Аннотация: Предыстория «Галереи миров». Что было до Зимы. (можно читать как до, так и после первой части — это не имеет значения)

Макарова Ольга

Спасаясь от войны, или Закрытые небеса

Это мир встает на колени,
Это в небо взлетает пепел…
Готовься к великой смене
Городов на снежные степи.
Не пытайся вернуть ушедших —
Ты не сможешь пробить всех стен.
У судьбы теперь хватка, как клещи, —
Так не стой на пути перемен…
Это сад, где цветут орхидеи;
Распускаются на небосклоне,
Когда пепел, как в день Помпеи,
Чью-то душу в себе хоронит.

Идешь, как робот; в глазах все плывет; уши вот-вот лопнут от тишины… И вдруг твое искромсанное лицо поднимается к небу, к небу тянутся твои руки, уже мало напоминающие человеческие, они тянутся к серому задымленному куполу в последней надежде. Бог тебя не защитит, нет, сегодня он зажмурил глаза…

Ты делаешь шаг, и из груди вырывается хрипящий и булькающий стон. Это крик твоей Души, потому что Разум… где он… Крик улетел ввысь, повторился гулким эхом, отраженным, наверное, от закрытых небес…

Еще один шаг… нога упирается во что-то мягкое, ты спотыкаешься и падаешь целую вечность. Руки, вопреки инстинкту, не тянутся к земле, чтобы смягчить падение — они все так же, глупо и безнадежно обращены к равнодушному небу.

Земля с размаху ударяет по лицу… хруст… кажется, ты сломал нос, но боли нет — ее итак слишком много в разодранном и переломанном теле…

Ты плачешь… зачем? Слезы просто впитываются в горелый грунт, растворяют сухую кровавую грязь на щеках. Небо не стоит твоих слез, солдат.

Этот мир такой пустой и огромный, что даже секунда бездействия ужасна. Ты медленно подтягиваешь непослушные ноги, руки и встаешь. То, обо что ты споткнулся, тихонько поскуливает на земле. Это человек, девушка, и изранена она еще сильнее, чем ты…

Берешь ее на руки и идешь в никуда по этой земле, ровной, как бильярдный стол. Девушка на твоих руках худенькая, маленькая, совсем еще ребенок, а тебе тяжело, смертельно тяжело ее нести. Ты уже не тот, что раньше…

Но бросить ее — значит снова остаться одному в этой пустоте, а ведь даже умирать одному страшно… тогда ты плюешь на геройство и нежности и закидываешь ее на плечо, как мешок. Идти, идти, не останавливаясь, пока держат ноги…

А ведь ты несешь врага своего, солдат. Она снайпер, на ее винтовке сорок девять зарубок, и ты запросто мог бы стать пятидесятой. Тебе все равно, да? Это хорошо. Уходи, спасайся от войны… если кто-то и должен выжить, так это ты и она…

Я искал это убежище долго и, наконец, нашел…

Уже не помню, сколько прошло времени с тех пор, как я, бросив оружие, и, по-детски закрыв ладонями уши, бежал с поля боя. «Предатель! — орали мне. — Вернись, падла! Убью своими руками!!!», а кто-то даже пустил мне вслед пулеметную очередь. Тогда я упал и безвольно покатился по склону горы, и горная река понесла меня плавно и бережно, как мертвеца…

Пусть они воюют, а я не должен умирать только за то, что кто-то где-то не поделил нефть, пытался я найти себе оправдание, но это было не то. Я сам не знаю, что заставило меня бежать, черпая силу в страхе большем, чем страх смерти. Войны хотят всегда всего два человека, и они не воюют, а воюют за них миллионы мирных людей, и если бы каждый из тех, кто войны не хотел, бросил бы оружие, как я, то наступил бы мир… но почему, почему они не могут этого сделать? Они боятся, что лучший друг крикнет в спину: «Предатель!» и пустит вслед пулеметную очередь?

Велика ли честь остаться на поле боя и драться до смерти? Или она фальшива и придумана теми двумя, кто хочет воевать?

Не знаю… Не знаю! НЕ ЗНАЮ!!!

Я все еще ищу себе оправдание, даже сейчас, когда стою на пороге убежища….

Боже мой! Убежище! Здесь беззаботно играют дети, здесь ходят парами влюбленные, здесь мир! Самый настоящий. Здесь над входной дверью висит флаг со всеми цветами радуги, и лежат на полу вместо коврика для ног растоптанные флаги враждующих наций. Хороший коврик, подумал я, и с наслаждением вытер ноги о собственный флаг…

Меня встретили объятиями и радостью, хотя я, трус и предатель, этого не заслуживал. Мне дали собственную комнату и накормили вкуснейшей в мире едой… Комната была пуста, но соседи принесли мне и кровать, и одеяла, и теплый костюм вместо моей военной формы. Будто бы я их брат, маленький брат, нуждающийся в помощи и поддержке.

На следующий день меня рано разбудили завтракать, потом какой-то паренек показал мне все убежище и перезнакомил с половиной жителей. После обеда меня попросили помочь перетащить несколько ящиков, и я помог с радостью. А после ужина вместе со всеми отправился к Гришему. У него был старый магнитофон и горы кассет с классической музыкой. В тот день я впервые понял эту музыку и прочувствовал всей душой. От счастья я заплакал, но никто не стал смеяться надо мной, ведь многие другие плакали тоже. Я нашел рай…

Через пару месяцев я перестал быть для всех «маленьким братом» и уже ничем не отличался от остальных жителей. Свободно ориентировался в закоулках убежища, знал всех по именам, нашел себе работу. Хотя это, пожалуй, неверное определение. Каждый делал в убежище что-то сам по себе, но иногда просил помощи других. Так я вообще был учителем (четвертым в убежище), но всегда мог помочь перетащить что-нибудь, отремонтировать, позаботиться о новоприбывшем… все дело в дружбе, взаимоотношениях.

Став «своим» я еще и погрузился дальше красивой оболочки, которая встретила меня в первый день. В убежище была куча проблем, без них мир и невозможен. Были больные, были сторонящиеся всех «одинокие волки», были трудные дети, естественно. Так что когда узнали, что я до войны окончил один курс института психологии, я стал еще и местным психологом. Ко мне приходили, чтобы выговориться, спросить совета. Сначала мне было тяжело, но потом привык, и сознание того, что этим обожженным войной душам становится легче от разговоров со мной, доставляло мне радость.

Скоро я забыл обо всем, что было до убежища. Здесь я был любим и счастлив, здесь меня ценили и уважали, а вокруг были только друзья…

Да, я забыл. Но тогда произошло то, что заставило меня вспомнить все и вновь начать бессознательные поиски оправдания…

В тот вечер у меня было немного посетителей, так что большую часть времени я посвятил проверке каракуль моих учеников. Правда, потом ко мне привели Ефима. Это древний старик с разумом трехлетнего малыша, совершенно несчастное создание. Ко мне он попал по той причине, что украл у поварихи Софьи серебряную зажигалку — ему понравилась, как она блестит. Я говорил с ним пару часов, объясняя, почему брать чужое нехорошо, а он все это время смотрел на меня преданными детскими глазами и внимательно слушал. Я его, конечно, не стыдил, не ругал, но бедняга все же расплакался, что задело меня за самое сердце. Я с трудом его успокоил и подарил на прощанье свои часы. Они, конечно, не шли, но блестели, правда, очень красиво. Ефим был на седьмом небе от счастья, а я понял, что воровать он больше не будет…

Я уже было снова занялся детскими каракулями, как заметил, что в коридоре, обхватив руками коленки, сидит женщина. Она была еще не старая, но уже совсем седая. Странно, что я не мог припомнить ее имени, хотя примерно 99 % жителей (как мне казалось) уже знал.

Не сиди на полу, сестрица, сказал я ей, здесь холодно, и ты запросто простудишься.

Я протянул ей руку и помог встать. Она спросила, тот ли я психолог, которого она ищет. А я как обычно в своем ответе упомянул, что окончил только первый курс… Она ответила, что это ей все равно, и я — ее последняя надежда.

Эту странную женщину звали Магдалена. Но можно просто Лена, сказала она.

Лена совсем замерзла. Я налил ей горячий кофе, который еще остался в моем термосе, и принес из комнаты одеяло.

На вопрос, почему же она не зашла сразу, Лена не знала, что ответить. Наверное, она была в таком состоянии, когда человек настолько уходит в себя, что совершает странные поступки. Думаю, если бы я закончил и второй курс, я бы знал, как это состояние называется и что с ним делать…

У меня есть дочь, сказала Лена. Моя мама просила назвать ее в свою честь, и я назвала ее Генриеттой. Она ненавидит это имя и требует, чтобы ее звали не иначе как Генри, даже документы пришлось исправить… я здесь из-за моей Генри… сейчас ей четырнадцать лет и десять месяцев, и она покинет убежище, когда ей исполнится пятнадцатый год. Она бы ушла уже давно, но я отыскала старую конституцию РФ и показала ей. Там написано, что детям до пятнадцати лет не дают оружие… Я знаю, что воюют и раньше, даже и в десять лет… а моего дедушку убил восьмилетний снайпер… но я сделала все, чтобы удержать Генри… даже пыталась убедить ее, что теперь оружие дают с восемнадцати, но она сказала, что верит конституции больше, чем мне… ты должен остановить ее, брат! Она — дитя неразумное — должна жить, а там, в реальном мире ее уничтожат в первый же день! Генри умнее всех детей убежища вместе взятых, она могла бы стать главой убежища, если бы не была так зациклена на войне… она даже в школу не ходит, а изучает только то, что может ей понадобиться в реальном мире. Стреляет, как профессиональный снайпер, карате и дзюдо знает в совершенстве… она прочитала все книги по психологии, которые смогла найти, чтобы «уметь предугадывать поведение врага»; в истории ее интересуют только битвы и их схемы; все языки враждующих наций она выучила играючи; а химию, физику и математику Генри стала изучать только для того, чтобы делать взрывчатку… и она ее делает! Я все время молюсь, чтобы ей не оторвало руки… сейчас Генри уже собирает вещи и готовится уходить. И она уйдет, убежит, даже если ее цепями приковать! Брат, останови ее! Хотя бы поговори с ней!..

Слушая ее, я чувствовал, как меня захватывает страх, забытый и, вроде бы, беспричинный. Лена глядела на меня, как на Бога, как на Спасителя, и я ничего не мог сделать, кроме как согласиться завтра поговорить с Генри…

Я плохо спал той ночью. Все пытался представить, как выглядит этот ребенок, мечтающий воевать, жаждущий крови и знающий явно больше, чем я. И все думал: что я ей скажу?..

Но что меня поразило, когда я увидел Генри, так то, что это был самый обычный ребенок. Все подростки в убежище такие — жилистые и поджарые, словно гончие псы, и от остальных девчонок Генри тоже ничем не отличалась — все та же плоская фигурка, юная доверчивая мордашка, бледная кожа, много лет не знавшая солнца… А взгляд… В книгах необычные люди всегда имеют особенный взгляд — то «горящий огнем», то «просвечивающий насквозь»… во взгляде Генри ничего этого не было, а глаза у нее были очень красивые, совсем как у Магдалены…

Первое, на что пал взгляд этих глаз, была моя военная форма, которую я не носил и повесил на стену, чтобы закрыть дыру.

Продай, попросила Генри. На что будешь менять? У меня есть взрывчатка с детонатором, порох… надо сказать, она внимательно следила за моей реакцией на ее слова и подбиралась к цели, не спеша… ящик лучшей бумаги, галлон самодельных чернил, книги по психологии за все курсы университета… на этом Генри решила остановиться… меняешь? Я их все прочитала, а тебе они очень нужны. Я слышала, у тебя талант к психологии, но не хватает знаний. Давай меняться, тебе ведь ни к чему теперь эта форма.

Такого дружелюбного тона я не ожидал. Я уже настроился на наглого и самоуверенного подростка, считающего убежище сборищем предателей и трусов, я готов был защищаться… Надо сказать, теперь оружие из рук у меня было выбито. Эти книги… о них я просто мечтал. А когда Генри вытащила их из рюкзака и сложила в аккуратную стопочку у себя на коленях, я сдался… и обменял-таки на них свою форму.

Ну вот и все, я проиграл. Теперь уже не я разговаривал с Генри, а она со мной. Это был монолог человека с полностью сформированной системой ценностей и представлений, но уж никак не неразумного кровожадного существа. Генри говорила спокойно, иногда давая высказать мне свое мнение и даже соглашаясь с ним в некоторой степени. Ее высказывания совсем не носили догматического и напрочь закристаллизованного характера, но, слушая их, я все больше проникался философией этого ребенка и все больше осознавал себя предателем и ничтожеством, хотя Генри ничего этого не говорила…

Следующей ее победой было то, что я рассказал ей, как бежал с поля боя, как притворился мертвым, чтобы остаться в живых… я даже признался, что до сих пор не могу успокоиться, потому что предал своих друзей, свою страну и свою нацию… ты их не предавал, мягко сказала Генри, ты предал только себя…

До сих пор эти слова громом звучат в моей голове. А я уже час стою один посередине своей холодной, нетопленой комнаты, держа в руках пистолет… дулом к себе…

Боже! Как не хочется умирать!

Сейчас у меня рука дрогнет, я нажму на курок, и что? Пуля разворотит мне лицо, а мертвое тело скрючится и закоченеет на полу. Найдет его, наверно, Магдалена, она же обещала зайти… вот он, ее Бог и Спаситель, не сумевший ничего для нее сделать…

Для нее и для всего убежища это будет шок на долгое время… меня ведь здесь очень уважают как человека, как учителя и как психолога… еще по одной ране на несчастных душах…

А я сам… мне ведь только двадцать шесть. Я хочу жить, завести семью, детей. Почему я должен умирать, повинуясь такому вот мимолетному желанию? Для того ли я выжил в совершенно невозможных условиях, для того ли бежал, спасаясь от войны, чтобы умереть вот так, найдя рай в убежище?

Я уже осознавал всю фальшивость этого внутреннего голоса, всю его склизкую всеоправдывающую натуру. Но я дал ему волю уже тогда, когда бежал от взрывов и выстрелов, закрывая ладонями уши… все смелое и решительное во мне куда-то испарилось. Будто умерло сердце и остался расчетливый разум…

Пистолет я бросил, и он, брякая, запрыгал по полу, а в голове кто-то истерически рассмеялся: «Ты предал только себя! Только себя!! Себя! СЕБЯ!!!»

Моя жизнь в последнее время — сплошная юморина, причем юмор преимущественно черный. И началось это все после того, как дезертировал один наш… гад, не буду круче выражаться.

Да, гад ты, сволочь! Я ж тебя любила больше жизни! Ты не имел права бросать меня вот так! Ты мой!

Даже когда ты драпал от нас так, что только пятки сверкали, нормальные люди взяли свои пушки да выпустили пару обойм по тебе. А мне стоило всего лишь хорошенько прицелиться и уложить тебя из своей снайперки за один выстрел. Да нет же! Сидела и смотрела на тебя, как дура, думала все — ты вернешься…

А ведь до сих пор люблю тебя, слизняк! Но, когда найду, придушу своими руками, уши отрежу на трофеи и всем буду показывать, как дезертирские уши выглядят!..

…или взорвать его, чтоб не мучался?..а? Кто как думает?

Не хватает мне этого урода, чесслово! Все кувырком пошло, когда он сбежал.

Дали нам вместо него парнишку лет семнадцати. Дите совсем — нафиг он нужен? Ох уж мне эти добровольцы!

Помню, чья-то светлая голова (знать бы чья) догадалась этому сопляку гранату дать(ну, когда мы рыбу глушили — кушать-то хочется!). Дали ему, значит, гранату, а ручонки-то кривоногие, не из того места растущие. Пацан только размахнулся, а она взяла да выскользнула из руки и полетела… догадайся куда… в нас!

Но мы ребята бывалые — не лохи какие-нибудь! Реакция у нас хорошая. Успели смотаться подальше и на землю попадать. Правда, кой-кого задело, но все живы остались. Браверу просто град осколков по спине прошелся (и хана бы ему, если бы не бронежилет), Проныре по уху шаркнуло, а мне один дрянной кусок в ногу впился…

Поднялись мы с земли жууутко злые. Кто-то предложил сопляка замочить (правда не уточнив, до смерти или нет). Лично я была не против…

Подходим мы к нему, значит, с самыми немирными намерениями. Держу пари, Бравер в это время уже отчет о геройской смерти пацана сочинял. А нам с Пронырой не до мыслей было как-то. Я иду — хромаю, как старая кляча, а он рычит от боли и за ухо держится. Да уж, ухо у него было порвано ну просто на британский флаг! Теперь все спрашивают, у кого это он в плену побывал… придумывать приходится чень-ть. Позор же сказать, что это работа одного сопливого пацана…

Бравер к пацану первый подошел (ха! На здоровых ногах-то!). Поглядел на него и такую порцию мата выдал, что даже мне впору покраснеть…

…ага, и пришлось нам тащить сопляка до госпиталя на своем хребте. Ну не бросать же! Одно дело набить гаденышу морду, другое — раненого умирать оставить. Но одно хорошо — сплавили мы его в госпиталь и не паримся больше. А он, наверно, подлечился да отправился домой к маменьке…

Что до меня, так я лучше еще пяток лет повоюю, чем родичей своих лицезреть. Бравер и Проныра — вот моя настоящая семья (дезертирский гад туда уже не относится). Мы даже мечтали как-то отвоеваться, вернуться домой, купить ферму и жить в свое удовольствие, от всех подальше. Разводили бы овечек, или, там, кукурузу сажали… они мне, как братья, Бравер с Пронырой. И я им, как сестра, они зовут меня Пайк, или ласково — Пайки. И я не хочу помнить ни свое настоящее имя, ни фамилию. Я просто Пайк, Щука…

«Пайки Щука и Братья» — лучшая кукуруза в мире!…

Гляжу на новичка. Сидит от Бравера с Пронырой в сторонке, опасливо руки над костром греет. Вроде солдат бывалый, не сопляк какой-нибудь (слава богу! Не хватало нам еще одного малолетнего добровольца)… Странный он какой-то, тихий. Мы тут с ребятами веселимся вовсю, байки травим… сейчас радоваться надо, а то, когда пошлют разведывать чень-ть, к черту на рога, ни костра, ни жратвы нормальной, ни баек тебе не будет…

Эй, Пайк, расскажи, как ты своего дезертира ловила, подначивает Бравер и со смеху давится. Вспоминает, наверно, как тогда челюсть мне вправлял… кулаком.

Да, давай, подхватывает Проныра, Развеселим новичка.

Я снова смотрю на новичка. Улыбается. Симпатичный парень. Не красавец, но симпатичный. Ух, не люблю я эту байку, но для него расскажу. Пусть знает, что он здесь свой…

Только дай бог памяти, когда это было. Год, два назад? Ладно, пусть будет полтора.

И бедняга Пайки все еще оплакивала своего дезертира, влез Бравер и чуть не получил от меня по уху.

Старина Бравер пострадал за правду, констатировал Проныра, однако добавил: все, молчу.

Больше меня никто не прерывал. И слава богу. Не хватало нам еще передраться. Ну не люблю, когда при мне кто-то так нашего дезертирского гада упоминает. Не люблю, и все! А случай-то тот я помню… только все с самого начала придется начинать.

Раньше наш лагерь вон в тех горах находился. Рванул он, пока мы с ребятами на разведке были, на Кудыкиной горе (ты что, гору такую не знаешь? О, это самый халявный участок для разведки. Там даже растяжек нет почти, и мин тоже. Только забираться туда тяжело) А чего мы там были? Да вид оттуда красивый открывается… понимаешь, к чему клоню? Вот-вот…

Возвращаемся, а на месте нашего лагеря — «лунный кратер», как от ракеты типа Moon. Ой-е, что тут было! Представить страшно…

Новичок намекает, что для такого маленького лагеря, как наш, Moon-ракета — это слишком жирно.

Согласна. Ну кто стал бы тратить на нас такую ракету? Могу предположить, что какой-то придурок из салаг-добровольцев закурил в оружейном складе(местечко укромное, а если не знать, то с первого взгляда да еще в темноте и не догадаешься, что это склад — вот те и полная секретность!), а может рванула дурная ржавая мина — их там много валялось… или еще что. В общем, никто авианалет (или по-нашему — авианаезд) на нас не совершал. Склад рванул — не иначе. Он у нас был большой… и подземный…

Вот так и остались мы без родного лагеря. Сидим на краю кратера, как дураки, и курим. Потом еще Соло (разведчик-одиночка был. Мир его праху!) с разведки вернулся. И опять сидим и курим, только вчетвером уже… Ну и куда, думаем, податься? Не в убежище же (даже если б знали, где оно)! Сдаваться тоже как-то не тянет. Тогда народ и говорит: хватит, отвоевались! Давайте сваливать отсюда. В конце концов, мы никого не предаем и не удираем. Мы для всех умерли и уходим…

Ну и пошли, куда глаза глядят. Соло даже размечтался, что вот пару границ перейдем да и найдем где-нибудь мирную страну. А там и ферма, и кукуруза… «Пайки Щука и Братья»…

Зря мечтал. Весь мир воюет. Никуда не денешься. Ха! На Марс разве только.

И даже до первой границы мы не дочапали. Это на карте все так красиво, а на самом деле тысячи километров получаются.

Через пару месяцев нам было ниче уже не надо. Шли и шли. А потом беспредел этот чертов в мире начался. Армии все поразваливались, и каждый сам за себя. Раньше в войне хоть какой-то смысл был. Типа, родину защищаем, зло искореняем… а теперь… А, ладно. Махнем рукой на все это.

Верно, черт с ним, со смыслом! Нам все тогда пофиг было. Просто раньше все заняты были друг другом, и нас четверых никто не трогал. А теперь, вишь, поделились на кланы. Помнишь, Бравер? Проныра? Кивают — без слов понимаем друг друга. Вот, и я помню. Встречаем как-то отряд. Форма русская, базарят тоже по-русски. Ну мы к ним — привет, братаны! Радуемся, как не знай кто. А они нас раз — и на мушку! Ну, мы сначала думали, что не узнают нас они. Видок у нас был еще тот: четыре лешака, сто лет не мывшись и нормально не жрамши, морды грязные да еще и загорелые — одни глаза видны, так что издалека за негров принять можно. Мы им — братаны, да мы ж свои! Русские. Из разведческого лагеря на тридцать пятой горе. А они нам — какой клан?

А мы и не в курсе были, что беспредел-то начался. Не врубились, че им от нас надо. Стоим, значит, как стадо баранов, и переглядываемся.

Ну, они тоже с минуту так постояли, потом оружие поотбирали у нас и повели куда-то. Мы минут десять шли, наверно. По дороге все вдолбить им пытались, что свои мы…

Проныра обиженно добавляет: вы, мол, пытались, а я виноватый оказался, как всегда! Прикладом по уху съездили, гады, по моему многострадальному уху. Да от души! Искры из глаз посыпались. Чуть на месте всех не замочил — даром что свои!

Подмигиваю Браверу: Проныра всегда крайний. Со школы еще… Ага, отвечает, но детство уж потом как-нибудь вспомним. Ты, это, конкретнее рассказывай. Уснет а то новичок скоро…

Новичок улыбается, головой мотает. Типа, не усну, мне очень даже интересно.

Но все равно ближе к делу, а то совсем не про то рассказываю уже…

В общем, допрашивали нас где-то неделю, а потом поверили, что мы правда ничего про кланы не знаем. А почему поверили? Да нужно кому больно к ним шпионов посылать. «Ворюги» их клан называется. Верное название — не армия у них, а сброд всякий. Добровольцы-малолетки, стариканы, до чужих трофеев жадные, да калек куча. Чего только стоит бомбардир ихний — однорукий НАТОвец! Ух, зараза! Всю душу вынул, пока учил взрывчатку делать. (Интересно, где он руку потерял?:) Небось бабахнуло чень-ть в лаборатории, в процессе химизма. Словечко-то какое! Химизм! А к однорукому ну просто как имя подходит!

Ладно, че вспоминать про этот тупой клан, на трофеях чокнутый. Они ж нас выучили да продали. «Чайкам» за всякое барахло и десять бочек бензина, явно какой-то дрянью разбавленного. Правильно, зачем им солдаты? Трофеи с поля боя и старичье с малышней собрать могут… Мы, честно говоря, и рады были, что нас «Чайкам» продали. У них армия небольшая, но в ней все как на подбор. Чуешь себя в своей тарелке.

У «Чаек» мы инструктаж проходили пару недель. Надо ж было им увериться, что мы, купленные-то, теперь заодно с ними и не драпанем в первой же разведке. Ну нам итак понятно, что, если от клана слиняем и будем бродить, как раньше, нас кто-нибудь замочит на второй же день. А клан — наша защита.

Проинструктировали значит — и отправили. Сначала Соло должен был идти, а потом мы, когда он вернется. Он всегда был первопроходец. И шансов на засаду напороться или на мину у него больше было, чем у нас. Первопроходцы всегда плохо кончают.

Вот и он так же. Просто не вернулся — и все. Нас (ну мы ж лучше его знали) послали выяснить, че с ним случилось. Мы сутки по окрестностям шатались, все кругом перевернули, уже надеялись, что живой он — просто в плен угодил, а значит, можно его обратно выменять. А назад возвращались — так его и нашли. Его убили дня три-четыре назад. Вернее, просто подстрелили и умирать оставили, потом жрачку, снайперку, пистоль, патронов до фига собрали — и бежать. А он в то время был еще живой… гады, сссуки! Вот так человека из-за жратвы и патронов… да еще и подло — в спину! И, небось, те, кому он доверял. Как будто шли по тропинке друг за другом. И еще мирно разговаривали, наверно… в честном бою его б никто не победил.

А вот тут самый прикол начинается, намекает Проныра. Бравер подхватывает, нас она домой отправила, а сама сбежала. Взяла след!

Ну все, я злобно хлопаю кулаком по ладони, щас что-то будет…

И это был ваш… дезертир, предполагает новичок, явно пытаясь предотвратить дружескую драку.

Верно, верно.

След?

След, говорю я, и в моей руке щелкает раскладной ножик. Правда, мало нужно, чтобы узнать человека? Этот ножик я ему подарила, когда мы еще добровольцами на войну уходили. Романтики мы тогда были, а проще сказать — дураки… он в грязи валялся, рядом с Соло. Вот и весь след… А потом я бежала без остановки двадцать кило по Полям Коммуниздия(лесок такой, где мин выше крыши), как сумасшедшая… ты же у нас из клана этих… «Берсерков»… кивает… ну, вот любой берсерк бы позавидовал… ярость… это не то слово… ха, думаю, совсем гад наглость потерял, по таким следам… слепой бы нашел…

Я умудрилась как-то ни на одну мину не наступить, нагнала его на второй день. Он там лагерь разбил, палатка, значит, костерчик. Сидит ко мне спиной, греется… весь в комок сжался, капюшон на голове… и дрожит, как будто мерзнет, когда жара под тридцать… форма на нем евоная, нестандартная, за сто метров видно…

Подкрадываюсь, короче, думаю, зарежу гада! Медленно, глядя ему в глаза. Ножик этот в одной руке, пистоль — в другой… Ну, я пистоль ему в спину. Попался, говорю, предатель! Поворачивайся, посмотреть на тебя хочу!..

…бросаю косой взгляд на Бравера. Руки потирает, предчувствует веселый ржач…

Поворачивается он, короче, смотрю — это пацан, лет тринадцати на вид или помладше. Дрожит, как в лихорадке, глаза сумасшедшие и… туманные, как у нарка.

Я обалдела просто, стою, как столб… а пацан, не будь дурак, с размаху долбанул меня в челюсть(да сильно не по годам!) — и бежать. Точно, сумасшедший… я ж его пристрелить могла, инстинктивно чисто…

Каароче, приковыливает Пайк к вечеру… Проныра перехватывает мой рассказ… челюсть набок… полудохлого «пацана» за шкирку тащит…

А пацан… влезает Бравер… при ближайшем рассмотрении оказался девчонкой… ой, сдохну ща… хе-хе-хе…

И молчит, как партизанка, чесслово!.. новенький, на общее веселье глядючи, тоже начинает улыбаться…

При виде аптечки разговорилась малость… говорю я… Видать, совсем хреново было… она раненая была… пулю, видно, сама выковыривала… без навыка совсем. Рану прижгла и замазала какой-то дрянью… ну вот все и загнило. Я детей люблю… мне ее жалко стало. В общем, рану промыли, антибиотиками посыпали… ну, перевязали как могли… У нас дней свободных еще два было, так шо решили заночевать прям там. Наутро партизанка наша в мир живых вернулась. Как зовут, говорю. Генри. Америкашка што-ль? Нет. А кто? Русская, грьт… короче не добились, почему она Генри, да и кому какое дело? Откуда, не говорит. Лет сказала шестнадцать(а выглядит дитем совсем). Форму (нестандартную, ту самую) у дезертира нашего, говорит, купила за какие-то книжки. Ты, спрашиваю, Соло пристрелила? Нет, грьт. Типа оружия у нее не было, только пневматичка и ножик (дезертирский этот, в форме в кармане был), так что убить нечем. Говорит, он уже мертвый был, она только пушку и патроны забрала. Ее кто подстрелил тоже не признается. Партизанка, одним словом… партизанка… Хотели мы ее с собой в клан забрать, надо ж ей место в жизни и все такое… только она на следующее утро смоталась. Аптечки наши прихватила, жрачку, патроны почти все… нам оставила пяток обойм — и на том спасибо. Маленькая воришка.

Вот такая вот байка про дезертира… добавляю устало, на костер поглядываю, ножик на ладони подбрасываю…

Выбросить хочешь? Спрашивает новичок, как будто мысли прочитал. Да, грю, а он просит ножик ему отдать, а мне пофиг.

Владей…

Я с ними уже пару месяцев. Уже свой. По именам у них не принято, так что зовут они меня Берсерком и все. Я даже их имен не знаю… кстати, поинтересовался как-то, чего это у них кликухи на английский манер… оказалось Бравер не от brave, а от того, что любил слушать группу «Браво», Проныра он и в Африке Проныра, а Пайк — от фамилии Пайкова, но, отдаю должное их любви к инглишу, pike значит щука. А я, значит, Берсерк, ну или короче Бер (что, кстати, на инглише — медведь). А по именам почему не принято… хмпф, чтобы смерть не услышала… шутят или серьезно?..

…смерть… почему ее все так боятся? Потому что за ней ничего нет? Или наоборот, что-то есть? Там узнаем…

…война… когда рассказывают о ней, ее чертовски хорошо лакируют, а самую грязь выкидывают куда подальше. Правильно. Если я чего рассказывать буду, тоже залакирую все как следует, не жалуйтесь уж. О боях поменьше, о мирной жизни побольше. А чего о боях особо говорить? Там ты зверь, процентов на 90 — зверь. Сильный, ловкий и безжалостный. Бой длится вечность и в то же время секунду, а потом и не помнишь почти ничего. Настоящая жизнь — мирная жизнь. Вот где ты человек. Вот где чувства у тебя человеческие. Радуешься, когда отдыха день-два дают, отрываешься на полную катушку… тут уж каждый по-своему. Был тут один оригинал, который в гордом одиночестве все это время отсыпался и отъедался, и ничего его не волновало больше. Остальные веселятся. В городок «к герлам» идут. Самогона тяпнуть и весело провести время… Напиться и забыться. Хочется иногда, если честно. Но вот в Пайковской (да, я заметил, что лидер тут явно она) компании это не принято. Они от остальных как-то в сторонке. Пайк сказала, раньше так же развлекались, как эти «извращенцы», даже хуже, а как Соло умер, пропало всякое желание… неизвестно, почему. Вроде этот парень им и другом особым не был…

Говорят, его из-за жратвы убили. Да, Генри сказала, что взяла только пушку и патроны. Значит паек и фляжку со спиртом забрал кто-то другой. Из-за жратвы… человека. Разговаривать, рядом идти, а потом в спину выстрелить. И вот так умирать оставить.

…наверно, Пайковцам противно просто стало, как увидели, до чего человек может опуститься. Наверно, так.

Как бы там ни было, пить они зареклись. Напиваться, по крайней мере. А во время отдыха у костра сидят, байки травят, прошлое вспоминают… читают иногда. Вслух. Чушь правда всякую — чего в трофеях попалось, но с таким комментатором, как Проныра, даже мне весело, хотя я тип довольно мрачный.

Мне кажется, так лучше. Рад даже, что в эту компанию попал. И не буду пытаться объяснить, почему рад…

Ношу в кармане дезертирский ножик. До войны он стоил целое состояние. Зеркальное полированное лезвие со «шкуродером» на тупой стороне, костяная рукоятка… хитрый механизм, даже слишком хитрый для складного ножика. Этот нож — осколок довоенного мира…

Говорят, довоенный мир был хороший. Не знаю. Мне не очень в жизни везло…

Ну что еще рассказать? Сижу у костра. Греюсь. Рядом дрыхнет Бравер. Проныра и Пайк на охоте. Я тоже не бездельничаю — я Бравера сторожу и в костер веток подбрасываю. Прям как первобытный хранитель очага.

Мы с разведки недавно. Народ наш хитрый — запрашивают на разведку неделю, зная, что управятся за четыре дня, а остальные будут бездельничать. Следующие два дня, законный отдых, — тоже. А можно из двух дней отдохнуть один, тогда второй остается про запас. Если долго копить, накопишь себе даже небольшой отпуск. Вот так война и превращается в работу. Воюем спокойно, лениво и мирно. Неплохо даже, честно говоря. Привык.

Что-то спать потянуло. Пожалуй, распиннаю Бравера. Пусть он теперь меня сторожит…

Ну вот, как всегда четыре дня. Все довольны и счастливы. Это чертово поле все-таки заминировали, следы затерли, как будто ничего и не было никогда, а пристреливать никого не пришлось. Была тут по пути кучка вояк, но они так сладко спали, что жалко было будить:) В общем, все в ажуре. Впереди неделя халявного отпуска, и мы идем домой. Правда каким-то странным путем. Не сказать, что здесь короче или идти легче и безопасней, но мы идем этим путем. Зачем? Спрошу, когда остановимся передохнуть…

Какое небо серое, а ведь сейчас день, лето…

Ну, все правильно, я уже слышу грохот. Гром. А вот и дождь. Пайк махнула рукой и сказала что-то. Недалеко отсюда в мокрых каменных руинах деревни горел костер, вокруг которого двигалась и вздрагивала серая масса людей. Я глянул в бинокль. Старики, женщины, дети. Солдат нет.

Пошли, говорит Пайк. Ну, пошли. Я не против.

Мы медленно спустились со своего холма и почапали к ним. Я уже весь промок под этим ледяным ливнем и начал дрожать от холода, а потому смотрел на горящий костер, как голодный волк — на кусок мяса. Народ вокруг костра засуетился. Кто в спешке прятал пожитки и детей, кто в срочном порядке искал чего-нибудь, что может сгодиться как оружие. Интересно, что у них есть, кроме палки-копалки? О, вижу, ножик. Браво!

Не обращая на народ особого внимания, мы приблизились, тихо-мирно растолкали кое-кого в разные стороны и уселись греться у костра. Над головой была крыша, странным образом уцелевшая, когда вокруг такие руины. Тепло, сухо и мухи не кусают.

Я с наслаждением стянул с себя мокрую холодную одежду и повесил ее сушиться. Проныра, Бравер и Пайк сделали тоже самое. Кстати, Пайк было, похоже, абсолютно пофиг, смотрят на нее или нет. Да было бы на что смотреть. Сухое, жилистое тело с мускулами-жгутами… жира нет совсем, ребра видны… по грязной коже шрам на шраме… пули, ножи, осколки… ожоги… Я отвернулся, глянул на Бравера, который уже вовсю базарил с перепуганными до смерти людьми, объясняя, что мы очень хорошие, и голодные. Намек был понят. Через пять минут мы уже за обе щеки уминали разогретые консервы и сидели, накрывшись теплыми одеялами.

Напряжение спало, но этим бродягам я все равно не доверял и держал ухо востро. Мне было бы достаточно доли секунды, чтобы схватиться за пистолет и перестрелять их всех к чертовой бабушке. Они это понимали и сидели тихо.

Поев и согревшись, я подобрел и даже подозвал к себе старика (того самого, с ножиком), перемолвиться парой слов. Старый пень оказался не очень-то разговорчив. Однако удалось узнать, куда эта орава направляется. Убежище они ищут, понимаш. То самое, легендарное, которое для них вроде Земли Обетованной.

А вы не знаете, где оно, спросил какой-то пацаненок лет шести.

Ответила Пайк, которая мрачно молчала все это время. Она сказала, что про Убежище не знает, но сейчас мы идем к Храму, где расположился Красный Крест (ну вот я и узнал, куда мы идем). Там говорит, нейтральная территория, где вполне можно поселиться. Потом она замолчала, глянула на удивленного пацаненка и сказала, что-то насчет того, что мы можем проводить бродяг туда, конечно, при условии, что они будут обеспечивать нас жратвой все время пути. Бравер и старый пень пробурчали что-то злобное, но возникать никто не стал. Проныра же такому повороту событий был даже рад и тут же выудил из чьего-то мешка фляжку (со спиртным, наверняка) и старый сникерс (давно, видно, присматривался). Я тоже не упустил случая поживиться за чужой счет. Главное, вовремя остановиться, чтоб не откинуть коньки от обжорства…

С этим стадом мы тянулись до Храма два дня, хотя подгоняли их нещадно. Тот храбрый пацаненок держался рядом с нами и вовсю нас копировал, даже соорудил себе некое подобие снайперки из палки. От него я узнал, что раньше на них нападали «плохие люди», а сейчас нет, потому что они нас боятся. Я потрепал его по голове и улыбнулся. Он напомнил мне моего сына…

Недалеко от Храма нас встретил отряд клана «Крестоносцев», армии Красного Креста. Веселые компанейские ребята. Они нам были очень рады. Бродягам быстро разъяснили, что они могут остаться, если будут выращивать еду, помогать в госпитале или вступят в их армию, а на нас посмотрели с уважением, пожалев, что мы не «Крестоносцы». Народ был счастлив. Ребятня прыгала вокруг с радостными воплями, старый пень молча пожал мне руку и подарил свой ножик, который, честно говоря, нафиг мне был не нужен, но отказываться я не стал. В общем, нашли они свое Убежище, хоть и не то самое, которое искали. А мне радостно было на душе за них и за себя.

Кстати, остался вопрос, зачем мы идем к Храму. Мне надоело, что меня все тут держат за дурака… кто-то сдернул у меня с пояса фляжку с тем самым крепким пойлом, которое было почти у всех бродяг. Я хотел возмутиться, рот уже открыл, но это была Пайк… она вылакала всю мою фляжку не отрываясь, бросила ее на землю и быстрым шагом пошла вперед. Я хотел пойти за ней, но Проныра схватил меня за плечо; оставь ее.

Раньше я слышал о Храме, но считал его не менее легендарным, чем Убежище. Оказалось, он существует. Здесь, действительно, лечили всех без разбора, и вражда на самом деле здесь забывалась. Солдаты разных кланов спокойно стояли рядом, курили и разговаривали, точно старые друзья. Похоже, здесь они от войны отдыхали. Странно, у меня даже возникло желание не перестрелять их всех, а присоединиться к их мирной тусовке. Что я и сделал…

Спать в Храме, среди кучи орущего кровавого мяса я не стал, а растянулся прямо на траве на солнышке и положил под голову рюкзак. Через пару секунд я провалился в сон. Мне снилось небо и музыка, летящая с него вниз, а потом с неба полетел снег, стало тихо и холодно. Тогда я проснулся. Помню, я совсем потерял чувство места и времени и долго соображал кто я, что я и где я. Я как будто потерялся… захотелось найти своих. Проще всего их найти по Проныре, рыжий с порванным ухом, «Чайка». Я спросил про него у девчонки-«Крестоносца», которая деловито чистила тряпочкой свою снайперку. Она, не удостоив меня и взглядом, махнула рукой в сторону и буркнула: кладбище.

И я его нашел, побродив по руинам за Храмом.

Красный огонек в темноте. Стоит, курит на свежем воздухе. Проныра. Еще один красный огонек — вдали, среди крестов и могильных оград…

Бравер? спросил я, кивая на дальний огонек.

Проныра мотнул головой. Пайк, сказал он и добавил — у нее сынишка здесь похоронен. Ему года не было — умер. Больной и слабый был, весь в отца.

Я спросил, кто был его отец.

Дезертир наш, ответил Проныра. Хотя, че мы его дезертиром зовем, сами ведь тоже вроде как дезертировали, когда наш лагерь раздолбили… хотя тяжело тут сравнивать… раньше мы звали его Спайк, потому что он всегда был вместе с Пайки, прямо не разлей вода…

Я поглядел на одинокий огонек на кладбище… и вдруг не знаю зачем бросил сигарету, которую только думал закурить и пошел туда…

…этот жил на несколько шагов дольше…

Следующий пошел!

Хватит!!! Мы все погибнем!!!

Мы погибнем если дождемся «Чаек», придурок! Пошел! Выполняй приказ!

…еще один… да, еще один… мина здесь, мина там… вожделенный лес… так, ага, еще чуть, и будет мой ход… они уже готовы его замочить, но боятся… приказ, приказ… хе-хе… спокойно, Генри… еще один… все!.. есть!

Хватит!

Молчи, щен…

Я пойду теперь.

Вали, туда тебе и дорога!

Прячешься за спину ребенка, жиртрест?

Да сейчас ты у меня будешь мины искать…

Народ, спокойно, я иду добровольцем… здесь мины по порядку. Смотрите, взорвалось здесь, здесь, здесь и там. Следующая значит тут. И все дальше аналогично. Если я знаю, где примерно смотреть, значит я их найду, поверьте мне.

…в доказательство иду дальше остальных, гляжу по траве, обхожу пару мин… недавно совсем поставили. Легко заметить.

Ну что, командир, пошли. Все остальные за ним. Наступать куда скажу. Дистанцию держать.

…не возникает, не вопит… странно… проходим дальше… все пока живые… чую доверие…

Стой! Если жить хочешь, медленно повернись на 90 градусов вправо и сделай шаг влево.

Упс… какой фейерверк, боже мой! Ай-яй-яй, жировой дождь на наши головы… народ, признаюсь, я не нарочно, просто он меня достал… вас тоже. Вот и классно. А теперь медленно за мной. Больше сегодня никто не умрет, жизнью клянусь. Пока командую я, никто не посмеет посылать людей на верную смерть…

…ох, лохи!.. ну и кто после этого тут ребенок?.. они хоть и старше, а лохи, аж жуть… смотри-ка, по-натуре верят, что я так круто мины ищу, как заправский миноискатель, импортный, чесслово… просто на посту не дрыхнуть надо было, а смотреть в оба… ой, лохи… маменькины сынки… шоб их…

Теперь мы беглые. Преступники. Убили своего командира… сбежали… дезертировали, можно сказать. Нами командует Генри. Черт ее знает, откуда она взялась, девчонка, с опытом бывалого вояки. Думали, америкашка… имя-то… или кличка… а она на десяти языках шпарит, как на родном. А какой ее родной? Кто она такая вообще? Никто из наших ее не помнит, как будто она была в отряде до всех нас. Жиртрест (царство ему небесное) может и знал, только кто его будет спрашивать?

Уже много времени прошло, и никто из нас не погиб. Генри держит слово. Но я знаю, она пустит нас в расход, как пушечное мясо, если будет надо. Она не чует в нас равных. Для нее мы слизни, слабаки, ничто… я это знаю, но ничего не могу поделать. Это лидер. И наш единственный шанс выжить… или отсрочить свою смерть. Генри дитя войны, она тут как рыба в воде. Жестокая и сильная, как бы нас ни обманывал ее маленький рост и щуплое телосложение. Их много таких, я видел… но Генри… умнее нас всех вместе взятых, хотя мы в свое время институтов накончали… где только нахваталась всего? Такую философию разводит под настроение… страшную, но, черт возьми, логически верную… не по-детски совсем…

Жаль, что ей не довелось родиться в мирное время. Это гений. Девчонка-гений. Редкость, кстати.

И кто знает, что у нее на уме?

Я ее боюсь, признаюсь честно. Это чудовище в человеческой оболочке… че я несу… да я просто устал от всего этого, от крови, боли, страха, перестрелок, грязи, черт!.. это ночной кошмар, когда-нибудь да он кончится. Иногда думаю, что тем, кто погиб на поле, сейчас лучше, чем нам. Надо было вызваться добровольцем. Но тогда жить хотелось… уххх, до жути. А сейчас наоборот…

Три недели мы шли чер-те знает куда. Все живые и здоровые, между прочим. Я думал, этот поход никогда не кончится. Но нет. Просто однажды мы причапали к какой-то горе, где куча пещер, и Генри сказала — все, здесь наш лагерь, и мы никуда не уйдем. Теперь мы клан. «Неведимки». И я из вас, малыши, солдат сделаю.

Я уже говорил, никто не знает, что у нее на уме…

Мы тут все думали о судьбе пушечного мяса… хотя, не будем загадывать.

Вольная жизнь кончилась. Теперь у нас крутая дисциплина. Отбой, подъем, тренировки. Этот генревский микс из дзюдо и карате… стрельба (меня она в снайперы записала, хвалит, выдержке учит)… было у нас два химика — так они теперь спецы по взрывчатке (так грохануло в пещере один раз, думал, там будет три трупа… нет, всего лишь три черномазых с горелыми волосами… и ржут от души, и Генри тоже (она, оказывается, смеяться умеет, причем, над собой!). Ха, им смешно, а я испугался)… ну и много чего еще… кстати, психологический тренинг большое место занимает. Я теперь умею «берсериться» перед боем. Классно, страх, боль и усталость — все пофиг… зато потом — хоть помирай, когда откат наступает… Еще это… от реальности отключаться, когда больно очень, чтоб от боли с катушек не съехать… и много чего еще.

Крутая дисциплина где-то часов в шесть кончается, до отбоя. Двое (в порядке очереди!) идут за жратвой. Генри подладила местных дань платить… жратвой, рекрутами (двое пока, дети совсем, учим их) и еще кое-чем… хе-хе… ну как без того? За защиту, ессессно. Да, пришлось побить других претендентов на дань да всяких там грабителей, и немало, надо сказать. Заметим в скобках, что из наших никто не умер и серьезно не ранен.

Ну короче, двое — за жратвой, остальные в лагере и на своей территории — в полной свободе действий. Веселая компания получается.

Генри уважают (между собой мы ее Жанной Д'Арк зовем). И я тоже. За последние полгода у меня ни разу не возникало желания ее пристрелить… а насчет прежних командиров такая мыслишка была. Генри — мастер психологии, надо сказать. Следит за нашим настроением. И по мере того как мы из «маменькиных сынков», «малышей» солдатами становимся, чувствуется как растет ее к нам уважение, и даже гордость за нас… и, кстати, свергнуть ее и занять ее место желания тоже не возникало… мастер психологии, и весь сказ… мы уже и философию ее своей считаем. И не так уж ужасно и жестоко. А жить легче, и на душе спокойней.

Недавно всеми правдами и неправдами выведали, сколько ей лет. Восемнадцать! Е-мое! Никогда б не подумал. На вид дите и дите. Все говорят, гадкий утенок… да нет, красивая она, а глаза… синие, как испанское небо или как океан в штиль… и смотрят печально и смело. В глазах, говорят, душа отражается. Ну вот… КАЖЕТСЯ, Я ВЛЮБИЛСЯ!..

У меня была семья… до войны. У меня была семья… после войны. Сейчас у меня нет никого. И я ухожу. Мстить. Моя жажда мести не такая, как у Пайк… она любила Спайка, и на этом держалась вся ее ненависть. А я не чувствую ничего. Я просто замотаю раны и пойду и убью это существо… выслежу. Буду идти по пятам, как голодный волк. И убью. Мне плевать, кто стрелял, мне важно, по чьему приказу. Если хочешь убить ящерицу, отрубай голову, а не хвост… а лучше и то, и другое… ну вот. Теперь я беглец…

Это была снова разведка. Мы шли не спеша через лес. И еще не дойдя до границы земель «Чаек», остановились на ночлег. Последний ночлег перед костерком на этой неделе. Проныра играл на губной гармошке. Как на этой самоделке из расчески вообще можно играть? Я, помню, тоже пытался, но ничего не вышло. Видно, талант нужен. Пайк пела битловскую «Yesterday» (любовь к инглишу не убила даже война…), а мы подпевали. Женский голос так красиво звучит на фоне мужских… и вообще песня приобретает что-то особенное, когда ее поют несколько человек…

  Yesterday… all my troubles seemed so far away.
  Now it looks as though they're here to stay…
  Oh, I believe in yesterday.
  Why she had to go, I don't know, she wouldn't say.
  I said something wrong, now I long for yesterday…

Вспоминали Соло… вспоминали Спайка… к нему ненависть несколько улеглась в последнее время, и о нем вспоминали все больше добрым словом. Видно, правда, хороший был парень, просто нервы сдали в самый неподходящий момент. Это с каждым может случиться… с каждым… с каждым…

А потом был день. Утром здорово тряхнуло. Мы видели как море на горизонте поднялось гигантской волной и накатило на берег. Очень может быть, что клан «Русалок» просто смыло. Я не в курсе насчет этого… думали, землетрясение, но над морем плавно и красиво вырос ядерный гриб. Как там все море не испарилось к черту? Думаю, четвертая часть точно… через некоторое время стало темно, как в вечерних сумерках, и пошел странный дождь. Это была не вода, а какое-то едкое вещество с грязным пеплом и ненамокающими белыми хлопьями. Мы поставили палатку и сидели в ней весь день и всю ночь. Разводили философию и играли в точки, чепуху, морской бой и крестики-нолики при свете карманного фонаря… как дети. Когда такое видишь, позволительно на время сойти с ума…

Утром нашему взору предстала побелевшая палатка, готовая рассыпаться в пыль от одного только прикосновения… трава, пожелтевшая, как осенью… все остальное казалось дурным сном… и мы просто пошли дальше, вернулись к делам земным и обычным.

Разведка, как нам говорили, намечалась интересная. Говорят, где-то в районе Волчьих Пещер обосновался новый клан, молодой, зеленый и наглый. Обложил данью всех местных и отвоевал часть данников у «Грифов», «Птеродактилей», «Ос» и «Чаек», конечно, че б мы туда сунулись? Жили раньше кланы, как обычная человеческая семья. Живут родственнички тихо и мирно, плетут себе интриги, грызутся из-за жилплощади или наследства, кидают друг друга на ржавый гвоздь, строят мелкие пакости, а в целом мир да любовь, даже помогают друг другу от случая к случаю… а тут завелся этот молодой бунтарь. Всего делов-то узнать, кто такой и (как сказала Пайк) дружно напиннать под сраку, чтоб не выпендривался (ну, это уж не наше дело). А главное чтоб разведка доложила точно…

Мы приближались, никто нас не трогал. Тянуло уж совсем оборзеть и развести костерчик или хотя бы покурить… все-таки мы шли по ничейной земле, а до района пещер было еще далеко. Ничейная земля… мы потеряли осторожность. Не надо было переходить эту дорогу. Открытое пространство в двадцать шагов длиной…

Открытые участки, а в особенности дороги, надо перебегать. Пригнувшись! Ну где тот тупой служака, который вдалбливал это в мою голову!? Вдалбливал два года! Так мне и надо, дураку…

Пайк спокойным шагом направилась через дорогу… и вдруг вздрогнула, сложилась пополам и упала на землю. По штанине, возле коленки расползалось бурое пятно…

Всегда, всегда ненавидел снайперов за это! Прострелить солдату руку или ногу, чтобы потом одного за другим убивать тех, кто побежит на помощь…

Мы не знали, что делать… у каждого могут сдать нервы… у каждого… и когда Пайк крикнула, чтоб мы уходили, не выдержал Проныра…

Он рванулся вперед, как торпеда… мы с Бравером пытались его остановить, но в итоге Бравер получил коленом в пах, а я остался с вывернутой рукой… А Проныра уже бежал… дурень… на верную смерть… это я должен был так бежать. Я должен был рисковать своей шкурой ради Пайк, я, который считал, что любит ее по-настоящему. Я… предатель…

Да-а-ашка-а-а!!!

Все, что я успел увидеть и понять, так это то, что Проныра выскочил на дорогу и, не сбавляя скорости, схватил Пайк за ворот куртки. Он каким-то чудом, каким-то невероятным рывком перебросил ее на ту сторону дороги и сам грохнулся рядом. Мертвый. Пуля пробила его насквозь еще когда он бежал…

Уходите!!! Все назад!!!… это Пайк… надрывный нечеловеческий крик… до сих пор эхом в моих ушах… Это приказ!!!

Пошли… Бравер потянул меня за собой… там отряд целый… сюда идут…

Уходите!!!

Я посмотрел на Пайк последний раз… отвернулся, сделал пару шагов… и побежал. Вслед за Бравером. Я так не бегал уже лет двадцать… за спиной слышал выстрелы. Пайк… да, это ее хриплый пистоль… она прикрывала нас… а мы убегали, как зайцы…

Я не помню, когда остался один… я слышал, как затихли выстрелы Пайк, слышал что в нас стреляли, но не слышал, когда упал Бравер. Или он побежал другим путем? Не знаю… я бежал долго, пока не рухнул без сил лицом на острые камни. Я ревел и орал на весь лес, как не знай кто, и колотил по ним кулаком, разбивая его в кровь. Так, наверно, сходят с ума…

Это была вражеская разведка, кажется. Генри давно говорила, что скоро другие кланы начнут нами интересоваться. Я намек понял и приказал усилить охрану на границе. Сначала не было никого. Потом — пара отрядов полудиких беженцев, наши данники теперь… А сейчас вот вражеская разведка. И мы их выследили и поймали.

Я был рад. Ивашка, снайпер, ученик мой — тоже. Только все боком вышло… нехорошо, в общем, получилось…

Генри приехала на своем любимом джипе. За последнее время она сильно изменилась. Выше стала ростом, волосы отросли подлиннее, загорела до черноты… красивше стала, уже на девушку похожа, а не на пацана-задохлика.

Надо было видеть ее, когда она смотрела на убитых… такое ощущение, что ей было невыносимо больно… я по глазам понял, научился, по лицу ее ничего не прочтешь, а глаза не врут.

Она сказала, эти люди спасли ее жизнь два года назад…

Я почувствовал себя таким виноватым, что готов был застрелиться на месте… хотя, я же не знал… и Генри сказала, что я все делал правильно…

Потом она спросила, есть ли пленные. Мы ей показали того парня. Он удирал от нас и попался в одну из наших ловушек. Капкан. Как на медведя. Никогда уже ходить нормально не будет, если живой вообще останется… а он был чуть живой… особенно после того, как мы пытались его разговорить…

В госпиталь его, велела Генри, залечите раны, на ногу — настоящий гипс. Лечите, как нашего. Не жалейте еды и лекарств.

Я кивнул.

А их похороните по всем правилам, как людей. С их вещами и оружием. Отвечаешь за это, Алекс.

Так точно…

Да, как за что отвечать, так Алекс… ну ладно уж. Я с этим никогда не спорил…

Хотя что-то не по душе мне был этот приказ. И не мне одному. Пришлось шугнуть нерадивого медика, который не спешил лечить пленного, и запрячь Ивашку с еще одним постовым копать могилы. Глубокие, как нашим.

Когда армейские штучки кончились, орать надоело, результата не наблюдалось, я применил прием Генри — просто объяснил людям, почему они это все делают. Мол, так и так, эти трое нашей Жанне Д'Арк жизнь спасли, а значит, и нам, получается. Что мы без Генри? А моральный долг свят…

Надо сказать, я сразу почувствовал, как разрядилась атмосфера. Желание меня пристрелить у людей тоже явно отпало. Ивашка с другом выкопали могилы, глубокие, как положено… а когда убитых закопали, даже поставили им по деревянному кресту. Медик, Андрюха, перестал мучить пленника и все-таки дал ему обезболивающее, с ним даже пайком кто-то поделился… короче, когда речь идет о Генри, наши отдадут последнюю рубашку, а надо будет, умрут за свою Жанну…

Жанна, Жанна, девочка гранитная стена. Неужели тебе и в самом деле никто не нужен? А я?..

Они говорили со мной. Я молчал. Они били меня. Я молчал. Они разворовывали вещи Пайк и Проныры. Я молчал. Я поклялся, что умру, не сказав ни слова. Я хотел умереть. Но видно не выйдет. Говорят, Бог Войны наказывает предателей… да, так много воевали, что завелся Бог Войны. Только я в него не верю. Я верю просто в Бога, и верю, что он все равно меня любит…

Странно… Теперь я просто истерзанный кусок мяса, а думаю о Боге. Не о чем больше. Вы все сожгли во мне. Пайк, Проныра… Бер… может быть, он еще живой, мы разбежались в разные стороны — кому повезет. Даже у волков лучше чем у нас. Они не спасаются в одиночку. Они не бросают своих…

Надпись на стене в нашем доме. Помню до сих пор: «Говорят, что даже зверь имеет жалость. У меня нет жалости, значит, я не зверь.» Все. Философия человечества в одной фразе, накарябанной на бетоне каким то уродом.

Убей меня, Господи!

Я видел, кто-то приехал на новеньком бронированном джипе. Да, как раз тогда об меня затушили последнюю сигарету… интересный способ измерить время…

Она стала выше, крепче, приобрела пару шрамов, загорела… но я ее узнал. Генри, кажется так… помню, как за ней, раненой, ухаживала Пайк, точно за своим дитем. Она была железная, наша Пайк, но когда видела ребенка, ее сердце превращалось в мягкий кисель… видно, вспоминала сына… теперь они вместе… мама, сын… Проныра… и много, много других…

Убей меня Господи! Я хочу к ним…

Но нет. Мне не дают так просто умереть. Жизнь за жизнь, да, Генри?

Сделали обезболивающее… замотали раны… сунули краюху свежего хлеба… а это что? настоящий коньяк?..

Я даже на ночлег не стал устраиваться (да не уснул бы все равно). Я нагло шел через лес по вражьей территории, не пригибаясь и не глядя под ноги. Застрелите? Плевать! На растяжку нарвусь? Плевать! Как сказал один великий, если человеку суждено умереть, он умрет.

У меня в душе клокотал вулкан. Не приведи Бог, кто попадется на пути…

Попался ведь. Какой-то мелкий бродяжка, видно, решил вздремнуть в лесу. Я на него наступил, не разберешь ведь — это куча мусора или человек. А когда он от боли взвизгнул, то получил от меня еще пару пинков по ребрам. Честно говоря, мне на душе легче стало. Как будто окатили ледяной водой. Думать начал немножко…

Бомжа, который потихоньку отползал, пискляво умоляя не бить его, я сгреб за шкирку и подтащил поближе. От него воняло, как от мешка с дерьмом, так и хотелось швырнуть его куда-нибудь… но я просто достал сигарету и закурил. Вонь из-за дыма почти не чувствовалась. Мне. А вот бродяга то и дело чихал и моргал слезящимися глазами. Сразу видно, некурящий.

У нас вышел очень задушевный разговор. За какие-то десять минут я узнал, где здесь что заминировано, где нет. Где посты, где местные живут, кому дань платят, куда сам этот бомж направляется…

Пару минут поразмышлял на тему, что с ним делать. Это склизкое существо, вздрагивающее от каждого моего слова заслуживало только хорошего пинка под зад… мерзкий человечек, чем-то смахивающий на полудохлого таракана… а ему ведь лет столько, сколько мне. Молодой мужик здоровый. Нет уж, я бы не смог стать таким… стать таким… стать…

Слуш, урод, жить хочешь? Давай сюда свое вонючее тряпье…

Бомж посмотрел на меня как на психа, но повиновался. И форму мою нацепил с нескрываемым удовольствием. Она смотрелась на нем, как на пугале, чесслово… а как на мне смотрелся его прикид… Даже думать не хочу. У меня по этому поводу одна мысль — найти здесь где-нибудь реку или еще что…

Оружие этому уроду я, естественно, не дал. Пусть как был со своей заточкой, так и остается. Автомат так я лучше закопаю, чем ему доверю. А пистоль и два моих ножика можно спрятать под одеждой. Еще я себе оставил «Чайковский» значок (не знаю зачем, чтоб это существо мой клан не позорило или с надеждой вернуться, все-таки), фляжку, жратву, патроны (они везде идут как валюта), часы, да вообще всякую мелочь, которую можно на что-нибудь выменять. Все это с трудом поместилось в бомжарскую котомку (мне было чертовски жаль свой рюкзак, но ничего не поделаешь…).

Теперь неделю послоняться по лесам, бороду отрастить — и буду настоящий бродяга. Естественно, только внешне.

Спасибочки, солдатик… ехидно проскрипел бомж… Бог тебе в помощь!

Я его шугнул, и он припустил по лесу, так что только пятки сверкали. Потом я накинул на голову драный капюшон и заковылял через поляну, опираясь на посох. К концу дня я содрал ноги в кровь. Не потому что много прошел, а потому что босиком не ходил уже лет тридцать…

Я с него глаз не спускал. Он, типа, даже и не пленник(формально), но от меня так просто не отделается. На вопросы, почему я все время сижу возле больничной палатки я уже не отвечаю. Устал и надоело.

Ногу «Чайке» залатали, но ходить будет или нет — это вопрос. Да что ему? На всю жизнь урод теперь. После капкана и… кхм… допроса нашего. И я сердцем чую, он злобу затаил и мстить будет. Генри это как будто и не волнует! Меня волнует, ее нет…

Она почти каждый день в госпиталь наш наведывается. Знаю, знаю, это в ее правилах — раненых навещать (но сейчас у нас раненых всего два!). Когда меня ранили, она и ко мне приходила тоже, поинтересоваться, как жизнь. Но ОДИН раз. Я для нее снайпер, боевая единица, и меня терять… ладно, не будем. А вот на кой ей этот… партизан сдался? Ну не с Ивашкой (этот дурень с дерева грохнулся и руку сломал) же она сидит по два, по три часа? Ясно, что с пленником этим.

О чем с вражиной можно часами разговаривать? Тут одного допроса бы хватило. А Генри запросто вызнает все, что надо, без пыток и угроз даже…

И себя не пойму — ну на фигища сижу я тут? Как сторожевая собака! Чего я добиться-то хочу?..

Я так подумал, плюнул на это все и решил сам с пленником этим побазарить. Хотя было желание его тихонько придушить (а мог бы — Ивашка б меня не сдал), я вспомнил все, что Генри говорила про психологию вообще и разговор с пленными в частности… вспомнил и применил на деле.

Привет, ему говорю. Кивает. Как тебя звать-то? Молчит. Ладно, я Алекс, а тебя буду звать «Чайкой», идет? Кивает. Курить хош? Руками развел, типа, почему бы и нет. Закуриваем по сигаретке… ага, давно не курил, приятель? сразу видно: выдул полсигареты за один затяг! Чую, разговор щас легче пойдет…

Ты, говорю, Генри спас пару лет назад. Расскажи, как дело было…

Он не против. Рассказывает спокойно, ровным таким голосом, хотя смотрит нагло, прямо в глаза. Не нравится мне это…

Этот его тон, и взгляд, и то, как он посмеивался, вспоминая Генри… короче, злоба во мне начинала бурлить. Виду я, конечно, не подавал, но и мое терпение не безгранично…

Ты, говорю, полюбился нашей Генри, приятель. Я еще не видел, чтоб она с кем-то разговаривала часами… А он меня прям в лоб спросил: чего надо-то, хватит юлить вокруг да около.

Еще лучше. Мне тоже надоело к тому времени психолога изображать.

О чем базарите, говорю, выкладывай, «Чайка»!

О том, что было до войны. Спокойно так ответил, с ленцой. Интересно, говорит, ей, как раньше жили. Она ведь уже в войну родилась, только и видела всю жизнь, что пальбу, кровищу да смерть… сначала даже не верила, что раньше все по-другому было. Невдомек девчонке, как Человек Разумный, Homo Sapiens, может НЕ ВОЕВАТЬ!

Ясно с тобой все… Ну ладно, разговоры разговорами, а че она с тобой делать-то собирается, когда вылечишься?

«Чайка» посмотрел на меня, как на дурака, еще б пальцем у виска покрутил!.. к клану моему, грьт, послом отправить… улыбнулся (меня аж передернуло — не рожа, а винегрет!.. хотя над этим «винегретом» постарались, конечно, мы, когда «Чайку» допрашивали… От улыбки такой завтрак наружу просится… блевать тянет, в общем)… Мир… сказал и засмеялся, как… как гиена над падалью. Люди так не смеются…

Пленник засмеялся, а я, с истинно «Невидимковским» пофигизмом заехал ему ребром ладони по горлу. Точно, четко, сильно… как машина… Гиений лай захлебнулся, и урод беспомощно рухнул на койку. Чем-то он напоминал тогда драную дохлую кошку… с той лишь разницей, что он был пока живой, просто в шоке…

Я глянул на «Чайку», потом на Ивашку — тот понял и нырнул под одеяло, изо всех сил делая вид, что спит и ничего не видит и не слышит… хе-хе… и что никому ничего не скажет. Моя школа. Ни под какой пыткой не проболтается… Хотя Генри у него все и без пыток вызнает. Это я понимал…

Полудохлого «Чайку» я придушил одной рукой. Запросто, как котенка. Он не сопротивлялся… не мог… а даже если б и мог… Я бы на его месте тоже жить не захотел, так что…

Ладно… отпустил, пульс пощупал… все…

И пошел. Знал, что за пленника мне теперь влетит по первое число от самой Генри, но я сам того хотел.

Куда прешь, леший?.. ненавижу бомжей, развелось их тут… Вали, откуда пришел!…

Остановился, зыркает на меня из-под своего балахона. Я б его выпроводил подальше(или подстрелил бы, в зависимости от настроения), если б тут Славка не подоспел(ну, Вацлав, он, в общем, но мы уж Славкой как обозвали, так и до сих пор…)

На поселение, говорит, пришел, что ли?

Бомж: угу…

Ладно, иди…

Славк, да ты че?! Фиг его знает, вдруг разведчик какой-нибудь… У нас приказ стрелять уродов бродячих, как крыс…

Нету больше приказа такого. Жанна отменила. У нас «Осы» данников порезали много. Теперь всем добро пожаловать… смеется… ты, бомже, не волнуйся. Тебя так работать запрягут, что не до разведки станет! А ты, Мих (это он мне!!!), его и отведешь. На рудники. Пошел!

У-у-у, ТАК я тыщу лет уже не ругался! Я — личная охрана какого-то там бомжа! Нет, не говорю, что впервой. Когда они тут стадами ходили, я их отводил, под прицелом, понятное дело(ждал, пока сотня-другая их наберется, и отводил… как стадо баранов). Но сейчас… Славка специально, я знаю, это его месть… не буду распространяться, за что. За дело. Ему ж до бомжа этого, что мне до него же(бомжа), просто тут дело личное, а бомж так уж, орудие мести…

Славка из вредности своей еще и проверит, доставил я его или нет. Только поэтому я бродягу и не подстрелил где-нибудь, а честно довел. И сдал благополучно… сдал… Какой позор! Надо мной вся охрана поселения ржала, что я одного притащил. Дескать, важная персона, с личной охраной. Секъюрити! Вацлав Новак, моя месть будет ужасна!!!

Сидим, покуриваем. Двоих салаг, девчонку и пацана, запрягли могилу копать для пленника… девчонка-солдат. Смешно? А фиг вам — нет! У нас их много, и держатся как равные. Защиту чувствуют. Народ еще не скоро забудет, что Генри сделала с Питом, который решил побаловаться с одной девчонкой… Генри его на бой вызвала. Смертельный. На ножах. Без брони. И бой тянула аж пять часов — на парне живого места к концу боя не осталось! А на ней — пара царапин — левой рукой отвела удар от лица. И все. Пит на коленях молил — убей, хватит мучить. Как ребенок, ревел… И мы все просили — хватит, прекрати этот ужас! А она запретила даже подходить к нему и оставила его умирать на Арене(от потери крови умер на следующее утро). Сказала, что так будет с каждым, кто повторит его поступок… Говорит: данники, пленники — не мое дело, а вот «Невидимки»…

Мы ее такой никогда не видели. Что ей та девчонка?! Генри мстила, как за себя… почему?..

Короче, сидим. Болтаем. Про Алекса. Вспомнили дикаря этого некстати. Раньше нормальный парень был, свой человек, а сейчас… Дикарь стал, людей чурается, не говорит почти, огрызается только, если чего спрашивают…

Мы его давно знаем. Мы все — Первые «Невидимки». Нас первых учила Генри. А теперь мы ее элитные войска, и после нее в клане главные командиры. Алекс… не худший не лучший из нас. Снайперами и разведчиками заправляет. Тысячник, как и мы…

…а знаю я, что с ним такое. Влюбился по уши, как мальчишка! В Генри, в нашу Жанну Д'Арк! А что ей Алекс-шмалекс? Снайпер, разведчик, командир тысячи — и все! Не завидую я ему. И помочь ничем не могу. На нее мои до- и послевоенные штучки не подействуют… Ну разве подкатишь К НЕЙ с букетом ромашек или с гитарой… или… хм… со связкой вяленых вражеский ушей(некоторых современных девчонок впечатляет) или новеньким трофейным автоматом? на белом танке?.. А?.. Генри лучше не злить! Вообще.

Сидим… советуемся… Помочь надо бедолаге Алексу, хоть и не просил. Мы уж чего-нибудь придумаем. Идея ясна — чтобы добиться внимания Генри, надо стать как минимум равным ей… как минимум — равным…

Я уже неделю на рудниках. Работа на износ. Все силы вытягивает. Работаю, по сторонам поглядываю, хотя до сих пор толком не пойму, чего мне надо. Изучил поселение. Пятьсот человек, таких же полудиких оборванцев… как и я. Законов нет. Сильный — прав. И это мне в первый же день пришлось доказать. Убил одного урода на глазах всех жителей. За то, что пытался права качать тут передо мной. Махал своей сраной заточкой у меня перед носом, хотел показать, кто тут главный… В итоге его же заточка оказалась у него же в глазу… правильно, этой самоделке там самое место.

После того случая я сразу стал изгоем среди трудяг. Никто со мной не разговаривает(добровольно, по крайней мере), и вообще стараются держаться подальше. Узнать у них чего-нибудь… нет, бесполезно это. Я вот к охранникам подбираться начал. Успехи есть. Отношения кое-какие налаживаются, они меня почти равным считают… потому что не дикарь, потому что не пресмыкаюсь, потому что поговорить со мной есть о чем, и выменять есть чего. Я у них нормальную еду вымениваю на патроны: есть то дерьмо, которым здесь кормят — это обеими руками подписать себе смертный приговор, а у охраны — еда что надо.

Вчера говорил с одним охранником знакомым, Тарас его зовут. О жизни разговорились, и все такое. Я и сболтнул, что бывший солдат. Язык с пива развязался совсем… А он и рад. За пару дней все сделал, подсуетился… в общем, мне устроили кучу тестов(отбегался, отстрелялся…), пытались выспросить, из какого клана, но я, вспоминая историю Пайк… Даши… сделал удивленное лицо с глазами, что говориться, шесть на девять, и заявил, что о кланах вообще ничего не знаю. Поверили. Наверно, это наследственное: у меня отец актер был…

Ладно, сделали меня охранником, напарником Тараса, кстати сказать. Он на то и рассчитывал — тоскливо ведь одному сидеть в этой будке.

Вот теперь я и охранник. И полноценный «Невидимка», правда ранга очень небольшого(ничего, это поправимо). Местные оборванцы плюют мне вслед, но стоит мне обернуться, тут же скрючиваются в услужливых позах и улыбаются гнилыми улыбками… или вообще беззубыми… Мразь одна… разве это люди?..

Я пытался успокоиться. Лег на матрас в своей палатке. Закрыл глаза, расслабил мышцы… начал представлять цвета: красный, оранжевый, желтый… (надо чтобы сознание, мысли заполнялись цветом, и в них не было бы больше ничего)… зеленый, голубой, синий, фиолетовый… (плавно переходят один в другой, и я чувствую, что правда успокоился… Генревский метод)… белый туман… все…

Как часто бывало: только расслабишься, пройдешь радугу, начнешь засыпать спокойно, как тебя поднимут по тревоге или начнут трубить отбой… вот опять. Чувствую, трясет меня за плечи кто-то. Ну, думаю, щас спокойно (я ж успокоился) врежу по морде…

Это Ивашка был. Чуть не плачет парень: говорит, проболтался, Жанна все знает и идет со мной разбираться. Драпай, грьт, отсюда, Алекс и не показывайся ей на глаза дня три.

Я ему отвесил подзатыльник, чтоб прекратил истерику, сказал, что я того и ждал и послал Ивашку подальше. Он, когда из моей палатки выходил, все время оглядывался и смотрел на меня, как на дурака. Мож я и есть дурак…

Генри не злилась. Ей это вообще не свойственно. Зашла в мою палатку, села рядышком на матрас(урода «Чайку» стоило придушить хотя бы ради того, чтоб вот так мирно посидеть с Генри) и без лишних разговоров спросила, зачем я его убил. Кого его понятно.

Я и сам не знал, зачем.

Сволочь он был, говорю, этот «Чайка». Когда он смеялся надо мной, я еще терпел, а когда стал смеяться над тобой, тут я его и кончил… И спросил(вот оборзел я совсем), зачем он ей вообще был нужен.

Генри просто назвала три причины, как по пунктикам: он спас ей жизнь, он рассказывал о том, что было до войны и он должен был отправиться на переговоры с кланом «Чаек».

Лекций она мне читать не стала, но в качестве наказания я должен был найти ей нового «Чайку». Хоть из-под земли достать…

В тот день у нас такой переполох поднялся, что просто жуть. Я даже не понял сначала, что происходит. По всему поселению бегали охранники, орали на трудяг, а те шустро очищали улицы от всякого дерьма. Потом Тарас объяснил, что приезжает какая-то большая шишка. Я ж было обрадовался, но он крылья-то мне подрезал: не Жанна(глава клана… как узнал, что это женщина, так сомневаться начал… но мстить все равно буду — я на полпути не остановлюсь!).

Ладно, я махнул рукой на все свои мысли. Побрился, форму почистил и пошел гонять оборванцев. Они у меня улицы только что не вылизывали. Такой вот я изверг.

Потом сидел с охраной в пивнушке, глушил дрянное пиво и слушал свежие сплетни… не, все-таки сплетни — не чисто женская черта: полно мужиков, которые также трещат, как сороки, о всякой фигне часами напролет… зрелище жалкое… Но зато узнал, что приезжает какой-то Алекс, снайперский тысячник (…на снайперов у меня тоже зуб…), вроде рекрутов набирать… Под это дело охранники уже вовсю готовились просить за своих детей, у кого они были… А я готовился просить за себя…

Приехал он на потрепанном внедорожнике (этого монстра изобрели совсем недавно, в войну и назвали Студебеккер-XXI… смахивает на утяжеленный УАЗ), почти что без охраны… для такой большой шишки четверо человек — не охрана, а мелочь.

Во время его приезда я и еще несколько наших занимались тем, что разгоняли толпу, чтоб освободить дорогу. Оборванцы столпились на ней, чтоб поглазеть и поорать. Зрелище нашли, идиоты!..

Самого Алекса я видел мельком. Тощий, высокий и лопоухий. И лет ему… ну не больше двадцати пяти. Щегол… я старше, и не на эти три года, а на целую жизнь… я проклинаю всех, кто заставил меня потерять все и состариться в двадцать восемь лет!..

Часа два он болтал с нашим командиром. Тот собрал нас и велел найти хоть одного «Чайку» среди трудяг. Мы ругались долго, но приказ пошли выполнять. Правда, не сразу. Самые наглые подловили тысячника на выходе из командирской хибары и стали упрашивать взять в снайперы своих малолетних бездельников. А я просто подошел, поглядел на щегла с высоты и сказал: я «Чайка», командир. И значок достал как доказательство.

К вечеру я уже собирал пожитки. Тарас со мной не разговаривал. Да, я враль. И вообще большая сволочь. Прощайте…

Я нашел ей «Чайку», и теперь надеялся-таки на прощение. И я его получил. Правда, в виде вернувшегося равнодушия со стороны моей Генри. Все просто стало, как обычно. Я ей совершенно неинтересен. Ей никто неинтересен. Вообще. Странно, как можно жить вот так, одиноким волком? Без друзей даже. Без радостей и вообще чего-нибудь, кроме работы. Блин, я не психолог, но вижу, что все это неспроста; возможно, в ее жизни произошло что-то ужасное… Да, и знаю, что тот, кто докопается до этого забытого ужаса, кто поймет и утешит, тот и станет ей самым дорогим в мире человеком.

Никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным. Жизнь идет мимо. Гоняю щеглов на тренировках, объезжаю границы, посылаю своих снайперов в разведку и патрули, помогаю нашим улаживать дела с данниками, пью пиво. Все. Бесполезно и бессмысленно. Если в моем мире не будет Генри, он потеряет свою ценность. Я просто пущу себе пулю в лоб.

Трясся полдня в долбаном Студебеккере двадцать первого века. Никто со мной не разговаривал, но зорко следили все. Не доверяли. Пытался выспаться — не получилось. В итоге всю поездку глазел на окрестности. Слева от дороги была сплошная стена леса, справа — склон. Где-то вдали виднелся пустой город. Рядом с морем. Мне стало тоскливо и скучно. Проклятая война…

Остаток дня бродил по слету «Невидимок» с двумя сопровождающими. Им я задавал вопросы; на некоторые даже получал ответы. Армия здесь была крутая, и обучение было поставлено замечательно. Дисциплина у солдат — просто супер… Видел химлабораторию и бараки. Поболтал с парочкой местных. Собирал информацию, в общем.

О Жанне узнал немного, но достаточно, чтобы не делать глупостей и не спешить с местью: лучший боец и лучший стрелок, в добавок ко всему этому, по словам «щегла», — еще и невероятно умный человек. А в общем, девчонка, которой едва 18. Мне обещали, что завтра она со мной поговорит. Выделили палатку и паек. Еда мне понравилась, потому что от хорошей еды я успел отвыкнуть, а вот спал я плохо. Снилась какая-то чушь. Еще подумал, что это, наверно, из-за полнолуния. Вышел из палатки покурить, действительно увидел луну… и пару часовых, которых ко мне приставили. Но я с ними через пять минут уже играл в картишки при свете костра. Так я начал заводить друзей. И постепенно мои планы стали заметно меняться, хотя цель оставалась на месте…

Я начал втираться в доверие. Интуитивно чуял, что так надо, и все. А своего я добился: по негласному приказу одного из моих новых приятелей за мной прекратили всякую слежку. Идиоты, вы выпустили вервольфа на свободу!..

Я считал дни до ее приезда. Возле моего логова торчал из земли деревянный столб, от старой виселицы, которая отслужила свое. Каждое утро я выбирался на свет божий и делал на этом столбе зарубку — типа, прошел еще день. Я не знал, где моя Генри, но знал, когда она вернется. Я ждал. Я скучал. Я срывал злобу на новобранцах… и друзьях, чего греха таить. Я всех ненавидел. Меня даже прозвали Лютым Алексом, потом укоротили просто до Лютого. Переименовали, гады.

Сгорел я, изнутри сгорел. В мире больше ничего не осталось, что было бы жалко потерять. Проклятая война…

Генри вернулась тихо и незаметно, когда был пасмурный вечер и шел мерзкий снег, похожий на крупу. Пришла пешком. Замерзшая и посиневшая от холода. Я накинул свою куртку ей на плечи; пользуясь случаем, приобнял. Я был рад.

А полчаса, когда она, тихая и дрожащая, грелась в моем логове и пила мой малиновый чай, я счел за знамение свыше… Такой я ее не видел никогда. Такой… маленькой… такой… беззащитной… С ней что-то случилось…

Алекс… она сказала: Алекс!..

Что?.. я аж подпрыгнул. Я в этот момент готов был сделать все, что угодно…

Но нет… Больше ни слова. Собрала волю в кулак, и я почувствовал, что девочка-гранитная-стена снова в строю. Пошла отправить кого-то за машиной, которая заглохла недалеко от последней границы… и за телами наших… Так я догадался, что случилось: напали на них, и выжила только Генри.

Машина заглохла, шли пешком. Всего их было трое. Один упал в кем-то предусмотрительно вырытую волчью яму с колом на дне. Второй просто пропал. Третий, единственный, похоже, не дурак, Генри одну не оставлял, поэтому и пулю получил вместо нее. И это почти что у самого слета!.. Только местного маньяка нам еще не хватало!..

С этого дня я самому себе поклялся не спускать глаз с моей Генри. И найти того урода. Это кто-то из наших. Без всяких сомнений.

«Чайкой» Генри особо не интересовалась. Странно… а нужен ведь был позарез!.. вот и пойми ее! Короче, я запряг пару людей, чтоб устроили ему инструктаж, лишь бы отвязаться. Не до того мне было. Когда на кону жизнь любимого человека… нет, не надо мне про манию преследования!.. я знаю — охотились тогда на нее, потому что трофеев никто не взял. А что бедняжка осталась жива, так это чудо…

…Спихнув-таки «Чайку» в поход к его долбаному клану и пригрозив без мирного соглашения не возвращаться, я всерьез занялся расследованием. Конечно, я не Шерлок, но так этого не оставлю. Уже есть на примете пара десятков ненадежных. Мне они никогда не нравились. Дикари чертовы. Перестрелять их втихушку, чтоль?..

Я не зря сохранил значок. Как чуял! Шел теперь подзабытой дорогой к слету «Чаек». Нашел огрызки палатки, которая рассыпалась, наверно, после того дождя. И «гармошку» Проныры нашел, забытую… Тогда уже нервы сдали: сидел там, ревел белугой, без слез, не было их, и все. И тоски не было. Только ненависть. Проклятый мир… проклятый, дерьмовый послевоенный мир!!!

Вернулся. Наплел командиру что-то сначала про плен, потом про чудное спасение. Добыл-таки перемирие «Невидимкам». Обратно вел уже делегацию из пяти человек. На переговоры. Провел через границу без потерь… через ту самую дорогу… Сдал Лютому. Отчитался. Все. Закончена моя миссия.

И так все хорошо, и так все славно, что теперь только помереть!.. что я и сделал…

Я несколько дней, пока «Чайковская» делегация распылялась на переговорах, присматривался к народу. Нашел мужика, который похож на меня ростом и телосложением. Поболтал с ним, потом пропустили по паре бутылочек — и лучшие друзья! А хороший мужик был. Я даже сомневаться начал, жалко было его мочить… Но я себя уже и сам бы не остановил, при всем желании. Моя месть давно вышла из под контроля. С таким же успехом можно останавливать катящийся под крутую горку грузовик без водилы…

Как-то позвал своего нового приятеля в лес, типа поохотиться. Прирезал, как куренка. Подло. В спину. Такой я гад.

Свой значок ему нацепил, подкинул в карман свою знаменитую крапленую колоду для достоверности… и обставил все под нападение того славного… хех… «маньяка». Который по прихоти моей фантазии модифицировался в собирателя черепов… Вот, без головы да со значком, а еще и полежит пару дней — и не разберешь, я иль не я…

Так я умер.

Помер главный подозреваемый. Парламентеры «Чайковские» бесились целых два часа, и, если б не великий психолог Генри, объявили бы, наверно, войну к чертовой матери!.. Итак, «Чайка» помер… На душе только сквернее стало. Значит, точно наши. Жаль…

Волна убийств… беспорядочных, казалось бы… нет, большинство убитых — снайперы… Много девчонок возраста Генри… Двое первых «Невидимок»… Пятеро детишек-новобранцев… мы теперь молодняк дальше первой границы слета не пускаем, но все равно — пропадают… еще двое…

Неуловимый… суеверные поговаривают — оборотень…

Не знаю, как остальным, а у меня сдают нервы…

Убили Ивашку… жестоко… по-зверски… живого места нет на человеке… Я его узнал только по татуировке на груди (маленький извращенец наколол себе картинку с голой девицей… я тогда, конечно, влепил ему подзатыльник, но тату — дело непоправимое… как давно это было…) Тут я взревел просто… сам от себя такого не ожидал… парнишка мне, как сын был… по возрасту, конечно, только в младшие братья мне годился, но все равно — как сын…

Мне стало страшно. Просто дико страшно…

В тот вечер я в кромешной тьме добрался до пещерки Генри. Постучал… я это, я, Алекс… Она открыла, сонная, в коротком халатике, в шлепанцах… дитенок и дитенок… Я, дико озираясь по сторонам, вломился в ее дом и захлопнул дверь. Не помню, что, но что-то я говорил. Говорил много, громко и беспорядочно… А потом крепко обнял ее и перешел на испуганный шепот…

Эта близость женского тела… этот стук ее сердца… во мне что-то всколыхнулось, как волна… Я поцеловал ее… и тут же получил предупреждение: Алекс, не надо… А мозолистая ладошка легла на мою руку, так что понятно было, что, ежели я не послушаюсь, то услышу характерный хруст собственного запястья.

Я послушался. Не из боязни остаться без руки. А из боязни потерять ее доверие навсегда… И она позволила мне остаться. Я спал в кресле, свернувшись калачиком, как пес. Я ловил каждый ночной шорох…

Генри не спала. Лежала на кровати, завернувшись в одеяло, и глядела в потолок… Я встал с кресла и посмотрел на нее, будто чего ждал… Она сказала: будь всегда со мной, Алекс…

Ей было страшно…

Маньяков всяких развелось, народ пропадает… мир к черту катится… Особо жалко двоих первых «Невидимок»…

Народ на грани паники… Со слета почти никто не выходит… связь с дальними поселениями из-за этого нарушена, скоро бунтовать, дикарье, начнут. И все из-за одного… или нескольких… уродов. Мы с ребятами рвались пойти искать их, но Генри сказала, нет.

Старина Алекс с ума сдвинулся совсем. Ходит за Генри, как пес, на каждого смотрит, как на врага. А троих северян, которых недавно нашли, явно он пострелял — не «маньяковский» стиль убивать(тот, похоже, прежде чем убить, издевается долго, а тут — чисто — пуля в лоб, и все). К тому же, ненавидел он их всегда… Что за хрень, мы так еще одного «оборотня» получим скоро…

Вообще ощущение такое, что крыша едет у всего мира. Рожки да ножки остались от довоенных людей. Вымрем, как динозавры. И останутся одни крысаки на планете.

А не вымрем, так в дикость скатимся. У нас теперь шаман в деревне завелся. Раздает зелье от оборотней. Народ его чуть не с руками отрывает. Я тоже купил… стыдно признаться…

Еще шаман говорит, что скоро наступит вечная ночь… Я заметил: день все тусклее и короче, а в небе какие-то странные облака, похожие на корки… Так вот, он говорит, что оборотни только того и ждут, и ночью их уже ничто не остановит… Чушь это все, конечно. Но народ верит. И народ боится…

Сходил на слет ночью. Форма у меня «Невидимковская»(от того мужика осталась, которого я за себя мертвого выдал), поэтому ночью я подозрений не вызываю. Не подхожу к народу на такое расстояние, чтоб лицо можно было разглядеть.

Стоял за палаткой, слушал чей-то разговор. В душе смеялся до слез. Эти придурки меня оборотнем считают!.. С ума сойти. Кажется, я перестарался…

Дом этой Жанны нашел без труда. Полупещерное такое логово. Я его еще в первый день на слете заприметил. Не дом — крепость! Даже стекло пуленепробиваемое.

Кстати, подошел к окну, заглянул в щель между шторками и умудрился даже краем глаза полюбоваться на сцену не для детей до шестнадцати…

Впрочем, долго задерживаться я не стал, сунул записку под дверь да поплелся в лес обратно. Я еще надеялся выспаться до утра.

…ему нужна я, Алекс… сказала Генри и сунула мне в руки какую-то бумажку. По ней явно кто-то чертил кровавым пальцем… там было что-то вроде: нам двоим тесно в мире. Встретимся в северных лесах. Я убью столько народу, сколько ты с собой возьмешь.

…урод… смеется еще…

Я иду. Одна.

Нет, не одна, а со мной… я первый раз в жизни поспорил с Генри. Она спокойно посмотрела на меня и сказала: ладно…

Наш уход встретили с ужасом. Сотни добровольцев просились с нами, но мы так и остались, как были — вдвоем. Мне уже не было страшно. Я готов был умереть за Генри. Потому что она — это то единственное, что мне жаль потерять в мире. В нем больше ничего не осталось.

Шли молча. Поглядывали по сторонам. Я заметил неплохо замаскированную волчью яму. Бросил туда булыжник. Вся конструкция моментально провалилась, открыв частокол обтесанных кольев на дне. Вот так — почти рядом со слетом.

До северных лесов было две-три недели пути — не меньше. Если верить рассказам всяких пришлых товарищей, там еще шла война полным ходом. Настоящие армии, под настоящим командованием. Просто им не хотелось лезть в нашу глушь. Или они не знали, что у нас тут творится… В общем, мы шли в другой мир.

Уходили все дальше. Подвластные «Невидимкам» поселения, где можно было отдохнуть спокойно, оставались позади. Мы шли верной дорогой, потому что нам жаловались на оборотня в каждой деревне. Он опережал нас на день-два. Но догонять его мы не собирались…

Ловушек больше не попалось ни одной. Этот псих честно шел на финальную битву к северным лесам.

А вот зачем мы за ним шли? Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь — в этом мире просто больше нечего делать. Нечего терять, потому что будущего у него тоже нет… сам-то понял, что сказал?..

Генри много говорила со мной. Искренне. Правда, ей было гораздо интереснее слушать меня, а у меня уже кончался запас довоенных воспоминаний. Я был совсем еще ребенок в то славное время… Думаю, половину из того, что я рассказал, я выдумал сам. Ну да не суть важно это теперь.

О Генри я узнал много такого, от чего мне становилось жутко. Ее детство прошло в Городе Мертвых, этой радиоактивной дыре, где умерло, наверно 999 человек из каждой 1000. Потом вернулась с войны ее мать и забрала свою дочь оттуда. Год странствий в какой-то кочевнической толпе. Год плена… и его, похоже, хватило, чтобы искалечить душу Генри навсегда. Она бежала вместе с каким-то старым японцем и жила с ним три года, став мастером боевых искусств. Потом они вдвоем освободили оставшихся пленников и потратили два года на поиски легендарного Убежища. Чудо, как они дошли туда, безоружные. Но дошли. Хотя половина народу погибла в пути…

По словам Генри, бегство от войны и крысиная жизнь под землей оказались хуже, чем война. Она тогда еще не знала, что такое война. Потому что не видела ее никогда. Но из Убежища ушла все равно, и никто не смог ее остановить. Похоже, только тот японец, которого она называла сенсеем, был для нее авторитет, но он умер, так и не дойдя до Убежища…

…а потом она сказала, что не любила никого и никогда, кроме него и… меня…

Проклятая война… что ты сделала с таким человеком… с моей Генри…

Через две с половиной недели мы вышли за пределы карты. Была у нас карта местности, и, чем дальше от нашего слета, тем она становилась беднее и схематичнее. Помощи от нее в последнее время было мало, а теперь мы и вовсе вышли за край. Еще пара дней, и мы наткнулись на НАТОвский лагерь. 10 палаток. 26 человек народу. Заняли перевал. Пришлось карабкаться по горам, искать другой путь и делать огромный крюк. Хотя меня разбирало любопытство насчет последних военных новостей. Я был бы не прочь с ними поболтать, а заодно и посмотреть их реакцию на то, что происходит у нас.

Но сейчас не до того было.

Вид с горы… Мы забрались на нее к ночи и нашли небольшой пятачок, где можно было бы расположиться отдохнуть… Я видел огромную равнину. Черная и вспыхивающая то здесь, то там. И небо над ней тоже сыпало искрами, и взрывающиеся самолеты напоминали почему-то о праздничных фейерверках.

Глядя на замершую, с удивленными глазами Генри, я сказал: вот это и есть война…

…Алекс сорвался, когда мы спускались вниз… я ничего не успела бы сделать… я почему-то знала, что что-то подобное должно произойти. Он умер утром, когда только восходило солнце, когда затихли все бои, и внизу, у подножия гор скопился туман. Это было и мое последнее утро…

Кошки чувствуют, когда их жизнь подходит к концу. Возможно, во мне есть что-то от кошки. Я не видела будущего, особенно после того, как умер Алекс. Я чувствовала себя старой, казалось, вот закрою глаза, и умру. И будет тихо и спокойно…

Спустилась в лес. Чувствовала — он ждал. Сняла снайперку с плеча и пошла через туман и незнакомые звуки. Ну где ты, оборотень?..

Я охотник. Огнестрелки у меня нет. Я охочусь с ножом. С ножом, который мне подарила Пайк. Так честнее.

Я ее вижу: девчонка, тощая и низкорослая, рыщет в тумане со своей снайперкой. Мой враг… или моя добыча… я оборотень?.. я уже не мщу?.. я все это со скуки затеял?..

Край леса, будто срезанный ножом…

Край леса, будто срезанный ножом…

Я иду, опустив оружие. Мне все равно. У меня предчувствие конца. Если так, то я хочу смотреть в глаза смерти. Ты, человечек со старым ножом, жалок перед ней…

…просто третья планета от Солнца расцвела сотнями атомных орхидей…

…просто все бои на ней остановились в единый миг…

…просто люди опустили оружие и смотрели, как меркнет и закрывается небо…

…просто обезумевший солдат, уже не похожий на человека, нес на руках своего врага, шагая по мертвой земле…

…больше Бог не видел ничего… он зажмурил глаза, чтобы не видеть такой свою планету — с пепельным панцирем в небесах…