Миром правят женщины. Сильные, уверенные в себе, они выбирают мужчин, именно они решают, с кем встречаться, кого бросать. Но вот что делать мужчинам, которых бросили? Куда им идти? Есть такое место, где им всегда рады, – Интернат для брошенных мужчин, которым руководит Людмила, неожиданно для себя превратившаяся из неудачницы в успешную бизнес-леди. Однако открывая такой необычный «бизнес», героиня и не подозревала, какие приключения ее ожидают, ведь мужчины не только брошенные, но и очень привлекательные, и у каждого имеются виды на сердце Людмилы.
Литагент «Эксмо»334eb225-f845-102a-9d2a-1f07c3bd69d8 Полетика М. Интернат для брошенных мужчин Эксмо Москва 2012 978-5-699-55932-9

Марина Полетика

Интернат для брошенных мужчин

А на Цейлоне-острове или на Майорке

Русскому с татарином никогда не жить.

Родина есть Родина – лапти да махорка —

Так скроила матушка. И не перешить.

Олег Митяев

Она шла по берегу океана, стараясь ступать босыми ногами по самой кромке прибоя – не по воде и не по суше. Сквозь ровный гул прибоя были слышны крики странных птиц, совсем не похожих на чаек. Белый песок, когда с него, шурша, убегала пена, отливал розовым. Время от времени она поднимала голову и, прикрыв ладонью, как козырьком, глаза, смотрела на видневшийся вдали остров: белый среди зеленого и бирюзового, с рощицей кокосовых пальм. Недалеко от берега мелькали блестящие серые спины дельфинов, и каждый раз ее сердце замирало от восторга.

Потом она опять опускала глаза, старательно вглядываясь во влажные отблески песка и в постоянное движение убегающей и возвращающейся волны. Она искала раковины. Она и представить не могла, насколько азартным окажется это занятие. Красивую ракушку надо было увидеть и успеть выхватить из воды, опередив уходящую волну. Иногда у нее это получалось, и она, улыбаясь, долго рассматривала свою мокрую находку. А порой океан оказывался проворнее, и ей оставалось лишь с досадой всматриваться во вскипающую пузырьками воду. Отчего-то она была уверена, что сегодня найдет самую красивую раковину – большую, разноцветную, всем на зависть. Ее до краев переполняло счастье, а счастливым, как известно, везет.

Но пока ракушки попадались простецкие, мелкие, каких десятки, будто сыроежек в лесу, а некоторые и вовсе норовили шустро зарыться в мокрый песок. От таких она испуганно отдергивала руку – кому приятно нос к носу столкнуться со скользким и малосимпатичным хозяином раковины? Были, впрочем, и красивые, но треснувшие, надколотые по краям. Такие она досадливо отбрасывала, как гриб, оказавшийся на поверку червивым. А она непременно должна найти хотя бы подберезовик, а лучше – белый. На крепкой толстой сливочно-белой ножке с прилипшими травинками и с чистой твердой красно-коричневой шляпкой. Берешь в руку такое чудо – и на душе восторг и радость от одного прикосновения! Минуточку… при чем тут грибы? Еще раз: океан, ровный гул прибоя… Нет, не слышен уже. И острова не видно. Чайки орут, как вороны. Даже во сне ей стало смешно. И она проснулась. Таким образом, это был

            Первый сон Людмилы Петровны.

Часть первая

Когда уйдем со школьного двора…

Часы показывали без пяти шесть. С тех пор как старший сын, Сашка, перебрался в город, а младший, Владик, ушел в армию, ей не надо было вставать так рано. Некого будить, тормошить, кормить завтраком, некому подсовывать чистую рубашку. И провожать тоже некого. Впрочем, как и встречать по вечерам. И она еще не успела привыкнуть к царившей теперь в доме тишине – это после двух-то парней! Но многолетняя привычка брала свое: зимой и летом, в любую погоду она просыпалась без пяти шесть, хоть часы проверяй.

Чай, бутерброд с сыром, яичница. И в школу! Уроки начинались в половине девятого, а она приходила к семи пятнадцати. Ничего страшного. Переброситься парой слов с вахтершей бабой Дашей. Проветрить класс, полить цветы, приготовить материал к уроку. И встретить первых учеников как хозяйка – на пороге дома. То есть класса, конечно. Что, в общем, одно и то же: двадцать пять лет в школе – не шутка, а диагноз. Впрочем, двадцать пять будет в сентябре, а пока на дворе начало мая, и надо думать о выпускных экзаменах.

Вспомнив о косноязычной аббревиатуре ЕГЭ, она привычно расстроилась, потому что именно учителям русского языка и литературы это нововведение казалось особенно изощренно придуманным абсурдом. Тест по литературе: чем Раскольников убил старушку: а) ножом; б) топором; в) поленом. Приз в студию! Но мнения учителей о ЕГЭ маниакальные реформаторы школьного образования не спрашивали, а те привыкли дисциплинированно выполнять указания свыше.

Ровно в семь Людмила Петровна вышла из дома. Зажмурившись не то от ликующего солнечного света, не то от счастья, она с наслаждением вдохнула воздух, пахнущий утром, травой, хвоей и распустившейся черемухой. Тихонько, чтобы не пугать соседей, поздоровалась с солнышком и со старой раскидистой сосной, которая заглядывала ей в окна. И отправилась знакомой до каждой выбоинки и неровности дорогой в школу, по пути отвечая на многочисленные «Здрасьте, Людмилпетровна!».

Вообще-то дорога до школы, располагавшейся на соседней улице, занимала семь минут. Но по дороге надо зайти к маме. Поинтересоваться, как давление с утра, приняла ли таблетки. Можно было, конечно, и позвонить, но старикам внимание важнее лекарств, а ей заглянуть нетрудно. Тем более что родительский дом, голубой с нарядными белыми наличниками (Владик красил, как снег сошел, перед призывом, непременно хотел успеть!), уже вот он и, кажется, улыбается ей всеми чисто вымытыми окошками. Окошки, как положено, с белыми кружевными занавесками и геранью на специальной деревянной подставочке, чтобы лучше было видно с улицы. И Людмила Петровна улыбнулась дому.

Когда двенадцать лет назад ей выделили квартиру в новом двухэтажном доме, мать отказалась наотрез переезжать:

– Вам с парнями и без меня тесно! И не дом это – скворечня. Дом на земле должен стоять, а не на голове у соседей. Курей некуда выпустить, на балкон разве что. И воду вашу из-под крана пить не стану! Свой колодезь во дворе, руки не отсохнут воды принести. Да и дом, Людмила, догляда требует. Вот помру, тогда уж и делай с ним что хочешь.

А вот Людмила Петровна переезжала из материнской избы с радостью. И сыновья были счастливы: ванна, туалет, батареи под окном – все как в городе, ничуть не хуже. И ни огорода, ни скотины – красота! А мать упорно держала козу, кур. Куда им это все теперь, когда парни разъехались? Вот вернется Владька, тогда уж…

– Что-то вы сегодня опаздываете, Людмила Петровна, – пошутила директор школы Зинаида Васильевна, столкнувшись с ней на школьном крыльце. – Уже полвосьмого, а вы еще не в классе!

– Да утро-то какое! Такая красота, – заулыбалась Людмила Петровна. – Весна! Я из дома вышла – аж сердце захолонуло от счастья! До чего я, Зинаида Васильевна, весну люблю – слов нет! Целый год ее жду и будто каждый раз заново жить начинаю.

– Весна, – вздохнула директриса. – После обеда на совещание поеду в районо. ЕГЭ, будь он неладен! Хорошо еще, что у нас десятых-одиннадцатых нет.

– И не говорите, – согласилась Людмила Петровна. – Все придумывают и придумывают на нашу голову.

Но улыбаться не перестала. Так и в класс вошла улыбаясь. Ни за что бы не поверила, если бы ей сказали, что начинался последний ее счастливый день в школе.

Есть поговорка: знал бы, где упадешь, подстелил бы соломки. А можно и с соломкой не заморачиваться, а аккуратненько за семь верст стороной обойти то место, где упасть суждено. И все будет хорошо. Но при одном условии – если знать. Она часто думала потом: если бы знать, что все так получится… Наверное, после четвертого урока не вышла бы из кабинета. Мало ли дел. Да вот хоть доску вытереть начисто, потому что дежурные вечно делают все тяп-ляп. Подготовить материал к следующему уроку. Побрызгать цветы, чтобы тоже радовались. Просто в окно посмотреть, наконец. И ничего бы не произошло.

Ни-че-го.

Все осталось бы по-старому, как год, пять, десять лет назад. Вот при таком раскладе вышла бы она из кабинета или нет? И ответа на этот вопрос у нее не было.

Но в тот день после четвертого урока Людмила Петровна решила пойти в кабинет математики, чтобы перехватить у математички журнал своего шестого класса, в котором она была классным руководителем, и на перемене заполнить в нем пустующие графы. Она еще вчера обещала, да закрутилась. Перемена длинная, дети обедают, она как раз успеет. Выйдя в коридор, увидела идущую ей навстречу англичанку Анфису Романовну, а за ней – мальчишек из девятого, выпускного, во главе с Тимкой Гаряевым. Эта картинка засела у нее в памяти, как стоп-кадр. Поскольку обоим этим персонажам предстояло сыграть в судьбе Людмилы Петровны важную роль, мы можем воспользоваться случаем и познакомиться с ними поближе.

Анфиса Романовна, как обычно, была занята своими мыслями, шла не спеша, рассеянно улыбаясь и кивая встречным в знак приветствия. Она всегда улыбалась и никогда не повышала голоса. Людмила Петровна уважала таких людей, почитая одним из главных качеств интеллигентного человека умение владеть собой и не навязывать окружающим свои эмоции. И Анфиса Романовна ей нравилась, несмотря на то что в селе ее считали странной. Чужой, хотя англичанка жила в Большом Шишиме уже лет пять.

Анфиса Романовна была горожанкой по происхождению и образу мыслей. А из всех городов больше всего, по мнению Людмилы Петровны, ей подошел бы Лондон или Бирмингем. Других названий она вспомнить не могла, поскольку, что уж скрывать, не сильна была в географии. Анфиса Романовна была не «тетка», не «бабка», не «женщина» и не «гражданка», а «миссис». Во всяком случае, именно так она одевалась и так себя вела. Высокая, худая, с прямой спиной и собранными в аккуратный узел на затылке волосами. Непременно юбка, кофта или жакет, блузка, а у воротничка – брошь. Понятно, что в селе Большой Шишим англичанка Анфиса Романовна была уместна, как тропическая бабочка в коровнике.

Но обстоятельства сильнее людей. Прожив всю жизнь в городе, проработав в каком-то НИИ переводчиком технической литературы и выйдя на пенсию, Анфиса Романовна заболела астмой, да так, что «Скорую» приходилось вызывать. И однажды профессор-пульмонолог сказал ей, что если она не уедет из столь любимого ею города, то очередной приступ может закончиться печально. Анфиса Романовна посоветовалась с дочерью и обменяла свою городскую квартиру на однокомнатную благоустроенную в Большом Шишиме во втором подъезде того дома, где жила Людмила Петровна. Уж что-то, а экология тут выше всяких похвал: чистый воздух, кругом поля, рядом лес, речка. Приступы повторялись реже, а потом и вовсе прекратились, астма напоминала о себе, когда Анфиса Романовна, отчаянно скучавшая по соблазнам большого города, выбиралась в театр, в филармонию или в гости к дочери и внукам. Денег, оставшихся от продажи городской квартиры, хватало на жизнь… но теперь Анфиса Романовна умирала от скуки. И тогда директору шишимской школы пришла в голову замечательная идея: упросить Анфису Романовну преподавать в школе английский.

Выпускники шишимской школы уже много лет получали аттестаты о неполном среднем образовании с традиционным прочерком в графе «Иностранный язык». Ну никак не желали выпускницы иняза трудиться на неплодородной шишимской педагогической ниве. Из года в год их распределяли сюда на работу, а они упорно сбегали кто в зимние каникулы, а кто и раньше. Шишимские школяры и их родители особенно об этом не печалились. Парни, получив аттестат, шли в сельское ПТУ учиться на механизаторов, потом в армию, девчонки – в то же ПТУ на парикмахеров и поваров, а вскоре замуж и в декрет. Но времена меняются, и теперь даже официантки и горничные, по мнению работодателей, просто обязаны бегло «спикать» или «шпрехать». И тут в Большой Шишим приехала Анфиса Романовна.

Она взялась за предложенное новое дело с энтузиазмом, который искупал неизбежные ошибки. И уже через полгода шишимские первоклашки могли лихо оттарабанить «Teddy bear, Teddy dear? Turn around!» и до слез умиляли родителей своим «I am Vasja, I am seven». С учениками постарше было, конечно, сложнее. Они охотнее совершенствовались в лексике не английской, а русской ненормативной. Но Анфиса Романовна одним своим присутствием в школе олицетворяла наличие в окружающей действительности иных реалий и возможностей. Всех детей она называла на «вы», объясняя это тем, что местоимения «ты» в английском языке вообще нет и, даже обращаясь к кошке, настоящий джентльмен скажет «you», то есть «вы». Ну и, разумеется, блузка-жакет-брошка. И ухоженные руки, никогда не прикасавшиеся ни к колодезному вороту, ни к лопате. В селе к ней относились по-разному: кто-то любил, иные подсмеивались, однако все признавали, что она в своем роде шишимская достопримечательность. И дружно гордились тем, что вот у них есть Анфиса Романовна, а выпускники соседних сельских школ по-прежнему получали аттестат с прочерком в графе «Иностранные языки».

Тимка Гаряев тоже был в некотором роде достопримечательностью Большого Шишима. Нет, хулиганов и разгильдяев здесь всегда хватало, но Тимка был особенный – изобретательно-пакостливый и уже давно совершенно неуправляемый. Людмила Петровна, любившая литературные аналогии, удивлялась иронии судьбы, по воле которой мальчишка, бывший в десять раз подлее и хитрее небезызвестного хулигана Мишки Квакина, являлся к тому же тезкой и почти однофамильцем суперположительного Тимура. Была у этого Тимура, как водится, и своя команда, потому что пакостить всегда удобнее компанией, а не в одиночестве. И односельчане избегали конфликтовать с Тимкой и его дружками. Все готовились вздохнуть с облегчением, когда он окончит девятый класс и уедет в райцентр, в ПТУ, а потом, глядишь, в армию. Там ему мозги и вправят.

И вот по залитому солнцем школьному коридору навстречу Людмиле Петровна шла Анфиса Романовна, чуть шаркая, обутая в растоптанные парусиновые тапки («А ведь еще недавно только туфельки носила», – вдруг с сочувствием подумала Людмила Петровна), а за ней Тимур со товарищи. Англичанка улыбалась рассеянно, парни за ее спиной давились от хохота. Когда все поравнялись с Людмилой Петровной, она увидела, что идущий впереди компании Тимур что-то снимает на свой сотовый телефон. Она, помнится, поздоровалась со всеми, и ей даже ответили нестройно, но весело.

На спине у Анфисы Романовны зажимом для бумаг был прикреплен листок бумаги, на котором было жирно выведено маркером: «Хочу мужика!» – и наспех накорябан похабный рисунок.

– Тимур… Ребята… Да вы что?! – пробормотала Людмила Петровна.

– Мы кино снимаем! – по-прежнему лучезарно улыбаясь, сообщил Тимка. – Пашка в Сеть выложит, он умеет.

Он смотрел на Людмилу Петровну наглыми, смеющимися глазами, свысока, потому что к шестнадцати годам вымахал на две головы выше Людмилы Петровны.

– Тимур… Как же… – еще больше растерялась от его улыбки Людмила Петровна.

– А что? Прикольно, – еще шире улыбнулся парень, явно наслаждаясь полной растерянностью училки литературы, и, отвернувшись от уходящей Анфисы Романовны, стал снимать ее растерянное, покрывшееся красными пятнами лицо.

– Тимур, отдай немедленно телефон. Вечером придет мать – я ей верну. Или пусть отец заедет, – приказала Людмила Петровна.

Веселая компания притихла, ждала продолжения: кто кого?

– Очень им надо за вами бегать! Отец пошлет вас на х… И мать тоже, – доброжелательно произнес парень, продолжая снимать. И поскольку Людмила Петровна стояла между ним и Анфисой Романовной, он небрежно отодвинул ее плечом. Парни загоготали и двинулись следом.

У Людмилы Петровны потемнело в глазах. И, почти не осознавая, что делает, она шагнула вслед за Тимуром, схватила его за плечо, развернула к себе и ударила по лицу. Людмила Петровна, как и большинство коренных жительниц села, с детства привыкших к физической работе, была женщиной крепкой, и удар получился сильным. Тимур отшатнулся, выпустил из рук телефон, и тот шлепнулся на пол, разлетевшись на две части. Гогочущая компания примолкла, испуганно переводя взгляд то на ошарашенного Тимку, то на красную как рак литераторшу. Анфиса Романовна уже зашла в кабинет директора, похоже, так и не заметив, что происходило за ее спиной.

Что происходило потом, Людмила Петровна помнила плохо. Ей рассказали, что Тимур, придя в себя, бросился на нее с кулаками, матерясь и вытирая кровь с разбитой губы. Его оттащили одноклассники. На шум из учительской в коридор выбежали коллеги, собрались ученики. Людмилу Петровну увели в класс, усадили, дали воды. Она только бормотала: «Да как же это… Да как же…» Пятый урок был сорван.

Позднее Людмила Петровна даже против своей воли не раз и не два прокручивала в голове эту сцену: залитый солнцем школьный коридор, улыбающаяся своим мыслям Анфиса Романовна, нагло ухмыляющийся Тимур. Думала про «соломку», про «если бы знать». И понимала: повторись все – она опять дала бы Тимуру пощечину, нарушив педагогические нормы. Потому что по-человечески она поступила правильно. Такое вот противоречие.

О деталях происшествия Людмила Петровна честно старалась не вспоминать. Но и забыть никак не могла, потому что голова не компьютер, ненужные воспоминания не выделишь и Delete не нажмешь. Они всплывают против воли, заставляя заново переживать то, что пережить, кажется, невозможно. И сводят с ума. Шестой урок она как-то провела, хотя руки тряслись и Чехова она назвала Антоном Петровичем, чего, впрочем, заинтересованно рассматривавший ее класс не заметил.

Сразу после шестого урока к ней зашла директриса Зинаида Васильевна – губы поджаты (сердится), глаза круглые (боится). Надо сказать, что особой симпатии они друг к другу не испытывали. Слишком часто Людмила Петровна на педсоветах высказывала свое мнение, которое расходилось с мнением руководства. И это директриса еще могла бы ей великодушно простить, потому что в итоге все выходило так, как и было задумано, и вредная литераторша Мумрикова коренным образом повлиять ни на что не могла. Но числила за ней директриса грех куда менее простительный, особенно в женском коллективе: Людмила Петровна, по ее мнению, зарабатывала себе дешевую популярность, не жалея ни сил, ни времени. Лучше бы огородом занялась, злилась порой директриса. А то вон они с матерью и телку продали, и парня в армию проводили, теперь станет в школе дневать и ночевать.

Популярность и самореклама заключались в том, что Людмила Петровна, сама еще со школьной скамьи пописывающая стишки, не ограничилась сочинением поздравлений к дням рождения коллег, а организовала, видите ли, поэтический кружок «Зеленая лампа». Денег за внеклассную работу не просила. И даже лампу за свои деньги где-то раздобыла. Зеленую, конечно же. Ну ладно, собирались, читали стихи, свои и чужие, и даже сборник издали. Она же, директриса, тоже не без понятия, признает, что внеклассную работу надо вести и лишний кружок по интересам школе только в плюс. Но в прошлом году, весной, в школу приехало областное телевидение аж из самого Горноуральска и сняло про «Зеленую лампу» репортаж. К ней, директрисе, девчонка-журналист даже не заглянула, хотя Зинаида Васильевна и готовилась рассказать ей о том, какая замечательная школа в Большом Шишиме, со своими традициями и достижениями. Ладно, черт с ней, с девчонкой, не умеют работать – не надо. Но Мумрикова, зараза, про нее, директора, тоже не сказала ни слова, будто вся школа на ней и ее «Зеленой лампе» начинается и заканчивается.

А после выпускных экзаменов разгильдяи из девятого выпускного намалевали перед крылечком школы на небольшом заасфальтированном пятачке, где обычно проводили общешкольные линейки, метровыми белыми буквами: «Людмила Петровна, мы вас любим! Вы лучшая!!! Ваш 9-й класс». Проклятые буквы портили вид, и ничто их не брало – ни бензин, ни растворитель. А если так каждый год начнут писать?! Во что превратится школьный двор? Вся школа собирается на линейку, а посреди двора написано, что Мумрикова, видите ли, лучше всех. Ей, директрисе, такого никогда не писали, хотя уж она всю душу без остатка… Просто никогда не заискивала перед детьми, высоко несла авторитет педагога. А Мумрикова вон что себе позволяет! Ударить ребенка! Скандал на весь район! На всю область! Да еще не какого-нибудь там Вовку или Петьку, а сына Галины Гаряевой! Ох, что будет… Сердце директрисы замирало, и она не понимала, от чего больше: от страха перед грядущими неприятностями, которые непременно последуют (надо знать Тимкину мамашу!), или от предвкушения того, как станет выкручиваться зарвавшаяся Мумрикова. Тут не поможет ни ее педстаж, ни «Зеленая лампа», ни надписи на асфальте!

Закрыв за собой дверь, Зинаида Васильевна прошла к учительскому столу и села. Мумрикова, зачем-то вытиравшая тряпкой совершенно чистую доску, тряпку уронила и теперь, опустив руки, стояла перед ней, как школьница, не выучившая урок.

– Мне все рассказали, Людмила Петровна, голубушка. Как же так?! – в голосе Зинаиды Петровны звучал неподдельный ужас, и сразу стало ясно – никакие резоны в расчет приняты не будут.

Людмила Петровна пожала плечами и виновато отвернулась в сторону. Ну не ябедничать же ей на Тимура, в самом деле. Тем более раз директрисе «все рассказали».

– Я понимаю, что Тимур не сахар и ведет себя порой безобразно, – добавив в голос сочувствия, продолжила директриса. – Но вы же понимаете… Он все-таки ребенок.

«Он законченный мерзавец», – мысленно произнесла Людмила Петровна и перевела взгляд к окну. По улице проехал трактор, и все заволокло пылью. Хорошо бы дождь прошел.

– Надо было как-то по-другому, – проговорила директриса. – Остановить, отругать. Телефон отобрать, в конце концов. Они совсем с ума посходили с этими телефонами, да еще в газетах об этом постоянно пишут. Вы понимаете, – Зинаида Васильевна понизила голос, – все бы ничего, и, возможно, мы бы с вами как-то выкрутились, мало ли кто что скажет, если нет реальных доказательств инцидента. Но ребята и ваш… поступок тоже сняли на телефон. Улики налицо. И если дело дойдет до публичных разбирательств…

«Вот уже и улики, – тоскливо подумала Людмила Петровна, рассматривая трещины на покрытой масляной краской стене за спиной у директрисы. – А я, значит, преступница».

– Между нами говоря, Анфиса Романовна сама часто провоцирует такое к себе отношение. – Зинаида Васильевна даже улыбнулась сочувственно. – Она так одевается… А ее манера вечно улыбаться? Взрослые поймут, но дети в этом возрасте бывают жестокими.

– Тимур не ребенок, – возразила Людмила Петровна. – Ему шестнадцать. И если он в шестнадцать не понимает, что человека, даже если он чем-то отличается от других, нельзя оскорблять, тем более женщину, пожилую женщину, значит, мы его ничему не научили.

– Мы не научили? – вскинулась директриса. – Мы должны учить математике, литературе, истории. Согласно образовательным стандартам. А хорошим манерам пусть учат в семье! Это не наше дело. Вы уж меня извините, Людмила Петровна, но я давно хотела вам сказать, что ваша привычка всегда вмешиваться не в свое дело не доведет вас до добра. И вот, пожалуйста, результат.

– Я виновата. И я отвечу за свой поступок, – глядя директрисе в глаза, сказала Людмила Петровна. У нее вдруг закружилась голова, и она думала лишь об одном – не хватало еще, как институтке, упасть тут, прямо в классе, в обморок. Скорее бы добраться до дома, а там… Что «там» – она не знала, но дома, говорят, и стены помогают.

– Ответите, – кивнула директриса. – Я со своей стороны могу пообещать вам, что если Гаряевы не поднимут скандала, то меры со стороны школьной администрации ограничатся выговором. Строгим, я полагаю.

Она тяжело поднялась со стула и направилась к двери. Обернулась и добавила, с интересом глядя на Мумрикову:

– Боюсь, что этим не ограничится. Вы же знаете Гаряевых. Что Галина, что Марат – два сапога пара.

Людмила Петровна стояла, глядя на захлопнувшуюся дверь. Да, Гаряевых она знала. Мать Тимура, Галина, дама нахрапистая и самоуверенная, обожавшая единственного сына, являлась главой сельской администрации. А отчим, Марат, в свое время вернулся из мест не столь отдаленных. Теперь он был хозяином всех трех шишимских магазинов и большого кемпинга на трассе с автомастерской, гостиницей для дальнобойщиков, шашлычной и сауной. Поговаривали, что и еще другими темными делишками занимался. Возле их трехэтажного коттеджа, единственного в селе, частенько останавливались дорогие иномарки с тонированными стеклами, приезжали ненадолго «Газели» с номерами других регионов. Но больше из-за высокого забора ничего не было видно. Такого забора, как у Гаряевых, тоже ни у кого в Шишиме не было. Великая китайская стена, а не забор. Марат дружил с местной милицией и охотно давал деньги на нужды школы. Поэтому все проделки его пасынка легко сходили с рук. Да и односельчане не связывались с Гаряевыми. Особенно после того, как один за другим сгорели три киоска и кафе, которые заезжие предприниматели открыли в Шишиме после того, как здесь стали покупать дома под дачи небедные жители областного центра. В селе были уверены: это дело рук Марата Гаряева. Но виноватых не нашли. А Гаряевы спустя месяц открыли неподалеку от пепелища кафе «Ромашка», и дела там, похоже, шли бойко.

Да, поняла Людмила Петровна, выговором дело может не ограничиться. Гаряевы не привыкли спускать обиды. Оставалось идти домой и ждать. Чего? Трудно сказать. Ведь не придут же ее убивать, в конце концов. И почему она одна виновата в произошедшем? Да, она педагог, не имела права распускать руки. Но и Тимур тоже не белая овечка. Надо поговорить с Анфисой Романовной, решила Мумрикова. Да и дети все видели, даже на телефоны записали, как Тимур издевался над англичанкой, как потом матерился и бросался с кулаками на нее, Людмилу Петровну. Может, надо бороться? Но с кем? С учеником? Пусть подлым, пусть не усвоившим никаких человеческих правил, но все же учеником? А как она, педагог, ударившая ученика, станет потом смотреть в глаза ученикам, их родителям? Мысли зашли в тупик. Выхода не было.

Она пришла домой, села у окна и просидела так до самых сумерек. Но Гаряевы-старшие к ней не пришли. Часов в одиннадцать раздался звонок в дверь, Людмила Петровна открыла. На пороге стояла запыхавшаяся и испуганная Зинаида Васильевна. На сей раз, похоже, испуг был настоящий.

– Людмила, поговорить надо. – Тяжело дыша, она упала в кресло, удивленно крякнувшее под ее весом. – Ты ушла, а я ведь все в школе сидела, ждала. Знала, что просто так дело не закончится.

– Я думала, они ко мне придут, – проговорила Людмила Петровна. Обращение на «ты» ее насторожило больше, чем сам визит. – А что случилось?

– Только что Галина приходила. Говорит, иду с работы, вот и заглянула по пути, – переведя дыхание, начала рассказывать Зинаида Васильевна. – Спокойная такая. Говорит, я с сыном побеседовала. Возможно, он не прав, но он ребенок. Учиться ему осталось меньше месяца да экзамены сдать, так что скандала из-за того, что ваш педагог избила ребенка, мы с Маратом поднимать не будем.

– Я? Избила? – воскликнула Людмила Петровна. – Да я только…

– Погоди! – досадливо отмахнулась директриса. – У нас, говорит, только одно условие – чтобы Мумриковой в школе больше не было.

– То есть как?

– Пусть, говорит, напишет по собственному. С завтрашнего дня, – пояснила директриса, внимательно глядя на Людмилу Петровну, и добавила: – Еще, говорит, эта старая кошелка, Анфиса то есть, пусть остается, к ней вопросов нет. А Мумрикову, говорит, на х…

– Так и сказала? – начиная закипать, уточнила Людмила Петровна. – А вы что?

– Так и сказала, – подтвердила директриса. – А я что? Она начальство. Пусть, говорит, уходит по-хорошему, пока не поздно.

– А если я не уйду?

– А если ты не уйдешь по-хорошему, то они заявление в милицию напишут. И утопят тебя в дерьме по самые уши. Это не я, это она так сказала. – Судя по всему, Зинаида Васильевна старалась ничего не пропустить из сказанного Галиной и пересказывала не то что близко к тексту, а дословно.

– Да как же так? – растерялась Людмила Петровна. – Может, мне поговорить с ней? Ведь не по-человечески это… Что же она с парнем-то делает?

– Не советую. Я тоже ей говорю: Галина, может, миром решите? А она мне: если бы эта ваша училка ко мне сама сразу пришла, тогда, может, и миром. А так – нет. Марат, мол, считает, что если Тимур будет позволять себя бить, то из него вырастет не мужик, а дерьмо собачье. – Последние слова Зинаида Васильевна выговорила с явным удовольствием.

– А если парень будет над старухами издеваться, то вырастет настоящим мужиком? – уточнила Людмила Петровна. – Я сама двоих сыновей вырастила и никогда…

– Людмила, ты передо мной тут зря митингуешь! – прервала директриса. – Парни у тебя хорошие выросли, кто спорит. Хотя тоже всякое бывало. Но это дела не меняет. Уже двенадцатый час, а я еще дома не была. Так что давай так решим: ты завтра приходи и заявление приноси. Можешь после уроков, чтобы не встречаться ни с кем. Пойми: уйдешь по собственному – потом устроишься в районе в колледж или в школу, там их две, найдут тебе место. Подумаешь, сорок минут на автобусе, невелика беда! Тем более что у тебя педстаж, в сентябре двадцать пять лет будет. Хорошую характеристику тебе дам. Понравится – и квартиру поменяешь. У тебя ведь не изба. Тут продашь, там купишь, на однушку точно хватит. Куда тебе одной такие хоромы?

– Как одной? – воскликнула Людмила Петровна. – А Владька из армии вернется – ему куда?

– Да не вернется сюда твой Владька, – вдруг с неприязнью произнесла Зинаида Васильевна. – Сашка после института не вернулся, и этот потом поступать будет. Что он тут потерял, в Большом Шишиме-то? Ты сама их так воспитала, вот и гордись теперь. – Директриса с трудом поднялась с кресла и, сверху вниз глядя на сидевшую перед ней Людмилу Петровну, подвела итог: – А если начнешь волну гнать, то я тебе выговор влеплю, а Гаряевы в милицию заявление напишут. До управления образования дойдет, до министерства, не дай бог! Журналисты набегут. Это тебе не кружок «Зеленая лампа», – не удержавшись, добавила она. – Позора не оберешься. Сама не боишься – о школе подумай. О других учителях, о детях. Кстати, если со скандалом уйдешь, то тебя и в районе не возьмут. Пойдешь в ларек торговать. До пенсии-то тебе еще долго. Так что думай, Людмила. До утра у тебя время есть. – Не прощаясь, она пошла к выходу. Но в дверях опять, как тогда в школе, обернулась, чтобы выложить последний аргумент: – Но лично я – не советую. Ты Гаряевых знаешь. Не связывайся. Я тебе добра желаю.

Проведя бессонную ночь, Людмила Петровна решила бороться. В конце концов, никакого страшного преступления она не совершила. Она готова извиниться перед Тимуром за свою несдержанность. Хотя… не чувствовала она себя виноватой. Если человек совершает подлость, то почему надо с ним сюсюкать? Как же он иначе поймет, что делает недопустимое?! Нет-нет, нужно успокоиться и действовать. От мысли посоветоваться со старшим сыном Людмила отказалась. Сашка несдержан, если узнает, что обижают мать, побежит разбираться с Гаряевыми, а там все, что угодно, может произойти. Однажды Марат даже стрелял в каких-то ночных визитеров, которым не пожелал открыть дверь.

Без пяти шесть, как обычно, она начала собираться. И хотя кусок не лез в горло, Людмила Петровна заставила себя позавтракать. Хотя бы для того, чтобы все было как обычно, словно ничего не случилось. В семь часов вышла из дома. Еще с ночи зарядил дождь, поэтому поздороваться с солнышком, носа не казавшим из-за низких тяжелых облаков, не получилось. Утреннего «здрасьте», правда, непривычно рассеянного, удостоилась лишь смотревшая в окно сосна. Зато односельчане при встрече приветствовали ее не привычно-мимолетным «здрасьте», а полновесным «здравствуйте, Людмила Петровна!». И смотрели с интересом, кто-то даже оборачивался вслед. Людмила Петровна сделала вывод, что весь Большой Шишим уже в курсе вчерашних событий. О событиях в мегаполисах им рассказывал телевизор, а местные шишимские новости мгновенно распространялись старинным беспроводным способом, называемым «сарафанное радио».

Мать тоже уже все знала, и ее не обошли стороной добрые люди. Нет чтобы пожалеть старуху! Людмила Петровна всегда удивлялась, как мать, почти не выходившая со двора, всегда была в курсе событий, которые происходили в селе.

– Людмила, что же это? – едва не плача, спрашивала мать. – Ума ты лишилась, с Гаряями-то связываться? Самый поганый народ в селе, что Галка, что Марат ее. И Тимка – гнилое семя. Что же теперь будет-то?

– Ничего, мама, теперь не будет! Что ты раньше времени себя изводишь, – попыталась успокоить ее Людмила Петровна. – Все будет в порядке.

– Может, Сашке позвонить? Он один у нас мужик, – предложила мать.

– Ни в коем случае! – замахала руками Людмила Петровна. – Мама, если позвонит, ничего ему не говори. Не хватало еще, чтобы он сюда приехал разбираться. Вот уж ему-то точно с Маратом связываться не стоит. У него своих дел полно. А мы со своими сами справимся, так ведь?

– Ну, коли так… – вздохнула мать и украдкой ее перекрестила.

Но в школу в то утро Людмила Петровна не попала. Обычно она приходила первой и ей открывала вахтерша баба Даша, тоже работавшая в школе с незапамятных времен. Но на сей раз на школьном крыльце Людмилу Петровну встретили коллеги во главе с директрисой. Постоянную группу поддержки Зинаиды Васильевны традиционно составляли две учительницы начальных классов, историчка и химичка. У Людмилы Петровны такой группы не было, хотя большая часть педагогического коллектива обычно и была на ее стороне, но мнение свое вслух не выражала, вполне довольствуясь тем, что на амбразуру дискуссии с начальством всегда ложилась грудью литераторша Мумрикова.

На ее растерянное «доброе утро» кивком ответила лишь историчка, очевидно, имевшая в виду, что любая история, в том числе и эта, развивается по спирали и мало ли оно как на следующем витке может сложиться. Встречающие молча стояли на крылечке, закрывая собой входные двери. И не выражали намерения посторониться. Ошарашенная Людмила Петровна, постояв немного перед их недлинной, но плотной шеренгой, повернулась и, жалко улыбаясь, спустилась со ступенек. Еще постояла, рассматривая расплывавшиеся перед глазами огромные буквы: «Людмила Петровна, мы вас любим! Вы лучшая!!! Ваш 9-й класс». Затем, аккуратно переступив через «в» и «н», пошла вон со двора.

– Трудовую я вам сегодня передам! А расчет – как в районе сделают! – прокричала ей вслед директриса, но Людмила Петровна ее не услышала.

Потом она вспоминала, какая странность приключилась с ней в эти дни. С того самого момента, как она вышла со школьного двора на улицу, она вдруг перестала слышать звуки. В романах Людмила Петровна всегда читала, что у героини «все краски померкли перед глазами». Нет, в ее случае краски были на месте: трава зеленая, небо серое, мамин дом, мимо которого она прошла, возвращаясь, – голубой с белыми наличниками, а пробежавшая мимо мокрая собака – черная с белым хвостом-бубликом. Она даже серые репьи на хвосте заметила. А звуки пропали. Собака открывала рот, но не лаяла. Бесшумно проехал мимо желтый рейсовый автобус, вечно дребезжащая колымага породы «скотовоз», которой давно пора в утиль. Встретившаяся ей старушка, Федосья Иосифовна, поздоровалась тоже беззвучно. Наверное, просто кивнула.

Весь день она просидела, ничего не делая. А что делать? Вечером пришла Анфиса Романовна, принесла трудовую книжку с записью об увольнении по собственному желанию. Что-то говорила, виновато улыбаясь. Наверное: «Не переживайте, все как-нибудь образуется». Это Людмила Петровна, видимо, по губам прочитала. Когда она ушла, Людмила Петровна опять сидела, безучастно глядя в окно, за которым шел бесшумный дождь. Вскоре дождь закончился. Небо прояснилось, высыпали звезды. Наступила ночь. Но соловьи, которые с начала мая не давали спать, в ту ночь не пели. Странно.

Наступило утро. Сосна, которая росла на пригорке напротив окна, проснулась, зашевелила ветками, отряхивая остатки сна и капли влаги. Людмила Петровна, не сомкнувшая глаз, долго стояла у окна, смотрела, виновато улыбаясь старой знакомой. Пожала плечами, словно извиняясь за то, что собиралась сделать, встала и прошла в кухню, где хранились лекарства. Достала из дальнего угла шкафчика упаковку, которую покупала маме от аритмии, но потом они прочитали, сколько там противопоказаний, и решили, что пить не станут. Долго, старательно освобождала таблетки из трех блистеров, пока не получилась целая горка. Наверное, это быстро и небольно, сердце остановится, и все. Оставаться жить больнее.

Налила в стакан воды, ухватила штук шесть или семь голубых пилюлек и проглотила их. Зазвонил телефон. Звонка Людмила Петровна не услышала, но увидела, как замерцал экран лежавшей на столе трубки и высветилось имя абонента – «мама». Ее охватила привычная паника: так рано мама никогда не звонила, а если звонит, значит, случилась беда. Мама была старенькой, как у них говорили про стариков, переживших войну, «изробленной», и Людмила Петровна больше всего на свете боялась однажды утром позвонить, а там не возьмут трубку. Сама мама звонила тоже редко, в крайних случаях, потому что телефона побаивалась и считала его баловством.

– Людмила… – Голос в трубке тихий, еле слышный. Но она услышала!

– Мама! Что?! Мамочка, я сейчас буду! Сейчас, подожди, я через минуту!

Задыхаясь, она влетела в дом, впервые в жизни встретивший ее слепыми окнами, закрытыми ставнями, как бельмами. Мать – тоже впервые в жизни – не встретила на пороге. Она лежала на кровати в горнице, изжелта-бледная, с темными кругами под глазами.

– Мамочка! Слава богу! – бросилась к ней Людмила Петровна. – Что? Сердце? Сейчас, сейчас! Ты потерпи, мы «Скорую»… Хорошо, что позвонила, умница! Ты не молчи, мамочка, скажи что-нибудь!

Трясущимися руками она набирала домашний телефон фельдшера Надежды Петровны, с отчаянием понимая, что «Скорая» из райцентра может не успеть. Уже так бывало, с тех пор как поликлинику в селе ликвидировали, объяснив, что это в связи с «оптимизацией».

– Не звони, Людмила, сядь, – попросила мать.

Людмила Петровна послушно опустилась на табуретку возле кровати, взяла мамину руку в свою.

– Ты что это удумала, девка? Совсем с ума посходила? – глядя ей в глаза, тихо и требовательно спросила мать.

Людмила Петровна растерялась. Она всегда, с самого раннего детства, пугалась способности матери видеть как сквозь стену.

– Я… Я что? Я ничего… – как в детстве, виновато забормотала она, пряча глаза.

– Не ври. Я вижу. Что удумала, а?

– Да что я удумала-то?! – спохватилась Людмила Петровна, сообразив наконец, что видеть ее с горстью таблеток в руках никто не мог, одна она была в кухне, одна! И ни в какую мистику не верила, кроме вечной любви, как и полагается любой уважающей свою профессию учительнице литературы. А стало быть, мама ничего не знает.

– Сон я видела, – помолчав, сказала мать. – Ночь не спала, а под утро уже. Что стоишь ты посреди поляны какой. Ну вот навроде нашей возле Талого Ключа. Руки так раскинула, глаза закрыла, загораешь вроде. А потом смотрю – там в траве-то и не ручей вовсе. Вместо ручья рельсы положены. И там от леса поезд идет. А ты стоишь, улыбаешься. Я кричу тебе, мол, Людка, Людка! А ты и головы не повернула, не слышишь. Ты смотри, Людмила.

– Да что я? – беспомощно пробормотала Людмила Петровна, потрясенная этим «не слышишь». Ну откуда, откуда мама могла знать?!

– Грех на душу не бери. Я под поезд не лягу, грех это. Сколько Господь назначил – столько и буду землю беспокоить. А как я без тебя? Подумала ты? Не обо мне, так о сынах подумай. Санька как жить будет? Владька куда вернется? В пустой дом? Не одна ты на свете, Людмила. Люди кругом. О них надо думать, не о себе. Тогда легче станет. Вот увидишь. Кто-то толкнет, а кто и поможет. Подождать нужно. Перетерпеть. Поняла, нет?

– Поняла, мамочка, – глотая слезы, кивнула Людмила Петровна. – Только придумала ты все. Нет у Талого Ключа никаких рельсов. Ручей там. Хочешь, летом сходим? И недалеко вовсе. Там хорошо! Трава по пояс и ромашки. И поездов у нас никаких нет. Узкоколейку и ту еще при советской власти разобрали. Так что…

– Ты молодая еще, Людмила. Жизни не знаешь, – укоризненно, как девчонке, погрозила пальцем мать, приподняв исхудавшую руку от одеяла. – Может, у тебя еще все впереди. Всяко бывает.

– Угу. Я замуж выйду. И разбогатею. И мы с тобой к океану поедем, я всю жизнь мечтала океан увидеть, – сквозь слезы улыбнулась Людмила Петровна. – Мам, у тебя кушать есть что? Давай приготовлю. Тебе чего больше хочется – оладушек или каши? Я тоже не ела уже давно, а тут вдруг так захотела, ужас!

Конец мая и начало июня прошли незаметно, как один длинный серый пустой день. Людмила Петровна вставала по-прежнему в шесть утра. Завтракала. Наводила чистоту в идеально чистой квартире. Садилась у окна, надевала очки и читала письмо от Владика.

«Здравствуйте, дорогие мама и бабушка! Спешу вам сообщить, что завтра мы уезжаем в Мурманск. Не пугайтесь! Я очень рад, что буду служить на флоте, правда, пока точно не знаю где. Хотелось бы не на берегу, а чтобы плавать. Мама, если хочешь, приезжай ко мне на присягу. Нам сказали, что родителям можно, и ко многим приедут, только билеты на поезд очень дорогие. Я по тебе и бабушке очень соскучился, особенно по оладушкам и по картошке жареной. Но кормят нас хорошо, ты не беспокойся. И дедовщины никакой нет. Если можешь, попроси денег у Сашки и приезжай. У тебя же каникулы. Заодно увидишь океан. Правда, Северный Ледовитый, но все-таки океан, как мечтала! Не волнуйся, мама, и береги себя. Привет Сашке и всем нашим! Твой сын Владик».

Повздыхав и стараясь не давать волю эмоциям (сейчас бы оладушек сыночку, как-то он там, голодный, наверное!), принималась писать ответ. Старалась писать хорошо, весело. Выдумывала всякие истории из школьной жизни, рисовала смешные рожицы. Не сдержавшись, корила за грамматические ошибки. Просила писать почаще, при первой возможности. Аккуратным почерком заполнив две-три страницы, сворачивала листки из школьной тетрадки пополам и убирала в ящик письменного стола. Там уже лежало четырнадцать неотправленных писем. Последнее от него получила со сборного пункта две недели назад. Нового адреса места службы сын не знал, и пока Людмила Петровна писала и складывала в стол, чтобы отправить позднее и ничего не забыть. И каждое утро перечитывала полученное, хотя знала наизусть.

Дождавшись, когда в школе начнутся уроки и, значит, на улице не будет учеников, бежала к матери. Копала огород, сажала, поливала. Топила печь, если было холодно, мыла полы, без нужды в сотый раз перетрясала половики. Мать кивала одобрительно, порывалась помогать. Людмила помощь отвергала – самой было мало работы. Вместе обедали. Потом таскала воду в бочку, поправляла забор. Помогла посадить картошку соседям – одиноким старикам Карпу Филипповичу и Федосье Иосифовне Бабиновым, и радовалась, когда заломило спину так, что ни сесть, ни встать. Радовалась боли, потому что иных ощущений не было. Вообще никаких, ни плохих, ни хороших, и это немного пугало. Но думать об этом тоже запрещалось. По вечерам ставила заплатки на старые Владькины джинсы и рубахи. Перемывала с порошком потрескавшиеся от старости тарелки. Что-то читала, не понимая смысла, просто складывая букву к букве. Хваталась за все, что могло отвлечь ее от мыслей о школе. Но в магазин ходить категорически отказывалась. Мать не настаивала. Понимала. Поэтому молча брала палку, старую клеенчатую сумку и отправлялась за хлебом или крупой.

Больше ничего не покупали. Значительная часть материнской пенсии уходила на лекарства, а обещанный расчет в школе так и не дали. А Людмила, гордая, не спрашивала. В школу идти не хотела, одинаково опасаясь и сочувствия, и злорадства. Боялась просто сорваться и зарыдать на глазах у всех, унизиться. А еще надо было платить за телефон, за квартиру и электричество. И как-то дотянуть до своих овощей.

Разумеется, имелись деньги на сберкнижке. Уж что-что, а сорить деньгами Людмила Петровна отродясь не была приучена. Но на той неделе вдруг приехал из Горноуральска Сашка, старший. Мрачный и, кажется, напуганный. Нехотя рассказал: оказывается, с завода он уволился полгода назад, потому что его зарплаты инженера по электрооборудованию в городе ни на что не хватает. От матери скрывал, зная, что рассердится. Вместе с другом решили заняться коммерцией, да не чем-нибудь, а возить водку из Кабардино-Балкарии и ею тут торговать. Взяли кредит. Купили водку – на заводе, все как положено. Но первую же партию на посту ГИБДД на границе областей у них конфисковали, заявив, что документы поддельные, а водка паленая. И добавили: будете правду искать – посадим. И водку им никто не вернет. Они бросились на завод. Оказалось, акцизные марки действительно поддельные. Они остались без товара и без денег. А кредит надо возвращать. Двести тысяч.

Пряча глаза, попросил у матери денег взаймы. Она, не поняв и половины из того, что рассказал сын, лишних вопросов задавать не стала. Сейчас не ко времени. Уж потом, когда все утрясется, она скажет ему все, что думает. И о нем, и о профессии, и о его занятиях торговлей. Торговать, имея диплом инженера! Нет, она не об этом мечтала для сыновей! А пока ему нужна помощь, и где ее просить, если не у матери. Утром пошла в сберкассу и сняла с книжки все, что было, до копейки – сорок три тысячи. Одно жаль – к Владьке на присягу поехать не сможет. Ну и ладно, у нее ведь вроде как экзамены. О своих делах Сашке рассказывать не стала. Она выкрутится, это мелочи. Было бы у него все хорошо.

Странно, но беда, приключившаяся с Сашкой, помогла Людмиле Петровне выйти из состояния оцепенения, в котором она пребывала последний месяц. Тогда, прибежав к матери и поняв, что от самого страшного на сей раз бог миловал, она решила хотя бы ради матери жить дальше и делать вид, будто все поправимо, наладится жизнь, дайте только срок. Но думать и чувствовать себе по-прежнему не разрешала. Не всматривалась, не вслушивалась ни в себя, ни в то, что окружало. Старалась загрузить себя работой так, чтобы к вечеру, отупев от усталости, упасть в постель и заснуть до утра без всяких снов. А поговорив с Сашкой, вдруг окончательно поняла: пока все живы, все поправимо. И еще одно важное поняла: беда, случившаяся с тобой, – это полбеды. Настоящая беда – когда плохо твоим родным, за которых душу отдашь по кусочку. То есть она и раньше, конечно, о таком положении вещей догадывалась, а тут осознала ясно и окончательно. Она не имеет права делать больно ни маме, ни сыновьям.

И Людмила Петровна стала жить дальше. Осторожно присматриваться к тому, что рядом, и удивляться, что все как прежде. Даже разрешила себе думать о том, чем займется дальше. Уезжать из Шишима – немыслимо, невозможно, она умрет в любом другом месте, как выдранное с корнем дерево. Но и работы по специальности не найдет ни здесь, ни в райцентре, уж Зинаида Васильевна расстарается. Больше она ничего делать не умела, только учить детей. Других идей не было, хоть торговать иди, как Сашка. И чем все закончится, тоже ясно. Мысли о будущем, и без того робкие и запуганные, обрывочные и слабые, забредали в тупик и там, потыкавшись, скукоживались. Но денег не хватало отчаянно.

К середине июня, как никогда поздно, в палисаднике распустились кусты ее любимой сирени. А надо сказать, что если материнским огородом Людмила Петровна занималась скорее по старой памяти и из уважения к матери, нежели из душевного расположения к сельскохозяйственным работам, то цветы она любила очень. И сирень тоже. В свое время потратила немало сил и времени, добывая правдами и неправдами редкие сорта, выхаживая молодые кустики. «Советская Арктика» – редкий сорт, с белыми махровыми цветами – был ее гордостью и предметом тихой зависти соседей. А рядом цвела темно-лиловая, тоже махровая «Павлинка», цветки которой, в отличие от прочих темных сортов, не выгорали даже в ясную сухую погоду, а срезанные стояли неделю.

Обычно оба куста зацветали в последнюю декаду мая. И то, что нынче они, как никогда долго, стояли с нераспустившимися бутонами, Людмила Петровна восприняла как знак. Недаром в год смерти отца, Петра Николаевича, не зацвела старая, посаженная им яблоня. А на другой год засохла. «От тоски, хорошая моя», – как о чем-то само собой разумеющемся, сказала тогда мать и спиливать засохшее дерево не разрешила. Вот и ее любимые «Арктика» с «Павлинкой» тоже словно замерли в оцепенении, как сама Людмила Петровна. А после Сашкиного отъезда пришла она утром к матери, глядит – а бутоны-то уже вот-вот цветом взорвутся.

Вдыхая запах белых и сине-сиреневых соцветий, Людмила Петровна едва не заплакала. И вдруг принялась ломать ветки то с одного, то с другого куста.

– Людмила, да ты что делаешь-то? – испугалась мать. – Отродясь лишней ветки не резала, а тут…

– Мама, не бойся, все в порядке, – засмеялась Людмила Петровна, пряча лицо в огромной разноцветной охапке и до изнеможения вдыхая запах, по которому всю зиму тосковала. – Я, кажется, придумала!

И мать, впервые за много дней увидевшая на ее лице улыбку, отступилась молча. Лишь смотрела вслед, озадаченно качая головой.

Автобус из Большого Шишима в Горноуральск ходил два раза в день, на утренний она опоздала. Но зато дневной ходил не до автовокзала, где всегда было столпотворение и нервотрепка, а до центра, что соответствовало ее стратегическому замыслу. И уже через три часа Людмила Петровна стояла у выхода из подземного перехода, а рядом, на высоком парапете, на расстеленной газетке лежали букеты свежесрезанной сирени. Каждый был завернут в чистую белую влажную тряпочку. И самое странное, что Людмиле Петровне, выросшей с убеждением, что торговля – занятие, недостойное интеллигентного человека, отчего-то совсем не было стыдно. Было чуть страшновато – а вдруг прогонят милиционеры или еще кто – и весело. А еще очень приятно, потому что, как выяснилось, она придумала очень нужное и полезное дело: при виде ее букетов люди замедляли шаг, улыбались, ахали, качали головами, спрашивали, что за сорта. И начинали шарить по карманам в поисках кошелька. Уже через час девять букетов из десяти обрели счастливых и благодарных владельцев.

Последний, десятый, тоже недолго бы залежался, но тут к Людмиле Петровне подошел пожилой мужчина в видавшем виды, однако чистом пиджачке, аккуратных шерстяных брюках, шляпе и белых кроссовках, придававших его, как говорили ее ученики, прикиду неуместно-молодежный вид. «Наверное, внук отдал», – подумала, улыбаясь, Людмила Петровна.

– «Пока я жив, пока я молод, я буду вечно петь сирень! Весенний день горяч и золот, виновных нет в весенний день», – подойдя поближе, с выражением продекламировал старичок. – Это где же такая красота растет? – поинтересовался он, церемонно приподнимая шляпу. – Ведь не в городе же?

– Нет. Только в Большом Шишиме и только у меня в палисаднике, – не удержалась от хвастовства Людмила Петровна.

– Сударыня, вы такая красивая женщина, – снимая шляпу, отвесил комплимент старичок. Он был лысым, только немного пушка сохранилось за ушами. – Зачем вам это надо?

– Что? – растерялась она, не успев насладиться давно не слышанным ни от кого комплиментом.

– Продавать сирень. Очевидно, у вас материальные затруднения?

– Ну… да, – призналась Людмила Петровна, пытаясь сообразить, куда клонит собеседник. – Так получилось…

– Сударыня, такая красивая женщина, как вы, не должна испытывать материальных затруднений, – продолжил старичок. – У меня предложение: пойдемте ко мне – я живу вот в этом доме. – Он показал рукой на ближайшую пятиэтажку сталинской постройки. – Мы с вами познакомимся, выпьем чаю и…

Рассказа о дальнейших планах нежданного поклонника ее красоты и стихов Игоря Северянина Людмила Петровна дожидаться не стала. Она подхватила последний букет, скомкала газету и бросилась бежать, пробормотав что-то насчет автобуса. Автобус до Большого Шишима отправлялся через час двадцать, и все это время Людмила Петровна пряталась за киоском «Роспечати», опасаясь, что старичок окажется настойчивее, чем следовало.

Ей было смешно и даже приятно. Первый в ее жизни опыт розничной торговли оказался успешным: в кошельке лежали четыреста пятьдесят рублей (девять букетов по пятьдесят рублей, а она еще стеснялась, заламывая такую, по ее мнению, сумасшедшую цену), перед глазами возникали улыбающиеся, довольные люди, а в ушах звучало: «Вы такая красивая женщина». Может, конечно, старичок и с приветом, но то, что она красивая, ей никогда никто не говорил, даже муж в свое время. В общем, мелочь, а приятно. Всю дорогу домой, трясясь в автобусе по разбитой дороге, она прятала лицо в возвращавшийся с ней домой букет «Павлинки», чтобы другие пассажиры не видели ее счастливой улыбки. И бормотала, с трудом припоминая: Сирень и день! Как опьяненно звучите вы в душе моей! Как я на мир смотрю влюбленно, пьян сном сиреневых кистей…»

– Представляешь, мам, для горожан пятьдесят рублей – не деньги. Вмиг разобрали, – блестя глазами и уплетая за обе щеки ужин, взахлеб рассказывала о своих приключениях Людмила Петровна. – А уж сирени у нас с тобой! И между прочим, нарциссы у меня тоже не простые, особенно с оранжевым ободком, ну те, что возле вишни, жаль, отошли. Нет чтобы раньше мне догадаться. А мужчина этот очень приятный, между прочим, – беззастенчиво привирала Людмила Петровна. – Так возле меня и стоял. Вы, говорит, такая красивая. Стихи мне стал читать, представляешь? Чуть замуж не позвал. Смех!

– А я что говорила? – улыбалась мать. – Еще на свадьбе погуляем, не на Сашкиной, так на твоей.

– А что Сашка? – насторожилась Людмила Петровна. – Он тебе что-то сказал? Вот ведь негодник, от матери скрыл, а тебе…

– Да успокойся ты, заполошная! – всплеснула руками мать. – Ничего он мне не говорил. До того ли ему было? Просто к слову пришлось. А сама-то подумай: парню двадцать шесть, красивый, ладный, не пьет, не курит. Девки-то на таких сами вешаются. Я так думаю, Людмила, что и торговать он не для себя пошел. Для себя Сашка не пошел бы точно.

– А для кого?

– Для крали своей. Не иначе. А что молчит, так нынче у них порядок такой. Молчат, а родители и не суйся. Они ведь сейчас и свадеб не справляют, так живут. Не успеешь оглянуться – станешь бабкой.

– Да, – вздохнула Людмила Петровна, озадаченная открывшимися перспективами.

Мама, пожалуй, права: если сын молчит, это не значит, что у него никого нет. Скорее всего именно для этой городской девчонки он и бросился зарабатывать деньги. Девчонки нынче инженерами-то не очень увлекаются, им коммерсантов подавай. А она, дура наивная, радовалась, что после армии сын в институт поступил, диплом получил, работа у него хорошая и зарплата приличная, не пропадет теперь. А оно вон как обернулось…

– Погоди-ка, Людмила, дай глянуть… не вижу без очков. А вроде она! – Мать отобрала у Людмилы Петровны скомканную газету, которую та достала из кармана юбки и аккуратно разглаживала, занятая своими мыслями. – Ну точно, Настасья. Как ее по батюшке, не помню.

Людмила Петровна равнодушно смотрела, как мать водит пальцем по газетным строчкам, по слогам разбирая подпись под фотографией. Газету она купила в городе, чтобы не класть букеты сирени на пыльный парапет, а потом, убегая от старичка, сложила и сунула в карман.

– Она самая! – радовалась мать. – Краева Анастасия Михайловна. Люд, слышишь, это та Настасья Зюзева, что в шестьдесят втором вышла замуж за Пашку Краева, в Озерках, а Пашка отцу твоему родня, их матери – сестры двоюродные. Ты смотри, постарела как, я ведь ее сто лет не видела.

– Да ну ее, мам, – отмахнулась Людмила Петровна. – Сто лет не видела и еще сто лет не увидитесь. Больно надо.

– Нет, не скажи, – вдруг заулыбалась мать, тыкая пальцев в фотографию на помятой газетной странице. – Глянь, глянь! «Фермер Иван Краев с матерью, Анастасией Михайловной».

– И что с того? – расстроенная мыслями о Сашке, равнодушно спросила Людмила Петровна.

– А то, что за ее Ваньку, вот за этого самого, мы с отцом тебя хотели замуж выдать! Хороший парень был, работящий, заводной, на музыке своей играл, магнитофон вроде. Все девки сбегались по вечерам к их избе. А ты, видите ли, нос воротила, потом учиться уехала. Без нас замуж вышла.

– Не без вас, – возразила Людмила Петровна. – Разрешения у вас с папой просила, все как положено. А Ваньку этого я и не помню вовсе.

– Так я же говорю, она в Озерках замуж вышла, там они и жили, – пояснила мать. – Ты его не видела никогда, Ваньку-то. Это уж мы с отцом так, думали просто. Боялись, что ты за городского выскочишь.

– Ага, деревенские лучше, – усмехнулась она. – Я за вашего деревенского вышла и теперь как за каменной стеной. Не говори уж.

– Слушай, Людмила, ты не ругайся, а вот лучше возьми и прочитай, – попросила мать. – Мне же интересно, что с Ванькой стало, как они там с Настасьей. Пашка, Краев-то, сам жив ли. С чего про них в газете пишут. Читай, читай давай!

Нацепив на нос очки и подвинувшись поближе к лампе, Людмила Петровна принялась читать длинный, почти на всю газетную полосу очерк, посвященный преуспевающему фермеру Ивану Краеву из деревни Озерки, который, по словам журналиста, выращивал зерновые на 200 гектарах, содержал 200 голов свиней, заготавливал до 400 тонн сена. Да еще умудрился за последние два года утроить объемы производства и снизить себестоимость продукции в полтора раза.

– О как! – уважительно воскликнула мать, когда дочь закончила чтение. – Молодец, Ванька. И Настасья молодец. Такое дело вдвоем подняли. Вот я и говорю: была бы ты теперь Ванькина жена, Краева то есть, была бы фермершей. И не уволил бы тебя никто. Своя земля, своя скотина – кто ж тебя уволит?

Людмила Петровна посмотрела на фотографию Ваньки Краева – джинсы, рубашка в клетку, кепочка, высокий, тощий, невидный, потом на мать, которая хитро улыбалась. Открыла рот, чтобы что-то сказать, да махнула рукой и стала собираться домой – ночь на дворе, сколько можно лясы точить.

На другой день рано утром Людмила Петровна, как всегда, пришла к матери. Они вместе позавтракали, однако, вопреки сложившейся традиции, она не поспешила в огород и не набросилась на кусты сирени.

– Мам, мы вчера про фермера читали. Ты газеты не выкинула?

– Нет. Федосье покажу. Она с Настасьей дружили. А тебе зачем?

– А я к нему в гости хочу съездить, к Ивану, – пояснила Людмила Петровна. – Познакомиться. Тем более что ты говоришь, родня мы.

– Седьмая вода на киселе, – уточнила мать. – Чего удумала? А, Людмила?

– Посоветоваться хочу. Ты вчера правильно сказала: у кого свое хозяйство, того уволить нельзя. Потому что он сам себе хозяин. Вот я и решила.

– Чего ты решила, глупая твоя голова? – заранее испугалась мать.

– Фермером стану. Дом пустой стоит – пятнадцать соток который год бурьяном зарастают. Да у тебя двадцать. К Карпу Филипповичу и Федосье Иосифовне пойду поклонюсь, как раз забор в забор. Карп Филиппович еще когда говорил, что сил на земле работать у них уж нет, а смотреть, как все зарастает, душа болит. Так что они мне хоть в аренду, хоть так отдадут. Это еще двадцать. Итого полгектара. Мало ли? А кого разводить – решим. Огород я не особо люблю, а со скотиной обращаться умею. Вот Краев меня научит уму-разуму. Возьму кредит в банке. А там видно будет. Может, Сашка согласится помогать. Он чужого-то уже нахлебался. Может, теперь и за свое возьмется охотой.

– Дура ты, Людмила, – печально констатировала мать. – Так вот посмотришь – вроде умная, а все равно дура.

– Да почему?! – возмутилась она. – Тот же твой Иван, вон там написано, политехнический окончил. И ничего, справляется.

– Да он мужик.

– А я чем хуже?! У нас в стране мужиков вроде и нет. У нас бабы вместо мужиков. Вон даже глава администрации – и та женщина. Я всю жизнь в селе прожила, все на себе волокла, двоих сыновей одна подняла, всякую работу знаю. Чем мне еще заниматься-то тут? Или в город прикажешь уезжать?!

– Избави Господи! – придя в ужас от подобной перспективы, перекрестилась не особенно верующая мать. – Ты чего говоришь-то, Людмила? Санька вон уехал уже!

– А больше мне здесь делать нечего! В сельсовет меня Тимкина мамаша на пушечный выстрел не подпустит, да там и без меня полно желающих бумажки перекладывать. В районе в колледж тоже не возьмут, уж Зинаида постарается. Прикажешь всю оставшуюся жизнь в твоем огороде копаться и вдвоем на одну пенсию жить? Летом цветами торговать, а зимой чем? Снегом? Нет уж! Я еще им всем покажу! – Кому «всем» и что именно покажет, Людмила Петровна уточнять не стала, лишь воинственно потрясла кулаком.

– Ладно, поезжай! – неожиданно согласилась мать, у которой вдруг возникли свои резоны. – Может, судьба это. Ванька-то, раз с матерью на картинке снят, а не с женой, наверное, холостой. Иначе хозяйка с мужиком снималась бы, точно. И в газете ни про какую жену ни слова нет. Поезжай, доча. С Иваном познакомишься, кто знает, как оно сложится. И привет от меня Настасье передашь. А то сидишь сиднем дома, как мумрик какой.

– Мама! Это нечестно! Что ты меня дразнишь, как детей в садике? И я не собираюсь… – возмущенно начала Людмила Петровна, но случайно бросила взгляд в окно и увидела, как банда из четырех коз, которых хозяева пускали на вольный выпас, нагло вторглась на их огород и с огромной скоростью объедала все, до чего можно было дотянуться.

Обе женщины, прихватив что под руку попалось – Людмила Петровна веник, а мать полотенце, – бросились выгонять нахалок, и назревавший диспут о возможных хитроумных многоходовых комбинациях судьбы прекратился.

Решение нанести визит Ивану Краеву Людмила Петровна не стала долго обдумывать и уж тем более откладывать в долгий ящик, потому что была женщиной решительной и последовательной, и на следующий день отправилась в Озерки. Путь недальний, полсотни километров. Там первый же встреченный на автобусной остановке мальчишка указал ей на основательный, из новенького оцилиндрованного бревна дом в два этажа, такие она видела на картинке в журнале. Неплохо, значит, идут дела у фермера Краева, приободрилась Людмила Петровна. Глядишь, и ее уму-разуму научит. Перед домом на специально оборудованном флагштоке развевался российский флаг.

Во дворе дома, насколько она могла, сохраняя приличия, разглядеть в одну-единственную случайно найденную щель в новеньком аккуратном заборе, никого не было. Звонка на воротах Людмила Петровна не увидела, но, толкнув на всякий случай калитку, обнаружила, что она не заперта. Стало быть, хозяева – люди гостеприимные и скрывать им нечего, сделала обнадеживающий вывод Людмила Петровна. Поэтому, постучав и не получив ответа, отважно шагнула во двор. Если ей повезет, то хозяева должны находиться дома – время обеденное, а то где она станет их искать на двухстах-то с лишним гектарах?

Но выяснить этот вопрос она не успела. Ей навстречу, наперерез, из разных концов двора бесшумно метнулись три собаки. Не простые деревенские барбосы-пустобрехи, таких она не боялась, знала – прикрикни построже, они и хвост подожмут. Деревенские собаки, честно охраняющие хозяйское добро, а в свободное время мирно фланирующие по улицам села в теплой компании коллег, если что, будут лаять до остервенения, но на человека никогда не кинутся. Эти же были другие: черные, гладкие, здоровенные, толстомордые, поджарые. И вели себя не так, как простые псы. Подлетев вплотную, троица взяла ее в плотное кольцо, и Людмила Петровна чувствовала горячее дыхание клыкастых пастей. Скаля зубы, встали молча, не давая ей пошевелиться. Да и не хотелось шевелиться. Умирая от страха, Людмила Петровна негромко, чтобы не провоцировать собак, позвала:

– Хозяева! Есть кто в доме?

Тишина. Тогда одна из собак, очевидно старшая по званию, не отрывая от Людмилы Петровны кровожадных, как ей от страха казалось, глаз, негромко, но гулко рявкнула. У гостьи сердце ушло в пятки. Но собаку услышали.

– Иван! Кого-то там принесло, иди глянь! – раздался из открытого окна с белыми занавесками женский голос.

Через минуту на крыльцо вышел сам Краев. Людмила Петровна узнала его по фотографии. Не здороваясь, вопросительно посмотрел на незваную гостью.

– Я Мумрикова Людмила Петровна из Большого Шишима, – косясь на собак, произнесла она. – Я к вам по делу… если можно.

– Смотря по какому делу, – равнодушно промолвил хозяин. – У меня к вам дел нет. Дом застрахован, если что.

– Я посоветоваться хотела… – растерялась от прохладного приема перепуганная Людмила Петровна. – То есть совета спросить…

– Так это раньше была страна советов, – усмехнулся Краев. – А сейчас у нас демократия, каждый сам за себя.

– А людей собаками все равно травить нельзя! – Возмущенная невоспитанностью грубияна, Людмила Петровна едва не забыла о грозящей ей опасности.

Но пес, тот, который был за главного, утробно зарычал, и она прикусила язык.

– Я не травлю. Они никого без команды не тронут. Вот вас ведь не трогают же, – любезно пояснил Краев. – Женщина, вы уже скажите, что вам надо, и там решим.

Боясь, что Краев может принять решение не в ее пользу, Людмила Петровна от испуга пошла на крайние меры, прибегать к которым изначально не собиралась:

– Иван Павлович, я ваша родственница. Ваша мама до замужества жила в Большом Шишиме и была знакома с моей мамой. Нет, то есть ваш отец и мой отец – родственники…

Она запоздало пожалела, что невнимательно слушала мать, которая все порывалась рассказать о родственных связях между их семействами, корнями уходящих в позапрошлый век и, как подозревала Людмила Петровна, там и зачахнувших. А вот и пригодилось бы!

– Как, говоришь, твоя фамилия? – за спиной Ивана появилась старуха, видимо, мать.

– Я Мумрикова, Людмила Петровна. А моя мама – Кузнецова Евдокия Кондратьевна. То есть это по мужу Кузнецова, а так она Солдатова. А мой отец с вашим мужем вроде братья двоюродные… – совсем сникнув, прошептала Людмила Петровна.

– Евдокия? – удивилась старуха, окидывая Людмилу Петровну колючим взглядом. – Так она жива еще?

– Конечно! Жива-здорова! И привет вам передает. А я вот посоветоваться хотела с Иваном Павловичем. По работе. Но если нельзя, то я обратно поеду. Вы меня отпустите только.

– Ну, коли Евдокия… – поджала губы старуха и переглянулась с сыном.

Он отдал собакам какую-то короткую команду, и они, мгновенно потеряв интерес к Людмиле Петровне, убежали по своим делам.

– Здравствуйте! – как ни в чем не бывало обратился к ней Краев. – Проходите. Как, вы сказали, вас зовут?

– Лю-людмила Петровна. – Заикаясь от пережитого страха, смешанного с обидой, она затопталась на месте, прикидывая, не лучше ли отказаться от знакомства с неприятной семейкой. Но потом решила, что начатое дело надо довести до конца. И судить о людях по первому впечатлению не стоит. Во всяком случае, она именно так всегда говорила своим ученикам. Вон у них и российский флаг во дворе висит.

И пошла вслед за хозяином в дом.

Ее провели в кухню, оборудованную по последнему слову кухонного дизайна: дорогой гарнитур, встроенная плита, высоченный холодильник. Из прочей бытовой техники, которой здесь было, как на витрине в магазине, не избалованная техническим прогрессом Людмила Петровна с ходу опознала только микроволновку и электрический чайник. Зеркальный шкафчик возле мойки оказался посудомоечной машиной, в которую хозяйка дома быстро сгрузила пустые тарелки со стола. Стол обмахнула тряпкой и показала жестом на одну из табуреток, мол, садитесь. То ли от природы Анастасия Михайловна была необщительна, то ли придерживалась народной мудрости, гласящей, что незваный гость хуже татарина, но больше она не проронила ни слова. На стол ничего не поставила, даже стакана воды не предложила. Когда сын и гостья уселись, встала в дверном проеме, как бы намекая, что засиживаться не следует. Большая серая кошка, дремавшая на табуретке, увидев Людмилу Петровну, вскочила, зашипела, спрыгнула на пол и села у ног старухи.

«Да что же это такое, – рассердилась Людмила Петровна. – Я к ним по-человечески, а они меня собаками и кошками травят! Ну и семейка! Словно я у них милостыню просить пришла. Хотя у таких, как Краев с мамашей, шиш чего допросишься. А еще флаг российский повесили во дворе!» И от злости она интуитивно нашла правильную интонацию – не бедной родственницы, явившейся просить помощи, а деловой женщины, приехавшей к более опытному коллеге по работе.

– Иван Павлович, я к вам приехала, как к председателю районной ассоциации фермеров, – деловито произнесла она, не садясь на табуретку (а вдруг они все кошкины?). – Я бы хотела у себя, в Большом Шишиме, организовать свое фермерское хозяйство и надеялась, что вы расскажете мне, с чего начать. Вы человек опытный, известный, вот тут в газете написано, что и в академии при президенте учились, и в Америке. А начинать с нуля без опыта и без подсказки трудно, вы же понимаете.

Анастасия Михайловна неожиданно фыркнула, еще раз смерила гостью взглядом, в котором сквозило откровенное недоброжелательство, повернулась и вышла из кухни. За ней, так же фыркнув, выкатилась кошка.

– Как вы сказали? Свое хозяйство? – отвлек Людмилу Петровну от созерцания хозяйской спины и кошкиной попы с гордо задранным хвостом Иван Павлович.

– Да.

– А зачем вам это надо? – бесцеремонно уточнил Краев.

– Как же… – растерялась Людмила Петровна. – Свое дело. Вот и у вас тут написано, в газете: «Любой фермер не просто кормит страну и помогает правительству решать вопрос продовольственной, а значит, государственной безопасности. Но он выращивает прежде всего не зерно и не скот, а человека и гражданина в себе самом и в тех людях, которые его окружают».

Честно говоря, до сих пор ей, как филологу, эта фраза казалась вычурной, громоздкой и наполненной излишне звонким пафосом. Но поди ж ты – оказалась к месту. Судя по всему, вопрос выращивания гражданина на подведомственных ему гектарах Краева занимал всерьез. Глаза у него потеплели, он расслабился, впервые посмотрел на Людмилу Петровну с интересом.

– Это все правильно написано, – с удовольствием подтвердил он. – Человек на своей земле – хозяин, я всегда говорил. Только дорого это стоит.

– Что дорого стоит? – спросила Людмила Петровна, не сомневаясь, что кулак Краев сейчас заломит цену за свои советы. – Ваша помощь?

– Да моя помощь вам не понадобится, – усмехнулся он. – У вас Интернет есть?

– Да, – подтвердила Людмила Петровна. Правда, она не была в этом уверена: пока Владька находился дома, от компьютера его было за уши не оттащить, все хотел ее научить, да она отказывалась. Но сознаваться в этом не хотелось. – Конечно есть, как же без этого.

– Ну так все проще простого. Пойдемте. – Краев поднялся и вышел из кухни.

Людмила Петровна поплелась за ним, теряясь в догадках. Может, он ее сразу на ферму повел? Тогда надо было туфли похуже надеть, эх, не догадалась.

Однако на ферму они не пошли, а, миновав длинный коридор, оказались в комнате, бывшей чем-то вроде кабинета. На столе стоял большой компьютер. Краев нажал какую-то кнопку, и компьютер приветственно загудел, мигнул, а на экране появилась обаятельная поросячья морда с влажным пятачком и большими ушами.

– Моя красавица! – похвастался Краев. – Матильда, медалистка! Я ее из Германии на своей машине привез! Вот смотрите. Забиваете в любом поисковике, например в «Яндексе», свой вопрос: «Как стать фермером?» Оп… готово. Вот вам и ответы на все вопросы.

«Здесь вы можете найти и бесплатно скачать примерный типовой бизнес-план фермерского хозяйства – свинофермы. Бизнес-план содержит в себе производственную и финансовую части. Подробнее ознакомившись с данным примером бизнес-плана, вы сможете уже написать свой готовый бизнес-план свинофермы или подобного фермерского хозяйства. Мы будет рады, если наш примерный бизнес-план свинофермы вам в этом поможет!» – наклонившись к экрану, прочитала Людмила Петровна. Дальше шел текст бизнес-плана: сбыт продукции, помещение, оборудование, персонал, закупка свиней, средняя рентабельность, окупаемость.

– Так просто? – изумилась она.

– Проще простого, – подтвердил Краев. – А вот можно еще, смотрите, бизнес-план химчистки, пекарни, интернет-магазина. Может, хотите кофейню открыть или кадровое агентство? Сауны, кстати, пользуются большим спросом. Загородные в том числе. Здесь все есть.

– Вы издеваетесь? – воскликнула Людмила Петровна. – А по какому праву?! Я к вам по-человечески, а вы… не хотите помочь.

– Вы же надо мной издеваетесь! – Краев повернулся к ней так резко, что она отшатнулась, едва не упав.

– Я?! Да с чего вы взяли?

– Фермерское хозяйство! Ваше интервью! Нужна ваша помощь! – Он передразнил интонации Людмилы Петровны, но от злости у него это вышло плохо, непохоже. – Вы вообще кто? Откуда взялись? Вы бухгалтер? Медсестра? Библиотекарь? Учительница? Отвечайте честно!

– Учительница, – созналась Людмила Петровна. – Это что, преступление?

– У вас ваше высшее гуманитарное образование на лбу написано! – обличительно ткнул в нее пальцем Краев. – Какая вам ферма, к черту?

– У вас тоже высшее образование, – напомнила она. – Вы же сами УПИ закончили, там в газете написано! А потом вернулись на малую родину, чтобы основать крестьянское хозяйство. Вам можно, а остальным нельзя? Странная позиция! Я здесь выросла, всю жизнь прожила, всю работу на земле знаю.

– Я мужик, – вдруг устало и совершенно спокойно произнес Краев. – У меня руки – вот, посмотрите, искореженные все. А вы небось на своем огороде в перчатках. В перчатках?

– Да. А что в этом такого? – Людмила Петровна спрятала руки под стол, проклиная себя за то, что вчера ради визита к родственнику начисто отмыла руки щеткой и мылом, а ногти накрасила лаком, завалявшимся с невесть каких времен. – Что такого, что женщина?

– Хорошо. Объясняю. Я землю взял в девяносто пятом году. Тогда многие брали, государственная политика такая была – поддержка малых форм аграрного бизнеса. Тогда же мы создали ассоциацию. Восемьдесят пять членов, одни мужики. Сейчас знаешь сколько осталось?

– Сколько? – спросила Людмила Петровна, простив ему переход на «ты».

– Одиннадцать. Из них на плаву четверо, я в том числе. Те, кто приноровились плавать в соляной кислоте. Нам ведь как обещали? Берите, мол, землю и в свободное плавание по волнам рыночной экономики! Только оказалось, что не в воде, а в кислоте. Разъедает все на хрен!

– А остальные?

– Остальные? – зло посмотрел на нее Краев. – Кого посадили, кого убили. Девяностые, сама знаешь. Кто от инфаркта. Кто повесился или застрелился. Последний – Андрюха Тимохин из Первомайки. Взял кредит. А ему землю под сенокос не дали. Коров пришлось на мясо. Когда понял, что отдавать нечем, поехал в район, обстрелял из охотничьего карабина здание администрации. Табличку, говорят, повредил. Его в кутузку. Ночь продержали, утром выпустили под подписку о невыезде. А он ее все равно нарушил, подписку эту. Дома выстрелил себе в грудь из того же карабина. И отъехал.

– А почему все так? – прошептала Людмила Петровна.

– Хочешь знать? – усмехнулся Краев. – Вот смотри: у меня свиней двести голов и две с половиной сотни гектаров земли под ячмень и пшеницу. Я один работаю. Работы на полдня. Но мои возможности безграничны! Я могу пятьсот гектаров обрабатывать. И поголовье могу увеличить. Техника есть, работников найму, если надо будет. Только не нужно никому.

– Как не надо? – не поняла Людмила Петровна. – Почему?

– Ох и глупая ты, фермерша! – махнул рукой Краев. – Это же все потом продать надо. А рынка сбыта мне никто не даст. У нас все закупают ниже себестоимости. Бензин дороже молока. Года три назад завалили рынок импортным мясом по демпинговым ценам. Никто из наших мясо сдать не мог, просто не брали! Мы, говорят, из-за бугра копеечное привезем. Мужики до отчаяния доходили. Что ты думаешь? Потом осудили двух чинуш из Минэкономразвития, как писали, «за сверхплановую торговлю разрешениями на ввоз мяса». В них ли дело? Они стрелочники! А на другой год уже на зерно покупателей не было, и опять по той же причине: урожай высокий, закупочные цены смешные. Я выкрутился, перезанял, квартиру в городе продал. Может, и опять кого посадили, не в курсе. А вот сколько наших по миру пошло, я точно знаю. А ты говоришь – фермерское хозяйство… Скажи, тебя в твоем Большом Шишиме уважают? Соседи там, ученики?

– Вроде да, – пожала плечами Людмила Петровна.

– То-то и оно. А станешь фермером, придется таких вот собачек заводить. От соседей. И от всяких любопытных. Потому что я в их глазах богач и куркуль. И раскулачить меня – святое дело. Так что извини за собак-то. А ты по какой части учительница?

– Русский язык и литература.

– Стихи, наверное, пишешь? – беззлобно спросил Краев.

– Пишу, – созналась Людмила Петровна и оправдалась: – Но я их никому не показываю.

– Вот и пиши. Стихи, книжки. Краеведческие можно. А сюда не лезь. Не женское это дело. Тут и мужики не выживают. Зачем тебе? Какой дурак тебя надоумил?

Неожиданно для себя Людмила Петровна рассказала Ивану Краеву свою историю: и про Тимкину выходку, и про то, как уволили ее, и что помощи ждать неоткуда, а работы по специальности не найти. И уехать не может, потому что мама. И вообще – почему она должна уезжать, будто преступление совершила, дав пощечину юному негодяю?

– Нет, это ты правильно ему по роже дала, – когда она закончила свой рассказ, подвел итог Краев. – Он тебе еще спасибо потом скажет, когда вырастет. И что уезжать не хочешь – тоже правильно. Мы тут на своей земле. Я бы давно свалил в Германию или в Америку, работал бы и горя не знал. Знакомые там есть, говорят, можно устроить. Но мне за державу обидно. Я не куркуль какой, а свободный гражданин своей страны!

Людмила Петровна кивала, слушая, даже глаза у нее загорелись – на сей раз она была с Иваном Краевым полностью согласна.

– И вот что, родственница, – улыбнулся Краев. – Если нужна будет помощь, обращайся. Денег там или что. Вот телефон мой и электронка. Или приезжай, я всегда дома.

Где-то поблизости вдруг раздался жуткий грохот, словно колотили в большой железный таз. Людмила Петровна подскочила.

– Мама волнуется, – спокойно пояснил Иван. – Заболтались мы с тобой, мне ехать пора.

Он проводил Людмилу Петровну до ворот. Вышла Анастасия Михайловна, молча, скрестив руки на груди, встала на крыльце. Смотрела неприязненно. У ее ног сидела кошка, бросала взгляды на Людмилу Петровну, брезгливо дергала боками. Иван посмотрел на небо: собиралась гроза, уже виднелись первые сполохи.

– Слушай, Людмила, давай-ка я тебя до дому подброшу. Невелик крюк. Автобуса до вечера не будет, да и вымокнешь, – предложил он. – Погоди, машину выведу.

– Не сахарная, не размокнет! – крикнула вслед сыну Анастасия Михайловна. – Всех развозить – на бензине разоришься!

– А много к вам народу ходит? – невинным голосом поинтересовалась у нее Людмила Петровна, воспользовавшись тем, что почтительный сын ее не слышит.

Старуха с кошкой опять фыркнули и, не попрощавшись, ушли в дом. Бабахнула об косяк тяжелая дверь. Надо же, удивилась Людмила Петровна, мать такая зараза, а Иван вполне хороший мужик. И вовсе он не куркуль, потому что думает о благе государства. Недаром у него флаг висит.

Итак, надо было срочно придумывать себе новое занятие. Но, как назло, ничего не придумывалось. И работа по хозяйству, как лекарство, к которому привык организм и на которое уже почти не реагирует, уже не занимала все ее время целиком, не помогала отвлечься от мыслей. Одна радость: с сыновьями вроде все в порядке. Владька наконец стал писать. Деревенский мальчишка, попавший во взрослую мужскую жизнь вдали от мамы и бабушки, теперь ощущал себя взрослым и настоящим, и даже ответственным за них. Письма состояли из традиционных фраз: «Мам, это Заполярье, а совсем не холодно!», «И кормят нас хорошо, ты не волнуйся!», «А дедовщины нет, честное слово!». Проверить невозможно, но, судя по тому, что остальная часть письма пестрела восклицательными знаками, новым этапом своей жизни Владька был доволен.

Людмила Петровна перечитывала вновь и вновь, то улыбаясь, то смахивая слезу: «Здравствуйте, дорогие мама и бабушка! Пишет вам матрос Северного флота Владислав Мумриков. Служу я на тяжелом авианесущем ракетном крейсере «Адмирал Кузнецов». Что это такое – вы даже представить не можете, особенно бабушка. Потому что это как огромный дом в двадцать этажей, а полетная палуба как три футбольных поля. Ну, или как две поляны возле нашего Талого Ключа. Тут у нас и спортзалы, и пекарни, и госпиталь, потому что народа – две тысячи человек. Сначала смешно было: показали дорогу на камбуз и на построение в ангар, это я запомнил. А потом говорят – пойди туда-то и принеси то-то, а я не знаю, где это находится! Коридоры – забегаешься, хотя указатели, конечно, есть. Но я все равно блудил, как по лесу, только что «ау» не кричал. В общем, много писать некогда. Но ты, мама, попроси кого-нибудь из наших или Сашку, пусть они тебя научат, как Интернетом пользоваться, там про наш крейсер много чего написано и фотографии есть, вы бы хоть посмотрели».

И этот туда же со своим Интернетом, махнула рукой Людмила Петровна. Стара уж она этим штучкам обучаться. Хотя посмотреть на Владькин корабль было интересно. Может, правда, Сашку попросить? А Сашка легок на помине. В выходные приехал вроде веселый, сказал, что все в порядке, работу хорошую нашел. Правда, не на заводе, как мать хотела, там зарплата по-прежнему отстает от его потребностей, но и не в коммерции, слава богу. Научила жизнь-то! А инженером по обслуживанию жилого дома, где богатые люди живут. «Клубный дом» называется: квартиры по триста квадратных метров, а также гараж подземный, бассейн, ресторан, зимний сад с фонтаном, магазины, спортзал. Как у Владьки на корабле, развеселилась Людмила Петровна, слушая старшего сына. Хоть в автономное плавание их отправляй. А Сашка, получается, вроде капитана, без него этот «Титаник» сядет на мель, все жильцы в лифтах позастревают. Еще Сашка привез немного денег и научил мать пользоваться Интернетом – она все записала в тетрадку. При Сашке попробовала: вроде получается. Только он смеялся над ее страхом и тем, что она никак не могла заставить изворотливую «мышку» подвести курсор к нужному месту. «Мышь» не слушалась, и стрелка металась, как дурная, по всему экрану. А разве она виновата, что компьютеры у них в школе были, но только денег на Интернет не выделили. А дома ей не до этих игрушек, знай успевай вертеться по хозяйству да еще матери помогать.

В воскресенье вечером, проводив сына, Людмила Петровна, поплевав на всякий случай через левое плечо, приступила к самостоятельному изучению Мировой паутины – старинным проверенным методом тыка. И у нее получилось! Теперь она, изобиходив с утра материнский дом и сделав все, что нужно, в огороде, бежала домой, как запойный пьяница к винному магазину. А как Владьку ругала, что в Интернете своем сидит с утра до ночи, взял бы книжку в руки, оболтус! Теперь для нее открылся новый огромный мир, точнее, готов был открыться, но она пока робко стояла на пороге, заглядывая в приоткрытую дверь и постоянно сверяясь с полученной от сына инструкцией.

Людмила Петровна узнала, например, что у того же Краева есть – подумать только! – собственный сайт и он все свои соображения, которые ей при встрече изложил вкратце, здесь подробно комментирует для желающих. И совершенно потрясло ее то, что любой человек, живи он хоть в Кейптауне, хоть на Мадагаскаре, если вдруг взбредет ему в голову, сможет запросто прочитать в Интернете про их Большой Шишим. Черт с ним, с бизнес-планом свинофермы, азартно стуча одним пальцем по клавишам, думала Людмила Петровна. Зато наберешь в окошечке «Ракетный крейсер «Адмирал Кузнецов» – и словно с сыном повидалась. Можно даже по Североморску будто бы погулять, узнать, какая там погода, и полюбоваться на набережную, думая, надеясь, что на эту же картинку смотрит сейчас с палубы своего корабля матрос Владислав Мумриков. Аж дух захватывало от собственных возможностей!

Вчера, например, Людмила Петровна полночи не спала, отважно запросив у всезнающего компьютера «виды океанского побережья». Она и сама всегда удивлялась: как так вышло, что никогда не виденный ею океан занимал в ее жизни столько места. Она любила маму, сыновей, работу. Село свое любила, как положено, потому что, где родился, там и пригодился. Еще весну любила до самозабвения, каждый раз глупо и безосновательно ожидая начала какой-то новой жизни для себя, как и для природы. И не оттого, что старая жизнь ее не устраивала, а просто… И вдруг океан, который снился и был даже не мечтой и не целью, а далеким воплощением счастья, что звучит, разумеется, глупо. Но Людмила Петровна об этом никому не говорила. А океан просто был.

Но утром встала, как положено, в шесть. На сегодня у нее была намечена большая работа. Уезжая, Сашка спросил, не могли бы его знакомые пожить пару недель в доме его прабабки, все равно пустой стоит. А люди хотят пожить в деревне вдали от цивилизации, подышать свежим воздухом и денег немного заплатят. Ну и отказать неудобно, он уже сказал им, что в доме много лет никто не живет. Насчет удаленности от цивилизации Людмила Петровна слегка обиделась, этим горожанам любое место, куда нельзя добраться на метро, уже кажется экзотикой и дикой природой. А воздух – да, это точно. И друзьям отказывать нельзя, если можешь помочь. Ну и деньги пригодятся.

Дом, о котором говорил Сашка, принадлежал деду и бабке Людмилы Петровны, Анне Алексеевне и Николаю Кондратьевичу Солдатовым. В нем никто не жил с конца восьмидесятых годов, когда умерла бабушка. Что делать с опустевшим и осиротевшим домом, никто не знал. Продавать – так покупателей не находилось. Да и память в чужие руки отдавать не хотелось. Кончилось тем, что закрыли окна ставнями, заперли на засов дверь, перекрестили от лихих людей и оставили стоять. Два раза в год, обычно ранней весной, до начала посадок, и поздней осенью, под первый снег, Людмила Петровна приходила в дом, здоровалась с иконами и фотографиями. Два больших овальных фотопортрета в самодельных деревянных, крашенных зеленой краской рамках – молодые и серьезные Анна Алексеевна и Николай Кондратьевич смотрели внимательно и, казалось, укоризненно: явилась, дескать, не очень-то и поспешала. Ну да все равно – здравствуй, внучка.

Людмила Петровна, приходя в дом, всегда рассматривала многочисленные фотографии, висевшие на стене в простых самодельных рамках. Маленькие, не очень качественные, потрескавшиеся от времени, они хранили память о людях, которых давно уже нет, и память едва сохранила их имена и кто кем кому приходится: дядья, сваты, двоюродные братья и сестры. Вот мама Людмилы Петровны и отец: торжественные и смущенные, ставят подписи в загсе. Вот Людмила Петровна, точнее Людмилка-первоклашка, толстощекая, смешная, с большими бантами и косами. А вот кто-то в морском бушлате, значит, Владька не первый в их родне моряк. Жаль, не успела она у бабушки спросить, кто это, да и не интересовалась тогда выгоревшими карточками, а мама теперь вряд ли вспомнит.

Потом вытрясала половички, мыла окна, терла тряпкой крашеный дощатый пол, собирала бабушкины подзоры и кружевные салфетки, чтобы отнести домой в стирку. Пыли не было, откуда ей взяться, если дом стоял теперь на самой окраине, вплотную подступил лес, недаром и улица называлась Лесная, а рядом такие же брошенные дома, так что даже дым из печей экологию не нарушает. И вот что интересно: таких домов, как солдатовский, в селе было много, жизнь идет, молодые жить в дедовских домах не хотят. Что-то покупали дачники, сносили, перестраивали до неузнаваемости. Остальные ветшали, сдаваясь на милость времени и погодных перемен. А этот стоял крепко, как заговоренный. То ли оттого, что построил его на совесть Людмилин дед, то ли умирали те дома потому, что их не любили. А солдатовский дом жил, рассматривая уже третий век своими вовсе и не подслеповатыми окошками в потемневших резных наличниках.

На сей раз Людмила Петровна перешагнула порог дома с волнением. Дело ли она затеяла, согласившись на Сашкины уговоры? Примет ли дедовская изба чужих людей?

– Баба Нюра, ты как думаешь? – спросила у фотографии.

С дедом она никогда не разговаривала, потому что не знала его и помнить не могла. Он умер еще до войны. А у бабушки была любимой внучкой, младшенькой, последней.

Посмотрела – Анна Алексеевна улыбается вроде. К чему бы? И тут же села сама на лавку и давай смеяться. Отсмеявшись, достала телефон, стала сыну звонить:

– Саша, ты прав был насчет цивилизации-то! Мы с тобой, дураки, и в голову не взяли, что в доме электричества сто лет нет! Как же они без света и без телевизора будут?

– Мам, я им все говорил, они именно так и хотят, я тебе объяснял, а ты не дослушала. Они хотят свечки жечь и соловьев слушать. Соловьи ведь никуда не делись? Вот и хорошо. Воду станут с Талого Ключа брать, там ведь рядом. С ведром, зато без хлорки. Устали люди от цивилизации, пусть в Шишиме отдохнут. Наш сортир им будет экстримом покруче сафари. А сотовый зарядить – к тебе придут, если захотят. Не парься, мам!

Скептически усмехнувшись, она принялась за генеральную уборку. Распахнула ставни, в окна хлынул солнечный свет, и Людмила Петровна вместе с проснувшимся домом пришла в отличное расположение духа. Очень хорошо, хотят избалованные горожане в деревенскую жизнь поиграть – милости просим. Вот только с сортиром возникнут проблемы, потому что данное дощатое сооружение покосилось и рухнуло лет пятнадцать назад. Ничего, играть так играть, лес и кустики вон они, рядышком! Зато баня стоит, пол чуть прогнил, но можно настил сколотить. А может, и каменка жива, даже интересно.

Приехавшие через два дня Сашкины друзья оказались молодой супружеской парой. Их авантюрная затея имела вполне объяснимую подоплеку: Вероника писала кандидатскую по психологии, что-то связанное с неврозами и издержками цивилизации, а Сергей был художником и решил сопровождать супругу, желая совместить приятное с интересным, полезным и из ряда вон выходящим. Ну и, конечно, поработать на природе. Они влюбились в дом на улице Лесной с первого взгляда, их восхищало все: старинные сундуки и кровать с никелированными шарами и панцирной сеткой, кружевные салфетки на полочках и древний, темного дерева буфет, о бока которого многие поколения кошек точили когти, отчего там образовалась глубокая впадина. Они как чем-то совершенно необыкновенным любовались чайными чашками кузнецовского фарфора и гранеными стопками под водку, которые в этом самом буфете испокон века жили, подольской швейной машинкой на чугунной подставке и подшивкой журналов «Крестьянка» за семьдесят второй и семьдесят третий годы.

Совершенно растрогавшись от их восторгов, Людмила Петровна даже разрешила им исследовать содержимое чердака и взять оттуда все, что понравится. Сергей нашел там керосиновую лампу, позеленевший медный таз с ручками, старинные счеты с костяшками, старое, покрытое пятнами зеркало и множество других интереснейших, по его мнению, вещей, которые он целыми днями приводил в порядок, мыл, чистил и перебирал. Теперь по вечерам Людмила Петровна приходила к ребятам. Нет, она не сомневалась в сохранности бабушкиного добра. Оно тридцать лет стояло без присмотра. Просто Вероника и Сергей очень полюбили слушать ее рассказы о бабушке, об истории села, которое в сказах Бажова упоминается. Телевизора-то у них не было, а при свечах сказки слушать – самое милое дело!

– Места у нас и вправду сказочные, – чуть нараспев, ненавязчиво подражая уральскому говору, начинала она, как это делала бабушка. А уж Анна Петровна Солдатова была большой мастерицей рассказывать всякие сказки и даже с писателем Бажовым состояла в переписке. – Вот сразу за лесом – Студеный лог, а за ним – Азов-гора, владения Хозяйки Медной горы. А там, где у нас теперь школа стоит, пустырь был. Пустополье большое, у всех на виду, а не зарились. Нагорье, видишь. Огород тут разводить хлопотно – поту много, а толку мало. Ну, люди и сбегали. Всяк выбирал себе полегче да посподручнее. А раньше-то, сказывают, тут жилье было. Так трень-брень избушечка, на два оконца, передом напрочапилась, ровно собралась вперевертышки под гору скакать. Огородишко тоже, банешка. Однем словом, обзаведенье. Не от силы завидное, а на примете у людей было…

– Подождите, я записывать буду! У меня в сотовом диктофон! – не выдерживала научная душа Вероники. – Это же фольклор!

– Это не фольклор, это уже классика, – смеялась довольная Людмила Петровна. – Это Бажов написал, а я просто начало на память помню. Вот я вам дам, почитаете. И Мурашина тропка тоже у нас! И изба, откуда Ермак Тимофеевич родом, тоже тут, вон на улице Калинина, там лебеди на воротах. Утром сходите посмотрите.

Ну, допустим, насчет покорителя Ермака Тимофеевича она привирала, так ведь плох тот рассказчик, что не может хорошо соврать. Предание такое было, будто дом Кузнецовых с лебедями на воротах – тот самый, в сказе «Ермаковы лебеди» Бажовым описанный. А еще рассказывала про бабушку, хозяйку дома, смотревшую с портрета на гостей.

– Сосватали бабушку в шестнадцать лет, а она восемьсот девяносто девятого года рождения, стало быть, в пятнадцатом году. Жениха она не видела. Была из бедной семьи, работала в людях у купца Ежова. Ежов ее вроде как за дочь держал, даже подарил на свадьбу женский пробор с малахитом. И дорогу у церкви приказал красным сукном устлать. А жених-то – унтер, в мундире, собой красавец! – Взгляды всех троих обращались к портрету дедушки, и в пляшущем пламени свечей казалось, будто он молодецки подмигивает слушателям. – Вот деревенские-то и бают: Нюрка наша, мол, за царя выходит! Я маленькая была, все бабушку просила, расскажи, как ты за царя замуж выходила. Она расскажет, да и добавит – и ты, мол, Людмилка, беспременно выйдешь за царя: А я и верю…

– И вышли? – в голосе Вероники угадывалось желание продолжить сказку. – За царя?

– А как же! – усмехнулась Людмила Петровна, но невесело. – Моя фамилия по мужу как? Мумрикова. А знаете, что это означает?

– Нет! – хором воскликнули Вероника и Сергей, предвкушая очередной интересный рассказ.

– И я не знала, когда замуж выходила, – развеселилась Людмила Петровна. – А потом стала со своими учениками изучать уральские фамилии, и оказалось, что мумрик – это уменьшительное от «мумра», что означает домосед. Или же «мумря», но тут еще хуже, потому что «мумреем» звали зеваку и ротозея. А «мумрить» означает «вяло и долго жевать». Я доискалась даже, что один из предков мужа, Гавриил Тимофеевич Мумриков, родом был из Уфимского уезда, а ушел оттуда «от хлебной скудости» и жил по разным казенным заводам, пока до нашего не добрался в году аж 1726-м. Так что до царского богатства Мумриковым было как до луны пешком.

– Здорово! – восхитился Сергей. – Надо бы и нам, слышишь, Викусь, про нашу фамилию узнать.

– Ну ладно, давайте чай пить, – предложила Людмила Петровна. – Я пирог принесла с черемухой, у вас в городе таких не пекут. И не мумрить, а то я обижусь!

Когда гости уезжали, расставались, как родные. Сергей подарил пейзаж – дом на фоне леса, почти невидимый из-за утреннего тумана, который на поляне возле Талого Ключа всегда густой. Обещали вернуться и спрашивали, можно ли знакомых прислать. Они, правда, деньгами тоже небогаты, но зато глава семейства – мужик рукастый, может баньку подправить. Ему – рыбалка, жене – грибы да ягоды, а детям интересно без электричества пожить, они о таком чуде только в школе слышали.

– И вообще, – уже прощаясь, заметил Сергей, – тут у вас можно такой туристический маршрут обустроить! Экзотика! Чусовая вон рядом, сплав. И лететь десять часов не надо. Бюджетненько. А из вас, Людмила Петровна, отличный бы экскурсовод получился. Жаль, что я не по этой части, не по коммерческой.

Проводив Веронику и Сергея, Людмила Петровна вернулась домой расстроенная. Конечно, компьютер с Интернетом – это хорошо, она вон уже и почту электронную научилась читать, правда, не пишет ей пока никто, кроме Сашки да Краева. Но она и не подозревала, что так соскучилась по живому общению с хорошими людьми, по интересным разговорам, по всему, от быта далекому, над суетой приподнимающему. По тому, что ей давала школа и ее «Зеленая лампа», что у нее отняли и о чем она запретила себе думать. А не забывается. Когда еще новые постояльцы приедут? Наверное, и баба Нюра на фотографии тоже теперь скучает в своем опять опустевшем доме.

В тот же вечер неожиданно заглянула Анфиса Романовна. Протиснулась бочком, села на краешек стула и посмотрела виновато.

– Людмила Петровна, я уж который день к вам хожу, а вас все дома не застать. Сегодня в окна взглянула – свет горит, я уж сразу к вам, если не прогоните.

– С чего прогоню? – удивилась Людмила Петровна, накрывая стол к чаю. – Зашли по-соседски, я очень рада. Сейчас чайку попьем. Вы с молоком любите или с лимоном?

– С лимоном, – робко улыбнулась гостья. – Я ведь извиниться перед вами пришла. Это же из-за меня все.

– Не надо извиняться, Анфиса Романовна, – махнула рукой Людмила Петровна. – Вы не виноваты. Я сама. Так получилось. Только не знаю, в чем вина-то моя? Тимке давно надо было укорот дать, да нянчились все.

– Это я давно должна была к вам прийти, – упорно гнула свою линию гостья. – Но понимаете, астма – это такое заболевание… Оно во многом на нервной почве. Я если понервничаю, приступ обеспечен. Вот и стараюсь в последние годы сохранять спокойствие. Что бы ни происходило, пытаюсь отнестись к этому равнодушно. Или сделать вид. Вот и с Тимуром то же самое. Я же понимала… То есть про бумагу на спине не знала, конечно, мне в учительской отцепили ее и показали, но я слышала, что идут за мной, смеются за спиной. Но думала, дойду до учительской. А вы не стали делать вид. Нашли в себе мужество. Спасибо вам. А я трусила и тогда, и потом, когда вас из школы… Думала отсидеться. И поняла, что лучше приступ астмы, чем муки совести, уж простите, что я так пафосно. У нас собрание было в конце учебного года. Там про вас говорили. Зинаида Васильевна в основном. Ее все поддержали. Кто молча, кто вслух. Я и тогда смолчала. А вчера пошла и подала заявление об уходе. Хотела перед этим все ей высказать – и про то, что она прекрасного учителя не поддержала в трудный момент, а выжила из школы, и про то, как она перед Гаряевыми лебезит, и про то, что подхалимов в коллективе поощряет. Но не стала, не хватило мужества. Не умею я людям в лицо неприятную правду говорить. Вот и к вам два месяца собиралась. Так что уж вы меня простите.

Людмила Петровна растерянно молчала, не зная, что ответить. Спасибо? Ах, зачем вы это сделали? Ой, как же вы будете жить теперь без школы? Ура, теперь мы обе безработные? Так и не выбрав подходящего варианта, она просто погладила Анфису Романовну по плечу – и гостья сразу расслабилась, перевела дух – и заговорила о другом:

– А вы знаете, что у меня в бабушкином доме, том, что на Лесной, гости жили? Приятные молодые люди, она психолог, он художник. Хотите, я вам покажу пейзаж, который мне Сережа подарил? Замечательно, правда? Он сказал, что в нашем Большом Шишиме впору туристический маршрут открывать, чтобы жили горожане вот в таком доме без электричества, воду пили из ключа, а по ночам соловьев слушали. Вот я и подумала, не заняться ли мне…

Людмила Петровна говорила не всерьез, так, для поддержания беседы, но результат получился неожиданным.

– Заняться! – с неожиданной горячностью подхватила Анфиса Романовна. – Обязательно заняться! Вы тут живете и не понимаете, какое впечатление эти места производят на нас, горожан. Здесь же все сошлось в одном месте: и история, и литература, и экология. Отбою не будет от желающих, уверяю вас.

– Да как же подступиться-то? Такое дело… – опешила Людмила Петровна. – Говорят же: не в свои сани не садись. Меня уже отговаривали.

– А я помогу! – воскликнула Анфиса Романовна. Она оживала на глазах, щеки покрылись румянцем. – У меня дочь работает в Министерстве туризма. Она подскажет, с чего начать. Они и деньги могут выделить, если своим, я знаю, она рассказывала. Я вам помогу, непременно помогу, беритесь, Людмила Петровна!

Проводив гостью, она посмотрела на свое отражение в зеркале, висевшем в прихожей. Недоуменно пожала плечами и скроила непонимающую гримасу. Ну да, бред, конечно. Им всем легко говорить. Походив по комнате, вспомнила, что у нее есть отличное занятие на остаток вечера, и села к компьютеру. Прочитала письмо от Краева: интересуется, как дела, чем занимается «родственница». Хорошо, что я про запланированное родителями сватовство ему не сказала, порадовалась Людмила Петровна. Помощь предлагает. Хороший он мужик, только тяжело ему живется, вот они с матерью и такие. А кстати, Иван же ее учил… Что, если попробовать поискать? В лоб, как говорится, не дадут, тем более по Интернету.

Подумав, она набрала в окошечке запрос, в очередной раз изумилась количеству предлагаемых вариантов и погрузилась в чтение. Бабушкины ходики, перенесенные из старого дома, тихо, стараясь не мешать, отсчитывали первые минуты нового этапа ее жизни. Впрочем, ни ходики, ни она сама об этом и понятия не имели.

Через месяц у Людмилы Петровны был готов подробный, по всем правилам разработанный бизнес-план по организации туристического маршрута «По следам Золотого полоза». Он соответствовал условиям целевой программы «Развитие туризма в Горноуральской области», задачей которой являлось «создание условий для развития центров туризма, освоение новых туристских зон с обширным природным и историко-культурным потенциалом». Уж чего-чего, а этого самого «потенциала» в Большом Шишиме и окрестностях хватает! Все в дело пошло: и герои сказов Бажова, и стоянки древнего человека, и месторождения рассыпного золота, и народные промыслы, и, само собой, как нельзя более кстати проходящая неподалеку граница Европы и Азии.

А также пошли в ход «брендинг области», «экскурсии с инновационными методами обучения школьников» и «интерактивная программа воспитания патриотических чувств к своему краю и стране». Призвав на помощь свое филологическое образование, Людмила Петровна научилась ловко жонглировать такого рода понятиями, от которых раньше, то есть в нормальных, небоевых условиях, у нее всегда начиналась изжога. Но на представителей властных структур подобные слова действовали завораживающе, как звуки дудочки на кобру. Так отчего ж не подудеть ради хорошего дела?

С нее потребовали «портрет потребителя экскурсии». Он тоже получился вполне симпатичным. «Учащиеся школ и лицеев, семьи с детьми, взрослые с достатком от 8000 руб. на человека в месяц» – уже бегло стучала по клавиатуре Людмила Петровна.

В общем, конкурс на лучший проект малого бизнеса Людмила Петровна выиграла с большим отрывом от конкурентов. С подготовкой к защите помог Краев, невесть откуда взявший авторитетных экспертов, которые так расхвалили проект, что члены комиссии едва не прослезились. А возглавлял комиссию заместитель областного министра по спорту и туризму, он добавил что-то о «возможном дополнительном финансировании».

И вечером первого сентября за столом в доме бывшей учительницы русского языка и литературы, а ныне директора туристической фирмы «Малахитовая шкатулка» Людмилы Петровны Мумриковой, как всегда бывало в первый день нового учебного года, собрались гости: мама, Сашка, Иван Краев, Анфиса Романовна с дочерью, Вероника с Сергеем, то есть все, так или иначе причастные. Много было новых людей, и разговоры велись совершенно новые, и тосты звучали иные. Сначала выпили за новое дело. Потом – чтобы Владьке хорошо служилось. А вскоре слово взяла Людмила Петровна.

– Спасибо вам всем за помощь и поддержку, за умные мысли и хорошие идеи. Права была мама: с бедой надо не от людей прятаться, а к людям идти, потому что кто-то толкнет, а кто-то обязательно поможет. Бог даст, весной начнем.

В хлопотах и заботах, в беготне по инстанциям незаметно прошла осень, та ее замечательная пора, про которую не написал только ленивый поэт. И Людмила Петровна каждый раз писала про осень несколько четверостиший. Но на сей раз ни желтых листьев, ни утреннего инея, ни птичьих стай, улетающих на юг, она не заметила, будто их и не было. И очень удивилась, поглядев однажды утром в окно: и двор, и сараи во дворе, и пригорок были покрыты новеньким, чистеньким, сверкающим на солнце снегом!

– Батюшки! – поразилась Людмила Петровна. – Как же так?

И пришла в отличное настроение. Она вообще любила, когда вот так – бах! – и зима. Красиво, празднично, словно прибрано все и белая праздничная скатерть на столе. Конечно, бах! – и весна – еще лучше, но чудес не бывает, надо уметь радоваться тому, что тебе предлагают. У природы, как известно, плохой погоды не бывает. Утро начала как обычно – перечитывая письмо от Владика, которое пришло три дня назад и в котором остались еще не выученные наизусть места.

Потом села писать ответ. Он был уже написан, но сегодня Людмила Петровна вдруг решила добавить про первый снег и про то, что у нее хорошее настроение. Это у них такой ритуал сложился: сын писал ей, что его кормят до отвала и никакой дедовщины на корабле нет, а она ему – что у нее отличное настроение и множество дел и она совсем не скучает по школе. Оба, как водится, любя друг друга, слегка привирали, но совсем чуть-чуть. Да и сам факт письма был невероятно важен.

Звонок в дверь застал ее в самом разгаре сочинительства стихов про первый снег, которыми Людмила Петровна увлеклась не на шутку, так, как это бывало раньше, в хорошие времена. С досадой отбросив ручку (а ведь уже вертелась на подходе хорошая, главное, незатертая рифма к слову «снег»), Людмила Петровна пошла открывать. К ее немалому удивлению, на пороге стоял дед Пименов. Он жил на дальней окраине села, в самом начале Лесной улицы, и в «центр» выбирался Семен Никифорович только по особой надобности раз в неделю. А чтобы по гостям ходить – такого за ним не водилось.

– Слышь-ка, Людмила, ты в Аннином-то доме давно была? – сердито спросил дед.

– А что? – сразу испугалась Людмила Петровна. – Случилось что, Семен Никифорович?

– Да уж не знаю, ты хозяйка, тебе виднее. Может, и ничего. Да только из твоей бани второй день дым, будто топит кто. Я подходил. Сегодня смотрел через забор по снегу-то, дак следов нет вроде. Не знаю уж, домовой там у тебя или полюбовник, – дед Семен многозначительно хмыкнул, – а тока смотри, Людмила, пожгут тебе дом. А он вроде справный еще.

– Скажете тоже, любовник, – отмахнулась Людмила Петровна. – Не знаю, что за напасть. Сейчас побегу, посмотрю.

– Ты смотри, осторожно там, – предостерег дед Семен. – Мало ли что, времена такие… Ты меня подожди, я за хлебом да за спичками разом обернусь, а потом вместе посмотрим.

– Спасибо, Семен Никифорович, – пропыхтела, застегивая сапог, Людмила Петровна. – Кого мне бояться в своем доме? Погляжу и к вам зайду потом, расскажу. Может, вам помочь чего надо?

– Хорошая ты баба, Людмила, – неожиданно заявил дед Семен. – А Зинка – зараза, все село это знает. И Гаряевы с ихним Тимкой тоже. Ниче, сколь веревочке ни виться, а концу непременно быть. Ты заходи, чаю с тобой попьем. Погоди, куда ты в сапогах-то, глупая? Взяли моду… Снега вона со вчера навалило, как прорвало. Валенки надень!

Дед Семен, конечно, был прав: если улицы села изредка чистили трактором, то на околицу, где почти все дома стояли без хозяев, технику понапрасну не гоняли. Бензин нынче дорог. И в своих сапожках она бы начерпала снега. А в валенках – кум королю, сват министру! Отгребя валенком снег, открыла скрипучую калитку, вошла во двор. Осмотрелась. На снегу, как на чистой странице, никаких следов, кроме птичьих. Дым из бани тоже не идет. Напутал, видимо, дед Семен, померещилось. Хотя… да, точно: после того как уехали последние гости, которые жили две недели и баню, как смогли, в порядок привели вместо платы за житье, Людмила Петровна собственноручно навесила на дверь бани старый замок. Еще подумала тогда, что замок этот, как говорят, от честных людей. Лихому человеку он не помеха. Кажется, так и получилось…

Нет, она не испугалась, еще чего не хватало – чужих людей в собственном доме бояться. Но насторожилась. Брать в бане нечего, шайки и те в дом унесла еще осенью. Так ведь не мыться же туда человек залез и печь зачем-то затопил. Подошла, сильно дернула дверь – заперто!

– Эй, кто там! Открывайте немедленно! Или я соседей позову! – закричала она нарочно громко, хотя знала, что соседей никаких нет, кроме деда Семена.

Ответом ей была тишина. Людмила Петровна приложила ухо к двери – изнутри не доносилось ни звука.

– Открывайте! Или я в милицию пойду! – Людмила Петровна для убедительности пнула дверь ногой. Поскольку нога была в валенке, звук получился тихий, неубедительный.

Но дверь открылась.

От неожиданности Людмила Петровна ойкнула и отскочила. Нога у нее подвернулась, и она, махая руками, села в неглубокий сугроб.

На пороге предбанника стоял, щурясь от яркого света, незнакомый мужчина. Щуплый, среднего роста, давно не бритый. Сидя на снегу, рассматривать гостя было несподручно, поэтому Людмила Петровна сделала попытку встать. Но плюхнулась она так неловко, что колени оказались выше головы, и в придачу чертовы валенки, которые были ей почти до колен, сковывали движения. Она лишь неловко повернулась набок, прикидывая, как бы ей подняться. Мужчина шагнул через порог и молча стал тянуть ее за рукав, поднимая, а она так же молча принялась свой рукав выдергивать, потому что разница в их весовых категориях привела бы к тому, что Людмила Петровна перетянула бы помощника на свою сторону, нежели он осуществил бы свою миссию.

Оценив габариты посетительницы, мужчина тоже это понял. Он стал поднимать ее, схватив под мышками. Несколько секунд они плюхались в снегу, то вставая на четвереньки, то снова поскальзываясь, потому что под свежевыпавшим снегом оказался слой льда. А когда оба наконец поднялись, то Людмила Петровна, подобно коту Матроскину, который утверждал, что совместная работа на его пользу объединяет, поняла, что орать и ругаться после исполнения столь технически сложного парного номера неловко. Она с независимым видом принялась отряхиваться, искоса рассматривая незнакомца и соображая, как теперь быть и что говорить. Мужчина по-прежнему молчал, понуро глядя в сторону. Он был одет не по сезону: легкая курточка, брюки, незашнурованные кроссовки. Закончив осмотр, Людмила Петровна немного успокоилась: она была хотя и не выше его, но крупнее. С таким хлюпиком она справится, если что.

– Вы кто? – спросила Людмила Петровна вместо запланированного изначально «убирайся отсюда немедленно, алкаш проклятый».

– Родин Юрий, – представился мужчина и добавил: – Степанович.

– И что вы тут делаете, Родин Юрий Степанович? В моей бане?

– Я не знал, что это ваша баня. Думал, она ничья, – произнес мужчина. – Я посмотрел – дом заброшен, решил переночевать.

– Вам негде переночевать?

Вопрос остался без ответа в связи со своей очевидностью.

– А почему? – настойчиво продолжила Людмила Петровна на правах хозяйки жилплощади. Молчаливость собеседника ее сердила, он должен был оправдываться, говорить, а он, видите ли, молчал. – Вы не наш, не шишимский. И на бомжа вроде не похожи. Вы вообще откуда взялись? Вам что, негде жить?

– Извините, – пробормотал мужчина, по-прежнему не глядя на Людмилу Петровну. – Я не знал. Я сейчас уйду.

– Куда вы уйдете, если вам идти некуда? – вдруг спросила Людмила Петровна.

Мужчина наконец поднял голову и посмотрел на нее. Впалые скулы, серые глаза – ничего особенного, только вот ресницы длинные, от них, кажется, тень.

– Нет, я понимаю, мне не должно быть никакого дела, – смутилась Людмила Петровна и тут же рассердилась на него и на себя. Это он, черт возьми, должен краснеть и смущаться, а он ее рассматривает и даже улыбается.

– Ну отчего же – это ведь ваша баня, – проговорил незнакомец. – И ваш интерес вполне понятен. Мне действительно негде остановиться. Но вашу баню я, конечно же, освобожу немедленно. Вы зайдите, убедитесь: я ничего не взял.

– Не надо… немедленно… Мне что, бани жаль? – пробормотала она. – И брать там нечего.

Людмиле Петровне вдруг очень захотелось узнать, каким образом такой приятный и вежливый мужчина, совершенно не похожий на бомжа, по виду горожанин, оказался в ее заброшенной бане. Да еще и живет здесь то ли второй, то ли третий день. Кажется, что угодно отдала бы, только чтобы не умирать от любопытства. Но и продолжать расспросы не было приличного повода. Юрий Степанович искоса взглянул на нее, в глазах промелькнула усмешка. Он догадывался о том, какие противоречивые чувства обуревают хозяйку бани. Но помогать ей не собирался.

– А может, вы… от милиции скрываетесь? – продолжила Людмила Петровна. – Вы же из города, я вижу.

– Ни в коем случае. Перед милицией я чист на сто процентов, – серьезно отчитался мужчина. Но продолжения рассказа опять не последовало.

– А знаете что? Живите! – воскликнула Людмила Петровна. – Сколько лет дом пустой стоял, а в этот год, надо же, жильцы за жильцами. Только не по-людски это как-то… в бане.

– Согласен, – кивнул мужчина. – Но на данном этапе – вполне подходяще. Так что, если вы передумали меня выгонять, спасибо.

– Вас жена выгнала?! Или вы сами от нее ушли, потому вам и жить негде?

– Можно и так сказать! – рассмеялся мужчина, и она тоже улыбнулась.

– Тогда живите. Только в дом не пущу, уж извините.

– Вы уже и извиняетесь! – развел руками мужчина. – У вас в вашем Шишиме все такие гостеприимные? Но на аренду этого коттеджа у меня пока денег нет, так что баня будет в самый раз, если уж вы позволите…

– Ну… я пойду, – не зная, как закончить странную беседу, сказала Людмила Петровна. – Только с печкой осторожно. Не угорите.

Юрий молча наклонил коротко стриженную голову, то ли прощаясь, то ли в знак благодарности. Она выбралась на заснеженную улицу, постояла. И, вспомнив, повернула не к видневшимся вдали домам, а к покосившемуся домишке деда Семена. Он был уже дома, сидел у печки, курил. Выслушав рассказ Людмилы Петровны, крякнул, покачал головой, прикурил от старой новую папиросу.

– Не знаю, Людмила, – проворчал дед. – Чужой человек – он и есть чужой. Спалит тебе баню. И дом заодно.

– А выгоню – не спалит? – запальчиво возразила Людмила Петровна, сердясь оттого, что и сама понимала – зря она. – С досады и спалит. Пусть живет. Пустая баня стоит. В дом не пустила. Он с женой развелся, она его выгнала.

– Вот и бабка твоя такая же была, – с удовольствием сообщил дед Семен. – Анна-то Алексеевна. Всяку больну кошку-собаку в дом тащила, не говоря уже, если баба какая с мужем подерется, тоже к ней, переночевать, пока мужик-то не проспится. Никому отказа не было, добрая душа. Эвакуированных в сорок втором опять же полный дом, помню, набилося. Две или три семьи. Одни потом уехали, а другие до сорок четвертого году жили. Мальчонка ихний в огород к нам лазал за горохом. Мать моя его не гоняла, жалела, пусть, говорит, не убудет. Я еще подружился с ним. Помню…

– Семен Никифорович, – перебила пустившегося в воспоминания деда Людмила Петровна. – Вы уж, пожалуйста, присмотрите за ним. Ну, за Родиным этим. Туда не ходите, конечно, а так: в окошко да через забор. Чтобы пожар не устроил.

– В окошко – это можно, – согласился дед Семен. – Не беспокойся, пригляжу за твоим хахалем.

– Да ладно вам, Семен Никифорович, какие у меня хахали! Сын вон скоро бабкой сделает, не дай бог! – отмахнулась Людмила Петровна.

– Не скажи, Людмила. Ты женщина видная, фигуристая, мужики таких любят. Мне бы сбросить годков двадцать или тридцать, я бы сам к тебе посватался. А что? Ты одна, и я один, а вместе мы бы ух! – Дед Семен упер руки в бока и приосанился, изображая, очевидно, тот самый «ух».

Смеясь, Людмила Петровна, вернулась домой, и до самого вечера ее не покидало веселое настроение, с которого начался день.

А на следующий день опять явился дед Семен. Он выглядел озабоченным и был настроен серьезно.

– Слушай, Людмила, неладно дело-то, – сообщил он с порога. – Ты видела, что их там двое?

– Двое? – ахнула она. – Нет, я в баню не заходила, он в предбанник вышел, а я на улице стояла. Дверь прикрыл, я думала, чтобы тепло не выходило.

– Дак не все еще. Ты видела его, а почему мне не сказала?

– Что именно?

– Так с зоны же он, – пояснил дед Семен. – Оба с зоны. Эх вы, бабы. Увидела мужика и рассиропилась. У меня-то глаз наметанный.

– Так что же теперь делать? К участковому бежать?

– Подожди, Людмила. – Дед Семен уселся наконец на предложенную табуретку и положил руки на колени. – К участковому сходить можно, чтобы знал. Но я с ними поговорил. Справки у них есть, у обоих. Тот три года отсидел, а твой – год с копейками. Паспорт мне показал. Вроде чисто все.

– А делать мне что? Выгнать их? – волновалась Людмила Петровна.

– Так не собаки же они, – непоследовательно возразил дед Семен. – Говорю же, бабка твоя покойная и собаку…

– Но он же меня обманул!

– А ты спрашивала, сколько их там? – усмехнулся дед Семен.

– Нет, – призналась Людмила Петровна. – Я и подумать не могла…

– Дак что один мужик в бане, что два, тебе какая разница? Раз уж разрешила, дак пусть живут. Видимо, надо мужикам осмотреться. Это дело такое.

– Какое? – вдруг опять испугавшись, всполошилась Людмила Петровна. – А если они убили кого-нибудь? Ой, какой кошмар!

– Нет, за убийство год не дают, – успокоил дед Семен. – Три могут, а год – нет, так что твой точно не по этому делу.

– А второй?

– Второй – за экономику, – туманно пояснил дед. – Хорошие вроде мужики, у меня глаз наметанный. Да и пригляжу, если что, не беспокойся, Людмила. А к участковому сходи. Я для того и пришел. Порядок должен быть.

Через пару дней, проведенных в неведении (от деда Семена новостей не поступало) и в честной, но безуспешной борьбе с обыкновенным бабским любопытством, Людмила Петровна решила навестить своих жильцов. Должна же она убедиться, что все в порядке?!

По дороге зашла к деду, спросить, как дела, но его дома не было. Странно. Увиденное же в бане ее впечатлило настолько, что она дар речи потеряла. Еще на подходе Людмила Петровна услышала доносящееся из бани нестройное пение – это среди бела дня! Стучать не стала – очень надо стучаться в собственную баню, – распахнула дверь и замерла на пороге. Оба жильца во главе с дедом Семеном задушевно выпивали в предбаннике, разложив на свободном краешке лавки нехитрую снедь, похоже принесенную дедом. У них в хозяйстве уже и посуда была – три тарелки и три граненых стакана. Ложками-вилками, правда, обзавестись не успели, или дед Семен решил, что они без надобности, но капусту и огурчики поддевали руками. Еще на обед была картошка в мундире, судя по остаткам «мундира», аккуратно сложенным на газетке. Пели на два голоса: Родин солировал, дед Семен подпевал. Третий жилец вдумчиво дирижировал, но на него внимания не обращали.

– Та-ак… – зловещим тоном произнесла Людмила Петровна.

Родин испуганно замолчал на полуслове, дирижер, обернувшись, стал рассматривать посетительницу, стараясь сфокусировать на ней взгляд, что удалось ему не вполне. Дед Семен, махнув на нее рукой, продолжал выводить:

– А я-а пошла-а с други-им, ему не ве-ерится, он подошел ка-а мне удостовери-иться!

Допев, выдержал паузу, укоризненно посмотрел на Людмилу Петровну.

– Семен Никифорович! Как вам не стыдно?!

– А что? Ты не порть людям песню, Людмила.

– Среди бела дня. В моем доме. Напиваться, – отчеканила Людмила Петровна, переключившись с деда на постояльцев. – Мы так не договаривались!

Родин открыл рот, чтобы что-то сказать, но дед Семен его опередил:

– Людмила, ты, это, не шуми. Я виноват. Я пришел. И принес. Сегодня годовщина по моей покойной супруге, значит. Что мне было – одному пить? Люди голодные сидят. Тебе картохи жаль?

– Мне вашей картошки не жаль, Семен Никифорович, – пожала плечами Людмила Петровна. – Но пить среди бела дня?!

– Что ж нам, по ночам, что ли, пить? – удивился дед. – Что мы – воры какие?

– А песни зачем орать на все село? – выдвинула последний аргумент Людмила Петровна.

– Вот те на! Песни ей помешали! – хлопнул себя по коленками дед. – А ты слышала, как поет-то человек? Культурная ведь женщина, понимать должна в искусстве. Ан нет, туда же, орать, как моя Лизавета покойная. Та тоже, бывало, как бутылку увидит, так орать, а может, я и не пил вовсе. Так сидели хорошо, ладно! Эх вы, бабы!

Разочаровавшись в прекрасной половине человечества, дед Семен отвернулся от Людмилы Петровны и обиженно уставился в крохотное оконце бани. Людмила Петровна перевела взгляд на Родина. Укора в этом взгляде было, надо признать, уже гораздо меньше. И в самом деле, ну, выпили мужики за помин души, что такого? Не сильно пьяные вроде. И пели они неплохо.

– Извините, – пробормотал Родин. – Увлеклись. Тут же все равно никто не услышит, на отшибе.

– Вы почему не сказали мне, что вас двое? – спросила Людмила Петровна.

– А я вас не хотел напугать. Один я – еще куда ни шло. А двое… мало ли. Да вы и не спрашивали. Это мой… друг, Кузнецов Владимир Антонович, – подтолкнул он локтем второго жильца.

Владимир Антонович, самый пьяненький из всей троицы, вскочил, треснулся головой о полку с вениками и сел обратно.

– Очень приятно, – сухо кивнула ему Людмила Петровна. – Друг, значит… Вы что, вместе сидели?

– Так точно, – кивнул, уже не вставая, Владимир Антонович и потянулся поцеловать ручку.

Но Родин опять толкнул его в бок, и тот отказался от своего намерения.

– А за что, можно уточнить? – сердито продолжила Людмила Петровна. – Вы же мне сказали, что развелись и что жена вас из дома выгнала, потому вам жить негде.

– Это не я, а вы сами сказали, – мягко возразил Родин. – Но, в общем, примерно так и есть. Просто вы поменяли местами причину и следствие, но от перестановки слагаемых сумма, как известно, не меняется. А вы, случайно, не математику преподаете?

– Я преподаю русский язык и литературу.

– Да выгнали ее, говорил же я тебе, Юрка! – встрял дед Семен. – Она Тимке по морде дала, гаряевскому-то. А у нас с Гаряевыми ссориться нельзя, вот ее и поперли, как тебя примерно. Что в городе, что в деревне – жизнь-то она научит, с какого конца редьку есть. – На этой неожиданной сентенции дед Семен закончил свое выступление и, отвернувшись, опять погрузился в молчание.

Возмущенная до глубины души тем, что дед Семен так запросто выдал пришлым людям ее тайны, Людмила Петровна покачала головой.

– А вы посидите с нами, – вдруг предложил Родин. – Здесь тепло.

Не дожидаясь ответа, он вскочил, подхватил своего приятеля под мышки и аккуратно вытолкал в парилку, потому что сидеть в крохотном предбаннике могли только трое. Друг не сопротивлялся и даже сказал Людмиле Петровне вежливо «до свидания».

– Садитесь, – хлопотал Юрий, обмахивая ладонью пыль с лавки. – Извините, у нас тут не очень чисто…

Сообразив, что произнес «у нас» и хлопочет в предбаннике, усаживая хозяйку, как гостью, рассмеялся. Улыбнулась и Людмила Петровна. И даже дед Семен, довольный, что ссора затихла, подхихикнул.

– Ты, Людмила, извиняй, картоху мы всю прибрали, а вот огурчик попробуй. Сам солил, – похвастался дед.

– Замечательно! – воскликнула Людмила Петровна. – Меня в моей бане принимают, угощают да еще и песни поют. Красота!

– То-то же, – расцвел улыбкой дед, приняв все за чистую монету. – А то взяли моду орать, чуть что. Мужик – он ласку любит, душевный разговор. Ты вот спроси у Юрки про его жизнь, за что сидел. Я вот…

– Людмила Петровна, а вот Семен Никифорович говорил, что вы собираетесь что-то вроде турфирмы открыть, если я правильно понял, – перебил его Родин, явно не желавший углубляться в детали собственной биографии.

– Ох и болтун вы, Семен Никифорович! – укорила его Людмила Петровна.

– Да что такого-то?! – вскинулся дед. – Ты не Гитлер, я не партизан на допросе! Что мне с людями-то не поговорить?! Я, сама знаешь, сколько лет один живу, мне без людей скучно. А они тоже люди, хотя и в бане! Ты бы их, Людмила, в дом пустила! Пустой же стоит! Летом пускала и сейчас пусти, не убудет.

– Сам и пусти! – рассердилась на митингующего деда Людмила Петровна. – Один живешь, скучно тебе, вот и пусти, станет веселее!

– Ну… ты это… Я один привык, – растерялся дед. – Комната опять же одна. Не… Это я не могу.

– Во-от! И нечего тут! – победно завершила обсуждение Людмила Петровна.

Родин стоял рядом, хлопал глазами и молчал. Она, так и не попробовав предложенный дедом огурец, встала, в два шага пересекла крохотный предбанник, открыла дверь. Но не ушла, понимая, что должна сказать что-то мужикам, недоуменно смотревшим ей в спину.

– Пойдемте! – приказала Родину.

Оставляя следы на нетронутом снегу, они прошли через огород к дому. Людмила Петровна достала ключи и открыла дверь.

– Не разувайтесь, печь не топлена, – предупредила она.

На крылечке обмели веником обувь: она – валенки, он – свои летние кроссовочки. Прошли в дом.

– Вот. Здесь мои дед и бабушка жили, Солдатовы Анна Алексеевна и Николай Кондратьевич, – пояснила Людмила Петровна. – Дом пустой стоит. Летом только дачники вдруг приехали. Правду дед Семен говорит: дом стоит пустой, а вы, как собаки, в бане. Живите. До весны можно. Только чтобы чисто было и курить в сенях. Дрова там с лета остались, мало только.

– Спасибо, – растерянно пробормотал Родин. – Дров нам Семен Никифорович обещал.

– Скажите честно, – набралась храбрости Людмила Петровна, испытывая душевный подъем от своего несомненно благородного поступка. – И не врите, я у участкового все равно поинтересуюсь, он проверит. Вы за что сидели? Если за… То я вас не пущу.

– Да что вы! – испугался Родин. – Я – год за незаконное использование бюджетных средств. А Володя – два с половиной за мошенничество с акциями. То есть это суд так посчитал.

– Оба за воровство? – уточнила она. – Как Ходорковский примерно?

– Да, – не сдержал улыбку Родин. – Только у нас труба пониже и дым пожиже. Ну и сроки поменьше соответственно. И так получилось, что вернуться пока некуда ни мне, ни ему. Нам сказали, что можно в деревне найти дом без хозяев и зиму перекантоваться. А там видно будет.

– До весны живите. А весной я буду ремонт делать, сюда туристы приедут.

– Людмила Петровна! – уже на пороге окликнул Родин. – Мы с Володей оба кое-что в этих делах понимаем, можем вам помочь договоры составить, с бухгалтерией разобраться, если что…

– Нет уж, спасибо! Вы уже наразбирались. На три года с лишним. Избави бог! Я сама как-нибудь. Да мне и так помогает родственник мой, фермер. Он все знает. Мне многие хорошие люди помогают.

– Хорошие люди – это замечательно, – кивнул Родин, и Людмила Петровна сообразила, что сказала что-то обидное.

Ну и подумаешь! Она и так сделала доброе дело, которое как бы не вышло ей боком. Надо завтра к участковому зайти, рассказать, что и как, посоветоваться. Они с Родиным вышли из дома. Возле крыльца стоял дед Семен. Поняв по их лицам, что высокие договаривающиеся стороны достигли компромиссного решения, он молча, старясь не сильно шататься, показал Людмила Петровна поднятый вверх большой палец – молодец, мол!

…И опять она шла по берегу океана, по самой границе песка и воды. Был вечер, и близился закат, поэтому океан уже стал не бирюзовым, а сиренево-серым. И небо было не безмятежно-голубое, оно переливалось всеми оттенками серого, оранжевого, красного. От самого горизонта к ее ногам тянулась солнечная дорожка. И ее собственная тень тоже стала тонкой и длинной-предлинной, теперь тень двигалась вслед за ней по розовому песку, доставая до стоявших вдалеке кокосовых пальм.

Впереди на влажном песке лежала раковина. Та самая, о которой она мечтала. Та самая, про которую была уверена, что найдет ее. Бордово-коричневая, с белыми полосками, размером с крупное яблоко. Ее с шипением обнимала волна, но потом вода уходила, а тяжелая, яркая, влажно блестящая раковина оставалась на месте, будто ждала, когда она протянет за ней руку.

С замиранием сердца она приблизилась к раковине, нагнулась, осторожно перевернула. Раковина была пуста, но она испуганно отдернула руку: нижняя часть раковины окрасилась в тревожный красно-оранжевый цвет с черными бороздками, и вход в узкое, как пещеру, устье защищали мощные притупленные зубы. Ее сокровище оказалось страшноватым, угрожающим, совсем не таким, как она мечтала.

Она беспомощно оглянулась по сторонам. И увидела, что буквально в десяти шагах какой-то мужчина моет в воде не то буйвола, не то быка. Откуда они взялись, ведь еще минуту назад пляж был пустынным до самого горизонта? Огромное серое животное лежало в воде, опустив голову с длинными, загнутыми книзу рогами, а худосочный черноволосый мужичок, немного похожий на Родина, ждал, когда спину быка накроет волна, и энергично тер бока и спину животного половинкой кокоса, как мочалкой. На шее у быка была веревка, к концу которой было привязано короткое тяжелое бревно.

Она присмотрелась внимательнее: батюшки, да никакой это не буйвол! Это же их с мамой корова Машка, она самая, черная, с белым треугольником на лбу. Но как она здесь оказалась? И почему их корову моет какой-то чужой мужик? Зачем привязал к их бедной послушной Машке дурацкое бревно?! Забыв о раковине, она рванулась к мужику, к Машке… И конечно, проснулась, сразу же вспомнив, что никакой Машки нет, продали ее два года назад, когда матери стало тяжело ходить за скотиной, а ей ведь тоже на два дома не набегаешься… Значит, это был

            Второй сон Людмилы Петровны.

Из него она сделала неожиданный вывод: а почему бы ей не взять опять по весне телочку? Или хотя бы козу, с той еще проще. А будут туристы приезжать – дом живой, огород и скотина в хлеву, то есть все, как положено по заложенной ею в проект бизнес-плана концепции интерактивного музея.

Часть вторая

Есть женщины в русских селеньях

Наступила весна. И опять – запах талого снега и первой травы, радостный птичий крик, солнечные зайчики на подоконнике и первый весенний дождь, смывающий все старое, уходящее. Дождь, после которого непременно надо все начинать заново. А потом – сирень и черемуха, и почти белые ночи, и соловьи до самого рассвета! Но на сей раз Людмила Петровна ничего этого не заметила. Потому что нынешнюю весну встречала уже не учитель словесности Людмила Петровна Мумрикова, а индивидуальный предприниматель с образованием юридического лица, сидящий на вмененном доходе, директор туристической фирмы «Малахитовая шкатулка», то есть совсем другая Людмила Петровна Мумрикова. В бабушкином доме только что закончился ремонт, почистили и отремонтировали колодец, привезли и отстроили сруб новой бани – самой большой во всем Большом Шишиме. Шли полным ходом посадки аж в двух огородах: в мамином сажали что положено, чтобы прокормиться (бизнес – он еще то ли пойдет, то ли нет, а своя капуста-морковка всегда пригодится), а в бабушкином – цветы для красоты пейзажа и вишневые деревца с намеком на грядущее возрождение России и как дань светлой памяти филологическому прошлому Людмилы Петровны.

Но в то утро – о, она его запомнила навсегда! – все как сговорились непременно пробудить в ней романтические чувства. Первым начал Краев: позвонил и напросился вечером к ней в гости на собственный день рождения. В ответ на ее резонное удивление туманно сообщил, что мама плохо себя чувствует, а он уже бутылочку ликера купил «и все такое». Что скрывалось за этим «и все такое», Людмила Петровна по телефону выяснять не стала, согласилась, великодушно пригласив именинника на его же день рождения.

Положив трубку, взглянула в зеркало, между прочим, впервые за много недель. Увиденное ее не то чтобы повергло в шок, а, скажем так, расстроило. Ну ничего, до вечера время есть, с утра она навестит рабочих «на объекте» – они должны поставить новый забор, – затем маму, потом в администрацию нужно заглянуть. А огород сегодня без нее обойдется. Руки она сама в порядок приведет, и никакого лака, ей и в первый раз хватило Ванькиных подковырок. Но в парикмахерскую придется зайти. Маму надо попросить испечь пирог, она не откажет, а торт придется делать самой, у них в магазине все больше вафельные без срока давности, она такую гадость в рот не брала.

Озабоченная Людмила Петровна, наспех позавтракав, спустилась вниз и едва не пробежала мимо почтового ящика. Вернулась, ругая себя: хороша мамаша, а вдруг там письмо от Владьки? Письмо лежало, но не от сына. На нем аккуратным незнакомым почерком были выведены ее адрес и фамилия, а вместо обратного адреса стояло непонятное «и/к 256-13». «Неужели по работе что?» – испугалась она и, торопясь, распечатала конверт, едва выйдя из подъезда на солнечный свет.

«Глубокоуважаемая Людмила Петровна! Пишет вам незнакомый вам Денис Александрович Неустроев…»

С трудом пробившись сквозь цветистый стиль рассказчика, рисовавшего свой автопортрет в самых лучезарных красках, она убедилась, что незнакомый ей Денис Александрович Неустроев является честнейшим и трудолюбивейшим человеком из до сих пор ей встречавшихся, а также вместилищем прочих многочисленных добродетелей. То же самое Денис Александрович, по его словам, слышал и о ней, Людмиле Петровне Мумриковой, которая по зову сердца и доброте душевной помогает жестоко обиженным судьбой, но глубоко порядочным людям вернуться к нормальной жизни. Далее Денис Александрович сообщал, что его незаслуженно полученный, но честно отбытый срок подходит к концу через месяц, и в связи с этим интересовался, не позволит ли и ему глубокоуважаемая Людмила Петровна остановиться у нее на некоторое время.

Покачав головой, Людмила Петровна перечитала письмо трижды, словно это был подстрочный перевод с китайского, и наконец сообразила, чего хочет от нее сиделец Неустроев. Ему, видите ли, неизвестно с какого бодуна взбрендило в голову, что она тут у себя собирает бывших зэков и устраивает им чуть ли не бесплатный санаторий, где он и желает забронировать местечко.

– Вот зараза! – воскликнула Людмила Петровна, изрядно озадачив проходившую мимо с тазиком мокрого белья соседку. – Ну я вам покажу санаторий! Я вам покажу «глубокоуважаемую»!

Энергично разорвав письмо на несколько частей, она сунула обрывки в карман и помчалась вон со двора, даже с сосной не поздоровалась. Вот до чего разозлилась!

Но очередь из желающих пробудить в ней нежные чувства на бедолаге Неустроеве не заканчивалась. Днем позвонил Сашка. Голос был странный, но вроде веселый. Только, похоже, волновался очень, хотел скрыть, да ведь мать – она на то и мать – за сто верст почувствует. Побеседовали о делах, о здоровье, а когда сын перешел к прогнозу погоды, Людмила Петровна не выдержала:

– Сашка, не виляй, говори, что случилось! Только правду!

– Ну, если правду… – вздохнул сын. – Мама, я жениться хочу.

Людмила Петровна, которая как раз в это время мыла у матери пол и разговаривала, прижав трубку к уху плечом, кинула тряпку в ведро, вытерла руки об фартук, села на табуреточку. Мать, сразу насторожившись, бросила дела, встала рядом.

– Дело хорошее, – неуверенно произнесла Людмила Петровна. – Приезжай, сынок, и невесту свою привози. Познакомимся, поговорим.

– Нет, мам, лучше вы с бабушкой к нам приезжайте!

– Саша, сено за коровой не ходит! – возмутилась Людмила Петровна. А мать, не понимая, что к чему, на всякий случай закивала согласно: конечно, мол, где это видано… – Положено невесту к родителям привести и представить. А родители должны благословение дать. Чтобы по-людски было все.

– Мама, мы уже заявление подали…

– Ну и что? Что это меняет?

– Первого свадьба, – виновато вздохнул сын.

– Чего – первого?

– Июня.

– Как? Так это же… В эту субботу, что ли?! Сегодня же четверг! Да вы совсем с ума сошли?! Ты шутишь, Сашка?

Дальше сын бубнил что-то в свое оправдание, она кричала и ругалась, бабушка капала в стакан валерьянку, и все трое понимали, что самое главное уже сказано и сделано и этот крик и валерьянка – своего рода ритуал, через который надо пройти, раз уж остальным молодые пренебрегли.

Пол остался недомытым, половички – невыхлопанными. Людмила Петровна и Евдокия Кондратьевна пили валерьянку, потом чай. Затем она опять сбегала на Лесную, в дом бабушки, вскоре вернулась к матери проверить, не подскочило ли у той давление от таких новостей. Метнулась в парикмахерскую, потом домой торт печь. Да, не так, совсем не так она представляла момент, когда старший сын сообщит ей о важных переменах в своей жизни. Чем она, скажите на милость, заслужила такое пренебрежение, такое неуважение? Сгоряча решила даже на свадьбу не ехать, раз они так – то и я так же! Но, остынув, подумала, что не стоит портить отношения с молодыми. Может, они потому ей о свадьбе заранее не сообщили, что знали: она начнет суетиться, готовиться, деньги искать на подарок, а денег как было в обрез – так и есть. Только те, что на проект, но Людмила Петровна оттуда для себя ни копейки не взяла, только на дело. Может, просто пожалел ее сын, волновать не хотел, ставить в неловкое положение. Хорошо, если так… Наверное, так оно и есть.

Людмила Петровна немного успокоилась, но, очевидно, не достигла того душевного равновесия, которое необходимо для успешных занятий кулинарией, потому что торт «Наташа» из двух коржей (на третий времени не хватило) получился плоским, как блин. Второй корж с какао немного подгорел и вместо коричневого стал почти черным, а сметана попалась жидкая и растеклась.

Расстроенная неудачей, Людмила Петровна встретила Ивана без восторга, хотя он, надо отдать ему должное, в огромной сумке привез столько всякой вкуснятины, что хватило бы не то что на день рождения для двух персон, а на целую свадьбу. Тьфу ты, опять эта свадьба, так и лезет в голову! Посидели, выпили. Он – коньячку, она – какого-то ликера из темной пузатой бутылки, поговорили. Он все о делах расспрашивал, а она жаловалась на негодника Сашку. Иван утешал, даже танцевать приглашал под магнитолу, но Людмила Петровна отказалась – еще чего не хватало, тоже мне, дискотека восьмидесятых. Когда стемнело, она его стала домой выпроваживать. Иван еще с пьяных глаз предлагал пойти соловьев слушать. Какие соловьи, возмущалась Людмила Петровна, ей завтра вставать в шесть часов утра.

Иван уехал домой, как ей показалось, разочарованный. Но Людмила Петровне на это было тьфу и растереть – свалился со своим днем рождения на ее голову! День получился дурацкий, как сговорились все. Вот только соловьев ей не хватало! Они и так вон всю ночь орут в роще, чего зря ходить, ноги бить – и из окна слышно.

О, если бы Людмила Петровна знала, какой сюрприз приготовила ей судьба… А на самом деле что бы она сделала? Ровным счетом ничего, получите и распишитесь, как говорится. Нет, в субботу поначалу все было неплохо: и подарок они успели купить – сертификат в хороший магазин, молодые уж сами разберутся, что им нужнее. И оделись понаряднее, даже мама согласилась надеть ее платье, которое, правда, пришлось обрезать и ушить в боковых швах, но зато с косынкой оно смотрелось отлично. И Иван вызвался подвезти, чтобы, по его словам, «две такие красотки» в рейсовом автобусе не запылились.

Прибыли вовремя. Сашка с приятелями на двух машинах как раз собирались ехать выкупать невесту. Приехали: обычный двор на окраине, хрущевки-пятиэтажки, гаражи металлические.

– Мама, это хорошо, что люди простые, небогатые, – прошептала Людмила Петровна, наклоняясь к матери. – Не станут нашего Сашку попрекать, что деревенский и не миллионер.

Молодежь суетилась и веселилась: кто-то вешал на дверь подъезда плакат «Тили-тили-тесто, здесь живет невеста!», две девчонки, подружки невесты, мелом рисовали следы на ступеньках, парни привязывали на машины шары и ленты, шары лопались, и это всех ужасно смешило. Потом молодежь во главе с Сашкой ушла в подъезд, а Людмила Петровна с мамой остались сидеть во дворе на скамеечке. Не стали подниматься в квартиру к родителям невесты, чтобы не смущать незнакомых людей. На свадьбе будет время – познакомятся. Рядом собирались соседи, улыбались, ждали, когда выйдет невеста.

Сашка вынес ее на руках и бережно поставил на крылечке. Людмила Петровна вскочила со скамейки… и обомлела, не веря своим глазам: невеста – высокая, вровень с Сашкой, крепкая девушка в пышном ослепительно-белом платье и в длинной кружевной фате – была… негритянкой. Вытаращив глаза и начисто забыв о приличиях, Людмила Петровна смотрела на гладкое, оттенка молочного шоколада лицо с карими глазами и копной черных волос, убранных в сложную прическу. Невеста, видимо, ничего не подозревая, улыбнулась ей. Потом Людмила Петровна опустила голову и увидела, что Сашкина невеста ко всему прочему еще и беременна.

Глотнув воздуха, Людмила Петровна открыла рот, но не смогла произнести ни звука, да и намерения такого не имела, потому что все мысли у нее начисто отшибло. Нет, боже упаси, она не была этой… как ее? – расисткой! Ни в коем случае. Она же интеллигентная женщина! Без предрассудков. «Хижина дяди Тома», «Приключения Тома Сойера» и все такое. Но просто она не предполагала, что национальный вопрос коснется именно ее. То есть ее старшего сына Александра Мумрикова, уроженца Большого Шишима, хоть и стоявшего на границе Европы и Азии, но все же в Европе, чем все очень гордились.

Воспользовавшись моментом тишины, Сашка предусмотрительно подхватил невесту и увлек ее в машину. Следом за молодыми, смеясь и толкаясь, все расселись по другим автомобилям, и кавалькада тронулась со двора, как и положено, оглушительно сигналя. За последней машиной неслись сломя голову и отчаянно лая две дворняжки.

Наступила тишина, зеваки разошлись.

– Ну что, за ними? – осторожно тронул Людмилу Петровну за локоть Иван. – Я узнавал, едем в Чкаловский ЗАГС, дорогу объяснили.

– Нет, Ваня, давай домой, – пробормотала Людмила Петровна. – Что-то у меня ноги подкашиваются, и сердце…

– А я не поняла ничего, – пожаловалась мать. – Это где же она так загорела? Аж до черноты, а лета еще, почитай, не было… И пузо на нос лезет, тьфу, девки пошли!

– Она просто из Африки, мама, – устало пояснила Людмила Петровна. – И правнуки у тебя будут – негритята. Десять негритят пошли купаться в море. Поедем, Иван. Спасибо, что ты нас не бросил.

Сашка явился в Большой Шишим на другой день к вечеру. Беспокоился, стало быть, за мать, раз молодую жену бросил. Хотя и дорога недальняя, на машине час, если на выезде из города без пробок. И минувшая брачная ночь была, судя по обстоятельствам, далеко не первой. Вид у Сашки был слегка виноватый, но вполне боевой.

– Мама, почему вы уехали? Я вас искал, без вас не начинали, – зачастил он, выгружая из сумки всякие вкусности, видимо, со свадебного стола.

Людмила Петровна, поджав губы, молча смотрела в сторону.

– У тебя телефон не отвечал! Я звонил, звонил…

Молчание.

– Мам… А бабушка… как себя чувствует?

– Пойди к ней и спроси.

– Мама, ну пойми же ты…

– Я понимаю! Мои внуки будут неграми. Я и так всему селу притча во языцех, так еще и с негритятами буду гулять, да? Не дождетесь!

– Да ладно, мама, не волнуйся, никто тебя не заставляет гулять… с негритятами. Если хочешь, мы сюда твою внучку никогда и не привезем, так что никто ничего не узнает.

– Внучку?

– Да, теперь УЗИ все показывает. Говорят, девочка. Хотим Людмилой назвать, если ты не возражаешь. И между прочим, Лена не негритянка. Она креолка.

– Тогда больше подойдет Индиана, – вспомнила Людмила Петровна единственное, что знала по этому вопросу из классической литературы от вообще-то не особенно любимой ею писательницы Жорж Санд. – А так, конечно, спасибо, сынок. Куда уж мне с внуками-то водиться, много чести, обойдешься, мама.

– Так ты же сама сказала…

– Что я сказала?! – взвилась Людмила Петровна, и Сашка, знавший мать, вздохнул с облегчением: раз начала орать и ругаться, значит, дело пошло на лад.

Полчаса Людмила Петровна на повышенных тонах высказывала свое отношение к данному вопросу. Потом устала, охрипла и пошла в кухню пить воду пополам с валерьянкой. Туда же приволокся и Сашка.

– Мам… А у Лены родители, кстати, русские, даже за границей никогда не были. А вот бабушка – кубинка. Дедушка работал на Кубе, он металлург. Знаешь, какая у них интересная история, она сама тебе при случае расскажет…

Людмила Петровна фыркнула в кружку и обрызгала халат.

– И мама Лены, кстати, почти белая, ну, то есть только совсем чуть-чуть смуглая. Вот жаль, что ты не осталась, а то бы сама увидела. Может, и дочка родится в бабушку. Хотя если в маму – тоже неплохо. Между прочим, мне ребята завидуют, потому что креолки – самые красивые женщины на земле, в Интернете все так считают, – и видя, что мать опять молчит, пустил в ход тяжелую артиллерию: – Мам, у Лены родня на Кубе осталась. Можно съездить, даже без всяких путевок, получится недорого. Мы поедем и тебя обязательно с собой возьмем, там же твой океан любимый, вот и посмотришь, ты всегда мечтала.

– Хватит издеваться над матерью, – устало произнесла Людмила Петровна. – Если хочешь, сходи к бабушке сам. И сам объясни, почему все так не по-людски сделал. Выставил нас на посмешище. Я объяснять не стану. Давай поезжай к своей креолке. Я тебя даже видеть не могу!

Когда Сашка ушел, она послонялась без дела по дому, потом решила прибегнуть к лекарству, куда более надежному, чем валерьянка, которой уже пропах весть дом. Она уселась за компьютер… и, конечно же, не удержалась… Через минуту услужливый Интернет предложил ей пятьдесят пять тысяч ответов на запрос «креолка». Через четверть часа Людмила Петровна натолкнулась на текст песни и, поскольку была уже вполне продвинутым пользователем, решила послушать ее через динамики:

Где среди пампасов бегают бизоны,
Где над баобабами закаты, словно кровь,
Жил пират угрюмый в дебрях Амазонки,
Жил пират, не верящий в любовь.
Но однажды утром после канонады,
После страшной битвы возвращался он домой.
Стройная креолка цвета шоколада
Помахала с берега рукой…

Словно в каком-то ступоре (ну не может же так изощренно издеваться над человеком безмозглая машина!), дослушала до конца. И когда обманутый вышеупомянутой креолкой в лучших чувствах пират покончил жизнь самоубийством и птичка на ветвях его души умолкла навеки, Людмила Петровна треснула кулаком по клавиатуре (не привыкший к такому обращению компьютер вздрогнул от удивления – а будет знать, зараза!) и сказала, адресуясь неизвестно к кому:

– Ненавижу ваш океан! К чертовой матери!

Но жизнь, как известно, полосатая. И уже на другой день Людмила Петровна позабыла и о мулатке, и о птичке, и о Сашке тоже думать стало некогда: приехала первая группа туристов. Целый отряд из городского лагеря, тридцать человек, две учительницы. Кто другой бы от подобного контингента впал в тоску, но не Людмила Петровна. Она чувствовала себя как рыба в воде, рассказывая ребятам историю села, показывая те самые дома, в которых жили герои знаменитых бажовских сказов. И, как живые, вставали перед ребятами и Данила-мастер, и покоритель Сибири Ермак Тимофеевич, и старушка Синюшка, умеющая девчонкой оборачиваться. А там, за лесом, показывала Людмила Петровна, и они, притихнув, послушно поворачивали головы, гора Пульная, владения самой Хозяйки. И Золотой полоз тоже в наших краях обретался, видели его люди, сказывают.

Она объясняла детям, что есть что в настоящей деревенской избе, и все давала потрогать и подержать в руках – утюг старинный, прялку, а можно печь растопить или горшок ухватом в печь посадить. Бабушкин дом сиял не то просто после ремонта, не то от счастья, обрадованный новыми половичками (на заказ вязали местные старушки) и старинными, которые еще хозяйка Анна Алексеевна плела, кружевными салфетками, занавесками.

Потом водили детей на Талый Ключ – ну вроде оттуда Синюшка Илюху-то приманивала, и дети опасливо заглядывали в старый сруб, в котором плескалась студеная ключевая вода. Кормили настоящим деревенским обедом – пироги в бабушкиной избе подрядилась печь Федосья Иосифовна. А супруг ее, Карп Филиппович, привел корову Зорьку экскурсантам напоказ, и это для городских детей был аттракцион поинтереснее американских горок!

В конце экскурсии потрясенные не столько содержательностью нового маршрута, сколько небывало пристойным поведением своих подопечных, учительницы накатали такую поэму в новенькой книге отзывов, что Людмила Петровна едва не прослезилась от умиления.

Что ж, лиха беда начало! Переполненную радостью и энтузиазмом Людмилу Петровну смущало только одно – квартиранты. Перед началом ремонта она говорила с ними, и оказалось, что уезжать из Большого Шишима они пока не собираются. Договорились так: раз дом стал музеем, то жить в нем уже несподручно. Пусть мужики переселяются в сарай. Летом там вполне перекантоваться можно. А потом… Об этом не говорили, никому не хотелось строить далекоидущие планы, все были счастливы днем сегодняшним, воспринимая успех предприятия Людмилы Петровны как общий. И это вполне справедливо, поскольку оба жильца оказались не бездельниками. Всю зиму в доме была чистота и порядок, не к чему придраться. А весной, когда наняли бригаду для ремонта дома и приведения в порядок заброшенного приусадебного участка, Родин проявил незаурядные организаторские таланты, непостижимым образом заставив пьющих шишимских работяг трудиться, как таджикские гастарбайтеры. А Володя действительно оказался юристом и бухгалтером в одном лице. «Посидишь полтора года только под следствием, тоже начнешь разбираться», – ворчал он в ответ на удивление Людмилы Петровны. И она, легкомысленно отвергнув их помощь в начале знакомства, теперь постоянно обращалась к своим квартирантам за советом.

Вообще, ее удивление росло по мере того, как она ближе знакомилась со своими жильцами. Пренебрежительное сочувствие к бывшим зэкам сменилось осторожным любопытством, потом искренним интересом, а затем вопросами, на которые она не получала ответа. Началось это все еще зимой, когда она однажды зашла к своим подопечным, проверить, как дела. А у них был готов плов, и они собирались ужинать. Восхитительный запах плыл по всему дому и кружил голову. Уговорили и ее, а она не стала отказываться, потому что в последнее время ленилась готовить – не для кого. Вскоре подтянулся дед Семен, у него вошло в привычку заходить на огонек, как он говорил, «к Людкиным зэкам», которые оказались мужиками нормальными. Присутствие хозяйки его немного расстроило, потому что принесенный с собой шкалик водки требовал сугубо мужской компании. Но вида дед не показал, решив Людмилу Петровну пересидеть. Впрочем, она была женщиной незлой и понимающей, поэтому предложила:

– Давай, Семен Никифорович, доставай свой шкалик, я же по глазам вижу, что принес! Что же я вам буду такой плов портить.

– Дак праздник же! – выдвинул проверенный аргумент дед.

– И какой на сей раз? – заговорщицки поинтересовался, подмигивая деду, Владимир.

– Седьмое ноября! – не растерялся тот.

– Ага. Позавчера было. К тому же нет теперь никакого седьмого ноября, отменили его.

– А это нам наплевать! – возразил дед. – Мы наш праздник все равно отметим, полагается так.

– Ладно, отмечайте, – не стала вредничать Людмила Петровна, уплетая за обе щеки вкуснейший плов. – Только, чур, на демонстрацию потом не выходить и песни не орать, чтобы все тихо было.

И все было тихо, почти по-домашнему. Когда Родин с дедом ушли в сени курить, она села рядом с подвыпившим и оттого особенно благодушным Володей и задала вопрос, который давно ее занимал:

– Володя… а за что вы сидели?

– Если по-простому – я с одного предприятия на другое имущество перевел.

– Понятно. А оно ваше было? Имущество это? – попыталась вникнуть в суть Людмила Петровна.

– Ну… наполовину мое. У нас был завод небольшой, акционерное общество. Вроде вместе с мужиками работали, все нормально было. А потом они решили меня кинуть. Но я их опередил. Они спохватились, а выводить уже нечего. Зато они вперед меня успели заявление в прокуратуру кинуть. Там санкция была от пяти до десяти лет, мне дали пять, потому что все понимают: не я их, так они бы меня по миру пустили. Но за эти пять пришлось отдать все до копейки.

– Кому? Вашим партнерам?

– Нет, им достались кошкины слезы. Адвокатам, следователям, прокурору. А в основном тем, кто моих партнеров в Москве крышевал. Остатки умные люди по мелочам растащили. Короче, все нищими остались, стоило огород городить. Два с половиной отсидел, вышел по УДО.

– Это как?

– Условно-досрочное освобождение за хорошее поведение, – пояснил Володя. – Но жена мое хорошее поведение не оценила, потребовала развода. Я, конечно, дал, насильно мил не будешь. А барахло все на нее записано было, так все сейчас делают. Вот она со всем барахлом и свалила. Ничего, прорвемся. Есть идеи.

– А Юра?

– Вы уж у него у самого спросите, Людмила Петровна. Посчитали, что он бюджетные деньги растратил. Хотя, как видите, тоже не озолотился. Что-то типа ему на компьютеры дали, а он на эти деньги крышу починил. Я так скажу: если б реальные доказательства нашли, то дали бы не год, а больше. А в город возвращаться не хочет. Обиделся. Спросите сами.

Но вопрос, который с тех пор не давал Людмиле Петровне покоя, она задать не могла, потому что понимала – он из разряда риторических. Любимый, кстати, вид вопросов в русской классической литературе. Любой школьник навскидку приведет пример: «Русь, куда ж несешься ты?»; «А судьи кто?»; «Кто виноват и что делать?» и «Кому на Руси жить хорошо?». Вот этот-то последний и волновал ее особенно. Как так получается, что два нормальных, здоровых, порядочных мужика, никого не убивших и не ограбивших ни сироту, ни старуху, провели в тюрьме несколько лет и, выйдя на свободу, до сих пор не могут прийти в себя и вернуться к нормальной жизни. А такие, как Марат Гаряев, которые в страхе держат все село, на совести которых – все знают! – не одно преступление, живут припеваючи? Коли не убили никого, не пожгли, не изнасиловали – так накажите, оштрафуйте, чтоб неповадно было, но зачем же мордой об стенку, до крови?..

Ответа не ожидалось. В силу крайней очевидности вопроса. А идет ли речь про всю тройку-Русь в целом или про отдельно взятый Большой Шишим – разницы для литературоведения никакой.

К середине лета сарай приобрел жилой вид, и так выходило, что экскурсанты с квартирантами не сталкивались, но беспокоило Людмилу Петровну другое. В рядах квартирантов случилось пополнение: приехал-таки кристальной души человек Неустроев и попросился на постой. Молчание Людмилы Петровна он счел за согласие, а у нее не повернулся язык выгнать его вон. Вскоре выяснилось, что Денис Александрович Неустроев – мужик сельский, из села ушел в армию, а оттуда почти сразу на зону, затем ненадолго домой, а потом опять на зону, и все за драки и прочие удовольствия в пьяном виде. Его избу мать с отцом сожгли по пьяному делу, жена была гражданская, с нее какой спрос, то есть и возвращаться бывшему зэку Неустроеву некуда. Но работу на земле он не забыл и всю заботу об огороде с удовольствием взял на себя. Еще и старикам Бабиновым успевал помогать, раз уж Федосья Иосифовна с пирогами крутилась (напеки-ка на целый автобус!), а Карп Филиппович исправно корову Зорьку на показ приводил. Полоть отказался наотрез – немужское это дело, а вот полить, вскопать, воды натаскать или починить чего – запросто. Федосья Иосифовна звала его «сынок» и всегда оставляла потихоньку кусок пирога, да не горбушку, а из серединки, на что очень ругалась Людмила Петровна.

На днях приперся в сарай с раскладушкой Санька Леушин. Объяснил мужикам, что супруга его – зараза (все, понятно, закивали сочувственно), сил больше нет ее измывательства терпеть, и просит он мужиков принять его в общежитие. Пришел Санька не как халявщик, а как добросовестный партнер, пообещав часть своей зарплаты электрика, за вычетом алиментов на двух дочерей-школьниц, отдавать в общую кассу. Ну и по электричеству он соображает, если кому надо. У вас электричества нет? Да на раз прицепимся, и платить не надо будет! От его услуг Людмила Петровна пока отказалась, но на заметку взяла: и насос нужен, и зимой гостей без электричества не примешь. Короче, как в русской народной сказке – взяли и Саньку, в тесноте, да не в обиде. Теперь в сарае у Людмилы Петровны жили уже четверо квартирантов – и это ей очень, очень не нравилось. Одно дело – Юра с Володей, к ним она привыкла. А от этих двух можно ждать любых неприятностей.

И ведь как в воду глядела.

В то утро она собиралась ехать в город по делам. Черт знает что, вроде дело затеяла живое, а бумаг каждый месяц набегает как в хорошем архиве, и все срочные. Ну да ей не привыкать бумажки писать, в школе работала, часами сидела над всякими планами да отчетами, которые, как она всегда подозревала, никто и никогда не читал. С утра сделала прическу, надела новый брючный костюм (она уже давно заметила, что дамы «в инстанциях», да и вообще горожанки юбки теперь не жалуют, все больше брюки да джинсы). И даже глаза подкрасила, вот! И теперь стояла как дура на остановке.

День был хороший, солнечный. И пыли после вчерашнего дождя не было. Рядом паслись козы, носились на великах ошалевшие от своего каникулярного счастья мальчишки. Только собралась Людмила Петровна погнать их с проезжей части (сколько было говорено, а все как об стенку горох!), но замолчала на полуслове. Вместо автобуса к остановке подкатывала Верка Леушина, беглого Саньки покинутая супруга. Верка работала официанткой в гаряевском придорожном кафе и имела репутацию весьма склочной особы. Но была ли в этом виновата профессиональная деформация или от природы такой уж у Верки был характер, неизвестно, да и неважно. Важно то, что Людмила Петровна, увидев приближающуюся Верку, упала духом. Может, Верка Леушина случайно мимо остановки проходила, а может, нарочно выбрала случай, чтобы народу вокруг было побольше, но к делу приступила немедленно, едва завидев Людмилу Петровну.

– Здрасьте, Людмила Петровна! – отвесила Верка шутовской поклон.

Собравшиеся на остановке подтянулись поближе, боясь пропустить начало спектакля, обещавшего быть феерическим, как и все скандалы, на которые Верка большая мастерица.

– Здрасьте, люди добрые! – не забыла Верка и зрителей.

– Здравствуй, Вера, – сдержанно произнесла Людмила Петровна.

– Вы посмотрите на нее, какая красавица! – двумя руками показала на Людмилу Петровну Верка. – И причесочка, и глазки, и костюмчик вон – ох, не запылился бы!

Людмила Петровна, отвернувшись, посмотрела в ту сторону, откуда должен был прибыть автобус. Даже если он придет по расписанию, что вообще-то возможно, и то у Верки в запасе четыре минуты. А четырех минут ей за глаза хватит, чтобы устроить локальную ядерную войну. От души приложив про себя и Саньку, и свою идиотскую доброту, Людмила Петровна, вздохнув, приготовилась к худшему. Главное, она знала – надо быть сдержанной и не подавать Верке ответных реплик. Это все равно что бросать в костер зажигалки.

Но Верка в ее репликах и не нуждалась.

– Вы поглядите, люди добрые, какая от чужих-то мужиков польза! Троих уголовников ей мало, так она на порядочных мужиков перекинулась!

Женщины на остановке, улыбаясь, переглянулись: весть об «общежитии» в заброшенном доме на окраине облетела село еще осенью, и с тех пор все с интересом ждали, как станут развиваться события. А первые шаги в новом бизнесе, которые сделала Людмила Петровна, вовсе раскололи Большой Шишим на две равные группы. К несчастью, в это утро, похоже, собрались в основном представители оппозиции.

– Ну и как тебе с моим мужиком спится? Скажи, Людка, не жмись, народу интересно же! Или ты с четырьмя сразу? Ох, позавидуйте, бабы! Кому за всю жизнь и одного не перепадет, а нашей-то красавице сразу четверо!

– Уймись, Верка! – попыталась урезонить ораторшу одна из женщин. – Следить надо было за мужиком. Да не больно он у тебя и завидный.

– Не завидный, да мой! – возразила та. – А за свое я глотку порву. Слышь, Людка? Пожгу твой сарай к чертовой матери! Так что лучше добром отдай мужика!

Людмила Петровна увидела вдалеке спасительное желтое пятно автобуса. Это придало ей храбрости, и она торопливо, но стараясь сохранять спокойствие, заговорила:

– Вера, послушай, твой Александр – взрослый мужик, он сам решает, где ему жить и чем заниматься. И ты напрасно думаешь, будто меня связывают с ним какие-то отношения…

– Сучка не захочет – кобель не вскочит! – радостно парировала Верка. – А ты она самая сучка и есть, правильно тебя из школы поперли!

– Вера, я тебе обещаю: приходи вечером, я мужиков попрошу, вот прямо сейчас позвоню. – Людмила Петровна демонстративно достала из сумки телефон. – Мужики твоего тебе за ворота силком выведут и отдадут, даю тебе честное слово!

Подошел автобус, началась суета с посадкой и погрузкой, и Веркина ответная реплика (а она была, кто бы сомневался) потонула в шуме. Но Людмила Петровна тоже была не лыком шита и, проработав всю жизнь в женском коллективе, привыкла оставлять за собой последнее слово. Иначе нельзя, съедят. Зайдя в автобус, она не стала проходить в салон, а встала в дверях. И когда они уже начали закрываться, она высунулась наружу и, придерживая створки рукой, прокричала остававшейся на остановке Верке:

– Я сейчас позвоню! Чтобы они успели напоить его до беспамятства и связать по рукам и ногам! Потому что в трезвой памяти он к тебе не вернется!

Ответный монолог Верки, как и было спланировано, слушали уже только козы и мальчишки. Зато в автобусе хохотали до следующей остановки, а Людмила Петровна сидела слегка сконфуженная, но, в общем, довольная ходом импровизированного диспута.

Ночевать она осталась в городе, у подруги. К сыну с невесткой не пошла, слишком свежа была обида, да и не знала она, как вести себя с невесткой. С одной стороны, понятно, что – ничего особенного, есть у нее теперь новая родня, надо привыкать, все привыкают, а свекрови всегда невесток не жалуют, так уж повелось. А с другой – как ничего особенного?! В общем, лучше у подруги.

А утром, вернувшись в Большой Шишим, сразу пошла к мужикам. Все-таки беспокоилась. Она даже звонила, предупредила насчет Верки. Ну, те посмеялись, да и ладно. То, что неприятности еще не закончились, Людмила Петровна поняла еще на подходе к дому. На свежевыкрашенных воротах черной краской наспех было накорябано то самое слово, которым Верка охарактеризовала ее вчера на остановке. Веками проверенный народный способ мести в сельской местности с частными домовладениями.

На такое продолжение Людмила Петровна не рассчитывала. У нее упало настроение. А когда представила, что станут говорить (уже говорят!) сегодня в деревне, и вовсе махнула рукой, повернула от самых ворот и ушла домой. Дома ее ждало письмо от Владика – долгожданная радость. В последнее время сын писал редко, оправдываясь занятостью на службе. Она не настаивала, понимала – привыкает парень, становится самостоятельным, ему уже не нужны каждодневные разговоры с мамой. Сама, однако, по-прежнему писала почти ежедневно. Хотя, конечно, чепуха все эти письма бумажные, прошлый век. Владька теперь ей звонил по сотовому. Нечасто, и много не скажешь, а все же живой голос. Прочитала бегло, отложила. Выпила таблетку от головной боли. Подумав, добавила снотворного, раз уж экскурсий на сегодня не запланировано. И легла спать, плотно закрыв окно шторами.

Проснулась уже под вечер от телефонного звонка. Звонил Родин. Беспокоился, куда она пропала, почему не заходит и телефон молчит. Поговорили о том о сем как ни в чем не бывало. На осторожные расспросы Родин весело ответил, что все в порядке, никаких происшествий. Пусть приходит и сама убедится. Недоумевая, Людмила Петровна решила все же сходить к мужикам, посоветоваться, как быть. И непременно выгнать дурака Саньку к чертовой матери!

К ее удивлению, ворота бабушкиного дома встретили ее великолепно выполненной хохломской росписью, черной с красным и золотым. Красота – глаз не оторвать! И никаких букв, будто они ей утром померещились. На лавочке перед воротами сидел весь личный состав во главе с дедом Семеном, без которого уже давно не обходилось ни одного интересного мероприятия на соседском дворе. Ждали Людмилу Петровну.

– А… Это откуда? – заикаясь, показала она на ворота.

– Это Денис. С плошки твоей срисовывал, что в серванте. Здорово, да? А Юрка с утра за красками мотался в город, – похвастался дед, словно рисовал и мотался в город за красками лично он.

– А зачем? – Людмила Петровна от удивления растеряла словесный запас.

– Дак красиво же! Людям приятно. И тебе красиво, глупая.

Неустроев молчал, но сиял не хуже хохломской росписи на воротах.

Она только воздуха набрала побольше да выдохнула, так ничего и не сказав. Тут же, на лавочке, на свежем воздухе, обсудили планы на завтра: тяжелый день, сразу две экскурсии, детей кормим здесь, а взрослую группу кормить не будем, Федосье Иосифовне не управиться. Потом Людмила Петровна, отчаянно зевая (хорошее, похоже, снотворное попалось), засобиралась домой досыпать. Родин вызвался проводить. Она удивилась – отродясь ее не провожали, вроде не девочка уже, да и мужики вообще-то без нужды старались людям глаза не мозолить, но спорить не стала. И еще больше удивилась, когда он вдруг снял свою куртку и накинул ей на плечи, а ведь Людмилу Петровну и впрямь знобило. «Как в кино», – усмехнулась про себя.

– Людмила Петровна, я тебе вот что хочу сказать, – начал Родин, как только они отошли от дома (у них так странно сложилось – она его на «ты» и «Юра», а он ее хоть и на «ты», но «Людмила Петровна», вроде как хозяйка). – Сегодня мужик один приезжал, родственник ваш.

– Иван? – уточнила она. – Странно, почему не позвонил.

– Наверное, он без тебя хотел, – предположил Родин. – Обошел тут все, везде нос сунул. Стал нам советы давать…

– И что? – развеселилась Людмила Петровна.

– Послали мы его, – сознался Родин. – Куда положено.

– А он?

– Пошел. Что ж ему еще делать? Мы так и не поняли, зачем он приезжал со своими советами.

– И правда странно, – смеялась Людмила Петровна. – Он мне еще когда говорил, что это раньше была страна советов, а теперь, мол, другие времена. Ладно, я позвоню ему.

– И вот еще что… Сегодня утром я к Верке ходил.

– И что? – перестала улыбаться Людмила Петровна. Значит, та надпись на воротах ей не померещилась.

– Вера Михайловна больше не будет, честное слово. Она сама сказала. Милая детская фраза.

– А как ты ее убедил? Тоже послал?

– Нет, она какая ни на есть, а все же женщина, так что тут другой подход нужен.

– Какой же? Ну говори, что я все из тебя клещами вытягиваю? – возмутилась она и даже куртку скинула, потому что ей вдруг жарко стало.

– Я пообещал, что до осени мы ее Санька перевоспитаем и вернем ей в целости и сохранности, как новенького. Сказал, что такой женщине, как она, нужен не пьянчуга бесхарактерный, а настоящий мужик. Вот быстренько сделаем из Саньки мужика и вернем. А пока приглядим, чтобы ничего не начудил.

– И она поверила? Детский сад какой-то, честное слово, – усмехнулась она. – К тому же горбатого могила исправит, а у Саньки горб, как у верблюда.

– Убедил, – коротко, не вдаваясь в детали, сообщил Родин. Он вообще был неболтлив.

– А она… она не говорила тебе…

– Нет. Не говорила. Это я сказал, что волноваться ей не о чем. Потому что я сам с тобой сплю. Она и успокоилась. А я за красками поехал. Завтра же две экскурсии.

– Спасибо… – пробормотала Людмила Петровна, чувствуя, как ее лицо покрывается красными пятнами. – Это ты здорово придумал. Насчет красок особенно.

Остаток пути они проделали в молчании и расстались у дверей ее дома.

На следующий день приехал Иван, которому Людмила Петровна, конечно же, забыла в суете позвонить. Не отказался от борща, а поев, сразу приступил к делу:

– Людмила, у тебя загранпаспорт есть?

– Нет, он мне без надобности. Куда мне ехать-то?

– Cделай паспорт, – распорядился Краев. – Мало ли что.

– Нет, Иван, некогда мне такой чепухой заниматься, и без того дел по горло, – отмахнулась она. – Вон к сыну в Мурманск и то выбраться не могу. Да и денег лишних нет.

– Ты сделай, – настаивал Иван. – У меня тут командировка наклевывается в Штаты. По линии ассоциации фермеров. Может, и тебя получится с собой взять.

– Здрасьте! А я с какого боку? У меня два огорода и корова, которую Бабиновы приводят, но все это на фермерское хозяйство не потянет.

– Оформим как-нибудь, не твоя забота. У меня там все знакомые, я уже три раза ездил и на стажировку, и так просто, познакомиться. Я ведь и курсы закончил по западному агробизнесу. Дорогу и проживание принимающая сторона оплачивает.

– Халява, приди! – шутливо воздела руки к небу Людмила Петровна. – Мои ребята так всегда перед экзаменами говорили.

Но гость не поддержал ее веселья. У него была еще одна тема для разговора, и весьма серьезного.

– Я ведь что приехал, Людмила… Мужики эти твои мне не нравятся. Наживешь ты с ними хлопот. Да что там, уже нажила. Мало тебе вчерашнего? Позор на все село.

– А что вчера было? – невинно поинтересовалась она, с удовольствием вспоминая расписанные под хохлому ворота.

– А ты что, вчера туда не ходила? – удивился Краев.

– Почему же? Ходила. Там в порядке все. А Денис ворота покрасил – красота, слов нет! Жаль, у парня судьба такая, а то бы стал художником настоящим.

– Какая судьба! – вспылил Иван. – Алкаши и уголовники! Воры, если того не хуже! Зачем тебе притон в собственном доме? Гони их в три шеи, Людмила.

Она помолчала, глядя в сторону. Собрала хлебные крошки со стола, потом посмотрела на Ивана.

– Не могу.

– Да почему, черт возьми?! – Он хлопнул ладонью по столу, аж ложка о стакан звякнула.

– Не кричи. Чего раскричался-то? Люди они, Иван. Не собаки, чтобы гнать. Так получилось, что им некуда податься. Раз могу помочь – надо помочь. Они же мне помогают.

– И как же? – едва сдерживаясь, с издевкой уточнил Краев.

– Юра за рабочими следил, по дому все делает. Володя мне с бумагами помогает, с документами. Электричество будем проводить. А Санька, кстати, электрик, он всю проводку в доме заново прокинет, сколько лет уж там электричества не было, обветшало все. Денис, представляешь, на огороде работает лучше любой женщины, у него все технологии свои, я и не вникаю, от греха подальше. Бабиновым ходит помогать, они ведь старенькие уже. И еще обещал сена накосить для их Зорьки.

– А я тебе разве не могу помочь?

– Можешь, конечно, и помогал, спасибо тебе огромное. Но у тебя свое хозяйство вон какое, до меня ли? И потом, ты знаешь, – мечтательно добавила Людмила Петровна, – у меня какая идея есть? Я хочу кур и кроликов взять. Или козу. Козу даже лучше. Нам корову приводят, но ее в тот день, когда экскурсия, в стадо не отдают, Карпу Филипповичу приходится ее самому пасти, а он уж не молоденький. Зато ты бы слышал – дети пищат от восторга, когда им разрешают Зорьку погладить. Открыв рот, смотрят, как Федосья Иосифовна ее доит, они же про это только в книжках читали. Она у нас уже такая артистка, не поверишь! Специально на публику играет.

– Кто артистка?

– А обе! И Зорька, и баба Федя, – засмеялась Людмила Петровна, но осеклась, увидев, как зло смотрит на нее Краев.

– Не понимаю я, что ты сердишься, Иван. Ну живут люди и живут, даже в селе уже все привыкли. Общежитием называют. Давай не будем про это, ладно? А еще я знаешь что хочу? Чтобы дед Семен детям сказки рассказывал, вроде он дедушка Слышко из сказов Бажова. Он такой болтун, у него получится, тем более он все равно по полдня у нас обретается. Козу можно под козлика Серебряное копытце загримировать, я в ЦПКиО такое в Новый год видела, когда мы с ребятами в город ездили. А дедов кот вполне за кошку Муренку сойдет… Ты что, Иван? – Она замолчала, заметив выражение его лица.

– Коза! Корова! Федосья Иосифовна! Кошка Муренка, мать ее за ногу! Уголовников полный дом! Дура ты, Людмила, на всю голову! – вскочив, заорал выведенный из себя Краев. – Нарвешься – ко мне не приходи! Я тебя предупреждал!

Он вылетел из кухни, хлопнула входная дверь, да так, что стены задрожали. Через минуту под окнами взревел мотор «уазика», и гость отбыл восвояси.

– Сам дурак, – пробормотала Людмила Петровна. – Чем тебе кошка Муренка не угодила?

На следующий день последовало продолжение банкета: под вечер в гости к Людмиле Петровне наведался участковый. Был он не местный, из района, но работал в Большом Шишиме уже лет десять и дослужился до капитана. В делах разбирался, хотя без энтузиазма.

– Здравствуйте, Алексей Данилович! – воскликнула она, стараясь скрыть беспокойство. – Парни мои вроде бы не хулиганят, какими судьбами ко мне?

– Здравствуйте, Людмила Петровна! А вы только парней в люди вывели, так сразу себе новую головную боль приобрели?

– Случилось что? – испугалась Людмила Петровна, которая, сама себе не признаваясь, постоянно ждала, что с ее постояльцами произойдет какая-нибудь неприятность.

– Пока нет. Хотя предупредить я вас обязан. – Участковый говорил серьезно, озабоченно. – Когда у вас Родин с Кузнецовым жили, это я еще понимаю. В конце концов, люди они приличные, отсидели за экономику, по нынешним временам и не судимость вовсе, а так… мелкая деталь биографии. А вот Неустроев ваш…

– А что Неустроев?

– Рецидивист он. Хулиганка у него. Нанесение тяжких телесных повреждений. Три судимости. Пять лет общего срока. И все по пьянке, обратите внимание.

– Я ему условие поставила – не пить. Он согласился. Даже на провокации деда Семена не поддается. Может, исправился человек, – заступилась за специалиста по хохломе Людмила Петровна. И вспомнив, не удержалась похвастаться: – Он мне на заборе знаете какую красоту нарисовал? Залюбуешься!

– Про забор тоже знаю, – вздохнул участковый. – И про скандал на остановке. Санька-то Леушин вам на что сдался?

– Мне Санька даром не нужен! Но ведь пришел человек, сказал, что с женой разводится, жить ему негде. Мужики его приняли. Сами так решили. А мне собачиться, что ли? Алексей Данилович, жена у него зараза…

– Это да.

– И я еще буду его по голове бить! – ободренная поддержкой, продолжала свою мысль Людмила Петровна. – Ну вот если не складывается в жизни у мужика, так что же, я ему не могу помочь? Глядишь, обдумают все, решат… Может, и наладится у них. Ведь мне же это ничего не стоит! И денег я ни с кого не беру. Наоборот, они мне с ремонтом помогают, с огородом, я им плачу. То есть Юре и Денису. У Володи свои деньги водятся, у Саньки зарплата, он половину, как положено, Верке отдает, на девчонок.

– Знаю, – кивнул участковый. – С тех пор как вы этим самым… турбизнесом занялись, некоторые в селе только и делают, что ваши деньги считают.

– Да, озолотилась, сами видите. Лопатой гребу. А что касается мужиков, то вы мне просто скажите, Алексей Денисович: мне их выгнать? Сказать, чтобы проваливали и духу их не было? Ну, Юра с Володей не пропадут. Санька к жене вернется, а там он ее спьяну по голове стукнет или Верка его удавит. Ну, или сопьется он, а ведь хороший электрик, руки золотые. А Денису-то идти некуда. Опять на зону? Так он по дороге еще кого-нибудь покалечит. Выгнать? Я выгоню! – Она смотрела на участкового требовательно, ждала ответа.

– Людмила Петровна… – Он мялся, подбирая слова. – Мне дан приказ с вами побеседовать. Тем более недавно события такие и в Кущевской, и на Ставрополье. Восемь трупов и двенадцать. И оба хозяина убитых – из криминальных кругов. Не дай бог, у нас что-нибудь подобное произойдет. Мне начальство приказало: там у вас в Большом Шишиме притон, поговорите с этой Мумриковой. Они же вас не знают.

– Вот вы со мной и поговорили. Ваша совесть чиста, так и доложите начальству. А еще передайте, что идиотка Мумрикова закрывать свой притон наотрез отказалась. А по закону вы ничего против меня предпринять не сможете. Я Юре с Володей временную регистрацию сделала и Денису тоже сделаю, а больше у вашего начальства ни к ним, ни ко мне никаких претензий нет. Они свое отсидели. И хватит.

– Людмила Петровна, вы на меня не сердитесь, – примирительно произнес участковый, удивленный ее неожиданной горячностью. – Вообще, вы, наверное, правы. Очень часто люди становятся рецидивистами именно потому, что на свободе их никто не ждет и не собирается им помогать вернуться к нормальной жизни. Но и вы меня поймите…

– Я другого не понимаю! – перебила его Людмила Петровна. – Вот Гаряевы все село в страхе держат, Марат – настоящий бандит, он ведь тоже сидел, и мы не знаем, за что, в отличие от моих… подопечных. А ларьки прошлым летом сгорели? А магазин никакой нельзя открыть, кроме тех, что Марату принадлежат? А жена его покрывает! Тимка хулиганит – с него тоже спросу нет. А с моими, что с Сашкой, что с Владькой, вы же сами сколько раз проводили беседы! Чуть что – поставим на учет, поставим на учет… А Гаряевым закон не писан? Про них что ваше начальство говорит?

– Про них мое начальство говорит, – тщательно подбирая слова, начал участковый, – только это между нами, Людмила Петровна, очень вас прошу… Про них начальство говорит, что гаряевские дела – не моего ума дело. И даже не их ума. Понимаете?

– Нет! Не понимаю! – продолжала. – Скажите сами, раз уж у нас такой разговор откровенный. Я дальше передавать не буду, привычки такой не имею.

– Да что тут не понимать-то?! – крикнул участковый. – Крыша у них! И не здесь! В городе! А может, и выше. Я уж не знаю, мне не докладывают. Все дела, что были заведены, прекращены в связи с непричастностью. И даже был запрос из Госдумы от какого-то депутата – что это вы там обижаете честного гражданина? Вот мы и не обижаем.

– Ясно, – кивнула она. – А я сама себе Госдума. Вот вы моих и не обижайте!

– Значит, уже ваших? – усмехнулся участковый.

– А раз они никому не нужны, почему не подобрать хороших мужиков?

– Как сыновья? – перешел к более приятной теме участковый. – Владислав скоро демобилизоваться должен?

– Месяц как должен, да задерживают. Надобность, говорит, служебная. Я не расспрашиваю, наверное, в плавании они. Каждый день жду. Помощник мне будет. Бог даст, на заочное учиться пойдет, хотя он учиться, честно говоря, не очень любит… Сашка с торговлей своей завязал, слава богу, я чуть ли не на коленях его умоляла. Работает теперь по специальности, инженером, женился, вот-вот ребенка родят. Внучку! – погордилась Людмила Петровна, не углубляясь в детали.

– Хороших сыновей воспитали. Теперь, значит, этих воспитывать станете? – подзадорил участковый.

– А что? И стану! – улыбнулась Людмила Петровна. – Запросто! У меня диплом есть, педстаж двадцать пять лет без малого, так что буду опять работать по специальности. Ненамного сложнее, чем с нынешними детками пятнадцати лет.

– Ну что ж… – поднялся участковый. – Желаю вам удачи. Пусть все будет в порядке. Если что, обращайтесь. И главное – смотрите, чтобы они не пили. Наши ведь мужики что? Спьяну такое учудят, что стрезва и в голову никогда не придет. С Семеном Никифоровичем поговорите. Дед всю жизнь не дурак выпить был, как жена умерла, и вовсе хорошо закладывал. А тут такая компания собутыльников.

– Поговорю, – пообещала Людмила Петровна. – Я деду занятие придумала. Он у меня роль играть будет. И Юру попрошу, он не пьет много.

– Тогда всего доброго, – произнес участковый.

Вечером она долго не могла уснуть, вертелась с боку на бок, ходила в кухню пить воду, хотя пить не хотелось. Спорила с кем-то, будто продолжая разговор, выдвигала все новые и новые аргументы в защиту своего притона, общежития, пансионата – как только не называли прибежище ее квартирантов в Большом Шишиме. «Интернат» – вдруг всплыло из памяти еще одно слово. Да, точно, интернат. Тот самый, куда замотанные или нелюбящие родители отдают непослушных или мешающих им детей. На время, пока все не наладится. Только этих мужичков, весьма далеких от идеала, отдали ей не родители, а жены. Жены, которые не стали ждать, не захотели подставить плечо, решили поискать более успешных партнеров. Людмила Петровна не осуждала их, помня о собственном опыте семейной жизни с Вовкой Мумриковым. Ждала, терпела, все верила, что исправится, бросит пить, займется наконец подрастающими сыновьями, которым нужна отцовская рука. Напрасно, как выяснилось, ждала, только время зря потеряла. Прошла, забылась ее семейная жизнь, как плохой сон, и слава богу. Она давно сама себе хозяйка и сыновей вырастила!

Однако они ведь тоже люди, а не ветошь какая. И имеют право на лучшую жизнь. Не пили бы только, все беды у нас от водки проклятой! Да как их заставишь? И тут в голове вдруг стала вырисовываться некая картина. Получалась она от реализма далекая, скорее абстракционистская. Но зато красивая – глаз не оторвать! Поняв, что теперь все равно не уснет, Людмила Петровна вскочила, схватила ручку, листок бумаги и принялась лихорадочно писать. Ручка, как назло, капризничала, царапала бумагу. Людмила Петровна, охваченная творческим порывом, сердилась, торопясь оформить свои мысли на бумаге. Уснула она уже под утро, когда занимался рассвет, совершенно счастливая.

Вскочила, как обычно, в шесть, и сна ни в одном глазу. Умылась кое-как, даже завтракать не стала, помчалась к своим подопечным. Поскольку так рано никогда не приходила, узнала много интересного об их житье-бытье. Володя во дворе делал зарядку, пот с него лил градом. Родин рядышком махал руками – так, для удовольствия. Санька варил на плитке с газовым баллоном (подарок с барского плеча деда Семена) кашу: сегодня было его дежурство. Денис сидел на приступочке, хмурился, похоже, маялся с похмелья. Судя по тому, как Санька ронял то одно, то другое и чертыхался, то пил вчера Денис не в одиночестве. Во-от, это самое она и имела в виду! А ведь сегодня люди на экскурсию приедут!

– Командовать общее построение или сначала можно позавтракать? – насмешливо спросил Родин.

– Нет, вы кушайте, а я потом расскажу, – слегка устыдилась своего энтузиазма Людмила Петровна.

Но решительности не растеряла и, когда с завтраком было покончено (Денис скривился и есть не стал), попросила минуту внимания. Все четверо уселись и смотрели на нее настороженно, только у Родина в глазах плясали насмешливые чертики.

– Уважаемые мужчины! – Она немного волновалась и сворачивала в трубочку принесенные с собой листы бумаги. – Вчера ко мне приходил участковый. В общем, ему начальство посоветовало наш, как он выразился, притон разогнать. Но я его убедила, что этого делать не стоит. Со временем, когда у вас все наладится – а я уверена, что именно так и будет, – этот вопрос решится сам собой. Но до того момента я пообещала ему, что у нас будет полный порядок. Я имею в виду, что не возникнет никаких конфликтов. – Она строго посмотрела на Саньку, и тот виновато пожал плечами. – Но этот вопрос мы вроде бы уладили. А чтобы исключить возможность других происшествий, я вот тут составила один документ. Вы прочитайте и подпишите. И будем жить в соответствии…

Тут Людмила Петровна все-таки сбилась, потому что теперь все четверо таращились на нее с изумлением и полным непониманием, словно она вдруг заговорила с ними по-английски. Людмила Петровна торопливо расправила свернутые в трубочку листочки и раздала каждому по два. Листочки были исписаны аккуратным учительским почерком.

– «Устав интерната для брошенных мужей», – первым вслух прочитал Родин, переглянулся с приятелем, и оба принялись хохотать, сгибаясь пополам и хлопая себя по коленкам.

Пока они хохотали, Санька и Денис, не отличавшиеся такой скоростью мышления, добросовестно вникали в текст.

– Тут подписать, что ли? – хмуро уточнил Денис, ткнув пальцем в низ второго листочка. – Только у меня ручки нет.

– Стой, Денис, ты же не вник как следует! Это документ! Исторический! – утирая слезы, замахал на него рукой Володя. – Ничего нельзя подписывать!

– А мне что? Если ей надо… – пробурчал Денис, взял протянутую Людмилой Петровной ручку и поставил на листке подпись-закорючку. Подумал и добавил: – Людмила Петровна… у меня тут… пиво. Можно, а?

Она не ответила, да и вопроса, похоже, не слышала, сердито глядя на надрывавшихся от смеха Володю и Юрия. Такие любой серьезный вопрос превратят в балаган. Но они уже обессилели от смеха, и веселье пошло на убыль.

– И что тут смешного? – сердито спросила Людмила Петровна.

– Фу-у… Извините, Людмила Петровна, – произнес Родин. – Давно я так не смеялся. Хотя вы, безусловно, правы: документ серьезный и требует внимательного прочтения и анализа.

– Вот и я думаю, – неожиданно встрял до сих пор молчавший Санька. – Неправильно тут.

– Что неправильно? – насторожилась она, готовая отстаивать свою позицию. И уж не Саньке бы возникать, если на то пошло!

– Ну что интернат для брошенных мужей. Меня никто не бросал, я сам от Верки ушел, – гордо объяснил беглый муж.

– Не придирайся, Александр, – вступился за нее Володя, проследив, как за спиной Людмилы Петровны Денис бесшумно пробирается к колодцу, где в подвешенном ведре, выполнявшем роль холодильника, было заначено пиво. – Тут важна суть. А суть уловлена правильно. Я восхищаюсь и подписываюсь двумя руками! Давайте ручку!

– А ты сам-то прочитал? – подозрительно спросил его Родин.

– А то как же? У Людмилы Петровны отменный почерк, просто редкость в наш век компьютерного письма. И отменная фантазия… То есть я хотел сказать – деловая хватка. Вы настоящая бизнес-леди.

– Смеетесь! – обиделась она. – А что я неправильно написала? Нет, вы скажите, скажите! Смеяться все могут.

– Все правильно, – успокоил ее Родин, – и четко сформулировано: «Я, такой-то, прошу принять меня в интернат для брошенных мужей с такого-то числа… Обязуюсь соблюдать установленные правила… Пункт первый: не злоупотреблять спиртными напитками и не поддаваться на провокации Семена Никифоровича. Пункт второй: соблюдать режим дня, установленный по договоренности с другими жильцами интерната. Пункт третий: не вступать в конфликты с жителями села…» Да мы, собственно, и не собирались. «Пункт четвертый: устроиться на работу либо в «Малахитовую шкатулку», либо в другое место по собственному выбору. Пункт пятый: соблюдать правила противопожарной безопасности. Подпункт а): не курить в сарае…» Вот это очень здравая мысль. Как, впрочем, и все остальные. Так, что у нас в конце? «За несоблюдение устава интерната проживающий исключается из числа жильцов и обязан покинуть его в течение двух дней». Я тоже подписываю непременно, Володя, давай ручку. Более того, Людмила Петровна, мы вот с Володей обещаем вам лично проследить за строжайшим выполнением устава нашего замечательного учреждения. Одна просьба – вы оставите нам хотя бы один экземпляр?

– Для более детального изучения, – улыбнулся Володя. – А то, знаете ли, на бегу. Александру на работу пора собираться. Да и Федосья Иосифовна, кстати, скоро придет тесто ставить. Людмила Петровна, мы с Юрой вот что предложить хотим: у Федосьи Иосифовны пироги, конечно, замечательные, но народ тут на свежем воздухе не то что пироги – слона готов съесть. Бегут потом в магазин, скупают все подряд. К вашим Гаряевым, что характерно, выручку им поднимать. Давайте мы купим мясо, сделаем шашлыки. Я вас уверяю – уйдет влет!

– А кто будет шашлыки делать? Я не умею, – засомневалась она. – Хотя… зелень своя, овощи покупать можно у соседей…

– Да мы и будем делать. Не сомневайтесь, уж что-что, а шашлыки у нас отменные получатся. Сегодня и попробуем. Сейчас за мангалом съездим и за мясом, а на следующий раз на рынке договоримся, чтобы самое лучшее нам оставляли. А Денис до вечера стол под навесом сколотит. Скамейки есть. Вы согласны?

– Я клеенку куплю! – вдохновилась Людмила Петровна. – И посуду одноразовую! Только как мы это все повезем? Такси там брать? Дорого… И вообще, как возить-то?

– На машине, – пояснил Володя.

– Нет машины, – вздохнула она. – Сашка мой, старший, все хотел купить, да женился, скоро ребенок родится, не до машины им пока.

– Ну тогда на моей съездим, – предложил Володя. – Уже девять? Прямо сейчас и поедем, мясо-то мариновать надо. Вы идите домой, собирайтесь, а я приведу себя в порядок и за вами заеду. Через полчасика.

На пару с Юрием они выпроводили ничего не понимающую Людмилу Петровну за ворота, и ей ничего не оставалось, как двинуться домой, соображая, с чего это вдруг им пришло в голову так ее разыгрывать. Неужели в отместку за ее интернат для брошенных мужей? Так ведь сами сказали, что идея хорошая. Через полчала соседи Людмилы Петровны наблюдали удивительную картину: к подъезду подкатил новенький, блещущий серыми боками джип, как у Марата Гаряева. Из подъезда выплыла Людмила Петровна – фифа-фифой! Из машины выскочил шофер, здоровый мужик, открыл перед ней дверцу, она уселась, и джип, немилосердно пыля, вылетел со двора. А следом за ним рванулись в разные концы села досужие кумушки обсуждать увиденное.

К полудню общественность Большого Шишима сформировала два мнения, согласно существовавшему разделению на партии. Партия поддержки несправедливо уволенной учительницы Мумриковой радостно полагала, что за ней заехал богатый любовник. Знай наших, не лыком шиты! Партия ненавистников новоиспеченной миллионерши Мумриковой предрекала, что нечестно нажитые деньги к добру не приведут и это бандиты платят ей за постой. Уселась, как королева! С шофером! Зараза!

Но Людмила Петровна ничего этого не знала. Усевшись к Володе в машину, она немедленно потребовала ответа: как, откуда, почему втайне и на какие, собственно, шиши?!

– Людмила Петровна, не сомневайтесь, на свои собственные, – смеясь, пояснил Володя. – Никого не грабил, честное слово.

– Но ты же говорил, что у тебя денег ни копейки не осталось? Ну, когда судили тебя?

– Я говорил, что отдать пришлось все до копейки. Но у меня же не только этот завод был. И друзья имелись. Они мне помогали. Поэтому я не совсем нищий.

– Но тогда почему?! Почему ты тут живешь? Без электричества?! Я же думала, что тебе некуда идти, потому что тебя жена выгнала! И все забрала, ты же сам сказал!

– Да это мелочи, – выруливая на идущее в Горноуральск шоссе, произнес Володя. Было видно, что он испытывает удовольствие от управления послушной мощной машиной. – Забрала и забрала, дай бог счастья в личной жизни. Барахло – дело наживное. Только я его наживать пока больше не хочу. Незачем мне. И не для кого.

– Да что ты, Володя, – возразила Людмила Петровна. – Ты молодой еще, все наладится. И семья, и работа.

– С семьей я подожду, наигрался. А с работой… Я уехать хочу. За границу. Здесь, может, и родина, и все такое… Но работать нормально тут нельзя. Только высунешься – получи по башке! Да так, что по самую шляпку в дерьме. Вынырнешь воздуха глотнуть – опять получи! У меня ведь почему завод отобрали? Не потому, что я с другими акционерами поссорился. А потому, что наш завод большим дядям понадобился. Знаете, как малыш игрушку хочет? Гори все синим пламенем, а ему подай, и все. Получит, наиграется, распотрошит и бросит. Так вот и большие дяди. Отберут у мальчиков помладше заводик, раздербанят на несколько частей, мол, что там внутри? Распотрошат и бросят. За новым заводиком побегут, страна большая, им надолго хватит.

– Но сейчас же не девяностые годы, – заступилась за цивилизованную рыночную экономику Людмила Петровна. – Сейчас все по-другому, по закону. С коррупцией борются и вообще…

– Вот я и попробовал по-другому. Через суд. В результате дядям – заводик, мне – пять лет, чтобы не возникал. Дяди, ведь они тоже не от себя действуют. Короче, я в эти игры наигрался. – Володя говорил зло, напористо и автомобиль вел резко, обгоняя, стремительно перестраиваясь из ряда в ряд.

– А почему не уехал?

– Я же по УДО вышел, это условно-досрочное, – пояснил Володя. – То есть меня как бы простили, но условно. Теперь я должен хорошо себя вести, ни в какие дела не лезть, ходить отмечаться. А уезжать не имею права.

– А в Большой Шишим тебя как занесло? Ты же не Денис, у которого родители избу сожгли по пьянке и идти ему некуда, кроме как в тюрьму. Ты, оказывается, можешь купить себе новую избу. В городе. Не дороже уж такой-то машины. Почему не купишь?

– А это Юрка придумал, – усмехнулся он. – У нас срок кончался день в день. И он сказал, что не желает домой возвращаться. Люди, говорит, ему тамошние теперь не нравятся. Хочет начать жизнь заново, как говорится, с нуля. Раз, говорит, меня на ноль помножили, значит, я теперь не Юрий Родин, а ноль. Вот отсюда, говорит, и начнем. Отречемся от старого мира… Поеду, говорит, в деревню, буду там картошку сажать. Я предложил: давай тебе дом куплю в деревне, если уж ты так хочешь в крестьяне записаться. Он отвечает: иди к черту, отдавать нечем будет. Мы за год сошлись с Юркой. Он хороший мужик. На зоне это быстро выясняется: кто нормальный, а кто с гнильцой. Вот я и решил с ним поиграть в эти ролевые игры. Все равно у меня жизнь теперь временная. Пока не выпустят отсюда на все четыре стороны. А так даже интереснее. И старых знакомых нет, так что лишних вопросов никто не задает. Кстати, вы тоже решили с нуля, я так понимаю. Вам помочь интересно.

– Да, – растерянно пробормотала Людмила Петровна. И решила сменить тему: – А почему не сказал про машину? Купил и молчишь. Ты где ее держал?

– У деда Семена, – улыбнулся Володя. – Я же понимаю: у вас здесь такой заповедник для туристов, из всей цивилизации один биотуалет, даже электричества нет. Колодец, печь, корова. И тут я со своим джипом. Нестыковочка. Дед сказал, что за бутылку он по ночам спать не будет, станет машину охранять. Я и доверил. А автомобиль мне нужен, приходится в город ездить по делам. Не получается у меня, как у Юрки. Он по-честному все бросил и с нуля начал. Я не могу. А вам спасибо большое. За всех.

– Володя… – Людмила Петровна вдруг почувствовала, что у нее предательски свербит в носу, и поспешно достала из кармана платок. Убрала из глаза несуществующую соринку и закончила свою мысль: – Очень жаль, если ты уедешь. В смысле, не от нас, а из России. И хорошо, что тебя пока не выпускают!

– Да что же хорошего? Лично я ничего хорошего в этом не вижу.

– А может, ты потом передумаешь, – вздохнув, произнесла Людмила Петровна. – И не уедешь. Родина есть родина. Здесь направо, потом налево, и приехали.

Конец августа принес две новости, одну, как водится, хорошую, а другую – не очень. Хорошая заключалась в том, что у Людмилы Петровны родилась внучка. Назвали ее Людмилой. А Людмилу Петровну, которая до сих пор так и не была у молодоженов в гостях, пригласили знакомиться с тезкой. Она поехала, тщательно подготовив себя к мысли, что интеллигентному человеку, каковым она, безусловно, является, не пристало разделять людей по цвету кожи. И все же втайне надеялась, что девочка будет в отца, в Александра Мумрикова, а не в далекую кубинскую родню. Говорил же Сашка, что у его тещи внешность почти обычная.

Приехав к детям, она с удовольствием отметила образцовый порядок в небольшой съемной квартирке, вкусный запах тушеного мяса, доносившийся из кухни, а главное – совершенно счастливого и вроде даже немного растолстевшего Сашку. В конце концов, креолка так креолка, она вполне симпатичная и, похоже, хозяйственная. Разве было бы лучше, если б сын женился на какой-нибудь хорошенькой блондинке-вертихвостке – страшный сон любой матери, имеющей сыновей! А взяв на руки крошечный невесомый сверток, из которого выглядывала недовольная мордочка с сонными коричневыми глазками, вдохнув забытый запах молока, чистых пеленок и еще чего-то такого, чем пахнут только новорожденные младенцы, Людмила Петровна пришла к выводу: ей совершенно безразлично, на кого будет похожа ее первая внучка. Лишь бы была здорова и счастлива. Таким образом, мир в семье восстановился, и молодое поколение семьи Мумриковых получило приглашение приехать в гости, чтобы подышать свежим воздухом и поесть овощей и фруктов с прабабушкиного огорода.

Вторая новость Людмилу Петровну расстроила и едва не довела до гипертонического криза. Это уж младший сынок постарался, Владька. Прислал письмо, в котором подозрительно долго рассказывал о том, что, по данным ученых, Гольфстрим не то остывает, не то ослабевает и нынешней зимой, вероятно, замерзнет Кольский залив, который вообще-то считается незамерзающим. И как будет выходить из этого положения Северный морской флот, который там базируется, неизвестно. Впрочем, завершал лирическое отступление сын тем, что он это замечательное, уникальное явление – замерзание Кольского залива – увидит своими глазами, подписал контракт на дальнейшее прохождение воинской службы и домой не вернется. В ближайшее время, во всяком случае, а там, может, в отпуск.

Людмила Петровна, полная самых скверных предчувствий, бросилась звонить сыну: а вдруг его заставили подписать контракт силой? Ну как можно по доброй воле отказаться вернуться домой и остаться на несколько лет в Заполярье? Владик отвечал немного виновато, но бодро и уверенно: он много думал, сам все решил и решения своего не изменит. Хочет посмотреть мир, корабль стал его домом, флот – призванием. Северное сияние – это прекрасно, и к тому же он увидит все океаны мира! Только теперь он понял, что такое океан, о котором мать ему столько рассказывала, а он, глупый, подсмеивался над ее увлеченностью. И еще он понял, что надо учиться: он постарается поступить на заочку в политехнический, ему помогут.

Последний аргумент окончательно убедил Людмилу Петровну, что сын, в вопросах учебы неисправимый разгильдяй, кажется, стал взрослым и принял окончательное решение, на которое ей не удастся повлиять.

– У одного родня в районе Карибского моря, другой Северный Ледовитый океан обживать надумал, – всхлипывала, жалуясь матери, она. – Это я виновата! Все капала им на мозги своими океанами, островами, кокосами да пиратами! Книжки читала, энциклопедии покупала! Допокупалась! Да пропади они пропадом, эти океаны! Осталась одна-одинешенька!

– Чего ты несешь, Людмила? – говорила совсем несердито мать и гладила ее, как маленькую, по голове. – Я у тебя есть, Сашка, внучка родилась. Может, и невестка ничего окажется. А Владька молодой, пусть послужит, раньше в армию-то охотой шли, не то что сейчас, и паек там, и форма, и дисциплина. Сама-то глянь: парни наши шишимские из армии вернутся – и что? Учиться не желают, а работать негде, колхозы разорили. В городе они тоже никому не нужны, там своих полно. Не старые ведь времена, чтоб на завод пошел – тебе почет, уважение, да еще и общежитие. Парни-то и пьют. Гришку Сорокина посадили, говорят, Марья давеча приходила, рассказывала. Вот тебе и уехал в город… Года ведь не прошло. Ничего, пусть Владька послужит. Дело хорошее. И под присмотром.

Мать бормотала, как сказку рассказывала. И Людмила Петровна немного успокоилась. Она не знала, чем Владька стал бы тут заниматься. В селе работы нет. И в городе, права мать, тоже медом не намазано. Вот Сашка как нахлебался, так он хоть выучился, диплом получил. А у Владьки – колледж, ПТУ по-старому, и все. Опять же Сашке квартиру надо покупать, хотят ипотеку брать, да еще обзаведенье всякое, ребенок родился – и все на одну его зарплату… Может, лучше, что пока Владька остаться решил. А там видно будет.

Приведя таким образом мысли в относительное равновесие, Людмила Петровна с энтузиазмом взялась за свои дела. Не за горами была зима, значит, нужно придумывать что-то новое, раз летние посиделки за шашлыками и прогулки к Чусовой вот-вот станут невозможными из-за погоды. Да и Талый Ключ замерзнет зимой, так что и якобы обитающая там бабка Синюшка тоже отправится на каникулы. Придется гостей чем-то иным занимать. И тут отличную идею подсказал Родин. Встретил ее однажды с книжкой в руках и с очками на носу, точь-в-точь как она сама любила время по вечерам проводить, если, конечно, в Интернете не сидела. Присмотрелась – томик Бажова, который она по его просьбе на прошлой неделе принесла.

– Людмила Петровна, я тебе одну идею хочу предложить. В ваших местах ведь всегда золото добывали, а Большой Шишим считался центром золотодобычи на Урале. И сказы я нашел про золотоискателей – «Про Великого полоза», «Змеиный след», «Жабреев ходок».

– Да и самородок знаменитый у нас нашли, до войны, правда, но старики помнят – «Лосиное ухо», почти четырнадцать килограммов, – погордилась Людмила Петровна, которая всегда увлекалась краеведением. – Третий по величине в России, хранится в Алмазном фонде, в Кремле. Два слепка есть, один в Горноуральске в краеведческом, другой у нас, в районном музее. А что?

– Замечательно. Я и не знал. Надо третий слепок заказать, объяснить зачем, не откажут, – задумчиво произнес Родин. – Нужно нам золотодобычу организовать.

– С ума сошел! – испугалась она. – Не дай бог, найдем, всех разом и посадят!

– Да ничего мы не найдем, – успокоил ее Родин. – Так бы все и находили. Будет такая ролевая игра в старателей. Отведем их на старый рудник. Далековато, правда. Или можно на берег Чусовой. Там такие блесточки попадаются.

– Это пирит! – засмеялась Людмила Петровна. – Тоже нашел золото! Детишек обманывать.

– Неважно, не в этом дело! Прочитаем сказ, про золото расскажем, про самородок этот… Потом дадим им… Как тут написано? «Кайлу да лопатку, ковш да мешок за спину». «Струмент не ахти какой надо», – вот и я так думаю. Объясним, что такое рассыпное золото, что жужелка, а что лапоток, какие Жабрей находил. Расскажем, как горячей железной лопатой работали, как мокрой деревянной. И вперед, пусть ищут. Понятно, что игра. Но сейчас все играют во всякие исторические игры – то с Наполеоном воюют, то с немцами под Москвой, то в хоббитов играют. Историческая реконструкция называется. И костюмы надо – рубахи и портки. Тоже не ахти, справим.

– Понятно… – задумчиво протянула Людмила Петровна. И уточнила: – А если не найдут? Золота?

– Найдут пирит. Инки, между прочим, называли его «кошачьим золотом» – тоже, между прочим, познавательно. Пирит в магазине продается при минералогическом музее, стоит копейки. А старательское дело, оно, сами знаете, Людмила Петровна, ненадежное, – подражая старинному уральскому говору, объяснил Родин. – Во всем Золотой полоз виноват. Все золото, значит, в его власти. Вот, видать, и отвел на время жилку Золотой полоз. А с нас какой спрос? Игра, она и есть игра.

– Да ты откуда все знаешь? – изумилась она. – И про пирит, и про Полоза, и про хоббитов?

– Про хоббитов – из прошлой жизни, про полоза – так кто ж у нас не знает-то, а про пирит – из Интернета, Вовка ноутбук купил, ему по работе надо, а у нас он вместо телевизора. И еще нужно бы тебе свой сайт сделать. Продвижение, как теперь говорят. Но тут, конечно, без специалиста не обойтись.

Людмила Петровна, поразмыслив, позвонила своим партнерам в Горноуральск, изложила идею насчет золотодобычи. И, к ее удивлению, уже через две недели в Большой Шишим приехали первые «старатели» – большая компания на трех машинах. Открыв рот, взрослые дяди слушали рассказ Людмилы Петровны, ощупывали слепок с «Лосиного уха», будто это был не гипс, а чистое золото. Потом дотошно изучали ржавый, но зато аутентичный «струмент», честно собранный по сараям и чердакам Большого Шишима, и с детским восторгом ковырялись в песке на берегу Чусовой, на потеху сельчанам. Ездили на рудник, за полчаса всласть намахались кайлом и лопатой, вернувшись в дом, от пуза наелись пирогов и шашлыка. И уехали домой совершенно счастливые, сжимая в руках крохотные кусочки «кошачьего золота», купленного в музее и ловко подкинутого в песок дедом Семеном, который играл роль сказочника дедушки Слышко и всем заговорил зубы до одури.

Оставался вопрос: как принимать людей зимой, когда Лесную улицу завалит снегом? Тут ведь метлой да лопатой не обойдешься, а в Большом Шишиме уже много лет чистили только центральную улицу имени вождя пролетариата. Но и он неожиданно решился – Иван Краев пообещал на зиму отдать им старый трактор. Дело было так. Краев, который носа не показывал к Людмиле Петровне с тех пор, как назвал ее дурой и выбежал из ее кухни, хлопнув дверью, однажды вечером явился как ни в чем не бывало. Она обрадовалась – ее огорчала странная и беспричинная, на ее взгляд, ссора с Иваном, который сделал для нее столько хорошего.

Иван привез бутылку сухого вина, коробку импортного печенья, фрукты и даже цветы.

– Ты прямо как жениться приехал! – пошутила Людмила Петровна.

Но он шутку не поддержал, лишь усмехнулся. Она не стала продолжать – мало ли какие у мужика обстоятельства, а она тут со своими шуточками. Посидели хорошо, поговорили. Он ей – про свои фермерские дела, про то, что вот опять в Америку собрался. Она ему – про внучку и про то, что Владька решил остаться на флоте.

– Правильно сделал, – отозвался Краев. – Чем ему тут заниматься? Коровам хвосты крутить? Так теперь и коров нет. Одни ларьки да магазины. Или с мужиками твоими водку пить?

– Зря ты, Иван, на них ополчился. Они у меня молодцы. Знаешь, сколько всякой работы выполняют? Что бы я одна сделала? Только теперь понимаю, как ты был прав и какая я была дурочка наивная. Я без них как без рук. Они электричество провели. Сами баню поставили, лишь печника наняли, и все. А еще, представляешь, мы с Юрой придумали золото добывать, теперь отбою нет, все выходные расписаны до самого Нового года. Только не знаю, что делать будем, когда дорогу завалит снегом. Все экскурсии придется отменять. Ужас.

– Придумали они… – проворчал Иван. – Трактор дам. И вот еще что, Людмила. Я сейчас, ты посиди…

Он вышел из квартиры и через пару минут вернулся, неловко держа в руке крошечного котенка. Непонятного цвета зверек дрожал от страха и таращил круглые зеленые глаза.

– Возьми. Это тебе, – протянул он котенка Людмиле Петровне.

– Спасибо, – удивилась она, беря зверька поперек тощего пузика и ощущая, как испуганно колотится маленькое сердечко. – Ты думаешь, у нас в селе своих кошек не хватает?

– Да я… – смутился Иван. – Кошка родила пятерых, от тех избавились, а этого я пожалел. Глаза вон какие зеленые, как трава прямо. Ну и оставили. А кошка его гоняет, чуть не грызет прямо. Жаль котяшку-то. Вот я и вспомнил, что ты хотела козлика завести с серебряным копытцем и кошку Муренку. Вот пусть Муренка и будет.

– Спасибо, – улыбнулась Людмила Петровна, рассматривая Ивана: ей очень нравилось, как он смущается. Но все же не удержалась и добавила, вспомнив старую обиду: – Я вот думаю, зачем вообще вам с матерью собаки при такой кошке?

Ее ехидного выпада Иван предпочел не заметить, расстались они по-хорошему, причем, уходя, он чмокнул ее в щеку.

По осени дел добавилось: опять стали приезжать школьники, потом родители с детьми, и все чаще – взрослые солидные дяди, которым понравилось играть в золотоискателей. Привлекала гостей и большая, только что отстроенная и пахнущая сосной баня, и шашлыки, производство которых уже впору было ставить на промышленную основу. Все крутились как белки в колесе, уже и со стороны пришлось работников приглашать. Недостатка в желающих не было, потому что найти работу в Большом Шишиме в последние годы было непросто. Вроде село, а сельской работы после ликвидации колхоза никакой не стало: земли отдали под коттеджи, животноводство приказало долго жить еще в девяностые годы, несколько фермеров успевали сами работать за десяток пьющих и недобросовестных наемных мужичков.

– Ты понимаешь, Людмила, – кипятился при встрече Иван, – мне за державу обидно! Вот приезжают журналисты, охают-ахают, как же вы один двести пятьдесят гектаров обрабатываете… Я им говорю, как тебе тогда, мол, на полдня работы. У меня хватит техники, чтобы пятьсот гектаров обрабатывать. А на кой хрен, если зерно закупается ниже своей себестоимости? Не верят, глаза таращат. Горожане!

Людмила Петровна слушала, кивала – большего от нее и не требовалось. Иван, только что вернувшийся из поездки к фермерам штата Айова, напоминал кипящий чайник, над которым пар приподнимает крышку. Он горячился, фыркал и грозился обрызгать кипятком любого, кто попытается возразить.

– Это ведь дело государственное! – проводил он политинформацию для деда Семена и компании, навещая их по вечерам. – Один фермер в США кормит сто сорок человек. И ему не надо ни офиса, ни водителя, ни охраны, ни секретарши, ни бухгалтера. У них начальников нет! А попробуй фермера тронь! За него сразу такие силы вступятся! А у нас? Крутишься, как собака на перевозе, тому дай, этому дай, перед этим отчитайся. А что вырастил – отдай за копейки. Они нас боятся!

– Да ладно врать-то! – как дровишек в костер, подкидывал реплику дед Семен. – Чего им тебя бояться-то? Ты, Ванька, бен Ладен, что ли?

– Да я для них хуже бен Ладена! – заводился тот. – Если я один буду хотя бы сто человек кормить, они-то чем станут заниматься? Мы аграрная страна! Если нормально, а не через одно место все организовать, то мы можем на мировой рынок выйти, а не закупать мясо в Мексике, кур – в Штатах, а зерно фиг знает где! Они у нас будут закупать, вон и академик Ясин то же самое говорит. Да только не слушают ни его, ни меня. Пробьешься разве?! Что тогда они будут закупать-делить-распределять? А?

– Да, крепких хозяев наша власть всегда боялась, – соглашался Володя. – Пока пощипать их можно – терпят, а если начнут много о себе думать – раскулачить, это народ понимает.

Людмила Петровна с таких политинформаций тихо сбегала, прося Юрия проследить, чтобы местные политические и экономические обозреватели с горя не напились. Ивана ей было, конечно, жаль: пашет мужик, душой за страну болеет, и словно ему одному это надо. Только палки в колеса все ставят. Теперь она тоже знала об этом не понаслышке, улаживая дела то в налоговой, то с санврачами, то с местной администрацией, которой ее бизнес покоя не давал. Но мужикам все равно жить тяжелее: они так устроены, что переживают непременно сразу за все государство, в масштабе один к одному, а там всегда найдется повод для нервотрепки. Женщинам проще: в доме порядок, близкие здоровы, на работе все нормально, и слава богу, а что там, за границей ее маленького личного мирка, ей особого дела нет.

Но жизнь бывает весьма изобретательна, если уж решает поразвлечься, подкидывая задачи для решения. Однажды утром, уже по первым заморозкам, Людмила Петровна пришла в бабушкин дом, чтобы помочь Федосье Иосифовне с пирогами – днем должны были приехать экскурсанты. И застала мужиков за странным делом: они вставляли оконное стекло, а остатки старого лежали рядом на покрытой инеем траве.

– Ну вот… стоило мне один день не прийти. Мальчишки, что ли, набезобразили? – расстроилась она.

– Не то чтобы мальчишки, – отозвался Родин. Ему не хотелось рассказывать. – У нас тут, понимаешь…

– Новый жилец у тебя, Людмила Петровна, принимай, коли хочешь, – развела руками Федосья Иосифовна.

Из-за ее спины выглядывал незнакомый мужичок – невысокий, пузатенький, с тощей неухоженной бороденкой. На зэка вроде не похож, уже наметанным глазом определила Людмила Петровна. Володя ободряюще похлопал его по плечу. Денис хихикнул. Федосья Иосифовна посмотрела осуждающе. Дед Семен – тут как тут – терся у только что затопленной печки, грел радикулитную спину.

– Может, мне кто-нибудь расскажет, что здесь произошло? – рассердилась Людмила Петровна. – Хватит переглядываться!

Все промолчали, и тогда Юрий, очевидно бывший за старшего, вздохнув, вывел ее на крылечко и поведал о событиях вчерашнего дня. Незнакомый то ли дед, то ли мужик, который звался Петром Борисовичем, вчера утром приехал из соседней деревни Сосновки. Сказал, что ушел от жены, достала его семейная жизнь. Попросился на постой. Мужик вроде хороший, непьющий, плотник. Самый контингент для интерната, о котором в окрестностях не слышал уже только ленивый. Надо сарай на зиму утеплять, баню до ума доводить. И вообще…

– Что – вообще? – уточнила Людмила Петровна, подозревая неладное. – Взяли – ладно, мне в вашем сарае места не жаль. Ты не крути, ты мне про стекло скажи. Он буйный, что ли, оказался? Батюшки…

– Да не он, – с трудом сдерживая смех, покачал головой Юрий. – Супруга его. Приехала вчера. И с автобуса прямиком к нам.

– Та-ак. Понятно… Значит, как летом с Веркой? Скандалить начала?

– Ну, сначала уговаривала его, Петра то есть. Мол, вернись, я все прощу. Он ни в какую. Даже на крылечко выходить отказывался. У нее, говорит, рука тяжелая. Да и я могу не сдержаться. Сцена получится некрасивая. В общем, боится он ее как черт ладана. Хотя еще неизвестно, кто в данном случае черт. – Юрий усмехнулся. – Он, видите ли, сбежал утром потихоньку. Да, дурак, записку оставил: прости, дорогая, уезжаю в Большой Шишим, поживу там в интернате у Мумриковой Людмилы Петровны, она специально открыла для таких, как я, от жизни потерпевших. Вот она и явилась требовать возвращения блудного мужа. Мы не вернули, есть же, в конце концов, мужская солидарность. – Юрий едва сдерживал смех, вспоминая вчерашние события. – Сказали, что с Дона выдачи нет. А она постояла, схватила камень – и хрясь в окно! Только стекло звякнуло. Ну, покричала еще, а тут – окраина, слушателей, кроме нас да деда Семена, нет. Она и ушла.

– Хорошенькое дело! – возмутилась Людмила Петровна. – А меня кто-нибудь спросил?

– Так мы же не знали! – развел руками Юрий. – Да ладно, обойдется. Стекло вставили. Не будет же она каждый день ездить. Сосновка отсюда далеко. А человек имеет право на личную неприкосновенность. Она же Петра точно убьет, если мы его выдадим.

Людмила Петровна подозрительно посмотрела на него, но он вроде не издевался, говорил серьезно. И махнула рукой – и без этого… как его… Петра Борисовича дел полно. И правда, хорошо, что плотник. Днем приехал автобус с экскурсантами, пошла привычная круговерть, и история с разбитым оконным стеклом позабылась бы, но у противной стороны имелось свое видение ситуации и стратегические планы. Как выяснилось позднее, супруга беглого Петра Борисовича, привыкшая за собой оставлять последнее слово, сориентировалась на местности, провела консультации с местными кумушками и попросилась на ночлег к Верке, как тоже потерпевшей от захватнической политики бизнесвумен Мумриковой. Верка не отказала гостье. За вечер дамы выпили по литру чая и по рюмочке, вспомнили нанесенные обиды и нашли общий язык. Постановили: посягнувшую на чужое Людку Мумрикову надо наказать по всей строгости, чтобы неповадно было, свое отобрать и вернуть на положенное место.

Людмиле Петровне в тот день повезло, хотя сам человек и не всегда это понимает: в связи с Веркиной занятостью на службе (а работала она официанткой в кафе) наступательную операцию пришлось отложить до наступления вечера. То есть до того времени, когда ничего не подозревающие экскурсанты, усталые и довольные, погрузились в автобус и покинули театр грядущих военных действий. А иначе могла бы Людмила Петровна и лицензии лишиться в связи с излишней интерактивностью музея деревенского быта.

Утром, еще до экскурсии, она ходила навестить мать, и даже успела немного поссориться с ней, и настоение себе испортила. Дело в том, что матери, как обычно, еще вчера в подробностях доложили о новом жильце и о том, что его навещала разгневанная супруга.

– И откуда только они узнают, я прямо поражаюсь! Там же глухая окраина, вот помри там кто – неделю не найдут и не спохватятся. А если что не так, то через пять минут все всё знают. И уже тебе доложить успели. Ну не заразы ли?

– Ты на людей не неси, Людмила, – не стала отвлекаться на обсуждение деревенских сплетниц Евдокия Кондратьевна. – Ты сама-то что делаешь?

– Что я делаю? – удивилась она. – Откуда их только черт приносит на мою голову, мужиков этих непутевых? Они мне даром не нужны, одни проблемы от них. Что от Саньки, что от этого. И ведь немолоденький вроде, с виду лет шестьдесят, если не больше.

– Седина в голову – бес в ребро, – кивнула мать. – А ты потакаешь. Дела семейные, пусть сами разбираются. Чужому человеку тут встревать негоже. Я ведь знаю, почему у тебя ворота цветами расписаны. И вся деревня знает. Не срамись, Людмила, на все село. И меня не срами. Скажи этим своим: вот вам бог, а вот порог, идите, откуда пришли. Без них справишься.

– Нет, мама, не справлюсь, – возразила Людмила Петровна. – Ты же знаешь: и огород на них, и баня, и за домом смотрят, и по хозяйству все. Санька, конечно, мужик несерьезный, кто спорит. Но за лето всю проводку в доме поменял, электричество наладил. И пить у нас перестал! Без Володи как бы я людей кормила? Юра такое придумывает, что я бы в жизнь не догадалась, и за порядком следит. Денис…

– Да что ты мне рассказываешь! – возмутилась мать. – Насобирала отовсюду чужих мужиков и рада! Уголовников! Я тебе говорю: гони их в шею и не позорься. Мне помирать скоро, а тебе здесь жить. Что люди скажут?

– А что скажут? На каждый роток не накинешь платок. Есть такие, что никогда ничего хорошего все равно не скажут, хоть ты в лепешку расшибись. – Людмила Петровна старалась быть сдержанной, но чувствовала, что заводится. – А кто-нибудь, может, вспомнит, что я помогла людям в трудный момент. Ты сама мне говорила, что надо о людях думать, не о себе. Кто-то толкнет, а кто-то и поможет. Я запомнила, мама. Мне помогали и Анфиса Романовна, и Иван, и другие. Теперь я помогу. Если всех слушать, то лучше сразу лечь и помереть, тогда про тебя никто худого слова не скажет. Хотя и то вряд ли.

– Ох, не знаю, Людмила, ох, не знаю, – вздохнула мать. – Коли так, смотри сама, ты себе хозяйка. С Иваном посоветуйся. Он мужик, ему виднее.

– Ты себе противоречишь, мама! – засмеялась Людмила Петровна. – То гони мужиков в шею, то без мужика никуда, я уж не знаю, как быть.

– С тобой спорить – что с телком взапуски гоняться, – махнула рукой мать. – Не переспоришь. Поступай как знаешь.

Наступил вечер. Людмила Петровна, дед Семен и обитатели интерната в полном составе сидели за столом в доме, а не в сарае и ужинали. Обсуждали события дня и вводили в курс нового жильца, который очень стеснялся всеобщего внимания, а больше всего Людмилы Петровны. Когда на пороге возникли гости, их поначалу не заметили. Пришлось громкоголосой Верке брать инициативу в свои руки.

– Сидите, значит? Водку трескаете? – заорала она.

– Дура! Чего приперлась? Какая водка? Глаза протри! – крикнул Санька, сразу приходя в привычное склочное состояние, в котором он всегда общался с женой.

Людмила Петровна удивилась: когда его дражайшей половины не было рядом, Санька был тихим, молчаливым. Наверное, силы экономил.

– Вера Михайловна, мы же с вами договаривались – никакой водки, – вскочил с места Юрий. – Мы договоренности соблюдаем, можете сами убедиться. Проходите, присаживайтесь. Поужинайте с нами.

Верка шагнула к столу, удивленная вежливым обращением приятного мужчины, но ее спутница, коренастая и щекастая тетка лет пятидесяти, отрезала:

– Нам рассиживаться некогда! Петр, собирайся! Домой поедем. Там и поешь. А то подавишься чужим куском.

Поджав губы, она неприязненно переводила взгляд с Людмилы Петровны на Володю, потому что муж постарался улизнуть из поля зрения супруги, отодвинувшись вместе с табуреткой за широкую Володину спину.

– Послушайте, уважаемая, извините, на знаю, как вас по имени-отчеству… Мы вашего супруга не удерживаем. Возможно… – начала Людмила Петровна на правах хозяйки, но осеклась под ее взглядом. Было ясно, чти никакие аргументы не подействуют. Она хотела вернуть мужа и намеревалась сделать это любой ценой.

– Ты помолчи! – приказала она Людмиле Петровне и добавила, заметив, что к ней повернулся Юрий: – И ты тоже. Ну?! Петр?! Я долго буду ждать?

– А я не поеду! – прокашлявшись, сообщил Петр Борисович из своего укрытия. – Мы решили.

Володя рассмеялся.

– Кто это вы? Он, что ли? – Гостья ткнула пальцем в Володю. – Я тебе решу! Собирайся, кому сказала!

– Это он со мной решил. То есть я с ним. Мы вместе решили, – отважно бросился в бой Санька. – Ушли мы и не вернемся.

Брошенные жены набрали побольше воздуха и заголосили слаженным дуэтом, особенно старалась супруга Петра Борисовича, награждая всех собравшихся самыми отборными и нелестными прозвищами. Мужики растерялись.

– А ти-хо!!! – крикнула Людмила Петровна, треснув кулаком по столу.

Все в изумлении замолчали. В наступившей тишине стало слышно, как где-то в стороне зудит комар.

– Это! Мой! Дом! Тут никто! Никогда! Не орал! И орать не будет! Вон отсюда! Немедленно! А то ведь я не посмотрю…

В подтверждение своих слов Людмила Петровна, выскочив из-за стола, засучила рукава кофты и двинулась на женщин, которые так и не присели к столу, а продолжали стоять посреди комнаты. В глазах Верки мелькнул испуг: хозяйка дома была на голову выше ее и гораздо крупнее, к тому же она была вне себя, и если бы ей действительно пришло в голову вышвырнуть их вон, то начала бы она не с коренастой тетки из Сосновки, а с нее, с Верки. Неизвестно, что успела подумать тетка, но она сделала шаг назад. И тут между ними вклинился Родин.

– Уважаемые дамы! Если мне будет позволено, то я предложил бы сесть за стол переговоров. Тем более нам есть что обсудить, согласитесь… Прошу вас… – продолжая бормотать светским тоном, он мягко, но настойчиво взял Людмилу Петровну под руку, развернул на сто восемьдесят градусов и отвел к столу.

Володя тем временем, оставив на произвол судьбы прятавшегося за ним Петра Борисовича, обошел скандалисток с тыла и подсунул им табуретки, на которые они вынужденно сели. Таким образом, мизансцена стала неподходящей для полноценной корриды, поэтому Людмила Петровна хотя и упрямо продолжала свое выступление, но уже на два тона ниже:

– Вы сюда зачем пришли? Скандалить? Так я сейчас полицию вызову. А приедет участковый, еще и расскажу, как вы мне окна били. И другое имущество портили! – Она грозно посмотрела на женщин и по их виду поняла, что тактическое преимущество перешло к ней, потому что те не ожидали неинтеллигентной выходки от пусть и бывшей, но все же училки. Во всяком случае, Верка ее совершенно по-другому описывала. – За ворота будет как минимум штраф, а за выбитое окно – я уж и не знаю, что будет, потому что это уже рецидивизм. Так, Володя?

– Железно. Статья двести тринадцатая. Хулиганство. Да еще группой лиц по предварительному сговору, – подтвердил тот. – Лишение свободы на срок до семи лет.

– Это что – за окно? – изумилась Алевтина. – Семь лет?! Ни фига себе.

– Окно не я! Меня там не было, я еще на работе находилась. Я только хотела человеку помочь, – поспешила сдать новую знакомую Верка. И покосилась на мужа. – А мне что? Пусть живет, где хочет… сволочь! Деньги носит. Пить вроде не пьет. Хотя, конечно, обидно.

– Мы же с вами договорились, уважаемая Вера Михайловна, – укоризненно развел руками Юрий, глядя на Веру. – Мы свои обязательства выполняем. А с вашей стороны нужно терпение и понимание. Не надо форсировать события. И все будет хорошо, как вы хотели. Да, Александр?

Санька промолчал. Верка неожиданно всхлипнула:

– Я думала, может, согласится он уже домой… От людей совестно! А тут эта приехала, накрутила меня. Я и разнервничалась. Ты меня прости, Саня. И ты, Людмила, тоже.

– Да за что прости?! – снова ринулась в бой пришедшая в себя супруга Петра Борисовича. – Я за своим пришла! Мне чужого не надо, как некоторым! – Она с ненавистью покосилась на Людмилу Петровну. – Но и мое не трогай!

– Вас как зовут, уважаемая? – спросил Юрий.

– Алевтина Гавриловна, – угрюмо ответила гостья, давая понять, что уж ее-то этими фортелями не проведешь.

– Алевтина Гавриловна, а давайте у самого Петра Борисовича поинтересуемся, – вкрадчиво продолжил Юрий. – Он все-таки живой человек. И имеет право высказаться.

Все посмотрели на Петра Борисовича. Он, однако, не имел ни малейшего желания излагать свою позицию и лишь покачал головой, как упрямый малыш, которого мама отрывает от строительства и тащит из песочницы домой обедать. Тогда с места поднялся Санька, который за время, проведенное в мужском коллективе вдали от любящей супруги, кажется, стал повыше ростом и вообще смотрел веселее.

– Мы с Петром так решили: домой пока не возвращаемся! – заявил он и поспешно добавил, видя, как подскочила Алевтина: – А если будете орать или драться, то мы на развод подадим! Оба.

– Ты забыл сказать, что бить стекла тоже не разрешается, – тихо подсказал Володя.

В наступившей паузе Денис, до сих пор следивший за баталией молча, не выдержал и хихикнул. Петр Борисович посмотрел на него укоризненно – молод еще, вот поживи с мое, тогда узнаешь.

– Да, и окна тоже, – согласился Санька. – Короче, до весны мы тут живем. А дальше – смотря по поведению вашему. Мы, может, с Петром опять выбирать будем. Вас, баб, вон сколько! А нас мало! Вот ты, Верка, мне всю жизнь заела. Как женился, дурак, сразу после армии, так и заела. Я при тебе не мужик, а навроде этого… пуделя! Служи, не гавкай, тапки принеси! Уважения, одним словом, никакого!

Родин взглянул на Дениса, тот странно хрюкнул, закашлялся и пошел от греха подальше за печку греть чайник. Впрочем, и оттуда все было отлично видно и слышно, а уж пропускать местную версию «Дома-2» он не собирался.

– А Петра жена не понимает. Он человек тонкий, потому что художник. Талантливый. Ему поддержка нужна. Да, Петр? – обратился Санька к Петру Борисовичу.

Тот ограничился кивком – то ли был от природы несловоохотлив, то ли жизнь научила лишний раз не высказываться.

– Развратник он. Бабник. Бесстыжая морда. Позорит меня на всю деревню, – тихо и вроде бы даже жалобно произнесла Алевтина. – От баб его спасу нет. Всюду бабы. Без ничего. Голые. И в доме, и в сарае, и в бане. В огороде тоже. Через забор же видно все. Люди пальцем показывают, смеются. Из других мест приезжают поглазеть. Рехнулся, говорят, Алевтинин Петька на бабах-то. А сейчас и вовсе сбежал. А я, получается, с его бабами оставайся…

Денис за печкой не выдержал и захохотал. Людмила Петровна посмотрела на невзрачного, сидевшего на краешке табуретки Петра Борисовича с удивлением: она и предположить не могла, что за внешностью заурядного, побитого жизнью дедка скрывается отпетый Казанова. Надо же, в его-то возрасте – и в сарае, и в бане. В огороде уж совсем зря. Да еще при живой жене…

Петр Борисович, как человек действительно тонкого восприятия, сообразил, что симпатии хозяйки медленно, но верно переходят на сторону его супруги и его судьба висит на волоске.

– Я художник! – вдруг высоким срывающимся голосом закричал он. – Я, может, всю жизнь к этому стремился.

– Придурок ты, – вздохнула покинутая супруга. – Старый пень. А туда же. Куда конь, блин, с копытом, туда и рак с клешней. Смотри, пожалеешь. Ладно, оставайся. А я всех твоих баб изуродую. Топором. На куски распилю. Бензином оболью и подожгу.

– Умышленная порча чужого имущества, – заметил знаток юриспруденции Володя. – Статья сто шестьдесят седьмая. Штраф до сорока тысяч, исправительные работы до года, лишение свободы на срок до двух лет.

– Юра, а может, в полицию позвонить? – склонившись к Родину, тихо спросила Людмила Петровна. – Она, похоже, сумасшедшая. Вдруг изувечит кого? Ревность – страшное дело.

– Пока не надо, – прошептал ей Родин. – Я сам прослежу. Веру же уговорил, она вон сколько держалась.

– Если ты моих женщин хотя бы пальцем тронешь… Хотя бы одну… – пробормотал Петр Борисович. – Если ты… То я удавлюсь. И напишу, что ты виновата. Живи потом.

– Да пропадите вы пропадом! – всхлипнула Алевтина. – Сволочи! И без того бабам с вами жизни нет, так вам все мало, вы еще и свалить норовите. А нам как же?

– Парадокс, – сочувственно поддакнул Володя. – Вечный конфликт мужского и женского начал. Не так с нами хорошо, как без нас плохо.

Говорить больше было не о чем. Гостьи встали и направились к выходу. Но Верка уже почти от дверей вдруг метнулась назад и звонко чмокнула в щеку отшатнувшегося с перепугу Саньку. Хотела еще что-то сказать, но только махнула рукой. Провожать их никто не вышел, все остались сидеть за столом с остатками недоеденного ужина. И каждый думал о своем, как в песне поется. Только Юрий украдкой показал Людмиле Петровне поднятый вверх большой палец. Молодец, мол!

У наступившей зимы оказался серьезный характер. Еще с ноябрьских зарядил снег и шел, и шел, будто там, наверху, порвался мешок, а хозяева не замечают убытка. Столбик термометра упал и замерз на отметке минус двадцать. Вместе с ним за одну ночь замерзла Чусовая. Лесную дорогу завалило снегом, так что к заброшенному руднику было не добраться даже и с трактором, и полюбившуюся горожанам игру в золотоискателей пришлось отложить до весны. Вскоре в город пришел грипп, школы балансировали на грани карантина. Групповые экскурсии отменялись одна за другой, продажи встали, и ближайшая перспектива выглядела безрадостной. Редкие экскурсии выходного дня, когда приезжали одна-две семьи, ситуацию не спасали. И к началу декабря только что вставший на ножки и сделавший первые шаги бизнес Людмилы Петровны впал в зимнюю спячку вместе со всем заваленным снегом Большим Шишимом.

Обитатели интерната маялись от безделья. С неохотой Людмила Петровна разрешила им переселиться из утепленного, но все же не рассчитанного на двадцатиградусные морозы сарая обратно в маленькую комнату дома. Правда, и жильцов стало меньше: еще в октябре Володя уехал в город, к любовнице. Он исчез из жизни своей подруги три года назад, уверенный, что если уж жена не стала ждать перемены участи, то у любовницы и вовсе как у пташки крылья. А она разыскала его через знакомых, настояла на встрече. Оказывается, все эти годы она его любила и ждала независимо от того, был ли у него контрольный пакет акций того свечного заводика или давно оттяпали его.

– Да и вообще, пора, конечно, возвращаться, не век же играть в робинзонов, – подвел итог Володя. – Дела надо налаживать, чтобы не с голым задом туда ехать. А Юлька моя и немецкий знает, и английский. Не пропадем!

Уезжая, оставил Людмиле Петровне ключи от новенькой «Нивы» и доверенность с правом продажи. Возражений слушать не стал, даже поблагодарил.

Родин постоянно уезжал в город, зачем – не говорил, да никто особо и не спрашивал. Санька утром уходил на работу, вечером исправно возвращался в интернат. Петр Борисович и Денис, похоже, бездельничали – печь затопить да снег во дворе раскидать, вот и все дела. По вечерам вся теплая компания, чего греха таить, потихоньку выпивала под неусыпным присмотром и чутким руководством деда Семена, как старшего по званию и более опытного. Пили от скуки, с устатку, для «сугреву», чтоб не драли горло пластилиновые магазинные пельмени, и просто потому, что если уж собрались мужики в количестве больше двух, то нет повода не выпить. Людмиле Петровне это очень не нравилось, но она смотрела на происходящее сквозь пальцы. В конце концов, все в рамках приличий, очень умеренно, а главное, Юрий пообещал, что все будет в порядке, и именно так оно и было: редких экскурсантов встречали расчищенные дорожки, сияющий чистотой дом и запах пирогов. Козочка Динка, пользуясь дремучей неосведомленностью горожан, успешно дебютировала в роли козлика Серебряное копытце (одна баночка серебряной акриловой краски), а в избе возле печки звонко мурлыкала исполнительница роли бажовской кошки Муренки – подброшенная Краевым кошка.

Так и шли дела ни шатко ни валко, пока не наступило шестнадцатое декабря. Этот день Людмила Петровна вряд ли сумеет забыть при всем желании. Подвыпивший Денис ввязался в драку у сельского магазина. Кто первый начал, кто кому что сказал и кто что ответил, не суть важно, но оказавшийся в родной стихии Денис изрядно подпортил физиономии двум таким же выпивохам, а третьему мужику сломал руку. После чего счастливый и довольный вернулся домой и с чувством выполненного долга улегся спать на печку.

Но выспаться ему не удалось. Через полчаса прибежала Людмила Петровна, которой немедленно доложили о том, что «доигралась, ее уголовник едва человека не убил». Не снимая валенок и пуховика, влетела в дом, тычками согнала Дениса с насиженного места и устроила ему разнос. Денис, грубо вырванный из блаженного состояния заслуженного отдыха, лишь невнятно мычал и отворачивал лицо, украшенное несколькими сине-багровыми синяками. Но когда вошедшая в педагогический раж Людмила Петровна принялась размахивать у него под носом экземпляром «Устава интерната для брошенных мужей», некстати попавшимся ей на глаза, невыветрившийся хмель ударил Денису в голову, и он дружески посоветовал Людмиле Петровне:

– Ой, да иди ты со своими бумажками! Смех один. Подтереться ими, и все дела.

Не без труда сосредоточив взгляд на маячившем перед его лицом листке бумаги, он вырвал его из рук Людмилы Петровны и бросил на пол. Она была женщиной сильной и решительной. Не пускаясь в дальнейшие рассуждения, схватила Дениса за шиворот и вытолкала в сени, а потом на крыльцо – в чем был. Швырнула вслед валенки, шапку и куртку. И молча захлопнула дверь.

Вернулась в комнату всклокоченная, красная от злости, обвела глазами мужиков. Юрий молчал. Санька подпрыгивал на месте, готовый броситься за Денисом, но вмешиваться остерегался. Петр Борисович смотрел осуждающе, но тоже молчал. А дед Семен, сразу вспомнив о неотложных домашних делах, протиснулся мимо Людмилы Петровны в двери и стал суетливо натягивать телогрейку.

– Ну? Что молчите? Я виновата, да? Я плохая, а он хороший, так, что ли? – уперев руки в бока, крикнула она.

Все молчали, но это молчание было другое, тяжелое.

– Алкаши! Навязались на мою голову! – не выдержав этой укоризненной тишины, заорала Людмила Петровна. – Устроили тут притон! Я с вами как с людьми, а вы мне вон что! Я никого не держу! Кому не нравится – вон отсюда! Можете все убираться! И без разговоров!

Хотя никто и не разговаривал. Постояв еще с минуту, она в полной тишине повернулась и вышла, хлопнув дверью.

Дениса во дворе не было. Она постояла, подняв разгоряченное лицо навстречу падавшим хлопьям снега. Потом решительно вытерла варежкой то ли слезы, то ли мокрые дорожки от растаявших снежинок, махнула рукой и двинулась к воротам.

На следующий день, позавтракав, засела за бумаги, да так и просидела, не поднимая головы, до самых сумерек. Пришел участковый. Был он непривычно мрачен, и Людмила Петровна с порога поняла – случилась беда. На читавшийся в ее глазах вопрос неохотно произнес:

– Денис твой, Неустроев…

– Да знаю я, – кивнула она. – Я уже с ним поговорила. Что ему будет-то за это?

Участковый усмехнулся и посмотрел на нее как-то странно.

– Если бы просто синяков наставил, то это частное обвинение, и возбуждается по заявлению. А он Сереге Тарасову руку сломал.

– И что, Серега тебе пожаловался? – удивилась Людмила Петровна. – По-моему, этому алкашу каждый месяц что-нибудь ломают, пока никого не посадили. На нем все и заживает как на собаке.

– Нет, не жаловался он, – вздохнул участковый. – Съездил в травмпункт, оттуда нам сообщили. Понимаете, это уже тяжкие телесные, я обязан возбудить дело.

– Господи! И что, опять Дениса посадят?

– Нет. Ничего ему не будет теперь. Умер он, в общем. Опознать надо. Вам придется. Лучше уж вы сами, чем ваши архаровцы.

– Как? Почему? – замерла с ладонью у рта Людмила Петровна. – Вчера же еще…

– А сегодня я пошел к ним туда поговорить с ним. Нет его, говорят, вчера еще вечером ушел и до сих пор не вернулся. Я велел передать, чтобы, как придет, сразу ко мне. А час назад его нашли в логу возле Талого Ключа. Заблудиться там негде, дома рядом. Упал, может, да и уснул спьяну. Замерз, короче говоря. Что его туда понесло, да еще на ночь глядя…

Людмилу Петровну охватило оцепенение, которое не давало слышать и дышать позапрошлой весной, когда ее вышвырнули из школы, из привычной размеренной и правильной жизни. Механически выполнив все формальности, связанные с опознанием тела и с похоронами (никого из родственников найти так и не удалось), она закрылась дома, как в раковине. С утра до вечера сидела у окна, смотрела на видневшийся лес, на раскинувшую руки-ветки сосну, которая стояла поодаль от остальных деревьев. Время от времени сосна начинала раскачиваться от ветра, и тогда Людмила Петровна тоже, сама не замечая, качалась из стороны в сторону, будто у нее болел зуб. Не замечала, как проходил день и наступали сумерки, и только когда становилось совсем темно и лес сливался с чернотой неба, она переходила на диван, ложилась, укрывшись пледом. Засыпала или лежала без сна, глядя в потолок.

Через несколько дней вдруг появился Юрий.

– Мне твоя мама дала ключи, – объяснил он. – Потому что я приходил, звонил, ты не открывала. Мы беспокоиться начали.

– Не слышала я звонков. А что обо мне беспокоиться? – промолвила Людмила Петровна. – Я жива-здорова, в тепле, все в порядке у меня. В отличие от Дениса. Мама вот только… Мама там как?

– Евдокия Кондратьевна здорова, я к ней заходил несколько раз, помогал. Она замечательная, очень здравомыслящая женщина.

– Спасибо тебе, Юра. Я тут раскисла… Юра, послушай… Вот ты мне скажи… это я виновата, да? Если бы я его не выгнала, то он был бы жив?

– Не знаю, – вздохнул Родин. – Судьба такая у него, наверное. Он говорил, что обратно на зону не хочет. Понял, как на свободе хорошо жить. А кто знает, может, и посадили бы теперь, раз он рецидивист. Такие дела.

– Знаешь, Юр, я один раз у бабушки коробку конфет съела, – вдруг быстро, сбиваясь, зачем-то начала рассказывать Людмила Петровна. – Она на праздник приготовила, тогда ведь трудно было конфеты купить. Ну и спрятала в погребе до праздника – от меня. А я нашла. И как одна окажусь в доме-то, улучу момент, в погреб – шасть и конфеты ем. Так все и вытаскала. Глянула – батюшки, а коробка пустая! До того мне стыдно было! И страшно, что бабушка найдет, матери расскажет. Нет, мне бы ничего и не было, а просто стыдно до ужаса! В общем, мучилась я так до праздника. И в самый праздник аж заболела от страха, температура поднялась. Ну, думаю, вот и хорошо, пока болею, ругать не станут. А хорошо бы, думаю, вообще умереть. И не было бы стыдно и страшно. Но бабушка не сказала маме. Я тогда думала, что она забыла про эти чертовы конфеты. А потом поняла: она меня просто пожалела, потому что любила дурочку сверх меры… Но это конфеты, Юра, конфеты! Забылось, прошло. А я человека убила, понимаешь? Стыдно. Страшно. И как мне теперь жить, если он из-за меня умер?

Она плакала отчаянно и теребила Юрия, требуя ответа на свой вопрос. Он ловил ее руки, успокаивал, гладил трясущиеся от рыданий плечи. Молчал, как тогда бабушка молчала, жалел ее, наверное. Успокоившись, Людмила Петровна произнесла:

– Юр, только ты не думай, что я чокнутая… Но я рассказать тебе хочу. – Она подошла к окну. – Вон видишь, где лес начинается, сосну на пригорке? Это моя знакомая. Она будто живая. Я ее Берегиней зову. И разговариваю с ней. Смешно?

– Нет, – серьезно ответил Родин. – Мало ли с кем мы разговариваем. Важно, чтобы нас понимали.

– Она понимает! – горячо заверила Людмила Петровна – Я к чему рассказываю… Понимаешь, Берегиня – это богиня у древних славян. И она должна была оберегать людей! А она меня оберегает. Вот я когда хотела таблетки выпить… ну, это неважно. Она меня словно звала, отговаривала. Время тянула. А сейчас будто больно ей стало, она от боли качалась, как человек, если зуб ноет. Мы с ней все дни тут. Я с ней разговаривала и потому не свихнулась. Спасибо тебе, что пришел, – неожиданно закончила она свою сбивчивую речь.

– Ты тоже вроде Берегиня, получается, – улыбнулся Родин. – Всех согласна спасать. За всех хочешь отвечать, да? Не надо, мы ведь взрослые мужики. За помощь – спасибо, а дальше мы сами. Пора уже. Ты права, сколько можно за твою юбку прятаться.

– Ты что, Юра? К чему ты это? – испугалась Людмила Петровна. – Что вы там еще придумали?

– Мы с Санькой и Петром к деду Семену пока переселились. А там видно будет.

– Да что же… зачем же? – растерялась она. – Я же по глупости…

– Да не из-за этого мы. Действительно, в доме музей, люди ходят, мы лишние. Одно дело – в заброшенном доме жить, а другое – в музее. Семен Никифорович нас сам пригласил. Привык, говорит, я к вам, одному мне тяжело. А в тесноте, да не в обиде. И комнат у него две, вторая пустая стоит.

– А я как без вас? – едва не заплакала Людмила Петровна и от страха проговорилась: – Без тебя?

– Да отчего же без меня? Я как раз с тобой поговорить хотел. Знаешь, Людмила Петровна…

– Людмила. А то я тебя – Юра, а ты меня, как бабку старую, по имени-отчеству.

– Людмила, – повторил Родин. – Одевайся, пойдем в дом. Там и поговорим. Я тебе кое-что показать хочу.

– Что ты мне в моем доме показать хочешь? – слабо улыбнулась она.

– Пойдем, сама увидишь. Только… Давай я подожду, а ты пока красоту наведешь.

Людмила Петровна в полной мере оценила его деликатность, когда увидела свое отражение в зеркале впервые после нескольких дней. Честно говоря, она бы предпочла не иметь ничего общего с этой старой, лохматой теткой с опухшим лицом и тусклыми глазами. Она приняла душ, вымыла голову. И впервые пожалела, что больше ничего полезного для женской красоты у нее в доме нет. Если, конечно, не считать крема для рук. А зачем ей все эти тени-помады? Столько лет прожила одна, растила сыновей, работала в школе. На работу краситься не пристало, а больше она никуда не ходила. И ни на чье внимание совершенно искренне не рассчитывала, потому что имелись у нее в жизни иные приоритеты.

Неумело орудуя расческой под струей фена, Людмила Петровна вдруг вспомнила, что у нее есть помада. В прошлом году купила, собираясь фотографироваться для доски почета, что стоит перед зданием администрации Большого Шишима. И лежит она наверняка в комоде, рядом с коробкой для ниток. Приведя в порядок волосы, она бочком просочилась в комнату. Родин смотрел в окно. Деликатный! Схватила помаду и помчалась обратно в ванную. И только там, старательно рисуя себе новые губы, отметила, что еще несколько часов назад умирала от отчаяния. И вдруг такие резкие перемены. Интересно, что намерен показать ей Родин?

Выйдя из дома, она повела было Родина привычной короткой дорогой – дворами, напрямую. Но он, взяв ее под руку, мягко, но настойчиво заставил повернуть на центральную улицу. Получалось – в обход. Людмила Петровна никогда ни с кем из своих «интернатских» не показывалась на людях. Только с Володей на его машине пару раз ездила на рынок. Но чтобы прогуливаться пешком и под ручку – такого в их Большом Шишиме не водилось, особенно среди представителей среднего и старшего поколения. А тут они шли не спеша, почти демонстративно, Родин что-то рассказывал, она кивала, соглашаясь и почти не слыша. С ними здоровались, смотрели с интересом, наверняка оглядывались вслед. И она догадалась: Родин нарочно придумал, чтобы всем показать, что она не одна. Она не виновата. Надо жить дальше.

Но, как оказалось, это были еще не все сюрпризы.

– Давай сначала в сарай заглянем, – остановил он Людмилу Петровну, когда она перед крылечком стала обметать снег с валенок, чтобы зайти в дом.

– Зачем? – удивилась Людмила Петровна. – Там же нет никого… раз вы уехали.

– Кое-кто есть, – загадочно ответил Юрий и пошел впереди нее к сараю по расчищенной от снега (надо же, убирали мужики во дворе, не бросили!) тропинке.

В сарае он щелкнул выключателем, и в тусклом свете лампы Людмила Петровна увидела в дальнем углу какие-то фигуры. Приблизилась, присмотрелась и ахнула: там стояли три высокие, в человеческий рост, деревянные скульптуры. Одна – вылитая ботичеллиевская Венера, готовящаяся ступить на берег из морской раковины. Вторая красавица расчесывала волосы, которые ниспадали ниже пояса и заодно служили ей одеждой. Третья, крепко сбитая молодая бабенка, в одной руке держала шайку, в другой – искусно вырезанный дубовый веник и одета была так, как и положено в бане.

Людмила Петровна, не отрывая глаз от всей этой красоты, отступила в сторону и едва не упала, наступив на четвертую даму, лежавшую на деревянном лежаке. Очевидно, загорала на нудистском пляже.

– Нравится? – усмехаясь, спросил Родин.

– Да-а… Просто чудо. А откуда это? – Она нагнулась и осторожно, будто живую, потрогала даму за гладкую полированную попку.

– А это у нас Петр такой мастер. Помнишь, жена его причитала, что ее достали, как она выразилась, его бабы, которые везде – и в доме, и в огороде? Это они самые и есть, знакомься. Хобби такое у Петра Борисовича. А вообще-то он агроном, на пенсии.

– Ничего себе! – воскликнула Людмила Петровна, подходя к Венере и трогая ее за руку. – Как живая, с ума сойти! А я тогда подумала, что он и вправду бабник, хотя такой вроде неказистый. И пожилой.

– Можно и так сказать, – согласился Родин. – Он вырезает только баб. А также женщин, девушек, дам, богинь и русалок. И все, заметь, обнаженные, то есть ню. Алевтина, понятное дело, мужа к этим красоткам ревнует – все внимание им, хозяйство Петя забросил, расходы опять же. Алевтина – скандалистка, мешает творческому процессу. Обидеть художника каждый может. Вот Петя и сбежал. А поскольку он ее угрозы расправиться с его женщинами воспринял всерьез, то мы на днях съездили и перевезли часть его гарема сюда. Не поверишь – там еще штук восемь осталось. Но они в огороде под снегом стоят. До весны не вынуть. Я Алевтине сказал, что они больших денег стоят, и летом я их в городе продам, так что пусть она их пока не трогает. Еще одну, кстати, дед Семен к себе уволок. Такая кустодиевская девушка, в теле. Дед Семен ее увидел и пропал. Любовь с первого взгляда. Аж руки затряслись. Волшебная сила искусства.

– Ах, прелесть какая, – бормотала Людмила Петровна, рассматривая и ощупывая деревянные фигуры. – А сделано-то как! Просто живые! У Петра Борисовича настоящий талант!

– Да… Такой красоте просто грех в огороде пропадать. Вот я и решил с тобой посоветоваться. А если нам здесь, в сарае, открыть музей деревенской эротики?

– Чего-о? – изумилась она и, оступившись, едва не села на загоравшую даму.

– Такого в мире нигде нет, – спокойно объяснил Родин, с удовольствием поглаживая владелицу тазика по крутому бедру. – Я узнавал. Не додумался никто. Понимаешь, на эротику народ всегда пойдет. Даже и в Большой Шишим. Место есть, экспонаты имеются. Вопрос в рекламе. Прессу я беру на себя: приедут, напишут бесплатно, да еще с картинками. Народ валом повалит, только успевай принимать. Как думаешь?

– Я… не знаю, – растерялась Людмила Петровна, до последней минуты подозревавшая, что Родин ее разыгрывает. – Неудобно как-то. Эротика. Что народ-то скажет?

– Так мы же не секс-шоп собираемся открывать, – развеселился Родин. – Эротика – это искусство. Ты на них посмотри – искусство?

– Да, – согласилась она. – Еще какое.

– Значит, решено. А чтобы твоя педагогическая совесть была спокойна, можем повесить табличку: «Детям до шестнадцати отвернуться и не смотреть». Хотя они уже такого в Интернете насмотрелись! Кстати, ты сможешь им рассказать о том, что секс и эротика – не одно и то же и что…

– Не буду я ничего рассказывать, – поспешно перебила его Людмила Петровна, почувствовав, что краснеет. Ну не умела она никогда вот так легко говорить на эту тему! – Красиво, конечно, а про красоту и так всем понятно, без объяснений. А Петр Борисович согласен?

– Он счастлив, – заверил ее Родин, сделав преувеличенно серьезное лицо. Вот черт, наверное, он все же заметил, как ей неловко, и смеется в душе – тоже мне, девочка-институтка! – Он трудится у деда Семена в бане в поте лица, с утра до вечера, к открытию – пока рекламу дадим, обустроим все – обещает еще двух красоток. Да плюс тех с огорода выкопаем. Солидная экспозиция получается. Теперь еще вот что… Если люди будут приезжать в музей эротики, то нужно еще что-нибудь придумать. И уж точно не экскурсию по бажовским местам. Во-первых, сувениры мелкие, их Петр сделает. Баня есть… хм, это тоже по теме.

– Да ну тебя, – отмахнулась Людмила Петровна.

– Хорошо, не будем отвлекаться, – улыбнулся Родин. – Итак, взрослые в музей и в баню, а детей куда? Детей к тебе в дом, играть в Серебряное копытце. Надо пару хороших горок залить, это мы с Саней уже начали. Кстати, Вера приходила. Мы с ней поговорили.

– И что? – насторожилась она.

– К нам просится. Говорит, что согласна из кафе своего уйти. Станет вместе с Федосьей Иосифовной гостям еду готовить. Мясо будем у Ивана брать, самое свежее, он сам предложил: что ж вы, говорит, на рынок мотаетесь, если свое под боком? Дураки, что раньше не догадались.

– Ты уже и с ним поговорил? Ничего себе… Хорошо хоть, про меня не забыл.

– Да ладно тебе! Ты хорошее дело придумала, столько людей возле него теперь, надо думать, как развиваться. Ты лучше посиди, посочиняй сценарии: про Рождество, про Крещение, про Масленицу, да мало ли там праздников. Еще лишний пункт в программе. И вот что… Слушай, а автобус мы пока не потянем? Если мы туристов на своем будем возить, то вообще все проблемы решатся.

«Мы?!» – едва не переспросила Людмила Петровна, немедленно выделив главное и не услышав про автобус. Но вовремя прикусила язык. Давным-давно никто не говорил про нее и про себя – «мы». И не называл ее заботы – «нашими». Странно… И она спросила про другое:

– И откуда ты только такой взялся? Я ведь про тебя ничего не знаю.

– Занимался раньше, – неохотно ответил Родин и замолчал.

Людмила Петровна ждала продолжения, но его не последовало. Вместо этого Родин, уже выключая свет в сарае, бывшем общежитии и будущем музейном зале, произнес:

– Людмила, там еще один мужик просится до весны пожить. Некуда ему идти. Так получилось. К деду Семену неудобно, одно дело – мы с Петром да Санька, все свои уже. Он в этом сарае поживет. Можно?

…Двух столов, поставленных «паровозиком», едва хватило, чтобы разместились все. Причем один стол поставили в большой комнате, а второй – в маленькой, перегородив дверной проем. Поэтому те, кому повезло оказаться за вторым столом, могли оттуда выбраться, проползая на четвереньках под столешницей. Но это никого не напрягало, а наоборот, очень веселило. Как накрывали – отдельная история: тут подавали, там принимали. Как на свадьбе.

– Я говорила, Семен Никифорович, что надо было у меня справлять. Комната большая. Никто бы под столом не лазал, вода в кране, туалет рядом. Нет, вы уперлись. Не понимаю, – проворчала Людмила Петровна.

Дед Семен, сидевший на правах хозяина во главе первого стола, довольно хихикнул и сообщил:

– У себя дома я хозяин. Что хочу, то и делаю. И гости мои. А у тебя – то нельзя, это нельзя, ни выпить нормально, ничего. Вот учительница ты и есть. А я все дозволяю пить на здоровье, сколько влезет.

– Мало вы выпили-то за год! – рассердилась она.

– А все наше! – парировал дед Семен. – Ты тут в гостях, не ворчи. И вообще – дай президента послушать, сейчас говорить будет.

Людмила Петровна обиделась и отвернулась. В телевизоре певуны и плясуны растягивали до невозможности последние минуты старого года. Их коллеги, сидевшие за столиками, хлопали и улыбались так радостно, что казалось, их лица свело судорогой и они еще долго не смогут принять нормальное выражение.

– Ты чего злишься? – наклонился к ней сидевший рядом Родин. Все-то он замечает!

– Да дед Семен… – хотела наябедничать она, но спохватилась, что ябедничать некрасиво, ничего обидного дед Семен не сказал. Наверное, она привыкла распоряжаться, всех воспитывать и всеми руководить.

От этой мысли Людмила Петровна покраснела и, чтобы Родин ничего не заметил, попросила налить ей соку и передать мандарин. И вообще, скоро ли будет речь президента, а то пора идти в сени за шампанским.

– Чего ты волнуешься? Сиди, отдыхай, – посоветовал Юрий и похлопал ее по руке. – Все уже принесли давно, вон стоит.

Тут телевизор на минуту замолчал, будто поперхнулся, и вдруг сказал человеческим голосом:

– Уважаемые граждане России! Дорогие друзья! В эту ночь у меня есть несколько уникальных минут, когда я могу обратиться к каждому из вас.

Сидевшие за столом уважаемые граждане и дорогие друзья притихли, осознавая важность момента.

– Уходящий год был не самый простой в жизни нашей страны. И прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что мы вместе умеем держать удар…

Родин хмыкнул, но на него посмотрели осуждающе – не мешай, мол. Людмила Петровна погладила его по руке. Она поняла, что он хотел сказать. В самом деле, ударов им досталось предостаточно, и не всегда по их вине.

– И преодолевать трудности, – настойчиво продолжил президент, посмотрев прямо на Родина с Людмилой Петровной. – А значит, будем двигаться вперед: создавать сильное и современное государство, устойчивую и умную экономику, делать все, чтобы жизнь каждого человека стала комфортной и безопасной…

Кивая в такт речи, Людмила Петровна оглядела стол, еще раз удивившись тому, какая большая и разношерстная компания за ним собралась. Сначала они собирались встречать Новый год скромно, по-домашнему: хотела пригласить к себе мать, деда Семена, Родина и Петра Борисовича, который наотрез отказывался мириться с покинутой супругой. Посидеть впятером, выпить по рюмочке и по домам – спать. Но дед Семен неожиданно заупрямился, заявив, что сено за коровой не ходит и Людмила Петровна теперь должна прийти к ним, и Евдокию Кондратьевну пусть приводит, места всем хватит. Людмила Петровна обиделась и на этот расклад, и на «корову» и долго не соглашалась, пока мать, зимой уже давно не выходившая из дома, не сказала:

– А чего ты, Людмила, дуешься? Ее в гости пригласили, как королеву, а она нос воротит! Пошли, и я с тобой, если не дойду – на санках повезешь. Как барыню! Я в гостях сто лет не бывала.

Везти на санках не пришлось: по укатанному снегу удалось проехать на «Ниве». За рулем сидел, конечно, Юрий и за короткую дорогу не раз успел сказать Людмиле Петровне, что ей давно пора пойти на курсы вождения, а то машина есть, а прав нет. Глупо. Но она представить себя за рулем категорически отказывалась – люди засмеют. А у деда Семена оказался полон дом гостей. Во-первых, Санька решил не отрываться от коллектива и встретить Новый год с мужиками. С ним попросилась и Верка – испуганная радикальными переменами в характере мужа, в последнее время она стала более тихой и сговорчивой.

К Петру Борисовичу тоже приехала дорогая гостья, супруга Алевтина, и даже попыталась привычно поскандалить. Но то ли в ней не было прежнего бойцовского задора, то ли соскучилась она по блудному мужу, но когда дед Семен на Алевтину прикрикнул, она неожиданно завсхлипывала и тоже попросилась встречать Новый год с ними. С нее взяли обещание не скандалить и не портить людям праздник.

Были и новички. Месяц назад приехала к Людмиле Петровне женщина аж из соседней области. Сказала, что слышала про ее интернат. И если она берет за постой не слишком большие деньги, то не возьмет ли на некоторое время еще одного постояльца? Людмила Петровна своей широкой известности в узких кругах отнюдь не обрадовалась, объяснила, что денег ни с кого никогда не брала и теперь эти вопросы надо решать не с ней, а с дедом Семеном. Но чай гостье все-таки предложила… За чаем Люба – так звали гостью – рассказала нехитрую историю: с Геннадием познакомилась по переписке, стало быть, она «заочница». Он отбывал срок за ДТП, сидел тут, неподалеку, в колонии под Ивделем. Через два года освободился, приехал к ней. Больше ему ехать некуда… да и любят они друг друга.

Прямо «Калина красная», подумала скептически настроенная Людмила Петровна.

А она живет с матерью и сыном, продолжала Люба. И они оба категорически против уголовника. Вот она и подумала: пусть Гена какое-то время поживет в интернате, оклемается, к нормальной жизни привыкнет… А там видно будет.

– А что он умеет делать, ваш Геннадий?

– Все умеет, – заверила Люба. – И по слесарному делу, и шить даже. А вообще он кузнец.

В ее голосе прозвучала гордость, и Людмила Петровна, поколебавшись, согласилась сходить к деду Семену и спросить, не потеснятся ли они ради нового постояльца. Потеснились. И вот теперь за новогодним столом сидели еще и Люба с Геннадием. Сидели рядышком, молчали, время от времени посматривая друг на друга так, что сразу было видно – парочка.

Еще одну пару составляли самый настоящий американец Джон Спарроу и его переводчица, Анфиса Романовна, которая вольно или невольно стояла у истоков всей этой истории. Джон был давним приятелем Ивана Краева и две недели назад приехал к нему в гости из Айовы с ответным визитом. Жил у Ивана, к Людмиле Петровне и ее компании едва ли не каждый день приезжал в гости. Но то ли Анастасия Михайловна Краева показалась ему недостаточно гостеприимной, то ли хотелось ему широкого русского застолья, только сегодня с утра он оставил Ивана и его матушку и Новый год напросился встречать с обитателями интерната, сменившего место дислокации.

И, наконец, с краешку последнего стола сидела Наталья, соседка Людмилы Петровны по подъезду. Она зашла к ней накануне, долго мялась, не зная, как перейти к делу, а потом попросила: нельзя ли ей встречать Новый год с Людмилой Петровной и ее компанией? Одной невмоготу, который год уже проводит новогоднюю ночь вдвоем с телевизором, а у них людей полон дом и весело, наверное. Людмиле Петровной было не жаль, а только странно – оказывается, у нее такая бурная жизнь и такая интересная компания, что ей уже завидуют. Кто бы мог подумать. Насчет веселья пока было неясно, народ еще не разошелся, но в одном Наталье точно не повезло: гости как-то удачно разбились по парам (даже дед Семен тряхнул стариной и приударил за Евдокией Кондратьевной), а она оказалась в компании тринадцатой. И место досталось с краю, за столом во второй комнате, Людмиле Петровне со своего места ее и не видно. Как она там? Надо ее сюда поближе пересадить, что ли…

Ба-бах! Людмила Петровна подскочила, едва не опрокинув тарелку. Оказалось, пока она в задумчивости рассматривала гостей, уже и президент закончил свою речь, и куранты на Спасской башне отсчитали двенадцать ударов, а Юрий у нее под носом по-гусарски открыл шампанское и разливал по бокалам. На дальнем конце стола эхом бабахнула вторая бутылка, и по-девчоночьи взвизгнула Анфиса Романовна, которой расходившийся Джон ухитрился-таки облить рукав платья пеной.

Юрий подал Людмиле бокал. Смеясь и переговариваясь, все выпили и набросились на закуски, которые женщины строгали, варили и пекли с самого утра. Несколько минут только вилки стучали о тарелки, да опять заговорил телевизор. Потом сидевший во главе основного стола дед Семен поднялся, чтобы на правах хозяина произнести первый в наступившем году тост.

– Как правильно сказал наш президент, – дед Семен кивнул в сторону телевизора, – Новый год – семейный праздник. И вот все мы тут собрались как одна семья. Хотя у каждого, прямо скажем, порой и не так бывает, как хотелось бы. Потому что жизнь – она такая штука… хитрая. И я вот что хочу сказать – все зависит от женщины. Мужикам жить трудно, то война, то еще что…

Вредная Алевтина подскочила и открыла рот, чтобы возразить, но Петр Борисович дернул ее за руку, и она молча села на место.

– И в мирное время оно то же самое, – уточнил свою мысль дед Семен. – И вот если мужик оступился или еще что, так женщина должна ему помочь. А не орать, как не знаю кто…

Алевтина покраснела, Петр Борисович довольно улыбнулся. Верка под столом взяла Саньку за руку.

– Короче говоря, я предлагаю выпить первый тост в наступившем году за женщин. За таких, как, к примеру, Людмила. Она хоть и вредная, но на таких все держится. Если бы не она, мы бы неизвестно где сейчас были. Я лично, может, и вовсе уже помер бы. Я и собирался. Одному-то не сахар. А тут вы все… – Дед Семен сбился со своей и без того сумбурной мысли, махнул рукой и потянулся к Людмиле Петровне чокнуться. – Короче, за тебя, Людмила Петровна.

Она не ожидала такого оборота и растерялась. Учитывая, что в последнее время с дедом Семеном они часто ссорились, она не могла предположить, что вредный дед питает к ней нежные чувства. На сей раз заботливый Родин подал ей рюмку с вишневой наливкой, все зашумели и тоже потянулись к ней чокаться. Расчувствовавшись, Людмила Петровна едва не всплакнула, но вспомнила, что все же праздник. Опять выпили и закусили, и разговор распался на мимолетные диалоги, которыми виртуозно руководил дед Семен, хотя вообще-то до сих пор считался глуховатым.

– Ты заметила, как Семен Никифорович изменился? Все ходил сердитый такой, ни с кем не разговаривал. Вроде даже моложе стал, – наклонившись к матери, спросила Людмила Петровна.

– Что ты хочешь – он теперь большой человек, – тихо ответила мать. – Всему делу начальник. Он, может, всю жизнь мечтал. Вот и ходит петухом. Бабу вон себе какую завел. – Мать кивнула в сторону обнаженной деревянной красотки, любующейся на свое отражение в деревянном зеркале. – Одному, дочка, знаешь, и правда несладко. Человеку люди нужны.

Дед Семен, заметив, куда, улыбаясь, смотрят обе женщины, тут же бросился на защиту своей красотки:

– А чего? И ничего! Пусть стоит красота! Вон Юрий, умный человек, городской, больше вас понимает. Как ты ее сначала назвал, Юра?

– Ню, – серьезно пояснил Родин, накладывая себе холодец.

– Вот оно самое. Я ее так и зову – Нюша. Юра сказал, что искусство должно принадлежать народу. Я народ? – спросил сам себя дед Семен и гордо подтвердил: – Народ. Самый что ни на есть. Вот я и взял себе одну Нюшу. Петр разрешил. С ней, понятно, веселее. Мужикам особенно.

Джон, сидевший на другом конце стола, затеял политическую беседу с Геннадием, желая выяснить отношение простого народа к президенту, которого недавно все с таким трепетным волнением слушали. Но у Геннадия своего мнения на этот счет не было, он вообще пропустил момент рокировки бывшего и нынешнего президентов и искренне считал, что у руля все еще тот, при котором он последний раз по-хорошему встречал с семьей Новый год. Джон был разочарован. Но ситуацию спасла Люба, заявившая, что оба президента – мужики что надо.

– What does it mean – «что надо»? – уточнил у Анфисы Романовны Джон, только открывавший для себя все возможности русского языка.

– Ну, крутые, короче, они, – блестя глазами, пояснила Люба. – И рыбу ловят, и на машине могут. На коньках и на лыжах. И этих министров своих как начнут чихвостить – любо-дорого!

– What does it mean – «чихво…» Sorry, what did she say? – окончательно растерялся Джон.

– Да наплюй ты, Джон, на этих баб, – посоветовал через весь стол дед Семен. – Они тебе наговорят. Ты лучше наливай да пей, как у нас положено, и я тебе точно говорю: к утру начнешь все понимать не хуже меня.

У Людмилы Петровны зазвонил телефон, но из-за шума ничего не было слышно, и она побежала в кухню.

– Людмила? Алло? Поздравляю с Новым годом! Желаю счастья в жизни и успехов в бизнесе! – Голос Ивана с трудом пробивался сквозь шум. – А чего у вас там крик такой?

– У нас не крик, у нас праздник! – тоже прокричала Людмила Петровна. – Знаешь, Ваня, тут вдруг столько народу собралось, прямо как в телевизоре. Жаль, что ты не приехал!

– Как там Джон? Он к тебе не пристает? – озаботился Иван.

– С какой такой радости?

– А он про тебя мне все уши прожужжал, – проворчал он. – Джон от тебя без ума, говорит, что таких женщин, как ты, у них в Америке нет. И что он хочет на тебе жениться.

– Потрясающе! – обрадовалась Людмила Петровна. – На мне давно никто не хотел жениться! Он очень милый! Но мне ничего подобного не говорил. И вообще они сидят на другом конце стола, оттуда можно только под столом выбраться, представляешь, смех какой?

– Смешно, – уныло согласился Иван.

– Ладно, Ваня, побегу я! Привет матери передавай и поздравления! – воскликнула Людмила Петровна, которой не терпелось вернуться в комнату и повнимательнее рассмотреть Джона.

Но, оказывается, ее поджидала Верка. Она сидела на полешке возле печки и лениво подкидывала туда валявшиеся рядом бумажки и бересту. Верка вскочила, поманила Людмилу Петровну в уголок за печку и там шепотом спросила, не говорил ли о ней Родин. И согласна ли Людмила Петровна взять ее на работу?

– А кафе твое как же? – удивилась та. – Ты же там больше получаешь, мы тебе столько платить не сможем.

– А что кафе? – махнула рукой Верка. – Там люди разве? Шофера. Дальнобои. Нагавкаешься с ними, а потом как собака целый день. Мне девки-то мои говорят: правильно от тебя отец ушел, твою ругань кто стерпит. Мы, говорит, школу окончим и тоже уедем, с тобой не останемся. Чего же мне – одной потом пропадать? А у вас народ культурный. Саня одобряет. Да ты не думай, я и готовить согласна, и в доме убираться, и на огороде могу. А?

Она смотрела просительно, и Людмила Петровна согласилась: как только дела немного наладятся, она непременно к себе возьмет Веру. Потом спросила – отчасти из бабьего любопытства, а отчасти как ответственное лицо:

– Что у вас с Саней-то? Он ведь и пить бросил, и работает, считай, в двух местах?

– Боюсь я, Людмила, – округлив глаза, призналась Верка. – Он теперь такой правильный стал, что не дай бог…

– В каком смысле?

– Ну, он же сказал, что теперь выбирать будет, – скривила губы Вера, будто собираясь заплакать. – И ведь правда: баб одиноких много, мужиков хороших, непьющих и работящих, как мой Санька, по пальцам сосчитать. Вон и Наталья приперлась. Чего, думаешь? На Саньку виды имеет. Видала, как хвостом метет? Зараза!

– Вера, уймись, – едва сдерживая смех, посоветовала Людмила Петровна. И приврала для Веркиного успокоения: – Наташу я сама пригласила, хочу ее с Юрой познакомить. А Саня только тебя любит, он мне сам об этом говорил. Он ведь тоже видит, как ты изменилась: скандалить перестала… почти. И относишься к нему с уважением, не то что раньше. Все будет хорошо, уверена.

– Спасибо, Людмила, – произнесла Вера и добавила от полноты чувств: – А если теперь про тебя кто что плохое скажет, так я ему в глаза плюну, честное слово!

– Эй, вы чего там? – зычно крикнул из комнаты дед Семен. – Давайте в коллектив! И горячее пора подавать!

После горячего еще выпили. И решили устроить танцы. Юрий сунул в оставленный Володей ноутбук какую-то маленькую штучку, что-то понажимал, и компьютер заиграл не хуже магнитофона.

– Все подружки по парам… разбре-лися! – скомандовал дед Семен и, прихватив поясницу, склонился в поклоне перед Евдокией Кондратьевной.

Однако мать Людмилы Петровны танцевать наотрез отказалась, сославшись на больные ноги и преклонный возраст, чем весьма обидела деда Семена, своего ровесника. Тогда он стал пробираться вдоль стола, чтобы пригласить скучавшую на чужом празднике Наталью. Конечно, ползти под столом он счел ниже своего достоинства и пошел напролом. Но поскольку выпил уже изрядно, то возможностей своих не рассчитал и застрял в дверном проеме. Столь же веселые и уже нетрезвые помощники получили массу удовольствия, вызволяя деда, перенося столы и освобождая место для танцев. Людмила Петровна мудро решила не идти поперек общего движения, однако потихоньку спрятала в сенях последние две бутылки водки. Осторожность никогда не помешает.

Танцевать стали четыре пары: Вера с Александром, Люба с Геннадием, неугомонный дед Семен с повеселевшей от выпитого Натальей и Людмила Петровна с Родиным. Евдокия Кондратьевна о чем-то беседовала с Анфисой Романовной. Петр Борисович пристроился смотреть телевизор. Там сегодня был огромный выбор красивых и почти не одетых женщин, глаза художника радовались и разбегались в разные стороны, стремясь к максимально возможному охвату. А его супруга села рядом и стала смотреть на мужа, как на телевизор: Петр Борисович смеялся, и она улыбалась, он хмурил брови, и она сердилась. Оставленный без присмотра Джон попытался разбить пару и перехватить Людмилу Петровну, но едва не упал, потому что ноги непоправимо запутались в домотканых половичках и наотрез отказались служить хозяину. В глазах у него двоилось, изображение плыло, и теперь он лежал на скамейке у печки, с детским удивлением рассматривая окружающих и пытаясь понять феномен русской народной избы, в которую при кажущейся тесноте вмещается такое количество народа.

Людмиле Петровне сначала неловко было: она Родина и ростом выше, и весом поболее. Словом, та еще парочка. А потом забыла. Потому что думала только о том, что его рука лежит у нее на талии (ну хорошо, просто на спине). А в другой руке он держит ее ладонь – и это так странно, непривычно… что больше ни о чем и думать нельзя. И музыка хорошая, спокойная, словно лето, утро, еще нежарко, но уже истома кругом и такая прелесть, такое счастье, что голова кружится!

– Ты сегодня очень красивая, – сообщил ей Родин в ухо, прижавшись виском к ее виску.

Она засмеялась от щекотки и от смущения и неожиданно для себя сказала:

– А знаешь, Юра, у меня ведь внучка родилась.

– Поздравляю! Когда?

– Да ей уже пять месяцев, – вздохнув, призналась Людмила Петровна.

– И ты молчала?

– Понимаешь… Сашка женился, меня не спрашивая, только на свадьбу пригласил. А она уже беременная. Родила вот через полтора месяца после свадьбы.

– И ты до сих пор дуешься, что парень у тебя разрешения не спросил? Ну ты даешь, Людмила! Так бы все у мамы и спрашивали. Вымерли бы давно.

– Нет, понимаешь, она… невестка… мулатка. Креолка, с Кубы. Коричневая.

– Здорово! – восхитился Родин. – Красивая? Я на Кубе был, они там все красивые.

– Вот я и боюсь, что внучка у меня тоже… негритенок. Понимаешь?

– Нет. Она же внучка. Родная кровь. Какая разница, какого она цвета? Железная ты женщина, Людмила Петровна.

– Да не железная я. Думаю все. Теперь неловко как-то ехать. Да и не зовут уже, – пробормотала Людмила Петровна. До сих пор она никому в этом не признавалась, даже матери.

– Давай завтра сами съездим. Подумаешь – не зовут. Незваный гость лучше татарина. Вот у меня мать наполовину татарка. Бабка – цыганка, дед – белорус. Я, по-твоему, кто? Вот именно. А между прочим, говорят, что чем больше в ребенке намешано разных национальностей, тем он талантливее. Вот видишь, какой я талантливый?

– Да ладно! – засмеялась Людмила Петровна и шутливо взъерошила его волосы.

И только теперь заметила, что музыка закончилась, а они вдвоем топчутся посреди комнаты, как два идиота. Она оглянулась по сторонам: мать с Анфисой Романовной хлопотали за занавеской на кухне, дед Семен с Натальей весело чокались рюмочками и над чем-то глупо, но дружно хихикали. Санька с Веркой куда-то подевались, а Люба с Геннадием сидели рядышком и тихо разговаривали. Джон, угревшись возле печки, спал на лавочке младенческим сном и улыбался во сне. А в дверях стоял злой как черт Иван и смотрел на Людмилу Петровну и Родина сузившимися глазами.

– Ваня! Как хорошо, что пришел! – обрадовалась Людмила Петровна. – Чего ж не предупредил? А мы тут…

– Я вижу, что вы тут, – со злостью произнес ее Иван. – Танцы-шманцы-обниманцы. Понятно, дело молодое. Короче, я за Джоном приехал. Мать беспокоится.

– Да ладно врать-то, – встрял дед Семен. – За Джоном? Ночью из Сосновки? И чего ей беспокоиться, матери-то? У нас все в лучшем виде – вон, сам посмотри. Не будить же его, хоть и из Америки, а тоже человек, умаялся. Заходи давай, Иван, выпьем за Новый год.

– Вань, не сердись. Хорошо, что ты приехал. У нас тут весело, – подхватила Людмила Петровна и потянула его за рукав, усаживая к столу.

Наталья вскочила, бросив своего ухажера, сбегала на кухню за чистой тарелкой и принялась накладывать Ивану на тарелку еду. Несмотря на выпитое с дедом Семеном, она сохранила ясность мысли и сразу поняла, что ее план еще может реализоваться. Дуться в такой ситуации было неудобно, и Иван не стал ломаться: и выпил, и закусил, и потанцевать согласился, причем на Людмилу Петровну даже не посмотрел – пригласил Наталью.

Разошлись под утро. То есть кто мог идти и кому было куда, ушел сам, а Людмилу Петровну с матерью Родин увез домой на машине, приговаривая, что село не город, тут в пять утра первого января гаишники не пасутся. И, уже проваливаясь в блаженный сон, счастливая и переполненная впечатлениями Людмила Петровна, вдруг вспомнила: а что-то ведь было неприятное, неправильное. Надо вспомнить, чтобы на ночь не оставлять… Ах да… Уже когда разъезжались, подошла к ней разрумянившаяся, веселая Наталья и тихо спросила, улучив момент, когда никого рядом не было:

– Людмила, я ведь не какая-нибудь шалава. Я совесть имею. Ты скажи, который из них твой. И я тогда – ни в коем случае. Понимаешь?

– А никоторый не мой! – лихо ответила захмелевшая от выпитого и от усталости Людмила Петровна. – Забирай любого! А хочешь – обоих бери, мне без надобности!

Зря сказала. И на Юру кокетливо посмотрела – мол, слышал? Вот дура.

Бескрайняя бирюзово-зеленая гладь приятно ласкала глаз. Интересно, что в ее океане никогда не было не только штормов, но даже пасмурной погоды: только синее небо, торжествующее солнце, немного идеально-белых, как взбитые сливки, облаков. Песок на видневшемся на горизонте островке был тоже белым, а пальмы – зелеными. Ни серого, ни черного и прочих неприятных оттенков. Да и стайка дельфинов, конечно.

На сей раз… Нет, минуточку, вот еще вдалеке проплыла белоснежная яхта под огромным белым парусом. Вот теперь все.

Людмила Петровна полулежала в удобном шезлонге в сине-белую полоску и любовалась на океан издалека. Зонтик из пальмовых листьев создавал ажурную ненавязчивую тень. Ногой она лениво поддевала теплый белый песок. А в руках держала большой кокосовый орех со срезанной верхушкой. В отверстие вставлена трубочка для питья и еще зачем-то трубочка, на которую надет этакий фонтанчик из фольги, и в придачу воткнута длинная деревянная палочка с бумажным зонтиком. Короче говоря, просто прелесть, а не кокос.

Она лениво потягивала кокосовое молоко через трубочку и думала, что вот другая сторона земли, можно сказать, а молоко на вкус – ни дать ни взять березовый сок. Один к одному. И только она это подумала, как сразу захотела домой. Немедленно, аж слезы на глаза навернулись! Она тут сидит, а там, дома, как? Без нее-то?!

Так в слезах и проснулась, такой вот получился

            Третий сон Людмилы Петровны.

А куда, скажите на милость, деваться? Если уж выпускницы филфака, полжизни посвятившие преподаванию русской литературы, становятся героинями какой-нибудь истории, то полагается им время от времени видеть сны. Которые, во-первых, способствуют раскрытию замысла автора. А во-вторых, так уж повелось в отечественной литературе, что именно из снов романтически настроенные и социально активные героини узнают о грядущих событиях их личной жизни и России в целом. А что сны эти иносказательные и утопические, так это не к нам, а к основоположнику, Николаю Гавриловичу.

Часть третья

Кому на Руси жить хорошо?

Умница Родин как в воду глядел: едва открывшись, музей деревенской эротики Большого Шишима стал сенсацией культурной жизни страны. Уже в конце января, когда изнурительное празднование Нового года закончилось, а нормальная жизнь еще не началась, в Большой Шишим едва ли не каждый день стали наведываться журналисты: из информагентств, с телевидения, газетчики. Понятное дело: информационный голод, все ньюсмейкеры греют бока на Канарах, на митинги по поводу очередного повышения цен пока никто не вышел, а сюжетик в каждый номер или выпуск вынь да положь, хоть сам иди митингуй! А тут – музей эротики. Деревенской. Да еще – кто понимает в очень тонком юморе – в Большом Шишиме! Ну конечно, пресыщенные горожане ожидали большего, чем целомудренные «нюшки» Петра Борисовича, но раз уж приехали – выжимали максимум. Интернет запестрел отсылками на «Большой Шишим» и «музей эротики».

И Людмила Петровна, смущаясь, а потом все бойче объясняла, рассказывала и даже уже не морщилась, употребляя противное слово «эксклюзив». Но вот телекамер пока стеснялась и поделать с собой ничего не могла: язык деревенел, щеки полыхали, откуда-то бралось «эканье» после каждой фразы. Говорила журналистам, вот извольте любить и жаловать, сам скульптор, Петр Борисович, к нему все вопросы. Тот этим званием гордился до слез, но, будучи от природы молчаливым, перед журналистами и вовсе немел, так что Родину приходилось с телевизионщиками общаться самому. Он соглашался, но только за кадром. А так все шло как по маслу.

В преддверии Дня всех влюбленных оттаявший народ поддался на уговоры журналистов (любовь действительно существует, надо только очень постараться!), горожане стали наведываться в музей эротики, чтобы на свежем воздухе вспоминать подзабытое за зиму. А к Восьмому марта, когда на улицах появились первые тюльпаны и первые мини-юбки, от потока посетителей не стало отбоя. Места в бане были расписаны на месяц вперед, а для тех, кто после посещения музея-сарая никак не хотел уезжать из пьянящего, весеннего, эротически продвинутого Большого Шишима, пришлось даже выдумать легенду, якобы сто лет среди местного населения бытующую. Она гласила: если зачерпнуть воды из Талого Ключа и выпить ее вместе с любимым человеком из одной кружки, то любовь станет крепче и долговечнее. У Талого Ключа поставили навес и скамеечки, а тропинку расчищать не стали: во-первых, потому что километр по целине фиг расчистишь, а во-вторых, препятствия укрепляют чувства. Тропинку влюбленные парочки протоптали быстро и так были счастливы, будто в Диснейленде побывали. Даже просили за отдельную плату позволить в музее переночевать, но Родин отвечал, что пока эта услуга не предусмотрена. Может, ближе к лету или когда сено будет готово.

На свежем воздухе аппетит нагуливали такой, что Федосья Иосифовна с Верой сбивались с ног, но уже не справлялись с потоком голодных экскурсантов. Им взяли помощников, да еще к положенному часу в трех домах пекли пироги. На Масленую неделю записалось восемь экскурсий школьников, еще двум классам пришлось отказать. Людмила Петровна смотрела на Юрия восхищенно и даже спорить с ним старалась пореже… насколько это было возможно.

В начале апреля произошло еще одно знаменательное событие: музей вышел на международный уровень! Джон Спарроу, уехавший после Нового года домой, новых друзей не забывал, едва ли не каждый день присылал Людмиле Петровне письма по электронной почте. И что странно, в полном соответствии с предсказанием деда Семена, они уже вполне сносно понимали друг друга, общаясь на невиданной смеси английского с шишимским. Он называл ее «моя дарлинг», а она его – Иван-второй и смеялась, что Джон – это Иван, но Краев – первый. Краев злился, а Джон ни капельки. Так вот, с легкой руки Джона, одиннадцатого апреля в Большой Шишим прибыла первая иностранная делегация: семейная пара средних лет, его не то родственники, не то знакомые. Специально из Питера до Шишима добирались!

Два дня Анфиса Романовна летала как на крыльях, помолодев от собственной востребованности, и наверстывала упущенное, общаясь с носителями языка. Им в диковину было все: и места, и люди. Уезжали нагруженные подарками и впечатлениями, обещали летом вернуться, потому что здесь, как перевела, сияя от счастья, Анфиса Романовна, гораздо интереснее, чем в Бразилии, где они провели прошлый отпуск.

Вечером устроили праздник по случаю выхода на международную арену. Собрались у Людмилы Петровны. Позвали Анфису Романовну, Веру с Александром, Петра Борисовича, Ивана, Гену с Любой. Дед Семен, разумеется, не поленился прийти. А Наталью и звать не пришлось – сама явилась, по-соседски. Людмила Петровна улыбнулась, вспоминая, как раньше встречала праздники вдвоем с мамой, потому что у подросших сыновей была уже своя компания, и тогда она думала, что так будет всегда. А тут надо же – едва места за столом хватает! Юрий опять удивил: прицепил к ее компьютеру какую-то штучку вроде телекамеры и сделал так, что собравшиеся могли видеть Джона, а он – их.

– Навроде телемоста, – объявил технически продвинутый дед Семен и распорядился: – Ты, Джон, наливай там себе тоже. Дринк, понял, нет? Есть у тебя, бедолаги, что наливать-то? А на закуску, поди, опять одна картошка сушеная?

– Чипсы, – подсказала Людмила Петровна.

– Гадость! – сморщился дед Семен. – Ты приезжай к нам летом. Кам хиа, говорю! Летом! А то чего у вас там? Эти твои сказали, что у нас лучше. А то мы сами не знали.

– Йес, йес! – закивал Джон. – Как это? Посев – и приеду. И уан минэт аттеншн, пожалуйста!

– Минуту внимания, – перевела Анфиса Романовна.

Все замолчали и приготовились слушать.

Джон достал какой-то листок, откашлялся и стал читать, время от времени поднимая голову и отыскивая взглядом Людмилу Петровну.

– Я хочу сказать, когда вы все меня слушаете. Джаст нау. Я вас всех очень полюбить, – начал он, спотыкаясь и ошибаясь, но упорно преодолевая трудности чужого языка. – Я хочу сказать это ин рашн. Людмила, май дарлинг! Я тебя очень полюбить и хотеть на тебе жениться.

Все ахнули и посмотрели на Людмилу Петровну.

– Ай уонт ю ту би май уайф, – уточнил Джон.

– Он на тебе, Людмила, жениться хочет, – пояснила Анфиса Романовна. – Ты как?

– Ну, Иван, знаешь… – рассердилась Людмила Петровна. – Эти дела так не делаются!

– Ты хочешь? Ду ю эгри? Быть моя жена?

– Я об этом пока не думала. Анфиса Романовна, объясните это ему… только как-нибудь помягче, ладно?

Анфиса Романовна кивнула и быстро заговорила по-английски, едва сдерживая смех. Людмила Петровна покосилась на нее с неодобрением: конечно, Ванька-второй поступил глупо, какая тут женитьба, если они всего неделю знакомы, да и то он по большей части был под мухой – такова уж особенность русского национального гостеприимства. Но зачем же над человеком смеяться?

В это время Джон разразился ответным монологом, очень темпераментным, но в середине его пламенной речи экран компьютера замигал, по нему пошли полосы, и Джон исчез.

– Спутник ушел, – со знанием дела пояснил дед Семен.

– О чем вы говорили? – недовольно спросила Людмила Петровна. – Тыр-тыр-тыр, да еще и смеются, будто и не обо мне речь…

– Не о тебе, – улыбаясь, подтвердила Анфиса Романовна. – Дело в том, что он вчера мне предложение сделал по телефону. Я ему отказала, так он сегодня решил к тебе свататься. Ты смотри, даже речь написал!

– С ума, что ли, сошел? – проворчала она, уязвленная таким раскладом. – Я, конечно, замуж не собиралась, но некрасиво с его стороны…

– У любви, как у пташки, крылья, ее нельзя никак поймать… – с издевкой «оперным» голосом пропел Родин.

Иван покосился на него с негодованием, отмахнувшись от Натальи, которая шептала ему что-то на ухо.

– Совсем у вас крыши посносило с этим вашим неприличным музеем, – бурчал он. – Аж в Америке отдает.

– Не от музея, а от нас, – кокетливо поправляя очки, заявила Анфиса Романовна. – Джон говорит, что лучше русских женщин нет. И у нас в России каждый день надо отмечать женский день Восьмое марта. И еще пригрозил, что если ты, Людмила, за него замуж выходить не согласна, как и я, то он найдет себе другую. Приедет летом – и найдет.

– Флаг ему в руки, – усмехнулся Краев. – Наталью за него выдадим!

Наталья если и обиделась, то виду не показала. А так – хорошо посидели. Когда все разошлись и она начала убирать со стола и мыть посуду, неожиданно вернулся Краев.

– Забыл что-нибудь, Ваня? – удивилась Людмила Петровна.

– Поговорить надо, – хмуро ответил он. – При всех неудобно.

– Давай поговорим, – вытирая руки полотенцем, произнесла Людмила Петровна, хотя больше всего ей хотелось спать, а не секретничать.

– Понимаешь, дело такое… Черт, не знаю, как и начать. – Иван старательно не смотрел в ее сторону.

Она уже начала подозревать самое худшее, но терпеливо молчала.

– В общем, я это… Ну, короче говоря, чувствую себя непорядочным человеком, – выдавил Иван.

– Да что случилось, господи? – уже не на шутку всполошилась Людмила Петровна. – Говори! Может, помощь нужна?

– Да нет… В общем… – мялся Иван.

– Иван! В общем, короче говоря, дело такое, – передразнила его она. – Ну что ты как двоечник на экзамене! Большой уже мальчик. Пришел – говори. Или я спать пошла. Первый час, если ты не в курсе.

– Ладно, – решился Иван. – Ты видишь, как я к тебе отношусь?

– Хорошо относишься, – подбодрила его Людмила Петровна. – Ты очень мне помог. И помогаешь. Спасибо!

– Ты мне очень нравишься. Я, можно сказать, тебя люблю. Поняла? – почти сердито проговорил Иван.

– Я тебя тоже люблю, Ваня. Или… Ты что имеешь в виду? Как Джон, что ли?

– Как Джон. В этом смысле. И как этот твой… Юрка. Я же вижу, как он на тебя смотрит.

– Ты тоже хочешь на мне жениться? – удивилась Людмила Петровна. – И именно сегодня?

– Я бы рад жениться, Люда! Да не могу! – с досадой пристукнув ладонью по столу, огорошил ее Краев.

– А… почему? – поинтересовалась она. И вдруг смутилась, догадавшись. – Нет, Ваня, ты не говори, если не хочешь. То есть говорить не хочешь. Или жениться? Ой, запутал ты меня совсем.

– Ты что подумала? Ах, ты про это! Нет, с этим все в порядке, я нормальный мужик.

– Да ну тебя, какой-то дурацкий разговор завел на ночь глядя. – Людмила Петровна вскочила и открыла форточку. Ей стало жарко, и она знала, что щеки у нее сейчас красные, как помидоры. Одним словом, красавица. И от этой мысли она на Ивана так рассердилась, что едва не выгнала.

– Так, все! Говори, что хотел, и не морочь мне голову! – закричала она, глядя на сидевшего Ивана сверху вниз.

– Ты думаешь, это так просто?!

Людмила Петровна махнула рукой и села на краешек табуретки. Оба помолчали.

– Слушай, Ваня, а у нас с тобой вышла почти семейная ссора. – Педагогический опыт подсказывал Людмиле Петровне, что юмор – наилучший выход из любой конфликтной ситуации.

– А ты думаешь, я не понимаю, что из тебя бы получилась отличная жена, как раз такая, как мне надо, – уже гораздо спокойнее сказал Иван. – У Джона губа не дура. И у Юрки твоего тоже. Но у меня совесть есть. И я пришел тебе сказать, что если ты из-за меня Джону отказала, то выходи за него замуж. Я все равно на тебе жениться не могу. А тебе там хорошо будет. Там вообще хорошо, в Америке-то. Мне понравилось.

Людмила Петровна посидела, соображая, какой вопрос из десяти возникших задать первым, чтобы не лопнуть от любопытства, и произнесла:

– Вань, а с чего ты взял, что я из-за тебя Джону отказала?

– Ты женщина одинокая. Одной женщине тяжело. Тем более тяжело одной, без мужика, бизнес тянуть. Уж я-то знаю, чего оно стоит, – обстоятельно стал объяснять свою позицию Иван, очень обрадованный тем, что беседа миновала опасные рифы и вошла в спокойное русло. – Значит, надо тебе замуж. А Джон чем плох? И к тому же из Америки. Говорю же – там хорошо. А ты, может, думаешь, что я на тебе женюсь, потому и отказываешь мужикам?

– Нет, Вань, я не думала. Честное слово. Даже и в мыслях не было, – порадовала его Людмила Петровна. – И вовсе я не из-за тебя Джону отказала.

– Из-за Юрки? – подозрительно спросил Краев.

– И не из-за Юры, с чего ты взял? Не хочу я замуж, и все. Мне и одной хорошо.

– Ну, если так… Дело твое, конечно.

– Вань, слушай, а раз ты меня любишь, то почему же ты на мне жениться не можешь? Так ведь тоже нельзя! Огорошил, я теперь не усну, думать буду, какой во мне изъян. Скажи, сделай милость, чем я тебе не угодила?

– Да всем угодила, говорю же! Не в тебе дело и не во мне! Просто, понимаешь, моя мать… Она ни с кем не уживется. Две хозяйки в одном доме – это еще хуже, чем два медведя в берлоге. Медведи договорятся, женщины – никогда.

– Да, с твоей матушкой трудно найти общий язык, – заметила Людмила Петровна.

– Вот я и говорю, – вздохнул Иван. – Я был женат. Хорошая девчонка, после института поженились. Дочку мне родила. А с матерью – война, хоть в дом не заходи. Ну, мать, понятное дело, ее довела. Жена говорит: или я, или она. А как мне выбрать? Мать из дому выкинуть? Так я не скотина какая, и куда ей идти-то? Самому уехать с семьей? А хозяйство на кого? И жить чем? Я больше ничего не умею, кроме как на земле работать да со скотиной. Короче говоря, уехали они в город. Ты не думай, я им помогал, пока бывшая жена опять замуж не вышла. Дочка ни в чем отказа не знает, да и не жаль ничего, она у меня красавица и умница, на повышенной стипендии учится в архитектурном. А рисует как! Я тебе покажу. Но жену в дом привести не могу. Ту мать съела и эту съест. А у тебя тем более характер не хуже, чем у матери моей. Найдет коса на камень. Сама понимаешь. Да и старая она уже. Поздно к новой жизни привыкать. Будем жить, как сложилось.

– Бедный ты мой Ванечка, – искренне пожалела его Людмила Петровна. – Тяжело тебе живется.

– Нет, – не уловил иронии Краев. – Это она только с чужими так, а со мной нормальная, как скажу, так и делает.

– А она не понимает, что ты уже взрослый мальчик и у тебя есть свои… потребности? – нахально поинтересовалась она. Ей вдруг очень захотелось как-нибудь уязвить Ивана, расквитаться за то, что притащился с глупым разговором, про ее личную жизнь выведал, про свою всякой чепухи наболтал! Да еще и замуж брать отказался.

– Да что потребности… Без проблем. Вон Наталья всегда рада. И другие тоже, – объяснил Иван. – Я сколько раз думал: вот если бы Людмила… Ну, то есть ты. Если ты замуж не хочешь, а потребности, сама же говоришь… Короче говоря, мы взрослые люди. Я был бы счастлив!

– Ах вот ты зачем пришел! – всплеснула руками Людмила Петровна. – Так бы сразу и сказал: мол, Людмила, если тебе не с кем переспать, то предлагаю свои услуги. Как там в фильме? Вы привлекательны, я чертовски привлекателен, приходите в полночь к амбару, не пожалеете. Да?

– К какому амбару? К сараю твоему, что ли?

Но вместо пояснения Людмила Петровна вскочила, в три шага обежала кухонный стол и изо всех сил толкнула Ивана в бок, так что он едва не упал с табуретки.

– Ты что? – испугался он. – Сдурела?

– Я сдурела? Я?! Убирайся к чертовой матери, родственник! – заорала она, выталкивая его из кухни. – Катись отсюда! К своей маме! Привет ей передавай! И чтобы духу твоего! А я за Юру замуж выйду! Мы будем жить долго и счастливо! Он мне во всем помогает! Это он все придумал! Я бы без него пропала! Я его вообще люблю! Понял?! Он меня тоже! И мамы у него нет!

Последние слова Людмила Петровна кричала уже в одиночестве: Иван, расстроенный провалом своей миссии, которая поначалу, казалось, уже почти удалась, счел за лучшее спастись бегством. Правду говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, покаянно думала на другой день Людмила Петровна, вспоминая свое объяснение с Иваном. А ведь не выпили бы – и он бы не пришел, и она бы не наговорила чепухи. Особенно про Юру. Ну и ладно. Главное, что Юрий не в курсе.

К лету поток туристов стал бурным, как Чусовая по весне. Школьники из летних лагерей изучали места действия бажовских сказов; солидные дяди, желающие поиграть в золотоискателей, укатывали своими джипами лесную дорогу на заброшенный рудник; влюбленные парочки и любители приколов хихикали возле «нюшек». Иностранцы хотели все и сразу плюс сувениры оптом. Один из заброшенных сараев деда Семена спешно переоборудовали под кузницу, как только выяснилось, что Геннадий раньше этим делом занимался и надо ему только подучиться самую малость. Купили горн, наковальню, инструмент какой попроще. К известному кузнецу на обучение пристроили – за деньги, понятно. И теперь Геннадий успешно работал живым экспонатом, а его продукция – многозначительные кованые гвозди угрожающих размеров и романтические железные розы – украшала прилавки открывшегося к началу сезона магазина уральских народных промыслов и ремесел. Также здесь продавали уменьшенные копии красоток Петра Борисовича, расписные тагильские подносы, фарфор Сысертского и Богдановичского заводов, керамику из Таволги, изделия горноуральских мастеров из малахита и других поделочных камней, рукодельных кукол.

Теперь в туристической фирме «Малахитовая шкатулка» трудилось много людей: Анфиса Романовна и две учительницы из школы водили экскурсии, Вера торговала а магазине не покладая рук и лучезарно улыбаясь покупателям. Санька перешел на полставки электрика и теперь помогал Геннадию в кузне. В нескольких домах гостей ждали натопленные бани и пироги из русской печи. Федосья Иосифовна контролировала процесс и рецептуру, выполняя роль шеф-повара. А дед Семен, полюбивший общество старых и новых «нюшек», целые дни проводил в сарае-музее. В память о прошлых заслугах Людмила Петровна оформила его смотрителем и платила зарплату. Ее саму уже два раза приглашали в Министерство по туризму и один раз – в Министерство культуры, трижды – на телевидение и один раз – на заседание «Клуба интеллектуалов», на круглый стол, посвященный заковыристой проблеме ребрендинга Свердловской области. Вот тут Людмила Петровна, несмотря на свое обычное красноречие, не смогла вставить ни слова и только улыбалась, кивала и поддакивала, когда «интеллектуалы» громоздили этажи умных слов. Ее работу приводили как пример удачного ребрендинга: то есть бренд «опорный край державы» изрядно проржавел и не внушал доверия, на «границу Европы и Азии» претендовали слишком многие, «место гибели последнего русского царя» привлекало больше небогатых паломников, чем вожделенных заморских туристов с валютой в кошельках. А вот культурно-туристический всплеск в Большом Шишиме всем требованиям отвечал: заманчиво, позитивно, познавательно и эксклюзивно.

Также Людмиле Петровне предложили принять участие в выборах в какую-то Думу, она отказалась, не вникая. А еще сняться в документальном фильме и провести семинар для начинающих предпринимателей. Она согласилась, но жизнь внесла свои коррективы: позвонил Сашка, сообщил, что Лена ждет второго ребенка и срочно ложится в больницу на сохранение. А что ему делать с десятимесячной дочерью? Вообще-то он рассчитывал, что мать возьмет внучку к себе. Еще зимой, когда Людмила Петровна впервые приехала посмотреть на внучку, национальный вопрос отпал сам собой: едва взяв девочку на руки и заглянув в совершенно Сашкины глаза, она поняла, что ей абсолютно по барабану, какого цвета ее сокровище, ее первая самая любимая внучка.

Но… Одно дело – в городе. Там полугодовалую Людмилку (вот подлизы, тая от умиления, ворчала Людмила Петровна) уже приглашали сниматься в рекламном ролике. А у них в Большом Шишиме с толерантностью пока напряженка. Короче говоря, привези она сюда внучку, на улицу было бы не выйти. Станут глазеть, начнутся сплетни, вопросы, хихиканье… Нет уж, спасибо, она этого наелась по самые уши! Людмила Петровна согласилась неделю-другую пожить в городе у Саши, понянчиться с внучкой. Тем более что дома всеми делами отлично заправлял Родин. Он руководил, согласовывал, придумывал, организовывал, договаривался с людьми и делал все спокойно и умело, словно всю жизнь этим занимался. И ее многому учил. Так что не она ему, а он ей теперь платил зарплату, если уж честно.

Две недели пролетели незаметно, но приступить к делам Людмила Петровна не смогла. Ее планы нарушил младший, Владик. Позвонил и четко, по-военному сообщил: в июле уходим в поход. Вероятно, надолго. То есть очень надолго. И если мама хочет, то может приехать повидаться. Она сорвалась и отправилась в Мурманск, не спрашивая, не просчитывая. Так хотелось увидеть младшенького, что сердце ныло ощутимо, физически. Пока добиралась, думала: два с лишним года! Какой он стал, Владька? Наверное, совсем взрослый. Мужчина. Как с ним говорить, как себя держать? И станет ли он теперь есть свой до дрожи любимый зефир в шоколаде, которого она притащила аж пять коробок? Однако, добравшись наконец до Североморска, застала сына совсем как в детстве: с кашлем, температурой и капризным нежеланием пить горькие лекарства.

Думали, обойдется, но нет – через два дня Владика забрали в госпиталь, в Мурманск, и она с ним, естественно. Оказалось, пневмония. Врачи оказались понимающими, разрешили прямо в госпитале пожить, раз уж приехала мать на свидание через полстраны. Засобиралась домой, только когда заверили, что осложнений не возникнет. И, уже садясь в поезд, вспомнила: а океана-то она так и не видела. Хоть и Северный, и Ледовитый, совсем не такой, как в ее снах, но все же океан. Повздыхала и забыла, других забот полно.

В Большой Шишим приехала под вечер, специально никого не предупредив. Хотя очень хотелось, чтобы Юра встретил ее на вокзале, как в кино, цветы подарил, а она бы его, может, поцеловала ради встречи, ничего особенного, подумаешь! Но еще больше хотелось вернуться и посмотреть, как там идут дела без нее. Не то чтобы не доверяла, нет… Ревновала, наверное.

Конечно, хитро было бы подъехать на такси и остаться незамеченной, теперь окраинная Лесная улица превратилась в местный Бродвей. Зимой произошел занятный случай: глава поселковой администрации Галина Гаряева вынесла предпринимательнице Мумриковой предписание. И строго-настрого наказала: раз к тебе народ из города валом валит, улицу Лесную немедленно от снега расчистить, чтобы перед приезжим народом село не позорить.

Людмила Петровна не поленилась лично зайти в администрацию и сообщить, что чистить снег и не подумает – фигушки. Она налоги платит, а снег – не ее забота. Вот на днях из областного министерства приезжали, застряли на своем «Форде», и ничего страшного: дали министерскому шоферу лопату, а пока тот откапывался, она, Людмила Петровна, лично объяснила министру, что у них в Большом Шишиме чистить дороги вообще не принято. Уже года три как. И что глава администрации, госпожа Гаряева, неоднократно всем засыпанным снегом и застрявшим в колее односельчанам объясняла, что не баре, вылезут, не впервой, а там само укатается.

Пока госпожа Гаряева приходила в себя от такой наглости, предпринимательница Мумрикова выкатилась из ее кабинета с нахальной усмешкой. Честно говоря, Людмила Петровна и сама себе удивилась: вообще-то до последнего времени она ссориться с гаряевской семейкой избегала, памятуя народную мудрость о том, что если некоторые субстанции не трогать, то больше шансов избежать появления неприятного запаха. Но слишком уж помнилась обида на то, как Тимкина мамаша передала через чужих людей, чтобы училка Мумрикова выметалась из любимой школы и из своей прежней привычной жизни куда глаза глядят. А училка не пропала. Выстояла. И не боится! За этим и заходила.

С тех пор Лесную улицу расчищали от снега, чтобы автобусам и машинам было удобнее парковаться. И даже знак повесили «Одностороннее движение», что, по шишимским меркам, было равносильно присвоению звания «Улица образцового быта». И машин теперь здесь часто толклось по несколько штук. То есть на подъехавшее такси могли и не обратить внимания, но дальше что?

Но дальше ничего и не понадобилось. Вместе с ними к дому подъехал экскурсионный автобус. Но вместо Анфисы Романовны или еще кого-то из экскурсоводов высыпавших из автобуса туристов встретила у ворот… Хозяйка Медной горы. Как положено, в зеленом, в пол сарафане, в высоком кокошнике, расшитом самоцветными каменьями, с косой до пола. Приветила гостей, рассказала о селе и окрестностях, в дом пригласила – с достоинством, без улыбки даже. А и верно – каменная девка-то! То есть Наталью Людмила Петровна, конечно, узнала. Но ее костюм, приветственная речь и манера держаться ее поразили. Артистка, да и только!

Гости, кажется, тоже впечатлились: дети пооткрывали рты, а один папаша, всех попридержав, пропустил Хозяйку вперед. За ними протиснулась и Людмила Петровна. Гости пошли в дом, а Людмила Петровна, на которую в суете никто не обратил внимания, в сарай, то есть в музей. Там ее радостно встретил смотритель дед Семен и сразу повел к новому экспонату.

Это была русалка, отчего-то парившая, как чайка, над гребешками волн. Длинные волосы развевал ветер. Обширный бюст изящно уравновешивался круто изогнутым чешуйчатым хвостом. Странно, но скульптура отличалась от прочих тем, что была не вполне объемной, а барельефом, выполненным на огромной доске. Таких Петр Борисович раньше не делал. Но самое удивительное заключалось не в этом. Лицо русалки Людмиле Петровне показалось знакомым. Она стала всматриваться и, догадываясь, ахнула.

– Во как! – погордился у нее за спиной дед Семен, словно это было его рук дело. – Угодили мы тебе?

– Да почему я-то? И русалка я почему? – пролепетала Людмила Петровна.

– Дак как же? Это не просто русалка, это, вишь, Берегиня. Нам Юра все объяснил про нее: вроде богиня, людей бережет. И тех, которые в воде топнут, и тех, что посуху. Ну, навроде тебя, Людмила, и получается. Вот мы и решили сделать.

Она хотела что-то сказать, но губы задрожали. Лишь махнула рукой и отвернулась.

– Да ты что, Людмила? – всполошился дед Семен. – Чего ревешь-то? Не нравится?

– Да какая я Берегиня, Семен Никифорович, – всхлипнула она. – Вот Дениса покойного не уберегла. На моей совести он.

– Ладно, Людмила, дело прошлое. Денис тоже был не дитя неразумное. Мужик взрослый. Ты помогала, чем могла. Видимо, судьба его такая, – серьезно сказал дед Семен. – Ты скажи, нравится? А то Петр переживает очень. Вдруг рассердишься?

– Нравится! Как же может такое не нравиться? – улыбнулась сквозь слезы Людмила Петровна. – А где Петр Борисович? Побегу спасибо сказать!

– Уехали они с женой в Москву, кажись. Внук у них вроде родился.

– Насовсем уехали? – ахнула она. – Да как же…

– Нет, навроде тебя вот, повидаются и назад, – успокоил дед Семен. – Они, слышь, помирились с Алевтиной. Она теперь согласна, что Петр этот… ску… скульптор. Тут без тебя из города приезжали, за эту, в бане которая, полста тыщ давали. Вот она с ним и помирилась.

– Продали? – расстроилась Людмила Петровна. – Я уж привыкла к ним.

– Отказал, – с удовольствием сообщил он. – Сперва двадцать давали, потом тридцать… На пятидесяти Алевтина чуть с ума не сошла. А он ни в какую. Ну, она то ли уговорить его надеется, то ли и правду согласная стала. В общем, переехал он. Жить, говорит, буду дома. А работать у вас. Так что не переживай, Людмила. Все порядком у нас.

– Ну и слава богу. А еще какие новости, Семен Никифорович?

– Ванька с ума сошел! – радостно объявил дед. – На той неделе приехал и сразу рехнулся. Как есть малахольный стал.

– Иван?!

– Нет, не наш Ваня, а Джон ваш, но мы его тоже, чтобы язык не ломать, Иваном зовем. Тот первый, этот второй. Ты сама же придумала, он нам сказал.

– Опять приехал? Что это он зачастил? – проворчала Людмила Петровна. – Можно подумать, у него дома дел нет?

– Так он тут женится, – хихикая, пояснил дед Семен.

– О! И на ком же?

– А на всех разом!

– Это как? Гарем, что ли?

– Да вот какая мимо пройдет, особенно ежели не в этих ваших штанах, а в юбке, как бабе положено, он ей сразу: выходи за меня замуж.

– И кто согласился? – заинтересовалась Людмила Петровна.

– Куда там! – махнул рукой дед. – Так бросается, что всех распугал. Ты его, Людмила, пристрой, что ли. А то он и в самом деле свихнется от наших баб. Представляешь, он говорит, что у них там бабы юбки вовсе не носят, артистки только. Эти все… джинсы. А брюки бабе – это как корове седло. Ты уж меня, Людмила, извини, это я тебе как мужик говорю.

– Надо пристроить, – смеясь, согласилась она. – Домой ему пора, прогорит там его бизнес без хозяина. И юбку куплю непременно. Даже две. А еще у вас что?

– Потом увидишь, вечером, – загадочно ответил дед Семен.

Через час, когда экскурсия отправилась на Талый Ключ знакомиться с Синюшкой, она выбралась из сарая. Во дворе на лавочке сидели Иван-второй с Натальей. Увидев Людмилу Петровну, Джон оставил в покое уставшую Наталью и устремился целовать руку вновь прибывшей. Странно, но он уже сносно говорил по-русски и осыпал ее комплиментами. «И это я еще в брюках», – подивилась Людмила Петровна, на ходу придумав для Джона неотложное дело в сарае. И пошла искать Родина. Когда нашла, поцеловаться не получилось: она растерялась, не зная, с какого боку приткнуться, а он и не подумал – ни в ручку, ни в щечку. Но тоже пообещал сюрприз.

Людмила Петровна с трудом дотерпела до позднего вечера, когда экскурсанты, рассыпаясь в благодарностях, отбыли восвояси. Юрий вдруг отправился за ее матерью, а ей опять велел сидеть тихо и ждать. Она уже начала злиться – что за дурацкие секреты, но все хихикали и обещали, что она «с ног упадет». Спасибо, что предупредили. Сюрприз заключался в том, что ее собственная мать на пару с дедом Семеном и под аккомпанемент аккордеона, на котором играл Родин, по многочисленным просьбам трудящихся лихо исполнили частушки.

Людмила Петровна удивилась. Нет, конечно, мрачный и нелюдимый дед Семен, который раньше жил как бирюк и неделями не показывался на люди из своего стоявшего на краю села дома, в последнее время очень изменился. Но видеть его голосящим частушки было все же странно. А вот мать петь любила, отчего нет? Особенно когда гладила или грибы-ягоды перебирала. Про того, кто с горочки спустился, про огни Саратова, про пиджак наброшенный и калину красную. И не на людях, а дома, для себя. А тут?!

Я недавно милому
Прейскурант составила.
Он на цены посмотрел,
Больше не настаивал!

Мать начинала, дед Семен поддерживал:

С голодушки пой частушки,
Чем еще себя занять?
Стойте, ушки, на макушке,
Больше нечему стоять!

Людмила Петровна натянуто улыбалась, не зная, как реагировать на этот концерт по заявкам. Но настоящее потрясение ждало ее впереди. Начал дед, предупредив:

И простушки, и чистюшки,
Слушайте внимательно.
А частушки – не частушки,
Если в них не матерно.

И новоиспеченный дуэт, сложившийся и, судя по всему, вполне спевшийся в ее отсутствие, перешел от частушек вполне невинных к самым что ни на есть… В общем, до сих пор Людмила Петровна, считавшая себя знатоком фольклора, из этого разряда слышала только самую безобидную – «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу». И была наповал сражена потоком разнообразных сюжетов и заковыристых эвфемизмов.

Мать и дед Семен пели слаженно и самозабвенно, хором и поочередно, делая многозначительные паузы в совсем уж рискованных местах. Родин с видом аккомпаниатора на академическом концерте подыгрывал им на аккордеоне. Исполнители были настолько серьезны, словно выполняли важную работу, и лишь изредка перемигивались. А народ вокруг умирал от смеха. Ивану-второму Санька по возможности переводил часть текстов при помощи жестов, и американец тоже хохотал, правда, последним из слушателей. Не удержалась и Людмила Петровна. Когда прошел первый шок, она смеялась, как ненормальная, хлопая себя по бокам и утирая слезы платком.

Ближе к ночи, когда все разошлись, она осталась, чтобы поговорить наконец с Родиным. Ведь понятно же, что все это его рук дело. Но Юра пошел ставить чайник – «выпить за возвращение», как он выразился. Людмила Петровна осталась сидеть во дворе, очень уж не хотелось уходить со свежего воздуха в дом. В городе такого воздуха нет, как ни проветривай. Настроение у нее было отличное и даже какое-то игривое. Хотелось сделать что-нибудь эдакое, веселое, безрассудное, как в молодости! Частушки виноваты, думала Людмила Петровна, сидя боком на лавочке и болтая ногой. За этим занятием и застал ее вернувшийся с чайником и чашками Родин, и с удовольствием прислушался, как она бормочет себе под нос:

Я миленочку давала,
Сидя на скамеечке.
Не подумайте плохого —
Я давала семечки.

– Прониклась? – поинтересовался он, когда она замолчала. – Я рад. Заваривай чай, я все принес. Хлеб, масло, варенье. А я буду комаров гонять. И отчитываться. Первое: посмотри, какие звезды. Млечный Путь прямо над нами.

От неожиданности Людмила Петровна просыпала из ложки заварку, поставила на стол чайник и послушно задрала голову к небу. Да, он прав, таких звезд в городе тоже нет. То есть они, конечно, есть, но их не видно. То ли дома загораживают, то ли смог, то ли горожанам некогда звездами любоваться.

– Второе, – продолжил серьезно Родин. – Почему тебя комары не жрут? Меня жрут, а тебя нет?

– Я невкусная, – отмахнулась Людмила Петровна, снова берясь за чайник. – Юр, давай серьезно наконец! Меня месяц не было, а тут у вас такие дела. И Хозяйка Медной горы, и на «нюшек» покупатели, и частушки! И Берегиня! И на аккордеоне?!

– У Гены еще на флюгеры два заказа и на скамейки, – сообщил Родин, крутя веткой, как пропеллером. – И я с Данилой-мастером переговоры веду. Он хороший мужик, талантливый, только жить ему негде. А у нас будет вроде малахитовую чашу делать. Если разрешишь ты ему в сарае жить.

– Юра! – взмолилась Людмила Петровна. – Что ты меня дразнишь? Я же не виновата, что пришлось надолго уехать. Владька на год в плавание ушел, так хоть повидались.

– Молодец у тебя парень! – одобрил Юрий. – А так хоть мир посмотрит. И при деле опять же. Хорошие у тебя сыновья, Людмила Петровна. А у нас тут им что?

Разливая по чашкам заварку, она с удовольствием отметила это «у нас».

– Хозяйка Медной горы появилась. А что на пальцах-то рассказывать? Лучше живьем, детям нравится. Костюм напрокат из оперного театра взяли до начала сезона. Наталья оказалась актрисой – ты не поверишь! Все на лету хватает, так входит в образ, что потом еще полдня со всеми свысока разговаривает. Чисто каменная девка!

– Правда, здорово! Я бы подумала, что это настоящая артистка, из театра.

– Вот я и подумал, что можно ей Данилу-мастера в пару взять. Есть у меня знакомый, профессиональный актер. Несколько сценок – и самое то, особенно зимой, когда не погуляешь. Покупатели на Гену и Бориса – так земля же слухом полнится. Не говоря уже об Интернете. Ты видела, какие про нас отзывы? Нет? Темнота. Нам вообще пора свой сайт заводить. Как у Ивана. Гене, кстати, нужно инструмент подкупить.

– А дед Семен сказал, что Петр Борисович продавать не хочет, – с набитым ртом пробормотала Людмила Петровна, откусив изрядный кусок свежего хлеба, предварительно обмакнутого в блюдце с малиновым вареньем. – Ты извини, Юр, я с утра ничего не ела, то в дороге, то вас заслушалась.

– Да ешь, ешь, – успокоил он. – Если мало, то там еще целая булка есть!

Людмила Петровна посмотрела подозрительно – не издевается ли? Подумаешь! Не всем же быть воздушными феями. Зато вон все «нюшки» фигурами на нее похожи!

– И не надо, раз не хочет, – произнес Юрий. – Пусть своих не продает. Он согласен на заказ делать. Воплощенная мечта заказчика. Петр говорит, что к заказным он душой не прикипает. Те все наши, музейные. А про Алевтину тебе дед Семен рассказал?

– Да они помирились вроде.

– Значит, семью ты спасла. И Вера с Саней… душа в душу. Оба, кстати, изменились. Саня домой переехал. Но работать у нас будет, говорит, ему с электричеством теперь скучно, с людьми веселее. Пить бросил вообще. Считай, две семьи. Деда Семена ты сама видела – орел! Мама твоя тоже загорелась, болеть забросила, сама на репетиции приходила! Ты считаешь, а то я сбился? Так что Берегиня – это ты и есть. А никакая не сосна. И это наш тебе подарок, потому что мы о тебе думали. И скучали.

– Я тоже, – ответила она и, шмыгнув носом, отложила намазанный маслом кусок хлеба. Пришлось опять поднять глаза к небу и сделать вид, будто ее проняла красота Млечного Пути, чтобы не пролились вдруг подступившие слезы. – Я тоже о вас скучала. Спасибо, Юра. Тебе спасибо.

– Вот… Такие дела… – глубокомысленно изрек Родин. – Частушки, сама понимаешь, для тех, кто конкретно в музей приехал. По-моему, дуэт отменный. Эротике все возрасты подвластны, включая самые почтенные. Представляешь, все потом просят слова дать или спрашивают разрешения на диктофон записать. Мировая слава не за горами! Только название надо для дуэта придумать и можно приступать к раскрутке.

– Да откуда это, Юра? Нет, то есть я поняла, что все это ты. Я имела в виду – ты сам откуда? Откуда ты все знаешь, придумываешь? Знакомые у тебя везде. И все умеешь… Даже на аккордеоне! – Список вопросов был непродуман, они сыпались горохом, не дожидаясь, пока Людмила Петровна хотя бы облечет их в вежливую форму.

И Родин, вздохнув, стал объяснять:

– Я окончил музыкальное училище – дирижер-руководитель хора. Затем заочно институт – режиссер массовых зрелищ. А потом второе высшее – экономист.

– Ни фига себе! – вырвалось у Людмилы Петровны. Она тут же спохватилась и прикусила язык, но слово, как известно, не воробей. – А чего ты тогда тут… в Шишиме?

– Я начинал работать в музыкальной школе. Плохонькая школа на окраине. Трудные дети, почти все из неполных семей, с пьющими родителями. Через три года мы уже ездили на фестивали и везде призы брали. Потом пробил идею: общеобразовательная школа с хоровым уклоном. Три больших хора: малыши, среднее звено, старшие классы, капелла мальчиков и джаз-хор. Оркестр, потому что у мальчиков ломаются голоса, не уходить же им из школы. С аттестатом выдавали диплом о среднем музыкальном образовании. Я был директором. Слушай, тишина какая…

Он замолчал, глядя в сторону леса. Тишина стояла и вправду полнейшая, словно они вдвоем остались на свете. Даже собаки не лаяли, и комары куда-то делись.

– Наплевать на тишину, – решительно заявила Людмила Петровна. – Дальше что было?

– Дальше? Школа у нас была малокомплектная. Вскоре заявили: будет подушевое финансирование, маленькие школы нерентабельны. Хотя пятьсот детей, которые с удовольствием учатся и занимаются музыкой, разве это мало?

– Нам тоже постоянно нервы мотали. Вас закрыли? – Людмила Петровна хотела и боялась узнать продолжение.

– Не сразу. Сначала мы стали бороться. Родители помогали, дети, выпускники, известные деятели культуры. Нас же знали везде. Даже в мире. В Интернете шум подняли. К депутатам обращались. Тогда меня вызвали и сказали – уходи. Подавай заявление по собственному, а то будет хуже. Я не мог уйти, у меня же дети. Отказался, конечно. Мне еще пригрозили: пожалеешь. И в городской газете заметку тиснули, под рубрикой «Журналистское расследование»: мол, в известной школе зреет скандал, якобы несколько родителей анонимно пожаловались на то, что я приставал к детям. К мальчикам. Для чего и создал капеллу. Чтобы приставать было удобнее. Никто не писал, понятное дело. Но они эту схему уже обкатывали, и она сработала. В английской школе, очень престижной, старая директриса ушла на пенсию. Коллектив хотел на ее место завуча, а горуно – своего. Про него аналогичный слух пустили. Чистое вранье, разумеется. Но у мужика случился инфаркт, он уволился и в другую школу ушел. Они своего человечка поставили, что и требовалось доказать. Я мог в суд обратиться. И там доказывать, что я детей люблю не так, как они говорят, а…

– Я понимаю, Юра. – Людмила Петровна погладила его по руке. – Ужас какой…

– Но я в суд не пошел. Даже думать об этом было тошно, а не то что оправдываться и свидетелей приводить. Они же мои дети! Я отправился к заместителю начальника горуно, который мне обещал, что я пожалею. И дал ему по морде.

– И ты?! – изумилась такому совпадению Людмила Петровна. – И я! Ты понимаешь, и я тоже! По морде! Только ученику! И меня тоже! Юра!

– Да знаю я, мне дед Семен рассказывал, когда мы у тебя в бане поселились. Говорят, что ты все правильно сделала. Тимур – не ребенок, он взрослый парень, и издеваться над пожилой женщиной никому не позволено. Может, в тот раз еще не поздно было ему объяснить.

– Ой, а потом что? – спохватилась Людмила Петровна. – Ты же его не убил?

– Нет, – усмехнулся Юрий. – А надо было. Он мне даже сдачи не дал. Опять только сказал – пожалеете. Быстро устроили в школе проверку, нашли растрату, нецелевое расходование средств (собирали на костюмы, а потратили на ремонт крыши, протекла, видите ли, не вовремя). Плюс чуть ли не вымогательство – с родителей в фонд школы. Видимо, кого-то уговорили написать. Короче, дали два года, отсидел полтора. И на том спасибо.

– Ужас! – воскликнула она. – Директора по лезвию ножа ходят! Крышу почините, потолки побелите, обогреватели купите, охрану поставьте, иначе закроем! А деньги где брать? С родителей, говорят. Но строго на добровольной основе. Так прямо родители и несут. Пачками. Возьмите, пожалуйста, на школьные нужды, а то у нас лишние. А директору что делать? Не соберешь деньги – голову снимут, соберешь – того хуже. Что они там думают, а? В Москве? Министр этот, Фурсенко? Что они со школой делают!

– Тихо, тихо, успокойся, не митингуй! Невыполнимые законы и инструкции на то и существуют, чтобы все их нарушали. Но некоторых при этом можно было взять за задницу, вот как меня: что ж ты, голубчик, закон нарушаешь?! И Фурсенко твой раз столько лет сидит, реформирует в хвост и в гриву, значит, это кому-нибудь нужно. Заказ такой. Только нас с тобой это теперь не касается.

– Как не касается?! Мы что, не тут живем?! Не в России?! У меня внучки скоро учиться пойдут, а они школу столько лет уродуют, как хотят! То подушевое, то стандарты, то ЕГЭ, то всем автоматы собирать-разбирать учиться вместо литературы! Это все кто заказывал? Ты? Или я? Вредители они, вот кто! У нас было самое сильное в мире образование, а теперь что?

– Я тебе еще раз говорю: значит, это кому-нибудь нужно, – сердито произнес Родин. – Давай сменим тему. За всю страну я думать не могу. Ты спрашивала, почему я тут остался. В город меня больше не тянет, увольте. Сыт по горло. Меня там каждая собака знает. Все газеты писали. Как с пропавшими серебряными ложками: после ухода гостей ложки нашли, но осадок все равно остался. То ли педик я, то ли не педик, а только это все и помнят. Ну, еще и вор, конечно. Жена и та сразу развод попросила. Сын и дочь уже взрослые, я не возражал. Вот кого ты пригрела. Соображаешь?

– Да, – деловито кивнула Людмила Петровна. – Ты вот что, Юра… Давай ко мне переезжай, – замирая от собственной храбрости, предложила она. – Неудобно ведь у деда-то. А мы с тобой, получается, коллеги: педагоги оба, ты теперь мой зам. И друзья по несчастью.

– Ты серьезно, Людмила? – Родин смотрел ей прямо в глаза, и она, смутившись, отвернулась. – Ты про коллег серьезно? И про друзей?

– Ну… да. А что?

– Спасибо за предложение, – отстранившись, сухо сказал он. – Но с коллегами лучше сохранять деловые отношения. Иначе это может пагубно отразиться на бизнесе. И потом, с Семеном Никифоровичем мы тоже коллеги. Поздно уже. Тебя проводить?

От провожания Людмила Петровна отказалась, пулей вылетела со двора, едва ли не бегом добежала до дома, радуясь, что уже глубокая ночь и на улице ей никто не встретился. Руки так тряслись, что она едва попала ключом в замочную скважину. Толкала и толкала этот чертов ключ, едва сдерживая слезы. И, только захлопнув дверь и оказавшись в одиночестве, разревелась от жалости к себе и от обиды. Зачем он так? За что? Ведь он же все понял, не мог не понять… Потом ей казалось, что никогда ей не было так плохо, даже когда ее выгнали из школы и жизнь закончилась.

– Ой, да что же это делается?! Как рука поднялась?! На такую красоту?! Вот паразиты! Чтоб им… – Алевтина бегала по двору и причитала, как по покойнику.

Петр Борисович сидел молча, с отсутствующим видом, не замечая, как возле него суетится дед Семен, предлагая то выпить, то закурить, то «наплевать» или «щас пойти и головы им поотрывать на хрен». Людмила Петровна с беспомощным видом стояла возле Юрия и тихо спрашивала:

– Да что же это за люди такие пришли? Откуда они взялись? Как мы с ними дальше жить станем?

Юрий молчал, потому что ответа у него не было. Прикуривал одну от другой сигареты. Вера плакала. Гена тихо матерился, вытаскивая со двора очередное обгоревшее бревно. Ему молча помогал Саня. В обезображенных, почерневших кусках обгорелой древесины невозможно было узнать жизнелюбивых, пышнотелых, всеми любимых красоток «нюшек». Только у Венеры осталось нетронутым лицо, и от этого бревно выглядело еще ужаснее.

– Может, ее восстановить можно? – Гена, остановившись в воротах, обратился к Петру Борисовичу.

Но тот лишь покачал головой, старательно отворачиваясь от него.

– Да разве тут восстановишь? – вздохнул Саня.

– Полста тысяч! Чтоб у них руки отсохли! Продать, продать надо было! – убивалась Алевтина. – Говорила я тебе!

– Цыц, дура! – рявкнул на нее дед Семен. – Горе у человека, а она одно свое заладила: продать, продать! Зараза ты и есть, а не жена.

– Да разве я не понимаю? – пошла на попятную Алевтина. – Я все понимаю, Петенька! Сколько труда псу под хвост…

– Тьфу! – плюнул дед и сунул Петру Борисовичу в руки стакан с прозрачной жидкостью. – Пей, я тебе говорю! Первейшее лекарство в таких случаях.

– Семен Никифорович, ты их видел? – потянула деда за рукав Людмила Петровна. На бедного Петра Борисовича она старалась не смотреть, как он на своих покалеченных красавиц.

– Ясное дело, видел, как тебя вот! – отвлекся от своих хлопот дед Семен, не забыв, однако, подсунуть бедолаге-скульптору закуску – половинку свежего, посыпанного крупной солью огурца. – Не спалось, вишь, ночью, дело-то стариковское. Ну, вышел до ветру, смотрю – огонь вроде на твоем-то дворе. И будто ходит там кто, а в темноте не видно. Я бросился Юрку будить, пока мы прибежали – полыхает уже. Главное, все разом, кроме тех, что в сарае. Не полезли замок сбивать. Значит, прибежали мы, а эти уже, стоя перед воротами, гогочут. Ой, говорят, у вас пожар? А мы мимо шли, смотрим – горит. Это в четыре утра они мимо шли! И Тимка, сволочь такая, впереди кодлы стоит, зубы скалит. Вот сучье семя!

– Надо было его за шиворот да в милицию! – закричала Вера.

– Мы тушить бросились, – пожал плечами Юрий. – Да куда там.

– И правильно, что связываться не стали, – заметила Алевтина. – Они бы и вам накостыляли.

– Они, судя по всему, сначала бензина плеснули. Иначе бы так не занялось, – продолжил Юрий. – Хорошо, что дом не пожгли. Детки…

– Что, мужики, делать будем? Может, поймать их, руки повыдергать да в ж… вставить? – предложил Гена. – Извините, Людмила Петровна.

– Хорошее предложение, – согласилась она. – В смысле, повыдергать и вставить. Только нельзя вам, Гена. Им, судя по всему, можно, а вам нельзя. Вы с Юрой у меня должны быть как ангелы, безупречного поведения. А то опять намотают по полной катушке. Да и другим не следует. Будем заявление писать в милицию. Надо деткам урок дать. А то Тимкина команда действительно дом сожжет.

– Избави боже! – перекрестилась Алевтина. – Петруша, поедем сейчас же домой! Опасно тут теперь.

– А был уже участковый, – сообщил дед Семен. – Утром приходил, до тебя еще. Сказал, что сволочи они и это их рук дело. Но заявление писать отсоветовал. Не докажем, говорит. Мамки-папки ихние подтвердят, будто сынки дома спали как убитые. Да и все равно им ничего не будет. У них связи. У Тимки то есть.

– Да какие у него-то связи? Мать – бюрократка мелкого пошиба, отец – бандит, тоже мне мафия! Одно дело – меня из школы вышибить, это понятно. Но тут же преступление! – возмутилась Людмила Петровна. – И этот наглый щенок зря думает, что на них управы не найдется!

– Щенок! – усмехнулась Верка. – Девятнадцать лет охламону. Кобель здоровенный! К нашей Машке, старшей-то, клинья подбивает. Я уж ей сказала – не дай бог, вас вместе увижу!

– А давайте ночью ихние киоски подожжем? – предложил свой вариант Машкин папа.

Верка взвыла и повисла у мужа на шее, словно он уже приготовился чиркнуть спичкой.

Все замолчали, потому что ситуация представлялась тупиковой: даже если написать заявление, то надо еще доказать, что подожженные компанией подвыпивших юнцов деревяшки имели какую-то ценность, а не просто так в огороде стояли по недосмотру хозяев. А хулиганы в отместку пожгут все к чертовой матери, и уже не шутки ради, а всерьез.

– Значит, заявление писать не надо, – вдруг решительно сказал Родин. – Оно нам только помешает.

– В чем помешает? – удивилась Людмила Петровна.

– Есть одна идея. Сколько, говоришь, Тимке? Девятнадцать? Он учится?

– С племяшкой моим колледж закончил, – подтвердила Вера. – Вроде его на работу отец к себе пристроил, да пока все лето тут болтается без дела, охламон.

– А в армию собирается? – задумчиво продолжил Родин.

– Какое там! Отдадут его папка с мамкой в армию, как же! Галина, мать-то его, еще в тот призыв хвасталась, что сыну справку купила. Болеет он якобы. Почки или еще что. Ха! Здоров как конь! Так что племяшка мой осенью пойдет служить, а этот так и будет тут людям жизнь портить.

– Все село мечтает Тимура в армию проводить, – вздохнула Людмила Петровна. – Но наши сыновья не такие, как гаряевские. Нашим – Родине служить, а этому – людям жизнь отравлять.

– Мечты должны сбываться! Тем более если они коллективные! Собирайся, Людмила, поехали! Саня с Геной тут уберут.

– Куда? Что ты придумал? Поздно уже! – заволновалась она.

– Вовка-то наш женится! – доложил Родин. – На свадьбу нас с тобой зовет, я забыл тебе сказать в суете.

– И что? – удивилась Людмила Петровна. – Нет, то есть я за него очень рада, конечно. И подарок надо купить, но я не понимаю, при чем тут его женитьба.

– А невеста Вовкина знаешь кто? Юля – родная сестра нашего областного военкома! – доложил Родин. – Вовка с ним знаком, хороший, говорит, мужик, порядочный. Понимающий, против Вовки ничего не имеет, раз уж сестра его столько лет ждала. Вот пусть брат сестре и сделает на свадьбу подарок. А себе – план по призыву. Нужно похлопотать, чтобы липовые справки у призывника Гаряева успели проверить. Расскажем военкому все как есть. Тем более что мы не просим его нарушать закон, а наоборот, просим внимательно проследить за его соблюдением. И будет Тимуру в ближайший год не до нас. Появятся у него новые дела и заботы. А там, глядишь, поумнеет – без папы с мамой. Все, поехали!

Однажды вечером к Людмиле Петровне забежала на огонек соседка Наталья. Та самая, которая теперь Хозяйка Медной горы по совместительству. Была, однако, не в малахитовом сарафане в пол, а в застиранном домашнем халатике, у которого на пузе не хватало одной пуговицы. Вместо кокошника голову украшали мелкие резиновые бигуди. Попросила по-соседски сахар: села, мол, чай пить, а сахарница пустая, и в банке нет ни крупинки. Людмила Петровна, конечно, сахара дала, насыпала в банку из-под майонеза. Дело житейское. Но Наталья топталась на пороге, не уходила. Наверное, ждала, что Людмила Петровна пригласит вместе чаю попить. Ну и поговорить. Они обе одинокие, спешить им некуда, их семеро по лавкам не ждут… слава богу.

Но Людмила Петровна приглашать не стала. Не до того было: с самого утра она сидела, не разгибаясь, за компьютером, сочиняла очередную заявку на очередной грант. Если получится выиграть, то можно будет и без кредита взять автобус. Прав Юра, это решит множество проблем. А то больше половины стоимости путевки – аренда автобуса. Да еще и шофер поминутно на часы смотрит, ни минуты лишней не подождет, всех нервирует. А людям часто хочется подольше побыть: вопросы задать, погулять, чистым воздухом подышать или на Гену за работой полюбоваться. Настоящий кузнец – это ж невидаль!

Так и не дождавшись приглашения, Наталья, набравшись храбрости, попросила:

– Людмила, а поговорить с тобой можно? Мне очень надо, а то всегда люди вокруг…

– Проходи. Только недолго. Работы у меня много. В бумажках вся. Пойдем на кухню, чайник поставлю. Тебе чай или кофе?

– Да-да, конечно! – заторопилась Наталья. – И не надо ничего, ни чаю, ни кофе, раз некогда тебе.

– Да ладно, я тоже сегодня чай не пила. А ты бы сразу так и сказала – мол, по делу я. Чего было огород городить.

– Да разговор у меня такой… Неловко сразу, – созналась Наталья. – И не знаю, как начать.

– С начала, – посоветовала Людмила Петровна. – Давай выкладывай.

– Я в том году книжку прочитала. Она про то, как желания исполнять, – издалека начала Наталья.

– «Сказку о рыбаке и рыбке»? – усмехнулась Людмила Петровна и тут же подумала про себя – вот язва стала, человек к ней, может, с бедой, а она…

– Нет, серьезная книга. Этот… бестселлер.

– Одни чепуху пишут, другие издают, а совсем уж дураки покупают. Бестселлер – не то, что хорошо написано, а то, что хорошо продается. И, как правило, литературные достоинства тут совершенно ни при чем. Вон у меня хороших книг полный дом, бери любую, читай. Только с возвратом!

– Я возьму, спасибо! – торопливо закивала Наталья, обрадованная появившейся возможности вставить слово. – Сказы Бажова дай почитать, а то говорю текст, что мне Юра дал, а сама и не читала толком.

– Правильно, – одобрила Людмила.

– Но только в той книжке, про желания, там написано, как правильно желать…

Людмила Петровна фыркнула в чашку, едва не расплескав чай.

– Там надо все, что хочешь, на бумажку записать, еще картинку приклеить можно. И повесить в доме на видное место. Визуализация называется… Например, хочу машину. «Мерседес» надо вырезать из журнала. Я и написала.

Людмила Петровна, уже заинтригованная, молча подняла бровь в знак вопроса – иным образом поощрять легкомысленные занятия соседки она не сочла возможным.

– Написала… «хочу мужа», – потупившись, продолжила Наталья. – Повесила у зеркала в прихожей.

– А картинка? – не выдержала Людмила Петровна. – Картинка-то какая?

– Михаил Пореченков и Роман Абрамович, – созналась Наталья.

– Два?! Это как же?

– Для гарантии. Один красивый, другой богатый.

– Ты молодец, – улыбнулась она. – И как? Помогает?

– В этом все и дело! – расстроилась Наталья. – Один облом. И там, и там, и везде. Я и пришла с тобой посоветоваться.

– А я-то что могу? – удивилась Людмила Петровна. – Я ни с тем, ни с другим не знакома. И ты уж меня извини, но, по-моему, ни Абрамович, ни Пореченков на тебе никогда не женятся, хоть всю прихожую ими обклей. С Иваном я тебя на Новый год познакомила, как ты и просила. А больше у меня женихов на примете нет.

– Да не об этом я! Просто у тебя с мужиками получается. Они все на тебя западают! А на меня нет, хоть ты тресни! Может, ты приворот какой знаешь? Или еще что?

Наталья смотрела на Людмилу Петровну с такой надеждой, что если бы та знала приворот, то точно бы сказала. Но Людмила Петровна ничего такого не знала, поэтому сидела молча с озадаченным видом. У нее получается с мужиками?! Они на нее… западают?! Она так давно не рассматривала себя с этой точки зрения, что Натальин вопрос требовал осмысления. И что она должна отвечать? Что уже лет десять как вышла из той возрастной и весовой категории, которая притягивает мужчин и поднимает их на свершения? Что единственным мужчиной в ее жизни был муж, но это было так давно, что почти уже забылось напрочь? Или она должна рассказать, что не так давно Иван отказался на ней жениться (хотя она и не просила!), а Юра отказался к ней переехать (хотя она и предлагала!)?! Вспомнив об этих двух эпизодах – один вполне анекдотический, а другой не очень, – Людмила Петровна расстроилась. А ведь думала, что дело прошлое. И рассердилась на Наталью:

– Что ты городишь? Кто на кого западает? И что это вообще за слово – «западают»? Какие мужики? Что за глупости у тебя в голове?

– Оба! – горячо заверила ее ничуть не испугавшаяся Наталья. – И Иван, и Юра, и Джон. То есть это даже три получается.

– Джон на всех… западает, – заметила ей Людмила Петровна. – Как кот мартовский. Наверное, на него так наш климат действует.

– Иван тебя любит! Он мне сам говорил! Я к нему и так и сяк! Ведь неженатый мужик, самостоятельный, непьющий! А он на меня ноль внимания! Будто я дерево какое! – обиженно выпалила Наталья. – А у него что на уме, то и на языке: Людмила, Людмила, как она да что у нее…

– А Юра? – как бы невзначай уточнила она. – Про Юру ты точно выдумала. Что он тебе говорил?

– И он тоже! Тебя не было, мы с ним репетировали. Ну, ты же тогда сказала, мол, забирай любого, помнишь? Ладно, думаю, тоже мужик ничего: симпатичный, интеллигентный. Жаль, конечно, что без своего угла… И судимый.

– Да что ты говоришь! – возмутилась Людмила Петровна. – Он очень хороший человек! Честный и порядочный! И умный!

– Так и я говорю! – подхватила Наталья. – Пусть, думаю, Юрий. Так и он тоже, как попугай, все про тебя да про тебя. Про твои дела, про твою маму, про сыновей, потом опять про дела. Я уже его и на сотовый сфоткала, дома поверх Пореченкова наклеила. И ничего! Не работает! А в книжке написано: должно работать! Вот я и пришла спросить: как ты их, а? Ты уж меня извини, Людмила, но я ведь и моложе тебя, и…

– И что?

– И… все. – Наталья машинально поправила бигуди. – Думаю, может, объяснишь. Раз тебе самой не надо.

– Нет! Не скажу! – неожиданно весело воскликнула Людмила Петровна. – Вот сказы Бажова – возьми, почитай. Там сколько раз сказано: прознал про то, где удача, помалкивай. А то уйдет. Камни драгоценные в воду превратятся, золото – в пыль. Так что извини, Наталья. Ты книгу бери без возврата, у меня две. И сахар забирай. А про остальное я тебе не скажу.

– Так я так и думала, – вздохнула погрустневшая Наталья и встала.

Людмила Петровна сунула ей в руки книгу, банку с сахаром и проводила до дверей. Но тут ей вдруг пришла в голову отличная мысль!

– Постой-ка, Наталья! А Джон тебе как? Он тебя замуж звал?

– Звал. Так он всех зовет.

– Так ведь и не соглашается никто. А он, может, и остановился бы, – предположила Людмила Петровна.

– Да кто же будет с сумасшедшим разговаривать? – обиделась Наталья. – И хорош будет муж, если в каждую юбку вцепляется.

– А ты соглашайся, – посоветовала она. – Я тебе его адрес дам, напишешь письмо по электронной почте, напомнишь ему, мол, та самая, Хозяйка Медной горы. Фотографию еще приложи для гарантии. Дня через два он тебе предложение сделает. Потом приедет, зарегистрируетесь – и сразу обратно, увози его скорее отсюда. Там он быстро в норму придет. Тамошние женщины тебе не конкурентки. Ты же у нас вон какая! Не зря ведь из всех наших Юрий тебя на роль Хозяйки выбрал, у него глаз наметанный, он же режиссер!

Оказавшаяся в выигрышной позиции Людмила Петровна была великодушна, а оттого щедра на комплименты и убедительна. Наталья слушала ее очень внимательно. Она открутила одну бигудюшку и стала наматывать на палец толстый, как колбаска, коротенький, пружинящий локон.

– Ну? Поняла? – подбодрила ее Людмила Петровна. – Ты и умница, и красавица! И моложе меня! Что тебе тут пропадать? Америка – страна больших возможностей. Поезжай! Будешь там фермершей, уважаемым человеком. А наши мужики что? Ну их к черту!

– К черту… – задумчиво повторила Наталья.

– А ребенка ему родишь, он вообще только на вас смотреть и будет! Давай прямо завтра и соглашайся, не откладывай! А то, не дай бог… – торопилась закрепить успех Людмила Петровна. И добавила последний аргумент: – А как тебе все наши завидовать будут!

Он и оказался решающим. Наталья, теряя тапочки, как Золушка, уже летела по лестнице к себе на первый этаж, на ходу сдирая бигуди и рассовывая их по карманам халатика.

– Наталья! А у тебя Интернет-то есть? – перегнувшись через перила, прокричала Людмила Петровна. – А то ко мне приходи!

– Есть! – снизу заорала Наталья. – Я прямо сейчас…

Людмила Петровна закрыла дверь, улыбаясь, посмотрела на забытые в прихожей банку с сахаром и книгу и поняла, что участь Джона решена и неотвратимое счастье свалится на него в самое ближайшее время.

Выпроводив соседку, она, все еще улыбаясь, вернулась в кухню и пересыпала сахар обратно в большую трехлитровую банку. Потом присела к столу и задумалась. А ведь это она не иначе как у Юры научилась вот так переворачивать ситуацию, из безвыходного положения находя выход. Может, и Тимку укоротить получится, и у Натальи тоже как-нибудь наладится… Одной-то женщине тяжело, конечно. Ее взгляд упал на свою чашку с недопитым чаем, потом на ту, из которой так и не отпила Наталья. Надо же, наговорила тут с три короба… и случилось странное.

Людмила Петровна вскочила и принялась лихорадочно убирать со стола. Потом постелила новую чистую скатерть. Достала из холодильника шпроты, колбасу, сыр, масло, варенье. Красиво порезала хлеб. Вместо старых тарелок и чашек достала из серванта новенький сервиз – ездила в Сысерть на фарфоровый завод за товаром для магазина и не удержалась. Уж больно был хорош: вроде малахитовый, с золотыми ободками по краешку, а ручки у чашек, как ящерки. Ни разу не пользовалась, а тут достала, словно кто под руку толкал. Разложила все красиво, расставила, полюбовалась.

И позвонила Родину.

Он не удивился, хотя времени было полдесятого. Она сказала, что надо насчет заявки посоветоваться: завтра сдавать, а дело не идет. Не поможет ли?

– Помогу, – согласился Юрий. – Сейчас буду.

Пока ждала, поставила на стол бокалы. И бутылку вина из старых запасов. Яблоки порезала на тарелочку. Притащила из комнаты вазу со своими любимыми ранними астрами. И села ждать. Потом вскочила, вспомнив Натальины бигудюшки, помчалась в ванную, вымыла голову. Высушить уже не успела: от Лесной до ее дома десять минут ходу.

Гостя провела не в комнату, где компьютер стоял и бумаги были разложены, а в кухню, к столу. Он удивился: что за праздник?

– Садись-садись! – подбодрила его Людмила Петровна. – Не бойся! Я, Юра, хочу тебе предложение сделать. Ты мне очень нравишься. Я тебя, можно сказать, люблю. Поэтому выходи за меня замуж. То есть наоборот, конечно. Я предлагаю тебе взять меня замуж. Ты согласен?

– Ты… серьезно? – опешил Родин.

– А то как же? – веселилась Людмила Петровна. – И зря ты так удивляешься. Нет, ты вообрази: я здесь одна. Никто меня не понимает. Рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна – так, что ли, по-твоему? Я жду тебя: единым взором надежды сердце оживи иль сон тяжелый перерви, увы, заслуженным укором. Я жду, Юра!

– Пушкин, «Евгений Онегин», письмо Татьяны Онегину, – пробормотал Родин.

– Нет, я понимаю, что нехорошо женщине первой признаваться. Теперь я знаю, в вашей воле меня презреньем наказать. Но что же делать, если ни он, ни ты сами ничего не замечаете?

– Кто – он? – уточнил Родин.

– Онегин! – пояснила она. – Он не замечал, что Татьяна его любит, ты не замечаешь, что я тебя люблю. Ты же меня тоже любишь, я знаю. Так ты согласен?

– Да на фиг я тебе нужен? – взвился Родин. Вскочил, забегал по крошечной кухне, бормоча и махая руками.

Людмила Петровна посторонилась вместе с табуреткой, поджала ноги и с интересом наблюдала. Только бокалы от краешка стола отодвинула на всякий случай.

– Я нищий! У меня даже квартиры нет! И работы нет! У меня перспектив нет! Мне в городе все пути отрезаны! Что толку, что я тебя люблю, черт побери! – орал Родин, бегая по кухне.

– Ага! – воскликнула Людмила Петровна. После того как она ему все сказала, ей стало легко и весело, и сам черт не брат! – Любишь – женись, у нас в народе так говорят.

– Я мужик. И не имею права… – остановившись наконец перед ней, устало и серьезно произнес Родин.

– То есть ты мне отказываешь?! – притворно испугалась она.

– Ты издеваешься? – опять заорал Родин. – Что ты веселишься? Дурацкая ситуация!

– Дурацкая. Мне тоже так кажется. Тогда давай по-нормальному. Теперь ты делай мне предложение. А я согласна. Я тебя люблю, Юра. Без тебя я бы давно пропала. Еще тем летом, когда по глупости подумала, что все смогу сама. Это же ты все сделал, придумал. Это все твое. Я за тобой как за каменной стеной. Ты самый лучший на свете. Ты настоящий. Я и у парней своих спросила, они тоже согласны.

– Ну, раз все согласны, то тогда и я согласен, – вздохнул Родин и плюхнулся на табуретку рядом с ней. – Женюсь! Твоя взяла.

К осени сыграли свадьбу, гуляли всем селом: шутка ли, международных бракосочетаний в Большом Шишиме пока не случалось – и торжественно проводили супругов Спарроу в Соединенные Штаты Америки крепить успехи тамошнего сельского хозяйства. Наказали писать почаще и на будущее лето непременно всей семьей приезжать в гости. Людмила Петровна и Родин зарегистрировались тихо, без свидетелей: она стеснялась почему-то. Посидели потом с мамой, да Сашка приехал.

А вскоре опять торжествовали коллективно, но исподтишка, заочно провожая Тимура Гаряева. Но не в армию, с этим все же накладка вышла: поняв, что угроза служить Родине становится неотвратимой, Тимка подался в бега. Мамаша спровадила уклониста в Украину к дальней родне. Пока сынок там перекантуется, а они новую справку купят, подороже и понадежнее, чем та, которую со скандалом забраковали в военкомате. Без главаря компания притихла, а затем и вовсе распалась: кто в город, кто женился, а кто в армию. Большой Шишим вздохнул наконец свободно.

С телевизионным фильмом тоже накладка вышла. Приехавших телевизионщиков Людмила Петровна огорчила: больно долго собирались, нет уже никакого интерната, и брошенные мужья все разъехались – кто к женам, старым и новым, кто к любовницам. Потому как спрос на мужиков-то. Но работают здесь: и Петр Борисович, и Геннадий, и Саня. Да у нас тут полсела работает! И еще рабочие места есть, всех приглашаем, если только непьющие. Телевизионщики поогорчались, что упустили сюжет, поснимали в сарае уцелевших «нюшек», Петра Борисовича за работой, отдельно сюжет про Гену сняли и уехали все же не с пустыми руками.

Про нового жильца – актера городского театра Костю Николаенко, которого в конце прошлого сезона выгнали за пьянку и прогулы из городского театра, а жена из дома за то же самое, – все же умолчала. Ну, живет себе у деда Семена. И деду веселее, привык уж к жильцам. И парню передышка. Оба клятвенно ей обещали, что Костя пить не будет. Но им никто не поверил. Будет Данилу-мастера играть, Юра новый сюжет придумал, сейчас новую Хозяйку вместо Натальи присматривает, от девчонок отбоя нет! Но к интернату все это отношения уже не имеет. Шутка это была. А у них теперь дело серьезное.

Странно, но Людмиле Петровне давно не снились сны. Даже океан, который как-то отдалился, уже не манил, не бередил душу. Работы было много, уставала очень. На права сдавать решила, поддавшись уговорам мужа, получалось очень плохо, от этого нервничала. Приходила домой и засыпала как убитая. Если получалось у них сразу уснуть, понятное дело. А утром просыпалась счастливая и другое в памяти перебирала – не из снов, из реальности. Поэтому без всяких снов, просто:

Часть четвертая

Нормальные герои всегда идут в обход

На излете поздней, уже серой и слякотной осени с первыми заморозками, как раз по поговорке, начали считать, только не цыплят, а проблемы. Началось все с Ивана. Он куда-то пропал, но Людмила Петровна, к своему стыду, этого не заметила: занят человек – уборка, посев озимых, корма на зиму, выплаты по кредитам. Она с экскурсиями с утра до ночи крутится как белка в колесе, а у него дело живое, огромное, настоящее. Понятно, что нет у него времени лясы точить. Потом вдруг спохватилась, стала соображать: господи, а ведь он с лета не появлялся! С того самого дня, как объяснил, почему не может на ней жениться. Да ладно, кто старое помянет… Она еще разоралась тогда, выгнала его, бедолагу. Обиделся, что ли? Нехорошо.

Людмила Петровна попыталась несколько раз до Ивана дозвониться, но он не брал трубку, а по домашнему телефону отвечала мать, а ее Людмила Петровна расспрашивать постеснялась. Еще подумает, будто она на ее драгоценного Ванечку виды имеет. Но беспокойство росло, и в середине ноября Людмила Петровна попросила Юру отвезти ее в Озерки. Она и сама теперь имела водительские права, но пользоваться ими все равно не спешила, с удовольствием уступая водительское место мужу.

Первое, что насторожило, когда приехали, – пустой флагшток, торчащий за высоким забором. Ладно, может, постирать решили или еще что, подавила подступившее беспокойство Людмила Петровна. Но тут к воротам подъехал сам хозяин, и, едва взглянув на него, Людмила Петровна сразу поняла: что-то стряслось. За то время, пока они не виделись, Иван осунулся и сильно похудел, хотя и раньше был нетолст, вон и старые джинсы болтаются свободно. Щеки заросли щетиной, глаза смотрели устало. Гостям не удивился. Даже на присутствие Юрия не отреагировал, хотя Людмила Петровна опасалась: мимоходом пожал руку, пригласил в дом. Рявкнул на собак так, что те, поджав хвосты, обиженно ушли в дальний угол. Хозяйка, Анастасия Михайловна, к вторжению незваных гостей тоже отнеслась без обычного недовольства, а скорее даже с испуганной настороженностью. Кошка и та не показывалась!

– Что случилось, Иван? – с порога спросила Людмила Петровна. – Ты пропал, сам не звонишь, на мои звонки не отвечаешь. Но мы же свои люди. Родня. Может, помощь нужна? Ты скажи.

– Нужна помощь, – мрачно подтвердил Краев. – Не знаете, где взрывчатки достать? Я бы нашу местную администрацию подорвал и прокуратуру бы заодно.

Мать всхлипнула и ушла в другую комнату.

– Да что за беда-то? – воскликнула Людмила Петровна, больше всего испуганная ее поведением.

– Взрывчатки нет, – деловито сообщил Родин. – Есть карабин «Сайга», но патронов на всю администрацию не хватит. Да еще прокуратура… нет, точно не хватит. Ты расскажи, Иван, а там решим.

– Мне предложили хозяйство продать. Все разом. Цену, мол, сам назови. Но в пределах разумного. – Иван говорил так, будто каждое слово давалось ему с трудом.

Людмила Петровна ахнула, прижав ладони к щекам.

– Когда? – спокойно уточнил Юрий. – И кто предложил?

– В августе еще. Приехали какие-то мужики. Не местные. И не бандиты. Сказали, что москвичи им покупку земли поручили.

– Москвичам-то что тут надо? – удивилась Людмила Петровна. – Твоих свиней гламуру учить? А ты что?

– Я сказал, что не для того тут двадцать лет горбатился, чтобы продавать. Они потом еще два раза приезжали. Цену набавляли. Под конец и вовсе несусветную стали давать.

– А зачем им – не объяснили? Почему именно твое? Пустых земель рядом много, пусть себе покупают. Золото, что ли, нашли? – удивился Родин.

– Никель. Силикатно-никелевые руды, – пояснил Краев. – Месторождение тут. Наши давно про него знали, но разрабатывать денег не было. Теперь вот эти пришли. Заявили, что они цивилизованные люди, убивать и поджигать меня не станут. Но шансов у меня нет. Уделают меня в рамках закона, как бог черепаху.

– Правильно сказали, – кивнул Родин. – Твои свиньи против никеля не потянут. А про закон мы с Людмилой недавно рассуждали. И что мы имеем на сегодняшний день?

– Да вот! – Краев кивнул на письменный стол, заваленный бумагами. – Я теперь не на поле и не в свинарнике, а тут все время провожу.

Юрий наугад взял со стола один лист и прочитал:

– «Руководителю крестьянского хозяйства господину Краеву. Руководство ООО «Голд»… А, все-таки голд. Ясно… «настоятельно просит в кратчайшие сроки рассмотреть вопрос о передаче в собственность или в аренду земельного участка над лицензионным участком недр».

– У них уже и лицензия есть! На, почитай! – Иван рванул со стола еще один листок. – «Постановление главы района о предварительном согласовании отвода земель для проведения конкурса на пользование недрами Сахаровского месторождения». Моих земель, понимаете?

– Так предварительное же. И к тому же согласование, – уцепилась филолог Мумрикова за обнадеживающие термины. – Может, и обойдется еще.

Оба мужчины посмотрели на нее с сожалением, как на дурочку. Пожалуй, во взгляде Юрия было чуть больше сочувствия.

– Про конкурс он задним числом услышал. И никто с ним ничего не согласовывал, кроме отступной цены. Так, Иван?

Иван молча кивнул.

– Дальше что?

– Я в суд, в прокуратуру. Без толку. Гоняют по кругу. Говорят, все по закону. А 20 сентября мне линию электропередачи вырубили. Сказали, документы надо проверять. Проверят – и включат. Не включили. Уборка псу под хвост. Сена не заготовил. Озимые не сеял. Свиней продал. Чтобы вернуть кредит, продал технику. И пишу вот, пишу… – Иван махнул рукой, длинно и замысловато выругавшись.

– Ты потому и флаг спустил? – тихо спросила Людмила Петровна.

– Гордился, что я на своей земле хозяин! Что мы, фермеры, страну кормим! У Джона в Америке таким, как я, почет и уважение. Губернатор с ними за ручку здоровается, потому что они избиратели. Граждане великой страны. А я к нашему даже на прием попасть не могу. Хожу к замам, те отфутболивают. А потому, что через него эти московские пришли, не иначе! А меня под зад с моей земли, как поганую шавку?! На тебе кость, грызи и не гавкай! В девяностые у нас в районе восемьдесят хозяйств было, а выжил я, и еще трое едва шевелятся. Так и мы мешаем, оказывается…

Людмила Петровна и Юрий вернулись домой подавленные. До сих пор все возникавшие у них самих проблемы как-то решались. А Иван попал в настоящую беду. Ведь понятно же, что сомнут его, раздавят, доведут до банкротства. И хорошо еще, если не посадят, не зря ведь в народе говорят – был бы человек, а статья найдется. И помочь ему нечем. А продаст – пропадет мужик без дела, сопьется или заболеет. Правду сказал Иван, Людмила Петровна и сама знала: сколько их начинало в девяностые, когда все подумали, что наступила свобода, рыночная экономика и все такое. Кто спился, кто умер, кого посадили, а кто поумнее – уехал или торговлей занялся. Единицы остались, энтузиасты вроде Ивана, так и тех скоро на ноль помножат. Такие вот особенности русской национальной арифметики.

– Юра, а что мы будем делать, если и нас… – произнесла Людмила Петровна. – Я не представляю. И людей ведь у нас теперь сколько…

– А что у нас отнимать? Твои тридцать соток возле бабкиного дома? Не смеши.

– А ты меня не бросишь, если что? Не уедешь, как все?

– Давно бы уехал, если бы хотел, – проворчал Юрий. – А я тебе хотел помочь. А теперь, когда от нас с тобой столько людей зависит, тем более. По-хорошему, надо бы уже и гостиницу построить, с баней или с сауной. Ресторанчик. Повара если найти хорошего, так и из города бы стали за этим ездить, это сейчас востребовано. А тут у нас еще и культурная программа: кому золото, кому эротику, кому Серебряное копытце с малахитовой шкатулкой. Расширяться надо, Людмила. Тесновато уже.

– Боюсь я, Юра, – вздохнула она. – Отнимут все, как у Ивана. И Гаряевых боюсь, они на меня волками смотрят, может, им сболтнул кто, что это мы Тимку в армию хотели спровадить? Веришь, после того пожара просыпаться боюсь по утрам. Сразу думаю, а не случилось ли чего за ночь?

– А ты не бойся! – притянул ее к себе Юрий. – Ты не одна. У тебя я есть. А у меня – ты.

Но Людмила Петровна, похоже, обладала даром предвидения. И через неделю после их поездки в Озерки на сельском сходе Галина Гаряева объявила, что отвод на сто гектаров пахотных земель возле села получила московская фирма «Голд», которая уже весной начнет разработку сразу двух месторождений медно-никелевых руд, Сахаровского в Озерках и Точильногорского – здесь, в Большом Шишиме. И пока народ осмысливал новость, поспешно добавила, что польза налицо: наконец появятся новые рабочие места.

Людмила Петровна выяснила, что эти самые сто гектаров начинаются как раз у домов, стоящих на Лесной улице. Туда же попадают и луг, и Талый Ключ, и часть ближайшего леса. К тому же давно, еще при первой встрече, сказанные ей Иваном слова про то, что российских фермеров отпустили в свободное плавание, но не предупредили, что плыть придется в соляной кислоте, сбылись до странности буквально.

– Понимаете, они уже начали пилить сосны! А там же еще старое кладбище! – чуть не плакала Людмила Петровна. – И к весне здесь будет территория рудника! Промышленная зона! Дорогу построят, машины станут ездить грузовые. Ладно, пусть мое дело летит к черту! Но ужас в чем? Мы узнали, что никель будут добывать методом подземного выщелачивания!

– Нет, подожди, Людмила, это я так с ходу перевести не могу! – взмолилась Анфиса Романовна, вытирая пот со лба. – Я с химией вообще дела не имела. Мне надо в словарь заглянуть.

Мужчина, которому она переводила, выглядел в доме Людмилы Петровны неуместно, как пингвин в стайке воробьев. Он был одет в дорогой костюм, розовую рубашку, к которой прилагался сиреневый галстук, а также запонки. Но брюки при этом были заправлены в мягкие белые валенки, расшитые маками и васильками, а шея странного господина была замотана в длинный вязаный шарф. Он сидел во главе стола, по правую руку от него – переводчица, Анфиса Романовна, по левую – сияющий, как начищенный самовар, Джон Спарроу. С краешку стола примостились Людмила Петровна, Иван и Родин. На единственном диване лежала миссис Спарроу, тяжело перенесшая многочасовой перелет. Остальные – дед Семен, Петр Борисович, Саня с Верой, Геннадий и Люба – сидели где придется, притащив в гостиную все имеющиеся в доме стулья и табуретки. И все, как один, не отрывая глаз, смотрели на человека в валенках.

Его звали Джералд Кингселл, и был он известным в США правозащитником и не менее известным экологом, профессором двух или трех университетов. По роду своей деятельности бывал и в Африке, и в Гренландии, и в Австралии, но в Большой Шишим не собирался, и сюда его едва ли не волоком притащил старый знакомый, Джон Спарроу. Сказал, что для его российских друзей это вопрос жизни и смерти, и если уж старина Джералд не поможет, то они уж и не знают, что делать. Очень просила помочь и его прелестная русская жена Наташа, которая и сама поехала, несмотря на то что они с мужем ждут беби. Отважная женщина, как все русские!

На самом деле Наталья, помня инструкции Людмилы Петровны, тщательно оберегала мужа от излишних контактов с противоположным полом и уж тем более не могла оставить его на растерзание шишимским соблазнительницам. Поэтому и потащилась в такую даль. И вот сейчас мистер Кингселл при помощи Джона и Анфисы Романовны вникал в заковыристые проблемы российской провинции. Совместными усилиями они продвигались к цели – не сказать, что семимильными шагами, но в международных отношениях важна не скорость, а взаимопонимание. К тому же на мистера Кингселла все возлагали большие надежды.

Пока в возникшей заминке Анфиса Романовна листала принесенный из дома толстый словарь, а Людмила Петровна горячо спорила с Иваном и Юрой, Вера пересела поближе к Наталье и спросила:

– Слышь, Наташка, а где он такие валенки оторвал? Смех один, бабские вроде!

– Так и есть, – тихо ответила миссис Спарроу. – Он в ботиночках полетел, хотя мы его предупреждали. Я, говорит, буду вести переговоры, а не гулять по улицам. А прилетели – тут сразу «рашн уинтер», зима то есть. Он еще в машине так замерз, что из аэропорта прямо в магазин поехали. А в Горноуральске магазины в центре какие? Фиг там простые валенки купишь. Насилу эти нашли. Зато он их теперь только на ночь снимает.

– Ничего, гламурненькие, – хихикнула Вера. – Я бы от таких тоже не отказалась. Научились же делать!

– Итальянские! – отмахнулась Наталья. – Представляешь?

– А чего стоят? Я бы правда такие тоже купила, наши обзавидуются.

– Щас! Купила бы! Тринадцать тысяч не хочешь?

Вера приоткрыла рот, осмысливая полученную информацию. И больше в беседе не участвовала, так и просидела, не отрывая глаз от валенок.

– Нашла! – с интонациями Колумба провозгласила Анфиса Романовна. – Кислота – acid! А соляная – hydrochloric acid!

Задремавший дед Семен встрепенулся и уставился на правозащитника с удвоенным вниманием.

– Тогда объясни, что эти… что они будут использовать в работе соляную кислоту. Много соляной кислоты. Цистерны! И это прямо рядом с домами! Ладно, если бы в низине. Но второе месторождение, то, которое на землях Ивана, оно по уровню выше Большого Шишима находится. Они же не только озера, они Чусовую отравят к чертовой матери!

Дед Семен согласно кивнул, а гость, выслушав перевод, поинтересовался:

– What is it – «чертова матерь»?

– Людмила! Контролируй себя! Неудобно! – накинулась на нее Анфиса Романовна.

– Ничего, он молодец, значит, внимательно слушает, – улыбнувшись, вступился за супругу Юрий.

Беседа пошла быстрее, и все, поняв, что заморский гость – нормальный мужик, искренне заинтересованный, принялись вставлять свои замечания. Мистер Кингселл, ошарашенный напором и сложностями перевода, пока молчал, кивал и делал пометки в своем блокноте.

– Продали нас, понимаешь? Скажи ему, Джон! Продали, как крепостных! Как этого… дядю Тома, вот! – горячился Иван. – До сих пор я один жилы рвал, а сейчас все будем в кислоте плавать!

– Только жить начали, – бубнил немногословный Геннадий. – Инструмент купили, оборудование, а теперь все, получается, в ж…

– Гена, неудобно! Что человек о нас подумает?

– А у нас в стране все через ж… исторически так сложилось, – тихо сообщил Петр Борисович. – Интересно было бы узнать, как это обстоит за рубежом. Из первых рук, так сказать.

– Тихо, не мешайте, пусть объяснят человеку! – шикнул на них Юрий.

Объяснения затянулись за полночь. Потом возобновились с утра уже в более узком кругу. Людмила Петровна, Юрий и Иван при помощи Анфисы Романовны наперебой втолковывали известному правозащитнику, в какие именно инстанции они обращались и по какому конкретно адресу их посылали. Старались держаться в рамках, конечно. Джон хлопотал вокруг беременной жены: принес ей завтрак в постель, а затем повел дышать пока еще экологически чистым шишимским воздухом. Пожалуй, из всех лиц, так или иначе причастных к этой истории, сейчас только они двое были, несмотря ни на что, совершенно счастливы.

На третий день совещание зашло в тупик. Выяснилось, что все доступные инстанции уже показали жалобщикам фигу, а суд по правам человека в Гааге от Большого Шишима так далеко, что его будто бы и нет. То есть суд и Гаага есть, как же без них в цивилизованном мире? А вот Большого Шишима и его обитателей нет. На фоне мировых проблем не разглядеть. Значит, и черт с ними!

– Все, мужики… и бабы! Землю из-под нас продали, а без земли ни дерево, ни человек не стоит. Валить отсюда надо! Правды все равно не найдем, – такой итог прениям подвел Иван на третий день международной правозащитной конференции. – Джон давно меня зовет. Говорит, таких крейзи, то есть дураков, как я, готовых пахать от рассвета до заката без всяких профсоюзов, Америка… это самое… велкам! Добро пожаловать то есть. И от гражданства откажусь, раз они со мной так!

Присутствующие сидели за столом с нехитрой, на скорую руку закуской. Выпивали будто за упокой – вразнобой, без тостов. Мистер Кингселл должен был уезжать через час, вроде провожали. Джон тоже приуныл. Все были разочарованы, и говорить уже ни о чем не хотелось. Видимо, не всякую чужую беду руками развести можно. Анфиса Романовна тихо переводила гостю, о чем говорят за столом, чтобы он не чувствовал себя совсем уж… пингвином. Когда она конспективно передала суть последнего высказывания, мистер Кингселл неожиданно встрепенулся, с интересом посмотрел на Ивана и начал что-то быстро говорить.

– Он говорит, что заявление об отказе от гражданства должен подписать сам президент вашей… то есть нашей страны, – переводила Анфиса Романовна. – И если вы, Иван, действительно напишете подобное заявление, то оно попадет на стол президенту. И возможно, он его даже прочитает. Узнает о нашей проблеме. А в вашей, тьфу, то есть в нашей стране президент может лично заниматься любой самой маленькой проблемой.

За столом воцарилась тишина.

– Так. Еще раз и помедленнее… – попросил Родин. – Сам, говорите, должен подписать? Интересно. Как там у нас в песенке-то поется? «Доиграетесь, глядишь, приедет барин – он рассудит, кто был бо́льшим демократом». Барин-то нам и нужен, кроме него, никто с Большим Шишимом не разберется. Это Джералд в точку попал. Пойдем-ка, Ваня, на крылечко, покурим. Идея одна есть, обдумать надо…

Просто главный начальник сидел за огромным, как взлетная полоса аэропорта, столом и задумчиво крутил большим пальцем малахитовое пресс-папье. Отчего-то у него на столе все было малахитовое и совершенно ненужное, представительства ради: часы, на которые он всегда забывал смотреть, предпочитая наручные; подставка для ручек, где второй год подряд торчала одна и та же ручка; пепельница (он сам не курил, а другим и подавно не дозволялось); ваза с золотыми ручками, куда никогда не ставили цветы именно потому, что она была малахитовая. Плюс небольшая малахитовая шкатулочка вообще непонятного назначения. Это все-таки кабинет, а не дамский будуар. И, наконец, пресс-папье, существование которого при современных офисных реалиях было совершено неоправданным. Но именно пресс-папье служило своему хозяину верой и правдой: он привык, думая, крутить его на полированной столешнице. И это вполне дурацкое занятие помогало ему сосредоточиться.

Вот и сейчас он крутил пресс-папье уже, наверное, час, а решение все не приходило. Вместо спасительной идеи изнутри поднималась и росла паника. Неужели он слишком многое поставил на кон? Он, которого газетчики называли политическим тяжеловесом, ветераном политического олимпа, каких в новой России осталось – на одной руке хватит пальцев пересчитать? Неужели облажался, как мальчишка, на самой последней, самой главной комбинации?! За десятки лет работы он узнал и хвалу, и опалу, и уважительное восхищение, и намекающее нетерпение пришедших к власти молодых: мол, пора, пора, и лучше «по собственному», не дожидаясь…

Он и согласился «по собственному», зная, что от подобных предложений не отказываются. Попросил год отсрочки. Мол, что хочет выполнить обещания, данные избирателям: достроить ветку метро, новую развязку на въезде в город и микрорайон на окраине. Прозвучало вполне достойно, его поняли: да, его избирал народ, он не наемный топ-менеджер, как почти все нынешние, которым безразлично, чем управлять – городом, областью, банком или заводом. На одном месте не справился – на другое переведут, если будешь себя правильно вести. Стоп, опять занесло старого дурака. Соберись, черт возьми, ведь от этого все зависит. Благополучие жены, которая вместе с тобой еще со студенческого стройотряда. Дочери, которая по большой любви вышла замуж за какого-то хлыща в Германии, и, как пить дать, хлыщ имел в виду не дочкины прелести, а папины капиталы, поэтому зятя он ненавидел. Внука и внучки, они еще только начинают жить. В итоге он все всегда делал ради них. Для страны, конечно. Но и для них. И это, последнее, тоже. Да, он отдал москвичам лицензию на разработку двух никелевых рудников. Да, изменил себе, потому что всегда старался не пускать москвичей в ущерб своим – ни в строительство, ни в торговлю, ни в банковское дело. Но свои не потянули бы: надо строить железнодорожную ветку, создавать инфраструктуру. Вероятно, отселять некоторых жителей села со смешным названием Большой Шишим, потому что экология там однозначно накроется медным тазом.

Но главный пункт договора – место в Совете Федерации. Почетное место для престарелых политических тяжеловесов и тяжеловозов, вытащивших на себе страну из такого болота, которое еще долго будет о себе напоминать. Место, дающее неприкосновенность. А это значит, что ближайшие несколько лет никто не станет копаться в его заграничных счетах, на которые прошлой весной перевели очень солидную сумму. Там и было немало, а теперь уж наверняка хватит и жене, и дочери, и хлыщу, и внукам. А ему самому уже ничего не нужно, он старик и жизнь прожил не зря.

Он все просчитал: гарантии, риски, возможные накладки. «Закрыл» суд, прокуратуру, прессу. Пусть тявкают в Интернете, собака лает – караван идет, никому нет дела до Озерков и Большого Шишима. Главное, чтобы было тихо. В рамках. Без криминала, избави боже. А пока тихо и в рамках – он хозяин положения. И все шло по плану. Шишимские да еще один фермер местный поорали, побегали по судам, помахали руками, да и заткнулись. Правильно, сколько ни бодайся теленок с дубом, результат предсказуем.

Но того, что произошло, не мог предвидеть ни он, ни его верный друг, кореш, соратник, собутыльник и серый кардинал, безусловно преданный, с которым они вместе не один пуд соли и сахара умяли, нынешний глава администрации губернатора Пашка Волин. У Паши и жена, и дочь, правда, в Париже, и внуков пока нет, но он тоже своей задницей рискует. Сейчас или оба в Москву, или… нет, такой вариант даже не рассматривается.

Именно Пашка, Павел Сергеевич, надо отдать ему должное, успел ухватить последний камушек, грозивший столкнуть огромную лавину на их головы. Именно ему час назад свои люди позвонили из администрации президента. И сообщили: там у вас село Большой Шишим почти в полном составе отказывается от российского гражданства. И если вы не хотите стать посмешищем на весь мир и, что еще хуже, выставить на посмешище нашего уважаемого начальника, главного во всех отношениях, то коллективное письмо мы, так и быть, придержим до завтра. А завтра пеняйте на себя. Но мало вам точно не покажется.

От резкого толчка пресс-папье пролетело по столу, шлепнулось на пол и осталось лежать на ковре. У него есть всего один день. Точнее, уже полдня. Он успеет. Должен успеть. Волин, который чувствовал хозяина, как хорошая собака, нарисовался в дверном проеме.

– Можно? – Он посмотрел на пресс-папье, а потом на хозяина кабинета.

– Давай. Что надумал?

– Ехать туда надо. Сейчас же.

– А с чем поедем, ты подумал?

– Отговаривать. Обещать. В ноги падать. Других вариантов нет. Лицензию мы теперь хрен отзовем.

– Нужно отозвать, – сказал хозяин кабинета и по столу ладошкой тихонько прихлопнул. Это означало, что обсуждения не будет. – Лети в Москву. Отговаривай, обещай, в ноги падай, как и собирался. Деньги вернем. Вернем! Объясни, что теперь им работать все равно не дадут, раз до самого дошло. У них ведь тоже рыло в пуху. Им шум не нужен. Им лучше по-тихому отойти и деньги свои отбить. Если я сейчас со скандалом уйду, то новый своих приведет, тогда и денег не вернуть. Короче, не мне тебя учить. А я уж туда поеду.

* * *

В два часа в актовом зале шишимской школы было не протолкнуться, а народ все прибывал и прибывал. Шумели, толкались, волновались.

– Не войдем все!

– На улицу давайте!

– Ага, на улицу – там мороз и ветрище, сам попрыгай-ка. Да и начальство околеет.

– Туда ему и дорога!

– Тише, прикуси язык!

– В клуб пошли, там места больше!

– Там не топлено, третий год уж по осени дверь на крючке. Сколько говорили – молодежи собраться негде, вот и пожалуйста. Пусть теперь и побегают.

– А сама-то где? Гаряева?

– Встречать, поди, поехала. Чтобы с дороги не сбились.

– Ох, приедут – намотают нам…

– Дальше Шишима все равно не пошлют!

– Да ладно, не трясись, теперь не старые времена. Демократия! Власть народа. Наша то есть!

– Видели идиота? Демократия – власть демократов, я в газете анекдот такой читал.

В половине третьего прибыло наконец начальство, причем в небывалом количестве и ассортименте: сам главный начальник, прокурор, уполномоченный по правам человека, представитель полпреда, начальник областного ГУВД, ну и до смерти напуганное районное руководство в полном составе. И принялась эта многоголовая золотая рыбка-мутант исполнять подряд все желания без счета и без разбора в обмен на сохранение российского подданства. Разработка обоих рудников уже остановлена, незаконные землеотводы отменены, виновные будут наказаны по всей строгости закона. Глава сельской администрации Гаряева уволена с сегодняшнего дня как не оправдавшая доверия и в связи с большим количеством жалоб. Ремонт клуба начнется прямо сейчас, а дороги – летом. В школе на днях починят крышу, а завтра привезут мультимедийные проекторы в каждый класс и оборудование для спортзала. Интернет оплачен на год вперед. Министерство культуры дарит народному музею деревянной скульптуры автобус – не новый, но импортный. В библиотеку выпишут всю периодику с первого числа следующего месяца. Фельдшерский пункт преобразуют обратно в поликлинику. Рейсовый автобус в город станет ходить не два раза в день, а каждый час. Театр народной песни получит статус муниципального и бюджетное финансирование. Размер квартплаты пересмотрят. Дело о краже кур возьмет на контроль областная прокуратура. Предпринимательнице Мумриковой отдадут в бессрочную аренду бывшую усадьбу Демидовых для переоборудования под отель и ресторан. Летний водопровод починят за счет администрации. Почтовое отделение опять откроют. Баню отремонтируют. Водонапорные колонки восстановят. Свалку на выезде из села уже убирают. Сколько там еще пунктов в списке? Всем обещаем под личную гарантию и в кратчайшие сроки! Все будет не хуже, чем в Европе, ну что вы там не видели, дорогие россияне?!

– Юра! Юра! Это ты когда про Театр народной песни выдумал? Нет у нас никакого театра! Или это мама с дедом Семеном? Гаряеву убрали! Деду Семену сарай починят, а Федосье Иосифовне – забор. Нам усадьбу в аренду отдают! И кредит под смешной процент в банке! – Людмила Петровна ворвалась в дом, проскочила в комнату прямо в пуховике и валенках и, захлебываясь от восторга, принялась тормошить Родина, который сидел на кровати в одних трусах и отчаянно зевал.

– Театр будет, тряхнем стариной, – вяло отреагировал он. – Людмила, имей совесть, я почти трое суток не спал, отстань от меня!

– Спи, Юрочка, спи! Ты такое дело провернул, такое дело! Сколько народа обошел, всех убедил, уговорил! Золотой ты мой!

– Да ладно, я один, что ли? И ты бегала, и Вера, и Саня, и Анфиса.

– Но ты у нас генерал! Наполеон! Кутузов! Ты спи, спи, а я побегу, там народ не расходится, празднуют все! Прямо как раньше 7 ноября. Юр, а Юр… Я еще спросить хочу… Можно?

– Ну что?

– Я все думаю: а если бы там, в Москве, президент бы наше письмо подписал. Что нам тогда – уезжать?

– Ивану и нам с тобой, может, и подписал бы. Не зря мы народ будоражили. Народ – это сила. Во всяком случае, нас так в школе учили. Все, сплю я.

– Юр… А Иван что им сказал?

– Чтобы ему электричество восстановили.

– Нет. Он сказал, что не надо ему уже ничего. Заявил, что даже продавать ничего не станет. Просто так все бросит и уедет, пусть бурьяном зарастает. В Америку уедет. Будет там правозащитной деятельностью заниматься. Как Джералд. Такого, говорит, про вас напишу! Книгу! Слышишь, Юра?

Ответом ей был громкий храп. Людмила Петровна постояла в задумчивости, качая головой, потом увидела лужицу, которая натекла от ее валенок, спохватилась и тихо отправилась в прихожую. С полдороги вернулась и укрыла спящего мужа одеялом. И тогда уже убежала – праздновать!

Людмила Петровна и Родин сидели на невысоком берегу Чусовой, в стороне от села. Домики казались маленькими, аккуратными, игрушечными. Вот дом стариков Игнатьевых, с зеленой крышей, вон – Кузнецовых, с лебедями на воротах. А совсем далеко, у леса – деда Семена и ее собственный. Небо было синее-синее, умытое, какое бывает только весной. Деревья кутались в зеленую дымку первой листвы. А солнце уже припекало, гоняло блестящих зайчиков по воде, заставляло жмуриться. И пахло так свежо, так упоительно, что просто дух захватывало! И Людмила Петровна вдруг запела: тихо, едва слышно, а потом во весь голос.

Пела и сама себе удивлялась. Вообще-то она никогда не пела, разве что мурлыкала под нос, если настроение было хорошее. А чтобы вот так в голос, да еще на людях – никогда. У нее слуха не было. И даже в школьный хор в свое время не взяли, она, помнится, плакала. А мама утешала: ничего, Людмилка, не всем же глотку драть, мы другим возьмем. А сейчас она пела, потому что само получилось. И потому что Юра сидел рядом. Не смеялся, не морщился. Улыбался. Хорошо улыбался, на солнце щурился. А потом подпевать начал. И получился дуэт.

И только когда они всю песню допели, до последнего словечка, и последние строчки два раза повторили – красиво вышло, на два голоса, она как бы вверх, а он вниз, но в лад все, – только тогда она и проснулась. А значит, это был

            Четвертый сон Людмилы Петровны.

Проснувшись, она не стала открывать глаза. Вспомнила, как пели хорошо. И о том, что сегодня еще что-то хорошее должно произойти. Но голова спросонья не работала, и глаза пришлось открыть. Прямо перед ней на полке стояли рамки с фотографиями. На одной смешная смуглая девчонка с шапкой роскошных кудрей хохотала, показывая белоснежные зубы, правда, нескольких не хватало. Но улыбку это не портило. Людмила Петровна привычно улыбнулась девчонке в ответ. Со второго снимка изумленно таращился в камеру совершенно лысый, круглоголовый, щекастый малыш, он сидел на руках у мамы, а папа обнимал их обоих. Они все трое смеялись, и Людмила Петровна им тоже улыбнулась. С третьего снимка ей весело махал рукой бравый морячок, и она ему помахала рукой – привет, тебе тоже доброго утра, хотя и неизвестно, утро у тебя сейчас или ночь. А четвертую фотографию загораживала литровая банка, в которой едва уместилась охапка мимозы с крупными пушистыми цыплячье-желтыми шариками.

Ну точно! Весна же! Восьмое марта! И выходной! Батюшки, на часах-то половина девятого! Давно она так долго не дрыхла!

– Юра! Юра! Ты где? – позвала она, не вставая, и сладко потянулась. Вот еще – вставать. На то он и Международный женский день, чтобы себе позволить.

– Да тут я, куда ж я денусь с подводной лодки? – появился в дверях муж. – Завтрак готовлю, черт бы побрал эти ваши штучки. Каша овсяная. Геркулесовая.

– Завтрак? Не надо, я сама! – испугалась Людмила Петровна. – Ты что придумал? Я не голодная.

– Это хорошо, что ты есть не хочешь. У меня все равно все сгорело, – обрадовался муж. – Тебе кастрюлю отмывать. Но можно не сейчас, вечером, я пока в нее воды налил, пусть отмокает. А еще лучше выкинуть, я тебе новую куплю.

– Кастрюлю на Восьмое марта. Спасибо, – все же обиделась Людмила Петровна. – Я сама себе могу кастрюлю купить.

– Кстати, насчет Восьмого марта. Тебе Джон поздравление прислал. И Ванька тоже. По электронке. Я им уже за тебя «спасибо» отписал.

– Чего это они? – удивилась она. – Ну Ваня еще куда ни шло, а Джон говорил, что у них этот праздник не отмечают. Только у нас. Огорчался, помнится, по этому поводу.

– Так это же День защиты прав трудящихся женщин, – проявил осведомленность Юрий и хихикнул: – Они теперь у нас оба правозащитники. Увлеклись. Значит, их праздник. Ты не расстраивайся насчет кастрюли. У меня и другой подарок есть. Глаза пошире открой – и сама увидишь.

Людмила Петровна послушно вытаращила все еще сонные глаза, огляделась и ахнула. На прикроватной тумбочке лежала огромная, пурпурно-коричневая морская раковина. Та самая, из давнего сна. Людмила Петровна села и осторожно взяла раковину в руки. Она оказалась тяжелой, приятно гладкой, вблизи еще более красивой, цвета заката. И совсем не страшной.

– У меня в кармане бумажка лежит, там записано, как она называется. Я не запомнил, – сообщил муж.

– А знаешь, Юра, мне океан сниться перестал, – призналась она, поглаживая живую раковину. – Вообще давно ничего не снилось. А сегодня приснилось: Чусовая, берег возле села. И ты. Мы с тобой то есть. И я пою, представляешь?

– Нет. Давай пой. Я бы послушал.

– Да ну тебя! – Людмила Петровна с интересом первооткрывателя осваивала новые для себя капризные интонации. А перед кем ей раньше было капризничать, если до сих пор в семье, состоявшей из нее, сыновей и мамы, она была главной и было не до капризов?

– То есть я с подарком не угодил? Эх, надо было сразу кастрюлю…

– Что ты! Это чудо! Прелесть! – горячо заверила жена. – Та самая, что мне снилась, да я поднять побоялась. Испугалась чего-то. А она не страшная.

– Это ты стала храбрая, – предположил Юрий, любуясь женой. – Слушай, Людмила, ну хочешь, давай съездим на этот твой океан? На Гоа или в Таиланд. На Кубу к родне вашей. Вроде по деньгам. Хоть посмотришь наконец и успокоишься.

– Да что ты! Дел полно, а мы поедем! – отмахнулась она. – Экскурсии чуть не каждый день, да еще и не по одной. Годовой отчет в налоговую сдавать. Представляешь, вчера письмо пришло: опять какой-то из колонии просится к нам. Уж сколько времени прошло, а они все пишут! А вообще… интернат для брошенных мужей – это же надо было такое придумать! Теперь и вспомнить смешно, какая я была дура и идеалистка. Юр, а как думаешь, к маю в гостинице отделку на первом этаже закончат? А еще надо…

– Ладно, не хочешь – не поедем, – торопливо согласился любимый муж. – Экономия опять же. Ты вставать-то будешь? Очень кушать хочется.

– Нет, – отказалась Людмила Петровна и откинулась обратно на подушку, пристроив рядом раковину, чтобы удобнее было любоваться. – У меня сегодня праздник. Я буду вести нетрудовую жизнь.

Юрий вздохнул, смиряясь с неизбежным. И, напевая под нос «Пусть тебе приснится Пальма-де-Мальорка», отправился на кухню жарить яичницу, как делают все мужчины России в восьмой день весны.