В течение тридцати лет, с 1455 по 1485 годы, Ланкастеры, эмблемой которых была красная роза, вели войну за английский престол с династией Йорков (эмблема — белая роза). Соперничество между династиями, получившее романтическое название войны Алой и Белой Роз, закончилось браком Генриха VII и принцессы Елизаветы, дочери Эдуарда IV Йоркского. С тех пор алая роза стала национальной эмблемой Англии. Об удивительно драматичной и яркой судьбе величественной и прекрасной Елизаветы пойдет речь в романе Маргарет Барнс.

Маргарет Барнс

Елизавета Йоркская: Роза Тюдоров

ОТ АВТОРА

Посвящается Этель, и Кит, и всему, что олицетворяет семья Гринуей.

Маргарет Барнс

Во времена Плантагенетов и Тюдоров многие родители называли своих детей в честь членов королевской семьи, поэтому некоторые имена так часто повторяются. Я изменила имена нескольких незначительных персонажей. Чтобы было легче воспринимать повествование на протяжении всей книги, я называю некоторых персонажей только по титулам, принадлежавшим им раньше, если даже позднее им были присвоены еще и другие титулы.

Моя благодарность — заведующему библиотекой и всем работникам библиотеки Каунти Сили, Ньюпорт, остров Уайт, за то терпение, с каким они подбирали всевозможные книги и справочники, относящиеся к этому периоду.

М. К. Б.

Ярмут. Остров Уайт

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Возглас восхищения раздался в комнате, когда белый бархат был освобожден из скрывавшего его материала. Его тяжелые складки ниспадали с рук придворной дамы, так что каждая украшенная драгоценными камнями роза или королевская лилия ярко блистали в утреннем солнце. Остальные дамы, стоя на коленях, вытягивали руки, чтобы расправить все складочки длинного вышитого шлейфа. Юная Елизавета Йоркская, в нижней юбке и рубашке, задрожала от волнения, когда мастерица из Парижа накинула восхитительный материал ей на плечи. И принцесса остается молоденькой девушкой, которая не каждый день примеряет свое подвенечное платье.

— О, как прекрасно! — выдохнули помощницы-модистки из Англии.

— Просто великолепно! — подтвердила мастерица и ее французские помощницы.

Елизавета не поняла к чему больше относится этот комплимент — к ней самой или к роскошному платью, поэтому королевская дочь потребовала, чтобы ей принесли зеркало.

— Бесс, ты выглядишь совсем по-другому! — воскликнула ее младшая сестра Сесиль. Ей разрешили присутствовать при примерке.

Действительно, она выглядела совершенно по-иному — это подтвердило и металлическое зеркало.

Вместо юной девчушки, читавшей книги и учившей уроки, в зеркале отразилась высокая, стройная незнакомка, которая вскоре станет королевой Франции. Из-за гибкости еще не созревшего тела и она казалась выше. Пылавшие от возбуждения щеки очень красили ее. Елизавета всегда понимала, что красива, — это была фамильная черта Плантагенетов. Но никогда, казалось, она не была так прекрасна, как сейчас.

— Разве вуали не будет? — спросила она, внезапно засмущавшись.

— Сам король Людовик должен прислать ее! — ответила ее тетка, герцогиня Букингемская.

— Великолепные кружева Клюни из фамильного наследства!

— И когда я поеду по Парижу к Нотр-Дам, мои волосы должны быть распущенными?

— Конечно, — кивнула французская модистка.

— Чтобы показать, что нашему дофину досталась невеста-девственница, Ваше Высочество.

— Пожалуйста, пожалуйста, давайте посмотрим, как она будет выглядеть! — просила Сесиль, сидя на стульчике у окна.

Елизавета, как всегда, поняла ее и улыбнулась. Если все остальные видели в ней лишь невесту наследника французского престола, то Сесиль внезапно восприняла сестру как обворожительную незнакомку. Но если она сейчас опять увидит ее с распущенными волосами, то Елизавета снова станет для нее любящей старшей сестрой. Две молодые женщины сняли с Елизаветы головной убор, и волосы, хлынув золотым каскадом, едва не закрыли ее стройную фигурку.

— Дитя мое, у тебя столько своего золота, что тебе не нужна никакая корона, — шептала Метти, ее старая нянюшка, обожавшая Елизавету, и на глазах у нее выступили слезы умиления.

— Мадам ле Дофин, пожалуйста, постойте спокойно, — зашипела француженка, рот которой был полон булавок. Она примеряла какую-то другую вуаль.

— Мадам ле Дофин следует не забывать говорить по-французски, — вздохнула специальная гувернантка, которую нанял для этого отец Елизаветы.

«Мне нужно привыкнуть к обращению «мадам ле Дофин», — подумала Елизавета. Она услышала, как хихикает Сесиль. Когда они бывали одни, братья и сестры часто поддразнивали ее по поводу ее будущего положения и необходимости церемонности в обращении к ней. Через новое окно, изготовленное из свинцового стекла, она видела, как малыши играли в саду. Они изображали церемонию ее будущего бракосочетания. Эдуард нацепил на себя кусок развевающегося гобелена — он был дофином. На Энн был свадебный веночек из маргариток, Кэтрин изображала ее подружку, а Ричард оглашал церковный обряд венчания, стащив огромную книгу из библиотеки отца. Малютка Бриджит радостно ворковала, сидя на руках у своей няни. Елизавета нежно улыбнулась, глядя на прелестную группу. Ее вдруг перестал радовать белоснежный наряд, из-за которого ей придется уехать отсюда во Францию.

— Мне уже надоели все эти примерки! — пожаловалась она. — Умоляю вас, давайте все отложим!

— Но разве мы не станем ждать королеву, чтобы и она полюбовалась? — возразила гордая мастерица, сотворившая это произведение искусства. — Ее Величество так хотела все видеть сама…

— Моя сестра королева действительно обещала зайти, — подтвердила Кэтрин Буки.

— Если бы мама хотела прийти, она уже была бы здесь. Примерно полчаса или больше прошло, как закончилась церковная служба, но она поспешила в свои апартаменты, — сообщила Сесиль, сидя на самом выгодном месте у окна.

— Значит, ее задержало что-то весьма важное, — решили разочарованные женщины.

Итак, свадебный наряд был осторожно отложен в сторону, и принцесса Елизавета переоделась в свое обычное платье из коричневого бархата с квадратным вырезом, украшенным жемчугом. Не успели подколоть ее волосы, как пришел один из пажей. Растолкав протестовавших женщин, он подошел к Елизавете и поклонился ей.

— Алмерик, почему ты такой бледный? Тебе опять плохо из-за того, что ты объелся украденной у королевы земляникой? — поддразнила его Елизавета.

— Нет, мадам!

— Мадам ле Дофин! — резко поправила его герцогиня.

Алмерик или был очень упрямым, или просто ничего не слышал.

— Его Величество прислал меня передать, чтобы вы пожаловали к нему, — сказал он Елизавете без всяких церемоний.

— Тогда погоди, пока они уложат мне волосы, — спокойно ответила она. Ей надоели все примерки и будет приятно увидеть отца.

— Нет, мадам, мы должны пойти сразу. Его Величество приказал привести вас немедленно! — настаивал паж.

Елизавета не могла понять причину подобной спешки. Почему вдруг она так срочно понадобилась королю? Наверное, это касается последних договоренностей с французским послом. Или у него появилась новая книга, и он хотел, чтобы дочь прочитала ее? Скорее всего, новая книга, только что из-под пресса мастера Секстона. Или, может, со свойственной ему импульсивностью отец купил ей какой-нибудь подарок? Что-нибудь, что прибыло на иностранном судне с высокими мачтами, которое только что причалило и стояло в доке Святой Екатерины, — какие-нибудь приправы с другого конца света, маленькая мартышка или что-нибудь еще.

— Ты меня удивляешь, Алмерик, — заметила Елизавета со смешком и последовала за пажом. Ей пришлось почти бежать за ним по длинным галереям Вестминского дворца. Она напевала веселую песенку, поспешая за пажом и предвкушая встречу с отцом, которые она так любила, но которые теперь, когда эта женщина Шор захватила его в свои сети, стали такими редкими.

Эдуард IV, король Англии, был любящим отцом. Он был слишком снисходительным и не только к детям, но и к самому себе, как любила повторять королева. В последнее время, когда его жена стала все больше и больше вмешиваться в дела, он заметно обленился. Дети часто слышали, как родители ссорились из-за этого. Он обожал свою старшую дочь Елизавету и никогда не повышал на нее голоса.

Но сегодня, еще прежде чем Алмерик открыл тяжелую дубовую дверь, она услышала громкий гневный голос отца. Обычно спокойный король сейчас был в ярости и использовал весьма сильные выражения, какие были в ходу у его предков: они легко приходили ему на ум, когда он был сильно возбужден.

— Клянусь дыханием Господа, я отомщу за это предательское оскорбление! Он еще почувствует мой гнев!

Он продолжал бушевать, когда Елизавета вошла в комнату. Там, как ей показалось, происходил какой-то срочный совет. Но сейчас он уже закончился, и вокруг короля, как испуганные кролики, толпились собравшиеся. Даже Ричард, герцог Глостер, младший брат короля, и лорд Гастингс, его доверенный канцлер, выглядели оробевшими. Французский посол испуганно затих, как выпоротый котенок.

— Я даже отдал в качестве ее приданого Гиень и Аквитанию, за которые боролись наши предки, — грубо закончил Эдуард. Его сильные руки комкали письмо с печатью короля Франции. Он швырнул его на пол и наступил на него ногой в сапоге со шпорами. Его красивое лицо побагровело.

— Значит, это — война? — прошептал человек, стоявший недалеко от двери.

— Года два назад это вполне могло случиться, — прошептал его сосед. — Но сейчас, наверное, нет! Эта шлюха Джейн Шор смягчила его характер.

Никто в комнате не заметил, что в дверях стоит дочь короля, пока Глостер, который всегда все видел и замечал, не коснулся рукой руки брата. Ярость короля сразу стихла.

Эдуард, видимо, вспомнил, что посылал за ней. Взглянув на ее маленькое, побледневшее, испуганное личико, он постарался взять себя в руки и подошел к ней, резко отодвигая всех с дороги. И все быстро, толкая друг друга, ушли в другое помещение, чтобы там еще раз обсудить наглую выходку французского короля, допущенную им в письме Эдуарду IV. Задержался только Глостер. Он был ненамного старше Елизаветы, но уже участвовал во многих сражениях уходя, все с сочувствием смотрели на дочь короля. Но Глостер даже не взглянул на девушку, и она не могла понять, почему.

— Если вы распорядитесь, сэр, я смогу собрать армию и выступить против Франции, — послышался его приятный, спокойный голос.

Но король жестом отпустил его. Глостер вышел, а король все молчал. Ему нужно было овладеть собой. Наконец он заговорил:

— Как эти негодяи посмели сделать такое с тобой?! — едва смог он выговорить, когда закрылась дверь и они остались одни.

— Что же они сделали? — спросила она, стараясь не смотреть на письмо, валявшееся на полу.

— Они разорвали соглашение о помолвке. Елизавета, только что отвлекшаяся от примерок

и всех прочих приятных женских хлопот, даже теперь не до конца поняла, что же случилось. Высокая, ростом почти с отца, она вопросительно заглянула ему в лицо.

— Вы хотите сказать… что дофин передумал жениться на мне?

Ее слова, полные недоверия и стыда, тяжело повисли в тишине комнаты. Событие, которое могло изменить положение в мире, было прежде всего обидной для юной, красивой девушки.

При виде ее потрясенного лица король забыл о своем гневе, он захотел обнять дочь, но Елизавета упрямо отстранилась от него. Ей нанесли такое оскорбление, что она не желала, чтобы ее касался даже самый добрый из всех мужчин на свете.

— Он вместо вас сделал предложение дочери герцога Бургундского, — сказал отец, не вдаваясь в подробности.

Елизавета почувствовала боль, как от сильного, наотмашь, удара по лицу. Ее публично оскорбили: теперь весь двор, весь мир будет издеваться над ней и насмехаться. На секунду фигурки, изображенные на гобеленах, висевших на стенах, поплыли перед ней. Но она не желала поддаваться слабости и падать в обморок.

Она продолжала стоять, высоко подняв голову. В этот момент она перестала быть веселым ребенком, только что бежавшим напевая в покои отца, и стала взрослой, сильной женщиной. Женщиной, которая познала амбициозную жестокость мужчин.

— Бесс, дорогая моя! — умолял ее отец. Он не мог перенести вид боли на ее милом личике.

При звуке его голоса, в котором звучало столько любви, с ее лица соскользнула маска сдержанности, и Елизавета бросилась к нему в объятия.

— Разве они не могли прислать посланца с этим ужасным письмом до того, как все видели, что я мерила это платье?! — рыдала она, прижавшись к его груди.

Эдуард сел на трон и посадил Елизавету на колени. Он гладил ее волосы и пытался успокоить ее.

— Это совершенно не связано с твоими женскими достоинствами. Ты прежде всего должна понять это, — утешал он дочь. — Эта бургундская девчонка может быть страшной, как семь смертных грехов, но Франции на это наплевать! Людовик всего лишь желает избежать войны за наследование — такой же ужасной гражданской войны, которую мы уже пережили. Муж моей сестры Маргариты имеет армию в Бургундии, представляющую постоянную опасность для Франции, и дофин решил жениться на члене их семьи.

Пока Эдуард, тщательно подбирая слова, объяснял ситуацию своей дочери, он почти принял точку зрения Людовика Одиннадцатого и даже немного успокоился.

— Птичка моя, ты же знаешь, чего стоят эти браки! Наши дочери служат приманкой для политических альянсов!

— Да, — согласилась с ним Елизавета. Ее уже неоднократно предлагали в качестве хорошей наживки. Но другие предложения не были достаточно серьезными, да и она в то время была еще ребенком. Теперь же все переменилось. Ей нужно будет снова привыкать к прежней жизни.

— Жаль, что я потеряла столько времени, стараясь выучить французский! — Она старалась показать, что ей уже почти все равно.

Но, разумеется, ее сравнительно образованные родители не могли согласиться с подобной точкой зрения.

— От учения бывает только польза, — серьезно заметил Эдуард. — Особенно для людей нашего положения. Мы живем во времена изобретений. Например, Вильям Секстон делает книги все более доступными и удобными для нас. Взгляни, дитя мое, как он улучшил свои методы, с тех пор как я водил тебя и братьев, чтобы вы посмотрели, как он работает. Он даже иллюстрирует книги гравюрами.

На кипе бумаг, лежавших на столе, стояла коробочка, полная маленьких металлических буквочек, и король разбросал их по столу перед собой.

— Его печатная машина выпускает больше книг в месяц, чем было создано за многие годы напряженным трудом переписчиков-монахов.

— Они будут такими же красивыми? — спросила Елизавета.

— Наверное… со временем. Такая девушка, как ты, когда-нибудь будет просто счастлива, умея читать и писать на нескольких языках.

Елизавета старалась внимательно слушать, что ей говорит отец. Она понимала, что он пытается помочь ей пережить то потрясение, которое она только что испытала. Он ей сказал, что она может приходить сюда каждый день и читать здесь его книги.

— Но я не разрешаю никому, даже тебе, выносить их отсюда, — предупредил он.

— Слушаюсь, сэр, — тихо ответила ему Елизавета, зная, что Ричард, ее младший брат, играет сейчас одной из них в саду.

Эдуард сказал еще, что ей следует почитать «Высказывания философов», чтобы укрепить религиозные чувства, и «Кентерберийские рассказы» Чосера — для развлечения. Елизавета слушала отца и чувствовала, что королю уже пора заняться другими — государственными — делами.

— Мне нужно поговорить с твоим дядей и Гастингсом, — сказал он.

А она останется одна, и ей придется видеться с теми людьми, которые помогали ей готовиться к свадьбе, к этому великолепному бракосочетанию!

Еще хуже: ей придется смотреть на них покрасневшими заплаканными глазами. Она будет выглядеть как простая, одуревшая от любви и отчаяния молочница, которую бросил дружок!

— Простите, Ваше Величество, могу я посидеть у вас еще немного? — поморосила она дрожащим голосом.

— Конечно, моя красавица! — охотно согласился он. — Я пришлю к тебе твою мать.

Елизавета стояла, сжав руки и терзая их в складках своего платья.

— Пожалуйста, не надо… — начала она не подумав.

— Не надо?

Отец, уже собиравший бумаги, остановился и ждал объяснения.

Они оба притворялись, ибо в объяснении не было необходимости.

— Она будет стараться… расставить все по местам… Рассортировать все… — Елизавета старалась не заикаться и попытаться объяснить. Она при отце не старалась притворяться. Она опустила глаза, когда увидела хитрые огоньки в его глазах. — Я хочу сказать, что лучше, если со мной будет кто-то другой, кто не знает о том, что случилось. Кто не захочет обсуждать это и не станет думать: «Дофин не захотел жениться на ней!»

Король мягко посадил ее на место.

— Кого ты хочешь видеть, милая? — нежно спросил он.

Елизавете больше всего хотелось остаться одной, но в тишине были слышны крики играющих в королевском парке детей, и она сказала:

— Пусть ко мне придет Ричард.

— Мудрое решение. Я всегда считал его хорошим компаньоном, — заметил король уходя. С порога она слышала, как он приказал кому-то привести сюда герцога Йоркского.

Ричард пришел к ней, едва удерживая в руках тяжелую книгу в кожаной обложке.

— Дикон, ты взял «Историю Трои»! — упрекнула она.

— Я знаю, я ведь немного умею читать. Я взял ее из королевской коллекции, — заметил он, глядя на нее правдивыми глазами.

— Как ты мог это сделать?

— Нам нужна была книга, чтобы провести брачную церемонию.

Он казался всем деликатным, но в нем было неприятное упрямство, нехарактерное и для остальных детей королевской семьи. А ведь ему было всего лишь десять.

— Ну, она нам пока не нужна, — сказала ему Елизавета. — Давай поставим ее на место, к остальным книгам. К счастью, отец ее не хватился. Надеюсь, на ней нет следов от росы на розовых лепестках.

— Бесс, я очень аккуратно обращался с ней.

— Я вижу.

— Что ты здесь делаешь?

— Сначала я была в моей комнате на примерке… Они все время заставляют тебя заниматься этим.

Но теперь мы здесь одни. Бесс, мне больше нравятся книги, а не одежды.

— Дикон, ты знаешь, мне кажется, что книги мне тоже очень нравятся. Да, я почти в этом уверена.

Дикон осторожно поставил тяжелую книгу на полку и стал удивленно оглядываться.

— Послушай, ты сидишь на троне! — удивленно сказал он.

— Отец сам посадил меня сюда. Ты же знаешь, что иначе я бы не стала на него садиться.

— Конечно, нет, — согласился Ричард.

— Может, на нем когда-нибудь будет сидеть Нед.

— Я надеюсь, что до этого еще пройдут годы, — заметила Елизавета.

— И что, он удобен, этот трон?

— Нет. Очень твердый, — засмеялась девушка. Ее саму удивило, что она так скоро начала смеяться.

Мальчик подошел и прижался к сестре. Ей было так приятно, что он рядом с ней. Дикон начал строить замки из маленьких шрифтов мастера Сексто-на, а Елизавета погрузилась в свои мысли. В конце концов, если не считать обиженного самолюбия, почему она так взволнована? Она никогда не видела дофина. И теперь сможет остаться в Англии вместе с Ричардом и всеми остальными. Она крепко прижала к себе мальчика, думая, что он занят строительством башни, но с этим мальчиком никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Видимо, он продолжал о чем-то серьезно думать, и эти думы, конечно, были навеяны разговорами взрослых.

— Как странно, не правда ли, Бесс, — заметил он, водружая бумажный флаг на башне. — Так много людей хотят восседать на королевском троне, невзирая на то, что там так неудобно сидеть!

ГЛАВА ВТОРАЯ

Через несколько месяцев Елизавета надела новое бархатное платье, но на этот раз черного цвета. Стоя у открытого окна, она чувствовала жаркие лучи солнца. Маленькие ивы вдоль берега реки покрылись золотым пушком, и сирень наполняла ароматом дворцовый сад. Радость апрельского утра, казалось, было совершенно невозможно совместить с видом гроба, в котором лежало тело ее отца.

Эдуард IV был хорошим солдатом и большим, сильным мужчиной, он умер легко, во цвете лет — гроб его был длинным и тяжелым. Похоронщики спотыкались, когда выносили его из церкви. Сверху они казались Елизавете странными человекоподобными коротконогими созданиями. За ними под звуки реквиема следовали лорды. Над катафалком возвышалась деревянная фигура Эдуарда Плантагенета в алом сверкающем плаще и переливающейся на солнце короне. Фигура казалась очень яркой среди мрачных, в темной одежде лондонцев, пришедших поглазеть на процессию. Елизавете казалось, что ни один человек среди этой толпы не может сравниться с отцом, — перед ним все мужчины выглядели карликами.

Когда мужчины сели на коней и похоронная процессия пришла в движение, Елизавета уже не смогла сдержать крик: отец, который так любил и оберегал ее, навсегда покидал дом. Он начал свое последнее путешествие, чтобы упокоиться в Виндзоре.

Сколько же всего случилось в эти последние страшные дни!..

Шарканье подошв людей, несших гроб короля по тихой улице, казалось, вот-вот доведет ее до сумасшествия.

Ей было хуже, чем дочери любого — обыкновенного — отца. В ее горе была тревога не только за ее собственное будущее, но и за судьбу династии, судьбу страны.

Выйдя из оконной ниши, где она стояла, Елизавета подошла к родственникам, она хотела получить у них утешение. Здесь собрались все, кроме ее старшего брата. Он неожиданно, и даже странно и страшно неожиданно, стал таким важным. Сейчас он находился со своим учителем в Лэдлоу. Елизавета внимательно посмотрела на них всех — на свою мать, королеву, теперь вдовствующую, сидевшую поодаль за столом, на своих младших сестер и на Ричарда — так непривычно выглядящих.

Видеть мать ей было неприятно; возмущало, что овдовевшая женщина держится спокойно, совсем без слез. Она что-то задумала: перед ней лежало незаконченное письмо: она, как всегда, старалась держать судьбу, управлять ею. Впрочем, даже это могло казаться естественным: ведь весь двор знал, что Джейн Шор, дочь перчаточника, имела больше причин искренне оплакивать короля. Она была самой заметной из всех многочисленных возлюбленных короля. И в то же время именно из-за нее даже блеск его имени несколько померк. По ее вине он провел последние годы в бездействии и лени. И хотя он честно заработал покой своими былыми смелыми победоносными войнами, но слава, добытая им, из-за связи с Джейн Шор несколько померкла. Елизавета подумала о том, что дочь перчаточника превратилась теперь в испуганную, потерянную, беспомощную женщину.

В семнадцать лет Елизавета Плантагенет знала об изменах своего отца все. Но чувствуя его любовь к себе, она не могла понять, как унижение может так зачерстветь женское сердце, из-за перенесенного унижения — именно это произошло с ее матерью.

У нее опять потекли слезы, и она повернулась ко всем спиной. Сейчас скорбная процессия поворачивала на Кинг-Стрит, и вскоре задрапированный бархатом гроб с огромным серебряным крестом на нем окажется за поворотом реки, и его снова станут окуривать ладаном подле креста красивой деревушки Чаринг. Неужели только она одна оплакивает короля? Но прежде чем процессия пропала из виду, она услышала легкие шаги, и маленькая холодная ручонка взялась за ее руку.

— Куда они несут его? — шепотом спросил Ричард.

— В Виндзор, — ответила Елизавета, крепко держа его за руку.

Когда он повернул голову, чтобы посмотреть на нее, то в ярком солнечном свете показался меньше и незащищеннее, чем всегда.

— Почему не в Тауэр, Бесс?

— Радость моя, в Тауэре люди или сидят в тюрьме, или живут некоторое время до коронации, — она тоже говорила шепотом.

— И там поселится наш брат Эдуард, до того, как его станут короновать?

— Наверное.

Он быстро обдумал проблему, как делал всегда, почему она и считал, что он очень умный и все быстро схватывает.

— Но Нед так молод, ты полагаешь, что он может быть королем?

— Ричард, ему уже тринадцать. Конечно, пока что вместо него будет править регент.

— Кто?

— Наверное, мама или дядя Ричард из Глостера.

— Мне бы хотелось, чтобы это был дядя Риверс.

— Но Риверс — всего лишь дядя с материнской стороны, из ветви Вудвилль, и в нем нет королевской крови!

Елизавета подумала, что именно в этом причина нашей неуверенности: в нашей матери не течет королевская кровь. Король тайно женился на ней, когда был совсем молодым.

Но такие проблемы не интересовали маленького Ричарда. Ему просто нравился лорд Риверс — такой веселый и простой, и нервировал дядя Ричард, при котором он смущался. Он вырвал свою руку из руки сестры и просуну голову в окно, чтобы лучше разглядеть, что происходит внизу.

— Как печальны все люди! — воскликнул он.

— И еще они поражены и озабочены, — добавила Елизавета.

Она как будто разговаривала сама с собой.

— Потому что у них не стало короля?

— Но у них есть король, Дикон, — возразила Елизавета.

— Конечно, Эдуард V, не так ли? Как странно это звучит!

Он не смог сдержаться и засмеялся.

— Он уже сейчас король, Бесс?

— Он им стал, как только наш отец умер.

Было очень трудно поверить, что тот, с кем вместе учили латынь, спорили и ссорились всего несколько недель назад, стал такой важной персоной. Если бы не эти несносные простуды, от которых он страдал всю прошлую зиму, и если бы мать не заставила его вернуться и показаться королевскому врачу! Тогда Ричард мог бы быть в замке Лэдлоу вместе с Эдуардом. А теперь бедный Нед должен надевать тяжелый горностаевый мех и присутствовать на этих нудных заседаниях, вместо того чтобы ехать с братом на охоту в горы Уэльса! Похоже, обоим придется жить в Лондоне. Но как бы все это ни было противно, с ними рядом будет Бесс. Как хорошо, что она не уедет от них, чтобы выйти замуж за дофина!

— Для нас все будет гораздо хуже, чем для всех остальных, — вздохнул он, садясь на корточки в нише окна. — У нас теперь нет отца!

Он прислонился своей светлой головкой к нагретым солнцем глубоким складкам ее платья. Елизавета нежно наклонилась к нему, и ее коса соприкоснулась с коротко подстриженными волосами Ричарда. Волосы молодого короля были такого же цвета, как и у их матери, — светло-русые. Волосы Елизаветы и Ричарда имели отблеск золота, как у всех настоящих Плантагенетов. Ей это нравилось, она обожала всех своих братьев и сестер, но больше всех любила Ричарда.

Однако королева гордилась старшим сыном. Его рождения ждали долго и нетерпеливо. Теперь, в тринадцать лет, он стал королем. Он был хорош собой — сильный и здоровый юноша, и обещал стать таким же надежным человеком, каким был его отец.

Спустившись по ступенькам от окна, Елизавета перешла через большую, богато украшенную гобеленами комнату и села рядом с матерью. Ей было жаль ее и хотелось помогать во всем, она уже забыла о своей вспышке возмущения против внешней бесчувственности матери.

— Он, наверное, уже знает, мадам. Сейчас хорошие дороги, и ваш посыльный уже добрался до Лэдлоу.

Королева пошевелилась.

— Да, бедный мальчик, он все уже знает. И рядом нет никого из нас, чтобы помочь ему пережить удар.

Она вздохнула.

— Так страшно, когда юноша наследует корону, а у него еще нет сил, чтобы защищать ее! Его руки слишком слабы, чтобы держать меч!

И мать, и дочь пережили ужасы гражданской войны и мечтали, чтобы рядом с ними был сильный мужчина, который мог бы защитить их. В течение многих лет сторонники Ланкастеров и Йорков, две линии великого Эдуарда Третьего, разрушали Англию, чтобы завладеть короной. Это был старый спор по поводу наследования короны. Их эмблемы — алая роза Ланкастеров и белая — Йорков. Они сорвали их во время яростной ссоры в саду в Тэмпле. Сейчас сильный, с колючками ствол их белой розы погиб, оставив лишь нежный бутон.

— С ним дядя Риверс, — заметила младшая Елизавета.

— И добрый сэр Ричард Воген. Вы помните, мадам, как он нас носил во время церемонии, когда мы с Недом были совсем маленькими, и всегда подсказывал нам, как следует себя вести? — присоединился к разговору Ричард. Он тоже пытался успокоить мать.

Ласково, но рассеянно королева протянула руку пригладила его взъерошенные волосы.

Конечно, рядом с ним мой брат Риверс, и Дорсет, и епископ Солсбери, — перечисляла она, как будто собирала силы Йорков на поле боя. — И хотя милорд Гастингс не любит нас и называет выскочки Вудвиллс», ваш отец взял с него клятву, что он всегда будет стоять на стороне наших сыновей. Это было несколько лет назад, пока ваш отец не попал в сети этой невыносимой женщины. Но он всегда ува- жал мою проницательность. В завещании, которое мне прочли прошлой ночью, ясно сказано, что я буду отвечать за организацию браков наших дочерей.

«Но теперь, наверное, ни один европейский принц не станет добиваться нашей руки», — подумала Елизавета. Она все еще не пришла в себя после отказа Людовика от ее помолвки с дофином.

Маленький Ричард перегнулся через стол. Он был так мил и красив в утреннем свете.

— Люди из Чешира собрались вокруг Лэдлоу. Я видел их, когда ехал на юг, чтобы присоединиться к вам. Они вооружены и следят за дорогой. — сказал он, чтобы утешить своих дам. — Нед сказал, что они никогда не доверяли ужасным Ланкастерам!

— Я совсем не доверяю не последователям Ланкастеров, — таков был странный ответ королевы.

Синие глаза мальчика широко раскрылись. Для него жизнь была очень простой: вы были на одной или на другой стороне. Белые и черные — как при игре в шахматы.

— Тогда кому же, мадам? — спросил он.

Но королева не ответила. Вместо этого она попросила его зажечь свечу, чтобы поставить печать на только что написанное письмо, лежавшее перед ней. Ричарду надоело рассуждать о серьезных проблемах, и он удрал, чтобы поиграть в прятки с пухленькой пятилетней Кэтрин.

— Наверное, пройдет неделя или больше, пока новости достигнут дядю Ричарда Глостера в Шотландии, — заметила Елизавета, когда они остались вдвоем с матерью. — Он постарается приехать как можно скорее.

Свеча начала мигать, и королева подождала с ответом, пока не потушила свечу. Она затушила ее очень аккуратно и быстро, как обычно делала все.

— Я молю Бога, чтобы он там и оставался! — И бросила оловянные ножницы на стол.

Елизавета непонимающе вгляделась в лицо матери. У нее были резкие черты. Светлые волосы, гладко причесанные под белой повязкой, придавали ей моложавый вид. На высоком умном лбу почти совсем не было морщин — удивительно для женщины, которой в жизни пришлось перенести столько волнений и проявлений чужой ненависти. Трудно было поверить, что когда она встретила короля, то уже была вдовой с двумя сыновьями.

— Но Глостер — единственный живой брат моего отца, — воскликнула удивленно Елизавета.

— Да, по узам крови он ближе всего, — согласилась с ней королева.

— И самый любимый, — добавила Елизавета. Ей не понравилось, как об этом говорила мать. Она была уверена, что отцу ее тоже не понравился бы такой ответ. — Он был верен ему!

— Ему — да!

— Но, мадам, все знают, что Глостер храбрый и умный!

Обе женщины разговаривали шепотом, и хотя Елизавета никогда особенно не отличала своего дядю среди других, она сочла своим долгом защитить его перед матерью.

— Мой отец всегда говорил, что хотя он не выглядит таким уж сильным, он лучший солдат в Англии! Он всегда оказывался там, где начинались волнения. Разве он когда-нибудь не поддерживал наше дело, дело Йорков? Он обожал короля!

Королева вытянула вверх ладонями свои украшенные кольцами руки. Она как бы хотела показать, что таким образом открывает свои мысли перед дочерью.

— Он всегда не мог терпеть меня! — сказала она.

Синие глаза дочери широко раскрылись. Поведение дяди Глостера по отношению к ее матери всегда было мягким и почтительным. Он был весьма тактичен, когда вокруг протестовали по поводу высоких должностей, которые получали ее родственники Вудвилли. Он, похоже, не возмущался, когда сильно возросли доходы ее сыновей от первого брака с сэром Джоном Греем. Казалось, что у него просто не было на это времени, — он был слишком занят войнами или иной помощью своему старшему брату. Правда, Глостер всегда был таким сдержанным, и его истинные мысли было сложно разгадать. Стольким людям не нравилась королева! Брак короля был непопулярным с самого начала, когда она, молодая, красивая и бедная вдова, разожгла молодую горячую кровь короля. Их тайный брак вновь не дал Англии заключить выгодный матримониальный альянс, который, может быть, помог бы тогда заглушить участившиеся ссоры между Йорками и Ланкастерами.

С тех пор, хотя она не смогла удержать в узде страсти своего мужа, она сумела повернуть себе на пользу его низменные интрижки, требуя власти в качестве компенсации за измены. Люди говорили, что каждый раз, когда король совершал «ошибку», проклятые Вудвилли получали от этого выгоды. Если дядюшка Глостер не любит ее, непочтительно подумала дочь, наверное, так и должно быть, потому что у нее такой же холодный и расчетливый ум, как у него самого.

— К счастью, я сделала Дорсета коннетаблем Тауэра, — говорила королева, как бы продолжая свои рассуждения. — Так что защита Лондона находится в наших руках.

Она послала за сыном еще до того, как двинулась в путь похоронная процессия. Он прибыл почти сразу, этот сводный брат Елизаветы. Он поцеловал руку королевы и сразу же спросил:

— Какие новости от молодого Эдуарда?

— Я написала вашему дяде Риверсу, чтобы он сразу привез его к нам. И чтобы их сопровождали все эти лучники, о которых говорил Дикон, — ответила мать, протягивая ему письмо, которое она уже запечатала. — Пусть ваш верный гонец доставит его сразу же в Лэдлоу. Они оба должны быть в Лондоне в мае. Том, вы должны будете послать им хорошую охрану из Тауэра.

Томас Грей, маркиз Дорсет, неохотно засунул письмо в кошель.

— Разве не лучше подождать решения Совета? — усомнился он.

Но женщина, давшая ему титул маркиза, только засмеялась.

— Не бойся, все равно все будет по-моему! Разве я когда-нибудь не добивалась своего? — постаралась она успокоить его. — Риверс сможет подготовиться, а нам дорог каждый час!

— Я успокоюсь, лишь когда, Нед будет коронован, — бормотал Дорсет, грызя ногти. Он всегда делал это при сильном волнении.

— Но я сомневаюсь, что даже дядя Риверс, каким бы он ни был умным, сможет скрытно подготовить войска без приказа с королевской печатью.

Елизавете их рассуждения и заботы казались неприличными, — сейчас, когда тело ее отца еще не прибыло к месту последнего пристанища. Однако, рассуждая здраво, кто-то же должен позаботится обо всем.

После того, как ее отверг дофин Франции, Елизавета решила никогда не пытаться изменить судьбу. Но она уважала тех и завидовала тем, кто это делал. Вечером, когда принесли зажженные свечи и младшие дети отправились спать, она поняла, как была права ее мать, заранее готовясь к худшему.

Прибыл архиепископ и вручил королеве Великую печать Англии, чтобы ее сохранили для нового короля.

Дорсет вернулся после выполнения секретного поручения. Один за другим усталые вельможи возвращались из Виндзора и заполняли зал. Собрался срочно созванный Совет.

— Мы должны все подготовить для коронации нашего суверена короля Эдуарда Пятого, — торжественно начал Лайонел Вудвилль, епископ Солсбери.

— Первое, что необходимо сделать, это быстро доставить Его Величество в Лондон, — настаивал

Дорсет. — Я пошлю эскорт в Хайбери, чтобы встретить его.

Казалось, ни у кого из присутствующих нет возражений, кроме богатого лорда Стенли. Может, потому, что его большой отряд не получил предложения сопровождать будущего короля, так как он женился на вдове герцога Ричмонда, приверженца Ланкастеров. Или же он возразил, потому что, по его мнению, выступило слишком много членов семьи Вудвилль.

— Почему вдруг такая спешка? — недоумевал он. О Елизавете все забыли.

Она стояла в тени занавесок у окна. С того места, откуда она наблюдала за ними, все мужчины, собравшиеся за столом, при свете свечей выглядели как на каком-то фламандском полотне. Королева сидела во главе стола, и ее лицо было ярко освещено. Свет подчеркивал волевой профиль лорда Гастингса — он сидел в конце стола. Елизавета понимала, что мать частично играла роль, а честный лорд Гастингс, только что вернувшийся с похорон короля, которого он искренне любил, был слишком расстроен, чтобы прибегать к каким-то уловкам. Несмотря на раннюю молодость, Елизавета обладала немалой проницательностью, она видела, что между матерью и Гастингсом существует антагонизм. В течение многих лет Гастингс фактически правил Англией. Много раз Елизавета видела, как отец, с улыбкой глядя на Гастингса, лениво заявлял:

— Делайте так, как вам кажется необходимым, мой дорогой Вилл, только не портите мне день охоты!

Елизавета прекрасно понимала, как невыносимо Гастингсу видеть эту властную женщину в кресле своего умершего короля.

— Я предлагаю, милорды, послать весть моему брату Риверсу, чтобы он немедленно привез сюда Эдуарда, — сказал вдовствующая королева. Она держалась так уверенно, как будто всю жизнь председательствовала в Совете. — И еще: надо, чтобы он полностью собрал полки Чеширской территориальной армии. Если дороги будут в хорошем состоянии, они смогут прибыть к маю. До коронации Его Величество, как требует традиция, будет находиться в королевских апартаментах в Тауэре. И если наш добрый мэр поторопится, чтобы все было в порядке, мне кажется, мы можем назначить коронацию на четвертое мая.

— Нет сомнения, что епископ Солсбери будет присутствовать от имени семьи и произведет акт коронации, — негромко пробормотал Стенли.

Взгляд королевы был цепким, а уши чуткими, и она все всегда прекрасно слышала и замечала.

— Нет, мой дорогой лорд Стенли. Кто лучше подходит для торжественной церемонии, чем наш архиепископ Йоркский? — мягко поправила она. — Но в настоящий момент самое главное, чтобы здесь был тот, кого нужно короновать! Я считаю минуты до этого торжественного момента. Надеюсь, в столице мой сын будет в безопасности.

В эту минуту Вильям Гастингс пробудился от своих печальных мыслей.

— В безопасности от кого, мадам? — спросил он. Елизавета заметила, как мать умело скрыла свое

замешательство за любезной улыбкой.

— От любого врага, милорд, — небрежно ответила она. — Он еще так молод…

Но Гастингс был не в том настроении, чтобы мириться с какими-то неопределенными намеками. Он резко поднял вверх подбородок.

— И как вы считаете, кто же враги Его Величества? — настаивал он. Его сильный голос от ярости опустился на два тона ниже. — Храбрый Глостер, который так преданно и смело защищал нас от шотландцев? Или же наш милый друг Стенли? Или, может быть, я?

Все застыли от напряжения, а королева высоко подняла свои белые руки, как бы отвергая все обвинения.

— Мой дорогой лорд Гастингс, — запротестовала она, — разве может наследник Йорков быть в большей безопасности, чем в ваших руках? Тех руках, которые так преданно служили моему мужу!

То, что она назвала Эдуарда IV не королем, а своим мужем, было оскорблением для большинства присутствующих здесь представителей знатнейших родов. На него следовало отреагировать.

— Тем не менее, король отправится в Лондон в сопровождении лорда Риверса, вашего брата, его встретит Дорсет, ваш сын, и его будет сопровождать целая армия лучших воинов Англии, чтобы все прошло весьма торжественно! — возмущался Гастингс.

— Это явится признанием власти Вудвиллей, — проворчал Стенли с ядовитой улыбкой.

Елизавете стало неприятно от этих грубых и жестоких слов. Хотя они напрямую никак не задевали ее, но ей самой показывали ее настоящее положение. Никогда в жизни она не слышала, чтобы кто-то так непочтительно разговаривал с королевой. Она видела, как покраснело бледное лицо матери. Младшая Елизавета понимала, как трудно матери сдерживаться. Понимала и то, что мать делала это ради Эдуарда.

— Я еще раз обращаюсь к Совету: необходимо привезти короля в Лондон как можно скорее, — повторила она, не обращая внимания на выпад Гастингса.

— Мадам, с этим мы все согласны, — хором подтвердили члены Совета.

— Но не с участием лучников! — настаивал Стенли.

— Разве они не состоят на службе моего брата короля? — озлобленно спросил Дорсет.

— Разве Англия не законопослушная страна? — попытался всех успокоить архиепископ Йоркский, кладя умиротворяющую руку священника на плечо королевы.

— Я умоляю вас, мадам, подумать о том, как вы унижаете своего покойного мужа тем, что так низко цените любовь и верность людей, преданно служивших ему! — уже более спокойно заметил Гастингс.

Елизавета Вудвилль, вторично овдовевшая, в первый раз слышала прямо выражаемые, не прикрытые этикетом мнения.

— В то время, когда я была королевой, я часто сталкивалась с отсутствием лояльности и верности в самые неподходящие моменты, — пытаясь оправдаться, неловко заметила она.

— Это правда, мадам, — согласился Гастингс, вспоминая, как она и ее милые дети должны были скрываться в церкви, когда восставшие Ланкастеры недолго были у власти после победы у Еджкоута. — Но вы не подумали, что, если люди увидят молодого короля под охраной такой мощной армии, они снова вспомнят те времена? Разве вам непонятно, мадам, что нельзя действовать так, как будто имеются какие-то сомнения в том, что он законный король?

Королева замолчала — она поняла свою ошибку. Сейчас она не то чтобы боялась Ланкастеров — ее душу точило смутное недоверие к ним, о котором она, конечно, не решалась сказать вслух. Не смогла она сказать этим хорошо настроенным к ее сыну людям, что понимает: если бы предложение о лучниках исходило не от Вудвиллей, то и они не стали бы возражать.

В этот момент заговорил мэр Лондона. Он поддержал Гастингса, человека, который много сделал для развития торговли в Лондоне.

— Пусть милорд Риверс привезет короля, и я буду отвечать за прием, который окажут горожане нашему милому Эдуарду, — прямо заявил он.

— Но я боюсь, Ваше Высочество, что вид армии, состоящей из голодных людей с севера и из Уэльса, которая будет защищать короля от нас, может привести к тому, что народ просто закроет ворота города. Население слишком хорошо помнит, как было съедено их продовольствие и были подожжены их дома во время битв лордов в годы гражданской войны.

— Итак, мы обо всем договорились, — заключил архиепископ Йоркский.

Двадцать усталых мужчин проворчали о своем согласии. Воля женщины не смогла пробить барьеры их длительного недоверия и ревности к ней.

«Они все такие умные. Но, Господи, пусть они поймут, что в этот раз она абсолютно права!» — молилась принцесса, которую никто из них, казалось, вообще не заметил в тени, у окна.

Когда Елизавета открыла глаза, они увидела, что мать встала. Она перестала разыгрывать жесткую женщину.

— Милорды, если я в прошлом вмешивалась в некоторые дела или старалась чересчур продвинуть членов своего семейства, прошу вас забыть об этом, — произнесла она. — В том, что вы сказали, много мудрости, но иногда у женщины бывают предчувствия, превосходящие мудрость. Я…

В какое-то мгновение она чуть не высказала им полную правду, но имя человека, которому она не доверяла, было настолько выше подозрений, что она не могла назвать его, и поэтому произнесла совершенно иные слова.

— У меня есть Главная Печать, — закончила она, поднимая символ власти, лежавший на столе перед нею. — Мой сын еще не достиг совершеннолетия, и от его имени я могу отдавать приказания. Я еще раз прошу вас, милорды, вызвать верных ему лучников!

Несколько секунд казалось, что Совет, поверив в ее искренность, может согласиться. Но Стенли заговорил, стремясь упредить этот момент, он даже не особенно старался выбирать выражения. А потом Гастингс вышел вперед, чтобы отдать другой приказ перед поднятой Печатью.

— Мадам, вы позволяете вашим женским предрассудкам возобладать над здравым смыслом, — без обиняков заявил он. — Вы же не считаете на самом деле, что я или кто-то из нас может нарушить нашу присягу королю, которого мы любили и которому верно служили? Или не обеспечить безопасность его сыну?

Королева могла не знать, что в отсутствие герцога Глостера никто не смог бы спорить с ней… Но и в его отсутствие ее попытка взять власть в свои руки явно не удалась. Всеобщее несогласие с ней быстро обратило ее надменность и властность в жалость к себе. Увы, в ее жилах текла королевская кровь, которая могла бы помочь ей настоять на своем…

— Итак, Совет не поддержал мои просьбы, — заявила она. — Я молю Бога, чтобы никто из присутствующих не дожил до того времени, когда он вынужден будет пожалеть об этом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Дождь стучал в украшенные витражами окна гостиной настоятеля Вестминстерского аббатства. Время от времени большая капля срывалась с дымохода высоко под потолком и с меланхоличным звоном падала на ветки, украшавшие гостиную в честь Праздника весны. Высокие свечи мигали от дуновения воздуха, проникающего через дыру в стене: через нее слуги проносили мебель и сундуки с одеждой из соседнего дворца. На полу, на тростнике, расположилась королева. Она пристально смотрела вперед, почти не замечая беспорядка, и ее светлые волосы, в которых когда-то так быстро заплутал молодой король, свисали, закрывая ее подобно волшебному плащу.

Елизавете было нестерпимо видеть мать сидящую здесь на полу, такую отчаявшуюся. Почти так же нестерпимо было смотреть на великолепный гроб отца, — правда, отца она любила гораздо больше.

— Бесс, ты помнишь, как мы веселились на Майский день, когда скрывались в церкви прошлый раз? — спросила Сесиль, рассеянно срывая с веток пожухшие листочки. Пятнадцатилетняя Сесиль происходящие здесь события воспринимала болезненно, почти так же, как тот факт, что дядя Глостер посадил дядю Риверса и их сводного брата Грея в тюрьму в замке Понтефрект.

— Мы в любом случае не могли бы справлять Майский праздник, потому что умер наш отец, — напомнил ей Ричард. Он взглянул на них, оторвавшись от книги, которую читал, лежа на животе рядом с королевой.

— Все спокойно в монастыре! Все спокойно в монастыре! — повторяла маленькая розовощекая Кэтрин, танцуя вокруг негоревшего очага и поддерживая широкие юбочки. Для нее и для восьмилетней Энн все перемены в жизни казались просто новой игрой.

Только Елизавета понимала, что ее мать так убивается не по поводу безопасности своих дочерей и не из-за собственного покоя, а из-за того, что Эдуард находится в руках Глостера.

Каждый раз, когда Ричард пытался вскочить и присоединиться к игре младших сестер, рука королевы-матери тянулась к нему и ласкала, не отпуская от себя.

— Пока я держу их в разных местах, они оба в безопасности, — не единожды повторяла она.

Ее искусная стратегия была ответом на все плохие новости. Безумно волнуясь по поводу судьбы своего брата и сына Грея, она ночью подняла всех детей от второго брака с постелей и умолила аббата предоставить им пристанище. Он, бедняга, не считал возможным, чтобы они делили помещение с жуликами, которые скрывались в церкви от возмездия, и отдал им свой прекрасный зал. Он и представить себе не мог, что королева так поспешит перебраться в аббатство, что даже велит сломать стену, чтобы никто не видел, куда они уехали. Ее маневр был весьма неожиданным. Доброму и доверчивому аббату он показался совсем не обязательным, потому что молодой король уже ехал на юг под присмотром дяди. Он уже был провозглашен королем в Йорке согласно приказу Глостера. Но королева не доверяла никому, и ей казалось, что если она будет держать своего младшего сына там, где до него никто не сможет добраться, то они будут в безопасности. До тех пор пока будет в безопасности Ричард, бессмысленно как-то вредить Эдуарду — и даже лишать его короны.

Елизавете иногда казалось, что мать просто помешалась на кознях Глостера.

— После того как он написал тебе такое теплое письмо, где выражал свое сочувствие по поводу смерти отца, ты же не можешь думать, что он хочет навредить кому-нибудь из нас? — несколько раз повторяла ей Елизавета.

— Не станет вредить? — вспыхнула королева. — Он посадил в тюрьму моих родственников!

— Мадам, может, он просто держит их там, так как решил, что они вмешивались не в свои дела или действовали слишком поспешно? — спросила дочь.

Но королеву было невозможно урезонить.

— В какой спешке он может обвинять, если сам полетел на юг, как стервятник, чтобы перехватить их в Нортгемптоне?

— Мне интересно, как дядя Глостер смог проехать на сто миль больше, чем дядя Риверс, и прибыть в одно время с ним в Нортгемптон? — спросил Ричард, закрывая книгу.

— И он не мог получить так быстро все сведения, — задумчиво добавила Елизавета, — если только граф Нортумберленд или кто-то еще не предупредили его.

— Ваш отец говорил, что Глостер может заставить своих людей сделать для него все, что угодно. Они могут неделями идти вперед и вперед без сна и пищи. И он сам тоже может обходиться без сна. На него это похоже, стоит только посмотреть на его физиономию! — продолжала негодовать королева. — Что значит лезть не в свое дело? Ты просто глупа, Бесс. Разве Совет не приказал моему брату привезти короля? Все было решено на Совете.

— Милорд Гастингс был гофмейстером во время правления отца. А сейчас он остался гофмейстером? — неуверенно спросила Елизавета.

— Если бы он разрешил, чтобы лучники сопровождали Неда, ничего подобного не случилось бы, — резонно заметила мать.

— Бедный дядюшка Риверс! — проговорил Ричард, садясь и обхватив колени руками. — Он показывал нам старинные манускрипты и так интересно рассказывал старые легенды.

— Он самый образованный человек в стране. В чем может обвинять его этот наглый, надменный лорд, кроме того что он мой брат? — продолжала негодовать королева.

Елизавета подошла и, присев на корточки, начала заплетать ей косу.

— Я понимаю, как все это ужасно, — сказала она, приказав служанке, чтобы та принесла королеве новый головной убор. — Но ведь все ждут, что дядя Глостер привезет Эдуарда. — Она сама была из рода Плантагенетов и не могла напомнить матери, что дядюшка Риверс, лорд Антоний Вудвилль, не был человеком королевской крови.

Малышка Бриджит спала в своей колыбельке. Две младшие девочки подошли к окну, раздвинули занавески и начали взволнованно шептаться.

— Что вы там увидели? — встревожилась королева.

— Там солдаты, — спокойно ответила ей Кэтрин.

— Солдаты с горящими факелами, — дополнила Энн.

Ричард больше не мог терпеть. Он, единственный мужчина среди всех этих женщин, подбежал к окну и вскарабкался на подоконник.

— Ну и быстро двигается дядя Глостер! — воскликнул он, прижавшись носом в раме.

Елизавета помогла матери подняться, и они тоже подошли к окну.

— Ты уверен, что это его люди, Дикон? — спросила она, пытаясь что-то разглядеть сквозь пелену усиливающегося дождя.

— Видишь кабана на их щитах и латах? — в ответ показал Ричард.

— Посмотри, Бесс, вот старый грум дяди Ванди, он учил меня ездить на моем первом коне. Вон там, это хорошо видно при свете факелов.

Значит, все правда. Глостер прибыл в Лондон.

— Отойди от окна, Ричард! — попросила мать. Он неохотно повиновался. Елизавета подумала,

что такому впечатлительному и живому мальчику, наверно, очень неприятно, что о нем постоянно волнуются.

— Ими заполнен весь двор. Как вы считаете, они пытаются окружить нас? — спросила Сесиль. Она казалась испуганной.

— Глупенькая, они не причинят нам вреда. Никто не сможет нас заставить выйти отсюда, — напомнила ей Елизавета.

— Но они могут помешать кому-нибудь пройти к нам, — заметил Ричард. Как всегда, он быстро соображал.

— Ты хочешь сказать, что мы можем умереть с голоду? — застонала Сесиль.

— Боже ты мой, ну будьте немного умнее, — просила их Елизавета.

Она усадила маленьких девочек играть в куклы.

— Почему дядя Глостер вдруг захочет морить нас голодом? Он, наверное, вскоре придет сюда, чтобы повидать нас, и принесет сласти. Вы должны помнить, что он так же скорбит, как и мы все!

— Он сначала отправится к своей бесценной жене! — пробормотала Сесиль. Она не привыкла, чтобы Елизавета разговаривала с ней, как с глупышкой.

— А почему бы и нет? Мне тетя Энн нравится, — заметил Ричард.

— В его пользу говорит то, что он так сильно ее любит, — сказала Елизавета. Такое проявление человеческих чувств делало Глостера похожим на других людей, и это позволяло гораздо меньше его опасаться.

Но герцог не пришел повидать их. Может, он устал от такого быстрого продвижения? Или, как предположил Ричард, у него не было времени, чтобы снять свои запыленные латы. Или он, как большинство мужчин, старался не попадаться на язычок злой женщине.

К ним пришел аббат.

— Вернулся регент, мадам, — сообщил он. Аббата пригласили поужинать с королевой.

— Регент?

Ее поразил не титул, а сама новость — регент уже назначен!

Была пятница, и аббат положил себе рыбу.

— Он ведет себя как регент, — аббату не хотелось говорить ей, что по общему согласию титул навязали ему. — Он наводнил наш мирный двор солдатами! Королева уже несколько дней ничего не ела, но и сейчас, несмотря на уговоры дочери, только откусила кусочек яблока.

— Какие новости от Эдуарда? — спросила она.

— Герцог отвез его на эту ночь в городской дом епископа.

У нее на глазах выступили слезы.

— Не ко мне, его матери!

— Дорогая мадам, — пытался утешить ее аббат. — Они сказали, что молодой король очень устал после долгого путешествия, и ему необходим сон.

— Нет ничего удивительного, если он видел, что его любимого дядю арестовали, как обычного предателя. — Этого было достаточно, чтобы потрясти его, а они еще проехали чуть не по всей Англии в таком темпе! И должна вам сказать, наш милый аббат, несмотря на его вид, он вовсе не так силен и вынослив, как наш Ричард. Неожиданно королева сказала:

— Сегодня четвертое мая, его должны были короновать сегодня.

— Герольды объявили, что Его Величество будет коронован, как только отдохнет. Они объявили это во всех частях города.

— И кто же приказал герольдам это сделать? — спросила вдовствующая королева.

— Милорд герцог.

— Регент! — Она коротко засмеялась. — Она действительно ведет себя, как настоящий регент!

— Но разве он не самое подходящее лицо для этого.

— Мы посмотрим, что скажет по этому поводу милорд Гастингс. И должно состояться совещание Совета. Я им скажу…

— Но, мадам…

Он не посмел напомнить королеве, что, прибегнув к защите церкви, она потеряла право присутствовать на заседаниях Совета. Нависло неловкое молчание, и королева думала о той ошибке, которую совершила второпях. Теперь все зависело от Гастингса. Но вслух ей не хотелось признавать свою ошибку, и она переменила тему разговора.

— Как Лондон приветствовал моего сына? — спросила она.

Вся семья молодого короля ждала ответа аббата.

— Все продемонстрировали ему свою приверженность и почтение, мадам, — уверил он. — Они принесли для него алый плащ покойного короля с горностаем, и он надел его.

— Но плащ, наверное, очень тяжелый? — спросил Ричард. Он прислонился к спинке материнского кресла.

— Конечно, вы правы, мой маленький герцог, — согласился с ним аббат и ласково улыбнулся мальчику. — Но его добрый дядя подумал и об этом. Он приказал старому Банди так накинуть плащ, чтобы его основной вес падал на круп маленькой белой лошади Его Величества. Мадам, герцог Глостер ехал с непокрытой головой рядом с ним, — продолжил он. — Лорд Мэррас сказал мне, что время от времени, когда собирались огромные толпы, герцог рукой со шляпой показывал в сторону Его Величества, как бы говоря: «Вот он — ваш король!» — и сдерживал свою огромную лошадь, чтобы приветствия относились только к Его Величеству, а не к нему самому в качестве благодарности за победоносную кампанию в Шотландии.

— Все это было хорошо продумано, — согласилась королева. — Как держался Эдуард?

— Как настоящий сын вашего мужа, только он выглядел очень усталым. Дети бросали белые розы под ноги его лошади, а многие женщины плакали!

— Плакали?

— Мне кажется оттого, что он еще так молод.

— Как бы мне хотелось, чтобы мы все могли увидеть его!

— Если у вас есть подобное желание, нет ничего легче, мадам, — постарался успокоить его аббат. — Милорд герцог послал за мной, как только прибыл в Лондон. Он умоляет Ваше Высочество возвратиться во дворец и привести с собой детей! Чтобы вы опять стали одной семьей.

— О мадам, как бы нам хотелось вернуться туда! — умоляла ее Сесиль, ласково обнимая мать.

— Нет! — ответила королева. Ей тонкий рот вытянулся в прямую линию, и она стала пристально смотреть на Ричарда.

Умный аббат оглядел свой заставленный вещами и дворцовой мебелью зал и понизил голос — он так старался выполнить свою задачу!

— Я перемолвился словом с лордом Гастингсом, и он считает, что, переехав сюда, вы, Ваше Высочество, совершили ошибку, — продолжал он. — Он говорит, что брат покойного короля очень подвержен переменам настроения. Вы напрасно оскорбляете его, так открыто показывая, что не доверяете ему.

Королева была в раздумьях. Ей нравились окружавшие ее во дворце роскошь и поклонение, и нравились тем более, что сама она не была рождена в королевской семье.

— Вы хотите сказать, что лорды, которые преданы нам, считают, что для нас будет лучше вернуться во дворец?

— Они говорят, что в политических целях это будет лучше для Вашего Высочества и для них самих! — продолжал аббат. — Вы даже не можете себе представить, как в последнее время приходится сражаться высокочтимым лордам, чтобы сохранить права убежища в церкви.

Королева ополоснула свои красивые, в кольцах, руки в чаше, которую предложил ей молодой монах.

— Тогда пусть Глостер в первую очередь освободит моего брата!

Таков бы ее ультиматум.

Проходили дни, и детям надоело сидеть в заточении, они начали капризничать. Им так хотелось покататься в королевском парке. И продолжить такие приятные весной прогулки на барже. Даже веселый характер Ричарда стал меняться, так действовала на него постоянная тревога матери. Просочились новости, что Эдуард был переведен из замка Или в королевские апартаменты в Тауэре. Глостер, вместо того чтобы поселиться где-то неподалеку, стал жить в замке Баннард — в доме властной королевы-матери.

Это были дни волнений и неопределенности.

Королеве не стало легче и после того, как ее навестил архиепископ Йоркский. Он просил ее вернуть ему Главную Печать. Он сказал, что она понадобится регенту, когда молодой король станет издавать различные распоряжения. Печать была нужна обязательно, да и положение архиепископа тоже зависело от того, вернет ли королева столь важный символ власти.

— Первый документ, который он заставит подписать бедного невинного ребенка, будет официальное признание его статуса в качестве регента, — грустно предсказала королева.

— Ему придется подписывать так много приказов и распоряжений, — архиепископ постарался уклониться от прямого ответа, — особенно теперь, когда герцог назначил пятое июля днем коронации.

Никто не сомневался, что все будет готовиться по высшему разряду. Вокруг дворца и аббатства стучали молотки плотников, которые воздвигали трибуны для зрителей: люди работали с раннего утра до поздней ночи. В Лондон с грохотом въезжали телеги, нагруженные разными продуктами. Портной, за которым послали, чтобы он приготовил костюм для Ричарда, отказался принимать заказ. Он сказал, что, несмотря на длинные и светлые майские вечера, он и его подмастерья, не поднимая головы, сидят, скрестив ноги, при свете свечей, чтобы закончить множество новых туалетов, заказанных для будущего короля. Однажды утром, когда Елизавета медленно прогуливалась среди роз в маленьком садике аббата, она мельком увидела самого Глостера. Он пересекал королевский двор, за ним шествовали благородные лорды.

— Они, наверное, делают окончательные приготовления к пятому числу, — доложила Елизавета своей семье.

— Как мне хотелось бы видеть эту процессию! Мне хочется снова поездить на моей лошадке! — жаловался Ричард.

Все утро огромные двери Вестминстера оставались крепко запертыми. День был теплым, и братья-монахи, работавшие в саду, могли слышать через открытые окна сердито спорившие голоса. К полудню стало казаться, что желание Ричарда будет выполнено. После совещания множество священников пришли поговорить с королевой. На этот раз их возглавлял архиепископ Кентерберийский, и лицо его было сурово.

Высокие пэры считают, что Его Величество герцог Йоркский должен присутствовать на коронации своего брата.

Он начал разговор без всякого вступления, сразу после того, как благословил всех присутствующих.

— Но вы не должны допустить этого! Разве мы не находимся здесь под вашим покровительством! — запротестовала королева.

— Никто не собирается трогать вас, дочь моя. Ни вас, ни ваших двух старших принцесс. Они уже взрослые и могут выйти замуж, — уверял архиепископ королеву. — Но, несмотря на возражения милорда Гастингса и наши доводы, на Совете пришли к решению, что понятие «убежище» не может быть отнесено к детям, слишком малым, чтобы совершать грехи. После долгих рассуждений и дискуссий было принято решение, что если они невинны, то им не нужна и защита церкви.

Королева вскочила на ноги, побелев от ярости.

— Это все придумано нарочно! Это мерзкий трюк, чтобы отдать Ричарда в руки его дяди. И придумать эту мерзость мог только один человек! — громко заявила она.

— Может, он сделал это только с одной целью: чтобы герцог Йоркский ехал вместе со своим братом, мадам, — высказал предположение Джон Мор-тон, епископ Или, пытаясь успокоить ее.

— Как только он попадет в руки Глостера, тот уже его не отпустит! — возразила она. — Разве не ясно, какую цель он преследует? Почему они не стали требовать Энн, или Кэтрин, или же малышку Бриджит?

— После решения Совета Глостер может взять его силой, — напомнил архиепископ.

— Он не может этого сделать — ребенок болен, — начала лгать загнанная в угол королева.

— Мы, люди церкви, не хотим насилия, — продолжал он, не обращая внимания на ее беспомощную ложь. Если Вы, Ваше Высочество, добровольно отдадите мальчика, может, герцог Глостер более милостиво обойдется с вашими родственниками — лордом Риверсом и сэром Ричардом Греем.

— Вы хотите сказать, что я должна выбирать между жизнью моих родных и безопасностью сына?

— Он этого не утверждал, — признался архиепископ. — Послушайте, мадам, мне кажется, что вы сильно предубеждены против герцога Глостера. В данном случае на его стороне здравый смысл. Я прошу вас понять, что, кроме желания народа видеть герцога Йоркского на коронации своего брата, нужно учитывать, каким горем для Его Величества стала смерть отца, нашего короля Эдуарда IV, и как он одинок после того, как вы попросили убежища в аббатстве. Наш король еще так молод и раним. Милорд регент, который посещает его каждый день, говорит, что он скучает по брату и хочет видеться и играть с ним.

Елизавета, которая редко высказывалась публично, так как мать всегда обвиняла ее в недалекости, на сей раз решилась защищать братьев.

— Разве нельзя найти кого-нибудь, чтобы Неду было с кем проводить время? А молодой граф Уорвик разве не может быть с Недом, он же сын нашего дяди Кларенса? — спросила она.

Архиепископ утратил всю свою официальность и, улыбаясь, покачал головой: в отличие от матери, Елизавета никогда не раздражала и не обижала его.

— Он сейчас находится в замке Уорвик. Но, кроме того, я боюсь, что его компания не понравится вашему брату. Вы, наверное, не знаете, моя милая Елизавета, что он мало развит. Ему не повезло — он родился во время страшного шторма на море.

— Мне не нравится, что мой бедный сын одинок. Но, как правильно заметила моя дочь, его должны окружать юноши его возраста, так будет лучше. Как вы знаете, дети чаще ссорятся со своими родными.

Королева неуклюже закончила фразу, потому что продолжала искать отговорки, чтобы не отпускать Ричарда.

— Бесс, скажи, разве мы с Недом часто ссорились? — возмущенно прошептал Ричард, отвел сестру в сторону.

Елизавета нежно улыбнулась ему — она прекрасно знала его хороший характер. Она еще раз задумалась о том, как плохо, что мальчик оказался в центре ссоры.

— Ты знаешь, я уже не хочу ехать, — недовольно заметил он.

— Но у тебя будет новый костюм, Дикон, и ты поедешь по празднично украшенным улицам, вас будет приветствовать весь город, — с завистью заметила Энн.

— Банди приведет тебе нового коня, и ты будешь ехать рядом с Эдуардом и дядей Глостером, — добавила Елизавета.

— И когда вы вернетесь в Тауэр, ты сможешь увидеть всех львов, и медведей, и тигров, которые содержатся там, — вступила в разговор Сесиль. Ей тоже хотелось подбодрить его. — Разве ты не помнишь, как сам рассказывал нам, что Дорсет водил тебя и Эдуарда смотреть, как кормят зверей, и даже показал, как служители крепко задвигали болты запоров в их клетках?

— Правда, на это было так же интересно смотреть, как и работу печатного станка. Он показал нам главный болт-запор, который можно закрывать снаружи, если звери станут слишком агрессивными, — тут же вспомнил Ричард. Его быстрый ум навсегда запоминал подобные вещи.

— Ты говорил, что их называют зверями короля. Значит, они теперь стали львами Неда? — широко открыв глаза, поинтересовалась Кэтрин.

— Да, моя куколка, но я не уверен, что Нед ходит смотреть на них. Теперь наш сводный брат уже не является коннетаблем Тауэра, — вдруг вспомнил Ричард.

— Почему? — поинтересовалась Энн.

— Потому что первое, что сделал дядя Глостер, когда добрался до Лондона, он освободил Дорсета от его обязанностей и вместо него назначил сэра Роберта Брекенбери, — ответила ей Елизавета.

— Ну что же, сэр Роберт очень добрый, — сказала Сесиль. — Может, он покажет тебе зверей, Дикон?

Их мать все еще продолжала спорить с архиепископом и его свитой.

Бывало, братья убивали братьев. Как можно доверять племянника дяде? — услышали дети слова оеи матери. — У меня так много сильных врагов! что бы они ни думали по этому поводу, им не хотелось напоминать, что большинство врагов создала она сама.

— Мадам, хотя это поколение и старается лишить нас наших привилегий, позвольте напомнить вам, что у святой церкви еще осталась власть, — успокаивал ее архиепископ.

— Я прекрасно понимаю ваши добрые намерения и верю, что вы не хотите навредить моим сыновьям, — согласилась королева с тяжелым вздохом. — Но если вы думаете, что я слишком волнуюсь, милорды, — то, как бы не оказалось, что вы волнуетесь слишком мало!

Она позвала к себе Ричарда, положила руки ему на плечи и слегка подтолкнула его вперед.

— Я поручаю вашим заботам его — Ричарда, герцога Йоркского, младшего сына покойного короля. Я буду требовать его возвращения после коронации брата перед лицом Бога.

Испуганный ее отчаянием и серьезными лицами священников, Ричард почувствовал, как мужество оставляло его. А он так старался доказать себе, что оно всегда присуще! Он повернулся к ним спиной и схватил королеву за подол. В течение многих недель его лишали мужества ее опасения, и теперь, перед разлукой, его охватил невыразимый ужас. Королева крепко прижала его к себе.

— Пуст Бог обеспечит твою защиту, — молилась она. Слезы градом катились по ее лицу. Она держала его маленькое личико в своих красивых, украшенных кольцами руках и крепко целовала сына.

— Милый мой сын, поцелуй меня, прежде чем мы расстанемся. Только Бог знает, когда мы увидимся снова!

Мать рыдала, и Ричард тоже начал плакать. Они не выпускали друг друга из объятий, и доброму аббату пришлось самому разлучить их. Королева отвернулась и жестом, полным драматизма, прикрыла глаза. Мальчик остался один среди священников. Он продолжал рыдать. Это была одна из тех тяжелых сцен, которые так великолепно умела устраивать королева. Впрочем, часто это происходило даже без ее злого умысла, — само собой.

Спустя несколько секунд архиепископ прочистил горло.

— Ваш дядя ждет вас, Ваше Высочество, в галерее чтобы торжественно приветствовать вас, — сказал он Ричарду.

Услышав добрые слова, мальчик выпрямился. Дядя Глостер, как и его отец, был солдат, и ему не понравятся детские слезы. Его сестра Елизавета смотрела, как он идет к дверям. Прелат положил руку на его плечо. Казалось, великолепное облачение епископа охраняет мальчика, как доброе крыло ангела.

И вдруг все неприятные предчувствия королевы передались Елизавете. Она сделала бы все, что угодно, только чтобы задержать Ричарда, оставить здесь. Она видела, как храбро он старается играть роль смелого мужчины, хотела сказать что-то, чтобы подбодрить его, чтобы он поняло, как сильно она любит его, но от волнения не могла найти подходящих слов. И все же она справилась с собой.

— Не забудь про львов, Дикон! — весело прокричала она, когда мальчик проходил мимо.

Он ничего не ответил, и Елизавета готова была убить себя за то, что сказала такую глупость. Тяжелая дубовая дверь на другом конце зала была широко отворена. Луч света, проникший снаружи, ярко осветил маленькую фигурку ее брата, подсвечивая его золотистые кудри. Эта фигурка выглядела такой трогательной в грустном черном бархате. В дверях он остановился и вежливо освободился от руки архиепископа. К радости Елизаветы, он обернулся и ласково улыбнулся ей. Он еще раз показал, как сильно любит ее.

Сразу же раздался резкий звук шпор — это охрана отдала ему честь. Теплое весеннее солнце продолжало сиять, но Ричард уже исчез из вида.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Весна перешла в лето, и стих шум молотков. Приукрашенный Лондон ждал коронации. Помосты для зрителей были полностью готовы, дома богатых купцов задрапированы яркими тканями, знамена развевались на ветру. Тихий садик аббата в Вестминстере ежедневно видел среди кустов алых и белых роз двух грустных женщин, которые должны были быть самыми колоритными фигурами на предстоящей коронации.

— Все приготовления, оказывается, делались для Глостера, фальшивого самозванца! — бушевала вдова-королева. — Разве я не предупреждала тебя?

— Вы были правы, мадам. А я просто глупая наивная девчонка! — подтвердила Елизавета.

— Он никогда не собирался допустить коронацию нашего Эдуарда! Все ложь, ложь!

Черные юбки королевы при ходьбе издавали резкий свистящий звук. Они даже создавали ветерок, и в садике еще сильнее ощущался сладкий аромат роз.

— В ту же секунду, когда эти доверчивые священники забрали у меня Ричарда, что сделал этот убийца? Он расправился с моим дядей и сыном от первого брака в Понтефреите. Мой бедный брат был таким красивым, таким умным. Глостер всегда ревновал его.

— Отец никогда бы не поверил, что Глостер может совершить такое ужасное преступление, — горевала Елизавета. — Просто удивительно, как он доверял ему.

— И теперь этот мерзкий изменник старается оправдать себя тем, что называет детей твоего доверчивого отца незаконнорожденными! Тебя, Сесиль, Эдуарда! Всех вас! Он пытается укрепить свою власть тем, что напомнил миру, что твой отец и я, были в тайном браке!

— Главное для него — признать Ричарда и Эдуарда незаконнорожденными, — горестно подтвердила Елизавета.

Она опустилась на каменную скамью и пригласила мать сесть, чтобы прекратить это нервное шагание взад и вперед. В полуденный зной запах роз и самшита вызывал почти полуобморочное состояние у королевы и ее дочери. Но они обе не могли разговаривать дома, где их окружали подслушивающие слуги, а обсудить обстоятельства, которые так мучили их, было необходимо.

— Кто такая эта Батлер, о которой говорят, что отец якобы женился сначала на ней? — спросила Елизавета. Раньше она и не помышляла обсуждать подобные вещи с кем-либо.

Она была одним из ранних увлечений короля — пожала плечами его вдова.

— Это случилось задолго до встречи с тобой?

— Всего лишь за несколько месяцев. Она — Джоанна Телбот, дочь графа Шрусбери. Очень хорошенькая. Эдуард весьма увлекся ею. Если он и не смог ее добиться, то вполне мог пообещать жениться на ней.

— Но во время вашей коронации Совет твердо был уверен, что вы законная жена короля!

— Они видели мои брачные документы, — заявила женщина. Она была слишком умна, чтобы довольствоваться только обещаниями.

— У вас были свидетели?

— Только моя мать и две придворные дамы. Но свидетельство моей матери — Джакетты, герцогини Ведфорд, — не так-то легко списать со счетов. Именно поэтому, несмотря на разговоры о якобы существовавшем тайном браке, у моих врагов не осталось возможности ничего доказать.

— Но мы прожили среди этих людей столько лет, неужели они будут терпеть подобную несправедливость и ложь! — воскликнула Елизавета. — Какие бы ошибки ни совершал мой отец, он был храбрым, открытым человеком и был так популярен среди народа!

— Кем бы он ни был, теперь всех интересует родословная его сыновей, — устало заключила королева.

Она внезапно закрыла лицо руками и начала истерически рыдать.

— Моя милая, дорогая мать, вы почти не спали все это ужасное время, — утешала ее дочь. Она стала на колени в траве и крепко обняла мать. — Разрешите, я попрошу врача нашего милого аббата, чтобы он приготовил для вас успокоительную настойку?

— Чем этот старый дуралей может помочь мне? Это сама жизнь так подкосила меня! — рыдала королева.

Елизавета достала платок, чтобы осушить ее слезы, и нежно гладила ее руки.

— Есть умный доктор Льюис, который лечит графиню Ричмонд, — продолжила она. — Вы помните, как хорошо графиня о нем отзывалась? Кроме того, он священник, поэтому не будет проблем, он придет и осмотрит вас!

— Ричмонды принадлежат к партии Ланкастеров! — возражала измученная королева, поддерживающая Йорков.

— Но теперь графиня вышла замуж за лорда Стенли, и ее принимают при дворе.

— А ее сын все еще в изгнании, он предал наше дело.

— Я уже не прошу, чтобы вы приняли Генриха Ланкастера. Его можно назвать нашим главным врагом, — улыбнулась Елизавета. — Но говорят, что этот Льюис весьма знающий врач.

— Хорошо, пусть придет, я согласна, чтобы доставить тебе удовольствие, — согласилась королева. Она наклонилась и погладила роскошные волосы дочери. — Ты так добра ко мне, Бесс! Ты всегда близко к сердцу принимаешь беды других людей — даже обиды, нанесенные малышам. Я-то знаю, что не больна. Просто я схожу с ума из-за мальчиков. Бог свидетель: я не должна была отдавать им Ричарда!

Эта жалоба повторялась все время, изо дня в день. Елизавета Вудвилль уже измучила себя в всех остальных, но продолжала повторять слова, как заклинание.

— Давайте уйдем в тень, чтобы вы могли отдохнуть, — уговаривала ее практичная дочь.

Когда они вошли в помещение, то увидели старшего сына королевы — Дорсета. Он был в сапогах со шпорами, словно готовился отправиться в путешествие, и серьезно разговаривал с Томасом Стеффордом, сыном Букингема. Они вместе воспитывались в окружении покойного короля еще в ту пору, когда Томас был пажом.

Увидев посетителя с воли, королева остановилась у порога.

— Правда, что Глостер сам короновался? — потребовала она ответа.

— Да, мадам, подтвердил Стеффорд, низко кланяясь. — Сначала он делал вид, что отказывается, но Совет заставил его принять корону!

Королеве не понравился его ответ, и она ничего не ответила.

— Как мальчики? — спросила она, пройдя мимо

Стеффорда и остановившись рядом со своим старшим сыном.

— Стеффорд сказал, что Ричарду разрешат присутствовать на церемонии, чтобы создать видимость какого-то согласия. Никто в этом не сомневается, — сообщил Дорсет, чтобы хоть как-то утешить ее.

— Но только не Эдуард!

— Мне кажется, Глостер не станет так рисковать! — Дорсет улыбнулся, расправляя складки плаща, накинутого ему на плечи слугой. — Даже те люди, которые одобряют выбор Совета и уверены, что опытный человек принесет больше пользы для ветви Йорков и сможет сохранить мир, — даже они будут растроганы и станут его приветствовать.

— Те самые люди, у которых выгода на первом плане, и они совсем недавно растроганно плакали при виде молодого Эдуарда, — вздохнула королева. Она устало опустилась в кресло.

— Ричард, конечно, хочет увидеть, как всегда, все своими глазами, но ему не понравится, если придется идти без Эдуарда, — заметила Елизавета.

Несмотря на неудовольствие королевы, красивый молодой Стеффорд принес Елизавете стул и остался стоять рядом с ней.

— У него не будет времени, чтобы что-то разглядеть, потому что ему придется нести шлейф новой королевы, — сказал он.

— Мой сын — Плантагенет — будет нести шлейф Невиллям! — воскликнула вдова короля Эдуарда. Она вдруг заметила, что ее сын одет для путешествия, и поразилась: — Как, ты покидаешь нас, покровительство и защиту Святой Церкви?

— Мадам, я принесу вам больше пользы, если буду собирать помощь за границей, а не стану тосковать здесь, — объяснил Дорсет. — Да и Том Стеффорд говорит, что здесь уже небезопасно.

— Том Стеффорд говорит… — презрительно передразнила она.

— Простите, мадам, — попытался защищаться молодой человек. — Но ненависть регента к членам семейства Вудвилль…

— Поэтому вы и решили поменять наш двор на его, — резко ответила самая амбициозная женщина из всех Вудвиллей. Ей очень не понравился протестующий жест Елизаветы. Дочь была возмущена тем, как мать разговаривала с Томасом.

— Если бы Том не был при дворе Глостера, он не смог бы помочь и предупредить нас, — заметил Дорсет, тоже стараясь защитить своего друга.

Но королева продолжала громко барабанить пальцами по ручке кресла.

— Тогда, вероятно, он поможет нам еще в одном деле и скажет: кто-нибудь из перебежчиков протестовал, когда моих детей провозгласили незаконнорожденными? — горько спросила она. — И теперь, когда наши родственники или мертвы, или удрали, милорд Гастингс, бывший нашим гофмейстером, тоже переметнется в стан наших врагов — к Глостеру?

В зале аббатства воцарилась тишина. Молодые люди обменялись взглядами.

— Мама, вы что, ничего не слышали? — наконец спросил ее Дорсет, подходя к ней ближе.

— Что я должна была слышать? — спросила она, поворачивая кольца на руках. — Какие еще ужасные новости мне не сообщили?

Казалось, Дорсет не может решиться сообщить матери нечто чудовищное.

Наконец заговорил Стеффорд. Он не поднимал на нее глаз — боялся, что ей будет стыдно после такого отзыва о человеке, который…

— Милорд Гастингс уже не станет жить и служить ни у кого, — сказал он, стараясь все объяснить как можно скорее. — Несколько дней назад, когда герцог Глостер впервые заявил, что необходимо поставить под сомнение законность вашего брака, Вильям Гастингс резко не согласился с этим заявлением. Он сказал, что всю свою жизнь служил покойному королю и никому не будет служить, кроме законных сыновей покойного короля Эдуарда. Его нельзя было сдвинуть с места. В первый раз в жизни я видел, как холодный и спокойный Глостер потерял терпение. Егор трясло от ярости, он протянул вперед раненую руку — она стала короче от ран и шрамов. Он заявил, что всю свою жизнь сражался за благо страны, а Вудвилли были проклятьем этой страны. И даже сейчас, когда сын Вудвиллей сидит на троне, они связали ему руки, мешая что-либо предпринять, чтобы укрепить дело Йорков и помочь Англии!

— Продолжайте! — приказал королева, когда Стеффорд остановился. И он, не поднимая глаз, продолжил свой рассказ.

— Герцог заявил, что Джейн Шор и подобные ей женщины укоротили жизнь его брата, и что вы — так называемая королева — значительно уменьшили его состояние! И что — это доказано — существовал брачный контракт с леди Батлер, а «эта женщина Вудвилль» никогда не была законной женой покойного короля. Таковы были ужасные слова Глостера.

Королева гордо подняла измученное лицо.

— Неужели никто не протестовал? — спросила она.

— Некоторые епископы и лорд Стенли, но их сразу же арестовали, — резко ответил он. — Прежде чем закончилось это шумное совещание, бедного лорда Гастингса вытащили из зала Совета и расправились с ним во дворе Тауэра!

— Вы хотите сказать… Вот так, просто! Без всякого суда и следствия?! — в ужасе спросила Елизавета.

— Срочно призвали какого-то священника из церкви в Тауэре, так мне кажется, — добавил ее сводный брат. Он, наконец, смог что-то добавить. — Все же знают, как безоговорочно подчиняются Глостеру его люди. Они даже не стали ждать, когда принесут настоящую плаху, а положили бедного Вилла на какое-то бревно, которое было приготовлено для строительства трибуны.

— Прости меня, Боже! — прошептала королева. Она встала с кресла, прислонилась к плечу сына и постояла так некоторое время, прикрыв лицо руками. Потом она оторвалась от защиты его рук и начала завязывать воротник его плаща.

— Тебе нужно уезжать. Я умоляю тебя, уезжай как можно скорее!

Присутствующие слышали, как она несколько раз повторила это, и отошли несколько в сторону, чтобы дать ей возможность попрощаться с сыном.

— Ты должен сесть на судно, идущее во Францию. Но не езди в Бретань, там Генрих Ланкастер. Лучше попытайся связаться с моей невесткой, герцогиней Бургундской. Она так любила своего брата Эдуарда и, надеюсь, постарается сделать для тебя все, что в ее силах.

Елизавета пошла к крытой аркаде, обернулась и посмотрела на Стеффорда. Она вместе росли, но в последнее время мать не разрешала ей разговаривать с ним наедине.

— Я горжусь, что у моего отца был такой верный друг, — тихо сказала она о Гастингсе. — Почему, ну почему моя мать никогда не доверяла ему?

— Она и мне не доверяет, — заметил Томас Стеффорд. Он обиженно ковырял кончиком сапога отставшую плиту.

Елизавета вошла в аркаду и стояла там, глядя на залитую солнцем траву во дворе.

— Может, те люди, которые постоянно что-то замышляют и планируют, не могут верить обычным честным людям, каким был бедный лорд Гастингс, да и мы тоже, — рассуждала она. — Том, мне так не нравится, когда она оскорбляет тебя!

Ее слова стерли с его лица выражение обиды, и теперь он с обожанием смотрел на нее.

— Мне нужно винить только себя, — ухмыльнулся он. — Не следовало оставаться здесь. После разговора с Дорсетом мне надо было быстро уйти отсюда, иначе и мне не сносить головы! Могут все доложить Глостеру!

— Почему же ты остался?

— Потому что Сесиль сказала, что ты в саду, и я надеялся, что смогу увидеть тебя.

Елизавета улыбнулась ему. Ей показалось, что черная туча, под тенью которой они все сейчас жили, немного побледнела. Ее согревало тепло дружбы и доверия. И неприкрытого восхищения.

— Бесс, ты веришь, что я не перебежчик? Прав да, я никогда не мог бы стать Гастингсом. — Умоляя ее ответить, он осторожно помог ей сесть на каменную скамейку в аркаде.

— Мы все следовали за Глостером, думая, что идем за молодым Эдуардом. А он вдруг повернулся на сто восемьдесят градусов — обычная для него тактика внезапности, — и мы все оказались в неудобном и непредсказуемом положении. И даже сам Глостер, наверное.

— Ты хочешь сказать, что сначала он действительно думал о коронации Эдуарда?

— Я даже не могу себе представить иного. В шоке первых дней утраты он ходил белый от горя, так он страдал из-за смерти своего брата. Бесс, когда он представлял молодого Эдуарда в Йорке, я был там и могу заложить душу, что он все там делал искренне.

— Но он расправился с моим дядей Риверсом и с моим сводным младшим братом, — напомнила она.

— Он был в ярости, потому что они пытались обскакать его и первыми доставить в Лондон молодого короля. Он считал, что это заговор. Но когда он ехал на юг, то начал думать, наверное, о своем маленьком сыне. Он его только что видел, малыш остался в замке Миддлхем. Может быть, когда он достиг Лондона и оказался в замке Вейжард, старая герцогиня Йоркская уговорила его сделать это.

— Моя бабушка всегда была решительной и властной женщиной, а он — ее любимый сын, — задумчиво размышляла Елизавета.

— Может, перемена в нем произошла, когда он стал готовить Эдуарда к роли короля. Глостер был очень недоволен им.

— Недоволен?

— Да, я знаю — Нед милый и симпатичный. Но регента интересует сила союза Йорков, — быстро объяснил ей Томас. — Нед не очень… Он не любит перемен в жизни и весьма нерешителен. Разве я не прав?

— Он не так быстро схватывает, как Дикон, если ты это имел в виду, — согласилась Елизавета.

И вдруг, несмотря на все трагические события, она весело рассмеялась.

— Если бы Дикон был на его месте, как бы он хорошо и с удовольствием играл его роль! Он бы использовал любую возможность и прекрасно все изображал, — сказала она. — Ты помнишь, как мы ставили пьесы в канун Крещения и он всегда играл лучше нас всех?

— Да, и мне кажется, что у него живое воображение, — согласился Томас Стеффорд, задумчиво улыбаясь. — Или же он унаследовал драматические способности от матери… Эдуард считает, что все должно достаться ему легко и не стоит ради этого стараться. Это скверно. Когда мы сопровождали его из Йорка, я видел, как он был хмур, — ему уже все надоело, он устал, а толпы народа радостно приветствуют его. Бедный парень даже не старался скрыть, что он устал и уже всем пресытился.

— А Дикон был бы так взволнован! Он мог бы падать от усталости, мне кажется, но продолжал бы улыбаться, и сердца людей открылись бы ему. Украсть корону у него Глостеру было бы труднее.

— И все же я не уверен, что это изменило бы что-то к лучшему, — возразил ей Томас, с жалостью глядя в ее усталое лицо.

— Ты прав, — вздохнула Елизавета. — Том, что еще происходит в мире? После нашей жизни при отце теперь так ужасно сидеть здесь взаперти.

Стеффорд пытался прикинуть, какие же новости будут интересны для нее.

— Ты, наверное, знаешь, что Глостер устроил свою резиденцию в Тауэре и послал за женой, чтобы она приехала туда из Миддлхема?

— Мы так и думали, что он сделает это. Мы даже слышали от Пьера Курти, который нам шьет, что

Глостер приказал изготовить для нее наряд из алого бархата за два дня. Представляешь, коронационный наряд за два дня! Наряд для тети Анны… А мне приходилось столько мучиться во время примерок, когда… Когда я должна была ехать во Францию!

— Кажется, Глостер так же командует своей женой, как солдатами! — засмеялся Стеффорд.

Хотя им представилась редкая возможность поговорить наедине, они были в аркаде не одни. Мимо них проследовала процессия монахов. Они шли с опущенными глазами и шаркали сандалиями. Потом прибежала Сесиль, за ней мчались младшие сестры, правда, они тут же удрали от серьезных разговоров, чтобы хоть немного порезвиться. Но Елизавета, продолжая о чем-то думать, казалось, не замечала никого вокруг.

— Том, ты видишь моего дядю каждый день. Ты тоже считаешь его чудовищем, каким представляют его все мои родственники Вудвилли? — спросила она. — Это все так странно, потому что только несколько дней назад мы все считали его хорошим солдатом и порядочным человеком. Человеком чести, на которого можно положиться!

— Говорят, неожиданно пришедшая к человеку власть может сразу же его изменить!

— Но даже тогда, когда он мог получить все, стоило ему только попросить, — он никогда не старался взять власть в свои руки. Он любил моего отца так же сильно, как любила его я. Казалось, ему доставляет удовольствие служить брату!

— Ты никогда не думала, Бесс, что, может быть, он и сейчас, в какой-то извращенной форме, считает, что служит твоему отцу… или же всему королевству? — Стеффорд старался быть осторожным, выбирая слова, когда он задавал этот вопрос.

— Ради Бога, нельзя, чтобы моя мать услышала, что ты так думаешь! — предупредила его Елизавета, Она огляделась вокруг. Елизавета снова заговорила, и в ее голосе послышалась какая-то надежда: — Ну что же. Я рада, что приехала тетя Анна Невилль, — сказал она. — Мальчики так любят ее, и она, надеюсь, будет добра к ним.

Стеффорд пожал ее руку, которая лежала между ними на камне скамьи, и его рука оказалась на скамье, совсем рядом с ручкой Элизабет.

— Я сомневаюсь, что ей представится возможность повидать их, — осторожно заметил он.

— Том, что ты имеешь в виду? — Елизавета испуганно смотрела ему прямо в глаза.

— Мне кажется, вашему дяде это покажется неудобно. Ведь приезжает его собственный сын… Поэтому он перевел ваших братьев в комнаты прямо над входными воротами.

Он употребил слово «комнаты», забыв, что Елизавета прекрасно знала все лабиринты Тауэра. У нее было множество возможностей изучить их, когда там служил ее сводный брат.

— Но ведь эти комнаты всегда использовались для… государственных преступников, — она не поднимала глаз, уставясь на их сплетенные руки, но казалось, она ничего не видит.

Стеффорд ничего не ответил, и тогда она горько спросила:

— Это значит, что они не смогут никуда выходить?

— Только прогулка по крепостным стенам, — ответил он. — Оттуда они, по крайней мере, смогут увидеть, как отплывают суда.

— Кто присматривает за ними? — смогла лишь спросить Елизавета.

— Человек по имени Вилл Слотер[1].

— Боже, что за имя! — воскликнула Елизавета и перекрестилась.

— Он верный Глостеру лучник. Люди называют его Черным Убийцей!

— Почему они так его называют?

— Потому что он очень волосат и темнокож. Наверное, поэтому.

— Нужно молиться, чтобы он был темным только по цвету кожи и волос, но чтобы у него было светлое и доброе сердце! — прошептала Елизавета.

Ее синие глаза наполнились слезами. Стеффорд отбросил в сторону все церемонии, взял ее маленькие ручки в свои руки и стал покрывать их нежными поцелуями.

— Дорогая Бесс, не стоит так волноваться о мальчиках! — умолял он, и его темная голова была совсем рядом с ее светлым личиком.

Несколько мгновений они были так близки друг к другу.

«Как чудесно, подумала она, когда рядом есть сильный мужчина, который может поддержать тебя, мужчина, которому ты не безразличен. Она думала, что так считают большинство девушек. Но только тех, кто ответствен лишь перед своим мужем, а не перед страной. Как легко заботиться о маленькой усадьбе и только о своей семье. Как прекрасно, когда ты можешь зачать и вырастить своего ребенка».

Она прижалась к теплому сильному плечу Томаса Стеффорда, и у нее на губах появилась светлая улыбка. На мгновение она представила себя играющей с их детьми на залитом солнцем лугу. Но этот миг был таким кратким.

Она принадлежала к династии Плантагенетов и должна подчиниться своему предназначению. И если даже случится трагедия, она должна шагать с высоко поднятой головой.

— Я постараюсь не волноваться, дорогой Том, — нежно пообещала она и тихонько высвободила свои руки. — Но может, тебе удастся прийти сюда снова и сообщить мне последние новости после коронации?

Как бы ему ни хотелось сделать это, Томас Стеффорд начал колебаться.

— Я уже не принадлежу к королевскому двору…

Елизавета легко прикоснулась к его руке.

— Я понимаю, что мать оскорбляет тебя, и понимаю, как ты рискуешь… Но, если сможешь, все равно приходи ко мне. Я буду одна в аркаде после вечерней мессы. Я так тоскую по счастью, что мне будет трудно не видеть тебя совсем!

Стеффорд храбро и страстно поцеловал ее ладонь, но это было мимолетное прикосновение. Как бы в память о девушке, ради которой следовало жить! Но оно было недостаточным, чтобы удержать ее.

Прошло несколько дней, и Елизавета снова увидела его. Но атмосфера прежней встречи не повторилась. Коронационные фанфары и приветствия были закончены, и только низкий звон колоколов, призывавших к вечерне, соревновался со стуком молотков плотников, разбиравших трибуны после коронации.

— Трудно представить, какими пустыми выглядят улицы после всех торжеств, — Стеффорд стоял в тени аркады. Ему приходилось громко кричать, чтобы быть услышанным в этом шуме.

— После таких приготовлений… — мрачно проговорила Елизавета.

Она думала о том, какие планы вынашиваются за толстыми стенами прелестного замка Вейнард, и о том, какой настойчивой может быть ее властная бабка.

— Алое платье Анны Невилль выглядело просто восхитительно! — сказал Томас, пытаясь нарушить тягостное молчание.

— Ты видел моих братьев?

— Нет.

— Значит, не Ричард нес ее шлейф?

— Нет, Бесс. Его несла графиня Ричмонд, — Томас покачал головой.

— Она вдова Ланкастера!

— Теперь она жена лорда Стенли. У Стенли столько людей, что имеет смысл водить с ним дружбу! С его хитростью и спокойствием он стал человеком, который влияет на короля. Таким был могущественный лорд Уорвик, отец новой королевы!

— Я понимаю. Только в одном нельзя обвинить моего дядю: в том, что он глупец!

Стеффорд обратил внимание, что ее голос стал напоминать голос ее матери, — в нем все чаще слышались нотки горечи. Она сегодня была совершенно не похожа на ту девушку, чьи слезы он старался осушить. Здесь же, в аркаде.

Прекратились удары молотков, и только колокол нарушал тишину аббатства.

— Прекрасно, что ты смог прийти, но мне придется удалиться, иначе они начнут меня искать, — сказала она, оставаясь на месте. В руках у нее была Библия, она прижимала ее к себе, — эту книгу подарил ей отец.

И все же он понимал, что сильно рисковал, идя сюда, но мысли Елизаветы были далеко от него. Томас Стеффорд ждал ее вопроса. Он знал, что она его обязательно задаст.

— Ты уверен, что моего брата Ричарда там не было? Его там вообще не было?

— Нет, — мрачно ответил Томас. — Там был только один человек, носящий это имя, — король Ричард Третий и бледная Анна Невилль, королева.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Дорогой Том, что вы принесли нам? — хором спрашивали его молодые принцессы.

Они подбежали, чтобы приветствовать Тома, когда он наконец снова пришел к ним в Вестминстер.

— Даю три попытки на разгадку, — дразнил он их, пытаясь оградить от их рук корзину с подарками, которую слуга только что поставил на стол.

— Новое платье! — воскликнула модница Энн.

— Новые игрушки, — прошепелявила Кэтрин. Ее сокровища — куклы — остались во дворце.

— А что скажете вы, моя прекрасная леди? — спросил, улыбаясь, Стеффорд. Он смотрел на Елизавету поверх голов ее младших сестренок.

— Конечно, не помешало бы новое платье, — засмеялась Елизавета, чуть касаясь юбки своего единственного, уже поношенного черного бархатного платья. — Но самый милый сюрприз — это то, что мы снова видим тебя!

Посетитель покраснел, и Елизавета, сама удивленная своей неожиданной радостью, быстро повернулась к своей пятнадцатилетней сестре.

— Ну, Сесиль? Как ты считаешь, что принес нам Том в этой загадочной корзине?

— Еду! — ответила Сесиль. В ее глазах тоже светилось ожидание сюрприза, но ее мечты были скорее гастрономического направления.

Елизавета сделала жест, выражавший осуждение.

Томас Стеффорд был просто поражен. Богатая и интересная жизнь, которую обеспечивали родители была так привычна в их кругу, что и в голову не приходило, что сейчас его друзья могут нуждаться в столь обычных, земных вещах! Его это настолько поразило, что он оставил открытой свою корзинку, которую Кэтрин и Энн тут же начали инспектировать. Он подошел ближе и внимательно посмотрел на Елизавету. У нее всегда была прелестная стройная фигурка, но сейчас он, наконец, заметил, что она очень худенькая для девушки восемнадцати лет. При солнечном свете из открытого окна, у которого он стоял, он ясно увидел, как впали ее щеки. Он впервые заметил, что ее внешность становится похожей на колючую красоту матери.

— Это правда, что вы все голодаете? — потребовал он ответа. Томас был возмущен и не мог говорить спокойно.

— Нет, нет, конечно, нет! — весело ответила она. — Просто Сесиль, как ты знаешь, всегда обожала вкусно поесть! И я должна признаться, — тихо добавила она в ответ на его внимательный взгляд, — что маленькая Кэтрин давно не ела ничего вкусного и никаких сладостей. И еще мне бы хотелось, чтобы братья-монахи хоть иногда готовили что-то вкусное, чтобы у королевы появился аппетит. Хотя я понимаю, что мне неловко так говорить, — мы такая обуза для них!

— Но вы же можете послать своих слуг, чтобы купить все, что пожелает Ее Высочество. Или же ваши друзья могут принести хорошую курицу или какие-нибудь фрукты, не так ли?

— Так и было до последнего времени. Но сейчас все стало таким сложным! Я уверена, нам ничего не грозит в аббатстве, потому что мой дядя не тот человек, который будет нарушать неприкосновенность Святой Церкви. Но, как и предсказывал мой умница-брат, он поставил снаружи охрану, которая никого не впускает и никого не выпускает.

— Поставил охрану?! — воскликнул Стеффорд. — Но я ничего не слышал об этом!

— Это произошло вчера или позавчера!

— Пойдем, Том, я тебе покажу, — пригласила его сесть беря за руку и подводя к окну. — Посмотри это Джон Несфилд, вот этот сквайр с лошадиным лицом, он выкрикивает команды охране. Я уверена, он их ругает за то, что они разрешили тебе пройти!

— Как тебе это удалось? — спросила Елизавета. Она так рада была его видеть, что не задала этого вопроса сразу.

— Меня никто не остановил, и боюсь, что я даже не обратил внимания на солдат Несфилда, — признался сын герцога Букингемского. Ему стало стыдно за свою рассеянность. — Дело в том, что, как только графиня Ричмонд получила вашу записку, она попросила меня, чтобы я привел врача для осмотра кор… вашей матери. Видимо, она уговорила своего мужа, лорда Стенли, получить разрешение нового короля. Мне кажется, доктора Льюиса сразу же провели в комнату вашей матери.

— Графиня так добра, я умоляю тебя передать ей мою глубокую благодарность. Хотя она, может быть, симпатизирует Ланкастерам, но мне иногда кажется, что она одна из самых добрых женщин в королевстве.

— И она уважает знания. Ты бы слышала, как хвалят ее студенты Оксфорда и Кембриджа!

Сесиль присоединилась к младшим сестренкам и приняла участие в рассматривании подарков, которые он принес, чтобы развеселить детей. Стеффорд приказал, чтобы его слуга подал книгу стихов, которую он выбрал для Елизаветы, и теперь они читали его любимые стихи.

— Я тоскую по книгам, которые мне приносил отец, — с благодарностью сказала Елизавета. Она радостно рассматривала прелестные иллюстрации. — Эта книга поможет мне проводить время и отвлечься от страшной действительности.

— Тебе же можно покинуть аббатство. Король Ричард с радостью примет тебя при дворе. Ты это знаешь.

— Ты хочешь сказать, что мне придется подчиняться ему?

— Мне кажется, он будет добр к тебе.

— Наша мать считает, что нам лучше оставаться здесь, чтобы быть в безопасности. Но я бы поменяла безопасность на свободу.

— Потому что половина твоего сердца там, куда ты не можешь попасть, так?

— Да. Я бы предпочла быть служанкой в Тауэре, чтобы стелить постель для моих братьев!

Елизавета уже забыла о стихах и начала ходить по комнате.

— Том, о них нет никаких новостей?

— Мой отец, в своем сердце оставшийся верным всем вам, когда его приглашают на совещания Совета, всегда старается что-то узнать о них, — ответил Стеффорд и осторожно положил книгу. — Но никто не видел их при дворе!

— Они не играют с маленьким сыном Анны Невилль? И с ними не занимается его учитель?

— Нет, я об этом ничего не слышал.

— Они никогда не катаются на лошадях, когда светит солнце? Конечно, нет! О Том, как им, наверно, хочется поговорить с нами и как медленно для них тянется время!

— У меня есть новости, которые несколько утешат тебя! — сказал он, специально оставив лучшие новости на конец встречи. — Я придумал некое поручение, и мне пришлось на лодке спуститься вниз по реке, и когда мы проплывали мимо Тауэра, я видел, как они смотрели вниз с крепостной стены. Я был слишком далеко, и мы не могли поговорить, но кто-то из них помахал мне рукой.

— Как чудесно! Как ты добр, Том!

— Я делаю для вас не более, чем другие друзья. И могу заверить тебя, что многие порядочные люди Лондона так же переживают по поводу положения, в котором находятся твои братья. Они тоже часто проезжают на лодках мимо Тауэра. Некоторые из них клянутся, что видели мальчиков.

— Значит, они живы!

— Бесс, моя дорогая, ты не должна в этом сомневаться! — горячо заверил он. Он крепко обхватил ее за плечи, чтобы она стояла смирно и выслушала его. — Мы все, кто вырос во время гражданской войны прекрасно знаем, как опасно, когда страной правит слабый король. Любой человек с амбициями может отобрать у него трон. Чтобы предотвратить такое положение и лишнее кровопролитие, мой отец и лорд Стенли поддержали тех, кто предложил корону Глостеру. Но никто из них не поддержал бы его, если бы твой дядя не поклялся им, что принцам не будет причинено никакого вреда! Говорят, когда Стенли отпустили после расправы над Гастингсом, он потребовал, чтобы Глостер поклялся ему в этом в обмен на его верность новому королю. Времена, в которые мы живем, иногда принуждают твоего дядю совершать нехорошие поступки. Но он вовсе не бесчеловечный монстр. Почему ты так мучаешь себя?

Елизавета отвернулась и, стояла молча, дергая за кисточку подушку. Она решала, рассказать ли Тому свой сон.

— Я видела ужасный сон, — наконец призналась она.

— Когда? — спросил Стеффорд и отпустил ее.

— Несколько дней назад. Перед тем как Глостер выставил стражу, так мне кажется.

— Что это был за сон? — спросил Стеффорд. Он осторожно вытащил из ее рук подушку и бросил на широкий подоконник.

Она постаралась улыбнуться ему, словно извиняясь за свои глупые предчувствия.

— Правда, я не могу вспомнить, когда. Это был один из тех кошмаров, где много переживаний, но мало фактов. Как это часто бывает во сне, ты даже не видишь лиц людей, но просто знаешь, что они здесь. Ты понимаешь меня?

— Конечно!

— Это был Нед. Он крикнул мне. Он был в таком ужасе и звал меня, а я не могла прийти и помочь ему. Вот и все. Мои ноги были невыносимо тяжелыми, я не могла бежать. Они как будто были обуты в тяжелые железные подножья, как это бывает у военных лошадей. Я безуспешно пыталась сдвинуться с места, а его жалобные крики становились все тише и е, пока их не поглотила ночная тишина.

В голосе Елизаветы звучал ужас. А ведь она, в отличие от других членов семьи, никогда не страдала излишним воображением. И даже Стеффорд, который очень хотел утешить ее, растерялся.

— Может, этот сон мне привиделся потому, что я так волнуюсь о здоровье моей матери, — добавила она, стараясь говорить как можно спокойнее. — А может, из-за того, что, как нам сказали, когда Эдуард понял, что его не станут короновать, его перестало интересовать абсолютно все. Он ничего не ест, перестал аккуратно одеваться! Бедный красавчик Нед, он, который всегда гордился своей внешностью! Но, может, это и неправда. Всегда есть люди, которые с удовольствием распространяют подобные слухи!

— Я бы попытался не обращать на них внимания, — посоветовал Томас. — Я же сказал, что видел их своими собственными глазами! Они стояли на крепостной стене, и их было хорошо видно в солнечном свете.

— Как давно ты их видел?

— Примерно неделю назад.

— О, до того, как я видела этот сон.

— Пожалуйста, Бесс…

— Прости меня, я понимаю, что веду себя, как моя мать! — извинилась Елизавета. — Скажи мне, как тебе показалось, мальчики узнали тебя?

— Да, я так думаю, потому что один из них помахал мне.

— Кто?

— Я уверен, что это был Дикон.

— Им, наверное, было так приятно увидеть тебя! Как мне хотелось бы тоже проехать по реке, чтобы увидеть их! Просто — чтобы увидеть моих братьев!

— Тебя беспокоит здоровье королевы-матери, ты продолжаешь заниматься всеми делами, — мне кажется, ты куда больше заботишься о семье, чем они думают о тебе. В том числе сама королева. Так не должно быть!

Начав говорить, Стеффорд уже не мог остановиться:

— Ты пытаешься ободрить и научить чему-то своих сестер. И твое сердце наполовину с братьями в Тауэре. Мне кажется, ты больше всех любишь Ричарда. Может, мне не следовало говорить обо всем этом? — добавил он, не дождавшись от нее ответа. — Может, мне все это только кажется?

Елизавета ласково пожала его руку.

— Нет, мой дорогой друг, не кажется. Но и ты сам очень волнуешься за нас и сочувствуешь нашим бедам. Тебе ничего не показалось! Ты такой проницательный, я даже не представляла, что мужчина может так все понимать. Да, — призналась она, как бы сама только что, поняв всю правду, — я не знаю почему, но больше всех я люблю Ричарда!

«Больше, чем она когда-нибудь сможет любить меня, — подумал Стеффорд. — Почему я все еще на что-то надеюсь, когда все, всё равно продолжают считать ее королевской дочерью, и моя любовь, мое признание могут принести ей лишь ненужную боль?».

Он стоял и молчал, пока ее взгляд не упал на пажа, принесшую ей книгу. В голове Елизаветы начала созревать новая идея.

— Том, вот этот твой светловолосый паж… — неуверенно начала Елизавета. — Он почти такого же роста, как и Эдуард, не так ли? Как ты считаешь, не захочет ли он надеть один из прекрасных костюмов настоящего короля, если я только сумею найти их и оставить вместо королевского костюма свой костюм пажа?

Прошло несколько секунд, прежде чем Томас смог понять течение ее мыслей.

— Я могу сказать, что он будет просто счастлив, — засмеялся он. — Но я не разрешу ему сделать это.

— Даже если я попрошу тебя?

Нет, если даже ты попытаешься подкупить меня всеми поцелуями, о которых я мечтаю денно и нощно! — сказал он, пытаясь сделать так, чтобы это прозвучало как бы в шутку. — Я понимаю, что ты задумала. Твое любящее сердечко подсказало эту безумную идею. Но я слишком забочусь о твоей безопасности и не могу поменять ее даже на неведомое мне счастье своей разделенной любви. Моя прекрасная леди, никаких поездок в лодке мимо Тауэра! Там слишком надежная охрана из солдат Глостера!

— Тогда мне придется просто ждать и молить Бога о спасении и терпении. — Елизавета пожала плечами и отвернулась от него. Ее милый голос стал чуть резче, что выдавало постоянное напряжение и нервное переутомление.

— Доктор Льюис уже давно находится у королевы. Мне кажется, что Ее Высочество хочет меня видеть, — заметила она. — Надеюсь, он не находит, что ей стало хуже.

Когда она говорила эти слова, дверь на другом конце комнаты отворилась, и до них донесся смех Елизаветы Вудвилль.

— Напротив, ей стало гораздо лучше, — улыбнулся Стеффорд.

— Мне кажется, доктор Льюис нашел для нее нужное лекарство, и — поскольку я боюсь языка моей тетки-королевы, когда она здорова, гораздо больше, чем когда она больна, — я, с вашего позволения, подожду доктора в саду.

К удивлению Елизаветы, ее мать, которую она оставила лежащей в постели, теперь почти быстро вошла в комнату, опираясь на руку доктора Льюиса. Уже давно она не выглядела так хорошо. Ее очаровательные глаза француженки сияли, щеки разрумянились, она снова стала оживленной!

— Бесс, дитя мое, ты была права, как всегда, — весело сообщила она, когда Елизавета встала, чтобы присесть перед ней, как того требовали хорошие манеры. — Я счастлива, что ты убедила меня позвать врача нашей дорогой графини. Посмотри, как он мне уж помог!

Глядя на маленького, сморщенного, похожего на обезьянку человечка, Елизавета поняла: он настолько хитер, что сможет излечить самого дьявола!

— Что вы прописали королеве, доктор? — ласково спросила она, манера обращения принцессы облегчала контакты с ней даже самым робким людям. — Мне кажется, это был сильный эликсир молодости!

— По крайне мере, что-то, ради чего стоить жить! — засмеялась ожившая больная. Подойди сюда и сядь рядом, Бесс. Маргарет Бофорт, графиня Ричмонд, прислала нам весть. Поскольку это секрет нам лучше отослать всех прочь!

Взмахом украшенной кольцами прелестной ручки Елизавета Вудвилль приказала всем удалиться. К удивлению ее дочери, врач остался.

— Доктор Льюис будет посещать меня очень часто. Он понимает все симптомы моей болезни, — объяснила вдовствующая королева, совершенно вне связи с предыдущим разговором.

— Вести о моих братьях, мадам? — сразу же спросила Елизавета, как только они остались втроем.

— Нет, от них пока нет вестей. К сожалению! Я начинаю сомневаться, смогу ли я еще раз увидеть их!

— Тогда что же это за новости, которые делают жизнь такой привлекательной? — грустно прошептала дочь, неохотно садясь рядом.

Оказалось, что в то время, как королева-мать горевала о несчастьях, которые выпали на ее долю, ее острый ум искал и нашел возможности для действий.

— Графиня просила сказать мне, каким умным и способным вырос ее сын, — сказала она.

— Конечно, ведь он ее единственный сын, — улыбнулась Елизавета.

— И все остальные вести только подтверждают, что она права в своей оценке молодого человека. Доктор Льюис только что возвратился из Бретани и рассказал мне, каким уважением пользуется там Генрих Ричмонд.

Умный маленький доктор быстро подхватил линию разговора.

— Он так красив, воспитан и так много знает, — заметил он. Его пронзительные глазки обратили внимание на подарок Стеффорда — красивую книгу, лежавшую рядом с вышивкой принцессы.

— Его мать считает, что ему пора обзавестись женой, — добавила королева.

— Может, он женится на дочери герцога Бретани — заметила Елизавета. Она сказала это из вежливости, ее совершенно не интересовал этот разговор. Но ее мать наклонилась вперед и положила руку ей на колено.

— Эта весть предназначалась лично для тебя!

Она тоном подчеркнула важность своих слов.

Елизавета за свою недолгую жизнь уже привыкла, что ее предлагают в качестве матримониальной наживки в тех или иных политических целях, но на этот раз материнские намеки не вызывали в ней никакого понимания, — ради чего стоило начинать все сначала?

— Сообщение мне по поводу Генриха Тюдора Ланкастерского?! — воскликнула она. В ее голосе звучало презрение и отвращение, что нередко слышалось в тоне ее матери, — эта черта у них была наследственной.

— Лучше хорошо настроенный Ланкастер, чем предатель династии Йорков, — резко ответила мать.

— Но мой отец не пожелал бы даже слушать о подобном предложении, — робко запротестовала Елизавета. Она начала понимать, что сказанное следует принимать всерьез, и это ее сразило.

— Если бы твой отец был жив, нам бы и не понадобились подобные предложения, — не замедлила ответить мать. — Но времена переменились, и мы должны меняться вместе с ними!

— Вы разве забыли, мадам, что Генриха Тюдора обвиняют в предательстве, и он находится в изгнании?

— Его могут убедить вернуться домой.

— Убедить?

— Доктор Льюис наблюдает за их огромными поместьями и передает любящие послания от матери сыну. Сын и наследник Ланкастеров не так уж оторваны от дел здесь, как это может показаться.

Фантастическая схема начала понемногу превращаться в реальность.

Только Вудвилли, находясь в роли жертв, могли придумать столь невероятное!

— У него нет шансов вернуться сюда против воли Ричарда Глостера, — презрительно заметила Елизавета. Она не поняла, что сделала невольный комплимент своему дяде.

Хрупкие плечи матери изобразили типично французское отрицание иных возможностей.

— В настоящее время нет, — признала она. — Но если он женится на старшей дочери короля Эдуарда…

«Когда вокруг столь амбициозной женщины, как моя мать, рушится мир, она идет на все, чтобы как-то устроить судьбы своих детей», — горько подумала Елизавета, а вслух сказала: — Ничто не может меня заставить выйти за него замуж! Елизавета, всегда мягкая, покорная воли родителей, сейчас сама была поражена резкостью своего отказа.

Королева-мать побагровела от ярости. Она отослала своего нового врача изящным, но чересчур торопливым жестом.

— Мне кажется, ты забыла, Елизавета, что в своем завещании отец возложил на меня обязанность заниматься замужеством его дочерей?! Даже наши враги, которые называют вас незаконнорожденными, не смогут оспаривать это мое право, — сказала мать.

Елизавета понимала, что в этом королева была права. Но ее последняя идея казалась такой невыполнимой, что можно было радоваться только тому, что она поможет отвлечь королеву от ужасов реальной жизни. И все же Елизавета была рассержена и потрясена предложением матери.

— Значит, вы так мало любите Белую розу Йорков? — потребовала она ответа. Она гордо выпрямилась перед матерью, когда они, наконец, остались вдвоем.

Королева тоже встала и пристально посмотрела на нее.

— Я ненавижу Ричарда Глостера! — почти прошипела она, не разжимая тонких губ.

— И поэтому хочешь плести заговор с Ланкастерами? Красная или Белая роза — мне кажется, для вас, Вудвиллей, это все равно! — обвинила ее Елизавета Плантагенет, впервые в жизни оскорбив происхождение своей матери. Они были уже не королева и ее подданная, не мать и дочь, а две женщины, забывшие о приличиях. Елизавета никогда не стала бы так себя вести, если бы поцелуи Стеффорда не грели ее сердце. Она не только была в ужасе от перспективы союза с враждующей династией, — чувство

Стеффорда к ней сделало ненавистными все мысли о браке из политических соображений.

Перед такой самообороной живость королевы увяла, осталось лишь чувство сострадания к себе. Она откинулась в кресле и стала звать своих дам, громко жалуясь, что единственный человек, на которого она всегда могла положиться, страшно оскорбил ее. У Елизаветы сразу же пропала вся злость, и она начала ухаживать за матерью. — Теперь уже казалось, что это был просто разговор, и все волнения были напрасными. Ее мать всегда пыталась устраивать сцены, когда жизнь становилась пресной. И не стоило так уж волноваться, потому что, как бы мать ни желала устроить брак дочерей по своему вкусу, она ничего не могла предпринять, пока находятся в аббатстве.

«Возможно, я вообще никогда не выйду замуж», — подумала Елизавета. После всего происшедшего она чувствовала такую усталость…

Ты совсем не считаешься со мной! — рыдала мать, пока Елизавета нежно протирала ей лоб розовой водой. Сейчас нужно думать только о мальчиках, — ответила Елизавета ровным, спокойным голосом. Таким образом, она бессознательно глушила сильные всплески эмоций матери. — Как это предложение может помочь им?

Судя по тому, что мне рассказывал отец, Генрих Ланкастер не поможет Эдуарду вернуть корону. — Но они могут остаться в живых. Елизавета резко выпрямилась, в руках у нее был мокрый платок. Казалось, до нее только сейчас стало доходить значение этого странного, противоестественного предложения.

— Мы можем поставить это условием, — продолжала мать. Она мягко выставила аргумент, который предложил ей ранее доктор Льюис. — Ты предложишь ему свою драгоценную кровь Плантагенетов взамен обещания, что он будет с почтением относиться к твоему брату и держать его при своем дворе. Ты же можешь сделать это?

Прежде чем она ответила, в памяти Елизаветы пронеслось огромное количество мыслей и воспоминаний. Естественное стремление обезопасить семью тоска по отцу и прежним временам, звонкий смех Ричарда, твердый и нежный рот Томаса Стеффорда.

— Я сомневаюсь, что у Генриха Ричмонда есть хотя бы один шанс высадиться в Англии, — сказала она, наконец проявив свойственное ей чувство реальности. — Что касается обещаний, разве дядя Глостер не обещал нам, то же самое? Почему я должна продавать себя в надежде, что слово Ланкастеров окажется боле надежным, чем слово Йорков?

— Потому что твой дядя уже нарушил свое обещание! Он держит их не при дворе, а в тюрьме! — ответила мать, и Елизавета не могла ей возразить.

Когда пришли дамы, чтобы проводить вдову в ее комнату, Елизавета отошла в сторону.

— Я уже не верю ничьим обещаниям, — грустно заключила она.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Молодой Ричард Плантагенет стоял на коленях у окна в маленькой комнате королевских аппартаментов в Тауэре. Он тесно прижался носом в переплету окна, чтобы попытаться разглядеть что-то более интересное, чем каменная стена башни с другой стороны сада.

— Ты помнишь, как Дорсет показывал нам зверинец внизу, у рва, где они содержат этих диких зверей? — спросил он, не поворачивая головы.

Его брат Эдуард сидел у стола, стоящего на середине комнаты. Он что-то равнодушно промычал.

— В тот день, когда я покинул Вестминстер, Сесиль сказала, что, может быть, я снова увижу их, — продолжал разговор Ричард. — А Бесс крикнула мне вдогонку: «Не забудь о львах!»

Мне кажется, они сказали это, чтобы подбодрить тебя, — заметил Эдуард, машинально перелистывая книгу.

— Как ты считаешь, дядя Глостер не разрешит нам посмотреть зверей?

— Скорее всего, нет, если он держит нас взаперти в этих двух маленьких комнатах и даже не разрешает нам есть в зале!

— Может, нам стоит попросить Вилла Слотера, чтобы он отвел нас туда? — предложил Ричард, который все не мог успокоиться.

— Попроси его. Не могу же я просить слугу, чтобы он разрешил мне посмотреть моих собственных львов! — надменно ответил Эдуард. — Он и для тебя сделает все.

— Мне кажется, никто не посмеет ослушаться Глостера теперь, когда он стал королем, — решил Ричард. Он моментально, как всегда, прокрутил все варианты в своей усталой, но умной и живой голове. — Давай во что-нибудь поиграем.

— Ты можешь играть в солдатики своими фигурками для игры в шахматы, — уже ласковее сказал Эдуард. — Так быстрее пройдет время до тех пор, когда Слотер или этот грубиян Форест принесут нам эту ужасную еду!

Ричарду совсем не хотелось играть одному. Когда он впервые, перед коронованием брата, пришел сюда, дядя чудесно принял его и все в Тауэре были так добры к нему! Тетушка Анна нежно ласкала его и помогла развеять тоску по дому. Во время обеда менестрели пели забавные песни, рядом крутился щенок Эдуарда, с которым было так весело играть. А теперь Вилл Слотер и его косоглазый помощник Майлс Форест всегда запирали дверь, когда уходили от них. И прошли уже недели, с тех пор, когда они в последний раз видели кого-либо.

Вздохнув, Ричард вытащил из кармана металлические шрифты Ластера Секстона и расставил их на столе. Их было недостаточно, чтобы построить замок, но их вид и ощущение металла в руках успокаивали. Он играл с ними, когда в последний раз стоял у стола своего отца, и теперь хранил их как талисман. Глостер (или Совет?) отобрали у него семью, веселье и даже его титул герцога. Теперь он стал просто сэром Ричардом Плантагенетом, как они ему объявили. Ему казалось, что они не могут лишить его рыцарства. Оно и эти волшебные кусочки металла — вот все, что осталось у него от прежних времен, когда отец был жив. Но не в характере Ричарда было грустить и хныкать.

— Если не хочешь играть, давай учиться танцевать, — предложил он, отложив в сторону шрифт, и потянул книгу из рук брата.

Эдуард был гораздо сильнее его, но, к удивлению Ричарда, вместо того чтобы дать ему тумака, брат отошел от него и стал спиной у незажженного очага.

— Было бы лучше научиться умирать, — сказал он прерывающимся голосом.

— Почему, Нед?! — воскликнул Ричард. Веселость вмиг исчезла с его лица.

И вдруг, словно исчерпав запас терпения, Эдуард прижал руки к лицу и начал безутешно рыдать.

— Теперь, когда этот предатель забрал мою корону, я молю Бога, чтобы он сохранил мне жизнь! — выпалил он между всхлипываниями.

Ричард смотрел на его содрогающиеся плечи, и ему было ужасно жаль старшего брата. Драматизм этой сцены, похожей на те, которые часто устраивала их мать, и особенно — на то, как она вела себя во время их пребывания в аббатстве, стал действовать ему на нервы.

— Кто захочет убить мальчика тринадцати лет? Что ты такого сделал, чем ты мешаешь кому-то?

— Достаточно того, что я старший сын нашего отца, — сказал Эдуард. Он уже изучал историю.

— По крайней мере, мы находимся здесь среди наших родственников, — заметил Ричард, пытаясь успокоить его. — За нами никто не гонится, как было с нашим отцом, когда его преследовали Ланкастеры.

— Враг в твоем собственном лагере еще более опасен, чем дюжина врагов вне его, — мудро не по годам возразил Нед. (Он недаром должен был стать королем!) Он без сил снова опустился в кресло. — Мне не нравится, что к нам никто не приходит. И никто не знает, где мы.

— Может, новый король слишком занят и забыл нас, — грустно заметил Ричард.

Он, видел, что не может успокоить брата, и начал танцевать. Он прыгал по мрачной комнате, время от времени пробегая мимо высокого арочного окна. На него падал луч света, красиво освещая его тонкую грациозную фигурку. Ему не нравилось танцевать одному, и он «нашел» себе партнера. Каждый раз, когда достигал конца комнаты, он низко кланялся своей воображаемой даме. Он ловко проделывал с ней различные пируэты, тихонько говорил ей приятные комплименты. Он видел, как это делал его отец, когда танцевал с остроумной Джейн Шор. Его живое воображение уже создало прекрасный мир, ярко освещенный свечами, — элегантно одетые гости, чудесная музыка. В эти секунды он так счастливо жил в этом мире, что не заметил, как тихо открылась дверь.

Светлая головка Эдуарда бессильно лежала на столе, на согнутых руках, поэтому никто из них не заметил дядю, который стоял и молча наблюдал за ними.

— Значит, ты все еще можешь танцевать? — спросил король через некоторое время.

При звуке его приятного голоса Эдуард резко и сердито поднял голову и с грохотом отбросил стул, стараясь скрыть слезы. Ему стало стыдно. Юный Ричард резко остановился во время исполнения какой-то странной и трудной фигуры собственного изобретения. Он удивленно уставился на дядю. Потом вежливо поклонился.

Вилл Слотер закрыл дверь снаружи, и король Ричард вошел в комнату.

— Кто же твой партнер? — спросил он, не обращая внимания на старшего племянника.

Ричард не знал, что ответить дяде. Ведь, как он когда-то признался Бесс, он никогда не знал, как вести себя с дядюшкой, в честь которого его назвали Ричардом.

— Может, подружка с Майского праздника? Или твоя жена? — пошутил король, стараясь подыграть мальчику, чтобы тот перестал его стесняться.

— Моя жена умерла, — серьезно ответил ему Ричард-младший.

Король был поражен, а затем, вспомнив, засмеялся.

— Да, конечно, я вспомнил. Когда ты был крошкой шести лет, тебя помолвили с дочерью герцога Норфолка. Еще один умный ход вашей матери.

— Этим была оказана честь Моубреям из Норфолка, — гневно крикнул Эдуард, стоя посреди комнаты.

Глаза нового короля мрачно сузились, но, к счастью, в этот самый момент Ричард что-то вспомнил и произнес:

— Ее тоже звали Анна.

Может быть, имя его жены, или то, что Ричард начал с ним разговаривать, уняли злость дяди.

— Значит, мы не только носим одинаковые имена, но и оба женаты на Аннах, — произнес он, ласково глядя на мальчика.

— Да, я танцевал со своей женой, — признался ему его младший племянник. Он пытался предложить дяде кресло, которое, однако, оказалось, слишком тяжелым для него, — ему было трудно сдвинуть его с места.

— Мы встретились только раз — во время нашего обручения. Вы тогда, как мне кажется, сэр, были в Шотландии. Мне очень жаль, что вы не видели ее. Она была прелестна, как бутон розы. Я правду сказал, Нед? У нее на голове был венок из белых роз. Но церемония в соборе Святого Стивена была такой длинной, что под конец она сильно захотела спать. Мне кажется, я ее любил так же сильно, как люблю Бесс.

Король сел на стул. Его длинные пальцы вытянулись вдоль ручек.

— Кажется, ты очень любишь свою сестру Елизавету, — заметил он. — Я долго отсутствовал и почти не знаю ее. А когда я вернулся, ваша мать заперлась с вами в аббатстве. Расскажи мне о сестре.

Он разговаривал с ними, как будто они были взрослыми. Он внимательно смотрел на Эдуарда, стараясь втянуть его в разговор. Может, ему хотелось получить от старшего племянника более объективный отзыв.

— Она не такая умная, как наша мать, — уже более вежливо ответил ему Эдуард.

— Я надеюсь на это, — ответил ему король, и его тонкие губы задрожали в улыбке.

— Но когда что-то не выходит, она всегда знает, что нужно делать, — добавил Ричард.

Он так хотел сказать что-то хорошее про Бесс. И еще он был счастлив, что к ним пришел гость. Ричард подошел к креслу дяди и облокотился на его спинку, как это делал маленький принц Уэльский. Король, прекрасно знавший, что не умеет ладить с детьми, остался доволен этим жестом.

— Ты хочешь сказать, что она может хорошо понимать людей и умеет ладить с ними? — спросил дядя.

Молодой Ричард доверчиво улыбнулся ему. Королю стало как-то тяжело и неловко от того, что мальчик доверяет ему, а не настроен против него, как старший брат.

— Я не очень понимаю, что вы хотите сказать, сэр, — признался мальчик. — Но когда на банкете Нед отпустил свою дрессированную обезьянку, Бесс быстро прикрыла ее своими юбками, чтобы она перестала воровать орешки с тарелки французского посла.

— Могу себе это представить, — заметил король. Ему вдруг показалось, что не смог совсем избавиться от опасности, хотя и запер братьев в этом маленьком помещении.

Эдуард ненавидел Глостера за лживые манеры, и фальшь в голосе, но сообразил, что может что-нибудь выудить у него, если будет вежливо с ним разговаривать.

— Вы так любезны, что пришли нас навестить, сэр, — сказал он.

Казалось, король очнулся от своих мыслей — они завели его так далеко…

— Я пришел навестить вас, Эдуард, потому что уезжаю. Хочу убедиться, что Вилл Слотер присматривает за вами, как требуется, имея дело с сыном Елизаветы Грей.

Ричард не обратил внимания на суровость его тона.

— Куда вы едете, сэр? — спросил он, как спрашивал у отца, который разрешал ему это.

Король был счастлив снова оказаться в седле и с удовольствием говорил об этом, поэтому он поудобнее уселся в кресле.

— Я поеду через Мидлендс в Оксфорд, проведу несколько дней в Глостере и потом поеду в Йорк, в наш город.

Когда он разговаривал с этим милым мальчиком, он невольно называл Йорк «нашим» городом.

Вам это нравится гораздо больше, чем душные палаты Совета.

Молодой Ричард улыбнулся дяде — у него была прекрасно развита интуиция.

— А тетя Анна, — я хочу сказать королева, — тоже поедет с вами?

— Она сразу поедет в Йорк. Этот жест в сторону своих северных подданных, должен сделать мудрый суверен после того, как он короновался на юге.

— А кузен Эдуард?

— Мы оба надеялись на это, но он слишком мал для такого длительного путешествия, тем более что он недавно болел.

Волнение короля было понятным — так же, как зависть его племянника.

— Я старше его и не болен, — заметил мальчик, не осмеливаясь задать прямой вопрос. Король никак не реагировал, тогда он громко вздохнул и добавил: — Мне так хочется побыть на солнце! Герцог Букингем подарил мне нового пони, а я не успел поездить на нем!

Король рассмеялся и потрепал мальчика по рыже-золотистым волосам. Он встал и почувствовал, что ему не хочется отсюда уходить.

— Твое дело, Дикон, оставаться здесь и развлекать своего брата, пока мы не вернемся, — заявил он, с неудовольствием отмечая неряшливый вид старшего брата. — Было бы неплохо, если бы ты научил его… танцевать!

Ричард расстроился, видя, что дядя собирается их покинуть.

— Может быть, вы будете так добры и передадите наш привет сестре Бесс? — Мальчик попытался использовать свой последний шанс. — Мне кажется, она волнуется за нас!

— Почему она должна волноваться? — спросил король неприятным резким голосом. Когда он так говорил, люди чувствовали себя глупыми и неуверенными.

— Я… не знаю, — замялся Ричард. Он вдруг ощутил свою вину, хотя не понимал, в чем.

— Я бы с удовольствием стал твоим посыльным, — заметил король. — Но если мне придется пробираться мимо посохов всех епископов нашей страны, я не смогу этого сделать.

Они слышали, как он разговаривал со Слотером прямо у отворенной двери. Он сказал, на какой лошади поедет завтра, обсудил состояние дорог и даже посмеялся, вспомнив какое-то приключение в прошлом походе.

— Ему, безусловно лучше в походе, чем на заседаниях Совета, — презрительно бормотал Эдуард. Будучи старшим сыном Эдуарда IV, он ясно видел, что Ричард-старший обладает той же располагающей манерой общения с простыми людьми, которая так подкупала в их отце.

Но вдруг Ричард, стоявший ближе к дверям, начал радостно прыгать и танцевать.

— Переведите их в комнаты Садовой башни, — услышал он приказание короля. — Они смогут хоть иногда бывать на солнце.

Дверь закрыли почти сразу после этого, но Ричарду уже было все равно, теперь он надеялся, что это ненадолго.

Только Вилл Слотер слышал конец резко и четко отданного приказа. Он его услышал и был поражен. Его рука все еще держала затвор, и человек, которому он всегда честно служил, уже отошел от него на несколько шагов.

— Между прочим, Слотер… — сказал он, замедляя шаги.

— Сэр? — Слотер сразу выпрямился и внимательно выслушал его.

— У младшего парня сохранились храбрость и веселость, — произнес король, не поворачивая головы — Что бы ни случилось, пока я буду в отъезде, пусть ему без крайней надобности не причиняют боль и страдание.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Бесс должна нести свой крест, — жаловалась маленькая Кэтрин. Она так часто слышала это выражение от старой нянюшки в то время, когда сама начинала капризничать.

Елизавета вдруг поняла, как права эта малышка! Она все время размышляла о возможном браке с Генрихом Ланкастером, а другая часть ее мыслей была занята раздумьями о том, как живется ее братьям в Тауэре. Ей так хотелось выйти и посмотреть, что же происходит в мире. Монотонность тихой монастырской жизни стала угнетать ее. Летний вечер был таким прелестным, теплым и душистым! Она просто жаждала оказаться на реке или верхом на лошади под огромными березами Виндзора. Она со смирением подумала, каково же младшим детям постоянно сидеть взаперти. После грустного и скромного ужина она навестила их.

Елизавета нашла всех в комнате Сесиль и Энн — оттуда раздавались веселые возгласы. Вся комната была перевернута вверх дном: два огромных сундука открыты, сундуки, которые перенесли из дворца, до сих пор спокойно стояли в темном углу. На кровати и стульях была разбросана одежда — все четверо играли в переодевание.

— Я надеюсь, мадам, вы не против, что их высочества немного помнут все эти прекрасные одежды, — извинилась старая няня Мэтти. Она была взволнована. — Их так трудно чем-то занять в эти долгие вечера.

Елизавета спокойно улыбнулась.

— Мэтти, это всего лишь старые вещи!

— Входи и оденься тоже, — умоляла ее Сесиль. Она старалась натянуть на себя облагающие панталоны, которые были ей явно малы.

— Сними, пока они не лопнули на тебе, — советовала ей Энн.

— Но здесь есть верхний короткий кафтанчик, который так хорошо подходит к ним, — возразила Сесиль, почти утонув в одном из сундуков. — Это тот самый, в котором так прекрасно выглядел Дикон в последнее Рождество. Ты помнишь?

— Положи обратно, — резко сказала Елизавета, — Дикон в этом наряде ясно стоял перед ее глазами.

— Ну входи же и надень на себя что-нибудь, — просила ее Сесиль. — Посмотри, какое здесь есть прелестное платье с цветами, оно так пойдет тебе!

«Как они милые, как хотят, чтобы я присоединилась к их играм, — подумала Елизавета. — Они даже не обижаются на то, что я иногда бываю невыдержанной».

— Я с удовольствием надену его, но, кажется, оно сшито на великаншу.

Она засмеялась и присела на угол ближайшего сундука.

— Подожди, я найду тебе что-нибудь подходящее, — предложила Энн, повернувшись к огромной куче одежды.

— Посмотри, вот костюм брата Неда с розами! — показала Кэтрин. На ней была развевающаяся вуаль — она изображала невесту.

— Бесс не собирается одеваться в мужские одежды, маленькая ты дурочка! — сказала Энн, отбрасывая в сторону любимый наряд старшего брата.

Но Елизавета подняла его и внимательно осмотрела. Он был сшит из простого черного бархата, и на него были нашиты белые розы Иорков.

— Эдуард такой высокий для своего возраста, — поэтому мне кажется, что этот костюм мне подойдет, — сказала она и приказала одной из придворных дам помочь ей снять платье.

Дети были в восторге, они с удовольствием помогли ей застегнуть наряд и продеть все шнурки с металлическими наконечниками, которые заменяли пуговицы. Елизавета натянула не себя облегающие, как чулки, штаны.

— Ты такая красавица, Бесс! — воскликнула Энн.

— Дорогая, дай я уберу твои волосы под черный берет. Надень на ноги эти туфли с квадратными носами. Они неудобные, но я не могу найти башмаки Неда!

Модница Энн присела на корточки и, пораженная смотрела на чудесное превращение сестры.

— Ты знаешь, Бесс, дорогая, из тебя вышел такой красивый парень. Никто никогда не догадается, что это — ты. Разве я не права, Сесиль?

— Ты стала совершенно иной, — подтвердила Се силь. Она тоже не могла поверить своим глазам.

— Принесите мне зеркало! — приказала Елизавета. Она посмотрела на старую Метти, ей нужно было, чтобы и ее старая няня подтвердила то, что говорили малыши.

— Правда, мадам, можно подумать, что вы и есть Его Величество молодой король Эдуард, — прошептала Метти.

— Или один из его пажей, когда на вас надеты эти башмаки! — сказала высокая молоденькая нянька, которая пришла, чтобы отнести Бриджит в ее колыбельку.

— Если бы здесь был Дикон, он мог бы придумать для нас пьесу, и мы бы все переоделись и стали играть в ней, — вздохнула Энн. Она была восхитительная в огненного цвета платье для маскарада.

— Я постараюсь что-нибудь придумать вместо него, — пообещала Елизавета. Девочки от удовольствия захлопали в ладоши.

Они сыграли пьесу, и, когда песочные часы показали, что пора ложиться в постель, они все заявили, что со дня смерти отца еще ни разу не проводили время так хорошо. Женщины, прислуживающие Девочкам, тоже были довольны, потому что внимательная принцесса настояла, чтобы дети помогли прибрать в комнате. Она даже сама собирала вещи. Нее были заняты, и никто не заметил, как она тихонько покинула комнату, унося с собой костюм. Почти всю ночь, пока не сгорели свечи, Елизавета отпарывала белые розы, сделанные из шелка. Утром как только начали разводить огонь в кухне она оделась в черный бархат и постаралась спрятать — как это сделала во время игры Энн, под черным беретом каскад ярких светлых волос. Она задернула занавеси своей постели, чтобы все думали, что она еще спит. Потом надела тяжелые башмаки и с бьющимся сердцем осторожно прокралась по черной лестнице. Она вдруг почувствовала, как холодно ее стройным ногам, которые тесно облегали легкие штаны.

Еще ребенком она часто заглядывала в кухню дворца. По сравнению с ней, кухня аббатства выглядела очень маленькой. Она боялась, что там будет много людей и ей не удастся проскользнуть незамеченной. Но она знала, что там нет слишком сложных переходов и нет риска заблудиться. В кухне, у черного хода, сидели несколько слуг, они допивали свой утренний эль. Недалеко от них поварята вешали над огнем на цепях горшки, в которые уже были заложены продукты для варки.

Монах наблюдал за готовкой. Посреди выложенной каменными плитами кухни за старым столом сидел другой монах — перед ним лежала бухгалтерская книга, счеты и возвышались несколько кучек монет: он торговался с поставщиками, крестьяне и торговцы приносили ему свои товары, они входили и выходили через двери в другом конце кухни. В высокую арку Елизавета могла видеть двор и группу крестьян, разгружавших свежие овощи.

Некоторые из них после продажи товара бросили пустые мешки на телеги и уже собирались уезжать.

Елизавета подумала, что уйти отсюда будет не слишком сложно. Нужно только поднять мешок и пройти мимо ничего не подозревающей охраны. Выйдя на волю, она легко найдет ступени дворцовой лестницы, ведущей к реке. Перевозчики всегда слонялись неподалеку. Ей было нужно будет только крикнуть: «Эй, мне лодку до нижнего моста!» — и спокойно сесть в нее, она видела, что так неоднократно делали молодые подмастерья, когда ехали по поручению своего хозяина. И тогда ранним утром, при свете солнца, она уплывет по реке подальше от давящей тесноты аббатства, прямо в сверкающую свободу летнего дня.

Лодка, управляемая опытной рукой, поскользит по бурной воде под мостом, и перед ней возникнет могучий белый Тауэр. И вода будет кипеть возле металлических решеток рва, а грозные, хорошо укрепленные сторожевые башни будут хранить молчание.

И возможно, через несколько минут она сможет увидеть своих братьев. Если ей повезет, кто-нибудь из них помашет ей рукой, хотя она совершенно уверена, что они не узнают ее в том мужском костюме. Если они еще не встали, она скажет, чтобы лодочник очень медленно греб назад, и тогда на обратном пути ей, может быть, все же повезет!

Елизавета никогда в жизни не ступала на дно качающейся лодки без поддержки почтительных рук. Она также не имела никакого понятия, сколько может стоить прогулка, но положила несколько золотых и серебряных монет по четыре пенса в кожаный кошелек, прикрепленный на поясе костюма Эдуарда. Когда она взволнованно пощупала их дрожащими от волнения пальцами, чтобы удостовериться, что они там, кто-то, торопясь по задней лестнице, сильно толкнул ее, почти отшвырнув в сторону.

— Ты, идиот, у тебя что, других дел нет, как стоять здесь и загораживать мне дорогу?! — заорал нахальный молодой солдат. Она узнала его — это был капрал охраны Джона Несфилда.

Такое обращение было оскорбительно для принцессы Англии, но у нее хватило ума промолчать! Она вошла в кухню и огляделась. Ей, как и всем остальным, дали кружку эля.

Капрал громко потребовал подать ему стакан лучшего вина. Неохотно, но вежливо высокий монах послал слугу, чтобы тот принес требуемое. Он продолжал свои расчеты, надеясь, что молодому нахалу станет стыдно за такое вызывающее поведение. Все прекрасно знали, что никто из охраны нового короля не имел права даже приближаться к кухне.

Он считает, что ему принадлежит аббатство, потому что капитан каждое утро посылают его с Докладом в Тауэр, — ворчал старик, который ухаживал за мулом настоятеля. Он был зол, так как солдат опрокинул его кружку эля.

— Что можно докладывать об этом застойном озере целибата? — спросил любознательный поваренок.

— Наверное, о том, что делает вдова Вудвилль и ее выводок, — захохотал грубый человек, сидевший недалеко от Елизаветы.

— Но что толку посылать доклады в Лондон, когда король отбыл на север? — спросил кто-то.

— Не волнуйся, он оставил здесь верных людей, и они будут действовать по его приказаниям! — важно высказался капрал, желая придать себе больше веса. — Глостер никогда не станет полагаться на волю случая! У нас еще не было лучшего солдата и командира!

Когда он поставил пустой стакан и, покачиваясь, вышел во двор, монах повернулся от огня с половником в руке.

— Жаль, что сэр Марс не сообщает нам, что происходит в Тауэре, — заметил он, выражая мысли всех присутствующих. Но плохое настроение и любопытство сменились смехом, когда глупый свинопас втащил для продажи сопротивляющуюся свинью. Монах-бенедиктинец, ощупав ее тощие бока, выгнал свинопаса. Под шутки и смех собравшихся Елизавета незаметно продвинулась дальше вдоль быстро пустеющей скамейки. Здесь не стоило оставаться. Она обратила внимание на выглядевшего честным крестьянина, продававшего жирного гуся отцу Эмброузу. Два его сына ждали с корзинами слив — такие прекрасные сливы не подавали к столу ее матери. Елизавета решила выйти с ними, потуже затянула непривычный пояс вокруг стройных бедер и поискала глазами, куда бы ей поставить кружку.

Но не успела она подойти к столу, как свет из открытых дверей закрыла какая-то фигура, и в кухню снова ворвался свинопас. Он врезался в монаха, который в этот момент с помощью ложки на длинной ручке пробовал содержимое кипящей кастрюли.

— Черт бы тебя побрал! — завопил монах, когда капли кипящей жидкости пролились на его ноги в открытых сандалиях.

Но свинопас не извинился.

— Вот что, ничего не слышали? — кричал он, задыхаясь от нетерпения сообщить новость.

— О чем ты, неуклюжий псих? — заворчал разозленный бенедиктинец. Он сел на стул, потирая ожоги на ногах.

— Да об этом все говорят на берегу!

— Там всегда разносят какие-то сплетни!

— У людей, которым нечего делать и которые томятся в ожидании хоть какого-то заработка, всегда много времени, чтобы придумывать небылицы, — сказал второй монах, закончивший месить тесто.

Но деревенский олух не умолк.

— Да это насчет этих двух принцев, — наконец вымолвил он, задыхаясь от возбуждения.

Повара и поварята отвлеклись от своих занятий. Слуги перестали жевать. Все ждали продолжения. Всем было интересно: что же могло случиться с принцами? Все лондонцы проявляли к ним интерес.

— Так что же насчет принцев? — нетерпеливо спросил монах.

— Их убили!

Эти простые слова, казалось, упали в напряженную тишину, как камни в стоячую воду. Посыпался шквал вопросов.

— Где?

— Кто сказал?

— Откуда ты знаешь?

В общем беспорядке никто не обратил внимания на светловолосого парня, который почти сполз на пол, и его почти полная кружка с шумом опрокинулась на каменный пол.

— Кажется, какие-то матросы слышали это от милашки Вилла Слотера.

— Кто такой Вилл Слотер?

— Она сказала, что он присматривал за ними.

— Она сказала! — возмутился отец Эмброуз, со стуком закрывая свою бухгалтерскую книгу. — Всегда находится кто-то, кто что-то говорит. И что же, этот распущенный мужик с таким страшным именем — это он убил их?

Продавец новостей только почесал свою взлохмаченную голову.

— Не похоже, отец Эмброуз, — заметил повар ошпаренными ногами, который вмиг забыл о свое боли. — Он бы не стал об этом болтать.

— Тогда кто же посмел сделать такое? — потребовал ответа крестьянин из Суррея.

Но все замолчали. Казалось, кто-то отсутствующий, кого все боялись, властно приказал прикусит языки. Некоторые подозрительно огляделись и посмотрели в сторону дворца.

— Наверное, тот, кому это больше всего выгодно, — наконец осмелился кто-то высказать предположение.

— Есть только один человек, которому выгодно убийство невинных сыновей покойного короля Эдуарда, — продолжал настаивать крестьянин. Ему была незнакома постоянная настороженность горожан.

— Короля Ричарда здесь сейчас нет, он уехал на север, — резко заметил отец Эмброуз.

— Здесь он или нет, в Тауэре остались люди, которые все сделают, как им было приказано, — бросил сокольничий из аббатства, вспомнив наглого молодого капрала.

— Он заигрывает с народом, отменяя наказания, меняя приговоры суда и тому подобное, — добавил его приятель.

Стройный юноша в черном, который почти упал со скамьи, уже пришел в себя. К удивлению присутствующих, он внезапно набросился на бедного парня, принесшего эту страшную весть.

— Как их убили? — требовал он ответа, треся парня за рукав грубой куртки, как будто собирался таким образом вытряхнуть из него всю правду.

Крепкий деревенский свинопас от удивления только таращил глаза.

— Говорят, это случилось, когда они спали, — бормотал он.

— Опять «говорят!» — яростно закричал юноша высоким чистым голосом. — Но ты-то сам что знаешь?

— Да откуда мне-то знать? — вконец разозлился свинопас, отбрасывая юношу от себя.

— Тогда молчи и не смей терзать сердца людей, — закричал парень в черном, сильно ударив его по лицу.

Крестьянин не стерпел. Он размахнулся было, огромным красным кулаком, но в этот момент оба лица приблизились друг к другу — простое мясистое лицо деревенского парня и другое — бледное, красивое. Удар свинопаса задержало какое-то смутное воспоминание, зашевелившееся на задворках его памяти. Он открыл рот, и рука со сжатым кулаком повисла. И только тогда, когда его противник исчез через заднюю дверь, его вроде бы осенило.

— Он похож на нашего настоящего короля, — озадаченно вымолвил парень. Было видно, что юноша в черном произвел на него сильное впечатление. — Я видел молодого короля, когда они везли его по Лондону. Я стоял рядом — так, как стою сейчас, сэр. Он был бледный и выглядел точно, как этот!

— Может, это был дух бедного короля?! — пробормотал веривший в приметы старый сокольничий.

Чтобы отвести от себя злых духов, оба монаха перекрестились.

— Духи и приведения никогда не говорят так четко и ясно. Догоните парня и приведите его сюда, — приказал отец Эмброуз. Он уже потерял надежду, что в кухне начнется работа. Но никто не сдвинулся с места. Никто не хотел карабкаться по темной крутой лестнице — все боялись того, что им там может встретиться. А когда они пришли в себя, галерея, ведущая к жилым комнатам, была пуста. С тех пор любой человек из этой компании до самого своего смертного часа верил, что в тот день видел дух несчастного Эдуарда V, полного жажды мщения.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Елизавета вернулась к себе в комнату, заперла Дверь на болт и прислонилась к двери.

— Этого не может быть! Этого не может быть! Дядя Глостер не мог совершить такое! — повторяла она. — Этот парень всего лишь деревенский дурачок, а люди могут поверить всему…

Она попыталась дрожащими пальцами расстегнуть непривычные застежки костюма, сорвала с себя обтягивающие штаны и уставилась на них. Они лежали у ее ног, как мертвая, свернутая кольцами змея.

Елизавета упала на постель, пытаясь составить план как точно узнать, что случилось. Подобные страшные слухи доходили до них и раньше, но почему-то никогда они не казались столь убедительными. Она подумала о Томасе Стеффорде. Он обязательно поможет ей. Но как отправить ему записку, если их сторожит этот хитрый, как лиса, и страшный, как зверь, Несфилд? Лучше всего поговорить с настоятелем, решила она. Елизавета больше не могла оставаться в неведении.

Надо одеться и перехватить его, когда он будет возвращаться с мессы.

Едва она успела надеть платье, как тишину нарушили взволнованные женские голоса и звуки шагов, спешащих к ее двери. Она не думала, что кто-то мог встать так рано, но в ее дверь начали сильно стучать.

— Мадам! Мадам! Вас не было в вашей комнате, и мы обыскали все вокруг!

Елизавета быстро свернула одежду Эдуарда и затолкала ее в самый низ своего сундука. Когда она открыла дверь, служанки влетели в ее комнату. Они были так рады, что видят ее, что забыли поинтересоваться, где же она была.

— Королева, — хором кричали они, — лежит без движения. Мы ничего не можем сделать с ней. Страшная весть убила ее… К счастью, у нее был врач.

— Это насчет мальчиков, — тихо сказала Метти. Она подошла в Елизавете и обняла ее, как делала это, чтобы утешить Елизавету, когда та была совсем еще малышкой.

— Откуда вы узнали? — спросила Елизавета у своей няни.

— Этот врач, уэльсец, был послан от графини, чтобы сообщить… Он пришел еще до того, как Ее высочество оделась. Они с аббатом должны были сообщить ей страшные вести. Значит, это были не слухи! Я сейчас же пойду к ней, — сказала Елизавета застегивая последнюю петлю. Она надела на свои растрепанные волосы шапочку с длинными ушками, сплошь вышитыми жемчугом, оттолкнула истерично всхлипывающих женщин и с сухими глазами побежала по длинной галерее к покоям настоятеля.

Она, потрясенная, вошла в комнату, но не могла не воспринять представившуюся ей картину почти иронично: настоятель и доктор Льюис, один — высокий, а другой — коротышка, предлагали свои рецепты исцеления — духовное и основанное на настойках из трав. В центре сцены царила ее мать. Она потеряла всех своих родственников мужчин, за исключением Дорсета, и то был звездный час Елизаветы Вудвилль — мученицы. Она, то ходила по комнате, то бросалась на тростник на полу; она вырывала свои светлые и уже поседевшие волосы; она выкрикивала имена убитых сыновей, пока, казалось, весь дом не заполнился ужасом ее страданий. Сесиль и Энн пытались успокоить ее, но не смогли этого сделать и, когда пришла Елизавета, в испуге отошли от матери. Они, казалось, только сейчас до конца поняли, что случилось, и теперь они тихонько оплакивали в уголке своих братьев. Они были рады, что появилась Елизавета. Бесс, и только Бесс знала, что нужно делать, чтобы помочь матери.

Елизавета старалась забыть собственное горе, которое было слишком сильным, чтобы его демонстрировать, — сейчас ее главной заботой была мать. И жалость к ней была искренней.

Баюкая скорбящую мать в своих любящих руках, дочь думала о том, что никакая другая женщина не может страдать сильнее! То, что мать сама была всем-то виновна, не уменьшало ее страдание.

— Может это и неправда, — шепотом произнеснесла Елизавета.

— Это правда! — вскричала королева. Она отвергала фальшивую надежду. — Чего еще могли мы ждать после смерти моего брата Антония и твоего брата Грея? Я знала это, когда отпускала от себя Ричарда. Такое чудовищное преступление мог совершить только этот дьявол во плоти Глостер.

Она стояла перед ними, прямая и стройная, и проклинала Глостера самым страшным проклятьем

— Боже, если есть на свете справедливость, отомсти за моих сыновей! — кричала она. — И путь умрет единственный сын Ричарда Глостера!

В ее облике было что-то такое страшное, что дети совсем затихли в уголке комнаты. Настоятель подошел к ней, чтобы отчитать за такое кощунство, он держал перед собой украшенный драгоценными камнями крест. Елизавета продолжала ласкать мать, и королева несколько успокоилась. Метти уговорила ее выпить настойку, приготовленную доктором Льюисом, которая на несколько часов погрузила королеву в сон.

— Кто вам сообщил эту страшную весть? — спросила доктора Елизавета, когда королева наконец уснула.

— Графиня получила весточку от лорда Стенли и сразу же послала меня сюда. Она боялась, что кто-нибудь случайно может сообщить эту весть королеве, не выбирая выражений, и королева может умереть от такого удара!

— Если бы горе могло убивать, Ее Высочество уже давно не жила на белом свете! — вздохнула Елизавета, подумав, что женщины, которые бурно вовлекают окружающих в мир своих чувств и страданий, переживают горе, не умирая от него. А ей самой так нужно было выплакаться!

— Графиня так добра, — сказала она, думая, что женщина, которая должна была бы быть злейшим врагом ее матери, проявляет к ней такое сострадание, даже прислала своего врача, чтобы тот как-то помог ей. Мы вам очень благодарны, доктор Льюис. Заснуть и во сне забыть обо всем — это и есть настоящее лекарство в этот страшный миг.

Она молча, даже с какой-то завистью смотрела на мать, погруженную в глубокий сон.

Когда Елизавета повернулась, она увидела, что настоятель сочувственно смотрит на нее.

— Но это действительно правда? — спросила она, задергивая занавеску у постели. Она отослала прочь плачущих женщин и медленно прошла с ним в приемную.

— Я почти уверен в этом, мадам, — тихо сказал он.

— Но почему на этот раз все так уверены, что это правда? Ведь и раньше бывали слухи?

Елизавета почти не замечала, что делает. Она остановилась перед подставкой для молитвенника и начала барабанить пальцами по Библии. Ее, наверное, читала мать, когда ей сообщили о смерти сыновей.

Она продолжала:

— Мы уже слышали так много разных слухов. То тела моих братьев видели плывущими по Темзе. То их выслали за границу. То молодой король убит, а Ричард, герцог Йоркский, содержится в тюрьме…

— Мое дорогое дитя! Как тебе было тяжело слушать подобные слухи…

Елизавета собрала в кулак все свое мужество и постаралась выведать все.

— Святой отец, вы ходите по всему Лондону и встречаетесь с разными людьми. Почему вы уверены, что на этот раз все правда?

После ужасного часа, который ему пришлось пережить вместе с королевой, настоятель был благодарен Елизавете за то, что она держала себя в руках. Он подумал, что ее поведение — образец воли и выдержки.

— Маргарет, графиня Ричмондская, одна из самых умных женщин, которых я знаю. И одна из самых добрых, — начал он нерешительно.

«Святая мать образцового сына!» — подумала Елизавета. Она уже устала слышать это.

— Неужели вы думаете, что она прислала бы своего врача с подобными вестями, если бы не была полностью уверена в них?

— Намеренно она бы, конечно, не стала этого делать. Но разве она не могла ошибиться?

— Вероятнее всего, она знает истинную правду. Не надо забывать, что лорд Стенли, ее муж, гофмейстер Двора короля Ричарда.

— Я помню также, что лорд Стенли был когда-то другом моего отца, — горько заметила Елизавета.

Настоятель, глубоко задумавшись, переставлял красные и белые фигурки на шахматной доске.

— К сожалению, есть еще одно подтверждение правдивости этой вести, — задумчиво заметил он. — Как вы знаете, сэр Роберт Брекенбери теперь, после отстранения вашего сводного брата, стал комендантом Тауэра.

— Я надеялась, что рядом с сэром Робертом они будут в безопасности, — заметила Елизавета. Она села к столу и стала внимательно его слушать.

Настоятель, чьим гостеприимством они так бесцеремонно воспользовались, внимательно и с любовью посмотрел на ее прелестное личико. Неудивительно, подумал он, что покойный король так сильно любил ее.

— Возможно, вы были правы, мадам, — сказал он. — И именно поэтому его освободили от этой должности.

Она быстро поняла намек.

— Как освободили? — с ужасом выдохнула она.

— Только на одну ночь.

— Он был болен?

— Нет!

— Святой отец, откуда вы это знаете?

— От сквайера, который всегда находится при Глостере. Джон Грин, — мне кажется, его зовут именно так, — приехал из города, в котором сейчас находится двор, и дважды проехал мимо Вестминстера. Мне известно, что каждый раз он прямо направлялся к коменданту. Во второй раз косоглазый человек, по имени Джеймс Тайррелл, ехал вместе с ним, и, когда Грин вернулся, этот Тайррелл остался в замке.

В спальне королевы царила тишина. Ее нарушал только тихий разговор этих двух людей.

— Что еще? — подтолкнула его к разговору Елизавета.

— Это почти все, — настоятель пожал плечами. — Кроме того, что сэр Роберт Брекенбери в тот же вечер выехал из Тауэра с багажом и с небольшой группой слуг. Он собрался провести ночь у родственников на другой стороне реки. Я встретил его в конце моста, и он остановился, чтобы сказать мне об этом. Мне показалось, он многим рассказывал об этом, пока ехал по Темз-стрит. Это кажется мне весьма странным, особенно для человека, который обычно никому не докладывает о своих делах. Он как будто хотел, чтобы его увидело и услышало как можно больше народу.

— И чтобы они все знали, что его не было в Тауэре в эту страшную ночь?

— Да, Брекенбери совсем не глуп… Даже если он забыл, — добавил настоятель со странной улыбкой, — как недавно говорил мне, что у него нет родственников, которые жили бы ближе Кале!

Елизавета погрузилась в свои мысли.

— А что за человек этот Тайррелл? — спросила она.

Аббат скрестил руки внутри широких рукавов рясы.

— Я ничего не знаю о нем, — признался он. — Вам могут что-нибудь рассказать только те, кто находился в Тауэре, мадам.

— Но в ту ночь у кого-то были ключи, — медленно произнесла Елизавета.

— Это случилось восьмого августа, — настоятель сказал так, как будто знал, что когда-то настанет время точно назвать эту дату.

— Восьмое августа, — прошептала Елизавета. — Когда дикие розы так сладко пахнут в живой изгороди и заря занимается рано над полями пшеницы… Милостивый Боже, и в такую ночь таким молодым и прекрасным пришлось умереть…

Вдруг она резко отодвинула шахматную доску. Она не могла больше ждать.

— Сэр Роберт уже вернулся? — спросила она почти спокойно.

— Да, сегодня вечером будем ужинать с мэром.

— Я не думаю, что вы сможете…

— Нет, мадам. Хотя он и порядочный человек, сэр Роберт солдат — солдат и верно служит тому, кто ему платит.

Елизавета поблагодарила настоятеля за то, что он уделил ей столько времени.

— Я так тоскую по своему отцу, по беседам с ним, что мне иногда нужно, чтобы человек, подобный вам, поговорил со мною, — объяснила она и хотела присесть, чтобы он благословил ее, но дрожащие колени не держали ее.

— Я всегда к услугам Вашего Величества, — сказал он. Елизавета удивленно посмотрела на него — в его словах звучало что-то кроме обычной вежливости. Он улыбался, но глаза смотрели очень серьезно.

— Величество?! — повторила Елизавета. Она не могла понять, в чем дело. И вдруг она все осознала, и кровь прилила к ее бледным щекам. «Если правда, что мои братья умерли, то я — королева Англии!»

На троне сидел узурпатор, через канал Ла-Манш им грозил претендент со стороны Ланкастеров. Было много толков, которые отравляли существование, — по поводу их незаконного происхождения, толков циничных и лживых. Но ни Глостер, ни бароны-перебежчики не смогут изменить подлинность королевской крови и прав законных наследников короля. Много лет семья Эдуарда IV правила в этой стране, их любили или боялись, но Елизавета знала: все подданные всегда считали, что, если сыновья Эдуарда умрут, не произведя потомства, то она, его старшая дочь, по праву станет королевой Англии.

На какое-то время, даже забыв о скорби, Елизавета Плантагенет погрузилась в раздумья. Она старалась до конца осознать, что изменилось в ее положении. В ее сознании сталкивались ужас и недоумение, чувство ответственности — и страх. Казалось, она изменилась за эти часы и одновременно осталась прежней: словно до поры до времени дремавшей, — и внезапно проснулась.

А через несколько секунд доктор Льюис вышел из спальни ее матери.

— Мадам, я прошу вас созвать своих дам, и пусть они помогут вам немного отдохнуть, — сказал он в своей обычной деловито-властной манере.

Но Елизавета не слышала его. Она думала о том, что теперь не может даже мечтать о милых и любящих молодых людях некоролевской крови и о приключениях, которые больше подходят мальчишкам, чем девицам королевского происхождения!

Теперь ей придется вместо старой одежды молодого короля нести бремя его трудного наследия. И — самое главное и страшное — она больше никогда не увидит ни его, ни Ричарда.

— Мадам, вы как сильный человек перенесли все трудности, — в тоне Льюиса звучали не обычные вежливо-успокоительные нотки привилегированного врача, а подлинное уважение. — Если я в состоянии что-то для вас сделать…

Елизавета пришла в себя — доктор вернул ее к обычной земной жизни. Она вдруг увидела свое отражение в зеркале. Несколько трагических часов изменили ее юный облик. Под глазами легли тяжелые темные тени, а пристальный грустный взгляд обрел холод, как у мифической Медузы Горгоны.

Она чувствовала, что и эти мужчины осознавали ее новое положение. Она была рада, что здесь находится настоятель Вестминстера и слышит ее слова.

— Благодарю вас, доктор Льюис, мне ничего не нужно, — сказала она и жестом отпустила его. — Единственное, о чем я прошу вас: передайте графине Ричмонд, что я выйду замуж за ее сына, если он вернется в Англию и убьет моего дядю Ричарда Глостера.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Генрих Стеффорд, герцог Букингемский, первым услышал страшную весть, когда королевский кортеж достиг Оксфорда. Он был одним из самых уважаемых и сильных баронов северных провинций. Он никогда бы не поверил, если бы ему не доставил эту весть его собственный сын. Даже увидев мрачное лицо Томаса и его забрызганную грязью одежду, услышав от него об убийстве, он все еще никак не мог поверить в реальность свершившегося.

— Я искренне полагал, что такой сильный человек, как Глостер, сможет принести пользу Англии, — повторял он, не переставая шагать по комнате домика, где остановился на ночлег. — Я все время спрашиваю себя: как может выстоять Англия, если ее постоянно разрывают на части ссоры из-за права наследования. И мы тоже уже не можем больше выносить подобное положение вещей. Во время войн погибла половина людей из благородных семейств.

— И вы произнесли речь на первом заседании Совета и предложили ему корону, — заметил Томас. Он не мог простить этого отцу.

— Да, я сделал бы это ради мира в стране, потому что был уверен, что Глостер сдержит свое слово, — заявил Букингем. — Разве он не поклялся мне и Стенли, что не принесет вреда этим несчастным детям!

Томас снял плащ, и устало бросил его на стол.

— Сейчас весь Лондон гудит от вести об их подлом убийстве, — резко сказал он отцу.

Великолепный Букингем осторожно уселся в кресло.

— Эта женщина, Вудвилль, уже знает? — спросил он.

— Да. Говорят, эта весть почти убила ее. Говорят также, что горюющая принцесса…

— Опять только «говорят» да «говорят», — возразил герцог. — А что, если никакого убийства не было?

— Но король ведь не мог не знать!

Седеющий герцог резко повернулся к сыну.

— Осторожно, Томас, — предупредил он, — твои обвинения — это предательство.

Томас пожал плечами и подошел к буфету. Он был в седле с рассвета и умирал от голода.

— Убиты или нет, сэр, но они полностью находились в руках короля, он несет за их судьбу всю ответственность, — сказал Томас, откусывая яблоко. — Мы все прекрасно понимаем, что никто не посмел прикоснуться к ним пальцем. И главное: ни у кого, кроме Глостера, не было для этого веских причин.

— Что я могу сделать? — спросил отец, нарушая воцарившуюся тишину.

— Тебе, наверное, стоит прямо спросить у короля, как поживают сыновья покойного короля? — предложил Томас.

Это казалось таким легким, но на самом деле любой ответ вовсе не отвергал подозрений.

— Существуют вещи, о которых не следует спрашивать короля, — признался человек, на чью помощь Томас надеялся больше всего!

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, старший Букингем попытался пошутить:

— Не ради ли прекрасных глаз принцессы ты мчался сюда изо всех сил, чтобы побудить меня к действиям?

— Какие у меня могут быть надежды? Особенно если это все, правда… Она же старшая дочь короля!

Томас бросил огрызок яблока и подошел к отцу. Им двигала любовь, а не амбиции.

— Да, одно время меня грели надежды, потому что, как мне кажется, ты считал наши притязания по линии Бофортов не менее законными, чем права Глостера, — сказал он с тайной надеждой.

Но Букингем уже пришел к решению.

— Я собирался заявить об этом именно для того, чтобы избежать кровопролития, которое, увы, произошло. Кроме того, — добавил он, будучи честным человеком, — даже со стороны Ланкастеров графиня Ричмонд и ее сын стоят ближе к трону.

— Наверное, я действительно приехал из-за Бесс, — признался Томас, не желая обманывать отца. — Но поверьте мне, сэр, весь Лондон смотрит на вас и все желают знать правду. В вас течет настоящая королевская кровь, не то, что в других баронах. Кроме того, разве бедные Нэд и Ричард не наши племянники по линии жены?

— Но в присутствии короля Ричарда лучше не подчеркивать свое родство с Вудвиллями. — Герцог встал и зашагал по комнате.

— Это настолько ужасно, что просто невозможно поверить! — признался он. — Мне снится король. Во время походов я всегда находился рядом с ним! Во многих отношениях — мы говорили с ним весьма откровенно, — мне кажется, он даже превосходил короля Эдуарда. Он открытый и смелый человек, но без позорной похотливости его брата. Все знают, что его семейная жизнь безупречна!

— Но есть Джон Глостер, внебрачный ублюдок, который правит в Кале. И еще была девочка, которую он хотел выдать замуж за графа Хантингдона, но она умерла.

— Ерунда… Он просто отдыхал от сражений и лечил в то время свою раненую руку! — бормотал Букингем, ногой отшвыривая стул. — Я могу тебе сказать, что он всегда желал Анну Невилль, еще с тех пор, как Уорвик воспитывал его со своими дочерьми в замке Уорвик. Ты только вспомни, что ему пришлось пережить, пока она досталась ему!

— К тому же он еще получил половину состояния умершего Уорвика, — продолжал Томас. Он не желал слушать о Глостере ничего хорошего и не хотел ничего забывать.

Отец, сделав вид, что не обращает внимания на его слова, продолжал говорить, как бы споря сам с собой.

— Он умный и воспитанный. И хотя не способен очаровывать людей и этим побуждать к действиям, как это умел Эдуард, тем не менее, он дружелюбен, спокоен и образован. Невозможно поверить, что, пока я гонялся с ним за диким кабаном или шутил за столом, он приказал убить сыновей человека, которому служил так долго и так преданно!

Он все еще не мог этому поверить! И поэтому решил идти прямо к королю, застать его врасплох и оценить его поведение в свете ужасных подозрений. Если человек приговорил невинных детей к смерти, вина будет написана у него на лице…

Но Ричард Плантагенет выглядел как обычно. Он сидел за столом и подписывал бумаги. С ним были его секретарь и два офицера. Время от времени он задавал вопрос или отдавал какое-то распоряжение. Каждый раз, когда он поднимал лицо, его ярко освещали светильники, прикрепленные к стенам. На лице мягкость, в глазах — чуть уловимая печаль, но за всем этим угадывались огромная энергия и храбрость. Глубокие морщины залегли от глаз до самого рта, морщины, которых еще не должно было быть у тридцатилетнего мужчины. Они могли быть следами физических страданий, но ни друг, ни враг никогда не слышали от него жалоб. Букингем подумал, что весь его облик противоречив. Крепкое тело было гораздо стройнее, чем у брата покойного короля Эдуарда, но Ричард слегка горбился, и правое плечо у него было, казалось, чуть ниже, — такое бывает у клерков, а не у солдат. Длинная тонкая рука, державшая перо, вполне могла бы принадлежать монаху, но он был очень силен и прекрасно владел мечом — лучше любого солдата, лучше всех благородных лордов Англии. Как можно оценить его характер? Каково его истинное лицо?

Почувствовав, что Букингем внимательно смотрит на него, король поднял глаза и улыбнулся герцогу. Обвинение, которое уже зрело в уме его друга, мгновенно разбилось вдребезги.

— Генрих, ты выглядишь так, как будто мои повара накормили тебя чем-то ужасным! — сказал он, передавая бумагу секретарю и с удовольствием вставая из-за стола.

— Я хотел вас видеть… — неуклюже начал Букингем.

Король подошел и потрепал его по плечу.

— Мой дорогой друг, разве ты не был со мной весь день? — добродушно пошутил он и послал пажа за вином.

Букингем нервно засмеялся, провел рукой по лбу и удивился: по лбу струился пот.

— Как глупо… Слишком много крепкого бургундского за обедом, — извинился он. — Ричард, мне бы хотелось быть уверенным…

Король в удивлении поднял брови.

— Все-таки это, видно, бургундское, — сказал он. — Но я надеюсь, вы достаточно трезвы, чтобы понять то, что я хочу попросить вас сделать для меня.

— Работа всегда хорошо действует, отгоняя ненужные фантазии, — улыбнулся Букингем. Он постарался взять себя в руки.

— Я тоже так считаю, — сказал Ричард, перестав улыбаться. — К счастью, эта страна дает мне возможность много работать!

— Что вы желаете, чтобы я сделал, сэр? — спросил Букингем.

Стоя с бокалом вина в руке, король сразу же обрисовал ему суть поручения.

— Это насчет Джона Мортона, епископа Или. Он вместе с несчастным Гастингсом был против моего восшествия на престол. Я хочу, чтобы вы отвечали за него. Он очень энергичный человек, и поэтому я хочу, чтобы его приютил тот, кому я доверяю.

— И что же дальше? — спросил Букингем. Ему стало стыдно, что он не верил королю.

— Я освобождаю его из Тауэра и, с вашего позволения, посылаю с вооруженной охраной в ваш замок в Брекноке. Он расположен достаточно далеко, среди диких скал Уэльса.

— Я только что подписал необходимые бумаги.

Он с удовольствием отхлебнул вина.

— И мне бы хотелось, чтобы вы послали письмо вашему коннетаблю с указанием приготовить для епископа удобную комнату, хорошие книги и тому подобное.

— Значит, вы освободили его из Тауэра? — спросил Букингем. Его приятно поразили действия короля.

— Почему бы и нет? Он очень неординарный человек, образованный слуга Бога, как мне кажется. И если мы своим хорошим отношением привлечем его на нашу сторону, нам это совсем не повредит. В такие времена все лучшие умы следует использовать для служения стране, а не изолировать таких людей, чтобы они ненавидели нас. Как вы помните, мой дорогой Генрих, на том совещании Стенли тоже был против меня, и ему пришлось долго объяснять, чтобы он, наконец понял, наконец, в чем дело.

— Вы сказали, что он один из самых умных людей. — спросил Букингем. Он с самого начала поддерживал Глостера, и ему не понравилось, как лег ко освободили епископа и как хорошо относится ко роль к его сопернику.

— Может, и нет, — резко ответил король. — Но у него много последователей.

— Если я вас правильно понял, вы хотите, что бы я переубедил Мортона.

— Да, вы поняли правильно, — улыбнулся король. — У вас в запасе будут все долгие зимние месяцы, пока вы будете жить с ним в замке. И вы, и Кэтрин получите удовольствие от приятных бесед с ним!

Букингем был уже не молод, и ему хотелось бы спокойно отдохнуть несколько недель после событий последних месяцев. Его Королевское Величество улыбался, видя, как герцог помрачнел.

— Но, может, тем, кто женат на Вудвиллях, не нужны умные разговоры? — засмеялся он. — Мне интересно, что чувствовал мой брат, когда утешался со своими пустоголовыми красотками.

— Джейн Шор совсем не пустоголова! — напомнил Букингем.

— Нет, — согласился Ричард. — Иначе она бы не сумела заставить сначала Гастингса, а потом этого одиозного Дорсета защищать ее.

— Дорсет вернулся в Англию?

— Да. И, несомненно ждет, чтобы снова начать бунт. Разве ваша жена, Вудвилль, не сказала вам?

Букингем почти успокоился — ему показалось, что дружелюбие Ричарда не показное. Но, по прошествии дней, вспоминая об этом разговоре, он снова и снова ловил себя на том, что, наблюдая за лицом короля, видел, какое оно хитрое и изменчивое.

Но вдруг Плантагенет начинал улыбаться, и тогда казался прямодушным, открытым солдатом. Для Букингема сюзерен, которого он поддерживал изо всех своих немалых сил, стал тайной, загадок. Неуверенность, подозрения портили ему жизнь, он потерял аппетит и сон. Он вспоминал хорошие времена, когда его друг, Эдуард IV, играл с его детьми — и в нем просыпалась ярость. Он вспомнил красоту Неда и очарование маленького Дикона. Он спрашивал себя, мог бы нормальный человек иметь настолько жестокое сердце, чтобы убить юных созданий Творца, задуть огонек жизни в невинных мальчиках. Он понимал, что существуют люди с двумя ликами, и добро и зло в них идут своими путями, не перемешиваясь, как у обычных людей. Он понимал также, что это опасные люди.

В присутствии таких людей вспоминаются колдуны и ведьмы, люди ощущают их плохое влияние, их пробирает дрожь. Возможно ли, что самый младший и способный из сыновей великого герцога Йорка принадлежит к числу таких созданий?

И если это так, думал Букингем, то понимает ли это его мать, королева Анна? Но, может, она не очень умна или же привыкла к подобным поступкам Глостера с детства и не обращает на это внимания? Ему стало страшно от собственных размышлений.

К тому времени, когда королевский кортеж достиг города Глостера, Букингема уже ничто не радовало и не развлекало, несмотря на прекрасный прием.

— Если вы дозволите, Ваше Величество, я на некоторое время поеду в Брекнок, — попросил он разрешения у короля.

— Мы заставляли вас много работать. Стенли вчера сказал, что вы плохо выглядите. Есть какие-нибудь причины? — спросил его Ричард — он был так заботлив.

— У меня есть некоторые проблемы с моими поместьями, — солгал Букингем.

Почему, черт возьми, он не может решиться последовать совету сына и поинтересоваться судьбой Неда и Ричарда? Может быть, если ему задать вопрос в лоб, он выдаст себя?

«Что вы сделали с нашими племянниками?»

Только один человек в Англии имел право задать королю подобный вопрос, — Букингем, человек из его ближайшего окружения. Но этот вопрос, который так долго зрел в его мозгу, застревал в его горле!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Итак, неотразимый Букингем отправился в путь. В его душе проснулся бунтовщик, который, казалось, лишь ждал сигнала к действию. По дороге в Уэльс он неожиданно столкнулся со своей родственницей, Маргаритой Бофорт. Их свел случай, так решил Букингем. А почему бы им не поужинать вместе — это так приятно и так естественно? Маргарита и привлекательна, и образованна, в ней в одинаковой степени уживаются искренняя набожность и глубокое знание мирской жизни. Наверное, удачным сочетанием всех этих качеств она обязана тому, что трижды была замужем, и, хотя ее нынешним спутником стал его соперник при дворе Томас Стенли, это никоим образом не могло испортить сегодняшний вечер. Конечно, Букингема удивило, что она путешествует по Бриджнортской дороге, в то время как ее супруг направляется в Йорк; но что поделаешь — в наши дни женщины получили слишком много свободы, к тому же Маргарита — дама знатная, из рода Плантагенетов, и вольна поступать по своему усмотрению. Они остановились в превосходной гостинице, и Букингем с удовольствием отметил, что давно не ужинал наедине с такой красивой и умной дамой. Однако, когда слуги удалились, они все-таки неминуемо переключились на разговор о таинственном исчезновении из Тауэра их молодых родственников.

— Я еду прямо от короля, — сказал Букингем. — Он ни словом не упоминает о них, и все-таки, по-моему, в это страшно поверить.

— А я еду прямо из Лондона, — ответила Маргарита, — и там в этом убеждены все.

— Тогда понятно, почему Глостеру необходимо было выманить Ричарда из аббатства. Не имело смысла устранять одного из них, а другого оставлять в живых, — задумчиво произнес Букингем и внутренне содрогнулся при мысли о том, что все было спланировано заранее. — Вы сообщили Стенли?

— Да.

— Однако он ничего не предпринимает?

Несмотря на то, что Маргарита была взволнована, ее красивое, хотя и немолодое уже лицо в отблесках свечи казалось спокойным.

— И это еще одна причина, почему мы должны действовать сами, — сказала она, не желая вступать в дискуссию о делах ее мужа.

— Мы? — повторил Букингем, смутно чувствуя, что разговор, который они начали, будет серьезнее, чем он предполагал. — Конечно, если мальчикам хотели отомстить или воспользоваться их смертью в своих целях, только вы имеете право на престол по Ланкастерской линии, — заключил он, невольно поддавшись приливу великодушия.

— Я — ближайшая, из ныне живущих потомков Джона Гонта, — с гордостью заявила Маргарита. — Но я старею и потому ничего не прошу лично для себя. Только для моего сына.

А для него, как выяснилось, ей нужна «всего лишь» английская корона.

Она души в сыне не чаяла. Несмотря на то, что Маргарита выходила замуж трижды, у нее родился только один сын, Генрих Ричмонд, и отцом его посчастливилось стать тому самому валлийцу, Эдмунду Тюдору, который уже довольно давно сложил голову на поле битвы. Возможно, это была единственная настоящая любовь в ее богатой событиями жизни. Тюдоры принадлежали к той породе людей, с которыми небезопасно ссориться. Эдмунд был сыном вдовы короля Генриха V. Она, француженка, дочь высокородных Валуа, влюбилась в искусного наездника красавца Оуэна Тюдора, и ее чувство оказалось настолько сильно, что она вышла за него замуж. Судя по всему, Маргарита сумела воспользоваться родством с Тюдорами, поскольку благодаря своему замужеству она получила право именоваться графиней Ричмонд и вволю путешествовать, навещая родственников, заезжая в монастыри и к ученым мужам, не обращая внимания на то, что лорда Стенли подобные места мало интересовали. Но почему ей понадобилась помощь не в такой уж степени родовитого родственника? Видно, лорду Стенли не доверяет даже собственная жена, подумал Букингем.

Однако, хотя он и просидел весь вечер, любуясь добрым лицом Маргариты Бофорт, ему и в голову не пришло, что все намного проще. Когда она намекнула ему, какой видит дальнейшую жизнь своего обожаемого сына, он и не думал, ему и в голову не пришло, что она исключительно по доброте душевной не хочет вовлекать мужа в этот опасный заговор: он всегда относился к ней с любовью, хотя, разумеется, до Эдмунда Тюдора ему было далеко.

— Если эти бедняжки действительно мертвы, — продолжала Маргарита, — остается еще Елизавета.

— Елизавета? Конечно, она должна стать королевой. Но мне показалось, что вы хотите отдать корону Генриху Тюдору.

Недогадливость ее собеседника заставила Маргариту досадливо поморщиться.

— Мой дорогой Генрих, неужели вы думаете, что народ Англии когда-нибудь признает его права на престол? Мы — потомки Джона Гонта, но ведем свое происхождение от гувернантки его старших детей, которая была его любовницей.

— Но он же потом женился на ней, и Ричард II добился принятия специального закона, по которому все наши предки признаны законными наследниками.

— Но Ричард III уже успел аннулировать этот закон! Похоже, он оказался действительно умным правителем, и, убийца он или нет, большинство подданных любят его. К примеру, многим понравилось его решение отменить благотворительные сборы. Особенно жителям Лондона. А в Йоркшире и Глостершире на него вообще смотрят как на божество. И потому, даже если мы заручимся поддержкой достаточного числа наших сторонников в этих краях, если Французы пришлют Генриху свои корабли и поднимется весь Уэльс, английский народ все равно отвергнет его. Если только рядом с ним не будет Елизаветы. Поэтому он должен жениться на Елизавете.

— И каким образом?! — воскликнул Букингем. — ведь ее истеричная мать прячет ее.

— Думаю, ее мать поступает совсем не глупо: ведь если бы она не спрятала дочь, можно было быпоспорить на последний ломаный грош, что Елизавета попала бы в руки Глостера, как ее братья. И тогда у нас не осталось бы ни малейшего шанса.

— Послушайте, кузен, — совсем тихо продолжила она. — У меня при дворе есть преданный врач. Он доктор богословия и медицины, служивший Тюдорам и великим Глендоуэрам. Он энергичен и осторожен, и, как у большинства валлийцев, его смелость сродни творчеству.

— Смелость сродни творчеству? — Букингем, поудобнее уселся на своем стуле и отметил про себя, что у графини очень красивый голос, — не то, что у его визгливой жены.

— Он мечтает. И подбирает музыку к своим мечтам, — объяснила Маргарита. — И когда музыка его мечтаний начинает звучать в полную силу, захватывает его целиком, он чувствует прилив смелости и готов реально осуществить свои мечты, хотя на это может уйти вся его жизнь.

Букингем догадался, что именно ему суждено стать ходовой пружиной этих мечтаний и что часовой механизм уже запущен.

— Насколько я понимаю, ваша незаменимая пешка уже сделала первый ход — в Вестминстере?

— Несколько ходов.

— И тамошние дамы знают об этом?

— Он навещает вдовствующую королеву, эту несчастную страдалицу, как медик.

— Неплохо придумано! Я отлично понимаю вудвилльскую королеву: в ее отчаянном положении можно согласиться на все что угодно. Правда, сама Елизавета вряд ли захочет породниться с Ланкастерами и будет сопротивляться до конца.

— Не забывайте, что, прежде всего она думает о страшной участи своих братьев, — заметила Маргарита. — Она сказала доктору Льюису, что выйдет за моего сына — при одном условии.

— При каком же?

— Если мой сын получит корону, он отомстит за ее братьев.

— Да у него и выхода другого не будет! Ведь Плантагенет сам без боя не уступит и клочка английской земли! Только ценой собственной жизни, — сказал Букингем, вспомнив Ричарда с мечом в руке. Сам бы он, конечно, предпочел, чтобы дело обошлось малой кровью. Однако иное развитие событий вполне естественно, думал он, и совершенно неизбежно, а в устах Маргариты Бофорт будущее выглядело далеко не безобидно. Впрочем, он по опыту знал, что слабые женщины могут оказаться безжалостнее мужчин, когда считают, что в конечном счете поступают правильно. Возможно, потому, что берутся за дело с большей страстью.

— Я подумаю над тем, что вы сказали, — вот все, что пообещал Букингем. — Мне придется несколько месяцев провести в Брекноке с епископом Илийским, которого король вверил моим заботам.

Услышав, что Ричард невероятно удачно сыграл ей на руку, Маргарита и вида не подала, как рада этой новости.

— Этот священник с ярким интеллектом далеко пойдет, — учтиво ответила она. Маргарита не сочла нужным объяснять, что будущее прелата зависело от успешного исхода задуманного Ланкастерами дела, план которого созрел в его собственной светлой голове; и что как только прелат приехал в Брекнок, шустрый Льюис тут же побывал у него.

Решив, что незачем дальше подзуживать человека, которого она уже наполовину уговорила, Маргарита принялась весело болтать со своим родственником обо всяких пустяках, уверенная в том, что теперь будущность ее сына будут обсуждать при намного более благоприятных обстоятельствах и в более изысканных выражениях.

Длинные дождливые зимние вечера в Уэльсе проходили для Стеффордов более оживленно благодаря их гостю, хотя разговоры приняли совсем иной характер — не тот, на который рассчитывал король. А все потому, что тон им задавал Джон Мортон, который был и остался противником его восшествия на престол.

— Все эти подношения из разных городов, от которых он столь демонстративно отказывается, — как вы думаете, ваша светлость, сколько Ричард Глостер еще протянет без них? Учитывая, в каком состоянии сейчас дела казначейства, он вынужден будет возобновить ненавистные поборы, — предупреждал епископ. — И тогда он потеряет популярность среди простого народа. Люди все чаще станут вспоминать выдающегося лорда Риверса, который столько сделал для развития искусства и ремесел. И Уильяма Гастингса, пожалуй, единственного честного чиновника в нашей стране. А тут еще эта грязная история с исчезновением молодого короля и его брата. По словам вашего коннетабля, весть о ней распространяется с быстротой молнии. Сторонники Глостера в Йорке могут по-прежнему рвать за него глотку, но простые люди, которые живут рядом с Тауэром и привыкли постоянно видеть этих двух молодых людей, не поверят ни одному их слову.

— Но у нас нет прямых доказательств, — пытался возражать Букингем.

— Тогда почему он не предъявит нам их живыми? — визгливо вмешалась его жена, Кэтрин Вудвилль. Она была тетей Нэда и Ричарда, и потому невозможно было запретить ей принимать участие в этих разговорах.

Епископ же, приподняв рукава своей роскошной рясы, протянул руку за бокалом, чтобы отведать замечательного хозяйского вина.

— Южане поддержат того, кого прочат в мужья Елизавете. Они любят ее. Помимо того что Елизавета хороша собой, она для них — дочь своего отца, который правил ими добрых двадцать лет. По общему мнению, этот молодой человек, Генрих Ричмонд, обладает не меньшими достоинствами, чем Глостер, — заметил Мортон. — Разве не очевидно, что их брачный союз положит конец непрерывным войнам между йоркистами и ланкастерцами, которые залили кровью нашу землю? Страна вздохнет спокойно, и появится возможность нести людям свет знаний с помощью недавно изобретенного печатного станка, наши моряки на равных с испанцами и португальцами ринутся открывать неведомые края, наши ремесленники наконец смогут создавать неувядающие произведения искусства вместо страшных орудий убийства? Разве ваша светлость не понимает что все эти предпосылки, вместе взятые, обеспечат стране мир и процветание, и у нас, может быть, даже настанет нечто вроде золотого века?

— Просто к алой розе привьют белую, — возбужденно выпалила Кэтрин.

Муж не отреагировал на ее ботаническую метафору, но Мортон, обладавший более живым воображением, подхватил:

— И получится одна безобидная золотая роза без шипов.

— Роза Тюдоров! — высокопарно произнес Букингем, который не любил, когда в его доме последнее слово оставалось не за ним.

— У Елизаветы и Генриха Тюдора может быть очень одаренный сын, — заметила Кэтрин Вудвилль.

И Букингем почувствовал, что во имя этого еще не рожденного ребенка он готов обратиться за помощью к иноземцу и отнять корону у Плантагенетов.

— Ну, а если наш благодетель примется силой насаждать заморские нравы, или захочет прибрать к рукам всю власть, или продаст нас французам, чтобы заручиться поддержкой Людовика Валуа? — спросил он, исчерпав этим все оставшиеся контраргументы.

— Он должен дать торжественную клятву, что женится на Елизавете, как только высадится на нашем берегу, — сказал Мортон.

— И, во всяком случае, он не убийца! — добавила Кэтрин.

— Даже если Ричард действительно убийца, он не отдаст и пяди английской земли! — в который уже раз подтвердил Букингем. Но епископ продолжал заливаться соловьем, и вскоре его речи вновь настолько увлекли Букингема, что он склонился над картой и напрочь забыл о зловещей улыбке Ричарда.

К счастью, Дорсет вернулся, и объединенными усилиями они с Кортни из Девоншира смогут взять западные провинции, — прикинул Букингем, и в его голосе зазвучали прежние властные ноты. — В Уилтшире можно рассчитывать на поддержку епископа Солсбери, поскольку он все-таки Вудвилль, А еще нам может пригодиться человек по имен Брей, который служил у графини Ричмонд, когда она была замужем за моим дядей.

— Сэр Реджиналд Брей все еще у нее и согласен с нашими планами, — заверил епископ.

— Тогда нужно будет послать его поднимать народ в Кенте.

— И мы непременно должны сообщить вдовствующей королеве и принцессе приятную новость о то, что ваша светлость с нами, — произнес Мортон, допивая вино.

— А доктор Льюис снова станет нашей связующей ниточкой, — объявила Кэтрин. — Видите, Генрих, насколько просто прорвать мрак заточения.

— Теперь я понимаю, как благоразумно посту пил король, приставив туда стражу, хотя многие считают, что это некрасиво, — не удержался от иронии Букингем.

Итак, к Вудвилль снова приехал ее доверенный врач, и в результате его визита ее здоровье резко улучшилось. Уже вполне оформившиеся нити конспирации, похоже, вернули ее к жизни.

— Когда приходит доктор Льюис, нас отправляют играть в другую комнату, — жаловались ее маленькие дочки, которым надоедало сидеть взаперти.

Однако их старшая сестра, которой они ужасно завидовали, пользовалась особым доверием доктора. Со смешанными чувствами она выслушала гостя. Ее радовало, что планы так тщательно разработаны, и сердце билось при мысли о том, какую важную роль ей отвели. Но ее хорошенькое личико было непроницаемо, как маска.

— Это очень мило со стороны графини Ричмонд, моего родственника Букингема и епископа — принять такое решение, — сказала она, чувствуя себя пешкой на огромной шахматной доске под названием Англия, пешкой, которую настойчиво толкают вперед энергичные руки двух немолодых женщин. И она согласилась принять участие в их игре, движимая состраданием к судьбе своих братьев, которая взывала к отмщению. Возможно, то же обстоятельство, хотя и в меньшей степени, послужило причиной окончательного решения ее дяди Букингема. Однако жажда мести постепенно начала стихать и коченеть, как закоченели их маленькие мертвые тела, — братьев все равно не вернешь. Но чего она по-настоящему хотела — это выбраться из душной темницы, куда новости доходят в последнюю очередь и в искаженном виде, получить возможность свободно общаться с людьми и задавать вопросы, обыскать Тауэр и самой выяснить, что же произошло в действительности.

Желая вырваться на свободу, Елизавета даже согласилась на рискованный план, по которому ее должны были выкрасть из Вестминстера и доставить к родственникам в Брекнок; но слуги короля Ричарда оказались сообразительнее, чем она думала, и в ту ночь Несфилд распорядился удвоить охрану. Глядя вниз на неподвижные фигуры стражников, стоявших во дворе крепости, Елизавета Йоркская в глубине души почувствовала к ним благодарность. Пожалуй, она была той единственной женщиной, которой совсем не хотелось выходить замуж за Генриха Ланкастера.

Однако Мортон, епископ Илийский, оказался прав, по достоинству оценив незаурядную натуру Генриха: как только к нему за границу переслали списки с названиями мест и именами повстанцев, он настолько решительно и быстро приступил к делу, что на ответные шаги у короля Англии осталась лишь неделя. Ричард ни словом не обмолвился о потрясении, которое испытал, узнав, что его друг готовит против него мятеж и что Генрих Ланкастер вот-вот высадится на берег. И за ту неделю, которая оставалась у него в запасе, он не потратил даром ни одной минуты.

Еще во времена правления его брата была разработана тема курьерского сообщения, когда через каждые двадцать миль меняли лошадей, и сейчас оказалось, что она и вправду очень эффективна, поскольку его приказы вовремя доставлялись в самые отдаленные концы страны и ему постоянно поступали сообщения о перемещениях неприятельских войск. Как обычно, он обратился за помощью к верным йоркширцам и всех, кто способен воевать, призвал в Лондон. Король облачился в поношенные доспехи, спешно выступил в поход, стремительно, как умел только один он, продвинулся вперед и застал врагов врасплох, водрузив свой штандарт в Нотингеме, в самом центре Англии.

— Там-то мы и окружим его! — рассмеялс Дорсет.

Но Дорсет был из тех, кому до сих пор все в жизни давалось легко, поэтому он часто беззаботно смеялся.

Однако на сближение с противником пошел не он, а Букингем. Точно рассчитав время, когда Генрих Тюдор должен был высадиться на берег, он в т октябрьскую неделю привел из Уэльса мощную армию, которой вроде бы ничего не стоило одержать победу. Но Ричард, подгадав момент, послал двух преданных рыцарей разрушить все мосты, ведущие через реку Сиверн, и тут к нему пришел на помощь всемогущий Бог, наслав на эти места ливневые дожди. На Уэльс обрушились потоки воды, и ни люди, ни лошади не могли противостоять им, а крестьяне, чьи дома смыло бурное течение, увидели в этом кару Господню за предательство.

«Наводнение Букингема» — так окрестили они это стихийное бедствие, и даже среди самых стойких приверженцев герцога суеверный страх взял верх, и они бросили оружие.

Ланкастер несся вперед на быстроходных кораблях, которые милостиво одолжил ему король Франции Людовик XI; но неудержимый поток отбросил его обратно в Бретань, несмотря на проявленные его людьми нечеловеческие усилия пристать к берегу в закрытой бухте Лалуорт. Остатки повстанческих войск были разгромлены, и солдаты Ричарда с эмблемой Белого кабана окружили всех оставшихся в живых. Дорсет и Мортон принадлежали к той породе людей, которым всегда удается улизнуть, а солдат Ричард решил помиловать: они ведь лишь исполняли приказ. Но на Генриха Стеффорда, герцога Букингема, помилование не распространялось, и его казнили на рыночной площади в Солсбери. Букингема, в надежде на вознаграждение, выдал его старый слуга, с которым они вместе прятались после разгрома.

— Почему ты не захотел увидеться с ним перед казнью? — спросила королева Анна, заметив, что, несмотря на победу, Ричард выглядел довольно мрачно. — Может быть, потому, что твое сердце могло дрогнуть и ты бы простил его?

— Он бы не захотел этого. Никто из Стеффордов не станет цепляться за жизнь, — ответил Ричард.

— Тогда почему он так настаивал на разговоре с тобой?

— Возможно, потому, что хотел убить меня, — торопливо произнес Ричард. — Похоже, он прикончил одного из своих стражников, чтобы завладеть кинжалом.

— О, дорогой мой! И это несмотря на то, что ты всегда был добр к нему? Но у Генриха Стеффорда какая-то причина, чтобы решиться убить тебя?

Муж взял ее за плечи и, сдерживая раздражение, ласково посмотрел в ее детское лицо, которое он так любил. Он слишком уважал Букингема, чтобы быть нечестным по отношению к его памяти.

— В нашем непредсказуемом мире, дорогая моя Анна, редко бывает так, чтобы вина полностью лежала на ком-то одном, — сказал он. — У Генри имелась основательная причина.

Это был предел откровенности, который мог себе позволить Ричард Плантагенет, никому не открывавший тайны своей измученной противоречивой души.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Елизавета испытывала странное чувство, снова очутившись в Вестминстерском дворце, — она была гостьей в собственном доме и каждый раз, прикасаясь к какой-нибудь знакомой вещи или книге, спохватывалась, что все это уже принадлежит кому-то другому. Ей отвели маленькую комнату, в которой спала Метти, а ее младшим сестрам приходило взбираться вверх по витой лестнице в общую спальню и устраиваться на ночь в одном помещении с молоденькими фрейлинами королевы. Но самым странным казалось, пожалуй, то, что к ней обращались «леди Елизавета».

«А бедный герцог Букингем рисковал жизнью ради нас!» — напоминала она себе, чтобы победить вспышки самолюбия. Кроме того, говорили, что король поступил благородно. После мятежа он решил сам распорядиться судьбами своих племянниц предложил «вудвилльской даме» заключить сделку весьма выгодных для нее условиях.

Он не допустит больше, чтобы у него за спиной строили планы насчет неких браков, которые могли бы лишить его трона. Он сам выберет для девушек мужей, заявил он; это будут молодые люди благородного происхождения, но занимающие такое положение в обществе, по которому их права не могут превышать прав королевских бастардов. Однако Ричард, пообещал дать девушкам приданое и оказывать и знаки внимания, приличествующие знатным особам. Вначале вдовствующая королева была преисполнена решимости заставить его публично поклясться в то, что он выполнит свое обещание. Но ее замысел не удался, и, снова погрузившись в уныние, она, наконец, согласилась покинуть церковное убежище, комнаты находились в самом дальнем крыле дворца, и потому дети редко виделись с ней, а охрану покоев возглавлял все тот же ненавистный Несфилд

Графиню Ричмонд из рода Плантагенетов обвинили в государственной измене, но благодаря тому, что она не рискнула вовлечь в заговор своего мужа, он остался главным камергером королевского двора. Кристально чистому Стенли повезло: его назначил опекуном своей жены при том условии, что он будет держать ее в каком-нибудь отдаленном поместье.

Елизавета предпочла бы разделить их участь: это менее унизительно, чем постоянно чувствовать, что твое участие в заговоре просто не принимают всерьез. Ей претило жить под одной крышей с дядей и есть его хлеб. Если бы не доброжелательное отношение новой королевы, ее жизнь в родном доме показалась бы ей намного тягостнее, чем заточение. А сейчас у нее, по крайней мере, была подруга, с которой приятно поговорить, хорошая лошадь для прогулок верхом, занятия музыкой и танцами, наряды и книги все то, что так любила она и ее сестры.

— Почему вы ко мне так добры? — робко спросила она свою царственную хозяйку, когда они остались наедине в оранжерее.

— Возможно, потому, что я знаю, каково чувствовать себя униженной и несчастной, — улыбнулась Анна Невилль, составляя букет из весенних цветов, которые собирали для нее Энн и маленькая Кэтрин. — Кроме того, с тех пор как умерла моя единственная сестра, мне не хватало подруги, похождений по характеру на меня. Да и разве тебе, Бесс, не приходило в голову, что тебя очень легко полюбить?

Анна склонила набок свою золотую головку, любуясь букетом и переставляя цветы так, чтобы букет выглядел эффектнее.

— Уверена, что и Ричарду ты нравишься, — добавила она. — А ему нравится далеко не каждый.

Эти простые слова поразили Елизавету. Как может Ричард любить ее? Одно ее присутствие здесь должно доставлять ему массу неприятных минут. И не придумав ничего лучшего, Елизавета промямлила:

— Наверное, это потому, что я похожа на своего отца.

— Твой отец был для него целым миром, то есть мужской частью этого мира, которая не имеет отношения ко мне, — сказала Анна и велела одной из своих фрейлин поставить вазу с цветами на видное место. — А мне необыкновенно повезло, Бесс. Те браки, которые обычно заключают королевские особы, основаны отнюдь не на любви. Представляю, как ненавидят венценосные мужья своих жен. В лучшем случае — просто терпят их. Но мой супруг любит меня

Последние слова она произнесла с особым чувством и принялась тихо напевать что-то своим приятным низким голосом. Да, несомненно, брак с Ричардом принес ей счастье.

Елизавета молча и неотрывно смотрела на нее. Удивительно, как одно противоречит другому. Ричард — такой образцовый семьянин, так трогательно заботится о своей злобной матери, живущей в замке Бейнард, — и в то же время о нем рассказывают страшные вещи.

Обе молодые женщины, не сговариваясь, избегали обсуждать судьбу злосчастного мятежника Букингема. Елизавета, оценив тактичность королевы, старалась не досаждать ей вопросами о своих братьях.

— Король проявил такое великодушие, позволив вам оставить при вашем дворе молодого Уорвика, — сказала она, разглядывая из окна свежие почки на деревьях и пытаясь снова уйти от разговора, который, конечно, был бы для нее куда интереснее.

— Уорвик — человек простодушный и безобидный, а кроме того, он наш общий племянник, — заметила Анна.

— Но Нед и Дикон тоже были его племянниками! А где же они сейчас? — вырвалось у Елизаветы.

Анна вздохнула и отложила в сторону свои ножницы. Жизнь научила ее быть терпеливой.

— Дорогая моя Бесс, я уже говорила тебе, что ничего не знаю! Уверена, что они в Тауэре и с ними очень хорошо обращаются, но даже мне Ричард не говорит о них ни слова. А когда однажды я ради тебя спросила его об этом, он совершенно замкнулся в себе, и несколько дней у нас с ним все шло кувырком. Вообще, нельзя сказать, что у Ричарда скверный характер, — добавила она, пытаясь как-то оправдать поведение мужа. — Но в последнее время он стал плохо спать. Все оттого, что на него навалилось множество государственных дел.

«Или оттого, что его мучит совесть!» — подумала Елизавета. Но, щадя чувства хозяйки, которая хорошо к ней относилась, она не решилась произнести это вслух и поспешила переменить тему.

— По-моему, именно потому, что Ричард так удачлив, многие склонны верить любым слухам о нем — продолжала Анна.

Елизавета покраснела от смущения, хотя было ясно, что Анна не ее имела в виду.

— Но вы же не верите всем этим слухам? — спросила она, внимательно наблюдая за Анной.

— Конечно, нет, — ответила королева и принялась поправлять складки своего красивого платья, заслышав шаги в саду. — Когда знаешь человека много лет, можешь с уверенностью предугадать, как он поведет себя в тех или иных обстоятельствах, и не обращать снимания на слухи, которые плетут о нем всякие проходимцы.

— Значит, даже если вы никогда больше не увидите моих дорогих братьев, вы все равно не поверите…

Королева раздраженно хлопнула ладонью по резной ручке своего стула.

— О Бесс, сколько можно возвращаться к одной и той же теме! — воскликнула она. — Думаю, даже если сам Господь Бог поручит архангелу Гавриилу сообщить мне, что мой муж причинил зло твоим братьям, я все равно не поверю.

В этот момент в конце оранжереи раздвинулись шторы, и, к своему ужасу, Елизавета увидела, что к ним направляется, не кто иной, как Ричард. Он держал в руке перчатки для верховой езды и, судя по всему, прошел в сад без свиты.

— Чему ты не поверишь, радость моя? — спросил он, уловив лишь конец ее фразы.

— Что ты плохо себя вел, — ответила она в своей забавной детской манере.

— А что, наша очаровательная гостья старалась. Убедить тебя, что мое поведение небезупречно? — учтиво поинтересовался он.

— Нет. Просто мы обсуждали, что такое хорошо знать человека, — сказала Анна, которую собственная нелегкая жизнь научила вовремя находить нужный ответ.

— Ну, если она так говорила обо мне, нам нужно «в наказание» как можно скорее найти ей мужа, — продолжал Ричард, сделав вид, что не слышал слов Анны.

Королева схватила его за руку.

— О, Ричард, пожалуйста, не отсылай ее сейчас от меня! — принялась умолять она. — Тут, на троне, чувствуешь себя такой одинокой.

— Ты могла бы больше времени проводить с нашим мальчиком, — предложил он, поняв, что разлука с ним плохо сказывается на душевном состоянии жены. В этом его убедили врачи и ее нервозность.

— Летом — конечно. Но из-за угольной топки, которая сейчас вошла в моду, в Лондоне стоят такие туманы, что он так же, как и я, совершенно не может дышать этим воздухом, — сказала Анна. — Думаю, что на природе, в Уорвике, ему намного лучше.

Ричард подошел к ней и, взяв за подбородок, приподнял ее голову. Он старался не показывать свои чувства при посторонних, но сейчас нельзя было не заметить, с какой нежностью его длинные выразительные пальцы прикоснулись к ее белой коже. Анна подняла глаза и счастливо улыбнулась, а Елизавета, охваченная необъяснимой завистью, поспешила незаметно удалиться.

Но даже в тот момент, когда он смотрел на женщину, в глазах которой светилось обожание, то не терял своей поистине кошачьей бдительности.

— Я бы хотел, чтобы ты, Елизавета, зашла ко мне в кабинет после обеда, — сказал он, не повернув головы. — Мой секретарь готовит кое-какие документы, касающиеся тебя.

И хотя Елизавете было не по себе с того дня, когда она вновь поселилась во дворце, для нее особенно тяжело было оказаться вновь в отцовском кабинете. Впрочем, она все же почувствовала благодарность за то, что тут ничего не стали менять. Все было так, как тогда, когда она вошла сюда в последний раз — в тот день, когда отец утешал ее из-за расстроившейся свадьбы, а рядом у стола стоял ее брат.

Сейчас в этом огромном резном кресле сидел совсем другой человек. А потому и весь мир казался Елизавете другим — чужим и угрюмым.

Склонившись над столом, Ричард углубился в чтение документов, и Елизавета воспользовалась моментом, чтобы, пока он этого не видит, внимательнее приглядеться к нему. Он сидел в кресле не так, как Эдуард, и не создавалось впечатления, что он заполняет его собою целиком, поскольку Ричард был худее и подвижнее; но одет он был не менее роскошно, в этом он всегда был особенно щепетилен. Елизавета не могла не признать, что, хотя на его живом лице порой проступали следы усталости, на нем никогда не появлялось выражение праздности или лени. С блеском его двора могло сравниться лишь былое величие двора Ричарда II Бордоского, большого ценителя прекрасного, как говорили иностранные посланники; однако нынешние порядки при дворе отличались почти военной строгостью.

— Подайте мне документы, в которых оговаривается сумма дохода для дочерей леди Грей, — приказал Ричард, и его секретарь Кендал тотчас положил перед ним бумаги.

— Замените мне перо, Джон, — обратился король к своему оруженосцу. — И переложите стул леди Елизавете.

Пока Джон Грин выдвигал для нее стул, Елизавета скользнула по нему пытливым взглядом. Этот вежливый молодой человек наверняка знает, что случилось с ее братьями. Ведь именно он относил сэру Роберту Брэкенбери в Тауэр письмо своего господина, подумала она. Если бы только я нашла способ заставить его заговорить!

Елизавета наблюдала, как король-узурпатор ставит свою витиеватую подпись, — так, наверное, мог бы расписываться художник, — как он протягивает секретарю сей дарственный акт, от которого зависит, будет ли она жить в богатстве или в бедности, и откидывается в кресле.

— Прочитайте документ вслух, Кендал, — сказал он, — чтобы старшая из этих леди могла ознакомиться с его содержанием.

Акт гласил, что сестрам полагалось в год по двести фунтов, которые будут выплачиваться из личных Денег короля, а ей самой — пятьсот. Более чем достаточно для любой знатной дамы, подумала Елизавета, хотя плохо разбиралась в подобных расчетах. Далее шли пункты, в которых содержалось обещание выдать девушек замуж и обеспечить им приданое; но длинные запутанные юридические формулы Елизавета пропустила мимо ушей. Не деньги ее интересовали — она нуждалась в чьей-нибудь нежной заботе, — в чем-то вроде покровительственной любви отца, обожания Томаса Стеффорда или требовательной любви ее юных братьев. И в тот момент, когда она бормотала слова благодарности, ее глаза наполнились слезами, так что она даже не заметила, как король отпустил своих помощников, и они впервые остались наедине.

Она вдруг увидела, что король вышел из-за стола и стоит перед ней, в то время как она продолжает сидеть, и это вывело ее из задумчивости.

— Я намеренно не приглашал тебя сюда раньше, — мягко сказал он, и Елизавета поняла, что он заметил слезы у нее на глазах.

— Эта комната хранит воспоминания, — словно оправдываясь, ответила она и поспешила подняться, как требовал этикет.

— И для меня она тоже хранит воспоминания, — произнес он. В его голосе послышались особые нотки, и чувство общей утраты всколыхнуло в ее душе симпатию к этому человеку.

Елизавета подняла глаза, посмотрела ему в лицо и, несмотря на то, что много событий — странных, незабываемых — омрачили их отношения, чуть не поддалась естественному порыву уткнуться ему в плечо. Он был молод — всего на десять лет старше ее — и являл собой часть того прежнего благополучного мира, который для нее разом рухнул. Он был с ней одной крови, и в старые времена, если требовалось уладить какие-либо проблемы внутри страны или за ее пределами, это важное дело всегда поручалось младшему брату короля.

— Я знаю, что и вы любили его, — нерешительно произнесла она. — Именно потому удивительно все то, что происходит сейчас.

Ричард рассмеялся коротким смешком.

— Уверяю тебя: не ты одна удивлена, — сказал он и встал возле камина. — Знаешь ли ты, насколько я был удивлен, когда собирался выполнить последние приказания умершего брата и вдруг обнаружил, что Риверс и Грей тайно, за моей спиной, пытаются переманить на свою сторону его сына? А каково мне было, когда в Йорке я провозгласил его королем, привез в Лондон — и тут узнал, что твоя мать ославила меня как предателя и поспешила упрятать вас всех в аббатство? Как будто я собирался вас съесть!

— Вы хотите сказать, что, если бы мы доверились вам и поручили выполнить последнюю волю отца, все могло бы быть иначе? — спросила Елизавета и спохватилась, что ведет себя бестактно и прямолинейно, как подросток, а не взрослый человек.

— Я рад, что ты понимаешь это. Надеюсь, тебе ясно, что в изменившихся обстоятельствах я вынужден был действовать иначе. Даже твой отец не мог предвидеть, что родственники его жены набросятся на меня, как голодные псы, чтобы снова начать раздирать на части эту несчастную разграбленную страну.

— Мне было не по себе оттого, что мои родственники Вудвилли не доверяют вам, дядя Ричард. Сначала я пыталась убедить маму…

Он стоял к ней спиной и задумчиво водил пальцем по контуру белой розы, нарисованной на огромной стене дымохода.

— Ты всегда была самой толковой в этой компании, Бесс, — небрежно бросил он. — И потому мне очень тяжело говорить с тобой о подобных вещах.

И тут она вспыхнула от гнева, впервые ощутив фальшь в его будто бы искренних словах.

— Лучше признайтесь: именно потому, что я что-то значу, вы хотите завоевать мое доверие! — заявила она.

— Сейчас уже поздно решать, значишь ты что-нибудь или нет! — Он круто развернулся, взмахнув своими малиновыми рукавами с меховой опушкой. — Было время, когда я мог бы удовольствоваться ролью регента. Но не теперь. Они все были во дворце, у смертного одра моего брата. Бог ты мой, я бы все отдал, чтобы оказаться тогда там! Гастингс, Стенли, Мортон, Дорсет — они были рядом с ним, когда я сражался за него в Шотландии. Они тоже поклялись исполнить его волю. Но в тот день, когда я собрал Совет, когда все уже было готово для коронации его сына, я вдруг узнал, что даже те, кого я пощадил, участвовали в заговоре против меня. Даже твоя мать, — которая так боялась меня, что решила укрыться в убежище, — приложила руку к этому делу. И тогда я послал за твоим младшим братом. Именно мне — а не Энтони Риверсу или кому-нибудь еще из этих проклятых Вудвиллей — вручил Эдуард судьбу своих сыновей.

Елизавета, как фурия, набросилась на него.

— Да, их судьбу отдали в ваши руки! Никто этого не отрицает. Но что вы с ними сделали?!

Он промолчал, и тогда она, позабыв страх, принялась бешено колотить кулачками по его груди.

— Что вы сделали с моими братьями? — кричала она, и ей самой голос, раздающийся в комнате, напоминал голос базарной бабы.

Но перед ней был король, а того, кто бьет короля, можно приравнять к изменнику родины. Ричарду ничего не стоит позвать своих людей и приказать им увести ее в Тауэр. Вместо этого он схватил Елизавету за запястья и сильным движением, молча оттолкнул от себя.

— Я сделал то, что было нужно Англии, — сказал он, и в его голосе послышалось рычание тех самых леопардов, которые красовались у него на гербе.

Еще несколько минут они прожигали друг друга ненавидящими взглядами. Но очень быстро она снова ощутила свою беспомощность. И, несмотря на дрожь во всем теле, Елизавета заставила себя склониться перед королем в глубоком реверансе. Таким образом, она выражала ему свою покорность и давала себе возможность остыть и мысленно засчитать новые очки в их схватке. Конечно, он невольно дал ей понять, что ее вес в обществе был бы значительно большим, если бы ее братья остались живы. А какие чувства вызвал у него взрыв ее эмоций, — ненависть или, наоборот, большее уважение, — было ей неведомо. Она знала только одно: в его лице появилось что-то такое, что навсегда отбило у нее охоту спрашивать о судьбе братьев. И только потом, уединившись в своей комнате, Елизавета поняла, что она, пожалуй, единственный человек, который вообще осмелился задать ему этот вопрос.

Если Ричард и был взволнован, он ничем не выдал своих чувств. Легкой походкой он снова подошел к столу и принялся перелистывать какие-то бумаги.

— Я восхищен твоей смелостью, — как ни в чем не бывало, сказал он. — Ты под стать своему вспыльчивому младшему брату. В твоем характере больше от Плантагенетов, чем от Вудвиллей.

Елизавета не удержалась и шагнула к нему.

— Значит, вы любите его? — запинаясь, спросила она, почувствовав, что он говорит так, будто брат ее еще жив. Но король не отреагировал на ее слова.

— Раз уж ты так радеешь за свою семью, то тебе было бы небезынтересно узнать, что руку Сесиль я предложил лорду Уэллсу. А мой близкий друг, герцог Норфолк, согласен женить одного из своих сыновей на Энн. Остальные, — добавил он, кладя на стол пергамент, — еще слишком молоды.

Бедные Сесиль и Энн! Они могли бы составить блестящие партии, выйдя замуж за заморских принцев! Выходит, их скоро разлучат. Ей не терпелось задать вопрос и о себе, женское любопытство давало о себе знать.

— А я? — спросила они тихим голосом.

— А для тебя я еще ничего не придумал.

— Значит, сейчас я пока свободна?

Несмотря на то, что ей предстояло остаться гостьей в его доме, в голосе Елизаветы прозвучало такое облегчение, что Ричард лукаво посмотрел на нее и улыбнулся.

— Вижу, что заговор, из-за которого Букингем поплатился головой, не вызвал в тебе особого энтузиазма. Тебя не слишком устраивала перспектива лечь в постель с Ланкастером?

Он был настолько близок к правде, и в то же время она чувствовала такие угрызения совести по отношению к Букингему, что быстрого ответа у нее не нашлось.

— Тебе сколько лет, Елизавета? — спросил король.

— Почти девятнадцать, сэр.

— Самое время выходить замуж, — заметил он и усмехнулся, вероятно задумав, что-то новенькое. — Тем более что тебе все никак не удается выйти замуж за того, за кого бы ты хотела. Ну как же! Я же помню, как в этой самой комнате звучало предложение отомстить за тебя французам. Твоего бедного отца так возмутило поведение дофина, который отказался жениться на тебе, что это, наверное, ускорило его смерть. А теперь и Генрих Ланкастер обманул твои ожидания!

— О, как я вас ненавижу! — прошептала Елизавета, и, хотя она обеими руками прикрыла рот, она наверняка расслышал ее слова.

— Это крайне прискорбно, раз уж судьба распорядилась так, что тебе приходится жить в моем доме, — рассмеялся он. — Но не отчаивайся, Елизавета Плантагенет. У нас в запасе еще остается мистер Стиллингтон.

— Мистер Стиллингтон? — Это имя ни о чем ей не говорило.

— Сын доброго епископа Стиллингтона.

— Того епископа Бата, который в угоду вам называл нас в своих проповедях бастардами?

— Я человек без предрассудков и смею тебя уверить, что, раз он сын священника, значит, он тоже бастард. Тем не менее, он очень способный молодой человек и оказал мне столько услуг, что достоин награды.

Елизавета с ужасом смотрела на дядю.

— Вы говорите о том противном клерке с сальными волосами, который пялится на меня из-за своего стола в приемном зале?

— Значит, ты успела заметить, что он испытывает к тебе некоторую тягу? — ехидно спросил он.

— Я не обращаю внимания на лакеев, — высокомерно ответила Елизавета.

Ричард подошел к двери и галантно распахнул ее перед девушкой.

— И, все-таки я буду иметь в виду этот вариант, Бэсс, — бодро заверил он. — Особенно если ты, со свойственным тебе упрямством, будешь приставать к другим с провокационными вопросами.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Елизавета надеялась никогда больше не появляться в кабинете отца: в стенах этого помещения она уже не чувствовала себя в безопасности. Ричард не стал наказывать ее публично, как он поступил с беспутной Джейн Шор, но оскорбил ее достоинство, предложив ей неравный брак, если она будет продолжать настаивать на своем. Пожалуй, только к лорду Стенли можно обратиться за помощью, в отчаянии думала она, мечтая встретиться с ним и с его доброй графиней.

Будучи главным королевским камергером, Стенли находился при дворе неотлучно и дружил с ее покойным отцом. Естественно, он не будет стоять в стороне, когда ее захотят выдать замуж за какого-то нагулянного отпрыска епископа. Но она чувствовала, что он избегает ее, хотя с другими, в том числе и с ее сестрами, держится приветливо и вежливо.

Однажды, когда Елизавета увидела, что косоглазый писец снова околачивается в коридоре, ведущем в ее комнату, она не вытерпела и решила отыскать лорда-камергера.

— Дядя Стенли, — обратилась она к нему, как когда-то в детстве, когда они называли его просто дядей. — Как вы думаете, король всерьез намерен выдать меня за этого жалкого Стиллингтона?

— Думаю, что совершенно исключено, леди Бесс, — добродушно ответил Стенли. — Глостер, конечно, может замарать достоинство Плантагенетов, Но не до такой степени: он слишком дорожит семейной честью. Послушайте, дитя мое, — добавил он, видя, что она встревожена не на шутку, — мой оруженосец, Хамфри Брэртон, всегда был без ума от тебя. Я поручу ему следить за этим лакеем, и наглец перестанет досаждать тебе.

— Но тогда, милорд, ей придется опасаться их обоих, — возразила Метти, которая сопровождала свою госпожу.

— Моя дорогая леди, Хамфри Брэртон знает свое место. — И он умчался по каким-то делам, а может быть, лишь сделал вид, что очень занят. Он говорил довольно вежливо, но то, что он назвал Ричарда так, как его называли раньше, и не придал никакого значения тому, что ее притязания на трон признаны незаконными, заставило ее задуматься.

— Король должен безоглядно доверять человеку, которому поручает заниматься своим меню, — сказала она вечером, заметив, с какой добросовестностью Стенли проверял блюда, когда накрывали столы для очередного пышного банкета в честь зажиточных олдерменов Лондона.

— После того как его предал Генрих Букингем, Ричард, скорее всего, вообще никому не доверяет, — со свойственной ей невозмутимостью произнесла королева.

— А что, если Стенли захочет отравить его? — продолжала Елизавета.

— Ну и фантазия у тебя, дорогая Бесс! — рассмеялась Анна, которая была начисто лишена воображения. — Завтра мы с Ричардом отправляемся на север. Наверное, ты напророчила мне эту дорогу. Только бы он не вздумал останавливаться в каждом городе, чтобы даровать им какие-нибудь привилегии или что-то в этом роде. В конце концов, наша цель — добраться до Уорвика и увидеться с сыном!

Елизавета впервые слышала в голосе Анны ворчливые нотки и с тревогой посмотрела на нее.

— Вы уверены, что чувствуете себя достаточно хорошо и сможете выдержать такое длительное путешествие? — спросила она. — Вы сегодня очень бледны.

— Я всегда бледна. Разве ты не знаешь, что меня прозвали Бледной королевой? — вздохнула Анна. –

Кроме того, по ночам Ричард сам не спит и мне не дает. Он вскрикивает во сне и просыпается, а временами, когда совсем не может заснуть, набрасывает на себя меховой халат и слоняется по дворцу.

Сверху, с галереи, на которой стояли они с Анной, было видно, как Ричард беседует в зале со Стенли. «Что за призраки зовут его за собой каждую ночь?» — спрашивала себя Елизавета.

Но тут она вернулась к действительности, почувствовав, как горячие пальцы Анны коснулись ее руки.

— Мне бы хотелось, чтобы ты отправилась с нами, Бесс, — призналась она. — Обычно с Ричардом забавно путешествовать. Он превращает нашу поездку в карнавальное шествие и заставляет меня все время менять наряды. Но в этот раз у меня какое-то дурное предчувствие, я как будто чего-то боюсь.

— Да ерунда все это! — усмехнулась Елизавета, пытаясь успокоить ее. — Уверена, что свежий воздух пойдет вам на пользу. Смотрите, король уже готов повести вас к обеденному столу.

В глубине души Елизавета мечтала остаться наконец одна со своими сестрами, к тому же завтра была годовщина смерти отца. Но на следующее утро, увидев, как пышная королевская кавалькада выезжает из Вестминстера, она почувствовала огромное желание поехать вместе с ними. Когда она открыла решетчатое окно, чтобы получше разглядеть их, в комнату ворвался свежий апрельский ветер, наполненный ароматами весны. Процессия состояла из верховых, знаменосца, вооруженных всадников, среди которых выделялась внушительная фигура лорда Стенли. Короля сопровождали лорд Ловелл, сэр Ричард Кейтсбай, сэр Ричард Рэтклифф и другие придворные. Анна, изящная, как статуэтка из слоновой кости, села на низкую белую лошадку и повернулась в седле, чтобы махнуть на прощанье рукой. Сейчас она выглядела уже не такой слабой, как накануне, ее лицо было оживлено и щеки горели от возбуждения — ведь ей предстояла встреча с сыном. А Рядом с ней, с гордо поднятым штандартом, развевающемся на ветру, ехал Ричард на своем любимом боевом коне, на спине которого красовалась блистающая золотом малиновая попона.

И когда этот великолепный отряд выехал с дворцовой площади, направляясь к северной дороге, Елизавета вдруг заметила, что что-то не так. Правильно: не хватало красавчика Джона Грина, который обычно ехал чуть позади своего господина. А не взять его с собой могли лишь по одной причине — если он болен, подумала она и, резко повернувшись, приказала старой Метти выяснить, что произошло.

«Боже милостивый, пусть это будет так! — молилась она и лихорадочно продумывала дальнейшие планы. — У него нет ни жены, ни матери, значит, пока он выздоравливает, я сама могу поухаживать за ним. Я буду читать ему вслух и просто сидеть рядом. Я даже согласна… ответить на его притязания, лишь бы удалось выудить из него, что содержалось в письме, которое Глостер передал Брэкенбери по поводу судьбы моих братьев».

Но сколько бы она ни ломала голову — даже предполагая, что в объятиях женщины Грин забудет о своей преданности господину, — все ее волнения оказались напрасными.

— Его нет во дворце, — сообщила Метти.

Елизавета послала за старым конюхом своего отца, который учил ее ездить верхом.

— В конюшне нет лошади мастера Грина. Их увели еще вчера, — ответил он, с почтением глядя на Елизавету.

И тут неожиданно, в конце разговора, она получила информацию, которая была ей нужна.

— А, Джон Грин? — вмешался тот самый презренный Стиллингтон, который переписывал множество королевских приказов. — Разве вы не знаете, мадам, что он отправился в заморское путешествие? В награду за преданную службу король назначил его судебным исполнителем на остров Уайт.

— Скучное занятие на далеком острове для такого красавчика, — надув губы, произнесла Сесиль, которая считала, что у нее с ним роман (впрочем, так полагала и добрая половина королевских фрейлин).

— Однако там никто не будет приставать к нему с вопросами! — пробормотала догадливая Метти, устанавливая для своей госпожи пяльцы для вышивания.

Девятого апреля, в день, когда исполнилась годовщина со дня горестного события, которое перевернуло всю их жизнь, Елизавете и ее сестрам было разрешено навестить мать. Бедная вдовствующая королева очень обрадовалась им и с восторгом слушала щебетанье своих малышек. Старшие дочери заверили ее, что Анна Невилль добра к ним, и королева только и делала, что вздыхала, завидуя тому, что они могут свободно жить при дворе.

Время пролетело незаметно, и при расставании королева никак не хотела отпускать старшую дочь.

— Когда дядя Ричард вернется, я попрошу, чтобы он разрешил нам снова увидеться с тобой, — пообещала Елизавета, хотя больше всего на свете не любила о чем-нибудь просить вообще, а Ричарда — особенно.

Но не прошло и недели, как во дворец, задыхаясь, влетел забрызганный грязью королевский гонец, и Елизавета опять отправилась к своей матери, не испросив на это ничьего разрешения. На ней не было лица, когда она, потрясенная неожиданным известием, шла по длинным коридорам в дальнее крыло дворца, чтобы сообщить матери, что сын Ричарда умер.

Та поднялась ей навстречу, и по торжествующему блеску в ее глазах Елизавета поняла, что она уже все знает.

— Это сбылось твое проклятие! То страшное проклятие! — заявила дочь, почти обвиняя ее в смерти ребенка.

— Когда умер мальчик? — бесстрастно спросила мать.

— Как раз в тот день, когда мы приходили к тебе, — в годовщину смерти моего отца.

— Господь услышал меня, — медленно, с удовлетворением произнесла вдовствующая королева. — Трех моих сыновей убил этот злодей…

Елизавета села рядом с ней, не в силах больше стоять на ногах.

— Только в Ноттингеме они узнали о случившемся. Они устраивали прием в замке. Они даже не догадывались, что мальчик болен. Гонец говорит, что король и королева просто голову потеряли от горя.

«Вудвилльская дама» невидящим взглядом смотрела перед собой, погрузившись в воспоминания о собственных горестях.

— Теперь они знают, что это такое, — еле слышно прошептала она.

Елизавета тоже сидела с застывшим выражением лица в этой скромной комнатке, в которой повисла тягостная тишина. Значит, вот что предчувствовала Анна! И хотя ей самой пришлось многое пережить, Елизавета прониклась бы сочувствием к любому, кто относился к ней так же хорошо, как Анна. Однако, к своему удивлению, в этот момент она больше всего жалела Ричарда. Человека, которого она ненавидела. Какие бы дела он ни творил, все это имело смысл, пока у него был этот мальчик — олицетворение прочности династии, ради которого король не гнушался ничем. А теперь исчезла главная побудительная причина его злодеяний, и грешнику оставалось только кутаться в обрывки покрывала, сотканного из укоров совести, и стараться прикрыть свои злодеяния.

Нельзя описать, насколько скорбным было возвращение королевы домой. Уезжала она веселой и безмятежной, а вернулась больной и убитой горем. Ее заливистый смех больше не взрывал атмосферу скучной дворцовой жизни и не согревал сердца королевской прислуги, а жители Лондона, которым ее муж уже давно внушал подозрение, усматривали в совпадении даты двух смертей кару Господню — и не испытывали к Ричарду сочувствия.

Елизавета по доброте душевной редко оставляла Анну одну, король тоже изо всех сил старался утешить жену.

— Ты должна снова окрепнуть, любовь моя, и родить мне других сыновей, — постоянно слышала Елизавета, которая сидела, склонившись над постелью королевы. Но всякий раз замечала, как при этом передергивалось его лицо. И действительно, трудно было поверить, что Анна сумеет выкарабкаться; кроме того, за одиннадцать лет их совместной жизни она родила только одного ребенка.

И хотя складки вокруг его рта глубже, а в голосе проскальзывало нетерпение, когда он отдавал приказы, король продолжал заниматься государственными делами. Он привык страдать в одиночестве и не нуждался ни в чьем сочувствии. Он остался верен себе, решив, как обычно, с должной пышностью отметить Святки.

Еще никогда, с тех пор как Елизавета снова поселилась во дворце, король не был к ней так внимателен, как сейчас. Он поддразнивал ее, замечая, что она прямо-таки расцвела, ощутив вкус свободы и аромат свежего воздуха; судя по всему, говорил он, жизнь в его доме пошла ей на пользу. А когда королева заказала к Крещению малиновое платье, украшенное жемчужными листьями падуба, он настоял, чтобы Елизавете сшили точное такое же.

— Сейчас, когда на щечках Елизаветы расцвели яркие розы, малиновое платье будет ей очень к лицу, — сказал он, заглянув в комнату жены, где портнихи разложили роскошные ткани. — Хотя меня в жар бросает, как подумаю, что это могут быть розы Ланкастеров!

Ричард никогда раньше не отличался бестактностью, и обе дамы понимали, что это сравнение было отнюдь не в пользу Анны. Елизавета заметила, как вздернулись брови камеристок. При других обстоятельствах ее бы восхитило изумительное творение их рук, но сейчас ей было не по себе при мысли, что, если она оденется так же, как королева, среди придворных неизбежно пойдут отвратительные сплетни, и что еще более неприятно, это может вызвать недовольство Анны. Увидев, что предпраздничная суета, примерка, болтовня портных утомили королеву, Елизавета мягко уговорила ее прилечь.

— Мадам, сама я этого не добивалась, — твердо сказала она, когда они остались наедине.

— Конечно, нет, — согласилась Анна. — Разве я уже не говорила тебе, что, если я хорошо знаю человека, я склонна доверять его словам, а не домыслам других?

Королева порывисто схватила подругу за руку и взволнованно посмотрела ей в лицо.

— Я знаю, что в последнее время бываю слишком раздражительна, — добавила она. — Но что бы ни случилось и что бы ни говорили люди, ты всегда должна об этом помнить, Бесс.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Прошло время. Елизавета стояла в комнате королевы в Вестминстерском дворце и любовалась из окна зеленеющим садом.

— Уже скоро все опять расцветет, — сказала она, чтобы подбодрить Анну.

Но королева оставалась грустной.

— Я не доживу до лета, — еле слышно прошептала она. — Разве врачи не говорят, что у меня та же неизлечимая болезнь, от которой умерли и моя сестра, и сын? А теперь еще Ричард говорит, что не приходит ко мне в спальню, поскольку боится заразиться. Но я не верю ему. Должна быть какая-то другая причина.

Впервые в жизни Анна позволила себе усомниться в словах Ричарда. «О Боже, надеюсь, она не считает, что причина эта — я!» — думала Елизавета.

— Почему он старается устроить брак твоих сестер и ничего не предпринимает в отношении тебя? — неожиданно спросила Анна, ворочаясь в постели и вздыхая.

— Наверное, он думает, что мой брак важнее, — предположила Елизавета, подойдя к кровати с чашей розовой воды.

— Потому что ты — настоящая королева Англии? — ехидно спросила Анна.

Елизавета ничего не ответила и лишь осторожно вытерла ей лоб.

— Вероятно, когда я умру, он женится на тебе, — продолжала Анна.

— Но он мой дядя, — холодно возразила Елизавета.

— Можно получить разрешение у Папы Римского. Так уже кое-кто поступал, например, одна испанская герцогиня и члены австрийской королевской семьи.

— Наверное. Но при условии, что мы оба этого хотим. Браки заключаются между двумя людьми, — сказала Елизавета. — Дорогая тетя, если существует на свете вещь, в которой ты можешь быть полностью уверена, так это — любовь Ричарда к тебе.

И тут слезы покатились по лицу Анны.

— О Бесс, прости меня! — произнесла она всхлипывая. — Просто после смерти нашего сына все пошло вкривь и вкось. Я сама не знаю, что говорю.

Наконец Анна забылась сном, а Елизавета села у окна и погрузилась в невеселые раздумья. Так ли уж нелепы предположения королевы? И разве ее собственные догадки — лишь плод воображения? Наверное, все уже заметили, что в последнее время Ричард стал относиться к ней совсем иначе. Положение Елизаветы при дворе изменилось, и ей стали доступны многие удовольствия. Она не отказывалась от них, и чисто по-человечески это можно было понять, хотя ее мучила совесть, так как ей казалось, что, соглашаясь участвовать в дворцовой жизни, она предает своих братьев. Но сейчас она попыталась разобраться в себе. Действительно ли ей приятно, что Ричард выделяет ее, может быть, она чувствует в этом особую прелесть? Какую-то радость — неестественную, постыдную, подлую? А если Анна права?

И частенько по вечерам после ужина, когда больная Анна лежала в постели, а в большом зале раздавались чудные звуки музыки с верхней галереи, где располагался маленький оркестр, Ричард подходил к Елизавете. В такие минуты он был ослепителен. Копия ее брата, только старше, — нервический, живой, остроумный, понимающий все с полуслова, говорящий на одном с ней языке естественно и выразительно, как свойственно людям их породы. Собеседник, которого ей так не хватало.

Ниточки жизни, связывающие Анну с этим миром, становились все тоньше, она часто звала к себе Елизавету и Ричарда, и это волей-неволей еще сильнее сближало их…

В разгар весеннего цветения Анна, как и предсказывала, умерла, и ее смерть повергла в скорбь их обоих. Предстояло пережить нелегкие дни похорон и присутствовать при обряде погребения в Вестминстерском аббатстве; но даже сейчас Елизавета догадалась, что придворные вспомнили ее рождественский наряд, точь-в-точь походивший на наряд королевы, и шепотом говорили друг другу, глядя на изменившееся лицо Ричарда, что его слезы — последняя порция вранья, которой он потчует королеву, провожая ее на небеса.

Елизавета всем сердцем мечтала покинуть дворец. Но ей некуда было бежать. Она была в руках Ричарда. Фигурально, конечно, но еще немного — и это могло приобрести буквальный смысл.

— Думаю, ты не хочешь, чтобы я прикасался к тебе, поскольку до сих пор считаешь, что я убил твоих братьев, — зло усмехнулся он; его раздражало, что, танцуя с ним, она старательно увертывается от его объятий.

— Тогда покажите мне их! — смело потребовала она, плавно преодолев прежнюю робость перед ним.

— Но причина-то не в этом, Бесс, — сказал он, пропустив мимо ушей ее реплику и понизив голос, чтобы другие танцующие не услышали их разговор. — Просто тебя пугает то, что ты чувствуешь, когда я прикасаюсь к тебе.

У нее предательски вспыхнули щеки, а он смеялся и лукаво глядел на нее, то сжимая, то отпуская ее руки, как того требовали замысловатые танцевальные па. Она заметила своеобразную красоту его зеленых глаз, усеянных коричневыми крапинками, и хотя ему явно недоставало элегантной грациозности ее отца, танцевал он отменно, потому что был человеком самолюбивым и старался ни в чем не уступать другим.

В глазах окружающих их общение по вечерам носило формальный характер. Никто не слышал его полушутливых намеков и комплиментов в ее адрес и Елизавете не с кем даже было поделиться, разве что со старушкой Метти.

— Ты уже больше не боишься меня, — сказал он однажды утром, когда они прогуливались верхом по Виндзорскому парку вместе с лордом Стенли, Сесиль и свитой придворных, которая тянулась чуть поодаль.

— Да, так и есть… Но не всегда, — рассмеялась Елизавета. — Вы меняетесь, как хамелеон, сэр. Вы каждый раз другой.

— Вообще-то, это удобно, но довольно утомительно, — ответил Ричард, с интересом посмотрев на нее.

— Удобно?

— Преимущество в том, что никогда не обнажаешь свою истинную суть. Скажи, если бы ты впервые увидела меня где-нибудь в таверне, одетым в простое бедняцкое платье, — что бы ты подумала обо мне: кто я?

Яркое июньское солнце светило во всю, и у нее была возможность внимательно разглядеть Ричарда.

— Наверное, ученый или священник, — произнесла она, не догадываясь, как прелестно ее задумчивое личико с морщинками на переносице. — А когда у вас усталый вид, учитывая, что у вас еще и такие длинные ресницы, — ехидно добавила она, зная, что он бесится, когда упоминают о его ресницах, — вы, пожалуй, похожи на переодетую женщину. На одну из тех интересных дамочек, которых можно назвать почти красивыми.

— Боже, это ужасно! — воскликнул Ричард, опустив поводья, так что его лошадь чуть не въехала в загон для кроликов. — И что, меня ни за что нельзя было бы представить королем?

— Только не в рубище! — заявила Елизавета, вспомнив, что ее отец в чем угодно мог выглядеть величественным. — Во всяком случае, до тех пор, пока вы не откроете рот, — призналась она, не желая быть к нему несправедливой.

— И даже солдатом? — Он не обиделся, но ее прямота сразила его. — Наверняка ты бы подумала, что я солдат…

— Только в том случае, если бы я посмотрела на ваши руки.

Ее взгляд упал на его руку, державшую поводья, и она попыталась представить себе, каков он в этом качестве. Еще его называли «молодым герцогом Глостером», люди с радостью шли за ним на поле сражения, а сейчас он не намного старше, чем был тогда.

— Что чувствуешь, когда идешь в бой? — спросила она, зная, что задает глупый, чисто женский вопрос.

Ричард попытался дать ей вразумительный, хотя, увы, далеко не исчерпывающий ответ.

— Думаю, каждый мужчина относится к этому по-разному, — сказал он. — Некоторые не испытывают ни малейшего страха, не воображают себе никаких ужасов и идут в бой, как хорошо натренированные строевые кони. Для меня же вначале это сущий ад, но как только в моей руке оказывается меч, меня охватывает неописуемый восторг. Ну а после… В сущности, доказываешь себе, что ты мужчина, и это дает тебе право на почетное положение в обществе и на любовь женщин. Похоже, один из моих лучников чувствует то же самое.

— В вашей жизни много такого, чего мы, женщины, не в состоянии понять, — вздохнула Елизавета.

Ричард усмехнулся, глядя на нее сверху вниз (его лошадь была крупнее и выше).

— Взаимно, — ответил он. — Ты думаешь, нас не изумляет ваша способность рожать, ваша неистовая тигриная любовь к своим детям? Думаешь, нам не интересно знать, что вы говорите о нас, когда остаетесь наедине друг с другом? Именно потому, что мужчина и женщина часто не могут быть вместе, они испытывают невероятное блаженство, оказавшись вдвоем. Если бы не существовало этой особой тайны, можно было бы удовольствоваться поцелуем собственного пажа.

И все же при их встречах не исчезла напряженность. Все лето Елизавета чувствовала на себе пытливые взгляды его придворных, однако старалась держаться независимо, хотя ей было не по себе. А потом произошло то, что предсказывала Анна. Однажды августовским вечером, при открытом окне, через которое в комнату проникал пьянящий аромат левкоев, Ричард сделал ей предложение.

— Но вы же мой дядя! — воскликнула она, в ужасе отпрянув от него.

— А Папа непогрешим! — с усмешкой сказал он, облокотившись о спинку кресла. — Ему не впервой давать разрешения на брак с племянницей, если это отвечает интересам государства.

— Какая мерзость! — возмутилась Елизавета.

— А чем это хуже того, когда кузен женится на кузине в третьем или четвертом поколении? Так вынуждены поступать члены королевских семей, и мы уже настолько вырождаемся, что на свет появляются особи типа Уорвика, сына моего брата Кларенса.

Он пересек комнату, приблизился к ней и поднял ее голову за подбородок, чтобы лучше разглядеть ее лицо.

— Ты и я — люди умные, и возраст у нас самый подходящий, — заметил он.

— Как вы можете притворяться, что любите меня, после того как причинили столько зла моей семье? — вспыхнула она. В следующее мгновение ей захотелось откусить себе язык, потому что Ричард в ответ рассмеялся.

— Но я вовсе не люблю тебя, — весело возразил он. — Я никогда не притворялся, что способен полюбить кого-то еще, кроме моей маленькой простодушной Анны, — упокой, Господь, ее душу! И ты, Бесс, лучше, чем кто бы то ни было, знаешь это.

Конечно, она знала. А еще она знала, что какая-то часть ее бесстыдной — да, именно так она думала о себе, натуры мечтала, чтобы он захотел ее, его холодное мимолетное прикосновение волновало ее больше, чем пылкие поцелуи Томаса Стеффорда. Та ранняя почти детская влюбленность была лишь прелюдией, первым пробуждением девичьих чувств, сейчас в ней проснулась женщина, в жилах которой бурлила горячая кровь ее отца, женщина, способная манить и мучить.

— Да, я знаю, что, кроме нее, вы ни о ком другом не думали, — пробормотала она, отдернув голову.

— Значит, мы понимаем друг друга и можем говорить откровенно, — сказал он, устремив взгляд в окно. — Мне нужен наследник, в котором течет кровь Плантагенетов.

— А вы грубы, — сказала она, настороженно наблюдая за ним, когда он повернулся к ней спиной.

— Существуют разные виды грубости, и ты сумеешь в этом убедиться, если выйдешь за меня замуж, — сказал он, пожав правым плечом, которое было немного выше левого. — Слава Богу, я не из тех невежд, которые ныряют к жене в постель только с одной определенной целью — зачать сына, и не заботятся о том, чтобы доставить ей удовольствие и подарить ей свою нежность!

Не отходя от окна, он резко повернулся к ней. В нем чувствовалась мужественность, ее он, должно быть, приобрел в боях; на нем был прямой плащ с великолепными геральдическими знаками Англии и Франции, который он привез с какого-то турнира в Смитфилде.

— Если ты доверишься мне, думаю, ты будешь счастлива, — продолжал он. — Женщине, которая согласится стать моей, я обещаю тепло, доброту, радость жизни.

Поскольку Елизавета знала, что это правда, она заставила себя еще решительнее воспротивиться его уговорам.

— Вы не можете заставить меня. Вы мне не опекун, каким были для моих братьев. Отец поручил матери заниматься устройством наших браков, и об этом знает вся страна.

— Именно поэтому я обращаюсь к тебе, прошу тебя. Я не отличаюсь скромностью и все же сейчас с должным смирением пытаюсь убедить тебя. Или ты считаешь, что к данному случаю больше применимо слово «принуждать»?

Сознавая его силу, Елизавета решила изменить тактику.

— А почему вы хотите сына от меня, — от той, кого публично провозгласили бастардом? — заявила она.

— Ты действительно хочешь, чтобы я объяснил тебе? — спросил он, снова подойдя к ней вплотную — Ты, любимая дочь Эдуарда, должна знать, что мы с ним готовы были на все, чтобы избавиться от Ланкастеров.

— Однажды он сам предлагал мою руку Генриху Ланкастеру.

— Только как некую наживку, чтобы прибрать его к рукам. Я был у твоего отца, когда он обсуждал этот вариант. Он многим предлагал твою руку из политических соображений, но я сомневаюсь, что он всерьез рассматривал всех этих кандидатов, за исключением, конечно, сына короля Франции. Его удовлетворил бы только тот брак, благодаря которому ты оказалась бы на троне. — Ричард крутил на пальце перстень с печаткой. — Чтобы сохранить этот трон, я позволил священникам и юристам вволю спорить о законности твоих притязаний; и по этой же причине я сделаю все, чтобы ты не вышла за Генриха Тюдора, в котором течет валлийская кровь и в манерах которого много французского. Он наверняка слышал о моей тяжелой потере. Пока был жив мой сын, Ланкастеров можно было не опасаться, но сейчас пустяковые партии в этой игре позади — и предстоит решительное сражение. Им надоело состояние неопределенности, и они хотят решить вопрос о престолонаследии. Еще несколько лет гражданской войны настолько ослабят Англию, что она превратится в придаток Франции. Но если ты станешь моей женой, с вопросом о престолонаследии будет покончено и у Генриха Тюдора не будет никаких шансов.

Он выразительно жестикулировал, его глаза светились, и он не скрывал от нее, какова главная цель его жизни. Он походил на фанатика, поставившего на карту все, и готового смести любые препятствия, которые встанут на его пути.

— Но не может ли случиться так, что люди не простят вам грех кровосмешения и отвернутся от вас, даже несмотря на благословение Папы?

— Прежде чем мы получим разрешение Папы, пройдет несколько месяцев, но я надеюсь на то, что народ тебя любит и доверяет тебе полностью, — сказал он, несколько поубавив пыл.

— Раз уж вы меня не любите — подумайте: в Европе столько принцесс, которым вы могли бы предложить руку и сердцу! — продолжала она.

— А что, если из всех зол мне милее ты? — с улыбкой возразил он. — Ведь ты очень красива.

— Мой брат Дикон тоже представлялся вам меньшим из двух зол?

— Представляется, — поправил он ее.

В ней встрепенулась надежда, словно жаворонок, взметнувшийся с песней в небо, и она вспомнила, как испытала нечто подобное, когда среди бумаг Анны ей случайно попалась запись о двух камзолах, заказанных для «лорда-бастарда», хотя потом она поняла, что это ничего не доказывало, поскольку у Ричарда был свой собственный незаконный сын.

— Значит, он жив?! — воскликнула она, забыв о брачных треволнениях.

На Ричарда накатила ярость, и он с силой вцепился ей в плечи, так что она почувствовала острую боль.

— Вспомни об Уорвике. Ты знаешь — да и все знают, — что после смерти Анны я отослал его в один из моих замков, расположенный на севере, в Шериф Хаттон. С тех пор во дворце его никто не видел. Хотя никому не приходит в голову, что я его умертвил. В его распоряжении все — апартаменты, слуги, лошадь для ежедневных прогулок верхом, — я мог бы дать ему и наставника, хотя какой от этого прок? Спроси Стенли, спроси любого, так ли это?!

— В таком случае, если вы позволите мне увидеться с Недом и Диконом… — начала Елизавета.

Ричарду стоило больших усилий сдержать бешенство, но он либо не мог, либо не хотел дать ей прямой ответ. Он снова отошел к окну и стоял там, пока в нем происходила какая-то внутренняя борьба, а потом круто повернулся к ней.

— Клянусь тебе бессмертной душой моей жены, что я не убивал твоих братьев! — в сердцах воскликнул он. — Этого тебе достаточно? И может быть, теперь ты согласишься выйти за меня и сохранить наш разговор в тайне?

Несколько мгновений Елизавета смотрела на него, охваченная немой радостью… И все-таки она ему не верила! Он скажет все что угодно, чтобы добиться своей цели. Он король и может хоть завтра заставить ее выйти за него замуж, размышляла она. Но если в глазах народа она предстанет несчастной жертвой его прихоти, люди отвернутся от него.

— Дайте мне время! Дайте мне время подумать! — умоляюще произнесла она.

Он разрешил ей уйти и послал за Метти, чтобы та проводила свою госпожу. Но как только Елизавета избавилась от его общества и почувствовала себя свободной от той странной власти, которую он имел над ней, она поняла, что думать тут нечего — нужно только молиться, чтобы Бог дал ей силы побороть его волю и достичь своей, не менее значительной цели.

— Король суеверен. Он не станет прибавлять к своим грехам еще и клятвопреступление, — уверяла ее Метти.

— Может быть, он отослал их далеко, в заморские страны, и потому не в состоянии показать их мне, — рассуждала Елизавета. — Хотя в глубине души я чувствую, что он врет. Если он посчитает это необходимым, он обязательно проведет меня.

— Что бы там ни сказал Папа и как бы ни поступили в других странах, брак между родственниками — это грех, — пробормотала старая Метти.

И тут Елизавета дала волю чувствам.

— Нет, я скорее умру, чем выйду замуж за убийцу моих братьев, — почти крикнула она и упала на колени. — Господи, прости меня за то, что я чуть не поддалась его чарам, — молилась она. — Великий Боже, подскажи, как мне поступить, чтобы не попасть в паутину его интриг!

Всю ночь Елизавета не могла уснуть. И то ли благодаря молитвам, то ли благодаря собственной сообразительности, она под утро, казалось, нашла путь к спасению.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В комнату к лорду-камергеру без конца заглядывали посетители, и Елизавете просто повезло, что она застала лорда Стенли одного. Она ждала, когда он закончит разговор с иностранным посланником, и, благодарение Богу, случилось так, что, когда тот выходил из комнаты, за ним выбежал секретарь с кучей бумаг в руках, которые тот забыл у лорда. Через полуоткрытую дверь Елизавета увидела, что Стенли в одиночестве стоит у окна, и, воспользовавшись моментом, тихонько прошмыгнула к нему.

— Вы были другом моего отца, милорд. И потому прошу вас: помогите мне! — с мольбой в голосе промолвила она.

Стенли как воспитанный человек постарался скрыть свою досаду.

— Что, нашли еще одного жениха, который тебе не по нраву? — спросил он в шутливой манере, как будто разговаривал с юной Сесиль.

— Да. И на сей раз это не кто-нибудь, а сам король, — ответила Елизавета.

Смех замер на его круглом веселом лице, он широкими шагами прошел к двери и захлопнул ее перед носом обескураженного клерка и нескольких назойливых посетителей.

— Дорогая моя леди Бесс, ты сошла с ума! — сказал он довольно сдержанно, однако в его голосе слышалась явная тревога.

На всякий случай Стенли задвинул засов, но, чтобы дать себе время собраться с мыслями, он не торопился отойти от двери.

— Может, это только одни разговоры, — уклончиво прошептал он, направляясь к ней.

— Однако я вижу, вас, милорд, это не очень удивило.

— Насколько я понимаю, Его Величество обсудил… э… преимущества вашего брачного союза с кем-то из своих советников.

— А вы не были одним из них?

— Нет, — признался Стенли.

И тут Елизавета нанесла ему неожиданный удар:

Значит, вы знаете, что он вам не доверяет?

— Не доверяет мне? — высокомерно усмехнулся он, гордо кивнув в сторону своего стола, на котором лежали стопки очень важных на вид бумаг, однако смех его звучал невесело.

— Мне сказала об этом перед смертью королева Анна.

— А!

Восклицание, слетевшее с его губ, говорило о том, что наконец, его давние подозрения подтвердились, и Елизавета, не долго думая, решила воспользоваться своим преимуществом. Она опустилась перед ним на колени и обхватила пальцами его пухлую руку.

— Послушайте, милорд. В ответ на клятву, которую вы дали моему отцу, обещая быть нашим защитником, я даю вам свою клятву, — сказала она. — Но предупреждаю, что я ее сдержу. Клянусь его бессмертной душой: если вы не поможете мне избежать этого отвратительного брака, — я покончу с собой.

Он заметил, что она вот-вот упадет в обморок, и хотя ему вовсе не хотелось продолжать этот разговор, он вынужден был из сострадания поднять ее и усадить в кресло.

— Но что я реально в состоянии для тебя сделать? — неохотно спросил он.

— Пошлите за Генрихом Ланкастером. Придумайте что-нибудь, чтобы он приехал и женился на мне, — ведь именно это пытался организовать Генрих Букингем.

— Букингем — дурак! — вспыхнул он, оскорбленный таким сравнением.

— Он был храбрым другом.

— Ну, а тебе что это дало? Надо было понимать: тогда еще не пришло время.

В ее глазах вспыхнула надежда.

— Вы имеете в виду, что, если бы сейчас это время пришло, вы помогли бы нам, как пыталась помочь ваша жена? — тихо спросила Елизавета.

— Тогда король был слишком популярен в народе, — добавил он, не решаясь напрямую ответить «а ее вопрос.

Елизавета умоляюще протянула ему руку.

— Вы думаете, что теперь, когда люди считают его виновным в гибели моих братьев, когда до них дойдет, что он хочет жениться на мне, именно теперь можно будет послать весточку Генриху Тюдору? — упрямо продолжала она.

Лорд Стенли уже взял себя в руки.

— Вовсе не обязательно посылать весточку Генриху Тюдору, — заметил осторожный лорд-камергер. — Но я предпочитаю не обсуждать такие вещи с женщинами. Прости меня за эти слова, но вы все слишком любите делиться с закадычными подругами. Вспомни о судьбе Букингема!

Он не назвал ничьего имени, но Елизавете нетрудно было догадаться, кого он считал виновным в этой трагедии. Она встала и посмотрела ему прямо в лицо. Он был одинакового с ней роста, и ее глаза оказались на уровне его глаз.

— Хотя я и была всегда послушной дочерью, я не стала похожа на свою мать. Вы знаете меня всю жизнь и должны были бы заметить это, — твердо заявила она. — Точно так же, как вы знаете, что Маргарита своим молчанием уберегла вас от неприятностей.

Он был поражен чувством собственного достоинства прозвучавшего в этом коротком монологе.

— Все остается в силе — нам только нужно дождаться благоприятного момента. Если моему пасынку, Генриху Тюдору, что-то однажды посулили, он так просто не отступится, — медленно начал он, как бы повторяя хорошо заученную фразу. — Его дядя Джаспер Тюдор, который вырастил его, представляет немалую силу. Французский король обещал корабли. Умная голова епископа Мортона тоже может сослужить нам хорошую службу, поскольку он остался на свободе и живет за границей. Твой брат Дорсет поддерживает с нами связь. Человек Маргарет — Льюис — продолжает информировать ее обо всем. Нет нужды уже сейчас вводить Генриха Тюдора в курс дела.

Сердце Елизаветы запрыгало в груди, переполненное надеждой и радостью. Ее щеки снова порозовели.

— Значит, на этот раз вы будете сражаться на нашей стороне! — воскликнула она.

Но Стенли знал, каким искусным царедворцем нужно быть, чтобы пережить троих таких разных правителей. Он был не из тех, кто полагает, что достаточно поднять знамя и прокричать «ура» — и победа у тебя в кармане.

— С четырьмя сотнями вооруженных вассалов и людьми твоего брата, которых будет примерно столько же, может быть, разумнее будет вообще не вступать в бой, — сухо ответил он.

— Значит, когда Генрих высадится, Ричард обратится к вам за помощью…

Стенли остановил ее решительным жестом.

— Не торопись, дорогая леди! Это все совсем не просто. Думаешь, Ланкастер такой дурак, что безоглядно полезет в петлю и не потребует письменных гарантий с нашей стороны, в которых было бы указано, на какое количество сторонников можно рассчитывать и где они будут стоять со своими силами? Более того: он потребует письменного обещания, что ты действительно выйдешь за него, когда он прибудет в нашу страну, и тем самым обеспечишь ему популярность в народе и укрепишь его политические позиции. Генрих — человек решительный, но осторожный, как и я. Узнав через Льюиса о судьбе твоих братьев, он потребовал уверений в том, что, если — не дай Бог! — с тобой что-нибудь случится, он получит руку Сесиль.

Елизавета, будучи женщиной, взглянула на это Дело с другой стороны. Несомненно, подобные предосторожности продиктованы холодным расчетом. И хотя она никогда не видела этого мужчину, она уже не раз погружалась в романтические мечты, думая о нем как о своем избавителе. Однако после всего услышанного ее придуманное счастье заволокло темной тучей.

— Тогда почему вы не отсылаете ему то, что он требует? — холодно спросила она.

— Потому что я не могу написать такой документ, — сказал могущественный Стенли, под комананием которого находилась огромная армия, почти как у самого короля, и половина всех крепостей, расположенных на территории Ланкашира.

Это признание повергло в изумление дочь Эдуарда Плантагенета и Елизаветы Вудвилль, правда, она знала, что некоторые бароны в состоянии написать только то, немногое, в основном цифры, — что необходимо для управления их землями.

— Но ведь в вашем распоряжении целая армия писцов, — возразила она, нежно улыбаясь ему.

— Думаешь, я смогу доверить такой документ кому-нибудь из них? — заметил он. — Каким бы он ни был преданным, в секунду наша жизнь окажется в его руках.

Он метнул взгляд в сторону двери, как бы желая убедиться, что там никого нет, перегнулся через стол и, наконец, решил быть с ней до конца откровенным.

— Послушай, Бесс. Надеяться на успех этого грандиозного плана можно только в том случае, если король до последнего момента ничего не будет знать о моих намерениях. У него острый ум, его шпионская сеть работает отлично. Ты права: он никогда по-настоящему не доверял мне. И пока Генрих не высадится, я должен оставаться в тени, должен быть тем довеском, который так необходим обоим противникам, — и сколько я потяну, не должен знать даже такой опытный вояка, как Ричард.

По мнению Елизаветы, он рассуждал очень разумно, в его словах звучала мудрость… предателя. Ей стало не по себе при мысли о предательстве, но она поняла, что было бы более справедливо вспомнить, как в свое время его поставили перед выбором: или заставить себя служить новому королю, или разделить судьбу Гастингса.

— Позвольте мне написать эти письма, — предложила она. — Надеюсь, вы доверитесь той, о ком в основном и пойдет речь в этих бумагах?

Его красивые карие глаза расширились от изумления. Он оторопело смотрел на нее. Она подсказала ему решение, которое никогда раньше не приходило ему в голову, ее предложение слишком заманчиво, чтобы отказаться он него.

— Но очень опасно заниматься такими делами в стенах дворца, — нерешительно сказал он. — Тут нас могут накрыть в любой момент. Ты же понимаешь, что, кроме нас с тобой, должны присутствовать и другие люди. Те, кто обещает поднять войска, обязаны поставить свою подпись на этих документах.

— А где бы вы предложили собраться? — спросила Елизавета.

Сейчас, когда дело приняло серьезный оборот, он заметил, что она может мыслить хладнокровно и практично.

— Не знаю. Если только в какой-нибудь лондонской таверне, которую содержит один из моих людей.

— Тогда давайте отправимся с вами в таверну, — согласилась она.

Стенли с восхищением смотрел на нее. Она молода, отважна, она дочь его друга, думал он, и опасное предприятие, к которому они так давно готовились, показалось ему уже не таким безнадежным. Впереди замаячила блистательная цель, ради которой действительно стоит рисковать жизнью, — своей и людей.

— Но каким образом? — спросил он, как будто не он, а она была организатором заговора.

— Оденусь, как ваш слуга, — не задумываясь, ответила она. — Я однажды уже так сделала, когда пыталась бежать из аббатства.

«Значит, не всегда она была покорной, исполнительной старшей дочерью!» Это было приятной новостью.

— Ну что же, это вполне возможно, — произнес он, разглядывая ее высокую стройную фигуру. — Я найду способ, чтобы передать тебе ливрею одного из моих парней.

Елизавета перегнулась через стол и, преисполненная благодарности, чмокнула его в щеку, а затем с облегчением рассмеялась; он с любовью смотрел на нее, потому что в эту минуту она невероятно походила на своего отца.

— В этом нет необходимости, — сказала она. — Меня сохранился костюм Неда, и думаю, я еще могу влезть в него. Нет, это абсолютно скромное одеяние, оно не бросается в глаза, уверяю вас! Так что дайте мне только значок с орлом от ливреи одного из ваших слуг.

Итак, она снова раскрутила свои золотые пряди, чтобы они ровно, без завитушек, падали ей на плечи, и надела скромный черный костюм старшего брата; но на этот раз она не была одинока и не чувствовала страха. Несмотря на то, что ее задели слова Стенли о женской болтливости, она вынуждена была посвятить в свои планы Метти, потому что в любом случае кто-то должен был запереть за ней дверь и отвечать всем, кому вздумается заглянуть к ней, что госпожа приболела и спит.

А на внутреннем дворе ее ждал Хамфри Брэртон с оседланной лошадью. На фоне закатного неба причудливо вырисовывались очертания крыш и шпилей Лондона, и, оказавшись на улице, она вспомнила, что пользуется огромной любовью народа, что у нее прочный тыл, и потому она просто обязана изменить судьбу этой страны! Жаркий день был позади, с реки дул легкий свежий ветерок, и они быстро скакали по Черинг-Виллидж. Когда они миновали Лад-Гейт и увидели строения Сити, Брэртон замедлил у постоялого двора, на двери которого кто-то вывел мелом когти орла. Он не рискнул помочь ей спешиться, но позвал конюха, чтобы тот принял их коней, и стал подниматься по лестнице впереди нее.

В маленькой душной комнате с задернутыми шторами было полно людей, которые вполголоса возбужденно переговаривались друг с другом. Все дружно повернулись, как только в проеме низкой двери вслед за Брэртоном появилась Елизавета, и с этого момента она уже перестала играть роль пажа. Лорд Стенли отделился от остальных, склонился на одно колено и поцеловал ей руку. Брэртон с обнаженным мечом остался стоять у запертой двери. Среди собравшихся Елизавета узнала сторонников Ланкастеров, кое-кого из присутствующих она не ожидала тут увидеть.

На столе горели свечи и лежала чистая бумага: вероятно, теперь они окончательно утвердились в своих планах и не желали отступать. Елизавета в своем смешном мальчиковом костюме села за стол и начала под их диктовку писать письмо Генриху Ланкастеру. Когда они стали называть даты и пункты сбора, она наконец полностью осознала всю серьезность их замыслов. И сама она, обещая Ланкастеру выйти за него замуж, оказывалась центральной фигурой заговора. Никогда еще она не испытывала такой благодарности к родителям, которые не поленились дать ей образование. Красивым четким почерком она сообщала сведения о войсках, снабжении, возможных местах высадки и, покончив с этим, положила на стол запечатанное письмо, которое она решила передать ему лично от себя, — любовное послание девушки, умолявшей его приехать к ней. Она сняла с пальца кольцо.

— Прошу вас, Хамфри, вручите все это графу Ричмонду от меня лично, — обратилась она к Брэртону, которому предстояло взять на себя опасную миссию гонца.

У нее сохранились самые смутные воспоминания о том, как они возвращались в Вестминстер. На этот раз она ехала вместе с лордом Стенли и остальными. После духоты в переполненной людьми комнате свежий воздух подействовал на нее опьяняюще. Было темно, и, кроме отдельных освещенных окон, только звезды, сияющие над покатыми крышами домов, указывали им путь по узким лондонским улочкам. Елизавете было и страшно, и радостно при мысли о том, на что она решилась. В ее голове проносились торжественные фразы, прозвучавшие в той комнате: «В стране воцарятся мир и процветание», «Алая и Белая розы, наконец объединятся». И вот звучит проникновенный голос ее матери: «Теперь мои сыновья будут отомщены!» И вспоминается вкрадчивый голос Маргариты Ричмонд, расхваливающей своего сына: «Он упорный, способный и добрый». Будет ли он добр к ней, своей жене? Направляясь к дому при свете звезд, она почувствовала себя королевой, хотя ехала вместе со Стенли под видом о пажа. Она готова взять в свои руки верховную власть. По доброте душевной она предложила Генриху Тюдору все, что у нее есть, представляя его себе сказочным рыцарем, который приедет и освободит ее. Взглянув на свою руку, держащую поводья, с которой она сняла кольцо, Елизавета подумала: «Этой ночью я, возможно, изменила судьбу Англии».

Но когда перед ними выросла темная громада дворца, Елизавета несколько сникла. Заметив свет в личных апартаментах короля, она впервые вспомнила о Ричарде. Не как о представителе правящей династии, а как о человеке. О человеке, с которым она общалась и которого сейчас предала. И возможно, это грозит ему смертью. Как и она, он был йоркистом, а не ланкастерцом. «А если когда-нибудь выяснится, что он непричастен к смерти моих братьев?» — нашептывала ей ее придирчивая совесть. А что, если Нед жив и скрывается сейчас где-нибудь? Выходит, она и его лишит возможности занять трон, принадлежавший ему по праву. Не получится ли так, что всю свою жизнь она будет раскаиваться в сегодняшнем поступке?

Узнав лорда Стенли, стражник отдал честь. Из караульной комнаты выскочили солдаты, на ходу застегивая ремни. Конюхи подбежали к лошадям, и заспанный слуга принес факел. Елизавета, у которой от езды верхом онемело все тело, буквально вывалилась из седла.

— Эй, мальчишка, держи мою шляпу и перчатки! — крикнул Стенли, чтобы дать ей возможность оставаться рядом с ним, когда они проходили в ворота. А потом он грубо толкнул ее к черной лестнице.

— Быстро наверх — и в постель, иначе наутро вообще ничего не будешь соображать! — громко приказал он, чтобы все слышали.

Елизавета в душе поблагодарила его и стала подниматься, почувствовав облегчение оттого, что все уже позади. Зевая во весь рот, она отцепила с рукава значок с орлом.

Дойдя до конца ступенек, Елизавета остановилась и огляделась. К счастью, во дворце, похоже, все спали. Она слышала через закрытую дверь, как кто-то храпит. Вот уж поистине Бог милостив к ней!

Чтобы попасть в свою скромную комнатку, которая находилась в хозяйственном крыле замка, ей нужно было миновать королевские апартаменты. Она снова остановилась и прислушалась, когда подошла к длинной галерее, находящейся в конце апартаментов; кажется, там тоже пусто. Под арками в начале и в конце галереи всегда горели светильники. Поднялся ветер, где-то хлопнуло окно, и от движения воздуха в полумраке будто бы ожили огромные, в рост человека, фигуры, вышитые на гобеленах. Елизавета сделала шаг вперед, надеясь, что сумеет благополучно проскользнуть мимо них. Внезапно, когда было уже слишком поздно что-то предпринимать, она заметила в дальнем конце коридора человека, который яростно сражался с призраками и вот-вот должен был вступить в круг света под аркой.

Елизавета зажала себе рот рукой, чтобы подавить крик ужаса.

Это был король.

Он не стал наказывать меня за сочувствие в деле Букингема, думала она. А сейчас, если он заметит меня, мне не жить. Зажатая в руке ливрейная кокарда будет означать для меня смертный приговор.

Но он смотрел куда-то в сторону. На нем был его неизменный алый халат, и его взгляд был устремлен в коридор, который отходил от галереи под прямым углом и вел в его спальню. Более того, он лихорадочно вертел кольца на своих длинных пальцах, что свидетельствовало о крайнем возбуждении. Он двигался осторожно, и казалось, что он следит за кем-то или за чем-то.

Елизавета была уверена, что он не заметил ее.

Ей оставалось только тихо сделать шаг назад. Может быть, заскочить в какую-нибудь комнату и спрятаться за шкафом? Или вернуться на черную лестницу? И Бог поможет ей избежать опасности.

Но прежде чем она вышла из оцепенения и заставила себя сдвинуться в места, Ричард, похоже, уловил какой-то звук. Он круто развернулся и стремительно выхватил кинжал, словно почуяв, что сейчас на него нападут сзади. Елизавета стояла, окаменев, в круге света, немилосердно льющегося на нее, и представляла, как холодная сталь пронзает ее сердце. Она почувствовала, что кровь отхлынула от ее лица, и в страхе не могла пошевелиться. Она смотрела на него через весь коридор, и глаза ее были полны ужаса и мольбы.

Она знала, какая у него сильная хватка, когда он впадает в ярость. Волей случая она оказалась у него в руках. «Сейчас я отправлюсь вслед за своими братьями», — думала она.

Но минуты шли, а Ричард не двигался. Он устремил на нее взгляд, в котором читался еще больший ужас. Увидев, как он съежился, и как исказилось его лицо, она почувствовала, что к ней возвращается ясность мысли. Ее вдруг осенило, что под алым халатом он, должно быть, носит кольчугу и пояс с кинжалом. Она была почти уверена, что они никогда не расстается с ними — ни днем, ни ночью. И тут ей подумалось, что, наверное, именно по этой причине он перестал спать с Анной: он не хотел, чтобы Анна догадалась, что его терзают страхи из-за совершенного им преступления…

Постепенно Елизавета начинала понимать, что происходит. Она вспомнила, что на ней костюм брата Эдуарда, что волосы у нее зачесаны так же, как и у него, и луч света загадочно выхватывает ее фигуру из темноты. Она знала, что ее лицо покрывает смертельная бледность. И что Ричард не слышал, как она прошла в галерею, а только случайно оглянулся и увидел ее, стоящую под аркой. Она была потрясена, когда до нее дошло: Ричард потому взирает на нее с таким ужасом, что принял ее за призрак Эдуарда.

Кинжал снова ушел в ножны. Какой в нем прок, когда перед тобой лишь дух убитого! Ричард закрыл лицо ладонями, не в силах больше выносить эту муку, и устремился по коридору в свою спальню.

Как только Елизавета услышала, что он захлопнул дверь, она заставила себя сдвинуться с места. Трясясь от страха, она бежала по галерее, кипящей, казалось, призраками и ожившими гобеленами, не сделав ни единой остановки, пока Метти не впустила ее в их уютную комнатку.

Елизавета упала на колени и зарыла лицо в подол няни. Ее душу разрывали самые противоречивые чувства — скорбь и ужас, облегчение и благодарность за спасение.

— Теперь я знаю! Наконец я знаю, что именно он это сделал! — Взахлеб шептала она. — Даже отец не стал бы укорять меня за то, что я предала его. Как бы ни обернулось дело, я ни секунды не жалею о том, что сегодня ночью снова пошла на сговор с Ланкастерами!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Стоял август, но вереск на йоркширских полях уже приобрел бурый осенний налет. Кроны дубов склонились под тяжестью пышной листвы. Солнце омывало толстые стены замка в Шериф Хаттон, а там, где за неподвижными водами крепостного рва простиралось поле для турниров, незаметно переходящее в бескрайние луга, земля томилась и потела от полуденного зноя. Пекло так, что невозможно было двигаться, и внизу, во внешнем дворе, собаки коннетабля лениво растянулись в тени напротив сторожевой башни.

Однако Елизавета Плантагенет в тревоге расхаживала взад и вперед по зубчатым стенам. Она была слишком возбуждена, чтобы обращать внимание на физическое недомогание.

Казалось, прошло несколько часов, пока, наконец не появился ее молодой кузен Уорвик, возвращавшийся с прогулки верхом, и, въезжая на подъемный мост в сопровождении двух оруженосцев, он помахал ей рукой. Близилось время обеда, и он улизнул от них, чтобы побыть немножко с ней, побренчать на лютне, которую она привезла ему из Лондона, и развлечь ее своим не слишком искусным пением. По крайней мере, хоть он-то рад, что я здесь, думала она. Для нее самой это было сущее наказание потому, что ей строго-настрого запретили выходить за стены замка. Она оказалась одновременно и пленниицей, и наградой. Как сказочная принцесса, томящаяся в башне из слоновой кости, она должна была стать одним из тех трофеев, за которые сражаются два принца.

Белый кабан и сын Бофорта

Вступили в бой за корону, –

пел Уорвик. От этой дурацкой песенки, которой он, должно быть, выучился в караульной, у нее кружилась голова и виски сковало, как раскаленным железом, нечто вроде того зноя, который стелился над полем. Почему братцу вздумалось исполнить ей именно эту песенку, размышляла она, откидывая назад взмокшие завитки своих волос. Конечно, им в первую очередь нужна корона, а не я!

Белый кабан гонит валлийца взашей.

И рушит его крепости, –

голосил певец своим пронзительным фальцетом.

«Надеюсь, Бог все-таки поможет мне», — мысленно молилась Елизавета, в изнеможении прислоняясь к амбразуре. «Белый кабан — это Ричард, и он либо убьет меня, либо силой заставит выйти за него. Ни один из них меня не любит, но Генрих Тюдор по крайней мере не убийца. Он ненавидит насилие. Так сказала его мать».

Елизавета напряженно смотрела в даль вересковых полей. Знать бы только, что творится сейчас там, за горизонтом, в ее родной стране! Если бы хоть кто-то принес ей какие-нибудь известия! Пусть это будут дурные новости — все-таки лучше, чем мучительная неопределенность! Все эти важные персоны, которые по политическим мотивам становятся то на одну сторону, то на другую, не понимают, насколько глубоко волнуют ее происходящие события. Два потомка многодетного Эдуарда III сейчас сражаются за корону, а поскольку у нее больше прав на престол, чем у них обоих, ее все равно заставят выйти замуж за того, кто одержит победу.

«Я свихнусь от этого бесконечного ожидания и стану такой же, как бедняга Уорвик», — думала она. Чтобы успокоить нервы, она решила переключиться и не спеша проанализировать все то, что произошло до ее отъезда. Она подозревала, что уже тогда, когда в Вестминстере пышно праздновали Рождество, король знал о планах Тюдора; и как только ему донесли, что Генрих вышел в море на кораблях французского флота, он тут же заставил ее собраться и в сопровождении мощного эскорта отправиться в глубь страны, подальше от лап чужеземца. За несколько недель до этих событий он решил отложить на неопределенный срок собственную свадьбу: слишком уж явно стала ощущаться враждебность народа по отношению к королю. Настолько явно, что он вынужден был выпустить воззвание, в котором говорилось, что слухи о его намерении жениться на племяннице не более чем грязная сплетня. И поскольку все только и толковали о том, что после смерти его жены Елизавета продолжает жить во дворце, он решил на время переселить ее дом лорда Стенли.

Приятно было оказаться в доме, где все относятся к тебе дружелюбно, и где ты можешь чувствовать себя свободной. К радости Елизаветы, ее рискнула тайно навестить бесстрашная графиня, жена Стенли. Даже сейчас, сидя на зубчатой стене замка за много миль от Лондона, Елизавета повеселела, и ее хмурое лицо озарила улыбка, когда она вспомнила о той короткой встрече, во время которой она увлеченно слушала рассказ Маргариты Ричмонд о ее сыне.

— Если он хоть сколько-нибудь похож на вас, я наверняка буду с ним счастлива, — с уверенностью произнесла Елизавета. Она уже успела сильно привязаться к этой энергичной женщине и надеялась, что в скором времени сможет назвать ее своей свекровью.

— Он тоже будет счастлив с такой прелестной девушкой, — ответила Маргарита. — Бедный Генрих! Он так и не узнал, что такое отец и что такое родной дом!

Елизавета вспомнила, что тогда она исполнила, Что тогда исполнилась к нему жалостью и почувствовала неловкость, сравнив его злую судьбу со своим счастливым детством.

— Мой первый муж, граф Ричмонд, погиб за три месяца до рождения сына, а мне тогда было всего пятнадцать лет, — продолжала Маргарита. — Если бы не мой деверь Джаспер Тюдор, я вообще не знаю, чтобы мы делали.

— Всего пятнадцать, мадам! — воскликнула Елизавета.

— Тюдоры были очень честолюбивы, а мы, Бофорты, — потомки Джона Гонта, поэтому Оуэн Тюдор и Катерина Валуа женили на мне своего сына Эдмунда, как только стало возможно. Но ты, конечно, все это знаешь. Наверное, я так сильно любила Генри, потому что была еще слишком молода, и мне казалось, что, потеряв его, я потеряла все, — добавила Маргарита, как бы оправдываясь за то, что она столько для него сделала.

Елизавета была околдована романтической историей их любви. Маргарита, девочка-вдова, в замке Пемброк растила сына, пока тому не исполнилось четыре года, а потом разразилась гражданская война, в результате которой Джаспер Тюдор, как представитель Ланкастерского дома, выбыл из игры, а чуть позже ее отец, король Эдуард, уступил свой замок и сдался вместе с дочерью лорду Герберту.

— Они были грубы с вами? — с тревогой спросила Елизавета.

— О нет, они всегда были очень добры к нам, — заверила ее Маргарита. — Я очень любила леди Герберт, и когда Джаспера сослали, а меня заставили снова выйти замуж и оставить моего малыша, она заменила ему мать. У Гербертов росли веселые дочки, так что мой сын не чувствовал себя там одиноким. Но когда ему было почти шестнадцать, твой отец захотел избавиться от него, и тогда Джасперу удалось снарядить корабль и отправить его в Бретань.

Но его опасные приключения мало интересовали Елизавету, поскольку она была поглощена мыслями о его веселых подружках.

— Они были красивы? — спросила она.

— Кто? — Маргарита оторопело прервала на полуслове свой занимательный рассказ.

— Дочери Гербертов.

— Честно говоря, не помню. Одну из них звали Мод, и она ему нравилась больше всех. Но ведь он еще был мальчишкой, — поспешно добавила она.

— Ну, не намного моложе вас, какой вы были, когда влюбились в Эдмунда Тюдора, — напомнила Елизавета и покраснела от смущения.

Но Маргарита только улыбнулась и сказала, что, в отличие от нее, Генрих не своенравен, и если какие-то романтические мечтания и будоражили его полукельтскую душу, то все это давно в прошлом.

Елизавета почувствовала, как много значит для графини возвращение сына домой после столь долгой разлуки, и поняла, что графиня и люди, подобные епископу Мортону, считали своим христианским долгом пойти на все, чтобы положить конец затянувшейся войне между Алой и Белой розой. Елизавета знала, что она для них — лишь необходимый инструмент, с помощью которого они воплотят свои планы в жизнь; и все-таки она не переставала думать о Генрихе как о мужественном рыцаре, который спасает ее от этого ужасного богопротивного брака.

Она поднялась на ноги, прислонилась к стене и, отбросив прочь все свои недавние тревоги, попыталась представить себе, как произойдет их встреча. Это оказалось непросто. Она знала, как он выглядит, только со слов других, а поскольку он постоянно жил за границей, у нее даже не было возможности увидеть его портрет. Зато лицо Ричарда Плантагенета, его фигура, его движения ясно отпечатались в ее памяти, и сейчас он, как живой, стоял перед ней. Когда Елизавета чувствовала, что колеблется, она заставляла себя вспомнить, как столкнулась с ним ночью в той длинной галерее, и как ее поразил ужас кающегося убийцы, написанный на его лице. После этого она видела его еще несколько раз, когда он объезжал войска или разговаривал с сэром Робертом Брэкенбери об оборонительных укреплениях Тауэра, и каждый раз на нем был плащ с геральдическими знаками и блестящие доспехи, в которых он сражался под Тьюксбери. Как и ее отец, он был человеком, которого пьянило сознание смертельной опасности, нависшей над ним.

В последние дни перед ее отъездом из дворца он выпустил довольно убедительное воззвание, в котором призывал граждан встать на защиту своей страны, а герцог Норфолк, лорд Ловелл и многие другие его преданные сторонники отправились в свои графства поднимать войска. Незадолго до того, как к нему пришло известие о высадке Генриха, лорд Стенли попросил у него разрешения уехать в свои владения. Он жаловался на недомогание, и королю было неудобно отказать ему, тем более что в его планы не входило портить отношения с семейством, которому принадлежала большая часть Ланкшира и Чешира. Но в таком случае какой-нибудь вельможа должен будет исполнять обязанности главного камергера, сказал Ричард. И как назло, в этот момент при дворе оказался старший сын Стенли, лорд Стрейндж. Все дело было обставлено с достаточной обходительностью, но каждому было ясно, что король взял к себе молодого лорда Стрейнджа в качестве заложника, не очень рассчитывая на верность его отца.

— Этого человека невозможно провести! — сказала графиня, когда они занимались сборами перед отъездом в Ланкашир.

Но Генриху Тюдору это, кажется, удалось. Ричард слышал, что его враг намеревается высадиться в Милфорде, вспомнив о маленьком порте под таким названием возле Саутгемптона. Он приказал своему флоту патрулировать ту часть побережья, которая смотрит на Францию. Однако Тюдор сделал большой крюк, обогнув южную оконечность Британских островов и высадился в Милфорд Хейвен в Уэльсе, сойдя на берег всего в нескольких милях от Пемброка. Такой маневр дал ему возможность не только опрокинуть все расчеты Ричарда, но и предстать перед народом не захватчиком, а любящим сыном, который вернулся домой. Джаспер Тюдор, граф Пемброк, конечно, был вместе с ним, и двери замка гостеприимно распахнулись перед пришельцами. Увидев прославленного воина, возвращающегося на родину, весь Уэльс встал на сторону его племянника и выстроился под знаменами с изображением огнедышащего алого дракона Кадволладера, британского короля, от которого вели свой род Тюдоры. И даже перейдя границу, они, похоже, продолжали набирать приверженцев.

Вот все, что слышала Елизавета, а еще она знала, что Ричард с двенадцатью тысячами солдат обосновался в Ноттингеме. С тех пор коннетабль крепости Шериф Хаттон не получал никаких известий, но любой, глядя на выжженную солнцем землю, мог поклясться, что на этот раз никакое наводнение не спасет Йорка, а сторонников Ланкастера уже вряд ли удастся обвести вокруг пальца, подстроив им ловушку в виде подпиленных мостов через реку.

Значит, где-то между Пемброком и Ноттингемом должны были встретиться силы Йорков и Ланкастеров. Наверняка бой уже закончен. Тысячи людей по всей стране сейчас обсуждают результаты этой грандиозной битвы — дома, на улицах, в тавернах. И только она — к которой все это имеет самое непосредственное отношение — сидит тут за высокими стенами и не знает ровным счетом ничего.

К счастью, Уорвик наконец допел свою гнусную песенку. Он забрался на невысокую каменную кладку и занялся тем, что смахивал каменную крошку в ров.

— Смотри, лошади! — вдруг закричал он, хватая ее за локоть. Хоть у него и слабые мозги, но со зрением, слава Богу, все в порядке.

Елизавета не видела ничего, кроме облака пыли.

— Где? — нетерпеливо спросила она.

— За тем деревом, до которого мне разрешают ездить. Смотри, кузина Бесс, как их много, и вот они поравнялись с ним. А теперь проехали. Ну как же ты не видишь, кузина Бесс!

Да, наконец она их разглядела. Отряд всадников направлялся прямо к замку. И часовые, должно быть, уже заметили его, потому что начальник охраны принялся выкрикивать приказы. И скоро рядом с ней уже стоял, обливаясь потом, толстый коннетабль, которому стоило немалых усилий взбежать к ней наверх по крутым ступенькам.

— Кто бы это ни был, они едут к вашей светлости от имени победителя, — выдохнул он.

Никогда Елизавета не забудет этих минут тревожного ожидания. Отряд ехал через поле для турниров.

Еще несколько минут — и ей станет известна ее судьба. Она боялась поднять глаза.

— Метти, есть ли среди них кто-нибудь, кого мы знаем? — спросила она, когда к ней на стену поднялись ее встревоженные фрейлины и служанки.

Но глаза Метти были уже стары и подслеповаты, а всадники сбились в кучу, и можно было разглядеть только их неясные силуэты, лиц не было видно вообще — только шлемы на головах. Но нашлись глаза помоложе, которые помогли получить ответ на вопрос.

— Никаких белых кабанов! — захныкал Уорвик, для которого они были олицетворением Вестминстера и двора тети Анны, окружившей его материнской заботой после того, как умерли его родители.

— Маленький герцог говорит правду, — подтвердил коннетабль, для которого такой поворот событий означал конец его многолетней службы.

— Похоже, в центре едет сэр Роберт Уиллоуби, — заметила одна из фрейлин Елизаветы.

— А вон и Хамфри Брэртон машет нам рукой. Это точно он, — сказала Елизавета и закрыла глаза, мысленно благодарив Бога. — Они, наверное, страшно устали после такой быстрой езды под палящим солнцем! Давайте спустимся и встретим их.

Поскольку Елизавета независимо от исхода битвы все равно стала бы королевой Англии, коннетабль счел разумным повиноваться. Зычным голосом он прокричал приказ, который на самом деле ему очень не хотелось отдавать, и она, спускаясь по витой лестнице, услышала, как скрипят цепи подъемного моста и глухо стучат копыта лошадей, проезжающих надо рвом. Когда они наконец, остановились во внутреннем дворе, залитом солнцем, вокруг толпилось множество солдат гарнизона, которые смотрели, как ланкастерцы слезают с лошадей.

Сэр Роберт Уиллоуби уже склонился перед Елизаветой на одно колено и целовал ей руку.

— Лорд Стенли послал меня сообщить вашей светлости радостное известие, — сказал он. — В местечке под названием Босуорт, неподалеку от Лестера, Генрих Тюдор одержал победу.

Неужели все ее тревоги и злоключения позади? Елизавета растерялась и, не сумев подобрать подходящие слова, лишь улыбнулась сквозь слезы.

— Новый король поручил мне сопровождать вас, когда вы поедете домой, в Вестминстер, — продолжал он.

— Новый король? — переспросила она.

— Король Генрих, да сохранит его Господь!

— Вы хотите сказать — его короновали?

— Милорд Стенли короновал его прямо на поле битвы, и войска прокричали: «Да здравствует король Генрих VII!» — подхватил Хамфри Брэртон, который подошел к ней, чтобы поцеловать ей руку.

Но они не могли короновать его без нее! Елизавета стояла на верхней ступеньке, смотрела на их возбужденные радостные лица и старалась не обращать внимания на угрюмые лица йоркширцев, которые, сбившись в группки, стояли позади победителей. Многие из них участвовали в давнем сражении при Тьюксбери, и она понимала, что означало для них сегодняшнее поражение. Умер их бог.

— Но как они его короновали? — в изумлении спросила она.

— Один солдат нашел корону Англии в кустах колючек, — сдерживая возбуждение, ответил Хамфри.

На мгновение она перестала замечать окружающих и представила себе Ричарда Плантагенета на белом коне со сверкающей золотой короной, надетой на шлем. Она знала, что он готов был сражаться за нее до последнего дыхания.

— Значит Ричард?.. — спросила она упавшим голосом.

— Он мертв.

Эти жесткие слова торжественно произнес сэр Роберт, и тут она услышала, как горько заплакал старый лучник. Даже сейчас, когда одержана победа, ланкастерцы не могли не почувствовать всю силу ненависти и горя, которая исходила от окружавших их людей. Одно слово их офицеров — солдаты гарнизона растерзают их. Все посмотрели на коннетабля, а коннетабль, этот обрюзгший старый воин, опустил глаза. Если больше не за кого сражаться, то зачем отдавать рискованные приказы?

— Плантагенет бился как лев. Три раза он шел в атаку, хотя и истекал кровью, — сказал Хамфри, который по молодости лет не мог не отдать должное мужеству врага. — Но когда он подобрался к Тюдору на расстояние вытянутой руки, мы убили его.

Стон, слетевший с губ йоркистов, был красноречивее всяких слов.

— Сколько людей сражались бок о бок с ним, когда он упал? — спросил их капитан.

— Только лорд Ловелл и, кажется, знаменосец, — ответил сэр Роберт и вдруг почувствовал перед ними стыд.

— Похоже, он один стоял против целой армии, — произнесла Елизавета. Но тут же поняла, что от нее ждали совсем других слов, и поэтому она заставила себя добавить: — Интересно, что он почувствовал, когда сам заглянул смерти в глаза?

И напряженные лица людей, которые отомстили за ее братьев, осветились улыбками.

— Обед вас ждет, — миролюбиво объявил коннетабль. — Вы, наверное, скакали во всю прыть.

Когда они умылись и сели за стол, их настроение снова поднялось.

— Где встретит меня король Генрих? — спросила Елизавета, с некоторой запинкой произнеся этот пугающий своей новизной титул.

— Он не сказал, ваша светлость. Он лишь заметил, что не торопит вас, и вы можете распоряжаться своим временем по собственному усмотрению, а мне надлежит в целости и сохранности доставить вас к вашей матушке в Вестминстер.

Елизавета положила обратно кусок пирога, наколотый на новомодную французскую вилку.

— И он даже не передал мне письмо и кольцо? — спросила она глухим голосом, надеясь, что никто за столом не заметит ее разочарования.

— Мадам, в тот момент он только что пришел в себя после битвы, в которой он сыграл, как вы понимаете, не последнюю роль, и собирался в Лестер, чтобы выразить свою благодарность за поддержку-

— Конечно, я понимаю. — Усилием воли Елизавета постаралась подавить охватившее ее уныние. Вряд ли в такой важный для ее жизни момент девушка мечтает вернуться к матери. Она — жизнерадостна и красива, она — нареченная невеста. Ей хотелось вместе с женихом отпраздновать победу и торжественно проехать по улицам Лондона. Но он решил иначе, и, наверно, его решение разумно и правильно. На первом месте у него Бог — Бог и собственность.

В последнее время она постоянно ловила себя на кощунственных мыслях. Надо будет признаться своему исповеднику в этом грехе — тем более что сегодня она должна особенно усердно благодарить Бога за судьбу, которую он ей ниспослал! После ужина она распорядилась, чтобы служанки упаковали ее вещи. Она не должна заставлять Генриха ждать.

— А мой кузен Уорвик? — спросила она в надежде, что о нем не забыли.

— Ему тоже разрешено приехать, — ответил сэр Роберт.

Она выглянула из-за спины коннетабля, чтобы сказать об этом мальчику.

— Мы возвращаемся в Лондон, где ты увидишь своих любимых акробатов и мимов и будешь играть с Кэтрин и Бриджит, — пообещала она ему и мысленно поклялась, что будет к нему так же добра, как покойная Анна.

— Я прикажу, чтобы мои люди за ночь все упаковали, и мы сможем выехать завтра рано утром, до жары, — сказала она сэру Роберту и Хамфри. «И я забуду о Ричарде, — подумала она, — когда покину эти стены и не увижу больше его людей».

На следующее утро Елизавета ощутила огромный Душевный подъем. Уже несколько месяцев она не испытывала ничего подобного. Свежий ночной ветерок принес желанную прохладу. По августовскому небу неслись пушистые белые облака, воздух был напоен сладким запахом жимолости, растущей вдоль оград, на бескрайних полях колосились золотые головки ячменя. Йоркшир остался позади, они проезжали мимо деревень, жители которых высыпали из домов, чтобы благословить путников, и Елизавета знала, что в Лондоне их ждет теплый прием. «Все мои печали и тревоги позади, — думала она, — а впереди меня ждет новая жизнь. Новые апартаменты готовят моей матери, которая, должно быть, на седьмом небе от счастья. Она снова станет одной из первых особ в государстве, а Маргарита Ричмонд, которую такие вещи не слишком волнуют, обретет своего сына. Дорсет, Томас Стеффорд и другие изгнанники вернутся домой. Начнутся беспокойные приготовления к свадьбе и к коронации, и я забуду прошлое. У меня будет хороший муж, и, Пресвятая Дева, пошли мне детей! — молилась Елизавета. — И за то, что Бог избавил меня от стольких бед, хоть я и стану не кем-нибудь, а королевой Англии, клянусь, что поставлю своим девизом слова: «Скромность и почтение».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Похоже, вслед за Елизаветой в Вестминстер стекалась половина знати страны, и лондонцы восторженно встретили свою любимицу. Вдовствующая королева, восстановленная в своих правах, оказала ей теплый прием и почти забыла о горестях, когда вернулся ее сын Дорсет. Елизавета официально находилась под опекой матери, но благоразумно настояла, чтобы часть их апартаментов сохранили за ней лично. Это были самые уютные апартаменты во всем Вестминстере, и Генрих предусмотрительно распорядился, чтобы их держали в надлежащем порядке. Хотя все полагали, что он поспешит укрепить свои позиции союзом с наследницей Йорков, о свадьбе речь не заходила.

Первая встреча Елизаветы с Генрихом Тюдором оказалась вовсе не такой, как она себе представляла в своих романтических мечтах в Шериф Хаттон. Он довольно долго ездил по графствам и, наконец, решил нанести им формальный визит. В том, как он держался, не было заметно и тени той радости, с которой его ждала Елизавета. Он показался ей серьезным, сдержанным молодым человеком, выглядевшим намного старше своих лет и не настолько красивым, каким он представал в рассказах его матери и Стенли. Не то чтобы он был слишком обыкновенным или лишенным чувства королевского достоинства, — но лицо его покрывала бледность и выражался он многословно и скучно. Но разве может он быть веселым и весело шутить — ведь ему столько пришлось перенести в жизни, думала Елизавета; и хотя он говорил с легким французским акцентом, в манерах его не было ничего французского.

— Почему он так редко заходит к нам? — спросила она Стенли, когда новый король поселился в противоположном крыле дворца.

— Потому что у него очень много дел, — ответил Стенли, пытаясь оправдать Генриха, — то ли потому, что ему нравилась деловитость его приемного сына, то ли потому, что тот недавно пожаловал ему графство Дерби. — Его Величество уже завоевал популярность среди лондонских купцов, причем, в отличие от бывшего короля, он не закатывал им пышные банкеты, а просто обещал обеспечить рынки сбыта за рубежом. Он раздает важные посты способным людям типа Мортона, намереваясь ограничить власть баронов и тем самым реально укрепить в стране мир. А сейчас он созывает свой первый Совет, так что можно будет начать подготовку к коронации.

«Возможно, он ничего не говорит о свадьбе оттого, что ему несколько не по себе, — размышляла Елизавета, — из-за того, что он прекрасно понимает, что я выше его по праву престолонаследия». И в один из тех редких случаев, когда Генрих нанес ей визит и их на несколько минут оставили наедине, она обратилась к нему со словами, исполненными подлинного благородства.

— Надеюсь, вам тут нравится, — робко произвела она, снова с горечью вспомнив о его безрадостном детстве. — Вы должны знать, что все, чем я владею, и я сама принадлежит вам, Генрих, в награду за то, что вы с риском для жизни отважились отмстить за моих братьев. Лорд Дерби рассказал мне, как тепло вас принял народ, и, поскольку мой народ и ваш скоро соединятся…

Но, похоже, он ничего не хотел от нее и даже не желал вспоминать о своем собственном отдаленном родстве с Плантагенетами через Джона Гонта, и это больно задело ее.

— Предки моего отца были королями Уэльса, и я не нуждаюсь ни в каком другом новом имени, — холодно отметил он. — И кроме всего прочего, хочу вас уверить, кузина Елизавета, что вам незачем беспокоиться обо мне: я король по праву победителя.

После того как ее драгоценный дар швырнули ей обратно прямо в лицо, Елизавета, несмотря на свою обычную покладистость, вспыхнула.

— Даже ваша победа была бы невозможна без моего участия, — заметила она, вспомнив о том, как рискнула пробраться в таверну на тайное собрание. — Вы победили благодаря моему обещанию выйти за вас и умелым продуманным действиям лорда Стенли.

— И еще благодаря популярности моего дяди Джаспера в Уэльсе, — с убийственной точностью добавил Генрих.

И вот уже подошла осень, а приготовления к свадьбе так и не начинались. Однако прошла коронация. Елизавета, ее мать и сестры присутствовали на ней как почетные гости, но не более того. Генрих Седьмой, сделав все для того, чтобы прочно обосноваться на троне, похоже, упорно отказывался от намеченного для него личного будущего.

— Не представляю, как можно тебя короновать, пока ты не стала его женой, — мягко заметила Маргарита Ричмонд, видя, что она вне себя от гнева.

— Не ему давать мне корону! — высокомерно отрезала Елизавета. — Потому что я и так уже королева.

— Да, конечно, но только в сердцах людей, — согласилась Маргарита. — Но, дитя мое, дай моему сыну немного времени залатать дыры на теле этого несчастного растерзанного королевства, и тогда вы, наконец поженитесь. И ты увидишь, какой блестящей будет ваша свадьба. А потом не забывай: хоть вы и очень дальние родственники, Генрих все равно должен получить разрешение Папы на ваш брак.

Что же, все логично. Генрих, как всегда, был абсолютно прав. И Елизавета ждала своего часа, почти не выходя из своих комнат и чувствуя себя униженной оттого, что человек, который собирался жениться на ней, похоже, не испытывает к ней никакого влечения. И когда к ней заходили выразить свое почтение Томас Стеффорд и другие молодые люди, она чересчур откровенно радовалась встрече с ними, что, естественно, не к лицу девушке, которая обручена и скоро выйдет замуж.

Однажды вечером она заставила их рассказать, что в действительности произошло при Босуорте, — ей недостаточно было формальностей ланкастерского отчета. И они о многом поведали ей. О том, как Стенли в последнюю минуту предал Ричарда и перешел на сторону противника; и как король, вместо того чтобы спасаться, полез в гущу схватки и принялся разить врагов направо и налево. Как он рассек мечом ланкастерского знаменосца и как копыта его коня, рвущегося вперед, топтали вражеский штандарт, пока он не оказался на расстоянии вытянутой руки от узурпатора Тюдора. С непокрытой головой, без латных перчаток, он сражался до конца. А потом они перебросили голое окровавленное тело бывшего короля через спину маленькой лошадки; его голова стучала о бревна, когда они проезжали по мосту, направляясь в Лестер, где их встретили опечаленные монахи из монастыря Грей Фрайере. Они же и похоронили Ричарда.

Слушая их рассказ, Елизавета закрыла ладонями лицо.

— Он был последним королем из рода Плантагенетов. Но то, что я разрушила, я сама же и восстановлю, — поклялась она. — Я выношу в своем чреве будущих Тюдоров.

Свадьба Елизаветы прошла роскошно, как и обещала свекровь. Тут было все: великолепная церемония бракосочетания в Вестминстерском аббатстве, торжественная процессия по улицам Лондона. И когда люди, радуясь тому, что наконец, кончилась изнурительная война, разожгли костры в снегу и принялись плясать вокруг них, Елизавета знала, что в своих песнях они выражают неподдельную любовь к ней. Ее сестры умоляли, чтобы им позволили помочь ей надеть свадебный наряд, а Сесиль и Анна, стройные взрослые девушки, несли шлейф. Вспомнив, какое разочарование ей принес ее первый свадебный наряд, Елизавета благодарила Бога за то, что ее сегодняшнее платье не сулит ей пожизненной ссылки в чужие края. На этот раз оно было украшено не лилиями, а искусно вышитыми алыми и белыми розами; и когда ее родственник, кардинал Буршье, вложил ее руку в руку Генриха, люди заплакали от радости, потому что в тот момент привычные эмблемы, символизировавшие беспощадную войну, обратились в один благоухающий цветок — в большую розу Тюдоров, белую в середине, красную по краям. И, к удовольствию Елизаветы, Генрих сделал эту розу их общей эмблемой, она уже была заранее выткана на портьерах в их спальне, на его троне и на ливреях королевских слуг.

В минуту собственного торжества ей было приятно снова увидеть гордость в глазах матери и счастье на милом стареющем лице Маргариты Бофорт; но в глубине души самую большую благодарность Елизавета испытывала к Папе Иннокентию, который, давая разрешение на брак, специально подчеркнул, что она «несомненная наследница своего знаменитого отца», тем самым навсегда смыв пятно с ее доброго имени.

Но пышность, с которой отмечалась их свадьба, не могла заставить ее забыть, что день венчания слишком долго откладывался. Битва при Босуорте произошла в августе, а Генрих женился на ней только под Рождество — и то потому, что парламент, встревоженный растущим ропотом в народе, обратился к нему с особой петицией. А ввиду того что хитроумные члены парламента одновременно пообещали ему пожизненно выплачивать процент с фунта стерлингов и корабельный сбор, Елизавета уж и не знала, что думать: то ли Генрих вспомнил о данном ей обещании, то ли его прельстила перспектива увеличить свой доход.

Сама Елизавета шла под венец с радостью. Будучи мягкосердечной по натуре, она переборола обиду и старалась быть веселой, чтобы угодить будущему мужу. Снова и снова она напоминала себе, что, по сути, они чужие люди и знают друг о друге только понаслышке, и надеялась, что в скором времени они начнут понимать.

— Ты не видел, что написал о нас наш верноподданный поэт Джон де Жигли? — спросила она однажды утром, сидя на своем королевском ложе и от души смеясь над тем, что сочинил поэт в своем поздравительном послании. — Он называет меня «прекраснейшей из дочерей короля Эдуарда». Но я вряд ли красивее моей утонченной сестры Анны.

Она была намного красивее, и вопрос ее был настолько провокационным, что любой муж откликнулся бы на этот призыв со всем пылом любви. Но Генрих Тюдор рано встал с постели и уже надевал меховой халат, чтобы без промедления заняться своими многочисленными делами.

— Смотри, Генрих, что говорит этот славный человек о счастье, которое мы с тобой принесем нашему народу! — продолжала Елизавета, помахав перед его носом свитком с льстивыми стихами.

Девяносто девять мужчин из ста бросили бы к черту свои дела и заключили в объятия ее благоухающее тело, но Генрих лишь взял в руки свиток. Его не очень волновало счастье англичан, однако из вежливости он пробежал глазами поэтические строки. Ему, с его более критическим и широким взглядом на вещи, показалось, что в этих стихах больше чувства, чем отточенности стиля, и поэт слишком увлекается прославлением Йорков.

— Вижу, что он имеет дерзость полагать, будто я взял твой титул, — заметил он, бросая свиток с вдохновенными виршами на роскошное покрывало, лоб нахмурился, и Елизавета поняла, что до сих пор он старался скрывать свое недовольство им обстоятельством, кажущимся естественным многим англичанам.

— И ты не станешь читать дальше? — уговаривала она. — Там много замечательных слов о тебе.

— Боюсь, мнение мастера де Жигли не имеет для меня особого значения, а секретарь мой уже заждался, — извинился он, засовывая худые ноги в ночные туфли, аккуратно поставленные рядом.

— Твой секретарь для тебя важнее жены? — спросила она нахмурившись.

Генрих снисходительно улыбнулся и наклонился, чтобы поцеловать ее, объясняя ей что-то насчет своих планов сократить личные войска баронов, которые он должен успеть подготовить до парламентской ассамблеи. Но Елизавета почти не слушала его, чувствуя, как горькая обида переполняет ее сердце.

— Неужели тебе безразлично, что другие мужчины считают меня красивой! — воскликнула она.

— Мне совсем не безразлично, — заверил он, стараясь держать себя в руках и приглаживая волосы на голове, которые взъерошила ее упрямая ручка.

— Тогда почему ты и виду не подаешь? — настойчиво продолжала она, и в ее ярко-голубых глазах заблистали слезы разочарования.

Вместо того чтобы прижать ее к сердцу и всеми возможными способами показать, как он ее любит, Генрих протянул ей свой носовой платок.

— Дорогая моя, я уже успел показать, как я горд тем, что ты стала моей женой, когда устроил это пышное свадебное шествие, которое обошлось мне намного дороже, чем коронация, — спокойно заметил он.

Он старался угодить ей, но был слишком сдержан в похвалах, и это еще больше возмущало ее. К тому же его правильные английские фразы звучали как заученные, а отдельные предложения строились, как перевод с французского, хотя, как она полагала, в устах других, — может быть, более остроумных? — людей они казались бы очаровательными.

— Если говорить о публичном шествии, во время которого собравшиеся прикидывают, что тебе удалось получить за твои деньги, — да! — гневно воскликнула она.

В ней взыграл нрав ее отца. — Но вот мы остаемся одни, в постели, и что?

Она не очень заботилась о том, чтобы подбирать слова, и выпаливала все подряд, совсем как ее младшие братья. В их семье привыкли не скрывать своих эмоций. Но, хотя ее мужу не раз приходилось рисковать своей жизнью, он был на удивление сдержан, и она почувствовала себя настоящей грубиянкой, заметив его замешательство. «Хотя, — раздраженно думала она, — постель — единственное место, где он милостиво остается со мной наедине. Но и это лишь входит в реестр его государственных обязанностей».

Увидев, что она расстроена, он подошел и сел рядом.

— Такие браки, как наш, устраивают специально, — терпеливо напомнил он.

Совершенно очевидно, что он не мог понять истинной причины ее негодования, но выглядел озабоченным и даже, пожалуй, несколько растерянным.

— Конечно, ты прав, и, наверное, глупо было с моей стороны надеяться… на что бы то ни было, — грустно согласилась Елизавета.

Ей нелегко было признать, что из них двоих лишь она предавалась розовым романтическим мечтам. Что в то время, как ее воображение рисовало сказочного рыцаря-избавителя и трогательную встречу благодарной красавицы с ее героем, он, скорее всего, думал лишь о снабжении и обозах. Что же, в конце концов, это очень разумно с его стороны. И даже после его приезда, когда ее сердце горело от нетерпения и она металась в стенах Вестминстера, она знала: Генрих сейчас занят лишь тем, что старается укрепить свое положение и придумывает множество мудрых планов для переустройства жизни в стране, и потому ни на что другое у него уже не остается времени. И все же он счел нужным по-своему ее успокоить.

— Ведь ты не думаешь, что я женился на тебе под давлением палаты общин? — спросил он. — Если бы я хотел и дальше откладывать свадьбу, я бы сослался на эпидемию, которая тогда охватила Лондон, но я же не стал этого делать.

Что тут возразишь: действительно, эпидемия оказалась настолько серьезной, что даже ее мать советовала, даже настаивала перенести церемонию из страха заразиться. Вначале Елизавета думала, что Генрих — самый непритязательный человек на свете, но очень скоро поняла, как много для него значили его собственные права и возможности.

— Я никому не позволю управлять собой, — объяснил он, хотя в этом не было никакой необходимости. — Я сделаю то, что мне надо, не раньше и не позже, чем я сам решил это сделать.

«Как всемогущий Бог», — мелькнуло у нее в голове, но, поймав себя на том, что, думая так, она скорее похожа на покойного Дикона, и решив, что такая дерзость, даже в помыслах, не к лицу королеве, постаралась ответить с подобающим достоинством и почтительностью супруги.

— Я отлично понимаю причины, по которым ты хотел сначала короноваться, и молю Бога, чтобы наш «устроенный» брак, который был так тебе необходим, не оказался слишком пресным. Мы оба не дети, и ты долго жил за границей. У нас обоих было предостаточно времени, чтобы встретить кого-то, с кем мы вступили бы в брак с большей охотой.

Она с удовлетворением отметила, что он с интересом поднял на нее глаза, не ожидая услышать такие слова, и решила задать ему главный вопрос, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему.

— Скажи, Генрих, тебе, наверное, пришлось особенно нелегко — ведь когда-то ты был влюблен в Мод Герберт?

— Откуда ты знаешь? — порывисто спросил он, и его обычную сдержанность как рукой сняло.

— Твоя мать рассказала, как к тебе относились лорд и леди Герберт, когда мой отец сослал тебя в замок Пемброк, и как ты дружил с Мод. Но в те времена ты был еще подростком, и я надеялась, что, уехав с дядей в Бретань, ты забыл ее.

Губы Генриха Ричмонда растянулись в озорной мальчишеской улыбке.

— Не думаешь же ты, что я так покорно принял свою судьбу! Твой отец и твой воинственный дядя, наверное, еще раньше сошли бы в могилу, если бы узнали, что я дерзнул вернуться домой, в Уэльс!

— Ты бывал в Уэльсе? — Елизавета наклонилась вперед, с любопытством разглядывая его и пытаясь представить себе юного бесстрашного графа Ричмонда. Сейчас она увидела его другими глазами, и он вызвал в ней живой интерес, какого раньше она к нему не испытывала.

— И не раз. Моя обитель не успевала остыть, как я снова возвращался. — Он коротко рассмеялся. — И виделся с Мод. — Его рискованные вылазки заставили ее иначе взглянуть на дочь правителя Пемброка. — Естественно, я тайно приезжал в Пемброк. Мы любили вместе кататься верхом и читать. Леди Герберт была бы рада, если бы мы поженились. Но твой отец счел более подходящим выдать ее замуж за Перси Нортумберленда…

Генрих, который всегда четко и до конца выражал свои мысли, вдруг оборвал фразу и отошел к окну.

— Значит, ты любил ее по-настоящему? — Елизавета посмотрела на него с жалостью.

Он только пожал плечами и принялся собирать какие-то бумаги и искать свою записную книжку, которую он всюду таскал с собой, — и Елизавета подумала, что рискует никогда не услышать ответа на свой вопрос.

— Думаю, да, — ответил он, наконец, вытащив откуда-то свою драгоценную записную книжку. — Мы жили во власти кельтских грез. Но, постранствовав по свету и узнав жизнь, вырастаешь из детских мечтаний.

— Неужели? — тихо промолвила Елизавета, вспомнив о неувядающей любви ее дяди Ричарда и дочери графа Уорвика. — А не так давно ты надеялся жениться на дочери герцога Бретанского, и, может быть, потому ты сейчас жалеешь…

— Моя дорогая Елизавета, я ни о чем не жалею, — перебил ее Генрих. Он уже потерял достаточно много времени, и даже его завидное терпение начинало истощаться. — Зачем мне она? В ней и наполовину нет той красоты, какая есть в тебе. Я собрался жениться на тебе, и я это сделал.

Одной этой фразы было достаточно, чтобы зажечь в Елизавете огонь надежды, но Генрих тут же потушил его. Он отвернулся и добавил:

— Кроме того, судьба Англии для меня важнее!

Елизавета старалась совладать с собой, чтобы не возненавидеть его за холодную расчетливость. Наверное, когда человека лишают его законных прав, и он вынужден полагаться на гостеприимство иноземных владык, которые продадут его в любой момент, думала она, ему в первую очередь необходима холодная расчетливость. Она пыталась представить себе Генриха таким, каким он был в годы юности, — несчастным и преисполненным мечтаний, — до того, как его лоб избороздили преждевременные морщины и прямые темные волосы поредели. А ведь сейчас он не намного старше.

Елизавета была уверена, что Маргарита Бофорт отнюдь не для того, чтобы обмануть ее, так расхваливала своего сына. Именно таким она, его мать, помнила его и, возможно, до сих пор видит его таким. Потому что Генрих всегда демонстрировал ей свою сыновнюю любовь и не скрывал, что признает, скольким обязан ей; любой человек склонен видеть в дорогих ему людях часть самого себя и своих дорогих воспоминаний. Ей, его жене, не следует забывать, как внимателен он был к ней и к членам ее семьи еще до свадьбы, как заботился, чтобы они ни в чем не чувствовали недостатка, она должна надеяться, что, окружив его любовью и теплом, растопит ледяной барьер, возведенный им. Или судьбой? Ей нужно держаться с ним естественно и не обращать внимание на то, что они такие разные.

— Генрих, я давно хотела спросить у тебя одну вещь, — рискнула она обратиться к нему перед тем, как он уйдет.

— Да? — откликнулся он, уже взявшись за ручку двери.

— Это о моем дяде, — промолвила она, не осмеливаясь поднять на него глаза. — Мне сказали, что монахи из монастыря Грей Фрайерс приняли его искромсанное тело. Он был твоим врагом, но он храбро сражался…

— И чуть не убил меня, — согласился Генрих. В его голосе не было слышно раздражения, и она решила продолжать.

— А не можешь ли ты… Не мог бы ты проявить великодушие победителя и похоронить его в таком месте, которого он более достоин по праву своего происхождения? — умоляюще спросила она.

— Его друзьям разрешено подобрать ему более подходящую могилу в Лестере, — бесстрастно произнес Генрих.

Новый король, горящий желанием поскорее приступить к своим многочисленным дневным обязанностям, с облегчением закрыл дверь. Он благодарил Бога — и долготерпение Генриха Тюдора! — за то, что не сорвался, не ударил ее и не отказался удовлетворить ее женское любопытство и невиданно бестактную просьбу. Он не сделал ничего этого — и даже не подозревал, что более откровенный разговор и настоящая добрая ссора могли бы разрядить напряженность в их супружеских отношениях.

Не успела за ним закрыться дверь, как его расстроенная жена уткнулась лицом в огромную тюдоровскую розу, вышитую на ее подушке, и горько зарыдала.

— Человек, который не способен ненавидеть, — воскликнула она в сердцах, — не способен и любить!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Все говорили, что благодаря милости нового короля лорд Ловелл, единственный, кто остался в живых после той, последней битвы Ричарда Плантагенета, снова появился при дворе. Все еще бледный после перенесенных ранений и слегка прихрамывающий, он перехватил Сесиль, когда она направлялась к мессе.

— Это правда насчет королевы? — взволнованно спросил он.

Детская припухлость уже исчезла с лица Сесиль, и она обещала стать настоящей красавицей. В скором времени она должна была обручиться с лордом Уэльсом и уже чувствовала себя взрослой важной дамой.

— Что — правда? — лениво спросила она, хотя отлично знала, какие слухи переполошили весь двор. Что Ее Величество ждет ребенка — так скоро?

Ее нетерпение стать тетей было столь велико, а репутация Ловелла как храброго воина столь романтична, что от напускного высокомерия Сесиль не осталось и следа.

— Вам следует знать, милорд, что моему зятю королю удается все, за что бы он ни брался, — сказала она, потупив свои полные озорства голубые глаза.

— Знаю — на собственной шкуре испробовал! — горько усмехнулся Ловелл, взглянув на свою перевязанную правую руку. — А еще я знаю, что вы — очаровательная нахалка, а Уэльс — счастливчик. Но, я в самом деле благодарю Бога за такие новости, леди Сесиль. — И он продолжал уже более серьезным тоном: — И так думает каждый, кому дорога судьба страны, ее процветание. Без наследника, в лице которого соединились бы все наши интересы, наша борьба, на чьей бы стороне мы ни сражались в свое время, оказалась бы напрасной. Прошу, попробуйте приноровиться к моей хромающей походке, милая леди, и мы сходим в часовню и вместе поблагодарим Бога.

— Я буду просить его об особой милости — позаботиться о моей дорогой Бесс, — мягко добавила Сесиль, поддерживая его за здоровую руку.

Он, как и она, был совсем юным, когда разгорелась междоусобная война, но, в чьем бы лагере Ловелл ни оказывался, он всегда питал глубокую привязанность к ее семье, и им незачем было спорить по поводу позиции Йорков. Поэтому она могла совершенно откровенно рассказать ему о здоровье королевы.

— Ее обычно мутит по утрам, когда она просыпается, но это так и должно быть, — произнесла Сесиль с видом взрослой дамы, которая тоже скоро выйдет замуж. — Но знаете, лорд Ловелл, в ее глазах появился радостный блеск, которого я не замечала с тех пор, как умерли наши братья. Она, как и прежде, сидит, погрузившись в мечты, и на ее губах появляется загадочная улыбка. Когда Бесс так улыбается, она становится точь-в-точь похожей на Мадонну из нашей дворцовой часовни.

— Вы увидите ее там сегодня утром?

— Нет, сегодня она осталась в своих апартаментах, и они втроем — она, король и графиня Ричмонд — как раз обсуждают этот вопрос, — сказала Сесиль, кивнув в сторону королевских апартаментов, когда они проходили мимо.

— А что там обсуждать?

— Лорд Ловелл, вы, мужчины, ничего не понимаете, — фыркнула Сесиль. — Нужно решить, где она будет рожать, какие врачи будут принимать роды, кто станет крестными родителями, и все в таком духе!

Но за закрытыми дверями королевских апартаментов разговор вели в основном король и его мать. А Елизавета, будущая мать, сидела у окна в кресле с высокой спинкой и улыбалась своим мечтам — прямо как Сесиль сейчас рассказывала Ловеллу, поэтому почти весь разговор пролетел мимо ее ушей.

«Я так боялась, что это никогда не случится, — ведь мой муж совсем не любит меня, — призналась она Пресвятой Деве Богородице. — И вот перед Великим постом — и вправду это произойдет!»

До нее доносились лишь обрывки разговора, а сама она, казалось, была отделена от них стеной солнечного света, лившегося из окон. «Надеюсь, что он будет похож на Дикона», — думала она, уверенная, что ее первенцем будет сын.

Елизавета только заметила, как они встали и как король жестом разрешил ей остаться в своем кресле.

— Я поручаю вам все приготовления по поводу родов, потому что вы более знакомы со всеми этими женскими проблемами, чем я, — обратился он к своей матери.

— И весь двор переедет в Винчестер, — сказала Маргарита Ричмонд, подводя итог разговора.

— Почему в Винчестер? — спросила Елизавета, выйдя из задумчивости.

Генрих взглянул на нее с удивлением и с недовольством.

— Потому что считается, что там родился мой предок — король Артур. И мои валлийцы сумели доказать, что моя родословная восходит к королю Кадвалладеру. И я хочу, чтобы мой сын родился именно в Винчестере, чтобы запечатлеть в сознании народа эти факты. Ты что, не слушала, о чем мы говорили?

Елизавета с мольбой устремила виноватый взгляд на свою свекровь, и там, как обычно, все поняла.

— Думаю, наша Бесс настолько поглощена тем, что ей скоро посчастливится подарить тебе наследника, Генрих, что ни на чем другом она уже не в состоянии сосредоточиться, — объяснила она тоном, в котором удивительно соединились сдержанность, присущая ее сыну, и ее собственная душевная мягкость. — Я буду рядом с тобой, Елизавета, так что тебе не придется забивать себе голову всякими проблемами. Ты сможешь наконец, отдохнуть после всего, что тебе пришлось перенести, и помечтать о тех переменах, которые излечат твое истерзанное сердечко и принесут покой в нашу страну. Это цель, которой я посвятила всю свою жизнь, дети мои.

И к тому времени, когда начался Великий пост и лилии стали поднимать свои золотые головки, в Вестминстерском дворце вовсю шли приготовления к переезду в Гэмпшир. Елизавета очень обрадовалась, узнав, что Генрих разрешил ее матери и всем членам ее семьи отправиться вместе с ней.

— Перемена пойдет тебе на пользу. Тебе пришлось пережить в Лондоне много страданий, — сказал Генрих, хотя она знала, что не по этой причине он отсылает ее.

— А Уорвику нельзя поехать со мной? — спросила она не потому, что ей нравилось общество слабоумного кузена, а потому, что жаль было оставлять его в одиночестве.

— Боюсь, что нет, — сказал Генрих и с нарочитой деловитостью принялся разворачивать карту.

— Зачем тебе держать его в Тауэре? Что такого он сделал? — настаивала она.

— Дело не в том, что он сделал, а в том, кто он такой, — ответил Генрих, наклонившись над картой и со школярским прилежанием водя по ней указательным пальцем, прослеживая маршрут. — Хотя твой дядя Кларенс совершенно справедливо был лишен всех прав за измену твоему отцу, его сын все еще представляет собой угрозу, и из-за него мои враги могут доставить мне множество неприятностей.

— Однако Ричард разрешил ему жить при дворе, — напомнила она. Вероятно, Ричарда не слишком пугало, что у Уорвика больше прав на престол? Или он настолько любил свою жену, что ради ее удовольствия готов был пойти даже на такой риск? Но, очевидно, Генрих, несмотря на свою безупречную родословную, предпочитал лишний раз не рисковать: Уорвик в его глазах был Плантагенетом — опасным соперником, который может отнять у него трон.

— А почему тебя так волнует, будет ли во дворце болтаться этот дурачок, когда там не будет меня? — обиженно произнес он.

— Тебя не будет? — воскликнула Елизавета, тут же забыв о сыне покойного Кларенса. — Но я считала, что ты, само собой, разумеется, будешь рядом со мной.

— Я успею в Винчестер до рождения сына, — заверил ее Генрих и счастливо улыбнулся. — Но для начала я должен совершить поездку на север. Это необходимо, чтобы сохранить мир в стране.

Елизавета подошла к столу, возле которого он стоял, и в первый раз внимательно посмотрела на то место на карте, где застыл его палец. — Нет, ты же не хочешь сказать, что собрался в Йоркшир… — в ужасе проговорила она.

— Да, как и в другие графства, — сказал он, на один конец карты аккуратно поставив роговую чернильницу, а на другой конец, положив книгу, чтобы пергамент снова не скрутился в свиток.

Елизавета взглянула на его умное озабоченное лицо.

— Но, Генрих, ты не станешь так рисковать! — произнесла она почти шепотом.

— Не стану? — повторил он, стараясь держать себя в руках.

Его голос показался ей чересчур спокойным, и она решила, что должна предостеречь его.

— Ты совсем недавно приехал из-за границы… Я хочу сказать, что ты возможно, не очень хорошо представляешь, что в Йоркшире особенно много приверженцев Белой розы. Если бы ты знал, как они почитают нас, как любили Ричарда, а теперь любят меня… — говорила она, запинаясь, охваченная неподдельным волнением.

Но Генрих был человеком самостоятельным и казалось, всегда и все знал сам.

— Конечно, очень жаль, что ты не сможешь поехать со мной, поскольку народ безусловно любит тебя, — вежливо ответил он. — Но от тебя будет больше пользы, если ты останешься в Винчестере и побережешь свои силы для другого.

Он был не из тех мужчин, которые позволяют женщине прикасаться к себе, когда сами этого не хотят, но Елизавета поддалась порыву и положила руки ему на плечи.

— Позволь мне поехать с тобой, Генрих, — умоляла она. — Я молода и сильна. Мне не повредит путешествие. Ты же не знаешь, как сейчас к тебе настроены йоркисты из-за того, что ты долго откладывал свадьбу и до сих пор меня не короновал. Для них — коронована или нет — я королева Англии, и если я буду ехать рядом с тобой как твоя законная супруга, тебе ничего не грозит.

Не заметь Елизавета, что его белые тонкие руки сжались от злости в кулаки, ее бы наверняка обманул его ровный тон.

— Значит, тебе обидно, что ты не коронована? — холодно спросил он.

Она без тени страха посмотрела в его маленькие бесцветные глаза.

— Независимо от того, обижена я или нет, я все равно остаюсь старшей дочерью Эдуарда Четвертого, — твердо сказала она. — Я говорила все это только ради твоей безопасности.

Он отвел глаза.

— Ты никак не можешь ехать, Елизавета, особенно после того, как я узнал, что в некоторых городах могут возникнуть осложнения. Но тебе не следует волноваться. Я подготовился к этому.

В его голосе звучали нежность и благодарность, но, поскольку он не сделал никакого ответного движения, ее руки безжизненно заскользили по бархатной глади его камзола и упали.

— Какие осложнения? — вяло спросила она.

Казалось, в эту минуту он испытал прилив особой нежности к ней и ответил с непривычной искренностью:

— Как ты не раз упоминала, мои права на престол вполне законны. И потому я должен быть готов к разным неприятностям. До тех пор, пока жив Уорвик или любой другой потомок Плантагенетов, я должен ждать заговора или того, что объявится еще какой-нибудь претендент на престол.

Елизавета не мигая смотрела в его непроницаемое лицо, и, когда она заговорила, ее слова были еле слышны:

— Но ты… не прикажешь убить его… как… как моих братьев?

Тонкие губы Генриха растянулись в улыбке.

— Нет, — ответил он. — Я не убийца.

Она вздохнула с облегчением. Разве он не проявил великодушия по отношению к лорду Ловеллу? Охваченная благодарностью, Елизавета захотела броситься ему на шею и внести хоть чуточку тепла в их отношения, но он стоял неподвижно и только из приличия не переводил взгляд снова на карту.

— Я буду скучать по тебе и молиться за тебя, — только и сказала она, обуздав свой порыв и стараясь держаться достойно.

— Да, помолись за меня, — ответил он. И она опять подумала, что его больше интересует ее привязанности, чем ласки.

Елизавета думала, что он в любом случае не может так скоро отправиться в это рискованное путешествие. Но когда она увидела, что приготовления к отъезду идут полным ходом, ее снова охватило волнение.

Огромные деньги были потрачены на оружие и припасы — словом, на все самое необходимое, но только не на роскошные одежды.

— Ты забываешь, что мне в наследство досталось разоренное королевство, — отвечал он на ее недоуменные вопросы. — Если я буду покупать яркие наряды, это никоим образом не поможет мне пополнить опустевшую казну и не прибавит мне популярности в разрушенных войной городах. Лучше уж я прощу им их долги.

Елизавета оценила его мудрость, но не могла не вспомнить, что Ричард, независимо от того, полна казна или нет, отправлялся в поход во всем парадном блеске. Так поступал и ее отец, и вообще их семья считала, что это необходимо для поддержания королевского престижа. Елизавета по-женски пожалела своего не богатого, но очень практичного мужа и отправилась в Голдсмитс Роу, чтобы окончательно опустошить свой и без того тощий кошелек и купить ему самые лучшие бриллианты, какие только могла отыскать. В тот же вечер они с Метти принялись простегивать ими сияющую диадему, чтобы украсить ею неброский шлем Генриха.

Но Генрих слишком долго жил один и не имел привычки выражать радостное удивление по поводу сюрприза, который приготовила любящая жена.

— Тебе не по карману такой подарок, если учесть, что ты должна содержать своих сестер-бесприданниц, — заметил он весенним утром накануне отъезда, наклоняясь, чтобы она могла надеть ему на голову сверкающий шлем. — По той же причине и я не в состоянии позволить себе такую роскошь; но я возмещу тебе то, что ты потратила на бриллианты, и скажу сэру Ричарду Эмпсону, чтобы он выделил тебе необходимую сумму, если тебе понадобятся деньги во время моего отсутствия.

Так прощаются бережливые мужья, а не пылкие новобрачные. На глазах у всех собравшихся Елизавета почтительно поблагодарила его и просила быть осторожным. Итак, снова ее добрые порывы не нашли отклика. Она была женщиной, которая любила отдавать, но, похоже, Генриху ничего не надо было от нее. Поскольку ей еще не приелся их брак, она с сожалением смотрела ему вслед, когда он уезжал из Вестминстера; однако, к своему стыду, она почувствовала и облегчение, потому, что наконец, могла быть самой собой.

— Конечно, глупо было с моей стороны так тратиться, — призналась она Джейн, сестре Стеффорда которую сделала своей фрейлиной. — Мне следовало сообразить, что за долгие годы гражданской войны мы совершенно обеднели.

— Ему не нужно было в тот момент говорить об этом, — резко ответила Джейн Стеффорд.

— К тому же вы воспользовались своими собственными деньгами, — пробормотала Метти. — Вы никогда не были мотовкой.

— С нашей точки зрения, — нет, дорогая Метти. Но бедность — понятие относительное. Когда я говорю, что к следующей зиме мне лучше перелицевать мою старую горностаевую накидку, вместо того чтобы покупать новую, следует помнить, что у большинства людей вообще нет горностаевых накидок.

— Но, может быть, она им просто не нужна: они намного реже оказываются в центре внимания! — рассмеялась Джейн Стеффорд.

— В любом случае, пока у нас есть время, надо пересмотреть мой гардероб и решить, без чего я могу обойтись, — сказала Елизавета. — Мое малиновое бархатное платье заметно износилось, Метти. Надо сказать портнихе, чтобы она починила его. И мне не нужно так много шляп. В конце концов, я не собираюсь в ближайшее время появляться в свете.

Итак, дни, полные хлопот, были позади, и Елизавета почувствовала, что очень неплохо устроилась в этом чудесном месте. Она была в восторге от старинного Винчестерского дворца, и поскольку стояло лето, почти не замечала сквозняков и прочих неудобств.

Она часто писала мужу и много думала о нем и его мужестве, когда он не отказался от опасной поездки на север. Она была изумлена, услышав, что ему легко удалось заставить йоркистов поменять гнев на милость и что жители Йорка встретили его без всяких враждебных выпадов. «На дверях каждой харчевни был нарисован Белый кабан, — писал он ей, — но вскоре все эти кабаны из белых превратились в голубых».

«Когда он вернется, нам о многом нужно будет поговорить», — думала Елизавета, все еще надеясь на то, что их свяжут более нежные узы.

Но когда Генрих после удачной поездки вернулся в Лондон, на него сразу навалилось столько дел, что он так и не добрался до Винчестера, и появился там уже после того, как Елизавета, по настоянию своей свекрови, которая была строгой блюстительницей придворного этикета, затворилась в своих апартаментах.

Несколько дней подряд прислуга сдирала со стен старые изношенные гобелены и на их место водворяла новые, на которых были вышиты только цветы. На них не должно было быть никаких жанровых сцен, поскольку человеческие фигуры, напоминающие живых людей или зверей в погоне друг за другом могут вдруг испугать ее, и это дурно отразится на плоде. Даже все окна были закрыты портьерами, кроме одного, возле ее кровати, из которого открывался вид на старинный кафедральный город и зеленые холмы Гэмпшира. И когда все было сделано, как велела графиня Ричмонд, лорды и высшие сановники проводили Елизавету до дверей и там попрощались с ней, переложив свои многочисленные обязанности на ее женщин, так как, за исключением врачей, Елизавета не должна была увидеть у себя ни одного из мужчин, вплоть до самых родов, которые ожидались в октябре.

Елизавета, которая очень любила природу, глядела из окна на березы и торопила тот час, когда они начнут желтеть. Если бы рядом нее было ее веселых сестер, время для нее тянулось бы очень медленно. Однако оно пролетело довольно быстро: в конце сентября, за месяц до срока, колокола Винчестерского собора оповестили о рождении наследника.

Скоро колокола заголосят по всей Англии, думала она, и в их перезвоне будет слышаться особая радость по поводу рождения именно этого принца! Лежа в постели, измученная и радостная, она знала, что ради такого события стоило страдать, бороться, терпеть разочарования.

Не в силах открыть глаза, она, однако, слышала звуки более волнующие, чем звон колоколов, — суету внизу и стук лошадиных копыт. Это отправляют в Лондон гонцов. Потом кто-то поднес ей ко рту чашку бульона, а Метти наклонилась и показала ей маленький сверток, который держала на руках, — то был ее сын.

— Ты отлично держалась, доченька, — шепнула ей мать, с какой-то непривычной нежностью целуя ее в лоб.

А откуда-то издалека раздавался голос Маргариты Ричмонд:

— Кто-то пошел сообщить королю. Он сейчас на охоте. Мы не ожидали этого радостного события так рано, но король скоро будет.

Елизавета мысленно благодарила Бога. Она была рада, что наконец, ей было позволено хоть что-то дать Генриху. И она не собиралась роптать: когда он сможет прийти, тогда и придет. Сейчас боль покинула ее, и у нее появилось ощущение, будто она вознеслась на небеса, а ее мать отдернула портьеру на кровати, чтобы Елизавета могла посмотреть на маленькое краснолицее существо, которое орет во весь рот в ответ на щипки врачей.

А когда дверь распахнулась настежь и в комнату вошел король, его глаза устремились на этот драгоценный сверток, который спокойно лежал на коленях у Метти, сидевшей перед камином, и в глазах Генриха сверкнуло торжество человека, который наконец, завершил какое-то рискованное дело, Елизавета подумала: «Если я хочу хоть раз в жизни увидеть волнение на лице Генри, мне нужно посмотреть на него именно сейчас».

— Он родился раньше времени, но врачи говорят, что, несмотря на это, он вполне здоров. Нужно все подготовить для его крещения в Вестминстере, — сказала Маргарита.

— Да, — согласился Генрих. Затем, с неохотой оторвавшись от созерцания сына, он стремительно подошел к постели Елизаветы.

— И для коронации моей жены в Лондоне, — добавил он, поднося к губам ее слабую руку.

Он честный человек, привыкший платить долги, но очень осторожный, нашептывал ей в ухо дьявол: «Нет наследника — нет коронации». И эти нелепые слова стучали у нее в голове до тех пор, пока на середине ее речи, обращенной к самой себе она не уснула. Наутро, когда она проснулась, сестры уже были тут как тут. Взгляд Елизаветы сразу же устремился в сторону камина. Там сидела Кэтрин, которая усердно, со знанием дела, раскачивала резную колыбель а маленькая Бриджит смотрела круглыми любопытными глазками на того, кто в ней спал.

— Дорогая Бесс! — воскликнула Сесиль, заметив, что Елизавета пошевелилась. — Как же долго ты спала! Тебе лучше?

— Намного лучше, — улыбнулась Елизавета. — А где графиня?

— Отдыхает, — сказала Энн, усевшись с другой стороны огромной кровати. — Ей следует иногда отдыхать.

Они с пониманием посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Моя свекровь — сама доброта, — лениво протянула Елизавета. — Мне кажется, будто я снова дома. Если бы еще тут могли оказаться Нед и Дикон…

— А король доволен? — быстро спросила Сесиль, заметив слезы в ее глазах.

— О, очень доволен! — ответила Елизавета, смаргивая слезы. — Прикажи кому-нибудь отдернуть шторы и впустить в комнату солнце.

— Снова колокола зазвонили, — сказала Сесиль и потянулась за виноградом, который прислал король. — В Соборе готовят грандиозные крестины, а епископ и все члены капитула собираются облачиться в свои лучшие одеяния.

— Мне кажется, тут не обошлось без участия матери короля, — хмыкнула Энн.

Бдительная Метти вежливо предложила Кэтрин отдохнуть от добровольно взятой на себя роли няньки, поскольку она чересчур уж рьяно принялась paскачивать колыбель, и та присоединилась к общей компании.

— Он чудесный ребенок, Бесс, — сказала она. — Но вы уверены, что он наш?

— Конечно, он ведь сын Бесс, — рассмеялись они. — Как может быть иначе?

— Тогда почему, — серьезно спросила она, по очереди оглядывая их прически, — у него темные волосы?

Елизавета протянула руку и подтащила свою маленькую сестру к себе поближе, пока кончик ее любопытного носика не оказался рядом с роскошными розами, вышитыми на одеяле. Она уже сама заметила это и поняла, что Бог не захотел, чтобы ее сын походил на Дикона.

— У его отца, нашего короля, темные волосы, — объяснила она.

— А королю он тоже принадлежит? — не отставала Кэтрин.

— Конечно, дурочка! — сказала Энн.

— В таком случае его тоже назовут Генрихом?

— Нет, куколка моя, не думаю, — ответила Елизавета, которая ждала этого вопроса.

— Не Генрих?! — воскликнули две взрослые сестры. — Тогда как же еще его могут назвать?

Елизавета немного приподнялась на подушках.

— Я сейчас припоминаю, что говорил король… перед тем, как я уснула. Он хочет назвать его Артуром.

Все в комнате замерли от удивления. Даже ее служанки застыли на месте.

— Но мы не слышали, чтобы в нашем роду был какой-нибудь Артур, — возразила Энн, выражая общее мнение.

— Нет, не было, — печально вздохнула молодая мать.

— Тогда почему?

— У него был предок, который жил здесь. Добрый король Артур, у которого за круглым столом собирались рыцари. Да вы наверняка знаете, — в голосе Елизаветы послышалось раздражение, потому что она уже начала уставать от разговора, до и сама была Удивлена решением мужа не меньше их. — Знамена с огненным драконом, его валлийские предки… Их родословная идет от самого первого короля…

— Ладно, бедная наша. Отдохни-ка ты лучше и постарайся не разговаривать. Мы видим, что ты, как и мы, не в восторге от этого имени, — попыталась успокоить ее Энн, которая принесла розовой воды чтобы смочить ей лоб.

А Сесиль, схватив еще одну виноградинку, неожиданно захихикала.

— В конце концов, Бесс должна радоваться, что ему не пришло в голову назвать бедное дитя Кадвалладером! — заявила она без тени почтения к королю.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда Елизавета поселилась в Шин — одном из самых живописных мест по течению Темзы, она решила, что здесь наконец, будет ее настоящий дом. Генрих почти целиком перестроил старинный замок, и теперь он приобрел нарядный вид. Стены покрывали вьющиеся растения, башенки и огромные решетчатые окна, сверкающие на солнце, радовали глаз входящего, и им с матерью нравился этот замок больше, чем все остальные. Они назвали его своим родовым имением Ричмонд. «Здесь я проведу свои дни и буду воспитывать детей после того, как меня коронуют в Лондоне», — думала Елизавета.

Однако, несмотря на свое торжественное обещание, Генрих не торопился короновать ее. Сначала это было невозможно, потому что после родов у нее началась жестокая горячка. А теперь, в разгар лета, когда она находилась всего в нескольких милях от Лондона, из-за отсрочки коронации все ее друзья-йоркисты ополчились против короля и принялись шептаться по углам. Особенно усердствовал Дорсет, Ловелл и ее кузен, молодой одаренный граф Линкольн, который, будучи сыном одной из сестер Эдуарда Четвертого, считался наследником престола до того, как родился Артур Тюдор. Опасность исходила и от матери Елизаветы, которая пустила в ход свой острый язычок и начала высмеивать Генриха, как прежде высмеивала Ричарда. Она заманивала в свои сети неосторожных слушателей, приглашая их в уютные апартаменты, отведенные ей Ричардом, чтобы позлословить о короле.

— Только бы она не принялась за старое, — озабоченно сказала Елизавета, уединившись в своих апартаментах.

— Пусть тебя не беспокоят ее колкости, потому что она уже потеряла свою силу, — успокаивала ее Цецилия. — Она ничего не в состоянии сделать.

— Сама — конечно, — согласилась Елизавета. — Но мне не нравится, что Дорсет и мой кузен Линкольн приводят к ней своих друзей посплетничать о короле, когда неотложные государственные дела заставляют его уехать в Вестминстер. А Генрих слишком часто бывает в отлучке.

— По-моему, это все из-за того молодого ирландца, — заметила Джейн Стеффорд, у которой была возможность узнавать новости от своего брата.

— Какого молодого ирландца? — спросила Елизавета.

— Того, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, — сказала Джейн, полагая, что сестры в курсе дела.

— Какой сыр-бор? Кто этот человек, Джейн? — недоуменно воскликнула Цецилия.

— Мы бы и сами хотели это знать, мадам, — весело ответила Джейн, рассматривая вышивку на королевских шелках. — Вначале все решили, что он — молодой герцог Ричард Йорк, который…

Сесиль больно наступила ей на ногу, и она тут же запнулась и покраснела, сообразив, что сказала глупость.

— А теперь все говорят, что он кузен вашей светлости, граф Уорвик, — поспешно добавила она.

Возникла неловкая пауза, во время которой ни одна из них не решалась поднять глаза на королеву, лицо которой сначала озарила безумная надежда, потом исказило горькое разочарование. Теперь на нем было написано недоумение.

— Но наш кузен в Тауэре, — сказала Сесиль.

— Он мог сбежать оттуда, — возразила Джейн, от смущения упрямо продолжавшая твердить свое.

— Сбежать из Тауэра! — воскликнула Елизавета, иронично усмехнувшись. — Ну, ты и сказала, Джейн! Как только за спиной узника захлопнутся ворота и опустится решетка, он едва ли сможет когда-нибудь выбраться оттуда, как бы он этого ни хотел. И ни один здравомыслящий человек не поверит, что Уорвик, это простодушное создание, уехал в Ирландию без разрешения короля.

Но оказалось, что многие в это верят. Может быть, потому, что им хотелось верить, или потому, что Белая роза корнями проросла в их сердцах. Дошло до смешного: многие не желали высаживать в своих садах красные розы! Несмотря на то, что Генрих старался добросовестно управлять страной, они все равно мечтали вернуть на трон безалаберного Йорка.

— Генрих говорил, что претенденты обязательно появятся, — сказала его жена и с гордо поднятой головой прошествовала к своей раме с вышиванием. Ей очень хотелось спросить мужа, что он знает об этом, но он хранил молчание, а она считала ниже своего достоинства черпать подобные сведения от такой сплетницы, как Джейн.

Вместо этого она пошла к своей матери, полагая, что ее интересы должны совпадать с интересами дочери.

— Как ты считаешь, наверное, нет никаких оснований верить в слухи о том, что Дикон жив… — начала она, потому что после неосторожных слов Джейн не могла думать ни о чем другом.

— Ни малейших, — ответила вдовствующая королева. — Этот молодой человек выдает себя именно за Уорвика. Если его мошенничество ни к чему не приведет, то вся эта история должна, по крайней мере, разоблачить твоего скрытного мужа. Уже несколько недель никто не видел юного Эдварда Уорвика. Я убеждена, что Генрих нисколько не лучше твоего дяди и, возможно, умертвил Уорвика, как Ричард умертвил твоих братьев!

— Уверена, что он не способен на это, — в отчаянии возразила Елизавета. — Генрих очень… просвещенный человек.

— Очень осторожный — возможно, — пожала плечами вдовствующая королева. — Он догадывается об участии в этом деле Дорсета?

Заметив тревогу в проницательных темных глазах матери, Елизавета полностью уверилась в том, что и она, и Дорсет связаны с появлением «претендента».

— Он ни разу не упоминал ни о чем подобном, — холодно ответила Елизавета.

— Ни разу не говорил об этом с тобой? Со своей женой? Даже в постели? А этот комедиант, этот выскочка уже коронован в Дублине! — повысила голос вудвилльская дама. — Неудивительно, что ты никак не дождешься, когда он соизволит короновать тебя.

Чувствуя гнев и обиду, Елизавета решила заставить Генриха сказать ей правду. Услышав от лорда Стенли, что он инспектирует войска в Блэкхите, она сама встретила его у реки, когда он вернулся.

— Это потому, что Уорвика короновали в Ирландии, ты так спешно поднимаешь войска? — спросила она удивленного мужа, как только тот сошел на берег.

Он бросил на нее недоуменный — нет, скорее, неприязненный взгляд. Неприязненный, возможно, потому, что она вздумала покушаться на независимость его решений.

— Мой уполномоченный в тех краях, граф Килдэр, счел уместным устроить эту дурацкую церемонию с двойником Уорвика, — сказал он и резко повернулся, чтобы отдать приказ капитану барки.

Но от Елизаветы не так просто было отделаться.

— Ты бы мог сам рассказать мне об этом! Я не какая-нибудь лавочница из Истчипа, которая только и знает, что питается сплетнями! — выговаривала она, догнав его и шагая с ним в ногу по садовой дорожке, ведущей в замок.

— Зачем тебя волновать, когда ты еще не совсем здорова? — возразил он.

— Ты имеешь в виду горячку, о которой я уже почти забыла? — горько усмехнулась она. — Думаешь, мне пошло на пользу, что я впервые узнала обо всем чуть ли не от собственных служанок?

— В любом случае в этой истории много вздора. Елизавета с уничтожающей невозмутимостью

оглядела его с ног до головы.

— И поэтому ты надел на себя доспехи?

— Я вооружаюсь против таких, как Ловелл и твой кузен, которые ели мой хлеб, а теперь поддерживают самозванца и собирают огромное наемное войско, — огрызнулся Генрих, не замедляя шага. — А, кроме того, — добавил он с каким-то особым удовольствием, — моему казначею придется разобраться с дамой, чей изобретательный ум придумал всю эту опасную белиберду.

Елизавета поняла, что он говорит о ее матери — и, наверное, у него есть для этого основания. Она промолчала в ответ, стараясь не отставать от него. Но дойдя до садовой решетки, она схватила его за руку.

— Так кто же этот претендент? — спросила она, все еще думая о своем умершем брате. Возникшая надежда не хотела умирать.

К ее облегчению, у Генриха, похоже, не было ни малейших сомнений на этот счет.

— Это пятнадцатилетний юнец по имени Ламберт Симнел. Сын одного преуспевающего торговца из Оксфорда. Булочник, насколько я знаю.

— Булочник, который выдает себя за Плантагенета!

— Не он в этом виноват. Я не против того, чтобы народ изучал грамоту, но его родители дали ему образование, которое не соответствует его положению. Его наставник хитер и честолюбив, и, возможно, его подкупили. По-моему, к этому делу причастна и твоя тетя Маргарита Бургундская. Она до такой степени обожала твоего отца, что непременно приложит руку к тому, что может навредить мне.

— Насколько же легковерны люди…

— Да, они могут поверить в самые невероятные вещи. Похоже, даже в лондонцах зашевелилось сомнение, судя по хмурым физиономиям, которые мне попадались на улицах. Кажется, Симнел такой же стройный и светловолосый, как все в вашем роду. Естественно, что мои враги именно на нем остановили свой выбор.

— Какая дерзость! — посетовала Елизавета. — Что ты предпримешь, Генрих?

— Есть только один достойный выход. Забрать настоящего Уорвика из Тауэра и провезти его по улицам Лондона в сопровождении внушительной свиты, чтобы каждый мог его увидеть. И после того, когда все убедятся в мошенничестве, расправиться с теми, кто поддерживал самозванца и рискнул предпринять высадку войск в Англии.

Елизавета против своей воли почувствовала восхищение. Он не стремился произвести на нее впечатление, но она не могла не оценить его ум, потому что на ее памяти он был, пожалуй, единственным человеком, который предложил такое простое и вместе с тем эффективное решение. И ей стало стыдно от того, что в какой-то момент она перестала верить ему и начала подозревать его в злодейской расправе над Уорвиком.

Генрих словно угадал ее мысли и повернулся к ней с ироничной улыбкой.

— И я бы хотел, чтобы ты сама встретила Уорвика и публично приветствовала его. Именно ты, поскольку с детства жила с ним бок о бок, — сказал он.

В Стоуке, неподалеку от Ноттингема, Генрих разбил своих врагов-йоркистов и уничтожил заговорщиков. Он ввел в бой только авангард своей армии, хитрым маневром опрокинул противника, да так, что даже самые отчаянные храбрецы не смогли спастись. В тот день погибли все — граф Линкольн, лорд Ловелл, граф Киллер и Мартин Суарт, который командовал германскими наемниками. Только Дорсет, который должен был помочь им войти в Лондон, убедил короля в своей невиновности и избежал наказания, отделавшись лишь непродолжительным тюремным заключением в Тауэре. Генрих возвращался домой победителем и его позиции еще более окрепли; и казалось, без всякой особой цели он захватил с собой отца Саймона, наставника самозванца, и самого Ламберта Симнела.

— Как ты с ними поступишь? — спросила Елизавета.

Генрих не был обжорой, но сейчас, вернувшись из боевого похода, с жадностью набросился на еду.

— Священника, конечно, следует засадить куда-нибудь в тюрьму, — сказал он, ломая хлеб.

— Не повесить? — с досадой воскликнул казначей Эмпсон.

— А Симнела? — спросил Стенли.

Выбрав мясистую куриную ляжку, Генрих с улыбкой обернулся к жене:

— Ты можешь отправить его на свою кухню, дорогая, — предложил он. — Сын булочника, наверное, будет не против, постоять у печи.

За столом сидели те, кто помнил, как расправлялся с предателями его предшественник. Их вилки замерли в воздухе, и они с удивлением уставились на короля.

— Прошу вас не забывать, сэр, — заметил Стенли, — что Симнел имел наглость провозгласить себя королем.

— Дорогой Стенли, а есть ли смысл делать из него мученика? — вежливо возразил Генрих. — Сейчас лондонцы стыдятся, что позволили обвести себя вокруг пальца, и, надеюсь, они выразят готовность одолжить мне немного денег.

— А Его Величество прав! — рассмеялся красавец Джаспер Тюдор, с гордостью взирая на племянника. — Чем раньше забудется эта история, тем лучше. В этой кухонной идее что-то есть, хотя всем нам хотелось бы увидеть Ламберта Симнела болтающимся на виселице. Однако насмешка порой разит сильнее, чем острый меч.

А поскольку высказывания опытного седовласого предводителя валлийцев всегда отличались здравомыслием, к этой теме больше уже никто не возвращался.

Однако Елизавету больше занимал загадочный характер ее мужа, а не судьба Симнела.

— Ты действительно хочешь отправить его на кухню? — спросила она мужа вечером, когда Генрих вошел в спальню.

— Пусть у слуг появится повод вдоволь посмеяться, — зевая, сказал он.

— А настоящий Уорвик?

— Он может завтра вернуться в Тауэр.

— И тебя даже не возмущает, что сын булочника хотел выдать себя за него? — упрямо спрашивала она, пытаясь понять мужа.

— Как я уже говорил, это не его идея, — ответил Генрих. — Возможно, идеи у него возникают только применительно к пище. А с теми, кто все это затеял, я расплатился сполна. Не вижу причин вообще испытывать беспокойство по этому поводу.

Ее разозлило, что он вздумал так официально говорить с ней, и не где-нибудь, а в спальне. Да, похоже, он не способен ни любить, ни ненавидеть. Ей претило то, что он позволял заглянуть в его душу только матери и, пожалуй, Мортону. Наверное, Генрих не хочет мстить, чтобы никто не догадался, что он боится: как узурпатор он боится тех, у кого больше прав на престол, чем у него самого, или кто способен внушить народу, что трон принадлежит ему, а не ныне царствующему королю. Как бы то ни было, его так называемое милосердие может сделать жертвой издевательских насмешек того, кто совсем недавно «претендовал» на престол, оказаться страшнее, чем месть людей более грубых.

Елизавета не считала себя трусихой, но его она побаивалась. Она смело прекословила королю-злодею Ричарду Плантагенету, но не знала, как защититься от холодной вежливости Генриха Тюдора. С годами ее внутренний бунт утихнет, и личность ее сотрется. Вся ее душа восставала против того, чтобы мужчина, лежа с ней в постели, зевал или называл ее «мадам», и мечтала когда-нибудь откровенно сказать ему об этом. «Я для него племенная кобыла, его недвижимость, — с горечью думала она, покорно отдаваясь его дежурным ласкам. — Видит Бог: это я законная королева Англии!»

На следующее утро на исповеди Елизавета призналась в том, что она непокорная жена, и умоляла Бога дать ей смирение, которое она провозгласила своим девизом, но которое, увы, никак не приходило к ней. А позже, днем, она отправилась успокаивать свою мать, обиженную тем, что король урезал сумму на ее содержание.

— Война невероятно истощила казну, когда он занял трон, — миролюбиво объясняла Елизавета, — а палата общин даст ему только половину того, что он просил, — и то в качестве займа.

— Но ведь это так несправедливо по отношению ко мне, если учесть, что я изо всех сил помогала ему одолеть Ричарда! — жаловалась ее мать.

— Да, а не так давно изо всех сил старалась навредить ему! — вспыхнула Елизавета, которую возмутило то, что мать пытается прикинуться овечкой. И добавила уже более мягко, когда мать расплакалась: — Думаю, никто не может упрекнуть Генриха в том, что он несправедлив. Скорее, это мы были несправедливы к нему, обвиняя его в том, что он не торопится с коронацией. А он все это время занимался распутыванием зревшего заговора.

— Так может разговаривать с матерью только неблагодарная дочь! — вскричала вудвилльская дама. — Я хочу, чтобы негодяя Симнела казнили!

— Боюсь, он сам мечтает об этом! — ответила Елизавета и поспешно удалилась, чувствуя, что вот-вот сорвется.

Проходя довольно близко от двух своих молоденьких служанок, которые были настолько увлечены беседой, что не заметили ее, она расслышала взволнованные слова одной из них.

— Я заглянула в окошко кухни и увидела его. Они поставили ему на голову кастрюлю и вместо скипетра заставили взять в руку кочергу. Она была накалена докрасна, представляешь… Шеф-повар за четыре пенса впускал на кухню зрителей с улицы. Ты бы слышала, как поварята надрывались от смеха!

Елизавета тихо прошла мимо и даже не стала их упрекать за то, что они оторвались от работы. У нее перед глазами стояла тягостная картина. Симнелу сейчас было столько же лет, сколько исполнилось бы ее братьям, если бы они остались в живых. Вначале даже ходили слухи, что он выдает себя за одного из них, а не за Уорвика. Эта мысль весь день не давала Елизавете покоя. И еще ее мучило чувство ответственности за то, что происходит между ее слугами.

— Я иду в кухню, — объявила она к вечеру, взяв с собой лишь двух фрейлин. — Дальше я пойду одна, — сказала она, оставив их ждать в коридоре.

В главном помещении кухни вовсю шли приготовления к ужину, и все повара были поглощены работой, так что в первый момент вертельщики туш и поварята не заметили ее, продолжая сновать между колодцем и печами. Когда из маленькой комнатки, кланяясь и расшаркиваясь, сопровождаемый частью кухонной прислуги, вышел управляющий кухней, она жестом отозвала его в сторону.

— Скажите им, чтобы они вернулись к работе, — приказала она. — Где тот парень, которого зовут Ламберт Симнел?

Ей указали на одинокую фигуру, согнувшуюся в три погибели над открытым огнем в дальнем конце огромной сводчатой комнаты. Старательно и неловко, как человек, не привыкший к такой работе, бедняга поворачивал над пламенем вертел с тушей свиньи. Сразу бросилось в глаза, что с ним никто не желает знаться.

— Я поговорю с ним наедине, — сказала королева Англии, изящно приподнимая свои юбки, чтобы пройти по кирпичному полу.

Услышав за спиной чьи-то шаги, Симнел резко обернулся и прикрыл рукой голову, ожидая удара. Его покрасневшие от дыма глаза не сразу разглядели ее. Крепко сбитое тело этого парня смешно смотрелось в кухонном халате, который был ему явно мал.

— Ты и есть сын торговца, который выдавал себя за графа? — спросила она.

— Да, госпожа, — ответил он, пытаясь понять, кто перед ним.

— А теперь тебя приставили к вертелам?

— Король оказал мне эту милость, — бодро ответил он.

— Его Величество обошелся с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь.

— Да, это лучше, чем быть повешенным. Я не хотел умирать. — Парень потер рукой уставшие глаза и еще больше размазал по лицу сажу. — У меня не было желания навредить ему, госпожа, — сказал он с достоинством в голосе. — Я делал только то, что приказывал мой наставник. Сейчас я понимаю, что это было дурно.

— Это было глупо, — заявила Елизавета, глядя на его большие руки и засаленный камзол и впервые заметив безобразный синяк на лбу под спутанными волосами. Рядом потрескивал яркий огонь, а он стоял весь мокрый, и она догадалась, что совсем недавно его окатили помоями.

— Значит, ты доволен, что работаешь в кухне? — спросила она, стараясь не обращать внимания на исходившее от него зловоние.

— Благодарен, мадам. Но не доволен.

Несмотря ни на что, в нем чувствовалась мужественность, и, хотя он говорил с резким провинциальным акцентом, его речь была грамотной.

— А они… очень плохо с тобой обращаются? — тихо спросила она.

Только сейчас он заметил, что она необыкновенно красива.

— С этим я справлюсь сам, — неловко пробормотал он.

Как и ее отец, Елизавета всегда ценила в людях мужество. «Сейчас передо мной человек, — думала она, — наделенный тем внутренним, не бросающимся в глаза мужеством, благодаря которому Англия снискала себе славу на полях сражений». У нее мелькнула мысль, что Генрих, удививший всех столь милосердным приговором, казалось, не заметил этого.

— А что бы вас удовлетворило? — неожиданно для себя спросила она.

Почувствовав запах подгоревшего мяса, Симнел повернул вертел.

— Наверное, мне никогда не разрешат вернуться домой в Оксфордшир, — произнес он с тоской в голосе.

— Боюсь, что нет, — ответила Елизавета с извиняющейся улыбкой.

Он вздохнул и откинул назад свои сальные, забрызганные грязью волосы. Хотя перед ним стояла важная леди в роскошных одеждах, с ней, похоже, можно было говорить начистоту.

— Это открытое пространство… — робко начал он. — Иногда слуги уходят в поля за городской стеной. Думаю, они это делают лишь для того, чтобы, вернувшись, похвастаться, что подцепили какую-нибудь девчонку, — простите меня за откровенность! Но для меня это — радость свободы, небо над головой, чистый воздух. Я ненавижу эту грязь больше, чем их пинки. — И впервые на его глаза навернулись слезы. — Если бы я только мог выбраться из этой кухни и снова услышать, как поют птицы…

Она заметила, что под слоем грязи скрывается чистое румяное лицо и добрая линия рта.

— Ты любишь птиц? — спросила она.

— Да, госпожа, я могу подражать голосам почти всех птиц.

Неожиданно он осекся. Возможно, он почувствовал, что за ними наблюдают слуги, замершие на почтительном расстоянии.

— Но какое до меня дело таким, как вы? Кто вы, миледи?

— Женщина, у которой когда-то были любимые братья, — тихо сказала Елизавета. В ее голосе всегда слышались проникновенные нотки, когда она говорила о своих братьях. И тут ей в голову пришла неплохая мысль. — Ты знаешь что-нибудь о соколах, Симнел?

— Совсем немного, — признался он. — У себя дома я иногда помогаю сокольничим графа Осфорда чистить клетки, а за это граф разрешает мне смотреть, как они тренируют птиц. Однажды мне было позволено нести его сокола и снять с его головы чехол. Быстро учится, похвалил меня тогда граф. У этих птиц такие сильные крылья, и они так стремительно взлетают в воздух!

Королева преисполнилась сострадания к нему, глядя на то, во что он превратился, и корила себя за эту жалость. В глубине души она знала, что спустилась в это отвратительное место лишь потому, что надеялась увидеть человека, который хотя бы отдаленно походил на Дикона. А для этого она могла бы отправиться и в преисподнюю. Но стоящий перед ней юноша не имел ничего общего с ее братом. Конечно, посторонние могли обмануться сходством: он стройный, светлый, голубоглазый. Но где утонченность, где грация? Где жизнерадостность и врожденная интуиция? Она перестала вслушиваться в его бессвязную болтовню.

— Знаешь, кто это? — резко спросила она, вытащив из корсажа своего платья изящную миниатюру, которая висела у нее на шее на тонкой золотой цепочке.

Оторопевший от ее неожиданного вопроса, Симнел наклонился и взглянул на портрет.

— Я никогда раньше не видел этого молодого человека, — признался он.

— Это мой брат Ричард, герцог Йоркский, — сказала она, поспешно пряча миниатюру. — Жаль, что ты не видел его портрета раньше. И, не в силах совладать с болью в сердце, она воскликнула горестно:

— Ты так же похож на Плантагенета, как эта свинья на вертеле похожа на солнце!

Очевидно, он решил, что она, как и другие, пришла посмеяться над ним, и по выражению его лица она поняла: уважение, которое он начал было испытывать к ней, сменилось разочарованием, оказавшимся для него страшнее, чем все издевательства поваров.

— Но я спрошу короля, как он отнесется к тому, чтобы обучить тебя охоте с соколами, — все же пообещала она перед тем как уйти.

Судя по тому, с каким изумлением он воззрился на нее и с каким подобострастием склонились перед ней слуги, она подумала, что он, наверное, наконец-то догадался, кто она.

Но то ли она слишком разволновалась, то ли на нее подействовали запахи кухни, только, вернувшись в свои апартаменты, Елизавета почувствовала, что у нее снова начинается лихорадка, от которой она не так давно избавилась. Она села у окна, выходившего в ее любимый сад, и, сложив руки на коленях, попыталась унять охватившую ее дрожь. Так она сидела и удивлялась самой себе: ну не глупо ли было принимать так близко к сердцу судьбу какого-то сына булочника, уличенного в мошенничестве! Он был из другого мира и не имел никакого отношения к той блестящей жизни, которой жила она и ей подобные.

И в эти минуты долгожданного покоя случилось то, о чем она давно мечтала: дверь широко распахнулась, и вошел король, чтобы сообщить ей, что в воскресенье, двадцать пятого ноября, состоится ее коронация.

Неожиданно маленькая комната наполнилась важными сановниками, с которыми он согласовал дату коронации, и, глядя на их довольные лица, она сообразила, что им стоило немалого труда заставить его принять это решение. Ей лучезарно улыбался Стенли, Джаспер Тюдор поцеловал ей обе руки и даже на обычно непроницаемом лице епископа Мортона проглядывало удовлетворение.

«Мы с Генрихом женаты уже два года, я родила ему сына, однако только заговор в лагере йоркистов убедил его в том, что небезопасно слишком долго водить меня за нос», — невольно подумала Елизавета. Она поднялась с кресла, склонилась перед королем в глубоком реверансе и вежливо поблагодарила его, надеясь, что он не заметит признаков лихорадки на ее лице и иронических ноток в голосе. Но увидев, что его секретарь держит в руке пачку бумаг, и выслушав подробный отчет о том, какие ведутся приготовления, она убедилась, что на этот раз Генрих сдержит слово.

— Я организовал для тебя торжественную процессию по улицам Лондона, а мы с моей матерью будем наблюдать за тобой из какого-нибудь окна, — сказал он, когда они остались вдвоем. — Ты проявила редкое терпение, Елизавета, и я хочу, чтобы этот день стал твоим днем.

Она устремила на него взгляд, полный радостной надежды. Когда в его словах звучала похвала, начинало казаться, будто он хотя бы немного любит ее, а не просто старается отблагодарить за то, что она подарила ему наследника.

— Я с удовольствием проеду по улицам Лондона и наконец стану королевой, — ответила она. — И я сделаю все, чтобы ты гордился мною.

— Тебе это не составит большого труда, ведь ты так красива, — заметил он, углубившись в свои бумаги, тогда как любой другой на его месте в этот момент смотрел бы на жену влюбленным взглядом. — А, кроме того, я вложил огромную сумму, чтобы процессия была действительно пышной. Ну, зачем, зачем в этот момент упоминать о деньгах? Хотя, конечно, нелегкая жизнь научила Генриха считать каждую монетку… Ее сияющие глаза сразу потухли, и, наблюдая за ним, Елизавета вспомнила свою мать, которая всегда умудрялась выбрать удобный момент, когда можно замолвить словечко о ком-нибудь из своих родственников.

«Вот сейчас ты можешь попросить Генриха о чем угодно, Бесс», — прошептала мать ей в ухо, если бы находилась рядом.

Но что можно пожелать, когда самое дорогое унесла смерть? Другая, на ее месте попросила бы бриллианты, но бриллианты слишком холодны для того, кто больше всего на свете мечтает о тепле человеческой души.

— Может быть, у тебя есть какая-нибудь просьба? — спросил Генрих, словно угадав ее мысли.

В этот момент у Елизаветы не было никаких особых желаний. И потому, хотя речь шла о подарке ко дню коронации, она обратилась к нему с весьма скромной просьбой. Как бы, между прочим она сказала:

— Я была бы не против, если бы беднягу Симнела забрали из кухни и приставили к соколам. Думаю, в компании с хищными птицами он будет чувствовать себя лучше, чем с людьми, не знающими жалости.

Возможно, Генриха удивили ее слова, но виду он не подал. Ему не было дела до сына булочника. Он даже не стал спрашивать, видела ли она Ламберта Симнела и с чего это вдруг она решила удовольствоваться такой скромной просьбой.

— Как пожелаешь, дорогая, — согласился он. — Я отправлю его в ученики к своему главному сокольничему в Черинге.

Она внимательно следила, как он раскрыл свою внушительную записную книжку и занес в нее просьбу: теперь можно быть уверенной, что он не забудет о своем обещании. И она представила себе, как опрятный, уверенный в себе молодой человек снова радуется голубому небу. А Генрих, который так легко уступил скромному желанию жены, увидел в этом возможность в очередной раз явить миру милосердие Тюдоров, не потратив на это ни гроша.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Коронация королевы превратилась в праздник всей Англии. Елизавете, конечно, хотелось, чтобы сейчас было лето, однако, к счастью, сияло солнце, и, как и обещал Генрих, этот день действительно стал ее днем. Елизавета торжественно направлялась в Лондон на борту большой королевской ладьи с огромным числом гребцов, одетых в новые зеленые ливреи с вышитой на груди огромной розой Тюдоров. Темза словно ожила и во всю свою ширь была заполнена ярко украшенными лодками, сопровождавшими королеву. Девушки в белых платьях с распущенными волосами, наклонившись над водой с борта своих хрупких суденышек, разбрасывали перед ней алые и белые розы, а неподалеку на той же скорости, что и королевский ковчег, плыла лодка, заполненная студентами из Линкольнс Имн, которые оглашали округу звуками веселой музыки. На радость публике, толпившейся на берегу, одна барка была разрисована под дракона, красовавшегося на валлийских знаменах, и создавалось впечатление, будто грозное чудище изрыгает огонь в мерцающие воды Темзы.

Король Генрих встречал ее в Тауэре. Он снова дал ей возможность убедиться, насколько он предусмотрителен. Зная, как Елизавета ненавидит королевский дворец, он рассчитал время таким образом, чтобы она задержалась здесь очень ненадолго — лишь отдохнуть и восстановить силы.

— Вокруг тебя будет так много людей и тебе столько придется сделать, что тебе просто некогда будет вспоминать о тех печальных событиях, — заверил он ее.

И он как в воду глядел. Ее мысли не уносились за пределы той комнаты, в которой она переодевалась для торжественного процесса. Это был поистине ее день! Через несколько минут Елизавета устроится в открытых носилках и, минуя ворота дворца, поплывет по улицам Лондона во главе праздничной процессии вниз, к мосту Флит, потом через Лад Гейт попадет на Стренд и по ней прямиком направится к Вестминстеру.

— Как-то не укладывается в голове: в моей жизни уже столько всего произошло, а мне всего лишь двадцать два года! — взволнованно проговорила она, когда фрейлины заканчивали ее туалет, а Диттон, самая молоденькая из них, присела перед ней на колени, чтобы поддержать новое зеркало.

— Тебе повезло, что ты достаточно высока и в состоянии унести на себе столько бархата! — рассмеялась Анна Плантагенет, расправляя своими проворными пальчиками фалды на ее малиновом платье с горностаем, в то время как Джейн Стеффорд завязывала толстые шелковые шнурки с кисточками на ее белой мантии.

— А еще хорошо, что король прислушался к пожеланиям народа и позволил Вашему Величеству пойти на коронацию с распущенными волосами, хоть вы уже и не девушка, — сказала Метти, старательно расчесывая копну ее густых волос, пока они не затмили своим блеском красоту золотого венца, надетого на голову ее госпожи, и бриллиантов, вшитых в сеточку для волос, которой были схвачены ее кудри.

Солнечным ноябрьским днем она села на носилки, покрытые золотой тканью, и, как только процессия тронулась, воздух огласил веселый перезвон колоколов лондонских церквей. Впереди ехали ее фрейлины верхом на белых конях, а крепкие рыцари Бата держали над ней золотой балдахин. Вдруг перед ее носилками верхом на белом коне появился Джаспер Тюдор — украшение любого шествия, как говорили о нем женщины, — который пристроился во главе процессии и, казалось, был одновременно и стражем королевы, и ее герольдом.

Знакомые улицы вдруг заиграли разноцветьем красок оттого, что богатые горожанки вывесили через окна наружу гобелены. И отовсюду — из окон и даже с крыш — размахивали руками улыбающиеся люди, присоединяясь к приветствиям тех, кто толпился внизу на тесной улице. Это были для Елизаветы самые радостные минуты, потому что она увидела, с каким восторгом встречают ее люди, и потому что она знала, что ими движет не любопытство и не раболепие, а любовь, которой они никогда не одаривали ни Ричарда, ни Генриха.

Народ знал ее с рождения и был благодарен ей за то, что, согласившись выйти замуж за Тюдора, она принесла в страну мир. И хотя самой ей приходилось платить за это личным счастьем, Союз, заключенный между Алой и Белой розой, наконец дал людям возможность заняться их личными, человеческими проблемами — ремесленничать, развлекаться и любить, не думая о войне. И Елизавета, первая королева из рода Тюдоров, ехала со счастливой улыбкой на лице, от всей души желая им счастья.

Когда блестящая процессия подходила к Вестминстеру, герольды затрубили в фанфары, которые пронзили своими звонкими голосами глухой звук колоколов аббатства. В величественных стенах Вестминстера фрейлины заменили ее малиновую накидку на пурпурную королевскую мантию. Ее свекровь шла за ней следом, а Цецилия — бледнея и трепеща от благоговения — несла ее шлейф. В глубине церковного святилища Елизавету поджидали епископы и аббаты в пышных одеяниях. Герцог Суффолк, ее дядя по мужу, все еще оплакивающий нелепую смерть своего сына Линкольна, — важно держал в руках скипетр, а красавец Джаспер Тюдор — корону.

Елизавета прошла вперед, и огромные двери закрывались за ней. Звон колоколов уже не проникал сюда, и церковь наполнилась торжественными звуками органа. Вокруг переливались бриллианты, пестрели богатые одежды. И когда она шествовала вперед с гордо поднятой головой, она знала, что Генрих наблюдает за ней из-за задернутых штор с верхней галереи, находящейся над кафедрой. Загадочный Генрих, который после двух лет совместной жизни устроил ей такую пышную коронацию, рядом с которой меркла его собственная.

Сделав Сесиль знак остановиться, Елизавета, к удовольствию зрителей, присела перед королем в глубоком почтительном реверансе, надеясь, что не заставила его краснеть за себя. А после, забыв обо всем на свете, она направилась прямо к священникам, туда, где светилось золотое облако длинных восковых свечей и над алтарем сверкал золотой диск. Пышность и суета сегодняшнего дня остались позади, как только она ступила в тишину святилища, чтобы принять корону из рук епископа Винчестерского и перед лицом Господа Бога взять на себя ответственность за судьбу страны.

После церемонии в аббатстве был большой пир, на котором ей прислуживали самые знатные люди страны, а на следующий день Генрих вместе с ней отправился на мессу в часовню Святого Стефана.

Впервые в жизни она сидела под королевским балдахином как признанная королева Англии. Состоялись турниры и театральные представления, а завершил празднества по поводу коронации великолепный бал, которого вот уже несколько дней с огромным нетерпением ждали младшие сестры Елизаветы. Никогда еще со времен правления ее отца во дворце так не веселились и на улицах не прыгали от радости, и лавочники со своими женами не плясали так весело вокруг костров, сооруженных подмастерьями. А на следующий день Елизавета с мужем вернулась домой, в Гринвич, и ей наконец, удалось побыть со своим сыном.

Елизавета сияла красотой и здоровьем. Возбуждение последних дней еще не улеглось в ее душе. Она знала, что была на высоте, и чувствовала, что сейчас ей все по плечу. Публичные церемонии позади, и они с Генрихом наконец, могут отдохнуть. «Сегодня ночью он придет ко мне, и я сумею по-настоящему отблагодарить его, — думала она. — Я перестану обижаться по пустякам, а он забудет о своей врожденной ненависти к Йоркам. Сегодня все будет по-другому, по-новому, и мы наконец, сможем познать радость супружеской жизни».

Ее служанки помогли ей выкупаться, причесаться и надеть новую парчовую рубашку зеленого цвета — цвета Тюдоров, — которую она выбрала специально для того, чтобы сделать ему приятное. Рассматривая себя в зеркале при свете свечей, она с удовольствием отметила, что выглядит очень соблазнительно. Елизавета, как и ее отец, была натурой чувственной, и все ее существо жаждало желанной завершенности и любви, которой, как ей казалось, она вполне заслуживает и которой рискует никогда не познать. Должна же в Генрихе забурлить его кельтская кровь! И если ей удастся пробудить в муже былые романтические порывы его юности, то они, наконец станут счастливы. И конечно, сегодня она так хороша, что ни один мужчина не сможет устоять перед ней, думала она, любуясь своим отражением в зеркале.

Но вот уже спустилась ночь, а Генрих все не приходил. Длинные свечи начали оплывать и гаснуть. Сидя в темноте и глядя на нетронутую постель, Елизавета (без всякой видимой причины, может быть, только потому, что была в комнате одна?) вспомнила о бывшем короле — предшественнике ее мужа. О том, как Ричард специально, чтобы подразнить ее, прикасался к ней, и ее пульс, казалось, хотел выпрыгнуть из тела. К Генриху она никогда не испытывала ничего подобного. Она вспомнила, как ей нравился странно-притягательный взгляд Ричарда, и как трудно было не поддаться зову его глаз. Конечно, это грех. Один из тех постыдных грехов, в которых она не решалась признаться даже своему духовнику.

В тишине полутемной комнаты ей казалось, что она слышит его приятный голос, его словам о том, что существуют более утонченные виды жестокости, с которыми она может столкнуться, если выйдет замуж за кого-нибудь другого. Тогда она не придала этому значения. Но сейчас его правота стала очевидной: день за днем Генрих жестоко пытал ее своим небрежением, и она не могла признаться в этом ни одному исповеднику. И еще Ричард не лукавил, говоря, что женщина, которая согласится выйти за него, никогда не будет испытывать недостатка в тепле, доброте и счастье. Ведь есть же на свете мужчины, наделенные особым чутьем и воображением! Но чего ей ждать от Генриха, даже если он сейчас появится, — он приходит к ней лишь для того, чтобы совокупляться, и не думает о чувствах, которые испытывает она. И вдруг на Елизавету нахлынула такая тоска, что она закрыла ладонями свое пылающее лицо. Хорошо, что нарядные свечи, наконец догорели и потухли, подумала она.

В ярости она встала и принялась метаться из угла в угол, все еще не отнимая рук от лица. В отчаянии от того, что ее чувства жестоко отвергают, она упала у изножия кровати и горько разрыдалась, не в силах больше сдерживать подступающие к горлу слезы. Она не хотела верить, что в браке с Генрихом ей не познать восторгов любви, и ее оскорбляло сознание того, что ее женские чары не способны изменить его отношение к ней.

— Даже если Генрих сотни раз будет приходить ко мне, — всхлипывала она, — все равно будет то же самое.

На следующий день она была рассеянна и апатична, и ее фрейлины объясняли это тем, что она слишком переутомилась во время коронации, но старая Метти, которая знала ее с пеленок, догадалась, что новоиспеченная королева недавно плакала.

— Может быть, принести принца? — предложила она, чтобы подбодрить ее.

Но вместо того чтобы возиться с малышом, Елизавета молча стояла над колыбелью и смотрела на него неподвижным взглядом, а маленький Артур в ответ внимательно глядел на мать.

— Он очень похож на своего отца. Не правда ли, Метти? — спросила она. — Как ты думаешь, он и характером пошел в Генриха?

И Метти, которая за всю свою жизнь не прочитала ни одной книги, по выражению лица своей госпожи сразу поняла, в чем дело.

— Его Высочество будет умен не по годам, — уклончиво ответила она. — Но разве кто-то способен предсказать будущее?

— И это, наверное, высшее благо, которое дарует нам Господь, — вздохнула Елизавета. Подумав о том, сколько печальных тайн, омрачавших супружество, скрывала ее мать, она решила навестить вдовствующую королеву в ее уединении, несмотря на то, что это могло вызвать неудовольствие Генриха.

И в тот вечер, когда Генрих, наконец пришел к ней в спальню, Елизавета была настроена решительно и встретила его, стоя у резной перекладины их кровати.

— Я был очень занят. Пришлось приводить в порядок все бумаги, которые накопились за время твоей коронации, а вчера вечером у меня допоздна задержался французский посланник, — коротко сообщил он, заметив, что она как-то необычно молчит, и решив на всякий случай сразу же оправдаться.

— Надо полагать, разговор с посланником не идет у тебя из головы?

— А кому нужна война с Францией? Елизавета с любопытством наблюдала за ним.

— А ты любишь драться?

— Нет, — усмехнулся он. — Какой нормальный человек любит драться?

— Мой отец и мой дядя — любили. Он подозрительно посмотрел на нее.

— Если ты хочешь унизить меня и показать, что в сравнении с ними я проигрываю, то позволю тебе напомнить, что мне постоянно приходится драться на поле битвы и обычно я побеждаю, — холодно заметил он.

Елизавета смотрела, как он отложил в сторону документы и свои записные книжки, которые, похоже, все время таскал с собой, и, видя, с какой аккуратностью он укладывает их в стопки, пришла в ярость.

— А ты когда-нибудь поступаешь так, как все остальные, и делаешь то, что тебе хочется? — спросила она, стараясь не выдать своего раздражения.

— Для королей это не так просто, как для «всех остальных», — сказал он характерным для него ироничном тоном, и при свете свечи Елизавета заметила, что его тонкие губы растянулись в самодовольной улыбке. — Возможно, было бы точнее сказать, что я часто нахожу удовольствие в том, что я обязан делать.

— В чем же это? — поинтересовалась она, совершенно искренне пытаясь понять его.

— Например, открывать новые торговые пути. Давать привилегии торговцам и помогать им строить корабли, как я это делал в Бристоле. Слушать рассказы о далеких загадочных странах.

— И рассматривать то, что привезли из плавания моряки?

— Да. И еще беседовать с нашими лондонскими купцами. Некоторые из них необыкновенно умны, и дела их идут в гору. Если бы судьба сложилась иначе и мне не нужно было управлять страной, я бы обязательно стал купцом и радовался тому, что моя торговля процветает.

— И деньги текут в твой кошелек.

Она не могла сдержаться, чтобы не произнести этой фразы. Генрих, который в этот момент стягивал с себя халат, смерил ее пронзительным взглядом. Но она стояла, потупив глаза, и ее лицо ничего не выражало. Если он сначала и заподозрил иронию в ее словах, то сейчас решил, что ошибся.

— В этой комнате прохладно, дорогая, — заметил он, внезапно почувствовав желание сгладить холодность, к которой он обычно прибегал, чтобы скрыть смущение, когда эта женщина ждала от него тепла и искренности. — Умоляю, давай ляжем.

Он уже стоял под пологом кровати и снимал домашние туфли. Она невольно с раздражением вспомнила, как он обычно аккуратно ставит их рядом. «Я обычный живой человек, способный на страстную любовь, и многие мужчины с ума сходят по мне, — думала она. — Я не позволю, чтобы мою любовь принимали как должное, и превращали ее в государственную обязанность или привычку!»

Но сначала она даст ему шанс, — им обоим она даст шанс. Поговорит с ним и откроет ему свое сердце. Она медленно подошла с другой стороны кровати и протянула вперед руки, повернув их вверх ладонями над откинутой простыней, взывая к нему с безнадежной мольбой.

— Генрих, я бы с огромной радостью отдала тебе все, что у меня есть. Я такая женщина. Можешь ты это понять? — говорила она, позабыв о гордости. — Но, похоже, тебе ничего не надо. Не существует ничего такого, чем не могли бы тебя обеспечить твоя мать, твои дворцовые любимцы. Очень трудно любить того, у кого все есть и кто ни в чем не нуждается.

Ее проникновенный голос утих, и она почувствовала, что проиграла, потому что он просто стоял, уставившись на нее и держа в руках туфлю.

— Любовь… — начал он.

Но Елизавета так и не узнала, что он хотел поведать о столь тонком предмете, поскольку одно лишь то, как это слово прозвучало в его устах, показалось ей ужасно нелепым, и на нее напал приступ безудержного смеха.

— Ты даже ко мне в постель приходишь вовсе не потому, что хочешь этого, так ведь? — бросила она ему в лицо. — Тебе, наверное, приходится помечать в твоих записных книжках, когда тебе удобнее всего ко мне прийти? — Прикрыв одной рукой рот и тщетно стараясь сдержать распирающий ее смех, другой рукой она указала на стопку аккуратно сложенных бумаг. — Когда нет никаких более важных дел и французский посланник уже ушел…

Туфля, которую держал Генрих, громко шлепнулась на пол.

— Что ты еще от меня хочешь? — резко спросил он, и его щеки покраснели от гнева. — Я устроил тебе коронацию и потратил на нее кучу денег!

— Да, да, это было чудесно, — выдохнула Елизавета, не в силах совладать с душившим ее смехом.

— И в постели я нормальный мужчина, не так ли? Ведь я подарил тебе сына!

— Мне казалось… что это я… — пыталась возразить она, но новый приступ смеха не дал ей договорить.

— Тогда на что ты жалуешься? И над чем сейчас смеешься, как… как эта дурочка, твоя сестра Сесиль? Вероятно, тебе не нравится, что я не убийца и не развратник, какими были все мужчины в вашем роду!

Если чего и не мог терпеть Тюдор, так это насмешки. Он со всей силы ударил кулаком по столбику кровати.

— Что вас не устраивает? Ведь с нашей первой брачной ночи я оставался верен вам!

Но разумные рассуждения претили Елизавете. Она принадлежала к породе эмоциональных людей, и, вдоволь настрадавшись от любовной скупости мужа, она чувствовала, как изголодалось ее тело и истомилась душа. Пусть ее муж и первый король из рода Тюдоров, но в ней взыграла кровь Плантагенетов, которые всегда отличались дерзостью, и она схватила халат мужа и швырнула в него.

— Тогда Бога ради убирайся и изменяй мне, сколько хочешь, только возвращайся человеком! — крикнула она. — Но не сегодня!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

На следующий день Елизавета пошла не к своему духовнику, а к Маргарите Ричмондской. Она решила, что никто не сможет ей помочь лучше понять Генриха, чем его мать.

— Я отослала его прочь. Я отказала в близости своему мужу! Мне кажется, что если бы я была женой торговца, а не королевой, он бы прибил меня! — прямо призналась она своей свекрови. Елизавета стояла у окна в красивой, хотя и просто убранной комнате Маргариты.

— Но вы же королева, — заметила Маргарита, склонившись над прекрасным покрывалом для алтаря, которое она вышивала. Она старалась скрыть усмешку от Елизаветы.

— Но от этого моя вина не становится меньше.

— Все не так уж страшно, моя дорогая. Если бы даже Генрих был торговцем, я не думаю, что он стал бы слишком злиться из-за того, что вы сделали.

— Мне кажется, вы правы, — вздохнула Елизавета, с силой натягивая бахрому красной подушечки, лежавшей на стуле у окна. — Иногда мне хочется, чтобы он побил меня. Побил или же сильно возжелал меня. Или… проявил хотя бы какие-нибудь чувства по отношению ко мне! Мне кажется, он пылал страстью к этой девице Герберт!

— Но ваш союз — политический, для излечения ран Англии! Я так люблю вас обоих и всегда надеялась, что подобный союз понемногу превратится в союз двух любящих сердец.

Маргарита воткнула иголку в центр золотой лилии. Ее прелестные руки были сложены на коленях. Она внимательно слушала Елизавету.

— Я знаю, что Генрих никогда не проявляет своих чувств. Что весьма странно, если вспомнить, как сильно его отец любил меня! Его дед Оуен Тюдор, наверное, сразу же покорил маленькую вдовушку Кэтрин, бывшую жену короля Генриха V. Мы все помним, что она принадлежала к ветви Валуа, а он был всего лишь ее конюшим! Наверное, все происходит из-за того, что, пока он был в изгнании, ему все время приходилось быть настороже. И поэтому мой сын еще не ведет себя так, как присуще настоящему Тюдору.

Маргарита некоторое время сидела молча, на ее прелестном лице играла улыбка, она вся была во власти воспоминаний. Потом она наклонилась вперед и взяла Елизавету за руку, когда та проходила мимо, — Елизавета по своей привычке расхаживала по комнате.

— И все же мне кажется, дитя мое, хотя Генрих ничего мне не рассказал, я уверена, что он сильно обижен.

— Мне действительно очень жаль, — сказала Елизавета, с любовью посмотрев на свою свекровь.

— Вы такие разные, что мне кажется, ему иногда трудно понять вас, — вздохнула Маргарита.

От удивления синие глаза Елизаветы широко раскрылись.

— Меня — трудно? Даже Сесиль говорит, что я всегда выпаливаю все, о чем думаю!

— Его, наверное, это иногда смущает, Елизавета. И еще, мне кажется, он не всегда понимает, что может обидеть людей.

— Я постараюсь учесть это, — пообещала Елизавета, но энтузиазм в ее голосе полностью отсутствовал.

Маргарита отпустила ее руку и пригласила сесть. Некоторое время они сидели молча, но каждая думала о Генрихе.

— Может, если бы вы больше времени оставались вдвоем… и он помогал бы вам принимать решения, — задумчиво продолжала свекровь. — Мне стоит уехать от вас на некоторое время и пожить в каком-то из моих поместий или же в поместьях Стенли, как я это делала раньше.

Но Елизавета совершенно не желала этого.

— Нет! Нет! — воскликнула она, умоляюще глядя на Маргариту. — Вы так хорошо относитесь ко мне. Я часто навещаю свою мать, но она не…

Не так-то легко объяснить, что причуды и капризы Елизаветы Вудвилль трудно выдержать даже любящей дочери, — и поэтому ее дочь не закончила фразу.

— О, нет, я ни за что на свете не желаю, чтобы вы уезжали!

— Но я собираюсь уехать не из-за вас! — спокойно заметила Маргарита.

Елизавета смотрела на нее, вспомнив, как Энн и Сесиль всегда говорили, что она была у матери на первом месте.

— Вы хотите сказать, что сами желаете уехать?

— Для меня весьма важно, что после долгих лет разлуки я могу видеть своего сына каждый день.

— И вашего мужа тоже, — подсказала Елизавета.

Теперь поднялась Маргарита, она подошла к окну.

— Стенли великолепно относится ко мне, но мы уже давно не живем с ним, как положено мужу и жене, — призналась она.

— Понимаете… Поскольку мы так откровенны друг с другом… Я дала обет целомудрия.

— Вы дали клятву?

Елизавета посмотрела на стройную фигуру, привлекавшую внимание своими чистыми линиями, и рано поседевшие волосы.

— Теперь я понимаю, почему вас не удивило мое поведение.

— Да, но мой муж дал на это свое согласие, — спокойно продолжала Маргарита. — Все произошло не из-за отсутствия чувств с нашей стороны. Это случилось во время восстания Букингема. Мне показалось, что с моей стороны будет нечестно подвергать его опасности из-за того, что он разрешал мне помогать моему сыну от прежнего брака. Если бы нельзя было доказать, что мы уже не делим ложе, король Ричард никогда не поверил бы сэру Стенли, что тот ничего не знал о заговоре.

— Мне кажется, что Ричард никогда полностью не доверял ему, — медленно произнесла Елизавета. — Но ваше решение помогло спасти ему жизнь.

Женщины посидели молча, потом Елизавета удивленно спросила:

— Мадам, вам действительно не нравится жизнь при дворе? Вы так украшаете наш двор!

— Если бы не Генрих…

— Но вы же так много сделали… Вы отходите в сторону ради него?

— Англия еще не голова для царствующей королевы, — задумчиво заметила Маргарита. — Я предпочла бы спокойно жить в монастыре.

— Из вас вышла бы прекрасная аббатиса! Вы похожи на святую в витраже, но вы могли бы понять любые странные поступки ваших послушниц!

— Вы сказали мне самое приятное, из всего, на что я могла надеяться! — засмеялась Маргарита Бофорт. Она повернулась и поцеловала свою невестку. — Но у меня нет к этому призвания. Или, если говорить точнее, я слишком люблю жизнь. И в то же время мне часто хочется мира и тишины, чтобы заниматься тем, что важно для меня. При дворе это делать невозможно. Мне хотелось познать мир глубже, сделать свою духовную жизнь интереснее.

— Но вы верующая! Вы так много сделали, строя колледжи в Оксфорде и Кембридже! Вы помогаете мистеру Секстону выпускать все новые книги!

— Мне хотелось бы, чтобы возможность учиться была не только у знати, чтобы учение было доступно всем.

— Вы считаете, что тогда этими людьми будет легче управлять? — улыбнулась практичная королева.

— Нет, но у них есть право учиться. Я горжусь тем, что Генрих помогает улучшить условия жизни простых людей.

— Мне кажется, он это делает, потому что таким образом подрывает власть баронов и чувствует себя в большей безопасности, — улыбнулась жена. — Как вы считаете, он добьется успеха как правитель?

— Я в этом совершенно уверена, — ответила графиня. — Понимаете, наша новая династия Тюдоров хочет сделать что-то новое. Генрих не может надеяться только на свою королевскую кровь, и ему приходится работать сверх меры, даже больше, чем любому его подданному. Англия и Уэльс только выиграют от этого. Я и многие другие, кто старался объединить две ветви — Ланкастеров и Йорков, считают, что у нашей страны будет время зализать раны и зажить нормальной жизнью. Ради этого умер бедный Букингем. Я вас умоляю, моя дорогая Бесс, если даже вы не будете счастливы в замужестве, вы должны видеть в нем нечто большее, чем союз, сожительство двух людей. Я молю вас использовать свой ум и терпение, чтобы весь мир видел в вашем браке образец идеальной королевской четы.

Когда Елизавета вернулась в свои апартаменты, она была полна благих намерений. Услышав смех, она, к своему удовольствию, увидела, что Генрих постарался сделать шаг к примирению. Хотя он и не понял, как сильно обидел ее, он прислал ей подарок в честь примирения. Ее смеющиеся сестры с удовольствием окружили этот живой подарок. «Я так старался заниматься важными делами, что забыл: королеве следует иметь шута, — писал он в письме, переданном ей. — Мой посланник хоть и мал ростом, но обладает умом и остроумием. Кроме того, в его сердце уэльсца много музыки, которую вы обожаете».

Елизавета приняла подарок. Она была довольна, что Генрих оказался незлопамятным, и оценила эту его черту. Посмотрев на маленького шута, она прочитала в его грустных глазах, как он мудр.

— Как же мы станем называть тебя? — спросила она после того, как он спел им о своих родных холмах. Он очень умело извлекал грустные звуки из своей лютни, украшенной лентами.

— Ваше Величество, наверное, меня стоит называть королевским дурачком! — заметил он, сидя перед ней на корточках, как преданный пес.

— Но у всех должно быть имя, — настаивала Кэтрин. — Ей больше нравились его шуточки, чем музыка. Маленький человечек наклонил свою огромную голову набок, смело посмотрел на королеву и храбро, как положено шутам, сказал:

— Часто возлюбленные посылают своим любимым подарки, чтобы залатать последствия ссоры. Я желаю вам всего наилучшего и стану этой заплаткой, лоскутком.

— Тогда мы и назовем тебя Заплаткой, — согласилась Елизавета. Она улыбнулась ему, и это стало началом их долгой и странной дружбы.

Заплатка стал преданно служить ей. Он беззлобно подшучивал над ее придворными дамами, днем иногда колко шутил, а по вечерам успокаивал ее своим пением, когда она сидела одна и дожидалась мужа. Елизавета в знак примирения обещала Генриху родить еще одного ребенка.

— Будем надеяться, что это будет еще один сын, — сказал он, нежно целуя ее.

— Да, было бы замечательно, если бы у нас родился еще один мальчик, — согласилась она. — Им было бы так хорошо вдвоем.

Генрих посмотрел на нее. Она была доброй и внимательной, но иногда вдруг начинала говорить что-то непонятное. Он не всегда понимал ее. Он знал многое, но не старался постичь особенности женского мышления. И Елизавета поняла, что может говорить, что вздумается, и стала пользоваться этим.

Ей снова пришлось пройти через достаточно сложные роды, но на этот раз Генрих настоял, чтобы она рожала в Вестминстере, чтобы угодить жителям Лондона. Им не понравилось, что наследник был рожден в Винчестере. На этот раз родилась девочка. Они назвали ее в честь матери короля Маргаритой.

Генрих очень старался показать свою любовь к дочери, ему не всегда это удавалось, но он очень старался. Для Елизаветы это были спокойные годы, и она много занималась семьей. Подрастали дети, много времени занимало выполнение королевских обязанностей.

В Винздоре проходила пышная церемония фестиваля Ордена Подвязки. Были волнения по поводу замужества ее сестер. Самым главным, видимо, все же был брак ее тетки Кэтрин, вдовы Букингема, с дядей короля Джаспером. Елизавета немного расстроилась, когда Генрих ради политических амбиций пытался склонить Томаса Стеффорда, так любившего ее, к женитьбе на наследнице Бретани. Казалось, весь сезон прошел под знаком браков.

Елизавета вздохнула, когда наступила весна. Она так любила солнце и загородную жизнь.

— У меня все важные события происходят зимой. Мой брак, коронация… И даже дети у меня рождаются зимой.

Но наконец в жизни Елизаветы наступило счастливое летнее время — ив июне в Гринвиче было рождено ее дитя. На этот раз она рожала в более простой обстановке — окна ее комнаты, выходящие в сады, были открыты. Она так любила эти сады, тянувшиеся вдоль берега реки. Младенец был рыжий, здоровый, с хорошим аппетитом. С того момента, когда старая Метти положила дитя ей на руки, Елизавета безумно полюбила его, и ей стало гораздо легче выносить разочарования своего брака.

— Он из нашего рода! — воскликнула Сесиль. (Она сама уже стала мамашей.) — И он совершенно не похож на короля!

— Я всегда мечтала о таком мальчишке, — прошептала Елизавета. Она крепко прижала дитя к груди.

— Ты знаешь, Сесиль, стыдно признаться: мне бесконечно дорог мой первенец, но когда мне в первый раз показали Артура, я была разочарована, потому что он не походил ни на Неда, ни на Дикона.

— А этот будет похож на высокого красавца Неда, — заметила Сесиль. Она внимательно рассматривала сморщенное красное личико младенца. — Мне кажется, он будет даже выше их. Бесс, ты только посмотри на его ручки и ножки! Уже решено, как его назовут?

— Его нужно назвать в честь его отца.

— Слушай, их же станут путать!

— Да, так бывает, но мы можем называть его Хэри, — сказала Елизавета.

— Так звучит гораздо веселее и забавнее. Ему очень подходит это имя.

Он был вторым сыном, и Елизавета могла видеть его чаще. Артур с его учителем Бернардом Андреасом был в Кройдоне: его заставляли изучать все необходимое для его предназначения. А малыш Хэри радостно резвился в Ричмонде и в Гринвиче. Он весело смеялся над проказами Заплатки, который обожал его. Когда он подрос, то любил стоять рядом с матерью, когда та играла на лютне или клавесине. Даже если он играл или просто резвился, звуки музыки завораживали его. Когда он стал старше, любовь к музыке еще крепче связала его с матерью. Позднее Елизавета часто вспоминала эти хорошие спокойные годы, ей казалось, что солнце тогда, не переставая, светило над Гринвичем. Но, как и все солнечные дни, и эти прошли слишком быстро!

Когда рыжик Хэри был еще совсем маленьким,

Елизавета случайно подслушала странный разговор о таинственном молодом человеке, который находится в Ирландии. Проходя мимо зала, где обычно совещался Совет, она увидела двух клерков, которые болтали, наклонив головы, друг к другу. Услышав отрывок разговора, она спросила их, кого они так серьезно обсуждают, но, низко поклонившись ей, клерки, побагровев, сказали, что не знают его имени, — этот мужчина пользуется покровительством графа Килдэра и о нем говорится в посланиях, только что полученных из Дублина.

Когда Елизавета упомянула об этом таинственном незнакомце при своих придворных дамах, они замолчали. Их молчание разожгло ее любопытство, и вечером она спросила об этом у короля.

— Кто тот молодой человек в Ирландии, о котором говорится в сообщениях из Дублина? — спросила она, отвлекаясь от стихов, которые сочиняла в тот момент, пытаясь сразу же положить их на музыку.

— Еще один претендент, — небрежно ответил Генрих, не отводя глаз от книги.

— И под каким же именем претендует он на престол? — спросила Елизавета.

Генрих поднял на нее глаза, но прошло несколько секунд, прежде чем он ответил, как будто размышлял, стоит ли ей говорить об этом.

— Люди всегда изобретают разные сплетни, — наконец произнес Генрих своим чистым, высоким, ровным голосом. — Они говорят, что этот молодой человек — ваш брат Ричард, герцог Йоркский.

Бумага упала со стола, и, казалось, сердце Елизаветы остановилось.

— Дикон! — воскликнула она, как будто прощалась с жизнью.

Вдруг вместо своего мужа и этой прелестно убранной комнаты она увидела стройного мальчика в черном бархате, он улыбался ей от дверей Вестминстерского аббатства.

— Именно такую историю придумали эти сумасшедшие ирландцы! — раздраженно сказал Генрих, переворачивая страницу.

— Конечно, это невозможно, — почти сразу согласилась с ним Елизавета. — Все прекрасно знают, что мои братья были убиты в Тауэре.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Оловянные пряжки на туфлях королевы Англии! Нет-нет, мадам. Этого не должно быть! Разрешите, я закажу вам серебряные! — воскликнула Джейн Стеффорд. Она подняла поношенные туфли, которые давно просили ремонта.

— Четыре пенса за то, чтобы подшить подол моей синей нижней юбки. По восемь пенсов каждому лодочнику. Десять шиллингов плотнику за то, что он сделал музыкальную шкатулку, — бормотала Елизавета, не поднимая головы от расходных книг. — Дорогая Джейн, я не могу носить серебряные пряжки каждый день.

Сестра Тома Стеффорда с любовью посмотрела на склоненную голову своей госпожи.

— Но король может это носить! — храбро заметила она.

Елизавета пожила на стол гусиное перо и с осуждением посмотрела на Джейн.

— Почему вы не попросите его, Ваше Величество?

— Дорогая моя Джейн, вам известно, что я уже просила у него деньги. Для моей матери. И Его Величество увеличил ее содержание почти до той суммы, которая была до этой истории с Ламбертом Симнелом. Она плохо себя чувствует, и ей нужны деньги.

Джейн послушно отложила туфли, чтобы один из пажей отнес их к сапожнику. Она вдруг вспомнила последние сплетни, которые она слышала в лавке в Истчипе.

— Говорят, что лондонские купцы дали взаймы Его Величеству, — сказала она, используя преимущество своих доверительных отношений с королевой. — Они были удивлены, когда он выплатил свой прежний заем день в день, как они договаривались.

Елизавета улыбалась: она понимала, что старые заимодавцы были потрясены. Им уже приходилось иметь дело с Плантагенетами, которые умели убеждать, но не любили платить долги!

— Его Величество даже нашел новые выгодные рынки для их товаров в тех городах, где ему приходилось бывать. Наши купцы поняли, что им выгодно давать в долг королю. Мне кажется, что он лучше разбирается в делах, чем любой из них.

— Все говорят, что он богатеет, — радостно согласилась Джейн. — Поэтому имеет смысл, чтобы…

— Он совершенно не должен содержать всех моих родственников, — резко прервала Елизавета. Она знала, что всех Вудвиллей обвиняют в жадности, и старалась опровергнуть это устоявшееся мнение.

Джейн опустилась на колени, ей стало жаль королеву и стыдно за свои слова.

— О, госпожа, мы все знаем, куда уходят ваши деньги — всегда только вашей матери и сестрам! Мистер Андреас, учитель сэра Артура, совсем недавно сказал, что вы очень сильно любите свою семью. Пятьдесят фунтов на личные расходы для каждой из принцесс, — она начала загибать пальцы. — Постоянные подарки для них, содержание их мужей…

— Вы говорите о том, в чем не разбираетесь, — сухо заметила Елизавета, закрывая расходную книгу. — Из-за гражданских войн и смерти моего отца у моих сестер не оказалось приданого и не состоялись браки, соответствующие их положению; ведь они могли бы вступить в брак с иностранными принцами. Но они Плантагенеты. И никто не смеет думать, что они должны благодарить своих мужей за то, что те их кормят.

Джейн почтительно склонила голову и поцеловала руку королевы.

— Конечно, Ваше Величество, — прошептала она. — Меня просто огорчает, что из-за вашей щедрости вы сами так во многом нуждаетесь.

Елизавета всегда уважала людей, которые, несмотря ни на что, имели мужество отстаивать свои взгляды. Она подняла за подбородок взволнованное личико девушки и поцеловала ее.

— Бог свидетель, я богата любовью, — мягко заметила она, встала и подошла к боковому столику — там, как всегда, лежало много разных подарков.

— Только взгляни, что мне прислали сегодня утром! — весело воскликнула она. — Жирную курочку от фермера из Суррея, корзинки вишен, даже овощи. Господь благословит их, они делятся со мной самыми первыми овощами и фруктами. А цветы! — восхитилась она, поднимая букетик анютиных глазок и поднося его к лицу. — Прелестные букеты от детей!

— Да, все знают, что вы любите цветы, — засмеялась Джейн. Ее карие глаза снова засверкали. — Но вы всегда посылаете меня, или Диттон, или же Энн Мерси с вашим кошельком, чтобы дать им денег. По крайней мере, в два раза больше, чем на самом деле стоят их подарки!

Все было именно так, и теперь засмеялась Елизавета.

— Правда, но я так люблю их всех! И даже если я хожу с оловянными пряжками на башмаках, я чувствую себя богатой и счастливой!

В том, что у нее не было мужчины, который бы ее любил, она могла признаться только себе.

— Мадам, вы больше не станете заниматься этими скучными делами? — спросила Джейн, закрывая расходную книгу. — Ведь у вас есть человек, которому платят за эту работу!

— Король предпочитает, чтобы я сама занималась расходами. Правда, должна признаться, что для меня это иногда бывает слишком обременительным. — Дочь покойного короля Эдуарда вздохнула.

— Джейн, у меня к тебе просьба: когда ты или кто-то еще из придворных дам услышите, как люди говорят, что король богатеет, напомните этим людям о расходах, которые несет король. Например, подготовка к войне с Францией, чтобы оказать помощь бедной Бретани. Ведь там так помогали ему во время изгнания! И потом эта красивая церковь, которую он строит в аббатстве.

— Я ее ненавижу! — воскликнула Джейн, со стуком опуская на стол расходную книгу.

Королева резко повернулась к ней — она была поражена.

— Джейн! Это великолепное, прекрасное здание…

— Да, оно, наверное, очень красиво, — согласилась Джейн. — Но архиепископ Мортон говорит, что его строят, чтобы там хранились гробы с останками Тюдоров. Мне ненавистна мысль, что когда-нибудь они там похоронят и вас…

— Ты просто трусишка! Отнеси книгу моему клерку и… попытайся любить меня, но только поспокойнее.

Оставшись одна, королева Англии подошла к столику с подарками, перебирала их, касаясь каждого, скромного подношения, как будто заряжалась исходящей от них любовью. Она размышляла о том, какова была бы ее жизнь, если бы она вышла замуж за Тома Стеффорда. И если бы эта маленькая красавица была не ее придворной дамой, а сестрой ее мужа. Елизавета подумала, что в том браке она могла бы обрести покой и постоянное счастье, но сомневалась, что после всего, что ей пришлось пережить, ее могла бы удовлетворить подобная жизнь. С тех времен, когда она считала себя влюбленной в Томаса, в ее жизни произошло столько важных событий! Хотя Генрих, кроме своей матери и Мортона, никогда ни с кем не делился мыслями и никогда не признавался ей ни в чем за задернутым пологами постели, королева жила в самой гуще событий. Она всегда могла быть в курсе дел.

Знающие люди — такие, как лорд Стенли и его брат Вильям — свободно обсуждали дела страны. Мортон и члены королевской семьи упоминали новости о европейских правителях, которых знали лично. Во дворце часто бывали иностранные послы и различные посланники. Расширялась торговля, и это придавало стране силы и мощь. Генрих оказывал покровительство художникам, писателям, архитекторам и мастерам печатного дела. Елизавета никогда не вмешивалась в эти дела, но у нее был острый ум, и она многому научилась. Ей доставляло удовольствие выслушивать, как обсуждались проблемы управления страной. Она уважала знания и ум своего мужа.

Он более спокойно относится к стране, чем Ричард, — тот, казалось, благословлял каждый сантиметр ее земли. Но зато все, за что берется Генрих, приносило свои результаты, и Елизавета не могла не замечать этого.

Она внимательно следила за всеми его делами, и в конце концов стала понимать намерения короля лучше, чем его советники. Она знала, как он старается избежать войны с Францией, в то время как некоторые мечтали об этой войне. В течение многих столетий война с ближайшим соседом и традиционным врагом была единственным, ради чего люди охотно терпели лишения. Это было опасное, но приключение, и мужчины во что бы то ни стало, старались принять в нем участие и победить! Хотя Генрих заботился прежде всего об их и своей безопасности, они тем не менее негодовали, что он предпочитал вести переговоры, а не воевать. Но когда Карл VIII пригрозил занять Бретань, Генрих энергично и деловито стал действовать, чтобы не допустить этого: Он никогда в глубине души не ненавидел Францию, но прекрасно понимал, как она сможет повредить Англии, если он позволит, чтобы порты Бретани были заняты французами.

Поскольку Испания и римский император лишь делали вид, что являются его союзниками, но не оказали ему никакой помощи, Генрих послал войска на защиту Бретани. Он прошел через Кале и начал осаду Булони. В его отсутствие Елизавета не старалась править вместо него, она часто писала ему ласковые письма, рассказывая обо всех домашних новостях. Особенно подробно она писала ему об успехах Артура, который уже начал с помощью Бернарда Андреаса изучать латынь.

Осада Булони была непродолжительной, англичане добились внушительной победы. Карл, видимо, не ожидал такого скорого успешного нападения англичан и был счастлив заплатить своему врагу французским золотом. Но, заплатив, убедил булонскую наследницу-сироту выйти за него замуж. Генрих отплыл домой с сомнительной победой в руках, что не добавило ему уважения со стороны многих разочарованных подданных. Некоторые лендлорды продавали свои поместья, чтобы поучаствовать в войне с Францией. Простолюдины проклинали его, потому что им досталось совсем мало трофеев, и народ желал знать, куда же подевались их деньги.

Но Генрих вернулся совершенно спокойный. Ему не нужна была военная слава. Большая часть денег Карла пошла прямиком в его карман. Англия опять получила передышку, чтобы заниматься торговлей. Генрих доказал Испании и всем остальным странам Европы, что он, хоть и новичок на троне, вполне может справиться со своими делами без их помощи.

Прошло много времени, прежде чем после бретонского похода он зашел в личные апартаменты своей жены. Вошел, с удовольствием потирая свои тонкие руки.

— Испания весьма заинтересована в наших предложениях по поводу брака Артура, — радовался он. Его больше интересовали результаты собственных планов, чем чувства близких.

— Значит, несмотря на то, что Изабелла и Фердинанд не помогли вам во время войны с Францией, вы все-таки хотите, чтобы Артур женился на их дочери?

Елизавета была поражена.

— Безусловно, — ответил Генрих. — Мы должны организовать для Артура наилучший вариант брака, а мне кажется, что Испания — весьма обещающая страна.

— Пока вас здесь не было, я думала, что вы, видимо, захотите укрепить мир с Францией путем брака одного из наших детей, — заметила Елизавета, — она слишком хорошо знала его.

— Да, но позже.

— Маргарет? — прошептала Елизавета. Она, как всякая мудрая женщина, уже заранее готовила себя к боли расставания.

— Нет, я бы предпочел послать ее в Шотландию, — ответил Генрих. Он до того забылся, что даже поделился своими планами с женой, происходившей из рода Йорков. — Все эти месяцы я размышлял над выгодой союза с Шотландией. Если бы один и тот же король правил обеими странами, как это происходит с Уэльсом…

— И Ирландией…

— Да, если можно называть правлением положение, когда мой посланник оказался предателем, — усмехнулся Генрих. — Я послал сэра Джона Эгремонта, чтобы тот арестовал его.

— Арестовать представителя Ирландии?! — воскликнула Елизавета. — Что же он сделал?

— Мне кажется, прежде всего, он сделал из себя полного дурака, — ответил Генрих. Он искал, где бы ему записать что-то важное, что он забыл сказать Эгремонту. — Он послал за этим молодым человеком, которого наивные ирландцы считают вашим братом, и доставил его по моему приказанию. Но вместо того чтобы публично заявить, что тот мошенник, он попал под его влияние. Молодой человек кажется необыкновенной личностью. Видимо, он надоумил графа Десмонда написать королям Франции и Шотландии и рассказать им невероятную историю о том, что законный наследник трона Англии жив. Только этого мне не хватало в настоящее время! Они, конечно, с удовольствием ухватились за эти сведения!

— Но они же должны понимать, что это неправда! — заметила Елизавета. Она твердо решила быть мудрой и не разрешать заново ворошить ее прошлое и хотя бы на секунду будить надежду.

Генрих начал шагать по комнате. Несмотря на успех в войне с Францией, она никогда не видела его таким озабоченным.

— Черт возьми, дело в том, что этот претендент общался с королем Франции в Париже в то время когда я тоже там был. — Он остановился перед Елизаветой. — Карл относится к нему так, как будто тот действительно герцог Йоркширский. Он даже дал ему охрану под предводительством капитана Конкресо. Об этом знает половина армии, и через неделю сплетни разнесутся по всей стране.

Елизавета положила на стол кольца, которые сняла с рук.

— Нет, Генрих! Невозможно, чтобы все повторилось еще раз! Вы только вернулись домой, и после всех неприятностей с этим юношей Симнелом, выдававшим себя за Уорвика, снова… — Елизавета так сочувствовала мужу! — Но теперь, когда вы победили в войне, вы можете требовать, чтобы Франция перестала его поддерживать!

— Я включил этот пункт в мирный договор. И пока Карл не выставит этого наглого юношу из страны, он не получит моей дочери для своего дофина. Я ведь говорил вам, что при моем правлении постоянно кто-то будет претендовать на этот трон. Я оказался прав! Но все идет нормально до тех пор, пока они находят во Франции или Ирландии… — Генрих неприятно рассмеялся.

Елизавета была рада, что, несмотря на эти заботы, он ведет себя почти спокойно. Тут даже услышала похвалу себе.

— Вспоминая о Симнеле, я думаю, что ваша идея, Елизавета, была вовсе неплохой, — сказал он, готовясь ко сну. — Хотя я не понимаю, как вы могли догадаться, что сын булочника так хорошо разбирается в птицах. Мне рассказали, что Симнел лучше всех может обучить соколов. Он прекрасно знает, когда птенца нужно забрать из гнезда. Вам стоит поехать со мной завтра на охоту и вы сами увидите, как он работает с соколами. Мой главный сокольничий стал слишком стар, и я предложу эту должность Симнелу за меньшую оплату.

О, как эта мелочность портила Елизавете настроение!

Но на следующее утро Елизавета забыла обо всем, радуясь охоте на освещенной солнцем равнине в Хэмпстеде. Ее протеже хорошо показал себя. Казалось, его совершенно не волнует пристальное наблюдение короля, и ему гораздо важнее, как проявят себя его птицы, чем то, получит ли он похвалу из уст короля. Как только птиц снова посадили на жердочки и веселая компания собралась возвращаться, Симнел подошел к королеве, чтобы снять с ее толстой кожаной перчатки прекрасного кречета. Он стоял рядом с ней и выглядел именно таким, каким ей хотелось его видеть, — сильным, высоким, ветер развевал его волосы. Он стал красивым молодым мужчиной.

— Симнел, ты выглядишь счастливым, — ласково сказала королева, глядя на его загорелое лицо.

— Я влюбился, — коротко ответил он. — Она простая и милая девушка. Мы поженимся, как только я накоплю достаточно денег. Можно, я когда-нибудь приведу ее во дворец, чтобы еще раз посмотреть на вас, Ваше Величество, и показать моей невесте.

Елизавета обещала ему это — он очень растрогал ее.

— Не обижай ее. Знаешь, мне кажется, что скоро у тебя будет свой домик.

— Если бы я мог что-то сделать для вас, госпожа, — пробормотал он, — у него не было слов, чтобы отблагодарить ее.

А Елизавета еще раз подумала, что он выглядит мужественным и с ним легко будет жить его избраннице. В нем было все лучшее, что есть в людях сельской Англии.

Елизавета была тронута, когда он на секунду положил свою сильную руку на поводья ее лошади.

— Я сделаю для вас все! — пообещал он.

Елизавета собрала своих дам, и они поехали назад, в Вестминстер. Она была так довольна охотой… Она прекрасно знала: неважно, как высоко вознесла тебя жизнь, но всегда приятно знать, что есть кто-то, кто может помочь в трудную минуту.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Во всех своих посланиях к королю Франции Генрих осторожно называл претендента на престол «этот парень». Он презрительно отзывался о таинственном молодом человеке. Его советники понимали, что его волнуют слухи о собраниях недовольных приверженцев Йоркской линии. Многие из них удирали за границу, чтобы присоединиться к претенденту. В конце концов, сформировалось нечто вроде нового королевского двора за границей. Особенно это стало беспокоить Генриха, когда туда поехал такой влиятельный человек, как сэр Джордж Невилль. Но Елизавета заметила, что ее скрытный муж стал меньше иронизировать и меньше хрустеть своими худыми пальцами, когда стало известно, что самозванец оказался за французской границей, во Фландрии, без всякого приюта и, видимо, без денег. Но существовала одна опасность, которую не смог предугадать даже такой изощренный ум, каким обладал Генрих. Эта опасность исходила от женщины, ненавидевшей его.

Маргарита Плантагенет Бургундская, обожавшая своего брата, покойного короля Эдуарда, до умопомрачения, прислала приглашение молодому человеку, который заявил, что был сыном ее умершего брата.

Ничто не могло разозлить Генриха сильнее.

— Теперь, когда Карл Бургундский мертв, и она стала всего лишь вдовствующей герцогиней, у нее нет политических обязательств, связывающих ее. Мне кажется, она станет делать все, что ей вздумается, — заметила Сесиль, когда женщины собрались в комнатах королевы, чтобы обсудить случившееся.

— Но даже тетушка Маргарита никогда бы не признала самозванца типа Ламберта Симнела, — сказала Энн, недавно вышедшая замуж. — Она сразу же определила бы, что он ненастоящий.

Более опытная Сесиль фыркнула, сидя с вышивкой в руках. Она вышивала кошелек для своего мужа.

— Но если бы тетя все и поняла, она могла бы сделать вид, что узнала племянника.

— Она — проклятье моего сына, — вздохнула графиня Ричмонд.

— Кажется, он верит, что именно она организовала дело Симнела, — добавила Сесиль.

— Но никто не знает, что же она сделала на самом деле. Ведь она никогда его не видела, — запротестовала Энн. Она, как и ее сестры, всегда предпочитала молодую, живую тетушку из Бургундии вредной тетке Елизавете из Суффолка.

— Если даже предположить, что этот новый претендент действительно герцог Йоркский, как она может помнить его настолько хорошо, чтобы быть уверенной, что это — он? — спрашивала графиня Ричмонд. — Прошло так много времени, с тех пор как она видела его.

— Мальчику было всего восемь лет, когда герцогиня приезжала навестить короля Эдуарда, — заметила старая Метти. Она иногда вмешивалась в их разговоры, так как столь долго служила у них, что помнила вещи, которые они по молодости лет помнить не могли. — Вы, наверное, не помните, миледи Сесиль, как он принес ей своего щенка, чтобы похвалиться — какой он умный и сильный. Щенка подарили ему на день рождения. И этот дикарь выгрыз дыру в лучшем наряде герцогини!

Они все посмеялись над рассказом Метти, и точная дата визита герцогини была установлена.

— Но я не думаю, что тетушка Маргарита могла принять какого-то подозрительного типа за своего племянника, только чтобы досадить королю, — заметила Елизавета; это были ее первые слова. — Я помню, как ей нравился Дикон, несмотря на происшествие с платьем.

Действительно ли герцогиня примет молодого человека? Это было весьма важно для дальнейшего развития событий, и Европа ждала ее слова. Генрих послал шпионов за границу. Весь двор с нетерпением ждал новостей. Вскоре по дворцу разнеслась удивительная весть, о которой все шушукались.

— Герцогиня Бургундская считает, что это ее племянник.

— Она говорит, что он восстал из мертвых!

— Она выделила ему людей и денег.

— Молодой человек везде показывается вместе с герцогиней.

— Она, вероятно, обучает его, что следует отвечать по поводу якобы его семьи, и учит держаться в обществе, — хмуро смеялся Генрих.

— Если судить по тому, что говорит сэр Роберт Клиффорд, ему не нужно учиться, как себя вести, — заметил сэр Вильям Стенли.

Его недавно произвели в гофмейстеры. Он сделал свое замечание после того, как король вышел из комнаты.

— Все, кого мы расспрашивали, в один голос твердят, что этот человек ведет себя как настоящий принц и прекрасно умеет носить и великолепно выглядит в богатых одеждах, — добавил Томас Стеффорд.

— На каком языке он говорит? — спросила мать короля.

— На английском, естественно, — резко ответил лорд Стенли.

— Наверное, с сильным иностранным акцентом! — засмеялась Елизавета. Она вспомнила, что даже Генрих говорил с акцентом, когда вернулся.

— Нет, я слышал — его язык безупречен, — заметил сэр Вильям. Видно было, что это событие произвело на него огромное впечатление.

— Еще он великолепно владеет французским.

— На сей раз, герцогиня нашла весьма умным и образованным сына торговца! — остроумно заметила Маргарита Ричмондская.

— Ну-ну, они, видимо, будут короновать его в Антверпене или где-то еще, как Ричарда IV, — предположила Елизавета.

В ее приятном голосе прозвучала жесткая нотка, — так не хотелось ей страдать снова.

К восхищению маленького Хэри, Заплатка начал расхаживать по галерее с ведром на голове, изображавшим королевскую корону. Он задевал окружающих развевающимися полами своего плаща, изготовленного из лучшего сирийского ковра королевы.

Хотя Елизавета вместе с остальными смеялась над его проделками, ночью она спала плохо. Утром она взяла с собой Джейн Стеффорд и Диттон и поехала через мост в монастырь в Вермондси. Здесь монахини ухаживали за ее матерью, которая поселилась в монастыре из-за плохого здоровья и недовольства Генриха после истории с Симнелом.

— Ее Высочество спит, — сказала мадам Грейс, компаньонка вдовствующей королевы. Она вышла к ним навстречу и старалась загородить дверь в спальню своим тощим телом.

— Тогда я войду и посижу с рядом с ней. Подожду, пока она проснется, — сказала Елизавета.

— Она может проспать еще долго, — заметила мадам Грейс.

— Вы сможете пойти погреться на солнышке или посплетничать с моими дамами. Вам нужно немного развлечься, — приказала ей Елизавета. Она старалась понять, в чем же здесь дело: то ли просто ревность, то ли что-то иное, из-за чего эта женщина упорно не хотела допустить дочь к матери.

В материнской спальне монастырская строгая обстановка приятно сочеталась со знакомой мебелью и другими вещами, которые принадлежали их семье. Огромное резное распятие царило над всем. Увидев мать, Елизавета забыла обо всем остальном. Она прислушивалась к тяжелому дыханию матери и с жалостью смотрела на ее бледный высокий лоб и глубокие морщины вокруг глаз. Мать казалась такой незащищенной.

— Ваше Величество, мне кажется, что она долго не проживет, — сказала настоятельница, входя со стаканом настоя из трав.

— Я приезжала частично из-за этого, — сказала Елизавета. — Я жду ребенка и могу больше ее не увидеть. Но я хочу поговорить с ней кое о чем, пока еще не поздно. Мне бы хотелось поблагодарить вас и остальных сестер за ту заботу, которую вы проявляли к ней.

Настоятельница поставила питье на стол. Прежде чем уйти, она перевела взгляд с лица умирающей женщины на распятие.

— Да, земная корона иногда усыпана терниями, — заметила она. — Ей и Вашему Величеству выпало на долю больше страданий, чем остальным смертным. Но ее душа вскоре обретет покой.

Когда Елизавета Вудвилль проснулась, она сначала не поняла, где находится, и решила, что снова попала в убежище, данное ей церковью. Но отпив несколько глотков травяного настоя, она увидела рядом с кроватью старшую дочь и образовалась. Разум ее прояснился. Они неторопливо беседовали, спокойно вспоминая недавнее прошлое. Вдовствующая королева сказала, что мечтала о том, чтобы ее младшая дочь Бриджит приняла обет и стала послушницей в этом монастыре, где сама королева была окружена такой заботой и вниманием. Елизавета рассказала ей, как счастлива Энн, выйдя замуж за графа Суррея, как они того и желали.

— Я слышала, что твой муж опять вернулся с триумфом, — произнесла мать. — Но, увы, его путь отнюдь не усыпан розами, снова появился претендент на престол, и это мучит его? Однако он теперь не может сказать, что я приложила к этому руку, — я так тяжко больна.

— Что бы он ни думал, он прислал вам прекрасный виноград. Я скажу Диттон, чтобы она передала его вашей компаньонке.

Елизавета подошла к окну и немного задернула занавеску, чтобы яркий утренний свет не беспокоил слабые глаза матери.

— Вы слышали, что тетушка Маргарита принимает этого человека у себя? Она клянется, что это Дикон, — сказала Елизавета, взглянув в сад, где дамы и компаньонка матери беседовали на каменной скамье.

Она была поражена, услышав, как мать хихикает.

— Мне нравится твоя тетка Маргарита, — ив ее голосе послышались прежние вредные нотки. — Я бы тоже поклялась в чем угодно, чтобы только насолить твоему кислому мужу.

Елизавета повернулась и увидела, что умные темные глаза матери ярко блестят на иссохшем лице. Дочь понимала, что даже сейчас, когда матери осталось жить так недолго, она все же умнее и прозорливее любого из них.

— Скажи мне честно, — спросила она, подойдя к кровати. — Ты веришь в эти постоянно повторяющиеся слухи, веришь, что одного из твоих сыновей пощадили?

— Ты же знаешь, что я этому не верю, — искренне ответила мать. — Твой проклятый дядя Ричард никогда ничего не делал наполовину!

Елизавете не хотелось волновать больную, но она должна была выяснить все до конца.

— Генрих специально послал сэра Роберта Клиффорда во Фландрию, чтобы тот посмотрел на претендента. Он видел, как молодой человек ехал через Аррас, — продолжала Елизавета. — И даже сэр Роберт, которому на все наплевать, заявил, что претендент — точная копия моего отца.

Вдова Эдуарда Четвертого снова захихикала, но тут у нее начался приступ кашля. Ей пришлось отпить еще настоя.

— Даже если он так сказал, это равно ничего не значит, — заметила она, перестав наконец кашлять. — Если бы Маргарита Бургундская или любой из наших друзей, Йорков, захотели найти молодого человека, похожего на вашего отца, это не составило бы никакого труда: Англия полна его внебрачными детьми. Мне кажется, во Фландрии их тоже хватает, — ведь он проводил там скучные дни изгнания.

«Наверное, мать права», — не могла не согласиться Елизавета.

— У Джейн Шор не было детей, — заметила она, вспомнив, что та была любовницей отца не один год.

— Нет, но было много женщин, родивших от него детей, — настаивала вдова. Она уже устала и начала раздражаться. — Грейс тоже его ребенок.

Елизавета привыкла видеть Грейс и ее младшего брата во дворце в Вестминстере. Они ей не очень нравились, но она никогда специально не думала о них.

— Значит, поэтому у нее нет фамилии? — догадалась она, пораженная своей невнимательностью. — Она, наверное, похожа на свою мать этими выпуклыми и злобными глазами? Кто же была ее мать?

— Я давным-давно забыла о ней, — зевнула уставшая Елизавета Вудвилль. — Но теперь, когда обо мне некому заботиться, Грейс ухаживает за мной и делает все, что я ей приказываю.

«Интересно, что ее заставляет делать моя мать? Я не удивлюсь, если и они приложили руку к появлению нового «претендента».

Елизавета как можно явственнее попыталась представить себе младшего брата, но вскоре постаралась избавиться от этих мыслей, так сильно и больно ворошивших прошлое.

Внезапно мать задремала — она была очень слаба. Несколько минут Елизавета смотрела на нее. Она вспоминала и ее живость, и присущее ей чувство драматизма, и то, как мать всегда могла повернуть жизненные обстоятельства в свою пользу. И с грустью подумала, что видит ее на земле в последний раз.

Всю весну Англия кипела от слухов о так называемом герцоге Йоркском, который находился по ту сторону Ла-Манша. Казалось просто поразительным, сколько людей верили в него! Генрих считал, что главное оружие находится в руках герцога Бургундского, и это оружие могло быть использовано против него также любой другой страной — из тех, с которыми у Англии не было дружественных отношений.

Он по-прежнему занимался своими делами, среди которых был предстоящий брак его наследника и дочери Фердинанда Арагонского. Он вел переговоры о мирном договоре с Шотландией, занимался также морским путешествием Джона Кэббота, который должен был отправиться на поиски восточных сокровищ.

Елизавета знала, что ее мужа уважали и в Англии, и в других странах. Хотя он не проявлял агрессии, его побаивались. А ей так хотелось, чтобы его любили. Но, похоже, Генрих не нуждался в их любви так же, как ему не была нужна ее любовь. Он продолжал копить деньги и следил, чтобы его старший сын хорошенько учил латынь и греческий, а самое главное — испанский язык. Он стал хуже видеть и стал еще более скупым. Елизавета уже поняла, что в ее жизни никогда не будет настоящей любви… Счастье, что огромную радость приносила ей любовь детей. Ее просто очаровывал младший Хэри — здоровый, красивый и ласковый.

— Мы как будто живем в варварские времена, а не в эпоху, когда печатают книги и открывают новые страны, — жаловался Генрих, когда они плыли на королевской ладье в Гринвич, чтобы отдохнуть от столичных волнений. — Люди ведут себя так, как истеричные дети.

— Когда они так глупо поверили Симнелу, вас, казалось, не волновало, — сказала Елизавета, сидя рядом с ним под навесом, красиво украшенным розами Тюдоров.

— Тогда все было как детские игрушки. Мне пришлось просто заставить настоящего Уорвика проехать по улицам, чтобы все поняли свою глупость. Но сейчас мне нечего им показать, нет даже мертвого тела!

Он не заметил, как она напряглась, и резко повернулся к ней.

— Елизавета, разве никто из вас не знает, где они похоронены?

— Как мы могли это знать? Мы только знаем, что это случилось здесь! — ответила она, стараясь не смотреть на мрачный Тауэр, пока их ладья проплывала мимо него. — Наверное, об этом знал священник из Тауэра. Но он был стар, и болен, и умер прежде, чем мы покинули аббатство. У Ричарда был сквайр по имени Джон Грин. Он передавал послания сэру Роберту Брекенбери. Я пыталась поговорить с ним, но Ричард отослал его на остров Уайт. Сам бедный Брекенбери, как вы знаете, был убит при Босуорте.

— Мне необходимо добраться до сути дела, если даже на это уйдет половина моей жизни! — поклялся Генрих.

— Но в этом случае я никогда не смогу забыть об этом, — упрекнула его Елизавета.

Он не стал спорить, чтобы не волновать жену, — вскоре она должна была рожать.

Ее положение во время родов и после них было окутано печалью: мать умерла в Вермондси, и ее ребенок — она назвала девочку в честь матери — тоже прожил недолго. На этот раз с ней не было свекрови, и когда она позже приехала, чтобы навестить

Елизавету, казалось, что обычное спокойствие покинуло даже эту мудрую женщину.

— Король просил поговорить с вами, дитя мое, но мне так неприятно выполнять его просьбу, — начала она, когда наконец, они остались одни. — Елизавета, вы уверены, что уже достаточно окрепли? Вы такая бледная.

— Со мной все в порядке, — заверила ее Елизавета со слабой улыбкой. — Разумеется, мне грустно и плохо. Меня снова начала мучить эта проклятая малярия. Здесь часто идут дожди, а после них бывает очень влажно.

— Тогда я поговорю с вами в другой раз, — сказала Маргарита. Казалось, что она перевела дух и собралась уходить.

Но Елизавета сильно соскучилась по своей умной свекрови. Она протянула к ней руку.

— Нет, не уходите и расскажите мне все, — попросила она. Елизавета думала, что речь пойдет о новой причуде мужа, который просто помешался на экономии.

— Что, Генрих снова хочет уменьшить мое содержание? Или, может, на ливреях слуг должны быть вышиты драконы и розы? Что бы это ни было, неужели все так ужасно, что в даже не можете остаться с нами?

Елизавета удивилась, не увидев улыбки на красивом лице Маргариты.

— Все настолько плохо, что я не знаю, как начать, — серьезно сказала она. — Вам, дорогая моя дочь, придется вынести все это.

Елизавета резко села на кушетке.

— Мне? Значит, новости касаются только меня? — пробормотала она.

— Это касается вас и ваших сестер. Генрих провел тщательное расследование гибели ваших братьев. Ему пришлось сделать это, Елизавета, чтобы нейтрализовать слухи о том, что ваш младший брат жив.

— Да, да. Я все понимаю. И что же он обнаружил?

— Правда, что их убили… И произошло это очень быстро.

Елизавета обхватила руками свои бледные, бескровные щеки. До этого момента она даже не подозревала, насколько сильно укоренилась надежда в тайниках ее души. Она сама не понимала, как позволяла себе надеяться на какое-то чудо! Елизавета почувствовала, как умерла надежда, и вместе с ней умерла часть ее самой, как умерло недавно ее новорожденное дитя.

— Бог столь милосерден, что позволил умереть моей матери, и она не узнала новых подробностей. Она, конечно, была умнее меня. Она никогда не верила, что… — Елизавета замолчала.

— Бедная моя крошка, это же новая боль, — успокаивала ее Маргарита. Она не понимала, как надежда может устоять перед фактами и здравым смыслом. — Он выяснил некоторые подробности. Ты все равно услышишь о них рано или поздно. Я не хочу, чтобы ты узнала о них от кого-нибудь, кто не станет беспокоиться о твоих чувствах.

— Расскажите мне все, — попросила Елизавета. Она подложила себе под спину подушки и крепко сжала руки. — Я обещаю, что не стану плакать… и не упаду в обморок.

— Бог поможет тебе все пережить снова, — сказала графиня. — Генрих сам пошел в Тауэр и проверил книги с записями о выплате жалованья. Ты же знаешь, какой он осторожный и пунктуальный. Там когда-то получал деньги человек, который ухаживал за мальчиками. Его звали Слотер.

— Да, я помню. Все называли его Черный Слотер. Именно от его подружки мы и услышали о смерти братьев, — сказала Елизавета. Она вспомнила тот ужасный миг в кухне аббатства, когда она ударила какого-то деревенского дурачка: он посмел сказать, что Нед и Дикон убиты! — Я всегда считала, что он хорошо относился к мальчикам.

— Может, что так и было! Я не думаю, что он приложил руку к их убийству. Но мы не смогли найти его. Его, видимо, убили во время сражения. Выяснилось, что, пока он присматривал за мальчиками, кто-то привез послание для сэра Роберта Брекенбери.

— Это был сквайр Ричарда — Джон Грин, — подсказала Елизавета. Она уже устала от этого вступления.

— Правильно, его звали именно так. Ричард хотел, чтобы Брекенбери сделал что-то для него, тот отказался и предложил, что отдаст ключи от Тауэра в ту ночь.

— Это не очень похоже на правду.

— И тогда Ричард прислал Джеймса Тайррелла.

— Он все еще жив, — сказала Елизавета. Она взволнованно наклонилась вперед. — Я всегда хотела, чтобы Генрих допросил его.

— Ну что ж, он это сделал. Генрих предложил ему деньги и обещал простить его преступление. И этот жалкий человек признался.

— Он сделал это?

— Он сказал, что не видел, как все происходило в комнате. Будто он стоял внизу, у лестницы, и послал своего слугу Дайтона наверх вместе с каким-то разбойником, наемным убийцей по имени Форест. Того уже нет в живых.

Елизавета дрожащей рукой отмахнулась от кровавых деталей. После стольких лет имена убийц казались ей не самым важным доказательством.

— Как они это сделали? — спросила она. Ее голос стал низким и хриплым.

— Нужно ли тебе знать об этом? — осведомилась Маргарита. Она с сочувствием смотрела на Елизавету.

— Да, да. Если они страдали, я смогу пережить известие об этом.

— Этот Джон Дайтон сказал, что они закутали мальчиков в покрывала и задушили. Он сказал, что молодой король спал, но младший брат окликнул его, чтобы предупредить об опасности.

— Вы уверены, что ему не удалось скрыться?

— Как он мог это сделать? Там было двое сильных мужчин, и еще один ждал внизу.

Елизавета так сильно любила Дикона, что надежда умирала с трудом!

— Может, они решили, что он умер, и оставили его там, а он потом отполз куда-нибудь подальше? Может, кто-то из них пожалел его?

— Эти мясники снесли тела вниз, чтобы показать их Тайрреллу.

— Но так говорит только Дайтон.

— И Тайррелл.

— Он хозяин, а тот его слуга. Они будут рассказывать одно и то же!

В спальне королевы долгое время царила тишина. Она была такой же грустной, как и гибель новой жизни, которая так недавно была произведена здесь на свет Божий. Мерзость давнего кровавого преступления, казалось, притушила свет солнца.

— Куда же дели их бедные тела? — шепотом спросила Елизавета. У нее совершенно не оставалось сил.

— Кажется, оба убийцы были очень испуганы и сразу же похоронили их внизу лестницы, как и приказал Тайррелл. Но Тайррелл добавил, что когда король Ричард узнал об этом, ему это не понравилось. Он сказал, что оба мальчика принадлежали к ветви Йорков, они — дети его умершего брата и их следует похоронить в освященной земле и отслужить по ним церковную службу. Но он же сам приказал их убить! Я не могу понять его страшную и противоречивую натуру.

— Ричард был именно таким. В нем как будто уживались два разных человека: — одного из них вы могли ненавидеть, а другого начинали почти любить. И могу поверить, что сначала он приказал их убить, а потом начал беспокоиться о том, что души его жертв не найдут себе покоя. Он так гордился своей семьей…

— Тогда все похоже на правду. Вы же знали его лучше меня. — Маргарита вздохнула и встала. — Поговаривали, что следующей ночью видели старенького священника и человека, который был закутан до самых глаз. Они пробрались к этому месту и вырыли трупы. Тот священник уже умер.

— Значит, это расследование не принесло никаких результатов? У Генриха нет даже их бедных косточек, чтобы подкрепить свои доказательства?

— Но все убеждены, что герцог Йоркский мертв! Елизавета закрыла глаза и откинулась на подушки.

— Наверное, об этом болтают в любой таверне Лондона?

— Я бы сказала, в каждой таверне Англии, — заметила Маргарита. — Везде проклинают имя вашего дяди Ричарда.

Генрих вскоре присоединился к ним. Елизавета уже успела несколько оправиться от потрясения, вызванного заново пережитой трагедией.

— Мне очень жаль, Елизавета, что вам пришлось снова все пережить, — сказал он.

— Но это помогло нам развеять опасные слухи, которые могли так нашей династии. Ради будущего детей и их безопасности я смогла пережить это, — успокоила его Елизавета.

— Я бы не стал говорить об их безопасности, — осторожно заметил муж. — Я не могу рассчитывать, что иностранные королевские семьи захотят принять их в свои объятия, пока фальшивые претенденты раскачивают основание моего трона! Но теперь мы снова можем пригласить к нам испанского посла.

— Похоже, вы всем довольны, — ровным голосом заметила Елизавета. — Но кто же такой этот молодой человек из Фландрии?

— Какое это имеет значение? — пожал плечами Генрих.

— Наверное, вы правы, — согласилась Елизавета.

— А что Джеймс Тайррелл — получит что-то на этом острове Уайт?

— Потерпите, дитя мое, — посоветовала ей Маргарита, легко касаясь ее руки.

Генрих с неудовольствием посмотрел на жену.

— Тайррелл еще получит по заслугам, — пообещал он, собирая свои бесконечные бумаги. — Он послужил моим целям. Попозже вы увидите — я сам займусь им.

На этот раз Генрих был излишне оптимистичен. Вера, основанная на страстном желании, умирает весьма трудно. Слишком много англичан хотели бы иметь королем сына Эдуарда IV. Архиепископ Мортон в качестве министра финансов оказался слишком умным вымогателем. Генрих всячески развивал торговлю с Фландрией, и от этого сильно пострадали купцы и торговцы Лондона. Они были настолько возмущены, что разгромили богатые пристани Стил-хауса, где иностранцы из ганзейских городов пожинали богатые плоды торговли, которых были лишены купцы Лондона. Король Тюдор был весьма практичным человеком, но у него отсутствовала связь с простыми людьми, — та самая связь, с помощью которой более слабые короли пользовались любовью народа. Поэтому, несмотря на все признания прямых участников преступления, которые добывались с таким трудом, и несмотря на кровавые подробности, которые тоже подтверждались, интерес и сочувствие к очередному самозванцу возрастали.

Слухи все время висели, как грозовое облако, над жизнями Тюдоров. Сначала они над ними подшучивали. Но по мере того, как проходили годы и в слухи верили или же делали вид, что верят, чтобы добиться своих корыстных целей, все больше и больше людей, — королевской семье становилось жить все сложнее. Они даже сами начали в чем-то сомневаться. Из-за этих слухов Генрих и Елизавета даже стали ближе друг к другу, так как слухи волновали обоих. Но слухи действовали на них по-разному. Генрих, чьи притязания на трон были весьма сомнительными, страдал от обиды и страха. А Елизавета, хотя она и волновалась за свою семью, никогда не отказывалась от смутной надежды. Она так старалась убедить себя в напрасном ожидании. Ведь она прекрасно понимала, что надеяться не на что, но…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Королеве не хватало денег, чтобы купить себе серебряные пряжки на туфли. Но у короля всегда находились деньги, чтобы оплачивать многочисленных шпионов. Когда он понял, что даже признания убийц не смогут заглушить слухи, что один из принцев остался в живых, он достал из своих тщательно охранявшихся сундуков золото и послал шпионов, чтобы те прочесали города Западной Европы и постарались проникнуть к вдовствующей герцогине Бургундской. Шпионы отсутствовали долго. Когда они вернулись и начали составлять мозаику из кусочков полученных сведений, стала складываться странная картина. Они наконец узнали имя таинственного молодого человека, которого все называли «герцогом Йоркским». Его также иногда звали, к возмущению Генриха, Ричардом Четвертым, королем Англии. Имя было весьма простым и неромантичным — Перкин Ворбек.

— Но может, его звали Осбек? — сомневались шпионы.

Они ни в чем не были уверены. Но все в один голос твердили, что он живет в процветающем городе Турне.

— Но почему тогда, — заметила Елизавета, которую призвали в покои короля, чтобы она тоже послушала сообщения, — почему он говорит на таком правильном английском?

— Жан де Ворбек, его отец, будучи свободным гражданином города, послал его в торговые дома Антверпена и Миддлбурга, где он постоянно сталкивался с английскими купцами, — ответила ей одна из ищеек Генриха.

— У нас есть доказательства, что он провел здесь время от Рождества до Пасхи.

— Не так уж много времени, чтобы прекрасно выучить язык, — скептически заметил сэр Вильям Стенли.

— Чтобы улучшить знание языка, сэр, его послали в Португалию в семью сэра Эдуарда Брэмптона, и он там оставался достаточно долго, — объяснили ему люди Генриха.

— Но это же все равно не Англия, — заметила Елизавета. Она вспомнила, как долго ее муж говорил с легким французским акцентом, несмотря на то, что родился в Англии.

— Вполне возможно, Ваше Величество, что этот молодой человек был действительно рожден в Англии, когда его родители жили здесь, — объяснил ей архиепископ Мортон. Он умел так прекрасно собирать воедино всю, часто противоречивую, информацию.

— Жан де Ворбек, как нам кажется, был крещеным евреем. И даже существует предположение, что ваш отец стал крестным отцом молодого человека, чтобы лучше развивалась торговля с Фландрией или еще по каким-либо другим причинам.

— Его родители умерли? — спросил лорд Стенли.

— Считают, что его мать Кэтрин де Фаро все еще жива.

— А что эта Кэтрин де Фаро, она очень красива? — спросил Джаспер со странной усмешкой. Он присутствовал при разговоре, сидя в кресле, — к которому его приковала болезнь.

— Об этом у нас нет сведений, милорд, — спокойно ответили ему информаторы. Казалось, их удивил его странный вопрос.

— Но возможно, если судить по тому, что молодой человек сам весьма привлекателен…

— Мой дорогой дядюшка, вы будто намекаете, что этот молодой человек не просто крестник моего отца? — резко поинтересовалась Елизавета.

— Мне кажется, что ваша нелепая идея будет разбита в пух и прах тем, что Его Величество никогда не назвал бы мальчика Питером или каким-то иным сокращением от этого имени типа Перкин…

— Вы не считаете, что нам следует узнать, каким образом этот Перкин оказался в Ирландии? — спросил лорд Стенли. Он был весьма земным человеком.

Архиепископ Мортон пролистал огромную кипу бумаг.

— Он приехал туда, чтобы путешествовать, вероятно, также из погони за приключениями. Кроме того, он помогал купцу из Бретани по имени Прежент Мено, который торгует бархатом и другими дорогими тканями, — ответил он.

— Возможно, он одевался в эти дорогие ткани и тем самым покорил ирландцев своей элегантностью. Они решили, что он весьма важная персона, — предположил Стенли и громко рассмеялся.

— Хорошо, обязательно запишите это предположение, — приказал король. Он внимательно слушал все рассуждения. Его писцы зашуршали своими пергаментами. Архиепископ, стоявший рядом с ним, наклонился и посмотрел на короля.

— Сэр, это весьма интересная история, и нам следует опубликовать ее, — предложил он. Его живые темные глаза блестели от возбуждения.

— Наверное, народу будет занимательно узнать ее, — согласился Генрих. Он напомнил себе, что ему следует написать Его Святейшеству в Рим насчет кардинальской мантии для своего самого способного архиепископа.

— Ну что, милорды, нам следует покончить с этим призраком, чтобы наша королева смогла снова обрести покой, — добавил он своим высоким и несколько пронзительным голосом. Он встал, и ему накинули на плечи плащ.

— Я уже написал эрцгерцогу, сообщил ему о том, что мы узнали, и попросил его выгнать самозванца из Фландрии. Давайте оставим наших писцов, чтобы они подготовили сообщение для печатного станка, а мы перейдем в палату Совета. Прибыли свежие вести от их величеств из Испании. Мы должны обсудить важные вопросы брака нашего возлюбленного сына, принца Уэльского, с принцессой Екатериной Арагонской.

Он торжественно подал Елизавете руку и проводил ее из комнаты. Она увидела, как он ожил и даже походка его стала прежней — уверенной и какой-то пружинящей.

— Вы видите, что все повернулось так, как я вам об этом говорил. Всего лишь еще один глупый самозванец — сын очередного торговца, — насмешливо заметил он, когда они расстались.

Елизавета согласилась со здравым смыслом, который содержался в его словах, но ей от этого не стало легче. Когда она вместе со своими дамами шла по галерее к саду, она вдруг почувствовала, что из ее жизни что-то ушло. Как будто та безумная надежда, которая все еще теплилась у нее в душе, исчезла навсегда. Увидев сэра Вильяма Стенли и сэра Роберта Клиффорда, которые стояли в арке, она спросила:

— Что вы, джентльмены, думаете по этому поводу?

У них в руках были документы с королевской печатью, они были так заняты разговором и так внезапно замолчали при ее приближении, что Елизавета была уверена: они продолжали обсуждать Перкина Ворбека.

— Несмотря на свою уверенность, король правильно сделал, издав приказ, чтобы мы со своими людьми были готовы выступить в случае необходимости, — ответил ей сэр Вильям.

Он сообщил ей факты, но, собственно, на вопрос не ответил.

— А что думаете вы, сэр Роберт? — продолжала настаивать Елизавета, стараясь говорить спокойным тоном. — Вы же первый почти поверили самозванцу и находились некоторое время в его окружении.

Положение Роберта Клиффорда было весьма сложным: в это время он был в фаворе у короля, и ему нелегко было ответить на прямые вопросы королевы.

— Мне кажется, сведения, которые мы все выслушали со вниманием, верны, — осторожно ответил он. — Но мне также кажется, что тем, кто стоит за спиной этого молодого человека, сильно повезло, что они смогли отыскать мужчину, который так похож на членов вашей семьи.

Хотя это высказывание было именно таким, которое ожидает услышать королева, она гордо вздернула подбородок и потрогала ладанку, висевшую у нее на шее под платьем.

— Мне кажется, вы не правы! Как вы можете находить черты моего отца в сыне лавочника?

Сэр Вильям постарался смягчить неловкое высказывание Клиффорда — не зря он столько времени жил при дворе.

— Если бы кто-нибудь из нас действительно верил, что этот Перкин Ворбек брат Вашего Величества! — заявил он, похлопывая по бумагам ладонью. — И в то же время Ваше Величество должны быть уверены, что я никогда не подниму на него свой меч.

Елизавета покинула их с ощущением, что Клиффорд, порядочный и преданный им человек, не был уверен ни в чем и весьма озабочен происходившим. Ей было необходимо повидать свою тетку Маргариту Бургундскую, чтобы понять, что в ней сильнее — ненависть к Ланкастерам и вера в то, что этот Перкин действительно ее племянник. Елизавета хорошо относилась к тете Маргарите с детства и все годы с симпатией вспоминала ее.

Прошло лет десять с тех пор, как Маргарита Плантагенет видела Дикона в Англии, — когда ему было всего лишь восемь лет. По прошествии десяти лет, когда видишь взрослого мужчину, как можно быть уверенной, что это тот самый мальчуган? Могла ли быть в чем-то уверена она сама — Елизавета, а ведь она видела его несколько позже Маргариты Бургундской. Но она знала, что при виде его сердце подскажет ей настоящую правду. Кроме того, подлинный Дикон мог вспомнить такие мелочи, смешные и глупые события, о которых мог знать только настоящий Плантагенет. Но она не должна думать об этом. Почему она застыла здесь со слезами на глазах? Почему она постоянно вспоминает, каким милым был ее младший братик, как прелестно он улыбался? Дикон умер. Его задушили, бедного мальчика. И это был Дайтон или Форест — с их грубыми мускулистыми лапами.

В ту ночь ей снились Дикон и Нед, которые звали ее на помощь.

Просто сумасшествие, что она надеется снова увидеть Дикона в этой жизни! Конечно, Маргарита Бургундская, во что бы она на самом деле ни верила, действовала, как сестра умершего короля, Эдуарда Четвертого, обожавшая его. Она, кроме того, была ярой приверженицей Йорков. Только прошлым вечером Елизавета слышала, как ее муж диктовал письмо молодому эрцгерцогу Филиппу и жаловался, что ее бесконечная злоба имеет под собой почву. Казалось, Генрих не мог избавиться от убеждения, что во всем виновата Маргарита Бургундская, и она также виновата в том, что Ламберт Симнел утверждал, что он Уорвик.

«Она сама уже не может рожать, но произвела на свет взрослого самозванца, — диктовал он. — Разве она не должна быть благодарной всемилостивому Богу, что ее племянница Елизавета занимает такое почетное положение и ее дети унаследуют английский престол?»

Как всегда, Генрих четко обосновал все положения своего послания. Он был весьма сдержан и предпочитал заканчивать послание не угрозами, а просьбой. Хотя он вполне мог прибегнуть и к угрозам.

«Король Франции Карл выгнал самозванца, я молю Вас сделать то же самое», — в заключение написал он.

Хотя пятнадцатилетний эрцгерцог, по совету своего отца императора, написал, что, к сожалению, у него нет власти изгнать вдовствующую герцогиню и ее гостей со своей территории, Елизавета прекрасно понимала, что ее муж вскоре найдет средства, чтобы принудить его к этому шагу.

«И куда же пойдет бедный «парень из Турне?» — спрашивала она себя. И сразу же начинала жалеть, что подобные мысли приходят ей в голову.

Вскоре о существовании нового претендента на престол узнали все.

— Он высадился в Англии! — кричали люди. Некоторые из них настолько увлеклись, что орали во всю глотку: — Герцог Ричард вернулся домой!

Весь Лондон был в возбуждении! И двор тоже гудел от разных слухов. Потом по лондонскому мосту прогремели копыта лошадей новых гонцов, привезших свежие, более точные известия. Все стало глупой шуткой, что добавило уважения к Генриху, а Елизавета тайно сгорала от стыда. Оказалось, хотя небольшой флот Перкина, собранный с помощью денег доброжелателей за границей, несколько часов действительно стоял неподалеку от берегов Кента, и многие последователи Иорков молились за него и желали удачи, однако сам он не ступил на землю Англии. Он послал на берег для разведки небольшую группу людей, которые побывали в какой-то маленькой рыбацкой деревушке. Жители Кента, рьяно поддерживающие Тюдоров, прельстили их обещаниями пищи, крова и поддержки, а потом убили.

Деревенские убийцы позже объяснили, что «они верили, что Господь Бог и король Генрих помогут им и что сам король приедет к ним, если люди с суденышек высадятся на берег, и защитит их от возмездия!»

Но иностранные суденышки не стали мстить, а просто ушли прочь, навечно оставив в чужой земле тела несчастных разведчиков.

— Это показывает, что он не Плантагенет! — с отвращением заявила Елизавета.

Эта новая попытка была столь беспомощна, что все вскоре позабыли об испытанном шоке. Де Пуэб-ла, испанский посол, даже написал своему королю, который волновался по поводу шаткости трона Тюдоров, что подобные самозванцы лишь дают пищу для насмешек над ними. Но Генрих волновался больше своих подданных и приказал, чтобы наблюдение велось во всех портах. Он также отдал под суд своего гофмейстера. Против него не было никаких обвинений, кроме слов вельможи, что, если бы самозванец оказался настоящим сыном Эдуарда, он никогда не поднял бы меч против него. Но этого оказалось достаточным, чтобы осудить беднягу. Елизавета решила, что на них донес сэр Роберт Клиффорд, участвовавший в разговоре, и сделал он это из подлости или же чтобы обелить себя за прошлые грехи, когда он чуть не удрал из страны в стан самозванца. Она собиралась поговорить с мужем, но архиепископ Мортон объяснил ей, что они знают, как сэр Вильям обещал почти все свои богатства тлеющему огоньку в поддержку дела Йорков. И тогда она подумала, как, наверное, подумал и Генрих, что самозванец действительно сын короля Эдуарда, ее отца, но не герцог Йоркский…

Многие были возмущены, что такой человек мог быть лишен жизни из-за подобного пустяка. Тем более что король был таким милосердным… Однако другим было приятно сознавать, что ни семейные связи, ни высокие посты не могут спасти человека, если его подозревают в предательстве.

Елизавета незаметно наблюдала за мужем. Он стал еще более скрытным и начал стареть. Она понимала: какими бы сведениями ни обладал Генрих в качестве доказательства вины сэра Вильяма, ему было очень сложно подписать смертный приговор человеку, чье вмешательство в битву так помогло ему в Босуорте. Природная осторожность должна была предупредить его, что нельзя терять преданность отчима. Ну, а больше всего он не хотел огорчать свою мать и всю семью. Зачем же он сделал это именно тогда, когда ему была так нужна популярность? Елизавета размышляла. По своей натуре Генрих не был жестоким, он старался избегать насилия. Но страх может привести нормального и вполне уравновешенного человека к излишней жестокости. Можно ли было сказать, что, когда дело касалось престолонаследия, Генрих был не просто озабочен, а впадал в смертельный ужас?

Здесь были затронуты и его гордость, и так необходимая ему уверенность в своих силах. А развивающиеся хвастливые знамена с драконами должны были замаскировать ужасное чувство собственной неполноценности, какое испытывал этот человек, у которого не было ни прямых прав, ни личной привлекательности, чтобы владеть захваченной им короной…

Эта маскировка исключала симпатию и сочувствие, на какие Елизавета была готова. Она впервые подумала о том, что, может быть, сам Генрих совсем не уверен в том, что Перкин самозванец.

Жизнь продолжалась. Елизавета родила Генриху еще одну дочь. Девочка с самого первого мгновения жизни несла в себе радость. Они назвали ее Мэри. Хэри, ее брат, обожал сестренку. Мать считала, что если он станет играть с малышкой, это немного усмирит его шумный и несколько строптивый нрав. Дети составляли счастье Елизаветы. Артур большую часть времени проводил в Лэдлоу со своим учителем, и она гордилась его успехами в учении. Но в последнее время ее начало беспокоить его здоровье. И еще она старалась подготовить старшую дочь для будущего высокого положения, которое может прийти к ней после брака. Девочке нужно было несколько умерить свою гордость и надменность. А больше всего Елизавета старалась не испортить Хэри своей любовью, на которую он отзывался так сильно и безгранично.

Елизавета счастливо проводила время с семьей в Ричмонде или Гринвиче. Она мало видела Генриха, который постоянно уплывал на лодке в Вестминстер. Он работал больше любого из своих подданных: занимался флотом, старался контролировать и сдерживать опасную власть сильных баронов — запрещал им держать слишком большую охрану. Генрих старался повысить уровень жизни подданных и обеспечить процветание своей страны, налаживая торговые связи за рубежом. Он помогал организовывать путешествия такого известного мореплавателя, как Кэббот, чтобы открывать новые страны и новые рынки сбыта. Он проводил долгие часы в переговорах с де Пуэбла, испанским послом, торгуясь по поводу приданого и пытаясь договориться о браке по доверенности: он понимал, что Англия только выиграет от предполагаемого союза с Испанией.

Но долгое время их продолжали мучить претенденты на трон, выдававшие себя за потомков Плантагенетов. Они омрачали царствование Генриха! Никогда не забыть того вечера, когда после ужина они слушали музыкантов и прибыл гонец от северных границ, которому нужно было срочно увидеть короля. Пыльного и измученного, его ввели в зал, где он объявил, что Перкин Ворбек, которого наконец выгнали из Фландрии, так как торговля страдала из-за ограничений, введенных Генрихом, высадился в Шотландии.

После опубликования двух признаний по поводу убийства сыновей покойного короля в Тауэре и печатных листовок о родителях Перкина, весь королевский двор не мог прийти в себя от такой наглости.

Конечно, Эдинбург по расстоянию не был ближе к ним, чем Фландрия или Ирландия, но между ними уже не было защищавшего их моря!

— О чем думают шотландцы, когда Ваше Величество приложило столько усилий, чтобы заключить с ними долгосрочный мирный договор? — возмущался сэр Реджинальд Брей. Он приложил массу усилий, чтобы помочь Тюдорам материально.

В посланиях из многострадального города Бер-вика ясно говорилось, что Вербек высадился там по приглашению короля Шотландии Джеймса IV.

— Вы хотите сказать, что Джеймс относится к нему как к особе королевской крови?! — воскликнула Елизавета.

— Видимо, так, — ответил Генрих. Он продолжал держать в руках полученное письмо.

— Но Джеймс не станет делать этого просто чтобы позлить тебя!

— Мне тоже так кажется, особенно после разговоров о том, что он сможет жениться на нашей старшей дочери.

Елизавета поднялась с кресла, стоявшего у огня.

— Нет, нет, только Джеймс, — повторяла она, — не предатель. Несмотря на постоянные конфликты на границах, все считают Джеймса IV, короля Шотландии, одним из самых образованных людей в христианском мире. Она знала, что он легко цитирует латинские изречения, свободно говорит по-французски; он как знающий человек беседует о скоте и пашне со своими подданными на кельтском языке. — Он никогда не нарушит данного слова. Я всегда считала, что он станет нашим родственником, и мы будем гордиться им.

Она остановилась перед мужем и заговорила с ним без всяких обиняков.

— Генрих, разве вам не ясно, что если Джеймс признал его, то он явно считает, что Перкин — мой брат! Эта… мучительная неизвестность приближается к нашему дому.

Все сочувственно посмотрели на нее. Даже Генрих, казалось, понял, как она страдает, и постарался успокоить жену — на свой лад.

— Нет никакой неизвестности после того, как мы узнали новые сведения по поводу смерти ваших братьев. Мы располагаем исчерпывающими сведениями о происхождении этого самозванца. Кроме того, Джеймс никогда не видел настоящего герцога Йоркского. Почему же вас так волнует его мнение?

Когда Генрих стал расспрашивать курьеров, сколько солдат привел с собой Ворбек, он получил странные и путанные ответы. Все так поддались влиянию этого молодого человека, что казалось, для них не имело никакого значения, сколько солдат привел с собой самозванец, — на всех влиял его личный магнетизм. Можно успешно сражаться против определенного числа боевых судов, или всадников, или лучников, но где то оружие, с помощью которого можно победить обаяние личности!

Как сообщил гонец, осторожный король Шотландии, который только недавно обсуждал преимущества брака с дочерью Тюдора, принял протеже Маргариты Бургундской с большой долей сомнения. Он снова и снова расспрашивал его с истинно шотландской въедливостью и тем не менее, как и все остальные, убедился, что тот — настоящий Йорк.

Генрих продолжал обсуждение с Нортоном, когда они остались одни в его кабинете.

— Этот наглый молодой купец, как заложник, переходит из рук в руки всех суверенов, которые перебрасывают его друг другу. Он тот, кого они могут бросить на весы, чтобы осадить меня, когда им кажется, что я становлюсь слишком сильным, и чтобы подорвать нашу безопасность. Для них — настоящий или фальшивый — он бесценен. Им все равно, кто он, лишь бы он причинял нам вред и мутил воду.

— Настоящий только Уорвик, сын Кларенса, — напомнил ему Мортон. — Но он надежно упрятан в Тауэр.

Они так успокаивали себя до тех пор, пока Джеймс Шотландский не отдал замуж за так называемого герцога Йоркского свою прекрасную кузину Кэтрин Гордон.

Большинство придворных ничего не могли сказать по поводу этого странного маневра — они просто замерли от ужаса. Только стареющий Джаспер Тюдор смог собрать силы и выразить их мнение.

— Можно предоставить самозванцу охрану, как это сделал для хитрого политического маневра король Франции Карл, — заявил он. — Но нельзя себе представить, что кто-то отдаст свою родственницу королевской крови замуж за какого-то проходимца! Значит, он искренне верит, что молодой человек — настоящий сын Эдуарда.

Елизавета никогда не видела своего мужа в такой ярости. Кэтрин Гордон была и его кузина. Он еще больше обозлился, когда хитрый и уклончивый де Пуэбла под каким-то предлогом возвратился в Испанию: Фердинанд и Изабелла перестали обсуждать с Англией замужество своей дочери.

— Вот чего добился этот проклятый самозванец! — бушевал Генрих. Он тщетно пытался худыми руками пригладить свои жидкие волосы. — Его выходки мучают меня уже в течение более чем шести лет. Будет ли когда-нибудь конец этому?

— Разве вы не понимаете, Ваше Величество, что любой человек, посягающий на трон, таскает из огня каштаны для ваших врагов, да еще голыми руками! — Елизавета услышала эти слова из уст Мортона. — Они не боятся подобного риска, потому что, если этот маленький фламандский хвастунишка погибнет в каком-нибудь приключении, останется Уорвик, который находится в безопасности.

— Еще одна заноза у меня в боку! — тихо и задумчиво промолвил Генрих.

— Он, конечно, не блещет умом, и его отец был объявлен предателем, но, как вы думаете, не его ли существование заставляет Фердинанда и Изабеллу так долго колебаться?

Будущий кардинал был, безусловно, самым умным человеком в Англии. Он был и единственным, кому доверял Генрих.

— Мне кажется, — услышала Елизавета, — не будет никакого испанского брака до тех пор, пока жив Уорвик.

Генрих вздохнул, как смертельно усталый человек.

— Тогда мне придется схватить этого узурпатора, — сказал он. — Может, Господь Бог подскажет мне, как можно использовать его в моих целях.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В то время Елизавета не обратила особого внимания на слова, какие ей пришлось услышать, — было так много неотложных дел, о которых ей приходилось думать. Осенью Перкин и Джеймс, как того и ожидали, начали боевые действия против Англии. Хотя военные силы Генриха были в полной боевой готовности и эта вылазка вылилась лишь в стычки на границе — но никогда еще никто не сталкивался с подобной жестокостью во время боевых действий.

К отрядам Джеймса присоединились иностранные наемники Перкина. Было страшно видеть полностью разгромленные деревни. Сам Перкин обратился к Джеймсу от имени жителей Порт-Умберленда и уговорил его повернуть назад: он заявил, что сделал это из-за жалости к людям, которых считает своими подданными. У него хватило ума понять, что тем, что станешь жечь дома, не завоюешь народной любви! Подобная тактика могла удовлетворить лишь амбиции Джеймса — в результате он захватил столь желанный город Бервик. Однако подобные действия ни в коей мере не могли помочь ему самому проложить дорогу к желаемой короне.

Долгое время народ Англии жил в постоянном напряжении. Из северных городов доносились жалобы, что враг стоит у ворот. По всей стране в сумерках детей загоняли домой с криком: «Вот погоди, заберут тебя шотландцы!»

Как всегда, Генрих руководил всеми операциями и вернулся в Лондон с триумфом. Но — усталый и раздраженный. Помимо того что было потеряно множество человеческих жизней, военные действия очень дорого обошлись казне. Поэтому он сразу собрал в Вестминстере на Совет представителей городов, где они все проголосовали за предоставление ему ста двадцати тысяч фунтов для защиты от нападения Шотландии. Это прошло весьма легко, а вот следующего заема в сорок тысяч фунтов добиться было гораздо сложнее.

— Генрих всегда добивается, что ему оплачивают его войны, — с восхищением хихикал его остроумный Джаспер: это была его последняя шутка перед смертью. Те же, кто остался в живых, не были слишком довольны исходом дела. Архиепископ Мортон и сэр Реджинальд Брей не только заставили своих подчиненных собирать деньги, обходя дом за домом и высасывая средства из каждого города, — они так старательно и изворотливо принялись за дело, что всем стало казаться, что в сундуках короля появились лишние деньги, — гораздо больше сумм, необходимых для ведения боевых действий.

Опять стаЛа падать популярность Генриха. На западе Англии жители Корнуэлла просто отказались давать деньги. Они жили в отдалении от остальной Англии и им было наплевать на то, что происходило в других краях. Они посчитали, что и без того тяжелая жизнь станет еще хуже, если они станут платить за то, о чем подчас и не слышали. «Небольшие волнения шотландцев? Они вскоре успокоятся сами собой. А мы, работающие под землей в оловянных рудниках за гроши, не станем делиться с королем с таким трудом заработанными деньгами», — говорили жители Корнуэлла.

Юрист Флеммок еще сильнее подогрел их недовольство, объявив все налоги незаконными. Кузнец из Бодмина Майкл Джозеф возглавил процессию из своего города через Девон в Сомерсет с наточенными вилами и серпами. Из Уэльса людей повел лорд Одли — кого также задавили налогами. Он вел их через Солсбери и Винчестер прямо в Лондон. Недовольный люд присоединился к колоннам по пути.

Генрих, чье внимание было занято подготовкой армии, которую он направлял на север, чтобы отомстить шотландцам, не ожидал народных волнений. Но он сразу же отреагировал на эти выступления, отозвав основные силы армии для защиты Лондона, и сам возглавил эти отряды. Он отослал к границам с Шотландией небольшие отряды, чтобы в случае чего защитить рубежи. Эти отряды возглавлял родственник Елизаветы граф Суррей.

Жители Корнуэлла сражались храбро. У них было лишь старое оружие, чтобы противостоять новым пушкам Тюдоров. Но они приводили в смятение жителей Лондона, выпуская стрелы невероятной длины. Лондонцы были в ужасе, когда с городских стен видели у ворот города целую армию. Сначала они решили, что на столицу напал Перкин Ворбек, — это было самое настоящее нападение. А вскоре это можно было назвать отступлением короля, — Генрих вынужден был обещать снизить налоги.

Елизавета прекрасно понимала, что это лишь толпа недовольных с запада. Она смотрела на нее с высоты Блекхита и пыталась представить, как бы чувствовала себя, если бы внизу был ее настоящий брат Ричард. Ее милый брат, пытающийся разбить стены Лондона, где жила она и ее дети. На чьей стороне оказалась бы сама Елизавета? В первый раз она полностью осознала, что признание права одного станет лишением права другого. И в первый раз робкая надежда, всегда теплившаяся в ее сердце, превратилась в страх.

Как бы она ни мечтала увидеть своего младшего брата живым, она теперь в глубине души не желала, чтобы Перкин оказался Диконом. Ее здравый смысл уже давно убедил ее, что этого не может быть… Или не должно быть?

Только гораздо позже она узнала, как это было важно. Когда Одли казнили на холме Тауэр, а Флеммок и Майкл Джозеф были повешены в Тамберне, Генрих простил жителей Корнуэлла и отослал их домой. Он не стал с ними расправляться так же жестоко, как это делали люди Перкина с попавшими к ним в руки сторонниками Тюдоров. Но король жестоко расправился с последователями Перкина в Кенте. Сами жители Корнуэлла говорили, что они не слишком боялись его, потому что, если бы он вздумал вешать тех, кто протестовал против излишне высоких налогов, ему пришлось бы перевешать всех! Но он воспользовался возможностью и освободил их от всех запасов, которые они ухитрились накопить. Он содрал с них все — и так наказал их за неповиновение. Но как только они возвратились в свои отдаленные края и Перкин высадился там, они приветствовали его в качестве своего спасителя, собрались вокруг него и в Бодмине провозгласили его королем.

Они подошли к Эксетеру, их было около трех тысяч. Но Эксетер был процветающим городом — стать таким ему помогла поддержка Тюдором торговли — и поэтому отверг их. Если бы Перкин высадился на месяц или два раньше, ему бы повезло больше. Сейчас же не осталось того энтузиазма, который помог ему подойти к стенам Лондона. Генрих, услышав, что человек, который столько времени отравлял ему существование и из-за которого он провел столько бессонных ночей, уже в Англии и даже осадил один из главных городов, оставил все и поспешил на запад с армией, какую только смог собрать.

Перкин сжег ворота Эксетера, но не смог войти в город и повел солдат в Таунтон, будучи готовым сражаться за Лондон. Граф Девонширский, женившийся на сестре королевы Кэтрин, стал защищать Тюдоров. Он призвал на помощь всех из рода Куртене в Девоне, чтобы они помогли ему окружить небольшую армию Перкина, пока не прибудут силы короля. У самозванца не осталось никакой надежды, и Перкин смог удрать лишь с небольшой группой всадников. Он укрылся в аббатстве Боле в Гэмпши-ре. Генрих был рад такому обороту дел, презентовал храброму городу Эксетеру свой меч и сразу же взял в кольцо Боле.

— Наконец-то, — сказал он Томасу Стеффорду, который прибыл в Эксетер вместе с ним, — в моих руках окажется этот европейский парень, который таскал для других из огня каштаны!

— Но ведь этот червь прячется в аббатстве, — вздохнул мэр Эксетера.

— Ради мира в королевстве Папа должен позволить Вашему Величеству силой вытащить его оттуда, — заметил Стеффорд.

— И потом Ваше Величество может казнить его и разделаться с ним навсегда, — радостно поддержал его граф Девонширский.

— И тогда правда уйдет вместе с ним в могилу, — заметил Генрих, чуть заметно растянув тонкие губы в улыбке. — Нет, смерть для него — слишком легкий выход. В течение шести лет он отравлял мне жизнь, обманывая половину Европы. Сам по себе он ничего не представляет, но ему давали деньги и людей из-за его наглых притязаний. Нам больше не нужны легенды об Йорках в нашей Англии Тюдоров! Я заставлю его признаваться снова и снова перед верными мне людьми и перед теми жалкими дураками, которых он так ловко провел. Нам говорили о нем, что он чувствительный и самолюбивый парень, — продолжал он более спокойно. — Он заплатит за все зло, которое нанес Англии, если мы выставим его смешным. В свое время мой дядя Джаспер — упокой, Господи, его душу — сказал, что насмешка — это самое верное и сильное оружие!

Генрих, несмотря на свой гнев, не стал делать из Перкина Ворбека мученика так же, как не сделал страдальца из Ламберта Симнела.

— Дайте ему приличную лошадь, и пусть едет в конце нашей процессии вместе с нами в Лондон. Ему не станут прислуживать, но не будут и унижать, — распорядился Генрих и спросил: — Кто-нибудь из вас слышал что-нибудь о моей кузине Кэтрин Гордон?

— Говорят, он сразу же поместил ее на маленьком скалистом острове, недалеко от Корнуэлла, который называется Гора Святого Мишеля. Он это сделал еще до начала военных действий, — сказал Томас Стеффорд.

— Если он так поступил, то это единственное, что говорит в его пользу, — заметил Генрих. — Узнайте, не беременна ли она, спаси ее Бог, иначе мы никогда не закончим с этим делом. Потом отправьте ее с приличным конвоем по другой дороге в Гринвич. Там ее утешит доброта нашей королевы.

Генрих позаботился, чтобы Елизавета была в Гринвиче, когда Перкина доставили в Лондон. Он сказал, что сделал это, чтобы она меньше страдала, потому что — он знает — одно время она сомневалась, не был ли бродяга ее настоящим братом. И поэтому, она не видела, как он, беззащитный, ехал по Лондону, и толпа швыряла в него гнилые овощи и бешено вопила, следуя за ним по пятам.

Конечно, теперь не оставалось никакого сомнения в том, что он не сын Эдуарда, потому что, хотя слуги Генриха не прикасались к нему, он должен был читать свое признание — и не раз, а много, много раз. Он читал ту же биографию, которая была напечатана по приказанию Генриха и разослана по всей стране. Там перечислялись основные факты его короткой жизни, переезды из одной страны в другую и приводились подробности его низкого происхождения.

Елизавета была рада, что находится вне Лондона, потому что, когда слышала, как люди смеются над ним, испытывала стыд, как это бывает, когда понимаешь, что человек, в которого верил, оказался не тем, за кого ты его принимал. Она была добра в Кэтрин Гордон и старалась ее уверить, что после того, как схлынет весь шум, Перкин сможет спокойно жить где-нибудь в Вестминстере, и свобода его будет ограничена только запертыми дверями его апартаментов и двумя часовыми у дверей. Это стало триумфом милосердия Тюдоров. Но Елизавете пришлось проявить твердость, когда Кэтрин решила, что они стали родственницами, и каждый раз вся замирала, когда прелестная шотландская девушка, говоря о своем муже, называла его Ричардом. Ее никто не смог переубедить, и королеве пришлось запретить ей упоминать в разговоре его имя.

Вскоре все радовались возвращению графа Суррея из Шотландии, и сестра Елизаветы Энн горячо приветствовала мужа. Он сообщил, что сражений почти не было, Джеймс предпринял только одно наступление — на Бервик. Но граф отказался сражаться с ним, так как Бервик принадлежал королю, а не ему. Притязания Перкина были пресечены, и Джеймс волей неволей был настроен более мирно. Генрих, как всегда, стремившийся к согласию и процветанию, воспользовался этим, чтобы заключить долгосрочный мирный договор между двумя странами и устроить брак своей дочери Маргариты с красивым и талантливым Джеймсом. С прибытием графа Ботвелла, приготовлениями к браку по договоренности и подготовкой приданого для дочери Генрих уже не мог больше удерживать Елизавету вдали от Вестминстера.

— Мы, Тюдоры, вскоре станем властителями всего мира! — радостно восклицала она, находясь в окружении своих сестер.

— Мы, Тюдоры! — передразнила ее Сесиль, приехавшая в Лондон на торжественное событие. — Слушай, Бесс Плантагенет, мне кажется, ты по-настоящему начинаешь гордиться этой династией из Уэльса, путь которой к трону проложила ты сама! Ты в этом в новом пурпурном бархате похожа на боевое судно, распустившее паруса. Твои дети подросли, вступают в брак и начинают завоевывать мир!

— Она прекрасно выглядит, — заметила Энн, которая начала поправлять вышитые жемчугом крылья головного убора сестры, отчего красивое лицо Елизаветы стало еще прекраснее.

— Ты должна признать, что и сам Тюдор будет хорошо выглядеть в королевской мантии, как отец невесты! — засмеялась Елизавета. — Сейчас Генрих находится на вершине власти. Он заслужил это — ведь он так много и упорно работал для достижения своих целей. Я рада за него. Ему пришлось совсем не легко, Сесиль, и теперь он доволен, что наша Маргарита станет королевой Шотландии.

Елизавета подошла к окну, ее великолепный шлейф тянулся за ней. Она широко развела руки, как будто стараясь показать, что на душе стало легче.

Ее голос звучал задумчиво и умиротворенно, когда она продолжила:

— Вспоминаю страшные дни, когда было так же неспокойно, как во время войны Алой и Белой розы. А теперь, дорогие мои, вы только представьте, что это значит: одна дочь стала королевой Шотландии, маленькая прелестная Мэри, возможно, когда-нибудь станет королевой Франции, а Артур женится на богатой испанской принцессе.

Хотя ее дети уже подросли, самой Елизавете исполнилось только тридцать пять. Она оставалась красивой и стройной, и ей так хотелось иногда подурачиться. Она повернулась и посмотрела на них, широко расставив руки, как когда-то делала, когда они все были маленькими и она хотела в чем-то убедить их.

Они добродушно посмеялись над ней и были очень рады ее прекрасному настроению.

— А что ты скажешь насчет Хэри — он же твой любимчик? К каким высоким целям ты готовишь его? — спросила Энн, которая была весьма проницательна.

Елизавета сразу же стала заботливой мамочкой.

— О Энн, ты не должна так говорить! У матери не должно быть любимчиков, — запротестовала она. — Боюсь, король до сих пор не договорился о выгодном браке для него. Конечно, он второй сын, и с тех пор как Генрих стал таким религиозным, он подумывает о том, что надо готовить Хэри для служения церкви.

Ее сестры расхохотались.

— Хэри станет священником? — Они не могли серьезно говорить об этом. Заплатка, который потихоньку присоединился к ним, надел себе на голову кубок, церемонно сложил кончики пальцев и закатил глаза к небу, карикатурно представив принца Хэри с тиарой на голове.

— Пойдемте, посмотрим наряд Маргарет для свадьбы по доверенности. Это сейчас главное, — предложила Елизавета, беря Сесиль за руку. — Сейчас у нее портнихи и модистки.

Маргарита Тюдор стояла посреди комнаты. В новом прекрасном наряде она казалась еще совсем ребенком. Вокруг нее суетились дамы.

— Она еще слишком юна, чтобы ехать к Джеймсу, — прошептала Елизавета. Ее растрогали свежесть и невинность дочери.

— Кажется, прошло так мало времени с тех пор, как ты сама стояла здесь и примеряла свое свадебное платье, — шепнула ей Сесиль. Они, улыбаясь, посмотрели друг на друга, — обе ничего не забыли.

— Боже, как же я страдала тогда! — сказала Елизавета.

— Страдала?

— Ну да, из-за того глупого дофина.

— Это был твой настоящий свадебный наряд. Я хочу сказать, что у тебя так и не было другого, — проницательно заметила Сесиль. — Разве я не права?

Елизавета грустно покачала годовой.

— Был кто-то, кого я могла полюбить.

— Том Стеффорд? — спросила Сесиль полушепотом.

Елизавета отошла в сторону и не ответила. Чтобы скрыть выступивший на щеках румянец, она наклонилась и стала рассматривать розы, вышитые на шлейфе дочери. Маргарита поняла, что мать и тетка пришли посмотреть на нее. Ей уже надоело смирно стоять в булавках, она устала от примерок.

— Тетушка Сесиль, как вы считаете, я красивая? Граф Ботвел будет доволен мною? — спросила она, возвышаясь над головами нагнувшихся мастериц. — Я так рада, что лорд Уэльс разрешил вам присутствовать на моей помолвке. Но вам следовало приехать пораньше, когда весь Лондон гудел от прибытия Перкина Ворбека!

— Бесс, ты его видела? — спросила Сесиль.

— Нет, я только что приехала из Гринвича.

— Мне кажется, никто из нас не хочет его видеть! — заметила Энн, гордо встряхнув хорошенькой точеной головкой.

— А я видела его! — радостно завопила Маргарита, вылезая из облаков атласа, которые скрывали ее разлохмаченную головку.

— Ты его видела? — удивленно переспросила королева. — Где?

— Из окошка маленькой приемной перед кабинетом короля. Окно выходит в огороженный стеной садик, где обычно прогуливаются монахи. Перкину Ворбеку разрешают там гулять. Я его видела, когда ходила подписывать свой брачный документ. Секретарь сказал мне, что отец иногда тоже стоит у окна и смотрит на Перкина.

Если Маргарита желала поразить своих родственников, то она полностью достигла своей цели. Королева не могла себе позволить интересоваться, как же выглядел самозванец, но она была рада, когда одна из ее сестер спросила об этом.

— О, он очень обыкновенный, — надменно заметила Маргарита. — Светловолосый, стройный молодой человек в простой одежде, какую носят купцы. Я не видела на нем следов побоев, и он не выглядел пристыженным. После всех бед, которые он нам причинил, мне кажется, отец должен был приказать высечь его в Вейберне.

— Король, ваш отец, знает, что нужно делать, — резко прервала ее Елизавета. — Тебе не следует забывать, что твой будущий муж не так давно был лучшим другом Перкина Ворбека!

Слова дочери расстроили ее.

— Как вы думаете, почему Генрих наблюдает за ним? — спросила она сестер, когда они возвратились в ее комнаты.

— Мне кажется, это простое любопытство, — Сесиль пожала плечами.

— Кто бы он ни был, но этот Перкин заставил нас всех поволноваться!

— Генрих мне напоминает кота, который сторожит пойманную мышку, — рассуждала Елизавета. Она слишком хорошо знала своего мужа. — Иногда мне кажется, что лучше было бы, чтобы он казнил его. Генрих даже не пожелал унизить его. Мне интересно, чего же он ждет?

Сесиль расстроенно посмотрела на нее.

— Бесс, ты что, опять думаешь, что он может быть Диконом? Даже после того, что рассказал этот ужасный Тайррелл?

— Нет, нет, конечно, нет! Но все равно мне бы хотелось увидеть его. Хотя бы один раз…

После того как Сесиль ушла к мужу, Елизавета остановилась у окна. Она смотрела, как клубятся летние облака, освещаемые садившимся солнцем. Приближалась гроза, вечер был душным, и что-то давило на Елизавету. Ей нужно было позаботиться о развлечениях для гостей из Шотландии, но ее мысли были далеко от помолвки дочери. Она снова начала думать о том, что с легкомыслием и жестокостью молодости рассказала им Маргарита.

«Почему все, кроме меня, могут видеть Перкина? — подумала Елизавета. — Его видела, наверное, половина населения Лондона. Мне никогда не запрещали смотреть на Ламберта Симнела! Я видела его каждый день и в кухне дворца, и когда мы ездили на охоту с соколами. Почему Генрих так старается удержать меня подальше от Вестминстера?»

Разразилась гроза, она яростно отбушевала и ушла прочь. Земля набралась свежих соков, и утро брака ее дочери Маргариты стало безоблачным и ясным. Елизавета старалась с радостью выполнять свои приятные обязанности матери невесты, но в глубине ее сознания шевелилась одна абсурдная мысль: следует попросить Генриха, чтобы тот разрешил ей увидеть Перкина. Но даже когда гости разошлись, она не смогла заставить себя сделать это. Он станет смеяться над ней, а то и просто откажет в ее просьбе. Если он откажет, она будет твердо знать, что сам Генрих ни в чем не был уверен. Он боится, что она, как и ее тетка Маргарита, узнает Дикона!

И снова зажегся огонек надежды, который, как ей казалось, уже давно угас в ее сердце.

Вечером, после возвращения с церковной службы, она прошлась со своими дамами мимо старой стены в сад. Елизавета на секунду остановилась и позвала одну из дам, чтобы та поправила ей застежку туфли, а сама в это время внимательно посмотрела на замок железной калитки. Двое вооруженных солдат, увидев королеву, поспешили к ней и вытянулись. Она поняла, что это, наверное, охрана Перкина. На поясе одного из них она увидела тяжелый железный ключ от калитки. До появления королевы они сидели на бревне возле калитки и играли в кости.

Вернувшись во дворец, она увидела, что король и жених по доверенности ожидают ее. Граф пришел, чтобы попрощаться с ними. Он отбывал утром. Граф поспешил уверить Елизавету, что его король будет очень счастливым человеком.

— Но ему иногда придется проявлять характер, — задорно засмеялась королева. — Мы весьма довольны этим союзом, но нам приятно, что наша дочь сможет побыть с нами еще год или два!

— Если Маргарита иногда ведет себя слишком надменно, это происходит из-за того, что то высокое положение, которое она неожиданно заняла, для нее еще непривычно, — поспешно заметил Генрих. Он не терпел, когда критиковали его старшую и любимую дочь. — Мне кажется, что после таких волнений ей лучше всего вместе с королевой завтра же уехать в тишину Ричмонда.

Елизавета быстро взглянула на него.

— Завтра? — невольно переспросила она.

— Я прикажу, чтобы для вас приготовили лодку. Но Елизавета решила, что не поедет завтра. Она

должна сначала кое-что сделать, даже если ей придется ослушаться короля.

— Если Ваше Величество позволит нам, мы поедем послезавтра. Мы привезли с собой столько вещей — моих и детей, нам нужно еще некоторое время, чтобы все подготовить. И мне так хочется провести немного времени с Артуром, прежде чем он снова уедет в Лэдлоу, — начала перечислять причины Елизавета.

Она никогда не перечила ему, кроме того, при разговоре присутствовал гость, так что Генрих не мог отказать Елизавете в такой разумной просьбе.

— Хорошо, вы уедете послезавтра, — согласился он. Он был вполне спокоен, но Елизавета поняла, что он не позволит ей и дальше откладывать отъезд.

Елизавета подсчитала, что у нее есть двадцать четыре часа. Она провела несколько из них, лежа без сна. «Он может изменить свои планы и убить Перкина, и я никогда не увижу его, — думала она. Но кто может помочь мне? Наверное, среди тех, кто так легко дарит мне комплименты, найдется хотя бы один, кто поможет мне в такой… мелочи».

Она начала перебирать всех придворных мужчин, но вскоре поняла, что ни один из них не станет рисковать ради нее, боясь впасть в немилость у короля. Она подумала о Томасе Стеффорде, но он уже женат и служит сейчас королю! Однако должен же быть кто-то среди ее людей, кто сможет что-то сделать для нее. Кто-то из королевских слуг, кто захочет ей услужить. Под утро она вспомнила, что есть человек, который сказал, что сделает для нее все. Все, что она пожелает.

Елизавета встала рано и пошла покормить попугая, которого ей подарил лорд Стенли. Она сразу же начала громко жаловаться, что птица заболела, и решила послать за главным сокольничим короля.

— Конечно, госпожа, — хором заявили ее дамы. — Он так хорошо управляется со всеми птицами.

Симнел сразу же пришел, несмотря на то, что кто-то из важных персон в то утро собирался на соколиную охоту.

Он стоял перед ней, держа в руках кожаную с перьями шапку, и роза Тюдоров была прикреплена к короткой кожаной куртке. Он казался таким крепким и надежным! После того как она приказала ему посмотреть попугая, ей удалось на несколько мгновений остаться с ним наедине. Он не стал задавать ей ненужных вопросов, не стал заверять в своей преданности. Он стоял с птицей в руках, готовый служить своей королеве.

— Мне нужно попасть в этот маленький огороженный садик между двором и аббатством, — сказала она, пока они стояли рядом с позолоченной клеткой. — Но калитка там заперта.

Несколько секунд он, казалось, видел только ярко раскрашенное крыло, которое ощупывал своими ловкими пальцами.

— Когда Ваше Величество сможет прийти туда? — спросил он.

— Через час, — шепнула королева.

— Калитка будет открыта, — вот все, что он сказал.

Такая преданность ошеломила ее.

— Симнел, ты рискуешь многим, — предупредила она. — Тюдор не станет прощать дважды!

— Мадам, жизнь полна риска! — весело заметил он, осторожно возвращая попугая в клетку.

— Если вы будете накладывать каждый день на крыло немного мази, которую я пришлю вам, мне кажется, что у Вашего Величества не будет причин для беспокойства, — добавил он громко, как раз в то время, когда ее дамы вернулись, выполнив поручение, которое королева придумала для них. Он низко поклонился своей госпоже. Его шапка с перьями снова была у него в руках, и Симнел направился к двери.

— Один из любимых соколов короля улетел, — объяснил он свою спешку. — Мне нужно поторопиться.

— О Симнел! — с симпатией пожалели его дамы.

— Я скоро найду птицу, миледи! — уверенно сказал он. — Она могла залететь в сад какого-нибудь дома или перелетела через стену садика. Но никто не откажет в помощи, чтобы поймать птицу короля!

Он обладал таким приятным характером и к нему все так хорошо относились, что королева не сомневалась, что ему все пойдут навстречу. Даже те два охранника, которых она видела.

— Сколько времени это займет у вас, Симнел? — скрывая волнение, спросила она.

— Ровно столько, сколько потребуется, чтобы убедить от имени короля отдать мне ключи. И конечно, — добавил он с усмешкой, — мне сначала нужно еще раз проверить, что сокол действительно улетел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

В маленьком, окруженном стеной садике было очень тихо. Там щебетали птицы, которые летали между сильно разросшихся кустов и храбро прыгали по траве среди маргариток. Воздух был напоен ароматом цветов жимолости, а высокие стены заглушали звуки.

Елизавета закрыла за собой тяжелую калитку. Она почувствовала, что из реальной жизни попала в мир мечты. Тепло и спокойствие окутали ее, и казалось, время остановилось. Но ей следовало торопиться. Она шла по заросшей тропинке и вдруг поняла, что бежит. Ее дыхание стало учащенным. Тяжелые юбки зацепились за сучья, и паутина, еще мокрая от росы, легко облепила ее пальцы. Елизавета ни на что не обращала внимания — она так долго ждала этой встречи! С кем же ей придется встретиться? «Все так похоже на тот день, когда я пошла в кухню посмотреть на Симнела, — уговаривала себя Елизавета, углубляясь в сад. — Этот самозванец Перкин посмотрит на меня, и мое сердце не отзовется ему — как не отозвалось оно тогда при виде Симнела. И снова испытаю разочарование и боль, как будто меня ранили острым ножом. Но излечусь от иллюзий!»

Когда тропинка повернула, она вдруг увидела его. Это было так неожиданно, что королева резко остановилась и прижала руку к бьющемуся сердцу. Он стоял в ярком утреннем свете. Его стройная фигура четко вырисовывалась на фоне освещенной солнцем стены. Лучи играли на его золотистой голове, склоненной над книгой. На этот раз она так легко не излечится. Это вполне мог быть Дикон, ставший красивым молодым мужчиной.

«Нет ничего удивительного, что они все верили ему», — подумала Елизавета.

Ей показалось, что она произнесли это вслух, потому что он повернулся и посмотрел на нее. Какая-то важная дама в зеленом с золотом наряде пристально смотрит на него и нарушает его одиночество. Может, он и был удивлен, но у него хватило выдержки не показать ей этого. Он сделал несколько шагов, чтобы вежливо приветствовать ее.

— Мадам, утро было таким прекрасным, но ваша красота сделала его совершенно невероятным! — сказал он с радостной улыбкой. — И сейчас…

Стало ясно, что он не узнал ее. Елизавета подошла к нему поближе и посмотрела ему прямо в лицо. Наверное, ее пристальный взгляд выдал ее или же дорогие старинные украшения, бывшие на ней, помогли раскрыть тайну. Его ум был быстрым, как ртуть.

— Но сейчас я чувствую себя дома… — мягко перевел он речь на другое. Он протянул ей навстречу свои красивые руки.

Она даже не могла себе представить, что будет смотреть на него, ни в чем не уверенная. Перед ней было лицо не мальчика, но мужа. Свежая кожа слегка обветрилась под лучами солнца, гладкая кожа подбородка и щек, несомненно, загрубела от бритья. В нем чувствовались осторожность, некоторая развязность и ранее не присущая ему жесткость. Только рот оставался таким же нежным, каким был у Дикона. Но ведь и он тоже испытывал неуверенность и поэтому вел себя подобным образом! Но кто бы он ни был, у него было преимущество перед нею, потому что он мог видеть ее портрет недавно в доме Маргариты Бургундской. Елизавета отвела свои руки — она непроизвольно протянула их ему, когда он начал ее приветствовать.

— Вы человек по имени Перкин Ворбек? — спросила она.

Он на секунду отвернулся от нее, чтобы положить книгу на каменную скамью и успокоиться. В это время, вероятно, он решил противоречить ей.

— Или Осбек, — он пожал плечами, как будто это весьма забавляло его. — Все никак не могут решить, как же меня называть. А вы, госпожа, — заметил он, низко кланяясь ей, — видимо, королева Елизавета.

— Я пришла, чтобы посмотреть, как вам здесь живется, — солгала она. — Как обращаются с вами.

— Это так любезно с вашей стороны! Но мучения не так страшны для меня, — сказал он, беря плащ и расстилая его для нее на каменной скамье. Не окажете ли мне честь, Ваше Величество, и не присядете ли здесь на скамье?

У Елизаветы дрожали руки и ноги. Она не могла отказать ему в этом, если бы даже и хотела. Она с благодарностью села в тени старого шелковичного дерева.

— Наверное, вам было трудно пережить крики ненависти, насмешки и тот мусор, который швыряли в вас?

Он нахмурился, и Елизавета решила, что ему было легче пережить сам факт его травли, чем то, что она знает об этом. Было ясно, что его гордость задета. Он свободно стоял перед ней и рассказывал о том, как относится к жизни.

— В такие моменты следует думать о чем-то ином, — сказал он. — О поющем жаворонке, о том, как плохо держится в седле человек, который едет перед вами. Или же вспоминать о любимой женщине!

— И что, это помогает?

Голос королевы был низким и тихим, ей было так жаль его.

— Воображение всегда помогает подняться над реальностью.

— Да, вы никогда не страдали отсутствием воображения!

— От вашего воображения пострадало так много людей, — резко заметила Елизавета.

Он жестом показал, что жалеет об этом. Елизавета опять оттаяла.

— Но когда вы читали ваше признание вины и они так издевались над вами?..

— Именно тогда я понял, что стоит придерживаться их тактики, — ответил он, с явным удовольствием заговорив на эту тему. — Это же не мое признание. Но даже если все было бы так, то нужно было играть в их игры и медленно отходить назад. И еще показывать всем, как все это забавно и смешно. В жизни не обойдешься без юмора и хитрости. Ваши люди в Лондоне больше всего любят посмеяться и пошутить. Уверяю вас, я стал таким опытным в подобных делах, что даже думаю: может, мне следует использовать свое заточение и написать книгу для моих несчастных последователей — «Ораторское искусство после применения тухлых яиц. Интересные высказывания человека, закованного в колодки»?

— Прекратите!

Он улыбнулся ей и стал похож на Дикона из ее воспоминаний.

— Но почему это вас волнует? — спросил он. Он начал поддразнивать Елизавету, притворившись удивленным.

— Потому что вы напоминаете мне…

— Ага. — Он сразу же стал очень серьезным, но не стал продолжать расспросы.

Уходило такое дорогое для нее время. Ей нужно было о многом расспросить его и расставить слишком много ловушек.

— Расскажите мне о моей тетушке, герцогине Бургундской, — потребовала она.

— Она в добром здравии и просила передать вам привет от нее.

— Значит, она предполагала, что вы станете искать встречи со мной?

— Но я же вижу вас, — напомнил он.

— Но совсем не так, как вы с ней на это надеялись.

— Для герцогини это будет большим разочарованием, — признался он. — Она была так добра ко мне.

— И вы ее обожали.

Иллюзия прежнего Дикона была настолько сильна, что она с трудом удержалась, чтобы не добавить: «Вы обожали ее и раньше».

— Я был ей очень благодарен, но я не люблю, когда мною кто-то командует. Ее Высочество старалась держать меня в жестких рамках. И она весьма мстительна. Особенно по отношению к Тюдорам.

— Мне кажется, это она научила вас английскому языку.

— Упаси меня Боже! — воскликнул он и расхохотался совсем как мальчишка. — Она говорит с жутким акцентом.

Его английский был прекрасным, чистым, как холмы Англии.

— Но она все рассказала вам о нас! Назвала наши имена, описала все наши приметы, нашу внешность, наши манеры и привычки, чтобы вы были полностью знакомы с нами. Она рассказала вам о короле Эдуарде.

— В этом не было необходимости, поверьте. Я прекрасно помню своего отца.

— Жана де Ворбека, купца из Турне?

— Если вам будет так угодно!

Непонятно почему, его спокойная уступка разозлила ее больше, чем его гордость.

— Почему вы так спокойно повторяете все, что вам говорят? Я понимаю, что у вас нет и не было выбора здесь, когда король заставлял вас делать все это. Но сейчас, со мной?

Его улыбка была спокойной и приятной.

— Я не достиг своей цели, и убеждать вас в чем-то было бы неправильно с моей стороны.

— Вы хотите сказать, — она быстро подхватила его мысль, — что, пока стоит вопрос о наследовании власти, всегда будет выбор: или мой сын или вы?

— Так как мне ничего не удалось, то, значит, это будет ваш сын.

Наглость, с которой он старался успокоить ее, просто разъярила Елизавету. Она подумала: «Может, он отказывается говорить о праве на престол, чтобы я не стала расспрашивать его?»

— Как вы можете сделать что-то, что повредит моему сыну? Неужели кто-то серьезно поверит, что вы Плантагенет? Мужчины из нашего рода никогда не уговаривали своих союзников отступать. Они боролись, как это сделал Ричард III при Босуорте, или же выезжали вперед перед разъяренной толпой, как сделал Ричард II во время крестьянского восстания.

Его щеки побагровели.

— Никому из них не пришлось увидеть свою землю такой разоренной, и они не видели, как иностранные солдаты насиловали английских женщин, — ответил он.

«Как он умеет изворачиваться», — подумала она и уже решила, что он самозванец и поэтому лжет, когда он внезапно опустился перед ней на колени. В нем не было никакого притворства, никакой позы, он был удивительно искренним.

— Я умоляю вас, расскажите мне о моей жене. Я слышал, что она находится у вас, — попросил он.

— С ней все в порядке, — ответила Елизавета, глядя в его взволнованное лицо. Она подумала — какой же он, наверное, великолепный любовник. — Я не стану утверждать, что она счастлива, но к ней хорошо относятся.

— Все говорит, что вы самая добрая королева во всем христианском мире, — благодарно воскликнул он, наклоняясь, чтобы поцеловать руки, лежащие у нее на коленях.

Несмотря ни на что, она была довольна, услышав подобный комплимент. Ей так хотелось коснуться склоненной головы.

— Легко быть доброй к вашей жене, — с улыбкой сказала она.

— Она покинула все, чтобы следовать за мной. Она такая же милая, как вереск на холмах Шотландии, — заметил он. — Вы не можете сказать ей, что видели меня, что у меня все в порядке? И передайте ей мою немеркнущую любовь…

Елизавета освободила свои руки из его рук. Она прервала его, чтобы он понял свою бестактность.

— Как я могу кому-то сказать, что приходила сюда? — напомнила она. — Вам что, непонятно, как я рисковала, придя сюда?

— Конечно, вы правы. Я просто забылся! — согласился он, поднимаясь с колен.

Она увидела, как помрачнело его выразительное лицо, и поняла, как трудно отказать ему в его просьбе, — именно так бывало по отношению к ее младшему брату.

— Завтра она поедет со мной в Ричмонд. Я постараюсь хотя бы слегка утешить ее, — почти пообещала она.

— Бесс… Мадам… я хочу заключить с вами сделку, — начал он.

Елизавета подумала, что он прекрасный актер: эта обмолвка во время серьезного заявления!..

— Если вы будете добры к Кэйт, я буду продолжать играть роль Ворбека. Я так многим ей обязан… А теперь и вам…

— У вас нет иного выбора, — заметила Елизавета. Она старалась говорить с ним холодным тоном. — Король заставил вас признать, что вы самозванец. Он может сделать это еще раз!

— Но если мне придется взойти на эшафот, я могу сказать все что угодно! Никто не сможет помешать мне сделать это в последний момент. Я так похож на вас!

К сожалению, он был совершенно прав. Сидя рядом с ним при ярком свете дня, Елизавета не могла отрицать этого. И хотя она почти убедила себя, что он не Дикон, мысль о том, что кто-то, столь похожий на ее брата, будет стоят на эшафоте, была невыносимой.

— Вы что-либо помните о своем отце? — внезапно спросила она, чтобы отогнать от себя страшную мысль.

Сразу же настороженность на его лице сменилась выражением нежности и на губах появилась улыбка. Становилось понятным что речь идет отнюдь не о купце из Турне.

— Больше всего мне запомнилось, каким он был высоким и как на него было приятно смотреть. От его одежды исходил приятный запах амбры или мускуса. Я помню ладанку, которую он носил на шее, а на груди у него были вышиты жемчугом прямые линии.

— Все это вы могли узнать, глядя на его портрет.

— Конечно, — согласился он, и в его голосе не было обиды. — Но никакой портрет не подскажет, как оживала комната, когда он в ней находился. Или как самые обычные вещи становились такими интересными. Как он смеялся и заставлял Вилла Гастингса делать все скучные вещи вместо него. Когда у него было время, он так хорошо говорил о книгах, что мы тоже начинали любить их. Он всегда куда-то спешил: то на охоту, то с охоты!

— Тетушка Маргарита могла рассказать вам все это.

— Но она не могла заставить меня почувствовать все, что было раньше. Разве я не прав? Смех и чувство безопасности и любви! Когда я был маленький, он держал меня на коленях и позволял строить замки у него на столе. Я так боялся и радовался, когда он подбрасывал меня высоко над головой в воздух и восклицал своим громким голосом: «Клянусь дыханием Божьим, Вилл, этот мой младший парень — самый приятный компаньон для меня!» Всегда важно запомнить свои чувства и ощущения!

Елизавета наклонилась вперед — она была под впечатлением разговора.

— Из чего вы строили замки у него на столе? — спросила она.

Он сразу же остановился и неуверенно нахмурился.

— Я точно не помню. Прошло столько времени. Мне кажется, это были маленькие деревянные кубики или что-то еще в этом роде.

— Может, шрифты? — подсказала она. Елизавета слишком поздно осознала свою ошибку. Глупо задавать вопросы с подсказкой, а потом радоваться, что получаешь ответы!

Она так внимательно следила за ним, что поймала отблеск удовлетворения на его лице, но его голос был абсолютно ровным.

— Да, наверное, это было что-то наподобие этого, — сказал он и начал беззаботно вытаскивать содержимое своего кошелька, прикрепленного к поясу.

— Вы не помните, как смотрели на его похороны из окна? — продолжала расспрашивать Елизавета, и он сразу все описал. Но он был достаточно умен и в основном говорил о деревянном подобии короля, одетом в его королевские одежды. Естественно, именно это могло больше всего поразить маленького мальчика.

Он, между прочим, сказал о дыре, которую сделали в стене, когда они стали искать прибежища в аббатстве.

Да, подобную вещь вполне мог запомнить маленький мальчик. Но ведь и об этом ему могли рассказать! Она должна спросить о том, что ему никто не мог рассказать, кроме нее самой.

— Вы не помните, что я сказала вам, когда… когда мы виделись в последний раз? Когда вы выходили из дверей Вестминстерского аббатства?

Некоторое время он смотрел на нее. Казалось, он собирался что-то сказать ей, но потом передумал, видимо, решил не рисковать. Наконец он отрицательно покачал головой.

— Все было так давно, — прошептал он.

Но Дикон, который так сильно любил ее, обязательно запомнил бы!

Все было очень странно. Она могла поклясться, что он помнил некоторые вещи, но только до определенного предела, а не то недавнее, что было так памятно ей. Может, ее мать была права?

— Но вы должны помнить мадам Грейс, — спокойно поинтересовалась она.

— Грейс… Грейс… — повторял он. Похоже, он осторожно подбирал слова. — Мне кажется, я слышал это имя. Она всегда была у нас при дворе.

Если он и знал еще что-то о ней, то ничего не сказал.

— Говорят, что она была внебрачной дочерью моего отца и была предана моей матери. Та из милосердия вырастила ее.

Елизавета так хотела, чтобы он выдал себя, что низко наклонилась к нему, но он только отрицательно покачал головой.

— Вся моя жизнь — сплошные скитания, я провел ее в разных странах. Я встречала на своем веку столько разных людей, — объяснил он Елизавете. Что ж, он, наверное, был прав.

— Но, как и у меня, у этой Грейс был младший брат, — с намеком сказала Елизавета.

— Вы считаете, что я — это он?

— Мне кажется, вам столько разных людей рассказывали разные сказки для собственной выгоды, что вы…

— Что мне сейчас трудно понять, кто я такой, и…

—… чему верить!

Он так быстро подхватывал ее предложения и намеки. Он широко улыбался, когда по-своему переворачивал все, что она ему говорила.

— Значит, вы пошли так далеко, что позволяете себе думать, будто я один из внебрачных детей короля?! И что эта женщина Грейс послала меня к герцогине, выполняя последнее приказание вашей матери? Что-то чересчур сложно…

— Все это может быть правдой, как и все остальные истории.

Теперь они стали говорить очень быстро, иногда даже не заканчивая фразы. Так могут разговаривать только близкие люди. С тех пор как король Ричард отправился в Босуорт, Елизавета так ни с кем не разговаривала. Казалось, этот человек принадлежит к ее роду. Ей было легко с ним, он понимал ее с полуслова, но понимал намеки буквально и не усложнял разговор. Она не верила ему, спорила с ним, и тем не менее, он мог ее в чем-то убедить. Она с грустью поняла, какими далекими они были друг от друга с мужем: даже после многих лет совместной жизни их пустые разговоры не позволяли им проникнуть в мысли друг друга.

— Я не могу отрицать, что в вас, возможно, есть часть крови Плантагенетов, — заметила она.

Аромат липы наполнял воздух, ей было приятно смотреть на него, беседовать с ним, но у нее оставалось слишком мало времени! Елизавета позволила себе расслабиться. Она ленивым движением показала ему на скамью рядом с собой.

— Я рада, что вы можете побыть в этом саду, а не сидите все время в ужасной каморке, — пробормотала она.

— Милость короля ко мне неоценима, — ответил он. — Я надеюсь, к вам он добр?

— Добр? — Елизавета задумчиво двигала камешки кончиком туфли. — Если можно назвать добротой то, что он никогда не бывает грубым и не забывает о моих удобствах. Он никогда не забывает купить мне то, что обещал. Он никогда не забывает и о том, сколько заплатил за покупку! Он всегда записывает все, что я трачу, в свою маленькую записную книжку!

— Как ужасно!

— Наверное, это помогает ему забыть о тех страшных годах, когда он не мог ничем украсить свою собственную жизнь.

— Разве можно так говорить о своем муже? — засмеялся ее собеседник.

— Как же я должна говорить о нем? — Елизавета повернулась к нему.

— Никто не разбирает по косточкам любимого человека. Людей просто любят, вот и все!

— Но я и не говорила, что люблю его, — сказала Елизавета и, чуть подвинувшись, устроила голову на его плече.

— Разве у вас не было любовника? — спросил он, немного помолчав. — Вы так прекрасны…

Подобная мысль приходила ей в голову уже не однажды. Она покрутила носком туфельки и внимательно уставилась на нее.

— Разве женщина, которая находится в браке с Генрихом, может завести себе любовника?

— Думаю, нет. Его прощение еще более ужасно, чем злоба дядюшки Ричарда. Но женщина, созданная для любви, как вы…

— Я пытаюсь заполнить свою жизнь, — ответила Елизавета. — У меня есть мои дети. И существует множество приятных и забавных занятий…

— Они могли бы стать еще более приятными и забавными, если бы ими можно было наслаждаться вместе с любимым.

— О-о-о!

Она обратила внимание на тень со стороны аббатства. Ее драгоценное время истекло! Через несколько минут зазвонят к заутрене, и ей придется уйти. Елизавета почувствовала, как теплая и надежная рука ее собеседника легла на спинку скамьи у нее за спиной, и вдруг она осознала, что поспешно рассказывает ему о том, о чем не смела говорить со своими сестрами, в чем не признавалась даже своему духовнику.

— У нас нет ничего общего, кроме того, что мы напыщенно шагаем вместе по страницам истории в направлении великолепной гробницы, которую Генрих строит в Вестминстере. Вы ее не видели?

Он отрицательно покачал головой.

— Даже когда мы бываем вместе физически, это просто… рутина. Хотя мы и поженились, чтобы холить и лелеять розы Тюдоров, нам не следовало допускать, чтобы наши отношения сложились так. Разве я не права?

— Настоящая физическая близость — это когда ты полностью растворяешься в ней и находишь счастье в экстазе! Всепожирающий огонь, полнота отдачи, полное слияние духа и плоти.

— Так происходит у вас с Кэйт?

— Да.

— Пусть сейчас вам пришлось расстаться, и она может в любую минуту потерять вас навсегда… Она познала это! Она гораздо богаче меня, — вздохнула Елизавета.

— Бедная моя Бесс!

Ей показалось, что он губами коснулся ее волос. Даже если она не до конца верила… даже если ее милый Дикон был мертв, ей было приятно слышать, что он произносит ее имя так, как это делал Дикон! Так приятно, что она разрешила себе поверить… Пусть всего на несколько оставшихся у нее минут.

— Так страшно понимать, что жизнь проходит. Мне уже тридцать пять. Я красива и могла бы страстно любить мужчину. И я не провела ни одной ночи — ни в замужестве, ни как-то иначе — в объятиях пылкого возлюбленного! Наверное, есть женщины, которые спокойно переносят такие браки. И есть мужчины, которые считают, что женщины не испытывают таких потребностей. Я понимаю, что мне следует стараться быть терпеливой и порядочной. И если я буду хорошо себя вести, мне, может, достанется за это маленькая корона на небесах, — закончила она и засмеялась дрожащим голосом. — Но никогда в этой жизни я не испытала звездных часов!

— Я думаю, женщины в монастырях, принимающие обет… — начал он, стараясь как-то утешить ее.

Но она резко прервала его.

— Им никто по ночам не напоминает о том, что все могло быть иначе, и потом не оставляют их неудовлетворенными и в слезах, — горько заметила она.

Он снял руку со скамейки, наклонился вперед и стал бить себя кулаком по ладони другой руки, как будто со своей почти женской чувствительностью сам переживал ее разочарование и горечь.

— Как странно, что мужчины, которых все уважают, нередко бывают такими бесчувственными и жестокими, — невнятно бормотал он.

Елизавета выпрямилась и внимательно посмотрела на него.

— Почему вы так говорите? От кого вы слышали эту фразу? — она напряженно ждала его ответа.

Он выглядел удивленным.

— Мне кажется, ни от кого. Но разве я не прав?

— Да, да, — быстро согласилась она. Ей вдруг стало стыдно. — Я сама не понимаю, почему заговорила о подобных вещах. Да еще с вами!

Он улыбнулся своей чудесной улыбкой.

— Наверное, потому что мы больше не встретимся, — заметил он. — Поэтому в вашем признании нет ничего страшного.

— Но я пришла, чтобы спрашивать вас, а не рассказывать о себе.

— Может, вам теперь станет легче, потому что вы хотя бы раз смогли поговорить с кем-то… об этом.

— Видимо, у нас много общего и мы понимаем друг друга.

— Тогда почему вы не можете поверить, что я Дикон? — спросил он.

— Это совсем нетрудно. Даже слишком легко… если бы король уже не опроверг это.

Елизавета быстро постаралась отмести все его протесты, задав ему следующий вопрос.

— Почему вы иногда говорите так, как будто вскоре умрете?

Он пожал плечами и отвернулся.

— Я не хочу умирать. Я люблю жизнь, но я неспокойный человек, — просто ответил он.

И тут зазвонил колокол аббатства.

Елизавета привыкла всегда выполнять свои обещания, она сразу же встала, но ей было так трудно покинуть его!

— Я всегда буду носить это, — несколько агрессивно сказала она, доставая с груди миниатюрку с портретом ее брата. — Если вы продолжаете настаивать, что вы герцог Йоркский, у вас должна сохраниться какая-нибудь вещь моего отца.

— Когда перепуганного ребенка, у которого в ушах еще звучат вопли его убиенного брата, уносят с места убийства и сажают в танцующую на волнах лодку, он не может остановиться, чтобы собрать свои детские сокровища, — мрачно заметил он.

— Да, конечно, вы правы! С моей стороны было глупо задавать этот вопрос. Я знаю, что Джеймс, король Шотландии, тоже спрашивал вас об этом, и вы ничего не могли ему показать.

Молодой человек снова полез в кошель.

— Только это, — сказал он, протягивая ей несколько печатных шрифтов. — Их, наверное, не стоило показывать трезвомыслящему королю Шотландии!

Елизавета вскрикнула, наклонилась над шрифтами, лежавшими в его протянутой ладони, тронула их.

— Дикон! — вскрикнула она.

— Они принадлежали мастеру Секстону. Посмотрите, на них выгравировано его имя. — Наверное, они лежали в кармане старой одежды, в которую они меня закутали той ночью. Видимо, я хранил их из сентиментальности или как талисман.

— Конечно, вы строили из них замок у короля на столе. Вы не можете вспомнить тот день, когда…

Она резко остановилась. На этот раз она не станет ему подсказывать.

Для нее этот день всегда останется днем, когда дофин отказался от нее. Но Дикон был слишком маленьким, чтобы помнить это. Затаив дыхание, она ждала его ответа, переходя от надежды к отчаянию. Сейчас он скажет: «Конечно! Это было в тот день, когда мы, младшие братья и сестры, играли в саду и изображали вашу свадьбу. Я принес в кабинет отца большую книгу и нашел вас там сидящей в его кресле и плачущей. И тогда я спросил вас, почему, если кресло такое неудобное, так много людей желают оказаться в нем».

Но он стоял и молча смотрел на нее. Он или не мог, или не желал повторить для нее эти важные слова. Почему он не показал ей шрифты раньше? Она быстро взглянула на него, ей показалось, что она уловила радостное дрожание его бровей. И потом она вспомнила.

— Какой же вы хитрец! — воскликнула она низким голосом, который дрожал от ярости. — Конечно, Секстон был и работал у Маргариты Бургундской еще до того, как он приехал к нам. Вы, наверное, взяли их там как интересный сувенир. И когда я по глупости упомянула о них, вы пошарили в кошельке, чтобы быть уверенным, что они находятся там.

Она быстро пошла прочь, высоко подняв голову. Она не видела, что он следует за ней. Пройдя к калитке, Елизавета сняла с кольца, висевшего у нее на поясе, тяжелый старый ключ. Она открыла калитку и вышла. При солнечном свете обычный мир был таким чудесным. Она слышала взволнованные голоса со стороны дворца и поняла, что улетевшего сокола уже поймали. Симнел, видимо, уговорил охрану самозванца, чтобы те помогли ему искать улетевшую птицу, и поэтому их не было у калитки. Елизавета вставила ключ снаружи в замок, подумала и пошла прочь, будто приняла какое-то безумное решение.

— Мадам, вы забыли запереть калитку, — послышался веселый голос.

Он стоял недалеко от калитки и смотрел, как она шла ко дворцу. Может, он смеялся над ней, понимая, что она уже не сможет вернуться и запереть замок? Как он мог рассчитывать на такой подарок судьбы, который принесло ему его умение очаровывать людей? Многие люди молча воспользовались бы удобной ситуацией, когда доброта женщины побудила ее сделать подобную вещь, и не дали бы ей возможность передумать. Но, может, он просто предупреждал о возможном страшном будущем. Может, он предоставлял ей шанс исправить ошибку? В любом случае она жалела, что обвинила его в трусости. Он показал себя добрым и внимательным. В мире, где существует много видов жестокости, должны также существовать и разные виды храбрости!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Побег Перкина Ворбека стал восьмым чудом света. Люди спрашивали, почему он вообще решил бежать: у него совершенно не было надежды, что теперь его кто-то поддержит. Кроме того, во дворце он находился в относительной безопасности. В то утро во дворце все думали только о пропавшем соколе короля, и лишь когда нерадивые охранники днем принесли ему еду, они обнаружили, что улетела их главная птичка!

Дамы королевы прилетели к ней, чтобы сообщить удивительные новости! Они были так взволнованы поступком человека, чьи необычайные приключения столько времени обсуждались всеми, что даже не заметили, как мало сказала по этому поводу сама королева. И не было ничего удивительного, что старая глухая Метти, знавшая все ее секреты, тоже ничего не сказала. Когда прибыла Кэтрин Гордон, разговоры начались с самого начала.

— Что они предпринимают? — спросила грустная и растерянная жена Перкина.

— Король приказал закрыть все порты, — таков был ответ.

— Если бы даже он не сделал этого, вам не следует надеяться, что люди пойдут за вашим мужем, — предупредила ее Елизавета.

— Но он может направиться в Шотландию, — с надеждой заметила Кэтрин.

Елизавета положила требник. Она только делала вид, что читала его. Она снова пришла в себя, освободилась от его чар. Она, казалось, выздоровела.

— Шотландия, Фландрия, Франция — какое все это имеет значение? — устало сказала она. — Как только он покидал эти страны, король, с присущей ему мудростью, заключал мирные договоры с каждой из них. Поэтому их правители никогда не разрешат ему снова приехать к ним. Вы думаете, ваш кузен Джеймс станет рисковать ради какого-то самозванца своим браком с нашей дочерью?

Но сама Елизавета еще не решила, на что ей следует надеяться. Ей хотелось, чтобы Перкин уехал и никогда больше не тревожил их. Но пока он будет жив и на свободе, тревоги Генриха не кончатся. Эти тревоги до времени состарили его. Елизавета действовала под влиянием момента, а теперь, спокойно все обдумав, она пришла в ужас от содеянного. Она боялась за себя и за главного сокольничего короля. Но, как ни странно, не наказали даже охрану.

Когда она увидела Генриха в следующий раз, он не выглядел взволнованным и не был зол. Он даже поехал на охоту в парк Ричмонда на следующий день. Может, он сделал это, чтобы показать своим подданным, что не придает никакого значения побегу Перкина? Но потом Елизавета часто видела, как он пристально смотрел на нее со злобной ухмылкой на тонких губах. Старая Метти непочтительно называла выражение его лица «кошка, стерегущая мышку». Елизавета вспомнила, как ее дочь говорила, что он часто наблюдал за пленником из окна приемной перед своим кабинетом, и начала думать, что он, наверное, видел, как она выходила из садика в тот день.

Она так нервничала, что была счастлива, когда они отправились в Ричмонд. Там она могла чем-то заняться и не видеть страдание и вопрос в глазах Кэтрин Гордон.

Бедная девушка постоянно повторяла:

— Если он выберется за границу и станет там жить, даже в бедности, я все равно последую за ним. Как вы думаете, мадам, король отпустит меня?

— Нет, — однажды резко ответила ей Елизавета. — Разве недостаточно того, что Его Величество так добр к вам и дает вам содержание? Вы должны на коленях благодарить Бога, что вы не ждете ребенка от самозванца, потому что тогда королю пришлось бы вести себя с вами по-иному!

— Но ведь я его кузина и он любит меня, — заметила Кэтрин.

— Да, я тоже думаю, что вы ему нравитесь, — ответила Елизавета. Она подошла к зеркалу и подумала, что стареет не только Генрих. Следы пережитого уже были заметны на лице. Она впервые обнаружила у себя морщинки, которые так не шли к ее красоте. Она подарила своему мужу преимущества своей популярности и родила ему прекрасных детей, чтобы объединить Алую и Белую розы. Он, видимо, больше ничего и не желал от нее. Наверное, он стал так редко навещать ее в спальне потому, что ему нравилась его хорошенькая кузина из Шотландии. Мысль была неприятной, но Елизавету не злила. «Боюсь, я неправильно сужу о нем», — подумала она.

В последующие дни она старалась как можно меньше думать о Кэтрин Гордон, ее привлекательном муже и обо всем, что случилось в старом монастырском саду. Ей нужно было решительно покончить с мыслями о нем раз и навсегда! Она была убеждена, что, если бы она не почувствовала в нем зов крови Плантагенетов и у них не возникли бы какие-то духовные связи, она бы никогда не стала с ним так откровенничать!

Чтобы больше не страдать и не волноваться, она решила, что ей следует принять мнение матери, версию, на которой та настаивала: он был ее сводным братом от связи ее отца с какой-то женщиной и поэтому удивительно походил на Дикона. Иначе откуда у него могли быть такие тонкие черты лица и приятные манеры? Она решила, что ее мать тайно связалась с сестрой умершего мужа, которая с удовольствием начала выполнять задуманный ими план. Грейс, преданная вдовствующей королеве, послала к Маргарите Бургундской своего младшего брата, чтобы они смогли выполнить задуманное.

Молодой человек оказался подарком небес — с его привлекательной внешностью, знанием жизни при дворе и умением очаровывать. Он казался настолько настоящим, что в течение шести лет наводил страх даже на Генриха Тюдора! Но кем бы ни был этот мужчина, Елизавете было неприятно думать о том, что он странствует голодный и его преследуют, что он мечется из одного закрытого порта в другой и старается перехитрить ее мужа.

В конце концов, люди короля поймали его совсем рядом с дворцом в Ричмонде. Но даже и тогда он затаился, как заяц, удрал от них и умудрился найти приют в монастыре Шин.

— Вот видите, — радостно говорила всем Кэтрин Гордон. — Если бы он не был герцогом Йоркским, он бы не знал, что здесь, рядом, ему дадут убежище.

— У него было время, чтобы найти себе приют, — резко перебила ее Джейн Стеффорд. Она понимала, что постоянное повторение этого имени волнует ее госпожу. — Да и монастырь со многими акрами земли нельзя спутать со скромной крестьянской фермой!

На этот раз королева не стала протестовать против употребления имени ее брата, она отвела в сторону свою шотландскую гостью.

— Я уверена, что он шел во дворец, а не в монастырь, — утешала она ее. — Он так сильно любит вас, Кэйт, если рисковал жизнью, чтобы только повидать вас!

Несмотря на волнение, красивое личико девушки просияло.

— Но откуда он мог знать, что мы приехали сюда? — спросила она после минутного размышления.

Однако королева не собиралась ничего объяснять ей.

«Хорошо, что он хотя бы жив». — Подумали обе.

Произошло давно ожидаемое: даже у Генриха лопнуло терпение. На этот раз король презрел законы Святой Церкви. «Перкин Ворбек нарушил мир в стране», — твердо завил он и потребовал, чтобы приор выдал самозванца. Все прекрасно знали, что Генрих никогда раньше не вмешивался в дела церкви, если только она не мешала ему, часто жертвовал большие суммы на церковь, делал подарки. На этот раз здравый смысл возобладал, и приор согласился выдать Перкина при условии, что ему сохранят жизнь. Если судить по тому, как он настаивал на своем условии, можно было понять, что в те короткие часы, которые он провел со своим незваным гостем, старый мудрый приор тоже поддался волшебству его чар.

Все были поражены, когда Генрих согласился на эти условия.

Было решено, что наглый самозванец будет посажен в колодки на целый день перед Вестминстер-Холлом и в Чипсайде, а потом будет осужден на пожизненное заключение.

— Помести его в камере, расположенной под комнатой графа Уорвика, — слышала Елизавета приказание ее мужа коменданту Тауэра.

Здесь он должен будет сидеть вечно, позабыв солнечный свет, пение птиц, ароматы весны. Ему даже не разрешали прогулок по крепостным стенам, что не воспрещали ее бедному кузену Уорвику.

Прошел трудный год, и Елизавета заставила себя меньше думать о Тауэре и его обитателях. Она все больше времени и денег тратила на увечных, больных и страждущих, и ее стали называть Елизаветой Доброй. Она старалась не критиковать дела мужа и думать только о своей семье и о хозяйстве. Теперь, когда ее свекровь не бывала при дворе, Елизавете приходилось решать различные проблемы самой. Хотя она никогда не стремилась к власти, что было так присуще Вудвиллям, ей было приятно, что она хорошо справляется с этими новыми для нее делами. Дети обожали ее, она была очень дружна со своими сестрами. Кэтрин Плантагенет теперь принадлежала к девонским Куртене и занималась их делами, младшая Бриджит уже стала послушницей. Анна вышла замуж за великолепного графа Суррея и часто навещала королеву. Когда умер богатый старый муж Сесиль, именно Елизавета помогала ей советами. Жизнь снова расцвела для Цецилии, ей не нужно было скрывать свою любовь к сэру Роберту Кайму, джентльмену из Линкольншира.

— Но король никогда не разрешит мне выйти за него замуж, — вздыхала она.

— Тому, о чем он не слышал, он помешать не сможет, — ответила ей Елизавета.

Сесиль с удивлением уставилась на свою любимую сестру.

— Ты хочешь сказать, что ты, чей девиз: «Почтительность и покорность!», серьезно советуешь нам пожениться, не спрашивая его позволения? Я правильно поняла тебя, Бесс?

— Только если вы готовы жить вдали от двора и его развлечений где-нибудь в сельской усадьбе. Подумай об этом, моя радость! Тебе нужно быть твердой, ты всегда была такой живой и так любила веселиться!

— Бесс, ради Роберта я буду жить где угодно!

— Тогда ты уже сделала выбор, — твердо заметила Елизавета.

— Если король разозлится, ты что-то сможешь сделать для нас?

— Я сделаю все, что в моих малых силах.

— Я, может, не должна просить тебя об этом, но ты не знаешь, что значит быть смолоду замужем за человеком, чье прикосновение подобно вкусу соленой рыбы в Великий пост! — объяснила ей молодая вдова лорда Уэллеса.

Елизавета взяла в обе руки прелестное молодое личико своей сестры и нежно поцеловала ее.

— Дорогая моя Сесиль, я тебя понимаю лучше, чем ты думаешь! — тихо промолвила она. — Я была наследницей трона и не могла выбирать. Но той, кому я желаю счастья, я хочу сказать: «Бери себе в мужья друга и любовника!»

Елизавета понимала, что ее старшие дети не могут выбирать себе спутника жизни по такому принципу, с этим ей пришлось смириться. Но Джеймс Шотландский был настоящим мужчиной, и он был щедр. Испанская невеста была прекрасно воспитанной девушкой. И Елизавета старалась хорошо подготовить Артура и Маргариту к будущей жизни. Они изучали иностранные языки, им шили наряды для будущей церемонии. Хотя испанский король до сих пор колебался.

— Но Генрих обязательно придумает, как убедить его, — говорила она своим друзьям, — Елизавета верила в мудрость мужа и его умение властвовать.

И вдруг однажды Лондон опять пришел в волнение: Перкин Ворбек, который уже побывал в колодках, опять пытался бежать.

— Но никто не может убежать из Тауэра! — воскликнула Елизавета, когда ей об этом рассказал ее родственник граф Суррей. Она разговаривала с Томасом Стеффордом, его сестрой и старым другом лордом Стенли. Она была так взволнована, что вскочила со стула, и все ее нитки рассыпались по полу.

— Никому это не удастся, мадам, — подтвердил Суррей.

— Но никто не был так близок к этому, как он. Они уже были у Байуорд Тауэр, почти на подъемном мосту, когда их схватили.

— Их?

— Кузен Вашего Величества, граф Уорвик, бежал с ним.

— Уорвик? — воскликнула Джейн Стеффорд. Она стояла на коленях, собирая рассыпанные нитки.

— Кажется, они разработали план, — объяснил им Томас Стеффорд.

Он слышал об этом, но сестра попросила его не обсуждать детали побега с королевой.

— Кузен Уорвик придумал план побега! — воскликнула королева. — Мой дорогой Том, вы же знаете, что он не смог бы организовать даже простую соколиную охоту, — запротестовала она.

— Значит, все придумал этот Перкин, — заметил лорд Стенли. С тех пор, как расправились с его братом, он не так рьяно занимался делами двора.

— Мне кажется, Уорвику настолько надоело долгие годы находиться под охраной, что он с интересом прислушался к Перкину. Мы все знаем, насколько он послушен. Он, наверное, сделал все, что посоветовал ему Перкин.

— Милорды, меня удивляет одно, — заметила Джейн. Она продолжала сидеть на корточках, и у нее на коленях лежали собранные с пола шелковые нитки. — Если Перкин был заперт в одной из этих ужасных камер, как они могли встретиться с Уорвиком?

— Обнаружили, что камера не была заперта, — ответил Суррей. — Он, видимо, мог подружиться с охраной. Ему нет равных в умении использовать людей!

— Но охрану подбирали специально. Стреинджвей, Бьюет, Эствуд и человек по имени Длинный Роджер. Я слышала, сам король одобрил этот выбор, — сказала Елизавета. Она понимала, что давала в руки важную подсказку.

— Они все себя хорошо проявили, когда служили королю.

— Может, они и в этот раз служили ему! — прямо заявил Стенли.

Елизавета повернулась к нему — ей тоже кое-что стало ясно.

— Вы хотите сказать, что на сей раз умного самозванца перехитрили? Что он сам стал наживкой?! — грозно потребовала она ответа.

— Ну что можно сказать… — попытался подвести итоги Суррей. Он, как всегда, постарался сгладить напряженность момента. — Теперь их задержали, и они ждут суда. И мы все знаем, чем для них кончится дело!

— Нет, нет! — вскричала Елизавета. — Не может быть, чтобы король сделал это! Вы знаете, как он милосерд. Он знает, как и все мы, что Уорвик не понимал, что делает.

— Но, тем не менее, простите меня, Ваше Величество, если суд над ним состоится, расчистится путь к испанскому браку, — ответил Стенли.

На этот раз Елизавета промолчала. Она вспомнила слова архиепископа Мортона, которые она как-то случайно услышала: «Пока Уорвик жив, не будет никакого испанского брака».

Она вздрогнула, как будто кто-то прошел по ее могиле. Значит, за брак ее сына придется заплатить кровью Плантагенетов! Значит, Генрих наконец использовал Перкина в своих целях.

Эдуарда, графа Уорвика, должны были казнить на Тауэр Хилле. Королева Елизавета пошла помолиться за его простую и нежную душу в комнату, отведенную для молитвы. Она оплакивала его безвременную смерть и то, как он бесполезно прожил свою жизнь. Она все время вспоминала Тайбери, где другой молодой человек, не желавший ему вреда, ждал своего конца, стоя на эшафоте. Во время молитвы Елизавета представляла, как он стоит на помосте в утреннем свете, — веселый и свободный, возвышаясь над глазеющей на него толпой. Наконец он признается, что он сын купца из Турне, и при этом дерзко улыбнется. Она словно слышала его голос, так спокойно звучавший тогда, в теплый полдень в огражденном стенами саду: «Я не смог ничего добиться, поэтому пусть королем станет ваш сын!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Елизавета стояла на возвышении в Вестминстер-холле. Ее окружали пышность и богатство Тюдоров. Это был день свадьбы ее старшего сына и кульминация так тяжело доставшегося союза двух великих держав. Испанское великолепие, в котором доминировал черный цвет, соревновалось с более привычными яркими английскими красками. Всю предыдущую неделю массы посетителей приветствовали прекрасную арагонскую принцессу. Слуги сбились с ног, чтобы приготовиться к приему ее огромной свиты. В этот счастливый день громко звонили колокола. Люди на улицах бросали вверх шапки.

Они радостно приветствовали принца Уэльского и его бронзоволосую невесту. По акведукам вместо воды текло вино. Алтари сияли от золотых блюд. Лошади были чудесно украшены нарядными сбруями, развевались знамена с геральдикой. Никогда, с тех пор как Тюдоры воцарились в Англии, никто не видел такой роскоши и богатства. Красочная процессия по Лондону, венчание в соборе Святого Павла, состязания перед Вестминстер-холлом, различные представления и маскарады, а теперь главный прием и банкет — такие празднества трудно выдержать!

— Генрих, с вашего позволения, я пойду немного отдохнуть перед главной частью празднества.

— Кажется, мне тоже следует передохнуть. Король улыбался — он был в хорошем настроении.

— Вы правильно заметили, что всю неделю играть роль радушных хозяев и принимать такое количество народа трудно, особенно когда уже не так молод!

— Но все прошло прекрасно, мадам! — запротестовал их младший сын Хэри. Он проводил ее в тихую галерею и предложил кресло. — Я прошу вас отсутствовать не слишком долго. — Королева поражалась его кипучей энергии, она погладила его по раскрасневшейся щеке. — Я не могу себе этого позволить — кругом так много того, что нужно посмотреть, услышать, сделать! Мне бы хотелось, чтобы Артур женился каждый день! И еще мне бы хотелось принять участие в состязании вместе с дядюшкой Куртене, Томасом Стеффордом и всеми остальными.

— Когда-нибудь ты сможешь показать себя — и, возможно, даже лучше, чем они, — сказала она, с гордостью глядя на его высокую фигуру с прекрасно развитыми мышцами.

— И тогда на моем шлеме будут цвета твои, а не какой-то глупой девчонки, как сейчас, — пообещал он, подставляя стульчик ей под ноги и садясь на него верхом, как на коня. — Скажи мне, дорогая моя, я все сделал правильно, когда провожал мою новую родственницу в собор Святого Павла?

— Прекрасно, что король поручил это вам! — напомнила ему Елизавета о высокой чести. Когда она наблюдала за процессией, сердце ее пело от гордости за него. Но ей не хотелось питать его неуемное честолюбие.

— Екатерина оказывается вполне земной девушкой, как только удается отбросить в сторону строгий этикет, которым окружили ее все эти священники и дуэньи, — продолжал он свой рассказ, даже не обращая внимания, — слушает ли его мать. — У нее такие восхитительные наряды. Эта широкополая испанская шляпа, которая была на ней, когда она ехала рядом со мной на андалузском муле! И длинная кружевная накидка, которую они называют мантильей! Она в ней была в церкви. Мадам, вы обратили внимание на дам в ее окружении? Рядом с каждой из них были красавицы нашего двора. Так интересно все было задумано! Только наш глупец гофмейстер забыл, что в Испании дамы сидят в седле, повернувшись в другую сторону, поэтому бедным дамам пришлось ехать спина к спине — как будто они только что поругались!

— Хэри, не следует непочтительно отзываться о милорде гофмейстере! — напомнила Елизавета сыну, но юноша видел, что мать улыбнулась.

— Даже девушка из Арагона смеялась, — хихикнул он. Он сразу вскочил, когда в зале начался новый тур веселья. — Вскоре начнутся танцы. Вы знаете, Артур так боится сделать ошибку, когда станет танцевать медленный испанский танец со сложными движениями, что решил избрать партнершей леди Гилдфорд. Он с ней будет танцевать английские танцы? Он так старается не совершать ошибок! Вы знаете, мадам, каким бы клоуном я ни был, я бы все равно танцевал с моей невестой, а не с гувернанткой моей сестры, да еще с такой немолодой!

— Но Артур более скромнее вас. Он всегда смотрит вперед, как отец, и старается избежать ошибок.

Второй сын Тюдоров ограничился озорной и смелой гримаской. Он научился этому у одного из своих грумов.

— Тогда хорошо, что он, а не я стал королем! — спокойно заметил он. Он был высоким, живым и здоровым юношей. В нем теперь уже не было ни таких тонких черт, ни чувствительности, присущей ее любимому Дикону — все это проявлялось у него лишь в раннем детстве. Его не очень волновало, что она устала, а ее младший брат обязательно обратил бы на это внимание. Но Хэри был ее сыном! В его жизни еще не появилась любовь, и мать была центром его мира. Ему была необходима сладость ее одобрения, как молодой розе требуется свежая роса.

— Я буду танцевать с Маргаритой после того, как закончится танец Екатерины и Артура и их партнеров, — сказал он. — Мадам, вы обещайте прийти к этому времени и посмотреть, как у меня получается?

— Я приду посмотреть на Маргариту. Она танцует прелестно, — сказала Елизавета. Нельзя, чтобы мальчик чувствовал себя пупом земли. Но на ее лице играла улыбка, когда она говорила об этом.

Она ни за что не пропустит танцы, которые будут танцевать ее дети, но сейчас ей необходимо немного отдохнуть.

— Может, приказать слугам, чтобы они принесли вам немного вина? — предложил он, вытянув шею, чтобы видеть, что происходит внизу.

— Пожалуйста, Хэри, — согласилась она.

— Вам следует возвратиться на праздник, не стоит больше оставаться здесь со мной. Вы обязательно пропустите что-нибудь интересное.

Когда он ушел, Елизавета откинулась на подушку, которую он принес для нее, и закрыла глаза. Сегодня она не один час слушала возбужденные речи людей, обращавшихся к ней через переводчиков. Ей нужно было умно отвечать им, не путать их сложные титулы и звания, не допустить ни малейшего нарушения трудных правил дворцового этикета. И все это время ее волновало, что подумает молодая, с великолепными манерами невестка о членах ее семьи, которые привыкли вести себя менее церемонно!

Елизавета отпила принесенного ей вина и попыталась немного расслабиться. Со своего места она видела великолепно одетых гостей. Они прохаживались взад и вперед по центральному залу. Горел камин, и языки пламени вздымались вверх, освещая высокий потолок самого красивого зала. Весь дворец звенел от смеха и веселья, был полон света, движения, музыки. Но здесь было довольно тихо и спокойно.

Она ругала себя за то, что ей понадобился отдых, но в последнее время она все чаще сильно уставала. Лето было жарким и душным. В Лондоне снова разразилась чума. Она была довольна, что Генрих привез ее морем в их город Кале. Она понимала, что он не тот человек, который из страха за себя удерет из города, когда в нем бушует чума, и Елизавета была ему благодарна за внимание. Но, как всегда, получилось, что его доброта была частью его планов. Кале оказался тем городом, откуда он мог прощупать возможность стоящего на очереди выгодного брака их младшей дочери Мэри.

Елизавета понимала, что Генрих ведет себя как мудрый, заботливый отец, но для нее самой Мэри все еще оставалась очаровательной крошкой, прелестным клубком детских капризов и ласк, чудесной хохотушкой. Кроме того, ей было неприятно, что ее муж такой скрытный! Почему он ей ничего не сказал до того, как они уехали из Англии? Ему следовало прежде всего обсудить это дело с ней, а не проводить секретные совещания за закрытыми дверями с архиепископом Мортоном. Но Елизавета была довольна, что не стала ему противоречить, — планы короля всегда приносили желаемые плоды. И она была ему благодарна за то, что ей удалось переменить обстановку и немного отдохнуть, хотя в глубине души не желала в этом признаваться.

Как только они вернулись в Лондон, она полностью погрузилась в хлопоты, связанные с ожидавшимся прибытием молоденькой невестки. «Бедная Екатерина Арагонская! Ей пришлось расстаться с обожающими ее родителями! — думала Елизавета. — Она покинула тепло и яркие краски Гренады и должна была переправиться через коварный пролив, потом ехать из Плимута по отвратительным дорогам под нудным холодным ноябрьским дождем…» К счастью, сам король поехал ей навстречу. Елизавета была уверена, что его манеры и обходительность смогли несколько облегчить муки бедной девочки!

Она все еще думала о том, как хорошо он выглядит, когда все идет по его плану, и вдруг увидела его рядом с собой.

— Вы тоже устали? — спросила она и налила ему вина. — Вам пришлось ехать в Плимут, наверное, это было тяжелое путешествие!

— Иногда мне кажется, что я всегда чувствую себя усталым, — вздохнул ее муж.

— Но дело стоило того!

Король взял вино из рук Елизаветы, но смотрел не на нее, а на огромный зал внизу. Да, он чувствовал себя усталым. Но его план осуществился!

— Я только что слышал, как де Пуэбла говорил французскому послу, что Англия не была такой стабильной страной в течение пятисот лет, — сказал он.

Елизавета встала рядом с ним.

— Это будет долгой памятью о вас, даже более прочной, чем ваша великолепная церковь, — мягко заметила она.

Он был так доволен, что пожал ее руку. Среди многих даров, которыми Господь Бог наградил его, оказался дар превращения женщины из рода Йорков в преданную и понимающую жену Тюдора.

— Бывали времена, когда я думал, что это никогда не случится! — признался Генрих. Он кивком показал на важных гостей, собравшихся в великолепном зале. — Теперь нам не грозят никакие самозванцы! Фердинанд с Изабеллой и все остальные понимают, что не осталось лучшей крови Плантагенета, чем та, что течет в жилах моих детей. Мы твердо стоим на ногах, и нам, Тюдорам, никто не грозит!

Елизавета разделяла его чувство облегчения, но не стала отвечать ему. Потому что, даже будучи ему благодарной, она понимала, какую цену пришлось заплатить за все.

— Мне нравится наша невестка, — заметила она. Она видела, как девушка играла свою роль с трогательным достоинством юности. — Мне очень нравится, что она смотрит людям прямо в глаза. Она не очень красива, но ее хорошо готовили к тому, чтобы стать королевой. Мне кажется, она добра!

— Нам следует надеяться, что она сможет рожать детей, — коротко заметил Генрих.

— Они еще так молоды! — ответила Елизавета. Генрих спокойно посмотрел на молодую пару

сквозь стекло своего бокала.

— Моей матери исполнилось только пятнадцать, когда она родила меня, — напомнил он Елизавете.

— Так было в ее время, — ответила Елизавета. — Она была так влюблена в вашего отца! Мне не кажется, что Екатерину сильно волнует Артур.

— Какое это имеет значение!

— Мне кажется, очень большое! Мне, правда, еще кажется, что Артур не понимает этого. Иногда я думаю, что его голова забита латинскими глаголами и мечтами о будущем. Вы знаете, Генрих, я так беспокоюсь о нем. Он такой бледный!

— Слишком длинный и трудный день для пятнадцатилетнего парня!

— Но ведь Екатерина так хорошо все выдержала! Хотя она всего лишь на год старше его, она кажется такой взрослой. Наверное, потому, что она росла в другом климате. Посмотрите, Генрих, Артур все время проводит рукой по лицу!

— Эту привычку он перенял у меня.

— Он сильно кашляет. Он рассказал мне, что промок, когда ждал, пока хлопотливые дуэньи его невесты решали, должны ли молодые видеть друг друга до свадьбы! Как будто мы живем в гареме, как женщины сарацинов!

— Елизавета, вы слишком волнуетесь о его здоровье. Вы всегда волновались о нем сильнее, чем о других детях, потому что он родился раньше времени, — заметил Генрих, ставя свой бокал на столик. — Мне пора сказать несколько слов испанским гостям. После танцев нам нужно будет проводить жениха и невесту в спальню.

Елизавета взяла его за руку.

— Но они так молоды! — повторила она. — Разве вы не позволите им…

— Ну, ну, мне нужны наследники, — засмеялся он. — Внук, чтобы закрепить наш союз.

— Артур так тянется вверх. Врачи сказали мне, что у него ни на что больше не остается сил. Разве не лучше будет, если они подождут еще год?

— Хорошо, я поговорю с врачами об этом, — согласился Генрих. Он понимал, как она волнуется, но не мог поверить, что такая мелочь, как здоровье юноши, может помешать исполнению его планов. — Но по протоколу они должны вместе лечь в постель сегодня! Если не сделать этого, Испании будет нанесено оскорбление.

«Испания! Испания! — подумала Елизавета. Она видела, как он вернулся в зал и начал разговор с группой важных прелатов. — Почему наши жизни должны быть постоянно связаны с делами в Испании?! Генрих просто помешался на этой стране! Но, может быть, когда-нибудь эта страна станет такой великой, что последующие Тюдоры должны будут прилагать все силы и хитрость, чтобы как-то обуздать ее?»

Генрих выглядел довольным. Он прекрасно мог вести себя на публике — мудрый, воспитанный, с чувством собственного достоинства. Кажется, он сейчас достиг вершины своей власти. То, с каким почтением относились к нему иностранные послы, показывало, что его имя за границей пользуется уважением. Он сидел среди гостей — любезный хозяин и мудрый политик, ему было чем гордиться: не так много королей достигли того, к чему готовили их происхождение и предназначение. Генрих ослабил баронов, и они больше не смогут превращать Англию в поле битвы. Народ процветал и был доволен. Наполнились прежде пустые сундуки, и, самое главное, было восстановлено наследование престола. Елизавета прекрасно понимала, что значил для Генриха тот факт, что его старший сын был Принцем Уэльским не только по имени. После получения образования в этой прекрасной стране он должен был ехать Уэльс со своей молодой богатой женой, чтобы основать свой двор там, где раньше правили великий Пендрегон и его последователи, и править там.

Елизавета также понимала, что, несмотря на пышность двора Плантагенетов, у них никогда не было таких богатств. Ей было стыдно вспоминать, что раньше она и ее сестры потихоньку смеялись над тем, как довольный Генрих потирал руки, подобно удачливому лавочнику, — теперь и ей было ясно, что его деловитость помогла привести страну к процветанию.

Елизавета услышала, как музыканты заиграли мелодию французского танца. Она хлопком подозвала своих дам, и все они пошли смотреть на танцы. Ее порадовало, что Артур не стал брать себе в партнерши леди Гилдфорд и сорвал аплодисменты, станцевав менуэт с Сесиль. А его невеста танцевала медленный танец не с партнером, а с двумя дамами. Но кульминацией стал тот момент, когда Маргарита и Хэри весело исполнили живой английский народный танец. В исполнении Хэри было столько молодого задора и темперамента, он так скакал и прыгал! Пот выступил на его высоком лбу, — и тогда, не обращая внимания на формальности, он прервал танец, сбросил новый бархатный камзол, от чего все пришли в полный восторг, и снова протанцевал весь танец, вкладывая в него всю свою энергию и получая от этого огромное удовольствие.

Елизавета хохотала вместе с остальной публикой. Генрих с отцовской гордостью смотрел на красивую пару.

После прекрасного представления выпустили живых голубей в честь невесты, и ее и Артура отвели в дом лондонского епископа. Потом невеста была возвращена заботам своих придворных дам до возвращения гостей в Испанию и до тех пор, пока она с мужем не отправится в Уэльс. Елизавета подумала, что ее беспокойство возымело действие в глазах мужа.

После отъезда молодых Елизавета немного скучала в своем замке в Ричмонде. Но ее старшая дочь Маргарита теперь была весьма ласкова с матерью, она не отходила от нее — приближалось время, когда ей тоже было нудно ехать к своему мужу. Как только наступит лето и подсохнут дороги, Маргарита Тюдор должна будет с сопровождением отправиться на север, чтобы стать настоящей женой Джеймса Стюарта и королевой Шотландии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Елизавете предстояло проститься со старшей дочерью летом. Но к тому времени, когда подсохли дороги и живая изгородь покрылась листочками, судьба распорядилась по-иному: пришлось не устраивать свадьбу, а печалиться по мертвым. Ранним светлым утром, когда Елизавета еще была в постели, пришла страшная весть из Уэльса.

— Это касается принца Артура, — сообщили бледные придворные дамы, с трудом выговаривая слова.

— Он болен? — спросила она, как будто ждала именно этих вестей. Через секунду, видя их испуганные лица, она поняла, что его нет в живых.

Умер Артур, сын, для которого она так старалась укрепить трон.

— Как? Что с ним случилось?

— Мы не знаем, — отвечали, пытаясь завязать многочисленные завязки платьев, которые они в спешке накинули на себя.

— Говорят, что там было несколько случаев чумы…

— Может, произошел несчастный случай…

— Нет, — уверенно возразила его мать. — Просто Его Высочество никогда не был крепким юношей.

К ней подошла и крепко прижала к себе любящая Джейн Стеффорд.

— Мы все так хотели, чтобы вы поспали еще немного, — сказала она. — Но король просит вас к себе.

— Он нуждается в вас, — сказала ее сестра Анна. Она тоже пришла в спальню королевы. Анна знала, как можно помочь любимой сестре, — сказать, что кто-то нуждается в ней.

Елизавета непонимающе посмотрела на нее.

— Я замужем за ним уже шестнадцать лет, и он никогда не нуждался во мне, — сказала она. Она и не заметила, что высказала вслух свои тайные мысли.

— Говорят, он в отчаянии, — заметила Диттон, протягивая своей хозяйке чашку с горячим молоком.

Елизавета оттолкнула молоко, даже не попробовав. Она спустила длинные стройные ноги на пол и надела домашние туфли, которые протянули ей дамы. Потом дрожащими руками натянула на себя поданное ими платье. Ее внезапно разбудили, она еще не пришла в себя и двигалась, как механическая кукла. Если она нужна мужу, ей лучше поторопиться.

В приемной она увидела Заплатку. Он сидел, прислонившись к ее двери, как собака, которая охраняла свою хозяйку. Его большие карие глаза — единственное, что было красиво на его лице, — смотрели на нее с состраданием и любовью. Сейчас он ничего не мог сказать. Елизавета понимала, что душа в этом уродливом теле болела и жалела ее. Он обожал Елизавету! Он был всего лишь шутом, но разве это важно, если он искренне любит ее! Елизавета остановилась перед ним.

— Что мне делать, милый друг? — спросила она. Широкие плечи опустились под его ярким шелковым нарядом.

— Продавщица яиц на рынке, уронив корзину и разбив яйца, если она умна и мудра, станет спасать то, что у нее еще осталось! — бормотал он.

Королева наклонилась, чтобы лучше слышать его.

— Но, Заплатка, как я могу успокоить его? Взгляд Заплатки был твердым и уверенным.

— Только вы можете наполнить его корзинку, — сказал он.

Как и все остальные при дворе, он знал, что прошло много времени, с тех пор как король наведывался в ее спальню, и что королева была довольна подобным положением вещей.

Королева пошла к покоям короля: наверное, странно спрашивать совета у дурачка, но Елизавета понимала, что он прав.

Когда она вошла в покои короля, она поступила так, как ей советовал Заплатка.

Она нашла Генриха сидящим на краю огромной кровати с четырьмя столбиками для балдахина по краям. В более счастливые времена они часто сидели там вместе, и великолепно выглядели в своих роскошных халатах, отделанных мехом, принимая подарки и поздравления от послов в свои дни рождения. Сейчас лицо Генриха было серым, и вышитые леопарды Англии на расстеленном покрывале, казалось, злобно ощерились на него. При виде королевы слуги почтительно удалились. Елизавета подошла к нему и нежно обняла его поникшие плечи.

— Мудрость Вашего Величества известна всему христианскому миру, и вы не должны поддаваться отчаянию, — сказала она ласково.

— Но Артур… — бормотал он, прижимаясь к ней. — Артур… Мы мечтали о хорошей жизни для него, и он был таким многообещающим… Артур должен был стать королем.

Елизавета пригладила редкие растрепанные волосы мужа.

— Я знаю, сердце мое, — успокаивала она его. В этот момент они перестали быть парой, заключившей брак по политическим мотивам и имевшей так мало общего, — а стали двумя несчастными родителями, потерявшими сына.

— Вспомните, Генрих, что ваша мать во всех своих браках не имела детей, кроме вас. Но Бог сохранял вас и помогал вам. У нас есть еще один сын и две прекрасных дочери.

Генрих молча прижимал к себе ее руки, как испуганное дитя. Все его планы лежали в обломках вокруг него. Даже сейчас, в этом горе, он размышлял не только о погибшем сыне, но и о судьбе династии.

— Если что-то случится с нашим горячим и бесстрашным Хэри… — шептал он.

Елизавета поцеловала его и, улыбаясь, смотрела на него. Она забыла о своем горе, стараясь успокоить его. Она простила ему унижения, неисполненные мечты. Королева помнила слова Заплатки.

— Бог не оставит нас, и мы еще молоды, — сказала она, предлагая мужу те привилегии, от которых он сам отказался.

Он встал с постели и с благодарностью поцеловал ее. Казалось, он черпал в ней силу. Его слабость прошла. Он снова стал королем.

— Как ты можешь выглядеть такой спокойной?! — спросил он Елизавету. Он был поражен, потому что знал, как страдает королева. — Вы, Йорки и Плантагенеты, обладаете мужеством!

Это было настоящее признание. Единственный комплимент, полученный от него Елизаветой. Елизавета понимала, что сейчас он был искренним. Но он сразу же переключился на другие размышления.

— Я не предполагал, что нас постигнет такая потеря, — сказал он и начал шагать взад и вперед по комнате. — Что станет с Екатериной Арагонской?

— Я не знаю, — ответила Елизавета. — Мы сразу же должны послать за ней и по-отечески обращаться с ней, пока она не вернется в Испанию.

— Вернется в Испанию? — Король своими тонкими губами как бы выплюнул эти слова. — Но все дело в приданом. Двадцать тысяч эскудо!

Елизавета не могла прийти в себя: о чем он думал в эту минуту!

Генрих зашагал по спальне. Он подошел к двери, отделявшей его комнату от приемной, и плотно закрыл ее от глаз и ушей любопытствующих людей, собравшихся там.

— В договоре было указано, что Артур должен будет отдать ей треть своего состояния. Вы помните об этом? Но сейчас, когда она овдовела, нам следует что-то предпринять в этом отношении…

Он заволновался и даже несколько ожил. Его мысли уже не были связаны с бедным Артуром, — тот был мертв. Елизавета увидела, как он подошел к столику у кровати, достал из кошелька ключ и открыл ящик стола. Ей стали ненавистны голодный блеск его глаз, хищное выражение лица и то, как плотоядно его пальцы перебирали ключи. Он был похож на ростовщика, который страстно ждал выплаты платежей! Елизавета понимала, что он уже забыл о ее существовании.

— Я не могу вспомнить, как было написано в соглашении… Мортон и де Пуэбла были здесь… — бормотал он. Он достал свою драгоценную книгу, он всегда держал ее под замком, когда не носил с собой. Его костлявые руки дрожали, и, как ни странно, в глазах стояли слезы. Он нетерпеливо листал страницы, близко поднося их к своему красивому носу. Он торопился.

— Посмотри, Елизавета, — приказал он, втискивая книгу в ее руки. — Я вижу с каждым днем все хуже. Это из-за бесконечных счетов. Только вчера я начал писать письмо матери и даже не смог его закончить… Это должно быть записано под заголовком «Испанский брак» и начинаться в конце 1499 или начале 1500 года. Посмотри, это должно быть записано именно там.

Елизавета сделала то, что ей было приказано. Она послушно листала страницы, но ее это совершенно не интересовало. Найти записи было легко. Его мелкий, но четкий почерк был таким же ясным, как и его высокий резкий голос.

— Январь, декабрь, ноябрь, — громко прочитала она и начала перелистывать назад плотно исписанные страницы. — Наверное, на этой странице. Вы снова возобновили переговоры об испанском браке, сразу же после… после…

Он вспомнил и забрал у нее книжку.

— Неважно! Неважно! Теперь я все сам вижу, раз вы нашли примерную дату, — сказал он и, увидев, что она не спешит отдать ему книгу, почти вырвал ее из рук Елизаветы.

Но королева уже успела прочитать что-то весьма для нее интересное. И конечно, эта запись не была озаглавлена «Испанский брак». Это была небольшая запись внизу страницы. В ноябре Генрих написал: «Сказать Д., чтобы он оставил открытыми обе двери».

Обе двери? Какие двери? Важность записи была понятна ей даже сейчас в ее огромном горе. Это была та самая неделя, когда Перкин и ее кузен Уорвик попытались удрать и когда сэр Джон Дигби был комендантом Тауэра. Еще до того, как ее муж нашел информацию об испанском браке которую искал, Елизавета с ужасом поняла, что ее муж Генрих Тюдор был осторожным и хитрым убийцей, как и ее дядюшка!

Она оставила его, все еще сжимавшего в руках драгоценную книжку. Теперь он будет занят поисками решения возникшей проблемы и станет меньше горевать. Ему придется созвать Совет и обсуждать там, что следует сделать с Екатериной Арагонской и ее приданым… У Елизаветы не было такого милосердного выхода, ей не нужно строить планы в отношении будущего — и все ее мысли будут заняты драгоценным прошлым.

Она вернулась в свои покои и села у окна. Оттуда повеяло ароматом цветов. Звучали голоса ее младших детей, занятых какой-то игрой. И вот тут она, наконец поняла, что ее первенец Артур умер! Это была не весть, которую ей принесли некоторое время назад, а ощущение потери, с которым ей придется доживать жизнь. Ей уже не нужно было успокаивать мужа — теперь ей совершенно не хотелось делать это — Елизавета-мать просто сидела и оплакивала свою страшную потерю.

По мере того как проходило время, Энн стала беспокоиться о ее здоровье. Она понимала, что напряжение, в котором жила ее сестра, длительное беспокойство, связанное с Перкином Ворбеком, убивали в ней жажду жизни, и Елизавета сильно сдала в последнее время. В беспокойстве Энн, теперь графиня Суррей, обратилась к королю и умоляла его прислать врачей к жене. Вместо этого Генрих явился сам. Он сказал, что пришла его очередь успокаивать Елизавету. Некоторое время назад казалось, что общее горе от потери Артура сделает их ближе. Но теперь, когда Елизавета была твердо уверена в том, что именно он приказал оставить открытыми двери, спровоцировав побег и последующую казнь двух молодых людей, — знание это совершенно разбило ее сердце. Генрих оставался ее мужем, но она возненавидела его.

Она жалела, что старалась успокоить его обещанием родить ему сыновей, — он прекрасно знал, что она всегда держит свое слово. В эти часы горя она, так любившая детей, не желала больше рожать сыновей от этого человека. У нее совершенно не оставалось ни физических, ни душевных сил. Елизавета внушала себе, что, если им придется снова быть вместе, она просто умрет от этого.

Конечно, это была всего лишь истерия, и будучи Елизаветой Йоркской, она справилась с ней. Поблагодарив короля за визит, она продолжила выполнение обязанностей верной жены.

Как только она немного пришла в себя после потери сына, то стала беспокоиться о вдове Артура.

— Мы должны узнать, не беременна ли она, — важно сказал Генрих.

— Все зависит только от этого, — согласился с ним Мортон.

— Врачи Вашего Величества могут осмотреть ее или же леди может сама сказать нам об этом, — предложил лорд Реджинальд Брей.

— Разве бедная девушка недостаточно настрадалась? — спросила Елизавета. Она была поражена, как прагматично мыслят эти мужчины. — Не проще ли мне спросить ее?

Она приказала, чтобы для путешествия ее невестки подготовили спокойную лошадь с удобными носилками, и заплатила из собственного кошелька за специальные черные бархатные занавеси. Она знала, что теперь Генрих не станет тратить деньги на вдову своего старшего сына. Елизавета понимала, что, беременна та или нет, вдова захочет скрыться за занавесками от глаз любопытной и не слишком вежливой толпы.

Королева сама встретила Екатерину. Она приветствовала ее, как будто та была самой пострадавшей стороной, хотя все прекрасно знали, как глубоко переживала смерть сына сама королева.

Несмотря на развевающиеся траурные одежды и вуали, Екатерина не выглядела слишком расстроенной. Каким-то образом черный цвет только подчеркнул ее молодость и свежесть. Казалось, она вздохнула почти с облегчением.

— Мадам, я сочувствую вам, — сказала она с обезоруживающей честностью.

«Я постараюсь хорошо относиться к ней, как относилась ко мне Маргарита Бофорт», — поклялась себе Елизавета. Она понимала, что если даже Екатерина не любила Артура, ей неуютно после его смерти в чужой стране. Невестка не была уверена в своем будущем — ведь она уже больше не жена, а лишь вдова наследника английского престола. Но если в ней зреет дитя Артура, все останется по-прежнему.

— Вы ждете ребенка? — спросила ее Елизавета. Ей было очень трудно выговорить эту фразу, потому что она думала о своем сыне Хэри, который в случае положительного ответа лишился бы трона. Но Екатерина отрицательно покачала головой.

— Значит, брак не был осуществлен до конца? Вы понимаете, что это весьма важно? Вы должны быть совершенно уверены в этом!

Испанская принцесса честно смотрела ей в глаза.

— Нет, мадам. Артур много говорил об этом. Как вы выражаетесь? Хвалился! Да, хвалился перед своими слугами после нашей брачной ночи. Но он всего лишь хвалился! Вы же знаете, что меня сразу отправили к моим дуэньям. А потом он все время болел…

— Значит, вы так и не потеряли свою невинность?! Я уверена, что через некоторое время ваши родители найдут вам другого мужа, — мягко заметила Елизавета.

— Значит, мне можно поехать домой?

Было ясно, что девушка мечтает об этом. Перед своей доброй свекровью она не смогла сдержать свою радость.

Елизавете невестка нравилась, она наклонилась и поцеловала молодое личико.

— Моя бедная Екатерина, наверное, вы не сможете уехать, пока мы не получим известий от Испании. Король и все остальные сейчас совещаются. На нас это горе свалилось так неожиданно, мы не были к нему готовы… Поэтому вам придется пока оставаться здесь. Я подумала, что одна из моих придворных дам, она тоже вдова, зовут ее тоже Кэтрин, сможет как-то утешить вас. Я слышала, как король и архиепископ Мортон говорили, что для вас в Кройдоне приготовлен дом, где поселятся и ваши испанские священники. Вы сможете вести самостоятельную жизнь.

— Король так добр, — прошептала Екатерина. Ей, разумеется, совсем не хотелось жить в таком спокойном месте, каким был Кройдон. — Он прислал мне весть, что отдаст мне мою долю вдовьего наследства, которую мой отец передал на хранение Его Величеству.

Елизавета была поражена. Наверное, Генрих не желал обидеть Екатерину. «Но ты никогда не увидишь остальное свое приданое, если только он сможет удержать тебя в Англии», — подумала Елизавета.

— Как сияет солнце! — сказала она подойдя к окну. — После того как вы столько времени провели в неудобных носилках, может, вам хочется выйти в сад? Мы не можем сейчас устраивать развлечения, но все же, если вам его хочется…

Екатерина тоже подошла к окну. Перед ними расстилались прелестные сады Гринвича. Во дворе выводили лошадей. Несмотря на то, что в самом дворце было тихо и грустно, где-то неподалеку звучал смех: принц Хэри собирался ехать в парк на прогулку с Карлом Брендоном и другими юношами их возраста. Хотя все они были в черном, никто и не ожидал, что они будут грустить очень долго, — они были для этого слишком молоды. Испанской принцессе, которая провела несколько несчастных месяцев почти в заточении с хворым мужем, юноши казались такими веселыми и здоровыми… Может, она вспомнила, как младший брат мужа смешил ее во время брачной церемонии.

— Если позволит Ваше Величество, — заметила она, повеселев, — мне бы тоже хотелось покататься в вашем красивом парке вместе с Хэри.

Когда Екатерина вышла, чтобы переодеться в костюм для верховой езды, который так шел ей, вместе с широкополой шляпой, вызывающей восхищение Хэри, Елизавета стояла и смотрела, как Хэри садился на коня. Каковы бы ни были надежды ее мужа, сама Елизавета была рада, что испанская невеста не забеременела. Из Хэри выйдет великолепный король. Он так красив, высокий, стройный, сильный, и его смех так заразителен…

Елизавета повернулась.

— Диттон, пришли ко мне леди Кэтрин Гордон, — приказала она. Она продолжала наблюдать за молодежью из окна и видела, как вдова Артура присоединилась к всадникам.

Они поскакали к парку. Елизавета подумала, что Хэри Тюдор, видимо, поддразнивал Екатерину ее необычным седлом. Жаль, подумала Елизавета, заглядывая в будущее, что между ними такая разница в возрасте!

Позади нее послышались тихие шаги и шорох шелковых юбок. Елизавете пришлось вернуться к действительности.

— Ваше Величество!

Кэтрин низко присела перед королевой, которую она обожала. Сама Кэтрин была стройна и красива. Если она когда-то и мечтала сама стать королевой, то они никогда не обсуждали подобную возможность. Они обе знали, что только по любви, а не из-за амбиций она последовала за человеком, в которого поверила и до сих пор считала настоящим королем Англии!

— Проходите и садитесь, — сказала Елизавета, указывая на скамью у окна. — Я послала за вами, потому что хочу, чтобы вы успокоили другую бедную Екатерину…

— Успокоила? — это слово прозвучало с таким осуждением.

— Нет, нет, дитя мое. Я понимаю, что ее грусть не может сравниться с нашим горем. Но она в растерянности. Вы такая нежная и добрая. И вы ближе ей по возрасту… Попытайтесь подружиться с ней.

— Я выполню все, что пожелает Ваше величество, — пообещала Кэтрин. Поручение ее госпожи могло помочь ей чуть утешиться в собственном горе.

— Моя невестка хочет вернуться в Испанию, — сказала Елизавета.

— Может, там она будет счастлива, хотя я не желаю возвращаться в Шотландию. Где бы ты ни находился, твое сердце всегда с тобой! Мадам, вы не разрешите мне кое-что сказать вам?

— Конечно, дорогая Кэйт.

— Только что вы обронили: «Ее грусть не может сравниться с нашей». Вы тоже считаете…

Елизавета быстро встала.

— Нет, нет, конечно, нет! Я так сказала? Я сегодня неважно себя чувствую. Когда я встала утром, я подумала, может быть… — Прежде чем собеседница успела задать ей вопрос, королева прервала свою речь и спросила сама: — Я все время вспоминаю вашего мужа и его напрасные притязания на власть, потому что это касается… касалось моего сына. Кэйт, я королева Англии. Я не могу пойти к кому-нибудь и начать расспрашивать… Или выражать свои сомнения… Но вам, наверное, сказали… Вы же должны знать…

Кэтрин Гордон удивленно смотрела на нее. Она никогда прежде не видела обычно спокойную королеву такой возбужденной.

— Что знать, госпожа?

Елизавета посмотрела на приоткрытую дверь — там, в приемной, вышивали Джейн и Диттон. Она понизила голос.

— Должны знать, как два молодых человека, один из которых был не очень развитым и слабым из-за долгого заточения, сумели почти убежать из Тауэра. Даже если предположить… — Елизавета несколько замялась, и ее бледные щеки окрасил румянец, — даже если предположить, что им просто помогли установить связь друг с другом… никто никогда не допускал, что они на самом деле смогут убежать из Тауэра. Муж моей сестры, Суррей, сказал, что они уже почти удрали оттуда, и комендант Тауэра сильно перепугался. Говорят, они уже добрались до башни Байуорд. Это значит, что между ними и свободой оставался только один подъемный мост. Они могли выйти на Теймз Стрит. Я никак не могла понять этого. Вокруг них находилось много охранников, и у них не было с собой даже кинжала. Кэйт, такое не случается!..

Кэйт стояла перед ней, высоко подняв голову.

— Каждому из них было едва более двадцати лет, и в течение десяти минут они оборонялись, двое — против всего гарнизона Тауэра, — гордо сказала она. Ее глаза сверкали гордостью.

— Мой кузен не был трусом, — заметила Елизавета, наблюдая за Кэтрин.

— Все, что они сделали, было спланировано вашим изобретательным мужем, госпожа.

— Но что именно?

Кэтрин Гордон медленно пришла в себя.

— Мадам, разве вы не знаете, как было дело? Может, по каким-то причинам король не желал, чтобы вы знали все? — с удивлением заметила она. — Но я знаю. Они добрались почти до ворот, но их преследовала почти половина гарнизона. Ричард побежал туда, где содержались дикие животные. Я не могу себе представить, откуда он знал, как открывать заборы их клеток. Но он открыл клетки, выпустил львов, и охрана не смогла их преследовать!

Королева должна была отругать Кэтрин: ей запрещали называть мужа иначе как Перкин Ворбек. Дочь великого шотландского графа Хантли должна была помнить это! Но Кэтрин была взволнована, и Елизавета не стала ее отчитывать.

Королева почувствовала себя совсем больной. Ей показалось, что слегка веснушчатое личико Кэтрин, широкие решетчатые окна комнаты и лучи солнца медленно уплывают от нее. Вместо них Елизавета представляла арки Вестминстерского аббатства и стройного мальчика в черном, который уходил от нее в вечность. Она слышала свой голос, весело прокричавший: «Дикон, не забудь о львах!»

… Он проходил через двери, все дальше и дальше, за горизонт. Стало холодно. Но прежде чем пропасть совсем, он обернулся и улыбнулся ей… Такой веселой очаровательной улыбкой, что горло сдавил ком…

Елизавета очень редко падала в обморок, несмотря на все невзгоды своей сложной жизни. Но сейчас она рухнула на подушки дивана у окна.

Кэтрин Гордон не понимала, почему королева вдруг упала в обморок. Она закричала от ужаса. Прибежали Джейн и Диттон и послали за врачом.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Никого не удивило нездоровье королевы. Еще утром Ее Величество жаловалась на плохое самочувствие, а позже она упала в обморок, когда разговаривала с миледи Кэтрин Гордон. Королевские врачи подтвердили: Ее Величество снова была в тягости.

— Господи, помоги ей, пусть на этот раз будет мальчик! — молились за нее ее друзья. Они понимали, что она таким образом старалась утешить своего мужа. Несмотря на хорошее здоровье Хэри, король тоже мечтал о сыне.

Но сама королева выслушала приятную весть без обычной радости. Она часами сидела молча, как бы переворачивая страницы своей памяти. Ее мысли были заняты не предстоящими родами. Когда кто-то из дам пытался отвлечь королеву вопросами по поводу детских вещей, которые они вышивали, королева не сразу понимала, в чем дело, и отвечала им рассеянно. Ее сестры обратили внимание: ее нежная, как у Мадонны, улыбка, теперь не часто появлялась на губах. Вместо того чтобы думать о будущем, она все время вспоминала прошлое и прощалась с теми, кого любила. Все думали, что она скорбит об Артуре, который был так похож на своего отца и мог стать мудрым и удачливым королем.

— Мне хотелось бы рожать здесь, в Гринвиче, без всяких церемоний, — сказала она однажды Джейн Стеффорд. — Моя свекровь уже давно не появляется при дворе, а именно она настаивала на соблюдении всяческих традиций. И теперь, когда наша дорогая Метти умерла, нам не стоит усложнять себе жизнь.

— Гринвич стал для вас домом, мадам. Не так ли? — спросила Джейн.

— Да, мне нравится сидеть здесь у окна и слушать крики младших детей, играющих в саду. Джейн, я, наверное, старею.

— Это в тридцать-то семь лет! — засмеялась Джейн. — Вы, верно, не знаете, насколько вы прекрасны сейчас, когда солнце отражается в ваших волосах.

— Я была красива, но сейчас я старею с каждой минутой! — улыбнулась Елизавета. — В отличие от других женщин, у меня не было любовных связей, которые поддерживают и питают молодость и красоту!

— Ваша красота стала более зрелой и соблазнительной. И вы так стройны, — заметила Джейн.

— Мадам, если даже под глазами у вас и появилось несколько морщинок, то это потому, что вам пришлось много страдать, — добавила Диттон. Она поставила на столик вазу с любимыми цветами королевы — анютиными глазками.

— В последнее время вы любите оставаться одна, как будто стараетесь что-то вспомнить и решить для себя. Но нам так не хватает смеха Вашего Величества!

— Мои милые, я в последнее время была для вас плохой компаньонкой! — заметила Елизавета. — Но обещаю исправиться. Я уже покончила с прошлым и буду думать только о будущем. Вы скоро услышите, как я снова буду смеяться, но, конечно, не так безмятежно, как наш милый Хэри!

Но едва она дала это обещание, смех снова покинул ее. В это же утро приехал секретарь короля с длинным списком инструкций, составленным ее мужем.

— Его Величество посылает вам свои распоряжения, мадам, на то время, когда наступит счастливый момент, — объяснил ей секретарь.

— Неужели король так занят, что не может приехать и поговорить со мной сам? — спросила его Елизавета.

Секретарь поклонился так низко, что не увидел возмущение в ее глазах.

— У короля всегда много дел, — ответил он.

Ну да, ему же надо копить деньги и вести записи, пока его больные глаза совсем не ослепнут! Его женой овладел демон ненависти и непрощения. Она все помнила и ничего не собиралась ему прощать! Но в то же время она понимала, что была не совсем права, потому что Генрих много работает, чтобы в их королевстве воцарились порядок и процветание.

— Тогда вы ему, наверное, очень нужны, поспешите, — сказала она. Елизавета видела, что он был счастлив поскорее оставить ее.

Елизавета поднесла письмо мужа к окну, и ее сестры и придворные дамы затихли в ожидании новостей.

— Ну, Бесс, что на сей раз? — спросила Энн. Прошло некоторое время, прежде чем Елизавета

ответила. Прочитав письмо, она снова сложила его и жадно смотрела на любимый сад, сверкающий яркими красками.

— Тауэр, — наконец сказала она едва слышно.

— Тауэр! — повторили все.

— Да, именно Тауэр! У уэльсца Генриха такая бедная фантазия…

Елизавета в первый раз вслух выразила перед своими дамами неодобрение действий короля. Казалось, что слова вырвались у нее помимо воли.

— Но почему? — в ужасе спросила Джейн.

— Я не знаю, — устало ответила Елизавета и села в кресло у окна.

Энн подошла к ней и села рядом, ласково обнимая сестру.

— Может, все не так плохо, Бесс, дорогая! — сказала лона.

— Королевские апартаменты расположены вдали от камер. И, наверное, король уже приказал привести их в порядок.

— Если только ему не станет жаль денег! — сердито заявила Диттон.

— Там есть небольшой садик, — заметила Джейн, внося свою лепту в утешение королевы. Именно Стеффорд могла понять, что королеве хотелось бы слышать.

— Но комнаты такие сырые, а Ее Величество страдает от лихорадки. И скоро настанет зима, — напомнила всем Диттон.

Все, что они говорили, было правильно. И королева не переставала думать обо всем сразу. В комнате на несколько минут воцарилась тяжелая тишина. Все взвешивали «за» и «против». Конечно, Тауэр был королевской резиденцией и там тоже рождались дети, но все сразу почувствовали, что утреннее солнце закрыли облака. И дамы потихоньку вышли, оставив сестер Плантагенет одних.

— Может, стоит попросить Генриха… — спросила Энн, как только они остались одни.

Но они понимали, что от этого не будет никакого толка. Елизавета даже не стала отвечать. Она сидела спиной к окну, и в руках у нее было смятое письмо. Когда Тюдор что-то приказывал, все остальные повиновались ему.

— Значит, у него есть на это определенные причины, Энн, — медленно проговорила Елизавета после долгого молчания. — Генрих никогда ничего не делает просто так.

— Мне тоже так кажется, — взволнованно подтвердила Энн. — Но сырость и грусть могут убить тебя!

— Возможно, это и было настоящей причиной, — сказала Елизавета, глядя прямо перед собой.

— Бесс, ты сошла с ума?

Они находились вдвоем в тихой прохладной комнате. Елизавета могла сказать такое только одной из своих сестер и надеялась, что та поймет ее правильно. Новая догадка, забрезжившая у нее, была ужасной. Она, конечно, могла ошибаться, и ей нужно проверить ее, сказав об этом вслух.

Энн всегда понимала сестру с полуслова, и сейчас она упала на колени, крепко обняла сестру, как бы стараясь защитить от неясной угрозы.

— Ты хочешь сказать, что это все из-за девушки из Арагона?

— Из-за ее приданого. И важен также союз с Испанией. Генрих, помоги ему Бог, не обладает достаточным мужеством, чтобы убить кого-то и получить девушку. Но его любовь к деньгам побеждает его лучшие побуждения. И еще он так жаждет союза с Испанией…

Они тесно прижались друг к другу и разговаривали испуганным шепотом, каждую секунду замолкая от страха.

— И если ты умрешь естественной смертью во время родов, он станет свободным, — подытожила Энн. Она все прочитала в глазах любимой сестры. Энн повторяла эти слова, как будто усваивала какой-то ужасный, но необходимый урок.

— И он, вероятно, получит разрешение на брак от Папы, потому что Екатерина сказала, что ее брачные отношения с Артуром не были доведены до конца. Тогда он сам сможет жениться на ней. Союз состоится, и у него останутся все деньги!

— Двадцать тысяч эскудо! — вспомнила Энн. Неожиданно Елизавета взяла себя в руки и быстро поднялась на ноги.

— Нет, это невозможно! — решила она. — У него не может быть таких злых побуждений. Как я могла подумать о нем такие ужасные вещи… Все потому, что я плохо себя чувствую и очень расстроена.

Она наклонилась и взяла лицо своей сестры в холодные ладони.

— Дорогая Энн, — умоляла она. — Забудь, что я говорила тебе.

Услышав голоса, Энн начала торопливо поправлять букет анютиных глазок.

— Ты не тот человек, который что-то станет придумывать, не имея на то достаточных оснований, — твердо сказала она. — Но все равно, дорогая Бесс, тебе придется выбросить свои подозрения из головы. Ты знаешь, что мне всегда не нравился Генрих, но каким бы плохим мужем он ни был, он не убийца!

— Н-нет! — согласилась с ней Елизавета. Она сказала это так неуверенно, что Энн быстро и с удивлением взглянула на нее. А Елизавета вспомнила отодвинутые затворы в Тауэре…

В комнате появились люди, и она не смогла ничего больше сказать. Все сразу пришло в движение. Кудрявая Мэри удрала от своей няньки и подбежала к Елизавете, умоляя, чтобы та разрешила ей послушать, как кричит попугай. Маргарита желала рассказать матери о том, как великолепно ее вышитое свадебное платье. Конечно, ей придется подождать, когда при дворе кончится траур и у матери родится дитя, и тогда она сможет поехать в Шотландию и по-настоящему стать женой красивого Джеймса.

Было столько забот — а Елизавета по своей натуре не была пессимисткой, — поэтому она снова начала интересоваться тем, что происходит вокруг, снова стала принимать участие в шумной и наполненной многочисленными событиями жизни Тюдоров. Она почувствовала себя гораздо лучше и начала смеяться. Ей стало стыдно, что она могла так плохо думать о муже.

Как-то ее муж приехал к ней, держа в руках внушительное письмо, на котором была печать Испании. Она подумала, что он выглядит весьма довольным: мудрый, уверенный в себе король.

— Прочитай это, Елизавета. Это касается тебя, — сказал король почти с нежностью. — Письмо от наших добрых друзей Фердинанда и Изабеллы. Они согласны, чтобы их дочь осталась в Англии. Чтобы мы заботились о ней, а она учила наш язык и наши обычаи, пока подрастет Хэри и сможет на ней жениться. Я разговаривал с ним прошлым вечером об этом, убеждая, чтобы он стал серьезнее, — таким, каким был наш Артур, — и он обещал мне это.

Елизавета держала письмо в руках, но не вчитывалась в него. Она прекрасно понимала мужа. На душе стало легко…

— Вы верите, что Его Святейшество…

— К нашему счастью, первый брак по-настоящему не состоялся. А сейчас меня больше беспокоит разница в возрасте Екатерины и Хэри.

— Вы пытались убедить ее родителей…

— Я боялся, что они станут возражать, — Екатерина намного старше нашего Хэри. Но в этом письме сама королева Изабелла сделала предложение насчет Хэри. Они столько слышали о его хорошем здоровье и способностях…

Генрих от удовольствия потирал руки, а Елизавета внимательно смотрела на него. Непрочитанное письмо лежало у нее на коленях. Было ясно, что король испытывает огромное облегчение. Но если бы родители Екатерины начали возражать, не стал бы он искать иного способа не отпускать Екатерину из Англии? Он ждал их возражений, но, к счастью, их не было. Генрих никогда, ничему и никому, кроме смерти, не позволял становиться на пути своих планов. Наверное, ее подозрения были просто плодом больного воображения. Но все же почему он хотел, чтобы ее дитя родилось в Тауэре? Этого она никогда не узнает. И никогда не разгадает тайну характера этого человека.

«Мне стоило бы именно сейчас спросить, нужно ли мне ехать в Тауэр? — подумала она. — Если он ответит отрицательно, я буду уверена, что была неправа в своих подозрениях. Но если и дальше придется жить с ним, лучше удовлетвориться обычными полуправдами. Бог тому свидетель, я уже должна привыкнуть к этому».

Но он ответил в своей обычной манере:

— Зачем что-то менять, если мы уже все решили?

Ну, конечно, Генрих Тюдор не тот человек, который допустит нарушение своих планов или станет менять государственные договоренности из-за женского каприза.

Елизавета сказала:

— Мне всегда хотелось, чтобы Екатерина Арагонская вышла замуж за нашего Хэри. Она будет ему хорошей женой.

— Я был уверен, что ты останешься довольна, — почти ласково заметил Генрих, забирая у нее письмо.

Елизавета видела, как он доволен: у него будет и сильный союзник, и деньги, и ему не придется избавляться от умной, родившей ему много детей жены, привыкшей к его капризам, и вместо нее брать молодую и надменную девицу, которая станет требовать от него романтических ухаживаний. Оставить все по-прежнему было гораздо удобнее. И, в конце концов, подумала Елизавета, он надеется, что весь мир, историки всех стран станут считать его образцовым супругом!

Она постарается как можно лучше провести оставшееся время беременности, занимаясь только интересными и приятными делами. Что ж, Генрих лишил ее многих радостей, но дал обеспеченную, стабильную жизнь.

Было чудесное летнее утро, сияло солнце, и еще нескоро придется переезжать в Тауэр. Она слышала в саду радостные голоса молодых людей.

Пришел Заплатка, чтобы уговорить ее выйти в сад.

— Новый наследник Англии только что остановил теннисный мяч своим носом, — радостно отрапортовал ей шут.

— Милый Заплатка! — воскликнула Елизавета вскакивая. — Он сильно ушибся?

— Мадам, если даже это и так, он не подаст виду! Он уже целый час играл в теннис, а теперь хочет отыграть свой вчерашний проигрыш молодому Карлу Брендону в стрельбе из лука.

Заплатка старался выманить ее на солнышко.

— Давай спустимся в сад и посмотрим на них, — согласилась Елизавета.

За ними пошли ее дамы, а впереди шествовал дурачившийся шут. Елизавета спустилась по королевской лестнице в освещенный солнцем сад. Она отправилась на стрельбище.

Ее бархатные юбки шуршали, касаясь подстриженной травы. Они были такими же зелеными, как мягкая трава. Ни в какой другой стране не найдешь таких прелестных и свежих лужаек, каких множество в Англии поблизости от рек. И нигде больше нет такого количества сладко пахнущих роз! Можно быть счастливой в такое июньское утро только от того, что живешь среди подобной красоты!

Хэри резвился со своим веселым компаньоном Брендоном, отец которого был знаменосцем короля Генриха при Босуорте. Они были окружены друзьями, пажами и болельщиками. Даже некоторые из слуг на время отложили дела и остановились, чтобы посмотреть состязания. Как всегда, Хэри сбросил верхнюю одежду и остался в рубашке. Его было так легко заметить издали — рыжая шевелюра сияла на солнце. Со своим учителем он мог свободно разговаривать по-французски, музыку он любил, как истинный уэльсец, но в спорте был настоящим англичанином.

Елизавета подошла поближе. Она смотрела на него сейчас не как на сына, а как на будущего короля. Ему, конечно, не хватало определенных черт его предков, и в нем отсутствовала культура норманнов, но он был прямым и честным юношей, в нем чувствовался человек, который станет повелевать и которому будут подчиняться. Он мог вести приятный разговор и легко входил в контакт с людьми. Он приветливо обращался со слугами и пажами, бегавшими, чтобы отыскать его далеко улетавшие стрелы. Он умел хорошо разговаривать с простым людом, чего совсем не умел его отец, несмотря на всю его мудрость. Широко расставив ноги, Хэри крепко натянул лук, предназначенный для взрослого мужчины. Казалось, он возвышается над всеми остальными юношами.

Елизавета гордилась своим сыном.

Она родилась с горячей кровью в венах, но всегда старалась почитать мужа и подчиняться ему. Будучи дочерью Йорков, она подчинилась Ланкастеру. Пройдут годы, и люди забудут о ней. Но был подарок, который она оставит своей стране: слияние Алой и Белой роз в сильную и единую розу Тюдоров! Глядя на Хэри, она поняла, что все страдания и сомнения, которые ей пришлось перенести, не прошли даром. Она, мать, положила начало династии, которой были бы дороги интересы Англии.

Рыжеволосый Хэри, умный, сильный, красивый — будущий Генрих VIII, король Англии! За ним стояло накопленное его отцом богатство, и никто не мог усомниться в его королевском происхождении со стороны матери. Блистательный брак и широкая перспектива юности простиралась перед ним. Елизавета подумала: как она распорядится такими возможностями? Ей так хотелось заглянуть в будущее!

Наконец сын увидел ее и тщательно прицелился. Чем бы он ни занимался — теннисом, борьбой или стрельбой из лука, ему всегда хотелось, чтобы мать была рядом и видела, как он стремится победить. Но было очень важно, что бы он одинаково спокойно воспринимал и удачу и неудачу.

— Ты попал прямо в середину круга! Карл, у нас сравнялся счет. Ты получишь высший балл за этот выстрел! — кричал он, радуясь хорошим результатам своего противника.

— Как ты назовешь своего прекрасного испанского сына? — приставал к Хэри Заплатка, стоя на дорожке.

Но молодой Генрих Тюдор думал о другом — он старался поточнее прицелиться. В свои четырнадцать лет он не слишком задумывался о браке, ему хотелось выиграть состязание в стрельбе из лука.

— Понятия не имею, — ответил он. Он повернул голову и натянул тетиву тяжелого лука.

На секунду воцарилась тишина. Все смотрели на него. Тетива почти касалась нежного золотистого пушка на его щеке.

Он прицелился. Стрела полетела и попала прямо в золотистый центр мишени. Зрители громко и радостно приветствовали мастерский выстрел. Юный Хэри захохотал громче всех и хлопнул Карла Брендона по спине, сразу же превратившись из упорного соперника в обычного веселого парня. Он отдал лук пажу и, не сняв кожаные напульсники, подбежал к матери. Он так крепко и неожиданно обнял ее, что Джейн и Диттон, помнившие о ее беременности, закричали, чтобы он был осторожнее. Но хотя он причинил ей боль, Елизавета была рада этой ласке, она просто светилась от радости.

Все еще не выпуская мать из своих объятий, будущий король скривил рожицу ухмыляющемуся шуту.

— Я тебе вот что скажу, Заплатка! — сказал он. Ему захотелось закончить начатый разговор. — Если у меня когда-нибудь будет дочь, я знаю, как я назову ее.

— Как же ты назовешь свою девочку? — спросила Елизавета, хотя знала ответ.

Хэри засмеялась и отпустил мать.

— Только в вашу честь, мадам. В честь самой красивой, умной, заботливой и любимой матери, о которой можно только мечтать. Я назову ее Елизаветой!..

Слотер — убийца (англ.)