Хобб Робин

Волшебный корабль (Сага о живых кораблях - 1)

Робин Хобб

Волшебный корабль

(Сага о живых кораблях-1)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ОСЕНЬ

ГЛАВА 16

НОВЫЕ РОЛИ

Корабль тяжело взобрался на гребень волны. Его форштевень задрался так круто вверх, как будто он собирался вот-вот взмыть в небо, туда, где клубились и мчались куда-то рваные тучи. Волею Са, из этих туч хлестал ливень настолько свирепый, что воздух от воды отличить удавалось с трудом... Долго-долго Альтия видела перед собой только небо и ничего больше. А в следующий миг корабль перевалил гребень - и вот уже они стремглав катились вниз по длинному склону волны, прямо в темную пропасть, разверзавшуюся внизу. Казалось, вот сейчас он неминуемо врежется в противоположный водяной склон... И, конечно же, врезался, и зеленая вода промчалась по палубам. Сотрясение достигло мачты и поколебало ее, а с нею и рей, за который цеплялась Альтия. Потерявшие чувствительность пальцы порывались соскользнуть с холодной жесткой шкаторины* [Шкаторина - кромка паруса, усиливаемая для прочности добавочными слоями ткани, а при необходимости и тросами - растительными, синтетическими (в наше время) или даже стальными.]. Альтия что есть силы напрягла ноги, вдетые в перты* [Перты - трос, протянутый и закрепленный (с помощью коротких строп-подпертников) под реем. Работая с парусами, матросы ногами вставали на перты и ложились животом на нижнюю шкаторину паруса.], и это помогло ей удержаться. Корабль вновь содрогнулся, высвобождаясь от навалившейся тяжести. И, не сбавляя хода, полез на следующую водяную гору...

- Шевелись, Этт! - долетел снизу голос. С выбленки* [Выбленка поперечная "ступенька" на вантах, образуемая поперечным плетением. Для этого плетения существуют даже особые выбленочные узлы.], щурясь против ветра и дождя, на нее смотрел Риллер. - У тебя все в порядке, малыш?

- Ага! - проорала она в ответ. - Я сейчас!

У нее действительно все было в порядке. Она просто замерзла, промокла и нечеловечески вымоталась. Остальные матросы уже спустились вниз по снастям, и лишь она чуток задержалась на рее - собраться с силами для непростого спуска вниз.

В самом начале ее вахты сделалось ясно, что приближается шторм, и капитан приказал взять паруса на гитовы* [Гитовы - взять (паруса) на гитовы - вариант радикального уменьшения парусной тяги, при которой нижние углы прямых парусов подводятся под середину рея с помощью специального троса (гитова). После этого ветер уже не упирается в парус, а свободно развевает его.]. Тут же полил дождь, а вскоре налетел бешеный ветер - не иначе задавшийся целью оторвать от снастей крохотные человеческие фигурки. А едва матросы справились с задачей и вернулись обратно на палубу, как последовал новый приказ: взять вторые рифы на марселях, а все остальные паруса срочно убрать. Шторм по достоинству оценил усилия мореплавателей и разошелся вовсю. Матросы карабкались на ванты, точно муравьи, угодившие в воду и лезущие на куски плавучего мусора. Они брали рифы и сворачивали рвущиеся из рук паруса. Приказания следовали одно за другим, пока Альтия вовсе не утратила способности думать - просто двигалась и что-то делала во исполнение выкрикиваемых снизу команд. Руки словно сами собой сворачивали мокрую парусину, привычно завязывали узлы... Воистину на многое способно тело даже помимо разума, пришибленного усталостью и страхом. Руки и ноги уподобились хорошо обученным животным, продолжавшим сражаться за жизнь даже тогда, когда почти умолк хозяин-рассудок.

Альтия медленно начала спускаться по вантам - последняя из всех. Остальные обогнали ее и теперь, наверное, уже отогревались внизу. То, что Риллер озаботился хотя бы окликнуть "малыша" и спросить, все ли в порядке, выделяло его среди прочих. Альтия понятия не имела, с какой стати этот малый взялся за нею присматривать. Ее ответное чувство было сложной смесью благодарности и унижения.

Записавшись в команду, она поначалу из кожи вон лезла, стараясь выделиться. Рвала жилы, чтобы только исполнять любую работу лучше и быстрее других. Какое счастье было вновь оказаться в море, на палубе корабля!.. Однообразная еда, приготовленная из продуктов, не лучшим образом сохранявшихся. Теснота и непреходящая вонь в кубрике. Даже грубость тех, кого она отныне называла своими товарищами по команде... Альтия готова была примириться и со всем этим, и не только. Какая разница?.. Она была в море. Она вкалывала наравне с другими матросами. А в конце плавания у нее будет на руках ярлычок-рекомендация с корабля. И она заставит Кайла им подавиться. Ох, тут-то она покажет ему!.. "Я верну Проказницу!" - пообещала она себе твердо. И принялась во всех подробностях изучать судно, на котором ей довелось нынче плавать.

Ей пришлось тяжко. Она была совершенно не знакома с такими кораблями. И задача еще усугублялась тем, что по части телосложения и физической силы Альтия, хоть лопни, не могла равняться с мужиками-матросами. Судно же было не привычное купеческое, а промысловое. И капитан не стремился совершать сколь возможно быстрые переходы из одного порта в другой, - он выделывал в море зигзаги, отыскивая добычу. Оттого и народу в команде было много больше, чем на "купцах". Здесь ведь приходилось не только ставить и убирать паруса - уйма рук требовалась для охоты, разделки и заготовки добытого мяса и жира. Соответственно, корабль был запружен людьми, и ни о какой чистоте не могло быть и речи. Альтия железно положила себе выучиться всему, чему надо, причем как можно быстрей. Но для того чтобы стать на этом провонявшем корабле-стервятнике лучшим матросом, одной решимости было мало. С другой стороны, с тех пор как она записалась в команду "Жнеца", сноровки да и выносливости у нее определено прибавилось. Но ее достижений определенно было недостаточно для того, чтобы, к примеру, отец, воскресни он здесь, мог бы не кривя душой назвать юнгу Этта "справным парнишкой"... Постепенно решимость и рвение Альтии сменились отчаянием. А потом и отчаяние угасло, придавленное постоянной усталостью. Теперь она просто боролась за выживание - день ото дня.

Она была на промысловике одним из трех юнг. Двоим другим - юным родственникам капитана - неизменно доставались поручения полегче. Они накрывали стол для капитана и старпома (а потом приканчивали излишки добротной еды). Их часто придавали в помощь корабельному коку, готовившему жратву для команды. Это последнее вселяло в душу Альтии самую черную зависть. Возиться на камбузе!.. Под палубой, куда не достигает яростная непогода! В тепле около печки!..

На Альтию - третьего юнгу - взваливали работу потяжелей. Ее приставляли убираться там, где царила уже самая-разсамая грязь. Она таскала ведра со смолой и отбросами жира. Она вообще была ко всякой бочке затычкой. Так, как сейчас, она ни разу еще в своей жизни не вкалывала.

...Она еще немного подержалась за мачту, спасаясь от объятий очередной волны, захлестнувшей палубу "Жнеца". Чтобы добраться оттуда до надежного укрытия форпика, понадобилось несколько отчаянных бросков через палубу. И не менее отчаянных мгновений, когда она судорожно цеплялась за штормовые леера* [Леер - туго натянутый трос, оба конца которого закрепляются на конструкциях судна. Леера служат для постановки тентов и косых парусов, для просушки коек и в качестве съемных "перил", ограждающих, например, боковины трапов и открытые трюмы. Используют их и при отсутствии высоких фальшбортов (в частности, на современных парусных яхтах). Так называемые штормовые леера натягивают при сильном волнении и непогоде: за них держатся, пересекая открытые участки палубы, чтобы не смыло за борт.], а очередной поток из-за борта силился оторвать ее от корабля и унести в море.

Упорная непогода держалась вот уже полных три дня. И, пока не разразился нынешний шторм, Альтия наивно надеялась, что хуже уже не станет. Опытные же матросы, кажется, считали это светопреставление вполне обычным для плавания Вовне. Они, понятно, ругались на чем свет стоит и требовали от Са прекратить бурю. Но богохульства неизменно перетекали в россказни о еще худших штормах, которые им доводилось переживать на кораблях попаршивей "Жнеца".

- Этт, малыш! Ну-ка поторопись, ежели рассчитываешь нынче горяченького похлебать! Будешь так ползать, смотри, даже и остывшего не достанется!

Риллер прокричал все это с изрядной долей угрозы. Тем не менее старый матрос оставался на палубе, пока "Этт" не присоединился к нему. Они плотно задраили за собой люк и наконец-то спустились вниз. Альтия чуть-чуть задержалась только для того, чтобы стряхнуть воду с рук и лица и как следует отжать густые волосы. Потом устремилась в недра корабля следом за Риллером.

Несколько месяцев назад она охарактеризовала бы эти недра как донельзя холодные, сырые и вдобавок вонючие. А теперь это был если не дом, то по крайней мере желанное прибежище. Место, где ветер не вколачивал в тебя дождь. Место, где приветливо горел желтоватый фонарь... Здесь уже раздавали еду. Деревянный черпак стукал о стенки котла, и Альтия отправилась получать свою законную пайку.

На борту "Жнеца" не имелось какого следует кубрика. Каждый располагался где мог, стараясь, конечно, "застолбить" местечко поудобней. Лучшие лежанки их владельцы время от времени с бранью отстаивали, пуская в ход кулаки. А посреди грузового трюма был небольшой закоулок, который матросы именовали "берлогой". Сюда один из юнг обычно притаскивал котел еды и раздавал сменившимся вахтенным. Ни столов, ни скамеек - устраивайся как хочешь, к примеру, на своем морском сундучке (если он у тебя есть). А то сядешь прямо на палубу, прислонившись спиной к бочке китового жира.

Ели из деревянных мисок, которые никогда толком не мылись. Их вытирали хлебом (если он был). Или попросту пальцами. Обычно в качестве хлеба раздавали галеты, а уж чтобы в шторм вроде нынешнего кок сподобился еще что-то испечь - не приходилось даже мечтать.

Для начала Альтия пробралась сквозь густой лес чьей-то одежды, развешанной на крючках, нагелях и веревках. Все было мокрое, и все якобы сушилось. Альтия выбралась из своего непромоканца (выигранного на той неделе в карты у Ойо) и повесила его на "свой" крюк.

Риллер, как выяснилось, не впустую пугал ее возможной недостачей еды. Альтия подошла, как раз когда он наполнял свою миску. Как все прочие, он черпал себе столько, сколько считал нужным, нимало не задумываясь, хватит ли остальным. Альтия схватила пустую миску и стала ждать своей очереди. Она чувствовала - Риллер намеренно медлил, дожидаясь от нее жалобы. Нет уж. Она успела набить себе достаточно шишек и набраться ума. И так кто угодно мог безнаказанно влепить юнге затрещину, не требовалось и предлога в виде нытья. Лучше промолчать - и удовольствоваться половиной половника, чем начать возникать - и заработать подзатыльник на ужин.

Риллер согнулся над котлом и все черпал из него, все черпал... Из очень мелкой лужицы варева, еще остававшегося на дне. Альтия молча сглатывала слюну.

Когда Риллер понял, что не добьется от нее жалоб, он спрятал улыбку.

- Кормись, малыш. Я там тебе оставил малость гущи на донышке. Выскребай котел - и потом коку назад его отнесешь.

Альтия знала: это была самая настоящая доброта. Риллер мог запросто слопать все, оставив ей только налипшее по стенкам, - никто и слова бы ему не сказал. Она подхватила котел и потащила к своей лежанке. Ура! Наконец-то еда...

Спальное место у нее было не из худших. Она устроилась со своими скудными пожитками в уголке, там, где изгибающийся борт корабля упирался в палубу над головой. Здесь-то, где было невозможно выпрямиться во весь рост, она свой гамак и повесила. Все равно никто, кроме нее, не мог здесь устроиться более-менее удобно. Опять же, здесь ее почти никто не тревожил. Никто не задевал ее мокрыми непромоканцами, возвращаясь с верхней палубы вниз.

Усевшись, Альтия вычерпала остатки варева своей кружкой и выпила залпом. Горячей эту жидкость трудно было назвать, во всяком случае, капли плававшего жира успели уже застыть. Но она была всяко теплей бушевавшего снаружи дождя. Да и жир показался Альтии вкусным необыкновенно. И Риллер ее не обманул: вправду оставил ей гущи. Несколько шматочков непонятно чего. Не то картошки, не то репы... или вообще чего-то непонятного, изначально задуманного как клецки, но толком не проварившегося. Альтии было, впрочем, все равно. Она схватила "это" пальцами и отправила в рот. А потом круглой и жесткой корабельной галетой скребла и терла котел, пока в нем не осталось даже намека на съедобную крошку. Галета, надо сказать, в качестве скребка была идеальна.

Она дожевывала последний кусочек, когда на нее навалилась всепоглощающая усталость. Она вымокла и продрогла, и у нее болела каждая косточка. Ах, как ей хотелось бы просто натянуть на себя свое одеяло, завернуться в него и закрыть глаза! Но Риллер велел ей отнести на камбуз котел, и не стоит откладывать это на потом, когда-де она немного поспит. Это будет расценено как уклонение от своих обязанностей. Риллер, может, и предпочтет не заметить... но если он не предпочтет... или кок что-нибудь вякнет... кабы еще не вздули линьком!

Этого она никак не могла допустить. Она издала нечто, очень напоминавшее всхлип, и с котлом в руках выбралась из своего закутка.

Чтобы добраться до камбуза, ей снова пришлось пересекать открытую палубу, где все так же нещадно "мыло"* ["Мыло", мыть - когда волна захлестывает через борт, окатывая палубу, моряки говорят: "Моет!".] из-за борта. Альтия умудрилась проскочить в два приема, держа котел не менее крепко, чем она сама держалась за леера. Если она упустит котел, то скоро пожалеет, что и сама не прыгнула за ним следом!

Ей пришлось долго пинать и колошматить дверь камбуза: недоумок кок додумался запереть ее изнутри. Наконец, недовольно хмурясь, он впустил ее. Она молча сунула ему котел, изо всех сил стараясь не слишком алчно смотреть на огонь, жарко горевший у кока за спиной. Тем, кто пользовался благосклонностью кока, разрешалось задерживаться здесь и греться в тепле. Особо приближенные имели право повесить здесь на просушку рубаху или штаны - только здесь их можно было вполне избавить от сырости. Альтия в число избранных, увы, не входила. Кок выдворил ее, едва она поставила на пол котел.

На обратном пути ей довелось ошибиться в расчетах. Позже она будет возлагать вину за это на кока, который слишком уж быстро выставил ее вон. Вот она и решила пересечь палубу за один раз. И просчиталась. Корабль, как нарочно, особенно круто врезался в бок водяной горы, вздымавшейся перед форштевнем... Пальцы Альтии даже коснулись леера, но уцепиться за него она не сумела. Бешеный поток воды снес ее с ног и плашмя потащил по палубе. Она отчаянно извивалась, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться если не рукой, так ногой. Вода оглушила и ослепила ее, в легких не было воздуха, чтобы заорать, призывая на помощь. Минула вечность... и ее с силой шарахнуло о фальшборт. Она ударилась головой, чуть не лишившись одного уха, а перед глазами разлилась звенящая тьма. На какой-то миг она совсем перестала соображать и лишь мертвой хваткой держалась за спасительный фальшборт, лежа на животе. Вода мчалась рекой, с ревом изливаясь за борт. Альтия даже не могла поднять головы, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Но понимала она и то, что пора любой ценой подниматься на ноги: вздумай она дожидаться, пока вода полностью схлынет, ее неминуемо накроет следующая волна. То есть - если она не встанет прямо сейчас, ей не встать уже никогда. Она попробовала пошевелиться... ноги не слушались...

Сильная рука сгребла ее за шкирку и вздернула на колени. Альтия судорожно задышала.

- Тьфу! Все шпигаты* [Шпигаты - отверстия в палубе для слива за борт попавшей на нее воды.] заткнул! - недовольно прорычал мужской голос. Альтия висела в железной хватке матроса точно полузадохшийся котенок, вытащенный из воды. Пытаясь наполнить легкие воздухом, она вдохнула воду, еще остававшуюся у нее во рту и в ноздрях, и отчаянно закашлялась. - Держись! рявкнул матрос, и она что было силы руками и ногами ухватилась за его ноги. Кое-как втянула в себя порцию воздуха - и новая волна обрушилась на них обоих.

Она ощутила, как пошатнулся ее спаситель, и вполне уверилась в том, что вот сейчас их смоет и унесет. Но вода быстро схлынула, а матрос закатил ей здоровенную оплеуху, вынуждая от себя отцепиться... и чуть ли не бегом ринулся по палубе, таща Альтию за собой волоком. В его ладони оказались зажаты и ворот рубахи, и ее волосы. Он почти швырком прислонил ее к мачте. Ее руки нащупали знакомые снасти и сами собой вцепились в них, чтобы быстро вознести ее вверх. Следующая волна, перекатившаяся через палубу, благополучно прошла у Альтии под ногами. Тут ее скорчил новый приступ кашля, и она добавила к забортной воде недавно проглоченную. Потом высморкалась в два пальца и отряхнула ладонь. И, как только смогла более-менее нормально дышать, выдавила:

- Спасибо...

- Да ты!.. - раздалось в ответ. - Сухопутный крысенок! Пресноводная швабра!.. Мы же оба по твоей милости едва не утопли!..

В голосе моряка мешались ярость и страх.

- Я знаю... Прости...

Удавалось ли ей говорить достаточно громко, чтобы он ее расслышал за ревом и гулом ветра?

- Я ща тебя так прощу!!! Да я ща так тебе, засранцу, задницу надеру!!!

Он занес кулак, и Альтия напряглась всем телом, ожидая удара. Она знала: по всем корабельным законам ей полагалась порция битья. Но... удара почему-то все не было. Она открыла зажмуренные глаза.

На нее в упор смотрел Брэшен. И было похоже: то, что он видел перед собою, ошарашило его посильней волны, едва не смывшей их за борт.

- Да провались... - выдохнул он. - Ну ты даешь. Я ведь тебя не признал даже!

Она молча пожала плечами. В глаза ему она старалась не смотреть.

Под ними пронеслась очередная волна. Корабль вновь тяжеловесно пошел вверх.

- Ну... и как ты тут поживаешь? - спросил Брэшен, невольно понизив голос, как будто кто мог их подслушать. Не дело второму помощнику шептаться по углам с юнгой. И потому Брэшен, как только обнаружил, что их с Альтией нелегкая занесла на один и тот же корабль, принялся ее всячески избегать.

- Сам видишь, как поживаю, - ответила Альтия тихо. Ей было худо. В какой-то миг она даже и Брэшена готова была возненавидеть. Не за какой-то его проступок - просто за то, что он видел ее в таком состоянии. Почти что стертую в пыль. - Понемножку. Стараюсь остаться в живых...

- Я выручил бы тебя, если бы мог, - голос у него был сердитый. - Но сама посуди... Если я буду проявлять к тебе интерес, кто-нибудь тут же что-то заподозрит. Мне и так уже пришлось доходчиво объяснять кое-кому из команды, что... ну... что меня не влечет к другим мужикам. - Он вдруг засмущался, и глубоко внутри Альтия усмехнулась его смущению. Кругом завывал шторм, они с ним висели на снастях этого гребаного корабля, причем он только что сулился ужасть как надрать ей задницу... а теперь, видите ли, не находил слов обсуждать с ней интимные вопросы. Боялся, понимаешь, стыдливость ее оскорбить. А он продолжал: - Если я попробую дать тебе какую-никакую поблажку, на корабле вроде нашего это будет расценено... вполне однозначно. Чего доброго, за тобой и другие надумают приударить. А уж если они выяснят, что ты - не мужчина...

- Можешь не объяснять, - перебила Альтия. - Я, конечно, дура, но уж не настолько.

"Он что, только сейчас выяснил, что я тоже обитаю на этом сраном корыте?.."

- Не дура? А что в таком случае ты здесь делаешь?

Это он бросил уже через плечо, спрыгивая на палубу со снастей. Ловкий, как кот, и быстрый, как обезьяна, он мигом пробрался на бак. Альтия осталась смотреть ему вслед.

- Примерно то же, что и ты сам, - ответила она запоздало. - И вообще, от дурака слышу.

Дождалась, пока с палубы схлынул очередной потоп, и помчалась по пятам Брэшена... но, понятно, далеко не так проворно и ловко. Очень скоро она снова оказалась внизу. Было слышно, как вода с шумом обтекает борта корабля и плещет на палубу. "Жнец" ломился сквозь волны, словно плавучая бочка. С тяжелым вздохом Альтия снова принялась отряхивать воду... Заново отжала волосы - и, шлепая босыми ногами, направилась к себе в уголок. Мокрая одежда противно липла к телу и холодила. Альтия быстро стащила рубашку, переменив насквозь мокрую на "просто" сырую, и крепко отжала ту, в которой чуть не утонула. Встряхнула, расправляя, вместе со штанами развесила для относительного просушивания... и наконец-то вытащила из ухоронки свернутое одеяло. Оно было волглым и попахивало плесенью, но шерсть есть шерсть: даже мокрое, оно все равно грело. То бишь сохраняло тепло ее тела - и то благо. Альтия закуталась в него и свернулась калачиком в темноте. Короче говоря, спасибо огромное-преогромное Риллеру за его доброту. Мало того, что из-за этой доброты она едва не утонула, так еще и целого получаса сна лишилась...

Альтия закрыла глаза и постаралась забыться... Сон, однако, не сразу пришел к ней, хоть она и была измотана до предела. Она пыталась расслабиться, но не могла заставить разгладиться даже наморщенный лоб. "Наверное, - решила она наконец, - это все из-за Брэшена и нашего с ним разговора!"

Перебросившись с ним парой словечек, она поневоле снова задумалась о том, что с ней было раньше - и что стало. На самом деле она не встречалась с Брэшеном иногда по несколько суток. Он ведал другой вахтой, и потому ежедневный труд сводил их нечасто. И, честно говоря, ей было проще, когда никто и ничто не напоминало о ее прежней, навсегда оставленной жизни. Легче было просто существовать час за часом и день за днем, делая что приказывали - и выживая. Легче было ощущать себя юнгой Эттом и не заглядывать в будущее дальше следующей вахты.

Но лицо Брэшена, его выражение... его глаза... Они оказались беспощадней всякого зеркала. Альтия посмотрела ему в глаза всего один раз и сразу поняла, во что именно превратилась. И все то, чем она надеялась стать - и не смогла. Самое горестное, что Брэшен, по всей видимости, не хуже самой Альтии понимал: Кайл оказался прав. Она в самом деле была избалованной папочкиной любимицей, вздумавшей поиграться в матросскую жизнь. Теперь она со стыдом припоминала, как гордилась своим проворством, лазая по вантам "Проказницы". Вольно ж ей было забираться на них солнечными летними днями, а когда уставала или ей делалось скучно - спускаться на палубу и находить себе другую забаву. А такелажное дело или парусное шитье? Да, она любила посвятить им часок-другой при случае. Но можно ли это сравнивать, скажем, с шестью подряд часами поистине сумасшедшей работы, когда шквал разрывал парус и его надо было немедленно заменить?.. Мама, помнится, все ахала и ужасалась ее намозоленным, огрубевшим рукам. Посмотрела бы она на них теперь!.. Руки у Альтии нынче сделались куда более черствыми и толстокожими, чем когда-либо ранее бывали ее пятки. А пятки... пятки вовсе не поддавались описанию. Черные, потрескавшиеся... "Случилось самое страшное, что могло произойти, - прямо созналась она себе наконец. Обнаружилось, что сколько-нибудь выдающимся мореплавателем мне не бывать. Сколько ни бейся, я все равно никогда не сравняюсь со здоровяками-мужчинами..."

Чтобы получить место на корабле, она выдала себя за мальчишку четырнадцати годков. Если она вздумает задержаться на этом плавучем мясницком корыте, через год-другой они обратят внимание, что "Этт" почему-то все никак не растет и не раздается в плечах. И ее выгонят. С большим треском. И застрянет она в каком-нибудь заморском порту. Безо всяких видов на будущее...

Альтия не мигая всматривалась в темноту. По окончании плавания она намерена была обратиться за рекомендацией. Она и сейчас собиралась так поступить. И, возможно, даже получит заветный ярлычок. Она только сомневалась, чтобы этого оказалось достаточно. Ну да, конечно, у нее на руках окажется подтверждение ее моряцких достоинств, выданное капитаном. И, быть может, ей удастся-таки притянуть Кайла к ответу за его опрометчиво произнесенную клятву. Но... не окажется ли такая победа никчемной? Она ведь мечтала вернуться домой не с простым клочком кожи и печатью, подтверждающей: да, она побывала в плавании и выдержала его, и вернулась живая. Не-ет! Она хотела себя отстоять. Доказать всем - не одному только Кайлу! - что она вправду способна была заниматься избранным делом и по достоинству носить звание капитана... а не быть просто папиной дочкой, смыслящей кое-что в морском деле...

И вот теперь, в те краткие моменты, когда ей удавалось выкроить время для размышлений, Альтии казалось - покамест она сумела успешно доказать себе обратное. Все то, что дома, в Удачном, при начале пути, казалось благородным и дерзким, отсюда, из этого кубрика, выглядело глупым ребячеством. Переоделась мальчиком и удрала в море на первом же подвернувшемся корабле... Ну чем не дура набитая?!!

"И чего ради я это сделала? Почему?.." Почему не пошла на стоянку живых кораблей и не попросилась в матросы? Вправду ли она получила бы там уж такой от ворот поворот, как предрекал Брэшен?.. Быть может, все обернулось бы и по-иному, и она бы теперь мирно посапывала на добром купеческом корабле где-нибудь в спокойных водах Внутреннего Прохода, уверенная и в заработке, и в том, что по прибытии в порт получит вожделенную рекомендацию?.. И что ей взбрендило непременно наняться под чужим именем? Решила, видите ли, пробиться к цели сама и только сама, без поддержки громкой фамилии Вестрит и тени отца за спиной?.. Ах, до чего же красиво выглядел ее план теплыми летними вечерами в Удачном, когда она сидела, поджав ноги, в задней комнате лавочки Янтарь и шила себе матросские портки... Глупая самоуверенная девчонка...

А Янтарь ей действительно помогла. И по части шитья, и ежедневными приглашениями к столу. Без нее у Альтии мало что получилось бы. Разобраться бы еще, с чего это Янтарь вот так внезапно надумала принять в ней участие. Сейчас Альтия готова была склониться к мысли, что странная женщина намеренно втравила ее в опасную авантюру. Невольно пальцы девушки поползли к горлу, к деревянной бусине, которую она не снимая носила на шее, на кожаном ремешке. Прикосновение согрело ей пальцы, и она покачала головой в темноте. Нет... Янтарь в самом деле была ей доброй подругой. Одной из очень немногих, которые у нее когда-либо были. Янтарь взяла ее к себе в дом. Помогала кроить и шить мальчишескую одежду... Более того, Янтарь сама одевалась мужчиной и наставляла Альтию, как вести себя, как двигаться, как ходить и сидеть, чтобы ее принимали за парня. Она объяснила Альтии, что была когда-то актрисой в небольшой труппе. Сыграла много ролей, как женских, так и мужских.

"Если придется говорить - голос должен исходить вот отсюда, - поучала она, надавливая Альтии под ребрами. - Но лучше старайся открывать рот пореже. И опасности меньше, что выдашь себя, и принимать станут лучше. И среди мужчин, и среди женщин болтунов куда больше, нежели умеющих слушать. Научись слушать людей - и тебе простятся очень многие недостатки..."

А еще Янтарь обучила ее пеленать грудь, да так ловко, что повязка казалась не толще плотной нижней рубахи, а торс становился вправду мальчишеским. Она же посоветовала наготовить интимных женских тряпочек из темной материи в виде... носков. "Тебя всегда поймут, если увидят, что ты стираешь грязные носки. А вообще постарайся, чтобы тебя считали невыносимым чистюлей. Стирай одежду вдвое чаще товарищей, и спустя время к этому все привыкнут. И еще. Привыкай обходиться меньшим количеством сна. Ибо тебе придется либо вскакивать раньше всех, либо ложиться самой последней - иначе кто-нибудь да разглядит твою наготу. И - самое важное. Ни с кем не делись своей тайной. Это не тот секрет, который один мужчина способен утаить от других. Если хоть кто-нибудь на борту прознает о том, что ты женщина, всему конец..."

И это оказалось едва ли не единственным, в чем Янтарь, возможно, ошиблась. Брэшен ведь знал, что она девушка. И не выдал ее. Покамест не выдал...

Тут Альтия горестно усмехнулась собственным мыслям. "Вот видишь, Брэшен, я все же воспользовалась твоим советом. Я устроила так, чтобы переродиться в мальчишку. Причем не из семейства Вестритов..."

Брэшен лежал на своей койке, хмуро уставившись на противоположную стену. "Было же времечко, - размышлял он невесело, - когда я бы начал копытиться: "Да это ж платяной шкаф, а не каюта! Западло селиться в такой!.."" Теперь-то он понимал, какая это роскошь - отдельный уголок, куда можно уйти и затворить за собой дверь. Верно, второму человеку здесь было уже не повернуться - но все равно эта каюта принадлежала Брэшену и только ему, и никто не спал на его койке, кроме него. Здесь имелись деревянные гвозди для развешивания одежды. И уголок для моряцкого сундучка. А койка была даже оснащена бортиком, так что в любую качку он мог спать на ней почти что с удобствами. Ясно, каюты капитана и старпома были и попросторней, и получше обставлены. Даже на таком корыте, как "Жнец". Но на многих других кораблях второй помощник вообще жил наравне с простыми матросами. Так что следовало возблагодарить небеса и за этот чулан. Хотя для Брэшена он и оказался оплачен тремя человеческими жизнями.

Он записался в команду "Жнеца" рядовым матросом. И первую половину плавания пихался локтями в форпике, где обитала его вахта. Очень скоро стало понятно, что он был не только опытней большинства своих сотоварищей, но и гораздо прилежней в работе. "Жнец" был промысловиком из Свечного (так назывался городишко далеко на юге, на северном пограничье Джамелии). Корабль покинул родной порт много месяцев назад, еще весной. Команда его изначально была почти сплошь подневольной, настоящих моряков насчитывалась всего горстка, и им вменялось в обязанность всемерно обучать "сухопутных крыс" ремеслу. Часть "сухопутных крыс" были должники, отправленные на судно заимодавцами, желавшими хоть так выколотить из них долг. Другие оказались преступниками, выкупленными из тюрем сатрапа. Ворам и карманникам за время плавания предстояло либо основательно перековаться, либо погибнуть. На корабле воришке все равно деваться некуда. Его непременно поймают и изобличат, и товарищеский суд может оказаться куда суровей сатрапского... В общем, команда на "Жнеце" подобралась еще та. Люди работали без большого желания, и вряд ли стоило ждать, чтобы все они благополучно вернулись домой.

Так и получилось. К тому времени, когда "Жнец" добрался до Удачного, болезни, несчастные случаи и жестокие драки успели выкосить не меньше трети команды. Зато выжившие научились управляться с парусами, а также охотиться на медлительных черепах и мелких китов, водившихся в южных лагунах. Конечно, в этом последнем деле им было куда как далеко до профессиональных охотников и раздельщиков, кои до поры до времени путешествовали на "Жнеце", наслаждаясь бездельем и уютом сухого отдельного кубрика. Их было около дюжины. Они не стояли вахт и не таскали мокрые тросы. Зато когда появлялась добыча, для них наступала кровавая и яростная страда, длившаяся порой сутки за сутками без отдыха и без сна. При всем том охотники не были ни моряками, ни членами команды. Ничто не угрожало их жизням - разве только весь корабль перевернется и потонет. Или добыча умудрится запустить в них зубы.

Корабль понемногу пробивался на север, обходя морем пиратские острова и добывая зверя, где только было возможно. В Удачный "Жнец" заглянул набрать пресной воды и провизии, а также для кое-какого недорогого ремонта. Тут-то старпом и воспользовался случаем принять на борт новобранцев: дальнейший курс "Жнеца" лежал к Тощим островам.

Так и вышло, что "Жнец" оказался едва ли не единственным судном в порту, на которое возможно было наняться.

Шторма же, свирепствовавшие между Удачным и Тощими, давным-давно вошли в пословицу. Как и неисчислимые стада морских млекопитающих, которыми все кишело там накануне зимы, перед путешествием в более теплые воды. Зверь будет жирный: отъевшийся за лето. А молодые животные - сплошь одеты в отличные шкурки, уже достаточно большие, чтобы представлять собой ценность, и в то же время еще не испорченные шрамами от брачных баталий. Рисковое плавание, конечно. Но игра стоила свеч. Каждая звериная туша означала великолепную шкуру и толстый слой жира, а под ним - темно-красное мясо, чей вкус удивительным образом сочетал в себе соки морской и земной стихий. Сейчас в трюме "Жнеца" рядами стояли кадки с солью, заготовленные еще в Свечном. Скоро их набьют засоленными кусками добытого мяса, а большие бочки наполнят перетопленным жиром. Шкуры же отскребут, пересыплют солью и туго свернут. Как следует обработают их уже дома, на берегу...

Словом, если все пройдет хорошо, владельцы "Жнеца" от счастья будут плясать, а те из подневольных должников, что вернутся живыми, вновь очутятся на свободе. Охотники и раздельщики получат каждый свой пай и, уж верно, смогут неплохо устроиться на будущий год - новые наниматели ведь будут судить по тому, как они потрудились сегодня.

И у моряков, что отведут "Жнец" на Тощие и благополучно назад, наполнятся деньгами карманы. Вполне хватит на баб и на выпивку... пока не настанет время для нового путешествия в те же края.

"Сладкая житуха, - подумал Брэшен невесело. - Коечку для начала я себе уже отвоевал..." На самом деле особо воевать не пришлось. Все, что потребовалось, - это привлечь доброжелательное внимание сперва старпома, а после и капитана. А потом разразился шторм. Он унес за борт двоих и покалечил третьего из числа претендовавших на эту самую койку.

Таким образом Брэшен, можно сказать, добрался в свою отдельную каюту и с нею в полной мере получил причитавшиеся обязанности, - перешагивая через трупы. Но с его стороны никакого злого умысла в том не было. Так что совесть беспокоила его и не позволяла уснуть вовсе не по этому поводу. Нет. Брэшен думал об Альтии Вестрит. Дочери своего благодетеля. Он вполне представлял, как она лежит сейчас, свернувшись в комочек, в неуютном и сыром трюме... в гнусном клоповнике среди человеческого отребья.

- Я все равно ничем не могу ей помочь! - выговорил он вслух. Как будто звук его голоса вправду мог унять грызущую совесть.

Он не видел, как в Удачном она записывалась в команду "Жнеца". Но если бы и увидел, скорее всего не узнал бы. Следовало отдать ей должное пацаном она притворялась вполне убедительно.

И потом, уже в плавании, он заподозрил ее присутствие на борту вовсе не потому, что в одном из юнг ему померещилось нечто знакомое. Отнюдь. "Юнга Этт" десятки раз попадался Брэшену на глаза, но ни единой лишней мысли у него так и не шевельнулось. Альтия носила шапку надвинутой на самые брови, да и мальчишеская одежда сидела на ней лучше не придумаешь... Он удивленно поднял бровь, только когда впервые заметил трос, завязанный узлом "совершенная петля" вместо простого беседочного* ["Совершенная петля" и беседочный - морские узлы, применяемые для связывания троса в петлю. Отличаются высокой надежностью и в то же время легкостью при развязывании. Беседочный узел является более простым, однако пристрастия капитана Вестрита переводчик полностью разделяет.]. Не то чтобы "совершенная петля" была таким уж редкостным узлом, просто моряки обычно предпочитали беседочный как более простой. Так обстояло почти повсеместно... но только не на корабле капитана Вестрита. Ефрон предпочитал "совершенную петлю", считая ее более надежной. Брэшен крепко задумался...

А через день или два, выйдя на палубу к началу своей вахты, он расслышал с мачты очень знакомый свист. Он поднял глаза и увидел ее, висевшую на снастях. Она махала ему рукой, указывая на "воронье гнездо"* ["Воронье гнездо" - наблюдательный пост в виде бочки, расположенный в верхней части передней мачты корабля.]: оттуда хотели передать второму помощнику какое-то сообщение. "Альтия", - подумал он как о чем-то очень привычном. А в следующий миг до него дошло, и он вздрогнул: "Батюшки!" И, кажется, уставился на нее, разинув рот. Да, это вне всякого сомнения была Альтия. Никто, кроме нее, так не бегал по пертам. Она посмотрела вниз... И отвела лицо так проворно, что он понял: она ждала этого момента, считала его неизбежным... и помирала от ужаса.

Под каким-то предлогом он задержался возле пяртнерса* [Пяртнерс отверстие в палубе, через которое проходит корабельная мачта. Это место палубы конструктивно усиливается. Сзади и спереди вставляют мощные клинья, а само отверстие заполняют штуками дерева ("мачтовая подушка") и герметизируют "брюканцем" - просмоленным парусиновым рукавом.] мачты, дожидаясь, пока она спустится. Она миновала его на расстоянии вытянутой руки и бросила один-единственный умоляющий взгляд. Брэшен стиснул зубы и не сказал ей ни слова. Они вообще с ней не разговаривали... до сегодняшнего вечера.

Обнаружив Альтию на "Жнеце", Брэшен преисполнился гнетущей уверенности в самом скверном. В этом плавании ей было не выжить. Исключено!.. День ото дня Брэшен с содроганием ждал, что Альтия как-то выдаст свою принадлежность к слабому полу. Или совершит первую и последнюю ошибку и достанется морю, жадному до человеческих жизней. По его мнению, это был вопрос времени. И лучшее, что он мог ей пожелать, - чтобы смерть оказалась милосердно быстрой.

Однако время шло... И мрачная убежденность Брэшена постепенно начала давать трещину. Он даже улыбнулся впотьмах. Девка оказалась не промах. Конечно, силенок у нее было маловато, чтобы должным образом справляться с работой... по крайней мере, справляться так быстро, как того бы хотелось старпому. Да. Рост, сила и вес - вот чего ей очень недоставало. Всего несколько паршивых дюймов - и ты не дотянешься. Несчастные полфунта недостающего веса - и не удержишь хлещущий парус... Лошадка, которую заставили тянуть в одной упряжке с быками...

К тому же она еще и попала на простой деревянный корабль после живого. Да еще и своего собственного, семейного. Догадывалась ли она, что с безжизненными деревяшками управляться куда как тяжелей, чем тогда, когда они сами тебе рады помочь?.. Брэшен ходил в море на "Проказнице" задолго до ее пробуждения. И все равно понимал с первого же прикосновения, что в глубине ее диводрева дремлет скрытая жизнь. В те времена "Проказница" еще не ходила по морю сама собой, но он не мог отделаться от впечатления, что на ней просто не было места тем глупейшим несчастьям, что постоянно подстерегали матросов на других кораблях.

К сожалению, на паршивом корыте под названием "Жнец" все обстояло иначе. Куда палец ни сунь - всюду дырку проткнешь. Начни менять рым* [Рым металлическое кольцо, продетое в обух, закрепленный на прочных конструкциях судна.], например... кажется, раз-два и готово, ан не тут-то было. Непременно выяснится, что проржавевший рым сидел еще и в гнилой деревяшке, к тому же криво приделанной. Полдня долой, покуда починишь. "И все здесь вот так", - вздохнул про себя Брэшен. Как бы отвечая его мыслям, раздался резкий стук в дверь. Плохо дело. Вахта была не его, а значит, что-то случилось!

- Иду! - немедля откликнулся Брэшен. Мигом скатился с койки и распахнул дверь. Он был почти уверен, что за ним явился старпом, которому в нынешнюю штормовую ночь потребовалась подмога. Но нет. Внутрь каюты нерешительно ступил Риллер. С его лица и волос каплями сбегала вода.

- Что случилось? - требовательно спросил Брэшен. Широкий лоб Риллера прорезала морщина. Он сказал:

- Да вот плечо чегой-то разнылось.

Одной из обязанностей Брэшена была врачебная помощь команде. Как ему рассказали, в начале плавания у них был на борту лекарь, но однажды ночью его смыло за борт. Когда же выяснилось, что Брэшен способен разбирать закорючки на этикетках баночек и бутылочек - его тут же приставили ведать остатками целительных снадобий. И кому какое дело, что очень многие притирки и бальзамы были, по его мнению, решительно бесполезны. Прочел наставление - применяй!

Вот и теперь он нагнулся над запертым коробом, занимавшим на тесном полу каюты едва не больше места, чем его собственный сундучок, и выудил ключ, висевший на веревочке под рубашкой. Отперев короб, он вытащил пузырек коричневого стекла с расписной зеленой наклейкой. Прищурился в неверном свете фонаря, рассматривая надпись...

- Похоже, прошлый раз я тебе эту же растирку давал, - сказал он. И протянул пузырек Риллеру.

Моряк таращился на него так долго, как будто от столь продолжительного рассматривания букв у него могло прибавиться грамотности. И наконец пожал плечами:

- Наверное. Тот раз нашлепка тоже зелененькая была.

Брэшен извлек из толстостенного горлышка широкую пробку и вытряс себе на ладонь с полдюжины зеленых пилюль. "Ну точь-в-точь оленьи говешки", невольно усмехнулся он про себя. Он, пожалуй, нисколько не удивился бы, если бы они говешками и оказались. Три он спрятал обратно в склянку, а три отдал Риллеру.

- Глотай все сразу. И поди скажи коку, что я велел выдать тебе полмеры рома. Для заливания. И чтобы ты сидел на камбузе и грелся возле плиты, пока пилюли не подействуют.

Надо было видеть, как просиял старый моряк. Капитан Зихель не очень-то одобрял выпивку на борту, так что, вполне возможно, у Риллера с самого выхода из Удачного это была первая возможность промочить глотку. И не только рома хлебнуть, но еще и в теплом уголке посидеть... В общем, старый моряк преисполнился самой искренней благодарности. Брэшен, со своей стороны, понятия не имел, каким образом подействует снадобье. И подействует ли вообще. Но дешевый ром из запасов, предназначенных для команды, уж всяко поможет Риллеру крепко заснуть и не чувствовать боли.

Матрос уже собрался уходить, когда Брэшен заставил себя обратиться к нему.

- Тот мой троюродный племянник... ну, помнишь, я еще просил тебя за ним доглядывать? Как он тебе? Справляется?

Риллер пожал плечами. Покатал в ладони пилюли...

- Отлично справляется, господин мой. Просто отлично.

И в явном нетерпении взялся за ручку двери. Обещанный ром тянул его к себе, как магнитом.

- Угу, - сам того не желая, продолжал Брэшен. - Хочешь сказать, он знает дело и работает с толком?

- Так точно, господин мой, так точно. Славный парнишка. Уж я для тебя за ним присмотрю. Ниче с твоим Эттелем не случится.

- Ну и славненько. То-то мои родственники будут гордиться. - И Брэшен добавил: - Только чур, пацанчику чтобы ни полслова про наш уговор. Неча ему знать, что мы с тобой его опекать взялись!

- Так точно, господин мой. Ни полсловечка.

И Риллер вышел, старательно притворив за собой дверь.

Оставшись один, Брэшен прикрыл глаза и с чувством перевел дух. Вот и все, что он мог в действительности сделать для Альтии. Попросить доброго матроса вроде Риллера за ней присмотреть... Брэшен проверил засов на двери, потом запер короб с лекарскими припасами. Вновь забрался на койку... Вот и все, что он мог для Альтии сделать. Вот и все...

Потом он заснул.

Уинтроу терпеть не мог лазать по снастям. Он делал все, чтобы скрыть это от Торка, но тот обладал безошибочным чутьем истязателя. Десяток и более раз каждый день он под любым предлогом загонял Уинтроу на мачты. Когда же он понял, что с ростом практики у мальчика потихоньку притупляется боязнь, то принялся усложнять задания: например, поручал ему что-нибудь оттащить в "воронье гнездо". А как только Уинтроу спускался на палубу приказывал нести это назад. В последнее же время он повадился не просто посылать Уинтроу наверх, но приказывал еще и выбираться на самый нок рея* [Нок рея - его внешняя оконечность, обычно выходящая довольно далеко за борт. Таким образом, авторы и переводчики романов о пиратах, в которых кого-нибудь обязательно вешают на "нок-рее" (видимо, имеется в виду специальная деталь рангоута?) вводят читателя в заблуждение.] и стоять там с сердцем, выскакивающим из груди, пока не воспоследует команды слезать. Торк его попросту изводил. Самым прямолинейным, лобовым, предсказуемым способом. Уинтроу от Торка примерно этого и ожидал. Что его действительно удивляло, так это реакция команды. Издевательства, которым подвергал его Торк, они воспринимали как самое обычное дело. Если кто-нибудь вообще обращал внимание на то, что выделывал над ним Торк, это лишь забавляло матросов. Ни один и в мыслях не держал вмешиваться.

"И тем не менее, - размышлял Уинтроу, цепляясь за рей и поглядывая на палубу далеко под ногами, - все это - во благо". Ветер мощно мчался мимо, наполняя упруго растянутое полотнище паруса, и снасти пели от напряжения. Корабль равномерно раскачивался на ходу, и высота мачты делала качку особенно ощутимой. Не то чтобы Уинтроу начинало нравиться наверху... но возбуждение и восторг (вполне возможно, что гибельный) имели место определенно. Ему бросили вызов - а он его принял и выстоял. Если бы его предоставили себе самому, он никогда не пошел бы на такие испытания. Так что Торка следовало даже поблагодарить. Уинтроу сощурил глаза: ветер свистел в ушах и выжимал слезы. На какой-то миг он даже допустил в сознание крамольную мысль: "А что если в самом деле здесь - мое место? Может ли быть, что под личиной жреца вправду скрывается мореплаватель?.."

Тут его слуха достиг негромкий и странный звук. Металлическое дребезжание. А вдруг это собирался отвалиться какой-нибудь крепеж?.. Сердце Уинтроу сразу заколотилось, и он стал медленно переступать по пертам, пытаясь определить, откуда доносился не понравившийся ему звук. Ветер ни дать ни взять намеренно издевался над ним, не давая определить направление. Уинтроу понадобилось изрядное время, чтобы понять: звук менял высоту и к тому же нес в себе ритм, не имевший ничего общего с ровным дыханием ветра. Добравшись до "вороньего гнезда", Уинтроу схватился за край.

Внутри сидел Майлд. Сидел, упираясь в стенки ногами, и, полузакрыв глаза, играл на варгане* [Варган - самозвучащий язычковый, щипковый инструмент в виде подковы или пластинки с прикрепленным к ней стальным язычком.]. Играл одной рукой, как принято у матросов, используя рот в качестве резонатора. Пальцы Майлда так и плясали по стальным язычкам. Он наслаждался собственной музыкой, не забывая в то же время внимательно оглядывать горизонт.

Уинтроу казалось, будто Майлд его не сразу заметил. Но вот молодой матрос бросил на него быстрый косой взгляд, и пальцы его остановились:

- Что? - спросил он, не отнимая, впрочем, инструмента то щеки.

- Ничего... Ты на вахте? Впередсмотрящим?

- Типа того. Хотя высматривать особо и нечего.

- А пираты?.. - робко предположил Уинтроу.

Майлд презрительно хмыкнул.

- Делать им больше нечего, только за живыми кораблями гоняться. Ну, то есть слышал я кое-что... когда мы в Калсиде стояли... будто они за кем-то в самом деле недавно гонялись, но это, наверное, спьяну. Большей частью они нас не трогают. Обычно живой корабль от простого при тех же равных условиях уходит как от стоячего... Если, конечно, команда на нем уж не вовсе морозом побитая. Но на живых кораблях таких не бывает, и пиратам это известно. Они знают: даже если поймать, драться придется так, как они ни разу в жизни не дрались. Но если они и победят, толку-то? Заполучить корабль, который нипочем служить тебе не желает? Вот ты сам-то как думаешь: очень бы наша Проказница обрадовалась на своей палубе чужакам? Стала бы их слушаться? Вот уж не думаю!

- Это точно, - согласился Уинтроу. Его приятно удивила и явная гордость Майлда, определенно любившего свой корабль, и то, что он охотно вступил с ним в разговор. Ну а Майлду, похоже, льстило пристальное внимание юнги, потому что он заговорщицки понизил голос:

- Если я вообще что-нибудь понимаю, прямо сейчас пираты нам здоровенную услугу оказывают...

Уинтроу немедленно схватил приманку:

- Каким образом?

- Ну... как бы тебе объяснить. Ты ведь в Калсиде на берегу не бывал? Не бывал. А мы бывали и слышали, что пираты последнее время повадились нападать на невольничьи корабли. По крайней мере один взяли точно, а еще несколько еле спаслось. Ну так вот. Сейчас осень на исходе, но по весне в Калсиде будут ожидать привоза целой прорвы рабов - на весеннюю пахоту и все такое. А значит, коли пираты повыловят сколько-то обычных поставщиков... а тут и мы прибудем с полными трюмами... воображаешь, до каких небес капитан сумеет цену взвинтить? Сразу выручим столько, что, может, даже прямо в Удачный сможем сразу отправиться!

И Майлд улыбнулся с таким предвкушением, как если бы отменный барыш, который Кайлу предстояло выручить за рабов, должен был непосредственно отразиться на его жалованье. Но в действительности он скорее всего повторял услышанное от кого-то из взрослых матросов. Уинтроу ничего не ответил. Он смотрел вперед, в неспокойное море, и под сердцем наливался тяжелый болезненный ком, к которому морская болезнь не имела ни малейшего отношения. Когда ему случалось думать о Джамелии и о том, как его отец будет покупать там рабов, его переполняла неизбывная скорбь. Деяние еще не было совершено, а он уже загодя мучился стыдом и виной за содеянное...

Майлд же, помолчав, заговорил снова:

- Так тебя, значит, опять Торк на мачту загнал?

- Ага. - К собственному удивлению, Уинтроу свесился наружу на длину рук, разминая уставшие плечи. Потом снова оперся о край бочки. - Сейчас это меня уже не достает так, как раньше.

- Это точно. Затем и делается. - Уинтроу поднял брови, и Майлд расплылся в улыбке: - Погоди-ка, так ты решил, что это для тебя выдумали такую особую пытку?.. Ну, верно, Торку нравится тебя доставать, но, во имя пяток Са и Его волосатых яиц! - он и всякого другого будет цеплять в свое удовольствие, только подвернись. В смысле, всякого, кто ему сдачи не даст. Но уж юнгу вверх-вниз по мачтам гонять - это, ты меня прости, дело святое. Я когда сюда только попал... У нас тогда старпомом был Брэшен, и я его таким сукиным сыном считал!.. Заметил ведь, стервец, что я малость побаиваюсь высоты, и что ты думаешь? Устроил так, что я только тут, наверху, еду свою получал. Хочешь, мол, жрать, так влезь и возьми! И я лез, а что делать, и тут, в "вороньем гнезде", ждала меня моя миска. Ох, я Брэшену глаза выцарапать был готов!.. Боялся, еле двигался, еда всегда почти успевала остыть... да еще и дождь ее разбавлял... А потом привык. Совсем как ты теперь.

Уинтроу молчал и думал. Пальцы Майлда снова заплясали по язычкам, извлекая бойкую веселую мелодию.

- Так значит... - выговорил Уинтроу, - значит, Торк не то чтобы со свету сжить меня хочет? Это получается что-то вроде учебы?..

Майлд снова оборвал игру. Он зафыркал - ему было смешно.

- Ну, это как посмотреть. Что он со свету был бы рад тебя сжить - это уж точно. Он всех ненавидит, кто хоть чуть умнее его, а таких, хвастаться не буду, на борту большинство. Но и дело свое он знает. И еще он знает: хочет остаться помощником кэпа и не слететь с места - должен сделать из тебя моряка. Вот и учит тебя. Хотя, конечно, самыми гадостными и жлобскими способами, какие может придумать!

- Но если он такой... - надо было сказать "говнюк", но у юного жреца не повернулся язык, - ...такой всеми ненавидимый человек, почему мой... почему капитан его вторым помощником держит?

Майлд передернул плечами.

- А ты сам батьку спроси, - посоветовал он бессердечно. Но потом улыбнулся: пошутил, дескать. - Я слыхал, Торк с ним вместе ходит уже очень давно, а закорешились они в одном до невозможности стремном плавании на каком-то другом корабле. Так что когда кэп пришел на "Проказницу", он и Торка с собой перетащил. Кто знает, может, Торка никто - в своем уме нанимать не захочет, а кэп ему чем-то обязан. Или, может, у Торка задница больно уж симпатичная...

У Уинтроу буквально отвисла челюсть, но Майлд рассмеялся:

- Да ладно тебе, это все треп. Не принимай близко к сердцу. Просто тебя грех немножко не подразнить, уж очень ты всему веришь!

- Но он... мой отец! - возмутился Уинтроу.

- Не надо. На борту корабля он тебе не отец, а просто капитан. И, кстати, капитан совсем неплохой. Хотя, конечно, и не Ефрон. И вообще многие по-прежнему думают, что Брэшену, а не ему, следовало бы заменить старика. Но и он не самый последний!

- Тогда почему ты такое про него сказал? - Уинтроу искренне не понимал почему.

- Да именно потому, что он кэп, - терпеливо объяснил Майлд. - Мы, матросы, любим подтрунивать даже над теми, кто нам нравится. И особенно над капитаном, потому что он всем нам в любой момент на головы может насрать, если захочет. Я тебе вот что скажу. Когда мы только-только прослышали, что капитан Вестрит уходит на берег и вместо него будет другой, - знаешь, что сотворил Комфри?

- И... что же?

- А он пошел на камбуз, взял кофейную чашку нового капитана и вытер ее изнутри своим... сказал бы я тебе - чем!!!

Серые глаза Майлда сияли восторгом. Он смотрел на Уинтроу, с нетерпением ожидая, какова будет реакция юнги.

- Опять дразнишь, - тот выдавил улыбку, кривую от ужаса и недоверия. "Как низко... как отвратительно..." Да это просто не имело права быть правдой. Уинтроу еще не встречал человека, способного устроить такую подлость другому - просто оттого, что этому другому будет вручена над ним власть. Человеку, которого он еще не видел-то ни единого разу... Невозможно поверить. И в то же время... это было... смешно. Уинтроу попробовал сформулировать. Насолить таким манером кому-то, кто зол и жесток, - это понятно. Но авансом... никому не известному капитану... зачем? А затем, чтобы некоторым образом сравняться с человеком, в чьих руках должна оказаться твоя жизнь или смерть. Он в тебе полностью волен - зато ты представляешь, как он попивает кофе, приправленный вкусом твоего... конца. Уинтроу отвернулся от Майлда, чувствуя, как помимо воли расплывается в широченной улыбке. Вот, значит, как Комфри над его отцом подшутил...

- Команде, - сказал Майлд, - очень даже необходимо вот так подкусывать то старпома, то кэпа. Чтобы не воображали, будто они Боги, а мы дерьмо.

- Значит... ты думаешь, они догадываются, что происходит?

Майлд усмехнулся.

- Всякий, кто ходит в море достаточно долго, об этом догадывается. Вновь подергал язычки варгана и глубокомысленно пожал плечами: - Просто каждый, наверное, думает, что это происходит с другими, не с ним,

- Стало быть, - вслух подумал Уинтроу, - им никто не докладывает.

- Ясное дело. А кто побежит докладывать? - Майлд сыграл еще несколько нот и вдруг резко оборвал музыку. - Ведь не ты же, полагаю? Потому что он твой батька и всякое такое...

Кажется, он решил, что имел неосторожность уж очень разоткровенничаться.

- Нет, не я, - согласился Уинтроу. И добавил с улыбкой, которая ему самому показалась дурацкой: - Но в основном именно потому, что он мой отец.

- Юнга!.. - долетел снизу рев Торка. - Живо спускайся! А ну, шевели задницей!..

Уинтроу вздохнул:

- Право слово, этот тип нюхом чует, когда я хоть немножко развеселюсь. И сразу старается это исправить.

Отцепился от "вороньего гнезда" и начал долгий путь вниз.

- Заумно выражаешься, - напутствовал его Майлд. - Сказал бы лучше: "Прилип, как банный лист к жопе". И коротко, и понятно.

- А верно, - согласился Уинтроу.

- Живей, юнга!.. - снова проревел снизу Торк, и Уинтроу ни на что более не отвлекался.

Поздно вечером, занимаясь Ежедневным Прощением перед отходом ко сну, Уинтроу не мог самому себе надивиться. Сегодня его насмешил жестокий поступок. Он улыбался, когда ему рассказывали об унижении человека. В чем же тут состоял промысел Са?.. И не отступил ли он, Уинтроу, от божественного пути?.. Его охватило чувство вины, но он не поддался. Истинному жрецу Са не пристало заниматься самобичеванием. Оно лишь затуманивало разум. Если тебя что-то тревожит - постарайся доискаться причины. А потом устранить ее. Мучиться виной - не значит совершенствоваться. Это лишь признак сделанной ошибки. Уинтроу тихо лежал в темноте, размышляя, что же именно заставило его улыбаться. И почему. В первый раз за много лет он спрашивал себя, не была ли его слишком чувствительная совесть чем-то вроде преграды, отъединявшей его от товарищей.

- То, что разделяет, - то не от Са, - тихо сказал он сам себе вслух. И уснул - даже прежде, чем вспомнил, откуда это изречение. И вообще было ли в священных писаниях его веры нечто подобное.

Тощие острова впервые показались на горизонте в ясное и холодное утро. Путешествие на северо-восток привело корабль из пределов осени прямо в зиму, из более-менее ласковой погоды - в объятия тумана и вечно моросящих дождей. Сказать, что Тощие острова "высились вдалеке", было бы сильным преувеличением. Впередсмотрящий просто углядел вдали место, где катившиеся волны вдруг взрывались белой пеной и брызгами. Острова были низкие и плоские. Вылизанные морем скальные лбы и песчаные банки* [Банка - отдельно расположенная мель ограниченных размеров, глубина которой значительно меньше, чем в окружающем море. Банки обычно являются районами богатого промысла моллюсков и рыбы. Моряки так и говорят: "сельдяная банка", "устричная банка" и так далее.], почти скрывавшиеся в прилив. Альтия еще дома была наслышана, что здесь ничего нет, кроме камня, песка и очень скудной растительности, - потому-то острова и назывались Тощими, то есть бесплодными. Что привлекало сюда морских котиков, которые здесь дрались из-за самок, а потом спаривались и растили потомство, - она не имела никакого понятия. И в особенности при том, что всякий год в это время сюда приходили промысловые корабли и забивали их многими сотнями... Альтия смотрела вперед, заслоняя ладонью глаза от соленых брызг, летевших в лицо. Что за неисповедимый инстинкт вновь и вновь гнал сюда зверей, наверняка помнивших кровь и смерть своих соплеменников?..

"Жнец" оказался с подветренной стороны островов около полудня. И сразу же оказалось, что лучшая якорная стоянка уже занята расторопными конкурентами. При виде их капитан Зихель принялся отчаянно материться, причем так, словно это его корабль и команда были всему виной. Так или иначе, якоря были брошены, а охотники вылезли из своего кубрика. Альтия слышала от матросов - недавно они передрались за картами и едва не пришибли своего товарища, заподозренного в нечестной игре. Ей не было до этого дела. Ей, как юнге, приходилось их посещать с разными поручениями, и она убедилась, что они были матерщинники и забияки. Еще бы им не передраться в тесноте да от безделья-то! Да пускай бы хоть вообще друг друга поубивали...

Так, по крайней мере, она думала во время перехода. Но вот "Жнец" благополучно бросил якоря, она принялась предвкушать первый день относительного безделья... и поймала себя на том, что готова начать маяться этим самым бездельем. Ее вахта как раз сменилась и большей частью спала. Альтия же решила воспользоваться дневным светом и более-менее тихой погодой и заняться починкой одежды. Занимаясь мелкой работой под фонарем, можно было испортить глаза, да и надоел ей спертый воздух внизу. Она облюбовала уголок в ветровой тени рубки, где почти совсем не дуло, но зато туда падал луч редкостного в эту пору солнца. Альтия только-только начала потрошить свои самые дырявые штаны, собираясь пустить их на заплатки для другой пары, когда старпом громко проорал ее имя:

- Эттель!

- Здесь, господин! - отозвалась она, вскакивая на ноги. Шитье полетело на палубу с колен.

- Собирайся, поедешь на берег. Будешь помогать свежевщикам, им там человек нужен. Шевелись!

- Слушаюсь! - крикнула Альтия. Это был единственно возможный ответ. При мысли о разделке туш ей форменным образом поплохело... что, впрочем, не сказалось на быстроте, с которой она ринулась исполнять приказание. Подхватив шитье, она спрыгнула в трюм и убрала недорезанные штаны куда подальше. "Завтра закончу... Если доживу". Всунула жесткие намозоленные пятки в толстые носки и тяжелые сапоги. По заросшим ракушками скалам босичком небось не попрыгаешь. Натянула вязаную шапочку на самые уши - и вихрем вылетела обратно на палубу. И как раз вовремя: вельботы* [Вельбот промысловая (первоначально китобойная) шлюпка с острыми и симметричными носом и кормой. Вельбот, в частности, относительно легко проходит полосу прибоя. Его наследниками являются современные спасательные шлюпки на кораблях и береговых станциях.] уже вываливали на шлюпбалках* [Шлюпбалка устройство для спуска и подъема шлюпки. Вываливание - вынос шлюпки за борт для вертикального спуска на воду.]. Альтия запрыгнула в ближайший вельбот и подхватила весло.

Моряки рассаживались грести, а охотники ежились на пронизывающем ветру, поглядывая друг на друга с видимым нетерпением. Они крепко держали любимые луки, стараясь уберечь их от воды. Промасленные колчаны со стрелами перекатывались по дну вельбота. Альтия что есть мочи орудовала веслом, стараясь не отставать от напарника. Вельботы "Жнеца" все вместе двигались к каменистому берегу, и на каждом была полная команда матросов, охотников и свежевщиков. В одной из лодок Альтия мельком заприметила Брэшена, сидевшего на весле. "Значит, будет командовать матросами на суше, - решила она. Надо постараться не очень лезть ему на глаза. Ну да я буду свежевать, так что нам рядом и делать-то нечего... - Потом она принялась гадать, что за работенка ей может достаться, но скоро оставила бесплодный перебор вариантов. - Все равно сейчас скажут..."

Между тем корабль-соперник не только занял лучшую стоянку, его охотники еще и успели высадиться на самый многообещающий остров. Традиция же строго воспрещала разборки из-за промысловых угодий. События прошлого преподали урок, гласивший: распря кончится смертоубийствами и упущенной выгодой. Причем для обеих сторон.

На скалистых берегах почти не видно было зверья, лишь несколько очень старых самок нежилось на мелководье. Взрослые самцы уже убрались. Уплыли в никому не ведомые края, избранные этими тварями для зимовок. Альтия подумала: внутри острова, на песчаных полях, обнаружатся молодые самки с детенышами-сеголетками. Они задержались здесь, жируя на последних рыбьих косяках, набираясь сил перед дальней дорогой.

Охотники и свежевщики оставались в вельботах, а моряки, подгадав очередную волну, выпрыгнули в воду и, разогнав, вытаскивали суденышки на берег. Альтия наравне с остальными вброд выбралась на сушу. И сапоги, и штаны у нее при этом вымокли, так что холод сразу стал вдвое ощутимее.

На берегу быстро обнаружилось, какого рода поручения ей придется исполнять. Очень просто: все то, чем охотникам со свежевщиками неохота было заниматься самим. Ее вскоре обвешали всеми запасными луками, колчанами, ножами и точилами. Она следовала за промысловиками вглубь острова, сгибаясь под тяжестью ноши.

Альтию только удивляло, что охотники шагали совершенно не таясь и громко разговаривали между собой. Ей-то казалось - охота непременно подразумевала скрытность... выслеживание добычи...

На вершине первой же невысокой дюны она поняла свою неправоту. Перед нею открылась слегка всхолмленная внутренность острова. Морские котики целыми семействами спали на песке и между скудными кустами. Жирные создания едва обращали внимание на приближавшихся к ним двуногих. Большинство даже не пошевелилось, а те, что соизволили открыть глаза, смотрели с любопытством ничуть не большим, чем на птиц, рывшихся в кучках помета.

Охотники начали расходиться по местам, быстро забирая у Альтии принадлежности, принесенные из вельбота. На всякий случай она отступила в сторонку, глядя, как они выбирают себе первые жертвы и натягивают тетивы.

И вот началось!.. Подбитые стрелами звери разражались ревом, поднимались в неуклюжий галоп и носились кругами, а потом падали и умирали. Но, по всей видимости, не находили никакой связи между постигавшей их смертью - и двуногими созданиями на холме. Это была сущая бойня, а не охота. Люди с луками неторопливо выбирали жертву за жертвой и спускали тетивы. В основном метили в горло: у стрел были широкие наконечники, чтобы перерезать кровеносные жилы. Алая жидкость хлестала потоками. Раненые котики истекали кровью и падали замертво. Таким образом ценный мех оставался в целости, а мясо должно было попасть в руки засольщиков уже достаточно обескровленным. Но вот смерть получалась не очень-то быстрая и далеко не безболезненная.

Альтия никогда раньше не видела, как режут скотину. Да еще в таких количествах. Она находила это зрелище отвратительным. Но тем не менее стояла и смотрела не отворачиваясь, как это и надлежало крепкому парню. Оставалось надеяться, что ее лицо не выдаст истинных чувств.

Охотники действовали слаженно и по-деловому. Выпустив последние стрелы, они сошли вниз и принялись выдергивать их из мертвых зверей, возвращая в колчаны. Свежевщики следовали за ними, точно стервятники, спешащие на поле сражения.

Уцелевшие животные просто передвинулись чуть дальше, уходя от беспокоящего рева и беготни мучимых болью подранков. Они, кажется, по-прежнему не ведали страха. Просто им не по душе были дикие выходки некоторых сородичей.

Старший из охотников с некоторой досадой цыкнул на Альтию:

- Сбегай-ка погляди, что они там копаются с солью!

Прозвучало это так, словно она позабыла о своей первейшей обязанности. Альтия во все лопатки кинулась исполнять, рада-радешенька хоть немного отвлечься от крови и мертвых туш на песке. Свежевщики уже приступили к работе. Сдирали шкуры, вырезали языки, сердца и печенки. Вываливали внутренности - и оставляли мясные остовы лежать на собственных шкурах. Многоопытные чайки уже слетались для пиршества.

Альтия едва успела взбежать на подъем, когда ей навстречу попался моряк, кативший перед собой кадушку с солью. За ним цепочкой следовали еще люди. Это была поистине титаническая работа. Бочонок за бочонком вкатывался на дюну, а к берегу с корабля уже подвозили пустые бочки - вельбот тащил их на буксире, связанные в подобие плота. И так по всему острову! "Жнец" оставался на якоре при минимуме команды. Все остальные были заняты разгрузкой и переправкой бочек - то пустых, то наполненных солью. "А ведь все это придется потом обратно грузить! - сообразила она. - Набитое мясом, жиром и шкурами!.. И здесь мы будем стоять, пока не иссякнут либо котики, либо бочки для затаривания..."

- Там соль нужна, - сказала она матросу, катившему первую кадушку. Он не потрудился ответить. Повернувшись, Альтия припустила обратно к "своей" группе охотников. Те уже сеяли смерть в новом уголке гигантского стада, а свежевщики успели ободрать чуть ли не половину ранее убитых зверей.

...И это было лишь самое начало бесконечной (как ей скоро стало казаться) череды кровавых дней. Альтии неизменно выпадали дела, до которых ни у кого не доходили руки. Она стаскивала языки и сердца в одну громадную бочку, не забывая солить каждый кусок. Ее одежда стала липкой и заскорузлой от крови и приобрела соответствующий цвет... впрочем, так же выглядели и все остальные. Новоиспеченные матросы, прежние обитатели джамелийских долговых ям, срочно переучивались на забойщиков. Куски желтоватого жира, полностью освобожденные от мяса, укладывались в чистые кадушки и переправлялись на "Жнец". Плоть выпотрошенных остовов срезали с костей, чтобы те попусту не занимали в бочках драгоценного места. Темно-красное мясо укладывали в бочки, пересыпая солью. Поверх всего засыпался последний слой чистой сухой соли - и бочку закупоривали. Шкуры старательно отскребали от последних остатков жира и мяса, в спешке оставленных по недосмотру свежевщиков, и раскладывали плашмя, густо обсаливая мездру. Через сутки соль стряхивали, а шкуры скатывали, увязывали и большими связками отвозили на "Жнец". Там, где прошли люди, оставались только костяки с небогатыми обрывками мяса - да груды кишок. Морские птицы пировали вовсю. Их голоса сливались с выкриками охотников и ревом гибнущих котиков...

Альтия сперва полагала, что сможет с течением времени притерпеться к этому кровавому промыслу, но с каждыми новыми сутками он только больше потрясал ее своей обыденной чудовищностью. Она пыталась вообразить размах убийства животных, происходившего здесь год за годом, но разум отказывался его вмещать. Повсюду в песке попадались выбеленные кости, но даже и это не могло заставить ее вправду поверить, что и год назад на острове происходила столь же кошмарная бойня. Потом Альтия перестала о чем-либо размышлять. Просто делала свое дело...

Они устроили нечто вроде лагеря на берегу, на том же самом месте, что и в прошлом году: с подветренной стороны скального гребня, называемого попросту Драконом. Никакой палатки не было - просто парусиновый тент от ветра. Под его защитой разводили костры для обогрева и приготовления пищи. Какое-никакое, а все же убежище.

Ветер нес густой сладковатый запах крови, но жизнь на острове всяко была приятным разнообразием после корабельной тесноты. Топливом для костров служили смолистые ветви островного кустарника да плавник, изредка выбрасываемый волнами. Пламя нещадно коптило, они жарили над ним печенку добытых котиков, и Альтия неизменно участвовала в пиршестве, радуясь, как и все, перемене осточертевшего рациона и возможности угоститься свежатиной.

В глубине души она даже радовалась, что ее приставили к охотникам. Все дальше от команды. И она отнюдь не рвалась катать тяжелые полные бочки вверх на горку, потом по неровному каменистому берегу, а потом еще поднимать их талями на корабль и устраивать в трюме. От такой работы с ума недолго сойти, не говоря уж про то, чтобы хребет себе надломить. Таскание бочек не имело ничего общего с мореплаванием - и все равно ни один матрос из команды "Жнеца" ее не избегнул. Ну а на "юнгу Этта" градом сыпались все новые поручения. Альтия точила ножи. Собирала стрелы. Солила и раскладывала по кадушкам языки и сердца. Растягивала, солила, отряхивала, скатывала, увязывала шкуры. Обсыпала солью куски мяса и отправляла в бочки слоями. Что сделалось бы с ее руками, попадавшими попеременно то в кровь, то в соль, можно только догадываться - но временами на них попадал еще и жир, и это спасало.

Погода, по счастью, стояла благоприятная. Ветреная и кусаче-холодная, но по крайней мере обходилось без проливных дождей, способных безвозвратно испортить и шкуры, и мясо. Потом однажды под вечер у горизонта возникли клубящиеся тучи и начали быстро затягивать синеву. Усилился и режущий ветер. Однако охотники все продолжали стрелять, лишь изредка оглядываясь на жуткие черные горы, громоздившиеся вдали в небесах. Они опустили луки только тогда, когда над землей понесся перемешанный с дождем снег. И сразу принялись орать на свежевщиков и подсобных трудяг - шевелитесь, мол, пока добро не пропало. Альтия плохо себе представляла, что можно сделать в такой буран, но раздумывать было некогда. Шкуры сматывались прямо со слоями соли внутри. Люди дружно схватились за ножи и все как один превратились в свежевщиков, мясников и обвальщиков* [Обвальщик - работник, занятый разделкой мясной туши с отделением мяса от костей. Современные представители этой профессии обязательно носят кольчужные рукавицы во избежание травм.]. Альтия склонилась над только что убитым котиком и быстро вспорола на нем шкуру от горла до заднего прохода.

Она столько раз видела со стороны, как это делается, что успела почти утратить первоначальную брезгливость. Почти. Ее все-таки слегка замутило, когда она стала отдирать мягкую шкурку, обнажая толстый слой подкожного жира. Туша была податливая на ощупь и отчетливо теплая. Из вскрытого брюха веяло смертью и требухой... Альтия твердо взяла себя в руки. Широкое острое лезвие без усилия заскользило между жиром и кожей, тогда как свободная рука знай натягивала шкуру. Сперва Альтия слишком спешила и дважды ее прорезала. Потом она перестала напрягаться и думать о тошнотворном смысле своего занятия. Что бы ни пришлось делать - делай это хорошо! Следующая шкура отстала от туши так легко и просто, как если бы Альтия чистила джамелийский апельсин. "Надо просто учитывать, как устроено тело животного, - сказала она себе. - Знать, где шкура толще, где тоньше, где есть жир, а где его нет..."

Обдирая четвертого зверя, она поняла, что не просто управляется с легкостью - у нее действительно здорово получается. Она быстро двигалась от одной туши к другой, внезапно растеряв всю чувствительность к виду и запаху крови. Длинный надрез - шкурку быстро долой - и кишки наружу. Два быстрых взмаха ножом - и вот сердечко с печенкой. Остальное в сторонку. Самым кляузным делом оказалось вырезание языка. Приходилось лезть животному в рот, захватывать пальцами мокрый, скользкий, теплый язык и обрубать ножом его корень. Сколько возни! Не были бы языки столь ценным деликатесом, Альтия, пожалуй, и связываться бы не стала.

В какой-то момент она оторвалась от работы и подняла голову, пытаясь осмотреться в сплошной пелене мокрого снега. Снег колошматил по спине и затекал в глаза холодными талыми каплями. Странное дело - пока работала, она его почти не замечала. А теперь еще и оказалось, что за ней, едва поспевая, двигались сразу три команды обвальщиков: за ней осталась широкая полоса ободранных туш. Поодаль один из охотников что-то говорил помощнику капитана. Вот он махнул рукой в ее сторону... и Альтия поняла, что речь шла о ней. Поспешно она вновь принялась за работу: руки с ножом так и мелькали, талая влага капала с носа и попадала в глаза, она ее смаргивала. Глубоко внутри начал разгораться тихий огонек гордости. Конечно, они здесь делали грязное и мерзкое дело. Причем в масштабах, далеко превосходивших обычную жадность... Но, как бы то ни было, она, Альтия, работала здорово. Как же давно у нее не было возможности сказать о себе нечто подобное! И как, оказывается, ей этого хотелось!..

А потом настал момент, когда она огляделась вновь - и увидела, что свежевать было больше нечего. Альтия с натугой выпрямилась, размяла ноющие плечи. Вытерла нож о перемазанные кровью штаны... И подставила руки снегу и дождю, чтобы ледяные струи смыли с них кровь и ошметки мяса и жира. Провела ладонями по рубашке и убрала с глаз мокрые волосы. Обвальщики, следовавшие за ней, все еще трудились над ободранными ею тушами. Кто-то катил в ее сторону кадку с солью, другой следовал за ним с пустой бочкой. Когда тот, что притащил соль, ставил на попа кадку, они с Альтией встретились глазами. Это был Брэшен. Она усмехнулась:

- Неплохо вкалываем?..

Он обтер залепленное снегом лицо и негромко заметил:

- Я бы на твоем месте постарался поменьше внимания к себе привлекать. Если к тебе начнут приглядываться пристально...

Альтия ответила раздосадованно:

- Если я стану лучшей, мне, может, и маскарад не понадобится.

Он, кажется, ушам своим не поверил. Но зато пришел в ужас. Раскупорил кадку и сделал жест, как бы повелевая юнге срочно заняться просаливанием шкур. Вслух же сказал:

- Если двуногое зверье из твоей команды хоть на миг заподозрит в тебе женщину... тебя скопом затрахают до бесчувствия. Причем с еще меньшими угрызениями совести, чем они котиков убивают. Ты неплохая свежевщица, тем и ценна. Но если есть возможность употребить тебя еще и как корабельную шлюху, так почему бы и нет? И самое занятное, что они будут абсолютно уверены: ты с самого начала предвидела такое дело и сознательно на него шла...

Брэшен говорил тихо и очень серьезно. Альтию охватил холод, ничего общего не имевший с зябкостью мокрого снега. Не имело никакого смысла о чем-либо спорить. Альтия помчалась навстречу человеку с бочкой, в руках у нее были язык и сердце, вынутые из последнего зверя. И вновь включилась в работу, стараясь держать голову как можно ниже и не думая ни о чем... совсем ни о чем. Если бы у нее было время осознать, как это последнее время стало легко - ни о чем не думать, - она бы, наверное, испугалась.

В тот вечер по возвращении в лагерь Альтия наконец поняла, с какой стати скалу, давшую им приют, именовали Драконом. Лучик закатного солнца пробился сквозь тучи и как-то по-особому высветил нагромождение камней. Так вот почему Альтия раньше никак не могла увидеть дракона! Оказывается, он лежал на спине, прижимая передние лапы к черной груди, и врастая распластанными крыльями в землю. Громадное тело сводила мучительная судорога - дракон умирал, и смерь его была нелегкой. Альтия остановилась на вершине пригорка. Ей сделалось жутко. Кто мог высечь подобное изваяние?.. И, ради всего святого, им-то, промысловикам, чего ради понадобилось разбивать рядом с ним свой временный лагерь?.. Но вот освещение слегка изменилось... и выветренный камень, торчавший из песка, вновь стал обыкновенной скалой, лишь общими очертаниями слегка напоминавшей распростертого зверя. Альтия выдохнула с облегчением...

- Чуток стремно, когда первый раз вот так углядишь, а? - раздался из-за ее плеча голос Риллера. Альтия так и подпрыгнула от неожиданности.

- Чуток, - согласилась она. Потом с мальчишеской удалью пожала плечами: - Ну дак все едино это просто каменья.

Риллер понизил голос:

- А ты точно уверен? Заберись-ка ему на грудь да посмотри как следует, что там. Камень, камень - а лапы-то сжимают обломок стрелы! Нет, малыш, это самый взаправдашний труп жившего когда-то дракона. Его убили, когда мир еще был все равно как свеженькое яичко. С тех-то пор он тут и лежит да гниет себе помаленьку.

"Нечего мне мозги пудрить", - подумала Альтия, и юнга Этт фыркнул:

- Не было никогда на свете драконов.

- Не было? Только не говори этого ни мне, ни кому другому из моряков, кто ходил вдоль берега Шести Герцогств несколько лет назад! Я сам вот этими глазами видел драконов. И не одного-двух, а целую стаю. И были они всех видов и всех цветов, какие можно представить. Видел! И не один раз - ажно дважды. Кое-кто говорит, будто из-за них появились в море змеи, но я тебе скажу: неправда это. Я-то змей издавна встречал. В южных морях. Нынче, точно, их развелось не в пример прежнему, вот все люди в них и поверили, а то тоже сказкой считали. А ты походи-ка в море столько, сколько я, да побывай-ка в таких краях, куда меня заносило... тогда и поймешь, что на белом свете есть тьма невероятных вещей, и все они вусмерть настоящие, вот только не все их видали, а кто не видал, тот и верить не хочет.

Альтия подмигнула:

- Давай, Риллер, ври дальше. Складно у тебя получается.

- Ах ты вшивый щенок! - вполне чистосердечно оскорбился добрый матрос. - Ишь вообразил! Выучился ножиком ловко махать и решил уже, что оговариваться позволено, когда старшие рассуждают!

И зашагал прочь по склону.

Альтия пошла следом. "Надо было, - сказала она себе, - должным образом разевать рот, слушая его побасенки. Я ведь, в конце концов, четырнадцатилетний пацан, первый раз ушедший в дальнее плавание..." Да. Не надо было портить Риллеру удовольствие. Она ведь до сих пор видела от него только хорошее. Ладно - в следующий раз, когда он примется травить очередную матросскую байку, она изо всех сил постарается ему подыграть. У нее не было в команде человека ближе, чем Риллер.

Был поздний осенний вечер, когда "Проказница" вошла в очередной порт уже четвертый по счету. Косые лучи солнца рвались сквозь тучи, озаряя город на берегу. Уинтроу стоял на баке, проводя свой обязательный вечерний час в обществе носового изваяния. Он стоял подле деревянной девушки, прислонившись к фальшборту, и смотрел на белые шпили, вздымавшиеся за маленькой гаванью. Уинтроу не обращался к Проказнице. Он вообще завел привычку подолгу молчать, вот только молчали они теперь вместе, а не каждый сам по себе. Проказница от всего сердца готова была благословить Майлда. С тех пор как бывший юнга подружился с Уинтроу, мальчик сильно изменился - и к лучшему.

Жизнерадостным его по-прежнему нельзя было назвать. Но небольшая дерзость - неотъемлемая, по общему мнению, черта корабельного юнги определенно в нем появилась. Когда юнгой был Майлд, он был веселым нахалом. Шутил с каждым, кто готов был с ним посмеяться, и проказничал, как умел. Когда Майлда произвели в матросы, он тотчас сделался более серьезным, остепенился. И это тоже было как должно. Уинтроу в сравнении с ним сильно проигрывал. Было слишком очевидно, что душу он в работу не вкладывает. Когда моряки пытались подтрунивать, он либо пропускал шутки мимо ушей, либо неправильно понимал их и ошибался. И он был вечно убит горем: кому захочется общаться с таким?.. А вот теперь, поди ж ты, понемногу начинал улыбаться. И даже вполне добродушно отшучиваться, когда его поддевали матросы.

И его мало-помалу стали принимать. Теперь ему с готовностью давали советы и предостерегали от ошибок, способных навлечь на него новые тяготы и труды. А он двигался от одного маленького успеха к другому, с похвальной быстротой постигая корабельные науки: зря ли его ум был подготовлен учиться, и учиться хорошо! Соответственно, матросы начали его время от времени подхваливать, и их одобрение пробуждало в нем чувство общности, чувство команды. Он становился ее частью. И кое-кто из моряков начал даже подозревать, что его вдумчивость и мягкое обращение вовсе не были порождены слабостью...

Одним словом, Проказница начинала на что-то надеяться.

Она подняла на него глаза. Его черные волосы на ветру выбились из косицы и лезли в глаза. И у нее екнуло сердце: она ни дать ни взять увидела призрак. Увидела Ефрона Вестрита в ту пору, когда он сам был подростком. Проказница извернулась и вытянулась вверх.

- Дай мне руку, - тихо сказала она Уинтроу.

Мальчик изумленно повиновался. Проказница знала: в глубине души он по-прежнему не вполне доверял ей. Никак не мог разобраться, от Са она или же не от Са. Но вот его загрубевшая рука коснулась ее ладони, а пальцы переплелись с ее гораздо более крупными пальцами...

И внезапно они слились воедино.

Уинтроу обнаружил, что смотрит на мир глазами своего деда. Ефрон любил эту гавань и людей, обитавших на острове. Сияющие белые шпили и купола были тем удивительнее, что поселение было, в сущности, небольшое. Большинство народа, именуемого каймара, обитало под зеленой сенью лесов, причем едва ли не в шалашах из ветвей. Они не обрабатывали землю, не распахивали полей кормились охотой и дарами леса. Из их города не тянулось мощеных дорог, лишь извилистые тропинки, пригодные для пешеходов с ручными тележками. Совсем первобытный народ... если не принимать во внимание маленький город на Коготь-острове. Вот уж где мастера-ремесленники развернулись вовсю! В городе насчитывалось не более тридцати зданий - не считая бесчисленных торговых лотков вдоль рыночной улицы и бревенчатых купеческих лабазов на берегу. Зато каждое строение из тех, что составляли белое сердце города, было поистине чудом зодчества и ваяния. Дед Ефрон всякий раз находил время пройтись по мраморным площадям, разглядывая каменные лица героев, фризы на сюжеты легенд и арки, по которым карабкались растения - скульптурные и живые...

- И ты сохранила их и донесла, - разобрала Проказница еле слышный шепот Уинтроу. - Эти лики... Без тебя, без него... теперь я понимаю... Это как мои витражи. Свет проникает сквозь них, озаряя деяние моих рук... А твой труд доносит свет Са, лучащийся в этой красоте...

Проказница не особенно понимала таинственные речи Уинтроу. Но еще более загадочным оказалось испытываемое им чувство, передававшееся ей через пожатие рук. Стремление к единению, которым, по-видимому, он дорожил превыше всего. Он не просто любовался видением безупречно изваянных мраморных ликов. Для него они были лишь вещественным выражением чего-то большего. Чего-то, что пока от нее ускользало. Что-то насчет союза разных людей, плодом которого явилась не только телесная красота, но и... АРКФОРИЯ-СА. Это слово оказалось незнакомо Проказнице, но она попробовала уловить чувство, которое сопровождало его. Воплощенная радость... лучшее от природы и человека, обретшее зримый облик. Свидетельство и утверждение щедрого завета Са этому миру. Проказница ощутила в душе Уинтроу поистине крылатый восторг, какого она ни разу не замечала ни за кем из его родственников. И неожиданно для себя поняла: так вот чего ему столь отчаянно недоставало! Вот, значит, какими глазами смотреть на мир выучили его жрецы. Его наставники пробудили в нем жажду ничем не оскверненной красоты и добра. И он верил, что его призвание - следовать по пути добра. Искать добродетель и наслаждаться любым ее проявлением. И верить в добро...

...Она-то думала поделиться с ним и научить. А взамен того с ней самой поделились и преподали урок. Она сама себе подивилась, когда ей захотелось отстраниться от Уинтроу, разрушить ту полноту их духовного слияния, к которой она так недавно стремилась. Ей надо было кое-что осмыслить - а осмысливать лучше всего в одиночестве.

И самая мысль об одиночестве сказала ей, до чего сильно влиял на нее Уинтроу.

Уинтроу отпустили на берег!

Он знал, что распоряжение исходило не от отца. И не от Торка. Отец отправился на берег несколько часов назад - договариваться о торговле. И Торк отбыл с ним. А значит, вместе с другими на берег его отпустил Гентри, старпом. Уинтроу недоумевал. Он знал: старший помощник был облечен полной властью над моряками, и превыше его воли был только капитанский приказ. Но мальчик сильно сомневался в том, что Гентри вообще как следует помнил о его, Уинтроу, присутствии на борту. Он к нему за все время плавания напрямую обратился-то, может, всего один раз.

И вот поди ж ты! Уинтроу услышал свое имя в списке первой же партии шедших в увольнение на берег, и сердце его заколотилось от предвкушения. Какая удача! И не стоит задавать лишних вопросов, которые только испортят все дело.

Когда они причаливали в Калсиде, Уинтроу всякий раз с тоской смотрел на берег, но с корабля сходить ему не позволяли. А теперь он сможет пройтись по настоящей твердой земле! Увидеть нечто такое, чего никогда раньше не видел!.. С ума сойти можно!!!

Вместе с остальными счастливчиками он поспешил вниз - переодеться в береговую одежду, торопливо махнуть по волосам щеткой, туго переплести растрепанную косицу...

Что касается одежды, Уинтроу сперва пришел от нее в некоторую растерянность. Дело в том, что купить ему все необходимое перед отплытием из Удачного отец поручил Торку: самому Уинтроу сделать покупки он не доверил. И теперь вот Уинтроу разглядывал две пары холщовых штанов и рубашек. То и другое - сугубо рабочее и притом дешевое из дешевых. Уинтроу немедленно заподозрил, что большую часть денег, выданных ему отцом, Торк попросту прикарманил. Береговая же одежда представляла собой черные штаны из грубой материи и рубаху в яркую полоску. Опять-таки дешевые шмотки. И к тому же плохо сидящие - Торк, видно, не особо задумывался о размере. Особенно уродливой оказалась рубашка: сущий балахон, слишком длинный и слишком широкий. "Может, предпочесть жреческое коричневое одеяние?.." Оно было в пятнах и сильно поношено, в некоторых местах заштопано и ко всему прочему подрезано снизу: Уинтроу волей-неволей пришлось обкорнать затрепавшийся подол, а заодно и добыть ткань для заплат... "Но если я надену его, это будет вроде как заявлением, что я священник, а не моряк..." И может статься, новоприобретенное уважение матросов будет безвозвратно утрачено.

И Уинтроу натянул черные штаны с полосатой рубахой, твердя себе, что тем самым вовсе не отрекается от своего сана, а даже наоборот, как бы проявляет достойную скромность. Появись он в этом неведомом городе в священническом облачении - ему чего доброго начали бы оказывать радушное гостеприимство как странствующему жрецу Са. И было бы весьма бесчестно с его стороны принимать подобное гостеприимство, ибо он прибыл сюда не в качестве проповедника, а как матрос.

Уинтроу решительно отделался от беспокоящей мысли, а не много ли сделок с совестью он совершил за последнее время и не слишком ли гибкой стала его нравственность. Пора было бежать, и он поспешил следом за всеми.

Всего их оказалось пятеро, в том числе и они с Майлдом. А третьим был тот самый Комфри, и Уинтроу обнаружил, что ни взгляда от него не может отвести, ни прямо в глаза посмотреть. Вот он стоял здесь, этот человек, нагло и непристойно испоганивший кофейную чашку отца, и Уинтроу никак не мог для себя решить, как же следовало к нему относиться. Посмеяться втихомолку над его выходкой - или в ужас прийти?.. В целом Комфри производил впечатление славного малого и большого весельчака. Знай шуточки отпускал, пока они гребли к берегу. Улыбка у него была щербатая, а на голове красовалась дырявая красная шапка, украшенная дешевыми медными амулетами. Заметив украдкой взгляды Уинтроу, он подмигнул юнге и во все горло поинтересовался, не желает ли он закатиться вместе с ним к девкам:

- Уж тебе-то, малыш, они за полцены со всем удовольствием. Говорят, они от молоденьких коротышек страсть как заводятся!

Он расхохотался, Уинтроу же впал в ужасное смущение... но обнаружил, что улыбается в ответ. По сути своей подначка была вполне добродушной. Только сейчас он начинал это осознавать.

Они причалили к берегу и вытащили шлюпку подальше на песок, чтобы не добрался прилив. Увольнительная им была дана до заката. Двое моряков вслух жаловались, дескать, лучшие бабы и вино до тех пор на улицах-то и не появятся.

- Ты их не слушай, парень, - утешил Уинтроу Комфри. - Здесь, в Крессе, в любой час все что угодно можно сыскать. Эти двое просто темноты ждут, чтобы рожи свои спрятать, а то шлюхи и те от них разбегутся. Давай-ка лучше пошагали со мной: я уж сумею славно провести время до возвращения на корабль...

- Спасибо, но я до заката хотел бы сделать несколько дел, - отказался Уинтроу. - Посмотреть изваяния замка Айдиши. И еще фризы Стены Героев.

Все уставились на него с любопытством. Майлд единственный подал голос:

- А откуда ты о них знаешь? Ты что, раньше приезжал в Кресс?

Уинтроу мотнул головой, смущаясь и одновременно гордясь.

- Я - нет... Но корабль здесь бывал. Проказница мне рассказала про них и про то, что мой дедушка находил их прекрасными. Вот я и решил сам посмотреть.

Стало очень тихо. Один из матросов сделал левым мизинцем чуть заметный знак: так отгоняли злые чары именем Са. И снова заговорил Майлд:

- А кораблю в самом деле известно все, что знал капитан Вестрит?

Уинтроу развел руками:

- Откуда мне знать... Просто все, что она мне до сих пор показывала, было таким ярким и жизненным... Трудно отличить от моих собственных воспоминаний...

Сказал и прикусил язык. Уинтроу внезапно стало не по себе. "Зря я вообще об этом заговорил... Не надо было..." Вот, оказывается, до чего интимным делом была их связь с Проказницей. Не для чужих глаз, не для чужих уст...

Повисла тишина, и на сей раз его спас Комфри.

- Ну, орлы, - сказал он, - не знаю, как вы, а я по берегу определенно соскучился. Так что я сейчас рысью на одну определенную улочку, где смазливых девок не меньше, чем цветов в палисадниках. - И оглянулся на Майлда: - Ты отвечаешь за то, чтобы вам с Уинтроу явиться к шлюпке без опоздания. А то делать мне больше нечего, как только вас по городу разыскивать!

- Да не собираюсь я вовсе с Уинтроу вместе гулять! - заартачился Майлд. - Я тебе что, дурной - какие-то стены разглядывать?

- А я вполне обойдусь без охранника, - добавил Уинтроу, решив, что именно это их беспокоило. - Я не буду пытаться сбежать. Даю слово, что вернусь к шлюпке задолго до заката.

Лица у моряков вытянулись от изумления, и Уинтроу понял, что они имели в виду вовсе не это.

- Куда уж тут сбегать, - сухо заметил Комфри. - Коготь-остров не из больших, спрятаться негде. Да и каймара не отличаются дружелюбием к чужакам. И вовсе мы не о том волновались, Уинтроу, что ты убежишь. Просто в Крессе моряку, который гуляет по берегу в одиночку, может очень плохо прийтись. Не только юнге - всякому моряку. Так что лучше ты сходи с ним, Майлд. В конце-то концов, долго ли на стену взглянуть?

Вид у Майлда стал откровенно несчастный. Притом что слова Комфри не были приказом. Не было у Комфри права приказывать. Но ежели он пренебрежет сказанным, а с Уинтроу случится какое-нибудь несчастье...

- Да все со мной будет в порядке, - настаивал Уинтроу. - Я не первый раз в чужом городе. Сумею о себе позаботиться. Подумайте лучше, мы тут стоим и спорим, а время уходит. Я же сказал, что буду вас ждать возле шлюпки задолго до заката. Обещаю!

- Да уж, ты постарайся, - вроде бы и грозно напутствовал Комфри, но лица у всех просветлели. - Осмотришь свою паршивую стену - и бегом на Моряцкий Выгул. Разыщешь нас там, да смотри не задерживайся. Последнее время ты на борту вел себя совсем как матрос: надо это дело отметить! В смысле, пометить тебя! - И Комфри похлопал себя по плечу, на котором красовалась замысловатая татуировка, а Уинтроу, не забывая улыбаться, вовсю замотал головой. Взрослый матрос скорчил ему рожу: - Да ладно, не бойся. Только - одна нога здесь, другая там, хорошо?

Было ясно: теперь, если с ним что-нибудь произойдет, они смогут отговориться тем, что он сам настоял на прогулке в одиночку, а они не смогли его переубедить. И было нечто слегка тревожное в том, как быстро они покинули его. Сперва они шагали все вместе, но вот начались торговые причалы - и матросы едва не бегом устремились туда, где виднелись прибрежные бордели и кабаки. Уинтроу сбавил шаг, глядя им в спину с необъяснимым чувством утраты. Его товарищи громко смеялись и подталкивали друг дружку локтями, а красноречивые жесты не оставляли сомнения относительно их планов на вечер. Майлд вприпрыжку поспевал за старшими друзьями - ни дать ни взять развеселившийся песик. Еще бы! Его повысили в должности, его приняли в матросское братство - и все потому, что он, Уинтроу, занял его место на самой нижней ступеньке в иерархии корабельной команды.

Что ж, какая, в сущности, разница. "Да никакой!" - твердо сказал он себе. Он достаточно хорошо разбирался в людях и знал: такова человеческая природа - стараться принадлежать к стае. Иные готовы сделать все что угодно, лишь бы их приняли в компанию. "А я, - сурово произнес Уинтроу мысленно, - достаточно продвинулся по пути Са, чтобы понимать: бывают моменты, когда для своего же блага следует решительно отъединиться от стада. И так уже достаточно скверно, что я ни словечка не вымолвил в осуждение распутства и пьянства, коим они вознамерились предаться..." Уинтроу попытался постичь истинную причину своего поведения, но то, что приходило ему на ум, было всего лишь отговорками, и он оставил решение этого вопроса на потом. Он сделал то, что сделал, - и сегодня вечером во время медитации попробует найти ответ. А покамест перед ним был целый город. И всего несколько часов, чтобы его осмотреть.

Уинтроу вели по улицам воспоминания, унаследованные от деда. И странное дело! Старый капитан словно бы незримо шел рядом с внуком: Уинтроу так и бросались в глаза перемены, случившиеся с тех пор, как Ефрон в последний раз здесь побывал. Когда из одного магазинчика вышел его владелец и стал поправлять полог над корзинками фруктов, Уинтроу вспомнил его имя и еле удержался, чтобы не поздороваться. Он лишь улыбнулся вместо приветствия, отметив про себя, что брюшко продавца за эти годы изрядно-таки округлилось... Мужчина ответил ему неожиданно злым взглядом, как будто Уинтроу его чем оскорбил. "Наверное, - решил юнга, - моя улыбка показалась ему уж слишком приятельской..." И, быстро миновав магазинчик, устремился к центру города.

Выйдя на Колодезную площадь, Уинтроу замер в благоговейном восторге. Город Кресс снабжала водой подземная скважина. Родниковая вода била в центре огромной каменной чаши, да с такой силой, что вспухала посередине горбам, как если бы оттуда пытался и не мог вырваться гигантский пузырь. Из главной чаши вода по желобам изливалась в другие: одна для стирки, вторая для питья и разбора по домам, третья - для водопоя животных. Каждую украшала замечательная резьба, ни в коем случае не позволявшая ошибиться в ее назначении. Избыток влаги, выплескивавшийся через края, собирался в трубу и куда-то утекал по ней. Должно быть, отводная труба кончалась на морском берегу. А между чашами повсюду были разбиты клумбы с красивыми кустарничками и цветами...

Несколько молодых женщин, иные - с детьми, играющими неподалеку, полоскали белье. И правда, чем не занятие для теплого и погожего вечера? Уинтроу невольно остановился полюбоваться. Некоторые женщины забрались в саму чашу, подоткнув повыше юбки и порою выжимая белье о собственные голые ноги. Они смеялись и весело болтали между собой. Юные матери сидели на каменном бортике, приглядывая за малышами. Рядом стояли корзины с уже выполосканным и ждущим своего часа бельем...

Было в этом зрелище нечто столь незатейливое и в то же время глубинное, что у Уинтроу слезы подступили к глазам. Еще ни разу со времени отъезда из монастыря он не видел подобной гармонии. Солнечные блики дробились в воде, переливались в гладких волосах женщин каймара... Уинтроу смотрел и смотрел, чувствуя, как целительный бальзам проливается в его ороговевшую душу...

- Заблудился никак?

Он повернулся на голос, уже понимая, насколько не по-доброму прозвучал этот вопрос. На него в упор и очень враждебно смотрели два городских стражника. Тот, что окликнул его, был бородатый ветеран с длинным шрамом, выползавшим на щеку из-под темных волос. Второй, помоложе, выглядел знающим свое дело здоровяком. Уинтроу открыл было рот для ответа, но молодой заговорил первым:

- Берег во-он там. И там ты найдешь все что душе угодно.

Его жезл, больше смахивавший на дубину, указывал туда, откуда Уинтроу только что пришел.

- Что душе... угодно? - переспросил Уинтроу непонимающе. Он переводил взгляд с одного на другого, силясь понять, что же крылось за этими холодными глазами и жесткими лицами. Что он такого совершил, чтобы им занялись стражники?.. - Я хотел посмотреть Героический Фриз и еще изваяния замка Айдиши...

- Ага, - кивнул первый страж. И добавил с тяжеловесным юмором: - А по пути остановился полюбоваться голенькими ножками девок в фонтане?

Уинтроу сперва растерялся. Потом выдавил:

- Фонтаны и сами по себе достойны любования...

- Да уж. Всем известно, что моряки - большие любители поглазеть на фонтаны. - Стражник ядовито выделил голосом последние слова. - Знаешь, ступай-ка ты "любоваться" в "Улетевший платочек". Скажешь - Кентел прислал. Может, я комиссионные получу.

Уинтроу потупился в величайшем смущении.

- Я совсем не это имел в виду. Я в самом деле хотел осмотреть фризы и статуи... - Стражники не ответили, и он, защищаясь, добавил: - Право же, я обещаю никому не мешать. Мне все равно на закате ведено вернуться на борт. Я хотел просто осмотреть город...

Старший из двоих цыкнул зубом, и Уинтроу решил было, что страж порядка переменил свое мнение. Но нет.

- А мы просто думаем, что тебе пора возвращаться туда, где тебе самое место. Моряки "осматривают город" там, возле причалов. Улица так и называется. Моряцкий Выгул. Ее легко отыскать. Там и найдешь, чем позабавиться. И если ты не умотаешь туда немедленно, юнец, смотри, придется тебе иметь дело с нами!

Сердце Уинтроу билось часто и тяжело, отдаваясь громом в ушах. Он сам не знал, какое чувство в нем пересиливало, но когда заговорил, то услышал в собственном голосе гнев, а не страх.

- Я ухожу, - произнес он коротко.

Но, как ни силен был его гнев, он с трудом нашел в себе силы повернуться к стражникам спиной и пройти мимо. Кожа на лопатках отчаянно зачесалась: он так и ждал удара дубиной. Вот сейчас сзади раздадутся шаги... То, что действительно раздалось, было едва ли не хуже. Уинтроу услышал смех. И негромкое уничижительное замечание молодого. Уинтроу не обернулся и не пошел быстрее, но все мышцы в плечах и на шее так и свело от ярости. "А всё моя одежда, - сказал он себе. - Вот это и называется: принимать по одежке. Они видели только мою матросскую рубаху, а вовсе не меня самого. А значит, не стоит и принимать близко к сердцу их оскорбления. Пусть они летят мимо, мимо, мимо..." Уинтроу твердил и твердил это, как заклинание, и постепенно у него начало получаться. Дойдя до ближайшего угла, он свернул и стал искать другой путь наверх. Да, он пропустит мимо злые слова недобрых людей. Они не устрашат его и не вынудят отказаться от первоначальных намерений. Он все-таки осмотрит замок Айдиши!

В той части города, куда он забрел, память деда больше не могла его выручить, ибо капитан Вестрит ни разу здесь не бывал. Дважды Уинтроу ловили за рукав местные жители. Сперва мальчишка, пытавшийся продать ему травы для курения. Потом - женщина, вознамерившаяся продать себя самое. С подобными предложениями к Уинтроу еще не подъезжали... Самое же скверное, что губы женщины были сплошь в язвах, свидетельствовавших о скверной болезни. Уинтроу вежливо отклонил ее приглашение. Потом еще раз. Шлюха не отставала, только постепенно снижала цену да сулилась "сделать для господина все, что он пожелает, и даже более". Уинтроу в конце концов вынужден был ответить ей без обиняков.

- Мне не нужно, - сказал он, - ни твоего тела, ни твоей хвори.

От такой жестокой прямоты его самого покоробило. Он хотел было извиниться, но уличная девка плюнула в его сторону, юркнула куда-то и исчезла. Уинтроу продолжил свой путь... Честно молвить, потаскуха перепугала его больше, чем городские стражники...

Все же он выбрался в самый центр города. Здесь были мощеные улицы, а каждый дом - богато украшен. Видимо, перед Уинтроу были общественные здания. Здесь принимались законы, вершился суд... Уинтроу шел медленно, порою задерживаясь или отступая на середину улицы в попытке увидеть все здание целиком. Особенно потрясали его каменные арки. Подобной работы он нигде еще не встречал.

Потом он достиг небольшого храма Одавы - Бога-змея. Для этой секты были характерны своеобразные склонности в зодчестве: круглые двери и окна. Уинтроу никогда не нравилось это проявление Са; и он еще не видал ни одного последователя Одавы, который признал бы, что его Бог-змей - всего лишь малая грань многоликой сущности Са. И тем не менее изящное строение зримо свидетельствовало и о божественном промысле, и о множественности путей, ведущих к истине. Зодчие так обработали камень, что швы оказалось едва возможно обнаружить даже на ощупь. Уинтроу провел перед храмом некоторое время, пытаясь, как его учили, мысленно постичь напряжения и гармонию здания. От храма исходило ощущение такого могучего единства и цельности, что оно казалось почти живым!.. Уинтроу только головой от изумления покачал. И обратил очень мало внимания на людей в белых одеждах, отороченных зеленым и серым: они вышли из двери у него за спиной и теперь обходили его, бросая раздраженные взгляды.

Вернувшись к реальности, Уинтроу сообразил, что день катился к закату много быстрее, чем он предполагал. Это значило, что лучше поторопиться. Он обратился к женщине зрелых лет, очень вежливо спрашивая, как пройти к замку Айдиши. Женщина попятилась на несколько шагов, прежде чем ответить. Да и тогда лишь мотнула головой, указывая общее направление. Уинтроу сердечно поблагодарил ее и торопливо зашагал дальше.

Прохожих на улицах сделалось больше. Не раз Уинтроу ловил странные косые взгляды, брошенные на него из толпы, и крепко заподозрил, что одежда изобличала его здесь как чужака. Он улыбался и кивал людям, хотя спешка и вынуждала его воздерживаться от разговоров.

Замок Айдиши стоял в котловине на склоне холма; казалось, сама земля с любовью держала его на ладони. Уинтроу подошел к нему сверху. Зеленый лес позади замка выгодно оттенял белизну его купола и колонн. От сочетания диких зарослей вдали и четкой геометрии линий замка захватывало дух. Уинтроу замер на месте: вот зрелище, которое он желал бы унести с собой навсегда!.. Люди входили в замок и выходили наружу. Большей частью на них были красиво ниспадающие одеяния холодноватых голубых и зеленых тонов. Никакие актеры не могли бы пожелать себе декораций прекраснее... Уинтроу смотрел и смотрел. А потом рассредоточил взгляд и стал дышать размеренно и глубоко, готовясь к медитации и духовному запечатлению. И вот тут тяжелая рука опустилась ему на плечо!

- Наш матросик, гля, опять заблудился, - насмешливо произнес тот из стражников, что был помоложе. Уинтроу даже головы повернуть не успел. Его так пихнули вперед, что он растянулся на каменной мостовой. Старший стражник смотрел на него сверху вниз и качал головой. Вроде бы даже с сожалением.

- Похоже, - сказал он, - придется нам самолично проводить мальца туда, где ему след находиться!

И послышалось в его негромком голосе что-то такое, отчего у Уинтроу облилось холодом сердце. Еще страшнее показались ему трое местных жителей, остановившиеся поглазеть. Они не говорили ни слова и не пытались вмешаться. Зря он с мольбой повернулся к ним, рассчитывая на заступничество. В их взглядах было одно безмятежное любопытство: интересно, что будет?

Уинтроу торопливо поднялся и стал пятиться прочь.

- Но я же никому ничего не сделал, - принялся он оправдываться. - Я просто хотел взглянуть на замок Айдиши. Мой дед видел его и...

- Нам тут ни к чему, чтобы прибрежные крысы шастали по улицам и глазели на горожан. Мы у себя в Крессе ни самомалейших безобразиев не потерпим!

Это сказал старший. Уинтроу повернулся и пустился было наутек. Здоровяк младший одним прыжком настиг его и сцапал за шиворот, чуть не задушив, а потом хорошенько встряхнул. Уинтроу почувствовал, как его приподняли над землей и вдруг вновь швырнули вперед. На сей раз он сумел вписаться в движение и удачно перекатился. В ребра ему угодил камень, торчавший из мостовой, но кость осталась цела. Кувырнувшись, Уинтроу сразу вскочил... но недостаточно быстро, чтобы спастись от здоровяка. Он вновь поймал Уинтроу, опять встряхнул - и бросил. В направлении набережной...

Мальчик врезался в угол какого-то здания, ободрав на плече кожу, но на ногах устоял. И, шатаясь, пробежал несколько шагов. Сзади поспевал ухмыляющийся стражник. Старший не спеша двигался следом, по ходу дела читая Уинтроу нотацию. Юнге показалось - эти речи были предназначены не столько ему, сколько зевакам, стоявшим по сторонам. Стражник словно объяснял им, что они с товарищем просто исполняли свой долг.

- Мы против моряков ничего не имеем, - рассуждал он, неторопливо шагая. - Особливо пока они держатся при кораблях, среди разных прочих паразитов, обитающих у края воды. Мы пытались выпроводить тебя подобру-поздорову, мальчишка, потому как ты есть еще сосунок. Если б ты сразу послушал доброго совета да отвалил на Моряцкий Выгул, было бы к лучшему. А теперь вот приходится тебя туда силком отводить. И что за охота себе и другим жизнь усложнять? Да еще синяками обзаводиться по собственной дурости!

От его спокойно произносимых увещеваний веяло еще большей жутью, чем от рвения младшего, для которого бремя его обязанностей было только в удовольствие. И он был быстр, точно змея. Вот он снова завладел многострадальным воротом рубахи Уинтроу. И шарахнул свою жертву о каменную стену. Уинтроу ударился головой, и перед глазами на миг стало черно, а во рту появился вкус крови.

- Я не моряк, - вырвалось у него. - Я священник... Я жрец Са!

Молодой стражник расхохотался. Старший с насмешливым сожалением покачал головой:

- Ого! Так ты не просто мусор прибрежный, ты у нас еще и вероотступник! Ты что, не слыхал, что последователи Одавы страсть как не любят всяких разных, которые, значится, рады подгрести их Бога как часть своего? Хотел вот я сказать Флаву, мол, хватит с тебя... А теперь вижу, что тебе очень не повредит еще подзатыльник-другой. Для пущего просветления!

Рука Флава тем временем уже смыкалась на рубахе Уинтроу, чтобы вздернуть его на ноги. С проворством отчаяния юнга продернул голову в слишком широкий ворот и одновременно выпростал руки из рукавов. То есть попросту вывалился из рубахи, которую Флав с силой рванул вверх. Страх придал Уинтроу необыкновенную резвость: он вскочил и мгновенно бросился прочь. Зеваки разразились смехом. Уинтроу успел заметить изумление на лице Флава и то, как Кентел пытался спрятать в бороде ухмылку. Его смех и гневный вопль младшего стражника прозвучали одновременно, но в ушах Уинтроу свистел только ветер - он мчался со всей скоростью, на какую был способен. Дивная мостовая, которой он только что завороженно любовался, теперь означала всего лишь дорогу назад к кораблю... к безопасности. Широкие прямые улицы, прежде казавшиеся такими гостеприимными, на самом деле не давали никакого укрытия от погони. Уинтроу шарахался от прохожих, те отскакивали прочь и потом с любопытством провожали его глазами. Он мчался голый по пояс и не смел обернуться: а вдруг его и в самом деле преследовали?..

Когда улицы сделались уже и стали петлять среди деревянных лабазов разноперых гостиничек и веселых домов, Уинтроу замедлил свой отчаянный бег. Его так и качало.

Он огляделся... Вот мастерская татуировок. Вот дешевая мелочная лавка. Таверна. Еще таверна... Заметив переулок, Уинтроу свернул туда, не обращая внимания на кучи мусора, которые пришлось преодолевать буквально вброд. Посередине переулка он прислонился к косяку какой-то двери и попробовал отдышаться. Спина и плечо, рассаженные о камни, так и горели. Уинтроу осторожно потрогал пальцами рот... Так и есть: губы уже начали распухать. Шишка на голове была просто шишкой, скверной, но не более того. Уинтроу затошнило при мысли о том, что в действительности хотел сделать с ним стражник. Череп ему расколоть? Или просто насмерть забить, если бы он вовремя бегством не спасся?.. До него доходили слухи о том, как городская стража время от времени "цапалась" с матросами и всяким приезжим народом. Даже в Удачном... Теперь он себя спрашивал: не то ли, что с ним случилось, ласково называли "поцапаться"? Он-то привык считать, что это происходило лишь с пьяницами, буянами или еще какими-либо нарушителями общественного спокойствия...

И вот теперь это стряслось с ним самим. За что?.. Почему?..

- Все из-за того, что я был в матросской одежде, - выговорил он тихо. И с ужасом предположил: "Уж не Са ли меня карает за то, что я не надел жреческого облачения?.."

Он отрекся от Са. И Са в наказание лишил Уинтроу своего покровительства...

"Нет, нет!" Уинтроу решительно отбросил недостойную мысль. Так рассуждали о Са только дети и маловерные. Для них Са был не Бог, а всего лишь что-то вроде очень могущественного и очень мстительного человека. Нет! Ему следовало извлечь из случившегося совсем другой урок. Какой же?.. Теперь, когда миновала непосредственная опасность, разум Уинтроу искал прибежища в спасительной мысленной гимнастике. "Каждый опыт, пусть сколь угодно жуткий, дается нам в поучение... И, пока человек помнит об этом, нет ничего, что его дух не в силах был бы превозмочь. Дух оказывается сломлен только тогда, когда мы утрачиваем веру, и Вселенная предстает нам беспорядочным нагромождением жестокостей и злосчастья..."

Дыхание постепенно выравнивалось. Горло и рот Уинтроу совсем пересохли, но искать питье он покамест не собирался. Он отодвинул надобности плоти в дальний угол сознания и потянулся вглубь себя, к центру спокойствия. Сделал несколько глубоких вздохов - и распахнул свой разум для постижения. Обидам и прочим чувствам более не было места. Что же ему следовало вынести из своего опасного приключения? Какие уроки извлечь?..

Мысль, всплывшая из глубины, его попросту потрясла. Уинтроу совершенно ясно увидел собственную погибельную доверчивость. Он узрел внешнюю красоту города - и тотчас вообразил, будто здесь обитали люди столь же прекрасного и величественного духа. И принялся ждать радостного гостеприимства от народа, так щедро взысканного Са. И благополучно проморгал предостережения, которые теперь, задним числом, выглядели до предела очевидными. Сперва его пытались предупредить товарищи по команде. Потом была незаслуженная враждебность стражников и злобные взгляды прохожих на улице... А он вел себя точно несмышленый младенец, который лезет с объятиями к недовольно рычащему псу.

Сам виноват, что получил на орехи.

Уинтроу захлестнула волна сокрушительного отчаяния. Он оказался к ней полностью не готов. Куда только подевалось его духовное равновесие!.. "Никакой надежды нет. Совсем никакой..." Он никогда не вернется в свой возлюбленный монастырь, к жизни в спокойном размышлении, которую так любил. Пройдет время, и он сам уподобится тем людям, от чьих воззрений ранее приходил в ужас. Жизнь научит его, что кругом только враги, жаждущие порвать тебе глотку, а дружба и любовь - так называемые! - порождаются соображениями выгоды и больше ничем. Как часто он слышал насмешки по поводу высшего устремления своей веры, гласившего: Са создал людей, положив им стать вместилищами добродетели и красоты. И вот Уинтроу горестно вопрошал себя: где же была добродетель Са в молодом стражнике, что с таким наслаждением швырял его о стены и оземь? И что за красоту следовало усмотреть в женщине с язвами на губах, которая желала возлечь с ним за деньги?..

Уинтроу внезапно ощутил всю свою молодость и глупость. И доверчивость, сыгравшую с ним такую жестокую шутку. "Я дурак. Какой же я дурак стоеросовый..." Эта боль оказалась покруче синяков, Уинтроу ощутил, как тяжело заломило слева в груди. Он закрыл глаза, исступленно желая все прекратить. Оказаться где-нибудь в другом месте... иным человеком, чуждым всему тому, что ощущал сейчас он...

Спустя некоторое время глаза пришлось все же открыть. Чуда не произошло. И самое скверное, что ему предстояло возвращение на корабль. Случившееся с ним было достаточно гадко и само по себе, даже будь у него возможность укрыться в безопасности мирных стен родного монастыря. Но... вернуться и снова выслушивать дурацкие перебранки матросов, терпеть намеренные грубости Торка и пренебрежение отца?.. Ох, только не это!.. Но был ли у него какой-нибудь выбор? Попробовать спрятаться, затеряться в Крессе... превратиться в нищего и всеми презираемого бродяжку? Уинтроу тяжело вздохнул, и сердце в груди упало еще ниже, хотя, казалось, дальше было уже некуда. Шагая через кучи гниющего мусора, он достиг выхода из переулка и взглянул на солнце, клонившееся к западу. Итак, посмотреть на красоты и редкости ему не удалось. Чем же занять пропасть времени, оставшегося до заката?.. Уинтроу решил отыскать своих товарищей-моряков. Ничто другое в Крессе его больше не интересовало.

И он потащился по улочке, стараясь не замечать взгляды и ухмылки прохожих: люди, понятно, не оставляли без внимания ссадины и синяки, отчетливо выделявшиеся на его голом торсе. За очередным углом Уинтроу наткнулся на компанию матросов с какого-то другого корабля, также наслаждавшихся стоянкой в порту. Все они носили головные платки, некогда белые, с изображением черной птицы на лбу. Они хохотали и осыпали друг дружку веселыми непристойностями, шагая из борделя в таверну. Уинтроу попался им на глаза.

- Ох, бедолага! - воскликнул один из них с издевательским сочувствием. - Выгнала тебя, не иначе? Да еще и рубашку отобрала?

Остроумие матроса вызвало новый взрыв хохота. Уинтроу пошел дальше.

Миновав еще перекресток, он вдруг уверился, что действительно достиг Моряцкого Выгула. Прямо перед собой он увидел тот самый "Улетевший платочек". На вывеске была нарисована женщина, чьей единственной одеждой являлся тонкий платок, да и тот собирался унести шалунишка-ветер. В том, какого рода услуги предоставлялись внутри, никакого сомнения быть не могло. Примерно так же были оформлены и другие заведения поблизости. На вывесках красовались в основном похабно-реальные изображения - и почти никаких надписей. Видимо, тот, кто их делал, не очень-то рассчитывал на грамотность моряков.

А прямо посреди улицы можно было обнаружить и иные забавы, попроще и подешевле. Вот лоток, с которого продавали эликсиры и амулеты. Высушенные куски плодной оболочки - держи при себе, и нипочем не утонешь! Обрезки бычьего рога, чтобы мужская сила не иссякла в самый ответственный миг. Пузырьки настоящего волшебного масла, способного утихомирить самый лютый шторм...

Уинтроу прошел мимо лотка, бросив жалостливый взгляд на доверчивых простаков, раскупавших "чудотворные" безделушки.

Чуть подальше, на маленькой площади, собирал зевак уличный укротитель. Он предлагал всем желающим побороться с его медведем и выиграть кошелек золота. Медведь был в наморднике и со сточенными когтями, но, тем не менее, выглядел страшным противником. Его задние лапы сковывала короткая цепь. Другая цепь, более толстая, тянулась к ошейнику. Свободный конец ее дрессировщик держал в руке. Медведь не желал стоять смирно и все время беспокойно переминался. Маленькие глазки обшаривали толпу...

Уинтроу про себя подивился: неужто вправду сыщется недоумок, который даст себя уговорить и полезет за золотом?.. Присмотрелся - и вздрогнул. Он увидел Комфри. Тот, крепко выпивший, держался за плечо сотоварища. И, ухмыляясь, разговаривал с укротителем. Кругом уже собиралась толпа, зеваки начинали биться об заклад...

Уинтроу испытал искушение тихо проскользнуть мимо и отправиться на поиски Майлда. Но тут же высмотрел его среди спорящих и, вздохнув, подошел. Майлд узнал его и радостно заулыбался:

- Эй, Уинтроу! Хватай удачу за хвост! Комфри собрался намять холку медведю! Поставь на него деньги - и вернешь вдвое! - И заговорщицки нагнулся к Уинтроу: - Валяй, дело верное. Мы только что видели, как один мужик выиграл. Всего-то и надо, что зверюге за спину проскочить, он тут же и сдастся. Хозяин евонный даже не хотел, чтобы еще кто пошел состязаться, но Комфри настоял! - Тут Майлд вдруг вытаращился на Уинтроу: - Э, а рубашка-то твоя где?..

- У городских стражей в лапах оставил. - Уинтроу попробовал отделаться шуткой, и, кажется, у него получилось. Он даже слегка обиделся, отчего Майлд не задал ему ни единого вопроса... но в это время унюхал, чем именно попахивало у его приятеля изо рта. А потом и увидел, как тот перекатывал какой-то шарик за нижней губой. Циндин!.. То-то у Майлда зрачки были такие нехорошие... Уинтроу стало не по себе. Он знал, что на борту корабля дурман был строго-настрого воспрещен. И если Майлд появится там "с глазами в кучку" - беды ему не миновать. Циндин имел свойство придавать человеку бесшабашие и ложное ощущение вседозволенности. Вовсе не те качества, которые полезны благоразумному моряку. Уинтроу решил предостеречь Майлда, убедить его быть чуточку осторожнее, но нужных слов не нашел.

- Я, - сказал он, - просто хотел дать вам знать, что буду у шлюпки. Город я уже посмотрел, так что отправлюсь-ка я туда прямо сейчас.

- Нет, нет! Не смей уходить! - Майлд цепко ухватил его за руку. Останься и посмотри, сейчас самая потеха пойдет! Пропустишь, потом жалеть будешь. Так ты правда не хочешь поставить монетку-другую?.. Ставки все равно больше не вырастут - медведь-то выбился из сил. Устанешь тут! Он уже раз шесть боролся, вот!

- И последний человек выиграл у него? - Уинтроу начал поддаваться праздному любопытству.

- Ага! Точно! Как есть выиграл! Заскочил медведю за спину, а тот тут же и свернулся, ну точно спящий котенок. А уж как укротитель пыхтел, когда отдавал кошелек! Любо-дорого было посмотреть!.. - Майлд подхватил Уинтроу под руку. - Я и поставил на Комфри все пять моих остатних медяшек. Ясно, у Комфри-то в мошне нынче побольше. Лихо ему в кости везло... - И Майлд вновь уставился на Уинтроу: - Так у тебя точно ни гроша нет, чтобы поставить? Мы-то всей командой на Комфри поставили...

- Какие деньги? - улыбнулся Уинтроу. - У меня даже рубашки, и той нет.

- Верно. Верно. Это ты точно сказал... Э! Смотри!

Комфри помахал рукой болеющим за него друзьям и вышел на огороженную площадку. Стоило ему перешагнуть черту, как медведь поднялся на дыбы. И пошел навстречу матросу. Скованные лапы заставляли его двигаться маленькими шажками. Комфри сунулся было в одну сторону... но это было обманное движение: он тут же метнулся в другую, стараясь проскочить мимо медведя и оказаться у него за спиной.

Ничего не вышло! Медведь крутанулся с таким проворством, как будто оттачивал этот маневр сотнями повторений. И прихлопнул Комфри к земле! Его могучие передние лапы оказались гораздо длинней, чем можно было предположить. Комфри, сметенный силой удара, въехал лицом в уличную пыль.

- Вставай, вставай! - хором взвыли матросы, и Уинтроу обнаружил, что кричит вместе со всеми. Медведь опустился на все четыре лапы и снова начал беспокойно приплясывать. Комфри приподнял голову. Из носу текла кровь, но, видимо, дружный крик приятелей его подбодрил. Комфри живо вскочил и кинулся мимо медведя.

Но зверь поднялся, обширный, точно крепостная стена, и вытянутая лапа стремительно заехала Комфри по голове. На сей раз моряка швырнуло уже навзничь, и Уинтроу показалась, будто его голова подскочила, как мячик. Уинтроу вздрогнул и со стоном отвел глаза.

- Готов, - сказал он Майлду. - Надо бы отнести его на корабль...

- Да какое "готов"! Сейчас он встанет! Он может! Давай, Комфри, давай! Это всего-навсего паршивый старый, глупый медведь! Вставай, Комфри, вставай!

Матросы с "Проказницы" подхватили клич Майлда, и Уинтроу впервые расслышал в общем хоре хриплый бас Торка. Видно, капитан отпустил его повеселиться на воле. Уинтроу сразу подумал о том, что Торк, надо полагать, непременно скажет нечто остроумное насчет его утраченной рубахи. "И зачем я вообще пошел на берег с корабля? Не день, а сплошная цепочка несчастий..."

- Пойду-ка я к шлюпке, - снова обратился он к Майлду, но тот лишь крепче вцепился в руку Уинтроу:

- Гляди, гляди, встает!.. Я ж говорил тебе, что он встанет! Ништяк, Комфри, давай! У тебя получится!

Уинтроу про себя сильно сомневался, чтобы Комфри вообще слышал эти выкрики. Он выглядел вполне оглушенным и двигался так, словно его направлял только инстинкт, требовавший подняться на ноги и спасаться прочь от медведя. Но, стоило ему пошевелиться, зверь опять набросился на него - и стиснул лапами, прижимая к себе. Со стороны это выглядело уморительно. Комфри, однако, закричал от боли: похоже, у него все ребра трещали.

- Сдаешься? - крикнул ему укротитель. Вслух ответить Комфри не смог в стиснутых легких не было воздуха. Матрос отчаянно закивал головой...

- Пусти его, Солнышко. Пусти, говорю! - приказал дрессировщик, и медведь, бросив Комфри, вперевалочку отступил прочь. Послушно уселся в уголке площадки - и принялся кивать мордой, поворачиваясь туда и сюда, словно в самом деле принимая поздравления зрителей.

Вот только поздравлять его никто не спешил.

- А я-то, блин, все деньги поставил! - возмущенно завопил какой-то матрос. И сопроводил эти слова пространным замечанием о мужских достоинствах Комфри, как если бы они имели какое-то отношения к медведеборству.

- Нечестно!.. - крикнул другой и тем выразил общую мысль проигравшихся. Уинтроу про себя отметил, что никто из недовольных не выдвинул обоснованных доводов - почему, дескать, нечестно. У него самого зародились некие подозрения, но он решил не высказывать их вслух. Вместо болтовни он поспешил к Комфри, чтобы помочь ему подняться: Майлд и остальные были слишком заняты, соболезнуя один другому по поводу утраченных денег.

- Комфри, ослиная задница! - орал Торк с того края площади. - Мимо ручного медведя в кандалах и то проскочить не способен!..

Последовали еще и другие подобные высказывания. Матросы с "Проказницы" были не единственными, кто проигрался.

Комфри, кашляя, кое-как встал... потом согнулся и выплюнул добрую пригоршню крови. И только тут заметил и узнал Уинтроу.

- Я почти... - прохрипел он. - Почти прошел... Совсем... Ох, проклятье. Все просадил, что только что выиграл. Ох, холера... Если бы мне двигаться чуть-чуть побыстрей... - Комфри снова закашлялся, потом рыгнул. В воздухе повис густой пивной выхлоп. - Я почти выиграл...

- Не думаю, - тихо заметил Уинтроу больше про себя, чем для ушей Комфри. Однако матрос расслышал.

- Да нет! Говорю тебе, я почти его сделал! Будь я всего чуток поменьше да побыстрей, все бы мы пошли на корабль с во-от такими кошелями!..

И тыльной стороной кисти он вытер с лица кровь.

- Я все же не думаю, - повторил Уинтроу. И добавил, чтобы утешить матроса: - Я полагаю, все с самого начала было подстроено. Тот малый, что выиграл, скорее всего в сговоре с дрессировщиком. Они и исполнили трюк, чтобы все думали: надо сделать так-то и так-то - и медведь сдастся. А он и не думал, он просто ученый и знает, как поступать. Потом ты выходишь попробовать и пытаешься повторить то, что только что видел, но медведь как раз этого и ждет - и перехватывает тебя как миленького. Так что не переживай, Комфри, твоей вины никакой нет в том, что ты проиграл. Все было подстроено. Ну, пошли на корабль.

И обхватил моряка за пояс, помогая идти. Но Комфри вырвался и, крутанувшись, устремился прочь.

- Эй, ты! Ты там, с медведем! Ты обманываешь! Ты надул меня и моих друзей! - Повисла потрясенная тишина, и Комфри во всеуслышание объявил: Отдавай деньги немедленно!

Дрессировщик как раз собирал выигрыш, готовясь уходить. Он не стал отвечать, просто потянул медведя за цепь. Невзирая на выпады Комфри, он готовился спокойно уйти - но тут дорогу ему заступило сразу несколько матросов с другого корабля.

- Верно, что ли? - требовательно поинтересовались они. - Обманываешь добрых людей?

Укротитель оглядел свирепеющих зрителей. Потом фыркнул:

- Еще не хватало! Да как я мог обмануть? Вы сами видели и матроса, и Солнышко. Они были на площадке одни. Он заплатил за возможность потаскаться с медведем и проиграл. Чего вам еще?

В некотором смысле он сказал чистую правду, и Уинтроу наполовину ждал, что моряки поворчат-поворчат - и нехотя согласятся. К сожалению, юный мыслитель не учел ни сколько пива они выхлебали, ни сколько денег просадили. Таких, если уж зашла речь об обмане, одними словами не угомонишь.

Один из них, более сообразительный, завертел головой:

- Погодите, а где тот пентюх, который выиграл? Он что, приятель твой? И медведю знакомец?

- А я почем знаю, где он? - огрызнулся укротитель. - Небось уже пропивает денежки, которые я ему отдал!

Однако по лицу его пробежала тень беспокойства, и он обвел глазами толпу, словно высматривая кого-то.

- Не, медведь точно дрессированный! Как раз на такое натаскан! сердито закричали зрители. "Какое очевидное предположение, - восхитился Уинтроу. - И какое противоречивое!"

- Состязание было нечестным! Деньги назад! - звучали все новые голоса. Хозяин медведя снова завертел головой, но союзников не находилось.

- Эй, ты! Мы, кажется, ясно сказали: деньги назад! - Торк вразвалку подошел к укротителю и встал с ним нос к носу. - Комфри с моего корабля, и тут со мной еще другие ребята. Думаешь, мы будем просто так стоять и смотреть, как его колошматят, а потом еще у нас денежки, тяжким трудом заработанные, выманивают за здорово живешь? Ты нашего товарища хотел осрамить, и, клянусь волосатыми яйцами Всеотца Са, мы этого так не оставим! - Как все закоперщики драк, он отлично умел раскачать толпу и привлечь ее на свою сторону: требовалось лишь доходчиво объяснить людям, что в этом деле интерес у них общий. Торк оглядел смотревших на него моряков и вновь обратился к владельцу медведя, многозначительно осведомившись: - А ты, значит, думаешь, что вот так и уйдешь с нашими денежками, коли тебе, вишь, неохота их возвернуть?

Толпа ответила гулом согласия.

Сила была не на стороне укротителя, и он это понял. Его мысль заметалась в поисках компромисса, Уинтроу почти физически это ощутил.

- Ну вот что, ребята, - сказал укротитель наконец. - Я никого не обманывал. Ни я, ни, если уж на то пошло, медведь. Вам самим это отлично известно. Но раз уж всем так приспичило, что ж, давайте рассудим по справедливости. Пусть выйдет желающий, и я дам ему задарма помучить медведя. Если он выиграет, клянусь, я выплачу ваши ставки так, как будто выиграл тот матрос. А проиграет ваш человек, значит, денежки останутся у меня. Как? Справедливо? Я вам даю возможность отыграться - и даром!

Стало тихо. Потом начало раздаваться одобрительное бормотание. Уинтроу задумался, найдется ли сумасшедший, желающий испытать на себе силу медведя.

- Давай, Уин, иди уделай его! - предложил Комфри. И подтолкнул юнгу вперед: - Ты маленький, шустренький. А надо-то всего-навсего за спину ему заскочить!

- Нет уж. Спасибо большое. - Уинтроу шагнул назад столь же быстро, как и был выпихнут. Однако слова матроса оказались услышаны, и их подхватил моряк с другого корабля:

- Точно! Пущай ихний юнга попробует! Он у них маленький, шустренький! Бьюсь об заклад, с него станется проскочить мимо медведя и отвоевать наши денежки!

- Нет! - повторил Уинтроу уже громче, но согласный рев толпы похоронил его голос. Теперь его подзуживали не только товарищи по команде, но и все собравшиеся.

Торк подошел, по-прежнему этак вразвалочку, и смерил Уинтроу взглядом. Пивом от него разило попросту наповал.

- Ну, сосунок? - фыркнул он. - Думаешь, выйдет у тебя отбить наши денежки? Ох, сомневаюсь я что-то! Но так и быть, попытайся! - И, сграбастав Уинтроу за плечо, он поволок его к огороженной площадке, где дожидался медведь. - Эй! Наш юнга бороться идет!

- Нет! - прошипел Уинтроу. - Никуда я не иду!

Торк нахмурился.

- Просто проскочи мимо него и забеги за спину, - принялся он объяснять нарочито терпеливо. - Подумаешь, трудность какая. Особенно для тощенького маленького хорька вроде тебя!

- Нет! Я не собираюсь в этом участвовать! - уже в полный голос объявил Уинтроу. Эти слова были встречены залпом хохота и улюлюканья, а рожа Торка побурела от замешательства и негодования.

- Пойдешь! - взревел он.

- Юнга не пойдет. Кишка тонка, - долетело до слуха Уинтроу высказанное кем-то мнение.

Укротитель между тем вывел медведя на исходную позицию и осведомился:

- Так ваш юнга намерен бороться или нет?

- Нет! - в который раз повторил Уинтроу во всеуслышание.

- Будет! - твердо объявил Торк. И напустился на Уинтроу: - Слушай сюда, щенок, ты позоришь нас всех! Ты позоришь корабль! Живо иди борись и верни нам наши деньжата!

Уинтроу покачал головой:

- Тебе надо, сам и ступай. А я не такой дурак, чтобы в это ввязываться. Даже если я проскочу, кто сказал, что медведь действительно сдастся? Просто потому, что кто-то видел, как это раньше происходило?

- Дайте я пойду!!! - с готовностью вызвался Майлд. Глаза у него так и горели.

- Не ходи! - сказал Уинтроу. - Не делай этого, Майлд, это же глупо! Если бы не нажевался циндина, ты бы сам понял. Торку надо, сам пусть и делает!

- Я слишком пьян, чтобы бороться, - ничуть не смутился Торк. - Давай, давай, Уинтроу, не отлынивай. Докажи нам, что ты кое-чего стоишь! Докажи, что ты парень!

Уинтроу посмотрел на медведя. Глупость, глупость, глупость. И с какой стати он обязан был что-то доказывать Торку - да и всем остальным?

- Нет, - выговорил он очень четко. - Я не пойду.

- Юнга не хочет бороться, - сказал укротитель. - А мне недосуг целый день тут торчать. Так что деньги мои.

Кто-то в толпе весьма громко и весьма нелестно отозвался о команде "Проказницы".

- Эй, эй, погоди, я иду! - вновь выскочил Майлд. На лице у него блуждала бессмысленная улыбка.

- Не ходи, Майлд! - взмолился Уинтроу.

- А вот и пойду. И ни чуточки я не боюсь. Надо ж кому-то наши денежки выручить! - Майлд так и пританцовывал от нетерпения. - А не хрен кому-то в этом городе думать, будто на "Проказнице" ходят одни слабаки!

- Не ходи, Майлд! Покалечишься!

За эти слова Торк встряхнул Уинтроу от души.

- Заткнись! - вылетело у него пополам с пивными парами. - Заткнись, говорю! - И он продолжал уже более внятно: - Майлд ничего не боится! Захочет - и медведя заборет! Раз плюнуть! А может, кому другому охота? Валяйте! А то нам уже к шлюпке бежать пора!

Уинтроу в отчаянии спрашивал себя: да как же до этого докатилось? До того, что либо ему, либо Майлду надо было один на один драться с медведем?.. Да еще ради того, чтобы отбивать чьи-то чужие деньги, просаженные в бесчестной игре?.. Какая нелепость... Он шарил глазами по лицам, пытаясь найти хоть на одном разумное выражение. Но первый же, с кем он встретился взглядом, лишь спросил:

- Ну так кто из вас?

Уинтроу молча помотал головой...

- Я!!! - все с той же улыбкой настаивал Майлд. И, приплясывая, двигался потихоньку вперед. Вот он оказался в пределах площадки... И укротитель отпустил цепь.

Позже Уинтроу много гадал, уж не раздразнил ли тот своего зверя, пока решался вопрос, кому с ним бороться. Потому что медведь не стал подниматься на задние лапы и семенить короткими, по размеру цепи, шагами. Он бросился навстречу Майлду на всех четырех. Буквально снес его ударом громадной головы и тут же сгреб огромными лапами. И встал на дыбы, держа Майлда, дико кричавшего и бившегося в его хватке. Его затупленные когти весьма успешно терзали рубашку молодого матроса. Крик дрессировщика заставил зверя бросить жертву. Майлд тяжело шмякнулся оземь за чертой площадки...

- Вставай! - послышались крики. Но Майлд не встал. Даже укротителя, видимо, потрясла жестокость короткой расправы. Он поспешно подхватил цепь и туго натянул ее, показывая животному, что на том его свобода и кончилась.

- Шабаш! - объявил он. - Вы видели, всё было честно. Медведь победил. Мальчишка упал за черту. Деньги мои!

Послышалось ворчание, но громких обвинений более не раздавалось, и он благополучно удалился вместе с медведем - тот самым смирным образом семенил рядом. Кто-то из чужих моряков посмотрел на Майлда, по-прежнему лежавшего в пыли, и плюнул.

- Слабаки! - высказался он. И зло, со значением, посмотрел на Уинтроу. Юный жрец ответил ему столь же гневным и презрительным взглядом и поспешно опустился на колени около Майлда. Тот, по счастью, еще дышал. Его рот был полуоткрыт, и с каждым вздохом Майлд втягивал в себя пыль. Он очень скверно упал - прямо грудью оземь. Будет чудо, если выяснится, что у него не переломаны ребра.

- Надо отнести его на корабль! - сказал Уинтроу и снизу вверх посмотрел на подошедшего Комфри.

Тот взирал на него с непередаваемым отвращением. Потом отвернулся, как если бы Уинтроу вообще был пустым местом:

- Сюда, ребята, надо нам поспешать!

И, думать не думая ни о каких увечьях, возможно полученных Майлдом, взял юношу за руку и поставил стоймя. Майлд повис, как бескостная тряпочная кукла. Крякнув, Комфри подхватил его и взвалил себе на плечо. Другие двое с "Проказницы" молча последовали за ним. Уинтроу для них, похоже, больше не существовал.

- Я не виноват, что так вышло! - проговорил Уинтроу вслух. Но при этом мысленно задался вопросом: "А так ли это в действительности?"

- Виноват, - сказал Торк. - Кругом виноват. Ты же знал, что он по уши накачался циндином. Ему не надо было идти драться, и он не пошел бы, не окажись ты таким гребаным трусом. Ну ладно! - И Торк ухмыльнулся, испытывая видимое удовлетворение. - Теперь, сосунок, они все разглядели, что ты такое есть на самом деле. Раньше-то я один видел, как у тебя чуть что очко играть начинает. А теперь и все убедились!

И Торк, смачно плюнув в уличную пыль, зашагал прочь.

Какое-то время Уинтроу стоял в одиночестве, бесцельно обводя глазами поваленный барьерчик площадки. Он знал, что поступил правильно. Он совершил правильный выбор. Отчего же его так мучило поистине жуткое ощущение безвозвратно упущенной возможности?..

Похоже, он только что похоронил все надежды стать равным среди равных в команде "Проказницы". Мужчиной среди мужчин... Он посмотрел на солнце, клонившееся к закату, и побежал догонять тех, кто, как он понимал, отныне презирали его.

ГЛАВА 17

ШЛЮХА КЕННИТА

Осенние дожди отмыли Делипай почти дочиста. Вода в лагуне стояла выше, чем прежде, в протоках прибавилось глубины, а у людей на борту подходившей к берегу "Мариетты" было легче на сердце, чем когда-либо прежде. И причина заключалась не в трюмах, битком набитых награбленным. Добыча, надо отметить, была совсем неплохая, не стыдно показаться с такой на люди. Хотя бывало и получше.

- Это все оттого, что теперича мы не абы кто. Куда ни придем, повсюду нас знают и рады приветствовать! Я тебе рассказывал, как мы пришли в Портишко и хозяюшка Рэмп все свое заведение нам предоставила, да еще и денег не взяла? И девки нас ублажали вовсе не потому, что хозяюшка им приказала. Во имя Са, они сами рады были стараться! Чего ни попроси - тут как тут и еще сами предложат...

Соркор задыхался от восторга, переваривал и переварить не мог негаданно подвалившее счастье.

Кеннит подавил вздох. Он уже не менее двадцати раз выслушивал эту историю.

- Да, - сказал он. - Куча хвороб, и притом на халяву. Вот благодать-то.

Соркор посчитал его слова шуткой и заулыбался, влюбленно глядя на своего капитана. Кеннит отвернулся и плюнул за борт. Потом вновь посмотрел на своего старпома. И даже улыбнулся в ответ. Он сказал:

- Лучше предупреди всех, что пророков в своем отечестве, как правило, не уважают.

Соркор недоуменно наморщил лоб. На сей раз Кеннит не стал вздыхать.

- Я хочу сказать вот о чем. Мы вот освобождаем рабов, селим их у себя и превращаем в пиратов, и за это многие готовы нас носить на руках. Но здесь, в Делипае, кое-кто может счесть, что мы собираемся перебежать им дорожку. И вообще что мы высоковато вознеслись. И эти люди почтут своим долгом наступить нам на глотку.

- Ты имеешь в виду, кэп, что они вовсю нас ревнуют? И при малейшей возможности попытаются хорошенько умыть?

Кеннит чуть призадумался, потом сказал:

- Точно.

Изборожденное шрамами лицо старпома озарила медленная улыбка.

- Но, кэп, на самом деле наши молодцы именно этого и ожидают. В смысле, что их кое-кто вздумает поставить на место.

- Вот как?

- И еще, кэп...

- Да, Соркор.

- Ребята тут типа проголосовали, кэп... И тех, кто артачился, уже убедили передумать. В этот раз никто не собирается сам продавать свою долю. Продавай все скопом, кэп, как ты когда-то хотел, - И Соркор яростно поскреб челюсть. - Я решил... и сказал им: пусть, мол, весь Делипай видит, до чего мы, стало быть, доверяем своему капитану. Учти, они не то чтобы все вот прямо так кинулись голосовать. Но, как бы то ни было, нынче твой ход!

- Соркор!.. - воскликнул Кеннит, и его улыбка сразу сделалась теплее и шире. - Да ты у меня умница!

- Рад служить, кэп. Я так и решил, что тебе, верно, будет приятно.

Они еще постояли рядом, глядя, как приближается берег. Вчерашнее ненастье совсем оголило листопадные деревья - коих, впрочем, здесь было не так уж и много. На холмах вокруг Делипая растительность была в основном вечнозеленая, а влажные берега заросли ползучим кустарником и лозой. Там и сям возвышались могучие кедры, прочные корни надежно держали их даже в топких местах. Словом, Делипай, овеянный дождевой свежестью, выглядел почти привлекательно. Из труб поднимался дровяной дым, и ветер примешивал его к запаху водорослей и морской соли. "Дом..." Кеннит попробовал мысленно примериться к этому слову. Не получилось. "Порт. Просто - порт..." Соркор убежал прочь, костеря на ходу какого-то матроса, недостаточно, по его мнению, расторопного. На Соркора и так-то нелегко было угодить, и в особенности - при входе в порт. Ему недостаточно было просто благополучно поставить корабль на стоянку. Нет, "Мариетта" должна была обязательно войти в гавань красиво и лихо, являя достойное зрелище для любого случайного зеваки на пирсах... А в этот раз их встречали. О-о, их встречали! Кеннит про себя еще раз подсчитал свои достижения со времени последнего захода в Делипай. Семь кораблей взято и выпотрошено, из них четыре работорговых. За живыми кораблями гонялись пять раз. ОЧЕНЬ безуспешно. Кеннит подумывал даже о том, чтобы вовсе отказаться от этой части своего плана. Быть может, он сумеет достичь всего, чего хотел, просто захватив достаточное количество невольничьих судов?

Прошлой ночью они с Соркором за кружечкой рома произвели кое-какие подсчеты. Числа, которыми они жонглировали, были в основном умозрительными, но результат радовал. Как бы ни пошел пиратский промысел у четырех других кораблей - половина добычи всяко соберется на "Мариетту". На все четыре бывшие "рабовоза" Кеннит поставил капитанами своих проверенных моряков. И это тоже оказалось полезным. Оставшиеся на "Мариетте" теперь из кожи вон лезли, стараясь привлечь благосклонное внимание капитана. Возможность заполучить под свое начало целый корабль оказалась вдохновляющей необыкновенно. Одно плохо - с каждым разом количество справных моряков на самой "Мариетте" все уменьшалось, и рано или поздно это начнет сказываться. Кеннит старался поменьше беспокоиться на сей счет. К тому времени у него в подчинении уже будет флотилия... нет, целый флот пиратских кораблей! И все эти люди будут привязаны к нему не просто долгом, но еще и благодарностью.

Они с Соркором очень тщательно распределяли свои новые корабли и их команды на территориях, подвластных пиратам. Учитывали, где новобранцев будут особенно тепло принимать. И, конечно, где новоиспеченным разбойникам легче удастся захватывать добычу. До сего момента все шло, ничего не скажешь, отменно. Даже те из спасенных рабов, кто не пожелал влиться в пиратское братство, вспоминали капитана Кеннита добрым словом. И он поистине имел основания полагать: когда им настанет пора высказаться за него либо против, эти люди вспомнят о том, как он их выручил.

"Король Пиратских островов..." - в который раз произнес про себя Кеннит. Да. Похоже, это становилось возможным.

Три других захваченных и ограбленных корабля ничего особенного собою не представляли. Один даже и не совсем годился для мореплавания; посему, когда на борту начал распространяться пожар, судно не стали отбивать у огня, и оно затонуло. Благо большая часть груза, годного для продажи, была уже вытащена. Еще два корабля вместе с командами вскоре выкупили владельцы. Через обычных посредников Кеннита. Вспомнив об этих посредниках, капитан призадумался. Уж не становился ли он слишком самоуверенным?.. Следовало бы завести новые связи. А кое от каких, наоборот, отказаться. Иначе недалек тот час, когда несколько купцов, объединившись, сумеют отомстить ему. Достаточно вспомнить капитана последнего из попавшихся ему кораблей. Неукротимый ублюдок продолжал бешено брыкаться еще долго после того, как его надежно связали. Он грозил Кенниту ужасными карами и, в частности, упомянул, что за его поимку недавно объявили награду. Причем не только в Джамелии, но и в Удачном. Кеннит сердечно поблагодарил капитана - и весь переход до Калсиды продержал его в трюмной воде его собственного корабля, закованным, подобно рабу. К тому времени, когда в конце концов его вытащили обратно на палубу, у него явно прибавилось вежливости, а Кеннит пришел к выводу, что всю жизнь недооценивал благотворное влияние на нравственность темноты, сырости и цепей. Что ж, учиться никогда не поздно...

..."Мариетта" благополучно причалила в Делипае, и Кеннитовы пираты высадились на берег с видом коронованных персон. У каждого в кошельке уже звенели монеты. Кеннит и Соркор ненамного отстали от них, оставив на борту горстку отборных людей (которым за отсрочку была обещана дополнительная награда). Идя со старпомом по причалам, мимо назойливо предлагающих свои услуги сводников, продавцов дурмана и шлюх, Кеннит на досуге пришел к выводу: вздумай кто-то оценивать внешний вид двоих начальников с "Мариетты", этот кто-то нашел бы, что по крайней мере у одного из них был неплохой вкус. Одежда Соркора, как обычно, блистала несравненным разнообразием, а от пестроты цветов просто рябило в глазах. Например, шелковый шарф, коим Соркор был подпоясан, кутал некогда пухлые белые плечи знатной женщины, отпущенной ими за выкуп. Украшенный самоцветами кинжал, заткнутый за кушак, принадлежал одному храброму юнцу, вовремя сообразившему сдаться. А рубашка желтого шелка была скроена в Калсиде. Она до того лихо сидела на широченных плечах Соркора и мускулистой груди, что Кенниту невольно приходила мысль о крупном корабле под бледно-желтыми, развеваемыми ветром парусами.

Сам он для себя избрал скромные строгие цвета, предпочитая брать совершенством кроя и качеством ткани. Немногие в Делипае сумели бы оценить драгоценное кружево, обильно украшавшее ворот камзола и рукава, но, как говорится, истинную красоту способен разглядеть и профан. Высокие черные сапоги Кеннита так и сияли, а синие штаны, короткий камзол и жилет выгодно подчеркивали сухую мускулистость фигуры. То есть Кеннит имел все основания гордиться собой. Вдобавок портной - создатель этого великолепия - был освобожденным рабом и не только не взял с него платы, но еще и благодарил за привилегию ему услужить.

Синкур Фалден не впервые брал у Кеннита захваченные товары, но никогда прежде этот перекупщик не лебезил перед пиратом так, как теперь. Как и предполагал Кеннит, слухи об освобождении рабов и о новых кораблях под флагом Ворона достигли Делипая уже несколько недель тому назад. Слуга, встретивший капитана со старпомом у дверей Фалдена, проводил их не в кабинет, как обычно, а в гостиную. Кеннит один раз посмотрел на нетронуто-плотную обивку кресел и понял, что небольшой, слишком жарко натопленной комнатой пользовались нечасто. Здесь им пришлось подождать некоторое время. Соркор уже начал беспокойно барабанить пальцами по колену, когда вошла улыбающаяся женщина и внесла на подносе вино и корзиночку крохотных сладких печений. Если только Кеннит не обознался, это была сама супруга хозяина. Она молча присела в поклоне и быстренько удалилась. Когда вскоре появился сам Фалден, стало ясно, что он спешно приводил себя в порядок ради гостей, - так от него благоухало, так тщательно были приглажены его волосы. Он был уроженцем Дарий и, как многие его соотечественники, обожал яркие цвета и обильную вышивку. Вид его обширной талии, затянутой в разукрашенную жилетку, заставил Кеннита подумать о пестрой настенной шпалере. В ушах перекупщика покачивались серьги - сложное сочетание золота и серебра. Кеннит припомнил цену, которую первоначально собирался запросить, и мысленно накинул пять процентов.

- Спасибо тебе, капитан Кеннит, за то, что почтил визитом мое скромное заведение, - приветствовал гостей Фалден. - А кто твой уважаемый спутник? Уж не старпом ли твой, синкур Соркор, о котором у нас тут рассказывают легенды?

- Верно, - отозвался Кеннит прежде, чем сам Соркор успел что-либо выдавить. Подчеркнутая учтивость Фалдена вызывала у него улыбку. - Значит, говоришь, мы честь тебе оказали? Что так вдруг, синкур Фалден? Разве мы никогда прежде не вели с тобой дел?

Хозяин заведения замахал руками:

- Вели, конечно, вели, но, ежели ты простишь мою смелость, в те давно прошедшие времена ты был просто пиратом... одним из многих. А теперь, если правда то, что мы о тебе слышали, ты - знаменитый капитан Кеннит Освободитель. Я уж молчу о том, что со дня твоего последнего визита у тебя прибавилось целых четыре корабля...

Кеннит ответил изящным полупоклоном. Его радовало, что у Соркора хватало ума сидеть тихо и просто смотреть, "как это делается". Теперь Кенниту оставалось только ждать предложения, которое, по его мнению, должно было воспоследовать. Все так и вышло. Синкур Фалден плотно устроился в кресле напротив него. Взял бутылку с вином и налил себе изрядную порцию. Потом долил в бокалы гостей. Глубоко вздохнул - и заговорил.

- Для начала, - сказал он, - прежде чем мы приступим к переговорам о покупке очередного вашего груза, я хотел бы обсудить взаимные выгоды, могущие проистечь, если бы в дальнейшем я всегда был по-прежнему первым, к кому вы станете обращаться по поводу продажи еще многих и многих грузов добычи.

- Твои выгоды я отчетливо представляю, - ответствовал Кеннит. - Что ж плохого в том, чтобы иметь возможность снимать сливки со всего, что мы продаем. Но, признаться, не очень пойму - нам-то зачем это было бы надо?

Синкур Фалден сплел пальцы поверх своей блистательной жилетки. И лучезарно улыбнулся.

- Ты не видишь выгоды в том, чтобы располагать деловым партнером, неизменно готовым принять и пристроить все, что бы вы ни привезли? Который к тому же вам даст наилучшую цену, будь ваш груз велик или мал? Имея на берегу такого партнера, вам не придется заботиться о том, чтобы все непременно продать за день-два. Береговой партнер всегда сумеет придержать ваш товар в одном из своих лабазов и пустить в продажу, только когда хороший спрос на него будет означать достойную цену. Вот тебе самый простой пример, капитан Кеннит. Допустим, ты причаливаешь в некоем городе, имея в трюме сотню бочонков рома, от которого тебе хотелось бы избавиться как можно быстрей. Ты продаешь его скопом... и цена немедленно падает. Тогда как береговой партнер мог бы поставить бочонки в свой погреб - и продавать не спеша, по несколько штучек, набивая цену елико возможно. Он, кстати, смог бы продавать твой ром не обязательно в одном Делипае. Ни в коем случае! Найдись в его распоряжении небольшой кораблик, он снабдил бы ромом жителей окрестных островов и поселений, создавая таким образом рынок. А раз или два в год этот кораблик мог бы наведываться даже в Удачный либо в саму Джамелию - и там предлагать лучшее из добытого тобой торговцам, способным выложить за настоящую вещь настоящие деньги!

У Соркора вид стал заинтересованный. Слишком заинтересованный. Кеннит подавил желание толкнуть его ногой. "Нет, не стоит. Подскочит еще". И он откинулся на спинку кресла, делая вид, что ему очень хорошо в нем и покойно.

- Пример, - сказал он, - в самом деле очень доходчивый и простой, синкур Фалден. - Вот только единственными в своем роде твои предложения не назовешь.

Фалден кивнул, ничуть не смутившись.

- Примерно так говорят обо всех великих идеях. Единственное в своем роде начинается там и тогда, когда с обеих сторон сходятся люди, не только желающие, но и способные воплотить эти идеи. - Он помолчал, явно взвешивая про себя следующие слова. - В Делипае, знаешь ли, поговаривают, будто у тебя есть далеко идущие планы... Тоже, осмелюсь добавить, весьма далекие от оригинальности. Говорят, ты намерен возвыситься и стать нашим владыкой. Иные люди даже произносят слово "король"... и улыбаются в бороды. Я не принадлежу к их числу. Если ты заметил, я в разговоре с тобой даже не упоминал ни о каких королях. Но, если мы все постараемся, некто поистине может достичь могущества, богатства и власти. Королевский титул может сопутствовать этому, а может и не сопутствовать. Зачем зря народ баламутить? Да и кажется мне, что не к пустому титулу ты стремишься, а к тому, что в действительности за ним кроется.

Перекупщик умолк: он сказал все. Соркор не знал, на кого смотреть - на Фалдена или на своего капитана. Бедняга потел и таращил глаза. Одно дело слушать, как твой кэп рассуждает о власти. И совсем другое - когда уважаемый в Делипае купец принимает его слова очень даже всерьез...

Кеннит слегка облизнул губы. Покосился вниз, на ухмыляющийся амулет. Нахальная маленькая рожица подмигнула ему, а потом крепко сжала губы, словно и его призывая к молчанию. Кеннит едва смог оторвать от него взгляд. Он сел очень прямо, стер с лица всякое выражение и поднял глаза на Фалдена.

- То, что ты предлагаешь, - проговорил он, - выходит далеко за рамки простого совместного ведения дел. Ты тут все время употреблял слово "партнер"... Так вот, дорогой синкур Фалден, у нас с моим старпомом к этому слову свое особое отношение. До сих пор мы так называли только друг друга, и более никого. Нам очень хорошо известен глубинный смысл слова "партнер"... Деньгами такого не купишь! - оставалось только надеяться, что Соркор поймет и оценит подобный намек на обоюдную верность. Фалден выглядел отчасти встревоженным. Кеннит улыбнулся ему. - Тем не менее мы по-прежнему слушаем.

И снова откинулся на неудобную спинку.

Купец оценивающе посмотрел на того и другого...

- Я же вижу, господа мои, чем вы сейчас заняты. Вы накапливаете не только богатство, но и влияние. Измеряемое верными людьми и мощными кораблями... Но то, что предлагаю вам я, тоже приобретается не так-то легко. То, что как следует утверждается только временем. - И он помолчал, придавая весу своим словам. Потом сказал: - Респектабельность!

Соркор бросил на Кеннита озадаченный взгляд. Кеннит ответил едва заметным жестом, означавшим: "Замри и не двигайся!"

- Респектабельность? - Кеннит придал своему тону оттенок насмешки.

Фалден сглотнул... и без оглядки устремился вперед

- Чтобы заполучить то, чего ты хочешь, господин мой, ты должен будешь дать людям некоторые гарантии. Ну а ничто так не упрочивает положение в обществе, как именно респектабельность. А ты, если мне опять же позволено будет заметить, особо ничем со здешними местами не связан. У тебя здесь ни дома, ни земель, ни жены, ни прочей родни. То бишь никаких кровных уз с теми, на ком держится этот город. Когда-то, может, это и не было важно. Что мы все тогда собой представляли? Сборище отбросов общества. Беглые рабы, мелкие преступники, скрывающиеся от правосудия, должники, смутьяны и проходимцы... - Он дождался, пока оба пирата нехотя кивнули. - Но, капитан Кеннит и синкур Соркор, так обстояло дело поколение-два тому назад. - Его голос начал подрагивать от возбуждения. - И я твердо верю, господа мои, что вы ясно видите все то, что вижу и я. Времена меняются - и мы меняемся с ними. Лично я здесь уже лет двадцать. Моя жена - та вообще здесь родилась. Не говоря уж о моих детях. И если вольницу грязных хибар, царящую здесь сегодня, предстоит сменить достойному обществу, то именно мы с вами должны стать краеугольными камнями в его основании. Мы - и другие подобные нам, и те, кто вошел в наши семьи.

Если хозяин дома подал кому-то какой-то сигнал, то Кеннит его не заметил. Но вряд ли по чистому совпадению именно в этот момент в комнату вошла синкура Фалден и с ней две молодые женщины. На столе появились фрукты, хлеб, сыр, копченое мясо. У обеих девушек были черты лица Фалдена в женском их варианте. "Дочери, - сообразил Кеннит. - Ставка Фалдена в нашей будущей сделке, как он ее видит. А для нас с Соркором - пропуск в эту самую респектабельность. Да уж... это небось не делипайские потаскухи..."

Взглянуть на Кеннита не отважилась ни та, ни другая. Лишь одна осмелилась застенчиво улыбнуться Соркору и бросить быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. "Чего доброго, даже и девственницы, - подумал Кеннит. Небось без присмотра бдительной маменьки на улицу-то не высовывались. И собой недурны..."

Дарийская кровь давала себя знать в нежной, очень светлой коже и медовом цвете волос. Глаза, однако, у девушек были карие, миндалевидные. И обе - пухленькие, как спелые яблочки, обнаженные руки - белые, круглые. Они раскладывали еду и разливали напитки, готовя стол для троих мужчин и своей матери.

Соркор сперва уставился в свою тарелку, но закусил при этом губу, что говорило о напряженной работе ума. Потом он вскинул глаза и откровенно уставился на одну из сестричек, и та тут же залилась ярким румянцем. Она не посмела взглянуть на него, но и отворачиваться не стала. Младшей дочери Фалдена было лет пятнадцать, старшей - не больше семнадцати. "Вот так, сказал себе Кеннит, - мужчина и переносится в дивный мир, где царят ласковые спокойные женщины, всегда готовые предугадать желания мужа. Мир, о котором грезит множество мужчин. Из их числа, похоже, и Соркор. Ибо какова самая недостижимая мечта заскорузлого, покрытого шрамами и татуировками морского разбойника? Конечно же - любящие объятия нежной белокурой девственницы. А чего человек хочет всего более? Конечно, самого недостижимого..."

Фалден притворился, будто вовсе не замечает, как пялится на его дочь матерый пират.

- Как вовремя подоспела еда, - воскликнул он радостно. - Давайте же, друзья, ненадолго отвлечемся от важных дел и слегка подкрепимся. Прошу вас, господа мои, насладитесь гостеприимством моего дома. С синкурой Фалден вы, как я понял, уже познакомились. А это мои дочери - Алиссум и Лилия.

Девушки по очереди поклонились. И заняли места между матерью и отцом.

"Эти две, - размышлял тем временем Кеннит, - всего лишь самое первое предложение, которое делает нам Делипай. И совершенно не обязательно самое лучшее. А в том, что касается респектабельности, Делипай может вовсе оказаться ни при чем. Есть на островах и другие пиратские города. И купцы побогаче Фалдена. То есть никакой нужды спешить с выбором. Совсем никакой".

Солнце успело проделать немалый путь по небу, прежде чем Кеннит с Соркором покинули дом синкура Фалдена. Кеннит выгодно пристроил весь свой груз, умудрившись при этом воздержаться от каких-либо долговременных обязательств, в том числе и от постоянного сотрудничества с Фалденом. Как только жена и дочери купца покинули комнату, Кеннит заявил без обиняков, что деловое партнерство с Фалденом, несомненно, представляет собой очень выигрышный вариант. Но вот так с бухты-барахты вдаваться в иные аспекты партнерства значило, по его мнению, явить прискорбное равнодушие. И Кеннит заставил его удовольствоваться обещанием, что ему будет позволено первым прицениваться ко всему, что привезет "Мариетта". Фалден был торгашом до мозга костей и понял, конечно, что предложение было вовсе не выдающееся. Но, будучи человеком житейски умудренным, понял он и то, что с наскока от его гостей ничего больше не добьешься. А потому натянуто улыбнулся - и предложение принял.

- Я прямо-таки видел, как у него в глазах цифры крутились, - идя по улице, сказал Кеннит Соркору. - Уже подсчитывал, сколько придется нам переплатить за последующие три привоза, чтобы мы наконец поверили в серьезность его намерений!

- Та младшенькая... - задумчиво проговорил Соркор. - Это была Алиссум или Лилия?

- Какая тебе разница, - заметил Кеннит бессердечно. - Уверен, если тебе не понравится ее имя, Фалден с радостью позволит тебе переменить его... Вот, держи! - И капитан протянул Соркору счетные палочки, так легко полученные от Фалдена. - Доверяю. Смотри только, не позволяй разгружать, пока сполна не отсчитают оговоренный задаток... Как, постоишь сегодня ночью на вахте?

- А то, кэп... - рассеянно отозвался могучий старпом.

Глядя на него, Кеннит не знал, хмуриться или смеяться. Как, оказывается, просто купить мужчину. Предложи ему нетронутую невесту - и он твой с потрохами... Кеннит задумчиво потер подбородок, глядя в спину Соркору, удалявшемуся в сторону гавани. Над городом уже сгущались ранние осенние сумерки.

- Шлюхи, - пробормотал он себе под нос. - Насколько же проще иметь дело со шлюхами.

Поднялся ветер, и сразу стало понятно, что зима не за горами. Она уже царствовала всего в нескольких днях плавания к северу. Сменится луна в небесах - и зима пожалует в Делипай.

- А мне никогда не нравился холод, - подумал Кеннит вслух.

- Холод никому не нравится, - посочувствовал тоненький голосок. - Даже и шлюхам.

Кеннит поднял рукав - медленно, словно его амулет был насекомым, способным от резкого движения сорваться в полет. Капитан огляделся: на улице никого не было. Все же он притворился, будто поправляет манжету. И тихо спросил:

- Отчего ты решил сейчас заговорить со мной?

- Ах, прошу прощения за беспокойство. - На маленьком лице была его, Кеннита, собственная язвительная ухмылка. - Я-то думал, это ты первым ко мне обратился. Я просто выразил покорнейшее согласие...

- Так значит, в твоих словах не таилось никакого скрытого смысла?

Лицо, изваянное из диводрева, задумчиво собрало губы бантиком.

- Не больше, чем я мог бы усмотреть в твоих. - И амулет с жалостью посмотрел на своего обладателя: - Я ведь знаю только то, что тебе самому известно, приятель. Вся разница между нами состоит в том, что мой ум гораздо более открыт. Я легче делаю выводы. Попробовал бы сам, а? Прямо сейчас. Скажи вслух: "Со шлюхами иметь дело проще, но с течением времени получается, что шлюха обходится дороже, чем самая расточительная жена..."

- Что?..

- А? - обернулся к Кенниту старик, проходивший мимо по улице. - Ты мне что-то сказал?

- Нет. Ничего.

Старик присмотрелся:

- Э, кого я вижу! Да никак сам капитан Кеннит с "Мариетты"? Тот, что освобождает рабов и приставляет их к пиратскому ремеслу?..

Куртка деда заметно обтрепалась по рукавам, а один башмак откровенно просил каши. Держался он, однако, с важностью человека далеко не последнего.

Кеннит кивнул - да, мол, это и правда я. А на последнюю реплику заметил:

- Да, примерно так кое-кто про меня говорит.

Старик натужно закашлялся и сплюнул в сторонку.

- А еще кое-кто полагает, что мало в этом хорошего. Кое-кто находит, что тебя начало заносить на поворотах. Чем больше пиратов, тем легче достается добыча. А ежели слишком много пиратов станет грабить невольничьи корабли, как бы это не прогневало государя сатрапа. Так и боевых галер в наших водах можно дождаться. Купца-другого распотрошить - это, парень, одно. Но сатрапу идет неплохой бакшиш с продажи рабов. И влезать в карман к человеку, который снаряжает военные корабли, - кабы отдача не замучила. Догоняешь, о чем речь?

- Да-да, - отозвался Кеннит чопорно. "Может, голову свернуть старому дураку? Ведь напрашивается..."

А тот посипел, посипел, вновь сплюнул и скрипуче произнес:

- Только я вот что скажу: пусть тебе, капитан Кеннит, какая только возможно власть в руки придет, вот. Наподдай ему как следует, паренек, да еще за меня добавь парочку раз. Пора уж ему показать, что капля синей туши, вколотой в кожу, - не основание больше не считать тебя человеком... И не думай, я не то чтобы на каждом углу про это болтаю. Услышь люди, как я тут с тобой рассуждаю, и кое-кто был бы рад-радешенек пасть мне заткнуть. Но, коли уж свел нас с тобой случай - дай, думаю, выскажу, чтоб ты знал: не всяк, который помалкивает в тряпочку, - тебе враг. И все. Вот и все...

Старикан вновь зашелся свистящим кашлем. Похоже, он был здорово болен.

Кеннит с интересом обнаружил, что роется в недрах кармана. Выудив серебряную монетку, он протянул ее старику:

- Уйми кашель глоточком бренди, дедушка. И доброго тебе вечера.

Тот в величайшем изумлении уставился на денежку... Потом потряс ею в спину уходившему Кенниту:

- Я за твое здоровьичко стану пить, кэп! Да! За твое здоровьичко!

- За мое здоровьичко... - буркнул Кеннит больше про себя. "Вот так оно и бывает. Начал сам с собой разговаривать - и уже не остановиться. Меньше надо нищим на улицах подавать. Люди-то в основном по двое с ума сходят..." Он отставил неприятную мысль. По его наблюдениям, избыточная работа мысли вела прямиком к одиночеству и отчаянию. Уж лучше вовсе не думать. Уподобиться Соркору... который, по всей видимости, в это время мечтал о застенчивой девственнице на своем ложе.

Он, Кеннит, лучше пойдет и купит женщину, которая станет повизгивать и краснеть нисколько не хуже - если таково будет его желание, оплаченное звонкой монетой...

Им еще владела задумчивость, когда ноги принесли его к веселому заведению Беттель. Вечер был не из теплых, но, странное дело, у порога сшивалось гораздо больше бездельников, чем он ожидал. А еще там торчали двое вышибал - по обыкновению улыбчиво-наглых. Кеннит мысленно пообещал себе, что однажды вот ужо сотрет с этих рож намертво приклеенные ухмылки.

Один из двоих осмелился этак лениво обратиться к нему:

- Вечер добрый, капитан Кеннит.

- Добрый, - отозвался он весьма сухо. Кто-то из лоботрясов пьяно захохотал, отчего безмозглый смех распространился и по всему сборищу. Кеннит быстро взошел по ступеням. Музыка сегодня доносилась изнутри заведения определенно громче обычного, ноты звучали фальшиво. Внутри к капитану подскочил все тот же мальчик-слуга. Кеннит вытерпел его расшаркивания, рассеянно кивнул - дескать, удовлетворен, - и шагнул во внутренние покои.

Там, внутри, обстановка отличалась от привычной настолько, что его рука сама собой потянулась к рукояти шпаги. В комнате торчало слишком много народу - и это при том, что Беттель никогда не позволяла клиентам засиживаться. Пришел выбрать себе временную подружку - ну и забирай ее в отдельную комнату веселиться. Это тебе не какой-нибудь дешевый матросский бордель, где девок можно было шлепать и тискать, пока на какой-нибудь не остановишься. Нет! У Беттель было приличное заведение. Все чинно-благородно...

Однако сегодня здесь явно происходило что-то не то. В воздухе витал густой запах циндина, а в креслах, где принимали изящные позы продажные красотки, развалясь сидели мужчины. Девки же стояли по углам или сидели у клиентов на коленях. Улыбки у них были неуверенные, смех вымученный. Кеннит обратил внимание, что они все время поглядывали на бандершу. Кеннит тоже на нее посмотрел. В этот раз ее черные волосы были завиты блестящими крутыми кудряшками. И даже многочисленные слои пудры не могли скрыть капель пота на ее лбу и верхней губе, а дыхание явственно отдавало циндином.

- Капитан Кеннит, радость моя! - при виде него воскликнула Беттель с обычной своей наигранной приязнью. И пошла навстречу, распахивая руки для объятия - но, конечно, в последний момент восторженно заломила их перед грудью. Сверкнули позолоченные ноготки. - Посмотри только, радость моя, что я для тебя приготовила! Подожди чуток и...

- Не хочу ждать, - бросил Кеннит досадливо. Его глаза уже обшаривали комнату. "Где?.."

- Я знала, я знала, что ты всенепременно пожалуешь! - знай ворковала бандерша. - Да, когда "Мариетта" причаливает в порту, это теперь трудно с чем-либо спутать! Мы тут все-все-все истории о твоих похождениях слышали! Но мы будем так счастливы, так уж счастливы, если бы ты надумал сам нам обо всем рассказать!..

И она знай хлопала накрашенными ресницами, не забывая выкатывать пышную грудь, еле помещавшуюся в тесном вырезе платья.

- Будь добра, мне то же, что и всегда, - сказал Кеннит. Но она уже ухватила его руку и собралась не то к сердцу прижать, не то утопить в ложбинке между волнующимися полушариями:

- То же, что всегда? Да наплюй ты на это "всегда", мой капитан! Люди не затем посещают заведение матушки Беттель, чтобы получить нечто обычное. Пошли лучше со мной, я кое-что тебе покажу. Я тут для тебя кое-что приберегла...

По крайней мере трое из торчавших в комнате слушали их разговор со вниманием, весьма выходившим за рамки приличного. И ни один из них (как заметил Кеннит) не обрадовался, когда Беттель потащила его к озаренному свечами алькову в сторонке от главного помещения. Кеннит преисполнился любопытства и опаски - и заглянул внутрь.

Он ее никогда раньше не видел. То ли новоприбывшая, то ли во время его прежних визитов всегда была занята. Если кто западал на маленьких светлокожих женщин - это был идеал. Большие голубые глаза, личико сердечком, на щеках - умело нанесенный румянец. Пухлый маленький рот в красной помаде. Мягкие золотые волосы послушными колечками... Беттель нарядила девушку в голубенькое платье и снабдила позолоченными украшениями. И вот она поднялась со взбитых подушек и нежно улыбнулась Кенниту. Она нервничала, но улыбалась все равно нежно. У нее даже соски были накрашены. Чтобы явственней выделялись под прозрачной голубизной платья...

- Все для тебя, капитан Кеннит! - промурлыкала Беттель. - Сладенькая, что твой мед. А уж хороша-то, ну прям куколка. И комната уже приготовлена. Самая большая. Ну? Тебе, наверное, сперва еду подать? Как всегда?

Он улыбнулся бандерше.

- Да. Сначала еду. В той комнате, которую я всегда занимаю. И пусть придет моя всегдашняя женщина. Я, знаешь, в куклы играть не люблю. Неинтересно мне это.

Он повернулся и пошел прочь - к лестнице. Лишь напомнил уже через плечо:

- Да пускай Этта как следует вымоется. И вино, Беттель. Какое следует вино.

- Но капитан!.. - возопила она. В ее голосе вдруг явственно прозвучал страх. - Пожалуйста! Испытай сперва Эворетту!.. Не понравится - я и денег с тебя не возьму!..

Кеннит уже шагал вверх по ступеням.

- Ну и не бери. Потому что она мне не нравится.

Поясницу заранее сводило от напряжения. Он успел рассмотреть в глазах тех троих жгучую алчность. Кеннит достиг площадки и открыл дверь, что вела на узкую лесенку. Вошел и плотно притворил дверь. Еще несколько быстрых, легких шагов - и он стоял на второй площадке, поменьше, там, где горел фонарь. Здесь лесенка делала крутой поворот. Кеннит бесшумно ступил за угол и стал ждать. Очень тихо он вытащил и шпагу, и боевой нож. Скоро внизу негромко скрипнула дверь: вот она открылась - и снова закрылась. Осторожные шаги на лестнице... Судя по всему, за ним шло не менее троих человек. Кеннит хищно улыбнулся. Уж лучше он пообщается с ними здесь, в тесноте, а не под открытым небом, в темноте какого-нибудь переулка. Здесь, если ему хоть сколько-то повезет, первого из убийц он застанет врасплох...

Долго ждать ему не пришлось. Они слишком спешили добраться до него. Вот первый показался из-за угла... и клинок Кеннита мгновенно скользнул по его горлу. Как просто!.. Кеннит с силой швырнул умирающего назад, и тот, невнятно булькая кровью, завалился прямо на подельников. Все трое откатились по ступеням назад. Кеннит тотчас прыгнул следом. Походя он расколошматил фонарь - и в рожи убийцам полетело горячее стекло и не менее горячее масло. Они бешено матерились впотьмах: истекающее кровью тело не давало им продвинуться дальше. Кеннит наудачу сделал несколько выпадов шпагой. Оставалось только надеяться, что умирающий уже сполз к их ногам: пырнуть его вдругорядь значило впустую потратить силы и время. Поэтому Кеннит старался метить повыше. Оба раза его выпады сопровождались воплями боли - к немалому удовлетворению капитана. Хорошо бы еще лестница и закрытая дверь их приглушили... Кеннит нимало не сомневался, что на самом верху его ждали еще сюрпризы. Что ж! Не будем обманывать ничьих ожиданий!

Уверившись, что та троица благополучно откатилась к нижней двери, Кеннит устремился вперед, втыкая шпагу и кинжал во все, что шевелилось. На его стороне были все преимущества: любой кроме него самого был однозначно врагом, тогда как его противники в темноте и тесноте лестничной клетки могли с одинаковой вероятностью пырнуть как Кеннита, так и друг друга. Один из них отчаянно искал ручку двери и вслух ругался - не мог нашарить. В конце концов он ее нашел... и вместе с двоими умирающими вывалился на площадку.

У основания лестницы стояла Беттель и с ужасом смотрела наверх.

- Крыс что-то развелось, - заметил ей Кеннит. Еще один точный высверк шпаги - и последний убийца умер, так и не успев подняться. - Что-то у тебя, Беттель, крысы прямо по лестницам шастают. Нехорошо...

- Они меня заставили! Заставили! А я пыталась тебя не пустить наверх! Ты видел, я пыталась!

Жалобная мольба бандерши прозвучала уже у него за спиной - Кеннит вернулся на лестницу. И заново притворил за собой дверь, очень надеясь, что звук не достигнет комнаты наверху. Тихо, точно кот, взбежал он в темноте по ступеням, держа шпагу перед собой... Перед второй дверью немного помедлил. Если они там встревожились... Нет, если у них там было на всех хоть немножко ума - за дверью его будут ждать. Он осторожно отодвинул засов... поудобнее перехватил шпагу и кинжал... и по-прежнему тихо, пригнувшись как можно ниже, бросился через порог.

Там никого не было.

Дверь в его любимую комнату оказалась закрыта, а из-за нее доносились приглушенные голоса. Мужские голоса... Два человека, а может и больше. В них звучало нетерпение. Уж, верно, они разглядели в окно, как он подходил к заведению Беттель. Интересно, почему они не устроили засады наверху лестницы? Понадеялись, что их приятели справятся с ним и затащат к ним в комнату?..

Поразмыслив, Кеннит решительно громыхнул в дверь кулаком.

- Поймали!.. - выкрикнул он хрипло. И неприятели попались на удочку: какой-то недоумок тут же растворил дверь. Кеннит всадил ему кинжал в самый низ брюха и с силой рванул кверху. К сожалению, выпустить кишки не получилось, и даже хуже: кинжал и рука запутались в просторной рубахе. Руку Кеннит высвободил, а клинок пришлось оставить. Он отшвырнул раненого внутрь комнаты и сам прыгнул следом - навстречу шпаге второго. Тот неплохо встретил его выпад, отвел удар в сторону и ударил сам. "Ишь как мы фехтуем. Как вельможи... - пронеслось у Кеннита в голове. Вражья шпага едва не воткнулась ему в горло. - Что за показушная игра в благородство!"

Ему удалось быстро оглядеть комнату. В ней был еще один мужчина. Он с самым сосредоточенным видом сидел в его, Кеннита, кресле возле огня, и в руке у него был бокал кларета, но на коленях - хватило благоразумия! лежала наготове шпага, вынутая из ножен. А на кровати распростерлась обнаженная Этта. На теле женщины и на простынях была кровь.

- Ага. Король Кеннит явился проведать свою даму, - лениво процедил человек в кресле. И указал бокалом на Этту: - Думается, она вряд ли готова тебя принимать прямо сейчас. Мы тут с нею целый день забавлялись, так что вряд ли она... скажем так - в настроении.

Он определенно хотел отвлечь внимание Кеннита. И почти преуспел. Почти. В следующий миг Кеннит преисполнился сокрушительной ярости. "Эта комната... всегда такая чистая и приятная... в почти спокойном доме Беттель... Здесь я наслаждался покоем. Но после сегодняшнего этому больше уже не бывать. Никогда не бывать. Они украли у меня это. Скоты!!!"

Краем уха он расслышал доносившиеся с улицы крики и шум. Все громче и громче... "Так. Надо побыстрее разделаться с тем первым, потом приколоть говнюка в кресле..." Но только успел Кеннит схлестнуться с первым противником, как второй поднялся и тоже двинулся к нему со шпагой. Видно, ума хватило смекнуть: подрядился убить, так не делай вида, будто честно дерешься. Кеннит, со своей стороны, понял, что с одним клинком против двух он навоюет немного. До чего ж скверно, что пришлось бросить кинжал!..

"И какая глупая получится смерть", - сказал он себе, отбивая одну шпагу своей, а вторую отводя рукавом. Хорошо хоть камзол был из плотной материи. Его противник, видя, каким образом он защищается, сменил тактику и принялся наносить режущие удары. Пришлось Кенниту пятиться. Он уворачивался и парировал, парировал и уворачивался - ему было уже не до того, чтобы нападать самому. Двое посмеивались, от души перебрасываясь шуточками что-то там такое о королях, рабах и потаскухах. Кеннит не прислушивался, ему было некогда. Позволить себе отвлечься значило немедленно умереть. Все его внимание было накрепко приковано к двум шпагам перед лицом - и к людям по ту сторону блестящих лезвий. "Скоро придется выбирать, - понял он погодя. - Позволить им убить меня быстро - или ждать, пока я выдохнусь и они смогут играть со мной, как кошки с пойманной мышью?.."

Он изумился не менее двоих нападавших, когда с кровати вдруг словно само собой взвилось стеганое одеяло и упало на одного из них. Пока убийца, ругаясь, выпутывался из одеяла, через комнату полетело и остальное белье: толстые пуховые подушки, развевающиеся простыни. Они путались в ногах, обвивали руки со шпагами. Одна из простыней опустилась прямо на голову фехтовальщику и превратила его в подобие ожившего мертвеца, облаченного в саван. С улыбкой мрачного торжества Кеннит насквозь пронзил шпагой и простыню, и тело под ней. Когда он высвободил клинок, на белой материи распустился большой алый цветок. Этта с бешеным визгом сгребла в охапку перину и с нею вместе прыгнула на своего второго мучителя. Кеннит как раз добивал первого. Когда он обернулся, Этта уже оседлала сбитого с ног мужчину и, нашарив под периной его голову, что было сил колошматила ею об пол. Он пытался подняться, перина заглушала его рык. Кеннит со вкусом пырнул его несколько раз. Потом, с трудом переведя дух, направил шпагу туда, где у поверженного полагалось быть сердцу. Бьющийся ком под периной тут же затих, но Этта не отпускала его: все лупила и лупила об пол головой...!

- Хватит с него, пожалуй, - бросил Кеннит. Этта разжала руки... Но бухающий звук почему-то не прекратился.

Они разом обернулись навстречу тяжелому топоту, приближавшемуся со стороны лестницы. Голая Этта скорчилась верхом на своей жертве, оскалив зубы, точно рассвирепевшая кошка. Кеннит, шагая через тела и раскиданное белье, поспешил к двери, чтобы запереть ее. Ему помешал труп, в животе которого торчал его кинжал. Кеннит начал было оттаскивать мертвеца, но тут дверь распахнулась во всю ширь, да с такой силой, что грохнула в стену. На пороге вырос Соркор!

Он был красен от быстрого бега, и вместе с ним в комнату ввалились верные пираты с "Мариетты".

- Старик... - отдуваясь, прохрипел Соркор. - Приперся на корабль... Сказал, что ты пошел сюда и что ты, верно, в беде.

- Вот что значит с толком потратить монетку, - пропищал тоненький голосок. Соркор сразу посмотрел на Этту, думая, что это она заговорила... и потупился, отводя глаза от нагой, избитой в кровь женщины. Этта же поднялась на ноги, повела взглядом на уставившихся мужчин - и, неловко нагнувшись, потянула к себе край одеяла, чтобы прикрыться. Из-под одеяла показалась рука валявшегося на полу мертвеца.

- Да уж, - заметил Кеннит сухо. - В беде. Было немножко. - И, спрятав в ножны шпагу, указал на тело возле двери: - Передай кинжал, будь любезен.

Соркор опустился на корточки и высвободил лезвие.

- А ты был кругом прав, - пояснил он, чтобы что-то сказать. - В городе против нас в самом деле кое-кто сговорился. Не нравится им, вишь ты, то, что мы делаем. А это кто тут? Часом, не Рей с "Морской лисички"?

- Не знаю, - сказал Кеннит. - Он не представился.

И стащил перину со второго убитого.

- Это был Рей! - отозвалась Этта. Разбитые губы плохо слушались ее. Я узнала его. И других. Все - с "Морской лисички". - И она указала на того, которого недавно колошматила головой об пол. - А этот был капитан ихний. Скелт... - И, понизив голос, обратилась к Кенниту: - Они все говорили, мол, сейчас покажут тебе, что всякий пират - сам себе король. Что и не нужен ты им, и править ими не сможешь...

- Вместе с теми, что внизу, будет шестеро, - подсчитал кто-то из моряков. И уставился на Кеннита с благоговейным восторгом: - Это что ж получается? Наш кэп в одиночку замочил шестерых?..

- А снаружи сколько было? - спросил Кеннит с любопытством, пряча в ножны переданный Соркором кинжал.

- Четверо, - с тяжелым медленным гневом проговорил Соркор. - Выходит, десять на одного, а? Ну до чего храбрые говнюки...

Кеннит передернул плечами:

- Если бы мне непременно надо было кого-то убить, я бы тоже перестраховался. - И улыбнулся Соркору углом рта: - А все-таки они проиграли! Десять на одного - и проиграли! Вот как они, стало быть, боялись меня! - Его улыбка сделалась шире. - Власть, Соркор. Власть! Далеко не всем нравится, что мы приобретаем ее. И это покушение - только свидетельство, что мы верно движемся к цели! - Тут он заметил, что пираты смотрели на него, не отводя глаз. - И с нами - наши верные люди! - добавил он, улыбаясь всем сразу. Пятеро головорезов расплылись в ответ.

Соркор убрал абордажную саблю, которую до сего момента держал обнаженной.

- И что теперь? - спросил он капитана.

Кеннит на мгновение задумался... Потом кивнул двоим:

- Ты и ты. Живо обегите бардаки и таверны. Только смотрите, держитесь вместе. Разыщите всех наших и предупредите их, но обязательно тихо. Полагаю, надо нам провести эту ночь на борту да выставить какое следует охранение. Мы с Соркором тоже скоро придем, только сперва хорошенько засветимся в городе - пускай вся здешняя сволочь видит, что мы живехоньки и целехоньки... А вас хочу предостеречь: никакой болтовни про то, что случилось. Как будто ничего и не было, ясно? Как будто для нас это пустяк, о котором и упоминать-то не стоит! - Пираты закивали, по достоинству оценив его замысел. - Теперь ты и ты, - продолжал Кеннит. - Пойдете за Соркором и за мной, пока мы будем гулять. Глаз с нас не спускайте, но сами держитесь поодаль. Спину нам на всякий случай прикроете, ясно? Да заодно и разговоры послушаете. Будете слушать и запоминать, кто что о нас говорит. Потом все как есть мне расскажете!

Они понятливо закивали. Кеннит оглядел комнату... Ему следовало сделать здесь что-то еще. Что-то такое, о чем он... "Хм". Этта молча смотрела на него. Крохотный рубинчик поблескивал у нее в ухе.

- Так, - сказал Кеннит. И мотнул головой пятому моряку: - Позаботься о моей женщине.

Дубленая рожа головореза расцвела красными и белыми пятнами:

- Да, кэп... есть, кэп... То есть как, кэп?..

Кеннит начал сердиться. У него было столько дел, а этим бестолковым приходилось объяснять каждый пустяк.

- Отведи ее на корабль. И пусть посидит пока у меня в каюте.

"Коли в городе вправду считают Этту моей женщиной, надо сделать так, чтобы им было до нее не добраться. Пусть не думают, будто нашли у меня уязвимое место... - Кеннит нахмурился, напряженно размышляя. - Ну, теперь-то я вроде все сделал? Все!"

Этта подняла запятнанную кровью простыню и царственным жестом накинула ее на плечи. Кеннит еще раз, последний, оглядел комнату. Его люди, и в том числе Соркор, улыбались восхищенно и так, словно не верили своим глазам. "Почему?.. Ах да. Женщина..." Они-то полагали, что после сражения с шестерыми их капитану сделается не до баб. А он, оказывается, и не думал менять свои планы на вечер!.. Вот это мужик!..

На самом деле Кеннит руководствовался вовсе не похотью, да и женщина, щедро разукрашенная синяками, отнюдь не возбуждала желаний. Но уж это никого не касалось. Восхищаются - и хорошо.

Он кивнул засмущавшемуся пирату, которому поручил Этту:

- Пусть на корабле ей дадут теплой воды для мытья. И покормят. Да подыщите одежду, какая получше.

"Если уж придется держать ее у себя в каюте, так хоть чистую..."

Кеннит посмотрел на Соркора, и тот рявкнул на моряков:

- Все слышали, что кэп приказал? Живо! Бегом!

- Есть, - хором ответствовали пираты, и двое, которых он назначил гонцами, с грохотом умчались по лестнице вниз. Приставленный к Этте пересек комнату, стыдливо помедлил... а потом подхватил шлюху Кеннита на руки, словно ребенка. К некоторому удивлению Кеннита, Этта благодарно прижалась к широченной матросской груди.

Капитан, старпом и двое охранников стали спускаться, сопровождаемые моряком с Эттой на руках. На площадке навстречу им попалась Беттель. Бандерша заломила руки:

- Живой!..

- Ага, - сказал Кеннит.

Она оценила ситуацию и сердито осведомилась:

- Ты что, воображаешь, будто вот так просто заберешь у меня Этту?..

- Ага, - повторил Кеннит, проходя мимо.

- А мертвецы?!! - завизжала бандерша вслед морякам.

- Их, - ответил Кеннит, - можешь оставить себе.

Когда они выходили на улицу, Этта дотянулась до входной двери - и с силой захлопнула ее за собой.

ГЛАВА 18

МАЛТА

...И все прошло бы прекрасно, если бы не вмешался этот жирный дурень, Давад Рестар...

Малта нашла деньги у себя под подушкой в то самое утро, когда папочка отправился в море. Она сразу узнала его не слишком-то разборчивый почерк: зря ли ей доводилось заглядывать в письма, которые мама изредка получала во время его плаваний. "Это тебе, моя подросшая доченька, - написал папа. Зеленый шелк тебе очень пойдет". Внутри мягкого кошелечка отыскались четыре золотые монеты. Малта плохо представляла себе, какую сумму они составляли, - монеты были чужеземные, из какой-то державы, которую он посетил, путешествуя. Но вот то, что у нее будет роскошнейший бальный наряд, всем платьям платье, от которого Удачный попросту рухнет, - это никакому сомнению не подлежало.

В последующие дни на нее иногда нападали сомнения, но в таких случаях она сразу вытаскивала папочкино письмо, перечитывала его и уверялась, что папочка вправду ЭТО ей разрешил. И не просто разрешил, но даже помогал: деньги служили тому доказательством. ("Попустительствовал..." - мрачно скажет впоследствии мама.)

Ах, ее мама была так предсказуема! И бабушка тоже. Бабушка не захотела пойти на бал Осеннего Подношения. У нее дедушка, видите ли, умер. И мама воспользовалась этим предлогом, чтобы заявить ей, Малте: "Никто из семейства Вестритов на бал не пойдет!" А значит, и вопрос о том, в чем идти - в детском платье или во взрослом, - отпадал сам собой. Пусть, мол, Рэйч пока продолжает учить ее танцам. Еще они ей подберут преподавателя хороших манер, а до тех пор Рэйч и этим займется. И это-де все, о чем девочке в ее возрасте следует мечтать.

Малту неприятно поразила суровость маминого тона. Когда же она набралась дерзости возразить: "Но ведь папа сказал...", мама прямо-таки с яростью на нее напустилась. "Твоего отца здесь нет, - холодно заявила она дочери. - А я - есть. И я знаю, что приличествует юной жительнице Удачного, а что нет. И тебе следовало бы понимать это. У тебя впереди еще очень много лет, которые ты проведешь в звании женщины. Я вполне понимаю твое нетерпение и любопытство. Я нахожу естественным, что ты мечтаешь о великолепных нарядах и о том, чтобы вечерами напролет танцевать с молодыми мужчинами. Но слишком жгучее нетерпение, слишком жадное любопытство... как бы помягче выразиться... может завести тебя на ту же кривую дорожку, что и твою тетушку Альтию. Так что лучше уж доверься мне. Я подскажу тебе, когда придет время для исполнения твоей мечты. Ибо я знаю, что бал Осеннего Подношения - это не только и не столько замечательные платья и блестящие глаза молодых людей. Я сама - женщина из старинной семьи торговцев Удачного, кому знать, как не мне! В отличие, между прочим, от твоего отца. Так что, Малта, лучше тебе успокоиться на сей счет. Иначе потеряешь и то, чего сумела добиться".

И мать вышла из комнаты, где они завтракали, не дав Малте даже рот открыть для возражения. Малта, впрочем, в споры вступать и не собиралась. Она уже решила для себя, - это ни к чему. Только вызовет у матери подозрения. Чего доброго, следить за ней примется. Зачем себе лишние препятствия создавать?

Папа посоветовал ей зеленый шелк, и, по счастью, хороший кусок именно такой ткани сыскался у тети Альтии в морском сундучке. Малте страсть как не терпелось заглянуть в этот сундучок - с того самого дня, когда его привезли в дом. Мама на ее вопрос устало отмахнулась: "Он не твой, и что в нем тебя не касается". Однако сундучок оказался не заперт (тетя Альтия вечно забывала закрывать замки). И Малта рассудила: "С какой стати чудесной ткани валяться здесь и выцветать, ведь Альтия уже никогда ею не воспользуется?" Ко всему прочему, если взять теткин шелк, больше денег останется на портного. Далеко не худшего можно будет нанять! "Вот какая я бережливая. Папа говорил, это очень важно для женщины!"

Насчет хорошего портного удалось разузнать с помощью Дейлы Трелл. Малте было стыдно спрашивать у подружки, но что ей оставалось, если мать с бабушкой даже в таком важном деле были безнадежно старомодны? Подумать только, почти все их платья до сих пор шились дома. Нана снимала мерку, кроила и шила. Мама и бабушка даже сами иногда помогали ей - что-то подрезали, наметывали... Ничего удивительного, если им было никак не уследить за последними веяниями джамелийской моды. Увидят что-нибудь интересное на балу Представления - и переносят подсмотренное на свое следующее платье. Кто же так делает, если вправду желает поразить общество? Подобие, оно подобие и есть. То-то наряды женщин из семейства Вестритов никогда никого не потрясали. Про них не сплетничали, не обменивались завистливыми шепотками за раскрытыми веерами... Какая скука!

Что ж, Малта для себя сделала выбор. Она не будет ни слишком степенной, как ее мать, ни подавно мужеподобной, как сумасшедшая тетка. Она будет таинственной и волшебной. Застенчивой и загадочной... и в то же время - дерзкой и вызывающей. Как же трудно оказалось втолковать все это портнихе, женщине старой (какое разочарование!), пока та цокала языком над принесенным Малтой отрезом зеленого шелка.

- Не твой цвет, - наконец проговорила старуха. - В зеленом ты будешь выглядеть изжелта-бледной. Возьми розовый, оранжевый, красный. Больше пойдет.

У нее был сильный дарийский акцент, отчего все сказанное прозвучало слишком нравоучительно. Малта поджала губы и промолчала. Ее отец был мореплавателем и купцом. Уж он-то повидал мир. И, конечно, он лучше всех знал, каким женщинам подходят какие цвета.

Как бы то ни было, Файла (так звали портниху) принялась снимать мерку. Она возилась бесконечно долго, все время что-то бормоча - и держа во рту десяток булавок. Потом стригла бумагу. Потом прикладывала выкройки к Малте, не обращая никакого внимания на возражения заказчицы, что, мол, вырез слишком маленький, а юбки - слишком короткие. Когда Малта в третий раз взялась ей перечить, Файла Карт выплюнула себе в ладонь все булавки и свирепо уставилась на девочку.

- Хочешь выглядеть неряхой? - поинтересовалась она. - Мало того что бледной, так еще и неряхой?

Малта, слегка оробев, замотала головой. Потом вспомнила, что был цветок, называвшийся "неряхой", и тщетно попыталась вызвать в памяти его облик.

- Тогда слушай меня. Я сошью тебе очень хорошее платьице. Такое, что твои мама с папой рады будут мне заплатить. Договорились?

- Но... у меня у самой деньги есть. Мои собственные. - С каждым произносимым словом Малта смелела. - И мне нужно не "платьице", а настоящее взрослое бальное платье!

Файла Карт медленно выпрямилась и потерла ноющую поясницу.

- Взрослое платье? А кто собирается его надевать? Ты?..

- Я! - Малта очень постаралась, чтобы голос не дрогнул.

Файла почесала подбородок. Там у нее была довольно противная выпуклая родинка, и из нее росла волосина. Портниха медленно покачала головой:

- Ну нет. Ты еще мала для взрослого платья. Будешь глупо в нем выглядеть. Послушай-ка меня. Я сошью тебе отличное платьице. Такое, какого ни у одной другой девочки не будет. Все они будут оборачиваться тебе вслед и дергать своих мам за юбки, выпрашивая такое же!

Не пускаясь в дальнейшие препирательства, Малта ободрала с себя бумажные выкройки:

- Мне не нужно, чтобы мне вслед девочки оборачивались. Всего хорошего.

И она покинула мастерскую, унося с собой отрез зеленого шелка, и отправилась дальше по улице - искать своего портного, такого, который прислушается. Она старалась не думать, уж не нарочно ли Дейла Трелл отправила ее к этой жуткой старухе. Неужели Дейла вправду считает, что она, Малта, еще не выросла из накрахмаленных детских юбчонок?.. То-то последнее время она начала напускать на себя ужасно важный вид, упоминая этак вскользь, но с неизменным высокомерием, - дескать, в ее, Дейлы, жизни появилось очень много такого, чего Малте, маленькой Малте, пока еще не понять. Как будто они с ней не играли вместе с тех самых пор, как выучились ходить!..

Молодая швея, которую в конце концов выбрала Малта, свои собственные юбки носила точно невесомые шелковые платки: они больше подчеркивали стройность ее ног, чем скрывали. Она не стала ни придираться к цвету материала, ни завертывать Малту в дурацкие бумажки. Быстро сняла мерку и стала говорить о понятных и приятных вещах. О рукавах-фонариках и о том, как пышное кружево подчеркивает расцветающий бюст юной женщины, создавая иллюзию пышности. Тут Малта поняла, что сделала правильный выбор. И бегом помчалась домой, а дома соврала, что не могла найти свободного возчика и потому задержалась.

Выбор портнихи повлек за собой целую вереницу сплошных удач. У швеи звали ее Территель - обнаружился двоюродный брат, который изготавливал туфельки. Она и направила к нему Малту, явившуюся на вторую примерку. "А еще, - напомнила Территель, - тебе нужны будут драгоценности!" Она объяснила Малте, что доподлинность украшений была далеко не так важна, как впечатление, производимое их блеском и игрой. А посему хорошие стразы* [Страз - искусственный "драгоценный" камень из хрусталя с примесью свинца, по блеску и игре похожий на настоящие. Назван так по имени изобретателя Ж. Страсса, стекловара и ювелира конца XVIII в.] вполне способны были заменить настоящие камни; Малта могла на свои деньги купить даже более крупные и "блескучие", чем если бы они были настоящими. Стразами занималась двоюродная сестра Территель. Когда Малта явилась для третьей примерки, она уже ждала ее, разложив для показа лучшее, что у нее было. Так что в день заключительной примерки стало возможным забрать и туфельки, и украшения. А еще Территель весьма любезно объяснила Малте, как самым новомодным образом подкрашивать губы и глаза. И даже продала ей некоторую часть своих собственных запасов помады и пудры. Как это любезно было с ее стороны!..

- Стоило заплатить деньги, чтобы получить именно то, о чем я мечтала, - поделилась с ней Малта. И передала кошелечек с деньгами, которые оставил отец.

До осеннего бала оставалось всего два дня.

Малта совершила поистине подвиг изобретательности и самообладания, сумев протащить домой завернутый в бумагу наряд и утаить его не только от матери, но и от Наны. Этой последней нынче определенно нечего было делать! Подросший Сельден нуждался в учителях, а не в няньке с ее поминутным присмотром, а посему Нана, кажется, взялась шпионить за Малтой. Все эти бесконечные "приборки" в ее комнате, - что это было такое, как не предлог рыться в ее вещах? И к тому же Нана то и дело задавала вопросы, ну никак не входившие в компетенцию старой служанки. "А откуда у тебя эти духи?" "А знает ли мама, что ты надевала эти серьги, когда ходила гулять?" Противно!

В конце концов Малта придумала гениально простой выход. Взяла и велела Рэйч спрятать сверток с платьем, туфельками и стразами у себя. Благо бабушка не так давно отвела Рэйч целый домик над садовым прудом. Малта не знала и знать не хотела, за что именно Рэйч удостоилась такой милости, но коли уж так случилось - грех не использовать. Все равно никто не подумает ничего лишнего из-за того, что она проведет немножко времени с Рэйч. Разве не было рабыне поручено обучать ее бальным танцам, правильной осанке и этикету?.. Занятно, конечно, что именно рабыня сподобилась оказаться в этом знатоком. Дейла с Малтой вволю хихикали над этим обстоятельством, когда оставались одни. Дейла, правда, с некоторых пор воображала себя слишком взрослой, чтобы проводить время с "маленькой девочкой" вроде Малты... Ничего! То-то все переменится после того, как Малта предстанет перед всеми на балу Осеннего Подношения!..

А еще в самый вечер бала Рэйч помогала ей одеваться. Малта и не подумала предупредить невольницу заблаговременно. Нечего той слишком много обо всем этом думать. Потом, того гляди, все выболтает бабке и матери. Малта просто явилась в домик Рэйч и спросила, где сверток. Потом велела помочь ей одеться. Рэйч повиновалась, хоть и улыбалась по ходу дела несколько странно. Малта же вполне оценила все выгоды обладания послушной рабыней. Когда та застегнула на платье последнюю застежку, Малта уселась перед скромным зеркальцем Рэйч и принялась одну за другой надевать свои так называемые драгоценности. Потом тщательно накрасила губы и глаза. Прошлась по внешней стороне ушных раковин и мочек теми же тенями, которые использовала для век, - так научила ее Территель. То, что получилось, самой Малте показалось пленительным и заманчивым. Невольница, кажется, была просто потрясена. Видимо, никак не ждала, что хозяйская дочка умеет наводить красоту ничуть не хуже взрослых опытных дам! Когда перед воротами остановилась коляска, заблаговременно заказанная Малтой, Рэйч встревожилась лишь отчасти.

- Куда собралась ехать юная госпожа? - спросила она.

- На вечеринку в доме Киттен Шайев, - сообщила ей Малта. - Мама с папой Киттен идут на бал Подношения, а чтобы дочка и маленький сын не соскучились - пригласили кукольника.

Все знали, что Киттен недавно сбросил верховой пони, и у нее до сих пор болела нога. Вот Малта и собралась к ней в гости - развеселить больную подружку. Коли уж обеим не пришлось идти на бал, почему бы хоть вместе не посидеть?

Малта давно выучилась врать - этак походя и весьма убедительно. Во всяком случае Рэйч поверила безоговорочно. Знай кивала, улыбалась и выражала уверенность, что Киттен приободрится.

Единственным, что в самом деле мешало, был темный зимний плащ, в который Малте поневоле пришлось кутаться всю дорогу до места, где проходил бал. Плащ очень скверно подходил к ее великолепному платью. Но не собирать же на него всю пыль с улиц? И вовсе незачем кому-то видеть ее до того самого момента, когда она ВОЙДЕТ. Хватит уже и того, что она ехала в наемной коляске, а не в фамильной карете или на прекрасном верховом коне, как все приличные люди. Увы, предпринять что-либо насчет достойного выезда было не в ее силах. Самым ее "прекрасным верховым конем" был раскормленный пони, принадлежавший им с Сельденом. Сколько она умоляла купить ей лошадку, но все тщетно. Как всегда, мама сказала "нет". И предложила ей для начала как следует обучиться ездить верхом - на ее, маминой, кобыле. Эта кобыла была старше самой Малты. Но даже если бы Малта вздумала поехать на старой кляче, ей вряд ли удалось бы вывести ее в столь поздний час из конюшни, не привлекая внимания. А кроме того, ее платье было со слишком пышными юбками. В седле в них вряд ли удалось бы выглядеть элегантно...

Но! Несмотря на все - на толстый плащ, от которого лицо покрылось неизбежной испариной, на похабную песенку, которую, считая ее смешной, напевал кучер, несмотря на то, что Малта отчетливо знала: позже со стороны матери ей была обеспечена здоровенная головомойка... - словом, невзирая ни на что, приключение обещало быть попросту восхитительным.

- Я сделала это! Я сделала это!.. - шепотом повторяла Малта снова и снова. Какое хмельное ощущение власти!.. Наконец-то она совершила решительный шаг и начала сама распоряжаться своей жизнью! Только теперь она как следует поняла, до чего ей наскучило бесконечное сидение дома в роли маменькиной дочки. Ее мать была ну такой важной, такой степенной, такой основательной! Хоть бы раз выкинула нечто людям на удивление!..

Это особенно ярко проявилось за последний год, пока болел дедушка. Какая скучища воцарилась в доме Вестритов!.. Правду сказать, там и раньше-то ничего особо волнительного не случалось. Не то что у людей. Другие семейства торговцев устраивали вечеринки - и приглашали на них не обязательно равных себе. Например, Беккертов как-то раз целый вечер развлекала труппа жонглеров, нанятая какой-то семьей из новых. На другой день Полья Беккерт во всех подробностях пересказала Малте, как юноши-жонглеры перебрасывались огнем, острыми ножами и стеклянными шариками - и одеты были при этом всего лишь в набедренные повязки!!!

В доме Вестритов никогда ничего похожего не происходило.

Бабушка иногда принимала у себя таких же старых, как она сама, дам из других торговых семейств. Но разве эти сборища можно было назвать веселыми вечеринками?.. Старухи рассаживались в какой-нибудь комнате и принимались сообща вышивать, неторопливо потягивая вино и рассуждая о давно прошедших временах, когда небо было синйе и вода в море мокрее, чем нынче...

Но даже и таких нудных сборищ не случалось уже долгое, долгое время. Когда деду сделалось хуже, бабушка просто прекратила кого-либо приглашать в дом. Целый год пришлось жить в дурацкой скуке, тишине и полутьме в комнатах. Мама даже перестала играть на арфе по вечерам, - другое дело, что этому-то Малта только порадовалась. Добро бы мама просто играла в свое удовольствие, так нет же, она еще и Малту пыталась обучить нотам. Знать бы ей, что дерганье струн вовсе не укладывалось в представления Малты об интересно проведенном вечере!..

- Останови здесь! - зашипела она на кучера коляски. Он не отреагировал, и ей пришлось повторить уже громче: - Стой! Останови здесь! Я пойду к двери пешком. Я сказала, Я ПОЙДУ, недоумок!..

Он наконец-то остановился, едва не въехав в круг факельного света. Да еще имел наглость рассмеяться на все ее негодование. Малта отсчитала ему за проезд, не накинув ни грошика: вот теперь пускай посмеется. Кучер отомстил ей, не подав руки, когда она спускалась. Ну и пожалуйста, и не больно-то нужна была его рука. "Я молодая и ловкая, я не какая-нибудь старушенция, готовая вот-вот рассыпаться!" Малта, правду сказать, все же чуть-чуть наступила на край плаща, но не споткнулась и не порвала ткань.

- Отвезешь меня назад в полночь, - властно распорядилась она. Полночь - вовсе не время уходить с осеннего бала; увы, Малта (как ни трудно было ей даже про себя в этом признаться!) не решалась перегибать палку. Если она позволит себе слишком многое, - пожалуй, разойдется не только мать, но и сама бабушка. А кроме того, вскоре после полуночи начиналось официальное представление гостей, и это событие определенно не входило в число тех, на которых Малте непременно хотелось присутствовать, - ибо вполне могло кончиться форменной жутью. Малте было всего семь, когда одному представителю Дождевых Чащоб вздумалось ради этого самого представления снять с лица маску. Лучше бы он этого не делал!.. Малта увидела перед собой существо, которое при рождении, вероятно, было человеческим дитятей, но потом начало расти и вышло из положенных человеку пределов, обзаведшись явно лишними костями и складками плоти, где могли таиться некие нелюдские органы. Малта, помнится, едва на ногах устояла, когда дедушка Ефрон соприкоснулся с ним руками и назвал его "братом". И даже более того - дал ему право представлять всю их семью!.. Много ночей после этого Малте снились кошмары на тему уродца из Чащоб. Она просыпалась и утешала себя мыслью о том, какой ее дедушка храбрый: с ним ей никакие монстры не страшны...

Да, но теперь-то дедушки с нею не было. И она повторила вознице:

- Смотри! Ровно в полночь!

Тот весьма многозначительно посмотрел на убогие монетки в ладони.

- Не изволь сумлеваться, юная госпожа, - ответил он ядовито. И тронул лошадь. Перестук копыт клячи растворился в тихой ночи, и Малта на секунду испытала сомнение. Что если кучер не вернется?.. И как это она пойдет домой в темноте?.. И особенно - в длинном платье и туфельках... "Нет, нет, не думать об этом!"

Ничто не имело права испортить ей сегодняшний праздник.

Между тем к залу Торговцев одна за другой подкатывали кареты. Малта уже бывала здесь, и не один раз, а много, но сегодня здание показалось ей выше и величественней прежнего. Факельные отсветы окрашивали мрамор в теплые тона янтаря. Из каждой кареты высаживались представители старинных семейств - кто целыми кланами, кто парами, и все наилучшим образом разодеты. Роскошные платья женщин мели подолами по мостовой. У девочек в волосах были последние осенние цветы, а маленькие мальчики выглядели невозможно чистенькими и причесанными, что же касается мужчин...

Некоторое время Малта стояла в сторонке, прячась в тени, и с необъяснимой жадностью наблюдала, как они выходят из экипажей либо спрыгивают с седел. Отцы и деды семейств, впрочем, ее внимания не привлекали. Малта провожала глазами молодых женатых мужчин. И тех, в ком угадывалась великолепная и многообещающая незанятость. Она следила за тем, как они прибывали и шли внутрь зала, - и пребывала в недоумении. Каким образом женщина среди столь многих выбирает себе суженого? Откуда ей знать, что именно этот мужчина - тот самый, единственный?.. Насколько все они кажутся хороши - и, тем не менее, на протяжении всей жизни женщина называет своим лишь одного... Ну, может быть, двух - если рано овдовеет и сможет еще родить детей новому мужу. "Наверняка каждой женщине любопытно, что же собой представляют другие мужчины, - подумала Малта. - Но если жена в самом деле любит мужа, вряд ли она желает удовлетворить свое любопытство и остаться вдовой. И все-таки есть в этом установлении нечто несправедливое..."

...А вот подъехал на вороном коне Роэд Керн. И до того резко осадил скакуна, что копыта вороного отбили по мостовой громкую дробь. Волосы Роэда падали ему на спину блестяще-черным потоком, широкие плечи так и распирали отлично скроенный сюртук. У него был хищный нос и узкие губы, и Дейла всякий раз содрогалась, заговаривая о нем. "Ой, он такой жестокий..." - со знанием дела говорила она, а когда Малта пыталась выяснить, в чем именно состояла его жестокость, Дейла лишь таинственно закатывала глаза. И Малта буквально помирала от ревности: как так, Дейла знает, а она - нет!

Брат Дейлы частенько приглашал друзей отобедать, и среди прочих к нему приходил Роэд. "Ну почему, почему у меня нет такого брата, как Сервин? Который ездил бы охотиться и приводил в дом замечательных гостей... Почему мой старший брат - этот никчемный Уинтроу с его дурацкой набожностью и мешковатыми коричневыми одеяниями? У него даже борода не растет..." Малта с тоской провожала взглядом Роэда, широко шагавшего ко входу в зал. Вот он вежливо посторонился, отвешивая глубокий поклон и пропуская вперед себя чью-то молодую жену... Мужу, как отметила Малта, галантность Роэда пришлась не слишком-то по душе.

Неподалеку остановилась очередная карета. На дверце ее красовался герб семьи Тренторов. Светло-серые упряжные кони несли на головах султанчики из страусовых перьев. Малта стала смотреть, как выгружается наружу почтенное семейство. Родители были облачены во что-то спокойное, сизо-серое (Малта не стала особо приглядываться). За ними следовали три незамужние дочери, все в платьях, сходных оттенком с цветками золотарника. Сестры держались за руки, ни дать ни взять опасаясь, как бы кто не разрушил их трогательное единение. Малта тихо фыркнула про себя: "Ну и трусихи!" Последним шел их брат, Крион. Он был в сером, как отец, но шейный платок отливал золотом, чуть более темным, нежели платья сестер. Крион был в белых перчатках. Он всегда носил перчатки: прятал жуткие шрамы на руках - в детстве его угораздило свалиться в огонь. Он очень стыдился изуродованных рук. И отчаянно скромничал по поводу стихов, которые писал. Он никогда сам не читал их вслух, предоставляя эту честь своим любимым сестричкам. Волосы у него были золотисто-каштановые, глаза - зеленые, а лицо в детстве покрывали веснушки. Дейла по секрету созналась Малте, что, кажется, влюбилась в Криона. "Когда-нибудь, - вслух мечтала она, - он доверит мне читать свои последние сочинения в узком кругу друзей! Он такой возвышенный... такой... ах!"

Малта проследила за тем, как Крион поднимался по ступенькам, и тоже вздохнула. Как ей хотелось тоже в кого-то влюбиться! Она мечтала побольше узнать о мужчинах. Чтобы о любом из них сплетничать со знанием дела. Чтобы ненароком вспыхивать при упоминании некоего имени. Или сурово хмуриться в ответ на чей-нибудь взгляд. Как ошибалась ее мама, когда утверждала, что у нее еще уйма лет впереди, - и увещевала не торопиться во взрослую жизнь! Уйма лет в звании женщины - да. Но лишь немного времени будет отпущено ей на то, чтобы приглядываться и выбирать. Как-то очень уж скоро все девушки выходят замуж и принимаются рожать... Не-ет, Малта уже успела понять, что солидный степенный муж и куча младенцев - это не для нее.

То, что ей требовалось, было у нее перед глазами прямо теперь. Эти тени в потемках... Эта душевная жажда... И знаки внимания со стороны мужчин, ни одному из которых не дано в самом деле завладеть ею...

...Да, но пока она будет прятаться здесь, мечты мечтами так и останутся. Малта решительно стянула с плеч плащ. Свернула его в узелок и спрятала под кустом: позже заберет. Она почти желала, чтобы бабка и мать были здесь с нею, чтобы она приехала в карете и не надо было бояться, как бы волосы не растрепались, а помада на губах не размазалась и не потускнела... Она воочию представила себе, как они все вместе приезжают на бал и ее красавец-папа подает ей руку и ведет внутрь зала... Умозрительная картина тотчас оказалась испорчена. Откуда-то возник образ неуклюжего малявки Уинтроу, семенящего рядом в своем буром жреческом облачении. А мать оказалась одета в платье до того скромное, что сразу захотелось повеситься. Малта содрогнулась... Нет, она своей семьи ничуть не стыдилась. Она вправду была бы даже рада их появлению... если бы только они умели красиво одеться и должным образом себя вести.

Сколько раз она просила маму пойти на этот бал Подношения?.. И что? Ей наотрез отказали! Значит, ничего не попишешь, придется самостоятельно начинать взрослую жизнь!

Она будет держаться смело. Она позволит лишь малой толике своего трагического одиночества проявиться в выражении глаз. Она будет от души веселиться, смеяться и пленять... Но кое-кто подстережет миг, когда она отвлечется; и сумеет уловить в ее взгляде все то жестокое небрежение, от которого она так страдает в своей семье. Этот кто-то поймет, как ей не хватает внимания, как ее позабыли-позабросили в родном доме...

Малта собралась с духом и двинулась вперед, в яркий факельный свет, вперед, к широко и гостеприимно распахнутым дверям.

Лошади, привезшие семейный экипаж Тренторов, процокали копытами, удаляясь, и перед залом сразу остановилась следующая карета. Это прибыли Треллы. Малту окатило одновременно восторгом и страхом. Сейчас из кареты выйдет Дейла. И увидит ее!!! Одна беда - с Дейлой приедут ее родители и старший брат Сервин. Если Малта с ними поздоровается, родители Дейлы непременно поинтересуются, где мама и бабушка Малты. Отвечать на такие вопросы она была пока еще не готова. И все-таки... какое это было бы блаженство - войти в зал об руку с Дейлой! "Две девушки из старинных семейств Удачного входят в общество вместе!.."

Малта придвинулась на шажок ближе... Если первыми выйдут родители и брат, у нее будет возможность незаметно окликнуть Дейлу и попросить подождать...

Все сбылось по ее хотению: первыми появились старшие Треллы. Мама Дейлы была попросту ослепительна. Ее темно-синее платье на первый взгляд казалось очень простым. Оно глубоко открывало шею и плечи, и там блестела серебряная цепочка с подвесками из душистых самоцветов. Как хотела бы Малта, чтобы ее собственная мать хоть однажды надела на себя нечто подобное!.. Даже там, где пряталась Малта, ее обоняния достигал пьянящий аромат драгоценностей госпожи Трелл. Вот мама Дейлы взяла под руку ее папу. Он был худой и высокий и тоже в синем - в тон платью супруги. Идя по ступеням наверх, они смотрелись воистину как персонажи легенд. А позади них нетерпеливо переминался Сервин - ждал, пока из кареты выберется сестра. Костюм Сервина был очень схож с отцовским, а башмаки отливали матово-черным. В одном ухе у него покачивалась золотая сережка, черные волосы были весьма смело завиты длинными локонами...

Малта, знавшая Сервина всю свою жизнь, внезапно ощутила незнакомое легкое подрагивание где-то в глубине живота. До сих пор она никогда не видела Сервина таким красивым...

Ей захотелось поразить его своим появлением, поразить в самое сердце...

...Но вместо этого пришлось поразиться самой. Из недр кареты наконец-то появилась Дейла. Ее платье своим цветом перекликалось с одеянием матери, но на том сходство между ними кончалось. Волосы Дейлы были заплетены короной и украшены свежими цветами. Кружевная оборка зримо удлиняла ее короткую юбку... заставляя таким образом достигать аж середины икры...

Сходные по тону кружева украшали высокий воротничок и манжеты. И никаких украшений.

Дейла приехала на бал в детском платьице.

Тут Малта разом утратила выдержку. Она подскочила к Дейле, точно дух отмщения:

- А еще говорила мне, будто в настоящем бальном платье пойдешь! Будто бы тебе мама пообещала! - вот как приветствовала она подругу. - Выкладывай, что случилось?

Дейла с несчастным видом подняла на Малту глаза... И глаза сразу полезли на лоб, а рот безмолвно приоткрылся. Она увидела!

Сервин шагнул вперед, словно защищая сестру.

- Как вышло, что ты знакома с моей сестрой? - осведомился он высокомерным тоном.

- Сервин! - раздраженно воскликнула Малта: не до тебя, мол. И снова обратилась к Дейле: - Случилось-то что?..

Глаза Дейлы распахнулись еще шире, хотя, кажется, шире было уже некуда.

- Малта?.. - кое-как выдавила она. - Это... ты?

- Ну конечно, это я. А твоя мама что, передумала? - И тут в голове Малты зародилось очень гадкое подозрение: - Но ты и на примерки ведь не ходила! Значит, знала заранее, что никакого бального платья тебе не позволят!..

- Я не думала, что ты придешь!.. - всхлипнула совершенно уничтоженная Дейла. Сервин же, явно не веря своим глазам, переспросил:

- Малта?.. Малта Вестрит?..

Он глазел, он таращился, он пожирал ее взглядом. Малта знала, что подобный взгляд именуют невежливым. Ей было все равно. Она опять ощутила знакомую сладкую дрожь...

- Трелл? Ты, что ли? - Рядом с ними спрыгнул с коня Шакор Киф. - Рад видеть!.. А кто это с тобой? - Он посмотрел на Малту, потом снова на Сервина. - Не-ет, друг мой, ты не сможешь пойти с нею на бал. Ты же знаешь, что приглашены только торговцы.

И Малте весьма не понравилось что-то в его тоне...

Подъехала очередная карета. Лакей долго не мог распахнуть дверцу подвела некстати заклинившая задвижка. Малта отвела глаза, напомнив себе, что благородные дамы не пялятся. Но скоро сам лакей бросил на нее взгляд... и потрясенно застыл, полностью позабыв, чем занимался. Изнутри кареты на дверцу навалился плечом тучный господин, и дверца распахнулась, едва не стукнув Малту. А из кареты - во всем своем обычном неряшливом великолепии только что не вывалился Давад Рестар.

Малта поспешно отпрянула, уворачиваясь от дверцы кареты, и лакей подхватил ее под руку, думая помочь устоять... Если бы не это, Малта с легкостью избежала бы несчастья. Но случилось то, что случилось: Давад схватился за дверцу и кое-как удержался на ногах... наступив при этом на край ее платья.

- Ах, прошу прощения, покорнейше прошу... - начал он горячо. Потом слова замерли у него на губах. Он разглядывал Малту.

Она сама уже успела понять, сколь разительно изменило ее внешность переодевание, помада и тени. И на какой-то миг поверила, будто Давад ее не узнал. И Малта не выдержала - улыбнулась ему.

- Добрый вечер, торговец Рестар, - сказала она, делая реверанс (в длинных юбках это оказалось гораздо сложнее, чем она ожидала). - Полагаю, у тебя все хорошо?

Еще некоторое время он был способен лишь молча смотреть на нее. Потом выговорил:

- Малта? Малта Вестрит?..

Уехала карета Треллов, подкатила другая, вся отделанная зеленью и золотом - цвета Дождевых Чащоб. Наверняка это прибыли представители тамошних семейств. Бал начнется сразу, как только они рассядутся в зале.

Из-за спины Малты Рестару эхом отозвался Шакор Киф:

- Малта Вестрит!.. Поверить невозможно!..

- Конечно. - И она вновь улыбнулась Даваду, наслаждаясь тем изумлением, с которым он рассматривал то ожерелье у нее на шее, то пышные кружева в вырезе. Потом он вдруг посмотрел куда-то мимо нее, ей за спину. Малта обернулась, но никого там не увидела. "Проклятье!.. Дейла пошла на бал без меня!.." Она вновь повернулась к Даваду: тот отчаянно озирался кругом. Дверца кареты, привезшей жителей Чащоб, начала открываться... И тут Давад сгреб Малту за плечи и почти швырнул себе за спину, едва ли внутрь собственного экипажа. И прошипел:

- Стой смирно!.. Не говори ничего!..

А сам уже отвешивал низкий поклон представителям купечества Дождевых Чащоб, выходившим из кареты. Малта выглянула из-за его плеча... В этом году из Чащоб прибыли трое. Двое рослых и один коротышка - вот все, что Малта могла про них сказать, глядя на темные плащи с капюшонами. Нет, не все. Ткань плащей определенно была не простая! Когда носители плащей стояли не двигаясь, она была черной, а при малейшем движении расцветала мерцающими красками - зеленой, красной и синей...

- Добрый вечер, торговец Рестар, - прозвучало приветствие из-под одного капюшона. Женский голос показался Малте пронзительным.

- Госпожа Винтальи... - Давад склонился еще ниже. - Добро пожаловать в Удачный, на бал праздника урожая!

- Спасибо, Давад. Увидимся внутри?

- Всенепременно, - отозвался Рестар. - Вот только перчатки найду. Завалились куда-то в карете, никак не достать...

- Ах, вечно у тебя что-то случается, - ласково попрекнула его госпожа Винтальи. Все же голос у нее был не вполне человеческий. Вот она двинулась следом за остальными, а ноздрей Малты неожиданно достиг резкий запах человеческого пота, разлившийся в тихом осеннем воздухе. Пахло от Давада, успевшего, оказывается, взмокнуть.

Едва за торговцами из Чащоб затворились двери, как он стремительно обернулся и напустился на Малту. То есть прямо-таки схватил ее за плечо и хорошенько встряхнул!..

- Где твоя бабушка? - спросил он негодующе. И, прежде чем она успела ответить, потребовал: - Где твоя мать?

Она могла бы соврать. Могла бы заявить, что они уже прошли в зал, а она задержалась подышать вечерней прохладой. Но вместо этого Малта ответила просто:

- Я приехала одна! - Отвела глаза и заговорила тише, спокойней, как подобало при беседе двух взрослых людей: - Видишь ли, с тех пор как не стало дедушки, они заделались совсем домоседками. Это очень грустно видеть. Но я-то понимаю, что, если я не буду выходить в свет, то просто сойду с ума! Ты себе представить не можешь, какое мрачное у меня было вре...

Она успела только ахнуть - Рестар крепче стиснул ее руку и силой впихнул внутрь кареты:

- Живо! Живо полезай, говорю, пока кто-нибудь тебя не увидел! Я надеюсь, ты ни с кем не успела переговорить?

- Я... нет! Только с Дейлой и ее братом. Я только что приехала... Отпусти, Давад! Платье помнешь!..

Его поведение потрясло и напугало ее. Загнав Малту в карету, он решительно влез туда следом за ней. "Да что у него на уме, в самом-то деле?.." Малте доводилось слышать россказни о самых невероятных поступках, совершаемых мужчинами в угаре страсти и похоти. Но чтобы Давад Рестар?.. Как отвратительно! "Да он же... старик!"

Усевшись, он стал захлопывать дверцу, но на сей раз упрямый замочек наотрез отказывался защелкиваться. Так и пришлось Даваду просто придерживать дверцу рукой.

- Кучер!.. - крикнул он. - Живо к городскому дому Вестритов! - И рявкнул на Малту: - А ты сядь! Я тебя домой отвезу.

- Нет! - вскочила Малта, - Выпусти немедленно!.. Я пойду на бал!.. Ты не смеешь так со мной поступить!.. И вообще... ты мне не отец!

Торговец Рестар, тяжело переводя дух, держал непослушную дверцу. Лошади взяли с места, карета дернулась, и Малту бросило на сиденье.

- Да, я тебе не отец, - кивнул Давад. - И за это я склонен возблагодарить Са, ибо поистине не знал бы, как с тобой поступить, будь ты моей дочерью! Бедная Роника... Это после всего, что она за этот год вынесла! Казалось бы, хватит ей и того, что тетка твоя исчезла неизвестно куда - так тут еще и ты самовольно заявляешься на бал праздника урожая... разодетая, точно дешевая джамелийская потаскуха!!! Что скажет твой отец, когда все узнает?

Он вытащил из рукава обширный носовой платок и вытер покрытый испариной лоб. Малта отметила про себя, что на нем были синие штаны и камзол - все те же, что он надевал и в прошлом году, и в позапрошлом. Костюм был явно тесноват в талии, а внутри кареты попахивало кедром: наверняка этот камзол так и провалялся в сундуке со времени прошлого бала. "И он еще осмеливается меня поучать по части модной одежды!!!"

- Это платье, - сказала Малта, - мне сшили на заказ! Специально для сегодняшнего бала!.. На деньги, которые мне папа именно с этой целью оставил!.. Так что совсем даже он не рассердится, узнав, что я их потратила так, как он сам предложил!.. А вот зачем ты похитил его дочку прямо на улице и куда-то ее против ее воли повез - этим он точно поинтересуется!..

Она много лет знала Давада. Ей было отлично известно, как легко он шел на попятный, стоило ее бабушке повысить на него голос. Малта очень ждала, что и у нее получится так же... К ее немалому удивлению и досаде, Давад только фыркнул.

- Пусть, пусть придет и спросит меня, когда возвратится. И я ему расскажу, как пытался спасти ваше доброе имя. Неужели у тебя никакого стыда нет, Малта Вестрит?.. Сопливая девчонка... одеваешься, как самая настоящая... хм... Да еще и смеешь явиться в таком виде на бал!.. Теперь остается только молить Са, чтобы оказалось, что больше никто тебя не узнал. И, что бы ты тут мне ни задвигала - нипочем не поверю, что твои мама с бабушкой хоть отдаленно подозревали об этом платье и о том, что ты собралась на бал... в то время, когда порядочной девочке следовало бы носить траур по дедушке!

И на это тоже она могла бы ответить достойно. Причем дюжиной способов. Через неделю она придумает множество вариантов и даже будет в точности знать, как именно следовало бы произнести тот или иной. Но... все это позже. А в тот момент в голову ей не пришло ни единого толкового слова, и она молчала, снедаемая беспомощной яростью, а карета, покачиваясь, неумолимо несла ее домой.

Когда они прибыли, Малта не стала дожидаться, пока Давад вылезет из кареты, - протолкалась мимо него и первая поспешила к знакомой двери. К сожалению, при этом за дверцу экипажа зацепилась кисточка на юбке. Малта услышала звук рвущейся ткани и обернулась с восклицанием отчаяния... слишком поздно! Кисточка, а с нею кусок зеленого шелка в руку длиной уже свисали с дверцы. Давад мельком посмотрел на утраченный лоскут - и захлопнул дверцу, как припечатал. Прошел мимо Малты к двери дома и громко позвонил, призывая слуг.

Ему ответила Нана... "О Са, почему именно Нана?" Старая нянька сердито уставилась на Давада. Потом - на Малту, которая ответила на ее взгляд со всем возможным высокомерием. На мгновение Нана приняла вид оскорбленный и недоумевающий... Потом ахнула от ужаса. И завизжала:

- Малта!.. Это ты или не ты? Что ты наделала!.. Что же ты наделала!..

На эти вопли, естественно, немедля сбежался весь дом. Сперва появилась мать - и буквально расстреляла Давада Рестара негодующими вопросами, ни на один из которых он не сумел ответить. Потом выплыла бабушка - в ночной рубашке и халате, с волосами, увязанными в ночной платок. Для начала она отругала Кефрию за шум и крик, поднятый посреди ночи... При виде внучки бабушка внезапно покрылась бледностью. И сразу отпустила всех слуг, кроме Наны, да и ту отправила готовить чай. Потом бабушка крепко ухватила Малту за запястье и потащила ее через зал в комнату, которая была раньше дедушкиным кабинетом. Вот все собрались внутри, в том числе Кефрия и Давад... и только тогда бабушка обратилась к Малте.

- Изволь объясниться! - приказала она.

Малта выпрямилась:

- Я очень хотела пойти на бал Подношения. Папа сказал, что мне можно! И притом - во взрослом бальном платье, достойном молодой женщины! Я не сделала ничего такого, чего стоило бы стыдиться!

И сама залюбовалась достоинством, с которым все это выговорила.

Бабушка Роника поджала бледные губы... Когда она заговорила, в ее голосе прозвенел лед.

- Значит, - сказала она, - ты и на деле такая же пустоголовая, как на вид. - И она отвернулась от Малты, явно перестав обращать на нее какое-либо внимание: - Ох, Давад, как же мне отблагодарить тебя за то, что вовремя притащил паршивку домой? Надеюсь только, что, спасая нашу репутацию, ты не слишком подмочил собственную. Много ли народу успело заметить ее... в таком виде?

Торговцу Рестару определенно сделалось не по себе:

- Немного... я надеюсь. Сервин Трелл с младшей сестрой. И еще его приятель... Хорошо бы этим и кончилось! - Он помолчал, раздумывая, говорить ли правду. Потом сказал: - Она все еще была там, когда прибыло семейство Винтальи, ну, то, что сегодня представляло Чащобы. Но, думается, они ее не заметили. Хоть раз мое толстое брюхо послужило доброму делу... - И Давад, криво усмехаясь, потер пузо. - Я спрятал ее за собой, а как только они прошли - сунул в карету... Естественно, рядом был мой лакей, - добавил он неохотно. - И другие семьи торговцев приезжали в каретах. Надеюсь, однако, что все сошло не слишком заметно! - Он помолчал, а потом с самым несчастным видом добавил: - Вы, конечно, понятия не имели, что она затеяла?..

- Лично я ничего не знала. Заявляю об этом с облегчением, но и со стыдом, - сурово ответила бабушка. И повернулась к матери Малты, причем в глазах у нее было готовое вырваться обвинение: - Кефрия! Знала ли ты, что на уме у твоей дочери? - И, прежде чем та успела ответить, продолжила: - А если не знала, то почему? Как так могло получиться?

Малта ждала, чтобы мама заломила руки и ударилась в слезы. Так всегда раньше и происходило... На сей раз Малта просчиталась.

- Как ты могла поступить так со мной? - спросила Кефрия. - За что, Малта? За что? - В ее голосе звучало неподдельное горе. - Разве я не говорила тебе, что требуется всего лишь чуть-чуть подождать? Что настанет время, и тебя должным образом представят? Введут в общество?.. Что же заставило тебя... на это пойти?

Кефрия была в отчаянии. Малта на миг кое в чем усомнилась... но только на миг.

- Я очень хотела пойти на бал праздника урожая. Я говорила тебе! Много-много раз говорила! Я очень просилась, умоляла, чтобы меня пустили! Только кто меня слушал! Даже после того, как папа разрешил мне пойти и сказал, что у меня будет настоящее платье!.. - Тут Малта помедлила, ожидая, что мать кивнет и тем подтвердит данное ей обещание. Но Кефрия лишь смотрела на нее в молчаливом остолбенении, и Малта перешла на крик: Удивляешься? Ну и поделом тебе! Я просто сделала то, что папа мне разрешил!..

Что-то переменилось в лице Кефрии. Очень нехорошо переменилось.

- Знала бы ты, до чего мне охота прямо сейчас по щекам тебя отхлестать... так что лучше говори-ка повежливей, девка!

Никогда прежде мать не говорила с ней в таком тоне. "Девка"! Вот как, значит, она ее назвала! Точно Малта была ей не дочерью, а служанкой!..

- Ну так отхлещи!.. - в ярости взвизгнула Малта. - И так уже мне весь вечер испортили, как только могли! Давай, поколоти меня прямо здесь, у всех на глазах! И покончим с этим!..

Какие блистательные планы пошли прахом, какие сладкие мечты оказались безжалостно втоптаны в грязь... Можно ли вообще после этого жить?

Давад Рестар так и заерзал на стуле.

- Я, пожалуй, пойду... - буркнул он торопливо. И поднялся.

- Да ладно, сядь ты, Давад, - вздохнула бабушка устало. - Сейчас чай принесут. Хоть чаем-то можем мы тебя попоить за то, что ты всех нас сегодня спас?.. И, пожалуйста, не смущайся театральными истериками моей внучки. Неплохо, конечно, было бы задать Малте какую следует взбучку - небось всем стало бы легче. Только мы никогда еще до такого не опускались... пока.

Она скупо улыбнулась торговцу Рестару и взяла его за руку. Отвела противного толстяка назад к его стулу, и он послушно уселся. Малту чуть не стошнило... Да как могли они настолько не брезговать старикашкой - с его лысиной, блестящей от обильного пота, и плохо сидящей, давным-давно вышедшей из моды одеждой?.. Как могли они еще и благодарить его за ее унижение?!

В комнату вошла Нана с подносом и чайными принадлежностями. Из-под мышки у нее торчала бутылка вина, на руке висело полотенце. Она поставила поднос и бутылку на стол - и подала Малте влажное полотенце.

- Вытрись! - коротко приказала старая служанка.

Все взрослые посмотрели на Малту... потом отвернулись. Ей позволят выполнить распоряжение без посторонних глаз. На миг Малта ощутила благодарность... но потом до нее дошло. Ее опять унижали. Ей приказали вытереться, точно чумазой девчонке!..

- Не буду!.. - взвыла она. И швырнула полотенце на пол.

Последовало нескончаемое мгновение тишины. Потом бабушка спокойно поинтересовалась:

- Ты что, не понимаешь, что смахиваешь на дешевую шлюху?

- Нет! - объявила Малта во всеуслышание. - Не понимаю! - Червячок сомнения вновь шевельнулся в ней, но она подавила это чувство. - Сервин Трелл вовсе не нашел меня непривлекательной! И это платье, и подкрашенные глаза - последняя столичная мода!..

- Среди проституток. Охотно верю, - продолжала бабушка неумолимо. - И я, кажется, не говорила, что ты "непривлекательна". Только вот не та это привлекательность, к которой приличной женщине следовало бы стремиться.

- Вообще-то... - нерешительно начал было Давад, но бабушка перебила:

- И еще. Здесь тебе не Джамелия. И ты - не потаскуха. Ты - дочь старинной и гордой торговой семьи, в которой не принято вот так выставлять себя напоказ перед людьми... Удивляюсь я, как ты ухитрилась до сих пор этого не понять?

- Тогда... тогда я хочу жить в Джамелии и быть потаскухой! - яростно закричала Малта. - Все лучше, чем с вами здесь задыхаться! Вы меня заставляете одеваться и вести себя, точно я маленькая девочка, а я почти уже взрослая женщина! Я должна быть все время тихая, всегда вежливая... незаметная! А я не хочу!!! Не хочу так расти, не хочу быть как вы с мамой! Я хочу... быть красивой, и веселиться, и чтобы меня замечали, и чтобы мужчины ухаживали за мной и посылали мне цветы и подарки! Не хочу одеваться по прошлогодней моде, да еще делать вид, будто это меня ничуть не волнует!.. Я хочу...

- Вообще-то, - неуклюже вмешался Давад, - примерно такая мода нынче в Джамелии. Этак с прошлого года... Одна из... ммм... Подруг нашего сатрапа появилась на людях в таком же убранстве. В смысле... ммм... уличной женщины. Нет, не на официальном мероприятии, просто на частной вечеринке, хотя и большой. Она желала таким образом заявить о своей... ммм... абсолютной преданности сатрапу и готовности исполнять любую его прихоть. Желала выглядеть и чтобы с ней обращались как с его... - Давад перевел дух. - Я бы нипочем не стал с вами это обсуждать, - заметил он, ужасно стесняясь. - Но это вправду случилось, и... ммм... в последующие несколько месяцев породило, скажем так, эхо в модной одежде. И тени на ушах, и все эти... ммм... доступные разрезы на юбках...

Он залился густой краской и смолк.

- Так вот, - сердито мотнула головой бабушка, - вот до чего докатился наш сатрап! Он не держит обещаний, данных его дедом и отцом... да еще и низводит своих Сердечных Подруг до уровня шлюх, годных только удовлетворять его похоть! А ведь было же время, когда семьи гордились своими дочерьми, удостоенными звания Подруг, ибо это был важный пост при дворе, и от женщины требовалось искусство дипломата и немалая мудрость... Во что же он их теперь превратил? В свой гарем?.. Какое безобразие! Ни за что не позволю, чтобы моя внучка таким образом одевалась, даже если подобное и у нас в моду войдет...

- Ты хочешь, чтобы я стала такой же старой и таким же синим чулком, как вы с мамой! - выкрикнула Малта запальчиво. - Чтобы я из ребенка сразу превратилась в старуху! А я не хочу! Я совсем другого хочу!

- Никогда в жизни, - произнесла Кефрия, - я не разговаривала таким образом со своей матерью. И не потерплю, чтобы ты вот так отвечала бабушке. Если...

- Если бы ты ей отвечала, как я, может, тогда бы ты сумела пожить! заявила Малта. - Но ты не сумела! Спорю на что угодно, ты всегда была серенькой мышкой, тихой и послушной. В один год тебя показали обществу, а на другой уже выдали замуж... как откормленную корову, которую на ярмарке продают! Всего один сезон веселья и танцев - и вот ты уже замужем, чтобы плодить младенцев тому, кто предложит твоим родителям самый выгодный брачный контракт!.. - Старшие потрясенно молчали, и Малта обвела их глазами: - А я этого не хочу, мамочка. Вот. Я хочу пожить в свое удовольствие! Хочу наряжаться! Посещать всякие замечательные места, где весело и красиво! Я не хочу замуж за какого-нибудь причесанного и приглаженного сынка из "приличной купеческой семьи", которого вы мне подберете. Я хочу когда-нибудь поехать в Джамелию, хочу побывать при дворе сатрапа - и не как замужняя дама с целым выводком малышни!!! Я хочу быть свободной! Я хочу...

- По миру ты нас хочешь пустить, вот что, - сказала бабушка негромко. И принялась разливать чай - спокойно, неторопливо. - Только и слышно от тебя: "я хочу", "я хочу". А о нуждах семьи у тебя и мысли не появляется. И подняла глаза: - Тебе вина или чаю, Давад?

- Чаю, пожалуйста, - отозвался он с благодарностью. - Ты уж извини, мне особо засиживаться некогда. Надо успеть хотя бы к Представлению Подношений. Мне ведь, вы знаете, за себя там выставить некого... И еще госпожа Винтальи, кажется, со мной хотела переговорить. Вас-то они, конечно, не ждут в этом году из-за траура...

И он неловко умолк.

- Твой чай, - улыбнулась бабушка. И посмотрела на Нану: - Нана, милая... Очень не хочется тебя об этом просить, но ты не уложишь Малту в постель? Да проследи, чтобы прежде она вымылась хорошенько. Ты уж прости, что приходится к тебе обращаться...

- Не беспокойся, госпожа моя. Я тебе всегда рада услужить.

Вот это было верно. Сколько помнила ее Малта, Нана была крупной, сильной - и совершенно неумолимой. Она схватила ее за руку и потащила из комнаты. Малта пошла не сопротивляясь - не потому, что ее сломили, а просто чтобы сохранить остатки достоинства. Она вытерпела, пока Нана раздевала ее, и сама забралась в горячую ванну, которую Нана ей приготовила. Она вообще этой противной властной няньке не сказала ни слова - хотя та беспрерывно зундела у нее над ухом, вновь и вновь повторяя, как ей, Малте, надо бы постыдиться.

"А мне совсем даже и не стыдно! Ну вот нисколечко! - упрямо твердила про себя Малта. - И ничуть я вас не боюсь! Вот вернется папа, придется тебе, мамочка, и тебе, бабушка, ему отвечать за все, что вы тут со мной сделали!"

Мечты о страшной мести согревали душу и помогали терпеть. И еще... воспоминание о взгляде Сервина Трелла и о той сладостной дрожи, которую она при этом ощутила. Сервин, по крайней мере, отныне знал, что она больше уже не дитя!

ГЛАВА 19

СВИДЕТЕЛЬСТВО

- Сильно болит?

- А ты можешь чувствовать боль?

- Ну, не так, как вы, люди, но...

- Тогда зачем спрашиваешь? Что бы я ни ответил, для тебя это все равно будет лишено смысла.

Последовало долгое молчание... Проказница сложила руки под грудью и смотрела прямо перед собой, пытаясь справиться с нарастающим отчаянием и горем. Их с Уинтроу отношения не улучшались. Со времени злополучной стоянки в Крессе он затаил обиду и с каждым днем все более отдалялся и отгораживался от нее. Общение, предназначенное доставлять радость им обоим, становилось пыткой.

Северный ветер подгонял судно на юг, в теплые края. Погода стояла отменная... но больше ничего хорошего в жизни не наблюдалось. Команда ополчилась на Уинтроу - а стало быть, и на нее. Проказница прислушивалась к разговорам матросов и в общих чертах представляла себе, что случилось на берегу. Знала она и то, что Уинтроу был по-прежнему убежден: он поступил правильно. И мудрость трех поколений Вестритов, накопленная в ее памяти, говорила Проказнице, что дедушка Уинтроу наверняка согласился бы с внуком... А он, глупенький, расстраивался из-за таких мелочей, как осуждение команды, дружно провозгласившей его трусом. Из-за того, что отец, похоже, разделял мнение матросов...

И она, душа корабля, расстраивалась вместе с ним и была очень несчастна.

Но Проказница видела и то, что Уинтроу вовсе не сдался. По ее мнению, силы духа ему было не занимать. Презираемый своими товарищами, приговоренный к жизни, столь отличной от всего, что он любил - он по-прежнему продолжал старательно работать и упорно учиться. Он мчался исполнять любой приказ с не меньшим проворством, чем любой из них, и с достоинством принимал на себя полновесную долю тяжелой мужской работы. Ныне Уинтроу обладал сноровкой очень хорошего юнги - и быстро приближался к тому, чтобы стать отменным матросом. Его ум не оставался бездеятельным: Проказница наблюдала, как он сравнивал постановку парусов под командованием отца - с тем, что получалось, если начальствовал Гентри, старпом. Рвение Уинтроу частично объяснялось "голодом" разума, привычного к освоению наук. У него отняли любимые книги и свитки - что ж, он принялся постигать премудрость ветра и волн. И он принял необходимость физического труда, коим изобиловала корабельная жизнь, так же, как когда-то - послушническую работу в монастырском саду.

"Какой бы работой ни заниматься, твоя первейшая обязанность - делать ее хорошо!"

Но Проказнице было известно и еще об одной побудительной причине, подвигавшей Уинтроу на усердное изучение морского дела. Он пытался делом доказать презиравшей его команде, что был способен при необходимости отважно идти на риск и вовсе не гнушался матросской работы. Кровь Вестритов мощно говорила в нем: сколько бы ни косились на него такие, как Торк, он гнуть шею не собирался и голову держал высоко. И вовсе не был намерен просить прощения за случившееся в Крессе...

Вот только приходилось ему под осуждающими взглядами матросов очень уж нелегко. И он очень страдал.

А потом случилось несчастье...

Уинтроу сидел на палубе, скрестив ноги и поудобней устроив раненую руку. Проказнице не было нужды смотреть на него, она и так знала, что он, как и она, не мигая смотрит на далекий горизонт. Маленькие острова, мимо которых они проходили, Уинтроу не интересовали. Вот Альтия - та на его месте сейчас прямо-таки висела бы на фальшборте и жадно разглядывала берега. Накануне прошел сильный дождь, и ручьи и речушки, впадавшие в море, еще не вошли в берега. Они стремились навстречу соленым волнам и падали с высоких скал серебряными водопадами. Пресная вода не сразу смешивалась с морской и некоторое время держалась поверх, изменяя ее цвет. На островах вовсю кишела пернатая жизнь. Морские птицы соседствовали с крылатыми жителями суши и теми, что населяли отвесные башни утесов. Где-то на севере уже стоял мороз, но здесь зима заявляла о себе лишь дождями и буйным ростом зелени. На западе лежали Проклятые Берега, окутанные обычным для здешних мест зимним туманом. Там текло множество рек, и от обилия влаги климат был мягче, чем ему полагалось бы быть. Туманами славились и Пиратские острова. Там никогда не выпадал снег: теплые воды Внутреннего Прохода не пускали сюда настоящую зиму.

Но, какими бы зелеными и привлекательными ни выглядели острова, Уинтроу думал не о них. В его мыслях была одна-единственная гавань далеко на юге... и монастырь всего в одном дне пути от нее. Насколько ему было бы легче, будь у него хоть слабенькая надежда, что там они сделают остановку!.. Но, конечно, надежды не было никакой. Его отец был далеко не дурак - и вполне позаботился, чтобы о побеге сын и думать не думал. Плавание должно было завести их еще во многие гавани. Но на Срединном полуострове они не причалят ни разу...

Когда мальчик шевельнулся и уронил голову на согнутые колени, Проказнице показалось, что он расслышал ее мысли так же явственно, как некогда Альтия. Нет, он не заплакал. Слезы у него давным-давно иссякли, и потом, любое проявление "постыдной слабости" лишь навлекло бы на него очередную порцию грубых колкостей Торка... Они с Проказницей были лишены даже столь малой отдушины, при других обстоятельствах помогающей выплеснуть горе - пока оно не разорвало душу... Некоторое время Уинтроу сидел неподвижно. Потом открыл глаза и посмотрел на свою руку, устроенную на коленях.

Это случилось три дня назад. Глупейшее несчастье (как, впрочем, и все они - задним-то числом!) из тех, что нередко случаются на кораблях. Кто-то из моряков упустил трос, причем когда Уинтроу этого ожидал всего менее... Проказница не думала, что это было сделано нарочно. Нет, Уинтроу презирали, но не ненавидели. По крайней мере, не настолько уж сильно. Несчастный случай, и все. Пеньковый канат потащил с собой руку Уинтроу, пытавшегося его удержать, и пальцы юнги угодили в шкив* [Шкив - внутреннее вращающееся колесико блока с желобом по внешнему краю для троса.] блока... Проказница и теперь вся кипела от гнева, вспоминая, с какими словами Торк подбежал к юнге, который лежал, скорчившись, на палубе и прижимал окровавленную руку к груди. "Ну и поделом тебе! Меньше по сторонам будешь зевать, чмо беспонтовое! Тебе, дураку, еще повезло, что только палец прищемило, а не всю кисть расплющило! А ну живо вставай - и за работу! Никто тут тебе носик вытирать и слезки промокать не намерен..."

А потом он убрался, и к Уинтроу безмолвно и виновато поспешил Майлд. Вытащил чистый (почти) носовой платок и как умел притянул изуродованный указательный палец Уинтроу к остальным. Майлд, чья рука соскользнула с того злополучного троса. Майлд, чьи ребра под повязками еще заживали...

- Прости меня, - после долгого молчания тихо сказал Уинтроу, обращаясь к Проказнице. - Не надо мне было так с тобой разговаривать. Ты ведь меня понимаешь лучше, чем кто-либо на борту... По крайней мере, стараешься понимать мои чувства. Не вини себя, пожалуйста, в том, что мне так плохо. Меня просто держат здесь насильно, вот и все. И при этом я знаю - будь ты не живым кораблем, а обыкновенным, отец не стал бы так меня насиловать. Вот я и злюсь на тебя, хотя ты ни в чем не виновата. И уж всего менее - в том, что ты именно такая, как есть!

- Я знаю, - безучастно выговорила Проказница. Она сама не знала, что было хуже: когда он молчал - или когда пытался что-то сказать. По приказу капитана они каждый день проводили вместе по часу утром и вечером. Проказница не могла бы ответить, чего ради Кайл вынуждал сына к сближению с ней. Ждал ли он, чтобы между ними чудесным образом развилась некая связь?.. Нет, не настолько он глуп. Не настолько, чтобы надеяться, будто сможет заставить мальчика ее полюбить. Но она была семейным судном Вестритов, а Уинтроу - Вестритом по матери, и связь между ними не образоваться попросту не могла. Проказница часто вспоминала тот долгий вечер в середине лета теперь ей казалось, это было очень, очень давно, - тот вечер и ту первую ночь, что Уинтроу провел у нее на борту. Как же хорошо у них все начиналось!.. И, если бы им никто не мешал...

Но не имело никакого смысла горевать о несбывшемся. И Альтию вспоминать было столь же бессмысленно. Хотя как было бы славно, если бы Альтия сейчас здесь оказалась!.. И до чего ж плохо было без нее! А еще хуже - постоянно гадать о том, что же с нею сталось...

Проказница вздохнула.

- Не горюй, - успокоил ее Уинтроу, но сам ощутил, как глупо это прозвучало. И тоже вздохнул. Потом добавил: - Ты, полагаю, себя чувствуешь так же скверно, как я...

Проказница могла бы очень многое на это сказать - и потому промолчала. Вода журчала, распадаясь перед форштевнем, ровный ветер наполнял паруса. Рулевой - она это чувствовала в каждом его прикосновении - был знающим и опытным моряком. Еще бы ему не быть! Лично нанятый капитаном Вестритом, он прослужил на судах без малого двадцать лет. Так что лучшей руки на своем штурвале Проказница и пожелать не могла. Стоял дивный вечер, она держала курс из холода и мрака зимы к солнечному теплу...

Тем острей и пронзительней ощущалась их общая с Уинтроу беда.

За последние несколько дней он много чего успел ей наговорить в пылу гнева, разочарования и бессилия. Какой-то частью сознания Проказница понимала: он клял вовсе не ее, а злую судьбу... Но полностью отрешиться от обиды не удавалось, злые слова засели в памяти и царапали, как острые крючки. Особенно он ее обидел вчера утром, после очень тяжелой ночной вахты. Сказал ей, что вовсе не Са дал ей жизнь, и, значит, в ней не было искры Его божественной силы, а всего лишь подобие духа и жизни. Ее, сказал он, создали смертные люди для удовлетворения своей жадности... Проказница была потрясена, она пришла в ужас. Но худшее началось, когда сзади к Уинтроу подошел Кайл, и затрещина разгневанного капитана швырнула мальчика на палубу - в наказание за то, что обидел корабль. После этого даже самые доброжелательные матросы начали с осуждением отзываться об Уинтроу: они считали, что из-за его невоздержанности от них непременно должна была отвернуться удача. Что до Кайла - он, кажется, так и не понял, что она ощутила его удар не менее остро, чем Уинтроу. И, уж конечно, ему и в голову не пришло, что такие вот колотушки - далеко не лучший способ заставить сына полюбить свой корабль. Нет, он лишь велел поднявшемуся Уинтроу живо идти вниз - и там заняться кое-какими делами, которые тот более всего ненавидел. А Проказница осталась одна - размышлять над ранившими ее словами мальчика и гадать, а не были ли они, в конце концов, истинной правдой...

Да, Уинтроу определенно заставлял ее думать. Причем о таких вещах, о которых не задумывался ни один Вестрит, ходивший под ее парусами. Уинтроу, в частности, посвящал едва ли не половину своего времени раздумьям о своем месте в мире, о том, как его жизнь вписывалась в жизнь окружающих. Что касается Са, Проказница и ранее слыхала о Нем: Вестриты были приверженцами этого Бога, хотя к рьяным поклонникам не относились. Никто из них не задумывался о природе божественного и о том, какое выражение находило оно в повседневности. Никто из них так не носился с мыслью о благодати и чести, изначально заложенных в душу каждого человека, с идеей предназначения, исполняемого всяким живым существом. Уинтроу же считал, что каждая жизнь приходила в этот мир, дабы удовлетворить некоторой нужде - но не абы как, а лишь путем достойного и праведного жития...

А посему никто из прежних Вестритов не разочаровывался так горько в своих ближних при каждодневном общении с ними...

- Думаю, палец придется отрезать.

Уинтроу проговорил эти слова тихо и неуверенно, так, словно произнести их вслух значило сделать неотвратимым то, чего он боялся.

Проказница затаила дыхание... Со времени несчастья он, кажется, ни разу не обращался к ней первым, не вызывал на разговор. Только тут до нее внезапно дошло, какой страх он носил в себе все эти дни - и прятал за резкими словами, обращенными к ней. "Говори, Уинтроу, говори! Поделись со мной, если можешь, а я выслушаю..."

- Он, похоже, не просто сломан... Суставы раздроблены. - Простые слова, но Проказница ощущала таившийся в глубине его души холод тоскливого страха. Вот он собрался с духом и наконец выговорил то, в чем не желал самому себе признаваться: - Я, наверное, с самого начала знал, что там не просто кость треснула. Знал, но на что-то надеялся... Но сегодня утром распухла уже вся кисть. И под повязкой мокнет... - Уинтроу сглотнул. - Вот ведь незадача. Я же раньше ухаживал за покалеченными, не как целитель, конечно, но вычистить рану и повязку переменить сумею. Но чтобы моя собственная рука... Знаешь, со вчерашнего вечера я так и не набрался мужества ее осмотреть... Он помолчал, справляясь с собой.

- Ну не странно ли? - продолжал он напряженным, срывающимся голосом. Я ведь присутствовал, когда Са'Гарит отнимал ногу одному человеку. Это было необходимо для спасения жизни, и все мы отчетливо понимали, что ногу уже не спасти, но тот человек знай повторял: "Нет, нет, давайте еще чуток подождем, авось полегчает..." - притом что мы-то воочию видели: ему час от часу только делалось хуже. Хорошо, жена наконец уговорила его позволить нам совершить то, что мы предлагали... И я еще себя спрашивал, ну зачем он оттягивал и оттягивал, ведь, кажется, лучше было бы покончить с таким делом как можно скорей?.. Откуда подобная боязнь расстаться с гниющим куском плоти? Просто оттого, что некогда это была полезная и здоровая конечность?..

Он вдруг замолк и как-то очень беспомощно наклонился вперед, баюкая руку, и Проказница ощутила горячечное биение боли, которым изуродованная кисть отзывалась на каждый удар сердца.

- Теперь мне кажется, - продолжал Уинтроу, - что раньше я совсем не приглядывался к своим рукам и очень мало думал о них. Руки жреца... люди так любят упоминать о них. Мне при рождении достались отменные руки. Десять пальцев, и все такие ловкие, работящие... Я ведь мастерил витражи из цветного стекла. Ты не знала, Проказница?.. Я садился за верстак и с головой погружался в работу... так, что руки двигались словно сами собой... И вот теперь...

Он вновь потерянно замолчал, и Проказница дерзнула подать голос:

- Моряки нередко теряют пальцы. И даже руку или ногу. Но все равно эти моряки...

- Я не моряк. Я жрец. Я должен был стать жрецом! Я готовился и учился, пока отец не приговорил меня... к этому. Он разрушает меня. Он намеренно хочет уничтожить меня. Он и его люди издеваются над моей верой, а когда я пытаюсь отстаивать мои идеалы - обращают их против меня. Я больше не могу это выдерживать. То, что он со мной делает... то, что все они со мной... Они убивают...

- Но все равно, - перебила Проказница, - эти моряки остаются сами собой. С пальцами или без пальцев. Что тебе в пальце, Уинтроу? Ты не палец, ты человек. Ты ведь обрезаешь ногти и волосы - но остаешься все тем же человеком по имени Уинтроу. А коли ты жрец, то и о девяти пальцах останешься таковым. Если жизнь так распорядилась, что ты должен утратить палец, значит, ты утратишь его. Но только не усматривай в том предлога прекратить быть собою самим! - Она помолчала, почти наслаждаясь изумленным молчанием своего собеседника. Потом продолжала: - Мне не так много известно о твоем Са, Уинтроу. Зато я многое знаю о Вестритах. Ты станешь тем, кем тебе предназначено стать, будь то мореплаватель или священник. Ну так берись за дело - и становись им! Не позволяй им ничего сделать с тобой. Делай себя сам! Будь тем, кто ты есть, и всем остальным со времени придется с этим смириться, хотят они того или нет. И если ты хочешь вылепить себя по образу и подобию Са - валяй, лепи! И не хнычь!

- Кораблик мой... - Уинтроу произнес это совсем тихо, но прозвучало как благословение. Он прижал здоровую ладонь к ее доскам... А потом, чуть-чуть помедлив, - положил и больную. Впервые с тех пор, как ушла в свой неведомый путь Альтия, Проказница ощутила, как кто-то из родни потянулся к ней, испрашивая толику ее силы. Она сомневалась, что Уинтроу сделал это сознательно. Быть может - когда он склонил голову и зашептал про себя, он думал, что молится своему Са. Но к кому бы он ни обращался - ответить ему суждено было именно ей.

- Уинтроу, - негромко позвала она, когда он кончил шептать. - Иди без промедления к отцу и расскажи ему, что следует сделать. Да потребуй, чтобы все произошло здесь, возле меня. Потребуй от моего имени, если твоего желания уважить не захотят!

Она боялась, как бы его вновь не одолели сомнения. Но нет - он сразу поднялся, ловким, сильным движением. И, никому ничего не говоря, направился прямо к капитанской каюте. Вот он решительно стукнул в дверь здоровой рукой...

- Кто там, входи, - откликнулся изнутри Кайл.

Проказница не имела возможности видеть всего, что происходило у нее внутри. Скорее она провидела это посредством чувства, для которого у людей не имелось даже названия, ибо оно не было им присуще. Она в полной мере ощущала, как громыхало о ребра сердце Уинтроу, стоявшего навытяжку перед отцом. И победный трепет, пронизавший его, когда Кайл оторвался от документов на груз, которые изучал, и едва ли не вздрогнул при виде сына, так отважно решившегося его потревожить.

- Что тебе понадобилось? - бросил Кайл резко. - Ты здесь юнга, не более. Я твое нытье выслушивать не собираюсь!

Уинтроу спокойно дослушал его до конца. А потом ровным голосом произнес:

- Мне нужно отнять палец, господин капитан. Его раздавило, он воспалился и я знаю, что воспаление не пройдет. - Едва заметно перевел дух и добавил: - Я хотел бы сделать это прямо сейчас, пока можно обойтись только пальцем и спасти кисть.

Кайл ответил не сразу... Когда же ответил, его голос странно охрип и был полон неуверенности:

- Ты... это тебе старпом сказал? Он тут у нас на борту врачеванием занимается...

- Необязательно быть лекарем, чтобы понять, что к чему, - пожал плечами Уинтроу. - Вот, сам посмотри. - И с ужасающим спокойствием, в котором - Проказница была уверена - он сам себе отчета не отдавал, Уинтроу принялся разматывать слипшуюся повязку. Его отец чуть слышно кашлянул. А Уинтроу все тем же ровным голосом заметил: - Ну вот, уже и запах пошел. Так что чем быстрее мы его отрежем, тем лучше.

Ножки стула скрипнули по палубе - его отец поднялся.

- Присядь, сынок... Я сейчас помощника позову.

- Лучше было бы тебе самому это сделать, господин капитан. Если тебе не трудно, конечно. И - непременно на палубе, возле носового изваяния. Проказница ощутила, как Уинтроу обвел каюту нарочито внимательным взглядом: - Незачем здесь кровью все пачкать.

- Я не... Я никогда...

- А я покажу, где и как резать, господин капитан. Это на самом деле не сложнее, чем курицу разделать для супа. Надо просто сразу попасть в сустав, вот и все. Меня в монастыре этому обучили. Лекарское дело иногда вправду очень напоминает готовку. Надо знать нужные травы и устроение... плоти. И, конечно, разбираться в ножах...

"Да он же ему вызов бросает!" - сообразила Проказница. Она не осознавала всего происходившего в капитанской каюте и весьма сомневалась, что Уинтроу осознавал. Она попробовала осмыслить... Если Кайл откажется резать воспаленный палец на руке сына, он некоторым образом проиграет. Как проиграет и что?.. Проказница ни в чем не могла быть уверена, но дело было как-то связано с тем, кто из них в действительности распоряжался жизнью Уинтроу и направлял ее. А может, Уинтроу пытался заставить отца в полной мере понять ту жизнь, на которую он обрек его, - так сказать, явить ему всю полноту ее жестокости и неприглядности. А еще присутствовало вполне дурацкое стремление рискнуть и пострадать - то, от чего он так решительно отказывался в городе Крессе. За тот поступок ему навесили ярлык труса и сочли неженкой, боящимся боли. Так вот, сейчас он всем им покажет...

По телу Проказницы даже озноб пробежал от гордости за него. Поистине, он был очень несхож с прочими Вестритами, когда-либо ступавшими на ее палубу!

- Я старпома позову, - повторил Кайл Хэвен.

- У него не получится, - тихо сказал Уинтроу. Кайл пропустил его слова мимо ушей. Распахнул дверь, высунулся наружу и проревел:

- ГЕНТРИ! - после чего уже спокойнее обратился к сыну: - Я капитан этого корабля. И я знаю, у кого что получится, а что нет. Резать будет тот, кого я назначу. Врачеванием у нас занимается старпом!

- А я-то думал, мой отец никому этого не доверит, - вполголоса заметил Уинтроу. - Но ты, похоже, боишься. Ладно, я пойду на палубу и подожду там старпома.

- Ничего я не боюсь! - взвился Кайл, и Проказница поняла, что сделал Уинтроу. Это больше не был конфликт капитана и юнги: друг против друга стояли сын и отец.

- Тогда хотя бы приди посмотреть... папа. Добавь мне мужества, попросил Уинтроу. Не взмолился, просто попросил. И вышел из каюты, не дожидаясь, пока капитан ему позволит уйти, не дожидаясь даже, пока он ответит. Не успел он уйти, как в дверях появился подоспевший Гентри. Кайл велел ему взять хирургические принадлежности и идти немедля на бак. Уинтроу уже шел туда - ровным, размеренным шагом.

- Сейчас придут, - невозмутимо сообщил он Проказнице. - Мой отец со старпомом. Палец мне резать. Надеюсь, я буду не очень громко орать...

- Силы воли у тебя хватит, - подбодрила его Проказница. - Когда дойдет до дела - положи руку ладонью на палубу, и я буду с тобой.

Мальчик ничего не ответил. Легкий ветер, наполнявший паруса, доносил Проказнице запах его пота... и страха. Он терпеливо ждал лекаря, сидя на палубе и отколупывая с больной руки прилипшие нитки.

- Нет, - произнес он затем тоном окончательного приговора. - Тут в самом деле уже спасать нечего. Уж лучше расстаться с ним, пока он все мое тело не отравил...

И Проказница ощутила, как он отпустил свой палец. Отстранился от него. Отъединил от умозрительного образа своего тела...

Мысленно он его уже отсек.

- Идут, - тихо сказала Проказница.

- Ага, - он нервно хихикнул. Получилось жутковато. - Я их чувствую... через тебя.

В самый первый раз он сознался в чем-то подобном! До чего хотелось бы Проказнице, чтобы это произошло в другое время и при других обстоятельствах - повеселее теперешних. Они смогли бы спокойно все обсудить. Или просто помолчать вдвоем, переживая свое единение и в полной мере им наслаждаясь. Но двое мужчин уже подходили к ним по носовой палубе, и Уинтроу неосознанным движением вскочил на ноги, поворачиваясь им навстречу. Больная рука лежала на ладони здоровой, как подношение. Кайл дернул подбородком в сторону сына:

- Юнга вот думает, что ему необходимо палец отнять. А ты как считаешь?

Сердце Уинтроу приостановилось в груди. Потом вновь застучало. Он молча протянул руку старпому. Гентри глянул один раз и даже зубы оскалил зрелище было не из приятных.

- Юнга прав, надо резать. - Он обращался к капитану, не к Уинтроу. Крепко взял мальчика за запястье и повертел так и этак, разглядывая несчастный палец со всех сторон. Коротко буркнул от отвращения... Обязательно кое о чем с Торком переговорю. Надо было мне раньше на этот палец взглянуть! Если даже мы его сразу оттяпаем, придется парню денька два полежать. И так уже, по-моему, отрава всю кисть захватывать начала!

- Торк свое дело знает, - проворчал Кайл. - Никому не дано предусмотреть все!

Гентри прямо посмотрел на своего капитана. Он не спорил с ним, он просто сказал ему:

- У Торка внутри подлянки хватает. И когда у него под началом оказывается кто-то, как сам он считает, более умный и благородный по нраву или по праву рождения... эта подлянка так и лезет наружу. Поэтому мы и Брэшена потеряли. Отличный моряк, но Торк без конца его изводил. Торк, он ведь как? Выберет человека и давай скипидарить, и не чувствует, когда уже давно пора прекратить наезжать. Это я, кэп, - чувствовалось, как осторожно и тщательно Гентри подбирал каждое слово, - не потому говорю, что решил за мальчонку вступиться. Не бойся, он мне не любимчик, и плевать я хотел, кэп, как там его имя-фамилия. Он просто ходит с нами на корабле, а корабль, он ведь всего лучше идет когда? Когда все матросы здоровы и работоспособны. Он чуть помедлил. - Так я все же переговорю с Торком, кэп. - На сей раз Кайл не стал возражать, он вообще ничего не сказал, и Гентри повернулся к Уинтроу: - Так ты, значит, готов.

Это был не вопрос, просто подтверждение правоты юнги.

- Да.

Голос Уинтроу прозвучал по-взрослому низко. Он опустился на одно колено - ни дать ни взять приносил кому-то клятву верности. Вот он положил изувеченную руку на палубу... Проказница закрыла глаза. Она сосредоточилась на этом прикосновении, на распластанных пальцах, прижимавшихся к диводреву ее носовой палубы. Какое счастье, что весь ее бак был из диводрева!.. Во дни постройки это выглядело расточительством, но сегодня все то, что задолжали Дождевым Чащобам Вестриты, должно было окупиться до последнего грошика. Палуба была частью ее тела, и она держала руку Уинтроу изо всех сил, добавляя свою волю к его, помогая не двинуться с места...

Старпом опустился на корточки подле него и уже разворачивал холщовую сумку с инструментами. Ножи и зонды сидели каждый в отдельном кармашке. Иголки для сшивания тела были просто воткнуты в ткань. У некоторых из ушек уже тянулись тонкие нитки, сделанные из рыбьих кишок. Вот Гентри полностью развернул сумку: в последних кармашках обнаружились пилы. С крупными и мелкими зубьями. Уинтроу посмотрел на них и сглотнул... Гентри разложил полоски льняной ткани и корпию* [Корпия - ныне вышедший из употребления перевязочный материал, нитки, нащипанные вручную из хлопчатобумажной или льняной ветоши. Это слово часто встречается в старинных приключенческих произведениях, например, у Жюля Верна. Современные авторы остросюжетных книг о минувших веках обычно обходятся просто "тряпицами для повязок".] для перевязки.

- Тебе бренди понадобится, - бросил он хрипло. Проказница ощутила в нем глубоко загнанную сердечную дрожь и обрадовалась: старпом был к происходившему не вполне безразличен.

Уинтроу ответил еле слышно:

- Нет.

- Позже понадобится, быть может, - подала голос Проказница. Уинтроу не стал спорить.

- Пойду принесу, - сказал Кайл.

- Нет! - хором выговорили Проказница и Уинтроу.

- Я хочу, чтобы ты остался, - уже мягче проговорила Проказница. Таково было ее право, но на случай, если Кайл не вполне понимал, она объяснила вслух: - Когда будут резать Уинтроу, я стану кровоточить... в некотором смысле. - И продолжала, справляясь с собственным страхом: - А потому у меня есть право требовать, чтобы ты оставался здесь, рядом со мной, во всех случаях, когда на моей палубе происходит нечто столь же выводящее из равновесия!

- Мы можем забрать юнгу вниз... - буркнул Кайл.

- Нет, - решительно запретила она. - Если в самом деле необходимо лишить его пальца, я хочу, чтобы это сделали здесь, где я могу в полной мере присутствовать! - Она не собиралась ему сообщать, что присутствует всюду, в любом уголке своего тела. Если он пребывал на сей счет в невежестве - пускай пребывает и дальше. - Пошли за бренди кого-нибудь другого!

Кайл обернулся посмотреть, куда указывает ее взгляд, и чуть не подпрыгнул. Слух, оказывается, очень быстро распространился. И все матросы, которые не были напрямую заняты, разными правдами и неправдами собрались как можно ближе к месту события. Капитан указал на Майлда, стоявшего с синюшно-белым лицом:

- Ты! Живо тащи бренди и стакан! Шевелись!

Майлд, как говорится, едва не выскочил из собственной кожи - лишь босые пятки прошлепали по палубе, стремительно удаляясь. Больше ни один не пошевелился. Кайл притворился, будто не обратил внимания на собравшуюся толпу.

Уинтроу набрал полную грудь воздуха... Если он и заметил матросов, сошедшихся на него поглазеть, то ничем этого не показал. Он обращался лишь к Гентри. Потом поднес левую руку к правой и начал осторожно прикасаться, показывая:

- Вот здесь, на костяшке, нужное место. Режь здесь. Приставь кончик ножа и нажимай вглубь... только старайся чувствовать, что под ножом. Если ты пощупаешь свою собственную руку, то поймешь, о чем я говорю. Если сделать все правильно, в ране не останется осколков костей. Когда отрежешь, натяни, пожалуйста, кожу на рану. И зашей... - Он прокашлялся и добавил: Не старайся быстро закончить, лучше сделай все тщательно. Режь медленно, не руби...

Он делал паузы между фразами, каждую сопровождал вздох. Уинтроу силился сохранять спокойствие. И он преуспел: дрожи не было ни в его голосе, ни в руке, указывавшей на костяшку того, что не так давно было его пальцем, гибким и ловким. Пальцем, на котором когда-нибудь должен был оказаться жреческий перстень... если бы пальцу суждено было уцелеть. "О Са, будь милосерден ко мне, пускай я не закричу. Сделай так, чтобы я не потерял сознания и не отвернулся. А если придется умереть, пусть моя смерть будет достойной..."

Как же велико было напряжение его духа!.. Проказница слилась с Уинтроу воедино... Вот он в последний раз набрал полную грудь воздуха, а Гентри выбрал нож и изготовился резать. Нож был хорош - блестящий, чистый и острый. Уинтроу медленно кивнул головой... Вблизи прошлепали босые ноги, и голос Майлда сказал:

- Вот бренди, господин кэп.

...Но все эти звуки доносились уже из дальнего далека - едва различимые и бессмысленные, точно крики морских птиц, и ошеломленная Проказница поняла: Уинтроу что-то делал с собой. С каждым вздохом расслаблялись мускулы его тела. Его сознание как бы съеживалось, уходило внутрь, таяло... Это было подозрительно похоже на умирание. "Да он сейчас в обморок хлопнется!" - с жалостью решила Проказница.

Но нет. В следующий миг Уинтроу совершил нечто такое, чего она уже вовсе не поняла. Он покинул себя. Нет, не то чтобы его дух расстался с телом, он просто обособился от страдающей плоти. Для Проказницы это выглядело так, как если бы он совсем слился с ней воедино и уже ее глазами смотрел на худенькую фигурку, недвижно коленопреклоненную посреди носовой палубы. Его волосы выбились из матросской косички. Несколько прядей упали на лоб, и ими играл ветер, остальные слиплись от пота. Но взгляд черных глаз оставался спокойным. Уинтроу смотрел на блестящее лезвие, приближавшееся к его руке, и даже губы не вздрагивали.

Вот где-то вовне взорвалась безумная боль, но Уинтроу и Проказница с прежним спокойствием наблюдали, как старпом Гентри налегает на рукоять, вгоняя острие в руку мальчишки. Вот на палубу обильно хлынула кровь... "Кровь чистая, - отстраненно, вчуже, издалека подумал Уинтроу. - И цвет хороший: темно-красный..." Вслух, однако, он ничего не сказал. Гентри, трудясь, громко сглотнул, и это прозвучало почти столь же громко, как и судорожный вздох Кайла, наблюдавшего, как нож уходит в руку его сына глубже и глубже. Гентри не промахнулся - тонкое лезвие вошло точно туда, где разъединялся сустав. Уинтроу слышал, вернее, ощущал звук, с которым нож рассекал его тело. Звук был добела раскаленной болью, которая устремилась из его кисти в руку и по ней в самый позвоночник. "Отстранись!" - заново приказал он себе, собирая в единый кулак всю свою власть над собственным телом. Усилием воли, равного которому Проказница ни разу еще не переживала, он удержал в расслаблении мышцы руки. Не позволил себе ни дернуться прочь, ни даже вздрогнуть. Лишь мертвой хваткой держал запястье правой руки пальцами левой, сжимая так, словно это могло остановить истечение боли. Кровь текла и текла, собираясь в лужицу между его большим пальцем и средним. Проказница осязала ее тепло на своих палубных досках. Кровь впитывалась в диводрево, и Проказница втягивала ее как можно глубже, благословляя это слияние, этот медный вкус, эту соленость...

Старпом все сделал так, как пожелал Уинтроу. Раздался негромкий хруст, и под лезвием лопнул последний хрящ. Очень аккуратно Гентри провел ножом поперек, разрезая оставшийся лоскуток кожи. И палец остался лежать на палубе отдельно от тела - никому не нужный кусок мертвой плоти. Уинтроу потянулся к нему левой рукой, взял и отложил в сторонку. Потом щепотью все той же левой руки стянул кожу, окружавшею рану.

- Сшивай, чтобы закрылось, - спокойно попросил он старпома, глядя, как вспухают изнутри и падают на палубу кровавые капли. - Не очень туго, просто чтобы кожа держалась и нитки ее не прорезали. Возьми самую тонкую иголку и нитку...

Отец Уинтроу кашлянул и отвернулся. На негнущихся ногах отошел к фальшборту и стал смотреть на проплывавшие мимо острова: видно, они вдруг приковали к себе его внимание и сделались необычайно интересны. Уинтроу, кажется, ничего не заметил, но Гентри исхитрился бросить вслед капитану один-единственный быстрый взгляд. Потом он поджал губы, в очередной раз громко сглотнул - и взялся за иголку. Мальчишка придерживал свою собственную плоть, дожидаясь, пока старпом сошьет вместе кожу и завяжет нитку узлом. Потом оперся о палубу здоровой рукой, а Гентри наложил на больное место повязку.

Пока длилась операция, Уинтроу ни единого раза ничем - ни словом, ни вздохом - не показал, что вообще испытывает какую-либо боль. "Как будто они тут паруса шили", - подумалось Проказнице. Хотя нет! Он, конечно же, чувствовал. По крайней мере, чувствовало его тело: пот катился с него градом, рубашка на спине промокла насквозь. Но разум Уинтроу существовал сам по себе. Тело просто-напросто подавало ему знак: "Мне плохо! Я не в порядке!" - знак точно такой же, как голод или жажда. Знак, на который при необходимости вполне можно внимания не обращать.

"Вот как! Теперь я поняла..." До полного понимания ей было, конечно же, далеко, но сопереживание глубоко ее тронуло. Когда с перевязкой было покончено, Уинтроу приподнялся на корточки, но не стал сразу вставать. Незачем зря испытывать судьбу. Он зашел слишком далеко, чтобы именно теперь все испортить, потеряв сознание... И Уинтроу принял у Майлда стакан бренди, который тот налил ему трясущимися руками. Принял и выпил, сделав три неторопливых глотка: так пьют воду, когда утоляют очень сильную жажду... И передал Майлду опустевший стакан. На стекле остались кровавые отпечатки.

Уинтроу огляделся кругом... и стал медленно возвращаться к полному восприятию своего тела. Из руки сразу ударила такая боль, что он стиснул зубы. Перед глазами замелькали черные точки... Он сморгнул их и на какое-то время сосредоточил взгляд на двух кровавых пятернях, отпечатавшихся на палубе Проказницы. Его кровь глубоко вошла в диводрево, и они оба с ней понимали: сколько ни драй палубу, эти опечатки не сотрутся уже никогда. Уинтроу поднял глаза... Гентри оттирал нож тряпочкой. На его лбу залегли морщины, но он улыбнулся юнге. И даже едва заметно кивнул. Майлд, все еще очень бледный, таращил глаза. Кайл все так же разглядывал острова...

- Я не трус. - Уинтроу говорил очень тихо, но его голос некоторым образом разносился. Его отец обернулся, почувствовав вызов, - Я не трус! повторил Уинтроу громче. - Да, я мал ростом. Да, я далеко не силач. Но я не слабак и не трус. Я умею принимать боль. Когда это необходимо!

Странный огонек зажегся у Кайла в глазах, в уголках рта возник некий намек на улыбку. Со спокойной гордостью он произнес:

- А ты вправду Хэвен.

Уинтроу прямо встретил его взгляд. В его голосе не было ни дерзости, ни желания насолить, просто он выговорил очень четко:

- Нет. Я - Вестрит. - Он посмотрел на кровавые отпечатки ладоней, на отрезанный палец, все еще валявшийся под ногами, - И это ты меня сделал Вестритом, - Уинтроу улыбнулся, но улыбка получилась безрадостная. - Что там бабушка, помнится, говорила? "Кровь заявит о себе", так, кажется? - Он нагнулся и поднял отрезанный палец. Внимательно рассмотрел - и протянул отцу. Он сказал: - На этот палец никогда не будет надет жреческий перстень... - Кому другому могло показаться, что он попросту пьян, но Проказница расслышала, как его голос дрогнул от скорби. - Может, возьмешь его, господин капитан? Как знак своей победы, а?

Темная краска ярости бросилась в лицо капитану. Проказница заподозрила, что в этот миг он был близок к настоящей ненависти к своему отпрыску. Уинтроу легким шагом приближался к нему, и его глаза очень странно блестели. Проказница все старалась понять, что происходило с мальчишкой. Что-то менялось в нем, словно распрямлялась пружина, сжатая до предела. Он прямо смотрел в глаза отцу, и в его голосе не было ни гнева, ни даже боли. Вот он подошел достаточно близко для того, чтобы Кайл мог ударить его...

Или обнять...

Но Кайл Хэвен просто не сделал никакого движения. И в этой его неподвижности был отказ - отказ от сына и от всего, что тот собой представлял, от всего, что тот делал. В этот миг Уинтроу понял, что никогда не заслужит отцовских похвал. Даже более того: Кайл с самого начала и не стремился, чтобы сын был ему в радость. Он просто хотел подчинить его. А теперь понял - ничего не получится.

- Значит, нет, господин капитан? Ну что ж... - И с небрежностью, разыграть которую было бы превыше человеческих сил, Уинтроу прошел на самый нос корабля. Еще раз присмотрелся к пальцу, который держал в руке: ноготь, почерневший и обломанный от работы... раздробленные кости, сплющенные сухожилия... а потом выкинул палец за борт. Так, словно этот отмерший кусочек вовсе не имел к нему никакого отношения. И сам остался стоять у фальшборта - не опираясь на него, просто выпрямившись рядом с изваянием Проказницы. И смотрел вперед, на убегающий горизонт. Смотрел в новый день, который был ему когда-то обещан, а теперь казался таким далеким - гораздо более далеким, чем время или расстояние могли сделать его... Уинтроу пошатывался, но лишь еле заметно. Больше никто на палубе не двигался и не говорил. Даже капитан помалкивал, только глядел на сына до того пристально, как если бы взгляд действительно мог пронзать! Напряженные мышцы веревками выделялись на шее... Первым подал голос Гентри.

- Майлд! - сказал он. - Уведи его вниз и уложи. Будешь каждую склянку проверять, как он себя чувствует. Если его начнет лихорадить, а паче того, если примется бредить - беги сразу ко мне. - Он свернул сумку и завязал матерчатые тесемки. Поднял крышку деревянного ящичка и стал рыться в свертках и пузырьках. И негромко добавил, даже не поднимая головы: - Ну-ка вы, бездельники. Живо найдите себе, чем заняться! А то я сейчас сам вас займу!

Больших угроз не потребовалось - матросов как ветром сдуло. Гентри обошелся самыми простыми словами и отнюдь не вышел за рамки своих прямых обязанностей... но все поняли, что он сумел весьма ловко и вовремя встать между капитаном и его сыном. Так он поступил бы и по отношению к любому другому моряку, привлекшему к себе слишком пристальное внимание Кайла. Гентри время от времени проделывал это с тех самых пор, как Кайл только принял командование "Проказницей*. Вот только вмешиваться в разборки между капитаном и его собственным сыном Гентри еще не доводилось. И то, что он сделал это сейчас, означало: отныне старпом числил Уинтроу полноправным членом команды - а вовсе не избалованным папенькиным сынком, взятым на борт исправления и вразумления ради.

Майлд остался ждать Уинтроу, пытаясь при этом сделаться как можно меньше и незаметнее. Миновало несколько долгих секунд, и капитан Хэвен, молча повернувшись, отбыл к себе. Майлд проводил его глазами, потом торопливо отвел взгляд, словно совершал нечто постыдное.

- И, Майлд, - неожиданно заговорил Гентри, как бы напрямую продолжая свое недавнее распоряжение, - помоги Уинтроу перенести вещи и постель в форпик. Отныне он будет жить не в канатном рундуке, а вместе с командой. Когда устроишь его, дай ему вот это снадобье. Не больше ложечки. Остальное сразу принесешь мне. Это настойка опия, - пояснил он больше для Уинтроу. Парню надо поспать. Так заживление пойдет быстрее.

Передал юноше пузатый коричневый пузырек, поднялся и сунул прочие принадлежности под мышку. И ушел, ничего более не добавив.

- Слушаюсь, господин старпом... - проговорил Майлд запоздало. И не без робости приблизился к Уинтроу. Тот не счел нужным обратить на него внимание, и Майлд заставил себя потянуть его за рукав. - Слышал, что ли, что старпом сказал, - выговорил он неловко.

- Я здесь лучше побуду, - отозвался Уинтроу. Голос у него был неверный и какой-то сонный. "Боль", - сообразила Проказница. Рано или поздно за нее приходится расплачиваться. Он не позволил своему телу должным образом отреагировать на нее, и вот результат. Полное изнеможение.

- Я знаю, - почти ласково проговорил Майлд. - Но старпом приказал...

- Уинтроу тяжело вздохнул и повернулся.

- Да. Приказал...

И с кротостью, присущей смертельно усталым, отправился с бывшим юнгой на нижнюю палубу.

Вскоре Проказница ощутила, как ее прежний рулевой уступил место другому: у штурвала встал Гентри. Так он всегда поступал, когда нечто выводило его из равновесия и ему требовалось подумать. "А ты неплохой старпом, - подумалось Проказнице. - Брэшен, правда, был лучше. Но он и дольше плавал со мной..." Ей, впрочем, нравилось, как управлял ею Гентри. Ровно, уверенно и спокойно. Его рука на штурвале и подбадривала ее, и в то же время излучала доверие.

Убедившись, что никто на нее не смотрит, Проказница поглядела вниз и раскрыла сжатый кулак... У нее на ладони лежал палец Уинтроу. Кажется, никто не видел, как она поймала его. Она сама не знала, зачем ей это понадобилось. Быть может, она подхватила палец просто потому, что он был частичкой Уинтроу, а ей не хотелось утрачивать даже столь малую его часть?..

Насколько же он выглядел крохотным рядом с ее пальцами, так намного превосходившими человеческие! Тонкие веточки-кости, одетые плотью и кожей, а на конце - ноготок, покрытый едва заметными бороздками... Даже изуродованный, даже перемазанный кровью, он все равно завораживал Проказницу своей хрупкостью и совершенством. Она приложила этот палец к своему... Резчик, изваявший ее, потрудился на славу: должным образом проработал и морщинки на суставах, и ногти, и сухожилия на внутренней стороне запястья. Но не было ни тонкого узора на подушечках пальцев, ни крохотных волосков на тыльной их стороне.

"Я - лишь подобие истинно живых существ из плоти и крови. Искусственное подобие", - подумала Проказница с грустью.

Она еще долго разглядывала свое нечаянное сокровище. Потом воровато огляделась по сторонам - и поднесла палец ко рту. Выкинуть его она была не в состоянии, а сохранить могла... только в одном месте. Внутри себя. Она положила палец Уинтроу себе в рог - и проглотила. Вкус был тот же, что и у его крови. Соль, медь... и некоторым образом - море. И вот он стал частью се. Проказница даже задумалась, что станется с ним там, в глубине ее тела, сработанного из диводрева. Потом почувствовала, как он... всасывается. Примерно так же, как палубные доски всасывали разлитую кровь.

Никогда раньше Проказница не пробовала мяса. Голод и жажда были ей доселе неведомы. И тем не менее, приняв в себя толику плоти Уинтроу, она утолила некое невыразимое словами влечение.

- Теперь мы - одно, - шепнула она про себя.

А Уинтроу беспокойно ворочался на койке в форпике. Настойка опия смягчила боль, пульсировавшую в руке, но начисто снять ее не смогла. Кожа, ставшая сухой и горячей, казалось, была натянута прямо на кости рук и лица.

- Воссоединиться с Са... - ломким голосом пробормотал он словесную формулу высшей цели, привлекавшей духовные помыслы любого жреца. - Я буду един с Са, - повторил Уинтроу уже тверже. - Вот судьба, которая меня ждет...

И Проказница не нашла в себе решимости ему возразить.

Шел дождь. Нескончаемый проливной дождь - вернейшая примета того, что в Удачном наступила зима. Вода сбегала по волосам Совершенного и текла с бороды на голую грудь. Когда он тряс головой, в стороны разлетались полновесные капли. Было холодно.

Ощущение холода он почерпнул и постиг из унаследованных им человеческих воспоминаний. И теперь тщетно повторял себе, что на самом деле ему не может быть холодно, ибо древесине не дано мерзнуть. А впрочем - нет. Дело было вовсе не в холоде или тепле. Просто не очень-то это приятно, когда по тебе струится вода. Раздражает.

Он утер ладонью лицо и отряхнул руку.

- Ты, кажется, говорил, что оно мертвое!

Хрипловатое контральто прозвучало неожиданно близко. Еще одна каверза, подстроенная ему дождем! За шумом падающих капель ровно ничего невозможно было расслышать. Даже нечто столь важное, как людские шаги по мокрому песку!

- Кто здесь? - поинтересовался он хмуро и зло. Совершенный слишком хорошо знал; лучше уж лишний раз показать людям гнев, но ни в коем случае не страх. Если обнаружить страх, они только осмелеют.

Ему никто не ответил. Да он, если честно, ответа особо и не ждал. Они ведь отлично понимали его слепоту. Могли сколько угодно лазать и ползать кругом... а потом прилетит камень - и, конечно же, с самой неожиданной стороны. Совершенный весь обратился в слух, пытаясь расслышать крадущиеся шаги... Но когда прозвучал второй голос, он раздался примерно оттуда же, откуда и первый. Совершенный мигом распознал джамелийский акцент... Мингслей!

- Но я правда думал, что оно мертвое. Сколько я сюда приходил, оно ни разу не двигалось и не говорило! Дава... то есть мой посредник... божился, что оно живое-преживое, но я не очень верил ему. Что ж, это обстоятельство придает всему делу новый оттенок! - Мужчина прокашлялся - Теперь я понимаю, почему Ладлаки шли на сделку так неохотно. Я-то думал, я мертвое дерево выторговываю! Стало быть, я слишком мало денег им предложил. Надо будет совершить новый заход...

- А вот я, по-моему, передумала. - Женщина говорила очень негромко, и Совершенный тщился понять, что за чувство она старалась не показать. Отвращение? Страх?.. Он ни в чем не был уверен. - Не думаю, - продолжала она, - что мне по-прежнему хочется иметь дело... с этим.

- Но раньше мне казалось, что ты очень заинтересована! - всполошился Мишелей. - Что это на тебя вдруг такая брезгливость напала? Да, носовое изваяние живое, ну и что с того? Это только новые возможности открывает...

- Да, диводрево заинтересовало меня, - согласилась она неохотно. Один человек некогда принес мне кусочек и заказал вырезать птичку. Я на это сказала ему, что моя работа с деревом определяется его природой, а не капризом заказчика. Он принялся уговаривать меня сделать попытку. Но когда я взяла в руки принесенный им кусочек, то ощутила... зло! Если мы допустим, что дерево возможно напитать чувством, то из этого кусочка чуть только не капала злоба! Какая там работа - я в руках-то его держать не могла. Я сказала тому человеку, чтобы унес его немедленно прочь...

Мингслей хихикнул, как будто поведанное женщиной было необыкновенно забавно.

- А я, - проговорил он так, будто речь шла о многолетних жизненных наблюдениях, - давно открыл для себя, что обостренное восприятие художника великолепно умасливается перезвоном монет. Так что уверен - сообща мы сумеем преодолеть все твои предрассудки. Обещаю: оплата твоего труда превзойдет все ожидания. Ты и сейчас своей возней с обычным деревом зарабатываешь, по-моему, очень пристойно. Но когда ты примешься делать бусы из диводрева, мы сможем заламывать цену... какую ни пожелаем. Я серьезно! Мы предложим покупателям то, что им никто ни разу не предлагал! Мы с тобой - два сапога пара. Мы в этом городе чужаки. Зато разглядели то, чего у себя под носом не видели местные...

- Два сапога?.. А по-моему, нам вообще разговаривать не о чем.

Судя по голосу, женщина не думала идти на какие-либо уступки. Но Мингслей точно не слышал.

- Да ты, - ликовал он, - приглядись только, каков материал! Тонкие прямые волокна! А цвет! Чистое серебро! Уйма досок, и ни на одной ни сучка! Ни на одной! Какое дерево! - и полностью в твоем распоряжении. Чего только из него можно наделать! Даже если снять носовую фигуру, привести в порядок и продать отдельно, диводрева останется еще столько, что не одну мастерскую - целую промышленность хватит основать. И мы не будем ограничиваться твоими обычными бусами да амулетами. Шире надо на вещи смотреть, шире! Стулья, спинки кроватей, столики, украшенные резьбой... И, естественно, колыбельки. Вообрази только, каков будет престиж! Укачивать первенца в колыбельке, целиком вырезанной из диводрева!.. А что будет, - увлекся Мингслей, - если увенчать изголовье такой колыбельки женскими лицами? Да еще разузнать, каким образом их оживляют? Мы обучили бы их распевать колыбельные. Ничего себе, а? Люлька, которая сама качает младенца и сама ему песни поет...

- Жуть, - ответила женщина. - В дрожь бросает, как только подумаю.

- Значит, боишься диводрева? - Мингслей разразился лающим смехом, Неужели местные суеверия и до тебя добрались?

Женщина огрызнулась:

- Дерева бояться мне незачем. Вот людей вроде тебя - это да. Вы же лезете в воду, не зная броду. Погоди немного, подумай! Купцы из старинных семейств Удачного - самые ушлые торговцы, каких только видели здешние края. И, если они не покупают и не продают диводрево - должна быть причина, и очень веская. Ты своими глазами видел: носовая фигура живая. Но ты не спросил себя, как и почему, а сразу собрался засуча рукава сколачивать стулья и столы из того же самого материала. И вообще... Стоять перед лицом живого существа и весело рассуждать о мебели, которую можно сделать из его тела...

Мингслей хмыкнул:

- Не стал бы спешить с утверждением, что это существо взаправду живое. Ну да, один раз оно шевельнулось и подало голос, так что с того? Куклы-марионетки тоже двигаются, когда их за ниточки дергают. А попугаи, случается, разговаривают. И что же, ты их всех предлагаешь людьми считать?

Похоже, ему было смешно.

- Чего ради ты мелешь всякую чепуху? - поинтересовалась женщина. Думаешь таким образом заставить меня переменить свое мнение? Я ведь бывала у северной стены, где причаливают живые корабли. Спорю на что угодно, что и ты туда приходил... Так вот, живые корабли, которые я там видела, называются живыми бесспорно не зря. Больше того, каждый из них - личность! Так что вот так, Мингслей. Сам себе ты можешь врать сколько угодно и убеждать себя в чем только хочешь. Но меня - уволь. Отговорками и полуправдой ты меня на себя работать не вынудишь. Нет уж. Я вправду заинтересовалась, когда ты мне рассказал, будто здесь валяется умерший живой корабль и есть возможность использовать его диводрево. Но даже и тут ты солгал мне. Поэтому не вижу больше причин торчать тут с тобой под дождем. Дело, которое ты предлагаешь, неправедно, и я в нем участвовать не собираюсь.

Совершенный слышал, как удалялись ее шаги, как Мингслей продолжал кричать:

- Это глупо! Ты отказываешься от таких денег, которые и представить не можешь!

Женщина остановилась... Совершенный навострил уши, как только мог: "Неужели вернется?.." Но вернулся только и ее голос. Она не стала кричать, но слышно было очень хорошо и отчетливо.

- Ты, Мингслей, - холодно проговорила она, - совсем перестал видеть разницу между выгодным - невыгодным и добром - злом. Ты окончательно запутался. А я - пока еще нет.

И она снова двинулась прочь. Походка была по-мужски твердая и явственно гневная. Потом дождь еще больше усилился; капли лупили так, что, должно быть, причиняли боль человеческой коже. Совершенный услышал ворчание Мингслея, недовольного ливнем.

- Уж эти мне художественные натуры! - фыркнул тот вслух. - Ничего, никуда не денется, обратно придет... - Он помолчал и вдруг обратился прямо к Совершенному: - Корабль! Эй ты, корабль! Ты что там, вправду живой?

Совершенный не стал отвечать.

- Если ты живой, то глупо с твоей стороны делать вид, будто не замечаешь меня. Я ведь твой будущий хозяин. Это лишь вопрос времени. Так что в твоих собственных интересах мне заранее сообщить то, что я хочу знать. Ты сам по себе - или ты неотъемлемая часть корабля?

Совершенный молчал, подставляя лицо хлещущему дождю.

- Если отпилить тебя от корабля - это тебя убьет? - понизив голос, осведомился Мингслей. - Я, знаешь ли, именно так и намерен с тобой поступить...

Убьет это его или нет - Совершенный не знал. Поэтому он просто предложил Мингслею:

- А ты подойди сюда да попробуй.

После этого тот почему-то очень быстро собрался и куда-то ушел.

Корабль снова остался один под изматывающим дождем... Когда рядом снова зазвучал женский голос, он не вздрогнул, лишь медленно повернул голову, чтобы лучше слышать.

- Корабль, - сказала она. - Можно мне подойти?

Он ответил:

- Мое имя - Совершенный.

- Совершенный, можно мне подойти?

Он задумался.

- А свое имя ты мне не хочешь сказать?

Женщина чуть помедлила.

- Меня зовут Янтарь...

- Это не твое настоящее имя.

- У меня было много имен, - ответила она помолчав. - Я назвала то, которой мне подходит всего болеет? - здесь и сейчас.

"А ведь могла бы просто солгать мне. Не солгала... " Он протянул раскрытую ладонь в направлении ее голоса:

- Янтарь...

Это была своего рода "проверка на вшивость". Он знал, как выглядела его громадная лапища в сравнении с человеческой. Когда его пальцы сомкнутся на ее кисти, он ей с легкостью руку выдернет из плеча... Если захочет, конечно.

Он слушал ее дыхание и частые шлепки дождевых капель по плотному береговому песку... Вот она сделала два быстрых шага и вложила ему в ладонь затянутую в перчатку левую руку. Огромная горсть осторожно сомкнулась...

- Совершенный... - задохнулась она.

- Зачем ты вернулась?

Прозвучал нервный смешок.

- Как верно заметил Мингслей, ты меня необычайно заинтересовал. Корабль ничего на это не сказал, и она продолжала: - Любопытства у меня всегда было с избытком... в отличие от мудрости. Правда, всю свою невеликую мудрость я собрала именно благодаря любопытству. И оттого привыкла доверять его зову.

- Ясно, - протянул Совершенный, - Может, расскажешь мне о себе? Ты же видишь - я слеп.

- Вижу. Даже слишком хорошо вижу, - В ее голосе мешались жалость и сожаление. Мингслей тебя называет уродом, но... не знаю уж, кто изваял твой лоб и нижнюю часть лица, знаю только, что это был замечательный мастер. Жаль, что твои глаза оказались уничтожены... У кого могла подняться рука погубить подобную красоту?

Ее слова очень растрогали Совершенного... Но в то же время всколыхнули в его памяти нечто такое, о чем он не мог и не хотел вспоминать.

- Какие комплименты, - буркнул он грубовато. - Это вместо того, чтобы исполнить мою просьбу и рассказать о себе?

И он выпустил ее руку.

- Нет. Ни в коем случае. Я... Янтарь. Я работаю по дереву. Вырезаю всякие украшения, бусы там, гребни, колечки... Иногда делаю более крупные вещи: чаши, бокалы... даже стулья и колыбельки. Но не очень много. У меня, как кажется, лучше получаются небольшие изделия. Можно мне коснуться твоего лица?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Совершенный сначала согласно кивнул и потом только поинтересовался:

- Зачем тебе?

Она подошла ближе. Он ощутил тепло ее тела, особенно заметное во вселенной, заполненной холодным дождем. Вот ее пальцы легонько коснулись его бороды... Едва заметное прикосновение, но Совершенного заколотила дрожь. Совсем так, как если бы он был человеком. Если бы он мог, то непременно бы отшатнулся.

- Не могу дотянуться, - сказала Янтарь. - Ты меня не поднимешь?

Такое сокрушительное доверие мигом заставило его позабыть, что она, собственно, так на его вопрос и не ответила. Он счел своим долгом напомнить ей:

- Я же одной рукой могу тебя раздавить...

- Но ты же не станешь, - сказала она. - Ну пожалуйста, подними меня.

Что-то в этой доверчивой просьбе откровенно напугало его.

- А с чего ты взяла, - рявкнул он, - что не стану? Ты же знаешь, что мне случалось убивать людей! Целыми командами!.. И всему Удачному об этом известно! Да кто ты такая вообще, чтобы меня не бояться?

Вместо ответа она положила мокрую голую ладонь ему на плечо. Ее тепло разбежалось по волокнам его диводрева, и голова у Совершенного закружилась. "А ведь с ней то же самое", - сообразил он чуть погодя. Проникновение было обоюдным. Янтарь воспринимала его с той же остротой, что и он ее!.. Ощущение человеческой природы захлестнуло его. Он испытал блаженство, чувствуя все то, что чувствовала она. Дождь промочил ее волосы, одежда липла к телу. Ее кожу обдавал холод, но тело согревалось внутренним жаром. Движение воздуха в ее легких было подобно дыханию ветра, некогда раздувавшего его паруса. А ток крови по жилам столь сильно напоминал кипение моря под его килем...

- Да ты - не просто дерево! - вырвалось у нее вслух. В ее голосе был восторг удивительного открытия, а Совершенного внезапно охватил ужас предательства. В миг их слияния она слишком много увидела и поняла. И теперь будила все то, от чего он так старательно отгораживался...

...Он вовсе не имел в виду настолько грубо отталкивать ее прочь - все получилось само собой, и Янтарь вскрикнула в голос, свалившись на камни. Он слышал, как она силилась отдышаться. Дождь лил с небес бесконечным потоком.

- Ушиблась? - мрачно осведомился он некоторое время спустя. Он постепенно успокаивался и сам чувствовал это.

- Нет, не ушиблась, - ответила она тихо. И прежде, чем он успел извиниться, сказала: - Прости меня. Я-то думала, что ты... деревянный. У меня, ты понимаешь, дар чувствовать дерево. Я только прикасаюсь к нему - и могу сразу сказать, как в нем изгибается волокно, где оно тоньше, где толще. Вот я и решила, что, прикоснувшись к твоему лицу, сумею угадать, какими были твои глаза. Касаясь тебя, я думала, что обнаружу просто дерево, а ты... Мне не следовало... Прости меня. Пожалуйста, прости.

- Да ладно, - отозвался он вполне серьезно. - Я... тоже не со зла так тебя отшвырнул. Я совсем не хотел сбивать тебя с ног...

- Я сама виновата. Ты правильно сделал, что меня оттолкнул. Я... - И она опять замолчала, и единственным звуком в целом мире остался шум дождевых капель. К нему примешивался только плеск волн. Этот плеск постепенно делался ближе: начался прилив, вода поднималась. Женщина вдруг снова подала голос. - Давай поговорим? - предложила она.

- Как хочешь, - отозвался он неловко. Эта женщина... он совершенно не понимал ее. Она доверилась ему без страха, впервые увидев. А теперь между ними, кажется, намечалось нечто вроде дружбы. Совершенный к подобному не привык, и подавно - чтобы все происходило так быстро. Ему сделалось страшновато. Но гораздо страшнее была мысль о том, что вот сейчас она уйдет прочь и никогда не вернется. Он попытался найти в себе самом какие-то крохи доверчивости... Но что он мог ей предложить?

- Ты, может, внутрь заберешься, чем под дождем-то торчать, - пригласил он ее. - Я, конечно, мало не на боку здесь валяюсь... И там, внутри, нисколько не теплей, чем снаружи... Но хоть дождь за шиворот не течет.

- Спасибо, - отозвалась она. - Обязательно заберусь, и притом с большим удовольствием!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗИМА

ГЛАВА 20

ЦАПУНЫ

На побережье Внешнего Прохода совсем немного гаваней, достойных так называться, а уж безопасных среди них - и того меньше. Одна из немногих называется Закоулок. Туда совсем не просто войти, особенно во время отлива, но коли справишься, то попадешь в совсем неплохое местечко, где корабль и команда вполне могут отдохнуть денек-другой в благолепии и тиши.

Большинство портов Внешнего Прохода беспощадно метут жестокие зимние шторма, которые налетают с Дикого моря и порою неделями громыхают о берега страшнейшим накатом. Поэтому разумный капитан, держащий в эту пору курс на юг, на всякий случай старается брать мористее* [Мористее - дальше от берегов, в сторону открытого моря.] и далеко обходит внешние банки побережья. Иначе корабль может выбросить на берег и в щепки расколошматить о скалы.

Вот и Зихель, капитан "Жнеца", нипочем не рискнул идти на стоянку в Закоулок - если бы не случилось так, что запасы питьевой воды на борту оказались подпорчены и даже луженые матросские желудки больше не могли ее принимать.

Не было бы счастья, да несчастье помогло! И команде достался вечер благословенной свободы на берегу. Там ждали их доступные женщины. И пища, не пересоленная коком. И вода, в которой не плавала зеленая слизь...

Трюмы "Жнеца" были заполнены до отказа. Бочки заготовленного мяса громоздились одна на другую, кипами лежали увязанные шкуры, во всех углах стояли кадушки с перетопленным или засоленным жиром. Богатая добыча доставшаяся нелегким трудом! Команде было чем по праву гордиться! Ко всему прочему, они управились быстро: корабль покинул Свечной, свой родной порт на юге, всего пятнадцать месяцев назад. И, понятно, назад корабль шел гораздо быстрее, чем в начале плавания - на север. Наемные матросы рассчитывали на честно заработанную прибавку к жалованью. Охотники и свежевщики вели свои отдельные счета, в которые никто не вникал. А бывшие заключенные из долговых ям знали: теперь только бы дожить до конца плавания - и на берег они сойдут свободными людьми.

Эттель, корабельный юнга, поистине отличился, заработав себе помимо жалованья еще и пай, полагавшийся свежевщику. Это привлекло к нему повышенное внимание любителей игры в кости (а таких в команде было немало). Застенчивый парнишка, однако, упрямо отказывался играть на свой будущий заработок. Ко всеобщему изумлению, он также наотрез отказался перейти к охотникам и свежевщикам насовсем, предпочтя остаться обычным матросом. И, сколько бы к нему ни приставали с расспросами - дескать, почему так, - юнга лишь усмехался и пояснял:

- Да ну их. Моряк, он и есть моряк, он в любую сторону на корабле может пойти. А эти только и делают, что каждый год на север таскаются. Я там разочек побывал - и хватит с меня!

Поистине трудно было придумать лучший ответ. Охотники, отвергнутые юнгой, остались любоваться собственной крутостью, а моряки одобрительно кивали и думали про себя, какой разумный выбор сделал парнишка. Брэшен же задавался вопросом - сознательно Альтия вычислила такой ответ, чтобы все от нее отвязались и никто не обиделся, или он "придумался" сам, благодаря счастливой случайности?

Он поглядывал на нее с другого конца таверны. Она сидела на кончике скамьи, вертя в руках все одну и ту же кружку темного пива. Слушала застольные разговоры матросов, согласно кивала. Смеялась, если кто-то шутил. Когда же к ней начинали липнуть портовые шлюхи - весьма убедительно разыгрывала застенчивого юнца. "Настоящий член команды, - сказал себе Брэшен. - Наконец-то".

Тот первый вечер на острове ее здорово переменил. Она уяснила себе, что может великолепно справляться, если дело не требует грубой физической силы. Посмотрев, как она управляется, ее тут же произвели в свежевщики на все время охоты - и день ото дня ее нож мелькал все стремительней и веселей. Эта новообретенная уверенность в себе осталась у нее и потом - в плавании. Альтия просто начала подгадывать себе работу, требовавшую не силы, а ловкости и быстроты. Она по-прежнему надрывалась и лезла из кожи вон, когда приходилось впрягаться наравне с мужиками, но этому никто не удивлялся - ведь ее считали подростком. "Если Этт так шкурял котиков, полагали матросы, он и в других делах преуспеет, как только наберется силенок!"

Брэшен в два глотка расправился с пивом, еще остававшимся в кружке, и поднял ее повыше, требуя добавки. "А у девки, - сказал он себе, - хватает ума не напиваться с матросами!" И он одобрительно кивнул про себя. Он ее, похоже, недооценил. Она точно выдержит это плавание, если будет продолжать так же лихо, как начала. Всю жизнь юнгой наниматься у нее, конечно, не выйдет. Но в этот раз, пожалуй, сойдет...

Подошла официантка и налила ему пива. Брэшен кивнул ей и запустил через стол монетку. Девушка с серьезным видом взяла ее, присела в легком реверансе и устремилась к соседнему столику. "Очаровательная малютка, подумалось Брэшену. - И как только отец ей позволяет в общем зале работать?" Судя по ее поведению, официантка вовсе не принадлежала к числу девиц легкого поведения, шнырявших по залу, но... все ли моряки разберутся в таких тонкостях и проявят должное уважение? Брэшен проследил глазами за тем, как она сновала туда и сюда, разнося выпивку и угощение, и отметил, что большинство матросов все поняли правильно. Вот кто-то все же попробовал ухватить ее за рукав, но девушка ловко увернулась. Подойдя к юнге Эттелю, она остановилась подле него и с улыбкой о чем-то спросила. Альтия долго и внимательно созерцала содержимое своей кружки... потом все же позволила налить еще. Улыбка, которой одарила ее официантка, была гораздо дружелюбнее той дежурной, с которой она обращалась к другим посетителям. Брэшен не смог сдержать усмешки. Альтия очень похоже изображала мальчишку. Застенчивость же корабельного юнги, вполне возможно, только придавала ему в глазах девушки еще большую привлекательность. И Брэшен только гадал: Альтии в самом деле было не по себе от такого внимания или она опять притворялась?

Он отставил кружку, потом расстегнул куртку. Очень жарко! В комнате было слишком жарко натоплено. Брэшен улыбался собственным мыслям. Ему было сейчас так хорошо. Тепло, сухо. И палуба не качается под ногами. И даже беспокойство - постоянный спутник мореплавателя - на время отступило куда-то. Когда они придут с грузом в Свечной, он получит достаточно денег, чтобы дать себе некоторую передышку. Будем надеяться, в этот раз ему достанет ума не просаживать все тут же. Нет уж, ни в коем случае! Он наконец послушает давнего совета капитана Вестрита и отложит немножко. А еще у него теперь наконец-то был выбор. Он знал: на "Жнеце" будут более чем рады удержать его у себя. Так что можно ходить в море на промысловике, покуда не надоест. А можно по прибытии в Свечной попросить рекомендацию да и присмотреть местечко на другом корабле. Получше, побыстрее... почище, чем "Жнец". Пускай это снова будет торговый корабль. Скорее поставить белые паруса - и полным ходом из порта в порт, из порта в порт... Да.

Нижняя губа ощутила жжение, некогда столь привычное, и Брэшен поспешно передвинул языком кусочек циндина. Зелье, как и обещал продавец, было что надо. И весьма жгучее. Брэшен отхлебнул еще пива, чтобы охладить рот. Сколько лет он не прикасался к некогда любимому дурману?.. Капитан Вестрит в этом отношении был сущим тираном. Заподозрит кого-нибудь, что баловался циндином на борту ли, на берегу, - и велит губу показать. Малейший признак ожога - и в ближайшем порту гонит нарушителя с корабля безо всякой пощады. И денег не платит... Кстати, о деньгах. На этот циндин Брэшен себе заработал здесь же, в таверне, за игральным столом. Еще одно развлечение, которому он долгонько не предавался... Но, проклятье, надо же человеку когда-то раскрепоститься, и, спрашивается, почему не сегодня?

Он никогда не играл безответственно. Никогда не делал ставок, которые не мог оплатить. Он начал с зуба морского котика, на котором в свободное время вырезал рыб и узоры. И сегодня ему повезло, он все время выигрывал. Ну, то есть поначалу он дошел почти до того, чтобы поставить на кон свой моряцкий нож, и это была бы утрата поистине прискорбная... Но тут ему привалила удача, он отыгрался и заполучил не только циндин, но и "отбил" всю сегодняшнюю выпивку.

За этот выигрыш ему было даже до некоторой степени совестно. Ребята, которых он опустил на циндин и на деньги, были старпом и стюард с "Резвушки" - другого промысловика, стоявшего в гавани. Вот только трюмы у них покамест были пустые, если не считать соли. Они только-только еще шли за добычей, и Брэшен подозревал, что так поздно у них там вообще мало что получится. Как бы не пришлось "Резвушке" всю зиму болтаться в море, по штучке вылавливая котиков и мелких китов. Очень опасное и невыгодное занятие... И как славно, что ему, Брэшену, удалось этого миновать!

Нет, определенно его нынешнее везение было знамением свыше. Удача наконец-то поворачивалась к нему лицом. Чего доброго, скоро жить сделается веселее! Конечно, ему страшно не хватало "Проказницы" и старого капитана Вестрита, да упокоит Са его душу... Но свою новую жизнь он выстроит себе сам!

Брэшен прикончил пиво и стал тереть глаза кулаками. И что это за сонливость так внезапно на него накатила? Это, наверное, от застарелой усталости. Раньше циндин его всегда так бодрил... Тем, собственно, зелье и славилось: человеку становится хорошо, да еще и сил прибывает, чтобы от души веселиться. Но Брэшен в данный момент под "удовольствием" способен был понимать только одно: постель. Мягкую и теплую. Сухую. Не воняющую ни потом, ни плесенью, ни жиром, ни паклей. И желательно - без клопов...

Он так увлекся, мысленно рисуя эту сладостную картину, что не сразу заметил возникшую перед ним официантку. Брэшен даже вздрогнул, а она проказливо улыбнулась и жестом указала на его кружку. Да, девушка была права: кружка успела опустеть. Брэшен, однако, прикрыл ею ладонью и с сожалением покачал головой:

- Прости, красавица, денежки кончились. Да только оно, пожалуй, и к лучшему. Лучше я со свежей головой завтра в море пойду.

- Завтра? - спросила она сочувственно. - При таких-то ветрах?

Брэшен развел руками - самому, мол, не хочется, да что поделаешь. Вслух он сказал:

- Шторм не шторм, а уходить надо. Как говорят умные люди, "время и приливы не ждут людей спесивых". И потом, раньше выйдешь - раньше домой попадешь...

- Домой... - протянула она и опять улыбнулась. - Выпей тогда еще кружечку за мой счет. За скорое возвращение домой - тебе и всей вашей команде!

Брэшен медленно отвел руку, прикрывавшую кружку, и следил за тем, как она наливала. Да, вне всякого сомнения, удача сопутствовала ему!

- Ты с того же корабля, что и те люди? - спросила официантка. - С "Жнеца"?

Он кивнул:

- Точно.

И вновь передвинул циндин за губой.

- Значит, ты старпом "Жнеца"?

- Чуть-чуть не в точку... второй помощник.

- Ага. Так ты - Брэшен?

Он кивнул и невольно расплылся в польщенной улыбке. Если незнакомая женщина называет тебя по имени, это о чем-то да говорит!

- Говорят, "Жнец" идет домой с полными трюмами. Наверное, команда хорошая подобралась?

У нее была привычка поднимать бровь всякий раз, когда она о чем-нибудь спрашивала.

- Да уж, неплохая.

Разговор начинал понемногу нравиться Брэшену. Но тут девушка на одном дыхании выдала истинную причину и своей щедрости, и любопытства.

- Этот ваш юнга... вон там, с краю сидит. Его не назовешь любителем выпить...

- Точно. И болтуном - тоже.

- Я уж заметила, - тут она кокетливо вздохнула. И внезапно спросила: Это правда? То, что про него говорят? Что он будто бы шкуряет морских котиков чуть не быстрее, чем охотники их поспевают стрелять?

Итак, она вправду находила Альтию-Эттеля весьма привлекательным. Брэшен про себя усмехнулся.

- Нет, неправда, - изрек он торжественно. - Эттель гораздо быстрее охотников. Честно сказать, мы совсем с ним замучились! Ему так не терпелось, что он спускал шкуры с котиков, еще не убитых охотниками. Бедняги с ног сбились, гоняясь за голыми зверями, которых он успел ободрать...

И он невозмутимо отхлебнул пива. Какое-то время девушка только молча таращила на него округлившиеся глаза. Потом до нее дошло.

- Хорош байки травить! - хихикнула она и играючи толкнула Брэшена в плечо. Он этого не ожидал и даже схватился за стойку, чтобы не полететь с ног.

- Ой, прости, - девушка схватила его за рукав, помогая удержать равновесие.

- Все в порядке. Подустал я что-то на корабле...

- В самом деле? - она понизила голос. Дождалась пока он встретился с нею взглядами и увидел, что глаза у нее синие-синие, как море, и еще более бездонные. - Тут у нас комнатка есть с кроватью, - сказала она. - Моя комнатка... Отдохни там, если хочешь. Тебе, наверное, вправду не помешает прилечь.

Пока он соображал, что в действительности могло означать подобное приглашение, она потупилась и пошла прочь. Брэшен снова взялся за кружку и как раз присосался к ней, когда девушка сказала уже через плечо:

- Захочешь прилечь, просто дай мне знать.

И чуть помедлила, глядя на него вполоборота. Одна бровь была поднята. Вопрос? Или приглашение?..

Когда подваливает удача - это как прилив, создающий выгодное течение. Лови его - и вперед, пока прилив не сменился отливом! Брэшен осушил кружку и поднялся.

- Дело хорошее, - проговорил он тихо.

И впрямь - куда как заманчиво. С девушкой или без нее, его ожидала ПОСТЕЛЬ! Именно такая, о какой он мечтал. Плохо ли? И какая тут может быть убыль?.. Он вновь покатал циндин за губой. Замечательно. Просто чудесно...

- Еще пива! - распорядился Риллер. - А потом, пожалуй, и на корабль пора.

- Валяй, отправляйся, - хихикнул один из матросов, уже порядочно перебравший. - Нас, старина, можешь не ждать. Мы попозже чуток подгребем...

И он, обмякая, начал опускать голову на скрещенные руки.

Риллер дотянулся до него через стол и основательно встряхнул:

- Хватит дурью мучиться, Йорд! Не смей спать здесь! Вот вернемся на борт, хоть на палубу падай и храпи там до утра, как свинья, мне плевать. Но только не здесь!

Что-то в голосе старого моряка заставило Йорда сразу проснуться и навострить уши. Он даже приподнял голову и поинтересовался:

- А п-почему?

Риллер наклонился вперед:

- Меня тут один матросик с "Крачки" предупредил кое о чем... Видели "Резвушку", что стоит с подветренной стороны? У них, пока сюда шли, лихоманка на борту разразилась, кровавая рвота. Семь душ потеряли... Так вот, шкипер ихний три дня уже по городу мотается, все пытается еще кого-то нанять, да только пока ему не больно везет. Слух идет, люди ему нужны до зарезу, надо их добывать как угодно и скорее на острова выходить. Для них ведь каждый лишний день здесь, почитай, лишняя неделя на Тощих... Короче, мне ребята с "Крачки" шепнули: держитесь, мол, вместе и кучей, да ни в коем случае не вздумайте на берегу ночевать. Они одного своего охотника два дня уже доискаться не могут... и ясно, на кого бочку катят? То-то же. Так что ежели на корабль - то всем вместе. Если только у тебя, Йорд, нету большой охоты еще раз на "Резвушке" Тощие посетить...

- Цапуны*?.. [Цапуны - имеются в виду нечистоплотные судоводители, склонные при недостатке персонала на собственном корабле похищать чужих моряков, в особенности напившихся при стоянке в порту. На российском флоте подобная практика называлась "зашанхаивать".] - с ужасом спросил Йорд. Он определенно начал трезветь. - Неужели здесь? В Закоулке?..

- А тут им как раз самое раздолье, - по-прежнему негромко пояснил Риллер. - Тут, если кто вовремя на борт не вернется, корабль его дожидаться не будет... Знай себе торчи в переулке, подкарауливай пьяных матросиков с какого-нибудь корабля, идущего домой с промысла. Хвать! - и бедолаги просыпаются по пути обратно на промысел. Еще раз говорю вам, парни: не такой город Закоулок, чтобы моряку тут спокойно расхаживать одному...

Йорд - и куда только вся сонливость пропала? - живо поднялся на ноги.

- Нет уж, - заявил он решительно, - хватит с меня! Я этой северной водички уже досыта нахлебался. Лично я больше на Тощие не ходок! Пошли, ребята. Все на корабль!

Риллер завертел головой:

- Э, а где Брэшен? Он вон там где-то сидел...

- С девушкой ушел, полагаю, - в первый раз подала голос Альтия. Выговорила она это с большим неодобрением. Все обернулись к "юнге Этту". Пришлось объяснять: - Ну, с той, которая, я-то думал, на меня глаз положила... - Альтия взяла кружку, отхлебнула и вновь поставила на стол. Правда, что ли, пошли. Все равно тут не пиво, а ослиная моча.

- А ты что, ослиную мочу пробовал? - поддел юнгу Йорд.

- А что мне ее пробовать. Достаточно твою койку, Йорд, разочек нюхнуть.

- А-а, так ты у нас чужие койки обнюхиваешь? - пьяно заржал Йорд. Остальные с готовностью присоединились к веселью. Альтия только головой покачала. Что в море, что на борту - моряцкие шуточки оставались равно бесхитростными. Самой же ей и правда хотелось назад на корабль, но не из-за дурного пива, естественно. Просто чем быстрее они отчалят из этой клопиной дыры, тем быстрее доберутся в Свечной. Альтия решительно выбралась из-за стола. Йорд перегнулся со своего места и заглянул в ее кружку:

- Допивать будешь?

- Угощайся, - предложила она. И поспешила за остальными к выходу, в объятия шторма, бушевавшего за дверьми. Успела только краем глаза заметить, как Йорд мигом опорожнил ее кружку и скривил рожу:

- Ух. Тебе, верно, с самого дна бочки наливали...

Вытер рукавом рот и направился следом.

Снаружи в самом деле поддувало вовсю. Альтия зябко спросила себя, бывала ли в поганом городишке какая-нибудь другая погода, кроме беспрестанных штормов?.. Она изо всех сил прищурилась против ветра с дождем, который сразу принялся рвать ее одежду и волосы. Еще два шага - и уже трудно было поверить, что они только что сидели в сухости и тепле... "Добро пожаловать назад в моряцкую жизнь..."

Она еле расслышала, как звал ее содержатель таверны. Альтия увидела, как оглянулся Риллер, решила посмотреть, на что это он там уставился позади, - и увидела кабатчика, высунувшегося из дверей.

- Который тут Эттель? - проорал он сквозь гул непогоды.

Риллер молча указал на нее.

- Тебя Брэшен спрашивает! Перепил, бедняга. Иди, вытащи его!

- Чудесненько, - зарычала Альтия вслух. Только этого ей не хватало. Ну с чего ему вздумалось именно ее выбрать?

Риллер жестом велел ей возвращаться назад.

- Встретимся на борту! - проревел он, одолевая ветер. Альтия кивнула и, повернувшись, побежала обратно. Вот уж удовольствие - тащиться по этакой непогоде на корабль да с пьяным Брэшеном на плече. Ладно, на то она и юнга Этт, чтобы такие поручения выполнять... Чего доброго, Брэшена еще вырвет. И опять-таки ей придется все чистить...

Ворча про себя, она поднялась по ступенькам и снова вошла внутрь таверны. Кабатчик указал ей на дверь в задние помещения.

- Там он, ваш Брэшен. Так и заснул в обнимку с одной из девиц!

- Сейчас я его заберу, - пообещала Альтия. И, оставляя мокрые следы, пошла к двери мимо столов и скамей. За дверью обнаружилась скупо освещенная комната, а в комнате - кровать и на ней Брэшен. Над ним склонилась та официанточка в расшнурованном корсаже. Она подняла глазка на Альтию и улыбнулась беспомощно и смущенно.

- Не знаю прямо, что делать... Ты мне не поможешь?

...Будь Альтия в действительности пацаном-юнгой, она вне сомнения засмотрелась бы на обнаженный бюст девушки и попросту шагнула бы в комнату. Будь она парнем, она не присмотрелась бы к распростертому Брэшену с той зоркостью, которая присуща лишь женщинам, - и не поняла бы, что вместо упившегося вдрызг он скорее выглядел как человек, которого крепко стукнули по темечку и потом только уложили в кровать... В то же мгновение Альтия уловила слева от себя какое-то движение - и шарахнулась, приняв удар не макушкой, а стороной головы. Дубинка обрушилась ей на плечо, отчего вся правая рука онемела сразу и целиком. Альтия с криком шатнулась вперед... а напавший на нее человек с треском захлопнул дверь у нее за спиной.

"И девка в этом деле замешана!.." - поняла Альтия. Рванулась вперед и вложила все оставшиеся силы в удар левой, от души заехав официантке прямо по физиономии. Не лучший получился удар, но цели достиг. Девка завизжала от боли и потрясения и попятилась прочь, хватаясь за крепко ушибленную скулу. Альтия, не тратя времени даром, крутанулась навстречу человеку с дубинкой.

- Ах ты маленький бессердечный говнюк!.. - плюнул тот и замахнулся. Альтия умудрилась отчаянным рывком проскочить у него под рукой. Еще одно чудо состояло в том, что ей удалось даже приоткрыть дверь в общий зал.

- Цапуны!!! - завопила она изо всей мочи. В тот же миг перед глазами вспыхнули белые солнца, и она рухнула на пол.

...Сперва она услышала голоса.

- Один с "Крачки", тот самый, которого они еще разыскивали. Сидел связанный в погребе, где пиво. Еще один с "Карлайла", а эти двое - со "Жнеца". Да снаружи парочка... землей слегка припорошенных. Видать, стукнули слишком сильно... Не повезло морячкам!

Второй человек, судя по всему, передернул плечами:

- Так-то оно так, да вот морячков все не убывает.

Альтия открыла глаза и увидела перевернутые столы и скамейки. Ее щека была погружена в лужу... чего-то. Оставалось надеяться - пива. А кругом нее была сплошная стена мужских ног в сапожищах, и она испугалась, как бы на нее кто-нибудь не наступил. Она повернула голову, чтобы удобней было смотреть. Горожане держали в руках прочные фонари, не гаснувшие на ветру. Альтия попыталась сесть, и со второй попытки у нее получилось. Комната перед глазами раскачивалась и кренилась.

- Эге, мальчишка очнулся, - заметил кто-то. - Ты за что, болван, девчонке Пага морду расквасил?

- Она с ними в деле. Она приманкой была, - выговорила Альтия медленно и с трудом. А про себя подумала: "Мужики. Ну надо же - в упор не видят..."

- Может, была, а может, и нет, - проворчал горожанин рассудительно. Встать можешь?

- Попробую... - Альтия вцепилась в опрокинутый стул и кое-как поднялась. Голова шла кругом, ее мутило. Она осторожно пощупала затылок. Потом посмотрела на пальцы: - У меня кровь идет...

Никто особого внимания не обратил.

- Твой помощник капитана там все еще сидит, - сказал все тот же мужчина. - Забирай-ка его и топайте к себе на корабль. Паг и так тебя придушить готов за то, что ты его дочку обидел. Тебя что, никогда не учили, как надо себя с женщинами вести?

Альтия тупо заметила:

- Он сам тут замешан. Может, не у него в задней комнате и в погребе все происходило?

- Паг?! Да он уже лет десять как держит этот кабак. Так что я на твоем месте поостерегся бы пороть подобную чушь. А кроме того, это по твоей вине тут теперь все столы и стулья вверх ногами. Короче, лучше тебе больше сюда не показываться...

Альтия плотно зажмурилась. Потом вновь открыла глаза. Пол перестал качаться.

- Ясно, - сказала она. - Пойду заберу Брэшена.

Вот такой Закоулок. Вот такие в нем жители... Их город, и управлялись они здесь, как считали необходимым. Хорошо, что в таверне было полным-полно матросни, очень даже неласково относившейся к цапунам. Ибо горожанам явно было наплевать, каким именно образом подрабатывал старина Паг. "Интересно, - подумала Альтия, - если бы не вон те весьма рассерженные матросы, которые еще стоят у огня, - дали бы они нам с Брэшеном отсюда уйти?.."

Во всяком случае, им явно стоило поторопиться.

Кое-как, пошатываясь, она добралась до двери в заднюю комнату и сунула голову внутрь. Брэшен сидел на кровати, опустив голову на руки.

- Брэш... - прокаркала она хрипло.

- Альтия?.. - отозвался он, явно ничего еще не соображая.

- Эттель я! Этт! - поправила она этак грубо-ворчливо. - Сколько можно дразнить меня из-за дурацкого имени! Надоело! - Она остановилась подле него и принялась тянуть за руку. - Пошли! На корабль пора!

- Худо мне, - простонал Брэшен. - Ой, худо... В пиве что-то... - И поднес руку к затылку: - Да еще, кажется, стукнули...

- Меня тоже. - Альтия наклонилась к его уху и понизила голос: - Давай живо выбираться, покуда снова не влипли! Паг связан с цапунами, и все остальные с ним заодно!

Брэшен явил сообразительность, поистине недюжинную для опоенного и получившего дубиной.

- Подставь плечо... - велел он. И кое-как поднялся. Альтия закинула его руку себе на плечи и постаралась подпереть, но разница в росте оказалась слишком велика. Все же они - кое-как, шатаясь - вывалились из задней комнаты и пересекли общий зал. Кто-то из матросов возле огня кивнул им, но горожане просто провожали их взглядами, и лица их мало что выражали. Снаружи, на крыльце, Брэшен оступился, и вместе с Альтией они чуть было не рухнули прямо в подмерзшую грязь.

Брэшен поднял голову навстречу ветру и ледяному дождю:

- Холодает...

- Сейчас дождь, а ночью, не иначе, снег выпадет, - мрачно предрекла Альтия.

- Проклятье... А какой хороший вечер был. Поначалу...

Они плелись по темной улице. Брэшен тяжело налегал ей на плечо. Альтия остановилась возле угла какой-то лавки (естественно, закрытой ввиду позднего часа), пытаясь сообразить, куда, собственно, они идут. Понять это оказалось непросто. Во всем городишке не горело ни единого огонька. Только ветер с дождем хлестал в лицо.

- Погоди, Альтия... Мне отлить надо.

- Эттель, - напомнила она хмуро. Скромности Брэшена хватило только на то, чтобы отойти на два шага прочь.

- Извини... - пробурчал он, кончив журчать и поддергивая штаны.

- Все в порядке, - сказала она равнодушно. - Ты еще не протрезвел.

- Я не пьян! - мотнул он головой. И опять схватился за ее плечо: - Они в пиво гадость какую-то подмешали. Точно... Я бы, может, почувствовал вовремя, да циндин помешал...

Альтия ушам своим не поверила:

- Циндин жуешь? Ты?

- Иногда, - стал оправдываться Брэшен. - Нечасто. И очень давно уже не...

- Мой отец всегда говорил, что от циндина погибло больше моряков, чем от всех штормов, вместе взятых, - мрачно сообщила ему Альтия. В голове у нее стучали кувалды.

- Вполне возможно, - согласился Брэшен. Наконец они миновали последнюю лавчонку и оказались в гавани, и тут он заметил: - И тем не менее, советую попробовать... Уж больно здорово все трудности куда-то на некоторое время деваются.

- Ага, - сказала Альтия. Ей показалось, что он начал шататься больше прежнего, и она обхватила его за талию: - Топай давай. Уже немного осталось.

- Вижу... Хотя погоди. Что там вообще случилось? В таверне?

Следовало бы на него рассердиться, но у Альтии даже на это не было сил. Ей стало почти смешно.

- Тебя, - пояснила она, - едва не похитили цапуны. Завтра подробности расскажу.

- Вот как... - протянул Брэшен и надолго умолк. Ветер проявил снисхождение и тоже на некоторое время притих. - Знаешь что? - снова заговорил Брэшен. - Я тут все насчет тебя думал. В смысле, что тебе следует сделать. Тебе надо отправиться на север.

Она мотнула головой, хотя в темноте он вряд ли что видел.

- Нет, - сказала она. - Больше ноги моей не будет ни на одном промысловике. Разве что деваться больше некуда будет.

- Да я совсем не про то. Я про дальние края тебе толкую. Уедь за Калсиду, в самые Герцогства... Там, на севере, корабли поменьше. И там не привыкли смотреть, мужчина ты или женщина - был бы работник толковый. Так, по крайности, мне говорили... Там бабы, случается, капитанами ходят. И даже целые команды из одних женщин бывают...

- Те женщины - из варварских племен, - заметила Альтия. - Они в родстве скорее не с нами, а с островитянами Внешнего. И, если верить тому, что мне говорили, племена эти заняты в основном тем, что всемерно истребляют друг дружку. Брэшен, они в большинстве своем даже не умеют читать! А брачные обряды, Са нас помилуй, справляют перед какими-то валунами...

Брэшен поправил:

- Не "какие-то валуны", а Камни Свидетельства.

- Мой отец там торговал еще прежде, чем у них разразилась война, продолжала Альтия упрямо. Они шли по причалам, и ветер, неожиданно снова собравшийся с силами, положительно стремился свалить их с ног. - Отец говорил... - тут ей пришлось подхватить Брэшена, порывавшегося упасть, отец говорил, они еще худшие варвары, чем калсидийцы. В половине домов даже окон со стеклами нет...

- Только на побережье, - Брэшен гнул свое с не меньшим упрямством. - Я слыхал, в глубине страны есть великолепные города...

- Да чтоб я в здравом уме с побережья куда-нибудь потащилась... Пришли! Вот он, "Жнец". Шагай осторожнее...

"Жнец", подталкиваемый волнами и ветром, беспокойно колебался у причала, натягивая пеньковые швартовы. Альтия ожидала, что Брэшена придется на себе затаскивать по трапу наверх, но, к ее удивлению, он взошел сам, и даже достаточно бодро.

Оказавшись на палубе, он выпустил ее плечо:

- Иди спать, юнга. Завтра рано отчаливаем.

- Слушаюсь! - пискнула она благодарно. Чувствовала она себя хуже некуда, и в особенности теперь, когда отдых сделался близким и достижимым. Она покинула Брэшена и устало поплелась в сторону трюма.

Там, внизу, не все еще спали. Несколько матросов сидело около тусклого фонаря.

- Что стряслось? - сразу спросил Альтию Риллер.

- Цапуны, - ответила она коротко. - Напали на нас с Брэшеном, да только мы отбились. Там нашли того охотника с "Крачки". И, кажется, еще двоих...

- Ох, чтоб им Са яйца пооткрутил! - выругался моряк. - И шкипер с "Резвушки" небось в закоперщиках?

- Не знаю. - Альтия была измучена до предела, говорить не хотелось. А вот Паг - точно. И дочка его. Брэшену чего-то в пиво насыпали... Больше я к ним в кабак не ходок!

- Вот холера. То-то Йорд дрыхнет как убитый - выхлебал дозу, которая была тебе предназначена!.. Я, пожалуй, на "Крачку" схожу, - заявил Риллер. - Послушаю, что охотник вызволенный расскажет.

- И я!

- И я!

Люди, казавшиеся полусонными, проснулись точно по волшебству и дружно отправились послушать свежую сплетню. Альтия тихо понадеялась, что спасенный охотник сумеет оснастить свою историю красочными подробностями. Лично ей уже ничего не хотелось. Только заползти в свой гамак - и чтобы скорей оказаться посреди открытого моря.

Он сумел разжечь фонарь только с четвертой попытки. Когда на фитильке в конце концов затрепетал язычок пламени, осторожно опустил стекло и уселся на койку. Потом опять встал и нагнулся к небольшому зеркальцу, укрепленному на стене. Отвернул нижнюю губу и внимательно осмотрел. Хреново... Ему сильно повезет, если ожоги не воспалятся и он не заработает несколько язв. Как же он позабыл об этом свойстве циндина?.. Он вновь опустился на койку и неловкими движениями начал стаскивать куртку. Она была совсем мокрая. Он даже не сразу понял, что левый рукав оказался промочен не только дождем, но и кровью.

Некоторое время он непонимающе разглядывал пятно. Потом опасливо поднес руку к затылку... Ничего. Шишка, но раны нет. Значит, кровь была не его. Он прикоснулся пальцем к пятну... Совсем свежая.

"Альтия?.. Ее кровь?" Мысли тяжело и медленно ворочались в голове. Зелье, проглоченное вместе с пивом, все еще туманило его мозг. "Ну конечно, Альтия. Она еще говорила, ее тоже ударили. Ох, блин, ну что ж она не сказала, что у нее кровь идет?.."

Он испустил страдальческий вздох. Вновь натянул мокрую куртку и вышел в непогожую ночь.

Внутри форпика было так же темно и так же воняло, как и когда он сам жил здесь. Ему пришлось растолкать двух спящих матросов, пока наконец попался достаточно трезвый, который и указал ему, где Альтия. Девчонка, оказывается, угнездилась в уголке, где, по его мнению, и крысе было бы не повернуться. Взяв огарок свечи, он наполовину ощупью пробрался туда и принялся трясти Альтию за плечо. Она разразилась руганью и попыталась отделаться от него, но он все-таки ее разбудил.

- Идем в мою каюту, юнга, да подбери сопли - будем голову тебе зашивать! Еще не хватало, чтобы ты на неделю в постель с лихорадкой залег. Живо, живо! У меня на тебя лишнего времени нет!

Он скрывал владевшее им беспокойство, что было мочи напуская на себя раздраженный вид. Альтия последовала за ним к трюмному лазу, потом через палубу в его каюту. Даже в тусклом свете огарка была заметна ее бледность и то, как слиплись от крови волосы.

- Дверь-то закрой! - рявкнул он. - И так холодно!

Она тупо и безразлично повиновалась.

Как только дверь затворилась, он быстрым движением задвинул засов. Потом обернулся, схватил Альтию за плечи - и еле удержался от того, чтобы не встряхнуть ее хорошенько. Но не встряхнул. Лишь силой усадил на свою койку.

- Что за дурость? - прошипел он, вешая куртку на гвоздь. - Почему не сказала, что ранена?

На самом деле она говорила ему... Он наполовину ждал, что именно так она ему и ответит, но она только подняла руку к голове и пробормотала:

- Я так вымоталась...

Никогда еще крохотная каюта не казалась ему такой тесной. Чтобы добраться до врачебного сундучка, пришлось перегнуться через ее ноги. Все же он дотянулся, вытащил необходимое и бросил на койку подле нее. Поднес поближе фонарь... Альтия вздрогнула, когда он начал ощупывать ее голову и раздвигать густые темные волосы, пытаясь найти кровоточащее место. Кровь, кстати, продолжала лениво сочиться. Он сразу перепачкал пальцы и сказал себе: "Такие раны всегда обильно кровоточат. Я давно это знаю. Я ни о чем не волнуюсь!"

Но - волновался. Причем совершенно безбожно. И в особенности от того, что взгляд у Альтии был нехорошо рассредоточенный...

Он предупредил ее:

- Волосы выстричь придется.

Он ждал, что она примется возражать, но она лишь пробормотала:

- Валяй... если надо.

Он пристально посмотрел на нее:

- Так сколько раз тебя огрели?

- Дважды... кажется.

- Расскажи, как это было. Вообще расскажи все, что помнишь.

Она стала говорить. То связно, то не очень. Он тем временем взял ножницы и принялся выстригать волосы около раны. История, которую излагала Альтия, не давала ему повода гордиться собственной сообразительностью. Скорее наоборот. Все сходилось на том, что на них с "юнгой Эттом" с самого начала положили глаз цапуны. И, если бы не счастливая случайность, - сидеть бы им сейчас обоим в темном трюме "Резвушки", да пожалуй что в кандалах... Рана, которую он обнаружил у Альтии в волосах, была с его мизинец длиной. Кожа отставала от черепа, если потянуть за косичку. И кровь продолжала слабо сочиться даже после того, как он отчекрыжил изрядное количество прядей по сторонам. Он вытер все тряпочкой.

- Придется зашивать, - сообщил он Альтии. Ему все больше плохело и от последствий отравы, и от мысли о том, что вот сейчас придется протыкать иголкой ее кожу. По счастью, у Альтии, похоже, тумана перед глазами было еще больше, чем у него самого. Зелье, подмешанное цапунами им в пиво, действовало на совесть...

Щурясь на мерцающий желтоватый свет фонаря, он кое-как продел в кривую иголку тонкую нитку. Пальцы, огрубевшие от мозолей, едва ее осязали. Ко всему прочему нить была скользкая. "Сколько лет я штопаю одежду и чиню паруса?.. Значит, и тут справиться должен..."

- Сиди смирно! - предупредил он ее, без особой, впрочем, нужды. И опасливо приставил острие иглы к ее коже. "Надо протыкать неглубоко, а то потом будет не вытащить..." Он слегка надавил на иглу. Она и не подумала втыкаться, лишь сдвинула весь кожный лоскут. Он надавил сильнее.

- Ой! - вскрикнула Альтия. И отшвырнула его руку. - Ты что там творишь?

Она повернулась и свирепо уставилась на него.

- Я же сказал тебе. Рану надо зашить.

- А-а... - и добавила, помолчав: - Я, верно, прослушала. - Она потерла глаза, потом потянулась к затылку, чтобы осторожно пощупать. Потом жалобно протянула: - Кажется, действительно шить надо... - Крепко зажмурила глаза, потом попробовала проморгаться. И посетовала: - Ни тебе как следует проснуться, ни сознание потерять! В тумане каком-то плаваю, чтоб его...

- Дай посмотрю, что у меня там найдется... - И, припав на колено, он снова начал рыться во врачебных припасах. - Да они годами лекарства не покупали! - проворчал он недовольно. Альтия заглядывала в короб через его плечо. - Половина коробок вовсе пустые. Травы, которым положено быть бурыми или зелеными, аж посерели от древности. А плесенью-то воняет...

- Может, так и положено, чтобы воняло? - предположила она. Он буркнул:

- Понятия не имею.

- Дай я сама посмотрю. Я на "Проказнице" всегда покупала снадобья, когда мы причаливали. - И она оперлась на его спину, чтобы получше рассмотреть содержимое короба. Посмотрела на свет несколько пузырьков и отставила их в сторонку. Открыла крохотный горшочек и неодобрительно сморщилась от незнакомого запаха. Вновь закрыла крышечку. - Ничего полезного, - вынесла она приговор. И плотнее устроилась на койке: - Ладно, шей так, а я буду держать. Постараюсь не очень вертеться...

- Погоди-ка, - проговорил Брэшен без особой охоты. Дело было в том, что он приберег кусочек циндина. Не очень большой кусочек, но все-таки способный скрасить ему какой-нибудь особо мерзопакостный день. Он вынул его из кармана куртки и смахнул приставшие крошки. Он показал кусочек Альтии и разломил его надвое, пояснив: - Циндин. Поможет проснуться... и подбодрит. Смотри, как это делается.

И он сунул катышек за губу, придавив языком. Во рту разлилась знакомая горечь. "Да... Если бы не вкус циндина, я бы, может, ту пакость в пиве и распознал..." Гадать было все равно без толку. Он отодвинул циндин подальше от уже полученного и саднившего ожога.

- Сначала будет очень горько, - предупредил он Альтию. - Это из-за полыни, которую туда добавляют. Чтоб соки в тебе быстрее бежали...

Она с большим сомнением взяла предложенный кусочек и положила в рот. Сморщилась... потом стала ждать глядя ему в глаза. И спросила:

- Жжет... так и положено?

Он кивнул:

- Крепкое зелье попалось. Двигай его во рту, не держи на одном месте подолгу. - Выражение ее лица начало постепенно меняться, и он почувствовал, как по его собственной физиономии расползается ответная улыбка: - Ну как? Ничего?

Она негромко рассмеялась:

- И быстро подействовало...

- Так же быстро и кончится. Честно говоря, я не сталкивался, чтобы он кому-нибудь навредил... Если только прямо на вахте не начинали жевать.

Было видно, как неуклюже с непривычки она двигает горький катышек за губой.

- Мой отец всегда говорил, что люди балуются циндином в ущерб сну. И потом заступают на вахту, а у самих глаза слипаются. Если же действие циндина еще продолжается, моряки делаются слишком самоуверенными и только и делают, что понапрасну рискуют... "Рисковые ребята весь корабль губят". Он любил это повторять...

- Я помню, - кивнул Брэшен. - Пока плавал на "Проказнице", Альтия, ни разу не прикасался к циндину. Я слишком уважал твоего отца и не пробовал его обмануть.

Они помолчали. Потом она вздохнула:

- Ладно... Шей, что ли.

- Сейчас. - И он снова взял в руки нитку с иголкой. Альтия следила за ней глазами. Уж не слишком ли пробудил ее циндин?.. - Тесно тут у меня, пожаловался Брэшен. - Вот что, ложись-ка на койку и поверни голову. Вот так... очень хорошо... - И он присел на корточки рядом с койкой. Так действительно было лучше: он мог видеть, что делает... ну, почти. Он снова промокнул слабо сочившуюся кровь и вынул из раны несколько прилипших волосков. - Теперь держи кожу... Нет, не так, а то я тебе пальцы к затылку пришью... Давай покажу. - Он расположил ее руки так, чтобы было удобнее шить, а его собственное запястье вовсе не случайно мешало ей подглядывать за его работой. - Ну, терпи. Постараюсь побыстрее управиться...

- Лучше шей тщательно, - попросила она. - И туго не затягивай. Просто чтобы края сошлись. А то потом они знаешь как вспучатся?

- Попробую... Я, знаешь, никогда прежде не пробовал... Зато много раз видел, как это делается!

Она снова передвинула во рту циндин, и он последовал ее благому примеру. Вот она стиснула челюсти... И он начал шить. Он старался не думать о боли, которую поневоле ей причиняет. Лишь о том, чтобы сделать все по возможности тщательней. Вот ему удалось наконец проколоть кожу... ее пришлось плотно прижимать пальцем к черепу, продергивая иглу. Самым сложным оказалось протащить нить. Звук при этом раздавался такой, словно она должна была вот-вот рассечь кожу. Очень неприятно. Альтия крепко сжимала зубы. Каждый очередной стежок заставлял ее содрогаться, но она так и не вскрикнула.

Когда все было готово, он завязал последний узелок и обрезал излишек нити.

- Ну вот, - сказал он Альтии и бросил иглу в сторону. - Можешь отпускать. Посмотрю хоть, что получилось.

Ее руки сползли на койку. У нее все лицо было в поту. Брэшен критически осмотрел шов... Не шедевр, конечно, а впрочем, кожа держалась. Он удовлетворенно кивнул.

- Спасибо, - тихо поблагодарила она.

- Это тебе спасибо. - Наконец-то он выговорил то, что давно следовало сказать. - Я у тебя в долгу... Если б не ты, сидел бы я сейчас как миленький в трюме "Резвушки"...

Наклонился и поцеловал Альтию в щеку. Он никак не ждал, что ее рука обовьет его шею, а вместо щеки его рот натолкнется на ее губы. Брэшен потерял равновесие и вынужден был ухватиться за край койки... но поцелуя не оборвал. Ее губы отдавали циндином. Ее рука лежала на его шее, и это прикосновение пьянило не менее самого поцелуя.

Как же долго к нему никто не прикасался вот так...

Наконец они оторвались один от другого.

- Так... - проговорил он, чувствуя себя дураком. - Давай, что ли, голову тебе перевяжем...

Она медленно кивнула.

Он приготовил полоску материи и вновь склонился над ней.

- Это все циндин... - пробормотал он виновато.

Она передвинула катышек за губой.

- Может, и так. Мне лично все равно...

Койка была очень узкая, но все же она исхитрилась подвинуться - она приглашала его лечь рядом. Вот она вновь коснулась его, и от ее руки шел такой жар!.. Брэшен вздрогнул и покрылся гусиной кожей. Она звала его...

Он кашлянул, поперхнулся и в последний раз попытался соблюсти осторожность:

- Нам не стоило бы... Это небезопасно...

Она вздохнула:

- А что на этом свете безопасно?

Он стал неуклюже расшнуровывать на ней рубашку. Под рубашкой обнаружилась повязка, скрывавшая груди. Брэшен размотал ее и начал целовать мягкие, острые холмики. Какая все-таки она была худенькая... И пахло от нее морской водой, паклей и всем, из чего состоял груз "Жнеца". Но при всем том Альтия оставалась такой теплой и женственной, исполненной желания - и желанной... И он втиснулся к ней на узкое, неудобное и слишком короткое ложе. Ее темные глаза показались ему бездонными. От циндина - или просто по природе своей?.. Еще его удивило, что у такой резкой на язык девушки оказались такие ласковые и податливые губы. И даже когда взаимное наслаждение достигло предела и она сомкнула зубы на его обнаженном плече, удерживая рвущийся крик, - даже эта боль показалась ему сладостной.

- Альтия... - тихо выдохнул он ей на ушко между их вторым и третьим соитием. - Альтия Вестрит...

Он не просто назвал ее имя. Он дал имя целому миру немыслимых ощущений, который она открыла ему.

Брэш... Брэшен Трелл. Некая часть сознания все еще упорно отказывалась верить, что она вправду совершала это с Брэшеном Треллом. "Да не может быть, и все тут!" А другая часть, привыкшая язвить и дерзить, столь же потрясенно наблюдала за тем, как она млеет и тает, как наслаждается каждым движением его тела. "Почему именно с ним? Ничего худшего нарочно придумать было нельзя..." - "А плевать. Уже все случилось, так о чем теперь волноваться..." И она притянула Брэшена еще ближе к себе... еще глубже...

Да, у нее уже был некоторый опыт. И всегда - если не считать того самого первого раза - у нее хватало здравого смысла не давать воли чувствам. Но сегодня!.. Она полностью отдавалась и ему, и своей собственной страсти. И самое потрясающее, что произошло это между нею и человеком, которого она знала многие годы.

Только-только они познали друг друга и он перевел дух, как она поманила его к себе снова. Словно изголодавшаяся странница, угодившая на обильное пиршество... Ее желание только крепло, и она спрашивала себя, не от циндина ли это? Нет, наверное. Ибо ей хотелось не только любовного угара. Гораздо важнее была именно человеческая близость, объятия, прикосновения... все то, чего она так долго была начисто лишена. В какой-то миг ей обожгли глаза слезы, она всхлипнула и уткнулась в его плечо, чтобы не разрыдаться в голос. Она только сейчас как следует поняла, какую бездну страха и одиночества должно было заполнить это соитие... До сих пор она очень долго и старательно изображала из себя сильную. Она и теперь нипочем не желала признаваться в слабости и чувствительности. И подавно - тому, кто все доподлинно про нее знал. Пусть думает, что ее слезы - лишь проявление страсти... Она не хотела ни о чем думать. Только не сейчас, нет. Сейчас она хотела лишь получить все то, до чего дорвалась. Ее ладони скользили по твердым мышцам его рук и груди. Посредине груди пальцы натыкались на густую поросль волос. Всюду вокруг осязалось нечто вроде щетины: грубая ткань одежды стерла волосы почти под корень. Он целовал ее, целовал без конца. Его губы пахли циндином. А когда он ласкал ими ее грудь, она чувствовала, как острое зелье обжигало соски. Их тела отдалялись одно от другого и снова сближались... А еще через мгновение Альтия ладонью зажала собственный рот: их обоюдная страсть в который раз воспарила над бездной...

И был нескончаемый миг пустоты. А потом она очнулась, и возникла из ниоткуда залитая потом койка, и тяжесть его тела, и ощущение волос, придавленных его ладонью. Она почувствовала, что у нее ноги замерзли. А поясницу свело судорогой.

- Пусти, - выговорила она. Он не сразу отозвался, и она требовательно повторила: - Задушишь! Пусти!

Он кое-как передвинулся, и она смогла сесть. Он подогнул ноги, чтобы ей было удобнее. Он без улыбки смотрел на нее снизу вверх. Потом поднял руку и пальцем обвел одну ее грудь. Она содрогнулась. Он подтянул их единственное одеяло и накинул ей на плечи. Нежность, с которой он это проделал, привела ее в ужас.

- Альтия... - начал он.

- Молчи, - взмолилась она. - Только не говори ничего! - Ей казалось, начни он говорить о том, что сейчас между ними произошло, - и случившееся окончательно станет реальностью. Частью ее жизни, которую потом придется учитывать... Теперь, когда утолена была страсть, к ней начала возвращаться осторожность. Она вдруг сказала ему: - Больше ничего такого быть не должно.

- Я знаю... знаю... - отозвался он. Но не оторвал глаз от своей руки, путешествовавшей по ее телу от горла до живота. Вот он коснулся перстенька-амулета, который она носила в пупке. - Какое необычное украшение...

Кольцо было увенчано крохотным изображением черепа. В колеблющемся свете фонаря казалось, будто череп подмигивал.

- Подарок... от дорогой сестрички, - проговорила Альтия с горечью.

- Я... - Он помедлил. Устыдился. Но все же докончил: - Я думал, только шлюхи носят такие...

- Мнение моей сестрички, - кивнула Альтия, и ее лицо окаменело. Старая обида всколыхнулась и ожгла ее с новой силой.

Неожиданно для себя самой она опять устроилась на тесной койке рядом с Брэшеном. Он лег на бок и притянул ее к себе спиной. Ей сразу стало тепло, а он обнял ее и стал потихоньку щекотать ее грудь. Она знала, что в любой момент может оттолкнуть его руку. Незачем им снова... заходить далеко. И вообще самое мудрое, что она могла сейчас сделать, - это быстренько встать, одеться да убраться подобру-поздорову обратно к себе в форпик... Ох, вылезать на холод из-под теплого одеяла, натягивать зябкую сырую одежду... Альтия вздрогнула и теснее прижалась к нему. Он обнял ее уже обеими руками, и она вновь почувствовала себя... в безопасности.

- Так зачем она дала тебе амулет? Да еще из диводрева?

Умом он понимал, что не надо ему этого знать. Но не мог удержать любопытства.

- Чтобы я не забеременела и не навлекла позор на семью. Или не подхватила дурную болезнь, которая проявится на лице, - и тогда-то весь Удачный узнает, какая я жуткая... б..дь.

Она намеренно выбрала самое грубое слово и произнесла его так, словно сама себе в лицо плюнула.

Брэшен на мгновение замер, даже дышать перестал. Потом принялся гладить ее ладонью, словно пытаясь утешить. Наконец она вздохнула и вновь прижалась к нему.

- Я сама была во всем виновата, - услыхала она собственный голос. Выболтала ей сдуру. Но мне было всего четырнадцать лет... И так хотелось с кем-нибудь поделиться. А отцу я рассказать не могла, потому что он выгнал бы Дейвона.

- Дейвон... - Брэшен примерился к имени, словно собирался задать вопрос. Но ничего не добавил.

Альтия вздохнула.

- Ты тогда еще с нами не плавал... Да, его звали Дейвон. Он был матрос. Очень красивый. И такой шутник. Всегда подтрунивал и шутил, даже если случалось несчастье. И он был очень смелый. Никогда ничего не боялся...

Она примолкла. И некоторое время думала только о руке Брэша, что так нежно двигалась вдоль ее позвоночника, разминая ее мышцы такими движениями, словно расплетала веревку.

- В том, что касалось бесстрашия, они с моим отцом здорово расходились во мнениях. Папа мне как-то даже сказал: "Будь у него хоть капля здравого смысла, был бы он лучшим матросом на корабле. И даже неплохим старшим помощником - если бы не пер напролом..." Но Дейвон был совсем чужд осторожности. Вечно жаловался, что парусов маловато поставлено. А когда работали наверху - никто за ним угнаться не мог. И я знала, что имел в виду мой отец. Люди из гордости старались все делать так же быстро, как Дейвон, и работа вправду двигалась скорее... но в итоге оказывалась сделанной не так тщательно, как следовало. Происходили ошибки, а иногда и несчастные случаи с матросами. По счастью, не очень серьезные... Но ты же помнишь, как на это дело смотрел мой отец. Он все напоминал нам, что "Проказница" - не простой корабль, а живой. И ей вредит, если на борту кто-то получает увечье, тем более - умирает. Слишком сильные высвобождаются чувства...

- Думаю, он был прав, - тихо сказал Брэшен. И поцеловал ее в шею.

- Я тоже понимала это, - с легким раздражением отозвалась Альтия. И вдруг вздохнула: - Но что ты хочешь? Мне было четырнадцать! А Дейвон храбрец и редкий красавец. У него были серые глаза... Сидит, бывало, после вахты на палубе, выстругивает для меня что-нибудь из деревяшки и знай рассказывает о своих странствиях. Где только он не бывал, чего только не видел!.. То есть он ни мне, ни другим матросам ничего напрямую не говорил, но и так ясно было: он все время полагал, что папа очень уж осторожничал. Все время у него в уголках губ была этакая усмешечка... Папу она, помню, временами бесила, но я... я любовалась, дуреха. "Ах, какой смелый, - думала я. - Презирает опасность... смеется над ней..." - Она снова вздохнула. - Я была очарована. Я была влюблена...

- И он... воспользовался? Не посмотрел, что тебе было всего четырнадцать? - В голосе Брэшена сквозило величайшее осуждение. - На корабле, капитаном которого был твой отец!.. Это уже не дерзость и не смелость, это глупость кошмарная!

- Нет. Все было не так, - проговорила Альтия неохотно. Зря она, конечно, ему все это рассказывала. Но и остановиться уже не могла. - Он, по-моему, понимал, как я увлечена им. Иногда он со мной как бы даже заигрывал, но только в шутку. И я отлично понимала, что он не всерьез... Но сама только влюблялась все больше. - И она покачала головой, словно удивляясь собственной глупости. - И вот однажды вечером... Мы стояли в городе Лиссе. Тихий такой, помнится, вечер был... Отец ушел по делам в город, а большую часть команды отпустил развлекаться. Я стояла на вахте. С утра успела побывать в городе. Купила себе пару сережек, духи, шелковую рубашку и длинную юбку, тоже шелковую... И все это напялила. Чтобы он сразу увидел, когда вернется из похода по кабакам. И вот, вижу, возвращается он на корабль. Раньше положенного. И один. Ну, как тут у меня сердце забилось! Вот, думаю, наконец мой час и настал... А он, как всегда, взлетел на борт одним прыжком, точно кот... - Альтия фыркнула и невесело засмеялась. Стали мы с ним разговаривать... уже и не помню, о чем. Слово за слово... С каким упоением я ему объяснялась в любви! Прямо в открытую, потому что подслушать нас все равно было некому. А он стоял передо мной и так улыбался... словно поверить не мог, какое великое счастье ему в руки приплыло... Взял меня за руку и повел... Уложил меня на крышку люка, поднял юбку... да там меня и взял. На крышке люка, точно мальчишку...

- Он тебя... изнасиловал?! - в ужасе выдохнул Брэшен.

Альтия подавила странный смешок.

- Нет. Никакого насилия... Зачем насиловать, если я и так была в него влюблена по уши и считала, что все делаю правильно. Я сама с ним пошла и старалась... не дергаться. Он даже груб со мной не был... но оттрахал как следует. Весьма даже как следует. А я понятия не имела, что люди при этом чувствуют, ну и думала, что все как надо... что именно так оно и бывает. А потом он очаровательно мне улыбнулся и говорит: "Надеюсь, ты это до самой смерти запомнишь, Альтия. Я вот точно запомню". - Она перевела дух. - Ушел в кубрик и вернулся со своим сундучком. И ушел с корабля. Навсегда. Я его никогда больше не видела. - Она надолго умолкла. Но все же докончила: - Я все смотрела на берег и ждала, чтобы он появился. А через два дня, когда мы вышли в море, выяснила, что папа его, оказывается, уволил сразу по прибытии в Лисс...

- Вот, значит, как... - простонал Брэшен. - Это он, значит, отцу твоему таким образом отомстил?

Альтия ответила не сразу.

- Я никогда на это таким образом не смотрела... Думала, что это с его стороны была просто очередная дерзкая выходка. Он же знал, что не попадется. - И заставила себя спросить: - А ты правда думаешь, что это была месть?

- А то что же еще? - Тихий голос Брэшена стал зловещим. - Честно, давно уже я про подобную подлость не слыхивал... Дейвон, значит. - И приговорил: - Увижу - убью.

Прозвучало это устрашающе искренне.

- Но самое-то худшее было потом, - сказала Альтия. - Недели через две мы возвратились в Удачный. К тому времени я была убеждена, что беременна. Ну то есть просто уверена. К отцу я подойти не посмела. К матери тоже. Дай, думаю, расскажу сестричке Кефрии, она ведь замужем, она мне подскажет, что делать! Я взяла с нее страшную клятву молчать - и все рассказала...

И она передвинула во рту циндин, оставивший-таки ожог. Вкуса уже почти не чувствовалось.

- И что Кефрия? - спросил Брэшен. Похоже, ему действительно хотелось узнать, чем кончилось дело.

- А что Кефрия... Ударилась в слезы. Сказала мне, что я теперь пропащая навсегда. Падшая женщина. Шлюха-потаскуха подзаборная. Пятно ходячее на чести семьи. Разговаривать со мной перестала... А дня через четыре у меня начались месячные - точно в срок. Я застала Кефрию наедине и сказала ей. И еще, что, если она вздумает когда-нибудь рассказать папе с мамой, я буду отпираться и назову ее лгуньей. На самом деле мне было страшно до ужаса. Она мне такого наговорила, что я не сомневалась - если узнают, они меня из дому вышвырнут и никогда больше не будут любить...

- А она разве не поклялась молчать?

- Я не надеялась, что она сдержит слово. Кайлу-то она к тому времени точно уже проболталась - судя по тому, как он начал обращаться со мной. Но она не стала орать на меня, нет. Просто сунула мне вот это кольцо - для пупка. Сказала, что оно меня предохранит и от беременности, и от скверной болезни. Что хотя бы от этого я обязана уберечь фамильную честь... - Альтия почесала шею, потом задела только что зашитую рану и вздрогнула. - Ты же понимаешь, прежней близости между нами никогда уже не было. Мы не ссорились в открытую, но больше ради того, чтобы родители с расспросами не пристали... В общем, худшее лето в моей жизни. Предательство на предательстве...

- Ну а потом... ты, верно, время от времени баловалась с мужчинами?..

Надо было ей предугадать, что ему обязательно захочется это знать. Мужчинам это было почему-то так важно. Она передернула плечами. Взялась говорить правду, так говори до конца.

- Ага. Время от времени. Не так чтобы часто... На самом деле всего дважды. Начало мне, понимаешь, казаться, будто что-то вышло не так. Я же слушала, о чем на "Проказнице" болтали матросы. И постепенно сообразила, что люди от этого вроде как даже удовольствие получают. А я в тот раз никакого. Тяжело, больно, мокро - и все. Так что собралась я с духом и попробовала еще парочку раз. С разными мужчинами. Ну... было неплохо.

Брэшен поднял голову и заглянул ей в глаза.

- То, как у нас с тобой было... это ты называешь "неплохо"?

И ей пришлось выдавить еще одно нелегкое признание. Ей показалось даже, будто она добровольно отдает кому-то оружие.

- У нас... нет, не "неплохо", а так, как должно быть по-настоящему. И я такого раньше никогда не испытывала. - Его глаза опять засветились нежностью, которую она попросту не могла вынести. И Альтия предпочла обидеть его: - Это все, наверное, из-за циндина! - Она отыскала во рту крохотную его толику, не успевшую растаять. И пожаловалась: - Я рот обожгла.

- Циндин так циндин, - согласился Брэшен. - Я слыхал, как он иногда влияет на женщин... Женщины, правда, его стараются поменьше употреблять, потому что он... может вызвать месячные не вовремя.

Смутился и замолчал.

- Уж кто бы мне объяснял, - буркнула Альтия. Брэшен больше не удерживал ее подле себя. Действие циндина кончалось, и она чувствовала себя вконец разбитой и сонной. Зато в голове опять начало противно стучать. Нет, надо вставать. Натягивать волглую одежду, идти на холод... Ох. Еще минуточку. Еще минуточку... Сейчас она уйдет... обратно в свое одиночество. - Пойду я, - выговорила она. - Если нас тут застанут...

- Ага, - сказал он. Но не пошевелился. Лишь провел рукой по ее телу, и там, где скользила его ладонь, кожа сама собой наполнялась трепетом.

- Брэшен... мы оба знаем, что больше нельзя...

- Да. Да. Нельзя... - Он выдохнул эти слова ей в шею и начал медленно целовать ее тело. - И больше этого не случится. Никогда. Никогда... после еще одного самого-пресамого последнего раза...

ГЛАВА 21

ПОСЕТИТЕЛИ

Роника со вздохом оторвалась от лежавшего перед нею гроссбуха:

- Да? Что такое?..

Рэйч ответила, беспокойно переминаясь:

- Там... Дейла Трелл ждет в гостиной.

Роника подняла брови:

- Ждет? Почему?

Дейла обыкновенно забегала к ним безо всяких церемоний. Они с Малтой вот уже года два числились лучшими подругами, так что все формальности между двумя девочками давно отпали.

Рэйч покосилась на дверь:

- Там с нею ее старший брат... Сервин Трелл.

Роника невольно нахмурилась.

- Ну что ж, я приму его. Только не здесь. Проводи его в утреннюю комнату. Он не сказал тебе, зачем пожаловал?

Рэйч прикусила губу:

- Как выговорить-то, госпожа... Он сказал - он к Малте с визитом. Вместе с сестрой...

- Что?! - Роника подскочила, словно укушенная.

- Я, - сказала Рэйч, - с вашими обычаями еще не настолько знакома... В этой части, по крайней мере. Но мне показалось, что... так не подобает. Поэтому я и попросила их обождать в гостиной. - Ей было явно не по себе. Я надеюсь, я не навлекла никакой... неловкости...

- Не волнуйся, - ответила Роника решительно. - Если кто что и навлек, так только сама Малта. Но и юному Треллу следовало бы явить побольше хороших манер... Значит, говоришь, они в гостиной сидят?

- Да. Мне, может... закуску какую подать?

Женщины обменялись взглядами, словно держа совет. Пред лицом подобных незадач грань между служанкой и госпожой становилась исчезающе малой.

- Ну... да. Конечно, подай. Спасибо, Рэйч. Именно так мы и сделаем. Лучше поступить по этикету, а не отчитывать его, точно невоспитанного мальчишку... хотя бы он и вел себя именно как таковой. - Теперь уже Роника в задумчивости прикусила губу. - Расскажи Кефрии, передай ей этот совет - и пускай она к нам присоединится. Потом принесешь и расставишь закуски. Чуть-чуть подождешь - и сообщишь Малте, что ее гости ждут. Все из-за нее, так пусть посидит и послушает!

Рэйч сделала глубокий вздох, точно солдат, идущий на битву:

- Делается...

Когда служанка ушла, Роника подняла руки к лицу и потерла глаза. Оглянулась на амбарные книги, которые ей пришлось отложить, - и покачала головой. У нее устали глаза и голова разболелась, но она так и не придумала, каким образом хоть чуть-чуть уменьшить долги, а доходы, наоборот, увеличить. Так что все, способное хоть на время отвлечь ее от горестных подсчетов, было весьма даже кстати. Даже неприятный разговор, коли он мог увести ее от раздумий над неразрешимым. Ну что ж... Роника пригладила волосы, выпрямила затекшую спину - и двинулась в гостиную. Если промедлить, она утратит решимость. Как ни юн Сервин, нельзя забывать, что он наследник могущественной семьи Треллов. Надо будет поставить его на место, но мягко, ни в коем случае не оскорбив... Тонкость обращения - вот что сейчас от нее потребуется...

Она помедлила перед дверью гостиной, и тут ее окликнули сзади:

- Мама!

Роника обернулась и увидела спешившую к ней Кефрию. Причем в глазах ее обычно кроткой дочери мерцали искорки гнева, а губы были решительно сжаты. Роника даже не могла припомнить, чтобы Кефрия таким образом себя вела. Она предостерегающе вскинула руку.

- Нельзя ссориться с Треллами, - очень тихо предостерегла она дочь. И увидела воочию, как та мысленно взвесила ее слова... и отвергла.

- А с Вестритами - можно? - прошипела она так же негромко. При этом интонации у нее были настолько отцовские, что Роника прямо-таки опешила. А Кефрия распахнула дверь и первой шагнула в гостиную.

Сервин виновато вскочил с краешка дивана, на который позволил себе присесть. Даже Дейла выглядела изумленной. И сразу наклонила голову, высматривая кого-то в дверях позади Кефрии с Роникой.

Роника все же не дала Кефрии первой открыть рот.

- Малта сейчас присоединится к нам, Дейла. Уверена, твоя подружка будет очень рада повидаться с тобой... И как приятно видеть тебя у нас в гостях, Сервин! Ты не бывал у нас вот уже... погоди, я и вовсе что-то не припоминаю, чтобы ты нас посещал!

Сервин отвесил глубокий поклон. Выпрямившись, он улыбнулся, впрочем несколько натянуто:

- Родители брали меня с собой на бракосочетание Кефрии. С тех пор минуло несколько лет...

- Почти пятнадцать, - заметила Кефрия. - Помнится, в детстве ты был таким любознательным! Не забыл, как я тебя застукала у фонтана в саду? Ты там золотых рыбок пытался ловить.

Юноша стоя слушал ее. Роника старалась определить, сколько же ему лет. Восемнадцать? Девятнадцать?..

- Верно, - сказал он. - Да, я тоже припоминаю... что-то такое. Я тогда действительно совсем маленький был.

- Вот именно, - ответила Кефрия прежде, чем Роника успела вмешаться. Кто же осудит маленького мальчика, который увидел что-то блестящее и красивое и потянулся к нему! - И, улыбнувшись Сервину, добавила: - А вот и Рэйч закуски несет. Садитесь, пожалуйста, и будьте как дома.

Рэйч подала кофе, маленькие пирожные, сливки и пряности. Накрыла маленький стол и покинула комнату. Кефрия принялась потчевать юных гостей. Некоторое время говорили в основном о том, с чем лучше пить кофе - с пряностями или со сливками. Когда все взяли по чашке, Кефрия наконец села и с улыбкой обвела взглядом гостей.

Дейла явно очень нервничала: сидела на самом кончике стула и все поглядывала на дверь. "Наверное, - решила про себя Роника, - ждет, что вот сейчас появится Малта и уведет ее из взрослой компании..." Оставалось только надеяться, что именно это было причиной ее волнения. Кефрия же устремилась в атаку.

- Итак, Сервин, что же тебя сегодня к нам привело?

Он смело посмотрел ей в глаза, но ответил спокойно и тихо:

- Меня... нас с сестрой пригласила Малта. Как-то под вечер я водил Дейлу на рынок за покупками, и там мы случайно встретили Малту. Мы все вместе перекусили. И Малта пригласила нас зайти к вам домой.

- Вот как. - Судя по тону, Кефрия не собиралась подвергнуть рассказанное им сомнению. Роника только надеялась, что ее собственная тревога не была столь же заметна. А Кефрия продолжала: - Моя легкомысленная дочурка забыла предупредить нас, что вы намерены заглянуть. Что ж, таковы все девочки, а Малта, я полагаю, даже легкомысленней многих. Головка у нее так забита всякими глупостями, что уже места не остается ни для вежливости, ни для здравого смысла...

Роника слушала дочь едва ли вполуха. Она уже задавалась вопросом, как это Малта ухитрилась в одиночку выбраться на рынок. И вправду ли встреча с молодым Треллом была такой уж случайной, какой сам Сервин старался представить ее. Она внимательно посмотрела на Дейлу. Не может ли быть, что девочки сговорились и сообща подстроили эту "случайность"?..

Как нарочно, именно тут в комнате появилась Малта. Сперва в ее взгляде отразился форменный ужас: как, мол, вышло, что Сервин с Дейлой распивают кофе с ее бабкой и матерью, да еще мило беседуют?.. Но потом на ее лице возникло выражение хитрой расчетливости - по мнению Роники, исключительно неприятное. "Да когда ж эта девчонка успела стать такой наглой и своевольной?.." Было совершенно ясно, что она намеревалась пообщаться с Дейлой и Сервином, так сказать, без посторонних. И, по всей видимости, никак не ждала их именно сегодня. И хотя ее волосы были только что причесаны, а на губах угадывалась даже толика помады, одета она была все же так, как положено одеваться девочке ее лет. В простое платье из шерстяной ткани, украшенное вышивкой по вороту и подолу. Но надо было еще видеть, как именно она это платье носила: туго-натуго перетянув кушаком, чтобы по возможности подчеркнуть и талию, и грудь, начинавшую округляться. Я, мол, вам не ребенок! Я - женщина, которую насильно рядят в детские платья!..

И Сервин Трелл сразу вскочил на ноги, как если бы в комнату вошла взрослая девушка, а не девочка-подросток.

Значит, все было именно так, как опасалась Роника, и даже значительно хуже.

- Малта, - кивнула дочери Кефрия. И улыбнулась: - Тут Дейла пришла тебя навестить. Но, может, ты для начала с нами кофе и пирожных отведаешь?

Дейла и Малта переглянулись. Дейла сглотнула, облизала губы...

- А потом, может, ты нам покажешь вьюнок, который, ты говорила, собирался цвести? - сказала она. Прокашлялась и обратилась к Кефрии несколько громче, нежели следовало: - Тогда на рынке Малта нам рассказывала про ваши теплицы. И мой брат очень заинтересовался цветами.

Кефрия растянула губы в улыбке.

- В самом деле? Как мило. Значит, сходим посмотрим. По правде говоря, Малта так редко заглядывает в цветочные парники - я воистину удивляюсь, что она еще помнит про наш вьюнок. Пожалуй, я даже сама его Сервину покажу! В конце концов, - и она обратила лучезарный взгляд на юного Трелла, Сервина, как я понимаю, даже с золотой рыбкой нельзя оставить наедине...

Ронике стало почти жалко юношу: бедняга кое-как вымучил ответную улыбку, изо всех сил делая вид, будто не понимает истинного смысла ее слов.

- Спасибо, Кефрия, - сказал он. - Ты очень любезна...

Вот так. А ведь Роника была совершенно уверена, что расхлебывать кашу придется именно ей. Значит, по крайней мере в этой области Кефрия надумала взять власть в свои руки... И, пока приканчивали пирожные и кофе, Роника ограничивалась лишь светскими замечаниями. Присматривалась и наблюдала. Скоро она пришла к выводу, что заговорщицами были Дейла и Малта. Причем Дейла гораздо больше Малты мучилась от неловкости и вранья. Малта же чувствовала себя если не вполне как рыба в воде, то по крайней мере настроена была решительно. И так строила свою застольную беседу и все поведение, что парень помимо воли только на нее и смотрел. Он явно понимал, до чего неподобающая создалась ситуация, но ничего поделать не мог. Точно мышь, загипнотизированная змеей. Он старательно поддерживал с Кефрией вежливый разговор, но все время косился на Малту, улыбавшуюся ему поверх чашки. Роника мысленно только руками развела. И Кефрия еще беспокоилась, что Малта слишком наивна, чтобы войти во взрослое общество, и что этой наивностью могут нехорошо воспользоваться мужчины!.. Скорее уж получилось бы наоборот... Малта взирала на Сервина с хищной алчностью кошки, вышедшей на охоту. И Роника понять не могла, что было важнее для ее внучки: заполучить мужчину - или сам процесс охоты. Сервин был очень молод. И, судя по тому, что Ронике доводилось слышать о нем, - мало искушен в подобной игре. Если Малта слишком легко сумеет его завоевать... а он до сих пор выказывал очень мало сопротивления ее чарам... Малта, скорее всего, в итоге отвергнет его и устремится к иным, более престижным победам...

Так и вышло, что Роника словно бы заново увидела свою внучку. И открывшееся было равно несимпатично ей как в женщинах, так и в мужчинах. Маленькая хищница - вот как ее следовало назвать... И Роника спрашивала себя, а не слишком ли уже поздно пытаться что-то исправить. Как и когда умудрилась маленькая девочка вырасти в... нет, не в женщину, но в алчную самку-завоевательницу?.. "А может, это и хорошо, что Кайл отозвал Уинтроу из монастыря, - поймала она себя на неожиданной мысли. - Пусть наследие славных торговцев Вестритов отойдет не ей, а ему!"

Ей вновь вспомнился Уинтроу. Она очень надеялась, что у мальчика все было хорошо. "Не стоит обольщаться, - сказала она себе. - Будем уповать, что он по крайней мере останется жив!"

На сегодняшний день из монастыря пришло одно-единственное письмо. Какой-то Бирандол спрашивал о судьбе мальчика и о том, как скоро следует ждать его возвращения. Роника прочитала письмо и передала его Кефрии. Пусть отвечает, как сочтет нужным...

Иногда Ронике хотелось по первое число всыпать дочери, неспособной даже в малом противостоять Кайлу. А надо бы, ох надо было бы заставить его ответить за всю - по слезинке - за всю боль, что он успел причинить в считанные месяцы со дня кончины Ефрона. Взять хоть того же Уинтроу. По совести говоря, это было настоящие похищение. И заточение в рабство на его же фамильном корабле. И одному Са было известно, что сталось с Альтией... Роника провела немало бессонных ночей, лежа в темноте и бесконечно гадая, где теперь была и что делала ее своенравная дочь. Может, ее тело уже догнивало где-нибудь в безвестной, выкопанной наспех могиле?.. Или она жила здесь рядом, в Удачном... в каком-нибудь жутком притоне... пускаясь во все тяжкие, чтобы заработать себе на пропитание?.. В этом Роника, правда, весьма сомневалась. Последнее время она очень тщательно собирала все городские сплетни и слухи. Но ни словечка о дочери ее ушей так и не достигло. Если Альтия была жива, значит, она уехала из Удачного. Но вот при каких обстоятельствах уехала?..

Ее родной город больше не был тем тихим и добротно устроенным уголком, каким его знали каких-нибудь пять лет назад. Расплодившиеся "новые купчики" принесли с собой уйму всяческой скверны. И в том числе - совершенно неприемлемое, с точки зрения Роники, отношение к женщинам вообще и к служанкам в частности. "Новые купчики" по преимуществу были мужчинами. Ронике было неведомо, как они обращались с женщинами у себя дома, там, откуда приехали, но здесь их женщины состояли скорее на положении рабынь. А уж с рабами они обращались хуже, чем со зверьем. Роника была попросту потрясена, когда у нее на глазах прямо посреди рынка один такой купчик влепил затрещину слуге. И дело было даже не в самом ударе. В старинных семействах Удачного - как, впрочем, повсюду - тоже хватало скорых на расправу тиранов, от которых приходилось страдать и прислуге, и даже домашним. Такие люди рано или поздно бывали наказаны вполне по заслугам: слуги принимались лгать, красть все, что плохо лежит, и работали не иначе как спустя рукава... Нет, Ронику потрясла реакция ударенного слуги. Он лишь отшатнулся... и не издал ни звука. Не пригрозил уйти от такого скверного нанимателя. Даже не пожаловался на несправедливое наказание... И, поскольку он сам ничего не предпринял в собственную защиту, за него не стали заступаться и окружающие. Ибо при виде такого поведения невольно закрадывалась мысль: а может, поделом ему досталось?.. И он принял оплеуху как вполне заслуженное наказание?.. И народ промолчал...

Можно было заключить, что с некоторых пор слуги в Удачном делились на два разряда. Одних следовало назвать истинными. Таких, как Нана и подобные ей. Им платили жалованье, и никто не покушался на их достоинство и личную жизнь. Ибо служение Вестритам составляло долг и обязанности Наны, но тем ее жизнь отнюдь не исчерпывалась. В отличие от слуг новоприбывших, которых иначе как рабами именовать было невозможно. Все существование этих несчастных было направлено только на удовлетворение малейших прихотей господина. Дело, что говорить, незаконное... Но кто пойдет проверять, кем именно является тот или иной слуга - платным работником или подневольным рабом? И как это вообще возможно проверить? Если начать спрашивать их самих - каждый станет с пеной у рта утверждать, будто получает полновесное жалование. Просто это жалованье сразу отсылают домой. Семье... Каждый скажет, будто как нельзя более своей жизнью доволен. Да еще и заявит, что сам, по доброй воле, себе эту жизнь выбрал... Ронику всякий раз охватывало омерзение, когда она принималась гадать, какого рода угрозы держали несчастных в таком униженном подчинении. И ведь эти угрозы наверняка приводили в исполнение, и не единожды. Для устрашения...

- Всего доброго, госпожа Роника Вестрит.

Она не вздрогнула от неожиданности - сказалось многолетнее самообладание. Сервин, оказывается, уже стоял перед ней, склоняя на прощание голову. Роника кивнула в ответ.

- Всего доброго, Сервин Трелл. Надеюсь, тебе понравится наш цветочный парник. А если вьюнок вправду окажется так хорош, пусть Кефрия срежет для тебя цветущий побег. Кое-кто считает это жестоким, но мы, знаешь ли, привыкли подрезать растения, чтобы они красиво выглядели и обильно цвели.

- Понятно, - сказал Сервин, и она уверилась, что юноша действительно понял. Он еще раз поблагодарил ее и следом за Кефрией вышел из комнаты. Малта и Дейла, шепчась на ходу, убежали за ними. Надо было видеть, как Малта поджимала губы, как у нее раздувались ноздри - ну ни дать ни взять воплощенное разочарование и обида. Ясно как Божий день: она рассчитывала поболтать с Сервином наедине. На худой конец - в обществе его сестры. А зачем?..

Может статься, Малта и сама толком не знала ответа...

Это-то Ронику больше всего и пугало. Малта готова была очертя голову ринуться в омут любовных интриг. А последствия едва себе представляла. Или не представляла вообще.

И Роника была вынуждена задаться вопросом: а кто, собственно, в том виноват?.. Все дети росли у нее в доме. У нее на глазах. Она все время имела возможность их видеть: за столом, во время игры, в саду... И она всегда видела в них лишь детей. Не завтрашних взрослых, не маленьких человечков, которым предстояло очень скоро вырасти и занять свое место в жизни... Нет - для нее они всегда были просто детьми. "Сельден... подумалось ей. - Где он сейчас, чем занят? Наверное, с Наной. Или с учителем. Он под надежным присмотром, ему ничто не грозит..."

Но это было и все, что она о нем знала. Роника испытала недолгую, но неподдельную панику... Что если даже теперь этих детей уже слишком поздно воспитывать?.. Есть от чего прийти в ужас. Особенно если еще посмотреть на ее дочерей. Вот Кефрия, вечно ждущая подсказок со стороны, неспособная самостоятельно принимать мало-мальски важные решения. И Альтия, наоборот, никогда и ничьей воли над собою не признающая...

Потом Роника снова задумалась о неумолимых цифрах в своих гроссбухах. О цифрах, изменить которые невозможно было никаким усилием воли. Задумалась о долге ее семьи перед семейством Фьестрю из Дождевых Чащоб. "Звонкое золото или живая жизнь..." Этот долг поистине был платежом красен...

Неожиданное озарение открыло Ронике, что на самом деле платить придется не ей. Платить будут Сельден и Малта. Это в их жилах текла кровь, оговоренная прадедовским договором. И чему же она, Роника Вестрит, сумела научить своих внуков?..

Ничему.

- Госпожа?.. Госпожа, тебе плохо?

Роника подняла глаза и увидела перед собой Рэйч. Женщина уже успела собрать на поднос опустевшие чашки и блюдца из-под пирожных. И приблизилась к хозяйке, напуганная ее неподвижностью и ничего не выражающим, остановившимся взглядом. Вот этой женщине, служанке-рабыне в доме Вестритов, она, Роника, почитай что перепоручила воспитание собственной внучки. Женщине, которую она толком и не знала... Что хорошего могло преподать Малте само ее присутствие в доме?.. Что рабство следовало принимать как должное, ибо за ним будущее?.. И какие же выводы должна была Малта сделать относительно положения женщины в том обществе, которое постепенно образовывалось в Удачном?..

- Сядь, - сказала Роника. - Вот сюда, рядом со мной. Нам надо поговорить. О моей внучке... И о тебе, Рэйч.

- Джамелия... - тихо проговорила Проказница.

Ее голос разбудил Уинтроу, и он оторвал голову от палубы, на которой прикорнул, пригревшись на зимнем солнышке. День был ясный, не жаркий, но и не холодный. Дул легкий ветер.

Это был час, отведенный ему для "оказания внимания кораблю", как в своем дремучем невежестве выражался отец. Вот Уинтроу и сидел себе на баке, чиня потихоньку штаны и негромко разговаривая с носовым изваянием. А как вышло, что он прилег на палубу и уснул, - Уинтроу просто не помнил.

- Извини, - сказал он, протирая глаза.

- Не извиняйся, - просто ответил корабль. - Хотела бы я обладать способностью спать подобно вам, людям, отдыхая от забот и событий дня. То, что это даровано хотя бы одному из нас, благословение для обоих. И я тебя разбудила только потому, что решила: тебе понравится зрелище. Твой дедушка всегда говорил, что отсюда открывается самый великолепный вид на город. Отсюда, говорил он, видны все его достоинства, а недостатки сокрыты. Вон там, видишь? Вон они - белые шпили Джамелии...

Уинтроу поднялся, потянулся и стал смотреть вперед. Навстречу кораблю тянулись два близнеца-мыса; они отчетливо напоминали руки, простертые для дружеского объятия. Город расстилался по берегу между окутанным испарениями устьем Теплой реки и вздымающимся пиком Сатраповой горы. Великолепные особняки и величественные сады отделялись один от другого широкими поясами улиц. А по гребню позади города высились шпили и башни дворцового комплекса - резиденции сатрапа. Это было сердце Джамелии, называемое в обиходе "верхним городом".

Так вот, значит, какая она! Столица, давшая название целой сатрапии! Центр цивилизации. Колыбель наук и искусств...

Она сияла и переливалась под послеполуденным солнцем. Зелень, золото и белизна - словно самоцветы в драгоценной оправе. Белые шпили возносились над кронами самых высоких деревьев, а их белизна была попросту невыносимой - Уинтроу не мог смотреть на них, не щуря глаза. Шпили были опоясаны золотом, а фундаменты зданий - выложены темно-зеленым мрамором, привезенным из Сэдена. Уинтроу смотрел и насмотреться не мог. Впервые его глазам представало все то, о чем он столько раз слышал.

Около пятисот лет назад Джамелию почти дотла уничтожил пожар. Тогдашний сатрап велел заново отстроить столицу, придав ей еще больше великолепия, и притом полностью из камня, чтобы подобное несчастье не повторилось уже никогда. Он созвал лучших зодчих, искуснейших каменщиков и иных мастеров - и через тридцать лет упорной работы верхний город был возведен. Второй по вышине шпиль, вонзавшийся в синее небо, обозначал собственно резиденцию сатрапа. А единственный еще более высокий был храмом Са, где сатрап и его Сердечные Подруги совершали свое поклонение. Уинтроу смотрел на замечательный храм с благоговением и восторгом. Удостоиться быть посланным в монастырь, принадлежавший к этому храму, - высшей чести жрец Са не мог для себя и желать. Одна библиотека там занимала семнадцать покоев. Еще в трех покоях постоянно были заняты делом писцы: сразу двадцать жрецов трудились не покладая рук - обновляли и переписывали книги и свитки. Уинтроу попробовал представить себе, какая же там собрана сокровищница знаний, - и вновь преисполнился благоговения.

Но потом накатила горькая горечь и омрачила его душу. "Вот таким же прекрасным и светлым казался мне Кресс, на деле оказавшийся пристанищем жестоких и жадных людей..." Уинтроу отвернулся от приближавшегося города и вновь сел на палубу.

- Все это обман, - проговорил он. - Обман и жестокая шутка. Люди обманывают сами себя. Они собираются вместе и создают нечто прекрасное. А потом указывают на свое творение и провозглашают: "Смотрите, какие у нас крылатые души, какая нам свойственна прозорливость и святость. И все свое духовное богатство мы вложили вот в это здание, так что в повседневной жизни нам можно о нем больше не беспокоиться. Теперь мы можем вести бессмысленную и животную жизнь, искореняя любую наклонность к мистике и духовности, которую встретим в своих ближних и в самих себе. Все это вложено в камень: теперь нам не о чем волноваться!" И это лишь один из многих способов самообмана...

Проказница ответила ему совсем тихо. Если бы он стоял на ногах, то, возможно, и не услышал бы ее. Но он сидел на палубе, опершись о нее ладонями, и голос корабля прозвучал в самой его душе.

- А что если сами люди - всего лишь жестокая шутка, которую Са сыграл с этим миром? Что если Он сказал: "Все прочие существа Я сделаю добрыми и прекрасными, чтобы они жили в согласии с природой вещей. И только людям дам способность к мелочности, жестокости и самоуничтожению. И самой Моей жестокой шуткой будет то, что иным людям Я вложу дар видеть в себе все эти черты..." Как ты полагаешь, Уинтроу, так ли поступил Са?

- Это богохульство! - горячо возразил юный священнослужитель.

- В самом деле? Но откуда тогда берется все безобразие и зло, присущее людям? Как ты его объяснишь?

- Оно не от Са. Оно - от невежества. От незнания путей и помыслов Са. В отчуждении от Са - корень его... К нам в монастырь время от времени привозили детей, мальчиков и девочек, понятия не имевших, зачем они там оказались. Они были озлоблены и напуганы, ведь их в столь нежном возрасте оторвали от дома. И что? Проходят какие-то недели, и они расцветают! Они открываются свету и славе Са нашего. Ибо в каждом ребенке есть хоть малая, но искра Его. Не все остаются в монастыре, кое-кого возвращают домой, ибо не все предназначены для жреческого служения. Но нет ни единого, кто неспособен был бы сделаться существом светлым, мудрым и любящим. Ни единого!

- М-м-м... - задумался корабль. - А до чего хорошо, Уинтроу, что ты снова заговорил как прежде!

Уинтроу чуть улыбнулся и почесал белый шрам на том месте, где раньше был его указательный палец. Это успело стать привычкой, бесконечно раздражавшей его, когда он спохватывался и обращал внимание. Вот как теперь. Он сложил руки на коленях и поинтересовался:

- Неужели я так сильно себя жалею? И неужели это настолько заметно... всем окружающим?

- В основном только мне, я ведь чувствую твое настроение лучше, чем кто-либо. И все-таки - что за удовольствие иногда заставить тебя встряхнуться, Уинтроу... - Проказница помолчала. - Как думаешь, удастся тебе на берег сойти?

- Сомневаюсь. - Уинтроу постарался, чтобы это прозвучало не слишком угрюмо. - Меня ни разу не отпускали на берег с тех самых пор, как я "осрамил" отца в Крессе...

- Знаю, - кивнула Проказница. - Я просто к тому, что, если все же пойдешь... побереги себя.

- Что?.. Почему?

- Точно не знаю. Просто... Твоя прапрабабушка, верно, назвала бы это предчувствием...

Такие речи в устах Проказницы прозвучали более чем странно. Уинтроу даже поднялся и взглянул на нее, перегнувшись через фальшборт. Она смотрела на него снизу вверх. "Только мне начинает казаться, будто я к ней привык и всякий раз нате пожалуйста!" Небо нынче было удивительно прозрачным и испускало тот особый свет, который Уинтроу про себя всегда называл "художественным". Быть может, именно из-за этого и сама Проказница показалась ему... светоносной. Зелень ее глаз, густой блеск непроглядно-черных волос... сама ее кожа, украшенная волокнистым рисунком, поистине сочетала все лучшее, что можно сказать и о полированном дереве, и о здоровой молодой плоти. Проказница перехватила его взгляд, полный откровенного любования, и залилась розовым румянцем, а в душе Уинтроу чувство беспредельной любви к ней снова столкнулось с его полным неведением относительно ее истинной природы. Как мог он ощущать подобную... страсть (да будет ему позволено употребить подобное слово) к существу из дерева, оживленного магией? У его любви не было никакого связного объяснения. Они не могли пожениться, не могли родить общих детей. Они не стремились плотски насладиться друг другом. У них не было на двоих даже сколько-нибудь долгой истории общих переживаний. Откуда же эта теплота и нежность, что переполняла его, когда они были вместе? Бессмыслица какая-то...

- И это ужасает тебя? - спросила она шепотом.

- Не ты причиной, - попытался он объяснить. - Просто это чувство мне кажется... неестественным. Как будто оно мне внушено, а не я сам его источаю... Что-то вроде волшебного заклинания, - добавил он неохотно.

Последователи Са не отрицали существования магии. Уинтроу, хотя и редко, но доводилось даже видеть волшебство в действии, когда произносились различные малые заклинания - очистить рану, зажечь огонь... Но то была скорее работа тренированной воли, совместно с особым даром оказывавшей зримое воздействие на вещный мир. Но удивительно мощное чувство, порождаемое, насколько он способен был судить, длительной связью с семьей... нет, это было нечто другое.

То, что ему нравилась Проказница, было еще объяснимо. Красивая, добрая, исполненная сочувствия к нему. И ума ей было не занимать. Уинтроу получал истинное удовольствие, наблюдая, как она, рассуждая, плела прихотливые смысловые цепочки. Она казалась ему новичком в духовной практике, еще не обученным, но даровитым и готовым жадно впитывать любое учение. Да кто бы не полюбил подобное существо?.. Он ее и полюбил. Это вполне поддавалось осмыслению.

Но вот что делать с почти болезненной нежностью, которая обуревала его в моменты вроде теперешнего?.. Когда она начинала казаться ему чем-то гораздо более значимым, нежели его дом и семья... даже более важным, чем его жизнь в монастыре. В такие минуты он не мыслил для себя конца блаженней и лучше, чем - рухнуть на ее палубу и без остатка впитаться... в нее...

"Нет, - сказал он себе. - Цель достойно прожитой жизни - единение с Са!"

- Ты боишься, - сказала Проказница, - как бы я не заняла у тебя в сердце место твоего Бога.

- Не совсем так... но почти, - согласился он неохотно. - А еще я думаю, что ты, Проказница, сама по себе ничего мне внушить не пытаешься. Наверное, все дело в самой сущности живых кораблей! - И Уинтроу вздохнул. И вообще, если уж кто меня к этому приговорил, так это моя собственная семья. Начиная с моей прапрабабушки, когда ей приспичило заказать постройку живого корабля. Мы с тобой - как почки на одном дереве. Да, мы растем, мы что-то представляем собой... но лишь настолько, насколько позволят нам наши корни.

Ветер неожиданно посвежел* [Посвежел (о ветре) - усилился. Морской термин.], ни дать ни взять приветствуя заходящий в гавань корабль. Уинтроу поднялся и вновь потянулся. Он сам чувствовал, как изменилось за последнее время его тело. Нет, росту в нем особо не прибавилось, но мышцы определенно окрепли. А взгляд, случайно брошенный вчера в зеркальце, показал ему, что с лица пропала округлость. Такие вот перемены. Тело, ставшее более сильным и жилистым... и девять пальцев. Но отцу все было мало. Когда после отнятия пальца его наконец отпустила лихорадка и рука стала надежно заживать, отец вызвал его к себе. Но не затем, чтобы сказать, как порадовала его стойкость Уинтроу. Нет, он даже не поинтересовался, как рука, не сказал, что, мол, заметил его новоприобретенную морскую сноровку. Нет. Отец сразу стал говорить о его глупости и о том, что в Крессе у него была такая возможность завоевать расположение команды, стать в ней за своего. А он этот шанс постыдно профукал.

"Но ведь там было сплошное мошенничество, - сказал отцу Уинтроу. Человек, который якобы выиграл, был заодно с укротителем. Я это сразу понял".

"Да знаю я! - раздраженно бросил отец. - Я совсем не про то! Тебе не обязательно было выигрывать, недоумок! Ты должен был просто показать им, что у тебя яйца в штанах есть! Это потом ты вздумал доказывать свое мужество, когда молча стоял и смотрел, как Гентри палец тебе режет. Вздумал, я знаю! Только выставил ты себя не храбрецом, а каким-то... бесноватым религиозным уродом. Когда от тебя ждали смелости, ты проявил трусость. А когда любой нормальный на твоем месте вопил бы и матерился, ты вел себя как фанатик. Таким манером ты никогда в команде ни мало-мальского уважения не добьешься. Ты никогда даже просто одним из них не будешь, я молчу уж - вожаком, которого уважают, за которым пойдут. Они, может, и притворятся, будто ты у них за своего, но это будет не по-настоящему. Они будут просто ждать, как бы подловить тебя... и тогда-то ты получишь по полной. И знаешь что? Достанется тебе по заслугам. И провалиться мне на этом месте, если я тебе именно этого не желаю!"

С тех пор минуло много долгих дней, но эти слова отца до сих пор отдавались в ушах Уинтроу... Он-то думал, что начал завоевывать скупое уважение матросов. Майлд, скорый на прощение и на обиды, первым вернулся к тем отношениям, которые вроде сложились у них до случая в Крессе. Вот только Уинтроу больше не мог душевно принять их. Иногда, по ночам, он пытался предаваться медитации и почти убеждал себя, что на деле все было не так. Что отец намеренно заронил яд ему в душу и отравил его отношения с командой. Отец просто не желал, чтобы матросы приняли Уинтроу, - и делал что только мог, чтобы Уинтроу по-прежнему оставался изгоем. "И потому-то, говорил себе Уинтроу, мучительно пытаясь осмыслить столь извращенную логику, - я не могу позволить себе по-настоящему уверовать в дружеское расположение команды. Ибо в таком случае отец обязательно найдет новый способ нас рассорить..."

- С каждым днем, - тихо обратился он к кораблю, - мне становится все трудней понимать, кто же я на самом деле такой. Мой отец сеет во мне крапивное семя сомнений и подозрений. Жизнь на корабле до того грубая, что я начал уже привыкать к повседневной жестокости моих сотоварищей. И даже ты, даже те часы, что мы проводим вдвоем, - они изменяют меня, все более отдаляя от жречества. Но к чему в таком случае я приближаюсь? Боюсь, к чему-то такому, чем я вовсе не хотел бы становиться...

Ему было очень непросто выговорить эти слова. Они ранили его так же сильно, как и Проказницу. И только потому она промолчала.

- Еще я боюсь, долго мне такого не выдержать, - предупредил он ее. Что-то должно будет сломаться... И, наверное, это окажусь я. - Он смотрел ей в глаза и не отводил взгляда. - Я ведь просто жил день ото дня... Ожидая, чтобы что-то случилось и все изменило. - Уинтроу вглядывался в лицо изваяния, гадая, как-то Проказница воспримет его следующие слова. - Надо мне какое-то решение принимать... Действовать самому.

Он ждал от нее ответа, но Проказница не находила слов. На что он намекал? Что мог он поделать против власти отца?..

- Эй, Уинтроу! Подсоби-ка! - проорал кто-то с палубы. Его снова звали к работе. Пора было впрягаться.

- Надо идти, - сказал он Проказнице. И, собравшись с духом, заявил: Хорошо это или плохо, но я тебя полюбил. Вот только...

И он беспомощно умолк, лишь помотал головой.

- Уинтроу! Живо сюда!

Он бросился на зов, точно хорошо обученный пес. Проказница видела, как он с привычной ловкостью вскарабкался на ванты. Это было не менее красноречивое признание в любви, чем словесное, только что ею услышанное. Временами он еще жаловался - и, правду молвить, нередко. И мучился, снедаемый противоречиями. Но, когда он рассуждал о своих злосчастьях, они теперь могли все обсуждать - по ходу дела все более узнавая друг дружку. И вот теперь он решил, что более не сможет этого выносить, но Проказница-то знала истину. Внутри него таилась огромная сила. И, сколь бы несчастным он себя ни чувствовал, он все вынесет. И со временем они оба обретут полноту и он, и она. Время... вот и все, что им требовалось. С того первого вечера в Удачном Проказница знала, что его истинное предназначение было - быть с нею. Как же трудно было ему это принять... Он очень долго боролся. Но даже в сегодняшних его дерзких речах Проказница внятно расслышала предвестие окончания этой борьбы. Ее терпение рано или поздно будет вознаграждено...

Она заново оглядела гавань. Уинтроу, конечно, во многом был прав насчет разложения, крывшегося за внешним блеском и великолепием города. Пожалуй, больше она это обсуждать с ним не будет. Он и без ее помощи мрачней тучи ходит. Лучше пускай сосредоточится на том, что в Джамелии чистого, светлого и хорошего. Вот хоть гавань. Дивно хороша была она в свете зимнего солнца...

Проказница и припоминала, и толком не припоминала ее. Воспоминания Ефрона были воспоминаниями человека, а не корабля. Он все больше смотрел на причал, где уже ждали его товаров купцы, и на чудеса зодчества, явленные верхним городом. Ефрон никогда не замечал темных и вьющихся, точно щупальца, струек нечистой воды, сочившихся в гавань из сточных труб города. Ему не дано было вбирать всеми порами корпуса вездесущую вонь морских змей... Проказница внимательно оглядела спокойные волны, но не заметила нигде признаков близости этих злых и хитрых созданий. Они таились внизу. Копошились, как черви, в иле и грязи, выстилавших дно гавани... Скверное предчувствие заставило Проказницу устремить взгляд в ту часть гавани, где стояли невольничьи корабли. Ветер уже доносил до нее безошибочно узнаваемый запах. К змеиной вони примешивался смрад смерти и испражнений. Там-то и находился самый рассадник чешуйчатых тварей: под днищами этих злополучных судов.

Скоро Проказницу разгрузят. И начнут переустраивать для приема нового... товара. И она встанет среди невольничьих кораблей, готовясь принять на борт полновесный груз отчаяния и несчастья. Проказница обхватила себя руками за плечи. Солнце грело ее, но она все равно дрожала. Змеи...

Роника сидела в кабинете, который принадлежал когда-то Ефрону, а теперь мало-помалу становился ее собственным. Здесь она по-прежнему чувствовала себя всего ближе к нему. И всего более горевала. За месяцы, прошедшие со дня его смерти, она постепенно убрала оставшиеся после мужа мелкие вещи. Их заменили ее собственные бумаги, неряшливо раскиданные повсюду. Но... дух Ефрона по-прежнему витал в кабинете. Он проявлялся во всем, что ни возьми. Письменный стол был для Роники слишком велик, а в мужнином кресле она буквально тонула. И повсюду были диковинки, в разное время привезенные Ефроном из его странствий. Вот громадный, выглаженный волнами позвонок какого-то невообразимого морского чудовища - его использовали как скамеечку для ног. Вот обширная стенная полка, вся заставленная необыкновенными раковинами, а также статуэтками и украшениями - творениями рук неведомых народов с отдаленных концов света.

И близость, странная и таинственная, присутствовала в том, что на полированной крышке его стола теперь лежали бумаги Роники и стояла ее чайная чашка, а отложенное вязанье свисало с ручки его кресла возле камина...

Сталкиваясь с разного рода затруднениями, Роника неизменно приходила в эту комнату поразмыслить. Представить, что именно в той или иной ситуации ей посоветовал бы Ефрон... Вот и теперь она свернулась калачиком на диване напротив огня, оставив сброшенные с ног тапочки лежать на полу. На ней было мягкое шерстяное платье, изрядно пообтершееся за два года носки. В нем было очень уютно. Она сама развела в камине огонь и теперь наблюдала за тем, как постепенно прогорали дрова, как пламя превращало их в мерцающие, медленно тлеющие угли. Ронике было хорошо, тепло и покойно.

Вот только ни к какому решению она покамест так и не пришла.

Ей как раз пришло в голову, что Ефрон в ответ на ее вопрос, вероятно, пожал бы плечами и предоставил супруге разбираться самой... И в это самое время в тяжелую резную дверь постучали с другой стороны.

- Да? - отозвалась она.

Она думала, что это Рэйч, но вошла Кефрия. В ночной рубашке и с волосами, заплетенными перед сном в косу. В руках у нее, однако, был поднос с дымящимся чайником и тяжелыми толстостенными кружками. Ноздрей Роники достиг запах кофе и корицы.

- А я уже думала, что ты не придешь.

Кефрия ответила уклончиво:

- Я просто подумала, что, коли уж мне никак не уснуть, то не лучше ли бодрствовать. Налить тебе кофе?

- Спасибо. Не откажусь.

Вот такого рода мир царил теперь в отношениях матери и дочери. Они разговаривали между собой разве что о еде и тому подобных безделицах. Обе тщательно избегали затрагивать какие-либо темы, чреватые столкновением. Когда Роника пригласила Кефрию зайти сюда, а та все не шла, Роника именно так и объяснила себе ее отсутствие. И с горечью сказала себе, что Кайл умудрился отнять у нее обеих дочерей. Одну выгнал из дома, а вторую заставил отгородиться от матери. Но вот Кефрия все же пришла, и Роника неожиданно преисполнилась решимости еще побороться за дочь. Принимая у Кефрии окутанную паром тяжелую кружку, Роника проговорила:

- Ты сегодня произвела на меня впечатление. Я гордилась тобой.

Кефрия невесело скривилась.

- Да уж... Большой повод для гордости. Я в одиночку разгромила бессовестный заговор хитрой тринадцатилетней девчонки... - И, опустившись в отцовское кресло, она стряхнула тапочки и поджала под себя ноги. - Не пустопорожняя ли победа...

- Я вырастила двух дочерей, - мягко заметила Роника. - И знаю, какую боль порою причиняет победа.

- Ну, меня особо покорять не приходилось, - проговорила Кефрия рассеянно. Кажется, она сама себя презирала за это. - Вряд ли я вам с папой устроила хоть одну бессонную ночь. Уж такая была девочка-паинька, прямо ходячий пример... Никогда не перечила тебе, соблюдала все правила... и пожинала заслуженные награды за добродетель. Во всяком случае, мне самой так думалось...

- С тобой было легко, - согласилась Роника. - Должно быть, поэтому я и недооценила тебя... проглядела тебя. - Она сокрушенно покачала головой. Но в те дни Альтия причиняла мне столько беспокойства... где уж тут задуматься о том, что вроде бы и так шло хорошо!

Кефрия хмыкнула:

- Да и ты не ведала и половины того, что она вытворяла! Вот я, как сестра... Но, собственно, что с тех пор изменилось? Только то, что теперь из-за нее мы обе переживаем. Пока она была маленькая, ходила у папы в любимицах. Именно за своеволие и озорной нрав он ее так и любил!.. А теперь, когда его не стало, она сбежала из дому - и уже ты о ней только и думаешь. Просто оттого, что ее нет!

- Кефрия! - Ронику больно ужалили бессердечные слова старшей дочки. Ее сестра пропала неизвестно куда - а она только и могла что ревновать к ней мать и нянчиться со своей ревностью! Но, хорошенько подумав, Роника неуверенно проговорила: - Ты и правда думаешь, будто я тебя совсем забросила из-за того, что Альтия исчезла?

- Ты почти со мной не разговариваешь, - заметила Кефрия. - Когда я перепутала гроссбухи, пытаясь выяснить, что же я все-таки унаследовала, ты просто забрала их у меня и все подсчитала сама. Ты ведешь дом так, словно меня здесь попросту нет. А когда сегодня появился Сервин, ты немедля ринулась в битву, едва не забыв послать Рэйч уведомить меня, что происходит. Знаешь, мама... думается, если я тоже вдруг исчезну, как Альтия, никто особо и не заметит, а дела пойдут разве что лучше. У тебя так здорово все получается... - Она задохнулась и умолкла. Потом добавила: - Ты же мне в руки не даешь ничего, в чем я могла бы себя проявить.

И, торопливо подхватив кружку, от души глотнула дымящегося кофе. Она смотрела в камин, где шуршали и потрескивали угли.

Роника долго не находила слов... И тоже молча потягивала кофе. Потом проговорила, ни дать ни взять извиняясь:

- Я просто всегда ждала, что однажды ты примешь у меня все дела...

- А сама была до того занята вожжами, что позабыла меня научить, как их вообще держат. Я же только и слышала: "Не лезь, будет лучше, если я сделаю это сама". Сколько раз так бывало, не припоминаешь? Ты хоть представляла себе, какой глупой, беспомощной и никчемной я всякий раз себя чувствовала?

Застарелый гнев звучал в ее голосе.

- Нет, - ответила Роника тихо. - Не представляла. А надо было бы... Ох надо было бы... Мне жаль, Кефрия. Мне очень жаль...

Кефрия то ли фыркнула, то ли вздохнула.

- Сейчас это уже не важно, - сказала она. - Забудь. - И она покачала головой, словно перебирая про себя все, что собиралась сказать, и подыскивая слова. - Я займусь Малтой, - проговорила она негромко. И посмотрела на мать, явно ожидая возражений, но Роника молчала. И Кефрия набрала в грудь побольше воздуху: - Ты, наверное, сомневаешься, что смогу. Я сама сомневаюсь... Но намерена попробовать. И я хочу попросить тебя... Мне очень жаль, но придется это сказать. Ты только, пожалуйста, не вмешивайся. До чего бы мы с ней ни дошли, каких бы ошибок я ни наделала не вмешивайся! Не пытайся отнять это у меня просто потому, что тебе легче сделать самой...

Роника едва нашла в себе силы выговорить:

- Хорошо, Кефрия... не буду.

Та по-прежнему смотрела в камин.

- Будешь. Обязательно вмешаешься и даже сама не заметишь... примерно как сегодня. Сегодня я, как бы выразиться, перехватила у тебя партию и играла фигурами, которые расставила ты. Но если бы я с самого начала действовала сама, я бы вообще не стала звать Малту в гостиную. Я бы сказала Сервину с Дейлой, что она занята или больна. Выставила бы их со всей вежливостью вон, не дав Малте возможности глупо улыбаться и флиртовать.

- Может, так было бы лучше, - согласилась Роника вполголоса. Слова дочери ранили ее. Она-то изо всех сил старалась думать и действовать как можно быстрее, пытаясь предотвратить катастрофу!.. И тем не менее дочь говорила правду, и не признать ее Роника не могла. Она отпила еще кофе и спросила: - Можно хоть узнать, что ты собираешься делать?

- Сама не особенно представляю, - призналась Кефрия. - Малта уже далековато зашла... и я ее уважением не очень-то пользуюсь. Быть может, у меня вовсе ничего не получится... Но кое-какие мысли о том, с чего начинать, у меня все-таки есть. Во-первых, я уберу от нее Рэйч. Больше никаких уроков этикета и танцев - пока не заслужит. А когда... если эти уроки возобновятся - я потребую, чтобы она относилась к Рэйч с таким же уважением, как Сельден - к своему наставнику. И проходить уроки будут каждый день в одно и то же время, а не тогда, когда на Малту найдет стих скуку развеять. Вздумает пропустить хоть один - будет отрабатывать его, выполняя какие-нибудь поручения... - Кефрия перевела дух. Роника молча слушала. - Если хочет иметь привилегии взрослой, пусть их зарабатывает взрослым трудом. Вот так. - Кефрия помолчала и потом взглянула матери в глаза. - И еще я заберу у тебя мои амбарные книги. Я не хочу, чтобы Малта росла в таком же неведении, как я когда-то. Вот и пусть каждую неделю подводит итоги. Да, она насажает клякс, перепортит немало страниц, наделает ошибок и не единожды будет все переписывать. Придется нам это вытерпеть... и нам с тобой, и ей. Будет вписывать цифры, складывать и вычитать, пока не научится. И она... то есть мы... мы с ней будем сопровождать тебя на встречи с оценщиками, надзирателями и купцами. Она должна научиться управлению земельными владениями и заключению сделок. - И вновь Кефрия на некоторое время умолкла, словно ожидая возражений. Но Роника не сказала ничего, и она продолжала: - На таких деловых встречах ей, конечно, придется вести себя должным образом. И одеваться, как положено подрастающей девушке. Не дешево, не вызывающе, но и не по-детски. То есть ей понадобится новая одежда, и, когда мы будем ее шить, я предполагаю заставить ее принять участие. А еще она должна выучиться готовить. И присматривать за служанками.

Кефрия называла очередное дело, которому следовало обучить Малту, и всякий раз Роника согласно кивала. Когда же Кефрия наконец высказалась и умолкла, мать взяла слово.

- Сдается мне, это разумные планы, - сказала она, - и все, что ты думаешь преподать Малте, вне всякого сомнения, пойдет ей на пользу. Вот только не думаю, чтобы она взялась за дело по своей воле. Сейчас, знаешь ли, немодно женщине вникать в подобные вещи, а уж делать их самой - и вовсе зазорно. По правде говоря, сейчас в Удачном на такие занятия смотрят как на недостойные благородных людей. Придется Малте сильно поумерить свою гордость, и вряд ли она охотно на это пойдет.

- Знаю, что не пойдет, - согласилась Кефрия. - И вот что я по этому поводу намерена предпринять. Знаю, мама, ты этого не одобришь, но, по-моему, это единственный способ подчинить ее моей воле. Так вот... Никаких больше карманных денег - кроме тех, что выдам ей я сама. Дам знать на рынки и в магазины, что наш семейный кредит на нее больше не распространяется. Унизительно, конечно, но... - Кефрия призадумалась, потом кивнула: - Да. Это и Сельдена будет точно так же касаться. Ему тоже пора начинать приучаться к ответственности. Я и так уже сожалею, что Малте всегда слишком легко доставалось все, чего ни пожелает.

Роника ответила согласным кивком, едва подавив весьма прочувствованный вздох облегчения. На столе как раз лежала целая горка счетов с печаткой Малты на них: сладости, безделушки... и бессовестно дорогостоящие духи. На самом деле Малта сорила деньгами самым непозволительным образом, но эту тему в своих разговорах с Кефрией Роника тоже до сих пор старалась не поднимать... Теперь она искренне не понимала - почему.

- Малта - твоя дочь, тебе и решать, - сказала она. - Боюсь только, нам всем нелегко с ней придется. И вот еще что... - добавила она очень неохотно. - Есть еще кое-какие дела, в которые ее необходимо ввести. Я имею в виду наш договор с семейством Фьестрю.

Кефрия подняла бровь и заметила:

- Но ведь я замужем...

И Роника исполнилась острого сочувствия к дочери. Стоило вспомнить, как она сама впервые осознала, что ее подрастающие дочурки подпадают под действие договора, заключенного много поколений назад.

- Верно, ты замужем, - тихо проговорила она. - А Альтия неизвестно где. А долги наши растут гораздо быстрее доходов... Кефрия, вспомни положения договора Вестритов. Золото или живая жизнь! Как только Малту представят обществу Удачного как девицу на выданье, она становится заложницей семейства Фьестрю... если мы не соберем золота для очередной выплаты. И... - добавила она нехотя, - в это лето у меня была недостача. Я пообещала все выплатить в середине зимы - вместе с пенями... - Ей не хватило мужества откровенно сообщить дочери, сколь велики были оговоренные пени. - А если мы не заплатим, - трудно продолжала она, - Каолн Фьестрю будет иметь полное право потребовать с нас... жизнь. Альтию, если Альтия к тому времени найдется. Либо же Малту, если Альтия не объявится.

И Роника замолчала, не в силах говорить дальше. До Кефрии постепенно дошло, и в глазах появился ужас. А потом - неизбежный гнев.

- Это несправедливо! Лично я никакого договора не подписывала!.. Да как можно притягивать Малту к ответу по договору, заключенному прежде, чем она на свет родилась? Сколько поколений прошло!.. Это бессмысленно! Это несправедливо!

Роника молча позволила ей выкричаться. А потом произнесла слова, с малолетства знакомые любому сыну или дочери из старинных семейств.

- Это наш обычай. Мы - торговцы Удачного. Обычай не всегда правилен и не всегда справедлив. Он даже иногда непонятен. Но это - обычай торговцев. Ибо что было у нас с собой, когда мы только-только поселились на Проклятых Берегах? Лишь мы сами - и цена нашего слова. Данного мужчиной или женщиной. И мы поклялись в верности друг другу. Не на день, не на год - на все поколения, какие придут. Потому-то мы и смогли обосноваться здесь, где дотоле не мог выжить никто. А еще мы связали себя с этой землей... и со всем, что она от нас может потребовать... Подозреваю, что об этом ты с Малтой тоже еще ни разу не заговаривала. Однако придется, и как можно скорей. Поскольку уж слухи-то точно до нее доходили...

- Но... но... но она же еще совсем дитя! - взмолилась Кефрия. Так, словно от Роники что-то зависело. Так, словно ее согласие или несогласие могло что-нибудь изменить...

- Верно, Малта еще дитя, - согласилась мать осторожно. - Но скоро распрощается с детством. И она должна быть к этому готова.

ГЛАВА 22

ЗАГОВОРЫ И ОПАСНОСТИ'

- Так-так. Значит, не все так гладко сошло, как планировал Кеннит, великий пиратский король?

- Заткнись. - В голосе Кеннита было больше усталости, чем злобы. День и правда выдался сумасшедший. Утомительный и мучительный. Они заметили живой корабль. Старомодный, пузатый, переваливавшийся по волнам, точно беременная свинья. Мечта морского разбойника, а не торговый корабль! Его высмотрели издалека: он медленно пробирался, буквально ощупью отыскивая фарватер в мелком проливе, весьма метко названном Опятьнетуда. Судно глубоко сидело в воде - знать, нагруженное богатым товаром. Следовало ожидать, что преследователям без большого труда удастся по крайней мере посадить его на мель. На "Мариетте" сразу прибавили парусов и устремились в погоню. И вправду подобрались так близко, что слышно было, как носовое изваяние выкрикивало глубины и давало указания рулевому. Уже можно было разглядеть лица людей на борту. Услышать их возгласы - она заметили и узнали флаг Ворона и пытались подбодрить друг дружку. Соркор уже запустил им по мачтам своими любимыми шарами с цепями... и что же? Корабль в последний миг увернулся, скользнув в сторону. В ярости Кеннит велел заложить в катапульты огненные заряды, и Соркор нехотя повиновался. Один из огненных шаров даже попал в цель. И расплескался по парусу, который немедленно вспыхнул. Но почти так же стремительно, как разбегалось по нему пламя, парус сам собой рухнул вниз - и налетевшие матросы тотчас затоптали его, залили водой. После чего живой корабль начал удаляться от "Мариетты". Это было непостижимо, невероятно, но это было так. Он медленно, но верно уходил от погони.

Тут Кеннит начал орать как безумный, требуя поставить еще паруса, вытащить весла - в общем, все что угодно, лишь бы выжать из "Мариетты" еще хоть пол-узла* [Пол-узла, узел - принятая в морской практике единица скорости судна, равная 1 морской миле (1852,2 м) в час. Название "узел" сложилось исторически: в парусном флоте скорость определяли по числу узлов лаглиня (размеченного узлами длинного троса-"линя" с деревянным бруском на конце), выпущенных за борт в течение одной склянки. Сегодня, к сожалению, часто приходится слышать и читать в репортажах "из флотской жизни" безграмотные упоминания об... "узлах в час".] скорости... Но, похоже, Боги совсем от него отвернулись, потому что в это время налетел зимний шквал. Жуткий островной шквал, когда кажется, что ветер дует со всех сторон разом. Серый дождь обрушился непроницаемой стеной, слепя моряков. Кеннит, матерясь, сам взобрался на мачту в последней попытке хотя бы не потерять живой корабль из виду. И ему действительно удалось увидеть купца еще несколько раз. И с каждым разом тот неудержимо отдалялся от них. Потом обогнул мыс и скрылся за ним... К тому времени, когда туда добралась "Мариетта", живой корабль исчез. Попросту растворился в море.

И вот теперь был уже вечер. Ночной ветер надувал паруса "Мариетты". Давно прекратился мерзопакостный дождь... Команда ходила мимо своего капитана на цыпочках, не догадываясь, что его бешеное недовольство ими успело выгореть дотла. Кеннит стоял на юте, глядя, как за кормой корабля светится море, и пытался найти в этом зрелище умиротворение.

- Похоже, придется тебе добыть еще работорговца для Соркора, - любезно заметил все тот же язвительный голосок.

- Интересно, - сказал Кеннит амулету, - если я срежу тебя с запястья да выкину в воду, ты потонешь или поплывешь?

Деревянное личико заулыбалось:

- А ты возьми проверь.

Кеннит тяжко вздохнул:

- Я ведь тебя больше оттого терплю, что ты мне очень недешево обошелся...

Его крохотный двойник поджал губы:

- Своей шлюхе ты тоже спустя время так скажешь?

Кеннит плотно зажмурился...

- Послушай! Можешь ты помолчать хоть чуток? Дай мне побыть одному...

За спиной прозвучали тихие шаги. По палубе прошелестела ткань платья, и Этта спросила:

- Ты мне что-то сказал?

- Нет.

- А мне показалось... Ты один побыть хочешь? Если надо, я в каюту уйду... - Она помолчала и добавила еще тише: - Но если ты не очень против, я бы лучше здесь с тобой постояла.

Его ноздрей достиг запах ее духов. Лаванда... Кеннит в нерешительности обернулся. Она склонилась в низком реверансе перед ним. Благородная дама, приветствующая своего повелителя.

- Да ладно тебе... - пробормотал он, не веря своим глазам.

- Спасибо, - горячо поблагодарила она, приняв его слова за позволение остаться. Мягкие туфельки просеменили по палубе, и Этта оказалась подле него. Естественно, она не посмела прикоснуться к нему. Даже теперь у нее хватало ума воздерживаться от фамильярностей. Не прислонилась она и к фальшборту с ним рядом. Стояла очень прямо, легонько опираясь о фальшборт одной рукой. Стояла и смотрела на своего Кеннита. Спустя некоторое время он больше не мог выносить ее взгляда и повернул к ней голову.

И она улыбнулась ему. Да не просто улыбнулась, а просияла. Прямо-таки вся изнутри засветилась.

- Красота... - еле слышно выдохнул голосок на запястье. На сей раз Кенниту пришлось согласиться. Этта же потупилась и отвела лицо, словно бы охваченная внезапным смущением. На ней опять был новый костюм. Моряк, который после сражения в бардаке Беттель принес ее на борт "Мариетты", мигом выполнил первый наказ капитана, снабдив Этту большой бадьей нагретой воды для мытья. Но, когда дошло для приличной одежды для женщины, впал в полнейшую растерянность. Он только понимал: грубая матросская роба - вовсе не то, что следует предложить спутнице капитана. Трепеща от собственной смелости, бедный моряк выложил перед ней ночную рубашку самого Кеннита. А потом приволок несколько рулонов великолепнейших тканей из их последней добычи. Кеннита сперва возмутила подобная щедрость, но потом он махнул рукой и смирился. Тем более что теперь Этте было чем заняться - благо чего-чего, а ниток и иголок на борту парусного корабля имелось в достатке. А еще через несколько дней он уже не ругать, а благодарить готов был матроса за его блистательную идею. Ибо, пока женщина занималась шитьем, ей недосуг было беспокоить его.

Одежда же, которую увлеченно кроила себе Этта, разительно отличалась от всего, что Кенниту до сих пор доводилось видеть на женщинах. И в то же время как нельзя лучше подходила для жизни на корабле.

Ну, то есть Кеннит вовсе не имел в виду до бесконечности держать Этту на борту "Мариетты". Просто ему еще не попалось достаточно приличного места, где он смог бы ее оставить. Что ж, Этта, видимо, умела применяться решительно к любым обстоятельствам, и это было очень удобно. За все время на корабле она ни единого разу ни на что не пожаловалась... Если не считать маленького происшествия на второй день плавания, когда она, можно сказать, штурмом взяла камбуз и едва не пристукнула кока за то, что бедняга пересолил тушеное мясо для стола капитана. С тех пор она взялась приглядывать за приготовлением еды, предназначенной для подачи им в каюту. Результат не замедлил сказаться. Обеды сделались гораздо вкуснее.

"Как бы то ни было, она - шлюха", - напомнил себе Кеннит. Несмотря на драгоценный блеск гладких, коротко остриженных волос, по которым скользили отсветы корабельных огней. Несмотря на изумрудно-зеленый шелк блузы, снабженной длинными рукавами, на парчу штанов, куда заправлена была блуза, несмотря даже на золототканый кушак, охвативший тонкую талию, - Этта оставалась просто его шлюхой. Хотя бы в мочке ее уха и мерцал крохотный рубин, а тело укрывал от ночного холода роскошный плащ, отороченный мехом...

- Я тут все думала о живом корабле, который сегодня от тебя ускользнул... - дерзнула подать голос она. И подняла на него глаза слишком смелые, на его вкус. Кажется, она сама поняла что к чему, потому что тут же снова потупилась. Даже прежде, чем Кеннит рявкнул:

- Не смей напоминать мне об этом!

- Не буду, - смиренно пообещала она. Но очень скоро - такова уж женская природа! - нарушила свое слово. - Ходкость живого корабля, верно служащего владельцу, поистине легендарна, - негромко проговорила она. Она смотрела на кильватерную струю "Мариетты" и рассуждала словно бы сама с собой. - Я очень мало понимаю в пиратстве, можно сказать, не понимаю совсем ничего, - продолжала она. - Но я вот о чем думаю: не удастся ли это стремление живого корабля как-нибудь обратить против него самого?

Кеннит насмешливо фыркнул:

- Может, посоветуешь, как?

Этта облизнула губы, прежде чем отвечать, и на миг Кеннит забыл обо всем окружающем, полностью завороженный едва заметным движением влажного розового язычка. Он ощутил, как в нем весьма некстати начало разгораться желание. "Проклятье! Воистину, постоянное общество женщины вредно мужчине..." Кеннит тихо выдохнул и снова начал дышать.

Этта искоса на него посмотрела... Будь Кеннит точно уверен, что уголки ее губ шевельнула насмешка над ним, - точно пощечину бы ей закатил. Но она заговорила по-прежнему о пиратстве.

- Кролик находит свою гибель, со всех ног влетая в силок. Если бы кто-то разведал, куда именно направляется живой корабль... И если бы у этого кого-то было наготове несколько кораблей, а не один... Почему бы одному из этих судов не пуститься в погоню и не загнать живой корабль прямым ходом в засаду? - Она помолчала, разглядывая светящееся море. - Я так понимаю, разогнанный корабль очень трудно сразу остановить, даже если впереди по курсу замечена опасность. А в здешних водах так много узких проливов, где, чтобы избежать столкновения, ему пришлось бы выбрасываться на мель...

- Может получиться, - буркнул Кеннит. - Хотя и сдается мне, что в твоем плане слишком много всяческих "если". Слишком разные обстоятельства должны вместе совпасть.

- Ты, наверное, прав, - согласилась она. И чуть тряхнула головой, отводя волосы с глаз. Ее стриженые волосы были совершенно черны. Как ночное небо меж звезд. Ее можно было целовать безо всякой опаски: все эти дни он оставался ее единственным мужчиной. Она заметила, что он пристально за ней наблюдает. Ее глаза расширились, она задышала чаще и глубже... Кеннит одним движением прижал ее к себе и к фальшборту. Силой, потому что так ему захотелось, заставил раскрыть губы для поцелуя. Ощутил сквозь тонкий теплый шелк ее маленькие острые груди... Оторвался от ее губ.

- Никогда, - сказал он, - слышишь, никогда не учи меня моему ремеслу. Я сам знаю, как заполучить то, что хочу. И уж как-нибудь обойдусь без бабьих советов!

В ее глазах была ночь.

- Ты знаешь... ты очень хорошо знаешь, - хрипловато согласилась она.

...Он услышал их шаги, когда они были еще далеко. Он знал, что стояла самая что ни есть глухая ночь: последние вечерние птицы умолкли много часов назад. Все его тело каплями покрывала влага, из чего он заключил, что ночь была еще и туманной. Поэтому Совершенный не на шутку встревожился, заслышав шаги. С какой бы это стати двоим людям посреди ночи, да притом в густой туман, чуть не ощупью пробираться в его сторону?.. А шли именно к нему; больше на пустом берегу просто ничего не было. Когда люди приблизились, он распознал запах масла, горевшего в ручном фонаре. Похоже, впрочем, пользы от фонаря было немного: люди то и дело ругались вполголоса, поскальзываясь и спотыкаясь. Так... Мингслея он уже узнал. Этот противный голос что-то часто стал раздаваться поблизости...

"А что если они идут меня поджигать?.." Даром ли он дразнил Мингслея, когда тот в последний раз здесь был. Вот возьмет и запустит в него своим масляным фонарем... Стекло разобьется, горящее масло растечется по его телу... и он будет долго-долго кричать, медленно и беспомощно погибая в огне...

- Недалеко осталось, - пообещал своему спутнику Мингслей.

- Третий раз ты уже это повторяешь, - пожаловался другой голос. Его калсидийский акцент был еще заметнее, чем джамелийский - Мингслея. - Я дважды падал и, кажется, колено себе в кровь рассадил! Надеюсь только, Мингслей, ты не зря меня сюда притащил!

- Не зря, ни в коем случае не зря. Погоди чуток, сам все и увидишь.

- Да что я смогу в таком тумане увидеть? Мы что, днем прийти не могли?

Померещилось ли Совершенному, или Мингслей действительно чуть помедлил с ответом?..

- В городе относятся к нашему делу... скажем так - отчасти неодобрительно. Старинным семействам очень не по ноздре, что кто-то со стороны, не из их числа, собирается завладеть живым кораблем. Если бы только они прослышали о твоей заинтересованности... Прямо тебе скажу: мне уже намекали, и притом очень прозрачно, чтобы я от этого корабля держался подальше. А когда я спрашивал почему, - отделывались лживыми отговорками. Они утверждают, будто только торговец из старинного семейства, и более никто, может обладать живым кораблем. Опять спрашиваешь почему, и они нагромождают новые увертки, одна другой лживее. Это-де противоречит всем их традициям. И больше никаких объяснений. А на самом деле все ой как непросто! Я ни о чем таком не подозревал, когда только взялся в этом деле посредничать... Ага! Вот мы и пришли! Видишь? Даже сейчас, когда он полуразрушен, заметно, насколько великолепен он некогда был...

Пока Мингслей держал свою речь, голоса придвинулись к Совершенному почти вплотную. Его успели одолеть самые черные подозрения, но, тем не менее, его голос прогудел зычно и грозно:

- "Великолепен"? В прошлый раз, помнится, ты меня жутким уродом назвал!

И, к своему немалому удовлетворению, услышал, как ахнули оба.

Потом Мингслей принялся болтать, только голос был почему-то не особенно тверд:

- Этого только следовало ожидать. Живой корабль, он, как ни крути, живой...

Металл звякнул о металл, и Совершенный сообразил, что с фонаря сдвигают колпачок, дабы он ярче светил. Запах раскаленного масла сделался гуще. Совершенный беспокойно задвигался и скрестил на груди руки.

- Стало быть, Ферс, вот он перед тобой, - объявил Мингслей. - Ну и что ты о нем думаешь?

- Я... я попросту потрясен, - пробормотал его спутник. В его голосе звучал неподдельный благоговейный страх. Потом он откашлялся и добавил: Но я по-прежнему не возьму в толк, зачем было приходить сюда ночью. Ну, то есть отчасти я понимаю твой интерес. Тебе нужна моя денежная поддержка. Но мне-то зачем помогать тебе втрое вздувать цену на брошенный корабль с изрубленным носовым изваянием? Хотя бы это изваяние и разговаривало...

- Потому, - словно раскрывая страшную тайну, отвечал Мингслей, - что он сработан из чистого диводрева.

- Ну и что с того? - парировал Ферс. - Все живые корабли из него делают.

- Делают. Но зачем? - Теперь Мингслей говорил точно посвященный в некое запретное знание. - Зачем строить корабль из диводрева - материала настолько чудовищно дорогого, что за него потом целыми поколениями расплачиваются? А?

- Все знают зачем, - буркнул Ферс. - Они оживают. И плавать на них легче, чем на простых.

- Ну да, конечно. И ради таких выгод, например, ты стал бы втравливать в неприятности три-четыре поколения своей родни - все ради того, чтобы обладать живым кораблем?

- Я - нет. Но торговцы Удачного - другое дело. Они все чокнутые. И это тоже всему свету известно.

- Ага, они чокнутые, в смысле почитай каждая из этих треклятых семей безумно богата, - усмехнулся Мингслей. - А откуда у них такое богатство?

- Треклятая же монополия торговать первейшими на всем белом свете товарами, - в тон ему отвечал Ферс. - Мингслей, о деньгах, товарах и обогащении мы могли бы с тобой судачить в гостинице у огня, за кружечкой горячего сидра со специями. Я замерз, я до костей вымок в этом туманище, и у меня колено болит. Наверное, камень ядовитый попался. Хорош водить вокруг да около, давай, дело наконец говори!

- Камень не камень, а вот если на нем морской желудь сидел, в самом деле запросто можно отравиться, - зловеще прогудел Совершенный. - Скоро твое колено воспалится и страшно распухнет. Так что готовься страдать не меньше недели...

- Тихо, ты!.. - зашипел Мингслей.

- С какой это стати? - насмешливо отозвался корабль. - Ты что, так боишься, что тебя здесь застукают? За попыткой сварганить дело, которое тебя совсем не касается? За болтовней о том, чем тебе самому не овладеть никогда?

- А вот почему! - неожиданно объявил обозленный Мингслей. - Я сейчас все ему про тебя расскажу! В том числе и про ценнейший секрет твоего диводрева, которым вы нипочем не желаете поделиться. А все потому, что в таком случае старинным торговцам Удачного собственные крыши на головы упадут. Ты только подумай, Ферс: на чем в действительности держится этот хренов Удачный? Да уж не на какой-то незапамятной милости от одного из прежних сатрапов. Товары, идущие с реки Дождевых Чащоб, - вот где собака зарыта! Чащобы - вот где корень всему!

- Ты бы поосторожнее с этим мудозвоном, - громко предостерег Совершенный невидимого ему Ферса. - Есть секреты, в которые не стоило бы совать нос. А то как бы цена не оказалась выше, чем ты готов заплатить!

- Река Дождевых Чащоб, чьи холодные воды временами превращаются в кипяток и становятся то бурыми, то белыми, как молоко! Откуда она течет, эта река? Легенды мы с тобой слышали. Насчет огромного горячего озера, гнездилища огненных птиц. Земля там, говорят, непрестанно дрожит, а суша и вода покрыты туманом. Оттуда-то и течет наша река. Она белеет и становится горячей, когда земные содрогания делаются сильней. Белая вода разъедает корабельную обшивку лишь чуть медленнее, чем человеческие кости и плоть. Так что на корабле по реке не поднимешься. И по берегам не пройдешь. Потому что берега эти - сплошь смертоносная топь. Там лианы, с которых капает кипящая кислота, а сок любого растения вызывает на коже рубец, который неделями потом горит и гноится...

- Говорю тебе - к делу! - раздраженно перебил Ферс пространную речь Мингслея.

- Заткнись! - одновременно с ним взревел Совершенный. - Захлопни свою поганую пасть! И вообще, убирайся с моего берега! Прочь! Или подойди ближе, и я голову тебе оторву! Да, так даже лучше! Ну, иди сюда, человечишко! Иди сюда!

И он принялся размахивать ручищами, вслепую хватая пустой воздух.

- Только живому кораблю река нипочем, - продолжал Мингслей. - Кораблю с корпусом из диводрева не может нанести вред ни белая вода, ни тем более бурая. А еще этот корабль с момента своего оживления уже знает единственно верный фарватер, ведущий вверх по реке... Вот почему старые торговцы Удачного держат монополию на свою безумно выгодную торговлю! Без живого корабля никому не войти в долю! - и Мингслей выдержал театральную паузу. Теперь понимаешь, чем именно я даю тебе шанс обзавестись?

- Ложь! - в отчаянии закричал Совершенный. - Ложь! Все далеко не так просто, как он говорит! И потом, даже если ты меня купишь, я и не подумаю плавать ради тебя. Я перевернусь и всех вас поубиваю. Я это уже делал! Или ты ничего про меня не слыхал? Не слыхал? Так поди расспроси по тавернам. Попроси их тебе рассказать про Совершенного, он же Отверженный, он же просто Корабль Смерти! О, они много чего тебе порасскажут! И доподлинно объяснят, что я тебя всенепременно убью...

- Его можно заставить служить, - со спокойной уверенностью продолжал Мингслей. - Или попросту снять с форштевня. Корпус - вот что всего важнее. А там любой опытный речник с лотом сможет провести нас по фарватеру. Подумай только, какие дела мы сможем проворачивать - на живом-то корабле! Там, в верховьях, живет какое-то племя, с которым торговцы Удачного ведут дела. Одно плавание туда - и мы озолотимся. Прикинь, Ферс, мы сможем заплатить дикарям вдвое против того, что предлагают здешние торговцы - и все равно внакладе не останемся! А заодно запустим руку в торговлю, до которой ни один чужак со времени Удачного ни разу не допускался. У меня достаточно связей среди перекупщиков: этим людям на все наплевать, окромя цены на товар. Денежная поддержка, чтобы развернуться - вот и все, что мне надо. Подумай, какое вложение для твоего капитала!

- Опять лжет! - проревел в темноту Совершенный. - Он тебя на гибель толкает! А то и хуже! Причем намного хуже! Есть вещи хуже смерти, слышишь ты, мразь калсидийская! Но вот об этом-то тебе только старинные торговцы рассказать могут. Только они одни знают, а больше никто!

- Интересно... до известной степени, - заметил Ферс невозмутимо. - Но не продолжить ли нам нашу беседу где-нибудь в более удобном местечке?

- Нет!!! - взвыл Совершенный. - Ты понятия не имеешь, что он хочет тебе втюрить за деньги, какое горе накликать! Понятия не имеешь!.. Неожиданно его голос сорвался. - Я не пойду с тобой! Не пойду! Не пойду! Я не хочу! И ты не сможешь заставить меня, не сможешь! Потому что я убью тебя! Я всех вас убью!..

Его могучие руки снова пришли в лихорадочное движение. Если бы он мог достать ими до земли, в людей полетели бы камни, песок, водоросли - все что ни попадя. Но огромные ладони смыкались и размыкались впустую... И Совершенный замер, прислушиваясь. Шаги удалялись...

- ...Никому не расскажет?

- Не стоит беспокоиться, - уверенно отвечал Мингслей. - Ты сам его слышал. Он же полностью свихнулся. Из ума выпрыгнул. Кто его станет слушать? Сюда вообще никто никогда не приходит. А если даже случайно кто-нибудь забредет - разве ему поверят?.. Вот в этом-то, друг мой, смысл и красота нашего дельца. Оно просто недоступно их убогому воображению. Этот корабль валяется здесь уже годы! Долгие годы! И до сих пор никто не додумался...

Больше ничего нельзя было разобрать, только плеск волн. Все звуки поглотил густой, как вата, туман...

- Не-е-ет!!! - отчаянно закричал Совершенный. И, закинув руки за голову, принялся дубасить кулаками по собственной обшивке. - Не-е-ет!!! закричал он вновь, громче прежнего. Все было в этом крике - яростный вызов, отчаяние и безнадежность. Его действительно никто не желал слушать. Никто никогда не слушал его... Сущее проклятие. Он говорил, но на его слова не обращали внимание. Они спустят его на воду, и ему придется убить их... опять...

- Змея!!!

Голос Альтии прозвенел так же ясно и холодно, как и ночь, окружавшая идущий корабль. Она держалась онемевшими пальцами за край "вороньего гнезда", упираясь ногами в стенки своего похожего на неглубокую бочку насеста. И напрягала зрение, стараясь не упустить из виду плывущую тварь. Снизу уже доносился грохот ног высыпавшей на палубу команды. Долетевшее с мачты предупреждение юнги Этта передавали из уст в уста. Распахивались люки, матрос за матросом выпрыгивали наверх. Надо было готовиться отражать нападение. Всеми силами, всеми подручными средствами...

- Где? - проорали с палубы.

- Право три румба! И крупная, зараза!

"Все они крупные", - подумала она, силясь устроиться как можно прочнее. Она вымокла, замерзла и смертельно устала. И подживающая рана на голове пульсировала немилосердно и непрестанно. В зябкую ночь, вроде нынешней, кожу еще и стягивало от холода, и рана уже не пульсировала, а донимала тупой ноющей болью на грани терпимого. Воспаление, впрочем, давно уже улеглось, и, когда шов стал невыносимо чесаться, Риллер разрезал и вытащил нитки. Он был весьма неуклюж и сыпал грубоватыми шуточками, высмеивая юнгу, вздрагивавшего от боли. Но это было куда лучше, чем затаенная нежность, которую она замечала в глазах Брэшена всякий раз, когда они с ним сталкивались. "Да чтоб ты провалился!" Да не один раз, а тридцать три раза. Ибо полюбуйтесь-ка на нее - сидит чуть не на клотике мачты и знай думает о мужике... Когда самая ее жизнь зависит от способности сосредоточиться на порученном деле. "Дьявол, где змея?.. Только что была и уже исчезла..."

Как бы в ответ на ее безмолвный вопрос корабль резко и неожиданно накренился на правый борт. Мачту мотнуло так, что ноги Альтии тут же слетели с обледеневшей опоры. Она повисла на руках - и мгновенно, даже не размышляя, обвила рукой какой-то канат. Внизу, на палубе, капитан Зихель бешено орал на охотников, требуя, чтобы они хоть что-то предприняли. Лучше всего - застрелили гнусную тварь, пока она на дно их не уволокла!.. Но едва охотники с луками ринулись к одному борту, как змея извернулась и наподдала корабль уже с другой стороны. Наподдала - плохо сказано; это был не удар наподобие таранного, скорее сильный толчок снизу вверх. Так акула пихает носом мертвое тело, плавающее на поверхности... прежде чем слопать.

Корабль снова жестоко мотнуло. Не все удержались на ногах.

- Где эта гадина? - свирепо завопил капитан. Альтия и другие впередсмотрящие изо всех сил вглядывались в потемки. Ледяной ветер бил ей в лицо, кругом вздымались волны, и в каждом изгибе гребня ей чудились змеи. Но стоило вглядеться как следует - и оказывалось, что ей в очередной раз примерещилось. Ничто так не подстегивает воображение, как страх.

- Ушла! - прокричал кто-то из впередсмотрящих, и Альтия только молилась, чтобы парень оказался прав. Слишком долго уже все это длилось. Слишком много дней и ночей непредсказуемых нападений, после которых они всякий раз сутками напряженно прислушивались к каждому всплеску. Иногда змеи всплывали и, извиваясь в воде, сопровождали корабль, держась вне досягаемости стрелков. Иногда являлось сразу полдюжины, и яркие чешуи переливались на зимнем солнце пурпуром и синевой, золотом и зеленью. Иногда же - вот как сегодня - появлялось единственное чудовище... И издевалось над ними, легко играя их жизнями. Оттого змеи были для Альтии далеко уже не внове. Когда-то, верно, это была поистине легендарная редкость; теперь они вовсю заплывали во Внутренний Проход, сопровождая невольничьи корабли, а во Внешнем - прямо-таки кишели. Альтии доводилось их видеть, еще когда она ходила в море на "Проказнице". Но всегда - издали. Они ни разу не пытались напасть. Оттого теперь, когда пришлось познакомиться с их яростью накоротке, змеи стали казаться ей какими-то новыми, незнакомыми существами.

Корабль снова мотнуло. На сей раз - так резко, что Альтию подбросило в воздух, как тряпочную. Она опять повисла на руках, слушая, как внизу отчаянно бранились матросы, вповалку свалившиеся на палубу. Извернувшись, Альтия отчаянно вцепилась в леера. "Жнец" продолжал крениться, но в ближайшее время ей ничего не грозило. Змея, похоже, поднырнула под киль и боднула судно прямо снизу, отчего оно тяжело завалилось на правый борт.

- Держись! Держись! - кричали внизу. Это относилось не к ней. А потом раздался пронзительный вопль... почти сразу же оборвавшийся.

- Она его съела!!! - в ужасе заголосил кто-то.

Матросы окликали один другого, пытаясь выяснить, кому не повезло.

- Ты видал? А ты?.. Кто это был? Вот прямо так и схватил, точно спелую сливу! Вот что, оказывается, гадине надо...

Корабль выпрямился. Альтия расслышала внизу голос Брэшена.

- Кэп! - кричал он во все горло. - Не расположить ли сколько-то стрелков на корме, чтобы эта тварь руль нам не откусила? Если она...

- Давай! - рявкнул капитан Зихель.

Последовал топот ног стремительно несущихся матросов. Альтия мертвой хваткой держалась за свой неудобный насест. Ее мутило, но не от сумасшедшего раскачивания корабля - от мысли о внезапной и стремительной смерти, настигшей в ночи кого-то из моряков. А еще она была уверена, что змея непременно вернется. И снова начнет кренить и раскачивать судно. Так мальчишка трясет садовое деревце, на котором вызрели вишни. Вряд ли, впрочем, у гадины хватит силы совсем перевернуть корабль... но абсолютной уверенности в этом не было. Альтии казалось, берег никогда еще не был так далеко. Берег. Твердая земля, которая не уйдет неожиданно из-под ног. Земля, в которой не таятся хищные чудища, готовые в любой момент вырваться на поверхность...

Но деваться некуда - Альтия оставалась на своем посту, горько жалея, что не может разглядеть палубу под собой и то, что там происходило. "Не знаю и знать не хочу, кого там съели! - напомнила она себе. - Я должна смотреть зорко и пристально. И, может быть, выкрикнуть предупреждение, способное уберечь чью-то жизнь!"

Ветер леденил сквозь одежду, унося последние крохи тепла. Утешало лишь то, что при этом он еще и наполнял паруса "Жнеца", толкая судно вперед. Скоро они покинут эти изобилующие змеями воды. Скоро. Скорей бы...

А ночь между тем делалась все темнее. Тучи затягивали и луну, и звезды. Единственный свет, еще остававшийся в мире, горел на самом корабле. Глядя вниз, Альтия смутно видела, что там, на палубе, люди вроде как обустраивали что-то, но что именно - различить не могла. Альтия чувствовала себя крохотным паучком в необозримой паутине снастей. Этому паучку приходилось все время двигаться, чтобы не замерзнуть. Альтия продолжала смотреть в море, силясь увидеть на едва заметно мерцающей поверхности бурун, которому не полагалось там быть...

Но вот пробили склянки, и к Альтии поднялся сменщик. Она поспешно спустилась вниз по снастям, которые знала теперь наизусть и на ощупь. Как ни замучена была она холодом и усталостью - движения все равно оставались легкими и проворными. Она по-кошачьи спрыгнула на палубные доски и чуть-чуть постояла у мачты, разминая онемевшие руки.

Ей тут же вручили полновесную кружку рома, разбавленного горячей водой. Альтия подержала ее в руках, согревая ладони. Вот и кончилась ее вахта, и при других обстоятельствах она уже торопилась бы вниз, к своему гамаку. Но не сегодня. По всему кораблю шла работа. Люди в трюмах проверяли и плотнее найтовили груз, чтобы он, упаси Боги, не сдвинулся при новом нападении змей. А на палубе охотники мастерили что-то не вполне понятное. Уже была приготовлена уйма соленого мяса и саженей* [Сажень - здесь: морская сажень, старинная единица измерения расстояний и глубин. Существовали 6-футовая (1,829 м) и 7-футовая (2,14 м) морские сажени.] пятьдесят прочного троса. Охотники хохотали, матерились и предрекали, что змея будет горько жалеть, что вообще увидела "Жнеца". Человек, погибший в пасти чудовища, был из их числа. Альтия его знала. Даже работала с ним вместе на Тощих островах. И вот теперь его больше нет... Уразуметь это было очень трудно. Все произошло так внезапно...

По личному мнению Альтии, брань и угрозы охотников были пустым звуком. Детской истерикой перед лицом неотвратимой судьбы. В необозримой холодной ночи их гнев выглядел скорее жалким, чем грозным. Альтия не верила, чтобы они сумели причинить змее хоть какой-то вред. И только спрашивала себя, какая смерть хуже: тонуть ли в воде или быть съеденной? Потом она отбросила все лишние мысли и впряглась в работу. На палубе в беспорядке валялась всякая всячина, слетевшая с мест во время ударов и резкого крена. Внизу, в трюмах, матросы налегали на помпы. Нет, корабль не дал течи, но они как следует черпнули бортом. И теперь без дела не остался никто.

Ночь тянулась медленно, истекая, словно поток черной смолы. Всеобщая бдительность выродилась в тупую тревогу. Наконец все было заново принайтовлено, ловушка изготовлена и приманка наживлена. Оставалось лишь ждать... Альтия про себя задавалась вопросом, надеялся ли кто-нибудь, кроме охотников, что злобная тварь вернется и они смогут осуществить свою месть. Вряд ли... У охотников вся жизнь крутилась вокруг успешного убийства зверья - а теперь они сами оказались в положении дичи, которую ловили и пожирали. Естественно, они не могли легко с этим смириться. Единственный исход, который бы их устроил, - это возвращение змеи и ее смерть. Только так мог быть восстановлен привычный и правильный порядок вещей.

Матросы, наоборот, привычны были сознавать ежедневно и ежечасно, что жизни их рано или поздно достанутся океану. Для них величайшая победа заключалась уже в том, чтобы исхитриться сказать смерти: "Приходи завтра". Оттого моряки "Жнеца" думали не об отмщении, а только о том, как бы поскорее пересечь океан. Кто не был непосредственно занят на вахте - спал прямо на палубе, забившись во всякие щели и закоулки, - чтобы и товарищам под ноги не угодить, и не укатиться во время внезапного крена. А кто не мог даже и спать - смотрели за борт: как знать, вдруг впередсмотрящие да что-нибудь прозевают!

Альтия тоже устроилась возле фальшборта и стала смотреть в черноту, и спустя время к ней присоединился Брэшен. Ей даже не потребовалось оглядываться, чтобы мгновенно понять: это был именно он. Должно быть, слишком привыкла к его манере двигаться, к его поступи. А может, сама того не осознавая, уловила в воздухе его запах.

- Все будет хорошо, - пообещал он вполголоса. Он смотрел мимо Альтии в ночь.

- Конечно, - отозвалась она, впрочем, без большой убежденности. И, как ни велика была опасность, грозившая кораблю и команде, Альтия нипочем не могла отделаться от неловкости, с некоторых пор охватывавшей ее в присутствии Брэшена. Она дорого дала бы за то, чтобы обрести способность бесстрастно припомнить все их деяния и разговоры той ночью. Что было тому виною - отравленное пиво? удар по голове? циндин, наконец?.. - но полной уверенности в истинности собственных воспоминаний у нее отнюдь не было. Начать с того, что она, хоть тресни, не могла взять в толк, какая муха укусила ее поцеловать Брэшена. А ведь с того-то поцелуя все началось...

- Ну как ты? - спросил он очень тихо. Простой вопрос нес в себе гораздо больше смысла, чем могло показаться со стороны.

- Очень хорошо. Спасибо. А ты? - явила Альтия безукоризненную вежливость.

Он усмехнулся. Она не видела его лица в темноте - почувствовала по голосу.

- Я - прекрасно. Вот прибудем в Свечной, и все кончится, как дурной сон. Будем пить вино и смеяться над нашими приключениями...

- Возможно, - нейтральным тоном отозвалась она.

- Альтия... - начал он. Но тут палуба ушла у них из-под ног и стала вздыматься. Альтия что было сил вцепилась в фальшборт и повисла на нем. Вот корабль резко накренился в обратную сторону, и море устремилось Альтии прямо в лицо...

- Держись подальше от борта! - рявкнул Брэшен. И опрометью умчался на ют, крича на бегу: - Бросайте! Бросайте за борт, пусть жрет!!!

Палуба у Альтии под ногами явно стремилась занять отвесное положение. Где-то рядом слышались выкрики матросов, то яростные, то полные ужаса. Потом закричал сам корабль. Это был жуткий скрежет дерева, привыкшего к поддержке воды, - и вот теперь его выпихивали из этой самой воды. Податливость обшивки, всегда помогавшая "Жнецу" выдерживать удары и давление волн, теперь обратилась против него. Альтия почти физически ощущала боль корабля, от носа до кормы испытывавшего неестественное для него напряжение. Над головой стонали снасти, хлопали паруса... Альтия уже не цеплялась за фальшборт, а сидела, скорчившись, на его внутренней стороне. Палуба же превратилась в неприступный откос: гладкая, отлично надраенная - ни за что не ухватишься, не отползешь подальше от борта... Черная вода совсем рядом с Альтией внезапно вскипела: змея била хвостом, отыскивая точку опоры.

Сверху прозвучал человеческий крик - яростный, но и беспомощный. Кто-то не удержался и летел вниз, скользя по вставшей дыбом палубе как раз в ее сторону. Альтии, впрочем, ничто не грозило. Человек катился мимо. Если она останется на месте, он ее не заденет. Сейчас он ударится о фальшборт и, скорее всего, вывалится в воду. Но ее не заденет. Если только она останется сидеть, как сидит...

Но она не осталась сидеть. Она разжала одну руку и потянулась к нему. Вот он врезался в фальшборт, Альтия схватила его за шиворот... И в следующий миг они повисли за бортом уже оба. Их связывала с кораблем только судорожная хватка Альтии, вцепившейся в фальшборт одной рукой и ногами.

- Не-е-е-ет! - простонала она вслух. Все мышцы трещали от запредельного напряжения. Двое людей отчаянно цеплялись друг за дружку и за корабль. Мужчина так стиснул Альтию, что еще немного - и переломал бы ей кости. Он инстинктивно пытался вскарабкаться на борт по ее телу. Вода под ними так и клокотала...

С кормы долетел дружный мужской рык. Согласное усилие множества рук и вот за борт полетела большая сеть, набитая жирным котиковым мясом. Боковым зрением Альтия приметила цепь, струившуюся за сетью... потом потянулся трос. Мясо едва успело коснуться воды, как навстречу ему из пучины вынырнула необъятная, широко разинутая пасть и заглотила приманку. Сверкнул изгиб чешуйчатой шеи, блеснул громадный глаз чудища... и все исчезло.

На корме разразились торжествующим криком. Альтия узнала голос Брэшена:

- Подсекай! Подсекай!.. Стопори!..

Деревянный откос над головой начал вновь превращаться в палубу. Корабль выпрямлялся столь же стремительно, как и кренился. Трос змеился по палубе с такой быстротой, как если бы они бросили якорь. Альтия и ее товарищ по несчастью повисли животами на фальшборте и, отчаянно дрыгая ногами, наконец-то перевалились внутрь. В это время трос резко натянулся, а корабль содрогнулся всем корпусом: змея оказался на крюке. Впрочем, кто кого поймал - это еще как посмотреть. Раздался громкий треск дерева: солидный брус, к которому была прикреплена снасть, сорвался со своего места и выпорхнул за борт. Следом, выломав попутно изрядный участок фальшборта, вылетела гирлянда привязанных бочек. Пустые бочки исчезли под водой, потонув точно камни... Вся команда дружно бросилась к бортам - смотреть, что получится. Замерев в напряженном молчании, моряки высматривали сгинувшую змею.

- Не навсегда ж она занырнула... - очень тихо произнес один из охотников. - С бочками-то... да с крюком в глотке...

"Тебе-то откуда знать, на что способна морская змея, на что не способна!" - возмутилась про себя Альтия. Могут или нет эти страшные зубы перекусить цепь-поводок, соединяющий мясо и бочки?.. Альтия не удивилась бы, если бы чудовище уволокло трос и бочки на самое дно океана - и даже не заметило, что ему пришлось их тащить...

Как бы в ответ на ее мысли с другого борта корабля долетел крик:

- Вон они, вон они!.. Только что всплыли! И опять вниз ушли!..

- Значит, - пробормотала Альтия, - это все-таки змея, а не змей...

И побежала смотреть, но, как и других любопытных, ее одернул возглас старпома:

- Эй, лодыри, хватит глазеть! Когти рвать надо, пока змеюке не до нас!

- Так мы что, ни гоняться, ни добивать не будем? - изумился кто-то из охотников. - Неужели неохота стать первыми, кто притащит в порт шкуру и голову морского змея? Да за одни рассказы об этом нас целый год по тавернам стали бы бесплатно поить...

- Я лучше просто живым в ближайший порт доберусь, - отрезал старпом. А ну, лежебоки, все наверх! Паруса ставить!..

- Кэп!.. - взмолился охотник.

Капитан Зихель внимательно смотрел туда, где они в последний раз видели змея. Вся его поза излучала такую отчетливую ненависть, что Альтия догадалась: ему смерть как хочется пуститься в погоню. И гнать хищную тварь с безмозглым упорством ищейки, бегущей по свежему следу. Альтия стояла молча и неподвижно и боялась даже дышать. Только изо всех сил внушала капитану: "Нет, нет, нет, нет, нет..."

Приободрившиеся охотники истолковали молчание капитана как знак согласия и уже судачили о гарпунах и вельботах, когда Зихель встряхнулся, точно пробуждаясь от сна.

- Нет, - сказал он негромко и с сожалением. Потом повторил громче и тверже: - Нет! - И пояснил: - Нам нельзя идти на такой неоправданный риск. У нас груза полные трюмы, и мы не можем позволить себе его потерять. А кроме того... Я слыхал, что даже простое прикосновение к шкуре морского змея парализует все мышцы, и человек умирает... Да пусть оно катится на все тридцать два румба, это отродье бездны! Все равно подавится мясом, застрявшим в глотке, и, надеюсь, помрет. Конечно, если тварь вернется и попробует снова напасть, мы будем биться любым оружием, какое только найдется. Но пока этого не произошло - давайте-ка отсюда убираться!

Альтия внутренне ожидала, чтобы моряки, услыхав такую команду, дружно ринулись по местам, но, к ее некоторому удивлению, матросы повиновались медленно и неохотно. Все оглядывались на черную воду в том месте, где погрузилось чудовище. Охотники в открытую и без стеснения выражали свое недовольство. Одни, матерясь, со стуком бросали луки на палубу, другие, наоборот, напоказ держали стрелы на тетивах, готовые утыкать ими змея, буде он снова всплывет. Альтия полезла вверх по снастям, молясь про себя, чтобы змей больше не приближался.

Тем временем где-то на самом что ни есть отдаленном краю мира из океанских глубин готовилось выплыть солнце. На горизонте, там, где предстояло появиться дневному светилу, уже серела узенькая полоска. И почему-то - хотя у нее не имелось ни малейшего основания так думать Альтия была уверена: если солнце встанет прежде, чем вернется змей, корабль будет спасен. Наверное, просто она истосковалась по свету в этой бесконечной ночи. Настанет день - и положит конец непомерно затянувшемуся кошмару...

...Змей вырвался из воды неподалеку от корабля, точно вставшее на дыбы бревно, подхваченное водоворотом. Чешуйчатое создание трясло головой, бешено разевая пасть в попытках избавиться от крюка. Грива хлестала его по шее, а из пасти клочьями летела кровавая слизь. Жгучие капли достигали парусов "Жнеца". Одна шмякнула Альтию по щеке. Девушка закричала от боли и смахнула каплю рукавом. От места ожога уже распространялось жуткое онемение. Раздались еще крики, и она поняла: не одной ей досталось. Альтия приросла к снастям и попыталась сохранить остатки спокойствия. Убьет ее эта гадость? Или не убьет?..

Охотники торжествующе завопили и перебежали все к одному борту. Змей буквально стоял на хвосте, силясь освободиться от коварной приманки. Его зубы скрежетали о цепь, рядом на волнах подпрыгивали бочки. В воздухе запели стрелы, со свистом полетели тяжелые гарпуны... Одни не долетели, другие промазали, но сколько-то угодило в цель. Змей громко затрубил от боли и опрокинулся в воду. Голос у него оказался пронзительный, напоминающий женский визг, а не рев быка, как можно было бы ожидать. Вот он снова нырнул, и поплавки-бочки ушли под воду с ним вместе.

Один из матросов, взобравшихся выше Альтии, издал нечленораздельное завывание... и полетел вниз. Он ударился о рей недалеко от нее, чуть приостановился в падении, и она даже успела ухватить его за рукав... Но обмякшее тело соскользнуло и рухнуло, оставив у нее в кулаке опустевший рукав. Альтия слышала, как далеко внизу несчастный врезался в палубу. Потом присмотрелась к бесформенному клоку у себя в руках и увидела, что толстая ткань была вся изъедена, точно сито. Примерно так выглядит шерсть, побитая молью... "Что с лицом-то моим будет?!!" - пронеслось у нее в голове. Но эту мысль тут же смела другая, гораздо более важная, и Альтия заорала что было сил:

- Хренова слизь наши паруса жрет!..

Почти одновременно раздались другие голоса, подтверждавшие ее правоту. Еще одного матроса, обожженного и беспомощного, успели подхватить стоявшие рядом друзья. Парня с большим трудом спустили на палубу: его голова безвольно моталась с плеча на плечо, изо рта и носа текло... Глаза оставались открытыми, но Альтии показалось, что он уже ничего не соображал. Зрелище было жуткое, но еще страшней были прорехи, тут и там появлявшиеся на парусах. Давление ветра быстро превращало их в здоровенные дыры. Капитан смотрел снизу, не торопясь отдавать приказы и, видимо, соображая, сколько еще времени корабль сможет держать должную скорость и не пора ли вытаскивать и ставить запасные паруса. Зихель явно хотел уйти как можно дальше и заняться сменой парусов в хотя бы относительной безопасности. Альтия про себя с ним согласилась.

Новые крики заставили ее повернуть голову. Оттуда, где она находилась, видно было плоховато, но, судя по всему, змей показался опять.

- Ублюдок за нами гонится! - завопил кто-то, а капитан громко приказал охотникам бежать на корму и приготовиться отгонять чудовище стрелами и гарпунами. На краткий миг Альтия ясно рассмотрела мчавшуюся за ними тварь. Змей все еще держал пасть широко разинутой, из угла рта свисала цепь: пеньковый канат он успел перегрызть. В шее змея торчали стрелы и гарпуны. Рассвет зажигал в широких плошках глаз кроваво-гневные блики. Альтия еще не видала, чтобы морда животного столь ясно отражала владевшее им чувство. Змей все вырастал и вырастал из воды, живому существу просто не полагалось быть настолько громадным...

Он ударил корабль со всей силой, которую мог из себя выжать. Необъятная голова рухнула на кормовую палубу, произведя жуткий шлепок - ни дать ни взять великанская ладонь шарахнула по столу! Нос "Жнеца" стремительно взлетел кверху, и Альтию едва не сбросило со снастей. Все же она удержалась, и ее отчаянный вопль ужаса подхватили другие голоса. Она услышала, как загудели стремительно спускаемые тетивы. Потом охотники бесстрашно ринулись вперед, снова и снова всаживая в чудовища копья... Вот только их усилия оказались уже ни к чему. Змей гнался за ними, уже умирая, и умер в прыжке. Он безжизненно распростерся поперек палубы. Его глаза остановились, а из пасти текла молочно-белая жидкость, и там, где она попадала на палубу, доски начинали дымиться. Потом голова заскользила назад и вниз - вес гигантского безжизненного тела увлекал ее под воду. И вот темные волны с громким всплеском сомкнулись.

На корме недоставало половины фальшборта, по палубе пролегла широкая борозда, из которой валил дым...

Вконец охрипший капитан без промедления велел хорошенько скатить* [Скатить - смыть, окатить (палубу). Морской термин.] палубу забортной водой.

- Это было не просто животное, - различила Альтия голос Брэшена, полный благоговейного страха. - Оно хотело отомстить перед смертью... И, прах побери, ему почти удалось!

- Давайте-ка поживей убираться отсюда, - буркнул старпом.

Матросы с большим рвением кинулись по местам. Изодранные паруса "Жнеца" розовели в первых лучах солнца.

Он пришел на бак в самый глухой час ночи, на четвертые сутки стоянки в Джамелии. Проказница сразу ощутила его присутствие рядом. Она, впрочем, одинаково хорошо чувствовала его, где бы на борту он ни находился.

- Что такое? - прошептала она.

На палубе было очень тихо. Единственный вахтенный сидел на корме и мурлыкал себе под нос старинную песенку о любви, поглядывая на огни города. Вблизи - камнем докинуть можно - покачивался на якоре невольничий корабль. Мирную атмосферу ночной гавани нарушала долетавшая оттуда вонь, да еще еле слышный ропот - это в трюмах переговаривались и плакали закованные в цепи рабы.

- Я ухожу, - сказал он тихо. - Я попрощаться пришел.

Проказница услышала и ощутила эти слова, но не уловила в них смысла. Он просто не мог иметь в виду того, о чем говорил. В сущей панике она потянулась к нему, силясь отыскать в его душе объяснение... но не сумела пробиться.

Они уже были врозь.

- Ты знаешь, что я люблю тебя, - сказал он. - И, что еще важнее... наверное... тебе известно, что ты мне действительно нравишься. Я думаю, мы подружились бы при любых обстоятельствах. Даже будь ты настоящей личностью, человеком, например одним из матросов...

- Все не так! Ты заблуждаешься! - шепотом закричала она. Итак, он все же вознамерился покинуть ее. Бросить. Оставить одну... Но и теперь она не находила в себе силы выдать его. Нет, нет! Это не может быть взаправду! А значит, бесполезно поднимать тревогу и вмешивать в дело Кайла. Это касается только их двоих. Его и ее. - Уинтроу! - все так же тихо продолжала она. Да, мы при любых обстоятельствах сделались бы друзьями... хотя ты и без ножа меня режешь, не признавая за настоящую личность... Но такого, что существует между нами сейчас, когда мы такие, как есть, - ты - человек, я корабль, - такого в ином случае уже не было бы! Не обманывай себя, ты сам это знаешь! И не умасливай свою совесть, убеждая себя, будто в твое отсутствие я примусь весело болтать с Майлдом или обмениваться впечатлениями с Гентри! Они неплохие ребята, но... ты - это ты. Ты необходим мне, Уинтроу... Уинтроу? Уинтроу!..

Она извернулась как только могла, стараясь на него взглянуть, но он отступил туда, где она не могла его видеть. Однако, когда он только подошел и окликнул ее, она успела заметить, что он был в одном нижнем белье. И держал в руках небольшой узелок. Нечто завернутое в клеенку и туго увязанное. "Не иначе, жреческое облачение!" - подумала она сердито.

- Ты права, - проговорил он вполголоса. - Я только его с собой и беру. Это единственная моя вещь, которую я с собой сюда принес. Проказница... Даже не знаю, что еще сказать тебе. Я должен уйти, я обязан... пока еще могу с тобой разлучиться... пока мой отец еще не успел изменить меня так сильно, что я сам себя узнавать перестану...

Она сделала попытку переубедить его, поколебать разумными рассуждениями.

- Но куда ж ты пойдешь? И что ты собираешься делать? Твой монастырь далеко. У тебя ни денег нет, ни друзей в городе! Уинтроу, это безумие! Если ты действительно... так уж должен это сделать... надо все рассчитать. Подожди, пока мы не окажемся ближе к Срединному. Убаюкай их бдительность, притворись, будто сдался, а сам...

В его голосе прозвучала спокойная решимость:

- Я думаю - если я не уйду прямо сейчас, то потом уже сам не смогу.

- А я вполне могу помешать тебе, - хриплым шепотом предупредила она. Все, что требуется, это переполох поднять. Один мой крик - и вдогонку за тобой бросятся все, сколько их ни есть на борту!

- Знаю. - Он прикрыл глаза и потянулся через фальшборт, стараясь к ней прикоснуться. Его пальцы дотронулись до ее волос. - Но я не верю, что ты вправду так поступишь. Не верю, что ты так поступишь со мной...

Краткое прикосновение осталось в прошлом - Уинтроу выпрямился. Привязал узелок к поясу длинным концом... И полез вниз по якорной цепи.

- Уинтроу... не надо... здесь, в гавани, прячутся змеи... они могут тебя...

- Ты мне никогда не лгала, - упрекнул он ее еле слышно. - Не пытайся же теперь удержать меня ложью.

Потрясенная, она хотела было что-то сказать... но не смогла выдавить ни словечка. Вот он достиг воды и сунул в нее сперва одну босую ступню...

- Са спаси и помилуй! - вырвалось у него. Вода была неимоверно холодная. Уинтроу решительно сполз вниз и погрузился в нее. Проказница расслышала хриплый вздох: видно, у него перехватило дыхание. Потом он выпустил цепь и поплыл прочь - неуклюже, медленно, "по-собачьи". Привязанный узелок плыл следом, подпрыгивая на волнах.

"Уинтроу!!! - мысленно закричала она. - Уинтроу, Уинтроу, Уинтроу!!!" Беззвучный крик, сухие слезы... Она так и не подняла тревоги. И не потому, что боялась привлечь внимание змей. Ее лишила голоса преданность и любовь. "Нет, - твердила она про себя. - Он не может... в самом деле... Он Вестрит. А я - семейный корабль. Он не покинет меня. Во всяком случае, надолго. Он выберется на берег и зашагает по улицам темного города. Он останется там... на час, на день, на неделю... это свойственно людям - выходить на берег. Но потом они всегда возвращаются..."

Конечно же, он к ней вернется. Вернется сам, по собственной воле. И признает наконец, что его судьба, его предназначение - здесь...

Проказница плотно обхватила себя руками и крепко стиснула зубы. Нет, она не закричит. Она подождет. Подождет, пока он все поймет сам - и сам к ней вернется.

Будем надеяться - она уже достаточно хорошо успела его изучить...

- Скоро рассвет...

Кеннит произнес это до того тихо, что Этта еле расслышала.

- Да, - отозвалась она нисколько не громче.

Она лежала у него за спиной, очень близко, но не прикасаясь. Быть может, он разговаривал во сне? В таком случае его не следовало тревожить. Он очень редко засыпал, пока она находилась с ним в постели, - а ей почти никогда не дозволялось делить с ним ложе, подушки и телесное тепло более чем на час-другой.

Кеннит вновь подал голос. Это был даже не шепот, а нечто вовсе едва уловимое:

- "Когда мы в разлуке, Лучами рассвета ко мне Твои прикасаются руки..." Знаешь эти стихи?

- Я... - неуверенно выдохнула Этта. - Это отрывок из какой-то длинной поэмы... У меня никогда не было времени изучать поэзию...

- А тебе незачем изучать то, чем ты и так являешься. - Он даже не пытался скрыть нежность, прозвучавшую в голосе. Сердце Этты замерло. Она не смела дышать. - Поэма называется "К возлюбленной Китриса". Она старше Джамелии. Она восходит ко дням Древней Империи. - Он вновь на время замолк. - С тех пор как я встретил тебя, эти стихи мне всякий раз о тебе напоминали. Особенно вот эти строки: "Не могут пустые слова, Вобрав, уместить мою нежность. Я губы сомкну И брови нахмурю, Чтоб в рабство страсти не впасть..." - Кеннит помолчал еще и добавил: - Чужие слова. Произнесенные устами другого мужчины. Хотел бы я, чтобы они были моими.

Этта ни звуком не нарушила тишины, сопроводившей его речи. Лишь про себя смаковала каждое слово, одно за другим навсегда отправляя в сокровищницу воспоминаний. Теперь, когда смолк его шепот, она слышала только ритмичное дыхание, казавшееся чем-то единым с журчанием и плеском воды у форштевня... Настоящая музыка, вместе с токами крови разбегавшаяся по ее телу. Потом она собрала в кулак все свое мужество и отважилась тихо проговорить:

- Сладостны твои слова, но нет в них нужды. И никогда не было...

- Тогда проведем в тишине все мгновения, оставшиеся до рассвета.

- Проведем...

Ее рука прикоснулась к его бедру. Легко-легко, словно невесомо опустившаяся пушинка. Кеннит не пошевелился и не повернулся к ней. Но Этте того и не требовалась. Ей, привыкшей так долго довольствоваться столь малым, слов, только что произнесенных Кеннитом, и так хватило бы на целую жизнь. Когда она закрыла глаза, из-под ресниц сбежала одна-единственная слеза и проложила влажный след по щеке.

В темноте капитанской каюты кривилось в улыбке маленькое деревянное личико...

ГЛАВА 23

ДЖАМЕЛИЙСКИЕ РАБОТОРГОВЦЫ

Была одна песенка, памятная ему еще со времен раннего детства... О том, как сияют на солнце белые улицы Джамелии. Уинтроу поймал себя на том, что потихоньку напевает ее, пробираясь по заваленному мусором переулку. Справа и слева высились деревянные стены зданий. Они загораживали солнце, зато морской ветер несся здесь, как по трубе.

Как он ни старался уберечь от воды свое жреческое облачение, соленая влага таки до него добралась. Теперь мокрая ткань шлепала его на ходу по ногам. Однако зимний день был необычайно теплым даже для здешнего климата, и Уинтроу довольно успешно убеждал себя, что на самом деле ему нисколько не холодно. А как только высохнет одежда и кожа - будет вовсе попросту здорово.

Его ноги так ороговели от постоянного хождения босиком, что их не беспокоили даже битые черепки и занозистые деревяшки, попадавшиеся на земле. "Запомни простую вещь, - приказал он себе самому. - Не обращай внимания на недовольно урчащее брюхо; порадуйся лучше тому, что все же не замерзаешь!"

А самое главное - теперь он был свободен.

Только выбравшись по мелководью на берег, он окончательно понял, до какой степени угнетало его заточение на корабле. Его сердце воспарило за облака еще прежде, чем он отжал воду из волос и натянул подмоченное облачение. Свободен!!! И пускай до монастыря оставалось еще много дней пути, и пускай он понятия не имел, каким образом станет добираться туда. Ничего - уж как-нибудь доберется! По крайней мере, попытается. Самое главное - его жизнь снова принадлежала ему самому. Он принял вызов, и сердце его пело. Быть может, побег окажется неудачен. Быть может, его снова поймают. Или в дороге он падет жертвой еще какого-нибудь зла... Все это пустяки. Важно то, что он воспринял силу Са и сделал поступок. Решился - и совершил. И это навсегда останется с ним. А там будь что будет. "Я не трус!"

Наконец-то он сумел доказать это себе самому.

Джамелия была намного больше всех дотоле виденных им городов. С борта корабля он все больше рассматривал сверкающие белые башни, шпили и купола дворцового комплекса на холмах: пар, вечно поднимавшийся над Теплой рекой, шелковистыми клубами оттенял это невероятное диво. Но... оттуда, где сейчас находился Уинтроу, до верхнего города было весьма далеко. Покамест он шагал переулками нижнего. И успел уже убедиться, что приморская часть Джамелии была загажена и неприглядна точно как в Крессе - да и еще посильнее. В Удачном, например, подобного убожества не было и в помине.

У самых причалов располагались лабазы и разные мастерские, необходимые вернувшимся из плавания кораблям. А чуть дальше от воды начинался изрядный ломоть города, сплошь состоявший из веселых домов, сомнительных таверн, вовсе уже непонятных притонов и развалюх, гордо именовавшихся гостиницами. Постоянно здесь обитали, кажется, только бродяги, ночевавшие на крылечках домов и в крохотных хибарках, сработанных из мало-мальски пригодных к делу отбросов. Улицы ухоженностью мало чем отличались от замусоренных переулков. Вероятно, некогда здесь исправно работали сточные канавы и трубы, отводившие всякую жидкую дрянь. Увы, водостоки давным-давно засорились и вместо того, чтобы способствовать чистоте, сами, наоборот, превратились в источники зловонных зелено-бурых разливов, преодолевая которые, ко всему прочему, недолго было поскользнуться. Помойные ведра и ночные горшки выплескивались прямо за окна, так что в теплые дни здесь наверняка стояла невыносимая вонь и роились полчища мух. "Так что за холод тоже следует возблагодарить Са", - обходя особенно полноводную лужу, подумал Уинтроу.

Только что рассвело, и джамелийская разновидность Моряцкого Выгула еще крепко спала. Наверное, обитателям гостиниц и клиентам притонов просто незачем было в такую рань просыпаться. Уинтроу попробовал представить себе, что делалось на этих улицах вечером. Яблоку, наверное, негде было упасть. Но покамест все было пусто и мертво - двери заперты, окна закрыты ставнями. Беглец посмотрел в разгорающееся небо и прибавил шагу. Скоро его хватятся на корабле. Интересно, насколько усердно отец станет разыскивать его?.. Станет, конечно, но в самой малой степени - ради него самого. Уинтроу нужен был ему только для ублаготворения корабля.

" Проказница..."

Даже просто произнести ее имя было все равно что себе самому всадить в сердце иголку. "Да как же я смог покинуть ее?.." А вот смог. Потому что дальше так не должно было продолжаться. "Но как же я все-таки взял и ушел?.." Уинтроу терзался мучительными сомнениями, буквально разрываясь пополам. Он наслаждался свободой - и уже начинал страдать от одиночества, неописуемого, жестокого одиночества. Чьим было это одиночество, его или ее, он даже толком не знал. Если бы, удирая от отца, он имел возможность взять с собой и корабль - он бы сделал это не задумываясь. Звучало глупо, но... Во всяком случае, он должен был вернуть себе свободу. Должен был. И она это знала. Она понимала, что ему необходимо было бежать...

Да, но ее-то он оставил в плену.

Бросил...

Так он и шел, ликуя и страдая одновременно. Она не была ему ни дочерью, ни женой, ни подругой. Она даже и человеком-то не являлась. Их единение было им обоим навязано. Обстоятельствами и волей его отца. Вот и все. Она должна понять его. И простить...

Подумав так, Уинтроу внезапно осознал, что страстно хочет когда-нибудь вернуться к ней. Не сегодня и не завтра, конечно. Когда-нибудь. Возможно, тогда, когда отец наконец сдастся и примет на корабль Альтию. Тогда ему больше ничего не будет грозить, и он сможет вернуться. К тому времени он успеет стать посвященным жрецом, а Проказница свыкнется с обществом какого-нибудь другого Вестрита. Альтии, скорее всего, а если не Альтии, так Сельдена или Малты. То есть у каждого - у него и у корабля - образуется своя, отдельная, полная жизнь. И когда они вновь сойдутся - каждый по своей ни от кого не зависящей воле! - уже ничто не помешает им радоваться друг другу. И Проказница наверняка признает, что он, Уинтроу, сегодня сделал правильный выбор. Потому что оба станут мудрее...

Но тут нечистая совесть снова показала острые зубы. "И чего это я задумался о возвращении? Ни дать ни взять сам себя уговариваю. Я что, все-таки подозреваю, что неправильно поступил? Но как же это возможно? Я возвращаюсь к божественному служению. Во исполнение обетов, произнесенных годы назад. И это-то оказывается неправильно?.."

Уинтроу качал головой, изумляясь себе самому. И шел дальше...

Он с самого начала решил, что в верхние пределы города соваться не будет. Потому что именно там отец и будет его искать в первую очередь. Наверняка решит, что он бросился искать помощи и убежища у жрецов Са в храме сатрапа. Уинтроу и в самом деле очень хотелось туда пойти, ибо он твердо знал: жрецы его с порога не выгонят. Быть может, даже поспособствуют возвращению в монастырь... хотя об этом он их нипочем не отважился бы просить... Но нет. Он не будет искать никакой помощи. Он не заставит их объясняться с отцом, когда тот начнет ломиться в ворота и требовать немедленной выдачи сына...

Были времена, когда в храмах Са обретали убежище и неприкосновенность даже убийцы. Но... если окраины Джамелии дошли до подобного безобразия, возможно ли, чтобы святилищам Са оказывали прежнее уважение? Навряд ли...

Одним словом - не стоило испытывать судьбу. И вообще задерживаться в этом городе сколько-нибудь надолго. Лучше без промедления пуститься в долгий путь, который приведет его в монастырь... домой.

Наверное, ему полагалось трепетать при одной мысли о столь дальней и нелегкой дороге. Но Уинтроу ощущал лишь восторг оттого, что наконец-то на эту дорогу вступил.

Правда, он никогда не думал, что в стольном городе Джамелии окажутся трущобы. И подавно - что они занимают такую большую его часть. В какой-то момент ему пришлось миновать пожарище, причем не слишком давнишнее: дотла выгорело домов пятнадцать, не меньше, а все окружающие здания были закопчены и местами обуглены. Причем разгребать развалины никто явно не собирался, и мокрые головни источали неописуемое зловоние. В этом месте улица превращалась в узкую тропинку, протоптанную среди мусора и золы. Уинтроу приуныл и поневоле стал вспоминать разного рода слухи про нынешнего сатрапа. Если то, что рассказывали о его разгульном и бездеятельном образе жизни, было правдой хотя бы наполовину, о причине загаженных улиц и разливанных морях вместо сточных канав больше не приходилось гадать. Деньги, как известно, можно потратить лишь один раз... И, возможно, налоги, которые могли бы пойти на очистку водостоков и найм стражи, оказались "съедены" очередной прихотью молодого владыки. Потому-то и расползалась вдоль моря целая страна ветшающих развалюх, потому-то и пребывала в небрежении гавань. Уинтроу видел галеры и галеасы* [Галеасы, галеас парусно-гребное судно типа большой галеры (до 80 м длиной и 16 м шириной), имевшее по одному ряду весел с каждого борта; на одно весло садились до 10 человек. Имелись также 3 мачты с косыми парусами, а на корме - два рулевых весла. На галеасах было две палубы: нижняя для гребцов, верхняя - для солдат и установки боевого оружия, соответствовавшего эпохе.] сторожевого флота, стоявшие на приколе. Несчастные корабли сплошь заросли водорослями и ракушками, и некогда яркая белая краска - отличительный знак сатрапского флота - лохмотьями отставала от дощатой обшивки. Удивляться ли после этого, что пираты кишмя кишат во внутренних водах?..

Джамелия, величайший в мире город, сердце и светоч цивилизации, вовсю гнила по краям... Всю свою жизнь Уинтроу слышал восторженные легенды о джамелийском зодчестве и садах, о широких бульварах, святых храмах и общественных банях. Люди говорили, здесь имелись даже канализация и водопровод - и не только во дворце у сатрапа... Уинтроу только головой покачал, перепрыгивая очередную смердящую лужу. Если здесь такое, то намного ли лучше обстоят дела наверху?.. Что ж, возможно. По главным улицам - да. А впрочем, он-то этого никогда не узнает. Если ему действительно хочется уйти и от отца, и от ищеек, которые за ним будут неминуемо посланы...

А город тем временем медленно, но верно пробуждался для нового дня. То тут то там стали попадаться ранние уличные торговцы, предлагавшие булочки, сыр и копченую рыбу - веяло запахами, от которых у голодного Уинтроу тотчас потекли слюнки. Постепенно открывались двери, люди выходили наружу, распахивали ставни и заново раскладывали на витринах товар, завлекая прохожих. Когда же на улицы выехали повозки и гуще пошли пешеходы, Уинтроу и вовсе приободрился. Город был громаден и многолюден. Какие толпы народа! Как легко затеряться!..

Нет, здесь отцу нипочем его не найти.

Замерев над сверкающими водами гавани, Проказница вглядывалась в белоснежные маковки дворцовых строений. Если измерять время часами, получалось, что Уинтроу покинул ее не очень давно. На самом же деле он спустился по якорной цепи и уплыл в темноту много-много жизней назад. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся за другими судами. Она даже не могла быть вполне уверена в том, что он благополучно достиг берега... А ведь только вчера она спорила бы до хрипоты, доказывая - случись с ним что нехорошее, она это мигом почувствует. Еще она пребывала в убеждении, будто знает Уинтроу лучше него самого. И, конечно, подняла бы на смех всякого, кто сказал бы, что Уинтроу однажды ее бросит. Какой же она была дурой!..

- Ты наверняка заметила, как он уходил! Почему тревогу не подняла? И куда он направился?

"Деревяшка, - сказала она себе. - Я - обыкновенная деревяшка. Я ничего не слышу и уж подавно не отвечаю..."

Да, вот только деревяшке и чувствовать не полагалось бы. Проказница смотрела на город. Где-то там теперь находился Уинтроу. Свободный... От своего отца - и от нее. Как же он смог с такой легкостью разорвать их единение?.. Горькая улыбка скривила ее губы. Не иначе, фамильная черта семейства Вестритов... Разве не так и Альтия от нее когда-то ушла?

- Отвечай, когда тебя спрашивают! - требовательно выкрикнул Кайл.

- Мне так жаль, кэп... Я так виноват... - тихо обратился к нему Торк. - Надо было мне пристальнее следить за маленьким поганцем. Ну кто бы мог подумать?.. И зачем бы ему бежать - это после всего, что ты для него сделал! Всего, что ты хотел ему дать! Непонятно мне... Вот ведь неблагодарность какая! Разбил сердце отцовское...

Торк вроде бы утешал капитана, но Проказница ясно чувствовала: каждое слово его соболезнований лишь приводило Кайла в еще большее бешенство.

- Когда он смылся? И куда думал пойти? Отвечай, прах тебя побери! - И, перегнувшись через фальшборт, он самым дерзостным образом схватил ее за волосы - и дернул.

Она крутанулась с проворством раздраженной змеи. Шлепок раскрытой ладони унес Кайла далеко прочь - так сам он мог бы отшвырнуть назойливого кота. Он кубарем отлетел назад и растянулся на палубе, глаза капитана полезли из орбит от потрясения и внезапного страха. Торк в ужасе бросился наутек. Споткнулся впопыхах - и продолжал свое отступление уже на четвереньках.

- Гентри! - орал он не своим голосом. - Гентри, скорее сюда!..

Старпом отозвался не сразу, и Торк побежал его искать.

- Да чтоб ты сдох, Кайл Хэвен, - тихо и зло проговорила Проказница. Откуда, из каких напластований памяти пришли к ней эти слова и именно такой тон, она не знала. - Чтоб ты провалился на самое дно глубокого соленого моря. Ты их всех разогнал, одного за другим. Ты присвоил место моего капитана. Ты выжил с моей палубы его дочь, ту, что еще до пробуждения была мне лучшей подругой. А теперь и твой собственный сын сбежал от тебя, деспот проклятый, и оставил меня совсем без друзей. Чтоб тебе сдохнуть!..

Он медленно поднялся. Выглядел он так, словно каждую мышцу в теле свела судорога.

- Ты еще пожалеешь... - начал он голосом, в котором бешенство мешалось со страхом, но безумный смех Проказницы заставил его умолкнуть на полуслове.

- Я? Пожалею?.. Да о чем ты еще можешь заставить меня пожалеть? Какое худшее несчастье ты можешь на меня навлечь, ты, и так уже лишивший меня всей родни, всех тех, кого я любила? А ты - ты чужак мне, Кайл Хэвен. Чужак и пустое место. Я ничем тебе не обязана. И отныне ты больше ничего от меня не получишь!

- Господин капитан... - негромко и очень почтительно прозвучал голос старпома. Выйдя на бак, он встал на безопасном расстоянии и от Кайла, и от носового изваяния. За его спиной маячил Торк. Вот кто разом наслаждался происходившим скандалом и страшился его! Сам Гентри держался внешне невозмутимо, лишь на дубленой физиономии сквозь загар проступала отчетливая бледность. - Со всем почтением, кэп, - продолжал он. - Я, конечно, извиняюсь, но, может, лучше тебе отсюда уйти? Так ты все равно ничего не добьешься, а вот навредить можешь изрядно. Лучше прямо теперь начать искать паренька, пока он не удрал слишком далеко и не успел как следует спрятаться. Денег у него нет, да и друзей здесь, насколько нам известно, тоже. Надо скорее идти в город и кричать на всех перекрестках, что мы его ищем. Награду предлагать тому, кто его приведет... Многим сейчас в Джамелии приходится нелегко. Несколько монет - и, чего доброго, он еще до заката опять окажется на борту.

Кайл сделал вид, будто всерьез задумался над словами старпома. Стоял он, кстати, лишь чуть-чуть вне пределов ее досягаемости. Смелость свою демонстрировал... От Проказницы не укрылось, с какой жадностью наблюдал за всеми Торк, и ее передернуло от отвращения. А впрочем, ей-то было плевать. Кайл - это не Уинтроу. Пустое место, и все. И ей на него чихать.

Вот Кайл кивнул Гентри, не сводя, однако, с нее глаз.

- В том, что ты говоришь, есть смысл, - сказал он старпому. - Пусть все, кого можно отпустить, немедля идут на берег и распространяют известие, что мы ищем мальчишку, и тот, кто доставит его целым и невредимым, получит золотую монету. Половина золотого будет выплачена... за немного помятого. И сребреник - за любое известие, благодаря которому мы сами сумеем его поймать. - Кайл подумал и добавил: - Я же беру Торка и иду с ним на невольничьи рынки. И так уже я кучу времени потерял из-за бегства... этого ничтожества. Нисколько не сомневаюсь, что лучших рабов уже раскупили! Сумей я с раннего утра попасть на торги, быть может, мне досталась бы целая труппа музыкантов и певцов. Ты имеешь хоть представление, сколько можно выручить в Калсиде за музыкантов и певцов из Джамелии? - Он говорил с такой горечью, словно именно Гентри был во всем виноват. Потом осуждающе мотнул головой: - Останешься здесь. Присмотри за переделками в трюмах. Надо как можно скорей завершить все работы: я хочу отплыть тотчас же, как только на борту будут и мальчишка, и груз.

Гентри молча слушал капитана и только кивал, но Проказница время от времени чувствовала на себе его взгляд. Она как могла вывернула шею и холодно уставилась на троих мужчин. Кайл старательно отводил глаза. В отличие от Гентри. Тому определенно было очень не по себе. Потом Проказница заметила, как он слегка кивнул головой, и догадалась, что жест предназначался ей. Но что означал этот кивок? Она не поняла.

Потом они убрались с бака, и спустя некоторое время она ощутила, как Торк с Кайлом отбыли в город. "А хоть бы и вовсе не возвращались!" Проказница вновь стала смотреть на город, окутанный тонкой дымкой испарений Теплой реки. Ну прямо облачный город. Город на облаках... "Чего я на самом деле хочу? Чтобы Уинтроу вернули, пускай даже насильно? Или чтобы его побег оказался удачным?.." Она не знала. Зато вспомнила, как надеялась, что он вернется к ней сам, по собственной воле... Какая чушь!.. Какое ребячество!..

- Корабль... слышь, корабль! Проказница!..

Гентри не отважился подняться на бак. Он тихо окликал ее, стоя на ступенях трапа.

- Иди сюда, не бойся, - хмуро отозвалась она. Гентри был хороший моряк, даром что человек Кайла. Ей было даже чуточку стыдно оттого, что он страшился ее.

- Да я просто спросить хочу. Скажи, могу я... что-нибудь для тебя сделать? Как-нибудь утешить тебя?

Он пытался успокоить ее.

- Нет, - бросила она коротко. - Не можешь. Ну разве что... бунт на борту организуешь.

А сама растянула губы в улыбке, чтобы он не принимал эти слова уж очень всерьез.

- Бунт - не могу, - со всей торжественностью отвечал Гентри. - Но если ты... нуждаешься в чем-нибудь, то только скажи.

- Нуждаюсь? У деревяшек нет никаких нужд.

Старпом удалился так же тихо, как и подошел. Но через некоторое время появился матрос по имени Финдоу. Уселся на краешке бака и начал играть на своей скрипке. Да не какую-нибудь разухабистую мелодию из тех, которыми он, бывало, подбадривал и задавал ритм матросам, вращавшим кабестан* [Кабестан - шпиль (вертикально расположенный ворот) с ручным приводом, служивший для подъема якоря на парусных кораблях. На крупных судах, несших очень тяжелые якоря, кабестан бывал даже "многоэтажным" - его ось проходила через несколько палуб, имея на каждой по 6-8 горизонтальных рычагов-"вымбовок". Кабестан мог быть использован и для подтягивания самого судна, например, против течения.]. Нет, сейчас Финдоу играл нечто напевное... и довольно-таки грустное. Музыка вполне соответствовала настроению Проказницы. И вот странное дело: немудреная песенка скрипичных струн понемногу начала уносить ее боль. Взамен пришло нечто другое. Проказница смотрела на город, и по ее щекам катились слезы. Никогда прежде она не плакала... Она думала, что слезы сами по себе мучение, но ошибалась. Они лишь смывали страшное напряжение, в котором она пребывала.

Она чувствовала, как глубоко внутри ее корпуса работали плотники. В дерево входили буравы, потом туда крепились тяжелые рымы. Отмерялись, отрубались, крепились длинные цепи... С причала грузили припасы: воду, сухари, цепи. Все это предназначалось рабам. Рабам... Проказница неохотно примерилась к этому слову. Уинтроу верил, что рабство было одним из величайших зол, какие только есть в мире. Однако сколько он ни пробовал растолковать ей, что значит неволя, она так и не усмотрела особой разницы между жизнью раба - и жизнью матроса. Ну в самом деле. Над тем и над другим стоял господин. И заставлял работать так долго и так усердно, как он, господин, находил нужным. А мог ли, к примеру, моряк особо распоряжаться собственной жизнью?.. Вот то-то. Ну и что еще худшего можно придумать для раба? Проказница не понимала.

Потом ей подумалось: вот потому-то Уинтроу с такой легкостью и покинул ее. Потому что она непонятливая и глупая. Потому что она вовсе не человеческое существо...

Слезы хлынули с новой силой. Невольничий корабль под названием "Проказница" горько плакал о своей доле.

Еще прежде, чем на виду показался корпус этого корабля, Соркор уверенно объявил его невольничьим. По вышине мачт, пояснил он. Корабль еще скрывался за островом, а мачты уже были видны.

- Чем выше мачты, тем больше парусов, а значит, больше шансов довезти товар свежим, - заметил он ядовито. И обрадованно улыбнулся своему капитану: - А может, торговцы рабами просто дотумкали, что им кое-чего следует опасаться! Что ж, пусть удирают. Все равно от нас не уйдут!.. Добавим парусов, кэп? И можно будет брать на абордаж хоть сразу, как только обогнет мыс...

Кеннит отрицательно покачал головой.

- Здесь подводные скалы, лучше не разгоняться... - Подумал и решил: Вот что. Поднимем-ка купеческий флаг да выпустим плавучий якорь, чтобы выглядеть сильно нагруженными. Пусть примут нас за безобидное торговое суденышко. А мы и приближаться особо не будем... пока он в пролив Рикерта не войдет. Там с другого конца, помнится, замечательная такая песчаная банка... Если придется загонять их на мель, пусть хоть днище не продырявят!

- Слушаюсь, кэп! - прокашлялся Соркор. И добавил, обращаясь не прямо к Кенниту, а как бы в пространство: - Мы... это... когда режемся с работорговцами, обычно кровищи... да... и змеи. Тела на лету подхватывают и всякое такое. За каждым невольничьим кораблем уж парочка-то обычно да тащится. То есть не для баб... не для женских глаз подобный видок. Может... даме лучше в каютке бы посидеть, пока все не кончится?

Кеннит оглянулся через плечо. Этта. Когда бы он ни вышел на палубу, она неизменно оказывалась именно там: за его левым плечом. Сперва это немного раздражало его, но потом он решил: лучший способ отделаться от подобного внимания - просто не замечать его. А вообще-то Кеннита даже забавляло почтение, которое богатырь Соркор оказывал его шлюхе. Ишь ты собрался даже оградить ее от неприглядных реалий жизни! Этта, впрочем, ни смущенной, ни польщенной не выглядела. В глубине ее темных глаз горели странные искры, а на скулах проступили пятнышки румянца. Кеннит обратил внимание, что одежда на ней сегодня была самая простая и прочная: лазурная хлопковая рубашка, темные шерстяные штаны и жилетка им под стать, а на ногах - черные сапоги до колен, промасленные и до блеска начищенные. Откуда они взялись, интересно? (Тут Кеннит припомнил, что она вроде бы упоминала об игре в кости с матросами несколько дней назад.) Волосы Этты были перевязаны ярким шелковым шарфом - лишь блестящие кончики их мели по раскрасневшимся от ветра щекам. Чужой человек мог бы принять Этту за молодого уличного хулигана. А что? Судя по тому, как она окрысилась на Соркора, - хулиган да и только.

- Я думаю, - сказал Кеннит, - дама сама разберется, какое зрелище для нее слишком кровавое, а какое нет. И уйдет в каюту, когда сама пожелает.

Губы Этты приоткрылись в улыбке, и она нахально заметила:

- Уж если по ночам я наслаждаюсь обществом нашего капитана, чего мне днем-то бояться?

Соркор от смущения залился такой краской, что белые шрамы отчетливо проступили на побагровевшей физиономии. Но Этта лишь косилась на Кеннита: понравится ли ему ее лесть? Он хотел было остаться внешне невозмутимым, но хвастовство женщины больно уж славно вышибло старпома из колеи. И Кеннит позволил себе чуть скривить губы в признательной усмешке. И ей хватило. Она все увидела, оценила и поняла. Гордо подняла голову, ноздри ее раздувались.

Его тигрица на поводке.

Соркор отвернулся и от капитана, и от его шлюхи.

- А ну-ка, ребята! Надуем врага хорошенько! - раскатился над палубой его голос, и пираты ринулись по местам. Флаг Ворона, под которым обычно ходил корабль Кеннита, мигом сполз вниз, а на его место взвился другой, давно когда-то взятый на захваченном корабле. Следом отправились за борт плавучие якоря. Затем почти все моряки попрятались долой с глаз.

Теперь "Мариетта" двигалась медленно и осторожно - вылитый торговец, беспокоящийся о своем грузе. И матросы, остававшиеся на палубе, оружия при себе не имели. Когда же невольничий корабль обогнул-таки мыс и сделался полностью виден, Кеннит уверенно пришел к выводу, что при желании его легко удастся настичь.

Он безмятежно разглядывал свою будущую добычу. Как верно подметил Соркор, все три мачты судна были выше обычного и несли изрядное количество парусов. Еще Кеннит увидел на палубе парусиновый тент: временное убежище команды. Определенно матросы не в состоянии были более выносить жуткий смрад, распространявшийся из трюмов, плотно набитых человеческими телами, и перебрались из форпика туда, где хоть продувал ветер. "Сигерна" (такое название было выведено большими буквами на носу) имела несчастье перевозить невольников вот уже несколько лет. Позолота с нарядной резьбы давно облупилась, а по бортам пролегли потеки самого гнусного вида. Знать, никто не заботился даже о том, чтобы выплескивать парашу под ветер...

...И, опять же в полном соответствии с предсказанием Соркора, в кильватере работорговца лениво плыл желто-зеленый раскормленный змей, сильно смахивавший на досыта насосавшуюся пиявку. Если судить по размерам его "талии", изрядная часть корабельного груза уже перекочевала в чешуйчатое желто-зеленое брюхо. Кеннит прищурился, внимательно разглядывая палубу "Сигерны"... Там торчало гораздо больше народу, чем он, собственно, ожидал. Они что, в самом деле боялись участившихся нападений и на всякий случай потащили с собой вооруженный отряд? Эта мысль Кенниту особого удовольствия не доставила. Но по мере того как "Мариетта" не спеша нагоняла работорговца, он сумел присмотреться получше и обнаружил, что на палубе находились... невольники. Драные тряпки их одеяний развевались на колючем зимнем ветру. Рабы шевелились, но свобода их передвижения явно была ограничена. Видимо, капитан на время выпустил их из трюма хлебнуть свежего воздуха. "Не иначе, зараза по трюмам распространилась..." - подумал Кеннит с беспокойством. Чтобы капитан невольничьего судна явил о своих "пассажирах" простую заботу - такого люди не помнили, не бывало такого.

А Соркор знай себе сокращал дистанцию между двумя кораблями, и до "Мариетты" уже долетали волны характерного смрада. Кеннит вытащил из кармана надушенный лавандой платочек и приблизил к лицу.

- Соркор! - окликнул он. - На два слова!

Старпом точно из-под палубы вырос с ним рядом.

- Да, кэп?

- Сегодня я хочу сам повести абордажную команду. И вот что. Передай всем мой приказ: не менее трех человек из команды следует оставить в живых. Желательно начальствующих. Прежде чем мы начнем кормить змей, я бы хотел получить ответы на пару вопросов...

- Будет сделано, кэп. Правда, наших молодцов нелегко будет заставить вовремя остановиться...

- Я, право, всей душой надеюсь на их послушание, - заметил Кеннит тоном, не оставлявшим сомнений относительно последствий неподчинения.

- Так точно, кэп! - И Соркор ушел передавать приказ капитана людям на палубе и вооруженной до зубов абордажной команде, до поры прятавшейся под палубой.

Дождавшись, пока Соркор уже не мог ее слышать, Этта тихо спросила:

- Зачем тебе рисковать самому?

- Рисковать?.. - Кеннит ненадолго задумался, потом поинтересовался: А почему ты спрашиваешь? Боишься, что с тобой будет, если меня вдруг убьют?

Ее рот превратился в одну прямую узкую линию. Она отвернулась.

- Да, - тихо проговорила она. - Но не в том смысле, как ты подумал.

Когда корабли сблизились на расстояние оклика, к ним обратился капитан "Сигерны".

- А ну отвалите прочь! - проревел он. - Мы знаем, кто вы такие! Ваш флаг нас не обманул!

Кеннит и Соркор переглянулись, и Кеннит пожал плечами:

- Рановато завершился наш маскарад.

- Все наверх! - обрадованно заорал Соркор. - Поднять плавучие якоря!

По палубам "Мариетты" забарабанили стремительно мчащиеся ноги: пираты устремились к фальшборту, держа наготове оружие и абордажные крючья. Кеннит приложил руки ко рту:

- Предлагаю сдаться! - посоветовал он капитану "Сигерны". Избавленная от плавучих якорей, "Мариетта" на полном ходу догоняла невольничье судно.

Вместо ответа на "Сигерне" прозвучала какая-то команда, и шестеро здоровенных матросов подхватили лежавший на палубе якорь. Сразу же раздались крики, полные смертельного отчаяния. Вот якорь полетел за борт... Следом потянулась цепь - и увлекла с собой несколько человек, прикованных к ней за руки. Они мгновенно скрылись под водой, и крики оборвались. Только пузыри еще некоторое время лопались на поверхности.

Соркор потрясенно смотрел на воду... И даже Кеннита жестокость вражеского капитана привела в некоторое замешательство.

- Пять рабов! - прокричали с "Сигерны". - Повторяю: отваливайте прочь! Ко второму якорю прикованы еще двадцать!

- Небось самые хворые, которых он все равно не надеялся довезти, предположил Кеннит. С палубы "Сигерны" доносились голоса обреченных умоляющие, гневные, полные ужаса...

- Во имя Са, кэп, что делать-то будем?.. - выдохнул Соркор. - Ох, бедолаги...

- Мы не отступим, - тихо проговорил Кеннит. И громко окликнул: - Эй, на "Сигерне"! Если утопите их - своей жизнью заплатите!

Чужой капитан откинул голову и разразился таким хохотом, что, несмотря на расстояние, его смех был отчетливо слышен.

- Как будто в ином случае вы нас пощадите! - прокричал он. Отваливайте, говорю, или эти двадцать умрут!

Кеннит посмотрел на Соркора. Лицо старпома было перекошено страданием. Кеннит передернул плечами:

- На абордаж! - скомандовал он. - Закидывай крючья!

Пираты повиновались. Никто не увидел нерешительности старпома. А вот страшные крики двадцати людей, затянутых в пучину вторым якорем, расслышали все.

- Кеннит... - сам себе не веря, прошептал Соркор. Его лицо побелело от ужаса и потрясения.

- Как по-твоему, много у него запасных якорей? - спросил Кеннит, становясь во главе абордажной команды. И добавил уже через плечо: - Ты сам говорил мне, что был бы рад предпочесть смерть рабству. Будем надеяться, они сделали бы такой же выбор...

Абордажные крючья уже летели и впивались во вражеский борт, корабли неотвратимо сближались, между тем как вооруженные луками пираты безжалостно расстреливали защитников корабля, пытавшихся рубить канаты. На каждого бойца из работорговой команды у Кеннита было не менее трех. К тому же оборонявшиеся хоть и выглядели отменно вооруженными, но вояками были не очень-то ловкими. Кеннит выхватил из ножен клинок и перескочил узкую полоску воды, еще зиявшую между двумя кораблями. Приземлился на палубу - и тут же пинком в живот отшвырнул с дороги какого-то моряка: у того в плече сидела стрела, но он еще пытался натягивать лук. Удар свалил его, и один из прыгнувших вслед за Кеннитом пиратов походя прирезал его. Кеннит крутанулся к нему:

- Я сказал, мне трое нужны! Живыми! - бросил он гневно.

И с обнаженной шпагой кинулся туда, где рассчитывал найти капитана.

Тот отыскался возле противоположного борта. Вместе со своим старпомом и еще двоими матросами он лихорадочно пытался спустить на воду шлюпку. Она уже висела, раскачиваясь, за бортом, но вот незадача - один лопарь* [Лопарь - ходовой (подвижный) конец любой снасти.] шлюпочных талей заклинило. "Этого и следовало ожидать", - сказал себе Кеннит. Корабль был грязен и неухожен. Если они даже палубу в чистоте не могли содержать, то стоило ли удивляться неисправному блоку?

- Стоять! - приказал он с усмешкой.

- Прочь! - ответил капитан "Сигерны". И нацелил ему в грудь арбалет.

Кеннит почувствовал, что утрачивает к этому человеку всякое уважение. Право, тот произвел на него гораздо более сильное впечатление поначалу, когда действовал без предупреждения... Потом по ту сторону борта Кеннит заметил голову морского змея, поднятую над водой. "Ага. Значит, вот почему он не выстрелил сразу..." Арбалет - это не лук, из него не выстрелишь быстро два раза подряд. И капитан не хотел тратить единственный болт* [Болт - короткая и толстая стрела для арбалета.], пока не будет знать точно, который из двух противников опасней.

Еще Кеннит заметил в зубах чудовища тело утопленного раба. Свешивались, уходя под воду, цепи. Иные наручники были уже пусты, в других болтались обкушенные руки. Вот змей встряхнул тело, которое держал, потом легонько подбросил... Гигантские челюсти сжались плотнее, обрезав, точно бритвами, прикованные руки по локоть. Цепь с плеском свалилась в воду. А змей, откинув голову, проглотил все остальное. Вот ушли в бездонную глотку босые ноги раба... Чудовище вновь тряхнуло головой... и с интересом пригляделось к людям в шлюпке.

Один из моряков от ужаса закричал. А капитан отвел арбалет от Кеннита и прицелился змею в глаз.

Кеннит прыгнул вперед в тот самый миг, как только смертоносное жало болта перестало смотреть ему в грудь. И приложил лезвие шпаги к талям, удерживавшим шлюпку над водой.

- Бросай оружие и возвращайся на палубу, - велел он капитану. - Не то прямо сейчас змею скормлю!

Но тот лишь плюнул в его сторону. И... недрогнувшей рукой разрядил арбалет прямо в зеленое око чудовища. Болт мелькнул и исчез, погрузившись в мозг змея. Кеннит сразу понял, что это был не первый подобный выстрел капитана. Змей дико завизжал и забился, вспенивая волны. А капитан вытащил из ножен свой собственный нож и принялся пилить им тот самый трос, который Кеннит грозился обрезать:

- Лучше я со змеями потягаюсь, слышишь, ублюдок! Родель, режь тали!!!

Подстреленная тварь как раз в это время нырнула и скрылась из виду. Однако моряк по имени Родель, в отличие от своего капитана, предпочел довериться пиратам. С выкриком отчаяния и смертельного испуга он перепрыгнул из качающейся шлюпки обратно на палубу. Кеннит без промедления обездвижил его, пырнув в ногу, и вновь повернулся к шлюпке. Раненый корчился на палубе и кричал, пытаясь ладонями остановить кровь. Кеннит больше не обращал на него внимания.

Ему не потребовалось разбега, чтобы перескочить в шлюпку. Оказавшись там, он приставил кончик шпаги к горлу капитана.

- Лезь назад. Или умри здесь, - с улыбкой на устах предложил он ему выбор.

Заклинивший блок выбрал именно этот момент, чтобы начать свободно вертеться. Один конец подвешенной шлюпки резко упал вниз, и люди, не успевшие ни за что ухватиться, вывалились в воду... из которой навстречу им показался вынырнувший змей.

Кеннит, по-кошачьи ловкий и гибкий, успел уже в падении оттолкнуться от шлюпки. И вцепиться в фальшборт "Сигерны" сперва одной рукой, потом и обеими. Он как раз подтягивался, когда змей поднял голову и посмотрел на него из воды. Простреленный глаз подтекал ихором* [Ихор - жидкость, текущая, согласно мифологическим представлениям, в жилах волшебных существ.] и кровью. Из широко разинутой пасти рвался визг, полный ярости и отчаяния. И надо же было такому случиться, что слепой глаз оказался обращен к барахтавшемуся в воде капитану "Сигерны" и его спутникам. А перед зрячим болтались ноги Кеннита, перелезавшего через фальшборт. Кеннит заметил опасность и быстро перекинул одну ногу... вторую уже не успел. Разверстая пасть взмыла высоко вверх - и сомкнулась на ней.

Боль впилась тысячей раскаленных кинжалов, и у Кеннита вырвался страшный крик... Но потом все прекратилось. Снизу вверх прокатилось благословенное онемение. Оно без следа смыло страдание и начало распространяться по телу. Какое облегчение! Какое спасение от боли!.. Крик пирата завершился стоном и смолк.

- НЕТ!!! - шлюха Кеннита с визгом летела к нему через палубу. Наверное, она наблюдала за боем с "Мариетты". Никто не встал у нее на пути; еще остававшиеся в живых при виде всплывшего змея шарахнулись в разные стороны. Этта размахивала оружием, попавшим ей под руку: на солнце вспыхивал топорик, не то плотницкий, не то вовсе кухонный. И она кричала! Да как! В морду чудовища, уже отдиравшего Кеннита от фальшборта, летели чудовищные матюги, способные вызвать оторопь даже у видавших виды пиратов...

Сила человека несоизмерима с силой морского змея, но Кеннит вцепился в поручни мертвой хваткой гибнущего. Очень скоро, однако, его руки должны будут разомкнуться сами собой: парализующий яд, попавший в глубокие раны, быстро разбегался по телу. Еще чуть - и Кеннит будет беспомощен. Когда Этта обхватила его поперек тела, он едва смог это почувствовать.

- Отпусти его! - бесстрашно приказала она нависшему над ними чудовищу. - Отпусти, ты, сучий потрох, говно протухшее, червяк слизистый! Отпусти, говорю!!!

Борьба длилась только потому, что подраненный змей тоже слабел. Тем не менее он упрямо сжимал зубами ногу Кеннита в сапоге, так что капитан плашмя висел над водой. Этта столь же упрямо держала Кеннита и цеплялась за борт. Женщина оказалась сильней, чем мог предположить Кеннит. Он скорее увидел, нежели почувствовал, как змей крепче сжал челюсти. Его зубы рассекли мышцы, как горячий нож - масло. Обнажились кости, и едкая слюна из пасти страшилища сразу оставила на них выщерблины.

Вот голова змея начала приходить в движение: сейчас он как следует тряхнет ею... и либо оторвет Кеннита от фальшборта, либо выдернет его ногу из тела.

Этта всхлипнула и занесла свой топорик...

- Будь ты проклят! - закричала она. - Проклят, проклят, проклят...

Ее ничтожное оружие сверкнуло и нанесло удар. Но не такой, какого ожидал Кеннит. Он-то думал, Этта бестолково рубанет по несокрушимым чешуям, покрывавшим бронированную морду змея... Вместо этого топорик обрушился на кость, и так уже наполовину разъеденную. Раздался треск... Голова змея исчезла, а Кеннит сразу оказался на палубе и увидел, как хлещет кровь из бесформенного, размочаленного огрызка, оставшегося от ноги. Этта по-прежнему держала его поперек тела, таща прочь от фальшборта. Он услышал, как закричали матросы: змей, высоко выпроставшийся из моря, начал заваливаться навзничь... и, внезапно обмякнув, рухнул в волны. Покрасневшая вода сомкнулась над ним. Больше он не появится. Он умер. А Этта скормила ему его, Кеннита, ногу.

- Зачем ты... это... сделала? - спросил он еле слышно. - Что я такого... тебе причинил... чтобы мне ногу рубить?

- Жизнь моя, любовь моя... - в голос рыдала она. Потом Кеннита поглотила милосердная тьма.

Невольничий рынок был царством немыслимой вони. Самой скверной, какую Уинтроу доводилось когда-либо обонять. Оставалось только предположить, что для любого живого существа среди прочих запахов самым невыносимым был запах сородича, настигнутого смертью или болезнью. Уинтроу ничего не хотел так, как поскорее миновать это место. Его отвращение было особого рода. Оно взывало из коренных, неподвластных сознанию глубин его плоти. Оно быстро перекрыло жалость, сострадание и гнев, охватившие его при виде человеческого несчастья. Уинтроу шел так быстро, как только мог, еле сдерживаясь, чтобы не побежать. Но невольничьи рынки все не кончались...

Когда-то ему доводилось видеть животных, согнанных и во множестве запертых вместе. Он наблюдал скот, приготовленный для забоя. Но бессловесные твари не понимали происходящего. Они ожидали своей участи, жуя жвачку и отгоняя хвостами мух. И держали их все-таки во дворах либо в загонах. Их не сковывали по рукам и ногам, они не плакали, не выкрикивали слов ярости, отчаяния и тоски...

- Я не могу вам помочь... не могу...

Уинтроу поймал себя на том, что начал потихоньку бормотать это вслух, и прикусил язык. Все было верно. Он ничем не мог им помочь. Ни кандалы сломать, ни татуировки с лиц вывести, ни убежать... Каждому придется один на один спорить с немилосердной судьбой. Кто-то, будем надеяться, еще обретет в этой жизни свободу и счастье. Не вечно же продлится такое безысходное горе...

Через несколько шагов Уинтроу увидел вещественное подтверждение этой мысли. Ему попался человек, кативший ручную тележку, нагруженную тремя безжизненными телами. Истощенные мертвецы выглядели обтянутыми кожей скелетами, но работнику все равно было нелегко.

За ним, безутешно всхлипывая, плелась какая-то женщина.

- Пожалуйста... пожалуйста... - вырвалось у нее как раз когда она проходила мимо Уинтроу. - Хоть тело отдайте... Ну зачем оно вам? Позвольте отвезти сына домой и похоронить по-людски... Пожалуйста...

Кативший тележку не обращал на причитания несчастной никакого внимания. Как и все прочие в деловитой, многолюдной толпе. Только Уинтроу проводил их взглядом... "Может, она сумасшедшая? - мелькнула у него мысль. - И там, на тележке, совсем не ее сын, и работнику это известно?.."

Потому что иначе умалишенными следовало признать всех горожан. Ибо может ли человек в здравом рассудке смотреть на то, как мать просит отдать ей тело умершего сына, - смотреть и не вмешиваться? Но не вмешивался никто. В том числе и он сам, Уинтроу. Или он совсем уже очерствел и человеческое страдание перестало трогать его? Он вскинул глаза и по-новому пригляделся ко всему, что происходило на улице.

Здесь действительно легко можно было спятить. Посредине улицы под ручку прохаживались люди. Они заглядывали в палатки и загородки, как любые посетители самой обычной ярмарки, гуляющие между лотками. Они рассуждали о размере и цвете, оценивали возраст и пол... Вот только живность, которую они себе выбирали, была двуногая.

Люди покупали людей. Оптом и в розницу. Уинтроу шел мимо внутренних двориков, где стояли вереницы скованных вместе невольников. Их так вереницами и приобретали, чтобы приставить к общим работам в городе или на ферме.

В углу такого дворика предлагал свои услуги татуировщик. Он развалясь сидел в кресле, а рядом стояли выложенные кожей тиски для зажимания голов и лежал большой камень с вделанным в него кольцом для цепи.

- Недорого! Недорого! Купил нового раба - пометь его своим знаком! Недорого!..

Мальчишка-зазывала был прикован за ногу к тому самому камню с кольцом. Несмотря на зимний день, он был облачен в одну набедренную повязку. Всю его кожу покрывали татуировки, сделанные хозяином, так что каждый мог подойти и сам убедиться в его мастерстве. Недорого. Совсем недорого...

А еще здесь были здания, в каждом из которых держали разного рода рабов-ремесленников. Уинтроу замечал вывески, призывавшие покупать то плотников, то каменщиков, то белошвеек... В одном месте продавали даже танцоров и музыкантов. Всякий человек может впасть в нужду и долги, и потому-то здесь можно было подобрать себе совершенно любого раба, какой только понадобится. Лудильщика, портного, солдата, моряка... Учителя, няньку, приказчика и писца... "Чего ради нанимать, если можно просто купить, и дело с концом?" - такова, кажется, была философия, которую здесь исповедовали. Уинтроу только задавался вопросом, каким образом получалось, что люди, выбиравшие себе живую покупку, не узнавали в несчастных невольниках себя самих, своих соседей и ближних?..

Но это волновало только его одного. Остальные разве что прикрывали лица надушенными кружевными платочками, спасаясь от вони. Облюбованного раба ничтоже сумняшеся заставляли подняться, пройтись, даже пробежаться по кругу рысцой. Женщин и девушек уводили в зарешеченные помещения и там подвергали тщательному осмотру...

Видно, в глазах здешнего люда денежная неудача, неспособность отдать долги сразу низводила друга или соседа до положения простого товара, который не зазорно выставить на продажу, не стыдно купить...

С иными рабами обращались заметно лучше, чем с прочими. То были особо ценные приобретения: люди ученые, талантливые и умелые. Кое-кто из них, невзирая на все ничтожество своего нынешнего положения, держался со спокойным достоинством, вполне осознавая собственную стоимость и гордясь ею.

Но были и другие - их, как услышал краем уха Уинтроу, называли расписными: это оттого, что историю их путешествия из рук в руки можно было проследить по густой росписи татуировок. В основном таковыми были невольники строптивые и неукротимые: покладистые и послушные легче приживались у хозяина и задерживались в одном доме надолго. Тот, кого украшало более пяти татуировок, считался далеко не подарком. Таких продавали дешево и шпыняли, как норовистый скот.

Татуировки же на лицах рабов, когда-то считавшиеся варварским обычаем калсидийцев, были теперь в Джамелии более чем обычны. Уинтроу с болью видел, что великолепная Джамелия не только восприняла "варварский обычай", но даже развила его. Танцоров и разного рода забавников помечали татуировками маленькими и неяркими - чтобы они своим видом не оскорбляли хозяйского взгляда, не мешали развлекаться... Закон пока еще запрещал покупать раба или рабыню единственно для плотских утех, но там и сям Уинтроу попадались татуировки, не оставлявшие никакого сомнения в том, для чего их носители были в действительности предназначены. И поистине проще было разглядывать татуировки, чем смотреть этим людям в глаза.

...На каком-то углу, из тысяча первой по счету вереницы выставленных на продажу рабов Уинтроу неожиданно окликнули:

- Жрец! Жрец!.. Напутствие и утешение Са умирающему!..

Уинтроу замер на месте, соображая, к нему ли обращаются. И увидел раба, который тянулся вперед, насколько позволяли цепи. Он, впрочем, не очень похож был на человека, склонного искать утешения Са. Татуировки строптивого покрывали не только все его лицо, но даже и шею. Не слишком похож он был и на умирающего. Правда, на обнаженном торсе были отчетливо видны все ребра, а кандалы в кровь стерли лодыжки, но в остальном мужчина выглядел крепким и жилистым. Был он средних лет, на добрую голову выше Уинтроу и весь в рубцах от тяжелой работы и наказаний... Такие не умирают, а выживают.

Уинтроу нашел глазами владельца рабов: тот стоял поодаль, торгуясь с возможным покупателем. Он был коренастым коротышкой и, разговаривая, вертел и подкидывал в ладони небольшую увесистую дубинку. Он заметил взгляд Уинтроу и недовольно нахмурился, но торга не прекратил.

- Ты. Ты разве не жрец? - настойчиво спросил расписной раб.

- Посвященным жрецом я себя назвать не отважусь, - ответил Уинтроу, но я учился в монастыре и достиг звания послушника. И я с радостью дам посильное утешение тому, кто в нем нуждается. - Он оглядел цепочку кандальников и, стараясь не обнаружить своих подозрений, спросил: - Кого здесь надо напутствовать и утешить?

- Ее вот.

Расписной отступил в сторону, и Уинтроу увидел, что за его спиной, беспомощно скорчившись, сидела на земле женщина. Тут только Уинтроу понял, что другие рабы, как могли, теснились вокруг нее, пытаясь заслонить от ветра и обогреть скудным теплом собственных тел. Она была очень молода, двадцати с небольшим лет, и других женщин здесь не было. Уинтроу не заметил на ней ни ран, ни увечий. Она прижимала руки к животу, голова свешивалась на грудь... Когда она подняла взгляд, Уинтроу увидел голубые глаза, остановившиеся и тусклые. Ее кожа показалась ему очень бледной. Светлые волосы, остриженные очень коротко, торчали неряшливым ежиком. Длинная рубаха женщины была вся в пятнах и пестрела заплатами. Другая рубаха мужская - укрывала ее плечи; похоже, ее снял с себя окликнувший Уинтроу раб. А на лице у нее - как, впрочем, и у мужчин из той же цепочки - живого места не было от татуировок. И она не выглядела слабосильной и хрупкой. Наоборот - рослая, крепкая на вид, широкоплечая... Если бы не явные следы страдания на лице, за больную и не посчитаешь.

- Что с тобой? - подходя вплотную, спросил Уинтроу. Где-то в темном уголке души у него таилось-таки подозрение, что рабы обманом подманивают его поближе, намереваясь схватить. "Для чего? Чтобы в заложники взять?.. Да нет, непохоже. Скорее наоборот..."

Он заметил, что мужчины, окружавшие женщину, старались по возможности повернуться к ней спинами, как только возможно ограждая ее стыдливость и честь.

- У меня идет кровь, - тихо выговорила она. - Идет и не останавливается... С тех пор, как я потеряла ребенка...

Уинтроу опустился перед нею на корточки и приложил ладонь к ее обнаженной руке выше локтя, проверяя, нет ли лихорадки. Жара у нее не было. Напротив, рука молодой женщины на ощупь была очень холодной. Уинтроу осторожно, стараясь не причинить боли, ущемил двумя пальцами ее кожу... складка расправилась неестественно медленно. Ее нужно было немедленно напоить горячим бульоном... или хотя бы водой. Любой жидкостью... А душою Уинтроу ощутил скорбь и смирение. Она заранее примирилась со смертью.

- После деторождения всегда идет кровь, - сказал он ей негромко. - И после выкидыша тоже. Она остановится сама по себе...

Женщина медленно покачала головой.

- Нет... Он дал мне слишком большую дозу снадобья... чтобы я верней скинула*. Ты же знаешь... женщина с пузом - плохая работница... Пузо мешает... Они силой влили мне в горло отраву, и я лишилась ребенка... Это было неделю назад, но кровь все идет. И все такая же ярко-красная, не бледнеет...

- Поверь, это все равно не означает неминуемой смерти. Ты вполне можешь поправиться. При надлежащем уходе всякая женщина...

Она горько засмеялась при этих словах. Уинтроу еще не слышал смеха, столь похожего на горестный стон.

- Женщина, говоришь? Ну а я - рабыня. Верно, женщине незачем от этого умирать. А я - я умру. - Она помолчала, силясь отдышаться. - Дай мне утешение Са... Это все, о чем я прошу...

И склонила голову, готовясь принять жреческое напутствие.

Именно в этот миг Уинтроу на деле, а не на словах понял, что такое рабство. Да, он знал - это величайшее зло. Так ему объясняли в монастыре с самого первого дня. Но вот он увидел то, что увидел, и услышал в голосе молодой женщины тихое смирение отчаяния. Она даже не осыпала проклятиями хозяина, лишившего жизни ее нерожденное дитя. Она говорила о его жестоком злодействе так, как говорят о деянии природной стихии: урагана, грозы, речного разлива. Она не осуждала. Она лишь упоминала последствия: потерю ребенка и неудержимое кровотечение, от которого предполагала умереть. Уинтроу молча смотрел на нее... Он знал: ей незачем умирать. Если ее напоить горячим, позволить отлежаться в покое и попользовать известными травами, укрепляющими женское тело, она вне всякого сомнения поправится, проживет еще много лет... и даже родит других детей взамен утраченного...

Но она была рабыня. И поэтому обречена. Она сама это знала. Знали и другие рабы, ее товарищи по несчастью. А Уинтроу... почти знал. Это почти было - вроде того, как он прижимал руку к палубе и смотрел на опускавшийся нож. Если он сейчас мысленно примирится с неизбежностью смерти рабыни, незримый нож навсегда отсечет некую часть его собственного существа, и никогда более ему не бывать прежним...

Он поднялся резким движением, исполненным решимости. Но когда заговорил, его голос прозвучал мягко и ласково:

- Обожди здесь и не теряй надежды. Я схожу за помощью в храм Са. Уверен, мы сможем убедить твоего хозяина, и он не допустит такой бессмысленной смерти. - И Уинтроу невесело улыбнулся: - Если никакие доводы не подействуют, он, верно, все-таки согласится, что живая рабыня стоит поболее мертвой...

Раб, первым окликнувший Уинтроу, смотрел на него как на законченного идиота.

- Храм?.. - спросил он. - Да какой помощи нам оттуда ждать? Собака есть собака, а раб есть раб. Ни того ни другого там не утешат и напутствия не дадут. Эти жрецы поют гимны Са, но пляшут под сатрапову дудку. А хмырь с дубиной, который сдает нас внаем, - он нам не хозяин. Он просто посредник, надсмотрщик, он получает свой процент от всего, что мы за день наработаем. С этих денег он нас кормит, одевает, лечит и на ночь устраивает. Остальное идет хозяину... Ну и что, станет он свое кровное тратить, чтобы Калу от смерти спасти? А на хрена ему! Умрет и умрет, он ни гроша на этом не потеряет... - Уинтроу смотрел на него с ужасом и непониманием, и мужчина скривился: - Глупость я сделал, позвав тебя. Думал, раз молодой, может, сердце еще есть!.. Тьфу. Надо было мне сразу понять по твоему одеянию, что никакой помощи не дождусь... - И он вдруг схватил Уинтроу за плечо. Пальцы у него были железные. - Давай живо молись, не то, клянусь, я тебе ключицу сломаю! Мне терять нечего!..

- Оставь угрозы, они не нужны, - ровным голосом ответил Уинтроу, стараясь не выдать испуга. - Я служу Са. Я исполню свой долг.

Невольник с презрением толкнул его наземь перед женщиной:

- Ну так исполняй побыстрее!

Он смотрел мимо Уинтроу, лицо у него было каменное. Надсмотрщик и наниматель продолжали увлеченно торговаться. Наниматель стоял к рабам спиной, человек же с дубинкой - лицом. Он смеялся какой-то шуточке клиента ("Ха! Ха! Ха!" - так могла бы смеяться заводная кукла), но в улыбке участвовал только рот, а крепко сжатый кулак и, более того, тяжелый взгляд, то и дело устремляемый на подопечных, весьма красноречиво свидетельствовали: горе тому из рабов, кто помешает торговаться. Другой рукой он постукивал дубинкой себя по бедру.

- Я... здесь не следует торопиться, - предупредил Уинтроу, уже стоя перед женщиной на коленях и пытаясь обрести должное сосредоточение.

Вместо ответа Кала, шатаясь, приподнялась, и он увидел: все ее ноги были в крови. Кровь пропитала даже землю в том месте, где она сидела. Ножные кандалы были черны от кровяных сгустков.

- Лем... - жалобно позвала она.

Мужчина быстро шагнул к ней, обнял, поддержал. Кала тяжело повисла у него на руках. С каждым вздохом у нее вырывался стон.

- Придется поторопиться! - мрачно сказал Лем.

Делать нечего, Уинтроу опустил предварительные молитвы. Не стал он и произносить слова утешения, долженствующие приготовить ее тело и душу. Он просто встал перед ней и протянул руки. Коснулся пальцами сторон ее шеи, и каждый палец нашел предназначенную для него точку.

- Это не смерть, - сказал Уинтроу женщине. - Я лишь освобождаю тебя от забот бренного мира, дабы твоя душа возмогла без помех уйти в высшие сферы. Согласна ли ты?

Она безмолвно кивнула.

Уинтроу принял ее согласие и сделал медленный вдох, приводя свои жизненные токи в согласие с ее токами. И потянулся глубоко внутрь себя, туда, где таился в небрежении будущий жрец. Того, что ему предстояло, он никогда еще самостоятельно не совершал. Он еще не прошел полного посвящения в таинства. Но кое-что знал. И действительно был способен помочь... Он мельком заметил, что мужчина по имени Лем заслонял его своей широкой спиной от надсмотрщика и все время косился через плечо. Другие рабы сгрудились как можно плотнее, стараясь закрыть происходившее от глаз горожан.

- Поторопись, - вновь подтолкнул Уинтроу Лем.

Тот слегка прижал точки, безошибочно отысканные кончиками пальцев. Это воздействие изгонит страх и отодвинет боль, пока он будет разговаривать с Калой. Она будет слушать его. Она сможет поверить...

Сначала он вернул ей ее тело.

- Тебе - биение твоего сердца и веяние воздуха в легких. Тебе - зрение твоих глаз, слух твоих ушей, вкус во рту и осязание всего тела. Все это я передаю тебе во власть, дабы ты сама распоряжалась, быть им или не быть. Все это я возвращаю тебе, дабы ты в ясном сознании могла приготовиться к смерти. Я даю тебе утешение Са, дабы и ты могла другим его дать... - Он заметил в ее глазах тень сомнения и понял, что должен помочь ей осознать новообретенную власть. - Скажи вслух, - попросил он ласково, - скажи: "Мне тепло"...

- Мне тепло... - еле слышно отозвалась она.

- Скажи: "Боль ушла".

- Боль ушла... - Она не проговорила, а скорее выдохнула эти слова, но еще не успела докончить, как на лице стали разглаживаться морщины, прорезанные страданием. "Да она еще моложе, чем я посчитал", - подумал Уинтроу. Кала посмотрела на Лема и улыбнулась ему. - Боль ушла, - повторила она.

Уинтроу отнял руки, но остался стоять где стоял. Кала опустила голову Лему на грудь.

- Я люблю тебя, - просто сказала она. - Без тебя эта жизнь была бы совсем нестерпимой. Спасибо тебе... - Она вздохнула. - Поблагодари других за меня, ладно? За то, что грели своим теплом... работали больше, чтобы скрыть мою немочь... Поблагодари их...

Голос Калы смолк, и Уинтроу увидел свет Са, озаривший ее черты. Печали бренного мира уже оставляли ее. Она улыбнулась безмятежной детской улыбкой.

- Как прекрасны сегодня облака, любимый... белое на сером... ты видишь?

До чего просто. Ее дух, освобожденный от боли и скорби, немедленно обратился к созерцанию красоты. Уинтроу много раз видел подобное, но до сих пор изумлялся. Мирно и осознанно уходя в смерть, люди отбрасывали ненужную боль - и их души тянулись к чуду и к Са. Осознание смерти было необходимым моментом, - без этого человек мог воспротивиться прикосновению или не принять его. А кое-кто оказывался неспособен отринуть боль: такие люди цеплялись за нее как за последнее свидетельство жизни. Но Кала отпустила бренное очень легко. Так легко, что Уинтроу понял - она уже очень давно хотела уйти.

Он тихо стоял рядом с нею и не говорил ничего. Он даже не слушал, что именно она говорила любимому. По щекам Лема, разрисованным шрамами и глубоко вколотыми татуировками, текли слезы и капали с небритого, грубо вылепленного подбородка. Он молчал, а Уинтроу понимал только, что Кала продолжала говорить о любви, свете и красоте. Однако струйка крови все так же стекала по ее голой ноге. Вот силы совсем оставили ее, и голова на груди Лема беспомощно поникла... но улыбка на лице так и не погасла.

"Она была гораздо ближе к смерти, чем я полагал... Она так мужественно держалась, что я обманулся. Она в самом деле скоро ушла бы...

Оставалось порадоваться, что он сумел подарить им с Лемом это прощание, мирное и достойное...

- Эй, ты! - Короткая дубинка с силой ткнула Уинтроу в поясницу. - Ты что тут делаешь?

Задав вопрос, рабский надсмотрщик не дал Уинтроу ни времени, ни возможности ответить. Он просто отшвырнул его прочь, пребольно наподдав в ребра, и Уинтроу, задохнувшись, сложился пополам. А надсмотрщик уже стоял среди рабов, прожигая свирепым взглядом Лема и Калу.

- А ну, убери лапы! - рявкнул он на Лема. - Не иначе собрался опять ее обрюхатить, прямо тут, посреди улицы? Не успел я от предыдущего вашего ублюдка избавиться, а вы нового строгаете?

И сдуру (иначе не скажешь) схватил обмякшую Калу за плечо, чтобы оторвать от мужчины. Однако Лем не разжал рук. На месте надсмотрщика Уинтроу удрал бы без оглядки от одного его взгляда, но тот был не из робких. Он огрел Лема по лицу своей дубинкой - короткое, очень умелое движение, явно отточенное ежедневными повторениями. На скуле Лема лопнула кожа, хлынула кровь...

- Убери лапы! - снова взревел коротышка.

Неожиданный и жестокий удар наполовину оглушил великана-раба, и надсмотрщик сумел вырвать Калу из его рук, чтобы пренебрежительно швырнуть в кровавую грязь... она безвольно повалилась и осталась лежать. Голубые глаза, неподвижно устремленные в небо, хранили блаженное выражение. Уинтроу видел наметанным взглядом, что она действительно уходила. Мир страданий, тягот и унижений больше не существовал для нее. Вот ее дыхание стало слабеть... и прекратилось совсем.

- Во имя Са - ступай с миром... - кое-как сумел выговорить Уинтроу.

Надсмотрщик, свирепея, повернулся к нему:

- Ты убил ее, недоумок! Она вполне могла бы еще денек поработать! Дубинка опять метнулась к Уинтроу и обожгла его плечо. Умелый удар рассек кожу, не поломав, однако, костей. По всей руке огнем пронеслась боль, и рука отнялась. "Вот это умелец", - некоей частью сознания отметил Уинтроу. Он вскрикнул и отскочил... Налетел на какого-то раба, и тот его оттолкнул, чтобы не путался под ногами. Невольники молча надвигались на коротышку, и вдруг оказалось, что его дубинка - на самом деле оружие не такое уж грозное. "Убьют, - в ужасе подумал Уинтроу, и его желудок поднялся к горлу. - Затопчут насмерть. Кости и те размочалят..."

Но с надсмотрщиком сладить оказалось не так-то легко. Он был верток и ловок, он любил свою работу и достиг в ней совершенства. Бац, бац, бац! летала стремительная дубинка, и каждый удар попадал точно в цель, и с каждым ударом кто-нибудь из рабов да отшатывался. Вот что значит настоящий умелец причинять боль и принуждать к послушанию без истинных повреждений! С Лемом, впрочем, он не особенно осторожничал. Стоило тому сделать движение и его настигал очередной удар. Лем поднимался - и дубинка снова сбивала его с ног...

А кругом них жизнь невольничьего рынка преспокойно шла своим чередом. Кое-кто чуть поднимал брови при виде расправы, но и только. Что, мол, взять с расписных и с человека, взявшегося с ними управляться?.. Их просто обходили сторонкой, чтобы ненароком не попасть под горячую руку - и гуляючи шли себе дальше...

Уинтроу понял: на помощь звать некого. Никому здесь не докажешь, что он-то не раб. Никто и головы не повернет.

Лем уже корчился на земле, давясь желчью. Надсмотрщик нагнулся и привычным движением отомкнул на ногах Калы окровавленные кандалы. Сдернул их с ног мертвой женщины и повернулся к Уинтроу, чтобы прорычать:

- Да я ща на тебя их надену и прав буду! Из-за тебя я лишился и рабыни, и дневной платы! Видишь, наниматель прочь уходит? Еще бы ему не уйти, кому нужны бунтовщики! - И дубинка указала в ту сторону, куда отбыл его несостоявшийся заработок. - Ну что, свиньи? Работы не будет, а кто не работает, тот не ест...

- Женщина умерла по твоей вине! - сказал Уинтроу. - Ты ее отравил, чтобы избавиться от ребенка, но тем самым убил и ее. Тем самым ты дважды повинен в убийстве! - Он попытался подняться, но рука не повиновалась ему, да и мышцы живота от удара словно обратились в кисель. Он кое-как перекатился на колени, чтобы подняться, но коротышка небрежным пинком снова отправил его наземь.

- Какие речи, какие речи!.. Какой дар убеждения. Я потрясен, я, право же, потрясен... Ну вот что, сосунок. Ща выложишь до гроша все, что у тебя есть, но заплатишь мне за убытки сполна. Выкладывай бабки сам, не заставляй меня вытряхивать из тебя. Ну?!

- Нет у меня денег! - гневно ответил Уинтроу. - А и были бы - ничего бы я тебе не дал!

Надсмотрщик склонился над ним и в очередной раз ткнул дубинкой:

- Тогда говори, где живешь и кто твой папаша. Не ты, так он пускай платит!

- Нет у меня никакого папаши, - отрезал Уинтроу. - И платить тебе никто не собирается. А я совершил святое служение Са! И правильно сделал!

Он улучил мгновение и посмотрел на вереницу рабов. Кто мог встать медленно поднимался. Лем переполз поближе к телу Калы и склонился над нею, заглядывая в глаза. Как будто, заглядывая в них, он мог разглядеть то же, что видела теперь и она...

- Так, так, так. Правильно, говоришь? Для нее - может, и так, но не для тебя, - насмешливо проговорил коротышка. - Видишь ли, тут у нас, в Джамелии, рабам никакого утешения Са не положено. Так распорядился государь наш сатрап. Будь невольнику присуща настоящая человеческая душа, он бы не оказался в неволе! Са в Его величайшей премудрости просто не допустил бы такого... По крайней мере, мне именно так объясняли. Ну так вот. Значит, на сегодня я остался без рабыни и без работы. Нашему сатрапу такое не нравится. А ты - не просто убийца рабов, ты еще и бродяга. И если бы ты выглядел годным хоть к мало-мальской работе, я бы тут же надел на тебя цепи и клеймо в рожу вколол... Но ладно уж, будем считаться с законом. Эй! Стража!!! - И коротышка помахал дубинкой, подзывая городского стражника, проходившего мимо. - Вот, забирай! Мальчишка шляется без семьи и без денег... и только что задолжал мне за ущерб, причиненный рабыне сатрапа. Забери его в каталажку... Эй! Стой! Ты куда?!

Это последнее относилось уже к Уинтроу, который - опасность придала силы - умудрился вскочить на ноги и теперь во все лопатки бежал прочь. Он услышал за спиной предупреждающий крик Лема и оглянулся. Только лучше бы он этого не делал. Нет бы хоть в сторону броситься...

Дубинка, запущенная умелой рукой, угодила ему в голову и швырнула Уинтроу в уличную грязь рабского рынка.

ГЛАВА 24

ТОРГОВЦЫ ИЗ ДОЖДЕВЫХ ЧАЩОБ

- Просто, когда происходит что-нибудь из ряда вон выходящее, мне трудно сохранить душевное равновесие! - отрезала бабушка. - Вот и все!

- Прости, пожалуйста, - смиренно извинилась мать Малты. - Я всего лишь спросила.

Она стояла за спиной бабушки, сидевшей перед своим туалетным столиком, и закалывала ей волосы, сооружая прическу. И, судя по голосу, на самом-то деле ни в чем себя не винила, просто устала от бесконечной бабкиной раздражительности. Малта не винила ее. Малту просто тошнило от них обеих. Ну сколько можно сосредотачиваться на грустной стороне жизни, на том, что расстраивает и беспокоит? Тем более - сегодня было большое собрание старинных семейств, и бабка с матерью решили не только пойти сами, но и взять с собой Малту. И она уже с полудня только тем и занималась, что убирала волосы и примеряла новое платье. А они?.. Начали одеваться в самый последний момент. Да еще и ведут себя так, словно на тяжелую работу отправляются, а не повеселиться и поболтать со знакомыми... Это Малта была бессильна понять.

- Ну? Вы еще не готовы? - то и дело спрашивала она. Ей совсем не хотелось, чтобы они прибыли самыми последними. Мама говорила, сегодня будут произноситься важные речи, что-то там такое насчет Дождевых Чащоб и торговцев Удачного. И стоит ли из-за этого волноваться?.. Самое обычное сиди-смирно-и-не-засыпай. А значит, главное - это прибыть загодя, пока звучат приветствия и разносятся закуски. Может, ей удалось бы сесть и посекретничать с Дейлой в укромном уголке... Ой, ну что же они там так возятся?.. Каждой из них давно следовало бы завести по служанке, чтобы укладывала им волосы, заранее готовила платья... и всякое такое прочее. Во всех приличных семьях были такие служанки. Но бабушка заявила, что они-де больше не могут себе позволить, - и мама согласилась. А когда Малта начала спорить - ее мигом засадили за большущую кучу счетных палочек и расписок и велели оприходовать всю эту чепуху в одном из гроссбухов. Она посадила кляксу, и бабушка велела ей все переписать... Да потом еще принялись ей объяснять, что означала выведенная ею цифирь и почему получалось, что они больше не могут держать слуг - только Нану и Рэйч...

Удивительно ли, что Малта ждала приезда отца, как избавления. Ждала и потому, что в доме явно что-то происходило. Она не могла взять в толк, с чего бы это они вдруг так обеднели. Ничего же вроде не переменилось! И тем не менее... Только посмотреть на них. Собрались ехать в свет, а сами рядятся в позапрошлогодние платья. Одевают и причесывают одна другую. Да еще и ругаются.

- Мы скоро поедем? - в который раз осведомилась Малта.

- Мы что тебе, в одну минуту собраться должны? - строго спросила мать. - Чем мне головной боли своим нытьем добавлять, лучше бы помогла. Сходи-ка взгляни, прибыла или нет карета торговца Рестара!

- Ой, только не Рестар!.. - взмолилась Малта. - Мам, ну скажи, что мы не поедем с ним в этой вонючей старой карете! В ней даже дверцы как следует не открываются и не закрываются! Лично для меня это сущее унижение - ехать с...

- Малта! Сходи проверь, не прибыла ли карета! - перебила бабушка. Фи! Как будто она то же самое от матери только что не слышала!

Малта вздохнула и отправилась проверять. Дело ясное: когда они придут на собрание, напитки и закуски давно унесут, а все рассядутся по скамьям и заведут речь о делах. А она - уж коли ее собирались заставить высиживать все их собрание - так хотела бы для начала чуть-чуть повеселиться. Идя через гостиную, она задалась вопросом: а приедет ли туда вообще Дейла? Вот Сервин, тот явится точно. Его в семье давно уже взрослым считают... Но если и Дейла приедет, она, Малта, уж как-нибудь да выговорит себе позволение сесть рядом с подружкой. Ну а Дейлу совсем просто будет уговорить поменяться местами... Она не видела Сервина с того самого дня, когда мать ему показывала теплицы. Но это совсем не значило, будто Сервин перестал ею интересоваться!

Одна мысль породила другие, и Малта быстренько заскочила в уборную там было маленькое зеркало на стене. В ней оказалось темновато, но Малта все равно осталась довольна увиденным. У нее были темные волосы, и она, зачесав их со лба назад, заплела косу и уложила ее короной на голове. Несколько волосков, выбившихся как бы случайно, ужас как завлекательно падали на щеки и лоб. Малте по-прежнему разрешалось использовать в качестве украшений только цветы, но она выбрала последние крохотные розы, чьи последние бутоны как раз распустились в теплице. Темно-красные, с пьяняще-сладостным ароматом... Платье для сегодняшнего выхода Малте досталось очень простое... но это было действительно ПЛАТЬЕ, а не детское платьице. Это был наряд из тех, в каких все торговцы всегда посещали подобные мероприятия. Платье глубокого красно-фиолетового тона, перекликавшееся цветом с розами в волосах. Всегдашний цвет Вестритов, оговоренный обычаем. Малта вообще-то предпочла бы синий, но ей очень шел и такой.

И, по крайней мере, платье было новехонькое!

Она никогда еще не появлялась на людях в традиционном наряде. Немного старомодного кроя, с круглым вырезом, длиной по щиколотку - и с поясом на талии наподобие монашеского. Малта любовалась хорошо выделанной черной кожей широкого пояса и стилизованным вензелем-пряжкой. Она затянула его как только могла, чтобы подчеркнуть округлость бедер и наметившейся груди. Папочка был прав! Ее тело все больше приобретало женственные формы; так почему же ей не требовать взрослых нарядов, а с ними и иных привилегий? Ну что ж, еще немножко подождать - и папочка возвратится. Вот тогда-то у них в доме все переменится. Его плавание будет непременно удачным, он приедет домой с полным кошелем денег... и услышит, как без него ее обижали, как обманули с обещанным платьем, как...

- Малта! - Мать рывком распахнула дверь. - Где ты застряла? Все тебя ждут. Скорее бери плащ - и бегом!

- А карета здесь? - спросила она, поспешая следом.

- Да, - резковато ответила мать. - Давно уже. И господин Рестар ждет нас, стоя возле нее!

- Но почему же он не постучал, или не позвонил в колокольчик, или...

- Он стучал, - отрезала мать. - И звонил. Пока ты тут мечтала.

- А плащ мне зачем? Мы же поедем в карете, а потом перейдем в зал. Мои старые плащи так глупо смотрятся с этим новым нарядом...

- На улице холодно, так что возьми и надень. И, очень тебя прошу, хоть сегодня не забывай о хороших манерах! Торговцы из Дождевых Чащоб не просят общего сбора без веских на то причин. Я нимало не сомневаюсь: сказанное сегодня прямо повлияет на судьбы всех нас. И помни: торговцы из Чащоб наша родня. Не пялься, не шарахайся, не...

- Да, мамочка. - Ту же самую нотацию Малта успела за сегодняшний день выслушать самое меньшее дважды. Неужели ее считали беспамятной или глухой? И разве ей не прожужжали уши, с самого рождения твердя об этом самом родстве?.. Тут Малта кое о чем вспомнила. И, когда они уже выходили из двери, у которой с суровым видом топталась Нана, Малта начала: - Я слышала, из Чащоб привезли новое диковинное украшение... Кристаллы огня. Говорят, это бусины, чистые и прозрачные, как росинки, но в каждой пляшет крохотный язычок пламени...

Мать не ответила ей, а обратилась к толстяку:

- Спасибо тебе огромное, что заехал за нами, Давад. Такой крюк сделал.

Тот так и сиял - оттого, что сумел угодить, а еще больше от кожного сала. И подсадил мать в карету. Малта не сказала противному старикашке ни слова и умудрилась запрыгнуть внутрь сама прежде, чем он успел коснуться ее руки. Она еще не забыла своей последней поездки в этой самой карете, не забыла и не простила!

Мать уже сидела рядом с бабушкой. О нет, только не рядом с Рестаром!.. Да она на полдороге от отвращения помрет!..

- Можно, я в серединке? - И Малта втиснулась между ними. - Мама, так вот, эти кристаллы огня...

- Все устроились? - Рестар заговорил так, словно ее здесь не было вовсе. - Тогда поехали. Придется мне сесть здесь, возле дверцы и держать ее рукой, иначе откроется на ходу. Говорил я слуге, чтобы починил... Но вот велел сегодня ее подавать, и дверца так и не исправлена. С ума сойти можно! Зачем держать слуг, если велишь им что-нибудь сделать, а они твои слова мимо ушей пропускают? Вот так люди и начинают подумывать о введении рабства в Удачном. Раб, тот знает: чтобы жить более-менее сносно, надо всемерно добиваться благорасположения господина. Он землю носом рыть будет, выполняя приказы!

И так далее, и тому подобная чепуха - пока не прибыли к залу Торговцев. Рестар тараторил без конца, а мать с бабушкой слушали. Иногда они вежливо возражали ему, и не более того, хотя Малта тысячу раз слышала, как дома бабушка повторяла, как рабство обязательно разрушит Удачный. Малта про себя с нею не соглашалась. Стал бы папочка участвовать в торговле рабами, если бы это не было ужас как прибыльно? А еще Малта полагала, что это была сущая бесхребетность - дома обличать рабство, а в разговоре с Рестаром даже не пробовать отстоять свои принципы. Самое сильное ее возражение было примерно таким: "Давад, мне достаточно представить себя рабыней, чтобы понять: это неправедно". Тоже, нашла последний и окончательный довод!..

Одним словом, к тому времени, когда карета остановилась, Малта от скуки была едва жива. И ей так и не удалось толком рассказать матери про кристаллы огня.

Прибыли не последними, и то счастье. Малте потребовалось все до капли ее самообладание, чтобы смирно сидеть на своем месте, пока Рестар возился с капризным замочком, а потом неуклюже выволакивал наружу свое жирное брюхо. Вот тут она сразу выскочила - и опять прежде, чем он успел взять ее руку в свою, влажную и мясистую. Малте от одного его вида хотелось уйти и вымыться...

- Малта! - резко окликнула мать, едва она припустила прочь от кареты. И добавила, не позаботившись даже понизить голос: - Вернись и обожди нас. Мы войдем все вместе.

Малта поджала губы и подавила возмущенное фырканье. Кажется, мать получала удовольствие, прилюдно разговаривая с ней как с маленькой. Что ж, она остановилась и подождала. А потом, когда они подошли, - намеренно отстала. Не настолько, чтобы мать обернулась и снова подозвала ее, просто так, чтобы идти хоть до некоторой степени отдельно от них. И в особенности от Рестара.

Зал Торговцев оказался весьма скудно освещенным. Совсем не так, как в вечер праздника урожая!.. Всего два жалких факела озаряли подъездную дорожку, да из окон зала в щели ставней пробивались лучики света. Наверное, это потому, что на общем собрании настояли торговцы из Дождевых Чащоб. Говорят, они избегают света, как только могут. Дейла говорила - у них вроде что-то с глазами, но Малта подозревала иное. Если они все были настолько же уродливы, как тот, когда-то виденный ею, - неудивительно, что они прятались от света, а с ним и от чужих глаз! Сплошь в бородавках - вот как их описывали. Сплошь в бородавках и кривые-косые... Малту передернуло, по спине пробежал холодок. Интересно, много их там будет сегодня?..

Кучер Давада только успел щелкнуть языком своим лошадям, когда за его каретой остановилась другая. Сработанная в старинном стиле, с плотными кружевными шторками на окнах. Малта еще чуть-чуть приотстала, высматривая, кто же это прибыл. В неверном факельном свете ей едва удалось разглядеть изображение на дверце. Герб был незнакомый, ни у кого в Удачном подобного не было. Значит, это приезжие из Чащоб. Больше просто некому, никто посторонний сюда сегодня не сунется. Малта пошла дальше, но не утерпела и оглянулась через плечо. Из кареты выбиралось целое семейство. Шестеро, все в длинных темных плащах с капюшонами. Но, стоило кому-либо из них появиться, и то на воротнике, то на манжете начинали вспыхивать крохотные огоньки - алые, оранжевые, янтарные! Малта сперва опешила, потом сообразила, что это было такое. Да не что иное, как те самые кристаллы огня! Малта приросла к месту. О-о, дошедшие до нее слухи, оказывается, нисколько не были преувеличенными!.. Малта затаила дыхание... Чем ближе подходили темные плащи - тем ярче играли и переливались заветные искры...

- Малта! - в голосе матери слышалось предупреждение.

- Добрый вечер, - прозвучал хрипловатый женский голос из непроглядной глубины капюшона. Теперь Малта видела, что и капюшон был занавешен плотным кружевом. Уродство какое, в потемках вуали носить... Кристаллы огня, служившие кружеву грузиками, ало пылали. Малта едва расслышала торопливые шаги у себя за спиной. И даже вздрогнула, когда рядом раздался материн голос:

- Добрый вечер. Я Кефрия из семьи торговцев Вестритов.

- Янни из семьи Хупрусов, из Дождевых Чащоб, приветствует тебя.

- Могу ли я представить тебе свою дочь, Малту Хэвен из семейства Вестритов?

- Воистину можешь, - промурлыкала женщина. Малта запоздало вспомнила, что следовало поклониться. Женщина одобрительно усмехнулась за своей занавеской. И обратилась к Малтиной матери: - Кажется, прежде я ее на наших Сборах не встречала. Она уже введена в общество?

- Правду сказать, для нее этот Сбор - первый, и она еще не представлена. Дело в том, что мы с ее бабушкой полагаем - прежде чем быть представленной в качестве женщины из торговой семьи, ей следует в полной мере постичь соответствующие обязанности и ответственность...

В отличие от Янни, мать говорила официально и чуточку торопливо. Словно пыталась загладить неблагоприятное впечатление.

- Вот как? Что ж, узнаю Ронику Вестрит. И полностью одобряю такой подход к делу. Как редко теперь в Удачном встретишь подобное!

Теперь ее голос изливался, точно сливки.

- Твои кристаллы огня, - вырвалось у Малты. - Они великолепны! Можно ли узнать - они очень дорого стоят?

И даже сама успела понять, насколько по-детски это прозвучало.

- Малта! - в ужасе одернула ее мать. Но женщина из Дождевых Чащоб лишь негромко хрипловато рассмеялась.

- На самом деле, - сказала она, - ярко-алые - самые обычные среди всех и наиболее легко пробуждаются. Тем не менее мне они нравятся больше всего. Алый - такой богатый, насыщенный цвет... Зеленые и синие попадаются реже. Их труднее расшевелить, и потому мы берем за них намного дороже. И надо ли говорить, что кристаллами огня занимаются исключительно Хупрусы!

- Конечно, - подхватила мать. - Какое захватывающее добавление к изысканным драгоценностям, которые поставляют Хупрусы! Слухи не преувеличивают их достоинства, а скорее преуменьшают! - Тут мать оглянулась. - О, боюсь, мы тебя задерживаем! Пойдемте же скорее, пока все не началось без нас!

- Ну, меня-то они, я уверена, подождут, - помрачнела Янни Хупрус. - Мы ведь собрались здесь именно по моей просьбе. Но ты, конечно, права, не стоит заставлять ждать себя... Кефрия, юная Малта... Большим удовольствием было с вами переговорить.

- Взаимно, - вежливо ответила мать. И почтительно отступила в сторонку, пропуская вперед себя женщину в глухом капюшоне. Потом Кефрия взяла за руку дочь - и стиснула чуть сильнее, чем стоило. - Ох, Малта!.. вздохнула она с укоризной. И твердо повела ее вперед. Бабушка ждала их по ту сторону дверей зала. Ее губы были сурово поджаты. Она присела в глубоком реверансе перед госпожой Хупрус, когда та проплывала мимо нее. Потом обратила к дочери и внучке широко раскрытые вопрошающие глаза.

Мать чуть-чуть обождала, чтобы Янни Хупрус уже не смогла ее услышать, потом прошипела:

- Она представилась ей!..

- О-ох, Малта... - простонала бабушка.

За последнее время они с матерью превратили ее имя во что-то наподобие розог. Произнося его вслух, они редко вкладывали что-либо, кроме негодования, возмущения, раздражения... Малта повесила плащ на деревянный гвоздик и обернулась, передернув плечами:

- Я просто хотела взглянуть на ее кристаллы огня, - попробовала она объяснить. Но, как обычно, ни та, ни другая не пожелали ее слушать. Просто подхватили - и увлекли с собой в зал.

Там разливался приглушенный свет свечей, установленных в высокие канделябры. Третью часть пространства отвели под возвышенный помост, а пол, обыкновенно освобожденный ото всего, что могло помешать танцам, был теперь заставлен рядами стульев... То есть случилось именно то, чего Малта и опасалась: они опоздали! Опустевшие столы с угощениями уже унесли, а собравшиеся либо сидели по местам, либо рассаживались. Малта торопливо спросила:

- Можно, я пойду сяду с Дейлой?

- Дейлы Трелл здесь нет, - ядовито заметила бабушка. - У ее родителей хватило ума оставить ее дома. Жаль, что и мы так же не поступили...

- А я с вами и не просилась, - огрызнулась Малта.

- Мама! - почти одновременно одернула бабушку Кефрия.

Как бы то ни было, очень скоро Малта уже сидела между ними с краю одного из рядов покрытых подушечками стульев. На самом конце уселся Давад Рестар. Впереди устроилась пожилая пара, позади - какой-то рябой мужчина с беременной супругой, а по другую сторону мамы - двое братьев, оба одинаково толстомордые. В общем, решительно не на кого посмотреть.

Малта как могла вытянулась на сиденье и в конце концов обнаружила Сервина Трелла. Он сидел в шести рядах впереди и почти что на другой стороне зала. Позади Треллов Малта увидела пустые сиденья и пришла к выводу, что мать намеренно посадила ее как можно дальше от них.

- Сиди смирно, - опять зашипела бабушка. - И слушай внимательно!

Малта со вздохом ссутулилась на своем стуле... Впереди, на помосте, торговец Трентор возносил нескончаемую молитву Са. Молитва больше напоминала список всевозможных горестей и обид, когда-либо постигавших какое-либо из семейств. Причем вместо того чтобы возмутиться подобной несправедливостью Са, Трентор самым раболепным образом еще и хвалил Его за то, что в итоге Он непременно всех выручал... "Если бы молитву читал Крион, а не его дядя, - подумалось Малте, - наверняка было бы интересней!" Найдя взглядом сиденья, отведенные торговцам из Дождевых Чащоб, она увидела склоненные головы в капюшонах. "Они что там, дремлют уже?.."

После Трентора вышел с приветственной речью торговец Друр. И... разразился точно такой же тягомотиной. Всеобщее родство, единство торговцев, древние обеты и клятвы, верность и единение, кровь и родство. Жуть. Не было бы счастья, да несчастье помогло - Малта не умерла со скуки только потому, что обнаружила изъян в ткани своего платья, как раз на колене. Она хотела показать его матери, но та лишь раздраженно покосилась на нее и погрозила пальцем - молчи, дескать!

Но вот Друр уселся на место, а вперед вышла Янни Хупрус, и Малта, вытянувшись, так и подалась вперед.

Женщина из Дождевых Чащоб избавилась от тяжелого верхнего плаща с капюшоном, но ее черты оставались сокрытыми; теперь на госпоже Хупрус была легкая накидка, тоже с капюшоном, и кружевная вуаль, ранее приковавшая взгляд Малты, на самом деле была частью этого одеяния. И кристаллы огня сияли столь же ярко, как и в уличной темноте, и не потеряли ни йоты своего очарования и красоты. Держа свою речь, Янни поворачивалась то к одной, то к другой стороне зала, при этом вуаль двигалась, и всякий раз камни вспыхивали, словно заново раздутые угли. Всего их было пятнадцать, все глубокого гранатового цвета, и каждый размером с миндальный орех в скорлупе...

Малта уже не чаяла дожить до новой встречи с Дейлой, чтобы со вкусом похвастаться подружке: "Я видела их вблизи! И даже с Янни Хупрус о них говорила!!!"

В это время женщина на помосте неожиданно воздела руки вверх и возвысила голос, и Малта поневоле сосредоточилась на том, что она говорила.

- Мы не можем больше ждать и надеяться. Никто из нас просто не может себе этого позволить. Если мы промедлим еще, наши тайны перестанут быть тайнами. Если бы нас не защитила река, уничтожившая во время бегства их судно, мы были бы вынуждены сами с ними расправиться! Скажите, торговцы Удачного, как могло до такого дойти? Что сталось с вашими клятвами и обетами?.. Сегодня вы слушаете просто Янни Хупрус, но, уверяю вас, я говорю от имени всех торговцев из Дождевых Чащоб. То, с чем мы столкнулись, - это было нечто большее, чем угроза!

Она умолкла, и над залом повисла долгая тишина. Потом раздался приглушенный гомон голосов. Малта из этого заключила, что скучные разговоры закончились, и, перегнувшись к матери, прошептала:

- Пойду раздобуду чего-нибудь выпить...

- Тихо! Молчите! - зашикала на них обеих бабушка. У нее на лбу и кругом рта залегли глубокие морщины - знак внутреннего напряжения. Мать не издала ни звука. Малта отвернулась со вздохом.

Один из толстомясых братцев, сидевших по левую руку от них, неожиданно поднялся на ноги.

- Госпожа Хупрус! - Все головы повернулись к нему, и он просто спросил: - И что же, по-твоему, нам следует предпринять?

- Держать свое слово! - отрезала Янни Хупрус. И, чуть смягчив тон, как если бы собственная резкость удивила ее саму, добавила: - Мы должны сохранить наше единство. Нам следует отправить к сатрапу своих представителей... каковые, по общепонятным причинам, не могут быть выходцами из Чащоб. Но послание, которое они понесут, мы всячески поддержим.

- Что же за послание предполагается передать? - спросили из другой части зала.

- Я правда пить хочу, - прошептала Малта. Мать только сдвинула брови.

- Нужно потребовать, чтобы сатрап уважил наше изначальное уложение. Нужно потребовать, чтобы он отозвал этих... так называемых "новых купчиков". Чтобы возвратил нам земли, пожалованные в последнее время им.

- А если он откажет? - подала голос женщина из задней части зала.

Янни Хупрус переступила с ноги на ногу. Чувствовалось, как не хочется ей отвечать на этот вопрос.

- Давайте сперва попросим его сдержать слово, данное его предками. Мы ведь даже и этого еще не пытались. Мы жаловались и ворчали между собой, мы оспаривали то один отвод земель, то другой, но все порознь. Ни разу еще мы не поднимались как единое целое, как единый народ, чтобы сказать: "Держи свое слово, если хочешь, чтобы мы держали свое!"

- Но если он все-таки откажет? - настаивал все тот же голос.

Янни Хупрус приподняла обтянутые перчатками руки - и уронила их.

- Значит, у него нет чести, - проговорила она тихо, но слышно ее было в каждом уголке. - А что может быть общего у торговцев с тем, у кого нет чести? Если он не намерен держать свое слово - мы отзовем свое. Перестанем посылать дань... Будем торговать своими товарами где пожелаем, не отправляя даром в Джамелию их лучшую часть... - И закончила уже совсем тихо: Выдворим "новых купчиков". Будем править своей страной сами.

В ответ на такие слова поднялся нестройный гвалт голосов. Кто-то возмущался, кто-то чуть не визжал от испуга, что-то восторженно ревел, высказывая госпоже Хупрус полное одобрение. Потом в конце ряда, где сидели Вестриты, неожиданно поднялся Давад Рестар.

- Послушайте... - прокричал он, однако, когда никто не обратил на него внимания, тяжеловесно взобрался на свой стул. - ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ! - проревел он на удивление громко для такого несолидного и невзрачного человека. Все взгляды обратились к нему, гомон стал постепенно смолкать.

- Это безумие, - объявил он. - Подумайте лучше, что случится после! Вы думаете, он просто так возьмет и выпустит Удачный из рук? Да он пришлет сюда корабли, полные вооруженных солдат. Он отберет наши владения и передаст их тем самым "новым купчикам", которых мы собрались выгонять, а наши семьи угодят к ним в рабство. Нет! Мы должны вести с "новыми" дела. Дать им... не все, конечно, просто чтобы удовлетворились. Пусть сделаются частью нас, как когда-то поселенцы с Трех Кораблей. Нет, я не говорю, что мы научим "новых" всему, что знаем сами, или что им будет позволено торговать с Дождевыми Чащобами, но...

- Тогда каково будет твое слово, Рестар? - гневно спросил кто-то из задних рядов. - Коли ты уж взялся говорить от имени своих приятелей "новых купчиков", так скажи - сколько они хотят с нас получить?

- Если бы сатрап, - поддержал кто-то, - желал в самом деле посылать боевые корабли Внутренним Проходом, он начал бы с того, что уже давным-давно очистил бы эти места от пиратов. А я вот слыхал, будто старые сторожевые галеры гниют у причалов, ибо налогов не хватает ни на ремонт, ни на то, чтобы команды нанять: все деньги уходят на сатрапские развлечения. И ему нет ни малейшего дела ни до пиратов, ни до морских змей, которые угрожают нашей торговле. У него все мысли только о развлечениях! И он-то еще собирается нам грозить?.. Я вообще не понимаю, зачем составлять послания с требованиями! Действовать надо! Давайте сами возьмем и выгоним "новых". Что нам Джамелия?

- А товары мы продавать где будем? Вся лучшая торговля - на юге... Либо туда, либо к северным варварам!

- Джамелия нам необходима! Что мы без нее? Это - поэзия, музыка и искусство... наша прародина, в конце концов! Мы не можем прекратить там торговлю и в то же время...

- А змеи?! Проклятые работорговцы привлекают змей. Надо потребовать, чтобы невольничью торговлю во Внутреннем Проходе поставили вне закона...

- Мы - люди чести! Даже если сатрап не желает помнить о своем слове, мы по-прежнему связаны нашим...

- Заберут наши дома, наши земли, а нас самих погонят в неволю! И мы окажемся ровно там же, где были наши пращуры - преступники и ссыльные без надежды на помилование...

- Надо нам для начала снарядить свои собственные сторожевые корабли. Не просто гонять "новых купчиков" от устья реки Дождевых Чащоб, но еще истреблять змей и пиратов. И Калсиде объяснить однажды и навсегда, что граница между нами проходит не по Чащобам. Их власть оканчивается за Ближним заливом. А то они совсем...

- Так ты нас разом в две войны втравить хочешь? С Джамелией и с Калсидой? Забыл, что, если бы не Джамелия и не сатрап, Калсида нас уже давно попыталась бы подмять? Вот чем мы на самом деле рискуем, если решим отпасть от Джамелии! Войной против Калсиды!

- Война? Кто говорит о войне? Все, что требуется, - это попросить, чтобы сатрап Касго держал обещания, данные нам сатрапом Эсклеписом!

И вновь зал взорвался нестройным хором негодующих голосов. Почтенные торговцы вскакивали и кричали, кто-то лез на стулья... Для Малты все это было лишено малейшего смысла. Она подозревала, что и для остальных тоже.

- Мама, - прошептала она умоляюще. - Я умираю, пить хочу! Тут так душно! Можно хоть воздухом пойти подышать?

- Не теперь! - отрезала мать.

- Малта, закрой рот! - добавила бабушка. Она даже не посмотрела на внучку: пыталась следить за разговором двух мужчин немного впереди.

- Пожалуйста! - призывала со сцены Янни Хупрус. - Пожалуйста, выслушайте! Пожалуйста!.. - Голоса в самом деле постепенно стали стихать, и тогда она заговорила - нарочито тихо, заставляя людей примолкать. - Вот такова наибольшая опасность, грозящая нам, - сказала она. - Мы вечно ссоримся между собою. Мы говорим множеством голосов... и в результате ушей сатрапа не достигает ни одного. Поэтому нам нужна небольшая, но сильная группа, которая донесет то, что мы имеем сказать. И, составляя послание, мы должны быть едины и искренни. К единому мощному голосу он вынужден будет прислушаться, но доколе мы бьемся между собою, как...

- Мне в туалет выйти надо! - прошептала Малта, пустив наконец в ход аргумент, против которого взрослым было нечего возразить. Бабушка, конечно, неодобрительно покачала головой, но все же ее выпустили. Давад Рестар, тот вообще не заметил, как она шмыгнула мимо, - так заслушался Янни Хупрус.

Малта приостановилась у стола с закусками, чтобы налить себе стаканчик вина. Тут выяснилось, что не она одна покинула свое место. В разных концах зала собирались группки людей: они говорили между собой, едва обращая внимания на женщину из Чащоб. Некоторые спорили, кто-то молча кивал, выражая ей одобрение. Почти все кругом были изрядно старше Малты. Она начала было высматривать Сервина Трелла, но, увы, он сидел со своим семейством и, похоже, алчно внимал происходившему. "Политика!" - фыркнула про себя Малта. Она была убеждена: если просто не обращать внимания на политику - жизнь будет идти точно так же, как шла и всегда... Ну а сегодня было очень похоже на то, что споры продлятся до самой ночи и, кажется, сведут на нет какую ни есть вечеринку. Малта тяжело вздохнула и, взяв вино, вышла наружу, в живительный холодок зимнего вечера.

Было уже совершенно темно. Факелы вдоль дорожки успели совсем выгореть. В небесах горели льдистые звезды. Малта посмотрела на них и опять задумалась о кристаллах огня. "Синие и зеленые - самые редкие и дорогие..." Она не могла дождаться случая рассказать об этом Дейле. О, она заранее знала, как именно это скажет! Так, как если бы всем, кроме Дейлы, про это уже давным-давно было известно!.. Да, с Дейлой подобными новостями делиться следовало в первую очередь, ибо никто не разносил слухов с такой скоростью, как она. Уж будьте уверены - она всем все перескажет. Разве не она всем как есть разболтала о зеленом бальном платье Малты?.. - Присовокупив, ясное дело, и историю о том, как Давад Рестар ее силком домой отвозил. Что за глупость она сделала, напрямик все выложив Дейле! Но тогда она была вне себя, и ей просто необходимо было излить хоть кому-нибудь душу. Ну ничего! Сегодняшнее позволит ей расплатиться с Дейлой сполна. Она не будет рассказывать ей, какая здесь была скукотища, - только о том, как она стояла на улице и болтала с Янни Хупрус о кое-каких драгоценностях...

Малта прошлась вдоль ряда карет, понемногу прихлебывая вино. Некоторые кучера, спасаясь от холода, сидели в каретах, другие ежились на своих сиденьях. Несколько кучеров собрались у поворота на подъездную дорожку и потихоньку сплетничали между собой... и, кажется, передавали по кругу фляжечку.

Она добралась почти до самого конца ряда, пройдя мимо экипажа Давада и того, что привез торговцев из Дождевых Чащоб. Ее плащ, который она считала немодным и ветхим, остался внутри, и она начала уже чувствовать вечернюю прохладу. Малта зябко прижала руки к груди (положив себе ни в коем случае не пролить на платье вино) и пошла дальше. Остановилась рассмотреть герб на дверце кареты... Какой глупый герб - петух в короне! "Хупрус", - сказала она себе и обвела герб пальцем, запоминая. Там, где ее палец скользил по металлу, тот некоторое время светился, и Малта поняла, что герб был выполнен из джидзина. Теперь этот металл употреблялся не так часто, как когда-то. Лишь старейшие уличные музыканты еще делали из него свои цимбалы и ручные колокольчики: джидзин имел свойство мерцать от ударов. Очень привлекательно для глаз, но в действительности медные сплавы звучали все-таки лучше. "Как бы то ни было, и об этом я Дейле тоже расскажу!"

Малта лениво двинулась дальше, на ходу обдумывая фразы, которые должны были наилучшим образом потрясти Дейлу.

- Странно, как человеческое прикосновение оживляет и джидзин, и кристаллы огня, - примерилась она вслух. Нет, это было не совсем то. Надо придумать нечто более впечатляющее...

Тут почти рядом с нею зажегся голубой огонек. Малта поспешно отступила назад, потом снова вгляделась. Кто-то стоял там, в темноте, слегка опираясь о карету госпожи Хупрус. А голубое сияние исходило от кристалла, пристегнутого у шеи. Невысокая мужская фигура в тяжелом плаще, как было принято одеваться у торговцев из Чащоб. Его шею кутал обширный платок, лицо покрыто вуалью, как у женщин. "Кучер, наверное", - решила про себя Малта.

- Добрый вечер, - смело проговорила она. И уже сделала шаг, чтобы пройти мимо.

- На самом деле, - сказал он негромко, - прикосновению не обязательно быть человеческим. После пробуждения их зажигает огнем любое движение. Смотри!

И он протянул в ее сторону руку в перчатке. Встряхнул кистью... И на манжете вспыхнули два голубых светлячка. Малте просто ничего другого не оставалось, кроме как замереть на месте и смотреть, смотреть... Цвет кристаллов был не какой-нибудь бледненький, - нет, они горели глубоким сапфировым тоном. И плавали в темноте как бы по собственной воле.

- Я думала, синие и зеленые - самые дорогие и ценные, - заметила она. И отпила из стакана, который еще держала в руках. Не спрашивать же напрямую, каким образом простой кучер обзавелся подобными!

- Так оно и есть, - легко согласился мужчина. - Эти, правда, очень мелкие, и, боюсь, безупречными их не назовешь. Их слегка повредили при добыче. - Он пожал плечами, и в потемках Малта заметила это по движению синего огонька возле шеи. - Наверное, они не будут долго гореть, годик-другой, не больше. Я просто не мог позволить, чтобы их выкинули как негодные.

- Конечно! Как можно! - горячо и даже с возмущением поддержала его Малта. Выкидывать кристаллы огня! В голове не укладывается! - Но ты сказал "гореть"? Они что, горячие?

Ее собеседник испустил негромкий смешок.

- Горячие? Не, не в обычном смысле. Вот, потрогай сама.

И протянул ей руку.

Малта робко прикоснулась одним пальцем к заветному огоньку... Нет, он не обжигал. Осмелев, она потрогала еще раз. Кристалл был прохладный и гладкий, точно стекло, и в одном месте, точно, имелась крохотная выщербинка. Малта пощупала второй камешек, потом вновь прижала руки к груди.

- Как они прекрасны! - сказала она и вздрогнула от холода. - Но тут, снаружи, насмерть замерзнуть можно. Пойду я лучше внутрь...

- Нет, не... то есть... тебе холодно?

- Немножко. Я свой плащ там оставила.

И Малта повернулась, чтобы уйти.

- Возьми мой.

Он выпрямился и уже расстегивал плащ.

- Нет, нет, спасибо, обойдусь. Не стоит оставлять тебя без плаща, я лучше пойду...

Малте, правду сказать, сделалось жутко от одной мысли о соприкосновении с одеждой, только что кутавшей его тело, которое она представляла себе не иначе как бородавчатым. У нее пробежал по коже уже настоящий мороз, она поспешила прочь, но он догнал ее:

- Погоди. Возьми хотя бы платок. Выглядит он не особенно, но теплый необычайно... Вот, возьми, накинь.

Он уже снял свой платок - вместе с камешком - и, когда она остановилась, - набросил ей на руку. Платок в самом деле оказался удивительно теплым, но все-таки Малта непременно швырнула бы его обратно... если бы не синий кристалл, подмигивавший ей снизу вверх.

- Ой, - только и сказала она. Возможность поносить кристалл огня... хотя бы несколько минут... можно ли в здравом уме отказаться от подобного?! - Подержи, пожалуйста, - и Малта протянула мужчине свой стаканчик. Он взял его, и она мигом обернула платком шею и плечи. Мужчина носил его скорее как шарф, но платок отличала совершенно воздушная вязка - расправленный во всю ширину, он походил скорее на шаль. И... до чего же он был теплый! Малта устроила его так, что синяя драгоценность оказалась как раз в ложбинке ее бюста. Она не могла оторвать от нее взгляда: - Как прекрасно! Это как... как... даже не придумаю, с чем сравнить!

- Некоторые вещи похожи лишь сами на себя, - проговорил он негромко. Иную красоту ни с чем невозможно сравнить.

- Да... - согласилась она, вглядываясь в глубины каменного огня.

Он помолчал, потом напомнил ей:

- Твое вино?..

- Ой! - Малта чуть нахмурилась. - Я больше не хочу. Выпей, если желаешь.

- Можно? - спросил он удивленно и вместе с тем весело. Так, как если бы некое тонкое равновесие, уже установившееся между ними, неожиданно качнулось в его сторону.

Малта немедленно разволновалась:

- Ну... я имею в виду... если тебе хочется...

- Хочется, конечно, - кивнул он. Вуаль, покрывавшая его лицо, оказывается, имела разрез. Он точным движением отправил руку со стаканчиком внутрь и умело, одним глотком, опорожнил. А потом поднял опустевший стакан и присмотрелся к нему в звездном свете. - Возьму себе, - сказал он. - Как подарок на память!

Тут до Малты впервые дошло, что он был явно старше ее, и, быть может, ей совсем даже не следовало бы вести с ним беседу: не начал бы еще искать в случайных, ничего не значивших словах какое-то более глубокое значение! И вообще, приличные девушки не стоят в темноте, болтая неизвестно о чем со всякими незнакомыми кучерами...

- Я пойду внутрь. Моя мать, верно, уже гадает, куда я запропастилась, - начала она извиняющимся тоном.

- Конечно, - пробормотал он так, словно его опять что-то развеселило. И Малте вдруг стало самую чуточку страшно. Нет, не так. Не страшно. Она просто насторожилась. И он, кажется, это почувствовал, ибо, когда она двинулась прочь, последовал за нею. Ну то есть просто пошел рядом, ни дать ни взять провожая ее. Она даже слегка испугалась, - не вошел бы этак с ней в самый зал, - но он остановился возле дверей. И вдруг потребовал:

- Мне кое-что нужно получить от тебя прежде, чем ты уйдешь.

- Конечно, - и она подняла руки к платку.

- Твое имя.

Она замерла. Он что, позабыл, что на ней - его платок с кристаллом огня?.. Ну так если он позабыл, она ему напоминать не собирается. Конечно, у нее и в мыслях нет оставить себе платок насовсем, нет! Просто чтобы показать его Дейле...

- Малта, - назвалась она. Теперь он легко разыщет ее, когда вспомнит про платок и надумает вернуть его. Легко... но не совсем уж сразу.

- Малта?.. - Он явно рассчитывал услышать полное имя, но она притворилась, будто не поняла. - Ясно, - сказал он после некоторой паузы. Малта. Что ж, доброго тебе вечера, Малта.

- И тебе доброго вечера. - Она повернулась и поспешила в огромные двери, что вели внутрь зала.

Оказавшись внутри, она немедленно сняла и платок, и кристалл. Из чего бы ни был связан этот платок, он оказался тонким, как паутина. Малта скомкала его в ладонях, и он как раз уместился во внутренний кармашек ее плаща. Там она его и оставила. А потом, пряча в уголках губ улыбку удовлетворения, вернулась в зал. Там все так же по очереди выступали с речами почтенные представители торговых семейств. И обсуждали все ту же скучищу: договоренности, компромиссы, рабство, войну, запреты на ввоз-вывоз... Как же ей все это надоело! Поскорее бы уж все закончилось и мать отвезла ее домой, где в тишине и спокойствии своей комнаты она могла бы вполне насладиться созерцанием кристалла огня...

Похоже, никто больше в Клубке не беспокоился, не чувствовал: что-то не так, чего-то недостает... Быть может, разве Сессурии было чуточку не по себе, но остальные выглядели всем довольными. Пища была изобильна и доставалась легко. Здешнее Доброловище было теплым, и новые оттенки солености зажигали дивные блестки на чешуйчатых шкурах, обновленных недавней линькой, - линяли они теперь часто, ибо хорошая пища позволяла легко расти. "Быть может, - недовольно думала Шривер, - все остальные всегда только этого и желали!" Уж не казалось ли им, что эта-то беспечальная жизнь, состоявшая из кормежки и линьки, и была обещанным возрождением?

Она так не думала.

Она знала: Моолкин вел их сюда, взыскуя большего, гораздо большего. Прочие в Клубке были слишком близоруки и не могли уразуметь причин беспокойства, владевшего вожаком. Он вел их на север, следуя за тенью подателя. Несколько раз Моолкин делал остановки в устьях, откуда вытекала теплая вода, лишенная соли. Он вновь и вновь ее пробовал, ожидая чего-то... Остальные не могли понять зачем и хотели одного - скорее следовать за подателем. Однажды Сессурия всех потряс тем, что распустил гриву и приказал остановиться недоумкам, осмелившимся нарушить волю вожака и готовым бездумно уплыть за подателем... Но очень скоро и сам Моолкин недоуменно сомкнул челюсти и покинул теплое устье, устремляясь туда, куда удалялась тень подателя.

Шривер не слишком расстроилась, когда податель остановился и Моолкин предпочел держаться поблизости. Кто она, в самом деле, такая, чтобы задавать вопросы наделенному памятью древних?.. Но затем податель опять тронулся в путь, повернув с севера обратно на юг, и Моолкин тем не менее велел двигаться следом, и вот тут-то Шривер начала беспокоиться. Что-то было определенно не так, и Сессурия, похоже, разделял ее беспокойство.

Иногда они замечали другие клубки, сопровождавшие иных подателей. Все выглядели сытыми и довольными, и Шривер поневоле спрашивала себя, а не в ней ли самой скрыта причина. Наверное, она слишком много мечтала. Слишком буквально понимала святые предания... Но потом ей бросалось в глаза, как рассеян был Моолкин - и даже посреди кормления. Пока другие клацали челюстями, рвали и заглатывали добычу, он мог неожиданно прекратить есть и просто повиснуть в воде, широко раскрывая рот и усиленно работая жабрами: вбирал некий ускользающий запах. А когда податель останавливался на время и весь Клубок отдыхал - Моолкин нередко поднимался вверх, почти к самому Пустоплёсу, и, прикрыв глаза веками, начинал извиваться в танце. В таких случаях Сессурия присматривался к вожаку так же пристально, как и она, Шривер. Вновь и вновь Моолкин свивал свое тело сложным узлом и скользил, скользил, заставляя всю поверхность своей кожи вбирать токи здешнего Доброловища и все, что они с собою несли. И он трубил - даже не трубил, а скорее негромко бормотал себе под нос что-то из священного пополам со случайными пустяками. Иногда же он высовывал голову из Доброловища в Пустоплёс - и вновь погружался, невнятно твердя что-то об огнях, об огнях...

В какой-то момент Шривер поняла, что больше не может этого выносить. Однажды она дождалась, пока его танец не привел к такому изнеможению, что потускнели даже ложные глаза на боках. Едва шевелясь, Моолкин начал погружаться ко дну. Шривер тщательно расслабила гриву, чтобы ее приближение не было истолковано как вызывающее, и начала медленно опускаться рядом.

- Моолкин! - позвала она негромко. - Скажи, твое прозрение оставило тебя? Мы заблудились?

Он приподнял веки и уставился на нее. Потом почти лениво обхватил ее неплотным кольцом, притягивая к себе и вместе с нею опускаясь в мягкий ил.

- Не просто место... - сонным голосом сообщил он ей. - Еще и время, определенное время. И не только место и время, но - клубок. Такой, какой ни разу не собирался со времен древности. Я почти чую Того, Кто Помнит...

Шривер дрогнула всеми своими кольцами, силясь прочесть его память...

- Моолкин, - сказала она затем, - но разве не ты сам - Тот, Кто Помнит?

- Я? - его веки вновь начали опускаться. - Нет. Не вполне. Я - почти помню. Я знаю, что есть место, время и Клубок. И когда я их почувствую - я их сразу узнаю. Мы близко, Шривер... мы совсем близко. Мы должны вытерпеть все и не изведать сомнений. Сколько раз уже время приходило и уходило, а мы его пропускали. И я боюсь - если мы пропустим его еще раз, наша память о старине начнет окончательно блекнуть, и прежними мы не станем уже никогда...

- А какими мы были прежде? - спросила она просто для того, чтобы услышать еще раз.

- Мы были повелителями. Мы вольно носились и в Доброловище, и по Пустоплёсу. И то, что знал один из нас, - знали все. Мы разделяли воспоминания обо всех былых временах, с самого изначалия. Мы были могущественны и мудры, и нас чтили все существа, наделенные меньшим разумом, нежели мы...

- А что случилось потом? - задала Шривер ритуальный вопрос.

- Потом пришло время изменить форму. Смешать сущности наших тел и породить новые существа, воспринять новую силу и новые свойства. Настала пора вступить в древний цикл разделения и слияния - и нового роста. Пришло время обновить наши тела...

- А что случится потом? - завершила она свою часть диалога.

- Все соберутся к месту и ко времени Сбора. Память вновь сделается общей, и тогда все, что бережно сохранялось кем-либо одним, опять станет достоянием всех. Так будет завершен наш путь к возрождению. Так настанет для нас долгожданный час торжества...

- Да будет так, - прогудел Сессурия, державшийся неподалеку в Клубке. - Да будет так.

ГЛАВА 25

СВЕЧНОЙ

Свечной был небольшим, но оживленным торговым портом на Срединном полуострове. Альтия бывала здесь раньше - с отцом. Стоя теперь на палубе "Жнеца" и оглядывая шумную гавань, она не могла отделаться от ощущения если она перескочит с корабля на корабль и пробежится по причалам, то непременно разыщет где-нибудь стоящую у пирса "Проказницу"... и отца на ее борту - как бывало когда-то. Отец будет сидеть в капитанской каюте, принимая городское купечество. А на столе будет отменный бренди, и славная копченая рыба, и выдержанный сыр... И переговоры будут самые что ни есть дружеские - кто-то предлагает товар, кто-то - другой товар или деньги... А каюта будет, как всегда, чистая и уютная... и где-то поблизости - личная каютка Альтии, ее неизменное прибежище...

От внезапной и несбыточной тоски по былому заболело в груди. Альтия со вздохом спросила себя, где-то он теперь, ее кораблик, как-то он поживает под началом Кайла Хэвена... Она только надеялась, что из Уинтроу получился добрый спутник для Проказницы - и это невзирая на ревность, беспрестанно шептавшую: так, как она, Альтия, знала Проказницу, - ее не знает никто. "Скоро, - молча пообещала она и себе, и пребывающему в дальней дали кораблю. - Скоро!"

- Эй, юнга!

Резкий оклик прозвучал прямо за спиной, и Альтия сначала подпрыгнула, а потом только узнала и голос Брэшена, и дразнящую насмешку в нем. Все же она поспешно обернулась:

- Слушаю, господин мой?

- Капитан тебя требует.

- Слушаю! - И Альтия вскочила.

- Погоди чуток.

Ее покоробило, как он воровато огляделся кругом - нет ли кого поблизости, не смотрит ли кто. Неужели не ясно - этим своим оглядыванием он всем дает очень ясно понять, что между ними затевается нечто тайное?.. Но что хуже всего, он еще и подошел к ней вплотную, чтобы иметь возможность говорить как можно тише.

- Пообедаем нынче на берегу? - спросил он и тронул рукой свой кошель. Внутри зазвенело. Рядом с кошелем красовался корабельный ярлычок-рекомендация с еще толком не просохшей печатью.

Она пожала плечами:

- Если буду свободна - пожалуй...

И старательно сделала вид, будто не заметила отчетливого приглашения, прозвучавшего в его голосе.

Его взгляд любовно и бережно изучал ее лицо, словно ощупывал:

- У тебя почти совсем сошел ожог от змеиного яда. Я-то уже боялся, как бы ты шрамом на всю жизнь не обзавелась!

Альтия снова пожала плечами, упрямо отказываясь видеть в его глазах нежность.

- Что такое для моряка еще один шрам? Думаю, на борту никто ничего не заметил. И не заметит...

- Так ты решила остаться на "Жнеце"?

- Буду работать, пока длится стоянка в порту. Но, думается, здесь у меня больше шансов попасть на какой-нибудь корабль, идущий в Удачный, чем в других портах, куда "Жнец" может завернуть после. - Альтия знала, что на этом следовало бы и закончить, но любопытство подвигло ее спросить: - А ты что делать намерен?

- Не знаю еще. - Он вдруг усмехнулся ей и признался: - Мне, знаешь ли, место второго помощника предложили. Оплата почти вдвое против того, с чего я у них начинал, да и "второй пом" на ярлычке смотрится куда как получше, чем "третий". Может, и стоит остаться - хотя бы ради этого. Я пока предварительно согласился, но бумаг еще не подписывал. - И, очень внимательно следя за выражением ее лица, он добавил: - С другой стороны, если бы мы нашли приличный корабль, идущий в Удачный... я бы тоже на дом родной вовсе не отказался взглянуть.

Сердце Альтии провалилось куда-то в желудок. "Нет, - сказала она себе. - Пора с этим кончать!" Она растянула губы в улыбке и вымучила этакий небрежный смешок:

- Ну и какова вероятность, что мы снова окажемся с тобой на одном корабле? Не очень-то на это похоже...

Брэшен по-прежнему пристально вглядывался в ее лицо.

- А это зависит, - сказал он, - от того, насколько мы с тобой постараемся. - Собрался с духом и добавил: - Я тут за тебя кое-кому словечко замолвил... Сказал, что ты вкалывала не как юнга, а как самый настоящий матрос. И старпом со мной согласился. Чего доброго, за этим-то капитан тебя и зовет. Может, тоже предлагать будет остаться. На более выгодных условиях.

- Спасибо, - неуклюже ответила она. Неуклюже не оттого, что чувствовала особую благодарность, скорее наоборот: в ней начали разгораться первые искорки гнева. Он что, вообразил, будто без его "словечка" ее и за моряка не признают? Не-ет, она и так полностью заслужила каждый грош матросского жалованья, и в особенности то, что причиталось ей за свежевку на промысле. А он с этим своим "словечком" ни дать ни взять отнял у нее ее собственные заслуги!.. Ей оставить бы это мнение при себе, но она все же добавила: - Полагаю, они и сами уже поняли, вкалывала я или нет.

Брэшен все-таки слишком хорошо знал ее. Он поспешно извинился:

- Да я совсем не то имел в виду. То, что тебе не за так просто деньги заплачены, - это все видят. Ты всегда была отменным моряком, Альтия. Это плавание на "Жнеце" только сделало тебя еще лучше. Случись мне в шторм работать на мачте, я, право же, хотел бы, чтобы рядом со мной там была именно ты. И наверху, и на палубе - на тебя можно положиться всегда!

- Спасибо... - повторила она, на сей раз еще более неуклюже, ибо имела в виду именно поблагодарить. Она знала - Брэшен подобными комплиментами не разбрасывается. - Надо мне бежать к капитану, а то как бы он своего доброго мнения обо мне не переменил, - добавила она, подыскивая предлог поскорей улизнуть.

Не успела она сделать и шага, как он вновь ее окликнул:

- У меня свободное время, и я иду в "Красный карниз". Там недурно кормят и подают отменное пиво, недорогое притом. Увидимся на берегу!

Альтия поспешила прочь, только надеясь, что, если не замечать странного взгляда, брошенного ей в спину Риллером, этот взгляд так в воздухе и растворится. Вот же зараза! Она-то предполагала пожить на борту, работая на разгрузке и снабжении корабля, пока не найдет место на следующем. Но с Брэшеном кончится только тем, что придется ей отправляться на берег и снимать комнату... Уже стукнув в двери капитанской каюты, она сообразила, что едва не вошла туда с весьма мрачным видом. Пришлось срочно придавать физиономии приличествующее случаю выражение.

- Войди! - раздалось изнутри.

За все время плавания Альтия всего раз или два сподобилась заглянуть в столовую для начальства. И теперь, войдя, лишь убедилась, что ничего особенного это помещение собою не представляло. Верно, "Жнец" был кораблем-трудягой, а груз его - мясо, жир, сало - к благородным причислить было невозможно. Но верно было и то, что ее отец, например, нипочем не потерпел бы у себя суеты вроде той, которую застала вошедшая Альтия.

Капитан Зихель восседал за столом, а за плечом у него стоял старший помощник. Перед капитаном на столе стоял денежный ящик, лежала стопка ярлычков-рекомендаций, гроссбух и корабельная печать. Альтия знала: кое с кем из команды уже произвели расчет в этот же день. Те, кого под стражей привели на борт из тюрем и долговых ям, сошли на берег свободными. Им, правда, не досталось платы за год жизни и работы на корабле, но каждому вручили ярлычок, подтверждавший затраченное время и труд, и расписку о погашении долга. Альтия попробовала представить, куда, в какие дома этим людям предстояло вернуться - если они еще стояли, те дома... Потом перехватила взгляд капитана и вернулась к реальности.

- Согласно приказанию явился, кэп! - доложила она лихо.

Капитан заглянул в раскрытый гроссбух:

- Эттель, юнга. Вот здесь у меня пометка, что ты заработал дополнительную прибавку, потрудившись для нас еще и свежевщиком. Это так, юнга?

- Так точно, кэп.

Покамест спрашивали и подтверждали очевидное. Альтия стала ждать, что он скажет еще.

Капитан полистал другую книгу, лежавшую на столе, провел пальцем по записям:

- Здесь у меня записано, что твои проворные действия уберегли нашего третьего помощника, да и тебя самого, от цапунов. Уже не говоря про нескольких человек с других кораблей. И... - он пролистнул страницы, отыскивая очередную пометку, - старпом вот тут черкнул, что в тот день, когда мы схлестнулись со змеем, опять же твое проворство не дало одному из людей вывалиться за борт. Это так, юнга?

Альтия попыталась не пустить на лицо довольную улыбку, но с румянцем, неудержимо расползавшимся по щекам, поделать ничего не могла.

- Так точно, кэп... - выдавила она. - Я... я даже не думал, что такие вещи кто-то потрудился пометить...

Стул под капитаном заскрипел: Зихель откинулся на спинку.

- Мы, - сказал он, - замечаем и помечаем многое, о чем ваш брат матрос зачастую и не догадывается. С такой многочисленной командой, да собранной наполовину по тюрьмам, я во многом завишу от моих помощников: их дело пристально наблюдать, кто свой хлеб отрабатывает, а кто нет. - И он склонил голову набок: - Ты поступил в Удачном к нам юнгой, Эттель. И мы хотели бы, чтобы ты остался у нас.

- Спасибо, кэп! - "Ну и где твое "доброе словечко", а, Брэшен? Что-то пока никаких предложений насчет производства в матросы или повышения платы..."

- Так тебя это устраивает?

Альтия набрала в грудь воздуху... Ее отец всегда ценил в своих людях честность. Надо и ей попробовать говорить честно.

- Не уверен, кэп, - ответствовала она. - "Жнец" - отменный корабль, так что жалоб у меня ни на кого никаких. Но я подумываю вернуться домой, в Удачный, господин капитан, и мне хочется попасть туда быстрее, чем получится на "Жнеце". Так что я бы хотел поступить так: получить плату и рекомендацию прямо сейчас, но еще пожить на борту и поработать, пока "Жнец" в порту. Ну, и если не найду ничего подходящего до отплытия, - что ж, может, останусь.

Сказав так, Альтия сразу поняла: вот тот самый случай, когда честность до добра не доводит. Капитан заметно помрачнел. Явно он полагал, что оказывает юнге большую честь, предлагая остаться. И ему не доставило большого удовольствия выяснить, что обласканный им юнга, видите ли, приискивает местечко получше.

- Добро, - сказал он. - Можешь, конечно, получить деньги и рекомендацию прямо сейчас. Но вот что касается твоих "если" и "может", то... мы тут, знаешь ли, очень высоко ценим верность своему кораблю. А ты определенно рассчитываешь найти местечко теплее.

- Никак нет, кэп, не то чтобы "теплее". "Жнец" - отличный корабль, просто отличный. Я просто хочу найти судно, на котором смогу по возможности скорее домой попасть.

- Дом моряка - корабль, - хмуро заметил капитан Зихель.

Альтия неловко поправилась:

- Родной порт, кэп, - вот что я имел в виду.

Не очень-то хорошо, кажется, у нее получалось...

- Ладно, давай прикинем, что тут тебе причитается, и отсчитаем денежки. Ну, и рекомендацию я тебе выдам, конечно, поскольку претензий к твоей работе у меня нет. Только не рассчитывай без дела болтаться по палубе, ожидая, пока мимо проплывет местечко получше! "Жнец" вновь отходит не более чем через месяц. Если ты явишься до этого дня и попросишься на старое место... что ж, посмотрим. Запросто может оказаться, что место будет уже занято!

- Так точно, кэп! - и Альтия прикусила губу, чтобы не сболтнуть еще чего лишнего. Вот капитан подсчитал ее жалованье со всеми прибавками и выложил деньги, и она про себя отдала должное его честности. Этот человек бывал и груб, и попросту безжалостен, а вот поди ж ты - отсчитал ей все сполна, до последнего медного грошика. Передал ей деньги - и, пока она их пересыпала в кошель, пододвинул к себе чистый ярлычок и печать. Вогнал колотушкой в кожу символ "Жнеца"... Смазал чернилами, чтобы ярче выделялся, и взял в руки особое писало для кожи.

- Полное имя? - спросил он небрежно.

...Вот она, мелочь, способная загубить что угодно. Некоторым образом Альтия никогда не загадывала, как станет выкручиваться, когда настанет этот миг. Что ж... Рекомендация должна быть выписана на ее имя, на ее настоящее имя, иначе грош ей цена. И она тихо сказала:

- Альтия Вестрит.

- Так это девчоночье имя, - удивился капитан, начиная выписывать буковки.

- Так точно, кэп, - еще тише проговорила она.

- Во имя Са! Какого хрена понадобилось твоим предкам навешивать на тебя девчоночье имя? - поинтересовался он праздно, начиная трудиться над словом "Вестрит".

- Должно быть, кэп, оно им понравилось, - ответила она. Она не отрывала глаз от его пальцев, аккуратно вдавливавших в кожу букву за буквой. Вот она, рекомендация. То, что должно ей помочь вынудить Кайла сдержать клятву и отдать ей корабль... Рука капитана сперва замедлила движение, потом вовсе остановилась. Он поднял голову и посмотрел ей в глаза. На лбу обозначилась морщина.

- Вестрит, - протянул он. - Это же купцы из старинной семьи?

У нее вдруг пересохло во рту.

- Так точ... - начала было она, но капитан прервал ее взмахом руки. И обратился к старпому:

- Вестритам принадлежал тот корабль... как его? Ну, живой корабль?

Старпом пожал плечами, и капитан Зихель вновь повернулся к ней:

- Как называется ваш корабль?

- "Проказница", - ответила Альтия тихо. Помимо ее собственной воли в голосе прозвенела гордость.

- И, помнится, капитанская дочка работала на палубе вместе с командой, - медленно проговорил Зихель. Его взгляд сделался жестким: - Эта девчонка был... была ты?

Прозвучало, как обвинение. Альтия выпрямилась:

- Так точно, кэп!

Он с отвращением отбросил писало. И рявкнул на старпома:

- Живо убери ее с моего корабля!

- Я уйду, господин капитан. Но мне нужна эта рекомендация, - сказала Альтия, глядя на приближающегося старпома. Она намерена была стоять до конца. Она не собиралась срамиться бегством.

- Никакой рекомендации с именем моего корабля ты от меня не получишь! - фыркнул капитан. - Хочешь, чтобы я стал посмешищем всего торгового флота? То-то смеху будет - у Зихеля целый сезон плавала на борту женщина, а он и понятия не имел! Да тебя за такое вранье вообще всей платы надо бы лишить! Чего теперь удивляться, что нас змеи чуть не сожрали! Никогда прежде ничего подобного не было! Я-то удивлялся - а теперь ясно, как же иначе, с бабой-то на борту! Хорошо еще, вообще живы вернулись... несмотря на тебя. Живо убери ее отсюда! - рявкнул он на старпома, который, судя по выражению лица, вполне разделял мнение капитана.

- Дай мне рекомендацию, - взмолилась Альтия в полном отчаянии. И попыталась схватить, но капитан первым сгреб кожаный ярлычок, не силой же у него отбирать. - Пожалуйста! - повторила она, но старпом уже сцапал ее за руку.

- Вон отсюда и прочь с моего корабля! - прорычал капитан. - Да спасибо скажи, что еще время даю тебе собрать барахло! А не соберешь живо - велю просто так выкинуть на причал! Ах ты сучка лживая, потаскушка! Со сколькими матросами ты перетрахалась, чтобы они секрет твой хранили? - бросил он уже ей в спину. Старпом тащил ее к двери.

"Ни с одним! - хотела выкрикнуть она гневно. - Ни с одним!"

...Но ведь она переспала-таки с Брэшеном, и, хотя никого это не касалось, это превратило бы в ложь ее возмущенный протест. И она смогла только выдавить:

- Это несправедливо!

- Справедливее, чем твое вранье! - проревел капитан.

Старпом вышвырнул Альтию за порог.

- Собирай шмотки - и выкатывайся! - прохрипел он сдавленным от ярости голосом. - И если хоть полсплетни поползет по Свечному - сам тебя разыщу, тогда и узнаешь, как мы поступаем с лживыми потаскушками!

И пихнул ее вперед так, что Альтия едва не растянулась на палубе. Она кое-как удержала равновесие и услышала за спиной резкий хлопок закрывшейся двери. Альтия обернулась и какое-то мгновение смотрела на эту дверь, качаясь от ярости, унижения и несправедливости. Ей казалось, это происходило не на самом деле. И не с нею. Месяцы страшнейшей работы - и ради чего? Ради пригоршни монет (жалованье у юнги было не ахти какое)? Альтия с радостью отдала бы и этот так называемый заработок, и вообще все, чем располагала, - за тот самый кусочек кожи, который, вне всякого сомнения, капитан уже резал на мелкие части.

Медленно повернувшись, Альтия заметила смотревшего на нее Риллера. Старый моряк вопросительно поднял бровь.

- Выкинули с корабля, - пояснила она коротко. Это была правда, и к тому же не вынуждавшая пускаться в долгие объяснения.

- За что? - спросил матрос, идя следом за нею в форпик, куда она направлялась за своими убогими вещичками. Альтия лишь передернула плечами и мотнула головой:

- Не хочу об этом говорить, - буркнула она грубо. Оставалось только надеяться, что прозвучало это как неучтивость рассерженного юнца... а не как слезное негодование женщины, воистину близкой к истерике. "Держись, держись, держись!" - повторяла она себе, в последний раз спускаясь в душное и неуютное помещение, которое всю зиму было ей домом.

Собрать пожитки и побросать их в морскую кису было делом минутным... Альтия закинула кису на плечо и ушла с корабля. Ступив же на причал, она новыми глазами огляделась вокруг... Свечной. Весьма пакостное местечко для того, кто оказался здесь с горсткой денег и кисой на плече...

Прохожий повернул голову и несколько странно на него покосился. Брэшен тоже глянул на него, потом отвел взгляд. Он, оказывается, топал по улице с самой что ни есть дурацкой улыбкой на физиономии. Ну и плевать. Он имел право улыбаться. Он гордился ею. Она стояла на палубе "Жнеца" как самый настоящий юнга, битый морем и жизнью и обретший определенную крутость. Этак небрежно приняла его приглашение... И шапочка у нее на голове сидела с должной лихостью. Плавание, которое, как он ожидал, должно было прикончить ее, на самом деле помогло ей... выздороветь. Заново обрести нечто, вышибленное, как он полагал, Кайлом, когда он заделался капитаном "Проказницы". Недостаток именно этого качества и делал ее в последних двух плаваниях такой невыносимой. Ее привычное нахальство тогда сменилось стервозностью, ее чувство честной игры - мстительностью. А в день, когда умер ее отец, он уж было решил, что прежняя Альтия умерла навсегда. И надежда на ее воскрешение затеплилась у него только в тот день на Тощих островах, когда она начала свежевать котиков. Что-то в ней переменилось тогда. И начавшаяся перемена потом только становилась заметнее - точно так же, как сама она становилась сильней и выносливей. А в ту ночь в недоброй памяти Закоулке, когда она пришла к нему, - вот тогда он полностью осознал, что перед ним во всей красе была прежняя Альтия.

И еще он понял, до какой степени ему ее не хватало все это время...

Брэшен полной грудью дышал воздухом свободы и суши. Жалованье лежало в карманах, он был свободен, как птичка. И имел основания рассчитывать к вечеру на очень приятное общество. Чего еще желать?..

Он принялся высматривать вывеску "Красного карниза". Старпом - когда он намекнул, что вознамерился провести ночку на берегу - с улыбочкой рекомендовал ему эту гостиницу как "чистенькое местечко для бережливого моряка". Улыбочка ясно означала: знаем-знаем, мол, не один ты там ночлежничать собрался. Что ж, не будем его разочаровывать...

Красные карнизы заведения бросились ему в глаза гораздо раньше, чем он сумел разглядеть скромную вывеску. Внутри гостиница оказалась действительно чистой, но уж больно аскетически обставленной. Всего два стола и четыре скамейки, все - надраенное, что твоя корабельная палуба. Пол усыпан просеянным белым песочком. Огонь в очаге поддерживался плавником; языки пламени переливались разными красками. Ни одного посетителя не было видно. Брэшену пришлось довольно долго стоять в общей комнате, дожидаясь, пока к нему выйдут.

Появившийся мужчина вытирал руки о фартук. Он почти подозрительно оглядел Брэшена с головы до ног, прежде чем поздороваться:

- Добрый день.

- Мне рекомендовали вашу гостиницу, - сказал Брэшен. - Сколько за комнату и за ванну?

Человек вновь окинул его таким взглядом, будто решал про себя, сколько Брэшен способен позволить себе. Сам он был пожилой, с повадками бывшего моряка - и жестоко покалеченный морем. Одна нога у него когда-то была сломана и очень скверно срослась, что, по всей видимости, и положило конец его плаваниям.

- Три, - заявил он решительно. - И добавил: - Надеюсь, ты не из таких, кто заявляется вдрызг пьяным и принимается все крушить? Если так, то здесь для тебя комнатки не найдется...

- Пьяным-то я приду, но обстановку крушить не буду. Просто спать завалюсь.

- Хм-м-м... Ты, кажется, честен. Это хорошо, - Он протянул руку за деньгами и, получив монетки, сразу спрятал их в карман. - Занимай комнату наверху слева. Если хочешь вымыться, на заднем дворе есть водяной насос, очаг и лохань. Огонь прикрыт, но его нетрудно разжечь. Мойся, пожалуйста, и можешь не торопиться, только обязательно оставь все в том же аккуратном виде, в каком оно сейчас. Я, знаешь ли, стараюсь, чтобы все было чисто. Кое-кому такое не нравится, есть, знаешь, любители жрать, напиваться, орать и драться всю ночь. Если ты из таких, иди лучше в другое какое-нибудь место. А здесь честный человек платит за опрятную постель - и получает ее. И еда у нас такая же: не какой-то тебе изыск с выкрутасами, все простое, зато добротное, только сегодня сготовленное. И к тому же добрая кружка хорошего пива. Но только тут не таверна, не веселый дом с девками и не игорный притон. Нет, господин мой. Это чистое заведение. Это чистое заведение!

Брэшен обнаружил, что кивает, точно деревянная кукла, поддакивая болтливому деду. Про себя он начал подозревать, что старпом решил чуток позабавиться, направляя его сюда. Ну и ладно. Тут в самом деле было опрятно и тихо. Лучше им с Альтией побыть здесь, а не в какой-нибудь набитой людьми, шумной таверне.

- Стало быть, пойду для начала ванну приму, - сказал он, когда хозяин гостиницы прервался перевести дух. - Да, и еще вот что: тут, наверное, подойдет еще один парень с нашего корабля. Он будет спрашивать Брэшена. Это я. А паренька зовут Эттель. Скажешь ему, чтобы меня обождал?

- Добро, скажу ему, что ты туточки. - Дед помедлил, вновь исполнившись подозрений: - А он не гуляка, надеюсь? Не явится пьяным, не заблюет мне пол, не начнет скамейки переворачивать?

- Эттель?.. Нет, ни в коем случае. Ни в коем случае! - И Брэшен спасся бегством в заднюю дверь.

В небольшом сарае, стоявшем посреди мощеного дворика, действительно обнаружилось все обещанное хозяином: и насос, и лохань, и очаг с огнем. Как и в главном здании, чистота здесь царила ну просто невероятная. Несколько грубых полотенец, свисавших с деревянных крючков, производили впечатление хотя и потертых, но чистых, а в лохани по стенкам не было заметно следов чужого мытья. "Как славно для разнообразия остановиться в опрятном местечке", - подумал Брэшен. Накачав несколько ведер воды, он поставил их греться. Его береговая одежда хранилась на дне кисы и была чистой, хотя и попахивала плесенью. Он развесил полосатую рубаху, носки и хорошие шерстяные штаны сушиться и проветриваться у огня. Еще в сарае нашелся горшочек мягкого мыла, и Брэшен не преминул им воспользоваться. Забравшись в лохань, он слой за слоем сдирал с себя соль и жир, а под конец, надо думать, снял и верхний слой кожи. В первый раз за несколько недель расплел моряцкую косичку, чисто вымыл волосы и снова заплел. Он бы еще долго блаженствовал, просто отмокая в лохани, но не хотел заставлять Альтию ждать. Вытеревшись, он подстриг бороду, вернув ей первоначальную форму, и облачился в чистую береговую одежду. Какая все же благодать - натягивать чистую, теплую, сухую одежду на чистую, теплую, сухую кожу!..

Ванна расслабила его почти до сонного состояния, но он знал: добрая еда и кружечка холодного пива быстренько приведут его в должный вид. Брэшен запихнул грязную одежду обратно в кису и поспешно навел в помывочной порядок. Завтра он найдет прачечную и отдаст одежду стирать - кроме тех вещей, что уже безнадежно пропитались смолой...

Чувствуя себя заново родившимся, он направился обратно в главное здание, чтобы перекусить - и ждать Альтию.

Она еще никогда не ходила одна по чужеземному порту. Всегда рядом были сотоварищи-моряки... и корабль, чтобы возвратиться туда, когда час станет вовсе уж поздним. А вот теперь едва миновал полдень, но Альтии казалось, будто уже наступил свинцово-сумрачный вечер. Она заново огляделась...

Мир был пуст. Бесформенное и беспредельное место. Ни корабля, ни привычных обязанностей... ни родственных уз. Лишь немного денег в кармане да киса за спиной - и ничего более.

Альтия задумалась об этом и поняла, что испытывает странноватую смесь чувств, вроде бы несовместимых. Она чувствовала себя всеми брошенной и одинокой, была в полном отчаянии из-за их отказа выдать рекомендацию... Но в то же время чувствовала себя сильной и ни от кого не зависимой... Бесшабашность - вот как следовало описать ее нынешнее состояние. Да, именно так. Кажется, она при всем желании уже не могла натворить ничего, от чего ее положение могло бы ухудшиться. Ей нечего было терять. Она могла прямо сейчас учинить все, что ни взбрело бы ей в голову, и никто с нее не спросит, потому что никому нет до нее дела. Она могла, к примеру, бессовестно напиться. Или просадить весь свой заработок до последнего гроша, устроив себе шикарный вечер с роскошной едой, вином, музыкой и экзотическим окружением. Конечно, наступит и день завтрашний, и с этим приходилось считаться. Но с днем наступающим приходилось считаться всегда. Просто, вздумай она очертя голову устремиться ему навстречу, никто ей того не запретит. И стыдить не будет.

Что-то тщательное обдумывание каждого шага в последнее время не очень-то доводило ее до добра...

Альтия поудобнее устроила кису на плече - и заломила свою шапчонку под еще более дерзким углом. И зашагала вперед, внимательно приглядываясь ко всему, что мог предложить ей город. Здесь, у самых причалов, располагались корабельные конторки, мелкие лавочки и дешевые гостиницы для моряков, перемежавшиеся тавернами, публичными домами, игорными притонами... Совсем не парадная часть города, предназначенная для грубых и суровых людей...

К которым и она теперь принадлежала.

Альтия выбрала первую попавшуюся таверну и вошла внутрь. Никакой разницы с тем, что она видывала дома, в Удачном. Пол, застланный камышом (притом не особенно свежим). Столы, воздвигнутые на козлах, выглядели рябыми от кольцеобразных отметин множества кружек. Чиненые-перечиненые скамьи при них... Стены и потолок заросли жирной копотью от светильников и кухонного очага.

В одном конце помещения имелся большой очаг, и там плотнее всего сгрудилась матросня - поближе к теплу и запаху готовящегося съестного. Альтия нашла глазами содержателя таверны, тощего мужичка, казавшегося воплощением скорби. По залу сновали служанки, одни смешливые, другие насупленные. Лестница напротив входа вела наверх, в коридорчик с комнатами... Гул голосов показался Альтии ощутимо плотным, точно порыв ветра в лицо.

Она нашла свободное местечко за столом. Не так близко к огню, как того бы хотелось, но все же здесь было гораздо теплей, чем на улице, - или в форпике "Жнеца". Альтия села и прислонилась к стене. Скоро перед ней оказалась кружка пива (на удивление хорошего), и миска тушеного мяса (повар напортачил с пряностями, но все же какая благодать после корабельной еды!). Особое же удовольствие доставил Альтии кусок хлеба, прилагавшийся к мясу. Давненько она не едала такого, явно сегодняшнего. Толстый кусок был темен, в нем попадались цельные зерна. Альтия ела медленно, наслаждаясь теплом, пищей, пивом, - и запрещала себе думать о чем-либо еще. В какой-то момент она даже прикинула, а не снять ли комнатку наверху. Но топот, визг, глухие шлепки и хохот, доносившиеся оттуда, вскорости сообщили ей, что комнаты были предназначены вовсе не для ночлега. Одна из служанок скоро начала строить Альтии глазки, довольно вяло, впрочем. Альтия сделала вид, будто не заметила. Девица сразу отчалила - и, кажется, с облегчением.

Альтия в задумчивости спросила себя: интересно, сколько надо пробыть шлюхой, чтобы от этого окончательно затошнило? Или, наоборот, чтобы окончательно притерпеться?.. Ее рука между тем опустилась вниз и сквозь рубашку машинально ощупывала колечко в пупке. Капитан назвал ее потаскушкой. Да еще и заявил, будто она привлекла змей к "Жнецу". Глупость какая... И, тем не менее, - именно так все и выглядело в их глазах. Альтия откусила еще кусочек хлеба, обвела глазами комнату и попробовала представить, как это - ходить туда-сюда между столами и предлагать себя мужчинам в надежде на заработок... "А противный народ-то", - сделала она для себя неожиданный вывод. Может статься, морская жизнь и придавала мужикам определенную крутость... но она же их и уродовала. У одних недоставало зубов, у других - руки или ноги. Лица были темными не столько от солнца и ветра, сколько от жира и смолы... Словом, в большом помещении привлекательных мужчин было - раз, два, и обчелся. Да и то... Молодые, крепкие и смазливые отнюдь не блистали ни чистотой, ни хорошими манерами. "Наверное, тоже с промыслового флота, - подумала Альтия. - Охота, убийство, расчленение туш... соль, кровь и жир - вот из чего состоит вся их жизнь, день за днем". Матросы на торговых судах были не в пример чище... Или это относилось только к "Проказнице"? Ее отец очень следил за тем, чтобы люди содержали в чистоте и себя, и корабль, не допуская появления на борту вшей и клопов...

Мысли об отце и "Проказнице" уже не причиняли такой острой боли, как когда-то. Место боли заняла безнадежность. "Хватит увиливать!" - мысленно сказала себе Альтия и вплотную занялась той самой мыслью, которую все время упорно гнала от себя. Итак, получить корабельную рекомендацию, должным образом оформленную на свое имя, оказывалось затеей практически безнадежной. И все потому, что она - женщина. Осознание разразившегося поражения было таково, что Альтию замутило. Только что проглоченная пища слиплась в кислый ком в животе. Альтию затрясло, точно в ознобе. Она покрепче уперлась пятками в пол и схватилась за край столешницы, чтобы унять дрожь. "Хочу домой... - подумала она, чувствуя себя абсолютно несчастной. - Хочу туда, где безопасно и тепло, где люди знают меня..."

Но нет. Дом под определение "теплого и безопасного места" с некоторых пор больше не подпадал. И вообще было очень похоже, что лично для нее безопасность и тепло отошли в прошлое. Туда, где жив был отец, а "Проказница" была ее домом... Альтия мысленно потянулась к этим воспоминаниям... и обнаружила, что их стало очень трудно вызвать. Слишком далеко они отодвинулись. Слишком сильно она отъединилась от них... Начать их будить значило почувствовать себя еще более несчастной и одинокой.

"Брэшен", - неожиданно мелькнуло у нее в голове. В этом занюханном городишке он был какой-никакой, но частицей ее дома. Нет, она не собиралась идти разыскивать его... просто ей вдруг подумалось - а почему бы и нет? В самом деле. Если ей вдруг захочется, если она вправду надумает явить бесшабашность и творить что пожелает, не загадывая о завтрашнем дне, почему бы и нет?.. Разыскать Брэшена... и подарить себе несколько часов безопасности и тепла.

Однажды всплыв, эта мысль сразу стала неотвязной, как для изголодавшегося - запах свежего хлеба.

Но нет, нет, нет, она нипочем не станет этого делать. И вообще это очень плохая идея. Ведь если она встретится с Брэшеном, он сразу вообразит, будто ей снова хочется с ним в постель. Тогда как ей совсем не... "Хм". Альтия так и этак покрутила перспективу новой близости с Брэшеном... и нашла, что в действительности это было небезынтересно. Отнюдь, отнюдь... Она возмущенно фыркнула и заставила себя трезво во всем разобраться. Визг, хохот и мужской рык, доносившиеся из комнат наверху, показались ей свидетельством чего-то глупого и недостойного. Нет уж. Такого она ни с кем проделывать не намерена, а уж с Брэшеном и подавно. Это будет поистине верх глупости. По той простой причине, что рано или поздно либо он, либо она, либо оба они вместе окажутся в Удачном. И так уже достаточно скверно, что она улеглась с Брэшеном на корабле. Да, тогда они были усталые и полупьяные, да еще нализались циндина... Поэтому, и только поэтому, а не по какой иной причине тогда у них все и случилось. Но если сегодня она к нему придет и все повторится - он, чего доброго, вообразит, будто это имеет некое значение. А если потом они встретятся в Удачном... Вот именно. Случившееся на корабле - это одно. А в Удачном - совсем другое. Удачный это дом. Вот так-то. Короче, никуда она не пойдет, никого искать не будет и спать с ним - тоже не будет. Решено. Окончательно и бесповоротно.

Итак, единственный вопрос, который оставалось решить, - это где перекантоваться остаток вечера и ночь. Альтия подняла кружку, подзывая служанку. Пока девушка наливала ей пиво, Альтия кое-как выдавила улыбку (ей самой показавшуюся тошнотворной) и сказала:

- Что-то я совсем притомился сегодня. Не порекомендуешь, милая, тихую гостиничку неподалеку? Да хорошо бы такую, чтобы еще и вымыться было можно?

Девушка энергично поскребла ногтями затылок:

- Комнатку нанять и здесь можно, да только, сам понимаешь, насчет тишины тут не то чтобы очень. А баня есть неподалеку, на этой же улице...

Глядя, как почесывается девица, Альтия про себя пришла к выводу: даже если бы в заведении царила идеальная тишина, ночевать в здешних кроватях все равно было чревато. В подобном местечке не только не избавишься от паразитов, подхваченных на корабле, а пожалуй что еще и новых подхватишь.

- Мне бы тихое местечко, - повторила она. Девица пожала плечами:

- Ну... Тогда "Золотая лошадка", если только ты не прочь заплатить втридорога за тишину и покой. Там у них музыка играет и есть женщина, которая выходит петь. А в лучших комнатах, люди говорят, даже есть маленькие камины. И окна в некоторых...

Конечно. "Золотая лошадка"... Там они как-то ужинали с отцом. Жареной свининой с горохом... Она подарила ему забавную обезьянку из воска, купленную в городском магазинчике. А он ей рассказал, как по случаю приобрел двадцать бочонков дивного масла... То была другая жизнь. Жизнь Альтии - не Эттеля.

- Не пойдет, - сказал Эттель. - Не по моему кошельку. Посоветуй что-нибудь подешевле... но обязательно тихое.

Она собрала лобик складочками:

- Ну... даже не знаю. В этой части города не так-то много тихих местечек. Большинство моряков... они ведь за тишиной не гоняются. - И она посмотрела на Альтию-Эттеля, словно желая сказать: ты, мол, парнишка со странностями. - Знаешь что, загляни-ка в "Красный карниз". Как там насчет вымыться - врать не буду, не знаю. Зато тихо, говорят, ну чисто как в могиле.

- Про "Карниз" я от кого-то уже слышал, - быстро кивнул Эттель. - Еще что-нибудь посоветуешь?

- Ой, нет. Я ж сказала - большинство моряков вовсе не за тишиной на берег идет. - И девица уже с откровенным любопытством уставилась на молодого матроса. - Ты что, обо всех гостиницах меня расспрашивать взялся?

Подхватила денежку за пиво и убежала обратно в зал.

- Хороший вопрос, - пробормотала Альтия уже ей вслед. И отпила пива.

Рядом с ней тут же уселся какой-то мужик, от которого густо воняло блевотиной. Вечерело - таверна быстро наполнялась народом. Мужик мощно рыгнул, и волна запаха, прокатившаяся в сторону Альтии, заставила ее вздрогнуть. Он заметил ее неудовольствие и доверительно наклонился поближе.

- Вишь во-он ту? - указал он на женщину с желтовато-бледным лицом, вытиравшую стол. - Я с ней... трижды! А она с меня только за один раз взяла! - Он откинулся к стене и широко улыбнулся. Два верхних резца у него были неровно обломаны. - Очинно советую, малыш, спробуй ее! Еще и научит тебя кое-чему...

И он подмигнул.

- Это точно, - охотно согласилась Альтия. Допила пиво и поднялась. Вскинула на плечо свою морскую кису...

Снаружи начался дождь. И не просто дождь, но еще и с ветром; значит, скоро польет уже как из ведра. Альтия решила пойти по пути наименьшего сопротивления. Сейчас она найдет подходящую комнатку, заплатит за нее и как следует отоспится. Скоро уже наступит завтрашний день - тогда и будем решать и думать о важном... Вроде подыскивания местечка на корабле, который по возможности быстро доставит ее в Удачный.

Удачный... Это значило - домой. Еще это значило - прости-прощай мечта вернуть себе "Проказницу"... Альтия прогнала эту мысль.

К тому времени, когда окончательно стемнело, она успела побывать в шести разных гостиницах. Почти все комнаты располагались наверху над тавернами или питейными залами. То есть - шумно, дымно, и повсюду вездесущие шлюхи. Комната, которую Альтия в конце концов облюбовала, ничем особо не отличалась от прочих. Правда, в этом заведении только что произошла драка и спешно прибывшая городская стража вытолкала вон наиболее "жизнерадостных" посетителей. Те, что остались, либо выдохлись, либо были слишком пьяны, чтобы шуметь и буянить. А в уголке зала сидели три музыканта. Посетители, платившие им за игру, успели в основном разойтись, и теперь они играли просто для себя. При этом они разговаривали и тихо пересмеивались, а то останавливались посредине какой-либо музыкальной пьесы и возвращались к началу, чтобы попробовать сыграть ее как-нибудь иначе. Альтия села так, чтобы хорошо слышать и музыку, и разговоры, и в то же время не показаться назойливой. Она им завидовала... Будут ли у нее когда-нибудь подобные друзья?.. Она познала полную меру радости, годами живя и ходя в море с отцом... но за все надо платить. И она поплатилась, в частности, тем, что отец и был ее единственным другом. Дочь капитана и владельца никогда не могла стать полностью своей среди обитателей матросского кубрика, не могла делить с ними настоящую дружбу. А дома... дома было примерно то же самое. Она давно потеряла из виду тех девочек, с которыми вместе играла в детстве. Наверное, большинство из них уже и замуж повыскакивали... За тех самых мальчишек, за которыми они когда-то шпионили, над которыми вместе хихикали... А она? Вот она - в ободранной одежонке мальчика-юнги, сидит в разнесчастной таверне паршивенького иноземного порта. Одна-одинешенька. И едва ли не единственное, что ей остается, - это поджать хвостик и ползти домой...

Да. Этак скоро она попросту разревется над своей горькой судьбиной. Все, пора баиньки. Допить последнюю кружечку - и наверх, в комнату, которую она оставила за собой до утра...

Тут с улицы в дверь вошел Брэшен. Обежал глазами общий зал - и немедленно обнаружил ее. На мгновение застыл на пороге... О, Альтия без труда угадала по его позе, что он был сердит. А еще - что он побывал в переделке. Под левым глазом багровел кровоподтек, обещавший назавтра превратиться в полновесный синяк. Но сердился он отнюдь не по этому поводу. Широкие плечи под чистой полосатой рубашкой были как-то по-особому напряжены, а в глубине темных глаз тлели искры. Альтия, как бы то ни было, не видела никакой причины пугаться или стыдиться. Она ведь не обещала всенепременно встретиться с ним, она лишь сказала "возможно". Так откуда же взялось это непонятное чувство неловкости?..

Брэшен широким шагом пересек таверну, высматривая свободный и несломанный стул. Такового не обнаружилось, и он присел на край скамьи, где сидела Альтия. Нагнулся к ней и заговорил отрывисто и резко:

- Могла бы просто сказать "нет". Совсем не обязательно было заставлять меня сидеть и беспокоиться, что с тобой произошло...

Она легонько побарабанила пальцами по столу. Потом подняла голову и посмотрела ему в глаза:

- Прости, господин мой. Никак не предполагал, что ты станешь беспокоиться из-за всяких ничтожеств вроде меня.

Она видела, как он метнул быстрый взгляд в сторону музыкантов. Те занимались своим делом и не обращали на них ровно никакого внимания.

- Ясно, - проговорил он ровным голосом. Глаза сказали намного больше. Она обидела его. Она совсем не хотела обижать его. Она даже не думала, что ее слова можно таким образом истолковать...

Он поднялся и пошел прочь. Альтия думала, что он совсем уйдет, но он лишь обратился к содержателю заведения, подметавшего с полу черепки битой посуды. Брэшен заполучил кружку пива и вернулся за стол. На сей раз он не дал ей возможности что-то сказать.

- Я начал волноваться и сходил назад на корабль. Я спросил старпома, не знает ли он, куда ты направилась... направился.

- Вот как...

- Вот именно так. И он мне про тебя... - Брэшен замолчал и коснулся наливающегося синевой "фонаря". - Короче, на "Жнеце" я больше не служу, пояснил он коротко. И так глянул на Альтию, словно именно она была в том виновата: - На кой хрен ты им свое имя-то настоящее выболтала?

- Тоже старпом рассказал? - вздохнула она. Кажется, ее настроению уже дальше некуда было падать, но в этот момент так и случилось. Если старпом взялся трепать про нее направо и налево, ей, глядишь, вовсе будет не устроиться юнгой на новое судно. Альтия изведала всю бездну отчаяния.

- Нет, - сказал Брэшен. - Капитан. Старпом меня к нему привел, и они мне учинили допрос: знал ли я, что ты женщина.

- И ты сказал им, что знал? - Дело поистине становилось все хуже и хуже. Теперь они, наверное, решили, что она Брэшену за молчание платила собой...

Он ответил:

- А какой смысл был врать?

Остального ей знать попросту не хотелось - в смысле, кто стукнул его первым и что было потом. Какая разница?! Альтия просто мотнула головой, но от Брэшена было не так-то просто отделаться. Он желал довести разговор до конца. Отпил пива и потребовал у нее ответа:

- Так на кой ляд ты им настоящим именем назвалась? Неужели рассчитывала, что по такой рекомендации - с твоим на ней именем - тебя еще кто-то возьмет?

Он, кажется, поверить не мог в такую невероятную глупость с ее стороны.

- Это все для "Проказницы", - ответила она еле слышно. - Я думала использовать рекомендацию, чтобы плавать на "Проказнице"... в качестве владелицы и капитана...

- Каким это образом? - осведомился он недоверчиво.

И тогда она ему рассказала. Все как было, от начала и до конца. И, повествуя о бездумно брошенной Кайловой клятве и о том, как рассчитывала обернуть ее в свою пользу, видя, как Брэшен скептически качает головой, изумляясь наивности ее плана, Альтия думала: "Да зачем я ему все это рассказываю?"

И что в нем было такого, что заставляло ее открывать, ему душу, рассказывать ему о вещах, его-то никоим образом не касавшихся?..

Когда она закончила, он некоторое время молчал. Потом, в который уже раз, мотнул головой.

- Кайл, - сказал он, - нипочем не стал бы держать подобную клятву. Тебе пришлось бы выносить дело в Совет Торговцев. А я очень сомневаюсь, чтобы там тебя приняли всерьез... хотя бы и мать и племянник свидетельствовали в твою пользу. Всем известно - люди в гневе и не такие слова на ветер бросают. Начни Совет заставлять всех подряд выполнять такие вот клятвы - половина Удачного уже давно не своей смертью бы померла. Брэшен пожал плечами. - А с другой стороны, вот уж чему не удивляюсь, так это твоему решению попытаться. Я всегда знал, что рано или поздно ты попробуешь "Проказницу" у Кайла отнять. Но только... не таким образом.

- А каким еще? - сердито поинтересовалась она. - Прокрасться на борт и перерезать ему, спящему, глотку?

- Значит, - заметил он сухо, - тебе это тоже в голову приходило.

Удивительное дело - Альтия ощутила, что улыбается.

- Почти сразу, - подтвердила она. Потом ее улыбка увяла. - Но мне просто необходимо забрать у него "Проказницу"... Хоть я и понимаю теперь, что еще не готова стать ее капитаном... Нет, не смейся, пожалуйста. Я, может, и тупая, но я учусь. А она - моя, и подобного не будет ни с одним другим кораблем. Вот только и закон против меня, и моя собственная семья... Порознь я еще могу с ними бороться, но вот вместе... - Она умолкла и долго сидела так, опустив голову. - Я очень много думаю о ней, Брэшен...

- И я тоже, - посочувствовал он. Кажется, он хотел утешить ее, но добился противоположного: Альтия ощетинилась. С чего это он так заговорил? "Проказница" - не его семейный корабль! Мог ли он скорбеть и тосковать о ней хоть вполовину так, как она, Альтия?!

Молчание тяжело легло между ними.

Тут в двери ввалилась еще компания моряков и заняла столик по соседству. Альтия посмотрела на Брэшена и поняла, что не знает, как ему ответить. Дверь вновь отворилась, впустив троих грузчиков, и они, не успев усесться, принялись громогласно требовать пива. Музыканты завертели головами, словно проснувшись, и дружно грянули разудалую песенку, которую перед этим наигрывали.

Скоро в таверне снова будет трам-тарарам, как повсюду...

Брэшен макал палец во влажный след, оставленный на столе кружкой, и рисовал кружочки.

- Ну? - спросил он затем. - И что ты намерена дальше делать?

Вот он, тот самый вопрос, что весь нынешний день скипидарил ее.

- Домой, наверное, отправлюсь, - тихо проговорила она. - Как ты мне и советовал... сколько-то там месяцев назад.

- Почему?

- Потому что, видимо, ты был прав. Попробую наладить что можно... и как-нибудь устроить свою жизнь.

- Совсем не обязательно устраивать свою жизнь именно так, - ответил Брэшен так же негромко. - В гавани пропасть других кораблей, и направляются они во все концы света... - И с ужасно старательной небрежностью он предложил: - Мы могли бы отправиться на север. Там, в Шести Герцогствах, всем плевать, мужик ты или баба - лишь бы делалось дело. Не испортила их еще там цивилизация. И уж на кораблях условия вряд ли хуже, чем на "Жнеце".

Альтия безмолвно помотала головой. От таких разговоров ей делалось не лучше, а наоборот. И все-таки она выговорила то, что должна была:

- "Проказница" приписана к Удачному... Буду хоть видеть ее иногда, если ничего другого мне не останется. - И она улыбнулась. Получилось жутковато. - Кайл вообще-то старше меня. Надеюсь, мне удастся его пережить. И, если я буду на дружеской ноге со своим племянничком, может он разрешит своей сумасшедшей старой тетке иногда выходить с ним в море...

Брэшен от таких слов пришел в ужас.

- Да ну тебя! Тоже выдумала - посвятить свою жизнь ожиданию, чтобы кто-то другой помер!

- Я пошутила, - сказала она, но, конечно, на самом деле шутить и не думала. - Хреновый денек у меня был сегодня, - заявила она без дальнейших предисловий. - Хватит с меня... Спокойной ночи, Брэшен. Пойду спать рухну...

- Почему? - спросил он негромко.

- Потому что я от усталости на ногах не держусь, дурачок.

И это было истинной правдой. Альтия вымоталась не просто "до мозга костей", как обычно говорят, - но даже глубже, причем намного. Она УСТАЛА. От всего. Вообще от всего...

- Я не про то, - сказал он, и чувствовалось, что терпение его на исходе. - Почему ты не пришла встретиться со мной?

- Потому что не хотела ложиться с тобой, - ответила она напрямую. Она слишком устала, чтобы изобретать вежливые увертки. Он изобразил оскорбленную невинность:

- Я же тебя только поужинать вместе приглашал...

- А насчет переспать даже и в уме не держал?

Брэшен был очень близок к тому, чтобы соврать, но привычка к честности победила.

- Держал, конечно... Прошлый раз, помнишь, ты сама говорила, у нас получилось неплохо...

Ей не требовалось напоминаний. Альтия смущалась при воспоминании о немыслимом наслаждении, а еще более - оттого, что он знал: она действительно наслаждалась.

- А еще, - сказала она, - я говорила тебе: это не должно повториться.

- Я думал, ты имела в виду - на корабле...

- Я имела в виду - вообще. Брэшен... тот раз мы вымокли и замерзли, мы пили и жевали циндин... - Она помедлила, но так и не придумала красивого слова и бухнула: - Вот и все!

Его рука дернулась на столешнице. Она знала, как мучительно хочется ему коснуться ее, взять ее руку в свою. Она сунула руки под стол и плотно переплела пальцы.

- Ты уверена в этом? - В его голосе была боль.

- А ты нет? - И она прямо посмотрела ему в глаза, чтобы увидеть светившуюся в них нежность. Он отвел взгляд первым.

- Ну что ж... - Он глубоко вздохнул и сделал большой глоток из своей кружки. Наклонился к Альтии, опираясь на локоть, и заговорщицки предложил: - Если купишь еще пивка, я бы циндинчику раздобыл...

Альтия улыбнулась в ответ:

- Вот уж не думаю...

Он повел плечом, улыбка начала гаснуть, но все же он спросил:

- А если я и пиво и циндин?..

- Брэшен. - Она медленно покачала головой и постаралась рассуждать здраво: - Уж если на то пошло, мы с тобой почти не знаем друг друга. У нас нет ничего общего, мы не...

- Ладно, - перебил он. - Ладно, уговорила. Я круглый дурак. Но не надо осуждать меня за попытку, хорошо? - Он допил пиво и поднялся. - Пойду, пожалуй. Только еще один совет дам напоследок, идет?

- Валяй. - Она внутренне напряглась, приготовившись выслушивать какое-нибудь сопливое "береги себя" или "будь осторожна".

- Вымойся, - сказал он. - Знала бы ты, как от тебя пахнет.

И ушел. Даже не оглянулся в дверях.

Если бы он остановился на пороге, ухмыльнулся и сделал ей ручкой, оскорбление еще сошло бы за грубоватую шутку. Но вот так! Взял и унизил ее только за то, что она ему отказала! Изобразить вздумал, будто сам ее не пожелал, оттого что должным образом не завита и не надушена!.. Что-то в прошлый раз все это его не особенно беспокоило. И уж от самого тогда пахло вовсе не розами. "Вот же - скотина!" И Альтия высоко подняла кружку:

- Пива сюда!

Брэшен ежился под холодным дождем и по дороге обратно в "Красный карниз" старательно размышлял ни о чем. Остановился он лишь однажды купить у уличного продавца, с несчастным видом мокнувшего под дождем, палочку плохого циндина. Дойдя до дверей своей гостиницы, он обнаружил, что они уже заперты на ночь. Он принялся молотить в двери кулаками, негодуя оттого, что его оставили мокнуть на улице.

Наверху отворилось окошко, высунулся хозяин.

- Кто там?

- Я, Брэшен! Впусти меня!

- А кто в помывочной свинарник оставил? Даже не выскреб лохань! И полотенца в кучу свалил!..

Брэшен смотрел на него снизу вверх.

- Открой! - повторил он. - Тут дождь хлещет!

- Неопрятный ты тип! - заорал сверху хозяин.

- Но я же тебе за комнату заплатил!..

Вместо ответа сверху вылетела его морская киса. И смачно шлепнулась в лужу, обдав Брэшена густыми брызгами грязи.

- Эй!.. - крикнул он возмущенно. Однако окошко уже затворилось.

Некоторое время Брэшен стучал и молотил ногами в запертую дверь. Потом выкрикивал ругательства, обращая их в сторону скрытого ставнями окошка. Он как раз начал швырять в окно комья уличной грязи, когда из-за угла вывернулись городские стражники и, рассмеявшись, предложили ему попытать счастья в другом месте. Им явно уже доводилось видеть подобное, причем не единожды.

Делать нечего - Брэшен взвалил кису на плечо и пошагал по ночному городу, отыскивая для ночлега таверну.

ГЛАВА 26

ПОДАРКИ

- Свет зимней луны холоден и пронзительно ярок. Скалы на берегу отбрасывают непроглядные тени, похожие на бесформенные чернильные кляксы, и половина твоего корпуса залита расплавленным серебром, а другая тонет в сплошной черноте. Но вот я разжигаю костер, и возникает иная игра света и тени. В отличие от лунных, эти тени живые. Они пляшут и мечутся. На тебя падает двойной свет: луна превращает тебя в каменное изваяние, костер же смягчает контрасты и придает жизнь...

Голос Янтарь завораживал. На расстоянии ощущалось тепло огня некоторое время назад женщина положила немало трудов, отыскивая на берегу плавник посуше. Тепло, холод - все это были понятия, воспринятые им от людей. Он знал: одно приятно, другое - нет. Но и то, что тепло было лучше холода, он выучил и запомнил, а не постиг сам. Ибо дереву нет в том никакой разницы. Правда, в холодную ночь вроде нынешней тепло и впрямь казалось по-настоящему приятным...

Янтарь сидела - как она сказала ему, поджав ноги - на сложенном одеяле, брошенном на сырой песок. Сидела, прислонившись к его обшивке спиной. Ее распущенные волосы были тоньше и шелковистей самых нежных морских водорослей. Они цеплялись за волокна его диводрева и не сразу высвобождались, когда она двигалась.

- Благодаря тебе я почти вспомнил, что значит видеть. И не просто разные формы, цвета... Было время, когда я находил удовольствие в том, чтобы видеть.

Она не ответила. Просто подняла руку и приложила к доскам ладонь. Она любила так делать. Для него ощущение было таким, будто они встречались взглядами. Можно, оказывается, обмениваться многозначительными взглядами, даже и не имея глаз... Он улыбнулся.

- Я тебе кое-что принесла, - уютно помолчав, сказала она.

- Мне? - изумился он вслух. - В самом деле? - И постарался не выдать охватившего его возбуждения: - Не припомню, чтобы до сих пор мне хоть раз что-нибудь приносили...

Она даже выпрямилась:

- Как так? Никогда? Никто не делал тебе подарков?..

Он пожал плечами:

- А где мне хранить что бы то ни было?

- Ну... Как раз об этом я позаботилась. Это нечто такое, что ты смог бы носить. Сейчас покажу каким образом. Дай руку... Знаешь, я очень этим горжусь, так что и показывать буду кусочек за кусочком. Я над ними долго трудилась... Пришлось увеличивать размер, чтобы соответствовали твоему росту. Вот, держи... Можешь мне сказать, что это такое?

Какими крохотными по сравнению с его лапищей были ее ручки... Янтарь заставила его разогнуть пальцы и положила что-то на раскрытую ладонь. Кусочек дерева... В нем имелось отверстие. С пропущенным сквозь него толстым плетеным шнуром. Кусочку была придана определенная форма, он был выглажен и отшлифован... Совершенный осторожно повертел его в пальцах. Нечто изогнутое, и с одной стороны торчал остренький носик, а с другой плоская треугольная лопасть.

- Дельфин! - угадал Совершенный. Его пальцы вновь и вновь поглаживали выпуклость спины, изгибы плавников. Он вслух рассмеялся: - Вот это да!

- Тут еще есть, - с явным удовольствием отозвалась женщина. - Проследи пальцами шнур, и нащупаешь.

- Значит... не только дельфинчик?

- Конечно. Это ожерелье. Можешь сказать, что изображает следующая бусина?

- Хочу надеть! - заявил он. У него тряслись руки. Ожерелье! Подарок! Ему принесли подарок. Ему!.. Он взял шнур, осторожно расправил и надел через голову. Шнур застрял было в месиве щепок, торчавших на месте его глаз, но Совершенный его высвободил и устроил ожерелье на груди. Пальцы жадно ощупывали бусины... Целых пять! Пять!!! Он принялся ощупывать их уже медленнее, одну за другой.

- Дельфин... Чайка... Морская звезда... А это... ну конечно! Краб. Рыбешка... Палтус. Даже чешуя есть! И оба глаза на одной стороне. А у краба глаза на ножках... А морская звезда колючая, и на брюшке присоски... Ох, Янтарь, чудо какое! Оно, наверно, красивое, твое ожерелье? Оно на мне хорошо смотрится?..

- А ты, Совершенный, щеголь, оказывается. Вот уж никогда бы не подумала! - Он еще не слыхал в ее голосе подобного удовольствия. - Да, оно очень хорошо смотрится на тебе. Как будто тут ему и положено быть. А я-то беспокоилась... Понимаешь, самого тебя изваял такой замечательный мастер, что я волновалась - как бы мое изделие не показалось детски-неумелым на фоне подобного совершенства. И тем не менее... Знаешь, нехорошо как-то хвалить собственную работу, но ничего не поделаешь, придется. Бусины сделаны из разных сортов дерева... Ты чувствуешь это? Морская звезда - из дуба, а краба я увидела в узловатой ветке сосны. Дельфин был изгибом корня ветлы... Просто потрогай его, проследи пальцами волокна. У каждого дерева они свои, как и цвет. Я не люблю красить дерево, пусть будет такое, как есть. И это ожерелье правда хорошо на тебе сидит. Живое дерево - на обветренной коже...

Она говорила азартно, торопливо и так, словно делилась с ним сокровенным. Так, как будто в целом мире никто, кроме него, не мог по-настоящему понять такие тонкости ее ремесла.

И никакая, даже самая изысканная лесть не сказала бы ему больше, чем мимолетное прикосновение ее ладони к его груди.

Потом она спросила:

- Можно тебе задать один вопрос?

- Конечно.

Его пальцы медленно, с наслаждением путешествовали от бусины к бусине, находя все новые подробности.

- Понимаешь, я слышала, что носовые изваяния живых кораблей раскрашивают. Но потом, когда корабль оживает, изваяние приобретает свои собственные краски. Вот как ты, например. Но... каким образом? И почему именно такие, а не другие? И почему это происходит только с носовой фигурой, а не со всеми частями корабля, которые из диводрева?

- Не знаю, - ответил он. Ему сразу стало не по себе. Ему не нравилось, когда она задавала подобные вопросы. Слишком беспощадно обнажали они всю бездну различия между ним и Янтарь. А она ко всему прочему еще имела обыкновение их задавать, как раз когда он начинал забывать об этих различиях, отвлекался от них. - Сама-то ты почему такая, как есть? Как ты выращивала свою кожу, глаза, волосы?

- Ага. Поняла... - Она чуть помолчала. - Я, знаешь ли, думала, может, это зависит от твоей воли, от твоего желания. Ты кажешься мне таким чудом... Ты говоришь, ты думаешь, ты двигаешься... А вот скажи, ты всеми своими... деталями двигать можешь? В смысле, не только резными частями, руками там или губами. Я имею в виду - обшивкой, шпангоутами?..

На самом деле он мог. Иногда. Потому что гибкий корабль лучше противостоит напору ветра и волн, чем слишком жесткий. Поэтому доски обшивки были способны немного смещаться, уступая давлению волн. А иногда... иногда даже и более того. Они могли отделяться одна от другой... пропуская внутрь тихие ручейки воды, которые постепенно собирались и заполняли трюмы холодом и темнотой... Но нет! Подобное было бы предательством, хладнокровным и непростительным. Непростительным и неискупимым... Совершенный подобрался слишком близко к обжигающе-страшным воспоминаниям и шарахнулся от них прочь.

- Почему ты спрашиваешь?

Он исполнился внезапного подозрения. Чего вообще она от него хочет? Зачем принесла ему подарок? Он отлично знал, что в действительности никто не мог его любить. Он всегда это знал. Так может, все обман и ловушка?.. И она заодно с Мингслеем и Рестаром?.. И ходит сюда, чтобы выпытывать его тайны? Чтобы разузнать о диводреве все, что только возможно, - а потом она пойдет им рассказывать?!

- Я не хотела расстроить тебя, - тихо пояснила Янтарь.

- Да? А чего же ты хотела? - фыркнул он ядовито.

- Понять тебя. - Она не поддалась на его тон, в ее голосе не было обиды, она говорила ласково и спокойно. - Знаешь, в определенном смысле я отличаюсь от жителей Удачного ничуть не меньше, чем ты. Я здесь чужая. И, сколько бы я ни прожила в этом городе и насколько бы честно ни вела я свое дело - для них я все равно так и останусь "приезжей". А таких в Удачном не любят. Поэтому мне очень одиноко. - Она как будто утешала его. - Поэтому я так и потянулась к тебе. Мне показалось, ты такой же одинокий, как я.

"Одинокий. Стало быть, жалкий. Она думает, я - жалкий. И глупый к тому же. Достаточно глупый, чтобы поверить, будто ей нравлюсь. Когда на самом деле она ходит сюда мои секреты выведывать..."

- А еще, - кинул он пробный камешек, - тебе страсть как хочется узнать побольше про диводрево...

Янтарь попалась на удочку. Она негромко рассмеялась.

- Врать не буду, меня, конечно, разбирает любопытство. Откуда эта древесина, способная оживать? Из какого дерева ее получают и где такие деревья растут? Наверное, они очень редкие? Должно быть, очень... Старинные семейства на целые поколения влезают в долги, чтобы заполучить корабль из диводрева... но почему?

Вот она и заговорила почти совсем так, как Мингслей!.. Совершенный расхохотался. Его гулкий смех вспугнул спящих птиц, и те с криком снялись со скал.

- А то сама не знаешь почему! - фыркнул он. - Зачем тебя Мингслей сюда подсылает? Думает, ты сумеешь завоевать мое расположение? И я стану усердно плавать ради тебя? А я знаю, что у него на уме! Он думает, что, заимев меня, сможет преспокойно подниматься по реке Дождевых Чащоб и влезать в торговлю, искони принадлежащую старым семьям Удачного и Дождевых Чащоб! Совершенный перестал кричать, его голос стал задумчивым. - Он думает, раз я сумасшедший, так и семью свою уже предать готов. Он вообразил - раз они меня прокляли и покинули, так я против них пойду! - Совершенный сорвал с шеи ожерелье и швырнул его на песок. - Но я останусь им верен! Я всегда был им верен, что бы про меня ни говорили! Во что бы ни верили!.. Я был верен и верен останусь! - Он вскинул голову и хрипло пробасил во всю мощь: Услышьте меня, Ладлаки! Я вам верен! И я хожу в море только ради своей семьи! Только ради вас!..

Весь его корпус глухо загудел от этого крика. Совершенный замолк, тяжело дыша. Потом прислушался. Янтарь не издавала ни звука. Только потрескивало пламя костра, да бранились, усаживаясь обратно на скалы, недовольные птицы, да волны вели свой нескончаемый разговор... А где же Янтарь?.. Ее совсем не было слышно. Может, она испугалась его крика и убежала в ночь? А может, виновато и трусливо уползла куда-нибудь... Совершенный сглотнул, потер кулаком лоб и сказал себе, что это не имело значения. Вообще ничто не имело значения. Плевать... Плевать на все... Он потер шею в том месте, где на ней лопнул шнур ожерелья. Потом стал прислушиваться к говору волн. Вода поднималась: было время прилива... Угли в костре с шорохом распадались, с той стороны веяло дымком... Совершенный даже вздрогнул, услышав голос Янтарь.

- Мингслей меня не подсылал. - Он услышал, как она поднялась на ноги. Вот она подошла к костру, поправила в нем дрова... Она говорила тихо и сдержанно. - Ты прав в одном: первый раз я пришла сюда потому, что он привел меня. Он собирался распилить тебя на кусочки и пустить твое диводрево на разного рода поделки. Но как только я тебя увидела, все во мне восстало против подобной идеи... Что же касается твоего расположения, Совершенный, я действительно была бы очень не прочь его завоевать. Потому что ты для меня - чудо и тайна... А мое любопытство всегда перевешивало отпущенную мне мудрость. Но все же главное - это мое одиночество. Я слишком далеко забралась от дома и своей семьи... И даль между нами измеряется не только расстоянием, но еще и годами.

Ее слова падали быстро и тяжело, как катящиеся камни. Она ходила туда и сюда, он слышал шуршание юбок. А вот его обостренный слух уловил едва различимый стук двух небольших деревяшек... "Мои бусы!.. - подумал он с внезапным отчаянием. - Она их собирает... Она заберет назад свой подарок..."

- Янтарь... - позвал он умоляюще. Голос прозвучал слишком тонко и сорвался, как иногда бывало с ним от испуга. - Ты... хочешь взять мои бусы?

Она долго не отвечала. Потом проговорила почти грубовато:

- Мне показалось, они тебе не нужны.

- Нужны! Очень!.. - Она не ответила, и Совершенный собрал в кулак все свое мужество, чтобы спросить: - Ты теперь меня ненавидишь, да?

Голос прозвучал спокойно. Но по-прежнему слишком тонко.

- Совершенный, я... - Янтарь помолчала. - Нет, я тебя совсем не возненавидела. - И печально добавила: - Я тебя просто не понимаю. Иногда, когда ты со мной говоришь, я слышу в твоих словах мудрость поколений. А потом - бац! - и превращаешься в десятилетнего избалованного мальчишку...

"Двенадцать. Двенадцать лет!.. Почти взрослый мужчина, чтоб тебя так и разэтак!.. И ежели в этом плавании ты не научишься вести себя как мужчина, ты так никогда мужиком и не станешь, ты, никчемный, хнычущий сосунок..." Совершенный закрыл руками лицо. То место, где были глаза. То, откуда могли предательски потечь слезы. Потом одной ладонью крепко зажал себе рот, чтобы она не расслышала рвущегося наружу рыдания. И взмолился: "О Ты, не позволь, чтобы сейчас она на меня смотрела, не позволь...".

А она продолжала, словно разговаривая сама с собой:

- Иногда я просто не знаю, как с тобой разговаривать. Так... где же он? Ага, вот и краб... Ну вот, все собрала. Стыд и срам - швыряешься, точно капризный ребенок игрушками. Терпи теперь, пока я шнур починю.

Он отнял руку ото рта и кое-как перевел дух. И сказал о том, чего боялся больше всего:

- Я что-нибудь... какую-нибудь из них поломал?..

- Нет. Я все же резчица неплохая: крепкие фигурки делаю. - Янтарь вернулась на свое одеяло возле огня. Он слышал шорохи и постукивания бусин: она заново собирала ожерелье. - А когда я резала эти, я имела в виду, что их будет обдувать ветер и мочить дождь. Поэтому я их хорошенько промаслила и навощила. Да и упали они на песок... Но вот бросания о камни им, пожалуй, все же не выдержать, так что я бы на твоем месте этого делать не стала.

- Ни за что не стану, - пообещал он. И осторожно спросил: Сердишься?..

- Сердилась, - кивнула она. - Сейчас уже нет.

- Ты на меня не накричала... Ты так притихла - я уж думал, ты ушла...

- Почти ушла. А крика я не люблю. Терпеть не могу, когда кричат на меня, и сама не кричу никогда и ни на кого... Что, впрочем, не означает, будто я никогда не сержусь... - Помолчала и добавила: - Или что мне никогда не бывает обидно. "Но боль моя моей же ярости претише..." Это поэт Тинни написал. Примерно так звучит в переводе на здешний язык...

- Расскажи все стихотворение, - попросил Совершенный. Говорить о стихах было так... безопасно. Ему совсем не хотелось обсуждать гнев, ненависть... или избалованных мальчишек. А Янтарь, пока будет читать стихотворение, может, запамятует, что он так и не извинился. Он не хотел, чтобы она знала: он не мог извиниться.

- Нана говорит, что готова остаться и за половинную плату, если мы сможем это себе позволить, - произнесла Роника в тишине комнаты. Кефрия сидела по ту сторону очага - там, где, бывая дома, сиживал когда-то ее отец. Она держала в руках небольшие пяльцы, и на ручке кресла были разложены моточки цветных ниток, но Кефрия даже не притворялась, будто вышивает. Роника тоже давно отставила рукоделье.

- А мы, - спросила Кефрия, - можем это позволить?

- Едва-едва. Если ограничимся самой простой едой... и вообще перейдем к очень скромному образу жизни. Мне даже неловко говорить, какую благодарность и облегчение я испытала, когда она предложила... Если бы пришлось отказаться от ее услуг, я бы чувствовала себя очень виноватой. Большинство семей для присмотра за детьми нанимает молодых женщин. Нане было бы трудно подыскать себе новое место.

- Знаю. И Сельден бы очень расстроился. - Кефрия откашлялась. - А что будет с Рэйч?

- То же самое, - коротко ответила мать.

- Но если, - осторожно начала Кефрия, - мы так уж стеснены в деньгах, тогда, быть может, платить Рэйч жалованье - это не...

Роника перебила:

- Я иначе смотрю на это дело.

Кефрия ничего не сказала, просто молча взирала на нее. Спустя недолгое время Роника отвела взгляд.

- Прошу прощения... Я знаю, я последнее время то и дело на всех срываюсь. Просто чувствую - это очень важно, чтобы мы хоть что-то платили Рэйч. Важно - для всех нас... Не так важно, конечно, чтобы рисковать для этого Малтой... но гораздо важнее новых платьев и ленточек для волос.

- Согласна, - тихо ответила Кефрия. - Я просто хотела обсудить это с тобой. Но... ограничив таким образом наши траты, наберем мы денег для выплаты семье Фьестрю?

Мать кивнула:

- У нас есть золото, Кефрия. Я его уже приготовила: и полную выплату, и пени за прошлый раз. Фьестрю мы заплатить сможем... Но кроме них - более никому. А ведь кое-кто обязательно явится... потребовать долг...

- И что же ты будешь делать? - спросила Кефрия. Потом вспомнила и поправилась: - И как по-твоему, что нам следует делать?

Роника вздохнула.

- Думаю, для начала надо будет посмотреть, кто именно явится. И насколько этот кто-то будет требователен. Скоро уже должна будет вернуться "Проказница"... Иные заимодавцы, я думаю, согласятся потерпеть до ее прихода, другие могут потребовать добавочного процента. А если нам совсем не повезет - будут требовать немедленной платы. Тогда... что ж... тогда придется продавать кое-какие владения.

- Но ты полагаешь, что это - уже крайняя мера?

- Да, - твердо ответила мать. - Такие вещи, как лошади, кареты, даже драгоценности, - они приходят и уходят. Мы, по-моему, пока еще в отчаяние не пришли от того, что нам пришлось кое-что продать... Да, я знаю, Малта очень надулась - никаких новых нарядов этой зимой... Но это не настоящее страдание, а капризы. Пусть, пусть немножко поучится бережливости. Раньше у нее никогда такой возможности не было.

Кефрия прикусила язык... Дочь стала больной темой в их разговорах, и она по возможности старалась о Малте не заговаривать.

- Но земли?.. - подсказала она матери. На самом деле когда-то они это уже обсуждали, Кефрия сама не знала, почему решила вернуться к этому вопросу еще раз.

- Наши владения - дело другое. В Удачный наезжает все больше народу, так что лучшие земли только дорожают. Если начать продавать прямо сейчас, самые выгодные предложения будут от "новых". Это всем понятно. Но если мы им что-нибудь продадим, на нас начнут очень сильно коситься наши родственники из старинных семейств. Мы ведь тем самым этим "новым" толику власти прямо из рук в руки передадим. А еще - и это для меня наиболее важно - мы лишимся чего-то такого, что заменить будет уже невозможно. Новую карету или там серьги купить всегда можно... Но коренные земли близ Удачного - это дело другое. Продавая, мы утратим их уже навсегда.

- Думается, ты права... Так ты полагаешь, мы продержимся до возвращения "Проказницы"?

- Полагаю. Помнишь, нам передали, что ее видели с "Вестрэя", когда тот проходил проливом Маркхэма? Это значит, что она должна прибыть в Джамелию без опоздания. Хотя путешествие на юг именно в это время года бывает всего трудней... - Мать говорила только о том, что они обе знали и так. Уж не успокаивали ли себя они с нею, вновь и вновь повторяя известное? Уж не надеялись ли, что Судьба однажды подслушает их разговор и разнообразия ради решит посчитаться с услышанным?.. - Если Кайл в самом деле выручит за рабов столько, сколько надеется, то по его возвращении мы, вероятно, сумеем сполна расплатиться с кредиторами. - Голос Роники остался подчеркнуто выдержанным при упоминании о рабах. Она не одобряла торговлю людьми. Что ж, и Кефрия не одобряла... Но что они могли сделать?

- Если он достаточно выручит за рабов, к нам и в самом деле вернется достаток, - эхом отозвалась Кефрия. - Но, мама, весьма скромный достаток... Скажи, как долго мы сможем прожить вот так - на грани неуплаты долгов? Ведь если цены на зерно хоть чуть упадут, нам опять нечем будет расплачиваться... И что тогда с нами будет?

- Тогда... нас не бросят одних, - тихим и жутковатым голосом ответила мать.

У Кефрии перехватило дыхание. Они так часто говорили о том, чего хотели, на что надеялись... И вот теперь настало время обсудить их самый главный, неназываемый страх.

- Ты в самом деле веришь, - спросила Кефрия, - что произойдет восстание против сатрапа? И будет... война?

О войне против Джамелии трудно было даже просто говорить вслух. Кефрия родилась в Удачном, но Джамелия все равно была для нее... домом. Прародиной, истоком и гордостью народа Удачного, обителью цивилизации и учености... Джамелия, сверкающий белый город на юге!

Мать долго молчала, прежде чем ответить.

- Во многом все будет зависеть от того, как-то сатрап пожелает ответить нашим посланцам. Слух-то ведь прошел беспокойный: он, говорят, собирается пригласить калсидийских наемников, чтобы те сопровождали джамелийские торговые и каперские* [Каперские корабли, каперство - захват частными судами с разрешения своего правительства неприятельских коммерческих судов или судов нейтральных стран, занимающихся перевозками в пользу противника. Исторически каперство потеряло свое значение с образованием постоянных военных флотов и изменением техники войны на море.] корабли, очищая таким образом Внутренний Проход от пиратов. Люди уже волнуются и говорят, что вооруженные корабли калсидийцев не должны быть допущены в нашу гавань и воды Удачного... Но что касается открытой войны нет, не думаю, чтобы она началась. Мы не воинственный народ, мы - торговцы. А все, что мы просим у сатрапа, - это чтобы он свое слово сдержал. Наши посланцы везут с собой ту самую первоначальную хартию, чтобы зачитать ее вслух сатрапу и его Подругам. Никто не сможет оспорить обещанного нам когда-то. Так что придется ему своих "новых купчиков" назад отозвать...

Кефрии невольно подумалось, что мать снова вслух рассуждает о том, на что они надеются, как если бы словами можно было выковать из мечты вещественную реальность.

- Кое-кто, - сказала она, - полагает, что он может предложить нам денег. В порядке возмещения...

- Мы их не примем, - быстро ответила мать. - Я, право же, была просто потрясена, когда Давад Рестар предложил, чтобы мы назначили сумму и стали ее требовать... Как это можно - пытаться выкупить однажды данное слово? - И в ее голосе зазвучала горечь: - Иногда я со страхом думаю, уж не запамятовал ли Давад, кто он такой! Он столько времени проводит с "новыми купчиками"... так часто принимает в спорах их сторону... А ведь мы стоим между внешним миром и нашей родней из Дождевых Чащоб. Так что же нам... деньги брать за свою семью?

- Мне, признаться, как-то трудно сейчас думать о них и заботиться, проговорила Кефрия. - Я вижу в них только угрозу для Малты...

- Угрозу? - Роника едва ли не оскорбилась. - Кефрия, давай не будем забывать, что они всего лишь хотят от нас исполнения старинной договоренности. То есть ровно того же, чего мы сами сейчас требуем от сатрапа!

- Значит, ты не находишь, что мы собираемся отдать Малту в рабство? Если настанет все же момент, когда нам нечем будет заплатить и они вместо золота потребуют живую жизнь?

Роника ответила не сразу...

- Нет, не нахожу, - сказала она наконец. И вздохнула: - Конечно, я не обрадуюсь, если ей придется уйти. Но, ты знаешь, Кефрия, я до сих пор не слыхала ни о ком из Удачного, будь то женщина или мужчина, кого торговцы из Чащоб удерживали бы у себя против желания. Им ведь там требуются мужья и жены, а не слуги. А стоит ли брать кого-то в мужья или жены, если нет доверия и любви? Кое-кто к ним туда и по своей воле уходит... А другие, кого отдают во исполнение сделки, возвращаются, когда сочтут нужным. Помнишь Скиллу Эплби? Ее увезли в Дождевые Чащобы, когда семья не справилась с выплатами. И через восемь месяцев привезли назад в Удачный, потому что у них она была несчастлива. А еще через два месяца она послала в Чащобы весточку, сообщая, что совершила ошибку, и за ней снова приехали. В общем, не все так ужасно, как нам порой представляется.

- А я слышала, будто семья ее стыдила до тех пор, пока она не решилась вернуться. Будто ее дед и мать нашли, что, вернувшись в Удачный, она покрыла семейство Эплби ужасным позором...

- Ну... может, и так, - согласилась Роника, но уверенности в ее голосе не было.

- Так что я не хочу, чтобы Малту увезли туда против ее воли, - сказала Кефрия откровенно. - Ни из гордости, ни по обязанности. Ни даже ради нашего доброго имени. Уж если до такого дойдет, я сама первая ей сбежать помогу!

Мать ответила после долгого молчания и таким голосом, будто ее саму ужасали собственные слова:

- Са спаси и помилуй меня... боюсь, и я тоже помогла бы ей.

Кефрия была попросту потрясена. И не столько этим признанием матери, сколько глубиной ее чувства. А Роника продолжала:

- Были минуты, когда я ненавидела этот корабль... Я спрашивала себя: да может ли что-то стоить ТАК дорого? Настолько, что предки прозакладывали не только золото, но и жизни собственных потомков?..

- Если бы, - заметила Кефрия, - папа продолжал свою торговлю на реке Дождевых Чащоб, "Проказница" уже сейчас, скорее всего, была бы полностью выкуплена.

- Скорее всего. Вопрос в том, какой ценой?

- Вот и папа всегда так отвечал, - проговорила Кефрия медленно. - Но я никогда не могла понять. А папа ничего не объяснял... вообще в разговорах с нами, девочками, старался об этом не упоминать. Единственный раз, когда я его прямо спросила, он мне только ответил - это-де несчастливый путь, который ни к чему хорошему не приведет. И, тем не менее, все другие семейства, у кого есть живые корабли, вовсю торгуют с Чащобами. У нас, Вестритов, тоже есть живой корабль, а значит, и право там торговать. Но папа предпочел отказаться... - Кефрия очень осторожно подбирала слова. Так может быть, нам следует заново обдумать это решение? Кайл, во всяком случае, будет очень даже "за". Помнишь, как он загорелся и стал требовать карты реки? Прежде того дня мы ничего с ним не обсуждали, и я привыкла думать, что папа сам ему давно все объяснил. Прежде того дня Кайл меня ни разу не спрашивал, почему мы прекратили торговлю с Чащобами. Разговор никогда об этом не заходил...

- И не зайдет, если ты будешь вести себя правильно, - бросила Роника. - Кайл на реке! - худшее несчастье выдумать трудно...

Это была еще одна неприятная и неудобная тема. Кайл. Кефрия вздохнула...

- Помнится, когда жив был дедушка, он водил "Проказницу" вверх по реке. Я помню и подарки, которые он нам привозил. Например, музыкальный ящичек, который играл да еще и мерцал при этом... - Она покачала головой: Я даже не знаю, что сталось с тем ящичком... - И добавила еще тише: - Я все-таки никогда не могла понять - почему папа прекратил торговать в Чащобах?

Роника смотрела в огонь. Так, словно рассказывала старую-престарую сказку.

- Твой отец, - сказала она, - всегда... возмущался нашим контрактом с семейством Фьестрю. Да, он очень любил наш корабль. Он его на целый свет не променял бы. Но вас, девчонок, он любил больше. И, как и ты сегодня, усматривал в нашем контракте угрозу своим детям. И ему не нравилось, что он связан договоренностью, заключенной до него и помимо него. - Роника понизила голос. - Он в какой-то степени даже... плохо думал обо всех Фьестрю. За то, что они держат его в кабале такого жестокого договора. Быть может, они в те времена смотрели на вещи иначе. Быть может... - Она помолчала. - Кажется, - сказала она затем, - я сейчас тебе солгала. Я говорила так, как мне полагается думать: контракт есть контракт и сделка есть сделка. Но тот договор был заключен в иные и более тяжкие времена... И тем не менее он по-прежнему нас связывает...

- Но отец - негодовал, - напомнила Кефрия.

- Его возмущали условия. Он часто говорил, что полностью с задолженностью Чащобам еще никто не разделался. Проценты растут, говорил он, долг громоздится на долг... так что цепи, связывающие два семейства, с годами только делаются прочнее. И это ему страшно не нравилось. Он мечтал, чтобы в один прекрасный день корабль оказался полностью нашим, оплаченным, очищенным от долгов... Чтобы нам ничто не мешало в любой момент собрать вещи и покинуть Удачный...

Кефрии показалось, будто поколебались самые корни жизненного устройства. Покинуть Удачный?.. Неужели отец вправду думал о том, чтобы увезти семью из Удачного?..

А мать продолжала:

- И, хотя его бабка и отец торговали товарами из Чащоб, Ефрону всегда казалось, будто эти вещи... замараны. Именно так он и выражался: замараны. Слишком много в них магии. Ему неизменно казалось, будто рано или поздно за такую магию придется... расплачиваться. И еще он полагал, что для него было бы бесчестьем нести в наш мир магию, происходившую из других мест и времен... магию, быть может, послужившую причиной крушения другого народа. А может, даже не одного какого-то народа, а всех Проклятых Берегов. Иногда мы с ним беседовали об этом поздними вечерами... и он говорил, что боится, как бы мы таким образом не уничтожили самих себя и весь наш мир. Так, как это получилось со Старшими...

Роника замолчала, и некоторое время обе женщины сидели в тишине, размышляя. О подобных вещах редко упоминали вслух... Точно так же, как лоции труднопроходимых проливов давали неизмеримые выгоды при торговле, тому же служили и трудно завоеванные знания, коими владели семейства Удачного и Чащоб. Тайны, которыми они сообща обладали, служили основанием для их благосостояния. Столь же прочным, как и прибыток от купли-продажи разных товаров.

Но вот Роника откашлялась:

- И тогда он совершил смелый поступок, к тому же давшийся нелегко. Он прекратил торговать на реке. Это означало, что отныне ему приходилось трудиться вдвое против прежнего и отсутствовать дома втрое против былого, чтобы зарабатывать те же самые деньги. Вместо Дождевых Чащоб он стал посещать разные укромные местечки в узких заливах к югу от Джамелии. Он торговал там с местным населением, привозил дорогие и невиданные товары. Но - никакой магии. Он поклялся, что и безо всякой магии сколотит для нас состояние. И, останься он жив, так бы оно, наверное, и случилось...

- Папа... думал, наверное, что и Кровавый мор из-за магии начался? осторожно поинтересовалась Кефрия.

- Кто тебе такое сказал? - удивилась Роника.

- Я тогда была совсем маленькая... Дело было вскорости после того, как умерли мальчики. Помнится, Давад к нам пришел... Папа плакал, а я пряталась за дверью. Вы все сидели здесь, в этой комнате. Я хотела войти, но боялась. Папа никогда прежде не плакал... И я слышала, как Давад Рестар на чем свет стоит клял торговцев из Чащоб. Он говорил: "подкапывая город, они вырыли эту заразу". У него ведь и жена умерла, и дети. И еще он сказал...

- Я помню, - неожиданно перебила Роника. - Я помню, что он говорил. Но ты тогда была еще слишком мала, чтобы понять: это он сболтнул от горя. От очень страшного горя... - Роника покачала головой, в ее глазах стояла безысходность - отражение тех жутких дней. - В подобные минуты человек городит такое, чего на самом деле совсем не имеет в виду. Такое, что в обычной жизни ему и в голову-то не придет... Ну и Даваду было просто необходимо обвинить кого-то в своих утратах. И он начал все валить на торговцев из Чащоб. Но он давно это пережил.

Кефрия набрала в грудь воздуху:

- А правда ли, что его сын...

- Что там? Что такое?! - вдруг вскрикнула Роника. Кефрия мгновенно смолкла, и обе они замерли, прислушиваясь. Роника так распахнула глаза, что всюду кругом зрачков видны были белки.

- Прозвучало как гонг... - прошептала Кефрия в тишине. Право, жутковато было услышать гонг жителей Дождевых Чащоб как раз когда они про них говорили! Кефрии почудилось также, что в коридоре прозвучали чьи-то шаги... Она дико покосилась на мать и вскочила на ноги. Роника подоспела к двери почти одновременно с дочерью. Кефрия распахнула дверь... Но там никого не было - лишь Малта как раз исчезала в дальнем конце.

- Малта! - резко окликнула Кефрия.

- Да, мама? - девочка вновь выглянула из-за угла. На ней была ночная рубашка, она держала в руках чашку и блюдце.

- Почему ты разгуливаешь по дому в такой поздний час? - спросила Кефрия требовательно.

Малта подняла в руках чашку:

- Мне не спалось, и я себе ромашкового чаю заварила...

- А ты не слышала такого странного звука с полминуты назад?

Малта пожала плечами:

- Не знаю... Мне показалось, может, кошка что-нибудь уронила?

- А может, и нет, - пробормотала Роника беспокойно. Протиснулась мимо Кефрии и отправилась на кухню. Кефрия последовала за нею. Следом, все так же держа свою чашку, двинулась любопытная Малта.

На кухне было темно, только тлели прикрытые угли. Знакомые запахи придавали ощущение безопасности: угли, еда, дрожжевой дух теста, поставленного подниматься - утром собирались печь хлеб. Роника разожгла свечу, прошла к внешней двери и растворила ее. Внутрь хлынул холодный воздух зимней ночи, по кухне призраками заклубился туман...

- Кто там? - спросила Кефрия громко. Свеча трещала на сквозняке.

- Никого нет... уже, - мрачно ответила мать. Она вышла из двери и стояла на холодном крыльце. Вот она огляделась, а потом, нагнувшись, подняла что-то. Вернулась на кухню и плотно притворила дверь.

- Что там такое? - хором спросили Малта и Кефрия.

Роника поставила свечу на стол. И положила подле нее маленькую деревянную шкатулку. Присмотрелась к ней... и, повернувшись к Малте, строго сощурилась:

- Подписано - Малте...

- В самом деле? - вскричала та восторженно. - Что там? От кого?

И она ринулась к столу, горя предвкушением. Как она любила сюрпризы!

Но бабушка твердо накрыла посылочку рукой, не дав Малте ее схватить. Это означало отказ.

- Насчет того, "что там", - проговорила она ледяным тоном, - так это, я полагаю, сновидческая шкатулка. В Дождевых Чащобах это традиционный подарок, когда ухаживают.

Кефрия почувствовала, как дало перебой ее сердце. Ей стало трудно дышать. Малта же пыталась вытащить шкатулку из-под бабкиной ладони:

- Что в ней? - требовала она. - Отдай ее мне!

- Нет. - В голосе Роники прозвучала вся ее властность. - Пойдем-ка с нами в кабинет твоего дедушки. Тебе придется дать некоторые объяснения, милочка!

И, подхватив шкатулку, Роника покинула кухню.

- Мама, ну это же несправедливо! Она подписана - мне! Ну пускай бабушка ее отдаст! Мама!.. Мама?

Кефрия обнаружила, что тяжело опирается на стол. Она медленно выпрямилась.

- Малта... Ты слышала, ЧТО только что сказала бабушка? Любовный подарок!.. Как может такое быть?..

Малта пожала плечами с преувеличенным недоумением:

- Понятия не имею! Я даже не знаю, от кого это и что там внутри! И вообще, что я могу сказать о подарке, на который бабушка даже посмотреть мне не дает?

- Пойдем в кабинет, - вздохнула Кефрия. Малта бросилась бегом вперед матери. К тому времени, когда Кефрия вернулась в кабинет, ее дочь уже вовсю спорила с бабушкой.

- Но почему мне даже посмотреть нельзя? - доказывала она. - Она ведь для меня предназначена, шкатулка эта?

- Нет. Нельзя, - отвечала Роника непреклонно. - Малта, это очень серьезно! Гораздо серьезней, чем ты, похоже, способна себе представить! Это сновидческая шкатулка. И помечена она гербом семейства Хупрус. Возможно, Хупрусы - величайшая из торговых семей Дождевых Чащоб. Это было вовсе не совпадение, что тогда во время общего сбора именно они представляли все семейства Чащоб. Таких, как они, нельзя оскорблять. Или воспринимать легкомысленно. Вот так. Подумай об этом. Ты по-прежнему хочешь получить эту шкатулку? - И Роника протянула ее внучке.

- Хочу! - возмущенно заявила Малта и хотела схватить шкатулку, но Роника отдернула руку.

- Малта! - выкрикнула Кефрия. - Не глупи! Это любовный подарок, за тобой ухаживать собрались! Шкатулку необходимо отослать обратно, но с особой учтивостью. Надо дать им понять, что ты еще слишком молода для каких-либо ухаживаний. Только очень вежливо и почтительно...

- Все не так, - уперлась Малта. - Я правда еще слишком молода, чтобы ко мне свататься... пока. Но почему ухаживать-то нельзя? Бабушка, ну пожалуйста, дай хоть посмотреть, что там!..

- Это сновидческая шкатулка, - ответствовала Роника. - Там, внутри, сон. Если шкатулку открыть, ты не увидишь ее внутренность, ты увидишь этот сон.

- Но каким образом, - спросила Кефрия, - можно заключить сон в шкатулку?

- Магия, - был ответ. - Магия Дождевых Чащоб.

Малта так и ахнула от возбуждения:

- Можно я прямо сегодня этот сон посмотрю?

- Ни в коем случае! - взорвалась Роника. - Малта, ты вообще слушаешь, что тебе говорят? Ты не можешь принять этот подарок и смотреть сон из шкатулки. Ее необходимо вернуть в том же виде, как она сейчас, то есть нераскупоренную, причем снабдив наивежливейшим объяснением - дескать, случилось недоразумение. Если же ты откроешь шкатулку и посмотришь сон, ты тем самым принимаешь его ухаживание. Даешь ему позволение ухаживать за собой!

- Ну и что в этом такого? Я же не замуж выйти за него обещаю!

- Если мы позволим тебе ее открыть, это будет значить, что ухаживание принято и нами. Что, в свою очередь, означает, что мы тебя считаем взрослой женщиной, которая может иметь поклонников. А мы тебя таковой не считаем! подытожила Роника твердо.

Малта скрестила руки на груди. Потом прочно уселась в кресло и выпятила подбородок.

- Как будет хорошо, когда приедет отец! - заявила она угрюмо.

- В самом деле? - ядовито поинтересовалась Роника. Глядя на них двоих, Кефрия почувствовала себя... невидимой. Незаметной и бесполезной. Рядом с нею сталкивались две сильные воли, и наблюдать за ними было все равно что за молодыми быками весной, когда они толкаются, фыркают и бросают вызов друг дружке. Да, здесь шла самая настоящая битва! Битва за власть. Решался вопрос, кому из двоих, бабушке или внучке, в отсутствие Кайла устанавливать правила в доме... "Нет, - вдруг поняла Кефрия. - Кайл - всего лишь пешка, которую Малте вздумалось пустить в ход. Потому что она уже поняла, что способна вертеть отцом как угодно. Куда ему против ее изворотливости! Подрастет - и совсем перестанет с ним считаться... Она явно думает, что одна только бабушка и стоит у нее на пути. Мать она даже в расчет не берет, как нечто совсем уже незначительное..."

И так ли уж Малта была неправа? Кефрия годами безвольно подчинялась всем приливам-отливам семейной жизни - и только. Отец ходил в море, мать управляла землями на берегу. Кефрия до сих пор жила в родительском доме, и так было всегда: когда приезжал Кайл, они тратили его заработок в основном на забавы. А теперь не стало отца, и мать с Кайлом сцепились из-за штурвала. Причем Роника выдерживала еще и бой с Малтой за главенство в доме. И чем бы тут все ни закончилось, она, Кефрия так и останется невидимой и незаметной. До сих пор Малта попросту не замечала ее отчаянных усилий завоевать авторитет. И никто их не замечал...

Кефрия поднялась и пересекла комнату.

- Мама, - безапелляционно заявила она, - дай мне этот подарок. Раз уж так вышло, что моя дочь стала причиной досадного недоразумения, то и расхлебывать кашу надлежит мне.

На какой-то миг ей показалось, что Роника ответит отказом. Но нет. Та лишь покосилась на Малту - и отдала шкатулку. Кефрия взяла маленький деревянный ящичек. Он показался ей очень легким. Кефрия различила его запах: более пряный, чем, к примеру, у сандалового дерева. Малта следила глазами за перемещениями шкатулки, как оголодалая собака - за куском сырого мяса.

- Завтра с утра первым делом составлю письмо. И, наверное, попрошу, чтобы "Кендри" доставил его для меня вверх по реке.

Мать кивнула:

- Только позаботься, чтобы шкатулка была хорошо упакована. Незачем знать никому постороннему, что именно было прислано и возвращено. Отказ в праве ухаживать - очень деликатное дело, вне зависимости от причины. Самое лучшее, чтобы за пределами двух семейств никто ни о чем не догадывался. Кефрия согласно кивнула, и Роника вновь обратилась к внучке: - Хорошо ли ты все это понимаешь, Малта? Об этом никому нельзя говорить! Совсем никому! Ни подружкам, ни слугам! Случилось непонимание, которое следует прекратить решительно и бесповоротно. И болтовня делу не поможет...

Девочка смотрела на нее молча и мрачно.

- Малта! - рявкнула Кефрия так, что дочь подскочила. - Ты поняла, что тебе сказано? Отвечай!

- Поняла, - буркнула Малта. И глубже втиснулась в кресло.

- Ну вот и хорошо. Значит, обо всем договорились. - Кефрия решила завершить баталию, пока победа не уплыла из рук. - Ну, я лягу пойду.

- Погоди. - Голос Роники был очень серьезен. - Есть кое-что, что тебе следует знать о сновидческих шкатулках, Кефрия. Это не вполне обычные вещи. Каждая делается под определенного человека...

- Каким образом? - спросила Кефрия нехотя.

- В точности я, конечно, не знаю. Но одно не подлежит сомнению: прежде чем изготавливать такую шкатулку, надо заполучить какую-нибудь личную вещь того человека, которому предназначен сон... - И Роника со вздохом откинулась в кресле. - Я к тому, что шкатулку к нашей двери подкинули не просто так, не случайно. Она была подписана и предназначена Малте. - Роника покачала головой, вид у нее был огорченный. - Значит, Малта дала какую-то свою вещь мужчине из Чащоб. Нечто такое, что он посчитал за подарок!

- Ох, Малта! - вскричала Кефрия в ужасе. - Только не это!

- Ничего я никому не дарила, - Малта резко выпрямилась в кресле. И сорвалась на крик: - Ничего я никому не дарила!

Кефрия поднялась со своего места и прошла к двери. Уверилась, что та была надежно притворена, и, вернувшись, встала лицом к лицу с дочерью.

- Мне нужна правда, - сказала она тихо и просто. - Что произошло? И когда? Как вышло, что ты встретилась с этим молодым человеком? И с какой стати он решил, будто ты примешь от него любовный подарок?

Малта глянула на мать, потом на бабушку.

- На том сборе торговцев, - ответила она сердито, - я вышла наружу подышать. И, проходя мимо, сказала "добрый вечер" какому-то кучеру. Кажется, он стоял прислонившись к карете Хупрусов. Вот и все!

- Как он выглядел? - спросила Роника требовательно.

- Откуда мне знать? - поинтересовалась Малта язвительно. - Он же был из Чащоб. А у них, ты знаешь, есть обыкновение носить вуали и капюшоны!

- Да, я знаю, - кивнула бабушка. - Но у их кучера такого обыкновения нет. Глупая девчонка! Ты что, решила, будто они вдоль реки в карете приехали? Семейства из Дождевых Чащоб держат свои экипажи здесь, в городе. И пользуются ими только когда приезжают в Удачный. А потому все их наемные кучера - здешние жители. И, стало быть, если ты разговаривала с человеком под вуалью, то был торговец из Чащоб. Так что конкретно ты сказала ему? И что ты ему дала?

- Ничего! - взвилась Малта. - Я сказала "добрый вечер", проходя мимо. А он мне что-то в том же духе ответил. И все!

- Тогда откуда он прознал твое имя? И каким образом изготовил для тебя сон? - наседала Роника. Малта не сдавалась:

- Не знаю! Может, угадал фамилию по цвету платья. Или спросил у кого-нибудь... - И тут, к полному недоумению Кефрии, Малта ударилась в слезы: - Ну почему, почему вы всегда вот так со мной обращаетесь? Хоть бы раз сказали что-нибудь хорошее! Так нет же - вечно пилите да нотации читаете! По-вашему, я потаскушка или лгунья какая?! Вот кто-то мне подарок прислал, так даже взглянуть не даете, да еще и опять я вам во всем виновата!.. Я вообще понять не могу, чего вам от меня нужно! Хотите, чтобы я была маленькой девочкой - и в то же время чтобы все знала и за все ответственность несла! Это, по-вашему, справедливо?!

И, зарывшись в ладони лицом, она горько разрыдалась.

- Ох, Малта, - повторила Кефрия устало. Быстро подошла к дочери и положила руки на ее вздрагивающие плечи: - Мы тебя не считаем ни лгуньей, ни тем более... потаскушкой. Мы просто за тебя очень волнуемся. Ты хочешь побыстрей вырасти, но даже не подозреваешь об очень многих опасностях, которые подстерегают тебя...

- Мне очень жаль, - всхлипывала Малта, - что я вообще в тот вечер вышла наружу! Но там, внутри, было до того душно... и все так орали друг на друга, прямо ужас какой-то...

- Да, да. Это точно - ужас какой крик стоял. - Кефрия погладила дочь по головке. Как скверно, что Малта вот так расплакалась. Как скверно, что они с Роникой давили на нее, пока бедняжка не сорвалась. И тем не менее определенное облегчение все же присутствовало. Малта самостоятельная, Малта огрызающаяся - это было новое для Кефрии и незнакомое существо, с которым она не знала, как поступать. В отличие от Малты плачущей и жаждущей утешения... А что если сегодня они все вместе прорвались к чему-то новому? И смогут отныне находить общий язык?..

Кефрия наклонилась и обняла дочку. Малта неуклюже ответила на объятие.

- Малта, - сказала Кефрия тихо. - Вот, смотри. Вот эта шкатулка. Ты не можешь ни оставить ее себе, ни даже открыть. Завтра ее необходимо вернуть нетронутую. Но посмотреть - пожалуйста. Смотри сколько угодно.

Малта шмыгнула носом и подняла голову. Глянула на коробку, которую мать показывала ей на ладони, но руку к ней не протянула.

- Ну вот... - сказала она затем. - Просто резной ящичек. Я-то думала, там могут быть драгоценности... или еще что-нибудь красивое. - И она отвела глаза, чтобы устало спросить: - Я спать пойду, хорошо?

- Конечно. Иди спать. А завтра, когда все отдохнем, - поговорим на свежую голову.

Малта еще раз шмыгнула носом, потом как-то очень покорно кивнула и медленно вышла. Кефрия проводила ее глазами и со вздохом повернулась к матери:

- Иногда так тяжко видеть, как она делается взрослее...

Роника сочувственно кивнула. Но потом все же добавила:

- Ты шкатулку на ночь все-таки запри понадежнее. А утром я найму гонца, чтобы отнес ее вместе с твоим письмом на "Кендри".

Малта овладела заветной шкатулкой всего за несколько часов до рассвета. Спрятана она была именно там, где Малта и предполагала: в мамином "секретном" стенном шкафчике у задней стенки платяного шкафа в ее гардеробной. Именно здесь она всегда прятала именинные подарки и самые свои дорогие притирки для кожи. Малта на самом деле уже опасалась, как бы мама не положила шкатулку к себе под подушку или, чего доброго, вовсе не раскрыла ее да не присвоила сон. Но ни того, ни другого мать не сделала.

Вернувшись к себе, Малта тщательно закрыла дверь и уселась на постель, держа шкатулку на коленях. Какая она маленькая! И какой шум из-за нее подняли взрослые!.. Малта подняла шкатулку к носу и понюхала. Да, ей не показалось, деревянный ящичек действительно источал сладковатый аромат... Малта спрыгнула с кровати и босиком прошлепала в свою собственную гардеробную. Там, в коробке на самой верхней полке, под какими-то старыми куклами сохранялся платок и кристалл огня. В темноте комнаты он, казалось, сиял ярче прежнего. Некоторое время Малта просто любовалась им, потом вспомнила, зачем, собственно, его извлекла. Она принюхалась к платку, потом отнесла его на постель и сравнила запах с запахом шкатулки. Пахло по-разному. Но и то и другое - необычно, сладостно и волнующе.

...А может, шкатулку прислал вовсе даже не тот человек под вуалью? Да, она была помечена тем же знаком, что и дверца кареты, но, возможно, ее просто купили у Хупрусов. И купил не кто-то, а... Сервин. За годы дружбы она немало своих вещиц оставила в доме у Дейлы. В этом случае все очень просто... и, чем больше Малта размышляла, тем вероятнее казался ей именно такой вариант. В самом-то деле, с какой бы стати случайно встреченному незнакомцу присылать ей дорогостоящий подарок? Тогда как знак ухаживания от Сервина - это да, это вполне объяснимо...

Тут в голову ей пришел воистину блистательный довод. "Если человек с вуалью как-то дознался, кто я такая, и прислал мне подарок, - разве он заодно не попросил бы вернуть кристалл и платок? Обязательно попросил бы. А значит, это не от него! Это от Сервина!"

Она убрала платок и камешек под подушку. И свернулась калачиком, держа шкатулку у тела. Провела по губам указательным пальцем... "Сервин". Палец скользнул по подбородку, прочертил линию между грудей... Интересно, какого рода сон он для нее выбрал? На ее губах возникла улыбка: "Я, кажется, догадываюсь, какой..."

Сердце часто-часто забилось в груди.

Она зажмурилась и раскрыла шкатулку... Верней, попыталась. Потом открыла глаза и присмотрелась. То, что она первоначально приняла за замочек, таковым не было. Ей пришлось-таки изрядно повозиться с упрямой шкатулкой, так что она начала даже сердиться... Но вот крышка наконец поднялась... шкатулка оказалась пуста. Откровенно и нагло пуста. Она-то успела навоображать себе и мерцающую "сонную" пыль, и внезапную вспышку света, и тихую музыку, и упоительный аромат... А там - ничего! Малта тщательно осмотрела все уголки, даже ощупала пальцем, проверяя, не пропустила ли она чего. Нет... Пустота - и все.

"Ну и что же все это значит? Глупая шутка?.. Или, может, узорчатая и приятно пахнущая шкатулка и есть подарок сама по себе? А может, это вовсе и никакая не "сновидческая шкатулка"? Вдруг бабушка просто вспомнила что-то, что было сто лет назад..."

Нет, в самом деле! Если бы сновидческие шкатулки действительно существовали, Малта уже давно знала бы о них. А ей до сегодняшнего дня даже краем уха не доводилось слышать о них...

И тут Малте все стало окончательно ясно. Бабка наплела с три короба про какие-то там шкатулки просто затем, чтобы мать испугалась и не позволила ей оставить нарядную шкатулку у себя. А скорее всего - кто-то из них уже влез внутрь и забрал то, что там лежало для Малты!

- Ненавижу! Обеих ненавижу! - прошипела Малта свирепо. Швырнула шкатулку на ковер подле кровати и откинулась на подушки. Она знала: надо встать и отнести шкатулку обратно в "секретный" материн ящик, пока не хватились... Но Малте было некоторым образом на все наплевать. Ну и пусть обнаружат, что она забрала шкатулку. Пусть знают, что она знает, что они стащили ЕЕ ПОДАРОК!

Она непримиримым жестом сложила руки на груди. И закрыла глаза.

...Пустота... Неподвижность... И голос. Тихий шепот... Вот так-то, Малта Вестрит. Ты приняла мой подарок. И теперь мы соединяемся - ты и я. Сможем ли мы вместе посмотреть сладкий сон?.. Сейчас выясним... И Малта окончательно перестала сознавать, что все происходило во сне.

...На нее был натянут колючий грубый мешок. Он покрывал ее голову и спадал вниз почти до колен. Он пахнул картошкой и пылью. Никакого сомнения, что его использовали для уборки урожая. Кто-то нес ее, взвалив на плечо. Нес быстро и с торжеством. Ее похищали, ее утаскивали прочь помимо ее воли. И ее похититель был не один. Его спутники хохотали и улюлюкали, радуясь победе, но тот, кто нес ее, был слишком преисполнен удовлетворения, чтобы давать выход чувствам в мальчишеских выкриках. А ночь стояла холодная и туманная: голые ноги Малты ощущали в воздухе влажную мглу. Во рту у нее торчал кляп, руки были связаны за спиной. Ей хотелось извиваться и брыкаться, но она боялась, что в случае сопротивления он может ее уронить. К тому же она понятия не имела, где находится и что с ней может случиться, сбеги она от своего похитителя. Так что, как бы ни было ей страшно, самым безопасным казалось оставаться с ним. Она, правда, не знала о нем совсем ничего. Только то, что в случае чего он будет драться за нее насмерть.

Потом они куда-то пришли. Все остановились, и несший ее поставил ее на ноги, продолжая крепко держать. Она услышала приглушенные голоса: похитители совещались, они говорили на языке, которого она не понимала. Кажется, остальные со смехом подначивали ее мужчину на что-то, а он отказывался - вполне дружелюбно, но твердо. Вскоре она услышала удаляющиеся шаги и почувствовала: другие люди ушли. Она осталась наедине с мужчиной, который все еще держал ее за связанные запястья. Ее била дрожь...

Ее запястий коснулся холодный металл, и вот руки оказались свободны. Она немедленно стащила с себя мешок и кое-как выдрала изо рта мокрый кляп. Пыль и шелуха от мешка запорошила ей глаза, и она мало что могла рассмотреть. Поспешно она протерла глаза, отряхнула волосы и лицо - и повернулась к похитителю.

Они стояли одни в темноте и тумане. Они находились в каком-то городе... на перекрестке. Более ничего невозможно было сказать. Он выжидающе смотрел на нее, а она не могла разглядеть его черты, потому что он смотрел на нее из глубины натянутого на лицо капюшона. Ночь пахла болотом, единственный свет происходил от факелов, горевших далеко на улице. Если она побежит, бросится ли он в погоню? Что вообще за игра в кошки-мышки?.. А если она сумеет удрать, не окажется ли, что еще худшая опасность подстерегает ее за ближайшим углом?..

Спустя некоторое время ей начало казаться, будто мужчина наблюдает за нею и ждет, какое решение она примет...

Потом он мотнул головой, приглашая ее следовать за собой. И пошел прочь по одной из улиц, и она зашагала за ним. Он уверенно и быстро двигался сквозь запутанный городской лабиринт. Затем взял ее руку, и она не отдернула пальцев. Туман, холодный, мокрый туман слепил и почти что удушал, и стояла такая темень, что рассмотреть окружающее по-прежнему не удавалось. Лишь изредка в разрывах тумана по сторонам улицы возникали высокие здания... Но ее спутник, похоже, хорошо знал дорогу. И его рука, сжимавшая ее озябшую ладошку, была большая, теплая и сухая.

В конце концов он свернул в сторону, провел ее вниз по ступеням и растворил дверь. Как только она распахнулась, в тишину, царившую снаружи, щедро выплеснулись звуки. Она услышала музыку, разговоры и смех. Но и музыка, и язык, на котором говорили, были ей совершенно чужими, так что все сливалось в сплошной шум. Причем оглушительный настолько, что, даже будь она способна понимать своего спутника, ей нипочем не удалось бы расслышать его. Оставалось только предположить, что они пришли в какую-то гостиницу или таверну. Кругом стояли небольшие круглые столики, и посредине каждого горела толстая короткая свечка. Мужчина отвел ее к свободному столику и жестом велел сесть. И сам сел напротив. И откинул на спину капюшон.

Во сне они долго сидели так. Просто сидели друг против друга. Быть может, он слушал музыку... Для нее музыка сливалась в сплошной оглушительный рев, в котором она даже не пыталась ничего разобрать. Она могла наконец-то рассмотреть своего похитителя. Он был хорош собой, хотя и несколько бледен. Безбородый, светловолосый, с карими глазами. Он носил небольшие мягкие усы. Он был широкоплечий, руки выглядели сильными и мускулистыми. Сначала он почти не шевелился, смотрел на нее - и все. Потом протянул руку, и она вложила в нее свою ладонь. Он улыбнулся... И она ощутила, что они достигли взаимопонимания столь полного, что отсутствие слов было только на пользу, - слова помешали бы.

И вновь прошло долгое-долгое время... И вот он сунул руку в кошель и вынул колечко. Колечко с простым камушком. Она посмотрела и замотала головой. Нет, она не отказывалась от кольца; просто хотела сказать, что во внешних символах не было никакой надобности. Не стоило, по ее мнению, нарушать таким образом безупречную договоренность, возникшую между ними. Он спрятал кольцо. И всем телом потянулся к ней через стол. У нее заколотилось сердце, она потянулась навстречу... Их губы соприкоснулись, он поцеловал ее. Никогда прежде она не целовалась с мужчиной. От шелковистого прикосновения его усов она покрылась гусиной кожей. Время остановилось... Зависло, как райская птичка перед цветком: откроется? Не откроется? О, этот сладостный миг...

...Где-то далеко, на краю восприятия, прозвучал негромкий мужской смешок. Прозвучал, тем не менее, одобрительно. А ты пылкая, Малта. Очень пылкая! Хотя твои идеи относительно ухаживания и восходят к древнейшему обычаю похищения... Все померкло, закружилось и унеслось прочь. Лишь на губах задержалось щекотное чувство прикосновения. Думается, мы славно потанцуем вместе - ты и я...

ГЛАВА 27

УЗНИКИ

Уинтроу находился в обширном сарае. Одной стены не было, и оттуда беспрепятственно вливался зимний холод. Крыша над головой была прочная, но стены представляли собой всего лишь балочный каркас, обитый неструганым горбылем. Уинтроу был помещен во что-то вроде стойла, открывавшегося в проход. По бокам и напротив, через проход, виднелись такие же закутки. Перегородки давали некую видимость уединения. На полу - клочья соломы, чтобы спать. В углу - замызганная параша. И нельзя выбраться из стойла и уйти прочь, потому что ножные кандалы соединены цепью со здоровенной скобой, всаженной в твердое дерево балки. Уинтроу уже пытался помериться силами с этой скобой. Она победила. А он только стер себе лодыжки до мяса.

Это был его четвертый день в заточении.

Еще одни сутки - и, если никто не явится его выручать, его продадут как раба.

Это ему дважды, в первый и второй день неволи, и оба раза очень тщательно, растолковал жизнерадостный содержатель узилища. Он появлялся один раз в день с корзиной хлебцев. За ним следовал его сынок-недоумок, кативший тележку и на ней - бочку воды. Каждому заключенному полагалась чашка воды, и ее отмеривали черпаком.

После первого объяснения насчет пяти дней и всего такого прочего Уинтроу взмолился сообщить о его бедственном положении жрецам храма Са: уж, верно, они поспешат забрать его из сарая! Содержатель, однако, не пожелал тратить свое драгоценное время. Жрецы, сказал он, более не вмешиваются в мирские дела, а узники сатрапа - дело сугубо мирское, никоим образом не связанное с Са и поклонением Ему. Невыкупленные узники сатрапа становятся рабами сатрапа, и их продают с торгов, пополняя таким образом сокровищницу государя. "Печальное будет завершение коротенькой жизни вроде твоей, сказал содержатель. - Может, у тебя найдется какая-никакая семья, к которой тебе следует обратиться?"

Судя по подхалимскому тону, он с такого рода сообщением побежал бы бегом, рассчитывая на взятку или вознаграждение. "Наверное, твоя мать уже о тебе беспокоится? Неужели у тебя братьев нет, чтобы заплатили выкуп и освободили тебя?"

Каждый раз Уинтроу очень тянуло ответить, и каждый раз он заставлял себя молчать. "У меня, - говорил он себе, - есть еще время, чтобы выпутаться самому". Сообщить отцу?.. Но таким образом он только вернется к прежней несвободе, от которой бежал. Нет, это не решение! Надо хорошенько подумать, и он обязательно найдет какой-нибудь выход...

А положение, в котором оказался Уинтроу, как нельзя более располагало к напряженным раздумьям. Больше ему все равно нечего было делать. Он мог сидеть, стоять, лежать, опускаться на корточки - и все. Сон не приносил отдыха. Звуки, несшиеся с разных концов сарая, проникали в его сновидения, населяя их драконами и морскими змеями, и все они ругались и о чем-то умоляли на человеческом языке. Зато наяву поговорить было не с кем. Одну сторону клетушки Уинтроу составляла внешняя стена сарая. А с другого боку и напротив "постояльцы" успели уже не однажды смениться. Забулдыгу, потерявшего человеческий облик, увела плачущая жена. Проститутка, пырнувшая клиента, получила за это клеймо. Был еще конокрад, но его тоже скоро увели - вешать. Суд в сатраповых узилищах был скорый. Во всяком случае, в том, что касалось наказаний...

Из закутка Уинтроу был виден боковой проход с валяющейся соломой, и за ним - ряд таких же клетушек. Там держали рабов. Строптивых, нежеланных хозяевам. "Расписных" со спинами и ногами в рубцах то засаживали в ножные кандалы, то расковывали и уводили. Уинтроу мог видеть: их продавали задешево, а гоняли - в хвост и в гриву. "Расписные" были не особенно разговорчивы, даже между собой. Уинтроу про себя рассудил: должно быть, у них не осталось почти ничего, о чем можно было бы поговорить. Отнимите у человека возможность самоопределения - и ему мало что останется, кроме как жаловаться. "Расписные" этим и занимались, но безо всякого азарта: перемен в своей судьбе они явно уже не ждали. Они напоминали Уинтроу собак, лающих на цепи. Эти угрюмые люди годились для тяжелой черновой работы на полях и в огородах, а больше особо ни для чего. Такой вывод Уинтроу сделал, послушав их разговоры. Большинство мужчин и женщин, сидевших за боковым проходом, провели в рабстве многие годы - и предполагали в этом же качестве закончить свои несчастные дни. И, как ни отвратительна была Уинтроу сама идея рабства, кое к кому из них проникнуться жалостью было поистине нелегко.

Некоторые превратились в настоящих рабочих скотов; они хоть и поносили свой тяжкий жребий, но духа, чтобы воспротивиться, в них уже не осталось. Понаблюдав за ними несколько дней, Уинтроу начал понимать, почему некоторые почитатели Са верили, будто подобные типы оказывались в рабстве не иначе как по Его воле. Их действительно трудно было представить свободными людьми, имеющими супругов, детей, дома и хозяйство. Уинтроу все же не допускал, чтобы они рождались без душ, предназначенными для рабства. Просто никогда раньше он не видел людей, до такой степени лишенных самомалейшей искры духовности.

Он наблюдал за ними, и глубоко в животе расползался медленный ужас: "Много ли пройдет времени, прежде чем и я стану точно таким же?.."

Между тем на изобретение пути к избавлению у него оставались лишь сутки. Завтра поутру его отведут делать татуировку. Прикуют за руки и за ноги к тяжелым скобам, а голову зажмут в тиски, выложенные изнутри кожей. И наложат небольшую метку, обозначающую его как раба сатрапа. Если сатрап пожелает оставить его у себя, других татуировок у него не прибавится. Вот только вряд ли Уинтроу понадобится государю. Не было у него никаких особых умений для привлечения внимания повелителя Джамелии. А значит, его немедля выставят на продажу. А когда продадут - в его кожу будет вколото добавочное клеймо, знак нового хозяина...

Уинтроу провел несколько часов в мучительных сомнениях. Если позвать содержателя и если тот отправит в гавань гонца - отец явится и его заберет. Или кого-нибудь пришлет за ним. Его отведут назад на корабль, и там он снова станет узником. Правда, уродских меток на лице не прибавится... А если он не обратится к отцу, его татуируют, продадут и татуируют заново. И, если он не сбежит и не выкупится на свободу, - быть ему до скончания дней чьей-нибудь собственностью. По крайней мере, с точки зрения закона. Но в том и в другом случае жрецом Са ему уже не бывать. А поскольку он собирался следовать своему призванию и возвратиться домой, в родной монастырь, при выборе следовало руководствоваться следующим: какой вариант давал ему больше возможностей для побега?

Уинтроу дошел в своих логических рассуждениях до этого момента, и тут-то начались его колебания. Он просто не знал, откуда проще будет сбежать - из рабства у неведомого хозяина, или же с корабля.

Вот так он и сидел в углу своего закутка и от нечего делать наблюдал за покупателями, приходившими присмотреть дешевых рабов для ломовой работы. Ему было голодно, холодно и до смерти неуютно, но всего хуже была невозможность на что-то решиться. Если бы не это, он давно бы уже свернулся жалким калачиком - и попробовал уснуть.

Он даже не сразу признал Торка, медленно шедшего вдоль ряда рабских клетушек. Когда же признал, то сам изумился тому, в каком едва ли не ликовании зашлось его сердце. Какое все-таки облегчение!.. Сейчас Торк увидит его и сообщит отцу. И ему не придется принимать решения, которое, как он подозревал, было бы продиктовано трусостью. Торк сделает это за него. И отец, когда придет за ним, не сможет над ним посмеяться - мол, на помощь позвал...

Много интересного можно узнать о себе самом, размышляя о подобных вещах, но Уинтроу в тонкости вдаваться не стал, решив, что его страсть к самопознанию не имела целью уже такие глубины. Он просто поднялся на ноги, вышел к углу клетушки и с вызывающим видом оперся о стену. Сложил руки на груди и стал ждать, чтобы Торк заметил его.

Оказалось очень трудно стоять молча и не двигаясь и ожидать внимания Торка... Тот медленно двигался вдоль противоположного ряда закутков, пристально оглядывая каждого раба, торгуясь по мелочи с содержателем - и либо кивая головой, либо отрицательно качая. Содержатель нес в руках дощечку для записей и делал пометки. По зрелом размышлении это озадачило Уинтроу. Торк, похоже, скупал изрядное количество невольников... Но далеко не ремесленников и образованных, о которых говорил когда-то отец!

Торк вразвалочку двигался себе дальше, явно исполненный собственной значимости - как же, ведь он людей покупал! Он выделывался перед содержателем так, будто тот и правда заслуживал таких усилий. Рабов же осматривал, как скотину, нимало не заботясь об их достоинстве или удобстве. Словом, чем дольше следил за ним Уинтроу, тем большим презрением проникался. "Вот, значит, каков противовес угасшим душам рабов! Вот человек, чья значимость в собственных глазах подкрепляется зрелищем унижения и падения других..."

Но в тягостном ожидании Уинтроу таилось и зернышко кошмарного страха. А что если Торк так и не повернется в его сторону и не увидит его? Что тогда? И если Уинтроу окликнет его - будет ли это означать уже полную духовную смерть?.. Или пускай он уходит не обернувшись, а Уинтроу останется лицом к лицу с будущим, полным других таких же Торков?..

И вот, в тот самый момент, когда Уинтроу решился позвать его и тут же прикусил зубами язык, опасаясь выдать себя, - Торк взглянул в его сторону. Отвел взгляд и посмотрел снова, как бы не веря увиденному. Но потом его глаза округлились, а рожа расплылась в улыбке. Он оставил все свои дела и сразу подошел к Уинтроу.

- Так, так, - проговорил он тоном величайшего удовлетворения. Кажется, я нынче неплохо подзаработаю! - Он смерил Уинтроу взглядом, отмечая солому, приставшую к его обтрепанному одеянию, кандалы на стертых лодыжках и лицо, бледное и осунувшееся от холода. - Так, так! - повторил он. - Похоже, недолго продлилась твоя свобода, святоша!

- Так ты знаешь этого узника? - спросил Торка подоспевший содержатель барака.

- Ага, знаю. Евонный папаша - мой... деловой партнер. То-то он гадал, куда сынок подевался!

- Вот как. Что ж, вам повезло, что он нашелся сегодня. Завтра ему пришлось бы заплатить свободой за наложенное на него взыскание. Ему вкололи бы татуировку сатрапского раба и продали бы с торгов.

- Сатрапского раба?.. - Подлая ухмылочка снова возникла на физиономии Торка. Белесые брови над серыми глазами так и затанцевали. - Вот забавно-то!.. - Уинтроу физически ощутил, как вращал жерновами медленный разум Торка. - А велико ли, - вдруг спросил тот содержателя, - взыскание, о котором ты помянул?

Старик справился по связке счетных палочек, висевшей у пояса:

- Двенадцать сребреников. Он, знаешь ли, сатрапскую рабыню убил.

- Он... что? - Торк явно своим ушам не поверил. Потом расхохотался: Вот уж не поверю. Думаю, впрочем, что это история, которую стоит послушать!.. Так значит, если я нынче же вечером принесу тебе двенадцать сребреников, я смогу его выкупить на свободу? А если не принесу? - Он сузил глаза и продолжал, обращаясь больше к Уинтроу, чем к содержателю: - За сколько его продадут назавтра?

Содержатель передернул плечами.

- А кто знает. Новых рабов обычно выставляют на свободные торги: кое у кого находится семья или друзья, которые рады их выкупить... или враги, которым одно удовольствие заполучить их в неволю. Поэтому торги иной раз бывают ну до того азартные! Даже забавные получаются иногда... Содержатель барака явно заметил, кто владел ситуацией, и всячески подыгрывал. - Что ж, ты можешь обождать и выкупить мальчика уже после. Может, даже сбережешь денежку-другую. Или, наоборот, переплатишь... Но к тому времени он будет уже заклеймен. Помечен тавром государя сатрапа. Ну, то есть, его папенька либо ты все равно можете его освободить. Однако ему придется поиметь татуировку еще и от вас. И бумагу либо колечко, подтверждающее, что он вправду вольноотпущенник...

- А не проще взять да выжечь татуировку? - со свойственным ему бессердечием поинтересовался Торк.

Он так и ел глазами Уинтроу, высматривая хоть какой-нибудь признак страха. Уинтроу запретил себе как-либо выдавать свои чувства. "Все равно Торк не посмеет дать делу зайти так далеко, - говорил он себе. - Он просто издевается и насмешничает, как всегда..." А потому, если поддаться, Торк лишь продолжит издеваться. Уинтроу отвел от Торка глаза и уставился вдаль, как если бы происходивший рядом разговор его не больно-то интересовал.

- Выжигание рабской татуировки преследуется по закону, - авторитетно заявил содержатель. - Человек со следами ожога слева от носа рассматривается как беглый раб, опасный к тому же. Если его поймают, он будет доставлен прямо сюда. И снова помечен клеймом государя сатрапа.

Торк как бы горестно помотал головой, но ухмылка по-прежнему была самая мерзкая.

- Какой стыд портить татуировкой такую славную рожицу!.. Ну ладно, - и он отвернулся прочь от Уинтроу, чтобы кивком головы указать на еще не осмотренных рабов: - Продолжим?

Содержатель нахмурился:

- Так мне послать гонца? Чтобы сообщить о парне отцу?..

- Нет, нет, не бери в голову. Я прослежу, чтобы папаша узнал, где находится сын. Уж верно, он не обрадуется поведению сына!.. Ну добро, что ты мне скажешь вот об этой бабенке? Есть у нее какие-то особые навыки или умения? - Он выделил голосом последние два слова, превращая их в жестокую насмешку над сгорбившейся перед ними старухой.

Уинтроу остался стоять в своем закутке, его трясло... Ярость, сжигавшая его изнутри, грозила выплеснуться наружу. Уж Торк, понятно, намерен был продержать его здесь, в холоде и грязи, так долго, как только возможно. Но отцу он расскажет непременно. И придет сюда - насладиться их противостоянием... Тут сердце мальчика упало: он попробовал вообразить, каким окажется гнев отца на сей раз. Ко всему прочему, отец сочтет себя униженным - а это Кайлу Хэвену ой как не нравилось. И он уж найдет способы втолковать это сыну...

Уинтроу прислонился к стенке закутка, чувствуя себя совершенно несчастным. Не надо было ему убегать. Надо было всего-то потерпеть, переждать... До пятнадцатилетия оставалось меньше года. А там он объявил бы себя независимым от воли отца - и просто сошел с корабля, где бы тот тогда ни находился. Зато теперь ему оставшиеся месяцы покажутся вдвое длиннее, чем могли бы. И почему он не подождал?..

Уинтроу медленно поник на прелую солому в углу своего "стойла". И закрыл глаза, пытаясь заснуть. Уж лучше спать, чем размышлять о том, каким именно окажется гнев отца...

- Убирайся!.. - повторил Кеннит. Получилось негромкое рычание. Этта осталась стоять, где была: бледная, но с крепко сжатыми губами. В одной руке - тазик с водой, в другой - полосы материи на повязки.

- Я просто подумала, что свежая повязка пойдет тебе на пользу, отважилась она выговорить. - Старая вся в засохшей крови и...

- Убирайся!!! - взревел Кеннит. Она крутанулась, расплескав воду из тазика, и исчезла. Дверь капитанской каюты бухнула у нее за спиной.

Кеннит с самого утра пребывал в ясном рассудке, но эти слова были первыми, которые он кому-либо сказал. Большей частью он просто смотрел в стену, будучи не в состоянии осмыслить - как вышло, что Госпожа Удача его до такой степени оставила. Как вообще могло случиться подобное?.. Возможно ли, чтобы капитан Кеннит претерпел ЭТО?..

Ну что ж. Настала пора. Настала пора разуть глаза и увидеть, что с ним сделала эта сука. Пора вновь взять бразды. Пора...

Он уперся кулаками в постель и рывком сел. Потревоженная нога отозвалась такой болью, что у него почернело в глазах. Кеннит взмок и почувствовал, как липнет к спине ночная рубашка (и без того уже провонявшая). "Пора..." Он сгреб покрывало и отбросил его прочь, чтобы увидеть ногу, искалеченную этой сукой...

Ноги не было.

Его ночная рубашка была подвернута и тщательно заколота, чтобы не мешала. Вот ляжки - такие же, как прежде, волосатые и мускулистые... Но одна нога просто оканчивалась комом грязно-бурой повязки немного ниже колена. "Нет... невозможно..." Кеннит потянулся потрогать, но не смог заставить себя прикоснуться к повязке. Вместо этого он самым дурацким образом принялся щупать пустое место там, где положено было находиться нижней части ноги. "Может, она в самом деле там, просто у меня что-то с глазами?.."

Он тихо заплакал... но почти сразу скрипнул зубами и замолчал. Нет! Он не издаст больше ни звука. Вообще ни единого звука!

Кеннит попытался припомнить, как все получилось. За каким хером он приволок на борт эту сумасшедшую суку?.. За каким хером (вот с чего надо было начать!) им вообще понадобилось нападать на невольничьи корабли?! Торговые - да, торговые - другое дело. Там деньги. И за ними не следуют косяки морских змей, готовых чуть что хватать людей за ноги. Соркор и Этта - вот кто во всем виноват. Если бы не они - был бы он до сих пор цел и здоров...

" Спокойно. Спокойно..."

Ему требовалось спокойствие и ясность рассудка. Он должен был многое хорошенько обдумать. Итак, он заперт здесь, в этой каюте, он не способен не то что драться - даже стоять на ногах. А Соркор с Эттой сговорились против него... Сговорились или нет? - это он должен был решить для себя. И зачем они это с ним сделали? Почему? Надумали корабль у него отнять?..

Кеннит перевел дух и попробовал привести мысли в порядок. "Чего ради она сделала это со мной?.. - И тут его посетила новая мысль: - Но коли так, почему она просто не убила меня? Боялась, что моя команда на нее ополчится?.. Но тогда, всего вероятнее, они с Соркором все же не в сговоре..."

- Она сделала это, чтобы спасти твою жизнь. - Голосок, исходивший с запястья, звучал так, словно амулет поверить не мог в непроходимую глупость своего обладателя. - Ты что, совсем уже спятил? Или память отшибло? Тебя морской змей держал за ногу. И пытался оторвать от фальшборта, чтобы подкинуть в воздух и проглотить. Вот Этте и пришлось ногу-то тебе отхватить. Иначе змей тебя бы целиком слопал!

- Свежо предание... - фыркнул капитан.

- Почему? - удивился амулет.

- А просто я хорошо знаю ее. Вот почему.

- Я ее знаю не хуже твоего. Так что не городи ерунды, - жизнерадостно заметил кусочек диводрева.

- Заткнись... - проворчал Кеннит. И, сделав усилие, обратил взгляд на обрубок ноги. Потом спросил: - Насколько... там плохо?

- Начнем с того, что ноги у тебя больше нет, - бессердечно сообщил ему амулет. - Этта перерубила топориком кость, и это единственное, что было сделано чисто. Мясо раздирал змей: половину он отжевал, а половина... как бы сказать... растаяла сама собой. Все вместе похоже было на подплавленный воск. Вон то коричневое на повязке - думаешь, это кровь? Нет, это гной просачивается...

- Заткнись... - тихо повторил Кеннит. Он смотрел на слипшуюся повязку и силился представить, что там, внутри. Под обрубок ноги был подложен кусок свернутой ткани - и все равно его движение оставило на простынях заметный кровянистый след. На его чистых, изысканных простынях... Мерзость какая!..

А маленький демон на его запястье знай ухмылялся:

- Ты сам спросил.

Кеннит набрал полную грудь воздуха и заорал:

- Соркор!..

Дверь немедленно распахнулась, но вместо Соркора появилась Этта. Заплаканная и несчастная. Она вихрем влетела в каюту:

- Кеннит, что с тобой? Тебе больно?..

- Мне Соркор нужен! - заявил он мрачно, и ему самому это показалось требованием капризничающего ребенка. Могучий старпом тотчас заполнил собой все пространство двери. К полному ужасу Кеннита, вид у старого разбойника был такой же внимательно-заботливый, как и у Этты.

- Чем могу служить, кэп?

Непокорная шевелюра Соркора стояла дыбом - ни дать ни взять он только что рвал на себе волосы. А дубленую, покрытую шрамами физиономию покрывала желтоватая бледность, видимая даже сквозь загар.

Кеннит попытался припомнить, на кой ляд ему понадобилось звать Соркора. И покосился на повязку, испачкавшую простыни:

- Здесь надо прибрать. - Ему удалось выговорить это как команду, так, словно речь шла о недостаточно чистой палубе. - И пусть нагреют воды: мне нужно вымыться. - Тут до него дошло, что он разговаривал с Соркором как со слугой, а не со следующим после себя по рангу. Пришлось пояснить: - Ты же понимаешь: очень важно, как я буду выглядеть, когда стану допрашивать пленных. Еще не хватало, чтобы они увидели перед собой калеку в грязной постели!

- Пленных?.. - переспросил Соркор непонимающе.

- Да, пленных, - твердым голосом ответствовал Кеннит. - Я ведь приказал, чтобы самое меньшее троим оставили жизнь, верно?

- Так точно, кэп. Но это было до...

- Ты хочешь сказать, что мне не оставили троих для допроса?!

- Оставили... одного, - поежился Соркор. - Ну, в смысле... то, что от него осталось. После того, как твоя женщина его...

- Что?..

- Это он был во всем виноват, - по-кошачьи тихо и грозно прорычала Этта. - Виноват в том, что ты был ранен!

Ее глаза превратились в две опасные щелки. Очень опасные.

- Что ж... один так один, - буркнул Кеннит. А про себя подумал: "Что же за создание я привел на борт этого корабля?.." Однако не время было размышлять об этом. Непосредственно сейчас необходимо было вернуть себе всю полноту власти. - Позаботься о воде для мытья, - сказал он. - Когда я буду готов предстать перед ним, пусть пленника доставят сюда. Команде я показываться пока не очень хочу... Да, а как прошел захват корабля?

- Как по маслу, кэп, ну просто-таки как по маслу! И нам в этот раз досталось кое-что интересное, - На изборожденном заботами лице Соркора вопреки обстоятельствам возникла усмешка. - Кораблик-то не простой оказался. Ну, то есть там и обыкновенных рабов было полно, но помимо них еще и партия невольников, отправленных в подарок лично от самого джамелийского сатрапа какому-то чиновному козлу в Калсиде. Целая труппа танцоров и музыкантов, все с инструментами, разными там финтифлюшками и при горшочках краски для лиц. И еще драгоценности! Цельные бочонки сверкальцев! Я их тебе под койку поставил, кэп. А еще мы взяли набор чудных шмоток, кружево, несколько серебряных статуй и дорогой бренди в бутылочках. Славненькая добыча! Не очень увесистая, но все как есть - высшего качества! - И Соркор искоса глянул на обрубок капитанской ноги: - Ты, может, хочешь того бренди отпробовать?..

- Погодя. Скажи-ка... эти танцоры с музыкантами - они как, послушные? Не очень переживают, что прервалась их поездка?

"Почему, интересно, их не побросали за борт вместе с командой?"

- Еще какие послушные, кэп! Они ж рабы! Труппа влезла в долги, ну и, когда владельцы разорились, сатрап велел до кучи замести еще и артистов. Ясное дело, не очень-то это по закону, но он же сатрап, ему-то что о законности беспокоиться? Ты б видел, как эти бедолаги обрадовались, что угодили к пиратам! Ихний старшой уже приставил всех к делу - знай сочиняют танцы и песни про то, как все получилось. И ты - главный герой пьесы, конечно!

- Да уж... конечно. - "Песни и танцы... только этого не хватало..." Кеннит ощутил, как необъяснимо наваливается усталость. Он спросил: - Мы стоим на якоре, так? Где? И почему?

- Тут такая бухточка, - ответил Соркор, - безымянная, насколько мне известно. Главное - мелкая. У "Сигерны", оказывается, в трюме течь, причем застарелая. Рабы в нижнем трюме в ней чуть не по шею сидели. Вот мы "Сигерну" сюда и поставили - чтобы вовсе не потонула, пока мы добавочные помпы на нее ставим. А потом я думал отправиться в Бычье устье. Народу у нас полно - будет кому качать помпы, покуда не доберемся...

Кеннит поинтересовался:

- В Бычье устье? Почему?

Соркор пожал плечами:

- Там подходящий берег для килевания* [Килевание - мы больше привыкли к тому, что этот термин обозначает жестокое наказание провинившегося матроса. Однако килеванием также называлось наклонение судна в поперечной плоскости до обнажения киля, что применялось для осмотра, покраски и ремонта подводной части судна на плаву.]. - И мотнул головой: - "Сигерну" след малость починить, прежде чем она снова будет на что-то годиться. А поселок тамошний за последний год дважды грабили работорговцы. Я и решил, что там нас рады будут принять.

- Вот видишь, - еле слышно пробормотал Кеннит. И про себя улыбнулся. Соркор рассуждал верно. Все же он многому научился у него, Кеннита. Кому-то подарить корабль... с кем-то поговорить по душам - глядишь, и еще один городок завоеван. Что тут еще можно сказать... - Если бы Пиратскими островами правил один человек... работорговцы боялись бы... приближаться... люди жили бы... спокойно...

Дрожь прошла по его телу. К нему тотчас ринулась Этта:

- Ляг, ляг! Ты же белый, как полотно! Соркор, пускай скорее все тащат, лохань для ванны и воду... Да! И принеси повязки и тазик, что я на палубе оставила!

Кенниту оставалось только беспомощно наблюдать, как его шлюха помыкала могучим старпомом, точно мальчиком на побегушках, - и чихать хотела на всякую субординацию.

- Соркор может меня перевязать... - заявил он, по-прежнему не испытывая доверия.

Она преспокойно отмахнулась:

- Я сделаю это лучше.

- Соркор... - начал было он снова, но наглый старпом отважился перебить:

- Не, кэп, точно тебе говорю, у нее не руки, а золото. Она после драки всех наших парней пользовала - и справилась молодцом. А я насчет водички распоряжусь...

И Соркор вышел вон, оставив Кеннита на растерзание кровожадной тигрице.

- Сиди смирно, - велела она ему, как будто он собирался вскочить и удрать. - Сейчас я приподниму твою ногу и подложу подушечку, иначе мы всю постель перемажем. А потом свежие простыни постелю. - Кеннит стиснул зубы и зажмурился, но все-таки не издал ни звука, пока она поднимала обрубок ноги и подкладывала комок свернутых тряпок. - А теперь я смочу старую повязку, прежде чем ее снимать. Тогда она легче сойдет.

- А ты, похоже, неплохо разбираешься... - проскрипел Кеннит.

- Шлюх нередко бьют смертным боем, - деловито пояснила она. - И кто нас будет лечить, если не мы сами друг дружку?

- А я, значит, должен поручить заботу о моей ноге той самой женщине, которая ее отрубила?

Этта замерла. А потом, как вянущий цветок, поникла на пол рядом с его постелью. Ее лицо залила страшная бледность. Она опустила голову и уперлась лбом в край койки.

- Это был единственный способ спасти тебя... Я бы вместо твоей ноги обе руки себе с радостью отрубила... если бы это могло сохранить тебе жизнь...

Подобного абсурда Кеннит давно уже не слыхал. На некоторое время он форменным образом утратил дар речи... За него высказался талисман.

- Капитан Кеннит, - сказал он, - временами бывает попросту бессердечной свиньей. Но, уверяю тебя, я понимаю: то, что ты сделала, ты сделала ради моего спасения. И я благодарю тебя за это деяние.

Тут Кеннит заново онемел - на сей раз от ярости и потрясения: да как осмелилась негодная деревяшка вот так выдать себя постороннему! Он поспешно накрыл талисман ладонью... маленькие острые зубки немедленно впились в его тело. Кеннит отдернул руку, ахнув от неожиданной боли, а Этта подняла голову, и он увидел, что ее глаза полны слез.

- Я понимаю, - выговорила она хрипло. - Каждому поневоле приходится играть то одну роль, то другую... Наверное, так нужно, чтобы временами капитан Кеннит оказывался бессердечной свиньей. - Она пожала плечами и попробовала улыбнуться: - Но к тому Кенниту, которого я знаю... к тому Кенниту, который мой... я этого не отношу.

Нос у нее покраснел, в мокрые глаза тошно было смотреть. Но что самое скверное - она, кажется, поверила, что он вправду благодарил ее за то, что она ему ногу оттяпала!.. Мысленно он проклял и небеса, и поганый талисман. Оставалось только цепляться за соломинку надежды, что Этта вообразила, будто он сам произнес слова благодарности.

- Ладно, хватит об этом, - сказал он поспешно. - Давай, делай с моим обрубком что там положено...

Вода, которой она принялась размачивать повязку, была теплой, примерно как кровь. Кеннит почти ничего не чувствовал... пока Этта не начала аккуратно снимать с раны слои корпии и полотна. Тут он отвернулся - и так сосредоточил взгляд на стене, что по краям зрения все начало расплываться. Пот лил с него градом... Вошедшего Соркора он заметил, только когда тот протянул ему раскупоренную бутылку бренди.

- А стакан? - возмутился Кеннит.

Соркор трудно сглотнул:

- Твоя нога, кэп... Я уж подумал - скорей надо, что на стакан время тратить...

Не произнеси Соркор этих слов, Кенниту, может, и удалось бы избавиться от созерцания своей раны. Но, покуда моряк неуклюже возился в стенном шкафу, разыскивая подходящий стакан, Кеннит волей-неволей опустил глаза и посмотрел туда, где совсем недавно находилась его нога - здоровая, сильная, мускулистая...

Тут оказалось, что полного потрясения он еще не испытал. Одно дело моток тряпок, перепачканных кровью. И совсем другое - жуткое месиво разодранной, разжеванной плоти... Ко всему прочему, рана выглядела еще и обваренной. Кеннита затошнило, он ощутил во рту вкус желчи и кое-как проглотил ее, уберегая себя хотя бы от этого унижения. Соркор протянул ему стакан с бренди... Рука старпома дрожала. Это трудно было понять: многоопытному пирату доводилось в боях наносить врагам гораздо худшие раны. Что же его так потрясло?.. Кеннит взял стакан и залпом проглотил бренди. Потом перевел дух... И подумал, что его знаменитое везение, хоть и издевательским образом, но все-таки продолжалось. Его шлюха по крайней мере оказалась сведущей лекаркой...

Но и этого слабенького утешения его тут же лишили.

- Дело плохо, - тихо сказала Соркору Этта. - Надо его к целителю. И как можно быстрее.

Кеннит вдохнул и выдохнул три раза, считая движения. Потом ткнул стаканом в сторону Соркора, но, когда тот попытался налить, - взял у него всю бутылку. Глоток. Три вдоха-выдоха. Еще глоток. Три вдоха-выдоха... "Пора. Вот теперь - пора".

Он снова приподнялся и сел на постели. И посмотрел на жуткое нечто, когда-то называвшееся его ногой. И принялся распутывать на груди завязки рубашки:

- Где моя вода для мытья? - осведомился он спокойно - Надоело мне тут сидеть и дышать собственной вонью. Погоди с перевязкой, Этта, пока я не вымоюсь. Достань чистую одежду и приготовь свежие простыни для постели. Я желаю вымыться и одеться, а потом допросить пленника.

Соркор покосился на Этту и негромко ответил:

- Со всем уважением, кэп... но позволю себе заметить, что слепой все равно не заметит, одет ты или нет.

Кеннит смотрел ему прямо в глаза:

- Кто этот пленник?

- Капитан "Сигерны"... Рефтом зовут. Этта нас заставила выловить его из воды.

- Но он не был ослеплен, пока шел бой. И в воду упал, сколь мне помнится, целым!

- Так точно, кэп. - Соркор опять покосился на Этту и сглотнул. "Вот, значит, как. Вот, значит, откуда то почтение и опаска, которыми мой старпом проникся по отношению к моей шлюхе. Забавно... почти..." Соркор, значит, усматривал разницу между тем, чтобы увечить человека в бою - и чтобы потом шлюха пытала пленного. А Кеннит и не знал раньше, что его забубенный старпом такие тонкости различал.

- Слепец, может, и не заметит, но мне самому не все равно, - заметил капитан. - Короче, исполняйте! Живо!

Как бы в ответ на эти слова, в дверь постучали, и Соркор впустил юнгу Опала, принесшего два ведра горячей воды. От них шел пар. Юнга поставил их на пол. Он не посмел даже глянуть на Кеннита, не то что обратиться к нему.

- Господин Соркор, - шепнул он на ухо старпому, - эти, с музыкой... они типа хотят спеть и сыграть на палубе для нашего капитана... Они сказали, я должен... э-э-э... типа "испросить твоего милостивого соизволения". И еще... - юноша усердно морщил лоб, силясь правильно вспомнить мудреное выражение, - они хотят... э-э-э... типа "выразить почтительнейшую благодарность"... или что-то навроде...

Кеннит ощутил шевеление у запястья. Опустил глаза и посмотрел на талисман, благо это оказалось удобно - он сидел скрестив руки на груди, и никто не мог подсмотреть. Талисман изо всех сил корчил рожи, призывая Кеннита высказать то самое "милостивое соизволение". Похоже, маленький деревянный гаденыш вправду вообразил, будто Кенниту необходим был его совет! Он даже пытался губами изобразить какие-то слова...

- Кэп? - почтительно вставил Соркор.

Кеннит притворился, будто чешет в голове: так ему удалось поднести талисман к самому уху и услышать: "Король должен милостиво принимать изъявления благодарных подданных. Отвергнутые подарки ожесточают сердца..."

И Кеннит решил считать это хорошим советом. Невзирая на личность советчика.

- Скажи им, что это доставит мне величайшее удовольствие, - обратился Кеннит к Опалу. - Жизнь мне выпала суровая, но я отнюдь не чужд изящных искусств!

- Кэп!.. - восхищенно задохнулся юнец. И кивнул, сияя от гордости за своего капитана. "Вот это да! Ему змей ногу оттяпал - а он об искусстве!" Всенепременно скажу им, господин капитан! Суровая жизнь! Изящные искусства! Все так и скажу!

И ринулся вон, повторяя на бегу, чтобы не забыть: "Не чужд... суровая... изящных искусств..."

Когда он скрылся за дверью, Кеннит повернулся к старпому:

- Иди к пленному. Пусть ему дадут воды и питья, чтобы очухался. А ты, Этта, ванну мне готовь... пожалуйста.

Соркор ушел. Этта осторожно помогла Кенниту выбраться из рубашки. Она вымыла его губкой - по-калсидийски. До сих пор Кеннит считал такой способ не мытьем, а размазыванием грязи, но Этта отлично справилась с делом: он в самом деле почувствовал себя чистым. А некоторые отдельные моменты этого мытья даже заставили его впервые задуматься о том, что, возможно, полезность женщины для мужчины не ограничивалась привычными ему рамками... Но затем Этта стала промывать и заново перевязывать его рану - после чего ей пришлось еще раз смывать пот с его спины, груди и лица.

А с палубы уже зазвучала тихая музыка - нежное сочетание струн, колокольчиков и женских голосов. Слушать ее оказалось и вправду приятно.

Этта деловито вспорола боковой шов на приготовленных для него штанах, что позволило ей одеть его почти безболезненно. Потом она вновь подшила штанину. Застегнула на нем рубашку, расчесала волосы и бороду не хуже слуги, привыкшего ухаживать за господином. И храбро подставила плечо, помогая перебраться в кресло, пока она переменит постельное белье... В общем, он и не подозревал, что у нее обнаружится сразу столько талантов. Он явно недооценивал ее, не думал, что она окажется настолько полезна ему...

Когда он был должным образом вымыт, одет и устроен, Этта ненадолго выскочила наружу и почти сразу вернулась с подносом еды. Кеннит втянул носом запахи горячего супа и свежего хлеба и тут только осознал, насколько проголодался. Заморив червячка, Кеннит отложил ложку и негромко поинтересовался:

- А что, скажи на милость, подвигло тебя вот так вольничать с моим пленником?

Она чуть слышно вздохнула:

- Я была в такой ярости... - И покаянно опустила голову: - Так взбешена оттого, что они тебе причинили... что заставили меня тебе причинить... Я поклялась, что раздобуду тебе живой корабль, хотя бы ценой собственной жизни. И я подумала, что именно об этом ты собирался расспрашивать пленников. Ну... И когда я окончательно одурела от сидения подле твоей постели, но уснуть не могла - я пошла их навестить...

- Их?..

- Ну да, их было трое... поначалу. - Этта передернула плечами. Похоже, я из них вытянула сведения, которые тебе нужны. Я все очень тщательно проверила... и перепроверила. Но все-таки позаботилась одного оставить в живых - чтобы ты мог во всем удостовериться сам.

"О да. Ну и талантов же в ней. Всяких разных... И умная. Возможно, скоро придется убить ее..." Вслух он спросил:

- И что же ты выяснила?

- Они рассказали мне только о двух живых кораблях, о которых знали доподлинно. Первый - ког, называется "Офелия". Она ушла из Джамелии как раз перед ними, но у нее еще оставались товары из Удачного на продажу, так что по пути на север она должна была делать остановки. - Этта пожала плечами. Поэтому неизвестно, кто из них на сегодняшний день кого обогнал. А второй живой корабль, который они видели, как раз стоял в Джамелии. Он пришел в порт за день до того, как они отплыли, и капитан надолго задерживаться не собирался. Тот корабль разгружали, а трюмы готовили для перевозки рабов на север, в Калсиду.

- Дичь какая, использовать живой корабль подобным образом! возмутился Кеннит. - Они солгали тебе.

Этта вновь пожала плечами - еле заметно.

- Возможно... всякое на свете бывает. Но, если они лгали, то все порознь и в разное время... - И она засунула перепачканные простыни в рубашку Кеннита, приготовленную для стирки. - Меня они убедили.

- Женщину легко убедить в чем угодно. А какой вывод из сказанного ими?

Она посмела одарить его вызывающе-спокойным взглядом:

- Вывод такой, что они солгали и во всем остальном.

- В любом случае, - сказал Кеннит, - я хочу выслушать.

Этта вздохнула.

- Им было известно немногое. В основном слухи и сплетни. Они рядом с тем другим кораблем неполный день простояли. "Проказница" принадлежит торговому семейству из Удачного - каким-то Хэвенам. Она пойдет Внутренним Проходом в Калсиду со всей возможной скоростью. Рабов они покупать собирались не всяких, а только ремесленников и умелых рабочих, но кто ж их знает - небось возьмут и других, хотя бы ради балласта. Всем заведовал малый по имени Торк, но вроде бы не он был капитаном. Да, эта "Проказница" только что пробудилась, и это ее первое плавание. Девственное.

Кеннит покачал головой:

- Хэвен? Нет такого купеческого семейства.

Этта развела руками:

- Ты прав. Они меня обвели вокруг пальца. - Она отвернулась и неподвижно уставилась в переборку: - Прости, что все испортила в смысле допросов...

Да, она определенно выходила из повиновения. Будь у него обе ноги, он взял бы сейчас ее за шкирку, швырнул на постель - да и напомнил, кто она такая вообще есть. Но теперь... теперь вместо этого ему приходилось ей льстить. Заигрывать... Кеннит попытался изобрести какие-то хорошие и приятные слова, которые бы утешили Этту и вернули ей разговорчивость... Но непрестанное биение крови в изуродованной ноге становилось все более мучительным. Ему хотелось просто лечь, вытянуться, заснуть - и уйти от всего. Но ему придется просить ее, чтобы помогла...

- Этта, я беспомощен, - проговорил он с горечью. - Я самостоятельно даже до постели не доберусь. - И добавил в редкостном для него приступе откровенности: - Никуда не годится, что ты видишь меня... таким!

В это время музыка на палубе переменилась. Сильный мужской голос повел песню, исполненную одновременно мощи и нежности. Кеннит склонил голову набок, прислушиваясь... Слова показались ему странно знакомыми.

- Ага, - проговорил он затем, - узнаю. "К возлюбленной Китриса". Славный стишок... - Он снова задумался, что бы такого сказать Этте доброго и хорошего, но так ничего и не родил. Только и сообразил предложить: Сходи на палубу послушай, если охота. Знаешь, эти стихи очень старинные... - На краю зрения снова все начало расплываться, на сей раз потому, что боль выжимала из глаз слезы. - Ты их слышала раньше? - спросил он, пытаясь не выдать себя дрожанием голоса.

- О Кеннит... - У нее тоже заблестели в глазах слезы, но не от боли, как у него, а от раскаяния, неожиданного и необъяснимого. - Эти стихи для меня нигде не прозвучат сладостнее, чем здесь... Прости меня! Я иногда такой черствой бываю... Батюшки, да ты опять белый весь! Обопрись на меня, я тебя уложу...

И уложила - самым нежным и ласковым образом, как только могла. И влажной губкой промокнула ему лицо.

- Нет, - запротестовал он слабо. - И так холодно... Я замерз...

Она потеплее укрыла его, потом легла рядом со стороны здоровой ноги. От ее тела шло приятное тепло, но кружева у ворота ее рубашки царапали ему лицо.

- Разденься, - велел он. - Ты теплее раздетая. Она коротко рассмеялась - удивленная, но и довольная.

- Вот это мужик! - заметила она. Но все же повиновалась.

В дверь стукнули.

- Что еще? - отозвался Кеннит.

- Я пленника привел, кэп, - донесся голос Соркора. "Опять хлопоты... нет, только не это!"

- Отставить. Этта его уже допросила... Он больше не нужен.

Ее одежда упала на пол. Она осторожно забралась в постель и прижалась к нему, обдавая теплом. Кенниту, нечеловечески усталому, это тепло показалось сущим бальзамом для души и для тела.

- Кеннит! Капитан Кеннит! - В настойчивом голосе Соркора звучало беспокойство.

- Да, - откликнулся капитан.

Соркор отворил дверь. Двое матросов у него за спиной поддерживали в стоячем положении изможденную тень капитана "Сигерны". Оба моряка уставились на своего капитана, и челюсти у них разом отпали. Кеннит завертел головой, ища, что же их так изумило. Рядом с ним в постели сидела обнаженная Этта - и стыдливо прикрывала грудь одеялом. Музыка с палубы громче доносилась сквозь открытую дверь. Кеннит посмотрел на пленника. Этта не просто ослепила его... Было похоже, она разбирала его по частям понемножечку, по кусочку за раз. Зрелище было отвратительное, и Кенниту окончательно расхотелось заниматься пленником прямо сейчас. Однако, чтобы отделаться, нужно было соблюсти проформу, и Кеннит прокашлялся:

- Правду ли ты сообщил моей женщине, пленник?

Несчастье, стоявшее между двумя матросами, повернуло в его сторону изувеченное лицо.

- Клянусь - да... снова и снова... Зачем бы мне лгать? - Бывший капитан всхлипнул и расплакался - шумно, некрасиво, пытаясь шмыгать остатками ноздрей: - Пожалуйста, добрый господин, не подпускай ее больше ко мне!.. Я все сказал, всю правду! Все, что знал...

"Хлопоты... слишком много хлопот..." Этот человек явно обманул Этту, а теперь старался обмануть Кеннита. Пленник был бесполезен. Огненные стрелы боли летели из ноги и разбивались о внутреннюю сторону черепа.

- Я... занят, - выговорил он. Он ни за что не сознался бы, как вымотало его простое переодевание и мытье. - Разберись с ним, Соркор, как сочтешь нужным.

Приказ "разобраться" мог означать только одно, и пленник разразился горестным воем: оказывается, он еще хотел жить.

- Да. И, когда будешь уходить, закрой дверь, - сказал Кеннит.

Соркор так и поступил.

- Во дела, - донесся уже из-за двери благоговейный вздох одного из матросов, уводивших рыдающего пленника - Уже бабу свою тискает! Ну и капитан у нас, ребята, - все ему нипочем!..

Кеннит как мог придвинулся поближе к теплу, исходившему от женского тела... Его веки сомкнулись, и он заснул сразу и глубоко.

ГЛАВА 28

ПРЕВРАТНОСТИ

Ему все казалось, что это происходит не на самом деле... не с ним. От старого содержателя барака он бы, вероятно, отбился, причем без большого труда, - но за ним явились крепкие мужики средних лет, закаленные и опытные в своей работе.

- Пустите меня! - кричал Уинтроу. - За мной отец сейчас придет! Пустите меня!..

"Какая глупость, - вспоминал он позже. - Как будто по моему слову кто-то собирался меня действительно выпустить..." И это была еще одна мудрость, которую ему выпало постичь: слова, произносимые рабом, не значат ровным счетом ничего. Его отчаянные крики производили на них впечатление не большее, чем рев заупрямившегося осла.

Они попросту вывернули ему руки, так что ему ничего особо не оставалось, кроме как идти, запинаясь, туда, куда его вели. Он еще как следует не осознал такое насилие над своей волей - а его уже прижали к станку татуировщика.

- Не трепыхайся, - посоветовал один из надсмотрщиков, продевая ручные кандалы Уинтроу в скобу и затягивая натуго. Уинтроу не послушал совета и рванулся, надеясь высвободиться, пока не вставили защелку... но опоздал и только ободрал себе запястья: защелка оказалась уже вставлена. Еще несколько быстрых, очень сноровистых, отработанных движений - и Уинтроу оказался согнут в три погибели, с руками, притянутыми к самым лодыжкам. Легкий толчок - и Уинтроу как бы сам сунулся головой в кожаный ошейник, укрепленный на станке вертикально. Второй надсмотрщик живо затянул ошейник таким образом, чтобы он только-только не удушал новоиспеченного раба. Уинтроу мог дышать только в том случае, если не пытался высвободиться. Но даже и стоя спокойно, скованный и скрюченный, он не мог набрать полную грудь воздуха, - короткие всхлипы были усилием, требовавшим внимания. "Примерно так на фермах выкладывают* [Выкладывают, выкладывать кастрировать, оскоплять.] бычков... - с дурнотной тоской подумал Уинтроу. Та же деловитая черствость... То же точно рассчитанное применение силы..."

Вероятно, они справились с ним и даже не вспотели...

- Клеймо сатрапа, - бросил один из них татуировщику. Тот кивнул и передвинул за щекой катышек циндина.

- Не мною была сотворена моя плоть. Я не стану прокалывать ее ради ношения драгоценностей. Я не запятнаю кожу мою наколотыми рисунками. Я создание Са, каким я рожден, таким мне и следует быть. Не мне принадлежит моя плоть, и не мне писать на ней...

Уинтроу не хватало воздуха, он едва смог шепотом произнести священные строки. Но, произнося их, он молился, чтобы татуировщик услышал.

И тот услышал. И сплюнул на сторону. Его слюна была окрашена кровью. "Завзятый любитель циндина, - понял Уинтроу. - Неисправимый. Не может отказаться от дурмана, хотя у него весь рот в язвах..."

- Верно, - буркнул мастер. И добавил с угрюмым юмором: - Не твоя шкура. И не моя, чтобы разрисовывать. Она принадлежит сатрапу. А уж его-то клеймо я и с завязанными глазами мог бы нанести... Стой смирно, парень. И мне быстрей, и тебе меньше терпеть.

- Мой отец... идет сюда... чтобы меня выкупить, - Уинтроу отчаянно глотал воздух, повторяя эти слова, казавшиеся ему очень важными, спасительными.

- Твой отец уже опоздал. Стой смирно, говорю!

Уинтроу некогда было гадать, можно ли считать неподвижность как бы добровольным участием в святотатстве. Первая игла прошла мимо намеченной точки и угодила ему не в щеку, а в ноздрю. Уинтроу вскрикнул и рванулся в ошейнике. Татуировщик без промедления влепил ему подзатыльник и рявкнул:

- А ну, не дергайся!

Уинтроу плотно зажмурился и сцепил зубы...

- Тьфу! Терпеть не могу, когда вот так морщатся, - недовольно пробурчал мастер наколок. Потом быстро принялся за дело. Дюжина ударов иглой, мазок тряпкой - отереть кровь - и краска защипала кожу Уинтроу. Зеленая краска... Еще дюжина уколов, мазок, щипание... Уинтроу начало казаться, будто с каждым вздохом в его легкие попадает все меньше воздуха. Ему было дурно, он боялся, что вот-вот хлопнется в обморок, заранее стыдился этого и сам сердился на себя за этот стыд. Ну что постыдного в том, чтобы сознание потерять?.. Не он все это над собою творил - над ним совершали насилие. И где его отец? Как вышло, что он опоздал?.. Он что, не знал, что произойдет с его сыном, если он опоздает?..

- Вот так. Не трогай руками, не расчесывай, иначе только больше будет болеть, - сквозь ревущий шум в ушах долетел до него далекий голос. - Эй! Этот готов! Забирайте его и тащите другого!

Уинтроу схватили за наручники и за шиворот - и опять силой потащили куда-то. Ноги подламывались, он спотыкался и жадно, часто дышал. Его привели в новый закуток в незнакомом ряду клетушек в каком-то другом сарае. "Этого не могло произойти, - твердил он себе. - Этого не могло случиться со мной. Отец никогда не позволил бы, чтобы меня заклеймили и продали..." Надсмотрщики остановились возле выгородки, предназначенной для новых рабов. Там сидело еще пятеро - каждый с такой же, как у него, зеленой, сочащейся татуировкой.

Его кандалы прицепили к кольцу, вделанному в пол, - и Уинтроу оставили в покое. Как только руки Уинтроу оказались свободны, он поднял их к лицу. Осторожно пощупал распухшую, мокрую кожу... Кровь пополам с сукровицей стекала по его лицу и капала с подбородка. И даже нечем было промокнуть ее.

Уинтроу обвел глазами своих товарищей по несчастью...

- Ну и теперь что?.. - спросил он, обращаясь сразу ко всем.

Ему ответил тощий рослый юнец, ковырявший грязным пальцем в носу.

- Нас продадут, - не без насмешки сообщил он Уинтроу. - И теперь мы рабы - пока не сдохнем. Или надо убить кого-нибудь и удрать...

Выражение у него было довольно-таки вызывающее, но Уинтроу чувствовал, что весь его протест - только на словах. Только на словах он еще и мог хорохориться. У других и на это сил не осталось. Они сидели, стояли, лежали - и просто ждали, что будет с ними дальше. Уинтроу узнал это состояние духа... Так вели себя всерьез искалеченные. Если не трогать их - так и будут сидеть, глядя в никуда и временами вздрагивая от озноба...

- Не могу поверить... - услышал Уинтроу свой собственный шепот. - Не могу поверить, что Торк отцу не сказал...

Выговорив это вслух, он вдруг спросил себя, - а с какой стати, в общем, он взял, что Торк кому-то что-то расскажет?.. Видимо, он окончательно поглупел. Доверил свою судьбу идиоту, садисту и подлецу. Почему он не послал отцу весть, почему в самый первый день все не рассказал содержателю?.. И, если уж на то пошло, - зачем удрал с корабля?.. Уж так ли там было плохо?.. По крайней мере, виден был конец мучениям - дождаться пятнадцатилетия - и он вышел бы из власти отца. А теперь? Теперь никакой надежды впереди. И никакой "Проказницы", которая могла бы в трудный час его поддержать...

Стоило подумать о ней, и в груди поднялась страшная волна горестного одиночества. Он предал ее. И сам себя загнал в рабство. И это не сон, это реальность. "Теперь я - раб! Отныне и навсегда!.."

Уинтроу опустился в грязную солому, лег на бок и подтянул колени к груди, сворачиваясь, как зародыш в утробе. Ему показалось, он услышал рев ветра, доносившийся издалека...

Проказница безутешно покачивалась на легкой волне, катившейся через гавань... Между тем день был хорош. На лице так и играло на белоснежных куполах баснословной Джамелии. Ветер сегодня тянул с юга. Он смягчал холодок зимнего дня и относил прочь смрад, источаемый другими невольничьими кораблями, стоявшими поблизости на якорях. Весна была близко... Дальше на юге, куда, бывало, водил ее Ефрон, фруктовые деревья уже окутались облаками розового и белого цветения. Там, на юге, царила красота и было тепло. Но ей предстояло плавание на север, в Калсиду...

У нее внутри наконец-то умолкли пилы и молотки; все переделки были завершены - она окончательно превратилась в невольничье судно и готова была принять на борт первую партию товара. Сегодня погрузят остаток съестного припаса... а завтра начнут размещать в трюмах рабов. И она выйдет из джамелийской гавани... в одиночестве. Уинтроу с нею больше не будет. Зато, как только она поднимет якорь, в донном иле проснется морской змей - или даже не один - и последует за нею. Отныне змеи будут ее непременными спутниками в плавании. Вчера, когда порт затих на ночь, со дна поднялась маленькая тварь и осторожно закружилась между невольничьими кораблями. Подобравшись к Проказнице, она высунула из воды голову и с опаской посмотрела на изваяние. И было что-то такое во взгляде морского создания, отчего у Проказницы перехватило ужасом горло... Она даже вахтенного позвать не смогла. Будь на борту Уинтроу, он сразу почувствовал бы ее испуг и явился на помощь...

Проказница заставила себя (хотя оказалось весьма нелегко) не думать о нем. Его больше нет; придется ей самой о себе позаботиться... Утрата запускала в сердце острые когти. Проказница пыталась не признавать ее. Она не желала думать ни о чем скверном - и все. "Какой день хороший стоит..." Она стала слушать легкий плеск волн, чуть заметно покачивавших ее у причала. "Как все мирно..."

- Корабль, а корабль... Проказница!

Она неторопливо подняла голову и посмотрела вверх и назад. На баке стоял Гентри. И окликал ее, перегнувшись через фальшборт.

- Послушай, Проказница, не могла бы ты... прекратить это? Людям и так не по себе. У нас уже двоих матросов недостает. Не явились из увольнения на берег. И я думаю - это оттого, что ты их напугала!

"Напугала? Что такого пугающего в моем одиночестве? Или в змеях, которых все равно никто не видит, кроме меня?"

- Проказница... Я сейчас Финдоу пришлю, чтобы он тебе на скрипке сыграл. А меня на несколько часов отпускают на берег, и я тебе клятвенно обещаю, что буду повсюду разыскивать Уинтроу. Я тебе обещаю!

"Они что, всерьез думают, что меня это утешит? Если они найдут Уинтроу и силой притащат его назад, чтобы заставить снова служить мне - они полагают, я от этого сразу стану послушной и всем довольной? А что, Кайл, может, именно так и думает. Разве не так он с самого начала Уинтроу на борт приволок? Кайл никакого понятия не имеет, что это такое - добровольное рвение..."

- Проказница, - взмолился Гентри. - Пожалуйста! Пожалуйста, прекрати так раскачиваться! Смотри, вода сегодня гладкая, как стекло! Другие корабли стоят себе, не шелохнутся! Пожалуйста...

Ей было жаль Гентри. Он был хороший старпом. И очень способный моряк. Он ни в чем перед ней не провинился, и определенно не стоило его мучить...

А ее саму - стоило?..

Она попыталась собраться с силами. Гентри был отличный моряк. Он заслуживал хотя бы краткого объяснения.

- Я теряю себя... - начала она и сама ощутила, как странно прозвучали эти слова. Она попробовала начать заново: - Все не так скверно, когда знаешь, что кто-то должен вернуться... но когда ждать становится некого, мне делается... не за что ухватиться. И я начинаю думать... Нет, не то слово. Не думать - это скорее как сон, хотя мы, живые корабли, и не спим. Но все равно это как сон, и в этом сне я - не я, а кто-то другой... Кто-то... или что-то. И еще ко мне прикасаются змеи, и это хуже всего...

Выслушав, Гентри не успокоился, а, наоборот, явно разволновался.

- Змеи? - переспросил он с сомнением.

- Гентри, - повторила она очень тихо, - Гентри, здесь, в гавани, полно змей. Они прячутся внизу, в донной грязи.

Он тяжело перевел дух.

- Да, ты мне уже говорила. Но, Проказница, никто больше не замечает их присутствия. Быть может, ты ошиблась?

Он ждал ответа. Она отвернулась.

- Будь здесь Уинтроу, он бы тоже почувствовал... Он-то знал, что я не капризничаю.

- Ну... - протянул Гентри неохотно, - боюсь, Уинтроу здесь нет. Я знаю, это тебя очень расстраивает. А может, и пугает... самую чуточку. - Он помолчал, а потом заговорил ласково, утешающе, словно она была беспокойным ребенком: - Что ж, может, там, внизу, вправду змеи. Но если даже и так, то что мы с этим можем поделать? Да они нас и не трогают. Так, может, не стоит и внимания на них обращать, а?

Она попыталась заглянуть ему в глаза, но он отводил взгляд. Что, интересно, он вообще думал о ней?.. Что она навоображала себе змей? Что она спятила от горя после бегства Уинтроу?..

- Я не свихнулась, Гентри, - сказала она тихо. - Мне... очень тяжело оставаться одной, это так. Но я не схожу с ума, нет. Я, может, даже яснее кое-что вижу, чем раньше. Вижу по-своему... а не по-вестритовски.

Проказница силилась объяснить, но Гентри, похоже, только запутался.

- Ну... ну да. Конечно. Да...

И он стал смотреть в сторону.

- Гентри, ты славный мужик. Ты мне нравишься... - И она чуть не замолчала на этом, но все же произнесла: - Знаешь, подыскал бы ты себе другой корабль.

Гентри аж взмок, услышав такое, и она ощутила запах страха.

- Да какой корабль, - проговорил он торопливо, - может сравниться с тобой? После плаваний у тебя на борту - да с какой стати мне новое место искать?

В его голосе звучала напускная сердечность.

- Да с такой стати, что ты, наверное, жить хочешь, - выговорила она очень тихо. - А у меня скверное предчувствие насчет предстоящего плавания. Очень скверное... И в особенности оттого, что я осталась одна.

- Не болтай! - перебил он грубо, словно она была разгильдяем-матросом. И уже спокойнее предложил: - Ты не будешь одна. Я с тобой посижу. И Финдоу со скрипкой пришлю, лады?

Она пожала плечами. Она сделала что могла. Она пыталась...

Она устремила взгляд на отдаленные шпили сатрапского дворца.

Потом Гентри ушел...

...Она очень боялась, что капитан Тенира узнает ее. Как-никак она танцевала с его сыном на Зимнем сборе три года назад. Но если удачнинский торговец Тенира и усмотрел некое сходство между моряком Эттелем и Альтией Вестрит - он ничем этого не показал. Он лишь окинул ее с головы до ног придирчивым взглядом и покачал головой:

- Ты, парень, выглядишь справным матросом. Но я уже сказал тебе: у меня нет недостачи в команде, и я никого брать не намерен.

По его мнению, на этом разговор был окончен.

Альтия не поднимала глаз. "Офелию" она заприметила в гавани два дня назад. Вид серебристого корпуса старого корабля, его улыбчивого носового изваяния потряс ее до глубины души - она сама от себя подобного не ожидала. Альтия поспрашивала в портовых тавернах и скоро узнала все, что ей требовалось. Живой корабль направлялся домой, в Удачный. Он отбывал через несколько дней. Услышав такое, Альтия про себя решила, что любым путем, какими угодно правдами и неправдами, но попадет-таки на борт. С этого момента она сшивалась на причалах, ожидая случая застать капитана одного. План у нее был самый простой. Для начала она попробует наняться юнгой в команду. Если ничего не получится - откроет капитану, кто она на самом деле такая, и взмолится, чтобы он доставил ее домой. Она не думала, чтобы Тенира ей отказал. И все равно ей потребовалось все ее мужество, чтобы последовать за капитаном к этой таверне и дождаться, пока он отобедает. Она держалась в уголке, наблюдая, как он ест. А когда он положил вилку и откинулся на стуле - Альтия подошла. И набрала полную грудь воздуха:

- Капитан... Прошу прощения, капитан. Я буду работать даром, просто за проезд в Удачный...

Тенира повернулся к ней вместе со стулом и сложил на груди руки.

- Почему? - спросил он подозрительно.

Альтия рассматривала половицы таверны между своими босыми ступнями. И кусала губу. Потом все же подняла глаза на капитана "Офелии".

- У меня есть деньги, полученные на "Жнеце"... Часть из них, по крайней мере. Мне надо попасть домой, господин капитан, и передать эти деньги матери... - Альтия проглотила застрявший в горле комок. - Пока они все не кончились, господин капитан. Я пообещал своей матушке, что приеду и привезу денег, а то батюшка наш совсем что-то плох. Вот я и пытаюсь... но корабля на Удачный все нет, и денежки тают. - Альтия вновь опустила глаза. - Даже если я поплыву с вами даром, я больше домой довезу, чем если буду еще дожидаться и к кому-нибудь на платное место устроюсь...

- Ясно. - Капитан Тенира посмотрел на пустую тарелку и отодвинул ее в сторону. Пошуровал во рту языком, выколупывая что-то, застрявшее между коренными зубами. - Даром, оно, конечно, даром, но кормить тебя мне все же придется. И работа на живом корабле, чтобы ты знал, совсем не похожа на плавание на кораблях иного рода. Они могут проявлять норов вне зависимости от ветра и волн. А наша Офелия - дама весьма даже своевольная...

Альтия снова прикусила губы - на сей раз, чтобы сдержать улыбку. "Офелия" была одним из старейших живых кораблей, из самого первого поколения. Толстый старый ког. Нахалка и жуткая матерщинница, когда на нее накатывало соответствующее настроение. В других случаях она вела себя как упрямая и высокомерная старая аристократка. В общем, "своевольная дама" это было еще мягко сказано.

- Ее матросы должны носиться как ветер и соображать расторопно, продолжал поучать капитан. - А еще от них требуется уравновешенность. Они не должны пугаться ни ее самой, ни ложных слухов, которые о ней ходят. И нельзя ей позволить себя задирать, а то совсем на шею сядет... Ты, парнишка, бывал когда-нибудь на живом корабле?

- Доводилось, господин капитан, - кивнула Альтия. - Прежде чем начать плавать, я ходил к Северной стене и разговаривал с ними. Я люблю их, господин капитан, и совсем не боюсь.

Тенира прокашлялся.

- А кроме того, торговый корабль очень отличается от промыслового. Мы ходим гораздо быстрее... и очень следим за чистотой. И, когда помощник капитана говорит "прыгай", ты должен только спросить: "на какую высоту?" и немедленно прыгать. Думаешь, справишься?

- Так точно, господин капитан, непременно справлюсь. И о чистоте обязательно позабочусь.

Альтия знай кивала, боясь спугнуть призрак удачи.

- Ну... что ж... - капитан что-то взвешивал про себя. - На самом деле ты мне, конечно, не нужен. Да и служба на живом корабле - большинство моряков в игольное ушко полезут, чтобы удостоиться такого места. Так что вместо тебя я легко мог бы нанять кого-нибудь постарше, поопытней...

- Я понимаю, господин капитан. Я очень ценю, господин капитан. Я не подведу, господин капитан...

- Да уж постарайся. Я, знаешь ли, жесткий начальник, Эттель. И прежде, чем мы достигнем Удачного, ты, может, еще пожалеешь, что связался со мной.

- Со всем уважением, господин капитан... Я наслышан, что начальник ты вправду жесткий. Но справедливый. - И Альтия снова дерзнула посмотреть Тенире в глаза. - А под началом у справедливого человека работать я не боюсь.

Такие слова хорошо легли на душу капитану: он почти улыбнулся.

- Ладно, - сказал он. - Беги доложись старпому. Его зовут Грэйг Тенира. Скажешь ему, что я тебя нанял. И что ты жаждешь скорее отколупывать ржавчину с якорной цепи!

- Слушаюсь, кэп! - вытянулась Альтия. Ей ли было не знать, какая это нескончаемая головная боль для матроса - отчищать заржавленную якорную цепь. Но даже и такая работа на живом корабле была лучше любой другой - на таком судне, как, например, "Жнец". - Спасибо большое, кэп!

- Беги давай, - жизнерадостно напутствовал ее капитан. И поднял пивную кружку, чтобы мальчик-официант наполнил ее.

Выйдя из таверны, Альтия с величайшим облегчением перевела дух. Она совсем не чувствовала стылого ветра, тянувшего с моря. Итак, Тенира ее не узнал. И, скорее всего, теперь ей больше не следует опасаться разоблачения. Вряд ли ничтожный юнга будет часто оказываться лицом к лицу с капитаном... Один раз приняв ее за Эттеля, он и в дальнейшем будет считать ее таковым. Альтия нимало не сомневалась, что и Грэйга Тениру сумеет точно так же надуть. Эттель, корабельный юнга, ни в коем случае не напомнит ему Альтию, с которой он когда-то отплясывал. "Удалось!!!" - подумала Альтия, и сердце ее взмыло до небес. Итак, скоро она будет в Удачном. А если верно то, что говорят про капитана Тениру, - она по пути еще грошик-другой заработает. Он, говорят, мужик справедливый. Если увидит, как здорово она вкалывает, он ее вознаградит...

Альтия обнаружила, что улыбается.

Офелия уходит назавтра. Значит, надо бежать за кисой с барахлом, а потом на корабль - развешивать гамачок. И уже завтра она пустится в путь домой...

...Причем снова - на живом корабле. Вот это обстоятельство вызывало у нее сложные чувства. Офелия - это не Проказница. Никакой особой связи между ними не будет. Но, с другой стороны, Офелия - это все же не какой-то кусок мертвого дерева, носимый туда-сюда ветром и волнами. Как славно опять оказаться на борту понимающего корабля! Да и убраться наконец из поганого вонючего городишки...

Думая так, Альтия направлялась в сторону развалюхи-гостинички, где обитала. Нынче же вечером - на Офелию. А завтра - домой. Некогда разыскивать Брэшена и прощаться... К тому же она не знала даже приблизительно, где он обретается. Может, даже опять уже в море ушел. Да и вообще - зачем? Она пойдет своим путем, он - своим... Вот так просто? Да, именно так. Какая связь между нею и этим человеком? Да никакой. Не очень понятно, с какой стати она вообще о нем думает. Ей нечего было бы ему сказать, даже если бы они и встретились. А встретились бы - им было бы так трудно говорить друг с другом. Куда ни ткни - все какие-то тягостные, болезненные темы. Нет! Лучше уж им вовсе не видеться!..

В конторе корабельного посредника было тесно и душно. Камин показался Брэшену слишком большим для такой крохотной комнатки, а огонь в нем слишком жарким. После свежего ветра снаружи в помещении очень чувствовался запах дыма. Брэшен потянул ворот рубашки. Потом заставил себя спокойно сложить руки на коленях.

- Я нанимаю команду на "Канун весны". Это большое доверие, оказанное мне капитаном. Поэтому я отношусь к делу очень серьезно. Если я отправлю с ним в море пьяницу или распустеху, это будет стоить кораблю денег и времени, а может, и жизней. Поэтому я очень тщательно смотрю, кого нанимаю.

Посредник - невысокий лысеющий мужчина - замолк и стал сосать трубку. Похоже, он ждал ответа, и Брэшен попробовал изобразить нечто подходящее.

- Да, - сказал он. - На тебе большая ответственность.

Посредник выдохнул облачно желтоватого дыма. Дым оказался таким ядовитым, что у Брэшена защипало глаза и горло, но он постарался ничем себя не выдать. Он хотел получить место старпома, означенное на объявлении возле двери. "Канун весны" был маленьким, обладавшим небольшой осадкой торговым корабликом, ходившим туда-сюда вдоль берегов между Свечным и Удачным, и грузы, которые он продавал или принимал в каждом порту, определяли место следующей стоянки... - по крайней мере, так обтекаемо выразился посредник. Брэшен же внезапно заподозрил, что "Канун весны" был связан с пиратами - то бишь возил и продавал товары, украденные с других кораблей. Брэшен был не вполне уверен, что действительно хочет впутываться в подобное дело... Правду сказать, ему вообще все надоело, он бы с удовольствием плюнул и совсем ничего не делал - но вот незадача, у него опять кончились деньги и был на исходе циндин. Значит, придется снова впрягаться. И место, которое он мог здесь получить, было ничем не хуже прочих...

Тут посредник снова заговорил, и Брэшен, отвлекшись от своих мыслей, изобразил напряженное внимание.

- ...И таким образом мы его потеряли. Какой стыд, - ведь он был с нами много лет. Но, как, я уверен, тебе известно... - Он сделал мощную затяжку и выпустил дым через ноздри. - Время и прилив ждать, согласно пословице, не будут. Как, увы, и скоропортящийся груз. "Кануну весны" нужно отплывать, на борту требуется старший помощник. Ты, похоже, знаком с мореплаванием в тех местах. Но может оказаться, что мы не сумеем тебе выплатить сумму, которой ты, как тебе кажется, достоин...

- Сможете-то сколько? - напрямик спросил Брэшен. И улыбнулся, чтобы смягчить невольную грубость. У него успела разболеться голова, и он решил если этот тип еще раз выдохнет ему в лицо дым, быть беде: его точно стошнит.

- Ну... - лысый человечек был, казалось, слегка задет его вопросом. Это, знаешь ли, зависит. То есть рекомендация со "Жнеца" у тебя, да, есть. Но чем ты подтвердишь тот опыт, который у тебя, по твоим словам, есть? Мне надо подумать...

Он, похоже, надеялся, что вместо Брэшена к нему явится некто с целой связкой ярлычков-рекомендаций.

- Понял, - сказал Брэшен. - И когда я смогу узнать, подхожу я вам или нет?

Вопрос опять прозвучал слишком прямолинейно. Задним числом Брэшен это понимал. Вот если бы не задним числом, а заранее... Он снова улыбнулся посреднику, только надеясь, что улыбка получится не особенно кислая и кривая.

- Возможно, рано утром, - прозвучал ответ.

Тут посредник снова затянулся, и Брэшен поспешно наклонился, сделав вид, будто поправляет штанину. Дождался, пока облако вонючего дыма проплывет поверх его головы, и тогда только выпрямился. Расчет оказался неверным: желтоватая тучка угодила ему прямо в лицо. Брэшен закашлялся.

- Так я, - сказал он, - попозже зайду?

Он выговорил это вроде бы безразлично, хотя на самом деле у него кишки сводило от беспокойства. Ибо ему предстоял еще один день без еды и ночлег под открытым небом. И каждый подобный день уменьшал его шансы получить приличное место. Грязный, голодный, небритый тип! - да уж, прямо мечта посредника, ищущего старпома к себе на корабль.

- Хорошо. Зайди, - рассеянно отозвался лысый. Он уже шуршал бумагами у себя на столе, быстро забывая о существовании Брэшена. - Только захвати с собой вещи, потому что, если ты нам подойдешь, надо будет сразу приступать к делу. Всего доброго.

Брэшен медленно выпрямился.

- Вот что, - сказал он. - Ты мне мозги-то не пудри. Сам не желаешь сказать, нужен я или нет и сколько мне намерены платить - а я на цырлах ждать должен, чтобы сразу бежать, ежели свистнете? А не пошел бы ты? - "Да что ты творишь, идиот! - в ужасе вопила более здравая часть его существа. Заткнись, заткнись скорее!" Но слово, как известно, не воробей. Сказанул и было бы уже полной дуростью взять сказанное назад. И Брэшену осталось только высокомерно добавить: - И тебе всего доброго господин мой. Жаль, что нам поладить не удалось.

Вид у посредника сделался очень забавный: оскорбленный и вместе с тем обеспокоенный.

- Погоди-ка! - вскричал он почти сердито. - Погоди!

Брэшен остановился на полдороге к двери и обернулся, вопросительно подняв бровь.

- Не стоит так торопиться... - У посредника бегали глаза, он явно пребывал в нерешительности. - Давай знаешь как сделаем? Я хочу сегодня переговорить с капитаном "Жнеца". И если он скажет, что с тобой вправду все в порядке, мы заплатим тебе столько же, сколько ты получал там. Это будет по справедливости.

- Нет, - сказал Брэшен. - Не будет. - Если уж взялся упираться рогом, надо и продолжать в том же духе: иначе никак. На попятный нельзя. И допустить, чтобы посредник вправду переговорил с кем-либо со "Жнеца", тем более было нельзя. - На "Жнеце" я был третьим помощником. Если я запишусь на "Канун весны", я буду старпомом. Не капитаном - но и не рядовым матросом из форпика. Я буду старпомом, который отвечает за все, что бы на борту ни произошло. "Канун", может, и меньше "Жнеца", но должность выше. На торговом корабле команду надо гонять быстрее и крепче, чем на промысловике. И спорю на что угодно: "Канун" приносит прибыли больше, чем когда-либо удавалось "Жнецу"... Если тот вообще окупает соль, которой затаривается. А потому, ежели я запишусь на "Канун", пусть мне платят столько же, сколько прежнему старпому платили!

- Но он ходил на "Кануне" годами! - отбивался посредник. - Огромный опыт...

- А я много лет был старпомом на "Проказнице", судне существенно более крупном. Вот что, достаточно говорильни! Положи мне его жалованье - и если вы с ним не вылетели в трубу, уж я-то не меньший прибыток обеспечу!

Посредник осел обратно в кресло.

- Судя по наглости, старпом ты и впрямь неплохой, - заметил он скрепя сердце. - Хорошо! Приходи на корабль ко времени отплытия. Тебе будут положены такие же деньги, что и прежнему старшему помощнику. Но должен предупредить: если обнаружишь несоответствие должности, капитан ссадит тебя в первом же порту, какой бы занюханной дырой тот ни оказался...

- Я вот что сделаю, - сказал Брэшен. - Я честный человек и работник прилежный, и потому я пойду на судно прямо сейчас. Если "Канун" отбывает послезавтра, это значит, что у меня есть сутки с лишком времени убедиться, что все припасы и грузы размещены как положено, а команда понимает, кто старпом и что из этого следует. И у капитана будет целый день, чтобы убедиться, достаточно ли я хорош для него. Если ему не понравится, как я управляюсь, он сможет сразу от меня отказаться. Ну? Это будет по справедливости?

Он сразу понял, что правильно сделал, позволив своему нанимателю сохранить остаток достоинства. Всякому нравится чувствовать себя хозяином положения! Лысый задумчиво сощурился - и величественно кивнул.

- Да. Это будет по справедливости... Надеюсь, ты знаешь, где стоит "Канун весны"?

Брэшен усмехнулся:

- Неужели я похож на человека, нанимающегося на судно, которое сам в глаза не видал? Конечно, я знаю, где пришвартован "Канун". На случай, если ты передумаешь - и я, и моя киса будем на борту. Но только вряд ли ты передумаешь!

- Что ж, посмотрим. Ну, договорились... Всего доброго.

- Всего доброго.

Брэшен вышел из маленькой конторы и плотно притворил за собой дверь. И бодрым шагом двинулся по улице. Так шагает человек, у которого впереди ясная цель... У него отлегло от сердца, когда его киса обнаружилась там же, где он оставил ее, - в куче соломы за конюшней, где он провел минувшую ночь. В хорошеньком бы положеньице он оказался, если бы кису успели спереть!.. Брэшен раскрыл ее и порылся в вещах, проверяя, все ли на месте. Не то чтобы там у него лежали особо ценные вещи, но... мое есть мое - жалко было бы утратить! Его рука нашарила циндин. Довольно скромный запас, но пока хватит. Тем более что на вахте он его, конечно, не будет жевать. Скорее всего, оказавшись на борту, он вообще отложит циндин и забудет про него до завершения плавания... В конце-то концов, сколько лет он путешествовал на "Проказнице" - и ни разу за все это время к зелью не прикасался. Даже во время увольнений на берег...

Воспоминание о "Проказнице" разбередило в душе тупую боль. Когда его выгнали оттуда, он потерял не просто хорошее место работы, - больше, намного больше! Брэшен попытался вообразить, как шла бы теперь его жизнь, не заболей Ефрон Вестрит своей неизлечимой болезнью. Уж конечно, он ходил бы по-прежнему на "Проказнице"... И Альтия по-прежнему была бы там... Альтия. Тупая боль превратилась в удар отточенного кинжала. Она ведь тоже была где-то здесь, в этом вонючем городишке, но где?.. Он не знал. "Я дурак, - подумал Брэшен. - Дурак и упрямый осел. Ну почему я тогда вот так повернулся и ушел от нее? Обиделся? Ну да, она сказала, что мы с ней почти друг друга не знаем. Но это ж были просто слова. Пустые слова. И она знала, что это не так, и я тоже знал..."

Все обстояло ровно наоборот: Альтия СЛИШКОМ хорошо его знала. Настолько, что не желала ничего общего с ним иметь.

Остановившись посреди улицы, Брэшен опустил наземь свою кису и вытащил остаток циндина. Отломил от палочки небольшой кусочек и сунул за щеку. Вот и хорошо. И не одуреешь как следует, и поможет на ногах продержаться, пока на борту как следует не покормят... Удивительно, какой аппетит придает ночка-другая на голодное брюхо!.. Даже галеты и солонина деликатесом кажутся...

Циндин начал жечь ему рот. Брэшен языком передвинул его, выбрав менее чувствительное местечко, и ему стало хорошо. Он глубоко вздохнул, разгоняя полынную горечь во рту, и мир обрел новые краски и четкость очертании. Брэшен закинул кису на плечо и пружинисто зашагал в сторону причалов.

Как хорошо, когда в этом мире у тебя опять есть за что зацепиться! А плавание на "Кануне весны" ко всему прочему обещало оказаться небезынтересным. Пока Брэшен ходил на "Проказнице", они обычно миновали Внутренний Проход, не делая особенных остановок. Капитан Вестрит покупал большую часть своих товаров южнее Джамелии. Соответственно, Брэшен побывал в сотнях крохотных и совершенно удивительных портов, которыми изобиловали те края...

Что ж, теперь он с удовольствием освежит в памяти Пиратские острова. Интересно, помнит его еще там кто-нибудь?..

Полдень наступил и миновал - насколько Уинтроу способен был о том судить. А он мог судить только по недовольному урчанию в своем животе... Он в очередной раз потрогал свою татуировку, потом посмотрел на пальцы. Сочившаяся жидкость была липкой. Уинтроу пытался представить, как выглядела отметина на его лице - и не мог. Он видел такие же зеленые татуировки на физиономиях своих товарищей по заточению, но представить нечто подобное на себе самом... Те, другие, они были рабами, а потому вид их клейм его не потрясал. Но он, он-то рабом не был! Произошла ошибка! Отец должен был прийти и забрать его отсюда!.. Разум Уинтроу отказывался понимать и тем паче принимать логику ситуации. Еще вчера у всех этих людей лица были такие же чистые, как и у него. Как и он, все они только что заделались рабами... Но применить к себе слово "раб" Уинтроу, хоть тресни, не мог. "Произошла ошибка..."

За стеной уже некоторое время слышались звуки, говор и гомон толпы, отдельные выкрики и громкие голоса. Однако к ним в сарай никто не заглядывал. Лишь одинокий стражник, сонно совершавший круги по вверенной территории, время от времени проходил мимо...

Уинтроу прокашлялся. Никто не обернулся в его сторону, и все-таки он заговорил:

- А что не идут покупатели? В другом бараке я видел, как они ходили между закутками, выбирали невольников...

Ему ответил тот неряшливый парень.

- Ты, наверное, сидел поблизости от "расписных", - проговорил он тоном бесконечной усталости. - Тех ведь почти всегда продают за столько, сколько первый же покупатель предложит. Умелых невольников покупают работные дома, чтобы потом сдавать их в аренду. Поэтому таких продают с торгов, и работные дома наперебой взвинчивают цену, стараясь заполучить выгодного раба. А новых рабов... - тут у него тоже почему-то запершило в горле, так что настал его черед откашливаться. Он продолжил с заметной хрипотцой в голосе: - Новых рабов вроде нас тоже выставляют на торги. Это называется "закон милосердия"... Может, тебя придут выкупать родственники и друзья, чтобы отпустить потом на свободу. Знаешь, меня это забавляло когда-то... Мы с приятелями любили ходить на такие торги. Мы даже делали ставки... Нет, не для того, чтобы купить - просто уж очень смешно было смотреть, как чьи-то папаши и братья заливаются потом, беспокоясь, что денег не хватит... - Он снова прокашлялся, потом отвернулся в угол загона и буркнул: - В жизни не думал, что сам сюда попаду...

Уинтроу тихо предположил:

- Быть может, твои приятели тебя выкупят...

- А не заткнулся бы ты, пока я тебе зубы не пересчитал? - неожиданно зарычал на него парень, и Уинтроу понял: нет, за этого не вступится уже никто, ни семья, ни друзья. Да и за остальных, судя по их виду, - тоже. Одна была женщина уже в годах. И лицо у нее выглядело так, словно еще вчера ему было привычно улыбаться, а сегодня оно неожиданно ссохлось. Она сидела на соломе, чуть заметно покачиваясь. Еще здесь были двое мужчин, оба двадцати с чем-то лет, одетые по-крестьянски незамысловато. Они сидели рядом, молча, с пустыми глазами. "Братья? - гадал Уинтроу. - Друзья?.." Вторая женщина в загоне была возраста совершенно неопределенного. Она сидела скорчившись, плотно обхватив руками колени и сжав губы в прямую черту. И тоже смотрела в никуда суженными глазами... На губах у нее были язвочки - признак болезни.

Короткий зимний день уже клонился к закату, когда за новыми рабами наконец пришли. Пришли какие-то люди, которых Уинтроу никогда раньше не видел. У них были при себе короткие дубинки, они принесли с собой тяжелую длинную цепь. С рабов снимали кандалы - и тут же приковывали к этой цепи, составляя вереницу.

- Пошли! - сказал один из них, когда с приковыванием было покончено. Второй и вовсе не стал тратить слова - просто с силой ткнул Уинтроу своей дубинкой, чтобы двигался побыстрее.

Уинтроу по-прежнему испытывал величайшее отвращение при мысли, что вот сейчас его продадут, точно корову на ярмарке. Но он слишком устал от неизвестности, одолевавшей его эти последние несколько дней. Наконец-то наступала хоть какая-то определенность - пусть даже не в его власти было как-либо на нее повлиять... Он схватился за цепь и, шаркая закованными ногами, поплелся за остальными. Он жадно озирался кругом, но смотреть было особо не на что. Большинство закутков, мимо которых они проходили, уже стояли пустыми. Зато шум толпы становился все ближе... и вот, как-то вдруг, они оказались в открытом внутреннем дворике. Площадку окружали бараки для рабов, а посередине виднелся возвышенный помост, довольно-таки смахивавший на эшафот. Перед ним стояла толпа народа. Покупатели рассматривали предлагаемый товар, смеялись, лакомились напитками, обменивались мнениями, шутили... И покупали других таких же людей...

Обоняния Уинтроу коснулся запах пролитого пива и дразнящий аромат жирного копченого мяса. В толпе там и сям виднелись лотки разносчиков съестного. А за возвышением он увидел целый ряд станков для татуировки, и все были заняты.

"Кипучая деловая жизнь... - подумалось Уинтроу. - Бойко идет нынче торговля..." Вне всякого сомнения, иные из этих людей встали сегодня рано, предвкушая насыщенный день. Они с пользой провели время в городе, встречались с друзьями, вели переговоры о сделках... А потом заглянули на торги - развлечься, поглядеть, что хорошенького, быть может, раба справного присмотреть...

Некоторое время им пришлось топтаться у ступеней, что вели на помост, - там еще не закончили распродавать предыдущую вереницу. Сквозь толпу протолкалось несколько самых серьезных покупателей: они желали поподробнее рассмотреть новый товар. Кто-то громко окликал надсмотрщиков, расспрашивая о возрасте рабов, состоянии их зубов, прошлых похождениях. Надсмотрщики, в свою очередь, спрашивали рабов, - так, словно те не были способны услышать и понять непосредственно вопросы покупателей.

Вот кто-то поинтересовался возрастом Уинтроу...

- Четырнадцать, - ответил он негромко. Покупатель презрительно хмыкнул:

- А на вид нипочем не дашь больше двенадцати. Ну-ка, заверни ему рукав! - И, когда это было исполнено, удивился: - А мышцы-то ничего! Какой работе ты обучен, мальчик? Умеешь управляться на кухне? За домашней птицей ходить?

Уинтроу прочистил горло... "А кто я, в самом-то деле, такой?.." Ему говорили, что с умелыми рабами обращаются лучше. Что ж, будем извлекать из своего положения все возможные выгоды...

- Я проходил обучение, чтобы стать священнослужителем. Я трудился во фруктовых садах. Умею работать с цветным стеклом. Умею читать, писать, считать. И... еще я служил юнгой на корабле, - добавил он неохотно.

- Хвастунишка, - скривился покупатель. Отвернулся прочь и пояснил своему спутнику: - Трудно было бы обучать такого. Он воображает, что уже все постиг.

Уинтроу стал думать, что можно было бы на это возразить, но тут цепь резко дернулась, отвлекая его. Передние в его веренице уже поднимались на помост, и Уинтроу волей-неволей полез следом за всеми. То есть на несколько мгновений ему пришлось полностью сосредоточиться на крутых ступеньках под ногами и короткой цепи, соединявшей лодыжки.

А потом он занял место в ряду невольников, выстроившихся на залитом факельным светом дощатом помосте.

- Новые рабы! Свеженькие! Еще не набравшиеся дурных привычек покупайте и сами их им прививайте! - начал разбитной малый, проводивший торги. Толпа ответила разрозненными смешками. - Вот они все перед вами смотрите сами! К товару присмотрись, торгуйся и не скупись! Вот два отличных, крепких работника - пригодятся на ферме, в конюшне и в поле. Вот добросердечная бабушка, которая охотно присмотрит за вашими малышами. Вот женщина, повидавшая жестокое обращение, но кто сказал, что у нее впереди еще не осталось нескольких лет доброго здравия? И, наконец, вот двое мальчишек, ладных, здоровых, годных для любого учения. Ну, кто первый? Назначай цену за товар отменный! Не стесняйся, выкликай, просто руку поднимай!

И он обвел приглашающим жестом море лиц, смотревших снизу вверх на предлагаемый товар.

- Мэйверн! - прозвучал голос. - За старушку! Три сребреника!..

Голос был молодой, женский, и в нем звучала отчаянная надежда. Уинтроу нашел кричавшую в толпе. "Дочь? Младшая подруга?.." Старая женщина, стоявшая как раз рядом с Уинтроу, закрыла руками лицо - не то от стыда, не то просто боялась надеяться. Уинтроу успел удивиться, почему его сердце все еще бьется и не разрывается на мелкие части... Но тут он заметил в толпе нечто такое, отчего сердце, наоборот, ухнуло о ребра, перекувырнулось и зашлось бешеным стуком. Кайл Хэвен - его отец - выделялся в толпе благодаря высокому росту и светлым волосам, и показался Уинтроу маяком, ведущим домой, туда, где безопасно. Он стоял к Уинтроу спиной, обсуждая что-то с другим человеком...

- Отец!.. - завопил Уинтроу что было сил. Кайл Хэвен медленно повернулся к возвышению... и замер, явно не веря собственным глазам. Уинтроу рассмотрел рядом с ним Торка. Тот даже руку ко рту поднес в притворном изумлении... Один из надсмотрщиков немедля ткнул Уинтроу в ребра дубинкой и приказал:

- А ну, заткнись и стой смирно! Настанет и твой черед!

Уинтроу едва расслышал его и даже удара почти не почувствовал. Он видел только лицо отца, обращенное в его сторону. Он был так далеко - за бесконечным разливом человеческих лиц. Смеркалось, и Уинтроу не мог уверенно рассмотреть его выражение. Он просто смотрел на отца и творил молитву Са. Нет, он не шевелил губами, шепча святые слова. Он не произносил их даже мысленно. Это был просто вопль всего его существа: "Смилуйся!.."

Он увидел, как его отец повернулся к Торку и о чем-то быстро переговорил с ним. Еще он подумал, что под вечер - а было уже поздновато у отца могло и денег не остаться на столь непредвиденную трату. Нет, наверное, что-то все же осталось, - иначе бы он уже забрал свои покупки и ушел назад на корабль. Уинтроу попробовал даже улыбнуться ему, но не мог вспомнить, как это делается. Что сейчас испытывал его отец? Ярость, облегчение, стыд, жалость?.. "Какая разница", - решил Уинтроу. Отец не может увидеть его - и не купить... Или может? А что мать ему в конце концов скажет?..

"А ничего. Если ей самой не расскажут, - вдруг понял Уинтроу. - Ничего не скажет. Если, к примеру, ей передадут, что сын в Джамелии сбежал с корабля - и все..."

Плеть торговца рабами гулко хлопнула по столу:

- Продана! За десять сребреников! Забирай ее, моя милая дама... Продолжим! Кто уже выбрал покупку и готов назвать первоначальную цену? Смелее, смелее, здесь есть очень даже неплохие рабы... Посмотрите только, как крепки и мускулисты эти двое, привычные к сельскому труду! Вспомните, что весна и весенние посадки не за горами! Сделайте отличное заблаговременное приобретение!

- Отец! - снова закричал Уинтроу. - Пожалуйста!

И отшатнулся, пытаясь избегнуть наказующего удара дубинкой.

Кайл Хэвен медленно поднял руку...

- Пять грошей. За мальчишку.

По толпе прокатился смешок: такую цену иначе как оскорбительной назвать было нельзя. За пять медных грошей покупали миску супа, а не раба.

Распорядитель торгов преувеличенно отпрянул назад, прижимая руку к груди.

- Пять? Грошей?! - повторил он с притворным ужасом. И обратился к Уинтроу: - Мальчик мой, да что ж ты такого натворил, что даже папочка не хочет тебя выкупать?.. Итак, предложено пять грошей! Первоначальная цена названа! Кто больше? Кто хочет купить пятигрошового невольника?

Тут из людского скопища послышался голос:

- Который из мальчишек умеет читать, писать и считать?

Уинтроу промолчал. За него услужливо отозвался надсмотрщик:

- Вот этот. Он на жреца учился. Он говорит, еще и с цветным стеклом работать умеет...

Это последнее утверждение кое-кого заставило усомниться: Уинтроу выглядел слишком юным для подобного мастерства.

- Медяк даю! - прокричал кто-то со смехом.

- Два!

- Выпрямись, - велел Уинтроу надсмотрщик. - Согнулся, как крючок!

И дополнил свои слова новым тычком.

- Три медяка, - мрачно сказал отец.

- Четыре! - откликнулся веселый молодой человек с краю толпы. Они с приятелями ухмылялись и подталкивали друг дружку локтями, поглядывая то на Уинтроу, то на его отца. Сердце Уинтроу упало... Если отец разгадает, что за игру они затеяли, - кто знает, как он может себя повести?..

- Два сребреника! - выкрикнул женский голос. Покупательница определенно считала, что такая существенная надбавка положит быстрый конец торгу. Позже Уинтроу узнал: за нового, хоть и не очень-то многообещающего, раба это была довольно низкая ставка. Но все же не пять грошей, предложенные отцом, - два сребреника были уже на границе приемлемых цен.

- Два сребреника! - подхватил торговец. - Итак, друзья и соседи, мы начинаем всерьез относиться к этому молодому человеку. Подумайте только, он пишет, читает и считает! И якобы даже умеет что-то там по стеклу, но мы не будем особо принимать это во внимание, ведь так? Во всяком случае, этот мальчик способен быть полезен в хозяйстве. Кроме того, он, видимо, подрастет - ведь не уменьшаться же ему, верно? Послушный мальчик, способный воспринимать обучение... Три? Кто сказал три?

Кто-то и вправду сказал "три", причем не отец и не смешливые юнцы. Цена за Уинтроу поднялась до пяти сребреников... после чего серьезные покупатели, качая головами, стали отказываться от дальнейшего торга и начали рассматривать остальных бедолаг на помосте. Парни, стоявшие на краю толпы, продолжали набавлять цену, и отец послал к ним Торка. Тот скроил свирепую рожу, но Уинтроу ясно видел, как он вручил юнцам горстку монет, чтобы они вышли из игры. "Ага... Так вот как это делается... И вот зачем, значит, они приходят сюда..."

Спустя недолгое время отец купил его за семь сребреников и пять медяков. Уинтроу отковали от цепи, и надсмотрщик повел его вперед, держа за наручники - в точности как повел бы корову. Его свели по ступеням и с рук на руки передали Торку. Отец даже не пожелал подойти и сам забрать его... Уинтроу испытал очень плохое предчувствие. Он протянул Торку скованные руки, думая, что тот снимет с него цепи, но Торк притворился, будто не заметил. Вместо этого он окинул Уинтроу взглядом, как если бы тот был самым обычным рабом, которого его начальник только что приобрел.

- Цветное стекло, говоришь? - фыркнул он. Надсмотрщики, покупатели и зеваки, стоявшие вокруг, разразились дружным смехом. Торк схватил наручники Уинтроу за середину цепи и поволок мальчика за собой. Уинтроу за ним едва поспевал: его ноги были по-прежнему скованы.

- Сними цепи, - сказал он Торку, как только они выбрались из толпы.

- Чтобы ты снова удрал? - хмыкнул Торк. Он гадко ухмылялся. - Еще чего!

- Ты не сказал отцу, где я, так ведь? Ты ждал! Пока меня заклеймят как раба и ему придется меня выкупать!

- Понятия не имею, о чем ты болтаешь, - отозвался Торк жизнерадостно. Настроение у него, судя по всему, было преотличнейшее. - Я бы на твоем месте благодарен был, что твой папаша достаточно долго задержался на торгах, увидел тебя и пожелал выкупить. Мы, знаешь ли, завтра в море уходим. Полностью загрузились. Сейчас пришли просто так - мало ли что в последнюю минуту обломится... А вместо приличной покупки набрели на тебя!

Уинтроу закрыл рот и преисполнился намерения больше не открывать его. Рассказать отцу, что сделал Торк?.. Ох, навряд ли это было бы разумно... Ему опять скажут, что это нытье. Если вообще поверят... Уинтроу присматривался к прохожим, пытаясь увидеть отца. Что будет у того на лице? Гнев? Облегчение?.. Уинтроу и сам разрывался между благодарностью и тревогой...

А потом он заприметил-таки отца. Тот стоял далеко. И на Уинтроу с Торком совсем даже не смотрел. Кажется, он торговался за двоих крестьян, которых по какой-то причине продавали вместе. Он даже и глазом не повел на своего сына, закованного в цепи...

- Мой отец там стоит, - сказал Уинтроу Торку. И упрямо попытался остановиться: - Я хочу поговорить с ним, прежде чем мы пойдем на корабль.

- Шагай, шагай, - весело подбодрил его Торк. - Вот уж не думаю, чтобы капитану хотелось с тобой говорить! - И он усмехнулся в бороду. - В действительности он, по-моему, уже отчаялся сделать из тебя толкового старпома к тому моменту, когда будет передавать капитанство Гентри. Ему кажется, я куда больше для этой должности подойду! - Это он выдал с величайшим удовлетворением, видимо полагая, что у Уинтроу челюсть отвиснет.

Уинтроу остановился:

- Я хочу поговорить с отцом. Прямо сейчас.

- Нет, - просто ответил Торк. Мужик он был здоровенный - сопротивление Уинтроу для него просто не существовало. - Мне, знаешь, все едино, пойдешь ты сам или тебя волоком тащить придется, - сообщил он мальчику. Сам он между тем поглядывал поверх голов, кого-то или что-то высматривая. - Ага! воскликнул он. И устремился вперед, с легкостью таща Уинтроу на буксире.

Они остановились возле станка татуировщика. Тот как раз высвобождал из удавки женщину: ее качало, она едва держалась на ногах, а нетерпеливый хозяин уже тянул за наручники, понуждая несчастную немедленно куда-то идти. Татуировщик поднял глаза на Торка и кивнул. Потом ткнул подбородком в сторону Уинтроу:

- Значок Кайла Хэвена?

Они работали вместе явно далеко не впервые.

- Этому - нет, - сказал Торк, и Уинтроу тотчас испытал величайшее облегчение. Значит, здесь они приобретут колечко или безделушку - знак вольноотпущенника. Новая трата, которая определенно не прибавит отцу хорошего настроения... Уинтроу уже задумался о том, нет ли способа как-то выбелить или понемногу стереть с лица новоприобретенную наколку. Будет больно, конечно, - но уж лучше, чем весь остаток своих дней носить на своем лице этот знак! И вообще - чем скорее он оставит за спиной это несчастливое приключение, тем и лучше...

Он успел решить: когда отец наконец соизволит перемолвиться с ним - он даст ему честное обещание не сбегать с корабля и усердно служить до самого своего пятнадцатилетия. Возможно, надо наконец смириться со своим новым положением, доставшимся ему, как ни крути, по воле Са. Возможно, это для него долгожданный случай примириться с отцом... И если уж на то пошло жречество, это ведь не должность, это состояние духа. Можно при желании найти возможность продолжать свои занятия и на борту "Проказницы". Да и сама Проказница... Она тоже стоит того, чтобы проводить с нею время. Еще как стоит...

Уинтроу подумал о ней, и на его лице начала рождаться улыбка. Надо будет сердечно извиниться перед нею за этот дурацкий побег. Надо будет попробовать убедить ее в том, что...

...Торк сгреб его сзади за волосы и всунул его голову в ошейник, и татуировщик немедленно затянул его натуго. Уинтроу, охваченный внезапным ужасом, принялся биться, но едва сам себя не удавил. "Слишком туго! Они слишком туго затянули ремень..." Сейчас он потеряет сознание. Даже если будет всячески стараться стоять неподвижно и только дышать - ему все равно не хватит воздуху, и он даже не мог им об этом сказать... Сквозь звон в ушах он еле расслышал голос Торка, объяснявшего:

- Сделай ему наколку наподобие вот этой серьги... Он будет собственностью корабля! Спорю на что угодно, это за всю историю Джамелии первый случай - живой корабль себе раба прикупил!..

ГЛАВА 29

СНЫ И ЯВЬ

- Сновидческая шкатулка пропала!

Лица у бабушки и матери были сурово-торжественно-строгие. Малта переводила взгляд с одного на другое: обе женщины пристально наблюдали за ней. Ее глаза округлились от изумления:

- Пропала? Как так?.. Точно? Вы уверены?..

Мать ответила негромко:

- Лично я уверена полностью.

Малта сошла с порога, где ее застало сообщение о пропаже шкатулки, и заняла свое место за накрытым к завтраку столом. Сняла крышку с поставленной перед нею тарелкой:

- Овсянка? Опять?! Ну неужели мы уже настолько бедные?.. И куда могла подеваться шкатулка?

Она снова по очереди посмотрела им в глаза. Бабушка прищурилась в ответ:

- А я думала - может, ты нам расскажешь.

- Она вообще-то пропала у мамы. Мне ее не давали, я ее едва-едва потрогала, - заметила Малта. - Нет ли у нас каких фруктов или варенья, чтобы в эту ужасную овсянку положить?..

- Нет. Нету. Если мы собираемся надлежащим образом отдавать долги, придется нам некоторое время пожить очень просто. Тебе, кажется, уже объясняли.

Малта тяжело вздохнула.

- Мне очень жаль, - выговорила она покаянно. - Иногда я забываю. Надеюсь, папа скоро приедет. Я буду так рада, если все станет как прежде! Она вновь посмотрела на бабку и мать и вполне успешно изобразила улыбку: А до тех пор, полагаю, надо быть благодарными и за то, что у нас есть!

Она села очень прямо, напустила на лицо выражение, соответствовавшее, по ее мнению, образу девочки-паиньки, и зачерпнула ложкой немного овсянки.

- И все-таки, - настаивала бабушка. - Никаких идей насчет того, куда могла деться шкатулка?

Малта помотала головой и проглотила кашу:

- Нет, никаких. Разве что... вы не спрашивали служанок - может, они ее куда переставили, когда прибирались? Может, Нана или Рэйч что-нибудь знают?

- Я убрала ее. Шкатулка стояла не в таком месте, где ее могли бы переставить или нечаянно столкнуть при уборке. Кто-то забрался в мою комнату, нарочно искал ее, нашел и унес.

Малта быстро спросила:

- А еще что-нибудь пропало?

- Нет, ничего.

Малта в задумчивости проглотила еще ложечку каши.

- А не могла она... просто исчезнуть? В воздухе растаять? поинтересовалась она с полуулыбкой. - Знаю, я, наверное, ерунду горожу... Но про вещицы из Дождевых Чащоб чего только не рассказывают! Наслушаешься и во что угодно верить начнешь...

- Нет, исчезнуть она не могла, - проговорила бабушка медленно. Сновидческие шкатулки не исчезают. Даже если их открывали.

- А откуда ты столько всего знаешь про эти шкатулки? поинтересовалась Малта с любопытством. Налила себе чаю, хорошенько подсластила медом и стала ждать ответа.

- Однажды такую шкатулку прислали моей подруге. Она открыла ее и увидела сон. И приняла ухаживания того молодого человека. Он, однако, скончался, не дожив до свадьбы. Насколько мне известно, несколько лет спустя она вышла за его брата.

- Вот оно как... - Малта зачерпнула еще ложку овсянки. - Мне трудно представить, чтобы я пошла за торговца из Чащоб! Даже если они как бы наша родня и всякое такое прочее. Вообразите себе только: целоваться с каким-нибудь... бородавчатым! Завтракать с ним по утрам!..

- С лица воду не пить, - заметила бабушка холодно. - В мужчине внешность не главное. Когда ты это поймешь, я, может, и начну обращаться с тобой как со взрослой... - И ее неодобрительный взгляд обратился в сторону дочери: - Так. Ну и что мы теперь собираемся делать?

Мать Малты покачала головой.

- А что нам остается? Надо как можно вежливее пояснить, что подарок, мол, так уж вышло, оказался утрачен прежде, чем мы смогли вернуть его. И что мы не берем на себя смелости вести речь об ухаживании, поскольку Малта слишком еще молода.

- Но не можем же мы сказать им, что потеряли подарок! - воскликнула бабушка.

- А что еще нам остается? Солгать? Объявить, что мы оставляем его у себя - а ухаживание, тем не менее, отвергаем? Или притвориться, будто мы вообще не получали шкатулки и ничего не произошло? - С каждым новым предположением голос Кефрии делался все язвительнее. - Кончится тем, что мы в еще более дурацкое положение попадем. Лучше сделаем вот как: раз уж я шкатулку не уберегла, я напишу письмо и возьму вину на себя. Я напишу, что убрала ее в безопасное, как мне думалось, место, но наутро она исчезла. Я принесу самые искренние извинения, предложу возмещение за обиду. Но в праве ухаживать я все-таки откажу, постаравшись как-нибудь потактичнее сформулировать: подобный подарок для столь юной девушки как бы не вполне...

- Согласно понятиям жителей Чащоб - в самый раз, - не согласилась бабушка. - И в особенности это касается семьи Хупрус. Их богатство попросту баснословно, так что для мальчика сновидческая шкатулка, вероятно, - не более чем безделушка.

- М-м-м... А может, нам взять да и выдать за него Малту? - предложила Кефрия весело. - Нам сейчас богатые родственники очень даже пригодились бы.

- Мама!.. - воскликнула Малта раздраженно. Она терпеть не могла, когда мать начинала подобные разговоры.

- Я пошутила, Малта, так, что, пожалуйста, не надо истерик, - и Кефрия поднялась из-за стола. - Ладно. Письмо сочинять придется нелегкое, а времени у меня мало - "Кендри" скоро отправится в путь. Так что пойду займусь.

- Заверь их, что, если шкатулка отыщется, она будет немедля возвращена, - предложила бабушка.

- Конечно. И я намерена еще раз обыскать свою комнату. Но лучше все же для начала я составлю письмо, а то "Кендри" так и уйдет!

И мать Малты поспешила из комнаты.

Малта зачерпнула последнюю ложечку овсянки, но сделала это недостаточно быстро.

- Малта, - негромко, но твердо произнесла бабушка. - Я все же хочу спросить тебя еще один последний раз, не ты ли стащила шкатулку из комнаты матери. Нет-нет, не торопись отвечать, прежде подумай. Подумай, что все это будет означать для чести нашей семьи, для твоей собственной репутации. А потом скажи мне правду, и я обещаю, что не буду припоминать тебе твою первоначальную ложь.

Бабушка ждала ответа, она даже придерживала дыхание, и смотрела на Малту... как змея.

Малта отложила ложку.

- Я ничего не стащила, - ответила она дрожащим голосом. - Не понимаю, как ты можешь обо мне такое подумать? Что я вообще кому сделала, чтобы меня все время в чем-то обвиняли?.. Вот бы мой папа был здесь! Он бы увидел, как здесь без него со мной поступают. Думаю, не такой жизни он хотел для своей единственной дочери!

- Да уж, твой папа. Да он при нынешних обстоятельствах тебя бы с радостью продал, как подросшую телку, тому, кто больше заплатит, - оборвала ее бабушка. - Так что не надо ручки заламывать. Свою мать ты таким образом можешь надуть, но меня - нет. Я тебе откровенно скажу. Если ты взяла-таки сновидческую шкатулку и открыла ее, это уже достаточно скверно, и придется нам попотеть, выпутываясь из создавшегося положения. Но если ты будешь упорствовать во лжи и надумаешь утаить шкатулку... ох, Малта. С ухаживанием, предлагаемым одной из главнейших семей Дождевых Чащоб, нельзя обращаться так легкомысленно. Поверь, сейчас не время для твоих детских забав. В денежном смысле - мы стоим на краю. Если нас до сих пор что и спасало - так только то, что люди знают: мы верны данному слову. Мы не лжем, не обманываем, не крадем. Мы честно выплачиваем долги. Но если нам перестанут верить, если наше слово перестанет что-либо значить - мы пропали, Малта. Пропали! И тогда, хоть ты и совсем юна, придется тебе участвовать в выплате возмещений...

Малта медленно поднялась на ноги. Она бросила ложку, и та громко звякнула о тарелку.

- Мой отец, - сказала она, - скоро возвратится домой. С тугим кошельком денег, заработанных тяжким трудом. Он выплатит все твои долги и защитит нас от разорения, которое твое упрямство на нас навлекло. Нам не пришлось бы переживать никаких трудностей, если бы дедушка продолжал торговать в верховьях реки, как все нормальные люди, у которых живые корабли есть! Если бы ты послушала Давада и продала нижние земли или хоть позволила ему привести туда рабов, чтобы они работали за долю прибыли, мы бы сейчас жили припеваючи! Так что не мое упрямство привело нас на край, а твое! Твое!

Пока она произносила свою речь, на лице бабушки суровое выражение сменилось потрясением, а под конец ее губы побелели от гнева.

- Вот как? - спросила она. - Ты, значит, внученька, у нас под дверьми подслушиваешь? Слушаешь, о чем умирающий человек со своей женой говорит? Я, знаешь, Малта, много чего о тебе думала, и хорошего, и плохого. Но я никогда не предполагала, что ты за старшими возьмешься шпионить...

Малта покачала головой, холодно глядя на бабку.

- Мне тут все объясняют, что значит быть взрослой женщиной. Знать все владения и состояние дел, чтобы уметь распознать выгоды и опасности. Но ты, по-моему, любой выгодой готова рискнуть, лишь бы моего отца в неведении держать. Он для тебя вообще не член семьи, так ведь? Ну да, рожать детей и мою мать по мелочи радовать - тут он тебе куда как хорош. Но дальше пусть не суется! А то как бы твоим планам не помешал! А план у тебя простой удержать при себе власть в доме, хотя бы это всю семью разорило!

Малта сама прежде не ведала всей силы и глубины своего гнева - и вот он выплеснулся наружу, точно яд.

Бабка заговорила, и ее голос был нетверд:

- Если твой отец не знает наших обычаев, так только потому, что никогда не находил времени их постичь. Если бы дело обстояло иначе, меня не так страшила бы власть, которой он уже завладел, Малта. - Пожилая женщина тяжело перевела дух. - Время от времени я замечаю в тебе понимание, о котором и не подозревала. Если бы ты озаботилась показать его раньше, возможно, я и твоя мать больше были бы склонны видеть в тебе взрослую. А пока - уразумей следующее. Когда Ефрон... когда твой дед умер, я могла бы сохранить за собой гораздо больше прав на семейное состояние, чем теперь. Он ведь хотел, чтобы корабль достался Альтии - а не Кефрии и твоему отцу. Это я убедила его, что от твоего отца будет больше толку в качестве капитана. Стала бы я это делать, если бы только и думала, как сохранить за собой власть? Если бы я не желала допускать твоего отца в члены семьи в полном смысле этого слова?.. Нет, я верила в его мудрость и здравый смысл... Но он не удовольствовался наследованием. Он сразу принялся все менять, и менять очень резко, причем полез в воду, не зная броду. Он не понимал ни сути того, что вознамерился изменить, ни причин, по которым изменения могут оказаться во зло. Он никогда ни с кем из нас не советовался. Для него существует только его собственная воля и только его собственные понятия о том, что хорошо и что плохо. Я вовсе не держу его в неведении, Малта... Нет. Его неведение, вернее невежество, - это крепость, которую он сам себе выстроил. И которую яростно защищает.

Малта помимо своего желания выслушала все до конца. Она понимала: бабка для нее слишком хитра и умна. Где-то здесь таилась скрытая ложь пополам с извращенной правдой о ее замечательном, красивом, отважном отце. А у нее не хватало сообразительности сразу вскрыть подлый обман. Поэтому она заставила себя улыбнуться:

- Тогда ты, наверное, не будешь возражать, если я расскажу ему то, что я знаю? Пусть хоть немного рассеется невежество, которое так тебя оскорбляет. Я, в частности, скажу ему, что никаких карт реки Дождевых Чащоб никогда не существовало, потому что пробудившийся живой корабль - сам себе лоцман. Хватит ему пребывать в неведении на сей счет, верно?

Она пристально следила за выражением бабкиного лица: как-то примет она известие, что Малта знает секрет! Но пожилая женщина ничем себя не выдала. Она лишь покачала головой:

- Ты пытаешься грозить мне, дитя, и не понимаешь того, что грозишь в первую очередь себе самой. Когда заводишь дела с торговцами из Чащоб, надо иметь представление и об опасностях, и о цене. Да, они наша родня, и худого слова я о них не скажу. И буду свято блюсти договор, который наша семья заключила с ними когда-то. Но мы с Ефроном решили давным-давно: никаких новых договоров не будет, никаких новых обязательств. Потому что мы хотели, чтобы наши дети и внуки - да-да, и тебя это касается - могли сами принимать решения и делать свой выбор. Вот почему мы жили не так богато, как могли бы, и расплачивались с долгами не так быстро, как нам бы того хотелось. Мы приносили жертву и не жалели об этом... - Бабкин голос дрожал все больше. Мы многим пожертвовали ради тебя, ты, капризная шипящая кошка! А теперь вот я смотрю на тебя и думаю - зачем? У тебя в жилах не удачнинская кровь, а калсидийская соленая водичка...

Роника повернулась и выбежала из комнаты. Спаслась, можно сказать, бегством, забыв про силу и достоинство. И Малта поняла: она победила. Она настояла на своем - раз и навсегда, и теперь все должны будут обращаться с нею не так, как прежде. Она победила, она всем доказала, что ее воля ничуть не слабее бабкиной. А на последние слова Роники ей было наплевать. Это все равно была очередная ложь. Про жертвы и все такое прочее. Очередная ложь, и не более.

Ложь. "Кстати..." Она вовсе не хотела им лгать про сновидческую шкатулку. Ей не пришлось бы кривить душой, не будь старуха настолько уверена, что она сперла коробочку и потом наврала. Если бы Роника Вестрит просто посмотрела на нее и чуточку усомнилась в ее невиновности, Малта рассказала бы ей правду. Но чего ради говорить правду людям, которые и так заранее уверены в твоей преступной сущности? Уж лучше громоздить ложь на ложь и тем соответствовать бабкиному мнению. Тем более что бабке определенно охота находить у Малты все мыслимые недостатки: таким образом старуха сама перед собой оправдывается за то отвратительное обращение, которому в этом доме подвергают Малтиного отца. "Бабка сама во всем виновата. Когда плохо обращаешься с людьми, то же самое и от них получаешь!"

- Малта? - голос прозвучал очень тихо и ласково. Плеча Малты нежно коснулась рука: - Малта, голубушка, у тебя все хорошо?

Малта крутанулась на месте. Схватила свою тарелку с остатками каши - и шарахнула ее об пол, прямо под ноги Рэйч.

- Ненавижу овсянку! Не смей ее больше мне подавать! В остальном можешь готовить, что тебе скажут, но овсянки больше чтоб не было! И не смей ко мне прикасаться! Ты не имеешь права на это!.. А теперь приберись тут - и оставь меня в покое!

Она оттолкнула потрясенную рабыню с дороги и вылетела из комнаты. Рабы!.. Какие же они глупые! Причем во всех отношениях...

- Совершенный... Мне надо кое о чем переговорить с тобой.

Янтарь провела с ним целый день после полудня. Она принесла с собой фонарь и исследовала его корпус изнутри. Она медленно ходила по трюму, по капитанской каюте, по всем помещениям, осмотрела рундук для карт. Задала кучу вопросов. На одни он ответил, на другие - не смог или не захотел. Она нашла вещи, оставленные Брэшеном, и смело переустроила их на собственный вкус, говоря: "Как-нибудь я приду сюда вечером и заночую внутри, хорошо? Мы до утра сможем рассказывать друг другу что-нибудь интересное..." Как занимал ее всякий случайный мусор, который она находила. Мешочек с игральными костями, засунутый в укромный уголок кем-то из моряков - чтобы можно было развлекаться на вахте и не быть пойманным. Надпись, вырезанная на переборке: Три дня, да поможет нам Са... Ей ужасно захотелось узнать, кто это вырезал и почему. Она обнаружила кровяные отметины и немедленно преисполнилась любопытства. Она ходила от одного пятна к другому, насчитав их семнадцать. Она пропустила еще шесть штук, но он не стал ее поправлять. Не стал ради нее вспоминать день, когда пролилась кровь, или имена павших. А в каюте капитана она разыскала запирающийся стенной ящичек, где положено было храниться его бортовому журналу. Там было пусто. Замок был давно взломан, даже деревянная дверца - размочалена в щепы. А бортжурналы, хранилища его памяти, - безвозвратно похищены. На эту новость Янтарь накинулась, точно чайка на мертвое тело, плавающее по волнам.

- Так вот почему ты на мои вопросы не отвечаешь? Или есть иная причина? Ты правда без бортжурналов совсем ничего не помнишь?.. В самом деле? А почему же ты еще не забыл приходов Мингслея - или моих? О них ведь у тебя никаких записей нет?..

На это он только передернул плечами:

- Я, может, и позабуду тебя. Лет этак через десяток, когда ты потеряешь ко мне интерес и перестанешь посещать меня. Ты не понимаешь, что расспрашиваешь меня o событиях, случившихся задолго до твоего появления на свет? Попробуй, расскажи мне о своем раннем детстве. Ты себя очень хорошо помнишь в младенчестве?

- Не особенно. - И Янтарь переменила тему: - Знаешь, что я вчера сделала? Пошла к Даваду Рестару и сказала, что хочу приобрести тебя.

Выслушав такое, он надолго умолк. Потом холодно проговорил:

- Давад Рестар не вправе меня продавать. Он мне не владелец. И потом, живой корабль вообще не может быть продан и куплен - разве что родней у родни, и то разве что при безвыходных обстоятельствах.

Настал ее черед помолчать...

- А я почему-то думала, ты знаешь, - сказала она затем. - Ну что ж, если не знаешь, придется тебе рассказать, ведь это тебя касается. Совершенный, среди "новых купчиков" уже несколько месяцев ходят слухи о том, что ты выставлен на продажу. И Давад выступает как посредник. Поначалу твоя семья настаивала на таких условиях сделки, при которых ты больше не использовался бы как корабль, потому что... потому что они не желали нести ответственность за чью-то возможную смерть... - Янтарь вновь помолчала. Совершенный... Насколько я могу быть откровенна с тобой? Иногда ты рассуждаешь так мудро и вдумчиво. Иногда же...

- Так, значит, ты надумала купить меня? Зачем? Что ты собираешься сделать из моего тела? Бусы? Мебель?

Он едва владел собой, его слова и голос были до предела язвительны. "Да как она посмела! Она!.."

- Нет, - с тяжелым вздохом ответила женщина. И пробормотала словно бы про себя: - Вот этого я и боялась. - Перевела дух и продолжала: - Мне надлежит сохранять тебя в прежнем виде и на прежнем месте. Таковы были мои условия...

- На прежнем месте? Вечно на берегу, на цепях?.. Чтобы на меня чайки садились, а под килем рылись крабы? Торчать здесь, пока те мои части, что из обычного дерева, не догниют окончательно и я не начну визжать, разваливаясь на куски?!

- Совершенный! - Она выкрикнула его имя с болью и гневом. - А ну-ка прекрати, слышишь? С чего ты взял, будто я позволю такому случиться с тобой? Ты должен выслушать меня до конца, понял? Потому что мне, как я полагаю, может понадобиться твоя помощь! А если ты сейчас ударишься в подозрения и обвинения, я не смогу тебя выручить! А мне ничего так не хочется, как тебя выручить! - она снова остановилась перевести дух. - Ну так что? Будешь ты наконец слушать? Дашь мне возможность все тебе объяснить?

- Объясняй, - буркнул он мрачно. "Все ложь и отговорки. Обман и предательство..." Что ж, он выслушает. Выслушает - и попробует что-нибудь придумать, чтобы отбиться от них. От них от всех...

- Ох, Совершенный... - хрипло выговорила она. И приложила ладонь плашмя к его корпусу. Он постарался не обращать внимания на это прикосновение, но помимо воли уловил сильнейшее чувство, трепетавшее в токах ее крови. - Семейство Ладлаков - твоя семья - переживает трудные времена. Очень трудные. Многим старинным семействам сейчас приходится нелегко. Причин тому множество: подневольный труд, войны на севере... Можно долго перечислять. Как бы то ни было, твоему семейству нужны деньги - и срочно. "Новые купчики" об этом прослышали и загорелись мыслью приобрести тебя. Не думай плохо о Ладлаках... Они отклонили множество предложений. Но когда им стали предлагать действительно высокую цену - они оговорили, что не станут продавать тебя никому, кто намерен использовать тебя по прямому назначению: в качестве корабля. - Совершенный ощутил, как она покачала головой. - "Новые купчики", - продолжала она, - поняли это так, что цену следует поднимать еще и еще - пока Ладлаки не согласятся-таки продать тебя как корабль... - Янтарь вздохнула и продолжала уже спокойнее: - Примерно тогда же до меня дошли слухи, что, дескать, единственные суда, способные ходить по реке Дождевых Чащоб и возвращаться невредимыми, - это живые корабли. Диводрево якобы противостоит разъедающим белым водам, извергаемым время от времени верховьями реки. Мне показалось, что это похоже на правду: то-то ты годами стоишь здесь и не гниешь. Это объясняет и то, зачем семьи на поколения влезают в долги, лишь бы обзавестись кораблем вроде тебя. Только таким образом можно участвовать в торговле с Чащобами... В общем, слух распространился, и твоя цена сразу поползла вверх. "Новые купчики" наперебой обязуются никого не винить, если ты перевернешься и кого-то убьешь, и стараются перебить тебя друг у дружки... - Янтарь умолкла, а потом негромко спросила: - Совершенный, ты меня слушаешь?

- Слушаю, - ответил он, слепо глядя на океан. И добавил голосом, лишенным всякого выражения: - Прошу тебя, продолжай.

- И продолжу. Не потому, что мне очень нравится об этом говорить, просто тебе следует знать. До сих пор Ладлаки отказывали всем покупателям. Возможно, боятся гнева других старинных семей, если продадут тебя на сторону и таким образом откроют чужакам дорогу в Чащобы. Ведь то, что оттуда привозят, - последний бастион торговцев Удачного... А может, хоть они тебя и забросили, некое семейное чувство еще не вполне умерло... Ну так вот. Я и сделала свое предложение. Не такое щедрое, как другие, мне ведь богатством с "новыми купчиками" не равняться. Но к своим деньгам я присовокупила обещание, что ты останешься невредим и на воду спущен не будешь. Ибо мне показалось, что Ладлакам ты все еще не безразличен. Может, это прозвучит странно, но, удерживая тебя здесь, они хотят обезопасить тебя...

- Ну да. Конечно. Странного родственника надо заковать в цепи и держать на чердаке. Или в подвале. Или еще где-нибудь, чтобы не мозолил глаза и не путался под ногами. Так в Удачном исстари поступают с сумасшедшими и увечными... - И он горько рассмеялся: - Возьмем, например, торговцев из Дождевых Чащоб...

- Кого?..

- Вот именно. "Кого?" Никто не слышал о них, никто их не знает, никто не оспаривает старинных правил благопристойности, и уж мы с тобой - всех менее... Но давай дальше, я слушаю. Допустим, купила ты меня, не трогаешь и не ходишь в море... дальше-то что?

- Ох, Совершенный... - Теперь голос у нее был совершенно несчастный. Если бы это зависело от меня... Если бы я могла мечтать, как дитя, твердо уверенное, что мечты сбудутся... Тогда я бы сказала, что обязательно приведу сюда рабочих, которые починят тебя и поставят на ровный киль* [На ровный киль - в положение без бортового (влево или вправо) и килевого (на нос или корму) крена.]. А я устроюсь жить внутри. На скалах над тобой я бы устроила сад, изобильный цветом и ароматом. Там жили бы птицы и пестрые бабочки, оттуда до самого песка спускался бы плющ... А кругом тебя я установила бы красивые камни и устроила пруды, наполняющиеся во время прилива. Там я поселила бы актинии, морских звезд и маленьких красных крабов... - Чем далее она рассуждала о своем странном видении, тем большей страстью наполнялся ее голос. - Я бы жила и работала внутри твоего корпуса, а вечером ужинала бы на палубе, и мы бы с тобой рассуждали о событиях дня. А если я позволю своему воображению совсем уже развернуться... Отчего не помечтать о том, как однажды я раздобыла бы диводрева... и сумела бы должным образом обработать его - так, чтобы восстановить твои глаза и вернуть тебе зрение. По утрам мы бы вместе смотрели, как солнце поднимается из-за моря, а вечером - как оно садится за наш садик на скалах. И тогда я сказала бы всему остальному миру: живи как знаешь, мне больше нет до тебя дела. И мы были бы счастливы - ты да я...

Совершенный так растерялся, что некоторое время молчал, не зная, что и сказать. Ребяческая мечта, прозвучавшая так неожиданно, разбудила в нем маленького мальчишку: вот кто вволю повеселился бы в садике, обрисованном Янтарь, вот кто носился бы туда и сюда с полными карманами ярких блестящих камушков, удивительных раковин, чаячьих перьев и...

- Ты - не моя семья. И никогда не сможешь стать ею.

Тяжелые слова прихлопнули дивный сон наяву, как камень - хрупкую бабочку.

- Я знаю это, - ответила она тихо. - Я же с самого начала сказала это мечта. Это то, что было бы, если бы по моему хотению совершались чудеса. Это то, к чему я стремлюсь... хотя в действительности даже не знаю, долго ли смогу оставаться в Удачном... с тобой. Но, Совершенный, для меня это единственная надежда спасти тебя. Если я сама пойду к Ладлакам и заявлю им, что ты сказал, что удовольствуешься такими условиями... возможно, они примут мое скромное предложение - во имя былой связи с тобой...

Ее голос становился все тише и наконец смолк. Совершенный скрестил руки на широченной груди, отмеченной шрамом в виде звезды.

- Спасти меня - от чего? - спросил он презрительно. - Спасибо за детскую сказочку, Янтарь. Картинка, прямо скажем, заманчивая... Но я же корабль! Я создан для того, чтобы по морю ходить! Валяться здесь, на берегу, безо всякого дела - и постепенно с ума сходить от безделья? Нет уж! Если моя семья намерена продать меня в рабство - пусть уж это будет знакомое рабство. А превращаться в кукольный домик у меня никакого желания нет!

Его особенно достало это ее последнее замечание насчет того, что когда-нибудь она его оставит. Значит, их дружба длилась только потому, что в Удачном ее удерживало нечто другое. Значит, рано или поздно она покинет его, как покинули все остальные. Все люди всегда бросали его - один за другим...

- Ступай лучше к Даваду Рестару. И отзови свое предложение, посоветовал он Янтарь, когда молчание слишком уж затянулось.

- Нет.

- Если ты меня купишь и оставишь здесь лежать, я тебя навсегда возненавижу. И накличу на тебя такое злосчастье, какого ты вообразить-то не можешь...

Ее голос остался спокойным:

- Я не верю в счастье-злосчастье, Совершенный. Я верю в судьбу... и еще в то, что у моей личной судьбы такое множество жестоких и душераздирающих граней, что не вообразить даже тебе. И, похоже, ты - одна из них. И я куплю и сберегу тебя. Во имя мальчика, который капризничает и грозится из деревянных костей этого корабля... Куплю и сберегу - насколько судьба мне это позволит...

В ее голосе не было страха. Только странная нежность. Она снова потянулась к нему и приложила свою ладонь к его обшивке плашмя...

- Просто замотай, - велел он ей коротко. - Заживет. Этта покачала головой и очень тихо ответила:

- Кеннит, твоя рана не заживает. - Она осторожно ощупала ногу чуть выше. - Кожа воспаленная и горячая... Я же чувствую, как ты от любого прикосновения вздрагиваешь. И жидкость, которая истекает из раны, похожа не на токи выздоровления, а скорее на...

- Заткнись, - оборвал Кеннит. - Я здоровый мужик, а не хнычущая шлюха из вашего притона. Нога заживет, я поправлюсь и снова буду в порядке. Не хочешь - не завязывай, мне плевать. Я сам могу ее замотать. Или Соркора позову. Некогда мне тут рассиживать да еще слушать, как ты стараешься мне неудачу накаркать...

Но тут из обрубка ноги вверх ударила такая острая и внезапная боль, что Кеннит, застигнутый врасплох, не сдержался и ахнул. И что было силы стиснул пальцами края койки, чтобы не закричать.

Этта проговорила умоляюще:

- Кеннит... Ты сам знаешь, как следует поступить.

Прежде чем говорить, ему потребовалось отдышаться.

- Вот что действительно следует сделать, так это скормить тебя морскому змею. Тогда, может быть, наступит в моей жизни покой. Иди отсюда и позови ко мне Соркора. Надо мне важные дела обсуждать, а не сюсюканье твое слушать.

Она собрала измаранные повязки в корзинку и без дальнейших препирательств вышла вон из каюты. "Ну и отлично". Кеннит потянулся за крепким костылем, прислоненным к койке. Костыль сделал ему Соркор. Кеннит ненавидел его. А когда палуба хоть немного качалась, от него еще и проку не было никакого... Но в спокойный денек вроде сегодняшнего, да еще на якорной стоянке, с помощью костыля он хоть мог доковылять от койки до стола с морскими картами. Кеннит кое-как поднялся и запрыгал через каюту короткими, страшно болезненными шажками. Каждое сотрясение невыносимо отдавалось в обрубке ноги. Достигнув стола, он уже в три ручья обливался потом. Он нагнулся над картами, тяжело навалившись и опираясь на стол.

В дверь постучали.

- Соркор? Входи...

Старпом осторожно выглянул из-за двери. В глазах у него было беспокойство. Но, увидев, что капитан стоит у стола с картами, Соркор засиял, точно дитя, которому предложили конфетку. Он вошел, и Кеннит обратил внимание, что Соркор был опять облачен в новую жилетку, с вышивкой еще гуще прежней.

- А целитель-то тебе вправду помог, кэп, - приветствовал он Кеннита. Я так и думал, что у него получится! Те двое первых с самого начала мне не понравились. Верно же: хочешь, чтобы тебя вправду лечили - найди старика, человека пожившего, опытного...

- Заткнись, Соркор, - дружелюбно перебил Кеннит. - От твоего старика толку столько же, сколько было от тех. У них тут, в Бычьем устье, видно, обычай такой: не можешь вылечить рану - причини новую, чтобы жертва твоего бессилия не поняла. Я его и спросил: с чего это он взял, будто сможет заживить новую дыру у меня в ноге, если с той, что есть, ничего поделать не может? Он так и не придумал, что ответить... - Кеннит пожал плечами. Надоели мне эти деревенские врачеватели. Так называемые... Если я выздоровею, так не благодаря их притиркам и бальзамам, а скорей вопреки!

Улыбка на лице Соркора погасла:

- Если...

- Последний целитель примерно так и сказал.

- Да потому что ты его запугал насмерть, - горестно вставила Этта, заглянувшая в дверь. - Соркор, ну хоть ты ему объясни! Скажи, что ногу надо отнять выше нынешнего, там, куда не добралось заражение! Он послушает тебя, он тебя уважает...

- Этта. Брысь!

- Мне некуда идти...

- Сходи купи себе что-нибудь в городе. Соркор, дай ей денег...

- Не надо мне никаких денег. Все Бычье устье знает, что я - твоя женщина. Если я на что-нибудь начинаю смотреть, мне эту вещь суют в руки и умоляют немедленно взять. Только мне ничего не надо - лишь бы тебе лучше стало...

Кеннит тяжко вздохнул.

- Соркор, - сказал он. - Закрой, пожалуйста, дверь. И чтобы эта особа осталась с той стороны...

- Нет, Кеннит, я обещаю, я буду сидеть тише мыши... можно, я останусь? А ты поговори с ним, Соркор, убеди его, я знаю, он тебя послушает...

И она скулила вот так по-собачьи, пока Соркор очень осторожно выпроваживал ее из каюты и запирал за ней дверь. Если бы Кеннит был в состоянии сам ее выставить, он бы так не миндальничал. "Вот то-то и оно. Ей кажется, я совсем раскис, и она где только можно старается поставить на своем..." Еще когда выяснилось, что Этта пытала пленных, Кеннит заподозрил: ей ужас как нравилось резать беспомощных мужчин. "Вот бы выдумать благовидный предлог и оставить ее здесь, в Бычьем..."

- Ну и что новенького слышно в городе? - поинтересовался Кеннит, как если бы Соркор только что вошел и не было никакого разговора о ранах, лекарях и выздоровлении.

Соркор недоуменно моргнул... а потом, кажется, решил развеселить увечного капитана.

- Дела идут так, что лучше не надо... Ну, разве что если бы ты вздумал сойти на берег и сам перемолвиться словечком с купцами. Они чуть на колени не становятся, лишь бы зазвать тебя в гости, ну, да я тебе уже говорил. Как только у входа в гавань показался флаг Ворона, городишко прямо-таки раскрыл нам объятия. Мальчишки носились по причалам, вопя: "Капитан Кеннит! Капитан Кеннит!" И я слышал, как один из них говорил другому: мол, если уж говорить о пиратах, то с тобой вовсе никому не равняться, даже Игроту Страхолюду...

Кеннит вскинулся было, потом состроил кислую мину:

- Знавал я Игрота, когда был юнцом. Его репутация сильно преувеличена...

- Но, согласись, это кое-что - когда тебя сравнивают с человеком, сжегшим двадцать городов и...

- Хватит о моей славе, - перебил Кеннит. - Дела-то как продвигаются?

- Нас отменно снабдили, да и "Сигерну" уже набок выложили для починки... - Могучий пират недовольно тряхнул головой. - Ну и гнилая же оказалась калоша! Удивляюсь я, право, как это сатрап на таком дырявом корыте подарки кому-то взялся отправлять...

- Думается, он ее корпус не осматривал, - заметил Кеннит сухо. - А как горожане приняли новое население, которое мы им привезли?

- Опять же с распростертыми объятиями, кэп! У них тут, оказывается, во время последнего налета охотники за рабами лучшего кузнеца умыкнули. А мы двоих новых доставили! А уж музыканты - про них все только и говорят. Они уже трижды ставили "Освобождение "Сигерны"" - это у них пьеса так называется. Тебя там раскрасавец-парень играет, а змея они сделали из шелка, бумаги и обручей от бочки. Он прямо так вздымается и... хм-м-м... Соркор закашлялся. - Отличная, короче, пьеса получилась, кэп. Весь город видел, и все равно идут посмотреть.

- Вот как? Что ж, если потеря моей ноги развлекла столь многих, видать, дело того стоило.

- Да не о том речь, кэп... - горячо заговорил Соркор, но Кеннит только отмахнулся:

- Теперь что касается моего живого корабля...

- Ох, кэп... - простонал Соркор.

- Разве мы с тобой не договорились кое о чем? - прищурился Кеннит. И, сдается мне, мы только что взяли и освободили невольничье судно. Так что, насколько я припоминаю, теперь мой черед попробовать добыть себе живой корабль...

Соркор яростно поскреб в бороде.

- С твоего позволения, кэп, наш уговор не совсем такой был. Мы, значит, ударили по рукам на том, что, коли видим рабский корабль, так и пускаемся за ним в погоню. А потом пытаемся словить живой корабль, который покажется. Но ты собрался устроить форменную охоту за живым кораблем. Чуть ли не в засаду засесть...

Кеннит взмахом руки отмел его возражения:

- Все едино. Что в лоб, что по лбу.

- Прости покорнейше, господин мой капитан, - не совсем. Я тут, кэп, поразмыслил кое о чем... Может, нам на время отложить то и другое, а? Взять да вернуться к обычному пиратству, как раньше. Гонять толстопузые купеческие корабли, наживать денежки да веселиться себе. Ну их всех - и невольничьи посудины, и морских змей... - Толстые пальцы Соркора теребили позолоченные пуговки жилета. - Ты мне показал: можно жить совсем не такой жизнью, как я всегда себе представлял. И у тебя, и у меня все переменилось. Ты вот славную бабу себе завел... До чего ж здорово она все у нас изменила! И я теперь понимаю, что ты когда-то пытался мне втолковать. Если бы мы вернулись в Делипай с богатой добычей и сделали, как предлагал в тот раз синкур Фалден... ну там, про устроенность в жизни... добропорядочность... респектабельность...

- Когда мы обзаведемся живым кораблем, все юные девственницы из приличных семей будут твои - только поспевай выбирать, - пообещал ему Кеннит. - Хоть каждую неделю новая, если тебе будет угодно. Но для начала добудем живой корабль. Итак... Если верно хоть что-нибудь из того, что рассказывала команда "Сигерны", - к югу от нас находится по крайней мере один живой корабль. Видишь карту? Думается мне, судьба подарила нам тут неплохую позицию... Вот здесь, южнее, пролив Хаузера. Плавание там всегда кляузное, но в особенности, когда меняется приливное течение. Но, как бы то ни было, при плавании на север его не миновать. Видишь?

- Вижу, - неохотно согласился Соркор.

Кеннит не стал обращать внимание на его недовольство.

- А ко всему прочему, вот тут, в Хаузеровом проливе, торчит Кривой остров. Лучший фарватер от него к востоку. Там тоже в некоторых местах мелковато, но банки хоть не особенно перемещаются... Западнее острова совсем другая история. Там сильное течение, и, как я уже говорил, в особенности когда меняется прилив-отлив. А под берегом острова - песчаные мели, которые знай елозят туда-сюда. То размоет их, то снова нанесет... А к западу стоят весьма метко названные Проклятые скалы. - Помолчал и добавил: - Припоминаешь?

Соркор нахмурился:

- Вот уж что-что, а их я навряд ли забуду! Ты нас туда завел в тот единственный раз, когда нас чуть не перехватила галера сатрапа. Мы тогда поймали течение и проскочили сквозь них, как стрела... Я три дня потом поверить не мог, что вправду жив оттуда ушел!

- Именно, - кивнул Кеннит. - Если бы мы пошли восточнее Кривого, так быстро выскочить у нас бы не получилось.

- Ну и? - спросил Соркор подозрительно. - Что у тебя на уме?

- А вот что. Мы встанем на якоре вот тут... Отсюда открывается замечательный вид на подходы к Хаузеру. Как только мы завидим живой корабль, входящий в пролив, - двинемся западным фарватером. Они подойдут а мы вот они, тут как тут, стоим посредине пролива и только их дожидаемся. В восточном фарватере будет неплохое течение, а посему живому кораблю ничего другого не останется, кроме как выброситься на мель во-от здесь... И он поднял глаза от карты, чтобы с улыбкой встретить серьезный взгляд Соркора. - И тогда он наш с потрохами. Причем неповрежденный. Ну там, может, едва-едва...

- Если только он не вздумает нас протаранить, - хмуро заметил Соркор.

- Ну, не вздумает, - заверил его Кеннит. - А если вдруг все-таки... Все равно возьмем на абордаж и захватим.

- И потеряем "Мариетту"? - ужаснулся старпом.

- Зато приобретем живой корабль!

- Не нравится мне все это. Масса всякого разного может пойти наперекосяк, - заартачился Соркор. - Начнем с того, что нас может в пыль растереть о Проклятые скалы. Местечко там еще то - я бы по своей воле туда в жизни не сунулся!.. А представь, если у них осадка окажется меньше нашей? Мы будем из шкуры вон лезть и свои головы подставлять - а он пролетит мимо нас по мелководью и был таков. Или еще...

Кеннит понял: Соркор действительно уперся рогом, и уговорить его не удастся. "Да как он посмел? Кто он такой был бы без меня, Кеннита? Никто и звать никак..." Всего минуту назад он клялся, что всем на свете обязан своему капитану. А теперь не желал помочь ему заполучить желанный живой корабль!

Тут Кеннит решил зайти с другого боку. Он поднял руку, прерывая доводы своего старпома.

- Соркор, - сказал он с обезоруживающей прямотой. - Я вообще хоть что-то для тебя значу?

Соркор замолк на полуслове (Кеннит на то и рассчитывал). Еще немного, и богатырь залился бы краской. Он открыл рот, снова закрыл... И наконец выдавил:

- Ну, то есть, кэп... Мы с тобой уж сколько вместе по морю ходим... И я что-то не припомню человека, который был бы со мной справедливее и...

Кеннит покачал головой и отвернулся, изобразив растроганный вид.

- Соркор, - сказал он. - Кроме тебя, никто в этом деле мне не поможет. Я никому не доверяю так, как тебе. А о живом корабле я бредил еще мальчишкой. Я верил, что однажды вступлю на палубу живого корабля... и нареку его своим. И... - тут он придал своему голосу хорошо рассчитанную хрипотцу, - иногда с тобой кое-что приключается, и ты обнаруживаешь, что можешь сыграть в ящик гораздо быстрее, чем предполагал. Моя нога... если верно то, что говорят про мою рану... - Он вновь повернулся к Соркору, широко раскрыл бледно-голубые глаза и докончил просто: - Может статься, это мой последний шанс.

- Ох, кэп, ну пожалуйста, не надо так говорить! - У Соркора выступили на глазах самые настоящие слезы. Кенниту пришлось закусить губу, чтобы не расплыться в улыбке. Он ниже наклонился над столом, пряча лицо. Вот тут он сделал ошибку - его костыль скользнул по гладкому полу. Кеннит устоял, схватившись за край стола... но несчастный гниющий обрубок все-таки ткнулся в пол. Кеннит взвыл от боли и наверняка рухнул бы, не подхвати его Соркор.

- Кэп, все хорошо, кэп... я держу.

- Соркор... - прошептал Кеннит еле слышно. Он вновь ухватился за стол и тяжело оперся на руки, чтобы не завалиться опять. - Можешь ты это сделать ради меня?

Он поднял голову. Его била крупная дрожь, он сам это чувствовал. Он с большим трудом удерживался на единственной ноге. "Я не привык, - сказал он себе. - Не привык, вот и все!" В глубине души он по-прежнему не верил, что рана может его доконать. Он поправится. Он всегда поправлялся, что бы с ним ни случалось... Но вот с гримасой страдания, перекосившей лицо, он ничего поделать не мог. И унять пот, катившийся по лицу, было не в его власти. "Коли так, надо это использовать!" И он тихо повторил:

- Можешь ты дать мне последнюю возможность осуществить мечту?

- Могу, кэп! Всенепременно могу! - Во взгляде Соркора боролись отчаяние и надежда. - Я раздобуду тебе живой корабль, кэп. И ты пройдешь по его палубам, и наречешь своим! Поверь мне, кэп!

Голос его звучал почти умоляюще.

Боль была мучительная, но Кеннит рассмеялся. Смех завершился кашлем. "Поверить тебе..."

- А есть у меня выбор?

Он не собирался произносить эти слова вслух, но они вырвались помимо его воли. Кеннит посмотрел на Соркора. Тот взирал на него с большим беспокойством. Кеннит заставил себя болезненно улыбнуться, в голосе прозвучала теплота:

- Все эти годы, Соркор... кому я еще доверял, кроме тебя? Вот и сейчас нет у меня выбора, кроме как опять взвалить на тебя ношу...

Он потянулся за костылем и взял его в руки, но вовремя понял, что как следует опереться на него не сумеет. Все силы, похоже, забирало происходившее в обрубке ноги... "Будем надеяться - выздоровление". Кеннит моргнул, веки внезапно отяжелели.

- Соркор... придется мне тебя попросить еще и до постели меня довести. Сам не смогу...

- Кэп!.. - только и сказал Соркор, вместив в одно-единственное слово всю бездну нерассуждающей собачьей преданности. Кеннит про себя решил, что поразмыслит об этом после. Когда отдохнет и почувствует себя лучше. "Вот ведь как. Попросил его о помощи - и тем самым еще крепче к себе привязал, заставил ждать моего одобрения..."

Кеннит решил, что все же правильно выбрал себе старпома. Будь на месте Соркора он сам, он бы нутром почуял открывшуюся возможность прибрать к рукам всю полноту власти - и не преминул бы ею воспользоваться. К счастью для Кеннита, Соркор явно соображал медленней его.

Соркор между тем неуклюже приблизился... и даже не подпер Кеннита, а просто поднял его на руки и понес укладывать в койку. Непривычное движение заново пробудило в ноге жестокую боль. Кеннит вцепился в плечо старпома, перед глазами все поплыло и закружилось... На некоторый миг все заслонил всплывший из глубины памяти образ отца. Черные баки, насквозь проспиртованное дыхание, вонь давно не мытого тела... Отец хохотал и кружился в пьяном танце, держа на руках маленького Кеннита. Воспоминание было окрашено восторгом и страхом...

Соркор бережно опустил его на койку:

- Я Этту пришлю, лады?

Кеннит слабо кивнул. Он хотел припомнить что-нибудь еще об отце, но детские воспоминания были слишком нечеткими. Они ускользали, не давая себя как следует рассмотреть. Вот неведомо откуда всплыло лицо матери красивое, холеное, презрительное. "А он подает некоторые надежды, этот пострел. Может, и удастся из него воспитать... что-нибудь толковое..." Кеннит перекатил голову на подушке, стараясь вытряхнуть это из памяти... Дверь за старпомом затворилась.

- Ты не стоишь этих людей, - негромко произнес знакомый голосок. - Не могу взять в толк, за что они любят тебя? Честно тебе скажу: я только обрадуюсь твоему падению, когда однажды тебя выведут на чистую воду... вот только в тот день будет разбито много сердец, и это заранее огорчает меня. И что за странная случайность подарила тебе верность и преданность стольких людей?

Усталым движением Кеннит поднес к глазам руку с талисманом. На него зло смотрело крохотное личико, туго пристегнутое к тому месту, где стучал пульс. Кеннит фыркнул и коротко рассмеялся - возмущение талисмана его позабавило.

- Не случайность, а удача. Моя Госпожа Удача. И я стою своих людей по праву удачливости моего имени и моей крови. - Тут он вновь рассмеялся, на сей раз над собой: - Преданность разбойника и блудницы... Вот уж сокровище.

- А нога-то у тебя гниет, - голос талисмана прозвучал зловеще. Гниение распространяется по кости. Она будет вонять, истекать гноем и вытягивать из тебя жизнь. Потому что у тебя мужества не хватает взять и отсечь от своего тела зараженную часть. - И талисман скривился в ехидной улыбке: - Разгадал мое иносказание, Кеннит?

- Заткнулся бы ты, - тяжело проговорил капитан. Он чувствовал, что снова заливается потом. Это в новой-то рубашке... на постели, только что застланной свежими, чистыми простынями... Пропотел, как старый вонючий пропойца. - Хорошо, если я негодяй, то что можно сказать о тебе? Ведь ты частица меня...

- В этом куске дерева когда-то билось великое сердце, - гордо объявил талисман. - Да, ты придал мне свои черты, и я говорю твоим голосом. Я связан с тобой... но дерево помнит. Я - не ты, Кеннит. И, клянусь, никогда тобой не стану!

- А тебя... никто... и не просит.

Говорить становилось все тяжелее, дыхания не хватало. Кеннит закрыл глаза - и канул в забытье.

ГЛАВА 30

МЯТЕЖИ И СОЮЗЫ

Первую смерть своего раба она увидела вскоре после полудня... Шла погрузка; шла медленно, через пень-колоду. Восточный ветер развел короткую острую волну, а на горизонте начала расти стена облаков - верный признак шторма назавтра. Рабов вереницами перевозили на шлюпках к месту якорной стоянки "Проказницы" и заставляли влезать по штормовому трапу, спущенному с борта. Дело двигалось туго. Иные рабы были слишком замучены, другие боялись отвесной веревочной лестницы, третьи просто слишком неуклюже с непривычки перебирались с пляшущей шлюпки на трап и далее на качающееся судно... Но тот раб умер не из-за оплошности, а потому, что сам того захотел. Он добрался уже до середины трапа, двигаясь медленно и неловко из-за оков на ногах... А потом неожиданно расхохотался.

- На что мне длинная дорога? - крикнул он громко. - Выберу-ка я короткую!

Отпустил руки и шагнул вниз. Он камнем упал в воду, и увесистая цепь сразу потащила его вниз. Он уже не мог бы спастись - даже если бы в последний момент передумал.

Внизу, на дне, глубоко под килем Проказницы, тотчас зашевелился, расплетаясь, клубок морских змей... Она чувствовала, как они извивались и били хвостами, споря за кусок мяса... Морская вода, омывавшая ее корпус, на миг смешалась с человеческой кровью... Ужас, охвативший Проказницу, еще усилился, когда она поняла - люди на ее палубах даже не заподозрили, что произошло под водой.

- Там, внизу, змеи! - крикнула она им. Но ее предупреждениям вняли не больше, чем мольбам рабов, загоняемых в трюмы.

После самоубийства невольника рассерженный Торк велел связывать рабов вместе веревкой во время подъема по трапу. И не уставал мстительно напоминать им: мол, всякий, кто еще вздумает прыгать, будет отвечать перед своими товарищами по веренице. Больше не вздумал никто. С чем Торк, наверное, себя поздравлял...

В трюмах Проказницы дела обстояли еще плачевнее. Дыхание рабов было напоено страданием; несчастье невидимой тучей наполняло корабли изнутри. Невольников набивали в трюмы, как селедок в бочку, приковывали друг к дружке и к стенам - без помощи соседей никто не мог даже повернуться. Страх наполнял трюмы мраком, он был повсюду - в их моче, слезах и поту. Скоро Проказнице начало казаться, что человеческое горе пропитало ее насквозь.

А в канатном руднике, отвечая душевной дрожью на ее болезненные содрогания, распростерся Уинтроу. Да - он, покинувший ее, снова был на борту. Он лежал в темноте на полу, по-прежнему скованный по рукам и ногам, и на распухшем лице красовалась отметина - ее символ. Уинтроу не стонал и не плакал, но и не спал. Просто смотрел в темноту над головой... и ощущал. Ощущал вместе с Проказницей страдания рабов, все бездну их несчастья...

У нее не было сердца, которое могло бы ускорять и замедлять свое биение, - но Уинтроу так и трепетал, пронизываемый токами отчаяния невольников. Он в полной мере чувствовал всю тяготу их нынешнего состояния, причем каждого по отдельности - начиная с полудурка, не очень-то осознававшего перемену в своей жизни, и до пожилого скульптора, чьи ранние творения по-прежнему украшали личные покои сатрапа... В самых темных глубинах корабельного нутра, чуть ли не прямо в трюмной воде, помещались наименее ценные рабы - строптивые "расписные". Это был человеческий балласт. Сколько их доберется до Калсиды живыми - не интересовало никого. Много выручить за них все равно не надеялись... Был и сухой, более-менее удобный трюм, в былые времена видевший мотки шелка и бочонки изысканного вина. Здесь устроили мастеровых. Они представляли собой определенную ценность, и потому им бросили какой-никакой соломы, а цепи позволяли даже садиться и вставать - по очереди, конечно. Кайлу не удалось раздобыть столько мастеровых, как он предполагал. И потому основную часть его груза, размещенную в главном трюме, составляли простые работники, разорившиеся купцы, попавшие в беду путешественники, кузнецы, виноградари, кружевницы. Все они влезли в долги из-за болезни или из-за неправедного судейства - и вот теперь расплачивались за неуплату... самими собой.

В форпике, где помещалась команда, тоже особого веселья не было. Кое-кому из моряков с самого начала не по душе была затея капитана возить рабов. Другие не очень-то задумывались, помогая приделывать цепи, как если бы те были простой оснасткой для грузов... Последние два дня все расставили по местам. На борт начали поступать рабы - мужчины, женщины... некоторое количество подростков. Все - с татуировками. Одни несли свои цепи с видом многоопытных кандальников. Другие явно не могли взять в толк, откуда у них на руках и ногах взялись эти неудобные железяки. Но в корабельном трюме не доводилось путешествовать никому. Рабы, оставлявшие Джамелию, отправлялись в Калсиду. Назад не возвращался никто и никогда...

Теперь матросы осваивали непростую и кое для кого очень болезненную науку: не заглядывать в глаза, не смотреть в татуированные лица, не слышать голосов, которые молили, проклинали, грозили. Это были не люди, это был груз. Просто груз. Блеющие овцы, которых заталкивают в загоны, пока не наполнят их до отказа...

Каждый моряк по-своему усмирял свою совесть, каждый сам придумывал способы думать о татуированных не как о людях, а как о... каждый сам для себя изобретал подходящее слово.

Комфри, любитель добродушных подначек, совершенно переменился в первый же день погрузки. Больше он не шутил. Майлд пытался сохранять привычное легкомыслие, но его болтовня перестала быть смешной и напоминала скорее сыпавшуюся на обнаженные раны совести соль. Гентри помалкивал и как обычно делал свое дело, но про себя успел твердо решить: вот кончится это плавание - и больше он на невольничий корабль ни ногой. И лишь Торк выглядел довольным и удовлетворенным. Его грязная душонка ликовала: наконец-то сбывалась заветная мечта его юности. Он прохаживался вдоль рядов прикованного груза и наслаждался, находя в созерцании чужих цепей подтверждение собственной свободы. Он уже успел наметить для себя тех, кому, по его мнению, требовалось особенное внимание, тех, кого в пути надо будет непременно поучить дисциплине...

Проказница про себя придумала для него сравнение: кусок падали. Так случилось, что его перевернули, - и солнечному свету открылись скопища трупных червей...

Они с Уинтроу эхом откликались на страдания друг друга. И даже сквозь все свое отчаяние Проказница приходила к твердому убеждению: всего этого никогда не случилось бы, если бы только ее семья оказалась ей верна. Если бы капитаном стал кто-то, связанный с нею подлинными узами крови, - такой капитан (а куда ему деться!) ощущал бы все то же, что сейчас чувствовала она. Проказница знала: Ефрон Вестрит никогда не принудил бы ее переживать этот ужас. Альтия тоже была на такое полностью неспособна... А Кайлу Хэвену было на нее наплевать. Если у него и были некоторые сомнения, - он ни с кем ими не делился. Единственное чувство, которое Уинтроу распознавал в его душе, было холодной яростью, грозившей перетечь в ненависть к собственному отпрыску. Проказница подозревала, что Кайл видел в них с Уинтроу проблему, так сказать, обоюдоострую. Корабль, не желавший его слушаться - из-за мальчишки, не желавшего менять свое нутро по приказу отца. И она опасалась, что Кайл твердо решил хоть кого-нибудь из них да сломать. А если получится - и обоих.

Покамест она держала язык за зубами. Прошлым вечером, когда Уинтроу привезли на борт, Кайл не привел его к ней. Нет, Уинтроу швырнули в его былое место заточения - канатный рундук. После чего Кайл явился к ней сам и стал хвастаться пленением сына. Громким голосом, так, чтобы слышали все матросы на палубе, он поведал Проказнице, как обнаружил своего сына, ставшего рабом, и купил его для корабля. Когда они выйдут из гавани, сказал Кайл, он велит притащить мальчишку к ней - и пусть она с ним поступает, как найдет нужным. Потому что - во имя треклятых зенок Са! - с него, отца, уже хватит!

Он говорил и говорил, все более раздражаясь ее молчанием и пустым, ничего не выражающим взглядом. Голос Кайла от ярости становился все громче, пока изо рта не полетела слюна. Порыв ветерка донес до нее запах спиртного... "Вот так, - подумалось ей. - Мало мне всего прочего, теперь Кайл Хэвен уже пьяным на борт приходит..."

Они с Уинтроу были для него все равно что частями механизма. Сооружения из канатов и блоков, которое, если его однажды наладить, будет потом так и работать... Да и то: будь они, к примеру, скрипкой и смычком, он колотил бы и колотил одним по другому - и бранился на чем свет стоит, требуя музыки.

- Я купил тебе поганого никчемного мальчишку! - завершил он свою обличительную речь. - Ты этого хотела. Ты получила это. Теперь на нем твое клеймо - и он твой до последнего дня своей жалкой гребаной жизни! - И он повернулся идти, но вдруг остановился и зарычал на нее через плечо: - А ты - ты лучше этим удовлетворись! Потому что я больше не намерен тебя ублажать!

И только в этот миг она наконец расслышала в его голосе ревность. Когда-то он жаждал и домогался ее, страстно желая заполучить прекрасный и дорогой корабль - воистину, самое редкостное и дорогое судно на свете. С таким судном человек становится членом братства избранных - тех, кто правил живыми кораблями и торговал диковинами с реки Дождевых Чащоб. Тех, кому бешено завидовали капитаны простых кораблей. Кайл знал ей цену, он желал ее, ухаживал за нею. Он прогнал Альтию и вообразил, будто избавился от всех соперников. Но ей все его знаки внимания оказались без надобности. Она тянулась не к нему, а к маленькому паскуднику, даже не умевшему ее оценить!.. Вот Кайл и вел себя точно отвергнутый любовник. Его надежда полностью завладеть ею таяла на глазах. И из осколков этой мечты произрастала лишь ненависть...

"Ну что ж, - холодно сказала она себе. - Взаимность у нас полная".

Дать определение ее нынешнему чувству к Уинтроу оказалось сложнее. Более всего оно напоминало то, что Кайл чувствовал к ней самой...

На другое утро через поручни к ней наклонился Майлд. И незаметно (как ему казалось) сунул за щеку небольшой комочек циндина. Проказница нахмурилась. Ей не нравилось, когда он пользовался дурманом: это мешало ей четко воспринимать его. С другой стороны, Проказница понимала, почему именно сегодня ему понадобилось зелье. Она дождалась, пока он убрал остаток палочки за отворот засученного рукава, и негромко обратилась к нему:

- Майлд. Скажи капитану, что я желаю видеть Уинтроу. Немедленно.

- Ой, Са-а! - вырвалось у него. - Кораблик, ты что, со свету сжить меня хочешь? Можно, я просто ему скажу, что ты переговорить с ним желаешь?..

- Нет. Потому что я не желаю с ним говорить. Вообще не хочу. Мне просто нужно, чтобы Уинтроу сюда привели. Прямо сейчас.

- Ой, ну пожалуйста, - взмолился юный матрос. - Он и так уже в мыле весь, потому что каким-то "расписным" в трюме вроде как поплохело. Торк говорит, они притворяются. А сами они утверждают, что все как есть перемрут, если их куда получше не переведут...

- Майлд. - Больше она ничего не добавила, но тон ее голоса сказал ему все.

- Слушаюсь, госпожа...

Ждать пришлось недолго. Кайл промчался по палубе и вскочил на бак, чтобы зло спросить:

- Ну? Чего тебе еще надо?

Она хотела промолчать, потом передумала.

- Уинтроу. Как тебе, должно быть, и передали.

- Позже! Когда выйдем в море и паршивый щенок не сможет заново сбежать с корабля!

- Сейчас.

Он ушел, не сказав больше ни слова.

Проказница все не могла разобраться в своих чувствах к Уинтроу. Она была, без сомнения, рада, что он снова с нею. Но радость проистекала из себялюбия, и она это хорошо понимала. И то, что он отверг и бросил ее, а она все равно ему радовалась, - это было унизительно. "Где моя гордость?.." - спрашивала она себя. Ибо в тот же момент, когда он объявился на ее палубе - грязный, измученный, полубольной от отчаяния, - она тотчас возобновила свою связь с ним. Буквально ухватилась за него и за все, что было в нем от Вестрита, - только так она могла снова стать самой собою... И, действительно, ей сразу стало гораздо лучше. От него истекала определенность, некое подтверждение ее личности. Раньше она этого не осознавала. То есть она знала, что они с ним накрепко связаны, но всегда думала об этой связи как о "любви", так ценимой людьми. А теперь... теперь она была не уверена. И даже задумывалась, а не было ли какого зла в том, что она так за него цеплялась, черпая из него ощущение собственной личности. Может, это-то он всегда в их связи и чувствовал? И от этого-то и пытался сбежать?..

Жуткое было состояние - так отчаянно в ком-то нуждаться... и одновременно гневаться на то, что подобная нужда существует. Проказница не желала жить этаким паразитом, чья полноценность зависит от другого. И она решила выяснить отношения: прямо спросить, не оттого ли Уинтроу от нее бежал, что видел в ней... духовного кровососа. Она очень боялась, что он скажет ей: да, это правда, ты только берешь у меня, ничего не давая взамен!.. Но, как ни было ей страшно, она все же собиралась задать этот вопрос. Потому что она обязана была знать. Знать, есть ли у нее своя собственная жизнь и душа? Или она... всего лишь тень мертвых Вестритов?..

...Она дала Кайлу Хэвену еще несколько минут сроку. Но он так никого и не послал к двери Уинтроу.

Невыносимо!

Проказница еще раньше заметила, что груз в трюмах был распределен не вполне равномерно. Оно и понятно: команда в первый раз грузила на борт людей. Неравномерность была небольшая, с нею вполне можно было примириться... но можно было и не примиряться. Она вздохнула... а потом слегка переместила свой вес. И начала крениться на правый борт. Немного, очень немного... Но Кайл был в некоторых отношениях капитаном не из последних. А Гентри - очень даже хорошим старпомом.

Кто-нибудь из них обязательно обратит внимание на крен. Придется им перед отплытием пересортировать груз... Тогда-то она им и устроит крен на левый борт. И, может, даже якорь по дну немножко протащит... Проказница хмуро смотрела вдаль, на берег. Растущий крен превращал белые башни Джамелии в тусклую скорлупу выеденных яиц. Она переваливалась с боку на бок вместе с естественной качкой, усиливая ее, делая заметнее...

Она ждала.

Они сидели вместе в просторной затемненной кухне... "А ведь когда-то мне здесь нравилось", - подумала Кефрия. В детстве она очень любила приходить сюда с матерью. В те дни Роника часто устраивала застолья для близких друзей, и ей доставляло особое удовольствие самолично готовить еду, которую она собиралась подавать гостям. Когда наступал такой день, кухня наполнялась жизнью... Мальчишки, ее братья, играли в кубики, устроившись под громадным деревянным столом. А она забиралась на табуретку и следила, как ее мать смешивала пряности, готовя маленькие мясные рулетики... И помогала Ронике чем могла: чистила крутые яйца, вынимала из коричневых шкурок слегка распаренный миндаль...

Все кончилось после Кровавого мора. Иногда Кефрии казалось, будто вместе с братьями умерло все, что было у них в доме веселого, солнечного и простого. Уж во всяком случае, веселых дружеских застолий больше не было точно. Кефрия не могла припомнить, чтобы ее мать готовила деликатесы, как раньше, или вообще подолгу проводила время на кухне. Теперь, когда им пришлось почти отказаться от служанок, Кефрия иногда бралась за готовку... Но Роника - нет.

Однако сегодня был особенный день. Они с матерью пришли на кухню, когда начали удлиняться вечерние тени. Дальнейшее, с точки зрения Кефрии, смахивало на жутковатую пародию тех добрых старых времен. Вдвоем с Роникой они что-то чистили, резали, кипятили и помешивали, обсуждая при этом выбор чая и вин, решая, насколько крепкий варить кофе и какую скатерть расстелить на столе... Они почти не строили предположений, с какой стати семья Фьестрю пожелала именно сегодня их посетить. Выплата, сроку которой оставалось еще несколько дней, лежала наготове в крепком ящичке у порога... О том, что письмо Кефрии осталось без ответа, они вообще предпочитали не упоминать. Хупрусы - это не Фьестрю; какая тут может быть связь? Да никакой... скорее всего...

Кефрия знала со времен отрочества, что торговцы из Чащоб посещали их дважды в год, забирая очередную выплату за живой корабль. Знала она и то, что со времени пробуждения корабля выплаты должны были увеличиться. Таков был обычай. Считалось, что оживший корабль мог принимать участие в баснословно выгодной торговле на реке Дождевых Чащоб, а значит, начинал приносить своим владельцам отличный доход. В самом деле, большинство владельцев со времени пробуждения своего корабля начинали стремительно богатеть. К Вестритам это, конечно же, не относилось. Иногда Кефрия спрашивала себя, а так ли мудро было решение отца не связываться с магическими товарами... Иногда - вот как, например, сегодня...

Когда угощение было приготовлено и стол накрыт, две женщины тихо присели у очага. Кефрия заварила чаю и налила матери и себе.

- Может, нам Малту к себе сюда пригласить? - предложила она неуверенно. - Поучилась бы...

- Она и так уже знает гораздо больше, чем нам с тобой кажется, устало отозвалась Роника. - Нет, Кефрия, сделай уж мне такое одолжение, не зови ее. Давай сами выслушаем Фьестрю и решим, как нам быть дальше. Боюсь, наши сегодняшние решения повлияют на всю дальнейшую жизнь семейства Вестритов... - И она посмотрела в глаза дочери: - Не обижайся на то, что я сейчас скажу, я просто не знаю, как выразиться деликатнее... Боюсь, мы с тобой - последние женщины из рода Вестритов. Малта - до мозга костей Хэвен. Нет, я не говорю, что Кайл Хэвен человек скверный. Я просто хочу сказать, что сегодняшнее дело касается только торговцев Удачного, и решать следует нам. Потому что Хэвены - не из нашего круга.

- Пусть будет по-твоему, - кивнула Кефрия утомленно. "Когда-нибудь, подумала она без злобы и гнева, - тебя не станет и я больше не буду чувствовать себя между двумя жерновами. Быть может, тогда я все отдам Кайлу - и буду проводить время, ухаживая за своим садиком. Тогда мне не придется ни о чем думать, кроме как о том, надо ли подрезать розы и не пора ли разделять корневища ирисов. Вот тогда-то я наконец отдохну..." Она была уверена, что Кайл не будет ее особенно беспокоить. Думать о муже нынче было все равно что звонить в надтреснутый колокол. Когда-то его имя звучало в ее сердце, как песня, но теперь ей не хотелось даже мысленно произносить его. Или слышать, как его произносят другие. "Любовь, - подумала она отрешенно, - увы, держится на материальных ценностях и на праве ими распоряжаться. Семейный лад, супружеская любовь... даже любовь ко мне собственной дочери. Люди начинают любить тебя, когда ты отказываешься от власти в их пользу... Как смешно..." На самом деле было не очень смешно. С тех пор как Кефрия открыла для себя эту истину, ей сделалось все равно, любил ли ее кто-нибудь.

Она прихлебывала чай, глядя в огонь, и время от времени подбрасывала дрова. Были все-таки еще простые радости в жизни. Тепло огня, чашка хорошего чая... Надо уметь наслаждаться тем, что у тебя осталось...

С другого конца поля донесся отдаленный звук гонга. Мать торопливо поднялась, чтобы еще раз поспешно все проверить. Свет в комнате давно уже был приглушен, но теперь она накрыла свечи резными колпачками, еще больше смягчая сияние их огоньков.

- Завари свежего чая, - негромко распорядилась она. - Каолн любит чай...

А затем мать сделала нечто довольно странное. Она быстро подошла к двери, ведшей внутрь дома, и резко распахнула ее. А потом так оглядела широкий коридор, словно предполагала застать там кого-то врасплох. Когда она вернулась, Кефрия спросила ее:

- Что, Сельден снова не спит? Таким полуночником заделался...

- Нет, там никого не было, - рассеянно отозвалась Роника. Потом плотно притворила дверь, подошла к столу и вдруг спросила Кефрию: - Ты хорошо помнишь приветственный ритуал?

- Конечно. Не волнуйся, я тебя не посрамлю.

- Ты никогда меня не срамила, - ответила мать. Кефрия сама не знала, отчего так странно подпрыгнуло ее сердце при этих словах...

А потом раздался короткий стук в дверь, и Роника пошла открывать. Кефрия встала у нее за плечом... За дверью стояли две темные фигуры в плащах и надвинутых капюшонах. У одной на вуали сияла целая россыпь багровых кристаллов огня: зрелище жутковатое и прекрасное. Янни Хупрус!.. Кефрия ощутила, как глубоко изнутри живота холодом разбежался страх. Сновидческая шкатулка!.. На миг у нее голова закружилась от ужаса. Она в отчаянии ждала, чтобы мать сказала хоть что-нибудь... как-то выручила их обеих. Но и мать стояла молча, вполне потрясенная. Она даже не поздоровалась. Кефрия судорожно вдохнула и сотворила краткую молитву о помощи и вдохновении.

- Я приглашаю вас быть желанными гостьями под нашим кровом. Входите и будьте как дома!

И они с матерью отступили с порога, давая войти посланницам Дождевых Чащоб. Когда те начали снимать перчатки, вуали и капюшоны, Кефрия внутренне напряглась, готовясь к чему-то жуткому. У одной женщины фиалковые глаза почти прятались под чешуйчатыми наростами на веках. Кефрия едва нашла в себе силы посмотреть ей в глаза и одарить ее гостеприимной улыбкой - но ничего, справилась. Что же касается Янни Хупрус, то для женщины из Чащоб ее лицо оказалось просто удивительно гладким. Она могла бы расхаживать по Удачному среди бела дня, не привлекая излишнего внимания... ну, почти не привлекая. Ее отметины были не очень заметны. По краю век и губ дорожками пролегли выпуклые уплотнения. Белки глаз синевато светились в полутьме кухни. Тем же свойством обладали ее зубы, ногти и волосы. Это выглядело даже привлекательно, только по коже пробегали мурашки. Роника так и не проронила ни звука, и Кефрия продолжала:

- Мы приготовили для вас угощение. Освежитесь после дальней дороги! Вы не откажете присесть за наш стол?

- С большой благодарностью, - ответили посланницы почти хором.

И они обменялись реверансами, все четверо. И вновь Кефрия принуждена была говорить:

- Я, Кефрия Вестрит, из семейства Вестритов, торговцев Удачного, говорю вам: добро пожаловать к нашему столу и в наш дом. Мы помним наши древнейшие договоренности, связавшие Удачный и Дождевые Чащобы, помним и соглашение между нашими семьями, касавшееся живого корабля "Проказница", совместного порождения двух наших семейств...

- Я, Каолн Фьестрю, из семейства Фьестрю, торговцев из Дождевых Чащоб, принимаю твое гостеприимное приглашение войти под кров и сесть к столу. Я помню наши древнейшие договоренности, связавшие Дождевые Чащобы с Удачным, помню и соглашение между нашими семьями, касающееся живого корабля "Проказница", совместного порождения двух наших семейств... - Произнеся старинную формулу, Каолн указала на женщину, стоявшую подле нее: - Я привела в ваш дом, к вашему столу, мою гостью, которая таким образом становится и вашей гостьей. Готовы ли вы распространить свое гостеприимство на Янни Хупрус, нашу родственницу?

Она неотрывно смотрела на Кефрию, ожидая ответа именно от нее.

Кефрия честно созналась:

- Я не знаю, как следует отвечать на это по ритуалу. Поэтому я скажу просто: любая гостья Каолн, нашей старинной подруги, в нашем доме более чем желанна. Дайте же мне лишь мгновение, чтобы поставить на стол еще один прибор!

Ей оставалось только отчаянно надеяться, что персона столь немыслимой важности, как глава клана Хупрусов, не сочтет себя оскорбленной столь неформальным ответом.

Но Янни лишь улыбнулась и посмотрела на Каолн, как бы испрашивая разрешения говорить. Каолн чуть улыбнулась.

- Я тоже рада случаю отбросить официоз, - сказала Янни. - Позвольте сообщить вам, что столь внезапным посещением вы обязаны скорее мне, нежели Каолн. Это я умолила ее устроить так, чтобы я смогла ее сопровождать и оказаться таким образом представленной вашей семье. И я прошу извинения, если это хоть каким-то образом ввело вас в затруднение...

- Ни в коем случае, - ответствовала Кефрия негромко. - Давайте же будем держаться друг с дружкой просто, как это надлежит соседям, друзьям и членам одной семьи.

Она обращалась не только к гостям, но и к собственной матери. Ее рука как бы случайно коснулась плеча Роники, умоляя ту нарушить наконец потрясенное молчание.

Каолн тоже это заметила. И странно посмотрела на Ронику.

- Ты все молчишь сегодня, моя старинная подруга, - сказала она. - По сердцу ли тебе гостья, которую я привела?

- Может ли быть иначе... - ответила Роника еле слышно. И добавила уже громче, окрепшим голосом: - Дело в том, что сегодня я решила во всем довериться дочери. Она вступила в наследование: теперь ей более к лицу приветствовать вас и говорить от лица всех Вестритов, нежели мне.

- И до сих пор она была весьма красноречива, - с искренней теплотой в голосе проговорила Янни Хупрус. И всех одарила улыбкой: - Боюсь, я-то не вполне должным образом себя повела! Понимаете ли, мне показалось, что лучше всего будет прийти самолично, хотя, вероятно, стоило бы начать с письма...

- Уверяю тебя, все в порядке, - отозвалась Кефрия, ставя на стол еще один стакан и пододвигая четвертый стул. - Давайте сядем за стол и вместе отдадим должное еде и вину. Может, кофе кто-нибудь хочет?

Ее вдруг посетило желание чуть-чуть получше узнать Янни Хупрус, еще прежде, чем та изложит причину своего посещения. Не торопиться, только не торопиться! Если уж придется распутывать этот клубок - хорошо бы доподлинно знать, где какая в нем нитка...

- Какой чудный стол, - похвалила Янни Хупрус, усаживаясь. От Кефрии не укрылось, что она села первая и что Каолн явно во всем признавала ее старшинство. И Кефрия молча порадовалась, что маслины на столе были самые лучшие, а миндаль был только что растерт (мать настояла, спасибо ей), и на столе оказалось лишь самое удачное из приготовленного ими сегодня. Стол в самом деле оказался чудесным, он был заставлен дорогими и изысканными яствами, подобных которым сама Кефрия не видела уже несколько месяцев. Как ни стеснены были они теперь в средствах, сегодня стараниями Роники этого нельзя было заподозрить... И Кефрия радовалась.

Некоторое время в полутьме кухни звучали лишь обычные застольные разговоры. К Ронике медленно возвращались и самообладание, и обаяние. Она вела разговор самым безопасным фарватером. То и дело раздавались похвалы закускам, вину, кофе. Но Кефрия отметила про себя: как только инициативу в разговоре брала на себя Янни (а происходило это нередко), все рассказываемые ею байки и анекдоты некоторым образом начинали относиться к богатству и высокому положению ее рода. Нет, она ни в коем случае не хвасталась. И уж менее всего желала принизить Вестритов или их нынешнее застолье. Она только и делала, что выставляла сегодняшние посиделки в более выгодном свете по сравнению с каким-нибудь более высоким собранием. В конце концов Кефрия решила, что Янни таким способом рассказывала о своей семье. Ее муж все еще здравствовал, у нее имелось в живых трое сыновей и две дочери - громадная семья по меркам Чащоб. Богатство, недавно приобретенное на открытии и торговле кристаллами огня, позволило им посвятить больше времени путешествиям и развлечениям. Они наполнили свой дом красотой и не были чужды учености. И в чем, собственно, смысл и главная выгода богатства, как не в том, чтобы иметь возможность достойным образом поступать со своей семьей и друзьями?

И Кефрия удостоилась приглашения в дом Хупрусов на тот случай, если когда-нибудь ей придет стих отправиться вверх по реке.

"Ну прямо птичьи брачные танцы", - подумала Кефрия, и сердце в груди заново перевернулось. А Янни Хупрус вдруг повернулась и прямо посмотрела на нее - так, словно бы Кефрия издала некий звук, привлекший ее внимание. А потом Янни безо всякого предупреждения ослепительно улыбнулась и сказала:

- Я, конечно, получила твою записочку, дорогая. Но, признаться, я ничего в ней не поняла! И это явилось одним из поводов упросить Каолн устроить мое посещение. Вот почему я у вас.

- Так я и думала, - очень тихо ответила Кефрия. И посмотрела на мать. Роника поймала ее взгляд и чуть заметно кивнула. Кефрия решила почерпнуть силу в ее новообретенном спокойствии и продолжала: - По правде сказать, я оказалась в очень неловком положении! И потому сочла за лучшее правдиво изложить все, что на самом деле произошло. Заверяю тебя еще раз: если сновидческая шкатулка окажется обнаружена, она будет немедленно возвращена.

Кажется, выражалась она далеко не так изящно и обтекаемо, как следовало бы. Умолкнув, Кефрия прикусила губу... Янни склонила голову набок.

- Вот это-то меня и запутало, - сказала она. - Я призвала к себе сына и расспросила его напрямую, решив, что такой необдуманный, продиктованный страстью поступок мог только быть деянием моего младшего... Рэйн вначале мялся и ужасно краснел, ибо раньше ни за кем не пытался ухаживать. Но в итоге сознался, что послал-таки сновидческую шкатулку. А еще - шарфик с кристаллом огня. - И она покачала головой, лучась материнской любовью. - Я, конечно, отругала сорванца, но, боюсь, он и не думал раскаиваться. Он ужасно - знаете, как сейчас выражается молодежь? - "запал" на вашу Малту. Он, конечно, отказался обсуждать со мной сон, который они смотрели вдвоем, ибо это недостойно благородных мужчин. Но он сказал мне, что, по его мнению, она к его ухаживанию отнеслась благосклонно. - И Янни, улыбаясь, обвела всех глазами. - Поэтому я полагаю, что шкатулка была обнаружена юной прелестницей и даже доставила ей некоторое удовольствие.

- Видимо, нам всем следует так полагать, - сказала вдруг Роника, опередив дочь. Они обменялись взглядами, смысл которых больше ни от кого уже нельзя было скрыть.

- Ох, помилуйте, - извиняющимся тоном воскликнула Янни. - Похоже, вы не разделяете того энтузиазма, с которым ваша наследница приняла ухаживания моего сына?

У Кефрии пересохло во рту... Она пригубила вина - не помогло. Даже наоборот: она подавилась и закашлялась. Она пыталась отдышаться, когда вместо нее заговорила Роника.

- Боюсь, - сказала она, - наша Малта не так-то проста. Уж каких только каверз не выдумает... - Она смотрела на гостью с сочувствием. - Нет, Янни, отнюдь не ухаживание твоего сына пришлось нам не по сердцу. Все дело в возрасте Малты и ее совсем еще ребяческом поведении. Когда она достаточно повзрослеет, чтобы вправду иметь поклонников, - твой сын будет принят нами со всей мыслимой благосклонностью. И, если чувство окажется взаимным, мы сочтем за огромную честь подобный союз. Но пока что наша Малта, хотя и выглядит достаточно взрослой, по возрасту еще дитя - и по-детски склонна к озорству и притворству. Ей едва сравнялось тринадцать. Она еще не представлена обществу. Скорее всего, твой сын увидел ее во взрослом наряде на том Сборе, что ты не так давно созвала. Я уверена, если бы он встретил ее, одетую как обычно, в детское платьице, то сразу понял бы свою... ошибку.

Воцарилось молчание. Янни переводила взгляд с одной женщины на другую.

- Понятно, - выговорила она наконец. Ей определенно стало неловко: Так вот почему девушки и здесь сегодня не видно.

Роника улыбнулась:

- Она давно в постели, как и надлежит девочке ее возраста.

И отпила вина.

- Кажется, - сказала Янни, - я попала в довольно глупое положение...

- Боюсь, наше еще глупее, - ответила Кефрия. - Хочу быть полностью откровенна с тобой, Янни. Ты упомянула о каком-то шарфе и о кристалле огня, так вот, это нас с матерью попросту потрясло! Уверяю тебя, мы и не подозревали о подобном подарке! И если сновидческая шкатулка оказалась открыта... то есть наверняка так оно и случилось, ведь твой сын видел с нею общий сон... в общем, наша Малта кругом виновата. - Кефрия тяжело вздохнула. - Я могу лишь покорнейше просить прощения за то, что она у нас так дурно воспитана. - Кефрия старалась сохранить самообладание, но горло все равно начал перехватывать спазм. - Какой стыд, - сказала она, и голос предательски задрожал. - Я все-таки не думала, что она способна на подобный обман...

- Наверняка мой сын тоже расстроится, - тихо проговорила Янни Хупрус. - Боюсь, он у меня слишком наивен... Ему скоро двадцать, но ни разу до сих пор он не заикался о том, чтобы присмотреть себе невесту. И в результате, кажется, поторопился. Вот ведь как! - Она покачала головой. - Да, это заставляет на многое взглянуть иными глазами...

Она посмотрела на Каолн, и та встретила ее взгляд с неловкой улыбкой. А потом тихо пояснила:

- Семейство Фьестрю передало семейству Хупрус контракт, касающийся живого корабля "Проказница". Все права и весь ваш долг принадлежат теперь им.

Кефрии показалось, что она зашаталась и рухнула куда-то в белую тьму.

- Мой сын вел переговоры с Фьестрю, - сказала Янни. - Вот я сегодня и пришла говорить от его имени. Но, кажется, то, что я собиралась сказать, более неуместно...

Тут вряд ли что-то требовалось пояснять. Им собирались простить остаток долга... в качестве свадебного подарка. Очень дорогой подарок и весьма во вкусе торговцев из Дождевых Чащоб... Но настолько дорогой - у Кефрии это просто не укладывалось в голове. Долг за живой корабль, списанный всего-то ради согласия одной девушки выйти замуж?.. Немыслимо.

- Вот это я называю мечтой, - пробормотала Роника.

Позже Кефрия долго гадала, действительно ли ее мать предвидела, что получится дальше. А получилось вот что: все дружно расхохотались, смеясь над впечатлительностью мужчин, и неловкости как не бывало. Все четыре вдруг почувствовали себя просто матерями, вынужденными расхлебывать кашу, заваренную их неуклюжими, впервые влюбленными отпрысками.

Янни Хупрус наконец перевела дух.

- Думается мне, - сказала она, - что наше общее затруднение не настолько серьезно, чтобы время не могло исправить его. Моему сыну придется подождать, только и всего. Право же, ему это не повредит! - И она с материнским долготерпением улыбнулась Ронике и Кефрии. - Я с ним самым серьезным образом побеседую. Пусть знает, что его ухаживание не может начаться, пока ваша Малта не представлена взрослому обществу... - Она помедлила, мысленно что-то прикидывая. - Если это произойдет ближайшей весной, значит, свадьбу можно будет сыграть летом.

- Свадьбу? - Кефрия не поверила своим ушам. - Но ей же будет едва четырнадцать!..

- Правильно, она будет еще очень молода, - кивнула Каолн. - Как раз в таком возрасте, когда легко воспринимаются перемены. Что весьма немаловажно для женщины из Удачного, выходящей замуж в семейство из Чащоб. - Она улыбнулась, так что задвигались выросты на лице, и Кефрию взяла жуть. А Каолн добавила: - Лично мне было пятнадцать.

Кефрия глубоко вдохнула и выдохнула. Она не была полностью уверена, что сдержится и не заорет на них, не выгонит немедля из своего дома. Роника нашла ее руку и крепко сдавила. Кефрия справилась с собой и закрыла рот, ничего не сказав.

- О свадьбе разговаривать слишком рано, - прямо ответила Роника. - Я уже сказала: Малта обожает всякие выходки. И я боюсь, что это была всего лишь одна из них, что она не восприняла ухаживание твоего сына с той серьезностью, которой оно, несомненно, заслуживает. - Роника перевела взгляд с Каолн на Янни. - Нам не следует торопиться.

- Ты говоришь как жительница Удачного, - сказала Янни. - Вы живете до старости и рожаете много детей. А у нас такой роскоши нет. Моему сыну скоро двадцать. Он в конце концов нашел женщину по душе, а ты велишь ему подождать? Более года? - Она откинулась в кресле и негромко заключила: Так не пойдет.

- Я ни к чему не стану принуждать свое дитя, - сказала Кефрия.

Янни улыбнулась:

- Мой сын полагает, что никого ни к чему принуждать не придется. А я его мнению доверяю. - И она снова обвела всех глазами: - Послушайте, мы же здесь все женщины. Будь она таким дитятей, как вы утверждаете, сновидческая шкатулка именно это и показала бы ему. - Ответом ей было молчание, и она продолжала опасно-тихим голосом: - Наше предложение вполне достойно. Вряд ли вы надеетесь на большее - от кого бы то ни было.

- Предложение не просто достойное, оно попросту потрясающее, - быстро ответила Роника. - Но, как ты верно заметила, мы все здесь женщины. И нам отлично известно, что сердце женщины не покупается и не продается. Мы всего лишь просим тебя чуть-чуть обождать, пока Малта не повзрослеет немного и сама не поймет, чего ей хочется.

- Но, если уж она раскрыла сновидческую шкатулку и посмотрела общий сон, - из этого явствует, что в своих желаниях она разбирается прекрасно. Тем более что для удовлетворения этих желаний она не боится пойти разом против матери и бабушки. - Голос Янни Хупрус постепенно утрачивал свою бархатную вежливость.

- Поступок своенравной девчонки не может быть истолкован как решение взрослой женщины. Говорю тебе: ты должна подождать.

Янни Хупрус поднялась на ноги...

- Звонкое золото или живая кровь, - напомнила она старинную формулу. Скоро срок выплаты, Роника Вестрит. И однажды у тебя уже случилась недостача. Согласно условиям контракта мы вольны определить, чем ты на сей раз заплатишь...

Роника тоже поднялась и встала против нее.

- Вот оно, твое золото, в коробочке у двери. Я отдаю его тебе без принуждения, в уплату долга, который полностью признаю! - И она медленно покачала головой. - Я ни в коем случае и никогда не отдам тебе ни свое дитя, ни внука или внучку, если только они сами, по доброй воле, не пожелают к тебе отправиться. Вот и все, что я могу сказать тебе, Янни Хупрус. И стыд великий на головы нам обеим, что о подобных вещах приходится говорить вслух!

- Уж не хочешь ли ты сказать, - спросила Янни, - что собираешься нарушить контракт?

- Пожалуйста, пожалуйста! - голосом, ставшим неожиданно пронзительным, воскликнула Каолн. - Давайте вспомним, кто мы такие! И давайте вспомним, что сколько-то времени у нас действительно есть! Наше время не так уж кратко, как боятся иные, и не столь изобильно годами, как некоторым бы хотелось. И мы, кажется, упускаем из виду сердца двоих молодых! - Взгляд ее фиалковых глаз перебегал с лица на лицо, она искала союзников. - Я вот что предлагаю, - продолжала она. - Компромисс! Такой, который может оградить нас всех от ужасного горя! Пусть Янни Хупрус примет твое золото, Роника. Пусть примет на этот раз. Ибо вне всякого сомнения она так же связана тем, что мы с тобой, Роника, однажды порешили на этой самой кухне, как и ты сама связана условиями контракта. Я полагаю, все с этим согласны?

Кефрия замерла и перестала дышать, но в ее сторону никто и не смотрел. Янни Хупрус кивнула первая, чопорно. Кивок, которым ответила Роника, походил скорее на поклон побежденной.

Каолн вздохнула с облегчением.

- А теперь послушайте, что я предлагаю. Роника, я говорю как женщина, которая знает Рэйна, сына Янни, со дня его появления на свет. Это достойнейший, исполненный чести молодой человек. Тебе незачем опасаться, что он неверно поведет себя с Малтой... кем бы мы ее ни считали, взрослой женщиной или дитятей. И поэтому я нахожу, что ты можешь ему разрешить начать свое ухаживание прямо теперь. Под присмотром старших, естественно. И при условии, что он не станет дарить ей подарков, могущих вскружить девочке голову и вызвать не сердечную склонность, а обычную жадность. Тебе следует просто позволить Рэйну видеться с нею время от времени. Если она вправду еще ребенок, он вскорости это поймет и сам устыдится оплошности, которую допустил. Но если Малта уже повзрослела, дайте ему возможность, просто возможность попробовать завоевать ее сердце. Разве я прошу слишком многого? Разве это слишком много - позволить ему стать поклонником Малты?

И вот тут Роника посмотрела на Кефрию, ожидая решения именно от нее. Поистине, это дорогого стоило... Кефрия облизала пересохшие губы.

- Я думаю, - сказала она, - такое вполне можно позволить. Конечно, под хорошим присмотром. И при условии, что он не будет кружить ей голову дорогими подарками. - И она вздохнула: - Тем более что Малта все это сама начала. Вот пускай и получит свой первый женский урок: нельзя легкомысленно относиться к привязанности мужчины...

Остальные женщины согласно кивнули.

ГЛАВА 31

КОРАБЛИ И ЗМЕИ

Это была грубая, наспех исполненная татуировка. Даже не разноцветная, просто синяя. И тем не менее при всем том это был ее облик, вколотый в мальчишеское лицо... Проказница смотрела на Уинтроу в ужасе.

- Все из-за меня, - выговорила она наконец. - Если бы не я, ничего этого с тобой не случилось бы...

- Так-то оно так, - согласился он устало. - Но тебе не в чем винить себя. Право же, не в чем.

Он отвернулся и тяжело опустился на палубу. Догадывался ли он, как ранили ее эти слова?.. Проказница попыталась дотянуться до него, разделить его чувства... Но мальчик, лишь накануне вечером трепетавший от своей и чужой боли, ныне являл собой великую неподвижность. Откинув голову, он набрал полную грудь свежего морского воздуха, проносившегося над ее палубами. Вдохнул и выдохнул.

Рулевой все старался направлять ее в главный фарватер. Проказница мстительно упиралась, рыская* [Рыская, рысканье - колебания курса судна относительно среднего значения. Обычно вызывается совокупным воздействием внешних возмущений (волнение, ветер, течение...) и движением руля, необходимым для удержания курса.] на курсе. "Вот тебе, Кайл Хэвен. Не воображай, будто подчинил меня своей воле..."

- Не знаю даже, что и сказать тебе, - тихо сознался Уинтроу. - Когда я думаю о тебе, мне становится стыдно. Как будто я предал тебя, попытавшись сбежать. Но когда я начинаю размышлять о себе, то чувствую разочарование. Мне ведь почти удалось отвоевать свою жизнь. Мне не хочется тебя покидать. Но и сидеть здесь, как в заточении... - Он покачал головой, потом прислонился спиной к поручням. Он был оборван и грязен, и Торк, приведший его сюда, не снял с него кандалы. Уинтроу говорил через плечо, глядя наверх, на паруса. - Иногда мне кажется, что я разделился на две разные личности, и они стремятся к разным жизненным путям... Нет, скорее не так: без тебя я совершенно другой, чем когда мы вместе. Когда мы вместе, я утрачиваю... что-то. Не знаю даже, как назвать. Наверное, способность быть только собой...

У Проказницы всю кожу закололо от ужаса: он высказал едва ли не слово в слово то же самое, о чем она сама собиралась поведать ему. Они ушла из Джамелии вчера утром, но Торк привел к ней Уинтроу только теперь. И только теперь она увидела, в каком он состоянии. Всего же более ее потрясло ее собственное изображение, исполненное цветной тушью у него на щеке. Теперь в нем нельзя было заподозрить моряка, куда там капитанского сына. Самый обычный раб - и не более... Но при всем том, что ему выпало перенести, внутренне он оставался удивительно спокоен.

- У меня в душе не осталось места чувствам, - заметил он, отвечая на ее невысказанную мысль. - Сквозь тебя я касаюсь всех рабов сразу... Я сам становлюсь ими... Когда я себе это позволяю, то с ума начинаю сходить. Вот и стараюсь отгородиться от этого. Пытаюсь вообще ничего не чувствовать...

- Очень сильные чувства, - негромко согласилась Проказница. - Они слишком страдают. Их страдание переполняет меня, и я не могу отъединиться... - Она помолчала, потом продолжила, запинаясь: - Когда они были на борту... а ты - нет... было совсем плохо. Без тебя... меня куда-то начало уносить, и все расплывалось... Ты - как якорь, который связывает меня с тем, что я есть. Думается, именно поэтому на живом корабле обязательно должен быть кто-нибудь из его семьи...

Уинтроу не отозвался, и ей оставалось лишь надеяться, что он ее слушает.

- Я все время беру от тебя, - сказала она. - Беру и беру, а взамен ничего не даю...

Он едва заметно пошевелился. И ответил до странности ровным голосом:

- Ты не однажды придавала мне сил.

- Но только для того, чтобы удержать при себе. - Она осторожно подбирала слова. - Я даю тебе силу, чтобы удержать тебя при себе. Чтобы мне не потерять уверенность в том, кто же я такая... - И Проказница собрала все свое мужество: - Уинтроу... Чем я была, прежде чем сделаться живым кораблем?

Он переложил кандалы и рассеянно потер намятые лодыжки. Кажется, не понимал всей важности заданного ему вопроса. Он сказал:

- Деревом, я полагаю... Или даже несколькими деревьями - если мы предположим, что диводрево растет так же, как все другие. А почему ты спросила?

- Пока тебя не было, мне почти удалось припомнить... нечто совсем другое. Это было вроде как ветер, дующий в лицо, но сильней, гораздо сильней... Я мчалась так быстро, причем по своей собственной воле... Мне почти удалось вспомнить, как я была... кем-то. Но не Вестритом. И вообще это не имело ничего общего с тем, что я видела в жизни... Это было так страшно! Но... - Тут она снова замолкла, раздумывая, рассказывать ли о том, что ей не хотелось признавать. Но потом решила говорить правду: - Но, кажется, мне понравилось... тогда. А теперь... Это, наверное, то, что люди называют ночными кошмарами... Вот только мы, живые корабли, не спим, а потому мне и проснуться толком не удавалось... Змеи в гавани, Уинтроу... Теперь она говорила тихо и торопливо, пытаясь втолковать ему все сразу. - В гавани их не видел никто, кроме меня. Теперь никто не оспаривает по крайней мере ту белую, что за мной следует. Но были и другие... множество... в донной грязи порта... Я пыталась рассказать о них Гентри, но он мне посоветовал не обращать внимания. А я не могла, потому что они некоторым образом навевали мне сны, которые... Уинтроу?

Он не ответил. Он, оказывается, задремал, пригревшись на солнышке. Кто бы осудил его за это - после тех-то страданий, что выпали на его долю?..

И все-таки ей сделалось обидно. Ей было необходимо излить душу, иначе, как ей казалось, недолго было и свихнуться. Увы, никто не желал прислушаться к ее словам... Вот и Уинтроу опять был на борту, но одиночество от этого не прекращалось. Проказница подозревала, что он каким-то образом закрывается от нее. И опять она не могла ни осудить его за подобное поведение, ни притвориться, будто ей не обидно. Ее разбирал гнев но не против кого-то конкретно, а так - вообще. Ее создало семейство Вестритов, оно сделало ее такой, какой она была, оно породило в ней эти нужды. И тем не менее со времени пробуждения она ни дня не провела в обществе радостного, добровольного спутника. А тут еще Кайл по самые трюмные крышки набил ее страданием и горем - и требовал, чтобы она шла по курсу весело и охотно, а сам перестал пускать к ней Уинтроу!.. Это было несправедливо...

Звук торопливых шагов по палубе оборвал течение ее мыслей.

- Уинтроу! - окликнула она мальчика, желая предупредить его: - Твой отец сюда идет!

- Ты так на мель скоро сядешь! - рявкнул Кайл на Комфри, стоявшего у руля. - Не можешь курс удержать?!

Комфри искоса, опасливо на него посмотрел...

- Никак нет, кэп, не могу. Рыскает - и хоть ты что хочешь!

- Не вали на корабль, если справиться не можешь! У всех в этой команде руки крюки, и все на судно кивают! Надоело, в конце концов!

- Так точно, кэп, - вытянулся Комфри. Он смотрел прямо перед собой. Вот он снова двинул штурвалом, пытаясь подправить курс... "Проказница" отреагировала так вяло и медленно, как если бы у нее за кормой тащился плавучий якорь. Да тут еще Кайл заметил в ее кильватерной струе морского змея, всплывшего на поверхность. Гадина, казалось, во все глаза пялилась прямо на него...

Кайл почувствовал, что начинает медленно, но верно приходить в ярость. Еще немного - и он сорвется. В самом деле сорвется! Он был далеко не слабак; что бы ни послала ему судьба - он был готов принять вызов и побороться. Неблагоприятная погода, кляузный груз, любая череда неудач все это мелочи, неспособные поколебать его душевное равновесие. Но тут было что-то новенькое. Те, кого он тщился облагодетельствовать, показывали открытое неповиновение! "Нет уж, с меня хватит!"

Са свидетель: что касается мальчишки - он пытался. Он честно пытался! Чего еще мог потребовать от него его сын?! Он же весь этот гребаный корабль ему предлагал - только наберись мужества да возьми! Так нет же. Маленькому поганцу понадобилось в Джамелии удрать с борта и заработать себе на рожу наколку раба!

И тогда Кайл на него попросту плюнул. Он доставил его назад - и отдал на милость кораблю. Не это ли Проказница называла своей первейшей жизненной необходимостью? Он и велел вытащить мальчишку на бак, как только гавань осталась далеко позади. Кажется, чего тебе еще надо? Удовлетворись и иди вперед, как положено! А вместо этого хренова посудина еле ползет, переваливаясь с боку на бок и порываясь вообще вылезти за фарватер... Мало того что собственный сын заставил его краснеть со стыда, так еще и корабль этим же занялся?!

А ведь все должно было состояться так просто. Прийти в Джамелию загрузиться рабами - быстренько добраться в Калсиду - продать их по возможности выгодно. Вернуть семье процветание, а свое имя покрыть честью... Он знал, что хорошо управляет командой и содержит корабль в образцовом порядке. И по всему выходило, что тот у него должен не ходить по морю, а над волнами летать! А Уинтроу следовало быть способным и почтительным сыном и с гордостью думать о том, как когда-нибудь он встанет к штурвалу своего собственного живого корабля. А вместо этого? Вместо этого к четырнадцати годам Уинтроу обзавелся уже двумя рабскими наколками на лице. Причем вторая и большая произошла от его, Кайла, собственной гневной и импульсивной реакции на шуточное предложение Торка... Ах, почему Са не сделал так, чтобы вместо Торка в тот день с ним был Гентри!.. Гентри уговорил бы его не делать подобного. Торк же, напротив, тотчас кинулся выполнять, и теперь Кайл об этом жалел. Если бы можно было все изменить... прожить тот день заново...

Его отвлекло неожиданное движение за правым бортом. Это был все тот же морской змей, разрази его Са! Он струился в воде и наблюдал за ним. Белый змей, окрашенный тошнотворней жабьего брюха, повадившийся следовать за кораблем. Он, казалось, не представлял из себя особой угрозы. Кайл и прежде видел его мельком несколько раз. Старая, разжиревшая тварь... Но команде не нравилось присутствие змея. Не нравилось оно и кораблю. И вот теперь Кайл смотрел на хищное создание с высоты корабельного борта и понимал, что ему оно тоже до крайности не по сердцу. А оно еще и пялилось на него из воды, причем так, как животному вроде бы и не положено. Так смотрит человек, стремящийся прочесть твои мысли...

Кайл оставил штурвал и устремился на нос корабля, чтобы избавиться от этого взгляда. Вот только от беспокойных дум некуда было деваться.

Ко всему прочему растреклятый корабль теперь еще и вонял. Вонял много хуже, чем предсказывал Торк. Даже нечищеный гальюн* [Гальюн - судовой туалет. Это важное заведение получило свое имя от названия носового свеса корабля, где помещались отхожие места для нижних чинов и... носовое украшение, которое, что любопытно, именовали также "гальюнной фигурой". В свою очередь, носовой свес был так назван по "гальюну" - типу средневекового военного парусного корабля с выступающей вперед носовой надстройкой.] не испускал подобного запаха. Им уже пришлось отправить за борт троих мертвецов. Одна была женщина, наложившая на себя руки. Ее нашли распростертую в своих кандалах; похоже, она отрывала полоски от подола своего платья и запихивала себе в рот, пока не задохнулась. Ну что за глупость - учинять над собой подобное?.. Кайл видел, что матросам стало очень не по себе, хотя прямо никто из них об этом не говорил...

Помимо воли он снова покосился за правый борт. Мерзкий змей плыл точно с той же скоростью, что и Проказница. И все так же таращился на Кайла из воды. Кайл отвел взгляд.

Почему-то он вновь подумал о татуировке на лице сына. Наверное, потому, что от нее так же невозможно было отделаться. Зря он так поступил... Он сожалел о своем поступке, но ничего сделать уже было нельзя, а кроме того, он знал, что никогда не будет прощен - ну так какой смысл извиняться? Что перед мальчишкой, что перед его матерью. Они все равно до конца дней будут ненавидеть его. И кому какое дело, что в действительности-то ущерба мальчишке не случилось никакого. Он же не ослепил его, не руку ему отрезал! Подумаешь, отметина на лице. Уйма моряков носит наколки с изображением своего корабля или его носовой фигуры. Не на лицах, правда... но суть от этого не меняется. И тем не менее... С Кефрией точно удар случится, когда она увидит татуировку Уинтроу. Он сам каждый раз, когда взглядывал на сына, видел перед собой лицо потрясенной ужасом жены. Из-за этого Кайл уже и не мечтал поскорее вернуться домой. Сколько бы денег ни привез он из плавания, все, что увидят домашние - это татуировку на лице сына и внука...

Змей в очередной раз высунул голову из воды и посмотрел на него с таким видом, словно хотел сказать: "А что я про тебя знаю!.."

Тут Кайл обнаружил, что гневное вышагивание по палубе занесло его на самый бак. Туда, где сидел, скорчившись, его сын. Капитана охватил стыд: и это-то жалкое создание называлось его старшим сыном?.. Его наследником?.. И этому-то ничтожеству он думал когда-нибудь передать штурвал корабля?.. Какое несчастье, что Малта родилась девчонкой. Из нее наследник получился бы куда как получше, чем из Уинтроу...

Очередной приступ ярости пронизал его, словно молния, очищающая рассудок. Теперь он видел: во всем от начала и до конца был виноват Уинтроу. Он привел мальчишку на борт, чтобы корабль был доволен жизнью и ходко бегал по морям, - а гнусный маленький святоша только сделал из нее мрачную стерву. Ну так что ж - если она не желала как следует плавать с мальчишкой на борту, так и незачем больше мириться с поганым маленьким нытиком!

Еще два шага - и Кайл сгреб Уинтроу за ворот рубашки и рывком поставил его на ноги.

- Я тебя сейчас вон тому змею скормлю! - заорал он в лицо перепуганному сыну, буквально повисшему у него на руке.

Потрясенный Уинтроу поднял глаза на отца, встретился с ним взглядом... и ничего не сказал. Только крепко сжал челюсти.

Кайл замахнулся... И, поскольку Уинтроу не отшатнулся, не втянул голову в плечо - он наотмашь огрел его со всей силой, на которую был способен, болезненно отбив себе пальцы о его татуированную физиономию. Мальчишка отлетел прочь, запутавшись в ножных кандалах, и растянулся на палубе, тяжело и неловко упав. Он остался лежать, и в его непротивлении ясно читался открытый вызов отцу.

- Да будь ты проклят!.. - взревел Кайл и ринулся к распростертому сыну. Сейчас он вышвырнет его за борт - и пускай он утонет. Вот оно, верное решение всех проблем. И вообще это единственное, что осталось сделать. И никто его не осудит за это. Все равно от него куча неприятностей и сплошное злосчастье. Значит, надо избавиться от вечно ноющего мальчишки-жреца, пока тот еще худшего срама на него не навлек...

Совсем рядом с кораблем из воды вынырнула мертвенно-белая голова. И предвкушающе разинула рот. Алая бездна пасти воистину потрясала. Как и глаза, поблескивавшие явственной надеждой. Голова была громадна. Куда больше, чем Кайл мог судить по нескольким случайным взглядам, брошенным в сторону твари. Змей легко держался вровень с "Проказницей", несмотря на то что его голова и шея были высоко выпростаны из воды. Змей ждал угощения...

Клубок проследовал за своим подателем в одно из тех мест, где, как теперь понимала Шривер, податель останавливался передохнуть... но тут Моолкин неожиданно изогнулся жесткой дугой и устремился прочь. Он мчался сквозь Доброловище так, словно преследовал добычу. Тем не менее Шривер не видела впереди ничего стоящего внимания.

- За ним! - протрубила она всем остальным и сама первая последовала за вожаком. Сессурия ненамного отстал от нее... Но очень скоро она обнаружила, что остальные члены Клубка остались на месте. Там, где отдыхал их податель. Они думали только о том, как набивать брюхо, расти, линять и снова расти... Шривер выкинула мысли об их предательстве из головы - и удвоила усилия, гонясь за Моолкином.

Ей удалось с ним поравняться только потому, что он неожиданно остановился. Его челюсти были широко распахнуты, жабры раздувались и опадали - он завороженно вглядывался вперед.

- Что там? - спросила она... и сама уловила в воде отдаленную тень запаха. Что это был за запах, что именно означал этот вкус - Шривер не знала доподлинно, только то, что вода отдавала приветствием и исполнением обещания. Вот к ним присоединился Сессурия, и Шривер увидела, как расширились его глаза. Он ощутил то же самое, что и она.

- Что там? - повторил он ее вопрос.

- Та, Кто Помнит... - благоговейно отозвался Моолкин. - Вперед! Мы должны разыскать ее!

Он, кажется, и не заметил, что от большого Клубка у него осталось всего лишь двое последователей. Он думал только об ускользающем запахе, грозившем рассеяться прежде, чем удастся проследить его источник. И он ринулся вперед с такой силой и страстью, что Шривер и Сессурии никак не удавалось за ним поспеть. Они отчаянно гнались за вожаком, пытаясь только не упустить из виду сверкание его золотых ложных глазков, переливавшихся во тьме глубины. Они следовали за ним - а благоухание делалось все явственней. Оно кружило им головы, переполняло их чувства...

Когда они снова поравнялись с Моолкином, он висел в воде на почтительном удалении от подателя пищи, бросавшего в сумрак Доброловища серебристые блики. От этого-то подателя, вернее подательницы, исходило умиротворяющее благоухание. В нем были и надежда, и радость, но превыше всего - обещание воспоминаний, воспоминаний, которые будут разделены, обещание знаний и мудрости всем взыскующим...

Но Моолкин держался в отдалении - и не спрашивал пока ни о чем.

- Что-то не так, - прогудел он негромко. Его глаза были задумчивы и бездонны. Вот по его телу пробежала переливчатая волна цветов - и померкла. - Что-то не так, - повторил он. - Та, Кто Помнит, должна быть подобна нам... так утверждает святое предание. Но я вижу перед собой лишь подательницу с серебряным брюхом... хотя все другие мои чувства утверждают - вот Она, Она рядом... Не понимаю!

В благоговейном смущении наблюдали они за серебряной подательницей, лениво двигавшейся перед ними... У нее был один-единственный спутник: белый отяжелевший змей, следовавший за нею вплотную. Он держался у самого верха Доброловища, высунув голову в Пустоплёс.

- Он разговаривает с Нею, - тихо промолвил Моолкин. - Он требует у Нее...

- Наши воспоминания, - подхватил Сессурия. Его грива стояла дыбом, подрагивая от предвкушения.

- Нет! - Моолкин, кажется, сам себе поверить не мог и почти ярился. Он требует пищи! Он просит у Нее пищи, которая почему-то не нужна Ей Самой... - И хвост его заходил из стороны в сторону с такой силой, что взвихрились донные частицы. - Нет! Так не должно быть! - протрубил он. Все обман и ловушка! Она пахнет как Та, Кто Помнит, но она не нашего рода! А тот, что говорит с нею... на самом деле не с нею, ибо она не отвечает ему, как нам было обещано... Нам было обещано, что она обязательно ответит взыскующему! Здесь что-то не так!..

Его ярость скрывала величайшую боль. Его грива простерлась во все стороны, распуская удушливое облако яда. Шривер даже отодвинулась прочь.

- Моолкин, - проговорила она тихо. - Моолкин, что же нам делать?

- Не знаю! - ответил он с горечью. - Святое предание об этом не говорит ничего. И о подобном ничего нет в моих разрозненных воспоминаниях. Я не знаю, что делать! Сам я попробую последовать за нею, просто чтобы постараться понять... - И он понизил голос: - Если вы надумаете вернуться в Клубок, я ни в чем вас не обвиню. Может, я в самом деле завел вас не туда... Может, я в самом деле ничего и не помню, а просто собственного яда надышался...

Его грива внезапно поникла, обмякнув от разочарования. Он двинулся следом за серебряной подательницей и ее белым спутником, даже не оглянувшись, следует ли за ним кто-нибудь.

- Кайл! Отпусти его, Кайл! - кричала Проказница. Повеления в ее голосе не было, только страх. Она как могла наклонялась вперед, целя кулаками в белого змея: - А ты поди прочь, гнусная тварь! Уйди от меня, говорю! Ты его не получишь! Ты его никогда не получишь!

От ее движения весь корабль отчаянно закачался. Она вывела весь корпус из равновесия, заставив его накрениться внезапно и очень заметно. Она продолжала отбиваться от змея. Ее деревянные руки мало что могли ему причинить, зато корабль раскачивался все сильнее.

- Убирайся, убирайся! - кричала она, срываясь на визг. - Уинтроу!.. Кайл!..

Но капитан знай тащил Уинтроу к фальшборту, туда, где поджидал змей. И тогда Проказница откинула голову и закричала что было мочи:

- Гентри!.. Во имя Са, Гентри, скорее сюда! ГЕНТРИ!!!

Голоса раздавались уже по всему кораблю - гомон стоял сумасшедший. Матросы окликали друг друга, пытаясь понять, что случилось. Запертые в трюмах рабы просто вопили от ужаса. Что бы ни произошло наверху - пожар, крушение, шторм, - они-то были прикованы, беспомощные, в темноте ниже ватерлинии* [Ватерлиния - линия соприкосновения поверхности тихой воды с корпусом судна.] корабля. Несчастье и страх, составлявшие груз судна, внезапно обрели осязаемую вещественность. Они пахли дерьмом и человеческим потом. Кайл ощущал во рту гадостный медный вкус, а на коже - сальную пленку, внятно отдававшую безнадежностью.

- Прекрати! Прекрати! - услышал он свои собственные хриплые крики. К кому он обращался, оставалось неясным. Он все еще держал Уинтроу за грудки, за грязное и оборванное жреческое одеяние. Он тряс несопротивляющегося мальчишку... Но сражался уже не с ним.

Тут на палубе возник Гентри, босой, полуголый и ничего не понимающий спросонок.

- Что такое? - спросил он. Потом заметил голову змея, торчавшую почти вровень с палубой, - и закричал без слов. Кайл никогда еще не видел своего старпома в такой панике. Вот он подхватил с палубы большой кусок пемзы, приготовленной для уборки... Подхватил двумя руками - и, откинувшись, запустил им в змея, да с такой силой, что Кайл услышал, как захрустели у него все мышцы. Змей увернулся легко, даже лениво, чуть изогнув длинную шею... И плавно ушел обратно под воду. На поверхности остался лишь легкий непорядок в волнах.

Кайл словно очнулся от кошмарного наваждения... Целеустремленность, с которой он тащил Уинтроу к борту, и железная уверенность в своей правоте рассеялись без следа. Он посмотрел на схваченного им мальчика, плохо представляя себе, что намеревался с ним сделать - и почему. Он ощущал только упадок сил. Он выпустил Уинтроу, и тот повалился на палубу к его ногам.

Гентри, тяжело дыша, повернулся к капитану:

- Что это было такое? С чего все началось?

Проказница бессвязно всхлипывала и вскрикивала, как бы отзываясь на вой рабов в трюмах. Уинтроу так и лежал там, где Кайл его бросил. Гентри подошел и посмотрел на мальчика, потом на Кайла, и его глаза округлились:

- Ты... Это ты сделал? Зачем? Ты же из него дух вышиб!

Кайл просто смотрел на него и не говорил ничего. Гентри покачал головой и поднял глаза к небу, словно прося о помощи свыше...

- Тихо ты! - рявкнул он на носовое изваяние. - Я о нем позабочусь! Только помолчи, пока уже все с ума не посходили!.. Майлд! Майлд, живо за лекарским сундучком! И скажи Торку, чтобы бегом принес ключи от этих дурацких цепей... Успокойся, успокойся, прошу тебя, девочка! Все прошло, и я за мальчиком присмотрю... - Ивенс! - крикнул он разинувшему рот матросу. - Ступай вниз, буди мою вахту. Пускай идут к рабам и успокаивают их! Пусть всем скажут, что бояться нечего!

- Я прикоснулась к нему! - услышал Кайл голос Проказницы. Она обращалась к Гентри. - Я ударила его! И когда я ударила - он узнал меня! Но я оказалась не я...

- Все будет хорошо, - упрямо повторил Гентри.

Корабль снова качнулся: это Проказница потянулась к воде - вымыть руки. Она все еще всхлипывала от пережитого страха.

Кайл заставил себя посмотреть на сына. Уинтроу, как выражаются любители драк, пребывал в глубокой отключке. Кайл потер вспухшие костяшки на правой руке... и понял, с какой силой ударил сына. Уж зубы расшатал ему точно, а может, и кость какую сломал... И - проклятье! - он всерьез собирался скормить пацана змею. Своего сына. Своего собственного сына... Да, он ударил Уинтроу, он помнил, как это произошло. Но почему, за что? этого он понять никак не мог. "И что это на меня такое нашло?.."

- Мальчишка будет в порядке, - ворчливо сообщил он Гентри. - И вообще, скорее всего, он попросту притворяется!

- Да уж, скорее всего, - отозвался Гентри ядовито. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом передумал. И чуть позже заговорил совсем о другом: - Кэп, нам бы надо оружие какое-никакое сделать... Пику там, копье... Но хоть что-то против этого чудища!

- Думается, мы скорее его разозлим, - ответил Кайл. Ему было очень не по себе. - Змеи всегда следуют за невольничьими кораблями, но чтобы они нападали на само судно - про такое я еще не слыхал. Они вполне довольствуются мертвыми рабами.

Гентри посмотрел на него так, словно чего-то недослышал или недопонял.

- А если у нас не будет мертвецов? - проговорил он очень ясно и четко. - Что если мы будем управляться именно так лихо и здорово, как ты с самого начала нас призывал, и половина рабов не перемрет у нас по дороге? Змей же проголодается. И что тогда? А если кораблю все это вконец разонравится?.. Может, постараемся избавиться от змея хотя бы ради нее? - И он с запозданием обежал глазами праздных матросов, собравшихся послушать его разговор с капитаном. - А ну, живо все за работу! - рявкнул он на зевак. Если кому дела себе не придумать, скажите мне, уж я помогу! - Матросы ринулись прочь, и он вновь посмотрел на Уинтроу. - Я же и говорю, пробормотал он, - дух вышибло... Майлд! - взревел он снова, но тут молодой матрос примчался бегом, держа в одной руке ключи от кандалов, а под мышкой - лекарский сундучок.

Уинтроу зашевелился, и Гентри помог ему сесть. Он приподнялся, упираясь в палубу широко расставленными руками, и непонимающе стал смотреть, как Гентри снимает цепь с его ног.

- Вот глупость-то... - прошипел старпом сердито. Он зло посмотрел на сочащиеся сукровицей потертости на лодыжках Уинтроу - и рявкнул через плечо: - Майлд! Ну-ка подними из-за борта ведерко воды! - И вновь повернулся к сидевшему на палубе мальчику: - Уинтроу, тебе надо промыть ноги доброй соленой водой и перевязать. Морская вода, она, знаешь, от разных болячек помогает лучше всего. И шрам хороший получается, прочный. Я-то знаю - у меня таких полно... - И сморщился, потому что от Уинтроу скверно пахло. - Да сам вымойся, коли на то пошло. У тех, кто под палубой сидит на цепи, есть уважительная причина вонять. А у тебя - нет!

И Гентри снизу вверх посмотрел на Кайла, все еще стоявшего над ними. Встретился глазами со своим капитаном - и осмелился неодобрительно помотать головой. Кайл стиснул зубы, но не сказал ничего. Тогда Гентри поднялся и отошел от них туда, где он через борт мог видеть Проказницу. Та выворачивала шею, стараясь рассмотреть, что происходило на палубе. Глаза у нее были круглые, заломленные руки - стиснуты на груди...

- Ну вот что, - сказал он ровным голосом. - Мне, честное слово, все это надоело. Скажи ясно, что именно я должен сделать, чтобы ты вела себя как положено?

Проказница не ожидала от него такой смелости и едва только не отшатнулась. Она промолчала.

- Ну так что? - требовательно спросил Гентри, и в его голосе прорезалось негодование. - Ты уже всех на борту извела. Во имя Са, чего тебе не хватает, чтобы успокоиться? Музыки? Общества? Чего?..

- Мне... - она опять замолчала, ни дать ни взять путаясь в собственных мыслях. - Я... я прикасалась к нему, Гентри! Я прикасалась! И этот змей узнал меня, и он сказал мне, что никакая я не Проказница! И что я не Вестрит! Он сказал, я принадлежу к их племени...

"Ну вот, уже заговариваться начала, - подумал Кайл с отвращением. Идиотка!"

- Проказница, змеи не говорят, - сурово увещевал ее Гентри. - И этот белый, он ничего тебе не сказал. Он просто испугал тебя, вот и все. Всем нам пришлось нелегко, но все уже в прошлом. Никто не пострадал. Но если ты и дальше будешь продолжать так себя вести, то...

Она его, кажется, не слушала. Она наморщила свой деревянный лоб и нахмурилась, потом вроде как вспомнила его первый вопрос.

- Чего я хочу? Хочу, чтобы все стало как раньше...

Это была мольба, исполненная отчаяния.

- Как раньше? В смысле, раньше чего? - спросил Гентри безнадежно. Кайл понял, что старпом ничего от нее не добьется. Этому кораблю вечно требовалось нечто такое, чего никто не мог ему дать. Проказница была избалована сверх всякой меры. Избалованная девка, преисполненная дурацких мыслей о собственной значимости, - вот что она такое. Пробовать ей угодить - опасное заблуждение. Чем больше нянчится с нею Гентри, тем несносней будет она становиться, и все. Такова уж бабская сущность. И почему они мужика на носу не изваяли?.. С мужиком всегда можно разумно договориться...

- В смысле, до Кайла, - медленно выговорила Проказница. Обернулась и с ненавистью посмотрела на своего нынешнего капитана. - Я хочу, чтобы Ефрон Вестрит по-прежнему стоял у штурвала. И чтобы Альтия была на борту. И Брэшен! - Вскинув руки, она закрыла ладонями лицо и отвернулась от них. - Я хочу опять уверенно знать, кто же я такая...

Ее голос совсем по-детски дрожал.

- Этого я тебе дать не могу. И никто не может, - покачал головой Гентри. - Ладно, кораблик, будет тебе! Мы все стараемся, кто как умеет. Вот и с Уинтроу цепи сняли... Я только не могу заставить его быть счастливым. И рабов сделать счастливыми не могу. Но что могу - делаю честно...

Теперь Гентри почти умолял ее.

Проказница медленно покачала головой...

- Я просто не могу так продолжать, - со слезами в голосе проговорила она. - Я ведь все чувствую, ты же знаешь... Я все чувствую...

- Дерьмо! - прорычал Кайл. С него было довольно. Он преодолел отвращение по поводу недавней вспышки овладевшего им неуправляемого гнева. Да, он сорвался, с кем не бывает. Са свидетель - последнее время его со всех сторон доставали. Пришла пора им всем показать, что больше он никакой чепухи не потерпит. Он подошел к фальшборту и встал подле старпома. Гентри, - сказал он, - хватит приучать ее ныть по всякому поводу! Хватит дурацкого ребячества! - он сверху вниз посмотрел на Проказницу, их глаза встретились. - Вот что, корабль. Ты будешь плавать, и точка. Ты можешь делать это с удовольствием или как какой-нибудь несчастный плот - но плавать ты будешь. И мне чхать с высокой башни, довольна ты там или нет! У нас дело есть, которое должно быть сделано! И сделано оно будет! А если тебе не нравится трюм, набитый рабами, - иди побыстрей, проклятье, только-то и всего! Раньше избавишься! А что до Уинтроу, я с ним больше цацкаться не намерен. Он не желал вести себя, как полагалось бы моему сыну, он не захотел быть твоим юнгой. Что ж, он предпочел сам загнать себя в рабство. И теперь он раб. У него твой портрет на роже наколот. Он твой. Можешь делать с ним что пожелаешь. Пожалуйста. Если он вызовет твое неудовольствие, можешь сама выкинуть его за борт - я и пальцем не пошевелю!

Кайл умолк, задохнувшись. Все вокруг смотрели на него. Выражение лица Гентри очень ему не понравилось. Старпом смотрел на капитана как на сумасшедшего.

- Гентри! Принимай вахту! - рявкнул на него Кайл. И глянул вверх: Поднять паруса! Все, какие возможно! Пусть команда попотеет, полезно! И пускай это корыто двигается попроворней! Даже если чайка взмахнет поблизости крыльями, я хочу, чтобы этот ветерок попал к нам в паруса!

И, широко шагая, он устремился к себе на корму. По совету одного бывалого капитана с невольничьего судна он купил в Джамелии благовоний. Можно зажечь и хоть на время избавиться от всепроникающей вони... И хотя бы на время уйти от всех, побыть одному.

На корабле почти воцарилось спокойствие... Почти. Полного покоя на невольничьем корабле не может быть никогда. Где-нибудь в трюме обязательно кто-нибудь да кричит, кто-нибудь да просит воды или хоть свежего воздуха, возможности посмотреть в солнечные небеса... Иногда же рабы схватывались в драке, и оставалось только диву даваться, какие увечья умудрялись друг другу причинить два скованных человека. Скученность, вонь, тощий рацион, состоявший из воды и корабельных галет - от всего этого рабы зверели и временами превращались в пауков в банке.

"Вот и мы с Проказницей примерно так же", - невесело думал Уинтроу. В некотором смысле они с ней действительно пребывали в том же положении, что и рабы, скованные в тесноте. Точно такая же невозможность укрыться одному от другого, - даже в снах, даже в мыслях. Никакая дружба не выдержит столь плотного вынужденного соседства... И в особенности если между ними стоял невидимый третий - ощущение вины. Он, Уинтроу, бросил ее, оставил на произвол судьбы. А она, увидев его татуированное лицо, только и смогла прошептать: "Все из-за меня. Если бы не я, ничего этого с тобой не случилось бы..." - "Так-то оно так, - пришлось ему согласиться. - Но тебе не в чем винить себя. Право же, не в чем..."

У нее сделался такой потрясенный вид, что он понял, как ее ранили эти слова. Но он тогда был слишком утомлен и подавлен, чтобы попытаться смягчить обиду... нагромоздив еще кучу пустопорожних слов...

Это было давно, много часов назад, еще прежде, чем отец напал на него. И вот с тех пор, как ушел Гентри, она не издала больше ни единого звука. Уинтроу сидел съежившись в самом носу, в уголке, там, где к форштевню сходились борта... и пытался сообразить, что это такое накатило на его отца. И не повторится ли такое опять...

Он чувствовал себя слишком уничтоженным, чтобы говорить. Он не знал, отчего молчала Проказница, но ощущал ее молчание почти с облегчением. В конце концов она все же заговорила.

- Ну и что нам теперь делать? - спросила она.

Более дурацкого вопроса, видимо, придумать она не могла. Уинтроу перевернул мокрую тряпку, отыскивая уголок попрохладнее, и приложил к своему распухшему лицу. Горькие слова сами сорвались с языка...

- Делать?.. Меня-то ты что об этом спрашиваешь? У меня что, выбор какой-то есть, что мне делать, что нет? Я раб, ты госпожа - ну так командуй...

- Нет у меня никакого раба, - с ледяным достоинством отозвалась Проказница. - Если ты хочешь угодить отцу, называя себя рабом, назовись его невольником. Но не моим.

Он наконец нашел, на кого выплеснуть обиду и гнев:

- Скорее уж мой отец всячески старается тебе угодить, не задумываясь, что при этом происходит со мной! Если бы не твоя странная сущность, он бы никогда меня не заставил служить здесь, на борту...

- Моя странная сущность? А откуда она взялась? Я не по своей воле возникла. Я такая, какой меня твоя семья создала. Ты тут про выбор только что рассуждал, у тебя, мол, теперь его нету... А у меня и не было никогда! Я больше рабыня, чем ты - со всеми своими татуировками...

Уинтроу только фыркнул от негодования.

- Ты? Рабыня? Покажи мне метку на своем лице, оковы на руках... Тебе легко бросаться словами! А я не играю, слышишь, Проказница! Мне эту наколку всю жизнь теперь носить!.. - он мог бы наговорить еще всякого разного, но сдержался. - Я - раб...

- Да уж прямо! - Ее голос прозвучал жестко. - Раньше ты называл себя жрецом и говорил, что этого-де у тебя никто не в силах отнять. Но это, конечно, было прежде твоего побега. Потом тебя притащили назад, и я перестала тебя узнавать! Я-то думала, в тебе больше мужества, Уинтроу Вестрит. Больше решимости самому себя сделать...

Оскорбленный, он выпрямился резким движением, оглядываясь на нее через плечо:

- Мужество?.. Ты-то, корабль, что знаешь о мужестве? Что ты вообще можешь знать об истинных человеческих проявлениях? Да можно ли придумать что-либо унизительнее, чем когда у тебя полностью отнимают право решать самому, когда кто-то заявляет тебе, что ты - просто "вещь", которая ему "принадлежит"? Когда ты больше не властен распоряжаться, куда тебе идти и что делать... Да как тут можно сохранить какое-то достоинство и веру - хотя бы веру в завтрашний день?.. А ты мне о мужестве...

- Что я могу знать о мужестве? И о другом, о чем ты говорил?.. Взгляд, которым она его наградила, был попросту жутким. - Да уж, откуда ж мне знать, что значит чувствовать себя "вещью"... "собственностью"... - Ее глаза метали молнии. - И ты смеешь мне подобное заявлять?!

Какое-то время потрясенный Уинтроу попросту не находил слов.

- Это не одно и то же! - горячо заявил он потом. - Мне намного труднее! Я родился человеком и...

- Помолчи! - Она не говорила, а скорее хлестала его словами. - Я тебе клейма на лицо не ставила. А твоя семья три поколения занималась тем, что клеймила мою душу! Да - душу! Ты можешь считать меня "вещью", но я утверждаю, что у меня есть душа! - Она смерила его взглядом и хотела еще что-то сказать, но запнулась на полуслове... и по ее лицу проползло выражение настолько странное, что на миг она показалась Уинтроу совершенно незнакомой. Чужой...

- Мы ссоримся, - проговорила она затем. - Мы отношения выясняем. - И кивнула, а вид у нее стал почти довольный. - Если я способна спорить с тобой, - рассудила она, - значит, я - это не ты...

- Конечно, - ответил Уинтроу. Его отвлекло такое удивительное признание очевидного, но потом раздражение возвратилось: - Ты - это не я, и я - не ты. Мы разные существа, и чаяния и нужды у нас тоже разные. Если ты раньше этого не понимала, пойми хоть сейчас. Пора тебе становиться самою собой, Проказница. Пора осмыслить свои устремления, желания и надежды. Ты когда-нибудь задумывалась, что тебе на самом деле требуется? Лично тебе? Я имею в виду - кроме обладания мной?

Она вдруг отъединила себя от него, и эта внезапность его поразила. Она смотрела в сторону... но все было гораздо глубже и значительней. Уинтроу ахнул, словно его с ног до головы окатили холодной водой, и голова у него закружилась, - если бы он не сидел на палубе, то, наверное, упал. Он обхватил себя руками - ему показалось, будто ветер внезапно стал холоднее.

- Я даже не подозревал, - выговорил он потрясенно, - как, оказывается, упорно я бился за то, чтобы быть с тобой врозь...

- В самом деле? - поинтересовалась она почти ласково. Гнев, только что владевший ею, куда-то исчез. Впрочем, исчез ли? Уинтроу больше не чувствовал того, что чувствовала она. Поднявшись, он посмотрел через поручни, пытаясь определить ее настроение хотя бы по осанке, по развороту плеч... Проказница не оглянулась.

- Лучше нам остаться врозь, - сказала она как о чем-то решенном.

- Но... - замялся он, не зная, какие слова найти. - Я думал, живому кораблю непременно нужен спутник... кто-нибудь из семьи...

- Кажется, тебя это очень мало заботило, когда ты пустился в бега. Ну так и теперь не забивай себе голову.

- Я совсем не хотел обидеть тебя, - проговорил он потерянно. Какой там гнев, какое раздражение? Все ушло, да и было ли?.. Может, он лишь ощущал ее душевное состояние?.. - Проказница... хочу я того или нет, но я здесь. И пока я остаюсь здесь, нам с тобой нет причины...

- Причина в том, что ты всегда от меня отгораживался. Ты сам только что в этом признался. А другая причина - может, мне и в самом деле пора понять, кто же я такая... без тебя.

- Не понимаю...

- Сегодня я пыталась рассказать тебе нечто важное, но ты не стал меня слушать.

В ее голосе не было обиды, было лишь спокойствие вроде того, с каким его монастырский наставник, Бирандол, указывал ему на некий очевидный вывод, который ему следовало бы сделать самостоятельно.

- Наверное, так и получилось, - признал Уинтроу смиренно. - Если хочешь, я выслушаю сейчас.

- Теперь - слишком поздно, - отрезала Проказница. И чуть смягчилась: Скажем так, сейчас у меня нет настроения об этом говорить. Возможно, я попробую сама разобраться с этой загадкой. Наверное, пора уже мне делать это самостоятельно, не дожидаясь, чтобы за меня подумал какой-нибудь Вестрит.

Настал его черед ощутить себя покинутым и одиноким.

- Ну... а мне-то что делать?

Она покосилась на него через плечо. Взгляд зеленых глаз был почти добрым.

- Когда такой вопрос задает раб, он ждет, чтобы ему ответил хозяин. Священнослужитель принимает решение сам... - И она чуть не улыбнулась. Никак ты уже позабыл, кто ты такой без меня?

Она определенно не ожидала ответа. Повернулась к нему спиной и, подняв голову, стала смотреть на горизонт. Она разорвала свою связь с ним.

Спустя некоторое время Уинтроу тяжело поднялся на ноги. Нашел ведерко, ранее принесенное Майлдом, и спустил его за борт. Ведерко наполнилось, рванув веревку из рук. Оно показалось ему очень тяжелым. Уинтроу поднял тряпку, которой не так давно воспользовался сам, взял ведерко и отправился вниз - туда, где сидели в трюмах рабы. Проказница не обернулась.

"Откуда мне знать, могу ли я?.. - в отчаянии размышляла она. - Как мне быть самой собой... без помощи со стороны? Я не знаю... Что если я с ума сойду?"

Она смотрела на одинокие скалы и островки, усеявшие широкий пролив, на горизонт впереди... Она простерла свои чувства вовне, стала пробовать на вкус ветер и воду. И немедленно ощутила присутствие змей. И не только того белого, что тащился за нею в кильватере, словно растолстевший пес на поводке, - нет, были и другие, тенями мелькавшие в отдалении. Проказница решительно выкинула их из своих мыслей... Хотела бы она возмочь проделать то же самое в отношении рабов, маявшихся у нее внутри, и объятой смятением команды! Увы, люди находились слишком близко, они касались ее диво древа в слишком многих местах... Сама того не желая, она ощущала Уинтроу: тот ходил от раба к рабу, обтирая лица и руки прохладной мокрой тряпицей, давая людям хотя бы то малое утешение, на которое был способен. "Ведет себя как жрец и Вестрит", - подумалось ей. Некоторым образом она испытывала гордость за мальчика, как если бы он... доводился ей кем-то. Однако в действительности это было не так, и она понимала это тем яснее, чем дольше длилось их разобщение. Люди с их чувствами наполняли ее физически и духовно... но они не были ею. Она пыталась очертить границы между ними и собой и выделить свою самость...

Либо у нее что-то не получалось - либо выделять было особенно нечего.

Проведя некоторое время в не очень-то плодотворных усилиях, она опять подняла голову и сжала челюсти. "Если я всего лишь корабль и не более - что ж, я хоть буду гордым кораблем..." Она нашла стремнину течения, господствовавшего в проливе, и стала смещаться в ту сторону. Потом едва уловимыми движениями, малозаметными даже для нее самой, выровняла доски своей обшивки, добиваясь идеальной гладкости корпуса. У штурвала как раз стоял Гентри; ее коснулось его радостное удивление оттого, как замечательно изменился бег корабля. Гентри можно было вверить себя полностью. Проказница прикрыла глаза, подставила лицо ветру, летевшему из-за кормы, и сделала попытку допустить к себе сновидения. "Какой, собственно, жизни я желала бы для себя?.." - спрашивала она безмолвно. Может быть, сны подскажут ей ответ?

- Разве хорошо врать капитану, а? - У Офелии был низкий, хрипловатый голос, голос многоопытной соблазнительницы, напоминающий темный густой мед. - ...Юнга, - Добавила она запоздало. И этак искоса посмотрела на Альтию.

Этот корабль выстроили давно. В те времена было принято помещать носовую фигуру наверху форштевня, а не как теперь, под бушпритом. И взгляд Офелии, брошенный поверх белого пухлого плечика, шаловливо предупреждал: "Только мне-то врать не вздумай!.."

Альтия ответила далеко не сразу. Она сидела, скрестив ноги, на крохотной выносной палубе, устроенной, как ей уже объяснили, токмо и единственно ради того, чтобы Офелии легче было общаться с людьми. Альтия встряхивала в руках большую коробку игральных костей. Коробка, как и сами кости, были гораздо крупнее обычных, ибо это была собственность Офелии. Ну а та, обнаружив, что на борту образовался "лишний" член команды, немедля потребовала, чтобы Альтия - Эттель - проводила часть своей вахты, забавляя ее. Офелия страсть любила азартные игры; Альтия, впрочем, подозревала больше оттого, что они давали ей возможность вдоволь посплетничать. Еще она подозревала, что корабль жульничал почем зря, но уж с этим, по ее мнению, оставалось только смириться. Офелия ко всему прочему держала целые связки счетных палочек - вся команда была у нее в долгу как в шелку. Иным отметкам на этих палочках было уже немало лет. Палочка, соответствовавшая Альтии, тоже была уже украшена достойным количеством зарубок. Она открыла коробку, заглянула внутрь и нахмурилась.

- Три чайки, две рыбки, - объявила она и повернула коробку, давая изваянию посмотреть в нее тоже. - Ты опять выиграла.

- Вот именно, - согласилась Офелия самодовольно. И хитренько улыбнулась: - Ну что? Повысим ставки, а... мальчик мой?

- Ты и так уже выиграла у меня все имущество и даже больше, - заметила Альтия.

- Знаю, знаю. Придется что-то придумывать, а то ты со мной никогда не расплатишься. Вот что! Сыграем на твой маленький секрет?..

- Зачем беспокоиться? Думаю, ты и так все уже знаешь... - Альтии оставалось только молиться, чтобы дело касалось лишь ее пола, и не более. Если Офелия догадалась - а значит, не преминет разболтать - только об этом, можно было жить относительно спокойно. Насилие на борту живого корабля, увы, не было чем-то вовсе неслыханным, но случалось, правду сказать, исключительно редко. Причина была простая - насилие порождало слишком бурные эмоции, способные вывести корабль из душевного равновесия. Большинство живых кораблей сами по себе терпеть не могли насилия; ходили, правда, слухи, будто "Шоу", отличавшийся подловатым нравом, однажды потребовал выпороть неопытного матроса, запачкавшего его краской. Но Офелия, при всей своей внешней растрепистости, была истинной дамой, и добросердечной притом. Поэтому Альтия весьма сомневалась, что на борту подобного корабля ее немедленно изнасилуют. Впрочем, мужиковатые ухаживания какого-нибудь матроса, честно пытающегося быть галантным, от прямого насилия мало чем отличались... "Возьмем, например, Брэшена..." - подумалось ей, и она тотчас пожалела об этом. Что-то последнее время он часто начал приходить ей на ум, да еще и в самые неподходящие моменты. Вероятно, следовало-таки ей разыскать его в Свечном - и попрощаться. Она этого не сделала и таким образом как бы не перевернула окончательно эту страницу своей жизни. Плохо уже само по себе. А всего хуже, что она еще и позволила ему оставить за собой последнее слово...

- Что ж, - сказала Офелия, - твоя правда, мне в самом деле известна по крайней мере часть. - И она рассмеялась хрипловатым грудным смехом. Она красила губы ярко-красной помадой, полагая, что ей это очень к лицу. Когда она смеялась, были видны белейшие зубы. Вот она прикрыла ресницы... и добавила очень тихо: - Покамест я единственная, кто знает. И тебе, без сомнения, хочется, чтобы так оно и осталось...

- Зачем же мне в чем-либо сомневаться, - благовоспитанно заметила Альтия, хорошенько тряся между тем коробку с костями. - Уж верно, такая великолепная дама, как ты, никогда не унизится до того, чтобы выдавать чужие секреты...

- Вот как? - Офелия улыбнулась уголком рта. - По-твоему, это не есть моя святая обязанность - немедленно уведомить моего капитана, что один из членов команды - вовсе не тот, за кого капитан его принимает?

- Ну-у-у... - Если Тенира вздумает ее запереть, путешествие домой потеряет всю свою привлекательность. - Ну и что ты предлагаешь?

- Бросаем кости три раза. Каждый выигрыш даст мне право задать тебе вопрос, на который ты правдиво ответишь.

- А если выиграю я?

- Тогда я сохраню твой секрет.

Альтия покачала головой:

- Не очень-то равные получаются ставки...

- Хорошо. Ты тоже сможешь задать мне вопрос.

- Все равно не поровну.

- Ладно, чего бы тебе хотелось?

Альтия в задумчивости встряхивала коробку...

Несмотря на зимнее время, день стоял почти совсем теплый; благодарить за это следовало горячие болота, лежавшие западнее. Все здешние берега представляли собой кочковатые заболоченные низины, переходившие в вереницы островков и песчаных мелей, беспрестанно менявших свои очертания. Горячая вода, изливавшаяся из болот, смешивалась здесь с соленой морской и представляла немалую опасность для обычных кораблей, ибо в ней кишмя кишели черви и прочие паразиты, охочие до судовой древесины. К счастью, диводрево корпуса "Офелии" было им не по зубам, и единственную неприятность доставляли сернистые миазмы, которые нет-нет да и доносил ветерок.

Ветерок играл прядями, выбившимися из косы Альтии и уносил боль из суставов, разбитых слишком тяжелой работой... Хоть и называлась она "лишним" членом команды, а дела для нее у капитана Тениры сыскалось предостаточно! Впрочем, мужик он был действительно справедливый, да и Офелия оказалась кораблем красивым и в плавании не особенно норовистым... И тут только до Альтии внезапно дошло, что, оказывается, всю последнюю неделю - или около того - она форменным образом наслаждалась жизнью... Вот так-то.

- Я знаю, чего мне хочется, - проговорила она негромко. - Но, боюсь, даже ты не можешь мне этого дать...

- Ты очень громко думаешь, - сообщила ей Офелия. - Тебе это кто-нибудь уже говорил? Нет? Ты, кстати, мне нравишься почти так же сильно, как я тебе. - В голосе Офелии звучала ненаигранная приязнь. - Ты хочешь, чтобы я попросила Тениру оставить тебя насовсем, так?

- Не совсем верно... Я хочу, чтобы он знал, кто я на самом деле... такая, и при всем том захотел, чтобы я продолжала у него работать.

- Вот так так! - шутливо ужаснулась Офелия. - Ничего себе ставочка! И, конечно, я ничего не могу обещать, разве только сделать попытку! - И она подмигнула Альтии: - Тряси, тряси коробку... девочка моя...

И, конечно же, кости выпали в ее пользу.

- Что ж, задавай свой вопрос, - проговорила Альтия негромко.

- Погоди. Прежде чем я начну спрашивать, я хочу знать, сколько вопросов я имею право задать!

Как и следовало ожидать, оба оставшихся броска принесли ей победу. Альтия так и не могла понять, как же именно Офелия жульничала; большущие ладони изваяния не были способны на тонкие манипуляции с коробкой.

- Ну... - промурлыкала Офелия, передавая Альтии коробку, чтобы та могла убедиться в ее полном и окончательном выигрыше. - Три вопроса! Дай-ка я подумаю... - Она помедлила, наслаждаясь моментом. - Итак, твое настоящее полное имя?

Альтии оставалось только вздохнуть.

- Альтия Вестрит.

Она говорила очень тихо, зная, что корабль непременно услышит.

- Вот это да-а-а!.. - восхищенно выдохнула Офелия. Судя по всему, она предвкушала великолепный скандал. - Так ты из Вестритов!.. Значит, девушка из старинного купеческого семейства удирает в море, а ее собственный живой корабль остается один-одинешенек!.. Да как же ты могла так поступить, ты, бессердечное, злобное маленькое существо! Ты хоть понимаешь, на что ты обрекла бедняжку Проказницу?! Она же, можно сказать, малютка, она едва-едва пробудилась, а ты ее покинула в целом мире одну! Нет, какое бессердечие, какая бесчувственность!.. Ну-ка, живо, живо, выкладывай, почему так случилось!!! А не то я прямо сейчас от любопытства помру!..

Альтия снова вздохнула:

- Я покинула ее не по своей воле... Меня силой выгнали с моего семейного корабля, - ответила она тихо... и вдруг все вернулось с такой силой, словно произошло только вчера. Горе по отцу. Оскорбительное лишение наследства. Ненависть к Кайлу... Не думая ни о чем, она подняла руку и плотно вложила ладонь в деревянную руку Офелии, которая жалеючи к ней потянулась... Тут ей показалось, будто где-то в сознании открылся давно запертый шлюз, и переполнявшие душу мысли и чувства неудержимым потоком хлынули наружу. Альтия испустила долгий судорожный вздох... Она и не догадывалась, как много ей недоставало, пока она была лишена самой простой возможности - с кем-либо поделиться. Альтия начала говорить - и уже не могла остановиться.

Судя по выражению лица, Офелия вначале необыкновенно разволновалась, потом прониклась жалостью и симпатией.

- Ах, милочка, милочка, - только и повторяла она. - Это ж надо, какая трагедия-то случилась!.. Но почему ж ты к нам сразу не прибежала? Почему позволила разлучить вас?

- К кому - к "вам"? - спросила Альтия изумленно.

- Ну как же? К нам, к живым кораблям! Уж мы бы за тебя все как есть стеной встали! В те дни, когда ты вдруг исчезла, а Хэвен заграбастал Проказницу, в порту только и разговору было, что об этой истории! Мы-то все были уверены, что после ухода твоего отца ты Проказницу всенепременно получишь... А уж она-то как убивалась, бедняжка! То-то мы словечка из нее вытянуть не могли... А потом появился тот мальчик... как его звали? Уинтроу! - и у нас хоть немножко от сердца отлегло. Но только бедная девочка и тогда все никак успокоиться не могла. Конечно, если Уинтроу притащили на борт против его желания, это очень многое объясняет!.. Но чего я по-прежнему в толк не возьму - отчего ты к нам не пришла?

- И подумать не могла, - ответила Альтия покаянно. - Я полагала, это сугубо внутрисемейное дело... Но даже если бы я пришла и пожаловалась разве вы могли бы что-нибудь сделать?

- Хорошенького же ты о нас мнения, милочка, как я погляжу! Мы, чтобы ты знала, ну о-очень на многое способны, если припрет... А если бы нас вздумали не послушать - мы бы вообще ходить в море отказались! Все как один! И не вышли бы из гавани, пока на Проказницу не взошел бы по доброму согласию один из членов семьи!

Некоторое время Альтия потрясенно молчала... Потом кое-как выдавила:

- И вы пошли бы на такое... ради нас?

- Альтия, деточка, конечно, пошли бы, и не только ради вас - ради нас всех!.. Ты, может быть, слишком молода и не помнишь... но был когда-то живой корабль по имени Совершенный. Его примерно так же обидели - и свели в итоге с ума. - Офелия даже закрыла глаза и покачала головой. - В то время мы, увы, не вмешались... И вот оттого, что мы вовремя не помогли родичу, он оказался навсегда искалечен. Всякий живой корабль, входящий или выходящий из гавани Удачного, видит его на берегу. Он вытащен из воды и прикован цепями, он одинок и безумен... Мы, корабли, мы ведь общаемся между собой, солнышко. Мы не меньшие охотники до сплетен, чем наши матросы, - а так, как матросы, не сплетничает, поверь мне, никто на свете. И много, много лет назад мы все между собой сговорились... Так что если бы мы узнали то, о чем ты сейчас мне рассказала, мы всенепременно бы за вас заступились! А ежели бы слова делу не помогли, мы бы выходить в море отказались, и все тут. Нас, живых кораблей, не так уж и много... Что ж это получится, если мы за своих заступаться не будем?

- Я не знала... - тихо повторила Альтия.

- Ну-у, хм, да... я, наверное, слишком разоткровенничалась. Ты же понимаешь, деточка, если станет известно о сговоре кораблей... это могут очень неправильно истолковать. Мы же не бунтовщики какие-нибудь, мы без крайней необходимости нипочем не восстанем... Но и сидеть сложа ручки и просто смотреть, как одного из нас опять обижают, - никогда!

Развязные интонации старой неряхи-матерщинницы начисто исчезли из ее голоса. То, что услышала Альтия, могла бы произнести властная женщина из Удачного, мать и глава могущественного семейного клана. И девушка спросила с надеждой:

- А не поздно ли... сейчас попросить помощи?

- Ну, - ответила Офелия, - начнем с того, милочка, что прямо сейчас мы далековато от дома и еще не скоро прибудем туда. Пока могу только обещать, что шепну пару словечек другим живым кораблям, если хоть кого-нибудь встретим. Только не пытайся сама что-нибудь говорить, оставь это мне. Мы все равно не сможем ничего предпринять, пока сама Проказница не вернется в Удачный... Ох, как я надеюсь в тот момент тоже там оказаться!.. Ни за что на свете не хотела бы пропустить такое веселье!.. Ну, короче, когда это произойдет, я - надеюсь, что я! - или тот из нас, кто окажется рядом, расспросит Проказницу, как выглядит дело с ее точки зрения. И, если она горюет так же сильно, как ты, - а я полагаю, что очень даже горюет, я ведь твою душу читаю почти так же ясно, как если бы ты была одной из нас, - вот тогда-то мы и возьмемся за дело. В гавани Удачного всегда стоят два-три живых корабля... Мы переговорим с нашими семьями, и к нам будут присоединяться другие корабли по мере их возвращения в порт. И мы потребуем, чтобы наши семьи призвали Вестритов к ответу. То есть, ты понимаешь, деточка, мы надавим на наши семьи, чтобы они надавили на Вестритов. Ну и как последнее средство - общий отказ выходить в море. Честно тебе признаться, нам очень не хочется, чтобы до такого и вправду дошло. Но коли дойдет - встанем насмерть!

Альтия очень долго молчала...

- О чем ты думаешь? - наконец спросила Офелия.

- О том, что я впустую потратила почти целый год, странствуя вдали от своего корабля. Да, я очень многому научилась, и я действительно полагаю, что здорово поднаторела как матрос... Но чудо первых месяцев ее жизни уже прошло мимо меня, и этого не наверстаешь ничем. Ты права, Офелия... Я злобное, бессердечное существо. А может, просто глупое и трусливое... Как я могла бросить бедняжку одну Кайлу на растерзание - сама в толк не возьму...

- Все мы совершаем ошибки, солнышко, - ласково заметила Офелия. Можно только молиться, чтобы все они были так же исправимы, как твоя. Ибо, конечно же, мы всенепременно вернем тебе твой кораблик. Всенепременно вернем!

- Не знаю даже, как благодарить тебя...

Чувство было примерно такое, когда заново обретаешь способность дышать полной грудью. Или сбрасываешь с плеч груз, нескончаемо долго гнувший к земле. Альтии никогда и в голову не приходило, что живые корабли могут питать друг к дружке подобные чувства. Она-то знала лишь свою личную связь с Проказницей - и не более того. Она ни разу не задумывалась, что у ее корабля может завязаться дружба с кем-то из ее племени... Что у них с Проказницей могут оказаться союзники... много союзников... не просто они вдвоем против целого мира!

Офелия гортанно хохотнула, вновь превращаясь в разудалую распустеху.

- Между прочим, - сказала она, - с тебя еще вопросик!

Альтия тряхнула головой и улыбнулась:

- Ты мне уже не три, а тридцать три вопросика задала.

- А вот и не надо! - от души расхохоталась Офелия. - Я только припоминаю, как спросила тебя насчет имени. А остальное ты мне, золотце мое, выложила сама! В порядке рыданий в жилетку!..

- Ну... наверное, так и было... Хотя нет, погоди! Точно помню: ты меня спросила, почему я не пришла за помощью к другим живым кораблям!

- Это был не настоящий вопрос. Это я так, просто чтобы разговор завязался... Но даже если тут я тебе уступлю, вопросов все равно получается два. Один по-прежнему с тебя!

Альтия решила проявить щедрость и душевную широту.

- Валяй, спрашивай! - сказала она.

Офелия заулыбалась, и глаза у нее заблестели самым проказливым образом. Она даже прикусила ослепительными зубами кончик языка... А потом выпалила:

- Ну так кто же он, тот темноглазый парень, который навевает тебе... такие роскошные сны?!!

ГЛАВА 32

ШТОРМ

- Давай попробуем вот так... - Уинтроу сдвинул кандалы по тощим лодыжкам девушки как можно дальше наверх. Взял полоску тряпки и осторожно обмотал стертое в кровь тело. Потом сдвинул железные обручи назад, на повязки. - Ну как? Лучше?

Она не ответила. И, как только он убрал ладонь, принялась что было силы вертеть ногами в державших ее кандалах.

- Нет, нет, не надо! - негромко взмолился Уинтроу. Он прикоснулся к ее лодыжке, и девушка немедленно замерла. Но так ничего и не сказала. И не посмотрела на него. Она все время молчала и никуда не смотрела. Еще день-другой - и она навсегда себя изувечит. А у него не было ни трав, ни целебных масел, не говоря уже о настоящих лекарствах и перевязочном материале... Все, что он мог предложить страждущим, - это морскую воду и не слишком чистые тряпки. Между тем эта девушка постепенно, но верно перетирала себе сухожилия. Сучила и сучила ногами - и, кажется, не собиралась прекращать...

- Оставь ее, - мрачно посоветовал голос из темноты. - Она все равно спятила. Не соображает, что делает. Да и помрет наверняка раньше, чем мы в Калсиду придем. Все твои промывания и повязки только оттягивают печальный конец... Дай ей уйти, она же всяко по-другому отсюда не выберется!

Уинтроу поднял свечу над головой и вгляделся в потемки. Он затруднился определить, кто именно заговорил с ним. В этой части трюма даже ему, малорослому, было толком не выпрямиться. Потому и рабы, прикованные здесь, были больше других ограничены в движении. Только бег корабля, размашисто резавшего высокую волну, раскачивал людей туда-сюда, так что живая плоть терлась о дерево. Они прикрывали глаза от пламени его маленькой свечки: она слепила их, как полуденное солнце. Уинтроу прошел дальше вдоль ряда, стараясь перешагивать через зловонные потеки. Большинство невольников молчало и никак не реагировало на его появление: вся их сила уходила на то, чтобы как-то выносить свое бедственное положение. Потом Уинтроу заметил мужчину, который полусидел, насколько позволяли цепи, и болезненно моргал против света, стараясь посмотреть Уинтроу в глаза.

- Могу я как-то помочь тебе? - спросил мальчик негромко.

- Может, у тебя ключик найдется от этих цепочек? - язвительно поинтересовался один из лежавших ближе к Уинтроу.

Другой спросил:

- А ты почему свободно расхаживаешь?

- Так распорядились, чтобы я мог поддерживать в вас жизнь, - уклончиво ответил Уинтроу. Он боялся - узнай они, что он сын капитана, не попытались бы убить! - У меня тут ведерко морской воды и тряпки, - продолжал он. Если кто хочет обтереться, пожалуйста...

- Дай тряпку, - грубо потребовал тот, что заговорил первым. Уинтроу смочил ее водой и протянул ему, думая, что тот вытрет лицо или руки: многие рабы находили некоторое утешение, исполняя ритуал умывания. Но вместо этого мужчина протянул руку так далеко, как только смог, и прижал тряпку к нагому плечу человека, неподвижно лежавшего рядом. - Вот, крысиный ты корм, проговорил он почти с нежностью. И как умел промокнул воспаленную опухоль на плече у соседа. Тот не пошевелился и ничего не сказал. - Этого малого здорово кусанули прошлой, не то позапрошлой ночью, - пояснил тот, что взял тряпку. - Я поймал крысюка, и мы схарчили его пополам... Вот только ему что-то поплохело с тех пор. - И он ненадолго перехватил взгляд Уинтроу: Как, не сможешь устроить, чтобы его отсюда вынесли? - спросил он уже более мягким тоном. - Коли уж судьба ему в цепях помереть, пусть по крайности отойдет на воздухе, на свету...

- Сейчас ночь, - услышал Уинтроу свой собственный голос. Ох, Са, до чего ж глупо прозвучало...

- Правда? - удивился мужчина. - Но все равно... Хотя бы свежий воздух... прохладный...

- Я узнаю, - ответил Уинтроу. Хотя на самом деле отнюдь не был уверен, что пойдет у кого-нибудь спрашивать. Команда более не имела к Уинтроу никакого отношения. Он был сам по себе. Ел и спал отдельно от всех. Кое-кто из матросов, с кем он успел в начале плавания более-менее сойтись, иногда посматривали в его сторону, и тогда на лицах у них возникала смесь жалости и отвращения - дескать, надо же было докатиться до подобного состояния! А новые матросы, нанятые в Джамелии, обходились с ним словно с самым обыкновенным рабом. Если он к ним приближался, они сразу начинали жаловаться на вонь - и пинками либо зуботычинами гнали его прочь... Нет уж! Чем меньше внимания обращала на него команда, тем спокойней ему жилось. В последнее время он стал думать о палубе, мачтах и снастях как о "внешнем мире". Его, Уинтроу, новый мир находился здесь, в трюмах. Это был мир ощутимо густого смрада, заросших грязью цепей... и человеческих тел, опутанных ими, как паутиной. Когда Уинтроу выбирался на палубу, чтобы сменить воду в ведерке, это было целое путешествие в другую вселенную. Там люди двигались, куда кто хотел, они разговаривали, кричали и порою даже смеялись, и ветер, солнце и дождь вволю целовали их лица и обнаженные руки. Уинтроу никогда раньше не подозревал, какое это чудо!

Наверное, он мог бы остаться наверху, в этом дивном палубном мире. И даже постепенно обрести свое прежнее положение корабельного юнги. Но он даже не пытался. Побывав здесь, в недрах корабля, он все равно не смог бы забыть увиденного или притвориться, что ничего этого не существует. Поэтому каждый день он поднимался с закатом, наполнял свое ведерко, брал собственноручно выполосканные тряпки - и отправлялся к рабам. Он мог им предложить лишь одно жалкое утешение - умывание морской водой. Пресная вода, конечно, была бы предпочтительнее, но ее слишком берегли. Что ж, пусть будет морская. Все лучше, чем ничего... Он давал людям умыться и ухаживал за ранами, до которых они сами не могли дотянуться. Их было слишком много, и он физически не мог каждый день посещать каждого. Но все-таки он делал что мог. А потом возвращался к себе, в канатный рундук, падал на свое убогое ложе - и засыпал как убитый...

Он ощупал ногу укушенного крысой. Кожа показалась ему очень горячей... Вряд ли бедолага долго протянет.

- Не намочишь ли ты тряпку еще? Пожалуйста...

Что-то в интонациях и выговоре прозвучавшего голоса показалось Уинтроу смутно знакомым... Он раздумывал об этом, макая тряпку в остатки морской влаги на донце ведерка. Вода была уже грязная, как, впрочем, и тряпка. Но хоть мокрая, и то добро. Человек взял ее и вытер лицо соседа. Потом вывернул тряпку и обтерся сам.

- Спасибо тебе большое, - сказал он, возвращая жалкий лоскут.

У Уинтроу пошли по коже мурашки... он вспомнил. И он сказал:

- Ты со Срединного полуострова, ведь так? Не из местности возле Келпитонского монастыря?..

Человек улыбнулся довольно странной улыбкой - так, будто слова Уинтроу разом ранили и согревали его.

- Да, - ответил он негромко. - Именно там я жил... - И поправился: Пока меня в Джамелию не послали.

- И я жил в Келпитоне! - прошептал Уинтроу, хотя больше всего ему хотелось кричать. - Я жил в монастыре и учился на священнослужителя. А еще иногда я трудился в садах...

Он заново смочил тряпку и протянул ее закованному.

- Ах, эти сады... - голос мужчины прозвучал словно издалека, хотя он всего-то повернулся лишний раз обтереть руки соседа. - Весной, когда распускались цветы, каждое дерево превращалось в розовый или белый фонтан... а их аромат был подобен благословению...

- Над ними кружились пчелы, - подхватил Уинтроу, - но порою казалось, будто жужжат сами деревья. А когда лепестки опадали, сама земля на неделю становилась розово-белой...

- А деревья окутывал зеленый туман: это пробивались первые листья... прошептал раб. И вдруг застонал: - О Са, спаси и помилуй!.. Кто ты? Демон, явившийся мучить меня, или дух - посланец Небес?..

- Ни то ни другое. - Уинтроу внезапно сделалось стыдно. - Я просто мальчишка с тряпками и ведерком воды...

- И даже не жрец Са?..

- Больше уже нет...

- Дорога к жречеству может неисповедимо петлять, - заметил раб наставительно, и Уинтроу понял, что тот цитировал древнее писание. - Но однажды вступивший на нее - уже не сворачивает...

- Но меня, - сказал он, - силой оторвали от ученичества!

- Никого нельзя оторвать, никто не может и уйти по собственной воле. Все жизни ведут к Са. Все мы так или иначе призваны к священству.

Тут до Уинтроу дошло, что он сидит очень тихо, замерев в темноте. Огарок свечки погас, а он даже и не заметил. Его разум устремился следом за словами невольника, вопрошая и дивясь. "Все мы призваны к священству" - как это понимать? Даже Торк? Даже Кайл Хэвен?.. Одно дело призывать - но всякий ли призыв будет услышан, всякая ли дверь растворится?..

Ему не понадобилось объяснять собеседнику своего путешествия по мысленным мирам - тот все понял и так.

- Ступай, жрец Са, - тихо проговорил он из мрака. - Твори то малое добро, которое можешь, моли о нас, доставляй утешение. Когда же тебе представится случай сделать нечто большее - знай: Са даст тебе мужества. Я знаю...

И Уинтроу почувствовал, как в руку ему сунули тряпку.

- Ты тоже был жрецом? - спросил Уинтроу тихо.

- Я и сейчас жрец. Из тех, кто не переметнулся на сторону ложного вероучения. Я по-прежнему полагаю, что никто не рождается для рабской доли. Я верю, что Са не допустил бы подобного. - Он откашлялся и тихо спросил: А как веруешь ты?

- Так же, конечно.

Его собеседник проговорил тоном заговорщика:

- Воду и еду нам приносят только раз в день. Кроме тебя и разносчиков пищи, сюда никто не заглядывает. Будь у меня хоть что-нибудь металлическое, уж я потрудился бы над этими цепями... Мне не нужен даже инструмент, ведь его могут хватиться. Просто что-нибудь металлическое, что ты смог бы подобрать, пока никто не смотрит...

- Но... даже если ты выберешься из цепей, что ты сможешь поделать? Один против многих?..

- Если бы удалось открепить длинную цепь, освободиться удалось бы целому ряду.

- Но все-таки... что ты намереваешься делать? - спросил Уинтроу не без ужаса.

- Не знаю. Положусь на провидение Са... Ведь Он уже привел тебя ко мне, так? - Невольник, похоже, ощутил колебания мальчика и сказал: - Только не думай об этом. Не строй планов и не волнуйся. Если Са тебе предоставит такую возможность, ты сразу это поймешь. И тогда - действуй. - Он помолчал. - Я только вот о чем попрошу... Попытайся вымолить у них, чтобы бедному Кело дали испустить дух на палубе... Попытайся, если отважишься.

- Отважусь, - твердо ответил Уинтроу. Вокруг царила все та же тьма и висел все тот же липкий смрад, но внутри у него будто ожил и разгорелся крохотный огонек. Он отважится. Он попросит. Что ему за просьбу-то сделают? Уж вряд ли что-нибудь худшее, чем ему до сих пор доставалось. "Мужество... - подумал он изумленно. - Кажется, я вновь мужество обретаю..."

Он нашарил во мраке ведерко и тряпку.

- Мне идти надо. Но я непременно вернусь!

- Конечно, вернешься, - долетел тихий ответ.

- Проказница, я пришел! Ты мне что-то хотела сказать?

- Что-то происходит! Что-то очень нехорошее происходит...

- Что именно? - спросил Гентри устало. - Опять змеи? Во имя Са, Проказница, я уже пытался их отогнать. Но что толку по утрам швырять в них камнями, если под вечер за борт опять полетят мертвецы? Я не могу тебя избавить от них. Так что постарайся уж внимания не обращать...

- Они шепчут мне... - созналась она беспокойно.

- Что?.. Змеи разговаривают с тобой?

- Нет. Не все. Только тот белый, - Проказница обернулась к старпому, в глазах у нее была мука. - Он говорит... без звука, без слов. Он шепчет мне прямо в голову... и понуждает... к такому, что я и выговорить не могу...

Гентри едва не расхохотался. Очень неплохо: невыговариваемые вещи, к которым понуждают без слов. Как говорится, было бы смешно, если бы не было так грустно.

Иногда, вот как теперь, Гентри начинало казаться, что за всю его жизнь с ним ничего по-настоящему веселого и не случалось.

- Со змеями я все равно поделать ничего не могу, - сказал он Проказнице.

- Знаю, знаю... Я должна сама справиться с этим. И я справлюсь. Но сегодня... это не змеи. Это нечто другое...

- Что же? - спросил он терпеливо. "Она свихнулась. Ну точно свихнулась... И я помог довести ее до подобного состояния!"

Иногда ему казалось, что слова носового изваяния следовало просто пропускать мимо ушей - так, как если бы она была обычной рабыней из трюма, молящей о милосердии. Иногда, наоборот, Гентри начинал усматривать свой прямой долг в том, чтобы выслушивать ее бредни и пытаться рассеять владевшие ею беспочвенные страхи. Ибо то, что он про себя называл сумасшествием, на самом деле было неспособностью игнорировать человеческое несчастье, до отказа наполнявшее ее трюмы. И он, Гентри, помогал этому несчастью водворяться у нее на борту. Он приделывал цепи, он заводил на борт рабов, он своими руками приковывал мужчин и женщин в темноте глубоко под палубами, по которым теперь ходил. Он и теперь обонял вонь, которую они производили помимо собственной воли, и слышал отголоски их криков. "А может, это не она спятила, а, наоборот, я? У меня ключ висит на поясе - а я ничего не предпринимаю..."

- Я не знаю, что именно, - сказала Проказница. - Но что-то надвигается на нас... Что-то очень опасное!

Гентри показалось, она говорила точно больной ребенок в жару, видящий кругом себя в потемках персонажей из кошмарного сна. В ее голосе звучала невысказанная мольба: "Ну сделай так, чтобы они ушли..."

- Это просто шторм собирается, - сказал Гентри. - Мы все его чувствуем, да и волны делаются выше. Но с нами все будет хорошо, ведь ты великолепный корабль. - И попробовал ободрить ее: - Небольшая трепка тебе только на пользу пойдет!

- Нет, - сказала она. - Шторм я рада приветствовать: может, хоть вонь сделается чуточку меньше. Я совсем не шторма боюсь...

- Что же я могу для тебя сделать... - пробормотал Гентри. Помедлил - и задал свой обычный вопрос: - Хочешь, я разыщу Уинтроу и к тебе его приведу?

- Нет, нет, не надо, - повела она головой. Разговоры об Уинтроу явно не доставляли ей удовольствия; она сама не упоминала о нем и ему не давала.

- Что ж, - сказал Гентри. - Если придумаешь, что я мог бы для тебя сделать, просто дай знать.

И повернулся идти.

- Гентри! - окликнула она торопливо. - Гентри, постой!

- Да, Проказница? Что такое?

- Я говорила тебе, чтобы перебрался на другой корабль... Помнишь, я говорила тебе? Чтобы ты себе другое место нашел?..

- Помню, - кивнул он неохотно. - Помню...

И снова Гентри повернулся идти, но тут же едва не налетел на человека, неожиданно шагнувшего к нему из темноты. Старпом шарахнулся, едва не вскрикнув от неожиданности. Мгновением позже он разглядел, что перед ним был всего лишь Уинтроу. Ночь сделала мальчишку, облаченного в затасканное тряпье, похожим на бесплотного духа. Уинтроу выглядел очень исхудавшим, на бледном - как у любого раба - лице выделялись татуировки, казалось, они ползли по щеке. И он до того провонял миазмами невольничьего трюма, что Гентри отступил прочь еще прежде, чем успел об этом подумать. Старпом предпочитал вообще не встречаться с Уинтроу, а уж посреди ночи да наедине это было удовольствие, мягко говоря, ниже среднего. С некоторых пор мальчишка начал казаться Гентри этаким ходячим упреком, живым напоминанием обо всем, чего моряк пытался не замечать.

- Чего надо? - грубо спросил он, но ему самому показалось - прозвучало это как плач.

- Один из рабов умирает, - просто ответил Уинтроу. - Хорошо бы его на палубу вынести.

- Ну и чего ради, если он все равно умирает? - с прежней грубостью осведомился Гентри, пытаясь спрятать за резкими словами свое собственное отчаяние.

- Но почему бы и нет? - спросил Уинтроу негромко. - Когда он умрет, вы же всяко вынесете его наверх, чтобы избавиться от тела. Так почему бы не сделать это чуть раньше, чтобы он хоть перед смертью чистым воздухом подышал?

- Чистым воздухом? У тебя что, совсем нос заложило? На этом корабле такого места уже не осталось, где бы не смердело!

- Допускаю, что тебе именно так и кажется. Но ему точно было бы здесь, наверху, перед смертью легче дышать.

- Я не могу просто так вытащить раба на палубу и оставить его здесь! Кого прикажешь приставить, чтобы за ним присматривать?

- Я бы и присмотрел, - ровным голосом предложил Уинтроу. - Да и кому какая от него может быть угроза? Он в таком жару, что будет просто лежать, глаз не раскрывая, пока не помрет.

- Жар? - насторожился Гентри. - Он что, из этих "расписных"?

- Нет, он из переднего трюма.

- Тогда почему его лихорадит? У нас до сих пор только "расписные" болели! - Гентри говорил сердито и так, словно Уинтроу был во всем виноват.

- Его укусила крыса. Его сосед говорит, что с того укуса, похоже, все и началось. - Уинтроу помялся. - Может, его вообще следовало бы на всякий случай убрать от других.

Гентри фыркнул:

- Думаешь сыграть на моих страхах, чтобы своего добиться, так?

Уинтроу смотрел на него спокойно, не отводя взгляда:

- Тогда назови мне хоть одну стоящую причину, по которой не следует вынести этого бедолагу на палубу умирать.

- У меня нет свободных людей, чтобы таскать его туда-сюда прямо сейчас. Идет большая волна, шторм надвигается. Мне вся вахта на палубе нужна, до человека, - не ровен час, понадобятся! Мы входим в пролив со сложным фарватером: тому, кого шторм застигает именно здесь, следует держать ухо востро!

- Если ты дашь мне ключ, я сам его наверх вытащу.

- Ты?.. Вытащишь из переднего трюма наверх взрослого мужика?.. В одиночку?..

- Значит, кто-нибудь еще из рабов мне поможет.

- Вот что, Уинтроу... - начал Гентри раздраженно, но тут вмешалась Проказница.

- Пожалуйста, Гентри, - тихо сказала она. - Пожалуйста, пускай его вынесут.

Гентри очень не хотелось им уступать... Почему - он сам не взялся бы объяснить. Ему давался шанс явить вполне посильное милосердие - а он только желал отказать. Почему? Наверное, потому, что, если правильно было пожалеть этого умирающего, значит... значит... Он отбросил беспокоящую мысль. Он, в конце концов, был на этом судне старпомом, у него была куча обязанностей, и самая основная - поддерживать на корабле тот и именно тот порядок, которого пожелал капитан. И даже если бы прямо сегодня он встал перед ним и заявил: "Это неправильно!" - что изменил бы его единственный голос?

- Ты, помнится, говорил: если, мол, я вспомню, чем ты можешь мне угодить, чтобы я только сказала, - напомнил корабль.

Гентри посмотрел вверх, на вечернее небо, обложенное густеющими облаками. "Если Проказнице не потрафить, она упрется, и тогда шторм нас оттреплет вдвое хуже, чем мог бы..." Гентри страсть не хотелось перечить кораблю именно теперь.

- Если волнение еще усилится, палубу начнет "мыть", - предупредил он их обоих.

- Думается, - сказал Уинтроу, - он вряд ли заметит...

- Ох, Са!.. - с чувством воскликнул Гентри. - Я не могу доверить тебе свои ключи, парень. И не могу разрешить вывести на палубу здорового раба. Ладно - если уж надо это сделать, чтобы угодить кораблю, я все сделаю сам! Только давай поторопимся... - И громко прокричал: - Эй, Комфри! Присмотри тут, на палубе! Я иду вниз. Понадоблюсь - зови сразу!

- Так точно, старпом!.. - долетело из полутьмы.

- Валяй, показывай, куда идти, - нарочито грубовато обратился Гентри к Уинтроу. - Если в переднем трюме вправду какая хворь завелась, всяко мне самому лучше взглянуть!

Уинтроу молча вел его по корабельным недрам... Он просто не мог придумать, что бы такого сказать Гентри, кроме просьбы, - а ее он уже высказал. Он очень болезненно чувствовал всю бездну разницы между ним и собой. Гентри, правая рука и надежный советник его отца, был от Уинтроу, раба и обесчещенного сына, дальше, чем небеса от земли. И потому, ведя Гентри по направлению к набитому невольниками переднему трюму, он чувствовал себя так, будто ведет постороннего знакомиться со своим личным кошмаром.

Гентри дал ему нести фонарь. Тот отбрасывал яркий круг, освещавший гораздо больше, нежели свечки, к которым успел привыкнуть Уинтроу. Оттого ужас человеческого унижения и уничтожения ощущался еще вдвое острей. Уинтроу старался дышать как можно реже, да и то делая очень мелкие вдохи. Это было искусство, которому он успел обучиться. Гентри, шедший сзади, время от времени давился кашлем, а один раз, кажется, старпома едва не стошнило. Уинтроу не оглядывался... Было и так ясно - Гентри как старпом не обязан был сам спускаться в невольничьи трюмы. Он и не спускался. У него другие люди в подчинении были - их при надобности и посылал. Уинтроу про себя весьма сомневался, что его отец со времени выхода из Джамелии вообще заглядывал вниз.

Поблизости от умирающего им пришлось низко нагнуться. Здесь рабы лежали так плотно, что, делая шаг, трудно было на кого-нибудь не наступить. При виде яркого фонарного света несчастные начинали шевелиться и тихонько шушукаться.

- Вот тот, о ком я говорил, - показал Уинтроу. И пояснил жрецу, лежавшему рядом: - Это Гентри, старпом... Он согласился позволить мне вынести твоего друга наверх.

Раб-жрец приподнялся, моргая в ярких лучах фонаря.

- Да пребудет с тобою милость Са, - сказал он старпому. - Я - Са'Адар.

Гентри никак не прокомментировал ни того, что невольник вздумал ему представиться, ни того, что он претендовал на священнический сан. Уинтроу показалось, что старпом почувствовал себя неудобно - как это, его представляли рабу!.. Нагнувшись, Гентри опасливо потрогал горячую кожу умирающего раба.

- Жар, - объявил он, как будто это и так не было очевидно. - Вынесем его отсюда, пока зараза не распространилась.

И он потянулся вбок, к толстенной скобе, загнанной в дерево "Проказницы". К скобе крепилась длинная цепь, державшая целый ряд невольников. Соленость морского воздуха и влажные человеческие испарения успели потрудиться над висячим замком. Гентри пришлось повозиться, прежде чем замок, скрежетнув, разомкнулся. Ему пришлось еще бороться с дужкой, никак не желавшей выходить... Но вот наконец свободный конец цепи упал на грязную палубу.

- Отстегни этого малого от остальных, - велел старпом Уинтроу. - Потом закрепишь прочих - и потащим его на палубу. Да пошевеливайся давай! Не нравится мне что-то, как "Проказница" идет по этой волне!

Уинтроу без труда понял: Гентри просто не хотел прикасаться к заросшей гнусной слизью цепи, что проходила сквозь кольца всех ножных кандалов. Что до самого Уинтроу - его человеческие испражнения и свернувшаяся кровь с некоторых пор волновали всего менее. Держа в руке фонарь, он пополз на карачках вдоль ряда рабов, с рокотом и звяканьем протаскивая цепь сквозь кольца, пока не добрался до умирающего - и не высвободил его.

- Погоди... прежде чем ты его заберешь... - попросил раб-священник. И нагнулся прикоснуться ко лбу своего друга: - Да благословит Са тебя, орудие Своего промысла... Покойся с миром.

...И тут же, безо всякой паузы, с быстротой кусающей змеи Са'Адар подхватил с полу фонарь - и с силой метнул. Мощи и меткости его броска оставалось только изумляться. Уинтроу успел заметить, как округлились от ужаса глаза Гентри - а в следующий миг тяжелый металлический фонарь угодил старпому прямо в лоб. Стекло от удара разбилось, Гентри повалился со стоном. Фонарь упал рядом с ним и покатился под уклон, ибо корабль как раз кренился на борт. По полу пробежала масляная дорожка, но огонек не погас.

- Лови фонарь! - рявкнул на Уинтроу Са'Адар, выдергивая цепь из обмякших рук мальчика. - Живо, живо, пока пожар не начался!

Предотвращение пожара было делом первейшим, тут двух мнений быть не могло. Уинтроу бросился за фонарем, замечая в то же время, как слева и справа от него начали шевелиться рабы. Металл гремел по металлу - цепь с лихорадочной быстротой продергивали сквозь ушки кандалов. Уинтроу сгреб фонарь и поспешно поднял его, убирая подальше от разлитого масла. Он вскрикнул, поранив ногу о кусок разбившегося стекла, но вскрик боли тотчас сменился воплем ужаса - он увидел, как один из освобожденных рабов для начала сомкнул руки на горле потерявшего сознание Гентри и, кажется, вознамерился его придушить.

- Нет!.. - закричал Уинтроу... Но раб уже приподнял старпома - и что было силы шарахнул его головой о ту самую скобу, к которой недавно крепилась цепь. Уинтроу увидел, как мотнулась голова старпома, и понял каким-то внутренним чутьем, что его заступничество опоздало. Гентри был мертв... А рабы освобождались с такой быстротой, с какой вообще было возможно продергивать цепь.

- Отлично сработано, малыш, - хлопнул Уинтроу по плечу один из рабов. Мальчик смотрел на тело старпома... Он видел, как тот же самый раб отцепил ключи от пояса Гентри. Все происходило так быстро, и он, Уинтроу, определенно был частью происходившего, но где именно было его место? Он не знал. Уж в убийстве Гентри участвовать он всяко не хотел...

- Он не был плохим человеком! - вдруг крикнул Уинтроу. - Не надо было его убивать!..

- Тихо! - резким голосом приказал Са'Адар. - Всех переполошишь, а мы еще не готовы! - И он оглянулся на Гентри: - Хороший человек, говоришь? А как же он мирился с тем, что на этом корабле происходило? Иногда требуется жестокость, чтобы превозмочь жестокость еще большую, - добавил он уже тише. Такого изречения Са Уинтроу до сих пор не слыхал... Са'Адар вновь посмотрел Уинтроу в глаза. - Ты вот о чем лучше подумай, - велел он ему. - Стал бы ты нас обратно приковывать, как он тебе приказал?.. Ты, сам носящий на лице татуировку?

Ответа ждать он не стал, и Уинтроу испытал этакое виноватое облегчение, ибо не знал, как ответить. Если, заново прикрепив цепь, он сохранил бы жизнь Гентри... стал бы он это делать? Если, заново прикрепив цепь, он обрек бы всех этих несчастных на жизнь в вечном рабстве... стал бы он это делать? Сколько вопросов, а ответов - ни одного. Уинтроу снова посмотрел в застывшие черты Гентри... Он крепко подозревал, что и старпом ответов на такие вопросы не знал.

Жрец между тем быстро ходил по трюму туда и сюда, отмыкая одну цепь за другой. Бормотание освобождавшихся рабов сливалось с гулом стихии: снаружи вовсю разыгрывался шторм.

- Проверь карманы ублюдка: может, там и от этих кандалов ключик найдется, - попросил кто-то хриплым шепотом, но Уинтроу не пошевелился. Просто не мог. Лишь наблюдал с ошарашенной отстраненностью, как двое рабов обшаривали одежду старпома. Кандальных ключей у Гентри при себе не было, но его поясной нож и иные мелкие принадлежности живо разошлись по рукам. Кто-то из невольников мимоходом плюнул на тело... А Уинтроу все никак не мог сдвинуться с места. Стоял столбом, держа в руке фонарь, - и смотрел, смотрел...

- До настоящей свободы нам еще далеко, - тихо обращался Са'Адар к окружившим его людям. - Но мы выберемся, если будем вести себя по-умному. А потому - тихо! Всем молчать! Надо освободить как можно больше народу, пока на палубе ни о чем не догадываются. Мы превосходим числом, но мы истощены и в цепях. С другой стороны, этот шторм вполне может сыграть нам на руку... Они все будут заняты, а потом станет слишком поздно! - Тут он обернулся к Уинтроу и улыбнулся, но улыбка вышла жесткая. - Пошли, паренек! Тащи фонарь! Потрудимся во имя Са!.. - И тихо предупредил остальных: - Посидите еще в темноте, а мы пока выпустим остальных. Терпение, друзья! Терпение и отвага! Молитесь! И помните: если вы слишком рано поднимете шум, вы всех нас обречете на смерть, да и то, что совершил этот храбрый малыш, пойдет коту под хвост! - И опять обратился к Уинтроу: - Показывай, куда идти. Надо один за другим обойти все трюмы, и тогда мы сможем застать команду врасплох. Это наш единственный шанс...

Уинтроу, онемевший от потрясения, повел его в темноту... Сверху раздался первый перестук тяжелых капель по палубе: начинался дождь. Шторм, разыгрывался шторм... И грозил охватить корабль не только снаружи, но и изнутри.

- Плевать мне на погоду... Я хочу этот корабль!

- Так точно, кэп. - Соркор, казалось, собрался было сказать что-то еще, но передумал.

- Пустимся за ним, - продолжал Кеннит. Он стоял на шкафуте и смотрел вдаль, держась за поручни обеими руками, по-сухопутному. Там, впереди, поблескивал серебром корпус живого корабля, резавшего высокие волны. Он звал Кеннита, он манил... - У меня есть предчувствие, - не отрывая от него взгляда, проговорил капитан. - Этот будет нашим!

Налетевший гребень ударил "Мариетту" в скулу. Взвилась пена и всех вымочила с ног до головы. Ледяная вода приятно захолодила болезненно горевшее тело, но даже этот, в общем-то, легкий толчок едва не снес Кеннита с ног... вернее, с ноги. Лишь руки на поручнях и крепкая хватка помогли ему удержать равновесие. "Мариетта" перевалила гребень и нырнула вниз, и Кеннит опять едва устоял. Он уронил костыль, и деревяшку немедленно утащила вода, ринувшаяся в шпигаты. Пришлось еще крепче вцепиться в фальшборт и проорать Соркору, скрывая свой позор:

- Проклятье! Да выровняй же ее!

Вряд ли, правда, старпом услышал его. Только что стоявший подле капитана, он уже убежал к штурвалу и теперь раздавал команды матросам.

- Давай я в каюту тебя отведу? - возникла у Кеннита за плечом вездесущая шлюха. На самом деле он только что собирался именно это ей и приказать. Она, как всегда, все испортила. Теперь придется ждать, чтобы позволение себя отвести выглядело как его собственная идея, а не ее. Или пока он не придумает достойного повода туда отправиться. Вот же херня!.. Здоровая нога начала уже уставать. А больная просто свисала - бесполезный груз, горячий, тяжелый ком боли.

- Принеси мою палку, - велел он ей. И немало повеселился, глядя, как она гоняется за треклятой деревяшкой по палубе, захлестываемой волнами. В то же время было заметно, что ноги Этты обрели истинно моряцкую цепкость. Никакой неловкости в ее движениях теперь не было. Будь она мужчиной, Кеннит, пожалуй, сказал бы, что у нее задатки толкового моряка.

А потом - со всей внезапностью, столь характерной для здешних вод - на них обрушился мощный дождевой шквал. Струи и полотнища воды хлестали по кораблю, а ветер, казалось, дул сразу со всех сторон. Но рев Соркора перекрывал шум непогоды - старпом дельно и четко командовал. Между тем то, что началось как обычный средненький шквал, быстро перерастало в нечто принципиально иное. В Хаузеровом проливе всегда было течение, и при некоторых фазах прилива довольно-таки кляузное... но в этот раз шторм явно сговорился с водными потоками - вместе они подхватили "Мариетту" и отправили ее в самый настоящий полет над волнами. Впереди летел живой корабль... Кеннит смотрел во все глаза, ожидая, когда же там начнут сворачивать паруса: Соркор скоро загнал команду на реи - брать рифы. Скорость и так уже превосходила всякое вероятие, и Кривой остров был совсем недалеко. Наверняка живой корабль обойдет его с востока, ведь там лучше фарватер... Тогда "Мариетта" примет западнее. И они обратят в свою пользу всю силу воды и ветров, чтобы обогнать живой корабль, отрезать его и запереть. Тонкая и точная работа, не прощающая ошибок. Кеннит совсем не был уверен, что у них все выйдет как по-писаному. Но, если уж на то пошло, он сомневался и в том, что проживет сколько-нибудь долго. И если ему не доведется умереть на палубе живого корабля, что ж, он сделает это и на "Мариетте"...

Соркор теперь сам встал к штурвалу. Кеннит сразу определил это, ибо в некоторый момент корабль перестал сражаться с каждой набегающей волной наоборот, "Мариетта" как бы даже с удовольствием взлетела на очередной гребень, все набирая и набирая ход... Кеннит прищурил глаза и попытался разглядеть впереди облюбованную жертву. "Мариетта" перевалила через целых три волны, прежде чем ему это удалось... Он увидел живой корабль - и почти одновременно ушей Кеннита достиг отчаянный визг Проказницы.

Как же туго ей, оказывается, приходилось! Паруса, которыми никто не занимался, бешено хлопали, она штурмовала валы чуть ли не боком. Кеннит пришел в форменный ужас, глядя, как она соскальзывала в ложбины между волнами... исчезала, казалось бы, навсегда... но потом, тяжело переваливаясь, все-таки появлялась. Кеннит изо всех сил напрягал зрение, силясь разобраться, что же там происходит. Палубы "Проказницы" были скверно освещены, но все же он рассмотрел метавшихся людей - очень много людей, вот только никто из них и не думал заниматься спасением корабля. Кеннит подавил стон отчаяния. Подобраться настолько близко к живому кораблю!.. И только для того, чтобы увидеть, как несчастное судно тонет у него на глазах из-за дурости команды!.. Невыносимо...

- Соркор! - взревел он, тоже умудрившись превозмочь рев шторма. Планы следовало срочно менять; никаких обгонов и попыток отрезать - если преследуемые будут идти так, как шли сейчас, для них дело кончится очень просто - на скалах. - Соркор! - выкрикнул Кеннит. - Догоняй их! И готовь абордажную команду из лучших матросов!

Ветер и дождь все-таки унесли его слова прочь. Держась за фальшборт и кое-как прыгая на здоровой ноге, Кеннит попробовал пробраться на корму. При каждом неуклюжем подскоке ему казалось, будто он сует несчастную культю в кипящее масло. Одновременно его затрясло еще и от холода - волны становились все выше, и каждый гребень неминуемо окатывал его, а Кеннит ничего не мог сделать - только крепче цеплялся за поручни. Наконец произошло неминуемое - очередная оплеуха волны вышибла из-под него здоровую ногу. Миг, пока он висел на руках, а вода утекала в шпигаты, растянулся на целую вечность... Потом подлетела Этта. Сгребла его в охапку - безо всякой осторожности, без оглядки на раненую ногу. Она подлезла под его руку, обхватила Кеннита поперек тела и помогла выпрямиться.

- Давай я тебя вниз отведу!..

- Нет! Помоги лучше к штурвалу добраться. Я сам руль возьму, а Соркор абордажную команду пускай ведет...

- Какой абордаж в такую погоду?!

- Просто... отведи меня... на корму!!!

- Кеннит, тебе вообще сегодня не стоило бы на палубу выходить. Ты же горишь весь! Ну пожалуйста, разреши мне...

Его гнев невозможно было передать никакими словами.

- Ты что, - сказал он, - вообще уже за мужика меня не считаешь? Вон он, мой живой корабль, моя мечта! И он вот-вот окажется у меня в руках! А ты хочешь, чтобы я в каюте лежал?! Проклятье, женщина!.. Или помоги мне, или хоть на дороге не стой!..

Она выбрала первое и принялась ему помогать. Это было кошмарное путешествие по палубе, то и дело выскакивавшей из-под ног. По короткому трапу Этта втащила его, словно мешок с картошкой. В ее усилии чувствовался гнев. И, когда обрубок его ноги въехал прямо в ступеньку, так что Кеннит едва не вырубился от боли - она даже не подумала извиняться. Преодолев трап, Этта буквально взвалила его к себе на плечи, и так, на трех ногах, они худо-бедно доковыляли до штурвала.

Соркор круглыми от изумления глазами смотрел на своего капитана...

- Я беру штурвал, - коротко распорядился Кеннит. - Наш живой корабль попал в переплет! Готовь абордажную команду, да смотри, бери пополам бойцов и матросов! Надо нагнать ее, и как можно быстрее, пока она в Хаузер слишком далеко не забралась...

Далеко впереди них очередная волна подняла "Проказницу" на гребень. У несчастного корабля был вид совсем покинутого командой: волны и ветер подталкивали и несли ее куда им было угодно. Порыв ветра донес до слуха пиратов очередной отчаянный вопль - и судно вновь кануло в пропасть между волнами...

А направлялась она - вернее, ее несло - по западному фарватеру.

Соркор только головой покачал... Они с Кеннитом стояли рядом, но все равно приходилось кричать:

- Таким манером, как она сейчас движется, ее не перехватишь! И даже если бы могли выделить матросов, как же можно идти на абордаж в такую погоду? Отступись лучше, кэп! Другой встретим!.. А этой пускай распорядится судьба...

- Я - ее судьба! - проорал в ответ Кеннит. Его охватывал ужасающий гнев. Весь мир - все стихии, все люди - сговорились между собой, чтобы отнять у него его мечту. - Я возьму штурвал! - повторил он. - Я хорошо знаю этот пролив, я уже водил здесь корабли, помнишь? А ты заставь команду добавить чуток парусов, чтобы настигнуть ее. Помоги мне хотя бы догнать ее и заставить выброситься на мель! Если и тогда мы ничего не сможем поделать, я отступлюсь!..

Она - там, впереди - опять закричала. Это был нескончаемо долгий, жуткий, западающий в душу вопль смертной тоски. Он звучал в ушах, звучал и звучал... И наконец смолк.

- Ох! - выдохнула Этта, содрогнувшись. - Спасите же ее, кто-нибудь!.. - Прозвучало это, словно молитва. Она переводила взгляд с одного мужского лица на другое. Дождь промочил и прилизал ее черные волосы и потоками сбегал по лицу, точно слезы. Она объявила: - Штурвал могу держать я! Силы у меня хватит! Если Кеннит встанет со мной и будет направлять мои руки, мы удержим "Мариетту" на курсе!

- Точно, - возликовал Соркор, и Кеннит запоздало сообразил, что это-то и была настоящая причина его упрямства и возражений. Он просто боялся, что Кеннит на своей единственной ноге не справится с корабельным штурвалом.

Пришлось - нехотя и сугубо про себя - признать, что, возможно, старпом был не так уж не прав.

- Угу, - сказал он таким тоном, будто именно об этом все время и думал. Соркор уступил ему свое место. Подмена получилась бы очень неловкой, но Этта вовремя ухватилась за рукоятки штурвала. Кеннит встал у нее за спиной. Одну руку он положил на штурвал, чтобы помогать ей, а другой обхватил Этту, чтобы удерживать равновесие. Он чувствовал напряжение ее тела, но присутствовало и кое-что иное. Возбуждение. Бешеный азарт... На миг Кенниту показалось, будто не Этту он обнимал, а сам корабль.

- Говори мне, что делать! - крикнула она через плечо. Он ответил:

- Просто держи как держишь. Когда придет время, я дам знать.

Он не отрывал глаз от серебристого живого корабля, сражавшегося с волнами.

Он плотно прижимал ее к себе, временами наваливаясь на спину, но его тело было для нее не обузой - скорее, защитой от дождя и пронизывающего ветра. Правая рука обхватывала ее, левая крепко держала штурвал... И все равно ей было страшно. Ну зачем она на это вызвалась?.. Этта так стискивала рукоятки, что пальцы скоро начало ломить. Она как могла напрягала руки, чтобы противостоять любому неожиданному движению корабля. Всюду вокруг была только тьма, и ревущий ветер, и дождь, и вода, несущаяся за бортом. Только впереди время от времени вспыхивали белизной буруны: это волны разбивались о заросшие ракушками скалы. Этта понятия не имела, что делает. Быть может, вот прямо сейчас она правит прямехонько на скалу - и не сможет даже догадаться об этом, пока не раздастся удар... Она могла стать причиной гибели всей команды - всех, до последней души на борту!..

Потом у ее левого уха тихо прозвучал голос Кеннита. На сей раз он не кричал, а почти шептал, но все равно она слышала.

- На самом деле ничего страшного и даже очень сложного здесь нет... Подними глаза, посмотри кругом! Попробуй почувствовать сквозь штурвал весь корабль. Вот так... А теперь расслабь руки. Будешь так душить дерево нипочем не успеешь отреагировать. Вот, вот... Теперь чувствуешь ее? Она с тобой разговаривает, ведь так? "И кто это там такой, - думает она сейчас, чья это там такая легкая рука на руле?.." Так что держи курс и постарайся ободрить ее. Вот так, вот так, отпусти чуточку... именно чуточку... Вот так и держи!

Он говорил тем же голосом, что и в минуты любви. Тихо, почти задыхаясь... и так ободряюще. Никогда она еще не чувствовала себя ближе к нему, чем сейчас, когда ей выпало разделить с ним его любовь к кораблю, который он вел сквозь яростный шторм. Никогда еще она не чувствовала себя сильней, чем сейчас, когда она крепко и бережно держала штурвал, помогая "Мариетте" взбираться на крутые горбы волн. Где-то наверху Соркор орал на матросов. Они рифили какие-то паруса, и происходившее по-прежнему казалось ей непостижимым, но внезапно ее охватила жгучая жажда постигнуть. Ибо это не было чем-то превыше ее разумения. И, стало быть, она сможет! Об этом ей убедительно говорили и обхватившая ее рука Кеннита, и вес его тела, прижимавшегося к ее спине, и тихий голос, звучавший над ухом. Она сощурилась, смаргивая с ресниц дождь. Сырость и холод перестали быть для нее чем-то таким, чего следовало всеми силами избегать. Нет! Отныне это была всего лишь часть жизни - быть может, не самая приятная, однако закономерная... часть ее жизни. Жизни, которая неслась вперед, словно подхваченный течением и ветром корабль. Жизни, которая что ни день выковывала из нее новую личность. Личность, достойную уважения - и самоуважения... В какой-то миг она спросила его:

- Ну почему всегда не может быть как теперь?..

Он изобразил удивление и спросил громче:

- Что? Шторм, который того и гляди швырнет нас на Проклятые скалы, милее тебе, чем спокойное плавание в тихих водах?..

Она расхохоталась. Ее обнимал ее капитан. Ее обнимал неистовый шторм. Ее обнимала эта новая жизнь, которую Кеннит ей подарил.

- Ты - мой шторм, Кеннит! - сказала она. И добавила потихоньку, про себя: - И, когда я несусь на крыльях твоих ветров, я даже сама себе нравиться начинаю...

ГЛАВА 33

СУДНЫЙ ДЕНЬ

Уинтроу слыхал о религиозных учениях, признававших существование в загробном мире определенных царств, населенных демонами, коим дано было право вечно терзать души людей... Вот такой преисподней, наверное, следовало уподобить корабль, мчавшийся в водовороте свирепого шторма и населенный двуногими бестиями, неистово вопившими и бившимися друг с другом...

Священные писания Са никого не запугивали посмертными муками, и Уинтроу верил: истязания собратьев были собственным изобретением человечества, и благой Всеотец сокрушался, глядя с небес на такие деяния. Этой жуткой ночью на корабле Уинтроу во всей полноте постиг истинность учения Са. Вокруг завывал ветер, хлестал ливень... Но не стихии проливали кровь и исторгали жизни из тел. Этим занимались люди, создания Са. И ничего от Са не было в кровавом кошмаре, происходившем на палубах.

С того момента как Са'Адар запустил фонарем в Гентри, от Уинтроу уже ничего не зависело. Не он начал кровопролитие, не он был зачинщиком смертоубийства. Он вообще даже внутренне никаких решений не принимал. Просто ходил вместе с Са'Адаром и помогал освобождать невольников от цепей. Было ли это правильно? Или лучше было бы попытаться предупредить отца и команду?.. Не задавай себе таких вопросов, Уинтроу. Не позволяй им вообще возникать. Эти смерти случились не по твоей вине...

"Это не моя вина", - раз за разом твердил себе мальчик. Да что он мог сделать в одиночку, как остановить бешеный поток ненависти и насилия? Он был листочком, подхваченным ураганом...

Узнать бы еще мнение Гентри на сей счет...

Они с Са'Адаром пробрались в самый нижний трюм "Проказницы" и снимали цепи с "расписных", когда наверху послышались первые крики. Там начинался бой, и, едва упала длинная общая цепь, как "расписные" рванулись к выходу, попросту сшибив Уинтроу с ног. Са'Адар повел их, светя фонарем, и замешкавшийся Уинтроу остался один в чернильном мраке, перепуганный и вконец сбитый с толку. И вот он ощупью пробирался по трюмам, то и дело падая в грязь, переползая через тела рабов, то ли слишком ослабевших, то ли слишком запуганных, чтобы принимать участие в схватке. Другие метались туда и сюда, окликая друг друга и расспрашивая, что происходит. Уинтроу то проталкивался между людьми, то на ощупь полз вдоль переборок... и все никак не мог отыскать главный трап наверх. А ведь он отлично знал корабль, знал его весь, до последнего дюйма. Вот только это знание плохо помогало ему теперь, когда "Проказница" превратилась в кромешный лабиринт смерти, крови и страха. По палубе у него над головой грохотали шаги, раздавались крики ярости и ужаса... предсмертные крики...

И вот раздался еще один голос, голос, жутко прозвеневший по всем трюмам, и мечущиеся рабы ответили эхом испуганных воплей... "Проказница"! ахнул про себя Уинтроу.

- Проказница!.. - закричал он что было сил, только молясь, чтобы она услышала его, услышала и поняла, что он спешит ей на помощь. Наконец-то его руки, протянутые вперед, нащупали трап, и он со всей возможной быстротой устремился наверх.

...Едва выбравшись на палубу, под льющий как из ведра дождь, Уинтроу споткнулся о тело матроса, прижатое крышкой полузакрытого люка. Это был Майлд... Уинтроу не мог разобраться в потемках, как именно тот погиб, он видел только, что Майлд был мертв. Уинтроу опустился подле него на колени. Где-то совсем рядом шла борьба, но Уинтроу был способен осознавать одну только эту смерть. Грудь Майлда еще хранила тепло... Дождь и брызги, летевшие из-за борта, успели уже выстудить его руки и лицо. Туловище остывало медленнее...

Они умирали каждый миг - и рабы, и члены команды. "А ведь Проказница все это переживает, - сообразил вдруг Уинтроу. - Она же все это чувствует. И она там одна..."

Он еще додумывал эту мысль - а сам уже вскочил на ноги и, спотыкаясь, поспешил в ее сторону. Его путь лежал через шкафут, где, как он помнил, под парусиновым тентом устраивался спать кое-кто из матросов: холод и дождь были все-таки лучше, чем вонь, проникавшая в кубрик. Теперь тент, конечно, свалился, ветер рвал его, а под ним и поверх него рвали друг дружку люди. Рабы превратили свои кандалы в оружие, страшное в ближнем бою. И гвоздили цепями безо всякой пощады.

Уинтроу как мог лавировал между озверевшими от крови бойцами, крича:

- Остановитесь, остановитесь! Корабль не вынесет этого, прекратите!..

На него не обращали никакого внимания. Там и сям на палубе валялись люди. Кто-то еще шевелился, другие уже нет. Уинтроу через них перепрыгивал. Он все равно ничего не мог поделать. Разве что попытаться помочь кораблю. Проказница отчаянно кричала, вновь и вновь бросая в ночь его имя... Уинтроу споткнулся обо что-то, вполне могущее быть телом, увернулся от чьих-то протянутых рук... и наконец-то достиг короткого трапа, ведущего на бак.

- Проказница!.. - закричал он. Собственный голос показался ему тонким, жалким и никому не слышным за ревом шторма... Но Проказница услыхала.

- Уинтроу, Уинтроу!.. - взывала она, как кричит имя своей матери ребенок, увидевший страшный сон. Уинтроу бегом взлетел на бак... и оттуда его едва не смыло за борт налетевшей волной. Он судорожно вцепился в ступеньку трапа и некоторое время думал только о том, как бы вздохнуть. Едва схлынула вода, он не рассуждая кинулся вперед, к носовым поручням. Он по-прежнему не ощущал Проказницу, лишь видел внизу ее темную тень.

- Проказница!.. - закричал он в который раз.

В первый миг она не ответила... Он еще крепче схватился за поручни - и потянулся к ней всем своим существом, всей силой души. И вот... как теплые руки, обнимающие в холодной и страшной ночи... их восприятия наконец воссоединились.

Но потом ему в душу хлынуло ее потрясение, ее ужас.

- Они убили Комфри! Там никого нет, у штурвала!..

Новая волна - и оба, носовое изваяние и мальчик, окунулись в холодную соленую воду. Уинтроу опять боролся за жизнь, в то же время ощущая отчаяние корабля: шторм грубо тащил "Проказницу", лишенную управления, по громадным волнам. Ее морякам было не до парусов и снастей. Некоторые заперлись в кормовой каюте и дрались не на жизнь, а на смерть. Остальные один за другим умирали на палубах, где прежде служили. Жизнь обрывалась за жизнью - и Проказница словно бы теряла частицы себя самой. Уинтроу никогда раньше не ощущал с такой ясностью, сколь велик океан и сколь мал скорлупка-кораблик, оберегающий его жизнь... Вот схлынула волна, и он сумел встать на ноги.

- Что мне делать? - спросил он Проказницу.

- Скорее беги к штурвалу! Бери управление! - прокричала она сквозь завывания ветра. И внезапно издала самый настоящий рев: - Да скажи им, чтобы прекратили убивать друг друга! Не то все погибнут! Клянусь - все!!!

И Уинтроу побежал обратно через шкафут и, набирая в грудь сколько мог воздуху, стал кричать бившимся там людям:

- Вы слышали ее! Вы слышали! Она всех вас убьет, если не перестанете драться! Прекратите же!.. Кто умеет, лезьте на мачты, не то мы все умрем еще до утра! И пропустите меня к штурвалу!..

Налетела очередная волна... Стена воды обрушилась на Уинтроу сзади. Она подхватила его и понесла, он полетел - неизвестно куда. Он молотил руками, но кругом была лишь вода - ни палубы, ни снастей. Вот так и окажешься за бортом, даже сам того не заметив... Он открыл рот, хотел закричать - но лишь вдохнул соленую воду. А в следующий миг его всем телом шарахнуло о поручни левого борта. И он успел вцепиться в них - и удержался, как ни старался поток унести его через фальшборт. Какому-то рабу, оказавшемуся с ним рядом, повезло меньше. Он тоже ударился о поручни, но не смог ухватиться, перевалился наружу - и упал за борт.

Вода с громким журчанием убегала в шпигаты... Люди на палубе корчились, как выброшенные на сушу рыбы, и отчаянно выкашливали воду. Уинтроу сразу вскочил на ноги и устремился дальше на корму. "Как комар в луже... - пришло ему в голову. - Бьюсь, как комар в луже... Просто потому, что всем живым существам свойственно до последнего пытаться спастись..." Большинство людей, оставшихся на палубе, были не моряками, - Уинтроу это понял по тому, как они хватались за снасти и поручни, как долго приходили в себя после каждой волны, окатывавшей палубу. По всей видимости, им удалось обнаружить ключ от кандалов: кто-то уже освободился, между тем как другие продолжали нести свои цепи, привычные, словно одежда. Из палубных люков высовывались еще лица. Люди окликали находившихся на палубе, о чем-то спрашивали, давали советы... Когда накатывалась очередная волна, они старались спрятаться от воды - но сколько ее проливалось вниз, в трюмы, их, похоже, не волновало. Корабль качался, вода носила по палубе тела погибших рабов и матросов. Уинтроу смотрел на восставших, плохо веря собственным глазам... Неужели они дрались за свободу только затем, чтобы вскорости утонуть? Неужели они в пылу сражения всю команду поубивали?..

Тут раздался громкий голос Са'Адара:

- Вот он! Вот он, наш мальчик!.. Уинтроу, скорее сюда! Они там заперлись! Есть какой-нибудь способ выкурить этих крыс?..

Жрец, оказывается, вел за собой отряд торжествующих "расписных". Они сгрудились перед дверью в кубрик корабельного начальства на юте. У них на уме было только одно - убивать, убивать...

- Шторм нас утопит, если я не доберусь до штурвала! - крикнул им Уинтроу. Он приложил все усилия, чтобы его голос прозвучал властно, по-мужски: - Прекратите убийство, не то море всех нас утопит! Выпустите остаток команды, пусть они делают свое дело! Умоляю вас! У нас в трюме воды прибывает с каждой волной!..

Ему опять пришлось схватиться за ступеньку трапа, на сей раз ведущего на ют. Он с ужасом увидел, как вода захлестывает открытые трюмные люки.

- Закройте крышки люков! Задрайте их! - крикнул он во всю силу легких. - И пусть люди встанут к помпам! Не то все больные и вообще все, кто прячется внизу, очень скоро утонут! А потом и мы следом отправимся! - Он посмотрел вверх, на паруса: - Их надо зарифить! Чтобы нас не так несло ветром!

- Ну, я туда не полезу, - громко объявил один из рабов. - Я не для того цепи скинул, чтобы вот так сдохнуть!

- Тогда сдохнешь, когда будем тонуть! - яростно заорал в ответ Уинтроу. Голос все-таки сорвался и превратился в пронзительный мальчишеский выкрик. Кое-кто из рабов попытался было прикрыть трюмные люки... но если для этого требовалось хотя бы отпустить руки, цеплявшиеся за что-либо надежное - нет, на это они не шли...

- Скалы!.. - закричала Проказница. - Скалы впереди!.. Уинтроу, штурвал! Штурвал!..

- Выпусти команду!.. Пообещай им, что оставишь им жизнь, если они спасут нас! - взревел Уинтроу, обращаясь к Са'Адару.

И без оглядки кинулся вверх по трапу.

...Комфри умер прямо за штурвалом. Его ударили сзади. Убивший его так и оставил тело матроса висеть там, где его застигла смерть, и Комфри, запутавшись в спицах штурвала, весом своего тела не позволял ему вовсе уж свободно мотаться туда-сюда.

- Прости меня... прости... - бессвязно бормотал Уинтроу, оттаскивая долговязое безжизненное тело прочь. Комфри сдавал свою последнюю вахту, а Уинтроу ее принимал. Подскочив наконец к беспорядочно крутившемуся штурвалу, он с усилием его удержал. И на всю глубину наполнил легкие воздухом для ужасающего крика:

- ГОВОРИ МНЕ, ЧТО ДЕЛАТЬ!

А про себя сотворил кратенькую молитву, чтобы его голос достиг ушей Проказницы наперекор шторму.

- КРУТО НА ЛЕВЫЙ БОРТ! - донесся ее ответный крик. И не просто долетел по ветру, - казалось, Уинтроу самими ладонями, сжавшими рукоятки штурвала, ощутил биение этого голоса. "Так ведь штурвал-то - он тоже из диводрева!.." - дошло до него. И он как можно плотнее обхватил рукоятки ладонями, взывая - и плевать, если это было греховно! - не к Са, но только к своему единению с Проказницей. И улетучился куда-то былой страх растворения в ней, потери себя...

- Ровнее, ровнее, маленькая... Осторожнее... - прошептал он ей. Их духовная связь была как никогда полной. Уинтроу передавался ее страх - но не только страх, еще и ее мужество. Он видел, слышал, осязал течение и порывы ветра всеми чувствами своего корабля. Сработанное из диводрева, тело Проказницы стало и его телом...

Штурвал был рассчитан на взрослого сильного мужчину, а не на мальчишку. Уинтроу приходилось наблюдать работу рулевого, его и самого порой допускали к штурвалу - но, конечно, в мягкую погоду, а не в бешеный шторм, да и то у него за плечом всегда стоял кто-то из моряков с подсказкой наготове. Мог он и штурвал подхватить, если ему казалось, что Уинтроу не справляется... Мальчику потребовалось налегать всем телом, чтобы поворачивать тяжелое колесо, - а весу в его теле и в благополучные-то времена было немного. Каждый сдвиг в нужную сторону был сам по себе победой, но Уинтроу боялся даже думать о том, успеет ли корабль отработать поворот вовремя... Все же ему показалось, будто уже следующая волна распалась перед форштевнем вместо того, чтобы, подобно предыдущим, тяжело ударить судно в скулу. Уинтроу старательно щурился против заливавшего лицо дождя, но ничего не мог разглядеть в черноте впереди. Вполне можно было вообразить себя посреди Дикого моря, где на много дней пути кругом вообще ничего, кроме воды. "Ну не странное ли дело! - мелькнуло у него в голове. Только я да корабль боремся изо всех сил, пытаясь всех спасти. Все прочие слишком заняты - убивают друг друга..."

- Придется тебе помочь мне, Проказница, - тихо обратился он к ней, тщательно подбирая слова, которые, как он понимал, она расценит как здравые. - Придется тебе быть нашим впередсмотрящим. Как там насчет камней и угрожающих нам волн? Сообщи мне все, что знаешь...

На шкафуте раздавались крики. Слова разобрать было трудно, но одни голоса звучали глуше других, и Уинтроу понял: рабы ведут переговоры с запертой командой. Ярости в выкриках было столько, что мальчик уверился: пока - и если - они там договорятся, спасать корабль будет уже поздно. А значит, нечего и рассчитывать на их помощь.

- Остались только мы с тобой, дорогая моя Проказница, - сказал он ей негромко. - Только ты да я. Давай же попытаемся выжить...

И еще плотнее сжал руками штурвал.

Ощутил ли он ответ корабля или его собственная решимость наполнила его силой? Он стоял один, ослепляемый темнотой и непрестанными потоками воды, и бросал вызов тому и другому. Проказница больше не окликала его, он просто начал чувствовать корабль как никогда прежде. Паруса над головой... их было слишком много, они очень мешали, но тут уж он ничего поделать не мог. Уинтроу обратил внимание на то, как изменился дождь: он вроде стал реже и мельче. Шторм чуть стихал, а чернильную темноту ночи прорезала серенькая полоска рассвета. В то же время крутить штурвал стало заметно труднее.

- Нас несет течение! - донесся голос Проказницы. - Туда, вперед, на скалы! Я хорошо помню этот фарватер... Мы заходим не с той стороны! Я не смогу сама пройти чисто!..

Рядом грохнула цепь, на палубу свалилось тяжелое тело. Уинтроу улучил момент мельком взглянуть на подходивших к нему людей... То есть одни подходили сами, а других, скованных по рукам и ногам, тащили силой. Когда все они добрались к Уинтроу, одного из закованных вытолкнули вперед, так что он упал на колени.

- Он говорит, что проведет корабль! - загремел голос Са'Адара. - Он говорит, - добавил жрец чуть потише, - что те скалы мы без него не минуем. Только он знает этот пролив.

Тут этот человек поднялся на ноги, и Уинтроу наконец узнал Торка. Рубашка на нем была вся изорвана, светлые клочья развевал ветер.

- Ты!.. - сказал Торк. И даже засмеялся, не в силах поверить: Значит, это ты нам все устроил? Ты?.. - И он замотал головой: - Нет, не верю. Подлости в тебе предостаточно, но кишка тонка! Да, ты стоишь и держишь штурвал, как будто корабль вправду твой... Но что ты сумел его взять - не верю! - Он был закован в цепи, и по сторонам его стояли свирепые "расписные", но все же Торк презрительно плюнул на сторону: - Тебе же слабо было "Проказницу" взять, когда ее тебе на тарелочке с голубой каемочкой подносили!.. - Он говорил будто о наболевшем, слова лились неудержимым потоком. - Я же знаю, я все знаю, о чем тогда говорил с тобой папенька-капитан!.. Я все слышал! Он тебе на пятнадцатилетие должность старпома хотел подарить!.. И кому какое дело, что я на него вкалывал, как собака, вот уже семь лет!.. Кому вообще какое дело до старого Торка!.. Капитаном станет Гентри, а старпомом - розовощекий мальчишка!.. И будет Торком командовать!.. - Он расхохотался. - Что ж, теперь Гентри мертв... как я слышал. А твой папаша - почти. - И он сложил на груди руки: - Видишь тот островок по правому борту? Это Кривой остров. Тебе следовало бы вести корабль с другой стороны от него. А теперь впереди ждут течение и скалы! Так что если тебе нужен мужик у руля, говори-ка лучше с Торком любезнее! Может, если ты ему предложишь кое-что получше, чем просто жизнь, он и вытащит ваши паршивые задницы из этой переделки!.. - Улыбка сделала его похожим на жабу: он был совершенно уверен, что они отчаянно в нем нуждаются, а значит, можно повернуть ситуацию к своей выгоде. - Ну, ну, давай! Повежливей с Торком! И торопись, скалы-то рядом!

Подле него переминались с ноги на ногу несколько матросов - новички, взятые в Джамелии. Они неуверенно посматривали вперед, в грозную темноту.

- Ну? Что будем делать? - спросил Са'Адар. - Можно ему доверять?

Уинтроу, пожалуй, рассмеялся бы, если бы не кромешная жуть происходившего. Они спрашивали его! Они отдавали ему в руки спасение всего корабля... Он посмотрел наверх, в медленно светлевшее небо. На мачтах трудилось всего двое рабов. Они пытались взять рифы... "Помилуй нас, Са милосердный!.." Уинтроу покрепче перехватил штурвал и посмотрел в самодовольную рожу Торка. Способен ли этот человек ради мести бросить на скалы корабль?.. Способен ли вообще кто-либо пойти ради мести уже так далеко, чтобы принести в жертву и свою жизнь тоже?.. Татуировка на лице Уинтроу вдруг зачесалась...

- Нет, - сказал он. - Я ему не доверяю. И штурвал моего корабля я ему не отдам, я его скорее убью!

Ближайший из "расписных" преспокойно пожал плечами:

- Бесполезным незачем жить...

- Погодите! - крикнул Уинтроу... но не успел. Мощным, точно рассчитанным движением, словно грузчик, вскидывающий на плечи тюк, "расписной" вскинул над собой здоровяка Торка... и с такой силой вышвырнул его за борт, что сам не устоял на ногах и упал на колени. Вот такой простой и быстрый конец. Торк и пикнуть не успел. Торка убили - убили по его, Уинтроу, одному-единственному слову... Остальные матросы попадали на колени, плача и умоляя Уинтроу пощадить их.

Мальчик преисполнился величайшего отвращения... вот только обращено оно было не против людей, моливших о жизни.

- Пусть с них снимут цепи и пошлют их наверх! - рявкнул он Са'Адару. Вы! Берите рифы, как сможете! И кричите мне, если заметите скалы! - он сам понимал, какой дурацкий и, того хуже, бесполезный приказ отдал. Троим матросам было всяко не справиться с кораблем такой величины. Са'Адар принялся размыкать цепи, и Уинтроу спросил моряков: - Где мой отец? Жив он?..

Они непонимающе уставились на него, и он сообразил: да они же не знают!.. Уж конечно, отец запретил команде всуе болтать о своих семейных делах... И Уинтроу спросил иначе:

- Где капитан Хэвен?

- Там... внизу, - ответил один из матросов. - Ему вроде голову пробили... и ребра переломали...

Уинтроу еще раз все мысленно взвесил - и принял решение в пользу своего корабля.

- Мне нужно, чтобы капитан был здесь, - сказал он Са'Адару. - И... поосторожнее с ним! Что толку, если притащите его сюда без сознания! - А бесполезным незачем жить, добавил он про себя, глядя, как жрец посылает двоих за капитаном. Присказка надсмотрщиков, надзирающих за рабами, превращалась в жизненное кредо... Если он хотел спасти команду, то должен был доказать рабам ее полезность. Он сказал: - Пусть пошлют наверх каждого моряка, который еще двигается...

"Расписной" передернул плечами:

- А кроме этих, никого больше нет.

"Итак, только двое. И еще отец. Да простит меня Са..."

- Ты! - сказал он "расписному", выкинувшему Торка за борт. - Ты выбросил за борт моряка, который мог нам еще пригодиться. Значит, поработаешь за него. Полезай наверх, во-он туда - в "воронье гнездо"! Это место впередсмотрящего. Будешь кричать мне обо всем, что увидишь! - И Уинтроу обвел свирепым взглядом стоявших вокруг. То, что они стояли просто так, опустив руки, внушило ему необычайную ярость: - Остальные - бегом задраивать трюмные люки! И чтобы помпы немедленно заработали! Я и так уже чувствую, что корабль тяжелеет! Только Са знает, сколько воды мы приняли! И он добавил чуть тише, но по-прежнему повелительно: - Очистите палубу от трупов. И сорванные тенты нужно убрать!

"Расписной" отвел взгляд от Уинтроу и посмотрел на "воронье гнездо", едва видимое наверху мачты:

- Туда?.. Я не могу...

Уинтроу ощущал течение, словно живое существо, неудержимо увлекавшее "Проказницу". Прилив мчался в узкостях с быстротой горной реки. Со штурвалом приходилось буквально сражаться...

- Живо! Шевелись, если жить охота! - гаркнул он во весь голос. Времени нет тебе бояться, а мне тебя уговаривать! Сейчас главное - корабль! Спасем "Проказницу" - все спасемся!

И в это время рядом послышалось:

- Первый и единственный раз слышу, чтобы ты разговаривал, как полагалось бы моему сыну...

Половина лица Кайла Хэвена была покрыта темной спекшейся кровью. Он двигался, неловко скособочившись, чтобы лишний раз не тревожить переломанных ребер. Он был бледней серого неба над головой. Посмотрел на своего сына, крепко державшего корабельный штурвал, на покрытых шрамами "расписных", бегом мчавшихся исполнять его распоряжения... окинул взглядом разгром на палубах... и медленно покачал головой:

- И все это тебе понадобилось, чтобы обрести мужество?

- А я его и не терял, - ответил Уинтроу. - Ты его просто разглядеть не мог. Потому что я - не ты. Я не был крупным, сильным и грубым. Я - это я!

- Ты не желал соответствовать... Тебе было плевать на то, что я мог тебе дать. Ты... и этот корабль... оба вы - недоросли избалованные...

- Некогда нам препираться, - сказал Уинтроу. - Проказнице одной не справиться. Она и так мне помогает, но нужны еще и твои глаза... твое знание... - Он не смог вовсе изгнать горечь из своего голоса: - Мне нужен твой совет, отец.

- Он что, правда твой отец? - с ужасом осведомился Са'Адар. - Он сделал рабом собственного сына?..

Ни тот ни другой ему не ответили. Оба вглядывались вперед, в бушующий шторм. Не дождавшись отклика, жрец отступил прочь, оставив их почти что наедине.

- И что ты с ней собираешься делать? - спросил отец неожиданно. - Даже если мы выведем ее невредимую из пролива, моряков, чтобы с парусами работать, все равно нет... А воды здесь очень сложные даже для опытной команды! - И Кайл фыркнул: - Едва успев присвоить, ты ее немедленно потеряешь...

- Я просто буду делать, что смогу, - ответил Уинтроу. - И настолько хорошо, насколько смогу. То, что произошло, случилось не по моему выбору. Но я верю, что Са смилуется над нами.

- Са!.. - Кайл с отвращением мотнул головой. Но тут же начал распоряжаться: - Держи ее посередине пролива... Нет, еще на левый борт... Вот так... Так и держи. А где Торк? Его бы наверх сейчас, впередсмотрящим...

Уинтроу чуть призадумался, сопоставляя сказанное отцом с тем, что доносили ему чувства Проказницы. И только потом выправил курс.

- Торк умер, - сказал он помолчав. - Выкинули за борт. Поскольку один из рабов счел его бесполезным. - И он ткнул подбородком в сторону "расписного", мертвой хваткой вцепившегося в снасти где-то на середине пути к "вороньему гнезду". - Я его и послал впередсмотрящим.

Жуткое молчание сопроводило эти слова... Когда отец заговорил снова, его голос дрожал от внутреннего напряжения.

- Все это... - он говорил тихо, чтобы слышал только Уинтроу. - Ты устроил все это... только затем, чтобы взять корабль прямо сейчас... а не... через несколько лет?

Уинтроу подумал, что в этом вопросе заключалась вся разделявшая их бездна. Бездна, через которую никогда не будет наведен мост.

- Ничего подобного, - сказал он. Слова получились совершенно дурацкие, но он знал: он может говорить хоть целую жизнь - отец все равно его не поймет. Все, что у них будет когда-либо общего, - это корабль. - Давай лучше проведем ее между скалами, - предложил он. - Между собой разбираться будем потом!

Миновало, как ему показалось, долгое, долгое время... но все-таки отец шагнул вперед и встал рядом с ним. И его рука легла на штурвал рядом с рукой сына. Он глянул вверх, на снасти, заметил там одного из своих моряков.

- Кальт! - крикнул он. - Оставь! Лезь в "воронье гнездо"! - И вновь посмотрел вперед. - Вот оно, - негромко предупредил он Уинтроу. Начинается!

Корабль, и так мчавшийся сломя голову, только теперь начал настоящий разбег...

- Продали меня, значит, - тусклым голосом проговорила Малта. - Продали меня какому-то чудищу, чтобы за корабль расплатиться. Чтобы меня утащили в деревню на болоте, где я немедленно обрасту бородавками и стану производить младенцев, пока вы будете богатеть на новых торговых сделках с семьей Хупрусов. Только не воображайте, будто мне невдомек, как это делается! Всякий раз, как женщину из Удачного выдают замуж в Чащобы, ее семья тут же начинает прямо пухнуть от денег...

Ее разбудили раньше обычного и вызвали на кухню ради этого разговора. Даже завтрак еще не был готов.

- Малта, все на самом деле не так, - сказала мать точно тем голосом, каком обычно призывала ее "выслушать разумные доводы".

Ее бабка, та по крайней мере не прикидывалась и не прятала своих чувств. Она наполнила чайник и поставила его на плиту. Нагнулась и сама раздула огонь.

- Вообще-то ты сама себя продала, - сказала она обманчиво дружелюбно. - За шарфик, кристалл огня и сновидческую шкатулку. Только не пытайся нас убедить, будто у тебя ума не хватало понять, что ты делала. Ты очень о многом хорошо осведомлена, хотя и прикидываешься простушкой.

Малта некоторое время молчала. Потом буркнула:

- Все лежит у меня в комнате. Могу вернуть хоть сейчас.

Кристалл огня... Как ей не хотелось расставаться с кристаллом огня. Но все лучше, чем помолвка с каким-то жабообразным выходцем из Чащоб. Она вспомнила свой сон, в котором целовала его, и содрогнулась. В реальности, когда он откинет вуаль, его губы непременно окажутся бугристыми от бородавок. При одной мысли о подобном поцелуе ей хотелось плеваться. Какая несправедливость! - послать ей сон о красавчике, когда на самом деле он жаба!..

- Поздновато ты спохватилась, - посуровела мать. - Если бы не наврала насчет шкатулки, дело еще можно было бы поправить... Хотя нет, о чем это я! Ты ведь к тому времени уже взяла у него камешек и платок... не говоря о стакане, из которого отпила! - Она помолчала, потом продолжала несколько добрее и мягче: - Малта... Никто не собирается силой выдавать тебя замуж. Все, о чем мы с ними договорились, - это позволять молодому человеку время от времени видеть тебя. И тебе не придется оставаться с ним наедине. Кто-нибудь обязательно будет присутствовать: либо я, либо бабушка, а может, Рэйч или Нана. Так что бояться тебе совершенно нечего, - Она прокашлялась и заговорила почти совсем спокойно: - С другой стороны, я и по отношению к нему не допущу никакой неучтивости. Ты не будешь опаздывать и не станешь ему грубить. Ты будешь с ним разговаривать как с любым почетным и уважаемым гостем нашего дома. А значит - чтобы никаких дикостей насчет деревень на болотах, бородавок или производства младенцев.

Малта выбралась из-за стола и пошла отрезать себе кусок вчерашнего хлеба.

- Ну и замечательно. Я вообще не буду с ним говорить, - заявила она. Ну и что, интересно, они смогут поделать? Как сумеют заставить ее с ним разговаривать, да еще и вежливой быть? Чтобы она притворялась, будто он ей нравится, - еще не хватало! Пусть увидит, что внушает ей отвращение - и убирается восвояси. Знать бы только, позволят или нет ей оставить себе шарфик и кристалл, если он скажет, что раздумал жениться на ней... Сейчас, пожалуй, не стоит об этом спрашивать. Но вот шкатулку свою пускай забирает когда угодно. Все равно после того, как Малта раскрыла ее, она стала серой и неинтересной, точно прогоревшая зола в очаге. Аромат, правда, сохранился, но не ради же аромата ее у себя держать?..

- Малта, это не те люди, которых позволено обижать, - заметила мать.

В последнее время она часто выглядела утомленной. На ее лице появились новые морщины, а о волосах она стала заботиться еще меньше прежнего. Скоро станет такой же кислолицей, как бабка... Что касается бабки, то она хмурилась.

- Дело не в том, кого позволено обижать, а кого нет, - сказала она. Есть масса способов отвадить нежеланного жениха, но грубость в их число не входит. По крайней мере в нашей семье.

Малта вдруг спросила:

- Когда вернется мой отец? - И сразу же: - Персикового варенья не осталось?

- Мы ожидаем его возвращения не раньше конца весны, - устало ответила мать. - А почему ты спрашиваешь?

- Я просто думаю, что он не стал бы принуждать меня к этому. Прикидываться, будто мне нравится человек, которого я и не видела-то никогда... и видеть не хочу. Есть в этом доме хоть что-нибудь вкусное?

- Возьми маслом помажь. И никто не вынуждает тебя прикидываться, будто он тебе нравится! - рассердилась бабушка. - Ты не проститутка, чтобы за плату улыбаться, пока он зубы скалит. Я же только говорю, что ты должна обходиться с ним вежливо! И не более! Что до него, в его добронравии и воспитанности я уверена. В этом мне дала слово Каолн - а я очень много лет ее знаю. Все, что от тебя требуется, - простая вежливость! - И, несколько понизив голос, бабка добавила: - Уверена, очень скоро он убедится, что ты ему не подходишь, и избавит тебя от своего внимания. - Прозвучало это почему-то весьма оскорбительно. Так, будто она, Малта, была его недостойна.

- Я... попробую, - неохотно согласилась Малта. И бросила черствый хлеб на стол перед собой. Что ж - будет хоть повод умыть как следует Дейлу. Хватит уже той при каждом удобном случае болтать о молодых людях, заглядывающих к ним в дом. Малта знала: все они были друзьями Сервина. Но Дейла знала их имена, и они шутливо поддразнивали ее, а иногда приносили ей сладости и безделушки. Однажды, когда Малту отпустили на рынок пряностей с Дейлой (и Рэйч в придачу), один из друзей Сервина вправду узнал Дейлу - и отвесил ей такой роскошный поклон, что его плащ заполоскался на ветру! Он даже хотел угостить их чаем с пряностями, но Рэйч сказала, что они торопятся домой, и в результате она, Малта, предстала перед ним не почти взрослой девушкой, а несмышленым младенчиком. Так что неплохо будет просто ради разнообразия поведать Дейле о молодом человеке, который посещает их дом, причем именно ради нее. О его бородавках при этом рассказывать необязательно. Зато можно обрисовать его как таинственного и опасного... Малта про себя улыбнулась. И мечтательно уставилась вдаль, уже репетируя выражение лица, с которым будет рассказывать Дейле о своем поклоннике.

Мать стукнула перед ней горшочком меда.

- Спасибо, - отозвалась Малта рассеянно. И запустила в мед ложку.

Может, хоть Сервин ревновать начнет?..

- Так ты оставишь меня в живых? - негромко спросил Кайл Хэвен. В сером небе понемногу разгорались краски рассвета. Он пытался ничем не показать своих чувств, но все равно в голосе грубость мешалась со страхом. Еще Уинтроу расслышал усталость. Вполне понятное утомление. Бесконечная ночь была почти на исходе, но она вымотала всех: их с отцом у штурвала, Кальта, глядевшего сверху, и Проказницу, кричавшую им о том, что удалось рассмотреть. Каким-то чудом страшные расщелины остались наконец за кормой, и теперь Уинтроу помимо воли восхищался выдержкой отца. Вот кому действительно многое пришлось вынести. Он по-прежнему стоял скособочившись, оберегая ребра с левого бока, но, как мог, помогал вести корабль сквозь пролив. А теперь вот просил собственного сына оставить ему жизнь. Это тоже потребовало усилий. Горьких усилий.

- Я сделаю все возможное, чтобы сохранить тебе жизнь. Это я обещаю. Уинтроу посмотрел на Са'Адара, все еще стоявшего на корме, и спросил себя, какова цена будет его мнению в тех решениях, которые будут приниматься теперь. - Можешь мне не верить, - продолжал он, - но твоя смерть стала бы для меня горем. Я и так скорблю обо всех смертях, случившихся на корабле.

Кайл Хэвен смотрел прямо вперед...

- Левее держи, - вот и все, что он ответил.

Вода кругом них перестала кипеть бурунами. Кривой остров уходил за корму: перед "Проказницей" открывался Хаузеров пролив.

Сын чуть довернул штурвал... Над ними, в снастях, кричали и переругивались новоиспеченные мореходы: спорили, что делать и как. Отец был прав: команде, в которой всего двое опытных матросов, не совладать с большим судном. Уинтроу стиснул штурвал... Должен, должен был быть какой-то способ!

- Помоги мне, кораблик, - выдохнул он еле слышно. - Вразуми, как поступить...

И ощутил ее усталый ответ, в котором не было уверенности, лишь вера. В него.

- Там, за нами, еще корабль, - подал голос Са'Адар. - Он нас догоняет, и быстро. - Жрец вгляделся сквозь серую пелену непрекращающегося дождя и воскликнул: - Да это же флаг Ворона! Возблагодарим же Са всеблагого!..

И, сорвав с плеч ободранную рубашку, Са'Адар принялся радостно махать настигающему кораблю.

- У них там у штурвала мальчишка!.. - прокричал сверху Соркор. Шторм затихал, даже дождь грозил перестать, но голос напрягать все равно приходилось: - И на палубах полный бардак! Уж не бунт ли произошел?

- Все к лучшему... все за нас! - отозвался Кеннит. Кричать как следует он уже не мог, просто не было сил. Он выдохся. Помолчал, чтобы отдышаться, и приказал: - Готовь абордажную команду! Мы возьмем ее, как только она выйдет в пролив!

- А мальчишка здорово управляется, хоть и паруса у них все враздрай... Погоди-ка! - Судя по голосу, Соркор не мог поверить увиденному. - Кэп, да они нам машут! Кажется, тот малый нас приглашает приблизиться!

- Ну так не будем заставлять его ждать... Готовь команду для абордажа!.. Хотя нет. Постой... - Он собрался с духом и выпрямился. - Я сам их поведу. Ганкис! К рулю! Этта, где мой костыль?

Все сбывалось. Это был ЕГО корабль, и он сам шел к нему в руки. Госпожа Удача не торопилась его покидать. Он верил, он надеялся, он ждал и вот он, его прекрасный живой корабль! По мере того как они сближались, Кеннит приходил к выводу, что в жизни своей не видел судна прекраснее. С юта "Мариетты" "Проказница" была видна ему вся. На шкафуте пластался обрушенный тент, на нем кучами громоздились тела, а паруса корабля полоскались, точно юбки портовой грязнухи - но серебряный корпус так и сиял, а великолепные обводы казались ему сущей музыкой.

Он пошатнулся, и Этта с готовностью подхватила его. Ганкис теперь стоял у штурвала. Старый матрос странно посмотрел на своего капитана... наполовину с жалостью, наполовину со страхом.

- Не знаю я, где твой костыль. Давай я к поручням тебя подведу... Тихо рыча от напряжения, она повела Кеннита вперед. Он передвигался неверными, неуклюжими скачками, но наконец достиг поручней и повис на них, схватившись обеими руками.

- Любовь моя, - выговорила она очень тихо, - лучше тебе пойти вниз и отдохнуть хоть немножко. А Соркор пусть возьмет для тебя этот корабль...

- Нет! - отказался он яростно. У него и так все силы уходили на то, чтобы стоять на одной ноге и не падать от боли и слабости, а тут еще приходилось тратить их на глупые споры. - Нет. Она моя, и я должен быть среди первых, кто взойдет на ее палубу. Ибо это моя удача ее сюда привела!

- Ну пожалуйста, - голос Этты срывался. - Дорогой мой. Любимый. Если бы ты мог посмотреть на себя со стороны...

- Ох, Са!.. - восторженно воскликнул подбежавший к ним Соркор. - Ох, Кеннит, кэп!..

- Я сам поведу абордажную команду, - сказал ему капитан.

Уж его-то старпом не станет с ним спорить. И бабе проклятой больше не даст перечить ему...

- Так точно, кэп! - тихо подтвердил Соркор.

- Да ты что, серьезно? - закричала Этта на Соркора. - Посмотри на него! Он же с ног валится! Не надо было ему позволять на палубе оставаться. Знала бы я, чем все это кончится...

- Оставь его, - сказал Соркор тихо, но твердо. Он принес с собой Кеннитов костыль, но не дал капитану, а положил в сторонке на палубу. - Я для тебя, кэп, подвесное сиденье устрою. Скоро ты будешь на палубе своего корабля. Своего живого корабля...

- Но... - начала было Этта.

- Я пообещал ему! - резко оборвал Соркор. - Сама-то посмотри на него, женщина! Дай выполнить слово, которое я дал капитану! - И совсем тихо добавил: - Потому что больше ничего мы для него сделать не можем.

- Но... - выговорила она снова. И посмотрела на Кеннита. Казалось, она вообще перестала дышать. Просто смотрела на него, и все. А потом подняла глаза на Соркора и сказала тихо и твердо, как о решенном: - Тогда я пойду с ним.

Соркор кивнул:

- Мы оба пойдем.

ГЛАВА 34

ВОССТАНОВЛЕНИЕ

Старпом разбудил крепко спавшую Альтию, осторожно потянув ее за рукав.

- Просыпайся, - полушепотом сказал Грэйг Тенира. - Капитан зовет. Он с вахтенными, на палубе. Беги живенько!

И удалился, не дожидаясь, пока "юнга Этт" повинуется.

Альтия босиком вылетела на палубу едва ли не в следующее мгновение. На носу корабля было темно, тихо и пусто. Почти всю команду отпустили на берег, и матросы веселились по кабакам. Альтия с ними не пошла: возможность отдохнуть в относительном уединении влекла ее больше, чем пиво. Потому она сослалась на отсутствие денег - и осталась на борту бездельничать и отсыпаться.

"Офелия" стояла в порту островного городишки, называвшегося Ринстин. Это было одно из немногих признаваемых государственной властью поселений на островах Внутреннего Прохода. Некогда основанный близ оловянных залежей и вдобавок щедро снабженный пресной водой, процветающий городок рудокопов ныне постепенно превращался в оживленный торговый центр. Местные жители даже могли позволить себе купить кое-что из диковин Дождевых Чащоб, привезенных на продажу Тенирой. А еще он наверняка выгодно продаст здесь бочонки с солониной, взятые в Джамелии, и отправится в Удачный с грузом олова и изделий из жести. Капитан Тенира был купцом понимающим. Альтии довелось провести под его началом совсем немного времени, но она уже начала им восхищаться...

Она выбралась на палубу и стала высматривать капитана... и тут до нее дошла вся странность происходившего. Корабль стоит в порту - а капитан вахту несет?.. Да еще старпома за нею посылает?.. Что-то тут не то!

Альтию охватило самое жуткое из всех мыслимых подозрений... Стало быть, Офелия выдала ее тайну!.. Когда она наконец разглядела капитана Тениру, покуривавшего трубку возле носового изваяния, ее подозрение сменилось уверенностью. А молодой моряк, сидевший на фальшборте неподалеку, был, вне всякого сомнения, Грэйгом, с нетерпением ожидавшим ее разоблачения.

Сердце у Альтии упало...

Она чуть помедлила в темноте, чтобы пригладить волосы, выбившиеся из косицы, и хорошенько растереть ладонями лицо. Еще не хватало выглядеть заспанной! Одернула потрепанную одежонку... Вспомнила, как ее выкидывали со "Жнеца". Сейчас все повторится, только во сто крат хуже. Эти люди знали ее близких. И, уж конечно, они не откажут себе в удовольствии все им рассказать... "Ну так что с того? Выше голову! - сказала она себе. - Ни гнева, ни слез! Пусть они увидят только гордость и достоинство..." Хорошо бы еще в животе перестало противно урчать. Вот если бы все хотя бы не так внезапно случилось...

Она пошла вперед, и почти сразу ее ушей достиг звучный голос Офелии: та как будто нарочно постаралась, чтобы Альтия ее услышала.

- А ты, Томи Тенира, что-то начал превращаться в старого ворчуна, да еще с прибабахами. Никакого вкуса к приключениям! Куда это годится?..

- Офелия! - предостерег ее капитан.

- И чувства юмора ни на грош, - доверительно пожаловалась Офелия Грэйгу.

Молодой старпом сидел вне круга света от палубного фонаря. Альтия не могла рассмотреть выражение его лица, вслух же он ничего не ответил. Альтия почувствовала, как ее губы кривит язвительная усмешка... Вот бы знать, что Грэйг Тенира теперь думает о своей былой партнерше по танцам?..

Она стерла усмешку с лица. И самым бесстрастным образом обратилась к капитану:

- Юнга Этт прибыл, кэп!

- Да уж, - проворчал капитан Тенира. И вытащил изо рта короткую трубку: - И, похоже, ты уже знаешь, зачем тебя вызвали?

Альтия постаралась не вздрогнуть...

- Боюсь, что так, кэп.

Тенира с тяжким вздохом откинулся на поручни. Он сказал:

- Мы с Грэйгом все обсудили. И с Офелией посоветовались... Причем, как обычно, советами она ограничилась, такая уж она у нас. Так вот, дорогая моя, я хочу сделать так, как для тебя будет лучше. Собирай вещи, короче. Грэйг даст тебе денег и проводит на берег. На Ракушечной улице есть гостиничка, там чисто... Грэйг тебя там поселит.

- Слушаюсь, кэп, - безнадежно кивнула Альтия. Хорошо хоть он не орал на нее, не оскорблял. Сам сохранил достоинство - и таким образом и ей позволил его сохранить... Спасибо ему хотя бы за это. Она посмотрела мимо капитана, туда, где, полу обернувшись, на нее через пухлое плечико застенчиво поглядывала Офелия.

- Я же просила не выдавать меня... - тихо упрекнула ее Альтия. Она пристально смотрела в лицо изваяния: - Поверить не могу, что ты так со мной поступила...

- Солнышко мое, ну не суди так предвзято! - всплеснула руками Офелия. - Я же честно предупреждала тебя, что навряд ли смогу утаить от своего капитана такой важный секрет!.. И я говорила тебе, золотко, что попытаюсь придумать для тебя способ остаться на борту - уже под твоим собственным именем. Ну и как, по-твоему, я должна была все это организовать, не сообщив ему, как тебя по-настоящему звать-то?.. - И Офелия напустилась на своего капитана: - Томи, старый безобразник, да ты никак потешаться вздумал над девочкой? Ай, бесстыдник! Немедленно скажи ей все, слышишь? А то бедняжка решила уже, что ты намерен высадить ее на берег и тут бросить!

- Вообще-то, - сознался капитан неохотно, - мысль принадлежит Офелии, а не мне. Она в тебя прямо влюбилась. За что - ума не приложу... - И Тенира присосался к трубке, пока Альтия ждала, боясь шевельнуться. - Так вот. Грэйг даст тебе денег, чтобы могла в порядок себя привести. Ну там, ванну принять, одежду какую следует прикупить... А завтра после полудня ты вернешься на борт уже как Альтия Вестрит. И отправишься с нами домой.

- И, - взволнованно подхватила Офелия, - и вот еще что, ой, милочка, это ж самое важное, ой, не могу, ну так прямо волнуюсь!.. Вообрази только, я весь язык отболтала, уговаривая Томи, что именно так нам и следует поступить!.. С Грэйгом было легче, ну так ведь это ж милый Грэйг, сокровище мое!.. - Юный старпом что-то буркнул себе под нос, но Офелию его ответ вовсе не интересовал. - Так вот!!! - ликуя, продолжала она. - До самого дома ты у нас будешь старшим помощником!!! Потому что через денек-другой после выхода из Ринстина у бедняжечки Грэйга ну так разболится зубик, что он, горе такое, будет просто в лежку лежать. И вот тогда-то Томи попросит тебя занять его место!!! Ведь он знает, как ты ходила в море со своим папой!..

Тут Грэйг наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть выражение ее лица при этих словах. Наверное, совершенно потрясенная Альтия выглядела очень забавно - он от души расхохотался. Его синие глаза так и блестели - он все поглядывал на Офелию, веселясь с ней на пару.

- Вы в самом деле... имеете в виду... так поступить? - пробормотала Альтия запинаясь. - Как... как мне отблагодарить вас?..

Капитан Тенира вновь выпустил из зубов трубку.

- Единственный способ - работать, - сказал он. - И работать настолько здорово, чтобы никто не сказал, будто я вконец спятил, взяв тебя в команду. А еще ты можешь навсегда сохранить в тайне, что сумела проникнуть на борт моего корабля под видом мальчика-юнги, а я и не догадался... - И он круто повернулся к носовому изваянию: - И ты на сей счет тоже обещай слово держать, слышишь, старая перечница? Никому ни звука, понятно? Ни человеку, ни кораблю!

- Томи, счастье мое, да как же ты можешь сомневаться во мне? оскорбилась Офелия. Закатила глаза и прижала руку к груди - ах, мол, я этого не перенесу... А сама покосилась на Альтию и украдкой ей подмигнула.

Грэйг просто помирал от смеха, и капитан на него цыкнул:

- Ты-то прекрати хихикать, щенок! Если об этом узнают, ты будешь таким же посмешищем, как и я!

- Да я и не смеюсь вовсе, кэп, - ответил Грэйг весело. - Я просто нарадоваться не могу, предвкушая, как весь переход до Удачного буду на койке валяться и книжки читать!

И он посмотрел на Альтию, желая узнать, как она относится к его шутке. Его глаза задержались на ее лице... и она поняла: он пытался рассмотреть девушку, которую некогда знал, в юнге, стоявшем перед ними в мешковатой мальчишеской одежде... Альтия невольно потупилась, а к Грэйгу обратился его отец:

- Лучше приготовься быстренько воскреснуть в том случае, если все-таки потребуешься мне на палубе! - Капитан Тенира перевел взгляд на Альтию и добавил почти извиняющимся тоном: - Вообще-то я не думаю, чтобы такое случилось. Слыхал я, будто на снастях ты от лучших матросов не отстаешь... Ладно. Ну так как? Не будет никаких затруднений... с превращением из мальчика обратно в девочку?

Альтия задумалась.

- Я могу пойти в гостиницу как моряк с корабля и там как следует вымыться. Завтра утром я пойду по магазинам якобы за подарками для сестры. Потом переоденусь, уложу волосы - и удеру через заднюю дверь. Если повезет, никто ничего и не заметит.

- Что ж... будем надеяться, что все пройдет без сучка и задоринки.

- Право, не знаю, какими словами вас благодарить... всех вас! - Теплый взгляд Альтии обежал капитана, его сына и, конечно, Офелию.

- На самом деле я еще кое о чем хотел попросить, - тяжело проговорил капитан Тенира.

Что-то в его тоне заставило Альтию напрячься... Она спросила:

- О чем же, господин капитан?

- Офелия нам рассказала, что у вас там произошло с твоим кораблем. Так вот, если мне будет позволено взять на себя такую смелость, прими совет: пусть это дело не выйдет за пределы вашей семьи. Ну то есть да, я, конечно, подниму за тебя голос... если покажешь себя дельным старпомом. Я даже встану за тебя в Совете Торговцев и приму твою сторону, если понадобится... Только лучше бы до этого не доводить. Хорошо бы решить семейное дело Вестритов, не вынося его за домашний порог... Я ведь знал твоего отца, не очень хорошо знал, но достаточно для того, чтобы сказать: именно этого он и пожелал бы.

- Так я и сделаю, господин капитан, если только удастся, - серьезно ответила Альтия. - Мне и самой был бы по сердцу такой исход дела. Но если нет... Чтобы отвоевать свой корабль, я на что угодно пойду.

- Ну? Говорил я или нет, что именно так она ответит? - возликовал Грэйг. Они с Офелией обменялись победными взглядами.

- Я знавала твою прабабку, золотко, - добавила Офелия. - Уж до чего ты на нее похожа, прямо не передать! И не только внешне, но и характером! Уж она бы всенепременно благословила тебя взять корабль. Вот женщина была!.. Всем мореплавателям мореплаватель. Как сейчас помню тот день, когда она впервые привела "Проказницу" в гавань Удачного. У меня это даже в судовом журнале отмечено, можешь посмотреть как-нибудь на досуге. Ветер, помнится, был довольно-таки свежий, и...

- Потом поболтаете, - перебил капитан Тенира. И вперил в Альтию пристальный взгляд: - У меня, знаешь ли, свои причины желать, чтобы Вестриты все утрясли у себя дома. Причины, прямо скажем, шкурные. Не хочу, чтобы мне пришлось вставать за одного члена старинной семьи против других... - Альтия озадаченно смотрела на него, и Тенира покачал головой: Ты долго не приезжала в Удачный, а там такая каша заваривается... В общем, не время старинным семействам лбами сталкиваться.

- Я знаю, - тихо согласилась Альтия. - "Новые купчики" одолевают.

- Да если б только это! - с горячностью отмахнулся Тенира. - Боюсь, как бы чего похуже не было. Дошли до меня в стольной Джамелии кое-какие слухи... Знаешь, что выкинул наш дурачок сопливый, сатрап? Пригласил калсидийских наемников, чтобы они каперствовали во Внутреннем Проходе. И якобы дал им право останавливаться у нас в Удачном - водой и съестным запасаться... Задаром причем. И объявил, что это якобы самое малое, что Удачный может и должен сделать ради очистки Внутреннего Прохода от пиратов. Когда мы уходили из Джамелии, посыльное судно сатрапа два дня как отправилось... Оно везет все необходимые бумаги, и отныне таможенный чиновник сатрапа будет уполномочен присматривать, чтобы с калсидийскими наемниками у нас хорошо обращались. Официально это называется новым налогом им на пропитание...

- Калсидийские военные корабли никогда прежде не допускались к нам в гавань, - негромко заметила Альтия. - Только торговые.

- Быстро соображаешь, девочка. Я тоже полагаю, что мы их и впредь не допустим. А вот к кому примкнут "новые купчики" - это мы посмотрим. Боюсь, большая часть захочет поддержать сатрапа и его цепных псов, калсидийцев, а не...

- Томи! - перебила Офелия. - О политике - после. Переход отсюда до Удачного неблизкий, успеешь еще заговорить ее до зевоты. А сейчас первым делом нам надо Эттеля назад в Альтию превратить! - И она посмотрела на Альтию: - Беги, девочка, собирай барахлишко! Грэйг проводит тебя на берег и там до самой гостиницы, чтобы с тобой ничего не случилось! - Тут она расплылась в нахальной улыбке и подмигнула уже старпому: - А ты, Грэйг, смотри там, веди себя чинно-благородно! Если Альтия мне пожалуется, я тебе не завидую! Иди провожай ее, да только у дверей остановиться не забудь!

Ее откровенная шуточка смутила Альтию гораздо больше, чем Грэйга. Юноша, по-видимому, к такому обращению давно привык.

- Спасибо, кэп, - сказала Альтия капитану Тенире. - Спасибо еще раз!

И побежала прочь, в потемки, пока они не разглядели ее лица.

Когда она вновь появилась на палубе, возле люка ее уже ждал Грэйг. Она вскинула на плечо свою морскую кису... и испытала несказанное облегчение, когда Грэйг явил здравый смысл и не стал предлагать ей поднести тяжелый мешок - ведь пока еще она была по-прежнему "юнгой Эттом"... Они спустились по трапу на берег и вышли в город. Он шагал очень быстро. Они не разговаривали. Альтия никак не могла придумать, что бы сказать, да и его, видно, одолевала застенчивость. Ночь была не холодная, улицу заливал свет из раскрытых дверей матросских таверн. Когда они добрались до двери гостиницы, Грэйг остановился.

- Ну вот... пришли, - сказал он. И помялся, словно бы желая сказать что-то еще и не решаясь.

Альтия решила прекратить его муки.

- Может, - сказала она, - я хоть пивком тебя угощу?

И кивнула на таверну напротив.

Он глянул в ту сторону, и его синие глаза округлились.

- Боюсь, не очень удобно получится, - ответил он честно. - И потом, отец шкуру с меня спустит, если я ДАМУ поведу в подобный клоповник! - И добавил, помолчав: - Но все равно спасибо.

Однако он медлил, не торопясь уходить.

Альтия склонила голову, пряча улыбку.

- Что ж, - сказала она. - В таком случае... спокойной ночи.

- Ага. - Он переступил с ноги на ногу, потом подтянул брюки. - Мне... это самое... велено завтра как бы случайно встретить тебя где-нибудь и доставить назад на корабль. "Как бы случайно" - это Офелия придумала. - Он смотрел себе под ноги. - Я бы не хотел бегать по всему городу, разыскивая тебя... Может, встретимся где-нибудь?

И он снова отважно поднял глаза, чтобы посмотреть ей в лицо.

- Мысль хорошая, - согласилась она негромко. - Где ты предлагаешь?

Он смотрел куда-то вбок.

- Тут на улице есть хорошее местечко. - И Грэйг указал в нужную сторону. - Заведение Элдоя. Они там готовят похлебку из моллюсков и рыбы и свежий хлеб пекут. Славное местечко... Вот там мы и могли бы "случайно" встретиться. Я бы тебя обедом угостил, а ты мне о своих приключениях рассказала... С того самого дня, как ты из Удачного исчезла! - Он снова посмотрел ей в лицо и улыбнулся. - Или с того дня, когда мы тогда с тобой танцевали!

"Помнит, значит!" Альтия улыбнулась в ответ.

Славное было у него лицо. Такое честное, открытое. Альтия подумала о том, какими они предстали перед нею все вместе: он, его отец и Офелия. Любовь, приязнь и открытость, царившие между ними, вызвали у нее внезапную тоску по таким простым и милым вещам, как добрые шутки и дружеский разговор. Грэйг заметил ее улыбку, и его собственная сделалась в два раза шире. Потом он вновь отвернулся, смутившись.

- Хорошо. Значит, заметано, завтра после полудня у Элдоя, согласилась она.

- Отлично! Заметано! Спокойной ночи! - Грэйг не без некоторой поспешности повернулся идти. Вновь зачем-то подтянул брюки и сдвинул шапочку на затылок. Альтия улыбалась про себя, глядя ему вслед. Походка у него была самая что ни есть моряцкая, лихая и враскачку. У нее всплыло в памяти, что когда-то он был очень хорошим танцором...

- А з-знаешь что? - пьяно вопросил Тэрлок. - Я знаю тебя! Знаю! Вот.

- Да откуда бы тебе. Я же всего-навсего старпом на твоем корабле, отозвался Брэшен брезгливо. И повернулся, не желая оставаться носом к носу с напившимся моряком. Но Тэрлок намека не понял.

- Не, не... то есть да. Ты, точно, старпом на "Кануне весны"... Но я не про то. Я т-тебя еще раньше... еще намного раньше знавал!

Он приподнялся и пересел поближе к Брэшену. И поставил кружку на стол, едва не расплескав.

Брэшен не стал к нему поворачиваться. Взяв свою кружку, он отпил из нее, делая вид, будто не замечает, что Тэрлок к нему пересел. Как хорошо ему было за этим столиком в одиночку, пока этот пьяница, поседевший, таскаясь по кабакам, его не приметил. Брэшену хотелось побыть одному. Это был первый порт, где "Канун" причалил после Свечного, и Брэшен хотел обо всем поразмыслить.

Служба оказалась примерно такой, как он и предвидел. Каждодневная работа на мелкосидящей посудине отнюдь не требовала всех без остатка его знаний. К тому же большинство команды оказались не новичками и неплохо знали свои обязанности. Ему, конечно, по первости пришлось несколько раз кулаками отстаивать свое право командовать - но он, в общем, такой поворот дела предвидел. Новому старпому всегда устраивают "проверку на вшивость", причем без разницы, новый это человек на борту или выбился из матросов... Ничего не попишешь, моряцкий обычай. Знания и способности - это не все, чем должен обладать добрый старпом; у него обязаны иметься еще и кулаки. У Брэшена они имелись. Так что тут - никаких сложностей.

Сложности, причем беспокоящие, были с его внесудовыми обязанностями. Поначалу корабль двигался вдоль джамелийского побережья на север, огибая все более изрезанные берега. Теперь же он ходил от островка к островку, то приближаясь, то напрямую внедряясь в места, всем известные как "пиратские территории". Здешний городишко был весьма типичным примером тому. Единственный причал да горстка амбаров на низменном, заболоченном берегу. Парочка таверн и в них - несколько потрепанных, видавших виды шлюх. Россыпь жалких хибарок, вовсе не украшавших склоны холмов за тавернами... Чем жила эта дыра, как она вообще здесь образовалась - вот уж воистину без бутылки не уразуметь.

И тем не менее Брэшен полдня провел при шпаге на боку и с дубинкой в руках, прикрывая спину своего капитана, стоя стражем позади него в одном из этих самых обшарпанных с виду амбаров. У капитана между ногами стоял сундучок, набитый монетами, а трое морских волков с самыми подозрительными рожами, какие Брэшену когда-либо попадались, показывали образцы товаров. Они выносили их по очереди и понемножку, обсуждая возможные цены. Разнообразие товаров и то состояние, в котором они пребывали, яснее ясного говорило об их происхождении. Брэшен стал сам себе противен, когда капитан поинтересовался его мнением о каких-то заляпанных кровью, но зато богато иллюстрированных манускриптах. "Сколько, по-твоему, они стоят?" - спросил капитан Финни... Брэшену пришлось прогнать прочь одно очень надоедливое воспоминание, но он все же ответил: "Уж всяко не столько, чтобы за них помирать!" Финни рассмеялся - и назвал цену. Брэшен согласно кивнул... Пираты, продававшие награбленное, кратенько посовещались между собой - и названную цену приняли, а Брэшен почувствовал себя замаранным. То есть он с самого начала предполагал, что "Канун весны" и будет торговать таким вот добром. Он просто не думал, что ему самому придется оценивать товары, запятнанные кровью погибших людей...

- А я вот че те скажу, - никак не отставал от него Тэрлок. - Я те просто одно имечко назову... Коли вспомнишь, ты просто мне подмигни, и больше мы о том ни гу-гу... Совсем ни гу-гу!

- Слушай, - бросил ему Брэшен через плечо. - А как насчет того, чтобы заткнуться прямо сейчас и перестать меня скипидарить? Обещаю, что даже фонаря тебе не поставлю.

- Ну вот, - заныл Тэрлок. - Ну рази ж так со старым товарищем разговаривают?..

Он был слишком пьян и уже не понимал по-хорошему. И даже прямые угрозы до него не доходили. А вот для того, чтобы уползти под стол и тихо заснуть, выпил он еще недостаточно. Ну, это Брэшен, положим, мог поправить. Переменив тактику, он повернулся к Тэрлоку. И даже заставил себя улыбнуться:

- А знаешь, ты прав! Я, правда, не помню, чтобы мы с тобой вместе ходили в море, но какая разница, правда? Коли мы уж теперь на одном корабле, давай вместе и выпьем. Эй, мальчик! Рому сюда! Доброго темного рому, а не этой ослиной мочи, которая у вас пивом называется!

Физиономия Тэрлока заметно просветлела.

- Ну вот, похоже на дело, - подобрел он. Поднес кружку ко рту и торопливо выхлебал пиво, чтобы должным образом подготовиться к прибытию рома. Утер пасть тыльной стороной ладони и заулыбался Брэшену, демонстрируя гнилые остатки зубов: - То-то мне приблазнилось, будто я тебя сразу узнал, как только ты явился на борт... Ну точно! А сколько лет, сколько зим!.. И правда, сколько? Десять, вот! Помнится, десять лет назад... на "Надежде"... Нет. На "Отчаянии"...

Брэшен отпил из кружки и старательно наморщил лоб.

- Кто, я? Десять лет назад? Не, дружбан, ошибаешься. Десять лет назад я был совсем юнцом. Сопливым юнцом.

- Вот! Вот именно, сопливым юнцом. Я потому сразу-то и засомневался. Тогда у тебя ни усов не было, ни бородки...

- Опять угадал, - согласился Брэшен. Мальчик принес бутылку и два стакана. Брэшен про себя скрипнул зубами, но заплатил за выпивку. Улыбнулся Тэрлоку и локтем отодвинул прочь маленький стакан, предназначавшийся собутыльнику. Ром весело забулькал: Брэшен налил моряку прямо в объемистую пивную кружку. Тэрлок так и засиял. Брэшен плеснул себе чуть-чуть и поднял стакан, произнося тост:

- Пьем за товарищей в плавании, старых и новых.

Выпили. Тэрлок хватанул изрядный глоток, задохнулся и откинулся на скамье, испустив вздох наслаждения. Почесал нос, потом плохо выбритый подбородок... И наставил толстый палец на Брэшена:

- "Дитя ветра", - объявил он. И щербато заулыбался: - Ну что, прав я? А? Прав?..

- В смысле чего? - поинтересовался Брэшен лениво. Он, сощурясь, поглядывал на Тэрлока и медленно потягивал ром. Тэрлок последовал его примеру, отпив еще порцию не меньше первой.

- Да ладно тебе, - пропыхтел он, оторвавшись от кружки. - Ты же был на том корабле, "Дитя ветра", когда мы его брали. Совсем мальчуган, тощенький, что твой прутик, и ты царапался и кусался, когда мы отдирали тебя от снастей... У тебя даже ножика не было, чтобы обороняться, но ты все равно дрался, пока с ног не свалился! Во как оно было!

- "Дитя ветра"?.. Не припоминаю, Тэрлок, хоть тресни. - И Брэшен подпустил в голос нотку предостережения: - Ты что, хочешь сказать, что был тогда пиратом? Или мне послышалось?

Но Тэрлок был то ли слишком пьян, то ли слишком глуп, чтобы начать немедленно отпираться. Вместо этого он прыснул хохотом прямо в кружку и долго потом оттирал с лица ром замызганными рукавами.

- Ну да! Точно! А кто не был? Ты кругом-то оглядись, парень!.. Думаешь, в этой таверне сыщется хоть один морячок, который в свое время не пиратствовал помаленьку?.. Хрен тебе с маслом!.. - И он наклонился вплотную к Брэшену, внезапно напустив на себя доверительный вид: - Ты и сам быстренько все нужное подписал, когда тебе ножичек к ребрам приставили... И вновь, как мог, выпрямился: - Вот только имя... Помнится, Брэшеном из Удачного ты себя тогда не называл! - И он поскреб раскрасневшийся нос, мучительно соображая. - Вот ведь память отшибло, никак не вспомню, как же тебя об ту пору кликали... Ну то есть как ты сам себя называл... А вот как мы тебя кликали - помню! - И он снова воздел толстый палец, на сей раз чтобы шутливо погрозить им Брэшену: - Ласка! За то, что ты был тощенький и ужасть какой быстрый. Ну прям что твой зверек...

Прямо на последних словах его веки начали опускаться. Он вздохнул, вроде собрался еще что-то сказать, но слышен был только храп.

Брэшен тихо поднялся... Следовало полагать, что товар, купленный сегодня, уже почти погружен на борт. Не составит труда немножко ускорить отплытие... Тэрлок проспится и обнаружит, что корабль ушел без него. Не он будет первым, кто, напившись вдрызг, оказался забытым на берегу... Брэшен сверху вниз посмотрел на храпящего Тэрлока. Со времен "Дитя ветра" тот сильно изменился, и не в лучшую сторону. Время не было к нему милосердно... Брэшен нипочем бы его не узнал, если бы тот первым ему не открылся. Он поднял было бутылку с ромом... но потом в порыве щедрости поставил на место пробку и устроил бутыль у старого пирата под локтем. Если Тэрлок слишком рано проснется - пусть отвлечется на глоточек-другой и тем самым задержится. А если он проснется слишком поздно, быть может, ром утешит его. Брэшен ничего не имел против старого выпивохи. Просто тот заставил его вспоминать времена, о которых он предпочел бы забыть.

"Ласка... - подумал он, выбираясь из таверны наружу, в зябкий туман раннего утра. - Я вам больше не Ласка!" И, как бы для того, чтобы самого себя убедить в этом, он вытащил из кармана палочку циндина и отломил кончик зубами. Сунул за щеку - и от свирепой горечи у него только что слезы из глаз не потекли. Похоже, зелье ему попалось высшей марки, такого доброго и крепкого он еще не пробовал. Между прочим, это был прощальный подарок от пиратов, с которыми они торговались все утро. Достался задаром...

"Нет, я точно больше не Ласка, - с невеселой усмешкой размышлял Брэшен, шагая к причалам и пришвартованному там "Кануну весны". - Бедному Ласке никогда такого циндина не перепадало..."

ГЛАВА 35

ПИРАТЫ И ПЛЕННИКИ

- Это же пираты, глупец несчастный! - выкрикнул Кайл, обращаясь к Са'Адару. - Зови своих людей, чтобы дали отпор!.. У нас есть еще шанс улизнуть!.. Пока Уинтроу на руле, Проказница непременно...

- Ага, пираты, - торжествующе кивнул священник. - И на мачте у них флаг Ворона. Это те самые пираты, на которых молится каждый раб в Джамелии и окрест. Они захватывают невольничьи корабли и освобождают рабов. А команды скармливают их же собственным паскудным змеям! - Это последнее он скорее прорычал, что плохо вязалось с восторженной улыбкой у него на лице. - Воистину, Са явил Свое милосердие! - повторил он. И ушел прочь, на шкафут, где уже собирались бывшие невольники. Они указывали друг дружке на флаг Ворона и кричали от радости.

Новость распространилась по кораблю быстрее пожара. Вот "Мариетта" приблизилась вплотную, и были брошены абордажные крючья. Уинтроу ощутил испуг и тревогу Проказницы, когда острые крючья оцарапали палубу и впились в фальшборт...

- Тихо, маленькая, успокойся, - прошептал он уже в который раз. Он сам тревожился и боялся не меньше ее. У них не было команды, чтобы отбиваться от нападающих, - даже если бы у него хватило духу затеять новое кровопролитие. Беспредельная усталость окутывала Уинтроу, словно тяжелое мокрое одеяло. Он держал штурвал, а другой корабль подтягивался все ближе... И вот через борта, словно муравьи из разворошенного муравейника, посыпались пестро одетые моряки. Кто-то на шкафуте уже выкрикивал команды, обращаясь как к своим, так и к рабам. Пираты ринулись вверх по мачтам причем с быстротой и слаженностью просто непостижимой. Паруса как по волшебству оказались убраны - мгновенно, и притом очень аккуратно. Загремела, вываливаясь наружу, якорная цепь... У того, кто командовал, было столько властности в голосе, что рабы живенько сгрудились в сторонке, более не мешая пиратам управляться на корабле.

Уинтроу стоял неподвижно, стараясь быть как можно незаметнее в толпе прочих невольников. Чувство, которое он испытывал, было сродни облегчению. Пираты забирали у него его судно... но они были по крайней мере очень сноровистыми моряками. Проказница угодила наконец в руки мастеров своего дела.

Однако блаженное облегчение длилось недолго. За борт с плеском полетели тела. Белый змей, который, как Уинтроу полагал, затерялся во время шторма далеко за кормой, тотчас пробил огромной головой поверхность и немедленно раскрыл пасть, хватая еду. А в отдалении из воды высунулись еще несколько, окрашенные пестрее. Они созерцали корабль с опаской и любопытством. Один из них вдруг раздул великолепную гриву и замотал головой, исторгая вызывающий рев.

При виде змей у Проказницы вырвался невнятный крик.

- Нет!.. Уберите их от меня!.. Нет! - кричала она. А потом Уинтроу услышал: - Нет, только не Гентри!.. Не отдавайте его этим ужасным тварям, не отдавайте!.. Уинтроу, пускай они остановятся!.. Скажи им!..

В ответ раздался только ужасающий хохот.

Уинтроу посмотрел на отца... Глаза у Кайла Хэвена были мертвые.

- Я должен пойти к ней, - извинился Уинтроу, - оставайся здесь.

- Можешь не беспокоиться, - фыркнул отец. - Ты ее уже потерял. Ты послушался идиота-жреца и пустил пиратов на борт. Ты стоял и ничего не делал, пока они ее забирали. В точности как прошлой ночью, когда ты даже не попытался нас предупредить о восстании в трюме... - И он покачал головой: Ночью я на какое-то время даже решил, будто неверно судил о тебе... А теперь вижу, что был-таки прав. Прав от начала и до конца!

- А еще, - сказал Уинтроу с горечью, - я стоял и ничего не делал, пока ты превращал мой корабль в невольничий! - И он медленно, с расстановкой, смерил глазами отца. - Боюсь, и я тоже с самого начала был прав!

Он закрепил штурвал и ушел с юта, ни разу не оглянувшись. "Корабль! твердил он себе. - Я делаю это ради корабля!" Он оставил отца там одного и притом раненого не потому, что ненавидел его. Не потому, что втайне надеялся - кто-нибудь возьмет и добьет его. Нет. Он ушел просто потому, что в нем нуждался его корабль.

Уинтроу шел на бак. Добравшись до шкафута, он постарался пробраться сквозь толпу сгрудившихся там рабов, привлекая к себе как можно меньше внимания.

При ярком свете дня бывшие невольники являли собой зрелище еще более богомерзкое, нежели в трюме при скудном свете огарка. Одежда висела клочьями, бледнокожие тела были сплошь в потертостях от цепей и из-за вынужденного лежания на твердых досках. Скудная пища успела превратить многих в ходячие скелеты... Кое-кто успел приодеться в более-менее приличное платье, снятое с убитых или позаимствованное среди имущества команды. "Расписные", похоже, успели поживиться гардеробом его отца и вообще выглядели гораздо увереннее прочих. Многие непрестанно моргали, точно животные, которых слишком долго держали в темных клетках, - и вдруг выпустили на солнце.

Корабельный провиант также не избег их внимания. Бочонки с галетами были вытащены на палубу и немедля раскупорены. Кто-то прижимал к груди целые пригоршни галет, наслаждаясь ощущением близости еды, которую теперь никто не отнимет. Освобожденные от цепей, невольники все еще, казалось, с трудом вспоминали, как это - свободно двигаться, поступать согласно собственной воле... Большинство выглядели полностью ошарашенными, а друг на друга эти люди смотрели с туповатым животным узнаванием... У них отняли их человеческую сущность. Понадобится немалое время, чтобы восстановить ее...

Уинтроу пытался двигаться так, словно на самом деле был одним из рабов - от одной плотно сбившейся кучки к другой. Са'Адар со своими "расписными" стоял посредине, по-видимому, приветствуя пиратских вождей. Жрец разговаривал сразу с тремя. До слуха Уинтроу долетело несколько слов: то была цветистая речь, исполненная благодарности. Ни на одного из троих она, впрочем, не производила видимого впечатления. Самого рослого от нее, похоже, вовсе тошнило. Уинтроу вполне разделял его чувства.

А впрочем, ему до них не было дела. Его заботой оставалась Проказница. Ее тщетные жалобы успели смениться тихими бессвязными всхлипами. У подветренного борта стояли двое "расписных"; они размеренными движениями выкидывали за борт тела убитых матросов и погибших рабов. Лица у "расписных" были отрешенные, и говорили они разве что о ненасытной прожорливости белого змея, хватавшего тело за телом. Уинтроу как раз попался на глаза вылетавший за борт Майлд... Он навсегда запомнил эту картину: босые ноги его друга, торчащие из ободранных штанин, исчезают в пасти белого чудища...

- Да простит нас Са... - выдохнул он краткую молитву. Отвернулся от страшного зрелища и ухватился за поручни трапа, что вел на бак. Он уже поднимался по ступенькам, когда услышал сзади голос Са'Адара, приказывавшего одному из "расписных":

- Ну-ка приведи сюда капитана Хэвена.

Уинтроу на миг замер... Потом бросился вперед, к самому форштевню.

- Я здесь, Проказница, я пришел, - проговорил он тихо и быстро.

- Уинтроу!.. - задохнулась она. Повернулась к нему, протянула руку... Он нагнулся через борт, чтобы достать ее. Обращенное к нему лицо изваяния было искажено ужасом и потрясением. - Как много убитых!.. - прошептала она. Сколько людей прошлой ночью погибло!.. А что теперь будет с нами?

- Не знаю, - ответил он сущую правду. - Могу только пообещать, что, доколе будет на то моя воля, больше никогда тебя не покину. И еще я сделаю что смогу, чтобы предотвратить дальнейшие смертоубийства... Только придется тебе мне помочь. Ты должна мне помочь, Проказница!

- Но как? Никто не желает слушать меня. Я для них никто...

- Зато для меня ты - все. Будь же сильной! Будь смелой!

На шкафуте вдруг началось какое-то движение, зазвучали громкие голоса, быстро сменившиеся звериным ревом. Уинтроу даже не понадобилось туда смотреть - он понял, что случилось.

- Мой отец... Надо, чтобы он остался в живых!

- Зачем? - Неожиданная резкость в ее голосе обдала его холодом.

- Потому что я пообещал ему, что попытаюсь его спасти. Он ведь помогал мне ночью, он стоял рядом со мной у штурвала. Он и тебя выручил. Что бы там ни было между мною и им - он помогал мне провести тебя невредимой между скал! - Уинтроу перевел дух. - А еще потому, что я не в силах спокойно стоять и смотреть, как убивают моего отца. Я с этим жить не смогу.

- Но мы все равно ничего сделать не сможем, - горько вздохнула она. Я и так уже ни Гентри, ни Майлда спасти не сумела... Я не выручила даже Финдоу, который так славно мне на скрипке играл... Эти рабы перенесли столько страданий, что не задумываясь платят другим той же монетой. Боль это теперь единственное, что они признают... - Судя по голосу, она была недалека от истерики. - Боль - это то, чем они меня наполняют... Своей болью... И жаждой другим ее причинять... И...

- Проказница, - начал он мягко. Но это не помогло, и он продолжал жестче: - Послушай меня, корабль! Ты отправила меня в трюмы, чтобы я вспомнил, кто я такой. Отправила - и не спорь, я знаю, что говорю! И ты была права, поступив так. А теперь твой черед вспомнить, кто ты такая и какие люди водили тебя по морям. Вспомни все, что тебе известно о мужестве! Нам это понадобится!

И, как бы в ответ, прозвучал повелительный голос Са'Адара:

- Уинтроу! Иди сюда! Твой отец утверждает, что ты готов высказаться в его пользу!

Вздох... другой... третий... Ощутить себя в центре всего сущего. А у себя внутри ощутить Са. Вспомнить, что Са есть все - и все есть Са...

- Не думай, что спрячешься! - зычно прогремел голос жреца. - Выходи! Капитан Кеннит тебе приказывает!

Уинтроу убрал с лица волосы и выпрямился как только мог. Подошел к краю носовой палубы и посмотрел на них сверху вниз.

- Никто, - сказал он, - не отдает мне приказов на палубе моего собственного корабля!

Он швырнул в них эти слова и стал ждать, как они их воспримут.

- ТВОЕГО корабля? Ты, которого собственный отец сделал рабом, предъявляешь права на этот корабль?..

С ним по-прежнему разговаривал Са'Адар, а не пираты. Уинтроу собрал все свое мужество... И заговорил не со жрецом, а с пиратами, обернувшимися на него посмотреть.

- Да, - сказал он. - Этот корабль принадлежит мне. А я принадлежу кораблю. По праву кровного родства. А если вы думаете, что кто-нибудь может это святое право оспорить, спросите моего отца, сильно ли он в том преуспел! - Уинтроу набрал в грудь как можно больше воздуха и произнес голосом, шедшим из самой глубины грудной клетки: - Живой корабль Проказница ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ!

- Схватить его и притащить сюда, - раздосадованно приказал Са'Адар своим "расписным".

- Только троньте его - и умрут все! - Голос Проказницы больше не был голоском перепуганной девочки, это говорила могучая властная женщина, оскорбленная в лучших чувствах. Даже стоя на якоре, даже связанная с "Мариеттой" абордажными канатами, она умудрилась весьма ощутимо накрениться. - Горе усомнившимся!!! - взревела она. - Вы насквозь пропитали меня своей мерзостью - я не жаловалась! Вы залили мои палубы кровью, испоганили их кровью и смертью, которые я всегда теперь буду в себе носить - я ни разу вас не ослушалась! Но посмейте тронуть Уинтроу - и моя месть не будет знать удержу, пока вы все не умрете!!!

Крен опасно нарастал, крен, противостоять которому пришвартованная "Мариетта" уже не могла. Жалобно заскрипели канаты... С точки зрения Уинтроу, самое скверное было то, что державшиеся в отдалении змеи дружно забили могучими хвостами, вопросительно трубя. Жуткие головы раскачивались туда и сюда, пасти щерились, словно в предвкушении поживы. Самая маленькая змея вдруг бесстрашно кинулась вперед - и налетела на белого змея, который истошно завизжал и принялся отбиваться, лязгая бесчисленными зубами. На палубе "Проказницы" поднялся испуганный крик: рабы отхлынули от бортов, шарахнулись с носовой палубы, сбиваясь в плотное стадо. Уинтроу понял по вопрошающим голосам - очень немногие из них понимали, что вообще происходит.

И в это время от группы пиратов отделилась женщина. Она стремглав промчалась по палубе и в несколько прыжков взлетела на бак. Таких женщин, как эта, Уинтроу еще не видал. Она была высокая и худая, с коротко остриженными волосами. Роскошные ткани ее юбок и свободной рубахи сплошь вымокли, облепив тело, как если бы она всю ночь несла вахту на палубе, но походила она не на мокрое чучело, а скорее на вымокшую тигрицу.

- Пойдем! - сказала она Уинтроу. Она приказывала ему не голосом, а скорее взглядом. - Пойдем, не заставляй его ждать!

Уинтроу ей не ответил. Вместо этого он обратился к кораблю.

- Не бойся, - сказал он Проказнице.

- Бояться надо не нам! - отрезала та.

Уинтроу испытал немалое удовлетворение, увидев, как женщина попросту побелела от неожиданности. Одно дело - слушать голос живого корабля, и совсем другое - стоять совсем рядом, заглядывая в глаза разгневанному изваянию. Проказница же презрительно и сердито смотрела на женщину, а потом вдруг тряхнула головой, отбрасывая за спину черные пряди. Очень женственное движение. Очень женственная угроза. Пиратка ответила тем же: смахнула со лба короткие черные прядки и не отвела глаз. На какой-то миг Уинтроу внутренне ахнул от изумления: как непохожи были эти две женщины... и тем не менее - как пугающе похожи! Он не стал больше ничего дожидаться. Легко спрыгнул с бака на главную палубу. И, высоко неся голову, пошел навстречу пиратам. На Са'Адара он даже не взглянул. В этом последнем он с каждым разом видел все меньше жреческого.

Пиратский вожак оказался мускулистым богатырем. Темные глаза опасно посверкивали, а на щеке красовался шрам от ожога. Бывший раб, тут уж не ошибешься. Его непокорная шевелюра была заплетена в косицу и для верности прихвачена головным платком золотого цвета. Как и женщина, он был богато разодет - и так же мокрехонек. "Не чурается моряцкой работы", - понял Уинтроу. И помимо воли ощутил уважение к этому человеку. Он твердо встретил его взгляд и назвался:

- Я - Уинтроу Вестрит из торгового семейства Вестритов, живущего в Удачном. И ты стоишь на палубе живого корабля Проказница, также являющегося членом семейства Вестритов.

К его некоторому удивлению, ему ответил не здоровяк, а стоявший рядом с ним высокий, очень бледный мужчина.

- Капитан Кеннит - это я. Ты говорил с моим высокочтимым старпомом, Соркором. Корабль же, принадлежавший тебе, отныне принадлежит мне.

Уинтроу смерил его взглядом... и от потрясения на некоторое время утратил дар речи. Как ни притерпелось его обоняние к вони страдающих человеческих тел - он явственно ощутил исходивший от этого человека запах тяжелейшей болезни. Он посмотрел на обрубок капитанской ноги, заметил костыль, заметил опухшую культю, распиравшую ткань штанины. А когда вновь посмотрел в бледно-голубые глаза Кеннита, то отметил, какими большими они кажутся на смертельно исхудавшем, с заострившимися чертами лице, как лихорадочно они горят. И когда Уинтроу заговорил снова, он повел речь мягко, как и положено обращаться к умирающим:

- Этот корабль никогда не будет твоим. Это живой корабль. И принадлежать он может только кому-нибудь из Вестритов.

Кеннит сделал короткое движение рукой в сторону Кайла:

- Тем не менее вот этот человек утверждает, что владелец - именно он.

Отец Уинтроу как-то еще умудрялся стоять, и притом почти прямо. Он не позволял себе показать им ни страха, ни физической боли. Он ничего не сказал своему сыну. Он просто ждал.

Уинтроу ответил, тщательно подбирая каждое слово:

- Владелец - да, в том смысле, в каком кто-либо может обладать вещью. Но на самом деле корабль мой. Хотя я не претендую на владение. Не более, чем отец может претендовать на "владение" своим ребенком.

Капитан Кеннит окинул его пренебрежительным взглядом:

- Больно ты соплив, по-моему, чтобы рассуждать об отцовстве. А судя по отметине на физиономии, я бы скорее сказал, что это корабль владеет тобой. Насколько я понял, твой отец породнился со старинным семейством через женитьбу, так что ты принадлежишь к ним по крови?

- Да, - ровным голосом ответил Уинтроу. - По крови я Вестрит.

- Ах вот как? - И опять тот же жест в сторону Кайла. - В таком случае, нам необходим только ты, но не твой отец. - И Кеннит вновь повернулся к Са'Адару: - Можете его забирать, как вам того хотелось. И тех двоих - тоже.

Тотчас же послышался всплеск, и за бортом взревел змей. Уинтроу оглянулся и увидел, как двое "расписных" выкидывают за борт второго моряка-джамелийца. Тот с воплем полетел вниз... лязгнули челюсти белого чудища, и крик оборвался. На крик самого Уинтроу - "Погодите!!!" никто не обратил никакого внимания. Проказница заголосила в страхе и принялась кулаками отмахиваться от змеев, подобравшихся слишком близко, - впрочем, недостаточно близко, чтобы она могла дотянуться... А "расписные" уже изготовились схватить отца Уинтроу. И Уинтроу ринулся вперед - не на них, на Са'Адара.

- Ты пообещал им жизнь! - прокричал он, хватая жреца за грудки. - Ты говорил, что, если они помогут кораблю выстоять в бурю, ты их оставишь в живых!

Са'Адар лишь пожал плечами и усмехнулся, глядя на него сверху вниз:

- Не я приказал убить их, мальчик мой, а капитан Кеннит. Его данное мной слово ни к чему не обязывает.

- Видно, таково твое слово, что вообще никого ни к чему не обязывает! - выкрикнул Уинтроу яростно. И крутанулся к "расписным", схватившим его отца: - Руки прочь!

Они точно не слышали. Кайл тщетно пытался отбиваться - его подхватили и потащили к фальшборту. Уинтроу знал, что бросаться на помощь бесполезно, против этих людей он все равно ничего поделать не сможет. Он снова повернулся к капитану Кенниту и быстро проговорил:

- Вели отпустить его! Ты же видел, как корабль относится к змеям! Если ты бросишь им члена ее семьи, Проказница вконец разъярится!

- Вне всякого сомнения, - ответил Кеннит лениво. - Но ведь по крови он ей не родственник, так? Ничего переживет...

- Зато я не переживу! - яростно рявкнул Уинтроу. - И вскоре ты убедишься - если порезать одного из нас, мы кровоточим оба!

Его отец еще боролся за жизнь, но молча, и силы его убывали, да, правду сказать, немного их и осталось. За бортом несыто трубил белый змей. Физически Уинтроу ничего не мог противопоставить ни "расписным", ни пиратам. Но вот что касается самого капитана...

Мгновенным движением, словно бросающаяся змея, Уинтроу сгреб Кеннита за кружевную грудку рубашки. И рванул его к себе, так что костыль со стуком свалился на палубу, а не ожидавшему этого Кенниту пришлось ухватиться за Уинтроу, не то и он свалился бы на палубу. Резкое движение вырвало у него болезненный вскрик... Могучий старпом с рыком устремился на выручку...

- Назад! - заорал Уинтроу. - И вели им остановиться! Не то я так лягну его по больной ноге, что ошметки по всей палубе разлетятся!!!

- Остановитесь! Отпустите капитана Хэвена! - приказ отдал не Соркор, это крикнула женщина-тигрица. "Расписные" замерли, неуверенно поглядывая то на нее, то на Са'Адара.

Уинтроу не стал тратить время на переговоры с ними. Капитан Кеннит едва только не терял сознание в его хватке. Уинтроу еще раз хорошенько встряхнул его и зарычал ему прямо в лицо:

- Ты горишь в лихорадке, и пахнет от тебя разложением! Ты стоишь на одной ноге, но, конечно, можешь одним словом убить и моего отца, и меня. Только знай, что в этом случае моим кораблем тебе не владеть - через денек-другой и ты сам последуешь за нами на дно морское. И с тобою все, кто останется на палубах Проказницы. Уж мой корабль сумеет о том позаботиться! Так что лучше нам с тобой договориться полюбовно...

Капитан Кеннит медленно поднял руки и ухватился за оба запястья Уинтроу. Мальчику было все равно - пусть хватается. Одно движение Уинтроу могло причинить пирату настолько непредставимую боль, что у него, возможно, прямо тут и остановилось бы сердце. И Кеннит это осознавал - Уинтроу понял это по его лицу. У него и так уже весь лоб был осыпан крупными бусинами пота. Еще вниманием Уинтроу на какой-то миг завладел очень странный браслет на запястье пирата: деревянное личико, выглядевшее уменьшенным портретом самого Кеннита, глядело на него и кривилось в предвкушающей улыбке... Уинтроу не стал играть с ним в гляделки. Он посмотрел на самого Кеннита, устремив взгляд в холодную глубину его глаз. Пират ответил ему тем же. Это был человек, которого ох и непросто сломать...

- Ну? Что скажешь? - требовательно спросил Уинтроу, сам понимая, что еще немного - и голос предательски задрожит. - Будем договариваться?

Губы пирата едва-едва шевельнулись... И слуха Уинтроу достиг еле различимый шепот:

- А он подает некоторые надежды, этот пострел. Может, и удастся из него воспитать... что-нибудь толковое...

- Что?!! - заново рассвирепел Уинтроу. Чтобы этот человек еще и насмехался над ним - еще не хватало!

А между тем на лице пирата возникло выражение по меньшей мере странное. Кеннит смотрел на него с высоты своего роста словно бы зачарованно... На миг Уинтроу даже показалось, будто капитан некоторым таинственным образом узнал его. И самого Уинтроу посетило странное и жутковатое ощущение - ему померещилось, будто некогда он уже стоял здесь, делал и говорил то же самое... Было в глазах, во взгляде Кеннита некое невероятное принуждение, нечто такое, с чем невозможно было не считаться. И даже воцарившееся молчание, казалось, связывало их друг с другом...

И тут Уинтроу ощутил острый укол в ребра. Оказывается, сзади к нему приблизилась женщина, и у нее был в руках нож. Она сказала:

- Соркор, забирай Кеннита, только осторожно... А ты, сосунок, только что упустил свой шанс умереть быстро. Все, чего ты добился, - это того, что ты и твой отец будете умирать вместе и очень долго, и каждый из вас станет молиться, чтобы умереть первым!..

- Нет! - сказал Кеннит. - Нет. Отойди от нас, Этта. - Он мужественно справлялся с болью, его голос звучал внятно и не дрожал. Все же ему понадобилось перевести дух и собраться с силами, но он продолжил: - Ну и как ты собираешься договариваться, мальчик? Что у тебя осталось, чтобы предложить мне? Хочешь по доброй воле передать мне свой корабль? - И Кеннит медленно покачал головой. - Так или иначе Проказница уже принадлежит мне. А посему я весь внимание. Мне любопытно - что же за товар у тебя есть на продажу?

- Жизнь за жизнь, - медленно выговорил Уинтроу. Говоря так, он вполне сознавал, что предлагаемое им вполне может оказаться за пределами его возможностей. - Я обучался целительству, - продолжал Уинтроу, - ибо некогда согласно обету я был отдан в святое служение Са. - И он посмотрел вниз, на больную ногу пирата. - Тебе нужны мои умения и мое знание. Ты сам это знаешь. И я сохраню твою жизнь, если ты позволишь жить моему отцу.

- Судя по всему, - презрительно отозвался пират, - ты намерен откромсать от моей ноги еще кусок?

Уинтроу поднял глаза и прямо выдержал его взгляд.

- Ты сам уже понял, что это должно быть сделано. И теперь попросту дожидаешься, пока мука, причиняемая разложением, достигнет предела, чтобы боль от отнятия ноги показалась тебе облегчением. - И вновь покосился на бесформенный обрубок: - Ты промедлил уже слишком долго... почти. Но тем не менее я готов заключить с тобой сделку - и все сделать. Твоя жизнь - за жизнь моего отца!

Кеннит пошатнулся, и Уинтроу поймал себя на том, что помогает ему удержать равновесие. Кругом них неподвижно стояли люди, замершие в напряженном ожидании. "Расписные" прижали Кайла Хэвена к самым поручням, так, чтобы он мог во всех подробностях рассмотреть змея, нетерпеливо крутившегося под бортом.

- Скверная сделка, - заметил Кеннит слабеющим голосом. - Ты должен поднять ставки. Жизнь твоего отца - и твоя. - И он болезненно усмехнулся: Чтобы, если я перехитрю тебя и все же помру, никто из вас в выигрыше не остался.

- Странные у тебя понятия о том, что значит перехитрить, - сказал Уинтроу.

- А ты, - вдруг сказала Проказница, обращаясь к Кенниту, - можешь в таком случае включить в свою ставку всю вашу команду. Потому что, если ты у меня отнимешь Уинтроу, я всех вас в морской воде упокою! - И добавила, помолчав: - И больше я ничего вам не предложу!

- Высокие ставки... - заметил Уинтроу негромко. - Как бы то ни было, я приму их, если примешь ты.

- Я вынужден держаться за тебя, а значит, рукопожатие отменяется, заметил пират. Его тон оставался по-прежнему спокойным и даже полным очарования, но Уинтроу отлично видел: силы капитана быстро шли на убыль. Вот он чуть улыбнулся: - Надеюсь, ты не собираешься от меня требовать, чтобы я вернул тебе твой корабль, если поправлюсь?

Настал черед Уинтроу медленно покачать головой. И улыбнуться такой же едва заметной улыбкой.

- Ты все равно не властен забрать ее у меня... Как и я не властен отдать ее кому бы то ни было, тебе в том числе. Я думаю, ты сам это поймешь. Со временем... Пока же для заключения сделки мне требуется твое слово. А также слово твоего старпома и женщины, - добавил он подумав. И сказал еще, пристально глядя именно на женщину: - Если же рабы, присутствующие на борту, причинят моему отцу какое-либо зло, договор будет сразу расторгнут...

- На борту этого корабля нет рабов! - торжественно заявил Са'Адар.

Уинтроу пропустил его слова мимо ушей. И ждал, пока женщина не ответила ему медленным кивком.

- Если ты заручился словом моего капитана, то, стало быть, вот тебе и мое, - буркнул Соркор.

- Ну и отлично, - объявил Уинтроу. Повернул голову и обратился прямо к Са'Адару. - Все с дороги! Надо проводить пиратского капитана в бывшую каюту моего отца и уложить там в постель. А мой отец пусть пойдет в каюту Гентри и там отдохнет. Его ребрами я займусь позже.

Глаза Са'Адара сузились... Что творилось в эти мгновения у него в голове, Уинтроу не взялся бы сказать. Ясно было только одно: этот человек ни с чьим словом считаться не пожелает. Даже с тем, которое сам даст. Надо будет держать ухо востро...

Рабы подались в стороны, освобождая проход на корму. Одни сдвинулись неохотно, другие бесстрастно. Кое-кто смотрел на Уинтроу и, похоже, припоминал мальчугана с ведерком воды и влажной, прохладной тряпицей. Уинтроу проводил глазами отца, которого повели в каюту покойного Гентри. Кайл Хэвен не оглянулся на сына и ни слова ему не сказал.

Уинтроу решил для пробы испытать, сколь далеко простиралась его власть. Он посмотрел на "расписных", стоявших подле Са'Адара.

- У нас на палубах беспорядок, - заметил он негромко. - Надо убрать канаты и парусину и все хорошенько отмыть. А потом заняться нижними палубами и трюмом. Свободным людям не пристало валяться в грязи!

"Расписные" косились то на Са'Адара, то на него... Вмешался Соркор:

- Не худо бы вам послушать мальчишку, он дело говорит. А если не его, так меня! Главное - это должно быть сделано, причем как можно быстрей. Ну-ка, живо все за работу! - И отвернулся от них к своей собственной команде. "Расписные" один за другим отошли от Са'Адара, занявшись уборкой. Жрец остался стоять, где стоял. - Кори - к штурвалу! Брик - за старшего на палубе! - отдавал распоряжения Соркор. - Поднимете якорь и поставите паруса, как только "Мариетта" двинется с места! Идем назад, в Бычье устье! Живей, ребята, живей! Покажите им, как настоящие матросы работают! Старпом окинул глазами медленно разбредавшихся "расписных" и заметил жреца: тот все так же стоял на месте, сложив руки на груди. - А ты что к палубе присох? Работы на всех хватит! Ждешь, пока Брик тебя носом во что-нибудь ткнет?

Ему понадобилось два шага, чтобы оказаться рядом с Уинтроу. Мальчик больше не угрожал его капитану - он его просто поддерживал. Могучий старпом поднял Кеннита на руки с такой осторожностью, словно спящего ребенка потревожить боялся. И улыбнулся Уинтроу, показав больше зубов, чем ощерившийся бульдог:

- Ты наложил руки на капитана - и ухитрился остаться в живых. Знай, второго раза не будет!

- Нет. Надеюсь, мне не понадобится, - ответил Уинтроу. Правду сказать, в животе у него было холодно, но не из-за оскала Соркора, а из-за черных глаз женщины, неотрывно устремленных ему в спину.

- Я тебя в каюту отнесу, кэп? - предложил Соркор.

- Только после того, как меня представят кораблю, - возразил Кеннит. Он заставил Соркора поставить его на палубу и... принялся охорашиваться, разглаживая кружево на рубашке...

Уинтроу невольно улыбнулся:

- Я рад буду представить тебя Проказнице, капитан.

Однако сердце у него упало, когда он увидел, как медленно и осторожно, с каким мучительным трудом тот пробирался на бак. Этого человека поистине поддерживали только самолюбие и железная воля. Если то или другое изменит ему - он обречен. Если он сдастся, лучшие врачи мира уже не смогут его спасти. Но доколе он намеревался жить, у Уинтроу в его целительских трудах имелся могущественный союзник.

Трап, что вел на бак, явился для капитана препятствием почти неодолимым... Соркор как мог старался и поддержать Кеннита, и достоинство его притом соблюсти. Этта же, опередившая всех, свирепо повернулась к пялившимся рабам.

- Вам что, делать больше нечего, кроме как глазеть? - спросила она зло. И обратилась к Брику: - Там, внизу, в трюмах, наверняка есть больные. Пусть те, кому нечего делать, помогут выносить их на воздух...

Кеннит выбрался наконец на носовую палубу. Этта попыталась поддержать его под руку, но он лишь отмахнулся. Когда наверх взобрался Уинтроу, Кеннит, опираясь на костыль, дошел уже почти до форштевня.

Проказница оглянулась на него через плечо... Смерила его взглядом зеленых глаз. И негромко, сдержанно приветствовала:

- Капитан Кеннит.

- Госпожа моя Проказница, - ответил он. И отвесил поклон. Не столь низкий, как подобало бы здоровому человеку, но уж всяко это был не просто кивок. Выпрямившись же, он начал смотреть на нее не менее пристально, чем она - на него. Уинтроу стало немного не по себе, ибо ноздри капитана раздувались, а в восхищенной улыбке была-таки изрядная доля алчности. Так или иначе, его неприкрытый восторг не оставил Проказницу безучастной. Разволновавшись, она очень девическим жестом поднесла руки к груди. Улыбка Кеннита только сделалась шире. Глаза Проказницы округлились, но на устах появилась ответная улыбка. Она просто не смогла ее удержать.

Она первой нарушила молчание.

- Ума не приложу, чего ты от меня хочешь, - сказала она. - Зачем ты пытался присвоить меня именно таким образом?

Кеннит сделал еще шаг вперед.

- Ах, моя повелительница ветра и волн, стремительная и прекрасная! Мое желание таково, что проще и не выдумать. Я желаю сделать тебя своей. А потому мой первый вопрос к тебе: чего бы ты от меня хотела? Что мне сделать, дабы завоевать тебя?

- Ну, я не... Никто еще никогда... - Она замялась, смутившись, и повернулась к Уинтроу: - Я принадлежу Уинтроу, а Уинтроу принадлежит мне. И нам обоим с ним пришлось убедиться, что этого ничто не в силах переменить. И уж конечно, ты не сможешь встать между нами.

- Так говорит всякая девушка, любящая своего брата. Но потом является возлюбленный и похищает ее сердце.

Уинтроу просто не находил слов. И, кажется, сходные чувства испытывала женщина Кеннита. У нее даже глаза превратились в щелки, точно у кошки, встретившей недружелюбного пса. "Ревность, - сообразил Уинтроу. - Она ревнует его из-за нежностей, расточаемых им кораблю... А я? - И пришлось честно сознаться: - Я тоже ревную, потому что Проказницу явно смущают и радуют его комплименты..."

У нее даже румянец прорезался на деревянных щеках, и дыхание, колебавшее прикрытую ладошками грудь, сделалось чаще.

- Я не женщина, а корабль, - заметила она. - Моим возлюбленным ты быть не можешь.

- Не могу? А разве я не поведу тебя по волнам, которые ни один человек еще не решался рассекать, разве мы вместе не увидим земли и берега, о которых издавна слагают легенды? Разве мы вместе не окажемся под небесами, где горят звезды, коим еще не даны имена? Разве мы вместе не сложим такую повесть о наших странствиях, чтобы весь остальной мир язык проглотил от благоговения и восторга? Ах, Проказница, говорю тебе: я непременно завоюю тебя. Говорю тебе это и ничего не боюсь!

Она смотрела то на Кеннита, то на Уинтроу. Смущение необычайно красило ее, а паче того хорошела она от слов капитана.

- Что бы ты ни говорил, а место Уинтроу рядом со мной ты не займешь, выговорила она наконец. - Мы с ним семья.

- А я и не собираюсь занимать его место, - с теплотой в голосе сказал ей Кеннит. - Мне оно ни к чему. Если при нем тебе безопаснее - да пусть остается с нами хоть навсегда! - И вновь он ей улыбнулся, улыбка была озорная, даже хищная и вместе с тем мудрая: - С кем, с кем, а со мной тебе, госпожа моя, о безопасном существовании останется только мечтать! - Он скрестил руки на груди, и - нога не нога, костыль не костыль! - умудрился предстать великолепно лихим: - Я-то тебе в младшие братишки ни в коем случае не набиваюсь!

Как ни увлекся он ухаживанием за Проказницей, несчастная нога дала о себе знать. Жестоко и в самый неподходящий момент. Он ахнул от боли, и улыбка погасла, сменившись гримасой страдания. Он поник, шатнулся - и тотчас рядом с ним возник Соркор.

- Да ты же ранен! Тебе больно! - воскликнула Проказница, прежде чем успел подать голос кто-либо другой. - Ступай, пожалуйста, отдохни!

- Боюсь, в самом деле придется, - согласился Кеннит настолько смиренно, что Уинтроу понял: забота Проказницы более чем пришлась ему по душе. Мальчик задался даже вопросом, был ли приступ боли таким уж неожиданным. И так ли некстати произошел... А Кеннит продолжал: - Итак, госпожа моя, сейчас я вынужден оставить тебя... Но я еще загляну... если ты мне позволишь. Ты позволишь мне? Как только я почувствую себя чуточку лучше?

- Конечно. Обязательно заходи, - и она убрала руки от груди. А потом... протянула одну руку ему. Как бы приглашая соприкоснуться ладонями...

Пират сумел отвесить ей еще один глубокий поклон, но не сделал попытки прикоснуться к руке.

- До встречи, дорогая моя, - сказал он ей, и в голосе прозвучала приязнь. Он отвернулся и совсем другим голосом, тихо, хрипло позвал: Соркор... Мне, кажется, опять нужна твоя помощь...

Богатырь легко подхватил своего капитана и отправился с ним на корму, а Уинтроу успел перехватить взгляд, которым наградила корабль женщина. Приятным этот взгляд никак нельзя было назвать.

- Соркор! - неожиданно властно окликнула Проказница, заставив всех вздрогнуть и обернуться. - Поосторожнее с ним, Соркор! И вот что: когда уложишь его, не забудь прислать сюда несколько стрелков с луками. Пусть они хоть напугают этих тварей, если ничего больше не получится!

- Капитан?.. - спросил Соркор.

Кеннит тяжело обвисал у него на плече. По его лицу стекал пот, но капитан улыбался.

- Обязательно исполни желание дамы... Живой корабль... мой наконец. Поухаживай за ней вместо меня, парень, пока я сам не смогу заняться ее обольщением... - И со вздохом, очень напоминавшим предсмертный, он совершенно обмяк на руках у старпома. Соркор живо поднял его на руки и понес в бывшую каюту Кайла Хэвена, а Уинтроу все пытался истолковать про себя странную улыбку, так и оставшуюся у Кеннита на устах.

Женщина шла позади, ни на миг не отрывая глаз от лица капитана...

Уинтроу повернулся и медленно подошел к форштевню, туда, где только что стоял Кеннит. И отметил про себя, что никто не сделал ни движения, чтобы ему помешать. Он был совершенно свободен в своем перемещении по кораблю - в точности как когда-то.

- Проказница, - окликнул он негромко.

Она все смотрела вслед Кенниту... Очнувшись от задумчивости, она подняла глаза на Уинтроу. Глаза были по-прежнему круглыми от изумленного недоумения. И в них горели искорки.

Она протянула руку, и он, перегнувшись через фальшборт, вложил руку в ее ладонь. Слова были навряд ли нужны, и все-таки он выговорил вслух:

- Смотри... будь с ним осторожна...

- Верно, человек он опасный, - согласилась она. - Кеннит...

Ее губы произнесли имя капитана, точно обласкав его.

Он открыл глаза в хорошо убранной каюте. Даже рисунок дерева на стенных панелях был тщательно подобран. Светильники были бронзовые: стоит их лишь заново отполировать - и они засияют. Для карт была устроена особая стойка, и пухлые свитки покоились в ней, как несушки на гнездах. Воистину куры, несущие золотые яйца! Целая сокровищница сведений - фамильное собрание карт торговой семьи из Удачного!.. Да и кроме карт всяких маленьких приятностей в каюте было хоть отбавляй. Взять хоть умывальник с фарфоровой чашей и кувшином - явно парными. По стенам висели картины, надежно укрепленные против качки. Толстые стеклянные иллюминаторы закрывались тщательно сработанными резными деревянными ставнями. Все элегантно, со вкусом... Увы, недавно здесь произошел вполне понятный разгром, и повсюду валялись вещи, принадлежавшие прежнему капитану, но Этта уже сновала туда и сюда, восстанавливая порядок.

В воздухе чувствовался запах дешевых курений, так и не сумевший превозмочь всепроникающую вонь работоргового корабля. Тем не менее было понятно, что невольничьим судном Проказница недолго успела пробыть: грязь вполне можно было отскрести, а смрад - вывести. И вновь станет она опрятным и радостным кораблем... А каюта эта воистину была настоящей каютой для настоящего капитана!

Он огляделся. Он лежал совсем раздетый, лишь ноги прикрывала простынка. Он спросил Этту:

- А где наш мальчишка-капитан?

Она обернулась за звук его голоса и сразу бросилась к его постели.

- Мальчик пошел осмотреть голову и ребра своего отца. Он сказал, это не займет много времени. Он попросил убрать хлам из твоей каюты, прежде чем попробует тебя полечить... - Этта посмотрела на Кеннита и покачала головой: - Как ты можешь доверять ему, не понимаю! Он же знает: пока ты жив - ему этим кораблем не владеть. И еще я не возьму в толк, с какой стати ты доверяешь сопливому мальчишке то, о чем и подумать не позволял троим искусным лекарям в Бычьем устье...

- Потому, - ответил он негромко, - что он - часть дара Госпожи Удачи. Той самой Госпожи Удачи, что с такой легкостью отдала мне в руки этот корабль. Неужели ты не видишь, что это - тот самый корабль, что был мне предназначен? Мальчик, скажем так, входит в оплату...

Едва ли не впервые ему почти захотелось, чтобы она поняла. Но никто не должен был знать, какие слова произнес талисман, когда они с мальчиком так глубоко заглянули друг другу в глаза. Никто не должен был знать о связи, возникшей между ними в мгновение ока, о связи, которая дразнила любопытство Кеннита... и пугала его. И он сказал еще, ограждая себя от дальнейших вопросов:

- Мы уже подняли якорь?

- Соркор ведет нас в Бычье устье. Кори стоит у руля, Брик командует на палубе. Мы следуем за "Мариеттой".

- Ясно. - И Кеннит улыбнулся своим мыслям. - Ну и как тебе нравится мой живой корабль?

Этта тоже улыбнулась - горько и сладко одновременно.

- Она красавица. И я уже ревную. - Этта сложила на груди руки и посмотрела на него искоса. - Не думаю, что мы с ней скоро подружимся. Она слишком странное существо - и не женщина, и не дерево, и не корабль! Я не в очень большом восторге от тех блистательных речей, которыми ты так щедро осыпал ее. И мальчишка, Уинтроу, мне не слишком то по душе...

- А мне, как и всегда, нет особого дела до того, что там тебе нравится или не нравится, - нетерпеливо перебил Кеннит. - Но что я мог ей предложить, кроме слов, чтобы завоевать ее? Она ведь не женщина в том же смысле, что ты! - Шлюха еще продолжала дуться, и он добавил со всей свирепостью: - Эх, не болела бы так нога! Сей же час бы на кровати-то тебя разложил - да и показал тебе, кто ты такая для меня есть...

Черный лед в ее глазах мгновенно сменился темным огнем.

- Вот бы так оно и случилось, - тихо сказала она. И необыкновенно возмутила его теплой улыбкой, которой вознаграждена была его грубость.

Кайл Хэвен лежал на ободранной койке Гентри и смотрел в потолок. То малое, что оставили после себя рывшиеся в пожитках рабы, валялось на полу. Уинтроу переступил через цепочку, вырезанную из дерева, и лишенный пары, брошенный кем-то носок. Все прочее, еще сутки назад принадлежавшее Гентри его книги, одежда, инструмент для резьбы по дереву, - было отсюда унесено либо валялось изничтоженное. Кто тут больше потрудился - рабы, потрошившие каюты команды, или пираты с их гораздо лучше организованным сбором добычи?..

- Это я, отец, - сказал он, тихо закрывая за собой дверь. - Я, Уинтроу.

Дверь больше не запиралась: во время восстания кто-то сломал замок ударом ноги, даже не удосужившись сначала попробовать повернуть ручку. Впрочем, дверь была притворена, и двое "расписных", поставленные Са'Адаром нести стражу, не попытались заново ее распахнуть. Человек на койке не пошевелился...

Уинтроу поставил тазик с водой и приготовленные тряпки на расколотые останки столика Гентри и повернулся к отцу, чтобы торопливо прижать пальцы к его шее: бьется ли сердце? Сердце билось, и прикосновение привело отца в себя. Он с невнятным восклицанием дернулся прочь от его руки, потом торопливо сел.

- Все в порядке, - успокаивающе проговорил Уинтроу. - Это всего лишь я.

Кайл Хэвен показал зубы в пародии на улыбку.

- Да, - сказал он, - всего лишь ты. Но насчет того, что все в порядке - будь я проклят, если это действительно так!

Вид у него был жуткий, даже хуже, чем когда рабы пытались скормить его змею. "Да он постарел!.. - подумал Уинтроу. - Постарел за один день!.." Его щеки покрывала щетина, залепленная кровью из раны на голове. Уинтроу пришел сюда с намерением промыть и перевязать раны отца, но теперь им овладела странная неохота прикасаться к нему. Нет, крови он не боялся и отнюдь не был слишком "горд" для такого рода дел; если в нем когда и было подобное, время, проведенное в трюме с немощными рабами, давным-давно его от этого излечило. Нет. Он не хотел прикасаться к Кайлу Хэвену потому, что это был его отец, и ему казалось, что прикосновение могло некоторым образом засвидетельствовать эту кровную связь.

Уинтроу не попытался прятаться от собственных чувств. Их следовало принять и признать. Но как же ему хотелось, что этот человек был ему совершенно чужим!

- Я тебе воды умыться принес, - сказал он ему. - Правда, немного. Запасы пресной воды у нас как раз на исходе... Ты, может, проголодался? Если хочешь, попробую галет или сухарей тебе раздобыть... Больше, боюсь, просто ничего нет.

- Ничего мне не надо, - ответил отец. - И вообще можешь поменьше обо мне беспокоиться. У тебя более важные друзья завелись, вот им и прислуживай.

Уинтроу не стал обращать внимания на слова, которые пожелал выбрать его отец.

- Кеннит спит, - сказал он. - Пусть отдохнет как следует и сил наберется. Тогда у меня будет хоть какой-то шанс его вылечить.

- Вот как? Ты, значит, и вправду намерен... Ты вылечишь человека, отнявшего у тебя твой корабль!

- Да. Чтобы спасти тебе жизнь.

- Чушь! - фыркнул отец. - Ты бы все равно это сделал. Даже если бы они меня тому змею скормили. Такова уж твоя сущность... Под всякого, кто при власти, ложиться!

Уинтроу попытался беспристрастно поразмыслить над услышанными словами. Потом сказал:

- Возможно, ты и прав. Возможно, я все равно сделал бы это... Но не потому, что у него власть. Кто он такой - это тут вообще ни при чем. Дело в жизни, отец. Жизнь - это Са. Это значит, пока не утрачена жизнь, всегда есть возможность совершенствования. И потому я, как священнослужитель, вижу свой долг в том, чтобы сохранять жизнь. Даже его.

Отец мрачно рассмеялся:

- Только еще не добавил - даже мою...

Уинтроу молча кивнул.

Кайл Хэвен повернул к сыну голову той стороной, где была рассечена кожа:

- Ладно, жрец, приступай. Больше ты все равно ни на что не годишься.

Уинтроу не попался на удочку. Он сказал:

- Давай сначала посмотрим, что там у тебя с ребрами.

- Как скажешь.

Отцу было явно трудно двигаться, но все же он сам стащил драные остатки рубашки. Вся левая сторона груди у него была сплошь в синяках. Уинтроу внутренне содрогнулся, увидев на его теле явственно отпечатавшийся след сапога. Значит, этот удар достался уже лежачему... И опять единственными лекарскими припасами Уинтроу были вода и влажные тряпки: врачебный сундучок, имевшийся на корабле, подевался неизвестно куда. Он очень осторожно приступил к перевязке, чтобы помятые ребра причиняли поменьше страданий. Его отец ахал и вздрагивал от каждого прикосновения, но не отстранялся. Когда Уинтроу завязывал последний узелок, Кайл Хэвен сказал ему:

- Ты ненавидишь меня, ведь так, парень?

- Не знаю. - Уинтроу намочил тряпку и начал промокать кровь у него на лице.

- А я знаю, - сказал отец. - У тебя на физиономии все написано. Ты едва можешь себя заставить в одной каюте со мной находиться, а прикасаться ко мне - и подавно!

- Ты ведь действительно пытался меня убить, - проговорил Уинтроу ровным голосом.

- Да. Пытался. Пытался! - У отца вырвался недоуменный смешок, но смеяться было слишком больно, и он, вздрогнув, умолк. - Провалиться мне, если я знаю, почему тогда поступил так... Но в тот момент мне казалось, что ничего более умного и придумать-то невозможно.

Уинтроу понял, что более вразумительного объяснения не дождется. Да он и не был уверен, что ему вправду хотелось понять. Он устал от бесконечных попыток понять отца. Он совсем не хотел его ненавидеть. Он вообще не хотел ничего чувствовать к этому человеку. А больше всего ему хотелось, чтобы отец вообще в его жизни не существовал.

- Почему все должно было случиться именно так? - вырвалось у него вслух.

- Ты сам сделал выбор, - заявил Кайл Хэвен. - Все могло быть совершенно иначе. Если бы ты хоть попытался сделать по-моему... просто делать, что тебе говорят, не задавая вопросов! - все было бы хорошо. Неужели так трудно было раз в жизни поверить, что кто-то другой лучше знает, где твое благо?

Уинтроу обвел глазами комнату так, словно обозревал весь корабль.

- Я думаю, - сказал он тихо, - это никому из нас не во благо.

- Только потому, что ты все испортил! Ты - и корабль! Если бы вы оба вели себя как положено, мы уже на полпути в Калсиду были бы теперь! И Гентри, и Майлд, и... и все... все они были бы живы! И виноват во всем ты! Ты, а не я! Ты это выбрал!..

Уинтроу попытался придумать ответ, но ничего путного ему в голову не пришло. И он принялся молча, тщательно перевязывать отцу голову.

...Как же здорово они работали у нее на палубе и на мачтах, эти пестро разодетые морские разбойники... Со времен капитана Ефрона не доводилось ей наслаждаться командой, составлявшей с нею такое органичное целое! Она обнаружила, что с облегчением воспринимает их многоопытное обращение с ее такелажем и парусами. Исполняя распоряжения Брика, бывшие невольники выстроились правильными цепочками, таская из-за борта ведерки с водой и передавая их вниз - отмывать испоганенные трюмы. Другие уже качали помпы, выплескивая в море застоявшуюся грязь. Третьи вооружились кусками пемзы и скребли палубу... Они пытались оттереть кровавые пятна, но вотще: диводрево сохранит эти отметины навсегда. Она знала это, но помалкивала. Люди сами поймут тщетность своих усилий... Несколько человек трудились в трюмах, снимая цепи, гроздьями свисавшие с переборок. Медленно, но верно все они возвращали ей прежний облик. Можно сказать, возвращали ей ее прежнюю...

С самого дня своего пробуждения она, пожалуй, не испытывала большего удовлетворения... Но помимо удовлетворения было и еще кое-что, кое-что беспокоящее, но вместе с тем завораживающе интересное.

Она расширила свое восприятие... В каюте старпома на краешке узкой койки сидел Кайл Хэвен, а Уинтроу молча промывал ему рану на голове. Ребра Кайла уже стягивала повязка. Тишина в каюте была не просто тишиной, но чем-то большим: так молчат друг с другом люди, говорящие на разных языках и не имеющие ничего общего. Болезненная это была тишина, и она не стала к ней прислушиваться.

В капитанской каюте беспокойно дремал предводитель пиратов... Проказница не ощущала его с такой остротой, с какой чувствовала Уинтроу, однако ее достигал и снедавший его жар, и неровный ритм дыхания. Она потянулась к нему, точно мотылек - к пламени свечки... "Кеннит". Она заново примерилась к его имени. Лихой, злой человек. И опасный... Но до чего ж обаятельный. Его женщина ей не слишком понравилась. Зато сам Кеннит... Он сказал, что завоюет ее. Не завоюет, конечно, ведь он не член ее семьи. Однако Проказница обнаружила, что ожидает этих его попыток, пожалуй, даже с нетерпением. Как он ее называл? "Моя повелительница ветра и волн, стремительная и прекрасная..." Ну не глупо ли человеку так говорить с кораблем?..

Проказница откинула с лица волосы и глубоко вздохнула всей грудью. Возможно, Уинтроу был-таки прав. Возможно, настало ей время подумать, какой жизни она хотела бы для себя.

ГЛАВА 36

ТА, КТО ПОМНИТ

- Я ошибся. Это не Та, Кто Помнит. Поплыли прочь.

- Но... я не понимаю, - взмолилась Шривер. На плече у нее зияла длинная рваная рана - след зубов белого змея. Он ударил ее зубами, точно не змеем был, а акулой какой!.. Густой зеленый вихор уже закрывал и склеивал рану, но она по-прежнему жгла, ибо Шривер торопилась изо всех сил, стараясь угнаться за Моолкином. За ними плелся Сессурия, недоумевающий, как и она.

- Я тоже ничего не понимаю. - Гриву Моолкина развевало стремительное движение. Где-то далеко позади них белый змей продолжал бессмысленно реветь, ненасытно набивая утробу. Сквозь Доброловище плыл запах крови, едва уловимый, точно старинные воспоминания. - Я сразу вспомнил ее аромат, сказал Моолкин. - Я нимало не усомнился. Но она... это существо... это не Та, Кто Помнит!

Сессурия мощно ударил хвостом и поравнялся с ними.

- Этот белый змей... - спросил он с омерзением в голосе. - Что с ним такое?

- Ничего, - тихо, с жутким спокойствием ответил Моолкин. - Боюсь, с ним ничего особенного не случилось... Разве что он несколько дальше прошел по пути, которым мы все следуем. Как бы в скором времени и нам не стать такими, как он...

- Не понимаю, - повторила Шривер. Однако ощутила ледяную жуть, причину которой вполне могла бы понять, если бы постаралась.

- Он забыл. Вот и все. - Голос Моолкина не отражал никаких чувств.

- Забыл... что? - спросил Сессурия.

- Все, - ответил Моолкин. Его грива внезапно обмякла, цвета чешуи померкли. - Он забыл все, кроме того, чтобы жрать, линять и расти. А все остальное, все, что по-настоящему важно и значительно, - это он позабыл. Так же, как, боюсь, забудем и мы, если Та, Кто Помнит, в ближайшее время не явит Себя нам... - Он резко развернулся и заключил обоих своих спутников в кольчатые объятия. Они не сопротивлялись, наоборот, сами прильнули к вожаку в поисках утешения. Его прикосновение сразу обострило их память и восприятие окружающего. Все вместе они опустились в мягкий донный ил и погрузились в него, по-прежнему не расплетая объятий. - Мой Клубок... проговорил Моолкин с нежностью, и Шривер с уколом боли ощутила истинность его слов. Они трое - вот и все, что осталось от прежнего Клубка Моолкина.

Они успокоенно лежали в объятиях вожака. Вскоре над поверхностью улегшегося ила торчали только их головы. Никто не двигался, жабры работали в унисон. Потом Моолкин тихим голосом, словно утешая, начал вспоминать святое предание.

- После перворождения мы были Владыками. Мы росли, мы постигали, мы испытывали. И то, что мы постигали, мы делили друг с другом, дабы накапливалась премудрость. Но ни одно тело не предназначено жить вечно. А потому настало время совокупления, и были смешаны сути. И мы навсегда сбросили свои старые тела, зная, что обретем новые, становясь новыми существами. Так и произошло. Мы возродились крохотными и обновленными. Мы кормились, мы линяли, мы росли. Но вот помнили мы уже не все. Только часть. И были те, кто сберегал для нас общую память. И когда наступало урочное время, Те, Кто Помнил, взывали к нам своим благоуханием. Они собирали нас и наделяли нас своей памятью. И вновь мы становились Владыками и странствовали в пределах Доброловища и Пустоплёса, собирая все новую мудрость и жизненный опыт, чтобы вновь разделить все это между собою в пору совокупления... - Предание было знакомо до последнего слова, но тут Моолкин помедлил. - Я не помню, сколько раз это случалось, - сознался он погодя. Цикл за циклом мы возрождались... Но этот последний период линьки и роста... не был ли он длиннее всех прочих, случавшихся ранее? Не слишком ли многие из нас позабыли, что были созданы для владычества? Боюсь, о Клубок мой, что наш род угасает... Взять хоть меня - раньше я помнил намного больше и яснее, нежели теперь... И с вами то же самое, так ведь?

Его вопросы разбередили самую больную рану в сердце Шривер. Она распустила гриву и переплела ее с гривой вожака, смело вдыхая его яд, дабы ощутить ожог его памяти, его прежних жизней. Ей удалось это: она коснулась его мыслей.

- Это так, раньше я помнила больше, - согласилась она. - А теперь порою мне кажется, что я твердо помню только одно: ты - тот, за кем я должна следовать. Тот, чьи воспоминания истинны!

Он протрубил негромко, но звучным, наполненным голосом:

- Если Та, Кто Помнит, скоро не посетит нас, даже я могу это забыть...

- Так храни же эту память превыше всего остального. Всегда знай, что мы должны искать Ту, Кто Помнит!