уже два месяца, а ведь она так ко мне привязана…»

Лигда откинулась на спинку кресла и расхохоталась. Так вот где собака-то зарыта…

— Вот, возьми, девочка моя, — снова заворковала мамочка, входя в гостиную. В одной руке она держала стакан с лимонадом, а второй на ходу убирала розовенький гламурный терминальчик. — Вот, выпей. И не волнуйся. Твоя мамочка обо всем позаботится.

Лигда сделала глоток. Лимонад был кисловат и с косточками. Как видно, мама делала его в спешке и одновременно с другими, более важными делами. И Лигда даже догадывалась, с какими.

— О чем, мама?

— Обо всем, — твердо заявила мать. — Можешь во всем на меня рассчитывать.

Похоже, она уже четко спланировала и рассчитала, какие выгоды и дивиденды она получит, если заимеет в зятья самого Грайрга Иммээля…

Но Лигда не успела ее разочаровать. Входная дверь отворилась, и на пороге появился сам Грайрг Иммээль, собственной персоной. Похоже, он не только находился где-то поблизости, но еще и в полной готовности сорваться и мчаться. Туда, где объявится предмет его мечтаний.

Мать отреагировала мгновенно. Она вскочила на ноги и, чуть не взвизгивая от восторга, бросилась навстречу, как она была уверена, будущему зятю.

— Грайрг, дорогой, вы видите, что я была права. Ваше предложение привело бедную девочку в полное смятение, и она, конечно же, бросилась домой, чтобы посоветоваться со своей дорогой мамочкой…

— Как ты меня нашел? — удивленно спросила Лигда, не обращая внимания на воркование матери.

— Я… отыскал того типа, Легоэля Гржыжека.

— А он разве знал, где мой дом?

— Нет. Но он покупал тебе квартиру. И ты сама оставила этот адрес в базе данных. В строке, кому сообщить в случае непредвиденных обстоятельств… — Он робко улыбнулся. — Конечно, эти сведения конфиденциальны, тем более что и квартира уже давно не твоя, но у меня много друзей…

— Понятно, — кивнула Лигда и после короткой паузы спросила: — Зачем ты приехал?

— Я… — начал Грайрг и, запнувшись, облизал внезапно пересохшие губы.

— Э-э, дорогая, можно тебя на минутку, — змеиным шипением вполз в их разговор голос матери. И, не давая Лигде опомниться, она вцепилась ей в руку и поволокла вон из гостиной.

Втащив Лигду в кухню, мать тщательно притворила дверь и тут же визгливо заорала:

— Ты что, одурела? Совсем с ума сошла?! Ты знаешь, кто это? Ты знаешь, какое у него состояние? Ты понимаешь, какой ошеломляющий, великолепный, немыслимый шанс на тебя свалился?

— Знаю, мама, — спокойно ответила Лигда и, усмехнувшись, добавила: — Вот только к Грайргу Иммээлю он не имеет никакого отношения.

— Что? — изумленно переспросила мать. Лигда качнула рукой — привычное, круговое движение в сторону большего пальца против часовой стрелки. Они тысячи раз отрабатывали это движение с братом Игорем. Освобождение от захвата. Левая рука против, а правая по часовой…

— Давай договоримся, мамочка, — я уже достаточно большая девочка, чтобы самой решать, что и как мне делать.

Лицо матери пошло пятнами. Немыслимые, сказочные перспективы, причем не столько для ее дочери — она уже давно не слишком много думала об этих глупых курицах, выпивших столько ее крови, — а для нее самой, вот здесь и сейчас, на ее глазах рушились и уплывали легким туманом.

— Нет! — взвизгнула она. — Нет! Ты дура, дура, дура! Я не позволю тебе все угробить! Я, я… я… — ее глаза бешено заметались по кухне, а затем торжествующе вспыхнули. Она ринулась вперед и выхватила из подставки самый большой нож. — Я лучше своими руками зарежу, изуродую тебя, чем позволю упустить такой шанс.

Лигда несколько мгновений смотрела на это дрожащее от ненависти и… жажды мишуры, наслаждений, удовольствий существо, будто по какому-то извращенному капризу невидимого режиссера являющееся ее матерью, а потом качнула головой.

— Не получится.

— Что?

Лигда грустно усмехнулась.

— Мама, я действительно уже большая девочка. И ты никак не сможешь… осуществить свои угрозы. — С этими словами она шагнула вперед и, движением левой кисти заблокировав правое предплечье матери, другой рукой ударила ее по локтю, одновременно перехватывая запястье. Мать взвизгнула и выпустила нож. Лигда перехватила его и, подкинув в воздухе, уверенным движением отправила его в полет в сторону дверного косяка. Нож вонзился в него с глухим звуком и задрожал. Мать посмотрела на него расширившимися глазами, лицо ее исказилось, и она… заплакала, судорожно всхлипывая и размазывая по щекам струйки туши, потекшей с тщательно подведенных век (ну конечно, она, настоящая леди, пользовалась только экологически безупречной «легко смываемой тушью»).

— О Господи, — с мукой в голосе простонала она, — ну вразуми ты эту дебилку. Не дай ей совершить несусветную глупость.

А Лигда горько усмехнулась. Как странно было услышать имя Его из уст матери. Да еще с подобной просьбой. Как же сильно извратил Враг наш мир…

— Прости, мама, — тихо произнесла она и толкнула дверь.

Войдя в гостиную, она подошла к Грайргу и погладила его по щеке.

— Спасибо, Грайрг, ты меня удивил.

А он, снова все поняв по ее голосу, сразу же поник. Он, в общем-то, похоже, был совсем неплохим человеком. И с божьей искрой. А в том, что он ничего не знал о том, как на самом деле все обстоит в этой жизни и в чем заключаются истинные ценности, а что есть ложь и мишура, было не так уж много его вины.

— А… можно я… — начал он и тут же осекся. Потому что она отрицательно качнула головой.

— Нет, Грайрг. Завтра я отправляюсь в дорогу. У меня есть только три недели, чтобы добраться до того места, где мне необходимо быть. А оно довольно далеко. Так что у нас с тобой совсем нет времени.

— Три недели? Вот демоны Игура, через неделю у меня показ в «Бич палас», а потом еще биеннале на Кардонате… — Он судорожно потер лоб, а потом решительно взмахнул рукой. — Да и демоны с ними! А можно… я провожу тебя. Или даже отвезу. У меня есть скоростная яхта!

Лигда улыбнулась. Этот мужчина, сильный, уверенный в себе, успешный, сейчас смотрел на нее взглядом, которым мальчишки смотрят на матерей, притащив домой с улицы крошечных слепых щенков. Зная, что никакой надежды нет, но все ж таки надеясь на чудо. Лигда задумчиво провела рукой по его волосам. Что это, очередное или все еще продолжающееся прежнее искушение или, наоборот, божье провидение, шанс растормошить, оторвать от лжи и подлости Врага и зажечь новую жизнь. Как это понять? Пожалуй, в этом стоило разобраться…

— Ну хорошо, — с легким вздохом ответила она и с какой-то неожиданной — светлой, чистой, по-детски незамутненной радостью увидела, каким восторгом загораются его глаза.

5

И снова, как чуть больше года назад, Ирайр ступил на землю родной усадьбы у ольховой рощи. Некоторое время он постоял, вдыхая уже слегка подзабытые запахи, а затем двинулся в сторону ольховой рощи. Пожалуй, маленький мальчик дождался-таки свой экспедиции. Поэтому, наверное, следовало извлечь из дупла все эти заботливо спрятанные сокровища…

До дома он добрался через час. Он и на этот раз шел не торопясь. Только вот тело, натренированное безжалостной волей брата Игоря, имело свои представления о том, что теперь значит не торопиться.

Как и в прошлый раз, отец и мать встретили его с радостью. Прошлогоднее суровое решение деда не имело юридической силы, поскольку вся собственность и деньги семьи уже давно были в ведении отца. Дед сам настоял на этом, когда удалился в свое добровольное затворничество. Возможно, опасаясь того, что его деятельность, от которой он не собирался отказываться (хотя в связи с его отлучением от всех официальных постов и собственным добровольным изгнанием возможности его оказались сильно урезаны), может вновь привести его на грань, и желая максимально обезопасить семью от подобного исхода. Ну а отец вряд ли бы к нему присоединился. Он был сыном деда и по характеру не слишком ему уступал. Но Ирайр тогда подчинился дедову решению, даже не сообщая о нем отцу. Ибо дед, со своим непреклонным характером, мог бы изрядно попортить кровь и отцу, и матери. Тем более что его, Ирайра, это дедово решение совершенно никак не ограничивало…

Вечером он поднялся к деду. Дед встретил его в своем любимом кресле. Но его поза, сурово сжатые губы, взгляд, явно показывали, что сейчас это не просто кресло, а судейский трон. И это было действительно так. Дед ждал виноватого, дабы определить степень его вины.

— Здравствуй, дед, — тихо поздоровался Ирайр, останавливаясь у входа. Дед ответил не сразу. Он еще некоторое время продолжал сверлить его испытующим взглядом, как будто пытался заглянуть в самую глубь его разума и души. Ирайр грустно усмехнулся про себя. Ну разве так помогают человеку раскрыть душу? А где же любовь и сострадание?

— Итак… ты все-таки поступил по-своему, — разлепив губы, холодно произнес дед.

— Да, — кивнул Ирайр.

— И не чувствуешь за собой никакой вины?

Ирайр покачал головой.

— Да нет, чувствую. И очень много… но это ощущение никак не связано с моим поступком.

Дед еще больше нахмурился.

— Что ж, я так и предполагал… — Он помолчал, а затем снова задал вопрос: — И какие твои дальнейшие планы?

— Я около двух недель поживу дома. Может быть, куда-нибудь слетаю. А потом вернусь на Игил Лайм.

Губы деда скривились в презрительную усмешку, и он произнес с заметной горечью в голосе:

— Значит, ты решил встать на Путь Воина…

Ирайр слегка удивился. Дед знает о Пути? Но его удивление быстро прошло. Ну конечно, знает. Ведь он считал всех людей Пути врагами. А врага необходимо изучать. Ирайр вздохнул. Ну что тут поделаешь…

— Я должен разобраться сам, — сказал он и, коротко поклонившись, вышел из каминной.

На следующий день мать потащила его в Тибройг. Как выяснилось, его тело изменилось так сильно, что все его прошлые костюмы в районе талии болтались на нем, как на палке, а вот плечи и рукава пиджаков оказались малы для его почему-то сильно раздавшегося костяка и развившихся запястий. Хотя по всем современным научным представлениям в его возрасте костяк никак не мог претерпеть такие изменения. Тем более за один лишь год. Но Ирайр совершенно не думал на эту тему. Произошло и произошло. Но из-за этого прежние костюмы ему совершенно не годились, и одежду нужно было менять практически полностью. Особенно в свете того, что мать решила, пока Ирайр дома, немного загрузить его светскими визитами. Она никак не оставляла надежды женить его…

В Тибройг они прилетели к обеду. Крайб припарковал аэрол на крыше «Галери Молетт», роскошного торгового центра высшего ценового уровня. Мать тут же потащила Ирайра по дорогим бутикам, увешивая десятками брюк, пиджаков, сорочек, пуловеров и курток, галстуков и носовых платков. Ирайр покорно сносил всю эту экзекуцию. После монастыря он как-то по-другому, гораздо нежнее стал относиться к родителям. Да и к деду тоже. Да, в этом мире немало того, что нас разделяет, но семейные узы — то немногое, над чем Враг еще не поработал столь основательно, как над многим другим. Хотя он старался…

Мужские бутики щедро перемежались женскими. И Ирайр, глядя на всю эту пеструю, роскошно одетую, прошедшую через руки искуснейших пластических хирургов и пользующуюся услугами самых изощренных косметологов, визажистов и парикмахеров толпу, внезапно представил рядом с ними Лигду. И… усмехнулся. Сравнение явно было не в их пользу.

— Что такое, сынок? — забеспокоилась мама. — Ты кого-то увидел? — она с любопытством завертела головой. — Ой, ну конечно, кузина Табби. Ну иди, поздоровайся.

Ирайр покосился на мать. Судя по ее довольному виду, он понял, что кузина Табби явно появилась в этом месте и в это время не случайно.

Обедать они полетели в «Шот Белот», маленький уютный приморский ресторанчик. Ирайр не был в нем чертову уйму лет. В отличие от прошлогодней родственницы, кузина Табби оказалась довольно милой девушкой. И это его вполне устраивало. Всю дорогу до «Шот Белот» они чинно сидели на большом диване родительского аэрола, и кузина рассказывала ему о новинках театрального сезона. Так что когда аэрол приземлился на ресторанной парковке, он с искренней предупредительностью подал ей руку, помогая выйти из салона. Но едва он направился к ресторанчику, как на него повеяло опасностью. Ирайр замер, пытаясь понять, откуда эти ощущения, и настороженно озираясь по сторонам. На первый взгляд все было спокойно. Но ощущение опасности все усиливалось.

— Мама, Табби, — негромко позвал он ушедших вперед женщин, увлеченно занятых разговором. И в этот момент двери ресторанчика распахнулись и на пороге появился мускулистый молодой мужчина, одетый в тугие джинсы с широким ремнем, кроссовки и шейный платок, в данный момент прикрывающий низ лица. В руках у него был тяжелый штурмовой лучемет.

— О боже, — выдохнула мать, — СИТА…

Их ввели в ресторанчик и втолкнули в небольшую, человек на двадцать, толпу посетителей и обслуживающего персонала, которых выстроили вдоль стены.

— Ты прав, Жжоб, — весело заявил мускулистый, — птички начинают слетаться. Причем жирные птички. Еще несколько аэролов, и у нас будет достаточно заложников, чтобы у прокурора не было иного выхода кроме как договариваться с нами.

Мужчина, сидевший за столиком у окна, презрительно усмехнулся.

— Я всегда прав…

Ирайр, прикрыв глаза, стремительно погружался в молитву. Что делать, Господи, что делать? Подай знак. Эти люди не ведают, что творят. То есть им, конечно, кажется, что они все очень хитро и правильно спланировали. И что их идеи, их борьба, их самопожертвование позволяют оправдать любую кровь, потому что в конечном счете принесут кому-то там, в будущем, больше счастья. Но ведь это от Лукавого. Это совершенно не тот, не верный путь. Их непременно следует остановить. И я, совершенно точно, смогу это сделать. Но я ведь еще даже не Воин. И тут люди, среди которых моя мать. Сколько из них может погибнуть от моего недостаточного умения? Здесь же не голофильм, где герой всегда успевает в последнюю секунду первым нажать на курок. Да даже если и погибнут только эти заблудшие души, насколько Я остановлюсь на своем пути? Но, если я не рискну ничего предпринять, а потом кто-то все-таки погибнет, прощу ли я себе, что даже не попытался? Ведь их гибель тоже будет моим убийством…

Ирайр открыл глаза. Господь молчал. Похоже, это было испытанием. И Господь желал посмотреть, что решит Ирайр и как он воплотит в жизнь это решение…

Ирайр обвел взглядом зальчик. Террористов внутри было четверо. Тип за столиком, разрядник которого лежал перед ним на столе, тот самый мускулистый со штурмовым лучеметом и еще двое, один из которых маячил в проеме двери, ведущей в кухню, а второй у окна. Судя по всему, где-то на кухне, скорее всего у задней двери, был еще как минимум один. А то и двое. Много. Для него одного очень много. Но пока они здесь одни, без полицейских, источники опасности ограничены только террористами, и нет вероятности получить случайный разряд от полицейских, которые вполне могут с испугу стрелять, если внутри начнет происходить что-то им непонятное. К тому же, если грамотно расставить террористов, можно значительно увеличить вероятность, что и их суматошные разряды тоже никого не заденут. Но для этого требовалось, чтобы их оружие было направлено в точку, далеко отстоящую от той, в которой собраны заложники. И значит, ему было необходимо покинуть толпу.

— Сколько их? — довольно громко спросил он.

— Ирайр, что ты задумал? — испуганно воскликнула мать. Но он лишь чуть растянул губы в неуклюжей улыбке и повторил вопрос:

— Сколько их?

— Ше… шестеро, — заикаясь пробормотал какой-то полный тип в слегка помятом смокинге. Наверное, метрдотель. Значит, в кухне двое…

— Ба-а-а, — злобно ухмыляясь, заговорил тип за столиком, — у нас обнаружился храбрец. А ну-ка, Дайгер, притащи-ка его сюда.

— Ирайр, — испуганно прошептала мать. Но он лишь качнул головой, прося не вмешиваться. А в следующее мгновение рука мускулистого, ухватив его за горло, выдернула из толпы и швырнула на пол. Под ноги сидящему за столиком главарю. Первый шаг оказался успешным.

— И кто это у нас такой смелый? — презрительно кривя губы, продолжал сидящий. — Дорого упакованный отпрыск богатенького папашки, накачавший мыщцу в престижном фитнес-клубе? Да еще и насмотревшийся всяких крутых боевиков? А что ты скажешь на это, сопляк? — злобно выкрикнул он и, схватив со стола свой разрядник, всунул его дуло Ирайру в рот. Со стороны толпы раздался донесся испуганный всхлип матери.

— Ну как теперь у нас с героизмом? — издевательски-торжествующе произнес главарь.

Ирайр покосился по сторонам. Подготовка была почти закончена. Спектакль, срежиссированный им (хотя главные «актеры» даже не подозревали об этом), подошел к свой кульминации. Мускулистый находился за его спиной, тип у окна чуть оттянулся от него, чтобы столик главаря не загораживал ему панораму разворачивающегося веселого действа, а из-за спины типа, торчавшего в проеме двери, высунулись рожи еще двух террористов. И только разрядник главаря при таком расположении действующих лиц мог представлять опасность для заложников. Но его Ирайр уже контролировал. Хотя сам главарь об этом даже не догадывался. Ирайр прикрыл глаза, снова погружаясь в молитву.

— Ба-а-а, — вновь затянул главарь, — да мы, оказывается, вовсе и не такие храбрые. Нам уже страшно. Мы даже зажмурили наши гла…

Закончить он не успел. Ирайр дернул головой, перехватывая ствол разрядника зубами, и, стремительным движением выбросив руки вперед, схватил со столика стоявшие на краю чашку, блюдце и дозатор с сахарным песком. Разрядник во рту дернулся, выбрасывая разряд, который пробил щеку и выбил кусок в мраморной плитке, покрывавшей пол. Во рту засолонело, но Ирайр еще сильнее стиснул зубы и, не обращая внимания на то, что главарь начал остервенело давить на курок, раскурочивая его щеку новыми и новыми разрядами, резким движением головы вырвал лучевик из его рук, одновременно с силой бросая чашку, блюдце и дозатор в головы тех троих, что столпились у кухонной двери.

Твердый кусок фарфора, с силой пущенный умелой рукой, — довольно опасный снаряд. Во всяком случае, его очень сложно остановить височной костью. А при сильном ударе в височную кость или, скажем, лоб человек как минимум мгновенно теряет сознание, если не погибает на месте (впрочем, Ирайр изо всех сил надеялся избежать подобного развития событий). Так что спустя пару мгновений у него оказалось на три противника меньше. Но оставшиеся двое уже опомнились и сейчас как раз поднимали оружие, направляя его в сторону Ирайра. Поэтому он качнулся вправо и, развернувшись на каблуке, ушел за спину главаря, одновременно выплевывая разрядник в подставленную ладонь. Расчет был на то, что террористы не будут стрелять в главаря, во всяком случае, сразу. Хотя по поводу мускулистого у Ирайра были некоторые сомнения. В крысиных стаях, структуру которых, как правило, чаще всего и повторяют террористические организации, высокомерно полагая, что изобрели нечто новое, прогрессивное, никогда до сего момента в природе не встречающееся, всегда есть второй, мечтающий занять место первого. И именно он один способен не задумываясь нажать на курок, в случае если жизни главаря угрожает опасность. Остальные, как правило, тормозят. Ибо в любой иерархической структуре главный — наиболее защищаем. В отличие от рядовых, которыми можно жертвовать направо и налево, демонстрируя всем — и соратникам, и обществу — непреклонность борцов и их способность отдавать свои жизни во имя победы их идеалов… Но второй чаще всего давит на курок. Ибо это простое движение сразу же воплощает в жизнь все его тайные мечты, выводя его на первую позицию. Во всяком случае, так им рассказывал отец Дитер.

Почему он затронул эту тему, Ирайр сейчас уже и не помнил, но он бы не поручился, что одной из основных причин этого не было то, что преподобный знал, что Ирайру очень пригодятся эти знания… Так что, если мускулистый и был тем самым вторым, его следовало опасаться больше всего и вывести из строя в первую очередь. Луч и разряд полыхнули одновременно, подтверждая опасения Ирайра. Для луча штурмового лучемета человеческое тело — не слишком стойкая преграда. Мускулистый, похоже, рассчитывал одним выстрелом убить сразу двух, так сказать, зайцев. Но Ирайр успел дернуть главаря, уведя его с линии луча, и одновременно всадить разряд в ключицу мускулистого. Тот дернулся и, выпустив лучемет, с грохотом покатившийся по полу, со стоном схватился за плечо. Ирайр развернулся к последнему террористу, испуганно переводящему взгляд то на главаря, то на мускулистого, то на дуло разрядника Ирайра, и тихо приказал:

— Брось оружие…

Вечером, после больницы и короткого допроса, ускользнув от толпы журналистов, над которыми реяла стая голокамер, буквально набросившихся на него, едва он вышел из приемного покоя (от госпитализации он отказался), Ирайр лежал в своей комнате. Его щека была покрыта толстым слоем регенерирующего геля. Дверь тихо отворилась, и на пороге появилась мать с подносом, на котором стоял стакан свежевыжатого морковного сока.

Она подошла к кровати и, присев на краешек, повернулась к нему.

— Вот, выпей. Доктор сказал, что тебе нужны витамины.

Ирайр усмехнулся про себя. Да уж, в тот момент, когда полость его рта наполовину забита гелем и поддерживающей подушкой, ему только сока и не хватает. Но говорить ничего не стал и, взяв стакан, послушно отхлебнул.

— Ирайр, Ирайр, — горестно прошептала мать, — ну зачем ты в это ввязался? Ведь для этого же существует полиция и Федеральное бюро. Нам нужно было только немного потерпеть, и все бы окончилось благополучно. Они же не собирались никого убивать. Им надо было только, чтобы генеральный прокурор подписал постановление об освобождении из тюрьмы троих их товарищей…

— И я должен был позволить им сделать это? — тихо спросил Ирайр. — К тому же подумай, чем бы они занялись позже, вместе со своими освобожденными товарищами.

— Это — не наше дело! — со страдальческим лицом произнесла мать. — Ты не должен был вмешиваться. Сам же видишь, к чему это привело. Ты просто чудом остался жив, просто чудом. А если бы тот человек повернул ствол своего оружия на пару сантиметров в сторону. Ты бы погиб!

Ирайр прикрыл глаза. Ну конечно, мать даже не подозревала, что его щека изначально была предназначена им на заклание. То есть, если бы главарь не воткнул разрядник ему в рот, наверное, пришлось бы пожертвовать чем-то другим, какой-нибудь еще частью тела. Он знал это совершенно точно. Ибо не бывает победы без жертвы. И только в дешевых голобоевиках герой лихо косит толпы врагов, отделываясь маленьким мужественным шрамом. Но он не собирался рассказывать об этом матери. Зачем? Ведь самое главное в том, что он смог, сделал, причем не отяготил свою душу ни одной смертью. За это изуродованная щека — не слишком большая плата…

Следующий день принес проблемы. Первые репортажи о столь необычно закончившейся попытке захвата заложников, да еще предпринятой одним из лидеров СИТА, которого долго и безуспешно разыскивала полиция, так распалили интерес публики, что на их усадьбу обрушились толпы журналистов. И если после того как дворецкий, с помощью Крайба и повара, выкинул нескольких особенно настойчивых из дома и запер входные двери, включив поле подавления, не позволяющее голокамерам держаться в воздухе в радиусе сотни ярдов от дома, большинство журналистов всего лишь бродило по окрестностям, надеясь на удачу, двоим удалось проникнуть внутрь дома. Причем дворецкий лично открыл перед каждым из них дверь и принял плащи. Впрочем, Ирайр узнал об этом уже около полудня. А до этого он, слегка досадуя, что из-за назойливых репортеров ему не удастся, как он собирался, проехаться на Бретере, спустился в библиотеку. За год в монастыре он как-то привык и начал получать удовольствие от настоящих книг — напечатанных на простом пластике или, даже на бумаге, и в твердой на ощупь обложке. Так что сегодня он, едва ли не впервые, с некоторым благоговением открыл высокие шкафы со скрипучими застекленными дверцами и, будто Ийхад-мореход из древней восточной сказки, по локоть погрузил руки в сундук с сокровищами, которые до того, как с его глаз спала пелена, казались ему просто валунами и стенами…

Отец появился в библиотеке за пять минут до полудня.

— А, вот ты где, сынок… А тебе можно вставать?

Ирайр, едва ли не погребенный в завалах книжных сокровищ (оказывается, в библиотеке были тома, которым насчитывалось уже больше трехсот пятидесяти лет), поднял на отца глаза и улыбнулся.

— Папа, небольшая дырка в шкуре — слишком ничтожная причина, чтобы удержать меня в постели.

Отец улыбнулся в ответ, качая головой.

— Ну что ж… тогда ты, может быть, выполнишь одну мою просьбу.

— Конечно, папа, — кивнул Ирайр.

— Не торопись, — прервал его отец, — сначала выслушай. Дело в том, что у нас дома сейчас находится сам Гэйги Рагиант. Ты помнишь, кто это?

Ирайр кивнул.

— «Панорама Гэйги» на ТАНТА.

Отец кивнул и добавил:

— А также 7,3 процента акций «ТАНТА Эспесиаль интертейнмент». Я уже около полугода по своим собственным причинам пытался организовать нашу с ним встречу. И до сегодняшнего дня единственное, чего мне удалось добиться, так это сообщения, что меня «внесли в лист ожидания». А сегодня утром, — тут он усмехнулся, — со мной вдруг связывается даже не его личный секретарь, к которому мне удалось пробиться только через полтора месяца усилий, а сам Гэйги Рагиант, собственной недоступной персоной. И заявляет, что не против встретиться со мной именно сегодня и в моей усадьбе.

Ирайр понимающе усмехнулся. Отец между тем продолжал:

— Конечно, для того чтобы догадаться, в чем причина подобного неожиданного благоволения, не надо быть семи пядей во лбу. Но я сразу предупредил, что единственное, чем смогу ему помочь, так это попросить тебя о встрече, что совершенно не гарантирует твоего согласия. Ибо ты у нас уже довольно большой мальчик и привык сам принимать решения по поводу того, что и как тебе делать. Он согласился. Но в процессе сегодняшней встречи мы вышли на такие договоренности, что если ты ему откажешь, мне будет чрезвычайно неловко, — отец снова улыбнулся, но на этот раз виновато.

— Не волнуйся папа, никаких проблем. Тем более что хоть что-то в голокамеру все равно придется сказать. Потому что иначе эти, — он кивнул в сторону окна, — напридумывают такого, что вам с мамой придется несладко. Впрочем, — он вздохнул, — они ведь все равно напридумывают. Так что держитесь…

— Нам с мамой?.. — переспросил отец. Ирайр окинул его спокойным взглядом.

— Ну ты же помнишь, я на следующей неделе улетаю обратно, на Игил Лайм. А там до меня не сможет добраться ни один репортер. Уж можешь мне поверить.

— Я думал, что ты подождешь хотя бы до выздоровления. Доктор Эжели говорил, что рана чрезвычайно неприятная и…

Ирайр покачал головой.

— Нет. У меня нет времени. Я должен вернуться к концу месяца. А что касается раны, то не волнуйся. Там у меня все заживет быстрее, — он уверенно улыбнулся. — Ну ладно, где мы будем встречаться с господином Рагиантом?

— Я думаю, он уже ждет тебя в синей гостиной.

Гэйги Рагиант действительно сидел в синей гостиной. Его оператор давно настроил голокамеры, установил свет и проверил звук и теперь тихо сидел в дальнему углу, скрючившись за переносным пультом. Конечно, Рагиант и сам умел неплохо управляться с камерами, но с некоторых пор он взял себе за правило не возиться со всякой технической ерундой. А сосредотачиваться на главном. На том, что у него получалось лучше всего. А именно — делать новости. Для голорепортера это обычная фраза. Так, с гордостью, говорят про себя едва ли не все, чья профессия готовить выпуски новостей. Но в случае с Гэйги Рагиантом этот давно уже ставший расхожим штамп являлся самой что ни на есть истинной правдой. Ибо всем, чего выходец с Пило Таламы, глухой аграрной колонии, заселенной преимущество смуглокожими атилосами, сумел добиться в этой жизни, он был обязан именно этому своему умению.

Этот талант Рагиант обнаружил у себя в двадцать три, когда молодой юноша с Пило Таламы отчаянно пытался хоть как-то пробиться в совершенно новом и чуждом для него мире, хватаясь за любую работу, которую только мог найти. Он прошел уже много ступенек, начав, как большинство таких же, как он, экономических иммигрантов, с чистки обуви и мойки посуды в «Тексти наггетс», но, быстро поняв, что это к концу жизни в лучшем случае приведет его к съемной каморке, такой же, как он, жене-иммигрантке, куче кое-как одетых ребятишек и социальной пенсии, решил не задерживаться на этой ступеньке, а продолжать искать то, что поможет ему не только более-менее устроиться в этой жизни, но еще и подняться в ней. Хотя бы до уровня хозяина небольшого кафе или владельца пункта «рент-а-кар». Тогда у него были еще очень скромные мечты…

Это случилось, когда он, меняя занятия и осваивая новые профессии, на некоторое время оказался в должности техника по обслуживанию голокамер в одном из сервисных центров. В тот момент он снимал комнатушку под крышей в одном из дешевых муниципальных коммунальных домов в Ист-сайде, построенном прямо над коробкой разгонного участка трассы турбоэкспресса. В больших городах земля дорогая, поэтому приходится выжимать максимум из каждого квадратного ярда, вгрызаясь глубоко в землю или вздымая здания высоко в небеса. Но все-таки разгонный участок трассы турбоэкспресса — не слишком хорошее соседство, поэтому здесь город построил дома для совсем уж малоимущих. Типа Рагианта. Хотя и в этих домах были разные по цене комнаты. Например, рядом с Гэйги квартировал довольно импозантный старик тоже из атилосов, занимавший комнату раза в четыре больше, чем каморка Рагианта. Даже с ванной комнатой, а не с «совмещенным душем», представлявшим собой выдвигающийся над прикрытым крышкой унитазом сосок, как у Гэйги, и еще с местом под стиральную машину. И с балконом, расположенным прямо над разгонным коробом. Старик был ветераном флота. Одиноким как перст, но получающим неплохую пенсию. В принципе, на свою пенсию он мог бы снять жилье и получше, но старик говорил, что его вполне устраивает его комната, а соседство трассы ему даже нравится, потому что когда турбоэкспресс набирает скорость, дом мелко трясется, совсем как его крейсер при выходе на маршевый режим. Он был довольно нелюдим, но к юному Гэйги почему-то отнесся с каким-то трудно объяснимым расположением, пару раз даже пригласил выпить иллоя. А Гэйги с завистью рассматривал голофото, развешанные по стенам, и уже изрядно поношенный, но чистый и отутюженный парадный мундир со знаками отличия, нашивками и медалями, который был гордо вывешен в шкафу с прозрачными стеклянными дверками.

Через некоторое время, окончательно освоившись в сервисной мастерской, Гэйги завел привычку после окончания работы брать какую-нибудь голокамеру из подменного фонда и по дороге домой снимать все, что попадется на глаза. У них в мастерской поговаривали о том, что если сделать удачный кадр-другой, то на этом можно заработать десяток кредитов, выложив получившиеся кадры на каком-нибудь из обменных порталов. Жилжи, работавший в сервисном центре дольше всех, даже врал, что один чувак заработал как-то целых полторы тысячи кредитов, сделав всего лишь удачный кадр падения обычного листка на засыпанный опавшими листьями тротуар. На обменных порталах кто только не пасся, и получившийся кадр заинтересовал какого-то дизайнера по интерьеру. Да так, что тот скачал самую «тяжелую» и, соответственно, самую дорогую его версию. И оформил ею в виде панно квартиру какого-то гламурного типа, после чего точно такое же панно захотели еще несколько десятков его самых богатых поклонников… Но это уже было из области сказок. Хотя тридцать кредитов Гэйги все-таки удалось заработать. Правда, за полгода…

Идея осенила Рагианта поздно вечером, когда он возвращался домой в подземке, тупо пялясь на голоэкраны, которыми был увешан каждый свободный кусочек стен и потолка вагона. В городе набирали силу очередные выборы, но у него тогда еще не было даже постоянного вида на жительства, так что весь этот шум проходил как-то мимо него. Ну за исключением того, что он не упускал случая появиться рядом с каким-нибудь пунктом по раздаче футболок и бейсболок с портретами кандидатов. Они были вполне приличного качества, и это означало, что ему не придется лишний раз тратиться на покупку очередной вещи, а что на них было нарисовано — его не очень волновало. Итак, он ехал домой, тупо мусоля челюстями кусочек уже абсолютно безвкусного каучука и пялясь в торчащий прямо перед носом голоэкран, на котором очередной кандидат в куда-то там от чего-то там громогласно обличал действующего мэра, обещая, что уж они-то, в случае победы на выборах тут же сделают чистыми даже самые глухие и отдаленные переулки, наведут порядок с преступностью и резко повысят уровень безопасности на общественном транспорте. Почему он тогда выделил эти слова, Рагиант и сам до конца не разобрался. Но у него сразу что-то забрезжило, какая-то мысль, которую он вытянул из глубин своего уже изрядно развитого и жаждущего шанса приподняться разума. В голове сложилась цепочка: «старик-ветеран — балкон — разгонный короб турбоэкспресса — кандидат в мэры». Нет, над коробом было установлено защитное поле, но, как Гэйги удалось совершенно случайно узнать, во время разгона оно отключалось. Какой-то там паразитный резонанс. Да и что может случиться за три с половиной секунды, за которые экспресс преодолевал разгонный участок?.. Выйдя из подземки, Гэйги двинулся к дому, напряженно прокручивая в голове все более четко складывающуюся цепочку. Пока наконец, когда он уже ехал в лифте, она окончательно не оформилась в то, что Жилжи называл «раскадровка».

В тот вечер Гэйги напросился к старику в гости. И не пожалел денег на бутылку рома, который старик любил добавлять в иллой. От рома старик подобрел и, откинувшись на диване, погрузился в воспоминания. Тем более что Гэйги рассказал ему, что задумал сделать фильм о старом и заслуженном ветеране флота. А голокамера беспристрастно фиксировала старика, уютно устроившегося на диване, стену с фотографиями, мундир с нашивками и медалями и… мелкое дребезжание этих медалей в тот момент, когда внизу разгонялся очередной турбоэкспресс.

На следующий день Гэйги не пошел на обед в кафе, а засев за терминал в мастерской, выкачал из сети координаты предвыборной штаб-квартиры того самого мэра, который так ратовал за безопасность общественного транспорта. А еще смонтировал из сделанных вчера записей несколько роликов на минуту, а также на сорок и двадцать секунд. Его точно в тот день посетило вдохновение, потому что ролики получились — ну пальчики оближешь, чего с его тогдашним опытом и умением обращаться с монтажной программой просто быть не могло.

Закончив работу, Рагиант разместил получившиеся ролики на паре обменных порталов. Хотя, в принципе, рассчитывать на то, что они кого-то заинтересует особенно не приходилось. Слезливо-слащавая картинка ветерана, сидящего в своей каморке под следами былой славы и вспоминающего о былом, — ну что в этом может быть интересного? Но ему требовалось подготовить иллюзию, что все случилось спонтанно, неожиданно и он никак не мог планировать ничего подобного. Несмотря на свои молодые годы, Гэйги уже тогда осознавал необходимость тщательной подготовки и всестороннего обеспечения своих планов.

Спустя два дня он вновь разорился на бутылку рома и напросился в гости, результатом чего явилась пара новых роликов — уже «весом» минут в пять-шесть. Он снова выложил их на порталы. Одновременно скачал из сети расписание движения турбоэкспрессов с соседнего вокзала и рассчитал, в какой момент головной вагон появляется на том участке короба, над которым был построен их дом. Избирательная кампания между тем вовсю набирала обороты. Рагиант сумел приобрести майку с портретом того кандидата, который его интересовал, купил на распродаже старую клюшку для гольфа и во время очередных посиделок сделал несколько кадров в сторону балкона, дабы рассчитать, где установить камеру, чтобы в ее поле зрения не попало то, чего не следовало. А также незаметно пронес на балкон клюшку для гольфа. Все было готово…

Наконец, когда до выборов осталось четыре дня, он снова купил бутылку рома и появился у старика. Тот принял его радушно. Они как обычно попили иллоя, а затем Гэйги, под предлогом того, что он задумал интересный кадр — старик на балконе, на фоне звездного неба, будто некий древний капитан на мостике своего корабля, предложил ему выйти. Дальше все было сделано четко. Старик сделал шаг, оперся на перила, уже заметно вибрирующие от приближающегося состава, и… не успев даже осознать, что произошло, полетел вниз. Клюшка для гольфа, как он и ожидал, оказалась вполне приемлемым инструментом, позволившим как надо подбросить ноги старика и не попасть в кадр.

Рагиант снимал падающее тело до того момента, пока оно не рухнуло на проносящийся в разгонном блоке состав. А затем тщательно отсмотрел кадры на предмет того, чтобы в движении губ кувыркающегося старика полицейские программы не усмотрели какой-нибудь крамолы. Конечно, у него не было полицейских программ, позволяющих установить это со стопроцентной точностью, но, судя по всему, все было нормально. Старик не пытался в последние мгновения произнести имя убийцы, а лишь испуганно орал.

На следующий день Рагиант появился в штаб-квартире кандидата. Там был полный бедлам. Он два с половиной часа ловил в коридорах за рукав куда-то спешащих людей, тыкался в разные кабинеты, пока наконец после долгих расспросов не оказался в какой-то комнатушке перед толстым мужчиной в жилетке и мятой рубашке с закатанными рукавами.

— Ну что там у тебя, парень? — недовольно буркнул толстяк, отхлебывая кофе из пластикового стаканчика.

— Вот, сэр, — скромно произнес Гэйги, протягивая флеш-кристалл с записью.

Тот сцапал кристалл, воткнул его в приемник и, быстро перебирая пальцами по клавиатуре, раскрыл файл. Несколько мгновений он пялился на изображение старика, сидевшего на диване под своими флотскими голофото и рядом с мундиром в шкафу, а затем скривился.

— И ради этого ты отвлекаешь меня от работы? Парень, тебе лучше…

— Но, сэр, вы же выступаете за безопасность общественного транспорта? — прервал его Рагиант.

— И что? — не понял тот.

— Так этот благородный джентльмен погиб. Такое несчастье — упал со своего балкона прямо на разгоняющийся экспресс.

Толстый мужик несколько мгновений непонимающе смотрел на него, так что Рагиант был вынужден даже пояснить:

— Там второй файл, сэр… это ужасно. Это нельзя так оставлять. Такие добрые и заслуженные люди не должны гибнуть из-за того, что политики уделяют слишком мало внимания безопасности на общественном транспорте.

И тут на лице мужика внезапно появилось понимание. Он торопливо раскрыл следующий файл и несколько мгновений напряженно всматривался в лицо падающего старика. Потом вновь открыл предыдущий. Гэйги ждал. Мужик возбужденно прикусил губу, а затем потянулся к терминалу.

— Изби, Джонт — пулей ко мне, — отрывисто бросил он, а затем, набрав другой номер, вальяжно откинулся на спинку стула и произнес: — Лайл, можешь закупать шампанское. Дело в шляпе. У меня появилась «бомба»! — После чего соизволил-таки обратить свое внимание на скромно стоящего перед ним Рагианта. — Ну, парень, можешь считать, что поймал удачу за хвост…

Потом их было много — сделанных им новостей. Нет, он этим не злоупотреблял. И чем выше он поднимался, тем реже этим занимался. На того, кто вознесся высоко, направлено слишком много глаз. Более того, после этого первого случая он всего лишь дважды «делал новости» о гибели своих визави. В остальных случаях все было гораздо безобиднее. Несколько пакетиков «дури», подброшенных в ванную и на кухню известной актрисы, дающей интервью по поводу того, что она избавилась-таки от наркотической зависимости и теперь на дух не переносит наркотиков. Ну а затем несколько звонков, приведших отчаянно сражающуюся со своим организмом актрису в крайне нервное состояние. Пари с одним пожилым конгрессменом, бившимся об заклад, что за следующие сутки он выступит с предвыборной речью в одиннадцати городах. И таблетка сильного слабительного, незаметно подброшенная ему в стакан. И каждый раз Рагинат оказывался отнюдь не единственным, кто раскручивал скандал, но наиболее подготовленным к нему и потому выжимавшим из него больше других. Что неизменно поднимало его на следующую ступеньку. Этот мир устроен так, что успех в нем возможен только лишь для тех, кто наиболее гибок и безжалостен к остальным и готов идти по головам. Хотя с экранов и страниц СМИ все говорят совершенно о другом…

Когда распахнулась дверь, и в гостиной появился парень, Рагинат поднялся на ноги и, нацепив на лицо уже давно отработанную улыбку, двинулся навстречу, окидывая его цепким взглядом. Неплохо, неплохо… Парень был красив и фотогеничен. Его не портила даже нашлепка на щеке, удерживающая на ране регенерирующий гель. Да, он не зря выбрал его, чтобы слегка приподнять свой несколько… поскучневший рейтинг. Гибель такого красавчика особенно зацепит женщин. А женщины — самая массовая и благодатная аудитория любых массовых СМИ, ибо чаще всего реагируют гормонами и редко берут на себя труд попытаться что-то проанализировать.

— Рад, что вы нашли время для встречи со мной, уважаемый Ирайр, — заговорил Рагиант. — Я вас долго не задержу.

— Благодарю, — спокойно кивнул парень, устраиваясь в кресле напротив.

Рагианта внезапно кольнуло нехорошее предчувствие. Парень был как-то неестественно спокоен для молодого человека, только вчера вступившего в схватку с шестью вооруженными террористами и одержавшего в ней верх. И получившего при этом пусть и не слишком опасную, но, как сказали ему доктора, чрезвычайно болезненную рану. Нет, ему, конечно, сильно повезло. Об этом в голос твердили и полицейский лейтенант, и комиссар полиции, и агенты федерального бюро, прибывшие забирать террористов. Ибо на самом деле у него не было практически никаких шансов уцелеть в этом своем безумном предприятии. Но он уцелел. И стал героем. А герои, и это Рагиант знал совершенно точно, долго не живут. Таков непреложный закон жизни. Так почему бы, если все уже предопределено, не попытаться слегка подправить сроки будущей гибели героя, в пользу человека, никогда не лезшего в герои. Но зато и никогда не упускавшего случая прославить того или иного героя, умело готовя для самых свободных людей самой свободной и демократичной страны этой вселенной то, чего они так жаждут — сенсацию! Ну и заодно слегка округляя свой рейтинг и свое финансовое положение. А ребята из СИТА, которых Рагинат собирался натравить на этого героя (люди так просто управляемы), также не останутся внакладе. Они получат хорошую прессу. Так что этот мир просто сделает еще один обычный оборот и пойдет дальше, ни на йоту не отклонившись от своих непреложных законов…

— Что ж, тогда давайте начнем. Скажите Ирайр, я понимаю, что для боевого офицера и кавалера Малой рейдовой звезды (Рагиант всегда тщательно и скрупулезно собирал информацию даже о своих обычных объектах, не говоря уж о тех, которые были им предназначены в сенсации) было совершенно нестерпимо просто стоять под дулом террористов, но все-таки, как вы решились?

Парень спокойно улыбнулся и тихо ответил:

— То, что я совершил, имеет не слишком большое отношение к моей прошлой службе и к полученным наградам. Я ведь служил в составе экипажа, а не в десанте, и нас не особенно готовили к действиям в, так сказать, плотном контакте…

— Вот как? — прервал его Рагиант. — А что же тогда повлияло на ваше решение?

— Год, проведенный мной в одном дальнем монастыре. И слова наставника, — парень сделал паузу и, чуть повысив голос, как будто то, что он собирался произнести, было неким лозунгом, девизом, тем, что должно определять всю его жизнь, твердо произнес: — «Можешь — значит, должен!»…

6

Сержант Конахи сидел за стойкой дежурного и лениво обмахивался газетой. День был жарким. А у них в участке барахлил климатик. Ремонтников вызвали еще с утра, но, как видно, проблемы с климатиком были не у них одних. Так что ремонтники еще не приехали. Впрочем, это было вполне объяснимо. Их участок располагался в районе, примыкавшем к порту, и у них частенько бывали скачки напряжения, вызванные работой портовых магнитных катапульт. Хотя портовое начальство утверждало, что это все слухи, поскольку у них своя внутренняя силовая сеть и накопители, а также мощная защита от наведенных токов, но Конахи сам жил в этом районе и частенько наблюдал, как по вечерам, во время работы магнитных катапульт, мерцают панели освещения. Так что и сети, и защита, конечно, были, что неоднократно подтверждали всяческие комиссии, но, похоже, кое-кто из руководства порта предпочитал здорово экономить, временами если не отключая защиту полностью, то изрядно снижая ее эффективность. Ибо и сети, и генераторы, и накопители в порту были довольно старыми и изношенными. И ресурсов, чтобы справиться с грузопотоком, который в те времена, когда все это строилось, был куда как меньше, частенько не хватало. Поэтому руководству порта приходилось выбирать — либо защита, включенная на полную мощность, либо лишняя сотня грузовых контейнеров, заброшенная на орбиту. И не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, каким оказывался этот выбор. Впрочем, большинство местных жителей так или иначе были завязаны на порт. И поэтому не шибко жаловались, а чаще даже покрывали своих начальников. Ведь если порт все-таки прикроют — где искать работу?

Того типа сержант не замечал до самого последнего момента — пока он не распахнул дверь и, шагнув внутрь, не оказался в зоне действия стандартных запаховых сенсоров, каковыми оборудованы все полицейские участки не только столицы, но и самого глухого захолустья. Ну а стоило ему там оказаться, как не заметить его уже не осталось никакой возможности — по всему полицейскому участку тут же взвыли сирены.

— Ты, это… стоять! — заорал сержант, суматошно вскакивая со стула и хватаясь за штатный разрядник, болтающийся на боку. Он уже и забыл, когда последний раз вытаскивал его из кобуры. Народ у них в районе был хоть и буйный, но с пониманием. И потому оружием полицейские пользовались редко. Предпочитали разговаривать. Тем более что, если палить направо и налево, можно и на заточку нарваться где-нибудь в темном переулке, возвращаясь после дежурства. Нет, когда все по понятиям, то дело другое, но если понятия вступают в противоречия с законом, то… лучше все решать по понятиям. Целее будешь.

— Стою, — спокойно отозвался тот.

Конахи окинул его настороженным взглядом и нетерпеливо покосился в сторону лестницы. Ну где лейтенант? Судя по тому, как отреагировали сенсоры, стоявший перед ним тип был птицей высокого полета. Сержант даже не рискнул отвести от него глаз и посмотреть на монитор терминала, на котором явно высветилась информация о незнакомце. Ну его от греха. Лучше подождать, пока не появится кто-то еще. А пока постоять тут просто с разрядником в руке. Мало ли что…

Дверь на лестницу, ведущую на второй этаж, с грохотом распахнулась, и на пороге возникла дородная фигура лейтенанта Бигля.

— Конахи, — взревел он, — ты что, с ума сошел? Какого дьявола ты включил сирену? Я весь облился! — и он выпятил живот, демонстрируя здоровенное пятно от кофе на рубашке.

— Это не я, сэр, — четко отрапортовал сержант, — вот, сэр. При появлении этого гражданина сработали запаховые сенсоры.

— Да? — удивился лейтенант, окидывая гражданина озадаченным взглядом. — И кто он такой?

— Я пока не смотрел, сэр, — доложил сержант и на всякий случай приподнял повыше разрядник, — решил сосредоточиться на контроле ситуации. Так сказать, во избежание…

— Хм, — хмыкнул лейтенант, — ну хорошо, контролируй. Я сейчас сам погляжу.

С этими словами он зашел за загородку и, согнувшись, уставился на монитор. Спустя полминуты он распрямился и окинул стоявшего перед ним человека заинтересованным и несколько уважительным взглядом.

— Так это ты прикончил старину Джакопо, парень?

Сержант про себя ахнул. Ничего себе птичка… Он поудобнее перехватил разрядник. Пожалуй, с этим парнем надо держать ухо востро. Лейтенант между тем покачал головой и с сочувственными нотками в голосе спросил:

— Надоело бегать?

Мужчина в странной одежде, чем-то напоминающей монашескую, покачал головой.

— Дело не в этом.

— А в чем?

— Просто… пришло время навести порядок в своих делах.

Лейтенант задумчиво кивнул.

— Если успеешь… вот что, парень, а посажу-ка я тебя пока в третью камеру и побыстрее вызову федералов. А то, если ты задержишься в нашем участке, боюсь, навести порядок в делах тебе никак не светит. Серьезные люди назначили за твою голову хорошие деньги. И у нас в районе найдется немало людей, которым они нужны настолько, что десяток полицейских не покажется им такой уж большой проблемой. А мне еще хочется немного пожить.

Когда лейтенант, отправив задержанного в камеру, поднялся к себе в кабинет, чтобы как раз и звонить федералам, сержант Конахи проводил его взглядом, полным служебного рвения, а затем привстал на стуле и внимательно осмотрел вестибюль и через стеклянные двери улицу перед полицейским участком. Все было спокойно. Он ухмыльнулся и, выудив из кармана личный монитор голосвязи, набрал номер.

— Санди? — понизив голос, прошептал он. — Я не могу долго говорить. Я на дежурстве, в участке. Позвони сениору Кастелло и сообщи, что тот, кого он так долго искал, находится у нас в участке. Да… Да… Именно… Он сидит в третьей камере…

Когда дверь камеры распахнулась, и на пороге появился рослый мужчина в костюме в крупную полоску, Волк сразу понял, что к федералам он не имеет никакого отношения. Нет, с виду это был типичный федеральный агент — костюм, черные очки, нагловатая манера, но Волк был уверен, что все это липа. На чем основывалась его уверенность — он не знал. Но еще до монастыря у него была способность чувствовать фальшь. И это не раз помогало ему избежать крупных неприятностей. Что уж говорить теперь, после года на Игил Лайме…

Его вытолкнули в коридор, где полосатый бесцеремонно развернул его лицом к стене и, заломив руки за спину, надел на него силовые браслеты, после чего вытолкнул в вестибюль. В вестибюле было людно. Кроме лейтенанта Бигля, там находились сержант Конахи и двое полицейских. А также еще двое мужчин в штатском, как и полосатый, изо всех сил изображающих из себя федералов.

— Мы забираем его лейтенант, — развязано буркнул один из них, окинув Волка оценивающим взглядом и удовлетворенно кивая. — Давайте я подпишу сопроводиловку, а остальные документы потом отправите в Башню (так все называли местный региональный отдел федерального бюро).

— Они не те, за кого себя выдают, лейтенант, — разомкнув губы, произнес Волк.

— Что? — недоуменно переспросил тот, отрываясь от распечатки.

— Они не федералы, — повторил он.

— Заткнись, — прошипел стоявший сзади тип в полосатом костюме и чувствительно приложил его по почкам. Но Волк не заткнулся.

— Позвоните в управление. Федералы, скорее всего, еще не выехали. У них явно какая-то задержка, может, проблемы с аэролом или что-то еще… — Он чуть вздернул уголок губы в усмешке, больше напоминающей оскал. — Ну не считаете же вы, что люди, решившие слегка подработать, есть только в вашем участке?

— Пакол, да заткни ты эту морду, — раздраженно произнес тот тип, что разговаривал с лейтенантом о документах, и, снова повернувшись к полицейскому, насел на него: — Лейтенант, я не думаю, что вам стоит обращать внимание на эти глупости. Вы видели мой ордер и мои документы, что вам еще надо?

Лейтенант Бигль ухмыльнулся.

— Так-то оно так, но… лучше я все же позвоню. Не позволите ли еще раз ваше удостоверение?

Тип всплеснул руками.

— О Господи, верни разум в этот мир, — и полез себе в карман. — Ну если вы уж такой недоверчивый, то, пожалуйста… уберите руки от терминала, — закончил он уже другим голосом, вместо удостоверения доставая разрядник из подмышечной кобуры. А Волк почувствовал, как тип в полосатом костюме поднес свой разрядник к его собственному виску. — Всем не двигаться, — зло прорычал мужик, держащий на мушке лейтенанта. — Лоб, ну-ка собери у них оружие, — затем, повернувшись к Волку, раздраженно бросил: — Тебя кто за язык тянул, придурок. Должен же понимать, что тебе все равно конец. Так чего трепыхаешься?

Волк усмехнулся.

— Мне было неприятно видеть, как вы обманываете этих людей. Кстати, кто из них позвонил сениору Кастелло? — и, заметив, как побледнел при этих словах сержант, который сидел в дежурке, когда он появился на пороге участка, неодобрительно покачал головой. — Эх, сержант, сержант. Ну как тебе не стыдно?

— Заткнись! — уже в полный голос заорал главарь. Его просто бесило, что человек, которого он, исходя из всего его собственного, причем немалого опыта, считал полностью в своей власти, вот так походя, раз за разом рушит все его планы. Ну вот, например, что теперь делать с информатором? Тащить за собой — глупо. Ну кому нужна эта образина? А оставлять, так ведь тут же пойдут слухи, что сениор Кастелло сдает своих информаторов. — Еще одно слово — и ты покойник! Ты что, думаешь, нам так уж непременно надо доставлять тебя к сениору Кастелло живым? Он вполне удовлетвориться информацией, что ты труп.

Волк покачал головой.

— Не вполне… И вообще, все в руках Господа, — он перевел взгляд на лейтенанта, наблюдавшего за этой перепалкой вроде как даже с некоторым интересом, и спросил: — Ну и что вы собираетесь с ними делать, лейтенант?

— Я? — иронично подняв брови, переспросил лейтенант. — Ну, если бы у меня была возможность, то я бы с удовольствием препроводил их в камеры, а потом дождался бы настоящих федералов. И передал им вместо одного подарочка целых четыре. А что, есть какие-нибудь предложения?

Волк понимающе кивнул.

— Да я так, к слову… мало ли? Может быть, у вас были планы спокойненько передать меня в руки этих джентльменов, а потом заставить сержанта поделиться полученными деньгами.

— Заткнись!! — уже истерично заорал главарь. И на этот раз Волк выполнил его требование, поскольку сразу после этого вопля оказался очень занят. Впрочем, особого удовольствия главарю его послушание не доставило…

Когда, спустя сорок секунд, Волк наконец поднялся на ноги, все трое мафиози лежали на полу. Главарь был без сознания, тип в полосатом тихо постанывал у стены, баюкая у груди руки со сломанными кистями, а третий, который в момент начала схватки оказался вооружен не одним, а целыми пятью разрядниками, отобранными им у полицейских, сейчас бился в руках двух полицейских, надевающих ему силовые наручники. Недаром сказано: «Не будьте вооруженными избыточно, но будьте вооруженными в меру» или что-то вроде того… Лейтенант, который все это время спокойно простоял на одном месте, наблюдая, как Волк превращает вестибюль полицейского участка в полный бедлам, покачал головой и усмехнулся:

— Да уж, теперь я вижу, парень, что ты очень серьезно настроен навести порядок в своих делах. И, знаешь что, пожалуй, я не буду тебе в этом мешать.

Он перегнулся через стойку и, ухватив один из валявшихся разрядников, повернулся к сержанту.

— Извини, Конахи, но тебе лучше проследовать в камеру. Не знаю, насколько правда все, что сказал этот парень, но эти, — он кивнул в сторону валявшихся на полу мафиози, — не поспешили его опровергнуть. Так что решать, что с тобой делать, буду уже не я. А Собственная Безопасность. Поэтому тебе лучше спокойно пройти в камеру и не усугублять свое положение необдуманными действиями.

— Сэр, я… — начал было сержант, но затем понуро опустил голову и двинулся в сторону камер.

Спустя пятнадцать минут, когда сержант Конахи и мафиози были помещены в камеры, лейтенант подошел к Волку, который все это время продолжал торчать в вестибюле, правда, по-прежнему со скованными наручниками руками за спиной, окинул его оценивающим взглядом и… улыбнулся.

— Вот что, парень, — сказал он, разворачивая его спиной и отключая наручники, — а посиди-ка ты тут, в дежурке. Вместе с моими ребятами. Так мне будет спокойнее. А то пока эти федералы подъедут, неизвестно еще, кого нелегкая принесет…

Федералы появились где-то через полчаса. И в не слишком хорошем настроении — у них действительно были какие-то проблемы с транспортом, и потому им пришлось вызвать такси и добираться на нем. Лейтенант, встретив их, покосился на Волка и только покачал головой.

— Да уж, парни… нет, так я вам задержанных не отдам. Бигсби, — обратился он к полицейскому, который заменил сержанта Конахи в дежурке, — ну-ка вызови из центрального управления бронированный фургон. И закажи сопровождение.

— Такие предосторожности из-за одного подонка? — презрительно-скептически выпятил губу один из федералов, молодой дюжий парень в костюме (вот ведь совпадение) в крупную полоску.

— А ты бы попридержал язык, парень, — ласково-угрожающе произнес лейтенант. — Ты высокомерен, несобран и невнимателен. Поэтому, если кому-то захочется сбежать из-под стражи — лучшего конвоира для этого, чем ты, ему и желать не надо.

— Это почему это? — набычился тот.

— А потому, например, что ты не обратил внимания на то, что я сказал не задержанного, а задержанных, — усмехнувшись, ответил лейтенант и, обращаясь к старшему, пояснил: — Пока вы там решали вопросы с транспортом, у нас появились трое с отлично сделанными документами, якобы тоже из Башни. И если бы не этот парень, — он кивнул в сторону Волка, — то вам бы уже некого было забирать.

Старший среди федералов повернулся к Волку и окинул его внимательным взглядом.

— Вот как… — задумчиво протянул он.

— Вот так, — подтвердил Бигль, — и вот что я вам скажу. Когда парень появился в моем участке, он заявил, что пришел, потому что почувствовал, что настало время навести порядок в его делах. И знаете что? После всего, что я видел, я не только ему верю, но еще и очень не советую кому-то мешаться у него под ногами.

Старший, все это время не отрывавший взгляда от Волка усмехнулся и… неожиданно для всех протянул Волку руку.

— Ну что ж, я скорее склонен последовать совету лейтенанта, чем наоборот.

Похоже, он действительно неплохо разбирался в людях и занимал свое место вполне заслужено.

— Так… я не понял… это что… задержанный? — изумленно выпалил дюжий парень в полосатом костюме, до которого внезапно дошло, что вот этот скромно сидящий в дежурке гражданский со стаканчиком кофе в руках и без каких бы то ни было следов наручников на них же как раз и есть тот особо опасный, находящийся в федеральном розыске преступник, за которым они приехали. — Да вы что, с ума сошли?

Лейтенант и старший из федералов насмешливо переглянулись.

— Я же говорил, что он невнимателен, — со вздохом констатировал лейтенант…

В Башне Волка поместили в сектор для особо опасных, который мало чем отличался от других секторов, разве что здесь задержанных заставляли переодеваться, и каждая камера была оборудована гологлазком. Волку ни то, ни другое особых неудобств не доставило — предложенная одежда была довольно удобна, а тому, кто уверен, что Он не просто каждое мгновение смотрит на тебя, но еще и знает все твои мысли и желания, безразлично, смотрят на тебя какие-то люди или нет.

Первый раз его вызвали на допрос только через два дня, что было вполне объяснимо — согласования, увязки, оформление постановлений… В допросной его ждали два человека, которые встали при его появлении. Да и сама комната явно наталкивала на мысль, что подвергать его прессингу пока никто не собирается. Стены допросной были окрашены в приятный желто-зеленый цвет, а в углу стоял столик с кофейным автоматом и вазочкой с печеньем.

— Федеральный агент Шалди, — представился более крупный мужчина, — а это ваш адвокат Ижбо. Если вы не возражаете. Он назначен местной коллегией.

Волк молча кивнул.

— Ну что ж… — федеральный агент уселся напротив Волка и упер локти в стол, — тогда приступим.

— Должен заметить, — тут же встрял адвокат, — что, согласно федеральному законодательству, мой клиент имеет право не отвечать на вопросы, если полученная информация может быть использована против него.

— Да-да, понятно, — отмахнулся агент.

Волк промолчал. Ему совершенно не нужен был адвокат, но отказ от него означал бы некую демонстрацию. А ему сейчас не хотелось никаких демонстраций. К тому же он предполагал, что сениор Кастелло не оставит попытки добраться до него, а проще всего было это сделать через адвоката. Поэтому его следовало оставить. В противном случае сениор Кастелло мог бы попробовать нечто иное, например, прямой вооруженный налет, во время которого погибли бы люди. А Волк всеми силами хотел этого избежать.

— Итак, после того как я внимательно ознакомился с рапортом лейтенанта Бигля, мне стало понятно, что вы настроены на сотрудничество. И потому я решил построить наш допрос таким образом, чтобы предоставить вам максимальную свободу. Начинайте, как сочтете нужным. А если мне потребуется что-то уточнить, то я в процессе буду задавать вопросы. Согласны?

Волк кивнул и, помолчав еще минуту, начал говорить…

Следующую попытку его убить сениор Кастелло предпринял через три дня, когда Волк уже достаточно много рассказал о связях мафии и местного истеблишмента. Он припомнил и друга семьи, которому помог получить место окружного судьи, устранив его конкурента. И сенатора, которого аккуратно ранил в голень. И многих других, которые теперь, как выяснилось, выросли до прокуроров, мэров и губернаторов, а также председателей сенатских комитетов и комитетов конгресса. Агент Шалди только хмыкал, когда Волк называл громкие имена, но затем, когда он приводил в подтверждение своих слов такие подробности, которые не мог знать человек, действительно не замешанный во всем происходящем, его веко начинало нервно подергиваться. Демоны Игура, он был, пусть и весьма высокопоставленным, но всего лишь обычным правительственным чиновником. И ему совсем не светило быть эксклюзивным обладателем столь… опасной информации. Поэтому на третий день Шалди взял паузу и улетел в столицу. На консультации. А Волк остался наедине с адвокатом, который решил воспользоваться этим неожиданно выдавшимся свободным днем для того, чтобы, как он сказал, наладить более тесный контакт с клиентом.

Когда охранник подвел его к дверям допросной, Волк вдруг остановился и, повернувшись к охраннику, сказал:

— Послушай, адвокат наверняка, потребовал, чтобы в допросной отключили запись и наблюдения. Поскольку, как он скорее всего заявил, он собирается поговорить со мной о тактике защиты.

— Я не знаю, сэр, — удивленно ответил охранник. К этому странному задержанному относились с уважением довольно большие шишки, так что он решил, что и ему не стоит портить с ним отношения. — Это не мое дело. Я должен привести вас сюда и отвести обратно, когда вызовут.

— Понимаю, — кивнул Волк, — но у меня есть одна просьба. Когда закроешь дверь, поднимись в аппаратную и скажи, что я настоятельно просил включить запись. Сделай это и точно получишь поощрение. Гарантирую.

— Я попробую, сэр, — пообещал охранник, — но не уверен, что меня послушают. А заставить их я не могу.

— Этого я не требую. Просто скажи все, что я просил.

Адвокат ждал его за столом, прихлебывая из чашки ароматный иллой.

— Добрый день, рад вас видеть в добром здравии. Не желаете ли иллоя? Я принес свой любимый сорт.

«Значит, иллой», — подумал Волк, но ничем не выдал своей догадки. Напротив, придав лицу самое благожелательное выражение, он благодарно кивнул:

— Пожалуй.

Адвокат встал и, подойдя к кофейному автомату на столике в углу, склонился над ним. А Волк воспользовавшись удобным моментом, чуть передвинул стул и, протянув руку к дипломату адвоката, лежавшему на столе, тихонько открыл замки и слегка придвинул его к краю.

Спустя минуту адвокат вернулся к столу, держа в руке чашку, источающую горьковато-пряный аромат.

— Прошу.

— Благодарю, — Волк чуть склонил голову и потянулся к чашке обеими руками, совершенно случайно задев лежавший на столе дипломат, который тут же рухнул на пол, и из него вывалилось все содержимое.

— О боже, прошу меня извинить, — с раскаянием в голосе воскликнул Волк, ставя свою чашку на стол.

— Ничего-ничего, — пробормотал адвокат, наклоняя, чтобы собрать разбросанные по полу бумаги.

В следующее мгновение руки Волка молниеносно поменяли местами, стоявшие на столе чашки.

— Позвольте я вам помогу, — предложил Волк, опускаясь на корточки.

— Э-э, нет необходимости, — торопливо отклонил его помощь адвокат и с легкой улыбкой добавил: — Мы, адвокаты, считаем дурной приметой, если наших рабочих документов коснутся чужие руки.

— Понимаю, — спокойно ответил Волк и, сев на свое место, отхлебнул из стоявшей перед ним чашки.

Адвокат, укладывающий в дипломат собранные распечатки, бросил на него быстрый взгляд, а затем, застегнув дипломат, поставил его у стула и потянулся за своей.

— Ну что ж, — сделав глоток, продолжил он с легкой усмешкой, — я бы хотел поговорить о тактике нашей защиты…

— Отличный иллой, — похвалил Волк, — только, мне кажется, горчит чуть-чуть больше обычного.

— Да? — удивился адвокат. — Я что-то не заметил. — Адвокат сделал еще глоток.

— Что ж, возможно, вы и правы. Так вот, я бы хотел перейти к тактике защиты. По-моему, ваше сотрудничество, а также информация, которую вы сообщили, произвели на Федеральное агентство очень сильное впечатление. И они уже настроены предложить вам сделку. Я даже не исключаю, что они могут предложить вам участие в программе защиты свидетелей…

— Так вы действительно не чувствуете никакого привкуса? — прервал его Волк.

— Э-э… что? — недоуменно переспросил его адвокат, слегка сбитый с толку его вопросом.

— Дело в том, — с самым безмятежным лицом пояснил ему Волк, — что вы пьете мой иллой.

— Ваш?

— Ну да. Пока вы собирали распечатки, я поменял чашки.

Адвокат несколько мгновений недоверчиво смотрел на Волка, а потом его лицо залила мертвенная бледность.

— О боже, — прошептал он, поднося руки к горлу, — я прошу вас… врача… скорее врача… — и он начал приподниматься. Но Волк не дал ему встать. Он выбросил руку вперед и захватил кисть адвоката, развернув ее болевым.

— Сидеть! — жестко приказал он. — Сначала вам придется ответить мне на несколько вопросов.

— Кхэ… э-э-кхэ… — задыхаясь, стал давиться адвокат. Но Волк только презрительно скривился.

— Перестаньте. Я не думаю, что этот яд мгновенного действия. Ну не собирались же вы становиться главным подозреваемым в моем убийстве. Поэтому кончайте ломать комедию. Вам придется ответить на мои вопросы, и чем скорее вы это сделаете, тем быстрее вам вызовут врача, сделают промывание желудка и тем меньше яда успеет всосаться в кровь. Итак, первый — кто заказал вам мое убийство?

Федеральный агент Шалди появился на следующий день.

— Да уж, устроил ты, парень, переполох, — хмыкнул он, приветствуя Волка в допросной крепким рукопожатием. — Со мной прилетела целая команда. Но поскольку у тебя сейчас нет адвоката и нет никакой гарантии, что, если мы возьмем кого-то из местных, он окажется надежнее предыдущего, нам придется подождать пару дней, пока начальство не решит этот вопрос.

— Хорошо, — кивнул Волк, — только прошу заметить, что у меня есть максимум неделя. Потом я буду вынужден вас покинуть.

Агент усмехнулся.

— Ну ты, парень, и наглец. Это кто ж тебя отпустит?

— Мой прежний адвокат, — спокойно начал Волк, — прежде чем мы с ним окончательно… расстались, утверждал, что благодаря информации, которую я вам сообщаю, я вполне могу рассчитывать на сделку с правосудием, — он сделал короткую паузу, а затем добавил: — К тому же это может показаться лучшим выходом и для тех, кто хотел бы, чтобы эта информация осталась пустыми бреднями покойника. И если вас будут подталкивать именно к такому решению, агент, — Волк так посмотрел на Шалди, что тот невольно вздрогнул, — прошу вас — не противьтесь.

Федеральный агент, помолчав несколько мгновений, медленно кивнул…

Спустя два дня Шалди появился в сопровождении грузного пожилого мужчины, буквально пожиравшего Волка глазами. То есть на самом деле с агентом Шалди в допросной было еще четверо, но Волк обратил внимание только на одного из них.

— Ну здравствуй, парень, — поприветствовал его грузный. — Я твой новый адвокат. Уж поверь, я-то заинтересован в том, чтобы ты остался цел и невредим до самого конца, можешь не сомневаться. Дело в том, что я с Теребины. И для того чтобы участвовать в твоем процессе в качестве адвоката, я даже ушел с поста заместителя генерального прокурора. И знаешь почему? — он недобро усмехнулся. — Потому что тот человек, которого ты заживо сжег вместе с его женой, детьми и родителями, был моим братом.

Волк медленно встал и низко поклонился этому человеку. А затем все также молча сел. Грузный несколько мгновений сверлил его взглядом, потом искривил губы в презрительной усмешке:

— Думаешь пронять меня дешевыми жестами? Не стоит. Я уже давно работаю с вашим братом и знаю точно, что ждать от вас раскаяния — бесполезный труд. Единственное, чем вас можно взять, так это страхом и выгодой. Так что можешь не беспокоиться, уж я-то прослежу, чтобы до конца процесса с твой головы не упало ни единого волоса, но вот потом…

Волк медленно покачал головой.

— Если вы внимательно ознакомились с моим делом, то могли бы понять, что отнюдь не страх привел меня сюда, а что касается выгоды и раскаяния… то, во-первых, как говорил мой наставник, все в этой жизни когда-нибудь происходит в первый раз и, во-вторых, я уже не отношу себя к тем, которых вы называете «нашим братом».

— С каких это, интересно, пор?

— С тех пор, как я пришел в монастырь на Игил Лайме, — спокойно ответил Волк и добавил: — Вы можете мне верить или не верить, но именно то, что я сделал с вашим братом и его семьей, стало одной из основных причин того, что я сижу здесь и рассказываю все. Потому что, когда я впервые осознал то, что сотворил, мне захотелось умереть. Но мой наставник сказал мне: «Помни — ты должен еще искупить все зло, которое совершил. Ибо оставить это искупление другим будет самым презренным малодушием…», — Волк повернулся к остальным и произнес: — Ну что ж, господа, давайте продолжать…

7

Сегодня комиссар Сардоней приехал домой неожиданно рано. К двум часам пополудни. День вообще-то выдался на удивление спокойным. Всего пара аварий и семейный дебош в квартале муниципального жилья. А у комиссара уже к обеду разболелось колено и начало колоть в боку, поэтому он немного помучался и вызвал аэрол, решив, что в такой спокойный день на службе обойдутся без него, а ему пора сделать кое-какие покупки, а то в холодильнике уже скоро мышь повесится. Если она, конечно, еще не эмигрировала из его запущенного холостяцкого жилища.

Аэрол он отпустил у молла, который располагался в десяти минутах ходьбы от его дома. Сардоней жил на окраине, в тихом, спокойном районе. И, после гибели жены, совсем одиноко. Пару раз он пытался завести кошку, но при его образе жизни кошки быстро дичали, привыкали жить без хозяина, а потом и вовсе куда-то исчезали. Так что дом его вот уже лет десять был по-холостяцки пуст и неуютен.

Пилот дежурного аэрола, уже не раз подбрасывающий шефа до дома, предложил Сардонею подождать его на стоянке у молла, а потом доставить домой вместе с покупками, но комиссар велел ему возвращаться в управление, заявив, что вовсе не собирается сильно нагружаться и хочет немного пройтись. Спустя полчаса он уже подходил к своему дому, неся в руках несколько пакетов, в которых лежали бутылка иски, фунт ветчины, белая булка, кусок сыра, упаковка макарон и готовый пирог, который надо будет только разогреть в микроволновке.

У калитки он остановился, чтобы достать таблетку электронного ключа, что при занятых руках было делом нелегким. И вдруг рядом раздался странно знакомый голос:

— Позвольте вам помочь, комиссар.

Сардоней замер, лихорадочно пытаясь припомнить, где он слышал этот голос. В принципе, за сорок лет службы перед ним чередой прошла не одна тысяча человек, с каждым из которых он в силу обстоятельств вынужден был познакомиться довольно близко. Но — и в этом он был совершенно уверен — подавляющее большинство его знакомцев отнюдь не испытывали к нему особенно теплых чувств. А многие так просто мечтали когда-нибудь сойтись с ним на узкой дорожке. Так что в его ситуации знакомый голос отнюдь не означал радостную и долгожданную встречу…

Однако секунды шли, а ни ножа под ребрами, ни разряда в голову не было. И комиссар рискнул взглянуть, кто это из его знакомцев решил заявиться к нему домой. Он повернул голову и… усмехнулся. Да уж, этой встречи он ожидал меньше всего. Перед ним стоял господин Пэрис Сочак IV собственной персоной, одетый в тот же бесформенный балахон, в котором комиссар его видел в том самом, притулившемся где-то у черта на куличках монастыре.

— Хочешь мне помочь, парень? — помолчав, спросил комиссар. — Ну что ж, тогда будь добр, достань из кармана моего плаща ключ и приложи его к считывателю.

Пэрис Сочак IV покачал головой.

— Нет, комиссар, я не буду лазать по вашим карманам. Лучше я подержу пакеты…

Войдя на кухню, комиссар положил пакеты на стол и, вытащив из подставки длинный нож, зажал его в кулаке и задумался. Пэрис Сочак, главный подозреваемый в деле о массовом убийстве, сейчас сидел у него в гостиной и чего-то ждал. Наверное, возможности поговорить. По идее, самым разумным для комиссара было бы немедленно достать из кармана личный терминал связи и, вызвав наряд, отправить голубчика в камеру. Однако что-то заставляло комиссара не делать этого и хотя бы дать парню возможность высказать то, что он собирался рассказать. Сардоней ухмыльнулся и, вытащив из пакета ветчину, принялся нарезать ее некрасиво толстыми, но от этого гораздо более вкусными ломтями.

— Ну, я тебя слушаю, сынок, — заявил комиссар, устраиваясь в гостиной за уставленным немудреной холостяцкой едой столом, по противоположенную сторону которого в «гостевом» кресле скромненько сидел подозреваемый в убийстве.

— Да, в общем-то я и не собирался ничего рассказывать, комиссар, — слегка огорошил Сардонея гость, — я пришел к вам только для того, чтобы вы могли меня арестовать, если на то будет ваше желание.

— При чем здесь мое желание, сынок? — скривился Сардоней. — Ты подозреваешься в групповом убийстве первой категории. Причем результаты расследования однозначно говорят о том, что это сделал именно ты. Как еще я могу поступить в этом случае?

— Так почему же вы меня не арестовываете? — задал резонный вопрос Пэрис.

Комиссар вздохнул. Крякнул. Потом налил себе в стакан на полпальца иски, лихим жестом опрокинул себе в рот и закусил кусочком ветчины.

— Есть одна причина, — нехотя признался он. — Понимаешь, сынок, десять лет назад у меня погибла жена. Возвращалась поздним вечером с посиделок и попалась на пути одному подонку. Типа тебя. Тоже из богатых и непростых. Я всегда был неплохим полицейским, настоящей ищейкой. А в тот раз я еще был кровно заинтересован в результате. Так что я вычислил его довольно быстро и даже успел взять. И предъявить обвинение. Вот только потом вмешались родственники, деньги, дорогие адвокаты, и этого подонка выпустили под залог. Я был возмущен, поскольку считал, что этот парень воспользуется моментом и точно сбежит. Так оно и вышло, — комиссар замолчал и задумался, а потом вдруг переменил тему. — Знаешь, почему еще я тогда, в монастыре так взбеленился? Потому что ты сбежал точно так же, как и он. Но по поводу тебя у меня была уверенность, что уж на этот-то раз такой трюк со мной не пройдет, ведь у меня на руках был общефедеральный ордер категории «А». Так что когда тот местный полицейский сказал мне, что мой ордер годится разве на то, чтобы им подтереться, поскольку монастырь, мол, находится под юрисдикцией самого Государя и никто здесь еще не сошел с ума, чтобы идти наперекор его воле, я едва не лопнул от злости…

— Но почему вы не арестовываете меня сейчас? — тихо спросил Пэрис.

— А-а, ты об этом, — комиссар усмехнулся. — Да дело как раз в том типе. Он сбежал, покинул планету. Это было нетрудно предвидеть, зная, из какой он семейки. Они все так или иначе нечисты на руку, а нужных связей у них туча. Так что не успел парень выйти из кутузки, как они переправили его к одному из своих деловых партнеров, где он спокойно продолжал жить как ни в чем не бывало. А поскольку адвокаты сделали все, чтобы представить совершенное им убийство — убийством по неосторожности, ни о каком федеральном розыске и речи быть не могло. И хотя побег из-под залога позволял теоретически арестовать его, но с учетом разветвленных связей его семейки сделать это было практически невозможно. Стоило мне появиться где-то на расстоянии прямой видимости от места его пребывания, как он тут же исчезал, чтобы спустя месяц, когда все уляжется, вынырнуть где-либо еще. И все эти десять лет невозможность прижучить сукиного сына, убившего мою жену, висела на моей душе тяжкой гирей…

Комиссар сделал паузу, во время которой вновь глотнул иски, а затем продолжил:

— Ты-то этого уже не слышал, но когда ваш преподобный отправил вас обратно, уж не знаю чем вы там занимались, он сказал мне, что ты никого не убивал. Я был вне себя и вовсе не собирался обращать внимание на слова какого-то попика из окраинного монастыря. Но он добавил фразу, которая в тот момент показалась мне совершеннейшей чушью: «Я знаю, что есть некто, кого вы разыскиваете вот уже десять лет. Будьте внимательны, вы встретитесь с этим лицом в течение следующих трех дней. И когда это произойдет, подумайте: если оказалось, что я знал о том, чего пока не случилось, то, может быть, я действительно знаю и что-то о том, что уже произошло?»

Комиссар замолчал, задумчиво посмотрел на стакан, но на этот раз не стал наливать в него иски, ограничившись обычной минеральной водой.

— Смысл сказанного я понял спустя три дня, когда в баре лайнера нос к носу столкнулся с тем типом, который убил мою жену, — комиссар глубоко вздохнул, почесал щеку и задумчиво добавил: — И вот теперь я все время думаю, а может, действительно преподобный знал, что говорил, когда утверждал, что ты никого не убивал. И если я сейчас отправлю тебя на электрический стул, а так и будет в случае твоего ареста, потому что доказательства твоей вины просто железобетонные и в конце концов это моя работа, то потом, когда я умру и встречусь с Господом и он меня спросит: «Как же так Сардоней, ты отправил на смерть невиновного просто потому, что это твоя работа?», что мне тогда ему отвечать?

Пэрис смотрел на комиссара, и в душе его поднималось раскаяние. Он пришел сюда не только со смирением в душе и готовностью до конца принять искупление за все, что успел натворить за то время, пока был всего лишь животным. Но и как он теперь понимал, с немалой долей высокомерия: дескать вот я теперь такой мудрый и познавший свет истины, готов к искуплению и не страшусь принять ее даже от тех, кто живет во тьме, лжи и прелести Лукавого. А человек, сидевший напротив него, всю жизнь сталкивающийся с темной стороной бытия, с подлостью, ложью, смертью, похотью и предательством и никогда не имевший наставника, оказывается, сумел не только сохранить зерно своей души, но и развил его. Не поддался этому миру. И до сих пор не готов предаться легкому пути Лукавого, даже если жизнь изо всех сил толкает его на это.

— Комиссар, я… я не раз просил отца Дитера помочь мне вспомнить, что произошло тогда, в тот день. Но он отказался. Сказал, что я должен сам разобраться с этим делом. И посоветовал прежде всего встретиться с вами. Поэтому я и появился здесь.

— Помочь вспомнить… Так он и это умеет? — усмехнулся Сардоней.

Пэрис вздохнул.

— Боюсь, мне сложно даже придумать, что может не уметь или не знать Светлый князь.

— А-а-а, так он из этих? — комиссар усмехнулся. — Ну тогда тем более. Как однажды сказал мне один умный человек, очень умный, уж можешь мне поверить, так вот, он сказал: «Когда Светлый князь открывает рот — превращайся в слух, Сардоней. Ибо потом будешь очень долго корить себя, если пропустишь хотя бы один звук».

Пэрис понимающе кивнул. Он-то это знал по собственному опыту.

— Вот что, парень, ты все-таки попытайся вспомнить хоть что-то, что могло бы дать малейшую зацепку, чтобы у тебя появился хотя бы один шанс из тысячи. А уж я постараюсь использовать его на полную катушку.

Пэрис кивнул.

— Знаете, комиссар, я думаю, что преподобный не стал мне помогать потому, что я уже способен найти выход собственными силами. Я уже знаю или способен узнать нечто, что поможет нам найти истинного убийцу, — он сделал короткую паузу. — Я ведь уже давно пытаюсь во всех подробностях вспомнить тот день. И единственное, чего я никак не могу объяснить: почему меня сначала так долго не «забирало». Я же вкатил себе три полных дозы. Три! А потом я вырубился. Совсем. Ведь даже когда меня привели в чувство, я был как вареный. Ни руки, ни ноги толком не работали. Со мной так никогда не было.

Комиссар задумчиво потеребил губу.

— Насколько я помню, твои шприцы, сынок, все еще лежат в хранилище вещдоков. В понедельник я назначу новую экспертизу. Расширенную. Первая-то была довольно поверхностной. Требовалось только подтвердить, что шприцы использовались для введения наркотиков. В чем, кстати, никто и не сомневался. Чисто формальное действие…

Ночь Пэрис провел в доме комиссара Сардонея. На втором этаже. В одной из заброшенных спален. И вообще второй этаж был в таком состоянии, что, похоже, комиссар не поднимался туда уже лет пять как минимум. На следующее утро Пэрис поднялся первым и, спустившись вниз, попытался приготовить им с комиссаром завтрак из тех скудных продуктов, которые обнаружились в холодильнике и вакуумнике. Получилось не очень, но есть было можно.

Комиссар вышел из спальни как раз к тому моменту, когда Пэрис разливал по чашкам иллой. Он окинул сервированный стол насмешливым взглядом и буркнул:

— Я гляжу, парень, ты метишь в мои домохозяйки?

— Ну, домохозяйка из меня еще та, — улыбнулся Пэрис, — но я буду стараться.

— И не надейся. Я привык жить один, — припечатал комиссар, усаживаясь за стол, — хотя должен признаться, тосты у тебя получились что надо. У меня все время пригорают.

В понедельник вечером он позвонил на домашний терминал. Когда раздался звонок, Пэрис молился. И, возможно, поэтому сразу понял, что звонит комиссар. И звонит именно ему. Состояние молитвы позволяет гораздо глубже проникать в суть и смысл происходящего в мире и в тебе самом. Пэрис поднялся с колен и, подойдя к терминалу, активировал канал.

— Ты был прав, сынок, — заговорил комиссар, едва его изображение возникло над голомонитором, — в той дряни, которая составляла содержимое шприцов, «дури» было не более десяти процентов. Остальное — тригидромета… короче, какая-то сложная ерунда, от которой у человека через какое-то время напрочь отключаются мышцы. Кто бы ни спланировал это убийство, он явно позаботился о том, чтобы в тот момент, пока он им занимался, ты не мешался у него под ногами, — комиссар вздохнул. — Так что завтра можешь спокойно возвращаться домой. Я пока снимаю с тебя все обвинения. По заключению эксперта, в момент совершения преступления ты вряд ли мог пошевелить хотя бы волосом.

— Спасибо, комиссар. Но вы же знаете, я хотел не столько снять с себя обвинения, сколько найти настоящего убийцу.

Сардоней покачал головой.

— Я бы сказал, что это не твое дело, что на это есть полиция, кроме того, я не слишком понимаю, что мы можем раскопать теперь, после того как прошло столько времени, но ты ведь все равно не отстанешь.

— Да, — твердо сказал Пэрис.

— Ну я же говорил, — усмехнулся комиссар, — уж прости, парень, но я за тобой присмотрю…

Родители встретили его холодно. Мать вначале вообще испуганно отшатнулась. Но затем, узнав, что обвинения с него сняты и он уже не находится в межпланетном розыске, безразлично поцеловала его в щеку и уехала по своим делам. Отец не вышел вообще…

Пэрис погулял по парку, пообедал и уехал в город, в свой пентхаус, с которого давно был снят арест, но, поскольку он принадлежал лично Пэрису, продать его никто кроме него не мог. Так же как и яхту.

Вечером ему позвонил Ники и пригласил на одну классную вечеринку. Поскольку делать все равно было нечего, Пэрис согласился. Хотя его несколько удивило, что Ники уже в курсе не только того, что с него сняты все обвинения, но и что он уже в пентхаусе. А потом Пэрис вспомнил, что Ники всегда был в курсе всего. Просто тот Пэрис никогда не давал себе труда об этом подумать. У него всегда находились дела поважнее…

Водителя у него теперь не было, прав пилота тоже, поэтому Ники заехал за ним сам.

— Где ты провел этот год? — спросил он, когда Пэрис влез в салон.

— Далеко, — коротко ответил Пэрис.

— И как, позажигал?

Пэрис уклончиво пожал плечами.

— Да так…

Ники понимающе кивнул и покровительственно похлопал его по плечу.

— Ничего, сегодня оторвемся по полной. Уж можешь мне поверить.

Когда они подъехали к частному загородному клубу, вечеринка была в самом разгаре. Похоже, Ники здесь хорошо знали — их аэрол опустился не на большой стоянке у ворот клуба, а прямо на лужайке за забором. Ники вылез из салона и, сделав широкий жест рукой, гостеприимно заявил Пэрису:

— Развлекайся.

— А ты?

— Я должен еще кое-что сделать, — усмехнулся тот.

Вечеринка не шибко отличалась от тех, в которых Пэрис участвовал раньше. Раньше у него был фирменный способ, как мгновенно привести себя в отличное настроение — с ходу накатить пару коктейлей, а спустя полчаса еще и принять дозу легкой «дури», и жизнь сразу расцвечивалась множеством ярких красок, а все проблемы исчезали, улетучиваясь как дым. Но этот Пэрис знал о жизни намного больше того, чтобы вновь попытаться спрятаться от мира в сладких грезах. Впрочем, наблюдать за вечеринкой с ее, так сказать, изнаночной стороны, то есть трезвым, не отключая разум и не погружаясь в бешеный музыкальный ритм и дурманящую феерию света, запахов и этакой вседозволенности, оказалось не менее увлекательным занятием, чем во всем этом участвовать. А для этого Пэриса даже более. Как будто смотришь какое-нибудь роскошное шоу из-за кулис. Из динамиков, очень точно согласованных и сфокусированных в сторону зала, в обратную сторону льется не столько музыка, сколько какофония звуков. А суперзвезда, прыгая по сцене, тяжело дышит, жутко потеет и в моменты, когда отключается микрофон, глухо матерится себе под нос. Ну а в самый кульминационный момент, когда там, в зале, эта самая суперзвезда взлетает над толпой поклонников, здесь, перед тобой, топоча как стадо кабанов, проносятся несколько потных мужичков, повисших на веревке…

Около полуночи Пэрис передислоцировался поближе к бару. Ему уже стало скучновато. Он даже слегка недоумевал, как раньше мог находиться на подобных мероприятиях до самого утра. А потом еще жутко жалеть, что столь классное действо закончилось и с нетерпением ждать следующего. Причем дело было не столько в том, что все это действо не согласовывалось с некими жизненными принципами этого Пэриса, просто ему действительно стало скучно. Он сделал глоток коктейля из стакана, который сжимал в руке с самого начала вечера, и чье содержимое уменьшилось пока только наполовину, и тут из толпы выскочила какая-то девица с волосами, окрашенными под шкуру леопарда, и щедро украшенная пирсингом, и плюхнулась на барный табурет рядом с ним.

— Бобби, мне «Глаз урагана»! — выкрикнула она и, повернувшись к Пэрису, выдохнула: — Классно, да?

Пэрис улыбнулся и пожал плечами. Девица, прищурившись окинула его взглядом и удивленно выпалила:

— Эй, а я тебя видела! Ты же приехал вместе с апостолом.

— С апостолом? — удивленно переспросил Пэрис.

— Ну да. С Ники-хитрецом. Ведь так? — девица тут же придвинулась к нему и, навалившись на его локоть весьма неплохой грудью, которую, судя по ощущениям, она совершенно не желала ограничивать никакими лифчиками, спросила: — А ты давно практикуешь либертинаж?

— Что? — не поняв, переспросил Пэрис.

— Либертинаж.

— А что это такое?

— Да ладно тебе, — недоверчиво воскликнула она. Но затем все-таки пояснила: — Либертинаж — это абсолютная свобода. Жизнь за гранью добра и зла. Когда ты отбрасываешь все — и всяческие рамки, и правила, и в твоей жизни все посвящено только абсолютной свободе и получению самого полного, редкого и экзотического наслаждения. — Девица мечтательно закатила глаза, потом вновь взглянула на Пэриса. — Если ты этого не знаешь, то почему приехал вместе с апостолом?

— Просто мы с ним старые друзья и однокашники, — пояснил Пэрис.

— А-а, — разочарованно протянула девица, отодвигаясь от Пэриса и присасываясь к своему коктейлю.

— А кто такие апостолы? — спросил Пэрис, когда она вылакала стакан.

— Апостолы? Ну это те, кто организует Игру. Слушай… — девица окинула его заинтересованным взглядом и тут же вновь придвинулась вплотную. — Если ты на короткой ноге с Ники-хитрецом, то вполне можешь напроситься на Игру. А возьми меня с собой? Не пожалеешь, — и она шаловливо провела язычком по припухлым губкам. — Я так мечтаю попасть на Игру. А войти в число Игроков вообще мечта всей моей жизни! Возьми, ну пожалуйста…

— Ну, меня ведь еще самого не пригласили, — отшутился Пэрис, решив не расспрашивать про Игру. Девица, конечно, попалась словоохотливая, но у него уже было достаточно информации, чтобы поразмышлять. К тому же про Игру можно будет спросить и у Ники…

— Но, если пригласят, меня не забудешь, честно? — не отставала девица.

Пэрис кивнул.

— Класс! — просияла она. — Слушай, а давай после вечеринки поедем к тебе. То есть можно, конечно, и ко мне, но у меня такой бардак. Мы с Лимб и Дади перед вечеринкой немножко расслабились, а служанка придет только утром…

В этот момент музыка внезапно стихла, и над танцполом зазвучали фанфары.

— Bay, Сюрприз! — взвизгнула девица, и в ту же секунду ее будто ветром сдуло с табурета.

— Господа, — послышался из динамиков мягко-завораживающий голос Ники, — мы представляем вам наш Сюрприз!

И тут тяжелые занавеси, перекрывавшие пространство между двумя самыми большим стойками динамиков раздвинулись, и на танцпол медленно въехал подиум, на котором была распята обнаженная девочка. Нет, там не было креста. Только четыре стойки по бокам. И ее руки, и ноги не были пробиты гвоздями. Но она была распята. Потому что кожа ее рук, ног, плеч, а также губы, соски и ноздри были пронзены сотнями крючков с маленькими колечками, от которых к четырем столбам по бокам подиума тянулись тонкие, но явно прочные нити. Так что девочка могла стоять только в крайне неудобной позе — сильно согнувшись, как будто приглашая самцов пристроиться сзади и дать волю похоти.

Толпа взревела. Девицы принялись обливать себя коктейлями и срывать с себя одежду, а голос Ники продолжил:

— Ее зовут Лилит. Первая женщина! И как первая женщина она также невинна. И так же как Лилит, она жаждет принять в себя мужское семя. Но не для того, чтобы родить и зачать. А для того чтобы получить наслаждение. И она готова его получать и доставлять.

Толпа заревела сильнее. Кое-где возникли водовороты, вызванные тем, что распаленные всем предыдущим вечером, а также зрелищем и словами Ники, некоторые парочки уже начали удовлетворять себя самыми разными способами. Впрочем, почему парочки…

— Итак, сейчас я назову имя счастливчика. Того, кто первый войдет в розовые ворота Лилит. А может, он захочет сначала попробовать сладость ее рта? Или тугое очарование ее попки? Она вся в его власти!

Толпа уже стонала, все больше и больше погружаясь в оргию, в которой смывались даже уже установившиеся привязанности. Пэрис заметил свою соседку по бару. Ее пользовали сразу трое, и она, закрыв глаза и вцепившись в ноги того, что стоял перед ее лицом, неистово дергалась всем телом.

— Итак, его имя! Это… — Ники сделал паузу, во время которой толпа если не замерала, то явно уменьшила накал и амплитуды движений, а затем закончил: — Мой старый друг и одноклассник Пэрис Сочак!

Пэрис стоял у бара, не совсем понимая, что же ему делать, а затем двинулся вперед, через мешанину сплетенных тел.

Остановившись перед склоненной головой девочки, он присел и тихо спросил:

— Сколько тебе лет?

— Что? — явно удивленная подобным вопросом, переспросила девочка, а затем, облизнув губы (при этом язык задел один из крючков, которые были воткнуты в губу, и она как-то совсем по-детски сморщилась), тихо сказала: — Двенадцать.

— Как ты здесь оказалась?

— Я… абсолютно добровольно, сэр, — испуганно прошептала девочка.

— Я не об этом.

Девочка шмыгнула носом, испуганно зыркнула по сторонам и тихо ответила:

— Они обещали мне десять тысяч кредитов. Моя мать попала в аварию, и ей требуется операция. И они обещали мне деньги.

— Пэрис, ну что же ты? Мы ждем! — разнесся над танцполом голос Ники.

Пэрис выпрямился и, оглянувшись, решительным шагом направился прямо к бару, на этот раз не обращая никакого внимания на синхронно постанывающие парочки и группки. Подойдя к стойке, он перегнулся через нее и выудил из подставки длинный нож. Попробовав лезвие пальцем, он недовольно скривился. Нити, которые тянулись от крючков к столбам, явно были прочными, а нож был туповат. Впрочем, брат Игорь учил их, что главное оружие — это человек, ибо его разум способен обратить в достоинство недостатки любого оружия. Так что и этот нож вполне способен перерезать любые нити. Стоило лишь понять, как…

Вернувшись к подиуму, Пэрис опустился на колено и несколько раз провел лезвием ножа по мраморным плитам танцпола, а затем повернулся к девочке.

— Мне нужны эти деньги, сэр, — тихо, но твердо произнесла она.

— Ну, эту проблему мы решим. Я тебе обещаю, — сказал он и взмахнул ножом…

— Фи, да он моралист!

— Ханжа!

— Какую вечеринку испортил…

— Псих!

— Козел!

— Благопристойное животное!

Он шел к выходу с девочкой на руках, осыпаемый руганью и оскорблениями. Но, похоже, на его лице было написано нечто такое, отчего даже самые смелые не рискнули преградить ему дорогу.

Выйдя за ворота, на стоянку аэролов, Пэрис поставил девочку на ноги и, накинув ей на плечи свою куртку, огляделся в поисках кого-нибудь, к кому можно было обратиться. За прошедшие дни он так и не удосужился восстановить ни карточку, ни личный терминал голосвязи. Неожиданно у одного из аэролов, припаркованных через два ряда, призывно мигнули фары. Пэрис недоуменно покосился в ту сторону, а затем, взяв девочку за руку, направился к аэролу.

— Нужна помощь, сэр? — из приоткрытой двери на него смотрел накачанный крепыш.

— Да, эту девочку надо срочно доставить в больницу… — Он запнулся. — Только у меня сейчас нет денег.

— Не волнуйтесь, сэр. Я — сержант Игли. Комиссар попросил меня присмотреть за вами.

— Вот как? Отлично. Тогда едем. И… я бы хотел воспользоваться вашим терминалом.

— Никаких проблем, сэр.

По дороге он успел переговорить с комиссаром, и тот пообещал прислать в больницу детектива, чтобы снять показания с Пэриса и девочки, а затем, войдя в полицейскую базу данных и уточнив номер управляющего центральным офисом своего банка, набрал его номер.

— Слушаю, — раздраженно отозвался заспанный голос.

— С вами говорит Пэрис Сочак IV, — холодно начал Пэрис, — у меня пропала кредитная карта, а мне срочно необходимы десять тысяч кредитов. Могу я получить их немедленно?

— Вы с ума сошли, — возмущенно ответил динамик, — вы знаете сколько сейчас времени? Два часа ночи!

— Значит, вы рекомендуете мне утром сменить банк? — ледяным голосом высокомерно поинтересовался Пэрис.

Динамик мгновение помолчал, а затем ответил уже совершенно другим тоном:

— Э-э, нет, сэр. Ни в коем случае. Прошу меня извинить. Я немедленно вышлю персонал…

Ники позвонил ему вечером.

— Пэрис, я тебя не узнаю. Что ты устроил на вечеринке? Все просто возмущены!

Пэрис усмехнулся. Еще бы… Но что можно было объяснить Ники? Да и вообще, что можно объяснить животному? К тому же ответы на кое-какие свои вопросы он собирался получить именно с помощью Ники, поэтому еще рано было выкидывать Ники из своей жизни…

— Знаешь, мне почему-то показалось, что это будет самым неординарным и неожиданным поступком, — рассмеявшись, произнес он.

— Хм, пожалуй, — после некоторого раздумья отозвался Ники и явно повеселевшим голосом продолжил: — А что, это был хороший плевок в рожу всему этому пресыщенному быдлу. Такой облом! — захохотал он.

— Ники, мне тут рассказали об одной вещи. Она называется Игра. И сказали, что ты один из ее организаторов.

— Да? А кто тебе это сказал?

— Да какая-то девица с волосами, раскрашенными под шкуру леопарда. Я даже не спросил ее имени.

— Очень точное описание, — фыркнул Ники. — Так чего же ты хочешь?

— Посмотреть на то, что такое Игра.

— Посмотреть? — Ники покачал головой. — Это невозможно.

— Почему?

— На Игру допускаются только участники. Так что увидеть, что такое Игра, можно только если ты согласишься стать ее участником.

Пэрис задумался.

— Хорошо.

— Тогда отлично. Но учти, Игра — дело тонкое. Она… как бы это тебе сказать, за гранью. Поэтому сначала тебе придется принять меры предосторожности. Скажем, сообщить окружающим, что ты собираешься куда-то уехать. И очень достоверно сымитировать отъезд. Чтобы, в случае чего, ни на кого из участников не пало никаких подозрений.

— Ну, в моем случае ничего имитировать не придется. Я действительно собираюсь уезжать. Через несколько дней. И надолго. Даже не знаю точно, насколько. Дома все в курсе.

— Тогда все отлично, — возбужденно воскликнул Ники. — Я тебе позвоню.

Следующие несколько дней Пэрис занимался девочкой. Из больницы ее выписали через день. Вопреки его опасению, сотни крючков, которыми она была распята, не причинили ее здоровью особого вреда. Оказалось, любители садо-мазо часто используют такие же в своих игрищах, и без особых проблем для здоровья. Ее мать уже поместили в клинику, готовя к регенерации сустава. Она была танцовщицей и после произошедшей с ней трагедии потеряла работу. Так что за время ее болезни они скатились в абсолютную нищету, и Танта, так девочку звали по-настоящему, вынуждена была бросить школу, в которой училась на круглые «двенадцать», и пойти искать работу. Теперь Пэрису за оставшееся до отлета время надо было не только вновь устроить ее в школу, но и позаботиться о том, чтобы до выздоровления матери, они могли сносно существовать. Нет, он не собирался засыпать Танту и ее мать всеми земными благами. Большие возможности в начале жизненного пути всегда сильно ограничивают развитие. Но позаботиться о том, чтобы Танта и ее мать вновь не оказались в ситуации, приведшей девочку на тот подиум, он считал себя обязанным.

Наконец, когда все дела были уже закончены, и Пэрис посчитал себя полностью готовым к отлету, позвонил Ники.

— Сегодня, — улыбаясь сказал он. — И, я уверен, ты будешь просто поражен. В самое сердце.

— Вот как, — усмехнулся Пэрис. — Жду с нетерпением.

Вечером Ники заехал за ним. Пэрис, который за всей этой суматохой все-таки выбрал время слегка обновить гардероб, уже ждал его.

— Какой дресс-код?

— Это неважно, — загадочно усмехнулся Ники. — Можешь одеваться как тебе угодно.

— Ну… тогда что-нибудь «кэжуал»…

— Отлично!

На этот раз они летели куда дольше, чем на ту вечеринку. И сели где-то далеко в горах, на небольшой поляне, где уже стояло десятка полтора-два роскошных аэролов. Ники выбрался из салона и, повернувшись, указал Пэрису на видневшийся в полусотне шагов провал.

— Прошу.

Пэрис послушно двинулся в указанную сторону. Внутри провала оказался вход в пещеру. Сама пещера была обустроена — в нее был проведен свет, сделан настил, на котором были расставлены с десяток столиков, и устроена барная стойка. Кроме них, в этом экзотическом баре оказалось еще десятка три человек, к удивлению Пэриса, совершенно разных возрастов. От их с Ники ровесников, и даже более молодых, до весьма и весьма в возрасте. Причем среди Игроков оказались и люди весьма известные. Пэрис узнал одного популярного певца, известную телеведущую и светскую львицу, а также пару политиков, известных своим эпатажным поведением, и одного банкира, наоборот, считавшегося крайне консервативным и добропорядочным.

— Это все Игроки? — осведомился Пэрис.

— Ну… почти.

— А когда начнется Игра?

— О-о-о, она уже идет. И давно, — Ники загадочно усмехнулся. — Но самая кульминация сегодня произойдет там, — и он указал на пролом рядом со стойкой, ведущий куда-то вглубь.

— И как скоро?

— Как обычно — в полночь.

— А что делать до этого?

— Развлекайся, — рассмеялся Ники, — ведь предвкушение — не меньшее удовольствие, чем само событие. Поверь мне, я сейчас испытываю непередаваемое наслаждение…

За несколько минут до полуночи Ники подошел к Пэрису и позвал его за собой. Они прошли через пролом и оказались в следующей пещере. Она была даже немного больше той, в которой располагался бар.

— Нам сюда, — сказал Ники, указывая Пэрису на дальнюю стену пещеры, а затем сделал шаг в сторону, пропуская его вперед. Пэрис подошел к стене и остановился, осматриваясь. В стену и пол было вделано несколько колец.

— Раздевайся, — раздалось сзади. И одновременно Пэрис почувствовал, как в его затылок уперлось дуло разрядника.

Пэрис медленно повернулся. Ники, улыбаясь, смотрел на него.

— Неужели ты думаешь, Пэрис, что обманул меня тогда, сказав, что уволок девчонку с вечеринки только потому, что тебе это показалось неординарным и неожиданным ходом? Я — апостол. И у меня есть такие возможности, которые тебе и не снились. Мои люди все это время следили за тобой. И мне прекрасно известно, что ты носился с этой девчонкой и ее матерью, как курица с яйцом! — Он картинно-сожалеющее покачал головой, что, впрочем, не заставило ни на йоту отклониться его руку, державшую разрядник. — Ты стал обычной добропорядочной грязью, Пэрис. Впрочем, — он негромко рассмеялся, — ты никогда и не принадлежал к настоящей элите. Для этого ты всегда был слишком туп и незамысловат. Раздевайся!

— Ники, — прошептал Пэрис, — ты что?

— Ничего особенного, — снова рассмеялся тот. — Я просто выполняю свое обещание. Знаешь, я забыл тебе сказать, что в Игре, кроме Игроков, есть и Игрушка. Каковая из-за того, что мы, Игроки, столь привержены самым сильным страстям и наслаждениям, а в получении их как раз и состоит суть Игры, в конце Игры часто ломается. Раздевайся, я сказал!

— Но это же убийство! — после короткого молчания вновь произнес Пэрис.

— Да, да! — воодушевленно откликнулся Ники. — В этом и состоит основное наслаждение! В преступлении, которое остается безнаказанным. Игроки — люди достаточно обеспеченные, чтобы не идти на преступление всего лишь ради выгоды. Нас интересует преступление ради самого преступления. Убийство — ради самого убийства. И именно в этом и есть наивысшее наслаждение, доступное наиболее развитому и извращенному либертажианцу. И… хватит болтать! Раздевайся!!!

Пэрис медленно поднял руки и расстегнул верхнюю пуговицу куртки.

— Знаешь, Ники, — начал он, — а я ведь сильно изменился. — Он стащил куртку с плеч. — Если честно, я уже давно вычислил, что такое твоя Игра.

Он расстегнул брюки и снял их. Пещера понемногу заполнялась народом, но люди пока (люди ли?) толпились в дальнем ее конце, чтобы не мешать апостолу, готовившему для них наиболее сладостное и ожидаемое.

— С помощью Танты… которую ты называл Лилит, — пояснил Пэрис. — Она ведь тоже была Игрушкой. Не так ли? И трагедия с ее матерью вовсе не случайна. Этот мир настолько изуродован Лукавым, что можно было бы найти юную девочку, согласную за деньги удовлетворить любые самые извращенные ваши желания… — Он стянул через голову тенниску, бросил ее на кучу своих вещей и продолжал: — Но вам ведь нужна была именно такая — чистая не только телом, но и душой. Чтобы, насилуя ее, вы насиловали не только тело, но и ее самое. Я ведь прав?

Ники злобно смотрел на него.

— И что? — процедил он, когда Пэрис замолчал.

— Да ничего, — усмехнулся Пэрис. — Я не буду тебе ничего подсказывать. Думай сам. Ведь ты же такой хитрый. Ты же — апостол! — последнее слово Пэрис произнес будто сплюнул. Как же любит Лукавый извращать смыслы и значения…

Лицо Ники злобно скривилось, и он махнул рукой, подзывая помощников. Обнаженного Пэриса быстро привязали к кольцам, а затем один из помощников принялся малевать на его теле круги, будто на мишени. Но, как выяснилось, на этой Игре Игрушка оказалась не одна. Со стороны прохода послышался отчаянный женский визг, и спустя мгновение двое дюжих качков швырнули на пол пещеры рядом со стеной ту самую девицу, которая и рассказала Пэрису об Игре.

— Раздевайся! — грубо приказал Ники.

— Нет… нет… ну пожалуйста, — испуганно забормотала та.

Ники злобно ударил ее ногой. Девица вновь завизжала, но это ей не слишком помогло. Помощники Ники, похоже, обладали немалым опытом, потому что в их руках девица лишилась одежды буквально в течение пары минут. Когда ее, подвывающую, привязали к кольцам рядом и тот же «художник», что рисовал мишень на теле Пэриса, приступил к работе над ее нагим телом, Пэрис повернул голову и тихо спросил:

— Ну что, ты довольна?

Девица на мгновение замолчала и непонимающе уставилась на него.

— Ты же участвуешь в Игре, как и мечтала, — пояснил он.

— Игроком, дурак, а не Игрушкой! — истерически взвизгнула она и вновь завыла. А со стороны толпы послышался голос Ники:

— Итак, господа Игроки, по-моему, вы в нетерпении. Вас мучает любопытство. Вам интересно, во что же мы с вами будем играть сегодня. Что ж, я готов удовлетворить ваше любопытство. Сегодня мы играем… — он сделал картинную паузу и громко закончил: — В дартс!

И толпа восторженно заорала, заревела, заулюлюкала. Пэрис усмехнулся.

— Правила очень просты, — продолжал Ники. — На мишени, — он повернулся к Пэрису и ухмыльнулся ему в лицо, — как это и положено при игре в дартс, нарисованы очковые зоны. И ваша задача попасть стрелкой в точку с наибольшим количеством очков. Но в отличие от обычного дартса, это не только середина, которая в нашем случае располагается прямо на сердце, но и специальные высокоочковые зоны, как-то — гениталии, соски, глаза… — Он отставил руку в сторону, и один из помощников тут же вложил в нее несколько стрелок. Обычных стрелок для игры в дартс. Остальные между тем начали раздавать стрелки в толпе, которая в предвкушении подалась вперед. А Ники сделал пару шагов и, осклабясь, сказал Пэрису:

— Я же обещал тебе, что ты будешь поражен в самое сердце.

— Ничего, — с легкой усмешкой ответил Пэрис, — мне не впервой. Ведь ты же уже играл со мной. Год назад. В моем пентхаусе.

Ники отшатнулся.

— Ты догадался, — зло прошипел он, и в его взгляде мелькнула растерянность. Он все время мучился вопросом, почему Пэрис так спокоен. Почему не визжит, вымаливая пощаду, или не пытается вырваться и бежать. И его постепенно охватило тревожное предчувствие. Похоже, что в Игре с хорошо знакомым и изученным до самый корней волос пентюхом-Пэрисом он где-то совершил ошибку. Чего-то не учел. Но… он не мог остановиться. Ибо зашел уже столь далеко, что пути назад не было.

— Это было нетрудно, — спокойно ответил Пэрис, — после того, что я узнал об Игре.

— Ну что ж, — Ники зло ощерился и поднял вверх руку со стрелкой, — можешь торжествовать по поводу того, что ты уйдешь в небытие, в глину и грязь, зная нечто такое, о чем другие даже не догадываются.

И он метнул стрелку.

8

Они подошли к воротам монастыря все вместе. Но на этот раз это не было похоже на случайность. Ибо все они встретились еще на посадочном поле. Порт на Игил Лайме был только один, поэтому Ирайр, прилетевший первым, не стал слишком удаляться от посадочного поля, а расположился рядышком, у покосившегося ограждения, чтобы дождаться остальных. Конечно, рассуждая здраво, можно было предположить, что кто-то не прилетит, а кто-то уже в монастыре. Но Ирайру не требовалось никаких рассуждений. Он просто знал, что он — первый, а все остальные уже на подходе. Вскоре появились и остальные. Лигда прилетела в сопровождении высокого красивого молодого мужчины, а Волк — грузного и пожилого.

Они обнялись, потом Лигда повернулась к своему мужчине (а в том, что это был именно ее мужчина, ни у кого не возникло никаких сомнений) и сказала:

— Ну вот и все Грайрг. Здесь мы распрощаемся.

— А можно я… — но она не дала ему договорить, мягко закрыв рукой его рот, а затем заменив руку своими губами.

— Все, Грайрг, иди, — повторила она, отрываясь от него. — Ты и так пропустил показ в «Бич палас» и биеннале на Кардонате. Ты проводил меня до конца, до того самого момента, пока это было возможно. Дальше я пойду сама. Вот с ними. Потому что они, так же как и я, прекрасно знают, куда и зачем идут. А ты — нет.

Он посмотрел на нее глазами побитой собаки. Но Лигда только еще раз поцеловала его и легонько оттолкнула.

— Иди. Я найду тебя, обещаю.

Он повернулся и покорно пошел, опустив плечи потерянно, как ребенок, которому велели немедленно отправляться в свою комнату и ложиться спать. И все проводили его жалостливым взглядом. Но каждый понимал, что иначе нельзя. Он был еще не готов идти с Лигдой, не выдержал бы того, что им предстояло. Ведь он еще не провел года в монастыре, да и неизвестно, захотел бы отдать год своей налаженной устроенной жизни, чтобы стать на шаг ближе к Лигде. До сих пор он не только так и не понял, почему она отказалась от всего, что он бросил к ее ногам, но и даже не попытался сделать это.

— Ну вот что, парень, — раздался в тишине голос грузного человека, прилетевшего вместе с Волком, — пожалуй, я тоже пойду. Мне ведь еще добираться до Теребины… И вот о чем я тебя попрошу, — продолжал он. — Из-за того, что я не довез тебя до Теребины, у меня, конечно, будут неприятности. Но я с этим справлюсь. А вот ты пообещай мне, что не появишься на Теберине. А то окажется, что я зря влезал во все эти дела.

— Не могу вам этого обещать, сэр, — отозвался Волк. — Я сотворил много зла на Теребине, так что рано или поздно мне все равно придется там появиться, чтобы навести порядок во всех своих делах.

Собеседник недовольно поморщился.

— Ну хотя бы лет пять-шесть ты мне можешь обещать?

— Хорошо, — склонил голову Волк, — пять-шесть могу.

— Ну и ладно… — Пожав Волку руку, человек направился в сторону посадочного терминала. А Волк развернулся к своим товарищам и… улыбнулся. От удивления они онемели — никто раньше не видел, чтобы он улыбался так, во весь рот.

— Ну что уставились? — Волк явно наслаждался произведенным эффектом. — Как же я рад вас всех видеть…

И все четверо обнялись. Они действительно страшно соскучились друг по другу. Ну недаром же Господь привел их одновременно к воротам монастыря…

— Как провели время? — светским тоном поинтересовалась Лигда, когда они оторвались друг от друга, и выразительно посмотрела на залепленную нашлепкой щеку Ирайра и лицо Пэриса, покрытое какими-то странными шрамами, похожими на следы от уколов толстой иглой.

— Бурно, — усмехнулся Ирайр.

— Да уж, — с такой же усмешкой поддакнул Пэрис.

Когда в его тело вонзился первый дартс, он опустил глаза и посмотрел на него. Стрелка торчала чуть выше левого соска. Похоже, Ники метил в сердце, но чуть промахнулся. Было больно. Но у тех, кто прошел монастырь, свои отношения с болью. Они сами управляют ею. И не позволяют ей управлять собой.

— Знаешь, в чем твоя основная ошибка, Ники? — начал он, поднимая глаза, и тут в тело вонзилась следующая стрела. — Ты слишком одержим гордыней…

И еще один дартс вонзился рядом с первым.

— Ты считаешь себя богом, поскольку твердо уверен, что бога нет и богом может стать любой, повелевающий судьбами людей.

Следующий попал ему в щеку. Затем в подбородок и вонзился в кость.

— А Он есть. И в нашем мире, пусть даже и извращенном Врагом, по-прежнему есть люди, которые верны Ему.

Еще один пробил веко и, каким-то чудом не войдя в глаз, повис на тонкой кожице.

— Ты не видишь их в упор, потому что все, даже те, кто сейчас за твоей спиной пускает слюни в предвкушении своей очереди поучаствовать в Игре, для тебя всего лишь пешки, которые ты передвигаешь, как тебе заблагорассудится.

Еще один вонзился в мошонку. И сразу несколько снова в лицо. Рядом взвизгнула девица. Похоже, толпе надоело ждать, и она поторопилась вступить в Игру.

— Но у тех, у кого остался Господь в душе, осталась и воля. И именно они и остановят тебя…

— Да когда же ты заткнешься?! — взбешенно заорал Ники. Но его вопль тут же перекрыл голос, усиленный мегафоном.

— Полиция! Всем оставаться на своих местах!

Толпа изумленно выдохнула и в страхе развернулась. У дальней стены, по обеим сторонам пролома, выстроился одетый в экзоскелетные бронекостюмы полицейский спецназ с парализаторами в руках. А прямо в проломе стоял комиссар Сардоней и смотрел на Пэриса.

— Больно? — спросил он в наступившей ошеломленной тишине.

Пэрис усмехнулся.

— Ш-шерпимо.

Комиссар покачал головой.

— Я же тебе сказал, что присмотрю за тобой.

Пэрис зубом надавил на острие дартса, который пробил верхнюю губу, и когда тот упал на пол пещеры, перестав мешать ему шевелить губами, произнес:

— Я и не сомневался…

До монастыря они добрались около пяти пополудни. На этот раз Ирайр даже не стал предлагать купить в магазинчике у начала тропы горное снаряжение. После всего, чему они научились в монастыре, несколько десятков метров скальной стенки казались пустяком. Они спустились прямо так, и когда подошли к воротам, никто не чувствовал не то что усталости, но даже и легкого напряжения в мышцах.

Ворота распахнулись, и в проеме возник брат Игорь. Он улыбнулся и поклонился им глубоким поклонам.

— Здравствуйте, братья и сестра мои, — громко и звучно произнес он и сделал шаг в сторону, открывая им проход.

Отец Дитер ждал их на том же месте, что и год и месяц назад.

— Дети мои, я рад видеть вас, — осенив их крестным знамением, заговорил он. — Год и месяц назад вы пришли к воротам этого монастыря. Все вместе и каждый в отдельности. Год вы прожили в монастыре, многое осознали и почувствовали. Но Господь дал человеку свободу воли, поэтому месяц назад вы покинули монастырь, дабы сделать свой выбор. Даже после года в монастыре вы уже научились жить верно и вполне способны вернуться в свой мир и снова стать его частью, но верной частью. Частью, которая, выполняя волю Творца, удерживала бы этот мир, привносила в него веру и правду. Вы могли бы вести спокойную, вполне обеспеченную жизнь, более полную, чем обычные простые люди, но все же не слишком обременительную. Во всяком случае, по сравнению с той, которая ожидает вас, если вы ступите на Путь Воина. И если бы вы предпочли ее, никто никогда бы не попрекнул вас, — он сделал паузу и окинул их внимательным взглядом. Все четверо молчали, внимая своему Учителю. И преподобный продолжил: — Каждый из вас за этот месяц прошел чрез Испытание. Для кого-то это было искушение, для кого-то схватка, но у каждого благодаря этому испытанию появилась причина оправдать опоздание или вообще невозможность вернуться на Игил Лайм. Но вы здесь. Все. И это означает, что истинно Господь привел вас сюда, к воротам монастыря тогда, год назад. Поэтому я теперь спрашиваю вас, готовы ли вы ступить на Путь Воина и хотите ли вы на него ступить?

И все четверо твердо и спокойно ответили:

— Да.

— В таком случае, — торжественно продолжил отец Дитер, — я готов искренне и честно поручиться за вас перед вашим Учителем.

Они удивленно переглянулись. Учителем?! Но ведь у них уже есть Учитель. И другого им не надо. Преподобный с ласковой улыбкой наблюдал за их растерянностью.

— Нет, дети мои, — наконец сказал он, — мой урок — этот монастырь. А он предназначен только для тех, кто лишь ступает на Путь. Вы же продолжите обучение в другом монастыре, который находится на Земле. И там у вас будет другой учитель. Готовы ли вы к тому, чтобы отправиться в путь?

Они снова переглянулись. Это было несколько не то, на что они рассчитывали, возвращаясь в монастырь, но не сам ли отец Дитер говорил им, что главным, что отличает Воина от любого другого, является способность стойко и спокойно встречать все те неожиданности, коими испытывает его этот мир.

— Да.

— Тогда… — отец Дитер вскинул руку из которой снова вырвался яркий луч, — в путь, дети мои, и помните: где бы вы ни были — я всегда рядом с вами…

Часть третья

1

Земля оказалась очень похожа на Игил Лайм. Да и вообще на любой из миров, на котором жили люди. Только, возможно, несколько… спокойнее, что ли? Так, как бывает спокойна мать, когда ее дети не просто живы и здоровы, но и все здесь, при ней, как бы далеко время от времени ни закидывала их жизнь. И каждый нашел себя, и занят не только выгодным и уважаемым, но и нужным и полезным делом… И вообще Земля им нравилась. Впрочем, у них оставалось не слишком много времени на то, чтобы вглядываться в ее красоту. Вечером того же дня, когда они прибыли на Землю, у них началось то, что обычные люди посчитали бы адом…

Их встретил высокий, могучий мужчина.

— Меня зовут Витязь Марат, — низко поклонившись, представился он. — Я буду вашим наставником в этом монастыре. Идемте, я отведу вас в ваши кельи.

В отличие от монастыря на Игил Лайме, этот монастырь оказался полон людей. Если бы не прошедший год на Игил Лайме, прибывшие чувствовали бы себя среди них неуютно, потому что, несмотря на то что большинство встретившихся им людей составляли молодые парни и девушки (хотя были люди всех возрастов), всех их отличал какой-то необычно сосредоточенный вид. Все они не просто куда-то шли, смеясь, болтая, переговариваясь и перешучиваясь друг с другом, как их сверстники в перерывах между лекциями в каком-нибудь университете, а… даже на ходу выполняли какую-то чрезвычайно сложную внутреннюю работу, требовавшую исключительной сосредоточенности. Но при этом прекрасно контролировали все вокруг. Когда Лигда, засмотревшись на купола огромного собора, возвышавшегося прямо в центре этого огромного монастыря, оступилась, проходивший мимо как раз в этот момент парень, мгновенно выбросил руку и поймал ее под локоть.

— Спасибо, — смущенно пробормотала Лигда. Парень на мгновение вынырнул откуда-то изнутри, улыбнулся и тут же опять ушел в себя.

Они дошли до большого здания, к которому примыкал огромный открытый спортивный городок с массой тренажеров, большую часть из которых они никогда раньше не встречали, бассейном и площадками для командных игр, и поднялись на второй этаж.

— Вот ваши кельи, — сказал Витязь Марат, — в шкафу висит форма. Можете переодеться и разложить вещи.

— Вещи? — они удивленно переглянулись. Витязь улыбнулся и понимающе кивнул.

— Вы ничего не взяли с собой. Думали, что и здесь вам придется, как и на Игил Лайме… огнем отгораживаться от прошлой жизни. Нет, здесь у нас не так. Там ваши вещи были соблазном, веревкой, за которую Лукавый мог бы легко выдернуть вас в прошлую жизнь. Сюда же вы пришли, точно зная, зачем вы здесь и что вам предстоит. Так что если вам что-то нужно, отправляйтесь на склад, он в подвале Главного корпуса, у которого я вас и встретил, и возьмите там то, что посчитаете нужным.

— Скажите, Учитель, — начал Пэрис, — а…

— Пока еще нет, — прервал его Витязь Марат. Пэрис недоуменно замолчал, и Витязь пояснил:

— Учитель — слишком высокое звание. И я пока еще не заслужил право на то, чтобы вы именовали меня так. Так что обращайся ко мне просто Витязь или по имени.

Пэрис понимающе кивнул.

— Понятно. Витязь, я хотел спросить, на что мы имеем право в этом монастыре?

— На все, — спокойно ответил Марат, — кроме того, что я запрещу.

Они переглянулись. Да уж, насколько далеко они ушли от «вам будет запрещено все, что не будет прямо разрешено мной или другим вашим наставником». А впрочем, все понятно. Если ты до сих пор не научился отличать верное от неверного или хотя бы спрашивать, если это различие для тебя почему-то не очевидно, то о каком Пути Воина может идти речь?

— А где мы можем узнать расписание занятий? — спросила Лигда.

— У меня. Я буду учить вас так, как посчитаю нужным, и никакого особенного расписания занятий не будет. Вы будете заниматься всегда и везде. Со мной и другими наставниками либо одни. Здесь, в кельях, по дороге в классы и спортгородки или в Храме. Утром, днем, вечером, ночью. За завтраком, обедом и ужином. Ибо таковой теперь будет вся ваша жизнь.

Так оно и оказалось…

Однажды вечером, когда они сидели внизу, в мастерской, занимаясь ремонтом изрядно потрепанных нагрузочных костюмов, Ирайр, как раз закончивший разбираться с воротниковой застежкой, поднял голову и, поймав взгляд наставника, который находился здесь же, внезапно спросил:

— Витязь, а как все происходит?

— Вы хотите знать, как устроен наш мир? — задумчиво переспросил Витязь. — Вряд ли я смогу точно и до конца ответить на ваш вопрос.

— Да нет, — слегка смутился Ирайр, — я не совсем точно сформулировал. Просто мне интересно, как становятся Воинами, Витязями, Светлыми князьями? Кто… их назначает? И по каким критериям?

Марат усмехнулся.

— Я знаю. И единственное, почему я ответил так, это чтобы ты еще раз оценил важность точной формулировки. Что же касается того, кто и как делает человека Воином, Витязем и далее, то… тебе надо понять вот что. Все мы, те, кто избрал Путь Воина, — суть воинство Господне. И наша задача состоит в том, чтобы держать этот мир. Защищать его. Продлять его существование. Править им. Ибо та часть мира, которая относится к жизни людей, а она, как ты уже понимаешь, лишь часть того мира, который вверен нам в ответственность, — больна и извращена. А исправлять не правя — невозможно. И именно этим вызвано то, что Государь довел до сведения всех правителей в пока еще очень небольшой, известной нам части вселенной. А именно: что воля Государя, озвученная любым из его поданных, должна быть немедленно исполнена. Даже если она противоречит всем привычкам, традициям и законам. И добился того, чтобы у власть имущих извращенного мира крайне редко возникала мысль воспротивиться ей.

— Всех его подданных? — переспросила Лигда.

— Да, — кивнул Витязь, — всех. И то, что до сего момента его волю являли лишь Светлые князья, а не Витязи или даже Воины, это наше решение, не имеющее никакого отношения к извращенному миру и его правилам и правителям.

Так вот оно что! Значит, и они сами принадлежат к тем, кто уже имеет право повелевать королями, премьерами и президентами…

— Любой из Воинов, — между тем продолжал Витязь Марат, — то есть тех, кто сумел проникнуть в самую суть устройства этого мира, привести душу хотя бы к основам божественной гармонии и этим получить возможность прикоснуться к силе Творца его, уже знает и умеет много больше того, что знает и умеет самый талантливый из тех, кого мы называем обычными людьми. Нет, и у них случаются озарения. Мгновения, когда люди понимают, осознают нечто исключительное, либо совершают то, что потом называют чудом. И не так уж редко. Но это именно озарения, вспышки, мы же способны постоянно пребывать в том состоянии, каковое у обычных людей бывает лишь во время озарения. Но и это состояние далеко не одинаково. И зависит от того, насколько развиты наша душа и наше тело. И сколь далеко каждый из нас прошел по дороге, делающей нас Его образом и подобием. Так вот, ученики, именно это и делает нас Воинами, а затем Витязями и Светлыми князьями. И нет никакой иной градации. И никого, кто бы присваивал эти звания. Ибо как только ты поднимешься по горней тропе к тому уровню, который сделает тебя Витязем, это сразу станет очевидным для тех, кто идет той же тропой. Это может произойти чуть раньше или позже, ибо, возможно, к тому моменту, когда ты уже достигнешь этой ступени, Господь не пошлет тебе никакого испытания, чтобы это мгновенно стало понятно всем. Но это все равно произойдет.

— То есть… — задумчиво спросил Волк, — Воинами, Витязями и Светлыми князьями просто становятся?

— А разве не так же становятся всеми, кто является сколь-нибудь значимым даже там, в извращенном мире? Разве можно назначить художником или поэтом, вождем или учителем, спасителем или матерью? А скольким из назначенных очень далеко до того, чтобы стать теми, на должности каковых они вроде бы, назначены, пусть даже самыми важными органами, возглавляемыми самыми важными людьми.

После этого разговора все они долго не могли заснуть и почти полночи ворочались в своих кельях, напряженно размышляя обо всем услышанном.

А на следующий день погиб Ирайр…

Это произошло на большой полосе препятствий. Они впервые вышли на всю длину полосы. Она заканчивалась участком, при взгляде на который Лигду всегда охватывал страх. Ибо он представлял собой свободно провисающую проволоку, над которой, едва не цепляя ее, нависали большие, метра полтора в обхвате, цилиндры, свисающие на длинных, метров пять, рычагах с оси, протянутой над проволокой. Цилиндры примыкали друг к другу практически вплотную, так что когда они просто висели на рычагах, казалось, что над проволокой протянулась толстая блестящая труба. А снизу над проволокой на земле лежала решетка, густо утыканная сотнями шипов, размером сантиметров пятнадцать каждый. Так что падение с проволоки грозило почти неминуемой смертью.

Ирайр шел первым. Он быстро преодолел все предыдущие препятствия и ступил на проволоку, над которой со свистом летали цилиндры. Единственным выходом казалось подгадать момент и просто пробежать по проволоке. И Ирайр бросился вперед именно тогда, когда у него был на это шанс, но… цилиндры внезапно изменили амплитуду и скорость качания, резко ускорившись. Лигда в ужасе оглянулась, рядом с пультом, положив руки на панель управления, стоял наставник… Она несколько мгновений неверяще смотрела на эту невозможную картину, а затем послышался крик. Лигда с содроганием бросила взгляд на полосу. О боже! Ирайр, едва преодолев треть проволоки, полетел вниз, прямо на шипы.

Лигда закричала от ужаса и бросилась бежать к месту падения Ирайра. Он лежал распятый на шипах, на самом краю решетки. Она упала на колени и протянула к нему руки. Ирайр был мертв, один из десятков шипов, пронзивших его тело, пробил ему затылок и теперь торчал из левой глазницы.

— Не-е-ет! — закричала Лигда и, схватив его за плечи, одним рывком вырвала его тело из железных объятий шипов, а затем прижала его голову к свой груди.

— Ирайр, брат… — зашептала она. — Нет, ты не умрешь! — И начала стремительно погружаться в молитву. Сейчас ничто не имело значения — ни предательство наставника, ни ярко обозначенная этим невозможность дальше идти по оказавшемуся ложным пути, ни она сама. Только Ирайр и… внезапно с жуткой, до ломоты в зубах и костях осознанная ею необходимость не опускать его туда, во тьму, в смерть. Лигда закрыла глаза и…

— Кха… кххх… кха… вот демоны Игура, — прозвучало у ее груди. И Лигда изумленно вынырнула из молитвы.

— Не останавливайся! — послышался над ухом властный голос наставника. — Продолжай! А вы двое — помогите ей, ну же!

И Лигда вновь поспешно ушла туда, откуда была способна дотянуться до того, что вытаскивало Ирайра из тьмы. Возвращало его обратно, к ним…

Когда она наконец открыла глаза, Ирайр осторожно отстранился и провел рукой по своему лицу.

— Лигда, что ты сделала с моим шрамом? — удивленно воскликнул он.

Лигда, у которой, похоже, не осталось сил, чтобы даже пошевелить пальцами, скосила глаза. Щека Ирайра стала совершенно гладкой, исчез уродливый шрам, оставшийся от пробившего щеку разряда. В этот момент Лигде на лоб легла чья-то рука, и спустя несколько мгновений она почувствовала, как чудовищная опустошенность и обессиленность начинают потихоньку проходить.

— Молодец, девочка, — раздался над ухом голос наставника.

Лигда подняла голову и с вызовом уставилась в эти предательские глаза.

— Зачем вы это сделали? Я же видела, вы нарочно сбили его вниз!

Наставник усмехнулся.

— Но разве не главным, что отличает Воина от любого другого, является способность стойко и спокойно встречать все те неожиданности, коими испытывает его этот мир.

— Но этот участок так пройти невозможно!

— Вот как? — мягко спросил наставник, а затем протянул руку и, ухватив ее за плечо, увлек за собой к пульту.

— Сбей меня, — сказал он, положив ее руки на панель.

Лигда замерла — такого поворота она не ожидала. Но наставник уже развернулся и бегом направился к началу полосы…

Достигнув начала проволоки, он на мгновение задержался, а затем… просто пошел по ней, словно не было никаких цилиндров со свистом проносящихся мимо него. Он дошел почти до середины проволоки, прежде чем Лигда, с каким-то даже скрипом внутри, заставила себя резко изменить апмлитуду и скорость движения цилиндров. Наставник остановился и, когда прямо на него понеслось сразу шесть выстроившихся в ряд цилиндров… высоко подпрыгнул, взмыв над цилиндрами и проскользнув между рычагами. Опустившись на проволоку за унесшимися в другую сторону цилиндрами, он развернулся и пошел назад, а затем, вновь проделав кульбит над цилиндрами, опять развернулся и так же, не торопясь, двинулся к концу.

Когда он, спрыгнув с проволоки, неторопливо подошел к Лигде и стоявшим рядом с ней Пэрисом, Волком и Ирайром, Лигда опустилась на колени и, склонив голову, тихо произнесла:

— Простите меня, наставник. Я была не права.

— Не во всем, — качнул головой Витязь. — Я действительно нарочно сбил Ирайра вниз. И, могу сказать вам откровенно, что если бы Ирайру удалось пройти этот участок, то я бы попытался сбросить вниз следующего. И пытался бы до тех пор, пока мне не удалось бы проделать это с кем-нибудь из вас. И… я спрашиваю вас, зачем мне это было необходимо?

Все четверо переглянулись. Потом Лигда, поскольку именно на ней лежала большая часть вины, которую они все только что осознали, тихо ответила:

— Чтобы заставить нас заглянуть в глаза смерти и… заставить ее испугаться нас.

Наставник поочередно заглянул в глаза каждому из них, а затем молча кивнул, как бы подтверждая, что они на правильном пути, и сказал:

— Ты станешь очень сильной целительницей, Лигда. В принципе, это не такая уж большая редкость среди выходцев из вашего мира, поскольку вы намного сильнее привязаны к жизни, чем те, кто живет на мирах Пути, но сейчас… — он сделал паузу, — я налагаю на вас епитимью. Эту неделю вы будете проводить ночь в Храме. В молитве. Всем понятно за что?

— За недоверие наставнику, — отозвался Волк.

— Но ведь это только я… — возразила Лигда, но ее прервал Пэрис.

— Неужели ты думаешь, что мы подумали что-то отличное от того, что ты сказала. А если все мы думали одинаково, так ли уж важно, что кто-то успел, а кто-то не успел озвучить свои мысли. Ведь Он все равно знает все.

— И разве мы, — улыбнувшись, добавил уже окончательно оправившийся Ирайр, — разве мы не одно целое?

Марат удовлетворенно кивнул, а затем шагнул вперед и положил руки на панель управления.

— Ирайр — вперед, на исходную, к началу полосы. За ним — Лигда…

Через две недели, когда они снова сидели в мастерской, Лигда, закончив зашивать комбинезон и откусив нитку, задумчиво спросила наставника:

— Учитель, а знаете, над чем я уже давно размышляю? Одним из самых важных умений, которое вы неуклонно воспитываете в нас, является умение контролировать свои эмоции. Но ведь я совершенно точно смогла тогда вытащить Ирайра только потому, что в тот момент полностью отдалась одной бушевавшей во мне эмоции. Я всеми своими силами не захотела позволить ему умирать. Я помню, как меня просто затопило это чувство нежелания, невозможности его потерять.

Витязь ответил не сразу.

— Спасибо, Лигда, — мягко произнес он, и до всех внезапно дошло, что она впервые, после той его отповеди, назвала его Учителем, но это не вызвало у них удивления, как будто каждый в душе уже давно называл его именно так. Впрочем, так оно и было…

— А что касается эмоций, то контроль над ними — одно из ключевых умений. И практически все школы Пути, начиная с самых древних, утверждают это. Но ведь ни я, ни кто-либо другой никогда не призывали вас полностью отринуть их, избавиться от них. Потому что чувства — это мощнейший ресурс, позволяющий многократно усилить ваши умения и способности. И ты права, без той волны чувств — любви, горечи от потери, упрямого нежелания мириться с нею, ты никогда не смогла бы прорвать стену своего неверия в то, что ты способна на это, — он замолчал, давая им время хоть немного осмыслить услышанное, а затем продолжил: — Но… если эмоции, страсти овладевают человеком, подчиняют его себе — это верный путь сделать из него животное. Именно эмоциями Враг извратил мир. И продолжает это делать. Посмотрите как просто — вот реклама, которой буквально забит ваш мир, что она говорит человеку? Съешь это — и испытаешь непередаваемое наслаждение. Брызни на себя вот этим лосьоном — и тебя буквально захлестнет океан страсти. Воспользуйся ватным тампоном «Ампакс» — и сможешь погрузиться в мир радости и счастья. То есть приобрети вещь и отдайся на волю эмоции, которая и есть счастье. — Витязь усмехнулся. — Животное в человеке так легко поймать на крючок. И хотя многих, в глубине естества которых еще сохранился свет Творца, хотя они, возможно, даже и не думают об этом, подобная реклама инстинктивно раздражает, но даже они в основном настроены против приобрети, а не против отдайся. А ведь реклама — это просто один из наиболее ярких примеров. Ибо стремлением раствориться в некой сильной и всепоглощающей эмоции, буквально пропитан весь тот мир… Так то, что дано было человеку Господом, чтобы возвыситься, стало средством его падения. Но вы же знаете, это обычный прием Лукавого — взять дар и, извратив его, сотворить из него вериги, путы, узды. И разве не так поступают те, кто следует путем Врага, пусть чаще всего даже и не догадываясь об этом, а просто считая только себя главной ценностью и единственным средоточием всего, что имеет смысл в этой жизни.

— Значит… чувство достойно и допустимо, если оно контролируется душой и разумом, и именно им принадлежит последнее слово? — задумчиво спросил Ирайр.

— Да, — кивнул наставник и улыбнулся. — Но до того, чтобы это стало так всегда и везде, нам еще очень и очень далеко. Даже я, Витязь, не могу поручиться, что всегда и при любых обстоятельствах контролирую свои чувства. С моей профессией это вообще довольно тяжело.

— А… какая у вас профессия? — удивилась Лигда. В их представлении не было человека более соответствующего Пути Воина, чем их Учитель. Витязь усмехнулся.

— Я — художник. И вашим наставником стал потому, что меня призвал Светлый князь Дитер и обрек этим долгом… Мне довольно часто приходится… отпускать свои чувства. Ибо творчество без чувств немыслимо. И в этом одна из моих слабостей. Нет, вряд ли Лукавый, воспользовавшись ею, сумеет захватить мою душу и оскопить ее, но вот подтолкнуть меня к ошибке возможно…

— То есть… — недоуменно начала Лигда.

— Закончим пока на этом, дети, — мягко прервал ее Марат. — Вы еще не готовы обсуждать дальше. Обдумайте все, обратитесь к своей душе, попробуйте себя в чувствах теперь, после того, что вы узнали. Тогда и продолжим разговор.

А потом они внезапно обнаружили, что пролетел еще год.

В тот день Учитель поднял их довольно поздно. Вернее, все они проснулись сами и лежали, наслаждаясь удивительной возможностью проснуться не по команде, да еще и поваляться в постели, наблюдая, как по высветившемуся на стене яркому солнечному прямоугольнику бегают тени от ветвей. А затем в коридоре послышался голос Учителя. И все они привычно вскочили из кроватей…

После завтрака он повел их в Храм. Войдя внутрь, они с удивлением обнаружили, что в Храме довольно много людей. Нет, на заутрене и вечерне, а также литургиях по праздникам и всенощной народу собиралось еще больше. Но в обычные часы Храм, как правило, пустовал. Витязь, не обращая внимания на остальных, подвел их к алтарю и велел опуститься на левое колено. У Ирайра екнуло сердце, да и все остальные, судя по всему, тоже слегка напряглись. Что-то должно было произойти, что-то важное…

— Дети мои, — голос наставника гулко разнесся под сводами Храма, — исполнился ровно год с того самого дня, как вы вступили на Путь Воина. И я привел вас сюда, чтобы здесь, перед моими братьями, заявить, что вы были достойны этого Пути.

Ирайр оглянулся назад. Все присутствующие в Храме выстроились в шеренгу прямо за их спинами и торжественно внимали их Учителю.

— И потому сегодня я заявляю, что вы готовы принести клятву Воина, клятву служить и защищать, и тем принять на себя бремя держателей, катехонов этого мира. И потому я спрашиваю вас, хотите ли вы принести это клятву?

И в гулкой тишине, которая повисла в Храме после того, как Учитель произнес последнее слово, четыре раза громко и четко прозвучало:

— Да.

2

— Привет, Танта!

Девочка настороженно обернулась, но в следующее мгновение в ее глазах вспыхнули счастливые искорки, и она бросилась к обратившемуся к ней на шею, с радостным криком:

— Пэрис, ты вернулся!

Он подхватил ее под мышки и закружил.

— Да, как видишь! Я же обещал. Как твои дела?

Личико девочки слегка помрачнело.

— Нормально. Учусь отлично. У мамы тоже все хорошо, работает.

Пэрис кивнул, хотя и не до конца поверил. Очень похоже, что не все в ее жизни было нормально. Об этом говорил и изначально настороженный взгляд, и вот эта тень на лице. Но он пока решил не спрашивать. Обычный человек живет под грузом комплексов, и Танте могло казаться, что она должна сама справиться с этим. Причем, вполне возможно, так оно и было, ибо Господь всегда посылает нам испытание по нашим силам, но, может это было не ее, а их испытание. В любом случае сначала следовало узнать, что это за испытание, что можно было сделать тысячами различных способов, не мучая при этом девочку неприятными вопросами.

— А ты надолго?

— На месяц.

— Вот здорово!

Они шли по улице, взявшись за руки, и Танту явно переполнял восторг… до момента, пока они не свернули в переулок, ведущий к ее дому. Пэрис почувствовал, как рука девочки напряглась, и повел глазами, выискивая причину этого. Причина обнаружилась довольно быстро. У входа в ее двор был припаркован роскошный аэрол, а сразу за ним еще один, массивный, с рублеными формами, способный вместить не меньше полудюжины вооруженных охранников. Дверцы первого были распахнуты настежь, и сквозь проемы можно было разглядеть внутри троих парней, возрастом где-то между семнадцатью и двадцатью пятью, развалившихся на мягких подушках. Голомультисистема аэрола была включена на максимум, и окрестности буквально вздрагивали от мощных басов, бьющих, похоже не только по ушам, но и по деревьям, стенам домов и мачтам освещения. Второй был тих и безмолвен. Но от него гораздо больше веяло угрозой, чем от первого.

Когда они подошли поближе, из двери высунулась молодая, но уже несколько одутловатая рожа и, не прекращая работать челюстями, привычно разминая кусочек ароматизированной резины, чуть опустила стильные черные очки и окинула Пэриса презрительным взглядом, а потом повернулась и что-то сказала сидевшим в салоне. Раздался громкий наглый смех, от которого Танта едва заметно вздрогнула. Пэрис усмехнулся. Он был прав, все выяснилось и без расспросов.

Мать Танты была дома. Она по-прежнему работала танцовщицей и потому только собиралась на работу. Она очень обрадовалась Пэрису и усадила его за стол вместе с Тантой, не слушая никаких возражений. Обед у них был скромным, но вполне вкусным — курица с вареной брокколи и свежие овощи. Потом Танта убежала готовить уроки, поскольку Пэрис пообещал ей, что вечером они пойдут гулять. А сам Пэрис напросился проводить мать Танты до работы.

— Ну как у вас дела? — спросил он, когда они уже вышли из дома.

— Да, в общем, все нормально. Спасибо вам.

— На работе никаких осложнений?

— Сейчас нет.

— А были?

Мать Танты замялась, но все же решила рассказать.

— Да, была пара клиентов, настолько влиятельных, что хозяин клуба не решался давить на них слишком сильно.

— И поэтому давил на вас, — понимающе кивнул Пэрис, — с предложением быть попокладистей и не ломаться.

— Что-то вроде того, — рассмеялась мать Танты, — но в моей профессии это обычное дело. Просто я такая… необычная. Мне очень нравится танцевать, и я знаю, что делаю это хорошо. А с остальным у меня проблемы.

— Я знаю.

— Откуда? — удивилась мать Танты.

— Я увидел это по Танте, — пояснил Пэрис, — если бы вы не были такой… необычной, то и она была бы другой.

— А вы внимательны, Пэрис, — помолчав сказала танцовщица.

Пэрис молча кивнул — зачем отрицать очевидное? Хотя этой его внимательности всего пара лет от роду. А раньше ему даже в голову не приходило обращать внимание на что-то, что выходило за пределы его, как он теперь понимал, крошечного круга интересов. Впрочем, за эти два года он научился гораздо большему, чем просто внимательности. Например, сейчас ему не потребовалось бы никакой помощи преподобного, чтобы буквально посекундно восстановить тот злополучный вечер у себя в пентхаусе. И он твердо знал, что все освоенные им умения пока еще только начало…

— И что же с клиентами?

Мать Танты рассмеялась.

— Да все уже в порядке. Просто однажды ко мне домой заехал тот добрый пожилой мужчина, который вместе с вами и Тантой навещал меня в больнице, и отвез меня на работу на своей машине. Хотя мне тут всего двадцать минут пешком. Причем не просто отвез, а еще и вышел, поцеловал в щеку, похлопал по плечу и помахал рукой, когда я входила в двери клуба. После этого все проблемы развеялись как дым.

Пэрис усмехнулся. Похоже, комиссар Сардоней продолжал присматривать за ним, распространив свое внимание и на тех, кто был ему дорог.

— А что за типы сидели в аэроле, который торчал у входа в ваш двор?

— А-а, это… — мать Танты помрачнела. — Они снова там были? Я их не знаю, но они вот уже две недели преследуют Танту. Откуда они взялись — ума не приложу. Девочка не ходит ни в какие злачные места. Только в школу, домой и на музыку. Ну еще иногда в магазины. Но я стараюсь, чтобы она туда ходила только днем, по вечерам в закусочных, которые при супермаркетах, собираются компании, которые не вызывают у меня большого доверия. Здесь не очень-то хороший район…

Пэрис кивнул. Что ж, понятно. Дебильные и развращенные достатком отпрыски богатеньких родителей, неустанно ищущие наслаждений. На него явственно пахнуло вонью Ники и прежнего, теперь уже исчезнувшего Пэриса Сочака IV. А что касается того, откуда взялись… могли просто увидеть Танту на улице. У нее, несмотря на ее юность, такая фигурка, что мужики, заметив ее, выворачивают головы чуть ли не на триста шестьдесят градусов. «Апостол Ники-хитрец» знал, кого выбирать.

— Я говорю ей не обращать на них внимания.

Пэрис усмехнулся. Обычная реакция обычного человека — не замечай, и авось как-нибудь само рассосется. В детстве так прятались от страхов под одеяло. Если бы это помогало со взрослыми проблемами…

— Ну вот мы и пришли, — мать Танты замедлила шаг, — Пэрис… спасибо вам за все, что вы для нас сделали. И делаете. Мы никогда этого не забудем.

Пэрис улыбнулся.

— И это хорошо. Память о том хорошем, что сделали тебе другие люди, заставляет и нас творить хорошее. Так и множится добро в этом мире.

Мать Танты удивленно посмотрела на него.

— Да-а, вы продолжаете меня удивлять. Не ожидала услышать подобные слова от столь молодого человека.

— Разве дело в возрасте?..

С Земли они ушли сами. Когда Марат объявил им о том, что они могут сами отправиться туда, где собираются провести каникулы, Лигда удивленно спросила:

— Но разве не только Светлые князья способны открывать путь сквозь пространство?

— Обычно да, — кивнул Витязь. — Но не на Земле. Здесь нас осеняет могущество Государя. И потому любой из Воинов, не говоря уж о Витязях, способен открыть путь. И даже вернуться обратно через однажды открытую дверь. Поэтому на этот раз у вас будет полный месяц. Несмотря на то что от ваших миров до Земли гораздо дальше, чем до Игил Лайма.

Когда они на следующий день после клятвы стояли на пригорке в полумиле от ворот монастыря, уже одетые в ту одежду, в которой прибыли сюда год назад, Пэрису казалось, что ему чего-то не хватает.

Ирайр посмотрел на рукава и плечи своей куртки и усмехнулся.

— Ну вот, опять покупать одежду.

— Не волнуйся, — отозвалась Лигда, — скорее всего в последний раз. Я говорила с Воинами с других потоков, они утверждают, что так только первые два года. Потом внешние физические параметры устанавливаются и развитие идет только на внутренних уровнях, — она замолчала, а затем окинула их задумчивым взглядом и сказала: — А знаете, ребята, что мне пришло в голову? Почему бы нам не отправиться куда-нибудь вместе? Ну, например… помочь Волку навести порядок в его делах.

Волк покачал головой.

— Нет, пока я сам. Но идея хорошая.

Лигда усмехнулась.

— Вообще-то и я обещала вернуться… ну, ладно, давайте прощаться…

Комиссар Сардоней оказался на работе. И Пэриса пропустили к нему сразу, как только он представился. Когда он, обнявшись с комиссаром, поинтересовался причиной такого уважения, Сардоней усмехнулся:

— Так ведь ты у нас почитай герой, сынок. Обои с тобой, утыканным стрелками от дартс, почти полгода висели на рабочем столе половины здешних мониторов. Женской половины, естественно. Я так думаю оттого, что стрелка в твой мошонке смотрелась очень эротично…

— Вы меня смущаете, комиссар, — усмехнулся Пэрис.

— Как же, смутишь такого, — добродушно отмахнулся комиссар, — ну ладно, выкладывай, зачем пожаловал?

— Во-первых, повидаться.

— Ну повидался. Ставь галочку и переходи к следующему пункту.

Комиссар был в своем репертуаре, все также продолжал разыгрывать из себя старого циника. Но Пэриса он обмануть не мог. Пэрис твердо знал, что у него есть Бог в душе.

— В принципе, можно ограничиться первым пунктом, потому что со всем остальным я справлюсь сам.

— Да что ты говоришь! — поддел его Сардоней.

— Ну… было бы неплохо узнать, кому принадлежит аэрол вот с этим номером… — И Пэрис продиктовал комиссару регистрационный номер аэрола, стоявшего у входа во двор Танты. Запомнить десяток цифр и букв для Воина даже не задача… Пэрис был способен вспомнить регистрационные номера всех аэролов, которые встретились ему за весь этот день.

— А в чем проблема?

— Танта как-то напрягается, когда видит его на улице, — спокойно пояснил Пэрис.

— И часто она его видит? — нахмурился комиссар.

— Чаще, чем хотелось бы.

Комиссар нажал на кнопку вызова. На пороге его кабинета появился тот самый крепыш, который сидел в аэроле на стоянке клуба, откуда Пэрис вытащил Танту.

— Игли, пробей-ка все, что сможешь по этому номеру.

Игли молча кивнул и прикрыл дверь.

— Ладно, с этим разобрались. А как ты?

— Учусь, комиссар.

— Такой большой и все учишься? — ухмыльнулся тот. — И сколько тебе еще осталось?

— Всю эту жизнь, — улыбнувшись, ответил Пэрис. — И еще немного потом.

— Да уж, серьезный подход к обучению, — расхохотался комиссар.

— А как там дела у моего старого приятеля Ники?

Лицо комиссара тут же приобрело жесткое выражение.

— Ники? Хочется надеяться, что вполне заслуженно. И будут оставаться таковыми еще лет семьдесят. У него, конечно, очень изворотливые адвокаты, но когда тебе дали два пожизненных, это чего-нибудь да стоит. А вообще, мне тут, в твое отсутствие, пришлось поработать суперзвездой. СМИ будто взбесились. Первые показания мы сняли еще там, в пещере, и по пути сюда. Я специально заказал побольше фургонов для перевозки, чтобы, если птички захотят петь, дать им такую возможность.

— А как же адвокаты? Я там что-то не заметил людей, которым требовался бы социальный защитник. В основном клиенты таких монстров, как «Шайман и партнеры» и «Нагери Бадзежуберк».

— Ну… если люди так переживают, что им необходимо выговориться, так полиция для того и предназначена, чтобы помогать людям, не так ли? — хитро прищурившись, ответил Сардоней. — А когда эти стервятники появились в управлении, многим было уже поздно давать задний ход. Ведь если в том сейфе, на который ты указал во время допр… хм, ну то есть разговора с инспектором во время перелета действительно находятся записи других Игр, в которых ты участвовал, сложно утверждать, что тебя, мол, неправильно поняли…

Игли появился через пятнадцать минут. Он молча положил перед комиссаром два листа распечаток, заполненных мелким шрифтом. Комиссар углубился в чтение. Пэрис спокойно ждал.

Закончив, комиссар, нахмурился.

— Да уж, тот еще типчик… Его зовут Эверли Пангейтс. Знаешь, кто такие Пангейтсы?

Пэрис качнул головой.

— О закусочных «Тексти наггетс» слышал? Так вот, Пангейтс-старший владеет 4,7 процентов акций этой сети.

Пэрис понимающе кивнул. Да уж, это не миллиарды, как у его семьи, — триллионы.

— Я думал приволочь его сюда и поговорить, — сказал комиссар, — но пока мне нечем его прижать, он плюнет мне на лысину и мне придется утереться.

— А ждать, когда у вас появится то, чем можно его прижать — тоже нельзя. Ведь это может оказаться Танта… — задумчиво произнес Пэрис.

Комиссар зло скривился.

— Иногда я жалею, что у нас нет ничего такого, как в фантастических романах, — только задумал преступление и раз, ты уже за решеткой.

Пэрис рассмеялся.

— А как же права личности и презумпция невиновности?

— Да пошли они…

— Не волнуйтесь, комиссар, я же сказал, что со всем остальным справлюсь сам, — поднимаясь, успокоил его Пэрис.

Сардоней посмотрел на него долгим взглядом.

— Ты там поосторожней, парень. Папашка нанял своему ублюдку солидную охрану. У нее уже были проблемы с полицией, но, дураку понятно, что дело не в охране, а в том, кого они охраняют. Но эти лбы молчат как рыбы или берут все на себя.

Три-четыре головореза-охранника против Воина? Пэрис не сумел сдержать улыбку.

— Не беспокойтесь, комиссар, я справлюсь. Мне ведь не надо превращать его в отбивную. Ну зачем мне нарываться на статью? Только чуть-чуть припугнуть.

Сардоней внимательно посмотрел на него и тяжело вздохнул…

Вечером они с Тантой пошли на голофильм. Она давно мечтала его посмотреть, но он шел только в вечерние часы, а мать по вечерам старалась не выпускать ее на улицу. Да и она сама, с тех пор как ее начал преследовать этот Эверли Пангейтс, предпочитала оставаться дома. Но с Пэрисом она ничего не боялась. Она так ему и сказала.

Пангейтс-младший появился, когда они уже подходили к дому. Оба аэрола стояли на прежнем месте. И когда они подошли поближе, дверь первого, более роскошного, распахнулась и на тротуар лениво вылез сам Эверли. А вслед за ним выбрались еще двое. Судя по крутым шмоткам, это были приятели-прихлебалы.

— Привет, крошка, — глумливо поздоровался с Тантой Пангейтс-младший, демонстративно не замечая Пэриса. — Не хочешь классно оторваться? В «Кахеди клаб» сегодня отпадная вечеринка.

Танта испуганно съежилась и бросила отчаянный взгляд на Пэриса.

Но его реакция оказалась совершенно не той, которую она ожидала.

— И в самом деле, Танта, — самым дружелюбным тоном заговорил Пэрис, — почему бы не прокатиться на отпадную вечеринку?

— А тебя, чмо, никто не приглашал, — повернулся к нему тип, — так что заткни язык себе в задницу и вали отсюда.

И двое прихлебал за его спиной, радостно заржали.

— Ребята, я не хочу неприятностей, — все так же дружелюбно продолжил Пэрис, — ведь вы же хотите, чтобы Танта спокойно и без истерик села к вам в машину и поехала на вечеринку. Так, может, не стоит быть такими категоричными насчет меня?

Эта фраза придала мыслям Пангейтса-младшего несколько иное направление. Он окинул Пэриса оценивающим взглядом, а затем усмехнулся.

— А ты ничего, соображаешь, чувак. Ну ладно, садись. Только в машину охраны.

Пэрис покачал головой.

— Нет, я не могу. Я должен быть рядом с ней.

— Послушай, — вскинулся Пангейтс-младший, — если ты не будешь слушать, что я тебе говорю, то живо потеряешь работу.

Похоже, он посчитал его кем-то вроде наемного охранника…

В конце концов Пэрису удалось мягко настоять на своем, и они с Тантой забрались на заднее сиденье роскошного аэрола.

Едва машина оторвалась от земли, Эверли, который сел в салон по другую сторону от сжавшейся Танты, распахнул лакированные дверки бара.

— Что мы будем пить, крошка? Да ты не робей, крошка, — с высокомерной усмешкой бросил Пангейтс-младший, — нам предстоит жаркий вечерок. Клянусь, ты запомнишь его на всю свою жизнь!

Он откинулся на спинку дивана и по-хозяйски обхватил Танту за плечи. Та вздрогнула всем телом. Пэрис, выждав мгновение, двумя пальцами взял его руку и легким движением кисти сбросил с плеч девочки ему на колени.

— Послушай, ты, — взвился Пангейтс-младший, — ты, видно, чего-то не понял?! Или ты вообще по жизни тупой?

Но Пэрис только улыбнулся. Он размышлял, как напугать этого урода. Ведь если тот ничего не сделает сам, придется его как-то спровоцировать. А это Пэрису не очень нравилось. Но этот придурок сам подставился…

Когда они приземлились на стояке перед «Кахеди клаб», Эверли первым выскочил из салона и взмахнул рукой. Из второго аэрола тут же выбралось трое громил ростом с баскетболистов. Пангейтс-младший подскочил к ним и что-то зло прорычал, ткнув в Пэриса пальцем. Громилы молча кивнули и двинулись к ним, оттеснив Пэриса от растерянно оглядывающейся Танты.

— Ну что, крошка, пошли, — нагло ухмыляясь, заявил Эверли, обнимая Танту за плечи. Она беспомощно посмотрела на Пэриса. Тот улыбнулся и успокаивающе кивнул ей.

— Не волнуйся, иди, я сейчас.

Пэрис проводил взглядом компанию из троих подонков и Танты, исчезающую в двери клуба, а затем покосился на двух громил, оставшихся на улице рядом с дверями, и… двинулся следом.

Громилы переглянулись, один их них криво усмехнулся и шагнул навстречу Пэрису… чтобы в следующее мгновение взмыть в воздух и, кувыркаясь, отлететь в кусты. Второй, проводив его ошалелым взглядом, взревел:

— Ну все, козел!.. — и улетел, вышибив спиной двери клуба. Пэрис подождал, пока внутри утихнет грохот столов и стульев, опрокидываемых катившимся кубарем охранником и вошел внутрь.

— Добрый день, — негромко произнес он, — я ищу Танту. Может мне кто-нибудь сказать, где она?

Два клубных охранника, выскочивших ему навстречу, остановились, услышав его слова, и закрутили головами, оценивая размеры тела, влетевшего внутрь чуть раньше, и… протяженность траектории, проделанной телом уже после того, как оно выбило входные двери.

— Э-э, прошу прощения, сэр, — сориентировался наиболее понятливый из них, — по-моему, они пошли к бильардным столам.

Вряд ли охранник знал Танту, но он был профессионалом, и ему ничего не стоило сопоставить появление минуту назад в клубе испуганной девочки в явно чуждой ей компании, которая всю дорогу оглядывалась на входную дверь, и столь эффектное появления самого Пэриса.

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Пэрис и направился в указанную сторону. Через пару десятков шагов на его пути возник последний, третий из громил-охранников, но Пэрис, не останавливаясь, отправил его уже наружу. Поскольку траектория его полета проходила над столиками, охранник благополучно достиг проема вынесенных дверей и скрылся из виду. А когда перед Пэрисом выросли двое приятелей-прихлебал, ему оказалось достаточно только улыбнулся и тихо спросить:

— Вас отправить следом?

И обоих будто ветром сдуло.

Танта стояла рядом с бильярдным столом и смотрела на Пэриса восхищенными глазами. Так смотрят принцессы на рыцарей, только что победивших дракона.

— А где наш новый знакомый? — улыбнувшись, светским тоном поинтересовался Пэрис.

Танта скосила глаза на бильярдный стол. Пэрис неодобрительно покачал головой и, повернувшись, спросил у бармена:

— Я посмотрю под бильярдом?

Тот тупо кивнул. Демоны Игура, что можно запретить человеку, вытворяющему такое? Пэрис размахнулся и ударил ногой. Огромный, весом едва ли не полтонны бильярдный стол, будто легкий табурет, взмыл в воздух и, перекувырнувшись, рухнул на другой, стоявший в паре метров от него. Мелкие щепки и осколки каменных плит разлетелись во все стороны будто шрапнель, заставив плотную толпу, во все глаза пялившуюся на столь захватывающее зрелище, заорать и броситься врассыпную. Человек, совершенно точно, не мог такого сделать, поэтому спустя несколько мгновений, когда паника чуть утихла, по залу пробежал шепоток:

— Воин… Воин…

А Пэрис, присев перед испуганно сжавшимся в комок сопляком, в которого превратился наглый и уверенный в себе хозяин жизни по имени Эверли Пангейтс-младший, окинул его брезгливым взглядом и тихо сказал:

— У меня для тебя две очень неприятных новости. Во-первых, твои охранники устроили в клубе дебош — выбили двери, поломали несколько столов и стульев, разбили витрину бара, побили бутылки, а также испортили два бильярдных стола. Ведь ты же не будешь этого отрицать?

Сопляк затравленно кивнул.

— И оплатишь ущерб?

Сопляк снова кивнул.

— Ну что ж, хорошо, — удовлетворенно сказал Пэрис — Но другая новость еще хуже, — он сделал паузу, заставив сопляка мгновенно покрыться бисеринками пота, затем проникновенно продолжил: — Понимаешь, ты нас обманул. Привез в дерьмовый клуб и на какую-то отстойную вечеринку. И вот я думаю… может, мне рассердиться?

Сопляк сглотнул, потом еще и только с третьей попытки ему удалось еле слышно выдавить:

— Не надо…

Пэрис покачал головой.

— Не знаю, не знаю… — он выпрямился и повернулся к Танте. — А ты как думаешь?

Она мотнула головой.

— Да ну его…

— Ну если ты так считаешь, — с сомнением произнес Пэрис и вновь повернувшись к скукожившемуся бывшему всевластному хозяину этой жизни, милостиво закончил: — Ну хорошо, не буду. Но только ты больше не серди меня, ладно?

И тот мелко-мелко закивал головой…

Уже в такси Пэрис вновь поймал на себе восхищенный взгляд Танты и мысленно чертыхнулся. Вот незадача. Пытаясь добиться наибольшей убедительности, он, судя по всему, перегнул палку, и, похоже, малышка теперь вбила в голову, что влюбилась в него. И что теперь прикажете ему делать с любовью тринадцатилетней девочки? Но потом, добравшись до ее дома, усмехнулся. Ну и что? Девочка вырастет. И скоро. А ему тоже надо будет когда-нибудь узнать, что такое настоящая семья. Так почему бы не с ней? Ведь ты еще попробуй найти такую…

На следующий день он отправился в родительский дом. Мать встретила его неожиданно приветливо. А отец, приехавший чуть позже, даже сам поднялся в его комнату. Столь разительная перемена в отношении к нему прояснилась позже, за ужином. Когда они только покончили с салатом, мать не выдержала и спросила:

— Где ты делал пластическую операцию, сынок?

Пэрис оторвался от тарелки.

— О чем ты, мама?

— Ну… — мать неуверенно покосилась в сторону отца.

— Мои друзья из полиции передали мне запись того, что случилось в пещере, — вступил в разговор отец, — я вообще не понимаю, как ты смог выдержать все это… — его лицо исказилось страдальческой гримасой, и Пэрис почувствовал, как у него в душе поднимается теплая волна. Он впервые видел, как его родители искренне переживают за него… и это было очень трогательно.

— Так вот, — продолжал отец, — доктор Нанке сказал мне, что после всего этого у тебя на лице непременно останутся шрамы. Я уже даже договорился с ним об операции, как только ты появишься дома.

— Спасибо, папа, — искренне поблагодарил Пэрис, — как видишь, этого не требуется.

Отец и мать переглянулись.

— Сын, мы тут с мамой подумали… помнишь, ты давно просил у меня виллу-астероид? — он усмехнулся. — Знаешь, поскольку за последний год расходы на тебя практически свелись к нулю, а я уже привык закладывать в семейный бюджет на сына довольно крупную сумму, то…

Пэрис тихо рассмеялся.

— Спасибо, папа, — вновь повторил он, — мне пока совершенно точно не нужен астероид. Но… я был бы рад, если бы мы с вами куда-нибудь вместе съездили вечером. В оперу, например… а потом пообедали бы где-нибудь втроем. Семьей.

На этот раз отец и мать переглянулись уже слегка удивленно. Они настолько давно вели совершенно обособленную друг от друга жизнь, что высказанная вслух мысль о том, что они могут совершить, так сказать, «семейный выход», причем не вызванный никакими имиджевыми причинами, повергла их в недоумение. Но… в отличие от предыдущих долгих лет семейной жизни, теперь у них был опыт совместного переживания, тревоги за сына. И потому мать несмело улыбнулась и, бросив на отца растерянный взгляд, произнесла:

— Ну, если ты так хочешь…

Пэрис улыбнулся в ответ и утвердительно кивнул.

Семейный выход запланировали на субботу. Все дни, оставшиеся до нее, Пэрис проводил то в городе, гуляя с Тантой, которая теперь, после всего произошедшего, принялась изучать ранее недоступную ей жизнь вечернего города, то дома. Иногда они с Тантой заходили к комиссару, чтобы скрасить ему холостяцкий вечерок, и тот, к удивлению Пэриса, довольно увлеченно общался с Тантой. Впрочем, Сардоней, заметив его удивление, пояснил, добродушно усмехаясь:

— Похоже, я дорос до возраста деда. Тянет понянькаться…

Субботний вечер начался с «Кано Нотигбери», заглавную партию в которой пел сам Эжевели. Теперь Пэрис научился не только ценить мастерство, но и видеть, различать его, и потому обладал гораздо большими возможностями получать искреннее удовольствие. Но, похоже, подобное его отношение к опере оказалось некоторой неожиданностью для родителей, у которых в памяти еще свежи были его прежние дикие выходки…

К исходу вечера, который прошел неожиданно тепло и… как-то совсем по-семейному, Пэрис задумчиво повертел в руках бокал, в котором плескался изумительный «Шато дэлине», и вдруг спросил:

— Мам, пап… а вы никогда не думали о том, чтобы попытаться полюбить друг друга?

Родители озадаченно посмотрели на него.

— Нет, я понимаю, у вас за плечами очень большой опыт иного сосуществования, по большей части равнодушного, а периодами и враждебного. К тому же, наверное, ваш брак построен на… трупах несостоявшейся любви. Ибо тогда, когда ваши родители заставили вас соединиться друг с другом, у вас, наверное, было что-то такое или, хотя бы, столь частое юношеское предвкушение любви? И все это давит на вас гранитной плитой, — он сделал паузу, давая им привыкнуть к мысли, что все это говорит им их собственный сын, а затем мягко улыбнулся и продолжал. — Но я же вижу, как вам сегодня, когда вы, всего лишь играете в любовь, хорошо. Причем не только со мной, но и друг с другом.

На какое-то время за столиком повисла тишина, заметная, впрочем, только им троим. Весь остальной зал продолжал жить своей жизнью, наполненной тихой музыкой, приятными беседами и звоном бокалов.

— Если бы все было так просто, Пэрис… — тихо сказал отец.

— Мы уже слишком… давно живем, чтобы надеяться на любовь, — вторила ему мать.

— Не просто, — отозвался их сын, — совсем не просто. Но, демоны Игура, разве любовь не стоит того, чтобы постараться. Чего же тогда все поэты тысячелетиями бьются в истерике по ее поводу? А что касается времени, то… я сумел угробить свою жизнь намного глубже и бесповоротней, чем вы оба вместе взятые, всего лишь к первой трети своего третьего десятка. А затем, чтобы полностью ее изменить, мне потребовался всего год. У вас же впереди гораздо больше времени, не так ли? К тому же я совершенно точно знаю, что любовь не только то, что обрушивается на тебя с мощью водопада и неотвратимостью снежной лавины. Более того, чаще всего это не любовь, а… страсть, наваждение, мара, из которой потом, при удаче, способна вырасти любовь. Ибо любовь это… цветок, который можно именно вырастить, сотворить, причем вместе, идя по жизни не только рядом, но и навстречу друг другу. И я вижу, что вы способны как минимум попытаться…

Когда они возвращались домой, Пэрис сел в переднем, водительском отсеке аэрола, оставив родителей в салоне одних. И всю дорогу размышлял над тем, что, пожалуй, именно сегодняшним вечером был наиболее близок к исполнению того, что может считаться долгом Воина. А вовсе не тогда, когда расшвыривал громил-охранников, вышибал двери и превращал в груду обломков бильярдные столы. Ибо разве долг Воина в первую очередь не состоит в том, чтобы множить в мире любовь и счастье? Что бы там ни думали про них обычные люди…

3

Недис встретил Волка дождями. И, судя по состоянию окружающих домов и тротуаров, стылые ливни были здесь частым явлением. А может, дело было в том, что эти дома, вернее бараки, ни разу не ремонтировались с самого момента своей постройки?..

Волк стоял на углу и смотрел на молодую, но крайне бедно одетую женщину, которая устало шла по тротуару в его сторону. В обеих руках у нее было по здоровенному непромокаемому мешку, которые она тащила с явным трудом.

Когда женщина поравнялась с ним, Волк сделал шаг вперед и, ухватив один из мешков, предложил:

— Я помогу?

Но женщина, вцепившись в мешок, испуганно закричала:

— Нет, нет… там только белье, грязное белье, честное слово!

— Я знаю, сестренка, — тихо ответил Волк. Услышав это слово, женщина вдруг осеклась и подняла на него испуганные глаза. Несколько секунд она молча вглядывалась в него, потом ее лицо дрогнуло, и она с недоверием прошептала:

— Брат?..

— Да, сестренка, — улыбнулся Волк, протягивая руку к мешку. — Так я помогу?

Женщина стояла не двигаясь, а затем, обессилев, отпустила мешки и закрыла лицо ладонями…

Сестра с мужем занимали крохотную комнатку под самой крышей. Мужа сестры звали Нил. Он тоже был из семьи фермера и тоже сирота. Его семья когда-то жила на соседней улице. Разница в их судьбах была только в том, что, когда умер отец Нила, мать последовала за ним не так быстро. Поэтому Нилу удалось избежать сиротского приюта. Но в остальном все было похоже. Мать Нила умерла два года назад, в этой самой крохотной комнатушке под крышей. От туберкулеза. Крыша барака за столько лет стала напоминать дырявое решето, поэтому в комнатке все время стояла невыносимая сырость. Сестра рассказывала, что Нил, когда дожди не прекращались по нескольку дней, пытался хоть как-то подлатать крышу. Но его усилий хватало ненадолго. У Нила не было постоянной работы, и он перебивался случайными заработками, а она подрабатывала стиркой вещей за сущие копейки, поэтому добротных материалов для ремонта купить им было просто не на что. Вот и латали чем бог пошлет — старым куском пластика, почерневшей доской или уже расслоившейся фанерой, всем тем, что другие люди выбросили по причине полной непригодности. Так что когда Волк появился в комнате сестры, в углу стояли таз и большая миска, в которые вовсю капало сверху.

На ужин была похлебка из «радужных бобов» с куском сильно зачерствевшего хлеба (сестра, извиняясь, сказала Волку, что они покупают только такой хлеб, он стоит раза в три дешевле свежего), которую к тому же пришлось делить не на четверых, а на пятерых. Но Волк съел только несколько ложек, сказав, что сыт, потому что перед приходом к ней успел плотно перекусить. И сестра, виновато улыбнувшись, разделила остатки похлебки из его миски между двумя малышами — шести и трех лет, которые мгновенно проглотили свои порции и теперь сидели за столом, блестя голодными глазками. На щеках младшенькой Волк заметил нездоровый румянец и, взяв ее на руки после ужина, сразу же понял, что у нее тоже туберкулез. Впрочем, для Воина это была не проблема. И он, погрузившись на несколько мгновений в молитву, быстро очистил ее кровь и легкие от всяких следов этой болезни, которая в ином случае убила бы девочку за год.

Вечером, уложив детей на узкий самодельный топчан, сестра подсела к нему.

— Вот так мы и живем, — вздохнув, сказала она, но тут же поправилась: — Ну, то есть сейчас чуть похуже, чем обычно. Поздней осенью работы почти нет, а благотворительные раздачи, которые проводит «Интерстеллар агро» перед праздниками, еще не начались. Да и Нил немного приболел, — она замолчала, а потом, после небольшой паузы, тихо спросила: — А ты на Кран Орг надолго?

Волк невесело усмехнулся про себя. В этом вопросе явно звучали как испуг, что так неожиданно вернувшийся брат еще одной гирей повиснет на их шее, так и надежда, что такой крепкий и уверенный в себе мужчина сможет хоть как-то облегчить их беспросветную жизнь.

— На Кран Орг? На месяц. Но не волнуйся, сестренка, завтра я уеду на нашу ферму. Хочу немного пожить там, может, потихоньку приведу в порядок дом.

— На ферму? Но ведь она собственность «Интерстеллар агро»!

— На самом деле нет, — спокойно сказал Волк. У него были все основания утверждать это. Еще на Земле он, путем нескольких «погружений» очень тщательно вспомнил все, что тогда происходило с отцом и их фермой. И сумел уловить кое-какие нестыковки, причины которых он раскопал уже здесь, два дня проведя в библиотеке местного конгресса. Где раскопал, что еще первые поселенцы, обладавшие, похоже, гораздо большим опытом жизни в извращенном мире, чем их далекие потомки, приняли закон о том, что земли, на которых были основаны фермы, ни при каких условиях не могут быть отчуждены. Их можно было лишь сдать в аренду за «справедливую цену». Уже непонятно, что под этим понимали первые законодатели Кран Орга… Насчет других территорий тогда еще практически незаселенного Кран Орга, его недр и вод в законе ничего сказано не было. А вот по поводу ферм — было. Видимо, первые поселенцы считали работу на своей земле наиболее богоугодным занятием для человека и позаботились, чтобы на Кран Орге всегда были люди, занимающиеся столь богоугодным делом. Причем данный закон, как оказалось, входил в конституционное уложение планеты, то есть не мог быть изменен без изменения планетарной конституции. О нем забыли довольно быстро, уже спустя несколько десятков лет после заселения. Ибо неотчуждаемая земля в первую очередь ограничивала самого владельца. Ее нельзя было заложить. Под нее нельзя было взять кредит. Да и расчистка лесов и расширение ферм в таких условиях становились затруднительны, в этом случае все расходы по таким делам падали бы на скудные оборотные средства фермеров (а где и когда у фермеров бывает достаточно средств?). Так что об этом законе быстро забыли, как и о множестве других, теперь ставших просто забавными курьезами. Например, о законе, согласно которому в большинстве фермерских городков движение аэролов с пяти до семи утра было строго запрещено. Кранг Орг был буйным девственным миром со своей, не слишком-то любезной к человеку флорой и фауной, поэтому первые поселенцы селились в городках, а не на отдельных фермах, и это время, с пяти до семи утра, было временем, когда как раз гнали скотину на пастбища…

Тем не менее закон, запрещающий отчуждение фермерских земель, продолжал оставаться в числе действующих. Хотя, судя по тому, как сложно было Волку с его-то возможностями в области анализа и поиска, обнаружить его, похоже, кто-то очень сильно постарался, чтобы закон забыли. Даже закон о запрете полетов аэролов отыскался куда проще и быстрее. Но сестре Волк ничего объяснять не стал. Зачем?

— Я хочу вернуть ферму нашей семье, — только сказал он. — Думаю, вы с Нилом не откажетесь вновь поселиться на собственной ферме?

Сестра изумленно посмотрела на него.

— Ну я же уеду через месяц, — пояснил Волк, — так что кому там жить, как не вам?

В глубине глаз сестры мелькнула искорка надежды. Но тут же погасла.

— Не стоит тебе связываться с «Интерстеллар агро», братик, — встревожено сказала она. — Это к добру не приведет.

Но Волк лишь молча обнял ее.

На следующий день, вскоре после того как он выгрузился на их старой ферме, полностью заросшей кустарником, перед домом приземлился аэрол с красно-белой, цветов «Интерстеллар агро», полосой на корпусе. Волк, как раз очищавший крышу от покрывшего ее мха и кустарника, прекратил работу и уставился в сторону машины.

Из аэрола вылезли двое в форме охранников, вооруженные парализаторами и дубинками.

— Чего это ты там делаешь, парень? — крикнул тот, что постарше.

— Расчищаю крышу, — честно признался Волк.

— Зачем?

— Ну так ведь заросла вся!

— А тебе какое до нее дело?

Волк едва заметно усмехнулся. Вот и началось…

— Это мой дом. Я здесь родился. И теперь хочу привести его в порядок.

Охранники переглянулись.

— Парень, эта земля и все, что на ней находится, — собственность «Интерстеллар агро». И для тебя было бы лучше слинять отсюда как можно быстрее.

Волк выпрямился во весь рост и, окинув охранников нарочито удивленным взглядом, произнес:

— Да нет же. Это — мой дом. И «Интерстеллар агро» может идти куда подальше.

Охранники вновь переглянулись. А потом все тот же, который постарше, спросил с угрозой в голосе:

— То есть ты отказываешься подчиниться нашим требованиям и убраться отсюда?

— С какой стати я должен убираться из своего дома? — упрямо ответил Волк.

— В таком случае мы будем вынуждены применить силу.

Спустя полчаса Волк загрузил вырубленных им охранников в аэрол и, ткнув пальцем в кнопку автопилота, отправил его обратно. Он уже представлял, как они будут рассказывать о туповатом фермерском сынке, настолько здоровом, что его не брали даже разряды парализаторов.

Следующая группа охранников появилась наутро. Причем они прилетели сразу на трех аэролах. Волк решил, что не стоит столь уж наглядно демонстрировать то, насколько Воин в схватке превосходит обычного человека, и ушел в лес, примыкавший к дому с северной стороны, где по одному переловил и обезоружил охранников. А потом перенес их в аэролы и вновь отправил восвояси.

К вечеру на ферму прилетела полиция, вместе с одним лощеным типом, одетым в костюм стоимостью не менее пары тысяч кредитов. Пожилой полицейский сержант в изрядно поношенном мундире, похоже, служивший еще с тех времен, когда здесь стояла их ферма, вылез из аэрола, окинул взглядом Волка, сидевшего на раскладном стульчике на только что очищенной от ветвей и мха террасе дома, и, вздохнув, спросил:

— Я надеюсь, парень, ты не собираешься оказывать сопротивление полиции?

— Нет, сержант, — отозвался Волк, — а что, какие-то проблемы?

— Да, парень. Тебя обвиняют в нарушении границ частного владения…

— А также, оказании сопротивления и препятствовании должностным лицам в выполнении ими своих служебных обязанностей, — встрял в разговор лощеный тип.

— Но это же глупость! — натурально удивился Волк. — Это они нарушили границы частного владения. А я всего лишь их защитил.

— Эта земля вот уже семнадцать лет является собственностью «Интерстеллар агро», — напористо начал лощеный тип, — поэтому…

— Но этого не может быть, — прервал его Волк, — поскольку согласно закону 1-22, являющемуся частью конституционного уложения планеты Кран Орг, земли ферм не подлежат никакому отчуждению. Только аренде. А поскольку ни с моим отцом, ни со мной как его правопреемником, не было заключено никакого договора об аренде, земля — моя. И «Интерстеллар агро» не имеет к ней ни малейшего отношения.

Судя по тому, как перекосилось лицо лощеного, в «Интерстеллар агро» о законе прекрасно знали. Сержант покосился на лощеного, после чего его лицо приняло довольный вид, но затем он вздохнул и произнес:

— Знаешь, парень, может, оно и так, но у меня есть обвинение, есть на руках ордер на твой арест, и тебе придется разбираться со всем этим в суде. Ты готов добровольно подчиниться требованиям полиции и проследовать в Недис?

Волк молча встал, сошел с террасы и подошел к сержанту.

— Конечно, сержант. Надеюсь, вы не будете надевать на меня наручники?

Пока все развивалось в точности так, как он и планировал…

Процесс начался через два дня. Похоже, «Интерстеллар агро» насмерть перепугалось упоминания о законе 1-22 и поспешило как можно быстрее и подальше законопатить того, кто рискнул бросить им вызов. Изначально они озаботились тем, чтобы процесс шел в максимально закрытом режиме. Впрочем, когда после первой недели слушаний выяснилось, что Волк, лишь один раз упомянул о столь неприятном для компании законе, а затем перестал вообще вспоминать о нем, режим слегка ослаб. И в зале заседаний начали постепенно появляться люди. Причем самыми первыми появились его сестра с мужем.

Сам процесс запомнился Волку торжеством лицемерия. Судья являл собой воплощенную неподкупность. Прокурор металл громы и молнии. Адвокат мертвой хваткой вцеплялся в малейшие неточности в аргументации прокурора. А в перерывах слюнявил ему ухо, радостно шепча:

— Все идет отлично! Гарантирую — они не смогут припаять вам больше трех месяцев тюремного заключения…

Его сестра с мужем сидели в первом ряду и, взволнованно стискивая в руке платочек, переживала все перипетии процесса, то бросая на Волка отчаянный взгляд, то улыбаясь ему сквозь слезы… А Нил бережно поддерживал ее за плечи и тоже бросал на шурина ободряющие взгляды…

Волк наблюдал за процессом внимательно, но равнодушно. Ему было интересно, как люди могут затрачивать столько усилий для сокрытия истины, а не для попыток приблизиться к ней.

С высоты того, что он теперь знал о жизни и человеке, это занятие было сродни измарыванию себя в собственных экскрементах, но все эти люди занимались им истово и с увлеченностью. Неужели только лишь потому, что этот процесс приносил всем участникам «неплохие деньги». Или это был особенный род мазохизма?.. Что же касается результата, то он его абсолютно не интересовал. Ибо Волк знал, что настоящий суд еще и не начинался.

Когда дело начало близиться к концу, зал, в начале процесса почти пустой, заполнили десятки корреспондентов голоканалов и сетевых новостных порталов. Как видно, невидимые дирижеры процесса превратно поняли равнодушие Волка, решив, что этот полоумный сынок фермера, по недомыслию бросивший вызов могущественнейшей корпорации, окончательно наделал в штаны и смирился со своей судьбой. Так что его можно использовать для того, чтобы преподать показательный урок всем недовольным, которых появление этого бывшего беглого преступника (а прокурор не преминул вытащить наружу факт, что еще не так давно Волк находился в межпланетном розыске первой категории) заставило было поднять голову…

Речи прокурора стали еще более патетическими, атаки адвоката еще более яростными, а судья вообще превратился в монументальную скульптуру. Ибо все трое сейчас остервенело работали на себя… Вот только оптимизма в речах адвоката, все также забрызгивающего его ухо слюной в коротких перерывах, поубавилось. Теперь он рассчитывал не более чем на «три года орбитальной тюрьмы. Загнать вас на рудники я им не позволю…»

И вот наконец наступил день оглашения приговора. Желающих поприсутствовать на этом заседании оказалось так много, что оглашение перенесли в главный зал, в котором обычно проводились самые громкие процессы.

Зал был забит настолько, что кондиционеры не справлялись, и толпы мужчин и женщин, львиную долю которых составляли корреспонденты важнейших СМИ, а также получившие доступ в зал исключительно по знакомству сливки местного общества (ну как же, ведь существовал шанс попасть на веб-страницы самых престижных изданий), яростно потели. Три дамочки даже упали в обморок, но когда их привели в чувство, они категорически отказались покидать зал. Оказаться за бортом столь гламурного мероприятия? Они не могли себе этого позволить… Сестра Волка истерзала платок, а Нил все время облизывал губы и пытался подбодрить Волка своей кривой улыбкой.

Наконец отгремела яростная речь прокурора и взволнованно-патетическая — адвоката. И Волку предоставили последнее слово.

Он встал, окинул взглядом зал, сверлящий его сотнями любопытных глаз, и спокойно произнес:

— У моей семьи отобрали ферму. Обманом. Нарушив закон. Я решил, что это неверно. И что ее надо вернуть. И попытался это сделать. По-моему, все честно. Ведь во всех проповедях в наших церквях и речах публичных политиков говорится о том, что обман недопустим и должен быть наказан. Я же не требовал наказания. Только восстановления справедливости… — он сделал паузу и закончил: — Я жду решения.

Зал разочарованно выдохнул. Да уж… картинка не получилась. От него ждали истерики, воинственных воплей либо, наоборот, унизительной мольбы. А тут — банальные и сухие слова. Фи!

— Суд удаляется на совещание…

Пока судья совещался с присяжными, к Волку допустили сестру. Она просунула руки через решетку и, вцепившись ему в одежду, горько заплакала.

— Не волнуйся, маленькая, — сказал он, стараясь не замечать жадных объективов голокамер, уставившихся ему в лицо, — все будет хорошо.

— М-м-м… — тихонько плакала сестра, а ее муж скованно топтался рядом, не зная, куда деть руки…

— Встать, суд идет!

Приговор Волк выслушал стоя. Как и весь зал. Все присяжные признали его виновным. А судья определил ему наказание в виде пяти лет рудников. Это было очень сурово, но ожидаемо. «Интерстеллар агро» решила показать всем, что ожидает покусившихся на ее власть и имущество. Однако публика была разочарована — она ждала нечто интересное, какую-то «изюминку», ради которой большинство и согласилось терпеть тесноту, духоту и вонь. А «изюминки» не случилось…

Волк криво усмехнулся. Да уж, вот ведь как получается… он, вопреки своим намерениям все-таки доставит этому людскому стаду то развлечение, которого они так ждали. И о котором, потом будут рассказывать соседям, друзьям, знакомым, а может даже, если повезет, и миллионам других людей с экранов голоканалов, куда их позовут как очевидцев удивительного происшествия…

Он сделал шаг вперед и, не обращая внимания на несколько десятков корреспондентов, настойчиво тыкающих в него горошинами стереомикрофонов, громко и четко произнес в спины уже проталкивающиеся к выходам из зала:

— Я не согласен с этим решением и требую княжеского суда!

Толпа замерла. Люди недоуменно завертели головами. Его адвокат, окруженный десятком корреспондентов, которым он вещал о чудовищном преступлении против самой идеи правосудия и непременной апелляции, которую он немедленно подает, а также прокурор, тоже окруженный корреспондентами, судья, пристав и все остальные недоуменно уставились на него. Но Волк ждал…

Люди, остановившиеся было в надежде увидеть хоть что-нибудь интересненькое, уже начали разворачиваться обратно к выходу, разочарованно кривясь и пожимая плечами, как вдруг в середине зала, у кафедры с томом Божественного откровения, к которой выходили допрашиваемые свидетели, вспыхнул ослепительный свет и, спустя мгновение, рядом с кафедрой возник человек.

Толпа замерла. По ней пробежал испуганный шепоток:

— Светлый князь… князь… князь…

А в следующее мгновение люди… ринулись на свои места. Как выяснилось, шоу только начинается, и все торопились занять места поближе. В толпе вспыхнуло несколько ссор, кто-то кого-то толкнул… но тут Светлый князь заговорил:

— Мое имя — Пьер. Ты заявлял о княжеском суде, Воин?

Толпа ахнула! Этот фермерский сынок и международный преступник — Воин!! Невероятно!!!

— Да, — ответил Волк и назвал себя.

Князь Пьер склонил голову, приветствуя собрата по Пути, и негромко произнес:

— Изложи свое дело.

Волк подробно рассказал свою историю, ссылаясь на статьи законов и прецеденты по каждому эпизоду, в котором его обвиняли. Он повторил приговор, который судья зачитывал почти сорок минут. И упомянул закон 1-22.

Князь Пьер молча слушал. Толпа зачарованно внимала.

Когда Волк закончил, князь повернулся и смерил взглядом судью, от которого тот съежился и сделал такое движение, словно собирался нырнуть под стол… затем посмотрел на прокурора, мгновенно побагровевшего и нахохлившегося… потом на присяжных, заерзавших на своих местах, как на раскаленных углях… и закончил адвокатом. Тот нервно повел плечами и попытался улыбнуться, но губы его не послушались…

— Изложенное мне ясно, — негромко начал Пьер. — Вынесенный приговор несправедлив ни по законам людей, ни по законам Господа. И люди — как настаивавшие на нем, так и вынесшие его, — пошли против своей совести…

В зале поднялся возбужденный ропот.

— Вын… — начал судья, но у него вдруг пропал голос. Судья откашлялся и начал снова. — Вынужден напомнить, что, согласно уголовно-процессуальному уложению, части первой, лицо, именуемое Светлым князем, не имеет никакого отношения…

— Иногда… — негромко продолжил Светлый князь, не обращая никакого внимания на судью, который, впрочем, мгновенно замолк, — несправедливость приговора по отношению к отдельному человеку может быть оправдана тем, что его несправедливо тяжкое наказание послужит предупреждением другим и таким образом будет способствовать восстановлению справедливости. Но в этом приговоре я не нашел даже такого оправдания. Наоборот. Он служит утверждению еще большей несправедливости и препятствует любым попыткам восстановить справедливость…

— Я бы попросил! — вслед за судьей подал голос прокурор. — Мы действовали в строгом соответствии с законодательством Кран Орга и…

— Поэтому, — не обращая внимания на эти потуги, закончил князь Пьер, — я отменяю этот приговор. И выношу следующее решение. Ферма должна быть возвращена законным владельцам. А ее незаконные пользователи должны возместить ее истинным владельцам все убытки за ее незаконное использование. Величина этих убытков должна быть согласована с законными владельцами и полностью их удовлетворить. Срок — год. Если же мое решение не будет исполнено в указанный срок, то все имущество незаконного владельца, находящееся на этой планете, будет обращено в прах!

Люди недоуменно переглянулись. Что это за формулировка — обращено в прах… прямо какие-то библейские штучки! На лицах появились скептические улыбочки… И в этот момент двери зала распахнулись и на пороге появилось два десятка полицейских с обнаженными разрядниками.

— А ну-ка, парень, — грозно прорычал шериф, наводя разрядник на князя Пьера, — выбрось все эти свои глупые штучки и подними лапы вверх.

Волк удивленно покачал головой. Большинство обычных людей плохо представляют себе возможности Воинов и Витязей, но о Светлых князьях и Государе ходили настоящие легенды. И все должны были понимать, что угрожать оружием Светлому князю абсолютно бессмысленно. Ну не настолько же они тупы?

Оказалось, что настолько…

— Я кому сказал! — угрожающе тряхнув разрядником, взревел шериф. — И не думай! Это ты у себя какой-то там поганый князь, а здесь ты — дерьмо. И я, не задумываясь, продырявлю разрядом твою башку.

Светлый князь взирал на всю эту картину, слегка наклонив голову, а в его глазах явно читалась усмешка. Он медленно сложил руки на груди, а затем повернул голову и посмотрел на судью.

— Я думаю, — спокойно произнес он, — что это можно квалифицировать как противодействие решению княжеского суда.

— Это вы, — взвизгнул судья, — пытаетесь противодействовать вступившему в законную силу решению законного суда, да еще оглашаете здесь, в зале суда, свои бредни, хотя вам никто не давал права…

— В таком случае, — все также спокойно продолжил князь Пьер, — я обращаю в прах все имущество и все здания, где вы пытались противодействовать моему решению. А также наказываю всех, кто принимал в этом участие, немотой сроком на один год, — и в его руках полыхнул луч Света.

И тут шериф не выдержал и нажал на спуск разрядника. И вслед за ним то же сделали и остальные полицейские. Зал наполнился треском разрядов. Толпа отшатнулась. Послышался женский визг…

Наконец батареи разрядников опустели, полыхание разрядов утихло, и все ошарашенно уставились на князя Пьера, спокойно стоявшего на том же месте. Он обвел зал взглядом и повернулся к Волку.

— Решение принято, Воин. Жду от тебя доклада о его исполнении.

Последняя фраза была излишней, во всяком случае, для Волка. Светлый князь произнес ее лишь для того, чтобы напомнить о своем решении остальным. Волк молча поклонился. А князь Пьер вновь полыхнул лучом, открывая дверь, и исчез.

Волк отыскал взглядом сестру и, прикрыв глаза, улыбнулся ей, как бы показывая, что все нормально. На ее лице читалось недоумение. Как? И это — все! Те же чувства выражали и лица остальных…

И в этот момент огромное, занимавшее почти квартал здание суда, с десятками залов, кабинетов, роскошных холлов и тесных камер, заполненное тысячами, а то и десятками тысяч людей, дрогнуло. Все замерли, не понимая, показалось им или это было на самом деле… Но тут послышался отчаянный женский визг. Люди засуетились, а вокруг визжащей женщины тут же образовалось свободное пространство. И не только те, кто находился рядом с ней в этом зале, но и миллионы людей, застывшие в этот момент у своих головизоров, увидели, как тонкие каблучки ее модных туфель медленно погружаются в пол.

Толпа взревела. Люди бросились к выходам, топча упавших и расталкивая локтями тех, кто был слабее. Волк выбрался из-за ограждения и подошел к сестре, которую Нил пытался хоть как-то оградить от мечущихся людей. Вокруг Волка тут же образовалось свободное пространство. Он обнял сестру и негромко сказал:

— Вот видишь, я же говорил тебе, что все будет хорошо… — а затем, повернувшись, произнес уже громко: — Не бойтесь! Находиться в этом здании будет опасно только минут через двадцать. Вы успеете его спокойно покинуть.

— Что происходит? — прошептала сестра.

— Ну ты же слышала, — ответил Волк, — князь Пьер решил обратить в прах все имущество и все здания, где пытались противодействовать его решению.

Сестра кивнула в ответ, но, судя по ее взгляду, она так ничего и не поняла.

— Полицейское управление тоже рушится! — заорал кто-то. И это лишь добавило паники. Но не всем…

К Волку протолкался какой-то мужичок, чье загорелое лицо и крупные, мозолистые руки явственно показывали, что он не имеет никакого отношения к судопроизводству. И потому бояться воли Светлого князя ему не стоит.

— Слышь, парень, а скажи, к этому твоему княжескому суду могут обращаться только такие, как ты, или все?

— Все, — ответил Волк.

— О! — обрадовался мужик: — Здорово! Я представитель кооператива из южного полушария. По нам «Интерстеллар агро» тоже прошелся дорожным катком. Ты не мог бы снова вызвать князя…

— Нет, — покачал головой Волк, — вызвать его сюда я могу только по своему личному делу. Чтобы он рассмотрел твое дело, ты должен сам найти князя и лично обратиться к нему.

— Да ты что… — пригорюнился фермер, а затем вновь оживился. — Слушай, а ты не мог бы поработать нашим представителем…

— Ты не понял, — мягко прервал его Волк, — княжеский суд только для одного. Никаких коллективных обращений в нем не бывает. Если ты придешь к князю и потребуешь его суда, то он будет рассматривать только твое дело, а не ваше. И примет решение. Возможно, в твою пользу, но не обязательно. Причем тебе придется отвечать ничуть не меньше, чем другой стороне. И если ты не сможешь добиться исполнения решения княжеского суда, то князь тебя накажет, и в не меньшей степени, чем противную сторону.

— Это что же, мне с самой «Интерстеллар агро» бодаться придется? — озадаченно переспросил мужик.

— Вне всякого сомнения, — кивнул Волк. — Как и мне. Только помни, что в этом случае на твоей стороне окажется Светлый князь…

Мужик хмыкнул, окинул взглядом уже опустевший зал, покачал головой и спросил:

— А где его можно найти-то?

— На Земле, — ответил Волк.

— Ух ты… — озадаченно почесал затылок мужик, — далеко… — и бросил недовольный взгляд на Волка. Его мысли читались на его лице будто в раскрытой книге. К этому, мол, он прямо сюда пришел, а мне переться на другой конец Галактики… почему такое неравенство? Он, как и всякий простой человек, не понимал, что прежде чем получить право на что-то, надо доказать, что ты его достоин. У мужика, как и у любого в этом зале, городе, на этой планете, тоже была возможность прилететь на Игил Лайм, добраться до монастыря и заслужить в числе прочего право обращаться к Светлому князю и быть услышанным им в любой точке вселенной. Но он не использовал ее. Может быть, пока…

Они вышли из уже поплывшего, будто оно было сделано из песка и теперь на него плеснули водой, здания суда самыми последними. Улицы вокруг суда и полицейского управления были забиты огромной толпой народа, сбежавшегося поглядеть на нечто совершенно невиданное и невероятное, в которой совершенно потерялись те, кто покинул эти здания, опасаясь оказаться погребенными под их обломками. Наивные… Обломков не предвиделось, ибо Светлый князь сказал: «В прах». Впрочем, затерялись не все. В самом центре улицы, в плотном кольце журналистов, в несколько карет «скорой помощи» загружали полицейских, ворвавшихся в зал суда во главе с шерифом, а также самого шерифа, адвоката, судью и прокурора. Все они потерянно молчали, лишь прокурор вовсю раскрывал рот, все еще не веря в случившееся и пытаясь выдавить из себя что-то членораздельное. Но из разинутого рта доносилось лишь что-то вроде:

— Ы… ы-ы… ыг… мы-ы…

После этого процесса ему обещали место заместителя генерального прокурора, и всего лишь час назад он был совершенно уверен, что оно у него практически в кармане…

Представители «Интерстеллар агро» появились на ферме вечером следующего дня. Они выбрались из аэрола, на этот раз приземлившегося за остатками забора, и некоторое время скромно стояли, ожидая, пока Волк обратит на них внимание. Так и не дождавшись, тот, что был помоложе, решился подать голос:

— Э-э, можно нам войти?

Волк развернулся к ним и широко улыбнулся:

— Конечно, всегда рад гостям, которые приходят с миром.

— Разрешите представиться, — затараторил молодой, — я — Ленни Урвиц, представитель юридического отдела, а это — вице-президент «Интерстеллар агро» по…

— А зачем мне это знать, господа? — прервал его Волк.

Молодой растерянно запнулся. Волк, который еще перед началом процесса успел вкопать обрез бревна и прибить к нему найденную в бывшей кухне столешницу их бывшего кухонного стола, придвинул к этому импровизированному столу колоду и указал на нее рукой:

— Присаживайтесь, господа. Я так понял, вы приехали, чтобы попытаться прийти со мной к соглашению относительно возмещения убытков?

— Э-э… да.

— Что ж, — Волк сделал паузу, — я думаю, суммы в… двадцать восемь миллионов кредитов будет достаточно.

— Сколько? — явно обалдев от подобной цифры, переспросил молодой. — Но позвольте, стандартная арендная плата за пользование шестью тысячами акров…

— Мы согласны, — мгновенно согласился второй. Молодой вздрогнул и удивленно уставился на вице-президента «Интерстеллар агро». Но тот проигнорировал его взгляд. — Можем ли мы подписать соглашение прямо сейчас?

— Почему бы и нет? — с некоторой досадой ответил Волк. Он ожидал, что «Интерстеллар агро» клещами вцепиться в свои деньги и ему удастся проторговаться с ними до того момента, как он покинет Кран Орг, так и не заключив соглашения. Неужели они узнали о его скором отъезде?

Спустя полчаса Волк поставил свою роспись на голотерминале в электронном окошке под текстом составленного договора и под тремя распечатками, одна из которых оставалась у него.

— Как быстро вы сможете перечислить деньги?

— Еще до полуночи, — быстро ответил вице-президент. — Продиктуйте мне номер счета, пожалуйста.

— Минуту… — Волк набрал номер сестры.

— Сестренка, какой у тебя номер счета?

— У меня только социальный, — испуганно ответила она.

— Это не важно, — успокоил ее Волк, — господа из «Интерстеллар агро» обещают перевести деньги еще до полуночи. Так что уже завтра можешь нанимать рабочих, чтобы они привели в порядок дом и участок. А уж затем перебирайтесь с Нилом сюда. Вместе с детьми. Здесь им будет гораздо лучше, чем в этом сыром Недисе.

— Но, брат… — неуверенно начала сестра, которую жизнь так долго приучала не верить ни во что хорошее, — а как же школа, и потом, как мы там будем жить? Ведь для того чтобы закупить технику, семена, нужна такая куча денег…

— Не волнуйся, — усмехнулся Волк и развернул в ее сторону распечатку договора, в самом центре которой жирными цифрами стояло 28 000 000. — Деньги — это самое простое среди того, что требуется найти в этом мире. Гораздо сложнее отыскать справедливость…

4

Лигда сидела на балконе «Империал адмирал» и, прихлебывая из чашки ароматный иллой, листала принесенные ей официантом распечатки «Эспесиаль», «Гламур элит», «Принисти» и других гламурных журналов. Ей было интересно, как Грайрг Иммээль провел этот год. А где еще можно узнать о столь гламурном джентльмене, как не из таких журналов? Она уже выборочно просмотрела распечатки за одиннадцать предыдущих месяцев и теперь внимательно изучала последние номера.

Судя по тому, что она прочитала, дела Грайрга Иммээля катились под гору. Причем у Лигды возникло подозрение, что это кому-то выгодно. Уж больно дружно свора так называемых светстких журналистов набрасывалась на своего недавнего кумира.

Отложив последнюю распечатку, Лигда задумчиво поднесла к губам чашку с уже почти остывшим иллоем и сделала глоток. Что ж, общая картина была ясна, теперь ей предстояло понять главное — чьим промыслом бывший любимчик судьбы Грайрг Иммээль катился теперь вниз, да так, что ему, скорее всего, придется в скором будущем изменить свою жизнь. Одно дело, если это испытание Господне. Обычный человек не властен над своей жизнью и часто надеется, что если он ведет жизнь, как ему кажется, вполне достойную, то Господь непременно вознаградит его. И действительно, так бывает. Но чаще всего обычный человек воспринимает в качестве награды вещи очень банальные, житейские, например, достаток, спокойную жизнь без проблем и забот или же то, что служит целям не Господа, но Врага Его — известность, пусть и скандальную, успех, пусть и любой ценой. А то, что составляет истинную награду Господню — возможность спасения, воспринимает как беду или наказание, горестно восклицая: «За что?» Ибо человеческая природа такова, что никто не может прийти к спасению, минуя испытание.

Другое дело, если это промысел Лукавого. Ведь любое испытание можно превратить в новый шанс, в ступеньку к изменению, к шагу вверх. Испытание Господне, хоть и требует от нас максимального напряжения всех сил и способностей, оно всегда нам по силам. А Враг насылает беды и проблемы, чтобы сломать. Растоптать. Изничтожить. Сотворить из человека пустую и мертвую облочку глядя на которую иные устрашились бы выходить за пределы установленных Врагом правил.

И здесь главное — не ошибиться. Лигда чуть прикрыла глаза, погружаясь в молитву, взывая к Господу и прося его об откровении, способном помочь ей увидеть истину, или хотя бы о знаке, который оградил бы ее от ошибки…

Карен Иллигоси последние несколько месяцев был крайне доволен собой. И было от чего. Ибо за последний год он последовательно и неуклонно поднимался на самую вершину гламурной и светской журналистики, с каждой статьей, с каждой публикацией приобретая все больше и больше известности, а вместе с ней — веса и влияния. Да что там говорить, последние его статьи редакторы «Эспесиаль», «Принсипи» или «Вог» просто рвали друг у друга из рук. И — он знал это совершенно точно — ему оставался всего один шаг для того, чтобы стать настоящей легендой гламурной журналистики.

Нет, он и раньше считался вполне успешным и влиятельным журналистом, но, как бы это сказать… одним из. Не успешнее, чем Партерон, не влиятельней, чем Гудрид, не известнее, чем Тоннэ Гамаль. А некоторые вообще полагали, что он не дотягивает до этих троих, и отводили ему место где-то во втором десятке. Хотя это уже, пожалуй, было просто завистью… Но вот прошел всего один год, и Карен Иллигоси превратился в звезду первой величины, которая одиноко сияет на небосклоне. Причем всего этого Карен добился сам, собственными руками… ну, возможно, с некоторой помощью того наваждения, которое внезапно (но так кстати) охватило его старого друга Грайрга Иммээля.

Иммээль мог бы считаться благодетелем Карена, ибо именно с ним и его Домом моды было связано все то, что позволило Иллигоси вознестись столь высоко. На первый взгляд это произошло совершенно случайно.

Впрочем, шанс подняться на вершину успеха очень часто появляется у людей совершенно случайно. Но только на первый взгляд. На самом деле это происходит регулярно. Просто большинство людей не готовы к тому, чтобы использовать свой шанс. Человек в метро помог иностранке, с растерянным видом крутящей схему, добраться до всемирно известного музея… и вот он уже женат на наследнице миллиардного состояния. Случайность? Да, несомненно. Но… мимо той девушки прошли десятки, если не сотни молодых людей, для которых это не стало их шансом лишь потому, что они не знали языка. И кого им винить кроме самих себя? Другая пришла на кастинг в новый проект успешного продюсера — и спустя полгода толпа штурмует кассы стадионов, чтобы купить билет на ее концерт. Случайность? Несомненно. Но ведь никто не обращает внимания на то, что пока большинство ее подруг торчало в каких-нибудь «Тексти наггетс» или отрывалось «по полной» на отпадных вечеринках, она, отработав в той же закусочной полную смену, ломала и крутила свое тело в школе танцев, а затем мчалась на занятия по вокалу и сольфеджио. Ну и в оставшиееся время, которое лишь в насмешку можно назвать свободным, мчалась на очередной кастинг. А потом репортеры напишут: «Она пришла по привычке, совершенно не рассчитывая на то, что ее отберут… и вот оно чудо». А почему не рассчитывая? Да потому что до этого десятки таких же кастингов уже закончились ничем. И она почти потеряла надежду. Но, слава богу, почти…

Впрочем, бывают и другие пути. Так сказать, с заднего крыльца… Но и здесь от человека требуется быть готовым не упустить свой шанс. Просто… шансы здесь несколько другие, но и они с тем же свистом пролетают мимо неготовых…

Поэтому молодой Иллигоси страстно и неустанно работал над тем, чтобы использовать как можно больше шансов. Впервые он появился в Доме моды тогда еще молодого, но уже заставившегося всех говорить о себе кутюрье на кастинге, поскольку страстно мечтал стать манекенщиком. Он уже работал стриптизером в одном из баров на окраине Карова Божнека. А еще брал уроки танцев и вокала. Ну и еще он был готов на многое. Очень. Во всяком случае, в понимании обитателей того маленького городка, из которого он был родом. Поэтому, несмотря на патриархальные традиции его семьи, он, едва появившись в столице и, слегка обжившись, принялся активно посещать различные гей-бары. Нет, не потому, что испытывал тягу к людям своего пола или, как это любят говорить представители данного сексуального меньшинства (хотя уж меньшинства ли?), «чувствовал себя женщиной, запертой в теле мужчины», а исключительно с целью установления полезных знакомств. Вскоре эта стратегия принесла свои плоды. Так, например, место стриптизера он получил как раз благодаря одному из таких знакомств…

В Доме моде Грайрга Иммээля, тогда еще только набирающим обороты и потому активно подыскивающем персонал, он появился именно на кастинге. И в тот раз пролетел. Как он теперь понимал, только благодаря неверно избранной стратегии. Ибо, наслушавшись рассказов о том, что все известные кутюрье сплошь «голубые», он при просмотре сделал акцент именно на это. И прогадал. Поскольку Грайрг Иммээль оказался стопроцентным гетеросексуалом. Но спустя несколько месяцев, в течение которых новый Дом моды еще более преуспел, Иллигоси сумел-таки прорваться на вожделенный подиум. Однако, как выяснилось, стать звездой подиума в качестве манекенщика ему не светило. У него был довольно распространенный типаж: смуглый, стройный мальчик с чувственным ртом и черными, влажными глазами. Таких было много, и среди них уже определились свои любимчики. В том числе и в Доме моды Грайрга Иммээля. Через полгода, поняв, что на пути к следующей вершине перед ним маячит три-четыре препятствия, Карен попытался уменьшить их число, подбросив перед чрезвычайно важным показом одному из тех, кто был более популярным, чем он, в ботинки толченого стекла, перемешанного с сухой соляной кислотой. Однако, к его удивлению, парень отработал показ на все сто. И лишь закончив последний выход, рухнул на пол и застонал от боли.

Расследование по горячим следам ничего не дало. Карен тщательно подготовился к своей акции. Но Грайрг Иммээль тогда пришел в бешенство и едва не уволил всех манекенщиков, кроме пострадавшего, что заставило Иллигоси отказаться от дальнейших подобных попыток. Да и вообще, как выяснилось, карьера манекенщика не столь уж соответствует тем мечтам о богатстве и славе, которыми он жил.

Настоящий шанс ему подвернулся спустя полгода, когда на него вышел репортер, сотрудничающий с одним из гламурных журналов второго слоя, ну тех, что практически совершенно желтые (а не «с налетом» желтизны, как более солидные издания), с предложением продать кое-какую информацию о новой коллекции Иммээля. И вот здесь Карен использовал свой шанс на полную катушку. Во-первых, он совершил, с точки зрения любого практичного человека, несусветную глупость. Он отказался от гонорара, взамен потребовав устроить ему публикацию в одном из журналов. И четко определил круг тех журналов, которые его устраивают, заявив, что совсем уж «дно» ему не нужно. А во-вторых, согласился стать постоянным информатором этого репортера, на тех же условиях. Почему? Да просто увидел в этом свой шанс. И не прогадал. Конечно, у человека далекого от мира моды могло бы сложиться впечатление, что он излишне все усложнил. Ведь можно же было просто написать приличный материал и прийти с ним в редакцию. И пусть не с первого раза, но с третьего или с десятого его бы взяли — хороший текст всегда пробьет себе дорогу. Но в таком подходе был один очень серьезный изъян, который Иллигоси и собирался обойти подобным «усложнением», поскольку к тому моменту уже поднабрался опыта и больше не допускал проколов, подобных первому кастингу в Доме моды Грайрга Иммээля. И теперь он точно знал, что в той картине мира, которая прочно сидит в голове у любого редактора журнала о мире моды, манекенщики не умеют писать. Ибо они всего лишь тело, с помощью которого кутюрье демонстрирует свои таланты, с ними иногда спят либо «подкладывают» влиятельным клиенткам и клиентам. И больше ни для чего они не пригодны. А редкие исключения всего лишь подтверждают правило. В этом был некоторый парадокс, но… где и когда в этом мире хоть что-то происходит по законам логики?

Принимая его первый материал, редактор едва не скрежетал зубами, однако договор есть договор. К тому же и журнал был далеко не «Гламур элит», и среди прочей чуши, которая заполняла его страницы, вполне могла бы затеряться любая мура. Но, к его удивлению, материалец, принесенный телом, оказался вполне читабелен. Конечно, это еще ни о чем не говорило. Сколько читабельных материалов проходило незамеченными. Но Карен теперь ничего не собирался пускать на самотек. И перед выходом первого материала задействовал все свои знакомства, приобретенные в гей-клубах, чтобы его материал заметили. И второй. И третий. Ведь человек — сам кузнец своего счастья, не так ли?

Спустя полгода Карен смог уйти с подиума на куда более скромную ставку репортера одного из журналов второго слоя. Но теперь он был твердо уверен, что это всего лишь стартовая площадка. Ибо теперь он прекрасно представлял, каким образом делаются дела в мире глянца, и знал, что они ему по силам. Тем более что у него был столь выгодный козырь, как личное знакомство с самим Грайргом Иммээлем…

— О-о, госпожа Эсмерина, если не ошибаюсь?..

Лигда открыла глаза. Перед ней, со слащавой улыбкой, высился тип, с которым Грайрг сидел в тот самый вечер, когда они с ним встретились (позже, уже в монастыре, она специально провела «погружение», чтобы максимально вспомнить все, относящееся к тому вечеру). Правда, его имени она не знала.

Иллигоси окинул сидевшую за столиком женщину с легкой и изящной улыбкой на губах, в глубине которой, однако, таились насмешка и презрение. После того вечера он разузнал о ней все, под предлогом помощи Грайргу в поисках. Именно он посоветовал Иммээлю выйти на того типа, который узнал ее на глазах Грайрга, сам лично поехал с ним, а затем, когда Иммээль умчался на дальнейшие поиски, тщательно порасспрашивал господина Гржыжека. Ибо он сразу почуял, что судьба посылает ему очередной, немыслимый, невероятный шанс раздуть такой громкий и шикарный скандал, какого в мире гламура не было уже как минимум лет пять-шесть. С того самого момента, когда выяснилось, что исполнительница песен в стиле кантри Парелия Нейсмит, добропорядочная жена и мать четверых детей, спит с собственным сыном.

Все эти месяцы Карен тщательно собирал информацию. И постепенно до него начало доходить, что он едва не упустил блестящий шанс. Грайрг Иммээль по-настоящему, искренне втрескавшийся в профессиональную шлюху (пусть и, как ему удалось выяснилось, слегка съехавшую на почве религии), — это сенсация. Несомненно. Особенно если умело подать все это с теми подробностями, которые Иллигоси накопал за прошедший год. О-о, это была непростая работа, потребовавшая и времени, и умения. Он встретился с большинством из ее любовников. Даже с директором закусочной «Тексти наггетс», в которой она начинала карьеру в столице. А также отыскал пару ее близких подруг, одна из которых теперь работала «плечевой» у дальнобойщиков, а вторая уехала к себе домой, где готовилась выйти замуж и старалась изо всех сил забыть обо всем случившемся. Но… он внезапно понял, что это все мелочи. Ну, будет еще один крупный скандал. Ну, вполне возможно, некоторое время Иллигоси на все лады начнут именовать «мастером скандалов». Ну и что? Не-ет. Карен понял, что ему этого мало. Ему выпал шанс стать… богом журналистики! Тем, кто повелевает жизнью мелких людишек, суетящихся у его ног. И для этого надо всего-навсего обрушить карьеру одного из наиболее успешных кутюрье современности. Причем сделать это так, чтобы ни у кого не возникло и тени сомнений, что это именно его работа…

— Лигда, если можно, — с легкой улыбкой ответила женщина. — С кем имею честь?

— Карен Иллигоси, журналист, с вашего позволения, — Карен элегантно приложился к ручке. Вот демоны Игура, а кожа у нее действительно великолепна. Да и вообще, сейчас, стоя рядом, он вполне понимал, почему Иммээль так на нее запал. Эта сучка была чудо как хороша, даже его возбуждала, несмотря на его вполне устоявшиеся «гомо» предпочтения. Чего уж говорить о таком абсолютном гетеросексуале, как Грайрг? Впрочем, возможно его возбуждала не только ее красота, но и собственное знание. Знание о том, что он держит в своих руках нити жизни этой красавицы и ее бестолкового любовника и способен в любой момент втоптать их обоих в грязь. И это ощущение власти над ней приятно щекотало самолюбие.

— Иллигоси? Вот как… — женщина вдруг бесцеремонно выдернула свою руку из его ладони и, откинувшись на спинку стула, окинула его оценивающим и… каким-то странным взглядом. Карену он более всего напомнил презрительный…

А Лигда молча разглядывала стоявшего перед ней человека. Карен Иллигоси… Она прочитала в распечатках несколько его статей. И они оставили у нее впечатление чего-то крайне… гнусного. Иллигоси постоянно подчеркивал, что они с Иммээлем старые друзья, что их многое связывает и что он всегда будет благодарен Грайргу за то, что тот поддержал его, начинающего молодого журналиста. И всегда относился к нему благожелательно. Но все это писалось только для того, чтобы в следующих строках начать лить на Грайрга грязь, временами разбавляя ее лицемерными вздохами, лишь подчеркивающими его манерные сентенции о маэстро, выходящих в тираж по причине утраты вкуса, чувства стиля и умения чувствовать перспективные тенденции современной моды.

Подобные статьи начали появляться где-то полгода назад. И хотя сначала Иллигоси был едва ли не единственным, кто позволял себе так пройтись по суперпопулярному курюрье, в распечатках последнего месяца эта тема звучала уже в целом хоре.

— Вот как… — Лигда усмехнулась.

Похоже, это и есть тот самый знак, о котором она просила. И она получила ответ на свой основной вопрос. Впрочем, не стоило торопиться. Господь столь могущественен, что иногда даже прислужники Врага в конечном счете становятся исполнителями Его воли.

— Присядете?

— С удовольствием, — Карен занял соседний стул. — Я слышал, год назад вы отправились в какой-то окраинный монастырь? — светским тоном начал он. — И давно вернулись?

— Сегодня.

— Вот как? Грайрг уже в курсе? Или вы решили сначала навестить кого-нибудь из старых друзей? Например, — он фамильярно подмигнул ей, — Ирви Холчека? Или господина Дитриха?

В этот момент Лигда как раз потянулась за своей чашечкой, и если бы она вовремя почти на автомате, не включилась в то, что они между собой называли «режимом атаки», в котором Воин, как говорил Учитель, способен стойко и спокойно встречать все неожиданности, коими испытывает его этот мир, ее рука точно бы дрогнула. Ибо господин Дитрих был директором той самой закусочной «Текста наггетс», с которой она начинала свое восхождение в Карове Божнеке. И этой фразой Иллигоси давал ей понять, что знает о ней все и что она в полной его власти. Глупец, он даже не подозревал, что бросает вызов Воину…

— Странно, — нейтральным тоном произнесла она, — мне казалось, что вы с Грайргом друзья.

— Да, — усмехнулся Карен, — многие считают так же. — Он чувствовал себя в полнейшей безопасности, считая, что только что взял эту сучку на короткий поводок, показав, насколько много знает о ней. Поэтому его вдруг потянуло на философию. — Но дружба, любовь — слишком большая роскошь в этом мире. Они делают человека уязвимым, слабым. А мир жесток. Слишком жесток, дорогая, чтобы любой из нас мог позволить себе расслабиться, — тут Карен весьма тонко (как ему показалось) улыбнулся и, подмигнув Лигде, произнес довольно развязанным тоном: — Ну да не мне тебя учить. Не так ли, Эсмерина?

Лигда сидела, прикрыв глаза и изо всех сил сдерживая охватившую ее ярость. Нет, еще не время было отпускать эту ярость на волю. Наоборот, сейчас следовало задавить ее, скрутить, загнать как можно глубже, потому что теперь ей требовалась ясная и холодная голова. Теперь все стало на свои места. Грайрг совершил то, что в этом мире хуже, гораздо хуже, чем преступление, — ошибку. Он позволил себе искреннее человеческое чувство. И Лукавый решил наказать его, ибо он стремился навсегда изгнать из этого мира это волшебное и могучее чувство, окончательно заменив его грязными и низкими страстями — похотью, сластолюбием и животными позывами тела. Что ж, он в этом преуспел. И немало. Но иногда любовь все-таки прорывалась в этот мир, и это приводило Врага в такое бешенство, что он готов был сказочно вознаградить того, кто втаптывал это чувство в грязь, измарывал его в блевотине и… убивал. И это орудие Лукавого сейчас сидело перед Лигдой, причем даже не догадываясь, что он — всего лишь орудие…

— Впрочем, моя дорогая, — неверно истолковав ее молчание, Карен наклонился к ней, перегнувшись через столик, и развязано взял ее за руку, — ты же все понимаешь лучше меня. С твоим-то опытом… — и он протянул другую руку, собираясь покровительственно потрепать ее по щечке.

Это было ошибкой. Не такой уж страшной, далеко не первой в череде его ошибок, но… наверное, первой за которую последовала немедленная расплата. Захват рукой обратной стороны кисти, поворот… и руку Карена Иллигоси внезапно пронзила такая боль, что он буквально завизжал. Но Лигда не собиралась на этом останавливаться. Она встала со стула, болевым приемом приподняв за собой Иллигоси, и, боковым зрением зафиксировав, как люди за соседними столиками схватились за личные голотерминалы со встроенными голокамерами, точным движением колена превратила его яйца в сплошную болтунью, заставив его отчаянный визг прерваться и перейти в мучительный стон, а затем громко и четко произнесла:

— Похотливый козел…

Покидая зал, она бросила взгляд в зеркальную стену, отгораживающую балкон ресторана от лифтового холла. Люди за несколькими столиками уже увлеченно набирали номера, спеша сбросить в сеть столь потрясные снимки. Что ж, Лукавый, ты сделал этот мир таким, что в нем лучше всего срабатывают грязь и страсти. Так получи. Завтра твой слуга будет сам измаран в такой грязи, что многое из того, что он заготовил для Грайрга, окажется холостым выстрелом. Многое, но не все. И это означало, что у нее еще много работы…

Грайрг встретил ее в полном восторге. После первых коротких, но весьма бурных объятий он тут же поволок Лигду в мастерские, на ходу взахлеб рассказывая, как путешествие с ней полностью изменило его взгляд на современную женщину. И весь этот год он упорно работал, собираясь поведать миру, кто она есть на самом деле. Сейчас его новая коллекция, которая почти ничем не напоминает большинство его прежних работ, уже практически готова. И он собирается показать ее на большом биеннале, которое состоится через неделю. Его устраивает сам маэстро Пантенойо, таким образом отмечая свой юбилей. Поговаривают, что он вообще собирается на нем объявить, что совсем уходит из моды. Подавляющее большинство самых известных кутюрье уже подтвердили свое участие.

А Лигда ходила по его мастерской, рассматривая модели Иммээля, и до нее постепенно доходило, не только что собирался сделать этот подонок Иллигоси, но и как он готовил это. Пользуясь тем, что Грайрг считал его своим близким другом… ну или как минимум человеком, играющем на его стороне, он был в курсе подготовки новой коллекции Грайрга и регулярно, из статьи в статью, готовил почву, чтобы показ новой коллекции ознаменовался грандиозным провалом. Журналисты часто говорят, что их долг нести людям полную и достоверную информацию. Но на самом деле это утверждение имеет такое же отношение к действительности, как, скажем, утверждение, что любой судебный процесс всегда оканчивается установлением истины и справедливым приговором. Пожалуй, даже еще и меньшее, поскольку цель суда все-таки в первую очередь состоит именно в установлении истины и вынесении справедливого приговора, а работа журналиста имеет целью не столько донести до читателя, слушателя, зрителя полную и достоверную информацию — ибо в этом случае журналисты были бы на глубоких задворках после информационных телеграфных и телетайпных агентств, — сколько внести в подачу этой информации некую личностную составляющую. Ведь именно она и составляет основную ценность, определяющую стоимость журналиста на рынке. Поэтому журналист никогда не бывает совершенно объективным. Он всегда как-то воздействует на читателя, слушателя, зрителя, заставляя его сопереживатъ, верить, восторгаться, негодовать вместе с собой. И Карен Иллигоси в полной мере воспользовался этой своей возможностью, готовя тех, кто читал его статьи, к тому, что новая коллекция Грайрга Иммээля — полное дерьмо, а знаменитый кутюрье окончательно впал в маразм. Все самые яркие жемчужины коллекции уже были вываляны им в грязи, и каждой подобран соответствующий уничижительный эпитет или образ. Например, очаровательное черное платье с жемчугом было названо «жалким подобием крестьянского сарафана». И хотя пока еще никто, кроме самого Иллигоси, не видел ни одной вещи из новой коллекции, этот негативный стереотип уже был вбит в голову большинства тех, кто должен сидеть в первых рядах у подиума. Да… Карен Иллигоси проделал отличную работу, сполна воспользовавшись как представившимися ему возможностями, так и отпущенным ему временем. А вот у нее времени почти не осталось. Лигда вздохнула, а потом зло ухмыльнулась. Но ведь она же была Воином! А это чего-то да стоило.

На следующий день они с Грайргом поехали на пафосный и роскошный прием, который устраивал Пантенойо по случаю своего юбилея. Лигда несколькими умелыми взглядами и вздохами устроила так, что Грайрг сам предложил ей выбрать платье из своей новой коллекции, а затем полчаса примеряла то одно, то другое, и не потому что не могла выбрать (а каждое из них действительно было великолепно, ибо он творил их именно для нее), а для того, чтобы потом иметь возможность сказать правду. Наконец она остановила свой выбор на жемчужно-серебристом, украшенном мелкими сапфирами и изумрудами.

В зале ресторана они появились одними из последних. Маэстро снял для торжества все тот же зал-балкон «Империал адмирала», ибо ни один ресторан города не мог предложить столь впечатляющего вида. Грайрг немного нервничал, опасаясь, что старый маэстро обидится на них за опоздание. Но Лигда была совершенно спокойна. Она знала, что оправданий не потребуется.

— Не волнуйся, милый, — усмехнувшись, успокоила она Грайрга, — можешь все валить на меня. Мужчины же уверены, что ни одна женщина не способна одеться вовремя.

Когда они вышли из лифта, она остановилась.

— Милый, ты иди в зал, а мне надо на минутку в дамскую комнату.

— Я лучше подожду тебя здесь… — начал было Грайрг.

— Нет, — Лигда взяла его за руку и слегка подтолкнула к дверям, — не спорь. Иди. Только не подходи сразу к маэстро, дождись меня, ладно?

— Ну конечно…

Лигда зашла в дамскую комнату и еще раз окинула себя критическим взглядом. По всем меркам она выглядела блестяще. Но сегодня этого было мало — сегодня она должна была произвести настоящий фурор, навсегда остаться в памяти всех собравшихся здесь мужчин, чтобы та грязь, которую собирался вылить на нее Иллигоси, что, несомненно, являлось важнейшей составляющей его планов, отлетала бы от этого образа, как скорлупа от орехов в лущильной машине. И для этого ей надо было, чтобы Грайрг появился в зале без нее. Хотя бы несколько мгновений она должна идти по ярко натертому паркету в одиночестве, чтобы в мужских сердцах отпечатался образ именно одинокой незнакомки, зримо воплотившей самую глубинную и одновременно высокую мечту любого мужчины. А в том, что ей это удастся, она не сомневалась. Ибо привлекательность женщины более всего зависит не от внешности, а от того, как она двигается. И тут у Лигды на сегодняшнем пати просто не было конкурентов. Ни один обычный человек, будь он трижды спортсмен, четырежды танцор и сотню раз одарен от природы, не обладает и десятой долей того уровня координации и культуры движения, которой обладает Воин. И Лигда знала, что может одним движением руки привести всех присутствующих мужчин в состояние нестерпимого сексуального желания. «Эти бы возможности да в прежние времена», — с ироничной усмешкой подумала она, выходя из туалетной комнаты…

Войдя в зал, Лигда на мгновение задержалась в дверях и, дождавшись, когда присутствующие бросят ленивый взгляд в ее сторону, направилась к Грайргу.

Это было нечто. Она буквально физически чувствовала, как равнодушные секунду назад взгляды, вспыхнув, впиваются в нее, как стрелы. Мужчины, словно зачарованные, замирали, опуская руки с зажатыми в них бокалами с вином, забывая о стоявших рядом женщинах и обо всем, о чем они так увлеченно беседовали. И все эти события заняли лишь семь секунд, которые она потратила на то, чтобы подойти к Иммээлю и, мягко улыбнувшись, произнести:

— Вот и я, дорогой, ты не представишь меня маэстро?

— Э-э… да, прости, — Грайрг, на которого, несмотря на их предыдущий опыт общения, она подействовала ничуть не меньше, чем на всех остальных, с трудом вышел из ступора и развернулся к все еще зачарованно смотревшему на нее Пантенойо, который как хозяин вечера был окружен наиболее именитыми гостями.

— Маэстро Пантенойо, разрешите представить вам мою… — он на мгновение запнулся, а затем твердо произнес: — Невесту. Это Лигда.

Маэстро покачал головой.

— Что же вы наделали, Иммээль? Вы только что ввергли в полное отчаяние всю мужскую половину моих гостей. Не исключая и меня самого…

Он царственно опустился на колено и поднес руку Лигды к своим губам. Как потом выяснилось, Лигда оказалась одной из немногих женщин, с кем маэстро вообще соизволил поздороваться, и единственной, с кем он поздоровался так.

— Грайрг, — обратился он к Иммээлю, — вынужден вас огорчить. Я конфискую вашу невесту на сегодняшний вечер. Сегодня она будет безраздельно принадлежать мне. Она будет королевой бала.

Гарйрг слегка смешался.

— А может быть, кто-нибудь соизволит спросить и саму королеву? — с мягкой улыбкой отозвалась Лигда. — Я обещала этот вечер Грайргу, и, боюсь, маэстро, вам придется остаться с носом. Впрочем, один тур ракота я могу вам обещать.

— Ракота? — Пантенойо изумленно вскинул брови. — Вы танцуете ракот? Какое чудо! Я считал, что современные женщины совершенно не умеют танцевать, а только дергаются, будто припадочные… Вы не просто восхитительная женщина. Вы — волшебница! — Он повернулся к окружающим и громко произнес: — Господа! Я всю жизнь работал для того, чтобы не столько привнести, сколько… удержать в этом мире красоту. И теперь, в конце жизни, с удивлением и радостью увидел, что мои усилия не пропали даром. Потому что я нашел настоящую волшебницу, фею, в образе которой красота пришла сегодня поприветствовать меня в мой праздник!

Пантенойо повернулся к музыкантам и, швырнув об пол бокал с коллекционным шампанским, приказал:

— Господа, ракот!

Следуя за твердой и умелой рукой маэстро, Лигда взглядом отыскала Иллигоси. Ну конечно, он не смог не прийти на это пати. Но для этого ему, несомненно, пришлось раскошелиться на ускоренную регенерацию. Вид у него был крайне кислый. Лигда шаг за шагом выбивала из его рук оружие. Ибо одно дело извалять в грязи бывшую профессиональную шлюху и любовницу неудачливого и уже оскандалившегося кутюрье, к провалу которого к тому же все уже давно были готовы. А другое — сделать это в отношении женщины, которую, как все считают после вчерашнего, он сам домогался и которая его отвергла. Что может быть более жалким, чем месть публично отвергнутого мужчины? А уж теперь, когда сам маэстро Пантенойо объявил ее своей феей красоты… Восстанавливать против себя самого Пантенойо? Он не такой дурак…

Но Карен и не догадывался, что это было еще не все, что она приготовила ему на сегодня.

Лигда специально подгадала так, чтобы музыка закончилась, когда они находились рядом с Иллигоси. И едва утихли последние такты, развернулась к нему.

— А-а, и вы здесь?

Иллигоси, не ожидавший этого, подавился иски и закашлялся — в полном соответствии с ее расчетами.

— Надеюсь, вчерашнее послужит вам уроком, — продолжала Лигда, чуть повысив голос, — но на всякий случай предупреждаю: если ваш поганый рот посмеет произнести обо мне еще какую-нибудь гадость, я вас накажу! — И, не дожидаясь ответа, двинулась в сторону Грайрга, увлекая за собой маэстро, как раз успевшего за время ее тирады перевести дыхание.

— Э-э, этот человек посмел оскорбить вас? Я готов приказать ему немедленно покинуть нас, — озабоченно спросил ее Пантенойо.

— Не стоит торопиться, маэстро. К тому же это произошло не здесь. И вообще я склонна дать ему шанс исправиться, — улыбнулась Лигда, уверенная в том, что он ни за что не воспользуется этим шансом. Слуги Лукавого не способны преодолеть свою лживую и подлую природу, которая столь прочно привязывала их к нему, превращая в его слуг.

Пантенойо молча кивнул, но недобрый взгляд, который он бросил в сторону Иллигоси, Лигду изрядно порадовал.

На следующие полчаса Лигда слегка отошла в тень. Ей надо было, чтобы мужчины и несколько женщин, которые окружили хозяина вечера, немного забыли о ее существовании и втянулись в обсуждение того, что и составляет смысл жизни искренне увлеченных своим делом людей. Она разок протанцевала с Грайргом, выпила пару коктейлей и лишь затем вновь приблизилась к кругу, собравшемуся вокруг маэстро, который стоял с чашкой изумительно ароматного иллоя.

— Чушь, — прервала она какого-то вальяжного мужчину, с чувством разглагольствующего о важности для любого, кто работает в области современной моды, того, что он пафосно назвал «чувством эпатажа».

— М-м… что? — удивленно повернулся он к ней.

— Эпатаж, как правило, служит для сокрытия отсутствия таланта, — жестко произнесла она. — Вот вы, маэстро, — повернулась она к Пантенойо, — сказали, что всю свою жизнь пытались удержать в этом мире красоту. Но почему вы использовали слово удержать? Разве не потому, что красота и гармония все больше и больше оказываются отторгнутыми этим миром, а их место занимает эпатаж, кич, надрыв. И разве не долг любого настоящего художника изо всех сил сопротивляться этому? А не идти на поводу у правящей бал безвкусицы, которую некоторые называют свободой и стиранием границ. Ведь именно этим вы и пытались заниматься всю свою жизнь? — она замолчала и посмотрела маэстро в глаза.

— У вас очень оригинальные мысли, леди, — улыбнулся Пантенойо. — Но, похоже, вы правы. Хотя, — его лицо затуманилось легкой грустью, — я даже не могу представить, кто из наших современных кутюрье готов продолжить мое дело.

— Грайрг, — очаровательно улыбнувшись, сказала Лигда. — Он создал великолепную коллекцию. Прославляющую именно красоту и гармонию. Я не удержалась и выпросила у него разрешение появиться на вашем вечере в одном из его новых платьев, но… они все настолько хороши, что я долго не могла выбрать, какое надеть. Именно из-за этого мы немного опоздали. Уж простите, — чарующе рассмеялась она.

Пантенойо, прикрыв глаза, до конца выслушал волшебную мелодию ее смеха. А затем повернулся к Иммээлю и проникновенно произнес:

— Грайрг, мне уже не терпится дождаться, когда наступит завтра, чтобы увидеть твою новую коллекцию. Впрочем, я даже не сомневаюсь, что она окажется великолепна. Я уже вижу это по тому платью, которое надето на твоей невесте…

Это был триумф! Слова великого маэстро слышали все, кто стоял сейчас рядом с ним. И можно было не сомневаться, что не пройдет и часа, как они окажутся в сети и будут растиражированы сотнями и сотнями порталов и каналов. Так что завтрашний показ уже заранее назовут оглушительным триумфом Грайрга Иммээля. В этом деле можно было поставить точку. Но у Лигды оставался еще один маленький завершающий штрих, который должен был окончательно оставить змею по имени Карен Иллигоси без ядовитого жала.

— Простите, маэстро, вы не могли бы дать мне ваше блюдце?

— Блюдце? — удивленно переспросил Пантенойо. — Пожалуйста, но зачем оно вам?

— Вы помните, я предупреждала одного человека, чтобы он не смел говорить обо мне никаких гадостей.

Лицо Пантенойо мгновенно посуровело.

— Но, как мне кажется, — продолжала Лигда, поворачиваясь в сторону, где в противоположном конце зала Карен Иллигоси что-то говорил какому-то мужчине, злобно кося глазками в сторону Лигды, — сейчас он делает именно это.

И все, стоящие рядом с Лигдой и маэстро, повернулись в ту же сторону, а затем и все остальные. Лигда выждала мгновение, пока большинство присутствующих в зале не развернулось в сторону Иллигоси, а затем… резким движением кисти бросила блюдечко. Оно, стремительно вращаясь, пролетело почти сорок ярдов, чтобы вдребезги разнести фужер в руках Карена Иллигоси, окатив его красным вином с ног до головы. Зал ахнул. А Лигда искривила губы в жесткой усмешке и громко произнесла в наступившей тишине:

— Я же вас предупреждала…

5

У дверей родного дома Ирайра встретил удивленным взглядом какой-то дюжий тип в костюме, под левой подмышкой которого что-то оттопыривалось.

— Э-э… вы к кому, сэр? — озадаченно поинтересовался он, поскольку совершенно не мог понять, откуда тут взялся этот молодой человек. Потому что никаких транспортных средств в ближайшем окружении не наблюдалось вот уже битый час. Его недоумение было настолько забавным и так явственно написано на его лице, что Ирайр невольно улыбнулся, хотя настроение у него было отнюдь не радостным. Что же такое могло приключиться дома, если отец нанял вооруженную охрану?

— К себе. Это мой дом, — ответил он охраннику. Охранник кивнул, сохраняя на лице все то же озадаченное выражение.

— Одну минуту, сэр. Я позову дворецкого…

Мать встретила его крайне встревоженно.

— Ирайр, на чем ты добрался из космопорта?

— А что случилось мама?

Она тяжело вздохнула.

— СИТА объявила, что считает тебя своим личным врагом.

— Ну, — усмехнулся Ирайр, — это не так уж страшно…

— Ты не понимаешь! — взволнованно воскликнула мать. — Они… следили за нашим домом, а аэрол отца несколько раз преследовали какие-то незнакомые аэролы. Мы даже вынуждены были нанять охрану.

— Я видел, — мгновенно посерьезнел Ирайр. Он сам не слишком опасался всяких СИТА, ибо скорее он оказался бы для них неприятным сюрпризом, чем они для него. Но мать и отец…

— Вы вернулись, молодой человек? — послышался за его спиной удивленный голос.

Ирайр обернулся. Рядом с ним стоял тот самый журналист, который брал у него интервью год назад, перед тем как он уехал обратно на Игил Лайм.

— Да, сегодня, — кивнул Ирайр, одновременно косясь на мать и посылая ей несколько удивленный взгляд. Откуда в их доме взялся этот журналист?

— У отца с господином Рагиантом большой проект, — пояснила мать и, повернувшись к Гэйги Рагианту попросила: — Мы были бы благодарны, если бы вы никому не рассказывали о том, что Ирайр вернулся.

— Не беспокойтесь, — уверенно заявил Рагиант, едва сдерживая охватившее его возбуждение и тут же прикидывая, что по пути из космопорта до усадьбы этого впечатляющего молодого человека должны были увидеть минимум сотни людей, поэтому если он сообщит СИТА, что птичка в клетке, установить, кто точно это сделал, будет чрезвычайно затруднительно. — От меня никто ничего не узнает.

Ему и в голову не пришло, что существуют другие возможности добраться до усадьбы. Ведь он даже не подозревал, что вступает в противоборство не с обычным человеком, а с Воином…

Спать Ирайр лег поздно. Отца, похоже, сильно тяготили эти нелепые странности, которые творились вокруг их семьи последнее время, и ему все время хотелось выговориться. Но никого близкого, которому можно доверить все, что накипело на душе, рядом не было. Кроме, конечно, матери. Но мужчина не все может рассказать женщине, пусть даже родной, близкой и любимой. Ибо оказаться в ее глазах слабым и растерянным для него нередко гораздо большая беда и несчастье, чем множество других. Поэтому они с отцом до полуночи просидели на балконе, разговаривая о том, что творилось вокруг их семьи за прошедший год, да и вообще о жизни. Отец ушел в свою спальню более спокойным, чем когда бы то ни было за последние месяцы. А Ирайр, у которого за время разговора с отцом появились кое-какие предположения, спустился в библиотеку и еще часа полтора лазил в сети…

Проснулся он от ощущения, что что-то в мире, в котором он спал, изменилось в неправильную сторону… Вернее, это что-то оставалось непонятным ровно до того момента, как он открыл глаза. Потому что в следующее мгновение он уже твердо знал что. Но было уже поздно — в ту же секунду на потолке его комнаты вспыхнули сполохи лучей штурмовых лучеметов…

Их собрали в столовой на первом этаже. Всех. И хозяев, и прислугу. Тех, кто остался в живых. Ибо, прорываясь в дом, террористы убили всех троих охранников, а также Крайба и горничную. И ранили личного слугу деда. Сам дед не пострадал, но Ирайр впервые за много-много лет увидел его не у себя наверху, а здесь, на первом этаже.

Главарь, как и в прошлом году, оказался вооружен только разрядником. Но он мало напоминал того опереточного типа, рисующегося своей властью, с которым Ирайру пришлось столкнуться в прошлом году.

Велев подвести к нему Ирайра, он окинул его равнодушным взглядом и без всяких картинных жестов, вроде засовывания ствола в рот, негромко произнес:

— Ты умрешь, парень. Точно. Но, если не станешь делать глупостей, остальные выживут. Ты меня понял?

Ирайр молча кивнул. Никаких глупостей он делать не собирался…

Гэйги Рагиант появился около их дома около одиннадцати утра. Одним из первых. Дом к тому моменту был оцеплен полицией, но зевак или шакалов-репортеров, мгновенно появляющихся там, где запахло кровью и трупами, пока было не слишком много. Он был возбужден, но держал себя в руках. Все разворачивалось в точности по его плану. И он чувствовал, что предстоящий репортаж станет одной из вершин его карьеры.

Осмотрев дом через монитор стационарной голокамеры и уточнив, что уже есть несколько трупов (отлично, отлично, публика любит кровь…), он отправился к растерянному офицеру, командующему полицейским оцеплением, и с огромным нетерпением ожидающему, когда появятся федералы, на которых он мог бы скинуть всю ответственность, и потребовал предоставить ему канал связи с террористами. Еще на этапе установления связи с СИТА Рагиант, естественно, действуя инкогнито, условился, что некоему журналисту, когда он произнесет некий пароль, будет предоставлено право проникнуть внутрь, чтобы встретиться с заложниками и передать требования террористов. И сделал все, чтобы его визави осознали необходимость именно захвата, а не простого убийства. Он не собирался сводить свою новость к чему-то банальному. Нет, он собирался показать публике глаза будущих жертв, а также и тех, кто их убьет. Так что спустя полчаса он уже входил в зал столовой…

Ирайр встретил Рагианта взглядом слегка сузившихся глаз. Он по-прежнему торчал рядом с дальним углом стола, у которого сидел главарь, шагах в десяти от остальных заложников. И пока ничего не предпринимал. Ибо ждал гостя, намереваясь подтвердить или опровергнуть свои подозрения. А для этого гостю следовало задать несколько вопросов, и даже не столько выслушать ответы, сколько посмотреть, как он отреагирует на сами вопросы. И вот гость появился…

Подойдя к отцу Ирайра, журналист покачал головой и самым дружеским жестом обнял его.

— Мне так тяжело… — начал он (не забыв, однако, включить голокамеру), — это… это просто чудовищно.

— Зачем в таком случае вы сообщили СИТА о том, что я вернулся? — послышался сбоку холодный голос. Рагиант резко развернулся и наткнулся на спокойный взгляд молодого героя, предназначенного им на заклание. Это было… не по правилам. Сначала он должен был снять напряженного отца, испуганную мать (которой вскоре предстояло стать безутешной) и лишь затем героя…

— Молодой человек, — начал он, — я понимаю, у вас шок, вы взволнованны и не способны реально оценивать происходящее, но…

— Я абсолютно спокоен, — прервал его Ирайр, — и готов рассмотреть любые ваши версии того, как еще СИТА могла узнать о том, что я вернулся.

Рагиант напрягся. Вот демоны Игура, этот сопляк никак не должен был задавать подобных вопросов. Все же идет в сеть. Что он творит? Гэйги облизал пот, мгновенно выступивший на губе (это был рефлекторный жест, оставшийся еще со времен его детства — Рагиант тщательно контролировал его, и он прорывался только в моменты сильной растерянности), и слегка севшим голосом начал:

— Поймите, пока вы добирались до дома из космопорта, вас могли видеть сотни…

— Я не добирался до дома из космопорта, — снова прервал его Ирайр, — я появился на планете через дверь в сотне ярдов от ступеней своего дома. Охранники мертвы, следовательно, у них вряд ли был сговор с террористами, а слуги работают в этом доме уже десятки лет и практически стали членами семьи, а не наемными работниками. Из посторонних вы один знали, что я вернулся. Так что кроме вас сделать это было некому. Какие еще есть версии?

— Но… но… — забормотал Гэйги Рагиант, чувствуя, что весь его тщательно разработанный план окончательно катится ко всем чертям, но не зная, что говорить, бросил отчаянный взгляд на главаря, сидевшего рядом с этим сопляком. Почему он молчит? Почему позволяет сопляку говорить? В панике у него вылетело из головы, что сейчас рушился именно его план, в который главарь террористов никак не был посвящен. Рагиант всегда предпочитал использовать все, даже самые ключевые фигуры своих тщательно разработанных планов втемную, справедливо полагая, что так будет безопаснее…

— Значит, новых версий нет, — по-прежнему спокойно произнес Ирайр. — Посмотрев вчера ваши репортажи о прошлогоднем происшествии, в которых вы развиваете мысль, что СИТА вряд ли может считаться серьезной организацией, если с ее обученными боевиками столь просто расправляется какой-то уволенный с флота сопляк, я окончательно утвердился в своем предположении, что именно вы и являетесь одним из основных инициаторов всего, что сегодня здесь происходит. Вам есть что возразить?

Рагиант с ненавистью уставился в лицо человеку, который, несомненно, должен был сегодня превратиться в персонаж, и красиво умереть, во славу бога журналистики и репортеров великого Гэйги Рагианта, но который сумел нанести ему непоправимый удар. «И какого дьявола я сразу же включил голокамеру?» — с сожалением подумал Рагиант, переводя взгляд на главаря и раздумывая, а не получится ли хоть немного купировать слова этого сопляка, ушедшие в сеть, если не только он, но и все остальные заложники станут трупами. А сам Рагиант получит какую-нибудь не слишком тяжелую рану. И вдруг его будто током ударило. Дверь! О боже, ведь означало, что этот сопляк…

Ирайр усмехнулся. Ну наконец-то…

— Да, я — Воин, — спокойно сказал он и, повернувшись к мгновенно побледневшему главарю, продолжил: — И вас слишком много, а я всего лишь Воин, чтобы убить только тех, кого невозможно не убить. Поэтому я буду вынужден убить вас всех…

Главарь несколько мгновений смотрел в его холодные безжалостные глаза, а затем потянул из-за пояса разрядник и осторожно положил его на стол перед Воином. Он действительно ничем не напоминал того самоуверенного придурка, с которым Ирайр столкнулся в прошлом году…

В пятницу, когда шум, поднятый СМИ в связи со столь неожиданно закончившейся попыткой захвата заложников, если и не утих, то слегка отдалился, Ирайра вызвал дед.

Сразу после того, как террористы сдались, и полицейские сняли первоначальные показания, дед вновь удалился на свой этаж. И несколько дней никак не давал о себе знать. А в пятницу, когда у него вновь собрались друзья, дворецкий отыскал Ирайра в библиотеке и передал ему, что дед просит его подняться к нему наверх.

Когда Ирайр вошел в каминную, дед, как обычно, сидел в своем любимом кресле. А вокруг него, в креслах и на диванах, устроились еще несколько джентльменов. Прямо перед ними, напротив камина, стояло еще одно кресло, предназначенное скорее всего для Ирайра.

— Здравствуй, — дед поприветствовал его довольно холодно. — Несмотря на то что ты дважды отверг мои советы, все, что произошло три дня назад, возбудило во мне надежду, что в тебе сохранилась и сильна наша порода. Порода стойких и свободных людей. И она оберегла тебя от участи быть затянутым в сети лжи и обмана, в которые попали те, кто, подобно тебе, уже рискнул отправиться в монастырь, чтобы узнать нашего врага изнутри. Сядь.

Ирайр послушно сел.

— Я хочу спросить тебя, готов ли ты присоединиться к нам, сообществу людей, чьей единственной целью является желание сбросить с трона тирана и узурпатора и вернуть людям надежду на будущее?

Ирайр посмотрел на деда долгим взглядом, а затем перевел его на всех остальных. Этот клуб пожилых людей и есть то сообщество революционеров, которые собираются бросить вызов Государю? В его понимании это могло вызвать только легкую улыбку. Нет, все они явно принадлежали к самому высшему слою государственной элиты, и каждый из них обладал и большими возможностями, и немалым влиянием, и гигантским практическим опытом. Ирайр узнал здесь как минимум одного генерального прокурора, а вот тот джентльмен в углу, несомненно, занимал когда-то (а возможно, и сейчас) должность начальника разведывательного управления флота. Бывший энсин вспомнил его лицо. Но ведь они даже не представляли, с чем собираются бороться. Впрочем, вполне возможно, Господь избрал именно его для того, чтобы попытаться открыть им глаза…

— Но зачем вы хотите, как вы это называете, «сбросить тирана и узурпатора»?

— А разве это требует объяснений? — вскипел дед, но его тут же прервал один из гостей.

— Подожди, старина, — и, повернувшись к Ирайру, спросил: — Прости, я не понял, ты действительно не понимаешь, зачем сбрасывают тиранов и узурпаторов?

Ирайр откинулся на спинку стула и окинул взглядом шестерых пожилых джентльменов.

— А давайте предположим, что это действительно так. И как в таком случае вы сформулируете ответ?

Джентльмен, прервавший деда, усмехнулся.

— Ну… этот ответ прост, чтобы вернуть людям свободу.

— Свободу… — задумчиво повторил Ирайр. — А что это такое?

— Ну-у — протянул джентльмен, — по-моему, молодой человек, вы хотите затянуть нас в тенета демагогии.

— Не торопитесь, — произнес в ответ Ирайр, — возможно, вы в одном шаге от того, чтобы обратить меня в свою веру. Свобода — слишком расхожее слово, чтобы ограничиться только им. Убедите меня в том, что ваша свобода и есть та самая истина. И я — ваш.

Присутствующие переглянулись. Никто из них, конечно, не рассчитывал на то, что все будет просто, но в конце концов здесь собрались люди, умудренные опытом и десятками лет политических баталий. Молодой человек хочет поиграть в слова? Ну что ж, почему бы и нет.

— Хорошо, давайте попробуем, — согласился джентльмен (похоже, именно он был здесь за главного). — Понимаете, молодой человек, Господь рождает человека свободным…

— Нет! — резко прервал его Ирайр, внутренне злясь на то, сколь просто и привычно-небрежно эти люди поминают всуе имя Его. — Господь рождает человека максимально зависимым. В отличие от животного, у человека изначально присутствуют лишь два врожденных инстинкта — хватательный и сосательный рефлексы. При рождении человек ничего не способен делать самостоятельно, даже есть и успешно избавляться от испражнений. И буквально во всем зависим. От того, есть молоко у матери или его искусственный заменитель. От того, будет ли рядом кто-то, кто научит его говорить, ходить, пользоваться горшком и всему остальному. И если у человека сразу после рождения по каким-то причинам происходит замена матери на, скажем, медведицу или олениху, которая вскормит его своим молоком, то он никогда не сможет вырасти человеком. Мы знаем этому множество примеров… — Ирайр замолчал и, окинув присутствующих спокойным взглядом, подытожил: — Господь не рождает человека свободным. Свобода есть то, что человек потом может обрести.

Некоторое время все молчали, слегка сбитые с толку не только резкостью отповеди, но и стройностью аргументов. И впервые в головы некоторых присутствующих закралась мысль, что этот с виду столь молодой человек на самом деле нечто гораздо большее, чем кажется…

— Ну хорошо, допустим, — уже с некоторой осторожностью начал джентльмен, — допустим, свобода — это то, что человек может потом приобрести. Но вы же не станете отрицать, что свобода сама по себе для любого человека есть величайшая ценность?

— Да, — кивнул Ирайр, — несомненно. Но я возвращаю вас к своему вопросу — что есть ваша свобода?

— Свобода — это возможность каждого поступать по своей воле, — твердо отчеканил один из гостей.

— И все? — мягко спросил Ирайр.

— А что еще вы хотите услышать? — сердито вмешался третий.

— Ну что ж, — усмехнулся Ирайр, — давайте пойдем привычным путем. А если у меня появится воля лишить вас, ну например, наручных часов.

— Не занимайтесь демагогией, молодой человек, — строго прервал второй. — Вы передергиваете, пытаясь подменить свободу вседозволенностью.

— Я? — артистично изумился Ирайр. — Но позвольте, я всего лишь твердо следую вашему определению, прилагая его к конкретному обстоятельству. Так что либо ваша свобода есть именно вседозволенность, либо ваше определение неполно. Так уточните же его!

— Нет нужды ни в каких уточнениях, молодой человек, — вновь вступил в разговор первый джентльмен, — они уже давно сделаны до нас. Как вам такое — ваша свобода заканчивается там, где начинается моя.

— Значит, все-таки мою свободу и возможность поступать по своей воле что-то ограничивает? — задумчиво произнес Ирайр. — И вы все-таки некоторым образом обманываете меня, заявляя, что когда я свободен, то могу поступать по своей воле. То есть, чтобы не быть ничем ограниченным или отодвинуть эти ограничения и стать таким образом предельно свободным, в вашем, естественно, понимании, я должен буду максимально отдалиться от других людей либо… максимально ограничить их свободу? То есть моя свобода в обществе будет максимальной, если все остальные будут лишены ее вовсе? Либо я должен буду согласиться на куцую и ублюдочную свободу, ограниченную… чем? — Он окинул присутствующих ироничным взглядом. Да, эти люди были неплохими политическими бойцами. Они умели произнести пафосные речи, подловить соперника на оговорке, привести хлесткую цитату, втянув в спор на своей стороне признанный авторитет, но, как выяснилось, почему-то обладали чрезвычайно слабым системным мышлением…

— По-моему, мы все-таки скатились к демагогии, — после некоторого молчания язвительно проговорил джентльмен, начавший разговор.

— Да нет, — усмехнулся Ирайр. — Напротив. Мы пытаемся от нее уйти. И разобраться, что же такое ваша свобода. И знаете, что я вижу? Как только мы берем ваш болтающийся в воздухе концепт свободы за штаны и насильно притягиваем его к человеку, так тут же обнаруживаем, что это не свобода, а нечто совершенно противоположное. Причем это противоположное у всех разное. Ибо один силен, а другой слаб, один богат, а другой беден, один образован и развит, а другой до седых волос расписывается крестом. И разве не первое, что учится делать человек, в нашем таком свободном и демократическом мире, как не определять… стены, границы, рвы, ограничивающие его свободу в виде законов, приличий, финансовых возможностей, а также прав и обязанностей избирателя и налогоплательщика? Причем, даже и тот, кто изо всех сил эпатирует добропорядочную публику своим отрицанием всех и всяческих границ. Ибо даже они, эти отрицатели, кто сознательно, кто инстинктивно, выстраивают свои эскапады против «искусственных границ, установленных закоснелым и ханжеским обществом» таким образом, чтобы потом получить за это некие, чаще всего финансовые дивиденды. И что тогда остается от этого гордого слова?..

В каминной повисла тяжелая тишина. Ирайр ждал, а джентльмены молчали, старательно отводя глаза. Впрочем, во взгляде деда ему почудилась веселая искорка. Но, наверное, он ошибался…

— Молодой человек, — вновь попытался развернуть беседу один из джентльменов, — но всем же известно, что обратной стороной свободы является ответственность.

— Перед кем?

— Перед другими людьми!

— Перед людьми? — Ирайр усмехнулся. — Или перед институтами, которые как раз и предназначены, для того чтобы вырабатывать и как псы охранять границы нашей… я бы скорее назвал это несвободой. Перед законом, судебной процедурой и полицией. Ибо граждане нашего демократического общества чрезвычайно редко прикладывают усилия к тому, чтобы самим призвать к ответственности тех, кто посягает на их свободу, а чаще даже не на нее, а на их собственность или личное спокойствие, предпочитая тут же обращаться именно к этим институтам. И правящие этого общества всеми силами поощряют подобный подход, ибо он в лучшем виде оправдывает существование этих стражей несвободы. — Он замолчал, предоставляя им право сделать следующий ход. Но на этот раз никто не рискнул вызвать огонь на себя.

— Ну хорошо, — сказал Ирайр, когда пауза несколько затянулась. — Давайте оставим в стороне свободу. В конце концов тема действительно скользкая. Давайте поговорим о демократии. Чем она так важна для человека, что вы готовы положить все свои силы на то, чтобы вернуть ее на самый высший пьедестал? Ведь она и сейчас ничем особенно не ограничена. Как часто Государь вмешивается в решения, принимаемые нашим парламентом, правительством или судом?

— Вы не понимаете, молодой человек, — возразил джентльмен, призывавший не заниматься демагогией. — Здесь важен сам принцип. Одно дело, если нашим обществом управляют люди, избранные свобод… — он на мгновение запнулся, но затем упрямо продолжил: — Да, именно свободным волеизъявлением граждан и на основании этого так же абсолютно свободные в своих решениях и поступках. И совсем другое, если над ними существует некто, кто, не обладая никакой демократически подтвержденной легитимностью, может в любой, я подчеркиваю, в любой момент вмешаться в свободный демократический процесс. И перевернуть все как ему заблагорассудится, совершенно не считаясь с желаниями людей и волей их избранников. Как можно считать себя свободным, зная, что есть некто, чья свобода настолько велика, что вторгается в пределы моей?

— И потому надо сделать его столь же ограниченно свободным, как и все остальные, — задумчиво резюмировал Ирайр. — Странно, мне казалось, что люди, ратующие за расширение свободы, должны стремиться не к ограничению свободы одного, уже достигшего ее максимума в вашем понимании, а к расширению свободы остальных до сходных пределов. Даже… — он сделал паузу, — если вам для этого придется изменить привычный и удобный взгляд на мир.

И в каминной вновь повисло напряженное молчание. Пауза так затянулась, что Ирайру, вновь пришлось брать на себя инициативу в продолжении беседы.

— Понимаете, насколько я смог понять, большинство обычных людей во все времена волновали в основном простые и понятные вещи — безопасность, пища, наличие жилища, комфорт в нем, доступность образования и много чего похожего. Им не очень интересно лично разбираться с тем, сколько амфор с зерном и оливками заложено на хранение в акрополь на случай осады или как с имеющимся бюджетом не только заасфальтировать улицы, но и отремонтировать ветшающий мост через реку. Если, — тут Ирайр усмехнулся, — они, конечно, не рассчитывают слегка пополнить свой кошель на этих подрядах…

И все это получалось ими тем легче, чем лучше управляли тем социумом, к которому они принадлежали. Концептов, на основе которых были разработаны те или иные системы управления, по существу, всего два. И ни один из них полностью не противоречит другому, отличаясь лишь тем, в сторону какого из предпочтений сдвинута, так сказать, разделительная планка. Один гласит, что главным в управлении является выделение тем или иным образом лучших людей общества, на которых затем и будет возложена задача управлять этим обществом наилучшим образом. Возможность ограничения доступа к управлению худших в этом концепте ослаблена, затруднена, ибо по самой своей идеологии все усилия общества в этом концепте направлены на то, чтобы стимулировать развитие человека, его лучших качеств и способностей. Хотя не ликвидирована вовсе. Даже в самых предельных вариантах. Ибо ни один тиран, как бы он ни укреплял свою власть, не смог найти механизма, защитившего бы его от народного бунта либо шпаги или яда обиженных им аристократов. Согласно другому концепту, куда более важно не допускать к управлению худших. Либо, если уж они хитростью или злой волей прорвались таки во власть, иметь возможность изъять их оттуда без потрясений вроде народного бунта или дворцового переворота. Ведь не раз случалось, что те, кого считали лучшими, причем вроде как по совершенно объективным показателям — мы ведь так любим объективность и не слишком доверяем субъективности, — таким, как родовитость и кровь, имущественный ценз или уровень образования и подготовки, дорвавшись до власти, оказывались гораздо беспомощнее объективно худших. Или с воодушевлением начинали применять свои лучшие способности ради своекорыстных целей.

Некоторое время оба концепта вполне успешно конкурировали между собой на исторической арене, более того, первый из них в абсолютном временном выражении оказался даже более эффективным. Но не так давно, я имею в виду в историческом масштабе, наступил период, когда по тем или иным причинам, не всегда связанным с конкурентным преимуществом второго концепта, но, следует быть честным, и по этой причине тоже, государства с таким устройством стали играть на мировой, а затем и межзвездной арене все более и более влиятельную роль. И второй концепт, как казалось, окончательно утвердился в качестве единственно верного, — он обвел благородное собрание внимательным и несколько насмешливым взглядом, а затем продолжил: — Более того, как я уже говорил, оба концепта не противоречили друг другу, различаясь лишь соотношениями. Поэтому утвердившийся вариант концепта не слишком мешал тем, кто, а таковые находятся во все временами, считал себя и свой род лучшим. Да, имелись некоторые трудности, но они были вполне устранимыми. Сколько раз мы меняли две правящие партии? Сначала, на протяжении почти двухсот лет, у кормила демократической власти друг друга сменяли республиканцы и демократы. Затем, после чудовищного преступления Итакской войны, демократы практически исчезли с политической арены, а вместо них в нескончаемый хоровод выборов вступили лигисты. Как гласит официальный исторический миф, Лига свободы была создана пятью жителями маленького городка на Западе, которые были возмущенны преступлениями и продажностью политиков. Они не побоялись бросить вызов коррумпированной власти, за что двое из них поплатились своими жизнями, но через три года Лига превратилась в общенациональное движение, которое смело коррумпированную и продажную клику, увязшую в Итаке. Но никто отчего-то не обратил внимания, что не прошло и пяти лет, как в списках сенаторов и конгрессменов от этой партии, а также губернаторов, прокуроров, судей и так далее от них же снова появились фамилии Грегов, Интиати, Кеннеди, Тоблейров, Жосеперов, чьи родовые истории были прочно переплетены с вроде бы выброшенными на свалку демократами. Затем лигистов сменили либералы, и надо ли мне говорить, кого мы вновь обнаруживаем в их рядах? Так что все было в порядке — и со свободой, и демократией, и с истинным правлением. И, как казалось, эти люди полностью обезопасили себя от совершенно обычной и не раз происходившей в истории рокировки концептов, при этом совершенно свободно продолжая заниматься тем, чем занимались до этого всякие несвободные и тиранические режимы. Просто они… бомбили, высаживали десанты либо меняли власть в других странах незаметными и изощренными способами — не как агрессоры, а как благодетели, несущие народам тех стран свободу и процветание. Впрочем, не делать этого они не могли. Потому что, исходя из вполне прагматических интересов, они должны были все дальше и дальше продвигать наиболее удобную для них систему организации социума, в управлении которой они уже стали настоящими доками, одним этим решая вопросы обеспечения конкурентоспособности своего собственного социума. Ибо любой социум всегда конкурирует с другими за множество различных ресурсов, и это непреложный закон этого мира…

Но главным для них все-таки оставалось всемерное поддержание на троне главного и единственного возможного этого своего концепта управления социумом. Ибо если бы произошла исторически обоснованная смена господствующего концепта, это не только заставило бы их сильнее напрячься, приспосабливаясь к ситуации, но еще и без гарантии выигрыша. Ведь, как мы знаем из истории, подобные рокировки происходили, как правило, еще и одновременно со сменой государства-лидера. А эти люди уже привыкли считать себя неизменной элитой раз и навсегда установленного государства-лидера галактики. — Тут Ирайр сделал паузу и снова окинул сидящих перед ним уже откровенно насмешливым взглядом. — И вдруг в этот отработанный механизм, исправно действующий на протяжении сотен лет, вклинились какие-то непонятные люди, каким-то образом возродившие у себя что-то вроде первого концепта…

Сначала это не вызвало у лидеров свободного мира никаких опасений, поскольку их пропаганда своей системы как предела, вершины развития, лучше которого ничего придумано быть не может, оказалась настолько эффективной, что они за столько лет даже себя сумели убедить, что это действительно так. Плюс, как подтверждение этому — несравненная военная и экономическая мощь. Но затем внезапно выяснилось, что те, кого они серьезно не принимали во внимание сумели решить ключевой вопрос эффективности первого концепта, а именно допуск к управлению объективно лучших. Причем выдвинутая в качестве приоритетной задача предельного развития способностей и возможностей граждан этого общества, на основе чего и был организован отбор лучших, привела к тому, что даже обычный рядовой гражданин выглядел развитее, талантливее, этичнее и, как ни странно, свободнее, чем представители элиты свободного и демократического общества. А уж заботливо взращиваемый в этом государстве тип простого, недалекого и в общем-то не сильно желающего развиваться, ставящего превыше всего свои специально сформированные животные желания и потребности и потому прекрасно контролируемого обычного гражданина вообще смотрелся на их фоне этаким дрессированным животным.

Казалось бы — что ж, обычное дело. Концепты вновь поменялись местами. Тем более что тем, кто собирался и дальше тешить себя иллюзиями, оставили все возможности играть в своей песочнице — все эти партии, регулярные и как бы свободные и независимые выборы, парламенты и президентов. А тем, кто действительно хотел стать лучшим, был открыт Путь, позволяющий гражданам того нового общества развиваться и действительно становиться лучшими. Этим ситуация разительно отличалась от всех предыдущих случаев воплощения первого концепта. Но нет… отдельные представители элиты бывшего государства-лидера решили, что то, что произошло с ними, — несправедливо и неправильно. Ведь у них не только отняли возможность привычно «оседлать» новую волну изменений и перескочить в следующую партию, лигу или альянс, никак не изменившись ни по сути, ни по возможностям. Поэтому они, воздев на свои знамена уже давно набившие оскомину лозунги о свободе и демократии, пошли крестовым походом против тех, кто, с их точки зрения, нагло узурпировал их право быть первыми и единственными. Причем, совершенно не считаясь при этом ни с волей народов, ни с демократией, ни даже с законами собственной страны… Вот так, приблизительно, я все это вижу…

В кабинете вновь, в который уже раз, повисла напряженная тишина. Ирайр перевел взгляд на деда.

— Прости, дед, — Ирайр вздохнул, — я не буду участвовать в этом, — после чего встал и покинул каминную…

Спустя три с половиной недели, когда Ирайр в своей комнате уже завязывал мешок с вещами, которые собирался взять в монастырь, дверь комнаты внезапно распахнулась, и на пороге возник дед.

— Собираешься? — тихо спросит он.

Ирайр кивнул.

Дед усмехнулся, а затем вдруг сказал:

— Они будут полными идиотами, если не сделают тебя Светлым князем.

Ирайр изумленно вытаращил глаза. Такого он не ожидал. Да уж, вот тебе и Воин, способный стойко и спокойно встречать все те неожиданности, коими испытывает его этот мир.

— Дед… ты, — он широко улыбнулся и уверенным голосом сказал: — Меня никто не может сделать Светлым князем. Я могу лишь стать им. Сам. Если сумею.

Дед улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда я спокоен. Наша порода всегда пробивалась…

Эпилог

Где-то через месяц после возвращения в монастырь, когда уже прошло достаточно времени для осмысления всего того, что случилось с ними за стенами монастыря и постепенно начало наступать понимание, они все вместе сидели внизу, в мастерской.

— Знаете, — вдруг сказала Лигда, — а до меня только сейчас дошло, чем мы занимаемся там, за пределами монастыря.

Все оставили свои дела и повернулись к ней.

— И чем же? — поинтересовался Пэрис.

— Учимся быть Воинами.

Волк хмыкнул.

— А чем мы занимаемся здесь?

Лигда замотала головой.

— Да нет же, услышьте разницу! Здесь мы учимся быть Воинами, а там мы учимся быть ими.

И все трое ее братьев по Пути переглянулись и медленно кивнули. Все именно так… Причем и здесь, и там им приходится очень нелегко. Но разве это не великое счастье — быть Воином в этом мире?..