Финский писатель Мартти Ларни родился в 1909 г. в пригороде Хельсинки. Переменил много профессий, учился языкам, изучал историко-филологические и политические науки. Профессии журналиста отдал больше тридцати лет жизни. Литературную деятельность Мартти Ларни начал как поэт, выпустив первую книжку стихов в 1934 г. Особенно широкую известность у нас в стране принесли Ларни его сатирические романы «Четвертый позвонок» (1957), «Прекрасная свинарка»(1959).

Мартти Ларни

Страдания финского Вертера

Сам не знаю, что привело меня вчера вечером в сад Кайсаниеми. Может быть, это была волшебница-весна? Она пришла так поздно в этом году, и вместе с нею, откуда ни возьмись, явились тучи моли, продавцы мороженого, садовые сторожа и закопченные котлы асфальтировщиков. Кто это с пафосом пел, что весна — пора любви и радужных надежд? Ничего подобного! Действительность доказывает обратное. Вчера я имел случай убедиться в этом.

Недалеко от пруда, где плещутся утки, есть — или по крайней мере был еще вчера — огромный раскидистый каштан, под мирной сенью коего часто присаживается отдохнуть изгнанный с вокзала друг бутылки, либо молодая пара, одержимая страстью нежной, либо вышедший на вечернюю прогулку владелец собаки со своим любимцем.

Вчера вечером никто не нарушал идиллического покоя старого великана. И потому одна несчастная душа, отчаявшись, замышляла совершить именно там ужасное дело: накинуть петлю на сук могучего дерева. Я тихо сел на скамейку, готовясь быть единственным зрителем в этом театре одного актера. Обыденно-современная внешность: плотно облегающие ковбойские штаны, остроносые ботинки на тончайшем высоком каблуке, синяя стеганая куртка, волнистые, высоко взбитые волосы, завитые феном, и томный взор из-под рисованных ресниц и век, оттененных лазоревой помадой.

Несчастное существо решило проститься с молодостью и недобрым миром. Только тут я понял, как трудно закрепить веревку на ветке дерева, если нет лестницы. Попробуйте-ка взобраться по толстому стволу, когда у вас высокие каблуки, плотные брюки в обтяжку да к тому же еще лисье боа на шее, а в руке — толстая веревка! Попробуйте, так узнаете.

Несколько отчаянных попыток не принесли удачи. Наконец, я увидел глаза самоубийцы и услышал обращенные ко мне слова, сказанные таким мрачным голосом, каким нынче вообще говорят в подобных случаях:

— А ну-ка, встаньте на минутку.

— Зачем?

— Мне нужна эта скамейка.

— На какой предмет?

— Иначе мне не закрепить эту веревку на суку. Ну, освободите вы скамейку или нет?

— Освобожу, конечно. Вот только ноги немного отдохнут. Вы ведь не очень торопитесь? Да и куда спешить?

— Я не люблю, когда меня поучают или отговаривают.

— Да я и не пытаюсь. Но вы же просто запыхались. Не лучше ли чуточку отдохнуть и собраться с силами перед дорогой?

— Разговорчики. Я этого не люблю.

Мне был брошен презрительный взгляд с полным правом убежденности: по возрасту я годился самоубийце в отцы, а отцов в наше время не считают нужным уважать. Их называют «предками», «живыми ископаемыми», сравнивают со старыми, изъеденными шашелем комодами, говорят, что они ушиблены воспитанием, чокнуты, тормозят прогресс и тому подобное. Итак, я не был авторитетом для этого юного, разочарованного в жизни существа, которое, однако же, село на скамейку рядом со мной и, отложив веревку, стало поправлять высокую прическу. У существа, решившего проститься с жизнью, были холеные, длинные ногти, покрытые лаком цвета адского пламени, красивый браслет на руке, на пальцах много колец, веки подкрашены синим и фиолетовым, а губы обведены траурной каемкой.

Юное существо не возмутилось, когда я взял в руки веревку и принялся разглядывать ее.

— Почему вы хотите убить себя? — спросил я отеческим тоном без тени цинизма.

— Я не могу жить, — ответил мне слабый голос.

— Но, друг мой, все-то люди живут. А кроме того, знаете, так петлю не делают. Посмотрите: она же не будет скользить! И уж в ваших-то брюках я бы не рискнул. Да и вообще, я бы не рекомендовал вешаться: это так неэстетично — получается очень некрасивый труп.

— Но если я не могу жить?

— Это совсем другое дело. Но все-таки повешение слишком неизящно, да и старомодно. Вы не пробовали утопиться, отравиться газом, вскрыть себе вены или напиться лизолу?

— Не проб…

— А другие средства: броситься под машину вашего приятеля, ходить с непокрытой головой в тридцатиградусный мороз, слушать пять часов подряд игру на железной проволоке или танцевать твист ночь напролет?

— Что? Это вы бросьте. Что за бред сивой кобылы? Вы что, с приветом? Не темните, я этого терпеть не могу. А нет ли у вас подымить?

— Закуривайте. Вот, пожалуйста.

— Тэкс… Не надо, огонь у меня свой.

Пока разочарованное в жизни существо раскуривало сигарету, я потихоньку разглядывал его нежное, без единой морщинки лицо.

— Сколько вам лет, барышня? — спросил я отечески, без всякой задней мысли, ведь я нисколько не похож на охотников заигрывать с девушками.

— Какая барышня?

— Да вы же. Вы ведь еще очень молоды.

— Я не барышня, я мужчина.

— Мужчина? Простите…

— Как же я могу быть барышней, если я мужчина?

— Да, да… Совершенно верно… Теперь я, конечно, вижу… но эта ваша лисья горжетка и каблуки-шпильки…

— Это модно. Вы просто пенсионер. Старая ворона.

— Да, похоже, что я… но ваша прическа, эта «Бабетта» или как ее называют…

— Уй!.. И вы заметили? Да, черт побери… Тут я дал маху. Ох, черт, как мне тошно!

— Так почему бы вам не остричь волосы?

— Вы окаменелость. Ой, елки-палки, почему я вчера пропустил передачу по телику? Это насмешка судьбы. Теперь мне нельзя жить.

— Почему же?

— Не могу. Я отстал от моды. Я старая тряпка, бабушкин чепчик…

Он схватил веревку и прижал ее к груди, как любимую девушку. Потом он поведал мне свою потрясающую историю, более плачевную, чем история страданий молодого Вертера, рассказанная некогда стариком Гете. Часа два тому назад он пошел на вокзал покрасоваться на людях своей рыжей лисой и взбитой прической, на которые истратил накопленные за неделю карманные деньги, Он рассчитывал произвести впечатление на всех стиляг, на всех стиляжек и на постового полицейского. Но тут ему пришлось столкнуться с жестокой реальностью и социальной несправедливостью. Ни один уважающий себя молодой человек не носил больше лисьих боа и взбитых причесок. Мода изменилась вчера вечером, и в поздней передаче по телевидению успели объявить об этом.

— О, дьявол, как же я пропустил вчера передачу по телеку! — воскликнул юноша в отчаянии, страстно прижимая к сердцу веревку.

Я пытался успокоить его. Но вы же знаете, как трудно утешить человека, отвергнутого собственным веком. Я сказал, между прочим, что его прическа просто очаровательна, и очень ему к лицу, и что он наверняка должен иметь успех у женщин. Но мой собеседник ответил мне с горьким вздохом:

— Чувихи меня не волнуют! Они и так увиваются за мной хвостом. Но парни… парни засмеяли меня вдрызг за то, что я отстал от моды.

Я поинтересовался, какова же эта новая мода.

— Разве нынче уже не носят длинные волосы? — спросил я, думая о том, как это должно отразиться на парикмахерах и на музыкантах.

— Вы ничего не понимаете, — ответил мой юный собеседник. — Вы отсталый человек. Конечно же, черт побери, длинные волосы модны, но теперь их собирают в узел на затылке. И, кроме того, теперь вместо этой лисы на шее носят бусы. И еще теперь у каждого стильного парня должна быть соска во рту и серьги в ушах. Да к тому же у меня и губная помада, оказывается, не того цвета… Я несчастный…

Я тихо встал и отдал скамейку в распоряжение бедного страдальца. Было бы просто бесчеловечно не уступить ему общественную садовую скамейку в столь решительную минуту. Я пожелал ему счастливого пути в лучший мир, а сам поспешил на вокзал, чтобы посмотреть на молодых людей, одетых по новой моде.