Даль Роальд

Африканская история

Роальд ДАЛЬ

АФРИКАНСКАЯ ИСТОРИЯ

Перевод А. Колотова

Англия вступила в войну в сентябре тысяча девятьсот тридцать девятого года. Жители Британских островов узнали об этом немедленно, в колониях через несколько минут. Размеренная мирная жизнь кончилась.

В Британской Восточной Африке, в Кении, жил молодой человек. Он был охотником, любил бродить по ущельям и по долинам, любил прохладные ночи на склонах Килиманджаро. Он, как и все, узнал, что началась война, и для него тоже пришел конец прежней жизни. Он пересек страну, добрался до Найроби, записался в Королевский воздушный флот и попросил выучить его на пилота. Он научился летать на маленьком самолетике "тайгер-мот" и оказался хорошим летчиком.

Через месяц он чуть не попал под трибунал за то, что, поднявшись в воздух, занялся вопреки приказу не отработкой "бочек" и "петель", а полетел в направлении Накуру посмотреть диких животных, пасшихся на равнине. По дороге ему показалось, что он увидал черную антилопу. Черные антилопы встречаются крайне редко. Он сбросил высоту, высунулся из кабины влево и не заметил, что справа стоял жираф. Правое крыло ударило жирафа по шее и срезало ему голову, так низко летел наш герой. Крыло было повреждено, но он все же дотянул до Найроби и, повторяю, едва не угодил под суд военного трибунала, потому что можно было бы, конечно, сказать, что, мол, столкнулся в воздухе с большой птицей, но что тут докажешь, если к крылу и стойкам прилипла жирафья шерсть с клочками жирафьей шкуры.

Через полтора месяца его выпустили в первый самостоятельный полет. Он должен был лететь в Элдорет, крохотный городок на высоте восьми тысяч футов, и снова ему не повезло. В полете отказал двигатель, вода попала в топливные баки. Но он не потерял головы и, не повредив самолета, безукоризненно совершил вынужденную посадку неподалеку от одиноко стоявшей на горной поляне хижины. Признаков другого жилья вблизи не было. Места там пустынные.

Он подошел к хижине и в ней нашел старика, который жил тем, что возделывал ямс на небольшом огороде да еще держал несколько темно-желтых цыплят и черную корову. Старик был к нему добр. Он дал ему молока, еды, место для ночлега, и юноша провел с ним два дня и две ночи, пока его не обнаружил поисковый самолет из Найроби. Спасатели выяснили, в чем дело, и вскоре доставили ему чистый бензин, чтобы он мог взлететь и вернуться. В течение этих двух дней одинокий старик, который по многу месяцев жил, не видя человеческого лица, был рад его обществу и возможности поболтать. Он без конца говорил, а летчик слушал. Старик рассказывал ему про одинокую жизнь, про то, как львы ночью подходят близко, про озорного слона, живущего за холмом, про жаркие дни и как наступает тишина в знобкую полночь.

В конце второго дня, вечером, старик заговорил о себе. Он рассказал длинную, странную историю, и летчику казалось, что он словно снимал с плеч тяжкий груз. Кончив, старик сказал, что он об этом никогда и никому не рассказывал и уже не расскажет. История была такой необычной, что летчик поспешил записать ее сразу, как только долетел до Найроби. Он записал ее не дословно, а от третьего лица и сделал старика действующим лицом рассказа. Так вышло лучше. Раньше он никогда не писал, поэтом неудивительно, что он допустил огрехи. Он ведь не знал ни одного фокуса из тех, что проделывают писатели со словами, как живописцы с красками, и все же, когда он отложил карандаш и пошел в буфет выпить пива, в его блокноте остался рассказ необычный и яркий.

А через две недели, после того как он в тренировочном полете разбился, мы обнаружили блокнот в его чемодане. Родственников, по-видимому, у него не было, и на правах друга я взял рукопись себе и ее хранил.

Вот она перед вами.

* * *

Старик вышел из дому на солнцепек и постоял, опираясь на палку, чтобы глаза привыкли к яркому свету. Ему что-то послышалось, и он внимательно вслушивался в тишину.

Он был невысок, толст и очень стар. Ему был далеко за семьдесят, а выглядел он на все восемьдесят пять. Ревматизм изуродовал, согнул, скособочил его. Лицо заросло серой щетиной, при разговоре у него двигалась только одна половина рта, вторая не шевелилась. На голове он, не снимая, носил грязный пробковый шлем.

Он стоял возле дома, щурился и напряженно слушал.

Вот опять. Голова старика дернулась, он повернулся к маленькой бревенчатой хижине, стоявшей ярдах в ста на лугу. Сомнений не оставалось, это был собачий лай, тонкое свербящее тявканье, которое собаки издают от неожиданной боли или при встрече с опасностью. Лай повторился еще дважды, но уже скорее не лай, а тонкий отчаянный визг. Визг стал выше, пронзительнее, словно исторгался из глубины собачьей души.

Старик повернулся и быстро захромал к хижине, служившей жилищем Джадсону. Он подошел, распахнул дверь и вошел.

На полу лежала белая собачонка. Джадсон стоял над ней широко расставив ноги. Его черные волосы падали на длинное смуглое лицо. Высокий, тощий, он что-то бормотал про себя. Грязная белая рубаха была пропитана потом. Нижняя челюсть отвисла нелепо, почти безжизненно, как будто была слишком тяжела и он не мог подтянуть ее и закрыть рот. По подбородку ползла капля слюны. С высоты роста Джадсон рассматривал собачонку, лежавшую у его ног, и теребил рукой свое ухо. В другой руке он держал тяжелую палку.

Старик даже не посмотрел на Джадсона, он опустился на колени возле собаки и осторожно начал ее ощупывать. Собака лежала спокойно, глядя на старика влажными глазами. Джадсон не двигался. Он смотрел то на старика, то на собаку.

Старик медленно, с трудом, крепко держась за палку обеими руками, встал и оглядел внутренность хижины. На полу в дальнем углу лежала грязная подстилка, посредине стоял стол, сколоченный из посылочных ящиков, на нем примус и облупившаяся эмалированная сковородка. В грязи на полу валялось несколько цыплячьих перьев.

Наконец у подстилки старик увидал то, что искал. Это был прислоненный к стене толстый железный прут. Он подошел, хромая и гулко стуча палкой по полу. Собака не отводила от него глаз. Старик переложил палку в левую руку, правой взял прут и, подойдя снова к собаке, высоко поднял прут и с силой опустил его ей на голову. После этого он отбросил прут и обернулся к Джадсону, который так и стоял - с широко расставленными ногами, с ползущей по подбородку каплей слюны, с подергивающимися веками. Старик подошел к нему ближе и заговорил. Он говорил негромко, медленно, с непередаваемой яростью в голосе, но половина его лица по-прежнему была неподвижна.

- Ты убил ее, - сказал он. - Ты ей сломал спину.

Новый приступ ярости захлестнул его и дал ему новые силы и новые слова. Он поднял голову и стал швырять их долговязому Джадсону в лицо. Тот часто моргал и прижимался спиной к стене.

- Ты, грязный, вшивый подонок. Это моя собака. Какое паскудное право было у тебя убивать мою собаку. Слюнявый придурок, ну! Говори!

Джадсон медленно поглаживал левую ладонь о рубашку, вверх-вниз, вверх-вниз. Не поднимая глаз, он сказал:

- Она все время лизала лапу. Я не могу слышать такой звук. Ты знаешь, что я не могу, а она лижет, лижет, лижет. Я говорю, перестань, она хвостом повиляла и снова лижет. Я не могу терпеть таких звуков, поэтому я взял палку и ударил ее.

Старик ничего не ответил. Казалось, он сейчас ударит Джадсона. Он поднял правую руку, уронил ее, плюнул на пол, повернулся и вышел из комнаты. Поодаль, в тени акации, черная корова жевала жвачку. Она жевала и смотрела на старика, который шел к ней по лугу. Она не переставала жевать ни на секунду, размеренно двигая челюстями в ритме замедленного метронома. Старик, прихрамывая, подошел к ней и погладил по шее, потом прижался к ее боку и начал почесывать ей спину концом палки. Так он стоял долго, прижимаясь к корове и почесывая ей спину. То и дело он заговаривал с ней короткими спокойными фразами, тихо, шепотом, как будто поверял тайну.

Акация давала густую тень. Вокруг все цвело и разрасталось после прошедших ливней. В горах Кении трава растет густо и зелено, а сразу по окончании сезона дождей нет таких лугов в мире, где росли бы более пышные и яркие травы. На севере высилась гора, давшая название всей стране. Над снеговой шапкой курился белый дымок, там бушевал снежный смерч и сдувал снежную пыль с вершины. Внизу на склонах жили слоны и львы, и можно было иногда ночью слышать, как львы рычат на луну.

Шли дни, Джадсон делал свою работу молчаливо и неутомимо. Он убирал урожай, окучивал ямс, доил корову. Старик укрывался в доме от жгучего африканского солнца. Только под вечер, когда воздух свежел, он выходил наружу и каждый раз шел, хромая, к корове и добрый час проводил возле нее в тени акации. Однажды он увидал возле коровы Джадсона, который стоял, выдвинув одну ногу вперед, смотрел на корову в упор пустым взглядом и теребил себе рукой правое ухо.

- Что с тобой? - спросил старик.

- Она все время жует, - сказал Джадсон.

- Жвачку она жует, - ответил старик. - Иди, куда шел.

- Слышишь, какой звук, - сказал Джадсон. - Хрустит, как будто у нее во рту галька. А на самом деле, трава и слюна. Вот посмотри, жует и хрустит, хрустит, хрустит, а у самой во рту трава и слюна. Мне этот хруст голову продолбит.

- Уйди, - сказал старик. - Уйди с моих глаз.

На рассвете старик сидел, по обыкновению, у окна и наблюдал за Джадсоном. Тот сонно брел через луг, бормоча что-то про себя и волоча ноги. На мокрой траве за ним оставался темно-зеленый след. В руке он нес канистру для керосина емкостью четыре галлона, которую использовал вместо подойника. Солнце вставало над хребтом, и от человека, коровы и акации тянулись длинные тени. Джадсон поставил канистру, принес ящик, перевернул его вверх дном и устроился под коровой. Вдруг Джадсон встал на колени, ощупал руками вымя, и тут старик тоже заметил, что оно пустое. Джадсон встал и быстро подошел к дому.

- Молока нет, - сказал он.

Старик положил обе ладони на подоконник и высунулся из окна:

- Ты негодяй, ты украл молоко.

- Нет, я не крал, - сказал Джадсон. - Я спал.

- Украл.

Старик высунулся еще больше и, двигая одной половиной рта, сказал:

- Я изобью тебя до смерти.

- Наверно, кто-то из местных ночью украл, кикуйю. А может, она заболела.

Старик подумал и решил, что он говорит правду.

- Посмотрим, - сказал старик. - Посмотрим, что дальше будет. И, ради Бога, убирайся ты с моих глаз.

Вечером у коровы было полное вымя, и под присмотром старика Джадсон надоил две кварты густого жирного молока.

Утром у коровы молока не было, вечером опять было, на третье утро вымя было пустым.

Ночью старик остался дежурить. С первыми сумерками он сел возле открытого окна, положил на колени ружье двенадцатого калибра и стал ждать вора, который выдаивал по ночам молоко. Сперва он ничего не видел в кромешной тьме, даже корову, потом из-за гор вышла луна и стало светло, как днем. Но было страшно холодно, ведь дело происходило на высоте семь тысяч футов. Старик замерз и укутался плотней в холщовое одеяло. Корова была отчетливо видна старику. Луна висела над акацией, отбрасывавшей густую тень.

Всю ночь старик не сводил глаз с коровы, и только раз отошел в глубь комнаты за вторым одеялом. Корова спокойно стояла под деревом, жевала жвачку и задирала морду к луне. За час до рассвета вымя наполнилось. Молоко прибывало на глазах, старик это ясно видел, хотя вымя наполнялось так же медленно и незаметно, как движется часовая стрелка по циферблату. До рассвета оставался всего час. Луна опустилась низко, но еще светила. Он видел корову, дерево рядом с ней и зелень травы. Внезапно он поднял голову. Послышался шорох. Сомнений не оставалось: под окном было слышно шуршание травы. Он быстро встал, перегнулся через подоконник и увидел.

По мокрой траве быстро скользила большая черная змея, мамба, длиной восемь футов и толщиной с человеческую руку. Она ползла прямо к корове. Маленькая треугольная голова была приподнята над землей. Когда змея раздвигала траву, слышалось сипение, как будто газ шел из конфорки. Старик прицелился, но, сам не зная почему, сразу же опустил ружье. Он неподвижно сидел и смотрел, как мамба, шурша, подползала к корове. Сперва он думал, что змея хочет ее укусить.

Но она не укусила. Она приподнялась, покачала головой, еще выше подняла туловище, аккуратно взяла в рот один из сосков и начала пить. Корова не шевелилась. Стояла полная тишина. Черное, круто изогнутое тело мамбы висело под выменем, и черная змея и черная корова были ясно видны в лунном свете.

Полчаса старик сидел у окна и смотрел, как мамба высасывает молоко. С каждым глотком по ее телу проходила небольшая волна. Она брала в рот по очереди один сосок за другим, пока вымя не опустело. Тогда мамба осторожно опустилась на землю и заскользила по траве обратно, туда, откуда пришла. Снова послышалось тихое шуршание, она проползла под его окном и, оставляя темный след на сырой траве, исчезла за домом.

Луна скрылась за горой Кения, и почти в то же мгновение из-за восточного хребта вышло солнце. Из хижины с канистрой в руке вышел Джадсон. Он сонно, медленно, заплетающимися шагами пошел к корове. Старик ждал. Джадсон наклонился, ощупал вымя, и тут его окликнул старик. Джадсон от неожиданности вскочил.

- Опять пусто, - сказал старик.

- Да, молока нету, - ответил Джадсон.

- Наверное, - медленно произнес старик, - это крадет мальчишка кикуйю. Я задремал, а когда проснулся, он убегал. Стрелять было нельзя, я бы попал в корову. Он убегал туда, в ту сторону. Я его сегодня ночью дождусь. Дождусь, - кивнул он.

Джадсон ничего не ответил, поднял канистру и ушел в хижину. Ночью старик снова сел у окна. Он испытывал странное удовольствие от предвкушения того, что ему предстояло увидеть. Он знал, что мамба придет, но хотел убедиться. И когда за час до рассвета появилась огромная черная змея, старик лег животом на подоконник, чтобы не упустить ни малейшего ее движения. Мамба подползла к корове, полежала под ее брюхом, несколько раз качнула головой, поднялась и взяла сосок. За полчаса она высосала все молоко, опустила голову и уползла обратно. И сидя у окна, укутавшись в одеяло, старик глядел и тихо посмеивался одной половиной рта.

Солнце взошло из-за гор. Джадсон с канистрой в руке вышел из хижины, но теперь он подошел прямо к окну и спросил:

- Что было ночью?

Старик посмотрел на него и ответил:

- Ничего. Ничего не было. Опять я заснул, а чертов мальчишка пришел и все выдоил. Послушай, Джадсон, - продолжал он, - нам надо поймать его, иначе ты так и будешь без молока. Тебе оно, правда, и ни к чему, но все равно, нам надо поймать его. Его не пристрелить, потому что он все время прячется за коровой - умно придумал. Придется тебе поймать его.

- Поймать? Как?

Старик заговорил еще медленнее.

- Я думаю, - сказал он, - ты должен спрятаться где-то рядом с коровой, совсем рядом. Иначе нам его не поймать.

Джадсон запустил левую руку в волосы.

- Выкопай небольшую яму, - продолжал старик, - рядом с коровой. Ты туда ляжешь, а я тебя накрою сверху травой, так чтобы вор ничего не заметил, пока не подберется вплотную.

- А если у него будет нож? - сказал Джадсон.

- Не будет. Возьмешь с собой палку, больше тебе ничего не нужно.

- Ладно, я возьму палку. Он как придет, я сразу выпрыгну и буду его бить.

Вдруг он что-то вспомнил.

- Она же будет жевать, - сказал он. - Я не могу, чтобы она всю ночь надо мной жевала. Во рту трава и слюна, а хрустит, как галькой. Всю ночь. Я не могу.

Он начал теребить рукой левое ухо.

- Ты сделаешь, как я велел, понял? - сказал старик.

Днем Джадсон выкопал неглубокую яму. Корову привязали к акации, чтобы она не бродила по всему лугу. Вечером, когда Джадсон собрался лечь в яму, старик подошел к лачуге и подозвал его.

- Незачем тебе идти туда с вечера, - сказал он. - Пока вымя не наполнится, никто не придет. Зайди, посиди здесь. В моем доме теплее, чем в твоей развалюхе.

Никогда раньше Джадсон не заходил в дом. Он прошел в дверь, радуясь, что ему не надо лежать в яме всю ночь. В комнате на столе горела свеча, воткнутая в пивную бутылку.

- Вскипяти чаю, - сказал старик.

Примус стоял на полу. Джадсон разжег примус и вскипятил чай. Они сели на перевернутые деревянные ящики и взяли кружки. Старик шумно всасывал в себя горячий чай. Джадсон все время дул, отпивал понемногу и не сводил глаз со старика. Старик продолжал пить, шумно прихлебывая.

Вдруг Джадсон сказал ему:

- Перестань.

Он произнес это слово совершенно спокойно, почти без выражения, но углы его губ и глаз стали дергаться.

- Что перестать? - спросил старик.

- Чай так сосать.

Старик поставил кружку и некоторое время смотрел на него в упор. Потом спросил:

- Сколько ты собак убил в своей жизни, Джадсон?

Джадсон молчал.

- Сколько, я тебя спрашиваю? Сколько?

Джадсон начал выбирать из кружки чаинки и налеплять их себе на левую руку. Сидя на ящике, старик наклонился вперед:

- Сколько собак ты убил, а, Джадсон?

Движения Джадсона стали торопливыми. Он шарил пальцами в кружке, выуживал чаинку, быстро прилеплял ее к тыльной стороне ладони и лез за новой. Когда чаинок осталось мало и они не сразу попадались ему, он опускал лицо и пристально вглядывался в кружку, стараясь не упустить ни одной. Левая рука его была вся облеплена чаинками.

- Джадсон! - гаркнул старик. Подвижная сторона его рта распахнулась и захлопнулась, словно клещи. Огонек свечи колыхнулся, потом выпрямился.

Медленно, дружелюбно, будто обращаясь к ребенку, старик спросил:

- Ну, вот за всю жизнь, сколько ты собак убил?

- С чего это я буду тебе рассказывать? - Джадсон не поднимал глаз. Он отлеплял чаинки с руки одну за другой и клал их обратно в кружку.

- А может, мне интересно, Джадсон. - Старик заговорил очень спокойно. - Может быть, мне тоже понравилось бы. Давай все обсудим, подумаем, как бы нам еще вдвоем позабавиться.

Джадсон взглянул. Капля слюны у его подбородка повисла, оторвалась и упала на пол.

- Я же их убивал из-за звуков.

- Сколько ты их убил? Мне интересно, сколько?

- Много, только давно.

- А как? Расскажи, как ты их убивал? Какой способ лучше всего, по-твоему?

Джадсон не отвечал.

- Ну, расскажи, Джадсон. Мне интересно.

- С чего это я должен рассказывать? Об этом нельзя рассказывать.

- Я никому не скажу, клянусь тебе.

- Ну, раз не скажешь. - Джадсон придвинулся к старику ближе и зашептал: - Однажды я дождался, пока она заснет, взял большой камень и бросил ей сверху на голову.

Старик встал и налил себе еще чаю.

- Мою ты не так убил.

- Времени не было. Звук такой мерзкий, лижет, лижет, я взял и стукнул.

- Ты даже не убил ее.

- Главное, чтобы звуков не было.

Старик подошел к двери и выглянул. Было темно. Луна еще не взошла, ночь текла холодная, ясная, звездная. Небо на востоке побледнело и засияло - слабо, потом ярче и ярче, свет разлился повсюду, и каждая росинка на луговой траве сверкала и отражала его. Наконец поднялась луна из-за гор. Старик обернулся:

- Приготовься на всякий случай. Кто его знает, может, он сегодня рано придет.

Джадсон встал, и они вместе вышли из дому. Джадсон лег в яму рядом с коровой, старик набросал сверху травы.

- Я тоже буду смотреть, - сказал старик. - Из окна. Когда я крикну, вскакивай и хватай его.

Он подковылял к дому, укутался в одеяло и занял пост у окна. Было еще рано. Большая луна продолжала подниматься над вечным снегом, венчающим вершину горы Кения. Через час старик крикнул из окна:

- Джадсон, ты не спишь?

- Нет, - ответил Джадсон, - не сплю.

- Не спи, - сказал старик, - что хочешь делай, только не спи.

- Корова хрустит, - сказал Джадсон.

- Я застрелю тебя, если ты встанешь.

- Застрелишь? Меня?

- Если ты сейчас встанешь - застрелю.

От того места, где лежал Джадсон, донеслось сдавленное тихое всхлипывание, словно ребенок пытался удержаться от слез, и голос Джадсона произнес:

- Я не могу так лежать. Мне нужно встать, она все время хрустит.

- Если ты встанешь, - сказал старик, - я всажу тебе пулю в живот.

Всхлипывание продолжалось около часа и оборвалось. На часах стрелка приблизилась к четырем. Похолодало. Старик завернулся плотнее в одеяло и крикнул:

- Джадсон, тебе не холодно? Не замерз?

- Холодно, страшно холодно, - отозвался Джадсон. - Зато она больше не хрустит, она заснула.

- А что ты собираешься делать с вором, когда схватишь его? - спросил старик.

- Не знаю.

- Убьешь?

Пауза.

- Не знаю. Я поначалу схвачу его.

- Посмотрим, - сказал старик. - Посмотрим, как это будет.

Он высунулся из окна, держась руками за подоконник. Вскоре он услыхал шуршание и увидал, что мамба скользит в траве и, приподняв над землей голову, ползет к корове. Когда ей оставалось около пяти ярдов, старик крикнул. Он сложил руки у рта рупором и закричал:

- Идет, Джадсон, идет! Вставай и держи его!

Джадсон быстро высунул голову и огляделся. В это мгновение он увидал мамбу и мамба увидала его. Прошла секунда, может быть, две, пока змея застыла, отпрянула и отвела голову назад. Бросок, мелькнула черная молния, послышался глухой толчок - она ударила его в грудь. Джадсон взвизгнул. Долгий протяжный вопль держался на одной ноте, не подымаясь и не опускаясь, потом ослаб, смолк, и наступила тишина. Джадсон встал во весь рост, разорвал рубаху и начал ощупывать грудь. При этом он негромко стонал, подвывал и тяжело дышал открытым ртом. И все это время старик сидел у открытого окна, высунувшись и не сводя с него глаз.

Яд черной мамбы действует почти мгновенно, и после укуса все произошло очень быстро. Джадсона швырнуло на землю, и он лежал, выгибая спину и перекатываясь по траве. Он уже не кричал. Все было очень тихо, как будто человек большой физической силы боролся с невидимым великаном, и великан гнул его, не давал встать и, не ослабляя хватки, подтягивал колени к подбородку.

Через некоторое время он стал обрывать траву, а потом лег на спину, слабо шевеля ногами. Но и это продолжалось недолго. Он резко дернулся, выгнул опять спину, перевернулся на живот и застыл. Правая нога, согнутая в колене, прижалась к груди, руки вытянулись вперед.

А старик все сидел у окна, и даже, когда все было кончено, не шелохнулся. В тени акации что-то зашевелилось. Мамба медленно поползла к корове. Она приблизилась, взяла в рот темный сосок и начала пить. Старик смотрел, как мамба пьет молоко и как после очередного глотка волна проходит по ее телу.

Он сидел неподвижно, пока змея не кончила пить.

- Ты заработала свою долю, - тихо пробормотал он. - Сегодня ты пьешь то, что заработала.

Он снова посмотрел и опять увидел крутой изгиб черного тела мамбы, черневший между коровьим животом и землей.

- Да-да, сегодня ты заработала свою долю, - проговорил он и медленно повторил: - Заработала...