Порой для спасения любви приходится стать живой мишенью. Петербургская красавица Диана Арбенина приезжает в Казань с тайной миссией. Она производит настоящий фурор в обществе, демонстрируя последние парижские моды и сводя с ума кавалеров. Но какова истинная цель пребывания Прекрасной Охотницы в старинном городе на Волге? Ее страшная тайна — в анонимном письме, которое она всегда носит у сердца.

Ольга Лебедева

Прекрасная Охотница

1. СЕМЬ КАНДИДАТОВ В ЛЮБОВНИКИ

Несмотря на ранние сумерки, свечи зажигать не хотелось. Было так уютно и покойно смотреть в окно на алеющий закат, гряду розовых облаков над речною водой и черемуховые ветви, стынувшие зачарованными весенними снами в ожидании духовитого медвяного цвета. Катерина вздохнула, еще раз прочла написанное и, задержав отчего-то дыхание, будто окунаясь в студеную Макарьевскую купель, зачеркнула все слова до последней буковки. К чему эти бесполезные усилия, коли надежды нет? Скомкала лист хорошей гербовой бумаги и медленно сжала в кулаке.

Нужно было на что-то решаться. Последнее известие из Петербурга от сердечной подруги Софи Ростопчиной не шло у ней из головы. Катерина третьи сутки была сама не своя. А Поклонник не унимался — забрасывал записками, слал букеты, требовал свидания. Что ж, пожалуй, теперь приходит время проверить, так ли уж на все готов этот сильный, уверенный в себе мужчина ради ее любви.

Она зловеще усмехнулась. Любая неосторожная фраза, опасное словцо грозило ей гибелью. Но иначе Катерина уже не могла. Весь смысл ее существования отныне сузился, превратился в краткий миг справедливого гнева и зловещего восторга, что снился ей теперь всякую ночь.

— Жребий брошен… — прошептала она, с удивлением прислушиваясь к шелесту собственного голоса в тиши кабинета. А ведь когда-то он звенел на балах под сводами Дворянского собрания, и ее смех, неподражаемый серебристый смех Катерины Мамаевой заставлял мужские сердца биться учащенно, а женщин сухо поджимать губы и украдкой ронять ревнивые, завистливые взоры!

Теперь все в прошлом. У нее есть два месяца, а то и меньше. А уж потом — хоть в омут головою. И, скорее всего, так и станется.

— Ну, коли это со мною кто-то шутку выкинуть желает — не сносить головы лихоимцу!

Темная фигура миновала булочную, быстро пересекла мостовую и зашагала по направлению к набережной. Десятью минутами позже тою же дорогой процокала бричка лихача-ваньки. Однако у припозднившегося путника, очевидно, было настроение подышать свежим воздухом, или, что более вероятно, нынче он оказался отчасти стеснен в средствах, чтобы нанять извозчика. А воздух был и впрямь чудесен — прохладный, бодрящий, исполненный того особенного аромата очарования и тайны, какой бывает лишь в канун окончательно свершившейся весны.

Май в Казани 1869 года выдался ранним. Почки на березах и тополях давно уже проклюнулись веселыми стрелками, набрались сил за каких-то три теплых дня и брызнули по всему городу веселыми гроздьями свежей юной листвы. А еще день, другой — и закипит душистая черемуха, сводя по ночам с ума молодых гарнизонных офицериков, студентов и юных гимназисток!

Даже камни в городе омылись дождем, засверкали, стали светлее и глаже. Строили нынче повсюду: число новых зданий за минувшие десять лет увеличилось в полтора раза. Законодателем же новой моды на казенную каменную архитектуру выступило министерство финансов. Не так давно открытые в городе Сберегательные кассы передали в ведение Государственного банка, и его отделение казанские финансисты уже намеревались заложить роскошным особняком на Черноозерской улице, под сенью прудов и склонившихся над водою кудрявых ив.

— Ишь ты, торопыга, — проворчал себе под нос булочник Ермолай, мимо которого со скоростью ветра, едва не задев плечом, прошествовал ночной путник. В цеху только поставили опару, и наутро мальчишка-лотошник вновь огласит просыпающийся город звонким:

— Сайки, бублики, копейки — не рублики! Благородным дамам скидка, господам купцам — барыши для прибытку! Похвалите Микитку!.

Уж сколько раз Ермолай ругивал Микитку-горлодранца, чтоб не бегал мимо господских палисадников, не беспокоил барынь, когда они чаю-кофею откушивают. Однако ж удачлив был малец — те же барыни дарили ему свою благосклонность, и Микиткины лотки опустошались один за другим с удивительной скоростью и другим малолетним да босоногим негоциантам-конкурентам на зависть.

— И чего шляются на ночь глядя? — сокрушенно вздохнул булочник и зевнул.

Пора было домой, благо сумерки уже сгущались и в вечерней прохладе деловито гудели майские жуки. Все вокруг дышало покоем и негой, и только вдали, в центре города, мрачно чернела на фоне фиолетового неба башня Богоявленского собора. Достойные жители Казани, удачливый фабрикант Михляев да крепкий купец Чернов, давшие немалые деньги на постройку церкви мало что смыслили в традициях архитектурного барокко. И оттого собор вышел страшноватый, больше напоминающий немецкий костел, нежели храм для православного люда.

Мимо Богоявленского в те поры проследовал еще один прохожий. Твердая, пружинистая походка вкупе с прямой осанкой выдавали в нем военную кость, а быстрый и энергичный шаг свидетельствовали о молодости и решимости. Офицер также держал путь в сторону набережных бульваров, и все говорило за то, что там, в одном из особняков, утопавших в густых садах, была назначена званая встреча.

Так оно и было. В десятом часу в одном из здешних губернаторских гостиных домов, нарочно предназначенных для важных либо приватных посетителей города, собралась необычная компания. Это были семь мужчин, среди них трое офицеров. И судя по их недовольным и откровенно раздосадованным лицам, то обстоятельство, что многие были знакомы друг с другом, гостей отнюдь не радовало.

Долго ждать им не пришлось. Спустя несколько минут после того, как все были в сборе, — хозяевам виднее! — отворилась дверь, и вошла женщина. Она не была хозяйкой губернаторской гостиницы, хотя весь дом был отдан ей в полное распоряжение. Это в особенности вызывало к гостье из Петербурга жадный интерес всего высшего городского света. Николай Яковлевич Скарятин, потомок древнего дворянского рода, имевший в своем родословном древе и нынешнем родстве немало высокопоставленных особ, приближенных ко двору, исполнял обязанности казанского губернатора всего лишь третий год, но уже успел проявить себя как властный и самоуверенный человек. Но даже при всей своей неуемности и жесткости деятельного характера Скарятин проявил к даме особенное внимание и ввел в общество лично, смиренно испросив права на мазурку, благо не старый еще мужчина — всего-то сорок восемь лет.

Тем не менее дама предпочитала большей частью жить в белоснежном флигеле, в яблоневом и вишневом саду возле дома. Однако этим семерым мужчинам Диана Арбенина — так звали столичную штучку — предпочла назначить встречу именно в губернаторской гостиной. Видимо, у нее были для этого особые причины.

При виде хозяйки все дружно вскочили, грохнув тяжелыми стульями. Она опустилась в кресло и знаком попросила гостей садиться вокруг стола.

— Ну, гляжу, все в сборе, — усмехнулась она, сразу переведя разговор в деловитое русло. Дама и одета была по последней столичной моде — без вычурностей.

Шестидесятые годы XIX столетия провозгласили по всей России в основе женских мод простоту кроя и изящную практичность, как для прогулок, так и для визитов. У модных портних во всяком губернском центре лежали стопки выкроек из регулярного приложения к заграничному журналу «World Fashion». Модницы из Москвы и Курска, Казани и Петербурга дружно сложили на дно сундуков пышные наряды с кринолинами, что ввел в европейскую моду ловкий английский портной, легендарный создатель высокой моды «от кутюр» Чарльз Фредерик Ворт. Кринолины Ворта кроились на обручи овальных форм, создававших такой широкий силуэт юбки, что острые на язык парижские репортеры немедленно окрестили их «малаховскими». В честь севастопольского кургана и память о победе англофранцузской коалиции над Россией в Крымской войне.

— «Малаховских» нам не надобно, — решительно заявляли благородные российские барышни современных взглядов и несли от модистки охапку выкроек костюмов с юбками, мягко и игриво облегающих фигуру и расклешенных внизу — «тайор».

— Нынче у нас свобода! — вторили им курсистки, все как одна облачившись в жакеты, блузки и укороченные юбки. Щиколотки смело открывались, и отныне дамы ломали прелестные головки не из-за бантов да турнюров, а из-за цвета подбираемых чулок и изящества обуви.

Все это видели сейчас на хозяйке губернаторского дома семеро кавалеров, буквально пожирая взглядами Прекрасную Охотницу. Так уже успели прозвать в городе петербургскую штучку из-за романтического имени, не иначе как в честь любимой греками Дианы, покровительницы охоты и лесов. Сия русская богиня, по всему видать, была на прекрасной, хотя и вовсе не короткой ножке, с самыми модными петербургскими couturiers. Наряд ее был изящен и продуман, турнюр заменен мягкой драпировкой, а полоска чулка над миниатюрным шнурованным ботиночком мягкой кожи одновременно и интриговала, и внушала скромность цветом беж. В то время как казанские щеголихи все еще предпочитали белые, которые в столице ныне приличны были только лишь к белым платьям.

Но не одежда, не ботиночки и не соблазнительные открытости и формы было самым привлекательным в Прекрасной Охотнице. Лицо Арбениной дышало свежестью и радостью жизни, а ее глаза притягивали всякий взгляд, будь то неопытный юнец или умудренный опытом записной сердцеед. Черные и страстные, они первым делом пробуждали в памяти цыганское племя, влажностью же и особенным блеском напоминали о жарких пиренейских ночах.

Но порою эта удивительная женщина задерживала на ком-то взгляд, и он спустя несколько мгновений твердел, становился пристальным и цепким. Как у варварки из тропического племени амазонок, имевших обыкновение выжигать себе одну грудь, дабы удобнее было стрелять из лука. Взгляд же Дианы не просто ранил — он убивал наповал. Чему и был доказательством удивительным разговор, состоявшийся нынешним майским вечером на окраине Казани.

— Небось удивлены, господа кавалеры, что принимаю вас в столь хладном официозе? Вам бы хотелось шелковых подушек под яблоневыми кущами, а? — явно намекая на свой уютный флигель, усмехнулась хозяйка, обводя всю честную кампанию ироническим взором. — Что поделать, даже английский лорд казначейства не способен противостоять обстоятельствам и, покуда пребывает на своем государственном посту, вынужден жить на казенной квартире. Чего уж взять с меня, скромной гостьи из Северной Пальмиры?

Кавалеры дружно крякнули, а холеный капитан с лоснящейся физиономией сытого кота и вялым, безвольным подбородком фыркнул:

— Чего ж он у ихнего премьера не спросит? Пусть бы выделили замок какой, или что там у них — резиденцию? Уж министр министру глаза не выклюет — найдут общий язык, а?

Сидящий по ту сторону стола чиновник в форменной шинели болезненно поморщился, точно от зубной боли.

— Вы как всегда правы, господин Дубинин. Потому как сам себе человек глаз никак не способен выклевать. К вашему сведению, премьер и лорд казначейства на туманном Альбионе — одна и та же личность. И проживает в Лондоне, на Даунинг-стрит, 10. Англия, как известно, страна традиций.

— Браво, господин Меркушин, — сдвинула пальчики в беззвучном аплодисменте хозяйка. — Чувствуется университетская школа. Кстати, профессор Аристов у вас читает нынче?

— В Варшаву собираются, — размеренно и бесстрастно произнес университетский. «Вот ведь кокотка, — подумал Меркушин с досадой. — Добрых четверть часа увлеченно болтала с профессором на балу в честь Татьяниного дня, а теперь притворяется, что впервые о нем слышит!»

— Ну, так передавайте Николай Яковлевичу поклон, — как ни в чем ни бывало заключила Диана и оглянулась, высматривая очередную мишень.

— Вот и господин полковник, — с удовлетворением отметила она. — Мое почтение, господин Малинин.

Представительный полковник с повадками светского льва, облаченный в чуть тесноватый мундир, с достоинством поклонился.

— Здравствуйте, господин Аладин. Мое почтение, сударь мой Боглаевский. Слава Аллаху, и вы здесь, господин Муртазин.

Представительный купец с четко обозначившимся брюшком, однако не лишенным приятности лицом, обрамленным остроконечной бородкой и неизменной подковкой усов, сладко улыбнулся. Однако глаза его при этом не утратили холодного стального блеска, который оживал при всяком взгляде на соперников.

— А что же поручик Звягин сидит, точно воды в рот набрал? — обратилась хозяйка к чернявому цыганистому офицеру с острым орлиным носом и жгучими хищными глазами чуть навыкате. — Где ваши анекдоты? Почему не слышно занимательных историй, на которые вы, помнится, большой мастер?

Тот пожал плечами.

— Жду вашего приговора, царица, — хрипловатым тоном ответил он. — Нынче это, признаться, занимает меня превыше суетного. Как, вероятно, и всех прочих господ.

— Вот как? — притворно изумилась Диана. — А я, признаться, думала, что вы уже сами вынесли себе все приговоры. Разве нет?

Она вновь обвела всех собравшихся за круглым столом кавалеров внимательным, недобрым взглядом. И звучно хрустнула пальцами, так что капитан Дубинин от неожиданности даже вздрогнул.

— Молчите, господа? А зря. Мне, между прочим, доподлинно известно, что половина из вас уже успела смертельно перессориться друг с другом. И все из-за некоей особы, верно?

Мужчины молчали, лишь дыхание многих усилилось.

— Наш балагур Звягин уже вызвал на дуэль полковника Малинина, — продолжала Диана. — Полагаю, из-за каких-то разногласий насчет муштры и военных уставов, поручик?

— Именно, царица, — осклабился Звягин.

Малинин же лишь поморщился, однако промолчал.

— Господин Муртазин внезапно отозвал твердо обещанное пожертвование свежеиспеченному Обществу естествоиспытателей при университете, — напомнила Диана. — А сударь мой Меркушин за то обозвал его татарскою мордой и князьком недоделанным. Хоть и в приватной беседе, а теперь, как видите, полгорода знает. И предвкушает поединок. На чем изволите фехтовать, господа?

Она с прищуром смерила взглядом обоих.

— На рапирах, шпагах, кривых татарских саблях? А может, господин Меркушин предпочтет химический штатив? Или скальпель для препарации?

Преподаватель был бледен, купец же сладко улыбнулся и часто закивал большой бритой головой с хрящеватыми ушами.

— Госпожа Арбенина, верно, знает, что нынче, этим годом, в нашем… — Муртазин еле заметно нажал на последнем слове. — …в нашем университете учреждается новая программа. По изучению татарской старины.

— Вот как?

— Именно, — купеческие глазки еще более сузились. Казалось, Муртазин испытывает сейчас физическое удовольствие от каждого своего слова. — Там собираются богатые коллекции книг, монет, вышивок и орнаментов. А также ювелирных изделий и прочих предметов татарского бытия. Думаю… — Купец принял важный вид. — …те коллекции способны в будущем стать основой губернского Краеведческого музея.

— Похвально, — кивнула Диана.

Меркушин же побледнел еще сильнее. Офицеры слушали оппонентов с рассеянностью и равнодушием, свойственным всякому военному при обсуждении дел сугубо гражданских.

— Поэтому я был вынужден несколько… эээ… пе-ре-рас-пре-де-лить средства, — размеренно произнес Муртазин. — Что же касается чаяний господина Меркушина, то, полагаю, в перспективе…

— Полагаю, перспективы у господина Меркушина рисуются весьма мрачные, — перебила его Диана. — С учетом «татарской морды» и «князька», а?

Муртазин смиренно скрестил руки и деланно вздохнул, всем своим видом как бы говоря: это уж как Аллаху будет угодно.

— Поэтому я и собрала вас тут, — твердо сказала хозяйка. — И говорю вам нынче: хватит, господа! Покуда не пролилась кровь и не свершились еще более ужасные мерзости, на которые только способен мужчина ради женщины. Ведь вы все, присутствующие тут, как я понимаю, претендуете на звание моего любовника? Ну, же, господа, признайтесь, верно, это так?

Гробовое молчание было ей ответом. А молчание, как известно, знак согласия, во всяком случае, у представителей сильной половины человечества.

— Вот и славно, — заключила хозяйка, точно выполнила только что некую неприятную работу, на которую ее вынудили неизвестные никому, таинственные обстоятельства.

— А теперь я желаю сделать вам некое предложение, господа любовнички, — медленно произнесла она без тени улыбки. — И полагаю… — Диана взяла красноречивую, почти театральную паузу. — …почти уверена: от моего предложения вы не сумеете отказаться!

2. ТУРНИР НА ПРИЗ ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Из семерых предприимчивых мужчин, слетевшихся в губернаторский дом тем вечером, по меньшей мере трое считались завзятыми дуэлянтами. И это не было удивительным: несмотря на просвещенные времена и то, что дуэли в России давно запрещены законом, их число по-прежнему впечатляло. Отчасти тому виною была минувшая Крымская война, да и с Балкан в последнее время все отчетливее тянуло порохом. Но если во времена героев романов сочинителя Дюма поединки чести разрешались, как правило, традиционным холодным оружием — на шпагах, саблях или эспадронах, то теперь в спорах из-за дам правило бал огнестрельное оружие.

Таким образом, шансы дуэлянтов уравнивали вовсе не твердая рука и мастерство фехтовальщика, а глазомер и пуля, которая в России, как известно, всегда дура особенная!

Теперь дуэлировали сплошь и рядом на пистолетах, изредка норовя побаловаться с судьбою и посредством американской рулетки — когда в пустом барабане оставляли единственную пулю, и по очереди дергали смерть за усы, что с каждою осечкой становились все короче.

Именно поэтому предприятие, предложенное семерым кавалерам Прекрасной Охотницей, заинтересовало распаленных страстью мужчин, прежде всего с затаенной прикладной целью. В самом деле, никому из них еще не приходило в голову использовать на дуэли… самое обыкновенное охотничье ружье!

— В ваш город я прибыла не из праздного любопытства и не скуки ради. Хотя вы, быть может, этого еще и не уразумели, господа, — первым делом сообщила им Прекрасная Охотница. — Мой высокий покровитель, имеющий положение и широкие связи при дворе, нынче учреждает в губернских городах новый прожект. Между прочим, государственного значения. Так что в Казани отныне будет учреждено Вольное Общество губернских охотников. И я — его эмиссар.

При этом известии мужчины недоуменно переглянулись. Охотой тут баловались многие, земли в краю крылатого змея Зиланта, старинного символа Казани, как издревле свидетельствовали летописцы, были не только плодородны, но и «пчелисты, зверисты и рыбны». Но чтобы женщина командовала в таком сугубо мужском занятии — ни в жисть не бывало!

— Будьте покойны, в охоте я смыслю не более, чем в политике, — не без двусмысленности сообщила Арбенина. — Мое сугубое дело — сыскать охотников, — прибавила она в том же духе. — А уж в этом тонком деле женщине нет равных.

После чего Прекрасная Охотница сухо, в деловом тоне объяснила суть предприятия. Великий князь, души не чаявший в охоте, по словам Дианы, возымел желание открыть по всей России при дворянских собраниях охотничьи общества. Пример таких союзов в Британии и Германии не давал ему покоя, покуда не был выработан устав и не нашлись меценаты. Губернские охотники должны были стать примером профессионального союза для России, однако ж не на экономических основах, а исключительно просветительских и гуманитарных.

— В планах Общества — поездки за рубеж по обмену опытом, выпуск журнала, а главное — содействие производству реестра охотничьих угодий, — завершила краткий экскурс Диана. — Разумеется, члены его получат привилегии, и немалые.

Охотница со значением оглядела семерых кавалеров, так что глаза почти всех мужчин при этом хищно и жадно блеснули.

— Ну а с меня же испрошено пригласить в его ряды лучших стрелков империи. Как чистой воды любезность с моей стороны. — Князь… Она понизила голос, дабы каждый из присутствующих тут кандидатов в кавалеры оценил личность мецената, любезность по отношению к которому приравнена, быть может, и к важному государственному поручению. — …обожает стрельбы, в особенности показательные турниры лучших стрелков из сибирских полков. Полагаю, и в Казани таковых найдется немало, господа дуэлянты.

И, поскольку в рядах кавалеров Прекрасной Охотницы еще чувствовались разброд и недоверчивость, госпожа Арбенина выложила свой последний, неотразимый козырь.

— Первый такой турнир лучших казанских стрелков-охотников должен состояться в самом скором времени. Будут занимательные призы, мастерские английские и тульские ружья. А кроме того… — Она сделала паузу, и мужчины в гостиной разом затаили дыхание. — Будет и еще одна награда. От меня лично. — И она с обворожительной улыбкой обвела взором своих кавалеров. — Ручаюсь, победитель останется доволен.

Последнее слово Прекрасной Охотницы потонуло в одобрительном гуле мужских баритонов. Даже Муртазин удовлетворенно поцокал языком. Купец был известен в Казани не только капиталами и благотворительностью. Из простого охотничьего ружья-тулки, даже скверно пристрелянного, Муртазин дырявил пятаки за двадцать шагов. А на утиной охоте был удачливее всех, хотя болотную птицу не любил — тиной пахла.

На этой оптимистической ноте аудиенция и завершилась. Лишь полковника Малинина попросили задержаться. Прочие же кавалеры, дав честное благородное слово хотя бы до турнира не сводить друг с другом счеты из-за дамы, быстро покинули губернаторский дом и растворились в ночи. Отныне никому из них не было по пути друг с другом.

— Неплохо придумано, Дарья Михайловна, — задумчиво проговорил полковник, куря с позволения дамы легкую пахитоску — берег здоровье. — Ведь так вас, кажется, звать-величать на самом деле, без романтических флеров?

— Даме моего положения без флера никак нельзя, Сергей Дмитрич, — усмехнулась хозяйка. У нее положительно был дар всякую фразу делать многозначительной. — А вы неплохо осведомлены, полковник.

— Служба, — сухо молвил Малинин. — Надеюсь, впрочем, что сие обстоятельство ни в коей мере не исключает меня из числа самых ваших преданных поклонников?

— Да вы просто возглавляете этот список, — пожала плечами Прекрасная Охотница. — Валяйте, чего там. А я погляжу.

— И я в свою очередь пригляжу за вашими охотниками, — любезно пообещал Малинин. — Дурни ведь еще не понимают, экую кость вы им подкинули, коварная…

— Я вас не понимаю, — покачала головой молодая женщина.

— Прекрасно понимаете, сударыня, — в свою очередь наклонил голову полковник. — На охоте из чего палят-то? Из ружей, верно?

— Верно, — согласилась Диана.

Полковник посмотрел на нее снисходительно, с видом ленивого превосходства.

— Что же помешает вашим поклонникам отныне палить друг в друга из охотничьих ружей?

Женщина по-прежнему вопросительно смотрела на Малинина, хотя вопрос этот был уже явно риторическим.

— А теперь, благодаря вашей… идее число дуэлей, пожалуй, даже вырастет. За счет охотничьих ружей. Благо и ранение и даже смерть на этакой дуэли отныне можно выдать за несчастный случай на охоте.

Глаза женщины опасно сузились.

— По-вашему рассуждая, Сергей Дмитрич, так и ножиков в лавках продавать не след. Порежут ведь друг дружку бедные миряне…

— И ведь режут, — кивнул Малинин. — И мясными, и кухонными, и даже перочинными…

— Волков бояться — в лес не ходить, — с легкой гримаской неудовольствия заметила Диана.

— Разумеется, — согласился Малинин. Но, сударыня, поверьте старому охотнику. Волки да и другие хищники никогда не охотятся близ своего логова. Предпочитают, знаете ли, уходить подальше в лес. Исключение они делают только для одной породы зверей.

— Вот как? — улыбнулась Прекрасная Охотница. — И какой же, позвольте спросить?

— Себе подобных, — спокойно сказал полковник. — Ни один волк не потерпит соседства другого хищника одной с ним крови. Конкуренция, знаете ли.

— Что ж, сударь, — заключила Диана. — Придется волкам сделать исключение.

— Вряд ли, — искренне усомнился полковник. — Не могу и представить, ради кого они способны пойти наперекор своему природному инстинкту.

— Ради волчицы, — усмехнулась Прекрасная Охотница. — Против всякого инстинкта сыщется другой, более могучий. Надеюсь, вы не сомневаетесь в его силе.

И она улыбнулась самой обворожительной своей улыбкой.

Так что Малинину ничего не оставалось, как развести руками и почтительно поцеловать хозяйке руку. Он кое-что смыслил в инстинктах, и кроме того, сам был в немалой степени подвластен сильнейшему из всех — с таким обожанием он смотрел сейчас в холодные серые глаза повелительницы волков.

3. ОХОТНИЧЬИ УГОДЬЯ ДИАНЫ И ЯСТРЕБИНОЕ ОКО ГУБЕРНИИ

Излюбленным местом прогулок госпожи Арбениной в Казани была пристань, где в летнюю навигацию швартовались большие пароходы. Она предпочитала бывать здесь в одиночестве, лишь изредка появляясь на берегу волжского притока Казанки в обществе полковника Малинина. Однако к нему ухажеры Прекрасной Охотницы, задававшие на заседаниях будущего Общества, разумеется, главный тон как первые кандидаты, можно сказать, и не ревновали вовсе.

— Староват-с, — констатировал вечно самодовольный капитан Дубинин.

— Вяловат, — вторил ему, что было крайней редкостью, Меркушин.

— Грузен, — дружно отмечали Аладин с Боглаевским.

Поручик же Звягин молча сверкал цыганскими очами и скалился белозубой улыбкой. Впрочем, к цыганскому племени поручик не имел никакого отношения, несмотря на пикантные домыслы, ходившие о нем в казанском свете.

Романтичные барышни были убеждены, что Звягин являлся незаконнорожденным сыном некоей московской графини и цыганского барона и до десяти лет путешествовал с кочевым народом в кибитке по городам и весям империи. На самом же деле дворянский род Звягиных вырастал из глубокой старины, чуть ли не со времен Ивана-Калиты, у которого славный предок горячего поручика служил виночерпием — отсюда и хмельная фамилия.

Что же до цыган, то, как это ни странно, в России они появились лишь при достославной императрице Екатерине Великой, в самом конце XVIII века. До той поры ромалы у нас не водились, покуда у русских аристократов не вошло в моду ездить на отдых в Молдавию, Трансильванию и горные румынские курорты. Местная музыка покорила сердца российских дворян, а ею как раз и «заведовали» тамошние цыгане. Послушав их в Молдавии, петербургские и московские баре один за другим стали возить цыган в Россию. И в скором времени без цыган уже трудно было представить приличную ресторацию.

Так или иначе, Звягин с чисто гусарским темпераментом упорнее всех штурмовал прекрасную петербургскую крепость. Букеты крымских чайных роз, парижские конфеты, финляндский шоколад поручик сочетал с бешеным натиском и последующим решительным штурмом твердыни. За что был награжден дважды по спине метлами сторожей губернаторских гостиных домов, трижды снят с заветного окна флигеля и лишь единожды удостоен поцелуя ручки Прекрасной Охотницы.

— Я не теряю надежды, — всякий раз отвечал он на расспросы товарищей в офицерском клубе гарнизона. — Видывал немало крепостей, господа, и русских, и прусских, и прочих. Но ни одной не было, чтобы однажды не сдалась на милость победителя.

И лишь купец Муртазин помалкивал, улыбаясь в усы и рассеянно поигрывая четками. Мурад Абдуллович уже давно достиг той степени житейского просветления, когда знаешь: возраст власти не помеха. А взаимоотношения мужчины и женщины казанский богатей всегда рассматривал исключительно как войну полов: кто сильнее, тот и прав. Себя Муртазин всегда считал сильным человеком и потому приглядывался покуда к петербургской Охотнице, изучая боевой потенциал красоты и оружейный арсенал приворотных средств госпожи Арбениной.

Той же, по всей видимости, настойчивое внимание казанских кавалеров вовсе не было в тягость. Тем паче что петербургская гостья не теряла времени даром.

Заручившись на словах поддержкой губернатора Скарятина, она тут же организовала для будущего Охотничьего общества две комнаты в здании Дворянского собрания. Арбенина не остановилась даже перед конфликтом с Английским клубом, снимавшим здесь помещения. В клуб альбионцев допускались исключительно особы мужского пола, которые занимались в нем преимущественно игрою в карты. К слову, туда были вхожи не только дворяне «англичанами» в Казани могли себя почувствовать и купцы, и мещане, и представители духовенства, и жители Старотатарской слободы, которых нередко можно было встретить в Дворянском собрании.

— Ежели в Казани есть место для «англичан», должно сыскаться и россиянам, — заявила Арбенина на приеме у предводителя дворянства, после чего эту фразу стали повторять во всех домах, склоняя на разные лады.

После чего место охотникам, разумеется, нашлось. Именно с того знаменательного дня Арбенину в Казани за глаза именовали не иначе как Охотницей. Одна городская газета даже в шутку прозвала Казань «охотничьими угодьями предприимчивой покровительницы заядлых уткобоев и зайцестрелов нашей губернии».

Путь в Общество был свободен и открыт для всех сословий, при одном, но весьма существенном условии. Охотник должен отменно стрелять — только тогда он мог претендовать на билет Действительного члена Общества, дававший существенные привилегии.

— Губернатор посулил денежный приз, — со значением заявила Диана. — И заграничное ружье «монте-кристо» последней марки. Для самого меткого стрелка.

— Уж лучше — для удачливого, — промурлыкал Дубинин, лаская Охотницу масленым взглядом.

— Полагаю, Николай Яковлевич тряханул-таки городских купчишек, — хмыкнул Звягин.

— Трясут, поручик, груши, — назидательно заметил Муртазин. — Коль уж нечем более их околачивать. А истинные патриоты теперь не гнушаются действовать и рублем — самый действенный аргумент по нынешнему времени.

Раздался дружный смех. Острота купца-татарина была грубоватой, но хозяйке приходилось сносить двусмысленные, а зачастую и откровенно крепкие словечки острословов-кандидатов в Общество. В конце концов, с кем поведешься, с того и наберешься. А на охоте, как известно, и с самого завзятого аристократа спадает придворный лоск. Даже Лев Толстой, который в это время писал свой роман-эпопею «Война и мир», не сумел погрешить против истины: единственные крепкие выражения среди шести сотен персонажей многотомного романа произнесет именно охотник, причем в адрес собственного барина! И тот ничуть не обидится: охота — занятие азартное, тут не до экивоков.

— Не до экивоков, — кивнул Малинин. — Хотя я бы предпочел лучше ружьишко заграничное… А то за те деньги, что на приз положены, слухами да пересудами казанские кумушки и вовсе со свету сживут. И рад не будешь такой пирровой победе.

— Что говорить, Сергей Дмитрич, — сокрушенно покивал помещик Боглаевский, владелец пивоварни и обильных посадок хмеля в Чувашии, где тот особенно зрел и духовит. — Может статься, что ружьишком-то и обойдетесь. А ну как пожалует на турнир сам Фролов? Плакали тогда ваши денежки, господа.

При упоминании этого имени все члены собрания, числом уже в четыре десятка, разом вздохнули. После чего воцарилась непривычная для сборов охотницкого Общества тишина.

— Кто это — Фролов? — прищуря глаз, спросила Арбенина. Эту фамилию она слышала впервые, тем паче употребленную в таком вот предпочтительном контексте.

Дружный ропот был ей ответом. Суконный фабрикант Аладин, владелец завидного подряда военного министерства, дождался, покуда все стихнут, и пояснил:

— Господин Фролов, дражайшая Диана Михайловна, есть первый стрелок во всей губернии. Молодежь даже прозвала его Ястребиным Оком, не иначе в честь героя североамериканских книжек Джеймса Купера. Того, правда, Соколиным Глазом величали. Но только, положа руку на сердце, куда ихним соколам до здешних лесных ястребов!

— И что же сей Фролов — дворянин? — осведомилась Прекрасная Охотница.

— Из разночинцев, бирюк бирюком, — презрительно хохотнул Дубинин.

— Вы находите в этом сословии нечто забавное, капитан? — оборотилась к нему Арбенина с самым строгим видом.

— Что вы, сударыня, — маслено улыбнулся Дубинин. — Суть в том, что этот нелюдим никогда не явится на турнир вашей милости. И, стало быть, даже победитель соревнования будет в губернии всего лишь вторым.

— Вот как? — поджала губы Диана. — И что же он, решительно сторонится людей?

— Не людей, — поправил ее Аладин. — Охотников.

— Что так?

— Не видит супротивника, должно быть, — пожал плечами фабрикант. — Оттого и скучает. Даже Мурад Абдуллович вот как-то пытался расшевелить сего затворника. Да где там…

— Неужто на дуэль вызывали? — недоверчиво глянула на купца Прекрасная Охотница.

— Дуэли — занятие шалопаев, — возразил Муртазин. — У деловых людей иные резоны. Была одна… — Он на миг запнулся, подбирая нужное слово. — …одна задумка. Коммерческого свойства. Но господин Фролов ее не оценил. И мы остались в итоге каждый при своем. Только и всего. Теперь он, говорят, каким-то трамваем увлекся — конку проектируют…

Диане, однако, показалось, что в голосе купца проскользнула нотка раздражения. Задумка-то, видать, была выгодной, коли Муртазин до сих пор по ней досадует!

— В таком случае не кажется ли вам, господа… — Прекрасная Охотница также сделал паузу, заостряя внимание охотников. — Не кажется ли вам, что без этого господина… Фомина… то есть, пардон, Фролова, наше собрание будет, мягко говоря, неполным?

— Вы хотите сказать, сударыня, недостаточным? — уточнил разом побледневший Меркушин. Кажется, у него были свои счеты с этим таинственным Фроловым. А поручик Звягин бешено сверкнул глазами, выдавая и свою неприязнь к губернскому Вильгельму Теллю. — В таком случае могу вас уверить: Фролов ни в коем случае не явится на турнир. И заявку на членство в нашем Обществе не подаст. Гордыня, изволите ли видеть…

— Благодарю, Константин Апполинарьевич, — кивнула Арбенина. — И все же я призываю вас, господа… Она обвела изящным жестом все собрание. — …содействовать всячески привлечению в наши ряды вышеупомянутого господина.

— Бесполезно, — вздохнул Боглаевский, и Дубинин со Звягиным поддержали его энергичными кивками.

— Что ж, — заметила петербургская дива. — В таком случае я сама желаю побеседовать с этим загадочным господином. И коли вы настолько скептичны в отношении моей затеи, обращусь за помощью к Николаю Яковлевичу. Уж губернатора-то сей Кожаный Чулок должен послушать?

Ответом ей было молчание, по всей видимости, исполненное глубочайших сомнений.

— Ну, вот и славно. — В голосе Прекрасной Охотницы прорезались стальные нотки, хорошо знакомые большинству ее незадачливых кавалеров. — Еду к Скарятину, и весь сказ. Прошу всех присутствовать здесь послезавтра, в тот же час, господа охотники. Надобно обсудить кандидатуры участников испытания стрелков. И, я полагаю, сумею привести сюда и вашего загадочного стрелка. Не будь я Диана Арбенина!

И Прекрасная Охотница с самым решительным видом звучно припечатала узкую ладошку к дубовой столешнице.

4. УГОВОР В СОЛОВЬИНОМ САДУ

Соловей недолго пробовал голос. Устроившись в густых кустах ивняка, невидимый певун очень скоро разразился порцией первых трелей.

Удивительно, думала Катерина, прогуливаясь по аллеям густых рощ, раскинувшихся под самым Кремлем. Вот уже и соловьи запели, и черемуха бурно начинает цвести, затопляя овраги лавинами сладких ароматов. А в сердце ни радости, ни волнения, которое когда-то неизменно пробуждалось бурлящими резвыми ручейками весеннего половодья чувств. Точно она навеки осталась стоять посреди пепелища, над которым тянулись столбы дыма, горького и удушливого, так что при одной лишь мысли об этом у Катерины перехватывало горло.

Поклонник запаздывал. Она назначила ему свидание тут, в черемуховых рощах, где над цветочными клумбами до поздней ночи озабоченно жужжали большие черные шмели. Дольше тянуть уже нельзя, может не успеть. В том, что он будет согласен на все, Катерина не сомневалась ни на мгновение. Она знала эту породу мужчин: скрытные, осторожные, исполненные затаенной силы и власти, высвободить которую способна одна только настоящая страсть — могучая и чаще всего, увы, безответная.

— Прошу простить великодушно за опоздание, Катерина Андреевна, — первым делом приложился к ее пальчикам, затянутым в тонкую лайковую перчатку, Поклонник. — Поистине мне нет и не может быть прощения.

Правда, в глазах мужчины не было и капли раскаяния — только присущее ему осторожное внимание и обходительность. И Катерине показалось, что она на миг углядела в них искорку затаенного торжества. Что ж, немудрено: после стольких дней пренебрежения его вниманием и отказа от подарков она, что называется, поплыла. Точно кисейная барышня, мечтательная институтка. Во всяком случае, так должно было казаться этому сильному, самолюбивому человеку.

— Оставьте свои дежурные пошлости, — искренне посоветовала Катерина. — Вам не за что извиняться: у меня разыгралась мигрень, и я пришла пораньше. Иногда хочется, знаете ли, побыть и в одиночестве, без докучливого внимания иных господ. Разумеется, к вам это…

Она сорвала клейкий листочек тополя, поднесла к лицу, вдыхая горьковатый, пряный аромат весны.

— В таком случае обещаю весь вечер быть нем как рыба, — с готовностью заявил Поклонник. — Единственно, о чем осведомлюсь — чудесная погода, не правда ли, сударыня?

— Вы сегодня что-то неоригинальны, мой друг, — покачала она головой. И свернула на одну из тех глухих аллей, где в это сумеречное время можно было прогуливаться одной в компании мужчины без риска повстречать знакомых.

Поклонник, кажется, воспринял этот женский маневр как приглашение к длительной романтической прогулке с блистательным финалом — назначением интимного свидания. Необходимо было развеять его иллюзии, и чем скорее, тем лучше.

— Я задержу вас ненадолго, сударь, — сухо молвила госпожа Мамаева, с мстительным удовольствием наблюдая, как в глазах Поклонника понемногу гаснет огонек предвкушаемого мужского торжества.

— Вот как? — Он поднял на нее уже потускневший взгляд. — Признаться, Катерина Андреевна, я полагал…

— Вы полагаете, а я располагаю, — презрительно хмыкнула она, нарочно напуская на себя поболе холоду. — Вы что же это, полагали, что я уже сегодня стану вашей любовницей?

Она взглянула на него в упор, но он не отвел глаз. За это ей и глянулся, оттого и выбрала его — откровенность ныне дорогого стоит. А уж в извечной войне мужской решительности и женского кокетства — вдвойне.

— Я жду ответа, — напомнила она спустя несколько минут молчаливой дуэли глаз.

— Признаться, да, сударыня.

— Что — да?

— Полагал именно так, — просто ответил он.

Из уст любого другого мужчины в этом городе Катерина восприняла бы подобные слова как откровенную наглость. Но не таков был Поклонник.

С первого дня знакомства он ясно и безапелляционно дал понять Катерине, чего именно желает от одной из красивейших дам губернского дворянского круга.

— Что ж, по крайней мере, откровенно, — заметила она.

Соловей неподалеку замолк на минуту, прислушиваясь.

— Думаю, ваше горячее желание может осуществиться. Но не сегодня, — усмехнулась она, хотя сердце в ее груди с этой минуты принялось колотиться все быстрее и тревожнее.

Поклонник почтительно наклонил голову. Мужчина понимал: главное, что женщина собирается ему сказать, еще впереди.

— Это будет зависеть исключительно от вас, сударь, — сказала Катерина, кутая плечи в персидскую шаль.

— Я — весь внимание, моя госпожа, — кивнул мужчина. Теперь он казался совершенно спокойным — просто ожидал очередного женского каприза. Сейчас он поплатится за свое легкомыслие!

— Но сразу хочу вас предупредить. Для того, о чем я вас попрошу, потребуется все ваше умение. Ваше умение, — подчеркнула она. И не делая передышки, не обращая внимания на бешеный стук сердца, осведомилась невинным тоном: — Или же в вашем случае нужно говорить — искусство?

— Как вам будет угодно, сударыня, — вновь поклонился Поклонник. Может, из-за этой привычки легко, с достоинством склонять чело, она и окрестила его этим прозвищем? Во всяком случае, выдержке его можно было позавидовать. Вот что значит — охотник!

— Помнится, вы обещали выполнить ради моей любви любое мое пожелание, — уточнила Катерина, сама дивясь своему самообладанию. На карте сейчас стояла вся ее будущность. Потому что на другой чаще весов госпожи Мамаевой угрюмо дымились руины обгоревшего пепелища ее женской судьбы!

— Любой каприз, сударыня, — подтвердил Поклонник.

— Сие не пустой каприз, — покачала она головою. — И даже не повеление Прекрасной дамы благородному рыцарю. Я хочу, чтобы вы знали…

Она приблизилась к нему вплотную, заглянула в глаза, силясь разглядеть там хоть малую каплю лукавства. Но взгляд мужчины был спокоен и внимателен, он попросту ожидал приказа.

Тогда — будь что будет, решила она. И шагнула через пропасть собственных страхов и смертной тоски!

— Есть один человек. Мой враг. Жестокий и умный. Он причинил мне много страданий, причем совершенно расчетливо, и… по сей день продолжает вершить свое злодейство. Видит Бог, я сделала все, что было в моих силах, но…

— В ваших слабых силах, — учтиво добавил он. Точно уже все понял и теперь сам подводил ее к краю подлинной, не бутафорской пропасти, заботливо поддерживая под локоток.

«Если он спросит, что я от него жду, тут же сведу все в шутку и уйду», — мысленно решила она, глядя на далекую водную гладь. С кремлевских холмов волжский приток сейчас походил на серое зеркало, изредка посверкивающее серебристыми крапинами в изгибах течения. А Поклонник стоял за ее спиной, и Катерина чувствовала завитками волосков на шее легкий ветерок его дыхания. Не тепло, как ни странно, а именно ветерок, точно слабое дуновение судьбы.

Он не спросил. Просто стоял и ждал.

Мужская психология во все времена требует, чтобы вынутое оружие стреляло, резало или кололо. А сказанное «А» всегда подразумевает за собою и «Б», и «В», и даже подчас целый алфавит обстоятельств, разъяснений и условий. Поэтому Поклонник, знакомый с оружием не понаслышке, по-видимому, принял правила игры, предложенные дамой, но желал услышать суть поручения из уст женщины, которую он столь страстно вожделел.

И Катерина решилась.

— Мне надобно, сударь, чтобы вы его убили. Человека, на которого я вам укажу. Полагаю, при ваших способностях это не доставит вам особенного труда.

При этих словах дамы своего сердца Поклонник даже не изменился в лице.

— Вы не путаете меня с наемным убийцей? — учтиво осведомился он. Без театральных эффектов и дерзостей, тоном, преисполненным достоинства. Просто уточнил свой статус.

— И это говорит мужчина, в прошлом не раз дравшийся на дуэли? — Она деланно взметнула брови в притворном удивлении. — Полагаю, причиною ваших поединков были все-таки дамы? А не разногласия в церковном катехизисе?

Она негодующе повела плечами, точно поежилась из-за вечерней прохлады. Это был недвусмысленный сигнал: пора заканчивать разговор, на первый раз хватит и одного согласия мужчины.

— Не обижайтесь, Катерина Андреевна, — попросил он. — Однако согласитесь, ваша просьба не из числа… ординарных, не правда ли?

— Разве ж могут быть столь простые запросы у неординарной женщины? — Она улыбнулась, тут же назвав его по имени и отчеству. Это было уже тепло против прежнего, сухого и бесстрастного — «сударь» или же и вовсе безликого «вы».

Катерина взглянула на него в упор.

— Вы даже не поинтересовались, что за особа имеется в виду? — Она пристально, в упор взглянула на него.

— Полагаю, Катерина Андреевна, что в свое время вы мне и сами ее откроете, — равнодушно ответил он. У этого человека была просто железная выдержка!

— Скажу, — кивнула она, задумчиво кутаясь в шаль. — Не далее, как при нашей следующей встрече. Все расчеты — после завершения дела.

И вот теперь он чуть поморщился. Так тебе и надо. Знай наших, дамский угодник-молчун!

— Мы словно заключаем с вами сделку, Катерина Андреевна…

— Именно что сделку, — подтвердила она. — Или, если угодно, заключаем наступательный союз. От вас мне не надо ни нервов, ни истерик — только четкое и умеренное выполнение порученного вам дела.

— Тому, кажется, все-таки имеется какая-то особенная причина? — безошибочно угадал он ее состояние души.

— Есть, — кивнула она, чувствуя, как от волнения у нее вновь перехватывает горло. — Есть, — поспешно повторила она уже заметно осевшим голосом.

— Какая же?

— Этот человек вам знаком.

Мужчина и женщина пристально смотрели друг на друга. Каждый сейчас, должно быть, норовил проникнуть в мысли своего собеседника. Прошла не одна минута, прежде чем мужчина медленно, четко и раздельно произнес:

— Мне все равно. Ради вас, сударыня, я готов на все. Кроме того, я одинок и не обременен товарищами и близкими знакомствами. Больше предпочитаю женскую дружбу, знаете ли.

— Шутить изволите? — Она презрительно покачала прелестною головой. — Я уже успела вас немного узнать, господин дамский угодник. От женщин вы желаете первым делом отнюдь не дружбы. Полагаю, что и вторым, и третьим — тоже не этого. Однако вам придется решаться.

— Отчего ж? — спросил он с искренним удивлением. И ни капли тревоги в голосе, полном бархатных чарующих нот.

— Человек, которого вам надобно убить, вам хорошо известен, — последовал ответ женщины. И один Бог знал, чего это ей сейчас стоило.

— Я в Казани полгорода знаю, — пожал он плечами.

— И не просто известен, — медленно проговорила Катерина. — Мне кажется, вы испытываете к нему даже не…

Она перевела дух, чувствуя, как к горлу подкатывает очередной комок — на сей раз опасности и страха.

— Не просто приязнь. А самое горячее уважение.

Глаза женщины сузились и глядели на мужчину немигающе, завороженно. Словно у опасной ядовитой змеи, застывшей в угрожающей позе. Впрочем, о том, кто из этих двоих был опаснее, можно было еще и поспорить.

5. СТРЕЛОК И ОХОТНИЦА

— То, что господин Фролов чурается охоты — самая чудная новость, слышанная мною в последнее время, — покачал головой губернатор, с трудом удерживаясь от хохота. — Уверяю вас, мы с Петром Федоровичем регулярно выезжаем на Лебяжьи озера. Там, знаете ли, утки, гуси, иной раз и…

Лицо Скарятина на мгновение приобрело мечтательное выражение. Однако то ли времени у Николая Яковлевича и впрямь было в обрез, то ли причиною тому была тонкая усмешка Фролова. До презрительной ей оставалась одна-единственная морщинка в уголке его маленького, однако не без изящества очерченного рта. Но губернатор тут же засуетился, завздыхал. Наконец кивнул и развел руками:

— Что поделаешь, Диана Михайловна, служба. Надеюсь, Петр Федорович не разочарует вас и станет приятным собеседником. И не забудьте — бал губернского Благотворительного общества. Вы обязаны быть там, так и знайте, сударыня. Никаких отговорок я не приму!

И он шутливо-отечески погрозил толстым мизинцем — тыкать в свою гостью указательным пальцем губернатор полагал за жуткий моветон. После чего откланялся.

Диана же обернулась, с интересом и откровенностью разглядывая скарятинского приятеля. Он чем-то напомнил ей Григория Печорина, персонажа небезызвестного романа Мишеля Лермонтова.

Фролов был среднего роста, строен, даже, скорее, тонок. Однако плечи были вполне широки, что выказывало в нем человека, способного и умеющего переносить трудности. Бархатный сюртук тщательно застегнут на все пуговицы, одежда удобно облегала тело. При ходьбе он совершенно не размахивал руками, как и лермонтовский герой — верный признак тайной натуры и скрытности характера. Лет ему было слегка за тридцать. На бледном лбу наблюдательный женский взгляд мог заметить следы морщин. Волосы его были русые, скорее, светлого тона, однако брови и тонкие усы отличались завидной чернотой — по мнению писателя-гусара, признак породы в человеке, как черные грива и хвост у белого коня.

И глаза хранили какую-то печаль — не явную, а словно отблеск далекой, полузабытой грусти. Точно недавно замерзшее лесное озеро, льдисто просвечивающее сквозь тяжелые черные ветви декабрьского леса.

Такие глаза у мужчин очень нравились Прекрасной Охотнице, да пожалуй, что и любой женщине, умеющей видеть подо льдом застывшую до поры до времени силу и энергию жизни.

— Что ж вы все молчите, Петр Федорович? — улыбнулась она, гуляя на кремлевском валу. Легкий ветерок играл молодыми саженцами березок, распространяя повсюду сладкие смолистые запахи. — Вам дама сама предлагает… предприятие, — лукаво глянула Диана на своего спутника. — Али не по сердцу?

— Отчего ж, — ответил Фролов, осторожно поддерживая даму под локоток — обрывы тут были крутые, все-таки бывшие крепостные стены. — Дама очень даже по сердцу. А вот предприятие — нет.

— Что ж так? — пожала плечиками Прекрасная Охотница. Каблучки ее изящных ботиков глубоко вонзались в сочную, мягкую землю, еще не успевшую схватиться корнями майских трав. Оттого Диана покачивалась, точно диковинный корабль на волнах майского ветра под парусами плащика, фасона накидки-безрукавки — последней американской моды из Бостона.

— Да вы ведь, Диана Михайловна сюда не охотничье общество обустраивать приехали, верно?

Фролов осторожно ступал по мостовой, в то время как Прекрасная Охотница грациозно балансировала на каменном бордюре, опершись о его руку.

— Почему так думаете, сударь?

Она легко перепорхнула ручеек, дерзко норовивший замочить ей ботики. Так что Фролов не поспел за своей спутницей.

— Не дамское это дело, из ружей палить, — заметил он. — Ваш интерес — все больше сердца мужеские пленить. А то и разбивать подчас…

— На себя намекаете? — деланно удивилась Диана.

— Упаси господь, — покачал головою Фролов. — У стрелка рука и сердце холодны должны быть, иначе во всем случится осечка. У вас же, Диана Михайловна, просто кровь играет, как у всякой из Евиного племени. Мало вам, что здешние гусарики с ума по вас сходят, того и гляди, стреляться начнут поголовно. Вас же это забавляет, но не настолько, чтобы кровь разжечь как следует.

— А вы знаете, как следует, господин Фролов? — с интересом разглядывала губернского философа Диана.

— Полагаю, это знаете вы, — тихо ответил тот. — О вашем призе лучшему стрелку турнира, коим вы намереваетесь открыть пресловутое Охотничье общество, ныне в Казани говорят во всех домах.

— И вы не желаете получить его? — испытующе заглянула в его глаза Прекрасная Охотница. — Многие офицеры, кандидаты в Губернские охотники, полагают, что против вас ни у кого нет шансов.

— Шансы есть всегда, — пожал плечами Фролов. — Лишь бы благоволила госпожа Удача.

— Вот как? Тогда останьтесь тут!

Диана быстро пробежала по дорожке, вскочила на бордюр и обернулась. Позади, за ее спиной круто опускался вниз крепостной вал. Солнечные лучи радостно заиграли ее волосами, и теперь силуэт Прекрасной Охотницы четко очерчивался на фоне панорамы Казани. Фролов невольно залюбовался ее ладной, точеной фигуркой, а Диана вдобавок еще и взмахнула рукою.

В ее пальцах был зажат короткий прутик — березовая веточка с одиноким листиком на конце. Когда она успела его сорвать, Фролов не успел заметить.

— Ну, господин стрелок! А отсюда вы могли бы сбить этот листик? Из любого оружия?

И она с самым легкомысленным видом покрутила веткою в руке, точно дразня своего озадаченного спутника.

— А вы не боитесь? — в свою очередь спросил Фролов, чуть прищуря глаз и внимательно выцеливая мишень, трепетавшую на теплом майском ветерке. — На двадцати шагах оружие дает погрешность, способную лишить вас пальчика, а то и двух!

— Лишь бы не головы! — бесстрашно крикнула Прекрасная Охотница. — Так что, попадете?

— Попал бы и за тридцать, — пожал плечами Фролов. — Но не советую вам проделывать с кем-то другим подобные фокусы, Диана Михайловна. В нашей провинции среди охотничьей братии вильгельмов теллей не водится. Тут все больше дуплетом палить привычны. А эдак не сносить вам, сударыня, вашей прелестной головки!

Он поднял указательный палец и шутливо прицелился в петербургскую гостью.

Диана глядела на стрелка немигающим взором. А он улыбался мягкой, обезоруживающей улыбкой человека, которого никак нельзя было заподозрить в том, что сейчас перед Дианой Арбениной стоит лучший стрелок всей Казанской губернии.

— Знаете что, Петр Федорович…

Она небрежно отбросила березовый прутик, чуть отступила от обрыва и задумчиво покачала головой.

— А ведь вы мне сейчас ненароком подарили одну оч-чень недурную идейку. Да-да!

— Весьма рад, — скромно заметил Фролов. — Если мне удалось отговорить вас от необдуманного поступка — большего мне и желать не должно, сударыня.

— Напротив, Петр Федорович, — медленно произнесла Арбенина. — При вашем размеренном и скептичном — да-да! — взгляде на жизнь, моя идея, боюсь, покажется вам вовсе уж безрассудной.

Фролов остро взглянул на молодую женщину.

— Это вы насчет вильгельмов теллей? — в голосе мужчины мелькнула холодная, поистине стальная нотка. — В таком случае не стоит, уверяю вас. Игры со смертью — неблагодарное занятие. А вы, как мне кажется, всерьез намерены всласть подергать тигра за усы?

— А вы не азартны? — осведомилась дама, опираясь на руку своего осторожного кавалера.

— Скорее, расчетлив, — ответил Фролов.

— О, в таком случае я не завидую вашему врагу, — улыбнулась Диана, хотя глаза ее при этом таинственно блестели.

— У меня нет врагов, сударыня, — пожал плечами Фролов. — Думаю, тому виной моя репутация.

И он опять вскинул указательный палец на манер пистолетного ствола.

— Не всякий противник соглашается на честную дуэль, — сказала Прекрасная Охотница. — Особенно если это дикий зверь, могучий и хитрый. Такой не пойдет под выстрел, верно?

— На всякого зверя найдется управа, — убежденно молвил Фролов. — Или засада.

— О, да вы опасный противник! — воскликнула Диана. — К вам лучше не поворачиваться спиною, нет?

Она остро взглянула на стрелка.

— Именно поэтому я и прошу вас… настоятельно прошу, Петр Федорович. Быть в нашем Обществе и составить его славу.

— Участвуя в турнире? — озабоченно пробормотал тот.

— И завоевывая награды прекрасных дам, — добавила Арбенина. — Сами посудите. Какие же охотники, каков же губернский союз без вас?

Фролов помолчал немного. Над тонкими кленами деловито прожужжал майский жук, спикировал на резной лист и деловито вгрызся в сочную зеленую мякоть с прозрачными сосудиками-прожилками.

— Я сторонюсь всякого рода союзов, — признался он. — Такая уж у меня натура. Позволите прежде подумать, Диана Михайловна?

— Думайте, — кивнула Прекрасная Охотница. — Только не слишком долго. Я ведь не могу беспрестанно откладывать открытие охотничьего клуба из-за одного человека. Даже столь именитого и достойного, как вы.

Они обменялись любезными поклонами.

— У меня складывается впечатление, что вы спешите, — заметил Фролов. — Что, уже наскучила наша провинция, тоскуете по столичному свету? Или торопит высокопоставленный меценат-учредитель?

— Ни то и ни другое, Петр Федорович, — возразила Диана. — Сие — из области моих личных, дамских секретов, кои я раскрывать пока не намерена. Но, так или иначе, Охотничье общество в Казани учреждается, в том уже нет сомнений. И церемония открытия должна получиться отменной.

Она оглянулась на экипаж, поджидавший ее за мыском изумрудно-зеленого газона, там, где начиналась булыжная мостовая кремлевского спуска.

— Засим давайте прощаться, Петр Федорович. Надеюсь, я сумела вас убедить нарушить свое затворничество. Хотя бы ради меня.

«И приза», — чуть не ляпнула она вслух. Но вовремя прикусила не в меру бойкий язычок.

— До свиданьица, Диана Михайловна, — почтительно склонился над ее рукою Фролов.

— Ну, так я не прощаюсь, — были последние слова петербургской гостьи. После чего колеса ее экипажа мягко покатили по Кремлевке в сторону губернаторского сада.

«Значит, любишь засады? — думала дорогой Прекрасная Охотница. — Что ж, спасибо за предупреждение. По крайней мере, честно. Если он тот, кто ты думаешь, Дарьюшка. Если только тот…»

«Серьезная барышня, — размышлял Петр Федорович Фролов, прогуливаясь вдоль набережной и глядя искоса на чаек, тревожно кружащих над водной гладью Казанки. — Пожалуй, с такой может статься и в шиллеровских разбойников поиграть. Вот только кому держать яблоко? Об этом стоит подумать на досуге. Как и над призом. А неплохо ведь утереть нос всей этой кобелиной стае офицеров, университетских менторов и купчишек! Оч-чень неплохо, Петруша…»

И сам же себе сказал:

— Только что-то здесь не так. Какая-то еще подоплека есть у этой «охотничьей» истории. И суть, пожалуй, в одном…

Он свернул и спустился по каменным ступеням к самой кромке воды. От нее пахло гниющими водорослями и тянуло речной прохладой.

— Для чего этой блестящей дамочке понадобились охотники? Что за зверя она намерена скрасть нынче? Пожалуй, это и есть главный вопросец. И он, Петруша, почище гамлетовского, это я уже чую.

Охотничье чутье не подводило Фролова никогда. И он вдруг остро ощутил, как по спине пробежал быстрый и неуютный холодок опасности.

Что-то тут было не так. Точно потянуло запашком приманки, нарочного прикорма.

И приманка эта, скорее всего, была отравленной.

6. КОВАРСТВО КАПИТАНА

«Любезный Петр Федорович!

Вновь и вновь думаю о нашем с Вами разговоре, что случился давеча. Вы мне подали весьма забавную идею, которая чем дальше, тем сильнее меня увлекает. Хотя, быть может, и сами того не заметили. Пожалуй, я решусь ее при случае претворить в дело. Но только и вы уж явитесь, дорогой Петр Федорович. Потому как боюсь, без Вашего участия дело не выгорит. А то и обернется совершеннейшей ерундою. Помните об этом и думайте обо мне, хотя бы иногда.

Д. Арбенина».

Получив эту записку, Фролов некоторое время пребывал в задумчивости. Он так и не понял, что имела в виду Прекрасная Охотница, говоря о «забавной идее». И не мог вспомнить, когда мог подать таковую своенравной петербургской гостье. А между тем все мысли лучшего стрелка в губернии раз за разом неизменно возвращались к госпоже Арбениной.

Он шел по улице, изредка поглядывая на витрины бакалейных лавок, с наслаждением вдыхая полной грудью чистый и сладкий воздух мая. Уже прилетели стрижи и теперь с веселым свистом носились над крышами магазинов и государственных учреждений. Извозчики весело и беззлобно покрикивали на зазевавшихся пешеходов, прогуливающиеся повсюду дамы дружно демонстрировали последние парижские моды, и на душе у Петра Федоровича было легко и вольготно.

В кармане сюртука лежала записка от красивой и умной женщины, просившей думать о ней «хотя бы иногда». И уже одно это обстоятельство наполняло сердце Фролова веселой отвагою, а мыслям придавало легкий мечтательный флер. Он и сам себе дивился: давно с ним не случалось этакого!

«А что, — думал Петр Федорович, — в конце концов, и я не из последних людей в этом городе!»

Здешние земство и земское собрание давно уже чаяли заполучить его в свои деловые объятия, зная как человека слова. А что не деятельного и мало предприимчивого, так то дела былые, быльем же и поросли. Открытая государевым повелением в 1865 году Казанская губернская земская управа уже год вела с ним оживленную переписку, желая видеть Фролова в предстоящем перспективном деле. В городе спешили приступить к постройке конно-железной дороги, предприятию новому, требующему современного мышления. И оно нуждалось в свежих людях с высшим образованием и передовым, не зашоренным образом мыслей.

Фролов пока думал, однако уже успел предложить губернатору маленькую хитрость. В Адмиралтейской слободе, где планировалась линия конки, имелся участок, где лошадям пришлось бы одолевать неудобный подъем.

— Едва начнется навигация — вагоны будут полны пассажиров, — предположил Фролов, внимательно ознакомясь с планами рельсовых путей. И указал инженерам место, где следовало постоянно держать пристяжную лошадь — впрягать под горою и выпрягать наверху.

Придет время, и эта простая идея осуществится, как и десятки других усовершенствований будущего трамвая. И спустя много лет казанцы будут недоумевать, почему одна из улиц города носит название «Петрушкиного разъезда». Не зная, что оно дано в память о той самой пристяжной лошади по кличке Петрушка, которая много лет исправно таскала в гору вагоны. А придумал ей эту нелегкую долю Петр Федорович Фролов, Ястребиное Око всей губернии!

Именно по этому делу Петр Федорович и заглянул сначала в инженерную часть, а следом, по дороге — в Дворянское собрание, потолковать с отставным инженер-штабс-капитаном Панаевым. Бравый офицер решил взвалить на себя бремя отца-основателя казанских конно-железных дорог после того, как отказался промышленник Шитов. Тот уже заключил, было, договор с губернской управой, но впоследствии убоялся возложить на себя еще и надзор за дамбой, по которой должны были прокладывать рельсовые пути.

Переговорив с Панаевым и условившись непременно глянуть на недельке очередные планы и чертежи, Фролов поднялся на верхний этаж, в мезонин. Там в комнатах для приезжих гостей рангом пониже остановился дорожный инженер Рокотов, самарский родственник Петра Федоровича, также приехавший по вопросам рельсового хозяйства.

Сердечно побеседовав и твердо обещав на прощание непременно приехать в гости в самом скором времени, Фролов миновал помещения для музыкантов оркестра и взошел на хоры. Отсюда как на ладони под ним простирался бальный зал, а напротив, из-под потолка свисали роскошные огромные люстры, гордость всего Собрания.

Стены зала большой столовой были обшиты малиновыми обоями, на которых красовались золотые гербы российских губернских городов. Лепной фриз с орнаментом из листьев и ветвей охватывал весь периметр зала, а внизу тускло блестел в солнечных лучах, пробивавшихся из окон, наборный дубовый паркет.

Полюбовавшись видом сверху — бальный зал Дворянского собрания и впрямь был великолепен! — Фролов собрался уже спуститься вниз. Но в эту самую минуту этажом ниже, в боковом крыле отворилась дверь, и оттуда вышли двое. Они были, очевидно, члены Английского клуба — только им можно было посещать его гостиную. Другое дело, что клуб начинал свою работу исключительно вечерами, днем же помещения, арендованные у дворянского собрания за немалые деньги, обыкновенно пустовали, запертые на замок.

— Смотрите же, поручик, не вздумайте выболтать мой план кому бы то ни было! — раздался внизу громкий настойчивый шепот.

Фролов хотел поскорее уйти, чтобы не стать невольным свидетелем чужих разговоров, как вдруг услышал имя той, которая занимала в последнее время добрую часть его мыслей.

— Что бы ни придумала дражайшая Диана Михайловна, а все же, думаю, поручик, деньги оказались бы для вас сейчас гора-а-аздо лучшим вариантом, нет? Особенно после того, как вы проигрались в картишки в пух и прах.

В ответ раздалось лишь сердитое сопение, настолько громкое, что его было слышно даже на верхнем этаже.

— Кстати, откуда у вас такие деньги, поручик? Уж не из полковой ли казны?

В ответ раздался отчетливый скрежет зубов. Похоже, Дубинин угодил сейчас в самую болевую точку Звягина.

— Все равно у вас ничего не выйдет, — мрачно процедил поручик. — Ни Меркушин, ни Муртазин и уж тем паче полковник не согласятся на вашу… вашу гнусь…

— Почему же гнусь? — казалось, искренне изумился Дубинин. — Купить право выстрела у соперника ради награды от дамы — что ж в этом зазорного? Муртазин, помнится, тоже говорил, что нынче времена такие — деньги решают все.

Он негромко хохотнул, звякнув ключами. Похоже, Дубинин был одним из привилегированных членов клуба, коли ему доверялись ключи от его комнат.

— Что до Меркушина, то его Аладин с Боглаевским в оборот возьмут. А у тех со мною счет особый.

«Вот как? — нахмурился Петр Федорович. — Интересно, какие же компрометирующие бумаги на эту парочку добыл сей мухомор? Ведь дело идет, кажется, о том, чтобы на турнире выстрелы у конкурентов скупить! Ради приза от госпожи Арбениной… Но ведь есть и другие. Тот же Муртазин!»

— Что-то мне подсказывает, — загадочно пробормотал капитан, — что ни тот ни другой вообще не явятся на турнир в назначенный час. А коли и явятся, то будут в лучшем случае сторонними наблюдателями. Не до стрельбы будет каждому, вот увидите, Звягин.

Они стояли прямо под Фроловым, и тому пришлось отпрянуть в глубь хоров, под защиту балконного парапета, дабы не быть замеченным случайно. Теперь Петр Федорович уже не хотел уходить. Дубинин и впрямь затевал какую-то гнусь, в том не было сомнений.

Но капитан уже запер двери клуба на замок, и оба офицера отправились к выходу, чтобы передать ключи швейцару. Но если Дубинин шел небрежной походкой, помахивая связкой, то поручик Звягин шагал, ссутулившись, словно сгибаясь под тяжестью какой-то ноши. Теперь Петр Федорович, замерший в своем невольном укрытии, понимал, что это — муки совести и страх разоблачения, под грузом которых даже такой отчаянный штурмовщик сердца Дианы, как Звягин, вынужден был сейчас отступить.

Да, но каков Дубинин! Сей фрукт явно нуждается в уроке. И надо преподнести его капитану в ближайшее же время, покуда тот не надумал еще каких гнусностей, похлеще банального подкупа.

Фролов осторожно выглянул из-за перил балкона, лишь когда шаги капитана с поручиком окончательно стихли.

Офицеры уже ушли, но нашему герою не хотелось никаких неожиданностей. Поэтому он неслышно спустился по центральной лестнице мимо двух бронзовых фигурок китайцев с фонарями над головой, неизменно вызывавших восторг всех детей из дворянских семейств, быстрым шагом прошел до библиотеки до запасного выхода и спустя минуту очутился на Грузинской улице. Мысли его путались, но Фролов знал главное: необходимо срочно узнать, где и когда он сможет переговорить с Дианой без посторонних глаз и ушей. И он решил заглянуть в губернаторское присутствие, благо там всегда можно было узнать все последние новости. В том числе и конфиденциального характера.

Справившись у знакомого чиновника Прошкина, знающего обо всем, что происходит в городе, Фролов выяснил, что сможет увидеть Арбенину на балу, который на днях давал «Губернский попечительный о бедных комитет».

Состоявший в ведении Императорского человеколюбивого общества, он открывал детский приют для тридцати девочек от 5 до 11 лет, сирот и полусирот всех сословий, на пожертвования, собранные Дамским отделением комитета. Дети должны были воспитываться в этом приюте до достижения 16-летнего возраста, обучаться грамоте, рукоделию и ведению хозяйства. Попечительницей приюта вызвалась быть жена губернатора Скарятина, а здание приюту купил на собственные средства купец Василий Зиновьев.

Разумеется, все кандидаты в кавалеры Прекрасной Охотницы намеревались быть на балу непременно. Решил туда отправиться и Петр Федорович. Следовало решительно объясниться с коварным Дубининым, разузнать последние новости об учреждаемом Обществе губернских охотников и, конечно же, увидеть саму Диану Михайловну.

В последнем Фролов не сразу готов был себе признаться, однако при одной мысли о даме из Петербурга его сердце тут же принималось учащенно биться. Наверное, виною тому просто месяц май, думал Фролов. Обычное весеннее поветрие — и ничего более!

7. НА БАЛУ

Балы в Казани всегда были событием, занимавшим умы всего общества задолго до назначенной даты. И тут, как ни странно, пальму первенства зачастую держал Императорский университет. Его роль в жизни большого губернского города трудно было переоценить: как раз в университете в свое время открылась первая в городе типография, и на улицах тут же появились голосистые, веселые мальчишки с кипами газет, где можно было прочесть о последних городских и губернских новостях, в том числе и весьма пикантного свойства. Тут периодически создавались научные, литературные и музыкальные общества, и казанская интеллигенция могла свободолюбиво фрондировать не только на студенческих скамьях, но и с лекционных кафедр факультетов. В городе студентов любили и уважали. Именно в их честь ежегодно 4 ноября, на день основания университета, в Дворянском собрании ректорат давал грандиозный бал.

Что же до благотворительности, то губернатору Скарятину требовалось скорее подвести жирную черту под полугодовыми хлопотами, ежедневными и еженощными, которыми полна жизнь отца города. Впереди было лето — жаркое, ленивое, с поездками за границу и на воды, и потому нынче давали последний бал до будущей осени.

Денег для сирот было собрано немало — тут потрясли мошной казанские купцы. Городские же модницы бросили в ход самое тяжелое оружие — новые фасоны, модные выкройки, туалеты из столицы, а то и из Европы — Парижа, Лондона и Вены.

Пары порхали под высокими сводами бального зала, мужчины сбились кружками и стайками вдоль стен, за колоннами, не упуская случая посудачить о скучных, отнюдь не весенних делах — политике, земельных реформах, ухудшении отношений с Османской империей и прочей чепухе. Дамы же заполонили собою все пространство от выходов до окон, и отовсюду неслось веселое щебетание, веселое хихиканье юных дев и сдержанный смех солидных матрон вперемешку со старческим кашлем — май в Казани всегда чреват простудою из-за неуемного тепла и повсеместных сквозняков.

— Что до фасонов, милочка, то мы сродни Северо-Американским Штатам, что за океаном — отстаем от Европы лет на пять, никак не меньше.

— Ах, графиня, вы только гляньте на Шиховскую! Мало что ключицы торчат — оцарапаться можно. Так еще этот турнюр! Уж коли мы на пять, то Шиховская отстала от моды лет на пятнадцать, никак не меньше. Моя маман носила этакое месиво десять лет назад.

— Ну, Мими, баловница! Вечно ты старуху насмешишь — мне уже атмосферы не хватает. Пойдем-ка на балконы, пора вдохнуть вечерней прохлады.

Настоящий фурор среди дамского общества произвел пущенный кем-то слух о том, что в Казани скоро будет открыта первая штудия высокой моды «от кутюр». Подобная той, что уже пять лет, как обшивала в Париже всех первых французских модниц. Примечательно, что и на нынешнем благотворительном балу можно было увидеть творение создателя высокой моды Чарльза Фредерика Ворта. Конечно же, его представила губернским дамам загадочная петербургская гостья!

Княгиня Изотова, муж которой служил в дипломатическом корпусе, с особенной завистью, почти что даже и нескрываемой, следила за каждым движением Арбениной, провожая взглядом ее изящные па и хмурясь на бесчисленных кавалеров, наперебой приглашавших Охотницу на тур вальса. Кринолины княгини не шли ни в какое сравнение с «вортовским» платьем Арбениной. Да и прочие дамы буквально пожирали глазами новый, революционный фасон и покрой.

На благотворительный бал Прекрасная Охотница явилась, облачившись в необычное платье со сменными лифами. К роскошной юбке, строгость покроя которой компенсировалась несравненным качеством ткани, предлагалось сразу несколько лифов — и закрытый, и с длинными рукавами в кружевных манжетках, с V-образным вырезом, глубоким овальным декольте и даже вовсе без рукавов. Губернские дамы мигом смекнули, что такой фасон способен в считанные минуты превращать платье из визитного в гостиное, на званый обед, а из обеденного — обратно в бальное. К тому же платье Прекрасной Охотницы, подобно всем моделям Ворта, отличалось от нарядов губернских красавиц прекрасными пропорциями и отточенными, выверенными до миллиметра линиями силуэта.

Фролов, как и большинство городских кавалеров, также не мог оторвать восхищенного взгляда от столичной дамы. Не сразу удалось ему улучить момент, дабы пригласить ее на танец — к Арбениной нынче было не пробиться из-за целой толпы военных и гражданских мундиров, фраков и черкесок.

— Вы просто обворожительны, сударыня, — шепнул он, осторожно пожимая ее пальцы в белоснежной атласной перчатке.

— Ну, слава богу, — рассмеялась она, увлекаемая партнером в новый водоворот вальса. — А то я уж думала, Петр Федорович, что вовеки не дождусь от вас и самого мизерного комплимента!

— Должен предупредить, Диана Михайловна, — сказал он, слегка задыхаясь от музыки, движения и близкого соседства с восхитительной молодой женщины. — Кое-кто из ваших кавалеров, кажется, намеревается сыграть злую шутку. Во всяком случае, на открытии вашего Общества следует опасаться неприятных сюрпризов.

— Если вы будете там, Петр Федорович, мне ничто не страшно! — белозубо улыбнулась Арбенина. — Но за предупреждение спасибо — будем во всеоружии. Так все-таки придете?

Она испытующе заглянула ему в глаза.

Фролов собирался уже по привычке пожать плечами, но не решился потревожить маленькую узкую ладошку женщины, и только хмыкнул нечто неопределенное. После чего музыка закружила их под звуки светлого, небесного вальса, плывшего под сводами бального зала Дворянского собрания.

Арбенина блистала на балу и затмевала всех. С ее приездом в Казани словно подул свежий ветер перемен в женских модах и мужских грезах. От кавалеров не было отбоя. Петр Федорович же, откланявшись, решил отправиться прямо к группе офицеров, окруживших фуршетный столик с шампанским и вовсю глазевших на привлекательных молодых девиц.

Фролов подошел к Дубинину и остановился напротив. Он ничего не говорил, лишь молча смотрел на капитана. Поручик Звягин, рассказывавший в ту минуту анекдот если и светский, то весьма фривольного свойства, тоже умолк и вопросительно покосился на Дубинина.

— Что вам угодно, сударь? — холодно спросил капитан.

— Мне угодно, чтобы вы объяснились, — ответил Фролов. — Не далее, как вчера вечером я имел сомнительное удовольствие услышать, как вы, господин Дубинин, затевали нечестное предприятие.

— Грязную игру-с? — немедленно оживился Звягин, даже ладони потирая от предвкушения ссоры.

— Объяснитесь прежде вы, сударь, — брезгливо поморщился Дубинин. — В чем вы имеете наглость меня обвинять, и кто вам дал право на то, чтобы…

Однако в глазах капитана явственно промелькнуло беспокойство, а опытный, поистине ястребиный глаз Петра Федоровича успел заметить в них и нотку страха — постыдного, заячьего. И Фролов мысленно поздравил себя — огласка теперь обеспечена.

— Дело касается известного вам предприятия госпожи Арбениной, — сказал он.

— Э, да тут речь о чести дамы! — просиял Звягин. Однако в его глазах на мгновение вспыхнул и погас ледяной огонек холодного торжества. И это не укрылось от Петра Федоровича.

— О чем разговор, господа? — тут же подошла группа офицеров гарнизона. С Фроловым большинство их раскланялось весьма сдержанно, некоторые же и вовсе не удостоили вежливого кивка. Офицеры в любой ссоре прежде всего встанут на сторону товарища по мундиру и лишь потом согласятся выслушать доводы гражданского лица.

— Разговора нет, — отрезал губернский Ястребиное Око. — Я просто хотел предупредить господина Дубинина.

Он холодно глянул в бешеные, наливающиеся кровью глаза капитана.

— Не надейтесь, капитан, что на турнире Губернских охотников его законодательница может случайно не досчитаться участников. Очевидно, у кого-то из них откроются неотложные обстоятельства, кто-то скажется больным, а иные и вовсе — устранятся от соревнования?

Капитан с трудом сглотнул — похоже, слова Петра Федоровича и впрямь угодили в цель.

— Поэтому считаю нужным сказать, господин капитан. Даже если не останется ни одного соискателя награды госпожи Арбениной, один соперник у вас все же непременно найдется. Честь имею.

Он раскланялся с офицерами и вышел из зала.

Вслед ему понеслись шепотки, иные офицеры помоложе недоумевали, как Дубинин мог снести такую дерзость в отношении себя. Один лишь тон стрелка, явно оскорбительный и провокационный, стоил вызова. Однако офицеры поопытнее, кто служил в гарнизоне не один год, прекрасно понимали всю тщетность подобной дуэли. Стреляться с Петром Фроловым было все равно что подписать собственной рукою смертный приговор.

— Посмотрим… — в ярости проскрежетал зубами Дубинин. После чего обернулся к товарищам и деланно усмехнулся: — Я этого так не оставлю, господа. Но… всему свой срок.

Он злобно посмотрел вслед только что ушедшему противнику. Отныне Фролов стал для капитана смертельным врагом. И, значит, ему теперь нужен союзник.

Правда, пока подходящего человека Дубинин не встретил. Вероятно, тот был занят либо обосновался в одном из кабинетов подальше от любопытных глаз, чтобы отдохнуть и перекинуться в картишки. Ну ничего, отыскать его не составит труда. Зато совет этого Человека, знающего Фролова получше многих, может оказаться поистине на вес золота!

Капитан Дубинин не любил, да и не умел в одиночку решать такие неприятные вопросы. И его предприимчивая голова, как у всякого труса и подлеца в таких случаях, заработала с удвоенной силой и рвением. Нужно было предварительно кое-что обмозговать, потому что до открытия Вольного Охотничьего общества и сопутствующего ему турнира оставалось всего три дня.

8. ВЫБОР КАТЕРИНЫ

Поклонник прибыл на сей раз без опоздания. Цокота лошадиных копыт слышно не было — очевидно, он отпустил извозчика за квартал или даже два отсюда. Нежелание его навести на даму своего сердца и ее доброе имя хотя бы малейшую тень ей всегда нравилось. Хотя теперь все эти попытки конспирации казались Катерине уже бесполезными и потому неуместными.

— К сожалению, у меня нет более времени, — сразу же начала она, едва лишь Поклонник оторвался от ее руки. Необъяснимое раздражение медленно поднималось в ее душе томительной удушливой волною. Но Катерина понимала: обратной дороги у нее нет. Это просто страх дает о себе знать. Страх перед тем, что ей предстояло сейчас сделать.

— Поэтому сегодня должно решиться, исполнится ли наше соглашение или…

Волнение все-таки захлестнуло ее. Так шторм накрывает с головой человека, дерзнувшего нырнуть в самую его пучину, чтобы либо победить, либо умереть. «Терцум нон датур», — как говорили древние — третьего не дано.

— Любезная Катерина Андреевна, — медленно проговорил Поклонник. — Давайте присядем. Полагаю, разговор у нас с вами предстоит не минутный.

— Да-да, конечно, — вспыхнула Катерина, но мужчина уже и без того подвинул для нее кресло. После чего сам присел на край бархатной кушетки.

— Я согласен на ваше, скажем так… предложение, — первым делом сообщил он. — Однако есть, как вы понимаете, некоторое условие.

— Какое условие? — Катерина безуспешно попыталась надеть на лицо маску холодности и отчуждения. Лихорадочный румянец все равно пробивался сквозь нее и уже начинал заливать щеки. Чтобы скрыть волнение, она отвернулась к окну, делая вид, будто ее внимание привлек пейзаж за стеклами.

— Мне необходимо прежде знать имя этого человека. Только после того я выскажу вам свое полное и окончательное согласие.

Поклонник сохранял олимпийское спокойствие. Казалось, он заранее был уверен в успехе дела, что, впрочем, вообще было ему свойственно. Однако за всяким поступком и даже словом Поклонника всегда стоял трезвый и тщательный расчет.

— Я уже говорила, он вам известен, — ответила Катерина.

— Ну так опишите его хотя бы, — предложил мужчина, нимало не изменившись в лице. По-видимому, он понимал, что женщине нелегко сделать этот последний шаг, и набрался заранее терпения и выдержки.

— Описать? Внешность?

— Разумеется, — кивнул Поклонник. — Быть может, я узнаю его и так, уж коли он, как вы говорите, принадлежит к кругу особ, известных мне лично.

«Черта с два, — отчетливо прочла Катерина в его внимательных холодных глазах. — Просто за то время, пока ты говоришь, ты немного успокоишься и соберешься с мыслями. И тогда назовешь его имя наконец».

— Хорошо. Извольте.

Катерина мысленно представила перед глазами это холеное, лощеное, ненавистное ей лицо и медленно заговорила, как сомнамбула.

— Волосы у него коротко стрижены. Они достаточно хорошо обрамляют его лоб. Должна признать, что лоб этого человека относительно высок и, пожалуй, даже красив.

Ее едва не передернуло от ненависти. Но делать было нечего: что есть, то есть.

— Я внимательно слушаю вас, сударыня, — мягко произнес Поклонник. — Продолжайте, прошу вас.

— Черты лица весьма правильны.

Катерина подумала, с чем можно это сравнить.

— Пожалуй, они оставляют впечатление, что высечены резцом умелого скульптора. Голубые глаза. Они особенно выделяются благодаря немного коричневатому тону лица.

Брови Поклонника слегка приподнялись.

— Вы подлинный физиогномист, сударыня…

— В юности я изучала живопись и колористику, — ответила она, чувствуя, как самообладание понемногу возвращается к ней. — Кроме того, лицо нужного мне человека порядком обветренно. Сие есть следствие долгих путешествий в прошлом.

Она перевела дух и постаралась четче представить ненавистное ей лицо.

— Очертания рта, пожалуй, скорее тонкие. Да-да, тонкие и вполне определенные. Лицо его обыкновенно величественно-спокойное. Любит напустить на себя маску мягкости и благочинности. И время от времени украшает свою физиономию милостивой улыбкой.

— Вот как? — осведомился Поклонник. После чего слегка пожевал губами, задумчиво, точно сонный карп, размышляя. И, наконец, выдал суждение: — Должен вам сказать со всей определенностью, Катерина Андреевна. Среди моих знакомых, во всем моем окружении, близком ли, дальнем ли — человека, который подходит к вашему описанию, определенно нет.

— Нет? Вы уверены?

— Да. И все же…

Он сделал извиняющийся жест оттого, что ненароком перебил желавшую что-то сказать молодую женщину.

— Прошу меня простить великодушно…

Он прижал руку к сердцу.

— И все же, сударыня, меня почему-то не покидает ощущение, что этот портрет мне смутно знаком. Очень странно, признаться… непонятное чувство.

Катерина уже окончательно взяла себя в руки и теперь медленно перебирала пальчиками жесткие ости перьевого китайского веера. Это движение всегда привносило в ее душу спокойствие, дарило уверенность в себе.

— Ничего удивительного, сударь. С детства я запомнила одну старинную восточную притчу. Желаете ее услышать?

— Почту за честь, — поспешно ответил тот. И Катерина почувствовала, что она начинает понемногу выигрывать это невидимое сражение.

— Однажды китайский император спросил самого знаменитого художника своей империи: что труднее всего рисовать?

Художник без тени сомнения ответил: собак и лошадей, мой повелитель.

Очень удивленный, император спросил: а что же тогда легче всего можно изобразить грифелями или красками?

— Бесов, чудовищ и духи умерших, — ответил художник.

— Вы понимаете почему?

Она вновь назвала его по имени и отчеству.

— Думаю, да, — после минутного раздумья, кивнул Поклонник. — То, что видели все, как собак и лошадей, каждый и воспринимает по-своему. Портрет его всякий воспримет придирчиво, благо у него собственное мнение о предмете. Что же до чудовищ и бесов, то их мало кто видел воочию. И тут кисть живописца может позволить себе любое буйство фантазий — не с чем сравнивать.

— Браво, сударь, — кивнула Катерина. — Именно об этом и повествует та притча. Возможно, мое описание не совсем совпадает с вашим портретом этого человека, как он вам представляется, быть может.

Она глубоко вздохнула, пытаясь унять сумасшедший стук сердца.

— В таком случае меньше слов. Вот он, перед вами.

Катерина с треском раскрыла веер и вынула оттуда крохотную лаковую миниатюрку.

— Возьмите это.

Поклонник поднялся и принял портрет. С минуту или около того он безмолвно смотрел на него, после чего поднял на Катерину ледяные, недвижные глаза. Однако теперь в них появился болезненный, лихорадочный блеск воплощенного безумия.

— Это… — прошептал он. — Катерина Андреевна, сие… никак невозможно.

Он вновь строго посмотрел на миниатюру.

— Вы это… серьезно?

— Именно, — подтвердила Катерина. И почувствовала — она побеждает.

— Запомните, сударь, — твердо сказала она. — Человек, который желает быть рядом со мною, впредь не должен произносить слова «невозможно».

— Отчего же, сударыня?

Поклонник теперь глядел на нее с печалью; казалось, он искренне сочувствовал ей в эти минуты. Но Катерине было уже все равно — жребий брошен. Хотя почему — жребий? Она всегда была уверена, что так и будет. Словно это было неким знанием свыше.

Может, такою и бывает небесная справедливость?

— Потому что для меня не существует невозможных вещей, — ответила она, наконец. — Думаю, вы уже в этом убедились.

И вздохнула впервые за весь вечер — легко и свободно, как птица, обретшая крылья.

9. ВЫСТРЕЛ В ЯБЛОЧКО!

Открытие Вольного Общества губернских стрелков было решено провести с помпой, но без широкой огласки. На берегу, но вдали от мест традиционных гуляний казанской публики — набережной под Кремлем. С балаганами, каруселями и ложечниками, однако по билетам, кои выписывала губернаторская канцелярия, да выдавала не каждому — через двух на третьего, как уже выразился кто-то из местных шутников-острословов.

Специально был выписан из Астрахани отменный гармонист Иван Леонтьев, который в свое время удостоился чести играть для самого государя. И теперь его гармонь выводила рулады, далеко слышные над волжскою водой, разносясь по окрестностям и тревожа шумных чаек.

На воде покачивалась небольшая барка, оборудованная из полубаржи, расписанная узорами и украшенная большими бумажными цветами, что делало ее отчасти схожей с некоей ритуальной посудиной для водного упокоения, как в стране индийской на берегах священной реки Ганг. Однако веселые матросы в полукарнавальной парадной форме, суетившиеся на палубе, и покрикивающий на них капитан Остроумов, ежеминутно подкручивающий черные как смоль усищи, придавали барке вид и впрямь маскерадный.

— Ну, чистая Венеция, — хмыкнул губернатор Скарятин, беседуя с Арбениной под сенью астраханской пальмы в кадке, нарочно выписанной из рыбной столицы Поволжья вместе с именитым гармонистом.

В рядах же Вольных охотников нынче обнаружились изрядные пробелы. Отчего-то не явился купец Муртазин. Сказывали, что у него на складах с самого утра вдруг потянуло дымом, и купец, опасаясь пожара в мануфактурном ряду, немедля отправился туда, махнув рукою и на турнир, и даже на возможность завоевать нынче столь таинственную и интригующую награду Прекрасной Охотницы.

Аладин с Боглаевским хоть и заявились, однако один сказался больным, другой же пребывал в хмуром настроении. Лишь Меркушин со Звягиным были настроены решительно, да еще полковник Малинин не забыл захватить с собою свой знаменитый в охотницких кругах английский штуцер ручной работы. И, конечно, Дубинин.

Капитан с самым самоуверенным и наглым видом неизменно оказывался в первых рядах всех участников. И надо отдать ему должное — Дубинину сегодня везло.

Он уже успел отстреляться на первых турнирах с весьма приличными результатами, и в скором времени в копилке капитанских призов уже значились сто рублей ассигнациями, охотничья сума-ягдташ, расшитый бисером, и серебряный портсигар.

— Вы сегодня просто в ударе, — заметил полковник Малинин, срезавшийся на аттракционе «бегущий кабан». Механическая мишень, которую тянули за проволоку каким-то непостижимым образом «увернулась», точно ожила, от малининской дробины, и полковник с видимым огорчением вынужден был сойти с дистанции соревнований.

Дубинин довольно осклабился, ревнивым глазом следя за Меркушиным на правом фланге. Тот уже сшиб три мишени, однако срезался на четвертом — том самом злополучном «кабане». Лишь Звягин сумел подстрелить его вторым добавочным выстрелом, разрешенным правилами. Это было делом нелегким — стрелки в павильоне стояли на дистанции в пятнадцать шагов от мишеней, которые еще и нарочно покачивал важный седоусый вахмистр, специально отряженный казачьим сотником по просьбе Скарятина создавать стрелкам всяческие неудобства — для азарту.

— Идем ноздря в ноздрю, — хохотнул Звягин, косясь на капитана.

Дубинина же словно и вовсе не беспокоили успехи поручика. Все зрители приняли его уверенность за необыкновенный фарт и удачу, которые сегодня явно сопутствовали предприимчивому капитану.

Малинин тем временем о чем-то беседовал с губернатором. Казалось, после своего промаха полковник совершенно потерял к турниру всякий интерес и просто отбывал номер, дожидаясь окончания соревнований.

Затем наступил черед стрельбы по тарелочкам — охотничьей забавы, пришедшей в Россию из баварских земель. Сначала хотели было заменить оловянные на стекло — для форсу и авантажности. Но Скарятин всего лишь грозно приподнял бровь, и чрезмерный энтузиазм зрителей немедленно поутих. Стопки оловянной посуды появились перед стрелками, и двое распорядителей, добровольцы из числа кандидатов в Губернские охотники, принялись метать их над акваторией речного порта.

— По мне, так лучше хрустальные бокалы! — расхохотался Звягин. И звучно цокнул дробиной по оловянному боку посудины.

Дубинин не остался в долгу, и между двумя соревнующимися офицерами завязалась упорная борьба.

Зрители со все возрастающим интересом следили за ходом турнира. Когда же черноусый Звягин «смазал» по предпоследней из тарелок, раздалось немало сочувствующих дамских ахов. Как-то уж слишком явно промахнулся жгучий поручик, и тем в одночасье лишился заинтересованного внимания слабой половины зрителей.

Звягин что-то мрачно пробормотал себе под нос и с расстроенным видом отвернулся.

Дубинин же удержал разрыв и к финалу подошел первым.

Где-то позади толпы зевак раздался стук копыт и чей-то испуганный возглас. Видать, лихач примчал на набережную кого-то из припоздавших зрителей. Но на коляску никто из собравшихся вокруг набережной даже не оглянулся — зрители знали, что именно сейчас-то, по слухам, и должно начаться нечто интригующее.

И они не обманулись в своих надеждах. Медленно и величаво тронулась с места расписная барка, отошла от берега на три десятка шагов и остановилась.

— А теперь — специальный турнир-испытание. По мотивам немецких легенд, — басовито изрек с барки вооруженный жестяным рупором капитан Остроумов. — Под названием «Вильгельм Телль» известный.

Он оглянулся — видимо, и сам не знал, что за мишень ныне будет предъявлена стрелкам-охотникам. И замер в испуге с разинутым ртом.

На краю палубы стояла Прекрасная Охотница. В руках она держала большое спелое яблоко.

И лишь теперь все заметили, что Арбениной уже давно нет на набережной. Очевидно, ее скрытно доставила на барку специальная шлюпка. И так, что никто из собравшихся на турниры, включая самого губернатора, этого даже не заметил!

В следующую минуту на набережной напротив барки воцарилось напряженное молчание. Потому что Арбенина сняла с головы шляпку с короткой лентой и вместо нее бесстрашно водрузила себе на голову румяный плод!

— Ежели кто ко мне подойдет — сам будет стоять с сим плодом от древа познания на башке! — ласково предупредила она. И звонко крикнула стрелкам на берегу: — Ну, господа охотники! Кто смелый?

Такого оборота событий не ожидал никто из собравшихся на берегу. И губернатор, и приглашенные гости, и некоторые зеваки, которым удалось пробраться на открытие клуба без благотворительного билета. Одна из дам тихо вскрикнула и стала медленно клониться к земле. Ее немедленно подхватили под руки и увели за балаганы, где по-прежнему заливалась знаменитая волжская гармонь Ивана Леонтьева. Ей вторили заливистые дудки и стучали ложечники.

— Да что же она делает-то… — плачущим голосом пробасил губернатор Скарятин. Николай Яковлевич сложил ладони рупором и громогласно закричал: — Диана… тьфу… Дарья Михайловна! Прекратите вы это, голубушка, ради всех святых! Христом Богом прошу, не шутите эдак-то!!

— Вот зараза… — зло рассмеялась стоявшая подле дородная купчиха Сметанкина.

Все стрелки, кто сумел пройти предыдущие стрельбы, как один опустили оружие.

Дубинин же, стоявший на переднем краю, вскинул ружье и принялся лихорадочно выцеливать столь необычную мишень, представшую перед губернскими охотниками. Оружие покуда еще ходило ходуном в его трясущихся руках, мушка плясала, как пьяная. А в глазах ретивого капитана играли безумные огоньки, он весь был во власти бешеного, самозабвенного азарта охотника, наконец-то увидевшего перед собою настоящую, главную добычу.

Тут даже Звягин не удержался. Он со всех ног бросился к Дубинину и в мгновение ока попытался заслонить собою водный пейзаж и застывший на его фоне точеный силуэт Прекрасной Охотницы.

— Полноте, капитан, не валяйте дурака! Да взгляните же на воду, черт вас возьми!

Дубинин скосил глаза. В парапет пристани сейчас плескала уже не шуточная волна. Это значило, что ветер, разогнавший поутру облака над Казанкой, усилился вновь. Теперь это заметили и на барке, где у самого борта по-прежнему стояла Прекрасная Охотница, подобно героине легенды о Вильгельме Телле. Палуба барки заметно покачивалась под ее стройными ножками, и чайки вились над бесстрашной молодою женщиной, оглашая залив резкими тревожными криками.

— Дубинин, не вздумай! — трубно пробасил кто-то из группы охотников, сгрудившихся у самого основания мола. Его камень уже захлестывала вода, а на небо сосредоточенно наползали серые рваные облака.

— Молчали уж бы… — прошипел капитан. Его глаза метали молнии. Все существо Дубинина, казалось, сконцентрировалось в указательном пальце, подрагивавшем на спусковом крючке дорогого английского ружья.

— Ничтожества… хамье… — неустанно повторял он, не сводя зачарованного взгляда с заветной цели. Крепкое румяное яблоко по-прежнему притягивало к себе всеобщее внимание.

— Господи, да остановите же его! Ну хоть кто-нибудь, — раздался чей-то испуганный всхлип.

Наконец и матросы на барке вышли из оцепенения. Переглянувшись, они с двух сторон решительно кинулись к отчаянной дамочке. Видя это, Дубинин издал возмущенный вопль и быстро повел дулом, отчаянно ловя на мушку ускользающую цель.

Секунда, другая — и над водою прогрохотал оглушительный выстрел!

Все собравшиеся на пристани, и охотники, и губернское начальство, и гости вперемешку с зеваками дружно ахнули. А Дубинин застыл как вкопанный, точно громом пораженный.

Яблока на прелестной головке Дианы уже не было. А сама Прекрасная Охотница, целая и невредимая, махала толпе рукой и лучезарно улыбалась.

Тут же раздались рукоплескания, крики восторга, кое-где в воздух полетели шапки. И словно по мановению некоей волшебной палочки в небе вдруг образовался крохотный просвет между туч, и оттуда на берег, набережную и людей пролился тонкий луч света. А следом за ним и вовсе проступило и выглянуло солнце.

Капитана обступили со всех сторон. Его поздравляли, обнимали, восхищенно хлопали по плечам. А Дубинин отчего-то повел себя вовсе уж странно! Раскрасневшийся и злой, он швырнул наземь ружье, высвободился из объятий друзей-офицеров и зашагал прочь мимо гранитных бортов набережной.

Пожилой ротмистр Кошкин, из гарнизонных ветеранов, бережно поднял капитанское ружье и бегло его осмотрел. После чего обвел товарищей изумленным, недоумевающим взглядом:

— Господа! Господа офицеры! Да ведь оно… заряжено. Там пуля… лопни мои глаза.

— Да и дуло чистое, — поддержал его Звягин, оказавшийся тут как тут. — Ни тебе дыма, ни пороха.

— Выходит, капитан-то и не стрелял вовсе, — нахмурился Кошкин. — Кто ж тогда? Господа, кто стрелял-то?

— Святые угодники, так вот же ж он! — перекрыл шум толпы зычный губернаторский голос. — Петр Федорович! Душка…

— Где, где? — зашептались все, ища взорами истинного стрелка. И многие обернулись на скарятинский глас.

Позади толпы, возле коляски с кучером, державшим наготове поводья, стоял Фролов. К голенищу его невысокого щегольского сапожка из мягкой кожи, прозванного в России за удобство выделки и шнурки окантовки на американский лад «мокасинами», было прислонено легкое ружье с длинным стволом.

Впоследствии многие говорили, что явственно видели струившийся над дулом дымок. Так это было, или же зеваки как всегда склонны преувеличивать — сейчас сказывать уже трудно. Но в ту минуту уже ни у кого не было сомнений, что именно Петр Федорович выстрелил и в лучших традиция шиллеровских разбойников и собственной репутации был точен. Пуля, и это теперь было очевидным, сбила яблоко с головы ее владелицы, не причинив никакого вреда Прекрасной Охотнице. Ну, разве что ее прическу слегка обдало ветерком прожужжавшей мимо смерти — капризного и своенравного шмеля.

Барка лишь теперь тронулась и спустя несколько минут причалила к швартовам пристани. Арбенина царственно сошла по мостику, опираясь на руку губернатора. Тот хмурил брови, выговаривая что-то храброй сумасбродке, но глаза Скарятина лучились восторженной и изумленной до сих пор улыбкой. Несмотря на строгости и придирчивости по службе этот человек тем не менее обладал жизнерадостным нравом и ценил жизнелюбие и охоту к страстям в других. А уж тем паче когда речь шла об элегантной и обворожительной женщине, ступавшей сейчас рядом с ним по сходням и даря направо и налево милостивые улыбки, точно сама императрица!

— Одно я вам скажу, Дарья Михайловна, — шептал он ей изредка на ушко, открытое средь изящных завитков волос губернаторскому восхищению. — Уж как-то вы это… того… Эдак же и удар мог схватить меня, старика. Эх, коли знать заранее — видит бог, непременно заарестовал бы вас на недельку другую, вашей же пользы и здоровья для.

— Согласна, — кокетливо шептала ему в ответ Диана, беззвучно шевеля губками, — Только при одном условии, Николай Яковлевич. Коли вы станете моим тюремщиком!

— Ах, кокетка, ах, баловница, — сконфуженно бормотал Скарятин, не забывая приветственно помахивать ликующей толпе. Однако губернатор, будучи выше Арбениной, не мог видеть, куда были устремлены сейчас глаза Прекрасной Охотницы. Точнее, на кого.

Фролов смотрел на нее в упор, и казалось, что между этими молодыми людьми — блестящей петербургской львицей и скромным, сторонящимся шумного общества человеком — исчезли все эти люди, звуки, яркие пятна балаганов и возобновившаяся уже музыка. Они видели сейчас только друг друга.

«Это вы», — казалось, говорили глаза Арбениной. Впрочем, так ведь оно и было на самом деле!

«Это я», — отвечали в свою очередь глаза Петра Федоровича. И в этих кратких, мало значащих словах, к тому же так и не высказанных вслух, для обоих было заключено так много, что переполняло оба сердца и грозилось выплеснуться наружу — точно буйные, безудержные и яростные волжские волны.

«Найдите меня», — говорили глаза женские.

«Непременно», — отвечали мужские.

«Когда же?»

«Вы узнаете об этом в свое время. Ваше сердце само подскажет».

И вдруг Фролов резко повернулся, вскочил в коляску и толкнул извозчика-ваньку в ссутуленную спину.

— Гони, братец!

Секунда, другая — и лошади уже уносили Петра Федоровича по запыленной мостовой куда-то далеко, в Заречье. Теплый майский дождик понемногу принимался капать, прибивая пыль на тротуарах, освежая лица и души, даря легкую прохладу и отдохновение.

Ничего еще не было сказано — все еще ждало обоих героев впереди. Но будущее, как это часто бывает не только в романах, но и в жизни, подчас бывает вовсе не таким, как ожидается. И готовит нам очень странные и неожиданные сюрпризы.

10. ОХОТНИЦА ИЗ ПЕТЕРБУРГА

Хлопнула дверь, скрипнули петли, бархатные портьеры пришли в движение. Угловато, боком, в комнату вошел Фролов и остановился посередь гостиной, вопросительно взирая на хозяйку.

Арбенина стояла у раскрытого окна, нервно теребя в руках книжную закладку. Подле нее на бюро лежала и сама книга, закрытая; из нее, однако, выглядывал белый краешек какой-то твердой бумаги, по всему видать, почтового конверта. Прекрасная Охотница молча смотрела на вошедшего, точно ожидая вопроса.

— Странное дело, — развел руками Фролов. — Прошкин за мною примчался, с экипажем, да так спешно, что все лошади в мыле.

Вид у стрелка был удивленный, даже растерянный отчасти.

Прошкин служил при губернаторе чиновником по особым поручениям. Был он человеком ловким и предупредительным. Мог что угодно и кого угодно достать буквально из-под земли.

— Куда вы пропали, Петр Федорович? — наконец нарушила молчание Арбенина. Глаза ее блестели, дыхание было прерывистым — все выдавало в ней крайнюю степень волнения.

— Я и не пропал вовсе, — пожал плечами Фролов. — Просто не счел для себя уместным и далее принимать участие в ваших… церемониях.

Он слега нажал на последнем слове, так что Арбенина в сердцах отбросила закладку.

— Сами посудите! Вас не было дома. Соседи сказали, что часом ранее вы отбыли куда-то налегке, с одним дорожным саквояжем. Согласитесь, это уж слишком похоже на бегство.

Она помолчала немного, после чего сказала, уже заметно смягчившись.

— Я уж просто и ума не приложу, где сумел отыскать вас Прошкин…

— Василь Василич нагнал меня на пристани, — смущенно улыбнулся Петр Федорович. — Фактически за руку вытащил с парохода!

— Куда вы намеревались бежать? Неужто за границу? — в упор глядя на него, выпалила Прекрасная Охотница.

— Почему — за границу? — озадаченно пробормотал стрелок. — И зачем это мне бежать, собственно? С какой стати?

— А куда же вы направлялись столь поспешно? — процедила сквозь зубы Диана. Ее глаза сейчас стали злы и холодны, точно у ощетинившейся кошки, изготовившейся к прыжку.

— В Самару, к сестре, — после некоторой заминки ответил Фролов. — Я, собственно, и сейчас туда собираюсь. Если бы не Василь Василич, сидел бы уж в каюте…

Прекрасная Охотница прикрыла глаза, глубоко вздохнула, возвращая сбившееся было дыхание. Затем быстро подошла и взяла оторопевшего охотника за руку.

— Петр Федорович, любезный вы мой! — проникновенно сказала она. — Не запирайтесь передо мною, прошу вас! Признайтесь, вы меня разгадали — уж и не знаю, каким таким способом, верно? И теперь решили удариться в бега? Вы же умный человек, сообразительный, не чета другим…

Фролов хотел было что-то возразить на это, но теплая и мягкая ладошка быстро легла на его губы.

— Я понимаю, вам нелегко сейчас во всем открыться, — тут же прервала уже готовое вырваться у него восклицание Арбенина. — Но уверяю, Петр Федорович, вам нечего опасаться теперь. Беды ведь покуда не случилось, а стало быть, и вины вашей никакой нет. А что до преступного умысла…

— Какой вины? Какой еще умысел?

Стрелок, вконец растерянный, взирал на молодую женщину в полнейшем изумлении.

Прекрасная Охотница некоторое время молча смотрела на него, как серьезная и добродетельная мать глядит на не в меру расшалившегося ребенка. С тою лишь разницей, что этих двоих людей связывали совсем иные, гораздо более сильные чувства. И одна из них знала гораздо более другого, насколько тяжела и опасна ситуация, в которую угодили оба.

— Петр Федорович, — мягко произнесла Арбенина. — Давайте, право, прекратим уже играть в жмурки. Поверьте, я искренне вам симпатизирую и желаю только лишь добра. Ведь сейчас еще покуда дело можно замять! Представив его исключительно как плод досужих слухов и пустых кривотолков. Разумеется, то, что вы задумали, никоим образом не оправдывает вас. Но я, вы видите, даже и не пытаюсь выспросить, что же за печальные обстоятельства вашей жизни вынудили столь достойного человека к решению ужасному и совершенно опрометчивому. Цените это, сударь, и позвольте же помочь вам!

— Но позвольте уж и вы, Диана Михайловна! — теперь уже стрелок в свою очередь воскликнул с негодованием и лихорадочным блеском в глазах. — Что за решение? Каков умысел? Воля ваша, я ни-че-го-шень-ки не понимаю!

— Ой ли? А я полагаю, что вам-то, Петр Федорович, все известно и получше моего, — на сей раз сухо ответила Прекрасная Охотница. — Как лучшему, непревзойденному стрелку во всей здешней губернии!

Фролов вновь попытался что-то возразить, но Диана в сердцах резко отвернулась к окну, и он осекся.

Прошло несколько долгих, мучительных минут, и лишь после того женщина заговорила. И по мере того как она открывала перед Фроловым все то, что не давало ей спокойно спать по ночам вот уже столько дней, Петр Федорович внимал ей с тревогой и все возрастающим изумлением.

Мы же теперь прочтем некое письмо, написанное и отправленное еще зимою, которое, в сущности, и стало главною — и тайною! — причиной приезда Прекрасной Охотницы Дарьи Арбениной в Казань. Именно его рукописная копия лежала сейчас в конверте меж страниц книги, ставшей в последнее время для госпожи Арбениной буквально настольною книгой.

Это было французское издание «Тщательных наставлений по стрелковому делу» полковника бельгийской армии Эжена Труайе, признанного мастера стрельбы и авторитетного знатока лучших систем огнестрельного оружия во всем мире.

При чем здесь стрелковое дело и откуда у светской дамы из столицы столь причудливые интересы, станет известно из уже упомянутого письма.

Вот оно:

«СОПРОВОДИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА МОСКОВСКОГО ОБЕР-ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕРА Н.У. АРАПОВА НАЧАЛЬНИКУ ШТАБА КОРПУСА ЖАНДАРМОВ Н.В. МЕЗЕНЦОВУ „К АНОНИМНОМУ ПИСЬМУ О ПОДГОТОВКЕ ПОКУШЕНИЯ НА АЛЕКСАНДРА II“»

22 декабря 1869 г.

Конфиденциально

«Милостивый Государь, Николай Владимирович.

Господин Московский почтдиректор препроводил ко мне вынутое из почтового ящика, адресованное на мое имя анонимное письмо, в котором заявляется об угрожающей опасности священной особе его императорского величества и о подготовке с этою преступною целью покушения в Казани.

По способу заявления, изложению его и искусственности почерка можно полагать, что оно составляет чей-то личный вымысел. И хотя за всеми ранее принятыми мерами не обнаружено никаких признаков подготовки покушения, однако ввиду чрезвычайной важности предмета, которого касается заявление, я считаю долгом препроводить к вашему превосходительству копию с оного, а равно и с надписи на конверте, в котором оно получено. Имея честь присовокупить, что мною сделано распоряжение о секретном строжайшем и неослабном наблюдении к открытию преступного замысла, о котором упоминается в анонимном письме, и если бы были обнаружены малейшие признаки оного, то я тотчас же сообщу вам о том.

Примите уверение в моем к вам истинном почтении и совершенной преданности.

Н. Арапов»

Копия с письма, вынутого из почтового ящика.

«Не могу больше молчать, дело слишком суриозное. У нас в Казани намерены убить царя в первый же ожидаемый приезд. Стрелять будут из охотницкого ружья, должно быть, еще на пароходе. Ради Бога, приймите меры, заговор слишком хитер, убийца всех искусней, и другого Комиссарова не будет. Пока не высказываю себя, боясь мести убийцы. Теперь же сообщаю об этом в Петербург».

Копия с надписи на конверте:

«Его превосходительству генералу-адъютанту Арапову

Господину обер-полицеймейстеру в Москве

Государственное дело!!!»

Об этом, пусть и не вполне дословно и опустив некоторые подробности, и поведала Дарья Михайловна Арбенина Петру Федоровичу Фролову Чем повергла того в первую минуту в еще большее изумление, а затем — в совершеннейшее смятение.

— Ну, довольно, теперь вы знаете все. Откроем карты, сударь! — решительно бросила Прекрасная Охотница. — Как вы уже поняли, в Казани нынче готовится покушение на самого государя. Мой долг — предотвратить сие преступление еще в корне, причем, во что бы то ни стало. Именно потому я здесь.

— Господи… Диана Михайловна… голубушка, — прошептал Фролов. — Да как же так? Кто вы есть на самом-то деле?

Фролов во все глаза смотрел на даму из Петербурга. По всему было заметно, что он до сих пор еще не до конца переварил услышанную весть, неслыханную и невероятную. И, конечно же, был изрядно заинтригован тем, что столь поразительный факт ему довелось услышать из прекрасных уст той, от которой Петр Федорович уж никак не ожидал узнать ничего подобного.

— Кто вы?

— Слуга государя, — тихо ответила женщина.

— Вы??

— Обязанная ему столь многим, что с этим покуда еще не сравнится то малое, чем я ему служу.

— Женщина — и на службе? — недоверчиво протянул Фролов.

— Как и все мы, дворяне, — убежденно произнесла Арбенина. — К тому же наш род имеет древние корни. Мои предки служили российским царям верой и правдой. Потому и я, потомственная Арбенина, не вижу веских причин, отчего бы и женщине не послужить императорскому трону не за живот, а за совесть.

— Но ведь это… что в письме, — Фролов на мгновение замялся. — Это же ведомство исключительно секретной части. Третье отделение… тайная полиция…

— Конечно, — кивнула Прекрасная Охотница. — С тою лишь разницей, что я не состою официально на службе в Жандармском корпусе. А значит, не числюсь в списках и не получаю, так сказать, пайкового и котлового довольствия.

На последней фразе Прекрасная Охотница слегка усмехнулась.

— Это просто… невероятно!

Охотница смерила ироническим взглядом стрелка.

— Я женщина особенная, Петр Федорович. Как вы, должно быть, уже имели случай убедиться, — заметила она. И сделала жест, словно снимает со своей прелестной головки яблоко-мишень.

Фролов лишь руками развел от замешательства, раздираемый противоречивыми чувствами.

— Оттого и состою при особенных поручениях, — вдругорядь усмехнулась Арбенина. — Вы же человек умный, Петр Федорович. Вспомните государя императора, Париж, Польшу, наконец… Полагаете, в этом мире еще случаются чудеса?

— Когда речь идет о самодержце Александре Втором Освободителе — навряд ли, — после некоторого размышления ответил стрелок. И чуть сощурил задумчивые, умные глаза.

— Так, значит, говорите — Париж, сударыня… охотница?

— Да, — спокойно кивнула Арбенина. — Хотя все-таки скорее — охранительница. И сначала был Летний сад.

11. УЗКАЯ ЛАДОШКА АНГЕЛА-ХРАНИТЕЛЯ

Солнечным днем 4 апреля 1866 года российский император Александр II Освободитель отправился на давно привычную прогулку с племянниками в Летний сад. После чего подумывал наведаться в Зимний дворец, где изредка встречался с Екатериной Долгоруковой в бывшем кабинете Николая I. В кабинете имелись отдельный вход и потайная лестница, соединявшая с личными апартаментами самого Александра.

По этой причине он находился в прекраснейшем настроении духа.

Насладившись свежим воздухом и завершив гуляние, самодержец вышел за ворота, чтобы сесть в коляску. Он уже садился, когда из толпы зевак, с любопытством взиравших на прогулку государя, неожиданно вышел молодой человек с бледным лицом. В мгновение ока юноша выхватил из кармана револьвер и направил его прямо в грудь российского императора!

— Нападение было абсолютно неожиданным, — покачала головою Арбенина. — По всем статьям дело должно было окончиться трагически. Если бы не тот картузник…

При этих словах она загадочно улыбнулась.

Газеты тех лет писали, что императора-самодержца спасла только чистая случайность. Стоявший поблизости крестьянин Осип Комиссаров успел ударить убийцу по руке. Пистолет качнуло, и пуля пролетела мимо. Второго выстрела произвести он уже не успел. Жандармы тут же схватили покушавшегося и подвели его к экипажу императора.

— Наш царь воспитан был Жуковским, — заметила Арбенина. — Тот привил государю острую наблюдательность поэта и умение делать в любой ситуации мгновенные выводы. Император Александр сразу предположил, что покушение, скорее всего, подстроили поляки, в качестве мести за подавленный бунт.

— Ты кто, поляк? — первым делом спросил юношу Александр.

— Я русский, — ответил террорист.

— Отчего ж ты стрелял в меня? — удивился император.

— Ты обманул народ, — ответил молодой человек. — Обещал ему землю, да не дал.

— Вы помните этот разговор дословно? Вы… были там?

Последняя фраза стрелка прозвучала почти утвердительно. Прекрасная Охотница одарила его снисходительной улыбкой.

— После арестованного отвезли в 3-е отделение. Звали его Дмитрием, фамилия Каракозов. Из революционеров — учителей, адвокатов и студентов. Они готовили насильственный переворот. 36 из них приговорили к каторге и ссылке, а самого Каракозова повесили на Смоленском поле.

Фролов остро глянул на молодую женщину. — Вы ведь сейчас сказали… не всё… верно, Диана Михайловна?

— Ну в общем…

Арбенина неопределенно пожала плечиками.

— За исключением двух, малозначительных для истории деталей. После того у нас в России появился новоиспеченный дворянин…

— Ах, славный Осип! — кивнул Фролов. — Сие мне известно.

Мастеровой Осип Иванович Комиссаров после того случая был против всех правил возведен во дворянство «за доблестное спасение жизни Императора Александра II», о чем взахлеб писали все газеты, упиваясь верноподданническими восторгами.

— Нынче он уже не мужик-картузник, а дворянин Комиссаров-Костромской. Потому как происхождения Осип — из крестьян Костромской губернии.

— Удачно подвернулся под руку? — осведомился Петр Федорович.

— Есть и другие версии, — заметила Прекрасная Охотница. — Целых две. В Третьем отделении убеждены, что стрелявший промахнулся в царя исключительно вследствие своей неопытности в обращении с оружием.

— А другая?

— Она малоизвестна, — ответила Арбенина. — Будто бы дуло пистолета господина Каракозова и впрямь оттолкнул стоящий рядом Комиссаров. Но только…

— Что — только?

— Только лишь вследствие того, что Комисарова в свою очередь толкнули. В результате чего пуля-дура и пролетела рядом с головой нашего государя.

— И так удачно толкнули, — продолжил за Охотницей Фролов, — что тот толкнул студента с пистолетом!

— Именно, — кивнула Арбенина, на сей раз уже без тени усмешки.

— Надо полагать, человека, толкнувшего картузника, в итоге так и не обнаружили? — спросил Петр Федорович.

— Разумеется, — подтвердила петербургская гостья. — Сами посудите, до того ли было! Шум, гам, крики, дым пороховой — все боялись, что задело государя.

— Стало быть, это и есть вторая деталь, как вы говорите, для истории малозначительная! — восхищенно покачал головой Фролов. — Ловко!

Он с минуту любовался молодой женщиной, оказавшейся одновременно и яркой, и умеющей оставаться в тени даже на ослепительном свету покушения на государя.

— Чертовски интересно, — выдохнул Фролов, облизывая от возбуждения и любопытства разом пересохшие губы. — У нас в Казани по этому случаю возведена крупнейшая из городских часовен. «В память избавления Государя Императора Александра II от злодейского покушения 4 апреля 1866 года».

Глаза стрелка блестели в этот миг искренним, неподдельным интересом.

— А как же Париж? Вы там тоже…

— Была проездом, — любезно подсказала ему Арбенина… — По чистой случайности, в те же дни, что и наш император.

После чего деланно вздохнула.

— А вы любознательны, Петр Федорович. Что ж, открою вам и этот секрет. Быть может, он поможет вам образумиться.

И, вновь не обращая внимания на протестующие жесты стрелка, поведала Фролову без особых, впрочем, подробностей французскую историю, случившуюся с русским самодержцем.

После покушения 4 апреля что-то изменилось, надломилось, сломалось в прежде стойком и мужественном императоре всея Руси. Александр отныне производил на окружающих тягостное впечатление. Вместо сияющего здоровьем красавца-усача, любителя жизни и любимца женщин, он очень быстро превратился в усталого, поникшего человека, разочаровавшегося во всем и вся.

— А, это вы, голубушка, добрый ангел-охранитель! — обмолвился как-то министр государственного просвещения Головнин, повстречав приватно Арбенину для некоторых консультаций — посоветоваться. Дарья Михайловна старалась на виду не бравировать своими связями при дворе, да и не было в том особенной нужды.

В чем может нуждаться женщина, которой покровительствует сам император всероссийский?

А она в свою очередь незримой тенью хранит его всякий раз, когда государь выезжает в свет?

Кто, спрашивается, в свете сияния, исходящего от государя, обратит надолго внимание на даму в толпе, пусть и видную собой, но в скромных одеждах, диктуемых нынешними демократическими временами?

— Что государь, как он? — спросила Прекрасная Охотница, не видевшая его уже неделю.

— Грустная картина, Дарья Михайловна, — тут же запричитал Головнин. — Он пребывает постоянно в желчном, нервическом раздражении.

— Вот как? А мне он казался только лишь грустным… — заметила Диана.

— И грустным, и скорбным, и… тссс!

Министр приложил палец к губам и воровато оглянулся, точно их кто-то мог подслушать.

— А также — совершенно напуганным. Да-с. Одним словом, он вызывает своим плачевным видом соболезнование.

Однако Александр недолго пребывал в апатии. В скором времени полетели со своих постов петербургский губернатор Суворов и сам Головнин, люди умеренно либеральные, современных взглядов. К большому разочарованию Арбениной подал в отставку ее начальник, шеф Третьего отделения жандармов князь Долгоруков. Взамен их тут же заблистали граф Муравьев, назначенный главой Следственной комиссии, и князь Гагарин, создатель Особой комиссии по разработке мер укрепления внутреннего спокойствия. На петербургское губернаторство сел генерал Трепов, а жандармский корпус возглавил молодой и энергичный граф Шувалов. В скором времени Шувалов утвердился ближайшим и доверенным человеком государя.

А его меж тем поджидала смертельная опасность не только в родной державе. В июне 1867 года Александр II отправился с официальным визитом во Францию. И у тайной полиции, и у ее сверхсекретной сотрудницы Дарьи Арбениной забот прибавилось выше головы. Поскольку тут была замешана императорская любовь!

Всего три недели назад, 20 мая, император уже гостил в Париже. Вместе с двумя сыновьями, Александром и Владимиром, самодержец всея Руси остановился в Елисейском дворце, нарочно выбрав те же апартаменты, которые полвека назад занимал другой российский император Николай I. Формально целью приезда Александра II было посещение Всемирной выставки. Царское семейство встречал Наполеон III, в честь высокого русского гостя в королевском дворце Тюильри был дан роскошный бал, затем Александр отправился на спектакль в Оперу.

— Катька тут, — сетовал Шувалов, давая Арбениной очередные инструкции. — Ах, беда… Я-то, конечно, играю пока роль осла, мол, ни слухом ни духом. Но чует мое сердце: быть у государя свиданию с княжной Долгоруковой. Заранее заявилась в Париж, вертихвостка, прости Господи! Да невестку с собою прихватила, не иначе для отвода глаз. Так что и ты, Дарьюшка, смотри в оба. Государь-то последнюю осторожность потерял, не иначе о Катьке все помыслы. Одно слово — Париж… Треклятый город, одни шашни тут на уме, по себе чую. Даже у самого благонамеренного человека, образца добродетели.

Диана едва сдержала скептическую усмешку при последних словах всесильного фаворита. Граф не был ни евнухом, ни носителем сколько-нибудь значимой добродетели. Однако беспокоился за безопасность Александра денно и нощно. Тому была веская причина: все французское общество было настроено этою весной по отношению к России и ее государю откровенно враждебно.

Уже не раз Арбенина, прогуливаясь по Монмартру с букетиком скромных фиалок в пору государевых выездов, явственно слыхала, как при первом же появлении Александра на улицах Парижа из толпы зевак то там, то сям раздавались дерзновенные, оскорбительные крики:

— Долой сатрапа!

— Да здравствует Польша!!

— Есче Польска не сгинела, пся крев!!!

Это варшавские националисты мстили российскому императору за подавление польского восстания 1863 года и сосланных на каторгу отъявленных бунтовщиков.

И, наконец, гром грянул!

В первую неделю июня, 6-го числа, в честь русского государя на Лоншампском поле, у ипподрома, был устроен военный смотр французских войск. Когда парад и церемониалы завершились, Александр, Наполеон и свиты обоих императоров не спеша, чинным шагом отправились в город.

— Едемте через Булонский лес, — предложил Александр, очевидно, памятуя о каких-то приятных воспоминаниях, связанных с этими рощами, любимым местом отдыха парижан. Оба императора удобно расположились рядом в открытой коляске в окружении детей Александра.

Возле самого Булонского леса официальную процессию встретили крики ликующей толпы.

— Ну, что? — усмехнулся Александр. — Любят меня французы?

Он медленно обводил взглядом радостные лица, милостиво кивал в ответ и выглядел если не растроганным, то, во всяком случае, вполне довольным.

Император не видел, как напротив него стройная парижанка с милой, пасторальной корзинкой в руках и трогательным букетиком фиалок что-то торопливо втолковывала офицеру охраны Наполеона III. Удивительно, как дамочке удалось протиснуться так близко к императорской кавалькаде. Не иначе, причиною тому было ее живое, выразительное личико под красной косынкой, забавно надвинутой на чистый лоб, и обаятельная улыбка, открывавшая идеальные жемчужные зубки. Галантные французы, даром что охрана, не могли отказать отважной дамочке поглазеть воочию на двух императоров великих европейских держав.

А та что-то настойчиво объясняла непонятливому офицеру, отчаянно строя глазки и кокетливо улыбаясь. Вот только косила она не на Александра с Наполеоном, а на другого человека. Невысокий черноволосый мужчина застыл совсем рядом с офицером и не сводил с императорской кареты пристального, ожесточенного взгляда.

— Ныне нас встречает само ликование Парижа, — учтиво, но дипломатично заметил император Наполеон III, милостиво махая платком своим подданным.

И в следующую минуту, ту самую, когда царская коляска проезжала мимо черноволосого мужчины, внезапно раздался негромкий выстрел. А следом — и второй!!

В мгновение ока приветственные крики сменились воплями ужаса и смятения. А громче всех взвилось к небу отчаянное, жалобное ржание.

Пуля из пистолета черноволосого угодила прямо в шею лошади французского шталмейстера!

Как позже писали газеты, стрелявшим оказался эмигрант, некий Антон Березовский, поляк по происхождению. Причиной покушения было желание отомстить царю за подавление польского восстания 1863 года. Пули пролетели мимо русского царя, задев только лошадь, благодаря исключительно смелым и решительным действиям одного из офицеров охраны Наполеона III, вовремя заметившего в толпе человека с оружием и оттолкнувшего его руку!

— Это было уже второе покушение на него за два года… — прошептал Фролов. Он с изумлением смотрел на Прекрасную Охотницу, чья узкая и маленькая ладошка вторично отвела гибель от российского императора.

— Да, — невесело кивнула Арбенина. — Он лишь чудом остался в живых.

— Кажется, вас это не радует? — озадаченно пробормотал Фролов.

— Не в том дело, Петр Федорович.

Казалось, молодой женщине уже много лет некому было излить свою душу, и вот теперь у нее появился внимательный слушатель. Но кто же он был — человек, которого она подозревала в очередном покушении на Александра!

— Государь теперь твердо уверовал в то, что его судьба лежит полностью в руках Божьих. И то, что он до сих пор жив, лишнее тому подтверждение.

В голосе Дианы послышались нотки горечи.

— Император и слышать не хочет о том, чтобы увеличить количество охраны. Он и думать не желает, чтобы временно укрыться в своем дворце — его уже превратили в истинную крепость, а вот поди ж ты! Государь по-прежнему продолжает бывать на приемах, посещает балы и совершенно свободно, не таясь, разъезжает по столице. И вот теперь надумал плыть по России на пароходе, обозревать свою империю воочию… А тут еще это письмо от анонима!

Она задумчиво покачала головой.

— Как видите, нынче все пути так или иначе ведут к вам, в Казань, — вздохнула Диана. — И сходятся, увы, в одной точке.

— В какой же? — с любопытством сказал Фролов.

— А точка эта — вы, Петр Федорович, — развела руками Прекрасная Охотница. — Да-да, не делайте столь изумленного лица!

В ответ стрелок медленно покачал головою.

— Нет, Диана Михайловна, спешу вас разочаровать. Сие никак невозможно — насчет моей скромной персоны. Позвольте заметить, сударыня, что сейчас вы решительно заблуждаетесь.

— Вряд ли, Петр Федорович, — горько усмехнулась Прекрасная Охотница. — Насчет вас у меня нынче никаких сомнений не остается. Были, признаться… Но теперь уже все.

Она помолчала немного, и все это время Фролов был не в силах отвести глаз от ее прекрасного взволнованного лица.

— Я могла бы сейчас перечислить все мои подозрения касательно вашей персоны, — твердо произнесла Арбенина. — Но их с лихвою покрывает одно-единственное, самое главное.

— Какое же? — спросил Фролов, в душе, кажется, уже зная ответ петербургской гостьи.

Но вместо этого Арбенина медленно и раздельно процитировала анонимное послание:

«Не могу больше молчать, дело слишком суриозное. У нас в Казани намерены убить царя в первый же ожидаемый приезд. Стрелять будут из охотницкого ружья, должно быть, еще на пароходе. Ради Бога, приймите меры, заговор слишком хитер, убийца всех искусней, и другого Комиссарова не будет. Пока не высказываю себя, боясь мести убийцы».

— И что с того?

— Стрелять, как вы поняли, неизвестный злоумышленник намеревается, по всей видимости, с набережной. Когда царский пароход будет стоять на рейде или только еще швартоваться. Сие есть дело весьма непростое, на таком-то расстоянии. Я уже немало поднаторела в тонкостях стрелкового дела, разбираюсь что к чему.

И она кивнула на толстый том «Тщательных наставлений…» полковника Труайе.

— А вы, Петр Федорович — наилучший стрелок в губернии. Здешнее Ястребиное Око, как вас кличут, — ответила Диана. — И лишь один способны исполнить столь сложный выстрел. Чему мы все были свидетелями давеча, на турнире.

Она, кажется, даже подмигнула Фролову, хотя лицо ее сейчас было усталым и печальным.

— Господи, — прошептал стрелок. — Так эту затею… эту безумную фантазию вы затеяли чтобы… проверить? Меня проверить — на предмет, попаду ли я из охотничьего ружья в человека на корабельной палубе?

— Конечно, — без тени сомнения в справедливости и резоне своего бесшабашного поступка заявила Арбенина. — Просто я должна была убедиться самолично. Полагаете, для чего я вам только что раскрывала сверхсекретные подробности обоих покушений на государя Александра?

— Дабы убедить: всегда и во всем вы должны быть уверены наверняка, — тихо ответил Фролов. — А это для вас возможно только при личном участии.

— Просто я не верю в Комиссаровых, — столь же тихо ответила Прекрасная Охотница. — И коли уж и существует рука судьбы, то должен быть кто-то, кто сумеет вовремя ее направить. Вы не находите, Петр Федорович?

Стрелок молчал, печально глядя на тайную сотрудницу царской охранки. Нет, не охранки, думал Фролов в эти минуты — а именно охраны. Она — охранительница, добрый ангел императора, перед защитой которого не остановится ни перед чем. Даже подставив собственную голову под ружья всех этих Дубининых, Звягиных, Муртазиных…

— Что же вы молчите? — спросила она, и голос Прекрасной Охотницы впервые дрогнул. — Я спрашиваю вас, Петр Федорович — отчего вы не говорите со мною теперь? Ведь вы неизмеримо лучше, выше и благороднее всех этих…

«…Дубининых, Звягиных, Муртазиных…» — эхом отозвалось и повторилось вновь в мозгу Фролова.

— Так почему же вы решились на такое… такую ужасную затею?

Арбенина смотрела на него с состраданием, она искреннее желала сейчас добра этому спокойному, невозмутимому в обычных жизненных ситуациях человеку.

— Ведь то, что судьба, должно быть, вовремя не протянула к вам руку — в чем здесь вина государя? Почему вы хотите совершить столь ужасный поступок и погубить себя, его и…

Она не договорила — спазм перехватил ее горло. Фролов подошел к ней и взял за руку.

— Сударыня, — сказал он как можно ласковее, проникновенным тоном, бережно сжимая ее пальцы. — В ваши, безусловно, разумные и рассудительные предположения закралась одна ошибка. Все иначе, уверяю вас. И у меня даже в мыслях никогда не было покушаться на государя. Поверьте, я испытываю к нему самые верноподданнические чувства, как и вы, Диана Михайловна.

— Дарья… — прошептала она.

— Что?

— Меня зовут Дарья Михайловна, — прошептала Арбенина, даже не делая попыток вытереть, платочком глаза, покрасневшие от непрошенных слез.

— Красивое имя, — улыбнулся стрелок. — И ничем не хуже… Дианы.

— О какой ошибке вы говорили только что, Петр Федорович? — с трудом беря себя в руки, медленно произнесла молодая женщина.

— Я уже полчаса пытаюсь вам сказать об этом, а вы не даете мне рта раскрыть, — в шутливом негодовании погрозил ей пальцем Фролов. Однако, видя, что его прекрасной собеседнице не до шуток, поспешно добавил: — Как только вы прочли мне письмо этого… анонима. — Стрелок поморщился при упоминания автора доноса, и это не укрылось от внимания Арбениной. — Одним словом, это определение — «убийца всех искусней» — ко мне не подходит никоим образом.

— Но разве вы не самый лучший… не лучший стрелок во всей губернии? — спросила Арбенина, и ее голос предательски задрожал.

— Лучший — быть может. Но — не самый «искусный», — покачал головой Фролов.

— Не понимаю, — встряхнула волосами, отводя со лба прядь, Прекрасная Охотница. Объясните, что это значит.

— Я не должен был стрелять, когда вы стояли на барке, — ответил Фролов. — У меня действительно острый глаз и верная рука, это так. Но мне недостает знаний. Особенно в том, что касается стрельбы со столь дальних расстояний. Там совсем иные поправки на ветер, погрешности из-за качки волн и много чего другого. Я бы просто не решился исполнить то, в чем вы меня обвиняете. Ведь в случае с покушением на пароходе, как я понимаю, необходимо стрелять наверняка — второй попытки уже не будет.

— Но ведь вы выстрелили, — напомнила ему Арбенина.

— Тут другое дело, — покачал головою Фролов. Лицо его стало очень серьезным, он словно стал выше ростом. — Там были вы. И я не мог позволить, чтобы выстрелил эта свинья Дубинин. Или Звягин. А тем более тот, кто…

— Кто же? — порывисто воскликнула Дарья, и Петр Федорович, шагнув навстречу, заключил ее в объятия.

— Бедная… — шептал он, гладя ее по волосам, прижимая к груди, обнимая поникшие, вздрагивающие плечи. — Они ведь могли тебя убить.

Прошло несколько мгновений, минут или даже часов, прежде они смогли оторваться друг от друга. Дарья опустилась в кресло, Фролов стоял подле и говорил, говорил, говорил. Перед молодой женщиной вставала вся история жизни человека талантливого, но не оцененного по достоинству обществом, желавшего приносить пользу, но отринутого бездушной чиновничьей машиной и завистниками.

— Именно Меркушин добился того, чтобы меня удалили из университета, а все опыты и научные работы предали забвению. Я ведь натуралист, Дарья Михайловна, и меня всегда манили дальние страны. А вместо того было предложено заниматься агрономией либо изучать здешних полевых грызунов, и без того давным-давно известных науке. Тогда я уехал. Много путешествовал, благо полученное небольшое наследство позволяло не заботиться о пропитании и жить более-менее сносно. А после воротился и увлекся стрельбою.

— Почему именно ею? — улыбнулась Дарья, нежно пожимая пальчиками его твердую, сильную ладонь.

— Вы не поверите — думал уехать в Африку, в тропики, добывать зверей для зоопарков. В Германии изобрели новый сонный состав, усыпляет всего за пару минут даже слона.

Лицо Фролова озарила мягкая, почти детская улыбка.

— Вот тут-то мне и понадобился учитель. Самый искусный, как вы изволили давеча выразиться.

Лицо Прекрасной Охотницы на миг слово окаменело, лишь уголки тонких губ слегка подрагивали.

— Я его… знаю?

Фролов опустил голову. Казалось, он все еще решается, сказать ли имя человека, которому столь многим обязан как учителю и наставнику в нелегком искусстве стрельбы. Но Арбенина ждала, она была сейчас подобна натянувшейся струне. Казалось, чуть тронь — и оборвется.

— Да, знаете, Дарья Михайловна, — наконец ответил Фролов. — Это Сергей Дмитрич.

— Малинин?

— Именно.

Несколько минуту Прекрасная Охотница сидела молча, закрыв глаза. Фролов терпеливо ждал. Наконец Арбенина порывисто встала и решительно шагнула к дверям.

— Нужно ехать к нему. Все еще можно исправить.

— Согласен, — кивнул Фролов и тут же удержал ее за руку, мягко, но решительно. — Однако прежде нужно решить — к кому.

— «Искусней всех» — сами же говорили, — проворчала Дарья. Тем не менее Фролов на сей раз с нею не согласился.

— Пока вы… эээ… размышляли, Дарья Михайловна… Одним словом, я тоже пораскинул мозгами. Я ведь неплохо знаю Сергея Дмитрича. Записать его во враги государства было бы опрометчиво и неразумно. Не революционер же он! Не тот человек, Дарья Михайловна.

— Вы, кажется, чего-то не договариваете, сударь мой…

— Сейчас объясню.

Фролов потер лоб, затем виски, точно приводя таким образом в движение собственные мысли. И сказал медленно, осторожно подбирая слова. Точно скрадывая лесную дичь, шаг за шагом, движение за движением.

— Судя по вашим словам, сейчас на сцене, если можно так выразиться, четверо человек. Первым делом, конечно, государь.

Прекрасная Охотница согласно наклонила голову, с любопытством слушая стрелка.

— Затем вы, Дарья Михайловна. Его верный ангел-хранитель.

— Допустим.

— Я, как мне думается, пока еще тоже остаюсь в игре, так? Вы еще не избавились от подозрений в отношении моей скромной персоны?

Ответом ему было молчание. Впрочем, Фролов и не настаивал.

— Четвертым на сцену выходит полковник Малинин Сергей Дмитрич. Это новое лицо. И мне представляется наиболее интересным в этакой опасной шараде. Но…

Стрелок загадочно глянул на Арбенину.

— Сдается мне, что Сергей Дмитрич может стать главным действующим лицом. Но — при условии, что в зрительном зале сидит умный режиссер.

— Режиссер?

— Конечно, — подтвердил Петр Федорович. — Тот, кто знает все правила игры и держит в руках ее ниточки.

— Вы в этом так уверены?

— Дарья Михайловна, — в свою очередь спросил Фролов. — Вы, часом, не знаете, что такое Quinta Essentia?

— Эссенция? — нахмурилась Прекрасная Охотница. — Что-то из химии? Кажется, очень густое и насыщенное…

— Точно так, — согласился Фролов. — Насыщенное до того, что становится сутью. Квинтэссенция — пятая сущность. Она должна быть в этой истории, я чувствую. И если только я немного знаю полковника Малинина, речь идет о женщине.

— Никогда не слыхала, что Сергей Дмитрич так уж яро ухлестывает за дамочками, — поджала губы Арбенина.

— И не услышите, — задумчиво ответил Фролов. — У него одна дама сердца. Пойдемте! — внезапно решившись, воскликнул он.

— Куда? — в первое мгновение растерялась Арбенина.

— Возьмем извозчика, — рассудительно сказал Фролов. — Не поедем же мы пешком по вечернему времени? Полагаю, разговор нас ожидает нелегкий.

И он первым перешагнул порог, увлекая за собой молодую женщину.

12. QUINTA ESSENTIA — ДАМА В ЧЕРНОМ

— Был такой алхимический трактат, между прочим, XVI века. «Splendor Solis» назывался, — рассказывал дорогой Арбениной Фролов, покуда коляска везла их в направлении, Прекрасной Охотнице совершенно неизвестном. — Так вот, в нем среди прочего говорится:

«Возьми простую воду, сделай вытяжку и получишь земную воду. Хочешь большего — сделай вытяжку из земной воды и получишь огненную воду. Желаешь следующего? Сотвори вытяжку из огненной воды — получишь воздушную воду. Если твой разум все еще не насытился, произведи вытяжку из воздушной — получишь водяную воду. И, наконец, коли ты желаешь добраться до самой сути, сделай вытяжку из водяной воды. И только тогда получишь…» Что именно, любезная госпожа?

— Очевидно, квинтэссенцию, — улыбнулась Дарья. Было так приятно и покойно ехать с Петром Федоровичем в одном экипаже. Слышать его голос, смотреть в умные, все понимающие глаза и — положиться на него во всем. Поистине решения принимать должны все-таки мужчины!

— Вы совершенно правы, — похвалил ее Фролов. — Quinta Essentia — буквально «пятая сущность». В этой истории непременно должен быть пятый. Точнее, должна.

— Вы в этом настолько уверены?

В голосе Прекрасной Охотницы против ее воли проснулось профессиональное любопытство.

— Думаю, сейчас мы попробуем сами в этом убедиться.

Коляска остановилась возле белоснежного особняка с высоким крыльцом. Слуги доложили хозяйке и уже спустя три минуты беспрепятственно пропустили в дом поздних гостей.

Катерина вышла к ним в глухом платье черного бархата, похожая на скорбную вдову. Фролов, шапочно знакомый с госпожой Мамаевой, торопливо представил свою спутницу хозяйке и начал было объяснять цель их визита. Вернее, он успел сказать лишь несколько слов.

Хозяйка жестом остановила его, внимательнее пригляделась к своей гостье и вдруг смертельно побледнела.

— Что с вами? — встревоженно воскликнул Фролов. Он стремительно подошел к ней и вовремя: еще мгновение, и хозяйка бы лишилась чувств.

— Это… вы… — прошептала она, глядя в упор на Арбенину. — Боже мой, я погибла. Все кончено…

Петр Федорович поспешно усадил ее в кресла, вызвал дворецкого со стаканом воды и привел хозяйку дома в чувство.

Взор ее прояснился, но тень печали уже легла на лицо.

— Я не ждала вас… так скоро, — тихо произнесла она. — Значит, вы все знаете?

— В общих чертах, — подтвердила Арбенина, незаметно давая Фролову знак: ни о чем ее покуда не выспрашивайте!

— Я ждала. Я знала — кто-то приедет, непременно. У меня есть друзья при дворе, верная подруга. Ей доподлинно известно многое в вашем Третьем отделении. Она-то и сообщила, что анонимное письмо пришло, — горько прошептала Катерина Мамаева. — И когда в Казань приехали вы, я не спускала с вас глаз. Только поначалу еще не верила, что это будет… женщина.

Она твердо взглянула на незваных гостей, после чего решительно произнесла:

— Это я придумала все. Сергей Дмитрич тут ни при чем. Его просто ослепила страсть.

В ее голосе отчетливо проявилась просительная интонация.

— Он ни в чем не виноват. Не трогайте полковника. Всему виною я. Я задумала убить государя. Все обдумала, сама избрала Малинина исполнить приговор. За то мне и ответ держать.

Фролов и Арбенина молчали.

— Но как, откуда вы прознали? — вскричала Катерина. — В том письме ничто не указывало на меня, ни единым словом.

— Зато указывало на него, сударыня, — сухо ответила Прекрасная Охотница, указав на Петра Федоровича. — Если бы не его догадка, у него были бы большие неприятности. А это достойнейший человек, уверяю вас. Лучший в вашем городе.

Петр Федорович слегка покраснел, однако слова Дарьи Михайловны были ему невыразимо приятны. И его все более занимала эта удивительная и вместе с тем мрачная история.

— Вы сказали — приговор? — озадаченно спросил он.

— Приговор, — твердо повторила Катерина. — Я вынесла его самолично, и я имею на то право.

— Очень интересно, — сухо кивнула Арбенина. — Вот что, моя дорогая. А не подать ли нам сюда кофею?

И Мамаева, и Фролов с удивлением воззрились на нее.

— Да-да, — подтвердила Прекрасная Охотница. — И поскольку время вечернее, я предпочитаю двойные сливки.

Ошеломленная хозяйка не сразу нашла колокольчик, чтобы вызвать лакея. А Фролов наконец-то последовал примеру дам и тоже присел на кушетку.

— Вы, должно быть, удивлены моим странным, а точнее, ужасным решением.

Глаза Мамаевой были устремлены в одну точку, точно в ней она видела сейчас некий отправной пункт в своей печальной истории.

— Вам, верно, знакомо имя Антона Березовского? В газетах о нем писали.

Фролов кивнул. Вот уже дважды за вечер он слышал это имя. А еще вчера ему не было никакого дела до польского террориста.

— У Антона есть брат. Двоюродный. Ольгерд.

Это имя она произнесла с тою нежностью и бережностью, что Фролов понял — так говорят лишь о любимых.

— В Ольгерде — вся моя жизнь, — призналась Катерина. После чего некоторое время молчала.

— К несчастью, он принял некоторое участие в известных событиях польского восстания 1863 года. Поляк не может стоять в стороне, когда решаются судьбы его родины. Он был схвачен и приговорен к двадцати годам каторги. Теперь он в Акатуе, и жизнь там коротка и мучительна, а бытие тяжко и бессмысленно. Еще год, два, и у Ольгерда… начнется острая чахотка. Сейчас ему еще возможно помочь, но сделать этого я уже не в силах. В том и ужас, и отчаяние моего положения.

Она отпила кофе, не чувствуя вкуса, и лишь тогда перевела дух.

— Я оббивала пороги все эти шесть лет. Упрашивала, унижалась, пыталась подкупить, задобрить, воздействовать на разум и чувства. Пыталась упросить о помощи всех его фавориток — Замятину, Лабунскую, Макарову, Макову, даже Ванду Кароцци.

Провинциалу Фролову мало что говорили эти имена. Между тем каждая была обворожительна, из породы безупречных красавиц. Император Александр еще смолоду прослыл знатоком и любителем прекрасного пола. Однако и они не могли заполнить того пустого пространства, что неизменно всякий раз возникало вокруг императора после очередного охлаждения чувств.

— Тогда я добилась встречи с самой «La grande Mademoiselle» — княжной Александрой Долгорукой. Говорят, именно ей Россия обязана всеми реформами государя Освободителя… Та по-женски поняла меня и посочувствовала. Но сказала лишь: что я могу сделать? У государя новая фаворитка, а старых он забывает как сношенные перчатки!

Фролов впервые слышал такое о государе. Арбенина же воспринимала все спокойно, как должное; видно было, что она вполне искушена в дворцовых интригах и любовных связях сластолюбивого императора.

— Дважды мне было отказано в аудиенции у государя. И недвусмысленно намекнули: ему нет дела до моих забот. На поселение ехать меня тоже не пускают — для польских повстанцев создан ужасный режим, без всяких прав и без просвета.

Она побледнела и глухо произнесла:

— Теперь у меня осталась только месть. Если я не могу спасти жертву, я вправе уничтожить палача. Я заключила сделку с господином Малининым, безуспешно добивающимся моей любви уже не первый год. Он должен был исполнить мое желание, а я — его. Хотя потом…

Она провела рукою по лбу, точно отводя черные мысли.

— Потом можно и в омут головой. Мне уже будет все равно. А теперь — так и вовсе.

После ее рассказа, столь же пространного, как и сбивчивого, наступило гнетущее молчание. Первою его прервала Прекрасная Охотница.

— Одного я не пойму, Катерина Андреевна. Уж коли вам и про письмо известно, — пожала плечиками она. — Ведь письмо от анонима было получено еще зимою. А имя своей жертвы вы назвали полковнику Малинину, если я не ошибаюсь, совсем недавно. Как такое может быть?

— Может, — вздохнула Катерина.

— Но откуда сей неведомый аноним мог знать о вашем умысле? — по-прежнему недоумевала Дарья.

— Мог. Это я написала письмо. И отправила его в Петербург. Анонимно.

— Вы-ы-ы? Сами на себя? Гм… Но простите — чего ради?

— Нет страшнее казни, чем заранее объявленная, — твердо сказала Катерина. После чего холодно взглянула на Арбенину и прибавила: — И чтобы мне тоже не было пути назад.

Глаза Арбениной расширились. Она потрясенно взирала на уставшую, измученную женщину. Фролов же — с болью и участием.

— И вы были абсолютно уверены, что ваше… послание непременно доставят самому государю? Лично?

Катерина устало прикрыла глаза.

— Мне бы этого очень хотелось. — Она вздохнула. — Понимаю, что не все в моих силах. Но, во всяком случае, потом… после должны знать, что Александру прежде был вынесен приговор. Сие не прихоть моего больного разума, а справедливое возмездие.

В эту минуту раздался легкий стук в двери, и голос лакея громко известил:

— К вам господин полковник пожаловали. Прикажете впустить?

— Вот она… Quinta Essentia, — прошептала Арбенина. И испытующе глянула на Катерину.

Женщина в черном бархате побледнела как мел.

— Любезный Петр Федорович, — попросила Дарья Михайловна. — Не сочтите за труд — встретьте Сергея Дмитрича и займите его приятною беседой. Полагаю, ему стоит знать правду, точнее, главную ее часть. А мы тут пока побеседуем приватно с Катериной Андреевной. Право, мне есть о чем ей поведать.

Фролов кивнул — уж в этом-то он не сомневался! Петр Федорович поднялся с дивана, но уже на пути к дверям услышал, как Арбенина беззвучно — у нее был немалый в тот опыт! — шепнула ему одними губами:

— Спровадьте его отсюда. И пусть дальше делает что пожелает.

Это было сказано столь тихо, что никто другой бы не расслышал. Но у Ястребиного Ока Казанской губернии был еще и тончайший слух, как у настоящего, подлинного охотника, каким является всякий, подлинный мужчина уже по природе своей. И для этого вовсе не надобно уметь отменно стрелять из ружей!

13. ДАР ОХОТНИЦЫ

Из дневника полковника Сергея Дмитрича Малинина, если бы он вел его, спасаясь от себя и неизбежной скуки дней. Мысли вслух:

«…Сегодня полночи просматривал собственный дневник от самого начала до этих строк. На последнем листе, куда прежде имел обыкновение записывать мудрые мысли и знаменательные высказывания древних философов, первым делом наткнулся на цитату, о которой прежде немало размышлял. Китайский мудрец Лин Цзын И однажды повествовал о человеке, который всю жизнь безуспешно пытался убежать от своих следов. И чем дольше и дальше он бежал, тем более следов оставалось всякий раз за его спиною. Если бы он образумился и решил остановиться, тогда всем бы его печалям конец — следы бы прекратились. Но он только бежал и бежал, покуда не пал замертво на песок и не испустил дух от голода, жажды и нервного истощения.

Люди почему-то не замечают простых вещей, говорит Лин Цзын И. Сила же умного состоит зачастую в том, чтобы вовсе не принимать трудных решений. Мудрый человек никогда не станет преодолевать тщетных препятствий, их удел — дороги скудных духом и тщетных разумом.

Об этом я нынче припомнил не раз, приехав поздним вечером к К.М. и нежданно застав там Петра Федоровича Фролова. Мой бывший ученик, превзошедший своего учителя — мне не зазорно это сказать самому себе — поведал мне то, что вовсе не удивило меня. Я предполагал, что дражайшая К.М. уже ведет меня за собою в ужас и мрак. И только сила моей безумной страсти к этой женщине удерживает меня, чтобы не бежать куда глаза глядят из этого города, от этой улицы, из-под окон этого дома, где я провел столько мучительных минут и часов, ожидая и так и не дождавшись ни единого знака любви или хотя бы приязни.

Затем ко мне от К.М. вышла и Арбенина. Она подтвердила сказанное Фроловым, но присовокупила то, что теперь, я знаю, окончательно разбило мое сердце. Все надежды мои разом погибли, и моему уже немолодому сердцу, измученному тщетной и безрезультатной погоней за призраком любви, только и остается, что…

Найду ли я приют в других краях, иных городах и весях? Не знаю и, более того, вовсе в том не уверен. Но более в Казани не останусь, уже сейчас чувствуя, как в скором времени опостылеет мне этот город, где я так был близок к счастью и так бездарно профукал его, положившись на женский каприз нелюбящего меня сердца.

Увы, я давно уже, а нынче в особенности, не могу похвастаться собственным душевным равновесием. Лин Цзын И уверяет меня, для того, чтобы обрести гармонию и спокойствие в собственном сердце, надо немедленно остановиться и перестать бежать в неизвестность. Быть может, китайский мудрец прав. Но мне теперь кажется, что в моей жизни отныне будет торжествовать единственно принцип велосипедной езды: равновесие отныне мне удержать, только находясь в вечном движении, лишь поддерживая скорость. И потому я бегу из этого города, и сам покуда еще не знаю куда. Хотя не исключаю, что я сильно заблуждаюсь на собственный счет. И, кроме того, я очень боюсь даже мысли об отставке. Ведь это — уже окончательное одиночество, тупик…»

Из дневника Катерины Мамаевой, который она сожгла без сожаления на рассвете следующего утра, спешно выехав в Акатуй на перекладных:

«Из моего сердца никак не стираются те слова, что давеча сказала мне эта удивительная женщина, ангел мой небесный, Дарья Михайловна.

— Я, дорогая вы моя, несмотря на свои молодые годы, уже видела-перевидела немалое количество женщин самого разного происхождения и душевной организации, которые сумели убить, раздавить, уничтожить в себе любовь. И что же после? Чаще всего — прожили потом тусклую, серую, иной раз даже бездарную жизнь и попросту состарились, одряхлели, увяли.

Сие, Катерина Андреевна, наша женская расплата за упущенное счастье, хотя бы даже одну-единственную возможность оного.

Но с другой стороны, голубушка, жизнь полна примеров иного рода. Когда женщина, поддавшись зову сердца ли, безумной страсти или неумолимым обстоятельствам, бежала к любимому едва ли не из-под венца, без оглядки, отдавая себя всю. И все равно после было одно и то же — угасание чувств и страстей, старость, дряхление, суть которых — та же расплата за счастье, пусть и не упущенное. И все равно, конец един, лишь обновление вечно.

Поэтому доверьтесь собственному сердцу, а не разуму. Поспешите к своей любви и более не пытайтесь обрекать ради нее на смерть других.

После чего она передала мне это.

Господи, Пресвятая Дева, я до сих пор не верю в силу маленького кусочка картона с длинной, витиеватой подписью одним росчерком пера. Но Дарья Михайловна обещала в свою очередь еще и телеграфировать каторжному начальству, буде у них возникнут хоть малейшие сомнения. Но она заверила, что, стоит мне предъявить сию чудодейственную записку, и все сразу устроится. Дай-то Бог, а ее я молить буду всю жизнь, хотя бы ради одной надежды, дарованной мне ею. И тем, что уберегла от смертоубийства. Пожалуй, что отправлюсь я нынче, благо спать уже не могу. Единственно, что требуется сделать — это…»

После того как Арбенина твердою рукою отправила полковника Малинина из дома Мамаевой восвояси, напоследок шепотом присоветовав несчастному влюбленному более сюда не являться — «бесполезно уж будет», она обернулась к Катерине. Та застыла у окна, ни жива ни мертва, со страхом глядя на эту необыкновенную женщину, явившуюся к ней в ночи и перевернувшая всю ее жизнь вверх дном.

— В юности я чрезвычайно увлекалась романами Александра Дюма, — усмехнулась чему-то Прекрасная Охотница. — Любезный Петр Федорович, помните, я говорила вам, еще в пору своих подозрений по вашу душу, что у меня имеется возможность все изменить и заново устроить?

Фролов смущенно крякнул — за стремительным ходом событий нынешних он уже как-то и призабыл их минувшие беседы.

— В таком случае теперь есть способ все уладить, — загадочно молвила она.

Из складок платья Арбенина вынула знакомый уже Фролову, а теперь и Катерине конверт. Но достала оттуда не копию злосчастной «анонимки», а маленькую белоснежную картонку. И протянула ее Мамаевой.

— Что это? — испуганно прошептала та, вглядываясь в странный листок.

— Ваше спасение, — кивнула Прекрасная Охотница. — Точнее, вашего возлюбленного.

Фролов осторожно приблизился. Это была не картонка, просто бумага весьма плотной фактуры. На ней было аккуратным, каллиграфическим почерком написано:

«ПРЕДЪЯВИТЕЛЬ СЕГО ДЕЙСТВУЕТ ПО МОЕЙ ВОЛЕ».

Ниже — большая круглая печать, какой Петр Федорович никогда не видывал даже на самых высоких официальных бумагах, которые ему довелось держать в руках.

А под нею — подпись:

«АЛЕКСАНДР».

В комнате воцарилась мертвая тишина.

— Что, удивились? — усмехнулась Арбенина. — В свое время этот листочек я выторговала себе за бескорыстную службу. Хотя он сулил деньги, и немалые. Но мне в те поры пожелалось, как в романе… на всякий случай — мало ли что. Признаться, я приберегала это для вас, Петр Федорович.

Она одарила его чудесным, задумчивым взглядом.

— Но вот ведь как все обернулось! Так что берите это вы, Катерина Андреевна, и скачите в Акатуй. Предъявите бумагу начальнику каторги и скажете, что следует сделать. И он исполнит любое ваше слово.

— Он… освободит… Ольгерда?

— Ну, — пожала плечами Прекрасная Охотница. — Коли вам не приглянется среди тамошнего каторжного народца кто другой, как говорится, посвежее кавалер — забирайте Ольгерда. Черт с вами!

И она обвела собеседников лукавым торжествующим взглядом.

— Сей листок — моя плата за верную службу государю. Так было условлено. Не забывайте — он обязан мне жизнью.

Она загадочно улыбнулась каким-то своим потаенным мыслям, после чего лукаво прибавила:

— И не одной!

Катерина всплеснула руками.

— Государь не послушает вас. И накажет. Я ведь столько лет писала прошения, молила о помиловании Ольгерда. Но мне не разрешено даже отправиться к нему на поселение. Не подвергайте себя такому риску, милая, милая Дарья Михайловна!

— Ничего, — подбоченилась Прекрасная Охотница. — Не забывайте, риск все-таки мое любимое занятие.

Фролов всего на минуту представил яблоко, покоящееся на голове этой спокойной, безмятежной в тот момент женщины. И вынужден был согласиться: да, она безусловно права!

— Не думаю, что государь помнит обо всех каторжниках, — пожала плечиками Арбенина. — Не помнит, потому что не обязан. А на случай, ежели помнит, и освобождение вашего возлюбленного — по его же высочайшему разрешению! — как-то опечалит государя, то думаю…

Она сделала глубокую паузу.

— Думаю, государь это переживет. Только и всего.

И она веселым, почти что хулиганским жестом попросила у Фролова выпить.

— Он отомстит вам. Он злопамятный, я знаю, — покачала головой Катерина.

— Ну так что ж? — подмигнула ей Арбенина. — На сей случай у меня имеется еще один такой листочек. Покушений-то было два. И «чудесных, невероятных случайностей, подобных руке самого Провидения», как болтали и наши, и парижские газеты — тоже пара. Полагаете, Александр захочет отменять свое собственное распоряжение? Нет, в моих руках всегда есть мое собственное спасение — от него же.

И она весело расхохоталась. А Катерина почувствовала, что в следующую минуту лишится чувств — столь неожиданным было все, нахлынувшее на нее в эти минуты. И главным была надежда — невероятная, невозможная, но оживающая и крепнувшая всякую новую минуту.

Она закрыла глаза и разрыдалась.

— Ничего, это и к лучшему, — кивнула Арбенина. — Так как насчет выпить, доблестный рыцарь?!

Петр Федорович немедленно завладел бутылкой и двумя бокалами.

14. ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Июля 17 числа того же года к стальным столбикам пристани казанского порта пришвартовался пароход «Счастливый». С его борта сошел не кто иной, как венценосный российский император Александр II, совершавший на борту огромного речного судна свое триумфальное путешествие по России. Он посетил Кафедральный собор, губернаторский дворец и почтил присутствием бал в Дворянском собрании, равного которому еще не знали стены не так давно вновь отремонтированной обители сословия преданнейших слуг государевых.

Государь остался доволен казанским приемом, хотя от взоров присутствовавших дам не укрылось, что император на балу неоднократно оглядывал залу, словно бы ища взглядом некую особу. Но, скорее всего, это были лишь мнительность и досужие домыслы, до которых всегда были охочи здешние губернские красотки, и государь всего лишь проявлял признаки усталости после речного la cruisiere.

Дарьи Арбениной к тому времени уже не было в городе. Во всяком случае, покинула она Казань накануне, за три дня.

А спустя неделю из города уехал и Петр Федорович. Поначалу полагали, что он отправился навестить-таки свою самарскую родню. Но шли недели, месяцы, а Ястребиное Око губернии так и не возвращался. Знакомые по университету, впрочем, наперебой уверяли всех, что он решил свою давнюю мечту — отправиться в Африку добывать животных для столичных зоопарков Европы.

Известно только, что в Третье отделение, в жандармский корпус был принят для «оказании профессиональных консультаций» некий человек средних лет, по слухам, отменный стрелок. И уже спустя два года умение стрелять из ружей и пистолетов заметно повысилось у всех офицеров, служивших в корпусе явно или тайно и постоянно проживающих в Петербурге.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.