Леди Анна Марлоу, нежная и добрая девушка, решила никогда не выходить замуж. Но когда ей сделал предложение блистательный герцог Гарндонский, она не смогла отказать ему.

ru en Black Jack FB Tools 2004-08-26 OCR: Tatiana 15F3B664-90BE-467A-BF77-9E4B633AB3EC 1.0 Бэлоу М. Бессердечный Азбука СПб. 1998 Mary Balogh Heartless 1995

Мэри БЭЛОУ

БЕССЕРДЕЧНЫЙ

Глава 1

– Поверь мне, детка, – говорила леди Стерн своей крестнице, – пришло время подумать и о себе. Ты всегда целиком отдавалась семье. Сперва заботилась о матери, упокой, Господи, ее душу, затем – об отце, светлая ему память, а теперь – о брате и девочках. Но Виктор уже стал совершеннолетним и вступил в права наследования, Шарлотта вышла замуж, Агнес расцвела, как весенний лужок, и, похоже, выйдет замуж, как только мы познакомим ее с каким-нибудь подходящим джентльменом, а Эмили... Ну ты же не можешь посвятить всю свою жизнь младшей сестре.

Леди Анна Марлоу улыбнулась, взглянув на Агнес, с которой снимали мерки в другом конце комнаты, чтобы сшить платья по последней лондонской моде. Столы были завалены рулонами тканей – в основном шелком и сверкающим атласом, – которые самым волшебным образом должны были вскоре превратиться в прекрасные платья.

– Агнес – восемнадцать, тетя Маджори, – ответила Анна. – А мне – двадцать пять. Я – вне игры, как сказали бы некоторые.

– Мне кажется, ты хочешь там и остаться, – резко сказала леди Стерн. – Жизнь проходит быстро, детка, с каждым годом все быстрее. И вот уже приходят сожаления о том, что могло бы произойти, но так и не произошло. У тебя еще есть шанс найти мужа, но через год или два уже может быть поздно. Мужчина не станет искать женщину, которая должна рожать ему детей, среди тех, у кого на лице написано, что им тридцать, – а выбирая супругу, он ищет именно такую женщину. Ты полна любви, которой можешь одарить любого, Анна. И тебе следовало бы отдать ее мужу и получить взамен его любовь, а кроме того, обрести уверенность и положение в обществе.

Этими словами леди Стерн попала прямо в точку. Виктору, единственному брату Анны, недавно исполнился двадцать один год. Он только что закончил университет, и его титул был ему еще в новинку – Виктор был графом Ройскнм чуть больше года, со дня смерти отца. Он вскоре собирался вернуться, чтобы вступить в права наследования. К тому же он недавно обвенчался, и Анна не знала, как скажется это на их судьбе – ее, Агнес и Эмили. Неожиданно их дом перестал принадлежать им. Конечно, Виктор и Констанция не выгонят их. Но кому захочется вторгаться в жизнь только что поженившейся молодой пары, особенно если ты старшая сестра, старая дева.

Она была старой девой.

– Я привезла в Лондон Агнес, как вы и настаивали, тетя, – сказала она. – Похоже, здесь она скорее найдет подходящего мужа, нежели в Эльм-Корте. Если Агнес будет устроена, я наконец успокоюсь.

– Чушь, девочка, – ответила ей крестная, – я настаивала, чтобы ты сама отвезла сестру в Лондон, а не посылала ее одну, потому что собираюсь выдать замуж вас обеих. Тебя, Анна, в первую очередь. Ты моя единственная крестница. Агнес для меня не более чем дочь моей дорогой Люси. Хотя вы все достаточно милы, чтобы называть меня тетей, но ты ведь знаешь, что я не являюсь таковой. Ну, я вижу, мадам Делакруа закончила снимать мерку, – продолжала, вставая, леди Стерн. – Я возьму тебя с собой. Оденься, чтобы выйти в город, дорогая. Прости мне мою прямоту, но у тебя вид провинциалки. По крайней мере, обручи твоего кринолина должны быть раза в два шире.

– Но широкие обручи нелепо выглядят, – сказала Анна. Нелепо, но очень женственно и привлекательно, – мучила ее предательская мысль. Крестная снова напомнила ей, что ее с Агнес ничего не связывает. Было бы просто невежливо ждать, что леди Стерн возьмет на себя заботы вывести Агнес в свет, где – как надеялись сестры – она могла бы найти себе мужа. Разве не это было именно ее обязанностью? Ведь она старшая сестра Агнес. И разве не чудесно было бы побаловать себя, сшив несколько модных платьев, и выйти в свет хотя бы пару раз?

– Я ВЕРНУСЬ. И КОНЕЧНО, ТЫ БУДЕШЬ ЗДЕСЬ, КОГДА Я ВЕРНУСЬ. ТЫ БУДЕШЬ ПОМНИТЬ, АННА, ЧТО ТЫ ПРИНАДЛЕЖИШЬ МНЕ? ДУШОЙ И ТЕЛОМ?

Она слышала этот голос так отчетливо, как будто мужчина, произносивший эти слова, стоял у нее за плечом. Но это было сказано год назад в Эльм-Корте – давным-давно. Он не вернется. Но если даже и вернется, то не произойдет ничего страшного, если она чуть-чуть повеселится. Ведь ей только двадцать пять, и у нее в жизни было так мало радостей. Совсем мало. В конце концов, она не собиралась искать себе мужа. Она прекрасно знала, что никогда не сможет выйти замуж.

– Пожалуй, – начала Анна, вставая и подходя к тете, – я могла бы сшить себе несколько новых платьев, чтобы вы не стыдились меня, если я решусь пару раз появиться в обществе.

– Стыдиться тебя? Ерунда, детка, с твоей-то красотой. Но как бы там ни было, модные платья – это очень важно. Пойдем. – Крестная взяла Анну под руку. – Займемся делом, пока ты не передумала.

У Агнес сияли глаза и пылали щеки. Она утверждала, что вряд ли сможет когда-нибудь воспользоваться всей этой одеждой, которую мадам Делакруа считала насущной необходимостью для юной леди, впервые выходящей в свет. Сердце Анны рвалось к сестре. Агнес было восемнадцать лет, и уже два года она носила траур – сперва по маме, затем – по отцу. И даже больше, потому что мама болела чахоткой, а папа... Папа болел тоже. И они жили в нужде. У Агнес было так мало возможностей хоть немного развлечься.

– Чушь, детка, – сказала леди Стерн, обращаясь к Агнес, – ты ведь знаешь, что тебе не следует показываться два раза в одном и том же платье. Мадам знает свое дело. К тому же она получила от меня четкие инструкции. А теперь очередь Анны.

Леди Стерн с самого начала настояла на том, что возьмет на себя все расходы двух месяцев их пребывания в Лондоне. Это будет ее сбывшимся сном, уверяла она, представить обществу двух юных леди. У нее самой никогда не было детей. Анна привезла с собою кое-какие деньги – Виктор уговорил ее взять их, хотя ему понадобятся годы, чтобы поместье вновь стало процветающим. А возможно, он никогда этого и не добьется, если... Анна отказывалась продолжать эту мысль. Эти два месяца она вообще не собиралась ни о чем думать. Она хотела чуть-чуть развеяться, но сказала крестной, что будет вести строгий учет потраченного на нее и Агнес, чтобы при первой возможности вернуть долг.

Таким образом, Анна, в конце концов, оказалась в умелых руках мадам Делакруа. С нее снимали мерки, вертели, кололи булавками, заворачивали в куски шелка. Оказалось, что стоять часами неподвижно, обсуждая с двумя старшими женщинами ткани и отделки, фасоны нижних юбок, открытых платьев, закрытых платьев, – так упоительно. Ее затянули в корсет гораздо туже, чем она привыкла, и в некотором замешательстве Анна зачарованно смотрела, как он приподымает ее груди, заставляя их казаться полнее и привлекательнее. А кринолин был таким широким, что она сомневалась, сможет ли пройти в дверь. Анна наслаждалась каждой минутой. Как это чудесно быть юной и свободной, думала она. Она никогда не чувствовала себя такой в реальной жизни. Юность прошла мимо. А что касается свободы... Ей стало не по себе, когда она вспомнила, насколько она не свободна. Если он вернется из Америки, как обещал, он... Но она и не пыталась завоевать свободу навсегда, всего только на несколько месяцев. Конечно, он не будет сердиться на нее за это, даже если узнает.

Как заманчиво почувствовать себя молодой и свободной на целых два месяца.

– Клянусь, детка, – сказала леди Стерн, когда примерка наконец закончилась, – ты помолодела на несколько лет. У тебя были сложные времена, но ты осталась верна своей семье, несмотря ни на что. Пришло время подумать и о себе. Еще не поздно. Пока я жива, я найду тебе необыкновенного мужа.

Анна засмеялась.

– Будет достаточно посетить несколько балов и концертов, тетушка, – сказала она. – Я запомню это на всю жизнь. Но муж мне не нужен.

– Чушь, – фыркнула крестная.

* * *

– Ей-богу, мальчик, сегодня ты выставил нас всех неотесанными чурбанами, – сказал лорд Теодор Куинн, восхищенно хлопая себя по бедрам и усаживаясь в глубокое кресло в библиотеке своего племянника. Перед тем как отослать слугу, он взял у него бокал бренди. – Твой веер сразил их наповал. – Лорд Теодор заразительно рассмеялся.

Лукас Кендрик, герцог Гарндонский, не пил и не садился. Он стоял, элегантно прислонившись к мраморному камину. Достав веер, о котором только что говорил его дядюшка – изящную вещицу из золота и слоновой кости, он раскрыл его и стал лениво обмахивать им лицо.

– Помогает освежиться, – сказал Лукас. – Служит исключительно практическим целям, мой дорогой.

Его дядя был в веселом настроении. Он снова рассмеялся.

– Ох, оставь, Люк! Твой веер – такое же кокетство, как мушки, пудра и румяна.

Его племянник удивленно поднял брови.

– А ты предпочел бы видеть меня в обществе полуобнаженным, Тео? – спросил он.

– Только не я, малыш, – ответил лорд Куинн. Он сделал внушительный глоток из своего бокала, пару мгновений подержал бренди на языке, а затем проглотил. – Я бывал в Париже и знаю, как там ведут себя и одеваются. Но даже там, помнится, у тебя была репутация человека, создающего моду, а не следующего ей. Может и хорошо, что у тебя к тому же репутация отличного стрелка и фехтовальщика, хотя...

– Я слушаю тебя. – Ясные серые глаза Люка чуть сузились, а веер застыл в его руках. – Что «хотя»?

Однако его дядюшка только рассмеялся и лениво оглядел племянника с ног до головы. Его веселые глаза пробежали по припудренным волосам, аккуратными валиками уложенным на висках и схваченным на затылке черным шелковым бантом, – это были его собственные волосы, а не парик, по приятному мужественному лицу, чуть припудренному и нарумяненному, с единственной черной мушкой; по темно-голубому камзолу с широкими полами, серебристой подкладкой и щедрым серебряным шитьем; по серебряному жилету с голубым узором, узким серым бриджам и белым шелковым чулкам; по башмакам с серебряными пряжками и высокими красными каблуками. Герцог Гарндонский был зеркалом парижской моды. И конечно, на его бедре висела в ножнах шпага с эфесом, украшенным сапфирами, – оружие, которым он владел столь изящно, что его по праву называли мастером фехтования.

– Я отказываюсь отвечать, – сказал наконец лорд Куннн, – потому что не хочу быть заколотым этой шпагой. Но было очень мило с твоей стороны уйти сегодня из Уайт-клуба пораньше. Ты будешь там темой для обсуждения на всю оставшуюся ночь, это точно. – Он опять усмехнулся. – И твой веер. Черт побери, клянусь, Джессоп чуть не проглотил бокал вместе с портвейном, когда ты впервые раскрыл его.

– Если помнишь, Тео, – сказал Люк, лениво обмахиваясь веером и не отвечая на дядюшкину ухмылку, – я оставил Париж с большой неохотой. Ты уговорил меня. Но будь я проклят, если ты уговоришь меня стать типичным английским джентльменом. Бродить по окрестностям в жалком сюртуке и с тростью под мышкой? Взбираться на горы с английским элем в животе и английскими проклятиями на языке? От меня этого не жди.

– Послушай-ка, Люк, – неожиданно серьезно ответил ему дядюшка. – Если я и настоял на том, чтобы ты вернулся домой, то только потому, что без тебя Баденское аббатство придет к полному разорению.

– Возможно, – холодно ответил герцог Гарндонский. – Но я и пальцем не пошевельнул бы ради Баденского аббатства и всех, кто там живет, Тео. Последние десять лет мне и без них было хорошо.

– Нет, мальчик, – сказал лорд Теодор, – я знаю тебя лучше других. Ты можешь быть холодным как лед, когда не очаровываешь барышень и не затаскиваешь самых хорошеньких в свою постель, и ты имеешь на это право после того, как с тобою так несправедливо обошлись. Но я знаю, что Люк, каким он был десять лет назад, все еще большая часть Люка сегодняшнего. На самом деле, тебе не безразлично то, что происходит. К тому же существует такая вещь, как долг. Ты три года уже герцог Гарндонский.

– Я никогда не хотел им быть, – ответил Люк. – Джордж был старше меня и десять лет назад женился. – В его голосе проскользнуло что-то, похожее на усмешку. – Можно было ждать, что за это время у него появится наследник.

– Верно, – сказал дядя. – Но у него был только один сын. Он родился мертвым, Люк. Хочешь ты того или нет, но глава семьи теперь ты. Ты нужен им.

– Однако они демонстрируют это странным образом. Если бы не ты, Тео, я и не знал бы даже, живы они все или нет. А если им нужна моя помощь, боюсь, они сильно разочаруются, когда получат ее.

– Пришло время залечить твои старые раны и прекратить это нелепое обоюдное молчание. Эшли и Дорис были слишком малы, чтобы отвечать за то, что произошло, а твоя мать, моя сестра... Она такая же гордая, как и ты, мальчик. А Генриетта... – Дядюшка запнулся, не в силах продолжить.

– А Генриетта – вдова Джорджа, – спокойно закончил Люк. Веер в его руках замер.

– Да, – вздохнул лорд Куинн. – Ты плохо начал, малыш, сняв этот дом, вместо того чтобы жить в резиденции Гарндоннов. Тебя могут не правильно понять – ты живешь здесь, а твоя мать, брат и сестра – там.

– Не забывай, дорогой мой, – сказал Люк, пристально глядя на дядюшку из-под полуприкрытых век, – что меня не волнует мнение окружающих.

– Да, это так. – Лорд Куинн осушил свой бокал. – Но ты даже не известил их.

Люк наконец сел, элегантно скрестив ноги. Он сложил веер и вытащил из кармана украшенную самоцветами табакерку. Насыпав щепотку табака на тыльную сторону руки, он неторопливо вдохнул каждой ноздрей, прежде чем ответить.

– Нет, – произнес он наконец. – Я еще не был у них. Может, я сделаю это завтра или послезавтра. А может и нет.

– Для этого ты вернулся домой, – напомнил ему дядюшка.

– Я вернулся в Англию. В Лондон. Может, я сделал это из любопытства, Тео, чтобы посмотреть, как все изменилось за десять лет. Может, мне стало скучно в Париже. А может, я просто устал от Анжелики, хотя она и последовала за мной сюда. Ты знаешь ее?

– Маркиза де Этьен? – поднял брови лорд Куинн. – О ней идет слава как о самой красивой женщине Франции.

– Да, это правда. И я, пожалуй, соглашусь с общественным мнением. Но она была моей любовницей целых шесть месяцев, а мой предел – три. После трех месяцев женщины становятся невыносимыми – они начинают считать тебя своей собственностью. – Лорд Куинн усмехнулся. – Ну конечно, – продолжал племянник, – всякий знает, что ты со своей не расстаешься уже более десяти лет.

– Пятнадцать, – ответил Теодор. – И она не считает меня своей собственностью. Она отклоняет мое предложение выйти замуж каждый раз, когда совесть заставляет меня затронуть матримониальную тему.

– Совершенство, – сказал Люк.

– Так ты вернешься в Баден? – небрежно спросил дядюшка.

– Ох, Тео, ты прирожденный заговорщик. Ты выполняешь свой план шаг за шагом, пока не добьешься победы. Нет, только не Баден. Я не люблю это место и не хочу туда возвращаться.

– Как бы там ни было, поместье твое, – напомнил лорд Куинн. – Люди, которые живут там, зависят от тебя. Дела идут не очень-то хорошо. Жалованье у них маленькое, а арендная плата высокая. Дома приходят в полную негодность.

Герцог Гарндонскнй вновь раскрыл веер и угрюмо посмотрел на лорда Теодора.

– Десять лет назад меня назвали убийцей, – сказал он. – Моя собственная семья. Мне было двадцать лет, и я был наивен, как... Придумай сравнение сам. Был ли кто-либо более наивным, чем я в двадцать лет? Они выгнали меня и вернули все мои жалкие, просительные письма. Мне пришлось пробиваться самому, и никто, кроме тебя, не помог мне. У меня не было ни пенни. А теперь я должен заботиться о них?

Его дядя улыбнулся, но это была спокойная улыбка, без того безудержного веселья, которое он выказывал раньше.

– Да, мой мальчик. И ты знаешь это не хуже меня. Ведь ты здесь, не так ли? – Герцог молча кивнул. – Что тебе на самом деле следовало бы сделать, дорогой, – продолжал лорд Куинн, – так это жениться. Тогда тебе будет легче вернуться. К тому же пора подумать о наследнике.

Изумленный взгляд Люка стал ледяным.

– У меня есть наследник, – надменно сказал он. – Эшли может заменить меня после смерти, как я заменил Джорджа.

– Между братьями часто происходят ссоры, когда один наследует другому.

– Как было у нас с Джорджем? Но поссорились мы не из-за наследства, Тео. До того как мне исполнилось двадцать, а ему двадцать четыре, мы были лучшими друзьями. Не помню, чтобы я когда-нибудь мечтал получить этот титул, несмотря на то, что говорили потом. Для нашей ссоры была совсем другая причина. Я ведь чуть не убил его, да? Одним дюймом ниже – и все, сказал врач. Одним дюймом... Я был тогда плохим стрелком. – В его голосе слышалась горечь.

– Сейчас весна, – сказал лорд Куинн. – Значит, весь свет в городе. Самое подходящее время, чтобы найти невесту, достойную постели герцога.

– Но этот герцог не нуждается в невестах, – ответил Люк. – Одна мысль о женитьбе заставляет меня содрогнуться. – И в доказательство своих слов он несколько театрально вздрогнул.

– Можешь обдумать мое предложение после того, как я уйду, – сказал, поднимаясь, лорд Куинн. – Пришло время, мой мальчик.

– Ты старше меня почти на двадцать лет, Тео, – заметил Люк, – но для тебя время еще не пришло? На пятом десятке ты все еще остаешься холостяком.

– Я имел несчастье влюбиться в замужнюю женщину, – усмехнулся дядюшка. – К тому времени, как она стала вдовой, было уже поздно рожать мне наследников. А может, и не поздно... Но это неважно. Я простой барон. И я не хочу постоянно чувствовать, как неугомонные родственнички дышат мне в затылок.

– А я хочу? – спросил Люк, вставая и складывая свой веер. – Они должны запомнить, что я не потерплю этого. Никто не посмеет дышать мне в затылок, пока не получит специального приглашения.

Дядюшка опять засмеялся.

– Женись, Люк, – сказал он. – Бог мой, это было бы для тебя решением всех проблем, ручаюсь. Женись, и пусть жена родит тебе сына так быстро, как только можно. А я присмотрю тебе невесту. Выберу для тебя самую хорошенькую, парень. Такую, которая родит тебе детей и будет соответствовать твоему положению в обществе.

– Спасибо, дорогой мой, – вяло ответил племянник, провожая дядюшку до дверей, – но я привык сам выбирать любовниц и, откровенно говоря, не больше чем на три месяца. – Он сделал недовольное лицо, когда лакей заступил ему дорогу, чтобы открыть дверь. – Тебе обязательно натягивать шляпу так, будто ты хочешь прилепить ее к парику? Разве ты не знаешь, что шляпа нужна вовсе не для того, чтобы надевать на голову, а для того, чтобы с умным видом носить ее в руке?

Лорд Куинн обернулся и громко расхохотался.

– Оставь эти свои парижские замашки. Ты теперь живешь в Англии, мой мальчик, а здесь шляпа нужна для того, чтобы голове не было холодно.

– Боже меня упаси! – в сердцах ответил герцог.

Когда дверь за дядюшкой захлопнулась, он вернулся а библиотеку.

Невеста. Он никогда не задумывался всерьез о женитьбе, несмотря на то, что ему было уже тридцать лет и два года назад, когда его брат скончался всего лишь через три года после смерти отца, он неожиданно получил высокий титул.

Нет, он не хотел даже думать об этом. Супружеская жизнь не для него. Быть мужем означало принадлежать кому-то и кем-то владеть. Означало иметь детей и все неприятности, с этим связанные. Быть ограниченным душой и телом. Стать опять уязвимым.

Сейчас он был неуязвим. Последние десять лет он тщательно оберегал свою независимость, хотя, скорее, девять, если вспомнить, что первый год он скулил и упрашивал и только потом окунулся в мир неуправляемого эгоистичного разгула.

Он сам создал себе состояние, сперва рискованными аферами, а потом – осторожно вкладывая деньги. Он сделал из себя настоящего парижанина, и его не только принимали, но и добивались его присутствия в самых высоких кругах. Он научился очаровывать самых красивых и знатных дам, любить их, а потом избавляться от них, когда они ему надоедали. Шпага и пистолет в его руках стали смертельным оружием. Он овладел искусством быть любезным, оставаясь холодным в душе, и не верил ничьей любви, даже если это и любовь собственной семьи. Он не хотел ни любить, ни быть любимым.

Герцог Гарндонский знал, что снискал славу безжалостного, бессердечного человека. Такой репутации он и добивался. Он хотел, чтоб таким его воспринимали люди. Таким он хотел быть.

И теперь он должен жениться? Только потому, что его дядя считает это хорошей идеей? Когда это он позволял дядюшке решать что-то за него?

Люк снова прислонился к камину.

«Если честно, – думал он, отсутствующим взглядом скользя по комнате, – надо признать, что я частенько принимал советы Теодора. По его совету я уехал тогда во Францию и оставил наконец надежду вернуться к прежней жизни».

Сейчас ему казалось забавным, что он когда-то считал своим предназначением церковь и хотел стать священником. Да, это дядя посоветовал ему уехать в Париж и начать там новую жизнь. И по его же настоянию он вернулся теперь домой – то есть почти домой, – вернулся в Англию, в Лондон.

Люк не был уверен, что когда-нибудь сможет вернуться в Баденское аббатство. В Бадене была Генриетта. Вдова Джорджа. А значит – его сестра.

Если бы он женился, наверное, было бы проще вернуться туда, пришла к нему непрошеная мысль. Но он не хотел жениться. И не хотел возвращаться. Если бы не его обязанности. Что там Тео говорил об этих людях? Они теперь зависят от него? Дьявол! Да кто они такие?! Люди его отца. Люди Джорджа. А теперь его, Люка.

Он никогда не хотел быть герцогом Гарндонским. Никогда не завидовал старшинству брата. Он был согласен быть просто лордом Лукасом Кендриком. Возможно, преподобным Лукасом Кендриком. Он печально усмехнулся. Бедный наивный мальчик. Полный решимости в свои двадцать лет стать священником, жениться и жить счастливо до конца своих дней.

Что ж, решил он, надо заставить себя увидеться с матерью, и с Эшли, и с Дорис тоже, пока они в городе. Если верить Тео, у сестры и брата были какие-то сложности, с которыми мать не могла справиться. И решать их придется ему. Ну с этим он, с Божьей помощью, разберется, а вот об аббатстве он будет заботиться с большого расстояния. Возможно, он пошлет туда нового управляющего и избавится от Колби. Или лучше вызовет Колби в Лондон, чтобы тот отчитался перед ним.

И он не женится. И в самых недвусмысленных выражениях скажет об этом Тео, как только увидит его. С такими, как Тео, надо быть потверже. Они волей-неволей заставят человека делать то, что им от него нужно. Определенно Тео упустил свое призвание. Ему следовало быть дипломатом.

Люк приехал в Англию, чтобы вернуться на родину герцогом и чтобы навестить мать, сестру и брата. Ему придется утвердить свою власть там, где это потребуется, но только при крайней необходимости. Им двигало чувство долга и, возможно, любопытство. Но он не собирался оставаться здесь. Как только обстоятельства позволят, он вернется в Париж. В Париж, которому он принадлежит, где он счастлив, – если только человек без сердца может быть счастлив. Он не искал счастья. Если кто-то счастлив, значит, он может и страдать, и – рано или поздно – это случится. Гораздо спокойнее избегать любых сильных чувств.

* * *

Леди Стерн бесстрастно оглядела себя. Ее обнаженное тело было едва прикрыто простыней. Да, наверное, она уже в том возрасте, когда следовало бы скрывать свою наготу от посторонних глаз. От юной красавицы почти ничего не осталось.

Но повернув голову к тому, кто лежал рядом с ней, она увидела, что время коснулось и его. «Какое это имеет значение?» – подумала Маджори.

Они давно уже были вместе. Сейчас если бы она увидела его впервые, то решила бы, что перед ней мужчина среднего возраста. Без парика он выглядел еще старше. Но леди Стерн видела только мужчину, которого знала н любила многие годы.

Он открыл глаза и улыбнулся ей.

– Мне казалось, старость так далеко, и вдруг она уже тут как тут, – сказал он, словно отвечая на ее мысли. – Неужели я проспал все наше свидание?

– Нет, Тео, – ответила она, – ведь ты не проспал самого главного. Ах! – Она вздохнула от удовольствия и потянулась к нему, почувствовав его крепкую ногу на своей.

Тео усмехнулся:

– Раньше мы с тобой не засыпали ни на минуту. – Он неожиданно сменил тему, продолжая разговор, который они вели раньше. – Так ты говоришь – старшая, да? А она не старовата, Мадж?

– Для того, чтобы принести ему парочку сыновей, да и несколько дочек? – насмешливо спросила она. – Чушь, Тео. Ей двадцать пять. Она настоящая красавица и не какая-нибудь пустоголовая девица. Ей ведь тяжело пришлось, знаешь. Она подходит ему, Тео.

– Подходит? – сухо спросил он. – Я знаю Гарндона. Это не сведет его с ума. Он может найти и более привлекательную барышню.

– Возможно, – ответила леди Стерн, – я не знаю его вкусов. Но Агнес только восемнадцать. Да, она хорошенькая,славная, но для мужчины его возраста, с таким жизненным опытом, она будет только игрушкой. Анна была бы ему хорошим спутником.

– Многие предпочли бы взять такую куколку в жены. Восемнадцать лет – хороший возраст, чтобы родить.

– Ради бога, – она повернулась, чтобы поцеловать его, – давай попробуем. Анна очень дорога мне. Мне бы так хотелось выдать ее за герцога. За твоего племянника, Теодор.

Он довернул голову, и их губы встретились.

– Почему бы и нет? – сказал он. – Мальчиком не так просто управлять. Мне понадобилось два года, чтобы уговорить его вернуться в Англию. Может, понадобиться еще два, чтобы уговорить его вернуться в Баденское аббатство. К тому же он утверждает, что не хочет жениться. Что ж, попробуем убедить его в прелестях зрелого возраста.

– Анна тоже заявила мне, что не собирается выходить замуж, – ответила леди Стерн. – Я едва уговорила ее сшить себе несколько модных платьев, чтобы она могла появиться в городе. Она выглядит ужасно провинциально.

Лорд Куинн скорчил гримасу.

– Люку это не понравится, – сказал он. – Но даже если мы возьмемся за это безнадежное дело, где мы познакомим их? Может, на балу у леди Диддеринг?

– Послезавтра вечером? Да, это будет прекрасно, Тео. Ох, если бы это только сработало. Моя милая Анна – герцогиня! Состоятельная женщина! Я так мечтаю, чтобы она была счастлива, как будто она моя собственная дочь.

Он нежно провел рукой по ее волосам.

– Ты сожалеешь о том, что у тебя нет детей, Мадж? Может, нам стоило попытаться?..

– Нет, – ответила леди Стерн. – Не стоит сожалеть, Тео. Я прожила хорошую жизнь. И она еще не закончена. Мне пошел только пятый десяток. Может быть, еще не поздно...

– Время нашего свидания почти истекло, – сказал лорд Куинн. – Я сегодня обедаю у Поттеров, а они всегда рано садятся за стол. Может, с пользой проведем оставшееся время?

– Да. – Леди Стерн снова вздохнула от удовольствия. – Да, Тео.

Глава 2

Его мать, сестра и брат будут на этом балу, куда дядюшка так уговаривает его пойти. Люк догадался об этом еще до того, как узнал наверняка. Пожалуй, будет трудно сразу отыскать их в таком людном месте после десяти лет разлуки. Он не избегал встречи с ними, ведь для этого он вернулся в Англию. И конечно, он не мог ждать, что они первые навестят его, хотя они наверняка знали, что он в Лондоне. Если он еще на несколько дней отложит свой визит к ним, они могут подумать, что он боится.

Он не боялся. Просто не хотел этого делать. Если бы Джордж был жив или оставил после себя сына, все было бы иначе. Люк мог бы остаться в Париже до конца жизни и забыть, что он был рожден в Англии. Забыть, что у него все еще есть семья. Они не нуждались бы в нем, а он, без сомнения, не нуждался бы в них. Он давно забыл, что это такое – нуждаться в ком-то.

Но Джорджа не было, и у них с Генриеттой не было сына. А значит – он навсегда привязан к Англии и к Баденскому аббатству, где он был рожден и где жила его семья.

Этот визит был неминуем. За день до бала он явился в дом Гарндонов, его собственный дом, хотя он и не жил там, а арендовал на месяц особняк. Возможно, это был глупый поступок и проявление трусости. Дело в том, что он просто не хотел жить под одной крышей со своей матерью. Да его и не приглашали жить там, хотя он, конечно, не нуждался в приглашении. Может быть, мать даже не знала, что он в Англии.

Слуга, встретивший его в холле, был ему не знаком. Но он был отлично вышколен, что всегда так нравилось его любовницам. Когда Люк представился, на мгновение в глазах слуги вспыхнули искорки, но он тут же стал еще более почтительным. Было ясно, что он мучается вопросом, как представить Люка. Как гостя или?..

Люк решил выручить беднягу.

– Узнай у вдовы герцога Гарндонского, принимает ли она этим утром, – велел он.

В ожидании Люк прошелся по залу и остановился перед картиной – тщательно выписанным ландшафтом в золоченой раме.

Герцогиня приняла его в утренней гостиной, поскольку он не объявил о цели своего визита. У нее было всего несколько минут, чтобы подготовить себя к встрече с сыном, которого она не видела десять лет, но, когда он вошел в комнату, герцогиня поднялась ему навстречу совершенно спокойно.

– Мадам? – Люк поклонился, стоя в дверях. – Надеюсь, я нашел вас в добром здравии?

– Лукас, – произнесла она его имя после нескольких секунд молчания. – Я слышала, что ты изменился, но не ожидала, что настолько.

Она была такой, какой он помнил ее: собранная, подтянутая, без тени улыбки. Ее темные волосы были тронуты сединой, и это единственная перемена, которую он смог заметить.

Она никогда не выглядела молодой или старой, подумал Люк.

В ней никогда не было тепла и материнской нежности – ею всю жизнь руководило только чувство долга. Любовь, которую она, возможно, испытывала к своим детям, была принесена в жертву их воспитанию и подготовке к тому, чтобы они стали достойными членами высшего общества. Ей чужды были эмоции и чувство юмора.

– Я еще оставался ребенком, мадам, когда вы сочли меня недостойным быть вашим сыном, – сказал Люк. – С тех пор прошло десять лет.

Герцогиня ничего не ответила.

– Наконец-то ты вернулся домой, к своим обязанностям, – начала она. – Мне не нравится, что ты поселился в другом доме, когда у тебя есть свой собственый.

Люк молча кивнул. Он не собирался объяснять причины своего нежелания жить в их доме. Он вдруг понял, что пытается вспомнить, обнимала ли она его когда-нибудь? Нет, он не мог припомнить ничего подобного. Прием был в точности таким, как он и ожидал. Разве мог он надеяться на объятия, слезы радости и теплые слова. Он не принял бы их, даже если бы так и случилось. Это должно было произойти десять лет назад. Мать даже не попыталась защитить его от сурового приговора отца. Она не поцеловала его на прощание и не сказала, что любит и будет любить его несмотря ни на что. Она до конца выдерживала этикет.

– Надеюсь, сестра и брат хорошо себя чувствуют, – произнес Люк, прерывая молчание.

Она кивнула:

– Дорис – девятнадцать, а Эшли – двадцать два. Они без присмотра отца уже пять лет и два года – без главы семьи.

Она просила его о помощи? Или это был упрек, что до сих пор он пренебрегал своими обязанностями? Скорее последнее, решил Люк.

Горевала ли она, когда умер ее муж? Когда умер старший сын? Джордж умер от холеры. Из всей семьи она забрала только его, хотя в деревне многие умерли от этой болезни.

– Разве это так важно? – ответил он матери. Они все также стояли в разных концах комнаты.

Она даже не пригласила его сесть в его собственном доме, снова подумал Люк. Он помнил, где находится.

– Дорис готова на неравный брак, – сказала герцогиня. – Несмотря на то, что я специально перевезла ее в город, чтобы она общалась с людьми ее круга и могла составить выгодную партию. Эшли стал каким-то диким, совершенно неуправляемым. Он как будто забыл о своем положении в обществе. Самое худшее, что они прослышали о подвигах своего старшего брата в Париже и надеются, что ты поддержишь их ужасное поведение или, по крайней мере, закроешь на это глаза. Они считают, что, если отца и Джорджа нет, они могут делать все, что им вздумается!

Люк поднял брови.

– В самом деле? – спокойно спросил он.

– Ты вернулся, – помолчав, сказала вдова. – Не знаю, вернулся ли ты для того, чтобы потакать им или не обращать на них внимания, или для того, чтобы заняться наконец своими обязанностями. Меня интересует, позволишь ли ты герцогине, – она подчеркнула это слово, – управлять в Бадене так, будто она до сих пор замужем за главой семьи.

Ах вот как. Это была размолвка между двумя женщинами. Его матерью и Генриеттой. Обе – герцогини, но ни одна из них не была его герцогиней. Возможно, это еще один аргумент для того, чтобы жениться, невольно подумал Люк. С какой стати он должен думать об их ссорах. Он не будет думать об этом.

И вдруг, когда их разговор уже подходил к концу, дверь позади него неожиданно распахнулась. Очаровательная молодая леди с иссиня-черными ненапудренными волосами и в модном платье вбежала в комнату и остановилась в двух шагах от Лукаса.

Дорис! Она была тоненькой девятилетней девочкой, когда он покинул родной дом. Она единственная из всей семьи сожалела о его отъезде. Эшли в то время учился в школе. Дорис спряталась между деревьев и выскочила ему навстречу, когда он проезжал мимо. Он соскочил с лошади и, подбежав к ней, обнял и стоял так целую минуту, прежде чем сказать ей, чтоб она возвращалась и была хорошей девочкой и чтобы выросла красивой и хорошо воспитанной леди. Она беспомощно всхлипывала, снова и снова повторяя его имя.

Девушка заглянула ему в лицо большими темными глазами, прикусив нижнюю губку. На мгновенье ему показалось, что сейчас она бросится ему в объятия, но она справилась с собой. Люк тоже не сделал ни одного движения навстречу ей. Он давно отвык обниматься с кем-нибудь, кроме любовницы.

– Люк? – спросила она недоверчиво. Ты – Люк? – Дорис неслышно рассмеялась. – Мне сказали, что ты вернулся. Ты... ты так изменился.

Трудно себе представить кого-нибудь менее светского, чем был он до своего изгнания. Его не интересовало ничего, кроме книг, семьи, его церковной карьеры... и женщины, на которой он хотел жениться.

– Ты тоже, Дорис, – ответил он. – Ты выросла. И стала такой хорошенькой, как я и предполагал.

Она улыбнулась и вспыхнула от удовольствия. Но момент прошел. Люк ощутил, возможно даже с некоторым сожалением, что она уже не обнимет его. Он был чужим для нее, хотя и братом. В первую минуту она даже не узнала его.

– Но почему ты стоишь здесь? – Она неуверенно взглянула на мать. – Проходи и садись, Люк. Правда, что ты вернулся и будешь жить с нами? Странно, что ты еще не сделал этого. Тебе было тяжело в Париже? Ты должен мне все рассказать о последних модных фасонах! Боюсь, мы здесь, в Лондоне, ужасно отстали от моды. Расскажи о женских нарядах. Что носят мужчины, я прекрасно вижу. Ох, Люк, ты такой красивый! Правда, мама?

Герцогиня ничего не ответила дочери. Она позвонила, чтобы подавали чай.

Это было странное возвращение домой. Несмотря на то, что Дорис щебетала не умолкая, постепенно отходя от пережитого потрясения, между ними явно чувствовалась неловкость и в гостиной царила атмосфера официального приема.

Люк подумал, что ощущает себя чужим человеком, который наносит обременительный визит вежливости. Кем он и был в действительности. Не считая того, что он был главой семьи. Когда Люк совсем уже собрался уходить, дверь опять распахнулась и в гостиную торопливо вошел высокий, стройный, смуглый юноша. На мгновение у Люка перехватило дыхание. Джордж? Но Джорджа давно уже не было в живых. Люк встал и обменялся поклонами со своим братом, который вглядывался в него с напряжением и даже трепетом.

– Люк? – Брат подошел ближе к нему. – Проклятие! Клянусь, я не узнал бы тебя. Дядя Тео предупреждал меня. Проклятие!

– Эшли. – Люк слегка наклонил голову.

У брата было приятное, открытое лицо. Нетрудно было представить, что он действительно «неуправляем» – восхитительное чувство для юноши его возраста, если только оно не приведет его к полному опустошению.

– Я слышал, ты умеешь обращаться с этим, как никто другой во Франции! – выпалил Эшли, как только сел, указывая на шпагу Люка, всегда висевшую на его бедре. – И с пистолетом тоже. Правда, что ты убил своих противников в двух дуэлях?

Истинная правда. Но это был разговор не для женских ушей. К тому же, учитывая обстоятельства... Ведь это во время дуэли он едва не убил их старшего брата.

– Если это и так, – холодно ответил Люк, – я не стал бы этим гордиться. И тем более обсуждать это в присутствии сестры и матери.

Эшли вспыхнул, и Люк моментально пожалел, что сделал ему такой строгий выговор. Он еще помнил, что такое быть молодым, импульсивным и неловким.

– Я... Я прошу прошения, мама, – сказал Эшли.

Разговор не получился.

Несколько минут спустя Люк возвращался назад, в снятый им дом. Он был рад тому, что снова один и что его первый визит домой – утомительный и натянутый – уже был позади. Ни к кому из них он не испытывал любви или привязанности. Они чужие ему люди. Даже Дорис. Люку было трудно увидеть в этой красивой молодой женщине ребенка, о котором он когда-то заботился.

И все-таки что-то задело его душу. Возможно, это была боль, вызванная воспоминаниями о давно ушедших днях. Память о том, что значит быть отвергнутым всеми, кто дорог тебе, в ком был смысл твоей жизни. Память о пугающем одиночестве, о существовании вне дома. Жизни, о которой он ничего не знал и в которой он был беззащитным.

Нет, он не хотел возвращаться домой. Больше всего на свете он хотел вернуться в Париж. Если у него и был дом, то в Париже. Там он себя чувствовал спокойно и уютно. Это был мир, сделавший из него того, кем он стал теперь; мир, над которым он чувствовал свою власть.

Но он вернулся в Англию и навестил свою семью. И снова почувствовал горечь и злость – отвергнутый собственной матерью. И невозможность разорвать узы, связывающие их – сына и мать. Он не увидел в ней ни капельки тепла за все время своего визита и ничего, что заставило бы его снова захотеть увидеться с ней.

Да, Дорис и Эшли! Мать уверяла, что они нуждаются в его руководстве. Ведь он – глава семьи. И он любил их – в то наивное время, когда был еще способен любить.

Мог ли он дать им то, чего ждала от него мать? И поскорее вернуться в Париж?

Генриетта управляет Баденом, как будто она до сих пор там хозяйка. Но почему нет? Она ведь была женой Джорджа. Она выстрадала это право. Возможно, она страдала больше, чем он, хотя имела высокий титул и жила в уютном доме.

Он считал, что она имеет полное право распоряжаться поместьем, а мать – злиться из-за этого. Но если он женится, то уже не встанет вопрос, кто хозяйка дома.

Опять! Чертов Тео с его советами, которые впиваются, как иголки, и колют и днем и ночью, пока не послушаешься его!

Но к этому совету он не прислушается. Даже ради спокойствия и престижа семьи он не пожертвует своей свободой.

Итак, самое худшее позади. Он увидел всех их снова – кроме Генриетты, с которой он не собирался встречаться ни при каких обстоятельствах. Он узнает получше, что происходит в жизни Дорис и Эшли; разберется, если это возможно, с проблемами; пошлет в Баден за бумагами и, возможно, за самим Колби; посмотрит, есть ли какие-нибудь основания прогнать управляющего и назначить другого, – и вернется в Париж, так быстро, как только возможно. Он надеялся, что летом уже будет во Франции.

А за это время он постарается развлечься. Совсем не плохо сменить обстановку, побывать в лондонском обществе, увидеть новые лица и услышать новые сплетни. Тео уговаривал его пойти на завтрашний бал к леди Диддеринг. Это будет один из самых блистательных приемов этой весны, как уверял его дядюшка, место, где можно будет встретить всех, кто имел какой-нибудь вес в обществе.

Чего дядюшка не сказал, так это того, что там наверняка будут барышни, стремящиеся найти себе мужа. Но это понятно и без слов.

Он пойдет туда. Мама и Дорис тоже будут там – Дорис сказала ему об этом за чаем. Он увидит, как Дорис ведет себя с поклонниками и существует ли в действительности у нее связь, на которую намекала мать. К тому же ему было всегда приятно посмотреть на молодых леди и потанцевать с ними, даже если он и не собирался соблазнить какую-нибудь из них. Ему нравилось очаровывать их и видеть, как они улыбаются ему и краснеют.

Да, он пойдет туда. Он забыл, что такое глубокие чувства, но он никогда не забывал, что такое развлечения.

* * *

Они ехали на свой первый бал. Бал у леди Диддеринг, который обещает быть изумительным и волшебным – так сказала им леди Стерн. Этой ночью там соберется весь свет.

Анна была одета в новый наряд, приводивший ее в восторг: яблочно-зеленое платье с корсажем, вышитым золотом. Книзу собранное, оно приоткрывало палево-зеленую нижнюю юбку на обручах.

Она безоговорочно отказалась обрезать и туго завить волосы по последней моде, но они были завиты сзади и на висках и припудрены. Она никогда не пудрила их раньше.

Маленькая круглая шляпка у нее на макушке была из того же кружева, что и оборки, выглядывавшие из-под рукавов платья. Такие же кружевные ленты были прикреплены сзади к ее шляпке.

Ее светло-зеленые с золотым шитьем туфельки были на высоких каблучках – еще одно новшество, на которое она решилась. Она носила их, не снимая, два дня подряд, чтобы быть уверенной в своей походке. Анна не воспользовалась ни мушками, ни косметикой, хотя крестная предупреждала ее, что она будет скорее исключением, чем правилом.

Но мысли, теснившиеся у нее в голове, пока они ждали прибытия экипажа, были совсем не о ней самой. И не собственная внешность и не надежды относительно себя заставили сиять ее глаза, а щеки – гореть. Она следила за своей сестрой, которая вошла в комнату, где ее ждали Анна и леди Стерн. Анна не могла поверить, что это – та самая девушка, которая только вчера еще была ребенком.

– Агнес, – сказала она, прижимая руки к груди, – ах, Агнес, ты просто красавица!

Не может быть, чтобы Агнес не завоевала поклонников на этом балу. Анна была уверена, что уже этой ночью Агнес сможет сама выбирать себе кавалеров.

– Да, – согласилась леди Стерн. – Слово даю, так оно и будет, детка. Мы были правы: голубой тебе очень к лицу.

Но Агнес, скромная во всем, что касалось ее самой, смотрела только на сестру.

– Анна, – сказала она, протягивая к ней руки, – ты всегда казалась мне самой красивой девушкой из всех, кого я знала. Но сегодня... У меня просто нет слов. Разве она не прекрасна, тетя Маджори?

– Верно, детка. Боюсь, мне придется прихватить с собой толстую палку, чтобы отбиваться от толпы мужчин, которые будут окружать вас обеих. Но я слышу, кто-то приехал. Это, должно быть, Теодор с экипажем. Может, он взял с собой трость, и наверняка его шпага при нем. Клянусь, она ему сегодня понадобится.

Сестры рассмеялись и восторженно посмотрели друг на друга. У обеих перехватило дух от охватившего их волнения.

Правда, они были дочерьми покойного графа Ройского, их принимали в высшем обществе, и они танцевали на местных балах и ассамблеях. Но Лондон был для них другим миром. Они чувствовали себя неуверенно, даже после того, как лорд Куинн, взяв их под руки, заявил, что не видал таких красавиц уже черт знает сколько времени, и усадил их и леди Стерн в свой экипаж, и даже после того, как он посетовал, что до рассвета ему успеют навязать с дюжину дуэлей за то, что он посмел завладеть тремя самыми красивыми женщинами на балу.

Что, если их манеры слишком просты для городского общества? Если их речи покажутся скучными? И если танцы, к которым они привыкли, здесь танцуют иначе? И что делать, если никто не пригласит Агнес танцевать? Анне это казалось просто невозможным. Не говоря о том, что Агнес была обворожительна, Анна была уверена, что леди Стерн позаботится о том, чтобы сестра не испытывала недостатка в партнерах. И все равно она ужасно волновалась. У нее засосало под ложечкой, когда экипаж замедлил ход и в окне показался великолепный особняк, залитый светом. Двери его были распахнуты, и можно было увидеть зал, по которому прогуливались прекрасно одетые мужчины и женщины. Ковровая дорожка лежала на ступеньках и тротуаре, чтобы выходящим из экипажа гостям не пришлось ступать на мостовую.

Глаза Агнес расширились от изумления.

– Бог мой, – говорил лорд Куинн, помогая им выйти из экипажа, – давно мне уже так не завидовали, как сегодня. Хотел бы я, чтобы у меня было три руки, но Господь даровал мне только две. Ты не будешь против, если пойдешь рядом с нами, Мадж?

Анна познакомилась с лордом Куинном за день до бала и была представлена ему как близкий друг леди Стерн. Он сразу понравился ей. Среднего роста, он обладал склонностью к полноте. У него была приятная наружность и добрые глаза. Лорд Куинн был примерно в том же возрасте, что... и он. Но во всем остальном ни в чем не походил на него. И еще, он так хорошо умел успокаивать. В тот момент, когда он взял их с Агнес под руки, она подумала, что не может представить кого-либо другого, с кем она отважилась бы впервые приехать на бал в Лондоне.

– Ты волнуешься, моя дорогая? – спрашивал он в это время Агнес.

– Немножко, милорд. – ответила ее сестра.

– Один из молодых людей пригласит тебя на первый минуэт, и через пять минут – если ты еще будешь помнить о том, что когда-то волновалась, – ты будешь сама себе удивляться. А ты, дорогая моя? – повернулся он к Анне.

– Нет, милорд, – солгала она. – Мне будет приятно увидеть, как танцуют на лондонских балах, и услышать музыку. Я приехала сюда смотреть и слушать, и у меня нет причин волноваться.

Он усмехнулся, но леди Стерн уже подхватила сестер под руки и увлекла их за собой в дамские комнаты, чтобы они могли оправить наряды и прически перед зеркалами, хотя на улице не было ни ветерка, чтобы растрепать их.

И вот, наконец, настала минута, когда они впервые в жизни вошли в лондонскую большую залу. Она была вся украшена цветами и благоухала, как цветущий сад в жаркий летний день. Но цветов было слишком много, решила Анна, оглядывая зал. Здесь были собраны все самые роскошные шелка, кружева и драгоценности. Трудно было сказать, кто выглядит более нарядно и пышно: мужчины или женщины. Возможно, на женщинах были более дорогие ткани и, наверное, их было больше; но мужчины были так элегантны в своих камзолах с широкими полами и длинных жилетах, украшенных искусной вышивкой.

Разглядывая наряды лондонского света, Анна вспомнила о старомодных платьях, которые носили дамы у них дома.

– Ну, детка? – улыбнулась ей крестная.

– О! Это новый мир! Я думала, что могу представить себе это, но на самом деле...

– Все это можно увидеть на твоем лице, Анна. Надеюсь, теперь ты не жалеешь, что я привезла тебя сюда.

– Нет, тетя, – ответила Анна.

Прошедшая жизнь представлялась ей калейдоскопом цветов, а последние два года – скорее отсутствием цвета. Серый и черный – эти цвета сопровождали ее два года подряд. Они сняли траур всего два месяца назад. Два года горя: сначала затянувшаяся мамина болезнь и ее смерть, а потом – скоропостижная кончина отца. Но не только траур лишил ее жизнь красок. За эти два года было все: попытки сохранить семью, несмотря на несчастья, и спасти отца от долговой тюрьмы, а сестер и брата – от нищеты, а еще тщетные попытки рассчитаться со всеми долгами. И самая страшная чернота – чувствовать, как вокруг тебя плетется паутина, проникая даже внутрь и заключая тебя в пожизненное рабство. Даже несмотря на то, что он уехал после смерти отца. Уехал в Америку, обещая вернуться, чтобы сделать ее своей. Но он не возвращался уже больше года и, возможно, – о, она молилась об этом – никогда уже не вернется.

Сегодня у нее была другая жизнь. Анна улыбнулась, когда лорд Куинн поймал ее взгляд и подмигнул ей. И ее улыбка становилась все веселее. Эта другая жизнь была полна волнения и счастья. Это был сказочный мир, о котором она мечтала когда-то, давным-давно, когда такие мечты еще не казались несбыточными. Конечно, эта жизнь была дана ей ненадолго. Он может вернуться и снова принести с собой тьму. Но сейчас | она стояла посреди бального зала, и бал еще не начался. Сегодня она обязательно будет веселиться.

Да, она собиралась забыть этой ночью обо всем на свете, и ничто не радовало ее больше этого. Она открыла веер, висевший у нее на руке, и стала обмахивать им лицо. И она, с изумленной улыбкой на устах и светящимися от счастья глазами, удивлялась самой себе.

Глава 3

Люк приехал, когда минуэт, открывавший бал, уже завершался. Это было необычно рано для него, но, похоже, здесь приезжать позже считалось дурным тоном. По крайней мере, так говорил ему Тео. Хотя дядюшка себе на уме, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о том, что он задумал.

– Маджори привезла из провинции крестницу, – небрежно заявил вчера Тео. – Дочку графа Ройского. И ее младшую сестру. Прелестная парочка, малыш.

Интересно, какую из них дядюшка прочил ему в жены?

– Вот как, – ответил Люк. – Они немного провинциальны, не так ли?

– Ни в коем случае, – возразил лорд Куинн. – Тем более что Мадж сама занялась ими. Они достаточно хороши собой и воспитанны, чтобы заставить любого забыть о том, что они из провинции. Черт побери, мальчик, да если б я был лет на двадцать моложе...

– Ты точно так же охотился бы за леди Стерн, – перебил племянник. – Правда, немного смущала бы разница в возрасте.

Дядюшка запрокинул голову и расхохотался.

– Тысяча чертей, но ты прав, малыш! Так бы все и было. Но на твоем месте...

– Сдается мне, что леди Стерн приедет завтра на бал со своими подопечными?

– Что?! – вздрогнул лорд Куинн. – Это уже завтра? Проклятие! Мадж с девочками? Да, наверное, так и будет. Надеюсь, кто-нибудь пригласит малышек потанцевать, как ты думаешь, Люк? Кто-нибудь еще, кроме меня? Они же никого не знают.

– Но ты ведь говоришь, что они очень хорошенькие? – спросил Люк. Ему нравилось смотреть, как дядюшка разыгрывает беззаботность и равнодушие.

– Хорошенькие? Тысяча чертей, да они красавицы! – не выдержал лорд Куиин. – Уверен, они не будут скучать без поклонников!

Люк не ответил. План дядюшки был ему ясен как божий день. На бал он прнехад один, хотя Анжелика намекала, что его общество доставило бы ей удовольствие. Она заявила о своем желании провести в Англии пару месяцев вскоре после того, как он начал собираться домой.

– Жизнь в Париже иногда бывает слишком утомительна, – сказала она со вздохом. – А в Лондоне может быть забавно.

Они ни разу не путешествовали вместе и всего один раз появились на публике, хотя он и наносил ей длительные визиты в ее отеле. Он не хотел, чтобы их имена упоминались вместе.

Минуэт завершился. Партнеры разводили своих дам по местам к ожидающим их компаньонкам. Люк сразу заметил изящную фигуру леди Стерн. Он узнал бы ее, даже если бы дядюшка не стоял рядом. Наблюдая за ней с другого конца бального зала, Люк думал о том, что она ничуть не изменилась с тех пор, как он видел ее в последний раз – в Париже, восемь лет назад. Рядом с ними стояла молодая девушка, почти ребенок. Ее красивое личико светилось радостью и было очень, очень юным. Люк раздел ее опытным взглядом и почувствовал себя смущенным, как будто совершил что-то недозволенное, – она действительно была ребенком. Дядюшка может оставить свои планы.

Но тут же к ним присоединилась еще одна пара. Мужчина поклонился и ушел, оставив свою партнершу с леди Стерн и дядюшкой. Несомненно, это была вторая из дочек покойного графа. Люк оценивающе осмотрел ее. Хотя он видел только ее профиль, можно было с уверенностью сказать, что это старшая сестра. На ней был модный светло-зеленый наряд, делающий ее еще более свежей и привлекательной. Она обмахивала лицо веером и разговаривала с леди Стерн. Он вытащил свой собственный веер и стал рассеянно поигрывать им.

Она повернулась, еще что-то договаривая. На ее осмысленном лице была улыбка. И выражение – определенно провинциальное. Несколько месяцев жизни в Париже или в Лондоне превратили бы это непосредственное лицо в маску скучающей благопристойности. Она оглядывала все с нескрываемым восторгом и интересом. Ее ноги слегка пританцовывали, как будто она все еще слышала музыку. Это заставляло ее юбки соблазнительно колыхаться.

Ее глаза, улыбаясь, скользнули по нему. Но через несколько мгновений она вновь посмотрела на него. Если бы ее взгляд не был таким ясным и открытым, он подумал бы, что она проделывает с ним то же, что он делал только что с ее младшей сестрой. Казалось, она вдруг поняла, что он давно наблюдает за ней. Молодая леди ослепительно улыбнулась и, прикрыв губы веером, продолжала разглядывать его смеющимися глазами.

Люк поднял брови и слегка поклонился.

«Бог мой, – подумал он, – да она кокетка». В эту минуту к нему подошла Анжелика.

– Люкас! – Она говорила по-английски с сильным акцентом. – Люкас, ты приехал, мон шер. Здесь так забавно, не правда ли? – Она положила тонкую руку ему на запястье.

Забавно? Он огляделся. Английская мода не так уж отставала от парижской, как это любили представить французы, отзываясь о ней презрительно или, в крайнем случае, снисходительно. Конечно, отличие было. Например, более длинные волосы и гораздо меньше пудры и краски, чем он привык видеть в Париже. Люк заметил удивление в глазах старшей дочери графа Ройского, и даже презрение, когда она увидела у него веер.

– Это Англия, Анжелика, – ответил он. – Но ведь мы в Англии. Следующий танец – кадриль. Окажешь ли ты мне честь станцевать со мной?

Хотя он и ощущал себя чужаком в английском обществе, здесь были люди, встречавшиеся с ним в Париже, те, кто еще помнил его отца или брата. Здесь были джентльмены, которых он встретил в Уайт-клубе. И конечно, его мать, брат и Дорис, которым он засвидетельствовал свое почтение, когда закончилась кадриль. Он очаровывал дам, беседовал с мужчинами и уже через час после своего приезда чувствовал себя как дома. Ему нравилось бывать на балах, он всегда любил танцевать.

Больше часа он избегал общества леди Стерн и ее крестниц – хотя, по-видимому, только старшая была ею. Дядюшка же ничем не пытался привлечь Люка в их круг. Старый дьявол был слишком хитер или, по крайней мере, считал себя таковым. Возможно, он даже не понимал, что Люк прекрасно видит, чего он добивается.

Люк все время наблюдал за старшей из сестер. Она продолжала улыбаться и открыто наслаждалась танцами. У нее не было недостатка в партнерах, хотя младшая сестра, которую многие сочли бы более привлекательной, пропустила один тур. Крестница леди Стерн тоже не обделяла его вниманием. Ее глаза встречались с его глазами слишком часто, чтобы это было случайностью, а улыбка каждый раз становилась еще ослепительнее.

Интересно. Он с удовольствием познакомится с ней, когда Тео решит, что пришло время, и посмотрит, так же ли она кокетлива при беседе, как на расстоянии. Люк гадал, знает ли она, что лорд Куинн определил его ей в мужья. Похоже, что Тео и леди Стерн заговорщики, и тогда девушка скорее всего знает обо всем, рассудил он. Если только речь шла о ней. Может быть, ему предназначалась младшая из сестер?

Надо быть поосторожнее. Не хватало еще, чтобы его убедили взять в жены наивную ясноглазую куколку. Или кого бы-то ни было, наконец!

Леди Стерн и лорд Куинн сделали все, чтобы у нее и Агнес были партнеры для первого танца. Анна не сомневалась в этом. И она была благодарна им, хотя и приехала на бал только для того, чтобы Агнес могла встретить здесь подходящую партию. Раз уж она попала на бал, она хотела участвовать в нем. Она хотела веселиться и танцевать. И она танцевала! Танцевала с другом лорда Куинна. Ее ножки изящно исполняли танцевальные движения, а уши благодарно внимали звукам большого оркестра, игравшего минуэт. Она вдыхала головокружительный запах цветов и дорогих духов, а в глазах у нее рябило от мелькающего калейдоскопа шелков и драгоценностей. Да, это был один из самых счастливых дней в ее жизни. Даже несмотря на то, что друг лорда Теодора не был ни молод, ни красив и не очень-то разговорчив. Зато он хорошо танцевал.

Ее глаза блестели, когда она вернулась после окончания минуэта к крестной, лорду Теодору и сестре, а ноги продолжали пританцовывать. Она надеялась, очень надеялась, что кто-нибудь еще пригласит ее. Она хотела танцевать не останавливаясь, всю ночь напролет, пока ее не перестанут держать ноги. Анна весело улыбнулась своим глупым мыслям.

Она чувствовала себя юной и красивой, молодость била в ней через край. Она никогда не была молодой – поняла неожиданно для себя Анна. У нее не было такой возможности. В возрасте двадцати пяти лет она думала, что юность уже никогда не вернется к ней. Но это случилось. Этой волшебной ночью она была юной. Юной, красивой и... счастливой. Такой счастливой, как никогда раньше.

И вдруг ее мозг осознал то, что увидели несколькими мгновениями раньше глаза. Она снова взглянула на мужчину, стоявшего в одиночестве у дверей. Она была окружена красивыми мужчинами, но он... было ли слово более точное, чем «красивый»? Он был прекрасен. Не очень-то подходящее слово для описания мужской внешности.

Он не был очень высок и был достаточно стройным. Он был грациозен – еще одно слово, совсем не подходящее для мужчины. На нем был камзол из алого атласа и золотой жилет, так щедро украшенные вышивкой и драгоценностями, что сверкали и даже ослепляли. Туфли с золотыми пряжками были на высоких красных каблуках, инкрустированных камнями. Рукоять шпаги, выглядывавшая из ножен, была украшена рубинами. Его волосы – а она была уверена, что это его собственные волосы, хоть и сильно припудренные, – были аккуратно уложены на висках и забраны сзади черным шелком. Даже на таком расстоянии она, правда с некоторым трудом, заметила, что на нем была косметика – пудра и помада, что отличало его от большинства мужчин в зале.

Но то, что заставило ее снова взглянуть на него и поразило более всего, так это маленький изящный веер, которым он обмахивал лицо.

Он должен казаться женственным, думала Анна, разглядывая его. Почему у нее не было такого ощущения? Может быть, что-то в его глазах? Они пристально глядели прямо на нее из-под тяжелых век.

Вдруг она поняла, что бесцеремонно разглядывает его, а он очень спокойно наблюдает за ней. Вот как! Его манеры были не лучше ее собственных. Она остро чувствовала физическую притягательность этого мужчины. И поскольку это был новый мир, почти сказочный мир, а она чувствовала себя такой юной и привлекательной, Анна подавила в себе желание отвернуться и продолжала, улыбаясь, разглядывать его, забавляясь; тем, что она поймала его на том же – он разглядывал ее.

Мало того. Какой-то инстинкт – глубоко затаенный, но определенно женский – заставил ее поднять веер к глазам так, что она могла смеяться, продолжая смотреть на незнакомца поверх веера. Он не улыбнулся ей в ответ, но, подняв брови, поклонился и не спускал с нее глаз, пока женщина, такая же нарядная, как он сам, не тронула его за рукав.

Анна не пропустила ни одного тура. Но она ни на мгновение не забывала о незнакомце в красном, который тоже танцевал, и с той грацией, которая угадывалась в нем с самого начала. Что будет дальше? Пригласит ли он ее танцевать?

Она надеялась на это. Без тени смущения она искала его взгляд, танцуя с другими партнерами. И улыбалась ему, когда их глаза встречались. И заигрывала с ним, удивляясь самой себе.

Как чудесно флиртовать, думала она. Даже это слово могло смутить ее. Эта ночь свободы и юности будет полной, если он пригласит ее на танец.

Люк наблюдал за своей сестрой. Она очень хорошо танцевала и мило беседовала с молодыми людьми, подходившими, поболтать с ней между турами. Эшли танцевал только один танец, а потом исчез, видимо в направлении зала, где играли в карты. Вместо того чтобы танцевать, Люк направился в игральный зал в поисках брата. Ставки были невысоки, а Эшли пил и выигрывал. Это было не лучшее сочетание: карты и вино. Люк не создал бы себе состояния, если бы не играл расчетливо и очень осторожно, даже не прикасаясь к вину. Следующие несколько недель надо будет присмотреть за братом, решил он. Но тут его внимание отвлекли двое джентльменов, заговоривших с ним.

Здесь и нашел его лорд Куинн. Он на несколько минут присоединился к ним, а потом, взяв племянника под руку, отвел в сторону.

– Развлекаешься, малыш? – начал он, как будто случайно уводя его в сторону бального зала. – Клянусь, сегодня ты вскружил кое-кому головки. Точнее – твой веер. – Он ухмыльнулся.

– Думаю, я могу попросить тебя представить меня крестнице леди Стерн? – Люк решил перехватить инициативу у дядюшки. – Это старшая, да? Та, что в зеленом?

Выражение лица лорда Теодора, тщетно пытавшегося скрыть ликование, было неподражаемо комично.

– Вот как, малыш? – гордо сказал он. – Да, мои опасения были напрасными. Девочка не пропустила ни одного танца! Так, значит, ты ее заметил?

– Только потому, что ты говорил о ней, – солгал Люк. – Я приглашу ее, чтобы сделать приятное леди Стерн.

Когда они вошли в бальный зал, был перерыв между турами. Люк проследовал через весь зал за дядей, который подвел его к месту, где стояла леди Стерн с двумя девушками. Веер в руках у старшей из них на мгновение замер, когда она увидела приближающегося к ним Люка, но тут же снова стала обмахиваться довольно быстрыми движениями. Она опустила глаза, но сразу же подняла их, бросив на него вызывающий взгляд. А он наконец увидел, что глаза у нее зеленые, и ее зеленый наряд делал их еще ярче.

– Ну, Маджори, дорогая, – закричал лорд Куинн, – взгляни только, кого я привел к нам из картежной комнаты! Разве я не жаловался тебе еще полчаса назад, что в этой суматохе невозможно даже перекинуться словом с собственным племянником?

– Гарндон, – приветливо улыбнулась леди Стерн, – мне очень приятно снова видеть вас. Какая удача, что Теодор заглянул в игральный зал!

«Да, – решил Люк. – Они, без сомнения, заговорщики».

– Мадам, – учтиво поклонился он.

– Позвольте представить вам мою крестницу. Леди Анна Морлоу – дочь моей дорогой покойной Люси, графини Ройской. И леди Агнес, ее младшая сестра. Анна, его светлость, герцог Гарндонский.

Люк поклонился обеим барышням, присевшим в реверансе. Но все его внимание было приковано к старшей из них.

– Очаровательна, – пробормотал он.

Парижанка сочла бы себя полуобнаженной без дорогой косметики и искусно наложенных мушек. Леди Анна не пользовалась ни тем ни другим. У нее был ровный, естественный цвет лица, сияющие глаза и очаровательная улыбка. Она не стала притворяться равнодушной и открыто улыбнулась ему. Люк ошибался – она флиртовала, да, но не кокетничала.

– Его светлость провел несколько лет в Париже и недавно вернулся в Англию, – объяснила леди Стерн.

– Леди Анна недавно вернулась из провинции после нескольких лет траура по своим родителям, – почти дословно повторил лорд Куинн.

Леди Анна улыбнулась. Казалось, что в ее жизни не было ни годов траура, ни одной грустной минуты.

– Примите мои соболезнования, – сказал Люк, снова кланяясь сестрам.

– Как это, должно быть, чудесно жить в Париже, – одновременно с ним произнесла леди Анна.

У нее был приятный голос, такой же выразительный, как и ее лицо.

Она улыбнулась ему. Он согласно кивнул.

Все последние годы ему почти не приходилось лицемерить в своих чувствах: ухаживание за женщиной и ее явный восторг от его общества ослепляли его и кружили голову.

В эту минуту объявили следующий тур.

– Мадам, – Люк поклонился леди Анне. – Могу я надеяться, что вы еще не обещали этот тур? Окажете ли вы мне честь потанцевать со мной?

– Да, благодарю вас, – ответила она еще до того, как он закончил фразу, и протянула ему руку. – Да, благодарю вас, ваша светлость.

Казалось, весь солнечный свет заиграл в ее улыбке.

– Какая удача, – услышал Люк слова дядюшки, – это последний танец перед ужином.

Ах, ну конечно! Старый лис! Люк вспомнил, что приглашение на этот танец означало приглашение вместе поужинать. Он проводил Анну к ее месту среди барышень и встал и ряду мужчин напротив.

Она танцевала легко и грациозно. Люк привык к умелым партнершам – умение танцевать считалось в свете признаком хорошего тона. Но леди Анна танцевала больше чем хорошо. Она сама становилась музыкой и танцем. Танец был больше чем наукой для нее, он был ее душой. И все время, что они танцевали, – кроме минут, когда другие мужчины уводили ее а танце, – она, не отрываясь, смотрела на него и улыбалась ему.

И – как он мог так точно догадаться об этом? – она была очаровательно непосредственной. Это было ново и волнующе для Люка, который думал, что знает о женщинах все.

Сколько ей лет? Он не знал точно, хотя и догадывался, что она уже миновала тот возраст, в котором принято выходить замуж. Из-за тяжелых семейных обстоятельств она вынуждена была оставаться в провинции. Наверняка это было не очень-то весело, даже если у нее дружная семья. Но, несмотря на это, он решил, что она была женщиной с небольшим жизненным опытом, а следовательно, – с несформировавшимся характером. Она совсем не выглядела как человек, который долго страдал.

Но было что-то неотразимо привлекательное в этой простоте и наивности, сверкающей улыбке и непосредственности. Люк совсем не жалел, что дядя навязал ему это знакомство. Он с удовольствием предвкушал беседу с ней во время ужина. Он так надеялся, что она не будет только краснеть и хихикать, как это делают обычно все молоденькие наивные барышни.

Анна знала, что этот вечер она будет помнить всегда. Он сверкал, как бесценный алмаз в череде ее долгих темных дней, и она крепко держала его, боясь выпустить, – она знала, что, скорее всего, он будет единственной драгоценностью в ее жизни. Завтра жизнь снова вернет ее к реальности, и, хотя ей предстояло целых два месяца прожить в этом волшебном городе, такой вечер уже не повторится. Такое не повторяется.

Он долгие годы жил в Париже. Этим многое объяснялось. Анна слышала, что мода в Париже отличалась от лондонской большей пышностью и фривольностью. Дама, которая подходила к нему и с которой он затем танцевал, тоже приехала из Парижа. Анна, конечно, слышала, как говорили о ней. Это была маркиза де Этьен. Волосы у нее были короче и завиты сильнее, чем у кого-либо на балу, и грим наложен непривычно – на лице толстый слой белой пудры, а на щеках – яркие круги румян. Губы накрашены такой же ярко-красной помадой, в соответствии с французской модой, как сказали Анне. Очень трудно было оторвать от нее взгляд.

Он жил в Париже. Он был герцогом.

И вот его увели от нее.

Все в нем было изящно – и легкая небрежность, и томный вид. Все, кроме глаз. Взгляд его темно-серых глаз был очень проницательным, несмотря даже на то, что они все время были прикрыты тяжелыми веками. О, эти глаза ничего не упустят! И – Анна не ошибалась – в нем ощущалась необъяснимая, но несомненная мужественность, несмотря на его необычную внешность. И это было не только в его глазах.

Он полностью завладел ее воображением. Анна всегда думала, что мужчина ее мечты должен быть высоким. Незнакомец был выше ее всего на несколько дюймов, и, несмотря на это, Анна поймала себя на мысли, как удобно было бы положить голову ему на плечо и обнять его.

О Боже! Она не должна предаваться мечтам! Это только принесет ей боль, когда ночь закончится и она снова поймет, что она одинока.

Более того – она должна быть благодарна за то, что сейчас она предоставлена самой себе. Анна вздрогнула. Если он вернется, у нее не останется даже этого.

Нет, она не будет думать об этом. Ничто не испортит ей эту ночь.

Была их очередь – ее и герцога – пройти в танце вдоль всего зала. Анна чувствовала тепло его рук и думала о том, что запомнит это навсегда. Это были сильные, красивые мужские руки. И когда она улыбнулась, глядя ему в глаза, их губы были всего в нескольких дюймах друг от друга.

Он провел свои зрелые годы в высшем свете. В Париже. Он был окружен ореолом загадочности и очарования – она чувствовала это очарование, хотя они не успели даже поговорить. Легкий, светский человек, с которым можно было флиртовать без страха и смущения. С которым она сможет отдохнуть душой и поболтать во время ужина. Мужчина, который не пугает ее и не угрожает ей.

Так непохожий на него. Она вспомнила другого мужчину, высокого, стройного, с узким красивым лицом и приятным мягким голосом. Он понравился ей с первого взгляда. И она не была исключением: его любили все. Она считала его своим спасителем. Она ждала, что он предложит ей выйти за него замуж, и была готова согласиться – пусть не из любви, но ради того, чтобы обрести уверенность, и из симпатии к нему, которая, как она надеялась, перерастет в привязанность. Но не женитьба была у него на уме, и даже не соблазн. И это более всего смущало ее и ставило в тупик. Если он не собирался на ней жениться и не хотел сделать ее своей любовницей, тогда зачем...

Но нет! Хватит! Он терзал ее душу, он преследовал ее два года подряд и после этого исчез уже на целый год. Только не сегодня. Это была ночь ее торжества, и она не позволит себе думать о нем.

Анна с сожалением поняла, что музыканты играют заключительные такты танца. Но впереди еще был ужин. Вполне возможно, что ее ожидает еще более приятная часть вечера, хотя что могло быть приятнее, чем танцевать с ним? Она улыбнулась.

– Мадам, – герцог протянул к ней руку, – вы позволите мне поужинать с вами?

Анна положила руку на сверкающий шелк его рукава и почувствовала тепло его тела.

– Благодарю вас, ваша светлость.

«Принц из сказки, – думала она, весело улыбаясь своим глупым мыслям. – Интересно, а Принц из „Золушки“ тоже носил алое с золотом?» Ах, лучше бы она не вспоминала об этой сказке. Ведь в полночь все волшебство кончится, и Принц не узнает горько плачущую Золушку, сидящую на тыкве. И нет хрустального башмачка, по которому Принц смог бы узнать ее. Золушка была в сказке. А леди Анна Марлоу жила в реальном мире.

Глава 4

– Кажется, получилось, шепнула леди Стерн, трогая лорда Теодора за рукав. – Только погляди на них, Тео.

Лорд Куинн смотрел. Его племянник и крестница леди Стерн сидели за столом рядом с ними и не видели никого вокруг. Он наблюдал такие картины и раньше. Возможно, именно это качество его племянника – уделять все внимание одной единственной женщине, как будто забывая о существовании других, – делало его чуть ли не самым желанным мужем или любовником в Париже. Однако обычно он вел себя так с какой-нибудь высокородной легкомысленной красавицей, которую мог без особого труда завлечь к себе в постель на то время, пока она ему не надоест. Несмотря на кокетство леди Анны, лорд Куинн не верил, что племянник мог ошибиться, приняв ее за одну из таких женщин.

– Да, – ответил он леди Стерн, – ручаюсь, что не пройдет и десяти месяцев, как она родит ему сына.

Леди Стерн удовлетворенно вздохнула. Она слишком привыкла к манерам своего любовника, чтобы быть шокированной его прямотой.

– Ах, Тео, если бы ты оказался прав. Ведь Анна уже почти миновала возраст замужества, хотя она красива и из хорошей семьи. Люси не позволяла мне навещать Анну, пока болела, а я никогда не настаивала. Но потом, когда я смогла приезжать к ним, мною овладела мечта выдать Анну замуж. Особенно когда я узнала о других несчастьях. Ройс растратил все свое состояние и привел семью почти к полной нищете. Скорее всего, из-за азартных игр.

– Клянусь, ты права, хотя я никогда не знал его лично. У меня нет никакого права судить, но, по-моему, мужчине недопустимо развлекаться и тратить деньги, когда его дети еще не устроены. Ведь у него был сын и трое дочерей, так?

– Четверо, – ответила леди Стерн. – Самая младшая осталась дома с Шарлоттой, которая недавно вышла замуж за приходского священника. Почти через год после смерти Ройса. Думаю, это хорошая партия.

– Все-таки это ужасно, когда семья разоряется, – пробормотал лорд Куинн.

– Может, это и не правда, и моя дорогая Анна никогда не позволила бы мне так сказать, но, по-моему, он пил больше чем следует.

– Похоже на то, – пробормотал лорд Куинн.

– Он безумно любил Люси. Боюсь, он стал безразличным к жизни, когда она заразилась чахоткой, а потом умерла.

– Тяжело потерять человека, которого давно любишь. – На секунду он накрыл ладонью руку леди Стерн, лежащую на столе. Но только на мгновение – они были очень сдержанны на людях.

– Анна – самая старшая, – продолжала Маджори, – ей одной пришлось взять на свои плечи эту ношу. Она была почти раздавлена, Тео, и не только потерей родителей. Там было еще много несчастий. Жаль, что я не знала об этом раньше, чтобы приехать в Эльм-Корт и помочь ей.

– Ты помогаешь сейчас, Мадж. Ты привезла ее в Лондон, и вывела в свет, и представила самому завидному жениху во всей Англии. Ручаюсь, малыш окажется у нее под каблуком!

– Только посмотри на него, – рассмеялась леди Стерн. – Да он просто король эпатажа, вместе со своим веером. Ну, разве это не кокетство?

– Клянусь жизнью, это кокетство только внешнее в Люке. Но никогда не знаешь, что у него внутри. Ох, кажется, он очень увлечен ею. Она славная девочка, Мадж.

– Да, – вздохнула крестная, – мне было бы спокойнее, если я знала бы, что она устроена в жизни, и увидела бы, как она держит на руках свое дитя.

Лорд Куинн снова сжал ее руку.

Анна чувствовала себя разгоряченной после быстрого танца, и это было заметно. Наполнив тарелки, герцог сел рядом с ней за одним из длинных столов и, открыв веер, начал осторожно обмахивать ей лицо. Анна благодарно засмеялась.

– А в Париже все мужчины пользуются веерами, ваша светлость? – спросила она.

– Конечно. Ведь я так делаю, а мода следует за мной.

– Вот как? Значит, в ближайшие недели в Лондоне появятся мужчины с веерами?

– Без всякого сомнения, – поклонился ей герцог.

– Как, должно быть, чудесно – жить в Париже, – задумчиво сказала Анна.

– Да, если вам нравится жизнь, наполненная легкомысленными развлечениями, ни один город не может сравниться с Парижем. А вам нравится такая жизнь?

– Не знаю, – рассмеялась Анна. – Я никогда не жила так. Я ведь только недавно приехала в город. Здесь я выгляжу, наверное, просто провинциальной простушкой.

Не обращая внимания на еду в тарелке, она поставила на стол локоть, оперлась подбородком на тыльную сторону ладони и улыбнулась ему. Она явно ждала комплимента и не сомневалась, что он последует. Никогда раньше она не вела себя так вызывающе. Это было чудесно.

– Если это так, боюсь, что я был не там, где нужно. Мне следовало бы тоже поселиться в провинции.

– Боюсь, что вы оказались бы в другом конце страны, ваша светлость. Ведь провинции в Англии так обширны.

– Вы правы. – Он на секунду перестал обмахивать ей лицо. – Какая удача, что, приехав, я остановился в Лондоне, вместо того чтобы ехать в провинцию.

Анна весело улыбнулась – она услышала то, чего ждала.

Герцог закрыл веер, и они приступили к ужину. Но, несмотря на то, что рядом с ними сидели лорд Куинн, ее крестная и Агнес с одним из своих кавалеров, которого выбрала леди Стерн, Анна почти не замечала, что происходит вокруг нее. Герцог, казалось, был так же увлечен ею, как она им. Он беседовал только с ней, забавлял ее рассказами о парижских людях и сплетнях. И его манера говорить заставляла Анну чувствовать себя особенной, не такой, как все женщины на этом балу.

Она играла в странную игру, незнакомую ей до этого вечера, на которую она считала себя неспособной всего несколько часов назад. Игру на одну ночь, и ночь эта подходила к завершению.

Ужин закончился, и гости начали подниматься, направляясь обратно в бальную комнату.

– Я буду иметь честь нанести визит леди Стерн завтра днем, если она будет дома, – сказал герцог Гарндонскнй. – Может, если погода будет хорошая, вы не откажетесь прогуляться со мной потом в Сент-Джеймском парке? Это обычное место прогулок всего лондонского света, как вы уже знаете, наверное.

Нет. Она не знала об этом. И она не могла – не должна была – принимать это приглашение. Нельзя заставить сказку стать реальностью. Конечно, для него ничего не значило потанцевать с ней или прогуляться. Ни то ни другое ни к чему не обязывало. Но это могло многое значить для нее. Она уже была влюблена в него, подобно тому, как обычно все девушки, читая «Золушку», влюбляются в сказочного Принца. Это была любовь, которая на следующий день оставляет только вздохи, но не настоящую боль. Однако если завтра они пойдут гулять вместе...

Анна не хотела влюбляться. Жизнь, которую она вела последние несколько лет, станет невозможной, если она будет так неосторожна, чтобы влюбиться. Ее здравый смысл говорил об этом. Она не должна позволять себе такую жизнь более чем на одну ночь.

– Значит, я должна молиться, чтобы погода завтра была хорошей, ваша светлость, – услышала Анна свой голос.

Герцог встал и подал ей руку. Когда она тоже поднялась, он поклонился ей и слегка коснулся губами ее пальцев. Анна с трудом сдержалась, чтобы не отдернуть руку, как от ожога.

Через пять минут она уже танцевала кадриль с незнакомым мужчиной. И улыбалась. Она чувствовала счастливую легкость, не покидавшую ее весь вечер. И чем больше она ругала себя за легкомысленный ответ герцогу, и чем больше говорила себе, что ей придется пожалеть об этом, тем беззаботнее она становилась. Несколько дней назад она пообещала себе два месяца свободы, хотя и не предполагала, что свобода может принести столько радости и новизны. Почему же она должна ограничиться одним днем? Почему не позволить себе повеселиться еще денечек? А может – и все два месяца. Как чудесно было бы жить целых два месяца такой волшебной жизнью.

Разве ее жизнь станет еще бесцветнее, чем была, если она позволит себе два месяца счастья? «Да», – говорил маленький демон внутри нее. Прежняя жизнь станет невыносимой, если она узнает другую, узнает, что можно жить иначе. Но вместе с тем Анна осознавала, что если она не позволит себе этого, то будет сожалеть до конца жизни.

Возможно, ее жизнь потянется унылой чередой серых будней. Она будет благодарна, если получится именно так. Ведь жизнь может стать гораздо хуже, если вернется он. Нет, конечно нет. Одна мысль об этом повергала Анну в панический страх. Она не сможет вынести такой жизни, скорее умрет.

Герцог Гарндонскин не танцевал. Он стоял у дверей, беседуя с маркизой де Этьен и двумя джентльменами. Но смотрел на нее. Поймав его взгляд, Анна послала ему ослепительную улыбку, прежде чем сосредоточить все свое внимание на партнере, с которым танцевала кадриль.

На следующее утро Люк поднялся рано, как делал это всегда, как бы поздно ни ложился. Поэтому он успел совершить долгую прогулку верхом и позавтракать, прежде чем к нему явился нежданный гость. Он пришел не по-светски рано, но в посетителе – которого Люк без труда узнал, хотя минуло десять лет с тех пор, как они виделись, – не было ничего светского. Он слегка располнел и стал чуть солиднее, так что выглядел на все свои двадцать девять, но это была единственная перемена. На нем был небрежно припудренный и завитый парнк, плохо сидевший сюртук, жилет, слишком длинный, чтобы быть модным, и натянутые на манжет бриджей чулки, хотя модным считалось носить бриджи поверх чулок. Это, очевидно, был человек, живущий в провинции и не придающий никакого значения городской моде.

– Вилл, – воскликнул Люк, когда Вильям Уэбб, барон Северидж вошел в комнату, едва не наступая на пятки дворецкому, который объявил о нем. – Приятель!

Лорд Северидж резко остановился, в изумлении открыв рот.

– Люк? Бог мой, это ты?

Несмотря на его слова, было ясно, что он узнал бывшего друга, потому как он схватил Люка за руку и несколько раз тряхнул ее.

– Какого черта сделал с тобой Париж?

– Ах, ты об этом, – догадался Люк, взглянув на свой шелковый утренний халат, который он надел после прогулки.

– Проклятие! – Вильям полез во внутренний карман. – Мы прослышали, что ты приехал в Англию. Я посыльный, хотя у меня были дела, которые и так заставили бы меня приехать в Лондон. Мне приходится это делать по два раза в год и не скажу, чтобы мне это очень нравилось. У меня для тебя письмо от Генриетты.

– Вот как, – спокойно ответил Люк, хотя от слов Вильяма Уэбба он почувствовал, будто его огромным кулаком ударили в живот. Он забрал у Вильяма письмо и спрятал его в карман халата. – Отлично. Как она себя чувствует? А ты как? Женился, и полдюжины наследников ждет тебя в детской?

– Нет, не женился и даже не собираюсь, – покраснев, ответил Вильям. – Ты же знаешь: единственное место, где можно найти невесту, – это Лондон; мне противна мысль о том, что придется бегать по балам, разряженным, как майский шест. Ох, прости, пожалуйста.

Люк указал приглашающим жестом на кресло н, пока лорд Северидж усаживался, позвонил, чтобы им принесли прохладительные напитки.

– Я кажусь тебе разряженным, как майский шест, Вилл? – спросил он. – Будь снисходителен, я ведь даже не одет еще.

Было видно, что Вильям очень смущен.

– Генриетта в порядке, – отрывисто сказал он, отвечая на предыдущий вопрос.

Люк сел, положив одну ногу на другую. Еще мальчиком он никак не мог поверить, что Вильям и Генриетта – брат и сестра. Генриетта всегда была такой тоненькой и изящной. Интересно, изменилась ли она теперь?

– Она никогда не была счастлива, – продолжал Вильям. – Ты, конечно, слышал – она потеряла ребенка. Они с Джорджем так и не сблизились, а он изменился, стал еще мрачнее. Тебе, наверное, не хочется это выслушивать?

Рука Люка сжимала и разжимала подлокотник кресла.

– Это старые новости, Вилл, – сказал он. – Очень старые.

Его друг промокнул лоб большим носовым платком.

– Она себе места не находит с тех пор, как узнала, что ты в Англии. Думает, что ты из-за нее не возвращаешься.

– Нет, Вилл, – тихо сказал Люк. – Я испытываю такую же неприязнь к деревне, как ты к городу. Я – парижанин. В крайнем случае, я мог бы жить в Лондоне. Но не в провинции.

Они замолчали, пока слуга вносил поднос с напитком для каждого: вином для Вилла и водой для Люка.

– Не знаю, что она там написала, – сказал Вильям, взглянув на карман, в который Люк положил письмо. – Похоже, письмо длинное. Если женщине попадет в руки перо и бумага, тут уж жди чего угодно. А я по два часа черчу пером в воздухе, пока что-нибудь придумаю, а когда закончу письмо – это оказывается двумя жалкими предложениями.

– Да, я прочитаю письмо. Потом, – ответил Люк.

– Она настояла, чтобы я передал тебе его лично в руки. Еще просила передать на словах, что Баден – твой и что она не хочет, чтобы ты из-за нее отказывался от того, что по праву принадлежит тебе.

– И не откажусь. Передай ей это, Вилл.

– Ей больно знать, что ты в Англии и не приезжаешь в Баден, – продолжал Вильям. – Она могла приехать, но не хотела навязывать тебе свое общество. Похоже, она думает, что ты винишь ее... Проклятие, не по мне такие разговоры. Клянусь, это последний раз, когда я передаю какие бы то ни было послания!

– Если ты подождешь, пока я переоденусь, мы можем вместе пойти в Уайт-клуб. Ты ведь член клуба, да? Меня недавно туда приняли.

– Отлично, – Вильям вздохнул с явным облегчением, когда понял, что можно сменить тему. – Там можно поболтать об интересных вещах.

– Земля, урожаи, скот и прочее? – улыбнулся Люк. – А я вздрагиваю при одном упоминании об этом. Ладно, дай мне полчаса, Вилл. Ради тебя я потороплюсь.

– Полчаса? – нахмурился лорд Северидж. – Скажи, какого черта еще надо, кроме как сменить сюртук и взять шляпу?!

– Мы, майские шесты, уделяем своему туалету несколько больше внимания, – рассмеялся Люк, выходя из комнаты.

Ему не требовалось полчаса, чтобы переодеться. Ему необходимо было прочитать письмо Генриетты. После десяти лет молчания он держал в руках словно частицу ее самой. Им овладело искушение разорвать письмо, чтобы не переступать порог молчания, установленный ими за десять лет. Но в то же время он понимал, что должен прочесть его, ибо не вынесет больше ни дня.

Она сделала ошибку, начав писать сразу о деле. Ее почерк был так знаком ему. Даже после всего, что произошло, ей следовало выйти замуж за него, а не за Джорджа. Она же обещала ему, и он любил ее. И был готов жениться, несмотря ни на что. Она сделала не правильный выбор, поверив, что у нее нет выхода. Она ошиблась. Это не сделало ее счастливой.

«Что ж, – подумал Люк, прерывая чтение, – как бы то ни было, он не может винить ее за это решение, хотя оно изменило судьбу многих людей, включая и его собственную. Она была беременна ребенком Джорджа, пусть и не по своей воле. Она сама была почти дитя – ей было только семнадцать».

Но все, о чем она писала, было бесполезно. Теперь она была вдовой Джорджа и была вольна выйти замуж за кого пожелает, но только не за него. Женщина не может выйти замуж за брата своего мужа.

Однако она просила его вернуться домой. После смерти Джорджа дела в поместье шли не очень-то хорошо, и ни она, ни мать не знали, как поправить их. Лоренс Колби наслаждался положением управляющего в поместье, не имевшем хозяина, и делал все, что ему заблагорассудится. А что касается самого дома... Кажется, Генриетта собирается сменить всю мебель и драпировки – они были старомодными и мрачными. Но его мать противилась любым изменениям. Хотя она, Генриетта, всего лишь старалась сделать то, что Джордж одобрил еще до своей смерти.

Люк должен вернуться домой. Он ведь всегда любил Баденское аббатство. Разве он забыл? Разве он не помнит, что они выросли там? Разве не хочет увидеть все это снова?

Письмо было проникнуто почтением и любовью.

Люк аккуратно сложил письмо, как было раньше. Жаль, что Вилл ждет его внизу – ему не пришлось бы читать письмо прямо сейчас.

Он убил в себе это чувство много лет назад. Он убил свою любовь, горе утраты и разрывавшую на части жалость к ней, без вины вынужденной вести такую жизнь. Он вырвал все это из себя.

Они любили друг друга. Они собирались пожениться, хотя оба были очень молоды. А потом вернулся из двухлетнего путешествия Джордж и соблазнил ее.

Она рыдала и билась в объятиях Люка, рассказывая ему об этом. Джордж отказывался отвечать ему не отрицая и не подтверждая слова Генриетты, хотя и поспешил сделать ей предложение. И она вышла за него, все еще любя Люка, а он, несмотря ни на что, был согласен жениться на ней.

И была дуэль на пистолетах, и Джордж картинно выстрелил в воздух и, не мигая, глядел, как Люк, никогда не державший в руках оружия, целится в него дрожащей рукой. Он целился в сторону, чтобы попасть на шесть футов сбоку от него, – и попал Джорджу в плечо, чуть не убив его. Но все решили, что он целился, чтобы убить. В то время он стрелял еще хуже, чем они могли предположить.

Его обвинили в том, что он хотел убить брата ради титула, наследства и женщины. Никто не знал правды: все думали, что Генриетта предпочла Джорджа и сама пришла к нему, несмотря на свои обещания Люку. Все думали, что он вызвал брата на дуэль из зависти. Но это была дуэль чести.

Джордж предал его. На четыре года старше Люка, он всегда был его кумиром. Он вернулся из путешествия таким великолепным и элегантным. Джордж всегда был очень красив – как Эшли теперь. И Люк проводил с ним все свободное время, наслаждаясь обществом брата. А потом Джордж самым жестоким образом украл у него женщину.

Нет, он не хотел вспоминать обо всем этом. Недаром он так безжалостно подавил в себе все воспоминания о том времени. Но Генриетта жила с этим десять лет, и у нее не было такой возможности. Нет, восемь – до смерти Джорджа. Да, она не была счастлива с ним. И Вильям сказал ему об этом, и подтверждением тому было ее письмо.

Но она была герцогиней Гарндонской и хотела навести порядок в своем доме. Его мать не одобряла ее планов. Значит, Люк должен вернуться домой, чтобы принять чью-то сторону. Сторону Генриетты. Ему была противна сама мысль о том, чтобы оказаться втянутым в их распри.

Ему совсем неинтересно, что они собираются сделать с поместьем. Они могут спалить дом и разорить земли – ему было все равно.

И все же на него нахлынули непрошеные воспоминания о доме, который он так любил в детстве. Он не знал точно, что задумала Генриетта, но не мог представить Баденское аббатство перестроенным. В аббатстве была чарующая атмосфера подлинности и древности, хотя архитектурные изменения за долгие годы сделали его совсем не похожим на аббатство. Люк испугался того, что если ему пришлось бы выбирать, он скорее всего принял бы сторону матери.

Ясно, что Колби надо было сменить. Но не мог же он выгнать его, не увидев собственными глазами, как идут дела? Возможно ли сделать это, основываясь только на слухах и даже на расчетных книгах, за которыми Люк собирался послать? Или стоят вызвать в Лондон Колби?

Придется ему самому туда съездить, безрадостно подумал Люк. Придется, черт бы побрал все это. Приехав туда, он окажется втянутым в дрязги между Генриеттой и его матерью. Если только...

Люк раздумывал над этим, пока слуга помогал ему надеть камзол.

Если только не будет третьей герцогини Гарндона – его жены.

Люк мысленно вернулся к прошлой ночи. Она хороша собой, очаровательна и невинна, несмотря на то, что так открыто флиртовала с ним. В ней были темперамент и умение наслаждаться жизнью – черта, которой он не знал в женщинах до сих пор. Это вскружило ему голову. Люк вспомнил, как остановился у цветочной лавки, возвращаясь с утренней прогулки, и послал ей дюжину алых роз. И он собирался гулять с ней сегодня в Сент-Джеймском парке. Он думал об этом во время прогулки и за завтраком. Люк не мог припомнить, чтобы за последние несколько лет он ждал чего-либо с таким нетерпением.

Она была из достаточно знатного рода – дочь графа. Он не знал, есть ли у нее какое-нибудь состояние, но это его не волновало. Он был очень богат: одно состояние он сделал своими руками, другое получил два года назад, вместе с титулом.

Ее выбрал Тео. Несомненно потому, что она была крестницей его возлюбленной. Но в любом случае дядя не посоветовал бы ему плохого. И она обладала телом, которое он с удовольствием увидел бы рядом с собой в постели.

Если бы у него был сын – а лучше, сыновья, – в семье была бы большая стабильность. Вопрос о наследовании был бы решен.

Люк взял трость и шляпу и спустился к нетерпеливо ожидавшему его Вильяму чуть позже назначенного им срока.

Конечно, думал Люк, когда они выходили из дома, – Вильям, нахлобучив шляпу на парик, а Люк, неся ее, согласно моде, в опушенной правой руке, – конечно, он вовсе не собирался жениться ни сейчас, ни потом.

Но наши желания часто не соответствуют действительности.

Глава 5

–Конечно, мне понравился бал! – кивнула леди Агнес Марлоу. – Конечно, понравился, Анна! – Она взглянула на один из букетов, которые ей прислали двое джентльменов из танцевавших с ней прошлой ночью.

– И?.. – подбодрила ее Анна, мягко улыбаясь.

– И ничего. Мне нравится в городе, Анна. Я всегда буду вспоминать об этом. Даже не могу представить, что некоторые всегда живут так, веселясь и развлекаясь.

– Я бы хотела, чтобы ты нашла здесь мужа, Агнес, – вздохнула Анна. – Кого-нибудь подходящего тебе по положению. С кем ты будешь счастлива. Дома у тебя не будет такого выбора. Шарлотте повезло, но это случайность.

– Я знаю. Но мне только восемнадцать. Я еще не вышла из того возраста, когда можно выйти замуж. – Агнес вспыхнула, посмотрела на сестру, чтобы понять, не обидела ли она ее неосторожными словами. – Когда тетя Маджори уговаривала нас поехать, я согласилась в надежде, что ты найдешь здесь себе кого-нибудь. Я видела, как тебе понравилось на балу. Ты выглядела такой счастливой и в десять раз красивее любой женщины, что там были. Ты видела ту француженку? С такими кругами румян на щеках? Она выглядела... непривычно.

– Маркиза де Этьен, – сказала Анна.

– И герцог Гарндонский. Я думала, он тоже француз, пока лорд Куинн не представил его как своего племянника. Анна, ты ведь танцевала и ужинала с ним! Я бы испугалась.

– Испугалась? – Анна с удивлением посмотрела на сестру.

– Никогда не видела, чтобы мужчина был так одет. Вообще-то он довольно красивый, правда? Но что-то в нем есть странное. Что-то в глазах. Мне кажется, он совсем не такой; каким хочет казаться.

Анна улыбнулась.

– Он был очень любезен, – сказала она, – и развлекал меня. Сегодня днем он собирается нанести тете визит и пригласил меня погулять с ним потом в Сент-Джеймском парке. Кажется, там обычно прогуливаются все эти люди.

– О! – шаловливо сказала Агнес. – Герцог! Он молодой и красивый, это заметно даже под его косметикой. Я так за тебя рада. Рада, что такой достойный мужчина заметил, какая ты прелесть!

– Не думаю, что он собирается умирать от любви ко мне, – засмеялась Анна. – Это всего-навсего прогулка, если, конечно, он не забудет о ней.

Агнес положила свой букет и взяла одну из красных роз, которые принесли утром ее сестре.

– Я была так удивлена своим цветам, что даже не спросила про твои. Это от него?

Анна кивнула.

– В таком случае, я думаю, он не забудет о вашей прогулке, – сказала Агнес. – Ах, Анна, я буду так счастлива, если ты найдешь себе кого-нибудь! Ты заслуживаешь счастья больше, чем кто-либо. Какое-то время мы все думали, что сэр Ловэтт Блэйдон...

Его имя.

– Нет! – быстро ответила Анна, взяв свой букет, чтобы уйти к себе в комнату.

– Я знаю, по возрасту он годится тебе в отцы. Я всегда сожалела об этом. Но он был так добр н внимателен к нам.

– Он просто хороший сосед, – ответила Анна. Она склонила голову, вдохнула запах цветов н почувствовала легкое головокружение. – Он ведь был знаком с маминой семьей.

– Когда он приезжал к нам, он в первую очередь спрашивал о тебе, – улыбнулась Агнес. – И всегда расстраивался, если тебя не было дома. Он прогуливался и танцевал только с тобой. Мы были уверены, что он влюблен в тебя.

– Нет. Цветам нужна вода. Я поднимусь и поставлю их в воду.

– Прости, я не хотела тебя расстраивать. Ты отказала ему, да? Поэтому он и уехал сразу после папиной смерти? Хотя мы думали, что он останется, чтобы тебе было на кого опереться.

Анна вздрогнула.

– Нет, – ответила она. – Между нами ничего подобного не было. Ты сама сказала – он намного старше меня. Я не интересовала его как невеста. Мы были просто хорошими соседями.

– Ну и хорошо. Он слишком стар для тебя. Герцог Гарндонский гораздо моложе. – Агнес рассмеялась, когда ее сестра вскочила и поспешно убежала.

Анна бежала по лестнице, будто за ней гнались. Войдя в комнату, она снова поднесла к лицу розы и глубоко вздохнула. Дюжина красных роз. Таких же красных, как его камзол. Он прислал вместе с розами записку. Она снова перечитала ее, отметив четкость и твердость его почерка: «С благодарностью от Вашего покорного слуги. Гарндон». Коротенькая официальная записка. Но она заставила ее сердце биться сильнее.

Анна все еще находилась под магическим воздействием прошлой ночи. Она не могла заставить себя вернуться к реальной жизни и почувствовать раскаяние за то, что так легкомысленно согласилась на эту прогулку.

Интересно, как он будет выглядеть сегодня? Будет ли он таким же красивым и элегантным, как на балу, или обычным, как все. Покажется ли он ей Волшебным Принцем, как ночью? Она не должна хотеть этого. Она должна молиться, чтобы их прогулка развеяла сон.

Сэр Ловэтт Блэйдон. Анна закрыла глаза и прижала к себе цветы, которые давно следовало бы поставить в воду.

Да, он всем нравился. И ее семье, и всем соседям. Только Эмили его не любила, но она всегда реагировала не так, как все. Он очаровывал окружающих своими приятными манерами и красивой внешностью.

Он приехал через несколько дней после маминой смерти, поселившись в доме, который, казалось, всегда будет пустовать. Он знал когда-то маму и ее семью и уверял их, что сам был очень удивлен, когда понял, что поселился рядом с домом недавно скончавшейся графини Ройской. Его участие и забота были такими искренними. Он был так добр и так умел ее успокоить. Она целый год ухаживала за матерью и часто неделями не отходила от ее постели. После похорон Анна была ослаблена физически и духовно.

Ей необходимо было чье-то участие, но его не от кого было получить. Отец окончательно замкнулся в себе, а Виктор после похорон вернулся в университет, к тому же ему было только девятнадцать лет.

Анна привыкла к сэру Ловэтту. Он стал необходим ей. Она ждала его визитов. Она даже поверяла ему свои тревоги и опасения об отце, о девочках и их будущем. Он казался таким добрым и понимающим...

Анна открыла глаза и какое-то мгновение безучастно смотрела на букет, который до сих пор держала в руках. Потом она решительно подошла к звонку и дернула пару раз витой шнур.

– Цветы надо поставить в воду.

Они прекрасны. И они подарены им, Волшебным Принцем. Анна улыбнулась.

Лучше думать о сегодняшнем дне. Может, это последний день ее радости. Она снова улыбнулась своим эгоистичным мыслям.

«Интересно, – думал Люк, – будет ли она такой же привлекательной при свете дня, какой она ему показалась в ослепительном блеске бала?»

Да, она была такой же прелестной и оживленной, как и прошлой ночью.

Они прогуливались по прямой тенистой аллее в Сент-Джеймском парке, раскланиваясь со знакомыми и останавливаясь иногда, чтобы поговорить с ними. Но они были поглощены друг другом. Опыт научил Люка: женщина хочет чувствовать, что полностью завладела мыслями мужчины. Ухаживая за какой-нибудь женщиной, он никогда не позволял себе обращать внимание на других женщин.

И с леди Анной это получалось совсем легко. Ее зеленые сияющие глаза смеялись, когда она описывала ему, какое это мучение стоять часами неподвижно во время примерок.

– Кажется, платья, которые я привезла из дома, годятся только на то, чтобы их выбросить, – говорила Анна. – Мадам Делакруа намекнула мне, что я только обижу слуг, если попытаюсь подарить им такую немодную одежду. – Она весело рассмеялась.

Женщина, которая так искренне смеется над собой, не может быть ни тщеславной, ни самовлюбленной, подумал Люк.

– Держу пари, что даже в такой одежде вы выглядели бы лучше многих женщин, одетых по последней парижской моде.

Анна снова рассмеялась.

Она была очаровательна в новом наряде. Люк оценивающе оглядел ее широкополую соломенную шляпку, завязанную под подбородком голубыми лентами. Он любовался ее элегантным платьем с ниспадающими сзади свободными складками и плотно обтягивающим фигуру спереди, по английской моде.

Они болтали о пустяках, но мысли Люка снова и снова возвращались к тому, о чем он думал утром. Какой стала бы его жизнь, если бы Анна была его женой? И единственной любовницей на всю оставшуюся жизнь? Будет ли она всегда такой же жизнерадостной и остроумной, и не устанет ли он от ее легкомыслия?

Она красива. Люк испытывал сильное желание, когда мысленно раздевал ее и укладывал в свою постель. Да, ему будет приятно заниматься с ней любовью, он не сомневался в этом. Но всю жизнь? Самые красивые и обольстительные женщины Франции были его любовницами, но все они надоедали ему уже через несколько месяцев. Это относилось и к Анжелике, хотя с тех пор, как они приехали в Англию, он провел в ее постели две восхитительные ночи. Он не знал, что она последует за ним в Лондон, и не желал этого.

Не устанет ли он от невинности и простоты еще быстрее? Она не будет знать, как доставить ему удовольствие, кроме того, чтобы позволить безраздельно владеть ее телом. Ему придется всему учить ее. И объяснить, что можно испытывать удовольствие, не смущаясь и не мучаясь чувством вины.

Анна весело улыбалась ему, слушая рассказ о шторме, который разыгрался, когда они пересекали Английский канал, и о том, как при этом чувствовали и вели себя его попутчики. Черт побери, давать уроки такой красивой и темпераментной молодой леди казалось ему очень заманчивым!

Но он должен строить планы на всю жизнь, а не на несколько месяцев.

Он – герцог Гарндонский. Он должен помнить о своем титуле. И о том, что ему тридцать лет и он все еще не женат. Наверное, этой весной он был одним из самых завидных женихов Лондона. Он не хотел думать об этом все эти два года с тех пор, как унаследовал от Джорджа титул и все проблемы, с этим связанные. Он никогда не думал о женитьбе.

А всерьез ли он задумывается об этом сейчас? С одной стороны, эта мысль казалась ему нелепой. Но с другой...

Возможно, все это было уловками леди Марлоу, чтобы поймать его в сети. Ей было уже за двадцать, если Люк не ошибся в своих догадках.

Тео и леди Стерн были на ее стороне. Возможно, та леди Анна, которую он видел на балу, была всего лишь маской, призванной привлечь его внимание и завладеть им. Может быть, настоящая Анна совсем другая, нежели та, которая улыбалась и танцевала с ним прошлым вечером, и после свадьбы она покажет себя в истинном свете.

После их свадьбы?

Ему надо быть предельно осторожным. Люк расстался с леди Марлоу через час в холле ее крестной.

– С тех пор как я вернулся в Англию, ничто не доставило мне большего удовольствия, чем эта прогулка, кроме одного часа у леди Диддеринг, за который я должен благодарить вас, – сказал он, целуя ей руку.

– А я – вас, ваша светлость, – ответила Анна. – Я даже не могла представить, что жизнь так привлекательна.

– Завтра вечером я собираюсь сопровождать мать и сестру в театр и пригласил нескольких гостей в нашу ложу, – сказал Люк неожиданно для самого себя. – Окажите мне честь быть одной из них, мадам. И ваша сестра и крестная, – добавил он поспешно.

Люк снова подумал, что леди Анна совсем не кокетка. Она ответила ему прежде, чем он закончил говорить, буквально засветившись радостью.

– Благодарю вас, ваша светлость, – сказала она. – Я никогда не была в театре и мечтаю увидеть оперу. Это опера?

– Верно, – кивнул Люк, – «Бэгарс» – очень удачная работа покойного мистера Джона Гея.

– Да, я слышала о ней, – ответила Анна.

– В таком случае – до завтра, мадам. – Люк низко поклонился. – Боюсь, эти часы покажутся мне неделями.

«Часы покажутся мне неделями». Что с ним происходит, черт побери! Раньше он говорил подобные любезности только дамам, которых хотел видеть своими любовницами. Но не в его привычках было говорить такие слова молодым девушкам, с которыми невозможно было оказаться в одной постели по эту сторону брачной церемонии.

Но он сказал это леди Анне Марлоу всего лишь через час после того, как пообещал себе быть очень осторожным.

И что побудило его сказать ей, что он собирается вывести мать и сестру в театр? Да, он сознавал необходимость выполнять свои обязанности главы семьи когда-нибудь в будущем, но в его планы совсем не входило появляться с ними на людях сейчас. Правда, он собирался в театр, потому что хотел послушать оперу и побывать в их ложе, остававшейся за его семьей даже после смерти Джорджа. Но он не собирался устраивать там прием. Слава Богу, он догадался пригласить леди Стерн и сестру Анны – приличия были соблюдены.

Наверное, придется сделать визит домой, чтобы пригласить их в театр. Проклятие! Его мать была именно тем человеком, которого он меньше всего хотел видеть. Он не простил ее и сомневался в том, что когда-нибудь сможет все забыть. Во время его визита домой и на балу она не сделала ни одной попытки к примирению. Возможно, она до сих пор думает, что он пытался убить Джорджа. Проклятие! Лучше бы он остался в Париже и не думал об этом чертовом долге перед семьей.

Люк развернулся и пошел в направлении дома герцогини Гарндонской.

На следующий вечер Анна сидела в ложе герцога Гарндонского с леди Стерн и Агнес в театре «Ковент-Гарден» и не могла поверить, что это происходит с ней в действительности. Она так давно заставила себя оставить мечту о том, чтобы увидеть Лондон, посещать балы и концерты, бывать в театрах и слушать оперу, что почти разуверилась в их осуществлении.

Тем не менее это случилось, сказала она себе. И было еще великолепнее, чем она могла вообразить. Она забыла об осторожности и страхах.

Глупо отказываться от жизни и удовольствий только потому, что эти два месяца должны когда-нибудь закончиться, уверяла она себя.

Да, она хотела веселиться и наслаждаться обществом герцога и флиртовать с ним, пока это возможно. Ведь по возвращении домой она его больше никогда не увидит. И сейчас неважно, причинит ей это боль или нет.

Анна оглянулась на герцога, который в эту минуту приветствовал лорда Куинна, и высокого красивого юношу, вошедших в ложу. Герцог был облачен в золотой камзол с красным жилетом. На лице снова была косметика, хотя она не заметила ее во время их прогулки. Интересно, какой длины у него волосы, собранные черным шелковым бантом, и какой их настоящий цвет под толстым слоем белой пудры?

Красивым юношей, который вошел в ложу вместе с лордом Теодором, оказался младший брат герцога – лорд Эшли Кендрик. Он улыбнулся ей и низко поклонился, когда их представили.

Он унаследовал от брата элегантность и обаяние, но они не похожи, подумала Анна. Эшли улыбается чаще и простодушнее, чем герцог.

Эшли поклонился леди Стерн и сел рядом с Агнес. Однако, несмотря на его обаяние, улыбка Агнес казалась несколько натянутой.

Герцогиня Гарндонская и ее дочь должны были прийти с минуты на минуту. Они задержались в холле, чтобы поговорить с другом, как объяснил им лорд Куинн, усаживаясь с леди Стерн.

То, что они встречаются семьями, – очень важно, рассудила крестная, услышав о приглашении в театр, и многозначительно улыбнулась. Это обнадеживало. Герцог Гарндонский был племянником лорда Куннна, а также владельцем нескольких обширных поместий, главным среди которых было Баденское аббатство в Хэмпшире. И он хотел представить ее своей матери. В самом деле – это представлялось многообещающим.

Анна нервничала, хотя и пыталась убедить себя, что у нее нет никаких оснований для этого. Да, они танцевали на балу у леди Диддеринг и провели вчера чудесный час, прогуливаясь в Сент-Джеймском парке. И он сопровождал ее в театр, но это еще не служило причиной для волнений, хотя он и представил ее своей семье. Он считался одним из самых богатых и красивых мужчин Лондона. Глупо даже мечтать о том, что он заинтересуется ею как невестой.

В эту минуту в ложу вошли две красивые женщины. Анна встала, чтобы сделать реверанс герцогине, царственно элегантной и все еще привлекательной, и леди Дорис Кендрик – хорошенькой девушке с тонким лицом и губами капризного ребенка, как показалось Анне, вырастившей трех младших сестер.

Герцогиня приветствовала леди Стерн и Агнес легким кивком головы и в упор посмотрела на Анну.

– Приятно познакомиться с вами, леди Анна, – сказала она. – Вы ведь сестра молодого графа Ройса?

Анна согласно кивнула.

– Приношу вам свои соболезнования в связи с утратами, которые вы понесли недавно. Наверное, вы очень рады побывать в Лондоне теперь, когда официальный срок вашего траура закончился?

Леди Дорис уселась рядом с Анной и дружелюбно улыбнулась ей.

– Я гадала, вы это будете или нет, – шепнула она. – Я видела, как Люк танцевал с вами у леди Диддеринг и восхищалась вашим нарядом. Ах, леди Анна, как чудесно, что он вернулся домой! Вы не можете себе представить. Я была совсем ребенком, когда он уехал десять лет назад. – Она наклонилась ближе. – Папа был очень строг, а Джорджу – он был главой семьи целых три года – было все равно. Теперь Люк – герцог. Я так надеялась, что он вернется. Мы все надеялись на это.

Он пробыл в Париже десять лет и не приезжал ни на похороны отца, ни когда умер его брат? Не виделся десять лет со своей сестренкой? Анна не могла понять этого. Неужели он был так легкомыслен, что забыл о собственной семье и доме? И о своих обязанностях герцога. Она не могла представить, что кто-то может быть таким бессердечным, чтобы отвернуться от своей семьи.

Но теперь он опять был с ними.

– Может быть, вы сможете удержать его в Англии, – снова зашептала Дорис, – и даже вернуть в Баденское аббатство, леди Анна.

Но тут дверь еще раз открылась, и вошел румяный молодой человек, избавив Анну от необходимости отвечать. Он был слегка навеселе и казался таким же нелепым среди всего этого великолепия, как, наверное, выглядели бы здесь они с Агнес несколько недель назад. Он был представлен как сосед герцогини, барон Северидж, живущий неподалеку от Баденского аббатства. Он быстро кивнул всем и рухнул в кресло рядом с Агнес, которое ненадолго оставил лорд Эшли. Анна была крайне раздосадована.

Но вскоре она забыла обо всем, кроме все возрастающего волнения от того, что она была в театре. Опера вот-вот должна была начаться. Герцог сел рядом с ней. Она взглянула на него, улыбаясь, и снова сосредоточила все свое внимание на сцене.

Представление захватило ее. Целый час она не слышала н не видела ничего, кроме сцены. Она забыла о том, где она и кто она такая. Она никогда не испытывала ничего подобного. Однако необходимость поделиться с кем-нибудь своими переживаниями заставила ее повернуть голову к герцогу.

Он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел не на сцену, а на нее. Сложенный веер лежал у него на коленях. Заметив ее взгляд, он поднял веер и, едва касаясь ее руки, медленно провел им от ее запястья к кончику среднего пальца. Не отрываясь и без улыбки, он смотрел ей прямо в глаза.

У Анны появилось чувство, будто между ними произошло что-то очень важное и интимное. Если бы ей понадобилось подняться в эту минуту, то, наверное, она была бы не в силах сделать это, думала Анна, снова глядя на сцену. Больше она уже и не смогла сосредоточиться на происходящем на сцене. Она постоянно чувствовала его рядом с собой, каждой клеточкой тела.

Когда они возвращались домой, Анна сидела рядом с герцогом, напротив сестры и крестной. Темнота и ее обострившееся восприятие делали пространство между ними почти неощутимым. Они не прикасались друг к другу, но она чувствовала, каким горячим было его тело.

– Понравилось ли вам представление? – спросил герцог. Анна ослепительно улыбнулась, хотя с трудом могла различить его лицо в темноте экипажа.

– Да, – ответила она. – Это было чудесно. Даже лучше, чем я могла представить. А что вы об этом скажете?

Она заметила, что леди Стерн оживленно разговаривает с Агнес, и поняла, что тетя тактично пытается дать ей возможность свободнее почувствовать себя с герцогом.

– Мне очень понравился наш вечер, – сказал он, делая ударение на последних словах. – Но, боюсь, я не очень интересовался тем, что происходило на сцене.

– О! – только и смогла произнести Анна. Это прозвучало, как слабый вздох. Она больше ничего не сказала, но внимательно посмотрела на него, прежде чем улыбнуться и заговорить с Агнес и леди Стерн.

Когда они подъехали к дому леди Стерн, герцог вышел из экипажа, но не стал подниматься вместе с Агнес и ее крестной. Он удержал Анну, взяв ее за руку.

– Мадам, я прошу позволения посетить вас завтра утром, чтобы обсудить один очень важный вопрос.

Завтра утром? Важный вопрос? Ее сердце бешено стучало, а мысли лихорадочно метались в голове.

– Конечно, ваша светлость, – ответила она. Ее голос звучал так, будто она только что пробежала целую милю против сильного ветра.

Последовало короткое молчание.

– Вы совершеннолетняя? – спросил он.

– Да. – Ее глаза широко раскрылись. – Мне двадцать пять, ваша светлость. Наверное, я старше, чем вы ожидали.

Анне вдруг показалось, что у нее не осталось никакой надежды привлечь внимание герцога. Наверное, она не поняла его. Да, вне всяких сомнений. Но почему он спросил о ее возрасте?

– В таком случае я не должен обращаться к вашему брату, прежде чем поговорю с вами?

– Нет, – прошептала она еле слышно.

Тут леди Стерн вышла на лестннцун и предложила герцогу подняться и что-нибудь выпить, но он вежливо отказался и откланявшись, ушел.

– Знаешь, девочка, – сказала леди Стерн, спустившись к Анне и взяв ее под руку, – вы хорошо смотритесь вместе. – Она повела ее в дом. – Он весь вечер глядел на тебя одну. Думаю, мы можем ждать предложения не позднее чем к лету.

– Тетушка! – смущенно воскликнула Анна.

Но зачем он просил разрешения прийти завтра утром?

– Агнес ждет нас в гостиной. Мы обсудим брачную церемонию за чаем, прежде чем отправимся спать. – Леди Стерн весело рассмеялась.

Но Анна, входя с тетушкой в гостиную, больше всего на свете мечтала сейчас подняться к себе и запереться. Ей было не по себе, и, кажется, слегка побаливал живот.

Глава 6

У Люка было такое чувство, будто он затеял игру, которую уже не может остановить и в которой уже не он устанавливает правила.

Было время завтрака, и он упрямо жевал, хотя ему так же не хотелось есть, как прыгать в яму, кишащую змеями.

Люк снова тщательно вспомнил все, что сказал вчера вечером. Была ли в его словах какая-нибудь двусмысленность, которая позволила бы ему отступить, не потеряв лица? Обыграть все так, будто он просто хотел попросить ее еще об одной встрече? Например, о прогулке верхом?

Ответом на вопрос было твердое «нет». Он просил разрешения прийти утром, в то время как обычные визиты было принято наносить ближе к полудню. К тому же он сказал, что хочет обсудить с ней важный вопрос. Приглашение на прогулку вряд ли могло сойти за таковой. Люк с гримасой отвращения отодвинул тарелку, оставив попытки доесть завтрак. Он спросил, совершеннолетняя ли она, и сказал, что тогда ему не придется разговаривать с ее братом прежде, чем с ней самой.

Нет. Женщина должна быть совсем глупой, чтобы не понять, о чем шла речь. Леди Анна ею не была.

Итак, это случилось. Десять лет он строил жизнь, в которой сам себе был хозяином, и сдался за три дня! – под тяжестью своего титула и долга перед семьей. Ему хотелось бы вернуться в Париж и жить так, как он жил все эти годы. Забыть Англию и свою семью. Ему хотелось, чтобы Джордж был жив и стал отцом десятка здоровых мальчишек, а он смог бы снова стать лордом Лукасом Кендриком.

Но, как известно, от наших желаний мало что зависит. Люк не мог вернуться в прошлое. Теперь он мог только шагнуть навстречу той жизни, которую выбрал для себя прошлым вечером с поспешностью, позабытой десять лет назад. Хотя его решение было не так уж и поспешно, напомнил он себе. С того самого момента, как он вернулся в Англию, к этому все и шло.

Теперь его единственным желанием было переодеться и как можно скорее отправиться к леди Стерн, раз уж этого не миновать. Но было слишком рано. Люк не мог себе представить, как убить час, который оставался ему до визита.

Но приход слуги, объявившего о том, что приехал лорд Эшли Кендрик, избавил его от этих раздумий. Люк с радостью поднялся и вышел из столовой, небрежно бросив салфетку на стол.

– Эшли, – сказал он, подходя к брату, который стоял в холле и разглядывал статую Венеры. Прозрачные развевающиеся одежды, изображенные скульптором, так откровенно облегали фигуру, что она казалась обнаженной. – Пойдем в библиотеку, ты расскажешь, что привело тебя ко мне.

В ответ Эшли улыбнулся и пошел рядом с братом.

– Не думал, что ты уже встанешь к этому времени, – сказал он. – У тебя чертовски красивый наряд с утра пораньше. Такой же красный, как и камзол, в котором ты был у леди Диддеринг.

– Присаживайся. – Люк кивнул на кресло у камина и поставил еще одно рядом, для себя.

Его брат, высокий, стройный юноша, носил свою модную одежду достаточно небрежно. «Типичный англичанин», – подумал Люк.

– Чертовски хорошее представление вчера давали в «Ковент-Гарден», – начал Эшли. – И музыка мне тоже понравилась.

– Правда, – согласился Люк. – Хотя я ни разу не видел, чтобы кто-то сумел испортить эту оперу плохой постановкой.

– Ты прав, черт побери. А леди Анна чертовски хорошенькая, правда? Дорис говорила так по пути домой, и мама с ней согласна. Похоже, она питает надежду, что ты наконец остепенишься.

– Вот как? – мягко сказал Люк, подняв брови. Он уже с полминуты наблюдал, как брат сжимает ручки кресла. Несмотря на приветливость Эшли и его кажущуюся беспечность, он явно был чем-то озабочен, если даже не встревожен. – Спорю на что угодно, ты пришел не для того, чтобы обсудить оперу или сделать комплимент мне и моему вкусу, мой дорогой. Что у тебя на уме?

Эшли снова улыбнулся.

– Да ничего особенного. Наглость Колби переходит всякие границы.

– Мой управляющий? – удивился Люк. – Чем же он так возмутил тебя?

– Он вернул все мои счета неоплаченными! Можешь себе представить, что он от меня требует? Пишет, что я должен прислать их снова с твоим одобрением, которое я – не он! – должен у тебя испросить.

Люк протянул руку. Эшли изумленно посмотрел на него.

– Где счета? – спросил Люк.

Эшли вспыхнул.

– Я не захватил их с собой, – пробормотал он. – Да все, что тебе надо сделать, – это велеть, чтобы Колби оплатил их и не был в будущем таким ослом.

– А за что эти счета?

– Костюмы, жилеты, туфли, шляпы – какого черта я должен все это помнить? – ответил Эшли, пожалуй, чересчур небрежно. – Ладно, Люк, будь хорошим братом. Я никогда не желал Джорджу зла, клянусь, но, когда он умер, я был рад, что ты теперь глава семьи. С тобой всегда было легче договориться. Я помню, как ты был терпелив, когда возился с нами – со мной и Дорис, хотя ты гораздо старше нас.

– А что насчет других долгов? – спросил Люк, не давая увести себя от главной темы. – Карточных, например?

– Ох, Люк, ты, кажется, собираешься до всего докопаться. Да, наверное, есть и такие. Кто-то выигрывает, а кто-то наоборот. Таков закон игры, черт побери!

– Но когда этот кто-то проигрывает слишком часто, это значит, что он такой игрок, дорогой мой.

– Ох, Люк, – Эшли неловко заерзал в своем кресле, – неужели обязательно говорить мне «дорогой мой» таким ледяным голосом, будто я девица? Ты хочешь сказать, что я плохой игрок, да?

– Я вовсе не собирался тебя обвинять, просто сообщил тебе этот факт.

– О Господи, я надеюсь, ты не собираешься испортить мне настроение? – нахмурился Эшли. – Ты даже не представляешь, каково это – жить на жалкое содержание, когда надо появляться в свете и прилично выглядеть. Ты тратишь на наряды целое состояние – я видел их и не нуждаюсь в экспертах, чтобы понять, что они от лучших портных Парижа. Неужели ты хочешь, чтобы твой брат выглядел оборванцем?

Люк достал из кармана табакерку, чтобы взять щепотку табака. Вопросительно взглянув на Эшлн, он протянул ему табакерку. Эшли отрицательно покачал головой.

– Возможно, ты забыл, что еще два года назад я сам был младшим братом? – спросил Люк.

– У тебя высокие запросы. Держу пари, Колби не оплатил ни один из твоих счетов!

Люк пристально посмотрел на брата из-под полуприкрытых век.

– Нет, – ответил он. – Я и не посылал ни одного. Ни Колби, ни отцу, ни Джорджу. Мой кредит был закрыт через три месяца после того, как я уехал.

Эшли удивленно молчал.

– Пришли мне завтра свои счета, – продолжал Люк. – Я оплачу их, но прежде хочу взглянуть. Я запрошу Колби о размерах твоего содержания и увеличу его, если сочту нужным. Со следующего месяца я прошу тебя не выходить за эти рамки.

– Жить на эту сумму? – Эшли побледнел. – Это невозможно, Люк! Мне придется вернуться в провинцию!

Люк поднял брови. Эшли встал.

– Разные слухи доходили до нас, – сказал он. – О твоем положении при французском дворе, твоих дуэлях и женщинах. Говорили, что ты бессердечный человек, который способен думать только о своем благополучии. Я не верил этому, потому что всегда помнил старшего брата, который играл со мной и перед которым я преклонялся. Черт меня подери, я сильно сомневаюсь, что мой брат все еще жив!

– Нет. Он умер, – мягко ответил Люк. -Его убили десять лет назад. Джордж был единственным, кто выжил в той дуэли.

Эшли прошел через комнату к двери. Но, взявшись за ручку двери, он вдруг обернулся.

– Я пришлю счета, – сказал он, обращаясь к спине Люка, который сидел, глядя в огонь. Он помолчал, а когда снова заговорил, в его голосе не было ни одной теплой нотки. – Благодарю тебя за заботу.

Люк слышал, как дверь открылась и снова захлопнулась. Ах! Он откинул голову на высокую спинку кресла и закрыл глаза.

Он только что нажил себе врага. Вряд ли можно было сделать это еще успешнее – он унизил своего младшего брата.

Эшли пришел к нему с просьбой одобрить его неоплаченные счета. И вместо того чтобы подписать их небрежным жестом и заговорить о чем-нибудь другом, он протянул руку за этими проклятыми бумагами, хотя знал, что Эшли их не принес.

Почему он сделал это? Пытался научить своего брата не тратить деньги направо и налево? Или хотел наказать его, потому что сам в двадцать три года не мог позволить себе быть беспечным избалованным младшим братом?

Он помнил то время, о котором говорил Эшли. Да, он был им настоящим старшим братом, в отличие от Джорджа, которого никогда не было дома. Они обожали его, как он сам обожал Джорджа, и он платил им добротой и терпением. Высокий юноша, который только что ушел от него, злой и оскорбленный, был тем непоседливым мальчуганом, которого он учил плавать и лазить по деревьям и брал с собой на рыбалку.

Давным-давно. Целую жизнь назад. Причина была в том, что он забыл, как можно любить. Более того, он заставил себя не любить, а значит – быть недоступным боли, унижению и предательству. Он был счастлив все эти десять лет – как мог быть счастлив тот, кто не умеет любить.

Но сейчас, обидев брата, он чувствовал себя почти виноватым. И напрасно. Человек, который живет не по средствам, не имеет никаких оснований ждать, что кто-то будет беспрекословно оплачивать все его долги. Даже если эта сумма – ничто по сравнению с его состоянием.

Эшли должен научиться кое-чему в жизни, и чем скорее, тем лучше. Ему будет легче выжить в этом жестоком мире. Сентиментальность вполне допустима между юношей и ребенком, но ей нет места между взрослыми.

Нет, ему не стоит винить себя за то, как он повел себя в этой ситуации.

Вдруг он резко поднялся. Он вспомнил о том, что должно было произойти. Люк взглянул на часы. Пора.

Что ж, от визита Эшли была и польза, думал Люк, быстро поднимаясь в гардеробную, где его уже ждал слуга. Он помог ему убить время, оставшееся до того часа, который должен был изменить всю его жизнь.

Он не станет думать об этом. Он будет думать только о своей внешности. Надо выбрать что-нибудь более торжественное, нежели обычный утренний наряд, но и не слишком шикарное для этого часа дня.

Неожиданно ему очень захотелось вернуться в Париж, к привычной жизни. Визит Эшли и его собственное поведение расстроили его больше, чем он мог предположить.

Анна сидела в утренней комнате с леди Стерн. Они занимались вышиванием и болтали обо всем, что должно было произойти на этой неделе. Самым волнующим событием должен был быть бал у лорда и леди Кастл, который они устраивали сегодня вечером. Агнес ушла в город за покупками со своей новой подружкой и ее матерью.

– Может, на этом балу Агнес встретит кого-нибудь, кто понравится ей больше, чем все те, с кем она успела познакомиться здесь, – сказала Анна. – Несколько джентльменов, кажется, заинтересовались ею. Но Агнес никого не выбрала. Вчера вечером я подумала, что, может быть, лорд Эшли Кендрик... Но, когда он на минуту поднялся, лорд Северидж занял его место рядом с Агнес. Я даже разозлилась на него, хотя бедняжка ни в чем не виноват.

– Не забывай, что Агнес всего восемнадцать, – напомнила леди Стерн. – Тебе нечего волноваться за нее. Она не из тех, кто хватается за любую возможность выйти замуж, невзирая на то, нравится ей мужчина или нет. Держу пари, она выберет очень недурно! Дай ей только время.

– Нет, я все равно волнуюсь, – вздохнула Анна. – Виктор сам еще так молод, к тому же он собирается жениться. Наверняка ему не очень захочется обременять себя еще двумя незамужними сестрами и искать им мужей. Не говоря уже о том, что Эмили еще даже не вошла в возраст невесты и вряд ли кто-нибудь захочет жениться на ней, хотя она этого и заслуживает. Большое приданое могло бы сыграть свою роль, но у нас нет и этого.

– Две незамужние сестрицы, – повторила леди Стерн, поцокав языком. – Ты не включила в их число себя, детка. Ручаюсь, ты думаешь, что уже вышла из того возраста, когда могут предложить руку и сердце.

Анна вспыхнула и подумала о том, о чем старалась забыть все утро, но не смогла ни на минуту. Она взглянула на свое новое платье, которое она надела, хотя было еще только утро. Тетушка не преминула заметить ей, как чудно она выглядит. Но тогда Анна не сказала ей того, что должна была сказать.

– Я... Я, к-кажется, забыла, – начала она запинаясь, чего с ней не случалось уже много-много лет. – Герцог Гарндонский сказал, что, возможно, заедет сегодня утром.

– Возможно? – Игла леди Стерн замерла в воздухе. – Утром? Ох, детка, это то, чего я так ждала! Он собирается сделать тебе предложение.

– Нет-нет, – попыталась возразить Анна. – Всего-навсего, чтобы засвидетельствовать свое почтение, тетя Маджори. Думаю, он хочет убедиться в том, что нам понравилось вчера в театре.

– Перестань, девочка, – сказала леди Стерн, складывая свое рукоделие, – не будь такой ледышкой. Он больше ничего не сказал? Ничего о том, зачем он придет?

– Н-нет, – солгала Анна. – Ничего больше. Может быть, он вовсе и не придет. Он же сказал: «возможно». Это вовсе не обязательно. Скорее всего, он не придет.

МАДАМ, Я ПРОШУ ПОЗВОЛЕНИЯ ПОСЕТИТЬ ВАС ЗАВТРА УТРОМ, ЧТОБЫ ОБСУДИТЬ ОДИН ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ ВОПРОС.

Эти слова обжигали ее каждый раз, когда она вспоминала о них. И если они до конца не раскрывали смысла его намерений, то следующий вопрос развеивал все сомнения. Он спросил, совершеннолетняя ли она. И сказал, что в таком случае может разговаривать прямо с ней, а не с Виктором.

Он собирался сделать ей предложение.

Уверенность в этом превратила ее ночь в ночь оживших кошмаров.

Она должна отказать ему. У нее нет выбора. Даже если сэр Ловэтт Блэйдон не вернется из Америки. Она не может выйти замуж. Но правда была в том, что он вернется, и, когда это случится, она будет прикована к нему сильнее, чем раб к своему господину. Лежа в постели без сна, она вспоминала – не могла не вспоминать – как он, сжимая у нее на горле руки, описывал, как веревка, завязанная у уха, сжимает шею преступника. И если повезет, то она сразу ломает шейные позвонки, как только выбивают из-под ног скамью. Анну бросало в жар и в холод. Она была близка к обмороку.

Ей придется отказать герцогу. Это будет совсем несложно. Он спросит, она откажет, и он уйдет. Это было так просто. Но Анна знала, что в эти минуты она окажется лицом к лицу с самым большим искушением в ее жизни.

Ее давняя, безнадежная мечта изменить свою судьбу стала почти невыносимой. Напрасно она поддалась искушению попробовать хоть глоток этой жизни. Попробовав, она захотела испить ее до дна, пусть даже этот пьянящий напиток убьет ее, как сладостный яд.

– Нет, конечно, он не придет, – снова повторила она. – Наверное, так говорят все мужчины, провожая женщину.

– Ох, уволь меня, – начала леди Стерн.

Но она не договорила, потому что слуга открыл дверь спросил, угодно ли мадам и леди Анне принять его светлость, герцога Гарндонского.

Анна крепко зажмурилась, но тут же быстро открыла глаза – так меньше кружилась голова.

Он был в изумрудном с золотом и показался ей красивее, чем когда бы то ни было. Может быть, потому, что теперь он не Волшебный Принц, с которым она кокетничала, а мужчина, который решил жениться на ней. Мужчина, которому она должна была отказать, потеряв его навсегда. Было чудесно забыть о своей реальной жизни на несколько коротких дней и позволить себе флирт с первым красавцем Лондона. Но эти дни прошли. Сказка близилась к развязке.

Он разговаривал с ней и леди Стерн уже около четверти часа, разыгрывая беззаботность и легкомыслие, которые не давали повода предположить, что целью его прихода было что-то большее, чем просто визит вежливости. Анна была готова признать, что она ошибалась. Но вдруг, когда она уже почти успокоилась, он произнес те слова, которые она так боялась услышать.

– Мадам, не позволите ли вы мне остаться вдвоем с леди Анной на десять минут, чтобы обсудить вопрос, касающийся нас обоих, – сказал он, обращаясь к ее крестной.

Леди Стерн быстро встала, любезно улыбнувшись.

– Позволю, раз Анна уже не девочка и я не должна ее караулить, – ответила она. – Но через десять минут я вернусь.

Герцог открыл ей дверь, галантно поклонившись. Анна встала и подошла к окну, почти не понимая, что она делает. Она слышала, как колотится ее сердце. Она почти не дышала.

«Господи. ПОЖАЛУЙСТА, ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА», – молилась она про себя. Но она знала, что молитва ни к чему не приведет. Господь молчал уже целых пять лет ее жизни. Он не был добр к ней. Или, может быть, он испытывал ее, как испытывал Иова, чтобы узнать, сколько она сможет вынести, прежде чем сдастся. Иногда Анне казалось, что она балансирует на краю пропасти.

Неожиданно его голос раздался совсем рядом с ней.

– Мадам, – мягко сказал он, – я думаю, что вы знаете, зачем я здесь и что хочу сказать вам.

ПОВЕРНИСЬ. СКАЖИ ЕМУ СЕЙЧАС. СДЕЛАЙ УДИВЛЕННОЕ ЛИЦО И ОТВЕТЬ, ЧТО ПОНЯТИЯ НЕ ИМЕЕШЬ, О ЧЕМ ИДЕТ РЕЧЬ. НЕТ, НЕ ТАК. ВЫГЛЯДИ СЕРЬЕЗНОЙ И РАССТРОЕННОЙ. СКАЖИ, ЧТО ТЕБЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЧТО ОН НЕ ПОНЯЛ ПОЛОЖЕНИЯ ВЕЩЕЙ. СКАЖИ, ЧТО У ТЕБЯ ЕСТЬ ДРУГОЙ. ТОТ, КТО ЖДЕТ ТЕБЯ ДОМА.

Но при одной мысли о том, кто, возможно, уже ждал ее там, Анна вздрогнула, как от ожога.

Она повернулась к герцогу. Лицо ее было весело и беспечно. Все прошедшие дни эти чувства отражали ее внутреннее состояние, но сейчас это была только маска. Она улыбнулась, заставив глаза сиять, а улыбку – быть веселой.

– Нет, ваша светлость, – сказала она. – Ни одна женщина не может наверняка знать об этом. А что, если она ошибается? Представьте, в каком положении она окажется!

Она рассмеялась. Ей так хотелось еще раз увидеть ответный блеск в его глазах. Анна испытывала истинно женскую потребность чувствовать свою власть над мужчиной. Ощутить ее в самый последний раз. И в то же время она испугалась своих слов. И почувствовала себя глубоко несчастной.

– Вы абсолютно правы. – Он пристально глядел на нее из-под тяжелых полуопущенных век. От этого взгляда у нее подкашивались ноги. – Простите. Я никогда не был в таком положении и не знаю, как себя вести.

Он положил ее руку на свою, ладонью вверх, и накрыл другой рукой. Анна почувствовала невероятную близость между ними, н у нее сжало горло. Герцог встал перед ней на одно колено.

– Мадам, – сказал он. – Леди Анна, сделаете ли вы меня самым счастливым из людей, согласившись стать моей женой? Окажете ли мне такую честь?

Слова были произнесены. Слова, которые она ждала и к которым готовилась. Слова, которые никак не укладывались у нее в голове. Она чуть наклонилась и заглянула ему в глаза. И поняла. Да. Это те самые слова, которые она ждала. Новые и прекрасные, как солнце, встающее каждое утро снова и снова. Она может стать его женой. Может стать свободной и счастливой. Сбросить с себя прежнюю жизнь, как змея сбрасывает кожу. Она может быть его женой.

Нет. Не может.

– Ваша светлость. – Ее голос был едва громче шепота. – У меня нет приданого. Возможно, вы не знали об этом. Мой отец был почти разорен – н-не по своей вине, а брат слишком молод и не успел еще поправить дела семьи.

– Мне нужны только вы. – Он поднялся с колена, не выпуская ее руки. – Я достаточно богат. У меня нет необходимости искать невесту с приданым.

Ему нужна была она. Она. И более ничего. Анна снова попыталась сделать то, что должна была.

– Мне двадцать пять, ваша светлость. Вам подошла бы более молодая невеста.

– Мне нужна невеста именно вашего возраста, каким бы он ни был. Мне нужны вы.

Она. Господи. О Господи. Ему нужна она.

– Я... У меня сестры. Две сестры, за которых я отвечаю после смерти родителей. Брат слишком молод. Я должна быть дома, чтобы присматривать за ними.

– Ваши сестры будут жить с нами, если таким будет ваше желание. Если вы волнуетесь за их будущее, потому что у них нет приданого, я обеспечу их.

Ее опасения о судьбе Эмили были гораздо серьезнее, чем только отсутствие приданого. Но она хотела, чтобы у Эмили и Агнес был свой дом.

– Есть ли еще какие-нибудь препятствия для нашей свадьбы? Какие-нибудь темные тайны, леди Анна?

Только то, что она может быть посажена в тюрьму по обвинению в нескольких преступлениях. И даже повешена за убийство. И поэтому она никогда, никогда не могла выйти замуж.

– Нет, – прошептала она.

– Вот и хорошо.

Вдруг она осознала, что у него теплые, сильные и надежные руки.

– Выйдете ли вы за меня? Будете моей герцогиней?

Если он разожмет руки, она не сможет стоять. Она упадет.

Если он разожмет руки, у нее не будет больше источника тепла. Она заледенеет. Если она скажет «нет», он разожмет руки. Глупые мысли кружились у нее в голове, не оставляя места здравому смыслу.

– Да.

Она прошептала это слово еле слышно, но для нее оно прогремело так, что казалось, сейчас рухнут стены. Анна не могла поверить, что произнесла его она, но не мог же это сделать кто-то другой. И она ничего не сказала, чтобы опровергнуть прозвучавшее слово. Оно висело над ней, и, казалось, его можно было бы потрогать.

Герцог поцеловал ее ладонь.

– Вы делаете меня самым счастливым из людей.

Эти официальные слова впивались в нее, как иглы, и в то же время ласкали, как бархат.

Анна лучезарно улыбнулась ему. Похоже, маску можно снять.

Глава 7

Люк радовался тому, что остаток этого дня будет заполнен делами.

Леди Стерн, верная своему слову, вернулась в утреннюю комнату через десять минут. Конечно, она была счастлива услышать новость. Люк не сомневался, что они с Тео запланировали все это заранее и теперь она поздравляла себя с победой.

Леди Анна Марлоу не хотела пышного венчания, подготовка к которому потребовала бы одного или двух месяцев. Она хотела только дождаться своего брата, который находился меньше чем в одном дне пути от них, в доме у своей невесты. Она даже не хотела ждать младшую сестру: путь из Ройса занимал слишком много времени.

Люк почувствовал облегчение. Теперь, когда он принял мгновенное решение, не дав себе времени поразмыслить, он хотел, чтобы все было уже окончено. Он не хотел ждать свадьбы недели или даже месяцы и думать, что, может быть, еще есть обратный путь. Пути назад у него не было.

Он решил – и она согласилась, – что они поженятся в течение трех дней, по специальному разрешению. Они поженятся в Лондоне и останутся там еще на какое-то время. Пока он не готов к тому, чтобы вернуться в Баден. Откровенно говоря, он все еще надеялся избежать этого. Но в глубине души знал, что туда придется поехать, и это было одной из причин его женитьбы. Ведь не по собственному же желанию он это сделал!

Хотя, глядя на свою невесту – свою невесту! – он не был уверен, что это правда. Она улыбалась, глаза у нее сияли. Она была просто прекрасна. Люк вдруг заметил, что она была одета гораздо более пышно, чем принято одеваться утром. Она выглядела такой счастливой, хотя честно предупредила его, что ему невыгодна эта партия. Может быть, она любит его?

Обычно он чувствовал себя неуютно, если подозревал, что женщина влюблена в него. Ему нечего было дать ей взамен. Поэтому он всегда разрывал связь, даже если не успевал к этому времени устать от своей любовницы. Но с леди Анной Марлоу все было иначе. Она будет его женой. И, хотя он ие любил ее, ему было приятно, что он станет единственным владельцем этой красоты, жизнерадостности и счастья.

Если уж он должен на ком-нибудь жениться, подумал Люк, поднимаясь, чтобы уйти, а похоже, это так, то Анна предпочтительнее всех женщин, которых он знал.

Кроме Генриетты, подсказал ему внутренний голос. Но это было в другой жизни.

Он снова взял ее руку в свои ладони.

– Мадам, – сказал он, – я надеюсь, что сегодня вечером вы окажете мне честь танцевать со мной на балу у лорда Кастла? Согласны вы оставить для меня открывающий тур и последний танец перед ужином?

Ее улыбка была такой счастливой, что он невольно сделал шаг назад.

– Благодарю вас, ваша светлость, – ответила Анна. – Я буду ждать только их.

– Я тоже, – ответил Люк. – Ваш покорный слуга.

Он прижал ее руку к своим губам.

Придется снова навестить матушку, неохотно думал Люк. Да, он сожалел о том, что вернулся в Англию и восстановил отношения со своей семьей. Однако он уже это сделал. Теперь ему остается только идти дальше. Бессмысленно сожалеть о том, что могло бы быть, если бы он остался в Париже.

Мать и сестра оказались дома. Они обсуждали вчерашнее посещение театра. Дорис, шаловливо улыбаясь, заметила Люку, что он уделял леди Марлоу гораздо больше внимания, чем кому бы то ни было в ложе.

– По-моему, она очень красивая, – заявила Дорис. – Гораздо красивее модницы де Этьен, несмотря на весь ее парижский блеск.

Герцогиня оборвала Дорис, сказав, чтобы она следила за своими манерами. Люк только поднял брови, увидев, как Дорис подмигивает ему.

– Леди Анна Марлоу кажется хорошо воспитанной барышней, – произнесла вдова. Люк заметил, что она почти не смотрит ему в лицо. – Она – дочка графа Ройского. Она тебе подходит, Лукас.

– Прошу прощения? Подходит для чего, мадам? – снова поднял брови Люк.

– У тебя должен быть наследник, Лукас. И пора бы Баденскому аббатству обрести наконец настоящую хозяйку – жену настоящего герцога. Пора подумать об интересах семьи, а не только о собственных удовольствиях.

– Я готов исполнить ваше пожелание, мадам, – ответил Люк. – Что, если назначить свадьбу через три дня?

Она подозрительно взглянула на него, поджав губы.

– Я пришел к вам прямо от леди Стерн. Я сделал предложение леди Марлоу и женюсь на ней через три дня.

Дорис взвизгнула и повисла на нем.

– О Люк! – вскрикнула она. – Я знала, что это случится! Я знала: ты влюбишься в нее и женишься и вернешься домой. Все будет, как раньше. Я так счастлива, что готова визжать не переставая.

– Умоляю, не делай этого, – сказал Люк слабым голосом.

– Дорис! – строго одернула ее мать.

Но Дорис не собиралась успокаиваться. Она закинула руки Люку на шею и поцеловала его.

– Он – мой брат, мама, – сказала она. – И он возвращается домой. Несмотря на все эти твои модные штучки и скучающий вид, ты все такой же, Люк. Я знаю это. Ох, кажется, мне начинает нравиться эта моя невестка!

Что значит ударение на слове «эта»? Что Дорис не любит другую невестку? Неужели Генриетта вымещала свое несчастье на других?

– Надеюсь, так и будет, дорогая, – отозвался он, несколько смущенный таким проявлением чувств.

Но Дорис всегда была такой. Еще маленькой девочкой. Она любила обниматься. Она любила держаться за руки во время их прогулок и кататься у него на плечах, вцепившись ему в волосы. Последним воспоминанием о ней было то, как они обнимались у ворот их поместья, когда он уезжал. Однако Дорис еще предстоит разочароваться в нем. Он уже не тот старший брат, которого она помнит и любит. Тот человек давно умер.

Его мать казалась довольной. Правда, Люк не был уверен, что она заинтересована только в том, чтобы он остался в Англии и вернулся в Баденское аббатство. Возможно, она хочет лишить Генриетту власти и надеется, что Анной будет легче управлять.

Эшли не было дома. И Люк не знал, обрадует ли теперь его брата какая-нибудь другая новость, кроме того, чтобы он убрался к черту или, в крайнем случае, обратно в Париж.

Покинув дом Гарндонов, Люк отправился в Уайт-клуб, чтобы поесть и передохнуть после всех волнений этого утра. Там он встретил Тео. Дядюшка, как Люк и ожидал, очень обрадовался и начал так трясти его руку, как будто хотел оторвать ее. Он так бурно выражал свой восторг, что привлек внимание других посетителей, и вскоре полклуба знало о его предстоящей свадьбе.

«К началу бала все благородное собрание будет в курсе моей личной жизни», – с тоской подумал Люк.

Сегодня ему еще надо было получить разрешение на их брак и объявить о предстоящей церемонии, чтобы сообщение напечатали в завтрашних утренних газетах.

День близился к закату, когда Люк приехал в отель, где жила маркиза де Этьен. Она только что вернулась с прогулки, но уже успела переодеться в просторный халат.

Маркиза встретила Люка, протягивая ему руки и надменно улыбаясь.

– Ах, сheri, – промолвила она, подставляя щеку для поцелуя, – я ужасно зла на тебя. Я слышала, что прошлым вечером ты взял с собой в театр какую-то англичаночку, потому что твоя маман была там и ты побоялся появиться с французской маркизой! А сегодня я дожидалась тебя целый час. Но потом я сказала себе: «Нет, не буду больше ждать этого обманщика. Может быть, мне вернуться в Париж н найти себе верного любовника? Многие были бы счастливы оказаться им!»

– Знаю, Анжелика, – ответил Люк. – Чести быть твоим любовником добиваются во Франции упорнее, чем милости короля.

– Ты бесстыжий лжец! Люк – золотой язык. Я не могу не простить тебя, хотя следовало бы помучить еще с часик. Но ведь это будет потерянный час, сheri? Лучше я уложу тебя в постель, а ты потом будешь хвастать об этом всем своим чопорным англичанам. Иди ко мне. Сегодня ты должен быть моим львом – у тебя это так хорошо получается. Иди, я готова отразить твою атаку, mon аmоur.

Она томно прикрыла глаза.

Предложение было очень заманчивым. Люк подумал о том, как хорошо было бы провести с Анжеликой хотя бы час. Она так соблазнительна и так искусна в любви. Но он счел нечестным скрывать от нее то, что она имела право знать. В конце концов, она не та женщина, которой платят за любовь и не спрашивают о ее собственных чувствах.

– Наверное, тебе лучше было бы не покидать Париж, – сказал он. – Там ты сияшь, как яркая звезда. В Лондоне тебе не место. Пожалуй, тебе следует вернуться.

– Мы вернемся вместе, дорогой. – Она послала ему воздушный поцелуй. – Но сейчас не время для разговоров. Я жду от тебя другого. Возьми меня. Заставь меня молить о снисхождении и кричать от восторга. Возьми меня, мой лев!

– Леди Анна Марлоу, которую я сопровождал вчера вечером в оперу, сегодня утром согласилась стать моей женой. Мы обвенчаемся через три дня.

Несколько секунд она молча смотрела на Люка и вдруг больно ударила его по лицу.

Она набросилась на него с кулаками, царапаясь и кусаясь и осыпая его проклятиями, которые обычно можно услышать только в парижских трущобах. Люк не защищался. Однако ему понадобилась вся его сила и немало времени, чтобы успокоить Анжелику. Ему удалось это сделать, только повалив ее на кровать, придавив своим собственным телом и сжав ее тонкие запястья у нее над головой. Он чувствовал, как тяжело она дышит.

– Люк, – сказала Анжелика, и он увидел, как ненависть покидает ее, когда она смотрит в его глаза. – Люк, я стала такой дурочкой из-за тебя. Я последовала за тобой в Англию, хотя ты и не звал меня. Я простила тебя сегодня, хотя мне следовало приказать слугам захлопнуть у тебя перед носом дверь. Я разозлилась, вместо того чтобы оставаться презрительной и холодной. Со мной никогда не случалось такого раньше. Я – маркиза де Этьен. Я из тех, кто разбивает сердца, ведь так?

– Да, – ответил он. – И Париж полон ими.

– И все-таки я повела себя как настоящая дура. Позволила тебе разбить мое сердце. Я мечтала стать твоей женой. Разве ты не понял – я готова была покинуть Париж навсегда. За тобой я пошла бы и на край света. Я была бы твоей герцогиней.

Он молча смотрел ей в глаза.

– Люби меня, – прошептала она. – Люби, как это умеешь только ты один.

Но он уже встал и поправил одежду. Комната вдруг показалась ему маленькой и душной. Он думал только о том, чтобы скорее оказаться на свежем воздухе.

– Не могу, Анжелика, – сказал он. – Это было бы нечестно. Прости меня, дорогая. Я думал, ты приехала ради удовольствия.

– Ах, Люк. – Она лежала в той же позе, в какой он оставил ее, с закинутыми за голову руками. – Так оно и было, сheri. Для самого прекрасного удовольствия, которое я когда-либо испытывала.

Люк поднял шляпу и трость. Пора уходить отсюда. Но ее голос остановил его, когда он уже открыл дверь.

– Правда то, что говорили о тебе в Париже. Мне следовало бы прислушаться. Но я думала, что и сама такая же. Они говорили, что у тебя нет сердца, сheri.

Спускаясь по лестнице, Люк заставлял себя идти медленно и спокойно. Второй человек сегодня упрекнул его в том, что у него нет сердца. Сперва – Эшли, а теперь – Анжелика. И они были правы.

Как глупы люди, что позволяют себе любить, думал он, ускоряя шаги. Любовь приносит только боль, унижения и бессильную ярость. Любовь заставляет терять контроль над собой и власть над своей судьбой.

Он вдруг подумал о приближающемся вечере и двух турах, которые пообещала ему леди Анна. Она была в его жизни как дуновение свежего ветерка. Люк надеялся, что она будет улыбаться ему и кокетничать с ним, даже танцуя с другими. Он знал, что весь вечер проведет в бальном зале, даже если станцует всего два тура, только ради удовольствия видеть ее.

Три дня до свадьбы пролетели так быстро, что Анна не успела даже перевести дух. Каждый день она обещала себе подумать и найти выход из того положения, в которое попала, поддавшись искушению. Но у нее не находилось на это времени. Герцог Гарндонский танцевал с ней на балу, как и обещал, и наблюдал за ней весь вечер своим обманчиво ленивым взглядом, то открывая, то закрывая веер. На нем опять была косметика: пудра, и помада, и черная мушка на щеке. Он совсем не походил на того герцога, которого она впервые увидела у леди Дидперинг. Он был в бледно-голубом, и на его пальцах, шейном платке и эфесе шпаги сверкали бриллианты.

Анна смотрела на него весь вечер, хотя и не пропустила ни одного тура. Она улыбалась ему, танцуя с другими, улыбалась, глядя на него поверх своего раскрытого веера, и не верила, что когда-нибудь перестанет улыбаться.

Однако все было совсем не так, как раньше. Казалось, об их помолвке знают все. За их взглядами напряженно следили десятки глаз, и каждая ее улыбка вызывала перешептывания. Это было очень забавно и приятно.

Она нужна ему, он сам так сказал. И Анна знала, что он, говорит правду. Она нужна ему.

На следующий день в доме герцога Гарндонского она пила чай с его матерью и сестрой. Об их помолвке уже было объявлено официально – сообщение появилось в утренних газетах. Герцогиня Гарндонская радушно приняла ее, а леди Дориc Кендрик даже обняла и поцеловала. Кажется, Анна была желанной гостьей.

«Я ведь дочь и сестра графа Ройского. Хорошая партия для герцога, даже если у меня нет приданого», – размышляла она.

Герцог молча сидел рядом с нею, в то время как его мать рассказывала Анне о Баденском аббатстве и о тех заботах которые лягут на плечи его хозяйки.

– А вы, конечно, будете там хозяйкой, – объясняла герцогиня. – Вы займете место жены моего старшего сына и, естественно, мое – потому что станете женой Люка, настоящей герцогиней Гарндонской.

В ее голосе не было сожаления о том, что она уступает свое место. Анна знала, что у герцога – ее герцога – был старший брат, который был женат и который унаследовал титул после смерти отца. Но у него не было детей. Не было сына.

От нее будут ждать, что она родит герцогу Гарндонскому сына – наследника, подумала она, чувствуя, как внутри у нее все похолодело.

Когда чаепитие уже приближалось к концу, в комнату быстро вошел лорд Эшли Кендрик.

Он только что пришел, и ему сказали, что она здесь, говорил он Анне, улыбаясь своей мальчишеской улыбкой и церемонно кланяясь, прежде чем поцеловать ей руку.

– Я так рад, – сказал он, глядя ей в глаза. – Если бы я сам выбирал себе невестку, я не смог бы выбрать лучше.

Анна рассмеялась вместе с ним и Дорис. Она испытывала волнение под пристальным взглядом сонных глаз герцога, которые на самом деле только казались сонными.

Лорд Эшли в это время уже пожимал руку брату и поздравлял его с тем, что он такой удачливый дьявол, хотя мать тотчас выругала его за подобные выражения при дамах.

Он очень приятный и живой молодой человек, подумала Анна, и ее мысли вернулись к недовольству, которое она испытала, когда в театре лорд Северидж занял место Эшли рядом с Агнес. Они бы хорошо смотрелись вместе – Эшли и Агнес, и у них небольшая разница в возрасте. Лорд Эшли, конечно, моложе герцога. Он скорее ровесник Виктора. Может, ей удастся устроить эту партию своей сестре?

Муж. Анна почувствовала панику, но подавила ее усилием воли. На людях нельзя позволять чувствам выходить наружу.

На следующий день приехал Виктор. Он приехал один, без Констанции, потому что у них не было достаточно времени, чтобы найти ей компаньонку и надежных друзей, у которых она могла бы остановиться в Лондоне, объяснил он.

– Я восхищаюсь тобой, Анна, и так рад за тебя, – говорил Виктор, целуя ее в обе щеки. – Я боялся, что из-за твоих забот о родителях и о нас ты упустишь шанс счастливо выйти замуж и составить выгодную партию. Конечно, мы были готовы к тому, что ты выйдешь замуж за Блэйдона, но меня никогда не приводила в восторг такая перспектива. Конечно, он был достаточно мил, но староват для тебя. Он ведь папин ровесник, так ведь, Анна?

Анна не ответила и стала расспрашивать брата о его собственных планах. Она узнала, что свадьба была перенесена на осень, потому что родители Констанции хотели, чтобы она отпраздновала свой восемнадцатый день рождения, прежде чем обвенчается.

Герцог Гарндонскнй приехал днем, чтобы познакомиться с Виктором. После чаепития они уединились, чтобы поговорить с глазу на глаз. Герцогу не было нужды просить у Виктора разрешения на брак, ведь Анна была совершеннолетней. Наследство тоже не было предметом обсуждения, и все же мужчины пожелали удалиться в кабинет и обсудить деловые аспекты брака. Анне казалось смешным, что ее брат будет решать эти вопросы: он выглядел так молодо, несмотря на свой парик и модный наряд.

«Завтра – день моей свадьбы», – думала Анна, оставшись с сестрой и крестной. Завтра в это время она уже будет леди Анной Кендрик, герцогиней Гарндонской.

На минуту ею снова овладела паника, но тут же отпустила когда Анна с улыбкой заговорила с Агнес о Викторе, который действительно, стал настоящим мужчиной и свой титул носит спокойно и с достоинством. Иногда ей казалось, что все лучшему. Виктор так или иначе унаследовал бы этот титул но еще немного, и от их состояния ничего не осталось бы! Сейчас оно совсем небольшое, но пока это поправимо.

Виктор умел работать и имел желание, терпение и способности. Да, она должна помнить, что сделала доброе дело.

Эти три дня то тянулись как резина, то неслись галопом! Пока Анна была на людях, она могла подавить панику. Но только она оставалась одна, ее охватывал такой ужас, будто все демоны преисподней охотились за ней. Она не могла выйти замуж. Не может. Надо сказать ему об этом. Как только она увидит его, она должна сказать ему.

Надо было забыть себя, чтобы поддаться такому искушению. Но она забывала себя каждый раз, когда видела его снова надевала маску улыбки и кокетства. Иногда ей казалось что она безуспешно пытается сорвать маску, чтобы он мог увидеть ее такой, какая она есть, пока не поздно. Но маска была неотделима от нее.

Это близко к сумасшествию, твердила она себе. Не было ни демонов, ни маски. Все, что надо было сделать это просто рассказать ему, и сделать это, пока они не встали перед алтарем. Это еще можно сделать, хотя было бы ужасно все разорвать, особенно после того, как приехал Виктор, получено разрешение на брак и закончены все приготовления к свадьбе. Еще не поздно.

Но каждая секунда приближала ее к тому моменту, когда будет уже поздно. Она не может выйти замуж. Не может. И все же завтра она собиралась сделать это. Завтра утром. Ее наряд был уже готов и ждал в гардеробной комнате. Крестная уже поговорила с ней, рассказав, чего ей следует ждать следующей ночью. Она говорила, что не надо бояться: герцог Гарндонский наверняка очень опытный мужчина, он сможет преодолеть ее страхи и причинить минимум боли. Они останутся довольны друг другом. Леди Стерн улыбнулась. После шока первых одной-двух ночей Анне обязательно понравится, сказала она.

Всю последнюю ночь – перед днем ее свадьбы и брачной ночью – Анна не могла уснуть, думая о том, что совершает невозможное. Выходит замуж. Она закрыла глаза, устав часами разглядывать полог кровати, представляя его – чуть выше ее самой, красивого и почти по-женски нарядного, хотя в нем не было ничего женственного.

Он был тот мужчина, которого она хотела. Она могла наконец признаться себе в этом.

А он хотел ее. Он любил ее.

Может быть... о, может быть, невозможное станет возможным? Если бы так.

Но в это время завтрашней ночью... Анна судорожно сглотнула. Завтра в это время он будет делать с ее телом то, что тетя Маджори описала ей в пугающих подробностях.

В это время завтрашней ночью она будет замужней женщиной. Но возможно, в это же время с браком будет покончено.

Ей интересно было бы узнать, где в эту минуту находится сэр Ловэтт Блэйдон. Все еще в Америке? Или на пути в Англию? В Англии? А может быть, он уже мертв? Ей хотелось, чтобы он умер. Больше того – она желала только одного: чтобы он был мертв и она знала бы об этом.

Она надеялась, что к ней придет раскаяние за то, что она пожелала смерти другому человеку. Но этого не произошло.

Она хотела, чтобы он умер.

* * *

Сэр Ловэтт Блэйдон засиделся в одиночестве допоздна. Перед ним стоял графин с бренди, а в руке он держал пустой стакан, который не наполнял уже более часа. Он сидел, уставясь в угли, тлеющие в камине, который его слуга растопил много часов назад.

Рядом с графином лежала утренняя газета трехдневной давности. Она была открыта на странице светских новостей. Он уже знал наизусть объявление.

В Америке он завершил все дела, ради которых уезжал, – купил землю и дом и обставил его тщательно и со вкусом. Он нанял слуг, рекомендованных за их хорошие манеры и умение. И оставался там до тех пор, пока ему не удалось приобрести среди соседей авторитет и славу приятного человека. Он всегда с легкостью завоевывал расположение людей. В детстве его мама говорила, что он способен очаровать даже птичек на ветках, если только захочет.

Он все-все приготовил для нее. Для Анны. И наконец он смог вернуться к ней. Он был уверен, что она ждет его. Бедная Анна, он сделал все, чтобы быть уверенным в том, что она дождется его. Пришло время забрать Анну из семьи. Они больше не нуждались в ней. Они больше никогда не будут в ней нуждаться и зависеть от нее. Его милая, сильная Анна, она одна несла на своих плечиках всю тяжесть попыток сохранить семью, в то время как Ройс скатывался в пучину алкоголя и азартных игр. Она заботилась о нем, освобождая от этого бремени сестер и даже брата. Она делала все, чтобы выплатить долги и чтобы ее брат мог получить в наследство хоть какое-нибудь состояние, а не чертовы черепки.

Ройс умер, и теперь Анна была свободна. Он заберет ее в жизнь достатка и удовольствия, которую она заслуживала. У нее больше не будет причин для волнений. Ей воздастся по заслугам за все ее муки. Он отдаст ей все, включая и самого себя. И даже когда он уйдет в мир иной, она будет чувствовать его заботу – он составил завещание, по которому все перейдет к ней. Его Анна должна быть счастлива.

Так он думал, пока не вернулся и не обнаружил в доме только ее младшую сестру. Анна уехала в Лондон с одной из своих сестер – с Агнес – и ее тетушкой, чтобы провести там пару месяцев. И он приехал в Лондон, чтобы найти здесь это, – он взглянул на газету, но не прикоснулся к ней. Он знал объявление наизусть. Она собиралась обвенчаться с герцогом Гарндонским через два дня после выхода газеты. Завтра.

Что-то внутри него умерло. Осталась только холодная ярость. Вот как? Она все-таки не поняла его? Разве он плохо объяснил ей, что она принадлежит душой и телом только ему? Он завладел ее рассудком. Он владел ее телом. Перед отъездом он сделал все, чтобы у нее не осталось никаких сомнений в этом. Не будь он уверен в своей власти, он никогда не оставил бы ее, не уехал бы в Америку без нее. Он не дал бы ей даже этого года траура по отцу.

Итак, она не поняла его. Хотя – нет. У его Анны не было недостатка в уме. Но также она не была лишена и храбрости. Она не знала всех его планов и, конечно, не могла понять, до какой степени он желает ей счастья. Она думала, что он хочет только завладеть ею и сломать ее. Своим поступком она надеялась защититься от него.

«Дорогая, моя храбрая Анна». Сэр Ловэтт вдруг понял, что не может больше сердиться на нее. Он может только восхищаться ее характером. Вместе с восхищением пришло и решение. Безусловно, его первым порывом было расстроить эту свадьбу. Но в конце концов он решил, что лучше будет, если она состоится.

Даже странно, что он не додумался до этого раньше. Все к лучшему. Это сделает их будущее еще более счастливым. Конечно, ему снова придется ждать. Но он привык. Ему казалось, что вся его жизнь была ожиданием.

Раз уже он ждал так долго, то может подождать и еще. Милая Анна. Сэр Ловэтт откинулся на спинку стула и закрыл глаза. В своих размышлениях он задавался вопросом – понимает ли Анна, что он любит ее. Что ее счастье и благополучие стало смыслом его жизни с тех пор, как он увидел ее. Наверное, она не осознает этого. Ему пришлось быть жестоким с ней. Он знает, что был жесток. Но совсем недолго.

Позволяя ей выйти за герцога, он обеспечивал ей еще лучшее будущее, чем предполагал вначале. Даже после его смерти она будет счастлива – она не будет одинока.

Но как трудно будет снова ждать ее. Ах, Анна. Это новая пытка.

Глава 8

Как ни странно, но, стоя посреди холодной, почти пустой церкви и произнося слова, которые свяжут его на всю жизнь, Люк не испытывал сожаления.

Она все так же ослепительно улыбалась еще несколько минут назад, когда брат вел ее к алтарю. И сейчас ее глаза светились, хоть улыбка пропала. Она была так хороша в открытом белом платье и кремовой нижней юбке. Щедро вышитый золотом корсаж казался золотым.

И все же не красота и даже не жизнерадостность Анны заставляли его чувствовать себя почти счастливым на этой свадьбе. У него было много красивых женщин, но ни разу он не почувствовал желания связать с ними свою судьбу. Как он уже успел понять, леди Анна Марлоу вовсе не была той поверхностной кокеткой, какой показалась ему вначале. Она была преданной женщиной, способной к любви и самопожертвованию.

Ее брат все ему рассказал. Долгие годы она ухаживала за больной матерью и заботилась о брате и сестрах. И после ее смерти Анна не оставляла попытки сохранить семью, хотя отец был сломлен горем и привел их почти к полному разорению. Она не задумывалась о себе, рассказывал ему Ройс, отвергнув в двадцать четыре года выгодную партию, чтобы не оставлять семью.

Люк догадался, что отец злоупотреблял алкоголем и был азартным игроком и с годами, по слабости характера и лености разрушил самого себя и состояние семьи. Мало кто разоряется в одночасье.

Однако, несмотря на тяжесть тех лет, Анна смогла сохранить семью и обеспечить самым младшим, включая и самого Ройса, чувство защищенности. При этом сама она потеряла почти все шансы устроить собственную судьбу. Она отказалась выйти замуж и сложить с себя все заботы о семье.

Да, думал он, глядя на нее и почти не слушая священника, он поступил правильно. Она будет прекрасной хозяйкой. Не говоря о том, что она хороша собой и очень соблазнительна. И, может быть, – в атмосфере торжественности, царившей в церкви, он мог думать об этом – может быть, жизнь дает ему еще один шанс, даже если за эти десять лет он не сделал ничего, чтобы заслужить это.

Возможно, он снова сможет испытать привязанность, преданность и доверие. Надевая кольцо Анне на палец, он вдруг с удивлением и без тревоги понял, что даже чуть-чуть влюблен в нее.

И в эту минуту он услышал слова священника. Они стали мужем и женой. Она была его женой, его герцогиней.

Люк взял обе ее руки, почтительно поклонился и поднес их к губам. Он заглянул в ее широко открытые зеленые глаза, и ему показалось, что, прежде чем ответить ему улыбкой, в них что-то мелькнуло. Страх? Да, несомненно, страх. Ей двадцать пять лет. Что ж, сегодня же ночью она забудет о всех своих страхах. И ему доставит удовольствие помочь ей в этом. Большое удовольствие.

Вдовствующая герцогиня на секунду прижалась щекой к его щеке, Дорис обняла и поцеловала, а Эшли пожал ему руку; возможно, он уже знал, что все его счета оплачены, включая довольно экстравагантный – за женскую одежду и украшения, а также за аренду дома и слуг, который не оставлял сомнений в своем предназначении. Тео обнял его и сердечно похлопал по спине. Леди Стерн расцеловала его в обе щеки, пользуясь привилегией матери, – как она объяснила. Граф Ройский пожал ему руку, а леди Агнес сделала реверанс, глядя широко раскрытыми глазами ему в подбородок, и казалась серьезно напуганной, когда он поцеловал ей руку.

Его жена, в свою очередь, тоже не была обделена объятиями н поздравлениями. Она смеялась и от этого раскраснелась. Она выглядела действительно счастливой.

И она заслуживает счастья, думал Люк.

Он не знал, сможет ли дать счастье Анне, если быть герцогиней, хозяйкой его дома и матерью его детей будет недостаточным для ее счастья. Хоть он и проявил некоторое безрассудство – влюбился в нее, но вряд ли он способен по-настоящему полюбить ее.

Люк понял, что он пытается сосчитать, сколько дней прошло с тех пор, как он впервые увидел ее на балу у леди Диддеринг. Он никак не мог вспомнить, какой это был день недели. Сегодня – понедельник. Значит, бал был во вторник. В прошлый вторник. Еще неделю назад он даже не знал о существовании той, которая была теперь герцогиней Гарндонской.

Было от чего закружиться голове. Что они знали друг с друге? Почти ничего. И они были мужем и женой.

Герцог Гарндонский под руку вывел свою жену из церкви.Там их ждал его экипаж.

На площади вокруг церкви как обычно собралась толпа зевак. Слухи о свадьбах в высшем обществе разносились с невероятной быстротой. Почти все зрители громко выражали свое восхищение невестой и женихом, хотя чей-то мужской голос известил Люка и благодарных слушателей, что жених разряжен как девица. Сразу несколько женских голосов сделало довольно развязные предположения о предстоящей ночи и о том, что эта веселенькая ночка еще отольется невесте через девять месяцев.

Люк не обращал никакого внимания на выкрики, и его жена, казалось, тоже. Но один из любопытных явно не принадлежал к низшему сословию. Он прятался за широким стволом старого дуба, который возвышался посреди площади. Этот человек был в темном плаще и в надвинутой на самые брови шляпе – высокий, худощавый и довольно приятный мужчина средних лет.

Люк заметил его лишь мельком, садясь рядом с женой в экипаж, но ощутил смутное беспокойство. Казалось, он должен был что-то вспомнить, но не смог. В конце концов, это неважно, решил он. Люк забыл о незнакомце еще до того, как экипаж тронулся.

Никто другой из тех, кто мог бы опознать сэра Ловэтта Блэйдона, не взглянул в сторону старого дуба.

Анна не знала, что герцог Гарндонский не живет в лондонском особняке Гарндонов. Даже когда они с герцогом были с визитом у его матери, она так и не поняла, что он не живет со своей семьей. И даже тогда, когда после затянувшегося праздничного обеда он встал, сказав, что им пора домой, она не поняла этого. На какую-то секунду она подумала, что он отведет ее обратно в дом леди Стерн, и ее сердце замерло от радости.

Анне казалось странным, что ее муж снимает особняк, хотя это так дорого, вместо того, чтобы жить в собственном доме. Она задумалась о его отношениях с семьей и вдруг поняла, что ничего о нем не знает. Да, они разговаривали при встречах, но ничего друг другу о себе не рассказывали.

Ей было тяжело находиться в одном доме с его семьей в течение всего дня, но, оказавшись с ним наедине, она пожалела о покинутой ими компании. Она так боялась оставаться наедине с этим мужчиной, который был ее мужем, что едва могла дышать.

Они поздно поужинали вдвоем, хотя Анна заметила, что он был одет как для бала. Герцог сменил серебро своего свадебного наряда на коричневый бархат с золотой вышивкой. Она боялась, что между ними повиснет натянутое молчание, но Люк разговаривал и шутил с нею, как и прежде. И сама она шутила и смеялась, как обычная невеста, с удивлением поняла Анна.

Хотя многие невесты в это время суток уже начинали нервничать, думала она. Но если она перестанет смеяться, то может просто не выдержать.

После ужина они перешли в гостиную, чтобы побеседовать за чашкой чая. Он не пьет, объяснил ей муж, когда она спросила, не хочет ли он остаться один, чтобы выпить бокал портвейна. И то, что он выпил во время праздничного обеда, было только данью традиции. Анна была очень удивлена. Она не знала ни одного мужчины, который не употреблял бы спиртного.

Ей показалось, что он поднялся слишком быстро, хотя, взглянув на часы, она увидела, что было уже одиннадцать часов. Он предложил ей руку.

– Мадам, я провожу вас в вашу спальню, – сказал он, пристально глядя ей в глаза. – Прежде чем отойти ко сну, мы отпразднуем нашу брачную ночь. Вы согласны?

Если бы он ударил ее кулаком в живот, то, наверное, ей было бы легче дышать, чем от этих слов. Анна встала, опираясь на его руку, и улыбнулась, панически пытаясь придумать какую-нибудь отговорку. Но в голову не приходило ничего, кроме глупых мыслей о головной боли, усталости и плохих днях месяца.

– Да, ваша светлость, – ответила она.

Он покинул Анну у ее спальни, отворив ей дверь.

– Я буду иметь честь посетить вас через полчаса, – сказал он, кланяясь.

Анна только улыбнулась в ответ.

К тому времени, как он пришел – чуть более, чем через полчаса, – она была почти в истерике оттого, что он опаздывал, оттого, что страшная развязка откладывалась.

«Осужденные преступники вряд ли ценят последние минуты жизни, – думала Анна. – Наверное, им хочется приблизить казнь, ускорить исполнение приговора».

От тяжелых мыслей, которые мешались у нее в голове, она ничего не видела перед собой. Она почти задыхалась.

На нем был бледно-голубой шелковый халат. Анна заметила, что без высоких каблуков он всего на несколько дюймов выше нее. Без камзола и жилета он казался очень стройным, но широкие плечи и твердая грудь свидетельствовали о силе. На лице не было пудры и косметики. Анна с удивлением увидела, что волосы у него темно-каштанового цвета. Они были схвачены сзади тонкой лентой и свободно спадали почти до пояса.

Анна отмечала все эти детали абсолютно бесстрастно. Она безуспешно пыталась заставить лихорадочно скачущие мысли подчинить воле. Может быть, ей тоже надо было убрать волосы, вместо того чтобы оставить их распущенными?

Она попыталась улыбнуться ему. Но поднять уголки рта казалось физически невозможным. Анна не могла надеть привычную маску. Она молча смотрела, как он подошел к ней совсем близко.

– Так я и думал, – мягко сказал он, взяв ее руки в свои. – Два кусочка льда. Анна?! Что случилось с тобой? Неужели я такой страшный? Неужели брачная ночь так пугает тебя?

Он впервые назвал ее просто по имени, без титула. Она старалась думать о том, как нежно и успокаивающе в его устах звучит ее имя, но память услужливо рисовала ей картину, когда она лежала на кровати, крепко привязанная к ножкам за запястья и щиколотки.

– Молчание? – Он отпустил руки и нежно погладил ее щеки большими пальцами, не давая ей отвернуться. – Анна, я не чудовище. Я слышал, что в первый раз может быть больно – слабая боль всего на несколько мгновений. Я буду осторожен, милая, и постараюсь избежать этого. Пойдем, нам лучше лечь.

Это будет только слабая боль. Слабая боль всего на несколько мгновений. О Господи. Это была острая, опалившая ее боль. Она изматывала тело и душу, и, казалось, что это длится всю жизнь.

– Да, ваша светлость, – прошептала она.

– Люк. Мое имя – Лукас, хотя всю мою жизнь меня звала так только мать.

– Люк, – послушно повторила Айна.

Она легла на краешек кровати, оставляя место для Люка, но он не сразу присоединился к ней. Он потушил свечи, и, когда через несколько секунд ее супруг лег рядом с ней, Анна поняла, что он был полностью обнажен.

Одной рукой он коснулся ее шеи, другой мягко повернул на бок, лицом к себе. Он поцеловал ее теплыми, твердыми губами. Его рука скользнула ей за спину, чтобы придвинуть ближе. Мягко. Ненастойчиво. Анна чувствовала, что только тонкая ткань ночной рубашки отделяет ее от его горячего тела.

На минуту его лицо чуть отодвинулось.

– Анна, – прошептал он. – Каждый мускул напряжен. Расслабься, дорогая. Нет никакой спешки. У нас впереди целая ночь. Вся жизнь. Я не войду в тебя, пока ты не будешь готова к этому. Поверь, в конце концов это вовсе не покажется тебе таким тяжелым испытанием.

«Не тяни. Сделай это сейчас. Покончи с этим. Сделай это», – мысленно просила Анна.

Она попыталась подчиниться его приказу.

Он целовал ей лицо и шею. Его руки ласкали ее спину, спускаясь все ниже. Потом они скользнули на живот и поднялись к груди, касаясь так нежно, что Анна не могла с уверенностью сказать, дотрагивался ли он до нее на самом деле.

Когда он расстегнул пуговицы ее пеньюара, она лежала с закрытыми глазами, приоткрыв рот. Она ждала, чтобы он снова дотронулся до нее там, откуда исходило такое наслаждение. До ее груди.

Да, ей доставляло наслаждение чувствовать, как его рука ласкает ее грудь, сначала легко обводя кругами, а потом задевая сосок, так, что он становился маленьким и твердым. Там рождалась боль, сладостная боль.

Анна вдруг поняла, что уже какое-то время издает звуки, похожие на стон. Она чувствовала его растущее напряжение и еще крепче прижималась к нему.

А потом он приподнялся, перевернул ее на спину и стал снимать с нее пеньюар.

– Давай избавимся от этого, Анна, – сказал он. – Кажется, он только мешает.

Анна приподнялась, чтобы он смог освободить ее от одежды. Люк бросил пеньюар на пол у кровати. Анна поняла, что время пришло. Она лежала на спине и чувствовала его готовность. Она постаралась расслабиться для него.

Люк снова поцеловал ее. Его ладони скользнули по ее груди и животу. И еще ниже...

И вдруг Анна почувствовала, что Люк лежит на ней всем своим весом. Он целовал ее и бормотал слова, смысл которых она уже не могла понять, потому что в это время его колени раздвинули ее ноги, а руки крепко держали ее под ягодицами, так что она не могла пошевельнуться.

Анна глубоко вздохнула, почувствовав, как он входит в нее – туда, где не было никакой преграды и не будет боли, – медленно и неумолимо.

«Он глубоко», – сказал ей внутренний голос, когда Люк наконец остановился.

Гораздо глубже, чем она когда-нибудь могла себе представить.

Мужчина. Впервые мужчина обладал ее телом. И это был он Люк. Она вдруг увидела его таким, как в первый раз: в золотом и алом, с мушкой и припудренными волосами, пристально глядящим на нее из-за драгоценного веера. А теперь она чувствовала его, обнаженного, глубоко в себе.

Она наслаждалась этим чувством. Она ни о чем сейчас не жалела. Сейчас она чувствовала себя женщиной.

Он лежал неподвижно, и прошло еще много времени, прежде чем он нарушил молчание.

– Постарайся расслабиться.

Анне показалось, что голос его лишен всякого выражения. Услышав эти слова, она поняла, что снова напрягает каждый мускул своего тела. Она попыталась подчиниться ему.

Он медленно стал выходить из нее, и от этого у нее перехватило дух. Она вскрикнула. Он остановился, разжигая ее желание, и снова глубоко вошел. Он повторял движение снова и снова. Анна вдруг вспомнила, как ей описывала это крестная, и поняла, что в реальности все совсем не похоже на то, что она представляла себе. Действительность была гораздо приятнее. Его движения приобрели устойчивый ритм, и Анна вдруг поняла, что она уже не испытывает неудобств. Звуки и движение слились в единый танец. Ее тело постепенно расслаблялось, а затем, независимо от ее воли, стало отвечать его движениям.

Разум подсказал Анне, что их танец заканчивается, и ее тело раскрылось навстречу Люку. Она сдалась во власть его ритма, следуя за ним к прекрасному обманчивому раю.

У нее вырвался вздох удовольствия, когда она ощутила внутри себя горячую волну, исторгнутую мужем.

Анна почувствовала, как по ее щекам бегут слезы.

«Возможно, он не заметил, – думала она, чувствуя на себе его расслабившееся тело. – Может, это не было так уж очевидно?»

Люк вышел из Анны, заставив ее на минуту почувствовать, будто ее чего-то лишили, и лег рядом с ней. Анна свела ноги и продолжала лежать неподвижно. Ей хотелось повернуться на бок. Хотелось укрыться одеялом, теперь, когда ее не согревало его горячее тело. Но она боялась пошевельнуться. Она ведь может устроиться поудобнее, когда он уйдет, только бы он не говорил ничего.

Анна была на пороге сна, когда почувствовала, как он накрыл ее одеялом. Она повернулась на бок, лицом к нему. Почувствовала тепло его тела, хотя они не дотрагивались друг до друга, и заснула.

Он никогда не спал в одной постели с женщиной. Поэтому он всегда встречался со своими любовницами только днем – к тому же он любил видеть женщину, с которой ложился в постель. Обычно он повторял это два или три раза и уходил,только когда их тела были уже пресыщены. Но сон представлялся ему одним из самых интимных актов. Он всегда спал один.

Однако этой ночью он проснулся в постели своей жены и какое-то время не мог понять, где находится. Он чувствовал ее рядом с собой и слышал ее глубокое спокойное дыхание. Странно, что он заснул.

Люк перевернулся на спину и рукой закрыл глаза. Он должен бы разозлиться. Но злиться глупо. В конце концов, ей двадцать пять лет. Скорее он чувствовал себя разочарованным. Он помнил, как его пленяла ее невинность и жизнерадостность. Он думал, что жизнь может дать второй шанс...

Что ж, возможно. Но только не ему.

Как же он был наивен и глуп, когда позволил себе влюбиться!

Когда Люк убрал руку с лица, его глаза были так же холодны, как и его сердце.

Он хотел этой ночью быть с ней только один раз. Он решил дать ей возможность привыкнуть к этому интимному акту и забыть о боли, которую она должна ощущать, становясь женщиной. Но теперь у него не было причин ограничивать себя, а ее тело было таким прекрасным и пленительным без одежды. Правда, он познал только его запах, вкус и прикосновение к нему, однако он еще сможет увидеть все, что пожелает. Ведь Анна – его жена. Ему позволено любить ее, когда он пожелает и как пожелает. Он хотел ее сейчас.

Несмотря на то, что он не хотел признавать этого, пришла злость, а вместе с ней и боль. И неосознанное желание в ответ причинить боль.

Он взял Анну за плечо и повернул на спину. Широко раздвинув ее ноги своими, он приподнял ее и вошел внутрь одним резким движением. Вскрикнув, Анна проснулась, испуганно глядя на мужа.

Заниматься любовью всегда означает брать и отдавать, получать удовольствие и дарить его другому. Люк гордился тем, что никогда не покидал женщину, не удовлетворив ее. Во Франции он снискал славу умелого и чуткого любовника. Однако сейчас он забыл об этом. В течение нескольких минут он неистово двигался, вымещая свою злость, свою боль, свое желание, пока к нему не пришел благословенный покой. Он был удивлен ее криком, показавшимся ему чуть ли не фальшивым, – криком сексуального удовлетворения.

Люк чувствовал себя виноватым. Но он ненавидел это чувство. Он не желал испытывать никаких сильных эмоций. Он погладил ее по длинным светлым волосам, так взволновавшим его, когда он ее впервые увидел, и поцеловал в губы. Мягко, почти извиняясь. Он почувствовал, как Анна обняла его.

Люк провел всю ночь в постели своей жены. Он взял ее еще раз в полной темноте и еще раз, когда начало светать. Когда серый утренний свет коснулся их, Люк приподнялся, чтобы посмотреть на нее и на то, что он сделал с ней.

Анна все еще спала, когда он покинул ее комнату, чтобы отправиться на привычную утреннюю прогулку верхом.

Глава 9

Когда Анна проснулась, то поняла, что она одна и что сейчас намного позже, чем она привыкла вставать. Но это неважно. Ведь это утро после ее брачной ночи. Никто не ждал, что она встанет рано. Если бы так случилось, между слугами начались бы слухи и пересуды. Анна улыбнулась этой мысли.

Она с наслаждением потянулась под теплым одеялом. Ощущать телом простыню было приятно и непривычно – она никогда раньше не спала обнаженной. Анна заметила свою ночную рубашку, брошенную на пол, и почувствовала легкое смущение при мысли о том, что ее горничная видела это, – на столике стояла чашка горячего шоколада. Хотя, какое это имеет значение? Все будут знать, что герцог Гарндонский действительно провел ночь со своею женой.

Все ее страхи оказались напрасными. По крайней мере – относительно этой ночи. Были и другие, но она больше будет думать о них. Если сэр Ловэтт Блэйдон и вернется, то увидит, что она перехитрила его. Он узнает, что она теперь замужняя женщина. Может, он смирится с этим, а можете быть – и нет, но она больше не будет беспокоиться об этом.

Да, в конце концов это оказалось неважным. Он ничего заметил. Анна громко рассмеялась. Он сделал это четыре раза. Она и представить себе не могла, что это может быть больше, чем один раз за ночь. Он хотел ее. Он был влюблен в нее. Анна знала об этом и раньше, но страх мешал ей осознать это. Однако теперь со страхом покончено. Он любил ее четыре раза, и в четвертый раз в комнате было уже светло. Он поднялся на руках, чтобы посмотреть на нее и на то, что он делал с нею. Анна смутилась, но он был в ней и любил ее. И она поняла, что кажется ему прекрасной. Рядом с ним она чувствовала себя прекрасной. Анна позволила себе взглянуть на него. На сильные мускулы его рук, плеч, на грудь, покрытую темными волосами. И ниже – на то, что он делал с нею.

Анна опять потянулась. Этим утром она чувствовала себя женщиной. Нет, не это. Она всегда чувствовала себя женщиной. Но сегодня утром она чувствовала себя замужней женщиной. То, о чем она так мечтала три года назад и что казалось ей невозможным два этих долгих года. Она приучила себя к мысли – по крайней мере, постаралась это сделать, – что останется старой девой и никогда не познает мужчину.

Но теперь она познала мужчину, и он познал ее в библейском смысле. И ее тело чувствует это. Ее груди набухли, и соски были болезненно напряжены. Ноги затекли от того, что она долго держала их раздвинутыми. Слабая боль поселилась внутри, там, где он любил ее. Все это были свидетельства ее брачной ночи.

«Он повторит это сегодня же ночью», – подумала она, и дыхание ее участилось.

И завтра. И послезавтра. Он будет делать это каждую ночь, возможно, до конца их жизни. Кроме плохих дней месяца и того времени, когда... Она перевернулась на бок. Четыре раза. Он сделал это четыре раза. Может быть, уже сейчас она была беременна его ребенком. Что-то дрогнуло в ней от этой мысли. Каждый раз, когда он будет любить ее, тело будет наполняться его семенем. Она его жена. Навсегда.

Она вдруг прикусила верхнюю губу и засмеялась, ощутив слезы, бежавшие по щекам. Никогда раньше она не думала, что можно быть до боли счастливой. Она так счастлива, что ей больно. Она хотела снова увидеть его. Увидеть его глаза. Чтобы он посмотрел на нее как на жену и как на женщину, которую любил всю ночь.

Анна откинула одеяло и потянулась к звонку.

Конечно, он не в столовой. Он должен был позавтракать уже несколько часов назад. Может быть, он ушел в свой клуб или еще куда-нибудь, куда мужчины ходят днем. Анна надеялась, что он скоро вернется. Ведь это был первый день после их свадьбы. Она наполнила тарелку горячим завтраком, стоящим на буфете, и села есть, решив хорошо провести этот день, даже если ее мужа не будет дома.

Однако она недолго оставалась в одиночестве. Люк присоединился к ней через несколько минут. Он выглядел безупречно – в элегантном утреннем халате темно-красного цвета, надетом поверх рубашки и бриджей. Волосы сзади подобраны и на висках аккуратно уложены в валики. Даже в домашнем наряде, подумала она, он смотрится прекрасно. Люк поцеловал ей руку, прежде чем сесть и небрежным движением руки дать понять слуге, что он выпьет кофе.

Анна тепло улыбнулась Люку, а ее тело потянулось к нему при воспоминании о том, что он делал с ней этой ночью и как он выглядел без одежды.

– Вы давно уже встали? – спросила она. – Я устыдилась, когда поняла, как долго спала сегодня.

– Я всегда встаю рано, – ответил он. – Я люблю совершать верховые прогулки, пока на улицах пусто и мне не приходится сдерживать лошадь. Но вы можете спать сколько пожелаете, дорогая. Сегодня утром у вас есть для этого все основания.

Анна поняла, что краснеет, но не придала значения тому что он тоже это заметил. Она продолжала улыбаться.

Утренние поездки верхом давно вошли у нее в привычку. Это было единственное время, когда она принадлежала себе. После того как они приехали в Лондон, ей пришлось отказаться от этого. Может быть, если он будет не против, она поедет когда-нибудь с ним. Она его жена, и он любит ее, – конечно он не будет против.

– Ваш завтрак остынет, – напомнил ей Люк, указывая на тарелку.

Анна принялась за еду, а он в это время забавлял ее рассказом об одной неудачливой служанке, которой случилось этим утром выгуливать на поводках сразу пятерых псов в Гайд Парке. Все было чинно и спокойно, пока мимо них не проскакал Люк. Анна весело смеялась, слушая, как он описывает реакцию каждого пса и самой служанки. Ему даже пришлось вернуться, чтобы навести мир и порядок между взбесившимися псами и освободить служанку от запутавшихся поводков.

Так шутливо он развлекал ее, пока Анна не закончила свой завтрак. Затем он встал и подал ей руку.

– Разрешите проводить вас в библиотеку, моя дорогая, – сказал он.

Он хотел провести этот день вместе с ней! Конечно, так будет не всегда. И было бы нехорошо постоянно проводить время вместе, но сегодня особый день. День после брачной ночи. Она взяла его под руку, вместо того чтобы церемонно положить руку сверху, и улыбнулась.

– Это ваше личное убежище? – шутливо спросила она. Люк покачал головой.

– Это кабинет, где я занимаюсь делами, – серьезно ответил он.

Дела. Надо было написать письма и обсудить хозяйственные и финансовые проблемы. Это объединит их еще сильнее. Они проведут этот день, как настоящие муж и жена, обсуждая их общие заботы.

Люк усадил ее в кожаное кресло с одной стороны большого дубового стола, а сам расположился с другой. Он взглянул на нее, и Анна вдруг поняла, что ошиблась. Ошибалась во всем.

– Мне кажется, что вам надо объясниться, мадам. – Его голос был угрожающе спокоен.

Анна почувствовала, как при этих словах с ее лица сходит улыбка. Все было напрасно. Ей не удалось перехитрить его. Он понял, как понял бы любой другой мужчина, – сэр Ловэтт Блэйдон предупреждал ее об этом.

– Кажется, всем известно, что мужчина имеет право требовать от своей невесты девственности. Может, это стало несколько несправедливым с тех пор, как невеста не может требовать того же от своего жениха. Но таковы законы нашего общества. Мадам, вы не были девственницей в нашу брачную ночь.

О, но она была. Была.

– Может быть, вы потрудитесь объясниться, – повторил Люк. Его мягкий голос звучал страшнее, чем неприкрытая злость.

Объясниться? Но как это сделать? Это невозможно объяснить, не рассказав обо всем остальном. Можно сказать, что ее изнасиловали. Но это не было изнасилованием. Это было еще хуже, потому что делалось хладнокровно. Анна никогда не могла понять, почему он просто не изнасиловал ее. Нет, она не могла объяснить этого. Это невозможно.

– Позвольте, я помогу вам, – сказал герцог. – Это случилось только однажды или несколько раз?

Анна изумленно смотрела на него. Однажды? Нет, ни разу.

– С одним мужчиной или несколькими поклонниками? – Его голос стал еще спокойнее.

Ох, лучше бы он орал. Ей вдруг захотелось закричать, чтобы он тоже повысил голос. Снова повисло тяжелое молчание, и Анне захотелось вскочить и выбежать прочь из комнаты и вообще из этого дома. Ей не хватало воздуха, она задыхалась. Но Анна продолжала, не отрываясь, смотреть ему в глаза.

– Вы его любили? – Голос Люка упал до шепота. Анна снова ничего не ответила. – Ты любишь его?

Она видела перед собой сэра Ловэтта Блэйдона, стоявшего рядом с кроватью и говорившего ей что-то утешительное, пока те, другие, – мужчина и женщина – привязывали ее руки к столбикам в изголовье кровати, а потом щиколотки. Он продолжал говорить, и когда женщина аккуратно разглаживала ее нижнюю юбку, задранную до талии, как будто было важно, чтобы она не помялась. Любовь? Была ли она столь далека от любви, как в тот момент?

Лицо ее мужа вдруг расплылось и затуманилось, и она со стыдом почувствовала, что ее глаза наполнились слезами.

Прошло несколько минут, прежде чем он поднялся и отошел в другой конец комнаты, встав у окна и повернувшись к ней спиной. Анна прикусила нижнюю губу, стараясь сдержать слезы. Он развернулся и подошел к ней через две минуты, которые показались ей часами. Он не сел за стол, а стал перед ее креслом.

– Я не осуждаю вас, – начал Люк. – Я считаю, что женщина имеет такое же право на удовольствие, как и мужчина. Когда женщине за двадцать и семейные обстоятельства не позволяют ей выйти замуж, она вправе обрести его другим способом. Особенно если тут замешаны чувства. Я не буду настаивать на том, чтобы вы ответили на мои вопросы. Можете хранить свою тайну. Но вот что я скажу.. Посмотрите мне в глаза, мадам.

Все это время ее глаза были крепко зажмурены. Теперь она открыла их и взглянула на своего мужа. Лучше бы он отошел на несколько шагов. Лучше бы он не стоял прямо перед ней.

– Вы моя жена, – заговорил он. – Вы принадлежите мне. Я не могу завладеть вашими чувствами, но настаиваю на том, чтобы вашим телом владел только я. Пока мы оба живы, только я буду вашим любовником и отцом наших детей. Не забывайте об этом, мадам. Не вынуждайте меня нарушить мое решение не наказывать вас за слабость, предшествовавшую нашему браку. Не подвергайте себя опасности. Если вы не послушаетесь меня, вы будете наказаны, а ваш любовник умрет. Любой, кто знает меня, подтвердит, что я не даю пустых обещаний.

Только сейчас Анна заметила ледяную холодность его глаз. Она глядела на него напряженно и со страхом. Но где-то в глубине ее росло чувство протеста. Они все одинаковые, горько подумала она. Все мужчины одинаковые. Власть и их желание владеть и распоряжаться значили для них все. Она думала, что он другой. Как это наивно с ее стороны! Он такой же, как сэр Ловэтт Блэйдон. Но все же что-то в ней противилось такому сравнению. Это не правда. Это не может быть правдой.

Неужели на всем свете не найдется ни одного мужчины, у которого есть сердце? У Анны не было ответа на этот вопрос. О, у нее было больше прав злиться, нежели у герцога Гарндонского.

– Вы уже молчали довольно, мадам, – сказал он. – Теперь я хочу услышать ваш ответ.

– Вчера. – Ее голос прозвучал неожиданно громко. Анна сглотнула. – Вчера перед нашими семьями я клялась вам и Богу. Я не даю клятв, которые не могу сдержать.

– Хорошо, – произнес он после недолгого молчания. – Больше не будем касаться этого вопроса. Мы продолжим нашу семейную жизнь.

Анна снова крепко зажмурилась.

– Спасибо, ваша светлость, – прошептала она.

Она не знала, был ли спасен ее брак или разбито ее сердце. Это покажет время. В конце концов, он не выгнал ее. Не опозорил публично на следующий день после свадьбы. Анна не знала, плакать ей или радоваться. Она увидела холод в его глазах и услышала металл в его голосе. Она была напугана мужчиной, которого всего несколько дней назад считала неспособным на запугивание и угрозы.

Может, он и не любил ее прошлой ночью, думала Анна после всего, что произошло. Может быть, обнаружив правду, он просто взял ее, как взял бы проститутку. Эта мысль ранила ее в самое сердце.

Но все же: «Мы продолжим нашу семейную жизнь». Это были его слова.

Люк не мог смириться с тем, что любовь Анны к мужчине, который лишил ее девственности, причиняет ему боль. Ему было больно? Нет, этого не могло быть. За эти десять лет он стал неуязвим для боли.

Он отошел от Анны и встал у окна, когда увидел ее глаза. полные затаенной муки и нахлынувших слез.

Она любила того человека кто бы он ни был, черт побери его душу. Ее лицо и эти слезы сказали об этом красноречивее, чем слова.

Задета только его гордость, уверял себя Люк. Только гордость, но не сердце. У него нет сердца. Черт побери, любая из его француженок и из всех бесчисленных женщин, которые когда-либо были его любовницами, тотчас бы вышла за него, стоило ему только поманить пальцем. Но он выбрал эту сияющую счастьем женщину, казавшуюся непорочной. И был обманут. Не только тело, но и ее душа были отданы кому-то другому. Своим поведением она только подтвердила это – она отказалась отвечать на его вопросы.

«Меня не волнует, кому принадлежит ее сердце, – твердил он себе, стоя у окна, спиной к Анне. – Но, клянусь Богом, больше ни один мужчина не притронется к ее телу. Или это будет последнее, что он сделает в этой жизни».

И он повернулся, чтобы сказать ей об этом. И кое-что понял, когда посмотрел ей в глаза, приказывая подчиниться ему. Он понял, что улыбки, блеск и весь этот флирт были только маской. Маской, которую она носила всю неделю их знакомства.

Но может, это было и не так. Может, он выдумал это только что сам. Люк не знал, почему он так надеется на то, что ошибся.

Он отошел от нее и снова сел на свое место. Он чувствовал необходимость в том, чтобы хоть что-то отделяло их. Широкий стол в его библиотеке как нельзя лучше подходил для того, чтобы подчеркнуть расстояние между хозяином и слугой.

Но Анна не была его служанкой. Она была его женой.

– Анна, – сказал он.

Она смотрела ему в глаза. На ее бледном лице не осталось и намека на прежнюю улыбчивость.

– Анна, нам надо поговорить. У вас есть другие секреты, кроме тех, о которых вы только что отказались говорить. Я не настаиваю, чтобы вы раскрыли мне свои тайны. Но нельзя начинать совместную жизнь с непонимания и иллюзии. Расскажите, почему ВЫ вышли за меня замуж, а я скажу, почему женился на вас. Всю правду, даже если она причинит боль. Скажите мне.

Люк думал, что она снова будет хранить молчание. Он ждал. Он не выйдет отсюда, пока не услышит от нее того, что должен услышать. Если они не объяснятся сейчас, то дальше их дороги будут идти параллельно и они никогда уже не смогут наладить отношения.

Но Анна заговорила почти без промедления.

– Мне двадцать пять лет, – начала она. – С тех пор, как умерла моя мать, – и даже до этого – я была хозяйкой в доме, где родилась. Но теперь все изменилось. Мой брат стал совершеннолетним и собирается жениться. Теперь он там хозяин. Я предпочла выйти замуж, чем быть незамужней сестрицей в его доме. У меня появилась возможность выйти за вас, ваша светлость, человека богатого и знатного.

«Но вы постарались ради этого, не так ли?» – чуть не спросил ее Люк. Неужели все ее улыбки и очаровательное кокетство были только средством заманить его в сети? Хотя какое это теперь имеет значение?

– И это все? – спросил он. Анна колебалась.

– Мои сестры, – сказала она наконец. – Я говорила вам об этом еще до свадьбы. Но я не сказала: моя младшая сестра... Она... Брат очень любит ее, но он не знает, как с ней обращаться. И его невеста против того, чтобы Эмили жила с ними в одном доме.

– А что такое с Эмили? – спросил Люк.

– Она глухонемая. С ней трудно общаться. И она... не такая, как другие девочки ее возраста.

– И это была одна из причин, по которой вы вышли за меня? Чтобы дать сестре новый дом, да?

– Да, – ответила Анна.

«Интересно, – думал Люк, – что еще она скрыла от меня. Я полагал, что могу доверять ей. Любовник, которого она любила, но не могла выйти за него замуж – возможно, он был уже женат. Глухонемая сестра. Какие еще тайны мне предстоит узнать?»

Он ждал, что она продолжит, раздумывая, сможет ли когда-нибудь доверять ей.

– Я не был дома и не видел свою семью десять лет, – сказал он, когда понял, что ничего больше от нее не услышит. – И не собирался возвращаться даже после того, как два года назад унаследовал титул, перешедший ко мне от покойного брата. Но, как оказалось, никто не может пренебрегать своими обязанностями. У меня есть обязательства по отношению к каждому члену моей семьи. И на мне поместье. Похоже, что рано или поздно мне придется поехать туда. Когда становишься герцогом и получаешь в наследство все заботы, с этим связанные, приходится отказываться от собственных желаний и предпочтений. Даже в личной жизни. Мне нужна была жена.

Люк хотел быть откровенным, но не жестоким. Когда Анна подняла на него глаза, он понял, что значат для нее его слова. Но они были сказаны и были правдой. Если даже на какую-то минуту ему показалось, что он влюблен в нее, то это чувство исчезло без следа.

– Моя невеста по положению должна была быть не ниже дочери графа, – продолжал он. – Я уже говорил вам, что состояние не играет для меня никакой роли. Я богат. Дядя рекомендовал вас как подходящую партию, и я не видел причин искать еще кого-либо.

Ее глаза были опущены.

– Плохо, когда братья наследуют друг другу. Я понял, что родить сыновей – это мой долг перед семьей. Для этого мне нужна женщина. Жена. Если вы способны рожать детей, я бы хотел, чтобы вы мне родили хотя бы двух сыновей. Я буду рад и дочери, но мне нужны сыновья. Разумеется, вы будете иметь возможность отдохнуть между родами и полностью восстановить свое здоровье.

– Да. – Анна все так же смотрела вниз. – Да, ваша светлость.

Люк встал, подошел к ней и протянул руку. Он чувствовал облегчение, как будто камень свалился у него с плеч. Они открыто поговорили друг с другом и могли теперь наладить нормальные деловые отношения. Теперь ему казалось неважным, что он так легко поддался ее очарованию и надеялся, что между ними может быть что-то большее, чем просто брак по расчету, забыв урок, который жизнь преподнесла ему десять лет назад. Все это были фантазии. А перед ним предстала реальность. Но она была не так ужасна, как ему показалось вначале. Анна могла любить другого, но она будет верна ему и будет исполнять свои обязанности герцогини. И исполнять хорошо, если верить рассказам ее брата.

– Анна, – сказал Люк, когда она поднялась, – я знаю, это был не лучший час в вашей жизни. – Он взял ее руки в свои. – Но нам необходимо было поговорить друг с другом, узнать друг друга чуть лучше. Ведь наша женитьба была несколько поспешной, не так ли? Если мы всегда будем честны и откровенны друг с другом, я убежден, что мы поладим. Это даже хорошо, что между нами нет глубоких чувств. Они приносят только боль, я понял это много лет назад.

Понимание сверкнуло в ее глазах. Да, она тоже знала это, несомненно. Иначе, почему она сейчас не замужем за тем, кого любит и кому была любовницей?

– Я всегда считал, что главным жизненным принципом должно быть наслаждение, – снова заговорил Люк. – Мы оба получили удовольствие этой ночью, хотя и были чужими друг другу. Я наслаждался вашим телом и достаточно опытен, чтобы понять, что вы тоже были удовлетворены. Итак, мы будем следовать нашему долгу днем и удовольствию – ночью. Я научу вас, как доставить мне чувственное наслаждение, а вы научите меня.

– Да, ваша светлость, – ответила Анна.

– И я увижу вас снова счастливой и улыбающейся, – сказал Люк, сжав ее руки чуть сильнее. – Ведь улыбки не были только маской, Анна? Мне нравится ваша улыбка, и я увижу ее снова.

– Да, – сказала она. Люк поднял брови. – Да, но не сейчас. Сейчас я хочу побыть одна, с вашего позволения.

Он поцеловал ей руку, глядя прямо в ее большие зеленые глаза, в которых не было ни тени улыбки. Затем он распахнул перед ней двери и тихо закрыл их, когда она вышла.

«Жалеет лниона, что променяла любовь – пусть несчастливую – на богатство и положение в обществе?» – думал Люк. Что ж, если и жалеет, то это ее дело. Возможно, она еще не выучила жизненный урок, но она его выучит. Он предоставит ей и ее сестрам дом. Он уже дал ей титул и состояние, а главное – статус замужней женщины, в котором она так нуждалась. И он подарит ей удовольствие. Такое удовольствие, ради которого она забудет свою глупую любовь, делающую ее глаза печальными.

Он наполнит ее ночи наслаждением, и свои собственные тоже.

Несмотря на открытие, которое он сделал этой ночью, и ее отказ быть с ним полностью откровенной, Люк не жалел, что женился на ней. Он даже был рад, что ему сразу удалось обнаружить – и в браке он останется одиноким. Ему не следует надеяться на любовь и на доверительность в их отношениях. Он узнал это быстрее, чем почувствовал себя преданным.

Сейчас он отправится в Уайт-клуб и примет все поздравления, которые наверняка посыплются на него. Ему нужно отвлечься от грустных мыслей, которые не выходили у него из головы, несмотря на откровенный разговор с женой.

Когда Анна торопливо поднималась по лестнице в свою комнату, ее остановил дворецкий с письмом в руке. Письмо было передано с указанием доставить ей в собственные руки, – сказал он, протягивая Анне конверт.

Она взяла письмо и поднялась с ним наверх, в свою комнату. Дурное предчувствие заставило ее руки дрожать, разворачивая конверт.

«Непослушная Анна, – писал он. – Мне жаль, но боюсь – сегодня утром тебе придется пережить суровые побои. Твой герцог имеет славу гордого и жестокого человека. Я позволил вашей свадьбе состояться – ты была чудо как хороша в белом с золотым – и не собираюсь пока вмешиваться. Но помни, я дал тебя герцогу Гарндонскому взаймы, не более. Будет большой ошибкой, если ты позволишь себе привязаться к нему. Я приеду и заберу тебя домой, когда придет время. Там ты будешь счастлива до конца своих дней, обещаю это. Вечно твой Блэйдон».

Анна медленно сложила письмо и долго сидела, держа письмо на коленях уставившись на него отсутствующим взглядом.

– Когда же это прекратится, – прошептала она наконец. Ну когда же это прекратится?

Глава 10

Генриетта снова писала ему. Она хотела соорудить в саду фонтан. Джордж перед самой смертью одобрил ее решение, но не успел привести в исполнение. Мистер Колби не позволял ей ничего делать без разрешения хозяина – Люка. Управляющий ведет себя слишком заносчиво, жаловалась она. Он забывает, что она все еще герцогиня Гарндонская.

Но к тому моменту, когда у Люка уже сложилось впечатление, что годы превратили Генриетту в раздражительную, заносчивую женщину, тон послания вдруг изменился.

«Возвращайся, Люк, – писала она. – На самом деле мне нет никакого дела ни до Колби, ни до фонтана, ни до перестройки дома. Это только предлог, чтобы вернуть тебя домой. Но ты не поддаешься на эти уловки, поэтому мне остается только быть с тобой предельно откровенной. Вернись домой. Мы не виделись уже целую жизнь. Не наказывай меня больше за одно неверное решение, принятое много лет назад. Я уже достаточно наказана, Люк».

«Генриетта, наверное, еще не слышала о том, что я женился», – думал Люк, положив письмо на стол и откинувшись на спинку кресла. Вилл уехал до того, как он сделал Анне предложение, и, значит, не мог ничего рассказать Генриетте. Конечно, его свадьба не означала ничего более того, что Генриетта лишится всякой власти. Люк не знал, какое впечатление это произведет на нее.

Ее чувства к нему не умерли за эти годы. Возможно, она даже не пыталась убить их, как сделал это он. Бедная Генриетта – потерять ребенка было для нее жестоким ударом. И теперь она просила его вернуться, хотя знала наверняка, что они не смогут пожениться. Закон запрещал браки между родственниками.

Да, он убил свою любовь к ней. Прошлое ушло. Но почему он так боится возвращения в Баден? Почему его пугает встреча с ней?

«И все же я собираюсь вернуться туда, – угрюмо думал Люк, барабаня пальцами по столу. – Когда-нибудь. И даже скоро».

Женившись, он сделал возвращение неизбежным. Теперь он не мог уехать в Париж. И не мог бесконечно жить в Лондоне. Он снял этот особняк только на три месяца. Когда Анна забеременеет, он должен будет отвезти ее в деревню.

Да, это придется сделать, рано или поздно.

Но не сейчас. Он хотел насладиться жизнью в Лондоне. Так и будет. Вчера, после их разговора в библиотеке, он думал, что она проведет остаток дня у себя и им придется отменить визит на светский раут к миссис Бернсайдс. Он думал, что еще долгое время не увидит ее улыбки.

Однако Анна вышла к обеду. Она была модно одета в темно-розовое атласное платье, которое он еще не видел на ней. Волосы у нее были туго завиты и напудрены. Люку нравилось, что Анна не пользовалась косметикой. Она улыбалась обманчиво беспечно, и глаза ее сияли тем светом, который он раньше принимал за свет счастья.

Может, это и было счастье, подумал он, слушая ее остроумную легкомысленную болтовню. Может, она обдумала их разговор и тоже пришла к выводу, что все не так уж плохо.

Анна блистала на приеме у Бернсайдсов и, казалось, наслаждалась сознанием того, что она в центре внимания – она впервые появилась в свете в качестве герцогини. Его мать представляла ее людям, которые были незнакомы даже ему. Люк заметил, что наблюдает за своей женой с тем же восхищенным интересом, что и до свадьбы.

Долг днем и удовольствие ночью, сказал он ей тогда. Люк рассеянно положил письмо Генриетты в пачку, где лежали другие письма и визитки с приглашениями, и снова откинулся в кресле, положив руки на подлокотники и переплетя пальцы.

Она ждала его в постели, обнаженная. И подарила ему ночь пламенного удовольствия. Они почти не спали. Дождливое утро началось поздно, непривычно поздно, когда он поднялся для своей прогулки верхом.

Она была совсем неопытна в любви – по крайней мере, в начале ночи. Люк на какое-то мгновение подумал о ее любовнике, но заставил себя подавить эту мысль. Он должен забыть о нем. Но, если ей недоставало умения, это с лихвой окупалось ее желанием доставить ему и себе удовольствие, позволяя любые вольности. Тем не менее Люк решил быть терпеливым и приберечь для следующих ночей те удовольствия, которые пока что могли шокировать ее.

И он ждал их. Ждал сегодняшней ночи с нетерпением. Хотя кто мешает ему насладиться своей женой днем? Люк рассмеялся. Да, этим утром он определенно был доволен своим браком.

Но другим членам его семьи тоже требовалось внимание – ведь ради этого он и приехал в Лондон. Дворецкий объявил о прибытии лорда Эшли Кендрика. Эшли вошел в кабинет с забавным выражением решимости на лице, но в то же время и настороженный. Люк угрюмо вспомнил о таких беседах с отцом. Тот всегда сидел за большим темным столом. Люк до сих пор не мог привыкнуть к мысли, что теперь он глава семьи. Он встал, обошел вокруг стола и протянул брату руку.

– Мы всегда помним Англию как страну зеленых лугов и цветущих садов, но забываем о дождях, которые дают им жизнь, – сказал он, пожав Эшли руку и указывая ему на кресло.

– Старая добрая Англия, – ответил Эшли, садясь и улыбаясь своей мальчишеской улыбкой.

«Он нервничает», – подумал Люк, возвращаясь к столу. Он вытащил из пачки бумаг документ, лежавший под письмом Генриетты. Они могли обойтись и без вступления, и оба знали это. Если мужчина приходит днем, это означает, что его пригласили. Но на утренние визиты вызывают. Сейчас было утро, и он сам вызвал Эшли.

– У тебя, несомненно, есть объяснение этому, – сказал Люк, протягивая Эшлн счет. – Он пришел вчера, когда все другие уже были оплачены. Может быть, почта опаздывает? Как ты можешь видеть, это счет на кругленькую сумму за... ах да, за изумрудный браслет! Наверное, подарок для нашей матери? – Он сел, закинув ногу на ногу.

– Для нашей матери, клянусь жизнью! – рассмеялся Эшли. – Хорошая шутка, Люк! Нет, это для одной леди, которой нравятся игрушки. Для леди, которой я люблю дарить игрушки.

– Леди? – Люк поднял брови. – Той самой, для которой ты снял дом и нанял слуг? Той, которую ты одеваешь в лучшие шелка?

– Она стоит того, Люк, – ответил ему брат. – Говорят, что у тебя были лучшие женщины Парижа. И ты женился на одной из самых хорошеньких женщин Лондона. Видишь, я всего лишь поддерживаю традицию! К тому же у меня еще никогда не было такой женщины.

– Должен добавить, что она и стоит недешево, мой дорогой.

– Проклятие! Ты такой же, как папа и Джордж! Мне двадцать два. Неужели я должен жить, как монах? И не зови ты меня «мой дорогой»! Это звучит, как будто ты готов...

– Полагаю, в Лондоне – как и в Париже – есть роскошные публичные дома, – сказал Люк, вежливо подождав, чтобы Эшли мог закончить свою фразу, если пожелает. – Там любой мужчина может найти удовлетворение со здоровой и искусной женщиной. И ей не придет в голову требовать шелков и драгоценностей даже у самых наивных.

– Черт побери! Но я не хочу проститутку, Люк. Я хочу любовницу. Госпожу. Я брат и наследник герцога Гарндонского, в конце концов. Я ведь должен поддерживать твою репутацию!

– Ах, дорогой мой, ты еще так молод, – ответил Люк. – О, извини. Я забыл, что нахожусь в Англии, где мужчины живут под страхом показаться изящным на словах или на деле. Ты не должен поддерживать ничью репутацию. Каждый живет сам по себе. Особенно если свободен от каких-либо обязательств. Ты скучаешь? Есть ли у тебя еще какие-нибудь планы в жизни, кроме как поддерживать мою репутацию? Между прочим, ты ошибаешься. Я никогда не содержал любовницу и почти не прикасаюсь к спиртному с тех пор, как мне исполнился двадцать один год.

– Да, тебе и не нужно было содержать любовниц, – горько сказал Эшли. – Все говорят, что жены самых знатных людей сами прыгают в твою постель, стоит тебе только мигнуть. Говорят, маркиза де Этьен приехала в Лондон, чтобы...

– Осторожнее, – спокойно сказал Люк. – Когда дама вращается в высших кругах общества, она вольна ехать куда ей вздумается. Так что насчет твоих планов?

– Только не армия, – твердо сказал Эшли. – Это была папина идея. Джорджу – титул, тебе – сан священника, а мне – армия. Я не трус, Люк, но не желаю быть пушечным мясом для министров, которым взбредет в голову повоевать. И не церковь. Мама с Джорджем прочили меня туда, когда ты не оправдал их надежды. Я хожу в церковь и подаю милостыню, и, насколько я помню, я ничего не украл и никого не убил. Но я не хочу быть священником, даже имея перспективу стать епископом. Не пытайся навязывать мне это, Люк.

– Ты энергичный человек, Эшли. Ты не выносишь ограничений и требуешь независимости. Но понравится ли тебе всю жизнь приходить с протянутой рукой ко мне или к управляющему!

– Нет, клянусь жизнью, – сказал, вставая, Эшлн. – В конце концов, все пытались говорить мне высокие и мудрые слова о моей жизни. Но ты хуже всех. Ты сидишь здесь развалясь, буравишь меня ледяными глазами и называешь «мой дорогой», будто я женщина. Иногда мне кажется, что ты, Люк, десять лет назад убил моего брата и занял его место. Иногда ты даже не похож на него. Мой брат, Люк, был сердечным и великодушным человеком.

– Можешь оставить счет на столе, – сказал Люк, тоже вставая. – Я оплачу его. Но будь осторожен, Эшли. Это последний счет такого рода, который я оплачиваю. Если для того, чтобы удовлетворить твой любовный голод, тебе надо обеспечивать дорогую любовницу, делай это в пределах своего содержания. Это будет нелегко, несмотря на то, что со следующего месяца я собираюсь увеличить его. Лучше всего для тебя было бы расстаться с ней и послушаться моих советов. А впрочем, я должен оговориться. Конечно, у тебя могут быть определенные желания, связанные с женщинами. Можешь приносить мне такие счета.

– Проклятие, но это невыносимое оскорбление, – взорвался Эшли. Он явно не слышал, как дверь в библиотеку отворилась. – Холодные глаза и ледяное сердце. Жаль, что ты не остался во Франции, Люк. Нет, даже больше. Я хотел бы, чтобы ты убрался ко всем чертям, вместо того, чтобы приезжать сюда.

– Доброе утро, дорогая, – сказал Люк своей жене, которая стояла в дверях, смущенная и напуганная.

Эшли повернулся и шагнул к Анне.

– Мадам, – сказал он, кланяясь и целуя ей руку, – мне жаль вас от всей души. Ваш покорный слуга. – И, еще раз поклонившись ей, он вышел из комнаты.

– Заходите, дорогая, – сказал Люк Анне.

Анна нерешительно оглянулась на дверь, но послушалась его,

– Извините меня, – сказала она, – Я не знала, что вы не один. Мне следовало попросить дворецкого доложить обо мне и, узнав, что вы заняты, уйти обратно к себе.

Люк подошел, закрыл за ней дверь и положил ей руки на плечи. Он поцеловал ее в щеку и сказал:

– Это ваш дом, мадам. Вы можете находиться где угодно, не спрашивая ни у кого разрешения, включая и меня. Вы хорошо спали?

– Я спала слишком долго, – ответила Анна, – почти все утро.

– Если бы вы не встали поздно, то вам бы не пришлось поспать вообще. – Ему нравилось наблюдать, как Анна краснеет. Все другие женщины, с которыми он вступал в интимные отношения, были слишком искушенными в жизни, чтобы : краснеть. – Спасибо за чудную ночь, дорогая.

– Лорд Эшли был чем-то расстроен? – спросила она.

– Семейные дела. Я просил его отчитаться о тех счетах, которые он сам не может оплатить. Он обвинил меня в бессердечии – это семейная традиция.

– Вы не оплатите его счета? Позволите ему полностью разориться и, возможно, даже попасть в долговую тюрьму? Вы ведь очень богаты, не так ли?

Люк вспомнил, что ее отец имел большие долги и, кажется, был азартным игроком. Наверное, этот вопрос волновал ее больше, чем могло казаться.

– Счета оплачены или будут оплачены, – сказал он. – Я распоряжусь об этом. Я – глава семьи, мадам, и только-только взял дела в свои руки. И моя первейшая обязанность – указать членам моей семьи границы их возможностей.

– Да, – ответила Анна. – Но, кроме правил, семьей управляет еще и любовь, – Она посмотрела на свои руки и добавила почти шепотом:

– Но вы не верите в любовь. – И снова посмотрела ему в глаза. – Что случилось с вашей семьей? Почему вы не живете вместе с ними в вашем собственном доме? Почему вы так долго с ними не виделись и даже не предпринимали попыток увидеться? Простите, ваша светлость, но не говорите, что это не мое дело. Это не так. Ведь ваша семья стала и моей семьей. К тому же вы говорили, что мы должны быть откровенны друг с другом.

Внезапно нахмурившись и покраснев, она снова опустила глаза.

– Я был диким юношей, – сказал он.

Он начал с не правды. Его можно было назвать кем угодно, но только не диким. «Спокойный», «милый» – так говорили о нем тогда. И он был очень наивным. Невероятно наивным. И он был влюблен.

– Я дрался на дуэли со своим старшим братом. Из-за какой-то обиды – сейчас уже не помню, – продолжал Люк.

«Из-за Генриетты, которую Джордж изнасиловал, а после этого вынужден был сделать предложение, потому что она забеременела».

– Я был в дюйме от того, чтобы убить его. Буквально. Я слышал, у него несколько недель была жестокая лихорадка. Я не видел этого. Я уехал. Точнее, меня изгнали. Моего брата сочли правым, ведь он оказался на пороге смерти. Джордж даже не стрелял в меня – он выстрелил в воздух. Я достаточно откровенен с вами, дорогая?

Она с изумлением смотрела ему в глаза.

– И он действительно был прав? – спросила она. Люк увидел, как Анна побледнела. Она была потрясена.

– Как я уже сказал, я не помню причины нашей ссоры. Конечно, тогда я верил, что прав я. Но он вел себя более благородно, нежели я.

Конечно, ведь Джордж выстрелил в воздух, а Люк был в то время таким плохим стрелком, что пуля ушла на шесть футов левее левее старой ивы, в которую он целился.

– Видите, дорогая, то, что сказал мой брат несколько минут назад, – чистая правда. – В его голосе была горечь. – Я человек без сердца. Но в этом нет ничего страшного, ведь еще вчера мы договорились с вами жить ради долга и удовольствия, не так ли?

– Ваша мать и Дорис собираются нанести несколько визитов сегодня днем, – помолчав, сказала Анна. – Они хотели,чтобы я сопровождала их. Могу я пойти, ваша светлость? Или у вас другие планы?

«Только уложить в постель».

– Вам стоит пойти. Вы должны ближе познакомиться с моей матерью и сестрой, Анна. Как вы только что упомянули, они теперь и ваша семья.

– Благодарю вас, – Какое-то время она смотрела на него в нерешительности, а затем повернулась, чтобы уйти.

Но Люк протянул ей руку и задержал ее. Ему вдруг захотелось оправдаться перед ней. Рассказать всю правду. Рассказать о Генриетте. Но он уже давно запретил себе подобное – ведь это неизбежно вело к сближению. Его не волнует, что о нем думают и говорят люди. Пусть думают что хотят, даже если это не правда. Только слабый мужчина будет заботиться о своей репутации.

– Я надеюсь, вы приятно проведете время, – сказал он. – Я увижу вас за обедом. Часы нашей разлуки будут казаться мне бесконечными.

Ничего не значащая галантность. И все же это было правдой, признался себе Люк, когда она ушла. Он хотел ее. Даже, после двух почти бессоных ночей любви он хотел ее.

На какое-то мгновение ему показалось, что он нуждается в ней, что это больше, чем просто физическое влечение. Но только на мгновение. Люк прекрасно знал, к чему могут привести такие мысли.

– Расскажи мне, – попросила леди Дорис Кендрик, беря Анну под руку и склоняя к ней голову.

Они пили чай у леди Райвер. Это был их третий визит сегодня. Дорис и Анна сидели рядом на маленьком диванчике.

– Быть замужем – чудесно, да? Спорю, что так и есть. И Люк такой красавец! Мне нравится наблюдать, как на него смотрят все женщины на балах. Выйти замуж за такого человека, как Люк, должно быть просто прекрасно. Женщины, когда думают, что их никто не слышит, всегда шепчутся о том, какой ценой приходится платить по ночам за респектабельность и положена в обществе, но я не верю, что это так ужасно. Осмелюсь сказать, я бы даже хотела попробовать. Расскажи. Это волнующе.

Анна испуганно постаралась заглушить воспоминания сильных, длинных мужских пальцах, ласкающих ее там, где подумать было стыдно, и о чувствах, которые они пробуждали в ней.

– Это... Это приятно, – ответила она наконец.

– Ох, мамочки, приятно! – Дорис хихикнула и оглянулась, чтобы посмотреть, не слушает ли их матушка. – Какая ты утонченная, Анна. Ты влюблена в него? Говорят, половина женщин Парижа бегала за Люком, когда он был просто лордом Лукасом Кендриком, а когда он стал герцогом – все три четверти. Ну признайся, ты любишь его?

Да. Да, Анна боялась, что этот мужчина, в котором она так сомневалась, вскружил ей голову. Но было поздно сомневаться. Он был ее мужем. И возможно, он был прав в том, что то удовольствие, которое он доставлял ей в постели, стоило всего. Возможно, это было лучше, чем любовь. Ведь любовь к семье сплела вокруг нее эту ужасную паутину. Может, к лучшему, что он не любит собственную семью, включая и ее. Интересно, сможет ли он полюбить их детей?

– Я привязана к его светлости, Дорис, – ответила она.

– "Привязана", – рассмеялась Дорис. – «Его светлость». О-ла-ла, надеюсь, я буду испытывать к своему мужу нечто большее, чем привязанность. И буду звать его по имени или еще какими-нибудь ласковыми словами. Но, может быть, ты так и делаешь, когда вы... в вашей комнате... – Она снова хихикнула.

Дорис на год старше Агнес, но кажется сущим ребенком, думала Анна. Наверное, Агнес повзрослела быстрее потому, что им пришлось пережить несколько тяжелых лет, хотя Анна делала все возможное, чтобы избавить младших сестер и даже Виктора от волнений. Она продала душу дьяволу, чтобы защитить их.

«Я отдал тебя герцогу только взаймы». Анна невольно содрогнулась. Нет. Она запретила себе думать об этом. Она сожгла его записку.

– И ты уже встретила такого человека? – спросила она. – У тебя, наверное, много поклонников, Дорис, ведь ты такая красивая. – Анна тепло улыбнулась.

– И сестра герцога, – добавила Дорне со вздохом. – И владелица большого приданого. Да, Анна, я встретила мужчину своей мечты н собираюсь выйти за него замуж, чтобы жить счастливо до самой смерти.

– Расскажи мне о нем.

Анна чувствовала, что Дорис начала этот разговор именно для этого. Возможно, она была единственной молодой женщиной, с которой девочка могла посекретничать. Хотя у нее ведь была еще одна невестка, дома, в Баденском аббатстве.

– Маме он не нравится, – ответила Дорис. – Она просто запретила нам встречаться. И все потому, что он беден, Анна. Ты можешь себе представить более нелепую причину? Несколько месяцев назад его наняли, чтобы он написал мой портрет. Матушка сочла его подходящим для этого, хотя он еще не очень знаменит. Но он станет знаменитым. О, однажды он станет самым известным, самым престижным портретистом во всей Европе! Мы влюбились друг в друга, Анна. Мы собираемся пожениться. Я так сильно его люблю, что ни за что не расстанусь с ним.

Анна привыкла выслушивать сердечные тайны, поверенные ей сестрами, но она никогда не сталкивалась ни с чем подобным. Она вдруг почувствовала большое облегчение и благодарность Шарлотте за то, что ее брак был вполне удачным, хоть и не блестящим. А Агнес еще не выбрала никого из окружающих ее поклонников.

– Я полагаю, мама думает о твоем счастье и твоем будущем, – сказала она Дорис.

– Ах, нет же! – воскликнула Дорис. – Она думает о чести семьи! О том, что дочери герцога Гарндонского неприлично выходить замуж за нищего художника.

– Бедность – неприятная вещь, особенно для того, кто не привык к ней. В ней нет никакой романтики.

– Подумаешь! У нас будет мое приданое, пока Дэниел не разбогатеет. И я не боюсь бедности. Люк позволит мне выйти за Денни!

Анна вспомнила сцену, которую ей пришлось наблюдать сегодня утром в библиотеке, и то унижение и расстройство, которое было написано на лице Эшли. Люк обошелся с ним так из-за каких-то глупых долгов. Хотя, может быть, Люк был прав. Долги – это очень серьезно. Анна знала, насколько серьезно.

– Ты уже говорила с братом? – спросила она.

– У меня еще не было случая. – Дорис хихикнула. – С тех пор как он вернулся в Англию, он занят только тобой. Но это к лучшему. Теперь он поймет, что чувствуем мы с Дэниелем. Я поговорю с ним, и он скажет маме, что я выйду замуж еще до конца года. Мы не можем ждать дольше. Ах, Анна, мы будем самой счастливой парой в мнре!

Анна чувствовала, что далеко не уверена в этом. Дорис снова наклонилась к ней поближе.

– Люк согласится, – шепнула она. – Я всегда любила его больше всех на свете. Я думала, мое сердце разобьется, когда он уехал. Но ты поговоришь с ним, Анна? Объясни ему, что я целиком уверена в Дэниеле. Что я не могу быть счастлива ни с кем другим. Состояние и положение в обществе ничего для меня не значат. Ты поговоришь с ним? Поможешь мне?

– Дорис. Его светлость вправе решать, а твоя мама советовать. – Анна взяла ее за руку. – Ведь я, в сущности, чужая, хотя и жена Люка. Не забывай, мы женаты всего два дня.

– Но это же и к лучшему! Он еще так влюблен в тебя, что сделает все, о чем ты попросишь. Пусть даже ты будешь просить за меня. Пожалуйста, поговори с ним!

– Я сделаю все, что смогу– Анна почувствовала себя несчастной. – Но я не буду вмешиваться в ваши отношения.

Дорис совсем не казалась разочарованной. Она удовлетворенно улыбалась. Но времени для разговора больше не было. Герцогиня встала и подала им знак, что пора уходить.

Люк разобьет ее сердце, думала Анна. Он открыто заявил ей, что не верит в любовь, и она могла сама в этом убедиться. Он не позволит сестре вступить в неравный брак. Анна чувствовала, что в глубине душн она горячо поддержала бы Люка в этом. Но ее пугало то, как он обращался с членами своей семьи.

В нем не было любви. И меньше всего – к семье, которая изгнала его десять лет назад по вполне понятным причинам.

Глава 11

Весь этот месяц Люк жил той жизнью, к которой привык. Он старался не задумываться о семейных проблемах, уговаривая себя, что уже решил их. Он сделал семейную жизнь легким, приятным занятием, приносящим только удовольствие, как и собирался. И весь этот месяц он старался не думать о возвращении в Баденское аббатство.

Он написал Генриетте о своей женитьбе, хотя она, возможно, уже узнала об этом от кого-нибудь другого. Он писал ей только о делах, стараясь не касаться ничего личного. Он сообщил ей, что, в связи с обстоятельствами, изменения дома и парка лучше на какое-то время отложить. Таким образом он старался тактично указать ей, что хозяйкой аббатства теперь стала его жена. Генриетта не ответила. Он надеялся, что она не будет больше писать. Надеялся, что ему каким-нибудь образом удастся избежать встречи с ней. Он чувствовал, что теперь пропасть между ними стала еще глубже, хотя она была непреодолимой еще до того, как он женился.

Он написал Колби, приказав повысить содержание Эшли и выплатить ему определенную сумму на следующий месяц. За этот месяц они почти не виделись с братом, но, когда они встречались, Эшли был предельно вежлив с ним и очаровательно галантен с Анной. Увидев однажды на своем столе крупный счет, появившийся там без всяких объяснений, Люк понял, что Эшли простился с той леди, которая так любила дорогие игрушки.

Все эти десять лет Люк не был связан ни с кем из своей семьи, кроме дядюшки. И все же теперь каждый раз, когда ему доводилось видеть Эшли, он испытывал какую-то тяжесть на душе. Возможно... даже сожаление. Люк хорошо помнил маленького сорвиголову, для которого он был героем. Сейчас же это был красивый, подвижный, несколько дикий юноша, жизнь которого только начиналась. Юноша, который еще нуждался в опеке. Люк не был уверен, что может справиться с этим и что хочет этого. Но если не он, то кто же?

Весь этот месяц он не задавал брату никаких вопросов и надеялся, что с его выходками было покончено. Он не желал растрачивать эмоции ни на кого, включая собственного брата.

Правда, исключение сделал только для Дорис. Через несколько дней после свадьбы он явился с визитом к матери специально, чтобы поговорить с ней о той нежелательной связи, о которой она упоминала раньше. Оказалось, художник был приглашен ею самой, чтобы написать портрет Дорис. Во время длительных сеансов позирования всегда присутствовали либо сама герцогиня, либо горничная Дорис. По крайней мере, так думала герцогиня. Позже, когда Дорис заявила, что они с портретистом собираются пожениться, выяснилось, что горничную часто отсылали.

– Он сын трактирщика, – презрительно объяснила герцогиня. – Он не бог весть какой портретист, но утверждает, что прославится через год или два, и Дорис верит в это. Думаю, что сейчас он живет как оборванец.

– И вы говорили с ним? – спросил Люк.

– Говорила с ним? – надменно переспросила его мать. – Помилуй, Лукас, как ты мог подумать такое? Конечно нет. Я просто запретила им видеться. Здесь даже и говорить не о чем.

– Но вы все-таки волнуетесь, мадам? Они продолжают встречаться?

Герцогиня поджала губы.

– Боюсь, между ними есть какая-то связь, – произнесла она наконец. – Дорис такая своевольная, к тому же она второй год уже без присмотра главы семьи.

– Я встречусь с ним, – сказал Люк. – Как его зовут?

– Дэниел Фроули. – В ее устах это имя прозвучало как ругательство.

Дэниел Фроули весьма посредственный художник, решил Люк, побывав в его мастерской и неторопливо осмотрев его работы. Хотя, возможно, ему удается кое-как зарабатывать на жизнь, тщательно выписывая внешние черты своих клиентов, но не умея уловить их духовной сущности. Если он надеется стать вторым Рейнолдсом, то будет глубоко разочарован.

Фроули молчал как рыба в ответ на все расспросы об их отношениях с Дорис. Но Люк, который держался холодно и надменно, был настойчив. Да, они влюблены, наконец заявил художник. Они хотят пожениться. И будут жить его картинами. Он уже получает заказы от высокопоставленных клиентов. От вдовствующей герцогини Гарндонской, например. Скоро он станет модным портретистом и войдет в высший свет, хотя не принадлежит к нему от рождения. К тому же, ведь у леди Дорис есть наследство.

– Леди Дорис Кендрик – впечатлительная романтичная девушка, – сказал Люк, без приглашения усевшись на жесткий бугристый диван и достав из табакерки щепотку табака. – Перспектива голодать в мансарде еще с не признанным молодым художником, без сомнения, кажется ей неотразимо привлекательной. Но она привыкла совсем к другой жизни, Фроули. И она уже не изменится, даже если я разрешил бы ей попробовать. Через несколько месяцев она почувствует себя глубоко несчастной.

– Я знаю, – ответил художник, враждебно разглядывая Люка и не скрывая презрения, которое вызывал у него парижский лоск его гостя. – Но я не уверен, что смогу устроить свою жизнь без нее, ваша светлость.

– Ах, – мягко сказал Люк. Он поднял брови, посмотрев на собеседника сверху вниз из-под полуприкрытых век. – Понятно. Сколько?

Фроули облизал губы. Его глаза забегали по комнате.

– Пять тысяч фунтов, – быстро ответил он.

– Но наследство леди Дорис гораздо больше, – сказал Люк. – Вы можете просить больше, Фроули. Десять тысяч, может быть даже двадцать?

Художник безуспешно старался скрыть свое разочарование.

– Я не жадный, – твердо сказал он. – Но мне трудно расстаться с ней. Я люблю ее.

– В таком случае вы можете назначить большую цену за свою любовь, – любезно предложил Люк, встав и неторопливо подойдя к гораздо более высокому и крупному мужчине. – Это не имеет значения. Мой ответ будет одинаковым, попросите ли вы пять, десять, двадцать или пятьдесят тысяч. Вот он.

В следующую секунду Дэниел Фроули уже лежал на полу. Его лицо было искажено гримасой боли. Он поднял руку, запоздало пытаясь прикрыть челюсть.

Люк, нахмурившись, разглядывал свои ободранные пальцы.

– Думаю, с этого момента вы будете держаться подальше от леди Дорис Кендрик? – сказал он тем же любезным тоном, что и несколько секунд раньше.

Художник ничего не ответил. Он молча лежал на полу до тех пор, пока Люк не ушел.

А потом Люк пошел к Дорис и попросил у матери позволения поговорить с ней наедине.

– Что ты сделал? – переспросила Дорис, глядя на него широко раскрытыми глазами.

– Запретил ему видеться с тобой, – ответил Люк.

– Вот как? – Она говорила тихо, но ее грудь тяжело вздымалась. – Вот как? И все потому, что он бедный художник и его отец не был джентльменом? Потому что он не достиг еще богатства и славы? Значит, я должна выйти замуж за человека с состоянием и положением в обществе, неважно, смогу ли я любить его и быть с ним счастлива? Так, Люк?

– Дорогая моя, – сказал Люк, холодно глядя на нее, – допусти хотя бы на минуту, что я опытнее и мудрее тебя и наша мать тоже. Поверь, что мы лучше знаем, кто может сделать тебя счастливой, а кто – нет. Дэниел Фроули не может.

Она продолжала тяжело дышать, глаза ее сверкали. Со скрытым вздохом Люк приготовился мириться с женской истерикой, чего обычно старался избегать любым путем. Люк не знал, как вести себя в таких ситуациях. Ведь женщинам было позволено кусаться, царапаться, размахивать кулаками и ругаться самыми ужасными словами, но стоило мужчине выругаться или ответить хотя бы легким шлепком – его называли убийцей. И весь мир – и женщины и мужчины – будут против него.

Но Дорис повела себя не так, как он ожидал. Ее глаза вдруг наполнились слезами.

– И ты тоже, Люк? – сказала она почти шепотом. – И ты тоже не можешь понять, что я личность со своими собственными чувствами и мечтами. Из-за того, что я дочь и сестра герцога, ты должен следить за тем, чтобы мой брак не затронул честь семьи? Мои чувства никого не волнуют. Вы распоряжаетесь моей жизнью, как будто я вещь, а не человек, который дышит, думает и чувствует.

Он немедленно осознал свою ошибку. Точнее, ошибки. Ему стоило поговорить с сестрой до того, как он навестит Фроули. Попытаться убедить ее в том, что эта связь не принесет ей длительного счастья. И этот разговор с ней надо было провести по-другому. Он пощадил ее чувства и не стал рассказывать о согласии – даже готовности – Фроули обменять ее на деньги. Но теперь уже было поздно. В любом случае теперь она не поверит ему, даже если он расскажет ей обо всем. Никогда раньше Люку не приходилось разговаривать с младшей сестрой как с человеком, который подчинен ему. Но сейчас то, что для него было ясно как день, было совсем неясно для нее.

– Разве Анна не поговорила с тобой? – спросила Дорис. Поговорила. Анна сказала ему, что Дорис влюблена со всей горячностью юности и что объект ее привязанности, видимо, не соответствует ей по положению в обществе. Но это настоящая привязанность, добавила она. Молодые люди могут заблуждаться в своих чувствах, но они не становятся от этого менее пылкими. И они точно так же могут чувствовать боль, как и взрослые – иногда даже сильнее. Она попросила его быть помягче с сестрой.

Люк не знал, что значит быть помягче. Он не думал, что должен быть мягким. Жизнь груба и преподносит жестокие уроки. Он выучил их и не стал от этого слабее.

– Мне жаль Анну, что она стала твоей женой, – очень тихо сказала Дорис. – Эшли тоже сказал так – самой Анне.

– Однажды ты поймешь, что я делаю это только тебе на благо, – ответил ей Люк.

– Интересно, верите ли вы сами этим словам? Как бы там ни было, я никогда в жизни не ожидала услышать от тебя такое. Только не от тебя, Люк.

– Ты должна пообещать мне, что больше не увидишься с Фроули.

– Или что? Что ты сделаешь со мной, если я откажусь, Люк? Или, если я нарушу это обещание, перекинешь меня через колено и выпорешь?

– Я не бросаюсь пустыми угрозами, Дорис. Я хочу, чтобы ты поняла, что очень пожалеешь, если ослушаешься меня.

– Значит, это не пустая угроза? – Она на мгновение опустила глаза, а потом опять вскинула их. – Что они сделали с тобой, Люк, в твоем Париже? Если ты снимешь свою рубашку, увижу ли я шрам на твоей груди, там, где они вынули твое сердце?

И она выбежала из комнаты, так и не пообещав исполнить его требование.

Люк вздохнул. Он снова подумал о том, как было бы хорошо, если бы Джордж не умер или оставил бы после себя наследника. Как хорошо было бы остаться в Париже, позволив его семье самой решать свои проблемы. Ои чувствовал бессильную злость на судьбу, которая навязала ему обязанности, к которым он не стремился. Он был счастлив в той жизни, которую сам для себя создал.

Но проходили недели, и стало казаться, что все уладилось. Мать верила, что Дорис подчинилась его приказу и не видится больше с Фроули. Дорис теперь никогда не смотрела ему прямо в глаза и вообще старалась не разговаривать с ним. Но она не выглядела как человек, который страдает от потерянной любви. Она танцевала на балах и кокетничала с мужчинами на приемах и концертах. У нее был большой круг поклонников, и многие из них могли бы составить хорошую партию.

Возможно, летом, еще до того как им нужно будет возвращаться домой, она влюбится в кого-нибудь. Она достаточно молода, чтобы суметь забыть. Хотя эта мысль невольно заставила Люка вспомнить о том, как тяжело ему самому было забыть. Это был год ада...

С каждым днем Люк понимал, что все меньше и меньше жалеет о своей женитьбе. Анна была интересным и остроумным собеседником, обворожительной и любезной спутницей на балах и приемах, а кроме того, страстной и отзывчивой любовницей. Иногда он любил ее днем, объясняя ей и себе, что хочет дать им возможность отдохнуть ночью. Она была смущена и несколько скована, когда это случилось в первый раз, не найдя ни темноты, ни одежды, которые скрыли бы ее. Но ему недолго пришлось уговаривать – больше руками, губами и собственным телом, нежели словами, – чтобы она поверяла в свою красоту и привлекательность.

И, как ни странно, даже в те ночи, когда они не занимались любовью, Люк спал в ее постели, как будто это была его собственная. Они не прикасались друг к другу, но ему нравилось слышать ее тихое дыхание и чувствовать тепло и запах ее тела. И он спал лучше, чем когда бы то ни было. Это стало еще одним приятным открытием его супружеской жизни.

Да, она доставляла ему наслаждение, и он не сомневался, что она тоже получает удовольствие. Удовольствие от их сексуальной и светской жизни. Они были участниками почти всех интересных событий этого сезона. И сами устраивали приемы. Они не раз приглашали своих знакомых на обед, а один раз устроили вечер с картами и танцами. И всегда Анна освещала эти приемы своим искрящимся весельем, как и на ее первом балу. Ею восхищались. Люк знал, что мужчины завидуют ему. Он поймал себя на том, что, когда они были в обществе, он смотрит на нее гораздо чаще, чем другие мужья на своих жен. Ему нравилось наблюдать за ней и знать, что она тоже смотрит на него. Он гадал, получает ли она такое же удовольствие от его внешности, как он – от ее.

Удовольствие, размышлял Люк, – более прочная и надежная основа отношений, чем любовь. Он был рад, очень рад, что между ним и Анной нет любви. Он был рад, что его открытие той ночью и ее отказ отвечать не позволили развиться тем глупым чувствам, которые он начинал испытывать к ней. Он был рад, что в их отношениях не было настоящей глубины. Только удовольствие.

Этот месяц в Англии принес ему новую жизнь, и нельзя сказать, что он был ею недоволен. Если все будет продолжаться в том же духе, он не будет жалеть, что покинул Париж.

Но потом пришла ночь маскарада в «Рэнела-Гарденс». И на следующее утро он уже знал, что его возвращение в Баденское аббатство больше нельзя откладывать и что жизнь снова должна измениться.

И эти изменения не сулили ему ничего хорошего.

«Рэнела-Гарденс» в Челси были открыты только несколько лет назад и сразу стали очень модным местом в высшем свете. Там размещалась большая ротонда, в которой можно было выпить чай или кофе, слушая музыку. Но более популярными для прогулок были сады вокруг искусственного озера, канал с лодками и живописная китайская пагода на берегу. Аллеи по сторонам канала были любимым местом влюбленных пар, особенно по вечерам, когда сады освещались сотнями золотых фонариков.

Анна никогда не была там раньше. И никогда не была на маскараде. Она очень волновалась и оттого была недовольна собой – ведь ей уже двадцать пять лет, и она замужняя женщина. Иногда ей казалось, что вся энергия и радость юности, которые ей пришлось подавить когда-то, проснулись в ней теперь. Но Люк не упрекал ее за это. Ей нравилось, что на балах и ассамблеях он смотрел на нее так же, как до женитьбы, рассеянно обмахивая лицо веером.

Она тоже флиртовала с ним, когда они были на публике, несмотря на то, что уже целый месяц они были мужем и женой.

Она оделась для маскарада в костюм турецкой принцессы – хотя Люк, увидев ее, сказал, что это больше похоже на турецкую наложницу и что она может присоединиться к его гарему, как только ей заблагорассудится. Она рассмеялась и кокетливо взмахнула ресницами. Вместо маски на ней была тяжелая золотая вуаль, закрывавшая нижнюю часть лица. И Анна покраснела под вуалью, увидев в его глазах неприкрытое желание.

Ее широкие алые шаровары с вышитыми золотом цветами и белая шелковая рубашка, отороченная золотой узорчатой каймой, казались ей женственными и немного неприличными. Она ощущала себя почти голой, несмотря на алый кафтан, который она надела сверху, стянув на талии золотым шарфом. Как-то странно чувствовать себя без защиты кринолина, хотя она, как всегда, была туго затянута в корсет. Она не стала припудривать волосы, а надела маленькую красную бархатную шапочку, украшенную жемчужинами.

Люк отказался быть ее султаном. Он объяснил, что иначе ему следовало бы запретить ей появляться на маскараде, где все будут смотреть на нее и восхищаться ею. Он должен будет держать ее за закрытыми дверями, под охраной шестифутовых евнухов с мускулистыми телами. На нем было домино и полумаска. Но, поскольку его домино было алым, подбитым золотом, его жилет и маска тоже были золотыми, Анна решила, что этот наряд достоин быть нарядом ее султана.

Агнес, одетая пастушкой, тоже была на маскараде с леди Стерн и лордом Куинном. А Дорис была Дианой-охотницей. Анна любовалась ими и болтала с ними между танцами в ротонде. Было весело еще и оттого, что совсем несложно узнавать под масками знакомых. Некоторые мужчины, в большинстве в темных домино и масках, старались держаться в тени.

Часть вечера они провели под открытым небом – целый час гуляли вдоль канала и готовы были провести там еще час, но надо было возвращаться. Было чудесно гулять с ним вдвоем в таком волшебном месте, чувствовать всю романтику этой прогулки и знать, что они принадлежат друг другу, что они любовники и что... Но это был ее секрет – надежда, которая росла в ней уже несколько дней.

Они почти не разговаривали. Анне нравилось смотреть, как играют на воде блики от фонарей, ей нравилось думать, что Люк тоже чувствует романтику этой прогулки, что, может быть, их связывает уже нечто большее, чем только дом и удовольствие. Он накрыл ладонью ее руку, лежавшую на его твердой руке, и Анна вздохнула от удовольствия, почувствовав интимность этого жеста.

Когда они вернулись в ротонду, она села рядом с Дорис. Они остались в дружеских отношениях, несмотря на ссору Дорис с Люком, если только слово «ссора» было подходящим. Люк не поддерживал близких отношений со своей семьей. И вдобавок к тому не лучшим образом обошелся с Дорис. Он нанес визит ее Дэниелу и запретил им видеться. Люк сам рассказал ей об этом. А Дорис потом добавила, что, несмотря на то, что Люк запугивал Дэниела, тот все равно настаивал на своей любви к ней. И когда он отказался взять деньги – двадцать тысяч фунтов, которые Люк предлагал ему, – Люк избил его.

Анна старалась не думать о той роли, которую играл во всем этом Люк. Однако в этом она опять видела полное пренебрежение к чувствам женщины и утверждение мужской власти. Вероятно, он был прав, запретив им видеться, но наверняка был способ сделать это мягче, не причиняя Дорис такой боли. Правда, мужчины не думают об этом. Кажется, они и не подозревают, что можно быть добрым и тактичным. Их закон – сила и власть.

Тем не менее подробности, о которых рассказала ей Дорис, говорили о том, что Фроули не послушался предостережений Люка. Судя по всему, художнику удалось передать ей письмо. Анну пугала мысль о том, что непреклонность приказания Люка могла толкнуть молодых людей на отчаянный поступок.

Она хотела бы довериться ему, но не могла. Люк накажет Дорис за полученное ею запрещенное письмо. Но, может быть, это было всего лишь прощание? Дорис казалась очень взволнованной.

– Чудесный вечер, правда? – заговорила с ней Анна. – Такие красивые костюмы. И эти чудные сады. Они, должно быть, прекрасны днем. А ночью они просто волшебные.

Глаза Дорис следили за тенями, мелькавшими в открытых дверях ротонды.

– Ах, это все не имеет никакого значения, – рассеянно ответила она.

Дорис вдруг привстала, когда какой-то мужчина в темном домино проскользнул мимо двери, но снова села на место.

– Мне нет никакого дела до этой богатой жизни с ее бесконечными бессмысленными развлечениями. Они не имеют для меня никакого значения. Для меня важно быть счастливой.

Может, она и не собиралась так открыто выдавать свои намерения, но для Анны было совершенно ясно, что Дорис и Фроули назначили тайную встречу. Можно ли было найти лучшее место для этого, чем ночной маскарад в «Рэнела-Гарденс»? Однако что они собираются сделать? Просто увидеться на несколько минут? Пожалуй, слова Дорис говорили о большем.

– Дорис, – Анна положила ладонь на руку девушки, – что ты задумала?

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Ты мне нравишься, Анна, и мне жаль, что ты вышла замуж за Люка. Он стал чудовищем без души и сердца. Мне хотелось бы, чтоб ты знала его таким, каким он был раньше – самым лучшим для меня человеком на свете. Ты мне нравишься, но ты его жена, так что лучше я не буду тебе ничего рассказывать.

Ох, глупая девчонка. Ее план был ясен как день.

– Дорис, ради бога, не наделай глупостей.

– Да я и не собираюсь! Все, что я намерена сделать, – так это потанцевать со всеми красавцами, которые пришли сегодня на маскарад! – Дорис рассмеялась.

В этот момент к ним подошел лорд Куинн и попросил Анну оказать ему честь составить ему пару в следующем танце. Анна улыбнулась и поднялась ему навстречу.

– Никогда не упускаю возможности потанцевать с красавицей, только что сбежавшей из гарема. Но мой племянник просто счастливчик, клянусь всеми святыми! – говорил он, целуя ей руку.

Анна засмеялась, отыскивая взглядом Люка, как привыкла делать, когда они были на людях. Он разговаривал с двумя джентльменами, но его глаза в прорезях золоченой маски наблюдали за ней. Он рассеянно постукивал себя по подбородку сложенным веером. Анна вспомнила, что он не видит ее улыбки под вуалью, но ее глаза сияли ему в ответ.

Что задумала Дорис? Провести со своим Дэниелем столько времени, чтобы Люк вынужден был позволить ей выйти за него? Сбежать с ним? Анна чувствовала, что должна поговорить с Люком, и все же она колебалась. Что если это всего лишь невинная встреча? Нет большой беды в том, что девушка чувствует себя влюбленной. И все же Анне показалось, что они планировали нечто большее, чем просто встречу. А что, если он не придет? Она навлечет на Дорис неприятности, и все понапрасну. Но, если он не появится сегодня, это может случиться в любой другой день, когда она не будет знать об этом. Хуже всего, что за месяц совместной жизни у них с Люком не появилось другой близости, кроме физической. Анна чувствовала неловкость при одной мысли о том, что придется говорить с мужем о чем-то серьезном.

Анна, танцуя, смеялась, но волнение не покидало ее. Что ей делать? В конце концов она решила, что лучше всего – это следить самой за тем, чтобы Дорис не натворила каких-нибудь глупостей.

Анна танцевала минуэт, когда к Дорис, которая отказала двум подходящим партнерам и стояла в дверях, подошел высокий молодой человек в сером. Они не стали танцевать. Они вышли так быстро, что даже Анна, которая следила за каждый их движением, едва заметила это. Ее партнером был мистер Хэтуелл, знакомый Люка. Она быстро огляделась в поисках свекрови. Герцогиня разговаривала стоя спиной к двери и не видела, что произошло. Тогда Анна стала искать взглядом своего мужа. Он пристально смотрел на нее, и она вдруг поняла, что стоит посреди бальной залы, отвернувшись от партнера. Люк быстро подошел к ним.

– Моя жена неважно себя чувствует, Хэтуелл, – сказал он, вежливо поклонившись ее партнеру. – Вы извините нас?

Мистер Хэтуелл поклонился в ответ и выразил свое сочувствие.

– Что-нибудь случилось, дорогая? – спросил Люк, взяв ее под руку и отводя в сторону.

– Это из-за Дорис, Люк. Мне кажется, она назначила встречу своему молодому человеку. И она только что вышла вслед за высоким мужчиной в темно-сером домино и маске. Я не знаю, он ли это, но ей не следует оставаться без присмотра с кем бы то ни было.

Они были уже вне зала, в прохладной темноте сада. Люк взял ее за плечи.

– Останься здесь. – В его голосе была сталь, заставившая ее содрогнуться. – Я скоро вернусь.

Он развернулся и быстро пошел в направлении главных ворот. Было ясно, что он не собирается терять времени на поиски Дорис и ее кавалера в аллеях. После недолгого колебания Анна поспешила за ним.

– Будь помягче с ней, – попросила она. – Она еще очень молода и считает себя влюбленной. Она верит, что это единственый способ обрести счастье.

Люк не ответил, но и не велел ей вернуться. Он пристально вглядывался в окружавший их полумрак. Анна снова вздрогнула. Она уже не была уверена в том, что поступила правильно, обратившись к нему. Его хладнокровная решимость пугала ее.

Влюбленные не успели уйти далеко. Когда Люк догнал их, они были еще у ворот. Молодые люди разом обернулись, рука в руке, и Дорис слабо вскрикнула. Расширенными от ужаса глазами она беспомощно посмотрела на Люка. Затем на Анну, взглядом полным укоризны. Анна невольно опустила глаза.

– Вы куда-то торопитесь? – спросил Люк зловеще любезным тоном.

– Да, – ответила Дорис вызывающе, – мы уходим отсюда. Мы собираемся пожениться.

– Через несколько минут ты отправишься домой под присмотром матери, дорогая, – ответил ей Люк. Он повернулся к Фроули. – Я вижу, вам не терпится, чтобы вас наказали?

– Я делаю то, чего хочет ваша сестра и я сам. – Голос Фроули был полон плохо сдерживаемой злости.

– Не сомневаюсь в этом, ведь я сообщил вам, что ее приданое гораздо больше, чем те пять тысяч, которые вы требовали.

– Это ложь! – воскликнула Дорис. – Ведь это ты предложил ему деньги – двадцать тысяч фунтов, – а Дэниел отказался.

– Ах вот как. – Люк внимательно посмотрел на Фроули. – Я запамятовал.

От его ровного, любезного голоса у Анны по спине побежали мурашки.

Неожиданно молодой человек выхватил из ножен шпагу и направил ее на Люка. Анна почувствовала, как у нее дрожат колени.

– Ты не остановишь нас, – произнес Фроули. – Стой где стоишь, Гарндон, если хочешь остаться невредимым. Мы уходим.

Люк не шевельнулся.

– Как неосторожно с твоей стороны, мой дорогой. – Тон его голоса не изменился, – Убери шпагу в ножны, пока у тебя еще есть такая возможность.

Дэниел усмехнулся. Анне показалось, что шпага оказалась в руке ее мужа быстрее, чем она услышала звон вынимаего из ножен металла. А потом – Анна даже не поняла, как это произошло, – шпага Фроули описала в воздухе дугу и упала на землю в дюжине футов от них. Шпага Люка застыла у горла Дэниела. Оцепеневшая Анна увидела, как тонкая алая струйка поползла за воротник его рубашки.

– Ты уйдешь один, Фроули. – Тон Люка не изменился. – Живым. И даже не истекающим кровью, если будешь хорошим мальчиком. Но я пущу ее, если ты посмеешь приблизиться к леди Дорис на расстояние оклика. Я мог позволить вам встретиться под строжайшим надзором, если бы ты не выказал такой готовности обменять мою сестру на деньги. Позволил бы, в надежде на то, что она сама увидит – эта перемена в жизни не сделает ее счастливой. Но теперь встреча с ней будет угрожать твоей жизни опасностью. Можешь поднять шпагу перед тем, как уйти. – Люк неторопливо убрал шпагу в ножны. Дэниел Фроули повиновался его приказу. Все это время Дорис стояла застыв и зажав руками рот. Она опустила их, когда ее возлюбленный скрылся из виду.

– Я ненавижу тебя, – бесстрастно сказала она Люку. – И я не буду тебе повиноваться. При первой же возможное убегу с ним.

– Анна, не будешь ли ты так добра вернуться в ротонду и попросить мою мать прийти сюда? Объясни ей, что она должна отвезти Дорис домой. И пожалуйста, оставайся с леди Стерн, пока я не вернусь за тобой.

Анна поспешила прочь. Она испытывала то же чувство, что, должно быть, испытывал Иуда Искариот, покидая Гефсиманский сад. Она предательница. Хотя Дорис спасена от несчастного брака, особенно если верить тому, что Люк говорил о деньгах.

Анна поняла, что склоняется к тому, чтобы поверить Люку, а не обвинениям, которые предъявляла брату Дорис со слов Фроули. Может быть, потому, что ей хотелось верить Люку.

Через пять минут вдовствующая герцогиня Гарндонская уже спешила к воротам, моментально поняв из нескольких сбивчивых фраз невестки, что случилось.

Анна еще несколько минут постояла в темноте и прохладе у дверей ротонды, стараясь успокоиться, прежде чем по совету мужа присоединиться к своей крестной.

Но, когда она повернулась, чтобы подняться по ступеням, высокая черная тень заслонила ей свет, падавший из дверей.

– Наконец-то мы одни, – произнес пугающе знакомый голос. – Приятная встреча, моя Анна.

Глава 12

Анне показалось, что все огни вдруг погасли. Ее как будто пригвоздили к тому месту, где она стояла.

– Твой муж сейчас занят, Анна, – произнес он. – Позволь составить тебе компанию. Давай пройдемся вдоль канала. – Он протянул Анне руку, чуть шагнув в сторону так, что свет фонаря упал ей на лнцо.

– Что вам нужно? – спросила она, едва шевеля губами.

– Хочу всего несколько минут поговорить с моей Анной наедине. Обопрись на мою руку.

Сама мысль о том, чтобы дотронуться до него, была ей отвратительна.

– Пожалуйста. Пожалуйста, оставьте меня. – Анна слышала в своем голосе просящие, жалобные ноты. Но ничего не могла с этим поделать. – Пожалуйста. Ведь я замужем. Все что было – в прошлом.

Жалкие слова. И к тому же – не правда. Это не было прошлым – это было настоящим.

– Возьми меня под руку, Анна.

Она повиновалась. Вдруг Анна поняла, почему ей так нравился рост Люка. Этот мужчина был много выше ее – она едва доставала ему до подбородка, и оттого у нее было ощущение, что своим ростом он подавляет ее волю и делает маленькой и беззащитной.

Они направлялись к темной аллее в дальнем конце канала ,а навстречу им, смеясь и болтая, шли люди в масках и карнавальных костюмах. Двое из них поклонились Анне. Но ей казалось, что она двигалась в полной тьме – в тени высокого человека в темной маске и темном плаще. Трудно было поверить, что это та самая аллея, где они только что гуляли с Люком.

– Что вам нужно? – повторила она.

– Только это, моя Анна. – Он указал на деревья, окружавшие их, и дотронулся до ее руки. Она отдернула руку. – Я жду не дождусь, когда мы поедем домой. Меня охватило жестокое разочарование, когда по возвращении я узнал, что ты уехала в Лондон. Это была отсрочка нашей встречи, Анна. Но в Лондоне я обнаружил, что появилось новое препятствие. Что ж, я решил не мешать тебе с этим бессмысленным замужеством. Я позволю тебе побыть еще немного с твоим герцогом. Мне нелегко это, дорогая. Пусть хотя бы эти короткие минуты скрасят мое одиночество.

– Что вы собираетесь ему рассказать?

– Ничего, совсем ничего. В этом не будет необходимости. Ты сама вернешься ко мне, Анна, когда придет время. И ему не надо будет знать больше, чем то, что ты просто устала от него. Он не узнает, что ты обманщица и воровка и что ты убийца и продажная женщина...

– Я верну все долги отца, и у вас не будет повода мучить меня.

– Мучить? Неужели ты до сих пор не поняла, что я люблю тебя? Когда придет время, я увезу тебя отсюда туда, где ты будешь так счастлива, как не могла мечтать. Разве ты не поняла, что твои долги ничего для меня не значат? Ведь я заплатил их для того, чтобы снять этот невыносимый груз с хрупких плеч моей возлюбленной Анны.

– Я верну их, – упрямо повторила она. – Верну деньгами. Я не стану больше выкупать их, подчиняясь вашим приказам и оказывая вам «услуги». Дайте мне только время.

– Не будем об этом. – Он похлопал ее по руке. – Давай насладимся короткими минутами нашей встречи. Как чудесно снова видеть и ощущать тебя рядом.

Анна вспомнила то чувство благодарности, которое она испытывала к нему сначала. Он казался таким надежным, добрым, спокойным, в отличие от отца, который долгие годы убивал себя алкоголем, азартными играми и жалостью к себе. Сэр Ловэтт часто посещал их и со временем сумел завоевать ее доверие. Однажды, когда она прогуливалась с ним под руку по парку – как и сейчас, – Анна, чувствуя себя рядом с ним спокойно и ощущая надежность и симпатию, исходившие от него, рассказала о долгах отца и о том, что они близки к разорению. Она так волновалась за судьбу брата и сестер. Несмотря на свои девятнадцать лет, Виктор казался еще совсем. ребенком, а Эмили была глухонемой.

Рассказать кому-нибудь о своих заботах уже было для нее огромным облегчением. Анна не задавалась вопросом, почему она поведала о своих горестях этому чужому человеку. Тогда он не казался ей чужим. Он был для нее как отец, на которого можно положиться.

И он выкупил все долги. Анна помнила, как он сказал ей об этом, это тоже происходило в саду. Она не смогла тогда вымолвить ни слова. Она прижала его руки к своему лицу и прикусила губу, пытаясь остановить слезы благодарности и облегчения. И смеялась потому, что они все равно текли у нее по щекам, и потому, что она никак не могла произнести даже «спасибо».

Анна думала, что он сделал это из любви к ней, и ждала, что на следующий день он вернется, чтобы просить ее руки. Ей казалось, что долговые расписки были его свадебным подарком – самым драгоценным, который он мог ей преподнести. Она была ему так благодарна, что испытывала к нему почти любовь. И она не считала, что, выйдя за него замуж, она принесла бы себя в жертву, – она хотела стать его женой и провести с ним всю жизнь, доказывая свою благодарность.

Но он и не собирался жениться. Он хотел только власти над ней. Он называл ее «моя Анна» и говорил об их будущей жизни вдвоем. И он начал говорить о том, что любит ее. Чем прочнее становились сети, в которые он ее затягивал, тем настойчивее он заявлял о своей любви.

Иногда Анна задумывалась, почему он выбрал своей жертвой именно ее. Просто потому, что она оказалась рядом? Или потому, что сделать ее жертвой было до смешного легко? Возможно, она никогда не узнает правды...

– Ах, – сказал он, когда они повернули назад, – твой муж уже ждет тебя.

Анна увидела, что Люк стоит недалеко от входа в ротонду, наблюдая за ними. Что будет, если эти двое мужчин встретятся? Она больше не могла испытывать страх – паника уступила место тоскливому чувству обреченности. От нее сейчас ничего не зависело.

Но сэр Ловэтт Блэйдон остановился, не доходя до конца аллеи, взял ее руки в свои и поклонился. Анна закрыла глаза, но он не поцеловал ей руку.

– Ты еще можешь наслаждаться его обществом какое-то время, моя Анна, – сказал он. – Однако я буду иногда присылать тебе весточки, чтобы ты не забывала, что я просто дал тебя Гарндону взаймы. Но не бойся за свою репутацию, дорогая. Я люблю тебя сильнее, чем ты можешь себе представить.

Она отвернулась от него и медленно пошла к Люку, который стоял все там же. Она сдерживалась, чтобы не побежать ему навстречу, хотя ей казалось, что чудовище, притаившееся у нее за спиной, готово запустить свою когтистую лапу ей в волосы. Анна пыталась заставить себя улыбнуться, но, вспомнив, что ее улыбка была бы сейчас неуместна, позволила маске сойти со своего лица.

Люк смотрел, как она идет к нему. Когда он вернулся в ротонду и не застал ее ни с леди Стерн, ни с кем-либо другим, он вдруг почувствовал довольно глупую и непривычную тревогу. В какое-то мгновение он подумал, что она исчезла. Но, конечно, она просто гуляла в саду, как делало большинство гостей на маскараде.

Люк не узнал мужчину, сопровождавшего ее, хотя это должен был быть их знакомый. Может быть, из-за маски, темного плаща и накинутого капюшона.

Не было ничего неприличного в том, что его жена прогуливалась с другим мужчиной. Ему следует вернуться в ротонду, чтобы никто не подумал, что он следит за Анной. И так все наверняка уже заметили, как часто он наблюдает за ней на балах и в гостиных. Он не хотел заслужить славу человека, секунды не могущего побыть без жены.

Тем не менее он остался стоять на месте. У него было странное чувство, что он может понадобиться Анне. Однако, когда они заметили его, мужчина быстро ушел, поклонившись Анне. Люку вдруг показалось, что он знает этого человека, но он не смог вспомнить откуда.

Ее глаза улыбнулись ему, когда она приблизилась, а потом снова стали серьезными.

– Это кто-то, кого я знаю? – спросил Люк.

– Ах нет. – Она засмеялась. – Это всего лишь наш сосед. Я хорошо знаю его дочь. Я не узнала его, пока он не представился. Ты отослал Дорис домой?

– Да, я посадил их в экипаж. Сожалею, что тебе пришлось быть свидетельницей такой неприятной сцены.

– Ты не виноват в этом. – Она подвинулась к нему ближе. – Где ты научился так владеть шпагой?

– В Париже. Как и кое-чему другому.

Анна внезапно вздрогнула и покачнулась так, что ему пришлось поддержать ее.

– Я хочу уехать, – прошептала она. – Пожалуйста, Люк!

– Я сам хотел предложить это, – ответил он. – Тяжело веселиться, когда твоя сестра только что чуть не загубила свою жизнь.

Через пять минут, попрощавшись с леди Стерн, Тео и Агнес, они уже сидели в экипаже. Люк откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза, радуясь, что его жена, как ему показалось, не была расположена к разговорам. Он думал о Дорис. Разбитые мечты значили для женщин гораздо больше, чем для мужчин. Это губительно сказывалось на них. Он сам был всего на год старше Дорис, когда его собственная жизнь разбилась на кусочки. Но он был мужчиной и смог создать себе новую жизнь.

Холодная злость оставила его, и все-таки он не жалел о том решении, которое принял, ожидая, пока их мать заберет Дорис домой. Завтра же он отошлет Дорис в Баденское аббатство, где присмотр за ней будет более тщательным. Она поедет с матерью. Он сказал им об этом, как только герцогиня пришла на место происшествия, и добавил, что завтра утром придет проститься и проследить за их отъездом.

– И избить меня перед тем, как мы уедем? – вызывающе и с горечью спросила Дорис. – Ты не отпустишь меня без хорошей порки, да, Люк?

– Тише, девочка, – холодно сказала ей мать. – Я не сказала бы ни слова против, если бы Лукас решил наказать тебя таким образом, даже используя плетку. Но это надо было сделать гораздо раньше.

Люк промолчал. Он был слишком зол. Но, слушая слова матери, подумал о том, что, скорее всего, в детстве – да и сейчас – Дорис нуждалась в любви, а не в порке. Возможно, если бы мать хотя бы иногда обнимала ее...

Но он не верил в любовь. Любовь чуть не разрушила жизнь Дорис. Нет, их мать нельзя было обвинить в отсутствии любви, но долг всегда был для нее прежде всего, как будто проявление любви – это непростительная слабость. И все же Дорис нуждалась в более открытой любви, чем она могла получить ее от матери. Люк помнил, каким любящим и чувствительным ребенком была Дорис.

Он тряхнул головой и неожиданно осознал, что крепко сжимает руку жены. Это не входило в его привычки отчасти потому, что могло выглядеть так, будто он нуждался в ней, искал ее поддержки. Но он не нуждался ни в ней, ни в ком-либо другом. Опыт научил его рассчитывать только на себя. Он не должен позволять себе нуждаться в ней ни в чем, кроме секса. Люк убрал ладонь с руки Анны.

Несколько минут она сидела неподвижно, а потом придвинулась к нему и сильно прижалась щекой к его плечу. Вздрогнув от неожиданности, он попытался подхватить ее, когда она, покачнувшись, встала. Но Анна вдруг села к нему на колени и прижалась грудью, потом она сорвала с себя вуаль, обвила его шею руками и в темноте нашла ртом его губы.

Великий Боже! Люк обнял ее, и его язык проник в тепло и сладость ее рта. Она застонала, и он почувствовал, как тяжелыми толчками растет в нем возбуждение.

– В конце концов, зачем терять такую прекрасную возможность? – Анна, запрокинув голову, засмеялась.

Он знал Анну – невинную кокетку. Анна-соблазнительница была для него приятной неожиданностью.

– Я хочу тебя, – прошептала она. – Я хочу тебя.

Он чувствовал тепло ее ног через тонкую ткань шаровар. Ее груди были приподняты корсетом – доспехом, который делал ее тело недоступным для его нетерпеливых рук, но был почему-то очень возбуждающим.

– Здесь, в экипаже? – спросил Люк. – Я готов удовлетворить вас, мадам, если вы согласны смириться с некоторыми неудобствами.

– Здесь и сейчас, – произнесла она грудным голосом. – Ни секундой позже. Иди ко мне.

Полагаясь на свой опыт, Люк сделал бы процесс раздевания частью их эротической игры. Но Анна нетерпеливо стянула свои шаровары и бросила их на пол. Тогда он расстегнул пуговицы на бриджах и приподнял ее бедра, помогая и направляя. Она пылала страстью, изнывая от желания, и зажгла его тоже. Люк радовался тому, что она хочет этого здесь и сейчас, он уже не был уверен, что будет способен дождаться их прибытия домой.

– Слушаюсь и повинуюсь, – ответил он, опуская ее бедра на средоточие своей страсти.

Она была горячей и влажной и была уже так распалена, что вскрикнула в освобождающем ее истому экстазе, как только почувствовала его внутри себя. Он позволил ей полностью пережить наслаждение и только потом позаботился о себе, двигаясь в привычном ему темпе, под аккомпанемент удовлетворенных вздохов своей партнерши.

Люк оставался внутри нее, пока не понял, что они уже подъезжают к дому. Какой чудесный подарок, подумал он умиротворенно. Никогда прежде он не занимался любовью в экипаже. Это был еще один шаг в той науке, которой он так прилежно обучался многие годы, и он был рад, что не пропустил этой ступени. Очень рад. Люк поцеловал Анну в щеку.

– Кучера хватит удар, если, открыв дверь, он застанет нас в такой позе, – сказал Люк. – Может, нам стоит вернуть себе приличный вид до тех пор, пока мы не окажемся в собственных апартаментах?

Он знал, что захочет ее снова. Эта поездка только раздразнила его аппетит.

Анна усмехнулась своим новым грудным голосом и вздохнула, почувствовав, как он вышел из нее. Она нагнулась за шароварами и скользнула в них, встав с его коленей. Когда кучер открыл дверь кареты, они уже сидели рядом, не прикасаясь друг к другу.

Люк проводил Анну до ее комнаты.

– Скоро, мадам? – спросил он, подняв брови.

– Как можно скорее, ваша светлость. – Анна ослепительно улыбнулась и скрылась в своей комнате, наполненной запахом духов, сверканием драгоценностей и всепроникающим, пленительным ароматом женщины.

Скоро. Как можно скорее. Люк развернулся и поспешил в свою комнату.

Чувство безнадежности сменилось паникой, которую она пыталась унять на протяжении всего пути домой. Неожиданно он взял ее за руку, и она сосредоточила все свои чувства и внимание на этом прикосновении. Но он убрал руку, и вместе с его ладонью ее покинули и здравый смысл, и самоконтроль, на которые она была еще способна. И она отдалась ему, повинуясь только одному желанию: быть в нем. Забраться внутрь, стать частью его самого, так, чтобы никто и никогда не нашел ее.

Чувствовать его в себе – такого настоящего, горячего – было так упоительно, что она забыла обо всем на свете. Она вся растворилась в этом счастье, чтобы хоть на миг забыться.

Однако паника снова вернулась к ней, как только она оказалась одна в своей комнате. Одиночество было невыносимым, и страх преследовал ее, даже когда рядом была горничная. В ожидании Люка она пыталась не поддаваться истерике. Он пришел гораздо быстрее, чем обычно, но ей показалось, что прошло уже много часов. Анна улыбнулась ему, лежа в постели, и приглашающе откинула одеяло со своего обнаженного тела.

ВОЗЬМИ МЕНЯ. СПАСИ МЕНЯ.

Она протянула к нему руки.

– Любн меня, Люк.

– Это мое первейшее намерение, мадам, – сказал он, позволяя халату упасть на пол. – Уверен, вы сами можете это видеть. – Он задул свечи.

Темнота принесла новую волну ужаса, но через секунду он уже был рядом с ней, лаская ее, исполняя начинавший становиться знакомым, но каждый раз новый ритуал любви.

– Анна.

Он любил делать это медленно, доводя ее до исступления и наполняя каждое движение мучительным наслаждением.

– Ты очень голодна, дорогая?

– Я умираю от голода. Утоли его.

– Тебе не придется повторять приглашение.

Она раздвинула ноги, зная, что неистовством движений он утолит ее горячее желание. Но к ней прикасались только его руки. Его волшебные умелые руки, которые своими чувственными ласками доводили ее до безумия. Пока он целовал ее груди, нежно захватывая губами соски, его пальцы нашли источник ее желания.

Анна постанывала, развязывая ленту в его волосах, чтобы они рассыпались у нее по груди.

А потом его губы оказались там, где только что были руки, шокировав ее неожиданностью и интимностью прикосновений. Движения его языка были еще более чувственными и эротичными. Ладонями он накрыл ее груди, легко пощипывая пальцами соски.

– Сильнее, – попросила она, и его руки заставили ее закричать от невыносимо сладостной боли и желания.

Анна вздрогнула. Ей казалось, что все ее тело разбилось на маленькие кусочки. К тому времени, как она почувствовала на себе его тяжесть и он вошел в нее, Анна стонала от желания, удовлетворенного раз и еще раз, но так и не стихающего. Она благодарно расслабилась, уступая ритму его движений, пока он не проник в нее так глубоко, что стал частью ее самой. У Анны не осталось ни одной мысли, ни одного осознанного чувства или желания.

Только покой. И любовь.

Когда Анна проснулась, она была одна. Нет, в постели не одна. Он был рядом с ней, как и всегда ночью. Он спал. Но ей было одиноко, потому что они не касались друг друга. Анна не знала, сколько времени, но ей казалось, что она проспала несколько часов. Странно – она ведь вовсе не собиралась спать.

Она была в безопасности. В своей собственной постели, рядом с мужем. Анна постаралась успокоиться и оживить в памяти все подробности этой ночн – восхитительнейшей ночи среди месяца прекрасных ночей. Она попыталась убедить себя в том, что он тоже полюбит ее, как она полюбила его, и они будут жить счастливо до конца своих дней.

Однако паника вернулась, и Анна ничего не могла с этим поделать. И ужасная память о том, как она жила в постоянном страхе – неделями, месяцами, пока не вышла замуж за Люка. От этих мыслей она почувствовала вокруг себя холодную пустоту, из которой, казалось, тянутся к ней ищущие руки.

Анна быстро подвинулась, прижавшись к телу мужа, которое давало ей успокоение, нырнула под его руки, и положила, голову ему на грудь.

ДЕРЖИ МЕНЯ. ПОЖАЛУЙСТА, ДЕРЖИ МЕНЯ.

Он сонно обнял ее, прошептав что-то неразборчивое. И проснулся.

– Анна, а? Что такое? – спросил он. – Ты хочешь, чтобы я обессилел? Дай мне несколько минут, и я буду снова готов.

– Не-е-ет, не то, – протянула Анна. Она искала не удовольствия, а покоя. – Люк, отвези меня домой. Пожалуйста, отвези. Я хочу домой. – Может быть, там она будет в безопасности.

– В Эльм-Корт? Ты скучаешь по дому? По своей младшей сестре? Я отвезу тебя туда, если ты этого хочешь.

– Нет, не туда. Туда я больше не хочу возвращаться. Домой, домой, в Баденское аббатство.

Люк лежал молча. Он все также обнимал ее, но ей казалось, что он отдалился, что он не с ней.

– В Баденское аббатство? – спросил он наконец. – Анна, что все это значит? Что-нибудь случилось?

– Ничего, – пробормотала она, спрятав лицо у него на груди. – Совсем ничего. Просто я устала от Лондона и хочу домой. Пожалуйста, давай поедем домой.

– Домой. – Анна услышала, как он тихонько вздохнул. – Да, это наш дом. Но все-таки что-то не так, Анна. Скажи мне, что случилось?

Она перевела дыхание и прижалась к нему ближе.

– У меня будет ребенок.

Анна не решалась сказать ему раньше. Она до сих пор не была уверена в этом.

– Уже? – Люк поднял руку, чтобы погладить ее волосы.

– У меня задержка уже целую неделю. Раньше этого никогда не случалось. Скорее всего, я беременна. Я хочу домой.

Люк долго молчал. Он продолжал задумчиво перебирать ее локоны.

– Да, – произнес он очень спокойно. – Ты права. Наш первенец должен родиться в Баденском аббатстве. Тебе необходимы тишина и покой. Мы поедем туда.

Мир и спокойствие снова овладели ею, и Анна почувствовала, что засыпает.

– Анна, я благодарю тебя, – сказал Люк очень мягко. – Я доволен, что ты зачала.

Она сонно улыбнулась. За месяц физической близости и страсти это были первые слова, которые, казалось, могли преодолеть душевную пропасть между ними. Они звучали почти как признание в любви. Сегодня ей было достаточно этого «почти». И Анна позволила себе заснуть, чувствуя себя в объятиях мужа вне опасности.

Люка охватил страх. Во время своей утренней прогулки он скакал гораздо быстрее, чем обычно. Он создал новую жизнь. Он н Анна. Они создали новую жизнь внутри нее. И до конца своих дней он должен будет отвечать за этого человека и его мать.

Теперь он навсегда повязан заботами и обязанностями. И с двумя людьми: со своей женой и ребенком, который рос в ней. Он всегда считал семейные узы самыми тяжкими. Он и представить не мог, что ее известие свяжет его еще больше. Он мог удовлетворить материальные нужды своего ребенка, ни о чем не беспокоясь. Но он будет в ответе и за его душевный мир. И вдруг к нему пришла мысль о любви, но он тут же испуганно отогнал ее.

Он не был способен на это. Десять лет он потратил на то, чтобы порвать все узы, эмоционально связывавшие его с близкими людьми. И он был доволен результатом. Мог ли он стать таким, как прежде? Зачем? Для того, чтобы снова стать слабым и уязвимым? Снова почувствовать свое абсолютное одиночество?

Люк был напуган. Очень напуган. А что, если Анна умрет? Вдруг он убил ее, поселив в ней эту новую жизнь? Убил ту красоту и жизнерадостность, которую звал Анной?

Люк натянул повод, осознав, что рискует жизнью лошади и своей собственной. Теперь он не мог позволить себе рисковать жизнью. От его жизни зависели жена и ребенок. Люк подавил приступ тошноты. Он не желал быть связанным с кем-либо душевными узами. Он не способен на это.

Что, если он не сможет дать своему ребенку любовь, как не смогла его собственная мать?

Он не способен любить.

Он не хочет любить. Не хочет снова испытывать боль.

Пытаясь отвлечься от этих мыслей, Люк сосредоточился еще на одной проблеме, тяжким грузом легшей ему на плечи. Дорис. Люк знал, что она страдает и будет страдать еще какое-то время, – он помнил, как это бывает. У него было тяжело на сердце, но он не испытывал раскаяния, поскольку считал свое решение единственно правильным. Дорис должна вернуться в Баденское аббатство. Он отправится к ним домой, как и обещал, и проследит за их отъездом. Люк снова вспомнил о том ребенке и том юноше, каким он был когда-то. Давным-давно.

Садясь завтракать, он тяжело вздохнул и потянулся к аккуратной стопке писем и приглашений, сложенной у его прибора.

Среди них лежал счет на крупную сумму. К нему прилагалось письмо, извещавшее герцога Гарндонского о том, что его брат, лорд Эшли Кендрик, не в состоянии уплатить по нему. Подпись Эшли красовалась под указанной суммой долга.

Когда Люк приехал в особняк Гарндонов, Эшли был еще в постели. Перед тем как увидеться с сестрой и матерью, Люк поднялся в комнату брата, взял стакан с водой, стоявший на столе, и выплеснул его содержимое Эшли в лицо. Брат проснулся, в изумлении мотая головой и отплевываясь.

– Проклятие! – воскликнул он. – Какого черта!?

Люк бросил ему на грудь счет, и Эшли несколько минут молча смотрел на него, поднеся к глазам.

– Что за ерунда? Он не должен был посылать тебе это, я сам оплачу. Оставь меня, дай поспать.

– Я даю тебе выбор, – холодно сказал Люк. Вместо своего голоса он услышал голос отца, хотя десять лет назад тот не дал ему никакого выбора. – Можешь забрать этот счет и убираться ко всем чертям, но ты не получишь больше ни пенни. Или ты просишь меня оплатить его, а сам в это время быстренько встаешь и собираешь вещи, чтобы быть готовым отправиться с сестрой и матерью в Баден. Останешься там, пока не убедишь меня в том, что тебе уже можно доверять твою собственную жизнь. Даю тебе пять минут на размышления.

Люк подошел к окну, откинул тяжелые портьеры и встал спиной к брату, глядя на солнечную площадь. Он и забыл, что светит солнце.

Он понимал, что поставил Эшли в безвыходное положение, предложив ему либо быть изгнанным без всяких средств к существованию – как когда-то поступили с ним, – либо вынести нестерпимое унижение. Но Люк заставил себя не испытывать жалости или сочувствия и молча продолжал стоять.

– Когда они уезжают? – услышал он голос брата.

– Как только ты будешь готов, – ответил Люк не оборачиваясь.

Он услышал, как дверь открылась и вновь захлопнулась. Тогда он повернулся и увидел карточный счет, лежавший на кровати Эшли. С тяжелым сердцем Люк поднял его.

«Итак, назад, в Баденское аббатство», – думал он, засовывая счет в карман. Назад, в прошлое. Но взяв с собой настоящее и будущее.

Выйдя из комнаты, Люк отправился к матери.

Глава 13

Баденское аббатство. Мальчиком он любил этот дом и парк, деревню и окружавшие ее фермы. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь уедет оттуда. И терпел школу и университет только потому, что на праздники его отпускали домой, и он ждал их с нетерпением. Возможно, он так никогда бы и не уехал, если бы не случился весь этот ужас с Джорджем.

Люк знал, что он боится не столько самого аббатства, сколько тех воспоминаний, которые были связаны с ним. Конечно, было и хорошее, но события последних дней пребывания там затмили собой всю прежнюю жизнь. Он помнил, как радовался возвращению Джорджа из путешествия. Люк всегда восхищался своим старшим братом, но, когда они были детьми, разница в четыре года препятствовала их дружбе. Теперь она казалась совсем незначительной. Они были мужчинами и братьями. Несколько недель они не расставались, разговаривали, играли в бильярд, нанесли визиты, выезжали на конные прогулки или на рыбалку – и всегда вместе. Или ему так казалось. Вероятно, было время, когда Джордж оставался один, иначе ничего бы не случилось.

Предательство брата сломало что-то в Люке, и это уже никак нельзя было поправить. Джордж и Генриетта. Джордж, изнасиловавший Генриетту. Нет, этого не может быть. Не изнасилование. Наверняка Джордж был уверен, что Генриетта тоже хочет этого, – Люк знал, как желание может помутить рассудок. Но и Джордж-соблазнитель принес Люку такую боль, что ему казалось, будто из него вынули душу и оставили только звенящую пустоту.

Люк невольно вспомнил, как Джордж, бледный, со сжатыми губами, молча выслушивал его обвинения, отказываясь что-либо сказать в ответ или оправдаться. Он не принял вызов Люка, выстрелив в воздух, а потом, не мигая, смотрел, как Люк целился в иву. И беззвучно упал, когда тот выстрелил.

Люк тихонько выдохнул. С тех пор он никогда не видел Джорджа. И никогда уже не увидит. Внезапно он вспомнил то, о чем долгое время старался не думать. Через шесть месяцев от Джорджа пришел конверт. Внутри не было ничего, кроме листочка с подписью его брата и большой пачки денег. Люк вернул все, без единого слова. Что это было: оливковая ветвь мира или проклятые деньги? Люк не знал. Он старался подавить любые воспоминания об этом случае.

Все его письма, отправленные отцу и матери, вернулись к нему нераспечатанными. Его изгнали. И вот теперь, по иронии судьбы, все это принадлежит ему.

Они уже приближались к землям Баденского аббатства. Он возвращался герцогом Гарндонским. Возвращался к делам и заботам, которых никогда не желал. Возвращался к Генриетте – вдове его брата.

Мысли сами по себе обратились к настоящему и будущему. Рядом с ним в экипаже сидела жена, молча глядя на открывавшийся пейзаж. Если бы напротив не сидела ее сестра, он, пожалуй, потянулся бы к руке Анны. Люк был рад, что не может проявить свою слабость. Агнес уговорила их взять ее с собой, несмотря на советы Анны и протесты леди Стерн.

Люк догадывался, что Лондон, с его веселой круговертью балов и приемов, не пришелся ей по вкусу. Он послал и за второй сестрой Анны – глухонемой девочкой, потому что знал, что Анна очень беспокоится за нее.

Его настоящее и его будущее. С тех пор как она попросила отвезти ее в Баден, прошло три дня, и у нее так и не начались месячные. Можно было с уверенностью сказать, что Анна беременна.

Почувствовав его взгляд, она повернулась и улыбнулась ему. В ее улыбке снова был солнечный свет, и она явно отдыхала, несмотря на скуку долгой поездки. Люка удивляло то обстоятельство, что Анна так вдруг возненавидела Лондон. Весь этот месяц она, казалось, наслаждалась жизнью в столице, и ее общество ценилось в самых высших кругах. Но последние три дня она мечтала об отъезде, уговаривая слуг поторопиться с приготовлениями. Может быть, она из тех людей, которые, решив что-то, не могут уже ждать ни секунды.

– Через несколько минут мы въедем в деревню, – сказал Люк. – Мы уже почти дома.

– Правда? – На ее лице отразилось волнение, и она подалась вперед, чтобы лучше видеть все за окном.

И вот они въехали в деревню, замедлив ход ради безопасности людей и домашнего скота. Все было таким же, как и раньше. Это удивило Люка. Но чего же он ожидал? Что за десять лет все изменится?

Однако кое-что изменилось. Десять лет назад он был почти мальчиком, младшим сыном герцога. Никто бы не обратил внимания на его экипаж, проехавший по деревне. Теперь он был герцогом Гарндонским и возвращался домой после долгого отсутствия. На его карете не было гербов, но, похоже, вся деревня знала о его возвращении. Двери в домах были распахнуты.

Застигнутый врасплох, Люк нагнулся к окну и помахал рукой тем, кто, улыбаясь, приветствовал его.

– Люк! – Анна радостно засмеялась. – Как чудесно! – Она тоже махала рукой и улыбалась.

Но он резко отклонился назад, увидев, что экипаж подъехал к церкви. Люк не хотел видеть ни церковь, ни церковный двор. Он вдруг осознал, что не только воспоминания и Генриетта удерживали его от возвращения. На то были гораздо более серьезные причины. Здесь могилы двух людей, которых он не сумел и не захотел простить, а теперь было уже поздно.

– Ах, наверняка все знают, что приезжает красавица герцогиня, – сказал он с некоторым облегчением, когда карета, совершенно неожиданно повернув, вкатилась в Баденский парк сквозь высокие каменные ворота. – Те, кто видел тебя будут теперь этим хвастаться, дорогая.

Анна снова рассмеялась.

– А мне кажется, им просто не терпится узнать, как Париж изменил тебя. О, какие деревья! Они ведь очень старые, правда? Ой, смотри, Агнес! Олени! Целое стадо! Какое тенистое место, здесь приятно спрятаться от солнца.

Когда он ехал здесь последний раз, ему эта аллея казалась темнее ночи. Они уже миновали то место, где он прощался с Дорис.

– О-о-о! – вместе воскликнули Агнес и Анна, когда экипаж оставил позади тенистую аллею и их взору предстал парк во всей своей красоте, двухпролетный мост, ровные лужайки, четырехъярусная терраса, ухоженная и сверкающая зеленью,башенки и резные перила – невообразимое смешение архитектурных стилей, но впечатляющее и прекрасное.

Люк смотрел на все это, как несколько минут назад на деревню – с удивлением и даже с испугом оттого, что все осталось таким, как прежде. Может это было вчера, подумал он. Или столетие назад.

Экипаж пересек мост и по аллее, ведущей через парк, подъехал к террасе, остановившись у мраморных ступеней. Двери дома были распахнуты настежь.

Люк решительно вышел и повернулся, подавая руку сперва Агнес, а потом своей жене. Анна больше не улыбалась, но ее глаза были полны веселого изумления, а щеки пылали. Она церемонно положила руку поверх его руки. Люк подумал, что ему следовало бы подбодрить ее, но он был не в состоянии сделать это. Он переживал, быть может, самую тяжелую минуту в своей жизни. Нет, одну из самых тяжелых.

Он ввел жену в большой дубовый зал с двумя каминами, украшенный огромными фамильными портретами.

Слуги, казавшиеся карликами на фоне окружавшего их великолепия, выстроились по обе стороны от двери, чтобы приветствовать его и получить указания от своего герцога и его герцогини. Неужели это устроила его мать? Старый дворецкий его отца Котес, которого Люк так хорошо помнил, отрекомендовал ему новую домоправительницу мисс Винн. Люк в свою очередь представил Анну и леди Агнес Марлоу. А потом он и Анна подошли к слугам, которые внимательно и с любопытством наблюдали за ними. Анна повела себя так, как того и ожидал Люк. Она тепло улыбнулась каждому слуге, для многих у нее нашлось приятное слово. Наверняка уставшая в дороге и, возможно, неважно себя чувствующая из-за беременности, она не пыталась избежать этого первого испытания хозяйки дома и не подала виду, что это может быть для нее чем-то еще, кроме большого удовольствия.

Да, он сделал хороший выбор. Она будет старательно и с изяществом выполнять свои обязанности. Люк гордился ею.

– Семья ждет вас в гостиной, ваша светлость, – сказала мисс Винн, обращаясь к Анне. – Вы поприветствуете их или сперва подниметесь в свои комнаты?

– Конечно, мы пойдем в гостиную, – ответила Анна, с улыбкой посмотрев на мужа.

Люк в знак согласия кивнул.

– Но леди Агнес, наверное, захочет отдохнуть, – добавила она.

Агнес взглянула на сестру с благодарностью и облегчением.

Мисс Винн поклонилась и пошла вперед к высокой дубовой лестнице.

Люк, следуя за ней и ведя под руку жену, чувствовал себя так, будто к его ногам подвесили гири. Когда-то это был его дом. И он снова должен стать его домом, если только это возможно. Наверху их ждала его семья: мать, которая отвернулась от него, когда он больше всего нуждался в ее любви; брат, которого он унизил и с которым обошелся так же, как в свое время поступил с ним самим отец; сестра, чье сердце он безжалостно разбил, хотя сам когда-то узнал, что такое разбитое сердце. И Генриетта.

И во дворе церкви, в деревне – его отец. И Джордж.

Вся семья собралась в гостиной. И хотя все они – кроме одного человека – встречались в Лондоне всего несколько дней назад, эта встреча должна была стать торжественным возвращением домой нового герцога и его молодой жены. Люк поцеловал мать, вернул Эшли его холодный поклон и поклонился в ответ на реверанс Дорис. Он наблюдал за тем, как Анна, горячо обнимая всех, расспрашивает их о поездке и с радостью рассказывает им о том, как удивил ее прием, оказанный им в деревне.

Но в комнате был еще один человек, который молча стоял у окна и присутствие которого Люк ощущал всеми фибрами своего существа с тех пор, как вошел. Он ни разу не взглянул на нее, но знал, что она все такая же грациозная, стройная изысканная, какой была в юности. И такая же утонченно-красивая.

Его мать повернулась к Анне, чтобы представить их друг другу.

– Анна, это Генриетта – герцогиня Гарндонская, вдова моего старшего сына. – Она повернулась к Генриетте. – Новая герцогиня Гарндонская, Анна.

Наконец Люк взглянул на нее. Ее овальное лицо с голубыми глазами казалось только чуть старше, чем прежде. Она была модно одета, и ее темные волосы были тщательно напудрены.

Он вздрогнул, услышав ее низкий, мелодичный голос, который нисколько не изменился.

– Анна. – Она протянула к ней руки и улыбнулась. – Какая ты красивая. Но чего еще можно было ждать от жены Люка? Я так ждала твоего приезда. Мне здесь очень не хватает сестры и друга.

– О! – Анна улыбнулась, и Люк увидел, как руки женщин встретились. – Ты совсем молодая, Генриетта. Почему я ждала, что увижу женщину гораздо старше себя? Да, мы сестры. Теперь у меня еще две сестры и брат. Как мне повезло! – Она улыбнулась Эшли и Дорис, а потом Люку.

А когда Генриетта наконец повернулась к нему, он взглянул в ее глаза и забыл обо всем на свете. Боже! Любовь его молодости. Так жестоко отнятая у него. Уже девять лет или больше она должна была быть его женой. У них могли быть дети. Генриетта!

– Люк! – Ее улыбка стала еще мягче. Она протянула ему руки. – Как давно... Мне сказали, что ты изменился. Хорошо, что предупредили. Но ты в десять раз красивее, чем тот мальчик, которого я знала, когда вышла за Джорджа. Добро пожаловать домой, брат.

– Генриетта. – Он взял ее протянутые руки и вздрогнул от такого знакомого ощущения. Люк прижал одну из них к губам и увидел на пальце золотое кольцо Джорджа. – Хорошо вернуться домой.

Он лгал легко и не задумываясь – парижская школа давала себя знать.

– А вот и чай, – произнесла мать, возвращая его к реальности. – Ты не против, Анна, если сегодня буду разливать я?

Анна. Его жена и герцогиня. Глупо, но на какое-то мгновение он почти забыл о ней. Люк сел рядом с ней, позволив себе согреться от ее солнечной улыбки, пока вдовствующая герцогиня разливала чай.

Они пробыли в гостиной еще полчаса и вели себя совсем как настоящая семья. Его семья была не из тех, куда хочется привести молодую жену, думал Люк. Но именно поэтому он и женился. И Анна хорошо справлялась со своей ролью, с легкостью и обаянием вовлекая в разговор всех, кто находился в гостиной. Ей даже удалось выжать улыбки из Дорис и Эшли.

Да, это возвращение домой было именно таким, какого он и ожидал: не лучше и не хуже. Он смог пережить встречу с Генриеттой.

Она была еще красивее, еще изысканнее, чем в семнадцать лет, предательски нашептывал ему внутренний голос.

Их апартаменты располагались по фасаду дома, в отличие от большинства других комнат, окна которых выходили в парк. Осмотрев свою комнату, Люк прошел в спальню жены. Ее горничная и слуги распаковывали вещи в ее гардеробной. Большинство из них прекратило работу, когда он проходил; мимо, чтобы поклониться ему. Когда Люк вошел, Анна стояла у окна. Она обернулась на звук его шагов и улыбнулась ему.

– Здесь так красиво, что просто дух захватывает, – сказала она. – Если бы я только знала, Люк, то уговорила бы тебя привезти меня сюда еще раньше. – Она рассмеялась.

Он вдруг почувствовал огромное облегчение от того, что самое тяжелое в его возвращении домой было позади и что он снова был наедине со своей женой. Взяв ее руки в свои, он повернул Анну лицом к себе.

– Добро пожаловать в Баденское аббатство, Анна, – сказал он, прижимая ее руки к своим губам, – Добро пожаловать домой, моя герцогиня.

– Домой, – Ее глаза вдруг наполнились слезами. – Ах, Люк, ты даже не представляешь, как это чудесно звучит. Я представить не могла, что у меня будет собственный дом. Я думала, что буду жить в доме брата как незамужняя сестрица. – У нее на глазах навернулись слезы.

Люку захотелось обнять ее. Она помогла ему пережить тяжкое испытание, которым было для него возвращение домой. Но этот жест мог быть истолкован Анной как его слабость, а он не мог позволить себе быть слабым.

Анна принадлежала когда-то другому человеку, как и он сам. Правда, Анна была еще способна плакать по своей потерянной любви, а он – нет.

Он сжал ее руки еще крепче.

– Конечно, я не доставил бы твоему брату такого удовольствня, тем более что он собирается жениться.

Она запрокинула голову и улыбнулась.

– Мне нравится Генриетта, – сказала Анна. – Я боялась, что она невзлюбит меня, но она была очень мила. Как жаль ,что она так рано овдовела. Но, может быть, она снова выйдет замуж. Она ведь совсем молодая. Должно быть, она совсем юной вышла замуж.

Люк поцеловал ее. Он не хотел ни говорить, ни думать о Генриетте. Она вздохнула и ответила на поцелуй, обвив руками его шею. Их поцелуй был долгим и глубоким, но странно нечувственным. Пугающе нечувственным. Они целовались не ради страсти, но ради чего-то другого. Люк боялся определить это, даже про себя.

Поцелуй должен стать более привычным. Откинув голову, он посмотрел на жену из-под полуприкрытых век и перевел взгляд на постель.

– Надеюсь, что сегодня ночью я дам вам почувствовать, что вы действительно дома, мадам.

Люку нравился ее смех. Казалось, в этом смехе была вся ее душа, и именно поэтому он так отличался от того жеманного хихиканья, которое он привык слышать от светских дам.

– Я жду этого с нетерпением, ваша светлость, – ответила Анна.

И вот он снова ощутил желание, которое, как он знал, утешит его. Утешит, потому что оно стало привычным и не оставляло места для более глубоких чувств. Но, к сожалению, оно не могло быть удовлетворено прямо сейчас.

– Думаю, нам следует придерживаться деревенских обычаев, раз уж мы в деревне. И пораньше лечь в постель, – сказал Люк, с неприязнью думая о слугах в соседней комнате.

Она снова рассмеялась.

Их отношения вернулись к привычному легкому флирту.

Всю неделю после их прибытия в Баден Анна боялась спугнуть свое счастье. Это было прекрасное место. И свет раннего лета окрашивал его в восхитительные тона. Как было чудесно снова оказаться в деревне, вдали от условностей городской жизни. Нельзя сказать, что ей совсем не нравилось в Лондоне до того вечера в «Рэнелл-Гарденс». Однако после маскарада она стала задыхаться там.

Теперь Анна снова чувствовала себя свободной, хотя знала, что это только иллюзия: она не избавилась от сэра Ловэтта Блэйдона и никогда не избавится. И все же она предпочитала находиться в плену иллюзий. Тогда она сможет свободно дышать и будет счастливой.

Возможно.

И все же Баденское аббатство не было тихим и безоблачным раем. Существовали проблемы, омрачавшие жизнь всей семьи. Одна из них вполне очевидна – Эшли и Дорис вернулись домой против своей воли, и оба были сердиты на Люка, если не сказать враждебны. Но он даже не старался исправить положения. Он держался холодно и отстраненно, не делая попыток поговорить с ними и оправдать свои действия. Оба его поступка имели оправдание. Но ведь должна еще быть и любовь. Любовь, которая была так сильна в семье Анны, что ей трудно было представить, как можно жить иначе. Ведь любовь могла победить оскорбленную гордость, восстановить порванные узы.

Казалось, Люку чувство любви было чуждо, но Анна старалась не думать об этом.

Вторая проблема проявлялась не столь очевидно. Вдовствующая герцогиня – свекровь Анны – была очень добра к ней. Она проводила с Анной много времени, помогая и объясняя, как ей вести себя в роли герцогини Гарндонской, хозяйки Баденского аббатстаа и самой высокопоставленной особы среди соседей. Но в отношениях Люка и его матери не ощущалось никакого тепла. Они почти не общались, несмотря на то, что у них была общая цель: благополучие Эшли и Дорис. И даже с Генриеттой Люк был холоден. С Генриеттой – такой красивой, очаровательной и дружески к ней настроенной. Ведь она была женой его брата. Неужели он так ненавидел своего брата, что даже с его вдовой не может быть приветливее.

Анна понимала, что ключ к разгадке этих отношений – его брат, Джордж, покойный герцог Гарндонский. Люк чуть не убил его на дуэли. Он сказал, что не помнит причины их ссоры. Но проведя всего лишь несколько дней в Баденском аббатстве, Анна не могла поверить в это. Как можно забыть причину ссоры, которая едва не сделала человека убийцей своего брата?

Тень прошлого, каким бы оно ни было, витала над аббатством. И Анна ничего не могла узнать о нем. Спросить у кого-либо из его семьи было бы предательством по отношению к Люку. Спросить его самого представлялось еще более немыслимым. За месяц их супружеской жизни они не разговаривали почти ни о чем, кроме пустяков. Им нравилось быть вместе, их разговоры были легкими и шутливыми, часто они поддразнивали друг друга. Но никогда не делились ничем друг с другом, они только отдавали друг другу свои тела. Они были чужими. И Анна не знала, как задать ему такой вопрос, хотя попыталась однажды, в самом начале их совместной жизни узнать, что же произошло десять лет назад? Почему это разрушило всю его жизнь?

Это действительно разрушило его жизнь. Дорис рассказывала ей, что когда-то он был совсем другим.

И все же для Анны воздух Баденского аббатства был наполнен свободой и счастьем. Отношения с Люком ее вполне устраивали, если смириться с тем, что они были очень поверхностными. Он любил ее в ту, первую ночь после их приезда, как и обещал, подарив ей минуты упоительного наслаждения. А потом сказал, что теперь, когда они уверены в ее беременности, он должен оставлять ей больше времени для сна.

– Мы ограничимся одним разом за ночь, чтобы удовлетворить мой аппетит, – добавил он.

И он сдержал свое слово.

Это могло бы стать разочарованием для Анны, чей аппетит со временем также разыгрался, но его решение свидетельствовало о том, что он заботится о ее здоровье и об их будущем ребенке. С его стороны это было почти проявлением нежности.

Анна стала подниматься по утрам с Люком, чтобы вместе отправляться на верховые прогулки. Когда она попросила у него разрешения на это, он рассмеялся, не поверив, что она сможет рано вставать. В первую их прогулку он вызвал у нее негодование, приказав оседлать для нее старую, усталую кобылку. И смеялся над ее гневом, пока ей меняли лошадь.

Эти ранние прогулки стали их личным временем. По крайней мере так считала Анна. Они болтали, смеялись, поддразнивали друг друга. Люк часто ехал чуть позади нее, любуясь ее восхитительной посадкой в седле.

Однажды, возвращаясь к конюшням, они пустили лошадей наперегонки. Он позволил ее лошади опередить свою на голову и отрицал, что поддался ей, в ответ на ее обвинения. Также он сказал, что им не стоит больше устраивать скачки. Его сын и наследник не должен подвергаться никакому риску.

– Или твоя дочь, – улыбнулась ему Анна.

– Особенно моя дочь, мадам, – ответил Люк. – Она нежное создание и боится скорости, в отличие от своей матери.

Ее свобода была ограниченна. Он не позволял ей заниматься любовью больше одного раза в ночь. Не позволял пускать лошадь галопом. Это было похоже на заботу. Ей это нравилось.

Генриетта стала ее подругой – Анна радовалась этому, ведь последние несколько лет у нее не оставалось времени для дружбы – только для семьи.

На следующий день после их приезда в Баден Генриетта потратила несколько часов, объясняя ей, как управлять хозяйством, показывая дом и несколько раз составив ей компанию во время ее ежедневных переговоров с мисс Винн. Она горячо и искренне убеждала Анну, что совсем не огорчена потерей власти в доме.

– Мне нравилось исполнять мои обязанности герцогини, Анна, – говорила Генриетта, когда они прогуливались под руку по саду. – Я не отказывалась от них. Но радость ушла с тех пор, как Джордж покинул нас. Посмотри, сколько всего я получила взамен. Теперь у меня снова есть Люк. И ты. Я так давно мечтала иметь подругу. И Агнес – она такая хорошенькая и милая. И скоро приедет Эмили. У меня такое ощущение, что я уже люблю ее. – Она сжала руку Анны. – Может быть, я снова буду счастлива. Я верю в это.

Да, размышляла Анна, надо надеяться, что и она сможет стать счастливой. Ей казалось, что это возможно.

Она старалась не думать о словах, преследовавших ее во сне, когда она была невластна над собой: НЕ ЗАБУДЬ, Я ПРОСТО ДАЛ ТЕБЯ ВЗАЙМЫ. Просыпаясь, она отгоняла от себя темные мысли. Она будет счастлива. По крайней мере, попытается.

Глава 14

Маленькое бледное личико прижималось к окну старого экипажа, взволнованно глядя на дом и на людей, столпившихся на террасе и ожидающих ее прибытия. Люк, Анна, Агнес, Дорис и Генриетта. Беспокойство в ее глазах на какое-то мгновение усилилось, пока они не остановились на ее сестрах. И тогда она улыбнулась.

Она улыбалась, как Анна, решил Люк, – с лучистым, солнечным светом в глазах. Он был несколько озабочен перспективой жить в одном доме с глухонемой девочкой – он никогда прежде не встречался с ущербными людьми. Анна говорила – с ней тяжело общаться. Действительно, как с ней разговаривать? Девочка, должно быть, не умеет ни читать, ни писать – ведь она не знает букв. Значит, с ней невозможно будет даже переписываться.

Он старался успокоить себя мыслью о том, что это забота жены. Анна общалась с ней всю жизнь. К тому же с девочкой приехала нянька. В его обязанности входит только дать ей дом и свое покровительство. Однако в тот день, когда Эмили должна была приехать, он остался дома, чтобы сделать приятное жене, и даже вышел с ней на крыльцо, когда сообщили, что к воротам подъехал чужой экипаж. Люк видел, что Анна старается сдержать волнение.

Он хотел, как обычно, помочь гостье выйти из экипажа у дверей дома, но отступил назад, когда увидел, что лакей, сидевший рядом с кучером, спустился и подал ей руку.

Леди Эмили Марлоу исполнилось четырнадцать лет. Она была среднего роста, худенькая, и ее тело только готовилось к тому, чтобы стать телом женщины. На ней было закрытое платье на широких нижних юбках, но без кринолина. Ее белокурые неприпудренные волосы, схваченные на затылке, свободно спадали вниз по спине. Она почему-то напомнила Люку жеребенка.

А потом она оказалась в объятиях Анны, и Анна плакала и смеялась. Девочка издала несколько бессвязных звуков. Агнес присоединилась к сестрам, обняв их обеих. Так они и стояли втроем, тесно обнявшись.

Наконец Анна взяла девочку за руку и заговорила с ней.

– Эмили, – сказала она. – Познакомься, это мой муж, герцог Гарндонский.

Анна не замедляла свою речь и не кричала, но девочка повернула голову в его сторону. Огромные серые глаза на тонком, вспыхнувшем краской личике медленно разглядывали его.

«Совсем как ее сестра на том балу у леди Диддеринг», – подумал Люк.

Он ожидал увидеть страх в ее глазах, как часто видел в глазах Агнес, – хотя «страх» было, пожалуй, слишком сильным словом. Люк сделал очень маленькие уступки сельской моде с тех пор, как они переехали в Баденское аббатство, и замечал, что молоденьких девушек смущает его внешность.

Он шагнул к девочке и протянул ей руки. Она взглянула на его руки, а затем вложила в них свои. Маленькие, холодные ручки. Люк поймал себя на мысли, что испытывает нежность к этому ребенку. Однако в этой ситуации он чувствовал себя достаточно глупо. Как себя вести с ней? Было бессмысленно что-то говорить, но молчание в такой ситуации казалось неестественным.

– Эмили, – начал он, как будто она могла слышать его, – добро пожаловать в твой новый дом. Я – Люк, твой старший брат.

Он заметил, что она внимательно следит за его губами. Когда он закончил говорить, она взглянула ему в глаза и улыбнулась. Он сильнее сжал ее руки. Великий Боже, она понимала его по губам! Он взял ее под руку – она не сопротивлялась – и повернулся вместе с ней к Дорис и Генриетте. Дорис улыбалась и выглядела такой же смущенной, как он сам несколько минут назад. Генриетта, обращаясь к Анне, сказала, что Эмили чудное дитя, которое принесет только радость своим сестрам и всем им. Люк почувствовал, что девочка довольно крепко держится за его руку.

Он похлопал ее по руке, и она немедленно взглянула ему в лицо.

– Пойдем в дом. Пора пить чай, – сказал он.

Она снова улыбнулась, а потом кивнула.

– Обычно она сторонится незнакомых людей, – сказала Анна, взяв Эмили под другую руку, когда они поднимались в дом. – Думаю, ты нравишься ей, Люк.

Люк с удивлением понял, что ему это приятно. Он почти не чувствовал расположения со стороны собственной семьи с тех пор, как вернулся домой. Но его устраивало и то, что хотя бы не было открытой враждебности.

Вдовствующая герцогиня была вежлива с новой гостьей, но во время чая почти не обращала на нее внимания. Конечно, с ее точки зрения, леди Эмили была ребенком, чье место в детской. Девочка сидела на диване между сестрами, посматривая иногда на него или на Агнес. Но чаще всего она смотрела на Анну. Это был долгий и изучающий взгляд, но Люк решил, что для того, кто не может слышать, умение смотреть должно быть гораздо большей ценностью, чем для других.

Эшли приехал, когда чаепитие уже началось. Он часто опаздывал к обеду или не появлялся вовсе. Люк не знал, где и как его брат проводит время. Они почти не общались с тех пор, как приехали из Лондона, и старались даже не смотреть друг на друга. Но Эшли не был угрюмым или озлобленным. Он всегда был вежлив с остальными членами семьи и часто был веселым и жизнерадостным. Как, например, теперь.

– Анна, – сказал он, поприветствовав всех в гостиной, – мне сказали, что приехала твоя сестра, и я вижу незнакомую девушку рядом с тобою. Представь меня, пожалуйста.

Анна выполнила его просьбу, когда Эшли подошел к ним.

– Клянусь жизнью, – сказал он, с улыбкой делая поклон, – она настоящая красавица. Ваш покорный слуга, мадам. – Он взял ее руку и поднес к своим губам.

Он разговаривал в своей обычной очаровательно-беззаботной манере, заметил Люк. Конечно, он не мог не знать, что младшая сестра Анны – глухонемая. Возможно, Эшли говорил, как и он сам, потому что молчание казалось ему неловким. Но Люк видел реакцию девочки. Она не улыбнулась, как улыбалась ему, но ее глаза напряженно следили за губами Эшли и последовали за ним, когда он прошел через всю гостиную к столу и взял у Дорис чашку с чаем. Эмили продолжала смотреть на него даже после того, как он заметил ее взгляд и подмигнул ей.

«Кажется, Эшли добился успеха», – с удивлением подумал Люк.

Все свободное время после возвращения в Баден Люк проводил, занимаясь делами поместья. Он беседовал с Лоренсом Колби, просматривал отчетные книги, посещал фермы и тех, кто там работал.

Надо было привести все в порядок. Колби был суровым, скупым человеком, знающим толк в своем деле и гораздо более склонным оставлять деньги в поместье, чем тратить их. Может быть, последние несколько лет он и вел себя скорее как хозяин, нежели как слуга, но в этом человеке не было признаков нечестности. Со всей очевидностью, он соблюдал интересы Люка, оберегая его наследство от сумасбродства тех, кто мог по-пустому растратить его. Однако это касалось и тех, кто действительно нуждался в поддержке, вызывая недовольство и лишения на фермах.

Сам того не желая, Люк оказался ответственным за жизнь многих людей. Одна мысль об этом заставляла его содрогнуться. Только теперь Люк начал осознавать, как настойчиво он все эти десять лет – сперва намеренно, а потом бессознательно – отторгал от себя все, что касалось других. Его интересовало только удовольствие.

Направляясь к дому после посещения одной из своих ферм, Люк обдумывал перемены, которые произошли в его жизни, и те, которые он должен будет произвести в управлении поместьем. К тому же он узнал, что Анна уже посещала фермы и общалась с людьми, пробовала домашний сидр и обещала поделиться своим собственным рецептом. Также он узнал, что она хотела организовать школу для младших ребятишек. «Он должен доказать, что достоин своей герцогини», – угрюмо думал Люк.

Вдруг его внимание было привлечено всплеском розового среди окружавшей его зелени. Он поднял голову и увидел Генриетту, сидевшую на приступке у изгороди, отделявшей тропинку, по которой он ехал, от поля. Она была изумительно красива, сидя с открытой книгой в руке. Что-то перевернулось в душе Люка.

До этого ему удавалось уклониться от встреч с Генриеттой один на один. Он даже убедил себя в том, что ему нечего было избегать ее. Он пережил их первую встречу легче, чем мог ожидать, и Генриетта была так дружелюбна с ним и с Анной. Конечно, то, что было между ними когда-то, давно умерло. Если не считать тех писем, которые она присылала ему в Лондон, и его боязни вернуться домой. Да, он избегал оставаться с ней наедине.

Он придержал лошадь всего на минуту, но Генриетта, несомненно, заметила его. Он неохотно двинулся к ней.

Она закрыла книгу и без улыбки смотрела на него.

– Люк, – неуверенно сказала она. – я думала, ты занимаешься делами с мистером Колби.

– Нет, – ответил он, подъезжая к изгороди.

Он живо вспомнил, как однажды нечаянно прижал ее к себе, помогая спуститься с этой приступки, и успел украсть короткий поцелуй, прежде чем ее ноги коснулись земли. Она рассердилась, но потом качнулась к нему и прижалась губами для нового поцелуя. Они росли вместе, и им часто удавалось оставаться без присмотра наедине. Но он только целовал ее, всегда сжатыми губами. В те дни он ничего еще не знал о любви, ничего, кроме таких поцелуев. Он был так невероятно наивен.

– Ох, Люк, – сказала она, вспыхнув. – Прости меня за то письмо, которое я прислала тебе в Лондон. Я поклялась, что никогда не скажу тебе ничего подобного и унесу свою тайну в могилу. Но я написала это и послала письмо с Вильямом. Я думала, что он уедет на день позже. Я сама поехала в Вичерли, чтобы забрать письмо, но его уже не было. Я готова была умереть от стыда.

Люк ничего не ответил. Ему нечего было сказать, кроме того, что пришло и второе письмо, еще более личного свойства. Но было опасно стоять здесь с ней и говорить о таких вещах. И смотреть в эти огромные голубые глаза.

– Хочешь продолжить чтение? – спросил он после короткого молчания. – Или ты уже собиралась вернуться домой?

– Да, пора возвращаться, – ответила она. – Но ты поезжай вперед, Люк. Я доберусь сама. Не мог бы ты помочь мне спуститься?

Лучше бы он поехал другой дорогой. Но это несколько лишних миль. Люк предпочел бы, чтобы она не просила его об этом. Он не хотел дотрагиваться до нее. Но, сойдя с лошади, он уже не мог оставить ее одну.

Она была так прелестна. Боже, как он любил ее, тот наивный мальчик! Он вдруг понял, что она очень хорошо одета: в модное платье, ослепительно белые нижние юбки и корсет. На ней был кринолин, а ее соломенную шляпку украшали живые цветы. И все это для того, чтобы читать в саду в одиночестве?

Люк подошел ближе. Она не протянула ему руки, чтобы он помог ей спуститься. Казалось, она уже пожалела о своей просьбе. И все же Люк уже не был уверен, что это случайная встреча. Он обхватил ее талию, чтобы помочь ей спуститься, а она положила руки ему на плечи. Талия, такая же тонкая. как у той семнадцатилетней девочки. Легкое как перышко тело. Запах, вмиг ожививший в нем воспоминания десятилетней давности.

Он любил ее со всем романтическим идеализмом юности, со всей пылкостью страсти. В это мгновение он держал в руках свое прошлое. Время понеслось назад. Люк не смотрел на Генриетту, но слышал ее частое прерывистое дыхание.

– Хочешь поехать верхом, а я пойду рядом? – Люк услышал напряжение в своем голосе. Но как она сможет ехать в кринолине?

– Нет, – ответила она очень тихо. – Я пойду с тобой, Люк.

Неожиданно у него появилось глупое желание, чтобы Анна была рядом. Анна с ее светлой улыбкой и веселой остроумной болтовней. Анна, его жена, его настоящее, носящая их ребенка, его будущее. Он не позволит себе того, чего так боится. Или желает.

– Люк. – Ее голос был так же напряжен, как и его. – Ты сделал чудесный выбор. Мне нравится Анна. Она как будто создана для тебя – хорошенькая, очаровательная, преданная своему долгу. Надеюсь, она сможет сделать для тебя то, что не смогла сделать для Джорджа я. – Она вдруг тяжело вздохнула. – Надеюсь, она родит тебе сыновей.

Ему хотелось дочку. Маленькую девочку, чтобы баловать ее и гордиться ею. Люк удивился, когда понял, что будет совсем не против, если ребенок, которого носит Анна, окажется девочкой. А ведь он женился на ней, чтобы она родила ему наследника – одного или нескольких сыновей. Но ему хотелось маленькую девочку.

– Все, что я смогла дать Джорджу, был мертвый младенец, – почти прошептала Генриетта. – Если бы я только знала...

– Мне очень жаль, Генриетта. Это, конечно, тяжелое испытание для тебя.

– Если бы я только знала, – повторила она. – Я не могла выйти за тебя, Люк, хоть ты и просил меня даже после всего, что случилось. Если бы ребенок остался жив, это был бы его сын и все знали бы об этом. А я была бы твоей женой. Нет, это невозможно перенести, и ты должен был понимать это. Неужели ты ненавидел меня все эти годы? – Ее голос дрожал.

Люк помнил, как подстраивал встречи наедине с ней у водопада. Как пытался поцеловать ее, а она отворачивала голову. Он помнил ее рассказ о том, как она прогуливалась одна, а Джордж присоединился к ней. Как он дождался, когда они оказались в уединенном месте и обнял ее, пытаясь склонить к большему. Как он становился все более настойчивым после ее отказа и, наконец, взял ее силой. Как она обнаружила, что беременна, и объявила об этом Джорджу. И как решила рассказать обо всем Люку, не видя другого выхода, кроме как выйти за Джорджа.

Он помнил, как она, рыдая, упала в его объятия, и он рыдал вместе с ней. Он помнил, как умолял ее выйти за него, несмотря ни на что. Он был не способен думать о чем-либо, кроме того, что теряет ее, теряет свою любовь и смысл своей жизни. Тогда он даже не думал о Джордже...

Никогда в жизни он не желал больше испытать такую боль. И потратил годы, ожесточая сердце, чтобы сделать его недоступным боли.

– Ты напрасно так думаешь, Генриетта, – сказал Люк. – Во Франции я жил совсем другуй жизнью. И вернулся другим человеком. Вернулся с женой. Все, что случилось, кажется мне другой жизнью. Мне очень жаль, если ты страдала больше, чем я, моя дорогая.

– Я страдала каждый день, пока он был жив, и каждый день после того, как он умер. – Она говорила так тихо, что он едва мог разобрать слова.

Люк услышал, как она всхлипнула, но не поднял глаз. Он боялся посмотреть, плачет она или нет. Он знал, что сделает, если увидит ее плачущей. Что сделал бы любой мужчина. Но он не доверял себе. Он не мог себе позволить обнять ее. Люк хотел, чтобы их дом был близко: им еще оставалась миля пути.

– Я рада, что ты женился, прежде чем вернуться, – произнесла она наконец. – Взял в жены такую женщину, как Анна. Она стоит тебя, ты сделал хороший выбор, хотя и женился на ней из-за меня. Ведь это так?

Так? Было ли это главной причиной? Люк надеялся, что не только это.

– Я женился, потому что пришло время и я встретил женщину, с которой захотел связать свою жизнь, – сказал он.

Люк вспомнил бал у леди Диддеринг и то, как она флиртовала с ним и очаровывала его. Да, отчасти это было правдой.. Ему вдруг отчаянно захотелось поверить, что он женился на Анне ради нее самой. Так ведь и было, с горечью напомнил он себе. Он позволил себе влюбиться в нее – ненадолго.

– Прости меня, – сказала Генриетта. – Прости, что могла предположить что-то другое. Кто стал бы сомневаться, что любой мужчина влюбится в Анну и женится на ней в течение недели. Я рада, что ты любишь ее. Если бы это оказалось не так, нам было бы опасно оставаться наедине. Нам не следовало бы быть вместе сейчас. Жаль, что я не знала, что ты сегодня уедешь из дома. Я бы не позволила себе читать здесь одной. Ты не должен был останавливаться, когда увидел меня, Люк. Тебе следовало проехать дальше.

Но он знал. Она подстроила эту встречу. Неужели даже Генриетте нельзя доверять?

– Ты моя невестка, Генриетта, – твердо сказал Люк. – Все, что случилось, случилось давным-давно с двумя детьми, которых больше не существует.

Но они существовали. Где-то глубоко внутри него, несмотря на то, что прошли долгие годы, все еще жил тот мальчик, которым он был когда-то. И где-то там была Генриетта и Джордж.

«Да, – сказал он себе. – Это правда. Это должно быть правдой».

– О Господи, – прошептала Генриеттта и вскинула руку, чтобы задорно помахать гулявшим в саду. – Клянусь, я больше никогда не буду гулять с твоим мужем, Анна, – весело закричала она. – Он всю дорогу расписывал мне, как он тебя любит, от самой изгороди, где мы встретились. Он даже не сделал мне комплимент о моей новой шляпке.

Наклонясь над перилами, отделявшими террасу от лужайки, Анна пристально взглянула на Люка, прежде чем улыбнуться Генриетте.

– Тогда это сделаю я, – рассмеялась она. – Тебе очень идет шляпка, Генриетта.

Люк поддался порыву. Он перегнулся через перила, обхватил жену за талию и поднял на руки, несмотря на ее протесты. Она снова рассмеялась, когда он поставил ее на землю рядом с собой.

– Через несколько месяцев вы уже не сможете сделать это так легко, ваша светлость, – сказала она, но вдруг вспыхнула и прикусила губу.

– О! Анна, – воскликнула Генриетта, прижав руки к груди. – Значит ли это то, что я думаю?

Люк заметил, что Эмили наклонилась и нюхает цветы, но Дорис слушала их с интересом.

– Анна носит ребенка, – сказал он, протягивая жене руку и радуясь тому, что она рядом. Он почувствовал облегчение, увидев ее, дотронувшись до нее и оттого, что может во всеуслышание заявить о том, что они навеки связаны друг с другом. Его сознание цеплялось за настоящее, отвергая прошлое.

Генриетта уже обнимала и целовала Анну, и Дорис присоединилась к ним. Они смеялись и говорили все разом. Люк скорчил гримасу и встретился глазами с Эмили. Она с недоумением смотрела на происходящее. Он пожал плечами и поднял брови, и она улыбнулась ему.

– Это будет мальчик, – говорила Генриетта. – Я знаю, Анна. Это должен быть сын. Как я счастлива за тебя – и за Люка, конечно, хоть он и не похвалил мою шляпку. Может быть, я даже прощу его. – Она засмеялась. – Я пойду в дом с Дорис и Эмили. Я знаю, когда собираются трое – это уже толпа.

Он смотрел, как она уходит, и чувствовал себя почему-то подавленным. В какие-то мгновения он снова хотел ее. О, не физическим, но ностальгическим желанием. Он хотел, чтобы они снова стали детьми. Да, он не напрасно боялся возвращения домой – он хотел изменить мир.

Анна взяла Люка под руку, и они медленно пошли в направлении конюшни.

– Я сожалею, – сказала она. – Это было твоим правом объявить об этом. Уверена, ты предпочел бы сделать это более официально.

– Мое право? Мне кажется, мадам, что моя роль – ничто по сравнению с вашей. Значит, я не смогу поднять вас через несколько месяцев? Это вызов?

Анна рассмеялась, и ее смех был полон счастья и солнечного света.

Он вдруг понял, что ему не хочется идти в гостиную к чаю. Он хотел бы сделать это наедине с женой. Даже необязательно было бы заниматься с ней любовью, хотя идея была несомненно привлекательной, но просто побыть с ней вдвоем, чтобы смотреть только на нее, разговаривать только с ней, слышать только ее голос.

Люк вздрогнул, осознав, насколько он зависит от ее спокойного, солнечного характера. Особенно здесь, в Бадене. Он не был уверен, что даже сейчас не сбежал бы обратно в Париж, если бы не Анна.

А почему он не должен зависеть от нее? Она его жена. С брачной ночи она не дала ему повода не доверять ей. А что касается ее прошлого и тайны, которую она не пожелала открыть ему, – разве у него самого не было таких тайн?

– И сколько месяцев должно пройти, прежде чем моя сила подвергнется испытанию, мадам? – спросил он.

– Прежде чем я стану толстой и уродливой? – Она снова рассмеялась. – Надеюсь, еще месяца два. Еще не прошло двух месяцев.

– Толстая и какая? – Люк грозно нахмурил брови. – Уродливая, Анна? С моим ребенком? Для кого уродливая, интересно?

Ему нравилось дразнить ее. Заставлять ее смеяться. Он знал, как это сделать, и она тоже знала. Давно прошли те времена, когда он хватался за шпагу всякий раз, как только мужчина пытался посмеяться над ним, или становился холодным и надменным, если это была женщина.

– Я просто напрашиваюсь на комплимент, – парировала она. – Раз уж вы пожалели его для Генриетты – как это некрасиво, ваша светлость, – то, может быть, приберегли для меня? Так я буду уродливой?

– Мадам. – Он остановился и поцеловал ей руку. Ее глаза сияли озорством. – Я знаю только один способ для вас стать еще прекраснее в моих глазах – когда вы будете беременны уже девять месяцев.

– О! – Озорство в ее глазах сменилось грустью. – Это правда, ваша светлость? Или это просто парижская галантность?

– Клянусь вам, это не то, что я привык говорить дамам, мадам. Я не очень-то люблю получать пощечины. – Он снова поцеловал ей руку.

Анна запрокинула голову и весело расхохоталась,

– Пора возвращаться. На нас рассердятся, если мы опоздаем к чаю, – сказал Люк.

– Да, действительно, – ответила Анна. – И я голодна. Я забываю, что ем теперь за двоих. Если я ограничиваю себя в чем-то, то не имею права поступать так с человеком, который не может постоять за себя сам.

– Или сама, – добавил он.

– Или сама.

У Анны дар быть счастливой, внезапно понял Люк. И делать счастливыми других. Он действительно сделал хороший выбор.

* * *

– Анна. – Генриетта догнала свою невестку, поднимавшуюся по лестнице после чая, и пошла рядом, взяв ее под руку. – Я хотела поговорить с тобой наедине как можно скорее.

Анна вопросительно взглянула на нее.

– Я не хочу, чтобы ты неверно истолковала то, что увидела, – объяснила Генриетта. – Это было совсем невинно.

Анна продолжала с недоумением смотреть на нее.

– О конечно, ты не правильно поняла нас, а теперь делаешь вид, что это неважно. Поверь мне, я думала, что Люк дома. Я вышла с книжкой, чтобы побыть одной, а он заметил меня, когда проезжал мимо. Я предложила, чтобы он поехал дальше, а я пошла пешком, чтобы никто не увидел нас и ничего не подумал. Но ведь Люк сама галантность. Он настоял на том, чтобы мы оба шли пешком. Клянусь тебе, больше ничего не было. Пожалуйста, поверь мне.

Анна с изумлением смотрела на нее.

– Генриетта, не будь такой глупой, – конечно, я знаю, что ничего больше не было.

Генриетта вздохнула с видимым облегчением.

– Ты так великодушна, Анна. Конечно, ты уверена в любви Люка и доверяешь ему. И я надеюсь, достаточно уверена в моей дружбе, чтобы доверять мне. Что прошло, то прошло. Как сказал Люк во время нашей прогулки, мы были просто детьми и это случилось больше десяти лет назад.

Анне неожиданно стало холодно.

– Генриетта, ЧТО случилось десять лет назад?

Генриетта быстро прижала руку к губам, испуганно глядя на нее.

– Так ты не знала? – прошептала она. – Он не рассказал тебе? Ох. – Она закрыла глаза. – Мне надо было догадаться об этом раньше. Мне надо было догадаться.

Анна сочувствовала невестке. Она знала, что испытывает человек, когда невольно скажет то, о чем потом ему приходиться жалеть. Ей стало неспокойно на душе. Она не была уверена в том, что хочет знать правду. Анна открыла дверь в свои комнату.

– Проходи и садись, – сказала она. – Может быть, ты лучше поведаешь мне о том, что произошло.

Генриетта села в кресло и закрыла лицо руками.

– Господи, какая я глупая. Конечно, он не говорил тебе об этом. Почему я думала, что говорил? – Она решителык взглянула на Анну. – Ничего не было, Анна. Мы росли вместе, Люк и я, и, когда достигли определенного возраста, влюбились друг в друга. Мы собирались пожениться.

Люк и Генриетта. Выросшие вместе. Влюбившиеся друг в друга. Два прекрасных человека. Да, конечно. Конечно.

– Но что произошло? – спросила она.

Нет, она не хотела этого знать. Когда у нее появилась возможность узнать обо всем – она испугалась. Может быть, ящику Пандоры лучше было бы оставаться закрытым? Но он уже открыт. Люк и Генриетта.

Генриетта долгое время сидела, закрыв глаза и прижав руки к губам.

– Как я могу рассказать тебе? – сказала она наконец. – Но как могу не рассказать? Ты можешь вообразить то, чего и не было в действительности. Хотя что может быть хуже? Джордж изнасиловал меня, и я зачала ребенка. Люк умолял меня выйти за него, он рыдал, Анна, – но я не могла. Я была беременна от его брата, и я вышла за него замуж, после того как Люк вызвал его на дуэль и едва не убил. До нас доходили слухи, что он стал каким-то диким и что я виновата в этом. Считают, будто у него больше нет сердца. Это не правда, Анна. У него есть сердце. Он любит тебя. Ведь он говорил тебе? Все это произошло так давно.

Нет. Она не слышала от него ничего подобного. Скорее наоборот. Он говорил, что женился на ней, чтобы она родила ему сыновей. Она знала это с самого начала.

Но когда-то он любил. Любил так сильно, что из-за этого был готов убить собственного брата. Настолько сильно, что уничтожил в себе все чувства после трагического выстрела. Он любил Генриетту. И даже несколько недель назад он не хотел возвращаться в Баден. Не хотел возвращаться к Генриетте. Боялся этого.

А теперь они снова увиделись и были вдвоем достаточно долго, чтобы расстроить Генриетту. Хотя между ними всегда будет стоять то обстоятельство, что Люк женат, а Генриетта – вдова его брата.

– Я рада, что ты мне все рассказала, Генриетта, – произнесла она наконец. – Я должна была это знать. Ведь я знала о дуэли. – Она улыбнулась. – Не расстраивайся из-за того, что проговорилась.

– Нет, это ужасно, – горячо запротестовала Генриетта. – Теперь это встанет между нами, а я так мечтала иметь подругу.Анна обняла ее.

– Я тоже, – сказала она. – Ничто не помешает нашей дружбе, глупышка. Ты моя сестра и мой друг. – Ей так хотелось, чтобы это было правдой.

Генриетта обняла ее в ответ.

– Клянусь тебе, Анна, все это в прошлом. И для меня, и Для Люка. Так и должно было случиться. Даже если бы он не женился на тебе, мы не смогли бы быть вместе. Тебе нечего бояться. Между нами абсолютно ничего не было сегодня днем.

– Глупышка, – повторила Анна.

И все же она невольно подумала о том, что оправдания ее невестки слишком горячи.

Глава 15

Эшли отчаянно скучал. Он был дома уже целых два месяца и никогда еще не чувствовал себя таким бесполезным. Он читал, скакал верхом, гулял, удил рыбу, навещал соседей и флиртовал с соседскими дочками. Он даже затащил в постель одну темпераментную и хорошенькую дочку рабочего, но сразу же оборвал эту связь, не желая плодить незаконнорожденных. Его отец всегда был строг в этом отношении.

Он избегал Люка. За два месяца они едва обменялись парой слов. Но хуже всего для Эшли было осознавать, что он не прав. Он беспечно жил в Лондоне, тратя больше, чем ему полагалось, хотя его обеспечение было вполне приличным. А Люк еще и увеличил его. Эшли был в школе, когда умер отец, и в университете, когда умер Джордж. Но он знал, что они обошлись бы с ним так же, как Люк. Если не хуже. Теперь он знал, что Люк был изгнан из дома после дуэли и лишен даже необходимого содержания.

Однако Эшли понял – не так-то просто признаться в том, что ты не прав. Это чувствительно ударило бы по его гордости. Да, он не испытывал больших симпатий к Люку, ведь это Люк сделал так, что он чувствует себя виноватым.

У Эшли все еще не проходило ощущение, что его предали, когда он видел, как изменился брат. Он помнил всегда улыбающегося, мягкого, терпеливого старшего брата, который был для него кумиром. С Джорджем их разделяла разница в возрасте и положении, и они не могли сблизиться, пока Эшли был ребенком, и потом, когда он вырос. А Люк всегда был рядом, готовый поиграть, помочь с урокамн, выслушать и утешить, если младшего брата за что-то наказывали. Теперь Эшли понимал, что любовь и уважение Люка он всегда ценил больше, чем любовь и уважение кого бы то ни было.

Он знал, что Люк изменился. Он всегда жадно вслушивался во все разговоры, из которых пытался хоть что-нибудь узнать о нем. Из тех сведений, которые доходили до него – обычно от дядюшки Тео, – перед ним вставал образ блестящего, модного и бесстрашного мужчины. Когда он узнал о том, что Люк возвращается, то подумал, что они станут приятелями и союзниками. Он представлял, как они вместе будут пить, играть и соблазнять женшин, а его друзья завидовать тому, что у него такой лихой старший братец.

Но Люк ничуть не походил на того человека, которого он помнил и которого ему рисовало воображение. О, он был модным до невозможности и, несомненно, очень привлекательным для женщин. Но замкнутым и холодным, что сперва отпугнуло Эшли, а затем вызвало неприязнь к брату. Казалось, Люк еще более привержен долгу и идее сохранить свое состояние, чем отец и Джордж. Ему были чужды любовь и сострадание. Вспомнить хотя бы, как он обошелся с бедной Дорис. Да и с ним самим. Эшли не мог признать правоту Люка, хотя и сознавал, что они с Дорис вели себя непозволительно.

Люк сказал ему, что он сможет снова уехать, если докажет, что ему можно доверять. И хотя Эшли знал, что не прав, упрямство не позволяло ему просить прощения. Да и каким образом он может доказать, что достоин доверия? Он не знал, чего хочет от жизни, и оставался дома, скучая и чувствуя себя несчастным.

Однажды днем он бесцельно бродил вдоль реки, петлявшей между деревьями, пока не пришел к водопаду – высокому крутому обрыву, с которого пенясь падала бурлящая вода. Вид и шум воды всегда успокаивали его, и Эшли решил не возвращаться к чаю, а провести время, сидя на камнях неподалеку от водопада. Ему не хотелось есть.

Но кто-то другой опередил его. Она стояла на влажном камне, нависавшем над водопадом. Она была босиком, а ее платье подоткнуто так, что открывало тонкие щиколотки. На ней не было ни кринолина, ни тяжелых нижних юбок. Спутавшиеся волосы мягкими волнами обрамляли ее лицо, спадая на спину. Ее совсем еще девчоночья фигурка была такой тоненькой, что она казалась выше своего роста. Придерживая платье, она пыталась дотянуться ногой до воды.

– Смотри не свались, – окликнул ее Эшли.

Сам водопад не представлял опасности, опасны были ушибы, которые можно было получить, ударившись о камни. Но он знал по собственному опыту, что вода была очень холодной и оказаться в ней не доставило бы никакого удовольствия.

Ответа не последовало, и он вдруг вспомнил, что девочка не может услышать его. Он подошел медленно, чтобы не испугать ее. Заметив его, она быстро подтянула ногу и улыбнулась. Это была солнечная улыбка, точь в точь как у Анны. Девочка спрыгнула с камня и, подняв голову, заглянула ему в лицо. Она едва доставала макушкой ему до подбородка.

– Ты тоже сбежала, маленький олененок? – спросил Эшли. Глупо было с его стороны что-либо говорить ей, но он понимал, что, молча улыбаясь, он будет выглядеть вообще идиотом.

Через несколько лет десятки мужчин станут добиваться этих глаз, глухая она или нет, подумал Эшли. Эти глаза пристально следили за его губами, и, когда он замолчал, она улыбнулась и кивнула ему. Неужели она поняла его?

– Почему ты одна? – продолжал он. – Где твоя няня?

Улыбка стала озорной, и девочка беспечно махнула рукой в направлении дома.

– Тебе нравится быть одной? – спросил Эшли.

Эмили повернулась, взглянула на водопад и на деревья, по берегам реки, потом положила обе руки на сердце, а затем распахнула их, как бы пытаясь обнять все вокруг, и снова взглянула на него.

– Ты любишь все это? – А кто бы не полюбил это прекрасное уединенное место? Но как это – не слышать шума воды? – И тебе нравится убегать и быть здесь одной?

Должно быть, невозможность слышать погружает человека в совершенно особенный внутренний мир. Этой девочке, наверное, одиноко. Но ее улыбка казалась по-настоящему счастливой.

– Я потревожил тебя? – снова заговорил он. – Я сейчас уйду, только будь осторожнее. – С этими словами Эшли указал на камень, на котором она только что стояла.

Но она вдруг схватила его за руку и замотала головой. Вот как, он все еще кому-то нужен, пусть даже это только ребенок?

– В чем дело, маленький олененок? – спросил Эшли. Вместо ответа она потянула его за собой. Она уселась на камень, нависающий над водой, и показала ему, чтобы он сел рядом с ней. Девочка спустила ноги, болтая ими в воде, и улыбнулась Эшли.

– Это вызов? – спросил он.

Она нагнулась и зачерпнула руками воду. Эшли ждал, что она плеснет ее в него, и приготовился, чтобы не вздрогнуть, но девочка закрыла глаза и коснулась воды сначала одной щекой, а потом – другой. На ее лице было выражение блаженства.

«Может быть, ощущения становятся сильнее, когда одно из них отсутствует?» – подумал он.

Искушение было сильнее него. Эшли снял туфли и стянул чулки. Он осторожно опустил ноги в воду и почти задохнулся от холода.

– Проклятие! – воскликнул он.

Эмили смеялась, глядя на него, и звуки эти казались странными и неловкими.

Он снова поднял ноги, поставив их на край камня и обхватив руками колени. Эмили повторила его позу, прислонившись щекой к коленям. Она пристально смотрела на него.

– Ты что так смотришь, олененок? Вода очень холодная.

Она мечтательно улыбнулась. Милый ребенок. Сколько ей лет? Четырнадцать? – сказала Анна. Четырнадцать и его двадцать два. Восемь лет. Та же разница, что между ним и Люком. Неужели Люку он казался таким же ребенком? Но его брат всегда был терпелив с ним и никогда не давал ему понять, что у него есть занятия поинтереснее, нежели возиться с докучливым младшим братцем. Эшли посмотрел на девочку.

– Ты понимаешь меня, но не можешь ничего сказать. Это больно?

Ее глаза – чудесные выразительные глаза – стали грустными. Могла ли она как-то выражать свои чувства? Несколько взмахов руками? Неужели никто не позаботился о том, чтобы придумать для нее язык, на котором она могла бы разговаривать? Но даже тогда можно ли было бы понять ее глубочайшие переживания.

Эшли улыбнулся девочке.

– Ответь мне, – мягко попросил он.

Она кивнула, продолжая прижиматься щекой к коленям. Эшли протянул руку и нежно откинул локон, упавший ей на лицо. Эмили снова улыбнулась. Она протянула к нему руку, похлопав четырьмя сжатыми пальцами по большому пальцу, а затем указала ему на себя. Когда он ничего не ответил, девочка повторила этот жест.

– Ты хочешь, чтобы я поговорил с тобой? – догадался Эшли.

Она кивнула.

И он начал говорить, рассказывая о своем детстве, о том, как однажды вернулся на праздники из школы, чтобы обнаружить, что Люка нет, о том, как глупо, по-мальчишески вел себя в Лондоне, – хотя и не упомянул о женщине, бывшей причиной такого поведения, – о том, как он скучает здесь. Рассказал, что чувствует себя так, будто его предали, и в то же время виноватым.

Было большим облегчением рассказать все кому-то, даже человеку, который вряд ли понял большую часть его рассказа. Было так приятно чувствовать чью-то симпатию. Казалось, это избавляет его от одиночества.

– Я жалкое, несчастное создание, маленький олененок, – сказал он наконец, усмехнувшись.

Она медленно покачала головой.

– А ты хороший слушатель. – Он осознавал всю иронию своих слов, и все-таки это была правда.

Девочка улыбнулась в ответ на его слова.

Эшли не сказал больше ни слова. Он просто слушал успокаивающий шум бегущей воды и вглядывался в ее темную бурлящую глубину. И когда маленькая ручка скользнула в его руку, он сжал ее, принимая и отдавая тепло. Она была ребенком, нуждающимся в любви, а он был взрослым, нуждающимся в компании.

– Эшли! Что здесь, черт побери, происходит? – Холодный надменный голос резанул, как острый нож. Эшли резко обернулся и увидел брата, стоящего у деревьев в нескольких футах от них. Люк подошел ближе.

– Тебе не пришло в голову, что Анна с ума сходит от беспокойства? – жестко спросил он. – Это ты привел ее сюда? Она – ребенок и должна быть со своей няней.

Эмили почувствовала что-то неладное и обернулась. Она вскочила на ноги и запрыгала вниз по камням, как какое-нибудь дикое и грациозное животное, протягивая Люку руки. Он взял их и улыбнулся ей. Эшли вдруг осознал, что первый раз за десять лет он видит улыбку брата.

– Анна беспокоится о тебе, моя дорогая, – сказал Люк девочке.

Значит, он тоже знал, что ребенок читает по губам.

– Пойдем домой к чаю? – продолжал Люк.

Она взяла его под руку и протянула другую руку Эшли. Тот покачал головой.

– Тебе лучше пойти с нами, – твердо сказал Люк. Эшли натянул чулки и туфли и медленно поднялся на ноги.

Эмили, улыбаясь, все еще протягивала ему руку. Эшли взял ее под руку. Интересно, как много она поняла из того, что он рассказал ей?

Это была долгая дорога домой. Он должен был идти рядом с братом, и только глухонемая девочка разделяла их.

– Черт побери, Люк, – выпалил он после нескольких минут молчания, – ты не смеешь так думать обо мне! Я мот, и игрок, и пьяница, и бабник? Пусть так. Но я не соблазнитель детей!

Он гневно взглянул на брата поверх головы Эмили. Люк был так же спокоен, хладнокровен и безупречен, как всегда. Его волосы были напудрены, и к чаю он надел зеленый шелковый камзол поверх бледно-зеленого жилета.

– Черт побери, Люк, скажи что-нибудь!

– Знаю, – сказал Люк, не глядя на него. – Но ребенок на моем попечении. Она дорога моей жене. А ее недостаток не позволит ей услышать крики, если ее будут звать, и самой позвать на помощь. Теперь уже вечер, начинает темнеть. И я был очень зол, что ты не подумал о том, как волнуется Анна. Но может быть, я ждал слишком многого. В твои обязанности не входит заботиться об Эмили. Я верю, что ты вел себя с этим невинным ребенком так, как я ожидал бы от своего брата и от любого джентльмена.

Извинялся ли он? Эшли не был уверен в этом. Но слова Люка снова заставили его почувствовать себя глупым младшим братом, на которого нельзя положиться. Хуже всего то, что это была правда. Ему следовало подумать о том, что о девочке будут беспокоиться.

– Я прошу прощения, – услышал он собственный голос. Это прозвучало как угодно, но не как слова извинения и раскаяния, но все-таки он произнес это. Люк какое-то время молчал.

– Я верю тебе, Эшли, – сказал он наконец. – Я не подумал ничего плохого, когда увидел вас вместе.

Несмотря на то, что он держал ее за руку? Конечно, подумал, дьявол его побери!

Но Эшли уже почти не злился.

Эмили тихо шла между ними, держа их под руки и улыбаясь своей ясной солнечной улыбкой. Знала ли она, что происходило между ними? У Эшли появилось странное чувство, что она не только знала, но и подстроила это. Но, конечно, такое невозможно. Она просто глухонемой ребенок.

Управлять семьей было для Люка совсем непросто. Он не привык к этому, и нельзя сказать, чтобы он наслаждался тем, что снова принадлежит семье. Особенно его удручало то, что его считали главой. Часто он с тоской вспоминал о своей жизни в Париже.

Однажды во время их утренней прогулки Анна заговорила с ним о Дорис. Он очень расстроился, потому что считал это время принадлежащим только им, и никому больше. Ему нравилось ехать чуть позади нее и любоваться ее грациозной посадкой в седле. В такие минуты ему хотелось, чтобы они принадлежали только друг другу и забыли бы обо всем вокруг. Он полюбил эти утренние прогулки. Скоро ему придется запретить ей ездить верхом. Странно, но мысль о том, что ему снова придется совершать прогулки одному, казалась ему малоприятной.

Он не хотел обсуждать с Анной никакие серьезные темы, он жаждал от нее только света в своей жизни.

– Люк, Дорис несчастна.

Как будто он сам не знал. Это камнем лежало у него на сердце, хотя ему не в чем было винить себя.

– Она ведет себя как обиженный ребенок, который ждет, чтобы на него обратили внимание. – Его голос прозвучал холоднее, чем он того хотел.

– Это точно те же слова, что говорит твоя мать, – тихо ответила Анна.

Так значит матушка тоже игнорирует Дорис? Да, это похоже на нее. А он ведет себя так же? Неужели он стал похож на нее? Он вспомнил, как катал маленькую Дорис верхом, сажая в седло впереди себя. Родители не одобряли этого, но он всегда поощрял ее, потому что ему нравилось слушать ее веселую болтовню. Только сейчас Люк вдруг понял, как он был одинок, раз так наслаждался привязанностью младших брата и сестры. Однажды, положив голову ему на грудь, Дорис сказала, что, когда вырастет, выйдет замуж только за него. Ей было лет пять.

– Боюсь, я ничем не могу помочь ей, – ответил. Люк Анне. – Единственное, что я мог сделать, чтобы прервать эти тайные отношения и не дать ей возможности снова сбежать, – это отправить ее домой. Я не жалею, что поступил так.

– Ты поступил совершенно правильно, спасая ее от самой себя, Люк, но...

– Но что? – Он совсем не хотел, чтобы Анна исполняла роль его совести.

– Мне кажется, она думает, что ты заботился только о своем спокойствии и чести семьи. Она думает, что ты не любишь ее.

– Ты не можешь выйти за меня, Дор, – ответил он ей тогда с усмешкой. – Я твой брат.

– Но я люблю тебя больше всех на свете, – возразила она, глядя на него так, как будто у нее что-то болело. – Больше, чем маму и папу и Джорджа. Даже чуточку больше Эшли.

Он обнял ее одной рукой, не отпуская поводья.

– Я тоже люблю тебя, – сказал он ей. – Больше всех на свете, кроме Эшли. – Хотя Джорджа он обожал тоже. – Я люблю вас обоих одинаково. Мы всегда будем любить друг друга, потому что мы брат и сестра.

Она прижалась к нему еще крепче.

– Я собираюсь попросить короля, – заявила она, – чтобы он позволил тебе жениться на мне, Люк.

Молчание между ним и женой затянулось.

– Это правда? – Ее голос был странно напряженным. – Ты действительно не любишь ее?

– Я не знаю, что такое любовь, Анна. Кажется, я тебе дал это понять наутро после нашей первой брачной ночи. Я могу только исполнять свои обязанности. Лучше, если ты будешь помнить об этом и не взывать к чувствам, которых я не испытываю.

Она ничего не ответила, но вдруг пришпорила свою лошадь так, что та помчалась галопом. Он догнал ее у конюшни и молча помог спешиться. Он не знал, был ли это намеренный вызов, но не стал бранить ее. Он не хотел снова чувствовать себя не правым.

Его раздражало, что она вообще заговорила об этом. Дорис была его сестрой, членом его семьи. Он будет поступать с ней так, как считает нужным, и не нуждается в одобрении Анны. Анна вообще нужна ему только для... Но Люк вздрогнул. Нет, это не правда. Она нужна ему не только для этого. Нужна? Он снова вздрогнул.

Он пытался поговорить с Дорис, но сделал ошибку, вызвав ее к себе в кабинет и приняв, сидя за большим черным столом. Она не попыталась помочь ему, отказавшись сесть, и стояла перед ним как ребенок перед строгим отцом в ожидании наказания.

– Ты страдаешь, Дорис.

Она засмеялась.

– Послушай, ведь это было невозможно. Даже если бы ты приучила себя к бедности и смирилась с потерей положения в обществе и всего того, к чему ты привыкла с детства, ты не была бы счастлива с Фроули. Поверь, ему нужна была не столько ты, сколько твое приданое.

– Но, кажется, я нужна была ему больше, чем нужна теперь здесь, – холодно ответила Дорис.

– Здесь – твой дом. Твоя семья. Ты действительно не веришь, что он был готов взять деньги – пять тысяч фунтов в обмен на обещание отступиться от тебя?

– Когда человек очень беден, пять тысяч фунтов могут, стать для него непреодолимым искушением. Тебе это, конечно, кажется ничтожной суммой.

– Проклятие, Дорис, ты все еще оправдываешь его?

– Я ненавижу его, потому что верю тебе, – спокойно сказала девушка. – Но тебя я ненавижу еще больше за то, что ты, ввел его в искушение и заставил сделать это.

Люк барабанил пальцами по столу.

– Ненавидишь за то, что я спас тебя от невыносимого, ужасного будущего? – спросил он наконец.

– Да.

– Я ненавижу тебя.

Однажды она уже сказала ему эти слова. Ей было восемь лет, когда она узнала, вернувшись с прогулки, что он спецнально увел ее из дома: она не позволяла пристрелить старого пса, которого любила всей душой, но который был уже очень болен.

– Я ненавижу тебя. Никогда в жизни больше не полюблю тебя.

Как он тогда повел себя? Он обнял ее и прижал к груди, хотя она вырывалась, кусалась и царапалась. Он крепко держал ее, пока она не расплакалась, и тогда стал баюкать ее и плакать вместе с ней, несмотря на то что ему уже было девятнадцать. А потом он отнес Дорис в ее комнату н сидел, держа ее на коленях, пока она не уснула.

Это было тогда. Но теперь все было иначе. Теперь он барабанил пальцами по столу и смотрел на сестру из-под полуопущенных век.

– Ты останешься здесь на всю зиму, – сказал он ей. – Возможно, весной я позволю тебе вернуться в Лондон. К тому времени ты забудешь Фроули и сможешь найти себе подходящую партию. – Люк старался, чтобы его слова звучали примирительно.

Дорис слабо улыбнулась.

– Теперь я могу идти? – спросила она. Люк кивнул.

Дорис повернулась, чтобы уйти, но остановилась в дверях.

– Я всегда думала, что самым ужасным будет никогда больше не увидеть тебя, – медленно сказала она. – Я ошибалась. Хуже всего оказалось снова встретиться с тобой. Надеюсь, что у Анны будет сын. Надеюсь, у нее будет много сыновей. Потому что если Эшли станет герцогом, то, может быть, я и его потеряю.

И была Генриетта.

– Люк, – сказала ему однажды Анна, когда он уложил ее в постель, бережно накрыв одеялами, – заметив, что она устала после визита к соседям, он настоял на том, чтобы Анна легла отдохнуть. – Генриетта говорит, что в некоторых комнатах надо сменить мебель и портьеры. Она считает, что дом должен выглядеть так, чтобы было ясно, что теперь середина восемнадцатого века. И просила меня поговорить с тобой об этом.

Люк присел на краешек кровати.

– А ты как считаешь? – мягко спросил он.

Анна колебалась.

– Мне нравится дух старины и изящества, царяший здесь, – сказала она наконец. – Я не могу представить себе что-нибудь другое. Но, может быть, Генриетта права?

– Мы будем следовать твоим желаниям, – ответил Люк.

– Но она запланировала перемены еще вместе со своим мужем. – В голосе Анны звучала грусть. – Кажется, ей не очень-то нравится все, что происходит, хотя она очень мила и клянется, что рада видеть меня хозяйкой... Может быть, нам стоит...

– Может быть, нам стоит помнить, что моя герцогиня – вы, мадам, а не Генриетта, – сказал он, наклоняясь к ней. – В этом доме не будет никаких перемен. Я принял решение, выслушав ваше мнение, и не изменю его.

Анна неуверенно взглянула на него.

– Она мой друг. Я не хочу делать ее несчастной. Она рассказала мне, что произошло. – Анна прикусила губу. – О том, почему она вышла за вашего брата, а не за вас.

Люк выпрямился.

– Я предполагал, что ты узнаешь об этом рано или поздно! Прошло много лет. Все это в прошлом.

Она слабо улыбнулась.

Не желая обсуждать что-либо, Люк поднялся и вышел из комнаты. Ему нечего было сказать, да он и не хотел говорить об этом с Анной. Анна была его настоящим и его будущим, и он не хотел пускать ее в прошлое.

Но была Генриетта. Всегда Генриетта. Он встречал ее во время прогулок верхом или гуляя по саду. Если он был в библиотеке или еще где-нибудь один, вскоре там появлялась Генриетта. Всегда случайно. Она всегда была удивлена и напугана, застав его именно здесь и именно сейчас.

Люк понимал, что все это подстроено, как и их первая встреча. Генриетта не смирилась, как это сделал он. Она сама сказала ему, что страдала каждый день своей супружеской жизни и каждый день после. Даже теперь, когда он был женат, она не могла справиться с собой. Она была несчастна рядом с ним и не могла быть вдали от него.

А что можно было сказать о его собственных чувствах? Влекло ли его к Генриетте? Да, конечно. Она была очень привлекательной женщиной, и даже самый бесстрастный мужчина признал бы это. Но любил ли он ее? Был ли он все еще способен любить?

Люк не знал ответов на эти вопросы. Но он жил под страхом узнать их. Он боялся этих подстроенных встреч. Он знал, что произойдет, если хоть на минуту он потеряет контроль над собой. Но он никоим образом не давал понять этого Генриетте. В ее жизни и так было слишком много боли.

Генриетта ездила в Уичерли, чтобы увидеться с братом. Одна. Она привыкла ездить в одиночестве и одна наносить визиты. Эта привычка стала частью ее натуры с тех пор... С тех пор, как она сделала кое-какие глупости в своей жизни много лет назад.

Пребывание Люка в Бадене было для нее абсолютно невыносимым, рассказывала она Вильяму. Когда-то он принадлежал ей, и только ей. И она могла лепить из него что угодно. Она помнила, как он рыдал в ее объятиях, узнав, что она выходит замуж за Джорджа. Из-за нее он вызвал Джорджа на дуэль и чуть не убил его. Ей всегда было интересно, что случилось бы, если бы это произошло. Вышла бы она за Люка?

Но теперь постоянно ощущать его присутствие рядом было невыносимо. Она знала, что они не смогут пожениться, но в своих мечтах представляла, как они будут жить вместе в Бадене – герцог и герцогиня, пусть даже не состоящие в браке. Она представляла себе, как будет хозяйкой Бадена и станет там делать все что захочет, чего Джордж никогда не позволял ей. А Люк будет любить ее и выполнять все ее желания. Она никогда не верила рассказам о нем.

Но он привез домой жену. Невозможно было понять, влюблен он в Анну или нет. Но было ясно, что он считает Анну хозяйкой дома. К тому же Анна ждала его ребенка.

Был темный ветреный вечер. Генриетта мрачно смотрела на дорогу. Она никогда не забудет своего разочарования, когда у нее родился мертвый ребенок. Никогда не забудет, как Джордж сказал ей тогда, что он счастлив, как никогда не был счастлив за всю свою жизнь. И что он позаботится о том, чтобы у нее впредь не было ни единой возможности забеременеть от него.

– Люк будет моим наследником, – говорил он со странной улыбкой.

И Люк стал им.

Но Генриетта прогнала неприятные воспоминания. Прямо перед ней посредине дороги неподвижно стояла лошадь. На ней сидел высокий худощавый мужчина, закутанный в длинный черный плащ, в полумаске. Его шляпа была низко надвинута на лоб.

– Мадам, я напугал вас, – мягко сказал всадник. «Разбойник во владениях Вильяма?» – в гневе подумала Генриетта. Она высоко подняла голову. Будь она проклята, если покажет, что напугана.

– Что вам угодно? – холодно спросила она. – У меня ничего нет, кроме колец и нескольких монет в кошельке. Мой брат повесит вас.

Он был даже привлекательным, когда улыбался.

– Я не претендую на то, что принадлежит вам, герцогиня Гарндонская, – сказал он, заставив ее удивленно поднять брови. – Скорее я хочу вернуть вам то, что по праву ваше.

– Вот как? – Генриетта была воэмущена и... заинтригована. – Ошибаетесь. От меня вы ничего не получите.

Он наклонился к ней и снова улыбнулся.

– Неудивительно, что герцог так влюблен в вас, мадам.

– Думаю, вы спутали меня с другой герцогиней. А теперь извините меня...

Но он поехал рядом с нею. Так близко, что их колени почти соприкасались. Его глаза пристально разглядывали ее сквозь прорези маски.

– Мне нужна ваша помощь, мадам.

«В этом разбойнике в маске чувствуется настоящая мужественность, – думала Генриетта. – И я ему явно нравлюсь».

Ею так давно не восхищался ни один мужчина. Конечно, не считая местных землевладельцев, которые для нее просто не существовали.

– У герцога есть жена, но она претендует на него незаконно, – продолжал незнакомец.

– Анна?

– Да, Анна. Она покинет его рано или поздно.

Генриетта вздрогнула, забыв о том, что надо держаться холодно и высокомерно.

– Она ваша?.. – начала она.

– Нет. – Он медленно оглядел ее с ног до головы. – Между нами нет никакой романтической связи. Я просто хочу освободить герцога от такой обузы ради справедливости. И вы можете помочь мне, мадам.

– Я?

Может, это и нескромно, но она не носила шаль. Генриетта гордилась своей грудью и была очень рада, что сегодня вечером ничем не прикрыла ее.

– Каким образом, сэр?

– Позвольте, я объясню.

Но перед тем как снова сказать что-нибудь, он снял с Генриетты перчатку и прижался губами к ее руке. Потом он перевернул ее руку, и Генриетта почувствовала, как он касается ладони кончиком языка.

Генриетта задрожала от удовольствия.

– Кто вы?

Он улыбнулся ей.

– Слишком много вопросов сразу, мадам. Может быть, сначала разберемся с первым? Второй не имеет никакого значения.

Глава 16

Анна поддалась искушению. Когда Люк вытащил у нее из-под головы руку и хотел встать, чтобы отправиться на ежедневную утреннюю прогулку, она осталась в постели и лишь сонно пробормотала что-то.

– Поспи еще, – предложил ей Люк как всегда.

И она, последовав его совету, перекатилась в теплуюю ямку, оставленную его телом. Анна пропустила их совместную утреннюю прогулку верхом – ее любимое время дня.

Теперь она стояла у окна в спальне, рассеянно глядя на сад и деревья, в которых уже можно было заметить признаки увядания и приближающейся осени. Кто-то уже заходил в комнату и разжег камин. Должно быть, она спала как убитая, раз не услышала этого.

Но ведь она спит теперь за двоих, оправдывала себя Анна. Она положила руку на живот. Сквозь тонкую ткань пеньюара Анна ощущала его увеличившиеся размеры. Прошлой ночью Люк положил на него руку – впрочем, теперь он делал это часто – и поинтересовался у Анны, где бы это она могла потерять свою талию.

Да, эти месяцы принесли Анне настоящее удовлетворение. Ее ребенок стал ощутимой реальностью. Теперь он существовал не только в ее воображении, она чувствовала его внутри себя. Стала появляться непривычная усталость, Анна чаще испытывала голод и ощущала, как ребенок толкается в ней. Она радовалась своему предстоящему материнству, как может радоваться только женщина, приготовившаяся прожить всю жизнь бесплодной девственницей.

Это продолжалось уже больше трех месяцев. Два месяца они были дома. Анна начинала верить в свободу. Верить в счастье.

Ей нравилось заниматься домашними делами. Она выполняла свои обязанности герцогини и верила, что люди Люка любят ее. Она подружилась со всеми соседями и несколько раз устраивала обеды и вечера с картами и танцами. Она с удовольствием принимала ответные приглашения, и соседи, которые побаивались Люка, теперь снова охотно принимали его.

Эмили, казалось, здесь была так счастлива как никогда дома. Люк, к удивлению Анны, по-доброму относился к девочке, и Эмили привязалась к нему. Но в Эшли она нашла своего героя и старалась при любой возможности быть рядом с ним. Анна сказала ему извиняющимся тоном, что девочка не должна превращаться для него в обузу, но Эшли ответил, что она нравится ему и он всегда рад ее обществу. И он часто брал ее с собой на прогулку и даже кататься верхом, всегда извещая об этом ее нянек и спрашивая разрешения у Анны. Это была трогательная пара: немой ребенок и одинокий несчастный мужчина. Казалось, они находили утешение в обществе друг друга.

Анна не могла разжечь даже искру интереса друг к другу в Агнес и Эшли. Агнес, несмотря на свою красоту, очень смущалась в обществе красивых мужчин – а Эшли был очень привлекательным. По соседству с ними жили и другие интересные молодые люди, и многие из них пытались ухаживать за Агнес, но та, казалось, предпочла им солидного и скучного лорда Севериджа, брата Генриетты. С ним нельзя было говорить ни о чем, кроме его фермы, его лошадей и гончих, но Агнес, сидя за обедом рядом с ним, слушала его с неподдельным интересом.

«Это будет хорошая партия, если до того дойдет, – думала Анна. – Но, Господи, до чего же скучная».

Она улыбнулась своим мыслям. За кого бы Агнес ни вышла, она выберет его сама. Если она захочет выйти замуж за скучного человека – так оно и будет. Но как можно Вильяма предпочесть Эшли? Хотя нельзя сказать, что и Эшли очень заинтересовался Агнес. Наверное, он был еще слишком молод, чтобы ограничить свои увлечения кем-то одним. К тому же он чувствовал себя несчастным и ненужным. Бедный Эшли!

Дорис тоже была несчастна, но меньше, чем Эшли. Они с Люком не разговаривали, несмотря на попытки Анны объяснить мужу, что Дорис не хватает его любви. Все это было очень грустно.

Дорис с Анной снова стали друзьями. Девушка сама заговорила с ней о том происшествии в «Рэнела-Гарденс» и сказала, что ни в чем ее не винит.

Дружба Анны с Генриеттой не охладела, несмотря на то, что теперь Анна знала об их прошлом. Она старалась выкинуть это из головы н жить настоящим.

Она старалась не думать и о своем прошлом. Да и ее нынешнее положение хозяйки и мысли о ребенке отвлекали ее от этих воспоминаний. Иногда она ощущала себя подобно человеку, который болел, и сейчас, все еще бледный и слабый, несомненно поправляется. Она чувствовала, как восстанавливается здоровье ее души и тела.

Но это не могло продолжаться долго.

Анна услышала шаги своей горничной и обернулась еще до того, как девушка постучалась и робко отворила дверь.

– Вам письмо, мадам, – сказала она, протягивая Анне конверт. – Его привез специальный посыльный и просил передать вам в руки.

Анна вспомнила, что, стоя у окна, заметила незнакомого всадника, скакавшего прочь от дома. Тогда она не обратила на него внимания. Возможно, он еще и сейчас был там, среди деревьев.

Она знала, от кого это письмо. Она могла даже не брать конверт и не смотреть на подпись, хотя сделала и то и другое.

– Спасибо, Пенни, – сказала Анна. – Я скоро буду одеваться. Вернешься через полчаса, хорошо?

– Да, мадам, – ответила девушка, делая реверанс. Она закрыла за собой дверь.

«Прошло уже много времени, моя Анна, – писал он. – Иногда я жалею, что позволил тебе выйти замуж. Но терпение ведет нас к счастью – я слышал, ты носишь наследника Гарндона».

Анна положила руку на живот и на секунду закрыла глаза. Она вдруг почувствовала головокружение и леденящий, обжигающий холод.

«Но ты прекрасна даже теперь, – продолжала читать Анна. – В своем зеленом утреннем платье ты была похожа на частичку сада, когда гуляла там позапрошлым утром. А молодой Коллинз почти нескромно восхищался тобой, когда ты, в роскошном голубом наряде, была на приеме у его матушки. Как видишь, моя Анна, я неподалеку».

Ей показалось, что она теряет сознание. Но ее мускулы были слишком напряжены, чтобы позволить ей упасть. Или хотя бы отойти от окна. У нее было ощущение, что за ней следят из-за каждого дерева. Она чувствовала чей-то взгляд у себя за спиной, но не могла повернуться.

«Не забывай – я только дал тебя взаймы. И еще одно маленькое испытание, моя Анна, прости меня. Небольшой долг, который должен быть выплачен. Совсем немного – двести фунтов. В ста ярдах к западу от ворот Баденского парка есть старый коттедж. У порога ты увидишь большой камень. Счет будет лежать сегодня под ним. Можешь забрать его, моя Анна, положив туда деньги. Тогда я буду считать, что долг возвращен. Постарайся сделать это до того, как взойдет солнце. Твой слуга Блэйдон».

Прошло несколько минут, и руки Анны уже почти не дрожали, сжимая конверт. Она привыкла к таким письмам. Подобным образом она выплатила уже многие отцовские долги, хотя знала, что их осталось достаточно, чтобы держать ее в пожизненном рабстве.

Ее мучили не только денежные долги. Если бы проблема была только в этом, она могла бы обратиться за помощью к Люку. Люк выплатил бы их ради нее – хотя теперь и ради ее брата. Даже не ради сестер: Шарлотта была замужем, а Агнес и Эмми в безопасности здесь, в Бадене.

Да, она обратилась бы к Люку, если бы речь шла только о деньгах. Она ничем не ущемила бы свою гордость, если бы попросила его выплачивать их постепенно из ее содержания. И рассказала бы Виктору, который ничего не знал о существовании этих долгов. Он думал, что благодаря какому-то чуду отец успел выплатить их. Виктор мог бы постепенно возвращать эти деньги.

И Люку не пришлось бы полностью оплачивать все эти огромные долги. К тому же он говорил, что у него два больших состояния. Он не отказал бы ей.

Однако дело было не только в долгах. И даже не деньги тут главное. Она оплатила уже множество счетов, но почти ни один – деньгами.

Она просто делала то, что Блэйдон требовал от нее. Она весело болтала со своими соседями на званых вечерах, отвлекая их внимание, пока он вытаскивал у них украшения и драгоценности. Она очаровывала мужчин, игравших с ним в карты, кокетливо обмахиваясь веером и как будто нечаянно позволяя нескромным взорам проникнуть к ней за корсаж, пока он обманывал их. Однажды она даже ездила с ним в город, где ее никто не знал, чтобы продать украшения ювелиру. Украшения, украденные у ее соседей и друзей.

В таких случаях он обычно возвращал один или несколько отцовских счетов, иногда заворачивая в них какой-нибудь подарок.

Тайна исчезновения стольких драгоценностей так и не была раскрыта, но у сэра Ловэтта Блэйдона было много «свидетельниц», готовых подтвердить, что Анна воровка. И две свидетельницы, присягнули бы в том, что она убила своего отца, столкнув его с крыши собственного дома. Казалось, у нее были все основания для этих преступлений. Всякий поверил бы, что она воровала, находясь в таком положении, и что убила отца, чтобы помешать окончательному разорению семьи.

Все знали, что она была отчаянно предана своему брату и сестрам.

А значит – она не могла обратиться к Люку. Ведь выплатить долги было не главным. Эти деньги служили только поводом для сэра Ловэтта Блэйдона, чтобы держать ее в подчинении ради его собственных целей, смысла которых Анна не понимала.

Она никогда не сможет расплатиться со всеми долгами. Даже если бы Люк согласился уплатить все, это не спасло бы ее. Попросив Люка о помощи, она рискует вызвать гнев сэра Ловэтта, и тогда тот выполнит все свои угрозы. Люк поверит, что он женился на женщине, которая была воровкой и убийцей. И действительно – она была соучастницей многих преступлений, и ни деньги, ни положение Люка не спасут ее от виселицы.

Анна направилась в свою маленькую гостиную. Там в ящике секретера лежали деньги. Люк хотел, чтобы у нее были свои деньги, несмотря на уверения Анны в том, что здесь, в Бадене, ей не на что их тратить. Она села за стол и отсчитала две сотни фунтов.

Анна прижалась лбом к холодной поверхности стола. Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь подавить тошноту и головокружение. Ее зеленое утреннее платье... Она гуляла в нем по саду с Эмми и Генриеттой. А в голубом она была у Коллинзов, где юный Сесил Коллинз смутил и тронул ее – и удивил Люка – своим телячьим восторгом. Как он узнал? Анна решительно поднялась и поспешила к себе в гардеробную, чтобы позвать горничную. Зачем ждать, когда пройдут эти полчаса?

* * *

Был прекрасный день, и в воздухе чувствовалось легкое дыхание приближающейся осени. Эмили проводила большую часть времени на улице, как и хотела. Теперь, когда ей было четырнадцать и она была почти совсем взрослой, не составляло большого труда ускользнуть из-под надзора няньки. Сегодня утром Эмили была одна – Эшли уехал с визитом к своим друзьям. Она любила Эшли как свою собственную душу, но и одиночество не тяготило ее. Большую часть времени девочка проводила одна, но почти никогда не ощущала себя одинокой. Она чувствовала, что ее любят. Особенно Анна.

Размышляя об этом, Эмили заметила, как Анна вышла из дома. Девочка просияла и сделала несколько быстрых шагов в сторону крыльца.

В последние дни ей почти не удавалось побыть с Анной вдвоем. Та обычно была с Генриеттой или еще с кем-нибудь из семьи или с Люком. Эмили любила Люка тоже, но очень жалела его – ей казалось, что он был несчастлив. Девочка радовалась за свою любимую сестру, что та вышла замуж за такого замечательного, красивого и доброго человека. Правда, Эшли не верил, что Люк добрый, но он ошибался.

Вдруг Эмили резко остановилась, чтобы Анна ее не заметила. Она поняла, что Анна не нуждается в компании. Она видела, как ее сестра в нерешительности остановилась на террасе, как будто боялась быть замеченной, а потом сбежала вниз по ступенькам и быстро пошла через сад, не обращая внимания ни на что вокруг. Определенно, у нее была какая-то цель, и Анна хотела быть одна – она даже не воспользовалась экипажем.

Эмили вздрогнула. Было что-то в поведении сестры, напомнившее ей о... Она почти забыла об этом. Она видела, как счастлива Анна. Она любила Люка и ждала от него ребенка. Эмили уже не вспоминала о том, что раньше Анна была очень несчастна, или старалась не вспоминать, уговаривая себя, что все – в прошлом. Но в сегодняшней Анне было что-то...

Эмили вдруг поняла, что идет за сестрой, стараясь не попасться ей на глаза. В Баденском парке это было сделать не так-то просто, но Анна почти не смотрела по сторонам. Она стремительно двигалась вперед, опустив глаза. Когда они вошли в лес, Эмили смогла подойти еще ближе, не опасаясь быть замеченной.

Куда направлялась Анна? У нее была какая-то цель, но Анна была уже слишком далеко от ворот и дороги, чтобы предположить, что она идет в деревню.

Эмили знала, что неподалеку есть заброшенный коттедж. Она нашла его во время своих прогулок и подумала, что он мог бы стать уютным прибежищем в сырые холодные дни. Но дверь была закрыта, и, несмотря на то, что это была старая и уже никому не нужная постройка, девочка побоялась разбить одно из окон.

Этот домик и был целью ее сестры – с удивлением поняла она. Эмили спряталась за дерево, она могла видеть, что Анна подошла к двери, но так нерешительно, будто ожидала, что в нее вот-вот выстрелят из окна или из-за деревьев. Потом она быстро спустилась с крыльца и приподняла край большого камня, лежавшего у порога.

Под ним что-то лежало. Это было похоже на листок бумаги. Анна взяла его, быстро огляделась и стала шарить рукой в юбке, стараясь нащупать карман. Она что-то достала из него и положила на то место, где лежал листок бумаги. Потом она опустила камень, развернулась и побежала по направлению к дому. Эмили прижалась к стволу дерева, чтобы не быть замеченной, но она отчетливо видела лицо Анны – оно было бледным и испуганным.

У Эмили упало сердце. Она закрыла глаза и прислонилась лбом к дереву. Значит, ее догадка оправдалась. Все начиналось сначала. Она чувствовала это.

Первым порывом девочки было подбежать к коттеджу – посмотреть, что Анна положила под камень. Но осторожность заставила ее остаться на месте, и всего через несколько минут она очень этому обрадовалась. Из леса вышел незнакомый мужчина и поспешил к коттеджу. Он поднял камень, вытащил то, что лежало под ним, и стал внимательно разглядывать.

Эмили увидела, что он пересчитывал деньги, высыпав их из маленького мешочка. Мужчина положил мешочек себе в карман, огляделся и исчез в лесу.

Эмили снова прижалась лбом к стволу и прикрыла глаза. Ей стало очень плохо, ей хотелось плакать. А ведь она была так счастлива здесь. И Анна была счастлива... Но все начиналось снова. И хотя Эмили никогда еще не видала мужчину, который забрал деньги, она понимала, что за этим стоит он, так же как и за всеми несчастьями Анны. Она знала это всегда, хотя и не могла объяснить почему.

Ей вдруг захотелось оказаться рядом с Эшли. Почувствовать себя защищенной рядом с высоким сильным мужчиной. Если бы она могла рассказать ему. Он бы смог все исправить. Или Люку. Они сделали бы для Анны все.

Но она не могла рассказать о том, что знала, никому на свете.

Эшли был не единственным, кто любил прогуливаться у водопада, слушая успокаивающий шум воды. Люк тоже любил бывать здесь. Этим утром он направлялся домой, проговорив целый час с одним из своих арендаторов. Выехав на мост, он остановился. Вглядываясь в темную воду, Люк поддался искушению провести этот час наедине с собой. Он как раз разворачивал лошадь к берегу реки, когда Анна выбежала из дому.

Люк, привязав коня, стоял, любуясь водопадом. Он умиротворенно вдыхал прохладный осенний воздух с запахом прелых листьев, который всегда пробуждал в нем детские воспоминания. Надо привести сюда Анну, пока деревья окончательно не скинули свой наряд. Ей понравится здесь. Они могли бы немножко побыть вдвоем. Не считая их спальни, в доме не было ни одного места, где они могли бы остаться наедине.

Люк оглянулся, услышав треск ломающихся веток. Может быть, Анна сама нашла это место и идет сюда? Он оставил ее в постели, правда, это было уже два часа назад.

Но это была Генриетта.

– Ах, Люк, – сказала она, прикладывая руку к сердцу, – ты испугал меня. Я думала, ты уехал по делам. Тебе тоже здесь нравится?

Нет, только не это. Это повторялось уж слишком часто. Слишком много случайных встреч. В течение этого месяца Люк сделал очень грустное, но принесшее ему огромное облегчение открытие. Он больше не любил Генриетту. Это было не более чем тоска по тому, что было, и по тому, что могло быть. И сожаления о том, что она страдала и, кажется, продолжает страдать.

Он забыл о том, что такое сильное чувство, десять лет назад. Он был доволен своей настоящей жизнью.

– Нет, Генриетта, – ответил Люк, – это не правда. Ты увидела меня и специально пришла сюда.

Она вспыхнула и прикусила губу.

– О Люк, – прошептала она, и глаза ее наполнились слезами.

– Сейчас я провожу тебя домой, – предложил он. Генриетта закрыла глаза. В тени деревьев ее лицо казалось бледным. Она выглядела юной и прекрасной, но Люк не испытывал к ней ничего, кроме жалости.

– Ты ведь тоже это чувствуешь, – заговорила она. – Я знаю, Люк. Ты говоришь, что у тебя нет сердца, потому что боишься признаться даже себе, что все еще живо.

– Нет. Все давно прошло, Генриетта. Ты должна понять это. Случайных встреч больше не будет. То, что случилось, было тяжело для нас обоих. Мы оба стали жертвами нашей судьбы. Но все это давно в прошлом.

– Ты клялся, что будешь любить меня вечно. – В ее глазах стояли слезы.

– Да. – Люк вздохнул и потянулся за табакеркой, которую не взял с собой. – Но все оказалось не так, Генриетта.

– Ты любишь Анну. – Слезы потекли по ее щекам. – Конечно, тебя нельзя винить. Она так хороша и невинна. Уверенна, она никогда не делала ничего, за что ты мог бы осудить ее. Я сама люблю ее. Ты говорил ей, что будешь любить ее всегда?

– Наша личная жизнь касается только меня и Анны, Генриетта, – ответил Люк так мягко, как только мог.

Генриетта закрыла лицо, но Люк продолжал стоять неподвижно, сжав руки за спиной. Если он подойдет, она может не правильно истолковать это.

– Ты сильнее меня, – снова заговорила она. – И мудрее. Боюсь, мне придется искать любовь где-нибудь в другом месте. Ведь я так одинока, Люк.

– Да, Генриетта. Наверное, найдется много достойных мужчин, которые захотят любить тебя.

Она подняла голову.

– Уже нашелся.

– Вот как? – улыбнулся ей Люк.

– Да, но этим человеком никогда не будешь ты, – печально прошептала Генриетта. – Может быть, если бы ты не женился на Анне...

– Нет, – твердо ответил он.

– Нет! – Она еще выше подняла голову. – Ты никогда не забудешь, что я принадлежала Джорджу?!

Люк не ответил. Он предложил ей руку, взяв коня за повод, и они медленно пошли к дому.

Когда они вышли из-за деревьев, то увидели, как Анна, не глядя по сторонам, бежит к дому так, будто ее преследуют. В какой-то момент она заметила их, но тут же снова опустила глаза и, казалось, пошла еще быстрее.

Люк вздрогнул.

– Я оставлю тебя и пойду выпить чаю с Анной, – сказала Генриетта. – Прости меня. Мне жаль, что я не смогла держать себя в руках. Прости.

Она не стала ждать его ответа и побежала к дому, пока Люк разворачивал коня в направлении конюшни.

Интересно, где была Анна? Это так непохоже на нее – гулять одной. Почему она так спешила? Почему не подошла к ним?

Люк был разочарован. Они пропустили их утреннюю прогулку.

Глава 17

Они были приглашены на чай к Уилкисам: Люк и Анна, вдовствующая герцогиня, Дорис, Генриетта и Агнес. Это не был простой визит к соседям. Приглашения были официально разосланы заранее. У Уилкисов остановились кузены из Лондона. Мать Люка открыто выказывала свое недовольство, когда один из членов ее семьи еще не появился, хотя уже прошло десять минут после времени, назначенного для отъезда. Пунктуальность была одним из главных правил хорошего тона для герцогини-матери.

– Я не люблю ждать, Лукас, – сказала она. – Твоя жена должна запомнить, что мы не можем позволить себе опаздывать – это не пристало людям высшего общества. Возможно, когда она придет...

– Земля не перестанет вращаться, если мы опоздаем на несколько минут, – сказал Люк. – Я пойду и узнаю, что задерживает Анну.

Сам он опоздал на пять минут. В Париже считалось бы дурным тоном прийти раньше или даже вовремя. Нельзя было проявлять свое нетерпение.

Однако очень странно, что Анна опаздывает.

Люк удивился, не найдя жену ни в гардеробной, ни в ее гостиной. Он постучал в дверь ее спальни. Анна стояла и смотрела в окно. Она была в шелковом утреннем платье, легко прихваченным на талии. Волосы у нее были распушены н ненапудрены.

– Анна?

Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь.

– Неужели ты забыла, что мы приглашены на чай к Уилкисам?

– Нет. – Ее голос был тихим и равнодушным. Она не повернула головы.

Он пересек комнату и приблизился к ней.

– Поезжайте без меня, – сказала она. – Я хочу побыть одна.

Это было совсем не похоже на Анну. Ее голос был безжизненным, и вся она поникла.

– Что с тобой? – спросил он, нахмурившись.

– Ничего, – сказала она. – Я просто не хочу никуда ехать.

– Ты нездорова? – спросил Люк. Взглянув на нее, он понял, что она не надела корсет. Ее фигура заметно утратила былую стройность.

– Нет, – сказала она. Он продолжал хмуриться.

– Ты хочешь не пойти в гости без особой на то причины после того, как мы приняли приглашение? Это не очень вежливо, мадам. И невежливо заставлять мою мать и сестру ждать, не сообщив им, что ты не придешь.

– Уходи, – сказала она.

Его глаза на миг вспыхнули опасным огнем. Но Люк был наслышан про различные недомогания, которые сопровождают беременность, – среди них была и перемена настроения. Но Анна так хорошо себя чувствовала, что он иногда забывал о том, что ее тело и разум должны свыкаться с непривычными изменениями и новыми функциями.

Люк смирил свой гнев.

– Иди и ложись, – сказал он, положив руки ей на плечи. – Ты должна отдохнуть, Анна. Я распоряжусь, чтобы приготовили горячее питье, и передам твои извинения миссис Уилкис. Я считаю, что сейчас важнее всего твое здоровье.

Она передернула плечами, освободившись от его рук.

– Уходи, – сказала она снова. И вдруг пронзительно закричала:

– Оставь меня одну! Разве это не моя личная комната? Неужели я нигде не могу побыть одна?

Люк никогда не видел Анну в гневе. Он смотрел на нее с удивлением, подняв брови. Он не терпел такого поведения в женщинах. Некоторые из них пытались показать свой характер, и тут же были им отвергнуты.

Люк развернулся и направился к двери.

– Люк! – Ее голос остановил его, когда он был уже на пороге комнаты. Это уже не был крик, это был голос панически испуганного человека. Он повернулся и взглянул на нее. Выражение его лица было холодным и надменным.

– Не уходи, – прошептала Анна. Она стояла, крепко зажмурив глаза.

Он медленно подошел к ней и она, открыв глаза, прямо посмотрела на него. Взгляд у нее был затравленный, и это не имело никакого отношения к ее здоровью.

– Что с тобой? – спросил он. – Скажи мне, что случилось, Анна.

Она медленно покачала головой и протянула к нему руки.

– Ничего, – шептала она, оказавшись в его объятиях. Она дрожала. – Я просто неважно себя чувствую. Я очень устала.

Нет, совсем не то. Она не хочет говорить ему, в чем дело.

– Тебе лучше лечь и отдохнуть, – сказал Люк. – Я должен идти. Внизу заждались нас, и герцогиня будет очень недовольна. Позволь мне помочь тебе снять платье.

Но Анна вцепилась в него.

– Не оставляй меня. – Она прижалась к нему. – Не оставляй меня. Не оставляй...

Она шептала это снова и снова, в то время как ее руки все сильнее обнимали его. Она закрыла глаза и искала его губы своими. Наконец их губы соединились, и он обвил ее тело руками. Он уже видел ее такой. Ему не пришлось долго вспоминать: это было в экипаже по пути из «Рэнела-Гарденс». Пылкая, бурная страсть, заставившая ее упасть в его объятия. Он тогда был невероятно неосторожным, когда поддался ее порыву, проезжая в экипаже по людным улицам Лондона. Но и после возвращения домой Анна оставалась такой же страстной и ненасытной. В ту ночь она сказала ему, что ждет ребенка, и умоляла увезти ее домой, в Баден.

Люк целовал Анну, глубоко проникая в нее языком, а ее руки рвали ленту, стягивающую его волосы. Он распустил волосы, они рассыпались по его плечам и опустились ей на лицо. Он подумал о своей матери, ждавшей их внизу, когда почувствовал, что в нем растет неумолимое напряжение.

– Возьми меня. – Ее губы покраснели и припухли, а глаза горели желанием. – Люби меня, Люк. Пожалуйста. Пожалуйста, люби меня.

Тело ее готово было разорваться, желание сжигало изнутри, и она не могла сопротивляться этому.

– Пойдем. – Он потянул ее к кровати, развязывая пояс платья и обнажая ее плечи. Анна подняла руки, чтобы помочь Люку снять с нее нижнюю рубашку. Сдернув покрывало с кровати, он уложил ее на постель, но не сразу лег рядом с ней. Вначале он прошел через комнату и закрыл обе двери – в коридор и гардеробную. Затем скинул камзол и туфли, но не стал задерживаться, чтобы снять остальную одежду. Он расстегнул бриджи и оказался в ее объятиях.

В постели Люк прекрасно угадывал все желания Анны. Ему помогал опыт прошлых лет. Он хорошо изучил тело жены после трех месяцев почти ежедневной близости с ней и всегда знал, чего она хотела. Сейчас ей не нужны были любовные игры. Ей надо было чувствовать его внутри себя. Бриджи больше не стесняли его, и он слился с ней, проникая все глубже. Анна вздохнула и тут же расслабилась, ощутив на себе его тело и горячую напряженную плоть внутри.

Почему-то у нее не возникало желания доводить себя до кульминации. Ей нужно было ощущать его тело. И он инстинктивно улавливал ее желания н удовлетворял их. Он делал медленные движения – глубокие, но осторожные, не позволяя себе порывистости: он помнил о ее беременности. Однако Люк чувствовал, что сегодня она хочет глубоких ощущений. Она стонала при каждом толчке.

Казалось, ей было безразлично, что кто-то вошел в гардеробную и тихо постучал сначала в дверь гостиной, а затем в дверь спальни. Она как будто не слышала, когда Генриетта тихо позвала ее, а потом нерешительно попыталась повернуть ручку. Люк проникновенно целовал Анну, чтобы заглушить ее стоны, пока не услышал, что дверь гардеробной снова закрылась.

Он отдавал ей себя так долго, как только мог, пока не потерял контроль и, выдохнув, не излил в нее поток своей страсти.

Он продолжал крепко сжимать ее в объятиях, а когда она повернулась на бок, укрыл ее одеялом. Она прижалась к его плечу, обтянутому шелком жилета, и обвила рукой его талию. Люк легко дотронулся до ее волос и понял, что она заснула глубоким сном. Он лежал неподвижно, глядя в окно. Что-то случилось. То же, что случилось когда-то в «Рэнела-Гарденс». Тогда он думал, что это вызвано несколькими причинами: беспокойством за Дорис, жестокостью их дуэли с Фроули, волнением от того, что она, может быть, беременна. Последнее объясняло почти все, включая ее желание уехать в деревню.

Могло ли быть что-то еще? То же, что случилось и сегодня? Люк попытался мысленно вернуться в тот вечер, когда они были на маскараде. После тон уединенной прогулки им почти не довелось быть вместе, но он наблюдал за ней, когда она танцевала с другими мужчинами. Анна вся искрилась весельем и жизнерадостностью. До тех пор пока он не послал ее за своей матерью, оставшись с Дорис, он почти не спускал с нее глаз.

Хотя... Люк вдруг вспомнил, что, когда вернулся, проводив Дорис и мать до экипажа, застал Анну с каким-то незнакомцем. Она прогуливалась под руку с мужчиной в темном плаще и черной полумаске. Она сказала, что это ее сосед. Разве не странно, что она не захотела представить ему отца своей подруги?

В том человеке было что-то зловещее. Конечно, это был маскарад, и все были в масках, и Анна не выглядела расстроенной, когда вернулась к нему, но все же...

А что могло случиться сегодня? Что заставило Анну умолять его о том, чтобы он не покидал ее, чтобы был так близок, как только это было возможно.

Эта бурная вспышка страсти, это безудержное желание были несвойственны Анне. Правда, страстная и восприимчивая любовница, она ничего не запрещала ему, но любила, чтоб они начинали медленно, все убыстряя и убыстряя темп, доводя до взрыва в конце. Она никогда не была инициатором их близости, только охотно откликалась на его предложения. Никогда, кроме...

Но что могло произойти? Генриетта? Анна видела, как они гуляли вдвоем? Неужели она подумала, что это тайное свидание? Нет, было что-то, что произошло раньше. Люк помнил, как она бежала к дому, и свое удивление, когда она не подошла к ннм. И почему она отправилась одна, когда любой пожелал бы составить ей компанию? Нет, это была не просто прогулка, и он уверен в том.

Может, это связано с теми письмами, которые получала Анна? По пути к дому своего арендатора Люк встретил у ворот мужчину с письмом. Он отказался отдать его Люку, пояснив, что получил строгие указания доставить послание в руки самой герцогини.

Была ли какая-нибудь связь между письмом, этой прогулкой и ее теперешним состоянием?

Когда после завтрака он спросил Анну об этом письме, она весело улыбнулась и принялась рассказывать ему обо всех сплетнях и новостях, о которых ей написала леди Стерн. Послание от леди Стерн пришло с обычной почтой, он сам это видел. Люк не стал спрашивать о другом письме, а сама Анна ни словом не обмолвилась о том, что оно было. Тогда он не обратил на это внимания. Письмо могла прислать какая-нибудь их соседка, ведь Анну начинали любить везде, где бы она ни появилась.

Люк прижал ее обнаженное тело еще крепче и почувствовал, как она вздохнула у него на плече. Он должен узнать, что за сила имеет такую власть над ее чувствами. Что за злая сила заставляет солнечный свет покинуть ее улыбку. Люк чувствовал, как что-то умирает в нем самом, когда Анна несчастна.

Эта мысль заставила его похолодеть. Нет, это не правда. Он не мог зависеть от настроения жены. Это означало бы, что она имеет власть над ним, над его чувствами. Что он зависит от нее.

Никогда! Никогда в его жизни это не должно повториться! Ведь главное, что он ценил в их отношениях с Анной, это то, что она не требовала от него никаких чувств, в отличие от Генриетты.

В Эльм-Корте Анна несла весь груз забот на своих плечах. Там некому было довериться, не к кому прильнуть в поисках защиты. И так было лучше. Ей ни в коем случае не стоило поддаваться искушению и выходить замуж.

Анна не знала, как долго она проспала. Но он все еще был с ней, все еще обнимал ее.

Анна чувствовала, что он не спит. Она не знала, как посмотрит Люку в глаза и что ему скажет, если когда-нибудь решится оторвать голову от его плеча.

С ужасом она вспоминала о том, как вела себя. Она вспоминала, как умоляла его и стонала, когда он дал ей именно то, о чем она просила и чего так хотела. Казалось, он всегда знал, чего она хочет. Люк был одет в голубое с серебром, чтобы отправиться к Уилкисам. Его внешность была безупречна, как и всегда, а она разорвала ленту в его волосах, чтобы они упали на ее лицо. Ее всегда возбуждали его волосы.

Анна сгорала от стыда. Она подняла голову и встревоженно заглянула ему в лицо в надежде, что он спит. Но он смотрел на нее из-под полуприкрытых век, и она поняла, что он совсем не спал. И они лежали уже около часа или больше. Из-за нее он не пошел со своей матерью и остальными и даже не послал вниз никакого сообщения. Какое неуважение по отношению к соседям! Люк всегда очень серьезно относился к своим обязанностям, а она заставила его остаться с ней, любить ее. Что она скажет? Я ПЛОХО СЕБЯ ПОЧУВСТВОВАЛА? Я РАССТРАИВАЮСЬ. ПОТОМУ ЧТО СТАНОВЛЮСЬ ТОЛСТОЙ И НЕУКЛЮЖЕЙ? У МЕНЯ НЕ БЫЛО СИЛ, ЧТОБЫ ИДТИ К УИЛКИСАМ? МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ?

Она открыла рот, чтобы заговорить, но не смогла найти слов. Люк тоже молчал, и Анна снова опустила голову ему на плечо.

– Ты боишься чего-то, Анна? – тихо спросил ее муж. – Есть кто-то или что-то, что пугает тебя?

ПОТЕРЯТЬ ТЕБЯ. СЭРА ЛОВЭТТА БЛЭЙДОНА. ТЮРЬМЫ. БЫТЬ ПОВЕШЕННОЙ.

– Нет, ничего, – ответила она.

– Что-то случилось сегодня. Тебя что-то напугало.

ЕСТЬ ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЗНАЕТ ПРО МЕНЯ ВСЕ: КАК Я ОДЕВАЮСЬ, ЧТО ДЕЛАЮ ДОМА. НО ЕГО ЗДЕСЬ НЕТ. ОН СЛЕДИТ ЗА МНОЙ И НЕ ПОНЯТНО, КАКИМ ОБРАЗОМ.

– Нет, – снова повторила Анна.

Несколько секунд он лежал неподвижно, а потом поднялся и стал застегивать бриджи, повернувшись к ней спиной. Потом надел туфли и поднял с пола свой камзол. Его богато вышитый жилет был весь измят.

Люк снова склонился над кроватью.

– Я буду защищать то, что принадлежит мне, и если потребуется, ценой своей жизни, Анна. Мои слова о том, что меня знают как отличного стрелка и фехтовальщика, – отнюдь не пустое бахвальство. Ты – моя. И я не хочу, чтобы ты чего-то боялась. Единственная опасность, от которой я, увы, не могу тебя защитить, – это приближающиеся роды. Они пугают тебя?

Не боль. Нет. И не смерть. Только опасность потерять ребенка.

– Я боюсь родить мертвого ребенка, – ответила она Люку. – Тогда... Тогда мне самой останется только умереть.

Он покачал головой.

– Усни, если сможешь. Ты ведь почти не отдохнула. С этого дня я хочу, чтобы ты больше отдыхала. – Люк пристально посмотрел на нее.

Анна прикусила губу.

– Я постараюсь, – сказала она. – Спасибо, Люк.

Какое-то мгновение ей казалось, что он вот-вот улыбнется.

– Это доставляет мне удовольствие, мадам, – сказал ее муж. – Мне всегда приятно ухаживать за вами.

Он отвернулся и вышел из комнаты, мягко закрыв за собой дверь.

Да, в Эльм-Корте ей было лучше – там она была одна. У нее не появлялось соблазна пожалеть себя, потому что не представлялось такой возможности. Анна неподвижно лежала на спине, стараясь не обращать внимания на горячие слезы, которые текли по ее щекам. ТЫ – МОЯ. Нет, конечно, он имел в виду совсем другое. Он просто хотел сказать, что Анна – его собственность. Но желание быть любимой им стало для нее почти невыносимой болью.

Она тихо лежала, закрыв глаза. Без Люка ей снова стало страшно. Ей казалось, что чьи-то глаза следят за ней. Это становилось невыносимым, в ее комнате некуда спрятаться. Но если она встанет и подойдет к окну, то снова почувствует, что из-за каждого дерева за ней следят. Анна боялась подняться с кровати. Сколько еще пройдет времени, прежде чем придет следующее письмо с требованием денег или чего-нибудь еще? Как долго он будет «одалживать» ее Люку? До тех пор, пока не родится ребенок? Или дольше? А что потом? Неужели она безропотно пойдет с ним, когда придет время? Или будет бороться за свою свободу?

Я БУДУ ЗАЩИЩАТЬ ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ. И ЕСЛИ ПОТРЕБУЕТСЯ – ЦЕНОЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ. ТЫ – МОЯ.

Что будет, если она доверится Люку? Если выболтает всю правду, как чуть не сделала только что. Нет, она не настолько глупа, чтобы думать, что страсть и чувство собственности могут заставить мужчину испытывать привязанность или нечто большее. Чтобы принять все то, что она должна была бы ему рассказать, Люк должен очень любить ее. И даже тогда... Но Люк не способен любить. Он убил в себе это чувство много лет назад. К тому же он, скорее всего, ничего не сможет сделать, чтобы защитить ее.

Я БУДУ ЗАЩИЩАТЬ ТО, ЧТО ПРИНАДЛЕЖИТ МНЕ. И ЕСЛИ ПОТРЕБУЕТСЯ – ЦЕНОЙ СВОЕЙ ЖИЗНИ.

* * *

Леди из Баденского аббатства опоздали к Уилкисам на полчаса, и вдовствующей герцогине пришлось пережить неслыханное унижение, извиняясь за отсутствие герцога и герцогини. Она сказала, что ее невестка нездорова, и это было вполне объяснимо – все знали о ее деликатном положении. Хотя, конечно, большинство женщин высшего света нашло бы в себе силы преодолеть недомогание. Но чем можно было объяснить отсутствие ее сына? Тем, что он остался с больной женой? Это прозвучало бы оскорблением.

Люк, сжав губы, выслушивал гневные тирады матери. С тех пор как он вернулся, это было их первое столкновение.

– И я ничего не смогла придумать, – холодно закончила она, когда вся семья, кроме Анны, собралась в гостиной перед обедом. – Я позволила им самим строить догадки. Я очень, очень недовольна, Лукас.

Люк позволил ей высказаться, но холодная ярость – именно ярость, а не просто раздражение – поднималась в нем. Как она посмела? Какое она имеет право осуждать Анну?! Но те времена, когда он мог поддаться неуправляемой ярости, давно миновали.

– Мадам. – Он одарил мать ледяным взглядом. – Моя жена нуждалась во мне. Это – единственное объяснение, которое я считаю нужным дать вам или кому бы то ни было. Такое объяснение я послал Уилкисам примерно час назад.

Парижские знакомые Люка моментально узнали бы этот тон и этот взгляд и отступили бы, желая уйти с миром.

– Анна в деликатном положении, – снова заговорила вдовствующая герцогиня. Ее лицо было строгим и непреклонным. – Несомненно, ближайшие десять лет она будет периодически так себя чувствовать. Ничего особенного в этом нет. Ее горничная вполне способна ей прислуживать. Если это потребуется – у нас есть доктор. Ты должен понять, Лукас, что прежде всего общественные обязанности, а все остальное – будь то личная привязанность или воображаемые потребности больной женщины – должно отступить на второй план. Придется тебе самому объяснить это жене, раз уж ее не научили этому, когда готовили в невесты.

Вся семья в молчании следила за этой перепалкой с разной степенью заинтересованности. Агнес, вспыхнувшая от негодования, смотрела на Люка испуганными глазами.

– Прошу прошения, мадам. – Голос Люка был очень спокойным, но от него веяло холодом. – Моя жена будет отчитываться о своем поведении только передо мной. Что касается меня, я всегда буду ставить личную привязанность – если так вы называете заботу о собственной жене – выше долга. Вам не следует забывать, что я причина ее «деликатного положения».

– Лукас! – возмущенно воскликнула его мать. – Не забывай, что здесь присутствуют две молодые незамужние женщины. Хотя чего еще от тебя можно ожидать. Потворство прихотям всегда было твоей главной слабостью.

– Мадам, – ответил Люк. – Я приехал сюда, чтобы выполнить свой долг. Приехал потому, что дядя Тео и мой визит к вам в Лондоне убедили меня, что я нужен нашей семье здесь. Я женился на Анне, потому что Баденскому аббатству нужна была герцогиня и мои наследники. Я хочу, чтобы вы поняли: Анна всегда будет занимать главное место в моей жизни. Большее, чем любой из членов моей или ее семьи. Большее, чем все мои обязанности, вместе взятые. Я не потерплю никаких возражений даже от вас и больше не желаю говорить об этом.

Люку казалось, будто кто-то другой говорил вместо него. Его поразила правда, которая звучала в них. Да, он не хотел покидать Париж. Не хотел менять свою жизнь. Но он сделал и то и другое, и если было что-то – или кто-то – кто делал эту жизнь сносной, так это была Анна.

Вдовствующая герцогиня, потрясенная, смотрела на сына, отказываясь верить своим ушам.

– Хорошо это или плохо, но я – герцог Гарндонский, а Анна – моя герцогиня, – продолжал Люк. – Она – хозяйка Баденского аббатства. А раз так, то никто, кроме меня, не смеет судить о ее поведении. В доме может быть только одна хозяйка. Здесь хозяйкой будет Анна.

На несколько минут в комнате повисло тяжелое напряженное молчание. Но Люк не жалел о том, что сказал. Он приехал против своей воли, потому что его позвали. Он был нужен им всем – матери, Дорис, Эшли и Генриетте, чтобы обеспечить им жизнь, которую они хотели. Что ж, он приехал и останется. Но на тех условиях, которые он будет диктовать сам.

Анна вошла в гостиную, прежде чем кто-либо нашелся что сказать. Она была все еще очень бледна, но одета безупречно и улыбалась своей обычной солнечной улыбкой.

– Я очень опоздала? – спросила она. – Мне так жаль. Я проспала дольше, чем следовало бы. Простите меня, пожалуйста, за то, что я не смогла поехать к Уилкисам, мама. Люк сказал вам, что я плохо себя почувствовала? Надеюсь, наше отсутствие не сильно расстроило миссис Уилкис. Я завтра же навешу ее.

Люк подошел к жене и поднес ее руку к своим губам.

– Ты совсем не опоздала, дорогая, – сказал он ей. – А если бы это и случилось, мы просто подождали бы тебя. Тебе лучше?

– Да, спасибо, гораздо лучше. – Анна тепло улыбнулась Люку, а потом – всем, кто находился в гостиной. – Вы потом расскажете, что было у Уилкисов? Вам понравились эти лондонские кузены? А ты, Эшли, сыграл лодыря, как и мы с Люком? Очень стыдно. Не забудь рассказать, как ты провел этот день.

Люку казалось, что напряжение тает просто на глазах. Интересно, заметила Анна хоть что-нибудь или нет? У нее был счастливый дар приносить с собой солнечный свет. Только его мать все еще сидела с поджатыми губами.

И Анна была бледна. Она продолжала хранить от него свои тайны. Вот и еще один секрет – если только он не связан с предыдущим. Но на этот раз он не затронул их семейную жизнь.

Нет! Он не должен возводить Анну на пьедестал. Не должен восхищаться ею. Он не может себе позволить привязаться к ней, полностью доверять ей.

Его жена хранила от него тайны. И серьезные – он в этом уверен.

Глава 18

Генриетте было горько оттого, что все в ее жизни складывалось не так, как ей хотелось. Как и многие другие, она всю жизнь боролась за свое счастье. Но сейчас ей казалось, что она никогда не была счастлива.

Вот и Люк отказался от нее. Она думала, что они станут любовниками. Она ждала этого даже после того, как до нее дошли пугающие слухи о его женитьбе. В конце концов, в браках между аристократами очень редко бывают настоящие чувства. Она ждала этого даже после того, как познакомилась с Анной и увидела, как она очаровательна. Она еще помнила, как сильно он ее любил и как глубоко было его отчаяние, когда он потерял ее.

Но Люк оттолкнул ее, по крайней мере сейчас. Возможно, со временем...

У Генриетты были любовники. Да и как их могло не быть, если Джордж ни разу со дня их свадьбы не лег с нею в постель. А ведь ею тоже владели желания. Это же немыслимо было вести жизнь старой девы. Джордж часто возил ее с собой в Лондон, и там она находила себе любовников. Он знал о ее связях, но, казалось, его они не беспокоили.

Однако в деревне у нее никогда не было любовника. И никто не мог переступить порога уютной чистенькой спальни. И уж тем более любовник, чье лицо и тело она не одобрила бы заранее. Внешность для Генриетты имела огромное значение.

Тем не менее разбойник с большой дороги впервые занимался с ней любовью в сарае, на груде не очень чистой соломы. День был дождливым. Он остался полностью одетым, расстегнул только пуговицы на бриджах. Он даже не снял маску и сапоги. Юбка Генриетты была неаккуратно задрана на талию.

Он любил ее без всяких ласк и ухищрений, входя в нее быстро и почти жестоко и прижимая ее всем своим весом.

Она не могла понять, почему эти встречи доставляли ей такое наслаждение и почему она снова и снова возвращалась к нему. Он не хотел открыть ей свое имя. Не хотел снять плащ и маску. Она ничего не знала о нем, кроме того, что он был старше ее – лет на десять-пятнадцать – и что он знал, как удовлетворить ее, и любил делать это быстро и агрессивно.

Конечно, она с самого начала понимала, что главная причина ее влечения к этому мужчине – это его тайна. Возможно, если она увидит его, если узнает его имя или хоть что-нибудь о нем, то потеряет к нему всякий интерес.

Она пыталась это сделать.

– Откуда ты знаешь Анну? – спрашивала она. – Что тебе нужно от нее?

– Тебя это не касается, Генриетта, – отвечал он всегда. – В твоих интересах, дорогая, помочь мне, чтобы со временем ты могла занять то положение, к которому стремишься.

Помогать ему означало рассказывать обычные и, казалось бы, ничего не значащие подробности о том, как выглядит Анна и как она проводит время. Но, может, это было не так уж и бессмысленно. Генриетта заметила перемены в Анне. Она стала гораздо реже улыбаться и старалась не выходить из дома. Иногда она тревожно оглядывалась, будто чувствовала, что за ней следят.

– Но ты говоришь, что она тебя как женщина совсем не интересует, – говорила Генриетта.

– У вас нет никакого повода ревновать, мадам, – смеялся он.

– Ревновать! Ха, стала бы я ревновать к такой, как Анна. Что она такого сделала, что ты преследуешь ее?

– Это тебя не касается, – снова повторял он. – Я избавлю тебя от нее. Ты ведь хочешь этого, не правда ли? Больше того, я освобожу от нее Гарндона. К тому времени, как я увезу ее, он снова будет готов вернуться к тебе и ты снова станешь герцогиней Гарндонской. А этого ты хочешь еще больше, чем его самого, я же знаю. А пока ты будешь довольствоваться нашими еженедельными встречами, во время которых я буду удовлетворять тебя.

– 0-ла-ла! Я могу прожить и без ЭТОГО, уверяю вас, сэр!

Но он прижал ее к стволу старого дуба, поднял ей юбки и доказал обратное. Он смеялся над ее пылкостью.

Так на какое-то время он мог унять ее любовный аппетит, и ее мечты, и ее гордость. Но не ее любопытство. Не ее интерес к тому, что было между ним и Анной. И это любопытство тоже заставляло ее возвращаться к нему снова и снова и приходить на любое место встречи, которое он назначал.

Генриетта играла с Анной в опасные игры. Она позволяла ей заметить их с Люком вдвоем, а потом бурно извинялась перед невесткой.

– Это только потому, что мы выросли вместе и нам всегда было хорошо друг с другом, – объясняла она. – Ничего больше, клянусь тебе. Ты ведь не думаешь ничего плохого, правда? Если да, то я больше и словом с ним не обмолвлюсь, даже если нарушу приличия.

– Ах, ну что за глупости, – отвечала Анна, взяв Генриетту под руку. – Пойдем ко мне в комнату, выпьем чаю.

– Не хочу, чтобы ты думала, будто мне есть что скрывать. Ты должна знать, что Люк любит тебя. Он все время говорит об этом. Конечно, он любил меня когда-то, но это было так давно.

– Ты не должна чувствовать себя виноватой, Генриетта. Пойдешь со мной навестить Эмми?

Такие разговоры случались у них постоянно.

Анна выглядела затравленной.

Когда ее любовник уедет и увезет с собой Анну? Генриетта не знала. Но ей не хотелось, чтобы это случилось очень скоро. Он волновал ее.

Письма приходили регулярно, и Анна знала, что этому не будет конца. Иногда в них были воспоминания о прошлом и уверения в будущем счастье или требования выплатить очередную сумму. Иногда их целью было навести на нее ужас, и ему это всегда удавалось. Он знал ее дом как свой собственный: расположение всех комнат и даже цвет портьер. Он знал, как выглядит ее собственная гостиная. Знал ее наряды и безделушки. Все, что она говорит и что делает. Он даже знал, что говорят ей другие.

Было бессмысленно сидеть дома взаперти, хотя Анна старалась выходить на улицу как можно реже. Но и в доме он был с ней. Он был с ней в каждой комнате. Везде он стоял у нее за спиной. Даже в тот момент, когда Люк любил ее, она иногда испуганно открывала глаза, чтобы посмотреть, нет ли его в спальне. Ей казалось, он видит все. Абсолютно все.

Анна предпочитала письма с требованием денег, даже когда у нее не было достаточной суммы. Однажды ей даже пришлось попросить их у Люка взаймы.

– Конечно, – ответил он вставая, чтобы отпереть секретер, – но только не взаймы, Анна. Пусть это будет мой подарок. Ты разрешишь мне узнать, на что они тебе?

Анна шла к нему с заготовленной историей о свадебном подарке Виктору и новых платьях для Агнес и Эмили. Но она не смогла солгать. Она только молча смотрела на деньги в его протянутой руке.

– Секреты? – Его голос был непривычно резким. – Снова, Анна?

Она взглянула ему в лицо.

– Нет никаких секретов.

Ну вот, она и солгала. Его взгляд стал холодным и циничным.

– Секреты – это одно, мадам, а ложь – совсем другое. Вот ваши деньги, возьмите их и оставьте меня одного. Я занят.

С тем же успехом он мог ударить ее по лицу. Анна поморщилась как от боли и, взяв деньги, повернулась, чтобы уйти. Его голос остановил ее уже у самых дверей.

– Анна, – позвал он. – Анна, ты моя жена. А я никогда не бываю слишком занят для своей жены. Вернись, я прикажу, чтобы подали чай. Вилли приходил сегодня с визитом. Могу поклясться – ему нравится твоя сестра. Он краснеет и заикается как сразу десять безнадежно влюбленных. Если только она примет его предложение, то мы найдем способ вытряхнуть Вилли из этого ужасного парика и сменить его на более модный. Один его вид убивает меня. Появись он в Париже – весь город упал бы в обморок.

Анна молча сидела, сжимая в кулаке деньги, пока Люк не пододвинул ей скамеечку для ног, он забрал у нее деньги и положил их на стол. Теперь ей хотелось, чтобы он снова задал этот вопрос и она честно ответила бы: «Деньги нужны, чтобы выплатить долги моего отца». Может, этого было бы достаточно? Или бы он захотел узнать больше?

Ей хотелось рассказать ему больше. Рассказать все. Но она не могла. Не могла так рисковать. Она носила ребенка. Невинное дитя, которое могли вместе с ней вышвырнуть из дома. Посадить вместе с ней в тюрьму.

– Мне кажется, Вилл нравится Агнес таким, какой он есть, – ответила она мужу. – Она смотрит на него так, будто он Волшебный Принц, пришедший к ней из сказки. Должна признаться, меня это удивляет. Что касается меня, я всегда обращала внимание...

– На что, мадам? – Его глаза пристально разглядывали ее. Анна вдруг вспомнила, как он смотрел на нее на балу у Диддериигов.

– На красивое лицо, – сказала она, покраснев.

– Вот как? – Люк поднял брови. – Ну и как, вы нашли его?

– Да, – прошептала Анна. Ее щеки горели.

– А что касается меня, я всегда искал хорошенькое личико. – сказал герцог Гарндонский. – И должен сказать – я его тоже нашел.

Эти слова упали на привычную почву: они флиртовали и дразнили друг друга. Анна старалась не смотреть на деньги, лежавшие на столе.

Прошло уже несколько месяцев, и она чувствовала, как глубоко врезались ей в память строчки из самого первого письма. Она не пренебрегала своими домашними делами и теми обязанностями, которые накладывал на нее высокий сан, но внутри у нее поселился ужас. И каждый раз, когда снова возникала угроза, она вся сжималась, уходя в свой внутренний мир.

Люк знал о письмах. Он всего несколько раз видел, как их доставляли, но он всегда знал, когда приходило очередное послание. Он изучил Анну гораздо лучше, чем она могла вообразить, и очень остро чувствовал ее душевное состояние. Он всегда знал, когда она получала письма.

И еще он знал, что это были очень личные письма и что они приносили Анне горе. Это было что-то из ее прошлого. Возможно, письма от ее прежнего любовника. И все же, зная Анну, Люк не мог поверить, что она поддерживает переписку. Он чувствовал, что тут каким-то образом замешан тот мужчина в черном. И большая сумма денег, которую она однажды попросила у него.

Что же это было, что Анна так упорно хотела скрыть от него, за что она была готова платить неприятностями лишь бы не раскрыть свою тайну? Что-то связанное с ее любовью. Почему она так боится рассказать ему?

Однажды Люк попытался поговорить с ней. Это было в те день, когда пришло очередное из писем. Он разбирал собственную корреспонденцию в кабинете, когда раздался стук дверь. Он ничего не ответил, решив, что это Генриетта, но дверь все же отворилась. Он даже не поднял головы.

– Я занят. Чуть попозже.

Но вдруг Люк почувствовал, как чья-то рука гладит его по плечу, и резко обернулся. Он улыбнулся, отложил перо накрыл маленькую ручку своей ладонью.

– Эмили, что я могу сделать для тебя, дорогая?

Она глядела на него большими печальными глазами.

– В чем дело? – Он взял ее ладонь в свои. Она ему очень нравилась, эта малышка, и он не переставал этому удивляться с самого ее приезда. Он чувствовал, что за молчанием скрывается личность и ключом к этой запертой двери были ее глаза и улыбка. Но сегодня она не улыбалась.

Эмилн показала наверх.

– Наверху? – спросил он ее, – Что там, моя дорогая? Или кто? Анна?

Эмили кивнула. Люк знал, что его жена получила сегодня письмо. Он виде ответ в глазах Эмили.

– Она несчастна? Я нужен ей?

Девочка снова кивнула.

Но Люк не сразу поспешил наверх. Он смотрел в глазе Эмили, словно пытаясь найти ответы на все свои вопросы.

– Ты знаешь, да? Знаешь, от чего Анна несчастна?

Глаза Эмили светились пониманием.

– Это что-то из ее прошлого, – убежденно сказал Люк Но девочка не подтверждала и не отрицала этого. Она снова показала наверх.

– Да, я пойду к ней. – Люк сжал ее руку, а потом поднес к своим губам. – Спасибо, Эмили. Ты хорошая сестра. Ть ведь любишь Анну, правда?

Но она выдернула свою руку и легко побежала к дверям. Девочка выскользнула из комнаты прежде, чем он успел открыть ей дверь. Она бежала впереди него по ступенькам, иногда оглядываясь, чтобы убедиться, что он следует за ней. Она добежала до комнаты своей сестры, подождала, пока Люк догонит ее, развернулась и побежала обратно вниз по лестнице.

– Да, – подумал Люк, собираясь постучать в дверь, – пришло время все выяснить.

Анна сидела у камина и листала книгу, которую, как он догадался, взяла, услышав стук в дверь. Она не пригласила его войти, но улыбнулась и закрыла книгу.

– Ах, – сказала Анна, – я зачиталась и забыла о времени. Я что-то пропустила? Уже время чая?

– Нет, – ответил Люк, усаживаясь и пристально глядя на нее.

Ее улыбка на бледном, с потухшими глазами лице заставила его содрогнуться. На Анне было свободное утреннее платье, не скрывавшее ее шестимесячной беременности. Даже в новых, свободных, по французской моде, платьях, которые он выписал для нее после того, как запретил ей носить корсет, ее беременность была уже очень заметна. Его мать была шокирована тем, что Анна больше не затягивает себя в корсет, и настаивала на том, чтобы Анна не показывалась на людях до тех пор, пока ее беременность не разрешится. Анна сказала ей мягко и в то же время твердо – как только могла одна она, – что ходит без корсета по указанию своего мужа и будет выполнять свой общественный долг до тех пор, пока он сочтет это возможным. По крайней мере, так ему рассказала Генриетта, добавив от себя, что он слишком мягок с Анной и что он должен потребовать от жены, чтобы она вела себя подобающим образом. Как будто беременность может быть чем-то неприличным.

– Что случилось? – Улыбка Анны исчезла. – Почему ты на меня так смотришь?

– Эмили только что была у меня в кабинете, чтобы сказать, что ты несчастна, – ответил Люк.

Она безучастно посмотрела на него, но через секунду рассмеялась.

– Эмили СКАЗАЛА тебе? Но Эмили не может говорить.

– Нет, может, – сказал Люк. – Ее глаза говорят мне гораздо больше, чем языки многих моих знакомых.

– И ее глаза сказали тебе, что я несчастна?

– Да. – Люк пристально смотрел на нее.

Несколько раз ему казалось, что Анна вот-вот заговорит, но она молчала. Люк наблюдал за тем, как его жена сжимает ладонями ручки кресла. Он понял, как легко можно узнать о чувствах других людей, когда брал уроки владения шпагой и пистолетом. Анна щипала обивку кресла.

– Я чувствую, что становлюсь очень тяжелой, – заговорила она наконец. – К сожалению, я из тех женщин, которые очень увеличивают свой вес при беременности. А мне еще три месяца ждать. Я плохо себя чувствую, потому что мне кажется, что я становлюсь совсем... совсем непривлекательной. Знаю, это глупо.

– Разве я даю тебе повод чувствовать себя непривлекательной? – спросил Люк, и глаза его сузились.

– Нет, – прошептала она. – Нет, Люк.

– Иди ко мне, – позвал он.

Несколько секунд Анна смотрела на него в нерешительности, но затем встала и подошла к нему. Люк развязал пояс ее платья и отвел его полы в стороны. Он положил обе руки на живот своей жены и поднял на нее глаза.

– Помнишь, я однажды уже сказал тебе, как ты будешь выглядеть для меня, когда будешь беременна? – спросил он.

– Да, – ответила Анна.

– Я сказал правду. Ведь я сплю в твоей кровати, Анна. И исполняю свой супружеский долг два или три раза в неделю хотя и стараюсь не причинить тебе вреда. Думаю, ты понимаешь, что я по-прежнему считаю тебя очень привлекательной.

– Да. – Ее опущенные глаза следили за его руками.

– Но, может быть, мадам, вам ХОЧЕТСЯ быть непривлекательной?

Анна вскинула глаза и медленно покачала головой.

– Тогда давай разберемся с этими глупыми выдумками, – предложил ей муж. – Мы с тобой договорились, что искренность – залог хороших отношений? Я позволил тебе хранить одну тайну, потому что она принадлежит твоему прошлому и навсегда останется там. Но то, что происходит сейчас, должно быть мне известно.

Глаза Анны расширились, и только его руки удержали ее на месте.

– Нет, – прошептала она.

– Да, Анна. Ты принадлежишь мне. Душой и телом. На всю жизнь. – Люк был удивлен горячностью своего тона, силой своих чувств. Он не ожидал от себя этого. – Больше никаких тайн!

– Нет, только не эти слова, Люк. – Анна закрыла руками лицо, но он успел заметить, как сильно она побледнела.. – Только не эти слова. Не душой и телом, а как птица в клетке, лишенная всякой свободы.

Это уже начинало сердить Люка. Ему никак не удавалось постичь, что происходит у нее в душе. Люк чувствовал себя отвергнутым, лишенным права проникнуть в самый смысл ее жизни. Он вдруг понял, как мало знает ее, даже после полугода семейной жизни. Существовал целый мир, в который она его не пускала. И это заставляло его злиться все больше и больше. А ведь раньше он и не хотел ничего знать. Что же изменилось?

Люк встал, но продолжал удерживать Анну.

– Кто он? Я хочу знать его имя, мадам.

Анна молча смотрела на него. Она стала еще бледнее, если только это было возможно.

– Твой любовник, – продолжал он. – Мужчина, который был с тобой до меня. Кто он?

– Нет, – шептала она. – Ты ведь говорил...

– Он – причина того, что ты несчастна, или я жестоко ошибаюсь. Эти письма от него? Или от кого-то, кто пишет по его поручению?

– Письма? – В ее глазах был ужас.

– Мадам, вы, видно, считаете, меня глупцом?

Анна покачала головой.

– Я иногда получаю письма от мисс... мисс Гендон. Ей нужна помощь. Ее отец... Он старый и очень немощный. И я ей помогаю.

Люк пристально смотрел на нее не говоря ни слова, и наконец Анна закрыла глаза и прикусила губу.

– Его имя, Анна, – повторил Люк. – Он уже получил твою девственность, которая по праву принадлежала мне. Но больще он ничего не получит. Он умрет, если только попытается.

Анна открыла глаза.

– Нет. Нет, он не пытается. Я твоя, только твоя. Кроме тебя у меня нет мужчины. Им всегда был только ты.

– О, прошу прощения! – воскликнул ее муж. – Конечно, мой опыт не позволяет мне отличить девственницу от женщины, которая уже была с мужчиной. Вы неискренни со мной, мадам.

Анна снова прикусила губу и перевела дыхание.

– А как насчет тебя самого? – спросила она крепнущим голосом. – Ты тоже хранил от меня свой секрет. Ты сказал, что не помнишь причины вашей ссоры с Джорджем. Ничего не рассказал мне о Генриетте. И даже словом не обмолвился о ваших многочисленных встречах с тех пор, как мы приехал сюда. Ты ведь не можешь жениться на ней – она вдова твоего брата? И ты не мог вернуться без жены – иначе ты смог бы проводить столько времени в ее обществе. Но теперь все устроено как нельзя лучше, не так ли? Поэтому ты женился на мне, Люк? Не ради наследников, но чтобы спокойно предаваться воспоминаниям со своей первой любовью за щитом женитьбы?

Боже милостивый!

– Мадам, – сказал он холодно, – вы переходите границы дозволенного.

– О конечно! – отвечала Анна. – Мы ведь живем в мире, где у мужчин права, а у женщин – обязанности. Я достойна презрения из-за того, что в нашу брачную ночь ты обнаружил, что я не девстенница. Но тебе позволительно иметь достаточный опыт, чтобы с легкостью определить это. Я должна жить без воспоминаний, без прошлого, принадлежать тебе душой и телом, в то время как ты будешь развлекаться. Ты спал с ней, Люк? Или жене не пристало задавать вопросы своему мужу?

Люк железной хваткой обнял ее за талию и вывел за дверь. Он сам не осознавал, куда ведет ее, пока они не оказались в спальне. Он сорвал с жены платье и толкнул ее на кровать. Неотрывно глядя на Анну, он сбрасывал собственную одежду, чувствуя, как злость и обида захлестывают его.

Люк опустился на колени между ее раздвинутыми бедрами. Он приподнял ее и вошел в нее медленно и жестко. Потом он лег на нее сверху, обхватив руками ее голову, и прижался ртом к ее губам. Он раскрыл ее губы своими н глубоко проник в нее языком, прежде чем поднять голову и посмотреть ей в глаза.

– Ты принадлежишь мне, Анна, – сказал он. – И то, что мы делаем сейчас, ты будешь делать только со мной, до конца своих дней. И я тоже. С тех пор, как мы поженились, я не делал этого ни с кем другим. Я ответил на твой вопрос?

Анна закрыла глаза. Она лежала покорно и безответно.

– Ты – моя жена, а я – твой муж, – продолжал Люк. – И если это заставляет тебя чувствовать себя птицей в клетке – так оно и будет. Ты сама это выбрала.

Он начал ритмично двигаться в ней, пристально глядя ей в глаза. Но на этот раз опыт подвел его, хотя нельзя сказать, что он действительно использовал все свое умение. Он просто делал то, что несомненно удовлетворяет мужчину, но гораздо менее приятно для женщины, если она к этому не подготовлена. И он не получал ничего в ответ. Но, казалось, он и не ждал ответной реакции. Он не занимался с Анной любовью, но лишь ставил на ней печать: «владения герцога Гарндонского». Он хотел напомнить ей, что не было той части ее, которая не принадлежала бы ему.

Люк изверг в нее семя и впервые в жизни почувствовал, что физическая удовлетворенность и эмоциональное удовлетворение совсем не одно и то же.

Он вдруг подумал: не было ли то, что он только что сделал со своей женой, изнасилованием, – хотя звучало это странно. Люк встал и собрал свои вещи, раскиданные по полу.

– Если тебе не хватает свободы и уединенности, Анна, – ты можешь получить их. – Он слышал, что в его голосе звенит металл. – В своей собственной комнате. Я больше не войду сюда без твоего приглашения. И не лягу с тобой в постель до тех пор, пока ты полностью не оправишься после родов. Допустим, шесть месяцев? Или четыре, если ребенок окажется девочкой?

Анна лежала, закрыв глаза. Впервые он не укрыл ее одеялом, встав с кровати.

Люк продолжал одеваться.

– Если ты захочешь поговорить об этих письмах, – снова заговорил он, – то найдешь меня готовым выслушать тебя в любое время. Я не могу себе представить, чтобы ты действительно была виновна в чем-то ужасном. Но помни – ты моя. Это останется неизменным.

Анна даже не шевельнулась, когда он прошел через ее спальню и ушел в свою комнату, где еще ни разу не спал со дня их женитьбы.

Люк прислонился спиной к дверям своей спальни и закрыл глаза. Он пришел к Анне, потому что она была несчастна. Пришел, чтобы успокоить и утешить ее.

О Боже!

А ведь он знал, что не способен на это. Он знал, что давно, уже не способен любить. Но он не знал, что способен на жестокость. Она нуждалась в любви и понимании, а он был жесток с ней.

Он позволил себе расстроиться и разозлиться в ответ на ее отказ довериться ему и на обвинение в нечестности. Вот о чем ему еще придется подумать. Он позволял Генриетте эти встречи, всегда стараясь увести разговор от личных тем. Но он не думал, что Анна может подозревать... Мог ли он винить ее а этом? Это была только его вина. Он сделал ей больно, хотя и не желая этого.

Люк открыл глаза и взглянул на свою кровать. Совсем недавно он так тщательно оберегал свой сон от посторонних глаз и никогда не засыпал в постели рядом с женщиной. А теперь он не знал, сможет ли заснуть один в своей собственной кровати. И долго так будет? Он сказал ей – шесть месяцев или четыре, если ребенок окажется девочкой. Плюс три месяца, оставшиеся до родов. Значит, всего девять месяцев. Или семь.

Девять месяцев одиночества.

Люк осознал, что мысленно произнес это слово, и почувствовал, что его пробрал озноб. Одиночество? Неужели он все-таки привязался к жене, стал зависим от нее? Его действительно пугало одиночество, а не сексуальный голод?

Да, это было одиночество.

* * *

По иронии судьбы, письма очень скоро перестали приходить. Было только одно, несколькими днями позже, в котором он извещал, что долги могут оставаться невыплаченными до тех пор, пока она не разрешится от бремени.

«Я не хочу, чтобы ты волновалась эти последние три месяца, оставшиеся до родов, моя Анна», – писал он.

Перед самым Рождеством ей удалось убедить мужа, что она достаточно хорошо себя чувствует, и они съездили на свадьбу к Виктору: она, Люк, Агнес и Эмили. Они с Люком даже спали в одной постели в доме у родителей Констанции. Правда, за все три ночи он даже не прикоснулся к ней. Но, глядя на счастливых молодоженов, Анна не могла жалеть о том, что своим замужеством обеспечила им будущее и свободу в их собственном доме.

Нет, конечно, она не жалела.

А потом, во время рождественского вечера в Баденском аббатстве, Вильям, лорд Северидж, объявил, что ездил к Виктору и получил разрешение на брак с Агнес.

Агнес не сводила с него глаз. Она была согласна.

– Более того, – продолжал Вильям, переждав шквал восторгов, объятий, поцелуев и поздравлений, – после венчания они уедут путешествовать по Европе на целый год. В Лондоне они познакомились с человеком, который готов снять Уичерли на год.

За этим объявлением снова последовали смех и восторженные восклицания. Все знали о привязанности Вильяма к поместью, доходящей до парадокса, и о том, как Агнес не любила путешествия. Но, казалось, принятое ими решение радует их обоих.

При этом известии Анну охватила паника, и только привычка постоянно испытывать чувство страха помогла ей не потерять над собой контроль.

– Вы собираетесь сдать Уичерли? – спросила она лорда Севериджа.

– Да, и отличному парню, – ответил он. – Его зовут Ломакс. Он был со своим полком в Америке и совсем недавно вышел в отставку. Уверен, вы все его полюбите.

Анна с облегчением вздохнула. Она постепенно готовилась к родам, сосредоточив всю свою любовь и энергию на ребенке внутри нее. Она жила одна в своем внутреннем мире, как жила в течение двух лет до замужества.

Ей не хватало Люка. Без близости с Люком мир ее опустел.

Глава 19

Вдовствующая герцогиня пребывала в своих апартаментах и упорно продолжала вышивать. Дорис и Агнес прогуливались неподалеку от дома. Вскоре они вернулись и, расположившись в одной из гостиных на первом этаже, начали довольно нервно обсуждать, на что это может быть похоже.

– Возможно, – сказала Дорис, – ты сама это скоро узнаешь, через год или немногим больше.

Агнес порозовела от смущения.

Эмили удалось ускользнуть от няни в оранжерею, где он нашла укромный уголок, чтобы спрятаться. Там ее нашел Эшли и, ласково улыбнувшись, присел рядом, взяв ее за руку. Эмили склонила голову ему на плечо. Генриетта попыталась составить Люку компанию в библиотеке, но вскоре удалилась в свои покои, потому что было очевидно, что Люк не замечает ее присутствия.

Люк мерил комнату нервными шагами.

Анна была в спальне. Она рожала. Схватки начались вскоре после того, как она легла спать накануне вечером. Как только у нее не осталось сомнений, что настало время, она пошла в спальню Люка, вместо того чтобы вызвать звонком горничную. Он вскочил так быстро, как будто на него вылили ведро холодной воды, и на руках отнес ее обратно в спальню, хотя она и пыталась протестовать, повторяя, что вполне способна дойти сама. Вскоре к ней пришли горничная и миссис Уинн. За доктором послали немедленно. Никого больше не стали беспокоить. Анна надеялась, что утром все проснутся, чтобы узнать, что у герцога родился наследник.

Но и утром схватки продолжались, и стало казаться, что конца этому не будет. Анна слышала мольбу в своем голосе, когда она просила, чтобы открыли окна, или чтобы ей на лицо положили прохладное влажное полотенце, или чтобы кто-нибудь помассировал ей спину. Но она не в силах была что-то изменить. Ей казалось, что голос ей уже не принадлежит – это говорил кто-то другой. Сама Анна будто бы спряталась в глубине самой себя, укрываясь от боли, от беспокойства, от нетерпеливого возбуждения и от страха смерти – или от еще худшего страха, что умрет ребенок.

И наконец около полудня, хотя Анна к тому времени уже давно потеряла счет часам и минутам, характер боли изменился, и все тот же чужой голос вместо стонов и просьб начал издавать крики, призывая врача. Все стало болью и отчаянным напряжением и попытками вдохнуть воздух в короткие моменты передышек. И где-то вдали спокойный голос давал ей указания, которым она слепо подчинялась.

А затем была последняя, самая сильная боль, рывок, теплый поток и недовольный громкий крик.

Анна, сама не осознавая этого, смеялась сквозь слезы, протягивая руки к своему залитому кровью, кричащему, уродливому н прекрасному ребенку.

Люк прекратил ходить по комнате, только когда дверь библиотеки отворилась и появилась миссис Уннн. Он повернул к ней смертельно бледное лицо.

– Ее светлость счастливо разрешились от бремени, – сказала она с улыбкой, – мать и дитя готовы принять вашу светлость.

Он на мгновение застыл, прислушиваясь к шуму в ушах и раздумывая, так ли чувствуют себя люди перед тем, как упасть в обморок. А затем, не сказав ни слова, вышел из комнаты и через ступеньку побежал по лестнице на второй этаж, чего его светлости не приходилось делать уже лет пятнадцать, – именно это сказал миссис Уинн Коутс, проводив хозяина долгим взглядом.

В спальне было тихо, если не считать непривычного сопения новорожденного младенца. Люк не заметил, как горничная его жены, присев в реверансе, вышла из комнаты. Он неподвижно стоял в дверном проеме, не сводя глаз с постели, на которой лежала его жена. Она глядела на него широко раскрытыми глазами, а в руках у нее было что-то, аккуратно завернутое в одеяло.

– Люк. – Ее голос слегка дрожал, а взгляд ускользал от него. – У тебя родилась дочь.

Дочь. Он снова услышал шум в голове, а вдыхаемый воздух вдруг показался ледяным. Дочь. Он не отрываясь смотрел на жену.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да, только устала. – Ее голос был слабым и невыразительным.

Дочь. Он осторожно приблизился к постели и вгляделся в маленький сверток. Сквозь отошедшие края одеяла он увидел кругленькое личико с узкими глазами-щелочками, покрытое какими-то красными пятнами. Темные влажные волосы. Одна маленькая ручка. Пять крошечных пальчиков с пятью ноготками. Тоже в пятнах, как и лицо.

Его дочь. Его и Анны. Он стал отцом. Теперь он уже не одинокий человек, сам создающий для себя законы. И даже не просто муж, ответственный за благополучие и счастье женщины, выбранной им в жены. Он стал отцом. Главой своей собственной семьи. У него теперь дочь – его плоть и кровь.

Как во сне, он склонился над кроватью, протянул руки к свертку и бережно поднял его. Он не почувствовал никакого веса, кроме разве что веса одеяла. Но сверток был теплый и мягкий, и из него доносились странные сопящие звуки, и были эти чудесные глаза, внимательно изучавшие мир.

Господи! О Боже! У него в руках – жизнь. Человеческая жизнь. Жизнь, к появлению которой он был причастен. Жизнь, за которую он теперь долгие-долгие годы будет в ответе.

Его ребенок.

Его дочь.

Люк сам не вполне осознавал, какое чувство овладело им, но это была любовь, которая наконец вернулась к нему и уже навсегда воцарилась в его сердце, не отпуская. Любовь может даровать жизнь, но может и отнять ее. Страх и восторг смешались в его сердце, словно одно чувство было неотделимой частью другого. Любовь – это то, ради чего стоит жить. Не ради поиска наслаждений, а ради любви. В ней можно найти все эмоции, на которые только способен человек.

Любовь вернулась к нему, как только он взял в руки маленький сверток. Их дочь. Их бесценное сокровище. Через несколько секунд он уже не мог видеть ее – все расплывалось у него перед глазами. Он стоял, чуть отвернувшись от кровати, и чувствовал тепло, исходившее от свертка, окрыляющую легкость любви и слышал тихое бормотание девочки.

– Люк. – Дрожащий голос за его спиной прозвучал тоненько и жалобно. – Прости меня. Мне так жаль.

– Простить? – Он взглянул на нее через плечо.

– Может, через год у нас будет сын, – сказала она. Люк понял причину ее смущения и покраснел. Это было вполне логично. Ведь для этого он и женился на ней. И он никогда не делал из этого секрета. Как он мог быть таким глупым?

– Анна. – Он повернулся к ней. Его голос был чуть громче шепота. – Я не могу сейчас думать о том, что будет в следующем году. Только о сегодняшнем дне, вот об этой минуте. У нас есть дочь. Она прекрасна. Посмотри на нее. Она прекрасна.

– Ты правда не очень разочарован? – Она наконец взглянула ему прямо в глаза. Ее взор был полон надежды и мольбы.

– Разочарован? – Он бережно передал ей на руки ребенка, присел на кровать и прикоснулся пальцем к крошечной круглой щечке. – Анна, я хотел девочку. Долг велел мне надеяться на то, что это будет сын. Но втайне я всегда хотел девочку. Именно эту девочку.

И тогда она заплакала, закрывая лицо свободной рукой и тщетно пытаясь приглушить рыдания.

– Неужели ты действительно поверила, – спросил он, – что я был бы недоволен нашим ребенком или даже отказался бы от него только из-за того, что он не того пола?

И все же у нее не было причин думать, что он бы стал испытывать к своим детям, даже к сыновьям, какие бы то ни было чувства, кроме удовлетворения от того, что их род продолжается. Он ведь столько раз повторял ей, что не способен любить.

Он и сам не мог предположить, что снова сможет любить, полюбит своего ребенка почти с самого его появления на свет. Откуда он мог знать, что его ожидает это чудо и этот ужас?

– Я была т-так с-счастлива, – проговорила она сквозь рыдания, – была так счастлива, когда она родилась, когда я увидела ее и смогла взять на руки. Для меня тогда имело значение только то, что она жива и здорова. А потом я вспомнила.

– Я думаю, тебе нужно поспать, Анна, – сказал он. – Ты очень устала. Но знай, что я очень рад нашей дочери. Даже если б ты родила тройню мальчиков, я не смог бы чувствовать себя более счастливым.

Она рассмеялась неожиданно для самой себя, неуверенным тихим смехом.

– Будет время и для сыновей, моя дорогая, но, даже если их у нас и не будет, земля от этого не перестанет вращаться. Как мы ее назовем?

– Я не думала об именах для девочек, – сказала она. – Я по глупости была уверена, что это будет сын. Кэтрин? Элизабет? Изабелла?

– Я думаю, ее надо назвать Джой, – сказал он. – Ведь Джой – значит радость. Леди Джой Кендрик. Ну и еще добавим парочку длинных родовых имен. Тебе нравится?

– Джой? – Она закусила губу, а затем улыбнулась – впервые после родов. Это была ее улыбка – сквозь слезы, неуверенная, усталая, но все равно будто наполненная светом. – Да. Джой.

Он еще раз прикоснулся к щеке дочери и поднялся на ноги. Затем он склонился над Анной и поцеловал ее в губы.

– Спасибо, Анна, – сказал он. – За Джой. Это бесценный подарок. А теперь поспи. Я пришлю к тебе горничную.

Она смертельно устала и почувствовала это, когда Люк вышел из спальни. Но она не была уверена, что сможет заснуть. Слишком много чувств бурлило в ней. Она повернулась и посмотрела на малышку. На ее дочь.

Джой. Он назвал ее Джой – радость. Он сказал, что она бесценный подарок. Он сказал, что хотел иметь дочь. Он не был расстроен или разочарован.

И он смотрел на дочь, на Джой, с таким светом в глазах, какого она никогда раньше не видела. Он не обманывал ее, только чтобы она почувствовала себя лучше. Он искренне говорил о своих чувствах.

Люк полюбил их дочь.

Возможно, у нее есть надежда. Может быть, есть еще и будущее. Будущее с Люком и Джой и еще сыновьями и дочерьми, хотя сейчас она и подумать не могла, что вновь решится на эту пытку.

Но она пройдет через это снова и снова, если это поможет ей вернуть Люка. В последние три месяца они так отдалились друг от друга. Сегодня он в первый раз поцеловал ее. Может, теперь он вернется к ней. И может, с тем, другим, теперь все будет покончено. Теперь она жена и мать. Может быть, он оставит ее в покое.

Может быть, есть надежда.

– Ах, мадам, – сказала горничная, подходя к ней на цыпочках, – не надо вам плакать. Его светлость был резок с вами? В следующем году будет мальчик, я клянусь вам. А она такая славная, спокойная малышка. Бедняжка. Она появилась слишком рано. Она должна была подождать, пока родится ее братик.

Анна сквозь слезы улыбнулась своей маленькой, завернутой в одеяло радости.

* * *

– Надо наказать того, кто приказал сегодня звонить в церковные колокола, – сказала вдовствующая герцогиня за обеденным столом в тот день, когда появилась на свет ее внучка. – Надеюсь, ты уже об этом позаботился, Лукас.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Это я приказал звонить, мадам, – ответил он, – чтобы возвестить о рождении моего первенца.

– Ты должен был сначала посоветоваться со мной, Лукас, – сказала она. – В Бадене церковные колокола возвещают только о рождении сыновей. Сегодня было сделано неверное сообщение.

– Нет, – сказал он, – сообщение было сделано верно. Известие о том, что герцогиня Гарндонская родила ребенка. Вы, мадам, ограничились сегодня тем, что поинтересовались здоровьем Анны. Эшли пожал мне руку, Дорис поцеловала меня, а Агнес сделала книксен, но все вы старались не проявлять слишком уж большого восторга. Генриетта вовсе выразила мне свое сочувствие. Слуги притихли, будто в доме кто-то умер. Только Эмили обняла меня, поцеловала, замочила слезами мой галстук, а затем улыбнулась мне и сказала глазами, как она за меня рада.

– Эмили не понимает, – мягко произнесла Генриетта, – как важно для мужчины твоего положения иметь наследника, Люк. Бедная Анна. Ей, должно быть, очень горько. Мне надо будет попытаться развеселить ее.

– Остается надеяться, – сказала герцогиня-мать, – что в следующем году она исполнит свой долг.

– Вы имеете в виду, мама, – спросила Дорис, – что церковные колокола звонили, когда родились Джордж, Люк и Эшли, а когда родилась я – нет?

– Они зазвонят на твоей свадьбе, Дор, – сказал Люк и увидел, как ее глаза расширились от удивления, когда он назвал ее этим детским именем. – И они будут звонить в честь всех моих детей, независимо от их пола. Наверху, с Анной, – ребенок. Наша дочь, которую мы не обменяли бы и на десять сыновей. Я пошлю Тео, леди Стерн, Ройсам и другой сестре Анны приглашения на крестины Джой.

– В конце концов, Люк, у тебя уже есть наследник , – улыбаясь, произнес Эшли. – Хотя смею заверить тебя, я претендую на эту роль.

– Вообще-то, я не собиралась выходить замуж в ближайшем будущем. – Дорис смотрела на Люка с опаской.

– Но это все равно произойдет, – ответил ей брат. – Я заметил, что даже самые очаровательные и воспитанные леди рано или поздно становятся жертвами Купидона. А ты и очаровательна, и воспитанна, Дор.

Она покраснела от удовольствия и потупилась.

– Коутс, – обратился Люк к своему невозмутимому дворецкому, который стоял рядом с лакеем у сервировочного столика. – К следующему обеду открой для слуг три бутылки вина, чтобы вы все смогли выпить за здоровье леди Джой Кендрик. И сообщи слугам, что сегодня праздник в честь ее рождения. Если я завтра увижу у кого-нибудь унылое лицо, я его тотчас же выставлю вон. Понятно?

– Да, ваша светлость, – ответил дворецкий с почтительным поклоном.

Люк поднялся из-за стола вместе с остальными членами семьи – он не разрешал женщинам выходить из-за стола первыми.

Итак, он дал им понять, что не позволит долгу управлять его жизнью и лишить его радости – как раз подходящее слово. Джой – значит радость. Это слово значит больше, чем наслаждение или удовольствие. Радость приносит... все. Да, все – любовь и счастье, и страх, и боль, и возможность чувствовать.

Он ясно понял, что любовь пробилась через все преграды, которые он так тщательно возводил вокруг своего сердца целых десять лет. Уже почти одиннадцать. И всего одно мгновение – тот миг, когда он впервые взглянул на свою дочь, – разрушило усилия стольких лет. Он любил ее – маленькую Радость-Джой, любил так сильно, что это почти пугало его.

Да, это пугало его – потому что он стал чувствовать непривычную потребность поделиться с кем-нибудь своими эмоциями. Ему надо было, чтобы звонили колокола, – хотя он и близко не подходил к церкви со времени своего возвращения в Баден. Он поссорился с семьей из-за того, что они холодно приняли появление на свет Джой. Он уже запланировал крещение и праздничный обед по этому поводу. И он почувствовал нежность к Эшли и Дорис, с которыми он почти не разговаривал все это время, и ему захотелось наладить с ними отношения.

А Анна... Он так отстранился от нее в последние три месяца. Они были только вежливы, но холодны друг с другом. Долг оставался, удовольствия не было. Он захотел, чтобы удовольствие вернулось, а с ним, может, и немного... радости. Их отношения должны быть чем-то большим, чем долг и удовольствие.

Маленький ребенок этим утром нашел прореху в его броне и разрушил ее. Без нее он чувствовал себя теперь незащищенным, почти обнаженным. Ему было страшно. И он не был уверен, что снова не захочет облачиться в нее и скрыть вдруг проявившуюся у него способность любить – любить своего новорожденного ребенка.

После семейного чаепития Люк пошел в комнату жены. Из-под двери пробивалась тонкая полоска света. Он тихонько постучал и подождал, пока горничная откроет дверь.

– Ты можешь пойти пообедать, Пенни, – сказал он.

Она сделала книксен и вышла из комнаты. Он тихо прошел внутрь, чтобы не разбудить жену и дочь. Но Анна полулежала, опираясь на высоко взбитые подушки, и кормила ребенка грудью. Она покраснела и улыбнулась ему, когда он подошел к ней и осторожно присел на кровать. Он перевел взгляд с ее лица вниз.

И снова от любви и нежности у него перехватило дыхание.

– Она забеспокоилась, – объяснила Анна, – и я подумала, может, она проголодалась. Хотя сейчас мне так не кажется.

Малышка обхватила губами сосок Анны, но не сосала.

– Она затихла, – сказала Анна. – Наверно, ей просто нравится так лежать. Люк, мне жаль, ты пришел в такой момент. А ты так одет. Ты так великолепен. На тебе тот же наряд, что и тогда, когда я впервые увидела тебя.

Хотя никто за обедом и не прокомментировал его внешний вид, он заметил, как домочадцы украдкой разглядывают его: он вышел к семейному обеду, надев самое красивое вечернее платье. Возможно, они и не поняли, почему он решил надеть самый лучший наряд. Он ведь еле удержался, чтобы не нанести косметику. Пришлось, однако, уступить традициям провинциальной жизни. Увы.

– А я выгляжу... так, – с извиняющимся смехом закончила Анна.

– Ты показалась мне прекрасной в зеленом с золотом бальном платье в тот вечер, – ответил он, – а сегодня ты кажешься мне в десять раз красивее.

Она снова засмеялась, и на этот раз в ее смехе прозвучала радость.

– Откуда такая галантность, ваша светлость? Джой, ты слышала, как твой папа льстит твоей маме?

Дочь ничем не показала, что она что-нибудь слышала. Казалось, она была и так вполне довольна своим положением.

– Сегодня церковный колокол звонил целых полчаса, – сказал он. – А слуги за обедом по моему приказу пьют вино. Завтра отсутствующим членам семьи и твоей крестной будут разосланы приглашения на крестины. И, как видишь, я надел золотой камзол и алый жилет. Не каждый же день человек впервые становится отцом.

Анна откинулась на подушки и улыбнулась ему.

– Люк, – произнесла она, переведя дыхание. Она хотела сказать еще что-то, но только слегка покачала головой и снова улыбнулась.

– Можно? – Он протянул руки, которые, как ни странно, именно теперь слегка дрожали, и взял девочку. Держа ее на руках, он с улыбкой смотрел на нее.

– У нее уже меньше красных пятен, – сказала Анна.

– Правда? – Он говорил, не переставая улыбаться. – А мне она кажется такой же красивой, как и в первый раз.

Анна, не поднимаясь с подушек, перевела взгляд с девочки на мужа. Она внимательно и удивленно смотрела на него. А он все улыбался.

* * *

Лоренс Колби не особенно был рад приезду Люка в Баденское аббатство. Он почти самостоятельно управлял имением целых пять лет, из которых первые три года Джордж, погруженный в свои несчастья, мало интересовался унаследованным им аббатством, а в последние два Лукас, герцог Гарндонский, жил в Париже и совсем не интересовался делами в родительском поместье.

Трудно было приспособиться к так неожиданно появившемуся герцогу, который начал пристально интересоваться всеми делами в Бадене и имел собственные непоколебимые представления о том, как следует вести дела. Его идеи требовали денег, которые так бережно откладывались в течение последних лет, и заключались во множестве улучшений, которые должны принести пользу в первую очередь арендаторам и крестьянам, и в меньшей степени – герцогству.

Колби был честным человеком, но вот уже год он чувствовал, что им пренебрегают. И когда ему предложили место в пятидесяти милях от Бадена, он согласился, хотя ему и не обещали более высокого жалованья. Деньги для управляющего значали далеко не все. Главное для него было иметь возможность все держать в своих руках. И он ушел из Бадена всего с недельным предварительным уведомлением в середине марта, когда весна была уже на пороге и во всех фермерских хозяйствах началась горячая пора.

Люк пребывал в растерянности. Он пытался было разобраться в делах поместья, но оказалось, что он совсем не знает делопроизводства. Однажды утром, войдя к себе в кабинет, он поморщился – на столе лежали все книги и записи, перенесенные от Колби. Он даже не представлял, с чего начать. Ему был нужен опытный управляющий. Но где такого найдешь, и к тому же так быстро? Надо, пожалуй, съездить в Уичерли и спросить, не предложит ли Вильям кого-нибудь, ведь он знает почти все. что касается фермерства.

Тут его мысли прервала жена, вошедшая в кабинет.

– Она спит? – спросила Анна.

– Что? – ответил он, а затем взглянул на ребенка, которого баюкал, держа на руках. Семья и слуги были удивлены тем, что он часто носил девочку на руках. Отцу не положено было проводить с ребенком более чем несколько минут в день. Это ему объяснила мать, после того как он как-то принимал гостей с Джой на руках.

– Ах да, – сказал он, – она, должно быть, задремала от скуки, когда я задумался и перестал говорить с ней. Анна, видела ли ты когда-нибудь такой беспорядок?

Нахмурившись, он указал на книги, валявшиеся на столе на полу.

Она взяла у него девочку.

– Я отнесу ее наверх, в детскую, – сказала она. – Знаешь, что говорит мама: можно избаловать и испортить ребенка, если его все время носить на руках. – Она улыбнулась. – Бедный Люк. Как нехорошо было со стороны мистера Колби уехать так внезапно. А ты не думал об Эшли?

– Эшли? – Он взглянул на нее, не понимая, и нахмурил лоб.

– Дорис рассказывала мне, что на каникулах он всегда ходил хвостом за мистером Колби, – сказала она, – и ты сам знаешь, как много времени он проводит с Вильямом.

Он сам ничего такого не знал. Как она добилась того, что Дорис ей это рассказала?

– Ты предлагаешь мне обратиться за помощью к брату?

– А для чего же еще семья? – ответила она.

Но у них необычная семья. Не такая, как у нее. Как он может попросить Эшли помочь? Но в то же время это, вероятно, было решением вопроса. В течение трех недель, прошедших с появления Джой, они с Эшли кружили друг возле друг и выражались исключительно фигурально. Люк не мог забыть, как его младший брат улыбнулся ему в вечер рождения Джой и напомнил, что у него есть наследник. А на следующий день Эшли пожал ему руку теплее, чем обычно, и сказал, что он искренне рад за него.

– Он не станет ни в чем помогать мне, – сказал он Анне.

– Может быть и так, – сказала она, устроив девочку на плече и поглаживая ее спинку свободной рукой. – Но ведь пока не спросишь, не узнаешь. Люк, попроси его. Пожалуиста.

Ему следовало догадаться, что она будет вести себя именно так – брать на себя роль его совести и заставлять делать то, что он не особенно хочет. Она не лучше Тео.

Он нашел Эшли на улице: они с Эмили шли через лужайку, возвращаясь домой после лесной прогулки. Эшли держал девочку за руку. В свободной руке Эмили несла букет нарциссов. Оба смеялись. Смех Эмили звучал как всегда странно, но привлекательно.

– Я хотел бы поговорить с Эшли, – сказал он, когда Эмили была уже достаточно близко, чтобы читать по губам. – А ты, если хочешь, можешь пойти наверх и посмотреть на малышку, пока Анна не уложила ее.

Эмили широко и счастливо улыбнулась ему и побежала к дому.

Эшли неприветливо взглянул на Люка.

– Я что-нибудь сделал не так? – спросил он. – Ты выглядишь довольно мрачно. Может, лучше поговорим в кабинете – ты по одну сторону письменного стола, а я по другую?

– Там я тебя там даже не смогу разглядеть из-за кучи книг, оставленных Колби, – ответил Люк. – Мне нужна твоя помощь, Эш.

Его брат удивленно приподнял брови.

– Надо же, – сказал он, – давно меня уже никто так не называл. – Затем нахмурился. – Что за помощь тебе нужна?

– Ты когда-нибудь представлял себя в роли управляющего? – спросил Люк.

– Ты хочешь, чтобы я занял место Колби? – с удивлением спросил Эшли.

– Если ты считаешь, что ты мог бы это сделать, – сказал Люк, – и если ты, конечно, хочешь этого. Ты ничего не обязан делать для меня.

– Это беда всей моей жизни, – сказал Эшли. – Я никому ничего не обязан. Наоборот, все обязаны заботиться обо мне. Иногда мне приходит в голову, что лучше уж прямо дуло к виску.

– Не стоит, – коротко бросил Люк.

– Я полагаю, – продолжал Эшли, – мне следовало стать священником или уйти в армию, когда мне это предлагали.

– Вовсе нет, если тебе это не нравится, – ответил Люк. – нам надо поговорить об этом, Эш, и найти что-нибудь, что тебе подойдет и придаст смысл твоей жизни. А сейчас, не сможешь ли ты помочь мне, покуда я не найду кого-нибудь на место Колби?

Эшли медленно кивнул.

– По правде говоря, Люк, – сказал он, – меня всегда интересовала коммерческая деятельность. Я как-то упомянул при папе Вест-Индскую компанию, но он просто взорвался. Ни один из его сыновей... Ну а дальше – сам представляешь остальное. Я мечтал уехать в Индию.

Люк пристально посмотрел на него.

– А сейчас тебе это уже неинтересно? – спросил он. Эшли пожал плечами.

– В таком случае нам надо немедленно заняться осуществлением этой идеи, – сказал Люк. – Если это действительно то, чего ты хотел бы, Эш. Но пока мы будем этим заниматься, не поможешь ли ты мне?

Эшли улыбнулся.

– Все у тебя на столе? – спросил он. – Я посмотрю. Я всегда заставлял Колби все мне объяснять. Да, я сделаю это для тебя, Люк.

Люк протянул вперед правую руку, и, мгновение поколебавшись, его брат протянул в ответ свою. Они обменялись крепким и теплым рукопожатием.

– Эш, – сказал Люк, – я так запутался. Дашь мне еще один шанс?

Эшли рассмеялся.

– Будь на твоем месте папа, – сказал он, – или даже Джордж, меня бы уже разложили на ближайшем столе и от души выпороли. И я могу сказать, что я заслужил каждый удар. Твое презрение было еще хуже, поскольку оно на меня подействовало сильнее, чем любая порка. Дашь ли ты МНЕ еще один шанс?

Люк хлопнул его рукой по плечу.

– Да, и прямо сейчас, – сказал он, – у меня в кабинете, мой дорогой. Нет, извини, – у меня в кабинете, мой брат.

Глава 20

Два месяца после рождения ребенка Анна прожила на одном дыхании. Она была все время занята и была очень счастлива.

И письма больше не приходили. Может быть, он устал мучить ее, думала она. Может, он признал поражение, узнав, что у нее ребенок от Люка. Может, он понял, что потерял ее.

Ни на минуту она не верила этому. Но изо всех сил старалась поверить. И иногда ей это почти удавалось.

Через неделю после крестин Джой была назначена свадьба Агнес. Все было продумано заранее, чтобы гости, прибывшие издалека, могли бы отпраздновать и то и другое. Анна с нетерпением ожидала приезда Виктора с Констанцией, и Шарлотты с мужем, и, конечно, тети Маджори. И лорда Куинна, дяди Люка.

Но не только суматоха, вызванная подготовкой к праздникам, и то, что больше не было писем, делало ее счастливой. Такая долгая и ужасная отстраненность Люка, казалось, была позади. Ребенок объединил их. Часто, входя в детскую, чтобы покормить Джой, Анна находила его там рядом с малышкой: он или играл с ней, или напрасно пытался успокоить дочку, если она начинала плакать от голода. А однажды, как ни сопротивлялась няня, он сам поменял малышке пеленки. И почти всегда он оставался посмотреть на кормление девочки.

Он любил их дочь. Анна была до боли счастлива, что он ее так полюбил, хотя иногда ей и становилось горько – почему на нее он никогда не смотрел так же, как на Джой!

И все же это было счастье. Он говорил с ней намного больше и чаще, чем раньше. И говорил он не простые, банальные слова. Иногда она задавалась вопросом, понимает ли он сам, что теперь общается с ней как с женой.

Он обсуждал с ней планы Дорис и матери поехать после крестин в Лондон, и свои попытки найти нового управляющего, чтобы Эшли смог поступить в Вест-Индскую компанию. А однажды чудесным вечером он пошел с ней и Джой на прогулку к водопадам и там рассказывал о своем детстве.

– Мы здесь всегда шалили, – говорил он. – Нам строго-настрого запрещали подходить близко к воде, поэтому мы, конечно, всегда переходили водопад вброд, на пари: сможем ли спуститься, устояв на ногах. Я обычно подговаривал Эшли, когда сам подрос и перестал это делать.

– А Джордж подстрекал тебя? – спросила она. Люк немного помолчал.

– Да, наверное, – сказал он наконец.

Она уже заметила, что он никогда не говорит о своем старшем брате.

– Это были счастливые дни, Анна, – тихо произнес он. – Я бы хотел, чтобы наши дети были так же счастливы.

Она восприняла эти слова с такой радостью, как будто это было выражением его любви, его гарантией ее будущего, потом он передал малышку Анне и направился к лужайке, чтобы собрать букет нарциссов.

– Мадам, – сказал он с официальным поклоном, хотя был одет в домашний камзол и бриджи, а волосы его не были напудрены. – Эти цветы так подходят к вашей солнечной улыбке. – Он отдал ей букет и снова взял Джой на руки.

– Ваша светлость, – Анна прижала руку к сердцу, – вы мне льстите.

Она легко рассмеялась, хотя в глубине души плакала от счастья.

Она хотела, чтобы этот день никогда не кончался.

Люк наслаждался беспорядочной суматохой, сопровождав шей крестины Джой и свадьбу Агнес и Вилла. Брат Анны с женой и ее сестра прибыли одновременно, а на следующие день приехали леди Стерн и его дядя. Дом вдруг наполнился смехом многими голосами.

К удивлению Люка, он наслаждался всем этим. Да, он много времени проводил в парижском обществе и всегда выбирал самые блестящие, самые шумные развлечения. Но он воспринимал их как бы со стороны, никогда не участвуя в праздниках всей душой.

Теперь он был со своей семьей и с семьей своей жены и вовсю наслаждался ощущением причастности. Чувством, что он был частью всего этого.

– Ну, парень, – сказал ему дядя, хлопнув по плечу, как только они остались наедине, – я горжусь тобой. Я всегда знал, что, если тебя чуть-чуть подтолкнуть, ты вернешься сюда и исполнишь свой долг.

– Есть и такие, дорогой мой, – сказал Люк, взяв понюшку табаку и осторожно вдыхая ее каждой ноздрей, – кто говорит, что это отнюдь не было моим долгом – сделать своим первенцем дочь.

Лорд Куинн от всего сердца рассмеялся.

– Но ведь и для этого, как и для всего остального, нужна практика, – сказал он. – В этот раз – девочка, в следующий мальчик. У тебя еще куча времени, приятель.

Иногда Люку начинало казаться, что его дочь ему не принадлежит. Она все время была у кого-то на руках, и кто-то склонялся над ней, а вокруг толпа женщин ожидала своей очереди. Но только он – и, конечно, Анна – умели вызвать ее улыбку. Это всего лишь каприз, сказала ему его мать, когда он неразумно похвастался этим при ней. Но он твердо знал, и Анна знала, что девочка улыбается папе и маме.

Иногда Люк вспоминал себя, каким он был в Париже, и сам удивлялся, что он тогда и сейчас – один и тот же человек.

Как и полагалось отцу семейства – тем более, когда обнаружилось столько теть и бабушек, которые соглашались заняться детьми, – он проводил все время за работой, или с братом, или с зятьями и дядей. И с Виллом, который выглядел последние дни так, словно ему слишком туго завязали галстук.

За пару дней до крестин он встретился с Генриеттой. Она ждала его на мосту, когда он возвращался домой после деловой поездки в деревню. Генриетта стояла, вглядываясь в струящиеся потоки воды, – очаровательная, хоть и печальная картина. Он почувствовал себя обязанным спешиться и поговорить с ней. Последнее время она казалась подавленной. Люк предполагал, что рождение Джой напомнило ей о ее несостоявшемся материнстве.

Ему стало жаль Генриетту. Он даже почувствовал себя немного виноватым в том, что вернулся и тем обострил ее страдания. Он постоял, разговаривая с ней, несколько минут, а потом сорвал цветок и подал ей, прежде чем продолжить свой путь.

Генриетта провожала взглядом Люка. Она смяла цветок, даже не взглянув на него. В ее жизни появилось хоть какое-то светлое пятнышко. Но даже такая малость приносила ей утешение. Она безумно радовалась, что родилась девочка. Анна не оправдала своего предназначения. И возможно, следующего раза уже не будет. Может, прежде чем она снова забеременеет...

Но разбойник с большой дороги, о котором думала Генриетта, исчез несколько месяцев назад так же внезапно, как и появился. В последний раз они занимались любовью в обычное для их свиданий время и договорились о встрече через неделю. Но он не пришел, хотя она прождала его больше часа. С тех пор она его не видела и ничего о нем не слышала.

И Анна все еще была здесь. И все еще была хозяйкой Бадена. Люк все так же был холоден и вежлив. Но она отказалась уехать в Лондон к началу сезона вместе с вдовствующей герцогиней и Дорис, хотя Люк предложил ей это. Да, он был бы рад, если бы она снова вышла замуж, с горечью думала она.: Нет, ее дом – это Баден. Он принадлежит ей. Он всегда принадлежал ей. Она никуда отсюда не уедет.

Люк шел с Анной к церкви, где должны были крестить его; дочь, по извилистой, выложенной гравием дорожке. Он не сводил глаз с ребенка, который был на руках у жены. Девочка была великолепна в одеянии для крещения. Только войдя внутрь, он поднял голову и осмотрелся по сторонам.

Он был окружен большой семьей – своими родственниками и Анны. А рядом с ним находилась его собственная семья – Анна и его дочь. Он пытался вспомнить то отвращение, которое вызывала у него сама мысль о женитьбе, когда он жил в Париже, он вспоминал, с какой неохотой он согласился выбрать невесту в Лондоне, – пока не увидел Анну. Даже решение жениться, оказалось, было принято за него.

Сейчас Люк не сожалел об этом. Он размышлял о том, что произошло в его жизни, взвешивал все, рассматривая со всех сторон, пока шла служба, которую он не замечал. Он ни к чему не мог придраться. Он ни о чем не жалел.

Еще одна мысль постоянно вертелась у него в голове, но он старался отогнать ее. Мысль о том, что его семья была неполной. Еще два ее члена оставались снаружи, на церковном кладбище. Его отец и Джордж.

Джордж. КАК ТЫ МОГ ЭТО СДЕЛАТЬ, ДЖОРДЖ? Я ЛЮБИЛ ТЕБЯ. ТЫ БЫЛ МОИМ КУМИРОМ.

Джой зашевелилась, когда на нее полилась вода, и заплакала, протестуя. Ее отец смотрел на нее улыбаясь, и сердце его ныло от любви, как от боли.

На следующей неделе он снова шествовал в церковь – на свадьбу Агнес и Вилла. Во второй раз было легче: это событие не касалось впрямую его семьи – только Анны и Генриетты.

Свадебный завтрак прошел в Баденском аббатстве. Это было веселое, радостное и шумное празднество, которое затянулось почти на весь день. Агнес – тихая, застенчивая Агнес, которую Люк почти не замечал после приезда в Баден, – теперь светилась от счастья и смотрела на своего молодого мужа с нескрываемым восхищением. Вилл, в элегантном свадебном одеянии, приобретенном не без помощи Люка, – в длинном камзоле, вышитом жилете, туфлях с пряжками, модном парике – чувствовал себя явно неуютно и, не переставая, поправлял одежду, с любовью посматривая на жену.

Агнес и Вилл решили провести две ночи в Уичерли, прежде чем отправиться в свадебное путешествие. На следующей неделе в Унчерли должен был поселиться арендатор – полковник Генри Ломакс.

Вечером в день свадьбы в Баденском аббатстве давали бал. Гости, которые жили неподалеку, отправились по домам, чтобы переодеться, а семья и друзья могли позволить себе немного передохнуть.

Люк и Анна провели это время в детской, хотя Анна вышла пораньше в бальный зал, чтобы удостовериться, что все было устроено так, как ей хотелось.

Это будет первый настоящий бал со времени их приезда из Лондона, подумал Люк. Там на балах была какая-то магия. Да, несомненно. Он задумался, удастся ли им здесь создать такую же волшебную атмосферу.

Люк оделся в темно-красный с золотом костюм, специально заказанный им в Париже. Хотя обычно он делал уступку английской моде, он все еще не доверял английским портным. Иногда один вид того, во что одевались мужчины в Англии, был способен причинить ему боль. Закончив туалет, он задумчиво посмотрел в зеркало и прикусил губу. Стоит ли? Соседи наверняка будут возмущены видом косметики на его лице. Но с каких это пор его стало волновать мнение соседей? Париж казался ему далеким прошлым. Тем не менее, собираясь выйти из комнаты и проводить Анну вниз, он задержался, положив руку на ручку двери. Да. Если гости будут шокированы, если даже у них у всех случится удар, это будет их проблемой. По крайней мере, Тео будет весело. И Анне тоже. Он вернулся, разыскал веер и положил его в карман. Анна была одета в темно-розовое, расшитое серебром, открытое платье с широкой юбкой. На рукавах и по краю лифа лежали кружева. Ее волосы были старательно уложены в локоны и припудрены. Она ослепительно улыбнулась ему, поднимаясь навстречу.

– Мадам, – он взял ее руку обеими руками и склонился над ней, – у меня захватывает дух от вашей красоты.

– А вы, ваша светлость, – сказала она, глядя на него сияющими глазами, – снова почувствовали себя парижанином. Это несправедливо по отношению к другим джентльменам на балу. Они-то будут одеты по моде английской провинции.

– Но в таком случае, мадам, – продолжил он, – я никогда вообще не следовал моде. Мой портной поклялся мне, что фасон этого камзола и жилета на три месяца опережает даже парижскую моду.

– Увы, вы забыли взять свой веер, – улыбнулась Анна.

– Вовсе нет, мадам. – Он достал веер из кармана и легко прикоснулся им к кончику ее носа. – Не присоединиться ли нам к гостям? – Он галантно склонился перед ней и предложил ей руку.

Он вовсе не собирается влюбляться, говорил он себе спускаясь под руку с ней по лестнице. Он сам удивился тем словам, которые невольно вырвались, когда он увидел свои жену. Все было просто из-за того, что на Анне было непривычно торжественное платье и она выглядела самой прекрасной из всех женщин на балу.

Интересно, думал Люк, будет ли она флиртовать с ним, как когда-то в Лондоне. Он надеялся, что будет. И что ночью их флирт придет к своему естественному завершению.

Он повернулся к Анне, пока они спускались, и взглянул на нее из-под полуприкрытых век. Ее губы были приоткрыты, а глаза светились. Она была похожа на девочку, собирающуюся на свой первый бал.

Это была одна из тех волшебных ночей, которые она будет вспоминать с привкусом горькой тоски и ностальгии. Танцы были в Бадене и раньше, но они не могли сравниться с этим великолепным балом. В канделябрах ярко горели мириады огней, и бальный зал был полон благоухающих цветов из сада и оранжерей. А в галерее играл настоящий оркестр.

Вся ее семья была здесь, и все были счастливы. Агнес, леди Северидж, вся светилась от возбуждения, радости и счастья. Даже Эмили была в зале. Она сидела возле Шарлотты, которая не могла танцевать из-за своего деликатного положения. Эмили осматривалась яркими удивленными глазами, но свет ее глаз становился еще ярче, когда Эшли подходил к ней поговорить с покровительственной улыбкой старшего брата на лице.

Но для Анны волшебство этого вечера заключалось в том, что Люк снова флиртовал с ней, как когда-то в Лондоне. Хотя они и танцевали вместе первый танец, положение хозяина и хозяйки бала не позволяло им проводить вечер в обществе друг друга. Это могло бы огорчить их, но они смогли изменить смысл этого правила друг для друга. Анна, как и ее муж, весь вечер танцевала с разными партнерами, разговаривала с ними и ходила по залу среди гостей в перерывах между танцами. И все же они с Люком почти постоянно смотрели друг на друга; Анна – ослепительно улыбаясь, Люк – обманчиво ленивым взором.

И она бесстыдно использовала веер, обмахиваясь им, когда ей удавалось поймать его взгляд, брошенный через весь зал, и приподнимая его к кончику носа, когда все его внимание было приковано к ней. А он использовал свой, небрежно обмахиваясь им н беззастенчиво разглядывая ее лицо и фигуру, скрытую платьем.

«Это смешно, – пыталась она сказать себе несколько раз за вечер. – Если за ними наблюдали, – а сегодняшний внешний внд Люка, в провинции казавшийся еще более великолепным и экстравагантным, несомненно вызывал повышенный интерес, – то обязательно подумали, что они сошли с ума. Ведь они были женаты уже почти год, и в детской наверху спал их двухмесячный ребенок. А они флиртовали друг с другом, будто только что увидели друг друга впервые. Это было забавно. И невообразимо прекрасно».

– Анна, дитя мое, – сказала ей леди Стерн, подойдя к ней в одну из пауз между танцами и беря ее под руку. – Интересно, чья это свадьба? Клянусь, если бы кто-нибудь не знал этого наверняка, то подумал бы, что молодожены – вы с Гарндоном.

Анна покраснела. Итак, кто-то действительно заметил.

– Тетя Маджори... – начала она.

Но крестная сжала ее локоть и не дала договорить.

– Я рада это видеть, дитя мое. Ведь это я затеяла ваш брак. Мы с Теодором вместе задумали его. Но я все же беспокоилась. Ты была настроена против замужества, Гарндон против женитьбы. И я рада видеть, клянусь тебе, что вы двое так влюблены друг в друга.

«Ах, если бы это было так», – печально подумала Анна. Здесь любовь лишь с ее стороны, а с его – флирт и, возможно, немного привязанности. Но даже эта мысль не сделала в этот вечер менее счастливой.

После ужина, прежде чем танцы возобновились, молодожены отправились в Уичерли. Экипаж Вильяма был весь в праздничных лентах – его украшал Эшли с несколькими соседскими молодыми людьми. Все высыпали из дома, чтобы попрощаться.

Анна крепко обняла Агнес, которая так нервничала, что готова была расплакаться, а затем красного от смущения Вильяма, который, очевидно, переживал и нервничал ничуть не меньше.

Она бы не выбрала его для Агнес, подумала Анна, но этот брак был явно по любви. Вот и вторая ее сестра теперь в безопасности, счастье ей обеспечено. Взгляд Анны затуманился, когда она смотрела, как молодой муж помогает Агнес занять место в экипаже. И тут Анна почувствовала в своей ладони маленькую ручку Эмили и сжала ее, и в тот же момент большая, теплая ладонь Люка легла ей на плечо.

Возможно, они и не понимали, насколько важно для нее, что ее брат и сестры удачно и надежно устроены в жизни. Может, они подумали, что слезы покатились по ее лицу просто от избытка чувств. Она сжала руку Эмили в ответ и улыбнулась мужу.

А потом – снова были танцы. Анна поднялась наверх покормить Джой, но затем вернулась, чтобы протанцевать два последних тура – с Эшли и с лордом Куинном.

– Да, – со счастливой улыбкой заметил Куинн, – никогда не забуду той ночи, когда я должен был сопровождать трех прелестных дам – а ведь у меня только две руки. А теперь двое из этих девушек замужем и покинули меня.

– Но не тетя Маджори, дядя Тео, – улыбаясь, ответила она.

– Нет, – посмеиваясь, согласился он, – здесь ты, черт меня побери, абсолютно права, девочка.

У Анны появилось не совсем уместное предположение, что отношения ее крестной и дяди Люка были несколько более близкими, чем просто дружба.

А затем бал окончился – слишком рано, как показалось всем, хотя на самом деле гораздо позже, чем обычно это бывало при подобных увеселениях в провинции. Люк и Анна проводили тех, кто уезжал, и пожелали спокойной ночи тем, кто оставался, а затем вернулись в бальную комнату, чтобы поблагодарить слуг за отличную работу и отправить их спать, оставив уборку на утро.

Все уже давно улеглись, когда Анна под руку с Люком наконец поднялись наверх. Между ними чувствовалось напряжение. Конечно, ночь не должна так закончиться. Анна не хотела, чтобы она заканчивалась. Еще нет. Интересно, подумала она, испытывает ли он такое же волнение?

Но перед дверью ее гардеробной он остановился и склонился над ее рукой так же, как в начале вечера.

– Ты устала, Анна? – спросил он. «Да, но не слишком».

– Самую малость, – ответила она, улыбаясь ему.

– Я пообещал, что предоставлю тебе личную свободу еще на два месяца.

– Да, – прошептала она так тихо, что почти не услышала своего голоса.

– Хочешь ли ты, чтобы я сдержал свое обещание? – спросил он, пристально глядя на нее.

– Нет.

Он поднес ее руку к губам.

– Тогда я могу прийти к тебе через некоторое время?

Она кивнула, и он открыл перед ней дверь ее гардеробною!

Внутри ожидала Пенни. Не говоря больше ни слова и не оглядываясь, Анна вошла внутрь. Ей с трудом удалось перевести дыхание.

За исключением брачной ночи, Анна всегда ожидала мужа обнаженной. Сегодня она надела ночную рубашку и нервничала так, как если бы была невестой. Она подумала об Агнес – сейчас она уже, наверное, стала женщиной и настоящей женой. Она любит своего Вильяма, и Вильям любит ее. У них все будет хорошо.

Анна стояла у окна, когда Люк постучал в дверь и вошел в спальню. На нем был синий шелковый халат. Он вычесал пудру из волос, которые теперь свободно падали на плечи темными волнами. Она была рада, что он не следовал моде, выбривая голову под парик. Ей нравились его волосы.

– Анна. – Он взял ее руки в свои и сжал их. – Я тебя, наверное, очень утомляю, заставляя так поздно бодрствовать. – Но глаза его ласкали ее.

– Нет, – сказала она, даже н не пытаясь скрыть любовь и желание, горевшие в ее взгляде.

Он прижал ее руки к своим бокам, так что ей пришлось сделать шаг вперед. Она провела руками по его телу от груди до бедер и почувствовала, что он уже возбужден. Он прижался к ее губам н мягко раздвинул их языком. Как много времени прошло. Боже, как много!

– Я скучал по тебе, – сказал он.

– А я по тебе. – Прикосновение его языка породило желание, которое волной прошло от груди к лону.

– Наш брак был заключен ради долга и удовольствий, – сказал он. – В последнее время было слишком много долга и слишком мало удовольствия, Анна.

– Да, – ответила она.

Ей так хотелось, чтобы в их браке появилось третье измерение. Она так ждала разговора о любви. Но для него было достаточно того удовольствия, которое она могла ему доставить. Она боялась, что он никогда больше не будет искать его у нее.

– Доставит ли тебе удовольствие быть занятой и не спать до рассвета? – спросил он. Его глаза мечтательно смотрели на нее. – Или это будет только мое удовольствие?

Его слова ласкали и возбуждали ее. К этому времени ему пора бы уже знать ее ответ. Но слова могут быть не менее эротичны, чем губы, руки или тело. Желание, охватившее ее, стало нестерпимым.

– Это доставит мне удовольствие, – проговорила она. – Я никогда не хотела, чтобы ты совсем отдалился от меня, Люк. Ложась в кровать, я все время ощущала пустоту.

Он снова поцеловал ее, его язык на несколько мгновений проник ей в рот.

– Может, мадам, – сказал он, – может, нам стоит прилечь и попробовать заполнить эту пустоту.

– Да, ваша светлость. – Она улыбнулась ему.

Да, им прекрасно удалось заполнить ее. Они оба согласились с этим после первого же быстрого акта любви. В постели больше не ощущается пустоты, признала она после того, как во второй раз он медленно, мучительно прекрасно привел ее к вершине блаженства. Эта постель была намного удобнее его собственной, сообщил он ей после того, как их тела снова неторопливо, почти лениво соединились и они вместе достигли нового пика наслаждения – более теплого и нежного.

– Меня можно было бы уговорить, чтобы я проводил здесь и все последующие ночи в течение лет этак пятидесяти, – прошептал он ей прямо в ухо. – А может, и некоторые дни тоже.

Она глубоко вздохнула.

– Как тебя можно уговорить? – спросила она.

– Пообещав проводить эти ночи и дни здесь со мной, – сказал он.

– Значит вас привлекает не только эта кровать? Женщина в ней тоже имеет какое-то значение?

Он снова выдохнул ей в ухо:

– Мне кажется, дело как раз в женщине.

Она засмеялась. Он никогда еще не был так близок к объяснению в любви и, может, уже никогда больше не будет.

Но этого было достаточно. Они занимались любовью всю ночь, даруя и получая наслаждение. Ей было бы неплохо урвать час-другой сна до того, как снова придет время кормить Джой, но она ни за что не обменяла бы самый глубокий сон на то, что произошло между ними.

Она любила и почти чувствовала ответную любовь. Она ощущала себя в безопасности в объятиях мужа. Ей было тепло и спокойно. Возможно, Люк все еще не может избавиться от прошлого, но она, Анна, по крайней мере добавляла удовольствия к его настоящему. И хотя, возможно, она и боялась будущего, сейчас была любовь и иллюзия безопасности.

Этого было достаточно. На сегодня этого было достаточно.

– Спокойной ночи и доброе утро, моя герцогиня, – нежно прошептал он.

– Я сплю, – пробормотала она.

– Ах так! – сказал он и слегка укусил ее за мочку уха. Она, сонно протестуя, увернулась от его зубов. Он засмеялся, но она уже спала слишком крепко, чтобы услышать его смех.

Глава 21

Жизнь в провинции иногда может показаться монотонной, даже если соседи изо всех сил стараются быть общительными и придумывают различного рода развлечения. Главная причина в том, что, куда бы ты ни пошел, всюду видишь одни и те же лица.

Возвращение герцога Гарндонского и его молодой жены с сестрой оживили лето и осень в Бадене. Потом крестины их дочери и свадьба леди Агнес Марлоу и лорда Севериджа скрасили весну, так как в Баден съехалось множество блестящих гостей.

А затем, когда все праздники закончились н жизнь должна была войти в обычную колею, в Уичерли поселился новый жилец. Полковник Генри Ломакс был одиноким джентльменом, что сразу заинтересовало незамужних дам в округе и их родителей. Сейчас он в отставке, но все ожидали услышать от него множество занятных историй о приключениях и подвигах. Не прожив в Уичерли и дня, полковник Генри Ломакс начал принимать нескончаемый поток гостей, спешивших к нему с самыми теплыми приветствиями.

Люк и Анна были среди первых визитеров. С ними поехали герцогиня-мать и Генриетта. Довольно-таки странно, отметила Генриетта, выходя из экипажа и бросая взгляд на дом, приезжать в Уичерли в качестве гостьи, хотя здесь она прожила все свое детство.

В гостиной полковника уже сидели несколько соседей. Но он поднялся, чтобы радушно поприветствовать вновь прибывших. Это был высокий стройный мужчина лет под пятьдесят, все еще красивый. Он был одет по моде в коричневые и кремовые тона, его пышный парик был тщательно напудрен.

– Это большая честь для меня, – сказал он с глубоким поклоном, когда все были представлены друг другу. – Но Гарндон, это, право, несправедливо. Большинство моих знакомых герцогов имеют по одной герцогине. У вас же их три, и все в равной степени прекрасны.

Он самым приятным образом улыбнулся, чуть сузив глаза и обнажив ряд ровных белых зубов. Все собравшиеся эасмеялись в ответ на его остроумное замечание.

Герцогиня-мать, однако, не особенно была польщена его галантностью и проявила неудовольствие, сдержанно наклонив голову в ответ, а затем заняв место возле миссис Персалл и заговорив с ней.

Генриетта улыбнулась и протянула руку, которую полковник тут же поднес к губам.

– Ах, сэр, – сказала она, – я просто бедная вдова, хоть это и не отражено в моем титуле. Мои покойный муж был старшим братом Люка.

– Вдова? – сказал он, задержав ее руку в своей и усаживая ее на диван возле себя после того, как Люк и Анна сели. – При вашей красоте и молодости это слово звучит как насмешка. – Он выпустил ее руку, Генриетта продолжала улыбаться ему. Затем он переключил свое внимание на Анну.

– Мне говорили, ваша светлость, – сказал он, – что недавно вы подарили вашему мужу ребенка. Надеюсь, это сын?

– Дочь, – ответила она.

– Вот как? – Он тепло улыбнулся. – Я уверен, она настоящее сокровище для вас, мадам, и для его светлости. – Он кивнул на Люка. – У вашего мужа уже ведь уже есть наследник в лице лорда Эшли Кендрика.

– Да, – сказала Анна.

Разговор стал общим, когда подали чай. Через полчаса гости из Бадена поднялись, чтобы уйти. К тому времени прибыл еще несколько человек.

– Как вижу, – сказал со смехом полковник Ломакс, провожая их до террасы, – мне очень повезло в том, что я поселился в самой гостеприимной местности на свете. Для очень важно то, что у меня такие приятные соседи.

Он помог Генриетте подняться в экипаж, в то время как Люк предложил руку своей матери.

– Я с нетерпением жду продолжения нашего знакомства с вашей стороны было в крайней степени любезно навестить меня.

Он с благодарностью улыбнулся Генриетте и повернулся к Анне, протягивая ей руку. Но она уже приняла руку Люка и поднялась на подножку экипажа с его помощью.

– Я также с нетерпением жду знакомства с вашей дочерью, ваша светлость, – добавил он. – Я чрезвычайно люблю детей.

Анна склонила голову, но ничего не ответила. Люк сел рядом с ней, кучер закрыл за ними дверь и вскарабкался на козлы. Полковник Ломакс улыбнулся и взмахнул рукой на прощание, когда экипаж тронулся и покатился в сторону Баденского аббатства.

– Ах, – рассмеялась Генриетта, – теперь я могу сказать, что уже не так сожалею об отъезде Вильяма и Агнес в свадебное путешествие. Право, полковник – обворожительный человек. Как вы думаете, мама?

– У него слишком свободные манеры, на мой взгляд, – сказала вдовствующая герцогиня. – Но он изо всех сил старался быть приятным и любезным. Когда он нанесет ответный визит, Лукас, надо будет пригласить его к обеду.

– Вы можете не сомневаться, что я поступлю так как надо, мадам, – заверил ее Люк.

Анна ослепительно улыбнулась.

– Какой сегодня прекрасный день, – сказала она, – и как жаль, что большую его часть мы проводим в экипаже, нанося визиты.

– Долг – это то, что мы должны выполнять безотносительно от того, какая погода или каковы наши личные желания, Анна, – напомнила ей свекровь.

Анна тепло улыбнулась ей.

– Я знаю, мама, – сказала она. – Именно поэтому я здесь. Интересно, где сейчас Агнес и Вильям. Они сначала собирались в Париж? Ты ведь дал им адреса знакомых, да, Люк? Впрочем, я не удивлюсь, если они не навестят никого из тех, кого ты им порекомендовал.

– Мадам? – Он приподнял брови.

– Они испугаются, решив, что будут чувствовать себя неловко рядом с такими великолепными господами, – объяснила она, – и мне кажется, они не будут не правы. – Она рассмеялась в ответ на его удивленный взгляд и продолжала весело болтать до самого прибытия домой.

* * *

Сначала Генриетта была не уверена. Это показалось ей слишком невероятным. Но она не могла ошибиться, увидев его настойчивый взгляд, эту идеальную улыбку и почувствовав знакомый запах одеколона. И руку ей он сжал гораздо сильнее, чем это сделал бы незнакомый человек.

Радостное возбуждение переполняло ее. Он был восхитительно красив. Даже красивее, чем она себе представляла. И очарователен. Все другие дамы в Уичерли пожирали его глазами, в то время как он не сводил глаз только с нее.

И Анна знала его. Да, несомненно, давно знала, хоть она и постаралась это скрыть. Она знала его, но не выдала этого знакомства. В Анне затаился какой-то страх. Она его тщательно скрывала, но для глаз Генриетты он был очевиден. Это тайна, которую она обязательно раскроет. Он вернулся. И каким-то образом – она не представляла себе каким, – он собирался уничтожить Анну. И возможно, Люка тоже.

Вдруг мир снова осветился для Генриетты яркими красками.

* * *

Обычно Анна после дневных визитов спешила в детскую. Джой, как правило, в это время дня не спала, хотя оставалось еще больше часа до кормления. Она уже начала улыбаться, хотя чаще и охотнее улыбалась папе, чем маме. И вообще она была очень хорошим ребенком, спокойным и жизнерадостным.

Но сегодня, извинясь, Анна с поспешностью поднялась наверх, но не завернула в детскую, а почти бегом вбежала свою гостиную и крепко притворила за собой дверь. Она прислонилась к двери спиной и пожалела, что та не закрывается на замок, хотя это и не имело значения. Люк сюда теперь никогда не приходил, и вряд ли кто-нибудь еще в ближайшее время захочет к ней войти. Они все думают, что она с Джой.

Ее руки похолодели и тряслись мелкой дрожью. Она вытянула их перед собой и наблюдала, как они дрожат, не поддаваясь ее попыткам успокоиться. У нее на какое-то время перехватило дыхание, и она испугалась, что не сможет вовремя вдохнуть достаточно воздуха, чтобы не упасть в обморок. К голове подступил холод, в ушах зашумело, колени были ватными и могли подогнуться в любую минуту. Она тяжело опустилась в ближайшее кресло.

Она должна была ожидать этого. Почему она не ждала и не подготовила себя к этому? Она, конечно, подумала об этом,когда Вильям на Рождество первый раз упомянул о том, что он собирается сдать свой дом, но когда прозвучало имя нового жильца, она сразу же успокоилась. Сегодня, когда они поехали в Унчерли, она ничего не подозревала. Она вошла в гостиную с улыбкой на лице.

О Господи, Господи, Господи. Она прижала ледяные трясущиеся ладони к лицу и упала на колени. Господи. В последние годы Бог не был к ней особенно добр. В течение прошедших трех лет он ей совсем не помогал, разве что даровал ей Люка и Джой. Но это был жестокий дар – он породил иллюзию свободы, счастья и безопасности. А теперь и эту иллюзию готовы были отнять.

Он вел себя точно так же, как в Эльм-Корте и его предместьях. Он вел себя с такой добросердечностью, теплотой и очарованием, что все начинали любить его и с нетерпением ждать его ответных визитов. Все хотели, чтобы он вошел в их круг. И выглядел он точно так же, как и там, – красивый, модно одетый, подвижный, привлекательный. Генриетта уже подпала под его чары. Даже мать Люка заметно оттаяла после той первой и единственной ошибки, которую он допустил, пытаясь польстить ей.

Анна откинулась на спинку кресла. Значит, все начнется заново. Все будет как тогда, в Эльм-Корте. Начнутся посещения и требования денег в оплату долгов ее отца – в течение нескольких месяцев после ее замужества он требовал их письмами. И возможны требования другого рода – помогать обманывать и воровать у ее соседей и друзей. Нет. Она крепко ухватилась за ручки кресла. Только не это. Больше никогда. По крайней мере здесь она сможет противостоять ему.

Что же ей делать? Ее инстинкт в эту минуту подсказывал ей единственно верный шаг – пойти к Люку и все рассказать ему, вплоть до самых грязных деталей. Она попыталась представить облегчение, которое она почувствует, если сможет открыться мужу. Человеку, которого она любит больше собственной жизни. Она попыталась это сделать, но все, что представилось ее внутреннему взору, это было лицо Люка – сначала недоверчивое, затем презрительное, а затем холодное, со сжатыми губами. И ей рисовалась картина того, как он забирает у нее дочь и нанимает для нее кормилицу. А потом высылает ее куда-нибудь подальше, чтобы избежать шумного скандала.

Ее дыхание снова участилось. Она никогда больше не встретится с ним. Никогда.

Но потом она рассмеялась над своими вымыслами.Люк никогда не станет так на все реагировать. Она его жена. В последнее время он сделал ее и своим другом. Он чувствовал... да, несомненно, он чувствовал некоторую привязанность к ней. Он, наверное, выслушает ее с сочувствием. И обязательно поможет.

Но потом она вспомнила, как он отреагировал на обиду, оскорбление, нанесенное ему братом Джорджем. Он не только так и не простил брата при жизни, он даже не подходил близко к его могиле.

Нет, о нет, она не может так рисковать. Малейшая ошибка – и она потеряет все. Ставки были слишком высоки. Теперь разговор шел не только о Люке – еще была Джой. Но она в любом случае все потеряет. Она чувствовала, развязка близка. Когда-нибудь, возможно скоро, возможна еще через какое-то время, он увезет ее прочь – прочь от Люка, прочь от Джой, возможно прочь из Англии. Должна ли она покориться? Или бороться? Но как бороться? Рассказать Люку? Если она все равно собирается рассказать ему все когда придет время, почему не теперь?

Почему она не рассказала ему все в тот день, когда он сделал ей предложение? Или, что было бы еще лучше, почему она не отказала ему? Сейчас она бы уже была с сэром Ловэттом там, куда он надумал ее увезти. Она бы знала, какую роль ов предназначил ей – любовницы, жены или кого-то еще? По крайней мере она бы знала. И она не стала бы позволять себе обманываться видениями роскоши и счастья. И надеждой.

Борьба чувств и мыслей разрывала мозг Анны, а тело ее изо всех сил боролось с нестерпимой, подступившей к горлу тошнотой.

* * *

Люк был в библиотеке. Он листал какую-то книгу, взятую им с полки, но на самом деле он не видел ее. Обычно он тоже поднимался в детскую в это время дня. Он не мог противостоять соблазну поиграть с только что проснувшейся дочерью. При других обстоятельствах он бы, возможно, предложил Анне взять дочку и прогуляться вместе с ним. День, действительно, был прекрасный.

Но вместо этого он ушел в библиотеку и плотно закрыл за собой дверь.

В полковнике Генри Ломаксе чувствовалась некоторая утонченность. Его манера разговора, модная одежда соответствовали образу порядочного англичанина. Он непринужденно общался с гостями-мужчинами и был очарователен с дамами. Несомненно, на него будет большой спрос все лето, пока новизна не приестся. Генриетту он явно привлекал. По крайней мере, это было многообещающим знаком.

Люк нахмурился и захлопнул книгу. Но какого черта этот человек делал, стоя за деревом на площади перед церковью в день их венчания? Было ли его присутствие там простым совпадением? Задержался ли он только из праздного любопытства? Он ничем сегодня не показал, что узнал их, когда они вошли в гостиную.

Люк, правда, сам тоже не упомянул об этом. Возможно, полковник постеснялся признаться, что наблюдал за венчанием как незваный гость, подобно людям низших сословий.

Люк поставил книгу на полку и машинально вытащил другую. Но не только этот факт волновал его. У него была странная уверенность – хотя, конечно, он мог и ошибаться, – что полковник Ломакс был тем самым человеком, что прогуливался с Анной в «Рэнела-Гарденс». Тогда на нем был плащ и маска с капюшоном. У Люка осталось только ощущение его высокого роста и тонкого телосложения. В Англии, должно быть, несколько тысяч высоких стройных мужчин. Глупо было предполагать, что он узнал того человека в их новом соседе, которому он только что нанес первый визит. Ломаке и Анна ничем не показали, что знают друг друга.

Но Люк помнил неуловимое чувство, которое появилось у него оба раза – перед церковью и в «Рэнела-Гарденс», – что он должен помнить этого человека, знать его, хотя тогда он никак не связывал оба эти случая. И сегодня днем у него снова возникло то же чувство. Ломакс, Ломакс... Имя ничего ему не говорило, а физическое узнавание по-прежнему ускользало от него.

Все это очень глупо, подумал он, нетерпеливо ставя на книгу и решительно отворачиваясь от книжного шкафа. Ломакс и тот человек у церкви – одно и то же лицо, – а Люк был почти уверен в том, что это был именно он, – то его появление там было абсолютно случайным и не имело никакого особого значения. И Ломакс, несомненно, не тот человек из «Рэнела-Гарденс». Не может быть, чтобы это он. Если Люк и встречал его раньше – возможно, во Франции, – то эта встреча была настолько мимолетной, что даже не может ее вспомнить.

Он сел за стол, опершись локтями и машинально переплетя пальцы рук. Он вдруг понял, что не сделал простейшего шага – не спросил Анну, знала ли она Ломакса раньше. Но затем с некоторым беспокойством и удивлением понял, что он не сделает этого.

Боится ли он ответа? Или того, что не получит этот ответ? Он нахмурился. Какого черта он сразу не применил власть, с самого начала? Почему он позволил ей иметь секреты, почему он оказался лишен одного из прав любого мужа? Почему не заставил ее рассказать ему все до конца?

Он нахмурился еще сильнее. И с чего это он вздумал проводить связь между ее тайной и появлением такого приятного нового соседа, которого он один раз уже совершенно случайно видел в день их свадьбы и которого Анна не видела раньше?

* * *

С наступлением весны в Баденское аббатство пришли и перемены. Люк нашел нового управляющего, Говарда Фокса, у которого были безупречные рекомендации. Он должен был приступить к исполнению обязанностей через несколько недель, как только уйдет с предыдущего места работы. Эшли собирался поступить на службу в Вест-Индскую компанию и уехать в Индию, как только его вызовут. Он с энтузиазмом смотрел в будущее, и Люк был счастлив за него. Там он сможет найти собственную дорогу в жизни, как это сделал Люк. Но у Эшли все будет по-другому – у него будет любовь и поддержка семьи, хотя мать и считала, что он пятнает свое имя тем, что участвует в деловом предприятии. И Эшли будет всегда знать, что может вернуться домой в любое время.

И с приходом весны Дорис должна была возвратиться в Лондон к новому сезону. Она бы уже давно была в пути, если бы крестины и свадьба Агнес не задержали их с матерью дома. Люк не настолько помирился с Дорис, как с Эшли, хотя они уже несколько месяцев были приветливы друг с другом.

Он желал ей счастья. Он надеялся, что новые впечатления наступающего года сотрут из ее памяти неприятные воспоминания о прошлом. Тем не менее он расстался бы с ней, так и не поговорив по душам наедине, если бы Анна позволила ему это сделать. Но она не допустила этого.

– Дорис послезавтра уезжает, – сказала она ему через пару дней после их визита к соседу.

Он что-то пробурчал в ответ. Они только что закончили заниматься любовью, и он уже почти засыпал.

– Ты с ней не поговоришь? – спросила она.

Он понял, что со сном придется подождать еще несколько минут.

– Произнести отцовское напутствие: хорошо себя вести и не повторять ошибок прошлого года? – спросил он. – Едва ли, Анна.

– Надеюсь, что нет, – взволнованно сказала она. – Ты когда-нибудь говорил ей, что любишь ее?

– Ни разу с тех пор, как мне исполнилось двадцать, – ответил он. – Мне кажется, она уже вышла нз того возраста, когда нужна только братская любовь, Анна.

– Ты не прав, – возразила она. – А я не сомневаюсь, что ты любишь ее, Люк. Не нужно напоминать мне, что ты ничего не знаешь о любви. Ей надо услышать, что ты веришь в нее, что ты желаешь ей счастья и что ты любишь ее. Она ждала этого весь этот год.

Он задумался над ее словами. Имело ли это такое значение для Дорис? Она вполне хорошо обходилась без этого весь прошедший год. Если не считать самого начала, она ни разу не появилась мрачной или заплаканной, хоть он и ожидал этого. Но он знал, что Анна права. Он сам чувствовал, что в их отношениях с сестрой есть отчужденность. И лишь на какой-то миг у него возникло привычное чувство протеста, вызванное тем, что ему навязывали обязанность, которой он не хотел обременять себя.

– Хорошо, – сказал он, преувеличенно вздохнув. – А теперь можно мне заснуть?

– Да, – сказала она и пододвинулась поближе. Все же ему показалось, что он услышал некоторое разочарование в ее голосе. К тому же он почувствовал какое-то отчаяние в том, как она прижималась к нему и обнимала его, когда они только что занимались любовью. То же отчаяние, только более контролируемое, он ощутил и в две предыдущие ночи. Но он не хотел сейчас думать о причинах этого.

– Я поговорю с ней завтра, – сказал он. – И серьезно поговорю с Тео, когда его увижу, о том, что это он уговорил меня жениться на тебе.

Так-то лучше, подумал он, услышав, как она тихонько рассмеялась. Но в то же время он узнавал все больше нового о себе. Раньше ему и в голову не пришло бы, что он может трусить. Тем не менее он лишь поддразнил Анну вместо того, чтобы смело заговорить с ней о том, что не давало ему покоя.

И, черт возьми, он больше совсем не хотел спать.

На следующее утро Дорис посмотрела на него с некоторым удивлением, когда он вошел в комнату для завтрака и попросил ее уделить ему время после еды. Но он больше не повторил своей ошибки. Когда некоторое время спустя она вошла в его кабинет с гордым и самоуверенным лицом, он не остался сидеть по другую сторону стола.

– Сегодня немного пасмурно, – произнес он, – но не холодно. Может, прогуляемся по саду?

Она посмотрела на него еше с большим подозрением, чем раньше.

– Я знаю, что ты собираешься сказать мне, – проговорила она, когда они вышли в сад и он взял ее под руку. – Я не буду пытаться писать ему или встречаться с ним, Люк. Я сказала тебе, что я ненавижу его, и это действительно так. И к тому же я стала на год старше и на год мудрее. Я не хочу, чтобы ты играл роль сурового отца.

– А как в таком случае насчет роли заботливого и любящего брата? – поинтересовался он.

– Любящего? – Она посмотрела на него и рассмеялась.

– Ты помнишь, что ты однажды собиралась просить у короля? – спросил он ее.

– Просить у короля? – Она нахмурилась.

– Ты хотела просить его позволить тебе выйти за меня замуж, – сказал он, – потому что ты любила меня больше всех на свете. Больше, чем папу или Джорджа, и чуть больше, чем Эшли. Ты помнишь это?

Она взглянула на него с недоверием, а потом искренне рассмеялась.

– Нет! Я правда это говорила?

– Тебе было пять лет, – сказал он, – но ты собирала просить его, как только подрастешь. Я не оправдал твои ожиданий, я подвел тебя, Дор.

– Тем, что не взял меня к королю? – Ее взгляд стал печальным.

– Тем, что в прошлом году я повел себя не совсем мудро и безжалостно – в этом деле с Фроули.

– Ах это. – Она покраснела. – Ты оказался абсолютно прав, Люк. Я была бы с ним несчастна. Мне кажется, я намекнула на свои планы Анне в «Рэнела-Гарденс» в надежде, что кто-нибудь остановит меня. Хотя я в этом сама себе не признавалась.

– Я должен был крепко-крепко тебя обнять и никуда не отпускать, пока бы не получил обещания, что чувства моей любимой сестры не будут отданы этому чертову искателю состояния.

– Я твоя единственная сестра, – напомнила она.

– Именно, – согласился он, – сестра, которой у меня слишком долго не было. Никогда больше не поступай так, Дор, или я убью этого человека, кто бы он ни был. Я благословлю тебя, за кого бы ты ни решила выйти замуж – разумеется, в разумных пределах, – при условии, что он будет любить тебя больше пяти тысяч фунтов, или пятидесяти тысяч, или пятисот.

– В разумных пределах? – Она остановилась и с улыбкой взглянула на него.

– Я не должен был этого добавлять, – сказал он извиняющимся тоном, – прости меня. Груз ответственности иногда слишком тяжел для моих плеч. Я беспокоюсь за тебя. Но я доверяю тебе и верю в тебя, Дор, тебе уже двадцать лет, и ты стала намного мудрее, чем год назад. Я верю, что ты сделаешь выбор, который принесет тебе долгое счастье на всю жизнь.

– Как это сделал ты, выбрав Анну? – спросила она. Вопрос застал его врасплох.

– Как это сделал я, – ответил он и только тогда понял, что хотя бы частично это было правдой. Но – на всю жизнь? Он вспомнил отчаяние, которое он ощутил в своей жене этой ночью.

Дорис обняла его за шею и поцеловала, сначала в одну щеку, затем в другую, и наконец прямо в губы. Когда она отстранилась, у нее на глазах стояли слезы.

– Как я теперь сожалею, – сказала она, – что я вынудила тебя говорить первым. Весь год я хотела рассказать тебе, как мне стыдно за мое детское поведение и как я рада, что ты вызволил меня из положения, которое стало бы вскоре невыносимым.

Он улыбнулся ей.

– Ты делаешь это слишком редко, – заметила она. – Когда ты улыбаешься, ты становишься именно тем братом, которого я помню. Да, теперь я верю, что ты действительно: мой брат.

Он засмеялся, а она снова взяла его под руку и повела в глубину сада по тропинке, ведущей прочь от дома.

– Я очень рада, – сказала она, – что ты не женился на Генриетте, Люк. Жаль, что Джордж на ней женился.

Он весь сжался.

– У Джорджа не было выбора – и, если он был несча тен, он это вполне заслужил.

– Брось, – сказала она, – ты ведь сам не веришь в это Люк.

– Я не хочу обсуждать этот предмет.

– Что за чепуха! – воскликнула она. – Не думаешь же ты, что Джордж взял Генриетту силой?

У него не было ни малейшего желания с кем-либо говорить об этом, и меньше всего – с сестрой. Где-то в глубине души все еще была затянувшаяся, но глубокая и болезненная рана, которая очень легко могла вновь открыться и начать кровоточить. В прошлом была потеря Генриетты. И еще одна, может еще более тяжелая потеря – потеря Джорджа, его любимого брата.

– Был ведь ребенок, Дор, – сдержанно проговорил он, – и поэтому Джордж женился на Генриетте. Ты ведь не думаешь, что это был мой ребенок?

Она фыркнула.

– Дети видят гораздо больше, чем это кажется взрослым, – сказала она. – Я много видела, Люк. Она положила глаз на Джорджа, как только он вернулся из турне – такой красивый и блестящий. И потом, конечно, он был маркизом и папиным наследником. Она флиртовала с ним, едва ты успевал отойти или отвернуться. Она хотела стать маркизой и герцогиней.

– Дорис! – Его голос был холоднее стали. – Позволь тебе напомнить, ты говоришь о своей невестке, позволь тебе напомнить. Так что замолчи, или сменим тему.

Но ей было уже не остановиться.

– Но я говорю и о моем брате тоже, – почти прошипела она, – кстати, и о твоем. Не может быть, чтобы все эти годы ты считал его таким негодяем. Во всяком случае ты не должен считать его таковым. Да, там было обольщение. Но обольстительницей была Генриетта, я клянусь тебе. Джордж только поддался минутной слабости и расплачивался за нее всю свою жизнь. Бедный Джордж.

Люк похолодел.

– Мы не будем больше говорить об этом, – сказал он. – Я не хочу ссориться с тобой сразу же после примирения.

– Люк. – Она посмотрела на него глазами, полными слез. – Это из-за Генриетты ты не приезжал целых два года после смерти Джорджа, да? Ты все еще любил ее? Ты и сейчас любишь ее? Бедная Анна!

– Нет, я не люблю Генриетту. Но, как я уже сказал, больше мы не будем говорить об этом. – Его голос был тихим, но глаза метали молнии, и она наконец замолчала.

Он не знал, правдой ли было то, что она сказала. Он не знал, хотел ли он, чтобы это было правдой. Но его удивило, что до сегодняшнего дня ему не приходило это в голову. Во Франции он забрался в раковину цинизма. Но Генриетта осталась снаружи этой раковины – единственная непогрешимая и совершенная частица его прошлого. Единственный предмет его любви, в который он продолжал верить, хотя его и не было в настоящем.

И все же, веря в нее, ему пришлось носить в себе глубокую рану от жестокого предательства его брата. И из-за боли от этой раны ему пришлось убить в себе чувство любви.

– Сказать тебе, какого мужа я буду искать этой весной в Лондоне? – спросила Дорис после нескольких минут молчания.

– Да, пожалуйста. – И он сжал ее руку.

Глава 22

В тот же вечер полковник Генри Ломакс нанес визит вежливости в Баденское аббатство. Он тепло пожал руку Эшли, был чрезвычайно рад познакомиться с леди Дорис и выразил сожаление, что на следующий день она и ее мать собираются уезжать в Лондон. То есть жалел он себя, пояснил полковник, а также всех тех, кто оставался в поместье. Ведь приезд двух столь очаровательных дам обитатели Лондона не смогут оценить по заслугам,

Дорис покраснела и рассмеялась, покоренная его галантностью. Генриетта проявила явную заинтересованность в столь красивом и привлекательном госте и соседе.

– Ах, сэр, – сказала она, когда все сели пить чай в гостиной, – трудно поверить, что в доме, где я выросла, теперь целый год будет жить чужой человек.

– Чужой, мадам? – повторил он. – Я надеюсь очень скоро стать вашим добрым соседом и даже другом.

Генриетта покраснела.

– Я имела в виду, что с этим домом у меня связано столько приятных воспоминаний...

– Тогда не будьте чужой в вашем доме, мадам, – ответил полковник. – Добро пожаловать ко мне так часто, как вы того пожелаете, и берите с собой ее светлость, вашу невестку. Буду очень рад.

– Ах так, – рассмеялась Генриетта. – Уж не показалось ли вам, что я решусь прийти одна? Тем не менее с вашей стороны очень мило пригласить меня. Если Анна не сможет сопровождать меня, я возьму с собой горничную.

– Я буду счастлив, мадам, – сказал Ломакc, – если вы в своем родном доме снова почувствуете себя свободно.

Люк наблюдал за ними с интересом. Было бы большим облегчением, если бы Генриетта вняла его совету и забыла прошлое. Новый мужчина – это, возможно, то, что ей и нужно. А Ломакс, хоть он и намного старше ее, кажется, вполне еще привлекателен для женщин, думал Люк. Этот человек само очарование и дружелюбие. Люк не мог понять, почему Ломакс так ему не понравился, – разве что эти странные мысли, которые пришли ему в голову после первого визита полковника.

– Вы долго служили в армии, полковник? – спросил он. – В каком полку?

Ломакс ответил на все его вопросы. Он сообщил множество военных сведений, но при этом сделал свой рассказ интересным и для дам, вставляя в него многочисленные шутки и короткие анекдоты, особенно когда стал рассказывать о годах, проведенных в Америке. Люку пришлось согласиться, что перед ним был опытный, умелый и в высшей степени любезный собеседник.

– А во Франции вы жили? – спросил Люк.

– Увы, нет, – рассмеялся полковник. – В отличие от вас, ваша светлость, моим манерам и внешности недостает лоска, который человек может приобрести лишь после длительного проживания в Париже. Все мои посещения Франции оказывались, к моему сожалению, печально короткими.

Последнее замечание не исключало возможности того, что Люк мог его там когда-то видеть. Но при каких обстоятельствах, ему никак не удавалось вспомнить.

– Вы давно вернулись из Америки? – продолжал Люк. – Весной вы были в Лондоне? Моя жена и я, как, впрочем, и мать с братом и сестрой, тоже были там. Странно, что мы тогда не встретились.

– Не так уж странно, как могло бы показаться. – Ломакс пожал плечами и улыбнулся. – После такого долгого отсутствия мне понадобилось время, чтобы возобновить старые знакомства.

Люк полуприкрыл глаза, рассматривая собеседника. Это была привычка, усвоенная им, когда он много играл в карты. Как-то раз один пожилой и опытный игрок, которому понравился Люк, наставлял его: «Притворяйся ленивым и дремлющим, но при этом пристально наблюдай».

Но Ломакс все же поймал его взгляд и добавил, поколебавшись:

– Вы ведь венчались в Лондоне прошлой весной, ваша светлость? У меня странное чувство, будто я видел вашу свадьбу. Я бесцельно гулял по городу, и мое внимание привлекла группа людей у церкви. В этот момент двери церкви отворились, и я понял, что там шло венчание, а теперь молодожены и их свита спускаются по ступеням навстречу приглашенным. Из любопытства я задержался, хоть это, признаю, был и нехороший поступок. И поверите ли, – он остановился на минуту и с улыбкой посмотрел на Анну, – да, я уверен, именно вы были женихом и невестой. Что за удивительное совпадение!

– Да, действительно. – Люк приподнял брови в притворном изумлении.

Вот и пришло объяснение, и вполне логичное: именно о таком совпадении он и подумал несколько дней назад. Это была простая случайность, Ломакс даже не сразу их и здесь узнал, ведь прошел целый год. Да и с чего ему их узнавать? Раньше ведь они были совершенно незнакомы. Или этот человек был очень умен. Он мог заметить что-то в глазах Люка и вести себя соответственно тому, что он в них прочел. А может, это сам Люк слишком уж умничал. В чем он, собственно, мог подозревать Ломакса?

Полковник поставил пустую чашку с блюдцем на столик и всем своим видом показал, что намерен распрощаться.

– Вы, возможно, слышали, сэр, – произнесла Генриетта, – о знаменитых садах Баденского аббатства. Сейчас, когда весна в разгаре, все цвета особенно свежи и ярки.

– В самом деле, мадам, – ответил он, поднимаясь со стула и кланяясь Генриетте. – Я заметил их удивительную красоту через окно экипажа, когда подъезжал к вашему дому.

Генриетта одарила его улыбкой.

– Сегодня замечательная погода, сэр, – сказала она. – Слишком хороша для того, чтобы проводить весь день в помещении или внутри экипажа.

– Вы абсолютно правы. – Он вернул ей улыбку. – Хотя бы часть дня стоит побыть на воздухе, прогуливаясь по прекрасному саду с прекрасной спутницей. – Он повернулся и слегка поклонился Анне. – Вы не окажите мне честь показать сады, прежде чем я уеду, ваша светлость?

Люк едва заметил полный злобы взгляд Генриетты – все его внимание было теперь сосредоточено на жене, которая грациозно поднялась и с улыбкой ответила полковнику, что с удовольствием составит ему компанию.

Люк пристально наблюдал за ней, спрашивая себя, есть ли в ее поведении хоть какое-то подтверждение того, что все не так просто, как казалось? Свидетельство того, что она и раньше знала этого человека? Что его просьба была ей приятна – или неприятна? Он не видел ничего подобного. Разве что ее улыбка была не такой теплой, как обычно, несколько натянутой, но, возможно, ему это только показалось – может быть, он просто искал подтверждения своим беспочвенным подозрениям.

Но Ломакс? Разве он не посмеялся только что над Генриеттой – почти в открытую? Нужно быть бесчувственнее камня, чтобы не заметить, что она положила на него глаз и пыталась добиться его приглашения на уединенную прогулку. И у Люка сложилось впечатление, что эта насмешка была вполне умышленной, почти театральной, хотя Ломакс и не показал этого явно.

И все же – это могло быть лишь плодом его воображения. Разве это нельзя счесть за любезность и галантность, которые Ломакс выказал хозяйке дома, попросив ее осмотреть вместе с гостем сады, являющиеся частью этого дома?

За годы, проведенные во Франции. Люк научился следовать своей интуиции. Не раз благодаря ей ему удавалось избежать неприятных ситуаций. И никогда еще у него не было более сильного интуитивного ощущения, чем теперь. Он мог спросить Анну. Это было бы проще всего. Но он знал, что Анна только холодно посмотрит на него и будет все отрицать. Возможно, был и другой путь, который, по крайней мере, даст ему больше сведений об очаровательном н неотразимом полковнике Генри Ломаксе.

Когда полковник под руку с Анной вышли из дома, Люк прошел в кабинет, чтобы посмотреть на них из окна. Они неторопливо шли беседуя, чего только и можно было ожидать от хозяйки и гостя. Ломакс был одет в длинный синий камзол и серые бриджи до колен, белые чулки и туфли с пряжками. Его парик был тщательно напудрен. Он корректно нес свою треуголку в руке. Невозможно было с уверенностью утверждать, что это тот же человек, который, весь закутанный в черное, гулял с Анной в «Рэнела-Гарденс». Кроме одного наблюдения. У него была манера слегка отклоняться в сторону и, нагнув голову, прислушиваться к словам собеседника. Это было нечто неуловимое, что Люк не смог бы выразить словами, но от этого он похолодел.

Это был тот же человек. Он мог поклясться всем чем угодно.

Он сел за письменный стол, придвинул к себе бумагу и начал писать, проверив кончик пера, прежде чем обмакнуть его в чернила. Он не сомневался, что Тео даст ему необходимую информацию. Он хотел знать все что только возможно о полковнике Генри Ломаксе – начиная с его послужного списка.

– Я так счастлив снова видеть тебя, моя Анна, – говорил он. – Прошло уже много времени. Я знал, что материнство только украсит тебя, – потому я и позволил тебе стать матерью. Ты еще прекраснее, чем когда-либо.

Может, в первый раз возмущение пересилило страх в душе Анны.

– Я не ваша Анна, – коротко бросила она, – и вам не стоило приезжать сюда под вымышленным именем и насмехаться над невинными людьми.

– У тебя есть мужество и воля, – заметил он. – Меня это в тебе всегда восхищало.

– Какова общая сумма оставшихся долгов моего отца? – спросила она, в то же время не сомневаясь, что попытка обречена на неудачу. – Почему моя семья все еще что-то должна вам, сэр? Назовите мне всю сумму, и мой муж заплатит ее. И делу конец. Вы сможете вернуться к своей жнзни, как и я – к своей.

– Но ведь моя жизнь – ты, Анна, – сказал он, и ее гнев сменился ледяным холодом. – Разве он любит тебя так же сильно? Он производит впечатление холодного гордеца, да и репутация у него такая. Впрочем, я могу понять, что тебя привлекла его внешность, – он красив, не спорю. Но понравится ли ему, если он узнает, что его герцогиня – воровка и убийца?

– Вы прекрасно знаете, что я – ни то ни другое.

– Я-то могу поверить тебе, моя Анна, ведь ты – все для меня. Но есть, увы, и другие люди – более объективные и потому заслуживающие большего доверия – которые присягнут, что ты виновна.

Она почувствовала, как ее душит гнев.

– Я прекрасно понимаю, что произошло. Я не такая идиотка, чтобы этого не осознавать. Вы с самого начала выбрали меня своей жертвой и расставили мне ловушку. А я была так наивна и невинна, что сама вошла прямо в нее. Это я прекрасно понимаю. Но единственно, чего я не понимаю, так это – почему. Почему вы себя так ведете? Дело ведь не в деньгах. Но в чем?

– Ах, Анна, – мягко ответил он, склоняясь к ней. – Дело в том, что я люблю тебя.

– Любите! – Гнев переполнил ее. Она готова была взорваться, но вовремя вспомнила, где она находилась – в садах Бадена, где любой при желании мог увидеть ее из окна дома. – Я бы вышла за вас после маминой смерти, вы ведь были так добры и внимательны. Я, может, даже полюбила бы вас. Вы понимали это?

– Мы с тобой, Анна, никогда бы не смогли пожениться. Наша любовь совсем другая, – возразил он.

– У нас нет никакой любви, – твердо сказала она, – только какая-то болезненная мания с вашей стороны. Вы не хотели иметь меня ни женой, ни любовницей, а при этом постарались так пометить меня, чтобы ни один мужчина не женился на мне, этого вы, по крайней мере, добивались. Я ненавижу вас. Если бы существовало более сильное слово, которое могло бы выразить мои чувства, я бы использовала его.

– Это все из-за того, что ты не понимаешь, – сказал он, – но ты все поймешь, моя Анна. Совсем скоро ты все узнаешь и поймешь, и тогда ты согласишься, что действительно должна провести со мной всю оставшуюся жизнь. Ты будешь счастливее, чем ты можешь себе представить.

– Я уже счастлива, – не уступала она. – У меня есть муж и ребенок, дом, семья, друзья...

– Семья, – тихо повторил он почти печальным голосом. – У тебя дочь, Анна. Я был рад узнать, что это девочка. Так лучше. Я бы хотел ее как-нибудь в скором времени увидеть.

Кровь застыла у нее в жилах.

– Нет, – отрезала она.

– Сады эти прекрасны, как и говорила ваша невестка. – Он повернулся и взглянул на дом. – Роскошное обрамление столь старинного и великолепного здания, как ваш дом. В Америке есть красота дизайна, Анна, но там нет того чувства древности и истории, которое ощущаешь в домах Англии. Не пойти ли нам обратно? Я бы не хотел злоупотреблять вашим гостеприимством.

– Как вы попали в дом? – внезапно спросила она, и ее охватил ужас, который она пыталась подавить уже несколько месяцев. – Или хотя бы в парк? Как вы попадаете в дома моих соседей, когда я нахожусь у них в гостях, хотя вас никто там в то время не видел?

– Анна, – мягко ответил он, – я воздух, которым ты дышишь.

– Это был слуга? Вы подкупили слугу? – Она уже думала об этом раньше, но ведь слуги не слышали ее личных разговоров и не бывали на вечерах в других домах.

– Я у тебя в сердце, Анна, – сказал он, – а ты будешь в моем, когда все узнаешь и поймешь.

Его экипаж был подан к подъезду. Он склонился над ее рукой. Анна не стала ждать, пока экипаж тронется. Она поспешила в дом, в детскую, где Джой, к счастью, была одна с няней. Анна взяла дочь на руки, послала няню за чаем и стала играть с дочерью, пытаясь добиться от нее улыбки.

Должен быть какой-то выход, думала она. Не может не быть. Не может же она оставаться его рабой и игрушкой до конца жизни. Сегодня он ничего не требовал, но скоро потребует. С этих пор ей придется жить в постоянном страхе перед его визитами и его требованиями. Но ее терпению наступал предел. Долго выносить этого она не сможет и не будет.

Даже если ей придется убить его. Эта мысль ее ужаснула, но в то же время и увлекла. Она резко обернулась и поверх плеча осмотрела пустую комнату. «Я воздух, которым ты дышишь. Я в твоем сердце».

* * *

Эмили никогда не спускалась к чаю, хотя ей было уже пятнадцать лет и она была почти совсем взрослой. Она знала, что для ее родных она никогда не станет по-настоящему взрослой. Она всегда будет не такой, как все, немного странной. Они любили ее, Эмили это понимала, как любили ее и Люк, и Эшли, и Дорис. Но она всегда останется для них ребенком.

Поэтому обычно во время чая она гуляла по парку или если погода была плохая, по галерее, рассматривая портреты, или иногда в оранжерее, где она могла вдыхать запах цветов и прикасаться к их листьям и лепесткам.

В этот день она прогуливалась среди деревьев, вдалеке от реки и водопада. Здесь ей тоже нравилось гулять. Между деревьев то и дело попадались прелестные полянки, сплошь заросшие дикими цветами. Но вернуться домой она решила пораньше. После чая Эшли пойдет в кабинет. Скоро ему уезжать в Индию, и он спешил привести в порядок все записи для своего преемника, нового управляющего. Ей осталось провести с Эшли совсем мало времени. Эмили старалась не думать об этом. Но она решила использовать все возможности для того, чтобы быть рядом с ним как можно больше.

Она увидела Анну – та прогуливалась по саду с каким-то джентльменом. Эмили находилась еще довольно далеко, но она инстинктивно отпрянула назад, под защиту деревьев. На таком расстоянии трудно было с уверенностью сказать, кто шел рядом с Анной. Но Эмили знала. Она узнала его фигуру и манеру держаться. Это был он. Он снова нашел Анну. Впрочем, он давно ее нашел – ведь приходили же эти письма... Но теперь он явился сам, собственной персоной.

Эмили почувствовала, как к горлу подступила тошнота. Ей стало дурно, и она ухватилась за ствол дерева, не отрывая взгляда от фигуры сэра Ловэтта Блэйдона. Они шли обратно к дому. У крыльца уже ожидал экипаж.

От этого человека исходило зло. Эмили чувствовала это. И зло было в том, что он приехал сюда. Его появление принесет Анне несчастье, если не беду. Эмили не знала, откуда у нее такая уверенность, но она ни на миг не усомнилась в этом.

Как только экипаж уехал и увез сэра Ловэтта Блэйдона, а Анна скрылась в доме, Эмили выскользнула из своего тайника и бросилась бежать по траве. Эшли. Господи, пусть он будет уже в кабинете. Господи, пожалуйста. Она уже рыдала от охватившего ее ужаса.

Эшли удивленно поднял глаза от книг, а затем вскочил, подбежал к ней и сжал ее плечи.

– Маленький олененок, – спросил он, нахмурившись, – что случилось?

Она прямо и серьезно посмотрела ему в лицо и показала в направлении садов.

– Что-то случилось там? – спросил он. – Что-то, что напугало тебя?

Она кивнула и снова стала показывать. Он провел ладонью по ее рукам и взял ее кисти в свои. Затем он вниматель осмотрел ее с головы до ног.

– Ты не ушиблась?

Она никак не ответила, только молча смотрела на не пока он не встретился с ней глазами.

– Черт возьми, – сказал он, и она увидела досаду у нее на лице. – Должен же быть какой-то язык, чтобы ты как-могла выражать свои мысли и говорить более красноречиво чем глазами. Надо бы тебе научиться читать и писать, маленький олененок. Должен же быть способ научить тебя. Ты же понимаешь устную речь. Если бы я оставался, клянусь, я научил бы тебя.

Она прикусила верхнюю губу. Нет, она не может объяснить ему. А даже если бы она могла сказать, что тогда? Что он сможет сделать? Сказать Люку? А что может сделать Люк? Сэр Ловэтт делал Анну очень несчастной, но она как-то зависела от него. Эмили не понимала почему. Даже если бы она умела все выразить, она немного смогла бы рассказать.

Эшли взял ее лицо в ладони и большими пальцами стер слезы, струившиеся по ее щекам.

– Не плачь, – сказал он. – Я никому не позволю повредить тебе или обидеть тебя, маленький олененок. Теперь ты в безопасности. Иди сюда.

Он привлек ее к себе и крепко прижал к груди. Он, конечно, забыл, что она не слышала его, если не могла видеть движения губ. По вибрациям, которые она ощущала, она понимала, что он что-то еще говорил ей. Но и не видя его губ, она знала, что он утешает ее.

Как она будет жить без него? Она, наверное, умрет. Она с радостью умрет.

Он отодвинул ее от себя, продолжая сжимать ее плечи.

– Лучше? – спросил он.

Она кивнула. Ее сердце разрывалась от страха за Анну и себя, но она улыбнулась ему. Своему дорогому, любимому Эшли.

– Ты мне не очинишь перо? – попросил он. – Я надавил на него, что совершенно истрепал кончик. А никто не умеет очинять перья лучше моего маленького олененка. Сделаешь?

Эмили кивнула, не переставая улыбаться.

* * *

Полковник Генри Ломакс широко улыбнулся, когда дворецкий закрыл дверь гостиной, пропустив к нему Генриетту.

– Герцогиня, – произнес он, – как я польщен и благодарен, что вы так скоро воспользовались моим приглашением посетить Уичерли. Всего через час после моего прихода домой!

Она кокетливо улыбнулась и пошла через комнату ему навстречу.

– Это лицо, которое не стоит скрывать под маской, сэр, – сказала она, – и фигура не нуждается в том, чтобы ее прятать под плащом.

– Что вы имеете в виду, мадам? – спросил он, когда она легко коснулась ладонями его груди.

Генриетта улыбнулась еще шире.

– С вашей стороны было не очень любезно попросить Анну сопровождать вас по саду, когда я сама вам это почти предложила. Вы заботились о моей репутации, или я вам больше не угодна?

Полковник Генри Ломакс тихо рассмеялся.

– Вы хотите доставить мне удовольствие, не так ли, мадам? – сказал он, приподнимая ее юбку для верховой езды с обеих сторон. – Джентльмену следует исполнять желания дамы.

Он стал теснить ее к широкому дивану у одной из стен комнаты.

– Здесь, сэр? – почти закричала она. – Но ведь это же гостиная!

– Любой слуга, который войдет без приказа или предупреждения, сразу же будет уволен, – сказал он. – Ну же, доставьте мне удовольствие, Генриетта.

Он развернул ее к себе лицом и сел на диван, одной рукой задирая ее юбки, другой расстегивая свою одежду. Он привлек ее к себе на колени, обхватил ее бедра и с силой вошел в нее. Она охнула.

– Вы вся горите желанием, герцогиня, – сказал он, продолжая улыбаться ей.

– Как вы смеете, сэр? – Генриетта с негодованием посмотрела на него, пытаясь отстраниться и подняться с его колен.

Но он лишь рассмеялся и крепче ухватил ее за бедра.

– Наслаждайся, Генриетта, – сказал он. – Все, чего ты хочешь, скоро будет твоим. Скоро я увезу Анну отсюда. Но, возможно, пройдет какое-то время, прежде чем Гарндон оправится от потери жены и обратится к тебе за утешением. Так что наслаждайся, пока есть возможность.

Он снова притянул ее к себе и овладел ею быстро и нетерпелнво. Генриетта тяжело дышала и стонала от возбуждения. Когда он был удовлетворен, она склонилась к нему на плечо.

– А может, я хочу вас, а не Люка, – сказала она. – Может, я не хочу, чтобы вы увозили Анну. Может, я сама хочу уехать с вами.

– Ты слишком долго была без мужчины, Генриетта, – сказал он, – и забыла, что в жизни важнее всего – положение и власть. Ты ведь именно к этому стремилась, разве не так? И все еще стремишься. Ты мне все рассказывала об Анне в обмен лишь на еженедельный секс, а ведь она ничем не обидела тебя. Нет, моя дорогая герцогиня, не забывай о том, что так важно для тебя. Мне с тобой нечего делать, кроме этого, а это уже становится утомительным. Совсем не этого я так страстно желаю.

– Только с Анной? – с горечью спросила она, вздернув голову.

Он стряхнул ее с себя так, что она оказалась на диване рядом с ним. Затем он встал и стал застегивать бриджи, повернувшись к ней спиной.

– С Анной – никогда, – сказал он. – И не смейте пачкать ее имя, высказывая такие грязные предположения, мадам. Я приму вашу помощь, когда настанет время. Вы придете сюда через неделю в этот же час, чтобы получить от меня указания, и будете приходить так каждую неделю, пока я не решу, что время пришло и я смогу воспользоваться вашими услугами.

Генриетта, которая оправляла юбки, вспыхнула от гнева. Ярость брызнула из ее глаз, и голос сделался резким:

– А почему, почему вы думаете, что я вернусь в дом, где меня оскорбляют?

Он посмотрел на нее, по его глазам было видно, что он от души развлекается.

– У меня есть слуги, мадам, – сказал он, – которые видели, как вы явились сюда – одна, без горничной или кого-либо другого. И есть слуга, который, войдя в комнату, видел, чем мы занимались на этом диване, и ваши задранные юбки, и что вы, вне себя от наслаждения, даже не заметили, как он зашел.

Глаза Генриетты расширились.

– Никто... – начала она.

– И есть еще два или три свидетеля ваших развлечений с таинственным человеком в маске, которые вы позволили себе несколько месяцев тому назад, – продолжал он. – Свидетели, которые могут в любой момент оправиться от удивления и начать сплетничать и распускать слухи.

– Боже, вы... – Генриетта попыталась вцепиться в него ногтями, но он, успев поймать ее запястья, удержал ее.

– Кроме того, ваша светлость, – сказал он, – вы вернетесь хотя бы только ради этого, не правда ли? – И он в первый раз поцеловал ее, настойчиво притянув за запястья так, что она оказалась прижата к нему. Он раскрыл ее рот своими губами, и его язык проник глубоко в нее. А затем он отодвинулся и с улыбкой посмотрел на нее. – Вам это необходимо. Это как наркотик для вас. И я вам дам его снова – через неделю, Генриетта. От одной мысли об этом вы ощущаете ноющую боль между ног, не так ли?

Она молча смотрела на него – ее взгляд источал злобу и желание.

– Да. – Он снова улыбнулся. – Может, на следующей неделе мы займемся этим на кровати. И без одежды – она так мешает! Через неделю, моя дорогая.

Он сделал шаг назад, выпустив одну ее руку и поднося другую к губам.

– А теперь вы должны уйти. Мы ведь не хотим, чтобы хотя бы тень скандала коснулась вашего имени, не так ли?

Генриетта гневно посмотрела на него, затем повернулась и выбежала из комнаты.

Она ненавидела его и боялась. А ее грудь и лоно изнывали от страстного желания.

Глава 23

Полковник Генри Ломакс умел привлечь к себе внимание. Его начинали любить везде, где бы он ни появлялся. Ни один обед, ни один бал не мог считаться удавшимся, если там не было полковника. Мужчинам он нравился, женшины его обожали. Даже совсем еще молоденькие девушки хихикали и заливались краской, когда он делал им комплименты. А комплименты он делал довольно часто.

Люк поймал себя на том, что раздумывает о каком-нибудь приятном и необычном способе убить его.

Где бы полковник ни появлялся, всегда объектом его пристального внимания становилась Анна. О, он никогда не давал повода для скандала или даже намека на сплетни. Он умел всегда устроиться так, чтобы за обедом оказаться сидящим рядом с Анной, и тогда ему как бы приходилось ухаживать за нею и за дамой, что случайно оказывалась по другую его руку. Он всегда присоединялся к ее кружку в гостиной, хотя в основном говорил с другими дамами. Он танцевал с нею только один раз, но не танцевал и ни с кем другим. Тем не менее он всегда находился в зале для танцев, очаровывая всех присутствующих дам и жалуясь на то, что старые раны не позволяют ему танцевать так много, как ему хотелось бы. Но, произнося эти слова, он умел так улыбнуться, что ни одна из дам не верила, что эти старые раны так уж сильно ему мешают.

Нельзя было заметить ровно ничего предосудительного в его поведении с Анной. Люк даже хотел бы этого – тогда он смог бы обвинить полковника в том, что тот пытается соблазнить его жену. Но в поведении Ломакса ничего непристойного не было, а его знаки внимания трудно было назвать обольщением.

Впрочем, Генриетта заметила все и не преминула высказаться.

– Я крайне удивлена, – сказала она Люку однажды на балу у Пирсов, когда она танцевала в паре с Люком, а Анна – с Ломаксом, – что ты так легко миришься с этим.

– Мадам? – Он вопросительно поднял брови и внимательно посмотрел на нее.

– Но ведь это так очевидно, – продолжала она, – он ее обожает, а она никак не пресекает его ухаживаний.

И действительно, Анна ничего не делала, чтобы воспрепятствовать полковнику, и от этого Люку еще больше хотелось убить его. Но, с другой стороны, препятствовать было нечему.

– Я полагаю, ты говоришь о моей жене и полковнике Ломаксе, Генриетта? В таком случае эти замечания неуместны.

– Неужели ты сам не видишь? – спросила она. – Анна вышла за тебя из-за твоего состояния, Люк, но, готова поклясться, она не настолько непогрешима, чтобы не завести любовника. В первый же вечер, когда полковник посетил нас, она сказала мне, что он кажется ей очень привлекательным. И предупредила, что если я вздумаю заигрывать с ним – будет моей соперницей. Ха, как будто мне могло прийти в голову флиртовать с человеком, у которого такой дурной вкус.

Взгляд Люка стал таким холодным, что она смолкла, опустив глаза.

– Замолчите, мадам. Я и так позволил вам сказать слишком много, – произнес он сквозь зубы.

«Она стала завистливой и мелочной», – подумал Люк с сожалением.

А когда-то она казалась ему самим совершенством. И возможно, она им и была... Бедная Генриетта. Жизнь не пощадила ее.

Люк с нетерпением ожидал ответа дяди на вопросы, которые он задал о Ломаксе. Наконец ответ пришел, и, хотя его можно было предвидеть, Люк весь похолодел. В армии полковник Генри Ломакс не значился. По документам такой человек вообще не существовал, по крайней мере среди военных. А Тео, с его обширнейшими связями, не смог его обнаружить и среди тех, кто был далек от армейской службы.

Итак, полковник Генри Ломакс был не тем, за кого себя выдавал, и жил в Уичерли под вымышленным именем.

Это был кто-то из прошлого Анны. Кто-то, кто узнал о ее планах выйти замуж и приехал, чтобы наблюдать за ней на расстоянии. Кто-то, кто последовал за ней в «Рэнела-Гарденс» и при первой же возможности увиделся с ней наедине. Кто-то, кто несколько раз писал ей в течение первых шести месяцев замужества и даже приглашал ее на свидания. Кто-то, кто потрудился втереться в круг знакомых Вилла, а возможно, и уговорил его увезти невесту в длительное свадебное путешествие и покинуть Уичерли на год.

Кто-то, чьи чувства к Анне были настолько сильны, что он не мог отпустить ее. Ее тайный любовник. Люк сидел за столом в кабинете, рассеянно теребя письмо дяди. Его взгляд был устремлен в пространство.

А что же Анна? Было ли также трудно для нее отпустить этого Ломакса – или как его там на самом деле? Она не была неверна. Люк не знал, откуда у него эта уверенность – ведь он не шпионил за ней и не мог знать наверняка, что она делала каждую минуту, прошедшую с их венчания. Но тем не менее он был абсолютно уверен в этом. Нельзя прожить год рядом с женщиной и не знать про нее определенные вещи. Анна была верной женой. И преданной матерью.

Но ее чувства? О чем говорила ее грусть после бала в «Рэнела-Гарденс» и после того, как она получила первое из тех самых писем? О страхе, который она испытывала, не желая возобновлять прерванную связь? О страхе за свои собственные чувства? Была ли она такой страстной в постели с ним, своим мужем, только из чувства вины? Вины от того, что она любила не его, а другого мужчину?

Он вспомнил – он никогда не мог этого забыть – ее взгляд и слезы в глазах наутро после первой брачной ночи, когда он спросил ее, любила ли она человека, который лишил ее девственности.

Люк почти со злобой скомкал письмо и резко вскочил на ноги. В одном он был вполне уверен. Время тайн прошло. Наступило время узнать всю правду. Не от Анны – он не был уверен, что он добьется откровенности от нее. Но он должен узнать правду. Сам.

В этот раз уже не Тео, а он сам.

Люк и Эшли отправились на конную прогулку. Они не ехали никуда специально, но так или иначе оказались на вершине склона в нескольких милях позади дома и, не сговариваясь, остановились, развернув лошадей так, что им открылся вид на все поместье, с его парком и цветником. Это был последний день дома для Эшли.

– Я буду вспоминать об этом в Индии, – сказал он, – и думать, какого черта я там оказался. Говорят, англичане начинают ценить свою страну, лишь покинув ее. Ты тоже это почувствовал?

– У меня были причины для того, чтобы как можно реже вспоминать об Англии, – тихо проговорил Люк. – Ты еще не передумал, Эш? Еще не поздно.

Эшли рассмеялся.

– Когда я уже полностью собрался, чтобы уехать в Лондон, и все готово к тому, чтобы через неделю отплыть в Индию? – произнес он. – Нет, Люк, я не передумал. Мысли о будущем захватывают меня. Я просто хотел сказать, что мне будет не хватать всего этого, и всех вас тоже.

– У Фокса, который едет сюда, хорошие рекомендации, но никто не сможет работать лучше тебя, Эш. Когда бы ты ни захотел вернуться... Впрочем, это не важно. Мне тоже будет тебя не хватать – ведь ты мой единственный брат.

Они сблизились с тех пор, как родилась Джой.

– Но ведь был и другой брат, – возразил Эшли. – Ты хотя бы посетил его могилу, Люк?

– Нет, – коротко ответил Люк. – И не хотел бы говорить на эту тему.

– Ты должен кое-что узнать, – вдруг отрывисто бросил Эшли. – Мама говорила, что никто не должен знать, кроме нее, Генриетты и меня. Но это мучает меня, особенно теперь, когда я уезжаю. Ты вправе знать.

Люк снова развернул коня и теперь медленно спускался с холма по другому склону.

– Если это касается Джорджа, – предупредил он, – у меня нет никакого желания знать об этом.

Эшли подъехал к нему.

– Он покончил жизнь самоубийством, – сказал он. Люк остановился так внезапно, что конь взвился на дыбы,и потребовалось некоторое время, чтобы обуздать его. К тому времени, как конь успокоился, лицо Люка было смертельно бледно.

– Что?

– Он упал на нож, – сказал Эшли, который выглядел не лучше брата. – Намеренно. К счастью – я все же думаю, что к счастью, – в это время в деревне свирепствовала холера, и мы распустили слух, что от нее-то он и умер. Если бы правда всплыла наружу, его бы даже не похоронили по-христиански, Люк.

Люк, как это уже с ним было когда-то, почувствовал странный шум в голове.

– Но почему? – едва выдавил он из себя.

– Я полагаю, он так и не смог простить себе, – сказал Эшли. – Он любил тебя. Он ведь как-то раз послал тебе деньги, если ты помнишь, а ты их вернул. После этого он две недели пил не переставая. Даже отец ничего не мог с ним поделать.

«Боже!»

– Она получила то, что хотела, – продолжал Эшли. – Разве ты не знаешь ее теперь достаточно хорошо, чтобы понять, чего она так добивалась? Она превратила его жизнь ад. По ее словам, он ни на что не был годен. Она винила его даже в смерти ребенка. Они ненавидели друг друга. Возможно, она хранила какие-то чувства к тебе, Люк, но ты был всего-навсего второй сын, а она могла подцепить и Джорджа. Смешно, как все вышло, не правда ли? Он часто брал ее с собой в Лондон, и там она почти открыто изменяла ему и демонстрировала ему своих любовников. Я слышал об этом, когда был в университете. А потом он убил себя.

– О Боже, Эш. – Люк ехал впереди, не замечая, куда он двигается.

– Он был виноват перед тобой, – сказал Эшли, – но, клянусь тебе, он тысячекратно заплатил за все собственными страданиями.

«Я послал деньги обратно, – думал Люк, незаметно для самого себя переводя лошадь на галоп. – Я послал деньги обратно. Я отказал ему в примирении».

– Возможно, не стоило говорить тебе об этом. – В голосе Эшли звучало сочувствие. – Но у тебя все же был еще один брат. И я его любил.

Теперь Люк должен был потерять и второго брата. Да, не так жестоко и не навсегда. Но все равно – потерять. Он ослабил поводья и взглянул на Эшли.

– Ты поступил правильно, Эш, – с благодарностью произнес он. – Спасибо тебе.

Эшли пожал плечами.

– Позволь мне попросить тебя кое о чем, – сказал он. – Завтра утром мне будет нелегко. Я хочу уехать так, как будто у меня просто какое-то срочное дело в деревне. Я не хочу, чтобы ты и Анна плакали на террасе, обнимали меня и махали мне вслед.

Каким-то образом они оказались рядом с конюшнями. Вероятно, Эшли как-то удалось направить лошадей к дому.

– Тогда я уйду из дома, – сказал Люк с неохотой, – и попрошу Анну сделать то же.

Эшли вздохнул с облегчением.

– Спасибо, – улыбнулся он. – Я буду писать, Люк.

– Попробуй только не сделать этого, – ответил брат. – Это приказ главы семьи.

Было нелегко пожелать Эшли спокойной ночи, как обычно в любой другой вечер, не стиснуть его руки так сильно, как если бы он хотел переломать ему все пальцы, не прижать его к себе так крепко, чтобы у Эшли затрещали ребра. Люк провел десять лет вдали от семьи и не стремился вернуться к ним. И тем не менее теперь, когда он знал, что его брат уезжает на неопределенно долгое время, он сожалел об этих годах. Десять лет, в течение которых он мог бы иметь брата.

У Анны душевных сил оказалось меньше. Она, извинившись, рано ушла из гостиной в детскую, чтобы покормить Джой. Затем, возвратясь, она тепло и весело, как обычно, пожелала Эшли спокойной ночи, но у двери обернулась и бросилась к нему через всю комнату, сделав именно то, чего Эшли так хотел избежать, – стиснула его в объятиях и заплакала.

Когда ему удалось освободиться от ее рук, его глаза тоже были влажными.

Люк рано позавтракал и ушел из дома еще до того, как Эшли спустился вниз. Он провел бессонную ночь и даже ушел в свою отдельную спальню, чтобы не разбудить Анну. Он отверг семью, всю семью, и жил, похоронив все чувства, целых десять спокойных лет. Теперь они вернулись – и семья, и чувства. Он любил Дорис и Эшли. Ему все еще было горько от того, что мать отреклась от него. Теперь он это признавал. И он все еще ненавидел отца и Джорджа.

Джордж. Джордж упал на нож и убил себя. Люк рано вышел из дома, сам оседлал коня и медленно, с неохотой поехал в то единственное место, куда он мог поехать. Он ехал нанести визит – с которым уже давно запоздал.

Мальчиком он любил бродить по кладбищу. Его увлекала мысль, что здесь лежат его предки, и предки его предков, и предки их соседей и знакомых из деревни. Здесь он ощущал тайну и чудо вечного продолжения жизни.

Но на этот раз он приехал ради двух определенных могил, тех, которых он еще не видел. Сперва он остановился у могилы отца. Его отец не был суровым человеком. В нем тоже жила любовь – любовь к сыновьям и к дочери. Но и эта любовь знала пределы. Очевидно, Люк не вмещался в эти пределы. Двадцатилетний Люк пережил горькую обиду, когда от него отрекся отец. Теперь, в тридцать один год, он лучше понимал чувства отца. Люк пытался – по крайней мере именно так все думали – застрелить своего брата, и это ему едва не удалось! Люк спрашивал себя, чувствовал ли отец раскаяние в последние годы жизни.

«Отец», – молча позвал он. Но больше слов Люк не нашел. Он только вдруг вспомнил, как отец с бесконечным терпением учил его кататься на самом первом пони. Папа.

Рядом оказалась маленькая могилка мертворожденного младенца. Ему успели дать имя – Лукас.

Люк долгое время смотрел на маленькую могильную плиту в изголовье могилы, возможно, потому, что он не решался подойти к следующей семейной могиле. Но все же подошел. Джордж. Умер в возрасте тридцати двух лет. Убит своей собственной рукой. Потому что не мог простить себе того, что он сделал. Потому что его брат не хотел простить его. Потому что его брат вернул те деньги.

Отсылая назад деньги и листок, на котором не было ничего, кроме неразборчивой подписи брата, Люк чувствовал себя оскорбленным, он был зол на брата и гордился своим поступком. Предложение перемирия. Предложение любви. Осмеяно и отвергнуто. Люк теперь понимал, что ему в его юношеском эгоизме казалось, что страдает только он. Нет – он и Генриетта. И он отверг это предложение любви. И саму любовь. Он убил всю любовь в себе самом и вырвал ее из своего сердца, чтобы больше никто и никогда не смог причинить ему боль.

А тем самым причинил другому человеку такую боль, что тот расстался с жизнью. Он причинил боль своему брату. В конечном итоге он убил Джорджа.

Люк поежился, почувствовав, как по спине прошелся холод. Он не надел плащ. Казалось, в любую минуту мог пойти дождь. Кругом все было серым и мрачным, будто природа подыгрывала его настроению,

– Джордж. – вслух сказал он. – Джордж. Прости меня. Я простил тебя. Прости меня. Прости. Я люблю тебя.

Любовь пришла как боль. Боль, которую нельзя смягчить или прогнать. И ее никто не отверг. Люк опустился на колено и положил одну руку на могильную плиту, а другую на землю, под которой покоились останки его брата.

– Прости меня. – Слезы, уже не таясь, падали в густую траву. – Прости.

А потом Люк опустил голову на руку, лежавшую на плите, и зарыдал – громко и мучительно.

Прошло много времени, прежде чем он медленно поднялся и пошел к дому, ведя лошадь под уздцы. Никто не побеспокоил его, хотя его видел не один человек, включая местного священника.

* * *

Эшли еще вчера сказал ей, что сегодня он уезжает. Он положил ей руки на плечи, весело улыбнулся и велел хорошо вести себя без него. И сразу ушел. Это был очень короткий разговор. Весь тот день он провел в седле с Люком.

Эмили не хотела встречаться с ним сегодня. Она бы не смогла смотреть, как он уезжает. Но все же после завтрака – к которому онз почти не притронулась – она почувствовала, как ее охватывает паника. Уехал ли он? Его здесь уже нет? Уехал навсегда, и она не проводила его?

Девочка уселась на подоконник и попыталась успокоиться, глядя на мягкую зелень лужаек и деревьев перед домом. День был пасмурным и мрачным. И возможно, именно в этот момент он садится в экипаж, который увезет его навсегда.

Она никогда его больше не увидит. Скоро придет няня и отведет ее в детскую, где попытается увлечь вышиванием или рисованием. Но сегодня Эмили не смогла бы ни вышивать, ни рисовать. Она чувствовала, что у нее разрывается сердце. Эмили спрыгнула с подоконника, схватила плащ нз гардеробной, накинула его на плечи и выбежала из комнаты – не поздно.

Если еще было не поздно. Но в холле громоздились сундуки и коробки. Экипажа у дверей не было, и Эшли внизу тоже не было. Он будет к завтраку. Он еще не уехал. Но она не могла пойти к нему. Она не хотела его видеть. Или – да, хотела. Она должна его увидеть. Но она не хотела, чтобы он увидел ее. Девочка выбежала на улицу и спустилась по ступенькам в сад. Она как на крыльях пролетела через сад, лужайку, мост и дальше по дороге. Наконец Эмили остановилась среди деревьев, с трудом переводя дыхание. Она прислонилась к одному из деревьев так, чтобы видеть проезд, а ее нельзя было заметить с дороги. Но ведь так она сможет увидеть только карету! Вряд ли он высунется в окно, но если выглянет, то сам сможет ее увидеть. А она не хотела этого.

Эмили пожалела, что ее плащ был красным. Почему она не догадалась взять какой-нибудь другой?

К тому времени, когда она поняла, что приближается экипаж, она уже вся тряслась от холода. Конечно, она не могла слышать, но она ощущала вибрацию лучше, чем другие люди, Эмили знала, что экипаж приближается, задолго до того, как он оказался в поле зрения. Ее снова охватил ужас. Он уезжает навсегда, а она не увидит ничего, кроме экипажа. Она подалась вперед в отчаянной попытке увидеть его в последний раз. Но экипаж пронесся мимо, а она так ничего и не увидела. А потом он замедлил ход, остановился, и Эшли, выпрыгнув на дорогу, повернулся, глядя туда, где она стояла, крепко прижавшись спиной к стволу дерева.

Он подошел и встал очень близко к ней. Эшли молчал, и в глазах его была печаль.

– Маленький олененок, – произнес он.

Но говорил ли он что-то еще, она уже не слышала. Ее глаза затуманились. Она почувствовала, как Эшли прижал ее к дереву всем своим телом, хотя он не сразу прикоснулся к ней руками. Когда Эмили подняла на него глаза, она увидела, что он запрокинул голову и закрыл глаза. А затем он опустил лицо и близко и пристально заглянул ей в глаза.

Губы Эшли прижались к ее губам. Они были теплыми и нежными. Это было прекрасно. Она в ответ тоже прильнула к его рту. Они постояли так несколько мгновений.

Он прикоснулся руками к ее лицу, отвел назад ее волосы.

– Я вернусь, мой маленький олененок, – сказал он. – Я вернусь и научу тебя читать и писать, и тому языку, на котором ты сможешь общаться с другими людьми.

ВСЕ, ЧТО Я ХОЧУ СКАЗАТЬ ТЕБЕ – ЭТО ТО, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. И Я ВСЕГДА БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ. ВО ВЕКИ ВЕЧНЫЕ БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ.

– Ах, – снова заговорил Эшли, – эти глаза. Твои глаза, Эмми. Я вернусь. Я не забуду тебя. Ты всегда останешься здесь. – Он отстранился от нее и приложил руку к сердцу.

А потом ушел. Когда она открыла глаза, экипажа уже не было.

Она снова чувствовала вибрацию. Еще несколько долгих минут Эмили не двигалась с места, а затем оттолкнулась от дерева и, не разбирая дороги, бросилась в лес. Она бежала быстрее и быстрее, будто все силы зла гнались за ней по пятам.

* * *

Анна играла с Джой в детской, когда в комнату вошел Люк. Малышка, которая уже полчаса пыталась всячески продемонстрировать матери, что она не в настроении, радостно заулыбалась, едва завидев отца.

– Негодница, – сказала ей Анна.

– У нее твоя улыбка, – произнес Люк, положив руку на плечо жены.

– Только когда ей угодно воспользоваться ею, – сказала Анна. – Маленькая обманщица.

Она повернулась и взглянула на него. Он был бледен. Было даже похоже, что он плакал.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты все-таки встретился утром с Эшли? Я должна признаться – мне тоже было трудно остаться здесь, наверху. Мне казалось противоестественным, что мы даже не попрощались как следует.

– Эш очень молод, – ответил Люк. – Слишком молод для того, чтобы не бояться проливать слезы у всех на глазах, Анна. Нет, я не видел его этим утром. Хотя я знаю, что он уже уехал. Мне будет его не хватать.

– Я знаю. – Она улыбнулась ему. Его рука крепче сжала ее плечо.

– Пригласи меня в свою гостиную, – попросил он.

Она никогда не приглашала его туда, потому что как-то раз он сказал, что это ее личная комната, хотя иногда ей хотелось, чтобы он там был рядом с ней, – только они вдвоем, и никого больше. Анна передала мужу девочку, которая снова радостно заулыбалась, и колокольчиком вызвала няню. Когда та пришла и занялась ребенком, Анна повела Люка в свою гостиную.

– Что случилось? – Она села рядом с ним на диван и взяла его руку в свои. Она почувствовала удивление – почти страх, – когда увидела, как на его глаза стали навертываться слезы.

– Я ездил к моему другому брату, – сказал он, откинувшись на подушки так, чтобы смотреть ей в лицо. – Я был на кладбище, на могиле Джорджа.

– Я рада, Люк, – сказала Анна тихо. Она видела выражение покоя у него на лице, хотя это могло казаться абсурдом, когда его брат был мертв. Но она знала, что Люк нуждался этом. После горьких лет отчуждения ему нужно было примирение со ВСЕЙ его семьей.

– Он совершил самоубийство, Анна. – Люк закрыл глаза.

Молодая женщина почувствовала, как ее обдало смертельным холодом.

Люк рассказал ей все, что узнал накануне от Дорис и Эшли. В последнюю очередь он заговорил о том, что было для него, как она понимала, больнее всего.

– Он послал мне эти деньги в знак того, что он все еше любит меня и сожалеет о том, как он поступил со мной. А я отправил их обратно. Я оттолкнул его. Я не убил его той пулей – ты ведь знаешь, я целился в дерево в шести футах от него, а попал лишь на дюйм в сторону от сердца, – но я убил его, вернув ему эти деньги.

– Нет, Люк. – Она подняла его руку и прижала к своей щеке. Было так странно и непривычно видеть мужа слабым и уязвленным. – Конечно, ты его не убил. Ты не должен так думать. Вы оба очень страдали. У тебя хватило сил пройти через это. А у него нет. Он мог написать тебе письмо и послать тебе вместе с деньгами. Он мог поехать в Париж и разыскать тебя там. Ты не должен винить себя за то, что он сделал или не сделал. Может, ты и оттолкнул его однажды, но ведь и он оттолкнул тебя. К сожалению, люди иногда причиняют друг другу сильную боль. Особенно самые близкие. И у некоторых не хватает внутренней силы пережить то, что могут вынести другие. Возможно, они даже ничего не могут поделать. Мой... мой отец всегда был таким сильным, пока он не узнал, что у мамы чахотка. И тогда он сломался. Многие винили его. И проще всего было разлюбить его.

– Я любил Джорджа, Анна, – сказал он. – Он был тем, кем я всегда хотел быть. Он был моим кумиром.

– Он тоже любил тебя, Люк, – ответила она. – До самого конца – иначе бы он так не страдал. Он не хотел бы видеть, что ты страдаешь сейчас. Он не хотел бы знать, что своей смертью он причинил тебе еще большую боль, чем при жизни.

Люк снова повернулся и взглянул на нее.

– Любовь – это не всегда легкое и простое чувство, которым она должна быть, – с горечью произнес он. – Мне так хотелось бы вернуть его сейчас, чтобы мы смогли помириться, но он мертв. Любовь – это боль, Анна.

– Да. – Она наклонила голову, и прикоснулась губами к его кружевному манжету.

– Анна, – он пристально посмотрел на нее, – Генриетта всегда была тебе другом?

Анна могла бы ответить как-нибудь неопределенно. Но она знала, что он сейчас с трудом по кусочкам собирает свою жизнь, пытаясь примирить прошлое с настоящим, и ему нужен честный ответ, по крайней мере в этом.

– Нет. Вовсе нет, – сказала она. – Она всегда старалась покрасочнее описать ваши встречи с ней и заставить меня понять, как сильно вы все еще любите друг друга. Мне кажется – хотя, может быть, я и ошибаюсь, – что она специально так делает, потому что я ей не нравлюсь. Я стараюсь как можно реже встречаться с ней.

– То, что она выдумывает, – не правда, Анна, – ответил Люк. – Признаюсь, я боялся возвращаться сюда, боялся,что, когда увижу ее, мои чувства оживут. По этой же причине я боялся оставаться с ней наедине после моего возвращения. Она подстраивала все наши встречи. Но я быстро понял, что чувство, которое я испытываю к ней теперь, – уже давно не любовь, а жалость.

Анна глубоко вздохнула и снова опустила его руку к себе, на колени.

– Анна, – спросил он, встретившись с ней взглядом, – ты никогда не сожалела о том, что вышла за меня замуж?

– Нет, – ответила она, прикрыв глаза. А через минуту открыла их и, прямо глядя на него, горячо повторила:

– Нет, никогда.

– И я нет, – сказал он. – Ты лучшее, что было в моей жизни.

Она до боли закусила губу. Как это он сказал: любовь это боль.

– Есть ли что-то такое?.. – начал он нерешительно. Затем попробовал начать еще раз:

– Я могу тебе в чем-нибудь помочь, Анна?

Не раз впоследствии она раздумывала о том, как часто наиболее важные решения в жизни приходится принимать, не имея ни секунды на размышления. Ни секунды, чтобы тщательно взвесить ответ. «Почему она не рассказала ему?» – спрашивала она себя потом. Люк был так мягок, почти нежен с ней. Он только что сказал ей, как она дорога ему. Он только что исповедался ей в собственных страшных ошибках. Он бы отнесся к ее исповеди с сочувствием и пониманием. Он бы освободил ее.

Но у нее не было даже секунды. И она ответила так, как подсказывал ей инстинкт самосохранения.

– Ты всегда так добр ко мне. – Она улыбнулась ему.

– И нет ничего?..

– Ничего, – твердо ответила она, продолжая улыбаться. Люк кивнул.

– Мне надо по делам в Лондон, – сказал он отрывисто. – На неделю или около того.

Ее сердце заколотилось от радости, хотя, конечно, надежда на избавление была только иллюзией.

– Мы поедем вместе? – спросила она. – Скоро?

– Нет. – Он поднял свободную руку и легко погладил ее по щеке. – Я поеду один, Анна. Так будет легче – не придется собирать вещи Джой и брать с собой ее и няню. Я вернусь домой как можно скорее.

– О, – только и сказала она.

– Тебе не страшно оставаться здесь одной? – спросил он, внимательно вглядываясь в ее глаза.

Страшно? Нет, скорее всего «ужасно».

– Нет, конечно нет. – Она улыбнулась ему. – Но мы будем скучать по тебе – Джой и я. Я буду считать часы до твоего возвращения.

– Анна, – проговорил он. – Анна.

Люк был необычно задумчив. Его глаза были непривычно широко раскрытыми и казались беззащитными. Но вдруг он вернулся в свое обычное состояние и поднялся.

– Мне надо перекинуться парой слов с Фоксом, – сказал он, – и с моим камердинером.

Она улыбнулась ему, изо всех сил сопротивляясь желанию обнять его, обхватить, прильнуть к нему, умоляя не оставлять ее здесь одну. Но он вышел из комнаты, а она так и продолжала стоять неподвижно. Возможно, остаться одной, даже без видимости той безопасности, за которую она цеплялась, было именно тем, что ей требовалось более всего. Возможно, оставшись одна, она найдет смелость предпринять что-то, чтобы защитить себя.

«Возможно, – снова пришла эта непрошеная мысль, – она найдет в себе смелость убить его».

Глава 24

Часом позже Люк находился в кабинете своего нового управляющего Говарда Фокса и с некоторым удовлетворением слушал его похвалы по поводу превосходного состояния, в котором находилось хозяйство и вся документация. Затем он дал ему указания о ведении дел во время его отсутствия. Их прервал стук в дверь, и в кабинет вошла Анна. Она выглядела обеспокоенной.

– Эмми исчезла, – сказала она, бросив извиняющийся взгляд на Фокса.

Люк кивнул управляющему и вышел с Анной из комнаты.

– Еше рано, – сказал он. – А она любит побродить, Анна. Стоит ли так беспокоиться?

– Но ее нет с раннего утра, – сказала она. – Няня только что сообщила о ее отсутствии. Ее нет уже очень давно, Люк. Эшли уехал рано. Вероятно, она видела, как он уезжал, и убежала куда-то, чтобы погоревать наедине с собой. Я виню себя, что не была с ней рядом этим утром. Я должна была это предвидеть. Теперь одному Богу известно, где она может быть.

– Бедняжка Эмили, – сказал Люк. – Она вернется домой, когда придет в себя. – Он заглянул в глаза жены и увидел в них волнение. – Ты хочешь, чтобы я отправился на поиски?

– Мне пора кормить Джой, – сказала она. – Я освобожусь не раньше чем через полчаса.

– Я найду ее и доставлю тебе в целости и сохранности, – пообешал ей муж. – Она хотя бы догадалась захватить плащ?

– На месте нет только ее красного плаща.

– Хорошо, тогда ее будет легко заметить, – сказал Люк. Он поставил бы на что угодно, что Эмили побежала к водопаду. Это было ее любимое место.

Там он и нашел ее. Она лежала ничком на плоском камне, торчавшем из воды. Ее плащ колыхался на ветру.

– Эмили? – мягко проговорил он, с трудом подбираясь к ней по камням. Бедная девочка. Он был так поглощен своими собственными переживаниями этим утром, что даже не вспомнил о ней.

– Эмили. – Он положил руку ей на плечо.

Девочка не испугалась, хотя он и боялся этого. Она обернулась, подняв на него покрасневшие от слез глаза, и снова спрятала лицо в ладонях.

Люк присел рядом с ней и какое-то время сидел так, похлопывая ее по плечу. Она больше не плакала. Она была странно неподвижна. Бедная девочка. Она любила Эша более преданно и самоотверженно, чем любой из них. А ведь ей было уже почти пятнадцать лет. Возможно, она любила Эша не так, как сестра брата или дитя своего героя, но как женщина любит мужчину. Из-за ее недостатка Люку трудно было видеть в Эмили не ребенка, а девушку, в которой начала просыпаться женщина.

Что станется с ней? – размышлял он. Смогут ли они с Анной найти ей в нужное время мужа, который будет добр к ней? Но сейчас она вряд ли стала бы думать о будущем. Настоящее слишком захватило ее.

В конце концов Люк поднял девочку с земли, обнял и усадил к себе на колени. Она прижалась к нему, а он баюкал ее и шептал ей успокаивающие слова, которые она не могла услышать.

– Ты видела, как он уезжал? – спросил он, когда Эмили наконец взглянула на него. Ее глаза казались очень большими и несчастными.

Она кивнула.

– Ты говорила с ним? Он попрощался с тобой?

Эмили снова кивнула.

Интересно, понимал ли Эшли, что малышка любит его.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Мне так жаль, что тебе больно, Эмили.

Она снова положила голову ему на плечо н несколько минут сидела, прижавшись к нему. Затем поднялась и стала, потупив взгляд, поправлять плащ.

Он подал ей руку, и она приняла ее.

– Эмили. – Он наклонился к ней на ходу, чтобы она взглянула на него. – Анна и я очень любим тебя. Я знаю, что это не уменьшит твоей боли, но это правда, милая.

Девочка слабо улыбнулась ему.

Они уже почти пересекли лужайку и приближались к дому, когда Люку пришла в голову одна мысль. Он замедлил шаг и снова склонился к ней.

– Эмили, – сказал он, когда она подняла на него глаза, – ты знаешь полковника Ломакса?

Она непонимающе смотрела на него.

– Наш новый сосед, – пояснил он, – который живет в Уичерли.

Люк увидел, как в ее глазах появилось понимание. И что-то еще. Определенно что-то еще.

– Ты знаешь его? – спросил он. – Ты видела его до того, как он появился здесь?

Она кивнула. Ее глаза пытались сказать ему что-то, но он не понимал что.

– Где? – спросил он.

Она сделала неопределенный жест и пожала плечами.

– Дома? – спросил он. – В Эльм-Корте?

Эмили усиленно закивала.

– Но тогда его звали не Ломакс? – сказал он.

Она покачала головой. Разумеется, Люк знал это и раньше. Но он почувствовал легкий укол в сердце, когда его подозрения окончательно подтвердились.

– Он тебе нравился? – спросил он.

Она снова покачала головой, и в ее глазах он прочел, что чувства ее были скорее прямо противоположными. Но почему? И нравился ли он Анне? Он не мог спросить об этом Эмили. Это было бы нечестно. Хотя он не был уверен, что в данном случае можно говорить о честности.

Он сжал ее руку.

– Спасибо, – сказал он. – Я сам узнаю правду, милая. Ты думаешь, мне следует это сделать?

Она кивнула, и в ее глазах стояли слезы. Он еще раз сжал ее руку и повел к дому. Да. Он узнает все сам. Пора. И у него появилось чувство, что будущее его семейной жизни зависело от того, узнает ли он правду.

Жизни, которая постепенно – так постепенно, что он даже не заметил, как это произошло, – стала ему дорога.

* * *

Если бы только можно было вернуть прошлое, думала Генриетта, направляясь по пустынной дороге к Баденскому аббатству. Вернуть прошлое и распорядиться жизнью по-другому.

Если бы только она тогда предпочла Люка – скучного, немодного, начитавшегося книг Люка и мечтавшего лишь о церковной карьере. В таком случае сейчас она была бы женой епископа. Или даже настоящей герцогиней Гарндонской. Хотя Джордж мог бы остаться жив, если бы... Он был бы женат на другой и имел сыновей.

Она возвращалась из Уичерли, где ее отблагодарили за новости о предполагаемом отъезде Люка. Отблагодарили так же, как и раньше. Это становилось все более оскорбительным. Ни разу в постели, как ей когда-то было обещано. Сегодня это произошло прямо в стойле, в конюшне. Дверь была прикрыта, но не заперта, и она ясно слышала голоса конюхов по другую сторону деревянной перегородки. Но он лишь смеялся над ее протестами. И все же – она уже не могла жить без этого. Если бы он только увез Анну с собой – о том, чтобы он взял ее самое, она уже и не мечтала, – она снова бы стала свободной. Она смогла бы вернуть свою гордость. И снова править Баденом. И Люком. Она никогда не спала с ним. Но если половина из тех парижских историй о нем была правдой... И у Анны иногда по утрам бывал такой взгляд... Генриетта стиснула зубы. В холле ее встретил Коутс и доложил, что его светлость хотел бы поговорить с ней.

Генриетта в удивлении подняла брови, но последовала за лакеем через холл к кабинету. Он постучал, открыл дверь перед ней, и она вошла.

Люк сидел за письменным столом. Он поднялся, увидев ее, но не двинулся навстречу, а указал ей на кресло по другую сторону стола.

– Генриетта, – произнес он, – прошу тебя, садись.

Она улыбнулась ему, когда они оба уселись. Он внимательно, молча вглядывался в нее.

«Как он изменился», – подумала она.

Он стал еще красивее. Еще увереннее. И еще привлекательнее...

– Что случилось? – Она подалась вперед, опершись тонкой рукой о край стола. – Неужели Анна?..

– Генриетта, – сказал он, – пришла пора позаботиться о новом месте твоего проживания. Навсегда.

Она посмотрела на него непонимающим взглядом. Неужели рушились даже остатки ее мира? Но может, она не так поняла... Ее взгляд смягчился и стал печальным.

– Бедный Люк, – сказала она. – Ты тоже это чувствуешь. Постоянное напряжение. Постоянный соблазн. Ты, как и я, не можешь этого более выносить?

– Ты уже сделала все, что было в твоих силах, чтобы разрушить мою семейную жизнь. С меня хватит. Мой брак мне очень дорог.

Ее губы сжались, а в глазах сверкнул огонь.

– Что тебе сказала Анна? – спросила она. – Что за ложь наговорила она тебе обо мне? Она всего лишь шлюха, Люк, а ты...

– Замолчи! – Люк произнес это слово негромко, но так холодно, что она немедленно послушалась и посмотрела на него.

– Я уезжаю из Бадена на неделю или около того, – сказал Люк. – Как я и объявил за завтраком. Я уезжаю завтра. К моему возвращению ты должна быть готова к отъезду. Я отправлю тебя в Гарндон, пока не смогу устроить что-нибудь более постоянное. Ты должна решить, хочешь ли ты жить в городе или предпочтешь дом где-нибудь в провинции. Где-нибудь подальше от Бадена. В этом я последую твоим желаниям.

Только в этот момент Генриетта осознала, что теряет все, и поняла, как глупа она была. К ее глазам подступили слезы.

– Люк, – прошептала она, – неужели это то, что осталось от нашей любви?

– Когда-то я любил тебя, – ответил он. – Но я сомневаюсь, что тебе знакомо значение этого слова, Генриетта. Честно говоря, я не расположен обсуждать с тобой это. Ты слишком долго разрушала мою жизнь. Ты моя невестка, вдова моего брата Джорджа, и в этом качестве ты имеешь право жить в роскоши до конца своих дней и право иметь наследство. Но, уехав отсюда, ты никогда больше не сможешь вернуться. Ни при каких обстоятельствах. По крайней мере, пока я жив.

Генриетта поднялась, с издевкой глядя на него.

– Ты всегда был слабаком, – зло сказала она. – Хотел быть священником, потом сбежал во Францию и боялся вернуться, женился на шлюхе, к которой ничего не испытывал, только для того, чтобы спрятаться за ее юбкой, когда ты вернешься ко мне. И теперь ты боишься признаться, что я все еще волную тебя. Ты всегда был слаб. Я рада, что выбрала Джорджа, а не тебя. Конечно, если бы я этого не сделала, он, возможно, был бы сейчас жив, а я сидела бы каждое воскресенье где-нибудь на церковной скамье, с притворным восхищением слушая твою проповедь.

Люк достал из кармана табакерку и ногтем большого пальца поддел крышку.

– Вы свободны, мадам, – сказал он, холодно глядя ей в глаза.

Слишком поздно! Ах, что она наделал своей вспышкой гнева. Она потеряла его навсегда, потеряла навсегда Баден. Но и он тоже не получит того, чего хочет. Генриетта едва могла терпеть в ожидании, когда же это случится. Сжав зубы, она резко повернулась и пошла к двери с высоко вскинутой головой. Потом она оглянулась и посмотрела на него.

– Он не желал лечь со мной в постель после того, как сын родился мертвым, – прошипела она. – Как я могла не возненавидеть его? Джордж отказывал мне в моих правах. Все что угодно, только не риск того, что я снова могу забеременеть. Он не хотел иметь от меня детей. Герцогство должно было быть сохранено для Люка. Вечно его драгоценный Люк. И в итоге он таки передал его тебе – на кончике ножа. Ты знал об этом? Ты знал, что твой брат, мой муж, покончил с собой, чтобы ему наследовал не мой сын, а его бесценный Люк?

Люк взял щепотку табаку и стоял так, пока Генриетта не вышла. Теперь он все понял до конца. Многие годы он считал себя жестоко преданным. А на самом деле все эти годы его горячо любили.

Да, Анна была права. Джордж не хотел бы видеть его страданий от мук совести. Джордж любил его и сделал все что мог, дабы искупить свою вину, в конце концов он – как глупо! – даже отдал свою жизнь за это.

Большей любви никому не дано испытать.

* * *

Она не хотела, чтобы Люк уезжал. Даже на неделю. В неделе семь дней. Семь бесконечно долгих дней. Многое может случиться за семь дней. Вскоре он узнает об отъезде Люка и использует преимущества его отсутствия. До этих пор ему было достаточно быть рядом с ней, куда бы они ни выезжали.

Он не выдвигал требований. Но так не могло продолжаться долго. Возможно, что-то изменится на этой неделе.

Она, конечно, может использовать эту неделю, чтобы самой как-то справиться с ситуацией. Положить конец ужасу. Или начать его....

Она не хотела, чтобы Люк уезжал. Если она попросит его, возьмет ли он с собой ее и Джой? Или останется с ними дома, отослав по делам Фокса? Но она не станет просить его. Он достаточно определенно дал ей понять, что ему надо ехать одному. Анна постаралась заглушить в себе обиду от того, что он не хотел ее взять.

Когда он лег рядом с ней и обнял ее, она сначала не хотела приближаться к нему. Но вскоре поняла, что это одна из тех ночей, когда они будут заниматься любовью. Она старалась не проявлять чрезмерно свою готовность. Но сознание того, что он сейчас будет близок с ней, всегда возбуждало ее.

Люк приник к ее рту в долгом поцелуе. Она раскрыла губы и выгнулась навстречу ему.

– Ммм, – произнес он. – Что с тобой, Анна?

Он всегда все знал. Иногда ей казалось, что он знает ее лучше, чем она сама. Ей было так трудно обмануть его.

– Ничего, – прошептала она, – я буду скучать по тебе, вот и все.

– Давай этой ночью сделаем все, на что мы способны, – сказал он, возвращаясь к ее губам.

– Ммм... – единственное, что она могла произнести. Он медленно начал ласкать ее. Очень медленно и нежно,так, что она вся расслабилась, ощущая окружающее ее тепло. От его ласк она начинала чувствовать накатывающееся на нее возбуждение, но тут он вновь заставлял ее погружаться в расслабленное тепло и повторял это снова и снова. Он использовал все, что у него было: ладони и пальцы, рот и язык, и зубы, ноги, и все свое тело целиком – и все это с невероятным искусством. Казалось, после года совместной жизни не должно было остаться ничего, что могло бы удивить или поразить ее. И все же каждый раз она испытывала нечто неизведанное. И сама она узнала и освоила в совершенстве множество способов доставлять удовольствие собственным телом, руками губами – Анна забыла о всех своих страхах и тревогах и полностью отдалась ощущениям настоящего момента. Она испытывала наслаждение и дарила его другому. И когда подошло время им слиться в единое целое, она вся раскрылась навстречу ему, подалась вперед и только глубоко вздохнула, когда он вошел в самую глубь ее. Она прерывисто задышала, почувствовав, что находится на краю экстаза. Если бы он сейчас хотя бы раз пошевелился в ней, она бы взорвалась.

Но он лежал неподвижно, и несвоевременное волнение снова улеглось. Она лежала, каждой клеточкой своего тела ощущая на себе его вес, и знала, что скоро, в известный только ему момент, и так, как умел только он, он поведет их обоих через непостижимый танец, когда их тела сплетутся в едином порыве, к вершине блаженства. Она не беспокоилась о том, что возбуждение, казалось, утихает. Она знала, что он сумеет вернуть его, и даже многократно усилить, лишь один раз выйдя и снова войдя в нее.

– Анна. – Он приподнялся на локтях и теперь смотрел на нее сверху вниз. Полог над кроватью был поднят, и занавеси на окнах были раздвинуты, так что она ясно различала его лицо, обрамленное спадавшими на плечи волосами. Глаза его так засветились, что у нее замерло сердце. – Анна.

Она подняла руки и мягко отвела назад его волосы. Затем она обхватила его лицо и внимательно посмотрела на него. В этот момент она любила его так глубоко и нежно, что была близка к тому, чтобы заплакать.

– Я люблю тебя, – прошептал он.

И тогда слезы все-таки побежали по ее щекам.

– Я люблю тебя, – снова повторил он и прижал свои губы к ее губам.

Он подождал мгновение, прежде чем его поцелуй стал более глубоким. Возможно, он ожидал ответа на свои слова.

А затем он любил ее так, как несчетное число раз до того – всем своим телом. Он сильно и глубоко входил в нее, постепенно ускоряя ритм, и каждый нерв в ней трепетал от желания, пока наконец они вместе не устремились в тот минутный рай, в котором исполняются все желания и мечты.

Как он любил ее несчетное число раз. Как он ее еще никогда не любил. Анна чувствовала это всем телом и всем сердцем. Он доставлял ей наслаждение бесчисленное множество раз. Но он еще никогда вместе с наслаждением не дарил ей любовь. Осознанную, нежную. Настоящую любовь.

Они закончили танец любви. Анна еще парила в облаках рая, когда он оторвался от нее, мягко откатился в сторону и накрыл, как обычно, одеялом. Она чувствовала сексуальное удовлетворение – как всегда. И она чувствовала себя любимой как никогда раньше.

Ее мысли текли лениво, подобно реке в знойный полдень. Она не хотела даже думать о том, почему не смогла ответить на его признание.

Люк нашел своими губами губы Анны и медленно поцеловал ее.

– Я люблю тебя, – снова повторил он.

Она не могла признаться Люку в своей любви потому, что еще не отдала ему всю себя. Между ними еще были тайны, те преграды, которые она сама возвела. Секреты, о которых надо рассказать, барьеры, которые надо разрушить, и тогда... Но Анна не знала, что лежит за этой гранью.

Нет, она не могла еще произнести эти слова. И, быть может, никогда не произнесет.

И в то же время она любила его больше, чем свою душу. Больше жизни. Она полюбила его сразу, как только увидела впервые, разряженного в пух и прах, эпатировавшего публику своей парижской заносчивостью. И она понимала, что будет любить его до последнего вздоха, а может – и еще дольше.

Обычно поездка из Баденского аббатства до Эльм-Корта занимала три дня. Люк доехал за два. Он беспокоился от того, что находился вдали от Анны. Возможно, не стояло оставлять ее там одну, хотя он и не верил в то, что опасность существует. А если Ломакс был в прошлом ее любовником – Люк был почти убежден, что так оно и было, – то его отъезд мог стать для Анны серьезным искушением. Наверное, он предоставлял Ломаксу слишком удобную возможность.

Он не мог забыть, что Анна так и не ответила на его троекратное признание в любви. Их брак не был браком по любви. Она не обязана была любить его, и он ни за что на свете не желал бы, чтобы она притворялась.

Но он так надеялся, и ему даже казалось... В ту ночь, накануне его отъезда, между ними была необычная нежность. Или ему только так показалось? Нет, он не мог в это поверить. То, что они испытали той ночью, было не только физическим наслаждением. Они не были отдельными существами, лишь дающими друг другу наслаждение и получающими его взамен. Они занимались любовью как муж и жена. Одно целое. Одно тело. Одна душа.

Или ему так показалось. Он не задумывался над тем, какими – ужасными или смехотворными, в зависимости от того, как бы он на это посмотрел, – посчитал бы он такие мысли всего год назад. Год назад он не мог представить себе, что к нему вернется любовь, во всех ее формах и проявлениях. Год назад он отрицал бы саму возможность того, что это случится.

Но любовь вернулась. Включая любовь к жене. Особенно любовь к жене.

Но, вероятно, это чувствовал только он.

Анна не ответила на его слова. И в то же время эти тихие слезы на ее щеках...

Да, ему необходимо было покинуть ее. Он должен узнать правду. Он должен знать, что произошло между ней и этим Ломаксом, была ли это любовь или что-то еще.

«И да помогут мне небеса, – думал Люк, – если это была любовь».

Граф и графиня Ройские не ожидали его приезда и приветствовали Люка с некоторым удивлением, хотя и довольно тепло. Они, конечно, огорчились, узнав, что он приехал один и не привез с собой Анну и Эмили – и Джой.

Ломакс? Генри Ломакс? Ройс нахмурился, услышав незнакомое имя, когда Люк все же начал задавать вопросы через час или два после приезда. Нет, они никого не знали с таким именем.

Люк, конечно, ожидал такого ответа.

– Эмили сказала мне, что видела его здесь когда-то, – сказал он. – Сейчас он живет в Уичерли, в доме Севериджей, пока Вилл и Агнес в отъезде. Ему, по-моему, около пятидесяти. Высокий, стройный, респектабельный, даже красивый. Всем нравится. Очарователен с дамами.

Но Ройс отреагировал только на первую фразу.

– Эмили вам сказала? – Он посмотрел на жену и хихикнул.

– Да, – ответил Люк, не задерживаясь на объяснениях. – Должен же ее родной брат знать, что этот ребенок способен что-то объяснить!

Ройс снова нахмурился.

– Но почему вы не спросили Анну? – сказал он. – Если Эмили его видела, значит, и Анна тоже. Или я что-то не так понимаю?

Люк глубоко вздохнул. Он не хотел говорить о своих подозрениях, когда Анна даже не знала о том, что он здесь. Но Ройс был ее братом. И Люку всегда казалось, что в этой семье все были достаточно близки.

– Анна не хочет признаваться, что они знакомы, – сказал он. – Хотя это так и она из-за этого несчастна. Я хочу выяснить правду.

– Возможно, – прерывающимся голоском произнесла очень юная и еще очень романтичная Констанция, – вам следует больше доверять моей золовке, ваша светлость.

– Конни! – воскликнул ее муж, удивленный ее смелостью: и негодуя на это.

– Нет. – Люк поднял руку. – Она права, Виктор. Я, наверное, не правильно выразился, мои дорогие. Я постараюсь объяснить. Видите ли, я очень люблю Анну. И я хочу, если это возможно, снять с ее плеч груз, который мешает ей почувствовать себя счастливой. Я боюсь, что у нее есть какая-то тайна, которую она по какой-то причине страшится раскрыть.

– А если она любит этого человека? – сказала Констанция. Ее голос все еще дрожал, но она бросила воинственный взгляд на мужа. Люк с одобрением подумал, что его юная родственница женщина с характером.

– Может быть, – сказал он, – но если это так, дорогая моя, не следовало тому, кто называет себя Ломаксом, преследовать ее до того места, куда ее увез муж. Было бы честнее и благороднее уехать и позволить ранам ее сердца исцелиться. Я об этом я и скажу ему, если именно в этом тайна моей жены.

– Да, – печально согласилась Констанция. Она опустила глаза, посмотрела на свои сложенные руки, а затем взглянула мужа с таким обожанием, что Люк с трудом удержался от улыбки. – Да, ваша светлость, вы абсолютно правы. Простите меня.

– Я всегда буду относиться только с уважением к женщине, которая выступает в защиту другого, мадам, – сказал он и с удовольствием отметил румянец, окрасивший ее щеки при этом комплименте.

– Мне кажется, – сказал Ройс, – что этим человеком может быть Блэйдон. Сэр Ловэтт Блэйдон. Он поселился неподалеку от нас вскоре после смерти нашей матери и прожил там около года. После смерти отца он уехал в Америку. Так мне кажется. Я не слышал о его возвращении, но в таком случае понятно почему.

Сэр Ловэтт Блэйдон. Это имя заставило память Люка, дремавшую уже больше года, пробудиться. Это было в первый год его ссылки. Люк тогда находился в одном из самых скандально известных игральных залов во Франции. В тот день одного из игроков буквально за ухо вышвырнули вон за то, что он сначала до бесчувствия избил одну из женщин, а затем пытался мухлевать в карточной игре. Тогда Люка поразило, что этого человека – сэра Ловэтта Блэйдона – выставили за жульничество, но дело в том, что предыдущий поступок подбавил масла в огонь всеобщего негодования, направленного против любого, кто осмелился бы вести нечестную игру и попался. С тех пор Люк больше не встречал его, до дня своей свадьбы.

– Блэйдон? – произнес Люк, подняв брови.

– Он был очень добр к нам, – сказал Ройс, – и особенно к Анне. Вы знаете, на ее плечи легли все семейные тяготы после того, как умерла мама. А папа... – Он покраснел. – Впрочем, я полагаю, Анна рассказывала вам об этом.

Люк кивнул.

– Были долги, – сказал Ройс. – В основном проигрыши отца. Блэйдон их всех купил и позволил нам выплачивать их тогда, когда мы сможем. И мне кажется, он не потребовал процентов. Я не знаю. Я был тогда в университете и предоставил об этом позаботиться Анне. Потом мне было стыдно за мое поведение, но она всегда была способна все взять на себя и разрешить все проблемы, и она сама настояла на том, чтобы я закончил учебу и ни о чем не беспокоился. Должно быть, она расплатилась за все долги. Во всяком случае, после папиной смерти я не получил никаких счетов. Одно время мы думали, что Анна выйдет за Блэйдона замуж. Казалось, они любили друг друга. Нас всех очень удивило, что он уехал как раз тогда, когда он был ей нужен больше чем когда-либо. Смерть папы была для всех нас очень сильным потрясением.

Итак, долги. Выплачены ли они? Люк не был в этом уверен. Он имел представление, насколько велики бывают карточные долги, особенно у чрезмерно пьющего человека.

И в этом было дело? Неужели в этом все дело? Люк почувствовал огромное облегчение. Она была ему должна деньги? Точнее, Ройс был должен, но она не хотела перекладывать этот груз на плечи брата. Глупенькая! Его бедная, смелая, замечательная Анна! Почему же, ради всего святого, она не обратилась к нему? Он бы заплатил в два раза больше, если бы это было необходимо, чтобы снять с ее плеч эту непосильную ношу. Что за жестокий человек мог подвергнуть ее такому испытанию?

Почему она не рассказала ему об этом сразу, в их первое утро после свадьбы, почему решила хранить все в тайне?

Он вспомнил об этом утре и похолодел. У Анны в прошлом был любовник. Или, если быть более точным, кто-то лишил ее невинности. Блэйдон? В уплату за долги?! Изнасиловал?!!

Люк почувствовал, что кровь стынет у него в жилах, и рука подсознательно потянулась к рукоятке шпаги.

– Вик, тебе не кажется, – произнесла Констанция, – что некоторые из долгов, возможно, до сих пор не уплачены? Может, именно поэтому он последовал за ней в Баден?

– Я тоже так думаю, мадам, – заметил Люк. Ройс помрачнел и даже немного побледнел.

– Если это правда, – сказал он, – то Анна узнает, какой злой у меня язык, – прошу прощения, Люк, – а Блэйдон – какая острая у меня шпага. Если эти долги существуют действительности – они мои.

– Я разберусь с этим, – спокойно сказал Люк. – Вы можете мне рассказать о Блэйдоне еще что-нибудь?

Ройс подумал и покачал головой.

– Большую часть того года я провел в университете.

Вдруг его лицо прояснилось.

– Я думаю, Шарлотта должна знать больше. Она здесь была все это время. Она вышла замуж как раз перед тем, как Анна и Агнес поехали в Лондон к тете Маджори. Вы знаете об этом.

Шарлотта. Может быть, она поможет ему заполнить пробелы в этой истории. Если они есть. Возможно, все было именно так, как оно казалось.

Люк почувствовал, как его снова пробрал озноб. Если Блэйдон однажды изнасиловал Анну, – а может, и не один раз, возможно...

Он должен вернуться в Баден как можно скорее.

Глава 25

Анна понимала, что совершила ошибку, когда решила бездействовать три дня после отъезда Люка и позволила сэру Ловэтту Блэйдону первому прийти к ней. Разумеется, он узнал об отъезде Люка. В провинции трудно сделать из этого тайну, даже если бы она и попыталась. Таким образом она позволила ему в какой-то степени перехватить инициативу. Она знала, что ей следовало бы в первый же день самой отправиться к нему и потребовать, чтобы он оставил ее в покое. Но как раз тогда, когда она обдумывала это, в детскую вошел слуга и объявил, что полковника Ломакса уже проводили в гостиную.

Анна с неохотой передала Джой на руки Эмили и улыбнулась.

– У меня гость, – сказала она.

«И, как нарочно, именно в этот вечер других посетителей у меня нет», – подумала она, уверенными шагами спускаясь по лестнице и стараясь не замечать удары своего сердца, готового от волнения вырваться из груди. И возможно, он знал и об этом. Этот человек казался ей всеведущим. Она была рада увидеть в гостиной Генриетту, развлекавшую гостя. В последнее время ее отношения с Генриеттой были довольно напряженными, но в этот вечер она была искренне рада ее присутствию.

Но облегчение ей суждено было испытывать недолго. Как только сэр Ловэтт обернулся к Анне и поклонился ей в знак приветствия, Генриетта тут же поднялась с кресла. Она ослепительно улыбнулась сэру Ловэтту, подала ему руку для поцелуя и, обернувшись, хищно взглянула на Анну.

– Я не буду вам мешать, – сказала она. – Я могу понять, когда двое предпочитают остаться одни. Я покину вас.

Анна похолодела.

Сэр Ловэтт склонился над рукой Генриетты, поднес ее пальцы к своим губам и улыбнулся ей.

– Вы так все хорошо понимаете, моя дорогая герцогиня, – произнес он. – Я и Анна благодарим вас.

На пути к двери Генриетта еще раз улыбнулась Анне. Это была малоприятная улыбка.

– Моя Анна, – сказал сэр Ловэтт, протягивая к ней руку, как только они остались одни. – Это большая удача, что мы нашли союзника в лице твоей снохи. Очень большая.

– Я бы сказала – врага, – холодно ответила она, не подав ему руки. – Сейчас я прикажу принести чай.

Но когда она двинулась с места, он преградил ей путь.

– Анна, – сказал он. – Наше время скоро придет. Время, когда мы будем счастливы вместе, хотя сейчас ты в это и не веришь. Но это скоро произойдет – нам представилась такая прекрасная возможность в отсутствие твоего мужа! Ты еще не отняла ребенка от груди?

При этих словах Анна пожалела, что еще стоит, а не сидит. Внезапно у нее закружилась голова и в глазах потемнело.

– Нет, – коротко ответила она.

– Я подожду, пока это произойдет, – продолжал он. – В этом всегда состоял мой план. Ты видишь, я соблюдаю интересы твоей дочери, Анна? Мы подождем некоторое время. Но мне нужен знак твоей преданности. Ты еще не подарила мне ни одного, с тех пор как я приехал в Уичерли, не так ли?

– Да, – так же коротко ответила Анна.

– В тот вечер твоему бедному отцу особенно не везло, – сказал он с сочувствием в глазах и в голосе. Он вынул расписку ее отца. Подпись была начертана нетвердой рукой пьяного человека, но Анна не могла не узнать ее.

Она взглянула на сумму и не поверила своим глазам, так что ей пришлось еще раз внимательно всмотреться в документ. Темнота перед глазами стала сгущаться.

– Тысяча фунтов, – сказала она. – У меня нет таких денег.

– Ах, Анна, – сказал он. – В этом доме есть и другие ценные вещи. Например драгоценности.

Все наиболее дорогие украшения и драгоценности, даже принадлежавие ей, хранились в безопасном месте в комнате Люка. Анна знала о местонахождении тайника. Она даже знала, где Люк держал ключи. Он никогда не скрывал этого от нее. Он хранил там драгоценности не для того, чтобы утаить их от жены, а ради их сохранности. Да, там было более чем достаточно ценных вещей для оплаты этого счета.

– Я не имею доступа к ценностям, имеющимся в этом доме, – произнесла она вслух. – Мне нужно время.

– Я дам тебе время, моя Анна. – Он улыбнулся. – До утра послезавтра. На один день больше, чем обычно, не так ли? В том же месте. Ты ведь сама захочешь отнять своего ребенка от груди? Ты ведь не захочешь, чтобы нянька или кормилица делали это за тебя?

Темнота полностью поглотила Анну. В ноздри ворвался холодный ветер. Она пошатнулась, почувствовала чьи-то руки на себе и услышала голос, говорящий с ней издалека.

Люк. Люк.

– Люк!

– Это всего лишь я, моя милая, – произнес голос сэра Ловэтта.

Анна уже сидела и чувствовала его руку, наклоняющую ее голову, чтобы кровь снова прилила к ней.

– Как глупо с твоей стороны не доверять мне. Разве ты не понимаешь, что все деньги, которые ты мне уже отдала, и все драгоценности, которые ты мне еще принесешь, предназначаются отнюдь не для удовлетворения моих прихотей? Я их отложил для нашего общего счастья в будущем.

Он склонился и начал растирать ее ладони, чтобы снова согреть их. Она нашла силы выдернуть руки, когда он поднес их к своим губам.

– Я не могу и не стану красть у собственного мужа, – сказала она.

– Анна, – произнес он с упреком в голосе, – какое же это воровство, моя милая? Разве это не твои драгоценности? Разве можно украсть у самой себя?

– Они мои, покуда я герцогиня Гарндонская, – сказала она. И тут Анна поняла, что по своей слабости она спорила с ним, а не боролась, как она себе поклялась. И она не взяла с собой оружия. Как восхитительно было бы выхватить сейчас из-под юбки длинный нож и всадить его по самую рукоять в его черное сердце. За такое преступление она была бы почти рада пойти на виселицу.

– Теперь я уйду, – мягко сказал он, выпрямляясь. – Ты сейчас не в состоянии развлекать гостя за чаем, моя Анна. Послезавтра утром ты сделаешь так, как я сказал, и самый большой долг твоего отца будет оплачен.

Анна рассмеялась.

Она продолжала смеяться даже после того, как дверь гостиной закрылась за его спиной. И вдруг ей стало страшно от того, что она смеется, вместо того чтобы плакать.

* * *

Генриетта ждала за деревьями у дороги, когда сэр Ловэтт Блэйдон поедет домой. Завидев ее, он легко прикоснулся пальцами к своей треуголке, а она улыбнулась той же улыбкой какой недавно улыбалась Анне.

– Ну? – спросила она нетерпеливо. – Когда это произойдет? Уже скоро, я надеюсь?

– Меня бесконечно трогает, мадам, как сильно вы желаете счастья мне и Анне, – заметил он. – Все произойдет тогда, когда произойдет. А вы придете ко мне через три дня, как обычно.

Улыбка сошла с лица Генриетты.

– Ах так, – сказала она, – вы не собираетесь воспользоваться отсутствием Люка? Мне начинает казаться, что вы просто играете всеми нами, сэр.

Сэр Ловэтт склонился к Генриетте, не слезая с лошади, и кончиком кнута приподнял ее подбородок.

– Но ведь вам очень нравятся наши игры, моя милая, – сказал он. – Вам нравится чувствовать себя падшей. Посмотрим, какое еще местечко пооткрытее мы сможем найти в следующий раз для наших удовольствий. Может, попросить слугу присутствовать? Да, пожалуй, я так и сделаю. А если я играю еще в какие-то игры, то это уже не ваше дело, мадам. Ваше мнение здесь абсолютно неуместно. Надеюсь, вы запомните это и не станете снова пытаться высказать его.

Конец кнута больно упирался в шею Генриетты. Она не отодвинулась, но и не решалась ответить. Она сглотнула.

– Вы мудры, – сказал он. – Этот кнут мог бы пройтись по другой, более болезненной части вашего тела, герцогиня. Всего доброго.

Он выпрямился в седле, прикоснулся кнутом к треуголке и продолжил путь.

Генриетта посмотрела ему вслед. Она вся горела и от ненависти, и от острого неудовлетворенного желания.

* * *

Шарлотта округлилась – она ждала ребенка. Поначалу она могла сказать Люку не больше, чем ее брат. Сэр Ловэтт Блэйдон оказывал Анне особое внимание. Все абсолютно – не только члены семьи, но и все соседи – ожидали их свадьбы, хотя Шарлотта и сестры считали, что он слишком стар для Анны.

– Но он всем очень нравился. – объяснила Шарлота. – Мы все были в восторге от него. Кроме разве что Эмили. Но Эмили всегда была немного странной. И с этим ничего нельзя поделать, бедняжка. Это из-за ее физической ущербности. Она всегда убегала, когда приходил сэр Ловэтт.

Люк был убежден, что, если бы Эмили могла говорить, она рассказала бы ему гораздо больше, чем заметили все остальные. Он досадовал на то, что ему не удается восполнить пробелы в этой истории.

– Блэйдон появился вскоре после смерти вашей матери? – спросил Люк. – Он когда-нибудь объяснял вам, зачем он приехал? И почему именно в это время?

– Он искал жилье в провинции. А здесь как раз сдавался дом. Я полагаю, он мог выбрать любое другое место.

Люк в этом почему-то не был так уверен. Он нахмурился. Что же такое он не видел или недопонимал? Где был недостающий фрагмент-отгадка? Встречались ли Анна и Блэйдон до этого? Последовал ли он тогда за ней в Эльм-Корт так же, как сейчас в Баден?

– Анна уезжала учиться? – спросил он. – Она когда-нибудь находилась долгое время вне дома до смерти вашей матери?

Шарлотта подумала, затем отрицательно покачала головой.

– Мама болела несколько лет. Анна была нам как мать. Она всегда была дома, – ответила она.

Казалось, придется вернуться к Анне с тем, что у него есть, в надежде, что теперь она расскажет ему всю правду.

– Жаль, – заметила Шарлотта, – что сэр Ловэтт не приехал чуть раньше. Тогда бы он смог возобновить знакомство с мамой.

Люк рассматривал ее, полуприкрыв глаза. Она задумалась на минуту, а затем добавила:

– Его семья была знакома с маминой. Они знали друг друга детьми.

Странно, подумал Люк, как иногда самая важная информация выходит наружу совершенно случайно. Шарлотта сказала об этом между прочим, как о чем-то абсолютно не имеющем отношения к делу. Но для Люка это имело огромное значение – как доказательство того, что появление Блэйдона в Эльм-Корте было не более случайно, чем прибытие в Баден.

Но в чем же был смысл всего этого? Возможно ли, чтобы он продолжал сводить какие-то старинные семейные счеты? Причинила ли ему мать Анны когда-то вред, за который он стремился отомстить? Был ли у него роман с матерью Анны?

Как узнать? Кто может знать ответ?

Он догадался, как только задал себе этот вопрос.

– А леди Стерн была другом вашей матери?

– О да, – сказала Шарлотта, удивленно моргнув от резкого перехода к другой теме разговора. – Она ведь крестная Анны. Мы все называем ее тетя Маджори, хотя она нам вовсе не тетя.

– Они долго дружили? – спросил Люк.

– Они познакомились в Лондоне еще в детстве, – ответила Шарлотта, – во время представления королеве. Мама часто об этом рассказывала. И они остались друзьями на всю жизнь. Хотя когда мама стала болеть, она уже не разрешала ей приезжать навещать нас. Она не хотела, чтобы ее видели такой бледной, худой и некрасивой. Бедная мама.

Все-таки был шанс. Маленький шанс, что леди Стерн знала Блэйдона или леди Ройс рассказывала ей о нем. Но это означает поездку в Лондон, а значит, придется отложить возвращение домой по крайней мере еще на один день. Он все больше беспокоился от того, что находится вдали от Анны, но он должен был узнать правду, узнать как можно больше, сложить наконец эту головоломку. И он все с большей радостью и в то же время со страхом чувствовал, что, чтобы ни было у Анны с Блэйдоном, но это не любовь.

Уже через день после прибытия в поместье Рейсов, рано утром он отправился из Эльм-Корта в Лондон.

* * *

Анна проявила некоторую осторожность, сообщив, куда она направляется. Многим могло показаться не совсем правильным, что она шла туда одна, но она мало интересовалась тем, что могли подумать об этом другие. Она только хотела чтобы кто-то был в курсе. Она сказала мистеру Фоксу, Коуту и миссис Уинн, а с собой взяла кучера, лакея и горничную. Она хотела нанести утренний визит сэру Ловэтту Блэйдону в то время, когда один из его слуг должен был ожидать, пока она в условленном месте не положит драгоценности под камень, чтобы сразу же их оттуда достать, она выехала в экипаже из ворот Бадена на дорогу, ведущую в Уичерли. Она решила навестить его с утра, чтобы не встретить никого из других возможных визитеров.

– Оставайтесь здесь, – приказала Анна кучеру и лакею, выходя из кареты у ворот поместья Уичерли. Они были явно разочарованы тем, что не смогут пройти на кухню и выпить по кружке эля, но все же оба почтительно склонились перед ней в знак согласия.

– Подожди меня здесь, – сказала она также горничной, когда лакей сэра Ловэтта предложил проводить ее в гостиную. Пенни кивнула и присела в реверансе, хотя она выглядела не менее огорченной, чем слуги.

Анне пришлось прождать в гостиной около десяти минут. Она подошла к окну и выглянула во двор, пытаясь собрать все свои силы. Анна с облегчением увидела свой экипаж и слуг у дверей. Она просунула руку в складки платья и нащупала в кармане одной из нижних юбок чуть пониже талии холодное как лед лезвие ножа. Ее пальцы тут же стали холоднее металла. На долю секунды у нее перехватило дыхание, и она почувствовала, как ее снова окутывает темнота.

Но Анна твердо решила, что сознание больше она не потеряет. Никогда. Она больше не будет жертвой. Нельзя было позволять ему обретать такую власть над нею. Она уже давно должна была предложить ему воспользоваться услугами лжесвидетелей тех преступлений, о которых он ей рассказывал. Она должна была своей честностью бороться против их лжи. Но ведь тогда ей и, главное, ее семье пришлось бы слишком много потерять.

Нет, сказала она себе, нельзя себя винить за слабость, проявленную когда-то в прошлом. Тогда это было необходимо. Но теперь нет. Теперь могла что-либо потерять только она одна – и только соглашаясь на его бесконечные требования.

Больше она не станет этого делать. Дверь позади нее отворилась. Она не обернулась.

– Анна, – в его голосе звучало неподдельное удовольствие, – какой приятный сюрприз. Ты решила сама мне доставить все, вместо того чтобы положить под камень? Я сам хотел просить тебя об этом, моя милая, но не подозревал, что у тебя достанет мужества рискнуть своей репутацией и приехать сюда одной. Пожалуйста, садись. Я прикажу подать нам что-нибудь.

Наконец она развернулась и посмотрела на него. На нем был серый шелковый утренний халат, накинутый поверх бриджей и сорочки. Когда на нем не было ни плотного жилета, ни сюртука, он казался скорее худым, чем стройным и подтянутым. Его парик не выглядел свеженапудренным. Она поняла, что пудра на нем держалась еще со вчерашнего дня. Он казался старше, чем обычно.

– Я не хочу садиться. И я не стану ничего есть и пить, – сказала она. – И, как вы видите, я ничего не привезла с собой. – Она показала пустые руки. – И под камнем тоже ничего нет.

Он посмотрел на нее не сердито, а, скорее, сочувственно.

– Он спрятал драгоценности и ключи, моя Анна? – спросил он. – И что же это тогда за муж, интересно знать? Он не любит тебя так, как ты того заслуживаешь, моя дорогая.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, – вспомнила она голос Люка и его лицо, склоненное над ней в ту ночь. Его глаза светились нежным светом любви, доказывая искренность его слов. Она заставила себя отвлечься от воспоминаний.

– Я больше не буду платить за долги моего отца, – сказала Анна, – пока все они не будут представлены моему мужу или моему брату. И я вам больше не позволю угрожать мне. Если вы хотите обвинить меня в чем-либо, то обратитесь в суд. Мой муж скоро вернется домой. По его возвращении я ему все расскажу. Все, до мельчайшей, самой грязной подробности. Возможно, вы финансово затрудните жизнь моего брата, сэр. И возможно, вы разрушите мою жизнь. Может, вам удастся даже обернуть веревку вокруг моей шеи. Но я более никогда не позволю вам оскорблять и унижать меня. С этого момента у вас больше нет власти надо мной.

Он молча посмотрел на нее, сцепив руки за спиной. А затем медленно улыбнулся.

– Анна, моя дорогая, – в конце концов произнес он, – ты великолепна. Наконец-то ты становишься именно той женщиной, в которую ты и должна была превратиться. Я этого ждал.

– Сейчас я возвращаюсь домой, – сказала она. – Со мной трое слуг, сэр, и еще несколько человек дома знают, куда я поехала этим утром и когда должна вернуться домой. Если вы попытаетесь задержать меня, у вас будут неприятности.

Он рассмеялся.

– Ты прекрасна, моя милая, – сказал он, – шлю тебе мой воздушный поцелуй. – Он прервался, чтобы продемонстрировать это. – Вы можете уехать, как только пожелаете.

Она пристально смотрела на него, пытаясь понять смысл его реакции. Неужели он ее так легко отпустит? Неужели это всегда было так просто и надо было только найти в себе смелость противостоять ему?

Анна ни на секунду в это не верила. Она направилась к двери и почувствовала облегчение, когда он отошел в сторону, освобождая ей дорогу.

– Анна, – тихо произнес он, когда она проходила мимо него, – моя дорогая Анна.

Спина у нее была напряжена, когда она вышла в коридор и подозвала Пенни. Она еще вся дрожала, когда вышла на улицу и поднялась в карету, опершись на руку лакея. И даже в то невыносимо долгое время, когда лакей влезал на облучок рядом с кучером.

А затем экипаж тронулся. Через несколько минут они были за пределами Уичерли, направляясь обратно в Баден.

Она была свободна. Все кончилось. Наконец она свободна. Но все же она ни на секунду в это не верила.

* * *

Дорис была очень рада видеть Люка. Она обняла его, как только он спешился у дома Гарндонов, и стала высматривать за его спиной Анну. Он объяснил, что уехал на пару дней по делу, оставив Анну дома с Джой. Дорис наслаждалась развлечениями весеннего бального сезона, ухажеров, у нее было еще больше, чем в прошлом году.

– Но если ты не против того, чтобы я еще повисела у тебя на шее, я не хотела бы спешить с замужеством, – объяснила она. – Среди моих поклонников нет никого, к кому бы я питала особые чувства.

«В прошлом году, – подумал Люк, – я вряд ли стал бы прислушиваться к подобным доводам. Но не теперь». Он улыбнулся сестре.

– Тогда мы должны подождать, пока такой появится, Дор, – сказал он.

Он попросил мать о нескольких словах наедине.

– Я узнал правду, мама, – сообщил он ей. – Я знаю все о смерти Джорджа. Ты должна была рассказать мне раньше. Я должен был об этом знать.

– Нет, – возразила она. Ее лицо было холодно и бледно. – Тебе не следовало знать об этом позоре. Ты и так слишком плохо думал о нем.

– Я узнал всю правду, мама, – продолжил он. – Я был на могиле Джорджа и рыдал над нею. Он продолжал любить меня, хотя верил в то, что я собирался убить его. Я был достаточно зол тогда, чтобы бросить ему вызов и назначить дуэль, но я слишком любил его, чтобы убивать. Я целился в сторону от него. И все равно попал.

– Он знал об этом, – сказала она. – Он всегда спорил с твоим отцом, что это было именно так.

Люк внезапно склонился над ней и взял обе ее руки в свои.

– Мама, – сказал он ей, – отец и Джордж мертвы, и тем больше моя печаль. Я буду оплакивать их до конца моих дней. Но ведь остались еще ты, Эшли, Дорис и я. Давайте любить друг друга, пока мы живы и у нас есть такая возможность. Я десять лет прожил без семьи, пытаясь убедить себя, что так лучше. Но за последний год я понял, что нет ничего более ценного в жизни, чем семья и любовь.

Мать сидела, невидящим взглядом уставясь в пол.

– В жизни приходится принимать столько решений, – произнесла она почти без выражения, – что совсем нет времени для того, чтобы обдумать их, взвесить их возможные последствия. Мне пришлось выбирать, Лукас, между тобой, с одной стороны, и твоим отцом и Джорджем, с другой. Долг повелел мне выбрать их. С тех пор как я вышла замуж, долг для меня всегда был превыше всего, даже превыше любви. Что такое любовь, как не чувство, заставляющее нас испытывать боль, переживая потери? Как мне ни стыдно в этом признаться, я всегда любила тебя больше других. Но для меня был долг прежде всего.

– Мама. – Люк взял ее холодные руки в свои, пытаясь согреть их. – Мама.

Он по очереди подносил ее ладони к своим губам.

– Я люблю вас всех, – сказала она. – И переживаю за всех. Уста мои призывают вас к исполнению долга, сердцем желаю всем вам любви и боюсь, чтобы вы не страдали от нее.

– Мама. – Он поцеловал ее ладонь. – Мама.

Она подняла на него глаза.

– Я не смогу измениться, Лукас. Но одно я знаю, что люблю тебя и желаю тебе счастья. Ты поступил мудро, выбрав Анну.

– Да. – Люк еще раз сжал ее руки перед тем, как выпустить их и подняться. – У меня есть сообщение от Анны для леди Стерн. А потом я поспешу домой. У Дорис все в порядке?

– Все хорошо, – ответила мать. – Она за последний год стала на пять лет старше, если говорить жизненном опыте. Это я знаю наверняка.

Люк безотлагательно нанес визит леди Стерн. Ему повезло – он застал ее дома, в обществе Тео. Они о беседовали, сидя в гостиной. Люк знал, что они были любовниками, но он также знал, что они были достаточно скрытны и никогда не занимались любовью друг у друга дома.

– Помилуй меня Всевышний, – проговорила леди Стерн, идя навстречу Люку с протянутыми руками. – Еще красивее, чем прежде, Гарндон. Но вы оставили Анну и ребенка в Бадене? Нехорошо. Жаль.

– Берегись, парень, – сурово заметил лорд Куинн, также поднимаясь на ноги. – Не стоит расставаться всего через год после свадьбы. Брак – это такая сложная штука...

– Чепуха! – воскликнула леди Стерн. – Не обращайте на него внимания, Гарндон.

– Я надеюсь, что вы сможете пролить свет на некоторые обстоятельства, мадам, – сказал Люк, усаживаясь в предложенное ему кресло.

Леди Стерн вопросительно приподняла брови.

– Ваша подруга, покойная леди Ройс, – начал Люк, – выросла в обществе семьи Блэйдонов. Особенно меня интересует мальчик, примерно ее возраста, по имени Ловэтт. Отец его, должно быть, был баронетом. Она когда-нибудь при вас упоминала эту фамилию?

– Люк, – вставил его дядя, – ты задаешь какие-то странные вопросы!

– Этот человек поселился в Эльм-Корте незамедлительно после смерти леди Ройс, – продолжал Люк, – а сейчас он снял Уичерли у Севернджей, где живет под вымышленным именем. Анна делает вид, что не знакома с ним, но Эмили точно знает его и явно не любит. Я только что из Эльм-Корта, где говорил с Рейсом и Шарлоттой.

– Боже, – почти прошептала леди Стерн, – Анна что-то скрывает?

– Послушай, Люк, – сказал лорд Куинн, – ты испытаешь только неприятности, если начнешь совать нос в секреты жены.

– Анна несчастна, – сказал Люк, – а я люблю ее, Тео. Да, кстати, вы оба можете поздравить себя и друг друга. Ваш план сработал. Я ее люблю. И потому я обязан узнать правду.

– Но я не сомневаюсь, что никогда не слышала имени Блэйдон. Блэйдон, – повторила она и нахмурилась. – Вы уверены, что его зовут не Блэйкли? Лоуэлл Блэйкли?

Люк посмотрел на нее.

– Возможно, – сказал он. – А что вы знаете о нем, мадам?

– Он был красивым парнем, – сказала леди Стерн, – высокий, стройный, темноволосый. Так рассказывала Люси, сама я его никогда не видела. Он был влюблен в нее, и она была в юности сильно увлечена им. Она даже поклялась – когда была еще совсем девочкой – выйти за него замуж. Но еще до того как отец привез ее в Лондон, она устала от его настойчивости и постоянной ревности. Он даже умудрялся тайно писать ей довольно бесстыдные письма уже сюда. Она жаловалась мне на это. Она стала отсылать их обратно, не распечатывая. А потом она встретила Ройса, и с тех пор для нее не существовало других мужчин.

– И больше она никогда ничего не слышала о Блэйдоне? Или о Блэйкли? – спросил Люк.

– Насколько я знаю, только однажды, – ответила леди Стерн. – Люси и Ройс венчались в Лондоне. И она рассказывала мне, что видела его у церкви – он стоял там и смотрел, как они шли под руку с Ройсом. Я содрогнулась, когда она мне это рассказала.

Люк почувствовал то же – и он содрогнулся.

– Человек, который теперь называет себя полковником Генри Ломаксом, – сказал он, – стоял у церкви и смотрел, как мы с Анной выходили из нее после венчания.

– Помилуй нас Боже! – воскликнула леди Стерн.

– Черт побери, – сказал лорд Куинн.

– Я полагаю, мне следует вернуться в Баден как можно быстрее, – Люк поднялся и поклонился. – Прошу меня извинить, мадам.

– Постой, – вскочил лорд Куинн, – я тоже поеду с тобой. Я умею попасть в цель из пистолета, это я тебе гарантирую. Если этот Блэйкли-Блэндон-Ломакс, или как его там, только прикоснется к Анне, мой палец на курке не дрогнет ни на секунду. Дьявол! Я не смогу сопровождать тебя сегодня на вечер в Минден, Мадж, дорогая.

– О конечно, Тео, поезжай с Гарндоном, – сказала она, прижав руки ко рту. – О Анна. Моя дорогая малышка Анна.

Люк не спорил. Почти десять лет, что он провел во Франции, его шпага и пистолет были его единственными друзьями и его единственной защитой, и их было вполне достаточно. Но тогда ему не нужно было защищать любовь. Или Анну. Он чувствовал почти дурноту от беспокойства.

Почему, во имя всего святого, он оставил ее там одну? Он видел только ее страдания. Он и не подозревал об опасности.

Глава 26

В тот день Анна вернулась в Баденское аббатство уже почти днем. После посещения сэра Ловэтта Блэндона она заехала к жене одного из крестьян своего мужа, которая только что родила восьмого ребенка.

Анна чувствовала себя счастливой, почти безоблачно счастливой. Люка не было уже шесть дней, и он должен был приехать со дня на день – завтра или послезавтра. Она почувствовала неприятный холодок в животе, когда подумала обо всем, что ей придется ему рассказать, когда он вернется. Но лишь на мгновение. Он, несомненно, успел узнать ее достаточно хорошо, и поймет, что она не была ни воровкой, ни убийцей, и поймет, как она оказалась вовлечена в эти грязные дела. Он все поймет, хотя она и чувствовала содрогание при мысли о том, какие подробности ей придется поведать ему. Лучше уж пусть он верит, что у нее был любовник, подумала она. Но нет, она должна рассказать всю правду. Она хотела снять весь этот груз со своей совести. Весь, полностью.

Люк, конечно, поверит ей. И конечно, сможет защитить от всего, что сэр Ловэтт попытается сделать ей. Оглядываясь назад, Анна не могла понять, почему она не рассказала всего сразу, в то первое ужасное утро, когда он сказал, что откровенность необходима для того, чтобы их брак оказался удачным. Несомненно, он даже тогда помог бы ей.

Но теперь ей было трудно думать о Люке и о себе самой, какими они были тогда. Тогда он еще не смотрел ей в глаза с таким внутренним светом и теплотой. В то время он еще не сказал ей, что любит ее. Напротив, он ей говорил прямо противоположное. И она видела блеск стали в его глазах.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ. Эти слова, произнесенные им в ночь накануне отъезда, все еще звучали у нее в ушах. Она все еше видела свет его глаз. И она почти побежала в детскую, полная счастья, несмотря на все свои тревоги. Интересно, что подумают слуги, если увидят ее бегущей? При мысли об этом Анна улыбнулась.

Она распахнула дверь в детскую и тут же остановилась. Комната была пуста. Как неприятно! Куда это няня отправилась с Джой? Погода была прекрасной, но няня никогда не выносила Джой на улицу, не получив на то указаний. Она почему-то считала, что свежий воздух вреден младенцам, которым еще не исполнилось и года.

Анна пересекла комнату и подергала за шнур звонка. Она решила сама погулять с Джой, если няня с ребенком была где-то в доме. Они смогут прогуляться до самых водопадов. И Эмми пошла бы с ними. Прогулка поможет скоротать время, и оно пролетит незаметно. Хотя не следует ожидать Люка прямо завтра, сказала она себе. А то он не приедет, и она расстроится.

Впрочем, в этом случае она все равно расстроится. И она снова улыбнулась.

В комнату няня вошла одна.

– Где Джой? – спросила Анна. Должно быть, она с Эмми. Хотя ведь Эмми никогда не выносила Джой из детской.

Няня улыбнулась.

– Герцогиня взяла ее с собой на пикник, ваша светлость. Я подумала, вам будет приятно. Раньше ее светлость никогда не интересовались ребенком. Она сложила с собой сменные пеленки и еще какую-то запасную одежду. Я ей даже сказала – как будто они уезжают на неделю. – Няня рассмеялась. – И я добавила, что не стоит держать леди Джой на улице слишком долго, потому что ей ведь скоро надо есть. Я думаю, они вернутся через час, ваша светлость.

Генриетта? Унесла Джон на пикник? Одна, без няни? Взяв с собой сменные пеленки? Анна вдруг вспомнила улыбку Генриетты, которой она наградила Анну, оставляя ее наедине с сэром Ловэттом в гостиной три дня назад. Анне стало не по себе. Она почти испугалась. Генриетта раньше никогда не интересовалась Джой.

– Куда они пошли? – спросила она.

– Она не сказала, ваша светлость. – Няня уже не была так спокойна. – Но герцогиня предупредила, что договорилась об этом с вами за завтраком.

Анна, не говоря больше ни слова, вышла из комнаты побежала вниз по лестнице. На полпути она остановилась, вернулась в свою гардеробную, взяла спрятанный там нож и опустила оружие в карман.

То, что она это сделала, испугало ее. Анна попыталась дить себя, что это глупо, и снова кинулась вниз по лестнице.

Но где искать? И зачем она должна их искать? Через час или даже меньше Джой проголодается и будет плакать от голода. Генриетте придется возвращаться домой бегом, если она этого не сделает раньше. Анна понимала, что Генриетта сделала это намеренно. Просто назло, подумала она.

Как сильно она теперь не любила Генриетту. И как неприятна ей была эта перемена в их отношениях. Сначала Анне казалось, что они полюбили друг друга.

В растерянности она стояла в дверях, когда вдруг увидела Генриетту – та шла не торопясь через сад к дому. Она была одна. Она улыбнулась, увидев Анну, которая бросилась ей навстречу. Это была та же улыбка, что и в гостиной несколько дней назад.

– Где Джой? – спросила Анна. Теперь она была по-настоящему испугана.

– Она в безопасности, – ответила Генриетта. – Она у твоего любовника.

– Ч-что? – с запинкой произнесла Анна. На нее накатила снова темнота.

– Я ценю нашу дружбу несмотря ни на что. Теперь ты это видишь, – сказала Генриетта. Глаза ее светились недобрым торжеством. – Я все еще люблю тебя, Анна. Я помогла, чтобы тебе легче было уйти. Теперь ты только сама должна добраться до охотничьего домика. Малышка уже там. Тебе повезло, что твой любовник согласен принять ребенка. Многие бы отказались. Но он ее, кажется, очень любит.

– О Боже! – Анна широко раскрытыми глазами глядела на сноху. – Что ты наделала, Генриетта? Он мне не любовник. А теперь он похитил Джой. Ты должна пойти за помощью. Пожалуйста! – Она сжала руку Генриетты. – Иди и скажи об этом Фоксу и Коутсу. Пусть они пошлют как можно больше слуг. Как можно скорее. Прошу тебя, Генриетта, пожалуйста.

Генриетта продолжала улыбаться.

– Конечно, – сказала она. – Разумеется, Анна. Беги. Разве я сделала что-то не так?

Но Анна не остановилась для ответа. Она в панике бросилась бежать. Теперь она уже не сдерживалась, как только что в доме, когда она чувствовала себя такой счастливой.

Она пыталась не думать и просто бежать, но мысли и яркие образы сами напрашивались ей. Сэр Ловэтт с Джой на руках. Сэр Ловэтт, угрожающий размозжить девочке голову о камень перед охотничьим домиком, если Анна не пообещает принести все драгоценности и держать рот на замке, когда приедет Люк.

Она все сделает. Она продаст душу самому дьяволу ради того, чтобы вернуть ребенка домой в целости и сохранности.

Она остановилась на мосту и прижала руку к груди, пытаясь перевести дыхание.

О БОЖЕ, – взмолилась она, снова переходя на бег. – БОЖЕ. ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА.

В последнее время Бог снова показался ей другом. Сможет ли он остаться глухим к ее мольбам и слезам? Ведь сейчас она просила не за себя, а за ребенка! Беспомощного младенца. Невинного.

ПОЖАЛУЙСТА, ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА.

В просвете между деревьями, у домика, стоял человек. Несомненно, это был тот самый слуга, который доставлял ей письма, оставлял под камнем счета и забирал деньги. Кажется, она его как-то раз уже видела: он ехал верхом по направлению к дому.

Анна резко остановилась на краю леса.

– Где она? – потребовала она ответа. – Куда он ее дел?

Человек засунул пальцы в рот и издал резкий свист. А затем ухмыльнулся.

Через несколько секунд на противоположную сторону поляны вышел сэр Ловэтт Блэйдон. В его руках было что-то, завернутое в одеяло. Младенец. Девочка была спокойна – мертва?

Анна нетвердо шагнула навстречу и вытянула вперед руки.

– Отдайте ее мне, – взмолилась она. – Пожалуйста, отдайте ее. – Она даже не пыталась приглушить рыдания, которые вырывались из ее груди вместе со словами.

Но вдруг сзади ее обхватили две сильные руки, не дав ей сделать больше и шагу.

– Моя дражайшая Анна, – нежно улыбаясь, произнес сэр Ловэтт, – время пришло. Здесь рядом ворота. За ними нас ждет карета. Не беспокойся, что ты не успела сложить вещи и не взяла чемоданов и сундуков. Я все приготовил для тебя. И это даже хорошо, что ты не берешь ничего из того, что он для тебя купил. Пойдем, моя дорогая.

– Что? – Истерика прошла, уступив место ледяному ужасу. – Куда вы меня хотите увезти?

– Домой, моя милая. – сказал он. – Я увожу тебя и ребенка в дом, который я приготовил для тебя больше года назад. В Америку, моя Анна. По другую сторону океана. Там, где мы обретем вместе мир и покой, где никто не сможет преследовать и искать нас.

– О Господи, – только и смогла выговорить она.

– Идем, – сказал он и кивнул слуге, который все еще крепко держал ее. – Поговорим по дороге.

– Нет, – закричала она, – вы не можете увезти нас в Америку. Во всяком случае, не поговорив с моим мужем. И вы не можете увезти Джой. Она его дочь.

– Она принадлежит тебе, – сказал сэр Ловэтт. Он перевел нежный взгляд с нее на малютку, мирно спящую у него на руках. – А теперь и мне. Она прелестна, моя Анна. Но идем же. Не стоит дольше задерживаться.

Анна пыталась вырваться из рук слуги, который подталкивал ее вперед.

– Возьмите меня, если хотите, – выговорила она сквозь рыдания, – но позвольте Джой остаться дома. Пожалуйста. Она принадлежит ему. Ее дом здесь, рядом с ним. Прошу, отошлите ее обратно домой. Я пойду с вами добровольно, только отпустите ее домой.

Сэр Ловэтт коротко кивнул слуге, который крепче обхватил Анну и повел ее вперед к воротам, о существовании которых она даже никогда не подозревала, – туда, где стояла карета. Он втолкнул ее внутрь, и сэр Ловэтт залез следом за ней, держа на руках ребенка.

Анна отодвинулась в угол сиденья, глядя перед собой невидящими глазами, и протянула руки к ребенку. Он отдал ей девочку и пересел ближе к ней. Анна склонилась над теплым свертком и заплакала, услышав, как снаружи плотно заперли дверь экипажа. Еще через минуту карета тронулась.

Эмили, вцепившись в ограду, видела, как экипаж исчезал вдали. Ее охватил такой ужас, что она не могла пошевелиться. Она не знала, что ей делать – бежать следом за экипажем или в деревню, до которой было минут пять, если бежать без остановки, или обратно домой, что заняло бы больше времени.

В отчаянии она стояла, не в силах двинуться с места. Не было смысла пешком преследовать карету. А если бежать в деревню – она же не сможет никому объяснить, что ее сестру и племянницу похитили. А если бежать домой – она потеряет много времени, а результат будет тот же.

Эшли. О Эшли.

От страха и своего бессилия она заплакала. А затем повернулась и пошла к дому. Кому-нибудь она сможет все объяснить. Она должна. Но не сейчас, пока ОНА – Генриетта – в доме.

Эмили видела, как Генриетта взяла малышку из детской, и удивилась необычности происходящего. Особенно ее поразила большая сумка с вещами, которую Генриетта захватила с собой. Что за глупая няня, подумала Эмми, отдает так легко ребенка, когда Анны нет дома, а Люк в отъезде.

Эмили осторожно последовала за Генриеттой, так, чтобы та ее не видела. И вскоре, к своему изумлению, обнаружила, что Генриетта идет знакомой дорогой к охотничьему домику.

Эмили видела все: встречу Генриетты с сэром Ловэттом Блэндоном, передачу ребенка и то, как они улыбнулись друг другу и как счастливая Генриетта зашагала обратно к дому. Но Эмили не последовала за ней, она осталась стоять в ужасе и нерешительности. Она раздумывала, должна ли она выйти и попытаться отобрать у него девочку? Но слуга, которого Эмили уже как-то видела, тоже был здесь. Вряд ли выйдет что-либо хорошее из того, что она покажется, и поэтому она более целесообразным сочла остаться в засаде, чтобы проследить, куда они дели ребенка, и потом рассказать все Анне.

Она так долго стояла, что уже стала отчаиваться. Сэр Ловэтт куда-то исчез, а слуга разгуливал взад и вперед перед домиком. Он ждал. Но чего? Кого? Анну? Ну, разумеется Анну! Генриетта пойдет домой, расскажет про Джой, и Анна побежит сюда. Но, конечно, не одна. Она ведь возьмет с собой слуг, которые помогут ей забрать ребенка. Но Эмили была почти уверена, что Анна придет одна. И она стояла своем укромном месте, беспомощно наблюдая борьбу Анны и то, как ее в конце концов увел слуга. Как за ней последовал сэр Ловэтт с малышкой на руках. Эмили осторожно прокралась за ними и обнаружила ворота, которые раньше никогда не видела, хотя исходила, как ей казалось, все вокруг.

И она видела, как карета скрылась вдали. Никогда еще она с таким отчаянием не чувствовала собственную беспомощность, как теперь.

«Как об этом рассказать?» – думала она, спеша по направлению к дому. Генриетта наверняка уже придумала какую-то правдоподобную историю, объясняющую отсутствие Анны и Джой. Пройдет много часов, прежде чем о них станут беспокоиться и начнут искать. Как ей, Эмили, рассказать то, что она знала? А даже если бы она и смогла это сделать, кто поверит ей? И как рассказать, куда он увез их?

В Америку. Через океан. Она видела его губы и поняла, что он сказал. Она вспомнила, как Анна объясняла ей давно, когда Блэйдон уехал из Эльм-Корта после папиной смерти, что Америка – это очень, очень далеко, на другом конце света, по другую сторону широкого океана. Эмили знала: Анна была рада, что это так далеко, и надеялась, что он никогда не вернется. Эмили тоже на это надеялась.

А теперь он увозил туда Анну и Джой. Как объяснить это кому-нибудь?

У Эмили внутри все болело от рыданий и усталости, но она не замедляла шаг.

* * *

– Я – ваша дочь? – Анна смотрела на сэра Ловэтта Блэйдона широко раскрытыми глазами. Она даже не обраща ла внимания на беспокойство Джой от того, что ее так крепко сжимали и к тому же не покормили вовремя. – Я – ваша дочь?

Сэр Ловэтт засмеялся и с любовью посмотрел на нее.

– Да. Это так, – сказал он. – Видишь теперь, какую чудесную тайну я хранил все это время, моя Анна? Ты моя дочь. Моя и моей любимой Люси.

– Я абсолютно уверена, что это не так. – В ее глазах горело негодование. – Как вы смеете даже предполагать что-либо подобное, сэр!

Его взгляд еще более смягчился.

– Я понимаю, какое это потрясение для тебя, дорогая, – сказал он. – Я знаю, ты любила человека, которого считала своим отцом. Хотя он и был всего лишь жалким пьяницей. Но правда состоит в том, что ты моя дочь, Анна.

– Лжец, – сказала она, плюнув ему в лицо.

– Анна, – продолжал оя, будто не замечая ее ярости, – моя драгоценная Анна, ты знаешь, сколько прошло месяцев от замужества твоей матери до твоего появления на свет?

Ее глаза снова расширились.

– Она упала! – воскликнула она. – И поэтому я родилась на месяц раньше. Я была такой маленькой, что все думали – я не выживу. И мама тоже чудом осталась жива.

– Ах, Анна, – сказал он. – Это ведь то, что она рассказала твоему папе, моя милая. Ей повезло, что ты родилась такой маленькой. Если бы ты была крупнее, он смог бы заподозрить правду.

Анна внезапно похолодела. Ее охватил ужас. Это не могло быть правдой. Не могло. Ее мама и этот человек? Отец был обманут? А она дочь подлеца и преступника, который издевался над ней три долгих года? Если это правда, то ей лучше умереть.

Постепенно она поняла, что делало ее мучения еще невыносимее. Голодный н недовольный плач Джой достиг ее ушей.

– Что с ребенком, моя Анна? – спросил сэр Ловэтт. – Моя маленькая внучка голодна?

– Она голодная и мокрая.

– Ах вот в чем дело, – заметил он, – но я был достаточно предусмотрителен и захватил для нее все необходимое. – Он достал сумку с пеленками и поставил ее на сиденье.

Анна переодела девочку, несмотря на ее непрекращающиеся протесты. Стоя в движущейся карете в неудобной позе, Анна пыталась придумать движение, которым она могла бы незаметно вытащить нож из кармана нижней юбки, чтобы затем каким-то образом размахнуться и заколоть Блэйдона. Ударить с такой силой, чтобы убить. Но в карете было слишком тесно, и к тому же в случае неудачи всякая надежда на спасение исчезнет. Да и Джой была здесь, рядом. Нет, слишком большой риск использовать нож, когда малышка лежит на том же сиденье.

– Вот, возьми, – сказал сэр Ловэтт улыбаясь, когда она снова уселась и положила на колени кричащую девочку. – Это шаль, чтобы тебе не пришлось переступать через скромность и приличия в присутствии твоего отца.

Он накинул ей на плечи замечательную кашемировую шаль, которая позволила Анне расстегнуть платье спереди и дать Джой грудь, не выставляя свое тело напоказ перед мужчиной, который не был ей мужем. О Люк! Малышка неожиданно замолчала. Анне казалось странным, что она ведет себя вполне естественно в этих обстоятельствах, которые вообще-то нельзя было назвать нормальными. Ей было странно от того, что она испытывает удовольствие, ощущая губы ребенка на своей груди.

Сэр Ловэтт рассмеялся.

– Она действительно голодна, – заметил он. – Я не хотел, чтобы ты выходила замуж, Анна. Ты это знаешь. Нам пришлось жить раздельно все то время, пока ты росла, и я думал, что нам будет лучше наконец-то остаться вдвоем, только ты и я до конца моих дней. Но в конечном счете я позволил тебе выйти замуж, чтобы у нас в доме был ребенок. Твоя дочь, моя внучка. Три поколения вместе, под одной крышей. Вы обе рядом, чтобы скрасить мою надвигающуюся старость. А после моей смерти у тебя останется утешение в лице Джой, Анна.

– Я вам не дочь, – твердо сказала Анна. – А моя дочка – вам не внучка. Это абсурд. Смешно. Даже если предположить, что это правда, ваше поведение все равно необъяснимо. Почему вам надо было так мучить меня все эти три года? Почему вы хотите меня для себя одного? Нормальный отец был бы рад счастливому замужеству дочери, которая могла бы тогда нарожать ему еще больше внуков и внучек.

– Ты привязалась к людям, которые не стоят тебя, Анна, объяснил он. – Сначала к этому жалкому человеку, которь бы разорил и разрушил всю семью, если бы я не пришел помощь. И к этим девчонкам и мальчишке – они ведь тебе даже не родные брат и сестры и вообще не достойны называться людьми. Мне было больно, Анна, и обидно от того, как жестоко твоя мать, моя милая Люси, была вырвана у меня рук безжалостными родителями, которые настояли на том ,чтобы она вышла замуж за Эрла. Анна, всю твою жизнь тебя держали вдали от меня. Ты даже носишь его фамилию. А ты Анна Блэйкли – это мое настоящее имя. А моя внучка – Джой Блэйкли. Хорошо, что ты назвала ее так. Джой – это значит радость. И она на самом деле моя радость. Наконец-то мы все вместе. Не вини меня за то, что я всегда хотел, чтобы мы были вместе. Я сделаю тебя счастливой, моя Анна. Более счастливой, чем ты когда-либо могла представить себе это.

– Я уже счастлива с моим мужем, – сказала она. – Я люблю его. И этот ребенок – его. Наш.

Анна вынула сосок у девочки изо рта и приподняла малышку. Она нежно похлопала ее по спинке, положнв к себе на плечо, чтобы та срыгнула воздух, который мог попасть в ее желудочек во время кормления.

К счастью, он замолчал. Анна старалась оставаться спокойной. Она попыталась рассуждать холодно и логично. Она решила составить план действий. Насколько близко они были к берегу? Смогут ли уже сегодня сесть на корабль? Насколько велик шанс, что в порту уже есть корабль, направляющийся в Америку, готовый к немедленному отплытию? Где они проведут эту ночь? В какой-нибудь придорожной гостинице? Сможет ли она рассчитывать на помощь хозяина или других постояльцев? Представится ли ей возможность использовать нож и бежать вместе с Джой? Ведь был еще слуга, который затащил ее в карету. И кучер.

Вдруг ее осенило. Ну конечно! Несомненно!

– Я вам не дочь, – сказала Анна, – и могу доказать это.

– Ну что ты, Анна, – тихо проговорил он.

– У моего отца был портрет его матери, моей бабушки. Он висел у него в комнате. А сейчас он висит у меня в спальне в Баденском аббатстве. Я так на нее похожа, что это всегда было предметом обсуждения в семье. Это будто мой портрет, только на мне платье прошлого столетия. Все так говорят, кто видит этот портрет. Если бы вы видели его, вы бы ни на минуту не усомнились, что она моя родная бабушка. А значит, папа и был моим отцом.

В первый раз лицо сэра Ловэтта Блэйдона стало почти уродливым.

– В семье часто воображают сходство, которого нет, – сказал он. – Твоя мать, Люси, была моей. Моей! Наша любовь была из тех, что редко встретишь в этом мире. Именно любовь свела ее в могилу. А ты – плод этой любви.

– Даже если бы у меня не было доказательства в виде портрета, – ответила Анна, – я бы никогда не поверила ни во что подобное о маме. Она была на такое не способна. Она никогда не смогла бы так обмануть папу. И уж если говорить о редкой любви, то именно такой была любовь между мамой папой. Мне стыдно, что я усомнилась в маме и чуть не поверила вам, хоть и на мгновение. Отвезите меня домой. Я не ваша дочь. Между нами нет никакого родства.

Огонь, зажегшийся в его глазах, испугал ее. Но голос его был достаточно спокоен.

– Потрясение часто заставляет людей с ходу отрицать факты, моя Анна, – сказал он. – В конце концов ты поверишь в то, что это правда. Когда ты увидишь, как я люблю тебя и как я позаботился обо всем для тебя и моей милой внучки, ты мне поверишь. Америка – прекрасная страна. Новая и просторная. Место для новых начинаний. Место свободы.

Свобода! Надежда, что он поверит ее словам и отвезет обратно домой, была, конечно, очень слабой. Но теперь уверена, что его рассказ не мог быть правдой. Ее мать была совсем не такая. Она не смогла бы отдаться другому человеку за какой-нибудь месяц до свадьбы. И она была убеждена, мать горячо любила ее отца. В таком случае сэр Ловэтт Блэйдон должен знать, что она не может быть его дочерью, знал ли он сам, что заблуждается? Не был ли он безумен? Убедил ли он себя в правдивости собственного вымысла?

При мысли о том, что он сумасшедший, у Анны перехватило дыхание. Она почувствовала себя на грани истерики. Но она не собиралась сдаваться. От этого пользы не будет. Пока была хоть тень надежды – и она не должна терять ее, – она будет соблюдать спокойствие, и ум ее останется ясным. Она просто должна ждать, пока не представится возможность убежать.

Джой, наевшаяся и выспавшаяся, была настроена на игру. Анна улыбнулась ей и почувствовала, как сердце сжалось от любви. И она стала играть с дочкой, а захватчик, покровительственно посмеиваясь, наблюдал за ними.

Глава 27

День был в разгаре. Ярко светило солнце. Замечательный день – синее небо с белоснежными пушистыми облаками. Все страхи, порожденные измученным воображением, казались глупыми и необоснованными. Экипаж Люка медленно спускался по склону, и из окна открывалась мирная панорама прекрасного Баденского аббатства. Люк бросил на дядю несколько виноватый взгляд.

– Возможно, я оторвал тебя от городских удовольствий без веской на то причины, Тео, – сказал он.

Тем не менее он стремглав взбежал по ступеням, распахнул двери в холл и немедленно потребовал сообщить ему, где он может найти ее светлость, свою жену.

– Герцогини нет дома, ваша светлость, – сказал Коутс, поклонившись сначала Люку, а затем вошедшему следом лорду Куинну.

– Вот как? – сказал Люк. – А куда она могла пойти, Коутс?

Дворецкий снова согнулся в поклоне.

– Ее светлость изволили взять леди Джой на пикник, – ответил он, – хотя няня считает, что столько свежего воздуха может повредить ее легким.

Люк обернулся и, подняв брови, взглянул на дядю.

– Итак, они пошли на пикник, Тео, – заметил он. – Конец всем нашим страхам. Пожалуй, я с удовольствием присоединюсь к ним после стольких часов, проведенных в тесноте кареты. Пойдем вместе? Ее светлость сказала, куда они пошли, Коутс?

Лакей покачал головой, но в это время на верху лестницы показалась Генриетта. Она улыбалась и выглядела очаровательной и счастливой.

«Как будто и не было той ссоры перед моим отъездом», – подумал Люк.

Он сдержанно поклонился.

– Генриетта? – приветствовал он. – Я надеюсь, ты здорова?

– Все прекрасно, благодарю, – сказала она. – Я смотрю, ты привез с собой дядю Тео. Очень рада видеть вас, сэр.

Она пересекла холл, подошла к нему и протянула руку с таким выражением, словно она все еще была хозяйкой Бадена. Тео склонился над ее рукой.

– Все так же прекрасны, моя дорогая, – сказал он. – Вы не пошли на пикник вместе с Анной?

Генриетта широко улыбнулась.

– Я бы чувствовала себя там лишней, дядя Тео, – сказала она. – У Анны более приятное общество, чем мое. Ей составляет компанию полковник Ломакс – она отправилась в его владения по его личному приглашению. Мне кажется, он от нее без ума, хотя Анна, без сомнения, сама честность.

– Она у Ломакса? – сказал Люк и обменялся взглядом с дядей. Все его страхи возвратились. Господи, он не должен был оставлять ее. Ему не следовало быть таким уверенным в ее безопасности.

– Коутс, прикажите немедленно седлать моих лошадей. Тео, а ты?

– Да, для меня тоже, будьте так добры, – сказал лорд Куинн. – Что-то мне это не нравится.

– Но ведь это всего лишь пикник, – сказала Генриетта, глядя на них широко раскрытыми невинными глазами.

Но тут в дверях появилась еще одна фигура и бросилась к Люку, издавая странные нечеловеческие звуки.

– Эмили? – Он погладил ее по голове, когда она крепко обхватила его обеими руками.

Она откинула голову и посмотрела на него так жалобно, что он нахмурился.

– Что-то не так? – спросил он.

Она отчаянно закивала, но Генриетта заговорила за ее спиной.

– Анна не захотела взять ее с собой на пикник. Бедняжка не могла понять причины. Она пришла искать у тебя утешения, Люк.

Но Люк внимательно глядел в почти безумное лицо девочки.

– Я должен поехать и привезти Анну домой, – сказал он. – Она поехала с Джой на пикник в Уичерли. Мы поговорим, когда я вернусь.

Но Эмили сильно замотала головой и крепче обхватила его за талию.

– Что такое? – спросил он нахмурившись. – Анна не в Уичерли?

Эмили отрицательно замотала головой.

– Где же она тогда?

Эмили пришлось отойти чуть назад, чтобы использовать руки. Она показала сначала в одну сторону, потом в другую, а потом отчаянно замахала обеими руками.

– Мы теряем время, – сказал Люк огорченно. – Я не понимаю тебя, милая. Генриетта говорит, что она поехала на пикник с полковником Ломаксом.

Эмили снова с отчаянием стала мотать головой, гневно указывая на Генриетту. Она сделала руками баюкающий жест, будто у нее на руках был ребенок, показывая на Генриетту, и махнула в сторону входной двери, а потом умоляюще посмотрела на Люка.

Тот снова нахмурился.

– Генриетта взяла ребенка? – спросил он. – Но ведь Анна пошла с Джой одна!

Эмили покачала головой.

– Слушай, Люк, – сказал лорд Куинн, – мне кажется, малышка хочет сказать, что Генриетта куда-то унесла ребенка.

Эмили каким-то образом догадалась, что он что-то говорит, и стала пристально смотреть на него. Когда он окончил, она радостно закивала.

– Я взяла ребенка? – Генриетта непринужденно рассмеялась. – Это смешно. Ты сам знаешь, Люк, я никогда не интересовалась твоей дочкой. Она мне слишком сильно напоминает о ребенке, которого я потеряла. Эту девчонку надо запереть за такие наглые фантазии!

Но Люка вновь охватила паника, заставившая его вернуться домой на день раньше запланированного и привезти с собой дядю.

– Эмили, – сказал он очень медленно и разборчиво, взяв ее за плечи. – Какое к этому имеет отношение полковник Ломакс? Генриетта отнесла ребенка ему?

Эмили кивнула, и внутри у Люка все перевернулось.

– Это неслыханно! – воскликнула Генриетта.

– В Уичерли? – спросил Люк у Эмили. Она покачала головой и махнула рукой в сторону сада.

– Где-то недалеко отсюда? В Бадене? – спросил он. Она кивнула снова.

– А Анны с ними не было?

– Нет, – ответила она ему движением головы.

– Итак, ребенок у Ломакса, – сказал Люк, пытаясь успокоиться, чтобы иметь возможность здраво мыслить и выяснить все как можно скорее. – А Анна теперь с ними?

Кивок.

– Как она узнала? – спросил он. – За ней пошла Генриетта?

Снова кивок. Эмили повернулась, чтобы еще раз указать на Генриетту.

– Эта девочка ненормальная, – произнесла Генриетта с насмешкой. – Ты же не станешь верить полоумной, Люк?

– Помолчите, мадам, – сказал лорд Куинн. – Если вы не придержите свой язык, пока вас не попросят высказаться, мне придется забыть о том, что я джентльмен.

– И Анна пошла к ним, – сказал Люк. – Ты это видела?

В ее глазах показались слезы. Эмили их смахнула и кивнула.

– И она уехала с ним? Он ее заставил, Эмили?

– Да, – сказала ему ее опущенная голова.

Господи, ну почему никто – например, он сам – никогда не пытался научить девочку более понятному способу общения? Хотя бы научить ее читать и писать?

– Эмили. – Он неосознанно еще крепче сжал ее плечи. Как она сможет ответить на его следующий вопрос? – Куда он их увез? Ты это знаешь?

– Да, – кивнула она.

– В Уичерли?

Нет.

– В Лондон?

Нет. Боже, куда же он мог их повезти? Куда-то, где бы их не смогли преследовать. Где обезумевший муж не сможет их найти. Эмили сказала, что это не Лондон. Но она знала куда.

– Во Францию? – спросил он. Нет.

– Черт меня побери, – сказал лорд Куинн, – разве не ты мне говорил, что этот негодяй уехал в Америку после смерти Ройса?

Америка. Ну конечно же!

– В Америку, Эмили?

Она кивнула, и по ее искаженному горем лицу покатились слезы. Люк обнял ее и прижал к себе. Затем он поднял глаза и посмотрел поверх головы девочки прямо на Генриетту.

– Вы, мадам, – очень спокойно произнес он, – останетесь здесь, пока у меня не найдется минута разобраться с вами. Благодарите Создателя, что у меня есть только одна минута. Возможно, к тому времени, когда придет время разобраться с вами, я смягчусь, если мне удастся вернуть жену и ребенка невредимыми.

– Клянусь жизнью, эта женщина негодяйка, – сказал лорд Куинн. – Отправь ее в комнату под присмотром Коутса и немедленно поезжай за ними, малыш. И я с тобой.

– Нет, – сказал Люк. – Я бы хотел, чтобы ты остался здесь, Тео, и защищал бы Эмили от этой ведьмы. Черт побери, куда они могли отправиться? Может, в Саутгемптон, как ты думаешь?

– Похоже на то, малыш, – согласился дядя.

– Запрягите свежих лошадей, Коутс, – сказал Люк. – И поскорее.

Эмили снова смотрела на него снизу вверх. Ее глаза покраснели, а волосы растрепались, но она вся засветилась надеждой.

– Я еду за ними, моя дорогая, – сказал он. – Я привезу их домой невредимыми, не бойся. Ты будь дома. Лорд Куинн останется и проследит, чтобы с тобой все было в порядке. Я привезу их. – Он прижал ее руки к губам и заставил себя улыбнуться.

Лорд Куинн взял девочку за руку и галантно улыбнулся ей.

– Ты ведь умеешь читать по губам, моя девочка? – сказал он, ведя ее к лестнице. – Тогда мы идем наверх. Выпьем по чашечке чая.

Генриетта, вздернув подбородок, посмотрела на Люка.

– Я сделала это потому, что люблю тебя, – сказала она. – Я всегда любила тебя, хотя гордость и обида заставили меня говорить иначе перед твоим отъездом. Я это сделала, потому что они любовники и она недостойна тебя. Откуда ты вообще знаешь, твой ли это ребенок?

– Мадам, – сказал он с таким холодом в голосе и во взгляде, что ее пронзил страх, – благодарите Бога за три вещи. Во-первых, что у меня очень мало времени. Лошади скоро будут готовы. Во-вторых, что вы не мужчина. Иначе я бы исхлестал вас кнутом, как лошадь. И в-третьих, что я не сторойник телесных наказаний по отношению к женщинам. Иначе вы бы оценили тяжесть моей руки.

– Ты никогда не любил меня. Я ошиблась в тебе, – сказала она. – А я-то считала тебя любовью всей моей жизни.

– Если вы хотите взглянуть на любовь всей вашей жизни мадам, – сказал он, – посмотрите в зеркало. Вы соблазнили моего брата ради титула и богатства. Вы возвели непреодолимую преграду между нами. Вы лгали мне, убив десять лет моей жизни. Вам удалось убить моего брата. Вы пользовались своей дружбой с Анной, чтобы посеять в ее душе сомнения и горе, и пытались соблазнить меня. А теперь вы подвергли мою жену и дочь смертельной опасности. Для меня не будет служить смягчающим обстоятельством то, что вы об этом не догадывались. Я полагаю, вы прекрасно знали, что делали.

Она открыла рот, но тут же закрыла его, ничего не сказав. Коутс кашлянул за спиной Люка.

– Экипаж готов, ваша светлость, – сказал он.

Люк еще на мгновение задержал взгляд на Генриетте.

– Проводите мадам в ее покои, Коутс, – сказал он. – И поставьте охрану у ее дверей. Она не должна покидать комнату ни при каких обстоятельствах.

Он не стал терять времени на то, чтобы проследить за выполнением своих указаний, и покинул дом.

Люк пообещал Эмили, что он привезет Анну и Джой домой целыми и невредимыми. Сейчас, в пути, он уже не был в этом так уверен. Он ехал в неизвестность, даже не зная точно, правильный ли выбрал маршрут.

«Анна, – думал он, откинувшись на подушки и прикрыв глаза. У него кружилась голова. – Господи Боже, Анна. Джой!»

* * *

Они оказались у побережья еще до наступления темноты. В порту был пришвартован корабль, который готовился к отплытию в Америку. Но погрузку было разрешено начать лишь на рассвете следующего дня. Им пришлось устроиться на ночь в портовой гостинице – номер из одной спальни и гостиной.

Сэр Ловэтт предупредил Анну, чтобы она была хорошей девочкой. Он взял ребенка на руки, выходя из кареты, и предупредил Анну, прежде чем они вошли в гостиницу, что, если она попытается привлечь к себе внимание, ребенку непоздоровится. Это единственное, чего она добьется. Хозяину гостиницы хорошо заплатили за то, чтобы он не реагировал ни на ее слова, ни на ее действия. А слуга будет стоять снаружи у двери номера весь вечер и всю ночь.

– Ты будешь счастлива, как только мы отправимся в путь, – сказал ей сэр Ловэтт. – Это будет замечательное путешествие, моя Анна. Это вполне естественно, что ты оглядываешься назад с некоторым сожалением.

Итак, она находилась в незнакомой гостиной. Был поздний вечер, но она ходила по комнате взад и вперед, не обращая внимания на предложение ее мучителя присесть и успокоиться или пойти в спальню и прилечь.

– Утром нам рано вставать, дорогая, – сказал он.

Ее нож был на месте. И постепенно в течение вечера ей удалось раздвинуть складки платья так, что ей легко было бы в любой момент запустить руку в карман. Нож она положила рукояткой вверх, чтобы можно было быстро выхватить его.

Но сможет ли она убить? С силой вонзить нож в сердце, чтобы лезвие не застряло где-нибудь в складках сюртука или жилета, а проникло глубоко ему в тело? Мысль об убийстве ужасала ее. Ради спасения Джой. Ради своего спасения. Ради возможности снова увидеть Люка.

Да, она сможет это сделать. И она это сделает, как только представится такая возможность. Сложность заключалась и в том, что он не позволит ей взять Джой с собой в спальню, хотя девочка уже около часа как спала и, возможно, проспит всю ночь. Анна не могла рисковать и вытаскивать нож в комнате, где находилась дочка. Что, если ей не удастся убить его, тогда он накажет ее, заколов малышку ее же ножом? От этой мысли Анна содрогнулась. И так она терзалась и не могла успокоиться. Когда наступит удобный момент? Наступит ли он вообще когда-нибудь? Образуется ли все само, или что-то надо предпринять? И когда? У нее был только один шанс. Только один. Другого оружия у нее не было. Никто не придет ей на помощь. Никто не знает о том, что она здесь. Помощи она могла ждать только от себя самой. И от ножа. О Господи. Люк, Люк... Но нельзя было предаваться панике или начинать себя жалеть.

Так размышляла она, меряя комнату нервными шагами, пока какой-то посторонний звук, шедший из-за двери, не заставил ее резко остановиться и прислушаться. Звук был негромким и напоминал шум борьбы.

Она не ошиблась. Сэр Ловэтт тоже весь внезапно напрягся. Он уже начал подниматься из кресла, когда за дверью раздался удар и стон, а затем дверь резко распахнулась и со стуком ударилась о стену.

– Я очень сожалею, Блэйкли, – с ледяной вежливостью в голосе произнес Лукас Кендрик, герцог Гарндонский, обращаясь к сэру Ловэтту, – но с вашим слугой произошел несчастный случай. Я даже полагаю, если уж называть вещи своими именами, что он мертв.

Острие шпаги в его правой руке было красным от крови, и тяжелые алые капли падали с нее на вытоптанный ковер. Анна прижала дрожащие руки ко рту.

ГОСПОДИ, БЛАГОДАРЮ ТЕБЯ. О ГОСПОДИ, СДЕЛАЙ ТАК, ЧТОБЫ ЭТО НЕ ОКАЗАЛОСЬ СНОМ. ИЛИ ТОГДА УЖ ПУСТЬ ВСЕ ЭТО ВМЕСТЕ ОКАЖЕТСЯ СНОМ.

Всю дорогу Люк сходил с ума от тревоги. В стране было несколько портов, включая Лондон, откуда можно было отплыть в Америку. Что, если Блэйкли поехал не в ближайший порт? И что, если ему повезло и там был готовый к отплытию корабль? И как их найти в Саутгемптоне? Как он теперь вспоминал, Блэйкли всегда ездил в самом обычном экипаже. Люк не был уверен, что узнает его, когда увидит.

В Саутгемптон Люк добрался к вечеру. Но поиски оказались намного легче, чем он предполагал. В порту он нашел судно, готовое к отплытию в Америку. Капитан был на борту и подтвердил, что сэр Лоуэлл Блэйкли заказал на корабле места для себя, своей дочери и внучки. Они собирались взойти на борт на рассвете завтрашнего дня, и Люк понял, что они вряд ли отправились в гостиницу далеко от порта. Капитан назвал четыре гостиницы поблизости.

В «Белой лошади» их не оказалось, в «Дельфине» тоже. Хозяева обеих гостиниц жадно смотрели на золото в руке Люка, но так и не смогли ничего сообщить. В гостинице «Джордж» дело обстояло иначе. Хозяин облизнул губы при виде монет и оглянулся в направлении лестницы. Тем не менее он сказал, что не знает о таких путешественниках. Люк небрежно добавил еще две монеты.

– Ну, есть тут один господин с дамой и ребенком. Они в номере двенадцать, если это интересует вашу светлость, – произнес наконец хозяин гостиницы. – Но я не уверен, что это те, кого вы ищете.

– А есть с ними еще кто-нибудь? – спросил Люк, медленно протягивая к стойке руку с зажатыми в ней монетами.

– Один слуга, – сказал трактирщик. – Он сторожит под дверью комнаты, ваша светлость. У него пистолет. Но я надеюсь, вы оплатите любой ущерб моему заведению?

Люк пристально посмотрел ему в глаза и положил монеты в протянутую ладонь. Хозяин облизнул губы и снова стал смотреть в сторону.

– Как я уже сказал, ваша светлость, – повторил он, – они в номере двенадцать.

Человек, со скучающим видом сидевший у двери в двенадцатый номер, был тем самым, который отказался как-то утром у ворот Баденского аббатства отдать Люку письмо, адресованное Анне. Слуга, заметив Люка, тотчас утратил скучающий вид. Он вскочил и угрожающе сжал кулаки, направляясь к Люку.

Люк собирался только оглушить его, но, когда он, увернувшись от кулаков противника, сильно ударил его в челюсть, слуга вытащил пистолет. Это была ошибка, о которой слуга уже не успел пожалеть: едва он положил палец на курок, как Люк сделал резкий выпад и проткнул его своей шпагой. Слуга умер еще до того, как упал на пол.

Люк распахнул дверь в комнату. Хватило одного взгляда, чтобы убедиться в том, что в комнате были все трое. Анна стояла у стены. У противоположной стены на диване спала укутанная в одеяло Джой. Между ними был Блэйкли.

Люк все свое внимание сосредоточил на застывшем Блэйкли, встающем с кресла.

– Я очень сожалею, Блэйкли, – сказал он, – но с вашим слугой произошел несчастный случай. Я даже полагаю, если уж называть вещи своими именами, что он мертв.

Он тут же оценил, что его жена и ребенок были разделены и что другая дверь – без сомнения, ведущая в спальню, – находится близко от Анны, но далеко от Джой. Укрыть их было негде.

Сэр Лоуэлл Блэйкли поднялся наконец на ноги и извлек шпагу из ножен.

– Гарндон, – сказал он, с отвращением глядя на шпагу Люка, – вы имеете наглость грубо прерывать наш тихий вечер, который мы решили провести с моей Анной наедине.

– Вы оскверняете имя ее светлости, беря на себя смелость произносить его, – сказал Люк. – Не лучше ли взяться за оружие, если вы, конечно, умеете с ним обращаться.

– Интересно, знаете ли вы, – улыбаясь, произнес сэр Лоуэлл, – что ваша жена хуже любой шлюхи, Гарндон. Вам было бы лучше отпустить ее со мной. Если бы вы узнали всю правду о ней, то не стали бы удерживать ее.

– Возможно, вы заметили, – тихо проговорил Люк, – что я назвал вас «Блэйкли», а не Блэйдон и не Ломакс. Глупо полагать, что я ничего не знаю. Защищайтесь, Блэйкли.

– Ребенок, – простонала Анна. – Господи, моя малышка.

Но Люк не мог позволить себе раздвоить внимание между женой и дочерью, находившимися в разных углах комнаты, хотя им обеим угрожала опасность.

Блэйкли не был достойным противником. Люк это понял почти сразу, как только скрестились их шпаги. Блэйкли сражался отчаянно и безрассудно, пытаясь использовать неожиданные выпады и закончить поединок как можно скорее. Но он был в отчаянии, а в таком состоянии человек всегда вдвойне опасен. Люк, напротив, дрался продуманно и осторожно, парируя бешеные выпады противника и терпеливо ожидая, когда Блэйкли неминуемо раскроется и ему останется лишь вонзить в него шпагу.

Он заметил, что Анна была уже не там, где раньше. Она пробиралась вдоль стены по направлению к ребенку. Но он не мог отвлечься, чтобы посмотреть на нее или хотя бы приказать ей не двигаться с места. Он заботился только о том, чтобы она оставалась вне досягаемости шпаг.

Но Блэйкли тоже ее заметил. И Люк совершил ошибку, предположив, что тот также не будет обращать на нее внимания, полностью сосредоточившись на смертельном поединке. Блэйкли внезапно повернулся, со стуком бросил шпагу на ковер и схватил Анну. А затем снова повернулся так, что тело Анны оказалось щитом между ним и шпагой Люка. Он достал кармана пистолет и хладнокровно приставил дуло к виску Анны. Сэр Лоуэлл с трудом переводил дыхание, но улыбался.

– Я бы порекомендовал вам бросить шпагу на пол, Гарндон, произнес он. – Вряд ли вам понравится зрелище того, как мозги вашей жены разлетятся по всей комнате. Ну же, давайте.

В первый раз за все это время Люк внимательно посмо рел на жену. Она была смертельно бледна.

– Прости меня, – сказала ему Анна. – Мне очень жаль.

Она закрыла глаза.

Люк медленно наклонился и положил шпагу на пол у своих ног. Затем он снова выпрямился. Что теперь? Что ему теперь делать? Он проклинал себя за то, что не предусмотрел такого очевидного и предсказуемого поступка Блэйкли.

Тут снова заговорила Анна.

– Люк, – сказала она, – тебе лучше вернуться домой. Если ты согласишься уехать, он не убьет ни тебя, ни меня. Ты ведь знаешь, я не люблю тебя. И никогда не любила. И я не хочу больше жить с тобой. Я уезжаю с сэром Лоуэллом в Америку. Он приготовил там для меня дом. Я весь день сомневалась, хочу ли я ехать, но теперь, когда я тебя снова увидела, я уверена, что я этого действительно хочу.

Люк удивленно посмотрел на нее. Слова звучали как пощечина, но глаза ее кричали ему совсем другое. И краем глаза он увидел, как ее рука сквозь складки платья пробирается к нижней юбке. Там был разрез, сквозь который она могла запустить руку в карман. Что у нее в кармане? Что, черт возьми, может у нее там быть?

– Шлюха! – произнес он горько, и глаза его зажглись гневом. – Да, ты был прав, говоря это, Блэйкли. В самом деле шлюха. И это я получаю в награду за проделанное мною путешествие? Когда я пришел, чтобы вернуть то, что по праву мое. Америка, говоришь? Поезжайте, мадам. Я рад, что так легко от вас избавился. Счастливого пути.

Его ноздри трепетали от возбуждения. Люк почувствовал, как у него подгибаются колени: он увидел, что достала Анна из кармана.

Анна медленно повернула голову, так что дуло пистолета переместилось с ее виска в самый угол лба. Она улыбалась.

– Застрели его вместо меня, – сказала она. – Милый папа. Папочка.

Сэр Лоуэлл посмотрел на нее в некотором изумлении и отвел пистолет, так что он уже не прижимался к ее лбу, но и никто другой в комнате не оказался под прицелом.

Люку показалось, что сердце вот-вот выпрыгнет у него из груди, когда он увидел, как рука Анны взметнулась вверх и она резким движением всадила нож в ногу сэра Лоуэлла.

Он вскрикнул от боли и неожиданности. Анна отпрянула,а Люк поднял с пола шпагу и всадил ее в сердце сэра Лоуэлла.

Блэйкли посмотрел на него долгим взглядом, на губах его блуждала страшная улыбка. Люк выдернул шпагу, и сэр Лоуэлл упал на пол лицом вниз. Он был мертв.

Анна подхватила на руки дочь. Малышка каким-то чудом не проснулась. Люк уронил шпагу и направился к ним нетвердыми шагами, раскрыв объятия. Он прижал их обеих к своей груди крепко зажмурившись. Ни он, ни Анна не произнесли ни слова.

– Помилуй нас Бог, – раздался голос трактирщика из дверей. – Два трупа, а крови столько, что десяти ведер воды не хватит, чтобы все смыть. Это уж точно. А кто за это ответит, ваше сиятельство?

– Герцог Гарндонский, – устало произнес Люк. – Пошлите за служащими магистратуры и как можно скорее, мой друг. От того, что вы здесь стоите и рассматриваете все это, ничего не изменится.

В коридоре уже собралась толпа из любопытных слуг и постояльцев. Всем хотелось поглазеть на окровавленный труп, который лежал на полу. Некоторые пытались заглянуть в комнату, чтобы посмотреть еще на один такой же, – но тот, как все перешептывались, принадлежал дворянину и джентльмену.

– Анна, – произнес Люк, подводя ее к двери в спальню, – не стоит тебе больше смотреть на все это. Подожди здесь вместе с Джой.

– Да, – согласилась она, проходя в спальню вслед за Люком. Она посмотрела на мужа – его лицо было еще бледнее, чем раньше. – Люк, благодарю тебя, что ты пришел. Благодарю, что убил его ради меня. Я пошла за ним не по доброй воле, я клянусь тебе.

– Я знаю, – ответил он, наклоняясь и легко целуя ее, – я знаю, любовь моя. И я буду оберегать тебя всю свою жизнь. Я никогда не забуду тот ужас, который пережил, увидев у тебя в руке нож.

Она слабо рассмеялась, но тут же смолкла, закусив губу.

– Подожди пока здесь, – сказал он, с любовью глядя на спящую дочь. Он нагнулся и тихо поцеловал девочку в лоб. – Я скоро вернусь, Анна. Мы сегодня же уедем отсюда, хотя уже поздно. Мы поедем домой.

– Да, – сказала она со слезами на глазах. – Да, Люк, пожалуйста.

Глава 28

Когда Люк снова вошел в спальню, было уже около полуночи. Она все это время пролежала на кровати, не раздеваясь, сняв только туфли, и смотрела неподвижным взором прямо перед собой. Джой спокойно лежала рядом с ней. Иногда Анна, чтобы отвлечься и успокоиться, прислушивалась к спокойному посапыванию ребенка. Она старалась не прислушиваться к голосам, раздававшимся из другой комнаты, и не видеть полоску света под дверью.

Она смогла вонзить нож в живую человеческую плоть, она слышала крик боли. И она наслаждалась чувством власти и торжества. Она могла бы вытащить нож и вонзить его еще раз – уже в сердце. Тогда она испытала бы чувство полного торжества. От этой мысли Анна содрогнулась.

Наконец дверь отворилась, и в комнату вошел Люк. Она повернула голову и смотрела, как он подходит к постели. Свет падал сзади, и она не видела его лица.

– Ты хочешь остаться здесь на ночь, Анна? – спросил он. – Уже очень поздно.

– Нет. – Анна села на кровати. Она вдруг почувствовала головокружение и тошноту от мысли, что придется остаться здесь и надо будет спать в этой комнате. – Я хочу домой.

– Экипаж готов, – сказал Люк и посмотрел на девочку. – Джой тепло укутана. А это твои чемоданы и сундуки?

Анна отрицательно покачала головой.

– Он приготовил их для меня. Мне они не нужны. Только вещи Джой.

Люк все же склонился над одним из сундуков, поднял крышку и после быстрого осмотра извлек плащ, на вид очень теплый. Анна поднялась на ноги, и он набросил плащ ей на плечи.

– Если хочешь, мы сожжем его, когда приедем домой, – предложил он.

– Да. – Она дрожала, хотя в плаще ей стало теплее. Трактирщик все еше был на ногах. Он склонился в поклоне, когда они проходили через холл к выходу. Несколько постояльцев, засидевшихся за выпивкой, вероятно обсуждая события этой ночи, молча проводили их взглядами. Наконец он оказались в привычной темноте своего экипажа.

Анна опустилась на сиденье и спокойно смотрела, как Люк устраивал Джой на сиденье напротив, подтыкая со всех сторон одеяло, чтобы она не скатилась на пол.

– Как это должно быть замечательно, – сказала Анна, быть такой невинной и чувствовать себя настолько защищенной, чтобы спать в такую ночь.

Люк сел рядом с ней и взял ее руки в свои.

– Как ты узнал? – спросила она. – Как ты узнал, что он увез нас? Как ты узнал, где нас искать? Тебе Генриетта сказала?

– Мне сказала Эмили, – ответил он. – Она все видела, Анна, и каким-то образом смогла объяснить мне все, что произошло. Даже то, что он повез вас в Америку. Тео остался в Бадене, чтобы защитить ее от Генриетты. Так что не беспокойся об этом. Завтра Генриетта уедет. Больше ты ее никогда не увидишь.

Анна промолчала. Ей было нечего добавить о Генриетте. Оба они когда-то любили ее. Какое-то время они ехали молча.

– Ты назвал его настоящее имя, – сказала она наконец. – Даже я не знала его до сегодняшнего дня.

– Поэтому я и уезжал из дома, – ответил Люк. – Я должен был докопаться до истины, узнать, кем на самом деле был полковник Генри Ломакс и в чем его власть над тобой. Твои брат с сестрой и леди Стерн помогли мне разобраться в этой истории. Ты назвала его отцом?

– Он сказал мне сегодня, что он мой отец, – ответила Анна. – Мне кажется, он сам верил в это.

– Но это не правда. – Он сжал ее руку. – Ты не должна взваливать на себя эту ношу, Анна. Он был помешан на любви к твоей матери даже после того, как она оттолкнула его еще совсем молодой девушкой, и даже тогда, когда она встретила твоего отца и полюбила его.

– Я уверена, – сказала она. – Я уверена, что он не был моим отцом. У меня в комнате висит портрет моей бабушки.

– Ах да, – сказал Люк. – Все думают, что на портрете ты в бабушкином платье. Я рад, что ты так на нее похожа, Анна. Тогда у тебя не останется и тени сомнения.

Анна прикрыла глаза. Она так хотела положить голову ему на плечо! Но она не могла. Пока, во всяком случае.

– Люк, – и она почувствовала, как ей вдруг стало трудно говорить, – ты не знаешь и половины.

– Мне известно, – перебил ее муж, – что он сходил по тебе с ума. У него была своего рода мания. Известно, что он скупил все долги твоего отца и таким образом получил власть над тобой. Я знаю, что он заставлял тебя выплачивать эти долги. И я знаю, что ты слишком любишь брата, чтобы перекладывать эту ношу на его плечи. И ты была слишком горда, чтобы обратиться ко мне с просьбой оплатить их. Почему ты не доверилась мне? Даже в самом начале? Разве ты не понимала, что я бы стал еще больше уважать тебя?

– Ты не знаешь и половины, – повторила Анна с тяжелым сердцем. Дьявол нашептывал ей, что надо все так и оставить. Люку не обязательно знать остальное. Но она должна была рассказать все. До самого конца. Он имеет право знать всю правду.

Он поднял ее руку и поднес к губам.

– Тогда расскажи мне все, любовь моя, – сказал он.

– Возможно, когда ты все узнаешь, ты больше не будешь меня так называть, – сказала она. И она рассказала, что ей приходилось делать, чтобы возместить долги своего отца, помимо того, что она оплачивала счета деньгами. И о свидетелях, которых он нанимал, чтобы при необходимости они могли назвать ее воровкой и убийцей.

– Анна, – сказал он с мягким упреком, когда она замолчала. – Анна, ну почему же ты мне не рассказала обо всем? Как глупо чувствовать себя виновной в преступлениях, свидетелем которых тебя заставили быть. И как глупо полагать, что он обвинил бы тебя перед судом, когда сам он был виновен в стольких преступлениях. Любовь моя, я бы сразу же снял этот груз с твоей души. И целых три года ты жила в таком аду! Я бы положил этому конец еще год назад, если бы ты только открылась мне.

– Я думала, что ты не сможешь сделать этого, – сказала она. – Хуже. Я думала, что ты поверишь ему и прогонишь меня.

– Анна. – Он отпустил ее руку, крепко обнял ее за плечи и развернул к себе. – Каким же негодяем ты меня считала! – Свободной рукой он приподнял ее подбородок и крепко поцеловал.

Анна подалась к нему и ответила на поцелуй. Она постепенно начинала расслабляться. Только теперь она стала понимать, что кошмар, длившийся три года наконец закончился. Что она была свободна. Что она ехала домой с мужем и дочерью и что они смогут жить без страха до конца жизни.

Он отстранился и внимательно посмотрел ей в глаза. В свете луны и звезд она ясно видела его лицо.

– Он называл себя твоим отцом, Анна, – сказал он, – и все-таки он изнасиловал тебя? Это ведь был он, да? Это произошло один раз или много? Расскажи, любовь моя, чтобы все это осталось позади и все раны скорее затянулись.

Итак, вот она – еще одна преграда для их счастья. Анна не хотела думать об этом. Она не хотела вспоминать.

То было не настоящее изнасилование, хотя можно было и так назвать. Это было не менее ужасно, грязно и унизительно, чем любое изнасилование. И она не могла понять, почему он так сделал, ни тогда, ни долгое время спустя. Только теперь она все поняла, теперь, когда знала, что он считал себя ее отцом.

Под каким-то предлогом он заманил ее к себе в дом. Это было нетрудно, ведь она не могла не исполнить его малейшего каприза. Он попытался отвести ее в спальню наверх, а когда она отказалась, его слуги затащили ее туда силой. Они взяли ее с двух сторон и почти несли, а он шел следом и говорил что-то успокаивающим голосом. Потом они привязали ее к кровати за запястья и щиколотки. Она лежала, распростертая на кровати, совершенно беззащитная, и чувствовала себя унизительно.

Служанка задрала до пояса ее нижнюю юбку, и Анна крепко закрыла глаза, зарыдав от стыда. А затем служанка что-то взяла – Анна не видела, что, но оно было тяжелым, холодным и жирным – и медленно, вращая, стала вводить это в нее.

Анна помнила слепящий ужас, свой крик, заглушивший его успокаивающий голос, и острую боль. Она тогда подумала, что сейчас умрет. Анна решила, что они хотят проткнуть ее насквозь н убить.

Но служанка вынула из нее неизвестный предмет, и Анна почувствовала что-то горячее между ног.

– Вот кровь. – Голос женщины казался удовлетворенным. – Все готово, сэр.

После он сказал ей, что она больше не девственница. Никто теперь не захочет взять ее в жены. Она никогда больше не сможет думать о замужестве.

Анна сотрясалась от рыданий. Слез не было, и оттого ей было еще тяжелее. Ей казалось, что ее грудь сейчас разорвется.

– Тшш, – приговоривал Люк. Он баюкал ее, уложив ее голову к себе на плечо. Он снял с нее шляпку, вытащил все шпильки и стал гладить по голове. – Любимая, прости меня. Пожалуйста, прости.

Вдруг Анна поняла, что он тоже плачет. Она затихла и некоторое время сидела так, пока до нее не дошел смысл его слов.

– Простить тебя? – спросила она. – За что?

Люк сглотнул.

– Я помню, как я сидел тогда за столом, наутро после свадьбы, указывая тебе, что ты должна мне кое-что объяснить. Допрашивая тебя. Требуя, чтобы ты сказала мне, сколько раз, со сколькими любовниками. Требуя от тебя ответа, любила ли ты их. Ах, милая моя, любовь моя, прости меня.

Приподняв голову, она посмотрела на него.

– Да, – сказала она, – если тебе от этого легче. Но я сама поступила глупо, не рассказав тебе всего сразу. Теперь я это понимаю. Но я боялась, Люк. Я так боялась потерять тебя!

– Так скоро? – спросил он. – Но почему? Мы ведь почти не знали друг друга. Мы были знакомы одну неделю. Даже меньше. Это меня всегда удивляет, когда я вспоминаю об этом.

– Но я полюбила тебя с первого взгляда, – сказала она. – Как только я увидела тебя, самого красивого и великолепного из всех мужчин, кого я когда-либо видела. Твоя косметика и веер должны были делать тебя немужественным, женственным, но почему-то производили прямо противоположное впечатление. Я была ослеплена. И с того самого момента я потеряла голову. Я пропала. И была достаточно неразумна, чтобы принять твое предложение. После этого я бы пошла на все, чтобы не потерять тебя. Это было глупо.

Люк вздохнул.

– А я так деловито рассуждал о долге и наслаждении, – сказал он. – Анна, Анна, каким я был глупцом.

– Нет. – Она провела рукой по его щеке. В ее глазах светилась вся нежность, которую она сейчас испытывала. – Ты был просто очень несчастным и обиженным, Люк. Ты спрятался за напускным великолепием и репутацией безжалостного и бессердечного человека. Я надеюсь, что сейчас эта боль стала меньше, да?

Он коснулся губами ее губ.

– Все прошло, – сказал он. – Вся боль ушла, Анна. Я был мертв целых десять лет, любовь моя, а ты вернула меня к жизни всего за один год.

Она улыбнулась и положила голову ему на плечо. Вдруг она почувствовала, как сильно устала.

Когда Люк проснулся, было еще темно. Он понял, что проспал совсем недолго. Экипаж двигался с прежней скоростью. Им повезло, что ночь была ясная и светлая. Кучер уверил его, что видимость вполне хорошая, чтобы управлять лошадьми. И ни кучер, ни Люк не испытывали особого страха перед грабителями на дорогах.

Джой снова стала засыпать. Он понял, что его разбудили ее движения. Теперь она успокоилась и снова заснула, хотя он внимательно смотрел на нее. Анна тоже спала. Ее голова лежала на его плече.

За свою жизнь он убил четверых. Двоих из них – в эту самую ночь. Было тяжело сознавать, что он лишил людей жизни, хотя в каждом из этих случаев он понимал, что поступил справедливо, и в каждом из этих случаев убийство казалось единственным выходом. Но в этот момент он жалел только об одном, что не может убить Лоуэлла Блэйкли еще раз.

Он был рад тому, что Блэйкли не был отцом Анны и что у нее есть подтверждение тому, которое устранит даже тень сомнения. Еще долго, возможно до самого конца, ей придется жить с тяжелыми воспоминаниями. Но, по крайней мере, она не будет думать, что ее родной отец так обращался с ней и что она помогла убить собственного отца.

Еще не скоро они окажутся дома. Когда они доберутся до Бадена, будет уже день, а сейчас еще даже не начало светать. Люк с нетерпением ожидал возвращения домой.

Дом! Почти невыносимое чувство нетерпения и любви захлестнуло его. Баденское аббатство – здесь его дом, где он живет с женой и дочерью, где у них родятся и вырастут еще дети. Где он будет жить, окруженный семьей, согретый своей и их любовью – до самой смерти. Где они будут жить с Анной, всегда вместе, до самой старости, если Бог будет милостив.

Бессознательно он крепче сжал жену в объятиях.

– Мммм, – пробормотала Анна. Она глубоко вздохнула и прижалась к нему на мгновение, а затем подняла голову и радостно улыбнулась ему немного сонной улыбкой. – Мы уже почти дома? – спросила она.

– Я вижу мою жену перед собой, – сказал он. – Чувствую ее в своих объятиях. Стоит повернуть голову, и я увижу свою дочь, которая сладко спит рядом с нами. Разве это не дом, любовь моя?

Она снова улыбнулась ему.

– Да, – сказала она, – да, конечно, Люк.

Он вдруг засмеялся.

– Помнишь, как мы ехали домой из «Рэнела-Гарденс»? – спросил он. – Это, должно быть, не самое приятное воспоминание для тебя, Анна, потому что ты была тогда испугана и обратилась ко мне, как я полагаю, за утешением. Но для меня воспоминание крайне приятное. И несколько мучительное.

Он улыбнулся еще шире, такой же улыбкой, как у Анны, – словно солнце посреди ночи. И еще в его улыбке была какая-то хитринка.

– Ты помнишь, как это было? – спросила Анна, неловко вставая в тесном раскачивающемся на ходу экипаже, чтобы пересесть к нему на колени.

– Ну, начиналось это так, – сказал он и прижался губами к ее рту. Его рука блуждала по ее телу, нащупывая ее грудь под тонкой тканью платья. А затем он засунул руку под платье и начал медленно ласкать мягкую теплую плоть. – Мм, Анна, твоя грудь так прекрасна на ощупь, когда в ней есть молоко! Я не ласкал ее губами с тех пор, как ты родила. Сегодня я это сделаю.

– Память начала возвращаться ко мне, – шепнула Анна, но пока слишком медленно.

– А потом было вот так, – сказал Люк. Его рука чувственно гладила ее ноги, забираясь все выше под юбки, пока не достигла своей цели, и он начал ласкать ее, все больше возбуждая, – Хотя моя память тоже начинает подводить меня, любовь моя. Мне кажется, у нас в тот раз был такой ненасытный аппетит, что мы сразу перешли к пиру.

Она застонала.

– Я и теперь очень голодна, – произнесла она.

– И я тоже, любимая, – сказал он, приподнимая ее. Люк отвел ее юбки, одновременно расстегивая бриджи. – Иди ко мне на пир, Анна. Давай насладимся вместе.

– Да, – выдохнула она со стоном, когда он вошел в нее, медленно опуская ее на себя. Он на несколько мгновений застыл в неподвижности, а затем прижал губы к ее обнажившейся груди, взял губами напрягшийся сосок и начал сосать. Молоко было теплым и сладким... и бесконечно возбуждающим.

– Ах, Люк, Люк, ты так прекрасен!

Он засмеялся и поднял голову.

– Но мужественен тоже. Надеюсь, ты со мной согласна? Скажи мне, что я мужественен так же, как и прекрасен, Анна. Прошу тебя, любовь моя, я не хочу, чтобы страдало мое чувство собственного достоинства.

Она тихо и беспомощно смеялась, склонившись над его головой.

– Да, – сказала она. – О да, ты настоящий мужчина. Признаю это, Люк. Такой мужественный, что я даже удивляюсь, как ты там весь помещаешься.

И начался радостный пир их тел, которым они вместе самозабвенно упивались следующие несколько минут. Они отдались ему со всей страстью – страстью, которая несла радость, исцеление и жизнь. Наслаждение было безграничным и экстаз – всепоглощающим. Но даже не это было главным. Главным было счастье самоотдачи и любви. И обещание вечного праздника и неиссякаемо обильного и радостного пира их душ и тел до конца дней.

Спать им больше не хотелось. Они просто сидели рядом, обнявшись и тесно прижимаясь друг к другу. Они с любовью смотрели на дочь, спокойно проспавшую всю ночь на противоположном сиденье и ничего не знавшую об опасности, которая угрожала ей в эту ночь.

А теперь они вместе везли ее домой, чтобы их любовь охраняла ее и служила залогом ее безопасности. Придет время, и она отдаст подаренную ей любовь кому-то еще, и появится новая, ее собственная, семья. Они отвезут ее домой и, если им повезет, подарят ей еше братьев и сестер.

– Люк, – сказала Анна. – Я всегда умела наслаждаться счастьем, когда представлялась такая возможность. Я никогда не теряла надежды и всегда была способна видеть и ценить те мелочи, которые придают смысл жизни. Но теперь я знаю, что уже долгие годы я не была по-настоящему счастлива. Я счастлива сейчас, в эту минуту. Полностью счастлива. Что бы будущее ни готовило нам, я всегда хочу помнить, что в моей жизни была такая минута. И что уже одной этой минуты, даже если бы ничего не было ни раньше, ни потом, достаточно, чтобы наполнить эту жизнь смыслом.

Он потерся щекой о ее макушку.

– Мы будем всегда жить настоящим моментом, – сказал он, – благодаря жизнь за каждую проведенную вместе минуту. Посмотри, Анна, за окнами посерело. Светает.

– Ах, приходит рассвет, и с ним надежда.

– И солнечный свет, и радостный смех, – добавил он. – Давай вместе посмотрим на восход солнца. Хорошо?

Она только с радостью вздохнула в знак согласия. Но слова ему и не требовались.