Если вы журналист, и встретили «нового мессию», не злите его, даже если он выглядит как безобидный старик. Кто знает что он может проклясть...и к чему это приведет.

Мак Рейнольдс

Божественная сила

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«…Свободна воля,

Душа мудра, могуча и прекрасна

Начатки Силы богоравной дремлют в нас

Мы боги, мы творцы, святые мы, герои

— коль захотим».

Мэтью Арнольд

1

Джерри в контрольной будке размахивал руками. Эд Уандер бросил взгляд на большие часы студии. Передача затягивалась.

Он обратился к гостю:

— Давайте немного вернемся назад. Вы употребили парочку терминов, с которыми большинство из нас не слишком знакомы. — Он заглянул в блокнот, где на протяжении передачи делал заметки. — Палин… палин… что-то в этом роде.

— Палингенез, — сказал Рейнхолд Миллер с едва заметной ноткой снисходительности.

— Вот именно. И метемпсихоз. Я правильно произнес?

— Правильно. Метемпсихоз. Переход души из одного тела в другое. Слово пришло из латыни, куда в свою очередь попало из греческого. Я рискую показаться нескромным, но должен заявить, что во всем мире нет большего авторитета по палингенезу и метемпсихозу, чем я.

— Вы дали нам определение метемпсихоза, — сказал Эд Уандер. — Ну а что такое палингенез?

— «Палингенез» означает повторное рождение. Доктрина переселения душ.

— Так чем он отличается от метемпсихоза?

— Боюсь, что недостаток времени лишает меня возможности углубиться в подробности, без которых вопрос прояснить никак нельзя.

— Очень жаль. Ладно, я хотел вас спросить еще кое о чем. Вы говорите, что повторно рождались трижды. Первый раз вы родились как Александр Македонский, победитель империи персов. Вы описали свою смерть от горячки после большой попойки в Вавилоне, после чего ваша… ээ… душа переселилась в новорожденное тело карфагенянина Ганнибала, который впоследствии почти победил Рим, хоть и не окончательно. После того, как Ганнибал совершил самоубийство, приняв яд, вы снова увидели свет в теле маршала Нея, правой руки Наполеона.

— Все верно.

— Меня интересует, где ваша… ээ… душа находилась в промежутках. Если я еще не окончательно забыл древнюю историю, Александр жил примерно за четыре столетия до Рождества Христова. Ганнибал повел своих слонов через Альпы лет эдак на полтораста позже. Не падайте в обморок, ребята, я был лучшим учеником на все старшие классы, когда речь заходила о древней истории. Теперь прикинем… ага, маршал Ней должен был родиться в восемнадцатом веке, раз он сражался вместе с Наполеоном. Между вашим вторым и третьим рождениями приличная дыра!

— В смерти не существует времени, — высокомерно сказал Рейнхолд Миллер.

— Это еще как?

— Промежуток между прежней и новой жизнью неощутим. Когда я был казнен как Мишель Ней, то почувствовал внезапный всплеск света и боли, а затем без всякого перехода ощутил себя кричащим ребенком, только что рожденным на свет.

Эд Уандер задумчиво потрогал кончик носа указательным пальцем, спохватился и отвел руку. Определенно, эту привычку надо истребить, если он намерен когда-нибудь вывести свою передачу на телевидение. Дурацкий жест.

— Еще вопрос, мистер Миллер, — сказал он. — Не кажется ли вам странным совпадением то, что во всех трех ваших предыдущих… ээ… инкарнациях вы были одним из величайших военных гениев мира?

— Возможно, таково предначертание моей души.

— Чем, вы сказали, занимаетесь в настоящее время, мистер Миллер?

— Я бухгалтер.

Эд Уандер заглянул в блокнот.

— Да-да. Вот у меня записано. Помощник счетовода на складе городского управления города Брисби, штат Пенсильвания. Я думал, что в наши дни Процветающего Государства вся бухгалтерская деятельность автоматизирована. Брисби, должно быть, слегка отстал в этом отношении. Но вы не удивлены, что ваша последняя инкарнация — это не Дуглас Мак-Артур, не Эйзенхауэр, или не виконт Монтгомери? Ради, так сказать, сохранения логики событий.

— Не мне вопрошать. Пути вечного духа сокрыты тайной.

— Понимаете ли, мы уже пару раз приглашали принять участие в нашей передаче людей, которые прошли через несколько инкарнаций. И что меня больше всего удивляет в людях, которые… ээ… утверждают, что рождались несколько раз, это то, что они никогда не воплощались в садовника, следившего за расписанием рабочих смен на бахче Тамерлана, но всегда в Тамерлана собственной персоной. Никогда не были трубочистом в Москве 1175 года, а только Екатериной Великой. И как это получается, что вы, ребята, которые рождаетесь повторно, всегда в прошлых жизнях были большими шишками?

Миллер отреагировал на эти слова, как и на все остальное, со спокойным достоинством и подкупающей искренностью, которые, решил Эд, наверняка покажутся придуркам, слушающим передачу, признаками сумасшествия.

— Я должен сослаться на казус Бриди Мэрфи.

— Тише, — дружелюбно сказал Эд. — Тут вы меня поймали. Ребята, вы должны помнить — году в пятьдесят шестом или около того вся страна говорила о леди из Колорадо, которая впадала в гипнотический транс и вспоминала свою предыдущую жизнь, в которой она была простой ирландской девушкой в конце восемнадцатого века.

Звякнул телефон, и Эд поднял трубку.

— Звонит профессор Ди, Крошка Эд, — сказала Долли. — Он хочет задать гостю пару вопросов.

Эд Уандер положил трубку и подал знак Джерри в контрольной будке.

— Ребята, нам только что позвонил профессор Вэрли Ди, — сказал Эд. — Вы наверняка помните профессора, он преподает антропологию в нашем университете. Он несколько раз вел у нас проблемные дискуссии. Профессор — один из величайших скептиков всех времен. Да уж, ребята, его не проведешь, он никому на слово не верит! Профессор Ди хочет задать нашему уважаемому гостю, мистеру Рейнхолду Миллеру, несколько вопросов. Если мистер Миллер не станет возражать, мы просто переключим телефон так, чтобы вы, наши слушатели, слышали обе говорящие стороны. Вы не против, мистер Миллер?

— Я готов отвечать на любые вопросы, заданные любым образом.

— Отлично. Итак, профессор?

Раздался скрипучий голос Вэрли Ди:

— Вы говорите, что были Александром Великим. Если это правда, вы должны хорошо помнить битву при Иссе, одну из самых знаменитых побед Александра.

— Я помню ее так ясно, словно она была вчера.

— Не сомневаюсь, — саркастически отозвался Ди. — Ну так скажите, где был во время битвы Птолемей?

— Кто?

— Птолемей. Птолемей, который впоследствии основал македонскую династию в Египте и был предком Клеопатры.

— А, Птолемей, — Рейнхолд Миллер прокашлялся. — У вас неверное произношение. Он…

— Я изучал древнегреческий в течение восьми лет, — язвительно произнес профессор Ди.

— Он сражался на левом фланге.

— Неверно! — сказал Ди. — Он был одним из гетайров и сражался плечо к плечу с Александром, Черным Клейтом и остальными…

— Чушь, — сердито сказал Миллер. — Вы это вычитали в какой-то дурацкой книжке по истории. Уж я-то знаю, где он сражался. Кому лучше знать? Это я был там, не кто-нибудь.

Джерри в контрольной будке делал круговые движения рукой, показывая Эду Уандеру, что пора закругляться.

Эд собрался отключить профессора, но тот как раз заговорил:

— Ну ладно, я не буду спорить. Пусть его там не было. Хотя некоторые историки, о которых вы столь презрительно отозвались — в их числе, между прочим, сам Птолемей, — присутствовали при этой битве, и их свидетельства — свидетельства очевидцев. Но ответьте мне еще на один вопрос касательно Птолемея. Как его фамилия?

Миллер задумался.

— Ну же, ну, — настаивал профессор. — Он был одним из ближайших друзей Александра.

Эд помимо своего желания пришел Миллеру на помощь.

— Джентльмены, — сказал он. — Наше время истекло. Прошу меня извинить. Быть может, нам удастся собраться вместе еще как-нибудь. Благодарю вас…

— Его фамилия была Сотер, — каркнул профессор Ди. — Как Александру должно быть… — но на этом месте Джерри прервал трансляцию.

— …Благодарю вас, профессор Ди. И особенно благодарю вас, мистер Рейнхолд Миллер, за то, что вы сегодня посетили нас и рассказали нам про свои реинкарнации. Говорит радиостанция WAN, Голос Гудзон Вэлли из Кингсбурга, штат Нью Йорк. Вы слушали передачу Эда Уандера «Час необычного».

Эд обратился к технику:

— Запусти музыку по кругу, Джерри!

Погасла красная лампочка, свидетельствуя, что студия больше не связана с эфиром. Эд Уандер откинулся на спинку стула и расправил плечи, потягиваясь. Он уставал от работы с микрофоном, особенно в этих длинных передачах, где ему приходилось большую часть диалога брать на себя.

— Вы сказали, что я смогу еще выступить в вашей передаче, — произнес Рейнхолд Миллер. — Я был бы признателен…

— Еще бы, — заметил Эд Уандер, демонстративно зевая.

— Простите?

Папка для бумаг Эда Уандера лежала рядом на столике, оббитом тканью. Столы в студии были оббиты тканью, чтобы гости-непрофессионалы не нашумели на весь эфир, скребя по столу ногтями или постукивая карандашом. Эд вынул из папки бумаги и чековую книжку.

— Ну-ка, посмотрим, — сказал он. — Вам обещали пятьдесят зеленых плюс расходы, верно?

— Таково было соглашение. Послушайте…

Эд Уандер вынул ручку.

— Нет, это вы послушайте, Миллер. В нашей передаче принимали участие много разных странных типов. Люди, которые видели маленьких зелененьких человечков, выходящих из летающей тарелки. Люди, которые утверждают, что они ясновидящие, медиумы, предсказатели судеб, черные маги, ведьмы. Как-то раз был даже парень, который рассказывал, как он был оборотнем. — Эд быстро писал, продолжая говорить. — Но знаете что? Большинство их верили в то, что говорили. Насколько я могу судить, не исключено, что некоторые действительно говорили правду. Мы здесь, в этой передаче, не ретрограды.

— Я… я не понимаю, о чем вы, мистер Уандер.

— А я думаю, что понимаете. Когда я предлагал оплатить вам расходы и добавить еще пятьдесят долларов, то полагал, что вы человек, который искренне считает, будто прожил несколько жизней, — неважно, ошибается он, или нет. — Эд Уандер неодобрительно хмыкнул. — Любой может прочесть кое-что об исторических личностях вроде Александра, Ганнибала и Нея.

Миллер плотно сжал побелевшие губы.

— Вы не имеете права так говорить со мной. Я пришел сюда, потому что доверял вам.

— И чтобы получить пятьдесят зеленых. Вы не смогли ответить на вопросы профессора Ди, Миллер. Он историк, и читал об Александре и его людях больше, чем вы.

— Но послушайте, мистер Уандер, я не отрицаю, что много читал о людях, в телах которых я ранее существовал. Я признаю также, что забыл некоторые детали жизни моих предыдущих инкарнаций. Это может случиться с кем угодно. Я уверен, что в вашей собственной жизни есть детали, которых вы не помните. Это еще не…

Эд зевнул, помахивая в воздухе чеком, чтобы просушить его.

— Это ваши дорожные расходы. Теперь я выпишу вам отдельный чек за ваше мошенничество.

Лицо Рейнхолда Миллера вспыхнуло от гнева.

— Я возьму деньги за дорогу, потому что они мне нужны. Но если вы считаете, что я жулик, мистер Уандер, вы можете оставить себе эти пятьдесят долларов.

— Это как вы пожелаете. Пожалуйста, распишитесь здесь, что вы получили полную компенсацию.

Рейнхолд Миллер схватил ручку, поставил подпись, взял чек на меньшую сумму, развернулся на каблуках и вышел через оббитую мягкой тканью дверь. Эд Уандер некоторое время оценивающе глядел ему вслед, затем сложил бумаги обратно в папку.

Джерри махал ему из контрольной будки. Эд поднялся, закурил сигарету и направился в будку.

— Джерри, где ты, черт бы тебя побрал, берешь эти тряпки? — поинтересовался он, входя. — В Армии Спасения? Ты позоришь нашу передачу. И что ты куришь в этой доисторической трубке, каминный уголь?

Техник фыркнул, выпустив клуб дыма из обсуждаемой трубки, и ответил:

— Здесь не телевидение. А если бы и было телевидение, я все равно не в кадре. Ну как, выдурил ты у него деньги, Крошка Эд?

— У кого?

— У этого Александра Великого.

— Он жулик.

— Знаешь, что я тебе скажу? Он, может, и попал пару раз пальцем в небо, но парень верил в то, что говорил. Он не пытался никого надуть.

— Мне так не кажется. У передачи ограниченный бюджет, Джерри.

— Ага. И если в конце месяца что-то остается, оно попадает к тебе в карман. Кругленькая сумма может получиться.

— Тебе-то что?

— Ничего. Мне нравится смотреть, как ты действуешь. Они могут выкинуть с работы девять человек из десяти, заменив их автоматами. Но вечный мошенник по-прежнему здесь.

Эд Уандер покраснел.

— Лучше не суй нос в мои дела, если не хочешь нажить неприятностей!

Джерри вынул изо рта трубку и насмешливо хмыкнул.

— Неприятностей! Это от тебя-то, Крошка Эд? Какие неприятности ты способен причинить кому бы то ни было, — он осмотрел свой правый кулак, — которых нельзя избежать, врезав тебе разок-другой по смазливой физиономии?

Эд быстро сделал шаг назад. Затем собрался с духом и недружелюбно произнес:

— И это все, зачем ты меня сюда звал?

— Пока ты вел передачу, пришел Толстяк. Он хочет тебя видеть.

— Маллигэн? Что он здесь делает так поздно?

Эд Уандер повернулся и вышел, не дожидаясь ответа. Звуконепроницаемая дверь контрольной будки открывалась в небольшой холл. Оттуда две такие же двери вели: одна — в Студию Три, которой Эд Уандер пользовался для своей ночной передачи, другая — в коридор.

Эд направился по коридору в офис. Прежде чем оставить папку в своем столе, он подошел к столу Долли и сделал вид, что вздрогнул от ужаса.

— Боже правый, что ты сотворила с волосами?

Долли провела рукой по волосам.

— Тебе нравится, Крошка Эд? Это последний крик итальянской моды. Стиль «Фантазия».

Эд покачал головой, горестно закрыв глаза.

— Неужто настоящие женские прически никогда не вернутся? — он оставил шутливый тон.

Эд подошел к своему столу, положил папку в ящик и запер его. Поправляя галстук, он направился к двери в кабинет Мэтью Маллигэна. Перед дверью он на мгновение остановился, затем осторожно постучал два раза.

Глава телерадиостанции сидел за столом, слушая рок-н-свинг, завершающий передачу Эда. У него был такой вид, словно это занятие не способствует его пищеварению.

— Вы хотели меня видеть, мистер Маллигэн?

Маллигэн глянул Эду прямо в глаза и с нажимом произнес:

— Моя страна, да будет она всегда права… — и замолчал.

Эд Уандер моргнул. От него явно ждали продолжения цитаты. Он лихорадочно пытался сообразить, и наконец сказал:

— Ээ… но это моя страна, правая она или левая.

— …но это моя страна, правая она или НЕПРАВАЯ, — сказал Маллигэн обвиняющим тоном. — Я вижу, ты не состоишь в обществе.

До Эда Уандера дошло. Общество Стивена Дикейтьюра, организация, с точки зрения которой даже берчеры слишком левые. До него доходили слухи, что Маллигэн является ее членом.

— Нет, сэр, — искренне сказал Эд. — Я думал о том, чтобы узнать побольше об этом обществе и, может быть, вступить в него, но я был ужасно занят передачей. Вы думали о том, чтобы перевести ее на телевидение, мистер Маллигэн?

— Нет, не думал, — буркнул Маллигэн. — Сядь. Ты мне действуешь на нервы, когда висишь над душой. Я не собирался говорить о твоей передаче, Крошка Эд, но раз уж о ней зашла речь, должен сказать, что это не совсем то, что я себе представлял, когда ты расписывал мне идею. Ты находишь типа, который говорит, что он летал на Луну на летающей тарелке. Прекрасно! Но почему ты ни разу не нашел никого, кто бы показал нам кусок Луны, захваченный оттуда, или что-нибудь в этом роде? Или эти предсказатели будущего. Что действительно нужно твоей передаче, так это кто-нибудь, кто предскажет, что Персону Номер Один в Москве пристукнут в следующий вторник — и трах-бах, так оно и происходит! Что-нибудь эдакое, и дюжина спонсоров будут наперебой предлагать финансировать твою передачу.

Эд Уандер мечтал о том, чтобы у него хватило храбрости закрыть уставшие глаза. Вместо этого он торопливо спросил:

— Так зачем вы меня вызывали, мистер Маллигэн?

— А? Ах, да. Что ты делаешь завтра вечером, Крошка Эд?

— У меня свидание. Завтра — один из моих выходных, мистер Маллигэн.

— Ну так захватишь свою подружку с собой. Ты что-нибудь слышал про типа по имени Иезекиль Джошуа Таббер?

— Вроде нет. Я бы запомнил такое имя. И я не думаю, что смогу отменить свидание.

Шеф телерадиостанции не обратил внимания на его слова.

— Он — религиозный маньяк или что-то вроде. Дело в том, что общество получило несколько жалоб на него в письмах и по телефону, понимаешь? Жалобщики утверждают, что он ведет подрывную деятельность.

— Вы, кажется, сказали, что он помешан на религии.

— Да, но, кроме того, он еще и подрывной элемент. Многие красные прикрываются религией. Этот архиепископ в Англии, как бишь его. И еврейские рабби, которые вечно подписывают петиции против сегрегации. Как бы то ни было, на последнем собрании нашего филиала было решено выяснить, кто такой этот Таббер. Дело поручили мне.

Эд Уандер уже понял, к чему клонит шеф.

— Свидание… — начал он с робкой надеждой.

— Я в религиозных психах не разбираюсь, а вот ты со своей передачей — спец по всяким чокнутым. Завтра вечером пойдешь на его выступление. Вот адрес. Пустырь на Хаустон-стрит. С отчетом можешь выступить на следующем собрании нашего филиала.

— Послушайте, мистер Маллигэн, я бы не узнал подрывной элемент, даже если бы обнаружил его у себя под кроватью. — Эд выложил козырь. — Это свидание у меня с Элен.

— Элен?

— Элен Фонтейн. Дочь Дженсена Фонтейна.

— Элен Фонтейн! Что девушка из высшего общества, такая как мисс Фонтейн, нашла в… — Маллигэн оборвал фразу на полуслове, рыгнул и пожевал толстые губы. — Скажи-ка, — спросил он наконец, — ты когда-нибудь разговаривал с мистером Фонтейном о своей передаче с тех пор, как она вышла в эфир?

— Он от нее без ума, — быстро сказал Эд. — Он говорил мне об этом как раз вчера вечером. Мы с ним вместе пропустили пару стаканчиков, пока я ожидал, когда Элен оденется к выходу.

— О-да, в самом деле? — шеф студии подвигал щеками, как будто жевал.

— Ладно, послушай меня. Мистер Фонтейн — член нашего филиала, и Элен, кстати сказать, тоже, хотя она и не часто появляется на собраниях. Почему бы вам вдвоем не заглянуть на этот палаточный митинг на полчасика? Этого хватит с лихвой.

— Палаточный митинг! — воскликнула она, словно не в силах поверить. — Когда ты собрался на эту конвенцию гадальщиков на чайных листьях, я думала, что это последний раз, но…

— Общество Провидцев, — несчастным тоном сказал Эд. — Они в основном разглядывали хрустальные шары, а не чайные листья.

— …теперь ты опять принялся за старое. С чего ты взял, что я вместо свидания соглашусь отправиться на митинг возрождения религии, Крошка Эд Уандер?

Эд принялся торопливо объяснять. Он сказал, что отправил бы вместо себя Маллигэна, если бы это не было поручение Общества Стивена Дикейтьюра. Он сказал, что подумал, что Элен будет в восторге от возможности выполнить свой долг перед Обществом. Он сказал, что они смогут уйти тотчас же, как только она пожелает. Он сказал, что распознает подрывной элемент с первых слов его речи. Он сказал, что всю жизнь только тем и занимался, что разоблачал красных. Он сказал, что распознал в двух своих одноклассниках скрытых коммунистов еще в третьем классе.

Последнее ее доконало, и она состроила ему недовольную гримасу.

— Ну ладно, умник. Следи только, чтобы папа не услышал, как ты валяешь дурака. Он к этому обществу относится серьезно.

Позже, когда они уже сидели в фольксховере, Элен спросила:

— Когда ты уже избавишься от работы в это кошмарное время, Крошка Эд? Мне казалось, идея была дать твоей передаче окрепнуть, а потом перевести ее на телевидение и пустить по воскресеньям утром.

— А-ну, — сказал Эд, — я предполагал именно так. Но старина Толстяк Маллигэн почему-то не соглашается. Он просто не понимает, сколько народу интересуется этой ерундой. Чуть ли не каждый человек в нашей стране верит в те или другие сверхъестественные штуки. Именно такие ребята готовы просидеть половину своей жизни перед ящиком для идиотов. — Эд откашлялся.

— Послушай, если бы ты попросила отца намекнуть…

— А, папу не очень заботит телерадиостанция, — сказала Элен без интереса. — То, что она ему принадлежит, — еще не причина. Ему много чего принадлежит. Вот общество его интересует по-настоящему.

Они добрались до пустыря на окраине города. Почти точно в центре пустыря располагалась средней величины палатка. Только подобравшись ближе, они разглядели, что за ней прячется еще одна.

— О, матерь божья! — протестующе воскликнула Элен. — Неужели там кто-то живет внутри — как цыгане?

В месте, предназначенном для парковки, машин было немного. Эд опустил машину рядом с остальными и погасил фары.

— Похоже, они уже начали, — сказал он.

— Когда у тебя будет настоящая машина, Крошка Эд? — сказала Элен. — Я себя чувствую тараканом, когда выкарабкиваюсь из этой штуки или забираюсь в нее.

Протискиваясь к дверце из-под руля, Эд беззвучно пробормотал:

— Когда я разбогатею, милая. Когда разбогатею.

Он взял ее под руку и направился туда, где, похоже, был вход в больший из полотняных шатров.

Элен сказала:

— Не забывай, что мы собрались зайти туда и выйти обратно так быстро, что они увидят вместо нас туманное пятно.

На входе был приемный комитет, две особы среднего возраста и девушка. Нельзя сказать, что они преграждали путь в буквальном смысле слова, но все же проще было задержаться.

Одна из особ скорчила гримасу, которая, вероятно, означала улыбку и спросила:

— Кто вы, добрые души? Пилигримы на пути в Элизиум?

Эд мгновение подумал, прежде чем ответить:

— Вряд ли.

— Могу точно сказать, что я — нет, — ответила Элен.

Избавление пришло с неожиданной стороны. Девушка из приемного комитета мягко рассмеялась и сказала:

— Да, боюсь, что вы не пилигримы — пока, по крайней мере. — Она протянула руку. — Я Нефертити Таббер. Сегодняшний оратор, Говорящий Слово,

— мой отец.

— Не только сегодняшний, — вмешалась одна из особ. — Иезекиль Джошуа Таббер — единственный Говорящий Слово. Наставник пути в Элизиум.

— Любой может нести учение людям, Марта, — мягко сказала Нефертити.

— Я перестала понимать, о чем речь, — сказала Элен. — Давай войдем и посмотрим представление.

Эд Уандер пожал протянутую девушкой руку. Она оказалась одновременно твердой и мягкой, и это его смутило. Девушка улыбнулась им вслед. Эд последовал за Элен в палатку. Она направилась к переднему ряду стульев. Уандер подумал, что Элен собралась хулиганить. Он сам сел бы сзади.

Митинг уже начался. Некоторое время вновь прибывшие не слушали оратора. Помогая Элен снять пальто и устроиться на шатком складном стуле, Уандер всей душой желал, чтобы ничего не случилось. Два десятка человек, которые составляли аудиторию, не производили впечатления фанатиков, готовых сжечь живьем каждого, кто не разделяет их убеждений. И все же митинг возрождения религии был последним местом, где Эду хотелось затевать беспорядки.

Элен сказала громким театральным шепотом:

— С этим бобровым мехом он похож больше на Авраама Линкольна, чем на проповедника.

— Шшш, — сказал Эд. — Давай послушаем, что он говорит.

Кто-то позади тоже шикнул, и Элен повернулась посмотреть, кто это. Собственно говоря, решил Эд, Элен права насчет его внешности. В старике, стоящем на возвышении, действительно было нечто линкольновское — высшая красота, проступающая сквозь некрасивость черт. И безграничная печаль.

Он говорил:

— …неважно, каким образом организована система представления или делегирования правительственной функции, в любом случае происходит отчуждение части свобод и средств граждан…

Элен сказала Эду, не поворачивая головы:

— Что это на нем надето? Костюм из джутового мешка?

Эд сделал вид, что не слышит.

— …все партии без исключения, поскольку они стремятся к власти, представляют собой разновидности абсолютизма.

Элен выхватила эту фразу и громко спросила:

— Даже коммунистическая партия?

Таббер — Эд Уандер решил, что это и есть Иезекиль Джошуа Таббер — прервал изложение и мягко глянул на нее.

— Особенно коммунисты, добрая душа. Коммунизм не в состоянии признать, что человек, хотя и является общественным существом и стремится к равенству, в то же время любит независимость. Собственность, по существу, происходит из желания человека освободиться от коммунистического рабства, которое представляет собой самую примитивную форму общества. Но собственность в своем развитии также доходит до крайности и начинает нарушать равенство и поддерживать переход власти к привилегированному меньшинству.

Удовлетворил ответ Элен Фонтейн, или нет, Эд не знал, но он начал удивляться, какое все это имеет отношение к религии. Он шепнул Элен:

— Кем бы он ни был, он не красный. Пойдем.

— Нет, подожди. Я хочу послушать, что еще скажет старый козел. Как вообще эта скелетина заимела такую пухленькую милашку-дочь? Он выглядит так, будто ему на днях стукнет восемьдесят.

Позади кто-то снова зашикал, а кто-то другой сказал:

— Потише, добрая душа. Мы не слышим Говорящего Слово.

На этот раз Элен не потрудилась обернуться, но на некоторое время угомонилась, к облегчению Эда. Он уже видел воочию, как их натуральным образом вышвыривают из палатки. А если Эд Уандер что-то по-настоящему ненавидел, так это насилие, особенно когда таковому подвергалась его собственная персона. Он снова сосредоточился на Таббере, который, похоже, перешел к сути рассматриваемого вопроса.

— Итак, мы утверждаем, что настало время избрать путь в Элизиум. Наша жажда обладания, наша безумная, отчаянная драка за блага, за собственность, за материальные предметы возросли так сильно, что мы превратили эту благословенную землю, данную нашим предкам Всеобщей Матерью, в настоящую пустыню. Нация потеряла уже треть плодородного верхнего слоя почвы, который был на этой земле, когда пилигримы высадились. Потребление нефти со времени окончания Второй мировой войны возросло втрое, и, хотя мы владеем всего одной седьмой частью известных на планете ресурсов, в нашем безумии мы потребляем более половины мировой добычи нефти. Когда-то мы были ведущим в мире экспортером меди, а теперь мы — ведущий импортер. Наши некогда огромные запасы свинца и цинка настолько уменьшились, что их скоро будет невыгодно разрабатывать.

Но безумная гонка не прекращается. Мы желаем потреблять еще и еще. Потребляйте! Потребляйте! — требуют от нас. Ищите счастья в вожделении к вещам. Потребляйте! Потребляйте! — говорят нам, и бессчетные миллионы тратятся на извращенцев с Мэдисон Авеню, чтобы наш народ продолжал требовать, требовать все больше вещей, которые им не нужны. О добрые души, знаете ли вы, что в своем безумном стремлении вовлечь нас во все возрастающее потребление те, кто наживается на этом, тратят в год пятьсот долларов на каждую семью нашей нации только на упаковку вещей. Пятьсот долларов в год только на то, что выбрасывается! Тогда как наши братья в таких странах как Индия имеют доход на душу населения всего тридцать шесть долларов в год.

Теперь, решил Эд Уандер, оратор разошелся по-настоящему. Но это по-прежнему имело мало общего с религией. Если не считать упоминания Всеобщей Матери, кем бы она ни была, и привычки Таббера обращаться к аудитории «добрые души», это больше напоминало нападки на общество изобилия, чем на поиски спасения души.

Эд краем глаза посмотрел на Элен. Ему показалось, что общие места утомили ее озорную натуру, и ей скоро надоест этот палаточный митинг. Ему также показалось, что, невзирая на ее насупленно-сосредоточенный вид, она воспринимает только каждую вторую фразу из обличительной речи Таббера.

— …бездумное потребление. Мы больше тратим на поздравительные открытки, чем на медицинские исследования. Больше тратим на курение, азартные игры и выпивку, чем на образование. Больше тратим на зрелища и украшения, чем на фундаментальные научные исследования или на книги…

Эд начал шепотом:

— Послушай, этот тип — не подрывной элемент. Просто хронический недовольный. Пойдем отсюда, как ты думаешь?

Но Элен не поддалась на его уловку. Раздался ее ясный и громкий голос:

— О чем ты стонешь, папаша? В Америке самые высокие мировые жизненные стандарты. Никто еще не жил так хорошо.

Упало молчание.

Даже те, кто все время шикал сзади, не нарушили его.

Непостижимым образом немолодой человек с мягким печальным лицом, который, несмотря на суть своих нападок, говорил тихим проникновенным голосом, вырос на несколько дюймов и увеличился в размерах. На мгновение Эд невольно задался вопросом, выдержит ли шаткая кафедра добавочный вес.

Он шепнул Элен:

— Ты сказала, Эйб Линкольн? Он больше похож на Джона Брауна, готового освободить рабов в Харперз Ферри.

Элен начала что-то говорить, но ее голос потонул в громовом реве Иезекиля Джошуа Таббера.

— Жизненные стандарты, глаголешь ты! Есть ли то жизненный стандарт, что мы должны иметь новую машину каждые два-три года, выбрасывая старую за ненадобностью? Есть ли то жизненный стандарт, что женщина должна нуждаться в полдюжине купальных костюмов, а иначе считает себя униженной? Есть ли то жизненный стандарт, что все устройства сконструированы так — они называют это запланированным устареванием — что почти немыслимо доставить их домой из магазина раньше, чем они придут в негодность? Воистину мы в Соединенных Штатах использовали больше мировых ресурсов, чем все население Земли за всю писаную историю человечества до 1914 года, в этой ложной погоне за жизненными стандартами. Добрая душа, это безумие! Мы должны стать на путь, ведущий в Элизиум!

Эд Уандер тряс Элен за руку, но остановить ее было невозможно.

— Прекрати называть меня «добрая душа», папаша. Если тебе приходится жить в палатке и носить джутовую дерюгу, это еще не значит, что остальные хотят последовать твоему примеру.

Иезекиль Джошуа Таббер вырос еще на шесть дюймов.

— Ты не сумела услышать слово, о суетная женщина. Разве не говорил я, что дары Всеобщей Матери бездумно расточаются во имя суетных и мнимых благ, о коих глаголешь? Обрати взор свой на себя. На платье свое, которое наденешь лишь несколько раз, прежде чем выбросить ради нового фасона, новой моды. На туфли свои, столь непрочные, что нуждаются во внимании сапожника, будучи всего несколько раз надеты. На лицо свое, раскрашенное дорогостоящими красками в ущерб дарам Всеобщей Матери. Не говорил ли я, что мы почти исчерпали наши запасы меди? И все же каждый год женщины выбрасывают сотни миллионов латунных футляров из-под губной помады, а латунь делается преимущественно из меди. Ступи на путь в Элизиум, о суетная женщина!

— Слушай, Элен… — Эд Уандер с несчастным видом тормошил ее.

Но Элен разошлась не на шутку. Она вскочила на ноги и рассмеялась в лицо разгневанному пророку.

— Может быть, твоя дочь, там, снаружи, с удовольствием отправилась бы на свидание, вместо того, чтобы слоняться вокруг палатки — если бы она немного занялась своей внешностью, папаша. Ты можешь трепаться хоть до утра про этот путь к Всеобщей Матери, но не уговоришь ни меня, ни кого другого, если у него есть хоть капля здравого смысла, отказаться от жизненных удобств. Число людей, которым небезразличны комфорт и стиль, растет, и ты с этим ничего не поделаешь.

— Слушай, пойдем отсюда, — взмолился Эд. Он тоже встал с места и тащил Элен к проходу между рядами, ведущему к выходу. Он еще раз невольно поразился, как шаткий деревянный помост, на котором стоял Иезекиль Джошуа Таббер, выдерживает бурю ярости этого человека. Даже занятый тем, что тянул Элен к выходу, Эд отметил потрясение, застывшее на лицах немногочисленных слушателей.

Таббер только на миг задержал дыхание, затем раздался его голос — рев такой силы, что он перекрыл бы даже трубный глас.

— НЫНЕ ВОИСТИНУ ПРОКЛИНАЮ СУЕТНУЮ ГОРДОСТЬ ЖЕНЩИН! ИСТИННО ГОВОРЮ, ЖЕНЩИНА, ЧТО БОЛЕЕ НИКОГДА НЕ НАЙДЕШЬ ТЫ НАСЛАЖДЕНИЯ В СУЕТЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ. ВОИСТИНУ БОЛЕЕ НИКОГДА НЕ НАЙДЕШЬ ТЫ НАСЛАЖДЕНИЯ В КРАСКЕ ИЛИ ПЕСТРЫХ ОДЕЖДАХ!

Впервые за последние пять минут раздался тишайший звук со стороны группы верных последователей, которые, похоже, потеряли дар речи от безрассудной смелости Элен. Кто-то в благоговейном ужасе выдохнул:

— …Сила…

2

— Ну пойдем же, — понукал Эд сквозь стиснутые зубы. — Ты что, не понимаешь, что эти чокнутые могут тебя линчевать?

Он потащил ее по проходу между рядами, стараясь придать их уходу вид искреннего извинения и сохраняя при этом такой вид, будто все случившееся — лишь небольшое недоразумение. Он сомневался, что это у него получается. Элен тихо хихикала. Ему хотелось ее придушить.

Наплевательское поведение Элен переходило всякие границы. Эд всерьез задумался над тем, какие еще усилия потребуются от него для того, чтобы вступить в удачный с деловой точки зрения брак.

Перед самым выходом он бросил беглый взгляд через плечо. Слушатели сидели, как громом пораженные. Старик Таббер на возвышении, похоже, вернул себе самообладание. Он уменьшился до своих первоначальных размеров. У него снова был вид вежливого Линкольна, а лицо выражало печаль высокого сострадания.

Когда они выбрались наружу, Элен выдернула руку.

— Пошли, — хихикнула она. — Мне удалось заставить его вскипятиться, верно?

— Да уж, ты заставила его вскипятиться, возразить трудно. Давай выбираться отсюда, пока он не передумал и не решил отправить своих верных последователей за нами в погоню.

Однако Эд говорил эти слова, не веря, что от старика и горстки его последователей может исходить физическая угроза.

Со стороны маленькой палатки подбежала девушка, которая раньше представилась им как Нефертити Таббер.

— Что… Я слышала, как отец…

Элен сказала:

— Уймись, милашка. Ничего не случилось.

— Ты должна присматривать за стариком, — сказал Эд Уандер. — Он так может когда-нибудь того.

Эд окинул взглядом девушку с головы до ног. Она того стоила.

Девушка остановилась.

— Я… слышала, как он возвысил голос в гневе.

Элен зевнула.

— Ты изъясняешься почти так же цветисто, как и он, милашка. Он просто малость разозлился, только и всего.

— Но, мисс Фонтейн, отец никогда не должен терять самообладание. Ведь он — Говорящий Слово.

Элен нахмурилась.

— Откуда ты знаешь мое имя?

Нефертити начала что-то говорить, но тотчас сжала губы, а ее шея порозовела.

— О, матерь божья! — засмеялась Элен. — Эта девушка краснеет! Не думаю, что я за последние несколько лет видела, чтобы кто-то покраснел.

Эд сказал:

— А все-таки, откуда вы знаете имя Элен?

Девушка не сразу ответила:

— Я… Я видела вашу фотографию в газете, мисс Фонтейн.

Они уставились на нее. Элен снова засмеялась.

— Ага, значит, пока папочка возглашает речи против косметики и моды, дочка читает светскую хронику в газетах и томится.

Краска залила щеки девушки.

— О нет… нет…

— О да, Красная Шапочка. Это уж как пить дать. — Элен повернулась к Эду Уандеру. — Пойдем отсюда, Крошка Эд.

И она направилась к машине.

Прежде чем последовать за ней, Эд посмотрел на девушку.

— Прошу прощения, что мы разволновали старика, — сказал он. — Он хорошо говорит. По крайней мере, он искренне верит в то, что говорит. Мне по работе приходилось сталкиваться с разными людьми.

У него было такое чувство, что девушка не привыкла разговаривать с мужчинами. Во всяком случае, наедине. Она опустила взгляд и произнесла:

— Я думаю, это так и есть, Эдвард Уандер.

Затем быстро повернулась и ушла в палатку.

Эд посмотрел ей вслед. Что за черт, она знала и его имя. Что ж, самодовольно пожал он плечами, это не так удивительно, как то, что она знала имя Элен. Очевидно, его передача достигла такого уровня, когда его начинают узнавать. Проклятье, если бы ему только удалось протащить ее на телевидение, уж он бы развернулся. Эд поспешил вслед за Элен.

Когда они оказались в машине, по дороге назад, Эд и Элен поменялись ролями. Теперь, когда физическая опасность, которая могла им грозить, была позади, Эд Уандер находил смешные стороны в происшествии. Зато Элен протрезвела, задумалась над подробностями и мрачным смыслом того, что случилось. В конце концов она сказала:

— Может быть, мне не следовало этого делать.

— Я не ослышался? Наша сорвиголова из высшего света, Элен Фонтейн собственной персоной, раскаивается в содеянном?

Элен попыталась хихикнуть.

— Старик в сущности приятный человек. Ты уловил этот ореол искренности?

Эд сказал нечто прямо противоположное тому, что он говорил Нефертити.

— Это обычный прием религиозных маньяков. Тебе бы стоило посмотреть кое на кого из тех, кто участвует в моей передаче. Один из них утверждал, будто видел, как совершила посадку летающая тарелка. Он подошел к ней, его взяли на борт и повезли на Юпитер. На Юпитере — надо полагать, он мог дышать тамошним воздухом, и гравитация была, как на Земле, — они научили его местной религии и велели ему отправляться на Землю и распространить учение. Они сказали, что уже несколько раз бывали на Земле и обучали человека, чтобы он распространил учение, но всякий раз посланцы искажали истину. Моисей, Иисус, Магомет и Будда были среди тех, кто переврал истинную религию — откровение юпитерианцев.

— Заткнись, ладно? — сказала Элен. — Слушать тошно. Как ты не рассмеялся этому типу прямо в лицо?

Эд чуть сильнее надавил на педаль газа.

— Об этом я и говорю. Послушать парня, так он просто выворачивал свою душу. Искренность из него так и лезла. После этой передачи пришли сотни писем от людей, которые хотели узнать больше об этой его новоявленной религии. Он упомянул, что пишет книгу. Он ее назвал «Новая Библия». Пришло по меньшей мере пятьдесят заказов, деньги прилагались. Говорю тебе, когда речь заходит о религии, люди готовы поверить, чему угодно. Чем страннее, тем больше это вызывает у них веры. Что бы ни скрывалось под названием «вера».

— Крошка Эд Уандер, мне придется поговорить с папой, чтобы он попросил Маллигэна перевести тебя обратно на утренние мыльные оперы. А то твоя передача делает из тебя циника.

— Мне больше ничего и не нужно. Я много лет добивался собственной передачи.

Ее тон изменился.

— Кроме того, ты не должен так говорить о вере. В истинной вере нет ничего плохого.

Он посмотрел на нее краем глаза.

— Что такое истинная вера?

— А, не будь таким умником. Ты знаешь, о чем я. О настоящей религии. Куда мы едем? Давай остановимся где-нибудь выпить кофе. По-моему, спор со старой бородой меня расстроил.

— Поедем в Старый Кофейный Погребок. У них там настоящие официанты. Мне нравятся настоящие официанты.

Подлинная причина была в том, что у него был кредит в Погребке у Дейва Цейса. Нельзя завести кредит в кафе-автомате. Ухаживание за Элен Фонтейн влетало в копеечку. Приходилось одеваться на ее уровне, приходилось иметь возможность по первому требованию вести ее в такие места, как Свэнк Рум. Счастье еще, что она не так уж сильно возражала против его фольксховера. Она думала, что Эд просто привязан к этой машине. Ее собственный Дженерал Форд Циклон, разумеется, был автоматическим. Несмотря на то, что это была спортивная модель. Эд сомневался, что Элен сумеет вести машину, если ей придется управлять по-настоящему.

— По-моему, я там никогда не была, — лениво сказала Элен. — Чем тебе не нравятся кафе-автоматы?

— Просто мне по душе настоящие официанты.

— О, матерь божья, я чувствую себя отвратительно. Как далеко это твое кафе? С какой стати ты вообще продолжаешь ошиваться на радио, Крошка Эд? Почему ты не займешься бизнесом, как все, кого я знаю? Тебе что, деньги совсем безразличны?

Эд возвел глаза к небу, зная, что полумрак скроет выражение его лица.

— Не знаю. Мне нравится радио. Конечно, я бы предпочел передачу на телевидении. Ты точно не можешь поговорить об этом с отцом?

— Где это твое кафе? — В ее голосе зазвучало раздражение. Проклятье, что за испорченное отродье эта девица!

— Уже скоро.

Эд отпустил рычаг подъема и опустился на автостоянку Погребка. Место было достаточно далеко от центра города, чтобы автостоянка располагалась на поверхности земли. Проделывая необходимые для остановки фольксховера действия, открывая перед Элен дверцу машины, сопровождая ее к ярко освещенному кафе, Эд продолжал внутренне бормотать: «Почему я не займусь бизнесом… Мне что, деньги совсем безразличны?» Ха! Почему я не развожу моржей в аквариумах для золотых рыбок?

— Давай сядем у стойки, — сказала Элен. — Закажи мне кофе, а я пока приведу себя в порядок.

Она направилась к дамскому туалету. Эд сел на высокий табурет у стойки. Вышел Дейв Цейс, и они обменялись стандартными вежливостями. Эд запросил кредит, получил согласие и заказал кофе.

— Послушай, — сказал он. — Как насчет того, чтобы выключить этот экран и музыкальный автомат. Когда оба работают, собственный чих не расслышишь.

Дейв одобрительно хихикнул.

— Я этой шутки еще не слышал, мистер Уандер. Вы, парни с радио, всегда расскажете что-нибудь новенькое. Как так получилось, что вы там работаете, а музыки не любите?

— Именно по этой причине я музыки и не люблю, — проворчал Эд. — То, что трем четвертям страны больше нечего делать, кроме как сидеть и пялиться в свои ящики для идиотов, а моя работа — обеспечивать им, на что пялиться, или что слушать, еще не значит, что мне тоже должно нравиться это занятие.

Дейв покачал головой.

— Эх, мне правда жаль, мистер Уандер, но я не могу их выключить. У меня есть другие посетители. Вы ведь знаете, каков народ. Если будет слишком тихо, они поднимут шум. Если совсем не будет музыки, они пойдут в соседнее заведение.

— У меня серьезный разговор с леди.

— Говорю вам, мистер Уандер, я бы сделал, что вы просите, но в любом случае ничего хорошего из этого не выйдет. Если посетители не уйдут, они включат портативные приемники. Мало кто сейчас не носит с собой радиоприемник, а чаще телевизор.

Раздался новый голос:

— Крошка Эд Уандер! Представитель Горация Элджера на радио!

Эд оглянулся.

— Привет, Баззо. Как дела у нашего суперрепортера? Как, дьявол тебя побери, тебе удается удержаться на работе при том, что ты выглядишь, как бездельник?

— Очень редко, Крошка Эд, — ответил тот. — Очень редко, ах ты старая кляча.

Эд сказал, зажимая нос:

— Из чего они делают сигары, которые ты куришь? Сворачивают из армейских одеял?

Де Кемп вынул упомянутый предмет изо рта и любовно оглядел его.

— Эта сигара — не простая штука. Когда я был мальчишкой, я видел Тайрона Пауэра в роли азартного игрока на Миссисипи. Он курил такую вот тонкую дешевую сигару. Незабываемо. Во мне пропал великий азартный игрок на пароходах Миссисипи, Крошка Эд. Я был рожден для этого. Позор, что речные колесные корабли сошли со сцены.

Эд заметил, что Элен возвращается. Он повернулся на стуле, чтобы помочь ей сесть. Затем его глаза выпучились. Он открыл рот, не нашел ничего, что сказать, и закрыл его.

Базз Де Кемп, который сидел спиной к Элен и не видел, что она подошла, сказал:

— Крошка Эд, что это за сплетни я слышал, что ты заигрываешь с дамой из богатого общества? Кто-то сказал, что ты хочешь жениться на дочери босса. Надоело вкалывать, приятель? А дружка у нее нет?

Эд Уандер закрыл глаза в немой агонии.

Элен бросила на репортера презрительный аристократический взгляд.

— Что это такое? — спросила она Эда. «Что» а не «кто».

Эд застонал.

— Мисс Фонтейн, позвольте представить — Базз Де Кемп из «Таймс-Трибьюн». То есть, если его еще оттуда не выгнали. Базз, это Элен.

Базз покачал головой.

— Ну и ну. Вы не можете быть Элен Фонтейн. Девицей типа «море обаяния». Сногсшибательная прическа, макияж, на который нужно несколько часов. Я видел Элен на фотографиях…

Элен повернулась к Эду, почти в поисках защиты.

— Я умылась и причесала волосы, просто чтобы лучше себя чувствовать. В этой палатке, должно быть, было ужасно грязно. Я вся чесалась!

Она придвинула к себе кофе и положила в чашку сахар. Эд таращился на нее и никак не мог отвести взгляд. Он сказал:

— Послушай, Элен, ты ведь не приняла всерьез разглагольствования старого лопуха?

— Не говори ерунды, — сказала она, наблюдая, как официант снова наполняет ее чашку. — Просто в палатке было грязно. Я так думаю.

— О чем вы все? — спросил Базз. — Какая палатка?

Эд сказал нетерпеливо:

— Мы с Элен были на митинге возрождения религии, или вроде того. Выступал какой-то псих по имени Иезекиль Джошуа Таббер.

— А, Таббер, — сказал Базз. — Я хотел сделать о нем пару статей, но городской редактор сказал, что никого не интересуют новые религиозные культы.

Элен посмотрела на него с таким видом, как будто только что его заметила.

— Вы были на его выступлениях?

— Был. Я заработал фобию к чокнутым теориям из области политической экономии. Хроническую фобию.

Чтобы удержать разговор на этой теме, горячо надеясь, что Базз не вернется к интересующей его женитьбе Эда на дочери босса, Эд сказал:

— Политическая экономия? Он ведь вроде бы религиозный помешанный, а не экономист.

Базз сделал большой глоток кофе, прежде чем ответить. Он отставил чашку и ткнул в сторону Эда своей сигарой.

— Где кончается религия и начинается социоэкономика, это спорный вопрос, Крошка Эд. Если покопаться, то обнаружится, что большинство мировых религий имеют корни в экономических системах своего времени. Возьми иудаизм. Когда Моисей изложил эти свои законы, приятель, они покрывали каждый аспект кочевой жизни иудеев. Отношения собственности, обращение с рабами, обращение со слугами и работниками, денежные вопросы. Работа. То же самое можно сказать о магометанстве.

— Это было очень давно, — сказал Эд.

Базз ухмыльнулся ему и сунул сигару обратно в рот.

— Хочешь более свежий пример? — спросил он с сигарой в зубах. — Возьми Божественного Отца. Слышал о его движении? Оно началось в годы большой депрессии и, поверь мне, если бы не началась Вторая мировая война, так называемая религия Божественного Отца могла захлестнуть страну. Почему? Потому что это было в основном социоэкономическое движение. Оно кормило людей в те времена, когда многие голодали. Это была разновидность примитивного коммунизма. Каждый бросал все, что у него было, в общий котел. Если у тебя ничего не было, чтобы бросить, неважно, тебя все равно принимали. И все вместе работали, ремонтировали старые заброшенные дома, которые они покупали, превращая их в то, что они называли небесными обителями. Те, кто могли, нанимались на работу во внешнем мире в качестве прислуги, шоферов, кухарок и так далее. То, что они зарабатывали, тоже шло в общий котел. Когда какая-нибудь небесная обитель собирала достаточно денег и приходило достаточно новообращенных, они покупали еще один старый дом и устраивали следующую небесную обитель. Это приняло серьезный размах, но потом началась война, и все поспешили зарабатывать сотню долларов в неделю, занимаясь сваркой на верфях.

— То, что вы рассказали, — вмешалась Элен, — возможно, относится к Божественному Отцу и Магомету, но не все религии… мм… экономические.

Базз Де Кемп посмотрел на нее.

— Это не совсем то, о чем я говорил. Но хорошо, назовите хотя бы одну.

— Ну это же очевидно. Христианство.

Базз запрокинул голову и рассмеялся. Он вытащил изо рта сигару и произнес:

— Кто-то сказал, что если бы христианство не возникло в свое время, римлянам для своей выгоды следовало бы его выдумать. Может быть, они так и сделали.

— Послушайте, вы ненормальный. Римляне преследовали христиан. Все, кто хоть что-то читал по истории, это знают.

— Сначала преследовали. Но когда римляне сориентировались, что это превосходная религия для рабовладельческого общества, они сделали христианство государственной религией. Оно обещает кусок пирога в небесах умирающему. Страдай на земле и после смерти получишь причитающийся тебе десерт. Какая вера лучше пригодна, чтобы удерживать в спокойствии эксплуатируемое население?

— Отличный вечерок получается, — угрюмо произнес Эд. — Сидим здесь, рассуждаем о политике и религии. Что ты скажешь, если мы будем двигаться, Элен? У нас еще есть время пойти на какое-нибудь шоу. У меня есть два билета на…

— Вы говорите, как атеист! — возбужденно сказала Элен.

Репортер отвесил пародийный поклон.

— Агностик с атеистическими наклонностями, — он уныло хрюкнул. — Собственно говоря, я не претендую на интеллектуальное превосходство. Моя мать происходит из семьи с давними агностическими традициями. Мой отец был рожден адвентистом седьмого дня, но стал одним из этих атеистов с угла улицы. Знаете, которые горазды загнать в угол какого-нибудь бедного искреннего баптиста и спрашивать у него, если Адам и Ева были единственными людьми в мире, на ком женился Каин? Так что я рос в атмосфере, в которой не признавали никакой из общепризнанных религий. Я стал агностиком по той же причине, по которой вы стали методисткой или пресвитерианкой…

— Я принадлежу к епископалианам! — фыркнула Элен, ничуть не смягченная неуклюжим самообвинением репортера.

— Как и ваши родители? А если бы из-за прихоти судьбы вы родились в мусульманской семье? Или в синтоистской? Как вы думаете, кем бы вы были? Ничего вы не думаете. Мисс Фонтейн — вы на самом деле Элен Фонтейн, а? — Боюсь, что нам обоим не хватает оригинальности.

— А вот ко мне, между прочим, все это не относится, — сказал Эд. — Мои родители оба были баптистами, а я перешел в епископалианство.

Базз Де Кемп хрюкнул.

— Знаешь, Крошка Эд, я подозреваю, что под внешностью подхалима, лезущего вверх по общественной лестнице, которую ты являешь миру, бьется сердце из чистой латуни. Давай смотреть в глаза жестокой действительности. Ты оппортунист. Чтобы быть епископалианином, больше ничего не требуется.

Эд Уандер очнулся от неглубокого сна — ему снился покой, — и простонал слова, которые нужно было сказать, чтобы отключить аудиобудильник. Это действие вернуло его к мыслям о необходимости разобраться с кредитным балансом. За Фольксховер еще не было заплачено, не говоря уж об этом ультрамодном ТВ-стерео-радио-фоно-магнитозаписывающем устройстве — будильнике, встроенном в стену комнаты.

Эд перебросил ноги с кровати и почесал клочок своих усов. С тихим стоном он поднялся на ноги и направился в ванную. В ванной он уставился в зеркало. Тридцать три года. Когда человек начинает становиться человеком средних лет? Возможно, в сорок. В сорок лет нельзя больше всерьез называть себя молодым. Он посмотрел на свое лицо в поисках морщин, и понял, что в последнее время делает это гораздо чаще. Морщин, кстати сказать, не было. А эти легкие мазки седины на висках — только к лучшему. Они придают ему достоинство. Одно из преимуществ круглого полноватого лица — морщины не так видны, как на узких худых лицах.

Он оттянул губы, чтобы видеть зубы. Это была одна из его нерешенных проблем — выпрямить ли немного передние нижние зубы, чтобы лучше выглядеть по телевизору? Есть ведь еще такая штука, как слишком правильные зубы. Придурки-зрители решат, что они искусственные.

А что делать с усами? Сбрить их совсем или пусть вырастут гуще? Сейчас у него были усы в виде тонкой ниточки, популярные среди перспективной деловой молодежи. Неприятность заключалась в том, что с тонкими усами он выглядел как типичный парижский жиголо. Возможно, ему вообще не к лицу усы, мрачно решил Эд. Усы хороши на лице с большим расстоянием между носом и верхней губой.

Если он когда-нибудь получит передачу на телевидении и развяжется с этими дурацкими поздними часами на радио, ему придется решить вопрос и с зубами, и с усами. Как только становишься личностью на телевидении, уже нельзя менять свою внешность. Зрители привыкают к твоему виду и хотят, чтобы ты продолжал так выглядеть. У них не хватает мозгов, чтобы работать переключателями. Их это раздражает.

Он открыл баночку с депилятором NoShav и начал растирать его по правой щеке, основательно втирая в кожу. Довольно многие ребята на телевидении прибегли к устранению бород насовсем. Своим публичным имиджем рисковать нельзя. Как там звали этого кандидата в президенты, который тогда, давно, проиграл выборы вроде бы потому, что на экране выглядел так, будто не побрился? При этой мысли Эд Уандер почувствовал себя неуютно. Устранение растительности с лица каждое утро было истинно мужским занятием. Заставляло ощутить себя мужчиной. И все же публичным имиджем рисковать нельзя. Нельзя позволить себе выглядеть, как хулиган, если получишь передачу на телевидении.

Снова выплыл вопрос его кредитного баланса. Попытки держаться наравне с Элен серьезно на нем сказывались. Эд хотел бы, чтобы у него хватило находчивости предложить Элен выйти за него замуж. У него было скверное подозрение, что эта идея ей не понравится. Но рано или поздно ему придется это сделать. Зять Дженсена Фонтейна. Боже правый.

Может быть, нужно было сделать ей предложение вчера вечером. Она была одновременно и весела, и подавлена. Он никогда ее прежде не видел с гладко причесанными волосами и без никакой косметики на лице. Оказалось, что в таком виде у Элен появляется особенная, какая-то печальная привлекательность. Эд внутренне рассмеялся. Этот старый лопух, как там его. Таббер. Иезекиль Джошуа Таббер. Что-то в нем определенно есть, с этой его способностью увеличиваться ростом и размерами. Он сумел одержать верх над Элен с этим его проклятием суетности, или что он там проклинал.

Эд потянулся за полотенцем, чтобы стереть с лица NoShav.

Эд Уандер припарковал свой маленький ховеркар на крыше Фонтейн Билдинг и направился к подъемникам. Кроме него в подъемнике оказался только один пассажир — старомодно одетая молодая женщина без макияжа. Она, очевидно, мало заботилась о своей внешности. Эд смутно заинтересовался, на кого она работает, и кто в роскошном Фонтейн Билдинг согласен держать такое серое пятно.

Ему до этого дела не было. Эд даже не позаботился подождать, пока она первая назовет свой этаж. Он сказал:

— Двадцатый.

Автомат повторил:

— Двадцатый, слушаюсь, сэр.

Девушка назвала свой этаж глубоким горловым голосом, который дышал теплотой.

Эд Уандер взглянул на нее с чуть большим интересом. С таким голосом она была здесь на своем месте. Он вгляделся в ее черты. Таким лицом согласился бы заняться любой косметолог. Можно поклясться…

Эд замер в изумлении.

— Ох. Простите меня, — сказал он. — Я не узнал вас, мисс Мэлоун. Я даже не знал, что вы в Кингсбурге.

Она без интереса взглянула на него.

— Привет… ээ… Крошка Эд, верно?

— Да-да, — с энтузиазмом сказал он. — Я видел вашу передачу по сети в понедельник вечером. Это правда здорово.

— Спасибо, Крошка Эд. Я сюда приехала для специальной передачи. Чем ты теперь занят? По-моему, я тебя не видела с тех самых пор, как ты мне помог с рекламой в передаче… передаче…

— «Софистикейтед Эуре Шоу», — напомнил Эд, виляя хвостом на радостях, что его узнали. — Теперь у меня своя передача.

Ее брови поползли вверх, и она постаралась проявить интерес.

— Правда? Как мило. Ну вот, боюсь, это мой этаж.

Когда она вышла, Эд нахмурился в замешательстве. Затем его лицо прояснилось. Она приехала инкогнито. Это был способ избегнуть поклонников. Еще бы, даже он ее не узнал. Когда у него будет такое же громкое имя, как у Мэри Мэлоун, ему, быть может, тоже придется искать способы избавиться от поклонников.

Эд направлялся по коридору к своему рабочему месту, сосредоточившись на предстоящей передаче. Пришло письмо от свами, или йога, или кто он там. Это могло оказаться гвоздем программы. У него давно уже не было в передаче ни одного индуса. Индийцы смотрятся хорошо. Они так достоверно говорят. Эд смутно отметил, что за столом Долли сидит кто-то другой. Наверное, она заболела. Это плохо. Долли была его почасовой помощницей, у программы не было средств на полную ставку секретаря. Она выполняла большую часть тяжелой, нудной работы, и работала с ним с тех самых пор, как он получил первое «добро» от Маллигэна на свое чокнутое шоу.

Эд Уандер остановился перед столом Долли, открыл рот спросить, кто она, эта новенькая, и захлопнул его с явственным щелчком. Он снова открыл его, чтобы произнести:

— Зачем, во имя Магомета, двигающего горы, ты так вырядилась?

— Что-нибудь не так? — защищаясь, спросила Долли.

— Ты выглядишь как деревенская дурочка.

Она покраснела.

— Не думаю, что должна терпеть от тебя такие слова, Крошка Эд Уандер. Я выгляжу чисто и опрятно. То, как я одеваюсь, не влияет на то, как я работаю.

— Ну да, но ты ведь мой фасад. Что, если кто-то войдет? Может быть, потенциальный спонсор. Возможно, потенциальный гость передачи. Что он подумает? Ты что, не видишь, что другие девушки…

Эд обвел глазами офис, словно указывая, и внезапно остановился.

Долли разглядывала его с видом превосходства.

— Что такое, черт побери, — изумленно произнес Эд, — стряслось со всеми вами, леди? Я только что видел Мэри Мэлоун в подъемнике. Она выглядела так, словно приготовилась сыграть Малышку Нелл на ферме.

— Мистер Маллигэн просил вас зайти к нему, как только вы придете, — чопорно сказала Долли.

Все еще обводя глазами офис, переводя взгляд, исполненный крайнего недоверия, с одной на другую из дюжины секретарш и стенографисток, Эд направился в святилище своего непосредственного босса.

3

Он ведь выполнил поручение побывать на митинге Таббера, не так ли? Толстяк Маллигэн должен быть благодарен. Он бы должен быть, ну, дружелюбен.

Вместо этого он сидел, как Будда из топленого свиного сала, и смотрел на Эда с отвращением.

Эд откашлялся и сказал:

— Вы хотели меня видеть, мистер Маллигэн?

Шеф полуприкрыл один глаз, что не слишком снизило пристальность его взгляда.

— Послушай, Уандер, что это была за убогая мысль повести мисс Фонтейн на этот идиотский митинг вчера вечером?

Эд Уандер посмотрел на него. Он открыл рот, потом закрыл его. Он знал, что ответить, но нужно было быть осмотрительным.

— Мисс Фонтейн — очень нервная молодая леди, — выкрикнул Маллигэн. — Очень подверженная внушению. Тонкая натура!

Элен Фонтейн была примерно такой же тонкой натурой, как точильный камень. Так что в ответ на это ему нечего было сказать.

— Ну, не стой здесь с заискивающим видом, как ребенок, которого отсылают спать, — прорычал телерадиобосс. — Что ты мне скажешь?

— Что такое случилось, мистер Маллигэн? — сказал Эд.

— Что случилось? Как я могу знать, что случилось? Мистер Фонтейн меня чуть со свету не сжил за последние десять минут. Девушка в истерике. Она говорит, что этот Таббер, которого ты ее потащил смотреть, загипнотизировал ее, или что-то такое.

Эд покачал головой и набрал воздуха в грудь.

— Она не загипнотизирована.

— Откуда ты знаешь, что нет? Она в истерике и все время кричит про этого Таббера.

Эд произнес умиротворяюще:

— У меня в передаче было несколько гипнотизеров. Мне пришлось поднатаскаться в этом вопросе. Я был вчера на митинге с Элен. Поверьте мне, Таббер никого не гипнотизировал.

Маллигэн подвигал ртом так, как будто ощупывал зубы языком. Эду Уандеру пришло в голову, что это очень хорошо, что его шеф никогда не появлялся перед камерой. Наконец Маллигэн сказал:

— Тебе лучше пойти туда и посмотреть, что ты можешь сделать. Мистеру Дженсену очень не нравится этот Таббер. У нас сегодня собрание филиала. Будь там с докладом обо всем, что произошло.

— Да, сэр. Я сейчас отправлюсь к Фонтейнам. Элен, наверное, просто нужно встряхнуться и забыть это все.

Дженсен Фонтейн лично встретил Эда Уандера у дверей особняка Фонтейнов. Он, надо полагать, наблюдал, как фольксховер Эда взбирается по наклонной дороге, ведущей к грандиозному входу, который смутно напомнил Эду Белый Дом.

Вообще-то он раньше уже пару раз встречал отца Элен, но они только обменивались взглядами. Эд сомневался, что тот его помнит. Промышленный магнат, очевидно, давно уже оставил попытки направлять жизнь дочери. Во всяком случае, он не пытался контролировать ее ухажеров.

Теперь он хмуро разглядывал Эда Уандера, пока тот поднимался по лестнице к двойным дверям, одни из которых были открыты. Сегодня — день хмурых взглядов, мрачно решил Эд. Он долгое время пытался сблизиться с Дженсеном Фонтейном посредством контакта с его дочерью. То, что происходило сейчас, было не совсем то, чего он добивался.

— Это вы тот самый Эд Уандер? — гаркнул Фонтейн.

— Да, сэр. У меня «Час необычного» от полуночи до часа ночи.

— У вас _ч_т_о_?

— На вашей телерадиостанции, сэр, — несчастным тоном сказал Эд. — На WAN-TV. У меня передача на радио по пятницам с полуночи до часа ночи.

— Радио? — негодующе скрежетнул Фонтейн. — Вы хотите сказать, что Маллигэн до сих пор продолжает радиопередачи? Что ему не так в телевидении?

Больше всего Эду хотелось страдальчески закрыть глаза. Вместо этого он сказал:

— Да, сэр. В телевидении все так. Правду говоря, я бы очень хотел, чтобы мы могли перевести мою передачу на телевидение. Но есть люди, которые не могут смотреть телевизор.

— Не могут смотреть телевизор? Это еще почему? Телевидение стало американским образом жизни! Что это за люди, которые не могут наслаждаться телевидением? Быть может, этот вопрос следует рассмотреть подробнее, молодой человек!

— Да, сэр. Ну, например, слепые люди и…

Взгляд Дженсена Фонтейна стал еще холоднее.

— …и, ну, люди, которые работают и не могут сесть и смотреть на экран. Люди, которые вручную ведут машины. Есть множество людей, которые продолжают слушать радио, когда не могут смотреть телевизор. Мою программу слушают многие водители. И официантки в ночных ресторанах. И…

Промышленный магнат грубо прервал его:

— Не понимаю, тысяча проклятий, как мы ввязались в этот разговор. Это вы — молодой идиот, который повел мою дочь на этот дурацкий религиозный митинг вчера вечером?

— Да, сэр. Да, это был я. То есть, я хочу сказать, это я и есть. Возник вопрос, является ли Иезекиль Джошуа Таббер…

— К_т_о_?

— Да, сэр. Иезекиль Джошуа Таббер.

— Не будьте идиотом. Никто в наши дни не носит таких имен. Это псевдоним, молодой человек. А тот, кто нуждается в псевдониме, что-то скрывает. Не исключено, что какую-нибудь подрывную деятельность.

— Да, сэр. Именно этот вопрос и возник на последнем собрании местного филиала Общества Стивена Дикейтьюра: является ли этот Иезекиль Джошуа Таббер подрывным элементом. Поэтому Элен, то есть мисс Дженсен, и я отправились на этот митинг.

Некоторая часть холодности пропала. Дженсен произнес.

— Ммм, общество, ага. «Моя страна, да будет она всегда права…»

— Но это моя страна, правая она или… ээ… неправая! — выпалил Эд.

— Прекрасно, мой мальчик. Я не был на последнем заседании, Эд. Я буду называть тебя Эд. Был занят на конвенции в Калифорнии. Этот Таббер подрывной элемент, а? Что он наговорил моей дочери? Мы доберемся до сути вопроса, — он взял Эда под руку и завел в дом.

— Ну нет, сэр, — сказал Эд, отвечая на первый вопрос. — По крайней мере, мне показалось, что нет. Я должен сегодня докладывать на собрании филиала по этому поводу. Мистер Маллигэн это организовал.

— Хм. А мне кажется, он подрывной элемент! Что он сделал с Элен?

— Не знаю, сэр. Я пришел увидеться с ней. Мне кажется, она просто огорчена. Она вчера немного развлеклась. Не давала Табберу говорить репликами с места, он разозлился и проклял ее.

— Ты хочешь сказать, что этот шарлатан, этот, этот подрывной элемент с неизвестным именем на самом деле произнес ругательство в адрес моей дочери?! — Свирепый взгляд вернулся.

— Ну, нет, сэр. Я имел в виду, что он наложил на нее проклятие. Ну это, чары. Заклинание.

Дженсен отпустил руку Эда и оглядел его долгим оценивающим взглядом. Наконец Эд сказал:

— Да, сэр.

Больше сказать было нечего.

— Пойдемте со мной, молодой человек, — сказал Дженсен Фонтейн.

Он пошел впереди, указывая путь к лестнице, и поднялся по ней, не произнеся ни слова. Не произнеся ни слова, он прошел в зал. Завернул за угол, миновал полдюжины дверей — не произнеся ни слова. Открыл дверь и пропустил Эда Уандера внутрь.

Элен Дженсен была в кровати, волосы в беспорядке разметались по подушке, лицо бледное, глаза дикие. С ней были два типа медицинского вида и сиделка прусско-чопорного поведения.

— Вон! — рявкнул Дженсен Фонтейн.

Один из врачей вкрадчиво произнес:

— Я бы посоветовал, мистер Фонтейн, чтобы вашей дочери был предоставлен длительный отдых и полная перемена обстановки. Ее истерия является…

— Вон. Вы все! — гаркнул Фонтейн, вскидывая голову.

Три пары бровей поползли вверх, но все присутствующие, видимо, уже сталкивались с личностью Фонтейна. Они собрали свои причиндалы и ретировались.

— Привет, Крошка Эд, — сказала Элен.

Эд Уандер открыл рот, но прежде чем он произнес приветствие, рев Дженсена Фонтейна вынудил его к молчанию.

— Элен!

— Да, папа…

— Прочь из кровати! Что, если эта история попадет в газеты? Проклятие! Чары! Мою дочь лечат два наилучших диагноста и психиатра в Ультро-Нью-Йорке, потому что на нее наложили проклятие! Прочь из кровати. Что это сделает с моим именем? Что будет с нашим обществом, если станет известно, что его выдающиеся члены верят в ведьм?

Он бешено закружился, по непонятной причине бросил ледяной взгляд на Эда Уандера и выскочил из комнаты, как будто бежал штурмовать Литтл Раунд Топ.

Эд посмотрел ему вслед.

— Как может человек, который весит не больше сотни фунтов, натворить столько шума? — сказал он. Он посмотрел на Элен. — Что, черт побери, не в порядке?

— У меня зуд. Не прямо сейчас. Что-то вроде аллергии.

Он посмотрел на нее сверху вниз долгим взглядом, как если бы он опустил десять центов в игральный автомат, а ему ничего не выпало. Наконец он спросил:

— Когда у тебя начинается зуд?

— Если я накладываю косметику. Даже легкое касание губной помадой. Или если я делаю другую прическу, кроме как гладко причесываю волосы или заплетаю в косы. Или если я надеваю что-нибудь кроме самой простой одежды. Никакого шелка. Даже в нижнем белье. Я сразу начинаю чесаться. Это началось вчера вечером, но я тогда не поняла, что происходит. Крошка Эд, я боюсь. Это действует. Проклятие старого козла действует на меня.

Эд уставился на нее сверху вниз.

— Не будь идиоткой.

Она ответила ему дерзким взглядом.

Он никогда до сих пор, если не считать предыдущего вечера, не видел Элен Фонтейн иначе, чем на недостижимой высоте, во всеоружии моды. Каждая черточка на месте. Ему пришло в голову, что в таком виде, как сейчас, она, пожалуй, выглядит лучше. Возможно, когда она будет в возрасте телезвезды Мэри Мэлоун, ей понадобятся блага цивилизации, чтобы присоединить их к природным дарам. Но в ее двадцать с небольшим…

— Ты там был, — сказала Элен.

— Конечно был. Старый Таббер малость помахал руками, покраснел лицом и ляпнул на тебя проклятие. А ты поверила ему.

— Я ему поверила, потому что оно действует, — вспыхнула Элен.

— Не будь дурочкой, Элен! Проклятия не действуют, пока тот, на кого проклятие наложено, не верит, что оно сработает. Всем это известно.

— Прекрасно! Но в этом случае оно подействовало, хотя я не верила. Ты что, думаешь, я верю в проклятия?

— Да.

— Ну, сейчас, может, и верю. Но раньше не верила. И позволь мне сказать тебе кое-что еще, Крошка Эд Уандер. Эта его круглолицая дочка и аудитория. Они тоже верят в Силу, как они это называют. Они уже видели, как он это делает. Помнишь, как перепугалась его дочь, когда услышала, что он говорит в гневе?

— Банда идиотов.

— Конечно-конечно. Продолжай в том же духе. Убирайся отсюда. Я встаю и одеваюсь. Но я надену самые простые вещи, что у меня есть, понятно?

— Увидимся позже, — сказал Эд. Ему плохо удалось устранить отвращение из тона.

— Чем позже, тем лучше, — фыркнула она ему вслед.

Эду уже пора было начинать готовить передачу, которая выйдет через одну пятницу. Проходя к своему столу мимо стола Долли, он сказал:

— Найди мне Джима Уэстбрука. И постарайся, ладно?

— Кого? — переспросила Долли. Он все еще не мог привыкнуть к ее основательно отмытому лицу и простому платью, не говоря уж о ее прическе маленькой датской девочки.

— Джима Уэстбрука. Он несколько раз был у нас в передаче. Он есть в записной книжке как Джеймс С. Уэстбрук.

Он сел за стол и вставил ключ в замок верхнего ящика. Что-то ему не давало покоя по поводу фермерского вида Долли, но он не мог сообразить, в чем дело. Что-то совершенно очевидное, но до него не доходило. Он тряхнул головой, чтобы сменить тему, и вытащил письмо от свами. Он снова прочел его. Проклятье, это был как раз такой тип, который прекрасно смотрелся бы на телевидении. Его передача требовала выхода на ТВ. Половину чокнутых, которые приходили в качестве гостей передачи, нужно было видеть, чтобы оценить по-настоящему.

Зазвонил телефон, и Эд взял его.

— Крошка Эд? — раздался голос. — Это Джим Уэстбрук.

— Угу. Привет, Джим. У меня есть этот придурок-индус, который называет себя Свами Респа Раммал. Утверждает, что может ходить по горящим углям. Может быть так, что он не врет?

Джим Уэстбрук медленно произнес из телефона:

— С таким именем, приятель, он похож на фальшивку. Респа — это что-то вроде неофита — тибетского ламы, который выдерживает фантастический холод как часть тренировок, чтобы стать настоящим ламой. А Раммал — это скорее мусульманское имя, чем индусское. В любом случае он не может называть себя свами. Это неправильное слово. Свами — это просто индусский религиозный учитель. Происходит от санскритского слова свамин, что значит господин.

— Ладно, ладно, — сказал Эд. — Фальшивое имя или нет, возможно ли, чтобы он ходил по горящим углям?

— Это делали до него, приятель.

Эд по-прежнему был настроен скептически.

— При 800 градусах Фаренгейта?

— Это немного меньше точки плавления стали, — сказал Джим, — но это делали.

— Когда и кто?

— Ну, я не могу тебе так сразу назвать имена и даты, но существует две разновидности этого хождения по огню. Первое — по углям и золе, второе — по горячим камням. Индусы делают это, и также это делают некоторые культы в южных морях. Кстати сказать, каждый год в северной Греции и южной Болгарии у них есть день, когда традиционно ходят по горячим углям. Представители Британского Общества Физических Исследований и Лондонского Совета Физических Расследований были тому свидетелями, а некоторые даже сами пробовали это проделать. Некоторым удалось…

— А… — понукнул Эд.

— А другие сожгли себе пятки к чертовой матери.

Эд поразмыслил над этим. Наконец он сказал:

— Послушай, Джим, ты знаешь кого-нибудь с хорошо звучащим научным образованием, кто с тобой не согласен? Допустим, мы сделаем из этого четырехстороннюю дискуссию. Я, свами, ты, который соглашаешься, что это можно проделать, и этот ученый, который утверждает, что нельзя. Может, нам удастся растянуть это на две передачи. В первой мы возьмем интервью у свами и все это обсудим. Затем на следующей неделе он нам это покажет, и мы в следующей передаче представим отчет об эксперименте.

— Вообще-то, — сказал Джим Уэстбрук, — у меня именно на эту тему был спор с Мэнни Леви год или два назад.

— С кем?

— С доктором Манфредом Леви из Ультро-Нью-Йорка. Он большая фигура в популяризации науки, написал несколько книг. В довершение всего у него немецкий акцент, от которого ты придешь в восторг. Он придает ему очень научное звучание.

— Как ты думаешь, ты сможешь уговорить его участвовать в обсуждении в моем шоу? — спросил Эд.

— Конечно, мы сможем его заполучить — только платить ему придется по высшей ставке.

— А бесплатно никак? Просто ради удовольствия? Мой бюджет в этом квартале почти исчерпан.

Джим Уэстбрук рассмеялся.

— Ты не знаешь Мэнни, приятель.

Эд вздохнул.

— Ладно, Джим. Свяжись с ним, договорились? Дай мне знать как можно раньше, что он скажет.

Он выключил телефон, включил диктофон и надиктовал письмо Свами Респа Раммалу. Получат они или нет доктора Леви на обсуждение, он решил использовать этого ходящего по огню. О-да, ходящего по огню. Иногда Эд удивлялся, как он вообще занялся этим делом. Когда-то он хотел быть актером. Ему понадобилось десять лет, чтобы понять, что он не актер. Глубоко внутри Эд Уандер делил мир на две группы: те, кто пялятся и слушают, придурки, и те, кто выступает перед ними. Он не мог не быть одним из выступающих.

Он встал и лениво подошел к автомату с кока-колой. На самом деле ему не хотелось пить. По дороге он остановился около телепринтера новостей и пробежал глазами последние несколько сообщений. Эль Хасан объединяет Северную Африку, вместо того, чтобы заняться собственным объединением. В Советском Комплексе снова внутренние неурядицы. Венгры медленно заменяют русских в высших партийных эшелонах.

Телепринтер заработал, и Эд взял последнее сообщение.

«Похоже, страну охватила новая мода… Никакого макияжа, никакого жеманства… Ключ к новому стилю — простота… Роберт Хоуп Третий, телевизионный комик, уже окрестил новую моду „Домотканым стилем“.

Эд Уандер хмыкнул. Так вот почему Долли и все остальные из штата конторы пришли на работу в таком виде, как поденщица, приготовившаяся доить корову. Вот так и распространяются эти придури. В старые времена это было достаточно скверно. Платья с оборками, платья без оборок. Волосы вверх, волосы вниз, конские хвосты, парики, короткие, длинные, и черт-те что еще. В этом сезоне грудь в моде, в этом — не в моде. Это и так было плохо, но теперь, в эпоху универсального телевидения, процветающего государства и общества изобилия, придурь могла распространиться по всей стране за одну ночь. Доказательством могло послужить то, что эта придурь, очевидно, так и сделала. Это объясняло также внешний вид Мэри Мэлоун в подъемнике. Уж поверьте, что Мэри Мэлоун всегда в числе первых.

И все-таки его продолжало мучить предчувствие. Он не мог в точности уловить что-то, что должен был бы помнить. Эд пожал плечами и продолжил путь к автомату с кока-колой.

Потягивая напиток из пластиковой чашки, Эд рассматривал автомат. Как далеко инженеры зайдут по пути усовершенствования эффективности? Напиток был бесплатный. Люди, которые занимаются временем и движениями, рассчитали, что дешевле обойдется поставлять холодные напитки бесплатно, чем если подручные службы офиса будут терять время, выходя чтобы принести заказ, или занимая десятицентовик каждый раз, когда хотят освежиться.

Маллигэн вышел вперевалку из своего кабинета, осмотрел комнату, заметил Эда и направился к нему.

Ирландское счастье! Ну почему он не мог сидеть за своим рабочим столом в разгаре тяжкой работы, когда Толстяк вышел на сцену?

Однако глава студии, похоже, не был в своем обычном критическом настроении. Он громыхнул почти приветливо:

— Ты все подготовил, Крошка Эд?

Эд тупо посмотрел на него.

— Собрание филиала, — сказал Маллигэн. — Твой доклад про этого подрывного религиозного придурка.

— Разумеется, мистер Маллигэн, — жизнерадостно сказал Эд. — Все готово.

На самом деле он об этом ничуть не подумал. Надо было потратить какое-то время на это. Там будет старина Фонтейн и, возможно, половина местных больших шишек. Это шанс произвести впечатление. Завести связи.

Собрание местного филиала Общества Стивена Дикейтьюра происходило в одной из конференц-комнат корпорации «Кой Парфум». Эд Уандер не знал, что Уоннамейкер Дулитл, президент «Кой», тоже член общества. Вот вам и связи, не отходя от кассы. «Кой Парфум» была одним из самых солидных спонсоров в Кингсбурге.

Снова ему «везло». Не будет короткого промежутка времени, в течение которого он мог бы поближе встретиться с большими шишками. Собрание уже началось. Они с Маллигэном вызвали только хмурые гримасы нескольких присутствующих, включая Дженсена Фонтейна, который восседал на дальнем конце стола, за которым собралось около тридцати членов общества.

Они заняли два свободных места, не соседствующих друг с другом. Собрание вел сам Уоннамейкер Дулитл. Он размахивал газетой и что-то

пересказывал тревожным тоном, насколько Эд мог сориентироваться.

— Послушайте это, — требовал глава «Кой». — Послушайте этот подрыв Американских устоев! — он стал читать с обвинением в голосе:

— Запланированное устаревание вещей посредством смены моды представляет собой один из самых невероятных элементов нашей невероятной экономики. Прекрасным примером могут служить перемены два раза в год в автоховерах Детройта. В прошлом году автоховеры Дженерал Форд ездили по ночам всего с четырьмя фарами, две спереди, две сзади. В этом году на них четырнадцать внешних фар, на носу, на корме и по бокам. Дизайнеры автоховеров, как видно, не могут прийти к единому мнению, для чего нужно такое количество фар. На некоторых часть задних фар была пустышками, не подключенными к проводам. Подобный пример можно найти в последних марках кухонных печей. В попытке убедить покупательницу-домохозяйку, что та плита, которая у нее есть, устарела, последние модели так разукрашены панелями управления, что похожи больше на боевую рубку атомной субмарины. На них аж тридцать пять кнопок и циферблатов. Разобрав одну из них, Союз Пользователей обнаружил, что многие циферблаты ни к чему не подсоединены. Они были пустышками.

Уоннамейкер Дулитл обвел глазами присутствующих с видом обвинителя. Он хлопнул по газете, которую держал в левой руке, тыльной стороной правой.

— Коммунистическая пропаганда! — заблеял он. — Коварная подпольная попытка подорвать наши устои!

— Верно, верно, — зааплодировал кто-то, стуча по столу. Раздался общий одобрительный гул голосов.

— Кто такой этот Базз Де Кемп? — потребовал ответа Дулитл. — Неужели наши газеты держат на работе всяких подрывных элементов, которые выдают себя за честных журналистов? Разве не существует проверок? Выяснения степени лояльности? — он снова хлопнул по газете. — Какой редактор пропускает такие открытые нападки на два самых важных элемента нашей экономики, автоховеры и кухонные приборы? На последней неделе президент призвал народ покупать, покупать, покупать, чтобы наше процветание продолжалось. Как мы можем ожидать полного потребления наших продуктов, если женщины будут рабски прикованы к устаревшим плитам, а семьи будут ездить в грохочущих немодных автоховерах, устаревших на целый год?

Эд Уандер навострил уши при упоминании имени Базза Де Кемпа. Баззо, должно быть, сошел с рельс, писать такие вещи. Он что, хочет заработать репутацию ненормального?

Дженсен Фонтейн, который председательствовал на собрании, постучал по столу своим председательским молотком.

— Есть предложение рекомендовать издателю «Таймс-Трибьюн», чтобы этого злосчастного репортера… ээ… как его там…

— Базз Де Кемп, — сказал Эд, не подумав.

Все взгляды обратились на Эда Уандера, которому вдруг стал сильно давить галстук.

— Вы знакомы с этим несомненным коммунистом? — тоном выговора произнес Дженсен Фонтейн.

— О-ну да, сэр. Я несколько раз с ним сталкивался. Он не коммунист. Если верить тому, что он о себе говорит, у него просто хобби такое — чокнутые политико-экономические теории. Видите ли… — его фраза заглохла, поскольку он заметил, что его слова не производят потрясающего впечатления.

Кто-то мрачно сказал:

— Нельзя играть с дегтем и не запачкать руки.

Фонтейн снова постучал по столу.

— Есть предложения?

Маллигэн быстро высунулся:

— У меня предложение, чтобы комитет, составленный из членов общества, которые помещают рекламу в «Таймс-Трибьюн», подписал письмо к издателю с жалобой на статьи красного толка, которые пишет этот тип Де Кемп.

Кто-то сказал:

— Поддерживаю.

Затем последовал длинный нудный доклад какого-то библиотечного комитета. Какие-то неприятности с детской секцией в городской библиотеке. Что-то насчет запрета на выдачу «Робин Гуда».

Эд Уандер внезапно встрепенулся. Дженсен Фонтейн назвал его имя.

— Во время моего отсутствия, — говорил отец Элен, — мы получили несколько писем касательно подрывных элементов на так называемых проповедях некоего… — он взглянул на лежащие перед ним бумаги и недоверчиво хмыкнул, — Иезекиля Джошуа Таббера. Член общества Элен Фонтейн, моя дочь и сотрудник WAN-TV посетили митинг возрождения религии, который проводил этот Таббер. В результате Элен на некоторое время прописан постельный режим. Мистер Эдвард Уандер представит вам полный отчет.

Эд встал. Ему все это не нравилось, и у него было неприятное подозрение, что он не завоюет чести и славы.

— Дело в том, — сказал Эд, — что я не авторитет в подпольных коммунистах. Я знаю, что это серьезная работа. Беречь страну от коммунистического переворота и все такое прочее. Но я ведь занят своим делом на WAN-TV. Возможно, кто-то из вас слушал передачу «Час необычного» по пятницам ночью…

Маллигэн угрожающе сказал:

— Доклад о Таббере, Крошка Эд, доклад о Таббере. Никакой рекламы.

Эд откашлялся.

— Да, сэр. Ну, честно говоря, судя по тому, что я слышал, Таббер скорее антикоммунист, чем коммунист. По крайней мере он так говорит. Он жалуется, что люди стали чересчур материалистами, сосредоточились на вещах, которыми они владеют, которые они потребляют, вместо духовных ценностей… По-моему так.

Кто-то произнес:

— Мой священник говорит то же самое на проповеди каждое воскресенье. В понедельник мы это забываем.

Кто-то другой сказал:

— Действительно ваш священник так говорит? Это кое-что, что я хотел вынести на обсуждение. Что не так в нашем обществе потребления? Что случилось бы с нашей экономикой, если бы мы слушали этих предполагаемых религиозных лидеров?

Дженсен Фонтейн постучал молотком.

— Продолжайте, — велел он Эду Уандеру. Он не казался довольным тем, как протекает доклад. Что в свою очередь мало радовало Эда.

— Ну, в общем, все, что я могу сказать, это что он говорил не как коммунист. Вообще-то Элен, мисс Фонтейн, даже задала ему прямой вопрос на эту тему, и он ясно высказался, что он не коммунист.

Женщина, которая выступала по поводу библиотеки, спросила тоном полнейшего непонимания:

— Но какое все это имеет отношение к тому, что Элен находится под наблюдением врачей? Что он с ней сделал?

Эд в мучении посмотрел на Дженсена Фонтейна, который начал что-то говорить, но тут же захлопнул рот и сжал губы в линию, так что, решил Эд, между ними лезвие ножа не прошло бы. О господи.

— Ну, — сказал Эд, — мисс Фонтейн вроде как мешала ему говорить, подавая реплики с места. Он рассердился и, ну, проклял ее.

Наступило молчание. Они, как и Фонтейн ранее, решили что речь идет о ругательстве. Эд прояснил вопрос.

— То есть, он наложил на нее заклятие.

— Заклятие? — переспросил Уоннамейкер Дулитл.

— Что-то вроде чар, — сказал Эд.

— Какое это имеет отношение к тому, что она лежит в постели?

— Она говорит, что у нее зуд, — несчастным тоном сказал Эд.

Дженсен Фонтейн постучал молотком.

— Давайте сократим эту болтовню. Что именно сказал старый болван?

В свои бесплодные актерские годы Эд Уандер потратил немало времени, совершенствуя память. Запоминая диалоги. Теперь он обратился к памяти. Он сказал:

— Его слова звучали примерно так: «Воистину проклинаю суетную гордость женщин! Истинно… — Когда Таббер волнуется, он начинает изъясняться этим цветистым старинным стилем — „Истинно более никогда не найдешь ты наслаждения в суете. Правда, что более никогда не найдешь ты наслаждения в модах или косметике!“

Эд с надеждой закончил:

— Это не точные его слова, но почти так. Так что, как видите, он наложил проклятие не совсем на Элен. То, как он выразился, в сущности относит его заклятие ко всем женщинам…

Он прервал фразу на полуслове, чувствуя, как холод коснулся основания его позвоночника и медленно пробирается по нему вверх.

4

К следующему утру у Эда уже почти не осталось сомнений. Он просматривал сообщения телепринтера. Это распространилось не только на всю нацию, но и на весь мир. Европейское Содружество, Советский Комплекс, и даже аборигены Галапагосских островов, все были затронуты.

Хобби встречались и раньше. Любого вида. Люди сейчас склонны к придури. Хула-хупы и помешательство на крокете предыдущего десятилетия — ничто по сравнению с нынешними коньками. Когда основным занятием среднего гражданина вместо работы стало смотреть телевизор, слабый протест против полного окостенения от сидения взаперти в четырех стенах был побежден новым трехмерным кинематографом, который по крайней мере заставлял вас дойти до ближайшего кинотеатра, и придурью, придурью, придурью.

Придури в еде, придури в одежде, придури в жаргоне, придури во всем. Это один из методов, которыми действуют производители, заставляющие вещи устаревать морально, чтобы извлекать прибыль. Если конвертибли нынче в моде, то седаны безнадежно вышли из моды, и только полный придурок позволит, чтобы его увидели в седане. Если твид в моде, габардин вышел из моды, и вы вполне можете вышвырнуть вчерашний костюм на помойку. Если вошла в моду китайская кухня, то итальянская, турецкая, русская, шотландская, или по какой там сходили с ума в прошлом месяце, устарели. И тот ресторан, который оптимистично забил свои полки и холодильники продуктами для вчерашней придури, может с тем же успехом выбросить их на свалку.

Да, придури бывали и до сих пор, но такие — никогда.

В конечном счете каждая причуда, зародившаяся на Западе, распространится даже на Советский Комплекс. Когда коктейли «Усталость после битвы» стали криком моды в Величайшем Вашингтоне, через три месяца их поднимали за здоровье Персоны Номер Один в Кремле. Когда шорты-бермуды мадрасского типа стали модными в качестве официальной одежды в Ультро-Нью-Йорке, то через несколько недель они украшали худые бедра китайцев на улицах Пекина.

Но на это требовались хотя бы недели.

Насколько Эд мог судить, это новое помешательство на «Домотканом стиле» охватило весь мир одновременно. Данные, которые он мог собрать, говорили об этом недвусмысленно. Быть может, никто больше не осознавал этого, но Эд Уандер осознавал.

Мир был поражен этой придурью в субботу вечером в пять часов тридцать пять минут местного времени. Судя по тому, что Эд мог сложить вместе из кусков, судя по растерянным сообщениям о новостях, это случилось на один час по часам раньше в соседнем часовом поясе к западу, подействовало четыре часа спустя в Англии и шесть часов спустя в Объединенной Европе. И так далее. Короче говоря, это явление распространялось не согласуясь с формально принятыми часовыми поясами. Оно поразило все человечество одновременно.

Некоторые комментаторы пытались утверждать обратное, несомненно веря в свои слова. Никто пока еще не наткнулся на истину в том виде, как ее подозревал Эд Уандер.

Он слушал одного жизнерадостного телекомментатора, который пытался проследить «Домотканый стиль» назад на несколько месяцев, утверждая, что он давно развивался, а теперь расцвел пышным цветом. Тот же самый аналитик предрекал, что эта причуда скоро пройдет. Она не продержится долго. Не может продержаться долго. Она противоречит основам женской природы. Это мода, которая просто не будет долго популярна у прекрасного пола. Он посмеивался и сказал, что «Домотканый стиль» уже оказался «благодеянием» для Мэдисон Авеню. Текстильная Ассоциация быстро вложила первые сто миллионов в то, чтобы пресечь его в корне при помощи гигантской теле-, радио— и скайжекторной кампании. Предполагается, что производители косметики тоже проводят закрытую сессию по борьбе с опасностью.

Чего не знали комментаторы, чего не знал никто, кроме Эда Уандера, самого Таббера и горстки приверженцев Таббера, это то, что в проклятии не было установлено временных ограничений. Оно было произнесено навечно. Предполагая, разумеется, что проклятия Таббера, как бы он их ни осуществлял, не теряли со временем своей начальной действенности.

Эд подумал, не сказать ли Маллигэну о своих подозрениях, и решил этого не делать. Если он начнет разглагольствовать о заклятиях, налагаемых странствующими религиозными психами, люди начнут думать, что он слишком долго вел передачу «Час необычного».

Он подошел к столу Долли. Как и вчера, она полностью соответствовала новому стилю. На ней было платье, которое она, вероятно, носила будучи подростком. Платье, в котором можно выехать за город, на пикник. Никакой помады, никакого карандаша для бровей, никакой пудры. Никаких сережек в ушах. Вообще ничего.

— Как тебе нравится эта новая мода «Домотканый стиль», Долли? Большинство мужского состава штата сотрудников насмехалось над

девушками по поводу их нового внешнего вида. Долли, очевидно, ожидала, что Эд Уандер возглавит список мучителей, но в его голосе этого не было.

— Ну, Крошка Эд, — сказала она, — это как всякая другая мода. Приходит, а потом очень быстро уходит. Я никак особенно к ней не отношусь, она мне ни нравится, ни не нравится.

Эд сказал, понизив голос:

— Послушай, ты вообще пробовала пользоваться косметикой последние два дня?

Она озадаченно пожала плечами.

— А — ну да, пару раз.

— И что?

Долли некоторое время колебалась, наморщив задорный носик.

— О-ну, как тебе сказать. Я чувствовала зуд. Знаешь, вроде того, если сильно обгореть на солнце и начинает облазить кожа.

Эд Уандер покачал головой.

— Послушай, Долли, найди мне Базза Де Кемпа из «Таймс-Трибьюн», ладно? То есть, если он еще работает в «Таймс-Трибьюн». Мне надо с кем-нибудь поговорить.

Она бросила на него странный взгляд, которого он заслуживал, и взялась за дело. Эд Уандер вернулся к своему столу и взял телефон.

— Привет, Баззо, — сказал он. — Я не знал, работаешь ты еще там, или нет.

Ему ответил веселый голос:

— Не только здесь, но купаюсь в лучах успеха, старый приятель Крошка Эд. Похоже, что какая-то компания придурков правого крыла накапала редактору на одну из моих статей. Хотели, чтобы меня вышвырнули с работы. Старая Язва сказал, что если у нас будут печататься такие вещи, по которым будут достаточно противоречивые мнения, так что даже жалобы поступают, то это может заставить оторваться нескольких недоумков от телевизора и прочитать нашу газету. Так что меня повысили.

Эд закрыл глаза, скорбя о том, какими путями идут дела в мире.

— Хорошо, — сказал он. — Мне нужно с тобой увидеться. Давай в Старом Кофейном Погребке через четверть часа? Кофе с меня.

— Ты меня уговорил, — радостно сказал Де Кемп. — Это свидание. И я нахожу тебя красивым даже с этими подозрительными усиками.

Эд повесил трубку и направился к подъемнику.

Он всю дорогу торопился, но к тому времени, как пришел на место, газетчик уже сидел там. Кафе было практическим пустым. Эд предложил Баззу перебраться в кабинку.

Они заняли места друг напротив друга в самой дальней от телевизора и музыкального автомата кабинке, и Эд мрачно уставился на репортера. Наконец он сказал:

— Я видел эту твою статью по поводу перемен моды.

Базз Де Кемп вытащил их кармана пиджака восьмидюймовую сигару и зажег ее.

— Хорошая штучка, а? Собственно говоря…

— Нет, — сказал Эд.

Базз не обратил на него ни малейшего внимания.

— …эта практика уходит корнями в шестидесятые годы, когда ховеры только появились. Знаешь, откуда я взял эти факты? Из речи того старикана, о котором мы говорили в прошлый раз. У него море статистики по поводу того, как наша нынешняя экономическая система процветающего государства изобилия паразитирует на нации…

— Таббер! — сказал Эд.

— Именно. Некоторые из его данных довольно старые. Он собрал много фактов в прошлом десятилетии. Но теперь они имеют еще больший вес, чем тогда. Последний раз, когда я его слышал, он обвинял страну в том, что она тратит ресурсы на то, что придется выбросить. Мясо в сковородах, которые подлежат выбрасыванию. Сдобные булки и печенье в консервных банках для выпекания, которые подлежат выбрасыванию. Одноразовая алюминиевая мышеловка: вам не приходится возиться с мышью, вы ее даже не увидите. Просто выбрасываете мышеловку вместе с мышью. Пластиковые бритвы со встроенным лезвием: используете один раз и выбрасываете, — Базз рассмеялся и затянулся своей сигарой.

— Послушай, брось это все. Я слышал от него всякие вещи этого рода в тот вечер, когда мы с Элен были на его митинге. Но что я хотел узнать: ты когда-нибудь слышал, как он накладывает заклятие?

Репортер нахмурился.

— Делает что?

— Проклинает. Накладывает на кого-нибудь заклятие. Чары.

— Эй, старик не сумасшедший. Он просто старый селезень, который бьет тревогу. Предупреждает, что грядет потоп. Он бы не стал верить в проклятие, а если бы верил, так не стал бы проклинать никого.

Эд допил кофе.

— Никого? Факт тот, что он проклял всех. По крайней мере половину всех. Женщин.

Базз Де Кемп вытащил сигару изо рта и указал ей на Эда.

— Крошка Эд, ты пьян или накурился. Кроме того, ты несешь чушь. Полную чушь.

Эд Уандер решил рассказать ему. Он должен был рассказать хоть кому-то и не мог найти никого лучшего.

— Ладно, — сказал он. — Послушай меня минуту.

Рассказ занял больше минуты. В течение рассказа Базз Де Кемп заказал еще кофе, но больше ничем не прерывал Эда.

Когда Эд Уандер наконец замолчал, оказалось, что сигара газетчика погасла. Он зажег ее снова. Он обдумывал услышанное, пока Эд пил свой кофе. В конце концов Базз сказал:

— Неплохая историйка. Мы с тобой извлечем из нее пользу.

Базз перегнулся через стол, радостно размахивая сигарой.

— Это опять история с Божественным Отцом. Помнишь, как я тогда вечером рассказывал про Божественного Отца?

— Какого черта это имеет отношение…

— Нет, ты послушай. В начале тридцатых Божественный Отец был всего лишь одним из проповедников, ведущих жалкое существование в Гарлеме. У него было не больше сотни последователей. Однажды была драка на ножах в его небесной обители, его арестовали, и судья вынес ему мягкий приговор. Однако пара репортеров слышала, как несколько приверженцев Божественного Отца говорили, что судья плюет в лицо урагану. Что Божественный Отец может поразить его смертью. Через день-другой судья умер от сердечного приступа. Репортеры, почуяв в этом сенсацию, отправились брать интервью у проповедника в его камере. Он высказался прямо: «Мне было тяжело так поступить». Парень, поверь мне, когда Божественный Отец вышел из тюрьмы, его на улице ждал весь Гарлем.

— Какого черта… — снова нетерпеливо начал Эд. И внезапно замолчал.

— Вот-вот, — настойчиво сказал Базз. — Ты еще не понял? Старина Таббер проклинает суетность женщин. Налагает заклятие на косметику и вычурные моды в одежде. Все такое. И что происходит на следующий день? Разражается придурь «Домотканый вид». Совпадение, разумеется, но какое совпадение!

Теперь это было очевидно.

— …о-ну да, — медленно сказал Эд. — Как, ты говоришь, мы можем это использовать?

Сигара снова служила указкой, как знак высочайшего энтузиазма.

— Не будь придурком. Это шанс всей твоей жизни. До сих пор у тебя в этой чокнутой передаче участвовали только мошенники. Психи, которые утверждают, что летали в летающих тарелках, спиритуалисты, которые к несчастью не могут вызвать духов прямо сейчас на передаче, целители, которые не в состоянии вывести бородавку. Но на этот раз тебе повезло. Пойди и договорись со стариной Таббером, чтобы он выступил в следующей твоей передаче. Он наложил заклятие на суетность, и оно сработало. Понял? СРАБОТАЛО. Более того, тому есть свидетели. Ты был свидетелем, Элен Фонтейн была свидетелем. Там была дочь Таббера и группа его приверженцев. У него самые подлинные свидетели bona fide, что он проклял суетность женщин, а на следующий день разразился «Домотканый стиль». Ты что, не видишь сенсацию, когда она сама идет тебе в руки?

— Боже правый, — в благоговейном ужасе произнес Эд.

— Я дам о тебе полный репортаж в «Таймс-Трибьюн». Сначала все о передаче, а потом кучу картинок. Может быть, в воскресном приложении.

— Картинок?

— Фотографии, фотографии — Таббера, и его палаток, и его дочери. Таббер в позе, которую он принимает, когда накладывает заклятие. Это пойдет, и еще как!

Перспективы увлекли Эда Уандера. С такой передачей у него может набраться достаточно слушателей, чтобы заинтересовать спонсоров. Да ведь он даже может заполучить для нее место на телевидении!

— Но у меня на эту пятницу уже есть девушка-экстрасенс, — сказал он.

— Обмани ее. Отложи ее. Это надо делать, пока оно свежее. Тебе надо использовать Таббера, пока «Домотканый стиль» — новинка. Через пару недель это будет все равно, что старая шляпа. Это такая мода, которой большие шишки не дадут продержаться долго. Они не могут такого позволить. Салоны мод, магазины, торгующие украшениями, производители косметики уже взвыли. Они хотят, чтобы Президент произнес одну из своих знаменитых речей «Все за кондиционеры воздуха!», убеждая женщин, что они уничтожают благосостояние страны.

— Правильно! — заявил Эд. — Мы так и сделаем. Мне надо начинать подготовку. Нужно найти людей, которые выступят с ним в дискуссии. Зададут ему вопросы, и так далее.

— Я! — сказал Базз. — Я буду участвовать в дискуссии. Я уже слышал его полдюжины раз. И приведи Элен Фонтейн, раз это она накликала проклятие. Может быть, нам удастся заставить ее умолять Таббера отменить проклятие.

— Ага, — подхватил Эд. — И его дочь, Нефертити. Шустрая, как пара запонок. И тоже хорошо говорит. Мы ее задействуем. Я так понял по ее словам, что Табберу уже случалось раз-другой накладывать заклятие, когда он говорил в гневе, как она это назвала.

У Эда Уандера было легкое чувство неправильности по дороге к месту, где Иезекиль Джошуа Таббер расставил свои палатки. Что скажут Маллигэн и Общество Стивена Дикейтьюра по поводу того, что он выпустит в эфир человека, которого они всего неделю назад расследовали по поводу подрывной деятельности? Эд решил, что он не станет ставить в известность главу телерадиостанции. Если ему удастся уговорить Элен Фонтейн участвовать в шоу, Маллигэну мало что останется сказать. И Баззо прав, это такая передача, которая непременно привлечет внимание. Наконец-то чаша весов склонилась на сторону Эда Уандера.

Они подъехали к месту парковки близ большого пустыря, который группа Таббера нашла подходящим для своего пребывания. Эд Уандер отпустил подъемный рычаг Фольксховера, и машина опустилась на землю.

— Эй, что происходит? — сказал Базз. — Что происходит?

— Похоже на то, что они убираются отсюда, — сказал Эд. — Сворачивают большую палатку.

Они выкарабкались из маленького ховеркара и направились туда, где кипела деятельность.

Нефертити Таббер первая их увидела. Она выбралась из меньшей из двух палаток с кофейником и четырьмя чашками в руках.

Почему-то Эду Уандеру пришла на ум пара строк, которые он не вспоминал с тех пор, как закончил высшую школу.

«Ровняет сено на лугу

Мод Миллер в летний день.»

Он тихо сказал:

— Последние два дня я повсюду вижу этот «Домотканый стиль». И первый раз могу сказать, что кому-то он к лицу.

— На ней он выглядит естественно, — ответил Базз. — Деревенская простота.

Девушка остановилась и ждала, пока они подойдут, с вопросительным выражением на лице.

— А… мм, мисс Таббер, — сказал Эд. — Вы с отцом что, уезжаете?

Она едва уловимо наклонила голову.

— Боюсь, что да. Вы знаете, мы здесь провели уже две недели, — она сделала паузу, прежде чем добавить, — Эдвард Уандер.

Она посмотрела на Базза.

— Здравствуйте, Базз Де Кемп. Я заметила, что вы использовали материал из проповедей моего отца в своих статьях.

— Ну да, правда.

— Не позаботившись указать источник, или даже упомянуть, что отец здесь в городе.

Базз замялся.

— Честное слово, мисс Таббер, я хотел вставить кое-что о старом… ну то есть, о вашем отце. Но городской редактор их выбросил. Мне правда жаль. Никто не интересуется малыми религиозными культами.

— Мы поэтому к вам и пришли, — поторопился вставить Эд Уандер.

Она обратила на него свои неправдоподобно голубые глаза.

— Потому что никто не интересуется малыми религиозными культами, Эдвард Уандер?

— Ну, отчасти да. Послушайте, называйте меня Эд. Мы подумали, что если ваш отец выступит в моей передаче, у него будет аудитория в сотни тысяч человек, прямо у них на дому.

Ее лицо на мгновение прояснилось, но затем она снова нахмурилась.

— Но в вашей передаче выступают сумасшедшие и жулики, Эдвард… то есть Эд. Мой отец…

Он торопливо сказал:

— Вовсе нет, Нефертити. Ты не понимаешь. Моя передача предназначена для того, чтобы дать возможность людям, которые никак иначе не получат большую аудиторию, представить свои убеждения, какими бы странными они ни были. Я признаю, что некоторые из них жулики, некоторые даже ненормальные, но это не значит, что среди них нет честных людей. Это для твоего отца шанс высказаться по-настоящему.

Она нерешительно произнесла:

— Отец никогда не выступал по радио… Эд. Я не думаю, что он вообще одобряет радио. Он считает, что люди получают больше удовольствия, когда сами исполняют музыку. Когда каждый член семьи играет на каком-нибудь инструменте или поет.

— Когда такое было, — сухо сказал Базз Де Кемп.

— В Элизиуме по-прежнему так, — девушка перевела взгляд на него. Газетчик начал что-то говорить, но Эд Уандер снова поспешил

вмешаться.

— Неважно, одобряет он радио или нет, и неважно, выступал ли он когда-нибудь по радио. Я привык работать с неопытными людьми. Почти все гости моей передачи не имеют опыта работы на радио. Это его большой шанс. И ты тоже будешь рядом. И Баззо. И, думаю, мисс Фонтейн.

Она на мгновение была обеспокоена этой мыслью, затем уютно пожала пухлыми плечами.

— Мы можем спросить его самого.

Она пошла впереди. Эд и Базз увидели пожилого проповедника, который вместе с несколькими другими людьми сворачивал большую палатку. Деревянные стулья уже были сложены и составлены снаружи, а теперь складывали лекторскую платформу, чтобы перенести ее.

Когда Таббер заметил их, он что-то сказал остальным, которые продолжали работу, и вышел к ним навстречу.

Старый Лесоруб, — снова подумал Эд. Эйб Линкольн в Иллинойсе. Этот тип — действительно незаурядная личность. Позор, что передача до сих пор не вышла на телевидение. Она бы действительно стала популярной, если бы аудитория увидела этого кадра.

Иезекиль Джошуа Таббер переводил взгляд с одного новоприбывшего на другого.

— Слушаю вас, добрые души, — сказал он.

Эд Уандер откашлялся.

— Меня зовут…

— Я знаю, как тебя зовут, добрая душа. Моя дочь сказала мне, кто ты такой, в тот вечер.

Эду вдруг пришло в голову, что он не заманит Таббера на шоу, пытаясь его соблазнить выгодами. Он инстинктивно чувствовал, что этого человека нельзя уговорить произнести заклятие на заказ. Когда он ехал сюда с Баззом Де Кемпом, Эд собирался пообещать проповеднику возможность выступить перед людьми таким образом, что по сравнению с ним такие великие деятели возрождения религии прошлого, как Билли Сандей и Билли Грэхем покажутся дешевкой. Теперь он решил, что будет лучше, если он пока вообще не станет упоминать о проклятии.

Эд сказал:

— Мистер Таббер, я…

Таббер мягко сказал:

— «Мистер» происходит от слова «мастер», то есть «хозяин», добрая душа. Я не хочу быть ничьим хозяином, не более, чем я хотел бы, чтобы кто-то был моим хозяином. Называй меня Иезекиль, Эдвард.

— Или Зеки, уменьшительно, — сказал Базз Де Кемп.

Таббер посмотрел на газетчика.

— Да, — мягко сказал он. — Или Зеки, уменьшительно, если вам так больше нравится, добрые души. Это почетное имя, имя одного из наиболее прогрессивно мыслящих древнееврейских пророков, который написал двадцать шестую книгу Ветхого Завета.

— Полегче, Баззо, — тихо пробормотал Эд в сторону Де Кемпа. Затем обратился к Табберу:

— Что я хотел предложить, сэр…

— Термин «сэр», вариант термина «сир», пришел к нам из феодальной эпохи, добрая душа. Он отражает отношения между дворянином и крепостным. Мои усилия направлены против таких отношений, против любой власти одного человека над другим. Ибо я чувствую, что кто бы ни клал на меня свою руку, чтобы управлять мною, он узурпатор и тиран! Я объявляю его моим врагом!

Эд Уандер на мгновение закрыл глаза и помолчал. Затем снова открыл их и сказал:

— Послушай, Иезекиль, не хочешь ли ты выступить в моей радиопередаче в пятницу ночью?

— Очень хочу. Самое время, чтобы наши средства массовой информации были использованы для чего-то полезного, а не ерунды. — Бородатый старик устало посмотрел на потрепанную палатку, которую разбирали. — Не по своему желанию я говорю слова перед такой горсткой людей. — Его взгляд вернулся к Эду Уандеру и Баззу Де Кемпу. — Благодарю вас за возможность принести слова миллионным массам, добрые души.

Заполучить Иезекиля Джошуа Таббера оказалось так просто.

Элен Фонтейн — совсем другое дело.

Элен с недоверием уставилась на них обоих.

— Оказаться снова достаточно близко к этому старому козлу, чтобы слышать его голос? О, матерь божья! Неужели похоже, что я окончательно рехнулась?

Они находились в особняке Фонтейнов, в так называемой комнате для восстановления сил. Восстановление сил, с точки зрения Фонтейнов, надо полагать, заключалось преимущественно в выпивке, поскольку в комнате почти ничего не было, кроме замечательно оборудованного автобара. Эд устроился рядом с ним, добывая напитки на всех троих, а Базз вел решительные действия.

Элен была одета в простой хлопчатобумажный ситец. На ней были туфли без каблуков. Волосы заплетены в косы. Лицо выглядело так, как будто она тщательно умылась не позже, чем пять минут назад.

Базз Де Кемп задумчиво передвинул сигару из левого угла рта в правый.

— Нечего бояться старикана, — сказал он. — Вежливый старый простофиля, такой же невинный, как…

— Как динамитная шашка, — резко перебила Элен. — Дай мне еще одно пиво, Крошка Эд.

— Я никогда до сих пор не видел, чтобы ты пила пиво, — сказал Эд.

— Я тоже, — фыркнула Элен. — Но я начинаю подозревать, что это антисуетное проклятие Таббера включает в себя и великосветские напитки. Мне больше не по вкусу ничего, кроме пива и итальянского красного вина.

— Послушай, — сказал Базз, — ты что, на самом деле веришь, что Таббер наложил на тебя заклятие?

— Да. И я не собираюсь приближаться к нему, чтобы заработать еще одно, умник.

— Ладно, — сказал Базз. — Давай предположим, что он на самом деле, по-настоящему, наложил на тебя заклятие. Если он его наложил, то он может его и снять, верно?

Она нахмурилась на него над ободком стакана с пивом:

— Я… я не знаю. Думаю, что да.

— Конечно, да. Какие могут быть сомнения? — всунулся Эд с намерением помочь.

— Ну хорошо, — сказал Базз. — Ты признаешь, что он милый старый лопух, пока его не вывели из себя. Я никогда не видел его разъяренным, но верю на слово вам двоим, что вы его в тот раз вывели из себя своими замечаниями. Но как правило он милый старик. Ну хорошо. Так пойдем с нами, извинишься перед ним и попросишь его отменить заклинание.

Она задумалась над его предложением, потягивая пиво.

— Знаете что, — сказала она наконец. — Это звучит дико, но я даже не слишком возражаю против этой наведенной аллергии к косметике и модным тряпкам. По-моему я чувствую себя, ну, уютнее, что ли, чем когда-либо с тех пор, как была ребенком.

Базз гнул свою линию.

— Ну хорошо, ладно. А как все остальные женщины мира? Миллиарды женщин. Миллиарды. Ты молода и красива. Тебе к лицу любая мода. Даже «Домотканый стиль». Но что с теми женщинами, у которых нет твоих преимуществ? А проклятие, которое навлекла ты, лежит и на них тоже.

Эд глянул на него.

— Мне казалось, ты в это не веришь?

— Заткнись, — сказал Базз. — Я просто веду спор.

Он обратился к Элен:

— Кроме того, это большой шанс Крошки Эда. Действительно сногсшибательное шоу. Оно получит такую же огласку, как передача о нашествии с Марса Орсона Уэллса тогда в тридцатых. Но твое присутствие необходимо. Ты ключевой свидетель. Ты — та персона, которую он проклял, но неточно выразился и проклятие затронуло всех женщин в мире. Крошке Эду ты категорически необходима в передаче.

— Хорошо, — решительно сказала Элен. — Я это сделаю. Наверное, я ненормальная дура, но я это сделаю. Но только, предупреждаю тебя прямо сейчас, умник, моя женская интуиция мне подсказывает, что все пойдет совсем не так, как вы задумали.

Базз вынул сигару изо рта и осмотрел незажженный кончик.

— Женская интуиция, — язвительно сказал он. — Сначала чары и заклятия, теперь женская интуиция. На следующей неделе я встречу кого-нибудь, кто верит в гномов и фей.

Передача с самого начала не пошла так, как Эд Уандер и Базз Де Кемп себе представляли. Правду сказать, она и отдаленно не соответствовала тому, что они задумали.

До той самой минуты, когда Джерри наверху в контрольной будке не просигналил, что микрофоны включены, и они в эфире, все шло как обычно. Эд Уандер занял Студию Три под пять персон: он сам и четверо гостей. У каждого был микрофон. У каждого были ручка и блокнот, чтобы каждый мог делать заметки, или рисовать рожи, или что угодно. Таббер и его дочь Нефертити прибыли на целый час раньше выхода передачи в эфир. Элен и Базз Де Кемп появились вместе на полчаса позже. Базз заехал за Элен домой, потому что боялся, что она может передумать в последнюю минуту.

За десять минут до начала Джерри, техник, проверил микрофоны, выставил уровень. Затем они ждали. Когда зажглась красная лампочка, показывающая, что студия подключена к эфиру, Эд приступил к обычной процедуре. Поскольку передача велась в прямом эфире, а не записывалась, она могла варьироваться. Иногда гость и другие, приглашенные Эдом, чтобы помогать расспрашивать гостя, без труда занимали целый час времени. А иногда приходили такие придурки, которые просто никак не вписывались, и Эду приходилось сворачивать интервью, запускать музыку и трепаться самому все оставшееся время.

Сегодня он был уверен, что музыку запускать не придется.

После обычных процедур — какая станция говорит, что за программа, — Эд сказал в микрофон:

— Ребята, сегодня у нас что-то особенное. Конечно, я каждую пятницу стараюсь найти для вас что-то особенное. У нас уже были все: начиная с мужчины, который разговаривает с лошадьми, и заканчивая женщиной, которая летает. Может быть, кому-то это не покажется очень необычным. Но в нашей передаче вы встречаетесь с действительно потрясающими вещами. Наш гость не только разговаривал с лошадьми, что может делать любой ковбой или жокей, но они ему отвечали, потому что он на самом деле знал лошадиный язык. Наша гостья, которая летала, не заботилась о том, чтобы проделывать это в самолете. Она летала сама по себе. Левитация, как она это называла.

Краем глаза Эд видел, что гостю сегодняшнего вечера, Иезекилю Джошуа Табберу, вовсе не нравились его слова. Его дочь, которая сидела с ним рядом, проявляла признаки острого опасения.

Эд поспешил дальше:

— Но сегодня, ребята, у нас здесь человек, который действительно вас ошарашит. Религиозный пророк, и я сам свидетель тому, что он может налагать заклятия самым настоящим образом. Более того, мы вам это докажем. Потому что, ребята, этот человек у нас в студии ответственен за «Домотканый стиль», эту якобы новую моду, которая охватила весь земной шар на прошлой неделе. Это не прихоть, ребята, ничего похожего на прихоть. Это самое что ни на есть настоящее заклятие, которое наш сегодняшний гость Иезекиль Джошуа Таббер наложил на всю женскую половину человечества. Еще здесь с нами Нефертити Таббер, дочь главного гостя; Элен Фонтейн, известная светская дама Кингсбурга; и Базз Де Кемп, колонку которого в «Таймс-Трибьюн» вы все хорошо знаете. Мистер Кемп, который напрочь не верит в чары, ребята, поможет расспрашивать странствующего проповедника Иезекиля Джошуа Таббера.

Теперь, прежде всего, мистер Таббер, скажите: раз вы носите такое имя, я полагаю, что в ваших митингах возрождения религии вы поддерживаете давнюю традицию хорошей христианской семьи.

По мере того, как Эд продолжал свою речь, линкольновское лицо теряло некоторую часть своей мягкой печали. Теперь Таббер сурово сказал:

— Значит, ты сделал неверное предположение, Эдвард. Во первых, собрания, которые я провожу, это не митинги возрождения религии. Согласно моему учению христианство, наряду с иудаизмом, магометанством и всеми остальными нынешними организованными религиями, представляет собой мертвую, бесплодную религию, и я не намерен оживлять труп.

— О, — растерянно произнес Эд. — Н-ну, очевидно, у меня сложилось неверное впечатление, ребята. Скажите в таком случае, что именно вы провозглашали на ваших палаточных митингах на Хаустон-стрит, мистер Таббер?

— Новую религию, Эдвард. Религию, которая соответствует нашему времени. — Его голос вдохновенно возвысился.

Базз Де Кемп сказал сухо:

— Человеческой расе новая религия так же нужна, как еще одна коллективная дырка в голове. У нас уже столько религий, что мы не в состоянии их рассортировать.

Таббер быстро повернулся к нему.

— Совсем наоборот. Этот беспорядок в религиях показывает, что за последние пятнадцать сотен лет на сцене не появилась ни одна великая религия. И что за религия возникла последней? Магометанство. Религия, которая, как иудаизм и христианство, появилась в пустыне, чтобы выразить религиозные нужды полуварварских кочевых племен. Великие религии Востока, такие как индуизм и буддизм, еще старше. Говорю вам, добрые души, что в те далекие дни, возможно, эти верования наших предков оказывали положительное действие. Но мир изменился. Человек изменился. Сегодня мы нуждаемся в новой религии, которая соответствует нашим современным условиям. Религии, которая укажет путь к более полной жизни, а не будет просто перепевать слова людей прошлых столетий, которые ничего не знали о проблемах, с которыми столкнутся наши поколения. Доказательством того, что эти седые религии прошлого больше недействительны, служит поведение наших современников. Мы совершаем показные ритуалы в церквях, храмах, синагогах и мечетях, но жизнь, которую мы ведем, лишена этики.

— Вы думаете, вам под силу основать новую религию? — скептически поинтересовался Де Кемп.

— Один человек, добрая душа, не может основать религию. Религия произрастает из человеческих сердец, чтобы восполнить их нужду. Если бы Христос родился на две тысячи лет раньше, у него не оказалось бы слушателей — его время еще бы не пришло. Если бы пророк Магомет родился в наши дни, а не в шестом веке, он встретил бы глухие уши вместо того открытого приема, который он получил в свое время. Я просто оказался одним из первых, кто почувствовал всеобщую потребность в новой вере. Я ощутил это, и мой долг — распространить учение.

Эду Уандеру все это совсем не нравилось. Маллигэн неоднократно его предупреждал, чтобы он держался подальше от политики и тех, кто нападает на любую из официально признанных религий. Маллигэну на WAN не нужны были никакие подрывные элементы и атеисты.

— Да, ребята, это все очень интересно, — торопливо сказал Эд. — Наш почетный гость, похоже, считает, что мир созрел для новой религии. Это напоминает мне того парня, который, помните, был у нас несколько месяцев назад и рассказывал нам, как он летал на Юпитер и получил «Новую Библию», которую он собирается издать.

Лицо Таббера снова потемнело. Нефертити безрезультатно делала Эду знаки, которые очевидно означали, чтобы он переменил тему болтовни.

— Но давайте перейдем к вопросу о проклятии, сэр. Теперь…

— Минутку, Крошка Эд, — сказал Базз Де Кемп. — Эта новая религия. Из того, что вы сказали, и из ваших лекций у меня создалось впечатление, что у вас есть к ней сопутствующие социоэкономические теории. Не могли бы вы сказать нам вкратце, за что ратует новая религия?

— Да, разумеется, — Таббер, похоже, слегка успокоился. — Мы ищем путь к лучшей жизни. В Элизиум, где на смену нынешнему обществу придет другое, лучшее.

— Минутку, — перебил его Де Кемп. — Вы хотите сказать, что эта ваша новая религия планирует нарушить существующий общественный порядок?

— Именно так, — сказал Таббер.

— Свергнуть правительство?

— Конечно, — сказал Таббер, как будто не было ничего очевиднее.

— Вы планируете установить что-то вроде коммунизма?…

— Конечно нет. Коммунисты для меня недостаточно радикальны, добрая душа.

Эд Уандер закрыл глаза в мучениях. Он вообразил, как взовьются от таких слов Маллигэн, Фонтейн, и все общество Стивена Дикейтьюра.

— Давайте поговорим о проклятии, — торопливо сказал он.

— Каком проклятии? — раздраженно сказал Таббер. Видно было, что шоу в целом ничуть не походило на то, что он себе представлял. — Все время эти разговоры о заклятиях и чарах. Это серьезная программа или нет?

Нефертити положила руку ему на локоть и шепнула:

— Отец…

Он стряхнул эту мягкую преграду и уставился на Эда.

Базз Де Кемп тихо хихикал.

Эд тупо посмотрел на предполагаемого религиозного лидера.

— Проклятие, — сказал он. — Заклятие, которое вы наложили на Мисс Элен Фонтейн, которая присутствует здесь, и на всех женщин.

Пришла очередь Таббера смотреть непонимающим взглядом.

— Ты сошел с ума? — спросил он.

Эд Уандер прикрыл глаза рукой и на мгновение тяжело оперся на стол.

Наконец в разговор вступила Элен. Она наклонилась вперед и произнесла настойчивым тоном:

— Крошка Эд попросил меня публично извиниться перед вами и попросить, чтобы вы сняли проклятие.

Иезекиль Джошуа Таббер начал выходить из себя. Его седая пестрая борода поднялась дыбом.

— Какое проклятие? — взревел он.

— В прошлую субботу, — нервно сказала Элен, — вы говорили о том, что национальные ресурсы тратятся впустую, и что женщины, постоянно меняя моду, помогают истощить запасы нации, не помню точно ваши слова. А я с вами спорила.

Нефертити сказала примиряющим тоном:

— Отец не помнит, что он сказал, когда говорил в гневе.

Иезекиль Джошуа Таббер зловеще громыхнул:

— Я начинаю питать подозрения, что вы заманили меня сюда, дабы насмеяться над путем в Элизиум.

Эд Уандер видел, как его супер-шоу тает с минуты на минуту.

— Послушайте, мистер Таббер…

— Я уже говорил тебе, что не терплю обращения «мистер»…

Религиозный лидер начал тяжело дышать, и второй раз Эд Уандер и Элен Фонтейн увидели, как он словно увеличивается в размерах.

— Хорошо, хорошо, — сказал Эд. Он сам был настроен не слишком благодушно. — Все, что я могу сказать, это что вы не очень-то благодарны за предоставленную вам возможность обратиться ко всем этим людям, которые включили свои приемники, чтобы немножко развлечься.

— Развлечься! — издал громовой рев Таббер. — Вот именно, развлечься! Вы привели меня сюда пред гогочущие толпы, дабы представить меня мошенником и безумцем. Я не подозревал, какова твоя программа, Эдвард Уандер! — он начал подниматься с места.

— О, нет! — простонала Нефертити так тихо, что никто не услышал.

Базз Де Кемп вынул сигару из кармана куртки, сунул в рот и радостно ухмыльнулся.

— Посмотри в лицо фактам, Зеки, старина, — сказал он. — Единственный шанс, который у тебя есть, чтобы распространить свое учение, это используя радио и телевидение. Люди просто-напросто не интересуются тем, чтобы выбираться на прогулку и сидеть в палатках на деревянных стульях. Они хотят, чтобы развлечения поступали к ним прямо в дом. И, поверь мне, если ты хочешь распространить свое учение, тебе надо приукрасить его, вставить в речь пару анекдотов, например, — он рассмеялся.

К своему ужасу Эд Уандер увидел сквозь толстое стекло стены студии Дженсена Фонтейна, за которым по пятам следовал разъяренный Маллигэн. Они направлялись устраивать бурю в будке Джерри. Эд закрыл глаза в страдании.

Когда он открыл их, то обнаружил, что Иезекиль Джошуа Таббер возвышается на шесть с половиной футов, подняв над собой руку со стиснутым кулаком.

— Радио! — трубно проревел он. — Ныне воистину я проклинаю радио, это изобретение зла, кое поистине отняло у людей индивидуальность. Которое воистину превратило их в бездумные колоды, ожидающие дурацких развлечений.

— Ух ты, вот это да! — радостно сказал Базз.

— …Сила… — простонала Нефертити.

Иезекиль Джошуа Таббер повернулся и ринулся штурмовать дверь студии. Нефертити побежала за ним.

Эд Уандер со стоном упал в свое кресло. Он видел в контрольной будке Маллигэна и Фонтейна. Звукоизоляция не позволяла слышать разъяренные приказы промышленного магната с побагровевшим лицом. Но не похоже было, чтобы Джерри обращал большое внимание на его крики. Радиотехник склонился над своими приборами, копаясь в рукоятках и циферблатах.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

5

Чтобы спасти то, что еще можно было спасти от разгрома, Эд Уандер торопливо сказал в микрофон:

— Да, ребята, боюсь, что сегодня мы потерпели неудачу. Конечно, такое может случиться с самыми лучшими программами, когда все идет без заранее написанного сценария, и мы имеем дело с гостями — непрофессионалами. Так что давайте теперь немного послушаем музыку, а позже я, может быть, расскажу вам кое-что о том, как мы себе представляли сегодняшнюю передачу. Джерри, запусти музыку по кругу!

Красная лампочка погасла, свидетельствуя, что Студия Три больше не подключена к эфиру, и прогремел голос Маллигэна по интеркому из контрольной будки:

— Уандер! Немедленно ко мне в кабинет!

Эд Уандер страдальчески закрыл глаза.

Открывал он их осторожно и постепенно. Иезекиля Джошуа Таббера и его дочери Нефертити в студии не было. Элен Фонтейн и Базз Де Кемп все еще сидели за столом. Базз глупо хихикал. Он вытащил кухонную спичку, зажег ее об ноготь большого пальца и зажег сигару, которую жевал все это время.

— Вот это настоящее шоу! — провозгласил он. — Если бы все время передавали передачи с такими шуточками, я бы стал слушать радио.

— Мне очень жаль, Крошка Эд, — сказала Элен. — О, матерь божья, какой кавардак!

Эд посмотрел на контрольную будку техника. Дженсен Фонтейн и Маллигэн уже покинули ее, очевидно направившись в кабинет Маллигэна, чтобы подготовить гильотину.

Эд подошел к звуконепроницаемой двери студии, открыл ее, переступил порог контрольной будки и вошел. Хмурый Джерри продолжал возиться со своими приборами.

— Что случилось? — спросил Эд.

Джерри взглянул на него снизу вверх и вытащил изо рта трубку, чтобы удобнее было говорить.

— Мы получаем одну восьмую вторичного эха, по силе равного оригиналу.

— Что это значит?

— Если ты хочешь быстро рехнуться, попробуй послушать что-нибудь с вторичным эхом от половины до одной десятой, — проворчал Джерри, сунул трубку обратно в рот и вернулся к своему занятию. — Я это сейчас исправлю.

— Какого черта… — пробормотал Эд. Он повернулся и вышел из будки. Элен и Базз как раз покидали Студию Три.

Элен сказала:

— Мы пойдем к отцу вместе с тобой. Это не ты виноват.

Базз сказал, не вынимая сигары:

— Может быть, газете нужен радио-ТВ редактор, и ты получишь работу у нас.

Эд уставился на него.

— Самое время насмехаться, ты, бездельник. Все это была твоя идея.

Базз хихикнул.

— Прости. Я не думал, что старик настолько с приветом. Ты уловил его выражение, с которым он налагал проклятие на радио? Эх, ну и сенсация бы это была, если бы оно сработало. Если бы он действительно проклял радио. Ну и сенсация!

Эд направился к холлу, буркнув:

— Ну так можешь уже начинать писать статью.

Они вошли в офис. Базз озадаченно спросил:

— Эй, парень, что ты хотел этим сказать?

Эд задержался у стола Долли. Долли неистово отвечала на звонки.

— Да, да, мы в курсе. Помехи приема. Техники над этим работают. Очень скоро все будет в порядке. Спасибо, что вы позвонили.

И снова:

— Да… да, мы знаем, что передача не проходит. Техники…

Эд, Элен и Базз продолжали путь. Газетчик обернулся и посмотрел через плечо на конторскую девушку. Он обратился к Эду:

— Что происходит?

— Проклятие происходит, — сказал Эд. Он придержал дверь открытой для Элен, и они вошли в кабинет Маллигэна.

Дженсен Фонтейн стоял посреди комнаты, явно ведя обратный отсчет времени до взрыва. Когда Эд вошел, он взревел:

— Уандер, ты уволен!

— Я знаю, знаю, — сказал Эд. Он подошел к телеэкрану новостей, занимавшему значительную часть одной из стен, и включил его. Фонтейн, Маллигэн, Элен и Базз уставились на него. Это была не та реакция, которой они ожидали, зная Эда Уандера.

Эд подождал, пока экран очистится от помех. Этого так и не произошло. В конце концов Эд его выключил и произнес отсутствующим тоном:

— Телевидение — это тоже разновидность радио. Хотел бы я знать, действует ли радар?

Он повернулся к Дженсену Фонтейну и Маллигэну.

Фонтейн, очевидно, решил, что Эд его не понял. Он снова взревел:

— Ты, идиот, ты позволил этому подрывному атеисту выступать на МОЕЙ радиостанции! Повторяю, Уандер, ты уволен!

— Знаю, — буркнул Эд. — Точно так же, как все, кто работал на радио и телевидении. Спокойной ночи всем.

Эда Уандера разбудил голос будильника:

— Вас ждут у телефона.

Ворча, он стряхнул с себя сон. Ему снился Иезекиль Джошуа Таббер, который собирался наложить заклятие на еду. Эд Уандер и Нефертити, которая по какой-то неведомой причине была в бикини, неистово пытались отговорить старика. Эд почесал свои узенькие усики.

Его модный ТВ-стерео-радио-фоно-магнитозаписывающий будильник произнес снова, на этот раз громче:

— Вас ждут у телефона.

Эд зевнул:

— Ага, слышал, — и включил устройство. Появилось лицо Маллигэна.

— Крошка Эд! — вскричал Маллигэн. — Куда ты пропал?

Эд снова зевнул.

— Никуда. Вы забыли, что я уволен?

— Ну, послушай, мы что-нибудь придумаем с этим. Видишь ли, Крошка Эд…

Пока Маллигэн говорил, Эд Уандер включил телевизор. Когда экран осветился, Эд вздрогнул. Он переключился на другой канал, затем на следующий. Одна восьмая вторичного эхо продолжала паразитировать на радиоволнах. Эд выключил телевизор.

Маллигэн говорил:

— Мистер Фонтейн, возможно, поторопился.

— О, я бы не сказал, — заметил Эд.

— Ну, во всяком случае, похоже, что он поговорил с дочерью, и мисс Фонтейн на твоей стороне. Они хотят, чтобы ты заехал к ним. Эй, послушай, а ты вообще знаешь, что творится?

— Да, — сказал Эд.

Маллигэн не обратил внимания на его слова.

— Это пятна на Солнце, или что-то в этом роде. Ни одна станция в мире не работает на прием.

— Ага, — сказал Эд. Он только сейчас сообразил, что ни Маллигэн, ни Фонтейн не слышали, как Таббер произносил проклятие. Они были слишком заняты тем, что орали на Джерри в контрольной будке, чтобы он отключил передачу.

— Ну так что, Крошка Эд? Ты собираешься увидеться с мистером Фонтейном?

— Нет, — сказал Эд.

Он выключил телефон и уставился на него. Он понял, что осуществил свое заветное желание, о котором он и не знал, что оно у него есть. Он повесил трубку в разговоре с Толстяком.

Эд хмыкнул. Чего ни Маллигэн, ни Фонтейн не понимали, так это того, что нет смысла беспокоиться о том, чтобы вернуться на работу на радио — по крайней мере, до тех пор, пока не вернутся радио и телевидение.

Когда он побрился, принял душ и оделся, он решил, что завтрак в его собственной автоматической кухне его не привлекает, и что он спустится в аптеку на углу и закажет себе какую-нибудь колбасу и яйца. Ему было над чем подумать, но он не торопился начать обдумывание. Он последний раз оглядел себя в зеркале ванной комнаты. Тридцать три года. Десять лет потрачено на то, чтобы попасть в редеющие ряды шоу бизнеса. Почти пять лет терпеливо работать на телевидении и радио. И теперь в тридцать три безработный. Великолепно. Но почему-то он не чувствовал себя так скверно, как должен был бы чувствовать.

Он повернулся, чтобы идти, но затем снова развернулся к зеркалу и осмотрел свои узкие усики. Тоненькая полоска усов была на лице почти каждого агрессивного молодого сотрудника в возрастном промежутке от тридцати до сорока. Это было современно.

Эд Уандер взял баночку с NoShav и втер средство в полоску волос. Затем взял полотенце и стер волосы прочь. Эд снова глянул в зеркало и удовлетворенно кивнул.

В аптеке было порядочно народу, но Эду удалось занять место у фонтана. Большинство посетителей собралось вокруг стойки с журналами. Эд был знаком с управляющим этого места и увидел его, стоящего рядом.

— Что происходит? — спросил Эд.

— Сколько лет занимаюсь этим делом, никогда не видел такого интереса к комиксам, — ответил тот. Почти все уже распродал, а еще и полдня не прошло. Я заказал еще.

— Комиксы?

— Угу. Что-то стряслось с телевидением и даже с радио. Одна из газет пишет, что это саботаж Советского Комплекса. Какие-то научные штучки, которые они придумали у себя в Сибири. Как бы то ни было, пока они все не наладят, никто не сможет смотреть телевизор. Моя жена и дети, пожалуй, спятят, но пока это продолжается, я уверен, что будут раскупать комиксы.

— Никто ничего не наладит, — пусто сказал Эд. — Так все теперь и будет.

Управляющий посмотрел на него.

— Не будь психом, Крошка Эд. Как можно жить без телевизора?

У Эда не было никакого желания спорить. Он бросил еще один взгляд на взрослых с пустыми лицами, толпящихся у полок с комиксами, отвернулся и набрал себе завтрак и кофе. Он изо всех сил старался пока не засорять мысли тем вопросом, который все время пытался в них пробиться. Когда он задумывался об этом, то начинал бояться, что это будет нелегко.

Все же, закончив завтрак, он вернулся в гараж под домом и взял Фольксховер. Скорее всего, он нарывается на неприятности, на несомненные неприятности. Но он выехал на Хаустон-стрит, к пустырю, где стояли палатки Таббера и его дочери. Девушка сказала, что старик не помнит слов, которые произнес в гневе, и очевидно, что он изрекал проклятия, когда был в гневе. Нужно было обращаться с ним так, чтобы не разгневать его. Может быть, существовал способ вернуть все, как было. Если ему, Эду, удастся этого добиться, тогда у него будет время разобраться с тем, чтобы вернуть себе работу.

Пустырь, где стояли палатки, был пуст.

Эд тупо посмотрел на него. Он должен был помнить. Они сворачивались и собирались уезжать, когда он и Баззо уговаривали Таббера выступить в передаче.

Эд на некоторое время задумался. Наконец он снова поднял Фольксховер в воздух и направился к зданию «Таймс-Трибьюн». Недавно миновал полдень, но Баззо приходил на работу весьма произвольным образом, чтобы не сказать большего. Было столько же шансов обнаружить его на работе в обеденное время, как и в любой другой момент.

На улицах было необычно много людей, большинство которых бесцельно прогуливались. Перед кинотеатрами стояли длинные очереди.

Эду повезло. Базз Де Кемп был за своим столом в комнате городских новостей. При приближении Эда он поднял глаза. Эд нашел стул, развернул его и сел на него верхом лицом к спинке. Они с Баззом посмотрели друг на друга.

— Ты раскрутил сенсацию? — наконец спросил Эд.

Базз пожал плечами и выудил сигару из коробки, которую достал из ящика стола.

— Я написал статью. Ее напечатали на восьмой странице утреннего выпуска. Какой-то умник-редактор решил, что это отличная хохма, и отредактировал ее, — тон Базза стал неприятным. — Улучшил, как мог. Добавил разных шуточек.

— Значит тебе никто не поверил, а?

— Конечно нет. Я сдался. Посмотри на это с точки зрения городского редактора. Ты бы в это поверил?

— Нет, — сказал Эд. — Нет, не поверил бы.

Они снова некоторое время смотрели друг на друга.

Наконец Эд откашлялся и произнес:

— Я только что был на пустыре, где Таббер проводил свои выступления.

— Ну и?…

— Они уехали. Ни следа. Я думал, что смогу поговорить с ним и его дочерью. Она достаточно внятная.

Базз обдумал его слова.

— Пойдем в морг, — сказал он наконец, поднимаясь с места.

Эд Уандер последовал за ним из комнаты городских новостей по коридору в другую комнату. Там главенствовал древний тип, который неторопливо кромсал нечто, очевидно представляющее собой стопку вчерашнего выпуска «Таймс-Трибьюн», огромными ножницами. Он пробурчал что-то в адрес Базза, который пробурчал что-то в ответ, и больше они не обращали друг на друга внимания.

— Таббер, — пробормотал Базз Де Кемп и выволок кипу скоросшивателей. Он принялся просматривать их.

— Таббер, Таббер, Иезекиль Джошуа. Есть.

Он вытащил папку с металлическими кольцами, отнес ее к солидному столу, сел и открыл ее. Там были три очень коротких вырезки, даты публикации которых были надписаны на каждой сверху карандашом. Базз быстро просмотрел их, передавая их затем по очереди Эду Уандеру.

Базз откинулся на спинку стула и покачал головой.

— Всего лишь объявления о его митингах, начиная на несколько лет назад. Место расположения палатки, время начала проповеди. Название его первой проповеди: «Нация обедняет себя?» Никакой информации о том, откуда он прибыл и куда может направиться.

Эд Уандер сказал мрачно:

— Дженсен Фонтейн считает, что Таббер — это псевдоним.

Базз покачал головой.

— Такое имя не может быть псевдонимом. Никто, кроме помешанных на Библии родителей, не повесит на ребенка такую кликуху. Никто сам себя так не назовет.

— Он сказал, что он не христианин.

— Может быть, и нет, но его родители были христианами. Возможно, проповедниками. Когда он впадает в гнев, то начинает изъясняться, как трясун или что-то вроде. Он, должно быть, нахватался этого еще в детстве. Послушай, Крошка Эд, ты очень хочешь его найти? И зачем? И что случилось с твоими усами?

Эд почесал гладкую кожу там, где еще сегодня утром были пучки усов. Он пробормотал самообвинительно:

— Может быть теперь, когда я больше не способный молодой человек, делающий карьеру, я не должен выглядеть как таковой?

Базз Де Кемп посмотрел на него, по-птичьи склонив голову, и зажег сигару, которую до сих пор просто мусолил во рту.

— Это непохоже на Крошку Эда Уандера, — сказал он.

— А что похоже на _к_р_о_ш_к_у_ Эда Уандера? — сердито спросил Эд.

Базз ухмыльнулся.

— Обычно он идет, куда ветер дует.

— Не понимаю, как тебе удается со мной ладить, — фыркнул Эд.

— Сам удивляюсь, — ухмыльнулся Базз. — Может быть потому, что я к тебе привык. Ты когда-нибудь замечал, как мы ладим с людьми, к которым привыкли? Почему-то очень не хочется расставаться с кем бы то ни было, кого хорошо знаешь.

— Значит, к тому времени, как ты узнал, что я из себя представляю, ты уже ко мне привык и не смог меня избегать, а?

— Примерно так. Слушай, как сильно ты хочешь найти старину Таббера?

Эду никогда не удавалось по-настоящему рассердиться на насмешки Базза Де Кемпа. Но если когда-нибудь он и злился, то никак не сейчас.

— Не знаю, — проворчал он. — Наверное, я дурак. Если он меня увидит, он, пожалуй, наложит такое заклятие, которого хватит раз и навсегда, как гемофилии. Но я ввязался в эту историю с самого начала, и теперь поздно отступать.

Базз Де Кемп внимательно разглядывал его.

— Какая тебе в этом польза? — Он выдохнул дым, не вынимая изо рта сигары. — Я имею в виду, кроме стремления к смерти.

— О, господи, — пробормотал Эд. — Развлечений я ищу. Да никакой мне в этом пользы. Какая вообще в этом может быть польза?

Газетчик покачал головой.

— Это и впрямь никак не похоже на Крошку Эда Уандера. Ну ладно. Я возьмусь за это. Может быть, найдется запись о рождении Нефертити, или запись о браке самого Таббера, и это даст намек на то, где они живут. Может быть, у АП-Рейтер что-то на него есть. Выметайся отсюда и свяжись со мной попозже. Я тоже чувствую что-то вроде того, что и ты. Что я встрял в эту историю с самого начала.

Эд Уандер спустился в автобар на углу с идеей заказать себе что-нибудь покрепче. Его мысли настолько были заняты Таббером и заклятиями, что он не замечал толпы, пока не оказался в сотне футов от входа в бар. Первым его впечатлением было, что здесь произошел несчастный случай, или, что более вероятно исходя из размеров толпы, какое-нибудь покушение. Стрельба или что-то в этом роде.

Это было не так.

Перед дверью в бар стоял полисмен, выстраивая толпу в очередь, которой можно было управлять. Внутри на полную громкость орал музыкальный автомат.

— Все в порядке, становитесь в очередь. Становитесь в очередь, все в порядке, — как заведенный, повторял полисмен. — Становитесь в очередь, или никто не попадет внутрь.

— Что случилось, офицер? — спросил Крошка Эд.

Коп устало ответил:

— Стань в очередь, парень, стань в очередь, если хочешь выпить. Все становитесь в очередь.

— Стать в очередь за _ч_е_м_? — уставился на него Эд.

— За выпивкой, за выпивкой. Каждый может зайти внутрь, чтобы взять две порции, или на полчаса — смотря что исчерпается раньше. Так что стань в очередь.

— Какого черта? — возмутился Эд. — Я не настолько хочу выпить.

Кто-то в очереди обиделся на это.

— Ага, как же, — грубо отозвался он. — Так что ты будешь делать, парень, весь день разгуливать по улицам туда-обратно? Телевизор не работает уже…

Кто-то еще присоединился к его протесту, и прежде чем первый закончил свою жалобу, чей-то более сильный голос перекрыл его.

Эд отправился прочь, пораженный до глубины души. А ведь все случилось только лишь прошлой ночью. Еще и двадцати четырех часов не прошло.

Когда он шел назад к стоянке, где припарковал Фольксховер, то заметил, что такое творится не только около баров. Рестораны, кафе-мороженые, аптеки, все были заполнены и переполнены, и перед ними стояли очереди. Везде, где были музыкальные автоматы, они были включены на полную громкость. Владельцы заведений быстро делали деньги, но Эд не мог понять, откуда эти деньги берутся. Даже при нынешнем уровне государственного благосостояния средний гражданин не имел средств, необходимых для беспрерывного посещения ресторанов и баров.

Эд сел в свой ховеркар и некоторое время сидел, размышляя. Наконец он включил машину и направился к месту назначения. Он хорошо помнил адрес, но никогда не был там. Найдя дом, он стал перед экраном идентификации и нажал на кнопку.

Раздался голос:

— Крошка Эд! Входи, я сейчас буду.

Эд открыл дверь, вошел и прошел несколько ярдов от входа к комнате, которая явно служила одновременно гостиной и библиотекой. Эд пришел в изумлении при виде обстановки. Комната выглядела как кинодекорация, изображающая интерьер позапрошлого года. Стены были украшены репродукциями, которые Эд смутно припоминал из прошлого, но они ничем не походили на школу возрождения сюрреализма, которая сейчас была в моде. Можно было подумать, что владелец повесил картины потому… ну, не исключено, что они ему _н_р_а_в_и_л_и_с_ь_. Поступая таким образом, можно в два счета заработать репутацию психа. В том же духе были стулья, столы, фурнитура. Прямиком из лавки антиквариата, вышедшие из моды несколько декад назад.

— Здравствуй, приятель, — раздался голос. — Пришел узнать насчет Мэнни Леви для этого шоу со свами?

Эд Уандер посмотрело на хозяина дома, с трудом восстанавливая порядок в мыслях, нарушенный странным интерьером комнаты.

— Свами? — непонимающе переспросил он.

— Ходящий по огню. Ты пару дней назад упоминал о ходящем по огню. Что с тобой, Крошка Эд? Ты помнишь меня? Я Джим Уэстбрук, несколько раз участвовал в твоей передаче «Час необычного», пятьдесят долларов за участие, плата наличными вперед.

Эд Уандер потряс головой.

— Слушай, — сказал он. — Где ты был последние двадцать четыре часа?

— Здесь.

— В этом доме?

— Ну да. Я был занят работой, требующей сосредоточенности.

— Ты включал телевизор?

— У меня нет телевизора.

Эд Уандер уставился на него так, словно инженер рехнулся.

— У тебя нет телевизора? У всех есть телевизоры! Но как же ты…

Джим Уэстбрук терпеливо сказал:

— Я думаю, если бы передавали что-нибудь интересное, что мне захотелось бы посмотреть, я бы мог пойти к соседям или друзьям. Но уже много лет, откровенно говоря, я не знаю таких передач.

Эд Уандер устало закрыл глаза. Затем открыл их и сказал:

— Сейчас нет времени разговаривать о таких вещах, но что ты делаешь в свободное время? Слушаешь радио, ходишь в кино?

— У меня нет свободного времени, — спокойно ответил Джим Уэстбрук. — Один или два раза в неделю я занимаюсь лозоходством. Затем, внизу в подвале у меня есть фотолаборатория, электронная мастерская, мастерская для деревообделочных работ, и еще я устраиваю небольшую машинную мастерскую. Кроме того…

— Понятно, — сказал Эд. — Хватит. Ты и так наговорил столько, что на троих хватит.

— Сядь и расслабься, — непринужденно сказал Джим.

Эд осмотрел комнату. Он состроил гримасу, прежде чем опуститься в одно из доисторического вида кресел, сверх меры оснащенное всякими приспособлениями. К его удивлению оно оказалось удобным, несмотря на дурацкий с точки зрения моды вид. Оно, должно быть, относилось еще к пятидесятым годам.

— Послушай, Джим, ходящий по углям свами отменяется — по крайней мере, откладывается. Ты потом поймешь почему. Прямо сейчас мне некогда объяснять тебе подробности, которых ты наверняка потребуешь. Вот что я пришел спросить у тебя: чудеса возможны?

Джим Уэстбрук сел в кресло напротив гостя, лицо его стало крайне внимательным.

— Чудеса какого рода?

— Ну, нечто, затрагивающее всех. Скажем, универсальное проклятие.

Инженер пожевал губу.

— Понимаешь, разговор о таких вещах сразу упирается в трудности с терминологией. Стоит только использовать термин «чудо», «магия», «проклятие», как интеллектуалы моментально приходят в ярость, как будто у них здесь кнопка. Но если не вдаваться в семантику, то ответ на твой вопрос будет «да». Похоже, чудеса происходили, и не исключено, что они происходят и сейчас или могут происходить.

Эд поднял руку.

— Погоди минутку. Назови хотя бы одно.

— Хоть дюжину, если хочешь. Моисей, перед которым расступились воды. Иисус, накормивший множество людей несколькими рыбами и семью хлебами.

Эд разочарованно произнес:

— Но ведь даже неизвестно, жили ли они на самом деле.

Джим Уэстбрук пожал плечами.

— Мусульмане точно так же убеждены, что Магомет творил различные чудеса, а того, что он реально существовал, никто не отрицает. Или возьми для примера Святую Терезу из Авилы. Она, судя по всему, умела левитировать. Думаю, что это назвали бы чудом или магией большинство ее современников, да и большинство наших. Я всего лишь настроен против использования этого термина. Я полагаю, что левитация — это, ну, нормальное свойство некоторых определенных личностей. То, что этого никто не понимает, еще не делает это чудом, когда кто-нибудь, например, Святой Дунстан, Архиепископ Кентерберийский осуществляет данное действие. Без подготовки я могу тебе назвать такие имена тех, кто умел левитировать: Святой Филипп Бенитас, Бернард Птолемей, Доминик, Френсис Ксавье и Альберт Сицилийский. Потом еще Савонарола, которого видели парящим в паре футов над полом его камеры в подземной тюрьме как раз перед тем, как его сожгли.

— Все это религиозные фанатики, — запротестовал Эд. — Я им не верю. Помешанный на религии может вообразить, будто видел все, что угодно, когда он завелся. Я старый скептик после этой моей передачи.

Хозяин дома скривил рот.

— Хорошо. Был еще Д.Д.Хоум. Свидетели его полета никоим образом не были религиозными фанатиками, а они видели, как он вылетел из одного окна и вернулся обратно через другое, и это происходило на десятом этаже. Еще? Миссис Гаппи и Реверенд Стейнтон Мозес, совсем недавно и проверено выдающимися научными фигурами.

Эд Уандер чувствовал себя несчастным. Он потрогал кончик носа левым указательным пальцем. Ему хотелось почесать свои более не существующие усики.

Джим Уэстбрук смотрел на него, слегка подняв брови, ожидая следующего вопроса.

Просто чтобы что-то сказать, Эд обвел жестом комнату.

— Что ты пытаешься доказать этой ненормальной комнатой, Джим? — Поскольку инженер, похоже, не понял вопроса, он добавил. — Вся эта вышедшая из моды мебель, никакого автобара, никакого телевизора, примитивные картины на стенах — если ты считаешь это картинами.

Джим Уэстбрук сухо сказал:

— Веласкес и Мурильо — это не совсем кроманьонские рисунки на стенах, Крошка Эд.

— Ну да, но что твои друзья говорят об этой дикой обстановке? Уэстбрук внимательно оглядел его, слегка кривя рот в печальной

усмешке.

— У меня не так-то много друзей, настоящих друзей, Крошка Эд. А те, которые есть, обычно согласны со мной. Они находят эту комнату уютной, что самое важное, и имеющей все необходимое, что по важности занимает второе место. Кроме того… — он засмеялся, -…по меньшей мере некоторые из них предпочитают Веласкеса агониям в стиле возрождения сюрреализма, принадлежащим Джексону Сальвадору.

Внезапно Эд понял, что сообразительный инженер, сидящий напротив него, вовсе не питает особой симпатии к Эду Уандеру. Эта догадка была для Эда откровением, поскольку он был знаком с Уэстбруком уже несколько лет и всегда находил с ним общий язык. Он несколько раз выступал у Эда в передаче «Час необычного», так как увлекался нетрадиционными предметами и, похоже, был авторитетом во всем, начиная с парапсихологии, и заканчивая космическими путешествиями. Кроме того, у него была озорная страсть насмехаться над традиционным научным образом мыслей, и он был подлинным Чарльзом Фортом в том, чтобы найти материал, при помощи которого забить священную корову.

Эд всегда думал о Джиме Уэстбруке как о друге и только теперь сообразил, что тот никогда не проявлял взаимности. Эд не успел подумать, а у него с языка уже сорвалось:

— Джим, почему ты меня недолюбливаешь?

Его собеседник вновь поднял брови и некоторое время молчал. Наконец он медленно произнес:

— Люди редко задают такие вопросы, Крошка Эд. А когда задают, то редко на самом деле хотят получить ответ.

— Нет, ты ответь, — эти слова он тоже произнес помимо желания.

Джим Уэстбрук откинулся на спинку кресла.

— Ладно, приятель. Правда заключается в том, что я не недолюбливаю тебя. Я вообще к тебе никак не отношусь. Знаешь что? Ты — стереотип, как почти любой человек. Мы превратились в нацию стереотипов. Почему, во имя всего святого, все девушки хотят походить на последний секс-символ, Брижитт Лоран? А они хотят. И коротышки, и толстушки, и высокие. А все молодые бизнесмены с амбициями тоже хотят выглядеть абсолютно одинаково в своих костюмах от Брукс Бразерс. Они хотят соответствовать образцу до той степени, где это соответствие становится смешным, нелепым. Что, черт побери, случилось с нашей цивилизацией? Ты помнишь, когда мы в последний раз вспоминали такое понятие, как индивидуальность? Индивидуальные особенности? Мы боимся выглядеть иначе, чем сосед, боимся, что наш дом будет хоть чем-то отличаться от его дома, боимся водить другую машину.

— Значит, ты считаешь, что я такой же стереотип, как другие.

— Да.

Он сам этого просил, но когда инженер выложил это все напрямик, Эд Уандер начал медленно закипать. Он ядовито сказал:

— А ты, разумеется, не такой.

Джим Уэстбрук криво усмехнулся.

— Боюсь, назвать человека стереотипом, это все равно, что сказать, что у него нет чувства юмора, или что он плохой водитель, или что он скверный любовник.

— Не считай, что я повторяю прописные истины, — фыркнул Эд, — но если ты такой умный, почему ты не богат?

Джим перестал улыбаться, и в его голосе прозвучало почти сочувствие, когда он ответил:

— Я богат. Почти так богат, как вообще может быть богат человек. Я делаю то, что хочу делать, и уже достиг или в состоянии достигнуть того, к чему стремлюсь. Или ты говоришь о деньгах? Если речь о деньгах, то у меня есть все, что мне нужно. Может быть, если бы я потратил больше времени, в особенности, если бы я посвятил этому все свое время, я бы получил больше. Но мне и так не хватает времени, чтобы заниматься тем, чем мне хочется, так не будет ли это глупостью с моей стороны тратить больше времени, чем это необходимо, на зарабатывание денег?

— Я уже слышал такие разговоры, — сказал Эд. — Но я всегда замечал, что те, кто действительно соображает лучше других, выбираются наверх.

— Я не стану с тобой спорить, приятель, — мягко сказал Джим Уэстбрук.

— Вопрос только в том, что считать верхом. Один парень по имени Ллайл Спенсер, который был президентом Ассоциации Научных Исследований, провел исследования коэффициентов интеллектуальности. Он выяснил, что верхушка ученых и инженеров имеет средний IQ примерно 135. Верхушка бизнесменов -

120. Спенсер указал, что большинство президентов корпораций менее сообразительны, чем их работники в исследовательских отделах. Фактически их средний показатель был ниже, чем у представителей таких обыденных профессий, как аптекари, учителя, студенты-медики, книготорговцы, инженеры-механики и бухгалтеры. Очевидно, интеллект — не самое необходимое, чтобы выбраться наверх, как ты это называешь.

— Ага, — ухмыльнулся Эд. — Стало быть, если бы кто-нибудь пришел и предложил тебе полмиллиона, ты бы сказал: «Нет, благодарю, я для этого слишком умен. Я лучше буду счастлив, играясь в своей фотолаборатории и электронной мастерской в подвале».

Его собеседник рассмеялся.

— Я же не говорил, что отказался бы от денег, если бы появилась такая возможность, Крошка Эд. Я прекрасно осознаю преимущества денег. Просто я не хочу тратить свою жизнь на погоню за ними, отказавшись ради этого от того, что я по-настоящему ценю. — Он поднялся на ноги. — Пожалуй, мы сегодня толком не поговорим на эту тему. Что ты скажешь, приятель, если мы отложим этот разговор на другой раз?

Эда выставляли; достаточно вежливо, но недвусмысленно. Недовольный больше собой, чем собеседником, Эд встал и направился к двери. Джим Уэстбрук провожал его. Инженер явно не был задет словами Эда. У двери Эд обернулся и сказал:

— Купи газету, или выйди и поговори с соседями, у которых есть телевизор или радио. Может быть, я свяжусь с тобой попозже.

— Хорошо, — вежливо согласился Уэстбрук.

Бары были набиты битком с прошлого вечера, а время, которое разрешалось провести внутри, строго ограничено. Эд Уандер отказался от мысли просидеть в каком-нибудь баре достаточно долго, чтобы оглушить себя спиртным, и слова Джима Уэстбрука перестали бы звучать у него в ушах. Не очень-то приятно было это слышать.

Битком были набиты не только бары, но и улицы. За всю свою жизнь Эд Уандер не помнил, чтобы на улицах были такие толпы прохожих. Похоже, у них не было никакой определенной цели, куда идти. Просто бесцельно прогуливаться туда-сюда. Очереди перед кинотеатрами были такими длинными, что теряли всякий смысл. Те, кто стояли последними, могли надеяться попасть в кино не раньше следующего дня.

Эд вернулся в свою квартиру и упал в кресло. Он пробормотал презрительную фразу в адрес древней мебели в квартире Уэстбрука. Удобно? Допустим, но до какого идиотизма так можно дойти?

Он — стереотип! Ну и ядовитый тип этот Уэстбрук. Эд Уандер тяжелым трудом пробился наверх. Школу он закончил почти на все «С», даже несколько «В» получил по таким предметам, как драматическое искусство и гимнастика. Достаточно хорошие оценки, чтобы легко попасть в колледж. Это было серьезным испытанием. Правительственной стипендии едва хватало на жизнь. Приходилось ездить в подержанной машине, питаться в университетском кафетерии, не менять одежду до тех пор, пока она еще чуть-чуть и начинала бы выглядеть поношенной. Да, Эд Уандер получил образование тяжким трудом. Четыре года таких сложных предметов, как драматическое искусство, искусство спора, танцы, техника секса и единство с коллективом.

Затем долгие годы борьбы на пути наверх. Эд Уандер не стал после школы тотчас пользоваться всеми благами безработного. Нет, сэр. Он воспользовался временной компенсацией, а сам действительно искал работу. Десять лет он числился в списках театров, студий, стараясь получить роль. Какие могут быть сомнения, что временная компенсация — это лучше, чем прямая страховка по безработице? Временная компенсация означает, что человек действительно ищет работу, что уже достаточно говорит о том, что Эд Уандер — не стереотип. Кое-кто смотрел на него, как на придурка, уже только за то, что он искал работу.

Затем наконец он переключился на радио и телевидение. Удача, плюс немного подкупа, романчик с толстой женой ответственного работника студии, и Эд Уандер попал в шоу-бизнес эфира.

Стереотип, да? Тогда как ему удалось в конце концов добиться собственной передачи, передачи «Час необычного»?

Он им покажет, кто стереотип.

Стереотип!

Он даже усы сбрил. Ну, чья взяла?

Утром Эд Уандер отправился в свою автоматическую кухню и набрал завтрак. Он должен был бы чувствовать упадок духа после вчерашней неудачи, но не чувствовал. Неизвестно почему, но это было так. Факт тот, что он чувствовал себя накануне каких-то событий. Неизвестно каких, но чувствовал.

Позавтракав, он выбросил тарелки в мусорный люк и вернулся в гостиную.

Он позвонил в Бюро Безработных, зарегистрировался как временно безработный, в качестве своей профессии подал «директор передачи на ТВ или радио» и подал заявление, чтобы временная компенсация переводилась прямо на его счет.

Затем он позвонил в Универсальное Кредитное Управление и подал заявление на временную отмену коммунальных платежей. Когда он это делал, ему пришло в голову, что тот яйцеголовый экономист, который выдумал временную отмену платежей, заткнул одну из самых больших потенциальных дыр в функционировании общества изобилия. Когда падение спроса росло, как снежный ком, власти задумались над возможными последствиями даже самого незначительного экономического спада. Если когда-нибудь лишения права пользования начнутся в большом масштабе, все это пойдет лавиной. Продукты заполнят рынки, и фабрики закроются, еще более усугубив экономический спад. Да, тот, кто выдумал кредитное приостановление платежей, избежал тем самым этой западни классического капитализма. Разумеется, пока ты пользуешься кредитным приостановлением платежей, ты не можешь завести новый кредит на коммунальные услуги, но даже в Процветающем Государстве нельзя иметь все.

Покончив с делами, Эд расслабился и задумался над своим положением. Его выгнали с работы. Если автоматика бюро по трудоустройству Процветающего Государства найдет для него потенциальное место, они его уведомят. Пока у него не было никакого занятия. Нет смысла лично обращаться на радиостанции или телестудии. Они решат, что он чокнутый, если он станет это делать сам.

Нужно как-то убить время. Эд потянулся и включил телевизор.

Каким-то образом он умудрился временно забыть об этом. Экран являл собой ужасную картину в духе абстракционизма. Эд быстро выключил его. Надо полагать, станции продолжают попытки, но волны просто не проходят.

Просто, чтобы размяться, он спустился и прошелся до угла за газетой. Ни одной газеты не было. К счастью, у управляющего нашелся его собственный экземпляр в подсобке, и он позволил Эду забрать его.

У стеллажей с журналами и книгами продолжали толпиться люди. Эд сказал управляющему:

— Комиксы по-прежнему идут нарасхват, а?

— Э, нет, — покачал головой тот, сияя. — Мы уже распродали все комиксы. В городе больше ни одного не осталось. Агенты говорят, что типографии работают день и ночь, печатая дополнительные выпуски, но прямо сейчас торговать нечем. Теперь раскупают журналы и дешевые издания книг. Самые популярные журналы уже тоже успели раскупить. И среди книг не осталось ни детективов, ни вестернов, — он перестал улыбаться. — Из-за этой аварии дела, конечно, идут как никогда, но вот возвращаться вечером домой, к жене, это сущий кошмар. Нам совершенно нечем заняться, кроме как гавкаться друг с другом, а дети, которым нечего смотреть, просто на головах ходят.

Эд Уандер унес газету к себе домой, не открывая.

Газеты, очевидно, переживали вторую молодость и наслаждались ею. Ввиду отсутствия радио и теленовостей, вернулось время чтения.

Заголовки гласили:

«Помехи ТВ и радио во всем мире»

«Президент выступит на специальной пресс-конференции»

«Всеобщие выступления против лимитов

на билеты в кино и на спортивные зрелища»

«Мать, не выдержав безделья, убивает детей

и совершает самоубийство»

«Намеки Советского Комплекса на то,

что Запад намеренно саботирует ТВ»

Эд только приступил к подробностям, как его прервал телефонный звонок.

Экран заполнило лицо Базза Де Кемпа с неизменной сигарой во рту.

— Привет, Крошка Эд. Я разгадал великую тайну.

Мгновение Эд думал, что… но нет.

— Какую тайну? — спросил он.

— Куда исчезли Зеки и Нефертити.

— Ну! — Эд наклонился вперед.

Базз растягивал удовольствие.

— Это было не так-то просто. Я задействовал все, кроме ФБР. Я проверил…

— Ладно, ладно, — нетерпеливо буркнул Эд. — Выкладывай.

— Они перебрались вверх по реке в следующий город, Согерти, и там снова поставили свои палатки. Старина Зеки продолжает свое лекционное турне.

Эд устало закрыл глаза. Он уже вообразил себе, как Иезекиль Джошуа Таббер плывет зайцем на теплоходе в Бразилию, или ищет политического убежища в посольстве Советского Комплекса, или просто скрывается где-то в укромном углу.

Вместо этого чокнутый странствующий проповедник как ни в чем ни бывало продолжает свое дело на несколько миль вверх по реке!

6

— Отлично, — сказал Эд Уандер. — Я за тобой заеду.

— Погоди, парень, — репортер вытащил сигару изо рта, чтобы воспользоваться ей, как указкой. — Не исключено, что старый лопух слегка рассержен на тебя, но уж на меня-то он зол всерьез. Это ведь я над ним насмехался и вывел его из себя. Это я заставил его говорить в гневе, как это называет его дочь. Думаю, будет лучше, если он для начала увидит только твою милую физиономию.

— Используем меня как приманку, чтобы дразнить тигра, а?

— Это была твоя идея снова найти его. Ты сказал, что ввязался в эту историю с самого начала. Бравый парень. Крутой мужик.

— Ты сказал, что тоже встрял в историю с самого начала, — проворчал Эд.

— Да, и я намерен в ней оставаться, но на расстоянии, парень, на расстоянии. Послушай, я не посмел даже заговорить об этом со Старой Язвой, городским редактором, но ты не рассказывай об этом никому, кроме меня, так что у «Таймс-Трибьюн» будут эксклюзивные права на эту информацию, и уж мы найдем способ выразить нашу благодарность. Это сенсация, Крошка Эд. Сенсация века.

До Эда Уандера только в этот момент дошло, насколько велика эта сенсация. Перед его мысленным взором замелькали картины. Он может продать ее в иллюстрированный журнал «Лук эт Лайф». Он может продать ее…

Картины перед мысленным взором погасли. Никуда ему этого не продать. Если Баззо даже не посмел заговорить об этом с городским редактором такого заштатного городишки, как Кингсбург, кто будет слушать Эда Уандера в Ультра-Нью-Йорке?

Он подозревал, что из всех вовлеченных и историю единственными, кто действительно знал, что «Домотканый стиль» и помехи на радио и телевидении — это результат проклятий Таббера, были он сам, Базз и Элен. За исключением, разумеется, самого Таббера, Нефертити и нескольких его последователей, «следующих слову», или как там они себя называют.

— Ну? — нетерпеливо сказал Базз.

Эд не знал, откуда у него взялась храбрость, но он ответил:

— Ладно. Я отправлюсь в Согерти, что бы из этого не вышло. Буду держать тебя в курсе. Помни, если из этого получатся деньги, я участвую в дележе.

Репортер вытаращил глаза в преувеличенном торжественном обещании.

— Де Кемп всегда держит слово, — провозгласил он.

— Угу, — проворчал Эд, протягивая руку выключить телефон.

Эд спустился подъемником в подземный гараж, взял Фольксховер, включил его, поднял на полфута над полом, выехал по скату на улицу и взял направление на север. Толпы на улицах были несусветные. Он никогда не представлял, сколько народу живет в этом городе. В далеком прошлом, надо полагать, большинство проводило день на рабочем месте, вечер за телевизором, в кино, или слушая радио. В последние годы, по мере того, как число нужных профессий все уменьшалось и уменьшалось, так что в конце концов безработных стало больше, чем работающих, средний горожанин стал вести более сидячий образ жизни. Эд где-то встречал такие данные, что средний человек проводит восемь часов в день, будучи развлекаем средствами массовой информации.

Теперь этот порядок нарушился.

Эд направлялся на север на высоте примерно десяти футов и обратил внимание, что движение гораздо интенсивнее, чем можно было бы ожидать в это время дня. Не нужно было долго думать, чем это вызвано. Горожане выбрались к ближайшей воде искупаться или к ближайшему лесу на пикник. В основном их лица при этом не выражали надежды хорошо повеселиться. Вероятно, потому, что их переносные приемники и телевизоры не работали.

Эду Уандеру пришло в голову, что такие развлечения прошлого, как пикники и плавание, вышли из моды еще в те времена, когда он был ребенком. В его дни детвора еще развлекалась самостоятельно — плавали, ловили рыбу, играли в бейсбол, путешествовали пешком, ездили в лагеря. Теперь ничего этого не делали, потому что это помешало бы смотреть ту или другую любимую программу. Отправьтесь в лагерь и пропустите «Час Роберта Хоупа Третьего», или «Я с ума схожу по Мери», не говоря уж о «Садистских Сказках». Конечно, всегда можно взять с собой переносной телевизор, но тогда придется смотреть передачи, сидя у костра, вместо того чтобы делать то же самое у себя дома в полном комфорте и с гораздо меньшим количеством комаров.

Рыбалка. Он вспомнил, как мальчишкой ездил с отцом на рыбалку. И самостоятельно тоже ездил, кстати сказать. Он мог вовсе ничего не поймать или принести домой жалкую связку окуней, но ему это нравилось. Сегодня мальчишки предпочитают посмотреть, как кто-то другой в Гольфстриме или у берегов Перу поймал марлина весом в полтонны или попал острогой в гигантского ската, ныряя с Большого Барьерного Рифа Австралии. Чужое сильное волнение игры с десятифутовой акулой-людоедом, как видно, гораздо сильнее, чем утомительное ожидание, пока четырехдюймовый окунь схватит твоего червяка.

Согерти был одним из этих неизменных городов новоанглийского типа. Большие деревянные дома. Одноэтажные, двухэтажные, редко когда более чем трехэтажные, даже в деловой части города. Деревня-переросток, которая заставляет удивляться, как она вообще существует, и по какой причине ее жители не переселились в более приятное место.

Эд Уандер остановил свой маленький ховеркар перед Торнтонским Мемориальным Театром, перед которым, как перед кинотеатрами в его собственном городе, стояла большая очередь. У обочины тротуара стояло три или четыре горожанина не в духе, которые явно сочли очередь слишком длинной, так что надеяться попасть внутрь безнадежно.

— Эй, парень, можешь мне сказать, где поставил свои палатки… ээ… преподобный Таббер?

— Никогда о нем не слышал, — сказал парень.

— А ты, приятель? — спросил Эд.

Приятель почесал в затылке.

— Чего-то я такое читал в газете про палаточный митинг возрождения религии или вроде того. Э, слушайте, так это идея! Можно туда пойти! Послушать про это возрождение.

— Ах ты черт, — радостно сказал парень. — Слушайте, я сейчас пойду домой, захвачу свою старуху, детей и бегом туда, пока все места не заняли.

— Вы мне можете сказать, где они остановились? — терпеливо спросил Эд.

— Ага, — сказал приятель, очевидно увлеченный идеей парня и уже сам собравшийся бежать. — Вон по той улице три квартала, потом поверни налево и двигайся, пока не доберешься до парка. Не ошибешься. — Последние слова он договаривал уже на бегу.

Эд проехал три квартала, свернул налево и через некоторое время добрался до парка. Похоже, парень и приятель будут разочарованы. Перед палаткой Таббера уже выстроилась длинная очередь. До вечера было далеко, но очередь уже стояла здесь.

— Только стоячие места, — пробормотал Эд, нажимая на рычаг спуска. Интересно, подумал он, бывают ли у Таббера утренние выступления? Он припарковал машину и направился ко входу.

— Эй, ты, стань в очередь, — проворчал кто-то в его адрес. К нему повернулись враждебные лица.

— Я пришел не для того, чтобы слушать… ээ… проповедь, — торопливо сказал Эд. — Я…

— Ну конечно, конечно, умник. Ты просто стань в очередь, и все. Я тут стою уже два часа. Только попробуй влезть без очереди, так получишь, что родная мать не узнает, понял?

При угрозе физического насилия у Эда, как обычно, сжался желудок, и он отступил на два шага назад. Он растерянно посмотрел на трех-четырех приверженцев Таббера, которые изо всех сил старались навести порядок.

— Каждый услышит Говорящего Слово, — повторял один из них по кругу, как заведенный. — Он сократил свою речь до получаса, чтобы каждый смог услышать, по очереди. Пожалуйста, проявите терпение. Каждый услышит Говорящего Слово.

Один из стоящих в очереди пробурчал:

— Полчаса? Они что, хотят сказать, что я стою здесь столько времени ради получасового шоу?

— Это не вполне шоу, друг, — сказал Эд Уандер.

Он отошел от очереди. Чтобы добраться до входа, придется потратить несколько часов. Кроме того, это был неподходящий способ посоветоваться с Таббером. Он хотел поговорить с пророком, если это было подходящее название для Таббера, наедине. Причем с минуты на минуту затея нравилась ему все меньше.

Он обошел большую палатку вокруг, оказался позади нее и обнаружил, что, как и раньше, за ней скрывается маленькая палатка. Некоторое время Эд колебался. Он обошел вокруг полотняного жилища. Там был старомодный фермерский вагон и мирно пасущаяся лошадь.

Эд набрал в грудь побольше воздуха и вернулся ко входу. Как, интересно, постучать в дверь палатки? Он откашлялся и крикнул:

— Кто-нибудь дома?

Внутри послышалось шевеление, затем клапан палатки откинулся, и показалась Нефертити Таббер.

Она посмотрела на Эда и залилась румянцем.

— Здравствуй, добрая душа, — сказала она. Затем в быстром порыве, все сразу:

— О, Эд, мне так жаль, что все так вышло тогда. Я… Мне не следовало приводить отца…

— «Жаль», — резко сказал он. — Всему миру жаль. Послушай, ты знаешь, что случилось?

Она молча кивнула.

— Сейчас я тебе расскажу, что случилось, — начал он.

Она быстро осмотрелась по сторонам, затем откинула клапан палатки.

— Пожалуйста, войди, Эд.

Он последовал за ней. Палатка оказалась на удивление большой. Она была удобно разделена на три комнаты, две из которых имели собственные клапаны, закрывающие входы. Спальни, решил Эд. Большая комната представляла собой комбинацию кухни, столовой и гостиной. Часть земляного пола даже была застеклена ковром. Самодельным ковром, каких Эд Уандер не видел с детства.

Вокруг стола стояли складные стулья, и Нефертити нерешительно указала на один из них. То, что самого Иезекиля Джошуа Таббера не было дома, придало Эду храбрости.

— Все теле— и радиостанции в мире молчат, — сказал он обвиняющим тоном.

Она кивнула.

— Я узнала об этом только час или два назад. Я ходила в город взять припасы у одного и следующих по пути, который живет не в Элизиуме.

Эд пропустил мимо ушей вторую часть ее фразы, которая звучала, как стопроцентное сумасшествие, и прицепился к первой части фразы.

— Ты видела всех этих людей на улицах?

Она молча кивнула.

— Как долго это уже продолжается?

Она поняла, о чем он спрашивает, вне всякого сомнения.

— Ты имеешь в виду… Силу? Власть выдохнуть слово?

Эд Уандер закрыл глаза в невыразимой усталости.

— Давай на время оставим эту идиотскую манеру выражаться. Что твой отец ДЕЛАЕТ на самом деле?

Она посмотрела на него так, словно ничто не могло быть более очевидным.

— Он пользуется Силой и произносит слово. Но, разумеется, как правило, только когда он в гневе. Ты и твой друг Базз Де Кемп разгневали его. Так же как Элен Фонтейн перед тем.

— Вот так все просто, да? — саркастически произнес Эд.

— Не сердись, добрая душа, — девушка озадаченно нахмурилась. — До сих пор это не было так сильно. — Ее лицо прояснилось. — Может быть, раньше его никогда не выводили из себя настолько.

— Но послушай, как у него получается ДЕЛАТЬ такие вещи?

— Но он — Говорящий Слово, учитель пути в Элизиум и возлюбленный Всеобщей Матери.

— О, господи боже, — страдальчески пробормотал Эд. — Задай дурацкий вопрос и получишь дурацкий ответ.

Он машинально протянул руку и положил ее на руку девушки.

— Послушай, Нефертити, это важно…

Ее глаза слегка расширились, а рот округлился. Эд отдернул руку.

— Прошу прощения!

Ее голос был хриплым:

— Ничего.

Эду и самому пришлось откашляться. Ему хотелось бы знать, сколько лет Нефертити Таббер. Он только сейчас сообразил, что до нее, наверное, никогда не дотрагивался ни один мужчина. Во всяком случае, мужчина ее возрастной группы.

— Послушай, — сказал он снова, — мне все время кажется, когда я с вами всеми разговариваю, что я вступил в беседу на несколько веков позже, чем нужно. Скажи, чего хочет добиться твой старик… то есть, твой отец. Что это за разговоры о том, что коммунисты для него слишком мягкие. Они недостаточно радикальны для него?

Голос из-за его спины произнес:

— Мгм, у нас гость.

Эд вздрогнул, ожидая удара молнии между лопатками, и обернулся.

Лицо человека, стоящего позади него, было преисполнено всеобъемлющего понимания и печали. Таббер выглядел примерно таким же опасным, как богоматерь с младенцем кисти Микеланджело.

Эд Уандер тем не менее поднялся с места.

— А… мм… здравствуйте, сэр… уух, простите, не сэр… ээ… Иезекиль… мм… добрая душа.

— Здравствуй, Эдвард. — Седобородый пророк просиял ему навстречу. — Ты ищешь дальнейшего просветления на пути в Элизиум?

Старик со вздохом уселся на один из складных стульев. Он явно не питал обиды по поводу того, что произошло в прошлый раз.

Нефертити тоже встала. Она принесла отцу стакан воды, которую налила из ковша. Эд Уандер помимо воли обратил внимание, что она двигается, как малайские женщины, которых он видел в передачах о путешествиях — голова и плечи гордо выпрямлены, бедра мягко колышутся.

— Н-ну, ээ, да, — торопливо сказал Эд. — Захватывающая тема. Насколько я понимаю, вы стремитесь к чему-то вроде Утопии. Мм…

Иезекиль Джошуа Таббер нахмурился.

— Добрая душа, тебе не удается понять слово. Мы не ищем Утопии. Предполагается, что Утопия — это совершенное общество, а любое совершенство автоматически перестает расти. Следовательно, концепция Утопии консервативна, если не реакционна. Это ошибка многих, в том числе так называемых коммунистов. Они думают, что как только их земля обетованная будет достигнута, всякий прогресс остановится, и будет достигнуто тысячелетнее блаженство. Чушь! Всеобщая Мать не знает остановок. Путь в Элизиум бесконечен!

Эду показалось, что некоторое время он следил за ходом мысли старика, но к концу все это превратилось в абракадабру.

Но Эду Уандеру часто приходилось иметь дело с чокнутыми. Неважно, что у этого были невероятные способности, с которыми Эд никогда до сих пор не сталкивался. Все равно это был псих. Эд сказал успокаивающе:

— Ага, после того, как вы объяснили, мне стало ясно. Утопия реакционна.

Таббер вопросительно посмотрел на него.

— Я понимаю, добрая душа, что твои мотивы для посещения нас могут быть иными, нежели интерес к пути. — Таббер благожелательно улыбнулся и посмотрел на Нефертити, которая все это время не сводила с Эда Уандера глаз. Она покраснела. Эта девушка непрерывно краснеет, подумал Эд Уандер. Не может быть, чтобы она на самом деле была настолько застенчива.

— Возможно ли, что ты пришел сюда из-за моей дочери? — мягко спросил Таббер.

Может быть, это и было сказано мягко, но Эд Уандер едва усидел на стуле. Все инстинкты умоляли его вскочить. Вскочить и бежать прочь!

— О нет, — запротестовал он. — Ээ…

— Отец! — сказала Нефертити.

Эд не смотрел на нее. Он подозревал, что Нефертити Таббер приобрела кирпичный цвет — если уж она способна порозоветь при одном только виде мужчины. Эд, заикаясь, пробормотал:

— О нет. Нет. Я пришел по поводу телевидения и радио.

Иезекиль Джошуа Таббер нахмурился, но лицо его было таким, что хмурое выражение было добрее, чем улыбка иного человека. Он печально сказал:

— Как жаль. Поистине, путь Всеобщей Матери, путь в Элизиум освещается романтической любовью юных. И я боюсь, Нефертити из-за меня ведет такую жизнь, что утрачивает возможности встретить пилигримов ее собственного возраста. — Он вздохнул и сказал:

— Но что у тебя за дело, Эдвард, по поводу телевидения и радио? Ты ведь знаешь, что мне не нравится направление, которого придерживаются наши средства массовой информации в последние годы.

Тихая манера собеседника позволила Эду расхрабриться. Похоже, Таббер совсем не был зол на него за фиаско на станции в ту ночь.

— Ну, вы бы могли все же не доводить это до такой крайности. Я имею в виду ваше отсутствие симпатии к ним.

Таббер был озадачен.

— Не думаю, что я понимаю тебя, добрая душа.

— Проклятие, — нетерпеливо сказал Эд. — Проклятие, которое вы наложили на телевидение и радио. Боже правый, только не говорите мне, что вы забыли, что это сделали!

Таббер ошеломленно переводил взгляд с Эда на Нефертити. Пристальное внимание девушки, сосредоточенное на Эде, постепенно рассеивалось по мере того, как росло понимание. Она сказала:

— Отец, ты, быть может, забыл, но тогда ночью в радиопередаче Эда ты был вне себя от гнева. Ты… воззвал к силе, чтобы проклясть радио.

— И теперь в мире нет ни одной работающей теле— или радиостанции, — выложил Эд.

Таббер тупо посмотрел на них.

— Вы хотите сказать, что я призвал гнев на эти, как признано, извращенные институции, и… это СРАБОТАЛО?

— Сработало, а как же, — мрачно сказал Эд. — Я теперь безработный. В этой отрасли были задействованы несколько миллионов человек, и все они, в разных частях света, безработные.

— Во ВСЕМ мире? — спросил Таббер в изумлении.

— Ах, отец, — запротестовала Нефертити. — Те же знаешь, что тебе дана сила. Помнишь того молодого человека, который постоянно играл на гитаре свою народную музыку?

Таббер потрясенно уставился на Эда. Он ответил дочери:

— Да, но порвать пятидолларовые струны на гитаре на расстоянии нескольких футов — это совсем не…

— Или неоновая реклама, на которую ты жаловался, что глаза будто вот-вот выскочат у тебя из головы, — сказала Нефертити.

— Вы что, хотите сказать, что не знали, что это подействовало? — спросил Эд. — Не знали, что после того, как вы прокляли радио, теперь не осталось ни одной работающей теле— или радиостанции?

Таббер произнес в благоговейном ужасе:

— Силы, которыми может наделить Всеобщая Мать, поистине достойны удивления.

— Достойны-то достойны, — резко сказал Эд. — Но вопрос в том, сможете ли вы их обратить назад? Люди впадают в отчаяние. Даже в таком маленьком городке, как этот, тысячи людей бродят по улицам, не имея, чем заняться. Даже небольшой палаточный митинг вроде вашего забит до отказа и… — он оборвал фразу. Лицо Иезекиля Джошуа Таббера внезапно стало пустым, трагически пустым.

— Ты хочешь сказать… добрая душа… — с трудом произнес Таббер, — что внезапно привлеченные нами огромные толпы, аудитория столь обширная, что я должен держать дюжину проповедей в день, что все это вызвано…

— Они пришли сюда, потому что больше нет места, где бы их развлекали, — резко сказал Эд.

Нефертити сказала тоном мягкого сочувствия:

— Я собиралась сказать тебе об этом, отец. Множество людей слоняется по улицам. Они отчаянно ищут развлечений.

К добродушному Табберу, на мгновение сломленному известием, медленно возвращалась сила.

— Развлечений!

— Иезекиль, неужели ты не видишь? — сказал Эд. — Люди должны что-то делать со своим временем. Они хотят, чтобы их развлекали. Люди имеют право немножко повеселиться. Это можно понять, верно? Они любят радио, они любят телевизор. Им нельзя в этом помешать. Ну так вот, они не знают, куда себя деть. Им нужно как-то убить время.

— Убить время! Убить время! — загремел Таббер. — Убивать время, добрая душа, это не значит совершать убийство, это значит совершать самоубийство. Мы совершаем самоубийство нации, влача пустую бессмысленную жизнь. Человек должен встать на путь к Элизиуму, а не искать способов прожигать жизнь!

— Да, но разве ты не видишь… ээ… добрая душа? — сказал Эд. — Люди не желают прислушиваться к твоим словам. Они настроены совсем на другое. Они хотят, чтобы их развлекали. И им нельзя помешать. Можно, конечно, отобрать у них радио, отобрать телевизор…

Еще продолжая говорить, захваченный спором, Эд Уандер понял, что уже сказал слишком много. Иезекиль Джошуа Таббер вырос ростом в гневе.

— Да? — громовым тоном вопросил он. — Отобрать у них радио и телевизор, и что они станут делать?

Эд старался вывернуться, но сила старика держала его в кулаке почти физически. Держала и требовала ответа. Он сказал:

— Ну, они обратятся к таким вещам, как кино.

— Неужели?

Эд Уандер измученно закрыл глаза.

Раздался чей-то незнакомый голос:

— Тебя ожидает свежая аудитория, добрая душа. Мы вывели предыдущую группу из палатки, и новая группа ждет, когда им явят слово.

Эд посмотрел вверх. Это был один из последователей Таббера, которого Эд видел перед входом в большую палатку.

Таббер стоял, выпрямившись во весь рост — футов семь, не меньше, и веса в нем было фунтов триста.

— Ах, они ожидают! Ну так они услышат истинное слово!

Эд Уандер, потеряв дар речи, взглянул на Нефертити. Она сидела с локтями, прижатыми к бокам, как будто в женском протесте против мужской психической силы, исходящей от ее отца.

Пророк бурей вырвался из палатки.

Эд снова взглянул на девушку. Все, что ему пришло в голову сказать:

— Я рад, что не упомянул карнавалы и цирк.

Нефертити покачала головой.

— Отец любит цирк, — сказала она.

Они некоторое время сидели в ожидании. Никто из них не мог бы сказать, как долго. В молчании они прислушивались к шумам, доносящимся из соседней палатки, и наконец раздался громовой рев голоса Таббера.

Нефертити начала что-то говорить, но Эд прервал ее.

— Я знаю, — сказал он. — Он говорит в гневе.

Она молча кивнула. Голос Таббера достиг максимальной высоты.

— Это Сила, — сказал Эд. И мрачно добавил. — А я так хотел увидеть новый фильм «Бен Гур снова в седле»…

Он угадал. О, он угадал в точности.

Доказательства появились, когда он отвел маленький Фольксховер обратно в Кингсбург. Впервые в своей жизни Эд Уандер наткнулся на линчующую толпу. Кричащая, визжащая, исходящая ненавистью толпа клубилась в невероятном беспорядке. Кричали, чтобы кто-то нашел веревку. Кричали, что надо пойти в парк и найти подходящую ветку. Другие наоборот кричали, что фонарь вполне сойдет. Где-то в середине толпы воющая, охваченная страхом жертва билась в хватке трех человек с дикими лицами, вытаращенными глазами, которые, похоже, были вожаками беспорядка. Если правомерно сказать, что у линчующей толпы есть вожаки.

Эд мог бы подняться над демонстрацией и проехать мимо. Все его инстинкты, страх физического насилия заставляли Эда немедленно убраться отсюда и побыстрее, в целях личной безопасности. Но полная невероятность происходящего захватила его. Он опустился на землю и стал смотреть.

Их было не меньше пяти сотен, и они были в бешенстве. Вопли и ругань, визг женщин, участвующих в беспорядке, все в целом было совершенно бессмысленно.

Эд крикнул проходящему участнику демонстрации:

— Что, черт побери, происходит? Где полиция?

— Мы их прогнали на фиг, — рявкнул в ответ разъяренный прохожий.

Эд продолжал смотреть. Кто-то сказал:

— Туземцы сегодня неспокойны, а? Пойдем вмешаемся, Крошка Эд. А то они убьют этого несчастного придурка.

Эд повернул голову. Это был Базз Де Кемп. Эд снова глянул на бушующую толпу.

— По-твоему, я совсем спятил?

Его желудок съежился от ужаса при одной только мысли о том, чтобы подойти к толпе.

— Ну кто-то же должен ему помочь, — буркнул Базз. Он вытащил сигару изо рта и швырнул ее в водосточный желоб. — Иначе это плохо кончится, — и он направился к толпе.

Эд Уандер вылез из ховеркара и сделал несколько шагов вслед за Баззом.

— Баззо! Ты куда?

Базз не оглянулся и исчез в клубящейся толпе.

Эд схватил за руку стоящего в отдалении типа, который вроде бы тоже наблюдал сцену, а сам в ней не участвовал.

— Что случилось? — спросил Эд.

Издалека раздался вой пожарных сирен.

Наблюдатель посмотрел на Эда и выдернул руку.

— Киномеханик, — крикнул он, перекрывая рев. — Люди часами стояли в очереди, а он сломал проектор и утверждал, что не может починить.

Эд Уандер уставился на него.

— Ты хочешь сказать, что они собираются повесить этого типа за то, что у него сломался проектор? Не может быть, чтобы кто-то рехнулся до такой степени!

— Вполне может быть, парень, — буркнул его собеседник. — Все уже дошли до предела. Эти ребята простояли несколько часов, чтобы посмотреть новое шоу. А этот недоумок испортил проектор.

С Эдом Уандером произошло нечто, чего он так не сможет объяснить до конца жизни. Что-то щелкнуло. Страх толпы куда-то исчез, и свободный от страха рассудок подтолкнул его к действиям, о которых он две минуты назад даже подумать не мог. Он начал вслед за Баззом Де Кемпом проталкиваться в середину толпы.

Эд слышал собственный крик на пределе возможности легких:

— Он не виноват! Он не виноват! Это как радио и телевизор! Это во всем мире. Все кинопроекторы в мире вышли из строя. Он не виноват! Кино нигде не работает! Кино нигде не работает!

Каким-то невероятным образом он пробился в середину орущей толпы, где три вожака тащили жертву к ближайшему фонарю. Веревку к этому моменту уже нашли.

Голос Эда сорвался, когда он пытался перекричать рев толпы:

— Он не виноват! Кино нигде не работает!

Один из вожаков отпихнул его так, что Эд растянулся на земле. Он смутно интересовался, где Базз Де Кемп, поднимаясь на ноги и хватаясь за парализованного страхом киномеханика.

— Он не виноват! Кино нигде не работает!

В этот момент в них ударила струя воды под давлением.

7

Эда Уандера взяли на поруки Элен Фонтейн и Базз Де Кемп в середине следующего дня.

Базз первым вошел в камеру с одним из новых фотоаппаратов Поляроид-Лейка в руках, ухмыляясь, с неизменной сигарой в зубах. Над правым глазом у него была полоска лейкопластыря, которая придавала неряшливому газетчику распутный вид.

— Баззо! — возопил Эд. — Вытащи меня отсюда!

— Минутку, — сказал Базз. — Он отрегулировал отверстие линзы, поднес камеру к глазам и щелкнул три-четыре раза. Он радостно сказал:

— Немного удачи, и я напечатаю твой портрет на первой полосе. Как это звучит? Работник радио во главе линчующей толпы.

— Заткнись, Базз, — сказала Элен Фонтейн, появляясь у него за спиной. Она посмотрела на Эда Уандера и критически покачала головой. — Что случилось с лучшим другом продавца галантереи? Никогда не думала, что настанет день, когда я увижу Крошку Эда Уандера с перекосившимся галстуком.

— Ладно, ладно, вам все хиханьки, — проворчал Эд. — Следуй за мной, говорит Базз Де Кемп, и мы спасем киномеханика, как кавалерия, спускающаяся с вершины холма в последнюю минуту. Великолепно. Он, вроде как сматывается, а меня в результате промачивают насквозь пожарные, а потом арестует полиция.

Базз бросил на него странный взгляд.

— Я слышал твои вопли, Крошка Эд. Про то, что ни один кинопроектор не работает. Откуда ты знал? Это случилось минут за пятнадцать до того, что происходило, не больше. Даже по телетайпу еще не было этих новостей.

— Вытащите меня отсюда, — фыркнул Эд. — Откуда, по-вашему, я мог это знать? Не будьте придурками.

Смотритель тюрьмы в форменной одежде появился и отпер дверь.

— Выходи, — сказал он. — Тебя выпускают.

Они втроем сопровождали Эда к выходу.

— Значит, ты был там, когда он наложил новое заклятие, а? — сказал Базз.

— Новое заклятие? — переспросила Элен.

— Что же еще? — сказал Базз. — Иезекиль Джошуа Таббер. Сначала он обеспечивает всем женщинам аллергию, если они начинают краситься и наряжаться. Затем он проклинает радио и телевидение. Теперь вдруг возникла странная помеха проецированию кинолент на экран: чтобы картинка исчезла и появилась следующая, требуется одна восьмая секунды. Это не мешает проецировать статичный кадр, но действие становится невозможным.

Они дошли до стола сержанта, и Эд собрал свои вещи. Ему объяснили ситуацию. Теоретически он был свободен. В действительности Базз собирался через газету добиться, чтобы с него сняли обвинение. Если это почему-либо не поможет, Элен сказала, что она надавит на отца, чтобы он потянул за веревочки. Эд придерживался частного мнения, что единственный случай, когда Дженсен Фонтейн согласится потянуть за веревочки ради Эда Уандера, это если они будут обмотаны вокруг шеи последнего.

Когда они оказались на улице, Базз сказал:

— Давайте пойдем куда-нибудь и поговорим.

— Хорошо сказано — куда-нибудь, — сказал Эд. — Сейчас никуда не попасть ни за какие деньги. Везде только стоячие места, и время пребывания ограничено, чтобы другие тоже могли зайти.

— Мы можем пойти в клуб, — сказала Элен. — Вы войдете, как мои гости. Ее Дженерал Форд Циклон стоял за углом. Они сели в машину, и Элен набрала код места назначения. Машина поднялась и заняла место в потоке движения.

Базз Де Кемп смотрел на орду слоняющихся пешеходов.

— Вчера уже было достаточно плохо, — сказал он. — Но сегодня нет школы. Дети не знают, куда себя деть.

— Как и их родители, — сказал Элен. — В этом городе что, никто не работает? Я думала…

— Неужели? — сказал Эд, почему-то разозленный.

— Со мной дело обстоит иначе, умник, — сказала она обиженно. — Я веду благотворительную работу в юношеской лиге и…

— Я просматривал данные, — сказал Базз. — Две трети населения трудоспособного возраста в Кингсбурге занесены в списки безработных. Из остальных большинство работает по графику двадцать пять рабочих часов в неделю, а некоторые из них состоят в более прогрессивных — мне нравится это слово — профсоюзах и работают двадцать часов в неделю. — Он выбросил недокуренную сигару вниз, на улицу. — Это оставляет очень много свободного времени.

Клуб располагался в паре миль за городской чертой. Если Элен Фонтейн ожидала, что он будет сравнительно пуст, она ошибалась. Она была далеко не единственная, кто привел в клуб гостей. Однако им удалось занять стулья за столом, который освободился как раз когда они вошли. Элен вынула из бумажника кредитную карточку и положила на экран стола.

— Ребята, обед за мой счет. Что закажем?

— Они выбрали блюда, Элен набрала коды. Когда пища была доставлена и они приступили к обеду, она сказала:

— Ладно, давайте проясним ситуацию. Я не в курсе этой истории с кино. Эд Уандер представил им полный отчет о событиях в Согерти. Когда он закончил, они оба таращились на него во все глаза.

— О матерь божья, — сказала Элен. — Ты хочешь сказать, что пока ты ему не рассказал, он даже не знал, что он это сделал? Радио и телевидение, я имею в виду.

— Помните, в передаче Эда? — сказал Базз. — Он забыл, что наложил проклятие на женскую суетность. — Он оценивающе оглядел Элен Фонтейн. — Знаешь, тебе «Домотканый стиль» к лицу.

— Благодарю вас, милостивый сэр. Если бы я нашла что-нибудь достойное похвалы в вашей внешности, я бы похвалила. Почему вы не пострижетесь?

— Сказал девушке комплимент и что получаю в ответ? — пожаловался Базз. — Издевательство. Я не могу себе позволить стрижку. Я самый непредусмотрительный в мире человек. Я, бывает, попадаю под холодный дождь и выхожу из-под него на три доллара беднее.

Эд мрачно произнес:

— Я признаю, что это я выпустил джинна из бутылки. Теперь он знает. — Они недоуменно уставились на него, и он объяснил. — Таббер. Теперь он знает, что он владеет Силой, как это называет Нефертити. Но гораздо хуже то, что она растет.

— Что растет? — хмуро спросил Базз.

— Сила, при помощи которой он накладывает заклятия. Как видно, она у него всегда была, но он только недавно начал использовать ее в таких масштабах.

— Ты хочешь сказать… — начала Элен, которую озарило.

— Я хочу сказать, что эти два первых глобальных проклятия он наложил в ярости, не зная, что делает. Это последнее он произнес специально. Теперь он знает, что может делать это специально.

Эд продолжал:

— Вы задумывались над тем фактом, что мы трое — единственные в мире, если не считать маленькой группы Таббера, которые знают, что происходит?

Базз вытащил новую сигару и вставил в рот.

— Как я могу это забыть? Журналист, сидящий на самой потрясающей сенсации мира со времени Воскресения, и он не может о ней написать! Если я еще раз упомяну Старой Язве Таббера и его проклятия, он обещал меня вышвырнуть из газеты.

— По крайней мере у тебя все еще есть работа, — угрюмо сказал Эд. — Взгляни на меня. Я потратил несколько лет, работая в передаче «Час необычного», которая занималась всякими спиритуализмом, экстрасенсорикой, летающими тарелками, переселением душ, левитацией и бог весть чем еще. Все это время я имел дело с бесконечной вереницей чокнутых, придурков и жуликов. Наконец появился настоящий феномен. И что происходит? Моей карьере крышка.

— Вы оба разбиваете мое сердце, — раздраженно сказала Элен. — Не забывайте, я быстро продвигалась вверх в десятке лучше всех одевающихся женщин страны.

Базз посмотрел на нее.

— А что твой отец? Он был там, когда Таббер проклинал радио. Он не понимает, что происходит?

— Я думаю, примерено наполовину понимает, — ответила Элен. — Он считает, что Таббер — агент Советского Комплекса, который был отправлен саботировать американскую промышленность. Он хочет, чтобы Общество Стивена Дикейтьюра расследовало деятельность Таббера и передало информацию ФБР. Мэтью Маллигэн, разумеется, с ним согласен.

Эд Уандер закрыл глаза, чтобы скрыть свои страдания.

— Великолепно. Я просто вижу эту банду идиотов, рыскающую вокруг палатки Таббера. Новых проклятий будет — как собак нерезаных.

Элен сказала без большого убеждения:

— Общество состоит не из идиотов.

Базз злобно воззрился на нее сквозь дым только что зажженной сигары.

— А из кого оно состоит, по-твоему?

Она вдруг рассмеялась.

— Из придурков.

Базз посмотрел на нее новым взглядом.

— По-моему, я скоро начну относиться к тебе с симпатией, — сказал он, кивая головой.

— Ладно, ладно, — сказал Эд. — Нужно что-то делать. Вы оба это понимаете, верно?

— Да, — сказал Базз. — И что именно делать?

— Может быть, если бы мы все поехали и повидались с Таббером… — озабоченно произнесла Элен.

Эд поднял руку.

— Не продолжай, пожалуйста. Вот сидим мы трое. Элен разгневала его, и результатом были «Домотканый стиль» и то, что очевидно будет крахом косметической промышленности и производства женской одежды. Баззо разгневал его, и результатом был конец радио и телевидения. Я случайно сказал слишком много, в результате он разгневался и свернул весь кинобизнес. Имея за плечами такой опыт, как вы думаете, можем ли мы трое когда-нибудь показываться ему на глаза? Похоже, у нас выдающиеся способности служить поводом к катастрофе; а последствия расхлебывает все человечество.

— Думаю, ты прав, приятель, — пробурчал Базз, не вынимая сигары.

— Но мы должны что-то делать! — запротестовала Элен.

— И что именно? — спросил Базз у всех троих. Ответа не было.

Ни к чему большему они так и не пришли. Все сошлись на том, что что-то нужно сделать. И никому не пришла в голову даже малейшая идея.

Эд в конце концов оставил их размышлять над проблемой, а сам взял кэб добраться до места, где он вчера оставил Фольксховер. Похоже, маленький ховеркар благополучно пережил нашествие народа и поливание пожарными машинами, которые в конце концов разогнали разъяренную толпу и пришли на выручку несчастному киномеханику.

Снова оказавшись на месте происшествия, Эд поразился безумию толпы, возникшему в результате такого простого явления, что они не смогли посмотреть кино, на которое стояли в очереди. Что за черт, ведь уже самый конец двадцатого века, а не времена пионеров Дикого Запада! Нельзя линчевать человека, подозреваемого в том, что он испортил ваше вечернее развлечение!

Или можно?

Что сказал ему участник события? Все на пределе.

Эду Уандеру все это казалось бессмысленным. Да, он был основательно знаком с миром радио и кино и знал, насколько большинство граждан зависит от обеспечиваемых ими развлечений. Но Эд Уандер был сотрудником, а не пассивным зрителем и, по крайней мере подсознательно, относился к своей аудитории презрительно. Он сам, вместе со своими коллегами, смотрел телевизор только как часть работы.

Вернувшись к своему дому, он вспомнил, что нужно зайти в аптеку на углу за газетой, прежде чем подниматься в свою квартиру. Управляющий сохранил для него экземпляр. Остальные экземпляры утреннего выпуска «Таймс-Трибьюн» были, как и вчера, все распроданы.

Эд принял душ, воспользовался кремом NoShav, переоделся в чистое и, прежде чем приняться за газету, заказал себе стакан пива. Автобар не ответил, и Эд нахмурился. Приспособление было рассчитано на разновидности сорока разных напитков и действовало через распределительный центр, который обслуживал эту часть города, примерно так же, как автоматическая кухонная сеть. Эд набрал код «Рыбацкого пунша» — c тем же результатом.

Раздраженный, он подошел к телефону и позвонил в центр. На экране появилась озабоченная пепельная блондинка и, прежде чем он успел открыть рот, сказала:

— Да, мы знаем. Ваш автобар не работает. К несчастью, у нас кончились запасы ввиду беспрецедентного спроса. Из Ультра-Нью-Йорка запрошены новые запасы. Спасибо. — Она отключилась.

Эд Уандер пробурчал что-то себе под нос и сел в кресло, намереваясь приняться за газету. Беспрецедентный спрос. Ну, это не было непредсказуемым. Не имея другого занятия, люди стали куда больше пить.

Газета не имела ни малейшего подозрения по поводу истинной природы катастрофы, постигшей мировые средства массовой информации. Никакого вообще. Базз Де Кемп явно был единственным журналистом, который понимал, что происходит на самом деле, и его городской редактор зловеще предупредил его больше не упоминать Иезекиля Джошуа Таббера и его проклятий. АП-Рейтер и другие агентства новостей не имели ключа к разгадке. В больших статьях и отдельных колонках рассматривались разные гипотезы, начиная от пятен на солнце или радиоизлучения отдаленных звездных систем, и заканчивая ужасными заговорами Советского Комплекса или Европейского Содружества с целью нарушить баланс страны, лишив человека с улицы необходимых ему развлечений. Как именно это было достигнуто, оставалось спорным. Те, кто спорили против последнего обвинения, выдвигали в качестве аргумента то, что катастрофа захватила в той же мере и территорию Советского Комплекса, и территорию Европейского Содружества.

Собственно говоря, в некоторых странах проблемы были даже серьезнее, чем в Соединенных Процветающих Штатах Америки. В Англии, например. В Лондоне, Манчестере и Бирмингеме были беспорядки. Беспорядки были явно бессмысленными, бесполезными, не направленными ни на кого и ни на что конкретно. Просто беспорядки, творимые толпами людей, которым нечего делать.

Эд Уандер ощутил, как дурное предчувствие холодком поднимается по позвоночнику. Он видел вчера такую толпу. Он даже был захвачен ею.

Он быстро пробежал глазами газету в поисках истории с толпой линчевателей, которая чуть не прикончила незадачливого киномеханика, которого обвинили в том, что он сломал проектор. К удивлению Эда, он с трудом нашел статью. Он думал, что она займет всю первую полосу. В таком маленьком городке, как Кингсбург, это была, вероятно, первая попытка суда Линча за всю историю его существования. Но нет, статья была закопана внутри, и история была представлена скорее шуткой, чем серьезным делом, где сотни людей пришлось разгонять водой под давлением из пожарных машин, и были вызваны десятки полицейских, чтобы усмирить разбушевавшуюся толпу.

Эд понял. Историю специально замяли. Отцы города, или кто-то там наверху, не хотел привлекать внимание населения к тому, как легко устроить беспорядки — и к тому, что это может оказаться развлечением. Нужно смотреть правде в глаза: когда вчерашние беспорядки достигли высшей точки, толпа вовлекла в свое коллективное существо множество мужчин, женщин и подростков.

Эд вернулся к первой странице. Президент выступил с каким-то наскоро состряпанным объяснением помех на телевидении и радио. До кино он еще не добрался. Когда доберется, будет основательная закавыка. Пятна на Солнце нарушают телепередачи? Конечно. Может быть. Или сильное радиоизлучение из космоса? О да. Возможно. Но кино? Как они собираются объяснить тот факт, что кадры в кинофильмах больше не могут сменяться положенным образом?

Эд покачал головой. Не хотел бы он сейчас оказаться на месте главного босса Соединенных Процветающих Штатов Америки. Президенту Эверетту Мак-Ферсону предстоит неплохая работенка.

Была еще одна новость из Величайшего Вашингтона. Мольба Белого Дома ко всем вышедшим на пенсию актерам, циркачам, ветеранам варьете, музыкантам, певцам, исполнителям на карнавалах и всем остальным, имеющим хоть какое-то отношение к шоу-бизнесу или имевшим в сколь угодно далеком прошлом, явиться в ближайшие школы по месту жительства. В конце мольбы была угроза. Если кто-то не явится, это автоматически отменяет любые блага, которыми он пользовался благодаря страховке от безработицы.

Эд Уандер задумчиво потер кончик носа указательным пальцем. Это касается и его. Ему придется явиться. Умозаключения очевидны. Радио-телевизионное проклятие разразилось всего несколько дней назад, но Величайший Вашингтон уже открывает заново наскальные рисунки. Эд задумался над тем, насколько серьезными были беспорядки в Англии, и ему стало неуютно.

Он направился в свою автоматическую кухню и набрал себе ленч. Еда показалась ему безвкусной, несмотря на то, что он толком не ел с прошлого дня. Он выбросил ленч в мусорный люк, не одолев и половины.

Эд подумал об Элен. Странно. Каким-то образом прошедшие несколько дней полностью изменили его чувства к ней. Она ему по-прежнему нравилась, но в этом не было страсти. А всего только неделю назад мысль о ней была в его уме самой важной.

Эд спустился подъемником на улицу. Там было кое-что новое. Стояла толпа под дверью винного магазина, собственно в двери стоял толстый человек и что-то объяснял. Когда Эд Уандер подошел поближе, он расслышал, о чем говорят.

— Извините, ребята, ничегошеньки не осталось. Все продали. Ждем новых поставок.

— А джин или ром? — крикнул кто-то.

— Абсолютно ничего, говорю вам. Виски, джин, ром, бренди — все продано.

— ВООБЩЕ ничего? — недоверчиво переспросил кто-то.

Владелец магазина сказал извиняющимся тоном:

— Все, что у меня есть — это несколько бутылок ментолового коктейля.

— Что это такое? — пробурчал спрашивавший. — В нем есть алкоголь?

— Это крепкий ароматный подслащенный напиток, — сказал Эд. — Сладкий и пахнет мятой. Немного слабее виски.

— Можно его смешать с кока-колой? — спросил кто-то.

Эд закрыл глаза и пожал плечами.

— Ладно, я возьму бутылочку. Надо же, чтобы в доме было хоть что-то. А то это все сводит меня с ума.

Ему не требовалось уточнять, что именно сводит его с ума.

— И мне одну дайте.

Народ рванулся внутрь. Толстый владелец торопливо сказал:

— По одной бутылке в руки, ребята. У меня осталось всего несколько бутылок. И вы же понимаете, что это особенная вещь. Пятнадцать зеленых бутылка.

Эд Уандер пошел обратно в направлении своего дома. На углу собралась толпа. Он подошел поближе и стал на цыпочки, чтобы посмотреть, в чем дело. В центре были трое детей, которые показывали простые акробатические упражнения. Толпа угрюмо наблюдала за ними, хотя время от времени кто-нибудь подавал ободряющие возгласы. Иногда ребятам бросали одну-две мелкие монеты. Репертуар их был весьма ограниченным.

Это напомнило Эду, что он должен явиться в ближайшую школу и зарегистрироваться как безработный, причастный к шоу-бизнесу.

Он сделал это на следующий день. Это заняло немного времени. Актеров, музыкантов и шоуменов было не так много, как когда-то. А ветеранов варьете, цирка или карнавалов в Кингсбурге, очевидно, не было вовсе. Автоматизация прошла в мир развлечений, точно так же, как во все другие отрасли. При наличии телевидения сравнительно небольшая группа людей могла развлекать двести миллионов людей одновременно, тогда как в старые дни варьете составлял максимум пару тысяч зрителей одновременно. При наличии кино дюжина актеров может разыгрывать пьесу перед миллионными массами, тогда как в дни расцвета театра на представлении могло быть не больше нескольких сотен зрителей. При наличии радио, голос поп-певца может быть известен всему миру, тогда как певец, выступавший в ночном клубе прошлого, мог вызвать пьяные всхлипывания посетителей, занимающих в лучшем случае полсотни столиков. А музыканты? Здесь автоматизация достигла предела со своей консервированной музыкой пластинок и магнитных лент.

Нет, больше не было такого количества людей шоу-бизнеса, даже по сравнению с прошлым десятилетием, не говоря уж о четверти века назад или больше.

Когда дошла очередь до Эда пройти собеседование, он их разочаровал. Они тщательно записали все, что он когда-либо делал, и очевидно решили, что никакой пользы из этого извлечь нельзя.

Не думает ли он, что сможет работать конферансье в варьете?

Эд вздохнул. Да, он думает, что сможет.

Они с ним свяжутся.

Он вышел и сел в свой ховеркар.

Что-то нужно было предпринимать. Ему снова и снова приходило в голову, что он, Баззо и Элен — единственные за пределами кружка Таббера, кто знает, что в действительности происходит.

Мальчик с толстой кипой газет под мышкой выкрикивал экстренный выпуск. Эд сообразил, что уже очень давно не слышал, чтобы мальчишки-разносчики газет выкрикивали экстренный выпуск. Комментаторы новостей на радио и телевидении положили конец этому газетному обычаю прошлого.

Он прислушался к тому, что кричит мальчишка. Все больше беспорядков то там, то здесь. Эду не нужно было читать газету, чтобы представить себе общую картину. Изнывающие от безделья люди, которые слоняются взад-вперед по улицам, не зная, чем заняться.

Все больше беспорядков. Интересно, подумал Эд, сколько времени пройдет, прежде чем люди станут объединяться для религиозных бунтов? Стычки между расами, между верующими разных религий, беспорядки политического характера. Это неплохое занятие, чтобы убить время, не так ли?

Он просто обязан был что-то предпринять. Должна быть какая-то отправная точка. Эд изменил направление движения. Он направился по дороге на юг и вскоре оказался на территории университета.

Ему повезло, и он без труда нашел профессора Вэрли Ди у него на кафедре факультете антропологии. Профессор несколько раз выступал в передаче Эда Уандера «Час необычного», задавая вопросы гостям. Но Эд никогда еще не сталкивался с ним на родной территории профессора.

Он хихикнул, предлагая Эду стул:

— Что, сэр, даже амбициозный Крошка Эд Уандер оказался среди безработных из-за помех на радиоволнах? Потрясающее событие. Техники уже пришли к какому-нибудь выводу? Что слышно про солнечные пятна?

— Не знаю, — сказал Эд. — Каждый раз, когда что-то происходит с радиоволнами, или с погодой, или с чем угодно, обвиняют солнечные пятна. Это все, что мне известно по данному вопросу.

На самом деле он не хотел обсуждать проблему помех приема радиоволн с профессором. Если они углубятся в эту тему, он никогда не доберется до истинной причины своего визита.

Эд резко переменил тему:

— Послушайте, профессор, что вы можете мне рассказать об Иисусе?

Ди пробуравил его взглядом.

— Кого ты подразумеваешь под именем Иисуса?

Эд разозлился.

— Ради господа бога, конечно Иисуса. Иисуса из Назарета. Рожденного на Рождество. Умершего на кресте. Основателя христианства. Кого я еще мог подразумевать?

— Существуют Иисусы и Иисусы, Крошка Эд. В зависимости от того, к какой религиозной секте ты принадлежишь, или если ты не принадлежишь ни к одной и интересуешься исторической личностью под именем Иисус. Тебе нужен миф или история?

— Я говорю о реальности. Реальном Иисусе. Что я…

— Хорошо. Тогда начнем с того, что его имя было не Иисус. Его имя было Иешуа. Иисус — это греческое имя, а он был иудей. И он не был из Назарета. В то время в Палестине не было города с таким названием. Его придумали потом, чтобы заполнить некоторые пробелы в пророчествах, которые якобы предсказывали пришествие мессии. И он не был рожден на Рождество. Ранние христиане переняли празднование этого дня у язычников в попытке сделать популярной новую религию. Рождество было первоначально праздником зимнего солнцестояния, оно было привязано примерно к 25 декабря из-за неточности календаря. Неизвестно даже, на самом ли деле Иешуа умер на кресте. Если это так, то он умер за очень короткое время. Ужас казни через распятие состоит в том, сколько времени требуется жертве, чтобы умереть. Роберт Грейвс привел убедительные доводы в пользу интересной гипотезы, что Иисус пережил распятие, будучи в каталепсии, а затем был похищен с креста.

Эд смотрел на него вытаращенными глазами.

Вэрли Ди продолжал скрипучим голосом:

— Ты хотел узнать об историческом Иисусе. Прекрасно. Это только начало. Например, многие серьезные ученые сильно сомневаются, что у Иешуа были какие-либо намерения основать новую религию. Он был хорошим иудеем и честно исповедовал эту религию все свою жизнь.

— Послушайте, — потребовал Эд. — Что-нибудь вообще соответствует действительности из того, чему меня ребенком учили в воскресной школе?

Профессор язвительно хихикнул.

— Очень немногое. Что именно тебя интересует?

— Ну, например, история о том, как он накормил толпу двумя или тремя рыбами и несколькими хлебами.

Ди пожал плечами.

— Может быть, это иносказание. Многие поучения Иешуа были даны иносказательно.

— Ну, еще другие чудеса. Воскресение из мертвых. Исцеление прокаженных. И так далее.

Ди начал терять терпение.

— Современная медицина с легкостью творит чудеса такого рода. Во времена Иешуа процедура медицинского освидетельствования, удостоверяющая смерть человека, была примитивна, чтобы не сказать большего. Собственно говоря, нет необходимости так далеко углубляться в прошлое. Известно ли тебе, что мать Роберта И. Ли была объявлена мертвой и ее действительно похоронили? Через некоторое время она вернулась к жизни и была спасена. Что же касается проказы, это был и есть термин, не имеющий точного медицинского значения, под которым в то время подразумевали все, начиная с кожных болезней и заканчивая венерическими заболеваниями. Целителей-чудотворцев было на дюжину десяток, и религиозный деятель не мог рассчитывать на успех, если он не проявлял себя хорошо в этой области. Кстати сказать, известно, что Иешуа презрительно относился к своим последователям за то, что они постоянно ждали от него доказательств в виде чудес.

Эд Уандер поежился на стуле.

— Ну хорошо, оставим Иисуса. Что вы скажете о других чудотворцах? О Магомете, например?

Ди окинул его критическим взором.

— Я думал, что тебе с твоей программой, Крошка Эд, чудотворцев уже должно быть достаточно. Да, разумеется, в истории прошлого они нередки. Иисус, Магомет, Хасан ибн Саббах…

— Про этого я не слышал, — сказал Эд.

— Основатель исмаилитской шиитской секты мусульманства. Его последователи, ассасины, были невероятными фанатиками. Как бы то ни было, считается, что он совершал разные чудеса, в том числе телепортировался на несколько сотен миль за один миг.

— Но… — сказал Эд. Отношение профессора Ди к обсуждаемому вопросу предполагало очень серьезное «но».

— Но, — сказал Ди, — внимательное рассмотрение достойными доверия учеными жизнеописаний этих чудотворцев крайне редко выявляет свидетельства необъяснимых происшествий.

Это было совершенно противоположно мнению, которое высказал в последнем разговоре с Эдом Джим Уэстбрук. Эд завертелся на стуле. В результате беседы с профессором Ди он оставался на нулях.

Он встал.

— Ладно, спасибо, профессор. Не стану больше отнимать у вас время.

Ди разулыбался.

— Вовсе нет, Крошка Эд. Это одно удовольствие для меня. И я с нетерпением жду новой возможности выступить в твоей замечательной передаче, когда нынешние неприятности с радиоволнами будут позади.

— Они никогда не будут позади, — мрачно сказал Эд, собираясь уходить.

Это озадачило профессора.

— Никогда не будут позади? Но… почему?

— Потому что один из чудотворцев, о которых я говорил, наложил проклятие на радиоволны, — сказал Эд. — Я как-нибудь еще к вам зайду, профессор.

Он только через несколько дней решил снова связаться с Элен и Баззом. Несколько дней, проведенных в летаргическом оцепенении. Несколько дней нерешительности и отчаяния.

Должно быть что-то, что он, Баззо и Элен могли бы сделать. Но с чего начинать? Ни один из них не смел приближаться к одаренному Силой пророку. С другой стороны, Эда мучили ужасные предчувствия по поводу того, что Таббер может натворить, действуя по собственному усмотрению. Ему не нужен был катализатор в виде Эда или остальных. Он вполне мог самостоятельно придумать проклятия. И, возможно, именно этим сейчас и занимался.

Эд решил позвонить Элен Фонтейн и назначить ей свидание. Может быть, вместе им что-то придет в голову.

Ему не понадобилось ей звонить. Элен его опередила.

Аудиобудильник сообщил Эду, что его ждут у телефона. На экране показалось лицо Элен, когда Эд включил экран. Элен выглядела вне себя от горя.

— Крошка Эд! Ты знаешь, где Базз?

Эд нахмурился.

— Нет. Последний раз, когда я его видел, он оставался с тобой в клубе.

— Он исчез.

— То есть?

— Я пыталась найти его и предложить, чтобы мы снова собрались втроем и поговорили насчет этих дел. Но его нет в газете. И дома тоже нет.

Эда сразило внезапное предчувствие.

— Ты думаешь, он отправился к Табберу?

Ее глаза расширились.

— Этого я тоже боюсь.

— Я сейчас буду, — сказал Эд.

Он выключил телефон и направился к двери.

8

— Вас хотят видеть два джентльмена, — раздался голос аудио.

Эд посмотрел на экран двери. Там стояли два человека. Два человека, которых он никогда до сих пор не видел.

Он открыл дверь, и они посмотрели на него без всякого выражения.

— Вы Эдвард Уандер? — спросил один из них, который был постарше.

— Совершенно верно.

— Кое-кто хочет с вами поговорить. — Он вытащил бумажник и открыл его, чтобы Эд мог посмотреть. — Мое имя Стивенс, а это Джонсон.

Эд непочтительно буркнул:

— Гестапо, да? Ну и что я могу для вас сделать?

— Пойти с нами, — вежливо сказал Джонсон.

Эд Уандер заупрямился.

— С какой стати? Что я, по-вашему, сделал?

Первый, Стивенс, сказал:

— Бросьте это, мистер Уандер. Дело серьезное. Пожалуйста, пойдемте с нами.

— Послушайте, я гражданин и налогоплательщик, — Эд подумал над сказанным. — По крайней мере был таковым неделю назад. У вас разве не должно быть ордера на арест или чего-то в этом роде?

— Да, в добрые старые времена так и было, — сказал Стивенс без враждебности. — Теперь все делается второпях. Чрезвычайное положение. Нам велели доставить вас, как можно скорее. Это мы и делаем.

Эд становился все упрямее.

— Нет, — сказал он. — Кроме того, я терпеть не могу быков.

Они посмотрели на него.

— Это давняя мечта, — сказал Эд. — Назвать полицейского быком.

— Ладно, — сказал Джонсон. — Вы ее осуществили. Теперь, когда вы назвали полицейских быками, пойдемте с нами.

Эд сдался.

— Хорошо. Но если вы считаете, что у вас чрезвычайное положение, вам следует знать, что у меня тоже чрезвычайное положение.

— Возможно, это одно и то же чрезвычайное положение, — сказал Стивенс.

Они доставили его вниз в подъемнике и сопроводили на улицу. Они шли по обе стороны от него, без напряжения, но Эд чувствовал, что если он вдруг попытается сделать рывок, то не пробежит больше двух футов. Около двери стоял огромный ховер-лимузин. Они усадили его на переднее сиденье и заняли места по обе стороны от него. Стивенс набрал код их места назначения. Ховеркар поднялся на полицейский уровень и быстро направился в южном направлении.

— Куда мы направляемся? — спросил Эд.

— Манхэттен.

— Зачем? — спросил Эд. — Чего-то я не понимаю. По-моему, я имею право позвонить адвокату и так далее.

— В добрые старые времена так и было, — сказал Стивенс.

Джонсон проявил больше склонности к сотрудничеству.

— Собственно говоря, мистер Уандер, мы не знаем, чего они от вас хотят. Это самая секретная операция, в которой я когда-либо участвовал.

— Кто это «они»? — потребовал ответа Эд снова в негодовании.

Никто ему не ответил.

До Манхэттена была примерно сотня миль в южном направлении. Через пятнадцать минут Стивенс снизил скорость, и машина влилась в оживленный транспортный поток Ультра-Нью-Йорка.

Они подъехали к Нью Вулворт Билдинг, въехали в главный вход для экипажей и остановились перед тремя людьми в униформе, у двоих из которых были автоматы тяжелого калибра в специальных кобурах, из которых их можно было быстро выхватить.

Эд и его двое сопровождающих в штатском вышли из машины под неприятными взглядами охранников.

Были предъявлены и проверены документы. Невооруженный охранник подошел к телефону и тихо проговорил что-то в него. Затем он повернулся, кивнул и указал им на подъемник.

Они поднимались при ускорении, переворачивающем желудок, в течение времени, показавшегося Эду фантастически долгим. Они достигли максимума скорости, затем начали замедляться. Наконец дверь открылась.

Там были еще охранники, тоже вооруженные. Этих они тоже прошли. Сопровождающие Эда двое в штатском провели его через холл к боковому коридору. Когда они проходили мимо окна, Эд мимоходом глянул в него. Очевидно, они находились почти на самом верху самого высокого здания Манхэттена. Некоторые двери комнат, мимо которых они шли, были открыты. В комнатах были десятки и сотни мужчин и женщин — работников офисов. Все казались обеспокоенными. Другие комнаты были заняты иной кипучей деятельностью: работали компьютеры IBM, перфораторы, устройства для сравнения, автоматические принтеры, сортировщики.

— Что, черт побери, здесь происходит? — потребовал ответа Эд.

Джонсон рассудительно ответил:

— Как мы уже говорили, нам ничего не известно.

Наконец они добрались до места назначения. Эда провели в небольшую приемную, пустую, если не считать одной девушки за столом.

Стивенс сказал:

— Уандер, Эдвард. Кингсбург. Приоритет «C». Номер Z-168.

Он протянул девушке конверт. Она открыла его и пробежала глазами единственный листок, который в нем был.

— Да, мистер Ярдборо ждет. — Она наклонилась к внутреннему переговорному устройству. — Мистер Ярдборо, мистер Уандер из Кингсбурга доставлен.

— Послушайте, вы, я что, арестован? — нервно сказал Эд. — Если да, то я хочу позвонить адвокату.

Девушка посмотрела на него и отрицательно покачала головой, как будто не в силах ответить. — Мистер Ярдборо примет вас сейчас.

Один из сопровождающих в штатском открыл перед Эдом внутреннюю дверь, затем закрыл ее за ним.

Мистер Ярдборо сидел за захламленным столом. Насколько Эд помнил, у высших чинов столы ни в коем случае не должны быть захламлены. Перед настоящим высокопоставленным сотрудником должен в каждый момент времени находиться только один деловой предмет.

Стол мистера Ярдборо был завален хламом, как черт-те что и даже хуже.

Он поднял глаза с тем же утомлением, что и его секретарша в приемной.

— Садитесь, мистер… ээ… Уандер. Посмотрим. — Он взял лист бумаги из кучи перед собой, затем три вырезки новостей.

Эд Уандер сел. По крайней мере, сейчас прояснится, что происходит. Все в целом чем дальше, тем меньше походило на полицейское дело. Он начал подозревать, что…

— Эдвард Уандер, — сказал Ярдборо. — Ведущий передачи «Час необычного», которая передается по радио из Кингсбурга. Эта первая газетная заметка о вас написана… — он сверился с вырезкой, -…Баззом Де Кемпом, из кингсбургской «Таймс-Трибьюн». Она описывает, малость иронично, гостя вашей передачи Иезекиля Джошуа Таббера, проповедника, который вроде бы наложил… ээ… проклятие на суетность женщин.

Эд начал что-то говорить, но Ярдборо предостерегающе поднял руку.

— Минутку. Вторая заметка продолжает тему предыдущей. Мистер Де Кемп написал заметку в том же духе, в которой утверждается, что этот странствующий проповедник Таббер был причиной моды на так называемый «Домотканый стиль».

Ярдборо отложил вторую вырезку, взял третью.

— Третья заметка тоже подписана мистером Де Кемпом, но стиль несколько иной.

— Ее переписал редактор, — пробормотал Эд. Дело начало проясняться.

— Ах, вот как. Понятно. В этой заметке юмористического характера утверждается, что якобы этот Таббер — причина нынешних неприятностей с радио и телевидением. — Ярдборо отложил вырезку.

— Где вы это взяли? — спросил Эд.

— Поверьте, мистер Уандер, — печально улыбнулся его собеседник, — копии всех газет мира, выходящих на любом языке, приходят сюда на пять верхних этажей Нью Вулворт Билдинг. Наши переводчики просматривают их слово за словом.

Эд тупо посмотрел на него.

— Просматривают их слово за словом, — сказал Ярдборо, — в надежде найти хотя бы один намек. И это всего одна из операций, которые проводятся в этом здании, мистер Уандер. И это здание не единственное. Однако, достаточно сказать, что мы обнаружили эти три заметки о вас и Таббере. Ну, что вы можете сказать проливающего свет?

— То есть как, что я могу сказать? — простодушно удивился Эд. — Там все правда.

— Что правда? — спросил Ярдборо.

— Иезекиль Джошуа Таббер проклял женскую суетность. И проклятие сработало. Затем он проклял радио и телевидение. Это произошло в моей передаче. И проклятие снова сработало.

Ярдборо поднялся на ноги.

— Хорошо, пойдемте со мной, мистер Уандер.

— Вы не хотите услышать историю целиком? — удивленно сказал Эд Уандер.

— Ваше дело вышло из моей юрисдикции, — сказал Ярдборо. Он собрал бумаги, имеющие отношение к Эду, и направился впереди Эда обратно в приемную. Двое в штатском все еще были там, терпеливо ожидая, как умеют терпеливо ожидать только полицейские.

Ярдборо буркнул в их сторону:

— Этот человек перешел в приоритет «A». Ответите головой, если с ним что-то случится. — Он повернулся к Эду Уандеру. — Следуйте за мной.

Они прошли по коридору путем, обратным тому, которым Эд шел сюда, пересекли холл. Их только один раз остановили охранники для идентификации. Наконец все четверо добрались до другого офиса, на этот раз больших размеров, с тремя столами в приемной. Там же было несколько охранников. Четверо или пятеро нервного вида типов сидели, очевидно в ожидании чего-то, каждый в окружении своих охранников.

— Садитесь, — велел Ярдборо Эду и подошел поговорить с девушкой, сидящей за столом. Он положил перед ней бумаги и заговорил приглушенным голосом. Она кивнула.

Ярдборо повернулся к Эду Уандеру.

— Желаю удачи, — сказал он. Двоим в штатском он добавил:

— Прилипните к нему, как пластырь, до дальнейших указаний.

— Есть, сэр, — сказали оба. Ярдборо вышел.

— Что, черт возьми, происходит? — потребовал ответа Эд.

На Джонсона, похоже, все это произвело впечатление.

— Ты у нас — первый тип с приоритетом «A», — сказал он.

— Можно подумать, — фыркнул Эд. — Что это значит, приоритет «A»?

— Тебе это знать ни к чему, — сказал тот.

Он ждал примерно час, прежде чем нервного вида тип вышел из двери одного из внутренних кабинетов, которые выходили в приемную, и вызвал:

— Эдвард Уандер?

Эд встал. Два его охранника заняли свои позиции.

Новоявленный тип приблизился.

— Вы Уандер?

— Да.

— Пойдемте со мной.

По дороге во внутреннее помещение тип принялся просматривать доклад и три вырезки по поводу Эда. Охранники держались позади.

Внутри были два стола. Второй был занят майором армии, который снял мундир и перебросил его через спинку стула, а вдобавок распустил узел галстука. Он выглядел так, словно порядочно времени не спал.

Нервного вида тип сказал:

— Я Билл Оппенхеймер. Это майор Леонард Дэвис. Нам передали ваше дело с приоритетом «A».

Еще продолжая говорить, он передал доклад и вырезки майору Дэвису, который принялся утомленно просматривать их.

Оппенхеймер склонился к интеркому на своем столе и отчетливо произнес:

— У меня в офисе Эдвард Уандер из Кингсбурга, штат Нью-Йорк. Мне немедленно нужна полная информация о нем. Отправьте команду. — Он отключил интерком и повернулся обратно к Эду. — Садитесь, — опустошенно сказал он.

— Что, черт побери, значит приоритет «A»? — сказал Эд.

— Это значит, что тот, кому присвоен такой приоритет, полагает, будто ему известна причина, по которой взбесились телевидение и радио.

— А кино вы почему не считаете? — спросил Эд. Он все еще не пришел в себя окончательно. События развивались слишком быстро, он не успевал приспособиться.

Военный оторвался от бумаг и глянул на Эда.

— Мы считали это не связанными между собой явлениями, — буркнул он.

— Ну так они связаны, — уверенно заявил Эд.

Оппенхеймер присел на край стола и вздохнул.

— К этому моменту, мистер Уандер, мы с майором опросили в этом офисе около трех сотен человек. Все они считали, что знают причину помех радиоволн. Все они были переданы нам по приоритету «A». Теперь прошу вас рассказать нам вашу историю в деталях. Чем больше деталей, тем лучше.

Майор фыркнул и бросил доклад и вырезки на стол.

— Во-первых, что за чушь насчет кино?

Эд сказал:

— Причиной помех на радио и телевидении послужило то же самое, из-за чего кинофильмы не могут правильно проецироваться. Кстати сказать, та же самая причина привела к появлению моды на «Домотканый стиль», — добавил он.

Майор щелкнул переключателем и сказал в свой интерком:

— Немедленно к действию. Высказано предположение, что крах кинематографа связан с явлениями на радио и телевидении. По мере выяснения дальнейшая информация будет предоставлена. — Он снова щелкнул переключателем. — Ладно, — сказал он Эду Уандеру. — Рассказывай всю историю.

Эд изложил им все, во всех деталях, которые они затребовали. Он закончил последним событием — исчезновением Базза Де Кемпа.

Когда Эд договорил, они продолжали молча таращиться на него некоторое время, показавшееся ему довольно долгим.

Наконец Билл Оппенхеймер кашлянул, словно извиняясь.

— Что думаешь, Ленни? — спросил он майора.

Майор почесал пальцем подбородок и скривил рот.

— Я отказался от того, чтобы думать, — сказал он. — Я уже слышал все, что только можно, так что еще и думать нет никакой необходимости.

Эд разозлился.

— Хиханьки, да? — сказал он. — Отличная шуточка, верно?

Оппенхеймер сказал с надеждой в голосе:

— Ты думаешь, мы должны его просто вышвырнуть?

— Я не сам сюда пришел, — возмутился Эд. — Меня похитили.

Они не обратили на него внимания. Майор покачал головой и сказал:

— Мы не можем его вышвырнуть. Мы никого не можем вышвырнуть, не проверив его историю всеми способами начиная со вторника. — Он снова щелкнул переключателем на столе и сказал:

— Если кого-нибудь из нижеперечисленных еще не доставили сюда, пусть доставят. Одновременно полное досье на каждого. Приоритет «AA». Базз Де Кемп, Дженсен Фонтейн, Элен Фонтейн, Мэтью Маллигэн, Иезекиль Джошуа Таббер. Да, я сказал Иезекиль Джошуа Таббер. И Нефертити Таббер. Все из Кингсбурга, штат Нью-Йорк, за исключением Табберов, которых последний раз видели в Согерти.

Оппенхеймер вздохнул и склонился к своему интеркому.

— Алиса, немедленно сделай ленту, которую мы только что наговорили, в пятидесяти копиях. Разослать как обычно. Приоритет «AA». Он продолжает придерживаться своей версии.

Они оба снова обернулись к Эду Уандеру и некоторое время молчали.

Майор открыл рот, чтобы что-то сказать. Затем закрыл.

Оппенхеймер сказал без всякого выражения:

— Заклятия.

Интерком на столе майора что-то произнес. Брови майора поползли кверху.

— Пришлите немедленно.

Через несколько мгновений вошел посыльный, положил две копии доклада на столы и торопливо вышел.

Двое, не обращая внимания на Эда Уандера, принялись читать. Оппенхеймер оторвался от бумаги. Его взгляд устремился на майора Дэвиса.

— Чрезвычайный приоритет?

— Да.

Майор встал из-за стола, потянулся было за мундиром, но передумал. В рубашке с закатанными рукавами, с распущенным галстуком, он направился к двери.

— Пойдемте, — сказал он Эду Уандеру.

Эд пожал плечами, встал и пошел за ним. Оппенхеймер прикрывал тыл, неся бумаги, относящиеся к Эду, а также новый доклад.

Когда они вышил в приемную, Джонсон и Стивенс вскочили на ноги и шагнули вперед.

— Вы охрана мистера Уандера? — спросил майор.

— Да, сэр.

Майор обратился к двум другим из присутствующих охранников.

— Вы освобождаетесь от предыдущего задания. Поможете охранять мистера Уандера. Если необходимо, ценой своих жизней. Дело чрезвычайного приоритета.

— Есть, сэр.

Все четыре охранника откинули полы пиджаков, так что кобуры оказались сверху и были теперь доступны мгновенно.

— Что за черт! — запротестовал Эд. Никто не обратил на него внимания. На этот раз они поднялись этажом выше. Здесь было гораздо меньше суматохи. Они пересекли один холл, затем другой. Наконец они оказались рядом с дверью, перед которой стоял охранник. При их приближении он положил руку на оружие и не убирал ее до тех пор, пока Оппенхеймер и майор не предъявили документы.

— Еще один гость, — сказал Оппенхеймер охраннику. — Вас теперь шестеро, дежурить будете посменно. Постоянно должен быть один внутри, один снаружи. Я пришлю лейтенанта Эдмондса позаботиться о деталях. Пока он не появится, стойте здесь все шестеро.

Ему ответил хор голосов: «Есть, сэр». Оппенхеймер открыл дверь и первым вошел внутрь. Это была шикарная свита.

Базз Де Кемп поднял глаза от книжки в бумажной обложке, которую он читал, сидя в кресле. Он ухмыльнулся, вынул изо рта сигару и сказал:

— Привет, Крошка Эд. Стало быть, они и до тебя добрались.

Эд Уандер уже утратил способность удивляться. Он опустился на кушетку и закрыл глаза.

Оппенхеймер и майор посмотрели на газетчика. Оппенхеймер сказал:

— Мы только что перечитали сведения, которые вы сообщили по делу Таббера. Они в основном подтверждают то, что нам только что рассказал Уандер. Это повышает ваш приоритет с «AA» до чрезвычайного.

— Приятно слышать, — просиял Базз. — Сколько здесь еще народу с чрезвычайным приоритетом?

— В Соединенных Процветающих Штатах по меньшей мере несколько сотен. Чтобы выяснить, сколько таких в Англии, Европейском Содружестве и Советском Комплексе, мне нужно будет запросить последние данные. Возможно, к этому времени Союзные Нейтральные Штаты тоже взялись за дело.

Базз тихо свистнул.

— Дело приобретает настоящий размах.

— Размах войны, — сухо сказал майор.

Эд начал привыкать. Он брюзгливо сказал:

— Когда у вас тут кормят? Если я уже попал в заключение, пусть меня кормят хоть изредка.

— Вы не заключенный, — сказал Оппенхеймер. — Вы доброволец, выполняющий правительственное задание.

— А что, есть разница?

— Мы вскоре с вами свяжемся.

Вскоре не получилось. Получилось не раньше следующего утра. Тем временем была усовершенствована система их охраны и удовлетворены их потребности. Они провели несколько часов, пересказывая друг другу последние события, но это был скорее просто треп. В целом Базз Де Кемп прошел примерно через те же переживания, что и Эд Уандер. Его забрали двое агентов и отвезли в Нью Вулворт Билдинг. Его забрали как автора статей о Таббере. Поскольку он продолжал отстаивать свою версию происходящего, его приоритет поднялся с «C» до «AA», а с появлением Эда их приоритет возрос до чрезвычайного.

За Эдом и Баззом пришли утром. Но не Оппенхеймер и майор Дэвис. Очевидно, с ними теперь работали сотрудники высших эшелонов. На сей раз для сопровождения их к месту опроса явились полковник с двумя адъютантами. Полковник Фредерик Уильямс из разведки Воздушных Сил.

Базз сунул книжку, которую читал, в карман куртки со словами:

— Просто на случай, если мы опять столкнемся с этой бюрократической волокитой. То бегом, то ждите, то бегом, то ждите… Лучше уж я захвачу что-нибудь почитать.

Полковник неодобрительно посмотрел на него. Базз ответил ему злобным взглядом, сгреб несколько сигар, которые он заказал вчера вечером, и затолкал их в нагрудный карман куртки:

— Горючее мне тоже понадобится.

Они проследовали за полковником и адъютантами. Охранники прикрывали тыл. Пиджаки их по-прежнему были откинуты, чтобы легко было выхватить оружие. Эду было интересно, какой потенциальной опасности они боятся, здесь на верхних этажах самого высокого небоскреба Ультра-Нью-Йорка, когда вокруг сотни людей из службы безопасности.

Место их назначения находилось еще на этаж выше. На этот раз вместо одной приемной было две. Первая была огромных размеров, с дюжиной столов секретарей и таким же количеством кабинетов позади них. Вторая была небольшой, и занимала ее средних лет мегера с производительностью/ эффективностью автомата.

Она скрипуче сказала:

— Мистер Хопкинс ожидает вас, полковник. Остальные уже здесь.

— Благодарю вас, мисс Пресли.

Полковник собственноручно открыл внутреннюю дверь.

Кем бы ни был архитектор, спроектировавший Нью Вулворт Билдинг, он, очевидно, понимал, что наивысший этаж предназначен для облеченных наивысшей властью того или иного рода. Этот кабинет служил тому явным свидетельством.

Эд Уандер никогда в своей жизни не бывал в таком месте. Если у него и были какие-то представления о нем, в этом заслуга Голливуда. Как бы то ни было, он осмотрелся в изумлении.

В комнате был только один стол, который казался подвешенным на тонкой ножке с потолка, а не опирающимся на пол. За ним сидел, надо полагать, мистер Хопкинс. Эд Уандер и Базз Де Кемп осознали, кто такой мистер Хопкинс, одновременно. Базз тихонько присвистнул сквозь зубы.

Дуайт Хопкинс, Великий Примиритель. Дуайт Хопкинс, власть за троном, Дуайт Хопкинс, который возвышался над западной политикой, как колосс.

Дуайт Хопкинс избегал внимания общественности. Он в нем не нуждался. Однако правая рука президента Эверетта Мак-Ферсона, мозговой трест из одного человека, Дуайт Хопкинс, которого некоторые даже называли альтер эго президента, не мог оставаться совершенно неизвестным пытливым гражданам. Президент Мак-Ферсон мог быть, и был на самом деле, главной фигурой, символом, образом для публики, истинные усилия которого в сфере управления нацией ненамного превышали действия правящего монарха Великобритании. Но в то время, как обаятельные политики типа Мак-Ферсона могут обладать тем, что привлекает избирателей, за сценой все равно должен быть такой вот Дуайт Хопкинс. Он пережил три администрации, Демократические Республиканцы передавали его Либеральным Консерваторам, а затем обратно, что никак не меняло их политику — впрочем, как и его. Между двумя партиями в эпоху Процветающего Государства редко бывали споры. Не считалось стоящим занятием пытаться повлиять на избирателей, затевая споры. Избиратели голосуют за человека, который им симпатичнее прочих, а не за принципы.

Дуайт Хопкинс сидел за небольшим столом. По одну сторону от него на легком стуле сидел, положив ногу на ногу, генерал армии. По другую сторону — высокий седой штатский. Напротив них в ряд сидели Дженсен Фонтейн, Элен Фонтейн и Мэтью Маллигэн.

Эд снова обвел глазами комнату. Ошибки не было. Табберы подозрительно отсутствовали.

Хопкинс кивнул новоприбывшим.

— Вы, надо полагать, Базз Де Кемп, вы похожи на газетчика. А вы Эдвард Уандер. Почему вас зовут Крошка Эд? — голос Хопкинса был твердым, но настойчивость в нем имела странный оттенок непринужденности, словно теперь, когда дело наконец попало в руки Хопкинса, спешки больше не требовалось.

— Не знаю, — сказал Эд.

Маллигэн открыл рот:

— Послушай, Уандер, если это все твоя…

Генерал прервал его громовым раскатом:

— Прекратите, мистер Маллигэн. Мистер Уандер здесь в равном с вами положении. Вы здесь для того, чтобы помочь прояснить вопрос, имеющий первостепенное значение для нации.

— Для всего мира, — мягко поправил высокий седой штатский.

Дженсен Фонтейн раздраженно сказал:

— Я требую ответа: неужели эти коммунисты там в Величайшем Вашингтоне считают, что они могут забрать граждан, имеющих хорошую репутацию и…

Дуайт Хопкинс без выражения смотрел на промышленного магната из маленького городка. Затем прервал его вопросом:

— Мистер Фонтейн, каковы, по вашему мнению, причины помех на радио и телевидении, и, далее, неполадок с кинопроекторами?

Дженсен Фонтейн посмотрел на политика стеклянными глазами и сказал тоном подсказки:

— Моя страна, да будет она всегда права…

— Я согласен с вами, сэр, — непринужденно сказал Хопкинс. — Но отвечайте на мой вопрос.

— Я назову вам причину, — рявкнул Фонтейн. — Саботаж Советского Комплекса. Подрыв американской промышленности. Подпольный…

— И каким образом им удалось это сделать?

— Это не моя обязанность выяснять. Вас, ребят из Величайшего Вашингтона, для этого выбирали. Судебный Департамент в том числе. Я думаю, ЦРУ могло бы найти виновных достаточно быстро, если бы не было заражено агентами коммунистов. Более того…

— Вы свободны, мистер Фонтейн, — сказал Дуайт Хопкинс. — Благодарим вас за сотрудничество.

Фонтейн только-только оседлал своего конька. Он как раз воздел кверху руку, чтобы выразительно взмахнуть ею, и тут полковник Уильямс твердо взял его за локоть.

— Я проведу вас к выходу, сэр.

Взгляд Маллигэна переместился с Хопкинса на полу-вырывающегося Фонтейна.

— Послушайте, вы не можете так обращаться с мистером Фонтейном! — крикнул он.

Седые брови Хопкинса поползли вверх.

— Ваше собственное мнение совпадает с мнением мистера Фонтейна, мистер Маллигэн?

Маллигэна вывели вслед за Фонтейном.

Дуайт Хопкинс обвел взглядом Элен, Базза и Эда Уандера.

— Я прочел доклады. С вами троими я действительно хотел поговорить в любом случае. Прошу простить, мисс Фонтейн, если мое обращение с вашим отцом показалось бесцеремонным.

— Бросьте, — сказала Элен, состроив недовольную гримасу. — Папе пойдет на пользу немного бесцеремонного обращения.

«Правая рука» президента откинулся на спинку стула и торжественно оглядел их.

— Неделю назад, в пятницу, — сказал он, — перестали работать радио и телевидение. В течение нескольких часов правительство не предпринимало действий. Предполагалось, что промышленность вскоре обнаружит причину неполадок и устранит ее. Однако, когда стало известно, что явление захватило весь мир, был назначен чрезвычайный комитет. На следующий день президент предназначил специальный фонд на увеличение размеров комитета и расширение его многообразных полномочий. На следующий день комитет превратился в комиссию. А еще через день на секретной сессии Конгресс проголосовал за предоставление неограниченных ресурсов, я был назначен главой этого проекта, отчитывающимся только перед президентом. Присутствующие здесь генерал Крю и профессор Брейсгейл — мои ассистенты.

Баззу Де Кемпу не могла внушить благоговение даже такая персона, как Дуайт Хопкинс. Он вынул из кармана одну из своих неизбежных сигар, сунул в рот и, разыскивая спички, произнес:

— Вы, ребята, не слабо переполошились из-за этих развлечений для слабоумных. Вчера ночью майор сказал нам, что это так же важно, как война. И…

— Как ядерная война, мистер Кемп, — сказал Хопкинс.

— Не говорите ерунды, — сказала Элен.

Дуайт Хопкинс перевел взгляд на высокого седого штатского.

— Профессор Брейсгейл, будьте добры, обрисуйте нам некоторые аспекты ситуации, с которой мы столкнулись.

Профессор говорил сухо и внятно, словно читал лекцию, а не участвовал в беседе.

— Что происходит с цивилизацией, когда существует экономика изобилия, и отсутствуют развлечения для публики?

Все трое, Эд, Базз и Элен, одновременно пожали плечами, не пытаясь ответить. Вопрос был явно риторическим.

Он продолжал.

— Средний человек не способен к самопрограммированию. По крайней мере, такой средний человек, каков он сейчас. Он не может придумать, чем себя занять. Ему никогда не приходилось над этим задумываться. Человек развивался в таких условиях, в которых приложение имеющихся у него времени и энергии было заранее запрограммировано. Он работал и работал от двенадцати до восемнадцати часов в день. Весь день, и так каждый день. Иначе он умирал от голода. Как ему использовать свое время, определяли за него другие. Если и был какой-то отдых, то очень редко. В качестве отдыха и развлечения существовали только традиционные игры и танцы. Средний человек никогда не получал такой возможности, чтобы они ему прискучили — ему слишком редко удавалось ими заняться. Такое положение существовало на протяжении 99,99 процентов истории нашего вида.

Брейсгейл окинул их взглядом, и его голос стал еще более академически-сухим.

— То, что для творчества необходим досуг, свободное время, — это правда. Пока не существует класса лентяев, группы, у которой есть время заниматься чем-либо еще, кроме добывания средств к существованию, существует очень мало возможностей развития культуры. Тем не менее, наличие досуга не влечет за собой творческую деятельность автоматически.

Возникает вопрос: что происходит с культурой, имеющей изобилие всего — за исключением заранее определенной деятельности для нетворческого среднего человека? Другими словами, что станет с этим благополучным обществом, с нашим Процветающим Государством, если отнять у него радио, кино и, в особенности, телевидение — телевидение, средство усмирения массового человека.

Эд хмурился.

— Водевиль, — подсказал он. — Театр. Цирк. Карнавалы.

Профессор кивнул.

— Да, но я полагаю, что они будут лишь каплей в море, даже если мы организуем эти развлечения и обучим необходимые таланты. Сколько времени люди могут проводить таким образом?

Базз вытащил книжку из кармана куртки и помахал ею в воздухе.

— Есть еще чтение.

Брейсгейл покачал головой.

— Средний человек не любит читать, мистер Кемп. Это требует от него значительной умственной деятельности. Ему приходится визуализировать действие из слов, воображать голоса, выражения лиц и так далее. Он не способен на такой творческий труд.

Профессор, похоже, сменил тему.

— Вы когда-нибудь читали о беспорядках, которые захлестнули Константинополь во время правления Юстиниана, в результате незначительной ссоры из-за пустяков на конных бегах? Несколько десятков тысяч людей погибли.

Он некоторое время молчал, глядя на них, чтобы подчеркнуть значение своих слов. Затем продолжил:

— Я считаю, что Рим погиб из-за невероятно разросшегося праздного класса. Рим больше не был культурой, борющейся за выживание, его обеспечивали колонии. Население получало пищу даром. У них было свободное время, но не было самопрограммирующейся творческой способности.

Брейсгейл закончил свою речь:

— Человек хочет чем-нибудь заниматься. Но если он неспособен самостоятельно придумать, чем заняться, что произойдет, если у него отнять его телевидение, его радио, его кино?

— Я читал о беспорядках в Англии, — сказал Эд, — и о беспорядках в Чикаго тоже.

Генерал прогромыхал, обращаясь к Хопкинсу:

— Надо разделаться основательней с этими драными журналистами. Они пропускают слишком много репортажей такого сорта.

Дуайт Хопкинс ему не ответил. Вместо этого он постучал по толстой кипе бумаг на столе и обратился к Эду, Баззу и Элен.

— Честно говоря, ваши отчеты меня изумляют и вызывают недоверие. Однако, в вашу пользу свидетельствует то, что вы подтверждаете рассказы друг друга. Если бы не вопрос с кинематографом, который никак нельзя объяснить атмосферными помехами, признаюсь, я бы и вовсе не склонен был рассматривать ваши показания. Тем не менее… в чем дело, мистер Де Кемп?

Все посмотрели на взъерошенного газетчика, который в свою очередь таращился на книгу, которую держал в руках.

— Я, наверное, взял не тот экземпляр, — сказал он, сам не веря своим словам. — Но я не мог ошибиться. — Он обвел всех глазами, как будто обвиняя. — Эта книга на французском.

Эд нахмурился, не понимая, чем вызвано замешательство Базза, и присмотрелся к книге.

— Это не французский. По-моему, больше похоже на немецкий.

— Это не немецкий, — сказала Элен. — Я немного изучала немецкий. Это выглядит как русский.

Базз сказал защищаясь:

— Не будьте идиотами. Это даже не кириллица. Я говорю, что это французский. Но этого не может быть. Я читал эту книгу как раз перед тем, как сюда прийти. Иллюстрация на обложке та же самая, и…

Профессор Брейсгейл распрямил долговязую фигуру и поднялся на ноги.

— Дайте мне взглянуть, — сухо сказал он. — Я читаю и пишу на всех романских языках, на немецком, шведском и русском. Не знаю, что случилось, но… — он не закончил фразу. Его обычно спокойные серые глаза вытаращились. Это… я думаю, это на санскрите.

— Пустите, я посмотрю, — хрипло сказал Хопкинс. — Что за разногласия? Профессор передал ему роман в бумажной обложке, служивший предметом спора.

— Ну, по-моему, это похоже на итальянский. Я этого языка не знаю, но…

— Боже правый, — выдохнул Эд. — Он снова это сделал. Он проклял беллетристику.

— Что? — взорвался генерал. — Вы совсем с ума сошли?

— Нет! Взгляните, — Эд вскочил на ноги. — Доклад, который лежит перед вами, вы в состоянии прочесть? Я в состоянии. Я могу прочесть бумаги, которые лежат у меня в кармане куртки. Взгляните на эту газету. — Он возбужденно показывал. — Новости прочесть можно. Но посмотрите на страницу комиксов. Все надписи превратились в абракадабру. Для меня это выглядит, как немецкий, но я не знаю немецкого. Он проклял беллетристику.

— Садитесь, — скрежетнул Дуайт Хопкинс. В интерком на столе он сказал:

— Мисс Пресли. Я хочу, чтобы вы принесли сюда несколько книг, художественных и не художественных. И мне нужен немедленный рапорт, почему не доставлены Иезекиль Джошуа Таббер и его дочь.

— Да, сэр, — деловой голос мисс Пресли был явственно слышен. — Табберов еще не нашли. Оперативные работники, которые были посланы за ними, докладывают, что они покинули Согерти. Очевидно странствующий проповедник был крайне огорчен тем, что его речам не внемлют.

— Есть ли хотя бы намек на то, куда они отправились? — хрипло спросил Хопкинс.

— Один из их последователей сказал, что они отправились в Элизиум. Ни в одном из шестидесяти четырех штатов, сэр, такой населенный пункт не значится. Возможно, он находится в Европейском Содружестве или…

— Достаточно, мисс Пресли, — сказал Дуайт Хопкинс. Он выключил интерком и посмотрел сначала на Брейсгейла, а заем на генерала.

— В чем дело? — громыхнул генерал.

Но Брейсгейл знал, в чем дело. Он медленно произнес:

— Элизиум. Другое название Елисейских полей древних греков.

— Что за бред эти Елисейские поля? — потребовал ответа генерал.

— Рай, — сказал Дуайт Хопкинс. — Он провел рукой по подбородку, словно проверяя, гладко ли выбрит. — Наш друг Таббер отправился на Небеса.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

9

— Небеса! — раздался сзади голос полковника Фредерика Уильямса, который все это время держал рот на замке. — Вы хотите сказать, что этот чернокнижник помер?

Эд Уандер покачал головой.

— Да нет. Элизиум — это такое дурацкое напыщенное название, которое они используют в новой религии Таббера. Они говорят о пилигримах на пути в Элизиум, в таком духе. Элизиум — это, ну, что-то вроде Утопии, если не считать того, что Таббер против Утопии. Он говорит, что это реакционная идея. Я забыл, почему именно. Что-то связанное с тем, что Утопия совершенна, а совершенство означает застой, или…

— Погодите минутку, — сказал Брейсгейл. — У меня от вас голова болит.

— От разговоров про Зеки Таббера и его религию у кого угодно голова разболится, — сказал Базз. Он на мгновение умолк для большего драматического эффекта, затем произнес. — Мне кажется, я знаю, куда направились Таббер с дочерью.

Хопкинс посмотрел на Базза, временно неспособный вымолвить ни слова.

— Они в коммуне около Бирсвилла, в Кэтскилле. Я слышал, как Таббер упоминал это место в одной из своих речей. Он приглашал всех слушателей, кто готов для… — Базз скривил рот, -…земли обетованной, прийти в Элизиум и присоединиться к ним. Коммуна явно продолжает традиции коммуны Новой Гармонии Роберта Оуэна в Ллано, Луизиана и Деревни Равенства Джозии Уоррена.

Генерал Крю прогромыхал:

— О чем это вы, мистер?

Профессор Брейсгейл смотрел на Базза с новым уважением. Он повернул голову и сказал военному:

— Коммуны. Утопия. В девятнадцатом веке было серьезное движение в их пользу. Большинство были основаны на религии, некоторые — нет. Святые последнего дня, мормоны, оказались наиболее удачливыми. Они были достаточно умны, чтобы адаптироваться, когда тот или иной аспект их учения не приживался. Остальные потерпели неудачу.

— Мы должны были догадаться, что они не уехали далеко, — сказал Эд. — Таббер путешествует в фургоне, запряженном лошадью.

— Хорсенваген? — громыхнул генерал. — Что это, новая немецкая модель?

— Лошадь и фургон, — сказал Эд. — Лошадь и фургон. Фургон, запряженный лошадью.

Военный уставился на него с недоверием.

— Неужели как в вестернах?

— Пожалуйста, Скотти, — сказал Дуайт Хопкинс, не глядя на него. Генерал заткнулся, и Хопкинс задумчиво сказал Эду Уандеру. — Похоже, вы — наш самый большой специалист по Иезекилю Джошуа Табберу.

Его слова были прерваны появлением мисс Пресли, у которой руки полностью были заняты книгами. Даже добросовестная мисс Пресли выглядела так, будто произошло что-то слегка приводящее в замешательство, вроде архангела Гавриила, затрубившего в рог, или исчезновения Атлантиды. Она положила книги на стол Хопкинса и произнесла:

— Сэр, я… я…

— Я знаю, мисс Пресли. На сейчас все.

Дуайт Хопкинс принялся осматривать книги одну за другой. Остальные смотрели на него. Он отложил последнюю книгу и потер глаза указательными пальцами жестом человека, смирившегося с неизбежным.

— Для меня это продолжает выглядеть как итальянский.

— Все книги? — нетерпеливо спросил генерал.

— Нет. Не все. Не художественные по-прежнему можно читать. Кроме того, — он выбрал одну книгу в твердом переплете, — вот этот роман по-прежнему на английском. «Гекльберри Финн».

— «Гекльберри Финн»? — переспросила Элен. — Марк Твен?

Эд Уандер закрыл глаза в немой мольбе к высшим силам.

— О господи боже. Новая история. Проклятие действует избирательно. Все, что Табберу не нравится, превращается в абракадабру. Все, что он одобряет, мы можем прочесть. Боже правый, а мы еще говорили о цензуре! По-моему, я кое-что заметил на этой страничке комиксов.

— Что? — спросил Базз.

— Можно прочесть «Пого». «Базз Сойер Младший» и «Маленькая Сиротка Энни» превратились в абракадабру, но «Пого» все еще можно прочесть.

Профессор Брейсгейл взял газету.

— Вы правы, — сказал он. — По крайней мере, у нашего пророка есть чувство юмора.

— О матерь божья, — пробормотала Элен. — Все, что я могу сказать, это то, что нам тоже лучше им обзавестись.

Хопкинс медленно произнес:

— Мистер Уандер, когда ваша группа вошла в мой кабинет, я был готов счесть вас еще одной компанией неуравновешенных лиц, с которыми мы имеем дело с самого начала кризиса. Но теперь вся эта история достигла такой точки, где научное объяснение более невозможно. Я готов предоставить вам все ресурсы возглавляемой мной комиссии.

— Предоставить мне? — поразился Эд. — Почему именно мне?

Правая рука президента не был обескуражен.

— Потому что вы — самое лучшее, что у нас есть в качестве специалиста по Иезекилю Джошуа Табберу. Вы присутствовали на трех его, угм, представлениях. Кроме того, я не сомневаюсь, что как ведущий передачи «Час необычного» вы очень хорошо разбираетесь в… ээ, необычном. И, разумеется, все это настолько необычно, насколько вообще возможно.

— Но… — простонал Эд.

Дуайт Хопкинс поднял руку.

— Я не имею в виду сказать, что ваша гипотеза, будто Иезекиль Таббер вызвал теперешнее чрезвычайное положение дел серией проклятий, это единственная гипотеза, которую моя комиссия будет продолжать расследовать. Отнюдь. Однако, мы создадим новый отдел, который возглавите лично вы, и который будет располагать всеми возможностями.

— Нет, — решительно сказал Эд.

Базз бросил на него странный взгляд. Не вынимая изо рта сигары, репортер сказал:

— Ты до сих пор не спросил «А мне-то что в этом всем?», Крошка Эд.

Эд Уандер отчаянно набросился на него.

— Я знаю, что мне в этом всем. Конечно, я был на трех его представлениях, как их называет Хопкинс. Я видел старого скандалиста трижды, и каждый раз результат был все хуже. Что, по-твоему, случится в следующий раз? Он становится заносчивым…

— СТАНОВИТСЯ заносчивым? — горько рассмеялся Брейсгейл.

— …Он начал чувствовать свои возможности, — Эд переключился на Хопкинса. — В самом начале он ничего о них не подозревал. Не ведал, что творил. Одно из его первых проклятий навлек на себя подросток, который упражнялся в народной музыке на своей гитаре. Таббер порвал на гитаре струны…

— Что в этом чудесного? — громыхнул генерал.

— …на расстоянии. Потом еще одно явление привело его в гнев, как это называет его дочь. Неоновая реклама, или что-то в этом роде. Он наложил на нее проклятие. Не знаю, что с ней произошло. Может, перестала мигать.

Сзади полковник Уильямс сказал:

— Хотел бы я, чтобы он проклял неоновую рекламу напротив моего дома. Треклятая штука…

Генерал Крю посмотрел на полковника, и тот заткнулся.

Эд отчаянно сказал:

— Когда он наложил на женщин это заклятие «Домотканого стиля», он не знал, что сделал это. Когда он по-настоящему гневается, то не помнит, что говорил. Он был крайне удивлен, когда я сказал ему, что он проклял радио. Он так же изумился, как и все остальные, что проклятие сработало. Но посмотрите, что происходит сейчас. Он проклял все развлекательное чтиво. Всю беллетристику — за исключением того, что ему нравится. Послушайте, я готов поспорить, что он даже ничуть не был зол, когда налагал это заклятие.

Дуайт Хопкинс нахмурил брови.

— Я убеждаюсь все больше и больше, — сказал он. — Эд Уандер, вы наш человек.

— Да говорю же вам: нет! Этот придурок полный псих, ему место в желтом доме. Что, если он увидит меня, и это ему напомнит какие-нибудь наши с ним споры, и он вспомнит, что его никто не слушает. Что, если он снова разгневается и наложит заклятие на всех неверующих? Знаете, что это значит? У него едва ли наберется пара сотен последователей. Говорю вам, этот чокнутый опаснее водородной бомбы!

Генерал Крю задумчиво произнес:

— Снайпер. Найти лучшего стрелка в службе безопасности. Пусть займет позицию на холме, с бесшумным винчестером и телескопическим прицелом Марк-8. Этот Элизиум, судя по тому, что сказал Де Кемп, расположен в холмах. Небольшое поселение, вдали от города. Снайпер…

Базз ухмыльнулся ему.

— А как вам понравится такая возможность, генерал: представьте, что-то не сработало, и Зеки налагает проклятие на порох. Или, еще лучше, на все взрывчатые вещества. Что случится с оттепелью холодной войны, если вдруг ни с того, ни с сего все взрывчатые вещества перестанут действовать?

Генерал нахмурился.

— Проклятия универсальны. В этом случае взрывчатка не будет взрываться и у коммунистов.

Базз вынул сигару изо рта и внимательно осмотрел кончик, который неровно дымился.

— Им не понадобится взрывчатка, — сказал он. — Одних только китайцев хватит, чтобы перерезать нас мясницкими ножами, сделанными на этих их сталеварнях на заднем дворе.

— Кроме того, не может быть и речи об убийстве, — сказала Элен. — Вообще-то, как Базз однажды сказал, Таббер — это добрый и вежливый старикан, который, просто так случилось…

— Добрый и вежливый старикан… — ядовито пробормотал Эд.

— …обладает какими-то силами, которых мы просто не понимаем. Он, похоже, и сам их не понимает. Очень хорошо. Я считаю, что Крошка Эд должен пойти и встретиться с ним. Не думаю, чтобы он что-то имел против Эда лично. Кроме того, у него пунктик на собственной дочери, а та без ума от Крошки Эда.

Упало молчание. Все взоры обратились к Эду Уандеру. Эд опустил глаза, невыразимо страдая.

— Это ложь! — простонал он.

— Базз? — сказала Элен.

Базз Де Кемп старался заставить свою сигару гореть равномерно. В ответ на обращение Элен он кивнул и гнусаво произнес:

— Верно, правильно. Смазливая шустрая девчонка, голубые глазки, щечки-яблочки, сама такая лапочка-симпатюлечка. Ежу ясно, что ей больше всего на свете хочется завести шуры-муры с Крошкой Эдом Уандером.

— О, черт бы вас побрал, — застонал Эд Уандер. — Нашли над кем поиздеваться, да?

— Уандер, — сказал Дуайт Хопкинс, — я даю вам офис и штат сотрудников.

— Нет, — сказал Эд.

Дуайт Хопкинс пристально посмотрел на него.

— Я могу позвонить по этому телефону, мистер Уандер, и через пару минут у меня будет приказ президента о призыве вас в вооруженные силы. В таком случае вы будете подчиняться приказам присутствующего здесь генерала Крю и станете делать, как вам велят.

— Старая армейская система набора добровольцев, — пробурчал Эд. — Ты, ты и ты.

Генерал радостно улыбнулся ему.

Эд сдался.

— Ладно, — сказал он. — А выпить что-нибудь найдется?

Примерно тридцать лет из своих тридцати трех Эдвард Уандер хотел быть большим начальником. Он так сильно этого хотел, что явственно себе это представлял. Эд делал все, что было в его силах в разделенном на общественные слои застойном обществе. Он был воспитан на легендах своего народа, в которых говорилось, что любой гражданин общества изобилия ничем не хуже любого другого гражданина Соединенных Процветающих Штатов, и все имеют равные шансы собственным трудом проложить себе путь наверх, к президентскому креслу или к чему угодно.

К несчастью, Эд обнаружил, что тяжело собственным трудом проложить себе путь наверх, когда труда в обществе осталось чрезвычайно мало, а большая его часть автоматизирована. Те, у кого была работа, и доход которых, следовательно, был выше, чем у тех, кто значился в списках безработных, держались за нее всеми силами, относились к ней весьма ревностно и по возможности передавали ее потомкам, родственникам или на худой конец друзьям.

Нет. По мере взросления Эд Уандер все явственнее понимал, как малы у него шансы когда-либо сделаться большим начальником, имеющим подчиненных, послушно исполняющих его распоряжения; телефоны и интеркомы, по которым резким тоном отдавать ценные указания. Собственно говоря, к моменту его первого столкновения с Иезекилем Джошуа Таббером Эд почти пришел к выводу, что его единственный шанс на успех — жениться на Элен Фонтейн.

И вот он — большой начальник.

А Элен Фонтейн — одна из его ассистентов.

Так же, как и Базз Де Кемп. И ассистентов становилось все больше и больше. Эд был уже просто завален ими и не помнил имен даже незначительной их части.

Обещание Дуайта Хопкинса предоставить все мыслимые ресурсы нельзя было осуществить полнее, чем это было сделано. За четверть часа Эду Уандеру назначили свиту из охранников. За час штат его сотрудников был укомплектован. Среди прочих были мистер Ярдборо, которого, как оказалось, зовут Сесил, а также Билл Оппенхеймер и майор Леонард Дэвис. В числе охранников были Джонсон и Стивенс, а связным Эда с Дуайтом Хопкинсом был полковник Фредерик Уильямс. Хопкинс решил, что проект «Таббер», принимая во внимание его суть, должен быть делом чрезвычайной секретности, и назначил в штат сотрудников всех, кто уже имел какое-либо отношение к расследованию Уандера. Если бы история попала в газеты, Хопкинс подозревал, что даже его репутация гаранта надежности не спасет дело.

Эд мрачно пялился в настольный экран своего рабочего стола.

У него не было ни малейшей идеи, откуда начинать. В архивах его отдела не было ничего, кроме его собственного доклада о Таббере и таких же докладов Базза и Элен. Не было смысла их читать. Он и так прекрасно знал все это. И этого было слишком мало.

Эд включил экран и откашлялся.

— Мисс… ээ…

Он забыл, как зовут его секретаршу.

— Рэнди, сэр. Рэнди Эверетт.

Эд посмотрел на нее и вздохнул.

— Рэнди, вам не к лицу «Домотканый стиль».

— Да, сэр, я знаю. Но, правду сказать, если я пытаюсь воспользоваться косметикой…

— У вас начинается зуд.

Ее глаза расширились.

— Откуда вы знаете?

— Я ясновидящий, — сказал Эд. — Послушайте, пришлите ко мне мистера Де Кемпа.

Он выключил интерком. Это было его первое действие на посту руководителя проекта «Таббер».

Базз вошел неуклюжей походкой, волоча ноги, с неизменной сигарой во рту. Он оценивающе осмотрел кабинет и тихонько свистнул.

— Ну наконец-то Крошка Эд Уандер — большой начальник! Трудитесь упорно, копите деньги, голосуйте за Демократических Республиканцев, и вы тоже доберетесь до верха. Елки зеленые, тебе даже не пришлось жениться на дочери босса!

— Заткнись, — сказал Эд, — не то я велю генералу Крю привлечь тебя на военную службу. — Он ухмыльнулся, представив себе эту картину. — Баззо Де Кемп, самая неряшливая штатская курица — в армии!

— Хиханьки, — сказал Базз, падая в кресло. — Начальство острит.

— Послушай, Баззо, — сказал Эд. — С чего мне начать?

Базз критически осмотрел кончик сигары, затем в раздумьи обвел взглядом комнату.

— Мы можем для начала выяснить, что представляет собой проклятие. Когда в следующий раз мы — то есть ты, я на этот случай беру отгул, — таким образом, когда в следующий раз ты встретишься с Таббером, ты будешь хоть чем-то вооружен.

— Проклятие? Каждый знает, что такое проклятие.

— Прекрасно. И что же это такое?

Эд поразмыслил над этим. По размышлении он щелкнул переключателем на столе.

— Майора Дэвиса, пожалуйста.

На экране появилось лицо Ленни Дэвиса.

— Да, сэр. — Майор еще не вполне привык к тому, что его начальник — человек, которого он допрашивал и думал, не вышвырнуть ли из своего кабинета, еще вчера.

— Мы собираемся выяснить, что собой представляет проклятие, — сказал Эд. — Пошлите за учеными, которые могут это знать.

Майор тупо посмотрел на него.

— Какие именно ученые могут знать, что представляет собой проклятие, сэр?

— Откуда мне знать?! — отрезал Эд и выключил экран.

На Базза Де Кемпа это произвело впечатление.

— Что нам теперь делать? — спросил Эд.

— Пойдем на ленч, — ответил Базз. — Надо захватить с собой Элен. Чем она занимается?

— Возглавляет отдел по «Домотканому стилю», — сказал Эд. — Она должна выяснить все, что только можно, про «Домотканый стиль».

Базз посмотрел на кончик сигары.

— Хорошая идея. С ней работают какие-нибудь ученые?

Эд Уандер пожевал губу.

— Нет. Ты прав. Если нам дали неограниченные ресурсы, нужно их использовать. Один черт знает, сколько времени у нас осталось до того, как Таббер снова что-нибудь сотворит. — Он щелкнул переключателем. — Майора Дэвиса.

Лицо майора выражало даже чуть большую озабоченность, чем вчера вечером, решил Эд. Майор отозвался:

— Да, сэр.

— Ленни, — сказал Эд, — отправь несколько ученых в команду мисс Фонтейн. Мы хотим знать, что вызывает у женщин зуд.

Майор открыл рот, покачал головой и закрыл рот.

— Слушаюсь, сэр.

Базз задумчиво проследил взглядом, как лицо военного исчезает с экрана.

— Знаешь, — сказал он, — по-моему, майор долго не продержится. У него и так уже жабры позеленели.

Эд Уандер встал.

— Там, где его взяли, таких, как он, еще много, — сказал он.

Когда они вернулись с ленча и прошли через внешние помещения офиса Эда Уандера, он обратил внимание, что прибавилось еще два-три десятка сотрудников и несколько компьютеров IBM вместе с командой операторов и стопками перфокарт. Эд смутно заинтересовался, для чего они собираются использовать компьютеры. Может быть, ни для чего. Вероятно, Дуайт Хопкинс просто хочет, чтобы они были под рукой и наготове, на случай если для них найдется какое-нибудь применение.

Рэнди, его секретарша, сказала:

— Профессор Мак-Корд ждет вас в кабинете, мистер Уандер.

— Кто такой профессор Мак-Корд, черт его дери?

— Его прислал майор Дэвис, сэр.

— А, тогда он, наверное, эксперт либо по проклятиям, либо по зуду. Когда Эд и Базз скрылись в кабинете, Рэнди Эверетт некоторое время потеряно смотрела им вслед. У нее был примерно такой вид, как будто она потратила свою последнюю монетку на телефон и ошиблась номером.

Профессор Мак-Корд при их появлении поднялся на ноги. Они обменялись традиционными приветствиями, после чего все уселись.

— Меня забрали два офицера службы безопасности, — сказал профессор Мак-Корд, — и в срочном порядке доставили сюда, в ваш кабинет. Прошу принять во внимание, что, хоть я и готов служить моей стране в любое время, я не имею ни малейшего представления…

— Вы профессор чего? — спросил Эд.

— Этнологии. Специализируюсь по племени банту.

Вынув свежую сигару из кармана куртки, Базз заметил:

— А майор лучше соображает, чем мне показалось. Профессор, что такое проклятие?

Профессор перевел взгляд на газетчика.

— Вы подразумеваете проклятие, накладываемое колдуном?

Оба кивнули, и профессор продолжал:

— Это выражение желания, чтобы кого-либо постигло зло. Колдун призывает на голову жертвы нечто злое, несущее вред.

— Ну, может быть, я неточно выразился, — сказал Эд Уандер. — Я скорее хотел бы узнать, что из себя представляет заклятие, заклинание.

Профессор явно не мог понять, чего от него хотят. Он сказал:

— Заклинание обычно представляет собой комбинацию слов или вымышленных слов, которые якобы имеют магическое действие. Англоязычный термин «spell», если не ошибаюсь, произошел от древнеанглийского корня. Заклятие — это практически то же самое с точки зрения колдовства. Англоязычный термин «hex» — это американская идиома, ведущая происхождение из немецкого языка.

Высказавшись, профессор недоуменно нахмурил брови.

Эд Уандер и Базз Де Кемп тоже.

— Знаю, знаю, — сказал Эд. — Но мне не нужны одни только определения. Вот, скажем, ваши колдуны-знахари банту. Они накладывают заклятие на кого-то, обычно потому, что кто-то другой им за это заплатил. Верно? Ага. Так вот что именно они делают?

Профессор Мак-Корд непонимающе посмотрел на него.

— Как они это осуществляют? — спросил Базз. — Каким образом?

— Ну, — сказал профессор, — вообще-то у каждого колдуна своя собственная процедура. Обычно это сложный ритуал суеверий, включающий смешение необычных ингредиентов и песнопения с магическими словами.

Эд наклонился вперед.

— Это мы знаем. Но мы хотели знать, что из себя в действительности представляет проклятие. Понимаете? В действительности.

Профессор моргнул.

— Мы пытаемся выяснить, что такое проклятие, заклятие, заклинание на самом деле.

— Ну я же вам только что сказал.

Они долго смотрели друг на друга, отчего пользы было мало. Наконец Эд произнес:

— Вы верите в дьявола? То есть в Люцифера?

— Нет. Какое это имеет отношение к…

— А в черную магию?

— Я не верю ни в какую разновидность магии.

Наконец-то Эд поймал его. Он поднял вверх указательный палец.

— Тогда каким образом, по-вашему, колдун-знахарь может наложить проклятие на кого бы то ни было? Только не говорите, что они и не могут этого сделать. Существует слишком много свидетельств.

— Угм, — кивнул профессор Мак-Корд. — Теперь я наконец понимаю, к чему вы клоните. Знаете ли вы, кто такой либан? Я получил свою докторскую степень, изучая их.

— Я думал, что в своем дурацком «Часе необычного» слышал обо всем в таком духе, но, как видно, нет.

Этнолог был польщен.

— Либаны — это столь существенная часть африканского колдовства, что мне очень странно, что они так мало известны. Либан — это не совсем колдун, хотя он рождается в касте и не может вступить в нее другим образом. Они немногочисленны, их всего несколько семей. Либан — это серый кардинал всего племени, и они не смеют делать ничего без его совета. Например, если воины отправляются в набег, он извещает их, будет набег успешным или нет, дает им небольшие мешочки со священной пылью или пеплом, или чем-нибудь в этом роде, чтобы привязать к кинжалам. Что я хочу сообщить, так это то, что либан — не жулик. Его положение наследственное, восходит к тысяче лет назад и более. Поверьте, если либан наложит проклятие на соплеменника, оно сработает.

— Как? — просто спросил Базз.

Профессор посмотрел на него.

— Все заинтересованные лица знают, что оно сработает. Жертва, либан и все остальные члены племени.

Это был ответ такого же плана, как Эд получил от Вэрли Ди. Он ни на что не отвечал. Суть вопроса заключалась в том, что едва ли кто-либо из всех затронутых миллиардов людей вообще знал о существовании Иезекиля Джошуа Таббера, не говоря уже о том, что он накладывает заклятие направо и налево.

Базз сказал Эду:

— Какое отношение эти либаны имеют к Табберу?

— К Табберу? — переспросил профессор Мак-Корд. — К какому Табберу?

— К Иезекилю Джошуа Табберу, — утомленно ответил Эд. — Вы его не знаете.

— Вы имеете в виду Джошуа Таббера? — сказал Мак-Корд. — Академика Иезекиля Джошуа Таббера?

— Академика? — потрясенно переспросил Базз.

— Джош получал свою академическую степень по политэкономии в то же время, когда я учился в докторантуре, — сказал Мак-Корд. — Выдающийся ученый.

Эд Уандер закрыл глаза в немом призыве к высшим силам.

Но Базз быстро сказал:

— Значит, вы с ним были знакомы, когда он был моложе. Послушайте, а он в то время питал какие-либо идеи насчет создания новой религии? Религии со множеством социоэкономических аспектов.

— А самое важное, не упоминал ли он вам что-нибудь о своей способности, о Силе проклинать? Накладывать заклятие на, скажем, телевидение? — спросил Эд.

— Не говорите ерунды, — сказал профессор Мак-Корд.

Эд щелкнул переключателем на столе.

— Билла Оппенхеймера, — сказал он.

Экран заполнило лицо Оппенхеймера. Эд видел его впервые со времени вчерашнего допроса. Оппенхеймер сказал:

— Да, сэр.

— С этой минуты вы отвечаете за выяснение прошлого Таббера, — сказал Эд. — В качестве отправной точки у нас есть данные о его учебе. Он получил академическую степень по экономике в… минутку… — он обернулся к Мак-Корду. — Какой колледж?

— Гарвард.

Эд Уандер посмотрел на него с упреком.

— Ну конечно, это не мог быть какой-нибудь дурацкий колледж библейского толка. Непременно Гарвард!

Он повернулся обратно к Оппенхеймеру.

— В Гарварде. Отправьте туда команду. Нам нужно все, что угодно, что только можно узнать о Таббере. Что он изучил. Проанализировать слово за словом все книги, которые он держал в руках. Отыскать его соучеников и выяснить все подробности, которые они в состоянии вспомнить. Раскопать его знакомства. Найти всех женщин, с которыми он встречался, они сейчас по крайней мере среднего возраста. У него есть дочь. Выяснить, на ком он женился. Что случилось с его женой. Жива ли она еще… Ладно, не вам это объяснять. Нам нужен полный отчет обо всех периодах жизни Таббера. Проясните этот вопрос с генералом Крю, если необходимо. Если вам нужны люди, есть ЦРУ, ФБР и Сикрет Сервис.

— Понял, — сказал Оппенхеймер. — Слушаюсь, сэр.

Его лицо исчезло с экрана.

— Ну, ты даешь, — сказал Базз. — Эд, у тебя появились замашки настоящей большой шишки.

— Если вы интересуетесь Джошем Таббером, — сказал несколько заинтригованный Мак-Корд, — вы в Гарварде много не найдете. Он там получил только академическую степень. Насколько я помню, докторат он заработал в Сорбонне, и, если не ошибаюсь, до того учился либо в Лейдене, либо в Гейдельберге. По-моему, изучал классическую философию.

— Философию? — повторил Эд Уандер.

— Приоритеты этического гедонизма, как мне помнится, — подтвердил Мак-Корд.

Базз допил содержимое своего стакана одним отчаянным глотком.

— Гедонизм! — сказал он. — И Таббер. Типа ешь, пей и веселись, потому что завтра все помрем, да?

— Ну, знаете ли, гедонизм более серьезное учение, — сухо заметил Мак-Корд. — Вкратце: Эпикур учил, что человек не только действительно стремится к наслаждению, но, более того, ему следует так поступать, потому что наслаждение — это единственное, что есть хорошего. Однако существенным является его определение наслаждения…

— Ладно, — сказал Эд. — Значит, Таббер расширил свой кругозор, изучая философию. Послушайте, профессор, я передам вас в руки моих ассистентов, которые запишут все, что вы вспомните о Таббере, а также все, что вы можете сказать о либанах, колдунах-знахарях, заклинаниях и проклятиях.

Когда профессор ушел, Эд взглянул на Базза, а Базз на Эда.

Через некоторое время Эд включил экран и сказал:

— Майора Дэвиса.

Когда появилось лицо Дэвиса, Эд сказал тоном упрека:

— Ленни! Этнологи, конечно, ученые, но они не знают, что такое проклятия. Найдите нам таких ученых, которые в этом разбираются. Возьмитесь за это всерьез, Ленни. Нам нужны результаты.

Майор Леонард Дэвис тоскливо посмотрел на него, открыл рот, собираясь очевидно запротестовать или, по крайней мере, пожаловаться, но поразмыслил и закрыл его.

— Слушаюсь, сэр, — сказал он. — Ученых, которые знают, что такое проклятие.

Его лицо исчезло.

— Ты быстро делаешь успехи, — одобрительно сказал Базз.

Они еще некоторое время смотрели друг на друга.

Наконец Эд включил экран и сказал:

— Соедините меня с Джеймсом С. Уэстбруком. Он живет к югу от Кингсбурга.

— Да, сэр, — сказала Рэнди, и через несколько мгновений на экране возникло лицо Джима Уэстбрука.

— Привет, Крошка Эд, — сказал он. — Прошу прощения, я жутко занят. Если ты не против…

Эд Уандер пропустил его слова мимо ушей.

— Послушай, когда мы в прошлый раз говорили о чудесах, ты сказал, что в них веришь. То есть, что ты веришь в существование явлений, которые нельзя объяснить при помощи нынешних научных знаний.

У Джима Уэстбрука на экране был такой вид, будто он торопится, но он все же ответил:

— Я рад, что ты стал выражаться точнее, приятель. Мне не нравится термин чудо.

— Ладно, послушай, ты веришь в проклятия? — спросил Эд. Он ждал, что собеседник станет отрицать.

— Разумеется, — сказал Уэстбрук. — Я немного занимался этим вопросом.

— Я говорю не про эти колдовские штучки, когда жертва убеждена, что заболеет, раз колдун наложил на нее заклятие — ну и в результате, естественно, умирает. Я имею в виду…

— Я действительно тороплюсь, — сказал Уэстбрук, — но… Послушай, приятель, колдуну не приходится убеждать жертву в том, что она будет жертвой. Жертва убеждается потому, что она на самом деле заболевает. Я пришел к выводу, что предзнаменования — это что-то, с чем не стоит шутить. Они не зависят от веры или суеверий, ни со стороны жертвы, ни со стороны практикующего. Точно так же, как ивовый прут, он же «волшебная лоза», работает у людей, которые совершенно убеждены, что он не сработает.

— Продолжай, — сказал Эд.

— Проклятия осуществляются таким же образом. Я это обнаружил на одной вечеринке в канун дня всех святых. Если хочешь испытать, ну, назовем их так, необычные эмоциональные переживания, постарайся представить себе, как снять проклятие, про которое ты не веришь, что ты сможешь его наложить, потому что проклятий вообще не существует — только бедная жертва уже основательно проклята, а ты ничегошеньки не знаешь о проклятиях. Приятель, это раза в три хуже, чем гипнотизер-любитель, который ввел кого-то в транс, навел постгипнотическое внушение, а теперь не может его отменить. По крайней мере, по гипнозу есть книги в библиотеках, из которых можно вычитать, как поступать в таком случае. Но попробуйте найти в книгах, как отменить проклятие кого-то, кого ты случайно, и сам в это не веря проклял. Приятель, это дело такого же рода, как «Я не знал, что ружье заряжено!»

Джим Уэстбрук хотел сказать что-то еще, но бросил взгляд на часы.

— Послушай, Крошка Эд, у меня больше нет времени разговаривать с тобой о заклятиях.

— Это тебе кажется, — ухмыльнулся Эд.

Уэстбрук нахмурился.

— Что это должно значить, приятель?

Эд радостно сказал:

— Ты только что поступил на работу, которая состоит в том, что ты отболтаешь себе весь язык, рассуждая обо всех аспектах проклятий, которые тебе известны.

— Ты бы лучше навестил врача, Крошка Эд, — сказал его собеседник. — Пока.

Он прервал связь.

— Стереотип, да? — радостно сказал Крошка Эд. Он щелкнул переключателем интеркома. — Майора Дэвиса, — сказал он.

Появилось лицо майора, и он отозвался одновременно утомленно и настороженно:

— Да, сэр.

— Есть такой Джеймс С. Уэстбрук, живущий на окраине Кингсбурга. Доставьте его сюда немедленно и выясните у него все, что ему известно о проклятиях. И, послушайте, майор. Он может не захотеть пойти. Но этот человек… мм… чрезвычайного приоритета. Пошлите лучше четверых.

— Да, сэр. Для ускорения дела: что еще о нем известно, сэр? Где он работает? Чем занимается? Его может не оказаться дома.

— Он инженер-консультант, специалист по лозоходству, — сказал Эд.

— По лозоходству, — тупо сказал майор Дэвис.

— Ну да, лозоходство. Поиск подземных вод и минералов при помощи ивового прута.

У майора Дэвиса был такой вид, будто его жестоко обидели.

— Да, сэр, Чрезвычайный приоритет. Забрать этого человека, который занимается лозоходством.

Его лицо, выражающее подлинную трагедию души, исчезло с экрана.

10

Эду Уандеру предоставили квартиру в Нью Вулворт Билдинг, тогда как Элен Фонтейн и Базза Де Кемпа разместили в ближайших отелях. Утром Эд Уандер спустился в свой офис пораньше, но, как видно, недостаточно рано. Его сотрудники, мужчины и женщины, во внешних помещениях уже развивали кипучую деятельность. Ему стало смутно интересно, чем они заняты. Он еще не успел отдать столько приказов, чтобы занять хотя бы часть сотрудников.

Он остановился рядом с одним столом и спросил:

— Чем вы заняты?

Молодой человек поднял на него взгляд.

— Чарами, — сказал он. Перед ним была стопка книг, брошюр и манускриптов, а также микрофон, подключенный к диктофону в левой руке.

— Чарами? — переспросил Эд.

Сотрудник, который уже успел вернуться к своему занятию, снова поднял на него взгляд. Он явно не узнал в Эде своего начальника. Эд, кстати сказать, тоже его не узнал. Он никогда его не видел до сих пор.

— Чарами, — повторил молодой человек. — Чары. Произнесение или распевание слов, которые, как предполагается, имеют магическое значение. Я собираю основополагающие данные.

— Вы хотите сказать, что у нас в штате есть сотрудник, который все свое рабочее время только тем и занимается, что собирает сведения о чарах?

Молодой человек посмотрел на него с сожалением.

— Лично я перевожу заклинания с сербо-хорватского. Еще пятьдесят с лишним человек занимаются переводами с других языков. Теперь прошу меня извинить. — Он снова склонился над книгами.

Эд Уандер отправился к себе в кабинет.

Рэнди Эверетт сообщила ему новости, которых было несколько. За ночь размеры офиса, предназначенного для проекта «Таббер», основательно увеличились, равно как и штат сотрудников. Они теперь работали в три смены. Эд этого не знал. Мистер Де Кемп еще не пришел, но звонил, чтобы уведомить их, что он чувствует недомогание.

В этом месте доклада мисс Эверетт Эд фыркнул:

— Недомогание! Позвоните этому лодырю и скажите, чтобы он явился сюда, неважно, с бодуна он или не с бодуна. Скажите ему, что я пошлю за ним взвод морской пехоты, если он не явится.

— Да, сэр, — сказала Рэнди.

— Соедините меня с майором Дэвисом, — сказал Эд.

Тип, появившийся на экране, имел майорские нашивки на воротнике, но это не был майор Дэвис.

— Где Ленни Дэвис? — спросил Эд Уандер.

— Дэвис с нами больше не работает, сэр. У него нервное истощение или что-то в этом духе. Моя фамилия Уэллс.

— Нервное истощение, в самом деле? Хм. Ладно, послушайте, Уэллс, чтобы с вами, военными, такого больше не было. Ясно?

— Да, сэр.

— Если кто-то здесь и имеет право на нервное истощение, это я один.

— Да, сэр.

Эд попытался вспомнить, зачем ему понадобился майор Дэвис, но не смог. Он выключил экран. Тот немедленно загорелся снова, и на нем появилось лицо полковника Фредерика Уильямса.

— Дуайт Хопкинс хочет немедленно видеть вас, Уандер, — сказал полковник.

— Иду, — сказал Эд. Он встал с места. Жаль, что нет Баззо, чтобы поддержать его. В должности большого начальника есть свои острые углы.

На выходе из помещений проекта «Таббер» за ним пристроились Джонсон и Стивенс, охранники. То есть по существу он продолжал находиться под стражей. Ну и ладно, какая разница. Он бы не нашел дорогу в офис Хопкинса самостоятельно. У него было смутное ощущение, что вся эта комиссия, или как там официально именовалось учреждение, за прошедшую ночь выросла вдвое. В коридорах было больше суеты, еще больше оборудования было нагромождено в холлах, и еще больше помещений были заполнены столами, стеллажами, телефонами, интеркомами и прочими бюрократическими причиндалами.

Его немедленно впустили к Дуайту Хопкинсу. Правая рука президента заканчивал пресс-конференцию с пятнадцатью-двадцатью избранными типами делового вида, лишь несколько из которых были в форме. Эд не был представлен. Все они покинули кабинет, за исключением профессора Брейсгейла, единственного из них, кто был знаком Эду Уандеру.

— Садитесь, мистер Уандер, — сказал Хопкинс. — Как продвигается проект «Таббер»?

Эд вытянул руки ладонями вперед.

— Как он может продвигаться? Мы начали только вчера после полудня. Сейчас мы изучаем природу проклятия. Или, по крайней мере, пытаемся это делать. Мы также пытаемся, насколько возможно, собрать все данные о прошлом Таббера — возможно, нам встретится намек на то, каким образом он получил свои способности.

Хопкинс немного поерзал на стуле, как будто то, что он собирался сказать, было ему не по душе. Он произнес:

— Ваша гипотеза, гипотеза о Таббере, приобретает все большую убедительность, мистер Уандер. Мне пришло в голову, что один из аспектов нынешнего кризиса может быть вам неизвестен. Вам известно, что радар не затронут?

— Мне интересно это узнать, — ответил Эд.

— Но не это сводит с ума наших технарей. Не затронуто и радио в тех случаях, когда оно используется в международной торговле, мореходстве и так далее. Что вовсе уж невероятно, учебные кинофильмы можно показывать. Прошлой ночью я провел час на грани безумия, наблюдая, как наша суперкинозвезда Уоррен Уорен великолепно исполняет комментарий к учебному кинофильму по географии для средних школ. Он любезно пожертвовал на это некоторую часть своего драгоценного времени. Но когда мы попытались запустить один из его обычных фильмов, «Королева и я», пользуясь тем же самым проектором и совершенно аналогичной пленкой, в чем нас заверили исследователи, у нас на экране получилась эта фантастическая задержка кадра.

Взгляд Дуайта Хопкинса был спокойным, но каким-то странным образом за этим спокойствием крылось бешенство.

— Телевидение в тех случаях, когда оно используется в телефонах, тоже не затронуто, — сказал Эд. — Проклятие избирательно так же, как с книгами. Нехудожественная литература не затронута так же, как и беллетристика, которая нравится Табберу. Черт побери, даже реплики в его любимом комиксе остались нетронутыми. Но все это не новости. Зачем вы опять об этом говорите?

Профессор Брейсгейл заговорил впервые за все это время.

— Мистер Уандер, одно дело, когда мы рассматривали вашу гипотезу наряду со многими другими. Но положение дел склоняет нас к тому, чтобы счесть вашу теорию единственной, имеющей смысл. Самая безумная гипотеза в результате оказывается самой правдоподобной.

— Что случилось с пятнами на Солнце? — спросил Эд.

— Если разобраться, — сказал Хопкинс, — солнечная активность способна, конечно, вызвать радиопомехи, но вряд ли избирательно. Ну и уж совсем трудно себе представить, чтобы она осуществляла цензуру над развлекательным чтивом.

— Значит, вы стали подозревать, что я не такой псих, как вам вначале казалось.

Чиновник пропустил его слова мимо ушей. Он сказал:

— Причина, по который мы вас вызвали, мистер Уандер, заключается в том, что мы хотим с вами проконсультироваться по поводу нового проекта. Было предложено передавать телепрограммы в дома по телефонным линиям. Проект получит статус чрезвычайного и будет начат немедленно. Через месяц или около того в каждом доме Соединенных Процветающих Штатов Америки снова будут привычные развлечения.

Эд Уандер встал, перегнулся через стол Дуайта Хопкинса и заглянул Хопкинсу в лицо.

— Вы не хуже меня знаете, что можно сказать по поводу этой глупой идеи. Вы что, хотите окончательно расстроить экономику страны, выведя из строя телефон и телеграф вдобавок к радио и телевидению?

Хопкинс уставился на него.

Эд Уандер в ответ воззрился на Хопкинса.

Брейсгейл кашлянул.

— Именно этого мы и боимся. Значит, вы полагаете…

— Да. Таббер проклянет ваше новое кабельное телевидение, как только оно появится.

Похоже было, что перед ними более уверенный в себе Эд Уандер, чем тот, с которым они разговаривали всего лишь вчера. Дуайт Хопкинс оценивающе осмотрел его и наконец произнес:

— Профессор, что если вы познакомите мистера Уандера с последними разработками, связанными с кризисом?

Эд вернулся к своему стулу и сел.

Высокий седой профессор заговорил в своей лекторской манере:

— Ораторы на ящиках из-под мыла, — сказал он.

— Кто такие, черт возьми, ораторы на ящиках из-под мыла? — спросил Эд.

— Может быть, вы их уже не застали. Они уже уходили в прошлое в те времена, когда радио распространилось повсеместно и разнообразные передачи стали постоянным источником развлечений для масс. В 1930-е годы все еще были остатки ораторов на ящиках из-под мыла, но очень немного, если не считать исключений в Бостон Коммон и лондонском Гайд Парке. В середине столетия они исчезли окончательно. Это люди, выступающие на открытом воздухе, которые обращаются к своей аудитории с импровизированных трибун. В старые времена, когда по улицам в погожий весенний или летний вечер прогуливались толпы народа, эти ораторы могли заполучить аудиторию и удержать ее внимание.

— Ну и о чем они говорят? — нахмурился Эд.

— Ни о чем и обо всем. Некоторые были религиозными маньяками. Некоторые хотели что-нибудь продать, например, патентованные лекарства. Другие были радикалами, социалистами, коммунистами, профсоюзными деятелями и так далее в том же духе. Это был их шанс донести до широкой публики то, что они хотели сказать, неважно, что это было.

— Ну так что? — спросил Эд. — Пусть говорят. Это даст людям какое-то занятие, особенно если вы при этом снова запустите цирки, карнавалы и варьете.

— Не рассчитывайте чересчур на живые развлечения, мистер Уандер, — сказал профессор Брейсгейл. — Живое представление может посетить весьма ограниченное количество зрителей. Варьете теряет смысл, если вы сидите слишком далеко от сцены, равно как театр и цирк. Может быть, именно из-за этого потерпел крах Рим. Им приходилось строить все новые арены, чтобы туда вместилось все их население. Они просто не в состоянии были поддерживать столько шоу одновременно.

— Что все-таки плохого в этих ораторах на ящиках из-под мыла?

— Мистер Уандер, — сказал профессор Брейсгейл, — с появлением кино, радио и, наконец, телевидения, которое их перекрыло, голоса недовольных перестали быть слышны. Партии меньшинств и прочие несогласные не могли использовать эти средства массовой информации, потому что у них не было необходимых значительных денежных средств. Они были отброшены назад к распространению листовок, брошюр и небольших журналов или еженедельных газеток. И, разумеется, нам известно, как мало людей на самом деле читает что-либо, на чем нужно сосредотачиваться и размышлять. Даже те из нас, кто вообще читает, ежедневно сталкиваются с таким количеством материала, что мы относимся к нему весьма избирательно. Из чистой самозащиты мы должны посмотреть на заглавие или аннотацию, чтобы сориентироваться, о чем пойдет речь, и быстро решить. Очень немногие в группах, представляющих меньшинство, имеют талант или ресурсы представлять свои материалы завлекательным образом, как это делают более богатые издатели. Это привело к тому, что голос недовольных нашим процветающим обществом не достигал слуха масс.

До Эда Уандера начало доходить.

Хопкинс завершил рассказ:

— Но теперь каждый вечер сотни тысяч воинствующих ораторов-любителей стоят на углах улиц, собирают людей, которым больше нечего делать, кроме как слушать, людей, которые изнывают от желания найти хоть какое-то занятие.

— Вы хотите сказать, что эти, мм, ораторы на ящиках из-под мыла организованы? Что у них идея…

Хопкинс поднял вверх худую руку.

— Нет. Пока нет. Но это всего лишь вопрос времени. Рано или поздно один из них выскажет мысль, которая понравится толпе. Он привлечет последователей, ему начнут подражать другие уличные ораторы. В том состоянии, в котором сейчас находится страна, почти любая по-настоящему популярная идея способна распространиться как лесной пожар. Новая религия, например. Или, еще вероятнее, новая политическая теория, безразлично — крайне правая или крайне левая.

— А! — сказал Эд. Теперь он окончательно понял, в каком направлении работают мысли политика Дуайта Хопкинса. У администрации определенно земля под ногами горит. Действия Таббера могут угрожать политическому климату. И все же Эд до сих пор не видел своей роли в этом деле.

Его не замедлили просветить.

Хопкинс сказал:

— Мистер Уандер, время играет против нас. Мы должны действовать. Необходимо войти в контакт с Иезекилем Джошуа Таббером.

— По-моему, хорошая идея. Давайте, связывайтесь с ним. Может, вам удастся воззвать к его патриотизму или чему-нибудь такому. Нет, я ошибся, патриотизм не пойдет. Он считает, что страной правит банда идиотов. Он противник процветающего государства.

— Крошка Эд, — вкрадчиво произнес Хопкинс. — Боюсь, что человеком, который встретится с Таббером, будете вы. Я не вижу никого кроме вас, кому бы мы могли доверить столь важное поручение.

— Нет, нет, нет! Послушайте, почему бы вам не послать к нему несколько ребят из ФБР? Или из ЦРУ. Они ПРИУЧЕНЫ иметь дело с неприятностями. А я этого терпеть не могу.

Хопкинс прибег к самым мощным средствам убеждения:

— Если Таббер — причина всех нынешних неприятностей, отправка за ним полицейских любого рода может обернуться катастрофой. Если же нет, то это только выставит нас дураками. Нет, единственный кандидат — вы. Он вас знает, а его дочь явно вам симпатизирует.

— Но я же вам нужен, чтобы руководить отделом, проектом «Таббер», — в отчаянии сказал Эд.

— Мистер Де Кемп справится с этим до вашего возвращения.

— Меня можно пустить в расход, да? — горько сказал Эд.

— Если вы хотите сформулировать это именно таким образом, то да, — ответил Хопкинс.

— Ну так вам придется найти другого козла отпущения. Я и на несколько миль боюсь подойти к этому старому психу, — решительно произнес Эд Уандер.

Они дали ему очень подробную карту окрестностей Кэтскилла, где располагался Элизиум. Это было не очень далеко от водохранилища Ашока, равно как и от бывшей колонии художников Вудсток.

Эд проехал через этот город, далее к Бирсвиллу и затем к деревушке под названием Шеди. От нее грязная проселочная дорога длиной в несколько миль вела к общине Элизиум. По дороге Эду встретилось несколько дорожных знаков. Эд Уандер никогда еще не вел свой маленький Фольксховер над грязным проселком. Однако, не считая того, что за ним стелился плотный шлейф пыли, никаких иных отличий не было.

Он миновал небольшой коттедж, расположенный в стороне от дороги. Возможно, «хижина» будет более правильным словом. Вокруг нее был обширный сад, в котором росли и цветы, и овощи. Эд Уандер проехал дальше, миновал еще одно строение, похожее на первое, но не в точности. Эд машинально отметил, что проезжает дачный поселок, в каких люди скрываются от цивилизации, возвращаясь к природе в теплые месяцы. Эда эта идея не особенно привлекала, хотя, если вдуматься, в ней наличествовали и неплохие стороны…

И тут, когда слева появился еще один такой же коттедж, до него дошло.

Это был Элизиум.

От проселка расходились в разные стороны тропинки, ведущие, надо полагать, к другим обиталищам.

Эд скорчил гримасу. Неужто люди живут здесь круглый год? Забились в эту глушь и не видят никакой… эх, черт, никакой цивилизации?

Он заметил, что на домах нет ни теле-, ни радиоантенн. Кстати сказать, и никаких телефонных кабелей. Он испытал настоящее потрясение, когда сообразил, что в таком случае здесь не может быть общественного распределительного центра. Эти люди на самом деле должны сами готовить себе пищу.

Он опустил Фольксховер на землю, чтобы рассмотреть другие подробности. Теперь он видел три коттеджа. И ни одного ховеркара поблизости, если не считать его собственного.

— Рехнуться можно, — пробормотал он.

Несколько ребят играли среди деревьев в роще неподалеку от дороги. Они скакали по веткам, как обезьянье племя. Первой мыслью Эда было: почему родители позволяют им подвергаться такой явной опасности? Говорите что угодно против телевизора, но он, по крайней мере, отвлек детей от улицы и опасных игр. Если ребенку позволить носиться вокруг, как позволено этим, он может попасть в опасные ситуации. Затем Эду пришло в голову кое-что другое. Возможно, детей следует подвергать некоторой степени риска в игре. Не исключено, что сломанная рука во время процесса взросления входит в обучение и дает ценный опыт.

Эд собрался подойти к ребятам и спросить у них, куда ему ехать, но тут он заметил в отдалении знакомую ему особу. Он нажал рычаг подъема и направил к ней машину на небольшой скорости. Это была одна из последовательниц Таббера. Одна из тех женщин, которые стояли на входе в палатку в Кингсбурге, в первый вечер, когда Эд и Элен рассердили Иезекиля Джошуа Таббера.

Эд приблизился к ней и произнес:

— Ээ… возлюбленная душа…

Женщина остановилась и нахмурилась, явно удивленная при виде ховеркара на улицах — если, конечно, их можно было назвать улицами — Элизиума. Она явно не узнала Эда и неуверенно сказала:

— Добрый день, возлюбленная душа. Могу ли я чем-нибудь помочь?

Эд выбрался из машины и сказал:

— Вы, наверное, меня не помните. Я был на паре митингов, слушал… мм… Говорящего Слово. — Ему следовало обдумать это все заранее. Но факт тот, что он понятия не имел, что здесь увидит, и теперь говорил наобум.

— Я подумал: поеду и посмотрю на Элизиум, — сказал он.

Ее лицо прояснилось.

— Ты пилигрим?

— Ну, наверное, не совсем. Я просто хочу узнать побольше обо всем этом.

Эд оставил машину там, где она стояла, и увязался за женщиной. Проблемы парковки в Элизиуме не существовало.

— Я вас ни от чего не отвлекаю?

— О нет, — она продолжала свой путь. — Я только несу некоторые свои вещи издателю.

— Издателю?

— Вот в этот дом. Это наше издательство.

Эд Уандер глянул на дом, к которому они приближались. Он несколько отличался от коттеджей.

— Вы хотите сказать, что вы здесь издаете…

— Почти все.

Она выглядела не такой суровой, какой он ее запомнил по палаточному митингу в Кингсбурге. Если вдуматься, решил Эд, он просто ожидал, что слушатели палаточного митинга будут выглядеть суровыми. Фанатичные сектанты, с пеной у рта обличающие танцы, выпивку, игру в карты и тому подобные грехи.

Когда они уже подходили к двери, Эд спросил:

— Вы имеете в виду книги?

Представление Эда о книгоиздании включало акры, занятые печатными станками Руби Голдберг, полностью автоматизированными, с огромными рулонами бумаги, разворачивающимися с фантастической быстротой, с одного конца и законченными томами, которые выплывают с другого конца, заворачиваются и укладываются в коробки, опять-таки автоматически. Все на скорости тысяч единиц в час, если не в минуту. А этот дом весь имел размеры тридцать на сорок футов, никак не больше.

Эд последовал за женщиной внутрь дома.

— Книги, брошюры, даже небольшая еженедельная газета, которую мы рассылаем пилигримам по всей стране, которые еще не готовы присоединиться к нам здесь в Элизиуме. — Она приветствовала одного из двух мужчин, которые оказались внутри. — Келли, я наконец принесла два последних стихотворения.

Келли стоял перед приспособлением, в котором Эд распознал примитивную разновидность печатного станка. Левой ногой он качал педаль, чем-то напоминающую ножной привод старой швейной машины. Одновременно правой рукой он брал листы бумаги, ловко вставлял в движущийся пресс, столь же ловко вынимал их левой рукой, и повторял процесс снова и снова.

— Привет, Марта, — сказал Келли. — Хорошо. Норм может их запускать.

Эд завороженно наблюдал за ним. Если его рука попадет в пресс…

Келли ухмыльнулся Эду.

— Что, никогда не видел стереотипирующего станка?

— Вообще-то нет, — сказал Эд.

— Келли, это новый пилигрим, — сказала Марта. — Он был на нескольких выступлениях Джоша.

Они обменялись обычными любезностями. Некоторое время Эд наблюдал за всем происходящим в полнейшем изумлении. Он не мог бы удивиться сильнее, если бы попал в комнату, где женщины чесали шерсть и вытягивали его в нити при помощи веретена. Да, чего тут только не увидишь.

Пока Марта и Келли вели деловой разговор о технических деталях книги, которую они сейчас делали, Эд подошел ко второму работнику.

Этот достойный тип поднял глаза и приветственно ухмыльнулся.

— Меня зовут Хэйр, возлюбленная душа, — сказал он. — Норм Хэйр.

— Эд, — представился Эд. — Эд Уандер. А каким чертом вы тут занимаетесь?

Хэйр снова ухмыльнулся.

— Делаю набор. Это гарнитура Калифорния. Десятый кегль, шрифт стилизован под старину.

— Я думал, что набор делается на машине, которая похожа на печатную машинку.

Хэйр засмеялся.

— Этот способ устарел. Мы здесь в Элизиуме делаем это вручную.

Его рука сделала стремительное движение, мелькнула туда, затем обратно. Строки набора в его верстатке медленно удлинялись.

Эд сказал с легким отчаянием в голосе:

— Послушайте, в чем причина? Бен Франклин действительно печатал таким способом, но с тех пор выдумали парочку усовершенствований.

Пальцы наборщика ни на миг не прекращали стремительных движений. Парень явно был из тех, которые никогда не теряют хорошего расположения духа. По крайней мере, до сих пор с его лица еще не сходила усмешка.

— Есть несколько причин, — ответил он. — Во-первых, удовольствие от создания готовой вещи полностью собственными руками. Желательно — вещи наивысшего качества. Что-то разладилось в производстве вещей, если сапожник больше не делает обувь, начиная с куска кожи и заканчивая парой готовых туфель. Вместо этого он стоит перед гигантской машиной, в которой он ничего не понимает, наблюдает за двумя измерительными приборами и периодически переводит рычаг или нажимает кнопку, и так четыре или пять часов в день.

— О господи боже, — сказал Эд. — Но ведь этот ваш сапожник прошлого производил в день от силы одну пару обуви, а современный — от десяти до двадцати тысяч.

Печатник ухмыльнулся.

— Верно. Но у современного при этом язва желудка, ненависть к жене и начинающийся алкоголизм.

— Чем вы занимались до того, как стать наборщиком у Таббера? — неожиданно спросил Эд Уандер. — Вы говорите непохоже на малообразованного… — он не договорил. Фраза звучала не очень-то вежливо.

Норм Хэйр улыбался.

— Я делаю набор не для Таббера, а для Элизиума. Я работал директором-менеджером Всемирной Издательской Корпорации. У нас были отделения в Ультра-Нью-Йорке, Новом Лос-Анжелесе, Лондоне, Париже и Пекине.

Эд по собственному опыту знал, как непросто взобраться на пирамиду власти в процветающем государстве. Когда в производстве требуется только треть потенциальной рабочей силы нации, соревнование становится яростным. Эд сочувственно сказал:

— Прошел всю дорогу до верхушки, а они тебя выставили?

— Не совсем, — ухмыльнулся Хэйр. — Я для этого был слишком большим держателем акций. Однажды я прочел одну из брошюр Джоша Таббера. На следующий день и добрался до всего, что мог найти из написанного им. А на следующей неделе я сказал Всемирной, куда они могут отправиться, и приехал сюда помогать наладить это издательство.

Тип был определенно всерьез из-за угла мешком стукнутый, неважно, в хорошем расположении духа он находился или нет. Эд бросил думать на эту тему.

— Над чем вы сейчас работаете?

— Ограниченное издание последних стихотворений Марты Кент.

— Марты Кент? — Эд Уандер знал это имя. Поэзия не была его сильным местом, но лауреаты Американской Нобелевской Премии встречаются не так часто, чтобы можно было о них не слышать. — Вы хотите сказать, что она дала вам разрешение напечатать ее книгу?

— Я бы это немного иначе сформулировал, — ухмыльнулся Хэйр. — Вернее сказать, что Марта собственноручно отдала нам книгу.

— Марта! — воскликнул Эд. — Его обвиняющий взгляд переместился туда, где женщина, с которой он сюда пришел, разговаривала с Келли, работающем на ножном стереотипирующем станке. — Вы хотите сказать, что это Марта Кент?

— Попал в точку, — хихикнул Хэйр.

Эд Уандер кое-как попрощался и вернулся к тем двоим. Он произнес тоном обвинения:

— Вы — Марта Кент.

— Верно, возлюбленная душа, — улыбнулась она.

— Послушайте, — сказал Эд, — я не хочу показаться нахалом, но почему вы издаете книгу своих последних стихотворений на таком крошечном, я бы сказал, одноместном предприятии?

— Ни в коем случае не проговоритесь Джошу Табберу, что я это сказала,

— ответила она, и на ее лице появилось мимолетное проказливое выражение, — но, правду сказать, ради денег.

— Ради денег! — повторил Эд с отвращением.

У Келли кончилась бумага, он перестал давить на педаль, вытер руки о фартук и направился к ближайшей стопке книг. Он взял одну, вернулся к ним и без единого слова передал ее Эду.

Эд повертел книгу в руках. Она была переплетена в кожу. Что-то в ней было необычное. Эд открыл ее и пролистал страницы. Плотная бумага была обработана под старину. Автор был Эду незнаком. У Эда было странное чувство, что он держит в руках произведение искусства.

Марта Кент и Келли наблюдали за ним. Похоже, его поведение их забавляло, и Эд немного смутился. Чтобы хоть что-то сказать, он произнес:

— Никогда не видел такой бумаги. Откуда вы ее получаете?

— Мы ее делаем сами, — сказал Келли.

Эд на мгновение закрыл глаза. Затем открыл их и сказал:

— Зачем вам деньги? Вы ведь все делаете сами. — Он обвиняюще указал на платье Марты Кент. — Это домотканое, верно?

— Да. Но мы не можем обойтись совсем без денег, даже в Элизиуме. Например, мы должны оплачивать почтовые услуги, когда отправляем нашу печатную продукцию. Иногда нам нужны лекарства. Нам приходится покупать соль. Удивительно, сколько всего набирается.

— Послушайте, — тоскливо сказал Эд. — Вы, Марта Кент, написали книгу — потенциальный бестселлер. Вы принесли ее сюда и выпускаете ограниченное издание, набирая ее вручную, печатая на ножном станке на бумаге, которую сами сделали. И сколько экземпляров вы напечатаете? Тысячу?

— Двести, — сказала Марта.

— И за сколько вы продадите каждый экземпляр? За сто долларов?

— За два доллара, — сказала Марта.

Эд снова закрыл глаза в нестерпимой муке.

— Два доллара за такую книгу? — сказал он. — Я не библиоман, но могу сказать, что первое ограниченное издание Марты Кент, ручной работы, практически бесценно. Но даже если вы просто отдадите рукопись солидному издателю, вы получите целое состояние.

— Вы не понимаете, — рассудительно произнес Келли. — Нам не нужно состояние. Вот сотня долларов Элизиуму пригодится. На лекарства, на…

Марта торопливо вмешалась:

— Только не проговоритесь Джошу Табберу о наших мотивах. Джош не всегда практичен. Он придет в негодование, если узнает, что мы докатились до того, чтобы издавать эту вещь ради накопления денег.

Эд сдался. Он резко сказал:

— И что он сделает с этими деньгами? Выбросит?

Марта и Келли сказали в один голос, как будто ничего не могло быть естественнее:

— Да.

— Я, пожалуй, выйду подышать воздухом, — сказал Эд.

Он прошелся обратно к Фольксховеру, борясь с желанием рвать на себе волосы.

Ладно, черт побери, он будет трактовать всякое сомнение в их пользу. Эта маленькая община, затерянная в холмах и лесах Кэтскилла, имеет свои достоинства. Хороший чистый воздух. Потрясающий пейзаж — Оверлук Маунтин на заднем плане. Возможно, прекрасное место, чтобы воспитывать детей. Хотя один дьявол знает, где взять для них школу. Эд задумался над этим вопросом. Если у Таббера академическая степень, Марта Кент — одна из его последовательниц, наверное, есть среди них и другие, кто может преподавать — что-то вроде небольшой школы в традициях прошлого.

Хорошо. Значит, у коммуны есть свои достоинства, хотя это все может выглядеть совсем по-другому зимой. Эд перевел взгляд с одного коттеджа на другой. У всех были трубы на крышах. Боже правый, эти люди на самом деле топят дровами. Которые, надо полагать, они же сами и рубят. Не иметь зимой даже газового отопления! Это до какой же степени психопатства можно дойти?

Однако, если вдуматься, здесь должно быть очень красиво зимой. Особенно когда снег только что выпал. У Эда Уандера была привычка после сильного снегопада выезжать из Кингсбурга за город просто чтобы посмотреть на снег ранним утром, на заснеженные ветки деревьев, на поля — прежде чем человек и солнце это испортят. Разумеется, он никогда не съезжал с главных дорог. Здесь это должно было выглядеть по-другому. Ему пришло в голову, что по-настоящему большой снегопад должен отрезать их здесь, так что они не могут добраться даже до Вудстока за припасами.

Он снова оборвал себя. Им не нужно отправляться в Вудсток, или куда-нибудь еще, за припасами. Они явно выращивают свои припасы сами.

Но что с медицинской помощью, если кто-нибудь заболеет во время снегопада? Может быть, кто-то из них имеет медицинское образование. Все остальное у них, похоже, есть.

Ладно, пусть у них есть все эти достоинства. Они все равно такие же помешанные, как банда шляпников из «Алисы в Стране Чудес». Забились в эту глушь, живут, как первопроходцы. Ни телевизора, ни радио. Интересно, как часто детей отпускают в город посмотреть кино. Наверное, никогда, решил Эд. Может, он не слишком хорошо знает Иезекиля Джошуа Таббера, но было очевидно, что пророк не особенно в ладах с современными фильмами, с их бесконечными насилием, преступлениями и тем, что с точки зрения Таббера, очевидно, является извращением ценностей.

Чем они, черт побери, занимают свое время?

А тут еще этот идиотский разговор, который у него только что состоялся с Мартой Кент, печатником Келли и наборщиком Хэйром. Они, должно быть, потратят месяцы работы на эту ее книгу. И что получат в результате? Четыреста долларов. Откуда они взяли эту сумму? Им нужно именно столько на что-то, что необходимо общине. Ладно. Чем нехороши восемьсот долларов, от которых половина останется в запасе на будущие нужды общины? Это что, никому даже в голову не пришло? Разве профессор Мак-Корд не сказал Эду, что Таббер имеет степень по экономике? Чему они учат в этом Гарварде?

Он снова поборол желание вырвать клок волос.

В этот момент Эд увидел еще одну знакомую особу, исчезающую в одном из коттеджей. Это была Нефертити Таббер.

Он позвал ее, но девушка не услышала.

Эд Уандер сделал глубокий вдох, выпрямился, оттянул воротник указательным пальцем и совершил один из самых храбрых поступков в своей жизни. Он подошел к коттеджу и постучал в дверь.

— Входи, возлюбленная душа, — раздался ее голос.

Эд открыл дверь и на мгновение замер на пороге. Время от времени он встречал в книгах выражение «дрожа всем телом». Литературные герои иногда дрожат всем телом. Эд никогда раньше не представлял, как это может быть. Теперь он в точности знал, как это. Эд Уандер дрожал всем телом.

Однако, если только Говорящий Слово не находился в одной из двух комнат поменьше, которыми, видимо, мог похвастать коттедж кроме большой комнаты, в которую вела входная дверь, Нефертити Таббер была одна. В Нефертити Таббер не было ничего такого, от чего следовало дрожать всем телом. Эд перестал дрожать.

— О, Эдвард, — сказала она. — Возлюбленная душа. Ты пришел ко мне. Она произнесла «возлюбленная душа» не вполне так, как обычно произносили последователи Таббера.

Эд закрыл за собой дверь и откашлялся.

Она приблизилась к нему, держа руки по швам, и остановилась перед ним.

Только и всего. Ему вовсе не пришлось думать об этом. Если бы он подумал, может быть, он бы не сделал. Не сделал того, что получилось так естественно.

Он крепко обнял ее и поцеловал от всего сердца — как это называл старик Хэмингуэй, звонкий поцелуй, «чмок». У нее были губы, созданные для поцелуев. Но она явно не особенно практиковалась.

Похоже было, что Нефертити Таббер в восторге от исправления этого недостатка. Она не вырывалась. Ее лицо было обращено к Эду, в открытых глазах — мечтательное выражение.

Он снова поцеловал ее.

Через некоторое время он опомнился и нервно спросил:

— Ээ… где твой отец, ээ… милая?

Девушка пожала плечами, как будто не желала тратить время на разговоры.

— Отправился в Вудсток поразмыслить над парой кружек пива.

Эд закрыл глаза в кратком призыве к своему ангелу-хранителю, если таковой имеется.

— Иезекиль Джошуа Таббер в городе, пропускает пару стаканчиков?

— Почему бы и нет?

Она взяла его за руку и отвела к кушетке. Кушетка, как машинально отметил Эд, была ручной работы, даже набивка, валики и подушки. Кто-то вложил уйму труда в этот предмет мебели. Девушка удобно уселась рядом с ним, не выпуская его руки.

— Не знаю, — сказал Эд. — Я просто вроде как подумал, что твой отец должен быть против выпивки. Я все время ждал, что мой автобар начнет выдавать молоко, когда я закажу что-нибудь крепкое.

Эду пришло в голову, что это возможность, которую следует использовать, вместо того, чтобы целоваться и обниматься. Не взирая на то, как сильно Нефертити Таббер нуждается в практике. Он сказал:

— Послушай, Нефертити… кстати говоря, ты знаешь, что женщина, которой первоначально принадлежало это имя, была самой прекрасной женщиной древности?

— Нет, — вздохнула она и плотнее прижала его руку к своей талии. — Расскажи мне.

— Я думаю, что твой отец дал тебе это имя, потому что муж Нефертити Аменхотеп был первым фараоном, который учил, что существует единственный бог, — сказал Эд. Он почерпнул эти сведения у профессора Вэрли Ди в одной из передач «Час необычного». Гость, помешанный на религии, придерживался убеждения, что древние евреи первыми пришли к монотеизму.

— Н-ну, нет, — сказала она. — Вообще-то меня так назвал рекламный агент. Мое настоящее имя — Сью.

— Рекламный агент!

— Угм, — отстраненно сказала она, словно не желая разговаривать. — Когда я была стриптизеркой.

— Когда ты была КЕМ?!

— Когда я выступала со стриптизом в цирке Борш.

Эд Уандер подскочил на месте и выпучил глаза.

— Послушай, — в отчаянии произнес он. — У меня что-то со слухом. Я могу поклясться, что ты сказала, будто выступала в стриптизе в цирке Борш.

— Угм, обними меня снова, Эдвард. Это было до того, как мой отец спас меня и привел в Элизиум.

Эд понял, что лучшее, что он может сделать — это переменить тему разговора. На какую угодно другую. Но он был не способен. Не больше чем он был способен перестать раскачивать языком шатающийся зуб, как бы это ни было больно.

— Ты хочешь сказать, что твой отец позволил тебе выступать в стриптизе, в цирке Борш или где-нибудь еще?

— О, это было до того, как он стал моим отцом.

Эд Уандер закрыл глаза. Он отказывался что-либо понимать.

Нефертити быстро собрала все вместе.

— Я сирота и с детства была вроде как помешана на том, чтобы попасть в шоу-бизнес. Так что я сбежала из приюта и наврала про то, сколько мне лет. Мне было пятнадцать. Ну и в конце концов я получила работу в труппе, которая давала настоящие представления живьем. Меня записали, как Скромницу Нефертити, девочку, которая краснеет с головы до ног. Но дела у нас шли неважно, потому что кто сейчас хочет смотреть живые представления, когда самые хорошие вещи показывают по телевизору? Ну, короче говоря…

— Чем короче, тем лучше, — пробормотал Эд.

— …отец меня спас. — Ее тон был извиняющимся. — Это был первый раз, когда я слышала, как он говорит в гневе. Затем он привез меня сюда и вроде как удочерил.

Эд не спросил, что значит «вроде как удочерил». Он сказал:

— Первый раз, когда ты слышала его говорящим в гневе? Что он сделал?

— Уфф, — поежившись, сказала Нефертити, — он… сжег дотла помещение ночного клуба. Вроде как, уфф, удар молнии и…

Эд с большим трудом вернул свои кружащиеся мысли к данному времени и месту. Он просто обязан был использовать предоставившуюся возможность. Он не мог сидеть и трепаться, когда ему такое рассказывали.

— Послушай, — сказал он твердо, отнимая у нее руку и полуобернувшись, чтобы смотреть на нее серьезно и важно. — Я пришел сюда не только чтобы повидаться с тобой.

— Разве? — в ее лице была обида.

— Ну, не совсем, — торопливо сказал Эд. — Правительство поручило мне очень важную работу, Нефертити. Очень ответственную. Часть моих обязанностей состоит в том, чтобы выяснить… ну, узнать побольше о твоем отце и этом его движении.

— Замечательно! Тогда тебе придется проводить много времени здесь, в Элизиуме.

Эд удержался от энергичного «никоим образом!» и сказал:

— Для начала: я немножко путаюсь в этой новой религии, которую распространяет твой отец.

— Но почему, Эдвард? Она очень проста. Отец говорит, что все великие религии очень просты, по крайней мере, пока их не извратят.

— Ну, например, кто такая эта Всеобщая Мать, о которой вы всегда говорите?

— Как это кто? Ты, Эдвард.

11

Прошло много времени, прежде чем Эд Уандер снова открыл глаза. Он медленно произнес:

— У меня по-прежнему такое впечатление, что каждая вторая фраза в этом разговоре пропущена. Во имя Магомета, двигающего горы, о чем ты говоришь?

— О Всеобщей Матери. Ты — Всеобщая Мать, я — Всеобщая Мать. Эта крошечная птаха, что поет за окном — Всеобщая Мать. Всеобщая Мать — это все, Всеобщая Мать — это жизнь. Так объясняет отец.

— То есть, это что-то вроде Матери-Природы? — переспросил Эд с видимым облегчением.

— В точности как Мать-Природа. Всеобщая Мать трансцендентна. Мы, пилигримы на пути в Элизиум, не настолько примитивны, чтобы верить в, ну, бога. В бога-индивидуума, бога-личность. Если мы должны прибегать к этим терминам, а мы должны, чтобы распространить наше учение, то мы используем Всеобщую Мать как символ жизни в целом. Отец говорит, что женщина была первым символом мужчины в поиске духовных ценностей. Тройственная Богиня, Белая богиня были почти универсальны в ранних цивилизациях. Даже в современности Мария почти обожествлялась христианами. Обрати внимание, что даже атеисты ссылаются на МАТЬ Природу, а не на ОТЦА Природу. Отец говорит, что религии, которые унизили женщину, как это сделало мусульманство, достойны презрения и неизменно реакционны.

— О, — сказал Эд Уандер. Он жестоко поскреб свой подбородок. — Похоже, вы, ребята, не такие психи, как я сначала подумал.

Нефертити Таббер не слышала его слов. Она наморщила лоб, напряженно размышляя.

— Пожалуй, мы сможем занять тот коттедж за лабораторией, — сказала она.

Важность сказанного ею не сразу дошла до Эда.

— Лаборатория? — переспросил он.

— Угм, где доктор Ветцлер работает над своим лекарством.

— Ветцлер! Но это ведь не…

— Угм, Феликс Ветцлер.

— Ты хочешь сказать, что Феликс Ветцлер сидит в этой глуши… то есть, в этой маленькой общине?

— Конечно. Они там заставили его работать над пилюлями, от которых у женщин начинают виться волосы, или что-то в этом роде. Он возмутился, бросил все и приехал сюда.

— Феликс Ветцлер работает здесь! Гром и молния! Самый знаменитый… Над каким лекарством он работает?

— От смерти. Мы можем занять соседний с ним коттедж. Его закончат через день-другой. А…

Эд Уандер вскочил на ноги, как ужаленный. До него наконец дошло, о чем она говорит.

— Послушай, — торопливо сказал он. — Я уже говорил, что получил важное правительственное назначение. Мне нужно повидаться с твоим отцом.

Нефертити казалась огорченной, но тоже встала.

— Когда ты вернешься, Эд?

— Ну, не знаю. Ты знаешь, как это все. Правительство. Я работаю непосредственно под началом самого Дуайта Хопкинса. Долг прежде всего. И прочий этот бред. — Эд начал пятиться к двери.

Она следовала за ним. Около двери она подставила губы для поцелуя.

— Эдвард, знаешь, когда я в тебя влюбилась?

— Э… нет, — торопливо сказал он. — Откуда мне знать?

— Когда я услышала, как они называют тебя Крошка Эд. Тебе не нравится, когда тебя зовут Крошка Эд. Но они все так тебя называют. Им нет дела до того, что ты этого не выносишь, они этого даже не замечают.

Он внимательно посмотрел на нее. Вдруг все переменилось. Он сказал:

— Ты меня так никогда не называла.

— Никогда.

Он наклонился и снова поцеловал ее. Она не настолько нуждалась в практике, как ему показалось раньше. Он поцеловал ее снова, чтобы проверить предположение. Ей вряд ли вообще требовалась тренировка.

— Я вернусь, — сказал Эд.

— Конечно.

Он обнаружил Иезекиля Джошуа Таббера сидящего за столом в углу «Бара Диксона».

Поездку из Элизиума через Шеди и Бирсвил Эд осуществил в состоянии легкого умопомрачения. Однако, если вдуматься, он впадал в такое состояние всякий раз после встреч с Таббером и его приверженцами. Начинаешь знакомство с человеком, считая его религиозным фанатиком, возрождающим Библию, а выясняется, что у него степень академика по политэкономии, полученная в Гарварде. Его дочь казалась сперва простенькой пухленькой барышней в полосатом ситцевом платье, а выяснилось, что она — экс-стриптизерка и всего лишь приемная дочь Таббера. Новая религия вроде бы представляла собой всего лишь еще одну секту чокнутых, а оказалось, что среди последователей Таббера — нобелевский лауреат Марта Кент и выдающийся ученый-биохимик Феликс Ветцлер.

Эд начал утрачивать свой страх перед Иезекилем Джошуа Таббером. Пророк с внешностью Линкольна приобретал для него все более реальные черты.

На этом месте Эд резко оборвал себя. Реальные, черт побери. Как же! Что может быть реального в ситуации, включающей в себя накладывание проклятий на весь мир только потому, что какой-то старый придурок разбушевался по поводу того или иного аспекта современного общества?

Эд увидел лошадь и фургон Таббера рядом с маленьким автобаром, на котором было просто написано «Бар Диксона». Эд Уандер начал копаться в карманах в поисках мелкой монеты, чтобы заплатить за стоянку машины. Справа от фургона Таббера как раз было свободное место. В этот момент он увидел полицейского, который пересекал улицу, направляясь к нему, и при этом с каждым шагом становился все мрачнее.

Когда он поравнялся с Фольксховером Эда, Эд спросил:

— В чем дело, друг?

Тот недоверчиво посмотрел на него.

— С этой стоянкой случилось что-то невероятное. Рехнуться можно.

Эд Уандер понял, к чему идет, но все равно не удержался и спросил:

— Что?

— Нет прорези для монеты. Должна быть прорезь. Вчера была. Всегда была прорезь для монет. Это чистое безумие. Можно подумать, что автомат прокляли.

— Н-да, — осторожно произнес Эд. Он выбрался из ховеркара и направился к «Бару Диксона».

Из автобара гремела музыка, издаваемая музыкальным автоматом. Эд Уандер подставил ей плечо, как сильному ветру, и пробился внутрь. Почему-то с тех пор, как перестали работать телевидение и радио, все включали музыкальные автоматы на силу урагана.

Таббер сидел в углу, перед ним стояла наполовину пустая кружка пива. Хотя бар был набит до отказа, он сидел за столиком один. При виде Эда он поднял глаза и приветливо улыбнулся.

— О, добрая душа. Ты разделишь со мной кружку пива?

Эд морально приготовился и подвинул себе стул. Он храбро сказал:

— Конечно, я выпью пива. Мне только странно, что вы тоже пьете. Я думал, что все религиозные деятели трезвенники. Как это случилось, что пилигримы на пути в Элизиум не сопротивляются демону алкоголя?

Таббер усмехнулся. По крайней мере, похоже было, что старина в хорошем настроении. Он возвысил голос, перекрывая рев музыкального автомата.

— Я вижу, ты поднабрался нашей специальной терминологии. Но почему мы должны противиться благословению алкоголя? Это один из самых ранних даров Всеобщей Матери человечеству. Насколько мы можем проследить вглубь времен, на протяжении истории и предыстории человеку были известны алкогольные напитки, и он наслаждался ими. — Он поднял свою кружку с пивом. — Существуют письменные свидетельства пивоварения 5000 лет до нашей эра в Месопотамии. Кстати сказать, известно ли тебе, что когда в ранних книгах Библии упоминается вино, речь идет о ячменном вине, то есть, по существу, о пиве. Пиво — куда более древний напиток, чем вино.

— Нет, я этого не знал, — сказал Эд. Он заказал себе «Манхэттен», чувствуя потребность в более солидной поддержке, чем может дать пиво. — Но большинство религий указывают, что алкоголь может быть катастрофой. Магометане вовсе не разрешают употреблять его.

Таббер мило пожал плечами, бросив неодобрительный взгляд на музыкальный автомат, который надрывался в рок'н'свинговой версии «Тихой ночи». Он почти кричал, чтобы перекрыть голосом музыку.

— Все, что угодно, может обернуться катастрофой, если им злоупотреблять. Можно выпить столько воды, что это окажется смертельно. Как, во имя Всеобщей Матери, называется эта вещь, которую они играют? Она мне смутно знакома.

Эд ответил.

Таббер всем видом выразил недоверие.

— И это «Тихая ночь»? Добрая душа, ты шутишь.

Эд счел, что они уже достаточно поговорили о пустяках, можно переходить к делу. Он сказал:

— Послушайте, мистер Таббер…

Таббер сверкнул на него глазом.

— …ээ, то есть Иезекиль. Мне было поручено связаться с вами и постараться прийти к некоторому взаимопониманию по поводу событий прошедших пары недель. Думаю, лишним будет говорить вам, что мир вот-вот накроется медным тазом. В половине больших городов мира происходят беспорядки. Люди сходят с ума, потому что им нечем заняться. Ни телевизора, ни радио, ни кино. Нет даже комиксов или легкого чтива.

— Ты несомненно ошибаешься. Ведь мировая классика не была затронута моими действиями, предпринятыми с целью наведения порядка.

— Мировая классика! Кто к черту читает классику? Люди хотят чего-то, что они могли бы читать не думая! После тяжелого дня людям трудно сосредоточиться.

— Тяжелого дня? — мягко сказал Таббер.

— Ну, вы знаете, о чем я.

Бородатый религиозный лидер мягко произнес:

— В этом и заключается трудность, добрая душа. Всеобщая Мать создала человека в расчете на тяжелый день, как ты это называешь. Насыщенный день. Производительный день. Не обязательно день, полный тяжелого физического труда, разумеется. Умственные усилия настолько же важны, как и физические.

— Настолько же важны? — удивился Эд. — Гораздо более важны. Все это знают.

— Нет, — мягко произнес Таббер. — Рука столь же важна, как и мозг.

— Неужели? Кем был бы человек, если бы не мозг?

— А кем бы он был, если бы не рука?

— У некоторых обезьян есть рука, но они далеко не ушли.

— Такие животные, как дельфины и слоны, имеют мозг, но тоже далеко не ушли. Необходимо и то, и другое, добрая душа. Наличие одного столь же существенно, как наличие другого.

— Мы отклонились от темы, — сказал Эд. — Вопрос заключается в том, что мир стоит на грани краха из-за этих, этих… ну, из-за того, что вы сделали.

Таббер кивнул и заказал себе еще пива. Он хмуро посмотрел на музыкальный автомат, который теперь наяривал что-то народное и распевал гнусавым голосом. Эд Уандер вдруг подумал, что с каждым десятилетием певцы все больше гнусавят. Интересно, какими голосами пели сто лет назад?

— Отлично, — сказал Таббер.

— Что? — переспросил Эд. Музыкальный автомат его отвлек.

— Ты говоришь, что мир на грани краха. — Говорящий Слово довольно кивнул. — После краха, может быть, все вступят на путь в Элизиум.

Эд прикончил свой «Манхэттен» и заказал еще один.

— Послушайте-ка, — воинственно сказал он. — Я выяснил кое-что о вас. Вы образованный человек. Вы много повидали. Короче говоря, вы не дурак.

— Благодарю тебя, Эдвард, — сказал Таббер. Он вновь хмуро уставился на музыкальный автомат. Им с Эдом приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.

— Хорошо. Теперь предположим, что все, что вы говорите о процветающем государстве, соответствует действительности. Давайте допустим, что это так. Ладно. Я только что был в Элизиуме. Я видел, как вы там живете. О'кей. Это подходит некоторым людям. Некоторым людям это должно прийтись по вкусу. Тихо и спокойно. Хорошее место, чтобы писать стихи, заниматься ручным трудом или научными экспериментами, может быть. Но, боже правый, неужели вы воображаете, что ВСЕ хотят так жить? У вас есть эта крошечная община из нескольких хозяйств. Весь мир не может к ней присоединиться. Это вещь, возможная лишь в незначительном масштабе. Вы не прекращаете говорить о вступлении на дорогу в Элизиум. Что, если все поступят по-вашему: как вы втиснете четыре или пять миллиардов людей в этот ваш маленький Элизиум?

Иезекиль Джошуа Таббер выслушал его. Теперь он хихикнул. И снова его хорошее настроение испортилось, когда он посмотрел на источник музыки. Музыкальный автомат не умолкал ни на минуту. Всегда кто-нибудь снова бросал в него монетку.

— У тебя не получается услышать слово, добрая душа. Наш термин Элизиум имеет двойное значение. Конечно же, мы не ожидаем, что весь мир присоединится к нашей маленькой коммуне. Это всего лишь пример, которому должны последовать остальные. Мы своим примером показываем, что можно вести полную, осмысленную жизнь, не завися от бесчисленных продуктов нашего нынешнего механизированного общества. Возможно, мы ударяемся в крайность, чтобы подчеркнуть это более явным образом. Я пользуюсь фургоном и лошадью, чтобы показать, что ховеркары мощностью пятьсот лошадиных сил, пожирающие нефтепродукты с кошмарной скоростью, чтобы достичь быстроты двухсот миль в час, не необходимы. Есть много примеров показывающих, что мы слишком часто используем сложную машинерию исключительно ради нее самой.

— Не понимаю, — крикнул Эд.

— Возьмем к примеру счеты, — сказал Таббер. — Мы много лет насмехаемся над японцами, китайцами и русскими, потому что они настолько отсталые, что до сих пор используют счеты в бизнесе, в банках и так далее, вместо наших электрических счетных машин. Тем не менее, факт заключается в том, что счеты эффективнее и даже быстрее, чем средняя электрическая счетная машина, не говоря уж о том, что они гораздо реже выходят из строя.

— Таббер сердито уставился на музыкальный автомат. — Воистину, это устройство отвратительно.

Эд сказал в раздражении:

— Но мы не можем изъять все механические приспособления, которые изобрели в последние пару сотен лет.

— Я этого и не хочу, добрая душа. Совершенно верно, что нельзя отменить изобретение — не больше, чем затолкать яичницу-болтунью обратно в скорлупу. Однако мир далеко перешагнул порог разумного использования этих открытий.

Старик некоторое время размышлял.

— Давай рассмотрим гипотетический случай. Допустим, изобретательный предприниматель решил создать нечто, чего до сих пор никому и в голову не приходило хотеть. Скажем, электрический шейкер-дозатор для мартини.

— Его уже сделали, — сказал Эд.

Таббер вытаращился на него.

— Ты наверняка шутишь.

— Нет. Я об этом читал. Его придумали в начале шестидесятых. Примерно в то же время, когда и электрические зубные щетки.

— Ладно, это все равно пример не хуже любого другого, — вздохнул Таббер. — Ну вот, наш тип, которого озарила идея, нанимает высококвалифицированных инженеров, самых лучших техников, чтобы они разработали электрический шейкер-дозатор для мартини. Они это делают. Затем он обращается к промышленности и заказывает большую партию таких приспособлений. Промышленность запускает их в производство, используя большое количество компетентных, хорошо обученных людей и множество ценных материалов. Наконец шейкеры-дозаторы для мартини произведены. Наш предприниматель теперь должен запустить их на рынок.

Он обращается на Мэдисон Авеню и вкладывает средства в рекламу и объявления. К этому моменту никто в Соединенных Процветающих Штатах Америки не имеет ни малейшей потребности в таком приспособлении, но их вскоре этому обучают. Реклама идет по всем средствам массовой информации. Рекламные кампании разработаны лучшими умами, которые произвела наша страна. В газетах упоминается, что Мэри Мэлоун, телезвезда, в таком восторге от своего шейкера-дозатора для мартини, что она пьет коктейли не только перед обедом, но и перед ленчем. Сообщается, что бармен королевы постоянно пользуется этим приспособлением. Пущен слух, что Синк Уотсон, четвертый из IBM-Ремингтона и помыслить не может о мартини, приготовленном другим способом.

— Я понял, куда вы клоните, — сказал Эд. — В результате каждый покупает такую штуку. Ну так в чем вред? Это поддерживает страну в действии.

— Это поддерживает в действии современную экономику, что да, то да. Но какой ценой! Наши лучшие умы заняты тем, что сначала создают подобную чепуху, а потом продают ее. В довершение этого мы уже в такой степени использовали свои ресурсы, что превратились в нацию, не имеющую собственных запасов. Нам приходится ввозить сырье. Наши железные горы, наши нефтяные моря, наши природные богатства, которые казались неисчерпаемыми, были молниеносно истрачены теми, кто исповедует эту экономику расточительства. В довершение этого всего, как по-твоему, что делает такой образ жизни с мозгами нашего народа? Как могут люди поддерживать свое коллективное достоинство, единство и чувство соответствия, если им так легко внушить стремление к ненужным вещам, символам общественного положения, ерундовым вещам — преимущественно потому, что такая вещь есть у соседа или у третьеразрядного киноактера.

Эд отчаянно заказал еще один коктейль.

— Ну ладно, я согласен, что электрические шейкеры-дозаторы для мартини не нужны. Но это то, что люди ХОТЯТ.

— Это то, что людям ВНУШАЮТ хотеть. Мы должны переработать себя. Мы решили проблему производства в избытке, теперь человек должен остановиться и заняться самим собой, выработать свой путь к собственной судьбе, путь в свой Элизиум. Подавляющее большинство наших ученых работает либо над способами уничтожения, либо над созданием новых продуктов, которые вовсе не нужны людям. Вместо этого им следует заняться лечением человеческих болезней, глубоким проникновением в тайны Всеобщей Матери, исследованием океанских глубин, стремлением к звездам.

— Хорошо. Но вы же видели, что люди просто-напросто не интересуются вашими идеями. Они хотят получить обратно свое телевидение, свое радио и свое кино. Им неинтересен путь в Элизиум. Вы ведь признали это и даже отказались от ваших лекций.

— В момент слабости, — кивнул Таббер. — Сегодня я намерен возобновить мои усилия. Мы с Нефертити поедем в город Онеонта, где моя палатка вновь… — он прервал речь и опять сердито воззрился на громыхающий музыкальный автомат, который разразился рок'н'свинговой современной переработкой «Она спустится с горы». — Во имя Всеобщей Матери, как кто-то может желать слушать ЭТО?

Эд рассудительно крикнул:

— Это ваша вина. Вы забрали у них телевизор, радио и кино. Люди не привыкли к тишине. Они хотят музыки.

— Не осмеливайся именовать ЭТО музыкой! — бесконечно печальное лицо Говорящего Слово начало знакомо меняться. Эд Уандер испугался.

— Послушайте, послушайте, — быстро сказал Эд. — Это естественная реакция. Люди набиваются в рестораны, бары, дансинг-холлы. Везде, где они могут получить хоть какое-то развлечение. Производители музыкальных автоматов работают в три смены. Пластинки распродаются моментально, как только попадают в продажу, с такой же скоростью, с какой их штампуют…

Эд резко оборвал себя. Этого говорить не стоило.

Иезекиль Джошуа Таббер, Говорящий Слово, рос на глазах.

Эд Уандер смотрел на него, не отрывая взгляда, не в силах вымолвить ни слова. Он подумал, что Моисей, должно быть, выглядел очень похоже, когда спустился с горы с Десятью заповедями и обнаружил, что его родные древние иудеи тем временем поклоняются золотому тельцу.

— Ах вот как! Тогда воистину я проклинаю это отвратительное изобретение! Уничтожающее покой, так что человек не слышит собственных мыслей. Воистину говорю я: кто хочет музыки, да услышит ее!

Громкость разноцветной музыкальной машины внезапно упала, и шесть белых лошадей, которые спускались с горы, превратились в «…мы споем на нашем пути…»

Эд Уандер нетвердо поднялся на ноги. Ему вдруг неодолимо захотелось тотчас выбраться отсюда. Он что-то пробормотал Иезекилю Джошуа Табберу в знак прощания и стал энергично проталкиваться к двери.

Когда он осуществлял свое бегство, он бросил последний взгляд на пророка-заклинателя Таббера. Тот продолжал смотреть на музыкальный автомат.

Кто-то из стоящих у стойки прорычал:

— Кто, черт его дери, запустил эту музыку?

Музыкальная машина переключилась на хор:

— Славься, славься, аллилуйя. Славься, славься, аллилуйя…

Эд Уандер направил маленький Фольксховер вдоль автострады к Ультра-Нью-Йорку.

Вот такие пироги. Он предупреждал Хопкинса. Такое впечатление, что он действует на Таббера, как катализатор. Он не может оказаться в пределах слышимости от Говорящего Слово без того, чтобы не появилось новое проклятие. Не то, чтобы старина не был способен разгневаться на что-нибудь без посторонней помощи. Интересно, подумал Эд, проклятие на автомат, собирающий плату за автостоянку, распространяется только на тот автомат в Вудстоке, или явление наблюдается во всем мире? Таинственная сила Таббера, очевидно, не обязательно должна иметь универсальное применение. Когда он порвал струны на гитаре, это не были все гитарные струны в мире, но только на той конкретной гитаре. А из того, что рассказала Нефертити, когда он сжег ночной клуб, в котором она выступала, можно заключить, что молния ударила только в него, а не во все ночные клубы на земле.

— Благодарение Всеобщей Матери хотя бы за небольшие поблажки, — пробормотал Эд.

По дороге он остановился съесть сэндвич и выпить чашку кофе на стоянке для грузовиков.

Полдюжины посетителей столпились вокруг местного музыкального автомата, обескуражено глядя на него. Из него раздавалось: «Мои глаза увидели славу пришествия господня…»

Один из водителей сказал:

— Господи Иисусе, что бы я ни ставил, оно играет «Внемлите песням ангелов-провозвестников господних».

Другой посмотрел на него в отвращении:

— О чем ты, приятель? Это никак не «Внемлите песням ангелов-провозвестников господних». Это «Городок Вифлеем».

Вмешался еще один.

— Да вы оба рехнулись, парни. Я эту песню помню с тех пор, как был мальчишкой. Это «Доброе приветствие и доброе прощание».

Какой-то негр покачал головой.

— Матерь божья, да вы, ребята, просто ничего не смыслите в спиричуэлс. Эта машина играет «Спускайся, Моисей». Что ты на ней ни нажимай, выходит «Спускайся, Моисей».

Эд Уандер решил забыть о сэндвиче. Насколько он мог судить, он сам продолжал слышать снова и снова о «Славе пришествия Господня» и «Славься, славься, аллилуйя».

Он вышел и вернулся в Фольксховер. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем они сдадутся и перестанут бросать монетки в музыкальные автоматы?

Он снова взял курс на Манхэттен и Нью Вулворт Билдинг. О'кей, он их предупреждал. Все, что он мог сказать, это — как хорошо, что старина Таббер сам любит пропустить стаканчик пива. Иначе, возможно, все спиртное в стране уже превратилось бы в апельсиновый сок, как только Говорящий Слово задумался бы над людьми, которые проводят свое время в барах, вместо того, чтобы как хорошие пилигримы слушать речи о пути в Элизиум.

В Нью Вулворт Билдинг его пропуск провел его мимо предварительной охраны и наверх, к пяти — только теперь их было десять — этажам, которые занимала чрезвычайная комиссия Дуайта Хопкинса.

Он обнаружил Элен Фонтейн и Базза Де Кемпа в своем собственном кабинете, склонившимися над портативным фонографом и глядящими на него с обвинением во взоре, как будто устройство их намеренно предало.

Когда Эд вошел, Базз вынул изо рта сигару и сказал:

— Ты не поверишь, но…

— Знаю, знаю, — проворчал Эд. — Ну и что слышите вы?

— Просто фантастика, — сказала Элен. — Для меня это звучит как «В одиночестве вхожу в сад».

— Нет, прислушайтесь, — настаивал Базз. — Вслушайтесь в эти слова. «Если последуете за мной, я сделаю вас ловцами человеческих душ. Если последуете за мной». Яснее ясного.

Для Эда Уандера это продолжало звучать как «Славься, славься, аллилуйя». Он упал на стул за столом.

Базз вынул из машины пластинку и поставил новую.

— А теперь послушайте это. Та должна была быть рок'н'свингом, а вот это — первые такты сюиты «Пер Гюнт». Он включил устройство. Первые такты сюиты «Пер Гюнт» оказались «Утром», как и предполагалось.

Эд заинтересовался.

— Оно снова избирательно.

Они посмотрели на него.

— Что снова избирательно? — обвиняющим тоном спросил Базз.

— Проклятие.

Базз и Элен обвиняюще уставились на него.

Эд сказал, защищаясь:

— Мы разговаривали в баре, а там орал на полную мощность музыкальный автомат. Ну и нам приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

— Прекрасно, — сказал Базз. — Почему ты его оттуда не вытащил?

— Значит, — утомленно сказала Элен, — он разгневался на музыкальные автоматы. Господи боже мой, кто-нибудь его остановит прежде, чем мы все окончательно рехнемся? Он испортил не только музыкальные автоматы, но и все пластинки. Воображаю, что творится с записями.

— Мне никогда не нравились музыкальные ящики, — сказал Эд. — Да, вот еще — у него, надо полагать, не оказалось десятицентовика — опустить в автомат на стоянке для машин. Поэтому…

— Эй, не перегибай палку, — сказал Базз. — Не говори, что он и их проклял.

— В них теперь больше нет прорези для монет, — ответил Эд. — Послушайте, что-нибудь важное случилось, пока меня не было?

— Ничего особенного, — сказал Базз. — В отсутствие Вашего Преосвященства все дела стоят. Мы притащили целую банду профессоров, докторов и самых разных ученых, от биологов до астрономов. Они все еще здесь, на самое большее, что нам удалось сделать — это убедить одного из сотни, что мы совершенно серьезно интересуемся тем, что такое проклятие. Мы задействовали несколько десятков из них — во всяком случае, так предполагается — для исследований по данному вопросу. Но никто не знает, с чего начать. Проклятие не затащишь в лабораторию. Его нельзя ни взвесить, ни измерить, ни проанализировать. Из всей этой толпы мы нашли только одного, кто верит, что проклятия действительно существуют.

— Неужели хоть кого-то нашли? — удивленно сказал Эд.

— Парень по имени Уэстбрук. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что он, скорее всего, псих.

— Джим Уэстбрук? Ах да, я и забыл, что велел его доставить к нам. Джим Уэстбрук не псих. Он выступал у меня в «Часе необычного», задавал вопросы гостям. Что он предлагает?

— Он предложил, чтобы мы для начала призвали всю кафедру парапсихологии Дьюкского университета. Затем он предложил, чтобы мы послали представителей Европейского Сообщества, в Ватикан, в Рим за командой их наилучших экзорцистов.

— Какие, черт побери, экзерсисы в такой ситуации?

— Экзорцисты, экзорцисты. Архивы церкви, вероятно, содержат больше информации об изгнании злых духов и тому подобным вещам, чем любая другая библиотека мира. Уэстбрук считает, что снятие заклятия — это родственная проблема. Еще он предложил, чтобы мы связались с Персоной Номер Один в Кремле, пусть он разыщет остатки архивов русской ортодоксальной церкви, и поговорили с Лими по поводу того, что может быть в запасниках английской церкви. Все они среди своих догматов числят изгнание злых духов.

Эд устало пробормотал:

— Наверное, я должен пойти и доложиться Хопкинсу, но насколько я знаю его и Брейсгейла, они промучают меня полночи. Мне и так уже все уши прожужжал Таббер со своими идеями.

— Отец раздобыл одну из брошюр Таббера. Он говорит, что путь в Элизиум — это суперкоммунизм.

— Дженсен Фонтейн примерно столь же компетентен в обсуждении программы Зеки Таббера, как евнух способен судить конкурс «Мисс Америка», — проворчал Базз.

— Вам все хиханьки, — пожаловался Эд. — Как бы там ни было, я слишком устал, чтобы думать. Что вы скажете, если мы переберемся в квартиру, которую они мне выделили, и немного выпьем?

Базз полез в карман за новой сигарой со слегка смущенным видом.

— Мм… Крошка Эд…

— Слушай, — сказал Эд, — мне это прозвище осточертело. Я им сыт по уши. Следующий парень, который назовет меня «Крошка Эд», получит расквашенную губу в награду.

Базз Де Кемп заморгал.

— Парень, ты говоришь совершенно не так, как старый Кро… то есть, Эд Уандер. Абсолютно. Абсолютно.

— Боюсь, мы не можем согласиться на твое предложение, Эд, — сказала Элен. — У нас с Баззом сегодня свидание.

Эд перевел взгляд с одного на другого.

— Вот как? — он машинально дотронулся пальцем до кончика носа. — Ну, хорошо.

Элен сказала, как будто оправдываясь:

— Мне кажется, даже если я больше не меняю каждый день модные туалеты, я все еще способна научить этого лодыря выглядеть так, чтобы оказывать честь своей профессии.

— Безнадежно, сестричка, — злобно уставился на нее Базз. — Я такой тип, который способен купить костюм за две сотни долларов, и прежде чем я выйду в нем от портного, у него уже будет такой вид, словно я в нем спал.

— Хиханьки, — простонал Эд. — Спокойной ночи.

12

Эд как раз собирался сесть за завтрак и утреннюю газету, когда появился запыхавшийся полковник Фредерик Уильямс. Эд Уандер поднял на него взгляд.

— Специальное собрание в кабинете мистера Хопкинса, Уандер, — выкрикнул он.

— Я еще не закончил завтрак.

— Нет времени. Несколько важных событий.

Эд свернул газету и сунул ее в карман куртки, одним быстрым глотком выпил кофе и встал.

— Ладно, пошли.

Он вышел вслед за полковником. Его собственные охранники, Джонсон и Стивенс, присоединились к ним в холле. Вот вам стиль работы бюрократов, решил Эд. Вчера они послали его в Элизиум, прямиком в лагерь предполагаемого врага, и даже детского духового ружья не дали в качестве защиты. А здесь, в штаб-квартире комиссии на верхушке Нью Вулворт Билдинг, считается, что ему небезопасно ходить по коридорам без охраны.

Хопкинс был не один. Вообще говоря, в его кабинете была целая толпа народа. На этот раз Эду были знакомы почти все присутствующие. Брейсгейл, генерал Крю, Базз и Элен, полковник Уильямс, и наиболее важные сотрудники команды проекта «Таббер», возглавляемого Эдом. Надо полагать, из всех различных ветвей, расследующих катастрофу, команда Эда быстро приобретала самое важное значение.

Когда все расселись, Хопкинс обратил на них пронзительный взгляд, особо выделив Эда и Базза Де Кемпа. Он произнес:

— Прежде чем мы перейдем к докладу мистера Уандера о поездке в Элизиум, у нас есть еще пара других происшествий. Мистер Оппенхеймер?

Билл Оппенхеймер, тот, который первоначально вместе с майором Дэвисом поднял приоритет Эда и Базза до чрезвычайного, поднялся на ноги, как всегда, заметно нервничая.

— Говоря вкратце, — сказал он, — очень маленькие дети, все идиоты и большинство слабоумных не затронуты.

— Не затронуты чем? — громыхнул генерал Крю.

Оппенхеймер посмотрел на него.

— Всеми проклятиями. Они могут даже слышать радио и смотреть телевизор.

Билл Оппенхеймер сел.

— Мистер Ярдборо, — сказал Хопкинс.

Встал Сесил Ярдборо.

— Это очень предварительные сведения. Мы только начали работу в этом направлении, но теперь, когда мы связались с кафедрой парапсихологии Дьюкского университета, дело пойдет быстрее. — Он посмотрел на Эда Уандера, словно ожидая, что тот будет против того, что Ярдборо собирался сказать. — Один из наших сотрудников, имеющий богатый опыт в области экстрасенсорики, предложил научное объяснение возможностей Таббера.

Он бы не привлек большего внимания, даже если бы внезапно взмыл в воздух.

— Доктор Джефферс предполагает, — продолжал Ярдборо, — что Иезекиль Джошуа Таббер имеет телепатические способности, выходящие далеко за пределы тех, которые встречались до сих пор. Причем сам он может об этом не подозревать. Большинство телепатов могут связаться одновременно только с одним человеком, некоторые — с двумя или тремя. Об очень немногих известно, что они передавали мысль большему количеству людей, и то на очень ограниченном расстоянии. — Ярдборо обвел их глазами. — Доктор Джефферс считает, что Таббер — первый человек, который способен телепатически связываться со всем человечеством одновременно, независимо от их языковой принадлежности.

Брейсгейл, который сидел, положив ногу на ногу, поменял их местами. Он мягко произнес:

— Какое это имеет отношение к проклятиям?

— Это всего лишь половина гипотезы Джефферса, — сказал Ярдборо. — Он также считает, что Таббер способен гипнотизировать людей посредством телепатии. То есть ему не нужно находиться рядом с человеком, которого он гипнотизирует. Он может быть на любом расстоянии от него.

По комнате прошел вздох словно бы облегчения.

— Не вяжется, — прямо заявил Эд Уандер.

Они повернулись к нему, и, казалось, все взгляды были свирепыми, даже взгляды Базза и Элен.

Он развел руки ладонями кверху.

— Ладно, ладно. Я знаю. Все хотят, чтобы вязалось. Люди так устроены. Они сходят с ума, если случается что-то, на что нельзя приклеить этикетку. Им просто ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО нужно иметь объяснение. И все же этот доктор Джефферс не объясняет способностей Таббера. Конечно, это объяснение может сгодиться для радио-телевизионного проклятия, даже для кинопроклятия. И даже проклятие, наложенное на музыкальные автоматы, можно объяснить таким образом.

— Проклятие на музыкальные автоматы?! — не выдержал кто-то.

— Мы уже начали получать сообщения по этому поводу, — ровным тоном сказал Хопкинс. — Продолжайте, мистер Уандер.

— Однако это не объясняет того, что Таббер сделал физически. Запечатывания прорези для монет в автоматах автостоянок. Попадания молнии в ночной клуб, потому что его владелец устраивал шоу, в которых был стриптиз с участием подростков. Это не объясняет даже порванных на расстоянии гитарных струн.

Джим Уэстбрук, который сидел на углу с противоположной стороны стола, и которого Эд заметил только сейчас, сказал:

— Может быть, этот парень только ПОДУМАЛ, что струны порваны, потому что был под гипнозом Таббера.

Но непохоже было, что великий инженер-консультант сам верил в то, что говорил.

— Мы просто не знаем, — сказал Эд. — Может быть, есть такое качество в самой природе: когда возникает необходимость в личности определенного типа, раса порождает такого человека. Быть может, природа сочла, что именно сейчас нужен человек с такими способностями, как у Таббера. Когда был нужен Ньютон, родился Ньютон. Можем ли мы объяснить его? Во времена Возрождения в таких городах, как Флоренция, был всплеск супер-гениев. Может ли кто-то объяснить фантастические способности Леонардо и Микеланджело? Черт его знает. Просто пришло их время. Расу НЕОБХОДИМО было вытащить из темного времени.

Дуайт Хопкинс вздохнул и провел худой рукой по рту и подбородку.

— Хорошо, — сказал он. — Тем не менее, мистер Ярдборо, проследите за тем, чтобы направление исследований доктора Джефферса продолжалось. Чрезвычайный приоритет. Мы не можем оставлять неисследованными возможные варианты. Угроза всей нашей нации растет в геометрической прогрессии.

— А теперь, — продолжил Хопкинс, — мы переходим к другому, очень неприятному вопросу. Генерал Крю, прошу вас.

Генерал тяжело поднялся на ноги, и еще до того, как он открыл рот, его лицо приобрело цвет красного дерева. Он взял со стола Хопкинса газету и потряс ею в воздухе.

— Кто тот предатель, который проболтался обо всем АП-Рейтер?!

Эд Уандер вытащил свою газету из кармана и развернул ее. На первой странице самым крупным шрифтом было набрано:

В КРАХЕ ТВ-РАДИО-КИНО ВИНОВЕН РЕЛИГИОЗНЫЙ ЛИДЕР

Эду не нужно было читать. Он знал, что там написано.

— Я думал, что тебе никто не поверит, — буркнул он в сторону репортера.

Базз ухмыльнулся ему, вынул изо рта сигару и ткнул ею, как указкой, в грудь Эда.

— Входит в игру мой счастливый случай. Это с самого начала была моя сенсация, и я просто не мог не увидеть ее в печати. Ты вчера оставил меня заместителем. Ну вот, я отправил пару ребят в Кингсбург, чтобы они притащили Старую Язву из его кабинета в Кингсбурге прямиком сюда. Я показал ему весь наш штат, работающий над проектом «Таббер». Наконец его проняло. Неважно, верит он в это сам, или нет, но самая большая сенсация века стряслась в его собственном городе. Статья у меня уже была написана. Он просто забрал ее с собой.

— А в АП-Рейтер она попала из «Таймс-Трибьюн», ты, идиот! — рявкнул на него Эд. — Ты знаешь, что ты наделал?

— Я знаю, что он наделал, — сказал Хопкинс. Все спокойствие мгновенно улетучилось из его голоса. — Он сделал из администрации посмешище. Мне казалось, я ясно сказал, что на этой стадии наши расследования должны держаться в тайне, пока не будут собраны более точные данные.

Эд Уандер вскочил с места, его лицо исказилось.

— Он сделал больше! Он подписал смертный приговор Табберу и его дочери!

Базз хмуро уставился на него, защищаясь:

— Не говори ерунды, приятель. Я не указывал, где они. Они в полной безопасности в своей заброшенной деревушке, в этом Элизиуме. Конечно, уйма людей на них в обиде. Хорошая возможность преподать урок старине Зеки. Он обнаружит, что практически все в мире решат, что он козел.

— Он не в Элизиуме, — рявкнул Эд. — Он в Онеонте со своей палаткой размером в пинту, возглашает слово о возрождении. Пошли, Базз. Ты заварил кашу. Пойдем со мной. Они его линчуют.

Базз бросил сигару на пол.

— Ни фига себе, — пробормотал он, направляясь к двери.

Генерал тоже встал.

— Погодите минутку. Может быть, это к лучшему.

Эд Уандер бросил на него презрительный взгляд.

— Как и предыдущие ваши измышления. Чтобы снайпер подстрелил его на расстоянии. Рассмотрите только две возможности, солдат. Первая: что, если Таббер начнет бросать проклятия в толпу, которая соберется его линчевать. Представляете, чего он может наговорить? И вторая: что, если толпа доберется до него и прикончит? Думаете, проклятия с его смертью исчезнут? Откуда нам знать?

Базз уже был в двери, направляясь к внешним помещениям. Эд поспешил вслед за ним.

— Минутку, — крикнул Дуайт Хопкинс. Его прославленная уравновешенность полетела к черту. — Я могу позвонить в полицейское управление Онеонты.

— Не поможет, — бросил Эд через плечо. — Таббер и Нефертити меня знают, а толпа толстокожих копов может только усилить фейерверк.

В приемной Джонсон и Стивенс вскочили на ноги. Эд гаркнул им:

— Позвоните в гараж. Самую быструю полицейскую машину нам немедленно. Чтоб была готова, когда мы спустимся. Быстро, вы, уроды!

Он бросился по коридору в направлении подъемников.

Когда он добежал Базз уже вызвал подъемник. Они ворвались в кабину, нажали на кнопку спуска, и ноги чуть не подогнулись под ними, так быстро подъемник устремился вниз.

Машина уже ждала их. Эд торопливо сверкнул удостоверением, и они забрались на переднее сидение.

— Как эта штука работает? — спросил Базз. — Я никогда не ездил на автоматическом.

Эд Уандер время от времени водил Дженерал Форд Циклон, принадлежащий Элен.

— Вот так, — бросил он и набрал код, который должен был доставить их на другую сторону Джордж Вашингтон Бридж. Затем Эд схватил дорожную карту и определил координаты Онеонты. Городок находился от Нью-Йорка ненамного дальше Кингсбурга, но западнее. Кратчайшая дорога лежала через Бинхэмтон.

Всю дорогу они не находили себе места. Будет почти полдень, пока они доберутся. Они понятия не имели, где Таббер поставил свою палатку. Они понятия не имели, когда он начнет свою лекцию. Если это будет как в Согерти, то он станет проводить не один митинг в день, а несколько. Не исключено, что он начнет довольно рано.

Эд Уандер полагал, что Таббер не переживет первого же выступления. Как только слушатели обнаружат, кто он такой, это будет все. Эд молча, про себя, произнес ругательство. Может, они уже обнаружили. Возможно, городская газета Онеонты напечатала объявление. Газета наверняка связана с АП-Рейтер. Если какой-нибудь сообразительный репортер связал эти две истории и обнародовал тот факт, что сомнительный пророк находится в городе, это уже будет означать для него смерть.

Они могли не беспокоиться, сколько времени у них уйдет на то, чтобы найти палатку Таббера. Рев толпы был слышен издалека. Эд переключился на ручное управление и ворвался в город, не снижая скорости.

— Эй, полегче, парень! — крикнул Базз.

— Сирена! — рявкнул Эд. — Должна быть какая-то кнопка. Найди, быстро! В этой машине должна быть сирена.

Базз пошарил. Раздалось завывание сирены, волна за волной. Они промчались сквозь небольшой городок Кэтскилл, встречные машины шарахались от них во все стороны — хотя сколько там было тех встречных машин. Эд Уандер подозревал, что большая часть города сейчас на представлении Таббера.

Они уже видели сцену действия. Там пылал огонь. Когда подъехали еще ближе, стало ясно, что горит палатка.

Повторялась сцена линчевания киномеханика в Кингсбурге. Все было примерно так же, только масштаб в десять раз больше. Далеко за пределами возможного вмешательства полиции.

Толпа насчитывала несколько тысяч людей. Они ревели, кричали, визжали, верещали. Но на периферии люди просто толпились вокруг, они не могли увидеть, что происходит в середине. Толпу подавлял и сковывал ее же собственный размер.

С высоты ховеркара Эд Уандер и Базз Де Кемп ясно видели происходящее. В самом центре Иезекиль Джошуа Таббер и его дочь бились о толпу, их силуэты четко рисовались на фоне горящей палатки. Не было и следа других последователей отвергнутого пророка. Несмотря на всю напряженность момента, у Эда мелькнула мысль по этому поводу. Иисус был предан всеми учениками, даже Петром, когда его схватили римляне. Куда делись последователи Таббера, неважно, как мало их ни было? Где пилигримы пути в Элизиум?

Эд нажал на рычаг подъема, поднимая машину на высоту десяти футов, устремился в центр орущей, размахивающей кулаками и палками толпы. Толпа пылала ненавистью. Наводящий ужас запах ненависти и смерти, который редко можно встретить где-нибудь еще, кроме как в толпе и в битве. Вопли слились в один мощный вой ревущей ярости.

— Это невозможно, — прокричал Базз. — Давай выбираться отсюда. Слишком поздно. Они схватят и нас тоже!

Глаза репортера выпучились от страха.

Эд ринулся в центр свалки.

— Держи руль, он на ручном управлении! — крикнул он Баззу. — Опусти машину прямо перед ними.

Эд перебрался через спинку на заднее сидение. Он там кое-что заметил раньше. Базз Де Кемп схватился за руль, пытаясь затормозить, а Эд в тот же миг выхватил автомат из чехла.

— Эй! — крикнул ему репортер с вытаращенными глазами.

Эд ногой выбил стекло из правого заднего окна. Сирена продолжала завывать. Вожаки толпы — десяток вожаков, держащих бородатого пророка, который казался совершенно потрясенным и Нефертити, которая кричала и царапалась, пытаясь пробиться к отцу, — уставились наверх. Они только сейчас обратили внимание на сирену.

Эд высунул автомат в окно и направил вверх. Он никогда не держал в руках похожего оружия. Он нажал на спуск, и рев выстрела, рванувшись назад в тяжелый ховеркар, оглушил его. Одновременно его ударило отдачей.

По крайней мере, это подействовало. Люди внизу бросились врассыпную. Эд опустошил обойму в воздух.

— Вниз! — крикнул он Баззу.

— Не сходи с ума! Мы не можем…

Эд перегнулся через сиденье и ударил по рычагу подъема. Еще прежде чем машина коснулась земли, он распахнул дверцу. Пользуясь полицейским автоматом как дубинкой, нанося удары направо и налево, он бросился к шатающемуся старику.

Сама дерзость нападения привела к его успеху. Вращая тяжелое оружие, которое он держал за обжигающе горячий ствол, Эд тащил и подталкивал отвергнутого реформатора к машине и втолкнул его на заднее сиденье. Затем развернулся и, угрожая ошеломленной и временно бездействующей толпе автоматом, как будто он был заряжен, закричал:

— Нефертити!

Девушки не было видно.

— Давай убираться отсюда! — возопил Базз.

— Заткнись! — взревел Эд.

Нефертити, плача и хромая, в растерзанной одежде, пробилась сквозь ряды обескураженных линчевателей. Эд менее чем вежливо толкнул ее на заднее сиденье и ухватился за поднимающуюся вверх машину. Он почувствовал, как его схватили за ногу. Он пнул схватившего другой ногой. Рука разжалась. Машина покинула место происшествия.

— Они погонятся за нами! — крикнул Базз. — Тысяча машин бросится в погоню.

Эд Уандер был на пределе. Он из последних сил сдерживался, чтобы его не стошнило. Его трясло, как в приступе болотной лихорадки.

— Не погонятся, — сказал он дрожащим голосом. — Побоятся автомата. Толпа есть толпа. У нее хватит храбрости убить старика и девушку. А храбрости столкнуться с автоматом — не хватит.

Нефертити, все еще захлебываясь слезами, занялась отцом. Она усадила его прямо, в то же время пытаясь привести в порядок свою порванную одежду.

Таббер издал первый звук с момента спасения.

— Они ненавидят меня, — потрясенно произнес он. — Они ненавидят меня. Они бы меня убили.

Базз Де Кемп наконец совладал со своей паникой.

— А чего ты ждал? — пробурчал он. — Рыбки к пиву?

У них были небольшие трудности с тем, чтобы провести растерзанных и нервных Табберов в Нью Вулворт Билдинг, но Эд к этому времени уже пришел в себя. Он смерил сердитым взглядом охранников на входе, схватил телефонную трубку и рявкнул:

— Генерала Крю. Чрезвычайный приоритет. Уандер у телефона.

Крю был у телефона через несколько секунд.

— Я привез Таббера, — резко сказал Эд. — Мы поднимаемся. Пусть Дуайт Хопкинс будет готов в своем кабинете, и верхушка моего штата. Мне нужны все, осведомленные о проекте «Таббер». — Он посмотрел на охранников. — Да, чуть не забыл, прикажите этим придуркам нас пропустить.

Он бросил телефон вооруженному охраннику и направился к подъемнику.

Базз поддерживал одной рукой престарелого пророка, другой Нефертити.

Они поднялись прямиком на самый верхний этаж.

— Нужно отвести их в твои апартаменты, — сказал Базз. — Мисс Таббер тоже в плохом состоянии, но старик-то и вовсе в шоке.

— В таком виде он нам и нужен, — тихо пробормотал Эд Уандер. — Пошли. Хопкинс сидел за своим столом, остальные торопливо входили по одному или по двое.

Эд усадил вызывающего своим видом жалость старика на оббитую кожей кушетку, Нефертити рядом с ним. Другие расселись или остались стоять, глядя на причину кризиса, который потрясал правительство самой процветающей нации на земле. Прямо сейчас, судя по его виду, нельзя было подумать, что он способен потрясти собрание Школьного Совета маленького городка.

— Ну вот, — сказал Эд. — Позвольте мне представить вам Иезекиля Джошуа Таббера, Говорящего Слово. Теперь в ваших руках, джентльмены, возможность убедить его в том, что он должен отменить свои проклятия. — И Эд резко сел на место.

Некоторое время длилось молчание.

Дуайт Хопкинс, невероятно хриплым от напряжения голосом, сказал:

— Сэр, как представитель президента Эверетта Мак-Ферсона и правительства Соединенных Процветающих Штатов Америки, я умоляю вас отменить то, что вы сделали, что бы это ни было — если это действительно сделали вы — что привело нацию на грань хаоса, где она ныне находится.

— Хаоса, — убито пробормотал Таббер.

Брейсгейл сказал:

— Три четверти населения проводят большую часть своего времени, бесцельно бродя по улицам. Достаточно будет одной только искры, а искры уже начали вспыхивать.

— Мой отец болен, — негодующе произнесла Нефертити, обводя их взглядом. — Нас чуть не убили. Сейчас не время приставать к нему.

Дуайт Хопкинс вопросительно посмотрел на Эда Уандера. Эд едва заметно покачал головой. Иезекиль Джошуа Таббер был загнан в угол. Если они не договорятся с ним сейчас, произойдет что-нибудь, в результате чего к нему вернутся силы и душевное равновесие. Возможно, они поступали жестоко, но положение было жестоким.

Эд сказал, объясняя остальным:

— Вчера Иезекиль Таббер объяснил мне часть своих убеждений. Его секта считает, что страну душит ее собственный жир и в то же время страна стремится к саморазрушению, используя свои ресурсы как природные, так и человеческие с головокружительной быстротой. Он полагает, что мы должны разработать более простое, менее фанатичное общество.

Ошеломленный реформист посмотрел на Эда и обессиленно покачал головой.

— Я бы излагал это не совсем так… возлюбленная душа.

Джим Уэстбрук, откинувшийся на спинку стула, держа руки в карманах, сказал сухо:

— Беда в том, что вы начали не с той стороны. Вы пытались добраться до людей. Изменить их образ мыслей. Факт тот, приятель, что люди в большинстве своем идиоты и всегда ими были. Не было такого периода в истории, когда человек с улицы, если у него появлялась такая возможность, не продемонстрировал бы себя с худшей стороны. Если им обеспечить свободу и безнаказанность, они погрязнут в садизме, распутстве, пьянстве, обжорстве, разрушениях. Взгляните на римлян с их играми. Взгляните на немцев, когда нацисты их подтолкнули к уничтожению низших рас, неарийцев. Взгляните на любых солдат в сражении, любой национальности.

Таббер покачал косматой медвежьей головой и проявил очень слабую тень былого огня:

— Но, ммм… возлюбленная душа, — удрученно запротестовал он. — Характер человека определяется скорее средой, чем наследственностью. Человеческие недостатки передаются через плохое воспитание. Грехи молодежи происходят не от природы, которая равно добра ко всем своим детям и не несет вины; они происходят от погрешностей образования.

Теперь пришла очередь Уэстбрука покачать головой.

— Звучит хорошо, но применить это невозможно. Нельзя вложить в сосуд больше, чем он способен вместить. Средний IQ составляет около сотни. Половина населения имеет IQ меньше этого. Вы можете обучать их всю жизнь, и ничего из этого не выйдет.

Изможденный пророк не сдавался:

— Нет, вы разделяете распространенное заблуждение. Правда, средний IQ около сотни, но в действительности лишь немногие от нас отличаются больше, чем на десять единиц от этой цифры. Среди нас столь же редко встречаются слабоумные, как и гении с IQ 140 или больше. Менее одного процента гениев — это драгоценный подарок расе. Их нужно искать и предоставлять все возможности развивать их таланты, и лелеять. Те, кто имеют IQ ниже 90, — это наши неудачники, и из милосердия следует приложить все усилия, чтобы они жили настолько полной жизнью, насколько возможно.

Дуайт Хопкинс непринужденно сказал:

— Я думал, что ваш основной протест направлен против нашего общества изобилия и Процветающего Государства. Но сейчас вы излагаете обычную философию добра. Все люди равны, следовательно, мы должны жертвовать результаты труда удачливых тем, кто проиграл гонку.

Таббер выпрямился.

— Почему мы так презрительно относимся к так называемым «желающим добра»? Неужели пытаться творить добро так достойно порицания? Такое впечатление, что человек — наихудший враг самому себе. Мы все утверждаем, что стремимся к миру, но в то же время насмехаемся над теми, кто совестлив. Мы все утверждаем, что хотим лучшей жизни, а затем насмехаемся над теми, кто предлагает реформы, над «желающими добра». Но это вне вопроса, который вы задали. Мои возражения против Процветающего Государства и нашего нынешнего общества заключаются не в том, что мы решили проблемы производства, а в том, что машина вышла из-под нашего контроля и безумствует. Я не отказываю производителю в результатах его труда. Право на продукты производства исключительно, но право на средства производства должно быть всеобщим. Это должно быть так не только потому, что сырье досталось нам от Всеобщей Матери, от природы, но и потому что мы все наследуем устройства и технологии, которые составляют истинный источник человеческого благосостояния. А также потому что сотрудничество делает вклад каждого человека гораздо значительнее, чем если бы он работал в одиночестве. Но этот вопрос вознаграждения более умных и наказания тех, кого Всеобщая Мать сочла нужным снабдить более низким IQ, более не существен. В экономике нищеты очевидно, что те, кто осуществляет больший вклад в общество, должны получить большее вознаграждение. Но в нашем обществе благосостояния почему мы должны лишать кого-либо изобилия? Мы никогда не отказывали ни в воздухе, ни в воде самым скверным преступникам, поскольку всегда было изобилие того и другого. В обществе благоденствия самый недостойный гражданин может иметь хороший дом, наилучшие пищу, одежду и другие необходимые вещи, и даже предметы роскоши. Я был бы и впрямь идиотом, если бы протестовал против этого.

Генерал Крю громыхнул:

— Это что, проповедь? Давайте к делу. Этот человек признается в том, что — тем или иным способом — создал помехи, которые парализовали все наши массовые средства развлечения? Если так, то должны существовать законы, которые…

— Заткнитесь, — велел ему Эд Уандер, не повышая голоса.

Генерал посмотрел на него, не веря своим ушам, но все же повиновался.

— Мы ушли от первоначальной темы, — произнес Джим Уэстбрук. — Присутствующий здесь Иезекиль Таббер верит, что он в состоянии изменить нынешнее якобы хаотическое общество, перевоспитав среднего идиота, который составляет базовый элемент общества. На самом деле он не в состоянии этого сделать. По-моему, он должен был осознать действительное положение вещей, когда толпа напала на него, как только они узнали, что это он отнял у них их идиотские развлечения.

Таббер достаточно оправился, чтобы сердито уставиться на него.

— Ваш человек с улицы, как вы его назвали ранее, был сделан средним идиотом. Это не наследственное. Мои усилия были направлены на то, чтобы попытаться устранить некоторые из устройств, которые использовались для того, чтобы проштамповать его мозги. Почти каждый из этих средних идиотов, как вы их называете, мог бы быть, и, я надеюсь, все еще может быть, достойным пилигримом на пути в Элизиум. Представьте, что ребенка из высокообразованной благополучной семьи в роддоме по ошибке медсестры заменили на ребенка из трущоб. Неужели вы думаете, что ребенок из трущоб не покажет таких же результатов, как в среднем его товарищи? Или что отпрыск хорошей семьи, которого по ошибке теперь воспитывают в бедной части города, не будет в среднем таким же, как ЕГО товарищи?

Нефертити сердито посмотрела на них.

— Отец… — сказала она, но затем повернулась к Хопкинсу и Эду. — Он устал. Ему нужен врач. Эти люди били его, пинали.

— Толпа все тех же средних идиотов, — сухо пробормотал Уэстбрук.

— Еще немного, милая, — сказал Эд Уандер. Он повернулся к Табберу. — Ладно, допустим, что мы согласимся со всем, что вы до сих пор изложили. При Процветающем Государстве страна катится в пропасть, и нам следует изменить ее таким образом, как этого хотите вы. Но я должен напомнить вам кое-что, что я услышал от вас в наш первый разговор. Мне кажется, я могу воспроизвести ваши слова почти дословно. Я назвал вас «сэр», и вы сказали: «Термин „сэр“, вариант термина „сир“, пришел к нам из феодальной эпохи. Он отражает отношения между дворянином и крепостным. Мои усилия направлены против таких отношений, против любой власти одного человека над другим. Ибо я чувствую, что кто бы ни клал на меня свою руку, чтобы управлять мною, он узурпатор и тиран; я объявляю, что он мне враг».

— Я не понимаю, к чему ты ведешь, возлюбленная душа.

Эд наставил на него указательный палец.

— Вы протестуете против того, чтобы кто-то управлял вами, вашими мыслями, вашими поступками. Но это именно то, что вы при помощи вашей силы, чем бы она ни была, делаете со всеми нами. Со ВСЕМИ нами. Вы, предполагаемый творец добра, на самом деле — величайший тиран в истории человечества. По сравнению с вами Чингиз Хан был дешевкой, Цезарь — новичком, Наполеон, Гитлер и Сталин — мелкими временщиками. Если…

— Прекратите! — крикнул Таббер.

— Что будет следующим? — поинтересовался Эд нарочито презрительным тоном. — Вы намерены отнять у нас речь, чтобы мы не могли даже пожаловаться на ваши действия?

Таббер обратил на него свой взор, преисполненный такой линкольновской печали, как никогда до сих пор. Воплощение обиды.

— Я… я не знаю. Я… полагал…

Дуайт Хопкинс непринужденно вмешался:

— Я предлагаю компромисс, сэр, ээ, то есть, Иезекиль. Несмотря на все ваши усилия вам не удалось донести ваше учение — какими бы ни были его достоинства или их отсутствие — до людей, которых вы любите, но которые до сих пор отвергали вас. Что ж, вот мой компромисс. Каждый день в течение одного часа вы будете в эфире. На всех теле— и радиоволнах мира. В этот час не будет никаких других соперничающих с вами программ. Этот один час в день будет ваш так долго, сколько вы пожелаете.

Нефертити и ее пророк-отец уставились на него.

— А… взамен? — дрогнул Таббер.

— Взамен все ваши, мм, проклятия должны быть сняты.

Потрясенный пророк на некоторое время замер в нерешительности.

— Даже если я буду выступать в эфире каждый день, возможно, они не станут слушать.

Базз Де Кемп хихикнул, не вынимая изо рта сигары.

— Это не проблема, Зеки, старина. Еще одно заклятие. Ты должен пообещать, что оно будет последним. Заклятие, призывающее всех слушать внимательно. Не обязательно верить, но обязательно слушать твою передачу.

— Я… я даже не знаю, возможно ли снять…

— Можно попробовать, — непринужденно, но настойчиво предложил Дуайт Хопкинс.

Генерал Крю вдумчиво сказал:

— Если хорошенько поразмыслить, то у меня три дочери. Со времени этого проклятия косметики и суетности жизнь стала куда более сносной. Я могу даже попасть в ванную по утрам. Нельзя ли сохранить его?

— И заклятие на музыкальные автоматы, — пробормотал Брейсгейл. — Ненавижу музыкальные автоматы.

— Что касается меня, — сказал Базз, перекатывая сигару из одного угла рта в другой, — я терпеть не могу комиксы. Как по мне…

Джим Уэстбрук внезапно рассмеялся.

— С моей точки зрения, приятель, можете оставить проклятыми радио и телевизор.

Дуайт Хопкинс сердито оглядел их.

— Хватит говорить ерунду, джентльмены.

Пожилой пророк набрал побольше воздуха.

— Ныне воистину говорю я…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Эд Уандер, младший продюсер WAN-TV, быстрой походкой вошел в главный офис телерадиостанции. Он подмигнул Долли.

— Отличная у тебя прическа.

— Спасибо, Кро… то есть, мистер Уандер.

Эд ухмыльнулся ей.

— Это мне кое-что напомнило. Можешь отнести мокрый платок Джерри в контрольную будку Студии Три. У него разбит нос. Этот парень никак не выучит, как меня зовут.

Долли начала подниматься с места.

— Миссис Уандер у вас в кабинете, — сказала она.

— Хорошо, — ответил Эд, направляясь к своему кабинету.

Когда он вошел, Нефертити стояла у окна. Она обернулась.

Эд взял обе ее руки в свои и отодвинулся, делая вид, что критически рассматривает ее новое платье.

— Снова ходила по магазинам? Дорогая, ты прирожденная модница.

— Это так здорово! Ой, Эд, чуть не забыла. Телеграмма от Базза и Элен. Они на Бермудах.

— Медовый месяц, а?

Включился интерком на столе, и Долли сказала:

— Мистер Фонтейн у мистера Маллигэна. Он хочет видеть вас, мистер Уандер.

Эд поцеловал свою новобрачную.

— Подожди немного, милая. Я скоро вернусь, и мы спустимся на ленч. Хочу показать тебе, что и как.

Он направился в офис Маллигэна, гадая, что Фонтейну потребовалось на этот раз. Всякий раз, когда владелец WAN-TV появлялся на станции, она теряла деньги. Было бы куда лучше, если бы он сидел дома и оставил дела профессионалам.

Дженсен Фонтейн сердито уставился на него из-за стола. Толстяка Маллигэна не было.

— Что за кризис, сэр? — спросил Эд, усаживаясь и доставая сигарету.

— Этот проклятый коммунист, Таббер!

— Мой тесть — не коммунист, мистер Фонтейн. Поговорите как-нибудь с Баззо, он вам растолкует. Среди других доказательств может засчитать тот факт, что Воссоединенным Нациям понадобилось немало выкручивать руки Советскому Комплексу, чтобы те согласились дать ему время на своих телерадиостанциях.

— А я говорю, что он подрывной элемент! Как я позволил вам уговорить себя использовать нашу студию в качестве базы для его всемирного вещания, не могу понять!

Эд сказал небрежно, закуривая сигарету и бросая спичку в пепельницу на столе:

— Для начала, это обеспечивает нам солидный престиж. А время сразу перед и после часа Джоша ценится в изумрудах. Бизнес процветает. Все счастливы.

Пронзительный взгляд Фонтейна не смягчился ни на йоту.

— Но он распространяет это свое треклятое смущающее умы подрывное учение среди всех мужчин, женщин и детей, которые в состоянии добраться до радио или телевизора.

— Таков был договор, — рассудительно сказал Эд. — Дуайт Хопкинс превзошел себя, убеждая всех прийти к соглашению. Но это был единственный способ справиться с кризисом.

Дженсен Фонтейн постучал костлявой рукой по столу.

— Вы по-прежнему не понимаете! — вскричал он. Он драматически указал на стопку конвертов на углу стола. — Письма. Письма из всех стран Земли. Достаточно плохо уже то, что этот ультра-радикал изрыгает свои подпольные…

— Едва ли это назовешь подпольем, — пробормотал Эд.

— …подрывные речи на английском, но они еще и переводят его на все языки мира!

— Часть соглашения, — рассудительно произнес Эд. Он оценивающе посмотрел на мешки с почтой. — Почта сторонников продолжает расти, а? Боже правый, что за рейтинг.

У Фонтейна был такой вид, словно он вот-вот прошибет головой потолок.

— Да вы непрошибаемы, Эд Уандер! Вы что, не понимаете, что этот идиот Дуайт Хопкинс и эти коммунисты в Величайшем Вашингтоне натворили, заключив это соглашение с Таббером?

Брови Эда поползли вверх.

— Я думал, что понимаю, — сказал он. — Они дали моему тестю шанс распространить свое учение.

— Да! Но вы понимаете, к чему это может привести?

Эд вопросительно посмотрел на него.

Владелец телестудии драматически указал на мешки с почтой.

— Среди этих писем десять к одному в пользу передачи Таббера. Не понимаете? Они начали ВЕРИТЬ в него.

— Боже правый, — сказал Эд.

— Вы видели подсчет голосов общественного мнения? Люди начинают становиться последователями этого… этого… безумца. При такой скорости, с которой это все развивается, на следующих выборах мы будем голосовать за этот его бредовый Элизиум!

— Боже правый, — сказал Эд.