«Точку поставит пуля» — один из первых больших романов Леонида Словина. В нем рассказывается о начальнике уголовного розыска транспортной милиции Игумнове, начальнике ГАИ Бакланове и их друге и бывшем коллеге, а сейчас частном детективе по кличке Рэмбо. В романе показаны трудовые будни работников уголовного розыска, борьба с уголовниками, проникновение в Россию узбекской мафии. Драка за «пирог» авторитетов уголовного мира и воров в законе.
Точку поставит пуля ЭКСМО Москва 1997 5-251-00076-6

Леонид Словин

Точку поставит пуля

Посвящается Сергею Степанову президенту охранно-сыскной ассоциации «ЛАИНС»

1.

Андижанец закрыл гостиничный номер, спустился вниз. В холле, кроме дежурного, толпилось, как обычно, пять-шесть проституток. Одна из них попросила сигарету — Андижанец молча подал. Прошел мимо. Проститутки вызывали в нем брезгливость.

— Спасибо…

— Не стоит.

На площади перед входом с утра до поздней мочи бурлила разноязыкая, небрежно одетая толпа приезжих: устанавливали связи, торговали, договаривались. Вдоль тротуара парковались иномарки. Подъезжали и уезжали такси. Крутые частники постепенно отвоевывали стоянку — и таксисты предпочитали тут не задерживаться: опасно!

Андижанец нашел глазами амбала Уби — здоровяк разговаривал с тоненькой смущавшейся девушкой.

«Мало ему проституток…»

Пожилая семейная пара на тротуаре замедлила шаг, следила за Уби: когда амбал стоял рядом с женщиной, всем, кто оказывался поблизости, становилось отчего-то неловко. Уби осведомился у Андижанца:

— Ты далеко? — Он хотел подняться с девушкой в номер.

— К автомату.

Телефон в гостинице для их дел не годился.

— Я тебе нужен?

— Жди меня тут!

Андижанец выговаривал слова с ужасающей интонацией уроженца Центральной Азии, хотя был он русский. Загорелый до черноты русак. Центнер сбитой вкрутую мышечной ткани. Гордость советского бокса из Андижана. Андижанец — была его кличка.

— Я сейчас вернусь…

Телефон-автомат под деревьями в конце переулка оказался исправен. Андижанец набрал номер. На другом конце провода раздалось осторожно-выжидательное:

— Аллё-ё… Кого вам?

Отвечал анонимный посредник — «почтовый ящик». Теневики только еще осваивали этот новый вид деловых услуг. За вознаграждение, не называя себя, каждый получал теперь возможность передать и получить нужную информацию, не вступая в непосредственный контакте партнером. Предприимчивые люди брали это все на себя — сообщить цену, договориться о времени и месте встречи…

— Мне нужен Михаил Иванович!

— Кто его спрашивает?

— Андрей.

Это был пароль.

— Одну минуточку… — Наступила пауза, потом голос зазвучал четче: — Они ждут вас сегодня. Вы слышите?

— Да.

— В двадцать сорок.

— Да.

Оставалось уточнить место.

— В Духовском переулке. Рядом с кладбищем. Ждать десять минут! Вы поняли?

— Да. Иначе через десять минут они уедут!

Духовской оказался небольшим, темным. На месте снесенных когда-то двухэтажных бараков чернел пустырь. Конец переулка упирался в запертые ворота старого Даниловского кладбища, второй уходил к взметнувшемуся через Москву-реку Автозаводскому мосту.

Андижанцу и Уби почти не пришлось ждать. Такси продавца подкатило точно в двадцать сорок. Развернулось. Резко затормозило. Обе машины стояли впритык, почти касаясь друг друга багажниками.

— Как дела? — Хабиби — черноволосый, с усами «а-ля Саддам Хусейн», в светлом костюме и легких туфлях — выпрыгнул из такси навстречу Андижанцу.

— Как вы сами?

Они коснулись щеками.

— Время терять не будем… — У Хабиби была та же жуткая интонация плюс акцент. Подтянулись помощники.

Бык Хабиби был уголовного вида: телохранитель словно только вчера вернулся от хозяина. Продавец, Андижанец и Уби по обычаю, с обеих ладоней, словно омыли подбородки. Принялись за дело. Б ы к-уголовник открыл багажник. Хабиби сдержал слово. Все пространство внутри было заставлено коробками, украшенными четкими типографскими иероглифами. Андижанец достал нож. Тара была высокого качества. Вспоротый картон пополз, раздирая бумажный шов. Внизу мелькнула ткань. Переливающееся всеми цветами радуги поле. Сверкающий люрекс. Андижанец наконец нашел для людей Белой чайханы то, что они долго искали. Импортные японские платки. В Душанбе и в Ленинабаде и вообще по всей Центральной Азии торчали от них молоденькие стройные телки и толстозадые, в пестрых штанах на шнурках пожилые матроны. Андижанец теперь уже не жалел, что переговоры с продавцом ему пришлось вести вместе с Уби — без представителя Белой чайханы, без Голубоглазого. Он окунул руки в ткань.

— Быр, икки…

Считал не во всех коробках подряд. На выборку. Ни покупатель, ни продавец, сведенные анонимным посредником, ничего прежде не знали друг о друге. Хабиби стоял рядом. Пока деньги не были уплачены, риск за судьбу товара лежал на нем.

— Быр, икки, уч…

Таксисты проявили полнейшее равнодушие. Мальчик-водитель, приехавший с Андижанцем, спал, положив голову на руль. Ему еще предстояло ночь работать. Второй таксист — рыхлый, с залысиной со лба — включил магнитофон с Шафутинским.

— Токиз юз…

Андижанец закончил считать.

— Пять тысяч девятьсот…

Все было по-честному. Он обернулся к амбалу:

— Передай.

Уби отстегнул кейс с наличными, прикрепленный карабином к поясу, вручил продавцу.

— Пожалуйста…

Через минуту Хабиби уже сидел у открытой дверцы — считал. В нынешние неустойчивые промена можно было запросто вместо банковских пачек налететь на нарезанную полосками туалетную бумагу. Андижанец стоял рядом с дверцей. Теперь

уже спешил он: и товар, и деньги одновременно находились в чужой машине. Наступил наиболее критический момент всей сделки. Пузан Уби прикрыл Андижанца сзади, уголовного вида бык Хабиби занял место между багажниками машин. Все, однако, происходило мирно и буднично. Андижанец постепенно успокоился. Тем неожиданнее прозвучало вдруг:

— Контора!

Б ы к-уголовник первым заметил опасность…

В направлении Даниловского кладбища устремилась машина с тревожной круговертью огня над кабиной. Она шла с Автозаводского моста впереди остального транспорта.

— Менты!

В переулке началась паника. Андижанец выхватил чемоданчик с деньгами, бросился ко второму такси, сунул кейс на заднее сиденье. Рядом «метал икру» Уби. В экстремальных обстоятельствах амбал становился неуправляем.

«Счастье, что он без оружия…»

Бык Хабиби успел захлопнуть багажник.

Все произошло в считанные секунды.

Взвизгнули тормоза. Черная «Волга» развернулась. Трое вооруженных, включая водителя, с пистолетами кинулись к машинам.

— Московский уголовный розыск! — Выскочивший первым, молодой, со впалыми щеками, в кожаной куртке, был старшим. — Всем из машин! Руки на капот!

Молодой мент-водила — здоровый, не менее ста килограммов — поднял пистолет: ствол вертикально, вверх, палец на спусковом крючке.

— Быстро! Кому говорят! Ноги расставить…

Таксисты подали пример первыми. За ними подняли руки остальные. Тут произошла заминка. Уголовного вида бык неожиданно бросился в просвет между ментами. Контора не успела среагировать. Бык убежал бы, если бы не старший из ментов. Он выбросил ногу — бык с ходу грохнулся ни асфальт. Тотчас сверху на него навалились менты. Ошмонали. На свет появился маленький вороненый револьвер.

— А это откуда у тебя?

— Не знаю. Не мой…

— В машину! — приказал старший. — Сразу в наручники! И смотреть в оба!

— Где-то я видел его физиономию, — заметил здоровяк-водила. — Не проходит ли по всесоюзному розыску?

Второй мент застегнул на кистях у уголовника блестящие металлические браслеты, подвел к «Волге».

— Поедешь тут… — другими наручниками он притянул руки быка к верхнему поручню сзади. Все молчали. Водила-мент прошел от задержанного к задержанному, однообразно поверх одежды проводя руками вокруг пояса, а затем вдоль ног, от щиколоток до паха и под мышками. Но больше ничего не обнаружили.

— Багажники открыть! — приказал старший. — Живо!

В багажнике такси, привезшего Андижанца и Уби, ничего интересного не нашлось.

— Теперь ты! Быстро!

Приехавший с Хабиби таксист поднял крышку. Коробки показались на свет. Тугие, с иероглифами. При уличном тусклом освещении сверкнула серебристая нить.

— Платки! Полный кузов!

Старший не удивился:

— Кто хозяин?

Никто не ответил.

— Нет хозяина? — он посмотрел на таксиста. — С кем приехал? Ну!

Таксист не спешил с ответом. Ему хорошо заплатили. При благополучном исходе сделки мог, видимо, рассчитывать на приличные чаевые.

— С клиентом!

— Знаю: не с тещей! С кем именно?

Таксист держался.

— Может, тебе память освежить?

Здоровяк-водила в это время заглянул во второе такси.

— Смотри, на счетчике сколько! Где же вас мотало? — Он открыл дверцу, окинул взглядом салон.

— Это я приехал! — Андижанец попытался отвлечь его.

Из этого ничего не вышло.

— А это чей? — водила дернул с сиденья кейс.

Андижанец промолчал.

— Не знаешь! — Он откинул крышку. — Ого! Товарищ майор! Деньги! Миллион — не меньше!..

Тайны задержанных при сделке были шиты белыми нитками.

— Продавцы и покупатели! Сто пятьдесят четвертая статья, часть третья. Спекуляция в крупных размерах. До десяти с конфискацией… — Старший группы был доволен.

Продавец кашлянул. Лицо его с усами «а-ля Саддам Хусейн» выглядело окаменевшим. За все это время он не произнес ни слова.

— Это — не все! — Старший оглядел задержанных. — Не исключена контрабанда! Мне не нравится этот усатый!.. Тогда и семьдесят восьмая пойдет. По совокупности…

Предстояло отделить задержанных друг от друга, чтобы лишить их возможности сговориться. С учетом малочисленности конвоя это было трудноосуществимо, но к о н т о р а не собиралась запрашивать о помощи. Оптимальный вариант нашелся быстро. Старший ткнул во второго мента:

— Ты садишься в такси с продавцом… И смотри в оба! Со мной поедет этот… — он показал на уголовника в машине. — На кейс — мастичную печать и ко мне на сиденье. Отправляемся колонной. Между нашими машинами — такси с покупателями.

— А не уйдут, товарищ капитан? — второй мент кивнул на Андижанца и Уби.

— Без денег? — старший усмехнулся. — Так не бывает! Сумма уж очень большая! Итак: всем понятно? Едем в ГУВД на Петровку, 38. Там будем разбираться… Впереди «Волга». За нею такси с покупателями. Дальше второе такси — с продавцом. Ясно?

Мальчишка-таксист возмутился:

— А кто заплатит?

— Мы!

— Знаю я! — Пацан осмелел. — От хрена уши!

— Поговори!

В переулке было по-прежнему безлюдно. Какая-то машина свернула было с боковой улицы, но тут же подала назад: водитель разглядел подозрительную возню у тротуара.

— По маши-нам! — старший поднял руку. — Предупреждаю: при попытке к бегству по транспортным средствам может быть применено оружие. Всем ясно?

Андижанцу казалось: он видит сон о себе.

«За какие-нибудь три минуты! И ни платков, ни денег… И сам на грани ареста!»

Позади, на сиденье, матерился Уби. Все больше заводил себя. Для полноты ощущений ему просто было необходимо получить рукояткой ментовского пистолета по дурацкой башке. Мент-водила заметил это:

— Привести в чувство? Или сам справишься?!

С Духовского двинулись колонной.

Впереди — черная «Волга» с ментами, с повязанным б ы к о м, телохранителем. С кейсом, полным денег.

За ней — машина с Андижанцем и Уби.

Замыкал Хабиби и его рыхлый с залысиной со лба таксист. Со вторым ментом. С японскими платками в багажнике. Коробки, от которых Хабиби не успел отделаться, играли теперь роль жернова, привязанного к шее утопающего.

— Не спеши! — сразу же коротко приказал Андижанец таксисту. Андижанец с Уби, с мальчишкой-таксистом стартовали, спереди и сзади зажатые конторой. Постепенно к Андижанцу возвратилась способность контролировать ситуацию.

— Не растягиваться! — донеслось из первой машины.

Между мостом и кладбищем висел запрещающий знак, контора свернула в объезд.

— Петровка, 38… Далеко? — спросил у таксиста Андижанец.

— Порядочно.

Улица была плохо освещена. Впереди показалась площадь. С бульваром. С крытым рынком. Сбоку, по основной трассе, со стороны моста сплошным потоком двигался транспорт.

«Воскресный день!»

Люди возвращались из загорода. С дач. С садовых участков. Было уже поздно.

— Еще медленнее!

— Понял.

Перед перекрестком таксист умышленно замешкался. Машины впереди и с ними неразличимая теперь ментовская «Волга» оторвались, захваченные общей гонкой. Их проблесковые огни мелькали далеко впереди. Такси с продавцом еще не появилось. Вторая волна машин, сзади, только пока приближалась.

— Теперь можно!

За перекрестком шли в общем потоке. Движение было односторонним.

— Еще тише! — Андижанцу показалось, что они снова движутся слишком быстро.

Таксист кивнул на трассу:

— Что-то случилось…

— Справедлив Аллах! — Уби ни на секунду не усомнился в том, что судьба покарала ментов. Заслуженно. Мгновенно. Неумолимо. — Слава Аллаху!

Перед автобусной остановкой впереди открылись выбывшие из гонки автомашины. Транспорт их медленно объезжал. Уби прильнул к стеклу — черной «Волги» среди пострадавших не было.

— Слышишь, водитель! — Андижанец обдумал мысль. — У нас к тебе дело! Мы отблагодарим! А это — задаток! — он держал в руке деньги. — Ты отличный малый! Сейчас ты свернешь! Отвезешь нас к ближайшему метро… — Андижанец положил купюры между сиденьями. — Договорились?

— Ты все тут лучше знаешь!

По тротуару шли люди. Светофор на углу показал желтый.

— Давай!

— Могут прав лишить! — Таксист трусил.

— Скажешь: «Мне угрожали!» Ну!

Таксист на мгновение задумался. Впереди был переулок.

— А-а… Где наша не пропадала!

Мальчишка-таксист с ходу вильнул в крайний ряд. Послышалась ругань. Визг тормозов. Но это уже было позади. Переулок оказался длинный, сломанный, как колесо самоварной трубы. Андижанец взглянул в заднее стекло — за ними никто не увязался.

Проскочили еще несколько улиц. Все был тихо.

«Ушли! Без платков, без денег!..»

С утра следовало начинать все сначала. Андижанец обернулся к Уби:

— Как насчет другого поставщика?.. Телефон его жив?

— Директора ресторана? Он у меня там, гостинице… — Амбал выматерился; его все еще не отпускало. — Сволочи! Если б пистолет был…

— «Если бы пистолет», если бы еще Фарук был с нами…

— Когда он приезжает, Голубоглазый?

— Завтра с утра. С новосибирским…

Таксист уже притормаживал, осторожно переходя в крайний ряд. Впереди показалось невыразительное здание метро. Круглое, с надземным вестибюлем. Чуть сбоку качался ярко освещенный трамвайный вагон.

— Приехали…

— Думаешь, они будут нас искать? — спросил Уби.

— Не знаю… — Андижанец уже открывал дверцу.

Заместитель министра внутренних дел генерал Жернаков поправился, убрал рюмку в стол. Вслед за бутылкой «Армянского». В голове прояснилось. Заел ломтиком лимона с песком и молотым кофе поверх — «николашкой». Любимой, по свидетельству многих, закусью Генерального штаба. Потом отпер дверь, подошел к окну. Из кабинета открывался вид на изогнутые спины крыш. «Мир чердаков, черных смотровых окошек…»

Все руководство министерства давно уже переехало в новое здание — на Житной, рядом с французским посольством, только Жернаков да еще несколько генералов остались на Огарева.

В кабинете стояла ставшая обычной за последние эти недели тишина. После той коллегии Жернакова не беспокоили. Вопрос о его отставке был предрешен. Ждали, пока пройдет шум. Чтоб все — втихую. Как в омут. Камнем.

Жернаков решил еще принять. Но помощник в приемной — словно почувствовал — вырос в дверях:

— Чайку, Борис Иванович?

— Можно!

— Уже готов!

Помощник — красавец подполковник в свои тридцать с небольшим — поставил на столик в углу заварной чайник. Сухарики.

«Тревожится…»

С помощником было ясно.

«Если замминистра попрут, как к тому и идет, на нем тоже, считай, ставь крест! Никто не возьмет! — Жернаков не раз думал об этом. — И верно! Зачем? Что умеет? Закончил блатную Омскую школу — единственное учебное заведение, готовящее офицеров прямо из десятиклассников. Все детки начальства ее прошли. На земле и дня не работал. Сразу в министерство… Теперь подполковник. Чай заваривает. Трахается. Еще в сауну ходит. В „дипломате“ завсегда веничек, эвкалипт…»

— Пожалуйста, Борис Иванович! С травками!

— Отлично… Теперь набери-ка мне Московское транспортное…

— Есть!

На проводе уже был начальник московского управления генерал Скубилин:

— Слушаю вас, Борис Иванович…

«Этот поймет… — у Жернакова стало теплее на душе. — Если за мной дверь в министерстве закроется, этого тоже сразу съедят! Самое позднее — на другой день…»

— Как обстановка?

— Докладываю… — Скубилин вооружился цифрами. Словно и не знал о нынешнем подвешенном положении заместителя министра — куратора и своем собственном. — Сведения по первой позиции… Теперь вторая… Третья…

Жернаков слушал вполуха. Цифры пролетали, не задевая. Как вагоны длиннющего, шедшего с ходу состава.

— Как в дальнем следовании?

— Пассажиропоток возрос! И с ним преступность. Спекулянты и картежники — все в Москву!..

— Принимай меры, Василий! Систему фильтров…

— К каждому вагону милиционера не поставишь, Борис Иванович!

— Надо! Не тебе объяснять. И именно теперь! Нам никак сейчас с тобой нельзя опускать руки! Сожрут!

— Понял…

Жернаков положил трубку, снова подошел к окну. Верхние этажи зданий, голые крыши. Загадочный, вычлененный из городской жизни шипу, особый мир. Колесо жизни не стояло на месте. В преддверии очередного, Двадцать седьмого съезда КПСС в столицу подбиралась свежая команда. Сейчас ей освобождали места, резервировали жилую площадь, готовили должности. Самолетами, поездами правили в Москву новые Большие Боссы…

Жернаков не услышал звонка. Телефонный аппарат с тяжелым металлическим гербом посредине давно уже пребывал без надобности. Жернаков успел забыть, когда в последний раз им пользовался.

— Борис Иванович! Вас!..

На пороге появился помощник. Замминистра взглянул недоумевающе. В первую секунду до него даже не дошло, о чем тот говорит, показывая на «вертушку».

— Кремлевка, товарищ генерал! Большие люди… — Он чуть не сказал «Боссы».

Звонили из Отдела административных органов ЦК. С самого верха.

— Борис Иванович… К вам подъедут два наших товарища. У них проблема… — В голосе чувствовалась нотка одолжения. Речь шла, безусловно, о личном. — Надеюсь, поможете…

— Конечно… — Жернаков заторопился. — Все, что в моих силах…

Произошло чудо. Сам обратился не к министру — вчерашнему председателю Комитета государственной безопасности, а к его опальному заму — кандидату на «выкинштейн», единственному, однако, в руководстве министерства практику-разыскнику и нормальному юристу — не заочнику и не вечернику.

— Никуда не уезжаете, Борис Иванович?

— Нет-нет!

— Они сейчас будут…

Помощник уже бежал вниз, в вестибюль. Встречать. Жернаков не представлял, какого рода помощь требуется, на всякий случай связался с Московским транспортным управлением — со Скубилиным.

— Жди моего звонка, Василий! Никуда не уходи!

— Слушаюсь, Борис Иванович!

— Придержи своих разыскников… Чем черт не шутит! Могут понадобиться…

Долго пребывать в неведении ему не пришлось. Через несколько минут помощник уже вводил Высоких Гостей. Вновь назначенные завотделом ЦК и прокурор Генеральной прокуратуры. Оба — сибиряки. Бывший Первый областной и его шурин.

Разговаривали при закрытых дверях. Недолго. Быстро уехали. Не хотели, чтобы их здесь видели. После их отъезда Жернаков сразу же самолично позвонил генералу Скубилину.

— Через пятнадцать минут будь в метро на «Октябрьской». Внизу, на платформе.

Он ничего не объяснил.

— Борис Иванович! — взмолился Скубилин. — Скажите только: что это? Во зло нам? Или…

— Новость-то?

— Да. Или во благо?

— Как обернется… Не знаю. Не телефонный это разговор…

Замминистра оставил машину у тротуара, почти бегом пробежал в метро. Уже в вестибюле обернулся, провел глазами по эскалатору:

«Не хватало еще, чтобы навязали „хвоста“ из министерства!..»

Ничего подозрительного позади он не обнаружил.

В центре зала бродило несколько пар. Пассажиров на станции было немного. В туннеле, в направлении «Третьяковской», грохотал только что отошедший состав. Генерал Скубилин, начальник Московской транспортной, гренадерского вида, корпусной, в штатском, уже ждал внизу. Он еще издали увидел замминистра, оглядел оценивающе: «Сдает старик… Типичный пенсионер из бывших…»

Замминистра с ходу направился к нему.

— Есть дело, Василий! — Он потянул Скубилина к ближайшей колонне, словно бы тот, как раньше, много лет назад, все еще ходил у него в помощниках. — Нам предоставили шанс…

Он вдруг замолчал: похожие на девиц два паренька — у каждого по серьге в ухе, длинноволосые, пластичные — облюбовали место по соседству.

— Давай вон туда…

Он перетащил Скубилина на противоположную сторону.

— Ну и время! Кругом педики.

— Что-нибудь случилось?

— Случилось, Вася. Звонил этот! Сам!

— Узкий?

Речь шла о самой верхотуре Отдела административных органов. Узкий был вершиной. Чем-то вроде Анапурны в системе Гималаев.

— Есть Бог на свете! — Жернаков как-то сразу преобразился, его было трудно узнать. — У них большое ЧП!

Он огляделся: никого рядом не было. Длинноволосые находились вне зоны слышимости, разговаривали между собой.

— Дай ухо! Осторожность никому не навредила…

Скубилин пригнул тяжелую — вдвое против стандарта, с крупным лбом голову.

— Партийные билеты увели!

— У самого?!

— У вновь назначенной номенклатуры. Сегодня ночью!

— А мы-то тут с какого бока? — Скубилин не понял.

— В поезде! В вагоне «СВ». По ярославскому ходу…

— Там только к с и в ы?

— Остальное — мелочь. Бумажники, авторучки. Денег немного.

Замминистра бросил взгляд вдоль платформы. Волосатая компания у колонны распрощалась, парни слиняли. Сверху спускалась группа африканцев — черные девушки с грядками в прическах, в пестрых кофточках.

— Если вернем документы, можно тем решением коллегии подтереть себе задницу! Чувствуешь?

Скубилин понял это получасом раньше, как только Жернаков позвонил. Теперь его интересовала практическая сторона.

— Подозреваемый задержан?

— Нет. Сразу после кражи он выскочил из поезда… Там, на путях, стоял скорый. Ему дали отправление раньше.

— Понял.

— Преступник мог этим воспользоваться. Тогда он прибыл в Москву сегодня рано утром. Раньше, чем потерпевшие…

— Билет с ним?

— У проводницы. Он едет в Бухару. Через Москву. Но главное, приметы. Я думаю, он должен всплыть. Молодой, высокий. В костюме-тройке, в белой сорочке с галстуком…

Скубилин слушал скептически. Главное Жернаков отнес на конец:

— Азиат, а глаза — голубые!

Вокзал встречал ранних пассажиров первой суетой столичных платформ, непрекращающимися объявлениями по радио, пустыми бегущими по фасаду строчками. Вроде этой: «…СССР — самая транспортная в мире держава…»

Фарук быстро прошел длинный, почти полуторакилометровый перрон. Ближайшие телефонные аппараты висели вдоль наземного вестибюля метро, на площади.

«Срочно вызвать Уби и Андижанца!..»

Он не чувствовал себя в безопасности.

Внешность была слишком приметна: высокий, мускулистый азиат в классической тройке с галстуком. «Главное — глаза…» Неожиданные на скуластом лице голубые глаза — живое свидетельство смешения рас.

Фарук набрал номер, привычно наблюдая за окружающим. Прозрачный — из стекла и стали, со множеством касс, залов для транзитных и пригородных пассажиров, грохотом тележек носильщиков, шумом и сутолокой, — выдвинутый вперед, к путям, Ярославский вокзал, как мол, разбивал людскую волну, катившую от платформ к площади.

— Алло! — Андижанец не ждал звонка. — Я думал, ты будешь чуть позже.

— Пришлось поменять лошадей…

— У нас неудача… — Андижанец объяснил в двух словах. — Ни платков, ни денег!

— Обо всем поговорим… — Фарук объяснил, куда он должен подъехать. — Ты мне тут срочно нужен!

— Будить Уби?

— Теперь уже некогда. Давай сам…

Они знали друг друга давно — с тех пор, как начали выступать за сборную, оба мастера международного класса, экс-чемпионы…

— Только быстро!

— Еду.

Голубоглазый вернулся на платформу.

Все было тут как обычно. Никаких ментовских приготовлений к приему поезда с Боссами он не заметил. Только на площадке, перед входом, виднелась пара лимузинов и рядом сотрудник Девятого управления охраны КГБ. Он, казалось, был весь поглощен чтением многокрасочного иллюстрированного издания.

«И всегда-то в руках у вас одно и то же… — подумал Голубоглазый. — Или журнал, или газета… Такая вы читающая публика!»

Фарук мог быть доволен собой: он проскочил между Сциллой и Харибдой. Северная дорога представляла собой гигантскую ловушку для тех, кого искала милиция. Мотню огромного бредня, протянувшегося почти на тысячу километров, между Буем и Кировом.

И он здесь — в Москве!

Голубоглазый посмотрел на часы — к прибытию новосибирского фирменного Андижанец должен был успеть.

«Такая служба…»

Новый этап в жизни обоих начался с «Белого дома» — «Ак уй» — небольшой чайханы, которая последнее время служила резиденцией известного воровского авторитета. Чапан, объявивший войну любой несправедливости, вел прием в Белой чайхане круглосуточно. Было неизвестно, когда авторитет спит. Его можно было видеть в любой час. Тут всегда были свежий чай и лепешки. Чапан сидел на возвышении — сопе, покрытой ковром. Лично подавал гостю пиалу с кок-чаем. В чайхану шли люди, искавшие реальную справедливость и действенную помощь. С Чапаном было просто. Если он говорил: «Да», это означало «да». И никогда не могло стать «нет». Без резолюций, без проволочек. Решение было окончательным и обжалованию не подлежало. Авторитет был широк по натуре и щедр. Дехканин, чей разбитый рыдван он случайно задел на шоссе, не предъявил ему никаких претензий.

— Мои дети живы — и, значит, все хорошо…

За это Чапан подарил ему новый «Москвич».

С ним не могли соперничать ни милиция, ни прокуратура.

Каждому, кто обращался за помощью, сообщалась стоимость услуг, и, если цена его устраивала и он вносил деньги, его просили оставить номер телефона. Не было ни одного случая, чтобы у человека взяли деньги и подвели. Обычно через пару-тройку дней раздавался звонок:

— Колеса ищете?

— Да, да!

— Подъезжайте сейчас…

Называлась тихая улица или переулок.

Или:

— Подходите к кинотеатру…

Адрес постоянно менялся. Но похищенная машина обязательно оказывалась в назначенном месте. В полном порядке.

Иногда владельцы пробовали хитрить: вносили не полностью назначенную им сумму. В этом случае они, как правило, обманывали сами себя: в машине могло недоставать магнитолы, а то и колеса. Точно — с учетом недоплаченного…

Со временем услуги, оказываемые Чапаном, расширились.

К авторитету стали обращаться для защиты индивидуальной деятельности, кустарного промысла, продукции. Для выполнения этих заказов Чапану потребовались люди, имевшие имя в большом спорте. В Белой чайхане появились боксеры — бывшие чемпионы и призеры первенств Союза, спартакиад, мастера международного класса — братья Баранниковы, Фарук… Появились вакансии телохранителей. Газета «Советский спорт» не зря предупреждала, анализируя судьбу выдающихся американских спортивных деятелей: «Большой спорт, ребята, — верный путь в большой рэкет!» Вот и дождались!

С Андижанцем после долгого перерыва судьба свела Голубоглазого тоже в Белой чайхане. Андижанец ждал очереди на прием. Пил чай. Авторитет в тот вечер был занят, как никогда: освобождался от одних посетителей, встречал других. Угощал чаем, лично наполнял пиалушки. Время тянулось. Наконец в какой-то момент помощник Чапана — востроглазый молодой зверь — подсел к Андижанду, традиционно приложил ладонь к сердцу:

— Как здоровье, брат? Как настроение? Какие дела?

Случай, приведший Андижанца в чайхану, произошел пару недель назад. Мощный «КамАЗ» наехал на его стоявший у дома «жигуль», смял крыло, подфарники, бампер. Задел мотор. Гаишник, видевший все, когда к нему подбежал Андижанец, только развел руками:

— Шофер этот из Белой чайханы! Договаривайся сам!

Андижанец отыскал водителя, тот не отрицал вины, обещал помочь с ремонтом.

— Но, видно, забыл или что-то помешало. Бывает… — Андижанец знал, как осторожно в таких беседах следует подбирать выражения. — А я-то до сих пор без машины!

— А кто шофер?

— Работает на комбинате… — Андижанец назвал кличку.

Зверь отошел.

В чайхану заходили новые люди, авторитет приветствовал их, усаживал рядом. Из кухни беспрестанно вносили лепешки, чай. И, наконец, тот же молодой помощник:

— Вас приглашают…

— Салам…

Чапан собственноручно налил Андижанцу только что специально заваренного для них свежего чая, спросил о семье, об успехах. Потом перешел к делу.

— Вон он! — Чапан кивнул на сторону. У дверей, униженно кланяясь, стоял шофер «КамАЗа». Пока Андижанец ждал, его доставили в чайхану.

— Подойди…

— Я тут, Чапан-ока…

Авторитет не удостоил его разговором. Приказал только:

— Отремонтируешь машину. Быстро. И мне доложишь. Мастеру скажи, пусть поставит все самое лучшее. Передай: я лично очень его об этом прошу… Понял?

— Будет сделано, Чапан-ока!

Водитель понял, что легко отделался, мгновенно улетучился. Машину восстановили. Андижанец остался при «Белом доме». С Чапаном. С братьями Баранниковыми. С Фаруком. Менялись заказы, поручения. Андижанец помогал Уби купить в Москве партию японских платков, обеспечить ее доставку. Фарук разобрался на выезде — там, где люди Белой чайханы испытывали на себе местное силовое давление. Таких пунктов со временем становилось все больше — Москва, Новосибирск…

— Граждане, встречающие пассажиров… — подсуетилось вокзальное радио.

Андижанец появился в самый последний момент.

— Фарук!..

Поговорить снова не удалось: фирменный Новосибирск — Москва уже подрагивал на входных стрелках. Но главное Андижанец успел рассказать.

— …Такие дела. Хабиби взяли! Меня и Уби ищет контора…

— Что-нибудь придумаем… — Фарук поправил пистолет: он носил его за поясом сзади.

— У нас есть запасной вариант. Уби раскопал… — поспешил с сообщением Андижанец. — Директор ресторана при Павелецком вокзале… На вечер мы заказали купе на Бухару…

— Ты уже говорил с этим человеком?

— Пока нет… У тебя проблемы? — Андижанец кивнул в сторону платформы.

— Хочу кое-кого проверить…

Голубоглазый не отрывал взгляда от вновь прибывших. Пассажиры «Сибиряка» потоком двигались с платформы к спуску метро — квадратному провалу в начале перрона.

— С чайханой не связывался? — Голубоглазый кого-то увидел, осторожно начал движение. Теперь они перемещались вместе с толпой.

— Не успел.

— Потом вместе позвоним…

Фарук легко лавировал среди пассажиров. Обзор постепенно расширялся. Впереди показались лимузины. Обе машины были уже на ходу. Второй сотрудник Управления охраны сопровождал в толпе обоих Боссов — респектабельных, в строгих костюмах, с вывязанными аккуратно галстуками. Голубоглазый взглянул украдкой: вблизи лицо Первого Босса выглядело постаревшим и удрученным. Теперь Фарук и Андижанец двигались поперек толпы в направлении площади трех вокзалов. Положение для Андижанца постепенно прояснилось: Голубоглазый пас молодого парня в джинсовой паре с кейсом.

— Кто это?

— Пай-Пай. Нам нужны его связи…

Дальше двигались «вилкой» — трезубцем с Пай-Паем в середине. Парень шел быстро. Они прошли уже достаточно большое расстояние.

Недалеко от Красносельской Пай-Пай неожиданно свернул в переулок к домам, юркнул под арку. Тут и пригодился Андижанец, которого Пай-Пай нигде не мог видеть. Андижанец первым вошел в проходник. Впереди оказался еще переулок — пустынный, с невывезенными мусоросборниками, с досками на заколоченных дверях домов. У тротуара виднелось припаркованное такси и еще иномарка-пикап. Рядом стояло несколько мужчин. Они обернулись. У Андижанца потемнело в глазах. От иномарки отделился молодой, стремительный, с впалыми щеками, в кожаной куртке, сделал несколько шагов навстречу Пай-Паю. Они обнялись. Это был старший опергруппы конторы, задерживавшей их вечером накануне с платками в переулке у Даниловского кладбища. Сбоку возвышался знакомый здоровяк-мент. Таксист-водитель — рыхлый, с залысиной со лба — что-то поправлял в капоте. Андижанца не заметили. Он круто повернул назад, навстречу Голубоглазому.

— Мне дальше нельзя! — От неожиданности у него перехватило голос. — Я их знаю. Там вчерашний таксист, который привозил Хабиби. И с ним менты, которые нас брали… — Андижанец уже сворачивал назад, под арку. — Я буду ждать на углу…

После разговора с заместителем министра генерал Скубилин погнал с ходу на Павелецкий вокзал. «Главное — не дать выскочить из столицы!» Надежда была на линейный отдел транспортной милиции, прикрывавший столицу с юго-запада. Выходцы из Азиатского региона давно уже предпочитали пользоваться им, а не Казанским, где концентрация милиции и жулья на квадратный метр достигла критической отметки.

«На Астрахань. Перед Каспием свернуть на восток! И вот она, Центральная Азия! Даже короче! Тут мы его и должны взять…»

Начальник управления нервничал. Сложность заключалась в малом.

Генерал Скубилин и начальник линейного отдела, бывший его протеже — Картузов, неожиданно оказались по разные стороны министерских баррикад. Новые друзья Картузова как раз и вели прицельный огонь по Жернакову, добились решения коллегии, ставившего заместителя министра не у дел.

«Вкалывать придется в двух направлениях… Капкан на Голубоглазого и сетку — на похищенные к с и в ы…» Подъезжая к Павелецкому, Скубилин уже знал, кого куда направить — у него имелись верные люди и испытанные способы воздействия.

— Приехали, товарищ генерал…

— Давай прямо к дежурке!

Шофер прервал мысль, прибавив злости.

— Бардак! Мышей не ловите! — Начальник управления ворвался в линейный отдел как смерч. — Картузова немедленно сюда по рации! Заместителя Омельчука ко мне! В класс службы! Срочно! Засекай время!

Заместитель подполковник Омельчук — осанистый, ладный, в пыльной, давно не чищенной форме — вломился уже минуты через три.

— Разрешите, товарищ генерал?

Скубилин, как тигр, ходил взад-вперед по учебному классу, где проводились обычно инструктажи милицейских нарядов.

— Заходи, заходи!..

— Здравия желаю!

Заместитель Картузова в свое время сразу и безоговорочно принял сторону начальника управления. Теперь пожинал плоды собственной дальновидности.

— Трудишься? — Скубилин поднял руку.

— Стараемся вовсю, Василий Логвинович! — Был он не прост: без поддержки, полагаясь ла себя одного, поднялся от постового милиционера до зама крупного линейного отдела. — Да кто оценит?

— Садись, подполковник. Я тебя ценю. Тебе мало?

— За это спасибо, товарищ генерал.

Омельчук присел. Осторожно, как на хрустальную вазу. Веса в нем было предостаточно.

Скубилин прошелся по классу. Времени для дипломатии не было — сразу взял быка за рога.

— Ты руководителя патрульно-постовой службы знаешь? Своего непосредственного начальника?

— В управлении? — Омельчук не сразу понял. — Знаю!

— На днях уходит… На заслуженный отдых!

У Омельчука сладко заныло в коленках.

— Смекнул, подполковник?

— Товарищ генерал!.. Но как? Без протекции… У меня ведь никого, кроме вас! — Он хотел подняться, но Скубилин остановил.

— Сиди! Я скажу, что делать… — Он подошел к двери, открыл — из коридора их никто не подслушивал, — снова захлопнул. — Ориентировку о розыске, которую сейчас передали… читал?

— Азиат с голубыми глазами?

Омельчук поднялся. Мятая, прослужившая не один срок форма на нем расправилась, готовая треснуть. «На форме экономишь, — подумал Скубилин. — Как получил майором, так и носишь. Только погоны поменял!»

Вслух заметил:

— Он самый! Голубоглазый… Дело серьезное.

Омельчук молча ждал продолжения.

— Полетишь в командировку. Прямо сейчас…

Это было как снег на голову.

— Вроде как проверяющий министерства по жалобам и заявлениям.

Заместитель Картузова шевельнулся:

— А предписание?

— У тебя будет бумага, подписанная заместителем министра генералом Жернаковым. Кроме того, туда позвонят! — Скубилин поманил его пальцем, зашептал, как перед тем Жернаков, в самое ухо. — Украдены документы. Азиат этот… Преступник… Наверняка их выбросил. Ты их найдешь!

— Понял!

— Все там потрясешь! Документы должны попасть сюда только через тебя! Ни в чьих руках не побывать! В милиции, если они там, все изымешь — первичные рапорта, черновики. Чтоб нигде ничего! Ни фамилии, ни адреса… Если там их нет — пройдешь перегоны. Лично переговоришь с каждым железнодорожником… Каждый сантиметр проползешь. Осмотришь. — Скубилин притянул его за китель, не давая шевельнуться. — Привезешь документы — получишь должность и папаху. Срок звания у тебя когда выходит?

— Вышел уже! Перехаживаю в подполковниках!

— Вот видишь!

Омельчук наконец смог шевельнуться. Мятые форменные брюки на толстых ляжках напряглись.

— Домой надо? — Скубилин отпустил его. — Собраться? Жену предупредить?

Омельчук не поддался на провокацию.

— Ничего не требуется, Василий Логвинович. Сразу еду. Но вы не сказали, какие документы? Что искать?

— Искать-то? — Обманную приветливость со Скубилина как ветром сдуло. — В свой срок, подполковник! Сейчас тебе выписывают проездные. Берут билет. Полетишь от меня! — Он снова ненадолго потеплел. — Тогда я тебя конкретно проинструктирую. И знать, куда улетел и зачем, будем мы двое! Ты и я! Ни твои хлопцы, ни сваты, ни семья! Никто. Договорились?

— Будет как вы сказали, товарищ генерал.

— Молодец. Теперь вижу: ты понял! Сейчас езжай за предписанием. Оно в приемной. И сразу ко мне. Я скоро буду!

Омельчук уже уходил, когда генерал приказал:

— Там Картузов в дежурке! Скажи, чтоб сюда шел! Как он тут?

— Как всегда… — Омельчук знал, что от него ждет Скубилин. — Только бы сачкануть. Чуть что — «заболел»! Сегодня тоже жаловался: «простыл»!

— Я его просифоню лучше всех докторов! Век будет помнить. Все! Иди, подполковник!

Картузов, обтекаемый, круглый — чисто перекачанный баллон, появился точно из-под земли:

— Спрашивали, товарищ генерал?

Скубилин не дал ему доложить:

— Веди по постам! Показывай! Я вам, разгильдяям, покажу легкую жизнь!

Не оглядываясь, быстро пошел к дверям. Все в нем кипело. «Перевертыш! Недавно еще верил в Картузова, как в самого себя! Бывший личный мой шофер! Ленку-дочку вместе возили по утрам — сначала в школу, потом в институт! Член семьи!.. Теперь правая рука моего врага! Сразу переметнулся, сволочь, как почувствовал, что замминистра Жернаков, а значит, и Скубилин теряют силу!»

— Почему бардак, Картузов? Почему людей распустил?

Почти бегом выскочили на перрон.

— Ночью смены не проверяются! Милиционеры пьют…

Пассажиры оборачивались: крутоголовый гренадерского вида штатский, изрыгающий нецензурщину, и рядом полный коротышка в милицейской форме. Нагнав страху, Скубилин неожиданно переменял тон.

— Голубоглазый этот… Информация попала непосредственно к министру. Не задержим — головы полетят!

— Понял!

За годы ежедневного общения Картузов хорошо изучил характер шефа — не поверил ни одному его слову.

Скубилин это тотчас почувствовал:

— Ты мне брось — «понял»! Твое «понял» с комариную залупу… — Генерал был известен как матерщинник. — Ее и не видно! Разве что под микроскопом…

— Уж и впрямь с комариную! — Картузов притворно заржал. Он держался, словно между ними ничего не произошло. Играл давешнюю роль доверенного лица — личного шофера, друга семьи.

Скубилин пропустил реплику мимо ушей.

— У преступника билет через Москву! Он обязательно засветится… Заставь народ искать! Начальника розыска что-то не вижу!

— Игумнов? Кто-то умер у него. Я уже дал команду: с кладбища чтоб прямо сюда.

— Пусть занимается!..

— А может, Омельчука запрячь? — Теперь, когда его заместитель открыто принял сторону Скубилина, он при каждом удобном случае пел ему дифирамбы — старался подставить. — Хватка у Омельчука — дай Бог!

— Омельчука не трожь! Пусть налаживает профилактическую работу с железнодорожниками… За это тоже спрашивают!

— Это точно! — Картузова насторожило явное вранье насчет профилактической работы, но он и вида не подал. — Тут вы правы! На все сто процентов!

«Откуда же ветер дует?!» Велась какая-то игра, Картузов хорошо ее чувствовал.

«Мало ли особо опасных преступников… А ты примчался! Самолично!»

— Дневная смена собрана! — напомнил.

Они повернули к отделу.

— Ориентировку о Голубоглазом размножить. Раздать активной общественности. Кладовщикам, носильщикам…

— Понял, Василий Логвинович!

Они уже входили в отдел. Несколько милиционеров, прибывших на инструктаж, остановились, пропуская начальство. Скубилин не преминул порисоваться:

— Орлы у тебя! Я с ними бы горы свернул!

— Не жалуюсь! — Картузов и тут нашелся. — Потому и первые по управлению! И знамя в честь съезда!

— Раньше были! — Скубилин будто не замечал нацеленных на него со всех сторон внимательных глаз. — Знаешь что, Картузов? Развод я проведу сам. А ты… Пройди по залам! Привыкай ножками работать! Вдруг пригодится!

Запасной вариант Андижанца и Уби — приобретение платков через директора ресторана на Павелецком вокзале — был запущен, не откладывая. С учетом закупленного ранее купе в ночном поезде на Бухару. Звонок застал руководящее лицо на месте.

— Сейчас…

Секретарь директора — фигуристая, в узкой юбке, в высоких — выше колен — сапогах, — открыла дверь в кабинет, застыла картинно.

— Вас по городскому…

— Если из треста, меня нет!

Директор досадливо взглянул по углам. Кабинет был маленький, с небольшим окном, укрытым шторой.

— Всегда они находят, когда человек работает!

— Тут другое. По личному вопросу.

Директор снял трубку:

— Я слушаю. Кто это?

— Это директор ресторана?

— Он самый.

— Здравствуйте…. Я из Андижана! — Звонивший сделал паузу, давая собраться с мыслями.

— Так… — Тон был выжидательный…

— По поводу товара! Вам обо мне говорили.

— А точнее…

— Насчет импортных платков! — Было неосторожным впрямую называть ассортимент, но другого Андижанцу не оставалось. — Я готов к вам подъехать.

Голос в трубке был незнакомый. Директор ресторана был уверен в том, что слышит его впервые. Как и насчет платков.

— Вспомнили? — спросил звонивший. Директор так ничего и не вспомнил, но четко осознал, что следует делать.

— Конечно!

Андижанец обрадовался.

— Никуда не уходите?

— Я на месте! Вы скоро будете?

— Еду, — из осторожности Андижанец не сказал «мы».

Директор положил трубку; не раздумывая, нашел оставленный ему на календаре номер телефона, набрал его.

— Алло! Здравствуйте…

— Вас слушают. — Этот голос тоже был абсолютно незнаком. — Кто вам нужен? Куда вы звоните? — Абонент старался говорить безлично-сдержанно.

— Это — Комитет государственной безопасности? Тут, по-моему, по вашей части.

— Кто это?

— Директор ресторана на Павелецком. Меня просили ставить в подобных случаях в известность. Если кто-то… — Он рассказал о странном разговоре.

— Когда вам позвонили?

— Только что!

Абонент тотчас перестал маскироваться. Б голосе зазвучали силовые нотки:

— Главное: спокойствие и полная естественность поведения… Мы сейчас приедем. Если этот человек появится раньше, постарайтесь его задержать. Под любым предлогом. Вы за это отвечаете. Вы меня поняли?

«Не было печали…» — Директор задергался.

— А вдруг он захочет взглянуть на товар? Как мне с ним себя вести?

— Тяните время. Объясните, что ждете важного звонка. Старайтесь выяснить, приехал ли он один или с сообщниками… Мы подъедем!

— А если он заподозрит?

— Скажите, что вам неудобно разговаривать в кабинете. Выведите его на вокзал, к центральному подъезду. Я буду там уже минут через двадцать. Вы меня узнаете. В сером костюме. В правой руке газета «Правда».

Получив сигнал, начальник отделения транспортного КГБ сразу же связался с милицией вокзала. «Не проскочила ли информация к дежурному по линейному отделу?»

КГБ предпочитал никогда не работать в спарке с хомутами. Бывших милиционеров практически не брали в штат, не приглашали на вечера. Держали в отдалении. Причины этого были малопонятны.

Поинтересовавшись делами, чекист намеренно уточнил:

— Как обстановка на вокзале?

Дежурный поведал как на духу:

— Руководства полно! Генерал, свита… А так все тихо. Еще инспекция по личному составу…

— А в чем дело?

— Розыск особо опасного… — Дежурный не обошел ни одной подробности, связанной с приметами скрывшегося преступника. — У него билет в нашем направлении…

— Ясненько. — Начальник отделения, как ни спешил, аккуратно сделал пометочки.

Оперативная осведомленность у них всегда ценилась превыше всего! «При случае всегда можно ввернуть…»

Сейчас, однако, его интересовала ситуация вокруг вокзального ресторана. Мощь могучей тайной организации уже несколько лет была направлена на борьбу с коррумпированной московской торговлей. Как на ее первых лиц — руководителей Главного управления торговли, начальников отделов Главторга, директоров крупнейших московских гастрономов, так и на рядовых торгашей, число привлеченных среди которых уже перевалило за полтора десятка тысяч. Что повлияло на выбор рокового этого решения, никто не ведал. Желание ли вернуть страх и уважение к себе в исконной вотчине ОБХСС? Или кто-то из высокопоставленных московских торгашей перешел дорогу кому-то на самом верху? За что и был расстрелян. А может, потребовались свободные должности для переезжающей в Москву родни новых ее хозяев? Но колесо покатилось. Сотни торгашей, казавшихся неуязвимыми, переселились из квартир и дач в следственные изоляторы. А КГБ уже хватал новые связи!

— К нам не собираетесь? — спросил дежурный.

— Пока трудно сказать…

Комитет привычно темнил. Без надобности. Без смысла. Тайна, которой его сотрудники себя окружали, давно уже превратила их в глазах обывателей в некие абстрактные символы. Невидимки. Фантомы.

— А то — милости просим!

— Спасибо. Как-нибудь…

Он убедился: хомуты не знали про ресторан. Оставленная в нем Комитетом ловушка сработала.

«Клиент явился!»

Начальник отделения сдернул с вешалки куртку, взял со стола газету, крикнул дежурному:

— Я на входе. Подсылай группу к центральному подъезду!

Начальник вокзального уголовного розыска с Павелецкого Игумнов — крутой, с металлическим рядом зубов, делавшим его похожим на блатаря, — и Бакланов, старший инспектор ГАИ, гнали на похороны Деда — живой легенды подмосковной милиции. День обещал быть ясным, сухим, хотя над капотом патрульного «жигуля» постоянно маячило похожее на большого безногого теленка одинокое облако. Игумнов пытался дремать, ражий, в жарком форменном убранстве линейщика Госавтоинспекции Бакланов невозмутимо жевал, не отрывая глаз от шоссе. Добирались известным не многим кратчайшим путем. Трасса так и не стала открытой.

«Резиденция высшей номенклатуры. Бывшие дачи Кириленко, Шеварднадзе…»

Игумнов начинал здесь как гаишник. За годы ничего тут не изменилось. Короткие повороты. Чистый вылизанный асфальт. В перелесках несмятая трава, некошеные поляны. Без пешеходов, тротуаров.

«Подмосковная Швейцария…»

Очередной поворот, очередной пустынный участок леса. Полное безлюдье… Но так могли считать только простаки, на деле — нашпигованная охраной и службой безопасности, обитаемая, насквозь просматриваемая зона.

«Дальше школа КГБ, дача Сталина…»

Позади у них уже некоторое время висело на хвосте несколько легковых машин. Бакланов снизил скорость — те не приняли предложения, вежливо сохранили дистанцию.

— Не привязываются, — Бакланов на секунду отставил жвачку. — Знаешь кто это?

Игумнов пожал плечами.

— Менты! Как и мы!

— Точно. И гонят туда же.

Убедившись в том, что патрульная не пытается их достать, преследователи догнали их сами. Вместе свернули к нерегулируемому перекрестку.

Соратники и ученики Деда съезжались, чтобы проводить Долгого Разыскника в последний путь. Покойный был не только старейший, он олицетворял поколение оперативных уполномоченных недавних лет. Пришедших раскрывать, их заставляли укрывать преступления от официальной статистики, создавать на бумаге обстановку благоденствия и общей безопасности. В конце концов они научились и этому. А потом круто пили… Начальству, министру жилось спокойно за их спинами, за их выговорами, сроками, которые им давали, когда прокуратура или инспекция по личному составу ловили их с поличным.

— Что там? — Игумнов показал головой.

У перекрестка движение застопорилось. Водители впереди выходили из машин.

— Что-то случилось… — ражий Бакланов не без труда просунул себя в узкое пространство дверцы, одернул ремни.

Сбоку, у обочины, виднелся автобус «ЛАЗ-699», «Наташка», окна его были зашторены. На перекрестке, перегородив трассу, красовалась черная «Волга» и с ней двое — в штатском.

— Спокойно, МО-14562! — Один из штатских мгновенно заметил нагрудный знак Бакланова. — Сейчас разберемся. Садитесь в машину!

Игумнов тоже подошел.

— Что за дела?

Ему объяснили:

— Девятый главк! Охрана КГБ… Нас много! Чужие! Вот и волнуются!

— Ясно…

Взаимоотношения обоих ведомств характеризовались взаимной недоброжелательностью.

— Мы для них — хомуты! Быдло!

Народ подобрался дерзкий: уголовный розыск — голубая кровь милиции. У некоторых под куртками угадывалось оружие. Везли и спиртное. Деда собирались помянуть прямо на кладбище.

— Ладно, ладно! Сейчас поедете! — Комитетчики не хотели шума. — Только чтобы все в рамках!

— За своими смотрите!

Инцидент был исчерпан. Проезжая мимо комитетской «Волги», кто-то нажал на клаксон. Не переставая жевать, Бакланов заметил:

— Они думали: мафия хоронит своего пахана…

Отпевали в тесной церквушке, прямо на кладбище. Дед лежал торжественный — в костюме, который он носил по праздникам. В том же галстуке с зигзагами. В другом его и невозможно было представить.

Гроб стоял у самого входа. Людей было много. В основном милиция.

Игумнов и Бакланов побыли у гроба недолго. Игумнов подошел к церковной ограде. Тесная группка провожавших привлекла его внимание. «Работяга-сантехник, студент, домохозяйка… Типичный управленец с кейсом, со сложенным зонтиком-автоматом…». Игумнов не понял: «Подчеркнуто выраженные типажи, — увидь он их порознь, вряд ли обратил бы внимание. — Маскарад?» Внезапно догадался: «Топальщики!» Их называли еще «Николаями Николаевичами» по первым буквам направления службы — «Наружное наблюдение». Одежда и поведение филеров диктовались раз и навсегда разработанной для них легендой, которой им приходилось непременно придерживаться. Во избежание расшифровки топальщикам запрещалось на пушечный выстрел приближаться к ментам, тем более участвовать в каких бы то ни было праздничных или похоронных церемониях. Все годы Дед много общался с бедолагами, обслуживая закрытый для посторонних район Подмосковья.

«Молодцы! Ни с чем не посчитались…»

Бакланов тем временем подошел к патрульной, вызвал по рации дежурного.

— Ко мне есть что?

— Есть! Начальник розыска с тобою? — На этот день Бакланов был закреплен за вокзалом.

— Рядом стоит…

— Передавай: пусть срочно едет на базу! У них какая-то заварушка на станции!

Возвращались тем же закрытым шоссе.

Деда положили в могилу его отца, умершего в шестидесятых. Места было мало. Пришлось снять ограду. Начальник райуправления обещал все тут потом устроить честь по чести.

Игумнов вспомнил похороны своего деда — в Костромской области, на родине матери. Схоронить называли там — «свезти за Козлова», до месту нахождения погоста.

Другой его дед — по отцу — будучи иудеем, упокоился в Москве, на Востряковском кладбище. Его вдова — еврейская бабка Игумнова — наставляла внука:

— На обратном пути с кладбища сполосни руки. Вытирать не обязательно… — Она знала многие необходимые в таких вещах хитрости. — Главное: возвращаться не той дорогой, которой ты пришел. Запутать смерть?

И еще: в течение месяца, после похорон ближайшим родственникам нельзя приходить к могиле…

Ехали молча.

На нерегулируемом перекрестке автобуса с кагэбэшниками уже не было, не было и черной «Волги». Ненадолго мелькнул впереди стремительный правительственный кортеж. В свое время, работая в ГАИ, Игумнов дневал и ночевал на этой трассе.

Министр иностранных дел, член Политбюро доезжал из МИДа — из самого центра — до своей дачи за двенадцать минут! Все было рассчитано. Сразу после выезда правительственного «ЗИЛа» мгновенно оповещались гаишники по всей трассе. Движение перекрывалось. На площади Маяковского давали неразрешенный левый поворот в сторону Ленинградки. Второй раз «ЗИЛ» двигался против запрещающих знаков на Дмитровском шоссе и с раздела сразу уходил под «кирпичи» в Московскую область. Встречное движение к этому времени там тоже прекращалось. Гаишник мчал далеко впереди — контролировал милицейские посты. Его настигал лидер — первая машина Девятого главного управления КГБ. За гаишником и лидером, кроме охраняемого лица, никто не мог уже оказаться на трассе. Игумнов, Бакланов или другой гаишник пропускали правительственный «ЗИЛ» и становились в хвост — за второй машиной охраны. Главная часть их миссии на этом заканчивалась. Возвращаясь в Москву, они прихватывали по дороге постовых. Это происходило уже часа в два-три ночи…

Игумнов смотрел на дорогу.

В одной из дач росла и его нынешняя жена. Ездила с отцом в консерваторию, в Большой. Потом отправлялась уже со своим первым мужем. Он умер рано. Их связывали общие знакомые. Большие имена. Мир элитных литературных авторов, высшая партийная номенклатура. Она не была рождена, чтобы стать женою мента. Разыскника. В этой жизни у них были разные дороги.

Бакланов молчал, оберегая высокую его думу.

— Насчет вечера не забыл? — спросил Игумнов.

В клуб КГБ был приглашен известный экстрасенс и колдун, продвинутая столичная общественность ломилась на его трюки. Пользуясь связями в Главном управлении охраны, Бакланов обещал организовать коллективный поход для сотрудников Литературного фонда «В защиту интеллектуальной собственности» — в нем работала жена Игумнова.

— Все будет в порядке…

Они уже мчали по Кольцевой.

Бакланов не переставал хладнокровно жевать, как положено хозяину трассы. В машине было заменено все, что можно было заменить и усовершенствовать. В патрульный «жигуль» уходило все, что Бакланову неизменно перепадала по должности. Коньяк, и виски, и водка превращались в каучук «мишлен», импортные втулки, амортизаторы…

Ненадолго на Садовой в районе Крымской площади их накрыл дождь, но он только смочил асфальт.

Они уже подъезжали, когда их окликнули по рации.

— «Батайск»! Где находишься? Начальство интересуется…

— Нужен?

— Да. И с вокзала звонили!

— Все? Возвращаемся. Что там?

— Полный атас! Разыскивают особо опасного! Сам генерал прибыл…

— Он что? Знает, как искать?! Анекдот!

— Честное слово!

— Все! Тормози!

Игумнов выскочил против центрального подъезда — лоб в лоб начальнику управления. Скубилина сопровождай эскорт ближайших льстецов. Поворачивать было поздно. Прилипалам представилась возможность отличится в глазах руководства. Это был беспроигрышный вариант. Начальник инспекции по личному составу ткнул на табло.

— Поздновато едешь, Игумнов!

Взаимная неприязнь их родилась не вчера — еще с Высшей школы милиции — «Вышки», которую вместе заканчивали. Особист на этот раз не рассчитал. Полоска металлических зубов Игумнова блеснула тускло.

— Я у тебя, по-моему, про время не спрашивал!

В свите ухмыльнулись злорадно. Генерал Скубилин счел за лучшее разрядить обстановку:

— Иди. Картузов поставит перед тобой задачу…

Игумнов сделал несколько шагов к центральному подъезду. В последнюю секунду остановился. Сбоку, у входа, спортивного вида мужик развернул «Правду». Входившие в подъезд простреливались внимательным взглядом поверх газетной страницы.

«Интересно! При чем тут Комитет государственной безопасности?!»

Андижанца и Голубоглазого доставил на Павелецкий мальчишка-таксист, который вместе с Андижанцем и Уби накануне приезжал за платками. Мальчишка повел себя мужественно, и Андижанец взял его снова.

— Жди тут…

— Есть, командир!

Вокзал встретил толчеей, шумом радиотрансляторов. Недалеко, на кругу, дребезжал трамвай.

— Вон ресторан! — показал Андижанец. Вход оказался неказистым. Стандартная деревянная дверь, скромная вывеска.

Собрать сведения о директоре ресторана не удалось, оставалось добыть их на месте. Случай тут же подвернулся. Носильщик — московский татарин с плоским невыразительным лицом — вывел телегу, коротко взглянул в их сторону. Оба мгновенно оценили его. Фарук кивнул головой на узкий проход к внутренней лестнице, выложенной мраморной плиткой. Все трое отошли. Проникновение было обоюдным. Носильщик тотчас отнес обоих — азиата и русского — к уже известной, новой пока группировке, обозначенной спецкором «Правды» как «узбекская мафия». Он первый проявил инициативу.

— С билетами проблема?

Голубоглазый помедлил.

— Сигаретка найдется? — Носильщик держал в руке сигарету, но речь шла о другой.

На свет появилась пачка «Астры», вздобренная анашой. Андижанец держал ее на такой вот случай. Носильщик прихватил два баша.

— Директор — ничего мужик?

Андижанец кивнул на ресторанную вывеску.

— А чего нужно? Наркоту?

— Платки.

— Много?

— Навалом…

— Тихо! — Татарин несильно прихватил Андижанца за рукав. — Начальник милиции!..

Круглый, небольшого роста подполковник быстро спускался по внутренней лестнице.

— Пойдемте…

Носильщик решительно двинулся на выход. Андижанец и Фарук на небольшом расстоянии друг за другом осторожно двинулись следом. Татарин протащил их подвалом. Мимо туалетов, автоматических камер хранения. Вывел на площадь. Остановились у дальнего угла фасада, недалеко от центрального подъезда.

— В другом месте пробовал купить? — Татарин аккуратно размял сигарету.

— Неудачно, — Андижанцу носильщик понравился. — Остался без товара.

— Контора?

— Вроде того. Еле ноги унес…

— Давно?

— Вчера.

Разговаривал в основном Андижанец. Фарук смотрел в пол: голубые глаза на скуластом лице были слишком заметны.

— Директора давно вам порекомендовали? — Носильщик обернулся к Фаруку. — Спички есть?

Голубоглазый передал коробок.

— Я почему спросил… — Татарин прикурил, сделал глубокую затяжку. — Дело в том, что сейчас тут другой директор ресторана…

Он на секунду-другую замер. Ловил кайф.

— Другой?!

— Темная лошадка…

— А прежний?

— Тот, действительно, ворочал! Большой туз!

— А он где?

— В Лефортове, в следственном изоляторе! Там их человек двести привлекли! Расстрельное дело! Взятки. Валюта…

Андижанец и Фарук переглянулись.

— Директора гастрономов, ресторанов. «Новоарбатский», «Елисеевский»… Главные бухгалтера. Вся торговля! Дело ведет Лубянка.

Носильщик внезапно замолчал. Он вглядывался в человека с газетой, расположившегося у главного входа.

— Постой. Это ведь… — Внезапно он нашел отгадку. — Слушай!.. Вы предупредили директора, что приедете?

— Ну!

— А теперь смотри! — носильщик показал вдоль фасада.

Подкатившая машина со штырями радиотелефонов на крыше, развернувшись, с ходу прижалась к тротуару. Несколько человек в аккуратных костюмах, в галстучках, гуськом быстро побежали вверх по ступеням.

— Смотри дальше! Смотри!

Пассажиры расступились. Тот, что читал, сложил газету, что-то сказал вновь прибывшим, вместе с ними устремился в подъезд.

— Это по ваши души… Транспортный КГБ!

— Держи!.. — Андижанец, не глядя, сунул носильщику несколько купюр.

Все произошло в считанные секунды. Носильщик повернул назад, к камере хранения. Андижанец и Фарукуже бежали по площади. Мальчишка-таксист, увидев их, включил зажигание, резко подал назад, навстречу.

— Поехали!

Таксист все понял, с ходу заложил крутой вираж вокруг площади, к выезду на Садовое. Спросил только:

— В гостиницу?

Ответил Голубоглазый:

— В Теплый Стан. Место я покажу.

Начальник отдела Картузов — упругий, маленький, в милицейской форме — скатился по внутренней лестнице в кассовый зал. Прошел вдоль стеклянных клетушек касс-аквариумов. В зале царила обычная суета. Азиатских лиц не было вовсе. Ехали в основном липецкие, воронежские. Увозили назад продукты, вывезенные перед тем от них подчистую в «образцовый коммунистический город».

Железнодорожники так и именовали:

— «Крупяные», «колбасные» поезда…

Пару раз Картузов натыкался взглядом на проституток — девки цокали каблучками, пружинили обтянутыми ягодицами.

«Меняемся…»

Раньше Павелецкий вокзал традиционно значился за педерастами.

Картузов оглянулся.

— Карпец!

На площадке под видом пассажира крутился младший инспектор — симпатичный черноволосый мордвин. Он знал все последние вокзальные новости.

— Слушаю, товарищ подполковник… — Младший инспектор хитровато улыбнулся.

— Ты чего? — напер Картузов.

— Да-а… пустяки. Баба голая!

Картузов сразу не взял в толк.

— Голая?

— Я же говорю! Один халат… Подруга поехала к ней домой. За платьем.

— Откуда она? — Картузова сейчас это мало интересовало.

— С обувной! Я ее сразу засек. Маникюр, педикюр… И без лифчика… У них там секретарь парткома на фабрике…

Картузов заставил себя вникнуть.

— Ну и фотографирует их голенькими… — Карпец засмеялся. Факт этот его особенно смешил. — Стал приставать… А у нее гости… Она и сбежала! Платье, штанишки — все на фабрике…

— Она еще здесь?

— В третьем зале…

Сложной системой переходов они миновали старый, еще военной постройки, вход в метро, ставший частью интерьера. Эскалатором поднялись в зал для транзитных пассажиров.

— Вон! Ближе к окну, — Карпец, не оглядываясь, показал головой. — Кино смотрит…

Под потолком, вверху, работал телевизор. Девица оказалась достаточно развитой, с прямыми светлыми волосами.

«Батон! Обычная московская соска…» — подумал Картузов.

Карпец добавил, как о давно известном:

— Там воще! У секретаря парткома… Привычка… Фотографируется с девчонками-работницами во время этого дела… У него

фотоаппарат на самовзводе. Ногой — р-раз! И все — на пленку!

Картузов был само внимание.

— В самом парткоме?

— Прямо на столе. Мне уже не первая девчонка рассказывает…

— И девица это подтвердит?

— Почему нет? Конечно!

— А пленки?

— В парткоме, в сейфе. И фотографии.

— Любопытно…

Картузов еще не предполагал, как можно это использовать, понял только: «Нельзя упустить…» Тут же распорядился:

— Ее — в отдел! Кто там сейчас свободен?

— Старший опер — Борька Качан.

— Пусть возьмет объяснение: как, где, с кем… И мне доложит!

В вокзальной дежурке было душно — окна не открывали. Игумнов сбросил куртку. Она и нужна-то была, чтобы укрыть ремни спецкобуры под мышкой.

— Генерал Скубилин только уехал: — Дежурный — егерь в своей прошлой, гражданской жизни — дождался, когда Игумнов пройдет к нему за пульт.

— — видел. Это все?

— У нас заява! Кража денег…

— В поезде? — Это было и вовсе бесперспективно.

— Бабуся оплошала. Вон стоит!

Игумнов выделил ее сразу, как только вошел. Больная высокая старуха. Выцветшее, ставшее куцым платье. Дешевая сумочка.

Дежурный не вызвал следователя. Из этого можно было заключить, что преступник не найден, дело возбуждено не будет, а старухе уготовлен «выкинштейн».

Игумнов знал милицейскую кухню.

— На место выходили?

— Случай-то не у нас! — Егерь сделал несколько бесшумных шагов, заглянул за дверь — там никого не было. — На Ярославском! А обнаружила тут, на вокзале… И до этого ехала в метро!

Надеяться, что кто-то возьмет себе глухое это дело — хоть Ярославский, хоть милиция метро, — было абсолютно неразумным.

— Что она говорит?

— Переезжает к племяннику в Тамбов.

— Одна?

— Да. Деньги положила в узелок. Узелок — в сумку… В вагоне сумку сунула под матрас!

— А соседи по купе?

— Соседей не было. Старуха… Ночью бегает в туалет… То-сё! Короче: разбежались!

— Много денег?

Егерь вздохнул.

— Продала кооперативную квартиру. Так что считай!

Пока он говорил, женщина улыбнулась дурковато: хотела вызвать жалость.

«Господи! — У Игумнова так и заныло внутри, когда он увидел ее гримасу. — Этого еще не хватает!»

— А что по месту жительства?

— Все точно. «Жила, выписалась в Тамбов…» Ты не смотри, что она такая, Игумнов. Я с ней говорил. Она все понимает. Высшее образование. Работала инженером.

— Вот как…

— Да. Инженер-химик.

Со старухой было ясно. «Жаловаться не будет… Договорятся с бригадиром тамбовского поезда, сунут в вагон — и привет горячий! Малой скоростью. Племяннику дадут телеграмму, чтобы встретил…»

— На Ярославском хоть что-нибудь известно?

Дежурный вспомнил:

— Бригадир поезда в курсе! Я говорил с ним по телефону. Двое парней вышли в Москве последними — шли по составу, вроде чего-то искали… — Он взглянул на Игумнова. — Вот все! Поезд «Сибиряк». Новосибирск — Москва… Вагон пятнадцать.

— Старуху придержи… Я пошлю Качана к бригадиру. Может, еще вспомнит.

— Только недолго! — Егерь заволновался. — Тут полный атас! Скубилин опять появится! Куда ее спрячу?

Старуха что-то почувствовала. Обернулась. Невозможно было видеть дурашливый этот взгляд.

— Как ее фамилия?

— О! Фамилия у нее знатная! — Егерь засмеялся. — Розенбаум!

Игумнов с ходу ввалился в кабинет к старшему оперу.

— У нас заява. В курсе?

— Да. Но… — Качан был похож на атлетического студента-спортсмена, коротко остриженный, в очках. Он кивнул в сторону. — Картузов тут подкинул без тебя…

У окна на стуле раскачивалась пухлая молодая девица в замысловатом облачении — то ли длинная арабская галабея, то ли короткая ночнушка.

Старший опер быстро печатал, диктуя вслух:

— «…А также фотографировался с нами в кабинете во время совершения половых актов…» — Он оторвался от клавиатуры. — Прямо на столе?

Девица качнулась.

— Конечно!

Оба не испытали ни малейшего смущения.

— А фотографии? Вы их видели?

— Он показывал!

— Где они, по-вашему?

— Там же, в парткоме. В сейфе. Там два отделения. Откроешь, а внутри маленький ящик. Запирается на отдельный ключ. В нем и негативы, и фотки.

Качан быстро печатал.

— Потом? Как происходило дальше?

— Сегодня? Я выскочила — и сразу в коридор! На вешалке висело это… — девица потянула подол — полы разошлись, обнаружив полное

отсутствие белья внизу. — Накинула на себя и бегом. С вокзала позвонила подруге…

— Тут тебя и задержал младший инспектор… Так? — Качан допечатал, выдернул лист из каретки. — Распишись, подожди в коридоре.

— Позвонить можно?

— Только быстро.

Пока она звонила, старший опер объяснил:

— Картузов приказал… Взять заявление, допросить. Как бы не пришлось ехать на фабрику…

Игумнов махнул рукой.

— Ладно! Я сам погнал… Бригадир поезда на Ярославском видел двоих. Надо расспросить. Младший инспектор на месте?

— Карпец где-то в залах.

— Поедет со мной. Может, выйдем на поездного вора. Что ни день — кража. Инспекция по личному составу ждет не дождется моей крови! И сейчас заявительница в дежурке…

Качан предостерегающе кивнул на девицу у телефона:

— Бог с ней! Может, передачу принесет…

Обоим была слишком известна деликатнейшая проблема милицейской кухни. Козлы наверху требовали в отчетах высочайшего процента раскрытия тягчайших преступлений. «Как на выборах единственного кандидата нерушимого блока коммунистов и беспартийных…» Чтобы создать фантастическую эту картину прогресса в правоохранительных органах, контора давно уже регистрировала, главным образом, только раскрытые преступления, другие, по которым преступник не был сразу же обнаружен, как бы не существовали. В конце месяца, квартала, года цифирь сводили воедино и отправляли наверх. Козлы отчитывались ею перед поставившими их на хлебные места людьми из горкомов, обкомов, ЦК. Другие козлы, основываясь на статистической липе, пекли научные работы, защищали диссертации, давали прогнозы о скором наступлении золотого века. А внизу, на земле, ограбленным и обворованным потерпевшим, кому не посчастливилось задержать жулика с поличным, контора вешала лапшу на уши: «Розыск преступников и похищенных ими вещей продолжается. О результатах Вам будет сообщено дополнительно…»

На самом же деле все оставалось в черновых записях разыскников.

Укрывалось.

По дороге на Ярославский Игумнов перелистал записную книжку. В ней содержались сведения о кражах, не проходивших ни по одной ориентировке. Зарегистрируй он все эти укрытые за последние месяцы на одном только вокзале заявления, и благополучная картина успехов столичного узла выглядела бы жалкой унизительной фальсификацией.

«Если бы это можно было поставить на учет…»

С бригадиром поезда говорили с глазу на глаз. Бригадир оказался чистеньким, аккуратным. Со значком ВЛКСМ. Он полностью повторил то, что Игумнов уже слышал у себя на вокзале от Егеря.

— …Прибыли в Москву. Поезд уже стоял минут семь. Выходят двое. Я-то вижу, что они не из этого вагона! Значит, прошли по составу! А это, согласитесь, меняет дело!..

Игумнов, предпочитавший знать точно, с кем каждый раз он имеет дело, не мог понять: «Специально выращенный кадр? Член ЦК ВЛКСМ?» В разудалой семье проводников самой транспортной в мире бригадиры-честолюбцы встречались не часто.

— …Правда? Почему сразу не выйти на платформу?!

— Что можно о них сказать? Возраст, одежда…

— Один постарше. Высокий. В джинсовом костюме. Кожа на лице как глянец! Будто лоснится… На вид года двадцать четыре…

В черновых записях у Игумнова определенно встречался поездной вор с такими приметами. Это была удача.

— Второй — совсем молодой. Мне показалось, шулер. По всему, с Краснодара или Ставрополя…

— Говорили с ними?

— Нет.

— А с проводницами?

— Я спросил. Оба парня ехали в десятом…

Проводницы на месте не было — Игумнов с самого начала послал младшего инспектора ждать ее возвращения. Вскоре она подошла вместе с Карпецом — себе на уме, с маленькими глазками, без шеи, похожая на питбультерьера. Добавить что-то к рассказу бригадира она не смогла или не захотела. На вопросы, однако, ответила более или менее полно:

— Ехали они не вместе… Тот, что старше, в джинсе, садился на конечной станции.

— В Новосибирске?

— Да. Восемнадцатое место. Второй — вчера вечером. В Шарье.

— Во время прибытия, в Москве, — спросил Игумнов, — они вышли одновременно со всеми?

— Молодой, мне показалось, был вместе со всеми. Тот, что старше, проспал. Ушел последним.

— Вы узнаете его?

— Я обоих узнаю.

— Вы не могли бы… — Игумнов показал на Карпеца.

Тут важно было не вспугнуть. Карпец улыбнулся обманно-приветливой, сонной улыбкой.

— Пройти с нашим сотрудником по перрону, по площади? Знаете, как бывает? Может, они тут. Вдруг не уехали!

Проводницу следовало мягко выманить из состава. «Потом Карпец наверняка протащит ее по всем трем большим вокзалам-гигантам…» Женщина пожала плечами:

— Если нужно…

Карпец и проводница ушли. Игумнов все тянул. Чувство законченности разговора не приходило. И сам бригадир словно еще придерживал конец соединявшей их невидимой нити. Игумнов поинтересовался наугад:

— Вы, наверное, с международных линий?..

— Москва — Аахен…

«Вот и разгадка!»

Игумнов вспомнил: «По улицам Аахена тащатся псы и молят с покорностью псиной: „Прохожий, дай нам пинка ногой, чтоб избавились мы от сплина…“

Бригадир узнал:

— «Германия. Зимняя сказка…»

Они словно обменялись паролем и отзывом. Разговор пошел живее:

— Тут труднее ездить?

— Несравнимо…

— Безбилетники?

— Картежники! — бригадир покачал головой. — Просто житья не стало. И ставропольские, и ростовские группы, и симферопольские… Проводницы запуганы!

— И в эту поездку тоже были?

— Несколько групп! Последних двоих видели перед Шарьей… Но эти ехали недолго. В Галиче хватились — уже ни одного!

— Почему о них вспомнили?

Бригадир странно взглянул на него.

— Вы разве не в курсе?

— Первый раз слышу.

— Это надо с проводницей поговорить… Она как раз сестра этой девочки, что сейчас ушла.

— Связано с шулерами?

— Не только. У нас тут вчера в спальном вагоне больших людей обокрали… Проводница все знает.

Шулера появились в «СВ» после Поназырева. Это была сборная, работавшая на чужом участке. Каталы спешили. В Шарье их ожидала разборка с конкурентами, застолбившими за собой Северную железную дорогу. Шедший впереди с ходу откатил ближайшую дверь:

— Шахматы у вас? Может, сыграем?

— Да нет. Мы не брали… — В купе ехали двое. Они выходили в Шарье.

— А если в картишки от скуки…

— Теперь уж некогда!

Катала, шедший впереди — коренастый, в ковбойке, — двинулся вдоль вагона, дергая ручки всех дверей подряд.

Его напарник — в очках, в дешевой курточке — косил под студента. Он приотстал в малом тамбуре: с понта читал расписание. Выжидал.

— А закат-то! Красотища!.. — В середине вагона с грохотом откатилась дверь. В купе ехали Большие Боссы. — Это тебе не Венгрия какая-нибудь!

Крупняк, в белоснежной сорочке, в пуловере, потрогал чистейшей воды линзы в дорожайшей металлической оправе.

— Любуйся! В Москве такого не увидишь…

Малиново-огненный диск спускался за горизонт. Закат и вагон разделяла только чаща. Лесной беспредел между Ветяугой и Вяткой.

— Да-а… — Позади тотчас показался спутник — его точная, слегка оплывшая копия.

Катала мгновенно взял обоих на мушку.

— Какие люди! А как насчет партии в канасту? Или в бридж?

— Можно подумать…

Оба Босса были заметно поддаты. От малого тамбура уже подруливал второй шулер. Он вроде проходил мимо. Катала его тотчас окликнул:

— Компанию не составите, молодой человек?

— Вы мне? — Очкарик вроде засомневался.

— Если не очень заняты!..

Каталы привычно разыграли сцену поездного знакомства.

— Только как с картами, они у меня в пятом вагоне… — расстроился коренастый, в ковбойке.

— Это есть… — шулер в очках достал колоду. — Новые! Еще не распечатаны.

Больших Боссов спас сосед из последнего купе. Тоже поддатый, с кошелем на животе.

— Давайте ко мне! Не против? Вторые сутки один еду: дверь сломана, никто не садится!

— Вам не позавидуешь…

Картежники прошли в конец вагона, сопровождаемые кучкой болельщиков. Дверь в купе действительно не закрывалась. К а т а л а м пришлось работать прилюдно. Играли не в канасту, не в бридж. В секу, любимое развлечение тюремной камеры: три карты. У кого больше очков — того и банк. Игра шла заведенным порядком. Приемы шулеров практически не менялись. Бородатому сразу же дали выиграть. Второй катала, косивший под студента, проиграл, с ходу полез отыгрываться — и тут же снова просадил еще больше. Болельщики наслаждались. Большие Боссы тоже остановились в дверях. Игра быстро пошла по-крупному. Приближалась большая станция. При последней раздаче бородатому подсунули отличные карты. Куча денег на столике быстро выросла. Никто не обратил внимания на громыхнувшую в дальнем конце коридора дверь большого тамбура…

В купе у бородатого все шло своим чередом. В точно рассчитанный момент первый шулер бросил карты:

— Я пас! Иначе до дома не доберусь!

Напарник, напротив, продемонстрировал решительность:

— Я играю! Женщин тут нет? Загородите меня, пожалуйста!

Пассажиры, в том числе Большие Боссы, сгрудились в проходе. Катала приспустил брюки, рванул. Послышался треск ниток.

— У меня заначка! В трусах… Жена зашила!

Пачки сторублевок легли на столик.

— Иду на все!

Катала, не глядя, натянул брюки. Двери малого, а потом и большого тамбура по другую сторону вагона снова громыхнули. На секунду усилился равномерный металлический стук. Кто-то вышел. У купе никто ничего не заметил.

— Ша-рья-я… — пропела проводница в коридоре. — Стоянка пятнадцать минут…

Игроки вскрыли карты. У бородатого, как и следовало ожидать, оказалась прекрасная сумма — тридцать очков. Она и стимулировала его запал. Шулер продемонстрировал туз и две десятки.

— Тридцать одно! Китайское число! — Катала распихал по карманам пачки сотенных. — С меня коньяк! Сейчас притащу!

Его напарник с л и н я л из вагона еще раньше.

Большие Боссы хватились пропажи поздно ночью.

В купе горел свет. Спать не хотелось.

Бывший Первый областной секретарь и его шурин ехали к новому месту работы. Высоко. Почти на заоблачный уровень. Всю дорогу гудели. Оттого и не полетели самолетом.

Первый, как в таких случаях бывает, неожиданно обратил внимание:

«Пиджак висит косо!»

Он поднялся с полки. Тронул внутренние карманы.

«Пусто!»

Ни бумажника с деньгами, ни документов. Не было даже авторучки.

Он повторил обследование. Результат был прежним.

И потом — в тревожные эти часы до Москвы, — принимаясь искать, каждый раз он снова начинал с карманов пиджака. Инерция мышления всех потерпевших! Главное было не в содержимом бумажника. Не в пропусках, талонах, карточках-книжечках. Только в одной! Единственной! Которую следовало беречь пуще жизни! Зашить глубоко. В самые трусы! Под мошонку!

«Какого маху дал!..»

Второй Босс — вновь назначенный ответственный работник Генеральной прокуратуры — листал у себя на полке свежий номер «Плейбоя». Он не сразу понял, что происходит.

— Коля… — позвал Первый. — Проверь у себя в карманах. Ничего не понимаю!

Через секунду-другую случившееся предстало перед ними в своей гнусной необратимой реальности.

Карманы шурина были тоже пусты.

— Дела-а…

В вагоне все давно утихомирились. Равномерно стучали колеса на стыках. За окном тянулся лес.

Случись все там, у себя, в Сибири, или даже где-нибудь на Кавказе, или в Крыму, не говоря уже о Москве, Первый знал бы, как поступить. Кого вызвать. Кого поставить на уши. С кого спросить. Сейчас все обстояло по-иному. Он был уже не на том берегу, где княжил эти годы, и еще не там, куда был приглашен на княжение.

Наиправильнейшнм показалось — оставить все до Москвы, как есть.

Но уже через минуту пришло другое: «Может, документы еще тут рядом! В поезде! Бог знает, где они окажутся в следующее мгновение, тем более утром!»

Хмель у обоих мгновенно улетучился.

— Принимай меры, Николай! — приказал Первый. — Ты у нас правоохранительные органы. Генеральная прокуратура. Тебе и карты в руки… Другого выхода нет!

— Придется поднимать пассажиров…

Второй Босс вышел к проводнице.

«Вот и расслабились! Калиф и его визирь путешествуют инкогнито…»

Первый тем временем снова проверил карманы пиджака.

«Бесполезно…»

Через несколько минут в коридоре послышались голоса. Первый откатил дверь. Перепуганная проводница поднимала пассажиров. Стучала в купе. Проверяла, все ли на местах. Второй Босс поставил задачу:

— Установите, все ли в вагоне. Потом займемся документами и вещами…

Вскоре он вернулся в купе:

— Я послал проводницу за бригадиром. Надо срочно пройти по составу. Исчез мужчина с четвертого места…

— Исчез?

— Билет на месте, а самого нет.

— А вещи?

— Сумка. Он взял ее. Сосед по купе сказал, что не видел его с Шарьи…

Первый Босс задумался.

— Какой он из себя? Я его видел?

— Сейчас вспомните. Стоял всю дорогу у окна в коридоре. Серый костюм, галстук… Вспомнили? Узбек или казах. А глаза голубые!

Игумнов начал понимать. «Азиат с голубыми глазами… Гонка, переполох в отделе милиции… Радиограмма на кладбище и отзыв с похорон Деда. Личное участие генерала Скубилина… Вот и причина! Кража у Большого Начальства!»

Проводница — невидная, с маленькими глазами, без шеи, — как ее сестра, показала место, на котором ехал Голубоглазый, потом отвела в купе потерпевших.

— Солидные люди! Вещей было, правда, немного.

— Что все-таки пропало?

— В основном — документы. И деньги.

— А вещи?

— Нет, вещи не взяли. Денег тоже очень мало… Видимо, его вспугнули…

Проводница без дополнительных вопросов перешла к характеристике вора.

— Узбек или казах… Тоже солидный — в костюме, в галстуке. И не подумаешь… А на такое пошел…

Игумнов вернул ее к фактам.

— Он ехал один

— Да.

— А его сосед по купе?

— Пожилой мужчина. Все время читал Библию. Ничего не знает.

— В десятом вагоне тоже кража… Вы не связывали?

— Нет, он ходил только к голове поезда, — проводница показала в сторону нерабочего тамбура. — В ресторан…

— Где он был, когда шла игра?

— Когда картежники? Это я точно помню. Стоял в коридоре.

— Кто-нибудь проходил в это время по вагону?

— У нас все время ходят!

— Кто-нибудь видел его у купе, где ехали потерпевшие?

— Этого нет, — она покачала головой. — Мы всех спрашивали…

— Тогда почему вы решили…

— Так ведь исчез! — Маленькие свиные глазки питбультерьера смотрели в упор, не мигая.

Игумнов не стал ее разочаровывать.

— Что за документы были у потерпевших? — Для себя он уже ответил на этот вопрос. — Говорили?

Бригадир, стоявший все это время молча, пришел проводнице на помощь.

— Нет, ничего не говорили… — Бригадир как-то чересчур искренне заглянул в глаза.

— Ясно…

Игумнов и не рассчитывал на правдивый ответ.

— У вас есть их адреса?

— Милиция все взяла себе. И акт, и списки пассажиров…

— Списки?

Транспортная милиция редко могла себе позволить такую роскошь. Это свидетельствовало о масштабах проведенной работы в поезде.

— По всему составу… Начала галичская группа, потом подключились ярославские милиционеры…

«Как при теракте…»

Впрочем, это была удача. Среди пассажиров наверняка находился поездной вор, совершивший кражу денег у старухи.

— Прекрасно. И где списки?

— Тут, в Москве,

— А точнее?

— Генерал приезжал. Начальник управления. Я лично ему передал.

— Понял…

Наверху делалась своя политика.

Игумнов возвращался в метро вместе с пассажирами только что прибывшего поезда. Вестибюль был заполнен чемоданами, суетой, люди перекликались — боялись потерять друг друга в столичной сутолоке. Были тут и москвичи.

— Родина! За что караешь? — орал пьяный.

Темноволосый бледный человек, Явно кавказец, — в ветровке, с поднятым капюшоном из-за непрекращающихся сквозняков, — проверял проездные, тщетно старался навести порядок.

«И у азеров тоже свои неудачники…» — подумал Игумнов.

Наконец его потащило к эскалатору. Рядом кружило несколько цыганок в широченных цветастых юбках, женщины словно сошли со страниц первых муровских альбомов.

На платформе, внизу, было уже гораздо спокойнее.

На мгновение он ощутил тонкий аромат дорогих стойких духов. Он оглянулся — женщины, проходившей тут мгновение назад, уже не было видно.

Строй привычных мыслей настигал порой в совершенно неожиданных обстоятельствах.

Первая его жена и после развода осталась «Игумновой», нынешняя носила фамилию умершего. Молчаливо подразумевалось, что после смерти она будет похоронена рядом с ним.

«Не повезло девушке…» Он старался об этом не думать.

Его развод и ее вдовство были абсолютно различны по своей сути.

«В одном случае — неудовлетворенность, в другом — потеря, незаживающая рана, невозможность замены…»

С этим — увы! — следовало примириться.

«Ты во Внукове спьяна билета не купишь, чтобы лишь пролететь надо мной…»

Впрочем, это уже не имело значения.

Ни скоропалительный развод несколько лет назад, ни вхождение в семейство, принадлежавшее когда-то к самому высшему кругу партийно-правительственной элиты, — все это никак не отразилось на строе его жизни вокзального разыскника.

«Мент — не профессия, а состояние души…»

В дежурке Егерь встретил неожиданной новостью:

— Не в курсе? Поздравляю!

Игумнов молча смотрел на него.

— Пока ты добирался, Карпец с проводницей задержал одного из подозреваемых!

— Кого именно?

— Того, что сел в Шарье. Помоложе… Идут — и он прямо на них. В зале, на Ярославском. — Дежурный уже не мог остановиться: прошел по всей цепочке событий. — Я сразу на помощь послал старшего опера. Начальник, правда, приказал Качана не трогать — пусть занимается девицей с фабрики…

Игумнов прервал его:

— Деньги при нем?

— Всего тысяча. Ну и по мелочи.

— Откуда он?

— Из Симферополя. Сейчас Качан и Цуканов его допрашивают.

— А что с Розенбаум?

— Старуха где-то у медиков…

Потерпевшую Игумнов отыскал в изоляторе — в узком крохотном боксе вокзальной медкомнаты, на кушетке. Не поднимая головы, старуха бесцельно водила по стене рукой. Она больше не притворялась ни дурашливее, ни напуганнее.

Игумнов был уверен: мысль ее работает четко, и тут же получил подтверждение.

— Его поймали? — спросила она, не оборачиваясь.

Потерпевшая напомнила Игумнову бабку по отцу на последнем этапе ее жизни. Лишившись единственного сына, а потом овдовев, бабка прожила остальную жизнь одна. Бзиком ее стала чистота. Она все время что-то чистила, стирала. Как-то увидев по телевизору чемпиона, установившего бог весть какой немыслимый рекорд, она заметила укоризненно:

— Какой потный!

Прежде чем усадить гостя за стол, она доставала его вопросом:

— Вы не хотите помыть руки?

Потом это с нею случилось. Незадолго до смерти в доме невестки, которую она всю жизнь не признавала и даже считала косвенной виновницей ранней кончины сына, бабка каждый день сидела к вечеру на полу у дивана в собственном дерьме, не имея ни сил, не желания подняться. Никакие слова на нее не действовали. В такие минуты Игумнов ненавидел старуху. Ему казалось, лишь жестокость вернет бабку в привычное ее состояние. Злоба как форма переживания горя.

Как он смотрел на нее! И как она смотрела на него в последние ее дни! Безжалостность не подняла больную. А старуха… Как, должно быть, разочаровалась она в том, кого больше всех любила всю жизнь!

Игумнов положил на больничную тумбочку пачку творога, слойку. Ничего другого в буфете не нашлось.

— Мы задержали одного из подозреваемых.

Она подняла голову.

— Я его узнаю… — Розенбаум была уверена в том, что они говорят об одном человеке. — Молодой, высокий. Лицо чуточку блестело. Как глазурное.

— А одет?

— Джинсовый костюм.

— Почему вы подумали о нем?

— Мы только отъехали, он уже заглядывал.

— Нет, задержан другой. Он садился в Шарье.

— Тогда не тот. — Она обернулась, увидела на тумбочке творог и слойку. — Это мне? Благодарю… — Старуха тут же принялась есть постарчески торопливо, пачкая подбородок и губы.

— Какими купюрами у вас были деньги?

— Новые сотенные. Чтобы лучше считать, я уложила их в пачки по десять. Совсем новые банкноты…

Из кабинета Игумнов позвонил старшему оперу.

— Зайди. Захвати с собой деньги задержанного.

Он перелистал черновые записи, которые держал в кабинете. Тут было тоже предостаточно. Перечни похищенных вещей, приметы подозреваемых. Даты краж. И главное, адреса потерпевших. Качан появился не один. С ним был новый заместитель Игумнова — Цуканов. Из ветеранов розыска, успевших прожечь кафтан, — пузатый, широкий костью.

— Как там? — Игумнов смахнул записи в верхний ящик стола. Это была предосторожность. За черновиками охотились — и прокуратура, и свои — инспекция по личному составу. Заметки о нерегистрированных преступлениях могли стоить карьеры, а при неблагоприятном стечении обстоятельств и теперешнем транспортном прокуроре — и уголовного дела, ареста и нескольких лет несвободы.

«Это — как повезет…»

— Наглый парень… — Качан поправил очки. — Помотает душу. Вот его деньги…

На столе появился конверт с деньгами. Мятые мелкие купюры. И отдельно десять новеньких сотенных. Игумнов осторожно сдвинул их. Нижняя купюра была со сгибом в середине — ею оборачивали остальные.

— Это деньги старухи! Он должен знать о краже…

Качан и Цуканов деликатно промолчали.

— В Симферополь звонили? Что у них на него?

Ответил зам:

— С ним — поаккуратнее. Отец — начальник паспортного стола. Я говорил с их дежурным по отделу.

— А что он сам? Зачем приезжал?

Цуканов пожал плечами.

— Как сейчас отвечают? «За покупками!» В карманах три новые колоды карт…

Бригадир поезда оказался прав. «Шулер…»

— Кто с ним был второй? Говорит?

— Клянется: не знает! — Цуканов расстегнул пиджак, уродливое пузо тотчас скатилось к коленям.

— А по составу шли вместе! — Игумнов настроился решительно. — От Новосибирска ехал поездной вор-профессионал. О джинсовом костюме мне уже говорили другие потерпевшие… Этот симферопольский должен нам его

сдать. Это наш шанс! Упустим — следующий будем ждать полгода! Не меньше! Будем работать в стол. И в корзину!..

— За полгода нас сто раз поймают! — зам расстроился. — Не прокуратура, так инспекция… До пенсии не доработать!

— Все! — объявил Игумнов. — Берите его! Начинайте разогревать.

Звонок в дежурку был необычный:

— Говорит полковник Авгуров. Соедините меня с начальником отдела…

Егерь, тонко чувствовавший ситуацию, тотчас отметил: «Что-то случилось…»

Претендент на генеральское кресло обычно не афишировал связь с Картузовым. О ней только догадывались.

Во всех отношениях полковник Авгуров был личностью примечательной, появившейся неожиданно и стремительно поднявшейся по иерархической лестнице. Доктор наук, почетный член всех международных секций юристов-демократов, борцов с апартеидом, наркотиками, проституцией и прочее и прочее. Где он был до этого, никто не знал.

— Одну минуту… — Егерь нажал тумблер на пульте оперативной связи. — Вы у себя? С вами хочет говорить полковник Авгуров… Он у меня на проводе в дежурке! Я соединяю?

— Давай!

Егерь крикнул в трубку:

— Говорите, товарищ полковник! Подполковник Картузов вас слушает… — Он беззастенчиво прильнул к трубке.

— Вы меня слышите? — удостоверился Авгуров, услышав голос начальника отдела.

— Да, да…

— Тогда перезвоните мне, пожалуйста…

Авгуров назвал номер. Егерь был разочарован.

Через минуту Картузов и его патрон уже разговаривали конфиденциально.

— Станция Шарья, Северной дороги, — спросил Авгуров, — это о чем-то говорит вам? По-моему, вы из тех мест.

— С соседней станции… — Картузов был озадачен. Неприятно удивило то, что Авгуров досконально знаком с его биографией. Картузов тем не менее не подал вида. — Из Поназырева…

— Большой городишко?

— Шарья? — Картузов подумал. — Второй по Костромской области… Атак — локомотивное и вагонное депо. Еще «Шарьядрев», деревообрабатывающее объединение.

— Далеко это от Москвы?

— Двенадцать часов поездом.

— А если самолетом?

— Прямых рейсов нет. Только через Кострому. Почему вы интересуетесь?

— Тут поступили данные…

Авгуров подробно принялся объяснять — профессорская привычка:

— Два члена ЦК ехали в Москву. По дороге позволили себе расслабиться…

Картузов — опытный мент — из первых же слов уяснил: «Поездная кража у Больших Боссов. Партийные и другие личные документы. Поначалу бухнули в колокола. Теперь действуют через Жернакова и Скубилина…»

— Как может вор выбраться из тех мест?

— По железной дороге! На Москву, на Ленинград… — Картузов отлично все представлял. — Можно на восток. С проходящими поездами…

— А гужевым транспортом?

— Теоретически возможно. Но в такую глухомань… Никто не отважится… Да и зачем ему!

Авгуров не понял.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, как же… — Картузов мысленно чертыхнулся.

Все эти юристы-теоретики, комсомольские, партийные работники, густо попершие в МВД М папахами, за льготами к пенсии, приравнявшие райкомовский стаж к стажу мента или опера, ни черта не разбирались в делах, за которые брались!

— Да эти документы, что он у них взял из карманов, они ему в жизни не нужны!

— Так что…

— Он их выбросил! И Скубилин с Жернаковым это поняли! И наверняка направят туда своего человека…

— Вы считаете…

— Если еще не направили… Безусловно!

Его вдруг осенило: «Скубилинское: „Омельчука не трожь! Пусть налаживает профилактическую работу с железнодорожниками…“ Черта с два!»

— Я думаю, уже послали, и, кажется, знаю кого! Моего зама! Омельчука! За этим Скубилин и приезжал на вокзал!

— Не ошибаетесь?

Картузов проанализировал обстоятельства и теперь был уже уверен.

— Поэтому Омельчук и снарядил командира отделения за коньяком. Обычно он сам ходит! С черного хода…

Единственно: он не предположил возможности спецрейса.

— Ночью будет на месте… — Картузов подумал. — Можно, правда, позвонить начальнику линейной милиции.

Авгуров сразу воспрянул духом:

— Вы знаете его?

— Пашку Созинова? Вместе к девкам ходили!

— Что он за человек? Может помочь?

Картузов не был в этом уверен.

— Может, конечно. Человек он неплохой. Только как на это посмотрит… Не захочет ли сыграть в одиночку, сам…

«А это как сюда попало?» Человек нагнулся, поднял с тропинки алую книжицу.

Знакомая обложка — чистенькая, словно только что из типографии, с четкими строчками в середине:

«КОММУНИСТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА»

Выше было обозначено: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Партбилет!

Фамилия и лицо на фотографии были абсолютно незнакомые.

Он сделал несколько шагов.

У края тропинки виднелась закатанная в целлофан квадратная карточка.

— Да тут полно документов, Бутурлин! — заметил он самому себе.

Вдоль тропинки и в стороне с интервалами валялись разноцветные карточки, бумажки. Бутурлин не представлял, кто мог это выбросить. Тропинка была глухая, но по ней ходили. В сплавную контору, в школу. Сам Бутурлин — в локомотивное депо на станции Шарья. Ходили все жители Михалкина, да изредка встречали яростных шарьинских девок с парнями. Примыкавшая к железнодорожному полотну тропинка выпрямляла путь в Ветлужский — рабочий поселок, спутник Шарьи, давно уже обогнавший город и по экономическому значению, и по числу жителей, но не попавший до сих пор в «Советский энциклопедический словарь».

«Наверное, с поезда…»

Он аккуратно подобрал — пропуска, списки книжной экспедиции, талоны на питание в столовой…

«Сдам на станции. В железнодорожную милицию…»

Сдать находку оказалось непросто. Дежурный линейного отделения на станции Шарья вызвал старшего опера, но тот принять бумаги категорически отказался.

— Это же партийные документы! — Был старший опер симпатичным, с высокими, как у девицы, бровями. Особо не горячился. — Устав КПСС знаешь? — лечил он дежурного. — Мы даже держать их у себя не имеем права!

— Виталий! — Усач-дежурный — крепенький гриб-боровичок, с несвежей, словно жеваной кожей лица, — сдерживался с трудом. — А он имеет право? — дежурный ткнул в Бутурлина.

Машинист против его воли как бы втягивался в дискуссию — комнатка была маленькая: коммутатор оперативной связи, сейф, окно на платформу.

— Он их нашел! — втолковывал Виталий. — Тут разница! Человек может найти любые документы! Даже содержащие государственную тайну!

— А мы обязаны принять!

— Наоборот! Но мы не имеем права их принять! Только компетентные на то органы…

Дебаты шли по второму кругу. Начальника отделения на месте не было. Никто не в состоянии был прекратить их силовым решением. Старший опер, как обычно, боролся за то, чтобы свести получаемую почту до минимума.

— Мне-то они зачем? Пойми! — Был он молодой, из пьющих. Сверстники в отделении к нему прислушивались. — Отдать надо в горком партии!

Дежурный не выдержал:

— Вот ты и передашь!

— Горком-то вон он! Пятьсот метров! Зачем бюрократию разводить? Тем более — не имеем права!

— Обязаны!

— Обязаны как лучше! Смотри, что будет: ты сейчас выпишешь ему квитанцию, доложишь начальнику, Созинов напишет резолюцию. Я приму. Зарегистрирую…

— Эх, Виталька!

— Что, Виталька! У меня машинистки нет! Сам печатаю! И опись, и сопроводиловки!

— Но партийные документы!

— А что партийные?! Все равно подлежат уничтожению! Ты инструкцию знаешь? Мало ли в чьих руках побывали!

— Придумал! — Дежурный, однако, был смущен. Возможность использования партбилетов западными спецслужбами ему не приходила в голову.

— Может, в горкоме вопросы возникнут! — Старший опер бросил на чашу весов последний аргумент. — «Как?», «Где?», «При каких обстоятельствах?» Я вместо него не отвечу. Так? Выходит, опять его вызывать!

— Ладно, мужики! — Бутурлин был человеком сговорчивым. — Давайте документы! Сразу отнести в горком не обещаю — мне в поездку сегодня! А вернусь — отдохну и снесу!

Усач-дежурный, как водится, не преминул накапать начальству.

— Виталька опять документы принять отказался. Сто причин выставил!.. — Он вздохнул сокрушенно. — Совсем работать не хочет!

— Погоди! Ты не кипятись! — Подполковник Созинов знал своих подчиненных как облупленных и не упускал случая их воспитывать.

Он отложил подписанные протоколы.

— С Виталием надо по-хорошему. Тогда он тебе дни и ночи пахать будет! И за дознавателя, и за инспектора… — Опытный руководитель, по первому своему — гражданскому — образованию он был преподавателем-естественником. — Ты вот, например, в отпуск собираешься? Так?

Дежурный струсил.

— У меня по графику! Честь по чести! Сейчас вы уходите, а я сразу после вас!

— Я не о том! — начальник отделения отмахнулся. — Ты уйдешь, а кого я за тебя поставлю? Думал?

— Начальника линпоста!

— Он бы рад! — Созинов засмеялся. — Отдежурил — и трое суток ничего не делай! Не

пойдет! А кого? Подумай… Его же и поставим! Виталия! Он и на дежурстве, и с бумагами будет разбираться! С перепиской…

— Правильно… — признал дежурный. Руководство отделением было делом тонким, даже отдавало элементами макиавеллизма.

— А теперь с другой стороны возьмем… Разве на тебя самого не жалуются? Хоть бы твоя жена! А? Сколько раз мне звонила! — Подполковник помолчал. — И опять тебя на днях видели снова у Любки…

— Какой еще Любки?

— У нас одна! Из гостиницы! Видели тебя пьяного вдребодан. Машину останавливал в нетрезвом виде — в Ветлужский ездили за водкой…

— Уж и вдребодан!

— А тебе уж сколько годков?

Дежурный вздохнул.

— Сорок два будет…

— Вот видишь! Тебе, считай, уже похлопал жену на ночь по заднице — и на боковую! А ты все куролесишь! — Созинов придвинул протоколы. — Это все?

— Кража документов… Из Москвы звонили… — Усач в нескольких словах передал суть дела. — Преступник — азиат. Метр восемьдесят. Глаза — голубые… Будто бы выскочил у нас из поезда. Смена проинструктирована… Да! — Дежурный вспомнил: — Еще Картузов звонил… — Знатного земляка тут знали. — Вас спрашивал!

— А по какому вопросу? Не говорил?

— Сказал, будет звонить.

— Своих стариков, должно быть, ждет… Или, наоборот, провожает…

Дежурный спросил напоследок:

— У вас с какого путевка, Павел Михайлович? С завтрашнего числа?

— Соберусь и отчалю… — Созинов уклонился от ответа. Таков был его стиль. — Если Картузов будет звонить, ты потяни! Вышел, мол, сейчас посмотрю… Постарайся узнать: по какому делу, что ему нужно…

— Понял, Павел Михайлович…

Междугородная дала о себе знать уже через несколько минут. Но это была не Москва. Звонили из Ярославля, из Управления внутренних Дел. У трубки был первый зам: этот не трезвонил по пустякам.

— Значит, так, Пал Михалыч. Ты когда в санаторий?

— Думаю ночью выехать.

— С отпуском — «стоп, машина»! Срочная министерская проверка. К тебе проверяющий.

Созинов так и подскочил:

— Батюшки-светы! Да что там?!

— Жалобы и заявления. Проверяющий уже вылетел. Так что — готовься!

— Вылетел?!

— Да, самолетом.

— Сто лет не было такого! Да что случилось?

— Не знаю. Мы зондировали в Транспортном главке — никому ничего не известно. Но… — Первый зам сделал паузу. — Дыма без огня не бывает. Тебе лучше знать. Срочно собери личный состав. Все подчисти!

— А кто летит? Кто он? Откуда?

— Могу сказать только фамилию. Омельчук. Мы позвонили в аэропорт, в Кострому…

Игумнов не задал задержанному ни одного вопроса. Это было бесполезно.

Говорили Качан и Цуканов.

— Кто этот парень, ты шел по составу вместе с ним… Потом вы шли вместе по платформе…

— Никого я не видел.

— Откуда он? Где познакомились?

— Не понял!

Симферопольский шулер — мешковатый, с гипертрофированными животом и тазом — все больше заводил Игумнова.

— Ничего не знаю. Я был один. Сколько повторять?!

Пробиться к его совести было невозможно. В обществе существовал явный перекос! Преступник мог уходить от ответственности внаглую.

— Не видел! Не знаю!..

Только суд присяжных, не связанный формальной оценкой доказательств, мог, наверное, трезво судить на этот счет, основываясь на здравом смысле и опыте.

— Эти новые купюры…

— Мать дала! Что — не имела права?!

«Права нарушителей закона — выше прав законопослушных граждан!»

— Какого черта меня тут держат?! Я могу позвонить в Симферополь, отцу?! Пусть прилетит — полюбуется, как столичная милиция работает…

Игумнов достал свои бесполезные в данный момент заметы, бросил назад в стол.

«Полная бессмыслица. Хочешь служить — укрывай грабежи, кражи. Давай процент раскрываемости. Заботься о том, чтобы у преступника — упаси Бог — в заднице косточка не застряла! Социалистическая законность! Показуха!»

Игумнов поймал брошенный украдкой взгляд зама.

«Хочешь не хочешь — надо отпускать! Закон на его стороне!»

Цуканов кафтан свой давно прожег, еле уговорил Скубилина оставить до пенсии.

Игумнов едва не заскрипел громко, по-блатному, зубами.

«И ведь отпустишь! Поездной его приятель будет красть в поездах. А нам ничего не останется, как прятать преступления, пока в конце концов нас не возьмут с поличным и не посадят…»

Страшная эта мысль приходила все чаще, становилась постоянным бзиком!

Транспортная прокуратура — правдолюбцы, которые, конечно же, не знают о том, что указание о высоком проценте раскрываемости пришло с самого-самого верха, — явится однажды на рассвете в пятикомнатную квартиру, где жил когда-то покойный министр и член ЦК, не предполагавший при жизни, что в его добропорядочный дом в качестве зятя войдет мент-разыскник.

«…Из соседних квартир пригласят понятых — персональных пенсионеров и вдов бывших секретарей ЦК КПСС, кому не надо с утра на работу… То-то будет праздник в цековском доме!»

Катала не чувствовал ментов.

— Три часа прошло! Чего я тут сижу? Отпускай, начальник!

Игумнов снял трубку, вызвал дежурного.

— Машина есть?

— Пока нет. Ты один хочешь ехать?

— Нас трое тут. Цуканов останется.

Задержанный прислушался.

— Далеко? — спросил Егерь.

— Проветриться. Тут близко.

Егерь не понял, сказал все же:

— Как вернется, я позвоню.

Цуканов и Качан замолчали. Задержанный заволновался. Он почувствовал угрозу.

— Куда вы хотите меня везти?

— Ты же слышал! — Впервые старший мент поглядел в его сторону. — Проветриться. — Он не был расположен шутить.

— И далеко отсюда мы будем «проветриваться»?

— Я сказал: близко! В лесопосадке!

Игумнов почувствовал, как дернулось вдруг колено и что-то произошло с глазом. Так уже бывало: непрозрачное маленькое серое облачко…

— Никуда я с вами не поеду!

— Посадим силой!

Он почувствовал сам, что становится опасен. И Качан, и в первую очередь Цуканов тоже это поняли. Позвонил Егерь. Они словно не разговаривали несколько минут назад. Разговор шел в присутствии посторонних.

— Тут к вам приехали, товарищ капитан!.. Комиссия! По внедрению передового опыта… Понимаете? Из Управления кадров… — закончил он одним махом. — Хотят произвести хронометраж!

— Не понял!

Это звучало как издевательство.

— Хотят хронометрировать работу по раскрытию особо опасного преступника… — Егерь уже взял себя в руки. — Сколько времени тратится непосредственно на дознание… На беседы, подготовку к допросам… Короче: как добиваетесь высокого процента раскрываемости… Сейчас они подойдут!

Это было уже слишком!

— В связи с подготовкой к международному симпозиуму по борьбе с преступностью в Гааге. Понимаете? Едет правительственная делегация!

«Чтобы все, как у людей! Раскрываемость. А теперь и хронометраж. Игра в карты по-научному…»

Игумнову было не до их приколов.

— Я уезжаю. Как с машиной?

— Пока не подошла!

Игумнов бросил трубку.

Цуканов воспользовался моментом. Новый человек в отделе, он и сам перетрусил. Подсел к задержанному.

— Давай по-хорошему! — Формула, миллионы раз употребленная и все же при полной неопределенности сохранявшая убедительность.

— Ты нам раз хорошо, мы тебе — сто! Как ты его знаешь? Откуда он? Симферопольский?

Вопросы повисали в воздухе, но в позициях явно ощущался сдвиг.

— Как вы с ним договорились? Ты будешь звонить? Или условное место?

Игумнов закурил. Такие расколы могли превратить его — здорового мента — в инвалида.

— Да нигде мы не договаривались! — буркнул шулер.

Лед тронулся.

— Курить будешь? — Цуканов — старая школа розыска — подчеркнуто льстил. — Вот… Прикуривай! — Он зажег зажигалку, сам поднес.

Лед шел трещинами.

— Деньги эти… Тысяча… Ты у старухи взял?

— Он мне дал!

— Почему?

— Он же знал: я без денег! — Катала затянулся.

— Знакомы давно?

— В вагоне и познакомились!

— А как отдавать?

— В Симферополе меня любой покажет…

— Денег у него много?

— Он проиграл их… Каталам! В поезде!

— Сколько?

— Банк, по-моему, был сто тысяч.

Цуканов спешил с вопросами. Ментовское унижение было корыстным.

— А те каталы откуда были?

— Я их не знаю. Сборная. Один — коренастый, в ковбойке. Второй очкарик.

— А он, который с тобой… как был одет?

— Костюм джинсовый…

Лимит на вопросы подходил к концу.

— Ты его проводил? На чем он уехал с вокзала? В такси?

— В такси или на машине, иномарке… — В ответах иногда мелькали неожиданные подробности. — Машины стояли в переулке. Там и кенты его были. Я не подходил. Человека четыре…

— Какими деньгами он расплачивался, когда проигрался?

— С каталами? Сотнями! По десять штук в пачке. Девять и десятой обернуто…

— Новые купюры?

— Такие, как эти.

Можно было задать еще два-три вопроса. Каждый следующий ответ должен был принести очко. Никакая игра уже не могла ничего сделать. Повторить эффект было невозможно. Игумнов все-таки задал свои вопросы:

— Что за иномарка его встречала?

— Японская. «Тойота»-пикап…

Качок вдруг обернулся к Игумнову:

— Что бы ты сделал со мной в лесопосадке, начальник? Если бы мы поехали… Повесил бы на суку?

От простого этого вопроса всем стало не по себе.

«Опасно играем!»

Игумнов не ответил. Он уже знал: Голубоглазый не имеет отношения к кражам, поездной вор другой — в джинсовом костюме, с лицом, которое чуть блестело, словно смазанное кремом…

— Он сказал, куда едет?

— Сегодня? Под Тулу. Ненадолго. Сейчас уже, наверно, возвращается. Все, начальник! — задержанный закрутил головой. — Больше не спрашивай — не знаю!

— Как его кличка? Сейчас ты мне скажешь и уедешь…

— Кличка? Пай-Пай!

2.

Пай-Пай проснулся внезапно, как от толчка.

С ним уже бывало такое. В мгновенье оценил обстановку.

«Контора…»

В ту же секунду в купе застучали металлическим.

— Откройте!

До Москвы оставалась еще ночь. Фирменный Новосибирск — Москва шел, казалось, без остановок. В купе с Пай-Паем ехали еще двое мужчин и женщина. Пока приходили в себя, дверь отперли снаружи. На пороге стояла целая делегация: железнодорожные менты, проводницы. Своя и чужая.

— Минутку…

Не извинились. Включили свет. Своя — похожая на водяную крысу — объяснила ментам:

— Все едут с конечного пункта. До Москвы…

Пай-Пай зевал.

Милиция в данный момент не представляла для него угрозы.

«Деньги старухи проиграны…»

Незнакомый шулер — коренастый, в ковбойке, бойкий на язык, с «золотыми по локоть» руками — вместе с напарником-студентом обчистил его в несколько минут сразу за Шарьей…

«Все эти книжечки, карточки вместе с бумажниками выброшены…»

Про авторучки, взятые в вагоне «СВ», Пай-Пай не вспомнил.

«Пусть ищут! Ничего нет: пустые карманы…»

Искать не стали.

Чужая проводница обыскала купе глазами:

— Нет его! Тот — черный… Узбек или казах. А глаза голубые. Я говорю: в Шарье ушел!

Так же, не извинившись, не выключив свет, ушли.

Сосед с нижней полки высказал предположение:

— Кто-то сбежал! Тут кругом колонии…

— Давай спать!

В купе было душно. Ехали со спущенной шторой, с запахом несвежего белья и дорожной снеди.

Пай-Пай словно сутки не спал — уснул с ходу.

В Ярославле транспортная милиция появилась еще раз. В городе размещалось Управление внутренних дел Северной дороги. Пассажиров подняли снова. Сосед больше не сомневался:

— Кто-то сбежал!

В Ярославле с ментами пришли двое штатских. Переписали данные с паспортов. Контору сопровождали все те же проводницы.

«Хоть бы придумали чего поновее…»

Пай-Пай больше не смотрел в их сторону. Страшное желание сна накатилось необоримо. Не дождавшись, пока менты уйдут, подсунул выше сиротскую, на рыбьем меху, подушку. Выспаться в поезде так и не удалось. Прибывали рано. Еще раньше, примерно часа за два, пассажиры начали умываться, сносить в служебку белье. Копошиться с вещами. Похожая на крысу проводница не очень-то себя затрудняла. Из каждого купе потопали в служебку транзитные — брать билеты. Пай-Пай заснул снова — в Москве проводница едва его добудилась:

— Мне же белье сдавать!

— Да ладно…

Пай-Пай спрыгнул с полки, сдернул с вешалки куртку. С кейсом в руке вышел в коридор. Пассажиров в вагоне уже не было: открытые купе, поднятые полки.

— …Город пяти морей… — задушевно хрипело радио. — Крупнейший в стране центр транспортного машиностроения и тонкой химической технологии…

Дверь в соседний вагон оказалась открытой. Пай-Пай привычно все замечал. Проводники, как правило, старались перекрывать тамбуры, не допускать хождения по составу на конечных пунктах. Пассажиры — особенно с большим количеством вещей — выносили часть сумок и чемоданов на перрон, часть оставляли в вагоне…

«Нашему вору — все впору…»

Он двинул прямиком по составу, но ничего интересного для себя не обнаружил.

«Пустота! Проводники успели все осмотреть!»

Перед штабным вагоном его догнал катала из симферопольской бригады — они познакомились с вечера. В схватке с конкурентами крымчан рассеяли, едва не вышибли дух, теперь картежники добирались разными поездами — кто как мог.

— Привет, — сказал катала.

Дальше идти по составу не имело смысла, Пай-Пай свернул в тамбур. На платформу вышли вместе. И неудачно. Бригадир поезда — аккуратный, с комсомольским значком, с зеленой повязкой на рукаве — подозрительно-запоминающе глянул в их сторону. Пай-Пай вспомнил, что видел его ночью, во время ментовских хождений.

«Пора свалить по-хорошему…»

На платформе симферопольский катала не отставал; положение его было краховое — без друзей, без денег! Пай-Пай достал две последние, оставшиеся от старухи-пассажирки пачки сотенных, поделил пополам.

— Держи! В Крыму рассчитаешься… — В Симферополь, как когда-то в Рим, сходились все дороги.

Катала обрадовался:

— Спасибо. А может, поработаем в Москве? Я, вообще-то, свободен…

Пай-Пай ухе протягивал руку, прощался.

— Меня ждут в Туле…

— Ты — тульский?

— Да нет! — Пай-Пай улыбнулся. — К вечеру вернусь.

— А я еще похожу здесь. Может, кого-то встречу!

— Давай.

Простившись, Пай-Пай сразу забыл о нем. У выхода с вокзала стояло несколько сверкающих лаком новеньких машин: кого-то встречали.

«Сейчас застревать здесь никак нельзя!»

Площадь трех вокзалов держала новая подмосковная группировка — Пай-Пай в нее не входил. Здешняя контора могла оказаться весьма опасной для чужака. Он шел не оглядываясь. Район был неприютный, безучастный: громадные дома, каменные лабиринты. Лейтенант с Командой должны были встретить на пустыре за домами. Пай-Пай знал район. В конце квартала, сбоку, открылся переулок; Пай-Пай с ходу нырнул в него, проход сквозь арку вел в следующий — короткий, выглядевший тупиком. С домами, предназначенными на слом.

«Все на месте…»

Еще издалека в глаза бросились припаркованные у тротуара машины, люди. Пай-Пая уже ждали. Перламутрового цвета японская «Тойота»-пикап с правосторонним рулевым управлением, такси — Команда. Лейтенант сделал несколько шагов навстречу. Они обнялись.

— Сейчас отгоним такси… — Командой руководил Лейтенант, Пай-Пай только примыкал к нему, предпочитал самостоятельность. — И можно выезжать!

Цель поездки намечена была заранее: магазинчик на окраине Тулы — представительство теневика из группировки Белой чайханы. Магазинчик был не из особо посещаемых. В небольшом торговом зальчике предлагали трикотаж — дешевую выработку подпольных промышленных цехов. Это был фасад. Основные дела, связанные с Белой чайханой и ее деятелями, вершили в директорском кабинете, в глубине всегда полупустого заведения. Когда они появились, покупателей в зальчике не было. Две овцы — бесцветные, средних лет — о чем-то болтали, не останавливаясь, как заведенные.

Пай-Пай шел первым — он уже бывал здесь. За ним следовал Лейтенант — высокий, пластичный, с тонким умным лицом. Лейтенант любил приодеться — на нем был модный костюм; из верхнего кармана пиджака высовывался чистый платок.

— Иван Ефимович у себя? — спросил Пай-Пай. Заказ этот добыл он сам, как и другой, по которому ему пришлось выезжать в Новосибирск. — Он один?

Из торгового зала вглубь вела стандартная дверь. Там помещался кабинет директора и подсобка. Вторая такая же дверь была со двора. За заборчиком под окнами парковался грязноватый «Москвич» теневика.

— А зачем он вам? — вторая овца, старшая, наконец взглянула в их сторону.

— У нас личный вопрос.

— Идите. Никого с ним нет.

Овцы продолжили болтовню. Пай-Пай провел Лейтенанта в небольшой коридорчик — с печкой, с пустым стулом в углу. На нем обычно сидел хмурый неразговорчивый телохранитель, лицо кавказской национальности. Как и обещали Пай-Паю, кавказца на месте не было — он был заранее записан к зубному врачу.

— Сюда!

Лейтенант уже открывал дверь.

— Могу?

Директор от неожиданности дрогнул: он никого не ждал. Тем более посторонних. Деятельность подпольной структуры тщательно укрывалась от чужих глаз.

— Как удачно, что я вас застал, Иван Ефимович…

Лейтенант, в отличие от Пай-Пая, держал себя непринужденно: в другой своей жизни, прежде чем попасть к хозяину, Лейтенант дважды поступал на факультет журналистики, проходил творческий конкурс. Мать его была художницей.

— Мне просто повезло!

У директора заскулило на сердце.

— Слушаю вас…

Лейтенант и Пай-Пай, не спрашивая, придвинули себе стулья.

— Не удивляйтесь этому визиту, — искренне обратился Лейтенант. — Просто оказались в ваших краях, и вдруг я вспомнил: меня же просил переговорить с вами мой шурин… Собственно, какой он мне теперь шурин… — при необходимости Лейтенант изъяснялся красноречиво и многословно.

Пай-Пай смотрел в сторону и не особо прислушивался, но директор время от времени с опаской поглядывал на него. Он был человек опытный — знал: злой рок мог иногда принять и обличье молодого, но видавшего виды вора, попутно подрабатывающего на мокром.

— Шурин? Кто же это?

— Вы его знаете! Он из Бутова. Сейчас в глупейшем положении. Ревизия, то-сё… Недостача! В трехдневный срок надо внести деньги…

Директор начал догадываться о цели визита: это был ничем не спровоцированный шантаж. Классический грубый рэкет. Примитивное вымогательство. Он покосился на дверь, за которой на стуле обычно находился бык — охранник.

«Всегда так! Месяцами сидел без дела. А когда припекло — нет его! — Но тут же подумалось: — Не случайность, конечно! Знали, что отпросился! Потому и пришли!» Выводы надлежало делать потом, сначала как-то выходить из затруднительного положения.

Лейтенант тем временем все быстро запутывал — на случай, если Ефимыч включил на запись спрятанный в столе портативный диктофон.

— …Опять же ревизия! У вас-то, я знаю, ревизии не было уже года три… — Он выражался туманно. Те, кому предстояло бы анализировать диктофонную запись, должны были запутаться, а самому директору следовало трижды подумать, прежде чем тащить запись в контору.

— А я-то при чем к твоему шурину? — Хозяин кабинета грубовато отстранил витиеватое плетение Лейтенанта. — Растратил — пускай вносит! — С директором магазина в Бутове, под Москвой, его абсолютно ничего не связывало, он даже никогда не слыхал о нем.

— Конечно, надо вносить! — подхватил Лейтенант. — Мы так и советуем: «Вноси!»

— Вот и все дела!

Директору на миг показалось, что его опасения ошибочны. Краешком глаза он даже взглянул машинально в лежавшую перед ним пачку накладных.

— Тут я с вами полностью согласен… — Лейтенант был — само миролюбие.

— В чем же дело?

— Сейчас вы поймете! Шурин не молод… Ему, как вам, пятьдесят шесть. И тоже, как вы, долго жил в Казахстане. В Джалагаше… Почти рядом с Кзыл-Ордой!

Директора неприятно кольнула эта подробность: выходило, что его биография не была для гостей тайной — им предварительно интересовались. Возможно, они знали даже, что в Кзыл-Орде он отсидел несколько суток в качестве подозреваемого, пока областной прокурор не дал отбой.

— Шурина тоже тогда прихватили. Вы, наверное, помните следователя… Он, кстати, из Кзыл-Орды…

«Все разнюхали…» — директор мысленно чертыхнулся.

— Следователь сейчас на пенсии. А все дела, приостановленные за нерозыском, у его коллеги! По всему Союзу бедолага ищет обвиняемых и не может найти!

Ивану Ефимовичу давно уже следовало сказать: «Короче! Говори, что тебе надо конкретно…», но все не хватало духа. Лейтенант и сам подошел к финалу:

— Шурин сказал: «Поговори с Иваном Ефимовичем! Конечно, неудобно напоминать. Но он должен одному человеку энную сумму… — Лейтенант назвал имя клиента. — А тот человек должен мне. Если Иван Ефимович внесет быстро, за пару дней, я как-то выкручусь…»

Директор почувствовал твердь под ногами. В вопросе о возврате долга у него был заступник — известный вор в законе Афанасий. Он как раз находился в Туле.

— Так ты вон о ком печешься! Не о шурине! Так бы и сказал. Ничего у тебя не получится. Человек этот знает: мне надо еще полгода, максимум год…

— Да человек этот — Бог с ним! Шурин-то не может ждать! — Лейтенант снова был сама предупредительность. — Три дня у него срок! Я как рассуждал? Жизнь есть жизнь! С каждым все может случиться!

— Со мной не случится! — Иван Ефимович поднялся.

Лейтенант и Пай-Пай продолжали сидеть.

— Разговор окончен. Все!

Рэкетиры тоже поднялись.

— И я так думаю… — Лейтенант пожал плечами. — Но уж на что машины — и те не выдерживают! А люди?

— Вон моя развалюга… — директор кивнул на старый «Москвич» под окнами. — Еле жива, а бегает? Хочешь — подарю твоему клиенту!

— Зачем же? Вам еще, может, самому пригодится…

Наступила очередь Пай-Пая сказать несколько слов.

— В среду мы ждем у Кольцевой. — Пай-Пай был прямолинеен, как железнодорожный рельс. — Где дальнобойщики с овощами… Там побеседуем!

Иван Ефимович отверг предложение:

— И не думай! Дед под завязку!

— Как знаешь…

В поселке Лейтенанта и Пай-Пая уже ждали.

Из гаража вывели находившийся там серый, с тульскими номерами «жигуль» — на его место все тот же таксист, Константин, бывалый уже, с залысиной, в грязноватых спортивных штанах, загнал перламутровую «Тойоту»-пикап, на которой они прибыли.

Трое тульских крутых присоединились к приехавшим. Обнялись, поцеловались дважды, согласно новым обычаям. Присели в кружок на корточках вместе с Лейтенантом и Пай-Паем. Уголовное братство соблюдало протокол.

Правая рука Лейтенанта — Кабан, борец-классик, чемпион России среди юниоров — вместе с Константином отошли в сторону. Не та масть!

— У вас готово? — спросил Лейтенант.

Один из крутых кивнул помощнику. Тот достал из сумки небольшое устройство, представлявшее в своей основе что-то вроде противопехотной мины.

— Держи!

Лейтенант был удовлетворен.

— Вот и порядок… Он у меня еще поездит на развалюхе не один день… Новая его лайба все там?

— У овощебазы… У них там свои рефрижераторы: яблоки, лимоны…

В противоположной части города, рядом с овощебазой, охранявшейся Белой чайханой, уже несколько недель находилась новенькая иномарка, личная собственность Ивана Ефимовича.

— Главное, чтоб на месте оказалась!

— За это не волнуйся!

— Хорошо… Тогда мы погнали!

По городу ехали небыстро — чтобы осмотреться. К овощебазе приехали на двух машинах. Первая — с местным водителем и Пай-Паем — обогнула площадь, остановилась в ее дальнем углу. Пай-Пай должен был наблюдать за тем, что происходит, и в Москве доложить обо всем Лейтенанту. Он возвращался в столицу своим ходом. Вторая машина — тоже с тульским номером и шофером — вначале отстала, сделала несколько ложных ходов, чтобы уйти от возможной слежки. Вместе с водилой в ней находились Лейтенант и Кабан. Взрывное устройство было у Кабана — на втором сиденье, рядом с дверцей. Все было предусмотрено. Костя-таксист остался у гаража — в последний момент он должен был вывести отгуда «Тойоту». Местные крутые бойцы расползлись по знакомым, по присутственным местам — там должны были официально засвидетельствовать их алиби.

— Поворачиваем к овощебазе, — Лейтенант оценил обстановку и принял решение.

Водила — в прошлом спортсмен-автогонщик — чувствовал себя спокойно: пол-лица его закрывали огромные черные очки, в куртке лежал гонорар за работу — сумма, равная его заработку за год безупречной тренерской деятельности.

— Разворачиваемся…

Мотор работал как часы.

Народу на улицах было мало — до обеда еще далеко. Сбоку, у маленького магазинчика, стояли покупатели — мужчина и женщина. Водителя они не волновали: номера машины были все равно чужие, давно аннулированные.

Главное же; можно было давать, голову на заклад — Иван Ефимович никогда не рискнет обратиться со своей бедой в милицию. Это и являлось самым притягательным в рэкете. Полная безнаказанность со стороны силовых структур! Они вышли на последнюю прямую.

Красавица машина, иностранка, удивительная бабочка, залетевшая из далеком страны, навороченная, с дополнительными проблесковыми маяками, молдингами, противоугонными и прочими штучками, стояла манящая, недоступная.

До нее оставалось сто… Пятьдесят… Двадцать пять… Двадцать метров…

Кабан приоткрыл дверцу и без размаха, легко бросил свою игрушку под чужую машину.

Они уже удалялись.

Позади рвануло — куски металла, дверцу словно подкинуло упругой воздушной волной. От овощебазы пошел черный дым. Его сначала несло по площади низко, но налетевший ветер поднял черный шлейф вверх. Теперь он был выше электропроводов, поднимался к. крышам высоких блочных домов.

Лейтенант оглянулся. У основания черных клубов виднелся огненный факел.

— Привет, Иван Ефимович!

Туляк-водила отлично знал топографию города. Они появились в поселке совсем с другой стороны. Перламутровая «Тойота» и водитель Константин их уже ждали. Водила загнал «жигуль» в гараж. На нем сразу начали менять номера.

Лейтенант и Кабан пересели в иномарку.

— Пока! — Лейтенант махнул рукой из кабины.

Костя уже крутил баранку — катил к скоростняку Тула — Москва.

Игумнов вместе с Цукановым и двумя гаишниками встречал их у поста ГАИ на въезде в Москву. Симферопольский катала не обманул — это была машина, о которой он рассказал, и люди, с которыми связан был поездник.

Самого Пай-Пая, однако, с ними не было.

— Прошу выйти!

— Пожалуйста.

Все трое вышли.

Был самый солнцепек.

С молодым, стройным, в модном костюме, с платочком в верхнем кармашке, ехавшим на переднем сиденье, рядом с водителем, разбирался Цуканов.

— Документы, пожалуйста…

— Сначала — вы!

— Прошу!

— «Линейное отделение милиции… Станция… — прочитал вслух молодой. — Замнач отделения Цуканов Владимир Васильевич…»

Он пожал плечами:

— Я уже забыл даже, когда ездил поездом…

Пока гаишники разбирались с водителем, Игумнов просмотрел паспорта пассажиров. Оба жили на территории сорок девятого отделения. «Тойота» принадлежала хорошо одетому, с платочком, он отрекомендовался тренером спорткомплекса; внешность второго — не менее центнера дикого мяса, гипертрофированные мускулы — говорила сама за себя.

Цуканов тем временем задал необходимые вопросы: «Откуда?», «Куда?» Постарался не пережать.

— Кроме нас, я смотрю, никого не проверили! — заметил владелец «Тойоты», пряча документы.

— Почему? — спокойно солгал Цуканов.

Гаишник показал на багажник. Сидевший за рулем — лысоватый со лба, в спортивном костюме — пошел открывать. Внутри было пусто. Игумнов взял у гаишника водительские права: «Седьмой таксомоторный парк… Карпухин Константин Иванович…»

С документами лежала повестка. Инспектор отделения ГАИ вызывал Карпухина к себе на беседу в отдел разборов на Хорошевское шоссе. Судя по отметке инспектора ГАИ, Карпухин все еще находился у него в кабинете…

Генерал Жернаков снова поправился, убрал коньяк в стол.

Скубилин не объявлялся.

От Омельчука не поступало никаких сведений.

Из Отдела административных органов ЦК КПСС названивали методически, каждый час. Интересовались.

Заместитель министра прекрасно их понимал: «Боссы долго не будут ждать. Будут что-то предпринимать. С такими связями можно изготовить и новые партбилеты… Только зачем им в этом случае Жернаков?»

«Сейчас бы Щелокова…» — подумалось неожиданно.

Со Щелоковым в свое время сошлись удивительно легко. Того только назначили министром внутренних дел. Жил один, без семьи. Как-то позвонил сам:

— Могли бы вы достать мне этюдник?

— Заправленный?

— Да. Хочу в выходные поработать, — речь вежливая, уважительная.

— Сейчас я вам из дома свой привезу, Николай Анисимович!

Так и завязалось.

Министр ценил индивидуальность, артистизм. Помогал художникам, журналистам, писателям. Учредил премии. Юлиан Семенов, Аркадий Адамов, братья Вайнеры, Ольга и Александр Лавровы… Всех помнил. Телевизионный сериал о милиции «Рожденная революцией» Алексея Нагорного и Гелия Рябова пробил на Государственную премию.

«Такого еще не бывало: милиция впереди чекистов!..»

С другим их фильмом о КГБ это не получилось.

Все шло хорошо, пока не набрал силу первый заместитель. Но и к тому можно было приноровиться. Орал. Гонял за неглаженую форму, за джинсы, нечищеные туфли. А капитану-фронтовику, начальнику караула, дал подполковника прямо в вестибюле, у входа. Без формальностей.

А потом прислала своего Лубянка.

«Подарок Юрия Владимировича Андропова…»

Когда переходил в Министерство внутренних дел с Лубянки, из Комитета государственной безопасности, чекисты будто бы у себя в кабинетах свечки ставили: «Неужели избавились?!»

А на Огарева приуныли. На новых своих подчиненных вновь назначенный министр смотрел с очевидным отвращением. Он и не пытался этого скрыть.

— Взяточники!

Первым делом приказал составить списки сотрудников — владельцев личного автотранспорта.

— С этими разобраться в первую очередь!

Жёрнаков разволновался, достал «Армянского», налил себе еще стопку. Коньяк снова убрал в стол.

«Время бьющей в нос серости!»

В кабинете во вновь выстроенном здании министерства на Житной все поменял — чтобы не бросалось в глаза! «Чтобы скромнее!» Даже выход из лифта переоборудовал — вроде не персональный, не прямо в кабинет. «Скромность-то его в копеечку влетела!..» Вспоминать можно было долго — но дела от этого не двигались.

Жернаков вызвал помощника:

— Ты где ходишь?

— Из секретариата звонили… Буквально на минуту!

— Срочно найди Скубшшна! Чего он молчит?!

Скубилин отозвался очень быстро, сделал вид, что не понимает, зачем вызвали:

— На узле все спокойно, Борис Иванович. Вот цифры! По первой позиции без изменений. По второй…

— Да на хер мне твои позиции! — заорал замминистра. — Скоро нам дадут пинка под задницу, а он мне позиции! Где Омельчук? Появился он в Шарье? Или все еще в Быкове?!

Звонок в линейном отделении на станции Шарья раздался перед обедом — подполковник Созинов как раз собрал личный состав.

Звонил Картузов:

— Все воюешь, Паша…

— Стараюсь!

Оба отдали дань немудрому милицейскому этикету. Картузов спешил:

— Насчет кражи в поезде Новосибирск-Москва… В курсе?

Шарьинский начальник был настроен скептически:

— Ты обстановку у нас знаешь… Куда он тут побежит?

— Все верно. Я потому и звоню… Главное — не в нем! В ксивах! Документы он наверняка выбросил, когда подъезжал к Шарье…

— Считаешь?

— Конечно. Направь людей на перегон. Пусть все обшарят!

Созинов смекал.

— Важные бумаги?

— Безусловно! О чем прошу? Если попадут к тебе, из рук не выпускай. Телефон мой знаешь. Сразу звони — хоть днем, хоть ночью… Если что — сам за ними приеду…

Разъединили внезапно, как это часто водится. Созинов положил трубку, оглядел оперсостав. Звонок озадачил. Принесли ориентировку — из текста было трудно понять, что за документы, кто потерпевшие. «В поезде Новосибирск — Москва у гр. К. и И. …»

Созинов оглядел офицеров. Примерялся к каждому.

— Придется поработать! Пройти по полотну. Преступник мог выбросить важные документы!

Инспектор по детской работе высунулась:

— Что хоть за документы?

— Не знаю. Может, паспорта, дипломы…

Виталька — старший опер — от окна подал голос:

— Их давеча приносили! Пропуска в здания ЦК КПСС. Партбилеты…

Созинов заставил повторить.

— Партбилеты, пропуска в здание ЦК КПСС… Талоны в столовую… Сашка Бутурлин их нашел! Машинист. И не перед Шарьей, а, наоборот, у Михалкина! За городом!

Созинов начал понимать: «Чужими руками жар загрести… Сам за ними приедет!» Мысль его мгновенно изменила направление:

— И где они сейчас?

— Документы? — Виталька пожал плечами. — У Бутурлина, в Михалкине! А сам Сашка с локомотивом. В поездке. Если надо, можно к жене его подъехать, в Михалкино. Она запросто отдаст! Ей-то они без надобности!

Иномарка перед овощебазой в Туле горела ярко. Как смоляной факел. Потушить ее не могли и не пытались. Люди из окрестных домов сбежались смотреть. Потом прикатили пожарные.

Пай-Пай этого уже не видел.

Недалеко от овощебазы в блочном стандартном доме гостил у сестры московский вор в законе Афанасий.

Пай-Пай был его человеком, засланным в Команду Лейтенанта.

Иномарка все еще горела.

Пай-Пай не стал ждать автобуса — пошел пешком.

«В автобусе с тобой всякое случится, особо если ты вор по жизни…»

Чаще так и оказывалось. В автобусе, в поезде…

«И к тому же, если легко заводишься…»

После кражи в вагоне «СВ» у Больших Боссов Пай-Пай предполагал разобраться с добычей уже в следующем вагоне, но из этого ничего не вышло. Поезд притормаживал. Городок набегал низкими некрашеными домами, свежими срубами. Мелькнули кирпичные строения. Близко, у самого железнодорожного полотна, задушливо залаяла собака. К тамбурам подтягивались пассажиры. Проводница в соседнем вагоне с шумом откинула металлический фартук над стремянкой. Пришлось ждать на межвагонной площадке. Появись в этот момент потерпевшие за спиной — сгорел бы с поличным. Впереди, в тамбуре, копошился мужик, чемоданы перекрыли проход. Пай-Пай чудом проскользнул у мужика за спиной. С ходу заскочил в туалет, крутанул рукоятки запоров. От потерпевших приплыли к нему два бумажника и куча ксив. С тиснениями, упрятанных в целлофан. С цветными фотографиями на матовой бумаге. Вор не рассматривал, когда брал. Ловил, что шло. Были даже две авторучки — импортные, с золотыми перьями и ободками. Денег оказалось немного. Пай-Пай смешал их со своими, сдавил — придал общую конфигурацию. Ксивы не разглядывал. Открыл одну наугад. С фотографии смотрел мордатый симпатичный мужик — Пай-Пай видел его в вагоне-ресторане — белая сорочка, пуловер.

«…Скорый поезд номер… отправляется…» — объявили за окнами. Но состав продолжал стоять — объявление относилось к другому поезду. Наконец дали отправление «Сибиряку». Фирменный двинулся. Набрал скорость. Городок за окном сначала исчез, а затем снова появились отроги нешироких улиц. Двухэтажные здания.

«Больница?»

Металлические листы под ногами подрагивали. Расположенные над колесными парами туалеты раскачивались особо круто. Пай-Пай нажал ногой на рычаг унитаза. Заглушка отошла, открыв мелькающие шпалы внизу. Билеты, карточки, удостоверения, мандаты — все полетело вниз. Ксивы переворачивались на лету, исчезали в короткой трубе.

«Перебьются без них…»

— У-у… — взревел электровоз впереди.

С документами было покончено. Пай-Пай вышел из туалета, направился к ресторану. Удача его не оставляла. Одно из купе в соседнем вагоне было свободным. Пай-Пай еще раньше положил на него глаз. Три полки оставались незанятыми, без матрасов. На четвертой, внизу, лежали незавидные вещицы, из которых самой ценной был выгоревший, с деревянной ручкой зонтик. Пай-Пай уже знал: тут ехала старуха, то и дело бегавшая в туалет. Не было ее и сейчас. Пай-Пай с ходу заскочил в купе, отвернул матрас. Чутье не обмануло: внизу лежала дешевая дамская сумочка. Середина ее бугрилась. Пай-Пай дернул кнопку-запор. Между отделениями сумки лежал завязанный головной платок. Пай-Пай в мгновение распустил его.

«Стольники!..»

Сотенные купюры были уложены по-старчески — в пачки по девять штук, переложенные десятой. Пай-Пай выгреб все. Снова затянул платок узлом, сунул в сумку. Она все так же бугрилась. Сверху набросил матрас… Фортуна проводила его в тот же туалет. Закрыла запоры. За плотно замазанными краской окнами на прыгающих под ногами металлических листах Пай-Пай аккуратно разложил по карманам сложенные в пачки по тысяче штук купюры.

Везение на этом закончилось. В тамбуре Пай-Пая уже ждал злой рок в образе коренастого, в клетчатой сорочке каталы и его напарника. С ходу сдали карты. По-крупному. Без дураков. Для души…

Пай-Пай уже подходил к дому, где время от времени у сестры появлялся вор в законе Афанасий. Дом появился внезапно — светлого кирпича, отступивший вглубь, за красную черту зданий. Во всех окнах стояло по-утреннему яркое солнце. В конце двора был припаркован серебристый микроавтобус, возивший вора, — шведский «Урван». Рядом крутился кто-то из новых шестерок Афанасия. Он цепко-внимательно оглядел Пай-Пая.

«Выше звезд, круче крутых яиц…» — презрительно подумал Пай-Пай.

Он обогнул клумбу с цветами, вошел в чистенький веселый подъезд. На четвертом этаже на Пай-Пая после его звонка несколько секунд любовались в дверной глазок, потом, пружиня, легко скользнул тяжелый засов. Дверь открыл новый охранник — короткая дыбом челка, коровьи глаза. Руки сошлись в карманах на животе, там он что-то держал.

— Заходи!

Из кухни показался другой охранник, он же водитель. Этот был знакомый. Из затерявшихся вьетнамцев. Нгуен — верзила со смешанной кровью. Он же привел к Афанасию еще несколько земляков — как правило, они разбирались только со своими.

— Привет, Пай-Пай!

— Нгуен…

Они расцеловались. Охранник тем временем сходил в комнату, вернулся.

— Афанасий ждет тебя!

Пай-Пай не снял обувь — авторитет этого не признавал, да и не положено вору печься о вещах — о паркете, о мебели, прошел в комнату. Афанасий — худой, невысокий, с белыми, яростными глазами — обнял его прямо на пороге.

— Как съездил?

— В Новосибирске полный порядок…

— Молодец!

Под его руководством Пай-Пай наезжал на конкурирующую группировку Белой чайханы, постоянно сталкивая ее с бригадой Лейтенанта.

Ни Белая чайхана, ни Лейтенант не подозревали об этом.

— С Иваном встречались? — Авторитет имел в виду Ивана Ефимовича, представлявшего интересы Белой чайханы. — Деньги пообещал?

— Отказал.

— И что Лейтенант?

— Лайбу новую его загробил. У овощебазы. Сгорела, как свеча… Сейчас еду сообщить подробности.

— Что ж… Я предвидел это. — Афанасий открыл дверь, крикнул в кухню: — Рюмку водки моему брату!

Из второй комнаты показалась старшая сестра Афанасия — мать-одиночка, простая добрая деваха. Она так и работала в столовой пединститута, на кухне. В дела брата не вмешивалась. Иногда только — подштопать, поправить…

— Вон кто у нас!

Пай-Пай достал из кармана ручку с золотым пером — поездной сувенир.

— Пацану твоему. Пусть пишет.

— Спасибо! Ты всегда о нем помнишь.

Из кухни уже несли поднос. Хрустальная рюмка, полная до краев. Бутерброд с красной икрой.

— Через час про машину донесут в Белую чайхану… — Авторитет быстро соображал. — Чапан взовьется! А вечером будет еще покруче. Чтобы понял: церемониться с ними в Москве не будут…

Как это делается, Афанасия не надо было учить.

— Пора, — Пай-Пай поставил рюмку. Отломил кусок бутерброда, остальное оставил.

— Мы проводим…

Авторитет сдернул с вешалки куртку. Сунул в карман трубку радиотелефона. Пока собирался, телохранитель вышел на лестницу.

— Все нормально.

— Пошли! — Афанасий вышел первым. Последним шел вьетнамский верзила-водитель.

Лифт не вызывали. Бычок шел двумя маршами впереди, соединив руки на животе, карманах куртки. Афанасий и Пай-Пай были уже на втором этаже, когда из квартиры внизу вывалилось несколько громких людей. Они начали спорить еще за дверью. На лестнице хотели разрядиться основательно. Вышедший из квартиры первым внезапно поднял голову. Замер. Его друзья тоже остановились. Наверху лестничного марша показался Афанасий. Люди внизу молча пропустили спускавшихся. Почувствовали ли они что-то? Или сверху даровано было им откровение?

Сама Смерть, невидимая, непредсказуемая, неслышно прошла по лестнице рядом, в обличье серьезного, бесшумно шагавшего невысокого человека с белыми глазами и его сопровождающего — с блестящим, словно глазированным, лицом, в джинсовом костюме. За каждым было свое небольшое Ваганьковское кладбище.

Хлопнула дверь внизу. Четверо прошли по асфальтовой дорожке. У серебристого «Урвана», в конце двора, авторитет остановился. Охранники отошли. Говорить особо было не о чем.

— Тебе сделают предложение… — Афанасий прикурил от зажигалки. — Не отказывайся.

— Зачем же?

— Завтра утром Нгуен привезет тебя из дома. Поедешь в Нальчик. Пересидишь. Бывал там?

Пай-Пай покачал головой.

— У меня там друг. Отвезет тебя к Чегемским водопадам… Давай! — Авторитет поднял на него белые глаза. Обнял. — Все будет путем!

Нгуен уже сидел за рулем микроавтобуса в трехместной просторной кабине.

— Отвезешь брата моего на скоростняк, — приказал Афанасий. — Посадишь в попутку.

Афанасий и Пай-Пай снова дважды расцеловались — обычай, пришедший вместе с многочисленной восточной популяцией новых группировок.

— Все!

Пай-Пай сел в «Урван» рядом с Нгуеном.

— Поехали!

Предложение, о котором упомянул Афанасий, поступило Пай-Паю еще утром, и он принял его, не задумываясь.

На блатной фене имелось сто разных названий того, что ему предстояло сделать начиная с непонятных «ухетить» и «абфетцея», которыми пользовались старые тюремщики, и кончая общеизвестным и всем понятным, «примочить» или «завалить».

Дело это было рискованное, но за него платили. И в нем был заинтересован вор в законе.

В Москву Пай-Пай возвращался той же скоростной трассой, в новой «восьмерке» — с незнакомой супружеской четой. Молодая деваха и мужик на переднем сиденье тащились от своей машины, от себя своих разговоров. Пай-Пая они вроде игнорировали, но все что говорили, предназначалось для его ушей. Вспоминали города, в которых будто бы было тогда такое же ясное утро, как сегодня на скоростняке.

— Небо такое же бездонное, голубое, с отливом! А мы с тобой идем к Рю Ройяль! Помнишь?

— Это на площади Конкорд! И справа в перспективе Трафальгарская арка. Елисейские поля…

Все разыгрывалось, будто сейчас только пришло на память…

«Ах, понтярщики!.. — В Пай-Пае внутри все бушевало, но он все так же спокойно-бесстрастно смотрел на дорогу, а то и закрывал глаза — вроде дремал. — Суфлера!»

Недалеко от мотеля перед Московской кольцевой дорогой он неожиданно потребовал:

— Вон там остановишь!

Мужик был покороблен бесцеремонным тыканьем, проехал несколько метров, медленно притормозил — не хотел портить резину. Пай-Пай перегнулся к переднему сиденью, в руке у него был нож на резинке, который он обычно спускал вдоль тела и закреплял ремнем. В любой момент нож, амортизируя, сам прыгал в ладонь; сейчас — похожий на финский — он уперся водителю в горло.

— Пикнете! Я сразу впорю…

Мимо проносились машины, никому не было дела до «восьмерки», припарковавшейся у обочины. Мужик сидел ни жив ни мертв. Деваха, чтобы не кричать, обеими руками зажала себе рот.

— Сумку быстро!

Деваха передала сумку — емкую, из натуральной кожи, она стояла у нее в ногах. Свободной рукой Пай-Пай вывернул содержимое между сиденьями: косметика, бумажки, газеты. Импортные презервативы. Денег совсем мало. Пай-Пай выбрал несколько купюр, сунул в карман.

— Давай бумажник!

— Вот…

Пай-Пай развернул лопатник водителя: улов был невелик.

— Ладно! Теперь сиди! Не дергайся…

Мочевой пузырь Пай-Пая был полон, давал знать о себе еще в квартире у Афанасия. Пай-Пай с облегчением опорожнил его в дамскую сумку.

— Это — чтоб сухари не терлись!

Он застегнул «молнию» на джинсах. Открыл дверцу.

— Будешь стоять еще десять минут! Уедешь — найду тебя из-под земли и убью. Номер машины мне известен… Чао!

— Куда сейчас, товарищ капитан? — спросил водитель-милиционер у Игумнова.

«Два шоферских вопроса, — подумал Игумнов. — „Куда сейчас?“ и „Мне ждать?“

— Завезем Цуканова в отдел…

Они ушли с шоссе и гнали теперь в направлении Красного Маяка. Было жарко. К закрывавшимся на обед огромным универсамам быстро шли люди.

— Моя задача? — спросил Цуканов.

— Пай-Пай мог остаться в Туле. Ориентируй на розыск личный состав.

— Само собой…

— Поинтересуйся происшествиями… Что у них по городу за сегодняшнее утро.

— Все?

— Свяжись с опером из 49-го, который обслуживает этих… в «Тойоте». А я подъеду с Баклановым в ГАИ к инспектору. Он вызвал к себе таксиста… Карпухина! Может, удастся зайти с этой стороны!

Отдел разборов ГАИ окружали деревья. У ворот лежала покореженная разбитая техника. Госавтоинспектор — мясистый, с двойным подбородком — сказал что-то одному из водителей, тот быстро, не прощаясь, исчез. Гаишник подошел к стоявшим в стороне Бакланову и Игумнову.

— Приехали?..

— Федор, — представил его Бакланов. — Выдающийся специалист в нашем деле.

— Уж и выдающийся…

Одутловатое лицо корифея помрачнело. Бакланову что-то требовалось — иначе он не начал бы с комплимента. Для приличия помолчали.

Могучие деревья делали двор похожим на парк аристократического особняка или усадьбы. Скорее же всего его построили после войны пленные немцы, как и многие другие здания по соседству. Сейчас в отделе разборов никто об этом не вспоминал.

— У друга с машиной беда…

Бакланов и глазом не моргнул: когда требовалось, он мог быть жестким и изобретательным. С Федором у них были свои гаишные дела.

— …«Жигуль» записан на жену, а она получила от отца. Завещание оформлено, а найти не могут!

— Надо узнать в нотариальной конторе… — Дело оказалось чересчур простым. — Номер конторы известен?

— Двадцатая.

— Длиннющие девки там… — Федор загадочно усмехнулся. — Баскетболистки…

Его отвлек сверток, который привез Бакланов, в нем угадывались знакомые параметры.

— Тебе! — Бакланов перехватил взгляд.

— Надо бы вместе!

— Вместе в другой раз! Положи!

— Тогда… — Федор обеспокоился. — Сами и пронесите, а то неудобно. Скажут: «Уже со своих берет!»

— Какие дела!

Гуськом прошли в кабинет. Стол Федора стоял у самого окна, старенький, незавидный.

— Реквизировал? Или со свалки?

— Наследство!

Ражий Бакланов нагнулся, открыл дверцу, сунул сверток в нижний отсек. Сидевшие в комнате посмотрели сочувственно.

— Выйдем?

Федор обернулся к соседям:

— Я сейчас.

Разговор во дворе пошел откровеннее.

— На меня хотят наехать… — Бакланов достал несколько пластин жвачки, предложил всем.

— Нет, спасибо.

— Жду жалобу. Мужика ты должен знать. Таксер. Карпухин Костя… Ты его знаешь.

— Знаю.

Подумав, инспектор взял жвачку, которую Бакланов еще держал в руке.

— С ним лучше не связываться.

— Думаешь?

Федор кивнул: в эту минуту он был абсолютно искренен.

— Это мафия. Он возил вора в законе — Афанасия… Слыхал?

— Краем уха…

Игумнов промолчал. В отличие от гаишников, он не только слышал об Афанасии, но и знал оперативную информацию: авторитет по имени Афанасий держал ближний юго-восток Подмосковья.

«Та же Тула!..»

— УАфанаеия шведский микроавтобус. «Урван», серебристый, подлиннее наших… Костя сидел на нем.

— А сейчас?

— Я слышал: он посредничает с крупным оптовиком-спекулянтом. Возит, охраняет, обслуживает.

— Овощи-фрукты?

— Товары. В последнее время импортные платки…

Корифей ГАИ владел разносторонней информацией, которой по каким-то причинам охотно делился с Баклановым.

— А тот, кого он возит… Кличка известна?

Федор поколебался:

— Хабиби.

Похоже, это было все, что он мог сказать. У забора уже несколько минут маячил водитель, с которым гаишник до этого разговаривал. В руке у него был теперь целлофановый пакет с содержимым.

«Должно, сбегал за коньячком…» — подумал Игумнов. Он взглянул на часы.

«Если бы таксист был действительно вызван в отдел разборов, Федор вспомнил бы, что Карпухин должен вот-вот подъехать…»

Секрет был прост: «Федор его снабжает повестками!»

— Ну, спасибо.

— Пока!

Они вышли к машине.

— Лучший по профессии, — заметил Бакланов по поводу корифея. — На всех городских совещаниях ставят в пример.

— Но к тебе всей душой…

— Мне многое известно о нем, и он это знает.

Впереди горел золотом купол храма на Ваганьковском. День был на изломе. Поток автотранспорта наполнял воздух запахом гари и пылью. Он двигался на трех уровнях, большинство его составляли мощные грузовые средства, направлявшиеся в сторону Ходынки. Издалека донесся стук проходившей электрички — там шли поезда белорусского направления.

— Про вечер не забыл? — спросил Игумнов неожиданно.

Бакланов сразу догадался, о чем он. Игумновская мысль соседствовала с личным, только когда в нем была замешана нынешняя его жена. Игумнов никогда не говорил о ней.

— Клуб Дзержинского… Не беспокойся. Куда сейчас?

— Надо найти автомат — позвонить.

Ближайший оказался неблизко — у метро с длиннющим названием — «Улица 1905 года». Трубку снял Цуканов:

— Слушаю…

— Что насчет людей, которых мы проверили на трассе?

— Я звонил в сорок девятое… — Цуканов был обстоятелен, когда наступал дефицит информации. — Хозяин «Тойоты» и второй с ним — хорошо известны. Лейтенант и Кабан. Сейчас вызвали из дома старшего опера, который обслуживает этот участок. Как только он свяжется со мной, я поставлю тебя в известность.

По существу, Цуканову ничего нового узнать не удалось.

— Дозвонился до Тулы?

— Да. За утро в городе — всего одно происшествие… Сожгли частную иномарку. У представителя азиатской группировки. Белая чайхана…

— За этим они и ездили в Тулу! Лейтенант и Пай-Пай, и таксист…

Навязчивая мысль не уходила из головы: «Какая-то взаимосвязь, начиная с утра! Пай-Пай и Голубоглазый-азиат… Московские команды и группировка Белой чайханы!»

— А как же Афанасий?

— По их данным, он в этой борьбе не участвует…

— Афанасий — не такой человек! А кроме того, другие воры в законе этого ему не позволят! Это его вотчина. Он несет ответственность перед ворами.

Зам ответил уклончиво:

— Я интересовался. Афанасий все время на месте, и автобус у него на приколе под окнами… Может, ждет, когда те и другие прихлопнут друг друга…

— Или когда он их прихлопнет!

Игумнов повесил трубку, подошел к Бакланову.

Гаишник, не переставая жевать, ледяным взглядом следил за проходящим транспортом.

— Можно предупреждать каждого второго водителя…

— У меня просьба, — Игумнов еще был под впечатлением разговора с Цукановым. — Позвони в Тулу. Своим. Пусть они поставят нас в известность, если Афанасий погонит сегодня свой «Урван» в Москву…

Омельчук наконец прибыл на место — двумя рейсами, с пересадкой, без особых приключений. В Шарье проверяющего из МВД встречали. От невысокой деревянной постройки приблизился плотный, в годах, милицейский в форме. С ним был дежурный по посадке, а может, по совместительству и начальник деревянного аэропорта с голубой нарукавной повязкой. За одиноким «Ан-2» на краю поля виднелся милицейский «газон» и дальше — сараи для грузов. Трепыхался на ветру бело-красный метеорологический сачок.

— Здравия желаю… — милицейский представился. — Полковник Созинов Павел Михайлович, начальник линейного отделения на станции Шарья.

— Подполковник Омельчук.

— Документы разрешите!

«С этим не попьешь! — Омельчук достал предписание. — Больно оглядчивый».

Зам Картузова ни на минуту не забывал о лежавших в кейсе трех пол-литрах коньяка, которые ему подвезли в Быково, можно сказать, к трапу самолета. До того, чтобы пить в командировке в одиночку, посланец генерала Скубилина еще не опустился.

— Все в порядке… — Созинов вернул документы.

— Как и должно.

— Прошу.

На первое сиденье «газона» Созинов гостя не допустил — сел сам.

«С министерской проверкой, а человек-то не министерский! Управление внутренних дел Московской дороги! Как и мы — с земли! Невелика птица!»

— Тут недалеко…

Аэродром располагался практически в границах города.

— Это старый наш аэропорт… В следующий раз прилетите — на новом будем встречать…

— Буду рад… Как вы тут?

— Кражи, грабежи… — Созинов привычно поплакался. — Народ у нас тут пьет по-страшному!

— И не подумаешь!

Омельчук приободрился: «Не все еще потеряно!»

По дороге, как водится, Созинов лягнул городскую милицию.

— Борьбу с пьянством совсем не ведут…

Железка испокон века конфликтовала с территориальной — более многочисленной и профессиональной. Начальникам отделений невозможно было поделить расположение первого секретаря, предисполкома. Вторых лиц. Транспортная милиция в этом поединке всегда проигрывала: у городской в руках магазины, базы, водительские права… У транспортной — только билеты на проходящие поезда да контейнеры!

Созинов снова нарушил этикет — заговорил о том, что лично его в данный момент заботило.

— Начнете проверять уже сегодня?

— Зачем время терять! — Омельчук настроен был миролюбиво.

— Тогда я сразу представлю вам личный состав…

У Созинова была надежда: «Если дела пойдут хорошо — ночью уеду…». Начальник управления мог пойти ему навстречу: «санаторная путевка», «обострение болезни…».

— За недельку думаете управиться?

В командировочном удостоверении Омельчука был указан срок: «семь дней».

«Все рассмотрел!»

— Постараемся, Павел Михайлович…

Машину тряхнуло. Городок был заштатный.

— За дороги у нас только еще берутся!

— Я вижу…

Сам Омельчук тоже был из небольшого городка, с Брянщины. То же бездорожье, некрашеные избы. В Шарье к этому добавлялись сиротские, неплодоносившие сады.

Созинов из машины знакомил с достопримечательностями:

— Раньше тут пивная была… «Красная Бавария»… Магазин книжный…

По дороге заскочили в гостиницу. Здесь же, рядом с бывшей «Баварией». Двухэтажное добротное деревянное здание. Оформление гостя не заняло и пяти минут. Номер был просторный, чистый. С эстампом над кроватью. Омельчук оставил на вешалке взятый на всякий случай с собой милицейский плащ.

— А то можно в Ветлужский устроить. В поселок. Там попристойнее. Финны такой домик отгрохали — чудо! — то ли предложил, то ли подумал Созинов.

— Я уж тут, ближе к вам!

Кейс с бутылками Омельчук прихватил с собой.

— Едем!

По пути осмотрели центр — не совсем прямую, не очень широкую улицу — Октябрьскую.

— Наш «Белый дом»!

В новом кирпичном здании размещался райком или горком.

«Сюда документы тоже могли принести!» — Омельчук взял шарьинский «Белый дом» на заметку.

Вокзальная улица была застроена двухэтажными домами, принадлежавшими железнодорожному ведомству. Линейная милиция теснилась в нескольких помещениях.

— Какой год мучаемся! Очень неудобно? — прокомментировал Созинов.

— Конечно! А дежурка?

— Непосредственно на вокзале. Я покажу.

В отделении проверяющего тоже ждали. Дежурный объявил сбор в кабинете начальника. Созинов представил личный состав:

— Секретарь партийного бюро. Замы… Старший опер уголовного розыска…

Омельчук положил глаз на старшего опера — молодого, с приятным лицом, высокими, как у девицы, бровями.

Созинов добавил несколько слов:

— ..Занимается жалобами и заявлениями. По распределению обязанностей на Виталии еще переписка по найденным вещам, неопознанные трупы, общий розыск…

Старший опер слушал потупясь.

«Выпить не дурак, сукин сын! Но работящий, тихий…» — подумал Омельчук.

На старшего опера было возложено также исполнение всех ориентировок, розыск утерянных документов.

«Он мне и нужен…»

Личный состав отпустили. Созинов повел показывать помещение — оно действительно оказалось неудобным, с избыточной подсобной площадью.

В кабинете в конце коридора Омельчук снова увидел старшего опера — тот что-то быстро выстукивал указательным и средним пальцами на портативной машинке. В кабинете был второй стол, за ним никто не сидел.

— Переписки очень много, машинистка не справляется.

— Если вы не против, то я, пожалуй, тут и обоснуюсь… — заметил Омельчук.

— Пожалуйста.

— Ты не против будешь, Виталий? — Омельчук обернулся к старшему оперу.

— Сидите, товарищ подполковник… — Старший опер вспыхнул. Он был явно польщен. — Места хватит…

— Вот и прекрасно.

Созинов был тоже рад:

— Кабинет хороший. Хотите — можно положить кейс ваш ко мне в сейф? Чтобы спокойнее!

— Не беспокойтесь.

— Значит, можно приступать?

— Да, да.

Через несколько минут в кабинет уже несли пронумерованные толстенные регистрационные журналы с входящими, исходящими… переписку по жалобам…. Отказные материалы…

— За прошлый год тоже будете смотреть? — спросила секретарь отделения.

— Пока не знаю…

Офицер постовой службы Омельчук и свои-то бумаги смотрел, можно сказать, только под дулом пистолета.

Старший опер ненадолго вышел. Вернувшись, принялся снова терзать пишущую машинку. Время от времени Омельчук ловил на себе его понимающий ясный взгляд.

— Ты чего, Виталий?

Старший опер бросил стучать.

— Головка не болит, товарищ подполковник? А то можно подлечить с дороги!

— А есть? — Омельчуку нравилась прыть его шарьинских хозяев.

— Обижаете, товарищ подполковник!

Виталий снова ненадолго убежал. Минут через двадцать он вернулся с двумя бутылками. На подоконнике в газетке «Ветлужский край» нашлись малосольные огурчики, несколько крупных, из-под домашних кур, яиц вкрутую, помидоры, колбаска. Дверь не заперли. Старший опер разлил коньяк в два стакана.

— У меня как раз тоже отходняк…

Бутылку он оставил на столе.

— Дай Бог не в последний!

«Сейчас начальник появится… Вроде случайно! — Омельчуку все было давно знакомым. — Накроет за пьянкой. Ну, держись! Я тебе это попомню, полковник!»

Виталька лихо рванул стакан, занюхал огурчиком.

— Давайте, товарищ подполковник!

— Сейчас!

Омельчук поднялся к окну. Улица внизу была узкой, с глубокими, заросшими травой канавами по обе стороны. По тротуару по одному, по два не спеша шли пешеходы. «Ну, что он там мешкает, Созинов…» Послышались шаги. На пороге возник начальник отделения. Картинка в кабинете — увы! — была не той, которую он ожидал увидеть.

— Виталий!.. — Созинов не знал, что сказать. — Ты чего? Что это у тебя?

Омельчук обернулся.

— Ты его не ругай! — Московский проверяющий оказался на высоте. — Опер твой — молодец! Знает, как гостя встречать… Виталий, тащи еще стакан!

Старший опер поколебался.

— Будете, Пал Михайлович?

— Будет! Чего спрашивать! Не мужики мы, что ли?!

Созинов забормотал про обострение, санаторий.

— Чисто символически! А про проверку не беспокойтесь: не подведу! Сам с земли…

Получилось даже лучше, чем Созинов планировал. Выпили. Закусили. Омельчук распустил узел на галстуке. Посоветовал:

— Виталия ты сегодня отпусти, Пал Михалыч! Какой из него теперь работник! Я тоже вернусь в гостиницу, отдохну… Спеху нет. Заму своему скажи, чтобы набросал проект акта проверки…

У Созинова отвисла челюсть.

— Акта министерской проверки?

— Ну! Без особых там моментов… Скромно и прилично!

— Понял.

— Я сейчас отдохну. А днем пусть Виталий меня найдет. Город вместе посмотрим. Сможешь, Виталий?

— Конечно, товарищ подполковник! — Старший опер поднял высокие, как у девицы, брови. — Все будет в порядке! Не беспокойтесь!

— Тогда закрывай лавочку! Поеду отдохну… — Омельчук обернулся к начальнику отделения. — Если из Москвы будут спрашивать, я — на линии!

Созинов больше не дергался. Самолично повез Омельчука в гостиницу. Стояла оглушительная тишина. В линейном отделении и потом в машине за километры явственно был слышен стук автосцепки на товарном парке, скрип половиц в домах. В березовом отеле было тоже тихо. Из коридора доносились едва различимые равномерные шорохи. Здоровенная молодая деваха в задранной выше колен узкой юбке ловко орудовала тряпкой — мыла полы. Стекала, пенясь, мыльная молочная жижа. Деваха наступала из коридора, ритмично меняя направления тряпки и зада. Белые полные подколенки отсвечивали светло.

— Здравствуй, Люба, — Созинов поздоровался в спину. — Чистоту все наводишь! А где хозяйка?

Деваха распрямилась, поправила выбившиеся из-под косынки потные пряди. У нее оказалась высокая крепкая грудь, грубое лицо с выдавшимся вперед подбородком.

«Отчего здоровых грудастых баб чаще называют Любовями?» — подумал Омельчук. Он уже не раз горел на Любках.

— Здравствуйте, Павел Михайлович.

На московского гостя вроде как и не посмотрела, нагнулась, взялась снова за тряпку.

— Что ж, отдыхайте, — пожелал Омельчуку Созинов. — Если надо будет, я подошлю за вами машину.

Омельчук спустился за ним на крыльцо. Постоял. Созинов сразу уехал. На улице, примыкавшей к гостинице, было безлюдно. Сотни изб, сведенные в кварталы. Мачты телевизионных антенн. И ни души! И снова стук автосцепки на станции.

Омельчук вернулся в предбанник. Дежурная администраторша не появилась. Горничная все так же размеренно крутила тряпкой и задом.

— Слышь, Люба! — Омельчук посмотрел на ее полные ноги, надвигавшийся на него зад. — Надо бы посидеть, поговорить… Как ты? Закусить, я думаю, мы тут найдем?

Тряпка перестала ходить. Женщина принялась не спеша разгибаться.

— Коньяк у меня с собой. Можно ко мне, в номер. А можно к тебе…

— В номер не надо… — был ответ.

На лестнице послышались шаги. Она сказала быстро:

— Выходите на улицу и ждите на углу. У кинотеатра…

Вернувшись на вокзал, Игумнов первым делом связался с картотекой МУРа. Результат не оказался неожиданным. Клички Пай-Пай, Лейтенант и Хабиби на учете не значились. Это был хороший признак. В картотеку, как правило, попадала обычно мелкая рыбешка и еще ушедшая на покой; крупная и сильная рыба ускользала.

«Ни в одном отделении на них ничего нет… Опасная группа!»

Игумнов двинулся перроном к себе. Дневное «техническое окно» — временный перерыв в движении пригородных поездов заканчивалось.Пассажиры, коротавшие время в открытом полуэтаже вокзала, теперь все ближе подтягивались к платформам, садились в электрички. Первыми уходили поезда ближайшего Подмосковья, жители Видного, Домодедова должны были освободить места в электричках, следовавших в Каширу и Ступино.

У табло, показывающего время отправления очередного поезда, Игумнова неожиданно толкнули. Несильно. Намеренно. Это был знак. Кто-то дал понять, что Игумнов ему срочно нужен. Вокруг, на станции, было слишком много нескромных глаз и ушей. Толкнувший не хотел, чтобы его отношения с начальником уголовного розыска были предметом обсуждения. Игумнов замедлил шаг. Вокруг теснились пассажиры. В сторону восьмого пути удалялся носильщик с телегой. Там, у ограды мемориального комплекса, виднелась чуть отнесенная в сторону стайка автоматов. В них продавали воду. Игумнов поискал в кармане монету, двинулся к ограде мемориала. Он ни на секунду не усомнился в том, кто именно пытался привлечь его внимание.

«Аскер…»

Носильщик был из вокзальных авторитетов, трижды судимый за кражи татарин, фигура весьма заметная на станции. Авторитет улаживал конфликты между работодателями и работополучателями в случаях, когда профком станции был бессилен, железной рукой наводил трудовую дисциплину. Через Аскера носильщики и кладовщики отстегивали часть выручки наверх. Он же обеспечивал покровительство администрации, а иногда и милиции: отмазывал попавшихся при ночной продаже спиртного, при мелких хулиганствах, сводничестве. Непростые эти функции требовали также оказания время от времени услуг вокзальной милиции, на что авторитет по мере необходимости соглашался. Особенно если это касалось залетных — чужих воров. Игумнову уже не раз приходилось разговаривать с ним конфиденциально.

У автоматов с водой никого не было. Они пили воду в метре друг от друга.

— Жара… — пожаловался авторитет. — За день жидкости литра три выпиваю…

Он осторожно огляделся. По другую сторону ограды, отделявшей перрон от мемориального комплекса «Траурный поезд В. И. Ленина», было тоже пусто.

Выдраенный до блеска паровоз, доставивший тело вождя от Герасимовки до Павелецкого, тускло отсвечивал в построенном для него саркофаге.

— Я видел сегодня этого… — Аскер отвел руку со стаканом. — Которого ты разыскиваешь.

Игумнов ждал чего-то подобного.

— У нас их навалом разыскивается…

— Перед планеркой сегодня носильщикам объявили… Мусульманин, а глаза голубые… Из-за них все время смотрел в сторону.

— Ты сам его видел?

— Мы постояли немного.

— Как он одет?

— Двубортный костюм, галстук. Второй, с ним — русский. Оба — спортсмены. Приезжие.

— Похоже…

— Это они. Можно было, конечно, потолковать и побольше. Но эти заботы!

Игумнов знал его проблемы. Каждый раз они повторялись с одним и тем же финалом.

Кладовщик камеры хранения из молодых оказался неаккуратен: он прикрепил к чемодану использованную квитанцию, а деньги открыто положил в карман. На вокзалах не было ни одного кладовщика, который не проделывал бы то же самое. Администрация отлично это знала. Однако этот сделал все на глазах приехавшего прокурора из провинции. Случай получил огласку — виновного на шесть месяцев пришлось перевести в носильщики.

Авторитет открыто намекал: в качестве ответной услуги Игумнов должен был вернуть неудачника в камеру хранения.

— Жить-то всем надо! А если наказывать, то сначала ветеранов! Ударников комтруда! Ведь так?

Игумнов был с ним согласен, но сейчас его интересовали Голубоглазый и его партнер.

— Что им надо было на вокзале?

— Приехали вроде к директору ресторана.

Игумнов понял, что носильщик в курсе.

— В чем там дело?

— Меня достает этот… — Авторитет хотел определенности. — Молодой! Из камеры хранения… И отец его тоже ходит. Как два телка, честное слово. «Помоги да помоги!»… Могу я им сказать, что вопрос решится положительно?

Он предлагал сделку.

Работать на контору из одного чувства патриотизма охотников находилось мало. Нормальных средств, чтобы расплатиться за получаемые сведения, как водится во всех полициях мира, у милиции никогда не было. Оставалось выручать засыпавшихся жуликов.

Игумнов кивнул.

— Лучше бы уже на этой неделе! — Носильщик сразу успокоился. — А с Голубоглазым вот что… Кто-то сказал, что через директора ресторана можно достать товар.

— Он назвал его?

— Японские головные платки.

— Понял.

С час назад он уже слышал об импортных платках. В отделе разборов ГАИ. Было ли это простым совпадением?

Носильщик бросил монету в автомат, налил еще стакан. За оградой музея-депо показалась крупная высокая женщина, стрелок ВОХРа — форменная юбка облегала ее, как опорную колонну.

— Вообще-то они достали было платки… Но контора накрыла, отобрала товар. Еле ноги унесли…

— Давно? — как перед тем носильщик у Андижанца, спросил Игумнов.

— Чуть не повязали! Вчера.

«Если узнать, кто задерживал, можно попытаться установить бригаду. Надо дать ориентировку по городу…»

— Кто из них об этом рассказал?

— Русак…

Игумнов отметил правдоподобность.

«Верно. Голубоглазого накануне не было в Москве!»

С Голубоглазым вообще выходила неувязка: он выскочил из поезда, хотя не имел никакого отношения к краже у Больших Боссов… А тут, на вокзале, кроме всего, ударял по другому ведомству… Это была родная вотчина ОБХСС!

— Они ходили к директору ресторана?

— По-моему, нет… — Носильщик ни словом не обмолвился о своей роли в происшедшем. — Такие вот дела… — Носильщик для

приличия помолчал. — Так я могу успокоить этого телка?

— Пусть подойдет к начальнику станции. Я позвоню.

Носильщик достал из кармана спичечный коробок.

— Это Голубоглазый оставил. Там номер машины…

Игумнов взял купленный товар. «Томская спичечная фабрика… Из Сибири!» На обратной стороне стояло выведенное шариковым стержнем: «ММТ 71-31».

«Такси… Седьмой парк! Первая колонна!» Игумнов задумался.

— Много платков у них отобрали?

— Не говорили.

— А кто адресовал в ресторан?

— Тоже…

Нового директора ресторана Игумнов не знал. Тот появился в общей волне, хлынувшей на места, освободившиеся с началом Большого московского разбора в торговле.

« Пора и познакомиться!»

В коридоре перед кабинетом стояло несколько человек, все — проштрафившиеся работяги вокзального общепита, ожидавшие выволочку. Никто из них не возвысил голос, когда Игумнов решительно открыл дверь в предбанник.

— Да-а…

При новом хозяине тут стало еще теснее. Разнокалиберная мебель. Стол с пишущей машинкой. Кресло. Вешалка. Перед зеркалом висел дамский длиннющий плащ, предполагавший под собою в носке короткую юбку-мини.

Так и оказалось.

Владелица мини — высокая девица, перегнувшись через стол, поливала цветы, стоявшие на низкой подставке, на полу. Нижняя часть ее туловища находилась на уровне письменного стола.

— Вам директора? — спросила от пола.

— Хочу с ним поговорить. Я начальник розыска.

Девица разогнулась. В узком проходе они почти касались друг друга.

— Он занят.

— Я, между прочим, тоже.

Он с ходу открыл дверь. Лысоватый насупленный человек за столом листал бумаги. Взглянул недовольно. Игумнов, не ожидая приглашения, придвинул кресло. Представился. Начал резко:

— Я по поводу людей, которые интересовались у вас платками. Дело это серьезное!

Он почувствовал, что попал в точку.

— Вы их давно знаете?

— Мы вообще незнакомы… — Директор держал себя уверенно.

— Почему они обратились к вам?

Ответ прозвучал неожиданный:

— Я не могу обсуждать этот вопрос… Меня предупредили.

Игумнов узнал высокий слог инструктажа смежной службы: у кагэбэшников даже для вокзального ресторана существовала совершенно особая государственная тайна.

Директор был не первый, кто пытался играть на взаимоотношениях обоих ведомств.

— Если мы не найдем общий язык, я попрошу вас официально…

Разговор с уголовным розыском оказался тяжелее, чем с чекистами.

— Со мной разговаривал один человек… Я слышал его впервые.

— О каком товаре шла речь?

— Импортные платки.

— Он наверняка вам представился! Кто он или откуда, или кто вас рекомендовал…

— Верно! — Директор вспомнил: — Он сказал, что он из Андижана…

«Снова Центральная Азия!..»

— Вы его видели?

— Он гак и не пришел.

— Кому вы сообщили о звонке?

— Вот телефон… — директор ткнул в календарь.

Мизантропическое настроение, в котором он находился до прихода Игумнова, его быстро покинуло; теперь он был заинтересован в том, чтобы его жизнь на вокзале была такой же, как до этого визита.

Игумнов заглянул:

«Учреждение № 1, Управление КГБ на транспорте… Понятно…»

— Мне сказали, чтобы в подобных случаях я звонил им. Другое дело — работа ресторана: заказы, обеды… Тут — милиция!

— Обеды меня не интересуют…

— И напрасно! — Директор понял, что переборщил. — Я пригласил отличного повара. Такие печеночные паштеты!..

Игумнов поднялся. Дальнейший разговор с директором был беспредметен, а о паштетах Игумнов кое-что знал.

— В них добавляют сердце… — К нему поступала информация. — Сердце много дешевле печенки. Две смены назад купили полтонны сердца на мясокомбинате. За наличные. Так что…

Директор так и отпал.

— Ничего об этом не слышал!

— Неважно.

— Вы уже уходите?

Директор проводил Игумнова в коридор. При их появлении «штрафники»-работяги, как один, поднялись.

— Вы действительно не хотите у нас пообедать? — пропел директор. — Но, может, поужинаете?

— В другой раз…

«Штрафники» заулыбались.

«Голубоглазый и его напарник шли к старому директору… Вокзальный авторитет перехватил их, объяснил: что к чему…»

Носильщик работал на обе стороны, но, к чести авторитета, на милицию — без желания и только по необходимости.

«Лишнего не скажет!»

Но с этим уже ничего нельзя было поделать.

В таксомоторном парке трубку сняла молодая женщина, очевидно, диспетчер:

— Машина утром выезжала на час. К Ярославскому вокзалу, — она изъяснялась четко, по-командирски. — С тех пор стоит в гараже.

— Сегодня будет еще на линии?

— Она выедет вечером.

— С тем же водителем?

— Он один работает! У него нет сменщика…

— А фамилия?

— Карпухин…

— Карпухин Константин Иванович?

— Да. По-моему, вы уже звонили. Интересовались.

— Не уверен.

— Я вам ответила: «Сегодня он работает в ночь». Я все помню! Вы еще спросили: «Как он работал вчера?»

— А что вы мне сказали?

— «Вчера он работал в вечер!» Так?

— Да. Спасибо…

Игумнов положил трубку.

— Это тот самый Карпухин, которого мы сегодня тормозили на скоростняке…

Зам, к которому он обращался, промолчал.

«Таксопарк. Импортные платки. Сожженная рэкетирами в Туле иномарка… Нам-то? Вокзальным разыскникам! Больше всех нужно?»

— А звонил диспетчеру Голубоглазый! Номер телефона был записан на его спичечном коробке!.. Занятная цепочка! Не замечаешь?

Цуканов вздохнул.

— Карпухин — таксист, личный водитель Хабиби, оптовика, поставщика импортных платков. В прошлом возил вора в законе — Афанасия.

— Так…

— А Голубоглазый и его партнер ищут эти платки. Накануне они где-то достали, но контора отобрала…

Цуканов расстегнул пуговицу на пиджаке — уродливо спускавшийся книзу живот напоминал боксерскую грушу.

— Звонил я в Управление БХСС. Вчера они никого не прихватывали с импортными платками и ни на кого не наезжали!

3.

— Вы секретарь парткома фабрики? — еще от двери спросил Качан.

— А ты не знал? — Высокий, крупный мужчина за столом поднял голову. — Входишь в партком и думаешь — сразу на склад попал!

Секретарь парткома хмуро взглянул на Качана, перевел взгляд на младшего инспектора, державшегося позади. Карпец ответил обычной обманчиво-приветливой, чуть заискивающей улыбкой. Менты представились:

— Качан, старший оперуполномоченный.

— Старшина Карпец, младший инспектор.

Оба не произвели впечатления.

«Если за обрезками кожи — ничего не дам! Завскладом нашли! Пусть побегают! Эка невидаль — „милиция“!»

Пока секретарь что-то еще продолжал писать за письменным столом, Качан осмотрелся. Кабинет был просторный. В углу, рядом, высился тяжелый сейф. Прямо перед письменным — еще стол, приставной, покрытый зеленым сукном.

За стеной стучали станки.

Секретарь закончил наконец предложение, отложил ручку.

«Мелочь! Шелупонь милицейская… А тоже туда!»

Когда из проходной позвонили о том, что к нему двое из милиции, он сразу отказался их принять.

«Как чувствовал!»

— Они говорят: «На две минуты делов!» — крикнул вахтер в трубку.

День был муторный. Райком потребовал цифры по учебе молодых коммунистов. Отдельно по слушателям, по пропагандистам, отдельно по рабочим, по инженерно-техническому персоналу…

Пока менты шли от проходной, он уже не мог сосредоточиться.

«Любой мент чувствует себя важной персоной от того, что на штанах у него кант! — Мысль эта не покидала. — Что-нибудь понадобится — и пожалуйста! Без звонка, без разрешения! Прямо к освобожденному секретарю…»

Он вперился в Качана.

— Ну! Слушаю! Две минуты, как просили… Лишним временем не располагаю.

Старший опер, похожий на студента, в очках, достал из кейса бумагу.

— Мы должны произвести тут обыск.

Беспардонность ментов не знала границ!

— Что-о?

Карпец, стоявший поодаль, на всякий случай улыбнулся. Обманно. Заискивающе, суетливо.

— Вот постановление.

— Даты!..

Он выхватил у Качана бумажонку, не глядя бросил в корзинку.

— А теперь вон отсюда! Разговор окончен! Вы в парткоме! Разговариваете с членом райкома! — Он знал, что делать. — Николаич, ты? — Услышав знакомый голос, отошел сердцем. — Тут два чудака… Чтобы не сказать хуже… Вокзальная милиция Картузова… Хотят — ты слышал такое! — произвести обыск в парткоме! — Он засмеялся. — Анекдот!

Телефон работал хорошо. Было слышно, как на том конце провода спросили:

— А санкция прокурора есть? На постановлении?

— Я, право, и не смотрел… Я думаю: «Если что — из райкома бы позвонили!» Я весь день на месте!

— А ты посмотри!

— Сейчас… — Секретарь нагнулся, достал из корзинки для бумаг мятый листок. — Вот оно — передо мной… — Он расправил бумагу. — Так… «Постановление на обыск»…

— В левом углу! Должно быть написано: «Обыск санкционирую. Прокурор…» Подпись и печать.

— Есть! «Московский транспортный прокурор!..»

— Тогда ничего не поделаешь! — был ответ.

Секретарь бросил трубку.

— Что искать-то будете? Все перед вами!

Кроме сейфа, стульев, письменного стола и второго — приставного, — в парткоме ничего больше не было. Вдоль стен висели в рамочках портреты членов Политбюро, графики соцсоревнований, агитация — «XXVII съезду партии — достойную встречу»…

— Пригласи понятых… — распорядился Качан.

Младший инспектор вышел и тут же вернулся с делопроизводителем и другой женщиной. Дальнейшее заняло всего несколько минут. Женщины стояли ни живы ни мертвы.

— Сейчас тут будет произведен обыск. Вы приглашены в качестве понятых…

Качан зачитал постановление.

— Распишитесь в том, что оно вам объявлено.

Секретарь поставил нелепую закорючку, отбросил в сторону шариковую ручку.

— Ищите! Кожу, обувь, клей… Но если не найдете, знайте! За позор… За клевету…

— Ключи от сейфа! — приказал Качан.

Секретарь бросил связку на приставной стол — широкий, размером в двухспальную кровать.

— Пожалуйста!

Качан открыл сейф. В огромном стальном ящике не было ничего, кроме папок с протоколами партийных собраний и партбюро.

— Можешь все забирать! Доволен, сукин сын?

Сбоку, внутри сейфа, имелось потайное отделение, к нему полагался особый ключ. Качан протянул руку:

— Ключ от маленького ящика!

Секретарь и в мыслях не связывал содержание ящика с обыском. То, что в нем находилось, не имело отношения ни к обувной фабрике, ни к партийной организации. Только глубоко личное. Сокровенное.

— Быстро!

До секретаря вдруг дошел смысл происшедшего. Он рухнул на колени:

— Ребята! Не губите!

Трасса заканчивалась за Кольцевой автодорогой. «Тойота» сбавила скорость. На обочине за скоростником один к одному подстраивались «дальнобойщики», рефрижераторы, «КамАЗы». Приезжавшие в Москву устраивали тут ночевки и дневки. Заготовители отстегивали хозяевам овощебаз, которых представлял Иван Ефимович. Скоро и сам он должен был появиться тут на своей развалюхе. Предметный урок, данный Лейтенантом, не мог не пойти впрок. Предполагалось: Команда на днях получит тут свой рэкет. Настроение Лейтенанту портило лишь поведение сотрудников линейной милиции, остановивших их на трассе.

— Железнодорожники! Похоже, пасли… Гаишник ни одну машину не дернул! Только нас!

Карпухин и Кабан молчали. Лейтенант мысленно перебрал события последних дней.

«Ничего не происходило… Никто не засветился! Все на глазах!»

Рэкет, которым они занимались, в конечном счете был безопасен. Обманутые спекулянты платками в милицию не обращались. Если бы их вызвали в контору, наверняка все бы отрицали. Собственная свобода дороже! Деньги это давало немалые. Треть причиталась владельцу платков — Хабиби и Карпухину Косте — водителю. Они подыскивали покупателей, вели переговоры, доставляли товар. Еще треть Лейтенант оставлял у себя. В эту сумму входил и общак. На адвокатов, лекарства, врачей; на подогрев в тюрьме, на помощь родителям — если фортуна вдруг обернется задом. На похороны и поминки. Больше никому не отстегивали. В том числе и Афанасию, державшему это направление.

«Москву делили без меня — я в это время тянул срок. Раз так — раздел этот ни к чему меня не обязывает…»

От Белой чайханы, охранявшей своих, он тоже пока уходил благополучно.

«Никто пока еще не сел на хвост…»

Остальные деньги делила Команда.

Проехали еще пост ГАИ. «Тойоту» менты пропустили спокойно. Дорогая машина становилась порой лучшим пропуском.

Лейтенант продолжал анализировать: «Вроде никаких причин…»

Он включил музыку. Кабан дремал сзади, откинувшись на подушки. Константин не отрывал взгляда от дороги. Было еще рано, но водитель спешил: ему следовало еще пересесть в такси, везти Хабиби на переговоры с новыми покупателями. Вечером предстоял очередной разгон.

«Никто чужой не знал про Тулу! Только свои! Никаких дел у меня с линейной милицией! Сто лет не был на вокзалах!»

Внезапно Лейтенант вспомнил: «Пай-Пай! Он утром с поезда!»

Кафе было маленьким, уютным, оно примыкало к ресторану «Цветы Галиции» — шумному проходному двору, наполненному приезжими, скверной едой, пьяными официантами и ментами. Лейтенанта и Кабана в кафе знали. Отстранив вышибалу, ни на кого не глядя, молча протопали в зал. Мэтр — бандерша, обожавшая переднички под «десятиклассницу» и ленты в косицах, кинулась к ним со всех ног:

— Совсем забыли меня, мальчики!

В кафе обычно заходили избранные. За плотно закрытыми шторами с улицы невозможно было ничего рассмотреть — за этим тщательно следили. Таблица «Мест нет» фактически никогда не снималась.

— Штрок тут? — спросил Лейтенант.

Штрок был одним из советников.

— В кабине… Голодные?

— Как волки!

— Девочки! Ася!

Официантка — красавица бурятка, выпускница университета, с худыми бурятскими ногами — бросилась в кабину принимать заказ.

— Из мясного — ромштексы, отбивные, эскалопы, котлеты по-киевски…

— Отбивные.

— Водочки? Из холодильника, с наледью…

— Нарзан! Закуску легкую…

Официантка прилежно записала.

— Ну, как? — Штрок — тоже аккуратный, с платочком в верхнем кармане, в галстуке, — выглядел как пародия на Лейтенанта.

Только слепой не догадался бы, что он только-только от хозяина…

— Трудно сказать, Витек…

Хорошенькая буфетчица отодвинула занавеску.

— Цветочки не желаете, мальчики? Будете дарить девочкам!

Лейтенант достал деньги.

— Отнеси их мэтру!

— Поняла!

Она мигом исчезла. Бурятка уже тащила на стол икру, свежие овощи, ветчину — всякую муру.

— Нормально? — уточнил Штрок.

— Не совсем. Сегодня будет работа. Но сначала надо переговорить с Пай-Паем… Есть вопросы.

Пай-Пай появился минут через сорок — невозмутимый, скупой на слова. Бросил куртку на стул.

— Жара!

Ему не ответили. «Что-то случилось…»

Он взглянул на Лейтенанта. Тарелка перед ним была чистая — он почти не ел.

— Беда?

— Нас зацепили на трассе, — Лейтенант хрустнул сплетенными пальцами. — Переписали.

— Бывает!..

— Ты не понял — нас ждали!

Пай-Пай подумал.

— Может, в Туле что-нибудь?

— Железнодорожная контора! Железка! Но мы-то не ездим! — Лейтенант показал вкруг стола. — За нами — все чисто!

— Имеешь в виду меня?

— Ты утром с поезда! Тебя могли пасти! И ты привел их к машине… — Лейтенант был смышленый мужик.

— Вряд ли… — Пай-Пай помотал головой.

Несмотря на ранний час — обеденное время, в зале забренчало пианино. Для Лейтенанта специально местный мальчик давал попурри из любимых его мелодий: «Мужчина и женщина», «Шербурские зонтики», «Однажды в Америке»…

Лейтенант обернулся к Кабану:

— Встань у занавески.

Здоровяк поднялся, Лейтенант кивнул Пай-Паю.

— Показывай, что у тебя есть. Клади на стол.

— Отвечаешь за это? — Безо всяких оснований закон запрещал такое в отношении вора. Тем более в присутствии мужиков.

Лейтенант не ответил. С ним их было трое. Против одного. Пай-Пай полез в карманы. Ключи. Ксива. Бумажник. Таблетки — колеса. Нехитрое имущество вора.

— Все!

Бурятка хотела войти. Ее не впустили.

— Снимай с себя!

Пай-Пай скинул все, остался в плавках. Лейтенант заставил снять и их. Встряхнул. Сжал в ладонях. Пай-Пай — голый, с цепочкой на шее, с крестиком — следил за ним. Он не произнес ни слова. Лейтенант приказал нагнуться, придвинул к свету. В прямой кишке ничего не было.

— Одевайся! Штрок, куртку посмотрел?

— Пустые карманы…

Пай-Пай не спеша оделся: плавки, джинсы.. . Лейтенант сантиметр за сантиметром ощупывал куртку:

— А это?

Авторучка оказалась импортная, дорогая, с золотым пером.

— «Паркер»! — Лейтенант все-таки поймал его. — Откуда?

Момент был деликатный. В банде, как в партизанском отряде, требовалось полное и безграничное доверие. Иначе от человека избавлялись.

— Взял на память!

— В поезде?

— Да, ночью.

— Могло быть так… — сообразил Лейтенант. — Потерпевший следил за тобой на вокзале, записал «Тойоту». Потом заявил. По постам ГАИ передали номер…

Пай-Пай покачал головой.

— Потерпевшего я видел. Он уехал раньше…

— Значит, кто-то еще… Пас тебя! С поезда!

Вор, умышленно или случайно приведший за собой «хвост», рисковал головой. Момент был критический. Внезапно Пай-Пай вспомнил:

— В переулке, у трех вокзалов, стояла «Тойота» и такси. Я-то сел не в «Тойоту»! Вспомни!

От вокзала Пай-Пай действительно ехал с таксистом. Константин сам показал ему на свою машину. Остальная команда воспользовалась «Тойотой».

— Не возражаешь? — спросил таксист.

Пай-Пай пожал плечами. Никто не ждал его. Спешить было некуда. Константин-водила держался особняком. В Команду не входил. Был связан с оптовиком-коммерсантом, с Хабиби. Его привлекали для разовых поездок.

В машине больше молчал.

Ехали долго. По дороге вор заскочил к себе, на Хорошевку, оставил кейс. Константин гнал лениво, как по своему двору. Безо всяких усилий. Иногда из соседних такси коллеги обменивались с ним необременительными приветствиями — жали на клаксоны.

— Заедем в одно место? — предложил Константин. — Минуту займет. Не против?

Пай-Пай снова пожал плечами. Придерживался воровского протокола — разговорчивым становился в компании равных.

— Тут быстро…

Проехали мимо универмага. Пай-Пай бывал здесь десятки раз, но так и не ориентировался.

По жизни был он детдомовец, оттуда плавно перешел в спецПТУ, потом в детскую воспитательную колонию, во взрослую… Придерживался отрицаловки. Когда освободился, сестра матери — старая дева, депутат райсовета — подсуетилась, прописала к себе в квартиру на Хорошевку. Вскорости она умерла. Прописка осталась.

За новостройкой Константин неожиданно перешел в крайний ряд. Съехал к домам, сквозь арку проехал во двор. Остановился в центре, у детской песочницы.

«Дом необычный».

Двор был забит иномарками.

— Покури… — не глядя на него, предложил таксист. — Только не в машине. Шеф не любит.

Пай-Пай понял. Открыл дверцу.

У подъезда сидели несколько женщин, одетых в однотонные длинные платья, похожие на плащи, со светлыми платками на головах. Рядом играли дети.

Константин достал газету, начал лениво проглядывать. Пай-Пай незаметно следил за ним.

«Кто-то наблюдает за мной из другой машины или со стройки… — По другую сторону двора поднимался недостроенный корпус, который они обогнули. — А может, из окна?»

Ему показалось, Константин скосил глаза вверх, будто хотел проверить, будет ли дождь.

«Там, над третьим подъездом… — Пай-Паю даже показалось: он видел на балконе, на четвертом этаже, мелькнула тень. — А-а… Пусть смотрят!..»

Он курил спокойно. Ему не надо было ничего опасаться.

— Ну что, поехали? — Костя отложил газету, включил зажигание.

Пай-Пай закрыл дверцу. Спросил только:

— Хозяин?

— Коммерсант… Хабиби! У него для тебя есть работа.

Пай-Пай посмотрел на таксиста.

Константин в двух словах объяснил. Дело было крутым и опасным. Пай-Пай любил такие.

— И сколько? — Он потер подушечки пальцев друг о друга — будто считал хрусты.

Водила снял обе руки от руля, растопырил пальцы.

— Тысяч. Половину сразу, вторую — после дела!

В доводах Пай-Пая была разумная мысль — Лейтенант разрешил вору договорить.

— …И если за мной следила милиция… — Пай-Пай накинул куртку, сунул в карман «паркер». — Она в первую очередь проверила бы такси, в котором я ехал. А не «Тойоту»! Согласны?

— Спросим у Кости, — Лейтенант кивнул. — Мы с ним увидимся…

Оставив Лейтенанта в кабаке, таксист, превратившись в клиента, погнал в таксопарк.

Через несколько минут Карпухин уже выезжал из гаража в родной тачке.

Знакомый вахтер в воротах ахнул:

— Ну, ты проворен!

— Случается…

Константин опаздывал.

Хабиби — моложавый, с усами «а-ля Саддам», в куртке с погончиками, в легких штанах — уже курил у угла своего дома, рядом с аркой.

Оптовик не любил ждать.

Обеденный перерыв в учреждениях заканчивался. Сосед по подъезду, выезжая из двора, пригласил коллегу с собой в машину, Хабиби вежливо отказался. Ему необходим был Константин.

Тот наконец подъехал:

— Прошу извинить…

— В гараже что-нибудь?

— Затор…

Он ушел от подробностей. Поездка в Тулу, разборка с гаишниками на трассе не входили в круг того, о чем Хабиби обязан был знать. Коммерсант не подозревал и о поручении, которое от его имени таксист передал Пай-Паю. Утренний приезд во двор Карпухина с молодым быком был заранее оговорен — речь шла об очередном телохранителе…

— Не опоздаем?

Хабиби ехал на переговоры с очередным покупателем платков.

Свидание было назначено у маленького клуба — сентиментального сооружения постройки тридцатых, в гуще автотранспортных, троллейбусных и трамвайных потоков, рядом с платформой пригородного сообщения.

Было рано. Мероприятия в клубе не начинались. Транспортный час пик тоже был впереди. Движение выглядело весьма и весьма умеренным.

— Тут, тормози.

Хабиби вышел из такси, прошел вдоль тротуара. По периметру квартала парковалось несколько машин. Оптовик огляделся. Коммерческая деятельность не была его основным занятием, скорее хобби. Воспитанник закрытого учебного заведения с опытом работы по специальности, Хабиби сразу обратил внимание на серого цвета «девятку», она шла за ними от Добрынинской площади.

«Опять прилепились…»

Хабиби периодически пасла служба госбезопасности, которую торговые операции мало беспокоили. Он вернулся назад, к такси.

Покупатели подъехали через пару минут — двое, крутые, привлекающие к себе внимание. Молдаване или цыгане. Как было условлено — без провожатых. Глаза выдавали их беспокойство. Хабиби убедился: «Народ неудобный, жесткий!»

— В десять вечера… — Он объяснил снова, как лучше подъехать.

— Мы помним!

Переговорили коротко. Главное было — увидеть друг друга, обратиться к собственной интуиции.

Хабиби повторил то, что уже объявил им по телефону:

— Коробки по двести платков. Вы приезжаете вдвоем. Со мной тоже будет человек. Шофера не в счет…

Покупатели кивнули. Вопрос о цене не стоял, сумма сделки была обговорена заранее.

— Ждать не больше десяти минут…

— Этого достаточно, — они тоже внимательно рассматривали его.

— Возьмите крупные купюры — легче считать.

— Конечно…

Насмотревшись на продавца, оба, как по команде, уставились на таксиста. Заметив это, Константин уткнулся в газету.

— Вот, собственно, все…

Оптовик мельком взглянул на серую «девятку» у тротуара. Слушали ли оттуда разговор или на этот раз ограничивались наружным наблюдением?

— Если у вас ничего нет ко мне…

Покупателям хотелось закончить разговор круче. Хабиби видел их насквозь.

«К ночи будете без товара и денег… С одной вашей амбицией!»

Покупатель, что был помоложе, нашел наконец, как ему показалось, нужную фразу:

— Твоя жизнь против товара — если обман! Найдем из-под земли!

Хабиби пожал плечами. Срок его пребывания в Москве заканчивался, он не собирался жить вечно в сумасшедшем городе.

— До встречи вечером…

Покупатели уехали первыми. Хабиби подождал. Никто из тех, кто его пас, покупателей сопровождать не стал. «Не менты! Еще тому подтверждение…»

Он сел в такси.

— Сзади «девятка». Не знаю чья. Езжай спокойно. Зачем нам головная боль? Пусть убедятся: мы не собираемся от них бегать.

— Понял…

Таксист поймал машину в зеркале заднего вида.

— Если им хочется за мной смотреть — пожалуйста! — Хабиби возвращался на службу. Место работы его было хорошо известно тем, кто время от времени, согласно утвержденному начальством графику, устраивал якобы негласные контрольные сопровождения. Серая «девятка» проводила их до знакомой ограды, до будки, в которой постоянно дежурил милиционер. Плавно качнула проблесковыми маяками, удаляясь. Перед тем как покинуть такси, Хабиби распорядился:

— Вечером — работаем! Готовь багажник. Заедешь как обычно — за час!

Подполковник Омельчук не попал в этот день ни в горком КПСС, ни на перегон. Деваха из гостиницы повела московского проверяющего прямо к себе домой. Идти было недалеко — метров сто от пустого кинотеатра, где назначено было свидание, через главную улицу. На некоторое время Омельчук оказался в центре общего внимания: Любку в Шарье знали. Смотрелась она неплохо: грудастая, в прозрачной кофточке, с чувственным, выдвинутым вперед подбородком и мощным задом — образ, созданный в стыдных снах. Омельчука так и тянуло положить ладонь на наиболее выразительное в ней — на лафетную часть, но он преодолел искус. Маленькая квартирка ее оказалась на втором этаже деревянного горкомхозовского дома — чистенькая, в подзорах, в вышивках. Пока Любка суетилась с закуской, Омельчук разлил по рюмкам коньяк…

Через полчаса в дверь позвонили.

Любка расправила на себе юбку, пошла открывать. Омельчук остался в комнате.

— Товарищ подполковник… — Старший опер Виталька прибыл с двумя офицерами, Омельчук видел их в линейном отделении. — Мы по вашу душу…

— Из Москвы позвонили?

— Да нет! Я чего беспокою? Сейчас к теще моей поедем, в Шангу. Уже ждут! Жена с работы отпросилась, махнула в колбасный цех — там у нас свояк… А мы заехали в гостиницу — вас нет! Пораскинули так и этак… Куда человек мог деться? — Бесхитростность старшего опера была на грани оскорбительной глупости. — Думаю: «Заеду к Любе!» И не ошибся!.. «Где же Созинов вас набрал таких!..»

— Люба, ты тоже собирайся!

— Неудобно, Виталий! — Любкино лицо горело.

— Да ладно! Неудобно угли считать — пальцы дымятся! Без тебя не поедем! Точно, товарищ подполковник?

Любка вся подобралась — ждала ответа. «Горячая девка…» Омельчук даже крякнул от полноты чувств.

— Шанга далеко отсюда?

— Рядом.

— Что ж! — Он поднялся. — Можно и съездить! Рабочий день — к концу!

Гуляли в избе-пятистенке, на краю поселка. Пили, орали, дробили… Половицы щедро отзывались на стук. А вокруг — за стенами, за двором, над крышей — первенствовала все та же, устоявшаяся, не прерываемая ничем тишина; за несколько часов пребывания в Шарье Омельчук все никак не мог к этому привыкнуть. Сидели хорошо. Виталькина теща — не старая еще, с раскачивающимися длинными сережками, с повадками лидера — шутками-прибаутками опытной рукой правила застолье.

— Милости просим, гостюшки баские…

На столе царили картовники — диковинные пироги, облитые поверху картофельным свежим пюре на молоке, запеченные на противне в русской печи. К картовникам подали свежего молока, сметану, крутые яйца. Была еще брага! К самогону первачу. Первач был отменный — самогонный аппарат Виталька самолично отобрал в райотделе среди сотен конфискованных оригинальных конструкций, приговоренных к уничтожению.

Московского проверяющего Шарья принимала по высшему разряду, и Омельчук это оценил. Посулы генерала Скубилина, партийные документы Больших Боссов — все ушло на задний план.

«Кайф…»

Любка, сидевшая рядом, положила под столом свою горячую ногу чуть выше его колена, голенью обвила его голень. Они сидели, развернувшись в разные стороны, не разговаривали и даже ни разу не взглянули друг на друга, тесно, плечом к плечу, ощущая синхронное биение крови в переплетенных сосудах.

В избу вплывали новые гости — Омельчук уже не старался их запомнить — соседи, свои, сослуживцы. Оставляли в прихожей или на кухне бутылки, степенно проходили к столу. В присутствии высокого московского гостя несколько минут разговаривали вполголоса, чинно, потом начинали догонять тех, кто раньше начал.

— Гостюшка ты наш дорогой! — Виталькина теща все же вытащила Омельчука из-за стола. — Иди-ка ты полежи! С дороги, чай!

Он и впрямь почувствовал, что отяжелел.

За переборкой стояла застеленная суконным жестким одеялом кровать. Мигом достали подушки. Уложили, накрыли простыней.

С уходом Омельчука в горнице все пошло веселее и громче.

Проснулся он от бешеного стука за переборкой. Кто-то гулко вколачивал каблуки в пол. Женщины тянули тонкими куриными голосами:

Он кудрями потря-сет, Нам по рюмке подне-сет!..

Был уже вечер. В голове прояснилось. Пора заняться делом…

Он поднялся, в носках, как лежал, подошел к горнице. Гости в избе сменились, приехали сотрудники линейного отделения.

Общество распалось.

На месте Омельчука, рядом с Любкой, красовался усач-дежурный. Они сидели молча, не разговаривали. Любка смотрела куда-то в угол, усач тоже не обращал на нее внимания.

— Товарищ подполковник… — Старший опер Виталька — улыбчивый, с нежным, как у девицы, лицом — первым заметил Омельчука. — Котлеты стынут! Садитесь сюда!

Виталька достал магнитофон — старый, без верхней крышки. С двумя бобинами. Пленки были тоже видавшие виды, хрипатые.

Высоцкий, Шафутинский, Аркадий Северный…

— Из бесхозных, что ли? — Омельчук кивнул на магнитофон. — Что пассажиры забыли?

— Ну! Сто лет, а все равно пашет… Списанный!

— Не уничтожил по акту!

— Конечно! А уничтожь я его, как Созинов мне велел, — кому какая польза? А так люди слушают… — Виталька скользнул на рисковый, однако непременный, как закуска к выпивке, разговор о начальстве. — Такой он у нас — честное слово… Ни себе, ни другим!

— И не подумаешь! — подначил Омельчук.

— Вечером вместе работаем на вокзале — скажет, бывало: «Виталька! Купи два кусочка хлеба, кефир и сто пятьдесят колбасы в буфете!» Идешь!.. И тут уж смотри — чтоб ни больше, ни меньше! Все рассчитает! До копеечки! Сдачу отдай точно! А то скажет: «И кефирные бутылки сдай!» Тут уж… «Нет, — я говорю, — Пал Михайлович! Бутылки я не понесу!» А тру-у-ус! Взять с этим же магнитофоном. «А вдруг узнают?» — «Так ведь, — говорю, — его все равно на переплавку!» — «Но ведь, — говорит, — человек сдал нам!..»

«Сдал!»

Мягко, без нажима Омельчук принялся зондировать почву, варьируя нужным словечком.

— Народ, я смотрю тут честный. Приносят, сдают!

— Это есть! Народ у нас хороший, товарищ подполковник, чужого ему не надо.

— А как насчет документов?

— То же самое! Приносят — принимаем, пересылаем…

— А с партийными билетами? Конфликтов с райкомом, горкомом не бывает? Тут ведь дело тонкое!

— Это точно! — Виталий зажегся, однако вначале потянулся за стопкой. — Выпьем, товарищ подполковник! Я вам сейчас одну историю расскажу!

Выпили как положено. Не спеша. Также неторопливо, спустя время, одинаково поддели вилками по рыбке с томатом. Виталька поманил Омельчука, зашептал в ухо:

— Сегодня документы принесли. Карточки, партбилеты. Пропуска… Ну, вообще!.. Я таких и не видел! На самый верх. В ЦК КПСС!

Омельчук боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть.

— Из поезда выбросили…

Виталька рассказал всю историю. Про машиниста, про звонок Картузова из московской милиции.

— Хотел чужими руками жар загрести…

У Омельчука прорезался наконец голос:

— И где сейчас все?

— Начальник взял.

— Созинов? Понес в партийные органы?

— Нет!

Старший опер объяснил:

— В санаторий едет. В Москву. Вот и завезет. Прямо с доставкой на дом. В ЦК.

Омельчук отпал.

— И когда ему в санаторий?

— Выезжает? А сегодня!

Виталька был сама беспечность.

— Сейчас, может, уже выехал!

— Мне ждать вас, товарищ капитан? — С Игумновым был все тот же водитель.

— Ждать.

Разыскник 49-го отделения, на территории которого проживал владелец «Тойоты», и другой парень, находившийся вместе с ним в машине, назначили встречу именно тут, в комплексе. Очаг спортивной культуры ютился на краю раскинувшегося широкого оврага. На другом склоне разбит был старый фруктовый сад. Дно принадлежало зловонному стремительному ручью. Комплекс не был престижным, но в нем имелось все, что необходимо пацану в микрорайоне, где, кроме кинотеатра и общественного туалета с наркотой, нет ни одного другого объекта соцкультбыта.

Игумнов дернул входную дверь — она оказалась не заперта; вошел внутрь. Небольшой холл отделяло от зала прозрачное — от пола до потолка — стеклянное ограждение. За ним был ринг. Там шла тренировка. Младшеклассники, совсем дети, отрабатывали «боковые». С шагом левой вперед наносили удары, укрывались за одинаково у всех, как у одного, поднятыми предплечьями; нагнув головы, по-рачьи сводя раскачивающиеся полусогнутые кисти.

Разыскник 49-го — плечистый, невысокого роста — уже ждал Игумнова. Небрежно кивнул в угол, на тренажеры.

— Качаются…

Оказалось: это — ностальгическое. С минуту оба наблюдали молча.

«Большой спорт — наверное, единственный путь наверх для детей из неблагополучных и малоимущих семей, у кого нет поддержки со стороны…» — писали советские газеты про юношей-негров, чемпионов и рекордсменов.

«Предполагается, что у нас все иначе…»

Из тренерской кто-то выглянул — увидев вошедших, ни о чем не спросил, закрыл дверь. В спорткомплексе был нюх на ментов и бандитов. Разыскник показал на низкую спортивную скамейку перед ограждением.

— Лейтенанта я давно знаю…

Они присели. Игумнов уточнил:

— Хозяина «Тойоты»?

— Да. Росли вместе. В школе тоже вместе учились. Потом он ушел… На шесть лет.

— Грабеж?

— Квартирные кражи. Потом вернулся.

— Работает?

— Обещает… Я с него несколько раз слово брал. Требую, чтобы учился или работал…

— Специальность есть у него?

— Поступал на факультет журналистики…

— На учете состоит?

— На списочном. А точнее, просто в голове держу! — Разыскник предложил откровенность.

«Значит, ни в картотеке УМУРа, ни в Зональном информационном центре не значится…»

— А второй? Который с ним?

— Кабан. Этот чемпион по юниорам. Классик. Борец. Восходящая звезда.

— Как бы она не взошла в Бутырке.

— Запросто!

Разыскник оказался того же разлива. Коротко поведал о себе. В спорт привел культуризм — желание развить мускулатуру. Качались в подвале, который сами же обустроили. Многие из тех, с кем вместе начали, быстро отсеялись: тренировались вечерами — не у каждого хватило сил постоянно конфликтовать с семьей. Легче было тем, у кого одна мать или бабка. Потом нужны стали деньги. На снаряды, на тренажеры. На анаболики — растить дикое мясо… Не говоря уже о спортивной одежде, о косметике для девочек.

— …А вокруг уже вовсю фарцевали, крали, спекулировали. Остальное тебе ясно! — Разыскник не стал уточнять.

— Встречаетесь?

— С ними? Бывает. И выпиваем! Соседи… Куда денешься? — Он пожал плечами. — Пьем за то, чтобы не встречаться по разные стороны. Они знают: в случае чего — я буду в них стрелять. И они в меня тоже. А что делать?

За стеклянными ограждениями начались спарринги. На ринг первыми вышли самые младшие. Отцы привели их, когда детям исполнилось шесть-семь лет. Теперь это были юные профессионалы.

— Лейтенант, Кабан… — поинтересовался Игумнов. — К нам, на железку, они не ходят?

— Нет, — разыскник покачал головой.

— Кражи у пассажиров…

— Нет.

— Пай-Пай — кличка — тоже ни о чем не говорит?

— Пай-Пай? Никогда не слышал.

— Жаль…

Поездной вор был впервые в пределах досягаемости. Как никогда! Но для этого надо было влезть глубоко в дела Лейтенанта и его бригады.

— Твои друзья крутят что-то серьезное. Откуда у них деньги на «Тойоту»?

Разыскник приоткрыл завесу:

— За ними разгоны. Приезжие спекулянты договариваются с оптовиками о покупке, назначают место. Тут они появляются под видом ментов. Точно, конечно, мне не говорят, но у меня есть данные… Конфискуют товар, деньги покупателей…

— А товар? — Игумнов понял. — Импортные японские платки?

— Ну! Денег у спекулянтов много! Покупатели рады обычно, что хоть ноги унесли! — Разыскник отчасти даже злорадствовал. — Фрунзе, Ленинабад… В принципе — нам-то? Вор у вора дубинку украл…

Все прояснилось.

Разыскник дополнил сообщение вокзального авторитета и дал ему объяснение.

«Это Лейтенант, а не ОБХСС оставил вчера без платков бригаду Голубоглазого! Вот почему в Управлении БХСС города нет об этом никаких сведений!»

— Ясно…

За стеклянным ограждением прозвучал гонг — минутный перерыв между раундами.

— Фамилия «Карпухин» тебе говорит о чем-нибудь?.. — Пора было разъезжаться: Игумнов установил все, что хотел. — Это таксист.

— Константин! Я проверял его… Он приезжал к Лейтенанту!

— Таксист возит еще поставщика платков — Хабиби… Так вот! Карпухина сегодня выследили! У дельцов, которых они накануне сняли, записан номер его машины… Тут, правда, одно обстоятельство. Карпухин — человек вора в законе… Афанасия. Если Лейтенант под крышей у Афанасия, тогда другое дело!

Разыскник помотал головой.

— Нет! Лейтенант сам по себе! Москву поделили, когда он сидел в колонии. С ним не советовались. Он считает, что его это не касается!

— Тем хуже… На твоем месте я бы подключил МУР. Наш генерал в такие дела не вмешивается, но мы введем и его в курс…

— Но в милицию-то дельцы эти все равно не придут! — Разыскник улыбнулся. — Рискованно! Могут получить срок первыми! Контрабанда! Тут все продумано! Так что ни жалоб, ни заявлений!..

— Нет, конечно! — С этим-то было все ясно.

Игумнов уже прощался.

— Лейтенанта и его бригаду, скорее всего, просто перестреляют…

С вокзала Андижанец и Голубоглазый заехали на переговорный пункт, оттуда прямым ходом погнали в Теплый Стан.

К Рэмбо.

В такси почти не разговаривали. Голубоглазый спросил только:

— Как к тебе попал номер телефона?

— Директора? Уби принес. А ему дали в ресторане «Узбекистан»…

— Неизвестно кто?..

— Считай, что так.

— Ясно…

Наезд на Андижанца во время покупки платков накануне, директор ресторана, связанный напрямую с транспортным КГБ… А перед тем нападение на человека Белой чайханы в Новосибирске…

Все было частью продуманного плана вытеснения людей Чапана из сферы услуг подпольного бизнеса. Приезжих из Центральной Азии приучали обращаться под «крышу» к московским, тульским, новосибирским ворам в законе. Чтобы процесс остановить, необходимо было нанести молниеносный ответный удар — в короткий срок, решительно и достаточно жестко. Таков был приказ, полученный по телефону из Белой чайханы. Чапан не любил с этим шутить. С дневным аэробусом в Москву направлялась бригада, которой передавались в помощь Голубоглазый, Андижанец и Уби. К прилету людей следовало срочно добыть необходимую информацию, организовать первые неотложные мероприятия. За этим Голубоглазый и Андижанец и гнали к Рэмбо.

— Тормози!..

Угловой дом, рядом с двухэтажным магазином «Продукты», был стандартный, времен хрущевского строительного всплеска.

— Тут? — Таксист был немногословный, в летних брюках и сандалиях.

— Да. Подождите нас…

Голубоглазый и Андижанец обошли дом вокруг, осмотрелись. Чудом избежав встречи с транспортным КГБ под сводом вокзала, не хотелось испытывать судьбу снова. Три окна на первом этаже были закрыты шторами. Между рамами в решетке виднелась герань. Их ждали.

— Пошли…

Подъезд выглядел обычно — запущенный, со сложным конгломератом кислых запахов. Ближайшая, против входа, дверь была укреплена, со сложным замком, с глазком, переставленным хитро — под углом. Несколько наиболее профессиональных бывших ментов и кагэбэшников организовали что-то похожее на частное сыскное агентство. За плату тут можно было получить все, что в остальном мире деловые люди получали легально: физическую охрану и сопровождение, информацию о партнере. Бывшие сотрудники спецслужб работали втайне, однако не без поддержки бывших своих коллег. Все были довольны.

Официальные структуры, как водится, делали вид, будто ничего не замечают. Так всегда бывало до тех пор, пока сверху не поступал приказ: «Брать!»

— Заходим…

Голубоглазый нажал на звонок. Дверь открыл сам — под два метра ростом, скуластый, с крупными, близко посаженными глазками.

— А, Фарук!

— Рэмбо…

Бывший разыскник МУРа, а позднее руководитель одного из райуправлений ходил в кругу посвященных под именем героя-супермена.

— роходите…

Квартира была малогабаритная, стандартная. Сбоку, когда входили, заметили открытую дверь во вторую комнату: полки, комплекты пятнистого камуфляжного обмундирования. В коридоре на стульях дремало несколько молодых парней.

— Сюда…

У входа находился кабинет: сейф, письменный стол, в углу — круглый, с овальным диваном и креслами.

«Подпольный офис…»

— Присаживайтесь.

— Спасибо.

В одном из кресел дремал похожий на подростка помощник Рэмбо — в вельветовой гладкой курточке, с выложенным поверх воротничком.

— Денек сегодня! Парит…

— Я говорю: будет дождь!

Минуты три говорили ни о чем. Стороны это устраивало.

— Тебе пепси, Фарук? — Рэмбо был похож на большого русского мишку, каким его изображали в журналах.

— Давай…

Из коридора передали двухлитровую пластмассовую бутыль, чашки.

— Какие проблемы? — Рэмбо налил пепси всем, включая себя.

— Речь идет об участниках разгона…

Голубоглазый повторил сказанное им по телефону, но теперь уже более подробно. По молчаливому уговору Голубоглазый убрал также из своего сообщения все, что могло поставить Рэмбо и его помощников в положение людей, способствующих совершению преступления, либо недоносителей об уже совершенном.

— …Сегодня утром мы случайно увидели их вместе у Ярославского вокзала: тех, кто выступал как менты, и таксиста, приезжавшего с товаром… Это — одна банда.

— Естественно… У вас есть их установочные данные?

— Номера машин. «Тойота»-пикап… — Фарук так и не записал его, держал в уме. — И такси… — Спичечный коробок, на котором записан был второй номер, остался у носильщика, но Голубоглазый помнил и его — ММТ 71-31…

— Седьмой парк…

— Я звонил диспетчеру. Карпухин Константин. Сегодня будет работать в ночь… А вот «Тойота»… Увы!

— С этим нет сложностей…

Из-за опущенных штор в комнате было полутемно. Свет падал только из коридора.

— Кто был продавцом?

— Хабиби. Его можно найти через анонимного посредника. Если хорошо поговорить. Вот телефон… — Фарук продиктовал.

— А пароль?

— «Андрей»…

— За таксистом придется погонять… Народ шустрый! — Дремавший, казалось, помощник Рэмбо шевельнулся в кресле.

Голубоглазый понял: «Этот — разведчик! Наружное наблюдение. „Николай Николаевич“…»

— Что бы ты хотел от нас? — Рэмбо отставил пепси, он так и не притронулся к чашке. Курил.

— Помочь вернуть деньги! Или товар!

Бывший мент улыбнулся:

— Подавай в суд.

— А если с твоей помощью?

Рэмбо покачал головой.

— Ниже уровня городской канализации мы не опускаемся… Мы не бандиты. — Он и раньше заявлял нечто подобное.

— Тогда информация! Кто эти люди? Где и с кем они повторят эту игру? Свести нас с ними во время следующего разгона…

— Наш разговор пишется… — предупредил Рэмбо.

— Я знаю. Мы не собираемся нарушать уголовный кодекс. Если не захотят возместить нам ущерб, мы будем вынуждены сдать их в правоохранительные органы. Законно?

— Более или менее.

Фарук поднялся к письменному столу, выключил диктофон.

— Заказ непростой. И когда это все тебе нужно?

— Сегодня к вечеру… Таксист выезжал с утра. Формально свою смену отработал. Так что…

Не давая Рэмбо времени на раздумывание, Фарук достал пачки в банковских упаковках, разложил по столу.

— ..Еще с ними может быть поездной вор. Кличка — Пай-Пай. Ну вот… На первые расходы, думаю, тут достаточно… Мы будем в гостинице. Телефон…

Дежурный у входа ни о чем их не спросил. Голубоглазый вслед за Андижанцем поднялся на полуэтаж, к лифту. На площадке двое кавказцев пересчитывали валюту.

«Блатной отель!..» — подумал Фарук. Сам он никогда тут не останавливался.

— Нам на пятый, — сказал Андижанец.

На пятом всюду виднелись следы ремонта, разор. В номере пахло свежей краской.

— У тебя душ, ванна? — Фарук с ходу скинул пиджак, распустил галстук.

— И то и другое. Полотенце за дверью.

— Где Уби?

— Может, на рынке. Может, с девушкой.

— Если позвонит, скажи — он мне нужен…

Ванна оказалась неудобной, маленькой.

«Кавалерка»…

Голубоглазый включил воду. Краны запели беззвучно-тоскливо, как немые. Сбоку, у ванны, лежали газеты. В их прошлой, закончившейся жизни профессиональных спортсменов — участников сборной — Андижанец на выездах всегда читал всю местную прессу. Звук льющейся из крана воды усыпил. Ночь в поезде давала о себе знать. Его сморило…

Плывущий под ногами пол вагона; ритмичный стук колес, усиливающийся каждый раз, когда открывается дверь тамбура.

Фарук приезжал в Новосибирск в связи с нападением на людей, находившихся под «крышей» Белой чайханы: торговцев цветами, фруктами, кофточками… Налеты совершались все чаще.

Последний был совершен, когда Голубоглазый был уже в городе, поздно вечером на квартиру, в которой Фарук остановился. Самого Голубоглазого дома не было. Хозяин — человек Чапана — досматривал по видаку затянувшийся боевик и допустил непростительную оплошность. Он открыл дверь незнакомым. Потом расплачивался. Ворвавшихся было трое. Первый — с гранатой — толкнул дверь в спальню, где находилась хозяйка с детьми. Руководил явный уголовник — молодой, симпатичный, с блестящими, словно покрытыми глянцем веками. На нем был джинсовый костюм. Всех вытолкнул в гостиную.

— Быстро! Руки к стене!

Обыскали. В карманах у хозяина ничего не оказалось, кроме газовой «пукалки».

— От кого вы? — Хозяин был тоже крутой, трижды судимый. Он держался достойно.

Гранатометчик ответил вопросом:

— В Москву приезжал? По весне?

— Был…

Он действительно приезжал с делами. Продукция левых цехов — галантерея, ширпотреб. Москва, ближнее Подмосковье — Серпухов, Тула…

— За «крышу» расплатиться думаешь?

— Я и так отстегиваю.

— Белой чайхане?

— А кому еще?

— Это твои трудности… В Москве платят москвичам!

— Неужели ехали через всю Россию получить свое?

— А ты думал?!

За четыре месяца долг вырос в несколько раз, проценты на проценты… Сумма накрутилась большая.

— Это мы забираем, к утру приготовь остальное… Понял?

— Слышу.

— Понял или нет? — Руководившему что-то не понравилось в ответе.

— Понял…

Они уже вытаскивали стоявшую в углу коробку от телевизора, освобождали сумки. Особого богатства в квартире не было: видео, телевизор «Шарп», стереосистема, несколько кожаных курток, мужские и женские — хозяин привозил по паре с каждой поездки. Ограничились бы нападавшие вещами, окажись он, Фарук, тогда в доме?

Уже несколько месяцев южноазиатская группировка чувствовала на себе давление московских криминальных структур.

В Новосибирске Фаруку кое-что удалось узнать.

— Руководил нападением человек Афанасия, авторитета. Назад будет возвращаться фирменным Новосибирск — Москва. Кличка его Пай-Пай. На вокзале тебе покажут…

Перед отправлением поездника действительно показали — с предостережениями, издалека. Пай-Пай выглядел крутым, немногословным, с убегающим в сторону взглядом. «Чистый уголовник…» — Голубоглазый словно видел его перед собой.

— Фарук! — окликнул Андижанец из комнаты. — Не опоздаем?

— Собираюсь…

Когда Голубоглазый вышел из ванной, у Андижанца все было готово для чайной церемонии. Пиалы и чайник были предварительно обданы крутым кипятком. Андижанец налил себе, вторую, по обычаю, из рук в руки передал гостю. Разломанную лепешку кусочками разложил по краю стола. Из них двоих соблюдавшим обычаи Востока был, конечно, он — русский. Даже собираясь на историческую родину — в Россию, Андижанец захватил с собой кок-чай, пиалы, пестрые скатерти-сюзане. Они пили чай и смотрели телевизор. Внизу, под окном, по-прежнему толклись кавказцы.

— Спасибо! — Фарук отставил пиалу, подождал, пока Андижанец сделает последний глоток.

— Омэн! — Оба разом, по обычаю, поднесли сложенные вместе ладони к подбородку.

Пора было собираться в аэропорт. Встречать летевших в Москву бойцов Белой чайханы.

Домодедово встретило сипением невидимых моторов, грудами неубранного аэропортовского мусора — битых стаканов, бумаги, сосисочных ошметок и картонных тарелок вдоль буфетов. За то время, пока Фарук и Андижанец не были тут, в Домодедове мало что изменилось.

«Может, только это?»

На лотках торговали фотографиями голых баб. Этого добра хватало и в Душанбе, и в Ташкенте, но там больше из-под полы. А тут — открыто. Все это называлось «Анти-СПИД».

Здоровые молодые мужики посреди зала управлялись с поломоечным комбайном. Ручки агрегата торчали, как у плуга.

— Аэробус из Ташкента только что прибыл… — Девушка в справочной думала о своем. Не глядя, расстегнула две верхние пуговицы на кофточке. — Сейчас объявят…

Радио не замедлило откликнуться:

— …Совершил посадку аэробус рейса…

К залу прилета потянулись вновь прибывшие с традиционными азиатскими гостинцами: дынями, виноградом, — изрядно одуревшие от полета. Еще издали в толпе мелькнули знакомые лица.

«Баранниковы! Петр и Вениамин…»

Поклонникам бокса фамилии и имена говорили о многом!

Фарук и Андижанец же обратили внимание на другое. Быстрота, с которой Белая чайхана отреагировала на случившееся в Новосибирске, в Москве и в Туле, статус прибывших бойцов свидетельствовали о значении, которое Чапан и его советники придавали престижу авторитета на столичном теневом рынке. Оба поездивших по миру бывших чемпиона двигались неспешно — тяжелые, с легкими сумочками, в одинаковых спортивных костюмах и клетчатых картузиках, похожих на клоунские. Обоих братьев давно не видели в родных пенатах.

— Говорили: у них статус беженцев! Американские визы… — удивился Андижанец.

— Непонятно!

Спортивная судьба улыбнулась Баранниковым больше, чем их соперникам. Старший стал чемпионом первым, за ним тянулся второй. А там росли еще трое погодков… Теперь старшие сошли, а младшие только еще штурмовали пьедестал. Несколько лет назад о семье мало кто и слышал. Разве только в своей махале! Глава пил, мать занималась хозяйством, будущие чемпионы в жару торговали на кладбище водой из-под крана — пятак за стакан… Первые свои бои за рубежом они все больше выигрывали: их сытые соперники не готовы были стоять насмерть. Нашим терять было нечего. Теперь положение изменилось. Планов своих братья не открывали. Но что-то было известно. Огромные свои квартиры вначале отремонтировали, потом благополучно продали. Теперь снимали холостяцкую жилплощадь. Родная их сестра и куча родственников давно уже были в Израиле. Фарук заметил:

— Эти клетчатые картузы… Наверняка оттуда!

— Вероятно… Не пойму только: этим-то зачем ввязываться?

— Посмотрим.

Баранниковы заметили земляков.

— Салам…

Вновь прибывшие и встречающие отошли в сторону, чтобы поздороваться.

— Новости есть? — спросил старший — Вениамин.

— Мы ждем сигнала от Рэмбо.

— Он в курсе?

— Они уже работают…

Обыск в парткоме обувной фабрики и его результат произвели в Партийном Доме впечатление разорвавшейся бомбы. Через час о преступлении, характеризующемся особым цинизмом — потому что его совершил привилегированный партийный активист, — стало известно в верхах. Немедленно нашлись заинтересованные лица, которые придали случившемуся широкий общественный резонанс. Слухи быстро обросли нескромными эротическими подробностями. Секретарь парткома, он же член районного комитета и бюро райкома партии, оказался пешкой в игре больших столичных гроссмейстеров. Вместе с вещественными доказательствами он был мгновенно препровожден на вокзал. Допрошен. Десятки материалов о преступлениях пылились в ожидании возбуждения уголовных дел неделями с нарушением сроков… В этом случае сделано было исключение. Дело немедленно возбудил и принял к производству обычный дознаватель, даже не следователь! В отделе милиции спешили… К концу рабочего дня во многих коридорах районной и городской власти под хозяевами уже тряслись кресла. Картузов не успевал отвечать на звонки. Звонили по разным поводам, но чаще это оказывалось лишь предлогом. Никто не сомневался в том, что действия Картузова направляла мощная, неопознанная пока политическая сила.

— Данные по парткому пришли к тебе сверху?

Картузов валял ваньку:

— Девчонки с фабрики замучили… Ходили жаловались! Надоело слушать…

— Брось темнить!

Случившееся пришлось удивительно ко времени! Факт морального разложения в верхушке партийного звена был последним аргументом в пользу укрепления аппарата столицы проверенными руководящими кадрами периферии. Теперь краснодарцам, ставропольцам, сибирякам была законно открыта зеленая улица. Главный удар ожидался по районному комитету партии, где состоял на учете теперь уже бывший секретарь парткома и бывший коммунист. Никто не работал — в кабинетах упаковывали вещи, обсуждали грядущие персональные изменения, увольнения, перестановки. В последнюю минуту срочно вызвали начальника линейной милиции — возмутителя спокойствия и главного виновника обрушившихся на райком бед. Когда Картузов — с невинными глазами, круглый, точно накачанный воздухом, катился по коридору, случайные встречные отшатывались от него как от зачумленного. Предлог для вызова подобран был на стороне, не имеющий отношения к происшедшему недостатки в милицейской сети партийного образования, а конкретно, возмутительный факт — срыв занятия в семинаре второго года обучения, который вел Картузов. Напоследок решено было сунуть выговорешник с занесением. На память. В качестве благодарности за проделанную работу. Получилось иначе. Говорить о злополучном занятии районному Первому, однако, не хватило ни самообладания, ни выдержки.

— Ну что? Ниспроверг распутные Содом и Гоморру серой и огнем…

— Ниспроверг… — Картузов — святая простота! — словно и не догадывался, какую свинью подложил райкому. Ждал похвалы. — Полюбуйтесь! Чистая порнография… — Он достал из папки несколько фотографий. — Вот, например…

На сером любительском снимке было что-то плохо видимое, похожее на вертикально торчащие белые столбы.

— Это ноги… А вот еще! И вот…

Секретарь брезгливо отмахнулся.

— Порнография плюс сводничество. Развращение малолетних. Целый клубок преступлений… Теперь этому конец!

— Пресек, значит… — непонятно сказал районный Первый. — Молодец!

— Стараемся… — Картузов и тут играл роль неумного мента-начальника, бескорыстного борца за общественные устои. С его лица не сходила благостная улыбка.

— Старайся, старайся!

— Спасибо… — Картузов аккуратно сложил фотографии назад, в папку. — Линейная милиция не подведет… Могу идти?

— Можешь… — Первого буквально трясло от бешенства, хотя формально ни к чему нельзя было придраться. — Кражи-то у пассажиров как? Раскрываешь или все прячешь?

— Раскрываем! Укрепили коммунистами оперативный состав дежурных частей…

Первый вышел из-за стола, подошел ближе.

— Хер ты раскрываешь! — Они стояли друг против друга — одинакового роста, темперамента, переполненные неудержимого желания прорваться наверх, в номенклатуру, к общественному пирогу. — Большой Политикой занялся! Вместо того чтобы порядок на дороге наводить, на станциях и в поездах, железнодорожная милиция по парткомам бегает, интересуется, кто голых баб фотографирует…

— Обижаете, Алексей Иванович!..

— Тебя обидишь! Тебе ссы в глаза — все Божья роса…

Из автомата, тут же, недалеко от райкома, Картузов подробно информировал о разговоре своего патрона — полковника Авгурова.

— Первый мне этого никогда не простит! Враг на всю жизнь!

— Пустяки… — Авгуров отреагировал спокойно. — В райкоме его песенка давно спета. И вообще… С ним все в порядке. Уйдет в народное хозяйство или в ВЦСПС. Вы, я надеюсь, к нему в подчинение не собираетесь…

— Упаси Бог!

— Я так и думал… Сейчас главное — другое. Необходимо развить успех.

Конкурент Скубилина и первый претендент на его генеральское кресло немедленно включился в режиссуру дальнейших действий.

— Как много у вас фотографий?

— Около сотни. Но качество любительское, все серое, нет контрастности…

Авгуров на секунду задумался.

— Негативы есть?

— Полно…

— А сюжеты?

— Ничего! Ну, сами понимаете, если человек, лежа на голой бабе, ногой нажимает на автоспуск… В общем, есть на что полюбоваться!..

Авгуров заметил больше для себя:

— Сейчас готовится пленум горкома по идеологии…

— Думаете, кто-то заинтересуется? — Картузов был уверен в обратном.

— Конечно! Если случай получит громкую огласку, большие фигуры в горкоме могут уйти с доски… Понимаете? Приезжающим с периферии нужен только предлог, чтобы все тут перетрясти!.. — Он задумался. — У вас эксперт-криминалист на месте?

— Я его видел…

— Фотографирует он ничего?

— Хорошо. В журналах печатается!

— Прекрасно. Вот пусть и покажет свое умение. На фотобумаге, на ретуше не экономьте: нужны большие прекрасные фотографии. Некоторые пусть будут кабинетного формата. У старичков глаза слабые… Проконтролируйте лично. Молодые красивые женщины. Пикантное положение, недвусмысленные позы.

— Понимаю…

— Начальника канцелярии срочно пошлите в ГУМ, в ЦУМ — пусть купит большие альбомы.

— Будет сделано…

— Альбомы понадобятся в городском комитете партии, в отделе административных органов. И не по одному. Там тоже захотят одарить нужных людей!.. Лучше сразу сделать пару десятков. Министру, прокурору города… Понимаете? Тут расклад тонкий…

— Вы имеете в виду вкусы?

— Отнюдь! Чисто деловая часть… Смогут Жернаков со Скубилиным угодить большому начальству или нет, а мы с вами подарок им уже преподнесли… Свалили бюро райкома! Благодаря вашим инспекторам. Кстати! Люди эти, которые делали обыск… Надо их сразу поощрить. И чтобы раньше времени никому ни гуту!

Картузов за это был спокоен:

— Тут порядок. Этих ребят я знаю. Я дал денег. Сейчас где-нибудь квасят. В «Эльбрусе» или в «Иртыше»…

Картузов ошибся в малом: Качан и младший инспектор Карпец обмывали успех дальше от вокзала — в «Цветах Галиции». Настроение у обоих было праздничное. Водку заказали сразу. С закуской вышла небольшая заминка. На деньги, которые кинул Картузов, разгуляться было трудно. Они и так добавили все свои — какие были.

— Принесешь минералки, — приказал Карпец официанту со своей обманной суетливой улыбочкой, которая вводила всех в заблуждение. — И чего-нибудь из овощей… Капустку…

— Капусты нет.

Официант знал обоих, открыто их презирал. «Менты вокзальные… Заказ мизерный. Чаевых не будет. Только место заняли…»

— Ну огурчиков! Смотри сам. Чего-нибудь…

Официант недовольно черкнул в блокноте карандашом.

— Горячее выбрали?

— Потом решим.

— Мне в кухне надо заказать!

— Пока принеси что сказали!

Официант ушел.

— Не понравилось… — заметил Качан.

— Ничего. Перебьется.

Постепенно огляделись. Народу было немного. На круглой сцене усердствовал небольшой ансамбль — даже издалека было заметно, что музыканты все, как один, — поддаты. За соседним столом жировали гости столицы: толстяк — черноглазый, не первой молодости, с седыми усами подковой, с ним два быка — молодые, накачанные. Все трое сразу уставились на стол, за которым сидели менты. Первую рюмку выпили под минералку. Про огурцы и капусту официант и не вспомнил. Носился с тарелками к соседям, то и дело менял пепельницы, сдувал со скатерти. Поддатый ансамбль явно переусердствовал по части шума; в грохоте Карпец и старший опер не слышали друг друга.

— Официант! — позвал Карпец, Он легко дурел и быстро отходил. Это никак не отражалось на приятном, с чуть заискивающей улыбкой лице. — Про закуску забыл?

Тот продолжал кружить рядом, делал вид, что не слышит.

— Друг, подойди!..

Снова ноль внимания. Гости постарались тоже ничего не заметить.

— Вот сволочи! — Младший инспектор скрипнул зубами. — Сейчас бы автомат сюда! Дать из «АКМ» очередью…

— Близко сидим! — со знанием дела возразил Качан. — Бери «узи»!

— «Узи» мне и даром не нужен!

— В ближнем бою он хорош!

— Тогда уж «галиль»… Сто двадцать выстрелов за тридцать секунд запросто!

— Израильская подделка под «Калашникова»… Знаем! Калибр пять, пять и шесть. Как у американской «М-16» или «АК-73». У «М-16» хотя бы ствол длиннее!

Разговор шел профессиональный.

— У «галиля» еще и прицел на задней крышке ствольной коробки. Болтается, как хрен в проруби… А мушка на конце газоотвода!

— Зато фосфоресцирует!..

Сошлись на «Калашникове».

— Только «АК-76»! И хлопок тише.

Оба прошли Афган. Знали толк в таких делах.

— Не спешит, сволочь! — заметил Карпец по поводу официанта. Тот, однако, не терял времени. Побежал на сцену, переговорил с оркестром. Музыканты забацали что-то тяжелое, заунывное. Черные за соседним столом пригорюнились. Ни Качан, ни младший инспектор ничего не имели против обоих.

— Может, траур у них?

Карпец снова позвал официанта.

— Пойми, друг!

Усатый здоровяк за соседним столом что-то сказал своему визави, молодой бык взял несколько тарелок с закуской, поднялся.

— От нашего стола…

Гости явно хамили. Бык расставил перед разыскниками тарелочки: помидорчики, сыр, что-то национальное, острое даже по виду. Вернулся к себе за стол. Тотчас, словно из-под земли, перед соседями возник официант, что-то шепнул — гости столицы обидно засмеялись.

— Сказал им, кто мы…

Карпец, словно того и ждал, аккуратно осушил рюмку. Поправил галстук.

— Сейчас будет бутылка!

— Не стоит!

— Нельзя, чтобы тебе ссали на голову…

Не переставая улыбаться, младший инспектор подошел к соседнему столу, цепко ухватил здоровяка за галстук, притянул к тарелке. Усатый провел носом над огромной, как лопата, натуральной отбивной. Быки вскочили, но хозяин, не поднимая головы, что-то буркнул. Быки стояли, не смея пикнуть. Карпец был небольшого роста, крепкий, медлительный на вид.

— А теперь извиняйся. — Он ослабил натяжение галстука. — Делай как принято…

Усатый, похоже, тоже понял, что шутка была неуместной. Пробормотал несколько слов. Инцидент, к общему облегчению, шел к благополучному концу, Карпец уже возвращался к своему столу. Все испортил холуй-официант: он рассчитывал на большие чаевые.

— Вон из ресторана, если себя вести не умеете! — Озлобление, копившееся в нем на милицейскую шантрапу в течение вечера, прорвалось громогласно и неудержимо. Он бросился к столу. Оркестр перестал играть.

— Не лезь не в свое дело, козел! — спокойно посоветовал Качан. — Они же нас первые обидели!

Вернувшись к столу, Карпец быстро разлил водку по рюмкам. Было ясно, что больше тут не сидеть.

— Я тебе дам «козел»!

Официант схватил Качана за рукав. Послышался треск, от подмышки потянулось белое пятно — подкладка.

— Вот сволочь!..

Выпить не удалось.

Молодой бык, подносивший позорное угощение, увидев, что младший инспектор обернулся к нему спиной, вскочил с недвусмысленными намерениями. Секунда — и Карпец дорого бы заплатил за дерзкий рейд к чужому столу. Но этого не случилось. Помогло развитое периферийное зрение, играющее не последнюю роль в боевых искусствах. Медлительный с виду Карпец, развернувшись, захватил запястье нападавшего и второй рукой вывернул локоть быка наружу…

— Милицию! Срочно! — заорал кто-то.

Гости столицы выскочили в проход. Менты моментально протрезвели. Карпец бросил на стол отложенные на пьянку деньги.

— Делаем ноги!

— Пошли!

Они уже линяли, когда официант с телефона, стоявшего на столике у мэтра, по 02 вызвал 36-е.

— Уходят! — крикнул он напоследок, бросаясь наперерез отступающим. — Хватайте их!

— Держи! — Качан, не останавливаясь, на ходу врезал ему по челюсти. — Это аванс! За костюм! Остальное — завтра!

— Перекрывайте лестницу!

Сзади уже набегали поддатые оркестранты. Появившийся откуда-то мэтр быстро просек ситуацию, попытался их остудить:

— Это же менты! Вы что? Рассорить хотите нас с 36-м?

— А, пошли они!..

Карпец с боем прокладывал путь вниз. С Качаном, однако, получилось неважно: потраченные на официанта доли секунды сыграли роковую роль. Уклонившись от контактного боя, оркестранты прибегли к недостойному маневру — двинули вперед банкетные столы, загоняя старшего опера в угол. На втором этапе, нанося и получая удары, джазмены навалились всей командой — Качана свалили, принялись пинать. Костюм Качана мгновенно потерял вид. В разгар схватки подъехали из 36-го.

— Кто? Где?

Куча мала мгновенно распалась. Качан хотел напоследок врезать официанту в пах. Не успел: его уже держали. Пообещал только:

— Я еще с тобой посчитаюсь, козел!

— Ни с того ни с сего. Видите… — пожаловался официант. — По счету не расплатились!

— Там они, на столе!

— Не знаю…

— Нужны объяснения очевидцев! Свидетельская база! Этого, — старший милицейского наряда внимательно взглянул на Качана, — мы сейчас свозим на медицинское освидетельствование…

— И их тоже! — Качан ткнул в оркестрантов.

— Помолчи. Тебя не спрашивают… — Мент взглянул еще внимательнее. — Документы с собой?

— Нет, конечно…

Мент что-то почувствовал:

— Сотрудник?

— А ты думал, бомж? С бомжами они не свяжутся! Побоятся! — Качан показал, во что превратился его костюм. — Эй, официант! Смотри, что ты сделал! Как я в нем на работе покажусь?

— Сами виноваты! А второй где? Их двое было! Швейцар!

Одутловатый, болезненного вида человек показался из гардеробной.

— Я никого не выпускал…

Официант, из-за которого все началось, счел себя обязанным довести все до конца.

— Здесь! Никуда не делся…

Он побежал вдоль первого этажа, дергая все двери подряд. Карпец как в воду канул.

— Этого — в машину! — приказал старший милицейского наряда. Пока Качана эскортировали в стоявший перед входом «газик», старший наряда прошел по коридору. Внимание его привлек дамский туалет, верхняя фрамуга окна в нем оказалась открытой.

— Можно не искать! — Результат осмотра можно было вполне считать удовлетворительным. — Отсюда он и сиганул!

— Тут паркуемся…

Бакланов сбросил скорость. Их цель — мрачное здание на Лубянке, продолжение известного всем сорокового гастронома, темное, с зашторенными изнутри окнами, выглядело малоосвещенным. Как нечасто бывало перед входом, на панели толпилась хорошо одетая публика. Знаменитый колдун, маг и парапсихолог уже неделю давал в Москве шумные, пользовавшиеся скандальным успехом гастроли. На этот раз — в Центральном клубе КГБ. Это, несомненно, содействовало новому имиджу зловещего ведомства. Продвинутое интеллигентное общество столицы искало возможность попасть на концерт. Бакланов рулил впритирку со сверкающей «Вольво». Еще несколько иномарок впереди стреляли рубиново-красными сигнальными фонарями.

— А Роберт Рождественский будет? — спросил он неожиданно.

— Может быть, — Игумнов заинтересовался. — А что он тебе?

— Да так. Интересно.

— Приехали.

Игумнов еще издали увидел жену и ее коллег по фонду. Одетые на валюту, ухоженные, они торчали как селективные парковые деревья. Прохожие тщательно их обходили.

— Не проведете? — несколько человек ринулось к Игумнову и Бакланову.

— К сожалению…

Игумнов окинул взглядом жену — даже в этом нестандартном окружении она обращала на себя внимание.

«Мисс „Литературный фонд“ в защиту интеллектуальной собственности…»

Ее коллеги, все — номенклатура во втором поколении — действующий резерв КГБ, пользующийся в зарубежных поездках «крышей» фонда, были тоже сама благовоспитанность. Они весело приветствовали разыскника:

— Рады вас видеть! Сколько лет…

— Какие люди!..

Игумнов не обольщался. Возвращаясь из поездок, мужики под завязку были заняты личным: обустраивали дома, детей, жен; меняли квартиры, унитазы, мебель — и все у них получалось. Даже болезни приходили к ним как по заказу — если можно было лечь в классную клинику где-нибудь в Брюсселе или, что не хуже, в Зимбабве — бывшей английской Южной Родезии. Журналисты и литераторы — они работали под диссидентов. Правил фондом поэт, слывший в свое время большим леваком, вслед за Евтушенко и Вознесенским.

— Как ваш сегодняшний поход? — спросил он, здороваясь.

— Все в порядке.

— У меня ночью самолет… Вена. Оттуда Берн. Но я не мог не прийти…

«Театр абсурда! Страна дешевой полиции и дорогостоящих фондов…»

— Нас приглашают!..

Бакланов, прошедший внутрь, уже звал их из вестибюля.

— Ты идешь?

— Как прикажешь, начальник… — Жена взяла его под руку.

Ей нравилась дурацкая эта приговорка и сама игра в мента и его подружку — то ли вокзальную торгашку, то ли путану. Люди эти жили в мире слов, которые они приучились забавно и искусно сплетать. Игумнов не раз думал об этом. Уделом мента были поступки. Может, этим он и обратил на себя внимание будущей своей жены? «Разные категории человечества…»

Бакланов остался у входа. Сотрудники фонда, поблагодарив, двинулись в огромный пустоватый вестибюль.

Маги, экстрасенсы вызывали у этих сугубо практичных людей необъяснимый интерес.

— Тебя это нимало не увлекает… — Жена улыбнулась.

— Важно, что это захватывает тебя.

— Я знаю. Спасибо, начальник… — Мысленно она была уже на сцене.

В отличие от обычных ведьмаков, этот был дипломирован — доктор оккультных наук, экстрасенс, президент академии черной и белой магии. Зрители встретили его грохотом аплодисментов. С места в карьер колдун включился в работу. Для разминки он умножил в уме умопомрачительные числа; в стихотворениях, которые читал на память по заявкам зрителей, успевал подсчитывать буквы, слоги…

Игумнову представилась почти идеальная возможность поразмышлять над своим.

«Голубоглазый, Лейтенант, Афанасий… Теперь им уже не разобраться без крови…»

Афанасию не нужны были под боком криминальные структуры — ни Белая чайхана, ни Лейтенант. Действия авторитета было легко предвидеть. «Он стравит группировки между собой и нанесет удар по обеим…»

Это можно было сделать через таксиста — Карпухина — со всеми тремя группами. Кому таксист служил в действительности, догадаться было нетрудно: «Хозяин, безусловно, — московский авторитет. Карпухину с ним жить. Неизвестно, правда, как долго…»

Вокзальная милиция умывала руки, оставляя поле деятельности городской конторе — МУРу.

«Все произойдет очень быстро! Может, уже через несколько часов…»

Следовало как можно скорее установить контроль за передвижением на трассе Тула — Москва, снять с колес серебристый шведский микроавтобус под окнами у Афанасия. Одновременно силами городской и транспортной конторы разоружить Лейтенанта и его бригаду. Выйти через Карпухина на Хабиби. На Белую чайхану. И — что не менее важно — на поездного вора. На Пай-Пая!

«Раскрыть кражи в новосибирском фирменном поезде…»

Именно это он предложил помощнику Скубилина перед тем, как уехать в Центральный клуб КГБ. Помощник обстоятельно все записал, уверил, что в короткий срок доложит обо всем генералу…

Игумнов обвел глазами зал.

«Похоже на старые довоенные станции метро. „Семеновская“… Бывшая „Сталинская“.

Огромное незаполненное пространство вверху давило. Плотно пригнанные панели у сцены наводили на мысль о потайном ходе.

«Кого уводили под руки через эту боковую дверь? Кто появлялся в президиуме из-за темной панели?»

Жена была вся внимание к происходившему на сцене.

«Ты во Внукове спьяна билета не купишь, чтобы лишь пролететь надо мной…» — короткая строчка от Юза Олешковского.

«Эпиграф нашей семейной жизни…» — это было очевидно.

Тем временем колдун вызвал на сцену одну из самых молоденьких зрительниц.

— Прошу вас мысленно назвать имя и фамилию какой-нибудь из своих подруг. Лучше — если она находится тут, вместе с вами!

— В зале?

— Да!

Игумнов заинтересовался.

— У меня тут только одна подруга!

— Вот и хорошо.

— Думайте! Ее имя, фамилия!.. Стоп! Я не могу понять… Вы думаете не о подруге! О молодом человеке!

— Нет… — Девушка боялась обидеть знаменитость, но тем не менее настаивала: — Это — подруга!

Маг явно публично оскандалился. Зал зашелестел шепотком.

— Минутку! Повторим! Думайте!

Иронические взгляды, смешки в зале.

— Я понял, в чем дело… — Колдун весело засмеялся. — Ваша подруга носит фамилию, образованную от мужского имени. — Голос его зазвенел. — Наташа Юрьева! — Он обернулся к залу. — Прошу вас на сцену!

В середине зала поднялась девушка. Позор обернулся триумфом. Зал аплодировал. Король магов своей ошибкой достиг того, чего вряд ли бы он добился, назови он ее имя и фамилию сразу.

— Спасибо! Ты такое удовольствие мне доставил… — Жена погладила ему руку.

Сидевший впереди глава фонда обернулся:

— Как облегчилась бы борьба с преступностью — будь такой человек в МВД…

Наташа Юрьева, черноволосая девочка, уже шла на сцену. Внезапно Игумнов почувствовал пристальный взгляд. У боковой двери стоял Бакланов.

— Видишь вон там? — Игумнов осторожно привлек жену. — Это Бакланов.

Она улыбнулась гаишнику.

— Ты уже уезжаешь?

— Иначе Бакланов бы не показался. Как ты теперь?

— Ничего. Меня отвезут. Удачи тебе…

Так бывало не раз. Это подчеркивало недостоверность их второго брака.

«Почти не бываем вместе…»

Он неловко пробрался между креслами. Прошел к двери.

— Сообщили из Тулы. Быки Афанасия. Трое. Едут в Москву.

— А машина?

— Микроавтобус «Урван»… Я позвонил Цуканову.

— Кроме нас, это, по-видимому, никому не нужно…

Они уже выходили из чекистского клуба. Впереди простиралась Лубянка.

— А что Скубилин?

— Генерал сказал: «Пусть мафия, если ей нравится, убивает друг друга. А мы будем подбирать трупы!»

4.

Рядом с гостиницей по-прежнему шумел небольшой восточный базар. Подъезжали и уезжали частные иномарки, водители знали друг друга или разговаривали на близких друг другу языках. Константин поставил такси чуть поодаль, наблюдал за подъездом. Амбал Уби обычно в этот час оказывался неподалеку — звонил из автомата или болтал с проститутками. Сегодня, как назло, Уби у входа не было. Были непоздние сумерки. Незнакомый частник с мрачновато-веселой физиономией заглянул в кабину:

— А ну, шеф, вали отсюда по-хорошему…

Константин достал из-под сиденья кастет, надел на руку.

— Сейчас…

Он вылез из машины. Мрачной личности хватило смекалки ретироваться — она больше не возникала. Таксист запер машину, не снимая кастета, направился к гостинице. Все последние месяцы он действовал как заведенный. В ситуации, из которой не было выхода. Лейтенант, или Афанасий, или разведчики Хабиби… Рано или поздно кто-либо из них мог решить его судьбу, посчитав, что водитель слишком много знает. Пока же все ему доверяли, и тайны эти все туже затягивали на нем все три удавки.

Уби оказался в вестибюле с проститутками. Константин окликнул его:

— Эй, друг!

Уби тотчас оставил девушек.

— Привет! Тебя, выходит, отпустили?

— Ну! И тебя тоже?

— Я-то при чем? Мое дело — верти баранку… Клиент платит — я еду!

Они вышли на площадь. Константин еще не знал, как начнет разговор, но Уби сам помог, взглянул на часы.

— Свободен?

— Для тебя в любое время. Далеко?

— За лепешками.

— Садись.

Константин в своей манере, лениво, гнал по прямой. Ехать было недалеко — в чайхану ресторана. Со всей Москвы собирались там. любители восточной снеди, терпкого чая, родного колорита. Хабиби с земляками тоже туда ездил. Там Константин и вывел Уби на оптовика.

В машине Уби становился обычно разговорчивее. Таксист ему нравился. Он терпеливо выслушивал его жалобы на жизнь — ни Голубоглазый, ни Андижанец никогда этого не делали. Чемпионское, прошлое, спортивные сборы, олимпийское снаряжение отгораживали их от партнера по Белой чайхане.

За неделю поездок Константин знал об Уби все.

Как тот начинал рубщиком мяса на базаре в Янги-Йула, как сбил его е пути родной дядя — работник ГАИ, пославший в Ижевск, на курсы гаишников.

— Зачем мне это надо было!

Работать в ГАИ ему не пришлось — через три месяца был уволен по собственному желанию. В действительности за попытку изнасилования.

— Как будто она не знала, за чем шла?!

О чем только не болтают с таксистами, думая, что никогда больше не встретятся и их разговоры не будут иметь продолжений!

В чайхане Уби знали — обслужили без очереди. Он вернулся в машину минут через пять. С полиэтиленовым пакетом, наполненным лепешками. Константин мгновенно смекнул: «Уезжает кто-то один!» Лепешек было чуть больше десятка. Собственно, только это и требовалось узнать. Билеты на поезд Уби взял заранее (купе целиком). Константин знал это непосредственно от кассира, как и номер вагона. После случившегося отъезд могли отложить, и, прежде чем начать действовать, необходимо было еще раз все проверить. На этом настоял Афанасий. Через несколько минут Константин вернул бывшего рубщика мяса к гостинице.

— Счастливо… — Расплатившись, амбал крепко пожал ему руку.

«По-видимому, он, Уби, и едет!»

Через час Константин уже подъезжал к вокзалу. Радом на сиденье сидел Пай-Пай.

— …Он едет один. Купе закуплено целиком. Значит, повезет товар…

Пай-Пай спокойно курил, глядя в лобовое стекло.

На площади, против вокзала, Карпухин затормозил. Из бардачка появился завернутый в целлофан сверток.

— Тут половина… Вторая на этом месте, в одиннадцать. Я и повезу тебя домой на Хорошевку…

— Только чтобы не ждать! — Пай-Пай открыл дверцу, обернулся. — Иначе останешься без селезенки…

— Не волнуйся…

Разговаривать с Пай-Паем было одно удовольствие.

— Мне-то чего волноваться?

Через минуту Пай-Пай был уже частичкой многоликой безглавой толпы, особью огромного людского муравейника привокзальной площади. Торопливая побежка. Озабоченные лица. Шарканье тысяч пар ног. И общая боязнь пассажиров: «Не опоздать. Не потерять билет. Не оказаться „двойником“ без места! Добежать! Вскочить! Сесть, лечь! Получить постель. Не быть отторгнутым железнодорожной администрацией…»

В боязливой толпе Пай-Пай наконец почувствовал прилив энергии, необходимый для его дела — безграничную власть сильного человека над слабым. Из туннеля Пай-Пай прошел к вокзалу. Сразу заметил: «Много милиции… Кого-то провожают из большого начальства? Ищут?» Пока шел, несколько раз кожей почувствовал прилипчивые взгляды.

«А пошли вы все!..»

Он достал да кармана таблетки, ссыпал в ладонь. Аптека добавила ощущение легкости. Происходившее складывалось в одну и туже знакомую комбинацию.

«Выше звезд, круче крутых яиц?»

Он миновал сквозной вестибюль, спросил у подвернувшегося носильщика:

— Где сейчас бухарские вагоны, командир?

— Душанбинский состав? В отстое… — Носилыцик махнул рукой в сторону горловины станции. — Под мост. Справа. Там увидишь…

На платформе было еще немало ментов в штатском. Пай-Пай смотрел спокойно — поверх глаз присматривающихся. Его не останавливали. Времени оставалось много. Пай-Пай потопал вдоль элеватора. Сотни голубей кружили вблизи вагонов, клевали просыпанное зерно. На станции было светло. Над платформами на невидимых нитях свисали каплевидные тарелки-светильники. Пай-Пай все дальше углублялся в грузовой двор, пока не угадал впереди парк отстоя поездов дальнего следования. За пакгаузами без признаков жизни чернели обезглавленные, без электровозов, составы, но до них было еще далеко. Вокруг лежала мертвая в эти вечерние, как и в ночные, часы охраняемая вохровцами зона товарно-материальных ценностей — миллионы рублей, воплощенные в ткани, мешки с сахаром, радиоприемники. Тысячи контейнеров, которые не в состоянии открыть голыми руками разве только ленивый… Массовая свалка ценностей ждала своих сталкеров. Но Пай-Пай шел за другим. Вскоре он был уже рядом с черным составом, пропахшим дождями и тлеющим углем.

Москва — Бухара…

В вагоне, который интересовал Пай-Пая, проводник был на месте — в служебке горел свет. Пай-Пай поднялся на подножку, постучал — в тамбуре показался проводник, симпатичный, с черными живыми глазами, в тренировочных брюках.

— Чего у тебя?

В парках отстоя велась обычно взаимовыгодная торговля. По преимуществу краденым.

— Можно сказать, ничего…

Пай-Пай достал несколько крупных купюр, протянул проводнику.

— Чаек найдется? — Он уже входил в вагон. — Немного отдохну! А там решим, может, доеду с тобой до Мичуринска…

Оттолкнуть сотенные, которые плыли в руки сами, проводник не смог: он был только человек!

— Заходи! — Он сунул деньги в карман. — Матрас бери, подушку. Чаек есть. А там решим. Как места будут… В общем, уедешь. Не тут, так у соседей…

Пай-Пай выбрал место по соседству с купе, в котором ехал Уби, забрался на верхнюю полку. Свет включать не стал. С мачты в глубь станции бил мощный прожектор. С полки был виден проезд к парку отстоя со стороны Дубининских въездных ворот и «пятачок» мертвой зоны непосредственно перед вагоном. Пай-Пай взглянул на часы: Лейтенант, должно быть, уже подтягивал свою Команду, готовился к очередному разгону…

Веселье в избе продолжалось. Принесли еще самогона и браги.

Омельчуку было не до праздника.

— Полковник, выходит, отправил вас сюда, а сам исчез!

Виталька, старший опер, объяснил обстоятельно:

— Путевка у него в санаторий. С завтрашнего дня… Замнач управления сначала запретил выезд, ну а Павел Михалыч к самому! Объяснил: с вами есть договоренность: «все будет о'кей!..»

Омельчук спросил глупо:

— А министерская проверка?

— Так заместители же остаются! Проверяйте на здоровье, товарищ подполковник!

«Ах, хитрец… — Остатки хмеля у Омельчука мгновенно испарились. Он уже поднимался. — Документы в Москве! А я — в Шарье! Стираю пыль с ушей!»

— Телефон тут далеко? Вызывай машину!

— Зачем вызывать? — Старший опер был идеальный партнер, о таком можно было только мечтать. Готов был ехать, искать, задерживать. Снова гулять. — Машина с нами! Пал Михалыч отдал «разъездную»! До утра!

Народ за столом сидел захмелевший. Любка и усач-дежурный по-прежнему не смотрели друг на друга и не разговаривали. Шумел телевизор. Омельчук и за ним Виталька выбрались из-за стола.

— Куда же вы! — всполошилась хозяйка. — Сейчас рыбка свежая пожарится…

— Надо, теща, — объяснил Виталька. — Работа такая!

Омельчук поблагодарил хозяйку, выскочил на крыльцо.

«Тишина! Звезды. Лес… Темнота такая — хоть глаза выколи! Как они живут тут?»

Сзади хлопнула дверь: Виталька с шофером.

— Сюда, товарищ подполковник…

Телефон оказался по соседству, дозванивались дольше, чем ехали. Трубку наконец снял дежурный на вокзале. Разговаривал с ним Виталий.

— Пал Михалыч на месте? Нет?!

У Омельчука все оборвалось внутри.

— И давно?

«Все надежды теперь на самолет… Но будет ли?! Шарья — Кострома! Кострома — Москва…» Виталька все разговаривал.

— И когда? Двадцать минут назад? — Старший опер обернулся, вернул Омельчуку жизнь. — Только-только уехал. Поехал домой — собираться… Поезд в двадцать два тридцать!

Омельчук понял, что родился в сорочке. С его подачи Виталька заговорил с дежурным круто:

— Подполковник Омелъчук сегодня уезжает. Он тут, рядом. Обстоятельства изменились. Завтра ему с утра в министерство. Значит, так… Закажи билет, чтобы с начальником вместе… — Виталька дублировал энергичный стиль московского проверяющего. — Чтобы им поговорить дорогой… И еще! Сейчас позвони начальнику. Пусть велит печатать акт проверки. Подполковник приедет к поезду — подпишет. Все!

Старший опер дождался ответного: «Вас понял!», положил трубку.

— Чего, товарищ подполковник? Время есть! Может, к теще вернемся? На посошок? А по дороге Любу отвезем…

— Да нет! — Омельчук отказался: слишком большой был искус. Особенно Любка! — Поехали!

— А акт проверки? Это же долго!

Омельчук усмехнулся:

— Перепечатают со старого! Двадцать минут работы…

Лейтенант и Штрок — в полном облачении, вооруженные — уже были на месте, во дворе спортивного комплекса над оврагом. Черную «Волгу» со штырем антенны, с престижными моссоветовскими номерами пригонял персональный шофер одного из деятелей, тоже входивший в Команду. Было уже темно. У домов жильцы прогуливали невидимых под деревьями собак. В спортивном зале горел свет, там еще шли тренировки.

— Зайдем? — предложил Штрок. После колонии ни он, ни Лейтенант так ни разу и не надели боксерские перчатки.

— Как хочешь…

На ринге работали юниоры. В отличие от младшей группы у юниоров не было форы. Они уже вступали в жизнь и даже на тренировочных спаррингах работали с максимальной нагрузкой.

Лейтенант взглянул на часы: «Пора выезжать…»

За воротами прозвучал клаксон.

— Приехал…

В последнюю секунду из зала выскочил тренер.

— Звони своему другу! Ну, этому… — Он понизил голос. — Из сорок девятого! Просил, чтобы срочно с ним связался…

— Я позвоню из автомата…

Тренер был немолод. Свое первенство Союза выиграл лет двадцать назад, с того времени ни сам, ни ученики его ни разу не поднялись на пьедестал. Недовольное начальство постоянно намекало: готовить надо олимпийскую смену, а не жэковскую шпану. Тренер все знал про своих бывших учеников.

— Смотри не забудь! — У него не поворачивался язык назвать его Лейтенантом. — Позвони!

— Непременно.

Лейтенант и Штрок прошли к припаркованной у ворот черной «Волге». Водитель персональной машины — громкоголосый, шумливый, «без царя в голове» — их зычно приветствовал.

— По вашему приказанию… — На «персоналыцике» была армейская пятнистая форма с кобурой на поясе.

— Вольно… — скомандовал Штрок. Лейтенант вообще не отреагировал.

— Смотри: новые права! — «Персоналыцик» достал документ. — «Без права проверки!» Ни одна милиция не подойдет!

— Откуда?

— Шеф сделал!

— Чего не бывает!

«Персоналыцика» не принимали всерьез. Деятель, которого он обслуживал, смотрел сквозь пальцы на то, что его шофер после работы не сразу ставит машину. Главное же состояло в том, что «персональщик» числился на учете в районном психоневродиспансере и справку о своей психической и неврологической полноценности попросту купил. То, что он до сих пор никого не угрохал, не загремел в тюрьму или Казанскую психиатрическую, объяснялось чистым везением.

— У телефонов-автоматов остановишь… — Лейтенант был хмур.

— Есть, товарищ начальник!

Лейтенант и Штрок разместились в машине. Кабана на этот раз не было — он ехал с Константином-таксистом и Хабиби в качестве быка. После спектакля с покупателями Штрок должен был пересесть в такси к Хабиби, а Кабан в наручниках в роли задержанного при попытке к бегству уголовника переходил в машину Лейтенанта. «Персональщик» повел свою «Волгу» аккуратно, применительно к рельефу здешних мест.

Было поздно.

Несмотря на темноту, еще гуляли дети, выбегали на дорогу.

Зловонные контейнеры лежали прямо на мостовой. Взрытый однажды зимой с корыстной поспешностью асфальт дыбился еще с прошлого года.

«Чистый Гарлем!..»

У булочной, рядом с телефоном-автоматом, «персональщик» притормозил. Лейтенант вышел, набрал номер. Разыскник 49-го оказался на месте. Он сразу узнал звонившего. Начали как бы с шуточного:

— Все наезжаешь?

— А что делать бандиту!

«И в самом деле!..» От цеховиков и теневой экономики кормилось начальство, от мелочевников — спекулянтов цветами, от катал-наперстников — постовые милиционеры.

Юмор иссяк уже на второй реплике — все представлялось слишком серьезным.

— Тут тобой интересуются!

— Кто же?

— Железнодорожная милиция! Ей нужен Пай-Пай…

«Так и есть!..» — подумал Лейтенант.

— Первый раз слышу…

— Смотри! Можешь проиграть!

— На меня есть заявления?

— Нет.

— Тогда это ее проблемы!

— С тобой могут разобраться! Контора не хочет крови! Начальник розыска сказал, чтобы я предупредил тебя!

«Урван» — удлиненный шведский «рафик» замер как вкопанный. Трое — сидевшие на переднем сиденье — нагнулись. Водила — толстый огромный вьетнамец, хлопнул дверцей, буром попер на мента.

— Доебаться больше не до кого, инспектор?!

Игумнов стоял на трассе один.

К ночи жара не спала.

Разделенные узкой полосой, в шесть рядов, с аэродромным ревом, обдирая горячий гудрон, слепя фарами, рядом двигался стремительный автотранспортный поток.

Бакланов должен был вот-вот появиться с Цукановым и кем-то из оперев — доставить их с Бутовского поста ГАИ.

На Игумнове были его, Бакланова, фуражка и куртка, он козырнул небрежно.

— Документы, пожалуйста…

— Никто бутылку не ставит?! А, старшой?

Разбирались без свидетелей.

В районе Битцевского лесопарка скоростняк пересекал клубничные поля. Тут и днем было безлюдно.

— С меня ты все равно не поимеешь, старшой! Запомни! — Вьетнамец готов был вмазать мента в асфальт.

Из «Урвана» показались еще двое — обманчиво щуплые, неслышные, в мягких кроссовках. Встали по обе стороны, у капота.

— …А полезешь — и ты уже бедный! Прямо сейчас!

Бакланова что-то задерживало.

Низко над лесом показались огни. Очередной лайнер взлетел с Домодедова и направлялся на юг, равномерно мигая мощным световым оперением. Шум самолета был едва слышен за гулом трассы. Над пустынным теперь клубничным полем вдали сторожа пускали ракеты. Автопоток не поредел. Игумнов знал воскресный ночной расклад: «В машинах, главным образом, парочки… Почти все поддаты… Едут из загорода. Одна рука — на руле, другая — на спутнице. Никто не поможет!»

— Документы!

— Или не с той ноги встал?! А, старшой?!

До того как Игумнов тормознул, серебристый «Урван» шел по своей полосе без превышения скорости, не создавая аварийной обстановки ни для встречного, ни для бокового транспорта. Инспектор дернул ее вроде без видимых причин. По собственному капризу. Вьетнамец уже впрямую лечил Игумнова:

— …Тут недавно одного настырного… Да ты слышал наверняка!..

Двое у машины все еще стояли, не шевелясь, безмолвные, как тени.

— Потом по частям еле собрали…

В разборке с глазу на глаз, ночью, на шоссе, нередко терялись границы дозволенного, слова шли до последней — крайней и опасной черты.

— А что стало с теми двумя, которые его развалили? В курсе?

Игумнов поискал в карманах: Бакланов всегда держал там про запас пару-тройку жевательных пластин.

Следовало почаще вбивать это в буйные головы. Убийство мента не сходит с рук его убийцам — только сообща контора защищает свои жизни. Так было в любой стране. «Право, основанное на обычае!»

Он договорил:

— Когда завтра мои товарищи будут тебя задерживать… как думаешь, какой выстрел будет в тебя, какой вверх? Второй? Первый? Кто докажет…

— Твое счастье, что я трезв, мент!

Игумнов оставил карманы баклановской куртки: жвачки в ней не было.

— И твое счастье тоже. Между прочим!

Вьетнамец достал документы.

— Вот! Права, доверенность…

Двое у капота оставались неподвижны.

Игумнов раскрыл паспорт.

«Нгуен Куанг»… — имя говорило о многом — по кличке Свинья. Нгуен не раз упоминался в ориентировках как один из наиболее дерзких в группировке. Кличку он получил у себя в Хошимине, где когда-то работал в мясной лавке.

— Все равно — ничего мне не сделаешь! — Нгуен-Свинья понемногу уступал. — В чем мое нарушение, мент?

— Да я тебе сотню найду… — Игумнов изъяснялся в обычной крутой манере инспектора-линейщика. — Аптека есть?

— Нет.

— А приобрести? Не судьба? — Они поменялись ролями. — Знак временной остановки!

— Этот есть! В кузове…

У капота негромко свистнули — предупреждали! От Москвы, разбрасывая круги тревожного огня над кабиной, шла патрульная машина.

— Ладно! Твоя взяла! — Нгуен-Свинья достал пачку денег. — Вот и ящик коньяка приплыл… Держи, старшой! Мы поехали!

Он потянулся за паспортом, но Игумнов убрал руку.

Цель его была как раз — не допустить «Урван» с боевиками Афанасия в Москву.

«Предупредить скорую на расправу воровскую разборку! Мы еще пока не могильщики!»

— Показывай кузов!

Патрульная уже разворачивалась прямо на разделе. Транспорт двигался сплошняком, но Бакланову уже уступали позиции. Оперативный уполномоченный — вчерашний курсант, приехавший с инспектором, бегом пересек автостраду; пузатый зам Игумнова застрял на разделительной полосе. Нгуен-Свинья обернулся, что-то крикнул своим спутникам — похожий на подростка вьетнамец выдернул руку из куртки, в потоке машин что-то негромко брякнуло о гудрон — нож!

— Руки на капот! Быстро! — Игумнов выхватил «Макаров».

Свинья не умел легко поворачиваться, Игумнов помог — толкнул к машине, одновременно провел ладонью вокруг талии и в промежности. Свинья был без оружия. Похожие на подростков вьетнамцы впереди подняли руки, потом, подумав, оперлись о капот «Урвана».

— Ноги шире! — Оперуполномоченный ногой оттащил кроссовку вьетнамца на нужное расстояние.

Теперь уже подошла и патрульная. Бакланов успешно преодолел сложный фарватер.

— Вот и я.

У обоих вьетнамцев ничего не нашлось, кроме денег. Валюту, видимо, они благополучно выбросили еще раньше. Нгуен-Свинья наконец открыл кузов — дверца была не сзади, а сбоку, рядом с дверцей водителя, Нгуен попросту откатил ее в сторону.

— Свет…

— Освещение барахлит, старшой…

— А ты говорил: «Исправный транспорт…»

Бакланов посветил фонариком: запаска, ящик излюбленного вьетнамцами «метиза» — то ли дуршлаги, то ли кастрюли…

— Дай мне фонарик…

Игумнов поднялся в кузов. Изнутри послышался стук. Что-то металлическое загремело о днище. Минуты через три показался Игумнов.

— Вот… — В руке он держал пистолет. — «Беретта», вторая модель.

— Везет тебе… — заметил Нгуен. — Другие за него отдали пятьсот зеленых. А к тебе даром пришел…

Было ясно, что привязать Свинье пистолет не удастся: нет ни свидетелей, ни понятых.

— Считай, что военный трофей!

«Урван» припарковали у поста ГАИ — требовалось разобраться с вьетнамцами.

«Нгуен-Свинья, может оказаться, знает Пай-Пая…»

Проверить это самому Игумнову не пришлось — улучив момент, Цуканов шепнул:

— Качан пьяный подзалетел в тридцать шестое. Он и младший инспектор сидели в «Цветах Галиции»… Ну и результат!

— Откуда известно?

— Карпец позвонил! Ему удалось слинять…

Надо было ехать.

Из аэропорта Домодедово Андижанец, Голубоглазый и прилетевшие боевики Белой чайханы перебазировались к Рэмбо, в контору, созданную бывшими ментами и их смежниками.

— Есть новости, — коротко по телефону сообщил Рэмбо.

Добрались быстро. Еще несколько минут говорили о пустяках. Притирались. Братья-чемпионы скинули свои смешные картузы и сидели розовощекие, упитанные, в одинаковых сорочках с выложенными поверх импортными подтяжками.

Рэмбо — улыбающийся, хитрый, элегантный русский мишка двухметрового роста, острый на язык, шумный — выставил к пепси коньяк, как в первый раз, когда Андижанец и Фарук к ним приехали. Сам он и его похожий на худенького тихого подростка сорокалетний зам наливали себе только пепси.

— Мы свое выпили!

Братья Баранниковы попивали водичку, в разговоре не участвовали. Фарук тоже помалкивал. Роль тамады взял на себя хозяин. Однако и он старался говорить не о том, что всех беспокоило.

Потом резко перешли к делу.

— Таксист, которого вы дали, обслуживает Хабиби. Паспортных данных на Хабиби нет: он проживает в доме для иностранцев… Мы вышли на него через ресторан «Узбекистан».

— Так.

— Невысокий, легкий. В «сафари» с погончиками. Полное сходство с тем, который привез платки…

Приехавшие внимательно слушали.

— Карпухин приехал в таксопарк часа два назад. Мы сразу взяли его под наблюдение…

Похожий на подростка заместитель Рэмбо качнулся в кресле. Это был явно представитель «семерки» — седьмого управления КГБ, занимавшегося наружным наблюдением. Слежкой. Бывшие сыскари, комитетчики, грушники занимались своей прежней профессиональной работой, но теперь уже на клиента, на его средства.

«Частное сыскное агентство… — подумал Голубоглазый. — Но только подпольное!»

— Тут для вас небольшой сюрприз. Карпухин встречался с вашим помощником.

— С Уби?!

— Отвозил его в ресторан за лепешками. Мы не смогли прослушать их разговор.

— Уби, к счастью, узнал о наших планах в последнюю минуту… Он сейчас в машине. Выводы делайте сами…

— А что насчет Хабиби?

— Не много, — Рэмбо кивнул. — С этим заказом большая головная боль. Дом непростой. Но кое-что удалось. Мы записали разговор…

Из коридора приоткрылась дверь, кто-то передал компакт-кассету. Рэмбо вставил в диктофон, нажал на клавишу.

— К сожалению, не все понятно. Разговор не по-русски…

Говорили по-арабски. Фарук и Андижанец знали его на бытовом уровне: «пришел-ушел», «взлет-посадка»… Там, где они жили, обитало немало потомков бывших завоевателей Центральной Азии. Разговаривали женщины. Андижанец коротко прокомментировал:

— Домохозяйки. Не знают, чем кормить мужей… «Питу он больше не хочет. Говорит: „С души воротит…“ Шаурма тут не та». — «Съезди на шук мерказит — Центральный рынок…» Вторая обещает: «Я за тобой заеду!»

Женщины положили трубки обе разом. И тотчас раздался короткий звонок.

— Салам…

Дальше разговор шел на русском. Звонивший, без сомнения, был российским жителем. Москвичом.

— У нас товар готов. Грузчики будут на месте…

Рэмбо и его помощник улыбнулись.

«Товар, грузчики…»

Термины перекочевали из официальной терминологии силовых министерств к нелегалам. Все менялось, зависело от того, кто пользовался терминами. «Грузчик» могло означать и группу захвата милиции, и боевика, и быка… Товару отводилось еще более широкое поле обозначений… Решать надо было в зависимости от расшифровки. Следующая фраза была определенной, ее, по-видимому, произнес оптовик: «В двадцать один сорок…» Хабиби договаривался с теми, кто играл при разгоне роль быков.

Рэмбо выключил диктофон.

Фарук взглянул на братьев Баранниковых. Все зависело от инструкций, какие им даны были в Белой чайхане. Обычно спортсмены не участвовали в разборках. Этим занимались бандиты. Их было вокруг предостаточно. Авторитеты решали, кто прав по жизни, они словно разводили зашитые до времени железнодорожные стрелки, чтобы возобновить движение. И дело спортсменов-телохранителей было этому способствовать. Счетчики на оплату бандитских услуг включали другие, они же и решали с наказанием стороны, признанной виновной. Подпольные структуры создали для страны свою процедуру нелегального гражданско-уголовного судопроизводства.

На этот раз было иначе.

Двое эти — бывшие чемпионы, известные в мировом спорте, — прибыли сами. С неведомым предписанием Чапана. Кроме Голубоглазого и Андижанца, их встречала машина с московскими номерами человека Белой чайханы, которая и доставила Баранниковых в Теплый Стан.

«Хорошо, если дело ограничится возвращением платков и штрафом…» — подумал Фарук. Старший Баранников спросил:

— В каком положении все на эту минуту?

— Наши люди смотрят за Хабиби. Его сопроводили к клубу на Тульской, там он встречался с приезжими. Видимо, покупателями. Этих людей мы тоже взяли под наблюдение. Сейчас Хабиби у себя…

— А таксист?

— После того как он привез Уби, мы оставили его без наблюдения — будем принимать у дома Хабиби, у Белорусского. Как только он появится, мы выедем. Для контроля у нас еще группа, которая сопровождает сегодняшних покупателей платков…

Андижанец обернулся:

— К гостинице они приезжали наверняка из-за меня! Проверяют: уехал ли!

Братья не дали втянуть себя в разговор.

Рэмбо выразительно взглянул на помощника — представитель «семерки» поднялся. Внесли чай. Снова звонил телефон. Кто-то прошел по коридору — тяжелый, в ботинках, поскрипывавших в ходу. Мелькнула пятнистая форма афганца.

— Где вы нам их передадите? — спросил напрямую старший Баранников. — И как?

— Вы поедете со мной?

— У нас, — он кивнул на брата, — своя машина.

— Я полагаю, вы разберетесь без нас. Мы только даем вам возможность для встречи…

— Вы и не нужны будете… Я хочу только напомнить им о покупателях!

— Ваш человек с ними увидится — как я обещал.

— О'кей!

Из коридора передали еще пепси. Баранниковы — оба полутяжи — быстро потели, на груди и под мышками по ткани расползлись обширные влажные пятна.

— Мы — народ законопослушный… — Рэмбо произнес это внятно, видимо, включен был специальный диктофон. — Ниже черты городской канализации не опустимся. Кому нужны бандиты, тот пришел не по адресу… — Рэмбо был достаточно однозначен. Он больше не походил на добродушного беспечного мишку. — Лет через пять надеюсь пригласить вас в наш офис официально. Люди говорят: в правительстве есть проект о частных детективных бюро…

— Может, встретимся и раньше… — Баранниковы засмеялись.

— Всегда рад…

— Да, надо же рассчитаться!.. — Баранников внес гонорар. Рэмбо пересчитал баксы, спрятал в сейф. Он больше не садился. Из второй комнаты все чаще слышались короткие звонки. Звонили из машин, осуществлявших наблюдение. Для Рэмбо передавали в дверь короткие записки. Помощник, с которым должны были ехать Голубоглазый и Андижанец, молчал. Никто не слышал его голоса, он словно спал, не закрывая глаз.

«Белое восковое лицо библейской старухи… — подумал Голубоглазый. — Как он собирается нам помочь?»

Звонок, которого ждали, наконец раздался.

— Понял! — Рэмбо положил трубку. — Покупатели выехали к Даниловскому кладбищу. Мы сейчас едем туда! Гости — самостоятельно. — Он взглянул на Андижанца и Фарука. — А вы — с моим заместителем…

Гнали вдоль осевой. С превышением скорости. Бывшие кагэбэшники светом оповещали гаишников впереди о приближении службы седьмого управления. Проносились как вихрь — ностальгия по службе разведки! Похожий на подростка заместитель Рэмбо на ходу переговаривался по рации с другими машинами. Андижанец и Фарук на заднем сиденье ехали молча, только Уби рядом с водителем не умолкал — не мог прийти в себя:

— Мне бы посмотреть им в глаза! А Хабиби! Мусульманин! Хуже собаки! Обманщик! Такой грех! А ведь умирать будем!..

В мозгу у него проворачивались схемы захвата скрывающегося от преследования автотранспорта, которые он изучал на курсах ГАИ в Ижевске.

— Сволочь! Ну, ничего! Главное — приблизиться! Тогда можно стрелять по колесам… — На этот раз он был явно не с пустыми руками. — Я свои деньги не в арыке нашел! Я за них горбатил! Я свободой рискую! Семьей!

Время от времени Голубоглазый смотрел в стекло позади. За ними держалась «шестерка» с известным, может, только Чапану водителем — в ней были братья Баранниковы. Андижанцу показалось — он узнал широкую улицу, по которой они гнали вчера на такси, после разгона.

— Тут мы оторвались вчера…

Представитель «семерки» за рулем не ответил.

— Второй!.. — окликнули по рации. — Объект на месте… — Рация работала четко. — Считают…

— Товар?

— Да. Товар.

— Вас понял.

Притормозил в переулке, недалеко от моста через Москву-реку. Выключил зажигание. «Жигуль» с Баранниковыми остановился поодаль.

— Много сейчас ваших машин поблизости? — спросил Андижанец.

— Кроме нас — пять…

Снова стало тихо. Думая, что за ним не наблюдают, помощник Рэмбо по наружному наблюдению закрыл глаза.

«С вытянутым носом суровое лицо библейской старухи…» — снова подумал Андижанец.

Неожиданно заработала рация…

— Первый! — раздалось в микрофоне. Что-то началось — все это сразу почувствовали.

— Слышу! — Это был Рэмбо. Его машина тоже стояла где-то поблизости.

— Показалась «Волга»! Черная… Идет с моста!

— Номер! — заорал Рэмбо. — Быстро!

— МК 04-12! Моссоветовская…

— Понял!

— Сволочи!.. — Уби полез во внутренний карман, там лежал пистолет. — Бандиты!

Быстро потянулись короткие секунды. И вслед голос старшего:

— Все! Погнали! По местам!

Черную «Волгу» вели, зажатую намертво, профессионалы, привыкшие работать против кадровых разведчиков высокого класса, мастеров своего дела. Сидевшие в черной «Волге» Лейтенант, Кабан и «персональщик» — участники вульгарного разгона — не допускали и мысли о квалифицированном тайном сопровождении. Все шло по принятой ими известной схеме. Позади в общем потоке автотранспорта двигалось такси с обманутыми покупателями, прибывшими на этот раз из Молдавии. Было легко догадаться, что мысль их работает в одном направлении — незаметно выбраться из потока. Слинять. Не попасть на Петровку, 38. В том же потоке вместе с Константином гнали Хабиби и пересевший к ним под видом мента Штрок. Их миссия была закончена, только Карпухину-таксисту еще предстояли дела.

— А в их машине вы разговоры не подслушиваете? — спросил Андижанец у бывшего комитетчика за рулем.

— Первое время слушали… — Помощник Рэмбо не спускал глаз с дороги, легко лавировал — чувствовалось: он, как рыба в воде, рядом с двигавшимся вплотную с обеих сторон автотранспортом. — Потом перестали. Они не разговаривают в машинах. Они все эти приколы знают.

— Вообще не разговаривают?

— Только «да», «нет».

— Гоним по Тульской… — донеслось из рации.

— Покупатели еще тут?

— Едут! Машина с продавцом притормаживает… дает им возможность линять… За покупателями тоже идет наша машина, — не оборачиваясь, объяснил водитель.

— Сволочи! — Уби никак не мог простить обман. Особенно со стороны продавца. — И это — мусульманин! Брат!

— Куда они сейчас? — помощник Рэмбо справился по рации.

— К центру, к центру… Готовься!

Бывшие менты и комитетчики, пробовавшие себя в качестве частных детективов, начали операцию в соответствии с рекомендациями воспитавших их спецслужб.

— Внимание! — прошла команда. — Пакуем!

Черную «Волгу» прижали на Мытной, в районе заводского стадиона «Красный пролетарий» — место там было глухое — на глазах нескольких редких одиночных прохожих. Глава будущего частно-детективного агентства на «жигуле» с бывшим ментом, капитаном милиции, за рулем все круче забирали вправо, прижимая «персональщика» к бордюру. Прохожих тут не было, вдалеке какая-то женщина мочилась в темноте. Она сразу исчезла. Дальше все произошло быстро и предсказуемо. Находившиеся в черной «Волге» не успели ничего сообразить. Они забирали вправо, а сзади уже сигналили. В ту же секунду шедшая сбоку и чуть впереди машина резко повернула, подставив колесо под удар. Водитель черной «Волги» счел за благо тормозить. Шедшая сзади машина приперла его бампером и в ту же секунду третья — «жигуль-шестерка» с братьями Баранниковыми, круто вильнув, преградила путь.

Все было четко. До тех пор, пока у шофера в «Волге» не мелькнул «детектив спешиэл» — модель «кольта», приобретенная «персональщиком» по случаю. Он давно ждал случая пустить ее в ход. Лейтенант успел схватить его за руку: пуля ушла в сторону. Сразу же грянули ответные выстрелы. Оставленный без внимания, Уби поверх опущенного стекла несколько раз выстрелил из пистолета по колесам.

— Все! Закончили! — крикнул Рэмбо по рации. Он не желал быть втянутым в противоправный конфликт группировок. — Снимаемся! Уходим!

— Черт! — Уби никак не мог вспороть баллон черной «Волги».

Рэмбо уже отворачивал.

— Уходим!..

В оцеплении образовалась брешь.

— Быстрее! Погнали! — В прошлом законопослушный мент, Рэмбо был уже метрах в пятидесяти.

Водитель «Волги» спешил воспользоваться ситуацией. Уби стрелял и все никак не мог попасть.

— Больно вы все менты осторожны! — Бледная маска бывшего кагэбэшника за рулем на мгновение пала, в глазах впервые за вечер рассыпались насмешливые огоньки. В эту минуту комитетчик был красив и молод: он жил! В ладони мелькнул маленький пистолет.

— Пусти! — Он оттолкнул Уби. Придерживая руль, перегнулся через сиденье, с ходу легко, как в тире, вбил первую же пулю в ближайшее колесо. Баллон лопнул с оглушительной силой.

— Все что мог! Чао!

Бывший представитель «семерки» отлетел. Выскочившие из машины Фарук, Андижанец, Уби мгновенно рассредоточились. Ехавшие впереди Баранниковы тоже разом один за другим попрыгали на тротуар. Из черной «Волги» бросились между домами. Сбоку темнел проход к складскому зданию, мусоросборники. Уби, амбал, обогнал других преследователей, бежал первым.

— Стой, сволочь! — Он на ходу сменил обойму «ПМ». — Наши деньги!..

— Держи! — Водитель персональной «Волги», не глядя, выстрелил. Не попал.

За Уби во двор вбежали остальные. Двор был тупиковый, дорогу убегавшим перекрыл кирпичный забор какого-то склада с проволокой наверху. Затрещали выстрелы. Бежать было некуда. Бежавший с кейсом — высокий — тоже выстрелил на бегу, не совместив мушку с прорезью и целью, и в ту же секунду словно сбился с ноги. Было ощущение — будто зацепился за что-то, натянутое на уровне щиколотки над землей. Он грохнулся на выщербленный асфальт в углу двора рядом с кейсом; пистолет, вырвавшись из руки, еще пролетел вперед несколько метров, к куче мусора. Кто-то страшно заорал впереди — в дальнем углу двора. Пуля попала ему в шею, вышла изо рта. Никто не заметил, как упал тот, кто бежал последним. Он лежал посреди двора — куча тряпья, кукла, набитая опилками. Преследователи остановились. Тишина! Только эхо от стен!.. Один из Баранниковых схватил валявшийся на асфальте кейс, быстро заглянул внутрь:

— Здесь!

— Оружие не поднимать! — крикнул его брат. — Пусть менты видят: они стреляли!

— Быстрее!

Все были уже у машин. Водитель «шестерки», с которым приезжали Баранниковы, так и не выходил — все время оставался за рулем.

— Теперь к Хабиби… Быстрее!

Константин притормозил метрах в пятидесяти от арки. Хабиби любил пройти пешком последние метры до подъезда. Оба ничего не знали о судьбе ехавших в первой машине. Городской шум к этому времени обычно стихал, район был не слишком загазован. Дежурный милиционер следил, чтобы все было спокойно.

— Завтра как всегда? — Константин перегнулся, открыл дверцу. Они были вдвоем. Штрок, ехавший в качестве мента, подсаженного к ним конторой, вышел раньше, еще в начале Тульской улицы. Хабиби кивнул.

— Как обычно.

Свою долю Константин получал на следующий день, когда вез Хабиби на службу, а сам Хабиби — еще с вечера: деньги около одиннадцати привозил сюда, к арке, Лейтенант — по окончании операции и дележа содержимого кейса.

— Спокойной ночи…

Константину предстояло отвезти коробки с платками и рвануть на Павелецкий вокзал к Пай-Паю. Таксист с ходу развернул машину. Верной рукой, профессионально. Это было как точный, мастерский рисунок углем.

— Шеф! Минутку! — Здоровяк в клетчатой клоунской кепке поднял зажатую двумя пальцами сотенную купюру. — Тут, рядом!

— Если по пути! — Константин уже тормозил.

— Два квартала, шеф! К Лесной!..

Было действительно по дороге. Константин утопил кнопку, державшую запор замка. Здоровяк протянул сотню, просунулся на сиденье, крикнул кому-то сзади:

— Быстрее! Опаздываем!

От угла подбежал второй здоровяк — с кейсом, в такой же смешной кепке. Его двойник, сидевший с Константином, уже открывал ему дверцу.

— Давай!

Константин почувствовал, что совершил глупость. Вслед за здоровяком в машину вскочили еще двое. «Жадность фраера сгубила…» Хабиби тоже его предупреждал: «Слепой теряет палку только раз в жизни!» Таксист поднял глаза к зеркалу заднего вида и отшатнулся — со второго сиденья на него смотрел Уби. У виска торчало дуло пистолета.

— Платки с тобой? — спросил сидевший рядом. — В багажнике?

— Там.

— Подай за угол! Теперь назад!

Константин оглянулся. У угла темнел «жигуль-шестерка». Здоровяк, сидевший рядом, протянул руку:

— Ключи от багажника! Быстро!

— Сволочь! — Уби сзади врезал таксисту рукояткой пистолета по шее. — Смотри в пол!

В багажнике уже шуровали. «Жигуль-шестерка» подвинулся вплотную. Тут же подъехала еще машина. Константин, несмотря ни на что, не паниковал: нападавшие не были уголовниками.

«Обойдется…»

Хлопнула крышка багажника. Кто-то спросил:

— Может, передумаешь?

— Я уезжаю… — Константин по голосу узнал Уби. — Еду. И забираю половину…

— Билеты у тебя?

— Целое купе!

«С чем и поздравляю!..» Константин уже знал судьбу рубщика мяса. Позади с минуту-другую еще посовещались. Послышался шум отъехавшей машины. Сидевший рядом здоровяк достал сигарету, прикурил. Константин понял: «Пронесло!» Он поднял голову.

— Может, ключи отдадите?

Незнакомый мужик-азиат, стоявший у дверцы, кивнул:

— Отдадим, безусловно! Но не кажется ли тебе — сначала надо решить с людьми, которых вы сегодня кинули? Они сейчас сюда подъедут… Им тоже нужно вернуть товар! Или деньги!

На станции, в парке отстоя поездов, было тихо. Пай-Пай сидел в купе у окна, терпеливо ждал. Вор любил это состояние и ценил его в себе и в других ворах. Оно давалось далеко не каждому — углубленное терпеливое выслеживание. Свет в купе не горел. От разговоров с проводником Пай-Пай с ходу уклонился. Только ждал! В окно виден был неохватный грузовой двор. Огромная мертвая зона материальных ценностей, национального богатства, за которое никто, в сущности, не отвечал. Ни во-ровцев, ни сталкеров Пай-Пай не заметил. Застывшая картинка. Контейнеры, неподвижный луч прожектора, многотонные грузы-тяжеловесы. На крышах вытянувшихся вдоль путей пакгаузов торчали противопожарные приспособления — кирпичные щиты-брандмауэры. Пай-Пай ни на секунду не ослаблял внимания. Люди Белой чайханы появились у вагона внезапно. Мелькнул, разворачиваясь, «жигуль-шестерка», из него выскочило сразу несколько человек — русские, два азиата и среди них амбал Уби.

«Узбекская мафия!»

Уби застучал в вагон к проводнику, потом быстро прокричал что-то по-своему. Проводник громыхнул дверью, подножку открывать не стал. Приехавшие в «шестерке», кроме Уби, входить в вагон не собирались, быстро перекидали в тамбур коробки, находившиеся у них в багажнике. Минуты через четыре «жигуль» укатил, оставив в тамбуре Уби и его груз. Пай-Пай показался в купе.

— Помочь?

Не ожидая ответа, вор прошел в тамбур. Коробок было немного. Вдвоем — проводник больше не выходил — они перетащили груз в купе, в середину вагона, заложили коробки в рундуки под нижние полки. Еще несколько коробок пришлось бросить наверх, в ящик над коридором.

— Все…

Они наконец разглядели один другого. Уби выглядел жизнелюбом, это заметно было по его жирным тяжелым губам, брюшку. Пай-Пай рядом с ним казался аскетом.

— Жаль, что с нами проводник, а не проводница… — амбал причмокнул губами. — Люблю ездить, чтобы баба…

— Это да…

«А еще говорят: человек чувствует свой смертный час… — в который раз разочарованно подумал Пай-Пай. — Сейчас-то с ним все уже ясно! Овцы и те чуют — плачут, когда хозяин приходит, чтобы вести на убой!» Нож с резинкой был у него на поясе. Пай-Пай положил руку на рукоять, потянул — нож легко подался. Уби оставалось жить не больше минуты. Пай-Пай дурковато улыбнулся, мотнул головой на коробки:

— Ну что — теперь покой? До конца жизни?

— Ты что! — Амбал был уверен в том, что впереди у него масса дел, которые не переделать и за жизнь, куча забот, выяснений отношений, импортных платков, валюты, а главное, баб. — Ты что, чудак?! Это только начало.

— Считаешь?

Уби поднял голову к верхней полке — проводник застелил постели заранее.

— Конечно…

В следующую секунду Уби не стало — нож Пай-Пая почти одновременно коснулся обеих его сонных артерий.

«Все!..»

Пай-Пай закрыл за собой купе, выскользнул в тамбур, открыл дверь. Прямо напротив, в пустоте грузового двора, неожиданно показались два вохровца. Первые за этот вечер. Рядом бежала собака. Пай-Пай переждал их, спрыгнул на путь. Было самое время: примерно через час состав должны были подать на посадку. Вохровцы не оглядывались: охрана и преступники были словно на разных орбитах.

«Пора…»

На выездных воротах на проходившего не обратили внимания — тонким ручейком протекала тут за день большая людская река: шли с электричек, с контейнерной площадки, с заводов, расположенных по другую сторону линии. Убийца вышел на Дубининскую улицу. Впереди был район промышленных предприятий — пропыленный, пустынный даже в дневное время, придаток промышленной зоны, прилегавший к подъездным путям. Сзади, от Спасо-Данилова монастыря, показался трамвай — ярко освещенный порожний вагончик. Он довез Пай-Пая до привокзальной площади. Людей вокруг было уже меньше, но все равно много. Пай-Пай подошел к месту, где должен был ждать таксист, взглянул на часы.

«Успел…»

Костя должен был появиться через несколько минут, привезти оставшиеся деньги. Гонорар был отработан…

Оставив Цуканова на посту ГАИ разбираться с вьетнамцами, Игумнов погнал освобождать Качана. В тридцать шестом, несмотря на поздний час, по обыкновению шумело пьяное братство. Помощник дежурного не успевал оформлять доставленных. Только из «Цветов Галиции» пьяных понатащили не меньше десятка. Старший опер выглядел одним из наиболее отпетых — коротко остриженный, в очках, с оторванным рукавом. Качана успели обыскать, быстро обнаружили служебное удостоверение, которое перед началом пьянки он, как и младший инспектор, припрятал в нашитый под курткой тайный карман. Теперь Качан сидел отдельно, гадал, кто за ним приедет: начальник розыска или кто-то из руководства — инспекция по личному составу, а может, и помощник дежурного по управлению.

«Тогда это уже серьезно… Напился! Не смог убежать! Позволил доставить себя в городскую милицию!»

Вся надежда была на младшего инспектора — отсутствие Карпеца внушало надежду.

«Хорошо, если бы нашел Игумнова…»

Объяснение с женой по поводу разорванного пиджака — была особая статья! Качан уже потерял было надежду, как в дверях показался начальник розыска. Вслед юркнул в дежурку Карпец. Качан ободрился. Игумнов кивнул дежурному.

— Ответственный у себя?

Зам по розыску тридцать шестого, которому он звонил по дороге, ждал их.

— Как доложить?

— С железки приехали…

Зам по розыску — худощавый, с распадающимися на две стороны короткими волосами — был старожилом отделения. Сразу излил душу:

— В этом ресторане я, можно сказать, вырос. По молодости, бывало, пьяный спал у мэтра в кабинете… А как они выручали! Бывало: «Коля, иди! Там, внизу, тебя проверяющий ищет!» Выйдешь через черный ход и уже с улицы входишь! Ну и я стоял за них… И перед хулиганами, и перед начальством… Ночью — такси найду, официанток отправлю… И чтобы меня выставить посмешищем? За чаевые? Такого быть не могло!

Пришли к общему выводу:

— Общество развратили! Начальству ничего не нужно, кроме карьеры. Балом правят цеховики, дельцы!.. Музыканты, мэтр смотрит им в рот! За зеленые горло порвут. Об официантах не говорю…

В целом прогноз для милиции тоже получался неблагоприятный:

— Говорят о новых структурах! Подразделения по американскому образцу. Спецтехника. Связь. «Мерседесы»… Гвардия… Ну и потерпевшие посолиднее… Новая номенклатура! Задача — раскрывать только преступления, вызывающие широкий общественный резонанс!

К тому и шло.

«А мы так и останемся! Уголовный розыск — полиция для бедных! Вроде бесплатной милиции…»

В кабинет позвонили.

— Да… Да… Я сейчас! — Зам извинился. Вышел. Игумнов снял трубку, позвонил на вокзал. Там все было спокойно. Егерь — дежурный, находившийся в самом центре милицейской розы ветров, воспринимал происходившее философски.

— Народ подтягивается. Скоро посадка на душанбинский. Скубилин звонил. Надеется его задержать…

— Голубоглазого?

— А кого же еще! Проел плешь с этой ориентировкой!

— Пусть он ее повесит у себя в сортире!

— Ты чего-то хотел?

— Проверь по адресному… «Юрьева Наташа…» — Надо было это выплеснуть, чтобы к нему не возвращаться. Он попробовал сосредоточиться. — Пиши: «Возраст примерно 21 — 23 года…» Других данных нет. Я не думаю, что их много по Москве. Девушки три-четыре. Узнай телефон. Потом под благовидным предлогом надо позвонить каждой домой — узнать, кто из них ходил сегодня на концерт в Дом культуры КГБ на Лубянке.

— Это касается старухи потерпевшей?

— Розенбаум? Да нет. Не думаю.

— Я сейчас поручу.

Игумнов положил трубку. От концерта на Лубянке ничего не осталось. Все выветрилось, кроме фокуса с мысленным отгадыванием имени девушки, поднявшейся на эстраду.

«Если бы колдун знал, что в зале — разыскник, он бы остерегся это делать!»

В коридоре слышались негромкие голоса: Качан и младший инспектор приводили себя в порядок.

Зам по розыску вернулся огорченный.

— Из ресторана принесли заявление на твоих… Качан кому-то врезал, и сильно. Парень здоровый. Могут быть последствия…

— Пока что — сам он с оборванным рукавом!

— Я понимаю. Но и ты пойми! Народ наглый. А если придется дело возбуждать? Может, тебе к ним приехать?

— Они предложили?

— Да. Завтра… Разборка. Как это сейчас принято. Они все будут!

— Первый раз слышу! Чтобы они разбирались с нами?

Зам смотрел в сторону. Игумнов понял: это было большее, что он мог сделать коллеге.

— Что ж! — Игумнов поднялся. — Мы приедем… Обедать. Обещаю… — Он понемногу заводился. — Долларов с нас они не получат. Чаевые самые умеренные. Но если дойдет до драки, то смене этой не работать. Пусть ищут дублеров! Будь здоров!

— Давай.

Качан и младший присоединились к нему в коридоре. Старший опер выглядел трезвым, хотя и не в лучшей форме.

— Не знаю, как случается, но почему-то со мной все и происходит… Картузов знает?

— Нет.

— Может, обойдется?

— Не знаю.

Присутствие Карпеца — доверенного лица начальника отдела — делало это проблематичным. Больше ничего сказано не было. Качан приободрился. Во дворе, рядом с выходом, стояло несколько милиционеров. Увидев Качана и Карпеца, они замолчали. Разговор шел об этой паре, наскандалившей в ресторане.

— Пока… — младший инспектор послал им свою приветливую, чуть суетливую улыбку.

— Счастливо.

В машине водитель спал откровенно сладко, приоткрыв рот. Между сиденьями задушенно хрипело радио.

— Очнись!

Игумнов поправил звук. Передавали ориентировку с вокзала:

— …Повторяю… В купейном вагоне прямого сообщения Москва — Бухара при подаче на посадку обнаружен труп неизвестного мужчины, скончавшегося от ножевых ранений…

Хабиби снял обувь в передней, прошел на кухню. Жена и дети были уже дома.

— Что у нас сегодня? Я умираю от голода… Хумук эт кинс? — Он любил национальные блюда, мясо на огне в первую очередь, с овощами, обильно политое оливковым маслом.

— Я же вчера тебе делала! — Жена встала. — Возьми пока питу, Али!

Пита оказалась свежайшая. Хабиби разрезал аппетитную полую лепешку, стал набивать всем, что нашлось в холодильнике: овощами, мясом.

— Никто не звонил?

Жена перечислила. Звонки в основном были от земляков: почти все жили в этом много-подъездном, построенном в виде каре, с аркой в центре, здании; вечерами заходили друг к другу выпить чашку кофе, обменяться новостями.

— К учителю сестра приезжает… — сообщила жена. — Завтра с утра едет ее встречать…

— Почта есть?

— На столе.

В кухню вошел младший сын.

— Привет, папа.

— Привет, — Хабиби уже поднимался. — Как в школе? — Он погладил сына по голове, ответа ждать не стал — прошел к себе, включил телевизор. По первому каналу шла развлекательная программа. Хабиби выключил ее, прилег на тахту, на секунду закрыл глаза. Спал он не больше минуты — глубоко, со сновидениями. Сон был тягостный. Разбудил телефонный звонок. Жена сняла трубку. Звонил сосед с пятого этажа. Жена говорила громко, обращаясь одновременно к мужу и к звонившему. При некотором усилии сосед мог наверняка ее слышать и без аппарата.

— Это Юсеф! Заходите, Юсеф, мы всегда рады… — Юсеф был слушателем Академии имени Фрунзе, земляк жены. — Он сейчас зайдет! Я ставлю кофе, Юсеф!

Пришел Юсеф, молодой, стеснительный; он жил холостяком — жена с ребенком временно уехали домой, к родителям.

— Как учеба, Юсеф? — спросила жена.

Хабиби взглянул на часы, извинился:

— Я на несколько минут вниз… Не пейте без меня — я сейчас!

В это время обычно появлялся Лейтенант — привозил деньги, долю Хабиби и таксиста.

— Поговорите тут пока…

— Надень что-нибудь, Али! На улице прохладно… — крикнула жена с кухни. — Простудишься!

Он сдернул с вешалки в прихожей легкую куртку.

— Я быстро!

Хабиби спустился в лифте. Он еще находился под впечатлением сна. Сон был короткий, неприятно четкий. Хабиби видел свежевание барана. Очень ясно. Как наяву. Баран лежал с перерезанным горлом, тихий, горбоносый. Черная нежная голова, открытый глаз. Крови уже не было. Старший сын Хабиби, на корточках, надрезал барану кожу. В образовавшийся надрез начал вдувать воздух. К сыну присоединился шофер Константин. В два ножа стали отделять кожу с передней и задней ноги. И снизу — к паху. Хабиби был неприятно удивлен яркостью сновидения. Кожа отделилась — голубоватая, с бледной полоской жира. Внизу фиолетово-прозрачно просвечивало баранье мясо. Константин отрубил голову барану, тушу подвесили к дереву и лишь тогда осторожно, пыром, снизу к голове, кончиком ножа стал вспарывать живот. И по мере надреза все дальше выкатывался обернутый в нежное, голубое, под пленкой, большой круглый желудок…

«К чему бы это?»

Двор был заполнен машинами, припаркованными в беспорядке. В центре, у детской песочницы, высился светильник, он горел вполнакала. Администрация каждый раз обещала навести с этим порядок, но снова забывала. От арки навстречу шел человек, он показался Хабиби знакомым. Это не был Лейтенант. Поравнявшись, он вдруг неожиданно, с силой прижал Хабиби к капоту ближайшей машины — высокому темному джипу.

— Где деньги?

Хабиби узнал Пай-Пая. Утром Константин привозил его показать в качестве телохранителя.

— О каких деньгах идет речь? Уберите руки!

— Вторая половина!

— Еще раз говорю: уберите руки!

— Я свое дело сделал — теперь дело за тобой и таксистом!

— Тут недоразумение, Я ничего не заказывал!

Пай-Пай еще крепче прихватил Хабиби за «сафари».

— Сволочь, гони быстро! Ты просил таксиста привезти меня утром?! Зачем?! Костя все мне объяснил… Доставай бумажник!

Пай-Пай положил руку на пояс — Хабиби увидел наборную рукоять: «Нож…» Его затрясло.

— Там нет денег! Вот! — В бумажнике лежало несколько долларов, Пай-Пай и не посмотрел на них. — Давайте решим это дело завтра! Не будем пороть горячку!

— Завтра?!

— Или подождите Лейтенанта! Он сейчас будет тут с деньгами!

Хабиби не стоило упоминать о нем. Пай-Пай выдернул из-за пояса нож, с силой просунул его между полами хлопковой, с погончиками, куртки «сафари».

— Держи! А деньги оставь себе!

Уби обнаружили еще до начала посадки: темноватый ручеек просочился под дверь купе в коридор. Проводник не сразу заметил. Проходивший к бригадиру, в штабной, коллега из плацкартного крикнул в служебку:

— Там у тебя в коридоре… Что-то натекло!

Проводник подошел. Ему не сразу пришло в голову, что это кровь. Раздумывая, он откатил дверь. Уби лежал на животе, головой к коридору — могучая спина амбала занимала весь проход между полками. На полу стояла черно-кровавая лужа. Проводник бросился по составу к бригадиру. Тихо поскрипывали вагоны, поезд уже двигался. Мягко стучали стрелки. Пустой грузовой двор — мертвая зона. И труп в поезде!..

— Человека зарезали! — заорал проводник еще от тамбура.

— Как? Кто?

Вдвоем побежали в вагон. Состав уже выходил на прямую к платформе. В вокзале проснулось радио, пошли хриплые неразборчивые объявления.

«Начало посадки!..»

Бригадир схватился за голову.

— Как он попал в вагон?

— Я пустил! Много багажа было — он просил!

Проводник не вспомнил о втором парне — том, что помогал перетаскивать коробки. Вокзальное убийство — не убийство в лесу или в отдельной квартире. Отчасти его сравнить можно с убийством в переполненном ресторане. На стадионе. Опросы пассажиров, поиск свидетелей. Отправляющиеся каждые несколько минут пригородные поезда. Спешащие пассажиры, носильщики…

В дежурке Игумнова ждала и другая ориентировка, прибывшая чуть ранее:

«…На ул. Мытной… у дома… вблизи стадиона „Красный пролетарий“, во дворе, обнаружены трупы трех неизвестных с огнестрельными повреждениями… На месте происшествия изъято следующее оружие: модель „кольта“ — „детектив спешиэл“…»

Игумнов быстро читал — что-то необычное, в то же время знакомое и ожидавшееся, стояло за привычными фразами.

«…Вблизи места происшествия находится оставленная водителем машина „ГАЗ“ — МК 04-12, с пробитыми баллонами на двух задних скатах. Обстоятельства, личности убитых и принадлежность машины уточняются…»

— Сейчас тебе будут звонить по этому поводу, — предупредил Егерь.

— Кто именно?

— Он сказал, ты знаешь… Не уходи!

Игумнов кивнул. Качан маялся рядом.

— Тебе лучше не лезть на глаза… Тут сейчас понаедет!

— Я знаю.

— Найди бригадира носильщиков. Скажи, что он мне нужен. И покажи ему убитого, пока того не отправили. Иди.

В дежурке людей было немного. Начальство у себя в кабинете кололо бригадира и проводника. Проводник вспомнил о втором пассажире, которого он впустил в вагон незадолго до потерпевшего. Это придало допрашивающим второе дыхание. Верило ли начальство в то, что проводник сам убил неизвестного — скупщика импортных головных платков, чтобы присвоить его товар?

— Коробки с платками у тебя? — спросил Игумнов у Егеря. — Я хочу взглянуть.

— Сейчас.

Дежурный скрылся в подсобке. Игумнов достал ручку. Паста закончилась, он поискал другую. Нацарапал несколько строк. «Не забыть…»

Что-то не сходилось весь этот долгий день. Не вспоминались уже ни похороны Деда, ни старуха Розенбаум. Слой за слоем события накладывались одно на другое.

«Кража у Больших Боссов… Раскол симферопольского каталы… Откровения инспектора из отдела разборов ГАИ…»

Дежурный вынес несколько платков.

«Японский импорт…»

Именно за ними приезжали Голубоглазый и его приятель к директору ресторана. На пульте раздался звонок.

— Тебя! Тот, что спрашивал…

Звонил разыскник из спорткомплекса над оврагом.

— Игумнов? Убили Лейтенанта! И Кабана!

— Где?

— Час назад! На Мытной! У стадиона! У вас нет ориентировки?!

— Есть! Но там — все неизвестные!

— Уже опознали! Третий — шофер, «персональщик»… Тоже у нас жил! Тут сейчас внизу их родители! Представляешь? — Он почти плакал.

— Понимаю. Я сочувствую.

— У тебя данные на какую-то конкретную группу… Может, мне подъехать?

— Ты у себя? — Игумнов увидел в дверях старшего опера, Качан показал головой на перрон. — Я перезвоню, как только определюсь…

Он положил трубку. Вышел.

— Аскер у автоматов с газировкой, — предупредил Качан. К электричкам спешили люди. Было светло от огней, но вся другая жизнь, вне станции, уже замерла, остановилась, В жилых домах на Садовом густо темнели окна. Привокзальная площадь за стоянкой такси была пуста. У автоматов с газированной водой, напротив мемориала с паровозом и вагоном, доставившими тело вождя со станции Герасимовка в Москву, ждал давешний носильщик.

— Мне показали убитого… — Малоподвижное плоское лицо носильщика было абсолютно непроницаемо.

Игумнов поискал в куртке монету. Носильщик уже допивал свой стакан.

— Это не тот, что приезжал в ресторан с Голубоглазым…

— Точно?

— Аб-солютно! Но, думаю, одна компания…

В его отсутствие передали еще ориентировку МУРа — и эта тоже была об убийстве.

«…В 23 часа 15минут у подъезда дома… с колото-резаными повреждениями в области легкого, печени, желчного пузыря и сердца… подобран…»

— Располосовали здорово!.. — поразился Егерь.

«…гр-н Республики… Али Шариф, 52лет, дипломатическая карточка… Сотрудник посольства… Русским языком не владеет… Направлен в Институт Склифосовского…»

Игумнова вдруг осенило: «Это же Хабиби! Продолжение той же драмы… Друг Голубоглазого. Потом Лейтенант. Теперь оптовик!»

— Надо срочно искать таксиста. Если он среди живых…

Игумнов достал спичечный коробок томской фабрики с выведенными на нем номерами, положил перед Егерем.

— Поручи найти это такси. 71-31! Фамилия водителя — Карпухин. Пусть передадут дежурному по городу…

Он еще раз проглядел все ориентировки — Пай-Пая среди убитых не было. В джинсовом костюме упомянут был только один человек — тот, кого проводник впустил в вагон в парке отстоя.

— Это он!

Егерь тоже перечитал ориентировку об убийстве иностранца.

— Доложить начальнику отдела? — дежурный показал в сторону кабинета.

— С кем там он?

— С проводником. И еще из управления люди. Похоже, замешан Голубоглазый, он помогал перегружать коробки с платками…

— Доложишь, когда я уеду. Машина есть?

— Только отпусти сразу!

В Склифе было шумно и суетно. Посольство страны, которую в Москве представлял погибший, действовало оперативно. Спешное вскрытие было уже закончено. Медики констатировали четыре ножевых ранения, из которых по меньшей мере два были смертельны. Прямо из Склифа семья и сослуживцы покойного должны были перевезти тело погибшего в Шереметьево, чтобы транспортировать на Ближний Восток и как можно скорее предать земле. Следователи торопились: допрашивали жену убитого, нескольких его близких друзей — в основном слушателей военных академий, также приехавших в Склиф. Офицеры же выступали и в качестве переводчиков. Игумнову повезло: один из следователей прокуратуры вышел с сигаретой на лестницу. Игумнов узнал его: он входил в следственно-оперативную группу, расследовавшую дело таксистов-убийц, ночных охотников за одинокими женщинами в аэропортах. Дело это — в котором все жертвы были мертвы — оказалось трудным орешком. Поговорили коротко, рядом с заплеванной кафельной урной.

— Жена убитого Али Шарифа что-нибудь говорит?

— Ничего не знает. Восточная жена. Муж — глава семьи! — Следователь несколько раз глубоко затянулся. — «Хозяин приехал…», «Хозяин поел питу…», «Хозяин вышел пройтись…», «Знакомых среди жителей Москвы не имел…»

— А что другие?

— То же. Впечатление такое, что всем им в посольстве дали команду молчать… «Ничего не знаем», «Своими планами ни с кем не делился…»

— Кто его обнаружил?

— Старший сын.

— Кого-нибудь видел?

— Кто-то уходил под арку в конце двора… Но кто, что?!.

— А что медики?

— В момент нанесения повреждений погибший был обращен лицом к нападавшему…

— Зацеп какой-то есть?

Следователь пожал плечами.

— Семья твердит о том, что он не говорил по-русски. А тут сосед дал показания: «Али позвонил какой-то человек. Говорили по-русски. Я ничего не понял…»

— Уточняли?

— Никто не разрешит! Тут сейчас все быстро сворачивается… Их разведка. Наша разведка. Высокая Политика!

— Когда был этот звонок? Сегодня?

— Так бывало не раз. Соседу я верю: русским убитый наверняка владел.

— У погибшего дипломатическая неприкосновенность?

— Нет. Привилегии и иммунитет в объеме, предусмотренном для административно-технических сотрудников.

— Кем же он работал?

— Шифровальщик…

«Убийцу не найдут… Ни той, ни другой стороне неинтересно копаться в чужом грязном белье!»

Следователь затушил сигарету — ему надо было бежать.

— Звонил тут один шутник… — Он бросил окурок в урну — не попал, с пола потянуло дымком. — Убитый будто бы держал связь со спекулянтами импортными платками и московскими уголовными группировками!

— А почему «шутник»?

— Назвался главой частной сыскной конторы! Не хочет быть обвиненным в недоносительстве…

— Совершенно точная информация!

— И за это партнеры будто бы с ним рассчитались! Представляете: шифровальщик, он же уголовник…

— Думаю, так оно и есть.

Игумнов бросил сигарету, простился. Он знал, что ему сейчас следует еще сделать.

Генерал Скубилин поднялся из-за стола, закрыл сейф. Пора было ехать. Замминистра Жернаков не тревожил уже больше часа — отошел ко сну. Телефон прозвенел негромко. «Внутренний…» В такой час позвонить могли только из гаража и снизу — с вахты. Скубилин снял трубку.

— Товарищ генерал… — Звонивший не извинился за поздний звонок. — Это Игумнов. С Павелецкого. Я тут в управлении. У меня дело. Могу зайти?

Скубилин помедлил. Звонок был дерзкий.

«Завтра любой, постовой начнет звонить! У него, видишь ли, дело! Это — как если бы я в ночное время напрямую звонил министру!»

Был самый момент одернуть, но любопытство пересилило.

— Ну что ж! Заходи, Игумнов, коль до завтра не ждется… — Он не скрыл сарказма.

Здание было пустынным. Игумнов, шагая через ступени, поднялся по лестнице. Свет в коридоре был выключен, только в приемной горел свет. Дверь была полуоткрыта. Там было тоже пусто. Вход в генеральский кабинет — похожий на шифоньер — не охранялся. Игумнов отворил первую дверцу, постучал и сразу толкнул вторую. Прямо напротив — в конце кабинета — сидел начальник управления: огромный, с гренадерскими широченными плечами, тяжелой большой головой индийского божества.

— Здравия желаю, товарищ генерал.

Скубилин молча кивнул, показал Игумнову на стул сбоку, у приставного стола; желание наказать наглеца, пока тот поднимался по лестнице, еще больше возросло. Их отношения были испорчены еще раньше — во время дела Гийо, арестованного директора вокзального ресторана.

— Слушаю тебя, капитан. Говори.

Игумнов коротко пересказал обстоятельства убийства в вагоне Москва — Бухара.

— …Перед убийством в вагон попросился парень в джинсовом костюме. Он помогал носить коробки с платками. После убийства — сразу исчез.

— Знаю не хуже тебя! Еще что?

— Это Пай-Пай. Поездной вор. К нам обратилась пожилая женщина, он совершил у нее в поезде кражу денег…

— Кража зарегистрирована?

— Нет.

— И ты говоришь об этом мне! Начальнику управления! Приказ министра знаешь, что тебе положено за это?

— Этот вор совершил также кражу у Больших Боссов… Вы о ней знаете!

— Ты о чем это?

Игумнов отбросил дипломатию:

— Мне нужны списки пассажиров!

Скубилин сразу сообразил, о чем речь.

— Списки пассажиров?

— Поезда Новосибирск — Москва. Вы лично их получили! — Игумнов не дал ему времени отказаться, иначе Скубилину пришлось бы признать, что он не только злоупотребил положением, но и солгал подчиненному. — Убийца ехал в десятом…

— Так…

Следовало признать: Скубилин — если требовали обстоятельства — умел и быстро перестраиваться. Борьба за существование в Системе научила многому.

— Объяснись, капитан…

Игумнов бросил на стол свой козырной туз.

— После убийства в вагоне Москва — Бухара во дворе своего дома зарезан иностранный дипломат… Шифровальщик посольства. Али Шариф. Иначе — Хабиби…

— И что?

— А то, что МУР или КГБ обратят внимание на то, что оба убитых связаны со спекуляцией импортными платками… Проводник вагона по приметам узнал Голубоглазого…

Скубилин был само внимание.

— С каким поездом ехал из Новосибирска Голубоглазый — известно! МУР или КГБ возьмут за хобот бригадира поезда Новосибирск — Москва, и он с ходу выложит про списки пассажиров, про то, кому он передал. Ну и остальное. Про кражу у большого начальства…

— Ничего я не знаю…

Скубилин все понял. Он поднял со стола одиноко лежащую скрепку, подержал, бросил на сукно стола.

— Какой тебе нужен вагон?

— Десятый, купейный.

Начальник управления открыл сейф. Списки находились в тонкой прозрачной папке. Скубилин вытащил нужные страницы, перенес на стол.

— Который тут?

— Восемнадцатое место…

Игумнов скользнул глазами по тетрадной — в клетку — странице. Этимология клички Пай-Пая лежала на поверхности: «Пай-кин… Па-вел… „Пай-Па…“ Хорошевское шоссе… дом… корпус… квартира…»

Подполковник Омельчук не успокоился, пока из Шанги не вернулся назад в Шарью, в линейное отделение милиции, не убедился в том, что Созинов, а значит, и документы Больших Боссов на месте. Перед поездом сидели в вокзальном ресторане, уютном, с высоким, не по нынешним временам, потолком; с выходами на три стороны — в зал для транзитных, на перрон и на площадь; за стеной дежурного по линейной милиции. Виталька, старший опер, действовал абсолютно бескорыстно, в традиции здешних мест. Как ни спешили, успел положить в кейс к Омельчуку картовников и шанежек, и даже бутылку «Российской». Проследил, чтобы по дороге заскочили в гостиницу — за плащом. Акт министерской проверки был подписан тут же, за столиком. Омельчук лишь мельком взглянул в него: «Все по форме! Перечень копеечных придирок… Мелкие — от одного до трех дней — нарушения сроков рассмотрения заявлений, задержки с уведомлениями о принятых по ним решениях… Все как везде!»

Начальник линейного отделения Пал Михалыч был опытный служака — знал, что требуется!

«Бесцветный акт! Но вот то, без чего не обходится ни одна проверка такого уровня, отсутствует — нет фактов укрытия от регистрации заявлений о преступлениях! Не обнаружены!»

Тут и дураку ясно: при желании Омельчук мог накопать их сколько угодно — достаточно было обратиться к медицине: сколько доставлено избитых, с сотрясением головного мозга, с ножевыми ранениями… А потом сопоставить с журналом возбужденных уголовных дел! Ноль целых ноль десятых!

— Все хорошо… Поздравляю!

Омельчук подписал акт, тут же забыл о нем.

— Разрешите ваше перевозочное требование, товарищ подполковник, — попросил помощник дежурного.

— Ах, да! И командировочное отметить.

— Сейчас сделаем!

Помощник вернулся уже через несколько минут.

— Ваш билет! Вот командировочное… С Пал Михалычем вместе, в одном купе. Две нижние полки… С бригадиром поезда договоримся: ночью к вам никого не подселят! Отдыхайте!

Вскоре появился и сам начальник — в светлом костюме, в шляпе. Дежурный сержант принес и поставил коричневый мягкий чемодан производства ЧССР — с двумя ремнями, распадающийся на две половинки-горбушки.

«Интересно, где он повезет документы? — Омельчук задумался. — При себе? Вряд ли! Скорее, в чемодане… Это будет посложнее!»

Встретились как друзья. Созинов заказал бутылку красного. Перед тем как разлить, обернулся к старшему оперу:

— Ты бы зашел к ребятам в дежурку, Виталий… Может, им чего нужно помочь? — Было неудобно выпивать с подчиненным публично. В Шарье обоих хорошо знали.

— Понял, Пал Михалыч… — Старший опер улыбнулся снисходительно, подмигнул проверяющему: «Я же говорил!»

Пошел к дверям.

— Хороший парень, — Омельчук посмотрел вслед.

— Все хорошие, когда бы не пили! А так — только за ними глаз да глаз!

За столом открылись интересные подробности:

— Я почему в Подмосковье еду… — заметил начальник отделения. — У меня теща в Ступине! Под Москвой. Седьмой десяток… Они — там, мы — здесь.

Омельчук сразу намотал на ус.

— А насчет перевода не думал? В Кашире, как мне известно, начальник на пенсию собирался. Это рядом со Ступином!

— Мало ли!.. Никто меня не знает на Московской дороге.

— Из Москвы ехать туда кандидатов не густо! А тут опытный готовый начальник… Хочешь, сосватаю?

— Конечно!

Игумнов терпеть не мог медленно тянуться навстречу неминуемой опасности. Ехали быстро. Улицы казались пустынными, еще не появились дворники. С Садового кольца в центре ушли на Ленинградку. Небо покрылось рябью, на манер пятнистого армейского камуфляжа. К утру рябь должна была медленно обесцветиться, становясь однотонной. Впереди показался стадион Юных пионеров. Чтобы свернуть влево, шофер сделал правый поворот — под путепровод. Ехать оставалось недолго. Игумнов знал здешние места. Тут, на Беговой, в огромном, довоенной постройки доме росла нынешняя его жена. Отсюда она ходила в школу… Рядом библиотека Бориса Горбатова, зловещая клиника… «Жизненный круг», — заметила бы жена.

Вокруг стояли такие же добротные здания.

— Смотри! — ехавший на заднем сиденье зоркий Карпец ткнул в стекло. Молоденькая стройная женщина на балконе делала махи ног в стороны у упора. Перед задержанием это было слишком сильное зрелище. Скубилин не перенес операцию на дневные часы.

«Только сразу! Сейчас! С шумом, с выстрелами. С пакетами спецсредств „Черемуха“. Со спускающейся на веревках с крыши группой захвата, сигающей на балкон… С напрягом…»

Игумнов знал, что так будет.

«Иначе это была бы полиция совершенно другой страны!»

Состав группы захвата определили быстро.

Кроме Игумнова — старшего («Скорее свернет себе шею!..»), Цуканова и Карпеца, генерал включил еще спортсменов из милицейского батальона, каратистов и снайпера. Почти одновременно начался вызов бойцов с квартир. Не дождавшись группы, Игумнов с Цукановым и Карпецом выехали первыми, Качана с ними не было — старшего опера оставили в дежурке разбираться с доставленными. Генерал тоже уехал — к себе, на Пролетарку.

Ночь заканчивалась.

С Беговой повернули на Хорошевское шоссе. Впереди снова мелькнуло золото храма на Ваганьковском кладбище — Игумнов уже побывал тут, когда наведывался вместе с Баклановым в отдел разборов ГАИ…

Тревожное предчувствие рассвета подступило внезапно, так же, как вдруг обнаружилось, что пятнистая рябь армейского камуфляжа в ночном небе редеет и обесцвечивается. Игумнов поймал в зеркале заднего вида одутловатое нездоровое лицо Цуканова — зам собирался что-то сказать.

— Я проверил Наташу Юрьеву…

На новом этапе колдун, его успех среди мифоманов фонда «В защиту интеллектуальной собственности» в чекистском клубе — все стало неважным, недостоверным; ушло на задний план.

— И как?

— По Москве и Московской области в этом возрасте всего две девицы. Я позвонил обеим. Обе никуда не ходили. На концерте не были… Возможно?

— Да. Спасибо.

Так и должно было оказаться. «Дальше фокусов они не идут! Поэтому их и нет с нами, когда речь идет о серьезном…»

Доктор оккультных наук попался с поличным оттого, что пытался обмануть полицейского. Существовал только один способ проникнуть в чужую тайну, прочесть мысли другого человека — расследование! Им пользовались все разыскники.

«Столетний путь криминалистики…» К сожалению, дорога эта заканчивалась для разыскника рискованным действом — задержанием. Оно предстояло и им уже через несколько минут.

Цуканов продолжал разговор на отвлеченную тему:

— Интересно: примет старуху Розенбаум племянник? Как думаешь? — Он положил подбородок на спинку сиденья впереди. — Она теперь без дома, без денег…

Об этом стоило поразмышлять.

— Мы не знаем, что он за человек…

Только об одном не следовало думать — о том, что каждый раз перед тем, как брать вооруженного преступника, постоянно вторгалось в сознание: «Почему нельзя было обойтись Хаосом и Тьмой, покрывавшими Бездну? Светом, Землей и Огнем, Водой и Воздухом? Зачем было создавать миллиарды живых существ — с памятью, с детскими мечтами, прочитанными книгами, с надеждами и любовью, — чтобы потом убить каждого в положенный ему срок?!»

Игумнов подтянул кобуру.

«Кто объяснит безумный этот мазохизм Природы?»

Они уже свернули с Беговой.

— Хорошевка… Ходынка, по-старому… Вон тот дом! — Карпец улыбнулся суетливой, обманной улыбкой.

Доставление голой девицы, обыск в парткоме, драка в «Цветах Галиции» уже стали прошлыми событиями его жизни — пестрой, в каждую следующую минуту полной нового и яркого.

Выкрашенная в голубой цвет семнадцатиэтажная башня впереди — с рядами балконов, в окружающем внизу безлюдье — приближалась, как многопалубный корабль.

«Оставленное командой дрейфующее в предрассветных сумерках судно…»

Шофер пошел на разворот.

— К домам не подъезжай! — остановил Игумнов. — Подойдем пешком…

Водитель притормозил.

«Скажет и сейчас: „Вас ждать?“

Шофер ни о чем не спросил.

Сзади послышался шорох шин. Их догоняла патрульная машина ГАИ.

«Бакланов!»

Пятнистая рябь на небе исчезала. Быстро светлело. На тротуаре появились первые прохожие.

— Цуканов остается тут, ждет группу… Карпец, со мной!

Пай-Пай проснулся сразу и окончательно. Как с ним это не раз бывало. Кто-то, имеющий власть, будто приказал коротко: «Вставай!»

Он поднял голову. В комнате было тихо, ветер с балкона играл шторой. Пай-Пай сунул руку под подушку. Там лежал тяжелый американский «кольт». Вор обычно не носил его при себе. Но сейчас случай был особый. Он быстро оделся, сунул револьвер в карман. Осторожно выскользнул в общий — на четыре квартиры — коридор. Впереди была еще дверь — с матовым стеклом посредине, с металлической решеткой, с замком. Дальше шла лестничная площадка с лифтами и мусоропроводом, с черной лестницей. Там было тихо. Внезапно Пай-Пай услышал тонкий короткий звонок. Его-то он и почувствовал сквозь сон. Кто-то звонил с лестничной площадки в дальнюю от Пай-Пая квартиру.

«Чтобы у меня не было слышно!»

Звонивший не знал, что в квартире, где трещал звонок, проживает глухой старик, инвалид. Осторожно, чтобы его не увидели, Пай-Пай заглянул за стекло. На площадке, прижавшись к стенам, стояли двое. Еще двое виднелись в проеме черной лестницы.

«За мной!..»

На этот счет он не обольщался. «Звонить глухому! На рассвете!» В этом была их ошибка.

Утренний визит ментов не вверг Пай-Пая в панику. Задержания, кражи, разборки и погони составляли общую цепь, именуемую жизнью вора. Вместе с застольями, женщинами, отсидками и допросами. Он вернулся в квартиру, запер дверь, осторожно прошел на балкон. Квартира находилась на восьмом этаже.

«Спускать с крыши — у них веревок не хватит, а соседей будить не будут! Закон!» Он знал все ментовские трюки.

Никого не было ни внизу, ни на соседних балконах, ни в доме напротив — старой пятиэтажной хрущобе.

«Отлично…»

Он не испугался и не опечалился. Было чувство, будто все, что сейчас происходит, случилось с ним раньше, а сейчас он лишь воспроизводит то, что было после того, как он звериным воровским чутьем понял, что за ним пришли. Рядом с его балконом находились еще два — соседских. Второй — дальний — принадлежал уже квартире следующего подъезда. Пай-Пай еще раньше наметил путь своего отступления. Он легко поднялся к перегородке, отделявшей балконы, встал на перила. Через секунду он был уже у соседей по лестничной площадке. Здесь он тоже не собирался долго маячить. Так же легко Пай-Пай преодолел еще барьер. Ночи стояли теплые, балконные двери не запирали. «В крайнем случае можно сказать: „Сломался ключ, не могу открыть дверь! Извините: опаздываю…“ Пай-Пай был спокоен. Он словно повторял маршрут, который позволил ему уйти. Оставить ментов в дураках… „Осторожно! Ничего не задеть!“ Следующее балконное пространство было густо заставлено ящиками с землей, цветами, коробками.

— Цзинь-цзинь… — тишину здания прорезал внезапный звонок. Один, другой! Менты, теперь уже не скрываясь, вовсю трезвонили в квартиры.

«Давайте, давайте…» Пай-Пай был уже у цели. «Тишина… Открытая дверь…» Сюда не звонили. Верный знак того, что на лестнице в соседнем подъезде никого не было. И тут снова звериная внезапная догадка: «Менты — здесь! В этой квартире!..»

Он выстрелил не целясь. Со звоном разлетелось стекло балконной двери. В квартире послышался шум. Выстрелить второй раз ему не пришлось. Боковым зрением он скорее ощутил, чем увидел, плавно двигавшуюся вслед за ним маленькую черную точку на крыше соседней хрущобы.

И в это же мгновение снайпер, высунувшийся из чердачного люка, прекратил скольжение прицела, нажал на спусковой крючок. Негромкий хлопок повис над соседней крышей, эхом отозвался в центре двора. Пай-Пая — молодого удачливого вора, мокрушника, вчера еще легко и не особо задумываясь отправившего на тот свет и бывшего рубщика мяса Уби, и шифровальщика Али Шарифа, на мгновение стремительно подняло над балконом и со всего маха бросило на бетонное основание. Все было кончено. Медики, дежурившие на лестнице, кинулись в квартиру. Пай-Паю было уже невозможно помочь. Игумнов был тут же, в комнате. Пуля, выпущенная Пай-Паем, прошла рядом с ним. Все шло порядком, заведенным миллионы лет назад. С необъяснимым постоянством Природа воспроизводила потомство чувствующих и мыслящих существ, чтобы через отмеренный ею же срок истребить их в боли, в страхе, в крови; развеять по ветру.

— Все! Возвращаемся…

Железнодорожной милиции тут было нечего больше делать. Последующее оставалось Территории. Работа эта была муторная, но совершенно безопасная: фотографировать, осматривать…

Начинался день. Утреннюю рябь окончательно обесцветило, растащило по небу.

— Хараб, как говорили в Афгане. Конец!

Поезд прибывал рано. Полночи ушло на разговоры. Шарьинский руководитель Павел Михайлович Созинов перед встречей с генералом — начальником управления, заметно нервничал. Где-то после Александрова ушел в туалет, водил по щекам электробритвой. Омельчуку времени хватило с остатком. В рундуке под полкой аккуратно проверил костюмный пиджак подполковника, карманы брюк: там лежали только его, Созинова, личные документы. Лезть в сложенный из двух половинок, затянутый ремнями чемодан Омельчук не решился.

«Там они! Где же еще!»

Созинов вернулся, чисто выбритый, пахнущий дезодорантом. А Москва была уже под боком! Замелькали знакомые любому — не только транспортному менту — станции, остановки электричек. Лось, Мытищи…

— Вот и приехали…

— Да-а…

Разговор не клеился. Созинов подумал было: «В Москве Омельчук от всего откажется, что наговорено накануне…»

Да нет!

— Сейчас едем в управление… Долго, я думаю, генерал нас не задержит. Даст машину. Через час будем уже шпарить по своим делам…

За окном показался перрон Ярославского вокзала — крытый, неширокий, с носильщиками, с встречающими. Созинов взглянул на часы.

— Не рано для генерала?

— Я ведь при тебе звонил! Сказал: «Заезжайте!»

По перрону шли быстро.

— Нам сюда, — Омельчук показал налево, к отделу милиции Москва-Ярославская. Он еще издалека заметил генеральский сверкающий лимузин. Рядом у машины их уже караулил помдежурного — высокий, с усиками.

— У нас тут катала! Коренастый, в ковбойке… Ваши звонили, чтоб задержать! Насчет кражи у матери артиста Розенбаума. Может, захватите, товарищ подполковник? И машину зря не гонять! При нем денег полно. Все новые сотенные…

Омельчук и слушать не стал.

— Нам в управление! Не могу! Устраивайтесь, Пал Михалыч!

Омельчук не сел с шофером, как позволил Созинов, встречая его в Шарье, пристроился рядом, на заднем сиденье. Чемодан приладил рядом с собой. Водитель плавно тронулся с места.

— Тут близко… Не бывал у нас?

— Не приходилось.

Замелькали заполненные людьми тротуары, городской транспорт. Всюду, куда ни глянь, тысячи людей. Созинов бывал в Москве часто, но знал ее плохо и, главное, не любил. «Людишки в большинстве — пакостные. Москвичи и есть — москвичи! Нигде их не любят…»

Ночью, засыпая, он внес коррективы в первоначальный свой план. «Пожалуй, ехать сразу в санаторий ни к чему! Сначала — в ЦК. Отвезти документы… А там поглядим! Те меня сами отправят. Может, даже на „Чайке“. А, может, и совсем в другой санаторий. Свой! Четвертого главного управления… Запросто! Курортная карта у меня с собой… Только сначала надо им позвонить. Со Старой площади. Снизу, из бюро пропусков…»

Он не заметил, как подъехали. Скучные пятиэтажные здания — то ли жилые, то ли административные. Грязноватые задворки столичной промышленной зоны. Водитель въехал во двор. Затормозил.

— Вот и дома!

Созинов выбрался из машины, вытащил драгоценную ношу. Мимо вахтера поднялись на второй этаж. Здание строили как жилой дом гостиничного типа: узкие коридоры, лестницы; двери с обеих сторон.

— Сюда… Я сейчас. Чуточку подожди, Пал Михалыч!

Мимо майора-помощника за столом Омельчук, коротко кивнув, не постучавшись, прошел в дверь, замаскированную под шкаф. И тотчас оттуда потянулись старшие офицеры, майоры, подполковники. Не глядя по сторонам, прошли к двери. Через минуту-другую показался Омельчук:

— Заходи, Павел Михайлович! Настроение у генерала отличное! Будет как мечтаешь… Пошли!

Созинов взялся было за чемодан, но Омельчук помотал головой:

— Неудобно! Помощник присмотрит…

Дверь была уже приоткрыта, Созинов оставил чемодан в приемной, вошел в кабинет. Генерал Скубилин — статный, моложавый, гренадерского роста и комплекции — уже поднялся навстречу.

— Здравствуйте, Павел Михайлович. Присаживайтесь…

Он нажал на кнопку переговорного устройства:

— Сделай нам чайку с сухариками… И — меня пока нет! Возьми все звонки на себя… — Скубилин пересел за журнальный столик в углу, усадил Созинова в кресло. Помощник — неопределенного возраста майор, ни рыба ни мясо, уже тащил поднос с чашками и чайником. — Значит, могли бы поработать на Московской дороге! Это отлично! Но пропишут ли? Теще сколько лет?

Созинов начал обстоятельно: состав семьи, служебный путь покойного тестя, состояние здоровья вдовы.

— Я сейчас… Позвоню к себе, товарищ генерал.

Омельчук тихо поднялся. Вышел. Стараясь не скрипеть, прикрыл за собой дверь. В приемной кипела работа. Вызванный генералом старший опер по борьбе с кражами вещей у пассажиров, привыкший работать с найденными, проверяемыми, бесхозными чемоданами, подобрал в своей связке нужный ключ. Замки щелкнули.

— Готово.

Расстегнули ремни. Как и предполагал Омельчук, чемодан распался на две половинки, перетянутые крест-накрест резинками изнутри.

— Держите двери!

Помощник и старший опер ринулись на две стороны к дверям. Телефоны заливались, как назло. Кто-то попытался открыть дверь из коридора.

— Сюда нельзя пока!

Омельчук быстро прощупал вещи.

«Майки, рубашки…»

Есть!

Плоский пакет, завернутый в номер «Литературной газеты», между шерстяными спортивными штанами с лампасами и майкой.

«СССР. Паспорт…» Не то! «Санаторная путевка», «Курортная карта…»

Омельчука пробил холодный пот. «Хорошо, что развернул! А то унес бы на свою голову! Обыск у начальника милиции…»

Проверка ничего не дала. «А вдруг!.. Виталька, тихоня! Мать твою! Неужели прикол?!»

— Есть!

В углу, под плавательной шапочкой и плавками, черный пакет — «Фотобумага».

— Боялся — засветятся!

Омельчук перевернул пакет на ладонь.

— Оно!

«Партийные билеты… Пропуска… Прикрепления, талоны в столовую…»

— «Кремлевка»! — прошептал старший опер от двери.

— Все! Закрывай! — Омельчук уже прятал конверт под пиджак.

Чемодан снова заперли, старший опер с помощником затянули ремни.

— Не так сильно! Перетянешь…

Омельчук легким от счастья шагом вошел к генералу. Скубилин и Созинов все сидели за чаем. Генерал взглянул вопросительно. Омельчук кивнул. Для верности похлопал себя по груди.

— Ну, что ж! — Скубилин круто закончил разговор. — Считайте, что договорились. Привозите рапорт, будем запрашивать личное дело…

Через минуту генерал Скубилин уже звонил заместителю министра Жернакову:

— Борис Иванович, победа! Поздравляю! Документы у меня!

Вернувшуюся с задания оперативную группу в отделе милиции никто не встречал. Было по-будничному тихо. Игумнов еще внизу услышал шум, бегом бросился к лестнице. В кабинете у Качана что-то произошло. Последние метры Игумнов преодолел прыжком. Рванул дверь. Коренастый, в клетчатой сорочке малый у стола обеими руками держался за ухо. Игумнов узнал: «Катала из поезда! Тот, что обул Пай-Пая! Вор проиграл ему деньги старухи Розенбаум!..»

— Прокурора! — заорал шулер. — Барабанную перепонку сломали!

Рядом стоял расстроенный Качан.

— Вот и прокурор! — Игумнов появился вовремя.

— Гражданин прокурор! Врача срочно!

— Что здесь?

На его глазах разыгрывался спектакль.

— Вот он! Меня…

— Каким образом?

— Слева…

— Держи!

Игумнов без размаха, коротко врезал справа.

— Полегчало?

Все происходило в классических традициях московской уголовной конторы.

— Послал меня! В моем же кабинете! Представляешь?

Качану не надо было ничего объяснять: в последнюю секунду он пожалел обидчика, смягчил удар…

«И вот результат…»

Игумнов подошел ближе.

— Как теперь?

Катала убрал руку.

— Все, начальник… Закурить найдется?

— Пока перебьешься! — Игумнов обернулся к старшему оперу. — Деньги при нем?

— Вот… — Качан достал целлофановый пакет. — Почти все новыми сотенными. Сложены по девять штук, десятой обернуто.

— Вернешь, начальник? — спросил катала.

Игумнов спросил у старшего опера:

— Розенбаум тут?

— Сейчас.

— А ты пока считай деньги… — Игумнов подвинул катале пакет. — Все тут?

— Отпускаешь меня?!

Качан быстро вернулся вместе с потерпевшей. Старуха Розенбаум снова играла под дурочку. Или под маленькую девочку. Игумнов вспомнил бабку незадолго до ее смерти, свою злость на беспомощность старухи. Казалось, бабка переживает от того, что, выкормив и воспитав сумасбродного внука, обженив, а потом разведя и снова женив, она должна была еще довести его до пенсии, похоронить, а затем уже спокойно умереть с сознанием исполненного долга. Но тут из-за болезни что-то застопорило.

— Здравствуйте… — Потерпевшая сразу заметила пачки сотенных на столе. Катала продолжал считать.

— Они?

— Кроме этих… — Розенбаум показала на стопку старых сотенных, они лежали особняком. В коридоре послышались шаги. Бакланов — в тяжелой, просоленной форме гаишника, так и не сменивший ее в течение суток — вошел в кабинет; за ним со своей обманной суетливой улыбочкой прошмыгнул младший инспектор. Позади топал брюхатый Цуканов. Игумнов показал рукой, чтобы они не мешали. Снова обернулся к Розенбаум.

— Почему вы считаете, что деньги — ваши?

— Я их складывала по десять, — объяснила старуха. — А потом видите: они все новенькие! Я их обменивала. Каждую.

Катала заерзал. Оставшиеся купюры он уже не считая просто сгреб в кучу.

— Все! — объявил он. — Все на месте. Расписаться в протоколе обыска?

— Конечно.

— А насчет суммы? Указать?

— Все как положено!

Протокол лежал вместе с деньгами. Катала вывел сумму прописью. В конце нескромно, на пол-листа, поставил подпись.

— Вот!

Игумнов положил документ в стол.

— Могу идти? — Катала поднялся. Пакет с деньгами все еще лежал на столе.

— Как я могу задержать? Но вот женщина… — Игумнов кивнул на потерпевшую. — Она утверждает, что деньги у нее украли в том поезде, где ты их выиграл…

— Это — ее проблемы! Все ко мне?

— Ты, главное, не волнуйся!

— Я и не волнуюсь! Документы у меня в порядке. Прописка, паспорт…

Игумнов обернулся к Качану.

— А ты сказал: «Паспорта нет!»

Это была чистейшая импровизация.

— Может, выронили… — Качан пожал плечами. — Какие трудности? В спецприемнике новый выпишут…

— Меня задержали с паспортом! — Катала заволновался. Перспектива оказаться в спецприемнике его не обрадовала.

— Будем искать!

— Долго?

— По закону до двух месяцев.

Катала оглядел ментов. Все молчали. С ним боролись его же — нечистыми средствами. Было ясно: с деньгами старухи по-хорошему его отсюда не выпустят.

— Ладно! Пусть будет по-вашему… — Катала сгреб со стола стопку потертых сотенных. Остальные деньги Игумнов подвинул потерпевшей.

— Забирайте… Собственник вправе истребовать ценности у недобросовестного приобретателя… Карпец! — он обернулся к младшему инспектору. — Сходи в дежурку, помоги человеку с его паспортом.

— А закурить? — спросил освобожденный.

— Держи.

— Спасибо…

Катала протопал к двери.

— Прощай, мент!

— Прощай.

Игумнов не оскорбился. Словечки, появлявшиеся вначале как презрительные, со временем нередко звучали весьма престижно.

— Теперь у вас будут из-за меня неприятности…

Женщина собрала деньги, улыбнулась давешней дурковатой улыбкой.

Прокатившаяся в течение ночи волна крутых мафиозных разборов отошла, оставив зримые следы недавнего своего пребывания. Недалеко от Московской кольцевой автодороги, вблизи гаражей, гаишники обнаружили стоявшее за забором такси ММТ 71-31. На переднем сиденье находился труп водителя. Константин Карпухин был убит выстрелом в упор в затылок. Таксист был единственным известным милиции человеком, который при желании мог свидетельствовать о последних до их гибели часах жизни Лейтенанта, Кабана, «персональщика», Уби, Хабиби, Пай-Пая…

«Только трупы! Ни подозреваемых, ни свидетелей!»

Из дежурки доставили свежую ориентировку: «Розыск документов, похищенных в поезде Новосибирск — Москва, и подозреваемого в их краже лица по минованию надобности отменить… Скубилин».

«Голубоглазый больше не разыскивается!»

Теперь даже случайно невозможно было зацепить большое начальство и то, что произошло с ним в «СВ».

Никто пока не знал о коротком сообщении, появившемся с утра в русской газете, издающейся в Нью-Йорке, в разделе оперативной информации: «…тренерский коллектив которого заметно усилился с прибытием этой ночью из Москвы на постоянное место жительства известных мастеров международного ринга — братьев Баранниковых…»

Речь шла о не менее известном профессиональном боксерском клубе.

— Все! Уезжаем! — объявил Игумнов Бакланову и другим. — Тут, помнится, неподалеку ресторан «Цветы Галиции»…

— Только не в «Цветы»! — Качан помрачнел. — Рядом полно и других забегаловок…

— Только туда! Сам видишь: нас хотят сбросить со счетов. И не только они!

Надо было все серьезно осмыслить.

— Полный вакуум осведомленности! «Пусть мафия, если ей нравится, убивает друг друга, а мы будем подбирать трупы!» Мечта генерала Скубилина!.. — Игумнов захлопнул сейф, металлическая полоска зубов, делавшая его похожим на уголовника, опасно блеснула.

— Но черт возьми! Я не нанимался в могильщики!