Нелюбимая жена, уже совсем взрослая дочь, более не нуждающаяся в его заботе, пустые разговоры, рутина, отчаяние… Свет начал уходить из его глаз. Но желание полюбить заново толкает его на один, казалось бы, нелепый шаг. На сайте знакомств он так и пишет — «ХОЧУ ВЛЮБИТЬСЯ», абсолютно не подозревая, сколько страданий может принести эта новая любовь. Содержание сборника: Влюбиться on-line Походка богини Вторая семья

Ольга Агурбаш

Влюбиться on-line (сборник)

Влюбиться on-line

Семен уже второй час сидел перед компьютером, и настроение его с каждой минутой все ухудшалось. Зачем он вообще в это ввязался? Зачем ему эти игрища? Послушался Виктора, дружбана своего… Ему легко советовать, Виктору-то… У него все в порядке. Может запросто советы раздавать… А вот Семену что делать — непонятно. Жил себе спокойно, горя не знал. Счастья, правда, тоже не было. Зато теперь одни проблемы и переживания.

Пару месяцев назад состоялся разговор у Семена с другом. Уж не в первый раз беседовали они на личную тему, но тот разговор отличался от других… Раньше они, что называется, переливали из пустого в порожнее. А тогда… Тогда Виктор вдруг сказал:

— Слушай! Ну что ты все ноешь? Что ты без конца одно и то же? Сделай хоть что-нибудь… Сам, своими руками, для своего собственного счастья.

Семен посмотрел на друга с недоумением: что он может сделать? Как такое вообще можно сделать?

А тот не унимался:

— Как ты думаешь решать свою проблему? Ну как? — Он волновался, повышая голос.

Семен по-прежнему недоумевал:

— А ты что, и вправду считаешь, что можно что-то реально сделать в моей ситуации?

— Конечно! Дорогу осилит идущий! Слышал такое крылатое выражение? А от тебя, кроме нытья, ничего не дождешься!

Речь шла о личной жизни Семена. Он имел семью. Давно, прочно, стабильно. Но взаимоотношения с супругой перестали его удовлетворять. Совсем. То есть семейная жизнь вроде бы устраивала. Ну там… общие вопросы типа воспитания дочери, совместный домашний труд, выезды к друзьям и к родителям, пребывание на отдыхе и вечерние посиделки у телевизора… А вот личная… интимная жизнь у Семена, можно сказать, отсутствовала. Какие-то постельные контакты с женой случались периодически, но это было таким явным супружеским долгом с его стороны, что обманываться в данном вопросе стало уже нечестно. И он вынужден был признать: все! Выдохся! Неинтересно!

Нет, супруга Катюша, скорей всего, и не виновата ни в чем. У нее-то как раз желание присутствует и глаз горит. Она-то как раз в теме, как принято выражаться в современном обществе. А он — нет. А хочется. Очень хочется Семену свежего чувства, острых ощущений. Хочется влюбленности, волнения, шепота с придыханием, трепетных объятий, откровенных объяснений… Короче, готов он вступить в новую связь. Но не абы с кем, не лишь бы на разок-другой… Нет. Вот на разок-другой он не готов. Совсем даже. Ему хочется длительных, доверительных, искренних, долговременных взаимоотношений… Но только как? С кем? Где познакомиться? На улице? В офисе? В пробке? Он не представлял себе, как конкретно можно решить его вопрос. Наверное, нужно ждать вмешательства судьбы. А иначе как? Разве в первой встречной разглядишь свою вторую половину? Разве рискнешь к сотруднице по работе обратиться с личным вопросом?

В общем ждал Семен чего-то особенного от жизни, мечтал, вздыхал, томился в предвкушении… Но никаких действий не предпринимал.

И не потому, что лень или сложно… Нет. Просто не мог даже приблизительно предположить, что можно сделать… А друг ему четко и ясно объяснил:

— Значит, так! Регистрируешься на сайте знакомств и… вперед!

— Это что, знакомство через Интернет? — изумился Семен.

— Ну да!

— Ты с ума сошел!

— Почему?

— Ну… как такое возможно?!

— А что?

— Не видя человека…

— Там фотографии есть… Люди что-то пишут о себе, общаются… Там такие же, как и ты… Те, кто ищет любовь.

— Слушай, я как-то не рассматривал такой вариант.

— А ты рассмотри! По крайней мере будешь среди равных себе. Тебя правильно поймут. С кем-то просто попереписываешься, с кем-то встретишься… А там, глядишь, и вправду найдешь свою любовь.

Семен, который поначалу воспринял мысль друга в штыки, понемногу остывал и спокойно переваривал информацию. А Виктор уже объяснял, как и что надо сделать технически, где зарегистрироваться и какими словами лучше рассказать о себе, чтобы и примитивным не выглядеть, и слишком уж заумным не казаться.

Незаметно для себя Семен включился в обсуждение, потом они оба подсели к компьютеру… Виктор уверенно нажимал нужные клавиши, и вскоре Семен был зарегистрирован на сайте знакомств.

Тут же посыпались сообщения. Чуть ли не в первую минуту! То ли женщины клюнули на новенького, то ли это лично ему — Семену — так повезло, но буквально за первые двадцать минут он насобирал столько знаков внимания, что просто растерялся. Сидел перед экраном в полном смятении, то и дело оглядываясь на Виктора. А тот хохотал от души.

— Вот видишь?! А ты говоришь: что я могу сделать?! Смотри, сколько желающих с тобой познакомиться! Выбирай!

— А если мне никто не понравится?

— Так ты же сам себе хозяин! На тебя обратили внимание женщины, которым ты понравился, которые тебя выбрали… Но ты же и сам можешь поискать. Вот смотри… — И он опять нажал какие-то клавиши.

— Слышь, Вить, а ты-то откуда все знаешь? Сам пользуешься?

— Я? Нет. У меня с этим делом, с любовью — я имею в виду, все в порядке. Ты же знаешь… Просто я разбираюсь в компьютерах. И по работе часто приходится в Интернете копаться…

С тех пор Семен как завороженный следил за сообщениями. Ему показалось поначалу очень интересным времяпрепровождение в «Знакомствах». Он активно переписывался, острил, пытался шутить, отвечал на вопросы дам, знакомился сам. Однако быстро понял, что ничего серьезного не получается. Почему-то даже телефоны ни у кого не хотелось спрашивать, не говоря уж о свиданиях. Первое время он запросто раздавал номер своего мобильника, и девушки звонили напропалую, отчаянно напрашиваясь на встречу. Этот напор его ошеломлял и испугал одновременно. И голоса ничьи ему не нравились. То казались слишком слащавыми, неестественными, то грубыми и как будто не соответствующими представленным фотографиям, то чересчур игривыми. Короче, желания встретиться у него долго не возникало.

Виктор периодически интересовался делами друга:

— Ну, как дела на личном фронте?

— Слушай, я раньше никогда не задумывался над этим словосочетанием «личный фронт». А сейчас, скажу тебе честно: фронт — он и есть фронт. В таком напряжении этот сайт меня держит! — Семен тяжело вздохнул. — С одной стороны — раздражает. С другой — не отпускает.

— А почему раздражает-то? — удивился Виктор.

— Да потому, что все не то! Кого только секс интересует. Кто спонсора ищет. Кто-то пишет о себе «адекватна, позитивна». Меня от этих слов тошнит. Веришь?

— Почему? — посмеивался Виктор.

— Ну чему она адекватна? Чему? — начинал заводиться Семен. — Своим же собственным представлениям о жизни? И разве человек может сам о себе сказать: «я адекватен»? Глупость какая-то! И все ищут сильных, умных, богатых, добрых…

— А ты, можно подумать, мечтаешь о больной, злой, глупой? Сам-то ты какую ищешь?

Семен не поддержал шутливый тон друга:

— Я? Я ищу любимую…

— Да… — задумчиво протянул Виктор. — Не простая у тебя задачка…

— Ну вот ты сам… скажи… Как тебе удалось все гармонично соединить в своей жизни? — допытывался Семен у друга.

Тот отвечал односложно:

— Повезло, наверное…

Виктор не любил распространяться о личном. А если бы захотел, то мог бы кое-что рассказать…

Женился он в молодости. Брак получился у него и по любви, и по расчету одновременно. Так бывает. Редко, конечно, но бывает. И обычно в подобной ситуации не очень ясно: а что же преобладает? Расчет или любовь? Как правило, на этот вопрос отвечает время. И если любовь имеет обыкновение ускользать, угасать, трансформироваться, видоизменяться, растворяться, то расчет держится значительно дольше.

В паре Виктор-Анна влюбленность, подкрепленная перспективами финансовой стабильности и материального процветания, явилась прекрасной основой для брака. Виктор со своей Анечкой принялся ковать базу для полноценной ячейки общества. Вернее, не ковать, поскольку база была уже создана родителями молодых, а поддерживать, укреплять, совершенствовать. И надо признать, ячейка их удалась на славу. Они имеют отличную квартиру, чудную дачу… У обоих стабильная работа. И дети у них замечательные — двадцатитрехлетний Митька и двадцатилетняя Машенька. Митька вместе с отцом бизнесом занимается. Причем не формально, не для галочки, а по-честному. Большим участком работы руководит. Как институт закончил, так отец ему поручил одно из важнейших направлений деятельности. У отца он теперь — правая рука.

Машенька в университете на психологическом факультете. Очень ей нравится. В аспирантуру собирается.

Но не об этом, не об этом мог бы рассказать Виктор. Жизнь семьи секретом не являлась. Все на виду, на поверхности. У них не было принято скрывать благосостояние. Напротив, они всегда хвалились успехами, демонстрировали их, открыто гордились своими достижениями и своими детьми! Скорее, уж такая политика была в их семье, а отнюдь не скромность! И Анечка никогда никаких тайн из семейных взаимоотношений не делала, делилась с Катей, женой Семена, и планами, и задумками о покупках, и новостями о детях. По всему выходило: удавшаяся семейная жизнь и стабильное материальное благополучие — не сказка, а истинная быль семьи Виктора.

Про интимную жизнь Анечка говорить не любила. Как-то уклончиво, одним словом: «Устраивает». И взгляд в сторону, и еле слышный вздох и вмиг погасшие глаза…

Катя в душу Ане не лезла. Хотя на откровенный разговор все время пыталась ее вывести. Кате самой хотелось поделиться… Ее желание близости последнее время все чаще оставалось неудовлетворенным. При том, что отношения с Семеном ладились. Видимо у него, у Семена, с возрастом угас былой пыл. Кате было обидно и неприятно и, главное, дискомфортно. Куда ей-то со своим желанием? Как его реализовать? Рядом муж — живой, здоровый, желанный… А она — вроде как у реки, а напиться не может.

Поговорить с подругой хотелось, но та интимную тему никогда не поддерживала. Хотя Кате почему-то казалось, что проблем у Ани тоже хватает. Причем таких, о которых даже и говорить-то не хочется. Потому что если все нормально, то человек взгляд не отводит и не подавляет вздохи усилием воли. И глаза у него не угасают при одном только упоминании… Значит, тоже что-то не так.

Однако искреннего диалога никак не получалось. И Катя чувствовала себя несколько обманутой: она-то раскрылась перед подругой, поделилась с ней сокровенным. А та отговорилась несколькими словами: мол, меня все устраивает. Разве это по-дружески? Разве честно?

Даже некоторое охлаждение возникло потом между подругами. Ненадолго, правда, но все-таки. Обе поняли: интимная тема если и не запретна, то очень-очень глубоко запрятана и любое прикосновение к ней болезненно…

Аня, без всякого сомнения, понимала, что зажимать проблему в себе бессмысленно. От этого она не разрешится, а лишь усугубится… Вот только очень не хотелось перед подругой упасть с пьедестала. Всю жизнь их семья представляла собой образец для подражания, этакий эталон, к чему надо бы стремиться и который вряд ли кому удастся достичь… Настолько все у них было хорошо и гармонично. Конечно, случались между супругами и ссоры, и недомолвки, и даже скандалы. Но это же внутри, за закрытыми дверями. Внешне-то все супер! Эталон, одним словом! И как же теперь признаться, пусть даже самой близкой подруге, что не все так хорошо, как хочется показать, что не все так радужно.

Аня поделиться не решалась, но и таить в себе проблемы становилось все тяжелей.

Катя терпеливо ждала, понимая, что у подруги идет какая-то внутренняя борьба, что она зреет и готовится к разговору.

А что касается Виктора, то ему и вправду повезло. Он встретил женщину, которая осветила его жизнь самыми яркими красками. И вроде бы ничего особенного не было в его Веронике, а так совпадали они во всем, так сочетались их темпераменты, характеры, жизненные ценности, устремления, желания, что лучшего и желать было нельзя.

Встретились они совершенно обыденно, на работе. Она пришла в составе большой делегации на переговоры. Вот, собственно, и весь рассказ о встрече. Во время общей беседы они — Виктор и Ника — зацепились взглядами друг за друга и долго-долго не отводили глаз… Оба погрузились в какое-то иное состояние, отнюдь не деловое… Кругом сотрудники переговаривались, вступали в дебаты, кто-то о чем-то докладывал, кто-то кого-то в чем-то убеждал, а эти двое писали друг другу какие-то несерьезные записки и под видом деловой переписки передавали их через стол. Она краснела как девчонка. Он волновался так, что на лбу выступила испарина, пришлось промакивать ее платком, хотя в помещении, скорее, было свежо, чем жарко.

«Можно попросить вашу визитку?»

«Конечно, пожалуйста!»

«А вот номер моего телефона. Сможете позвонить мне вечером?»

«Лучше вы мне».

«Хорошо. Во сколько?»

«После семи. Только не очень поздно».

«Ладно. Я позвоню вам в семь ноль пять. Это не поздно?»

«Нет… Вполне…»

Никто особого внимания на них не обратил, поскольку подобная практика переписки была уместна и даже приветствовалась во время переговоров. При большом скоплении народа многоголосый диалог часто грозил превратиться в базар, когда говорят все одновременно и никто никого не слышит. Поэтому, если возникали какие-то локальные вопросы, их вполне можно было решить письменно — не вступая в разговор, ибо вокруг и так шумно…

Вот так незатейливо, по-школьному, можно сказать — с записочек, и началась их связь, которая длилась уже без малого семь лет…

Надо же, уже семь лет! Виктор всегда помнил дату того самого совещания, которое явилось по-настоящему судьбоносным в его жизни. И каждый год в этот день устраивал своей Нике праздник. То корзину цветов закажет ей через курьера. Открывает она утром дверь, чтобы на работу бежать, и… «Ах!» Корзина роз перед ней! Свежайших, благоуханных! И не счесть их, и не хочется считать, а хочется хлопать в ладоши, заливаться смехом и порхать на крыльях!

А то в магазин поведет ее, в ювелирный, украшения выбирать. Кольцо, или браслет, или сережки… А однажды песню для нее заказал по радио. Причем в один день на разные радиостанции дозванивался и неоднократно в эфире звучало: «Для моей любимой Ники пусть прозвучит в этот день ее любимая песня».

«Выдумать… Хочу тебя сегодня выдумать…»

И Ника слушает радио, плачет от счастья! Потому что Виктор — это ее счастье! Она и не скрывает этого никогда. Ни от него, ни от себя. Так и говорит ему: «Ты мое счастье! Ты мое самое счастливое счастье!»

Он от этих слов замирает и почти не дышит. Слушал бы и слушал. Как это она такое придумала — самое счастливое счастье?!

Разве мог о таком рассказать Виктор кому-либо? Да хоть и лучшему своему другу? Нет, конечно. Поэтому и ограничивался одним словом: «Повезло!» И это было правдой. Повезло мужику!

Семен знал, что есть у друга женщина. И не банальная любовница, а любимая. Близкий человек. Очень-очень близкий… А больше знать и не надо.

Только вот Семену не везло что-то. Ну никак не везло.

Он так разочаровался в этом самом сайте, что то и дело говорил Виктору:

— Все! Не могу! Глупость какая-то! Часами просиживаю в Интернете и вроде бы общаюсь с кем-то, вроде бы беседую… А толку никакого. Пора, наверное, выходить из игры.

— Да подожди ты немного, — успокаивал его Виктор. — Сколько времени прошло?

— Да уже два месяца сижу в этих «знакомствах», и все безрезультатно!

— Давай так, еще месяц! Ладно? Если и за это время ничего, тогда выйдешь…

— А ты-то что так заинтересован? Почему меня уговариваешь? — поражался Семен.

— Да потому, что вижу я: есть у тебя потребность влюбиться… Этого не скрыть. Видно, что ты ищешь родственную душу… Видно, что страдаешь в одиночестве. И вроде бы ты не один в своей жизни: семья, друзья… Все так… А нет любви, и ты ощущаешь себя сиротой…

— Слушай, правда! Так и есть! И ты знаешь, тема эта… она такая закрытая… Ни с кем ни поделиться, ни перед кем ни открыться… Хорошо, вот с тобой мы как-то разоткровенничались…

— Ты пойми! Почему у меня на Интернет такие надежды? Да потому, что мне кажется, что там ты скорее себе кого-то найдешь. В жизни-то ты ведь не особенно смелый… Ну, в плане знакомств с женщинами.

— Да. Это уж точно. Стеснительный какой-то, неуверенный.

— Ну вот. А там, в Сети… Там же целенаправленный поиск. Там есть возможность для заочного знакомства. Вроде как разведка боем…

— Видишь, ты опять: то фронт, то бой, то разведка. Как на войне, ей-богу!

— И все же я лично много слышал историй, когда люди друг друга таким образом нашли. И любовь обретают, и семьи создают. А иначе зачем бы все это было нужно?

— Хочется верить, конечно! — отозвался Семен, но взгляд его оставался грустным. — Вот ты говоришь: счастливые истории. А я недавно в газете такое прочитал!

— Про знакомства?

— Ну да!

— Расскажи!

— Мужчина с женщиной долго переписывались по Интернету… Ну, тоже на сайте каком-то подобном сошлись и стали общаться. И настолько они заинтересовались друг другом, что чуть ли не до объяснения в любви у них дошло.

— Заочно, как я понимаю?!

— Ну да! Пока только переписка, без встреч. А ты же понимаешь прекрасно, что Интернет и плох, и хорош одновременно…

— Что ты имеешь в виду?

— Ну ведь в анкете можно себя и другим именем назвать, и возраст скрыть, и чужую фотографию представить…

— Наверное… Я как-то не задумывался…

— Так вот. Эти двое нашли в виртуальном общении такую отдушину, такое притяжение, что кидались к компьютеру в любую свободную минуту, взахлеб общались и в конце концов договорились о свидании.

— Ну?! — заинтересовался Виктор.

— Встретились! — произнес Семен и сделал загадочную паузу.

— И что? — торопил друг.

— А то, что оказались они мужем и женой!

— Вот это да!

— При том, что дома у них были вечные ссоры, скандалы…

— Подожди, подожди! А как же они раньше-то не сообразили, до встречи?

— Говорю же: другие имена, чужие фото.

— И чем дело кончилось?

— Они приняли решение о разводе!

— Как? Зачем? Глупость какая-то! — заволновался Виктор.

— Почему глупость?

— Ну представь: среди миллионов пользователей они нашли друг друга. Причем под чужими именами, с ложной информацией… То есть они реально близкие люди! Они притягиваются, невзирая ни на что. Наоборот, это же указывает на их неразрывную связь! — не унимался Виктор.

— И тем не менее. Не знаю уж, чем они руководствовались, но развелись. Причем подчеркивается, что это было их обоюдным желанием.

— Слушай, ты меня этими историями завел. Я аж разволновался. Хотя мне никакого дела нет до этих людей.

— Вот! А мне каково? Я целыми днями варюсь во всех этих историях… Устал. А к решению моего вопроса так и не приблизился.

Бессонница — страшная вещь! Ее не обманешь. Скорее уж она тебя. Можно заснуть быстро и спокойно и спать себе целых… полночи. А часа в четыре открыть глаза — и все! И никак. Можно, конечно, встать, покурить, попить и даже почитать… Часов до семи утра. Чтобы, отложив книгу, отправиться умываться и собираться на работу.

Можно ворочаться с боку на бок, честно пытаясь уснуть, считая до ста или до тысячи, повторяя про себя стихи любимых поэтов… Можно перебирать все намеченные планы на месяц вперед, раздражаясь, уставая, повторяясь и все же никак не приближаясь к желанному сну.

Семен явно перевозбуждался от взаимодействия с компьютером. Сидел до глубокой ночи перед экраном, переписывался с разными женщинами, искренне не понимая, зачем он это делает. Да, возможно, его цепляло женское внимание. Да, ему, безусловно, были приятны комплименты в свой адрес. Да, ему тоже казались симпатичными те или иные дамы, и он пытался наладить с ними контакт. И контакт налаживался, и общение складывалось более-менее интересное. Но… все это было не то. Не то! Сердце не екало. При том, что эмоций было много. Даже возбуждение возникало периодически, поскольку предложения поступали подчас очень даже откровенные и пикантные. Но секс на один-два раза его не интересовал. Он даже в своей анкете под своей фотографией подписал всего два слова: «Хочу влюбиться!» А к одноразовому сексу любовь не имеет никакого отношения. Но образы доступных, сексуальных женщин волновали, будоражили… На этом фоне он даже активизировался в отношениях с Катей. Та была настолько рада, что засыпала вполне удовлетворенная и наутро порхала по квартире, как в молодые годы. И бессонница ее почему-то не мучила. А вот Семен все переосмысливал новые виртуальные знакомства, все переваривал открывающиеся возможности, все сомневался, не зная, стоит ли начинать с кем-то связь, если не екает внутри, или все же подождать, когда наверняка?

Как будет выглядеть это «наверняка», он не знал. Просто был уверен, что почувствует.

— Вить! — Аня позвонила мужу в офис в четверг. — Давай Семена с Катей на дачу пригласим. Шашлык устроим, у костра посидим!

— Давай!

— Я им скажу тогда, чтобы в пятницу вечером приезжали.

На вечер пятницы у Виктора было назначено свидание с Никой. И жертвовать встречей с любимой он не собирался.

— Как хочешь… Только я приеду в субботу утром…

— Почему? — даже не удивилась, а, скорее, обиделась Аня.

— Потому что я занят вечером.

— Чем это ты занят?

— Слушай! Не заводись, а?! Мы запросто можем все вместе выехать в субботу утром и два полных дня дышать воздухом на природе, как ты любишь говорить. Разве этого мало?

— Да нет, не мало, нормально… Пусть в субботу. А ты-то почему не можешь?

— Да у начальника день рождения. Решили на работе задержаться, отметить. Не могу же я ему отказать, сама понимаешь, — привычно и легко соврал он супруге.

Она далеко не легко, но привычно восприняла ложь мужа, прекрасно понимая, что лучше так, чем выяснять истинную причину его поздних возвращений. Кроме агрессии, ожесточения и очередной лжи она ничего не добьется. А так — хоть видимость доверительных отношений. Хотя почему видимость? Разве не может быть правдой праздник на работе? Разве так уж невозможно задержаться на службе? Тысячи мужей тысячи раз задерживаются. И что? Не доверять им теперь после этого? Тогда никому нельзя доверять. Никому…

Она погасила в себе злость, набрала номер подруги и делано веселым голосом прощебетала:

— Катюша, привет! Как вы?

— Да все хорошо!

— Семен дома?

— Дома-то он дома… Только за компьютером целыми вечерами сидит. Говорит, к докладу готовится. Так что никакого толку от того, что он дома, я не наблюдаю.

— А мы с Витей вас на дачу хотим к себе пригласить на выходные.

— Ой, мы с удовольствием! Да, Сень? — Она отвела трубку от лица и крикнула вглубь квартиры: — Семен! Виноградовы нас на дачу зовут. Поедем?

— Угу… — уныло пробурчал Семен, и Катя радостно подтвердила:

— Да, да! Конечно, едем! Мясо, как всегда, за нами. Сеня с утра на рынок заедет, возьмет и свинину, и рыбу.

— А рыбу зачем?

— Уху сварим! В субботу — уху, в воскресенье — шашлыки. Или наоборот. Ты не против?

Аня рассмеялась:

— Нет, Катюш! Я не против. Как же я рада, что вы у нас есть. Ладно, до встречи!

Субботнее утро выдалось на редкость спокойным. Машин было не так уж много. Видимо, многие уехали в пятницу вечером, и Виктор мог спокойно поразмышлять, не тревожась о трудностях движения. Обычно дорога занимала все его внимание, и он не очень-то позволял себе погружаться в раздумья. А на этот раз ехали без напряжения. Аня молчала, слушая тихую музыку, а Виктор вспоминал вчерашнюю встречу с Никой.

Как же все-таки ему хорошо с ней! Хорошо — это даже не то слово. Тепло, уютно. И спокойно и неспокойно одновременно. Спокойно — потому что когда она рядом, у него нет никакого волнения ни о ком и ни о чем. Сплошное умиротворение и гармония. Все передряги и недоразумения, связанные с работой или с семьей, отходят на второй план. Все сомнения развеиваются, внутри все приходит в состояние баланса и равновесия.

А неспокойно — потому что волнует она его, будоражит, возбуждает…

И коктейль этот из прямо противоположных ощущений вызывает в Викторе такую эйфорию, такую радость, что будь его воля, он и не расставался бы с ней.

Будь его воля… Интересная формулировка! А ведь именно его воля и является определяющим моментом во всей их ситуации. Ведь это его в первую очередь устраивают такие отношения… Или все же не устраивают?

Так! Стоп! Что-то он запутался.

— Ты что? — удивилась Аня, когда Виктор вдруг притормозил у обочины.

— По-моему, мы хлеб забыли, — сказал он первое, что пришло в голову.

— Хлеб? — переспросила Аня. — Я взяла белый. Но если хочешь, давай и черного возьмем.

— Да. Я пойду куплю. Что еще надо?

— Давай я вместе с тобой выйду. А то я, по-моему, к чаю ничего не купила. И масло подсолнечное кончается…

Виктор не любил магазины. Скучал в них, терялся. Покупал быстро и много. Надо, не надо — набирал вечно целую корзину. Жена знала за ним такую особенность и предпочитала ходить за покупками сама. А Виктору только это и надо было. Он вполне мог покурить на улице в ожидании жены и запросто успеть даже позвонить.

Ника ответила сразу, в первую же секунду, будто держала телефон в руках и ждала.

— Как ты? — спросил он.

— Скучаю…

— И я…

— Хочешь, приезжай!

— Хочу! Но ты же знаешь, приехать не могу.

— Знаю…

— Я попробую позвонить вечером, если удастся.

— Я буду ждать.

— Целую!

— И я тебя!

— Хочу к тебе!

— И я!

— Обнимаю.

— Пока.

Виктор иногда пытался посмотреть на себя со стороны. Вот и сейчас он представил себе, что наблюдает сам за собой извне. Взрослый мужик, глупо улыбаясь, что-то шепчет в трубку. В счастливой истоме прикрывает глаза, слушая что-то в ответ. И весь его образ излучает радость и грусть, нежность и томление одновременно. И выглядит он как влюбленный пацан, а не как зрелый, солидный мужчина. И взгляд теплеет, и лоб расслабляется, и трепещет душа, и волнуется, и мечется от воспоминаний к ожиданию встречи…

Какая-то мысль его беспокоила? Что-то промелькнуло и ушло? Он никак не мог ухватить ускользающую ниточку… О чем он? Ах, да! Была бы его воля! Да-а-а-а! Вопрос вопросов! Банальная ситуация. Привычная на протяжении многих тысяч лет, наверное. Любовный треугольник. Примитивный сюжет. Избитая тема. И тем не менее никак с ней не справится человечество. Чтобы всем троим хорошо было… Ну никак не получается. То мужчина мечется между двумя женщинами, то женщина — между двумя мужчинами. На Востоке, правда, с помощью гаремов или многоженства вопрос этот решается. Но то на Востоке, а Восток — он не везде.

Вот и Виктор… Все бы хорошо, все бы устраивало. Ан нет. Видно, не все. И жену не бросить, и от Ники не отказаться. Ну не идиот же он на самом деле — отказываться от любви, страсти, желания, счастья… От жарких объятий, томных вздохов, откровенных признаний… От нежных прикосновений, трепетного шепота, горящих глаз. Нет, он не идиот! И жену оставить немыслимо! Ну нереально! У них образцово-показательная семья, со всеми возможными атрибутами социальной успешности. У них — практически идеальная модель современной организации семейной жизни… И в принципе все у них нормально. И не к чему даже придраться. Не за что зацепиться. Единственное, что может вызвать сомнение, — интимная сфера супружества. Ну так на то она и интимная, чтоб никто и никак… На виду все супер! А в замочную скважину нечего подглядывать! Да и вряд ли у кого спустя двадцать с лишним лет совместной жизни в постели будет так же хорошо, как в молодости. Может, конечно, встречаются подобные феномены. Но лично Виктор в такое не очень-то верит. Ну а если и в самом деле есть — так Бог им в помощь! Честь и хвала!

Лично у Виктора интимный интерес к супруге угас очень быстро. Чуть ли не через семь-восемь лет после свадьбы. Он, естественно, скрывал каким-то образом угасание желания: сначала частыми командировками, куда с удовольствием уезжал, благо работа позволяла. Потом отнекивался усталостью, недомоганием, плохим самочувствием. В дальнейшем свел сексуальные контакты с Анной чуть ли не до одного раза в месяц. А сейчас и вовсе перестал в них нуждаться. У него была Ника, которая, с одной стороны, выжимала его до последней капли, а с другой — давала столько силы, энергии и счастья, что он и вправду был неспособен мечтать о чем-то большем. Были и раньше в его жизни женщины, были всегда… Но никого, равного Нике… Ничего даже приблизительно похожего…

И все было бы просто замечательно. Всех бы все, наверное, устроило. Если бы не одно «но». Ника не была замужем. Никогда. А очень хотела. Ребенок у нее был. Растила его она без мужа, но зато с такой колоссальной помощью родителей, которое заменяло, наверное, очень многое. Отца ребенку, конечно, вряд ли кто заменит. Но это хорошего отца. А тот, с кем случился у Ники роман по молодости, вряд ли можно было таким представить.

Тогда все произошло по глупости. Ника не любила вспоминать тот момент своей жизни, остро переживая чувство покинутости, отверженности и собственной беспомощности, в котором находилась, когда ее бросил возлюбленный. Он и бросил ее как-то странно…

Роман у Ники с Игорем начался сразу после школы. Бурный, искрометный, безудержный роман. Он был первым у нее, она — первой у него. Они бросились в свою любовь безоглядно и всецело. На момент его ухода в армию Ника находилась на третьем месяце беременности, но даже и не подозревала об этом. Недомогания, которые изредка стали случаться с ней по утрам, она отнесла за счет переживаний предстоящей разлуки, а отсутствия месячных не заметила вовсе. Не до того было.

А когда заметила и связала все воедино, то оказалось, что срок уже приближается к середине. Ребеночек начинал первые легкие шевеления в утробе, и врач подтвердил очевидное.

Ника, абсолютно не готовая не то что к родам, а даже и к самой мысли о предстоящем материнстве, заметалась… На письма Игорь не отвечал. То ли почта плохо работала, то ли переводили его по первости с одного места на другое… Надо было что-то решать. Живот наливался новой жизнью и день ото дня давал о себе знать все новыми и новыми ощущениями. Родители потребовали:

— Стоп! Хватит метаться, хватит ждать писем! Успокойся!

— Мы рожаем! — Папа так и сказал — «мы». — Рожаем осознанно и радостно!

Ника даже не представляла себе, что ее отец может так выражаться. Всегда он был немногословен и прост в разговоре. И вдруг такие формулировки: осознанно, радостно!

Ника вдруг сразу, в одну секунду и вправду успокоилась, расслабилась и размякла. Она не одна. Есть мама с папой, прекрасные, понимающие, любящие! Значит, они справятся!

Ответ из армии все же пришел. Игорь восторженно воспринял новость. Написал: «Держись! Я вернусь — поженимся! Ура!» И прочее, прочее… Взахлеб, эмоционально, на подъеме! Но как-то быстро сдулся. Как праздничный шарик, который рвется в небо, тянет за собой ниточку, дрожит, волнуется, трепещет на ветру… А потом потихоньку день за днем скукоживается, морщится, теряет упругость, сдувается, сникает и в конце концов лежит пыльный где-то под столом, сжавшись в жалкий, бесформенный комочек, и дожидается своей участи в виде веника или щетки.

То же самое произошло и с Игорем. Хотя трудно его обвинять, наверное… Тяготы службы, разлука с домом, напряженные взаимоотношения, отстаивание своей чести, тоска по близким. Чувства к любимой меркли, не находя подкрепления. В письмах Ника писала все больше о своем состоянии, о растущем животе и о предстоящих волнениях. Он был далек от этого. Воспринимал как рассказ из жизни знакомых, никак почему-то не соотнося сложившуюся ситуацию с собой, не воспринимая ребенка частью себя, а Нику — навечно избранной спутницей жизни.

Может, и правда армия способна отбить все чувства? Может, это именно он — Игорь — оказался недостаточно сильной личностью? Может, друзья-приятели настроили его против? Только поздравительную телеграмму он отбил с опозданием в месяц и всего с одним словом: «Поздравляю!»

Нике некогда было недоумевать и возмущаться. Она мучилась сцеживанием, бесконечными стирками и бессонными ночами. Если днем удавалось заснуть, то она буквально проваливалась в беспробудный, черный, тяжелый сон — без видений, без отдыха, без успокоения. Кое-как восстановить баланс сна и бодрствования — вот и вся забота!

Дочку назвала Катюшей. Родители души не чаяли во внучке. Обеспечивали всем не только необходимым, но и свыше нормы. По выходным не спускали девочку с рук, гуляли, купали, играли. Словом, по воскресеньям Ника могла хоть немного прийти в себя.

Однажды решилась и понесла Катюшу к родителям Игоря. Мол, посмотрите, какая внучка у вас народилась, порадуйтесь! Но те вместо радости и умиления выразили сомнение:

— Вот вернется Игорек, признает дочку, тогда и поговорим!

Хмурый, небритый отец Игоря в несвежей майке и с приклеенной к нижней губе сигаретой вообще особого интереса не проявил. Криво усмехнулся и скрылся в кухне, толком даже не поздоровавшись. А мать, женщина с усталым лицом, обрамленным мелкими кудряшками неопределенного цвета, заявила:

— Нам Игорек ничего не говорил… Вы уж извиняйте!

И все!

Именно в этот момент, почему-то именно в ту минуту ощутила себя Ника никому не нужной, преданной. Покинутой и очень несправедливо обманутой… Хотя вряд ли это было стопроцентной правдой. Родителям своим она была нужна, дочке — просто необходима! А Игорь? Ну что Игорь?! Вернется, увидит Катюху — возрадуется. Не сомневалась почему-то Ника, что все у них с Игорем будет нормально: и семья, и личное счастье. Но нет. Ничего такого у нее с Игорем не случилось. И почему-то не только с ним. Сколько ребят ухаживало за ней в молодости, да и позже многие мужчины обращали на нее внимание. Но ни с кем семьи не сложилось.

То ли ранена она была так сильно Игорем, только никак не заживала рана, никак не хотели отпускать обманутые когда-то в молодости надежды. И вера в счастливую звезду спряталась куда-то глубоко-глубоко, и ничем было не выманить ее из надежного укрытия.

«Ну не дано мне иметь семью, — думала Ника. — Видно, не судьба. Или в женатого влюблюсь, или, если мужик холостой, не цепляет он меня. Так, повстречаться, свободное время провести можно, а жить? Нет, вряд ли…»

Вот и теперь, уж сколько лет она с Виктором. Лучшего и придумать сложно. А он, как обычно и случается в ее жизни, банально женат. И ничего менять в своей жизни не собирается.

Так и живет Ника: вроде бы в счастье, что есть в ее жизни такая прекрасная любовь в лице Виктора, и в то же время в неудовлетворенном ожидании. «Неужели никогда мне замуж не выйти? Неужели семью не создать?»

Эта мысль превратилась в навязчивую идею и порой самой Нике портила жизнь. Но избавиться от нее она не могла. Может, и не очень-то хотела?.. Однажды Ника заговорила на эту тему с Виктором, но он ушел от ответа.

— А зачем ты спрашиваешь? — с досадой поморщился он.

— Потому что меня волнует этот вопрос.

— Тебе что, плохо со мной? Скучно? Неинтересно?

— И интересно, и хорошо… Но мало!

— А чего тебе не хватает? Чего? — Он повысил голос, раздражаясь и злясь на самого себя за ненужное раздражение. — Общих сковородок? Грязных носков? Моего храпа по ночам? Ты хочешь убрать праздник из своей жизни?

— Почему это? — не поняла Ника.

— Да потому, что быт способен убить любое чувство! Ты никогда не задумывалась об этом?!

— Я никогда не была замужем! Мне не с чем сравнить!

— Знаешь, — он как-то недобро прищурился, — я, может быть, выскажусь не очень-то привычно, но это хорошо, что ты не была в браке. Ничего там особо счастливого нет.

— Да? — в изумлении протянула Ника. — То-то ты за свой брак держишься крепко-накрепко! Что-то не вяжется это никак с твоими рассуждениями!

— Послушай, дорогая! — Виктор сделал шаг к примирению. — Давай прекратим этот разговор. Я прошу тебя! Он не имеет никакой перспективы. Мы можем поссориться. А вот этого мне никак не хотелось бы. Ни ссориться с тобой, ни спорить, ни выяснять отношения. Просто поверь мне: так лучше!

— Как? — со слезами переспросила она.

— Как у нас…

Пожалела Ника, что завела этот разговор. Никакой надежды не обрела и настроение себе испортила.

Естественно, Виктор прекрасно ее понимал. Конечно же, он отдавал себе отчет в том, что она хочет от него услышать, но ничего пообещать ей не мог, не хотел и не собирался. Он на самом деле был уверен, что любая семейная жизнь одинаково скучна. И любая женщина, какой бы интересной и привлекательной она ни казалась в процессе ухаживания, становясь женой, быстро надоедает. Подтверждений тому было хоть отбавляй! Недаром все его женатое окружение либо имеет любовниц, либо находится в поиске, либо тихо страдает от неудовлетворенности, если по каким-то причинам не имеет отдушины на стороне.

Печально, наверное, сознавать, что институт брака утрачивает свои ценности и явно сдает свои позиции. Но что делать? Это же процесс, происходящий не в одной и даже не в нескольких семьях, а в целом обществе. Это отражение какого-то этапа общественного развития: может, деградации, а может, наоборот, продвижения вперед. Когда рушатся устои, которые казались незыблемыми, это хорошо или плохо? Лично себе на этот вопрос Виктор ответить не мог. С одной стороны, плохо, потому что разрушение устоев и длительных традиций никак не способствует укреплению семейных уз. А хорошо, наверное, потому, что человек становится свободным от устоев и традиций и живет по велению сердца, истинных желаний. Да, он попирает своим поведением многовековые законы, и это явно провоцирует разрушение семейных взаимоотношений. Но в то же время свободное поведение продвигает и развивает его. Это неоспоримо!

Ведь вопрос, который возник у Виктора, отнюдь не примитивный: изменять жене или не изменять? Или… как-нибудь по-другому его можно сформулировать? Типа: является ли измена грехом? Нет, вопрос гораздо глубже. Стоит ли сохранять брак, если отношения себя исчерпали? И возможно, даже еще глубже: а в чем причина того, что отношения исчерпываются, чувства угасают, интерес пропадает? Чья в этом вина? Наверное, обоих. Но почему тогда никто из этих двоих не пытается поддержать огонь, не стремится чего-то изменить, наладить, возродить?.. Или видоизменить, пусть на другой основе, пусть не на базе влюбленности и страсти, как это бывает по молодости, при вступлении в брак, а… как-то иначе?

Но даже если кто-то один из семьи пытается, то у него не очень-то получается. Потому что союз — это дело двоих, и односторонние усилия к успеху не приводят. Если оба заняты вопросом сохранения теплых отношений, тогда да, тогда, пожалуй, семейную жизнь можно назвать счастливой. Но таких мало. В окружении Виктора таких и вовсе не наблюдалось, к сожалению.

И даже если внешне все выглядит пристойно, Виктор знает, что на самом деле это чаще всего видимость, личина, иллюзия, которую пара демонстрирует миру.

Да что далеко ходить? У него у самого такая же ситуация, причем давно уже, много лет. И можно что угодно говорить о стабильности брака, о семейных ценностях, но если супруги изменяют друг другу, если перестали быть привлекательны один для другого, если сердце волнует отнюдь не муж и не жена, а кто-то третий, но, наверное, далеко не так все радужно в этой семье, как хочется думать.

Или вон Семен! Тоже ситуация типичная. Все вроде бы хорошо, никаких проблем с Катюхой. А тянет его куда-то, причем его интересует не банальный секс на стороне, не примитивный пересып, а отношения, чувства… Как это он сказал? «Ищу любимую!» Значит, глубокая внутренняя потребность у человека, если еще не встретив женщину, он готов ее полюбить. Он готов к любви! Но к новой. Не к своей Кате, не к привычной жене, а почему-то к новой связи, свежему чувству и пока неясным, но таким привлекательным перспективам!

Понятно, что со своей Аней на все эти глубокомысленные темы Виктор рассуждать не может. Поэтому перемалывает все в себе, перекручивает в голове по нескольку раз и ни к каким конкретным для себя выводам не приходит. Ну разве это решение: оставить все по-прежнему? Вряд ли его можно считать конструктивным и созидательным. Это, скорее, бегство от него…

Однако дальше идти не хочется. Потому что дальнейшее погружение в тему требует не только сил, но и мужества. Мужества признаться самому себе в собственной слабости… И вот этого Виктор допустить не мог. Поэтому и с Никой тогда разговор оборвал, поэтому ни с кем в диалог на больную тему не вступает, поэтому и в собственных монологах всегда останавливался на определенном моменте. А именно: на вопрос «Как жить дальше?», заданный самому себе, он обычно отвечает: «По-прежнему». Такой ответ его и устраивает, и не устраивает одновременно. Но что-то менять, трансформировать, переиначивать — это же столько сил требует, что легче оставить все как есть…

Ну, поволнуется Ника еще какое-то время и успокоится. Все равно лучше него она никого не найдет и вряд ли кого полюбит сильнее. Это же тоже не просто — встретить достойного человека, полюбить его, вызвать в нем взаимные чувства, наладить такие взаимоотношения, которые устраивали бы обоих. И еще не факт, что с этим человеком ей захочется создать семью, не факт, что тот окажется холостым и тоже будет стремиться к браку.

Так что Никины тревоги хоть и волновали Виктора, но не сильно. Пройдет, перегорит, успокоится. Замуж ей хочется, видите ли! Знала бы она всю подноготную замужества, не рвалась бы!

С этими бесконечными мыслями дорога пролетела быстро. Аня не мешала ему разговорами, видимо, сама погрузилась в собственные размышления. И только подъезжая к участку, сказала:

— Как же хорошо, что у нас есть дача! Правда, Вить?

— Да, хорошо, конечно! А к чему ты это?

— Так просто. Приятно на выходные за город уехать. Приятно гостей пригласить на природу. Умиротворение какое-то наступает, покой… Разве нет?

— Ну да…

Конечно, хорошо, что у них есть дача, что их дети учатся в престижных вузах, что у них две машины в семье, а в скором будущем, наверное, будет четыре. У них вообще в семье все хорошо. Абсолютно все! Не считая интима… А его никто и не считает.

Семен с Катей приехали спустя два часа. С замаринованным мясом для шашлыка и с рыбой для ухи. Оби были оживлены и улыбчивы. Даже радостно возбуждены возможностью провести выходные за городом. И хотя стоял октябрь и на дворе было не очень-то уютно, тем не менее решили обедать на летней террасе.

Мужчины развели костер, установили мангал и занялись приготовлением шашлыка. Женщины накрывали на стол и бурно обсуждали счастливую возможность выезда на дачу. И какой воздух прозрачный. И какая природа замечательная. И как настроение меняется в лучшую сторону… И прочее, прочее…

— Знаешь, Ань, я так рада, что вы нас пригласили… С таким удовольствием я к вам собиралась. И Семена наконец-то из-за компьютера вытащила. А то сидит целыми вечерами… Вроде бы и дома мужик, а нет его…

— А чего он так вдруг компьютером заинтересовался?

— Да я и сама толком не знаю. Говорит, к докладу готовится. К какому такому докладу? Мне неудобно к нему в кабинет заглядывать, когда он работает. А так иной раз тянет посмотреть… Думала, откажется ехать. А он, смотрю, согласился…

— Ну и молодцы! Знаешь, мы тоже… в последнее время… Наедине хоть и бываем, но все больше молчим. Даже не знаю почему. Темы для разговора кончились? Или мы друг другу настолько неинтересны стали, что и говорить не о чем? Вернее, может, и есть о чем, только не друг с другом? Вот сюда ехали, всю дорогу молчали. Думала, пусть он заговорит первый. А он молчит себе, и все! Ушел вглубь себя. О чем думает? Где витает? Непонятно! Вот благодаря вам и поговорим…

Мужчины занимались костром, мясом, разговаривали о футболе и последних переменах в правительстве. Потом переключились на автомобили, зимнюю резину, страховку… Следом вспомнили общих друзей, пожаловались друг другу на неважное самочувствие…

Когда, казалось, все темы были исчерпаны, Виктор задал другу вопрос:

— Ну как твои женщины на сайте поживают?

Ему показалось, что Семен ждал этого вопроса. Тот засмущался, покосился в сторону беседки, где крутились женщины, и, понизив голос, ответил:

— Знаешь… такая интересная ситуация получилась!

— Да?! — обрадовался Виктор. — А я-то боюсь спрашивать, думаю — все! Ты же говорил, что будешь выходить из игры.

— Ну так я и думал выходить. Дал себе время: еще неделя, и все! Гудбай! Ну ничего не трогает, никто не цепляет, а пустая переписка из вежливости, сам понимаешь, не для меня…

— Ну?

— Ну вот… Решаю свернуть переписку, прощаюсь с теми, с кем успел завести какое-то общение. И в принципе понимаю, что уже пора закругляться. Ну, может, думаю, еще день-два… Потому что еще от двух женщин нужно было дождаться ответа… И вдруг вижу — новое лицо! А там есть такая рубрика, что-то типа: впервые на сайте. Это кто только что зарегистрировались.

— И что?

— Ну понравились мне фотографии. Женщина моего возраста, но очень молодо выглядит. Симпатичная, стройная… Я тут же написал ей, мол давайте познакомимся, вы мне очень понравились.

— Так…

— Она отвечает: «Ой, я только что зарегистрировалась. И вы первый, кто откликнулся!» Я пишу: «Вот и хорошо! Может, на мне и остановитесь?»

Короче, стали мы с ней переписываться… У меня времени свободного полно, я же со всеми предыдущими распрощался, ну и целиком на ней сконцентрировался. И вдруг, знаешь, такая уверенность у меня: подойдет мне эта дама!

— Как ее зовут?

— Вера.

— А лет ей сколько?

— Пишет, что сорок два. Но выглядит не больше, чем на тридцать пять.

— А что же ты тянешь? Почему не звонишь?

— Ты понимаешь, загвоздка там одна есть…

— Какая?

Семен вздохнул:

— В анкете каждый человек рассказывает что-то о себе, пишет, чего бы он хотел получить от жизни вообще и от сайта в частности… Ну, какие-то личные предпочтения, желания, мечты…

— Да я в курсе! Мы же с тобой вдвоем тебе анкету эту составляли!

— Так вот… У нее написано: цель знакомства — брак.

— И что?

— А то! Мало того, что я женат. Так я еще этот факт скрываю. Написал, что свободен, живу один.

— И что теперь?

— Не знаю… Если я ей честно признаюсь, что женат, то вряд ли мы увидимся вообще, потому что она пометку даже сделала: «женатых прошу не беспокоиться!» А начинать отношения с обмана тоже, наверное, неправильно.

— Слушай! А может, бог с ней? Небось, полно женщин, которые ищут отношений без вступления в брак. Неужели нельзя найти что-то попроще, не мороча себе голову всякими глупостями?!

— Да все дело в том, что я уже три месяца ищу! Тысячу фотографий пересмотрел, с сотней переписывался, с десятком перезванивался… И только она, только эта вызвала у меня желание встретиться… Было бы глупо упустить свой шанс.

— Ну, не знаю… По-моему, лучше не заводиться. Или наоборот: договорись встретиться, а там определишься. Вдруг при ближайшем рассмотрении она тебе и не понравится?

— Мне кажется, она уже мне понравилась. Конечно, ты прав: встреча есть встреча… Но чует мое сердце: она! Такая милая! У тебя здесь нет компьютера?

— Нет.

— Жаль! А то показал бы тебе.

Из переписки Семена и Веры:

Он: Вы мне очень понравились!

Она: Спасибо! Приятно! Правда, я отдаю себе отчет, что моя удачная фотография может быть лучше оригинала. Так бывает: в жизни человек проигрывает. Внешне, я имею в виду. Так что я не обольщаюсь. А вы давно на сайте?

Он: Давно. Почти три месяца.

Она: И как?

Он: Да никак!

Она: То есть?

Он: Я разочарован.

Она: Похоже, я тоже.

Он: А вы-то когда успели разочароваться? Вы же недавно зарегистрировались!

Она: Уже неделя прошла. И есть чем поделиться. Хотите расскажу?

Он: Хочу! Расскажите!

Она: Мужчин, по крайней мере тех, которые знакомятся со мной, я могу рассортировать по группам. Первая группа — это те, кто ищет секс. Что называется, просто секс. Без отношений, без продолжений и, как здесь модно говорить, без обязательств. Эту категорию я готова уважать за честность. Они не прикрываются высокими целями, не врут и не досаждают. Не хочешь — не надо! Повторяю, я уважаю их точку зрения, однако такие меня не интересуют. Совсем.

Он: Как ни странно, среди женщин я выявил точно такую же категорию.

Она: Вот бы им найти друг друга!

Он: Кто-то наверняка находит…

Она: Дальше рассказывать?

Он: Конечно!

Она: Вторая группа — молодые люди. То есть очень молодые. Моложе лет на пятнадцать-двадцать. И здесь я склонна видеть два мотива. Либо это потенциальные альфонсы, либо молодые мужчины, которых тянет к женщинам постарше. Ни те, ни другие мне тоже не подходят, хотя среди них попадаются очень симпатичные и явно неглупые. Поначалу я вступала в переписку с некоторыми из них, но быстро отказалась от этого.

Он: Очень интересно! Есть ли еще категории?

Она: Есть, конечно! Но в другой раз, ладно?

Женщины любили накрывать стол красиво. У них всегда имелись под рукой яркие салфетки, стильные стаканы и даже свечи. И хотя мужчины вроде бы не очень ценили подобные выкрутасы, а может, даже и не замечали их, Аня и Катя всегда старались сервировать с любовью даже самый простой завтрак на даче, не говоря уж об обеде с шашлыками.

На столе появился букет поздних астр. Яблоки блестели будто бы отполированными боками. Сливы, казалось, лопались от сока, а порезанный тонкими кружочками лимон так и притягивал взор. Катя даже накрыла блюдце с лимонами салфеткой. Временно. Якобы чтобы нарезанные дольки не заветрились, а на самом деле подальше от соблазна. Потому что сама она уже схватила одну и знала за собой: обязательно потянется еще, если не спрятать от самой себя этот цитрус.

— Ань, какие тарелки ставим?

— Хочешь, прозрачные… Или нет! Давай новый сервис откроем. Нам на серебряную свадьбу подарили. Вон там, в коробке, в большой комнате. Уже три месяца прошло, а все руки не доходят разобрать.

— Ой! Какая красота! — Катя достала тарелку и с восторгом рассматривала ее. Ей и вправду нравилось. Расцветка, качество, необычная форма: то ли овал, то ли квадрат с округлыми краями. — Слушай, Ань! Давай оставим. Жалко…

— Ты что? Почему жалко? Абсолютно не жалко! Доставай-доставай! Сейчас сполоснем и на стол.

— Очень красивая посуда! — искренне продолжала восхищаться Катя. — А кто подарил?

— Это с работы Виктора.

— Какие молодцы! — И без перехода: — А у нас в следующем году серебряная свадьба. Даже не знаю, отмечать или нет.

— Это почему? — изумилась Аня.

— Да… — Катя безнадежно махнула рукой, — никакого настроения!

— Подожди-подожди! Это что: сиюминутная грусть или глубинное нежелание? — Аня перестала протирать посуду и серьезно взглянула на подругу.

Глаза у Кати погрустнели, губы сложились в тонкую, напряженную полоску:

— Показуха все это!

— Ну почему показуха? Вот мы с Витей, когда отмечали…

— Ань, — перебила Катя, — ты извини меня, конечно… Я ничего подобного тебе раньше не говорила…

— Ты о чем?

— Вы с Витей… на вашей серебряной свадьбе… были в таком напряжении…

— Ну мы же переживали. Столько народу. Как все сложится, как пройдет. Знаешь, сколько волнений?!

— Ладно! Давай тогда оставим этот разговор. Я говорю, как вы смотрелись со стороны, а ты мне про народ…

— Ну и как мы смотрелись? — напряглась Аня.

— Как чужие! — Катя немного замялась, подыскивая слова. — И даже не как чужие, а как абсолютно равнодушные люди, не заинтересованные друг в друге, не привлекательные друг для друга… Анечка, ты меня извини, но это было страшно. Страшно, потому что я подумала о себе. Если я буду выглядеть так же, то лучше вообще ничего не надо.

— Подожди! Что значит — «страшно»? Ты же сама восхищалась моим платьем и говорила, что прическа мне к лицу…

— Да при чем здесь прическа? Внешний вид — это одно! А внутреннее состояние — совсем другое.

— И что? Что было не так?!

— Взгляд, улыбка, внутреннее напряжение. Все не так. Знаешь, когда люди счастливы, это видно… Это не сыграть, не придумать. Ты можешь улыбаться, но если в душе дискомфорт, то улыбка не спасает. Скорее, наоборот, усугубляет.

Аня буквально застыла в изумлении:

— Кать, ты меня удивляешь! Мы так были довольны торжеством! Столько гостей пришло, столько слов хороших наговорили. Подарки, тосты, цветы! Мы с Витей устали, конечно, но нам понравилось…

— Ань, ты не обижайся! Я, честно говоря, не собиралась говорить тебе ничего подобного, просто разговор зашел… Я больше о себе задумываюсь. Потому что глядя на вас, понимаю: показуха! Неискренне все, нечестно!

— Ну почему нечестно-то?! — не сдержалась Аня, выкрикнув очередную фразу громче, чем следовало. Мужчины удивленно оглянулись на нее, и она повторила тише, но с прежним глубоким надрывом: — Почему нечестно?

— Да потому что неправда! И ты сама знаешь, что неправда! Что нет любви между вами, что отношения дали трещину, что все чаще и чаще сквозит раздражение и даже грубость. Что при всем взаимном уважении видно: супруги устали друг от друга, а может, даже и надоели…

Аня потрясенно молчала. Она-то, конечно, знала, что все у них именно так, как говорит подруга, но предположить, что об истинном положении вещей догадывается еще кто-то, никак не могла…

Замолчала и Катя. Она вовсе не собиралась говорить подруге что-то неприятное, тем более, что после праздника прошло уже много времени. Как правило, ситуация обсуждается либо сразу после события, либо не обсуждается вообще.

Все было уже обсуждено подругами неоднократно: и кто из гостей как выглядел, и какие подарки принесли, и насколько хорош был тамада, и у кого из выступающих наиболее удачно получилось сказать тост, и у кого какие наряды, и кто посмел прийти с любовницей, а кто с молодой женой… Все обсудили, проанализировали, переговорили. А самое главное, оказывается, осталось за кадром. Самое главное… То, ради чего все затевалось, оказалось блефом, показухой, прозрачной игрой…

Неужели кроме Кати еще кто-то заметил? А впрочем, настолько ли важно: заметил — не заметил! Если кто-то один понял, значит, и от других не укрылась ее обида на мужа, и досада, и раздраженность… А возможно, даже следы слез.

В тот день у них случилась ссора. С утра. Глупая, безобразная, дурацкая ссора, от которой Аня опомнилась только к вечеру. Опомниться-то опомнилась, а простить — не простила. Он кричал:

— Где мой галстук? Ты что, не могла приготовить его заранее?

И швырял рубашки из шкафа, и выбрасывал галстуки на середину комнаты. Она старалась сдержаться… Вот-вот должна была прийти парикмахер. Аня вызвала знакомого мастера на дом. И зря! Ох, зря! Такой кавардак в доме! Да еще Виктор кричит не переставая:

— Почему ты думаешь только о себе? Твое-то платье на месте! Туфли… вот они… аккуратненько так стоят! Все приготовила, обо всем позаботилась, да?!

— Вить! Ну что ты? Да найдется твой галстук!

Он не слышал:

— О себе ты, конечно, волнуешься. А о муже? О муже, я тебя спрашиваю, ты позаботилась?! Носки, галстук, ремень! Где все это?

Он кричал, краснел от возбуждения, носился по комнате, продолжая швырять и без того разбросанные вещи.

Аня в ужасе взирала на весь этот беспорядок, понимая, что опять придется гладить рубашку. А что делать с галстуком, вообще непонятно. Теперь Виктор, даже если тот галстук найдется, вообще его не наденет. Уж она-то его знает. Специально наденет, что похуже и постарее, чтобы она весь вечер свою вину ощущала. И не только вину, но и собственное несовершенство.

Она все же не выдержала, расплакалась, кинулась к шкафу, в котором довольно быстро нашла злополучный галстук. Он заорал, что «поздно!», что «ему уже на все наплевать», что «будь его воля, он вообще бы отменил это дурацкое мероприятие, никому не нужное, пустое, никчемное…»

Виктор выкрикивал все эти ужасные слова в таком гневе, в таком нервном возмущении, которое никак, ну никак, по Аниным понятиям, не соответствовало причине. Подумаешь, галстук! Но, видимо, причина была не столь поверхностна, поэтому и поведение мужа было реакцией на что-то совсем другое, к одежде не имеющей никакого отношения.

Она умывалась, когда парикмахер позвонила в дверь, и вышла встречать ее с влажным лицом, воспаленными глазами и красным носом.

Естественно, волосы ложились не так, как хотелось бы. Естественно, настроение было испорчено напрочь. А Аня знала по опыту: в отсутствии настроения ни одна прическа ей не понравится. Да еще Виктор включил магнитофон на всю громкость. Музыка орала так, что не спасали закрытые двери. Просить сделать его потише было бесполезно… Это означало бы только усугубить скандал.

По опыту Аня знала — он так выходит из стресса. Громкая музыка, вероятно, заглушала его внутренний монолог. Наверное, это помогало ему. Несколько раз в жизни она уже сталкивалась с подобным поведением мужа. Всегда психовала, затыкала уши или даже уходила из дома, специально громко хлопнув дверью. Скорее всего, никакие звуки, кроме его убийственно орущих песен, до Виктора не долетали, но Аня таким образом выражала свой протест против его поведения. На этот раз уйти она не могла. Затравленно смотрела на свое отражение в зеркале, ощущая вину и стыд перед посторонним человеком, и молча страдала.

Слава богу, пришел сын. Митька обратился зачем-то к отцу, они уединились, музыка была остановлена. Аня распрощалась с обалдевшей от грохота знакомой и поняла, что надо мириться… Через два часа выезд в ресторан, а ехать в таком виде и в таком настроении просто немыслимо…

Мирились сложно, будто бы нехотя, из-под палки, скорее, осознавая необходимость подобного шага, а отнюдь не по истинному желанию. Просто понимая, что мероприятие не отменить. Вот, собственно, и вся мотивация к примирению, как выразились бы современные психологи.

Виктор высказал супруге все свое недовольство ею. Буквально по пунктам. Первое, второе, третье.

Первое: Ты обнаглела настолько, что не считаешь нужным элементарно ухаживать за мужем!

Второе: Ты сосредоточена только на себе и абсолютно не следишь за мужем!

И третье: Галстук — это повод! Истинная причина в том, что ты думаешь только о собственных интересах, полностью игнорируя потребности мужа.

Достаточно? Или еще продолжить? Конечно, Аня признала свою вину. Конечно, попросила прощения. Конечно, убрала весь устроенный им беспорядок. И рубашку погладила, и злополучный галстук уговорила надеть… Но боль, обиду и досаду, видно, не спрятать было ни за какой улыбкой, ни за каким нарядом.

Из переписки Семена и Веры:

Он: Верочка! Вы обещали дальше поделиться своими наблюдениями о мужчинах.

Она: На ком я остановилась?

Он: На молодых.

Она: Так вот. С молодыми понятно. Теперь следующая группа — пожилые мужчины. Назовем их так. Хотя, конечно, если мужчине пятьдесят пять — шестьдесят лет, вряд ли его можно считать пожилым… Но это я так для себя их назвала. Пожалуй, самая достойная категория мужчин. Взрослые, состоявшиеся личности со сложившимися характерами, привычками, потребностями. Они, наверное, могли бы представлять интерес для меня, но… скорее, как приятели, как собеседники. Я же ищу мужа. Глупо звучит, наверное, зато честно. А с мужчинами намного старше себя я связать мою жизнь не хотела бы… А вы, Семен, кого здесь ищите?

Он: Я ищу любимую!

Она: Ах, да! Вы же так и написали в вашей анкете: «хочу влюбиться!» Хотя, по-моему, любовь и влюбленность — это разные вещи. Как вы считаете?

Он: Конечно, разные! Только противоречия в моих высказываниях я не вижу. Для начала влюбиться, потом — полюбить! Вас бы устроила такая перспектива?

Она: Вы, наверное, ждете от меня однозначного ответа, типа: «Да, конечно!» Или: «Было бы здорово!» Или еще что-то в этом роде. А я отвечу иначе: в моей жизни есть любовь, но нет семьи. Как быть?

Он: Знаете, Вера, гораздо печальнее обратная картина: есть семья, а нет любви.

Она: Не знаю. Мне не с чем сравнить.

Он: Вы не были замужем?

Она: Нет.

Он: Понятно…

Она: А вы женаты?

Он: Вера, вы не договорили. Мне кажется, есть еще одна категория мужчин, о которой вы не сказали.

Она: Да. Осталась самая интересная.

Он: Какая же?

Она: Реальные мужчины, как я их называю.

Он: Это какие же?

Она: Это те, кто на самом деле заинтересован в поиске партнерши. Не на одну встречу и не для временного развлечения, а для дружбы, брака, длительных отношений.

Он: Вера, давайте встретимся!

Она: Вы уверены?

Он: В чем?

Она: В желании встречи?

Он: Как никогда! Пожалуй, впервые за все время, что я здесь.

Она: Давайте для начала хоть голоса друг друга услышим.

Он: С удовольствием! Вот мой номер. Напишите ваш.

Она: Пожалуйста!

Семен не замечал ничего вокруг. Его перестали волновать пробки, погода, политические события и прочие мелочи. Весь мир сосредоточился на экране компьютера. Целый день он работал, хотя нельзя сказать, что был полностью сосредоточен на деловых вопросах. То и дело витал в облаках, как принято называть подобное состояние, отвлекался, думал явно не о долгосрочных перспективах развития компании и ждал вечера. Тогда, когда можно будет, прибежав домой, что-то по-быстрому перекусить и, уединившись, наконец, в своем кабинете, уткнуться в монитор.

Его раздражало недоумение жены, ему досаждали совершенно неуместные, на его взгляд, вопросы дочери… Он закрывал дверь и без зазрения совести сообщал:

— Не мешайте мне. Я готовлюсь к докладу.

Катя как-то позволила себе спросить:

— Сень, а когда доклад должен быть готов?

Он только заорал в ответ:

— Ну почему вы не даете мне спокойно работать? Почему я должен отчитываться еще и перед вами?! — Он говорил во множественном числе, очевидно имея в виду и жену, и дочь. — «Когда? Во сколько? Зачем?» Мне и на работе хватает контролирующих…

Катя изумилась столь бурной и, как ей показалось, неадекватной реакции на ее, казалось бы, абсолютно уместный вопрос.

— А что особенного я спросила? Когда у тебя выступление с докладом? Это что, секрет?

— Да не секрет никакой, не секрет! — Продолжал кричать Семен на повышенных тонах из своего кабинета. Катя стояла в дверях, не решаясь войти, чтобы не усугубить и без того непонятное состояние супруга. — Просто не надо ходить вокруг да около, выспрашивать, выведывать…

— Сеня… Просто ты уже три месяца занимаешься чем-то целыми вечерами, а я… а мы… с дочерью вроде и не одна семья…

— Послушай, Катя! — Семен попытался взять себя в руки и, хотя головы от экрана не повернул, продолжал уже в более спокойном тоне: — А если бы я решил диссертацией заняться? И это заняло бы полтора-два года? Что тогда? А если я захочу книгу написать? И буду занят творческой работой постоянно? Тогда как? Скажи, у меня может быть мое личное время? Мое, собственное, индивидуальное, личное пространство? Может или нет, я тебя спрашиваю?

— Может, конечно… И должно быть… — Катя глубоко вздохнула. — Оно должно быть у каждого. Просто как тогда быть с пространством семьи?

— А как с ним быть? — Семен наконец-то повернул голову в сторону супруги. — Что с ним не так, с этим семейным пространством?

— Ну мы же совсем не общаемся друг с другом!

«Ну и слава богу!» — подумал он про себя, а вслух сказал:

— Как это — не общаемся? Завтракаем вместе, ужинаем вместе. Все выходные проводим друг с другом. Ночуем дома…

— Вот именно — «ночуем», — грустно отреагировала Катя. — Не спим вместе, не занимаемся любовью, а именно ночуем…

— Кать! — Семен опять начал закипать. — Что ты хочешь от меня, а?!

Она поняла бесполезность разговора, замкнулась, закрыла дверь и ушла на кухню перебирать пшено. Она его всегда перебирала, находясь в сильном волнении. И хотя пшенную кашу ели в семье редко, Катя с завидным постоянством отделяла чистые желтые крупинки от мусора. Поэтому крупа у нее всегда была в идеальном состоянии…

Вот и на этот раз села она за кухонный стол, высыпала крупу перед собой и захлюпала носом.

Аньке, что ли, позвонить? Правда, если у нее Виктор дома, то с ней нормально не поговорить. Можно, конечно, попробовать. И она, сморкаясь, пошла за телефонной трубкой.

— Ань, привет! Чем занимаешься?

— Сериал смотрю. А ты?

— Пшено перебираю…

— Случилось что-то? — Аня, зная особенность подруги, сразу поняла, что та в плохом настроении, выключила телевизор и настроилась на разговор.

— Даже и не знаю… Вроде и не случилось ничего, а так тошно, так тяжело…

— С Сеней что-то не так?

— Ну да! Я говорила тебе, что он уже месяца три как из-за компьютера на вылезает.

— Говорила. Доклад какой-то готовит.

— Ну да. Но дело даже не в этом.

— А в чем?

— Ну, во-первых, не верю я ни в какой доклад. Надо было бы — на работе готовил бы. А даже если и дома, то с его работоспособностью он с любым докладом за три недели справился бы. Ну, пусть за месяц. Не за три же! А во-вторых, не нравится мне его разговор…

— Чем не нравится?

— Голос стал повышать… О каком-то личном пространстве заговорил. Это что такое?

— А это такое понятие… когда человек занимается чем-то сугубо личным… Ну, не знаю… Читает, мемуары пишет, мечтает или просто размышляет. Короче, когда ему нужно побыть в одиночестве…

— Что значит в одиночестве? — Возмутилась Катя. — У него же семья!

Аня усмехнулась:

— Ну и что? Если у него семья, это же не значит, что ему не хочется побыть одному.

— Не знаю. Лично мне почему-то никогда не хочется быть одной. Мне, наоборот, его недостает. Мне не хватает общения с ним.

— Ну все же разные… — глубокомысленно изрекла Аня. — Лично я тоже не люблю быть одна, но приходится терпеть. Не могу же я навязываться.

— Как это понимать?

— Ну, например, на даче… Очень часто бывает, что мы вообще не разговариваем друг с другом целые выходные. И хорошо, если Виктор на участке находится: прибирается во дворе или костер разводит. А то уйдет на полдня в лес. Бросит так небрежно: «Пойду прогуляюсь!» Я ему: мол, и я с тобой. А он: нет, мне надо побыть в одиночестве. И сижу я одна… И скучно мне, и грустно… А ничего не поделаешь… Или читаю, или соседку в гости зову. Цветами могу позаниматься на участке. Но честно говоря, безрадостно мне без Виктора. А ему, похоже, комфортно…

— Ань! И что, вы всегда так жили? Или только в последнее время?

— Раньше-то не так, конечно. Но ты не забывай: дети были маленькие, мы все были привязаны друг к другу. Это сейчас, когда они выросли, мы стали посвободнее. Только что-то никакой радости от этой свободы нет…

Семен позвонил как-то другу в радостном волнении:

— Вить, знаешь, что странно? Вот я еще не встречался с ней… ну, с Верой… а у меня такое интересное чувство: раздвоенности, что ли… И увидеть ее хочу, и пытаюсь оттянуть этот миг.

— А чего его оттягивать-то? — удивился друг. — Так, глядишь, уведут! Я смотрю, там у вас на сайте народ активный. Наверняка не один ты к ней интерес проявляешь.

— Да так-то оно так. Только сейчас у меня чувство необычное! Предвкушение — вот как бы я его назвал. Преддверие встречи!

— Слушай, да ты романтик, оказывается…

— Ну, есть немного…

— Надо же, с какой стороны человек открывается! Столько лет тебя знаю, а не подозревал, что ты сентиментален.

— А ты нет?

— Я? — Виктор задумался. — Пожалуй, изредка… И с определенными людьми. — И чуть помедлив, добавил: — А если честно, то только с одним человеком!

Он не стал уточнять, с каким, но Семен и так прекрасно его понял.

Из переписки Семена и Веры:

Он: Верочка! Наверное, я позволю себе излишнюю смелость…

Она: Что вы хотите спросить?

Он: Ну, во-первых, если не возражаете, я бы предложил перейти на «ты».

Она: Не возражаю.

Он: А во-вторых, расскажи о себе… Но не так, как в анкете, а откровенно.

Она: А я достаточно откровенна в анкете. Что ты имеешь в виду? Что конкретно тебя интересует?

Он: Если честно, интересует многое — от цвета глаз (на фото могут быть искажения) до пристрастий в еде. Ну, словом, все, что сочтешь нужным.

Она: Я люблю кино. Только не фантастику, не боевики. Мелодрамы, психологические драмы, философские притчи. Так называемое кино не для всех. Или еще его называют — «другое кино». Очень люблю искусство фотографии. И бытовые снимки обожаю рассматривать, и художественное фото. Ношу тонкие чулки и зимой, и летом. Если боюсь замерзнуть, то надеваю брюки или длинную шубу. Это тебе интересно?

Он: Очень! Еще!

Она: Почти не пользуюсь косметикой. Только ресницы и помада. И то ресницы изредка. По утрам пью кофе, по вечерам — чай. Ненавижу кроссворды и нарды.

Он: А нарды-то за что?

Она: Наверное, за то, что ничего не понимаю в них и не умею играть. Нравится отдыхать на море — лениво перекатываться со спины на живот, бездумно жариться на солнце, плескаться в море… Обожаю мороженое. Ненавижу селедку. С удовольствием грызу семечки. Хотя, по-моему, это считается не очень приличным занятием.

Он: Ха-ха-ха! Ну ты меня и насмешила! Я тоже люблю семечки, но никогда не думал, что это неприлично!

Она: Теперь ты о себе! Чем любишь заниматься? Какой ты?

Он: Какой я? Интересный вопрос! Так сразу и не ответишь… Разный. В последнее время часто грущу, хотя мне всегда казалось, что состояние грусти не очень-то мне свойственно. И вдруг год-полтора назад удивился сам себе: заметил, что все чаще я бываю задумчив, серьезен и даже печален… Без причины печален…

Она: Отчего же?

Он: Очевидно, от отсутствия любви! Ушла из жизни радость, и на ее место пришла грусть. Природа не терпит пустоты.

Она: Прости, но я тут вспомнила. Один очень важный вопрос. Я тебе уже его задавала его. Ты не ответил. Сейчас ответишь?

Он: Спрашивай!

Она: Ты женат?

Он: А какое это имеет значение?

Она: Для меня колоссальное!

Он: Почему?

Она: Судя по тому, что ты вновь уходишь от ответа, скорее всего, ты женат.

Он: Да…

Она: Семен, это нечестно!

Он: Почему?

Она: Потому, что в анкете я указала, чтобы женатые мужчины не знакомились со мной! Потому, что я хочу замуж! Потому, что я здесь для того, чтобы найти спутника жизни, а не партнера для занятий сексом! Потому, что я мечтаю создать семью! Боже, как же это нечестно!

Он: Подожди, Верочка! Ну подожди! Почему нечестно?! Как же мне быть? Ты понравилась мне, и я очень хочу встретиться с тобой, познакомиться поближе. Мне кажется, я начинаю влюбляться! Что же в этом нечестного?

Она: Все, Семен! Я все уже объяснила. Мне очень жаль! Я прощаюсь с тобой. Прошу тебя больше мне не писать. Хорошо, что мы до сих пор не созвонились. Вот и не звони!

Он: Нет, Вера! Нет! Пожалуйста! Позволь увидеть тебя. Я не могу описать тебе мою жизнь, я не могу рассказать все, но, похоже, моя семейная жизнь исчерпала себя. И я сейчас нахожусь не просто в поиске, а в очень серьезном поиске. Вера! Я прошу тебя! Не принимай мою настойчивость за банальное ухаживание и уж тем более за навязчивость. Это серьезно. Я и пришел на этот сайт в надежде перемен! Не сиюминутных, не примитивных, а истинных, судьбоносных перемен! Вера-а-а! Пожалуйста, Вера!

— Вить! Привет! Можешь говорить? — Семен был явно возбужден.

— Привет! Как дела?

— Слушай, мы встретились!

— Да?! Ну и как?

— По-тря-са-ю-ще! — Семен пропел это слово и счастливо рассмеялся. — Я, конечно, предполагал, что она милая женщина. Но при встрече она меня буквально очаровала! Улыбчивая, приятная в разговоре, глаза глубокие! Вить, похоже, я влюбился!

— Поздравляю! Рад за тебя! Искренне рад.

Виктору и вправду было приятно, что у друга все получается. Тем более, что и он — Виктор — поучаствовал в судьбе Семена. Ведь именно он подсказал ему возможность обращения в банк знакомств. Ведь именно он поддерживал его в разговорах на щепетильные темы. Мужчины на самом деле редко откровенничают о душевных переживаниях.

Правда, у самого Виктора что-то немного стало разлаживаться с Никой. Черт, неужели после того разговора о замужестве? Какая-то задумчивость на нее напала некстати. Во время свиданий, во время телефонных разговоров… Как будто она разговаривала с Виктором, а мысли ее витали где-то далеко… Как будто озадачена чем-то, озабочена. И не рассказывает, главное, ничего. Не делится с ним. Он ее и так развеселить пытается, и эдак отвлечь. То на комедию в кино пошли, то в магазин ее любимый. Она вроде бы да, с благодарностью… Но он-то ее знает, чувствует — что-то не то…

А тут на прошлой неделе вообще такое случилось… Такого не было за все годы их общения. Она ему отказала. Нет, ну это как-то грубо звучит и не очень-то применительно к их взаимоотношениям, но тем не менее.

Он приехал к ней домой. Причем на целый вечер, надолго. Это у них так и называлось — «надолго». Было два варианта встречи на дому: «заскочить» — что означало на час, и «надолго». Они так и договаривались: «Я к тебе заскочу сегодня». Или: «Завтра я смогу надолго».

«Надолго» означало полдня или длинный вечер, до ночи. То есть несколько часов. В этот раз он почему-то особенно готовился. Бывали у Виктора такие неординарные порывы: то редкий фильм из старой классики привезет или, наоборот, только вышедшую свежую ленту. Или мог накатить на него кулинарный настрой. Тогда он привозил мясо или рыбу, специи, овощи и принимался готовить плов, чебуреки, а то и вовсе фаршированного карпа. В то вечер Виктор выбрал почему-то чайную церемонию. Купил в специальном магазине чайничек, кружки, несколько сортов чая на выбор, разноцветный сахар. «Ой, как в ресторане!» — удивленно-радостно всплеснула руками Ника.

К чаю Виктор купил пирожные во французской кондитерской. И опять:

«Ой, мои любимые! Суфле! А это что? Парфе?! А это, безе, что ли? Какая красота!» Она с нетерпением ожидала, когда он, наконец, пригласит ее к чаепитию. А Виктор все мудрил с заваркой, одновременно заваривая разный чай в разных чайничках. Потом накрывал их полотенчиками. Потом следил по часам: для этого сорта пять минут, а для того — семь. Потом медленно разливал на чашкам и заставлял вдыхать аромат, и просил не торопиться пить, а именно насладиться всей этой чайной церемонией, антуражем и атмосферой «приятности», которая создавалась на Никиной кухне.

Ника не особенно разбиралась в сортах. Ей хотелось кинуть в чашку лимон, но Виктор не разрешал, говорил, что пропадет аромат и вкус изменится. А она не слушала, хватала лимон, он шутливо обижался, пытался перехватить ее руку с лимоном. Они влезли в крем от пирожного, перепачкались, расхохотались, облизывали пальцы друг друга, потом стали целоваться… прямо здесь, на кухне, над всей своей чайной церемонией.

Чай попили, пирожные съели. Самое время перейти в спальню. И он уже было потянул ее за руку, и игриво щекотал запястье, и ворковал уже что-то интимно-возбуждающее… А она упиралась. Не игриво, не интимно. По-настоящему. Не с целью завести, пробудить желание или, как говорят, распалить. Нет, совсем наоборот. Шаг сделает, не в силах ему сопротивляться, и стоит. Он вновь потянет ее за руку, она опять — маленький шажок и стоит.

— Ты чего, Ник? — удивился он. — Что-то не так?

Она стушевалась, замялась.

«Ничего себе! За столько лет никогда ничего подобного!» — успел ошарашенно подумать он.

— Что случилось? — спросил он серьезно. Игривость моментально слетела с него. Он вдруг почувствовал тревогу.

— Ничего не случилось… Не хочется что-то…

Он отпустил ее руку.

— Ну ты скажи: может, плохо ты себя чувствуешь или не в настроении? Я же пойму.

— Я нормально себя чувствую… И настроение хорошее… Просто не хочется.

Тут он сник окончательно. Ничего себе! Он так старался ей угодить, удивить ее. Он выбирал для нее ее любимые пирожные, он целый час консультировался с продавцом-китайцем, какой чай выбрать, чем один сорт отличается от другого, какие секреты заварки существуют, когда какой чай лучше пить вечером или утром и почему.

И сахар этот дурацкий выбирал еще минут пятнадцать. Ну не дурацкий, конечно. Хороший сахар. Только никакой радости от него. Вот лежит он, пожалуйста, выбирай на любой вкус: белый, коричневый в виде сердечек, прозрачный, бесцветный малюсенькими кусочками…

Он летел к ней, бежал, стремился, он хотел порадовать ее. Порадоваться вместе с ней… Она всегда ценила его творческий подход в их отношениях, его энергичность, подвижность, креативность. Ей всегда нравилась активность Виктора, неравнодушие, генерация идей. Не было случая, чтобы она не восхитилась им, не поблагодарила… Не было случая, чтобы она не захотела его. Сегодня впервые! И это было страшно!

Он уговаривал себя: «Ну и что! Такое у всех бывает. Она же живой человек!» Но сердце почему-то не уговаривалось. Сердце почему-то загрустило и свернулось в маленький комочек. Комочек закатился куда-то за грудину и начал болеть… Было неудобно. Физически неудобно. Ни достать его оттуда, ни погладить, ни успокоить. Он гладил грудную клетку, но гладилась только кожа. До маленького комочка было не достать.

Ника усадила Виктора в большой комнате, включила телевизор. Шла юмористическая передача. С великим трудом смотрел он на экран. Все эти развлекательные программы Виктор считал страшной глупостью и по доброй воле никогда не смотрел. Теперь у него вдобавок к сердцу свело и челюсти от дурацких шуток дурацких юмористов. Но он сидел как истукан. Ника сидела рядом. И непонятное напряжение повисло между ними. Откуда оно? Что такое происходит? Он же явно осознает — что-то происходит. А что именно, понять не может.

— Ник… Я пойду, наверное… — Он сделал неуверенную попытку встать, хотя вставать и уходить ему совсем не хотелось. Но и тупо сидеть перед глупым экраном было бессмысленно. Виктор не за этим приходил к ней. Впрочем, опять же странно: а зачем он приходил? Значит, переспать — нормально. А скоротать вечер у телевизора — не просто ненормально, а неприемлемо и даже страшно?! Причем так страшно, что аж сердце закатилось в угол грудной клетки.

— Я пойду… — с сомнением повторил он и со второй попытки встал.

Она не остановила его. И опять он заволновался. Ника всегда просила:

— Ну, дорогой, ну побудь еще… Хоть чуть-чуть… Хоть минуточку…

И всегда обнимала до последнего. И всегда норовила поцеловать — в сотый, в тысячный раз… Пусть в дверях, чуть ли не на лестничной клетке…

Неважно куда, куда придется — в щеку, в веко или в ладонь, или хотя бы скользнуть губами по пальцам… Он чуть ли не вырывался из ее объятий, из ее шепота, из полных страсти признаний: «Люблю, люблю!» Он сам вечно оттягивал момент расставания, не желая уходить и понимая в то же время, что и дома ждут, что поздно, что еще ехать, и неизвестно, какая ситуация на дорогах. Пробки теперь и днем и ночью, никакого спасения от них… И в этой двойственности было столько живого интереса, столько истинного обоюдного чувства, столько неутоленности и нового желания, что он обожал эти моменты прощания. Обожал чуть ли не больше самого процесса любовной игры. Потому что их процедура расставания была частью той же игры. И какой игры! В ней была ненасытность, недолюбленность, обещание новой встречи… Они, еще не простившись, думали о следующем свидании. Они уже скучали, уже ждали, уже грезили новым слиянием.

А сегодня? Сегодня — что-то из ряда вон.

— Ты расстроился? — Она нежно погладила его по голове.

Он хотел сказать: «Нет, что ты?» И не смог. Отвел глаза… Потом потерянно взглянул на нее, протянул руку, потрепал за ушко. У них так было принято: напоследок она гладила его по голове, а он нежно ласкал ее ухо. В этот раз ритуал был соблюден. Только обычно движения его были игривы, а на этот раз получилось грустно.

— Пока!

— Спасибо! Спасибо за чай!

У лифта он обернулся. Ника стояла в дверях. Такая желанная, такая своя и такая непонятная. Он не мог долго смотреть. А лифт, как назло, не торопился. На его счастье, в глубине квартиры зазвонил телефон. Она встрепенулась, махнула рукой — пока! И закрыла дверь.

А в другой раз Ника была, наоборот, активная! Такая возбужденная! Сама проявила инициативу, сама потащила его в спальню. Он-то, ошеломленный прошлым визитом, не очень-то смел был на этот раз. Зато она разошлась не на шутку. И была настолько игрива, откровенна, нежна и страстна одновременно, что он почти забыл то прошлое, неудачное свидание. И был с ней предельно ласков, мягок, предупредителен. Не дай бог спугнуть! Не дай бог!

«Значит, ничего страшного в прошлый раз не случилось! Просто была не в настроении. Ну с кем не бывает?!» — ликовал он. Ликовать-то ликовал, но понял вдруг, отчетливо понял: он зависим от нее. Ничего ведь страшного не произошло, ничего особенного не случилось, а он запаниковал, испугался, он абсолютно не готов к изменениям в их отношениях. Его в настоящем все устраивает, он опасается даже мысли о каких-то изменениях…

Ничего себе зависимость! Жил, казалось бы, спокойно, особенно не отдавая себе отчета ни в глубине чувств, ни в силе эмоций… А чуть что — и выясняется: страшно! Очень страшно потерять ее расположение, лишиться ее внимания, перестать вызывать желание. Не просто страшно, а немыслимо! Виктор впервые допустил мысль: а вдруг она увлечется еще кем-то? Вдруг кто-то сделает ей предложение? Мысль-то он допустил, а вот до ответа в своем внутреннем монологе не смог подняться… Отбросил, отложил на потом, задвинул в дальний ящик своих самых сокровенных и потаенных размышлений.

Да, наверное, это бегство от самого себя. Да, скорее всего это самообман. Да, это очень похоже на страуса, который голову в песок. Ну и пусть! Ну и что? Зато так легче. Так можно жить. И ничего внутри не ноет, не болит. И сердце не скатывается в мелкий комочек, и не прячется далеко за грудиной, и не стонет там тихо и жалобно…

Что он может изменить? Что он может сделать? То, чего она хочет, имеется в виду замужество, он ей дать не может. Он ей может дать очень многое, почти все… То, о чем другие мечтают всю жизнь, но имеют единицы, — искреннюю, истинную любовь! А кроме любви, еще и участие в каждодневной жизни, и помощь в решении любых вопросов, и материальную поддержку, и полноценное общение! Разве этого мало? Разве это не счастье — иметь все это в лице одного человека?! И к тому же в лице не просто какого-то поклонника, а любимого мужчины.

Все что угодно, кроме семейной жизни!

Но кажется, Ника успокоилась. По крайней мере последние несколько месяцев эта тема болезненная исчезла из их разговоров, и Виктор вздохнул с облегчением.

Теперь Семен все делал с улыбкой. Выносил мусор и улыбался, шел к гаражу и улыбался, стоял в очереди и улыбался. Ничего его не раздражало, ничего не отвлекало от собственных мыслей, воспоминаний, мечтаний.

Похоже, он влюбился! Причем влюбился, что называется, по собственному желанию.

Семен очень удивился, обнаружив, что симптомы влюбленности одинаковы в любом возрасте. Когда-то мальчишкой, когда он впервые испытал восторг перед девочкой, его внутренние ощущения были точно такими же. Желание быть рядом, потребность слышать голос, заглядывать в глаза, мечтать, улыбаться при одной только мысли о ней… А еще потерянность, оторванность от реальности, равнодушие ко всему, что не касается предмета его обожания! Все то же самое! Все повторяется! Неужели в любом возрасте, даже в пожилом, если Бог подарит человеку влюбленность, он точно так же будет улыбаться, грустить, мечтать?

На работе происходили какие-то важные события, и он вынужден был принимать в них какое-то участие. Причем не какое-то, а самое непосредственное. Но принимал как-то спокойно, без фанатизма. Дела шли себе и шли, бумаги подписывались, переговоры велись, договора заключались, недоразумения урегулировались. Словом, все двигалось, казалось бы, без участия Семена, а на самом деле с его, конечно, участием. Только основным было его душевное состояние. А все остальное — по остаточному принципу.

Дома он и вовсе был тише воды, ниже травы. Поест, журнальчик полистает, новости по телевизору посмотрит — и спать. В кабинете стал проводить гораздо меньше времени. С Верой они приняли решение: удаляют свои профайлы с сайта и общаются по электронной почте. Им почему-то кроме телефонного общения хотелось еще говорить друг с другом посредством письма.

Встречались они всего два раза. Оба в кафе. Вера была довольно сдержанна. Она напомнила ему еще раз, что не намерена строить серьезные отношения с женатым мужчиной. На что он эмоционально ответил:

— Верочка! Я не из тех мужчин, которые морочат голову женщинам бестолковыми и лживыми обещаниями: мол, подожди еще немного, я разведусь, мы поженимся…

— Так! Стоп! — остановила Вера его порыв. — Я тебя ни о чем не прошу и, если честно, даже не желаю выслушивать откровения на эту тему. У каждого свой выбор, свой путь! Ты попросил о встрече. У нас она уже вторая! Но это нечестно! Ты пойми, я живой человек, мне свойственны сильные эмоции. И я могу запросто войти в новые отношения, привязаться к тебе, увязнуть… У меня же другие задачи.

— Вера! Я знаю!

— Семен! Я предлагаю честную игру. Игру начистоту! Если согласен, то принимай условия игры! Если нет, твое право…

— Ты о чем?

— Семен, ты мне нравишься… Ну, насколько может нравиться человек, которого видишь второй раз в жизни…

— Может! — Он с чувством перебил ее. — Может! Вот ты мне понравилась с первого взгляда на твою фотографию! Ты очень красивая на ней! — Он немного стушевался. — Вернее, не только на ней! Ты и в жизни красивая! Я про другое хотел сказать. Мне кажется, ты мне дана откуда-то свыше…

— Как это? — не поняла она.

— Ну, много симпатичных женщин. Понимаешь? Красивых, ярких, сексуальных. Но ведь не только во внешности дело. Вот мы начали с тобой переписываться, и я понял: зацепило. Меня зацепило что-то… С одной стороны — обычный разговор, привычные фразы. Практически любое знакомство на этом сайте начиналось с одних и тех же фраз. Но зацепила-то ты одна. Вот я и говорю: фотография не столь уж важна, и разговор постольку-постольку… Что-то другое… Я еще и сам не пойму, как назвать это. Слово «судьба» кажется мне слишком смелым. В слово «случайность» я просто не верю… Внутри что-то мне подсказывает: не отпускай! Ни за что! Удержи любой ценой!

Он замолчал, перевел дыхание, потом продолжил:

— Извини, я тебя перебил. Ты что-то про условия игры говорила?

— Да, говорила…

— Хотелось бы честности…

— Давай конкретно!

— Давай! Ты знаешь, я покинула сайт и в игре под названием «Поиск спутника жизни» больше не участвую. Пока.

— Что значит «пока»?

— Пока я жду твоего поступка.

— То есть?

— А что непонятного? Если ты намерен строить со мной долговременные отношения на семейной основе, то я готова ждать. Скажи, сколько. Месяц? Два? Три? Но встречаться мы не будем.

— Почему? — возмутился Семен.

— Потому что так нечестно!

— Тьфу ты, детский сад какой-то! Честно, нечестно!

— Знаешь, Семен! В моей жизни были обещания, ожидания, обманы… В ней были горькие слезы разочарования, долгие годы терпения, всепрощения, понимания… В ней до сих пор есть почетное место любовницы, любимой, подруги… Только одного в ней не было и, к сожалению, нет до сих пор. Статуса жены. Семьи. Счастливого супружеского союза. А я мечтаю об этом! Я этого хочу! Так что свою иронию, сарказм, высказывания про детский сад оставь, пожалуйста! Я над твоей мечтой не смеялась.

— Извини!

— Так вот. Условия игры очень просты. Я тебя жду. Ты принимаешь решение. Если условия устраивают, скажи, сколько времени мне ждать.

Он тяжело вздохнул. Так тяжело, что мужчина за соседним столиком с тревогой оглянулся: не случилось ли чего? Может, плохо человеку? Может, помощь какая нужна?

Вздохнул Семен и замолчал. Молчала и Вера. Смотрела в окно. Там, за окном, шел дождь. Осенний, нудный, долгий… А она дождь любила… Хоть летний, хоть осенний. Никогда не боялась промокнуть. Летом смело шлепала по лужам, осенью шуршала листьями…

Чай в ее чашке совсем остыл. Она налила себе еще из чайника, стоящего на столе, взяла маленькое сахарное печенье. И печенье такое она любит. Много, конечно, не позволяет себе — фигуру бережет, но иногда в гостях или как сейчас, в кафе, с удовольствием наслаждается любимым лакомством.

Вот и здесь она положила в рот кусочек печенья и с восторгом запила его чаем. Боже, как приятно! Любимая погода за окном, любимое печенье на столе, влюбленный мужчина напротив! Так ли уж важно, что он ответит? Важно, конечно. Только если ответом будет слово «нет», то ничего страшного не произойдет. Она же еще не успела влюбиться, не успела привязаться… Значит, пойдет дальше. Будет искать того спутника жизни, который скажет «да». Она так долго ждала, подождет еще немного. А если он ответит положительно, то ей будет приятно. Хотя… хотя и этот ответ не гарантирует счастья. Нет никаких гарантий в жизни вообще, а у счастья и подавно! Зато у них двоих будет шанс!

— Вера! — Его голос вывел ее из задумчивого состояния. Он назвал ее по имени и снова замолчал.

Она по-прежнему терпеливо ждала. Допила остатки чая, потянулась за очередным печеньем. Ну до чего же вкусное!

— Вера! Дай мне два месяца! Развод не бывает быстрым, ты же понимаешь! Два месяца ты готова ждать?

— Готова, — пробурчала она набитым ртом.

— Только и у меня есть одно маленькое условие!

— Какое? — заинтересовалась она.

— Мы будем переписываться. Если уж ты категорически против встреч, то я настаиваю на том, чтобы мы переписывались и перезванивались.

— Хорошо! — Она легко согласилась. — Если можно, закажи, пожалуйста, еще чай и печенье…

Из переписки Семена и Веры:

Он: Вера, у меня к тебе очень серьезный вопрос. Можно?

Она: Да!

Он: Ты говорила, что в твоей жизни есть отношения с неким мужчиной. Я правильно понял?

Она: Да!

Он: Что с этим делать?

Она: В смысле?

Он: Ну, во-первых, я ревную. А во-вторых, это как-то нечестно.

Она: На тему честности поговорим через два месяца. А насчет «ревную» я тебя прекрасно понимаю. Я тоже тебя ревную.

Он: Ты? Меня?! К кому?!

Она: Ты же несвободный мужчина. Значит, есть к кому.

Он: Вот уж глупости! Хочешь правду?

Она: Хочу!

Он: Я только о тебе мечтаю! И желаю только тебя! Ты стала мне сниться. Представляешь? Мне так давно ничего не снилось… И вдруг ты…

Она: Да? Как интересно! И как же я тебе приснилась?

Он: Это был эротический сон.

Она: Можешь рассказать?

Он: Мы были с тобой вдвоем в каком-то непонятном помещении. В старом доме, что ли. Я смотрел в окно… Там двор был пустынный. Мне он показался знакомым. То ли из детства, то ли из юности… Я тогда путешествовал много. И я вглядываюсь в какие-то отдельные предметы этого двора… Вон дерево, там забор, а вдалеке лавочка… И вдруг понимаю, что тебя рядом нет. Мы же пришли вместе, а я вдруг почему-то один у этого окна. Кидаюсь тебя искать… И не вижу. Потом вдруг все пропало. И мы уже лежим с тобой вдвоем… Кровать какая-то несуразная, узкая, и одеялко маленькое, будто детское. И я прижимаюсь к тебе теснее, чтобы одеяла на двоих хватило, а ты такая горячая…

Она: И что?

Он: Я говорю тебе: «Согрей меня!» И ты ложишься на меня сверху и так мне тепло, так приятно!

Она: Это все?!

Он: Ну не все, конечно!

Она: А что еще было?

Он: Тебе очень интересно?

Она: Конечно, интересно!

Он: А вот возьму и не расскажу.

Она: Почему?

Он: При встрече!

Она: У-у-у! Только при встрече?! Это сколько же еще ждать?

Он: Зато смогу рассказать в красках и даже показать…

Она: Сон будешь показывать?

Он: Ну, не весь сон. А только ту его часть, которая была после того, как ты меня накрыла собой как самым лучшим одеялом на свете!

Она: Ну ладно! Уговорил! А я хотела тебе рассказать, что была вчера в магазине белья. И знаешь, растерялась.

Он: Почему?

Она: Думала выбрать себе новый комплект и не знаю, какой цвет ты предпочитаешь. И вообще, возбуждает ли тебя нижнее белье? Чулки?

Он: Мне бы… очень понравилось выбирать белье вместе с тобой… Я никогда не дарил женщине нижнее белье, никогда не участвовал в выборе и даже не знал, что хочу этого. А вот ты сейчас заговорила… И я аж вспотел от возбуждения. Белье… Боже, как это сексуально! Почему-то рисуются в воображении белые чулки с кружевами. Белые или нежно-розовые! Кстати, я даже не знаю, бывают ли чулки такого цвета?

Она: Нежно-розового? Наверное, бывают. Я в основном интересуюсь черным или бежевым цветом.

Он: А само белье — ослепительно белое, кружевное… Или, может быть, опять же нежно-розовое. Надо же, никогда не задумывался. Но очень интересная тема для меня. Очень! Слушай, а может мы с тобой вместе?.. Ну подожди, осталось-то всего каких-то сорок семь дней. Вместе выберем. Ты будешь примерять, я смотреть на тебя. И возможно, ты позволишь мне застегнуть лифчик и погладить нежную кожу под кружевом трусиков…

Она: Позволю…

Он: А потом я приближусь к тебе и слегка-слегка, едва касаясь, дотронусь губами до изгиба шеи… Сзади… И пробегусь легкими пальцами по плечам… А ты опустишь безвольно руки и прикроешь веки…

Она: Дальше…

Он: А когда спустя минуту откроешь их, то обалдеешь от своих глаз…

Она: Почему?

Он: Потому что они будут излучать томление, негу, запретное желание.

Она: Запретное?

Он: Ну да! Мы же будем в примерочной кабине, и в магазине, кроме нас, будут еще люди, и мы оба будем осознавать невозможность сближения. Но именно этот запрет заведет нас так сильно, что сдерживать желание не останется сил…

Она: Дальше…

Он: Я буду целовать тебе шею, плечи, спину, руки мои осмелеют настолько, что проберутся к самым вожделенным местам твоего тела…

Она: Постой! Мне кажется, я не выдержу еще сорок семь дней.

Он: Я постараюсь справиться досрочно. А впрочем, все в твоих руках. Если ты изменишь условия и попросишь меня о встрече, то я всегда готов!

— Слышь, Вить! Тут такие дела! Не знаю даже, как тебе и рассказать…

Мужчины встретились вечером после работы поговорить, пивка попить. Наедине они редко встречались. Все больше семьями. В выходные или по праздникам. Как на этот раз, удавалось не часто. Это Семен попросил друга: мол, давай увидимся, посоветоваться надо.

— А что такое? С шефом проблемы?

— Да нет! На работе все нормально. Я насчет моей личной жизни.

— А! Бои на личном фронте продолжаются?!

— Не говори…

— Ну что там у тебя?

— Так вот… Вера. Ну, женщина, с которой я познакомился… Я тебе говорил о ней.

— Да, я помню. И что?

— Она какое-то условие дурацкое поставила. Если я хочу с ней развивать отношения, то должен быть свободен.

— Слушай, а попроще никак нельзя высказаться?

— Куда проще-то? Что тут непонятного? — Семен вздохнул, прервался на мгновение, потом сказал: — Знаешь, ее тоже можно понять. Она хочет замуж. И наверное, вполне логично, что общаться ей нужно с холостыми мужчинами. А поскольку я совсем даже не холостой, то, сам понимаешь, ее такое положение не устраивает.

— Эх! Говорил я тебе: не морочь голову! Ну разве мало на свете женщин, которых брак не интересует? Или тех, которые замужем? Неужели нельзя было никого попроще найти? Не отягощенную идеями создания семьи?! — Он почему-то разволновался.

— Тише, тише! — остановил его Семен. — Что ты так эмоционально реагируешь?

— Да потому что моя… — Он запнулся, не зная, как правильно назвать Нику — подругой, любовницей или как-то еще. В итоге никак не назвал и продолжил: — Потому что моя… тоже периодически этот вопрос поднимает. В последний раз чуть было не поссорились даже. Правда, вот уже несколько месяцев как молчит. Дай Бог, смирилась. А то непрерывно одно и то же: хочу семью, хочу семью! Как зациклило! Я почему так завожусь? Потому что прекрасно понимаю, во что ты вляпался… Неразрешимый вопрос, ты понимаешь? Поэтому и говорю тебе: завязывай! Пока не влюбился, найди себе кого-то еще!

— Да похоже, влюбился… — Семен мечтательно откинулся на стуле и блаженно закатил глаза. — Видел бы ты ее!

— Та-а-а-к! Понятно… — с тяжелым вздохом произнес Виктор. — Ну и что ты думаешь делать?

— Не знаю… — Семен нехотя вернулся в привычное положение. — К разводу я не готов… То есть совсем… Никогда даже не думал в этом направлении… Хотя… — Он замолчал.

— Ну? — осторожно задал вопрос друг.

— Хотя… Если задуматься… Семья давно превратилась… как бы это поточнее высказаться…

— В сожительство под одной крышей? — подсказал Виктор.

— Вот! Да! Общая территория, на которой мы сосуществуем…

— Согласен. Только, может, это и неплохо? Устраивает же это нас с тобой! Вот уже двадцать пять лет, как устраивает.

— Все так… все так… и в то же время… что-то не то… Понимаешь? Может быть, мы просто не задумываемся? Живем, едим, спим, разговариваем… Буднично, привычно, безрадостно… Но зато все прогнозируемо. А интимную жизнь и на стороне можно наладить. Правильно же? Вот ты все устроил для себя и горя не знаешь. И семья на месте, и личная жизнь в полном объеме присутствует!

— Ну, в принципе да! — согласился Виктор.

— Счастлив?

Повисла небольшая пауза.

— Пожалуй… — почему-то с сомнением произнес Виктор.

— А чего ты так неуверенно? — удивился Семен.

— Да вот чего-то засомневался. Ты спросил, и я вдруг понял, что и сам не очень-то уверен: а счастлив ли я? Про семью я полностью согласен с тобой. Какие бы ни были отношения между мной и Аней, пусть дружеские, теплые… Не знаю, какие они еще бывают между супругами? Не мастер я красивые слова говорить. Но нет в них искры, желания… Уходит интим. А на его место приходит либо раздражение, либо равнодушие. И то, и другое не есть адекватная замена интиму. Ты согласен?

— Согласен, конечно, — кивнул Семен.

— Ну и что нам остается? Сохранять семью для статуса, находя удовольствия на стороне? Известная как мир формулировка. Не нами придуманная…

— Так-то оно так. Только почему-то не греет…

— Да брось ты! А что лучше? Как по-другому? С одной развестись, на другой жениться? Менять шило на мыло? — Виктор опять начал кипятиться.

— Ну почему шило на мыло? Жениться по любви! Жить бурно, весело, взахлеб! — Семен воодушевился, раскраснелся, собираясь приводить другу аргументы, один красноречивее другого, но был остановлен жестким вопросом друга:

— Долго?

— Что долго? — не понял Семен.

— Долго так жить, как ты описываешь? Бурно, счастливо, с любовью?! Да от силы пять лет! А потом та же тоска, скука и одиночество вдвоем!

Семен, который прервался на полуслове, задумчиво посмотрел в дальний угол помещения, подавил вздох. Затем перевел грустные глаза на Виктора и тихо-тихо, но убежденно произнес:

— Разве пять лет — это мало? Нам с тобой скоро пятьдесят! Ты сколько еще лет думаешь куролесить? Кто знает, сколько нам Господь отмерил полноценной мужской жизни?! Три, пять, десять лет?! Вряд ли больше. И потом: ты нарисовал грустную картину. Но ведь она не обязательно именно так сложится. Ну да, страсть утихнет, эмоции улягутся… Но ведь если ты выбираешь достойного человека, и выбираешь не из корысти, а сердцем, вряд ли ты с ним будешь одинок. Конечно, все это рассуждения, предположения… Однако хочется рискнуть! И хочется, и боязно, с другой стороны.

— Да никуда ты не денешься от своей Катьки! Никуда она тебя не отпустит! Вцепится обеими руками, и что? Драться с ней будешь? Да и ради кого? Ту женщину ты еще и знать-то не знаешь… Поначалу все они ангелами представляются, а потом как покажут свою истинную сущность — не обрадуешься!

— Я вот иногда думаю: если бы Катька меня выгнала… Ну или сама бы к другому ушла… Короче, если бы она инициативу проявила… в плане разрыва отношений… Я не стал бы сопротивляться ни минуты. Если бы она… А сам нет! Не решаюсь…

— Интересная мысль… А ведь, пожалуй, ты прав. Пожалуй, что и прав… — И после молчания: — Выходит, мы трусы?

— Почему это трусы? — возмутился Семен.

— Да потому, что все ждем, чтоб бабы за нас решение принимали… У самих ни сил, ни смелости не хватает…

Семен тихонько присвистнул:

— Слушай! Ну ты и формулируешь! — Он покачал головой и надолго задумался. Какая-то злость появилась во взоре. Злость пополам с грустью. Странное сочетание.

— Вот и посоветовался… — будто бы про себя подытожил Семен, — и так был на распутье, а теперь и подавно… Ладно, Вить! Спасибо тебе. Бывай!

Мужчины распрощались и оба в редком для себя состоянии смятения разошлись по своим машинам…

Семен стал приглядываться к Кате. Замечает ли, что он влюблен? Видит ли его сомнения? Чувствует ли, что назревает разговор?

Катя вела себя по-прежнему, вроде бы как обычно. Единственное, что он отметил, так это ее недовольство тем, что он увлечен компьютером. Только и эта увлеченность Семена становилась все менее выраженной. Теперь, если он и переписывался с Верой, то в основном на работе или буквально двадцать минут вечером. Иногда они общались по телефону, но тоже, разумеется, вне дома. Поэтому Катя должна была, видимо, успокоиться. Она спросила его недавно:

— Что у тебя с докладом?

— С каким докладом? — не сразу среагировал Семен.

— Как с каким?! Над которым ты три месяца работал каждый вечер до глубокой ночи?!

— А-а-а! — включился он. — С докладом все нормально. Написал, оформил. Будет конференция через десять дней, там прочту.

— Ну хорошо! Значит, теперь по вечерам ты принадлежишь семье! — удовлетворенно и успокоенно констатировала Катя.

И тут он взорвался. Взорвался так, что она остановилась перед ним, замерла и остолбенело слушала его гневную речь, ни в силах ни возразить, ни сдвинуться с места.

— Что значит — «теперь»? — заорал он. — Почему только теперь? А всю жизнь я кому принадлежал? Может быть, я самому себе принадлежал?! Двадцать пять лет я только и делаю, что занимаюсь семьей, тобой, дочерью, твоими родителями, вашими проблемами… Может быть, мне позволено заниматься собой?! Может, ты знаешь о моих желаниях, о моих мечтах?! Да! Ты о них знаешь, прекрасно знаешь! Только тебе наплевать!!! И на мое пристрастие к волейболу, и на то, что я заядлый болельщик! И на то, что я баню люблю! На-пле-вать! — раздельно, по слогам повторил он.

Она молчала.

— За все двадцать пять лет много раз ты меня на футбол отпустила?! Ты вдумайся в саму постановку вопроса: отпустила! Будто я раб какой или собственность твоя! Так сколько раз? Два? Три? Четыре? Да, пожалуй, четыре. И каждый раз со скандалом, с истерикой! Через ссоры, через слезы! Мне эти походы на стадион таких нервов стоили! — Он перевел дыхание и продолжал с новой силой: — Или, может, ты меня на тренировки волейбольные отпускала? «Ой, Сенечка, посиди с дочкой! Ой, дорогой, надо маме помочь! Ой, а как же ты пойдешь, когда я билеты в театр взяла?!» — передразнил он жену. — Что? Не так?

Она стояла перед ним, хлопала глазами и молчала. Такой взрыв эмоций в муже Катя увидела, наверное, впервые. Обычно спокойный, покладистый, он не повышал голоса почти никогда. Если только в исключительных случаях. Вот когда отстаивал свои интересы футбольного болельщика, тогда да, повышал. Она помнила все эти четыре случая его похода на стадион. И в самом деле, а почему она тогда так яро противилась? Чем футбол хуже театра? Что в этом такого уж страшного? Почему она всегда протестовала? Или волейбол этот дурацкий? Ну и ходил бы себе в зал, ну и тренировался бы… Что такого? А может, у него самого сил не хватило отстоять свой интерес и теперь он ее обвиняет в своей собственной слабости?

Ей всю жизнь казалось, что чем больше времени муж находится дома, у нее на глазах, тем крепче семья, тем меньше искушений, меньше возможностей для ненужных знакомств и, соответственно, поводов для измен.

Собственно, в измене она его никогда не уличила. У нее даже не было повода подозревать его в чем-то подобном. Да, желание его к ней угасало. Она замечала это, и переживала, и говорить пыталась… Но он сводил всегда разговор к усталости, к плохому самочувствию… Наверное, так и было. Во всяком случае, Семен всегда был подконтролен. Всегда — на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии телефонного звонка. Короче, на коротком поводке, как принято говорить в таких ситуациях. Где он, с кем, чем занят, Катя всегда была в курсе и в общем-то не волновалась за стабильность своего брака. Он ей представлялся незыблемым, невзирая на интимные разногласия.

И вдруг оказывается, что Семен, ее муж, такой карманный, домашний, предсказуемый, такой покладистый, спокойный, послушный… способен на бунт. И не просто на бунт, а на такой натиск, что она, Катя, которая находила выход в любой ситуации и всю жизнь управляла мужем как хотела, стояла обескураженная, с комом в горле, с непролившимися слезами, с трясущимися коленями, не зная, что возразить и чем успокоить бешено колотящееся сердце.

Но Семен резко остановился сам. Внезапно остыл, как будто выпустил пар, хотя не изменил тон разговора. Он продолжил говорить гораздо спокойнее, без надрыва, но по сути все то же самое:

— Да, Катя, я принадлежу семье… Всегда и безраздельно. К сожалению! К большому сожалению! Потому что человек в первую очередь должен принадлежать сам себе! Я же сам себе никогда не принадлежал. Жил твоей жизнью и продолжаю ею жить. А это, наверное, неправильно. — Он задумался на мгновение и поправил сам себя: — Это наверняка неправильно! Видишь, Катя, как тебя из колеи мой доклад вывел! Я, видите ли, несколько месяцев был выключен из жизни семьи! Эх, Катя, Катя! — И он махнул рукой. Обреченно, печально… Махнул и вышел из комнаты.

Катю трясло. Ей было непонятно, почему она так остолбенела, почему ничего не возражает ему. Ведь все, что он говорит, неправда. Неправда!

Разве она его ущемляла? Разве от чего-то отговаривала? Он сам, он всегда сам соглашался с ее доводами. Семен почти никогда не спорил, не сопротивлялся ее решениям. Она и привыкла верховодить, командовать, руководить, направлять.

Ну подумаешь, волейбол! И зачем это нужно? Потные майки, грязные носки, бесконечно выбитые пальцы, вечно куда-то пропадающие наколенники. Правильно она запретила ему эти тренировки. Лучше с ребенком погулять или уроки лишний раз проверить. Почему она все должна — и уроки, и уборку, и кухню, и маме помогать? Значит, будет гробиться по хозяйству, а он тренироваться?! Нашелся спортсмен, видите ли! Все никак молодость свою не забудет, как он за сборную университета выступал!

Катя накручивала себя, внутренне готовясь к отпору и понимая, что отпора не будет. Разговор окончен. Она не успела. Попросту проиграла этот разговор. Да бог бы с ним, с разговором! Как бы чего большего не проиграть! Ведь за словами Семена стояла не просто обида. Она почувствовала боль. Надрывную, многолетнюю боль мужа, спрятанную глубоко-глубоко… Какой уж тут отпор… Какой ответ…

Можно только подойти, прижаться к его спине и постоять полминутки. Можно даже ничего не говорить, просто помолчать, и посопеть, и потереться щекой о его водолазку… Что она и сделала… А он передернул плечами, будто бы сбрасывая ее с себя как лишний груз, тяжелый, ненужный… Сбросил и отошел.

Было воскресенье. Семен коротко бросил:

— Я в магазин. Что надо купить?

Катя совсем растерялась. Она хотела вместе с ним, она любила с ним по магазинам, и много чего надо было купить, но никаких сил, никакого настроения, никакого желания отвечать не было.

— Чего захочется, то и купи…

Он спокойно оделся, вышел, тихо прикрыл за собой дверь. Катя обреченно опустилась на диван, закрыла лицо руками и зарыдала… Плакала она долго, пока не закашлялась. Кашляла тоже долго и очень сильно. В какой-то момент ей показалось, что сейчас ее вырвет. Она взяла себя в руки, пошла на кухню, выпила воды. Решила что-то приготовить к обеду. С утра думала куриную лапшу сварить, но с этими разговорами не до супа. Картошки, что ли, нажарить? С луком, с грибами? Как Сеня любит. Взяла нож, картошку. Шмыгая носом, принялась чистить.

Она даже не поняла, почему картошка красная. И откуда вообще столько пятен. А когда осознала, что это кровь, стала осматривать руки.

Надо же, она порезалась! Да как сильно! А боли даже не почувствовала.

Когда Семен вернулся из магазина, он застал на кухне странную картину. Кожура, недочищенный картофель, нож со следами крови валялись в мойке, его жена с кое-как забинтованной рукой в оцепенении сидела на столом, а раскаленное масло фырчало на сковородке и дымилось так, что нужно было срочно проветривать не только кухню, но и всю квартиру.

Из переписки Семена и Веры:

Она: Так время быстро летит. До конца назначенного срока осталось семнадцать дней. Могу я поинтересоваться, как продвигаются твои дела в этом направлении?

Он: Плохо!

Она: Что значит «плохо»? Почему плохо?!

Он: Понимаешь, Верочка… В мечтах все просто: все препятствия устраняются запросто, все вопросы решаются сами собой. А в жизни почему-то все не так.

Она: Подожди-подожди! Так это выходит, ты меня обманываешь?

Он: Ну почему обманываю? Время-то еще есть…

Она: Но ведь ты ничего не делаешь! А я тебя жду, надеюсь, строю планы, мечтаю… Зачем ты так со мной?

Он: Верочка! Дорогая! Ну слаб я… Слаб. Это ты хочешь услышать? Или то, что я лжец? И этот так! Ну и что мне, такому, делать? Трусу и обманщику… Как жить? Запретить себе мечтать? Или влюбляться запретить? А если я хочу полюбить? Если душа моя просит любви? И к моей семейной жизни это не имеет никакого отношения!

Она: Ну что ж… Спасибо за откровенность. Не такой уж ты и лжец, раз признался. Хотя если бы я тебя не спросила, ты тянул бы до последнего… Подлец ты, Семен! Просила же как человека… Эх, да что говорить! Жаль… И времени потерянного, и надежд своих…

Он: Вера! Я понимаю, что не в праве больше ни о чем просить… И все же… Все же… Надеюсь, я могу хоть изредка…

Она: А зачем? Все бессмысленно. Ты, конечно, можешь. Но, боюсь, незачем. Я возвращаюсь на сайт!

Он: Вера! Вера-а-а-а! Верочка!!!

После разговора с другом в жизни Виктора что-то поменялось. Он даже толком не понял, что именно. Внешне все оставалось по-прежнему: семья, работа, встречи с Никой… А вот внутренне… Внутренне шел какой-то нескончаемый диалог. И диалог этот привел его к следующему: к осознанию своей жизни, к ее переосмыслению. Вот он жил и жил, не задумывался особо, что его не устраивает, почему, можно ли что-то поменять, нужно ли менять…

Вопросы типа «а что мне нужно для полного счастья?» вообще никогда не приходили ему в голову. К чему мучиться глупыми вопросами? Какое такое счастье? Что есть счастье? Это же надо определяться в понятиях, копаться в себе, задумываться, вытаскивать изнутри какие-то проблемы, разбираться с ними, работать над их устранением, прилагать усилия, затрачивать энергию… Вместо всего этого можно не задумываться вообще… Или если, не дай бог, подобный вопрос возникнет непонятно каким образом, вдруг и скорее всего в нетрезвом мозгу, то легче ответить самому себе: да у меня все в шоколаде! Собственно говоря, долгие годы так оно и было. Не в том смысле, что «в шоколаде», а в смысле, что не было честного ответа.

А после разговора с Семеном Виктор вдруг резко и с болью признался самому себе: нет, он не удовлетворен! Он испытывает дискомфорт. И от своей нечестности, и от двойной игры, и от самообмана, и от того, что, имея в своей жизни двух женщин, ни одну из них не может сделать счастливой. Ну, с женой вообще все понятно: там отношения нарушены давно и, похоже, бесповоротно. А с Никой… С Никой, казалось бы, полная идиллия. И любит она его, и считает лучшим мужчиной своей жизни, только и ей не дает он полноценного счастья. Как бы ни хорохорился, ни кичился, ни выражал самодовольства по этому поводу.

В последнее время Ника была очень подвержена смене настроений. Раньше он никогда за ней ничего подобного не замечал. Она была с ним ровна, всегда рада встрече. Он постоянно чувствовал, что она скучает, ждет, желает его… Он привык видеть в ее глазах живой интерес к себе. А тут вдруг все куда-то потихоньку стало пропадать. То она грустна, то задумчива, то сообщения получает от кого-то и не говорит, от кого. Он просто бесился в такие мгновения. Прежде такого не было. А то вообще от свидания отказывается.

Когда это случилось однажды, он просто опешил. Не знал, как реагировать. И спросить, почему, не решался и что говорить дальше, не знал.

Это было буквально неделю назад:

— Ника! Привет, дорогая! — Он позвонил ей с работы.

— Привет.

— Соскучился…

— Привет, дорогой! — повторилась она.

Он напрягся уже после этой реплики. Потому что обычно она отвечала: «Я тоже!» или «А ты не представляешь, как я соскучилась». А он начинал: «Нет, я сильнее!» А она подхватывала: «Нет, я!»

И эта полудетская игра нравилась им обоим и служила прелюдией к более серьезным признаниям или договоренностям о встрече.

— Как ты? — продолжал он.

— Хорошо. А ты?

— Говорю же, соскучился…

Молчание.

— Как насчет встречи сегодня? Я тут новый ресторанчик приглядел. Сходим?

— Может, не сегодня?

— Что? — Он сделал вид, что не расслышал, а потом недоуменно проговорил: — Как не сегодня? Виктор настолько не был готов услышать отказ, что растерялся.

— Что-то настроения нет. Да я еще и на диету решила сесть. Так что не до ресторанов.

— А в кино? — Он еще цеплялся за возможность свидания, но интуитивно уже понял: ни кино, ни кафе, ни интима… Сегодня, похоже, ничего этого не случился.

— В кино? — переспросила она задумчиво. — Давай в другой раз. — И тут же добавила: — Извини, дорогой! У меня второй звонок. Пока. Целую. — И не выслушав ответа, повесила трубку.

Такого состояния у него не было давно. Представить себе, что она его разлюбила, он не мог. Не мог, и все! Потому что так не бывает. Никогда! Она ему шептала, что он — ее счастье! Самое счастливое счастье! Она его разлюбить не может! Тогда что? Что? Ну, может, занята чем-то? Ну, может, и вправду настроения нет? Бывает же у нее нервность повышенная перед месячными. Она в такие дни и раздражается чаще, и голос повышает. Не на него, конечно, а в каких-то ситуациях. На него она не только голос ни разу не повысила, а взгляда недовольного в его сторону не позволила.

Но как бы он себя ни уговаривал, ничего не получалось. Внутренний оппонент тревожно заявлял: «Что-то с ней происходит! Будь внимателен! Будь осторожен!»

Но что делать, он не знал. Просто решил переждать. Не звонил пару дней. Мучился, скучал, томился, но не звонил. Она объявилась сама:

— Привет, дорогой! Ты как?

— Хорошо! — Он обрадовался ее звонку. Так обрадовался, что чуть ли не рассмеялся в голос от удовольствия.

— Что-то ты пропал. Случилось что?

— Нет, все нормально. Просто мне показалось, ты не настроена на встречу, на разговоры. Ну я и решил не настаивать на общении…

— Ну и правильно!

На этой фразе улыбка исчезла с его лица. Это было чудовищная фраза! Неправильная, не из его жизни и уж точно не из их отношений с Никой! Он-то ждал от нее совсем других слов…

Она между тем продолжала:

— Ладно! Я рада, что у тебя все нормально. Звони, когда будет настроение. Пока!

Все! Это, наверное, все! Виктору не нужны были с ней никакие другие отношения, кроме тех, которые сложились. Никаких полумер, недоговоренностей, недомолвок он не хотел.

Он хотел ее всю, целиком, без остатка! Он привык, что она всегда рядом, по первому его щелчку, что называется. Что она всегда его хочет, что она отдана ему до самого донышка. Что нет в ней сомнений, метаний, ненужных раздумий. Что нет секретов, тайн, закулисной игры. Что горят ее глаза при взгляде на него, что нескончаема ее нежность и желание близости, что откровенна она с ним, искренна и естественна. Что нет в ней двусмысленности, глупого бабского кокетства, дурацких намеков. Все честно, прозрачно, предсказуемо.

И вдруг — резко, внезапно, без объявления войны — конец! Он реально почувствовал холод. Холод внутри живота, пустоту за грудиной. Фу, тяжело-то как!

Ехать домой не хотелось. Совсем. Семену, что ли позвонить…

В семье Семена наступило странное затишье. Катя, видимо, никак не могла прийти в себя от дерзкой выходки мужа, а сам Семен был под впечатлением от собственной же смелости, столь несвойственной ему в отношении с супругой.

Катя позвонила подруге поделиться своими переживаниями:

— Ань, мой что-то совсем одурел… Всю жизнь я его, оказывается, зажимала, подавляла… Якобы живет он только моими интересами, ущемляя себя постоянно. Представляешь?

— Представляю, — грустно согласилась Аня. — Витька вон тоже что ни день, то скандал, то ссора, то молчание. И все на ровном месте. Беспричинно будто бы.

— Вот это и страшно, что беспричинно, — глубокомысленно заметила Катя.

— Почему? — всполошилась Аня.

— Ну потому что причина, видимо, есть. Только она глубоко, не на поверхности. И мы с тобой об их истинных причинах ничего не знаем. Это-то и страшно.

— Ой, подруга, а что делать-то?!

— Да ничего не делать! Перебесятся да и успокоятся. Куда они от нас денутся?! Сама подумай!

— Ань, мне бы твое спокойствие. Я уже вся извелась. Да еще и руку порезала. Заживает плохо, ноет, болит…

— Знаешь, Кать, я тут недавно с Леркой встретилась. Ну, помнишь, я с ней училась в одной группе?.. Вы как-то пару раз в общих компаниях встречались…

— А-а! Это та, у которой двойняшки?

— Да, она!

— И муж такой представительный. То ли доктор наук, то ли профессор?

— Вот-вот! Он и доктор наук, и профессор, и заведующий кафедрой. Все правильно! Так вот Лерка мне рассказала, что мужик ее на старости лет обалдел совсем. Говорят же, седина в бороду… С какой-то аспиранткой закрутил любовь, чуть ли не по курортам с ней зачастил…

— Да ты что?!

— Да. И в какой-то момент признался ей, что ребенка хочет… от молодой своей пасии.

— Кому признался? Лерке?!

— Ну да!

— Ничего не понимаю, — заволновалась Катя. — Это он жене своей признался, что хочет ребенка от любовницы?! — Катя ошеломленно выговорила фразу, сама до конца не веря в ее адекватность.

— Во до чего дошел! Представляешь?!

— Ну а она что, Лерка?

— А Лерка, не будь дурой, и говорит: «Пожалуйста, рожай! Только со мной разведись сначала! Квартиру мне оставь, дачу, машину! И все счета — пополам. И вперед — к светлому будущему!»

— Ну а он?

— Ну он же не дурак! Куда он в пятьдесят лет пойдет? Это же надо все с нуля, все по новой. Тем более, они только-только одному сыну свадьбу сыграли. Бюджет подорван. Второй сын тоже заговаривает о женитьбе. Да и вообще, испугался он почему-то такой перспективы. Лерка говорит — с тех пор как шелковый. И про любовницу ни слова, и вечерами дома, и «Лерочка, Лерочка!».

— Слушай! А вдруг бы правда ушел?! Вдруг наплевал бы на все трудности… Или у той женщины, к примеру, были бы все условия для жизни?

— Да какие там условия? Она приезжая, ни кола, ни двора.

— Рисковала все же Лерка, по-моему… — засомневалась Катя.

— Не думаю! Все мужики трусы по большому счету. Трусы и собственники! И каждый боится потерять то, что долгими годами зарабатывалось и вкладывалось в семью. В общем, Лерка говорит: у них сейчас идиллия и чуть ли не вторая молодость!

— Ты что, предлагаешь и нам попробовать таким же образом наших мужиков расшевелить?

— Да запросто! — беспечно подтвердила Аня мысль подруги. — Я уже думала: очередной скандал затеет — так я ему выдам по полной программе! А то совсем уже стыд потерял: и крикнуть может, и оскорбить… — Она вдруг поймала себя на том, что сболтнула лишнее. Кате не стоит знать всю подноготную их отношений с мужем, лучше не выносить сор из избы, но ее уже несло… И она как мысленно ни останавливала себя, никак не могла остановиться. — Иной раз наглеет до предела. Может не разговаривать со мной целыми днями — настроения у него, видите ли, нет. Или грубить начнет ни с того ни с сего. Не дает себе никакого труда сдержаться, справиться с раздражением. Такая безнаказанность! Такая вседозволенность! — откровенничала Аня.

— Слушай! — перебила Катя. — Ладно твой Виктор! Он всегда был взрывной, импульсивный… А мой-то Семен! Представляешь — спокойный, тихий, никогда слова поперек не скажет. И он туда же! Я просто остолбенела от его яростной речи! Несколько дней в себя прийти не могла.

— Короче, подруга! Давай решаться на сильные контраргументы. А то они привыкли, что мы всегда рядом, всегда под боком, никуда не денемся… Надо бы им встряску устроить. Как ты считаешь?

— Пожалуй, что так. Боязно, конечно, немного, но, наверное, ты права… — борясь с сомнением, тихо проговорила Катя.

Семен, казалось, вернулся в свое привычное состояние. По-прежнему был тих, спокоен. Только очень грустен. Настолько, что не заметить этого было нельзя. Катя, опасаясь повторения скандала, не решалась его ни о чем спрашивать. Хотя ей очень хотелось ответить ему на ту вспышку гнева. Она никак не могла простить себе того молчания, бессилия, того своего потерянного состояния, в котором оказалась чуть ли не впервые за долгие-долгие годы семейной жизни. Катя, практически никогда не встречавшая противоречий и противодействия со стороны мужа, была не готова к тому, что он все-таки способен противостоять ей.

Поражение свое она воспринимала болезненно. Да еще и рука, которая плохо заживала, напоминала ей о ее позоре. Да, Катя восприняла ту ситуацию как позорную для себя. Стояла перед ним, как провинившаяся школьница, и подавленно молчала. Как будто не она главная в семье, как будто не он всю жизнь в подкаблучниках, а наоборот.

Короче, руки у нее чесались ответить ему, оставить последнее слово за собой, уязвить, укусить, поставить на место, вернуть себе соскользнувшую корону.

Случай подвернулся довольно быстро. Невинный такой, абсолютно высосанный из пальца повод, но она ухватилась за него со всей неистовой женской самоуверенностью, с желанием отмщения и с такой несоразмерной страстью, что теперь обалдел Семен.

Они спокойно пили чай. Молча сидели на кухне и пили чай. Работал телевизор, показывали новости. Репортажи и комментарии сменяли друг друга. Семен внимательно смотрел на экран, слушал и не обращал на супругу никакого внимания.

Катя же, наоборот, посчитала, что вечерний чай — самое лучшее время для общения, и начинала потихоньку злиться. Сколько же можно, в самом деле, молчать? Не пустое же она место, в конце концов! Ну нельзя же настолько откровенно ее игнорировать и не замечать!

Что она и высказала мужу. Он, как ни странно, не очень-то отреагировал поначалу на ее выступление, сказав только одно слово:

— Подожди! — Досадливо поморщившись, Семен хотел что-то возразить, но потом решил дослушать новости до конца.

Катя же дослушивать не собиралась. Она нарочито громко загремела посудой, принялась за мытье, за уборку…

Тогда Семен выключил телевизор и, зловеще сжав губы в тонкую полоску, угрожающе тихо спросил:

— Что ты хочешь?

Катя, дождавшись, наконец, что на нее обратили внимание, начала сразу на повышенных тонах:

— Слушай, Семен! Ну ты хоть немного обрати внимание на свое поведение! Ты посмотри, до чего мы докатились: молчим, как сычи! Будто бы чужие! Будто бы нам сказать друг другу нечего.

— Катя! Я смотрел новости! Неужели я не могу спокойно посмотреть последние известия? Неужели именно в этот момент ко мне надо приставать со всякими глупостями?!

— Ах, так? — чуть не завизжала Катя. — Значит, общение с женой — это глупости? Значит, разговор за чаем, а не бездушное молчание, — это глупости? Значит, потребности супруги — это глупости?

— Кать, не заводись! Я тебя прошу! Успокойся!

Но успокаиваться Катя не собиралась. Она громыхала посудой, хлопала дверцами кухонных шкафов и одновременно продолжала:

— Да я для тебя пустое место! И в жизни вообще, и в постели в частности. Каждый раз как милостыню прошу… Теперь еще и на кухне вздумал меня игнорировать? Новостями он, видите ли, интересуется. А мною? Мною не интересуешься больше?

Семен замер от такого напора. Неоправданно резкого, грубого и, как ему показалось, бессмысленного. Стоял, слушал гневные выкрики жены, ждал, когда она выкричится, выплеснет свое неожиданное раздражение. Катя же, не видя сопротивления мужа, довольно быстро закончила свой монолог. И скорее всего была удовлетворена произведенным эффектом. Теперь Семен стоял перед ней чуть ли не на вытяжку, смущенно, потерянно, и молчал. Она увидела в его реакции хороший знак для себя: ну вот, стало быть, отплатила, отомстила. Теперь стой и думай, каково это — на ровном месте выслушивать гневные замечания не по делу…

Катя собралась уже покинуть кухню. И с гордо поднятой головой победительницы прошла было мимо него, когда Семен неожиданно остановил ее порыв:

— Кать! Присядь! Давай поговорим!

— Да о чем говорить-то?! О чем с тобой говорить? Если события в мире для тебя важнее семьи?! — скорее по инерции, уже без энтузиазма, отбивалась Катя. Но сесть села и, высокомерным взглядом смерив мужа, неуважительно бросила:

— Ну?!

— Что ты хочешь? — спросил он устало.

— Уже ничего! — чересчур самоуверенно произнесла она. — Чего вообще от тебя можно хотеть?

— Катя, мне не нравится твой тон. Это первое. Мне не нравится наш разговор. Это второе. И мне непонятно, к чему ты все это затеяла. Это третье.

Она лишь усмехнулась в ответ.

— Ах, так?! — Он, не повышая голоса, не делая резких движений и даже не меняя интонации, проговорил четко и жестко. Это было даже удивительно: как такое возможно — тихо и жестко одновременно. Тем не менее Семен произнес: — Я не намерен разговаривать в подобном тоне. Я не желаю выслушивать этот бред. И не хочу больше терпеть неуважение к себе.

Катя смотрела на него по-прежнему с сарказмом и по-прежнему не удостоила ответом. Он продолжил:

— Или ты извинишься сейчас и пообещаешь прекратить подобное поведение, или…

— Или? — перебила она его с наигранным интересом во взгляде.

— Ты что, хочешь сказать, что не собираешься извиняться? — начал он заводиться.

— Да ничего я не хочу сказать. Просто любопытно, что стоит за этим «или»? — Она явно провоцировала его, проверяла на вшивость. — Ну-ка! Ну-ка! Что там у нас припрятано в кустах? На что мы способны? Да ни на что! — ответила самой себе. — Ни мысли, ни поступка! Одни слова! — Она язвила, кривлялась и не могла никак остановиться, хотя, наверное, понимала, что уже переигрывает: — Ну-ну!

— Или, — проговорил он решительно, — я предприму радикальные меры.

— Ха-ха-ха! — гротескно захохотала Катя. — Ты? Меры? Да еще радикальные? Не смеши меня!

Семен помолчал, прикрыл глаза, собираясь с мыслями, потом как-то странно, исподлобья и как будто даже с жалостью посмотрел на нее и негромко сказал:

— Или мы расстанемся.

— Что?! Что ты сказал? Ну-ка повтори! — Катя вошла в раж и никак не могла сказать себе стоп, хотя ситуация давно требовала от нее благоразумия и смирения.

— Ты все поняла правильно, — спокойно повторил он.

— То есть ты хочешь сказать, что поставил на весы две несоизмеримые вещи: просьбу об извинении и всю нашу дальнейшую совместную жизнь?!

— Я сказал именно то, что хотел сказать.

— И что? Если я не извинюсь перед тобой, ты со мной разведешься? — все еще не веря в подобную перспективу, ехидно осведомилась Катя.

— Послушай, Катя! — медленно и очень убедительно начал Семен. — Ты сейчас можешь сделать непоправимую ошибку. Остановись! Успокойся, не делай глупостей.

— Я уже сделала однажды глупость, — повысила она голос, — выйдя за тебя замуж! Так что большей ошибки уже не совершить! — В ее глазах заблестели слезы. Со стороны было похоже, что она усилием воли пытается остановить себя, но ее несло. И здравый смысл затерялся где-то, и ошибку она все-таки совершила. Непоправимую.

— Ну что ж! — На ее удивление, он вздохнул как будто бы с облегчением. Поднялся из-за стола, направился к выходу. В дверях кухни остановился, оглянулся и спокойно произнес:

— Хорошо, что ты сама сделала выбор. По крайней мере не будешь меня обвинять…

— В чем обвинять? — не поняла она.

— В том, что я — инициатор развода.

— Какого развода? Ты о чем?

— Все, Катя! Поздно! — И он тихо вышел из кухни, оставив жену не просто в недоумении, а в шоковом состоянии.

Она сидела и повторяла одно и то же:

— Какого развода? Ты о чем? Какого развода? Ты о чем?

В тот же вечер Семен вновь зарегистрировался на сайте знакомств. Не потому, что не мог позвонить Вере по телефону. Очень даже мог. Просто хотел проверить, на сайте ли она, не обманула ли, когда говорила, что возвращается к поиску. Нет, оказалось, не обманула. Он нашел ее. Она обновила фотографии, написала о себе подробную анкету, гораздо более развернутую, чем в первый раз. Он с удовольствием разглядывал ее снимки, любовался ею, улыбался и продумывал текст нового послания.

Из переписки Семена и Веры:

Он: Верочка, привет! Не забыла старого знакомого?

Она: Привет! Не забыла.

Он: Есть серьезный разговор.

Она: Да? О чем?

Он: О нас с тобой!

Она: И насколько серьезный?

Он: Очень!

Она: Говори!

Он: Можно я позвоню?

Она: Ну попробуй!

Он: Только перед звонком я хотел бы сказать: ты прекрасна! Я очень скучал. В моей жизни происходят важные события. Они настолько кардинально меняют все, что я верю… Нет, «верю» — это не то слово… Я знаю: мы с тобой на пороге счастливых перемен. Вера, скажи: ты вспоминала обо мне? Ждала? Ну скажи!

Она: Скажу! Звони!

Виктор несколько дней ходил мрачнее тучи. Вечерами замыкался в себе, сосредоточенно уйдя в телевизор или рано ложась спать. Аня даже и не знала теперь, что лучше: когда вечерами нет мужа дома и нужно его ждать, волноваться, встречать, кормить поздним ужином, или когда он дома, но как будто бы его и нет. То спит, то молчит, то уткнется в экран.

Расспрашивать не решалась. В последнее время отношения портились день ото дня. Иной раз выручали дети, рассказывая о своих проблемах и сосредотачивая внимание обоих родителей на себе. Это несколько объединяло семью, но ненадолго. Проблема решалась, и достигнутое с таким трудом шаткое равновесие утрачивалось вновь.

Аня и не очень-то хотела сближения. Понимала, что, возможно оно только ценой ее усилий, только ее эмоциями, душевными порывами, лишь ее энергетикой. Невозможно же кардинально изменить ситуацию, когда один идет навстречу, а другой нет. Семья, союз, отношения — это же дело двоих! Двоих! А не одного. Если этот один хоть наизнанку вывернется, а второму от этого ни жарко ни холодно, то что хорошего получится?! Да ничего! Один будет жить вывернутым наизнанку, а второй как ни в чем ни бывало… Она уже много раз пыталась наизнанку: то потащит его в какую-нибудь экзотическую страну отдыхать, и они там рассорятся так, что лучше бы и не ездили никогда. То уговорит в выходные поехать на дачу, но он промолчит два дня и уйдет в лес побыть в одиночестве, а она проплачет над своими грядками, будь они неладны. То затеет большой праздник, типа того, когда серебряную свадьбу отмечали, а он все испортит, испоганит, извратит так, что ни радости никакой, ни удовольствия, а только мука…

Ну не нужно ему ничего этого! Ну не хочет он ее, Аню! Это же очевидно!

Очевидно-то оно, может, и очевидно, только как смириться с этим? Как жить в таком микроклимате?

Вон ходит как сыч. Надулся, нахмурился. Господи, зачем тогда нужны друг другу близкие люди, если даже вопрос задать — и то боязно? И насколько в таком случае они близки, если даже страшно предположить ответ?! Потому что ответом может быть грубость, оскорбление, мат или даже полное игнорирование. Он может просто не заметить, не услышать, не уделить внимания, не отреагировать, не придать значения. Сплошные «не».

И все же Аня решилась.

Она зашла в спальню, когда Виктор читал. «Слава богу, не спит, — пронеслось в голове, — может, хоть чуть-чуть поговорим?»

— Вить, что читаешь-то?

— Да детектив какой-то схватил…

— Интересно?

— Да так себе, не особо.

— Что нового?

Он оторвал глаза от книги и удивленно посмотрел на жену.

— Ты о чем?

— Ну, на работе? Или так… может, новости какие расскажешь?

— Новости? Катька с Семеном разводятся. Слышала?

— Что? Как разводятся? Откуда ты знаешь? — Аня ошарашенно уставилась на мужа и, потрясенная, ждала объяснений.

— Ой, можно подумать, ты не знаешь! И Катя с тобой не делилась?

— Нет, правда, не знаю! Первый раз слышу.

— Ну тогда я действительно сообщил тебе новость.

— А как? Как такое могло случиться? Что произошло?

— Ну уж подробностей я не знаю. Семен сказал, что Катя его спровоцировала и подтолкнула…

— Погоди-погоди! Наверное, они просто поссорились… Бывает же… Я с Катей когда разговаривала? — задала вопрос самой себе. — По-моему, неделю назад… Все у них было нормально.

— А мне Семен позавчера сказал, что решение принято. И сегодня собирался идти заявление подавать. Не знаю, куда там идут в таких случаях: в ЗАГС или в суд. Завтра позвоню, узнаю…

Аня осторожно присела на край кровати. Она смахивала невидимые былинки с простыни, бесцельно разглаживала ее и пыталась осознать услышанное. Но оно почему-то не осознавалось. Не хотело осознаваться. Сопротивлялось что-то внутри Ани, и она тупо гладила и без того натянутую простыню, выискивала несуществующие погрешности и изъяны в постельном белье.

А Виктор опять уткнулся в книгу, как будто его этот вопрос не интересовал.

— Вить, — осторожно решилась Аня, — а как ты к этому относишься?

— Я? А при чем тут мое отношение? Не я же развожусь! — начал раздражаться он.

— Ну все же они наши друзья… Близкие, давние…

Виктор вздохнул:

— Сложно отношусь. — Он наконец отложил книгу.

Она смотрела на него во все глаза. Почему, ну почему обязательно должно случиться что-то такое, неординарное, чтобы можно было нормально поговорить? Почему супруги в других семьях общаются, разговаривают друг с другом по любым поводам, да и без повода тоже? А у них для того, чтобы появилась тема разговора, должно что-то произойти? Да еще нечто из ряда вон… Чтобы появилась потребность обсудить, проанализировать. Раньше беседы с мужем ей доставляли удовольствие. Он всегда был логичен, лаконичен, аргументирован. Виктор прекрасно умел вести диалог, слушая собеседника, не перебивая, давая возможность высказаться… По молодости они столько всего обсуждали, такие глубокомысленные беседы вели. Их диалоги подчас напоминали научные диспуты. Чем принципиально зарубежная литература отличается от отечественной, как может проявить себя современная личность в истории, и что есть вообще понятие «личность», рождаются ли личностью или становятся, и почему в одной семье и при одинаковом воспитании вырастают абсолютно разные дети, и почему все люди стремятся к счастью, а достигают его лишь единицы.

Они могли поделиться друг с другом любыми сомнениями, могли начать философствовать над любым мало-мальски любопытным высказыванием. Иной раз были так увлечены разговорами, что не замечали, как вечер переходил в ночь, а ночь все ощутимее перетекала в рассвет.

Куда все ушло? Когда стало пропадать? Когда появились дети? И стало не до себя, не до философии и политики? Нет, не тогда… Она помнит, что кормила дитя грудью, а сама неотрывно следила за мыслью мужа, который доходчиво и четко обосновывал ей, почему Хемингуэй получил Нобелевскую премию за произведение «Старик и море». Лично она, Аня, никак не могла взять в толк, что уж такого особенного и необыкновенного можно открыть для себя в простеньком рассказе. Ну совсем в простеньком…

А он ей по полочкам, обстоятельно, мол, в этом небольшом и, как ты говоришь, абсолютно, с твоей точки зрения, незамысловатом сюжете, — вся философия жизни. Только и всего.

— Что? Как? Какая философия? Чьей жизни?

— Да любой. Каждой. Жизни вообще.

Она кормила тогда ребенка, покачивая его тихонько, слушала мужа и плакала. Слеза капала на налитую молоком грудь, скатывалась к соску и вместе с молоком попадала в ротик к малышу. Он чмокал, не чувствуя изменения вкуса молока. Такие маленькие еще, наверное, не понимают, что есть вкус. Сладкое молоко, соленые слезы. Теплая грудь, уют материнских объятий. Одним словом, счастье. Понимает ли младенец? Нет, конечно!

А Аня почувствовала вдруг свою недалекость, поверхностное отношение к жизни. Надо же, она такая умная, такая развитая, такая начитанная и ничего не поняла. Абсолютно ничего! Ноль! А ее муж вывел из незамысловатого повествования целую философию жизни! И про отношение к себе, и про отношение к другим, и про удачу, и про труд, и про человеческие качества, про достоинства и пороки, и про то, как по-разному живут люди и как хотят одного и того же.

Аня наклоняла голову все ниже и ниже, не хотела, чтобы он увидел ее слезы. Но он, естественно, понял, что жена плачет.

— Эй, ты чего? Разве можно плакать во время кормления?

Она открыто вытерла слезы, высморкалась, подняла на него заплаканные глаза и сказала странную на первый взгляд фразу:

— Я горжусь тобой!

— Что-о-о-? — протянул он.

— Я горжусь тобой, — повторила Аня, — твоим умом, глубиной, проникновенностью! И еще, знаешь, я вдруг осознала, какая я недалекая… Аж неловко. У такого умного мужа такая примитивная жена.

Ему польстила ее речь. Он часто потом вспоминал этот разговор. С приятным чувством вспоминал…

Так когда же началось охлаждение? Лет через пять? Через семь после свадьбы? И почему? Просто затихло чувство, а вместе с ним и интерес, и потребность в столь плотном общении. Угасло, сникло, померкло. Каким словом ни назови, суть одна.

Она долго еще цеплялась за былое, неоднократно пыталась его возродить, возобновить… То на разговор его откровенный провоцировала, то кидалась всесторонне проанализировать новый фильм, книгу, спектакль. Виктор, естественно, отзывался, откликался, включался в диалог, но… Уходила постепенно следом за чувством почему-то и интеллектуальная составляющая их жизни. Нет, они не деградировали, не останавливались в своем развитии, но только теперь развивался каждый сам по себе, не вместе… Вернее, вроде бы вместе, под одной крышей, одной семьей, а на деле — каждый в отдельности…

Аня подозревала наличие у него женщин на стороне. Даже периодичность их появления могла проследить по каким-то очень тонким признакам. Виктор ничем не выдавал себя. Был осторожен, чуть даже более внимателен к ней в эти периоды. Может, по этому повышенному вниманию, может, по сопровождающему его охлаждению в интимной жизни она всегда чувствовала: кто-то появился. Никогда не выясняла, не приставала с глупыми расспросами, просто страдала молча, стараясь не показывать ему ни слез, ни своей печали.

Один раз не выдержала, устроила истерику, набросилась на него с кулаками. А он только молча сгреб ее в охапку, прижал к себе и гладил вздрагивающую спину. Долго-долго гладил, пока она не затихла и не успокоилась. Повторял какие-то совсем простые слова:

— Ну все… Все… Успокойся. Все хорошо… Тихо… тихо… Все хорошо.

И за эти простые слова, в которых, наверное, сокрыто столько мудрости, раз они помогают в тяжелую минуту, так она была благодарна Виктору… именно за них и еще за объятие его крепкое, уютное, такое родное… Он ничего не объяснял тогда, не обещал, не просил прощения. Виктор вообще ненавидел выяснять отношения. Тогда он просто сделал вид, что не понял причины истерики. Подумаешь, зарыдала баба! С кем не бывает! А уж почему, по какому поводу, никакого значения не имеет. Выплакалась? Выкричалась? Выпустила пар? Вот и хорошо! И все опять пошло по-прежнему.

Он жил какой-то своей жизнью, она продолжала безрезультатные попытки к сближению. И сейчас они пришли к тому, к чему пришли: к далеко немирному совместному проживанию.

Есть такая фраза в политике: мирное сосуществование. Они, помнится, обсуждали это словосочетание на заре своей семейной жизни и пришли к выводу, что, пожалуй, да, мудро и правильно именно так сосуществовать — мирно! Правда, само слово «сосуществование» Ане не особенно нравилось. Не нравилось тогда, не нравится и теперь. Но если тогда оно ее близко не касалось, поскольку была любовь, дружба, бурное общение, активный интерес, взаимная тяга друг к другу, то теперь — как раз то самое существование. Но, к сожалению, далеко не мирное.

Она гладила простыню. Он кусал дужку очков и серьезно, вдумчиво, как, впрочем, ему и было свойственно, ответил:

— С одной стороны, это ужасно… Развод, разрыв… Люди полжизни вместе. Срослись, соединились, слились… И как это можно разорвать? Не представляю… А с другой… — Он замолчал и вдруг пристально посмотрел жене в глаза: — Знаешь, с другой стороны, я уважаю Семена за такое решение.

— Что? — не поняла она. — Как это? За что? Ты, выходит, поддерживаешь его?! — В ее голосе плескалось удивление, возмущение и страх одновременно.

— Ну, выходит, так… — согласился он.

Она не находила слов. У нее внутри где-то между горлом и грудной клеткой вдруг стало не хватать воздуха. Она ловила его открытым ртом, но что-то мешало вдохнуть полной грудью… Вот уж поистине: ни охнуть, ни вздохнуть. Ни заплакать, ни закричать… Тяжесть сдавила грудину, горло перехватило… Аня сидела с выпученными глазами, с открытым ртом, задыхающаяся, несчастная, и молча слушала мужа, который опять же по полочкам объяснял ей мотивы поступка друга.

— Ты пойми, — как школьнице, втолковывал он Ане, — человек перерос взаимоотношения… Или взаимоотношения изжили себя… Что по сути одно и то же. Да, наверное, больно это осознавать. Наверное, непросто признаться даже самому себе в этом. Но признался же Семен, осознал. Для подобного вывода не только сила… мужество необходимо. Согласна со мной?

Аня как-то неопределенно пожала плечами: не то согласна, не то нет. Она вообще не очень адекватно воспринимала ситуацию. Мало того, что речь идет о самых близких друзьях… Так разговор этот напрямую проецируется на их жизнь, их — Ани и Виктора. А это становится опасным. Очень опасным.

— И я уважаю решение Семена, — вновь повторил Виктор. — Да, оно может показаться опрометчивым, не очень взвешенным. Возможно, поспешным, не до конца продуманным, а может быть, наоборот, запоздавшим… Каким бы оно ни оказалось, у него есть неоспоримое достоинство, у этого решения…

— Какое? — хрипло спросила Аня.

— Честность! — И добавил после паузы: — На мой взгляд, правильное решение.

— То есть… получается… ты — за то, что они разводятся? — как-то сипло выдавила она из себя.

— Да при чем здесь я? При чем здесь — «за», «против»? Мы что, в игры играем? Ты спросила о моем отношении. По-моему, я доходчиво объяснил. — Он опять взял книгу в руки, показывая тем самым, что разговор окончен.

Аня потрясенно молчала. Она наконец перестала разглаживать простыню, переключившись на свои ногти. Уж что-что, а маникюр у нее всегда был безупречный. И форма ногтей от природы красивая, и руки ухоженные. Ни за чем она так не следила, как за руками. Непонятно даже почему. Ведь и волосы требовали ухода, и лицо. Аня уделяла внимание и этому тоже, но руки составляли главную часть ее заботы о себе. Сейчас она смотрела на идеальные пальцы, на блестящий лак и не понимала, чьи это руки перед ней. И зачем ей надо на них смотреть? Надо встать, пойти в ванную, принять душ… Надо двигаться, что-то делать… Не сидеть, не застывать… Она заставила себя подняться и сделать шаг в направлении туалетной комнаты, когда зазвонил телефон.

Звонила Катя. Ее голос был сухой, надрывный. Она старалась казаться спокойной, но Ане казалось, что в любую минуту подруга может сорваться и зарыдать. Что, собственно, в конце концов и случилось. Катя кричала, что это она во всем виновата, что она сама спровоцировала своего тихого, спокойного, прекрасного Семена на скандал, что переоценила свои силы, что была слишком высокомерна с ним и груба, и что теперь ничего уже нельзя сделать — сегодня он подал заявление на развод.

— Еще вчера… понимаешь, вчера… еще можно было, наверное, предотвратить… А сегодня — уже все!

— Катя! Катенька! Да не реви ты! Да объясни ты спокойно, что произошло. Откуда вдруг такое решение? — допытывалась Аня.

— Да я и сама не пойму. Мне казалось, что такое невозможно в нашей семье. Никогда! Ни-ког-да! — повторила она по слогам. — Просто невозможно! От Семена я никогда и простых-то поступков не ожидала. Да ему и не надо было ничего решать. Я, как правило, и решения принимала, и пути подсказывала, и готовые рецепты выдавала. Все привыкли. Всем было удобно. Ну да… Принято, наверное, что мужчина — глава семьи. У нас — наоборот. Поэтому я всегда была спокойна в отношении Виктора… Раздражалась, конечно, по каким-то поводам. Не без этого. Но по большому счету, спокойна… — Катя более-менее пришла в себя. Слезы кончились, и говорила она хоть и с надрывом, но уже без рыданий. — А тут… Я даже не ожидала. Ну ладно, допустим, мы поссорились. Допустим даже, что я виновата в этой ссоре… Ладно! Но то ссора, а то развод!

— Послушай! Ну а ты пыталась поговорить, помириться? Ну, может, прощения попросить?

— Да в том-то и дело, — тяжело вздохнула Катя, — в том-то и дело, что пыталась. А он мне: «Поздно!» Ну ни в какую! Аня, Анечка, — вновь заплакала Катя, — ну что мне делать?

— Ой-ой-ой! Что тут сделаешь? Если только нам всем вместе собраться и поговорить по душам? Как ты думаешь? Может, мы его уговорим?

— Нет… Не надо… Спасибо, конечно! Не захочет он… Как решил, так и поступит… Говорит: «Хоть раз в жизни могу я принять решение самостоятельно? Хоть раз в жизни сам возьму ответственность на себя! Двадцать пять лет терпел, подчинялся, смирялся. Все! Теперь все!» Ну что на это ответить? Ладно, Анечка! Ты извини, что я тебя так поздно потревожила…

— Ну что ты! Что ты!

— Ладно, пока! Созвонимся…

— Пока, Кать! Держись!

Держалась Катя плохо. Всю жизнь ощущала себя сильной, уверенной, главной. А тут вдруг сломалась. Семен только чуть отошел, отодвинулся, а опереться-то ей не на кого стало. Выходит дело, не такая уж она сильная была, не настолько главная…

Семен же, наоборот, был очень собран, серьезен, внешне уравновешен. Чуть ли не впервые в жизни приняв важнейшее решение, он успокоился и планомерно претворял его в жизнь. Для начала подал заявление на развод, потом занялся поиском квартиры. Менять и делить он ничего не собирался. Снимать для себя жилье он считал пока вполне приемлемым вариантом. Никакими вопросами Катю не мучил, сказал только:

— Собери мне самое необходимое. Что сама сочтешь нужным…

— Что ты имеешь в виду? Твои вещи?

— Ну это само собой…

— А еще что?

— Ну то, что может понадобиться первое время: пару комплектов белья, полотенца, может, из посуды что-то… Если тебе, конечно, не жалко…

— Семен, — Катя заламывала руки, — ну послушай! Я погорячилась, признаю… Я переосмыслила, поняла, что не всегда бывала права… Ну прости ты меня!

— Кать, — он по-свойски потрепал ее по плечу, — я не обижаюсь! И прощения просить тебе не за что. Так что ты себя не вини, не кори. Лучше помоги вещи собрать. А нет, так я сам.

— А ты что, прямо сейчас уходишь? — заволновалась Катя.

— Ну не сию минуту, конечно! Как только найду подходящую квартиру… — И добавил после паузы:

— Да, Кать… Давай договоримся: я все оставляю. Квартиру, мебель, ну, короче… — он обвел взглядом их жилище, — все это… Себе забираю только машину. Денег пока не знаю сколько смогу давать, сама понимаешь… Новая жизнь — новые расходы. Дочери учебу оплачу без вопросов, ну и если надо будет в чем-то помочь, обращайся!

— Сень, да бог с ними, с деньгами с этими… Сень… — Она тихо плакала и совсем утратила былой облик самоуверенной хозяйки положения. — Сень, ну хоть не уезжай пока… Живи здесь. Чего торопиться-то?

— Ладно, посмотрим… — Он по-прежнему запросто соглашался с ней. Но решимость его голоса и внутренняя уверенность выдавали теперь в Семене совсем другого человека. Да, возможно, по-прежнему покладистого, тихого, но уже сильного, напористого, уже устремленного в новую жизнь.

Из переписки Семена и Веры:

Он: Верочка! Как же я тебя жду! Как я хочу быть рядом!

Она: Сеня — ты хороший!

Он: Ну что мы решаем? Покидаем сайт одновременно и навсегда?

Она: А вдруг ты опять?

Он: Что опять?

Она: Ну не сможешь… Или обманешь… Или изменишь решение…

Он: Нет, Вера! Заявление на развод я подал. Вплотную занимаюсь поиском квартиры. И жду встречи с тобой.

Она: Если все так, почему бы не встретиться? Я уже соскучилась по тебе!

Он: Тогда я назначаю тебе свидание. Не возражаешь?

Она: Не возражаю!

— Знаешь, Вить, может, конечно, это и кощунственно… Но я счастлив! Ты не поверишь: я как будто оковы сбросил! Все же очень меня подавлял брак. И знаешь когда я это понял?

— Когда же?

— Да только теперь! Когда решился на разрыв. Задышал полной грудью, даже выше как будто стал, словно вырос на несколько сантиметров. Мне многие говорят: «Семен, ты такой стройный стал! В спортзал, что ли, ходишь?!» А это я плечи распрямил, оказывается. Представляешь, жил — словно тяжелый мешок на спине тащил… А сбросил его и помолодел лет на пять.

— Это правда! — подтвердил Виктор. — Выглядишь отлично! Глаза горят, осанка гордая, походка уверенная! А что у тебя с твоим интернет-романом?

Семен заулыбался.

— Отлично у меня все, Вить! Веришь?

— Да верю, конечно! И рад за тебя! Ты молодец! Честное слово, молодец! Как Катя переносит развод?

— Ну Катя, сам понимаешь… Ошарашена, оскорблена, расстроена. Я, правда, с ней очень мирно, не повышая голоса, не выясняя отношений… Жаль ее, конечно, по-человечески… Плачет, переживает. Но я ничего не хочу возвращать. Наоборот, только об одном жалею…

— О чем?!

— Что раньше не сообразил. Столько лет себе не принадлежал! Надо же, только сейчас понял. Хотя, с другой стороны, уйди я раньше — не встретил бы Веру.

— Что ж это за Вера такая?! — воскликнул Виктор. — Ты аж расцветаешь, когда имя ее произносишь.

— Ты бы ее видел! — мечтательно заулыбался Семен. — Потрясающая женщина! Обязательно тебя с ней познакомлю. Вот сейчас определюсь с квартирой, перевезу ее к себе и познакомлю.

— Ну это долго ждать! Давай побыстрее!

Семен опять заулыбался. Казалось, он только что научился улыбаться. «Неужели и вправду, — подумал Виктор, — семейная жизнь настолько давила на него, что он, освободившись, автоматически обрел счастье?»

— Ладно, я поговорю с Верой! Она же тоже должна быть готова к встрече с моими друзьями. Когда решит, тогда и познакомимся!

— Что, опять в подкаблучники? Опять женщина будет за тебя все решать? — заволновался Виктор.

— Нет! Думаю, что нет. Просто я хочу комфорта для обоих. Решим так, чтобы и ей, и мне было приятно. Ты же знаешь, я никогда не давлю. И она, как я понял, вполне спокойная в этом плане женщина. Говорит: «Ты, Сеня, — лидер! Если я тебя выбрала моим мужчиной, значит, будь главным! Опорой, добытчиком, советчиком!» Я аж воспрял от таких слов.

— Слышь, Сень, — Виктор перебил друга, — а я вот что-то сомневаюсь: если ты всю жизнь на вторых ролях был, сможешь ли теперь стать лидером?

— Я и сам опасался: как же, думаю, быть? За меня вечно Катька решала: куда пойти, что надеть, чем заняться… Мне даже и задумываться было незачем! Но… — тут он загадочно остановился, но мгновение помолчав, продолжил: — Но оказалось, Витя, что с разными людьми мы разные. Мы способны играть любые роли, если партнер нас поддерживает и помогает. И умный лидер отступает в тень, когда признает первенство другого… И не слишком решительный человек обретает силу, когда берет на себя ответственность за слабого. Разве не так?

— А она у тебя слабая?

— По-моему, она очень умная. Настолько, что может быть слабой, когда я должен проявить силу… Во мне сейчас такие метаморфозы, такие трансформации происходят…

— Прав ты, Сеня, прав! — Виктор на этих словах почему-то погрустнел. — По тебе видно, что ты меняешься… На глазах меняешься… Я рад за тебя!

— Слышь, Вить! А сам-то чего такой? Хмурый? Грустный?

— Да смотрю на тебя и чего-то тоже… начинаю анализировать.

— Ты о чем?

— Ну про Аньку… Про мою ситуацию…

— А какая у тебя ситуация? Ты и умный, и волевой, и правильный во всех отношениях. Дом — полная чаша! Что не так?

Виктор досадливо поморщился и махнул рукой:

— Да я не об этом. Смотрю я на тебя и думаю: молодец! Сумел и свои интересы отстоять, и Катьке с дочерью все оставить, и влюбиться заодно! Это же редкость. А я, боюсь, как бы не потерять.

— Ты о чем?

— Да я о личном… О Нике…

— А почему ты должен потерять-то? При чем здесь твоя семья и Ника? Какая связь? У вас давно уже все определено, как я понял.

— Да правильно ты все понял! Правильно! — почти закричал Виктор. — Потому что я тебе именно так все и преподносил: в семье все в шоколаде, с Никой — все в мармеладе! Не жизнь, а сказка! Потому что мне именно так хотелось видеть картину моей жизни. Потому что так мне удобно было существовать. — Виктор покраснел, глаза налились болью…

— Ну а на самом деле что? — осторожно поинтересовался Семен.

— А на самом деле Ника очень любила меня… Очень! Господи, как же она меня любила! И хотела в принципе, наверное, немногого. Не бриллиантов, не вилл, не крутых тачек… Замуж за меня хотела. Только и всего.

— А почему в прошедшем времени-то?! Что-то я не понял!

— А я и не знаю, почему. Не могу понять… Она вроде со мной, а вроде ее уже и нет. Она то рядом, то недосягаема. А последний месяц вообще… — Не договорив фразу, он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Помолчал, потом добавил: — Сень, я не могу ни с кем поделиться, кроме тебя. Мне очень больно. Мне очень плохо. Если я ее потеряю, не знаю, как переживу.

— А почему ты терять-то ее должен? Сделай что-то! Верни!

— Для этого разводиться нужно. А я, видимо, не готов…

— Вот и я тоже думал, что не готов, — проговорил Семен. — Как-то без подготовки получилось.

— Ты молодец! — в который раз за вечер повторил Виктор эти слова. — Смотри, как странно получается. Ты вроде бы тихий, нерешительный, и вдруг — раз! Такой судьбоносный поступок совершаешь. Причем как-то запросто, без истерики, без колебаний. Внешних по крайней мере. Внутри, может, и сомневался, но внешне все выглядит спокойно, взвешенно, продуманно. Я же, наоборот, резкий, энергичный, активный. А в подобной ситуации пасую. Черт его разберет, почему. Казалось бы — разруби узел, тем более что материальное положение позволяет выйти из ситуации достойно. Одним махом! И все! Ты счастлив! Бери любимую за руку и — вперед, к новым горизонтам!

— Ну? И что мешает? Красиво же говоришь!

— Вот и я не пойму: что мне мешает? Ничего не мешает! То есть совсем ничего! А почему я ничего не меняю в моей жизни — понять не могу!

— Ладно, Вить! Ты не очень-то напрягайся. Мне кажется, что-то обязательно решится. Единственное, что бы я тебе посоветовал: с любовью побережнее… жалко ее терять, любовь-то… Она — такая редкая гостья. Мне кажется, даже не в каждую жизнь она приходит. А раз уж пришла…

— Да…

Виктор обхватил руками голову и так держал ее. Долго-долго… Держал и молчал. О чем думал? О чем сожалел? Семен не спрашивал друга ни о чем. Тоже молчал.

Они встретились в кафе, неподалеку от дома Виктора. Решили поговорить за ужином. Уже все было съедено и выпито. Уже давно они обсудили все насущные темы. И вот теперь принесли кофе, а Виктор, опечалившись ушел в себя, и в какой-то момент Семен встревожился:

— Вить, с тобой все в порядке?

И поразился: друг медленно поднял голову, открыл глаза, потянулся за салфеткой. В глазах стояли слезы. За долгие годы их дружбы Семен никогда не видел у Виктора таких глаз.

— Верочка! У меня есть друг. Очень близкий. Настоящий. И он хочет тебя увидеть.

— Зачем? — улыбнулась Вера. Она, как и Семен, улыбалась теперь часто и подолгу.

— Ну как зачем? Познакомиться с тобой, порадоваться за нас.

— Давай пригласим его на пельмени! Кстати, ты любишь пельмени?

— Люблю! Еще как люблю!

— А с чем?

— С мясом — это само собой! С картошкой и с грибами очень люблю!

— Ну давай налепим и позовем его!

— Когда?

— Да хоть в ближайшую субботу!

Они только-только въехали в снятую Семеном квартиру, потихоньку обживали ее и подумывали о каком-то более приемлемом жилье…

— Может, домик купим недалеко за городом? Как ты на это смотришь? — спросила Вера.

— Хорошо смотрю! — соглашался Семен.

— В Москве вряд ли мы с тобой квартиру потянем, а за городом, мне кажется, можно попробовать. Сейчас и кредиты запросто дают…

— Нет, Верочка! С домом, наверное, придется подождать!

— Да? Почему?

— Потому что есть дела поважнее…

— Важнее дома? — изумилась она.

— Да, моя дорогая! Важнее дома!

— Какие же это дела бывают важнее дома? — с удивлением переспросила она.

— Ну, свадьба, например!

— Свадьба?! Мы же не планировали роскошного гулянья.

— Не планировали. А я думаю, что надо запланировать. Пусть моя любимая женщина будет в прекрасном платье! Пусть наша свадьба будет самым лучшим праздником в жизни. Я хочу, чтобы ты придумала именно то и именно так, как мечтала! Я не просто хочу! Я настаиваю на самой настоящей свадьбе!

И он кружил ее по комнате, танцевал под собственные напевы и в счастье прижимал к своей груди ее голову.

Жизнь Виктора изменилась. Резко и не в лучшую сторону. Сказать, что в ней случилось затишье, было бы неправильно. Не затишье, а какой-то застой. Виктор ненавидел застой во всем. В работе, в личных взаимоотношениях… Ненавидел! И не допускал. Считал, что прозябание и топтание на одном месте — это и есть деградация. А он привык к развитию. Никогда не сидел без дела. Всегда что-то предпринимал, чем-то занимался, даже отдыхал — и то активно! Он потому и не терпел пляжный отдых. Тот казался ему настолько скучным и унылым, что был, по его мнению, достоин лишь пенсионеров или уж совсем уставших от жизни людей. Даже если подобный отдых и случался в его жизни, то Виктор старался не лежать, а быть в движении: много плавал, совершал долгие пешие прогулки вдоль берега, собирал команду по пляжному волейболу…

Дома не представлял себе бесцельного лежания на диване перед телевизором. Он и дома-то редко бывал. Все у него какие-то мероприятия: то встречи с товарищами, то дела по работе, то Ника.

Ох, Ника, Ника! Пожалуй, именно из-за нее и случился застой в его жизни. Ушла она. Такое короткое, маленькое слово: ушла! А сколько в нем всего: недопонимания, тоски, печали, обиды, боли!

А на этом фоне еще и развод лучших друзей. Ситуация непростая, конечно. Семен целиком ушел в новую связь. Катька совсем потерялась. То плачет, то злится, то обвиняет бывшего мужа во всех смертных грехах, то чуть ли не в ноги бросается: только вернись! Так ей плохо, так тяжело, что ни скрыть боли, ни сыграть спокойствия у нее не получается.

А Виктор с Аней на правах лучших друзей периодически выслушивают причитания Катьки и не представляют, чем ей можно помочь. Аня ее, правда, приглашает и в театр, и на дачу. Но во всех разговорах превалирует одна тема. Не обойти ее, не забыть, не проигнорировать.

Виктор сказал как-то жестко:

— Все, Кать! Ты же знаешь, он ушел к другой женщине. У него серьезные намерения. Смирись! Успокойся! Прожили вы неплохо. Хорошая семья у вас была. Но кончилось! Забудь! Оглянись вокруг! Возможно, тебя тоже ждет счастье. Да наверняка ждет!

— Не надо мне никакого другого счастья! — продолжала канючить Катя. — Я сломалась без него! Понимаешь, сломалась! Думала, что это я — сильная, могучая, решительная. А оказалось, что я совсем другая без него. И только с ним я сильная и могучая.

Виктор не терпел подобных разговоров. Считал их бессмысленными.

— Кать! Ну мы уже сто раз все это проанализировали. Хватит уже! Уходи от этой темы, не зацикливайся! Съезди отдохнуть! Вон Аньку бери и поезжайте! Ань, а что? Это идея! Ты не против? — обратился он к супруге.

— Я? Конечно, я «за»! Даже не ожидала, что ты такое решение прекрасное предложишь. Правда, Кать! Поехали?! Куда ты хочешь?

— Ой! — Катя недоуменно смотрела на друзей. — Куда я хочу? А хочу ли я куда-нибудь? Если у меня плохо внутри, значит, мне везде будет плохо!

— Так! Хватит ныть! — оборвала ее Аня. — Ты мечтала, по-моему, по Европе проехаться…

— Ну да… А то все Турция, Эмираты, Тунис. Пляж и нестерпимое солнце…

— Вот! Ну и давай! Я подберу какой-нибудь экскурсионный тур по нескольким странам. С отпуском на работе получится?

— Наверное, — неуверенно произнесла Катя. — Я теперь ни в чем не уверена. Но на работе знают мою ситуацию. Думаю, пойдут навстречу…

Катя с Аней уехали. А Виктор, оставшись в одиночестве, не стесняясь продолжал напрашиваться к другу в гости.

— Эй, Семен! Когда на смотрины невесты пригласишь?

— Приглашаю! В ближайшую субботу приходи на пельмени.

— Все! До встречи! Буду!

В драматургии и в кинематографе есть понятие «немая сцена». Много читающий и много знающий Виктор всегда очень скептически относился к данному словосочетанию. Он считал это удачной уловкой автора, не более того. Лично в его жизни немых сцен не случалось, и он не очень себе представлял в принципе подобную возможность, поскольку сцена — это одно, а жизнь — совсем другое. Хотя… если сцена есть отражение жизни, то не так-то уж она далека от действительности. Но в углубленное размышление по данному вопросу Виктор никогда не ударялся.

Он зашел к другу с охапкой тюльпанов в одной руке и с бутылкой виски в другой. Дверь открыл Семен. В квартире витали приятные запахи. Виктор сразу и не понял, чего именно. Борща ли, баклажан… На кухне что-то скворчало.

Мужчины стали здороваться, передавать бутылку из рук в руки… Виктор стягивал с шеи шарф, Семен подавал гостю тапочки, когда из кухни вышла Вера:

— Здравствуйте! — сказала Вера, едва успев появиться в коридоре и толком еще не рассмотрев вошедшего.

И тут случилась та самая немая сцена. Да, да! Та, в существование которой Виктор никогда не верил.

Перед ним стояла Ника. Раскрасневшаяся, нарядная, милая Ника. Такая домашняя, такая красивая… Самая лучшая женщина на свете… самая прекрасная женщина его жизни…

Семен продолжал что-то говорить… Забирал из рук друга шарф, доставал плечики, чтобы повесить пальто в шкаф, улыбался… А эти двое молча смотрели друг на друга, не в силах справиться с охватившим их волнением.

Обычно в кино на этом месте звучит музыка или какой-то нарастающей силы звук или закадровый текст. Все то, что так или иначе показывает усиливающееся напряжение героев… Здесь, в прихожей, музыки не было. Суетился Семен, скворчала на кухне сковородка, гулко стучало сердце Виктора, благоухали тюльпаны.

Вера опомнилась первой:

— Проходи…те…

— Вот… это вам… — Он протянул ей букет.

Она вдруг вскрикнула: «Ой, мясо! Извините, я сейчас!» — и убежала на кухню.

По изменившемуся лицу Виктора Семен понял: что-то произошло! Причем не просто «что-то», а что-то такое… Чему и объяснение-то не сразу найдешь. Пришел-то друг в хорошем настроении. Что его выбило из колеи? Неужели Вера такое впечатление произвела?

— Ты чего, Вить?!

Виктор обреченно прислонился спиной к стене, взялся за голову. В висках сильно стучало. Прямо барабанило: бум-бум-бум! Марш даже можно было бы пропеть. При желании, конечно. Марш или даже гимн под ритмичные удары в висках. Но желания петь не было. Было желание умереть. Здесь, сейчас, сразу и навсегда! Умереть и не знать, что твой самый близкий друг обладает твоей самой любимой женщиной. Причем не случайно, не по пьянке, не по сиюминутному порыву похоти… Нет, обладает осознанно, серьезно, с любовью…

Такое знание казалось Виктору несовместимым с жизнью. Потому что внутри вдруг стало плохо так, как не было никогда. Даже когда на его фирму наезжали, даже когда бизнес хотели отнять, даже когда угрожали пытками и полным разорением… Даже тогда не было так плохо. Страшно было — это да! Очень было страшно! И именно страх гнал его, заставлял думать, действовать, искать поддержку на стороне, привлекать чью-то помощь, бороться. Потом пришло ощущение силы, уверенность. Затем появился кураж! И все — он победил! Он смог тогда справиться. Потом, правда, с давлением в больнице две недели провалялся. Но это уже мелочи по сравнению с тем, что пришлось пережить.

А сейчас — только боль! И такая, что никакими действиями или уговорами с ней не справиться. Против угрозы можно мобилизоваться, принять боевую стойку… Перед препятствием нужен рывок, усилие, сосредоточенность. В борьбе важен тонус, настрой, решимость. А здесь… Ни угрозы, ни препятствий, ни борьбы. Крах!

— Семен! — еле выдавил из себя Виктор. — Позволь поговорить с твоей девушкой….

— С Верой? Поговорить наедине? Или как? Я не понял.

— Да. Наедине… Если можно… Буквально несколько минут…

Семен удивился, но ответил довольно спокойно:

— Пожалуйста…

Виктор зашел на кухню. Закрыл дверь. Вера стояла у плиты, переворачивала мясо.

— Вы же сказали «на пельмени»… — нелепо начал Виктор.

— Пельмени тоже есть… И борщ, и мясо, и пельмени…

— И даже баклажаны… — Он потянул носом аромат, шедший от кастрюль.

— Да… И баклажаны. Ты голоден? Сейчас будем обедать.

— Ника! — он схватил ее за руку. Сильно сжал. — Ника! Почему «Вера»?

— Отпусти, пожалуйста! Больно! — Она освободила кисть. — Потому что я Вероника. Имя у меня такое… двойное. Тебе нравилось Ника. Мне же всегда импонировало Вера.

— Могла бы настоять… Я бы тебя Верой называл…

— Настаивать — не мой стиль… Если бы я могла настоять, то была бы твоей женой…

— Господи! — чуть ли не завыл он. — Господи! Как же мне жить?!

Подобную фразу Виктор тоже считал исключительно театральной. И если бы сейчас был способен к анализу, то удивился бы тому количеству открытий, которые ему пришлось пережить буквально за какие-то полчаса.

— Скажи… а зачем ты… на какие-то сайты? Разве плохо тебе было со мной? Неужели плохо? Или ты врала, когда признавалась, что счастлива со мной?!

— Вить! Не надо, ладно? А то я наговорю тебе лишнего. Не время сейчас да и не место!

— Нет уж! Давай! Все равно хуже уже быть не может. Некуда хуже! — со злостью произнес он.

— Вить… Я никогда не могла уравновесить в тебе двух разных мужчин. С одной стороны, решительный, умный, сильный. А с другой, даже не знаю, каким словом назвать… Ведь ты живешь с женщиной… С супругой своей, я имею в виду, много лет просто по инерции. Без интереса, без развития… Так, топтание на месте, болото…

Он попытался было что-то возразить, но она его остановила:

— Мне всегда было странно: неужели устраивает? И если устраивает, то почему? И как такого человека, как ты, может устроить болото?!

Он опять хотел что-то сказать, но она вновь прервала его порыв. Сервировала стол и одновременно говорила с ним. Причем говорила так спокойно, взвешенно, что ему стало ясно: это по-честному! Это не эмоции, не порыв гнева или злости. Это ее честное мнение, которое не зависит ни от настроения, ни от самочувствия, ни от изменения ситуации. Она не намерена его обидеть, унизить, уязвить. Нет, она действительно искренне так считает.

— То, что происходит в твоей жизни, Виктор, — это твой выбор! И только твой! Слышал, наверное, крылатую фразу: «Человек — кузнец своего счастья!»? Вот и попробуй не согласиться с ней сейчас!

— Ника! Вера! Тьфу ты! Послушай… Ну ты же любила меня… А может, и теперь еще… Ты же испытывала со мной восторг. Настоящий восторг! Зачем же искать чего-то другого? От добра добра? Я этого никак не пойму!

— Витя! Остановись! Прошу тебя. Я понимаю, что тебе больно… Но в мою душу больше не надо… Ладно? Ни заглядывать, ни копаться в ней…

Семен по-хозяйски открыл дверь:

— Ребята! По-моему, хватит разговоров! Давайте обедать! Верочка, приглашаешь?

— Да! Мужчины, прошу к столу! Напитки только осталось поставить. И хлеб…

— Семен! — Виктор потихоньку пытался прийти в себя. Первый шок прошел, и он немного успокаивался. — Семен, послушай! Тут такое дело!

— Вы знакомы? — почти не удивился Семен.

— Да не то слово… Это та самая Ника, о которой я тебе неоднократно говорил. — У него чуть не сорвалось — «моя Ника», но он вовремя остановил себя.

— Та-а-а-а-к! — протянул Семен. — И что?!

— Сеня… — Голос Виктора сначала потеплел, а потом вдруг дрогнул и охрип. Виктор откашлялся. — Ты мой лучший друг! Ты самый близкий мой друг…

Семен так и стоял посреди кухни, ошарашенный новым знанием, а Виктор сделал шаг навстречу, распахнул руки для объятий и проникновенно сказал:

— Я поздравляю тебя! — Он по-мужски крепко и с чувством обнял его и прошептал еле слышно: — Какой же ты счастливый!

Потом вышел в ванную и долго сидел там, подставив руки под ледяную воду и дав волю слезам. Он и не предполагал, что может плакать. Черт! Слезы не кончались. Виктор вытирал их холодными руками и бессмысленно повторял про себя:

— Дурак! Какой же я дурак!

— Вить! Даже не знаю, как правильно поступить в сложившейся ситуации. — Семен в раздумье потер лоб и испытующе глянул на друга.

— Ты о чем?

Они сидели уже третий час за столом. Была выпита почти вся бутылка виски, испробованы все блюда, дело дошло до сладкого… Вера, она же Ника, отошла к телефону, и Семен решился задать вопрос Виктору.

— Понимаешь, мы решили все же свадьбу широко не гулять. Я предложил Вере все устроить по максимуму… Чувствую, что ей хочется, чтоб и платье, и все такое… А она: нет! Говорит, мол, свадьба — не главное. Лучше давай настроимся на домик. Но я сейчас не об этом. Я о другом… Мы ресторанчик заказали на двадцать человек. Скромно, только близкие. Да и близкие-то, сам понимаешь… Мои приятели в шоке от развода, вряд ли кто придет. Ну да бог с ними. Так вот. Я в числе гостей, естественно, предполагал видеть и вас с Аней. А теперь даже не знаю, удобно ли вас звать?! Как ты?

Виктор расслабленно покачал головой. Алкоголь всегда делал его мягче. Агрессия и жесткость уходили на второй план, уступая место неторопливости и расслабленности.

— Мы придем, Сень! Когда, куда, во сколько? Ты позвони Ане, сам пригласи. Она, конечно, на стороне Кати. Это и понятно: женская солидарность… Но прийти придет. Хотя бы из любопытства. Они сейчас с Катей в Европу укатили. Слышал? Через неделю вернутся. Так что звони. Мы придем!

Алкоголь — штука, конечно, хорошая. Жаль, недолговечная. Ну в смысле, выпьешь — и все хорошо вроде бы. Боль отпускает, тяжелые мысли уходят, легкие приходят. Ненадолго, правда. Потом все опять, по новой. И не легче совсем даже, нет. Похоже на таблетку. Выпил — не болит. Через пару часов действие таблетки закончилось — и опять заболело. Причина-то на месте. Куда же боль денется? На два часа ее обмануть, конечно, можно… А что дальше?

Виктор лежал на диване и занимался самоедством. Как ни сопротивлялся поначалу он Никиным словам про болото, как ни выстраивал внутренний монолог контраргументов, все же вынужден был признать ее правоту.

Да, так и есть. Долгие годы он живет семейной жизнью по инерции, раздражаясь по мелочам, придираясь к пустякам. Долгие годы не возбуждается ни телом, ни душой, глядя на Аню. Да, они были очень близки. По-человечески, интеллектуально, дружески, даже интимно первые годы… А потом пропало, прошло. Осталась инерция, привычка, рутина. Он никогда не пытался переиначить, вырваться, изменить ситуацию… Он жил себе и жил, не задумываясь, не замечая несоответствия, не давая себе труда глубоко и всесторонне проанализировать свое место в семье, свою роль, свой путь…

С появлением Ники ситуация обострилась: противоречия выявились, можно сказать, в полный рост. Да, он признавал это, но… сформулировать мысль о том, что отношения с супругой исчерпали себя, сил не хватало. Не хватало даже не сил. Смелости. Потому что если это признать, то надо что-то менять. А менять — это нужно столько в себе перелопатить, столько преодолеть, такую гигантскую работу по перестройке самого себя, своей жизни, своего образа мысли и действия произвести, что лучше и не заводиться. Лучше в мнимом комфорте пребывать, иногда позволяя раздражению вырваться на волю…

Так и жил. Да, собственно, и продолжает жить… Только раньше любовь у него была, отдушина, радость… А сейчас судьба и этого его лишила. Раздражение и болото оставила, а любовь забрала. Только стоп! При чем тут судьба?! Как это сказала Ника? «Это твой выбор! И только твой! Человек — сам кузнец…» Пожалуй, что и не поспоришь…

И что ж получается? Он — весь такой из себя сильный, умный, волевой… Или, как это принято говорить, харизматичный! Он — решительный, успешный, яркий! А прозябает в болоте! У него, безусловно, есть контраргументы: про долгие совместные годы, про взаимное уважение, про ответственность перед семьей… Есть еще слова про статус, про задачи воспитания… Да, они все правильные, честные… Только тошно что-то. Тошно, муторно и больно! А так все хорошо! Взаимное уважение согревает. И чувство ответственности поддерживает… Не сдохнуть бы от тоски только…

В молодости, читая классику, он поражался слабости кисейных барышень, которые, скучая по любимому, могли лежать, угасать и умереть, в конце концов, от непереносимой тоски. Он принимал подобные сюжеты за пустые выдумки и даже удивлялся классикам: чего-то они как-то несерьезно…

Теперь же, лежа в одиночестве дома, страдая, тоскуя и изнемогая от боли, вдруг с легкостью представил себя умирающим… Пусть бы! Зато одним махом! Все проблемы, все узлы — бац! И на тот свет!

«Эх, на работу, что ли, выйти? — слабо шевельнулась вялая мысль, но быстро ушла. — Хоть как-то отвлечься. На кого накричать, кого уволить, с кем рассориться… Глядишь, полегчает. А Сенька-то! Сенька! Вот молодец! В тихом омуте… Надо же. И не побоялся с семьей разорвать отношения. И за прекраснейшей из женщин не постеснялся поухаживать. И решение принял, и в жизнь его воплотил. Сколько лет дружили, знали друг друга как облупленных, ан нет…» Не подозревал Виктор в друге такой решимости и внутренней силы. Другим представлялся Семен. Парадоксы характера? Или психики? Или все же загадки любви?

Ладно, на работу можно и завтра. Сегодня еще выпить! Поспать потом подольше. Утро, оно, как говорится, мудренее будет…

Он вспомнил, как в юности они спорили с Аней: добровольный уход из жизни — это сила или слабость? Не затрагивая религиозной стороны вопроса, они дискутировали довольно пристрастно. Аня считала, что самоубийство — это слабость, а сила как раз в том, чтобы суметь достойно выйти из сложной ситуации. Виктор же до хрипоты доказывал ей обратное. И даже сравнивал суицид с отшельничеством. Мол, разве это просто — отказаться от мирской жизни, уйти в осознанное одиночество и посвятить свою жизнь каждодневной молитве, беседам с Богом, аскетизму и отречению от мало-мальских удовольствий? Аня утверждала прямо противоположное: что именно в подобном отношении к жизни и кроется несостоятельность человека. Поскольку жить среди людей гораздо сложнее, чем одному… Строить отношения, нести ответственность, испытывать различные по силе чувства — от ненависти до обожания, от гнева до милосердия… Это же гораздо проще — ни с кем не спорить, ничего не делить. Никого не воспитывать, никому не подчиняться… Не на кого обижаться, не с кем бороться, некого любить… Жить в социуме сложнее, чем в монастыре. Выживать тяжелее, чем покончить жизнь самоубийством.

Они так и не пришли тогда к единому мнению. Каждый остался при своем. А теперь Виктор вспомнил тот разговор. И не просто так, а применительно к себе… И вновь задался вопросом: нежелание жить — это что? Боязнь проблем? Или страх боли? Опасения быть неуспешным? Или отсутствие смысла? В своей-то жизненной ситуации смысла он не видел однозначно. То есть никакого. Он пытался систематизировать свои жизненные приоритеты, и получилась печальная картина.

Семья есть, но она его не греет. Можно поставить «минус» против этой позиции. Бизнес налажен. Текущие проблемы в нем есть всегда, но по большому счету Виктор все организовал правильно, механизм работает как положено, команда воспитана им в нужном ключе… Так что жгучего интереса работа уже не вызывает. Тем более, что он подключил к работе сына. Так что эта позиция тянет на «более-менее» с точки зрения представления интереса в его жизни. Пожалуй, только она и является привлекательной в данной ситуации.

Любви нет. Это минус. Вернее, любовь есть, но она безответна, несчастна и бесперспективна. Значит, не просто минус, а огромный минус!

Страдание есть. Это опять же минус.

На новые любовные связи нет ни сил, ни желания, ни внутреннего ресурса. Снова минус.

Дружба? Под большим вопросом. Конечно, он не ссорился с Семеном. И тот абсолютно не виноват перед Виктором. Но просто непонятно пока, смогут ли они дружить как прежде… Скорее всего нет. Выходит дело, опять минус.

Хобби? Увлечения? Да нет ничего такого ярко выраженного. Минус.

Что еще присутствует важного в жизни человека? Семья, любовь, дружба, работа, здоровье, досуг… Вроде все перечислил. Ничего не забыл.

Дача если только. Ее можно отнести к досугу и здоровью одновременно. Ну, пожалуй, против дачи можно поставить плюс.

Список получился неутешительный. Минусы явно превышали. А в очевидных плюсах только дача. Как будто он пенсионер престарелый… Ничего себе радость в жизни…

Вероника сияла. Невзирая на отсутствие белого платья и фаты, она была очаровательна. Глаза искрились, улыбка не покидала ее лицо ни на минуту. Они держались с Семеном за руку и с удовольствием целовались под крики «горько!».

Семен то и дело приобнимал свою новую жену, шептал на ушко нежности и признания, а она счастливо смеялась, запрокидывая голову…

Глядя на изгиб ее шеи, на глубокий вырез платья, открывающий складку между грудей, на сияющее лицо, Виктор страдал. Лучше бы и не смотреть на нее. Но и не смотреть не мог! Она притягивала его, завораживала, невольно заставляя поворачивать голову туда, где находилась.

Аня пыталась поначалу критиковать торжество: и стол не ахти какой, и гости незнакомые, и невеста без фаты… Но Виктор цыкнул на жену, и она послушно замолчала. А потом уже, познакомившись с соседями по столу, заинтересованно обсуждала и самих молодых, и всю непростую, пикантную историю, которая так круто изменила жизнь ее друзей.

Играла музыка, звучали тосты, раздавались крики «горько», шампанское лилось рекой… Гулянье плавно переходило от первой своей стадии неловкости и некоторого стеснения ко второй, когда гости постепенно раскрепощаются, гул голосов нарастает, когда начинается неформальное общение и истинное веселье. Кто-то танцует, кто-то выходит покурить и проветриться, кто-то за рюмкой водки обсуждает план переустройства общества и другие проблемы мирового масштаба, а по мере подпития и успешно решает их…

К молодым то и дело подходил кто-то из гостей, поздравлял, жал руку Семену, обнимал Веронику. Подошел и Виктор:

— Ребята! Я поздравляю вас! Мне непросто, конечно… Но желаю… всего хорошего… А вот это, — он достал из кармана конверт, — наш подарок.

— Спасибо, Виктор!

Семен крепко пожал другу руку. Вероника старательно отводила взгляд от страдающих глаз Виктора.

Конверт был тонкий. Похоже, что в нем лежала одна бумажка.

— Что здесь?

Виктор усмехнулся:

— Домик!

— Что-о-о-о? — в один голос удивились молодые.

— Ну вы же хотели дом, семейный очаг…

— Ну да… — Семен с Вероникой непонимающе переглянулись…

— Там чек. Получите деньги и купите какой захотите. Думаю, хватит…

Семен напрягся:

— Послушай, Виктор! Это как-то… по-моему, слишком…

Виктор проигнорировал замечание друга:

— Сень! Ты молодец! Я рад за тебя… — Он крепко пожал ему руку и попрощался. — Все, я ухожу! Счастливо!

— Как? Уже уходишь?

— Аня пусть останется. А я пойду… — И он направился к выходу.

Гулянье было в самом разгаре, когда Семен заволновался.

— Вер, что-то на душе неспокойно! Не пойму даже почему.

— Устал, наверное. Может, домой поедем?

— Домой? А гости?

— По-моему, мы им уже не нужны. Все танцуют, веселятся… Справятся и без нас. Почему я волнуюсь? Даже не пойму, по какому поводу…

— Ты из-за Виктора? Что он раньше уехал?

— Точно! Виктор! Черт! Дай-ка я позвоню ему.

Семен взял телефон, но звонки оставались без ответа. Он набрал домашний, однако и тут ответом вновь была тишина. Семен кинулся к Ане:

— Слушай, где Митька?

— Какой Митька? — не поняла Аня. Она кружилась с каким-то кавалером в танце и была далека от волнений Семена.

— Ну, сын ваш! Аня, где он сейчас? Где Маша? — Он терпеливо ждал ответа. — Маша — это ваша дочь. Я тебе на всякий случай напоминаю.

Аня нехотя оторвалась от партнера:

— Ну… не знаю. По-моему, они в клуб собирались большой компанией. А чего ты так разволновался-то? — Аня настолько погрузилась в гулянье, что не собиралась оттуда выходить в ближайшие несколько часов. Виктор уехал, детей рядом не было, никто ее не контролировал, не делал замечаний. Она могла и выпивать, и веселиться, и танцевать, не боясь осуждения мужа.

— Я не могу Виктору дозвониться! Дай мне Митин мобильный!

Тот долго не отвечал, потом Семена оглушила музыка и шум. Парень действительно был в клубе, ничего не слышал, только кричал:

— Але! Але! Кто это? Я ничего не слышу, перезвоните позже! — Странно было, что он в таком шуме вообще услышал телефонный звонок.

Семен пристально посмотрел Ане в глаза. Она разочарованно вздохнула, ей явно не хотелось уходить.

— Ладно! — Семен принял нестандартное решение. — Давай ключи, а сама оставайся!

— Сень! Да что ты так напряжен? Ну, может, он в ванне лежит или спать лег, отключив телефоны. Он вообще в последнее время странный какой-то, а сегодня особенно…

— Аня! Дай мне ключи! — Семен твердо стоял на своем. — Я приеду, проверю, все ли в порядке, посмотрю на него… Мне надо убедиться, что все хорошо… А то душа не на месте.

— На, возьми, пожалуйста. — Аня покопалась в сумке и выдала Семену связку ключей, ворча что-то невразумительное себе под нос.

Пока ловили машину, пока ехали, Семен непрестанно набирал то домашний, то мобильный Виктора. Звонки проходили, но ответа не было. Тревога нарастала. И вроде бы у Семена не было никаких оснований волноваться, но интуитивно что-то внутри толкало его на поиски друга…

Машина Виктора стояла у подъезда, и это каким-то образом успокоило Семена и Веронику. Но ненадолго. Потому что на звонок в дверь никто не откликнулся, и пришлось воспользоваться ключами Ани.

Они вошли в квартиру… Тишина… Только хрип какой-то из спальни. Не то стон, не то храп.

Вероника шепотом произнесла:

— Ну вот, спит. Слава богу! Зря волновались…

Но Семен решительно вошел в спальню.

Виктор хрипел, сипел и шумно дышал. На мирно спящего он явно не был похож. На тумбочке стояла бутылка водки, стакан, валялись пачки каких-то лекарств.

Семен кинулся к другу:

— Витя! Виктор! Очнись!

Но тот не реагировал:

— Вера! Вызывай «скорую»! Срочно! — Он заорал так, что она аж подпрыгнула на месте.

— Да, да… Сейчас… Ой, Сень, а адрес-то какой?

Семен проорал адрес и вновь принялся трясти друга.

— И спроси, — крикнул он в сторону комнаты, куда вышла Вера, — спроси, как оказать первую помощь при отравлении!..

Хотя сам уже понимал: надо перво-наперво сделать так, чтоб его вырвало. Он попытался повернуть друга на бок. Тот был тяжелый, пьяный, отекший…

Вернулась Вера. Вдвоем они кое-как переложили его на живот. Голова чуть свесилась вниз.

Семен с трудом разжал Виктору губы, полез двумя пальцами в глотку, к основанию языка… Тот сжимал зубы, продолжая хрипеть, не проявляя никаких признаков осознанного поведения.

К приезду «скорой» у Семена получилось-таки немного освободить желудок Виктора. Хотя привести его в чувство так и не удалось. Врач тут же поставил капельницу, оперативно дозвонился до диспетчера, выяснил номер клиники и коротко бросил:

— Собирайте его в больницу!

Пока врач спускался за носилками, Вера нашла спортивный костюм, и они вдвоем надели его прямо на голое тело Виктора.

— Поторопитесь! Мы можем не успеть! — Врач заметно волновался.

— Что значит «не успеть»? — не понял Семен.

— Мы же не знаем, сколько времени прошло после приема препарата. Рвота — не панацея. Таблетки успели усвоиться. Вот что страшно. Тем более в сочетании с алкоголем. Кстати, возьмите пустые коробки из-под лекарств.

— Зачем? — спросила Вероника.

— Чтобы найти противоядие, надо знать яд.

Мужчины несли носился к лифту, Вероника на ходу натягивала носки на отекшие ноги Виктора…

Они успели. Еле-еле успели… Виктора спасли. Оказалось, он готовился. Завещание написал, письмо обстоятельное сыну, как вести дела, какие первоочередные задачи стоят перед фирмой, на кого из сотрудников можно положиться, а с кем быть поосторожнее… Длинное такое письмо, на нескольких страницах, на компьютере отпечатанное…

В больнице лежал недолго. Долго жил потом один на даче. Никому не велел приезжать, даже Ане. Она все равно приезжала два раза в неделю, стирала, убиралась, готовила. Он не разговаривал с ней, уходил в лес…

Она не могла себе простить, что не почувствовала тогда тревоги в душе, что не подхватилась вместе с Семеном, и вообще, что не поехала с мужем домой.

А Виктор так и не простил другу своего спасения. И даже на новоселье к молодоженам не поехал, не посмотрел, как его денежным подарком распорядились, какой дом купили, как устроились… И на долгие-долгие месяцы замкнулся в своем внутреннем мире, лишь спустя, наверное, полгода начал возвращаться к привычной жизни, к самому себе…

Боль потихоньку начала сдаваться, уступать свои позиции простым человеческим желаниями, которые приходят на освободившееся после нее место…

Где-то через год Виктор зарегистрировался на сайте знакомств. Под своим именем, со своей фотографией, с честным указанием возраста и цели посещения сайта.

В графе «мои желания» заглавными буквами было выведено: «ХОЧУ ВЛЮБИТЬСЯ!» Никакие другие графы заполнены не были. А зачем? И так все понятно!

Походка богини

Жанна жила вдвоем с мамой. Папа их оставил несколько лет назад. История эта, хоть и далекая, продолжала оставаться болезненной. Особенно для мамы. Причем настолько болезненной, что в буквальном смысле привела ее к тяжелейшему недугу.

Жанна в свои двадцать два года билась за жизнь со всей страстью, на которую была способна. Об институте мечтать не приходилось. Сразу после школы — работа. Где только она не работала! Сначала в магазине кассиром, потом администратором в салоне красоты, потом на телефоне в справочной службе. Потом где-то еще, и еще, и еще…

Учиться хотелось. Она мечтала о работе переводчика, или офис-менеджера, или помощника руководителя… В школе легко давался язык, и Жанна думала, что запросто окончила бы иняз или что-то в этом роде… А там — командировки за границу, переговоры на высоком уровне, узкая юбка, высокий каблук, вовремя переданная руководителю информация, его благодарный взгляд… А потом карьерный рост, отдельный кабинет, прием посетителей строго по записи и ощущение собственной значимости на все сто процентов.

Нет, Жанна не была глупой мечтательницей… Отнюдь. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что надо учиться… И если даже пока не дано получить высшее образование, то необходимость обрести хоть какую-то профессию была для нее очевидной. Ту профессию, которая дает и деньги, и интерес, и пользу… Ну, к примеру, профессию парикмахера, или конструктора одежды, или садовода… А потом в рамках выбранной профессии развиваться, расти, двигаться вперед…

Наверное, так бы все и сложилось, если бы не мама. Эх, мама, мама!

Маму Жанны звали редким и нежным именем — Инесса. Жанне так нравилось это «Инесса», что в детстве она даже обижалась на родителей за то, что ее не назвали так же. Ну и что, что маму так зовут? Было бы две Инессы в семье. Ничего страшного. А то — Жанна… Какое тяжеловесное и неженственное имя. Жанна порой ненавидела его, особенно когда была маленькая. И все производные от него, типа Жаннет, Жанулечка или Жанюша ненавидела точно так же. Иногда мама звала ее Снежком, и это хоть как-то примеряло девочку с ее неказистым, как она считала, именем.

Зато Жанна была красивая! Очень! Настолько, что дня не проходило, чтобы кто-то не сказал ей о ее необыкновенной внешности. И вроде бы ничего особенного… Подумаешь, стройная фигура, длинные темные волосы, легкость движений, глубокий взгляд… Да почти каждая вторая девушка подходит под такое описание. Ну если не вторая, то третья…

Но вот цвет глаз! Даже не голубой, а какой-то сине-васильковый. Длинные ресницы. Цвет кожи необычайно красивый — персиково-розовый… Ровные-ровные зубы и ямочки на щеках даже при самой скромной улыбке.

Она была поистине красавицей. Правда, до сих пор с этой ее красотой были сплошные проблемы. Начались они еще в школе. Пацаны дрались за нее в кровь. Девчонки завидовали и игнорировали. Или, наоборот, не игнорировали, а навязывались в подруги со своими абсолютно неискренними проявлениями дружбы. Они понимали дружбу с Жанной однозначно — погреться в лучах ее красоты, походить с ней и с ее ухажерами в парк или в кино… Кончалась такая «дружба» всегда одинаково — ссорой, отчуждением, очередной раной в Жаннином сердце. К юношескому возрасту подруг у нее не стало вовсе…

Мужчины хватали Жанну за руки, очаровывались, говорили комплименты и тащили в койку. Ее внутренний мир, мысли, настроение, желание, похоже, никого не волновали. Поначалу она любое внимание принимала за чистую монету, верила в искренность, в бескорыстную влюбленность, но… очень быстро все поняла. Лет в восемнадцать случилась у нее первая любовь, однако счастья не получилось. В это время как раз разыгралась величайшая драма в жизни их семьи, и Жанна, не выдержав эмоционального напряжения, разрушила отношения со своим молодым человеком, посчитав, что одновременно не справится с двумя столь насыщенными ситуациями… И там разрушила, и здесь не сохранила.

А случилось в их семье нечто поистине ужасное. Папа — красавец и весельчак, кормилец и опора семьи, душа любой компании — ушел. Прожил со своей супругой Инессой девятнадцать лет и… ушел.

Нет, не внезапно, не вдруг. Были разговоры, слезы, сомнения. Были заламывание рук, валерьянка, нервные срывы… Были истерики, крики, просьбы, проклятья… Были совместные посиделки на кухне до утра и долгое переливание из пустого в порожнее. В конце концов он ушел.

Инесса почернела от горя. За те несколько месяцев, что длилась эта катавасия, она похудела на восемь килограмм, скукожилась, высохла. Практически умерла. Как будто папа своим уходом вытянул из нее все жизненные силы, все соки… Как будто осталась от Инессы только оболочка — без души, без сил, без энергии.

Она, конечно, ходила на работу, вечерами разговаривала то с подругами, то с дочерью, но все чаще Жанна замечала застывший взгляд, опущенные руки, ссутулившиеся плечи…

Жанна видела, что мама очень любила папу. Всю жизнь любила. Он — легкий, красивый, элегантный — всегда был прост в общении, бесконфликтен, добр. С ним практически невозможно было поссориться. Даже если он возвращался домой припозднившись и навеселе, то любой порыв Инессы выяснить отношения или обидеться моментально пропадал, стоило ему только нежно улыбнуться, извиниться, обнять ее… А уж если в его руках оказывался букетик, пусть даже самый незавидный, пусть из трех гвоздичек или пяти ромашек, то мама таяла прямо в коридоре. Инцидент был исчерпан, все шли спать, и папа честно старался сгладить все переживания любимой супруги, невзирая на свое не совсем адекватное самочувствие. И даже если в силу приличного подпития это не всегда удавалось, Инесса не обижалась, хотя и делала вид, что недовольна. Но он знал: не обижается, нет. Гроза миновала.

Конечно, папа был из гуляк. Конечно, при его внешности, обаянии, веселости нрава и легкости характера невозможно было не отвечать на знаки женского внимания. А внимания было много. И он не считал возможным кому-то отказывать… Поэтому жизнь его была насыщенна, интересна и легка. При этом папа никогда не забывал про семью, ночевал исключительно дома и Инессочку свою старался не обижать. У него получалось. Она, даже если и предполагала какие-то интриги на стороне, никогда не стремилась к разборкам или к скандалам. Мужа своего мама любила искренне и сильно. Поэтому любая информация, позволяющая усомниться в его порядочности, ею отвергалась. Зачем ей знать то, чего она знать не хочет? У нее есть муж? Есть. Она его любит? Безусловно! Все ли ее устраивает в семейной жизни? Абсолютно! Ну… и зачем ей копаться в каких-то сомнениях? Зачем выискивать тайный смысл в недомолвках или в досадных оговорках? К чему ей контролировать его мобильник? Кто-то звонит во внеурочное время? Наверное, по работе. Или друзья. У нее самый замечательный муж на свете! Чуткий, внимательный, щедрый, ласковый! Самый-самый хороший!

И вдруг этот хороший, чуткий и замечательный заявил:

— Инесса! Давай поговорим!

Ничего не подозревающая Инесса, которая в этот момент готовила своему любимому мужу его любимый напиток какао, ответила:

— Давай!

— Послушай… Тут такое дело… — нескладно начал он, попробовал какао, и добавил сахар. Потом встал зачем-то, опять сел, долго и шумно размешивал напиток.

— Да не стучи ты так! — Инесса с удивлением смотрела на мужа и не узнавала его: он редко бывал хмурым. — Что случилось?

— Ты понимаешь… — Он явно подыскивал слова…

Он еще ничего не сказал. Но Инесса уже что-то почувствовала, уже заволновалась. Еще не зная почему, еще не подозревая о причине, уже почуяла беду.

— Да говори же! Что произошло?

— Ну в общем… Я должен уйти.

— Куда? Откуда? С работы, что ли?

— Да не с работы!

— А куда? Почему? Ты можешь объяснить толком?

Он тяжело вздохнул и залпом выпил какао.

— Могу… Я ухожу к другой женщине.

— Что-о-о? — В глазах Инессы отразилось удивление пополам с ужасом. — К какой женщине?

Муж вздохнул еще раз, но уже гораздо спокойнее. Ему казалось, что самое сложное он уже преодолел.

— К какой-какой… К другой!

Оказалось, что он влюблен, причем довольно продолжительное время. И что влюбленность эта какая-то драматичная и непростая. Непростая настолько, что жить как прежде у него не получается. Он видел только один выход: уйти!

Инесса кричала, плакала, умоляла. Она то прогоняла его, кидаясь собирать вещи, то бросалась в ноги: только не уходи!

В конце концов, нашли какой-то компромисс: отец поживет в семье еще по меньшей мере месяц. Если ничего в его решении не изменится и он не передумает, тогда ладно. А Инесса за это время хотя бы свыкнется с мыслью о подобном развитии ситуации… И может, не только свыкнется, но и смирится…

Иллюзии оказались напрасными. Он не передумал, она не смирилась. Весь месяц Инесса металась от одной тактики поведения к другой: то задаривала его подарками, то не разговаривала с ним, то закармливала его пирогами, то задерживалась допоздна неизвестно где. Ей думалось, что политика кнута и пряника — самый верный способ сохранить и приструнить зарвавшегося мужа. Мол, посмотри, какая жена у тебя хорошая — и любящая, и работящая, и хозяйственная. Где лучше найдешь? Зачем искать? От добра добра не ищут! И в тоже время обида иной раз так захлестывала ее, что она, будучи не в силах справиться с ней, пыталась хоть как-то отыграться, навредничать, показать ему, что ей больно и что эту боль причинил не кто-нибудь, а он! Пусть раскается, одумается. Пусть пожалеет!

Но он, видимо, и не думал одумываться. Честно выждав месяц, именно потому, что обещал, собрался уходить. Ничего не переосмысливая, не переиначивая, он внутренне был готов к изменениям в своей жизни. Внешне это выражалось в том, что он весь месяц дотошно перебирал свои бумаги, какие-то документы, записи, фото. Многое выбрасывал. Что-то складывал в дальние углы шкафа. А что-то укладывал в чемодан. Чемодан стоял под диваном. Он там всегда стоял. И Инесса никакого волнения по этому поводу не проявляла. Но Жанна видела, как отец периодически вытаскивает чемодан из-под дивана и складывает в него все новые и новые порции вещей: книги, записи, зимние ботинки с антресолей… Короче, к окончанию контрольного срока чемодан был набит до отказа. Оставалось уложить только теплые вещи. Но поскольку на дворе стояло лето, то теплые вещи могли подождать.

За этот месяц Инесса успела сделать, как Жанна потом выяснила, очень многое. Она побывала и у гадалок, и у ясновидящих и, что самое непостижимое, по мнению Жанны, у той — другой женщины… Зачем она туда пошла, Жанна так и не поняла.

— Мама! Зачем? Что ты хотела выяснить? — в сердцах спросила она.

— Очень даже многое! — ответила та с вызовом. А потом как-то сникла и всхлипнула: — Знаешь, странная какая-то история…

— Какая история? Мам, ты о чем?

— Женщина симпатичная, конечно. Хотя и не очень молодая. Сыну пятнадцать лет. Знаешь, что она мне сказала?

— Ну?

— А он, сказала, мне не нужен. Я говорю: тогда не забирайте его у меня! А она: «Да я и не забираю! Меня и так все устраивает!»

— Постой! Постой! — не поняла Жанна. — Как же так? К кому же он тогда уходит, если не к ней?!

— Вот я и говорю тебе: странная история! Она — эта женщина, ее Оксаной зовут — так вежливо со мной, сочувственно даже разговаривала. — Не знаю, говорит, что на него нашло. Ну встречались бы, и ладно! Семью-то зачем бросать? Знаешь, Жанн, я слушала ее и ушам своим не верила. Думаю, может, все еще обойдется…

— Что обойдется-то, мам?!

— Ну, может, отец одумается, останется… Вон и гадалки все в один голос, мол, не нужно ему уходить. Всем от этого только хуже будет! Никто не выиграет! Ни один человек!

— Мам! Не знаю даже, как и реагировать на все это. Лично я за то, чтобы все осталось как прежде. Но, по-моему, он настроен решительно. Чем мы его удержим? Чем?

Накануне ухода отца состоялся еще один разговор. Всей семьей сидели за столом. Отец купил вина, рыбы хорошей, колбасы сырокопченой. Ее Инесса очень любила. Вроде как прощальный ужин.

Инесса не верила до последнего. Она-то чемодана не видела. Окрыленная разговором с Оксаной, Инесса надеялась на свой вариант развития ситуации.

Но когда муж произнес прощальные слова, слова благодарности за прожитые годы и попросил прощения искренне, со слезой, заголосила как по покойнику. Он не выдержал, хватил кулаком об стол. Бокалы звякнули, вилки подпрыгнули, Инесса замолчала. Зажала себе рот рукой и с мольбой смотрела на своего супруга глазами, полными слез…

— Все! Хватит! Все оговорено! Все решено! Свое обещание я выполнил: месяц подождал. Что еще?!

Инесса говорить не могла. Она лишь моргала мокрыми ресницами и шмыгала носом. Рот по-прежнему был зажат.

— Пап! — Жанна мягко вступила в разговор. — А ты куда едешь-то? Ты к ней переезжаешь?

Он опрокинул в себя вино.

— Не знаю пока.

— То есть как? А куда ты тогда собрался?

— Я комнату снял.

— Комнату? Зачем? Тебе дома плохо?!

Он посмотрел на жену, протянул ей салфетку. Та послушно вытерла глаза, высморкалась.

— Не могу я так! Тянет меня к ней. Плохо мне без нее.

— Ну хорошо! А почему бы вам тогда вместе не жить? Нелогично как-то получается… — недоумевала Жанна.

— А она не хочет вместе! — с горьким сожалением признался отец.

— Как не хочет? Не любит тебя, что ли? — не унималась дочь.

— Не знаю. Я ее люблю. Это точно. Извини, Инесса. А про нее не знаю.

— Пап! — Жанна участливо заглянула отцу в глаза. — А может, тебе и не уходить? Ну и живи с нами! Куда ты уходишь? Зачем?

— Да, — вступила в разговор Инесса. — Как жили, так и будем жить. — Она уже не плакала, только руки дрожали от волнения и нос распух и покраснел.

— Что-то не получается как жили… Как-то нечестно…

— Что нечестно? Раньше было честно? Все девятнадцать лет? А теперь нечестно? — Инесса опять начала заводиться.

— Раньше все несерьезно было… — Он прекрасно понял, что жена намекает на его гулянки на стороне. — Так… отдых, развлечение. А сейчас — другое.

— Нет, пап! Ты объясни, — продолжала допытываться Жанна, — уйдешь ты на квартиру, и что?

— Буду с ней встречаться! Когда у нее, когда у меня… ну… в комнате этой. Может, приручу ее. В смысле, привыкнет она ко мне, захочет со мной старость разделить…

— Пап! Что-то я тебя не узнаю. Ты же всегда веселый, заводной, всегда вокруг тебя движение, кураж… И вдруг — старость! Вдруг какая-то тоска в голосе. Почему так?

— Да потому, что неправ я, наверное, что оставляю вас… Что мать обижаю. Не заслужили вы никакой обиды, никакой боли. Но и себя насиловать не могу. Не знаю, что произошло… Только все мысли мои о ней, все устремления мои с ней связаны… Никогда ничего подобного в жизни не было. — Он помолчал. Набрался смелости посмотреть жене в глаза. В них плескалось такое горе, такое отчаяние, что он тяжело вздохнул и продолжил: — И с вами оставаться не могу. Понимаю, что каждую минуту буду вас обманывать, потому что каждую минуту мечтаю о другой. Я не хочу вас ни обманывать, ни обижать! — Затем разлил оставшееся вино по рюмкам: — Давайте найдем в себе силы остаться близкими друзьями… Давайте справимся вместе с этой непростой ситуацией.

Жанна подняла глаза на мать и каким-то интуитивным чутьем поняла: сейчас случится беда. Инесса побледнела, глаза ее лихорадочно заблестели, руки шарили по столу в поисках… ножа. На несколько секунд Жанна опередила мать, накрыв ее нервную руку, зажавшую нож.

Истерика у Инессы была настоящей, долгой, выматывающей. Кончилось тем, что отец отнес бьющуюся в рыданиях жену в ванну, включил холодную воду и окатил с головы до ног. В одежде, в тапочках. Она задохнулась холодным потоком, замолчала. Дала себя раздеть, вытереть, переодеть в сухое. Жанна с отцом уложили ее в постель, дали горячего сладкого чая.

— Пап, — попросила Жанна, — может, останешься еще сегодня?

— Конечно, — он на удивление легко согласился, — правда, это ничего не меняет.

Он остался. Потом еще на два дня, и еще на неделю. Но это действительно ничего не изменило.

С уходом отца денег стало не хватать катастрофически. Жанна работала все время, но платили ей немного. А потом — эти вечные переходы с одного места работы на другое никак не способствовали росту зарплаты. Отец материально почти не помогал. Теперь у него появилось несколько новых статей расходов: аренда комнаты, помощь Оксане плюс свои собственные нужды. Пару раз в месяц он привозил Инессе и Жанне сумки с продуктами. Но такого участия им не хватало. Никаких денег ни Инесса, ни дочь у него не просили. Понимали, что нет. И выглядел отец теперь каким-то озабоченным, усталым. Никакого былого блеска не осталось. Как он живет в новых условиях, Жанна толком не знала. Инесса тем более. Он выбирал моменты, когда только дочь была дома. Тогда заходил с продуктами.

— Пап! Ну ты как?

— Нормально! Работаю. Живу.

— А с этой… ну, с Оксаной? Как у вас?

И тут отец начинал рассказывать, какая она замечательная, какая умная… И что Оксана сказала, и что сделала. И какой свитер она ему подарила, и на какую новую стрижку он благодаря ей решился…

Отец в такие моменты и вправду выглядел неплохо. Когда он говорил об Оксане, то будто бы молодел даже. Слова лились из него как из рога изобилия… И глаза начинали лучиться. Но истинного счастья в них не было.

— Пап! А тебя устраивает твоя жизнь?

На этом вопросе отец, как правило, сникал. Но поскольку Жанна была настойчива и повторяла свой вопрос неоднократно, то однажды он ответил честно:

— Понимаешь, дочка, как бы я ни ответил, я причиню тебе боль. Скажу, что счастлив, — ты огорчишься, наверное, из-за того, что я счастлив не с мамой, а с другой женщиной. Если скажу, что меня не устраивает такая жизнь, то опять ты расстроишься и сочтешь меня неумным. Ради чего стоило ломать копья, если все зря?! Так или нет?!

— Пожалуй, что так, — согласилась дочь и, немного помолчав, переосмысливая услышанное, продолжила: — Пап! Ну а если совсем честно, без условностей, без оговорок… Скажи, ты рад такому повороту своей судьбы? И не думай, что сделаешь мне больно. Скажи как есть.

Разговор происходил в дверях. Отец заглянул буквально на минутку, просто занес продукты, куртку свою осеннюю забрал… Стоял в дверях и мучительно подыскивал слова. Создавалось впечатление, что он сам себе хочет ответить… Что он не дочери своей сейчас душу открывает, а самому себе признается в чем-то поистине важном.

— Если честно: я ни о чем не жалею. Считаю, что поступил правильно. Понимаешь, случилось что-то необыкновенное: не флирт, не роман… Любовь. Да, немного странная… Я до сих пор не знаю сам, взаимная ли…

— Как это? — удивилась дочь.

Разговор, похоже, затягивался, а они стояли на пороге и говорили о таком важном, что прервать его перемещением казалось невозможным.

— Я никогда не спрашивал, любит ли она меня. Сама она никогда не признавалась. Но, знаешь, Оксана ко мне так относится, что я ни о чем большем и не мечтаю!

— Что, лучше, чем мама?

— Мама? Нет… Не знаю… Не сравнивал. Надо же, никогда не задумывался… Мама прекрасно ко мне относится. Относилась… — поправился он, — но дело, видимо, в том, что мне нужна отдача именно от Оксаны. Поэтому я и ценю ее отношение. И сам готов все сделать для нее. Даже не ожидал от себя подобных порывов.

— Пап! А почему вы не живете вместе? Никак я не пойму этого!

— Да не хочет она! Говорит, что все ее устраивает. Замуж ей выходить почему-то неинтересно. А жить под одной крышей с мужчиной означает признать в нем мужа. И так по кругу.

— А почему она замуж за тебя не хочет? — Жанне стало даже как-то обидно за отца. — Ты спрашивал?

— Спрашивать-то спрашивал. Только ответа не получил. «Не хочу, и все!» Я думаю, не любит она меня, потому и не хочет.

— Пап! Ну как же ты живешь с осознанием того, что тебя не любят?! Это же ужасно!

— А что мне делать? Я-то люблю! Куда я свою любовь дену? Отдаю ей себя всего…

— А нужно ли ей это? — с сомнением спросила Жанна.

— Ну, раз до сих пор не бросает меня, значит нужен! Это-то и греет.

— А вдруг… вдруг у нее еще кто-то есть? Ты извини, конечно, что я так наотмашь! Ну просто непонятно как-то…

Отец как-то жалко, затравленно посмотрел на дочь. Потом перевел взгляд мимо нее, куда-то в глубь квартиры.

— Я думал об этом. И знаешь, что надумал? — Он горько усмехнулся. — Я ведь сам по такому принципу всю жизнь жил. Ты уже взрослая. Все понимаешь… Да и видела, наверное, что хоть я к матери очень уважительно относился, а себе ни в чем не отказывал. Я имею в виду женщин… Может, наказание мне теперь такое: сомневаться, ревновать… А потом: она же мне ничего не обещала — ни верности, ни замужества. Так что это полностью мой выбор. И я, повторяю, не жалею о нем.

Мама потихоньку таяла. От переживаний, тоски и обиды. Жанна тоже, естественно, переживала. Нельзя сказать, что она спокойно перенесла семейную драму — очень даже болезненно реагировала на распад семьи. Но девушка как-то смогла отодвинуть домашние неприятности на второй план. Ведь именно на Жанну легла теперь основная финансовая задача — она была вынуждена не просто работать лишь бы где и как, а работать за приличные деньги. Потому что того, что зарабатывала мать, хватало лишь на еду и оплату квартиры. А одеться? О своем здоровье позаботиться? А в кино? А в гости? А отпуск провести более-менее достойно? Все это отныне легло на красивые Жаннины плечи. От отца помощи ждать не приходилось. В лучшем случае — сто долларов на день рождения и на Восьмое марта да сумки с продуктами два раза в месяц.

Жанна не обижалась на него. Вернее, обижалась, наверное, но как-то неагрессивно. Она никогда не позволяла себе выпадов типа: «Ну вот, из-за того, что ты нас бросил, мы стали хуже жить!» Или: «Это ты виноват, что всем теперь плохо!» Она как-то пыталась понять его и почему-то, скорее, жалела отца, чем осуждала. И все же Жанна прекрасно понимала, что ситуация в их с мамой жизни складывается неблагоприятно именно из-за отца, именно из-за его так никем и не понятого до конца ухода.

А Инесса стала чахнуть, болеть… и все чаще позволяла себе слово «ненавижу» в адрес бывшего мужа. Она буквально сгорала от обиды, непонимания, непрощения. И любила его, и терзалась, и ненавидела, и ждала… Но больше всего обижалась и обвиняла его в своей несчастной судьбе.

Жанна, погруженная в заботы о своем трудоустройстве, материальном благополучии и налаживании хоть какой-то личной жизни, пристального внимания на мать в тот момент не обращала. Но однажды, когда Инесса собиралась на работу, в ее комнату вошла Жанна.

— Ой, мам! Что с тобой?! — Жанна с недоумением уставилась на худые плечи матери и чуть ли не детские тонкие руки.

— А что? — Инесса окинула себя взглядом. — Юбка что-то великовата стала. Ты про это?

— Ну да! И юбка… И плечи как-то заострились. Ты так похудела, мам!

— Похудела, да! — легко согласилась она. — Я тоже заметила.

— Мам, тебе бы врачу показаться…

— Какому врачу?

— Ну я даже не знаю… Начни с терапевта, что ли… Неважно ты выглядишь. И похудела, и лицо осунулось… Круги под глазами, волосы тусклые…

— Несчастье, доченька, никого не красит, — завела мать заезженную пластинку.

— Мам… — Жанне не хотелось возобновлять разговор об отце. Таких разговоров у них уже случилась не одна сотня, и развивать больную тему не было никакого смысла. — Мам! Проверься! А? Хочешь, я тебя запишу?

— Ну запиши… — равнодушно согласилась Инесса.

Инесса послушно ходила по медицинским кабинетам, регулярно сдавала анализы и в конце концов выслушала пожелание врача встретиться с кем-то из родственников.

— Зачем? — спросила она.

Врач немного помолчал перед ответом, как будто решаясь, говорить — не говорить, потом ответил:

— А впрочем… Сейчас такая тенденция среди медиков… Честно говорить пациенту его диагноз. Вы готовы выслушать?

Инесса усмехнулась, мол, и не такое выслушивали.

— У вас рак. Рак матки.

Она осталась сидеть, как сидела. Казалось, ни один нерв не шелохнулся в ней. Во всяком случае, внешне никак не отреагировала на это сообщение.

Врач ожидал чего угодно: неверия, криков «нет!», «не может быть!», истерики, опустошения, мольбы в глазах, недопонимания… Только не такого тотального равнодушия. Тем не менее продолжал:

— Степень невысокая. Шансы на выздоровление есть. При интенсивном лечении я осмелюсь предположить благоприятный прогноз.

Инесса сидела, сложив руки на коленях, тупо смотрела сквозь врача и думала: «А зачем мне лечение? Да еще с благоприятным исходом? Рак — прекрасная возможность побыстрее уйти и не страдать уже больше! Чем быстрее, тем лучше. А мне про какие-то шансы! Что ж, все к лучшему!»

Она сказала врачу только одно слово:

— Спасибо. — И направилась к выходу.

Таких пациентов у этого врача не было никогда. Он предполагал, конечно, некоторый шок после подобного известия, но не до такой же степени…

— Постойте! Постойте! Давайте обсудим лечение. Я вам направление в Онкоцентр выпишу.

Но Инесса уже взялась за ручку двери, повторила свое холодное «Спасибо» и покинула кабинет.

— Ну что, мам? Что сказал врач?

Инесса скривилась на вопрос дочери и махнула рукой:

— Да ерунду какую-то сказал.

— Какую ерунду, мам?! Диагноз тебе поставили? Лечение назначили?

Мать сделала вид, что не слышит, загремев кастрюлями на кухне. Но Жанна не унималась. Она пришла с работы усталая, раздраженная, абсолютно неудовлетворенная прошедшим днем. А тут еще мама со своими капризами. Неужели трудно ответить на вопрос?

«Ладно! — решила про себя Жанна. — Потом».

Но и потом пришлось неоднократно возвращаться к этой теме, пока мать, наконец, не ответила ей:

— Рак у меня нашли…

Причем ответила с некоторым вызовом и чуть ли не тайной радостью, как показалось Жанне.

Услышав такое, дочь буквально открыла рот и долго переваривала страшную новость. Затем попыталась найти слова типа: «Ой, а вдруг это ошибка?!», «Да не бери в голову, все обойдется!», «Давай попробуем еще раз обследоваться!». Однако натыкалась на такое безразличие в глазах матери, что каждый раз останавливалась на полуслове.

— Дочь! — Инесса спокойно смотрела Жанне в глаза. — Пусть все идет как идет. Что мы можем сделать? Видно, судьбе так угодно…

Ну нет! Вот уж с чем Жанна не собиралась соглашаться, так это с подобной формулировкой. Именно в эту минуту она поняла, что без борьбы нельзя, просто немыслимо, невозможно…

Как это «судьбе угодно»? А люди на что? Их воля, энергия, порыв? Их стремления, намерения, усилия? Их способность творить чудеса вопреки, казалось бы, непреодолимым обстоятельствам? Разве можно опускать руки и становиться безвольной жертвой?! Лично Жанна не хотела, чтобы ее мать так реагировала на ситуацию и так к себе относилась.

И вообще Жанна не желала терять родителей. То, что она якобы спокойно рассталась с отцом, было полнейшим самообманом. Да, делала вид, что вполне уважает его выбор, хотя ей было и неприятно, и больно принять его. Да, могла относительно спокойно с ним беседовать. Да, не осуждала его, не обижалась, не злилась… Но как же по нему тосковала!.. Скучала по его веселому нраву, по былому распорядку их прежней счастливой жизни… Как же болело ее сердце за мать, которая никак не могла простить отцовского предательства… Ей было немыслимо представить после ухода отца еще и смертельную болезнь матери. Она вдруг осознала, что судьба отнимает у нее самых близких людей. И если отец хотя бы физически был доступен, был жив-здоров, то заболевание Инессы могло навсегда лишить Жанну матери.

Сама эта мысль показалась девушке сначала нелепой, потом кощунственной, и, наконец, просто страшной. Да, она уже большая, взрослая, но она — дочь! У нее есть родители. И пока они у нее есть — ее дорогие, любимые, прекрасные папа и мама, она чувствует себя ребенком! Она в безопасности, под защитой! Она любима!

— Нет, мамочка! Нет! Я не отдам тебя! — тихо, но страстно повторяла Жанна то и дело.

Инесса, казалось, никак не реагировала на эти слова, лишь удивляясь про себя: «А что мы можем сделать, доченька? Да и зачем?»

Но Жанна настолько глубоко и болезненно переживала информацию о материнском нежелании лечиться, что Инесса в конце концов смилостивилась, согласившись на откровенный разговор с дочерью. До сих пор она то отмалчивалась, то отнекивалась, то переводила разговор на другую тему, то демонстративно выходила из комнаты, обрывая таким образом их беседы буквально на полуслове.

Был вечер, когда они, поужинав, уселись у телевизора. Смотреть особенно было нечего… Рекламы повторялись… Инесса щелкала пультом, равнодушно переключая каналы. Попалась передача про отдаленную районную больницу. Корреспондент рассказывал, в каких условиях работает медперсонал, какие проблемы возникают у местных жителей с лечением…

Впрочем, суть репортажа была не столь важна. Жанна зацепилась за тему: больница, процесс лечения… И вдруг Инесса, которая прежде привычно отмахивалась от назойливых вопросов дочери, заговорила сама:

— Жаннуль… Послушай… То, что я скажу тебе, наверное, никогда и никому я не смогу сказать…

— Ты о чем, мам?

— Понимаешь… Ведь заболевание мое… Оно же мне не просто так дано…

— Что значит — «дано»? Мам, я тебя не понимаю. — Жанна, с одной стороны, была рада, что мать сама чуть ли не впервые заговорила на тему своей болезни. А с другой стороны, начала раздражаться, поскольку не могла понять, о чем это мать говорит. И спугнуть разговор боялась, и хотела вникнуть в то, что пыталась донести до нее мать…

— Когда все это случилось… у нас с отцом… я была в таком тягостном состоянии, что реально хотела умереть. Смерть представлялась мне самым простым способом избавления от страданий. — Она помолчала мгновение. — Собственно говоря, я и сейчас так считаю. Но если теперь просто думаю, — она сделала упор на последнем слове, — то раньше не только думала…

— А что ты делала? — удивилась дочь.

— Я просила Бога послать мне смерть.

— Как это? — Жанна в ужасе округлила глаза.

— Как? Да почти каждую минуту… Ну если и не каждую, то много раз в день я повторяла одно и то же: «Господи! Уж лучше умереть, чем так мучиться!»; или: «Боже! Ну что ж за тоска такая смертельная?!» Или, например, подойду к зеркалу, погляжу на себя, и только одна мысль: «Ну и видок! Краше в гроб кладут!» То есть все мои умозаключения были связаны со смертью. А если уж совсем честно, то с просьбой о смерти. Сейчас я как будто бы реже позволяю себе подобные мысли… Смирилась уже, наверное, с ситуацией… Но… — она тяжело вздохнула, — дело сделано. Там, наверху… — она красноречиво подняла глаза к потолку, — меня услышали. И просьбу выполнили…

— То есть? — Жанна делала вид, что не понимает мать.

— Что тебе неясно? По-моему, все предельно просто: мне дали смертельную болезнь. Именно то, о чем я просила.

— И что теперь? Сидеть, сложа руки и позволять какой-то сволочи пожирать тебя изнутри?

— А чем плохой способ ухода из жизни? — спокойно парировала Инесса. — И не самоубийство, за которое вполне могут осудить. И не несчастный случай, когда часто оказывается виноват кто-то посторонний. Болезнь. Ни к кому никаких претензий.

— Мам! Ты что, правда не понимаешь? Ты что, совсем ничего не соображаешь? — Жанна повысила голос. Глаза ее покраснели.

— Чего я не понимаю?

— Того, что ты добровольно хочешь похоронить себя в расцвете лет?

— Да в каком расцвете? — попыталась возразить Инесса, но ее тихий вопрос потонул в возмущенном выступлении дочери.

— Не понимаешь того, что хочешь оставить меня, свою единственную дочь, в одиночестве? Того, что, страдая сама, доставляешь горе другим? Того, что нельзя ставить свою жизнь в зависимость от чего бы то ни было… Что жизнь дана человеку не для того, чтобы он просил о смерти…

Мать ошарашенно смотрела на дочь и действительно в каком-то ином свете видела сейчас свое эгоистичное настроение.

А Жанна так же горячо продолжала:

— Да эти слова не я тебе, а ты мне должна была бы говорить! Это мать должна донести до своего ребенка, как нужно жить, чтобы управлять обстоятельствами, а не становиться их жертвой, чтобы быть сильным, уметь выбирать, уметь достигать! Бороться! Стремиться, лететь, парить! А не болеть, не угасать, не уподобляться соплякам и тряпкам, которые складывают руки при любой мало-мальской трудности…

Инесса смотрела на дочь во все глаза. А та, переведя дыхание, не останавливалась:

— Что ж за эгоизм такой? Сознательно уйти?! Оставить меня страдать! Отец ушел, наплевав на нас обоих! Ты собираешься уйти, наплевав на меня! Вы что, с ума посходили?! Или это метод воспитания такой интересный? Мол, родить родили, воспитать воспитали, а дальше — хоть трава не расти?! Значит: если я рожу ребеночка, а у меня, боже сохрани, случатся неприятности, я должна буду бросить его на произвол судьбы, потому что мне плохо и лучше вообще не жить, чем жить в мучениях? И плевать на всех, в том числе и на собственное дитя? Да?! Так?! Правильно я воспринимаю ваш педагогический эксперимент надо мной? — Жанна уже кричала.

— Дочь! Не передергивай! Ничего подобного я не говорила…..

— Да! Ты не говорила. Ты вообще со мной не разговариваешь последнее время. Как будто я чем-то провинилась или наказана неизвестно за что… Ты не говоришь. Но зато делаешь! Ты ведешь себя так, будто живешь одна. Ты погрузилась в свое горе, в свою личную драму и игнорируешь все вокруг. Отец сделал больно тебе, и ты решаешь сделать больно мне. А мне что остается?! Умереть, чтобы досадить отцу?!

— Ну что ты такое говоришь? Жанночка, успокойся!

— Вы… вы… — Жанна разрыдалась. — Вы оказались жестокими эгоистами — и ты, и отец… Да. И нечего так смотреть на меня! Он со своей дурацкой любовью, со своим вымышленным страданием…

— Почему вымышленным-то? — Перебила Инесса, цепляясь к словам, хотя в действительности начинала понимать правоту дочери. И бог бы с ними, со словами, но она хваталась за них, как за спасательный круг, пытаясь удержать хоть остатки своей идеологии. Хотя ей самой была уже понятна вся бессмысленность этой затеи.

— Да потому… Потому… В жизни полно проблем, интересов, тем, на которые можно и нужно обратить внимание… Ты же предпочла завернуться в одеяло из собственных переживаний и не вылезать из него. Тебе понравилась роль жертвы. Видимо, ты видишь в ней какие-то плюсы для себя… Но ты заигралась, мама! Все, хватит! Очнись! Не хочешь лечиться — не лечись! Никто тебя насильно в больницу не затащит… Но сделай хоть что-нибудь! Прояви себя как личность, как человек, обладающий силой… не знаю, какие слова еще найти, чтобы ты услышала…

Голос Жанны сорвался… Слезы лились и лились по ее щекам, не переставая… Она оборвала свою речь и пошла в ванную.

Инесса сидела совершенно изумленная и потрясенная страстным монологом дочери.

Да, дочь во многом права. Инесса вдруг осознала, что все ею услышанное правда! Обвинение в эгоизме — уместно! Упрек в безразличии к дочери — однозначно! Претензия в полной самоустраненности от жизни — да! Иллюзия собственной значимости — налицо! Да куда ни кинь, какую дочкину фразу ни возьми — все так и есть! И болезнь эта, вымоленная у Бога, и равнодушие ко всему, в том числе и к единственному ребенку, и нежелание ничего сделать со своей жизнью, и осознанное погружение в зависимость от мужа…

Когда Жанна вернулась в комнату, мать выглядела растерянной и задумчивой. Вся ее мнимая бравада первых фраз исчезла, испарилась в эмоциональном порыве дочери. И оказалось, что кроме этой бравады и уязвленного самолюбия покинутой женщины ничего больше в душе-то и нет. И правда, сколько можно пестовать и баловать это самое самолюбие?! Похоже, уж и от любви к мужу ничего в душе не осталось, все в обиду да ненависть ушло.

— Дочь! Доченька! — Инесса тоже зашмыгала носом. — Ну не надо так! Не обижайся!

— Да я и не обижаюсь, мам. Просто я не хочу тебя терять. Не хочу, понимаешь?

— Ну а что теперь делать-то?

— Не знаю… Но что-то делать надо. Хоть на природу поезжай. Говорят, иной раз помогает… Хоть к целителям обратись, если уж совсем врачи тебе не нужны. Хотя я не могу понять почему.

Инесса задумалась. Опустив руки, она скорбно ссутулилась и ушла в себя. Жанна смотрела на мать и видела перед собой не седую, состарившуюся женщину, а молодую, сияющую здоровьем и красотой даму.

— Мам… Я тут недавно книжку у девочки на работе видела… не запомнила названия, но пару фраз успела прочесть… Что-то типа того: о чем человек думает, что он заказывает пространству, тем оно ему и отвечает. Или еще: что# мы мыслим о себе, то и получаем.

— Это как? — заинтересовалась Инесса.

— Ну если человек говорит себе: «Да я уже совсем старый! Зачем мне новые брюки? На танцы уже не ходить!», или «Да откуда у меня, у бедного, деньги? Я чего подешевле возьму», то Вселенная ему и отвечает старостью, безденежьем, болезнями. Он же сам себя таким считает. Сам про себя такое говорит. А если человек вопреки всему провозглашает: «Я здоров! Я счастлив! Я успешен!» — то именно это он и получает.

— Неужели так просто? — изумилась Инесса.

— Не знаю, мам! Но, по-моему, стоит попробовать. Для начала… Если ты, конечно, изменила свою точку зрения на собственную жизнь…

— Ну если жить счастливо, то можно и долго, — просто согласилась мать. — А еще я знаешь, о чем подумала? Может, мне и вправду в деревню поехать?.. Взять отпуск…

— К бабе Саше?

— Да. Там и монастырь рядом есть. Святые места… В храм похожу, поговорю с матушкой… Вдруг и вправду успокоюсь…

— Точно, мам, поезжай! Вот это идея! И баба Саша будет рада! И сама отдохнешь. Жизнь свою переосмыслишь.

— Да-да, возможно!

— Только, мам… Пожалуйста, я очень тебя прошу… Не хочешь на операцию — бог с ней. Но хотя бы лекарства какие, уколы… Возьми у врача рецепты.

— Хорошо, дочь, ладно. Уговорила! — Инесса с любовью посмотрела на Жанну. — Какая же ты умница у меня, какая красавица! — И добавила, помолчав: — Спасибо тебе, доченька!

Красота Жанны в свете печальных событий не то чтобы померкла. Нет. Она, красота эта, перестала быть такой броской, как раньше. И стала более глубокой, что ли… Утратив внешний блеск, перешла на внутренний уровень, оказавшись еще более значимой… Жанну теперь не хватали за руки, не цеплялись к ней на каждом углу… Зато если бы она была способна посмотреть на себя со стороны, то заметила бы, каким долгим взглядом провожают ее мужчины… Как хотят оказаться поближе к ней и буквально не могут отойти, оторваться от того сияния и тепла, которые исходят от нее…

К ней изменили отношение сотрудники. Появилось уважение, какого не было раньше. Прежде люди, видимо, реагировали только на внешние атрибуты — длинные волосы, трепетные ресницы, стройный стан. И реакция окружающих была абсолютно прогнозируемой. Собственно, ничего не изменилось со времен юности: мужчины желали, женщины — завидовали.

Теперь же в глубине взгляда, в налете печали и грусти во всем облике, в некой отстраненности от сиюминутности чувствовался такой могучий внутренний потенциал любви, энергии, заботы, что во внешнем мире это вызывало совсем другие реакции. Да, мужчины продолжали ее желать, но гораздо менее агрессивно. Да, женщины продолжали завидовать, но не явно, а уже с оттенком принятия и даже сочувствия, мол, тяжело быть на свете красивой такой…

Жанна, занятая мыслями о здоровье матери, не сразу заметила эти изменения в самой себе и в окружении. Просто почувствовала почему-то вдруг чуть больше уверенности… Стала чуть смелее, что ли… Начала успевать гораздо больше, чем раньше.

В один из редких свободных вечеров Жанна зашла в магазин косметики. Давно она ничем себя не баловала. А хотелось, конечно. И новые духи, и крем для лица, и дезодорант. Вот и тушь кончается… На духи сейчас денег нет, но можно хотя бы оценить новый аромат. А заодно посмотреть новые оттенки помады. Лак для ногтей можно себе позволить запросто. Ну и тушь, конечно.

Мужчина подошел к ней абсолютно неожиданно. Ну, это для Жанны неожиданно. На самом же деле он долго изучал взглядом привлекательную девушку, заходил и справа, и слева, оценивал, приглядывался и лишь спустя какое-то время решился заговорить:

— Девушка, позвольте к вам обратиться?

— Да, пожалуйста… только я не продавец. — Жанна думала, что он за консультацией по выбору товара, и потому с трудом оторвав взгляд от ряда помад, лишь мельком взглянула на мужчину.

— Не хочу показаться навязчивым… Вот моя визитка…

«Необычное какое-то начало разговора», — подумала про себя Жанна и вскользь отметила строчку — «продюсер». Ну и что?!

— Я позволил себе понаблюдать за вами. У вас редкой красоты осанка. И походка… Знаете, я про себя даже определил: походка богини…

Девушка оторвалась от созерцания тюбиков, глянула на неожиданного собеседника и услышала.

— У меня к вам есть очень интересное предложение…

— Какое?

— Давайте поговорим в другом месте… Если не возражаете, я подожду вас у выхода, и мы посидим в кафе… Здесь есть кофейня неподалеку… Буквально пятнадцать-двадцать минут…

Жанна с легкостью согласилась.

— Хорошо.

Интерес к косметике сразу пропал. Она взяла тушь и направилась к кассе.

С каждой минутой разговора Жанне все больше и больше, казалось, что она погружается в какую-то волшебную сказку… Мужчина, сидящей перед ней с чашкой кофе, выглядел блестящим магом, исполняющим все желания. Он предлагал ей работу. И не просто работу в очередном офисе. Нет… Работу актрисой! К тому же за границей. К тому же за приличные деньги!

В это трудно было поверить. В это не верилось! И в это очень хотелось верить!

Жанна внутренне собралась: она мобилизовала все свое благоразумие, весь свой здравый смысл. Призвала себя прислушаться к своему внутреннему голосу… Но сердце уже пело победную песню, и отвергало все сомнения, и верило в скорое счастье…

Мужчина, представившийся Сергеем Семеновичем, оказался продюсером нового художественного сериала. Он подбирал красивых девушек не актрис, именно не профессионалок, для роли второго плана.

Жанна по всем характеристикам идеально подходила для такой роли. Конечно, нужно бы попробоваться… Хотя… Но поскольку Сергей Семенович лично сам принимает решение и утверждает на роль, то он уверен, что у нее все получится.

— Я, честно говоря, уже и не верил в удачу, — признался он. — Искал, искал… Но все не то… А вы — именно тот типаж. Даже поворот головы… Даже жесты… А уж походка!

— Послушайте, но вы ничего не говорите о роли. Какая она? И потом… почему вы против профессиональных актрис?

— Ой, это целая философия. — Сергей Семенович поудобнее устроился на стуле и настроился на долгий рассказ. — Во-первых, профессионалы — это слишком дорого! Вы не представляете себе, Жанна, о каких сумма идет речь. Даже начинающие требуют от тысячи долларов за съемочный день, а уж именитые… — Тут он закатил глаза и многозначительно замолчал.

Жанна слушала его и не верила тому, что может окунуться в мир кино, искусства, бомонда. Недосягаемый, недоступный, но такой притягательный мир…

— А во-вторых, — продолжал ее собеседник, — у меня такое хобби: открывать новые таланты. Или зажигать новые звезды. Это как вам больше нравится.

— Мне нравится… — Жанна заулыбалась. — Таланты! Хотя и «звезды» тоже звучит неплохо. — Она уже беззаботно смеялась, целиком и полностью доверившись новому знакомому. — Ну и кого вы уже таким образом открыли? Или зажгли?

Сергей Семенович посмотрел на нее ясными серыми глазами и стал сыпать именами. Имена перемежались с названием фильмов, фамилиями режиссеров, членами жюри фестивалей… Он все говорил и говорил, пока Жанна не задала свой основной вопрос:

— Послушайте! Это что же получается — мне надо увольняться? Или отпуск брать? И что сказать домашним?

Сергей Семенович принял серьезный вид:

— Конечно, увольняться! И собирать чемодан! Вы приезжаете на студию. Мы вас оформляем на работу, вы получаете аванс. И через пару недель — в командировку.

— Что, вот так… сразу?

— Конечно! — удивленно вскинул брови Сергей Семенович. — Съемки уже в разгаре. Вы войдете в роль в рабочем порядке. Да, кстати… загранпаспорт у вас имеется?

— Да, — Жанна кивнула, — сделала в прошлом году. Мы с мамой в Грецию летом летали.

— Вот и хорошо. Значит, берите загранпаспорт, трудовую книжку, две фотографии. Вот мой телефон… Я вас жду в четверг на проходной в шестнадцать часов. Сможете?

— Ну да… Конечно… Только… — Жанна замялась.

— Что такое? Боитесь, муж не отпустит?

— Нет-нет… Совсем не то… Я не замужем. Просто мама у меня сильно болеет. Не знаю даже, как с ней поступить.

— За ней, кроме вас, некому ухаживать?

— В том-то и дело, что нет.

— Погодите? А аванс? Вы же получите довольно приличные деньги, сможете нанять сиделку, оплатить лекарства…

— Простите… — Жанна покраснела, опустила голову и пролепетала совсем тихо: — Приличные — это сколько?

— Думаю, тысячи две или даже две с половиной.

— Рублей? — вырвалось у девушки.

Сергей Семенович уставился на Жанну как на недоумка. В его глазах промелькнуло нечто, похожее на высокомерие… Она даже испугалась своего последнего вопроса.

Он вздохнул и как безнадежной тупице ответил с деланым безразличным вздохом:

— Евро, конечно…

Этот ответ решил для Жанны все. Она и до этого момента не очень сопротивлялась, а теперь и подавно… обрадовалась так, что аж задохнулась от нахлынувших чувств.

Две тысячи евро! Даже не долларов! Да это же и дорогие медикаменты, и возможность дополнительного обследования, и консультации у признанных специалистов! Она все сможет решить. Мама спокойно поедет к бабушке. Заодно и ей, любимой бабе Саше, денег нужно передать: там давно уже крышу следует починить да и забор поправить…

— Ура! Ура! — сердце пело на разные голоса…

Жанна летела домой как на крыльях. Сжимая в руках заветный телефон с номером волшебника.

Жанна проводила маму в деревню, снабдив ее и лекарствами и какими-то умными книжками. Договорились после отпуска показаться врачу, и возможно — почему бы и нет? — мать решится на операцию или на серьезное лечение в стационаре.

— Хорошо, доченька! Не волнуйся! Давай я сначала там… на природе, в святых местах… разберусь немного со своими мыслями, чувствами… А потом лечение. Договорились? Я думаю, что без такой предварительной подготовки не возьмет меня медицина…

— Что значит «не возьмет»?

— Ну, не даст эффекта… Слишком уж я засорила свою душу… Ты была права: нельзя было так уж упиваться своим горем. Грех это! Уныние — это грех! Ты возвращайся, и мы с тобой обязательно пойдем еще раз к врачу. Вместе!

— Хорошо, мам! Ловлю тебя на слове!

….Жанна не звонила и не отвечала на звонки. Прошло три дня, пять дней, неделя… Сначала Инесса обвиняла плохую мобильную связь, потом заказывала международные переговоры на местной почте. Наконец, отбила телеграмму. В ответ — тишина. Она обзвонила всех знакомых, соседей, дочкиных подруг, тех, чьи телефоны смогла вспомнить или найти. Никто ничего не знал. Кроме того, что было известно самой Инессе: киностудия, съемки, командировка. Правда, прозвучала страна — Германия. Но это никак не приблизило Инессу к дочери.

Волнение нарастало, тревога заполняла все существо. Поделиться, посоветоваться было не с кем. Все разделяли ее беспокойство, но реально помочь никто ничем не мог. Находясь в отдаленной деревне, Инесса никаких конкретных шагов к поиску дочери предпринять не могла… Но походка ее изменилась: стала более стремительной. Складка меж бровей отражала напряженную работу мысли в поисках выхода, а отнюдь не самокопание и тоску по неудавшейся личной жизни. При этом она неустанно находилась в работе по хозяйству и хотя быстро уставала, все время была чем-то занята: то огородом, то уборкой, то засолкой овощей, то прогулкой в монастырь…

Поначалу, первые день-два после приезда, Инесса решила, что может позволить себе понежиться, отдохнуть, полениться… Но увидев, как крутится целый день баба Саша, изменила свое представление об отдыхе. А включившись в работу, почему-то стала забывать о своем состоянии здоровья. То ли ей действительно стало легче, то ли неудобно перед пожилой женщиной говорить о своих болячках, то ли стыдно лежать, глядя, как баба Саша не присядет ни на минуту… И Инесса включилась в повседневную работу: огород, уборка, обед, сбор овощей, помощь во дворе…

Оказалось, дела не кончаются. И в этой бесконечности движения открывается какой-то тайный смысл: некогда стенать, некогда болеть, незачем в сотый раз копаться в себе, ходя по одному и тому же кругу который год.

— Баб Саш! Где соду взять? Хочу банки перемыть.

— Баб Саш! Давай я на обед перцы нафарширую! Где у тебя рис?

— Баб Саш! Куда у нас ведро подевалось? Не найду!

И так целый день…

К вечеру Инесса уставала неимоверно. Она только успевала донести голову до подушки, как проваливалась в спасительный сон. А с утра — все по новой.

— Баб Саш! Я в храм! Обед приготовила. Буду часа через два.

— Ступай, милая, с Богом!

Баба Саша провожала ее до калитка, недолго смотрела в след и спешила вернуться к своим бесконечным делам.

Бабе Саше было лет, пожалуй, семьдесят. Может, чуть больше. Приходилась она Инессе то ли теткой, да и то неродной, то ли дальней родственницей — словом, седьмая вода на киселе. Они пытались восстановить родословную, но ничего у них не получилось. Все обрывалось на брате Инессиной бабушки, который мало того что имел две семьи, так еще и гулякой был, каких свет не видывал. Своих детей рожал, чужих привечал… Поди пойми, от какой жены родилась баба Саша — от основной, с которой брак был заключен, или от другой — нерасписанной, но которая очень даже смело заявляла о себе всю жизнь…

Короче, деда давно уже нет, жен его многочисленных тоже, детей жизнь по свету раскидала, одна только баба Саша и осталась в деревне. Вот ее-то Инесса и любила, и приезжала к ней с Андреем, и маленькую Жанку иной раз на лето отправляла.

Когда этим летом Инесса предстала перед бабой Саше худая, измученная и без мужа, та только руками всплеснула:

— Да что ты, милая! Разве так можно по мужику убиваться?! Молодец, что приехала. Поживи, отдохни у меня. В отпуск? Ну и отлично! Мы с тобой по грибы, по ягоды походим, огурчики на зиму закатаем, к матушке в монастырь на разговор зайдем… — Она говорила и говорила, а руки собирали на стол нехитрое угощение к чаю, доставали красивые чашки из буфета…

Жанна, которая привезла мать, разбирала московские подарки, поддерживая с бабушкой разговор. А Инесса сидела, молчала и только смотрела на милых сердцу людей с таким внутренним покоем, который вдруг внезапно, неизвестно каким образом образовался в ней, что вдруг невольно поверила: она оттает здесь, она справится…

Инесса в очередной раз торопилась в храм, когда взгляд ее зацепил мужчину, идущего навстречу. Тот шел как-то устало и не очень уверенно, как ей показалось. Тяжелые сумки оттягивали его руки. Инесса остановилась спросить, не помочь ли чем ему? Может, дом ищет. Тут недавно название одной из улиц поменяли. Поэтому кто не знает, не сразу найдет.

Она уже раскрыла рот, чтобы задать свой вопрос, да так и замерла… Перед ней стоял ее муж. Ее прекрасный, незабвенный, ненавистный Андрей, которого она и не узнала сразу, поскольку никак не предполагала увидеть его здесь…

А откуда он вообще знает, что она в деревне? Через Жанну? Значит, он в курсе, где дочь?!

Инесса стояла перед ним с таким боевым видом, что он даже опешил. Шел к убитой горем женщине, а увидел чуть ли не стремительно летящую по делам даму.

— Здравствуй, Нюся!

Он назвал ее тем… давним именем… Они были молодые, влюбленные друг в друга, ничего, кроме самих себя, вокруг не замечающие… Он смаковал ее имя на все лады, произносил то тихо и медленно, буквально по слогам: И-нес-са! То придумывал разные производные, как уменьшительно-ласкательные, так и совсем, казалось бы, несозвучные: Инесса, Инна, Иннуля, Несса, Нюся… Это «Нюся» — такое трепетное, полудеревенское, устаревшее, с оттенком легкой грусти и щемящей нежности, так и осталось их самым ласковым именем, которым они называли друг друга. Да-да! Получалось, что и Андрей — Андрюха — Андрюся — Нюся — очень даже вписался в это ласковое прозвище. Он ее Нюся, и она его — Нюся.

И вот по прошествии трех лет — или сколько уже прошло времени после их разрыва, наверное, почти четыре — он ей:

— Здравствуй, Нюся!

А она худая, страшная, взволнованная, со складкой меж бровей, бледная, усталая, постаревшая, несчастная, больная, отчаявшаяся, брошенная им, ненавидящая и упивающаяся своей ненавистью и своей бедой, стоит перед ним, дышит тяжело, моргает безжизненными ресницами и понимает: любимый! Он — единственный за всю жизнь, самый дорогой ей человек — вот он, перед ней! Надо же, Нюся! Она не нашла ничего умнее, как безлико отреагировать:

— Привет!

И опять молчание. То ли гнать его, то ли на шею бросаться, то ли в ноги падать?

А он такой чудной в пыльных ботинках, потной рубахе, с сумками, стоит перед ней и ничего больше сказать не может. Они не виделись все эти годы, разве что мельком, изредка. Он привык, что его бывшая жена всегда хорошо выглядела, была улыбчива и мила, что тело ее было налито силой и жизненными соками…

То, что перед ним оказалось теперь, — не его жена. И уж точно не Нюся. Откуда тогда оно — это имя? Почему? Из каких тайников души выскочило, высказалось, выговорилось?! Он не любит уже эту женщину, он давно ее не любит. Ну уж года четыре, это точно. Зачем тогда назвал ее Нюсей? Именем их молодости, влюбленности, счастья? Инесса — другое дело. Официально, холодно, правильно.

Она смотрела на него и видела поседевшие виски, обострившиеся морщины, чуть больше, чем раньше, ссутулившиеся плечи. Легкая грусть в глазах, некое недоумение, стеснительность и даже вину увидела Инесса. Причем весь его внешний облик и весь его внутренний монолог — одномоментно.

— Ты чего? — спросила она.

— Приехал тебя навестить.

— Как узнал?

— Жанна сказала.

— Давно?

— Давно. Недели две, наверное… Как только проводила тебя сюда… Она мне сказала, что ты себя неважно чувствуешь…

— Ну а раньше почему не приехал?

— Не знаю… Жанна не велела. Говорила, что ты обо мне только плохое… Думала, что мой визит только навредит.

— А сейчас?

— А сейчас… Жанна пропала. Не могу связаться с ней. Из-за нее волнуюсь, и по тебе душа изболелась… Решился. Думаю, прогонишь, так хоть продукты передам. А ты, смотрю, не гонишь… Разговариваешь даже.

— А где дочь? Что с ней? — Инесса будто даже и не слышала ностальгических интонаций в речи Андрея. Ей как будто само появление мужа было менее важно, чем информация о Жанне.

— Сам не пойму. Уехала со съемочной группой. Может, объявится. Вроде бы она официально устроилась на работу. Во всяком случае, мне так сказала.

— Ну да. И мне…

Помолчали. Потом медленно пошли в сторону бабы-Сашиного дома… Как доехал? Какая там погода? То, се… Ни о чем. И вдруг Инесса резко, без перехода:

— А кстати… Как твоя личная жизнь? Где и с кем живешь? — Вопросы давались ей непросто, но виду Инесса старалась не подавать.

Андрей чуть смутился, понурился, отвел в сторону глаза:

— Да все по-прежнему…

— По-прежнему — это как? — решила уточнить Инесса.

— Ну… я снимаю жилье, периодически встречаюсь с Оксаной…

— Похоже, не очень-то тебя устраивает такая жизнь, — рискнула предположить Инесса.

— Похоже, не очень, — легко согласился он.

— Тогда знаешь что? — Инесса на секунду задумалась и даже остановилась. — Постой! У меня родилась мысль!

Андрей остановился. С облегчением поставил сумки в пыль и посмотрел ей в глаза.

— Вот что я хотела предложить тебе… Я здесь в отпуске… Но решила вернуться домой. Давай, наверное, и ты тоже… возвращайся. Мне одной сейчас не справиться. Пока дочь не объявится, поживем вместе… Если ты не возражаешь, конечно. А там видно будет… — Она высказала свое предложение скороговоркой, на одном дыхании, чтобы быстрее закончить мысль, чтобы он не успел вклиниться, не успел возразить.

Андрей и не возразил. В дом к бабе Саше они зашли как пара, как муж и жена, воссоединившиеся после долгой разлуки.

Инесса буквально летала по квартире. Это никак не вязалось ни с ее внешним обликом, ни с болезненным состоянием. Но душа Инессы пела и расцветала с каждым днем. Даже переживания о дочери отступили. Муж вернулся! Они — опять семья! Пусть так, с непонятными перспективами, с непроясненными до конца отношениями, с грустинкой и неким сожалением… Пусть так. Для Инессы имело значение только одно — он рядом! Они вместе! Это было так важно и значимо, что на какое время пропажа дочери отошла на второй план.

Андрей, чувствуя себя виноватым во всей этой ситуации, первые дни ходил по дому как побитая собака. Хватался за все дела, во всем желая угодить своей супруге. Он брал на себя всю домашнюю работу и, казалось, напрочь забыл о своей Оксане. Во всяком случае из дома, кроме как на работу и по хозяйственным делам, не отлучался и по телефону шепотом ни с кем не беседовал. А может, она — зазноба его — куда-нибудь в отпуск укатила? Инесса не интересовалась.

Ее интересовало совсем другое. Потихоньку, с помощью Андрея, она начинала залатывать дыры в своем домашнем хозяйстве, которые за время отсутствия супруга стали вопиющими. Дверцы у шкафа прибить, антресоли разобрать, краны поменять, шторы постирать, окна помыть… Плохо без мужика! Как же плохо ей было без Андрея! Какое же счастье, что он наконец дома!

…Поиски Жанны не давали пока никаких результатов. Найденная в вещах дочери визитка с именем Сергея Семеновича также ничего не прояснила. Телефон его был вечно недоступен. Поездка на киностудию тоже не пролила света на ситуацию. Это же целый город! Тысячи людей, павильоны, огромная территория. Нереально!

Андрей заявил в милицию. Там равнодушно приняли бумагу, кивнули на огромную стопку таких же, лежащих на краю стола…

— Ждите, будет информация — позвоним… Людей пропадает много… А кто их ищет? Работать некому, платят копейки!

— Ну как же так? — недоумевал Андрей. — Никого не находите?

— Находим иногда… — уклончиво ответили ему, — а в основном сами возвращаются. То муж загулявший объявится как ни в чем не бывало, то подростки вернутся из дальних странствий на радость родителям… Со стариками хуже… А молодежь возвращается, как правило. Так что не волнуйтесь! Придет ваша… — он посмотрел на заявление, — Жанна Андреевна. Я уверен почему-то… Ну а искать… будем, конечно…

«Ну что ж, по крайней мере честно», — подумал про себя Андрей. Почти как про спасение утопающих.

Он вспомнил, как в детстве читал дочери книжку про барона Мюнхаузена. Был там рассказ про то, как этот самый чудак сам себя за волосы вытащил из болота. Смеялась тогда маленькая Жанка. А Андрею сейчас не до смеха. «Доченька! Дай Бог тебе сил спастись, если ты в опасности! Дай Бог тебе возможности объявиться, найтись, вернуться!»

Андрей перед Инессой особо не показывал своей тревоги, скрывал беспокойство, пряча его за заботой о жене. Но внутренне страдал. Страдал еще и потому, что считал себя причиной всех несчастий, обрушившихся на семью. Наверное, он был недалек от истины. Ведь если бы не он, Инесса не заболела бы. Уж что-что, а связь ее заболевания с его уходом была очевидна для всех… От тоски, от обиды, от ужаса одиночества, от чувства ненужности, покинутости, обреченности… А если бы она не заболела, дочь не гналась бы за лишними заработками, жила бы себе спокойно дома, работала, как обычно. Глядишь, учиться бы пошла.

Выходит, кругом он виноват. Ладно бы еще сам обрел счастье. Тогда хоть какое-то оправдание было бы. А так… вообще непонятно. Зачем ушел из дома? И что из этого хорошего получилось? Да ничего! Абсолютно ничего хорошего! Одни проблемы только!

— Ну вот тебе лично… чего не хватает для полного счастья? — Валерий в очередной раз наполнил рюмки своих приятелей.

— Мне? — Макс сделал серьезное лицо и на несколько мгновений задумался… — Да чтоб каждый день новая баба! — И добавил: — Я на полном серьезе. Вот был бы кайф! Вечный кайф моей жизни!

Гриша, третий из приятелей, разочарованно протянул:

— Ну, такого счастья-то достичь несложно! Ходи по проституткам каждый день, и никаких проблем!

— Действительно, — вполне серьезно поддержал Валерий. — Давайте выпьем за столь доступное счастье Макса!

— А чего вы смеетесь? — начал заводиться Макс. — Я с вами по-дружески поделился… А вы…

— Да брось ты! — возразил Гриша. — Не кипятись! Никто и не думал смеяться. Вполне нормальное желание. Я тебе больше скажу: мне кажется, большая половина мужиков мечтает об этом, просто мало кто озвучивает. Так что давай, — он потянулся рюмкой к рюмке Максима, — выпьем за исполнение твоего желания.

Они звякнули рюмками, опрокинули в себя водку, закусили.

— Ну и к чему, Валерий, ты это спросил? — не унимался Максим.

— Спросил, потому что мне интересно: а что людям не хватает для полного счастья?

— Ну а тебе самому чего не хватает?

— Мне? Да я и сам не пойму. — Валера почему-то вздохнул. — Семья есть, бизнес налажен, деньги, машина новая… Вот и задумался… Может, я тогда абсолютно счастлив, раз у меня есть все, что я хочу?

— Может, и так… — с большим сомнением произнес Макс.

Тут в разговор вступил Григорий:

— Нет, ребят, не так. Когда человек счастлив, он не задает себе вопросов. Если же начинаешь копаться в себе, значит, что-то не то…

— Ну а тебе, Гриня, чего недостает? — Максим устремил взгляд на приятеля в ожидании откровения.

Гриня вяло поковырял вилкой в салате, подцепил скользкий грибок, внимательно осмотрел его и положил вилку на стол, передумав есть.

— У меня, Макс, совершенно противоположное твоему представление о счастье…

— Как это? Чтоб вообще баб не было? — Тот хохотнул и весело подмигнул Валерию, предлагая ему разделить шутку.

Валерий Макса не поддержал, наоборот, осадил даже, мол, помолчи, дай человеку высказаться…

Гриша продолжал, глядя куда-то вдаль… Не то чтобы избегал смотреть прямо в глаза ребятам. Просто, видимо, в его голове рождался образ, который он не хотел выпускать из зоны своего внимания…

— Мне нужна одна-единственная… И только она сделает меня счастливым.

— Ну? И ты ее знаешь? — Максу не терпелось вникнуть в подробности.

— Я знаю ее очень давно… еще со школы… Мне кажется, я всю жизнь люблю только одну эту женщину… — Он помолчал. Нелегко давался столь откровенный разговор. Похоже, чуть ли не впервые заговорили они о самом сокровенном. И оказалось совсем непросто раскрыть душу перед ребятами, пусть даже перед близкими. Гриша вздохнул и продолжал с грустью: — Но получается как-то все… наперекосяк: люблю одну, живу с другой, сплю с третьей…

— А она-то знает о тебе? О твоих чувствах к ней? — Валерий отодвинул тарелку и облокотился на стол. Теперь они почти касались плечами.

Говорить в столь непосредственной близости стало и легче, и труднее одновременно. Легче, потому что ощущалось в буквальном смысле слова дружеское плечо, и это поддерживало, придавало сил. А труднее, потому что требовало предельной искренности, потому что не соврать уже, не уйти от ответа…

— Знает, конечно. Все эти годы я ей звоню, слежу за ее жизнью. Какой она институт закончила, за кого замуж вышла, когда ребенка родила… И о чувствах знает, конечно. Мы даже встречаемся изредка… Но бывает, наверное, безответная любовь. Не нужен я ей… Ну, как приятель, как давний знакомый — возможно. А как мужик — нет. — Он потянулся за сигаретой, закурил.

Ребята молчали. Гриша затянулся и договорил:

— Вот если бы она только намекнула, если бы только позволила быть рядом… Позвала бы… Пусть даже шепотом, я бы услышал… Мне кажется, с ней я был бы абсолютно счастлив. По крайней мере сейчас я в этом уверен.

— Да-а-а… — глубокомысленно протянул Валера, — оказывается, непростой вопрос я затронул. У вас вон какие потребности… прямо противоположные, зато осознанные, то есть понятные вам самим, а я чего-то тужусь, пыжусь, а понять не могу: что мне не так? Чего не хватает? Может, тоже в любви дело? Или, вернее, в ее отсутствии? К жене привык. Подружки какие-то случаются, но что-то… не греют. Душе как-то неуютно, грустно… И не поймешь, отчего…

— Ладно, мужики! — Максим посмотрел на часы. — Давайте выпьем. И тему разговора заодно сменим. А то совсем раскисли… Тем более через полчаса нам надо с нашими у собора какого-то встречаться. Забыли?

— Так что, и горячее не успеем заказать?

— Нет, конечно!

— Давайте закуску доедим и вперед! — Он подозвал официанта: — Счет!

То, что Жанна попала в бордель, а не на киносъемки, выяснилось очень даже быстро. Еще в аэропорту, еще в Москве, увидев в группе отъезжающих молодых красивых девчонок, Жанна усомнилась: в чем дело? Говорили, что она — Жанна — героиня второго плана, а при чем тогда такое количество молодых смазливых девиц? Но Сергей Семенович, он же сопровождающий, заверил, что сериал длинный, сюжетных линий много, и девушки нужны как статистки для массовки, ну и, может, для съемок в эпизодах.

— И вообще… что ты волнуешься? На работу оформилась? Оформилась. Аванс получила? Получила. Трудовая книжку в отделе кадров? Да. Вот и замечательно. Не о чем волноваться… Вот, на, читай… — и Сергей Семенович протянул ей довольно увесистую пачку исписанной бумаги, — сценарий. Ознакомься. По приезде начнем работать.

Жанна с трудом уместила сценарий в сумку, решив начать читать в самолете. Ну не здесь же, в самом деле! Не под табло вылетов!

Сергей Семенович довел девушек до стойки регистрации и оформления посадочных талонов, потом со словами «Идите на паспортный контроль, а я сейчас подойду буквально через пару минут» испарился. Оказалось, что никакой он не сопровождающий, а провожающий и что в Мюнхене их будет встречать некто с табличкой «Киностудия».

В самолете чувство тревоги у Жанны периодически нарастало, но, ничем не подтвержденное, затихало, чтобы с новой силой возродиться в порту прилета.

Встретили их группу хоть и с табличкой «Киностудия», но зато очень холодно и даже жестко. Показали автобус и молча повезли. Куда, зачем — никто не объяснял, не рассказывал.

Ехали долго. Казалось, за это время можно было пересечь полстраны. Что, собственно, и случилось То, что они оказались не в Мюнхене, стало понятно очень быстро. А вот в каком городе — непонятно было никому.

При расселении в гостинице у всех забрали паспорта и почему-то мобильные телефоны. Ну если сбору паспортов никто особенно не сопротивлялся: все-таки правила заселения в гостиницу подразумевают временное хранение документа у администрации отеля, то телефоны добровольно не желал отдавать никто. Однако им объяснили, что это обычная для данной местности процедура. Телефоны заберут всего на час, проверят на какое-то излучение и, если оно не выше нормы, отдадут.

Никому ничего не отдали. Ни паспортов, ни телефонных аппаратов…

И отель этот оказался лишь перевалочной базой на пути в бордель, или публичный дом, или стриптиз-клуб, что в сущности было одним и тем же…

Жанна еще какое-то время уговаривала себя успокоиться, подождать… Даже несколько раз прочла про себя молитву, которую помнила с юности, но… события развивались настолько стремительно и неоднозначно, что очень скоро стало понятно: девчонки попали в ловушку. Причем схема «вербовки» была для всех примерно одинакова: кого-то пригласили быть моделью, кого-то танцовщицей в элитном заведении, кого-то, как Жанну, сниматься в кино. Девочки были примерно одного возраста — от восемнадцати до двадцати двух. Жанна оказалась чуть ли не самой старшей из всех. Самой старшей и самой красивой.

Трехэтажный особняк был отремонтирован с большим вкусом. Современные отделочные материалы, прекрасная мебель, изысканные аксессуары и белье. Видимо, денег во всю эту красоту вложено было очень прилично. И именно девчонкам из России во главе с Жанной надо было по воле судьбы эти деньги для кого-то отрабатывать… И не просто отрабатывать. А в буквальном смысле слова пахать в режиме нон-стоп и поистине в статусе рабынь. Даже имена девушек были переиначены под стать новому имиджу. Жанна стала Снежаной, Катя — Кэтрин, Марина — Марьяной… Ну и так далее.

Девочки не имели ничего своего. Ну, про паспорта и мобильные телефоны все давно забыли. Но даже копейки денег не было ни у одной из них. Весь расчет производился у администратора заведения. И даже если довольные клиенты оставляли чаевые, их тут же забирали горничные. Находили даже в самых укромных уголках, забирали и сдавали администратору.

Все, в чем девушки могли бы нуждаться, предоставлялось им по первому требованию: средства ухода за собой, еда, фрукты, новое белье, прокладки, медикаменты и даже игры типа домино и шашек для проведения досуга. Правда, времени на досуг практически не было. Потому что свободные от работы часы девушек обучали иностранным языкам, а также активно следили за их здоровьем и ухаживали за телами. Анализы, осмотр врача, стоматолог, косметолог, массаж, сауна, бассейн — все было не просто доступным, а обязательным. И никто ни у кого не спрашивал, есть ли желание или настроение пойти в сауну, сделать обертывание или маску… Там вообще практически не разговаривали с девчонками. Строгое расписание, четкий график, который мог нарушаться только по желанию клиента. Ну, если тот захотел, к примеру, заказать девушку не на два часа, а на четыре. Только тогда она могла пропустить занятие языком или по уходу за телом.

Сначала девушки даже получали удовольствие от столь изысканной о них заботы. Далеко не все у себя дома могли вот так же следить за собой, уделяя собственному телу и лицу не просто внимание, а истинный уход…

Однако со временем, когда такое положение вещей превратилось в обязаловку и не было ни у одной из них свободного выбора ни в чем… вот тогда все затосковали по-настоящему.

Работы становилось все больше. Видимо, заведение начало, как принято говорить, «раскручиваться», потому что клиенты шли непрерывным потоком и даже записывались наперед, что поначалу опять же веселило, а потом начало угнетать. Когда понимаешь, что у тебя такая жизнь не только сегодня, но и завтра, и через неделю, и даже через несколько месяцев — это пугает по-настоящему.

У Жанны, например, появились постоянные клиенты, которые четко застолбили себе определенные часы и дни и даже записывались чуть ли не на год вперед. У других девочек ситуация была подобная, но Жанна — или теперь Снежана — пользовалась повышенным спросом. Красота ее была все же необыкновенна — не столь броская, сколько глубокая, не столь яркая, сколько обаятельная своей мягкостью и очарованием… Она была чуть ли не самой востребованной из всех…

Между собой девчонки общались мало, изредка встречаясь то в столовой, то в бассейне. Ну и в постели, естественно, если клиент заказывал двоих одновременно. А так какое общение? Там работа…

В редкие свободные минуты Жанна подходила к окну, смотрела в небо и сложа руки на груди страстно шептала: «Мамочка! Дорогая моя! Прости меня, что я тебя покинула. Глупо, неразумно, необдуманно… Мамочка, выздоравливай, пожалуйста! И пожалуйста, жди меня! Я вернусь! Еще не знаю как, не представляю… Но вернусь обязательно!»

И она мысленно представляла себе картину возвращения: вот она спускается с трапа самолета, заходит в зал прилета, а навстречу с раскрытыми объятиями идут ее родители — мама, папа, и она падает им в руки, и обнимает их, и целует, и нет мига слаще, чем этот момент обретения друг друга…

…Или Жанна приезжает домой. Уже вечер. Она подходит к двери своей квартиры. Сердце колотится, и рука никак не поднимется, чтобы нажать на звонок… И тогда Жанна тихонько начинает стучать в дверь… Стучит и гладит ее, чуть ли не целует старую обивку своей старой двери своей старой квартиры… Дома родители. Они пьют чай, разговаривают… Потом слышат какие-то странные шорохи в коридоре. Вдвоем открывают дверь… Видят свою дочь… И она падает в их объятия. Целует их, обнимает, и нет мига слаще, чем этот момент обретения друг друга…

Когда случался отдых, Жанна выходила в сад. Правильнее было бы сказать — просто выходила из помещения, потому что ни садом, ни парком, ни улицей место прогулок назвать было нельзя. Территория особняка была не очень большая. Обнесенная высоким глухим забором, она не претендовала на статус эстетически приятной территории. Да, там были кустарники, редкие деревья, тропинки, клумбы, скамейки. Но поскольку изучен был каждый сантиметр этой местности, то никакого интереса хождение по дорожкам не представляло. И забор этот опостылевший… И камеры слежения по всему периметру… Все это, скорее, удручало, чем способствовало здоровому времяпрепровождению.

Да, на воздухе можно было поиграть в бадминтон или заняться аэробикой, что иногда и происходило, однако радости от этого девчонки не получали. Потому что даже прогулки, даже редчайшие минуты досуга были под присмотром.

И все же… Жанна бродила по идеально выложенным дорожкам, бросала взор на безупречно исполненный дизайн ландшафта и будто бы не видела ничего кругом. Перед глазами всплывало детство… Боже, каким счастливым оно было! Как беззаботно, весело и в любви жила маленькая Жаннуля, или Снежаночка, или Снежочек! Как запросто папа всегда соглашался на прогулку в Сокольники! Его никогда не нужно было упрашивать, уговаривать, задабривать чем-либо или что-то обещать взамен. Достаточно было сказать:

— Пап, а пойдем в субботу в парк? А?!

И он с улыбкой, не задумываясь, отвечал:

— В парк? Уж не в Сокольники ли?

— Ну да, пап! Да!

— Вдвоем? Или маму тоже возьмем?

— Маму? — на этом вопросе маленькая Жанна всегда задумывалась. С одной стороны, можно, конечно, и маму… Только… Тут Жанна начинала прикидывать, что мама вряд ли разрешит мороженое, тем более перед обедом, что будет бояться колеса обозрения и испортит им все впечатление от аттракциона, что не разрешит купить надувной шарик, потому что «сколько можно покупать эти дурацкие шары?».

— Нет, пап… — Она тянула отца за руку, призывая наклониться, и потом горячо шептала ему в ухо: — Пусть мама обед готовит! Мы же голодные придем. Кто нас накормит?

Папа смеялся и предлагал компромисс:

— Ладно! Мы с тобой до обеда в парк, а после обеда я маме обещал выход в кино. Посидишь у соседей пару часиков?

— Да! Да! — Жанна всегда была рада предложенному папой варианту. Все ее мечты радостно исполнялись: и прогулка с папой, и вкусный мамин обед, не то что в школе, и приятный вечер в компании соседей.

Тетя Лида и дядя Егор всегда с радостью принимали девочку у себя. Сначала садились пить чай. То с конфетами, то с баранками, то с вареньем. Пили долго, с разговорами, с шутками… Потом дядя Егор включал телевизор в ожидании последних новостей. И Жанна все время недоумевала: почему новости последние? Ведь и вчера были, и сегодня с утра, и сейчас вечером — и все последние? Они бесконечные какие-то эти новости, нескончаемые и даже иногда повторяющиеся. Почему же последние? И все объяснения взрослых никак не приближали ее к пониманию этого вопроса.

Короче, дядя Егор садился перед телевизором, а тетя Лида принималась учить Жанну. Это именно она научила девочку вышивать крестиком, пришивать пуговицы, кроить куклам платья и даже вязать. Благодаря тете Лиде Жанна была лучшей в классе по труду, и работы ее всегда занимали почетные места на школьных выставках.

А потом родители возвращались из кино, садились ужинать… И такое счастье тянулось бесконечно. Веселый папа, заботливая мама, милая нянюшка-соседка.

У Жанны всегда наворачивались слезы при воспоминании о детстве. Поэтому она не очень-то позволяла себе вспоминать. Эти мысли были и сладкими, и болезненными одновременно. Зато она неустанно думала о возможности вырваться… Строила планы, мечтала, составляла логически выверенные схемы то побега, то обмана администрации… Но в силу жесткости порядков, суровости охраны, отсутствия документов и денег планы ее выглядели не очень реальными.

Единственный путь получения помощи Жанна видела только извне. А извне — это лишь клиенты. Но никакого доверия ни к одному из них у Жанны не было. Любой вопрос, кажущийся невинным, мог быть донесен до сведения администрации, а там — на усмотрение руководства: либо строгое наказание, либо домашний арест. И неизвестно еще, что хуже…

Максим, Григорий и Валера были давними приятелями. Когда-то они вместе работали в одном из многочисленных НИИ программистами. Много воды с тех пор утекло, но сквозь годы пронесли они свои отношения, которые даже дружбой не назвать, скорее, приятельством. Изредка созванивались, еще реже виделись, но связь не теряли и пару-тройку раз в год обязательно выбирались куда-нибудь то мужской компанией, то с семьями.

На этот раз тремя машинами поехали прокатиться по Европе. Взяли жен, дорожные карты, наличные евро и — в отпуск. Всего-то две недели! Зато сколько впечатлений!

Женщины, как правило, больше по магазинам да по музеям, мужчины — дегустировать местное пиво и гурманствовать в ресторанах. Отвлекались, конечно, и на аквапарки, и на аттракционы, но в основном стремились сытно и вкусно поесть. В этом все трое мужчин были едины.

Сколько бы их жены ни зазывали на экскурсии, они, в основном отнекивались, а если уж соглашались, то явно скучали или даже засыпали под размеренный рассказ гида. Женам становилось неловко за своих мужей, но что поделаешь? Интересы у людей разнятся, и на отдыхе это всегда и сразу становится очевидным…

…Компания задержалась в Германии. Почему-то, не сговариваясь, решили, что дальше можно и не ехать. Здесь было то, что устроило всех одновременно: хорошая погода, обильная еда и масса приличных магазинов. К тому же чистота и красота городов и городишек, которые они проезжали.

— Слышь, ребят, — Макс заговорщически снизил голос до шепота, — я здесь по злачным местечкам прошелся…

— Когда это ты успел? — вскинулись оба собеседника одновременно.

— А вы вчера завалились спать после обеда. Забыли?

— Ну?

— Вы — спать, девчонки — по магазинам. А я думаю — дай пройдусь.

— И что?

— Нашел тут, неподалеку от нас, кстати, квартал один интересный. Стрип-бары, секс-шопы и прочее…

— Ну и молодец!

— Молодец-то я молодец! Вопрос не в этом! А в том, что наметил я сегодня вечером или завтра… не знаю, как получится, посетить кое-какое заведеньице. — Глаза Макса возбужденно заблестели.

— Ну и как ты думаешь организовать это дело? Да еще вечером? Когда все мы в сборе?! Не-е… Нереально!

— Ну пацаны! Ну давайте придумаем что-нибудь! Прикройте меня, что ли!

— Слушай, а почему вечером-то? Должно быть, такого рода предприятия работают круглосуточно.

— Точно! — Макс аж засиял от такой прекрасной идеи. — И чего-то это мне самому в голову не пришло?! Точно! А уйти днем гораздо проще. Что там у нас завтра по плану?

— Завтра? — Валера в напряжении наморщил лоб. — По-моему, девчонки говорили что-то про выставку цветов. Да! Точно! Они еще про семена спорили.

— А чего про них спорить-то?

— Ну, есть ли смысл покупать за границей или лучше приобретать в стране проживания.

— А какая разница?

— Ну вроде бы по принципу: где родился, там и пригодился… То есть растения, характерные для одной местности, плохо приживаются в другой. Или что-то в этом роде. Я особенно не вникал.

— Так пойдут они или нет? — заволновался Максим.

— Да поедут наверняка. Я даже не сомневаюсь. Тем более, там рядом какой-то уникальный фарфоровый завод, а при нем магазин. Так что до вечера они там застрянут — это точно!

— Ну все, пацаны! Тогда я в шоколаде!

— А куда пойдешь-то? Ты нам хоть приблизительно направление покажи.

— Да ладно… Зачем вам?

— Ну мало ли… Вдруг чего?

— Хорошо! А в принципе вы можете меня проводить. Сами заодно прогуляетесь. Там масса интересного в этом квартале: такие магазины классные, столько кассет, журналов, игрушек… Ну, для интима… У нас такой красоты нет. Так, жалкое подобие…

— А что, Гринь? Почему не пройтись? — заинтересовался Валера.

— Пошли! Я с удовольствием. В Москве как-то стесняюсь, хотя очень интересно, конечно… Но не решался зайти… А здесь за компанию… Может, правда, по паре кассет приобретем?

— Все, решено! Спасибо, ребята! Поддержали! — Максим находился в радостном предвкушении и не скрывал этого.

Однажды Марина, самая молодая и, как оказалось, самая строптивая из девушек, не выдержала… Во время прогулки внаглую перелезла через забор и бежать… Забор одолеть было делом далеко не простым. Но она готовилась. Причем совершенно одна. Никому из девчонок ничего не сказала, ни у кого помощи не просила. По крайней мере никто не признался в том, что был в курсе Маринкиных планов о побеге.

Она выбрала место, где куст рос близко к забору, дождалась дождя, взяла на прогулку зонтик и вышла гулять.

За ней не сразу кинулись. Во-первых, дождь искажал изображение на мониторе. А во-вторых, никто не ожидал подобной дерзости. Охрана просто обалдела от такого беспредела. Кеды, кусты, зонт — вот и все подручные или, вернее, подножные средства плюс наглость… Такого еще не было на вверенной охране территории.

Маринку, к сожалению, поймали. Хотя непонятно: к сожалению ли? Без паспорта, в незнакомой стране… Как бы она справилась? Небось попала бы в какой-нибудь дешевый притон. Здесь хоть комфорт, еда, уход, а там — за забором — какая жизнь?

У Маринки нашли деньги. Причем немало: что-то около семисот евро и пятисот долларов. Каким образом удалось ей собрать такую сумму, так и осталось загадкой. Администрация информацию не распространяла, а только усилила контроль и ужесточила правила проверки помещений. Получилось даже, что девчонки невольно обиделись на Марину: из-за нее такие неприятности у всех. Полный шмон, карательные меры и потеря тех небольших сумм, которые кое-кому все же удалось утаить.

А Маринке придумали очень хитрое наказание. Хитрое и жестокое.

Была в заведении особая комната… Предназначенная для взыскательных клиентов: с коваными кроватями, наручниками, масками и прочими аксессуарами для соответствующих игрищ.

Маринку бросили на кровать, приковав наручниками руки и ноги к ее спинкам. И оставили на два дня. При этом насильно кормили. Насильно, потому что давали есть то, что она ненавидела. А ненавидела Маринка бананы. В детстве она их то ли переела, то ли ими отравилась… Короче, сам вид бананов вызывал у нее отвращение, а запах неизменно провоцировал позыв на рвоту. За время пребывания девушек в притоне администрация досконально изучила гастрономические пристрастия своих подопечных.

В туалет не отпускали. Просто лежала она в собственной блевотине, моче и кале. Охранники, приходившие к ней, сами еле выдерживали процедуру кормления. Комната специально не проветривалась, белье, естественно, не менялось. Маринка просила воды, елозила по вонючей и грязной кровати в поисках удобного положения и с ужасом ждала нового приступа рвоты.

Других девчонок, в том числе и Жанну, периодически водили смотреть на эту «красоту» в качестве воспитательного приема: чтоб неповадно было.

Вот такое наказание. Или еще одна карательная мера практиковалась администрацией: в темную кладовку на три дня. Как однажды наказали другую девчонку Лору за отказ в групповом обслуживании клиента. Кладовочка была невелика — полтора метра на полтора. Без еды, без туалета. Только вода, темнота, безделье и ужас замкнутого пространства…

Тогда за Маринку все же кто-то из девчонок заступился, хотя все очень боялись… Причем боялись не то что высказаться, а даже своим внешним видом показать отношение к ситуации… А тут Валька — ну Валия по-местному — не выдержала:

— Дайте попить ей. Она же умереть может. Без воды человеку вообще нельзя. К тому же у нее рвота. Организм обезвожен…

Столь «объемный» текст на фоне всеобщего молчания плюс эмоционально окрашенная речь, видимо, подействовали…

Маринке кинули бутылку воды, но как она мучалась, чтобы исхитриться попить самостоятельно!.. Лучше было этого не видеть. Все мольбы к охранникам перестать кормить ее бананами или хотя бы поднести воду ко рту остались неуслышанными.

Когда на третий день Марьяну отпустили, с ней случилась истерика. Пригласили врача, сделали укол, предоставили личного психолога, который, видимо, был призван не для решения конкретных проблем девушки, а для того, чтобы уговорить ее подчиниться, успокоиться и терпеливо ждать. Чего ждать? Ну, вероятно того, что когда-нибудь это закончится. Когда? Ну, может, года через три-четыре, если администрация соберется менять состав. А если нет? Тогда есть смысл смириться… И даже найти плюсы. А что остается?

Такое наказание Маринку подкосило. Ей, конечно, выдали успокоительные препараты, но поначалу они мало помогали. Она то и дело вскрикивала во сне и несколько раз плакала во время работы. Клиенты стали жаловаться.

Администрация поняла, что перегнула палку с наказанием, и уже поползли по заведению слухи, что, может, Маринку выдворят «по болезни» и в этом, наверное, будет смысл. И вообще, девчонки, вот он — выход. Можно поприкидываться, «поболеть», тогда и нам повезет быть выкинутыми за пределы, а там, глядишь, и на родину отправят… Но нет… Ничего подобного не случилось. Постепенно таблетки сделали свое дело — Маринка-Марьяна пришла в себя. По крайне мере так казалось со стороны… Она продолжала работать, и все более-менее вошло в норму. Только в ее глазах поселилась какая-то затравленность… Казалось, она все время озирается, будто ждет удара хлыста… Но и это со временем уравновесилось…

Прошел уже год, как девчонки покинули родину.

В работе девушек иногда случалось затишье. Трудно даже сказать, с чем оно было связано. Видимо, в любом бизнесе есть сезонность. Где-то, в каком-то деле она ярко выражена. Например, в туризме. Лето и Новый год — подъем, осень и весна — затишье… Где-то — менее. Есть производства, практически не подверженные влиянию сезонов. Например, водка и хлеб. Хотя когда Жанна работала в большом супермаркете администратором зала, она замечала, что водку зимой берут чаще, а хлеб и хлебобулочные изделия почему-то более популярны летом.

А уж почему в их древнейшем бизнесе наблюдается сезонность, Жанна недопонимала. Единственное, с чем она связывала такое положение вещей, так это с отпусками. Клиенты уезжают путешествовать с семьей, как правило, в конце лета. Ну и зимой, конечно, на рождественские каникулы. Вот и можно позволить себе немного расслабиться… Хотя в период отсутствия постоянных клиентов появляются залетные, приезжие, или, как девчонки называли таких, «транзит»…

Те ходили, скорее, из любопытства… Или, бывало, группами, за компанию. Девушки любили такие массовки. Работы в такие моменты было немного. Такого рода клиенты больше тусовались, красовались друг перед другом, много выпивали, куражились, щедро платили. А до дела порой и не доходило. Или доходило, но так… влегкую… ограничиваясь, как правило, одноразовым примитивным сексом. Скорее, для галочки, мол, побывал в борделе. Главное было побалагурить, распушить хвосты, пообниматься с красивыми девчонками, почувствовать себя истинными мужчинами или, как стало принято выражаться, мачо. Хотя что есть «мачо», лично Жанна понять не могла. Крутой? Или красивый? Или сексуальный? Или очаровательный? Скорее всего все вместе. Но таких Жанна не встречала. Такие вообще встречаются один на тысячу… И вряд ли в их заведении…

В дни затишья девчонки больше гуляли, могли посмотреть какие-то фильмы, хотя от просмотра видео никто особого удовольствия не получал. Русского не показывали, поскольку администрация боялась ностальгического кризиса, а то, что без перевода, особого удовольствия не приносило.

А так все шло как обычно: массажи, бассейн, спортзал, сауна. Девушки листали журналы, подолгу пили чай в столовой, лениво переговаривались и грустили.

По дому скучали все… И было абсолютно неважно, у кого какие взаимоотношения с близкими, кто с кем в ссоре, кто на кого обижен. Отсюда, издалека, каждой из них домашние дрязги казались настолько мелочными, незначительными, несущественными, что они готовы были простить всех своих обидчиков, если таковые имелись, забыть все свои претензии, махнуть рукой на любые недоразумения, лишь бы оказаться в родных местах… Недопонимание с родными, размолвки с молодыми людьми, проблемы с бывшими сослуживцами — все это меркло по сравнению с тоской по дому.

Жанна взяла за правило каждый день писать письмо домой. Днем писала, поздно вечером рвала и выбрасывала. Уборка бывала по утрам, и все сомнительное и недозволенное моментально было бы уничтожено горничными или, что еще хуже, доложено администрации. Сначала она писала объемные послания, рассказывая подробно о своей жизни на чужбине, о том, в какую ситуацию попала… Потом, со временем письма становились все короче. Жанна уже не столько изливала в них душу, сколько записывала самое главное, что считала нужным сообщить о себе. Кроме того, что с помощью такого нехитрого способа Жанна общалась, пусть даже в одностороннем порядке, со своими родителями, она еще лелеяла мечту о русском клиенте… Причем о таком, с кем решилась бы передать письмо.

Русских почему-то было мало. То ли они посещали бордели подешевле, то ли администрация осознанно оберегала заведение от россиян, опасаясь ненужных контактов с соотечественниками. Непонятно, но даже те русские, которые иной раз попадали к ним, не внушали доверия.

Сейчас, в сезон затишья, администрация, видимо, предприняла какие-то меры по привлечению клиентов. Может, рекламу какую дала, неважно. Но только славянских ребят стало в конце лета побольше.

Макс сидел в прохладе уютного зала, утонув в мягком диване, и с интересом листал фотоальбом. Девушки на картинках были обворожительны. Длинноногая Лора. Толстушка Эвелина. Улыбчивая озорница Марьяна. Грустная красавица Снежана. Пожалуй, она. Да, Снежана.

— Вот эта! — Он показал фотографию администратору.

— Достойный выбор! — улыбнулась та и проводила клиента на второй этаж в комнату девушки.

Общий язык они нашли сразу. Жанна, как только он вошел, ощутила какое-то волнение внутри. Где-то в районе груди сладко заныла душа, глаза потеплели… И первая мысль: «Может, рискнуть передать с ним письмо?»

Макс в вопросах продажной любви был человеком искушенным. Случалось ему обращаться к девушкам по вызову, нравился ему такой способ расслабления. Мужчина он был добродушный, девушек никогда не обижал. Разговоров, конечно, задушевных не вел, а побазарить, похохмить — это запросто. Любил улыбчивых. Смешливых. Наслаждался женским смехом, радовался реакции на свои шутки. Ему самому даже показалось странным, что он выбрал грустную Снежану. Та, другая, как ее? Марьяна — тоже ему понравилась. «Ну ладно, в другой раз выберу, — решил он про себя. — Уж больно хороша эта Снежана!»

А Жанна тем временем умело делала свое дело, но так необыкновенно старалась при этом, что видавший виды Макс даже удивился…

Ну да, встречались ему девушки, выполняющие свою работу с удовольствием. Да, бывали очень высокого уровня профессионалки. Но понятно, что все это было без души. Работа есть работа.

А эта Снежана проявляла нежность! Она ласкала его так искренне, что Максим в какой-то момент даже отстранился:

— Слушай, ты меня ни с кем не перепутала?

— Нет! А что такое? Что-то не так? Тебе больно? Неприятно? — заволновалась Жанна.

— Да что ты?! Мне не просто приятно. Никогда ничего подобного я не встречал… Вот и подумал: может, ты меня за какого-то своего старого знакомого приняла? Ты что… со всеми так?

— Как так?

— Ну вот… как со мной?

— Что ты имеешь в виду? — удивилась девушка.

— Ты очень ласковая… нежная… мягкая. Неужели со всеми такая?

Жанна смотрела на него серьезно, грустно. Молчала.

— Эй, красавица! Ты чего? — Макс легонько потряс ее за плечо, мол, приходи в себя, не молчи…

Но девушка продолжала молчать. Она только смотрела на Макса. Глаза покраснели, увлажнились, потом наполнились слезами. Она зажала рот рукой, чтобы не разрыдаться в голос… И хотя крики, стоны и восклицания были привычными звуками в работе девушек, Жанне не хотелось во всеуслышание обнаруживать свое состояние.

Макс был ошеломлен. Он хотел было расспросить ее, но она лишь мотала головой, продолжала плакать, по-прежнему зажимая рот.

Тогда он просто обнял ее, прижал к себе. И сидели они так, обнявшись на сбитых простынях, забыв на короткое время, зачем они здесь, для каких целей.

Картина, абсолютно нетипичная для подобного рода заведений, закончилась страстным Жанниным шепотом:

— Я через тебя записку передам. Можно?

— Мне? Зачем? — удивился Макс.

— Там телефон. Позвони моей маме. Я с ней больше года не разговаривала. Она не знает, где я, что со мной. Пожалуйста, позвони!

— Ну давай! — спокойно согласился Максим.

Он спрятал письмо в карман брюк. Время свидания заканчивалось.

— Захочешь, приходи еще! Ты классный.

Максим довольно усмехнулся:

— Мне все девчонки говорят, что я классный!

«Еще бы, — подумала про себя Жанна, — понятное дело! Мы такие слова каждому клиенту говорим!» А вслух сказала:

— Ты для меня как кусочек родины. Звучит, наверное, пафосно. А как еще сказать? Мы здесь одичали уже в заточении. Нас же никуда не выпускают…

Она осекла себя на полуслове, поняв, что и так сказала слишком много.

Проводила клиента, улыбнулась на прощание, дежурно чмокнула его в щечку… Все как положено. От администратора не укрылись, конечно, красные глаза Снежаны и чуть припухший нос.

— В чем дело, детка? — слащавым голоском поинтересовалась она у девушки, когда за клиентом закрылась дверь.

— Все в порядке, — спокойно ответила Жанна.

— А глаза почему красные?

— Сперма попала, — спокойно соврала она. — Еле промыла. До сих пор щиплет.

— Зайди к медсестре. Пусть она закапает.

— Хорошо. — Жанна послушно повернула к врачебному кабинету.

«Врет сука! — бесстрастно подумала администратор. — Ну и черт с ней!»

Она посмотрела запись в журнале: на вечер к Снежане записан постоянный клиент Ганс.

— Снежана! — окликнула она девушку. — Через полчаса свидание с Гансом. Приходи в себя и за работу.

И как только за девушкой закрылась дверь в кабинет, передала сообщение на охрану:

— Усилить контроль за комнатой Снежаны.

— В каком аспекте? — уточники охранники.

— Связь с клиентами. При малейшем подозрении докладывать!

В служебном журнале появилась запись сменному администратору: «Есть некоторые сомнения в благонадежности Снежаны. Клиент русский. Представился как Макс. Думаю, что лучше его к Снежане не допускать».

Макс возвращался в свою гостиницу в некотором смятении. Плоть его была вполне удовлетворена, а вот с душой творилось что-то непонятное. Он ловил себя на мысли, что задумывается о совершенно дурацких вещах. Например, ищет разницу между понятиями «ласка» и «нежность». Или, наоборот, не разницу, а подтверждение того, что это одно и то же. И все же нет, видимо, не совсем одно и то же… Ласковая женщина… Нежная женщина… Какое-то различие он чувствовал, а объяснить не мог. Ласковая — это, скорее, та, которая что-то делает ласково, ну, к примеру, целует, обнимает… А нежность — это что-то глубже. Это во взгляде. В движении, в жесте… Это сродни любви, что ли…

Но не могла же эта Снежана полюбить его? Это же немыслимо! Тогда почему столько нежности в ней? Ничего себе сходил к проститутке! Никогда ничего подобного с Максом не происходило.

Девушка всю дорогу не выходила у него из головы. Он каким-то глубинным чутьем уловил ее печаль, тяжесть ее жизненной драмы. Толком ничего не зная о ней, он ощутил вдруг такое томление внутри, что невольно, пока шел, гладил левую половину груди, не замечая сам этого движения и боли-то в общем никакой не испытывая. Так, заныло что-то, затосковало…

И что-то еще, что-то еще беспокоило. Ах да! Записка! Надо бы прочитать. Хорошо, что вспомнил. А то Ленка любит по карманам шарить. Потом оправдывайся. Хлопот не оберешься!

Он развернул сложенный вчетверо листок бумаги, хотел прочесть на ходу, но буквы прыгали перед глазами и сердце ныло. Макс решил присесть и спокойно вникнуть.

«Дорогие мои! Прекрасные, самые лучшие на свете папа и мама! Вы даже не можете себе представить, как я люблю вас, скучаю, тоскую… Почему-то все время вижу вас вместе. Господи! Какое было бы счастье, если это действительно так.

Я жива, здорова! У меня все хорошо! За исключением того, что нет никакой возможности ни вернуться, ни даже связаться с вами. Если это письмо каким-то чудом попадет к вам, для меня это будет первым шагом к победе. Над обстоятельствами, над ситуацией!

Любимые мои! Не знаю как, не знаю когда, но я вернусь к вам! Искать меня бессмысленно. Я и сама не знаю, где нахожусь, но со мной правда все в порядке. Жанна».

И ниже — имена родителей, телефоны домашний, мобильные, адрес.

Макс сложил письмо и поискал глазами урну: «На кой ляд оно мне надо?! Сходил расслабиться называется! Надо же вляпаться в такую историю!»

Поднялся, подошел к мусорному баку, но… вспомнил широко открытые, полные слез глаза, тоску ее взора, нежность пальцев и передумал: «Ладно, уберу в водительские документы. Ленка никогда туда не заглядывает».

Андрей и Инесса вели совместное хозяйство, жили под одной крышей, объединенные общей бедой и единой надеждой. Но… что-то ушло из их когда-то искренних и теплых отношений. Казалось бы, они снова вдвоем, никто не мешает им наслаждаться обществом друг друга, а почему-то не стыковалось, не искрило…

Понятно, что потеря дочери угнетала обоих. Тем более что никаких известий от нее они вообще не получали. Только во сне приходила она то к отцу, то к матери, тянула к ним руки, рвалась, а шага никогда навстречу не делала. Так и стояли она друг против друга с протянутыми руками, но никогда так и не обнявшиеся… После этих ночей Инесса ревела целый день, Андрей ходил мрачный и седел день ото дня.

К гадалкам Андрей жене запрещал обращаться:

— Не смей! Не к добру это! Лучше в церковь сходи, а к гадалкам — не смей!

Но не очень-то Инесса слушала. Там на кофе погадает, тут на картах раскинет. По всему выходило — живая Жанна! Живая, здоровая! И вернется обязательно! Когда? Неизвестно. Ждите!

Инесса настолько погрузилась в процесс ожидания дочери, что про заболевание свое забыла вовсе. Она, правда, пила лекарства, продолжала делать какие-то процедуры. Но делала это, скорее, из-за обещания, данного дочери. Однако что-то, видимо, произошло. Инесса, сама того не зная, запустила механизм выздоровления и предпочитала о своем недуге не думать, не говорить, не прислушиваться к процессам, происходящим внутри нее. Короче, ничем и никак не подпитывать свою болезнь. И болезнь эта за ненадобностью, за невостребованностью стала потихоньку сжиматься, съеживаться в жалкий комочек и, похоже, приостановила свое развитие.

Болезни этой как будто обидно стало. Раньше ее холили-лелеяли, а теперь что? Поначалу даже просили о ней, молили, обращаясь к Всевышнему, потом о ней говорили, рассуждали, анализировали, подпитывая тем самым ее суть. Ей позволили проявиться в плохом самочувствии, в потере веса, в снижении жизненного тонуса… О ней справлялись, про нее расспрашивали. И вдруг — все! Кончились разговоры, ушло внимание, пропал интерес. Она — болезнь — оказалась брошенной, забытой, никому не нужной. На нее перестали обращать внимание, полностью игнорируя потребности в поддержании собственной значимости. А, ну раз так! Раз я никому не нужна, неинтересна, то и не надо!

Примитивно, наверное, но вполне возможно, что именно так мог звучать внутренний монолог недуга, если бы Инесса могла его услышать. Но ей реально было не до него. Ей бы дочь отыскать! Дождаться ее возвращения! Ни на что другое у нее просто не было ни сил, ни желания.

Так что со здоровьем все более-менее наладилось. А вот с мужем… С мужем было непонятно. Андрей выглядел отличным семьянином. Вернее, даже не выглядел, а был им. Все в дом, все исправит, наладит, во всем жене поможет. Вот только пропала его веселость… Казалось бы, и бог с ней. Не самое это главное качество в человеке. Так-то оно так. Только непонятно было, почему оно пропало — качество это прекрасное, без которого так нездорово стало им двоим жить вместе.

Инесса всегда была убеждена, что характер человека не меняется. А то, что веселый нрав — это характерная черта мужа, она не сомневалась. И вдруг — нет ничего: ни веселости, ни легкости, ни полета. Куда все делось? Андрею этот вопрос задавать было бесполезно. Он на него не мог ответить. Мычал что-то невразумительное. Инесса понимала, что связана такая трансформация скорее всего с Оксаной — любовью его непонятной, но теперь-то, когда Оксана забыта, теперь-то что мешает быть прежним?

Только, видимо, правильная фраза звучала периодически в Инессиной голове: нельзя дважды войти в одну реку. Вот они вроде бы вошли, но это лишь видимость. И они другие, и река не та.

Нет, она, конечно, очень даже рада, что муж рядом, что они опять — семья, что вместе они и поплачут над бедной своей дочерью, и поддержат друг друга, и помогут во всем… И все-таки с любовью что-то происходит… Как будто любовь уходит, остывает, прощается с Инессой. Скорее, муж ей просто опора, плечо, просто тыл, хотя это очень даже немало. Но никак не любимый. И Инесса вроде бы бежит за былой любовью — ухватить, зацепиться, задержать, а она выскальзывает из рук, не дается… Просто растворяется в пространстве. Была — и нет ее. И следа даже нет. Только аромат, ощущение легкого прикосновения… И ничего больше… Былое чувство. Как его описать?

Ребята наперебой кинулись с расспросами:

— Ну что, Макс? Как гульнул?

— Нормалек!

— Ну расскажи, ладно тебе! Что за бордель? Какие девчонки? Немки?

— Ой, ребят! — Максим с досадой отмахнулся от них. Не любил он подобные разговоры. Сам процесс интимной близости очень даже уважал, а вот распространяться об этом, обсуждать, рассуждать — это нет. — Пойдемте лучше водки выпьем!

— Ну выпить-то мы выпьем, а ты чего такой загруженный? Может, проблемы какие? — не унимался Гриша.

— Ладно, оставь его! — Валера посмотрел на часы. — Давайте посидим перед отелем, вон в том кафе… Как раз наших девчонок встретим. Они уже через полчаса обещали подъехать. Говорят, накупили опять всего! Как будем багаж упаковывать, не знаю.

— Ребят, а завтра какой день недели? — Макс, казалось, думал о чем-то своем и вопрос задал совершенно не в тему.

— Четверг вроде…

— А мы когда уезжаем? — напряженно спросил он.

— В пятницу же договаривались.

— Вы что, хотите сказать, что нам только один день осталось здесь быть?

— Ну да! — Гриша внимательно посмотрел на товарища. — Макс! Да что с тобой? Мы же все вместе решали: выезжаем в пятницу утром. Два дня в пути. В воскресенье дома приходим в себя. В понедельник всем на работу.

— Да-да… Я помню. Просто время так быстро пробежало… — Он присел за столик, посмотрел меню. — Так, что мы заказываем? Лично мне водки и мяса кусок. Валер, переведи! — И опять без перехода: — Ребят, меня еще разок прикроете? Завтра?

— Макс! Да ты что?! Завтра, считай, последний день отдыха. Девчонки наверняка захотят куда-нибудь вместе, — горячо возразил Григорий.

— Да… Они говорили: на катере по реке! Это на полдня точно, — поддержал Валера.

Макс словно и не слышал:

— Мне надо будет отлучиться часика на полтора-два. Не больше.

— Рискуешь!

— Да чем я рискую?! Чем? — взорвался Макс. — В гробу я видел ваш кораблик вместе с вашей рекой!

— Да не кипятись ты! Куда хочешь, туда и иди! Только реши сначала, что ты жене твоей говорить будешь.

— Ну, мужики! — Макс, казалось, немного успокоился. — Прошу же по-человечески: прикройте! Давайте придумаем что-нибудь.

— А что придумать-то?

— Ну, к примеру, что я пошел покупать Ленке подарок. Она обожает подарки и очень обрадуется, — предложил Макс.

— Неплохой ход, — поддержал Валера.

— Может, ход-то и неплохой, только на поиски подарка тоже время нужно, — усомнился Гриша.

— Да мне всего-то минут пятнадцать-двадцать потребуется. Забегу в первый попавшийся ювелирный… Возьму цепочку или браслет… Делов-то…

— Слышь, Макс! А что за необходимость-то? Зачем тебе… любовь эта продажная? А? Да еще в таких количествах? Да еще с риском? — Гриша допускал, что своим вопросом может вызвать раздражение или даже гнев Макса, но все равно не удержался.

На удивление Макс ответил серьезно и спокойно:

— Ну, во-первых, я же сказал, что в обладании большого количества женщин я вижу свое личное счастье. Во-вторых, меня интересует тема сексуальных взаимоотношений мужчины и женщины. Интересует, притягивает… Завораживает, я бы даже сказал. И в-третьих, я реально расслабляюсь только с женщиной. Ни водка, ни путешествия, ни лишний сон не дают мне такого истинного релакса, как секс с новой подружкой. Я доходчиво объясняю?

Речь его казалась образцом отточенного ораторского искусства. Он ни разу не сорвался ни на мат, ни на крики. Спокойно и четко высказал свою позицию, и сомневаться в его искренности у ребят не было никаких причин.

— Ну что ж! Флаг тебе в руки!

До возвращения жены Макс больше не проронил ни слова. В разговоре приятелей не участвовал, жевал мясо и равнодушно посматривал по сторонам. Периодически откидывался на спинку кресла и прикрывал глаза. В эти мгновения перед ним появлялось лицо девушки… Ну той… Как ее? Жанна, Снежана… Ее ласковые руки нежно гладили его тело, а васильковые глаза проникновенно заглядывали, казалось, в самую душу.

С Жанной случилась истерика. Наверное, впервые. Пожалуй, что да, в первый раз за все время нахождения в заведении. Конечно, приступы тоски, пессимизма и печали бывали и прежде. Естественно, ей не чужды были депрессивные настроения. Но поскольку врачи следили за девушками очень внимательно, то и лекарства назначались вовремя и в нужных количествах. А раз так, то все более-менее болезненные отклонения довольно быстро приводились в норму. Или в состояние, близкое к норме.

Девушки считались высокоэлитными проститутками, и нездорового состояния их психики персонал не мог допустить. Жанна иногда задумывалась: а зачем их привезли сюда насильственным путем? Разве мало желающих, которые сами готовы к подобной работе, хотят заниматься этим, имеют опыт, профессиональные навыки, выдержку, терпение? Почему понадобились девчонки, которым чуждо подобное занятие? Зачем насилие над собой, если кто-то может делать ту же работу если не с любовью, то по крайней мере с желанием и интересом?

Ответ Жанна предполагала только один: неиспорченность, отсутствие порочного опыта. Пусть не девственность, но все же и неразвращенность. То есть клиенту предлагались обычные, нормальные молодые женщины. Не путаны, не профессиональные проститутки… Да, пусть эти девушки чему-то не обучены, пусть они не способны на какие-то чудеса сексуальной техники. Обученных — пруд приди! В соседнем квартале — томные восточные красавицы! Через улицу — непревзойденные в искусстве любви тайки. Напротив — горячие кубинки! А здесь — самые обыкновенные славянские девушки. И вроде бы ничего в них нет особенного, а гляди-ка, спрос растет! Клиенты множатся. Значит, не прогадал хозяин! Грамотно идею свою развил!

Другого объяснения у Жанны не было. Она догадывалась, что услуги девушек стоят дорого, но не представляла себе, насколько! И при этом цены периодически повышались. Постоянных клиентов заведение не теряло, новые шли в первый раз из любопытства: за что такие деньги берут, интересно? А потом «подсаживались» на русских. То ли тепло какое исходило от них, то ли трепетны они были не в пример другим, то ли процесс отдавания любви является истинно русским выражением женской сути… И именно это отличало их от профессионалок.

Жанна задумывалась и над тем, что руководство будет делать с ними дальше. Понятно же, что надо как-то обновлять состав, надо производить «отсев» или «выбраковку», или как там еще называется процесс замены сотрудников. За этот год влились к ним еще четыре девчонки, загнанные в сети проституции тем же путем. И скорее всего тем же Сергеем Семеновичем. И какое количество девушек уже перенасытило заведение! Свободных комнат не осталось. В двух номерах жили по две девушки, чего раньше не было. Жанна предполагала, что постепенно от стареньких будут избавляться. Хотя пока они приносят деньги и пользуются спросом, это будет неразумно. Поэтому лучше, наверное, стараться, чтобы были клиенты, чтобы они постоянно навещали ее и записывались на долгие месяцы вперед, чем мучиться вопросом: а что потом? Хорошо, если отпустят на все четыре стороны. А если уберут? Кому они нужны: возиться с их паспортами, билетами, когда гораздо проще избавиться навсегда. Нет человека — нет проблемы.

И опять же — что значит «на все четыре стороны»? А в какую сторону ни пойди — все плохо. Куда идти-то? В бордель? В прислуги? Где жить? На что?

Подобные вопросы мучили Жанну в последнее время все чаще. Она не находила ответов, тосковала по дому и не видела никакого просвета в своей расписанной по минутам жизни.

Тот клиент из России… Он назвался Максимом… Он пробудил в Жанне надежду. Она уже было отчаялась передать письмо на родину. С таким трудом открылась… С таким сомнением доверилась… Жанна и мечтала о том, чтобы кто-то согласился выполнить ее просьбу, и боялась обмана… Она впервые плакала при клиенте. И впервые после его ухода с ней случилась истерика. С Гансом она еще как-то отработала, а потом — все…

Вызвали врача. Тот сделал укол, прописал покой и смену обстановки. «Ха-ха-ха! — горько усмехнулась про себя Жанна. — Интересно, как это предписание врача будет выполнено?»

Но оказалось, она зря иронизировала. Чуть ли не впервые в истории заведения девушке разрешили покинуть его стены. Водитель отправлялся по делам в город, и Жанну посадили рядом с ним. Правда, пристегнули наручником правую руку к дверце автомобиля и предупредили, чтобы «без глупостей».

Да и какие глупости можно позволить себе без паспорта и без денег? Действительно, любое нарушение дисциплины будет глупым. Так что лучше молча глазеть по сторонам, наслаждаясь новыми впечатлениями и свежими ощущениями.

Жанна с воодушевлением отправилась на прогулку. Ее радовало абсолютно все: людные улицы, многочисленные светофоры, зеленые скверы, яркое солнце. Ей были приятны все звуки: рычание мотоцикла, собачий лай, крики детей на площадке аттракционов и звуки мелодий из проезжающих рядом автомобилей.

Девушку интересовало буквально все: какие прически у местных дам, что нового в моде, на каком языке вывески и указатели. Бежать никуда не хотелось… Она была поражена тем, насколько грамотными оказались рекомендации врача. Подумаешь, выехала на полчаса в город… А сколько эмоций, сколько желания поделиться с девчонками, рассказать, что видела!

Водитель остановился около какого-то магазина. Видимого, оптового, потому что находился он, как поняла Жанна, совсем не на центральной улице, а где-то в глубине дворов и выглядел отнюдь непривлекательно. Мужчина купил там туалетную бумагу, средства гигиены и прочую хозяйственную мелочь…

Жанне было интересно наблюдать даже это. Вот он расплачивается — ей видна касса через прозрачную дверь магазина… Вот поочередно носит покупки в багажник. Вот прощается с продавцом. Теперь достает мобильник из заднего кармана брюк, с кем-то мило разговаривает, улыбается…

Вернулся водитель в машину в хорошем настроении. То ли с женой пообщался, то ли с любовницей. Аж сиял после приятного разговора. Жанна, у которой зрел определенный план, решила, что сейчас — самое время.

Она робко посмотрела на мужчину, шумно вздохнула и склонила голову.

— Что-то не так? — участливо спросил водитель.

Жанна сделала вид, что смущается и просящее произнесла:

— Все так… Только мороженого очень хочется…

Он довольно хохотнул:

— Мороженого? Без проблем! — Он действительно был в прекрасном настроении.

Ехал и высматривал палатку, где продавалось бы сладкое кушанье.

— Вон! — Жанна увидела лоток на противоположной стороне улицы.

Мужчина послушно остановил машину и вышел. «Неужели сработало?» — запело изболевшееся Жаннино сердце.

Телефон лежал в машине. Прямо под левой рукой девушки. В своем благородном порыве мужчина забыл о нем. Да теперь уж, видно, и не ждал звонка. Она судорожно стала нажимать на кнопки. Мобильные телефоны отца и матери почему-то не набирались. То ли коды поменялись за это время, то ли еще чего. Нервно глядя то на водителя, то на кнопки, набрала номер домашнего. Она жадно слушала звонки и глядела в спину мужчины. Только бы не обернулся, только бы подольше стоял, выбирая мороженое и расплачиваясь…

Трубку не брали. Да и на что она рассчитывала? Сегодня будний день. Мама, наверное, на работе. А вдруг в больнице? А вдруг?.. Папе позвонить? Но водитель уже возвращался к машине, и надо было положить телефон на место, успеть стереть набранные номера, чтобы не выдать себя.

Жанна получила эскимо, горячо поблагодарила мужчину и принялась за лакомство. Внешне она выглядела абсолютно спокойной и даже довольной, но сердце ее готово было выпрыгнуть из груди. Надо же, второй год пошел, как она вообще не притрагивалась к телефону. И вдруг сегодня набрала номер своего домашнего. И пусть разговора не состоялось. Пусть… Ей казалось, что она хоть чуть-чуть, но прикоснулась к родине…

Максиму отказали в свидании со Снежаной.

— У девушки клиент. Она не сможет вас принять сегодня. Вы ведь не записывались заранее? Вот видите… Так что сегодня, к сожалению… Возможно, завтра… Ах, завтра вы уезжаете?! Как жаль! Ну что ж, может быть, желаете провести время с другой девушкой? Посмотрите, пожалуйста, наш альбом еще раз.

Максим вздохнул об утраченной возможности увидеть Жанну, но решил времени зря не терять. Ладно, пусть будет та, молодая, с озорной улыбкой… Может, развеселит его немного, а то в такую грусть-тоску впал он со вчерашнего дня.

Марьяна была в превосходном расположении духа. Она затянула его в водоворот своих игр, шуток, улыбок. Она обаяла его, расслабила, и он прекрасно провел с ней время. Про Марьяну Максим даже немного рассказал пацанам, мол, классная девчонка, заводная, горячая, то, что надо. О Снежане мужикам не было сказано ни слова.

Инесса в очередной раз перебирала Жаннины вещи в ее шкафу. Она периодически так делала. От этого ей почему-то становилось легче… Она прикасалась к вещам дочери, придирчиво их осматривала. Кое-что стирала, когда вещи казались ей несвежими, кое-что сдавала в химчистку. Раз в месяц Инесса меняла на кровати дочери постельное белье. Андрей с болью смотрел на эти действия супруги и горько усмехался про себя. Но вслух ничего не высказывал, понимая, что таким образом жена беседует с дочерью, общается с ней…

— Ну вот… футболку простирнуть надо бы, а то как будто несвежая… А эти брюки стоило бы отдать в химчистку еще раз. Вон пятно так и не убрали, да и погладили неважно… — Инесса тихо бурчала себе под нос, перекладывая вновь и вновь дочкину одежду с одного места на другое…

Сколько времени прошло с того момента, как дочь уехала? Уже год и три месяца… Слезы подступали к горлу, комом стояли там, перекрывая дыхание…

Инесса знала, что если не выплакаться, то целый вечер будет задыхаться. А если заплакать, то слезы не остановить до ночи… «Но лучше плакать, чем задыхаться», — решила она про себя, и слезы лились нескончаемым потоком. И Андрей плелся на кухню ставить чайник, и они вместе пили чай пополам со слезами, а потом ложились в обнимку… И всхлипывая, Инесса засыпала в объятиях мужа. И снился ей постоянный сон про единственную дочь, которая тянет к ней руки… Только на этот раз еще и голубь появился во сне. Белый, легкий, трепетный… Он летал перед лицом Инессы, потом сделал круг над ее головой и исчез куда-то…

Инесса проснулась в абсолютной уверенности: быть новостям! Она не умела разгадывать сны, но была убеждена: голубь — к известиям!

И весь день потом была возбуждена, подвижна, энергична! И почему-то настроена на хорошее! Инесса буквально порхала и сама себе не могла объяснить, что с ней происходит.

Максим измучился. Сколько раз он ругал себя за то, что взялся передать письмо. И хотя никому ничем не был обязан, листок с телефонами не выбрасывал. «Раз взялся, значит, уже пообещал», — рассудил он.

Письмо жгло руки. Отправить по почте почему-то не решался. Все-таки Жанна настаивала на личной беседе. Ну не настаивала, конечно, нет! Она вообще ничего не требовала и даже не просила. Но как будто молила его… Взглядом, всем своим обликом, всей душевной энергией, которая исходила от нее в тот момент… Позвонить? Но ведь это нужно разговаривать, что-то объяснять, отвечать на вопросы. Не дай бог у людей будет плохо с сердцем… Ехать по адресу и кидать письмо в почтовый ящик? Так это, считай, по почте отправить. Нет, какой путь ни возьми, никакой Максиму не нравился. А помочь Снежане, конечно, хотелось. Только чем ей поможешь? Паспорт левый сделать? А передать как? А как она убежит из своего плена? Да нет, нереально! Да и вообще, зачем ему это? Кто ему эта девушка? Ну да, нежные у нее руки и глаза небесно-голубые… Только она всего лишь очередная проститутка на его жизненном пути, и кроме имени, наверняка вымышленного, он о ней больше ничего не знает.

В этом месте внутреннего диалога появлялся другой голос. Слабый, правда, тихий голосочек, но настойчивый, зараза! Он говорил всегда примерно следующее:

«Ну как это ты ничего не знаешь? И адрес у тебя есть, и истинное имя, которым она письмо подписала. И даже имена родителей ее ты знаешь. Да и к судьбе молодой женщины ты прикоснулся. Пусть невольно, но очень даже серьезно. Раз доверилась она тебе, раз открылась… Значит, вызвал ты в ней такие чувства, которые никто не вызывал до сих пор. А если бы с твоей дочерью такое случилось?»

На этом месте Максим начинал скрежетать зубами и прекращал разговор сам с собой. Возвращался к началу, и так по кругу…

В конце концов он принял решение — звонить… Только не на мобильник, чтобы свой номер не высветился. На городской. И на всякий случай не со своего. Ответил мужчина:

— Здравствуйте! Вы, наверное, Андрей?

— Да, слушаю вас!

— Андрей, у меня для вас письмо. Если скажете индекс, то я готов отправить вам его сегодня по почте. Потому что адрес написан, а индекса нет.

— А кто вы? Представьтесь!

Максим предполагал подобное развитие разговора, но ушел от ответа.

— У меня очень мало времени. Мое имя вам ничего не скажет. Я абсолютно случайный человек в этой истории, и просто волей случая… взялся… оказать любезность. Диктуйте индекс.

В тот же вечер он бросил конверт в почтовый ящик и с облегчением вздохнул: наконец-то! Можно забыть и расслабиться.

Только забыть почему-то не получалось. И никак не удавалось ухватить какую-то мысль. Интересную какую-то деталь… Ну чего-то никак Максим не мог понять. Почему так получается? Что такого происходит во время телесного контакта? Почему одна женщина обнимает, гладит, ласкает вроде бы точно так же, как и другая, а никакого отклика в душе не возникает?.. А та, другая, ну вот как Снежана, например, вроде бы ничего особенного и не делает… Никакой экзотики. Ласки вполне привычные, обыкновенные, можно даже сказать, а он никак не может забыть ее прикосновений, тепла, душевности. Вспоминает и погружается в нежность… Закрывает глаза, и вот она — рядом, близко со своей персиковой кожей, синим взором, изящной грацией… Как легко она двигалась, какие мягкие движения!.. А походка?! Вроде и ходить особенно было негде, но даже те несколько шагов по комнате были так грациозны… Поистине, походка богини!

Стоп! Уж не влюбился ли он? Максим неоднократно задавался этим вопросом, но всегда отвергал подобную трактовку своей грусти. Просто жаль девушку. Видимо, попала по глупости в нелепую ситуацию. Не столько нелепую, сколько страшную в своей безысходности. Просто хорошая девчонка! Просто вспоминается она ему, да и все! При чем тут влюбленность?!

Если можно было бы в подобной ситуации назвать Инессу счастливой, то именно так и стоило бы ее назвать. Сомнительное, однако, счастье. Дочери как не было, так и нет. Одно письмо только, непонятно когда написанное, непонятно кем переданное. Но Инесса ощущала себя буквально на седьмом небе от счастья!

Она читала и перечитывала строчки, написанные дочкиной рукой, целовала письмо и плакала над ним. Читала его вслух раз сто, не меньше, и хотя заучила наизусть, продолжала читать и перечитывать.

Андрей тоже не скрывал радости, однако ругал себя, что не смог разговорить того человека, который звонил. Ну был бы понастойчивее, ну попросил бы о встрече, ну еще что-нибудь предпринял бы… А так только письмо на руках и больше никакой информации… Ну, слава Богу, жива, здорова! Слава Богу!

Вернулась бы! Только бы вернулась! Как бы хорошо они зажили! Втроем, своей семьей, как прежде! И опять он смог бы встречаться со своей Оксаной. Сейчас стесняется, неловко как-то ему в такой ситуации, когда с его дочерью беда… А если бы вернулась, тогда да, тогда нормально. Тянет его Оксана, по-прежнему интересует… Звонит он ей изредка, когда Инесса не слышит. И виделись уже несколько раз украдкой. А постоянно не получается. Даже не то чтобы не получается, а просто… ну, неловко ему… неудобно… стыдно.

Но как притягательно, как сладко! И сладко, и больно одновременно. И мучительно, и невыносимо, и горько. Но нет ничего счастливее того мига, когда обнимает он свою ненаглядную Оксану, вдыхает запах ее волос, целует нежную шею и буквально задыхается от сладостного восторга.

И что ему делать со всем этим? С ожиданием исчезнувшей дочери? С женой своей нелюбимой? С любовью своей болезненной и неиссякаемой к Оксане? Как ему со всем этим жить?!

В какой-то момент хозяин заведения признал правоту приходящего к девушкам консультанта-психолога. Тот давно уже говорил, что замкнутое пространство, отсутствие впечатлений вкупе с тоской по родине способны привести не то что к частой смене настроения, но и к жесточайшей депрессии. Или к алкоголизму. Или к суициду. Короче, неправильно это.

— Или меняйте состав, или меняйте линию поведения, — посоветовал консультант хозяину.

Менять состав хозяин не был готов. Так хорошо раскрутилась его идея! От клиентов отбоя нет. Девушки запуганные, послушные. Работают отлично. Зачем менять? Опасно это, да и хлопотно. Лучше уж этим послабление позволить. Тем более, что бежать им некуда, да и незачем. Так что ладно, прислушаемся к совету психолога.

И хозяин понемногу стал позволять то, о чем раньше девчонки и не мечтали. Телевизор настроили на русский канал. Закупили несколько кассет с любимыми фильмами. Журналы на русском стали периодически появляться. Дни рождения девчонкам разрешили отмечать. Это вроде бы и раньше не было запрещено, но очень уж в узких рамках. А теперь девушка в этот день не работала. Кроме того, ей позволялась, под присмотром охранника, правда, поездка в большой универмаг: себе купить что-то по мелочи, угощение подругам выбрать. Ну и, наконец, можно было накрыть стол, посидеть всем вместе…

А уж когда девушкам стали разрешать оставлять себе чаевые, то радости не было предела. Появился хоть какой-то смысл, хоть какой-то проблеск.

Жанна по привычке все равно куда-то прятала деньги. Причем сразу в несколько мест. Боялась шмона. Не верила до конца в то, что чаевые легализовали. А так если в одном месте найдут, в другом — останется… Она с непонятным ожесточением рассовывала евро по разным углам, а чтобы не забыть, сколько у нее всего денег, записывала, шифровала, придумывала тайнопись… А на самом деле никто за этим уже не следил. Видимо, затраты хозяина успешно отбивались, а скорее всего уже и прибыль пошла. Кто ж знает его доходы? Главное, что девчонки вздохнули поспокойнее… Хотя телефоны им были по-прежнему недоступны.

Теперь планы несколько поменялись. Если раньше все поголовно мечтали вырваться из плена, то в изменившихся условиях ситуация для многих стала выглядеть иначе. Кое-кто из девочек вошел во вкус и работал с удовольствием. Кто-то мечтал заработать приличную сумму денег, и теперь эта мечта становилась реальностью. Кто-то по-прежнему стремился на родину, но как-то более осознанно: не лишь бы как перемахнуть через забор, а с умом. Ум предполагал все тот же необходимый минимум: документы, деньги…

Было ясно, что без посторонней помощи не обойтись.

Максим вернулся из отпуска неудовлетворенным. Как будто что-то недоделал. И ему было очень неприятно это ощущение «недо». И не в плане «недоел-недопил-недогулял». Здесь как раз все получилось: и еда классная, и напитки настоящие, и впечатлений полно… А вот ситуация с Жанной не отпускала и продолжала волновать.

Максим был человеком слова. При всей его кажущейся бесшабашности слов на ветер он не бросал. И хоть обещаний давать не любил, однако если уж обещал, то выполнял непременно.

В истории с русской проституткой он повел себя с самого начала не совсем естественным для него образом. Слишком расслабился, что ли… Хотя именно ради этого и затевал отношения с женщинами. Слишком раскрылся? Да вроде бы нет… Как он раскрылся-то? Разве что-то рассказывал о себе? Откровенничал? Душу выворачивал? Нет. Он вообще туда не за этим пришел. Он пришел получить, а не отдать. А выходит дело, настолько был открыт, что девушка доверилась ему. Максим чувствовал, как она трепетала, волновалась, сомневалась, вручая ему письмо. И помнил ее горестные глаза, полные слез, и рот, зажатый рукой, чтобы сдержать рыдания…

Максим прекрасно осознавал, что между ними произошел какой-то контакт. Причем, не просто контакт типа проститутка-клиент. Или мужчина-женщина. Нет. Другого рода. Скорее, контакт типа человек-человек. Или даже друг-друг. Почему? Откуда? Зачем? И ведь он же ответил! Ну не брал бы письмо! Ну «забыл» бы его на краю кровати! Ну «потерял» бы по дороге! Ну даже выбросил бы, в конце концов, как поначалу и намеревался сделать.

Нет! Раз взялся — выполняй! Сколько Максим себя помнил — хоть в школе, хоть в институте — всегда он был таким. Или не обещал, или делал.

Короче, девчонка эта не давала ему покоя. И не в письме, конечно, дело, а именно в той атмосфере, в которую они оба тогда погрузились…

Он вдруг принял решение:

— Лен! Смотаюсь-ка я в командировку на пару-тройку дней!

— С чего бы это? — удивилась жена. — Никогда не ездил, и вдруг?

— Выставка в Германии проходит по нашей теме. Шеф решил меня отправить.

— Один едешь? Или командой?

— Да один, наверное… Всего-то на несколько дней…

Максим, конечно, предполагал увидеть благодарность в Жанниных глазах, когда шепнул ей:

— Письмо твоим отправил…

Но то, что произошло на самом деле, Максима обескуражило: Жанна бегала вокруг него, прыгала, танцевала, хохотала! В порыве благодарности целовала его руки, пела на все голоса, не стесняясь быть услышанной.

Да честно говоря, в их заведении никаким звукам не удивлялись: плач, смех, крик, стоны, хохот, аплодисменты, звуки падающих тел, звон посуды… Чего только не происходило в комнатах!.. Так что пой, смейся, кричи «Ура!» — все сочтут нормой.

Максим смотрел на нее и не мог оторвать взгляда. Не просто хороша! Не просто красива! В состоянии счастья она была настолько органична, блистательна, прекрасна, что он откровенно любовался ею…

Потом, после упоительного сближения, когда она расслабленно лежала на его плече и нежно-нежно, едва касаясь, бегала пальчиками по его руке, он тихо-тихо задал вопрос:

— Я могу тебе еще чем-то помочь?

Она, не поднимая головы, не меняя положения тела, не переставая ласкать его, произнесла одними губами, почти без звука:

— Я очень хочу домой!

— Что для этого нужно?

— Паспорт. Но он где-то спрятан. Я даже не представляю, как можно его достать или выкупить… Боюсь, это невозможно…

— А если новый сделать?

— А ты сможешь? — Она вся напряглась, подняла голову, заглянула ему в глаза.

Он в который раз обалдел от ее сине-василькового взгляда:

— Пока не знаю. Напиши все свои данные.

Жанна кинулась за ручкой… И пока писала, продолжала говорить:

— Понимаешь, паспорт — это еще не все. Как выбраться отсюда? Куда бежать? Я даже не представляю, где мы находимся….

— Послушай, детка, подожди… Я ничего не обещаю… Я попробую… Если получится, значит, удача на твоей стороне…

Она села на кровати. Обхватила колени и долго-долго сидела так, глядя неотрывно на Максима. А он тонул и тонул в глубине ее взора, забывая обо всем на свете…

— Иди ко мне… Иди, моя девочка!

И опять объятия, слияние, нежность и страсть, стоны и улыбки, трепет ресниц и дрожь пальцев…

На прощание она сказала:

— Если получится… Я не знаю, что я сделаю для тебя… Я даже не могу придумать, чем тебя отблагодарить…

— Эх Жанна!.. — только и ответил он.

Максим уговаривал администратора:

— Я забираю Снежану на вечер в город.

— Нет! Что вы?! У нас это запрещено!

— Свяжитесь с руководством! Во-первых, я плачу двойной тариф. Во-вторых, оставляю в залог мой паспорт и билет. Вот, видите? — Он развернул билет перед лицом администратора и указал пальцем на дату вылета. — Завтра утром у меня вылет. Куда я денусь? Через два-три часа Снежана будет на месте.

Хозяин дал «добро». В принципе ничего удивительного в этом не было. Двойная оплата плюс солидный залог — вполне достойная гарантия.

Максим с Жанной погуляли на славу. Девушке хотелось успеть увидеть как можно больше. Она рвалась и в зоопарк, и на речной трамвайчик. Ей мечталось попасть в картинную галерею и на улицу, где рисуют художники. Никаких ресторанов. Пожалуйста! Никаких магазинов!

Гулять, смотреть, вбирать в себя впечатления, наслаждаться природой, хорошей погодой, свежим воздухом, пусть ограниченной, но все же свободой! По крайней мере по сравнению с ее образом жизни свобода передвижения по городу была вполне ощутима.

Жанна хотела бы купить хоть какой-то русский журнал или книгу. Книг на русском они конечно же не нашли, но Максим обещал привезти в следующий раз… В музей попали, на катер тоже… Зоопарк никак не вписывался по времени. Но это уже было не столь важно. Зато Жанна чуть ли не впервые за прошедшие полтора года была счастлива!

Вернулись вовремя. Администратор облегченно вздохнула, вернула Максиму документы. Про себя подумала: «Зря босс такое позволяет! Этак все разбалуются!» Но вслух выразила благодарность клиенту и пригласила посещать их заведение впредь.

Жизнь Жанны изменилась. Вернее, жизнь-то, наверное, осталась прежней, а вот внутреннее состояние поменялось существенно.

Теперь она ждала Максима каждую минуту. Причем ждала не как мужчину, а как союзника, помощника, спасителя. Что-то не стыковывалось немножко в таком раскладе. А именно: нестыковка была в отношении этих двоих друг к другу. Жанна понимала, что Максим скорее всего увлекся ею… Что пока он влюблен, пока его тянет к ней, он вполне реально может помочь. Во всяком случае, желание помочь у него есть.

А она… похоже, ничем и никем не увлечена, кроме идеи возвращения… Максим — приятный клиент. Не более того. Но за то, что он ей помогает, она готова в буквальном смысле слова облизывать его с ног до головы. Правда, за этим не стоит никакого чувства: ни интимного, ни душевного. Работа — работой! Благодарность — само собой! А вот насчет чувств — вопрос.

Собственно говоря, не очень-то Жанна и задумывалась над этим. Одно ее волновало: неужели есть надежда? Неужели поможет? А вдруг и вправду — удача на ее стороне?

Инесса заметно преобразилась. Вошла в былую форму. Ей стало нравиться разглядывать себя в зеркале. Если раньше она только поражалась своей худобе и смотрела на свое отражение лишь по необходимости, то теперь, чуть поправившись, начала пристально разглядывать себя, взялась ухаживать за собой. То и дело Андрей натыкался на маску вместо привычного лица супруги. А в ванной периодически появлялись новые баночки, тюбики…

В комнате дочери уборка проводилась теперь гораздо чаще. Там царили чистота и порядок. А как же? Жанночка вот-вот вернется (в это Инесса свято верила), а в доме все хорошо: комната в идеальном состоянии, каждая вещь на своем месте, готовая к использованию, оба родителя дома, вместе, все живы-здоровы.

Инесса слышала, конечно, что с людьми может случиться всякое. И в рабство они попадают, и в какие-то сложные ситуации, из которых выход не сразу находится… Боже сохрани, в заложниках оказываются или в плену… Но ни в одной из таких историй представлять свою дочь ей не хотелось. Она и не представляла. Просто ждала, надеялась и не верила ни во что плохое. А уж после письма — и подавно.

Как часто бывает в жизни, подобное притягивает подобное. То ли товарищи по несчастью находят друг друга, то ли случаи похожие всплывают из памяти… Инесса вспомнила приятельницу со старой работы. Вот уж беда так беда случилась несколько лет назад в ее семье.

А дело было так.

Жила семья из трех человек: муж, жена, дочка. То ли четырнадцать, то ли пятнадцать лет ей в ту пору было. Очень красивая! К тому же неглупая. Любимая дома, на хорошем счету в школе. Милый, домашний ребенок.

Отец, правда, суровый был. Держал дочь очень строго: с пацанами ни-ни! Не сметь! Не встречаться! Не дай бог целоваться! До истерики, до скандалов доходило. Но девочка, к слову сказать, не очень-то и стремилась ослушаться. Мальчишки вились вокруг нее. Это естественно при такой-то красоте. Однако все они были неопасны — ровесники, одноклассники. Так, несмелые попытки ухаживания, робкие признания, красноречивые взгляды. Не более… И вдруг — ухажер! Постарше, на хорошей машине. Крутой, дерзкий. Девчонка — ни в какую. Он к ней и так и сяк, а она — нет, и все! Каким-то образом уговорил он ее все-таки один раз пойти с ним в кафе. Мол, день рождения у него. Причем подстраховался: прислал на переговоры к девочке знакомого ей пацана. Тот и уговорил: ну ты пойми, день рождения. Неудобно отказывать. Да и что такого? Кафе — вон оно, недалеко от дома. Посидим часок и по домам. Девочка согласилась, пошла. И… пропала.

Где она? Что с ней? Родители почернели от горя. И в кафе это побежали, и по всем знакомым, и в милицию. Нигде ничего не узнали. Ну да, была компания. Да, девушка среди них. Молодая, симпатичная. Посидели, погуляли, уехали. Все тихо-спокойно.

Мобильный девочки не отвечал, сама она не звонила. Мать подняла на ноги всех знакомых, кто хоть как-то мог помочь. Никакого эффекта, никакой информации. Она кидалась по гадалкам, по ясновидящим. Все в один голос твердили: жива, вернется! Кто-то даже назвал примерное местонахождение: юго-западная часть города. Дом такой-то… рядом парк… неподалеку торговый центр… Но поди найди по таким-то приметам!

В общем, жили в ожидании. К каждому звонку кидались… Где-то спустя полгода, а может, даже месяцев через восемь, стали раздаваться странные телефонные звонки. И долгое молчание в трубке. Ни звука, ни дыхания… Мать чутьем угадывала, что это дочь. Разговаривала с тишиной:

— Доченька! Это ты? Ну не молчи же! Ну скажи хоть что-то… Возвращайся! Мы ждем тебя…

В ответ молчание, потом гудки.

Где-то через год… Или даже чуть больше прошло времени, раздался очередной звонок:

— Мам! — И быстро, без перерыва, на одном дыхании. — Я жива, здорова!

Все.

Потом еще несколько раз подобные фразы в течение месяца, и наконец:

— Мам! Я возвращаюсь…

Когда дочь вошла в квартиру… Нет, лучше это не вспоминать… В своих воспоминаниях Инесса этот момент всегда пропускала, потому что боялась, что сердце не выдержит столь эмоционально окрашенного рассказа приятельницы. Весь отдел тогда рыдал над этой историей.

А сложилось все довольно банально. Девчонку подпоили и стали уговаривать продолжить веселье на природе. Она отказалась, тогда ей сказали: «Ладно! Не хочешь, не надо! Поехали, мы тебя домой отвезем!». А сами обманом завезли к ухажеру домой.

Ухажер, надо признать, особо не мучил. Сначала изнасиловал, потом периодически использовал молодое красивое тело по назначению, а когда надоела, разрешил пользоваться пацанам. Телефон у нее забрали сразу. Кормить кормили, но из дома не выпускали.

Когда ей удалось вырваться спустя пару месяцев, то сама мысль о возвращении домой страшила ее. Там папа, который не простит… Он выгонит с позором, будет унижать, оскорблять. Папа уничтожит ее своим презрением! Мало того, что она теперь уже не девушка, так еще и порочная… Чего девчонка только не испытала за эти месяцы… Особо над ней, конечно, не издевались, но вытерпеть ей пришлось многое…

Короче, вырваться-то вырвалась, но без одежды, денег, телефона. И мысль о доме — насколько притягательная, настолько и тягостная… Решила: нет, только не домой.

И целый год скиталась. В родном городе, чуть ли не в часе езды от родителей. Работала, где только брали. То на рынке помогала уборщице, то в палатке хлеб пекла на правах ученицы, то еще где-то…

Главное — вернулась. Отец чуть с ума не сошел. Понимал, что из-за него. Поседел, исхудал. Чуть ли не на коленях прощения просил у дочери. А она ничего, спокойная такая. Ни о чем не рассказывала, правда… Да никто особо-то и не выспрашивал. По дому всю работу безропотно делает, с родителями почтительна. В другую школу ее перевели. Учится.

История эта при всей своей неоднозначности очень помогла Инессе. Она даже нашла телефон той приятельницы, поделилась с ней своей бедой. Та ее поддержала:

— Инессочка! Конечно, вернется твоя девочка! Только жди! Только верь! Вернется обязательно!

Ленка была рядом всю жизнь. Всегда. Максим уже и не помнил, когда они повстречались, как поженились. Она была как данность, незаменимая, безусловная, постоянная. Никогда никаких проблем. Полное взаимопонимание, спокойствие, гармония.

Вот только к женщинам его всегда тянуло. Черт его знает, почему… Причем не просто тянуло, как тянет кого-то из спортивного интереса или из любопытства. Нет, как-то мучительно, слишком явно. Поначалу Максим пытался сдерживаться, уговаривал себя… А потом понял: бесполезно. Что-то внутри щелкало… и все: он подходил к женщине, знакомился, договаривался… Поначалу было так: сначала видел женщину, потом щелкало… Со временем картина изменилась: щелкало почти всегда, а женщину предстояло еще искать, повинуясь этому щелчку. Поскольку искать означало тратить время, ухаживать, встречаться и… далее по списку, то он очень быстро переключился на проституток. Просто, безотказно, доступно, дешево, гарантированно. Дешево — в смысле гораздо дешевле ухаживаний, цветов, ресторанов и прочей галиматьи, которая ему уже давным-давно наскучила.

Одно время очень его волновал этот самый щелчок. Он пытался разобраться в себе и понять, а где, в каком месте щелкает? В области гениталий? Внизу живота? Или в груди? А может, в горле? Пока, наконец, не понял: в голове! Его удивило это открытие и огорчило одновременно.

Огорчило потому, что если бы не в голове, то была бы надежда справиться. А он хотел справиться. Уж больно явно развивалась его зависимость от женской ласки. Причем каждый раз — от новой. Одна и та же женщина могла быть в его жизни максимум два-три раза. Ну, не считая Ленки, конечно. С Ленкой он тоже спал периодически. Но это не спасало. Ему нужна была каждый раз новая.

Так вот… Когда Максим только разобрался, в каком месте щелкает, то понадеялся на какое-то избавление. Ему казалось, что все просто: если первопричина кроется в гениталиях — то любая женщина может снять напряжение, а не обязательно каждый раз новая. Если причина в области груди, то речь идет о любви, а это совсем не про него. Он как влюбился в Ленку двадцать лет назад, так и позабыл про это чувство… А оказалось — дело в голове. Недаром кто-то, чуть ли не сам Фрейд, утверждал, что центр сексуальности находится в мозгу.

Осознав это, Макс понял, что пропал. Потому что разбираться с головой он не собирался. Не допускал, что в ней вообще можно копаться. Даже анализировать боялся, не говоря уж о том, чтобы с кем-то поделиться. Он с предубеждением относился ко всякого рода сексопатологам и прочим «знатокам» в кавычках, как сам их про себя называл. Просто смирился. Жил с Ленкой в дружбе и согласии. Слушал щелчки и спал каждый раз с новыми женщинами.

Откуда-то из глубин памяти периодически выскакивало слово «промискуитет». Он помнил, что трактуется оно как беспорядочные половые связи, или потребность в смене партнеров, что, в сущности, одно и то же. «Ну и что? — уговаривал сам себя. — Ничего плохого в этом нет. Тем более не каждый же день. Всего-то пару раз в неделю».

Но и на пару раз в неделю требовалось время и деньги. От Ленки он регулярно и уже давно утаивал часть своей зарплаты, но не считал, что таким образом что-то отрывает от семьи или лишает ее чего-то важного. Подумаешь, тратит на себя тысячу долларов в месяц! Никаких угрызений, никаких сомнений. Иногда, правда, в голову забиралась тревожная мысль: «А вдруг Ленка прознает? Что тогда?» Но он никогда ее до конца не додумывал. Типа: прознает — тогда и буду выкручиваться. А раньше времени зачем голову ломать?

Однажды Максим перелистывал какой-то журнал. Чтиво показалось ему не очень серьезным. Название то ли «Ни дня без эротики», то ли «Эротика и жизнь». Что-то в этом роде. Было даже непонятно, как он вообще попал ему в руки — журнал этот. А, вроде бы в салоне… Да, точно, ждал Максим своего мастера и от безделия просматривал прессу на столике. Он вообще-то ждать не любил. Всегда записывался заранее и приходил строго к назначенному времени. А на этот раз предыдущий посетитель опоздал, и мастер задерживался уже минут на двадцать. Максим томился бездельем, поминутно глядел на часы, пока не принялся листать один за одним журналы, лежащие на столике. Зацепился взглядом за «Эротику и жизнь», просмотрел и наткнулся на статью, которая начиналась с письма мужчины, обратившегося в редакцию с вопросом, мол, что мне делать, если чуть ли не каждый день мне требуется новая женщина? А без удовлетворения этого его желания жизнь ему не просто немила и неинтересна, а тягостна. Будто он обделен, лишен чего-то необходимого…

Короче, в этом письме Максим увидел свой вопрос. После письма шел комментарий врача. «Интересно, что ответит умный сексопатолог?» — с усмешкой подумал Максим и с легкостью пробежался по строчкам.

Сексопатолог оказался не просто неумным. Он показался Максиму самым настоящим придурком. Нет, ну на самом деле. Ответил мужчине, что тот чуть ли не больной, потому что попал в определенную зависимость. И зависимость эта настолько сильна, что довлеет над ним. И что самое страшное заключается в неспособности науки сексопатологии на сегодняшний день справиться с этим тягостным недугом. Каково, а?

В чем корни — неясно. В чем причина — неизвестно. Как лечить — непонятно. Слова-то какие: «недуг», «лечить». И научную терминологию даже применил: сексуальная аддикция. Это когда секс становится не источником естественного удовлетворения, а средством снимать психическое напряжение, избавляться от депрессивной тревоги, страхов. Человек подсаживается на секс, как на лекарство, увеличивает дозы, а когда тот перестает действовать — впадает в панику.

А еще написал, что само развитие зависимости протекает странно. На каком-то количестве женщин… Сосчитать трудно, конечно… Ну, если их число переваливает за семьсот-восемьсот… происходят необратимые процессы, которые уже не остановить. То ли в мозгу, то ли в психике, то ли в поведенческих реакциях и привычках. Поди пойми где, но что-то сдвигается, и все: мужик уже сам собой не управляет…

Максим, помнится, тогда в сердцах бросил журнал, расстроился и впал в плохое настроение, что в принципе было ему несвойственно.

Ленка тогда даже удивилась, когда он недовольный домой вернулся:

— Ты чего хмурый?

— Да подстригли неудачно, — отговорился он.

— Нормально подстригли. Как обычно. Не капризничай!

Публикация долго не выходила у Максима из головы. Он никак не хотел мириться с тем, что такого рода зависимость считается заболеванием. И ему было легче назвать автора комментария придурком, чем признать правоту его высказываний применительно к себе.

Андрей, казалось, смирился. И с ожиданием дочери, и с изменившимся обликом супруги, и с вечным вопросом к Оксане. Уж сколько раз он задавал ей это бесконечное «почему?» Почему бы им не жить вместе? Почему бы им не пожениться? Почему она его не принимает полностью и окончательно и в то же время не гонит? Почему? Почему?

Оксана всегда исчерпывающе и терпеливо отвечала, что она не хочет замуж и ее вполне устраивают те отношения с Андреем, которые есть сейчас. Что непонятного? Но Андрею было непонятно. Впрочем, когда случилась беда с дочерью, он немного поутих со своим недопониманием, переключившись на семью, но со временем опять и опять стал приставать к Оксане с требованием ответа. Да собственно, ему не нужны были ее объяснения, его абсолютно не волновали причинно-следственные связи ее решений и поступков. Ему нужно было только одно ее слово: да!

Да, люблю!

Да, я выйду за тебя замуж!

Да, я хочу быть рядом с тобой всегда!

Но именно этих слов она не произносила. Именно этого вожделенного «да» не говорила. А все остальное ему было неинтересно. Он даже не понимал, что она его использует. Даже никогда не рассматривал их отношения в этом ракурсе. А ведь если присмотреться… Когда ей нужен был мужчина… ну в чисто физиологическом смысле… она приглашала его к себе или шла к нему на свидание. Вот и все! Все очень просто! Мужчина по вызову! Только такое понимание ситуации было ему недоступно. Если бы кто-то со стороны рассказал Андрею, что их отношения лишь так и можно расценить, он набил бы ему морду.

Ничего себе — по вызову! Что же он для того, чтобы прийти, переспать и уйти? А как же любовь? Красивые слова? А страсть, желание, упоение? Да-да! Все так. Да еще бесплатно. «Андрей, очнись! — могли бы сказать ему наблюдатели со стороны. — Она платила бы мальчику по вызову за простой пересып. А так: мало того что бесплатно, так еще и с твоей любовью, и с твоими красивыми словами, и с прочими атрибутами влюбленного мужчины. Поди, плохо!»

Цинично? Да ладно! Никакой это не цинизм, а правда жизни. А ты сам, Андрей, не цинично ли поступал, полжизни изменяя своей жене? Она тебя любила, ждала, ревновала. Не цинично?! Нет? Ты возвращался после гулянок с жалкими букетиками, которые твоя жена принимала за знаки любви и прощала тебя, делая вид, что верит…

Не цинично было выводить ее в кино раз в неделю, от чего она сияла счастьем и считала ваши отношения идеальными, а ты только и думал, как тебе удобнее в очередной раз улизнуть на свидание?

Не цинично? А уйти из семьи, наплевав на все страдания жены и дочери? Причем уйти в никуда, просто так, повинуясь собственной прихоти, эгоизму и глупости?

Не цинично, нет?

Но ничего подобного никто Андрею не говорил, а сам он все мечтал о совместном житье-бытье со своей ненаглядной Оксаной. Пока она не объявила ему:

— Андрюш! Нам придется прервать с тобой отношения. — И дальше без паузы: — Я выхожу замуж!

Буднично так объявила, спокойно. И даже не при встрече, а по телефону. Как будто вскользь произнесла слова, от которых у Андрея перехватило горло… Перехватило так, что он не смог толком ничего сказать, а только сипел, хрипел и откашливался.

Он понесся к ней, не помня себя, забыв обо всем на свете, истерзанный, измученный, жалкий…

— Оксана! Что случилось? Почему?

Вот господи! Опять это дурацкое «почему».

Она устало вздохнула. И вздох этот означал только одно: как же ты мне надоел!

— За кого замуж? — не унимался он. — Как это могло получиться?

Она быстро все ему объяснила. Уложилась буквально в несколько фраз:

— Я встретила мужчину. Он постарше меня… На пять лет… Он сделал мне предложение, и я согласилась.

— Но почему? — взвыл он не своим голосом.

— Что почему? Почему встретила? Или почему сделал предложение? Или почему согласилась? — Она явно издевалась. — Что почему?

— Оксана! Не мучай меня!

Она опять вздохнула:

— За него замуж я захотела. — Она сделала акцент на первой части фразы.

Очередное «почему» уже готово было сорваться с языка Андрея, но Оксана, чтобы быстрее завершить разговор, быстро продолжила без его наводящих вопросов:

— Да, я не собиралась замуж. Да, меня и вправду все устраивало в моей жизни. Но мужчина этот… он как-то зажег меня, что ли. Я понимаю, тебе не очень приятно это выслушивать… Но раз ты настаиваешь…

Ничего себе — «не очень приятно»! Да он умирает сейчас перед ней. Реально умирает! И к слову «приятно» это не имеет ни малейшего отношения. Больно, страшно, ужасно! Ужасающе больно и очень страшно! А она — «не очень приятно»!

Андрей вдруг сломался. Сник, словно потеряв интерес к разговору.

— Ладно, Оксан! Пойду я.

Она молчала. А что тут скажешь? Потянулась было к нему… Дотронуться? Утешить?

Он отодвинулся.

— Пойду, — безнадежно повторил Андрей. С трудом поднялся. С тоской оглядел Оксанину кухню, которую обожал. Все ему здесь нравилось: и обилие цветов на подоконнике, и белоснежные занавески, и мягкий свет низко свисающего абажура. Ярко-оранжевый чайник… Он подарил. А она потом всегда покупала салфетки под свет: то с апельсинами, то с подсолнухами. «Чтобы созвучно было», — объясняла. Оксана все любила логически объяснять…

Он и чашки хотел купить яркие, разноцветные… Зеленые, желтые, красные… А она — нет. Пусть лучше хороший сервиз будет. Однотонный, богатый, дорогой. Яркости хватает от чайника.

Конфеты в вазочке, фрукты на блюде…

Тоска заполонила его всего. Если бы можно было взвесить на каких-нибудь волшебных весах, когда он больше переживал: в момент сознания болезни жены? Или во время тревожного ожидания дочери? Или сейчас, в эту самую минуту? Весы перевесили бы на моменте «сейчас».

Тоска была всепоглощающая, глубинная, вселенская. Ему реально казалось, что он умер… Оболочка телесная осталась, а самого его нет. Такая пустота внутри, чернота, пропасть!

Он медленно повернулся, пошарил в кармане в поисках ключей, бросил их на полку в прихожей. Мельком взглянул в зеркало. Не узнал себя в жалком седом старике. В глазах старика плескалось горе… Этот старик — кто он? Если и Андрей, то какой-то другой. Настоящий Андрей всю жизнь только и делал, что балагурил, шутил, веселился. Жил легко, припеваючи… Доигрался.

Он мягко прикрыл за собой дверь, тихо спустился по лестнице.

И только выходя из подъезда, с такой силой грохнул дверью, что лампочка под козырьком затряслась мелкой дрожью и вдребезги разбилась за его спиной…

А еще он с остервенением пнул ногой скамейку. И саданул по урне. Потом врезал ни в чем не повинному дереву во дворе, сбив руку не просто в кровь, а в какое-то жуткое месиво… Наконец он сел на корточки под это дерево и как ребенок горько заплакал.

Жанна полюбила гулять по местному двору. Вообще после появления Максима она многое пересмотрела в своей теперешней жизни. Максим дал ей надежду, и надежда эта настолько изменила ее, что Жанна в ожидании лучших времен буквально светилась. Она думала: что ж, раз уж я попала в такую ситуацию, то сколько можно мучиться и страдать? Не лучше ли найти хоть какие-то плюсы, извлечь пусть малую, но пользу из вынужденного заточения? И переоценила свою жизнь. Вот, к примеру, массаж, забота о теле, о красоте лица — разве это не плюс? Разве уделяла она себе столько времени и внимания дома? Да нет, конечно! Фигурой вообще никогда не занималась. А здесь аэробика, бассейн, здоровое питание! Вот эти прогулки опять же. Почему нет? Что она все свое свободное время стоит в тоске у окна? Не лучше ли пройтись, подышать, подвигаться?

Дома Жанна тоже не очень-то гуляла. На работу на метро, с работы — на метро.

Дом… Слово это — такое короткое, но настолько емкое… Когда начинаешь задумываться, а что есть твой дом, то однозначно и не ответишь. Только квартира? Или вся девятиэтажка? Или подъезд? А может, двор? Нет, скорее всего даже улица. Или все же город? Наверное, город — это уже понятие родины, а не дома. Или все-таки дома?

Жанна вспоминала в основном квартиру. А в ней родителей, и непременно двоих. Не на даче, не у бабы Саши в деревне и даже не у подъезда. А почему-то именно в квартире. Ну что же этот Максим не мог толком поговорить с ними? Ведь мог же и ответное письмо привезти от них. Что с мамой? Как ее здоровье? Вместе ли она с отцом сейчас? Очевидно, вместе, раз Максим с мужчиной разговаривал по телефону. А вдруг это не отец? А какой-то другой мужчина? Ой, ну что ж за неизвестность какая-то бесконечная! Она злилась на Максима, понимая, что неправа. Он и так единственный, кто для нее в этой ситуации что-то сделал. Жанна не знала про других девчонок, но не удивилась бы, если бы оказалось, что из их заведения больше никому не удалось хоть что-то сообщить о себе на родину.

И потом: кто ей Максим? Чем ей обязан? Он и так ей такую любезность оказал, а она еще смеет злиться…

Мысль позвонить родителям самой с телефона Максима ей, естественно, приходила в голову. И он безропотно предоставлял ей такую возможность: на, пожалуйста, звони! Но Жанна… робела. Брала телефон, нажимала на кнопки, слушала гудки и… закрывала крышку телефона. Почему-то не хватало сил решиться на разговор… Один раз услышала мамино «але» и расплакалась. Ничего не ответила, не открылась… Не просто оказалось заговорить. Жанна даже удивилась — насколько непросто…

Гуляя по дворику, Жанна с удивлением обнаружила, что ее мысли складываются в ровные строчки. И нанизываясь одна на другую, эти строчки образуют нечто… Неужели стихи? Жанна поразилась этому явлению. Пришла в свою комнату, записала. Получилось очень простое, но, как ей показалось, складное стихотворение:

Родина… Мой двор и шумная береза под окном…
Подъем, качели и песочница большая…
Я так люблю тебя, мой милый, старый дом…
Не представляешь, как я по тебе скучаю…
Слова обычные, но в них моя любовь,
Моя тоска, и горечь, и надежда,
И не дано унять мне эту боль,
Пока не встречусь я с тобой, как прежде…

Второе стихотворение тоже получилось про родину:

Листья шуршат.
Холодает внезапно,
Сумерки ранние…
Хочется плакать.

Редкое солнце.
Дождик украдкой.
Грустная песня…
Хочется плакать.

Чашка горячая,
Кофе несладкий.
Холодно в доме…
Хочется плакать.

Лужи и ветер.
Ветер и слякоть…
Осень в России…
Как не заплакать?

И третье опять про нее.

Россия. Март. И сердце пополам.
Казалось бы, наоборот, ликуй!
Весна ведь!
Но непонятна русская душа.

В ней боль и грусть,
И снегу долго таять…

Пронзительны березы, ярок свет.
И черные очки так в марте кстати.
Они не только утомленность век —
Они тоску в глазах умело спрячут.

Ведь только в марте
И только в России
Небо бывает такое синее…

Писала и плакала. В редкие минуты общения с девочками читала вслух. Девчонки шмыгали носами, грустили, обнимали Жанну.

Тема родины была запретной в их разговорах. Но стихи — это не разговор. Стихи запретом не являлись.

Для Максима Жанна оставалась загадкой. Он сам себе не мог ответить на вопрос: а зачем он занимается этой девушкой? Чужой, едва знакомой и, в сущности, ненужной ему девушкой? Ну воспользовался он ее услугами, и что? Мало ли таких? Он их через день-два меняет, и ни одна толком не задерживается ни в памяти, ни, боже сохрани, в сердце. Быстро, по-деловому переспал, расплатился, ушел. Какое сердце? При чем здесь сердце?

С Жанной было непонятно. Он очень часто ее вспоминал… Даже думал о ней… То есть не просто так: вспомнилась на мгновение, мелькнула в памяти, и все. Нет, именно думал, представлял будущие встречи, мысленно разговаривал, анализировал прошлые разговоры, улыбался своим мыслям о ней. Почему-то хотелось Жанне помочь, поучаствовать в ее судьбе. Голубые ли глаза были тому причиной или нежные руки? А может, искренние слезы или трепет ресниц?

Максим прислушивался к самому себе. Нет, вроде бы не влюбленность, а из головы не выходит. Вот и паспорт вызвался делать. Непростое это дело, правда, но у него есть к кому обратиться. Тем более, что она реально прописана по своему реальному адресу. Фотография? А они успели сделать фото, когда гуляли по городку во второй его приезд.

Так что с паспортом скорее всего все получится. С визой непонятно, но тоже все решится, наверное, за деньги. Билет, вероятно, в аэропорту прямо перед вылетом можно взять. Гораздо сложнее украсть ее, увезти. Был у Максима план на этот счет… Был. Только рискованно все это. А что делать? Взялся же. Обещал помочь. А раз обещал — выполняй!

Впрочем, была у него одна тайная мысль. Корыстная даже, можно сказать.

«Вдруг, — думал он, — именно она, Снежана, излечит меня?.. Ну почему нет? Останется она и Ленка. Это же нормально. Это почти как у всех. Жена, любовница. Полный комплект. Живут же так люди, и хватает им. И никуда они больше не рыпаются…» Билась тонкой жилкой такая надежда. Трепетала где-то у виска. Вдруг? А вдруг?!

Ему по-прежнему хотелось остановиться. Он отдавал себе отчет в том, что механизм зависимости уже давно пришел в движение. Просто долгие годы Максим не признавался себе в этом. Теперь вынужден был признать очевидное. Более того, с каждым годом зависимость все набирала и набирала обороты. Если раньше ему достаточно было одной женщины в неделю, то потом он перешел на «двухразовое питание», а сейчас — чуть ли не через день подавай ему новую даму.

Уже и не радовала его мужская сила. Уже утомляла эта вечная погоня за сиюминутным удовольствием. Уже не спасали эти десятки, сотни женщин ни от тоски, ни от безысходности. Не просто не спасали, а усугубляли. Он как-то раз попробовал перетерпеть. Терпел неделю. Ничего хорошего из этого «воздержания» не получилось. Потому и в кавычках, что физиологического воздержания не было: он извел свою Ленку ежедневными приставаниями по два-три раза на дню.

Поначалу она приятно удивилась столь пристальному вниманию мужа, через два дня поняла, что «наелась» вдоволь, а через четыре застонала:

— Ой, пожалуйста, не надо! Все, Максим! Я устала. Я больше не хочу!

Он даже не отреагировал на ее протест. Жена она ему в конце концов или кто? Раз жена — нечего отказывать мужу!

Никому никакой радости такой напор его сексуальной энергии не принес. Так что воздержание в данном случае подразумевало отказ от новых женщин. Он-то думал: вот сейчас, недельку-другую, он переборет себя, преодолеет… И все встанет на свои места, войдет в нормальную колею. Но нет, не вошло. И Ленку измучил, и себя не спас.

Она потом несколько раз спрашивала его:

— Что это с тобой было такое? Ты как бешеный становился… Набрасывался на меня с остервенением каким-то…

— Не знаю, Лен, — уходил он от ответа. — Гормональный сбой, наверное. А может, начало климакса. Говорят, у мужчин он тоже проявляется. У всех по-разному.

Ленка все чаще заговаривала с ним о здоровье, о санаториях, хотя бы об амбулаторном лечении.

— Что-то ты очень нервный стал, Макс. — Она не скрывала своего волнения. — Вечерами злой, ночами вздрагиваешь, вскрикиваешь.

— Да? И что?

— Не знаю что. Витамины хотя бы попей, на массаж походи. Займись как-то собой. А то вид у тебя вечно хмурый, улыбаться перестал…

Макс лишь досадливо махал рукой. К Ленке он, конечно, прислушивался, только что ему делать с его неизлечимой зависимостью? Статья того сексопатолога не выходила у него из головы. Он пожалел даже, что не записал его фамилии. Кто знает, может теперь уже и решился бы на разговор, на встречу с врачом. Это может тогда, пару лет назад, этот врач не владел секретами излечения, а сейчас вдруг изменилось что-то? Наука-то не стоит на месте… Хотя вряд ли… Ни по каким врачам, тем более такого толка… Нет… Никогда…

Только если Жанна-Снежана! Только на нее вся надежда! Почему? Непонятно. Но как утопающий за соломинку, так и Максим ухватился за синие глаза, нежность движений и божественную походку, которую до сих пор он больше не наблюдал ни у одной женщины.

Одну девушку все же выдворили из заведения. Толком никто ничего не знал, но слухи ходили разные. Самый реальный — заболела. Но что значит «заболела»? Простыла, что ли? Смешно! Или инфекцию подцепила? Ну так с кем не бывает? Тем более в их интимном деле. Вылечили бы запросто. Один-два укола — и никакой инфекции. С этим у них строго.

Говорила: с головой у нее что-то. Типа — тронулась их Нинка. Нинэль, по-здешнему. За ней и вправду девчонки замечали какие-то странности: то молчит подолгу. К ней обращаются, а она как будто и не слышит. Сидит, смотрит в одну точку и улыбается каким-то своим мыслям. Или вдруг такой приступ веселья нападет на нее: хохочет, шампанское пьет бокал за бокалом, чуть ли не танцует перед девчонками канкан, подпевая сама себе…

Ну это бы ладно. Все они были в той или иной степени не совсем адекватны. Поначалу особенно. Часто плакали, грустили в свободное от работы время. Потому что во время работы — ни-ни! Никакого плохого настроения показывать нельзя… Ни одной слезинки. Только милые улыбки, игривость, желание…

А у Нинки и с клиентами какие-то свои, довольно странные отношения складывались. То ли клиенты ей чудные попадались, такие же, как она сама. То ли чем-то притягивала она мужчин с маниакальными склонностями. Только чаще других посещала она комнату «садо-мазо» — ну, ту, которая с наручниками, плетками и прочими атрибутами агрессивного секса. Может, психика и не выдержала. Это же все не по доброй воле, это же все — через усилие, через насилие над собой.

Непрерывно заставлять себя, преодолевать себя, выполняя чью-то волю, наступая на собственное нежелание, — это же не каждая выдержит! Да, другим тоже приходилось терпеть, подчиняться, прогибаясь в прямом и переносном смысле перед клиентом. Но психика-то у всех разная. У кого-то сильная, у кого-то — как у Нинки, не очень.

Процесс депортации происходил в жуткой тайне. Под утро — в так называемый мертвый час, когда ни клиентов, ни сил у девчонок уже нет, часов в пять-шесть вывезли ее из заведения, и все…

Одна из девочек не спала, слышала легкий шум за дверью. Выглянула, а там только ноги в джинсах мелькнули в пролете лестницы. Она — к окну. Двое садятся в машину. Сумерки были, не разглядеть, кто и что…

А когда на следующий день Нинки не стало, поняли девчонки, что это ее тайно увезли. Куда? Домой в Россию? Или нет? Вопросов задавать никто не решался. Но кто-то из обслуги проговорился:

— Одни расходы с этими непрофессионалками. Набрали бы нормальных проституток… А то больно нежные…

«Раз расходы, то скорее всего домой», — решили девчонки. И даже немного успокоились. И даже немного позавидовали: домой!

Жанна восприняла этот случай как знак. Причем положительный знак для себя. «Ну вот, начало положено. Нинка первая пошла по этой дороге. Я следом. Все получится! У меня все получится! — в надежде стучало сердце. — Лишь бы Максим не подвел!»

Инесса все чаще погружалась в философские размышления по поводу болезни, любви и жизни вообще…

Она проследила очень четкую закономерность в своей судьбе: любовь — страдание — болезнь — излечение через новое страдание. Ну, это если в двух словах. А если подробно…

Любовь ее к Андрею была всепоглощающей, беспредельной. Ее даже саму удивляло, как это за столько лет она не привыкла к мужу? Ну, в смысле, как привыкаешь к тому, кто постоянно рядом. Он волновал ее, притягивал, будоражил. Она бежала домой, ожидая встречи с мужем. Просыпаясь, первым делом касалась его. И это самое первое движение — прикосновение, контакт после пробуждения — заряжало ее на целый день: он мой, мы рядом, вместе…

Инесса закрывала глаза на его периодические отлучки, веря в не всегда стройные объяснения и вполне удовлетворяясь ими.

Вернулся? И слава богу. Рядом? Вот и славно!

К тому же Андрей всегда был в настроении, в движении… На него не то что обижаться… А даже подумать о нем плохо у нее не было ни малейшего намерения.

У Инессы и подруг-то особо не было. Все свое свободное время она в кругу семьи проводила. С Андреем и с дочкой. Но даже и дочка была на втором плане, по остаточному принципу… Первым, главным, самым значимым и важным человеком в ее жизни всегда был муж.

А когда он ушел… Тогда мир буквально рухнул. Оказалось, что Инессе без него не просто одиноко — она обречена на гибель. Не то что она никому не нужна. Она оказалось не нужна даже самой себе.

Ну и что, что есть дочь, работа, баба Саша? Ну и что из этого? У нее больше нет мужа. А страшнее этого ничего не могло быть на свете. И тогда она решила умереть! Просто из двух возможных вариантов из предлагаемого выбора «жить или не жить» выбрала второе.

И все же была, была у Инессы одна подруга. Она же соседка с нижнего этажа Любаша. Вместе детей в школу водили, вместе по поликлиникам их таскали, вместе переживали экзамены, последние звонки, выпускные вечера…

Любаша частенько забегала чайку попить, приносила свою знаменитую шарлотку с дачными яблоками и наливочку из черной смородины с той же дачи… Любила Инесса свою соседку за добрый нрав и искренность. Всегда правду говорила ей Любаша. Мягко, деликатно, но правду. Как-то раз, помнится, про Жанку высказала:

— С красотой-то твоей Жаннуле не повезло… Мне так почему-то кажется…

— Как это? Почему не повезло? — удивилась тогда Инесса.

— Ну, понимаешь, кроме внешности нужно еще и стержень иметь внутренний. Согласна?

— Ну? — не понимала Инесса.

— А она хоть и хорошая девочка, а к учебе особо не тянется. И здорового карьеризма в ней нет.

— И что?

— Не хватает ей твердости характера, что ли… Как былиночка она у тебя. Куда ветер дунет… А это опасно с такой красотой…

В тот раз Инесса даже обиделась немного за свою дочь, а со временем согласилась: да, так и есть.

И еще Любаша ей внушала:

— Ну что ты так на Андрее своем зациклена? Пойдем с тобой в кино сходим, раз он занят.

— Нет-нет! Что ты? Я без него никуда не хожу. Мне даже в магазин без него ходить неинтересно, не то что в кино.

Вздыхала на это Любаша, подливала свою сладкую тягучую наливочку Инессе и только качала головой:

— Не права ты, Инеска! Не права! Ладно, давай выпьем за то, чтобы я ошибалась!

Ан нет! Выходит дело, и здесь оказалась права Любаша. Не ошиблась! Вон какое коленце жизнь выкинула. Ни в одном кино не увидишь.

И сидит опять Инесса со своей соседкой, ест ее шарлотку любимую и рассуждает:

— А вот скажи, почему мне такое испытание послано свыше? За что? За любовь мою многолетнюю? Безупречную, я бы даже сказала! Разве можно человека за любовь наказывать?

— Ничего ты не поняла, Инеска! Не за любовь! А как раз за нелюбовь к себе!

— Как это? — Инесса даже жевать перестала.

— Ты же себя не помнила! Ты вся растворилась в муже. Полностью! Без остатка! Тебя саму уже было не разглядеть, только через призму Андрея: что он сказал, что сделал, как посмотрел… Ты как будто его частью стала. Вот тебе и показали: забрали мужа. И что? Ты где? Ау-у! Инесса! Нет тебя. Страдание, тоска, нежелание жить без него! Так?

— Так! — Печально кивнула Инесса.

— И вместо того чтобы обратиться к своим внутренним ресурсам, к своей внутренне силе, ты предпочла умереть! Лучше вообще не жить, чем жить без него! Так?

— Да! — Опять кивок и новый кусок шарлотки.

— А потом все очень просто. Потом пропадает дочь! И оказывается, что кроме мужа есть и другие ценности в жизни. Причем такие ценности, ради которых возможно даже победить смерть!

— Любаша! Ты очень умная! Я всегда это знала.

— Погоди-погоди! Давай еще по рюмочке! — И Любаша щедрой рукой плеснула наливочку до краев. — Это еще не все!

— А что еще? Все и так понятно. Ты полностью обосновала логическую цепочку событий моей жизни.

— Смотри дальше! Теперь, когда болезнь отступила, когда возвращение девочки представляется вполне возможным (это лишь вопрос времени) к тебе возвращается муж!

— Постой! Это уже новый виток. Такого разворота событий в моей схеме не было…

— Не спеши! Слушай! Муж возвращается, а он тебе вроде как уже и не нужен…

— То есть как не нужен? — Не согласилась Инесса. — Очень даже нужен!

— Нужен. Только как кто? Как помощник. Как союзник. Как собеседник. Как отец вашей общей дочери.

— Ну… в общем… да…

— Ты что, как в любовнике в нем сейчас нуждаешься? Или как в любимом мужчине, без которого свет не мил?

— Честно говоря, сейчас я намного спокойнее к нему отношусь, чем раньше. Остыла я, что ли… Переболела…

— То есть уйди он сейчас, трагедии не было бы? — осмелилась предположить Любаша.

— Не было бы… — как эхо повторила Инесса.

— А он, наоборот, вернулся…

— И знаешь, Люб, похоже, совсем.

— То есть?

— Ну, по-моему, расстался он окончательно со своей зазнобой.

— Да ты что? А как ты это поняла?

— Ну, поняла… — уклонилась Инесса. — Не важно как, только это точно.

— Вот видишь, как все интересно складывается. Вернется Жанка — заживете снова полной семьей.

— Ой, твои бы слова да Богу в уши!

— Давай выпьем за это, что ли!

— Хорошая у тебя наливочка, Любаша! И сама ты хорошая! Ты у меня единственная подруга, между прочим! Ты знаешь об этом?

— Да знаю, знаю. Ладно! За скорейшее Жанкино возвращение! — И Любаша подняла рюмку. — Чует мое сердце, это не за горами…

Операция по освобождению прошла успешно. И хотя Жанна волновалась буквально до тошноты, до реальных спазмов желудка, роль свою она сыграла вполне натурально. Да и роль была ей знакомая. Администрация, привыкнув к богатому клиенту в лице Максима, довольно-таки запросто (за двойную оплату!) выпускала с ним девушек в город. Максим для запутывания следов периодически девушек менял. То с одной выходил за территорию, то с другой. Поначалу оставлял в залог паспорт или билет на самолет, но со временем вошел в доверие, и с ним отправляли девушек без всяких залогов. Он всегда возвращал девчонок вовремя. Никаких претензий к нему со стороны администрации не возникало.

На этот раз для прогулки он выбрал Жанну. Та собрала из всех заначек и тайников запрятанные чаевые, бросила их в сумочку и выпорхнула на улицу.

Ей повезло. Она выпорхнула навсегда. Они с Максимом изображая неторопливость и беспечность, болтая, пошли в ближайшее кафе. В целях конспирации посидели там с полчасика, заказав чай, десерт… Потом степенно направились в сторону парка и, будто внезапно решив подъехать на проходящем мимо трамвае, запрыгнули в него с веселым смехом.

В трамвае смех кончился. Началось бегство. Если до сих пор ситуация была неоднозначна — можно было передумать и вернуться, то теперь пути для отступления не было. «Хвоста» они не наблюдали, да и вряд ли кто следил бы за клиентами, однако Жанна боялась так, что колени тряслись мелкой дрожью… Она плохо понимала, что ей говорит Максим. Только смотрела вокруг широко открытыми глазами, которые вдруг отчего-то сделались темно-синими. Максим даже не предполагал, что глаза могут настолько менять цвет. Только что были небесно-голубыми, потом стали ярко-васильковыми, и вот теперь — синие. Как такое возможно? Он хотел спросить, но вид у Жанны был настолько испуганный, что вряд ли она могла бы хоть что-то сейчас объяснить.

Через остановку они сошли, взяли такси до вокзала, оттуда доехали поездом до аэропорта. А дальше… Жанна до последнего не верила, что им удастся улететь. Левый паспорт… Ну, может, и не совсем левый, только непонятно как полученный. Про визу вообще лучше не задумываться… Как Максиму это удалось, непонятно… К тому же в кассе оказался билет на тот же самый рейс, что и у Максима. Оказывается, в несезон самолеты летают полупустые, и проблем с билетами нет…

Когда они очутились в салоне самолета, сели на свои места и пристегнулись, Жанна до конца еще не верила в избавление от плена. Но когда шасси оторвалось от земли и лайнер стал набирать высоту, разрыдалась…

Стюардессы забегали, соседние пассажиры с любопытством косились на рыдающую девушку, Максим прижимал ее голову к своей груди и шептал:

— Все хорошо! Моя девочка, все уже позади!

Ей дали коньяка, потом кофе. Вскоре Жанна пошла умыться, а через полчаса даже заснула, утомленная переживаниями, страхом и истерикой…

Инесса решила заглянуть в магазин основательно. У нее была своя система посещения магазинов — налегке и основательно. Налегке — это в магазинчик рядом с домом, чтобы купить хлеб, молоко, что-то по мелочам. Основательно — это в супермаркет чуть подальше от дома, но зато по полной программе.

Обычно они ходили туда по выходным вместе с Андреем, а сегодня хоть и будни, но настроение у Инессы с утра было какое-то особенное… Почему-то захотелось хорошего чая с тортиком или с дорогим печеньем. По опыту она знала, что не ограничится покупкой чая и сладостей. Значит, сумки будут тяжелыми. Значит, Андрей необходим. Они созвонились, решили, что он подъедет прямо к магазину.

Шли не торопясь… По дороге говорили о чем-то обычном: о работе, о погоде, о домашних делах…

И вдруг Инесса остановилась. Резко, неожиданно. Андрей с тревогой глянул на жену:

— Нюся! Ты что? Устала?

— Ой, что-то… сердце… как-то…

— Что? Заболело? Колет? — Он поставил сумки, взял ее руку. — Дай я пульс пощупаю.

— Нет, не заболело… Застучало вдруг как-то сильно-сильно. Знаешь, так бывает, когда волнуешься.

— А ты волнуешься? — Он держал ее руку в своей. — Пульс вроде нормальный.

— С чего мне волноваться? — сама себе удивилась Инесса. — А сердце… аж выпрыгивает.

— Может, на лавочке посидишь? Давай, а? Я сейчас сумки отнесу и вернусь за тобой.

— Нет, Нюся! Пойдем вместе, только помедленнее.

…У подъезда стояла девушка. Вернее, ходила. Явно ожидая кого-то, она с волнением посматривала то в одну, то в другую сторону. Ненадолго останавливаясь, вновь начинала движение…

В какой-то момент она вздрогнула и замерла. Стояла и смотрела в ту сторону, откуда медленно шли к дому Инесса с Андреем. Потом сделала неуверенный шаг навстречу. Один… Другой… Пошла быстрее… Побежала. И буквально в двух метрах от них остановилась.

Большего счастья, чем этот миг, Жанна себе не представляла. Еще не было сказано ни слова, еще никто ни до кого не дотронулся, еще никто толком ничего не понял, а Жанна уже пребывала в состоянии счастья! Господи! Ее родители перед ней — живые, здоровые, вместе! Господи, спасибо тебе!

Андрей с Инессой остановились одновременно. К ним навстречу бежала девушка, безумно похожая на их дочь. Поверить в чудо им, конечно, очень хотелось, но как можно в него поверить? Но когда девушка остановилась перед ними и закрыла рот ладошкой, как это делала их Жанка в детстве, чтобы не зарыдать в голос… И когда сине-васильковые глаза наполнились слезами… И когда она упала на колени прямо на улице, на асфальт, и раскрыла руки для объятий, они бросились к ней, попытались ее поднять… Но Жанна не поднималась. Тогда они вдвоем в едином родительском порыве опустились на колени перед дочерью… да так и обнимались все втроем, и плакали, и гладили друг друга по плечам, по голове, заглядывали в глаза:

— Доченька! Вернулась!

— Какое счастье! Боже, какое счастье…

— Мама! Папа! Господи! Наконец-то! Мамочка, папочка…

Прохожие с любопытством наблюдали необычную картину — обнимающаяся троица на коленях посреди улицы. А кругом брошенные пакеты с продуктами.

Потом все трое поднялись и, вытирая слезы, медленно побрели к подъезду.

Эпилог

Надежды Максима на исцеление с помощью Жанны рухнут. Он будет периодически встречаться с ней. Она никогда не откажет ему в близости, ибо другого способа благодарности за свое освобождение не сможет придумать. Ни денег, ни ценных подарков он от нее не возьмет, а чем еще она сможет быть ему полезной?

Но зависимость Максима будет только прогрессировать. Отчаявшись, он все же решит обратиться к специалисту, и ему пообещают помочь. Во всяком случае, психологическая работа, едва начавшись, принесет свои первые успехи, что вселит уверенность в победу.

Жанна никогда не узнает о судьбе девчонок-подружек по несчастью. Она попытается предпринять что-то, чтобы спасти их, но все попытки будут выглядеть несерьезно. Да, она заявит в милицию. Да, укажет точное местонахождение заведения. Но окажется, что кроме имен, она больше ничего о своих девушках не знает. Они там фамилиями друг друга не интересовались. Что уж говорить об адресах и телефонах…

И потом… Нам бы внутри своей страны проблемы решить. Куда уж за границу соваться?

— Да, да, — скажут ей. — Оставьте заявление. Да, конечно, рассмотрим. Зайдите через месяц! Ах, даже фамилии не указаны?! Так кого же мы будем искать, деточка?! Нинэль, Лора, Анжела? Ха-ха-ха! Слушайте, не морочьте нам голову!

— Но это же граждане нашей страны! Как вы можете так равнодушно?! Их же насильно!.. Они в беде! — прокричит она и захлебнется от бессилия. Потому что в ответ ей сухо и холодно прозвучит вопрос, на который она не сможет ответить:

— А вы, Жанна Андреевна, к себе обратите это обвинение… в равнодушии. Почему, спасаясь, вы только о себе думали? Почему, готовясь к побегу, не удосужились спросить хотя бы фамилии ваших подруг по несчастью? Почему не сделали самого элементарного, что нужно было бы сделать даже просто так, на всякий случай? Так что давайте обойдемся без крика, без слез… Заявление оставляйте, но скорее всего дело безнадежное.

Жанна вспомнит, что была у девчонок задумка: переписали они однажды адреса и телефоны друг друга в надежде именно на подобный случай. Но лично у Жанны при первом же шмоне все отобрали. Может, у кого и остались эти записи, а у нее — нет.

На мужчин первый год-полтора Жанна вообще не будет обращать внимания (Максим не в счет). В ее взоре появится что-то такое, что не позволит никому приблизиться к ней с предложением о знакомстве, не говоря уже о сближении… То ли холод, то ли отчуждение, то ли глубинная обида на судьбу пополам с презрением…

Она будет продолжать притягивать взоры… Будет по-прежнему вызывать желание… Но еще долгое время мужчины будут лишь издали ловить ее васильковый взгляд, любоваться гордой осанкой и наилегчайшей походкой, которую иначе, чем «походка богини», и не назовешь…

Потом она оттает, потеплеет, излечится от своей боли и даже перестанет вспоминать период своего заточения. Спустя еще какое-то время встретит достойного мужчину, прекратит встречи с Максимом и заживет совсем другой жизнью… Совсем-совсем другой…

Вторая семья

Сергей страдал. Надрывно, надсадно. Он так болезненно переживал разрыв с Дарьей, что буквально готов был волосы на себе рвать от боли. Оказалось, что душевную боль ничем не заглушить. Ни алкоголем, ни работой, ни разговорами с друзьями. Да и кому расскажешь такое? С кем поделишься? С друзьями-приятелями? Вряд ли! С женой? Смешно, ей-богу!

Он стал заметно больше курить, перестал улыбаться, хмурился без видимой причины, вечерами пытался занять себя футболом, газетами, игрой с сыновьями в шахматы…

Но боль не проходила. Саднила, ныла. Высверливая в груди невидимую, но страшную дыру.

Глупо как-то все получилось. Глупо, но от этого не менее больно.

В обычный воскресный день Сергей с семьей отправился в ресторан. У них было принято: в один из выходных дней они все вместе куда-то выбирались. Или в ресторан обедать, или в парк аттракционов — вспомнить детство, или в театр, или к кому-то в гости.

Сыновья не всегда составляли компанию родителям. Старшему Вадиму уже восемнадцать исполнилось, и он частенько предпочитал общество однокурсников. А младший Валентин — тринадцатилетний подросток — находился в том сложном возрасте, когда главенствует нигилизм, и поэтому его почти всегда приходилось уговаривать разделить с семьей досуг.

Иногда он соглашался, иногда оставался сидеть за компьютером, хотя Сергей, как правило, настаивал на совместном отдыхе и даже вступал с сыном в конфликт по этому поводу.

Вот и в то воскресенье Валентин, хоть и отправился вместе с родителями в ресторан, всю дорогу недовольно ворчал, чем вызвал негодование старших. Вадим отправился с друзьями к кому-то на дачу, что тоже не способствовало сплочению семьи. Так что в ресторан все трое — Сергей, его жена Лида и их младший сын — вошли в расстроенных чувствах.

Лида хотела обсудить со своими встречу Нового года. У нее было несколько предложений, нужно было только посоветоваться и принять решение. А разговор, похоже, срывался. В раздражении такую беседу заводить не имело смысла.

Сергей еле сдерживался, глядя на недовольную физиономию сына. Это ж надо! В ресторан ему не в радость, семейный отдых ему неинтересен, видите ли! Да много он понимает, сопляк! Если бы ему, Сергею, в его детстве родители уделяли хоть сотую долю того внимания, которое достается Валентину, он был бы счастлив. В его детстве не было понятий «театр», «ресторан», «совместный отдых» и прочих подобных вещей. Нет, понятия-то, конечно, были, и наверняка, многие пацаны его возраста были о них осведомлены. Только не он, не Сергей. Постоянно пьяный отец, измученная его гулянками мать, вечно чумазые две его сестры-близняшки никак не вписывались в систему семейных ценностей. Поэтому еще в своем далеком отрочестве Сергей решил: вот заведу семью, нарожаю детей и дам им все самое-самое лучшее, самое интересное. Буду воспитывать их в любви и добре, буду проводить с ними время, заниматься, разговаривать… А тут — на тебе! Один носом воротит, другой вообще игнорирует…

Валентин был недоволен тем, что его выдернули из-за компьютера, из любимой игры. Ну бог с ней, с игрой. Даже если и не комп, он мог бы с пацанами на роликах… Давно договаривались на воскресенье, а он как маленький с родаками должен по каким-то глупым столовкам таскаться. Как будто в «Макдоналдсе» нельзя поесть…

Настроение было испорчено у всех. Вот вам и воскресный обед!

Ресторан был новый, недавно открытый, но уже модный. Или как раз потому и модный, что недавно открытый. Припарковаться, даже в выходной, оказалось непросто. И в зале свободных мест особенно не наблюдалось. Однако для них нашелся столик. Они уселись, заказали сразу кто воду, кто сок и начали осматриваться.

Интерьер ресторана был выполнен в изысканном стиле. Отличный ремонт, скромная на вид, но явно богатая мебель, дорогая посуда, интересные картины на стенах. Вроде и непонятно что нарисовано, а взгляд не оторвать. Цветовая гамма удачная, что ли? Или смысл нарисованного хочется разгадать? Или так уютно расположены полотна в интерьере, что поневоле хочется смотреть и смотреть. Просто созерцать, наслаждаясь отдыхом, гармоничной обстановкой, приятным антуражем.

Даже у Валентина настроение изменилось. Он перестал бурчать и оглядывал зал с явным интересом. Хотя казалось, что кроме игрищ на компьютере, скейтборда и роликов его ничем не пронять.

— Прикольно здесь! — протянул он. — Скажи, па?!

— Да, неплохо! Мне нравится. Если бы еще кое-кто настроение не портил, то впечатления были бы еще ярче.

— Да ладно тебе, па! Нормальное место. Давайте закажем скорее. Кушать хочется — сил нет.

— Завтракать надо было без капризов, — включилась в разговор Лида.

— Мам! Ну не люблю я кашу! Ты же знаешь!

— А тебе что ни предложи, ты ничего не любишь. Кроме гамбургеров и чипсов!

— Так! Хватит! — тихо, но грозно остановил их Сергей. — В приличное место пришли, а ведете себя как… — Он хотел подобрать подходящее слово, но в этот момент услужливый официант положил перед каждым меню, и Сергей прервался на полуслове. Не при посторонних же людях выяснять отношения.

— Ух ты! — Валентин с восхищением рассматривал обложку меню — кожаную, с голографически выполненным изображением эмблемы ресторана. Логотип переливался, блестел и выглядел вправду красиво.

Все увлеклись выбором. Сергей определился довольно быстро: салат из печени с ананасами и сибас в соли. Десерт потом. Может быть, если захочется.

А Лида с сыном, похоже, надолго застряли в дебрях изысканных блюд. Они смаковали сами названия, перечитывали состав блюд, уточняли ингридиенты.

Сын склонялся к мясу или курице, а Лида уговаривала его попробовать что-то поинтереснее, поэкзотичнее, то, чего дома не готовится и вообще встречается не часто. Например, шашлык из королевских креветок, или фуа-гра, или перепелка в апельсиновом желе. Но сын зациклился на «Цезаре» и ягненке. Лида отдала предпочтение морепродуктам.

Пока они выбирали, препирались, спорили и решали, Сергей вышел в туалетную комнату. Шел, не спеша рассматривая публику и оглядывая интерьер. Как правило, везде, где бы Сергей ни появлялся, он встречал знакомых. Круг его общения был довольно большим, и частые встречи воспринимались им спокойно, без удивления. Теперь уже спокойно. Это раньше, лет десять — пятнадцать назад подобное случайное узнавание на улице или в каком-то заведении вызывало бурю эмоций, провоцировало воспоминания, что влекло за собой потерю времени и лишнюю трату энергии. Сейчас вполне можно было обходиться кивком издалека или рукопожатием.

Не поздороваться, пройти мимо, не заметить — могло быть воспринято неправильно, поэтому Сергей всегда предпочитал оглядеться и оценить обстановку.

Зал был большой, неправильной формы, со множеством перегородок, закуточков. Изначально при входе казалось, что перед тобой один большой зал. А при ближайшем рассмотрении выяснилось, что есть и укромные уголки, и полузакрытые ниши с мягкими низкими диванами, приглушенным верхним светом, мерцающими свечами на столах.

Быстрым взглядом скользнув по спинам и лицам сидящих, Сергей вдруг споткнулся… Нет, ноги шли себе и шли. Нормально, без проблем. Споткнулось что-то внутри. И сердце застучало быстро-быстро, как будто он только что пробежал на время стометровку.

Вроде бы ничего страшного не произошло. Просто он увидел Дашу. Она сидела боком к нему и была увлечена беседой с каким-то господином. Господин был мужчиной средних лет, довольно приятным, полноватым, просто, но стильно одетым.

Есть у богатых людей такая особенность. Они вроде бы одеты кое-как: легкие мятые брючки, пуловер на голое тело, мокасины. Ничего особенного. А смотришь на таких и понимаешь: особенное! Небрежный шик! Так называл про себя Сергей этот стиль. И не надо ни костюмов, ни галстуков, ни запонок… Ничего демонстрировать не надо. И так все ясно. Вот по этому пуловеру и по мокасинам.

Нет, Сергей не видел ног мужчины. Он вообще видел всю картину как в тумане. Просто мгновенно, молниеносно все оценилось будто бы само собой, непроизвольно, независимо от его желания. Такое бывало с ним иногда, когда интуиция выступала на первый план, которая никогда его не обманывала. Хотя сейчас лучше бы обманула.

Он зафиксировал все сразу: и ее заинтересованный взгляд, и знакомое ему движение плечами, и серьги… Ну да, это он подарил. Длинная бриллиантовая дорожка. Ей очень хотелось почему-то длинные серьги. И он купил. К Восьмому марта. Как же Дашка была счастлива! Светилась, буквально искрилась радостью! Носила их не снимая…

Кровь прилила к лицу и почему-то к затылку. Сразу стало жарко. Неимоверно, как на пляже. Он вошел в туалет и тупо уставился на себя в зеркало.

Отражения не видел. В глазах — только она. С кем? Почему? Она что, кроме него, Сергея, еще с кем-то встречается? Это же немыслимо, невозможно!

Да-а-а-а! Неплохо сходили с семьей в ресторан! Пообедать, отдохнуть в выходной день, обсудить домашние дела! Неплохо!

Сергей всегда был уверен, что умеет владеть собой. Уж в каких критических ситуациях приходилось бывать в жизни, уж какая конфликтная у него работа, а ничего — справляется! Всегда держит удар. Так это, кажется, называется теперь. И еще слова вспомнились: стрессоустойчивость, управление конфликтами, безболезненный выход из кризиса! Все эти новомодные формулировки были ему отлично знакомы по долгу службы. Он занимал пост коммерческого директора в крупной фирме, являясь вторым или третьим лицом, смотря как считать, и подобные требования запросто бросал в лицо своим подчиненным, будучи на сто процентов уверенным в том, что уж он-то как раз и стрессоустойчивый, и умело управляющий конфликтами и… далее по списку.

А сейчас стоял красный, потный, задыхающийся и буквально зверел от боли… Это что? Ревность? Глупости! Боже, какие глупости! Никогда никого он не ревновал, если только в юности… В далекой своей юности, когда двадцатилетним был влюблен в хохотушку Алину… А однажды он увидел, как она целуется с каким-то парнем…

Вечером Сергей возвращался домой с тренировки. И пошел другой дорогой, более длинной, но зато там магазин был хороший, решил заглянуть за любимым печеньем. Лавочка стояла в тени деревьев, и в принципе, если бы эти двое сидели тихо, он бы их и не заметил. Но они шептались, а потом девушка рассмеялась. По смеху он и узнал Алину. Уж ее-то смех он не спутал бы ни с чьим другим. А когда поравнялся со скамейкой, увидел обнимающиеся тела и по резко оборвавшемуся смеху понял: целуются.

Вот тогда — да! Тогда ревность просто свела его с ума. Он не находил себе места, не знал, как с ней сладить. Не с Алиной — с ревностью.

Каким-то десятым чутьем понимал: Алина тут ни при чем. Дело в нем. Девушка может вести себя как угодно. У нее своя жизнь, свой выбор, свой путь. В конце концов, это он влюблен в нее, а она встречается с ним лишь иногда и ничего ему не обещает. Ну в смысле — ни вечной любви, ни прочих глупостей…

Тогда боль была такая, что он всерьез подумывал о том, как бы… что бы такое сотворить с собой, чтоб уж навсегда. Ну вены там… или с балкона… Всерьез! Потому что не умел справиться с болью.

Тогда ему отчим подсказал. Хороший человек был отчим! Увидел состояние парня, смог его разговорить и сказать серьезно:

— Так нельзя! Искореняй! Если дашь этой суке-ревности взять себя в оборот — все! Пропал!

— Да как искоренять-то?! Я бы рад!

— Думай, анализируй, работай над собой! Развивай силу духа! Ты пойми, жизнь только начинается. Если позволишь сейчас эмоциям овладеть тобой, то они будут твоими хозяевами. Они — твоими, а не ты — их! А надо как раз наоборот! — И предложил: — Друг у меня есть. Философ. Он факультативные занятия ведет, правда, на пятом курсе. Но я попрошу, он тебя возьмет. Занятный дядька! Походи к нему. Он плохому не научит.

Так с помощью отчима и его занятного философа Сергей смог тогда переломить ситуацию, вышел из положения более-менее без потерь и действительно забыл про ревность. Он был уверен, что навсегда. А сегодня вдруг оказалось — нет! Ничего подобного!

Разум пытался достучаться до него:

«Может, эта встреча по работе? Может, друг какой-нибудь школьный или институтский? Вдруг это вообще родственник? Ты что, всех ее родственников знаешь?»

Да нет, конечно, не всех. Только никакой это не родственник и не школьный приятель. Он же чувствует. У него же интуиция, будь она неладна!

Только как такое может быть? Ведь мы же лишь вчера встречались. И расстались поздно вечером. Я проснулся с ощущением ее поцелуев на губах. Я только-только пришел в себя после свидания.

Она бы мне сказала и про школьного друга, и про родственника. Что в этом такого? Мы все время делимся друг с другом планами на день, на неделю. Но Даша не сказала. А потом я взгляд ее видел, улыбку. Да и он…

— Ну что он? Что Он? — вступал Сергей в диалог с самим собой. — Мужик как мужик. Что можно понять за одну минуту?

— Что он ей что-то говорил… такое…

— Какое?

— Ну, что-то личное, интимное… Я знаю это ее движение плечами. Оно не для каждого. Оно лишь в определенных ситуациях… Это ее реакция на какое-то откровение… Ну как же это выразить?.. Какими словами?..

Внутренний диалог добил Сергея окончательно. Он снял футболку. Господи! Угораздило же его надеть футболку с длинным рукавом в такую жару! Хотя стоп! Какая жара? Ноябрь. Пусть теплый, но ноябрь. А футболка мокрая насквозь.

Сергей подошел к сушке, пытаясь высушить потную вещь. Но эффекта не было. Он бестолково мял футболку в руках, не понимая, что стоит с голым торсом в туалете дорогого ресторана.

Кто-то зашел, дико посмотрел на него и прошмыгнул в кабинку. Этот дикий взгляд как-то отрезвил Сергея. Он отошел от сушки, оделся. Умыл лицо и в полном смятении покинул туалетную комнату.

На обратном пути старался не смотреть по сторонам, но только сел на свое место, как взгляд его уперся в Дашу с ее кавалером. Оказывается, они отлично ему видны. Поменяться, что ли, с Лидой местами?

— Что с тобой? — встревожилась жена.

— А что со мной?

— Взъерошенный какой-то, злой!

— Да будешь злым с вами. Один все утро ворчит, другая заказ сделать не может. Вышел умыться, чтоб хоть как-то прийти в себя.

— Пап, да мы заказали уже!

— Наконец-то!

— Пап, а можно я пойду аквариум посмотрю? Вон там видишь, какой огромный?

— Да, можно, конечно. Слушай, пошли вместе посмотрим!

— И я с вами! — подхватила Лида.

Рыбы завораживали. Тем более, что здесь были такие рыбы! Валентин от восхищения аж рот открыл и повторял то и дело:

— Смотри, пап! Смотри какая! А вон эта! А вон та! Не, ну нереально! Такие прикольные!

Рыбки были разные: ярко-желтые и ярко-голубые, полосатые, мохнатые, в крапинку, разноцветные, толстенькие, плоские, с выпученными глазами, ажурными плавниками и переливающимися пятнами. Они заплывали в развалины замка, который занимал центральное место на дне аквариума, терялись в водорослях и выныривали оттуда вновь, ни на минуту не прекращая своего движения.

Все трое наблюдателей буквально прилипли к стеклу, любуясь и успокаиваясь каждый по-своему.

Валентин думал: а неплохо здесь, нормально вполне. Завтра расскажу пацанам. Пусть завидуют!

Лида постепенно приходила в свое привычное состояние духа. Оно у нее, правда, не очень спокойное было по жизни. Все-таки три мужика в доме. Поэтому она всегда находилась в боевой стойке, готовая к боевым ситуациям и редко бывала расслабленной. А сейчас у нее даже мысль мелькнула: а может, дома рыбок завести? Вон как успокаивают хорошо.

И только Сергей ни одной мысли не мог сформулировать. Просто захотелось шею размять, спину выпрямить, грудь… там, где сердце, погладить.

Собственно, он так и сделал. Шеей покрутил в разные стороны, плечи размял. Отошел к окну зачем-то…

Даша с этим мужиком садилась в машину. Смело так, привычно, явно не в первый раз. Волосы мягким движением поправила. Оголилась шея, сверкнула сережка. Сергей их подарил. Длинные бриллиантовые дорожки. На Восьмое марта. Тьфу ты! Уже вспоминал про это сегодня. Ну подарил! Ну и что?! А майку это, которую он только что комкал в руках, любимейшую его майку, нежную, приятную телу, она ему подарила. И ремень. И даже трусы. И что теперь? Что? Господи! Как же жить теперь? Как жить?

Он сел за стол. Заказал себе виски.

— Лид! Что-то не очень я себя чувствую. Не дай бог заболеваю. Я выпью. Поведешь машину, ладно?

— Конечно. — Она потянулась было к его лбу, потрогать, нет ли температуры, но он, поморщившись, с досадой увернулся:

— Не надо!

— А что у тебя? Горло? Голова? Где плохо?

Ну как ей объяснить, где ему плохо?! Везде! Везде ему… даже не плохо, а ужасно! Немыслимо! Больно! Непереносимо!

Он залпом выпил. Заказал еще. Закусывал только лимоном. Салат стоял нетронутым.

А Валентин, наоборот, развеселился. И рыбки его расслабили, и сок любимый быстро принесли, и «Цезарь» здесь оказался классным: сочная курица, оригинальные гренки.

— Ма… А чего ты про Новый год хотела?

— Ну да, хотела. — Лида осторожно взглянула на мужа.

— Что? — не понял он ее взгляда.

— Про Новый год рассказывать?

— А! Рассказывай, конечно!

И Лида стала сыпать предложениями. Можно встретить здесь, а второго числа отправиться хоть в Финляндию, хоть в Андорру. Можно накануне Нового года уехать и встретить праздник опять же где угодно: хоть в Тайланде, хоть в Тунисе на пляже, хоть в роскошном отеле в Эмиратах, хоть в горах Австрии или Испании…

Любой вариант возможен. И по вполне приемлемым ценам. Это казалось бы немыслимым, если бы Лида не работала в турагентстве. А она работала там уже давно и всегда предлагала интересные поездки по приемлемым ценам. Мужчинам и в самом деле оставалось только выбирать.

— Мам, мне кажется, Вадим захочет отмечать здесь, в своей компании, — первым отреагировал Валентин.

— Думаешь, как в прошлом году? С институтскими?

— Ну да! И я, честно говоря… Лучше бы здесь. Ну посидим дома, встретим, а потом я во двор с пацанами. Салют, снежки! Пап, скажи?!

— А? Да, да. — Сергей стряхнул с себя оцепенение.

— А потом… Ну, первого вечером или второго можно улететь… Пап, скажи!

— Ну да… — Сергей рассеянно кивнул.

— Я бы лучше на море, — продолжал мечтать сын. — Мне кажется, и Вадим тоже на море захочет. Скажи, пап?!

— Ну, это как в прошлом году получится…

— А что? Разве плохо? — воскликнул Валентин. — Разве мы плохо отдохнули? Ты вспомни, пап!

— Да. Я помню. Мы отлично отдохнули тогда.

Он полночи не мог дозвониться Дашке, мучился, переживал. Телефон высвечивал «сбой вызова», в трубке то щелкало что-то и отключалось, то говорилось о недоступности абонента, то в ответ шли короткие гудки, от которых к утру он просто изнемогал физически.

Она дозвонилась ему сама. И голос ее, такой волнующий, такой желанный, моментально успокоил его. Даша кричала через тысячи километров:

— Поз-драв-ляю! Скучаю! Жду! Люблю! Я те-бя лю-блю! Ты слышишь?

— Слышу, дорогая моя! — Он тоже кричал, благо что дискотека играла на всю мощь и можно было не опасаться быть услышанным. — Я обожаю тебя! Я очень соскучился! Но нам здесь еще неделю быть. Я так волнуюсь за тебя!

— Дорогой! — отвечала она ему из далекой Москвы. — Желаю тебе… Я желаю тебе… — тут голос ее сник. Она уже не кричала, а говорила спокойно и даже с грустью: — Счастья я тебе желаю… Огромного счастья… Как бы это сказать? Общечеловеческого, что ли… Ну, еще и мужского…

— Какого? Не слышно!

— Мужского! — повторила она громче. — Но его — только со мной! Ты слышишь? Только со мной!

Он счастливо рассмеялся:

— Ну, конечно, родная моя! Конечно, с тобой! Только с тобой! Помнишь, как в песне: «Ты, только ты…»?

И они запели одновременно: он — на громкой дискотеке в жаркой стране, она — в заснеженной Москве на диване перед телевизором.

Ты, только ты!

И вот теперь она в ресторане с другим. И на машине уехала с ним. Позвонить, что ли?

— Пап, очнись! Слышишь меня? — Сын с удивлением взирал на отца.

— А? Что?

— Тебе же понравилось! На дискотеке, помнишь, как ты зажигал?

Действительно, после разговора с Дашкой он разошелся: танцевал наравне со всеми пацанами все танцы подряд. Лида ушла спать, а они хохотали, кривлялись, веселились до упаду! И в самом деле зажгли!

— Помню, конечно! Как не помнить?

— Мам, ну а ты что думаешь? — не унимался Валентин.

— А я бы на лыжах покаталась с удовольствием. Но раз вы все про море вспоминаете, то давайте на море… Сереж, ты как? — обратилась она к мужу.

— А?

— Ты куда хочешь?

«Я хочу к Даше!»

— Я? Может, в Финляндию? А? На поезде, тихо-мирно, ни от самолетов не зависеть, ни от погоды летной-нелетной… Снега много. Зима настоящая!

— Ну вот… — протянул Валентин разочарованно и сполз со стула чуть ли не под стол.

— Сядь нормально! — сделала ему замечание Лида. — Вот и я тоже как папа! — поддержала она мужа. — Так что придется тебе, сынок, следовать за большинством.

— Это еще вопрос! Разве вы — большинство? А Вадим? Он наверняка на море захочет.

— Во-первых, Вадим пропустил сегодняшнее обсуждение. Значит, вынужден будет подчиниться большинству. А во-вторых, мало ли чего я хочу… — подытожил Сергей.

Странна эта его фраза вызвала недоумение и у Лиды, и у Валентина, но переспросить, что он имеет в виду, никто из них не решился. Тем более, что к этому моменту якобы заболевающий Сергей заказал себе четвертую порцию виски.

— Поел бы! — тихо посоветовала жена.

— Да, поесть надо. — Он равнодушно посмотрел на салат и без аппетита принялся за него.

Лида заказала десерт и отошла в туалет. Сын еще раз вернулся к рыбам. Сергей набрал номер. Ну конечно: телефон выключен. А чего он ждал? Что она, будучи в объятиях другого, станет мило беседовать с ним, с Сергеем? Как в анекдоте, который ему недавно рассказали:

«У женщины спрашивают:

— Вы со своим мужем разговариваете во время секса?

Женщина отвечает:

— Конечно! Если он мне в это время по телефону звонит!»

Очень смешной анекдот. Обхохочешься! До слез! Тогда-то Сергей посмеялся над ним. Заржал, как конь. Идиот! А теперь не до смеха что-то…

— Пап, ты торт будешь?

— Какой торт?

— Не знаю, какой выберешь… Тут много разных. Или мороженое? А может, ягоды со взбитыми сливками возьмем? Или вот: пьяная груша в карамели со сливочным соусом, с корицей и тертым шоколадом.

— Сынок, ты бери себе что хочешь… Я вряд ли… Вон рыбу никак не одолею.

— Ты чего-то сегодня какой-то странный…

— Почему?

— Не пойму даже. Не такой, как всегда… И взгляд…

— Что взгляд?

— Испуганный, что ли…

Испуганный? Прав, наверное, сын. Сергей боится, ему страшно. Потерять Дашу, лишиться ее любви, остаться без ее тепла.

Страшно так, что он цепенеет от этого состояния и не представляет, что ему делать. Цель ясна — избавиться от страха потери любимой. А вот как — пока неясно.

Кое-как он дожил этот день. Кое-как провел вечер, уснул и проснулся с надеждой, что поговорит с Дашей, а если повезет, то даже и увидится.

Мысли о ней не отпускали его ни на минуту. Воспоминания мучили своей откровенностью. Он и наслаждался ими — этими воспоминаниями, и страдал одновременно.

…Вот она склоняется над ним. Она так близко, что волосы ее падают ему на лицо. И он ее целует безостановочно, целует куда придется: в полуприкрытые глаза, в нежную шею, в страстные губы. А она шепчет ему: «Милый мой, хороший! Как же я хочу тебя… Как же я тебя хочу!»

И он обнимает ее, прижимает к себе сильно-сильно… И ближе уже невозможно. И кажется, нет ни воздуха, ни сил, ни мыслей… Есть только он и она и этот миг упоительного счастья. Миг, который длится вечно… Целая вечность счастья!

Он аж взвыл. Вслух, не к месту, не ко времени. Брызгался духами перед выходом из дома и вдруг взвыл.

— Ты чего? — удивилась жена.

— Духи в глаз попали, — соврал он. А глаза заслезились, будто и вправду их раздражало что-то…

По дороге на работу вспоминал, как они познакомились.

А познакомились они очень странно. Так странно, что если бы ему кто-то рассказал, что подобным образом можно не просто познакомиться, а завязать отношения, причем серьезные, то он рассмеялся бы, не поверив.

Уже года четыре с половиной назад как это случилось. Боже! Они столько времени вместе. И Сергею все эти годы казалось, что вот-вот, скоро, чувство то ли померкнет, то ли сойдет на нет… Ведь не бывает же долгой страсти, не бывает длительных искрометных отношений. Где-то он слышал, что в лучшем случае любовь живет три года. Ну плюс-минус несколько месяцев. И вряд ли дольше. Очень редко, когда дольше. Какие-то там химические реакции протекают определенным образом, какие-то якобы законы действуют в этом временном интервале. Оказалось, чушь! Вон у них — пять лет скоро, как вместе, и ничего не тускнеет, не пропадает, искрит чуть ли не ярче прежнего.

Так, к чему это он?

А к тому, как они познакомились. Он тогда новую работу искал, обзванивал знакомых. Как-то позвонил приятелю в офис. Ответил женский голос. Он подумал — секретарша, а оказалось — ошибся. Но почему-то не оборвал разговор. И она включилась в диалог. Спокойно, без дурацких женских штучек, без глупого заигрывания. Ну поболтали вроде бы ни о чем и распрощались. Сергей проверил номер. Да, действительно, одну цифру перепутал. Бывает! Но почему-то захотелось перезвонить…

На следующий день они болтали уже как старые знакомые. Потом это вошло в привычку. Они звонили друг другу ежедневно, скучали без этих бесед, хотя не встречались долго, несколько месяцев.

Переписывались, перезванивались, посылали друг другу фотки на электронные адреса, но не встречались. Не складывалось. Он искал работу, потом устраивался, потом входил в должность, привыкал к новому коллективу… Она разводилась с мужем, переживала, делилась с Сергеем сомнениями, волнениями. Он, как мог, поддерживал.

Потом увиделись! Оказались ровесниками. Ну… буквально несколько лет разницы. Оказалось, что они оба ждали встречи, стремились к ней, были рады и заинтересованы друг в друге.

Очень быстро, практически сразу они стали любовниками, а спустя еще где-то полгода поняли: это серьезно! Очень!

Это не очередной романчик, не банальная связь. Это даже не просто любовные взаимоотношения. Вернее, и роман, и связь, и отношения. И одновременно что-то гораздо большее, объединяющее все, что могут объединять самые идеальные взаимоотношения мужчины и женщины. И дружба, и любовь, и понимание, и обмен эмоциями, и… Ну, словом, все!

Сергей не представлял лучшего, не предполагал, о чем еще можно было бы мечтать. Он и наслаждался, и растворялся, и заряжался жизненной силой. Мог позволить себе расслабиться рядом с ней, отдохнуть и просто полениться, помолчать. Мог быть искрометным, бурлящим, зажигательным и игривым. Бывал деловым, сосредоточенным и серьезным рядом с ней. Вполне спокойно грустил, предавался воспоминаниям и мечтал в ее присутствии. Словом, он был самим собой. И абсолютно был счастлив рядом с этой женщиной! Скучал по ней, даже тосковал в разлуке, волновался, переживал, тревожился… И все это было проявлением искренней любви и не могло не радовать его.

И вдруг — этот вопиющий случай в ресторане! Скорее звонить! Скорее!

Даша была на работе и ответила на его звонок сдержанно.

— Как дела?

— Нормально. Как ты?

— Тоже ничего.

— Что нового?

— Вчера в новом ресторане были…

— Да? В каком?

— «Приватная встреча». Слышала о таком?

Ему показалось… Или она действительно напряглась?

— Знаешь, я тоже там была и тоже вчера. Ты во сколько?

— Я видел тебя, Даш.

Она замолчала.

— Сможешь сегодня пораньше освободиться?

— Попробую!

— Давай увидимся!

Она поняла, что он хочет поговорить. Они никогда не выясняли отношений. Никогда! Полное доверие, взаимопонимание и единение. Нечего было выяснять.

— Хорошо.

Встреча впервые началась не так, как всегда. Обычно улыбка… Обычно объятия. Даже если в людном месте, то хотя бы прикосновение друг к другу.

На этот раз он не смог улыбнуться. Хотел дотронуться до ее волос, прижать ее к себе крепко-крепко, поцеловать в макушку… И не сделал ничего из перечисленного. Что-то засвербило в носу, горло перехватило. Он закашлялся до слез. Боже, опять слезы. Уже который раз за день.

Она молча ждала. Потом протянула салфетку. Он вытер глаза, спросил тихо:

— Ничего не хочешь объяснить?

— Сереж, ты о чем? О ресторане?

— Ну да. Ты же не будешь отрицать, что была там не одна. И что это было свидание, а не деловая встреча.

— Не буду.

— Расскажи!

— Ты уверен, что хочешь услышать?

Вопрос удивил его. А как иначе? Да, он хочет знать правду. Его любимая женщина, которая, как он считал предана и верна ему, встречается с кем-то еще… Хочет ли он знать правду? Конечно! Или все-таки нет? Или лучше не знать? Она же любит его, Сергея. Уж в чем в чем, а в этом у него никаких сомнений нет. Зачем выяснять то, что к этой любви не имеет никакого отношения?! Но любопытство пересилило, победило. Зря, наверное, он не остановил его, это глупое, ненасытное любопытство. Зря.

Но вопрос был задан, интерес обнаружен и тревога проявлена. Обратной дороги не было. Хотя скажи он тогда «нет», глядишь, все иначе бы сложилось. Но он не сказал «нет». И Даша рассказала:

— Мы с тобой вместе скоро уж пять лет как…

— Я в курсе, — съязвил он.

Она не заметила его едкого замечания.

— Взаимоотношения наши не укладываются в схему под названием «любовники». Согласен?

— Конечно! Они явно выходят за рамки просто любовных отношений.

— То есть это всеобъемлющие человеческие взаимоотношения, наполненные теплом, любовью, тягой…

— Ну да… Это же очевидно…

— Очевидно, — как эхо повторила она. — Это очевидно. — Даша помолчала немного, а потом со вздохом продолжила: — Только ты живешь, кроме этого, полноценной семейной жизнью, а я… Невзирая на то, что являюсь неотъемлемой частью тебя, остаюсь на втором плане… Так сказать, эксплуатируюсь тобой по остаточному принципу.

— Послушай, Даша! Ну не надо так! Не опошляй! Это же грубо, это не свойственно тебе. Что значит — эксплуатируешься?

— Ладно, Сереж! Не придирайся к словам. Разговор подобный у нас, наверное, впервые. Хотя сотни раз мы оговаривали нюансы нашего существования, и видимо, чего-то ты все-таки не слышал. Поэтому услышь сейчас! Я не собираюсь ссориться. Я не намерена обидеть тебя… Я просто рассказываю. Собственно, ты сам попросил об этом.

— Да, хорошо. Извини.

— Так вот. Ты живешь так, как хочешь. Правильно?

— Ну да… А ты? Разве не так?

— Я? Ну представь, если бы я, к примеру, была замужем. Все вечера проводила бы в семье… И выходные, кстати, тоже… И праздники… Да, и еще отпуск… А ты бы всегда сидел в одиноком ожидании. Когда я позвоню, когда я смогу поговорить, когда сумею встретиться, побыть вместе. Тебя устроила бы подобная жизнь?

— Ну… мы же… неоднократно… Мы обсуждали это… Тебя всегда все устраивало.

— С чего ты взял?

— Что?

— Что меня все устраивало?

— А разве нет?

— Это тебе удобно так думать, что меня устраивает. Это тебе комфортно жить так… Это тебе нравится думать, что твоя жизнь организована идеальным образом…

— Ну подожди! Подожди, дорогая! Ты же знала с самого начала, что я женат… что я… Ну, в общем, знала…

— И что?

— Тебя же не смущало такое положение вещей.

— Слушай! Ты же хотел что-то узнать у меня про меня же. Правда? Тогда можно я договорю?

— Да, да!

— За мной ухаживали мужчины. Ну… ухаживали — это, возможно, громко сказано. Ухаживать можно, когда позволяешь, когда принимаешь знаки внимания. Я, честно говоря, была настолько очарована тобой, что ни в ком больше не нуждалась…

— Что значит «была»? Почему в прошедшем времени? — перебил он снова.

— Прости. Я и сейчас очарована. Просто раньше я почему-то ждала каких-то изменений, верила в то, что ты осознаешь…

— Что? — Он удивился и даже повысил голос. — Что я должен был осознать?

— Да ничего… Ничего ты не должен, Сереж! Абсолютно ничего!

Она не просто вздохнула, а как-будто даже всхлипнула.

— В какой-то момент я поняла, как мне плохо без тебя. Что я скучаю, что я болезненно переношу разлуку, что я не могу позвонить тебе, когда хочется, чтобы не потревожить покой твоей семьи и, не дай бог, не обнаружить моего присутствия в твоей жизни. Поняла, что мы ни разу не были вместе в театре за все эти годы, что мы нигде никогда ни у кого не бываем в гостях… Что ты можешь излить мне любые твои проблемы, поделиться со мной переживаниями, со мной ты вполне реально можешь расслабиться, отдохнуть… Я хороша для чего угодно, только не для культурного досуга, только не для совместного отдыха, только не для семейной жизни…

— Но я… не могу жениться на тебе…

— А я и не прошу! И никогда не просила… Даже разговоров таких ни разу не заводила. Только надеялась, дура! И даже не на брак надеялась. Сам по себе брак мне неинтересен. Меня интересуешь ты. Интересуешь настолько, что я готова жить вместе. Если только брак может обеспечить мне это — значит пусть. Хотя замужество — не самоцель. Просто не хватает тебя… Трудно одной, некомфортно, одиноко…

Даша замолчала. Комкала в руках мокрый от слез платок и периодически всхлипывала.

Сергей ощутил себя в каком-то глупом положении. Во-первых, он ни на йоту не продвинулся к прояснению ситуации в ресторане. Во-вторых, чувствовал себя виноватым в Дашиных слезах, а это было явным форс-мажором в их отношениях. А в-третьих, Сергей открыл для себя наличие проблемы. Он все эти годы был уверен в том, что они существуют беспроблемно, бесконфликтно и гармонично. А оказалось, что нет. Совсем даже не так!

Они сидели в машине Сергея, и судя по всему, разговор предстоял еще долгий.

— Пойдем в кафе, — предложил он.

Она молча кивнула. Вид у нее, правда, был не очень: глаза заплаканные, нос красный. Ну да и бог с ним, с внешним видом-то! Внутри катастрофа! Вот что страшно.

В кафе, пока делали заказ, пока помыли руки, попили воды, оба немного успокоились, и Даша продолжила тихо, почти без волнения:

— Короче, однажды я ответила на ухаживания одного из наиболее настойчивых мужчин.

— Ответила… это как? — глупо переспросил он.

Она будто и не слышала:

— И не пожалела.

— Ты что, изменила мне? Изменяешь? — Глаза Сергея округлились от столь ужасного предположения.

— Сереж! Это нечестно…

— Что нечестно? Что? — Он повысил голос, и на них оглянулись с соседних столиков.

— Что значит «изменяешь»? А ты не изменяешь мне, ложась в постель с женой? Или наоборот, это ты ей изменяешь, когда спишь со мной?!

— Я не сплю с ней! — выпалил он и натолкнулся на ее насмешливый взгляд.

Принесли заказ. Пришлось на время прервать разговор. Пока официант ставил тарелки, раскладывал приборы, задавал вопросы типа «Что-то еще закажете?», они молчали. Когда он отошел, Даша заговорила совсем другим голосом. Посмотрела холодно Сергею в глаза и жестко произнесла:

— Сергей! Я уважаю тебя! Если ты не в курсе, то я сообщаю тебе об этом. И не надо меня разочаровывать. Я не спрашиваю тебя о твоих интимных отношениях с супругой. Никогда не спрашивала и сейчас не интересуюсь! Поэтому у тебя нет никакой необходимости врать мне!

Он замялся, стушевался, отвел глаза…

— Дело не в факте замужества, — повторилась она. — Дело в том, что есть люди, готовые быть рядом всегда… Не по остаточному принципу, а всегда. Понимаешь?

— Понимаю.

— Вот, собственно, и все…

— И как же мы теперь?

— Пока ничего нового. Я как любила тебя, так и люблю. Ничего не изменилось.

— Ну как же не изменилось? Как не изменилось? — Сергей начал волноваться. Он так ничего и не понял. — Раз кроме меня есть кто-то еще, значит ситуация изменилась. Раньше-то не было!

— Ну у тебя же есть жена. Почему бы нам не быть на равных? У тебя есть возражения против равенства?

— Послушай! Подожди! Такое впечатление, будто мы разговариваем впервые в жизни. Ведь все эти годы мы говорили обо всем, и о нашей с тобой жизни тоже. Разве нет?

— Ну и что?

— А то, что никогда ни одной претензии ты мне не высказывала.

— А у меня и сейчас нет к тебе претензий.

— Что-то я не понял. А о чем мы тогда целый час говорим?

— У меня нет к тебе претензий, — спокойно повторила Даша. — Я бы тебе вообще ничего не сказала, если бы ты не спросил. Если бы не увидел меня с другим мужчиной.

— А что же ты хочешь от меня?

— От тебя? Только то, что ты мне можешь дать… Того, чего не можешь, я не прошу. Другие дадут…

— То есть ты хочешь сказать, что между нами все остается по-прежнему?

— Видимо, да!

— Но ты же ведешь тайную жизнь, встречаясь с кем-то еще!

— Теперь уже явную…

— То есть ты будешь продолжать с ним встречаться?

— С ним или с кем-то другим, для кого я буду номер один.

— Даже если они тебе не нравятся?!

— Я не встречаюсь с теми, кто мне не нравится.

— Значит, кроме меня, тебе нравится кто-то еще?

— Логично! Не так сильно, как ты… Но тоже нравятся. Они заполняют паузы, которые ты оставляешь в моей жизни, и я им благодарна.

— Но… это как-то неприлично!

— Да ладно! — Она позволила себе быть насмешливой. — Нормально это и вполне прилично.

— Но я не хочу тебя ни с кем делить!

— Я тоже… не хочу тебя делить ни с кем. Но что-то нам мешает. Поэтому приходится.

— Слушай! Не получается что-то разговора у нас…

— Почему? Мне кажется, наоборот. Хороший разговор получился. Искренний.

— Нет, Даш! Я не смогу так.

— Как?

— Знать, что у тебя кто-то есть, и продолжать встречаться… Не смогу… Я от ревности с ума сойду…

— Разве ты ревнивый? По-моему, ты мне рассказывал, что смог преодолеть это чувство еще в юности… Или я путаю?

— Мне казалось, что смог, что преодолел. Потому что долгие-долгие годы ничего подобного не было… А в случае с тобой…

Он остановился на полуслове, замолчал. Она попросила:

— Закажи мне чай, пожалуйста. Черный, с лимоном.

— Даш, может не надо? А?

— Что не надо, Сереж? Чай заказывать?

— Ни с кем больше не надо встречаться. Разве тебе меня мало?

— Сереж! Я скучаю по тебе… Очень. Я тоскую… Я практически не живу, когда понимаю, что могла бы быть рядом с тобой, а не судьба… Другие — они могут быть рядом. Они — не замена тебе, но они живые люди. И я общаюсь с ними… Мы занимаемся чем-то… Ходим в гости, в театры, в кино. Мы вместе проводим выходные, выезжаем за город. Вроде бы ничего особенного. Но благодаря им тоска по тебе отступает. Понимаешь, тоска — это больно…

— Даш, но я же тоже… волнуюсь, скучаю, стремлюсь…

— И тем не менее. Ты сделал выбор. И я его уважаю — твой выбор. Другое дело, что мне трудно понять его, трудно принять… Но я не требую ничего от тебя. Поэтому и ищу другие пути.

— Не могу я бросить семью…

— Ты говорил уже это. Я запомнила. Не утруждай себя повторением.

Принесли чай. Очень горячий и абсолютно невкусный. Даша вздохнула:

— Поехали. Устала я что-то…

— Даш, подожди…

— Что?

— Я не смогу!

— Ты о чем?

— Ну чтоб ты еще с кем-то… — повторил он.

— Дело твое.

— То есть ты не изменишь своего поведения?

— А ты? Изменишь свое?

Сергей шумно поднялся, попросил счет, вышел в мужскую комнату.

Когда через несколько минут он вернулся, Даши не было. Счет ждал его, а она нет. Ушла.

С тех пор прошла неделя. И он сходил с ума. От ревности, бессилия, безысходности… Буквально с ума сходил…

Нет, так невозможно! Боль не стихала. И уже не ревность, а чувство вины выходило на первый план. Хотя чем, ну чем он виноват перед ней? Что не женится? Да он и не обещал никогда. И она даже намека на эту тему не позволяла. Похоже, все ее устраивало. Ан нет!

Сергей спасался только на работе. И то, кругом него люди будто бы чувствовали беду… Они обращались к нему тихими голосами, не стеснялись несколько раз повторять одно и то же, чтобы быть услышанными. По всему было видно, что человек не в себе.

Ушедший в себя, хмурый, резкий, с изменившимся цветом лица и с глубокой морщиной, обострившейся на лбу… И вообще, все его лицо выражало страдание, усилие над собой, сопротивление боли.

Дома жена недоумевала. Нет, вроде бы не заболел. И в их окружении ничего страшного не случилось.

— Сереж! Что-то не так? — осторожно интересовалась она, но ответа не получала.

Он или не слышал вопроса, или не считал нужным отвечать. Валентин тоже присмирел: почти не ворчал, телевизор делал потише и даже выучил заданное на дом по литературе стихотворение Пушкина.

— Па, может, в шахматы? А то что-то давно не брались. Прошлый раз я выиграл у тебя. Не хочешь реванш?

— Давай! — соглашался Сергей, думая хоть чем-то отвлечь себя от бесконечного хоровода бесконечных мыслей.

Зрело у него одно решение. Нестандартное, пугающее своей смелостью, но зрело. Дело было за малым: претворить его в жизнь. И процесс этот зависел только от него. Но даже для того, чтобы озвучить придуманный им вариант, нужна была смелость. А уж исполнить!

Именно передвигая фигуры на доске, он часто приходил к неординарным ходам в своей жизни. Вот и теперь мысли, которые долгое время водили хоровод в его сознании, вдруг сплелись в хитроумную многостороннюю картинку. Картинка эта, хоть и представлялась витиеватой, непростой и трудновыполнимой, все же имела шансы быть реализованной. Имела! Он не сомневался, что такой выход возможен.

Уф! Даже физически ему стало легче. Он ощутил чуть ли не прилив сил. Вот так, вдруг, в одно мгновение. «Ладно, — уговаривал он сам себя, — шансы невелики, но попробовать можно. Других выходов все равно нет. Мучиться так, как я сейчас, нет больше сил!»

Он свел партию вничью и немного успокоился.

Почему все изменилось? Ведь их отношения только улучшались год от года. Становились глубже, наполненнее. Да, надо признать, что они зависели друг от друга и эмоционально, и душевно… А как иначе? Иначе и отношений бы никаких не было.

Он появился в Дашиной жизни в тяжелый для нее период. Она пережила развод с мужем, осталась вдвоем с четырнадцатилетней дочерью. Им пришлось менять квартиру, дочери — школу. Потом дочь — Нинка — влюбилась. Совершенно не вовремя, в одиннадцатом классе, когда надо думать об экзаменах, а не о всяких глупостях. Хотя разве влюбленность — это глупость?

Потом все же экзамены были сданы более-менее успешно. Отец, бывший Дашин муж, помог с поступлением в институт. И сейчас все успокоилось, вошло в привычную колею. Нина училась уже на втором курсе, а Даша… А Даша, видимо, заскучала. И дело скорее всего не в Сергее. Вернее, не только в нем. Домашняя обстановка изменилась, стало нечем себя занять вечерами… Дочь переключилась на свою взрослую жизнь, гораздо меньше теперь нуждаясь в матери, чем раньше…

И просто-напросто Даша заскучала…

Наверное, это было отчасти именно так… Наверное, подобные рассуждения Сергея были недалеки от истины. Но тем не менее легче от них не становилось.

Он позвонил ей спустя две недели:

— Даш, можешь говорить?

— Могу!

— Я очень скучаю!

Она промолчала в ответ.

— Мне надо поговорить с тобой. Можно, я зайду сегодня?

— Во сколько?

— После работы, часов в восемь.

— Ты будешь одна?

Она проигнорировала вопрос:

— Приходи!

Даша была не одна. Нина с подружкой взялись лепить вареники. Они включили на кухне громкую музыку и абсолютно не мешали матери и ее собеседнику вести разговоры. Скорее, их музыка могла мешать, а не наоборот…

— Даш… Я подумал, и такое интересное предложение у меня к тебе родилось…

— Какое же?

— Ты бы не возражала быть моей второй женой?

Она опешила. Ожидала чего угодно, только не того, что услышала.

— Это как?

— Ну… будет у меня две семьи…

— Не представляю…

— Смотри. Я смогу с тобой проводить больше времени… Мы сможем вполне официально выбрать один из выходных дней, полноценно проводить его вместе. Раз в году поедем отдыхать… Иногда я смогу ночевать у тебя…

— А отчего это зависит? Ну… чтобы ты смог делать все то, о чем только что сказал? — Она говорила тихо и медленно. Даше казалось, что происходит что-то нереальное, и ей думалось, что чем осторожнее она будет вести беседу, тем скорее эта сказка превратится в быль.

— Как от чего? От нашего решения! Ты согласна?

— Я? Я всегда была на такое согласна… Только, по-моему, ты чего-то недоговариваешь…

— Ну не то чтобы недоговариваю. Просто я же еще с женой должен обсудить этот вопрос.

— А что, ты с ней еще не говорил?

— Нет пока.

— Тогда боюсь, что ты мне преждевременно предложение сделал, — разочарованно произнесла она и вмиг погрустнела.

— Почему? Мне же важно было знать, согласна ты или нет.

— Ну, допустим, я согласна. И что? Ты же без одобрения жены не решишься на столь ответственный шаг. А жена твоя вряд ли выразит готовность разделить такое оригинальное решение.

— Думаешь?

— Слушай! Я ни разу в жизни ее не видела. Я ничего о ней не знаю. Как я могу предположить ее реакцию? Ты с ней прожил двадцать лет. Тебе, наверное, виднее.

— Ну да…

— Непродуманное какое-то решение у тебя…

— Почему? Чем оно тебе не нравится?

— Мне-то как раз нравится. Я бы не возражала. А вот супруга твоя наверняка будет против. Ей-то зачем свою жизнь кромсать? Ее и так все устраивает.

Она тяжело вздохнула, понимая, что вряд ли что изменится к лучшему в ее жизни.

— Это если бы ты ей условие поставил: или ухожу совсем, или живу на две семьи, то она, может быть, и выбрала бы второй вариант. А так: ты ей предложишь то, что задумал. Она скажет категорические «нет», и ничего не изменится. За исключением того, что ты раскроешь все карты. Она узнает, что у тебя есть любовница… Ты и с ней отношения испортишь, и в своей жизни не преуспеешь в данном вопросе. Глупо! Глупо настолько, что мне даже странно слышать от тебя такое. Я считаю тебя умным человеком. — И повторила через мгновение: — Неудачная идея!

Он опять сник. Когда ехал к ней, был на подъеме. Казалось, сейчас запросто разрешатся все его проблемы. А на самом деле и правда как-то все несерьезно выглядит. Полумеры какие-то дурацкие, которые ничего не решают. Компромиссы, которые никогда не могут никого удовлетворить целиком и полностью.

— Даш, ну что мне делать с моей печалью? Даш… — Он взял ее руку, поднес к губам, стал целовать…

Она руки не отнимала. Сидела на диване, смотрела на него и молчала.

— Ну не молчи! Скажи, как быть?

— Ты хочешь, чтобы я приняла решение, согласно которому ты будешь жить? Так не бывает.

— Ну мне очень плохо без тебя. Это не жизнь, а сплошное мучение.

— Да… Верю… Мне тоже плохо… Давай оставим все, как было…

— И ты не будешь ни с кем, кроме меня, встречаться? — с какой-то детской надеждой во взоре спросил он.

Даша усмехнулась и легко соврала:

— Не хочешь — не буду!

Он обрадовался как ребенок. Чуть ли не в ладоши захлопал. Так ему хотелось принять желаемое за действительное. Так ему хотелось отодвинуть все проблемы, скинуть их решение на кого-нибудь другого, не видеть, не знать, не задумываться…

Наивный? Пусть! Если ему так легче жить на свете, пусть считает так, как ему удобнее… Ей тоже плохо без него. Даже при наличии других ухажеров плохо! Потому что любит она своего Сергея, и боль разлуки ничем не снимается. Она продолжает ждать звонка, искать встреч, она по-прежнему планирует свою жизнь рядом с ним…

После их примирения прошло два года. Первое время все шло по-прежнему. Казалось, ничего не изменилось, но исподволь что-то стало происходить с чувствами. Они утратили новизну. Странно: четыре с половиной года будоражили, бурлили, искрили, а потом постепенно, медленно, но неуклонно пошли на спад. И она уже не волновалась, что в выходные он ей не уделяет внимания, и он перестал просыпаться с ощущением ее поцелуев на губах…

Может, не так уж неправы те ученые, которые для любви отмерили определенный срок… просто у них он оказался чуть больше среднестатистического.

Чувства сошли на нет, отношения завершились будто бы сами собой, безболезненно для обеих сторон.

Сергей часто потом ловил себя на мысли: хорошо, что тогда никакого решения толком он так и не принял… Вот бы людей насмешил! Это надо же было до такого додуматься — вторая семья! Смешно, ей-богу!