Перед вами первое издание на русском языке романа «Ригодон» классика французской литературы, одного из самых эксцентричных писателей XX века Л.-Ф. Селина (1894–1961). Как и все другие книги автора, они автобиографичны. По обожженной войной Европе скитаются четверо: сам Селин, его жена Лили, друг Ле Виган и кот Бебер, ставший самым знаменитым котом во французской литературе. Это главные действующие лица, все остальные – эпизодические персонажи: генералы без армий, начальники разбомбленных вокзалов, жители разрушенных немецких городов и деревень, беженцы, потерянные родителями дети, животные, огромное и скорбное шествие живых и мертвых, и все они – вместе с Селином – свидетели Апокалипсиса, где писатель, по его признанию, «и есть хроникер спектаклей Всемирного Театра Гиньолей».
Л-Ф. Селин «Север. Ригодон. Романы». Серія «Вершины. Коллекция» Фоліо Київ 2003 966-03-2121-X Cet ouvrage a ete publie dans le cadre du Programme d'Aide a la Publication «SKOVORODA» de l'Ambassade de France en Ukraine et du Ministere francais des Affaires Etrangeres. Це видання здійснено у рамках Програми сприяння видавничої справи «СКОВОРОДА» Посольства Франції в Україні та міністерства закордонних справ Франції. Переведено по изданиям: Celine L.-F. Nord. – Paris: Gallimard, 1960 Celine L.-F. Rigodon. – Paris: Gallimard, 1969

Луи-Фердинанд Селин

Ригодон

Préface de François Gibault

* * *

Благодаря невероятному терпению и скрупулезности господина Франсуа Жибо, в тексте «Ригодона», который дошел до нас, не было пропущено или изменено ни одного слова и ни одного знака. Благодарю его за это.

Люсетт Летуш

Предисловие

«Север», «Из замка в замок» и «Ригодон» представляют собой трилогию, последняя часть которой увидела свет только через семь лет после смерти Селина. Роман «Ригодон» был написан в Медоне в 1960 и 1961 годах, на желтой бумаге, от руки, и хотя буквы выведены старательно, читать текст было трудно, а порой и вовсе невозможно.

Селин, который чувствовал приближение смерти, работал над своей последней книгой день и ночь и утром 1 июля 1961 года объявил своей жене Люсете, что «Ригодон» завершен. Затем эту новость он сообщил Гастону Галлимару. И в тот же день в шесть часов вечера он умер.

Два варианта «Ригодона» свидетельствуют о напряженной работе Селина, ибо нет ни одной страницы и, может быть, даже ни одной строчки, которые бы он не переделывал. Одно слово заменяет другим, затем третьим, чтобы в конечном итоге вернуться к первому. Затем все предложение решительно переделывается полностью, сокращается, вновь переписывается. Это и есть непрерывная шлифовка каждого звена, знак непрестанной заботы Селина о стиле. Писатель не оставляет предложение в покое до тех пор, пока не убедится, что теперь-то читатель поверит, будто фраза была не написана, а выговорена… на одном дыхании, с первого раза.

Люсетт Селин попросила расшифровать текст «Ригодона» адвоката Андре Дамьена, который отличался ювелирной обработкой незнакомых текстов. Понимая важность каждой детали, он посвятил этой огромной работе свой отпуск и перерывы в судебных заседаниях. Разве не писал сам Селин о своей работе:

«…тончайшая интонация… запятая… надо остерегаться редакторов, у них такой основательный «здравый смысл»… основательный «здравый смысл» – смерть ритма!..»

Из словесного хаоса рукописи медленно выплывал текст «Ригодона», и потребовались месяцы труда, чтобы получился окончательный текст.

В романах «Север», «Из замка в замок» и «Ригодон» действие происходит в одно и то же время и в том же месте, мы встречаемся с одними и теми же персонажами: Селином, его женой Люсеттой, актером Ле Виганом, по прозвищу Ля Вига, и Бебером.

В 1932 году в зоомагазине «Ла Самаритэн» Ле Виган купил кота и назвал его Бебером. И именно этот кот станет самым знаменитым котом во всей современной французской литературе.

Пригретый Люсеттой и Луи-Фердинандом Селином, Бебер стал их спутником в путешествии по обожженной войной Европе; он был с Селином в госпитале, тюрьме, изгнании и умер в Медоне в 1952 году в возрасте двадцати лет.

Таковы главные действующие лица книги, все остальные – эпизодические персонажи: начальники разрушенных вокзалов, генералы без армии, многочисленные трупы, нянечки и потерянные родителями дети, различные животные, огромное и скорбное шествие живых и мертвых, u все они – вместе с Селином – свидетели Апокалипсиса.

«Ригодон» – это не столько роман, сколько хроника. И сам Селин характеризует себя именно так:

«Я и есть хроникер спектаклей Великого Театра Гиньолей». Зритель, оказавшийся в нужном месте в нужное время. Жертва обстоятельств или трезвый профессионал, всегда стремящийся быть на переднем крае катастроф, чтобы лучше все разглядеть, пережить и описать?

Еще в семнадцатилетнем возрасте, в 1914 году, он предсказал свою жизнь в дневнике, найденном незадолго до его смерти и опубликованном под заглавием «Записки кирасира Детуша»:

«Но больше всего я хочу прожить жизнь, полную приключений, которыми, я надеюсь, Провидение устелет мой путь…»

И далее:

«…если б мне было дано пережить великие кризисы, от которых, возможно, судьба меня оберегает, то я был бы менее несчастен, чем другие, ибо хочу познавать и знать…»

Позже, 30 декабря 1932 года, в письме к Леону Доде он писал: «Я испытываю наслаждение только тогда, когда соприкасаюсь с гротескностью смерти».

И в «Феерии для другого раза»:

«Ничто меня так не пьянит, как тяжелейшие крушения, я легко хмелею от несчастий, я не ищу их специально, но они настигают меня, как гости, имеющие привилегию входить в мой дом».

В ночь с 23 на 24 мая 1968 года, около 23 часов, вдруг вспыхнул пожар в рабочем кабинете Селина в Медоне. Затем огонь охватил остальные комнаты, пожирая мебель, сувениры и рукописи. В полночь от главного дома остался лишь обугленный остов.

Можно представить, какой бы рассказ вышел из-под пера Луи-Фердинанда Детуша об этой катастрофе в истинно «селиновском духе», какую бы фреску написала его кисть! Каков финал для «Ригодона»! Для писателя, который никогда не привязывался к вещам и чьи амбиции не простирались далее братской могилы!

В нескольких шагах от развалин одиноко стояла клетка с птицами, Тото выжил. Отныне он. хозяин этих руин, попугай-свидетель, хранитель призраков, весь в ожидании прихода китайцев в этот одряхлевший Всемирный Балаган.

Франсуа Жибо

Ригодон

Посвящается животным

Отлично вижу, что Пуле дуется на меня… Пуле Робер, приговоренный к смерти… В своих хрониках он больше обо мне не упоминает… когда-то я был и такой и этакий… не то, что сейчас… теперь едва обронит r мой адрес словечко презрительное. Знаю, откуда ветер дует, мы поссорились… в конце концов, и мне надоело ходить вокруг да около!.. будьте уверены, ваши убеждения не приведут вас к Богу!

– Еще бы!.. Конечно, не приведут! Уверен! Согласен с Нинон де Ланкло! Добрый Боженька, изобретение церковников! Я совершенно антирелигиозен!.. Это мое убеждение – раз и навсегда.

– Тоже мне, авторитет, ваша Нинон!.. И это все, Селин?

Гм, гм!

– Да! Именно так, Пуле! И более того!

– Ах! Я жду! И хочу знать!

– Все верования в «маленького Иисуса», католические, протестантские или иудейские, в один мешок! К чертовой матери! То они Его распинают на кресте, то заставляют Его глотать облатки, роли не играет! Все из одного теста! Все обман! Пустая болтовня! Жульничество!

– Ну и?

– Ну, скажу больше! Попробуйте проследить за ходом моей мысли, милый мой дуралей!

– Ну же! Ну!

– Все это – одна религия, будь то католичество, протестантство или иудаизм… приходская лавчонка «У маленького Иисуса», где все они грызутся между собой, торгуя требухой… сущие пустяки… кровавая коррида для зевак! Лишь одно дельце у них согласовано… оболванить и извести белую расу.

– Как это. Селин? Что вы имеете в виду?

– Через смешение рас, через чертов брак! Со всеми их Церковными таинствами! Аминь!

– Я не совсем понимаю вас, Селин…

– Поймите же, приговоренный к смерти! Кровь цветных является «доминирующей», желтая ли, красная или шафрановая… Кровь белых всегда «подчиненная»… всегда! Дети от прелестных смешанных союзов будут желтыми, черными, красными, но никогда – белыми, никогда больше – белыми!.. В лучшем случае – мускатный орех! С их совместного благословения!

– А христианская цивилизация!

– Творчество, Пуле! Воображение! Мошенничество! Обман!

– Ну, а все-таки: великое творение?

– Смешение рас! Разрушение двадцати веков, Пуле! И ничего более! Для этого создано! Для этого сотворено! Всякое творение уже от рождения несет в себе собственную смерть, своего собственною убийцу!

– Церковь убивает, Селин?

– И еще как! И вас также! Она только тем и занимается, ваша церковь! Благословенная задница!

– Вы слишком любите парадоксы, Селин! Китайцы антирасисты!.. И черные тоже!

– Сплошное надувательство! Как только придут сюда всего на год – всех облапошат! Дело сделано! Нет больше белых! Эта раса никогда не существовала… «легкий оттенок», вот и все! Настоящий человек – черный и желтый! Религия для белого человека – путь к скрещиванию! Их церкви! Еврейские, католические, протестантские, для белого человека – это смерть! Нет его больше! Кому верить?

– Селин, вы смешите меня…

Я никогда больше не видел Пуле… время от времени читал его статьи… легкие намеки… не более… я его задел, но лишь чуть-чуть.

* * *

Д-р-р-р-ин!.. Господин журналист звонит.

– Мэтр!.. Мэ-этр! Не будете ли вы так бесконечно добры прочитать письмо, которое мы вам адресуем?

– Месье!.. Месье! Письма!.. А, все письма я немедленно отправляю в мусорную корзину… не читая… куда ж мне от них деваться?

– Мэтр, о, дражайший мэтр! Ваше мнение! Два слова!

– Разрази меня гром, у меня нет их!

– Умоляю, мэ-этр!

– О чем же, черт побери?

– О нашей молодой литературе!

– Об этом несусветном старье? Клянусь Богом, ее не существует! Младенческий лепет!

– Напишите об этом!.. Глубоко-глубоко уважаемый мэтр!

– Хотите по-быстрому – обратитесь к Брюнетьеру! Свиснете у него! Он уже все сказал!

– О, только вы! Только вы, дражайший мэтр!

– Вы не будете больше надоедать? Не заявитесь сюда?

– Клянусь, клянусь! Мэ-этр!

– Он сказал, что вся литература будет уничтожена!

– Кем, мэтр?

– Шарлатанами!

– Напишите об этом, мэтр! Мэтр!

– Тысяча чертей, ни за что! Меня заставят написать что-либо, когда рак на горе свиснет!

– А если мы все-таки приедем к вам, чтобы подобрать лепестки ваших необычных высказываний?

– Только не моих! Брюнетьера, проказники! Брюнетьера!

– Окажите нам эту честь, мэтр! Для нашей газеты! Умоляем!

– Для какой газеты?

Как бы сделать так, чтобы они не приперлись?

– «Леспуар»! [1]

– Надежды нет, несчастные!

– О, имейте жалость! Напишите нам об этом, мэтр! Мэтр, молодежь вас не знает!

– Тем лучше для этих свиней! Пусть катятся колбаской о всем чертям, поджав хвост!

– Вы приводите в отчаяние молодежь! Мэ-этр! Вы недооцениваете Францию и се богатейшие ресурсы, Алжир, Академию, нашу грамматику!

– К чертям собачьим, говорю вам! Всех подряд! И все это! От страны, которая больше не существует, остаются только распорядители кредитов!.. Да похоронные конторы… Сотня языков, которые были посильнее нашего, забыто насмерть! Вы станете говорить на хеттском языке? На арамейском?

– Мы настоятельно просим, дорогой мэтр, мы должны встретиться с вами! Мы расшвыряем ваших слуг, передушим ваших собак и выпустим вам кишки! Вы совсем свихнулись, и ваши мозги протухли! Алло, алло! Вы слышите нас? Вы нас понимаете?

– Черт возьми, конечно! Немедленно берусь за дело! Кровожадное интервью! Я готов! Лицом к лицу с хищниками! Романский коллоквиум! Уже изрыгаю!

– О, чудесно! О, мэтр!

– Приезжайте! Приезжайте скорее, дорогие ребятки! Я обниму вас! Я вас расцелую!

– Уф! Уф!

* * *

Рослый детина и худенький заморыш… Вот и они! Я запираю собак в загоне… Чтобы эта парочка молодых людей не стала потом повсюду хвастаться, будто я бросил их на растерзание своим хищникам… Эти двое молодых людей, здоровяк и худышка, с угреватыми лицами, не очень опрятные, не чистые, дышат учащенно, лица у них упрямые, я бы сказал – непробиваемые… отнюдь не располагающие к дискуссиям… у меня нет ни малейшего желания… они захотели прийти, они здесь… что дальше?

– Вы из «Леспуар»?

– Совершенно точно, Селин! Мы себя спрашивали, да и сейчас спрашиваем, мы и наши друзья, действительно ли вы такой низкий и подлый ублюдок, как об этом везде твердят?… Вот мы и пришли спросить вас.

– А кто ваши друзья?

– Прежде всего – великий Кусто![2]

– Отменный кусок дерьма среди тех, кто писал обо мне!.. Откуда этот тип?

– Из «Je suis Partout». [3]

– Значит, служащий Леска и «Propaganda-staffel».

– Он утверждает, что вы были на содержании у немцев, он написал это черным по белому с присущей ему смелостью в нашей «Rivarol»! «Rivarol» стоит десяти «Юма»! [4] Знайте же! Вы это знаете? Что вы нам ответите, Селин?

– Прескучные девственники, так знайте же! Если бы я должен был отвечать на всякую хреновину, на газетную белиберду, на все письма, то остаток своей жизни потратил бы только на это!.. Мне нужно закончить свою хронику, у меня большие долги!.. Кусто – мелкий завистник, незадачливый депутат, созданный лишь для того, чтобы приводить в исступление зубоскалов вроде вас…

Негодяй, вот что я думаю… а эти двое, кипящие негодованием и брызгающие слюной, с равным успехом могли бы представлять и правых, и левых, и центр… из века в век… одно и то же! Такие же злобные мудаки… фанатики, заговорщики, Гизы, последователи Шамбора или Отчаянных! Черт их разберет! Этьенн Марсель или Юановичи… из другой эпохи!.. Будущее всех рассудит! Молочные железы знаменитостей и тщательно подобранные к ним ляжки – лишь это их волнует!

– Селин, мы уже говорили об этом по телефону, и мы снова спрашиваем вас, как далеко вы могли бы зайти в своем эгоизме, предательстве, подлости?

– О, дорогие друзья, я могу зайти очень далеко!

– Да, но примите во внимание, Селин, у вас остается только один шанс, последний! Мы должны вас предупредить! Определяйтесь! Иначе – правосудие свершится! Конец, конец вашим выходкам!

– Черт! А я думал, оно уже свершилось!

– О-ля-ля, конечно, нет!.. Это будет наше правосудие! Оно беспристрастно!

– В чем же дело?

– Неужели вы не читали?… Ну, конечно, вы ничего не читаете!.. За исключением, разумеется, какой-нибудь пошлятины!

– Смилуйтесь! Смилуйтесь! Я хочу знать!

– Программа новой волны! Наша «Леспуар» печатает сообщения от нашего верховного Ясновидящего! Слушайте, запоминайте, размышляйте, несчастный! «Согласно духу Истории Франция и Германия становятся братскими странами».

– Тысяча чертей, убирайтесь прочь! О, что я слышу! Проходимцы! Чтобы я вас больше не видел! Выпускаю собак!

Я готов разодрать их на части… Но эти субъекты уже исчезли! Дул ветер…

* * *

Хотя я действовал быстро, почти сразу же выставил этих, остряков за дверь, назавтра в редакциях и на верандах станут смаковать происшествие. Вы же знаете, любимое занятие всякой сволочи – пакостить ближним, о да!.. Он смеет!.. Он полил грязью нашего великого жреца, стоящего по сравнению с ним на недосягаемой высоте, вы только подумайте! Более того, он предъявляет претензии, его ограбили… бросили в тюрьму и т. д. и т. д., он инвалид войны на 75 процентов, получил медаль за военные заслуги задолго до Петэна.[5]

Проклятье! Я совсем слабо реагирую!.. Роюсь, перетасовываю бумаги… Нашел! Сверяю тексты!.. И никакого цитирования стихов!.. Скорее, пресс-конференция, я созываю журналистов… читаю! Текст Барьявеля.

«Я считаю, что двадцатый век знает сегодня только одного новатора, Фердинанда. Я бы даже сказал, только одного писателя. Надеюсь, ты не обидишься. Он выше всех нас. То, что его мучают и преследуют, это нормально. Ужасно писать такое, когда думаешь, что этот человек жив, но в то же время, именно потому, что он велик, нельзя не рассматривать его вне времени и вне обстоятельств, которые его угнетают. Я глубоко убежден, что если человек велик, тем более он пригоден для роли мишени, в которую летят стрелы со всех сторон, ранящие его. Спокойное существование – только для посредственностей, чьи лица неразличимы в толпе. Селин хотел бы вернуться в Париж или во Францию, и ты сделаешь все возможное, чтобы ему помочь, но скажи себе: где бы он ни был, его станут преследовать. Его желание обрести покой в каком-то другом месте – не более чем мечта. Он не найдет покоя нигде. Его будут преследовать до самой смерти, куда бы он ни поехал. Он это отлично знает. И ничего не может с этим поделать, как ничего не можем поделать и мы. Мы в силах только кричать при каждом удобном случае, что он самый великий, но, поступая так, лишь множим ненависть к нему ничтожеств и посредственностей, кастратов, всех тех, кто околевает от злобной зависти, как только их заставляют поднять головы, чтобы показать горные вершины. Имя им – легион».

Я не рассчитывал на большой эффект… но не вышло никакого! Наоборот!

– Его Барьявель. о-ля-ля, такой же прогнивший до мозга костей, как он сам! И его в ту же канаву!

* * *

Снова др-р-р-ин!.. Телефон… на сей раз это уж действительно чересчур! Мольер умер оттого, что его достали… Поклен!.. Поклен! Эта маленькая интермедия! Пожалуйста!.. И этот балет!.. Людовик XIV дает большой бал! Нынче вечером!.. Две тысячи кувертов! Именно сегодня вечером! Мольер умер, когда его потревожили… он должен был бы ответить: да пошел ты ко всем чертям!.. На галеры, Поклен!.. Чересчур мягкий, он умер на сцене, выхаркивая свои легкие, истекая кровью из-за собственной покладистости… Я знаю, что меня ждет, лично меня, а не Мольера, если буду изнурять себя ради Бена Ахилла…[6]

Я должен передохнуть, это уже слишком… Др-р-р-ин!.. Новый звонок! «Фигаро»! Мой постоянный клиент. Как она быстро рушится, моя передышка! Их некрология… мое лакомство! И почему это богачи могут наслаждаться жизнью в старости, да еще как!.. Невероятно!.. В своих замках, покуда их не призовет Бог. 80… 90… 100 лет! Благополучные до предела… Кавалеры орденов первой степени во всем… И Гроб Господень!.. И пышные похороны… помазанники Божий, епископ, префект, профсоюзы и сам черт в своей колеснице…

Любимая моя «Фигаро»… мое отдохновение!..

Я подвизался за определенную плату… ежедневно поставлять им пять колонок поучительного текста о покойниках… заметьте, я веду эти колонки не один год… Я ищу грязного коллаборациониста, зарытого среди… погребенных с почетом, благословленных… Сколько же трупов похоронено без святого причастия, без певчих… в вонючей земле… безымянными… таким же был и Поклен… А я, когда уже полностью истреплюсь, лягу под семейной плитой на Пер-Лашез… Папа, маман, я…

Милая «Фигаро»! Моя потеха!.. Веселье бывает не только в некрологии! Есть и другое!.. Новости из бывших колоний… Как новоиспеченные избиратели намереваются обезглавить, поджарить замешкавшихся белых… о, безо всякой задней мысли, Боже упаси, никакого расизма! Просто слопать с солью!.. Никакой свастики в Томбукту! Коричневая чума косила всех только в Германии, это всем ясно раз и навсегда!.. Адольф мертв? Посмейтесь еще раз! Со времен Бисмарка все канцлеры – великие, малые, молодые, старые, архистарые – чокнутые! Забавный недуг этой удивительной страны! Последний из них, недееспособный, отправляется в крестовый поход! Европа во власти гойских погромов! Десятки тысяч зарезанных на тротуарах! Ночью! Антирасисты!.. Я этого не увижу. Быть может, увидите вы? Ах, эта Германия, у нее всегда безумные мечты!..

Д-р-р-р-ин! Еще кто-то звонит! О чем я думаю? Разговариваю сам с собой!.. Нет, нет! Телефон! Опять! Но мне с ними не о чем говорить. Да, именно так!..

– Алло, алло! Нет, месье, наше дельце лопнуло. Мы все подчиняемся высшим силам.

– Что?

– Да, все! Позвольте мне, я вас очень прошу, окончить эту маленькую историю!

– Название, мэтр? Название?

– Для какой газеты?

– «Ля суре» [7] – коммуни-скорее-христианская!

– Браво!.. Браво!

– Скажите же название!

– «Балаган»!

– Для кино?

– Конечно!

– А звезды будут?…

– Лопатой греби!

– Назовите, назовите, мэтр!

– Чего вы добиваетесь? Звезды, светила, небеса! Дельфы творили своих богов, Рим созидал исключительно святых, а мы пошли дальше, штампуем по сотне звезд в неделю!.. Больших, маленьких, средних… Увидим!.. Дринь! Я обрываю разговор. Еще звонок. Я больше не отвечаю.

* * *

Вот и Рождество!.. Я говорю себе: пускай меня оставят в покое! Об этом мечтают совсем уж дряхлые хрычи… чтобы их оставили в покое… Да здравствует Рождество… не особенно радостное, вам больше нечего дарить и вы не ждете никаких визитов… Свобода! Да здравствует Рождество! Никого за это не нужно благодарить! Слава Рождеству!

Баста! Звонят!.. Раз, другой, третий, не по телефону… У калитки! В нижней части сада, трижды… Конечно, я могу прикинуться глухим, я не слуга… Гав! Гав! Все собаки подключились, это их ремесло… их четыре, маленькая и три большие… Они любят шум! А этот негодяй все трезвонит? Может, нищий? Привет! Будь ты неладен! У меня уже достаточно забрали, меня бессовестно ограбили, унесли все, продали на Блошином рынке, растоптали публично! Мудак, что все отдал!.. За всю жизнь! Ох, я бы хотел, чтобы мне все вернули!.. Бывают ограбленные, которые все себе возвращают, я не из их числа! Я из тех. которые вечно должны!.. Гав! Упрямец у решетки выдал уже не меньше десяти трелей, он развлекает собачек… плохи дела. Рождество!.. Да, я забыл, еще льет как из ведра! Он промокнет насквозь, этот хам… о, это его не смущает!.. Знай себе трезвонит. Но вот беда – соседи! Если и там поднимется лай… Они имеют право на покой… десять лет! Двадцать лет!.. Черт возьми! Это серьезно! Лучше мне выйти. Спущусь к калитке, прогоню нахала! Решительно и быстро!.. Ничего не вижу, право… Вот что-то смутно… Какая-то фигура в черном… в сером…

– Убирайтесь прочь! Проходимец! Живо! Подлец! Мерзавец!

И я лаю! Вместе с собаками! Гав!.. И я рычу… Р-р-р… Готовый кусать! Могу сказать, что наш ансамбль в четыре голоса слышно далеко! Р-р-р… Аж до Отейя!.. Ну и веселенькое Рождество! От Сены отражается эхо, вообразите только! Хорош рождественский ужин! Но этот хам и не собирается уходить. Он ко мне обращается, цепляется за калитку…

– Месье Селин, я хочу видеть вас!

– Месье, ночью это невозможно!.. Уходите! И не возвращайтесь никогда! Вас разорвут на части мои собаки!

Эта скотина упорствует.

– Я двадцать раз писал вам! Я рассказывал о вас в сотне статей! Дорогой автор! Вы мне никогда не отвечали! Как я только ни обзывал вас, Селин! Каналья! Продажный!.. Порнограф!.. Двойной агент! Тройной! Вы мне ни разу не ответили!

– Я никогда ничего не читаю, брат тьмы! Мне не хочется… Гав! Р-р-р!

– Но все-таки вы меня выслушаете! Я перекричу ваших собак! Я прошу у вас прощения! Умоляю о прощении! Вы меня простите? Смилуйтесь! Смилуйтесь! Рождество!

Он становится на колени… и плюх – прямехонько в лужу… Гав! Гав! Матушки мои! Вот чего я опасался: скандала! Даром что ночь – слышно!

– Я – преподобный отец Таллуар из ордена Святейшей Империи! Я прошу у вас прощения! Я специально пришел… Я вас так серьезно оскорбил! Ради Рождества, Селин!

Он бьет себя в грудь, а я слышу возню у соседей… Явный протест, рычание собак! Я не смотрю в ту сторону.

– На арену, святоша!.. Ко львам, святая задница! Гав! Р-р-р… Но он не хочет! Нет! Он артачится… поднимается с колен… и обращается ко мне!

– Тебя на арену! Тебя самого! Проклятый извращенец!.. Там твое место!

Он уходит, я желаю ему, чтобы он споткнулся и раскроил себе череп! Под этим растреклятым дождем подлый святоша заставил меня проторчать достаточно долго, и теперь я заболею! Я убежден! Не то чтобы я был неженкой, но мне известен результат… Никогда не выхожу ночью, особенно в сырость, знаю, чем рискую… Завел бы еще песенку про Рождество, не он, так кто-нибудь другой! Волхвы! Сутана без сутаны!.. Скатертью дорога!

* * *

Я прилег. Лили поднялась к себе, на второй этаж… я сообщаю эти нескромные подробности, чтобы вы лучше поняли продолжение… во всяком случае, я надеюсь! Я думаю об этом кюре, об этом наглеце!.. Я его, конечно, вышвырнул, он того заслужил сто раз! Тысячу раз! Будь он раввином, анабаптистом, пастором реформаторской церкви, православным, я бы учинил с ним точно так же: всех служителей маленького Иисуса, абсолютно всех – в один мешок!.. Их мелочные стычки, раздоры меня не обманывают, все берет начато в Библии, я понял, что белые, материал для скрещивания, превратятся в черных, желтых, потом в рабов, потом в наемников, а потом – в гору трупов… Я не сообщаю вам ничего нового. Библия – самая читаемая книга в мире… более свинская, более расистская и более садистская, чем все двадцать столетий гладиаторских боев, Византия и Петьо[8] вместе взятые!.. Об этом расизме, резне, геноциде, бойнях, победителях и побежденных, обо всем, что наши поганые балаганные представления изображают соответственно белыми и розовыми красками, готовя «кадры» для отечественных школ… Согласно Библии, Расин ты или нет, Софокл или кто другой, – все бурьян, в большей или меньшей степени – леденец на палочке, не более того… Я не пошел бы – страшно подумать! – снова становиться в строй, если бы меня не замучили долги, я жил бы вполне спокойно, у меня солидный возраст, пенсия и – определенные желания! – любовь к очень коротким прогулкам с тросточкой и в дымчатых очках… и чтобы никто меня не заметил… достаточно мы сделали… черт побери! Все уже сказано!.. Особенно у моего кудесника, Бена Ахилла, который публикует двадцать романов в день… плюс его «Revue compacte»… и его бюллетень «Votre Ferule»… ежемесячник для погонщиков травоядной скотины… Я скажу ему, что отступаюсь! Таково мое решение!..

Я укрываюсь, я жду… недолго! Меня трясет!.. Озноб! Снова приступ озноба!.. Сохраняя ясность сознания, я говорю себе: так и есть!.. Из-за этого проклятого грязного кюре я заболел!.. Я знал об этом, уже слушая его!.. И ведь не хотел выходить!.. Уверенный, что схвачу лихорадку, начну бредить!.. Вы какое-то время в бреду… вы этого даже не замечаете… Но бредить опасно, когда рядом чужие, вы можете пожалеть о собственных словах… Поскольку речь идет о болотной лихорадке, малярии, которую я волочу за собой вот уже сорок лет, со времен Камеруна,[9] вы полагаете, я не был захвачен врасплох… этой подлой выходкой святоши, выслушивая его бредни под потоками ливня, промокший до костей, на северном ветру… это выводило из себя!.. И если бы на этом все кончилось!.. Так нет же!.. Нет же! Что-то другое притаилось в углу, возле дверей… я убежден, там кто-то сидит… не стану зажигать свет, двигаться, возможно, это всего лишь следствие лихорадки!.. И другой тоже заговорил о Рождестве… Быть может, мне кажется, и лихорадка… самозванец, чужак? Все возможно!.. Этот проклятый поп явился трезвонить… снова вернулся? Я мог бы поклясться… во всяком случае, там в углу кто-то есть… но я туда не пойду… Я дрожу, покрылся испариной… кто там? Что там?… Головоломка!.. Я не теряю рассудка, заметьте… я всматриваюсь… да! Лучше! Это кто-то зеленоватый, сидит… светится, как светлячок… наберусь терпения, эти видения долго не длятся… теперь я почти вижу его… Это военный… Он что-то сказал? Пусть говорит!.. Я жду… Он молчит, не шевелится… сидит… зеленоватый…

– Ну и что?… Ну так что же?…

Я спрашиваю… я дрожу… О! Он внушает мне страх!.. Черт подери! Да это же он! Я его знаю… Я его знаю! Того, зеленоватого… светящегося… более-менее…

– Водремер!

Я зову его… он не отвечает… Он здесь, почему? На Рождество?… Как этот попище? Как он прошел через калитку?… Перелез через нее?… Даже собаки не залаяли… Странные шалости!.. Этого Водремера я знал как врача, с четырьмя нашивками… где это было? Представьте, что творится с моей памятью в состоянии лихорадки, сил нет от озноба, внимание перескакивает с пятого на десятое… Имею право не узнать его… особенно, если он мне нисколько не помогает… Я повышаю тон… заставляю себя, заметьте…

– Водремер!.. Мерцающий! Я требую от вас!.. Чего вы от меня хотите? Это вы?… Да?… Нет?… Откуда вы…

Он недвижим… не вижу его лица… однако же! Это он… Мы практиковали вместе[10]… Он главный врач… И до чертиков наглотался оскорблений, переходя из одного барака в другой… Настроение было отвратительным… все семьи жаловались на холод, на голод, на жажду, весь персонал SNCASO, расквартированный в бараках Адриана! Рабочие, управленцы, инженеры и санитары… Какой это был стыд!.. Мол, мы, врачи, – преступники, враги народа, реакционеры, что мы все это подготовили, этих штурмовиков,[11] пятую колонну, нехватку продуктов, что бедные люди помирают от голода и эпидемий… что наши так называемые медикаменты сплошь да рядом были отравой… а вот и доказательство: никто больше не может пользоваться отхожими местами (трое детей утонули), настолько их переполняли фекалии, это было настоящее коричневое наводнение, вызванное поносом, обильным мочеиспусканием, и все из-за наших так называемых лекарств… что вселенский понос заливал потопом все вокруг… что у немцев из Сен-Жан-д'Анжели была даже особая тактика, когда их танки заставляли нас отступать в наше собственное дерьмо, чтобы все там погибли, обездвижели под метровым слоем экскрементов, даже если бы они и сделали попытку вырваться…

Как они кончили свои дни? Я спрашиваю себя! То, благодаря чему мы остались в живых – Лили, я, Бебер, – связано с нашей каретой «скорой помощи»… нашей ли? Нет! Каретой в Сартрувиле, которую я привел туда… о маршруте которой никогда не говорится в анналах Эпопеи… «Ля Сен-Ля Рошель»! И с каким трудом!.. Не только мы с Лили, но еще старуха и двое грудных младенцев! Мне пришлось оставить их на главной площади Ля Рошели… вы мне скажете: выдумки! Вовсе нет!.. Доказательство: я еще помню имя малышки, самой маленькой: Стефани! Она, должно быть, уже вышла замуж и стала матерью… В тот момент ей исполнился месяц, не больше… Генерал, который распоряжался на площади, французский генерал, настаивал, чтобы мы выехали в Лондон вместе с машиной, со старухой и младенцами… конечно, это было искушение!.. Моя судьба приняла бы другой оборот, а каким героем я бы выглядел сейчас! Какие улицы носили бы мое имя! А на стелах высекли бы мой профиль!

– Генерал! Нет! Я отказываюсь! При всем моем уважении, тысячи сожалений, мой генерал! Инструкция – прежде всего! Эти младенцы и их бабушка, весьма склонная к алкоголизму, принадлежат Сартрувилю! Вместе с тачкой! Я должен все привезти в Сартрувиль!

– Отлично! Вы свободны, доктор!

Я не вернулся в лагерь Адриан, тошнотворно-зловонный. Прощай, Сен-Жан-д'Анжели!.. Я так и не узнал, закончили они свой путь под танками… или утонули в поносной жиже…

Я никогда больше не видел Водремера… Однако, ведь это был он, молчал… и светился!.. Я должен в конце концов расшевелить его!.. Заставить откликнуться!.. Нет!.. Не могу… Чего-то я не могу вспомнить!.. Я сказал вам, что с радостью выехал бы в Лондон… Вы ответите: а он утверждает это просто вынужденно, чтобы прослыть участником Сопротивления… да нет же! Нет! У меня есть и не вчерашние причины быть англофилом, и еще более весомые, чем у тех, кто там был! Я думаю об этом генерале, который мне предлагал… Я думаю о призраке Водремера, который там сидит, светится… наконец, о природе этого фантома… и я знаю, что умираю… умру, о, неважно где!.. здесь, как только призрак Водремера растает… Он гаснет, потому что собаки заливаются… гае!.. Точно, это собаки, не сон!.. Я истекаю потом, дрожу все сильнее, но это конец припадка… Вот уже тридцать лет я переживаю подобные приступы и знаю, как они завершаются… а также, как они начинаются… Этим приступом я обязан ослиному упрямству святоши, который продержат меня У калитки… не следовало его слушать… гае! гае!.. А теперь кто там?… Лили и собаки… Она зажигает свет… все лампы… ей страшно…

– Ты разговаривал с кем-то?

– Это был Водремер…

Она не спорит… она думает, что я все еще брежу…

– Скажи, ты выходила к калитке?

Это спрашиваю я.

– Да, кто-то пришел к тебе… Какой-то полковник…

– Какой полковник?

– Камбремусс!

– Что он хочет от меня?

– Ты, может быть, его примешь?

Я очень устал…

Пускай войдет! Только быстро! И убирается! Я все еще дрожу!

Он входит, Камбремусс собственной персоной, не последний человек, красномордый, полнокровный, я знаю, какое у него давление… ему на это плевать!.. Он слишком воодушевлен идеей возрождения национальной кухни и национальным возрождением, чтобы тратить свое время на всякие пустяки, режимы и пипетки… Для него существуют изысканная еда и Франция, жемчужина мировой короны! Единственная среди всех наций, мое разочарование и мой восторг…

Ожидая, пока его пригласят, Камбремусс слышал все, что я говорил. Тем лучше!.. Быстрее все закончится!

– Селин, мы начинаем новое движение за национальное возрождение! Мы рассчитываем на вас!

– Вы ошибаетесь!.. Я вовсе не хочу ничего возрождать!.. Европа умерла в Сталинграде… Дьявол украл ее душу!.. Пусть он ее и хранит!.. Зачумленная шлюха!

– Селин, вы пораженец! Все тот же! Вы ведь можете нам помочь!

– Еще чего, бордель ангелов, нет! Пусть китайцы придут в Брест как можно скорее!.. Мои самые пламенные пожелания! Члены КП и в желтой армии, и в морской Префектуре! Все проблемы будут разрешены!.. Эти люди, которые никогда не наедались, набьют себе брюхо блинами!.. Вы никому не нужны, Камбремусс!

– Как вы смешны, Селин!.. Сами того не желая! Я отдаю приказ…

– Тото, посвисти полковнику! Чтобы он понял!..

Тото свистит, мой попугай… педантичный, послушный, у него только одна мелодия!.. «Половецкие пляски» Бородина…

– Полковник, все будущее в этом… слушайте Тото, постигайте! Лили, уведи их! Хочу сказать – в другую комнату, чтобы они дали мне возможность подумать о «Хронике»… у меня-то как раз – серьезная работа!.. До того как придут китайцы, может, пять, шесть месяцев… год… и пусть они твердят свои «Половецкие пляски»!.. Оба! Не хочу их слышать… Камбремусс, Тото…

– Ну, а все-таки! Наша программа!.. Два слова!..

Снова он!.. Обращается ко мне!

– Нет, полковник! Нет! Все сказано!.. Похоронная контора! Великий Распорядитель повсюду! Он ко всему приложил свои глаза и уши! Слушайте Тото! Молчите… Учитесь!

И я погружаюсь в работу…

* * *

Вы не станете спрашивать, о чем думают те или иные люди здесь или там… если они бедны, им на все это наплевать!.. Вельзевул, китайцы, русские!.. Алжирцы?… Почему бы и нет?… Богатые просят только одного… чтобы все осталось как есть!.. Коммунисты?… Наделенные доверием! Они его не стоят!.. Плутократы, продвинутые… В революцию, в синей униформе… все руководители крупнейших банков прошли школу в Москве, не забывайте об этом, вместе с гигантами живописи, королями песни, принцами цинка и хлопка…

Отсталость по сути своей!.. Оцените! Жалкие борцы!.. Красные пояса, и 1900-й… марионетки, извращения Истории! Карманьола, джаз, абстрактные баррикады… я, ведущий оттуда свое начало, тот, который знает об этом, вы думаете, что я чересчур лез из кожи вон! Пускай возникают афро-азиаты, сажают на цепь Ахилла, распродают остатки Французской Республики, пускай! Живей, старик!.. Я вас опять встречаю!.. Там, где мы уже были!

* * *

Я снова нашел вас в Цорнхофе… и больше вас не потеряю… но еще один интервьюер!.. Так и есть!.. и он приходит от Марселя… и моего коллеги Жандрона… два слова, ну вот!.. Только два слова!.. Никаких представлений… так! с моей стороны не будет!.. Я ору со своей кровати, чтобы он не затруднял себя…

– Незнакомец, знайте же, кто я! В эпоху мегаломаниакальную!.. Я самый великий писатель в мире! Вы согласны?

Он рычит в ответ:

– Совершенно согласен, мэтр! Нет более великого, чем вы!

Мне приходится настаивать…

– Рядом со мной нет никого, равного мне! Одни только шарлатаны и халтурщики… уродливые графоманы, гнойные тараканы!

– О, как вы правы, мэтр! Всех на костер, а пепел развеять по ветру!

Отлично!.. Отлично!.. Но кто же он, этот скромник!.. Пусть покажется!

– О, нет! Нет! Мэтр! Ваша работа!.. У вас осталось так мало времени!

Какой осведомленный тип!.. Лучше его не видеть…

– Вы придете позже! Через два месяца!.. Через восемь дней!

– Конечно… Конечно!..

* * *

Да… С этого все и начинается!..

– Мы слишком стары!.. Наши истории никому уже не интересны!

– Да!.. Нет, Марсель!.. Некоторым еще интересно!

– Кому?

– Фольклористам!

– Ты думаешь?

– Десять писем ежедневно!

– Ты их читаешь?

– Нет!.. Но телефон!

– Как часто?

– Два раза в неделю… Видишь ли, Марсель, ты не слишком-то сообразителен, особенно после болезни, это из-за инвазии!.. Следи за ходом моей мысли!.. Попытайся! Я не буду повторять… Когда я был ребенком, совсем маленьким, мы часто выезжали в Аблон, и зимой, и летом… Там я кое-что узнал, могу сказать, что узнал все маленькие тайны большой реки, ее берегов и песчаных карьеров… Там я обучился, ведь я ничего не боялся, подлинным тонкостям владения кормовым веслом… Я научился плыть против течения, прыгая на огромной приливной волне… Настоящий артист, поверь! Волосы дыбом: поток тебя уносит в ялике, кажется – все, конец!.. Я был феноменальным гребцом в паводок! Я научился виться угрем между вереницей транспортов, буксирами, ощетинившимися усами тросов и смертельно опасными рулями, гораздо раньше, чем овладел четырьмя правилами арифметики, даже сложения еще не знал… Так что, Марсель, запомни это и восхищайся феноменом человека «против течения»! Я тот; кто говорит с тобой, но уже почти не двигается, у меня нет больше ни желания, ни силы выпендриваться, я еще ребенком выступал в роли чемпиона по выживанию, непотопляемый!.. Все это так скучно, просто невыносимо для тебя!.. Разлив ни о чем тебе не говорит, ты тогда еще не родился!.. Все было затоплено, а Сена так яростно бушевала, что рушились плотины и берега, и липы, и причалы скрывались под водой, и широкие долины, и виллы со всей обстановкой… национальное бедствие!.. И даже годы спустя все было погребено под жидкой грязью, и римский дворик… Марсель, ты не можешь даже представить…

– Ты это рассказываешь… хорошо…

– Да, и я это доказываю! Не сомневайся! Но больше не было подобных разливов рек! С 1910 года, говорю тебе, разливы – только жалкое подобие прежних!.. И течения почти нет…

– К чему ты клонишь, Фердинанд? Короче! Я должен позавтракать, уже полдень, и у меня полно людей…

– Экая ты дубина!.. Знай же, что потоки, которые крушат все, препятствуют навигации, выворачивают опоры мостов, смывают города с лица земли, разрывают буксиры и транспортные караваны, но уважают узенькую кромку земли!.. Вот так и бури общественного мнения! Ты находишься внутри них и предолеваешь их, при этом распыляясь на атомы…

Он не дает мне закончить…

– Ты это уже говорил! Пять минут первого, у меня люди!..

– Но это еще не все!.. Черт побери, надо учиться, мурло ты эдакое! Узенькая кромка противостоит течению, вот где настоящее мастерство лоцмана, что правит рулем и удерживает на плаву свой челнок! Очень тонко, ты слышишь! Вот работа, о которой ты не имеешь представления, волосатый остолоп! соскучившийся по жратве!

– Я тебя понимаю!.. И я тебя покидаю…

– Одну секунду! В дополнение ко всему! Манускрипты Мертвого моря?… Ты слышал об этом?

– Говори быстрее!.. Что это такое?

– Исчезнувшая цивилизация!

– Ну и?…

– И эта тоже исчезнет!

– Сколько же фокусов ты знаешь!

– Мне это стоило слишком дорого! Теперь я более осмотрителен! Я предсказывал на ближайший год, будь оно все проклято, теперь я предсказываю только на трехтысячный год!

– Ox!

– Все, что произойдет! Я предвижу содержание учебных программ! Год 3000… Все, что будет изучаться в лицеях и общественных школах по истории и географии!

– Ты предсказываешь! Нострадамус!

– Нострадамус!.. Ты это сказал! Но он был туманным, расплывчатым, аллегоричным, я же, ты увидишь, буду ясным, честным и без всяких фокусов…

– Ну так говори скорее!

Он взглянул на часы. Как он меня раздражает!

– Ты боишься, что тебе не хватит редиски?… Анчоусов? Не достанется миски? Признайся, чудовище!

– Нет! Но ты меня задерживаешь по пустякам!..

– Ах! По пустякам!.. Я тебя балую, ты меня оскорбляешь!

– Давай!

– «Белые люди придумали атомную бомбу, немного спустя они исчезли». Хочешь, чтобы я тебе рассказал как?

Он пожимает плечами… Приспускает веки, полуопускает, как крокодил.

– Это будет долго?

– Нет! Увидишь, не более двух страничек!.. Можешь послушать, бледный тупица!.. Несколько тезисов: они погибали в войнах, а также от алкоголизма, в автомобильных катастрофах и от переедания… Другие авторы придерживаются мнения, что они стали жертвой религиозного фанатизма, политического, семейного, спортивного, светского… все их церкви, католическая, иудейская, реформаторская, франкмасонская… прежде всего, превыше всего – Рим или улица Каде! – то же самое кредо: скрещивайтесь! Кредо абсолютное! Понимаешь, невежда?

– Да… но не очень!..

– Слушай финал! Кровь белых не сопротивляется скрещиванию!.. Они превращаются в черных, желтых!.. И это – конец! Рожденный с примесью чужой крови, белый обречен на исчезновение! Доминирующая кровь! Азенкур, Верден, Сталинград, линия Мажино, Алжир – просто пушечное мясо! Мясо белых! А теперь ты можешь идти завтракать!

– Ты меня разнес в пух и прах, доволен?

– Тебе очень хочется, чтобы меня повесили!

– Нет, никогда!

– Ну, пусть меня расстреляют! А как же!.. Вали, Тартюф!

Хи-хи!.. Он как-то криво улыбается! В итоге мы поссорились… размолвка наша длилась пятнадцать дней… Он снова пришел, и мы снова беседовали, но о других вещах, в определенном возрасте сердиться – уже больше ничего не означает… надо просто принять привычный ход вещей. и все: убийцы… убиенные… суть одно и то же! Тсс! Тише! Машина… час, минута… пусть он приходит, подлец!.. Скрещенный… назад хода нет!..

* * *

Я мог бы вас позабавить наконец, представить с помощью собственного «Нострадамуса» желтую армию в Бресте, черную армию – на вокзале Монпарнас, капитуляцию Сен-Дени, но поскольку мне стукнет семьдесят, когда появится мой опус, факты эти давно уже будут пережевываться всеми вашими газетами, сфотографированы во всех ракурсах для тысячи и одного журнала… «мы больше никого не развлекаем»… Марсель меня предупредил… будем скромны!.. Кстати, вы найдете еще в Нью-Йорке, в окрестностях Беттери-плейс, в маленьких боковых улочках старых дев моего возраста, а в пятистах метрах от Тайм-сквер, в миниатюрных квартирках, одиноких холостячек, которые тщательно полируют свою мебель, покрывают вышитыми салфеточками кресла, обвешиваются ковриками, обшивают позументом скамеечки для молитв, разрисуют вам и раздекорируют такие забавные кашпо, вазы для маскировки цветочных горшков, и они обойдутся вам дешевле, чем на улице Де Прованс… Эти мадемуазели, которые отапливают свои жилища дровами, имеют постоянных лавочников, живут так же, как и я здесь, в Медоне, безразличные к моде, тихо стареющие… но вовсе не торопящиеся исчезнуть! А сколько же вокруг молодых старых барышень… так же увлеченных вышивкой, готовых взяться за полотно, за шерсть… Марлен, Морис, Даш или Чаплин, вы же понимаете, это тот же шелк-сырец для старых дев! Какой-то президент? Или иной? Пятое-десятое! И стратосфера, и обыкновенные вещи, и Пятая-авеню! Они видят небоскребы, но не их крыши, понятно, там обитает множество людей, но, кажется… эти барышни заняты серьезным делом, им некогда тратить время, чтобы пялиться в небо! Вышивание одной подушки занимает год… и у меня ничуть не более полезное амплуа – всеядного туриста, остолбенелого! Истово занимающегося своей работой… оплаченной Ахиллом? Смехотворной, ничтожной, хромающей на все четыре ноги! Какое это имеет значение! Красивая вышивка, хитроумные орнаменты – это стиль, и я в нем живу!.. Редкие любители, скажете вы, и столь ожесточенные! Тем лучше! Какого черта, эти-то уж останутся мне верны! Завистливы? До безумия!.. Они еще долго будут говорить обо мне, о моих ужасных книгах, что, мол, французы скоро вымрут… Переведенный на язык мали, я все равно останусь неизвестным этому маленькому азиатскому острову! Тамошние люди, в далеком прошлом белые… светлые, коричневые, черные, невероятные!.. Насмешка Истории!.. Мой язык, мои тексты, расшифрованные вместе с другими мертвыми языками, я получу свой мизерный шанс… наконец-то!

В ожидании этого я заставляю вас томиться и чахнуть, я покинул вас в Цорнхофе, Харрас и Reichsbevoll Goring только что расстались с нами… я бросаю на произвол судьбы вас и свои комиксы!.. Скорей, скорей, мои часики, я должен встретиться с ними!.. Но не здесь, дамы и господа!.. Еще, по крайней мере, две тысячи страниц!.. Ахиллу хотелось бы, чтобы я откинул копыта! Единственный наследник, всего! Gratis pro Deo! Рожденный только для этого, так сказать! Ах, пройдоха! Пускай становится в очередь и следует за гидом! Вы кое-что увидите… этот волшебный фонарь, я говорю – волшебный! Из той эпохи, как будто вы сами там побывали.

* * *

Нам рассказал об этом Бергсон! Вы заполняете большой деревянный ящик мельчайшими металлическими опилками и наносите удар кулаком, сильный удар… что же вы обнаруживаете? Воронку… точно по форме вашего кулака!.. Чтобы понять, что произошло, постичь этот феномен, есть два рациональных подхода, два объяснения… Есть рассудок изумленного муравья, который вопрошает себя, каким это чудом другое насекомое, такой же муравей, как он сам, смогло удержать столько опилок, крошку за крошкой, в подобном равновесии, в форме воронки… и есть другой разум, гениальный, ваш, мой, есть объяснение, что простой удар кулака оказался достаточным… мне же, хроникеру, надлежит сделать выбор между позицией муравья, это могло бы вас позабавить… войти и выйти из опилок… и объяснением удара кулаком, чем тоже мог бы вас развлечь, но уже гораздо меньше… китайцы в Бресте… все конфессии в одном мешке… истребительные команды… иудейская, римская, реформаторская, tutti frutti! [12] «Лига скрещивания»! Ради того короткого отрезка времени, что мне остается, лучше вас чересчур не раздражать… а обращаться с вами, как с ковыляющими пьянчугами… Византия десять веков умудрялась ловко надувать мир… мир не видел ничего, кроме заговоров, двухконных и трехконных упряжек колесниц и пехоты, а затем турки… а потом занавес… случится ли еще здесь нечто подобное? Возможно! Вам хотелось бы, чтоб стало лучше… Я и есть хроникер спектаклей Великого Театра Гиньолей, могу поставить великолепный, очень честный спектакль про то, как все это было, как горели мощные бастионы… про судороги и гримасы Истории… от которых не многие спаслись!

– Вот те на! Византия! Тысяча лет! Сам ты византиец! У Византии не было тех средств уничтожения, которые, слава Богу, есть у нас!.. Прогресс, месье! Атомный! Тысяча лет! Ваша тысяча лет – одна минута!.. Четверть оборота циклотрона! Наука, месье! Хорош у вас был бы вид с вашей Византией!.. Примат запоздалого и замедленного развития! Минута, месье, не более минуты! Ваш декаданс!

– Архаично!.. Первобытно!

Другой хулитель… не говорю вам, кто именно и откуда… я ничего не отвечаю… я их знаю…

* * *

– Ну, Селин!.. Ваши читатели имеют право рассчитывать, что вы перестанете корчить из себя шута горохового… Ваши истории про китайцев в Бресте могут позабавить лишь на миг… не более! И все ваши церкви, антибелые, занятые скрещиванием… гм! гм! воистину сомнительные и грубые шутки!.. Ваша аудитория хочет чего-то иного!.. Вы не знаете об этом? Операции на открытом черепе, «вивисекция раненых» в цвете, роды с акушерскими щипцами, производство «гениев» на хромопластических фабриках в Кордильерах, на высоте четырех тысяч метров…

– Черт возьми! Я – «бледнолицый», месье! И упрям, как мне и положено!

– «Краснокожие» благополучно вымерли!

– Алкоголь им здорово помог, я же пью только воду… Краснокожие получили «резервации» и привилегии… их завоеватели их же и защищали… А вот мой завоеватель «бледнолицых» думает только об одном, как бы меня унизить еще больше! Как бы обокрасть, затоптать до смерти… сбросить в вонючую сточную канаву, какой-нибудь тип «великого саморазрушения» докопается, обнаружит меня… Фрежюс[13] – ничто в сравнении с тем, что прольется на меня, потоки серной кислоты! Закон Билла Буффало,[14] замешанный на западных дрожжах, крепких, ядреных!.. Очень расистский, конечно, однако лояльный… У сиу[15] был шанс!.. Галопом! Плюх!.. И вот мы уже там, в сточной канаве, кранты! Нам никогда не пробраться в Шатле[16]… обреченные быть вычеркнутыми навсегда, жалкие создания… копошащаяся гнойная масса, предназначенная на удобрение…

С какой болью я туда погружаюсь!.. Но я пообещал, надо! Возраст? Завтра, если рассуждать здраво, ты станешь еще более мерзким старым хрычом!

* * *

А вот и мы!.. Почтение читателю!.. Поклон!.. Мы находимся в некоем местечке… Харрас только что уехал… Действовать сейчас или никогда!.. У нас есть главное – подписанное разрешение, со штампом Reichsbevoll… и все та же мысль о Дании… и переезд в прибрежный Норд-порт… есть же там какое-то сообщение, они говорили, это возможно… увидим!.. Действовать надо очень быстро… Наше разрешение через два… три дня не будет стоить гроша ломаного…

– Что ты скажешь об этом, Ля Вига?

Он предоставляет мне решать… вот он, Ля Вига, останется здесь… с Бебером… а мы отправимся в Вариемюнде, в разведку… он будет нас ждать, не более двух-трех дней… если и вправду поезда еще ходят?… Есть ли возможность сесть на корабль?… И тайком? Я не рублю с плеча, Ля Вига тем более… мы такие, какие есть, подпольщики… наконец узнаем, как там, в Дании, люди не хуже, чем по эту сторону?… Возможно!..

– Ты позаботишься о шмотках и о доме… не будешь отлучаться слишком далеко! И никаких фантазий!

– Ты можешь на меня положиться!.. Я немного знаком с домиком!

– Прогуляйся на ближайшую ферму!

– О, туда не пойду! Куда угодно, только не туда!

Невозможно его вразумить… оставляю его в покое…

– До свидания, Ля Вига!.. До скорого, Бебер!

Дорога на Моорсбург знакома… «пропуск» есть… а все-таки… никого не встречаем… они должны питать недоверие… я прихрамываю… но двигаюсь довольно быстро… умею пользоваться своими тростями, нельзя терять времени… скорее на вокзал! Там мы видим… страшную давку у дверей… битком набитый зал… военные, гражданские, крестьяне, рабочие, все, как в метро… и смешение языков… поезда не было шесть дней… «Берлин – Росток»… остается только ждать… Думаю, что мы уже свыклись… уже на месте, стоим… потом удается присесть снаружи, на железную скамью, напротив… закоченевшего типа, который, кажется, собирается подойти… Действительно, подходит!.. Ля Вига!.. Да, это он! Не остался в Цорнхофе!.. Присоединяется к нам, не удержался… Он прибыл с «прицепом» – велосипедом с тележкой.

– Явился! А что приволок?

– Вещи!

Просматриваю… пакет с сорочками, грязными… и кульки для свеклы, пустые…

– Стоило трудиться! А Бебер?…

Он положил его в мешок, за спиной… Бебер мяукает… его ласкают…

– Есть что-нибудь пожрать?

Он мне показывает… под его курткой полно бутербродов!

– Ты их спер?

– Конечно!.. У Кретцеров, их там было до черта!

– А тележку?

– Тоже у них! Там всего навалом!

Я вижу, что он выкручивается.

– Понимаешь, они не постеснялись забить свой дом награбленным!.. Есть чем поживиться… Скажи на милость, четыре велосипеда!.. Представляешь?… А сколько в шкафах напихано, не сосчитать! Вот это класс!..

Вижу, он далек от иллюзий… он реалист… и он горд…

– Ты останешься на вокзале?

– А ты хотел бы, чтобы меня там убили?

– Ты думаешь?

– Наверняка!

– Будешь нас ждать в одиночку?

– Тут есть общество, я буду не сам! Полно народу!.. Никто меня не заметит!.. Такое лишь на вокзалах бывает!.. Все в ожидании… Я буду вас ждать!.. Вместе с Бебером!

– Как хочешь!.. Мы недолго!..

– Если вы задержитесь надолго, то уже не найдете нас! И мы не вернемся в Цорнхоф!.. Будьте уверены!.. Никогда!

С этим ясно… минутное размышление…

– У меня есть Бебер! К счастью! Ради меня вы не вернетесь никогда!.. Слушай!.. Слушай!..

Он что-то слышит… и вправду! Тсс!.. Тсс!.. Поезд… Тяжело пыхтит… еще далеко и весь окутан дымом… Тсс!.. Это должен быть Берлин – Росток… На восемь дней позже расписания… но как же с билетами? Спрашиваю вокруг… билетов нет, касса не работает, садятся просто так… заплатят позже, так они говорят… но как же туда забраться? Сейчас она вползет сюда, эта изогнутая гусеница… деревянная… пять… шесть вагонов… и все ощетинились, вы сказали бы тем, что высовываются из окон… гусеницы тоже так ощетиниваются… вы видите все, что высовывается наружу… сотню рук, сотню ног… а еще головы!.. И винтовки!.. Мне приходит на ум переполненное метро, когда вагоны просто трещат, битком набитые, палец просунуть некуда, но уж эта гусеница нашпигована так плотно, так ощетинилась руками, ногами и головами, что вас разбирает смех… от всего, что торчит из окошек… Поезд приближается… пых! пых! Но это еще не все, сразу за локомотивом следует платформа с пушкой и артиллеристами…

– Ля Вига, я тебя заклинаю! Дождись нас! У тебя Бебер!

Пых! Пых! Поезд у перрона… он скоро тронется… я говорю, что он переполнен… не только руками и ногами… и головами, я же сказал… еще одна… потом другая… они будто спят… у одного глаза широко раскрыты, пристально вглядываются… Этот поезд могли изрешетить, думаю я, с воздуха… Там, внутри, тоже не сладко, но как пролезть? Не только головы, сапоги… и конечно же, солдаты… гражданские лица… не найдешь и закуточка… Быть может, попробовать залезть на тендер, я видел, что он свободен… ведем переговоры… там двое фрицев, механики… я предъявляю наш пропуск в Росток… но им нужно загрузить весь тендер, шесть тонн кокса… они показывают нам еще одну платформу в самом хвосте поезда, которую только что подцепили… с противовоздушной установкой, кажется… быть может, там согласятся взять нас?… Мы бросаемся туда!.. На платформе их пятеро, пять артиллеристов люфтваффе, а сотни женщин, детей и военных цепляются за борта и колеса… на приступ! У всех документы, они потрясают ими… и еще соски, дети… среди атакующих есть и такие, что пропустили уже четыре поезда, провели на перроне месяц, десять раз ломали себе пальцы… но никому еще не удалось открыть вагон, битком набитый ранеными, пассажирами и трупами, невозможно их разъединить, слишком они слиплись, утрамбовались… а на платформе пятеро артиллеристов обороняются… ручками миноискателей… хрясь!.. Хлоп!.. по рукам, которые тянутся… Бах! Как они рычат! Вояки заняли хорошую позицию для защиты!.. С высоты! Хрясь! Нападающие могут сколько угодно умолять!.. Bitte!.. Bitte! Luftwaffe hier! Противовоздушная оборона, ко мне!.. Нарукавная повязка Красного Креста… Гражданская оборона Безона[17]… я им кричу, я им демонстрирую повязку, документы, печать… Reichsbevoll… эти скоты не умеют читать!.. Нет! Один умеет! Da!.. Da!.. Я настаиваю… чтобы он уразумел… Я ему подсовываю под нос орла… Он видит… это не обычное разрешение… он что-то говорит…

– Все трое?… Alle drei?

Это тот, кто командует на платформе…

– Nein!.. Nun uns zwei! Нас только двое!

Я указываю ему на Лили и на себя… Он еще пялится… на орла, на печать, на свастику…

– Gut!

Только бы взобраться!.. Он принимает нас, но с другой стороны, с другого перрона… там уже трое незнакомцев, с противоположного борта, которые тоже должны быть «особыми»… о, держись с достоинством!.. Взлетаем одним прыжком, все пятеро!.. А теперь – будь что будет!.. Мы почти спасены!.. И это благодаря моей инициативе!.. И повязке! И печати!.. Тот, кто читал эту бумажонку, должно быть, унтер-офицер? Так мне кажется… не вижу его нашивок… весь перепачканный, как и другие, смазкой и копотью… до предела! Дым так и валит на них сверху!.. Они готовы нас принять… Мы навалились… другие… bitte! bitte! Нескончаемая свалка! Они не влезут никогда! Никогда!.. У вагонов творится такой же кошмар, они должны протиснуться в двери или в разбитые окна или быть раздавленными задними… видны только голые ноги из окон, с них наверняка стянули обувь на какой-то станции… а может, это трупы? Они обычно колышутся… гусеница состоит из шести деревянных вагонов, плюс платформы, нулевой класс, понятно… они должны бы валяться где-нибудь на свалке… но их поставили на колеса… я спрашиваю у соседей, откуда они?… Прямиком из Берлина!.. Вместе с ранеными после недавних бомбардировок… эвакуируются!.. Эвакуируются!.. Конечно же, многие помирают в дороге, их оставляют на каждой станции… с превеликим трудом извлекают из вагонов… подтверждение того, почему поезд представляет собой поистине странное зрелище, весь ощетинился голыми пятками, черепами и руками трупов… а еще винтовками, прислоненными к окнам… и все это движется на Росток!.. Там у них, по-видимому, полно раненых… особенно много пациентов для хирургов… этот поезд уже набит до отказа, он не остановится больше нигде… прямиком на Росток!.. Они знают свое дело!.. Тамошнему госпиталю я не очень-то доверяю… это способ освободиться… отослать гнить подальше… вполне в немецком духе… ни санитаров, ни врачей… я там был, со своей повязкой, быть может, я мог бы чем-нибудь помочь?… Ach, kein sum! Ax! He стоит труда. Этот унтер наверняка знает, что не стоит труда… артиллеристы сломали по меньшей мере сотню рук… А ну-ка! Смелее! Ну-ка! И все время кто-то цепляется!.. На каждой станции… в минном заграждении!.. Один вагон был взят и четвертован! Выпотрошен!.. Полный живых, которые выбирались оттуда… которые лежали под другими, под кучей трупов… унтер объясняет, что в этой гусенице полно липовых мертвых, безбилетников и безбилетниц, которые используют шанс… покинуть Берлин!.. Которые намереваются попасть в Росток!.. Стараются попасть в Росток!.. Я не понимаю, почему мы не трогаемся? Коксом уже загрузились, черт подери! Весь тендер завален!.. И водой запаслись! Нет больше ни начальника вокзала, ни железнодорожников… машинист сам все решает… что же произошло?… Русские?… Унтер не знает… он знает, что телеграф больше не работает, телефон тоже, что поворотный круг не действует… город кажется безлюдным… Русские? Никто их не видел… Тогда что? Тогда в Росток, напрямик, без остановки!.. Потому что все вагоны переполнены, наверняка, немыслимо никого больше взять, лучше пропустить семь… восемь станций… проглотить, образно говоря, двадцать станций сразу!.. Прибыв на место, увидим тех, которые смогут выйти… а остальные… там видно будет, что можно сделать… у них там должны быть, как будто, санитары и носильщики… двигаясь с малой скоростью, оперируя вручную поворотными кругами и знаками, потеряем часов пять… быстрее на коксе нельзя… чуть-чуть просыпалось снега, однако на дворе ноябрь,[18] снежная пыль… это странная зима… холодно, но всего-то минус пять… кажется, что она нагрянет в один момент… вон машинист подает нам сигнал… весь кокс у него!.. Мы тоже готовы!.. Никому не удалось вскарабкаться, за исключением тех троих, что устроились раньше нас… Подумать только, вторая платформа, что следует сразу за тендером, намного меньше задымлена, чем наша… больше всего копоти приходится на хвост поезда… но о перемене места вопрос не стоит! Отторгнутые от платформы все еще скулят, стонут, умоляют… для них еще ничего не закончилось!.. Они ждут следующего поезда… Пых! Пых!.. Поехали!

– До свиданья, Ля Вига! Не уходи отсюда! Если там можно проехать, мы сразу же за тобой вернемся!

Он плачет, видя, что мы уходим, он не верит… мы тоже плачем… но я говорю искренне, рассудительно, я вовсе его не обманываю!.. Будем пытаться, искать возможность не упустить… свой маленький шанс?… Животные для этой цели более приспособлены, они сразу знают, что возможно, а что нет… Мы колеблемся, мямлим, бредем ни шатко ни валко, опьянение сбивает нас с толку… мы проживаем почти семь кошачьих жизней, и, что очевидно, мы в семь раз глупее, чем кошки… Ну вот, проблема Ростока и этих вагонов… прежде всего следует, и это самое существенное, не ошибиться, переводя стрелки… чтобы не полететь вверх тормашками… унтер этого тоже опасается… Пых! Пых!.. особенно в этом дыму… он такой густой… как тогда, в туннеле… и все-таки мы движемся! Не имеем права ошибиться!.. Росток на северо-северо-востоке… у унтера компас… у меня тоже… сначала он смотрит на свой… светит фонарем… а потом на мой… так! Так! Браво! Северо-северо-восток… Машинист не отклонился… это чемпион!.. Он все делает сам: кокс, загрузка, поворотные рули, сигналы… Просто счастье, что он не требует от нас спуститься и подтолкнуть вагоны… не вижу в том невозможного!.. Как и в том, чтобы вышвырнуть нас, подобно клубам дыма!.. Я сказал о дыме, но ведь есть еще мелкий непрогоревший каменный уголь!.. Есть от чего сгореть всем окрестным стогам сена… И в воздухе полно авиации, если они не бомбят нас, то лишь потому, что презирают… это, наверняка, случится в полночь, или, по меньшей мере, сойдем с рельсов… они стерли бы нас в порошок, и большого убытка не будет… потери не составят и сотни франков… вагоны, пушки, локомотив… нужны специальные условия, вполне чрезвычайные, чтобы свалить с катушек подобный поезд… будь что будет! Вот и представился случай сказать это… теперь уже ночь… артиллеристы собрались вместе, присели вокруг орудия… четверо «зайцев», которые забрались к нам, держатся в стороне, с нами не разговаривают… мы катим… пых! Пых!.. Проехали уже много станций… перевод стрелок прошла удачно, потому что наши компасы показывают неизменно… северо-северо-восток… но каково же глотать паровозный дым! Можно подумать, что они производят его нарочно… вот уже четыре часа, как мы шкандыбаем… ползем и – на тебе! Лязг, скрежет… Наверное, рельсы впереди разобраны… завалены!.. Ах!.. Унтер показывает на огонек, какой-то свет… далеко впереди… полевой стороне красный свет… Следует притормозить… замедляем ход… я спрашиваю, в чем дело? Росток?… Нет!.. Но остановка!.. Сейчас откроют вагоны, все должны выйти, он спрашивает меня, могу ли я помочь?… Ну, разумеется!.. Лили тоже!.. А те трое, они молчат!.. О, уже набралось народу! В чистом поле… Глупая идея остановить поезд в поле… но кто это подает нам сигнал?… Спрашиваю унтера… он здесь!.. вы разве его не видите?… Я плохо вижу этого «его»… Этот «он» приближался к нашей платформе… я наклоняюсь…

– Доктор Эрберт Гаупт!

Он представляется… не очень удобно в темноте… он повторяет:

– Оберартц Гаупт!.. Росток!..

Это главный врач Ростока… мы, должно быть, уже рядом… но все-таки, в открытом поле… и ночью… прохладно… хотя мороз не сильный, однако прилично холодно… В свою очередь! я ему показываю свой документ, подписи, печать bevoll… Он разглядывает при свете фонаря… Его фонарь испускает красный свет… или белый… железнодорожный фонарь… Какова цель этой остановки среди ночи?… Я не могу видеть его, но он обращается ко мне… я понимаю его немецкий…

– Эти люди должны покинуть поезд…

– Wo?… Куда?…

Я задаю вопросы… там есть отряды… какие? Там, на равнине?… Санитары?… Я не знаю…

– Завтра увидим!

Он уточняет…

– Завтра!.. Послезавтра!.. Мы увидим!.. Тех, кто передвигается!.. И тех, что умерли!..

Вот как! Очень просто!.. Он вовсе не хочет, чтобы мы помогали…

– Ach! Nein!.. Nein!

Он проводит нас в гостиницу… хорошо! Как ему угодно!.. Вперед! Прощальный привет четырем артиллеристам, а также трем спутникам… и вот мы на насыпи… следуем за оберартцем! Он знает дорогу!.. Он идет быстрым шагом… я с трудом поспеваю за ним… эта гостиница не может быть так уж далеко… пересекаем пути, стрелку, минуем длинный барак… ни огоньков, ни стрелочников… они, вероятно, тоже свалили… не стоит думать об этом!.. Ах, улица!.. Мы вышли из железнодорожной полосы…

– Вот ваша гостиница!

Действительно, передо мной внезапно возник… настоящий отель… никаких разрушений… именно то, что я надеялся увидеть… конечно, Росток затронут войной, но не здесь, не так сильно… я смотрю на свои часы… два часа утра… все время идет мелкий снежок, колючий… я думаю о тех людях, что там, в поезде… как выносят тела из вагонов… могли бы и мы быть среди них… откуда же все эти люди?… Эвакуированные из Берлина, я знаю… Но сколько их?… Неизвестно… те, кто их выволакивают из вагонов, разбиты на группы, я думаю, мужчины и женщины отдельно… в какой-то момент, в условиях слишком тяжелых, вы обращаете гораздо больше внимания на то, мужчины это или женщины… особенно с появлением самолетов… все в лохмотьях… наконец я увидел лицо этого оберартца Гаупта… там горит лампочка… она освещает холл…

Человек примерно моего возраста, но очень уверенный в себе… не слишком любезный… униформа хаки… золотые нашивки, сапоги, повязка со свастикой… почти не глядит на нас…

– Papier!

Он хочет снова взглянуть на наши документы… пожалуйста!.. Куда мы хотим отправиться? Он спрашивает.

– Wo wollen sie?

– Варнемюнде!

Хорошо!.. Он согласен!.. Но мы должны подождать… Необходимо, чтобы он предупредил Варнемюнде…

– На сколько дней?

– На один день!

– Gut! Хорошо!.. Завтра утром!.. Stadthaus! Мэрия!..

Он хочет нас снова увидеть… решено! Мы будем там, в его мэрии!.. Он уходит, покидает нас… Он должен был заказать для нас комнату… я вижу, что это не облупленный, весь в трещинах отель, как «Зенит» в Берлине… никого нет… только пожилая женщина за кассой… она дает нам заполнить анкеты… ни любезна, ни враждебна… «доброй ночи!»… коллега Гаупт удаляется… вот слова, которые ничего не доказывают: доброй ночи!.. Надзиратель в тюрьме, который дважды проворачивает ключ, запирая вас, тоже желает вам доброй ночи!.. god nat! Дама сопровождает нас на второй этаж… там наша комната… две кровати, довольно жесткие, и очень тонкие одеяла… впрочем, грех жаловаться… унтер хотел оставить нас при вагонах, для разгрузки… у этого Гаупта вид не очень приветливый, однако он не слишком озлоблен, не убежденный антифранцуз… завтра мы его увидим – в десять часов!.. Я говорю Лили: «Лучше оставить все так, как есть!»… Имею в виду: не раздеваться… доносится вой сирен… очень отдаленный… но они могут прозвучать и совсем близко! Какая-нибудь минута-другая!.. Нам знакома эта музыка сирен… полусонный, я говорю о Бебере… и о Ля Виге… что они могут делать в этот момент? Лили мне отвечает… невнятно… я продолжаю бормотать… о, я не сплю!.. Мы должны быть готовы на случай тревоги!.. Особенно здесь, в незнакомом месте… Интересно, сильно ли разрушен Росток? Завтра увидим…

– Тук! Тук!

В дверь… кто-то… очень тихо… как хорошо, что я не разделся… приоткрываю…

– Извините, дорогой коллега!.. В такой час! Но очень нужно с вами поговорить, предупредить! Быть может, завтра меня здесь не будет… Никогда не знаешь…

Этот милый доктор говорит шепотом… у него акцент… но не акцент schleu… откуда он?

Спрошу его…

– Погодите, у меня свеча!

Это правда… у меня даже несколько свечей… и спички… я чиркаю… порядок! Приглашаю незнакомца войти.

– Примите мои извинения!.. Мы ненадолго задремали, и все!.. Ждем тревоги!..

Он объясняет мне…

– Было всего две тревоги за то время, что я здесь…

А он здесь уже шесть месяцев…

– Часто бомбили?

– Нет!.. Три раза! По четыре захода!.. Но они вернутся!.. Я не представился!.. Извините!.. Просейдон… грек, врач факультета Монпелье!.. Просейдон!

– Очень приятно, дорогой коллега!

– Моя жена тоже врач!.. Из Монпелье!.. Не знаю, где она сейчас… она попытается найти меня… мы беглецы из России… я через Польшу… а она через румынскую границу…

Он рассказывает нам, что они с женой эмигрировали в Россию по политическим убеждениям… но они были не согласны с Советами… ни дня! Хотя жили и работали с ними!.. Десять лет!.. И никогда не были членами партии!.. Отказались… просто работали в больницах…

– Я патологоанатом, моя жена помогала мне… лабораторный врач, в общем… они меня использовали как специалиста по проказе… я объездил все их республики… в Монголии много проказы… мы практиковали пять с половиной лет во Внешней Монголии… один год на чуме в Биробиджане… они завлекали нас в партию… я не хотел… там не все вступают в партию… восемь из ста… всего лишь… восемь из ста… мы должны были спасаться… и все же будущее за ними… вся Европа… вся Азия… понимаете?…

Я его слушаю… он говорит вполголоса… стоя, не двигаясь…

Я задаю вопрос:

– А дальше? Что здесь, дорогой коллега?

– Здесь тоже сумасшедшие! Такие же, как Советы, но Советы намного сильнее, намного больше… они могут себе позволить… их басня такова: раса, почва, кровь интересуют только маленькие страны, сообщества… деревенский снобизм… Советы не нуждаются в этом… они хотят все захватить, они все и захватят.

Однако же… резервы…

– Гитлер продержится самое большее год… два!.. Но я не верю… он потерял слишком много людей!..

– Ну и?…

– А просто!.. Я хотел вас предупредить… вы согласны со мной?

– Чрезвычайно признателен, коллега!

– Чтобы вы знали, где вы находитесь…

Он должен знать, в чем дело… остановка в открытом поле? Среди ночи?…

– Он вам не объяснил? Ницшеанская технология… Оберартц Гаупт – ницшеанец… естественный отбор!.. Сильные выживут! Холод, снег, нагота лишь укрепляют их силы… особенно раненых!.. Слабые умирают, их закапывают… технология оберартца Гаупта… все вагоны освобождают, укладывают тела прямо в поле… в чем есть… оставляют их там… на два дня… три дня… в холоде, на снегу, совершенно раздетыми… кто может подняться, делает усилия… их видят… даже на одной ноге… они идут к Ростоку… тогда их разделяют!.. Одни направляются в госпиталь, в хирургию… другие остаются на земляных работах… роют ямы… для мертвых, для тех, кто уже не шевелится после двух… трех дней…

Просейдон был дежурным врачом… в поле, где рыли ямы…

– Может быть, он и вас туда загонит?

Я понимал, что там много рабочей силы, я видел такую массу оборванцев возле вагонов… способ неплохой… но мои интересы связаны с Данией! Отнюдь не с ницшеанской селекцией… у меня своя цель… он говорит мне о Гаупте, о его маниях… но прежде всего, получим ли мы разрешение проехать к морю?

– Получите!.. Но только одноразовое!.. И на двенадцать часов… только на двенадцать часов… он не имеет права на большее! Варнемюнде не зависит от него… Варнемюнде – это Адмиралтейство… пляж, оборонительные сооружения, побережье…

Он еще объясняет мне, что все. чего хотели в Берлине, так это разгрузить госпитали, неважно где!.. Ганновер… Висбаден… Росток… Любек… Вот где собака зарыта! Повсюду одно и то же!.. Больше ни одной койки!.. Они не могут больше никого принять… странная деталь: прокаженные из Берлина… Комитет Красного Креста собрал их, дюжину… все двенадцать бродили среди развалин… очевидно, они беженцы с Востока… их направили к нему, в Росток… Просейдон, специалист… и двенадцать ампул chaulmo-gras… a больше ничего… местный госпиталь от них отказался, это прокаженные!.. Тогда ему оставалось только одно, перемешать их с другими, с работающими в поле… разгружать вагоны и копать ямы… так и вышло… больше не было разговоров ни о прокаженных, ни о проказе… Оберартц Гаупт не интересовался ничем… лишь бы вагоны освобождались и мертвых закапывали поглубже!.. Его вдохновлял Ницше… а я мог ожидать, что он будет меня расспрашивать… будет судить обо мне согласно Ницше… тут Просейдон, обычно осторожный, допустил оплошность… он сказал то, что думал, мол, Ницше был только романтиком, эпатажным спорщиком, грешил тарабарщиной… после этого они почти не разговаривали…

– Прошу у вас прощения, мадам!.. Я такой болтун!.. Такой нескромный!.. Мог бы всю ночь проговорить! Но знаете, я не разговаривал ни с кем несколько лет… девять лет!.. Ни с коллегами, ни с больными…

– Да ну что вы! Мыв полном восторге!

– Пора спать!.. У нас еще есть…

Он смотрит на свои часы…

– Три часа!.. Я убегаю!.. Еще раз прошу прощения!

Какой вежливый коллега… и, несомненно, очень скромный… живет на черном хлебе и никогда не видит масла… я думаю о нем… я только это и умею делать, вытянувшись на кровати, не раздеваясь… а ведь действительно, у него греческий профиль!.. Есть другие типы красоты, но мало таких полноценных… четко очерченных… вижу самого себя, свою несуразно большую голову… думаю об этом и начинаю смеяться…

– Что с тобой?

– Я думаю о своей голове!

– Лучше бы ты спал!

Легко сказать, спал!.. Я продолжаю бодрствовать… и потом эти завывания, эти крики совы на востоке… неизменные… слабые, но постоянные… мы увидим рассвет в слуховое окно… где-нибудь через час!.. фонарь… мои часы… сперва четыре часа… потом пять… в полусне… и вот уже шесть часов… семь часов, подъем!.. Надо найти воды, чтобы ополоснуться, и, может быть, что-то вроде маленькой чашечки кофе? Просейдон уже перед нашей дверью… Он жует кусок черного хлеба, по-моему, вчерашний… мы приветствуем друг друга, он осведомляется, как мы провели ночь?… «Чудесно, коллега!..» Объясняет, что больше нет ни обслуживающего персонала… ни поваров… что все они уехали месяц назад… все, и неизвестно куда!.. Понятно, что нет больше кофе… даже эрзаца… он питается черным хлебом… который выдается по карточкам… только это и ест… кое-что вдобавок… он знает, где получить карточки!.. Хочу ли я их получить?… Ну как же!.. Сейчас же, немедленно он достанет для нас все, что нужно! Буханку солдатского хлеба и кувшин воды… но поскольку я должен встретиться с оберартцом, я хотел бы теплой воды, чтобы умыться… грязь после поездки на платформе, сажа не поддадутся холодной воде… коллега найдет нам теплую воду!.. Он говорит… в госпитале! Подождите меня… мы ждем!.. Он отлучается ненадолго… вот и теплая вода… отмываемся от налета сажи… теперь можно идти на свидание!.. Это рядом!.. Действительно, я вижу! Нечего было волноваться! Грязь и вонь… Начиная с лестниц!.. Оберартц Гаупт мог быть потрясающим ницшеанцем, но от этого лестницы не становились чище! И коридоры тоже!.. не подметались месяцами… Засохшие повязки… липкие пластыри, корпия, пустые упаковки от таблеток… да уж, здесь требовались рабочие руки! Но хирургия, я ее не видел… грек сказал мне: там очень многих уволили!.. Задаю себе вопрос: как же так? А он сам?… Его приемы? Я ищу… ах, вот старушка, больная… она спускается, ступенька за ступенькой… вцепившись в перила… «выше! выше!»… она подает мне знак… поднимаюсь выше… вижу дверь… имени не написано, но на двери красный крест… возможно, здесь?., стучу… мне отвечают… но дверь не открывается…

– Что вы хотите?

Мне кажется, это его голос…

– Пропуск в Варнемюнде!

Да, это он, оберартц…

– Вы можете туда ехать! Не требуется никаких пропусков… они знают!..

А билет?… Не нужен и билет, бесплатно!.. Мы заплатим позже!.. Тем более, что вокзала нет… это насыпь!.. На сей раз поезд будет «рыбный»… с рыбой… свежего улова… идет с грузом, возвращается с грузом… разрешается находиться в Варнемюнде лишь то время, пока идет погрузка… два часа, не более!.. На экскурсию не поедешь! В конце концов, нам хотелось бы увидеть море!..

– Warten sie!

Приходится выслушивать его через дверь…

– Идите за своими вещами! И не возвращайтесь больше в отель!.. Нет отеля!.. Запрещено!.. С отелем покончено!.. Заводы тоже закрыты!.. Хейнкель![19] Приказ из Берлина! Вы вернетесь из Варнемюнде прямо в Берлин!.. Просейдон тоже в курсе, он поедет с вами… и со своими больными, прямо в Берлин!.. Он вас дождется… вы меня понимаете?

– Да! Да! Мы идем!

Больше ни единого слова… сейчас не время для дискуссий… этот странный Гаупт обходится с нами довольно круто… Отель! Вот мы и пришли!.. Я нахожу вывеску… не заметил ее прежде… «Отель Феникс»… платить тоже не нужно?… Кажется… именно так завершаются все режимы: Кошмар, Обесцененность… Виши, Берлин, Зигмаринген… увидим, где это случится завтра… Лондон?… Прага?… Москва?… Вы увидите… но здесь, в эту минуту, чего нам опасаться? Высадки англичан?… Русских?… Мы расспросим обо всем в Варнемюнде… скорее в нашу комнату! Небольшой пакет личных вещей… Просейдон уже в коридоре… все правильно, он получил приказ… я его спрашиваю: значит, они очищают Росток?… Он пока не знает… может быть?… Он будет ждать, пока мы вернемся… он и его прокаженные… все в одном купе… до Моорсбурга с нами… а потом они пересядут на другой поезд… Штеттин!.. Но каково! Каково! Там наши дамы!..[20] Они, конечно, уже далеко!.. Я узнаю это, если мы увидим Харраса, проклятого шутника!.. Просейдон надеется узнать, есть ли в Штеттине лепрозорий… он не уверен…

– Великое будущее Просейдона!

Мы же в любом случае уверены, у нас есть два часа, чтобы свидеться с морем… и возвратиться…

– До свидания! До свидания!

У дверей гостиницы двое солдат… как будто нас дожидаются… чтобы арестовать?… Проходим перед ними… они следуют за нами… десять… пятнадцать шагов… мы взбираемся по насыпи к игрушечному поезду… двое солдат нас не покидают… неизменно выдерживают дистанцию… какие-то люди вереницей тянутся в том же направлении… вот чудеса, никого нет на улицах Ростока, а тут – на тебе! – вдруг полным-полно народу! Гражданские, военные… на каком языке они разговаривают?… Спрашиваю у одного… датский и венгерский!..

– В Ростоке не останется никого!

А тот ублюдок разговаривал со мной через дверь… кстати, он и словечком не обмолвился о Ницше… его единственная забота: чтобы все убрались прочь!.. Ну, ладно!.. Во всяком случае, увидим Балтику!.. И порт… у нас есть два часа… все эти люди сядут на корабль… я его вижу!.. Вижу корабль… издали… Росток – это порт, я забыл… порт очень узкий… насыпь и дальше – набережная… идем туда!.. Все эти люди наверняка сгрудятся на палубе… приближаемся… это маленькое грузовое судно… на его борту, во всю высоту, огромными белыми буквами: Дания… ошибиться невозможно… двое солдат, неотступно сопровождающие нас, подходят ближе, они подают нам знак: сюда нельзя!.. Держитесь там!.. Подальше! Я вижу сходни, и незнакомых людей, венгров, датчан, они поднимаются поодиночке… мы уходим, огибаем судно… у этого пароходика нет названия, только цифра: 149… море, пляж? Дальше!.. Дальше! Ну, вот так… канал расширяется… и вот уже вид порта с другой стороны… стоянка парусников, рыболовецкие шхуны… сколько же здесь народу!.. Набережные забиты… это, должно быть, и есть Варнемюнде?… Ни песка, ни гальки… мелкий черный булыжник, мелкий белый булыжник… недурно… во всяком случае, очень траурно… и это безмерное количество пляжных домиков… весь пляж усеян ими… вычурные шале… стиль «фривольный немецкий»… самой разной расцветки… особенно много малинового и фисташково-зеленого… купальщиков нет вообще, ставни закрыты… модный пляж, Варнемюнде… в данный момент пустует… мы ни с кем не разговариваем… никто к нам не подходит… нас могли принять за парочку, которую двое солдат ведут куда-то… отличный сезон, пятнадцать дней в году, балтийский климат, что вы хотите… ах, немного дальше, там, где они грузят рыбу, сформирован поезд на Берлин… можно пойти посмотреть!.. Два купе «забронированы»… для нас, конечно?… Хватит пляжа! Мы уже все видели!.. Найдем местечко, чтобы присесть! Мы и старший по возрасту солдат должны отдохнуть… молодой устраивается в сторонке… они не очень-то беседуют с нами, и тот и другой… сидя там, отлично видим все, что происходит, восхождение незнакомцев по трапу на борт… а, их там фильтруют… не меньше десяти полицейских в униформе… просматривают документы… штампуют и снова штампуют! Расспрашивают… особенно венгерских военных, в красных пилотках… можно сказать, допрашивают с пристрастием!.. Так просто в Данию не попасть! Особенно нам! С нашими сопровождающими… я задаю себе вопрос: кто они такие? СД?… СС?… Не вижу ни знаков отличия… ни нашивок… спрошу их, улучу момент… полюбуемся еще этим пляжем!.. Мы не напрасно пришли сюда… это море не бурное… серая плоскость… серое небо, мелкая галька, вода… все сливается где-то там, очень далеко… в Цорнхофе долина создавала эффект бесконечности… это грузовое суденышко, номер «149», направится, значит, вон туда, за кромку неба и моря… хорошо бы и нам тоже дерзнуть… абсолютно пустынное водное пространство, ни одной лодки… должно быть, они ловят рыбу в определенные часы?… Быть может, ночью?… Этот пляж был изысканным местом, самым шикарным в северной Германии… никто и подумать не мог… ничто не выглядит так уныло, чем так называемые шикарные пляжи с их шале, казино, как только накатятся лавиной, подобно горным обвалам, телеграммы с дурными известиями… тогда нам остается смотреть на небо и следить за пикирующими чайками в ожидании – чего?… Тех же чаек, пикирующих на сети и корзины, стоящие на палубе грузового судна… и после стонущих еще пронзительней! На весь пляж!.. И все повторяется опять и опять… не стоит туда идти!.. Не стоит выбираться из своих купе… я смотрю на наших охранников… одному, должно быть, не более пятнадцати… другой намного старше… старший отдает приказ… молодой вскакивает!.. несется по пляжу… он направляется к домику в устье фарватера… мы ждем… возвращается с двумя солдатскими котелками… и бутылкой… быстро управился… они заботятся о нас… это горячее… два котелка риса с рыбой… и литр воды… за три дня я уже привык голодать, и все же без Просейдона мы бы вообще ничего не ели… мы отдаем должное вареву… молодой спрашивает нас, вкусно ли?… «Еще как! Ja! Ja! danke! Спасибо!»… Прямо-таки матлот,[21] одним словом… и приправлено маслом!

Роскошь! Неожиданный праздник! И уже все воспринимаешь более спокойно… а в поле зрения грузовое суденышко, которое удаляется… кажется нам… да-да!.. оно отходит без гудка… винты бьют по воде… совсем беззвучно… виден еще хорошо планшир… во всю высоту… и слово «Дания», начертанное огромными белыми буквами… Как будто для Удобства торпедной атаки… «Счастливого пути!» Машу рукой, шлю привет иллюминаторам… никто не отвечает мне… никто не появляется… инструкция, без сомнения… и вот наконец «149» входит в фарватер… о, очень осторожно… море… он Удаляется… море совсем плоское, серое… ну вот, мы и увидели то, что хотели увидеть… наши солдаты подают знак, что нужно вернуть котелки и пустую бутылку… младший убегает с ними… он относит их в лачугу… я вижу, далеко от нас, на железнодорожном пути, формируется «рыбный» поезд… наш вагон подталкивают к нему, его цепляют… путейные рабочие и рыбаки… молодой цербер возвращается, продолжая жевать, снова устраивается рядом… они с нами так и не поговорили… в общем, ни слова… наконец поезд на Берлин сформирован… прямиком в Берлин… все же надо, чтобы они забрали в Ростоке нашего коллегу… вместе с его больными… я замечаю, что на погрузке заняты только женщины, они заполняют вагоны, передают друг другу бесчисленные корзины… та же картина, что и в Сабле, Фекампе или Мальме… ремесло, определяющее состав исполнителей… Komissar, молчаливый депутат, торговка живой рыбой без корзины… их больше не существует… это гражданские люди, свободные, готовые на все… вот причина, почему они не пытаются с нами заговорить, узнать, кто мы такие… наверняка, они не доверяют типам вроде нас, с охранниками! Тсс!.. Тсс!.. Локомотив!.. У этого поезда нет армейских платформ… нет артиллеристов… двое наших стражей и все… Трогаемся… тихо!.. О, это недолго… Росток!.. Поезд останавливается, Просейдон уже там, поджидает нас, и не один, а со своими больными… я спрашиваю его… да! Это они!.. Ему удалось их собрать, не хватает одного… он забрал наши вещи из отеля «Феникс»… свертки не тяжелые, одна небольшая котомка… две рубашки, полотенце, мыло… теперь Моорсбург!.. Сто километров!.. Мы не увидим больше оберартца… этого пламенного ницшеанца! Я его и видел-то лишь раз, только слышал… не очень-то он был любезен, через закрытую дверь… простим ему его нелюдимость!.. Нам с ним как бы… не по дороге… Просейдон находится в соседнем купе со своими прокаженными… он не должен их оставлять ни на минуту… только невысокая дверца нас разделяет… я вижу их всех, они не безобразны, у них нет возраста, так сказать, они существуют вне возраста… какие-то прыщеватые и закутанные, некоторые забинтованы… особенно мужчины, кажется… мы двигаемся… этот поезд и вправду нигде не останавливается… о, но двигается медленно… прокаженные часто вытирают нос и глаза… для этого им служат собственные лохмотья… легко поставить диагноз… у них кровоточит слизистая носа и глаз… не очень-то подходящая для них работа – копать ямы… следует перевезти их в другое место… в лепрозорий?… Куда?… Продолжаем двигаться… самолеты не интересуются нами… однако пикируют с высоты, кружат над нами… они, должно быть, знают этот «рыбный» поезд, график его прохождения и то, что он совершенно не охраняется… вот почему они готовы его пропустить… мы в Моорсбурге никогда не видели рыбы… вот так по всей планете сильные и богатые договариваются, чтобы побаловать друг друга… вы в будущем, в атомном веке увидите, как они обмениваются корзинами земляники, от Финистера до Сварнополя, да еще доставляют их на ракетах… я шучу, но не слишком… забыл вам сказать о снеге… вот теперь снег просыпался… не так много, но все-таки… даже рельсов не видно… я забыл о чайках!.. Однако же они не расстались с нами… только подумать, четыре вагона рыбы!.. Они кружат над нами, планируют, садятся на крыши… а Просейдон?… Он не разговаривает, он размышляет… мы уже недалеко… еше одна… две… три… станции… вот это, должно быть, уже и оно!.. Я вижу, мне мерещится, что я вижу дома… снежная пелена мешает… поезд замедляет ход… если так можно сказать… метр за метром… Тпру! Тпру!.. Да, он останавливается, это Моорсбург… и тот же вокзал!..

– Фердина! Фердина!

Это Ля Вига!.. Лили отвечает вопросом на вопрос!

– Бебер?… Бебер?

– Он здесь! Мы спускаемся… и Просейдон, и его подопечные… они помогают друг другу сойти, подают руки… они очень хотят идти, неважно куда…

– Сюда, коллега! Сюда!

Этот голос… Харрас! Он не один, вместе с Крахтом… оба в полном военном облачении, причудливо изукрашены… огромные сапоги, ручные гранаты, маузер, как и подобает! Я спрашиваю его:

– Ну что, русские?

– Нет!.. Но они недалеко!

– Ну так ведите их!

– Нет необходимости! Сами придут!..

Причудливая речь, как всегда… И эта предупредительность… Он подчеркивает, что дожидался нас… он позаботился зарезервировать уголок в зале ожидания для всех четверых… Лили, меня. Ля Виги и Просейдона…

– Куда пойдем?

– Сначала вам надо отдохнуть, хотите чуток поспать?

– Да! Да!.. Немного…

– А есть?

– Да! Да!.. Тоже!..

– Тогда рыбы!

Двое наших охранников не покидали поезда, они уселись на наши места… им надо ехать в Берлин… они не ели и не спали… служба!.. Служба!.. А потом они вернутся, тем же самым «рыбным» поездом… но может случиться, что все переменится, не будет больше поездов на Варнемюнде… что рыбная ловля там закончена… запрещена!.. Харрас лучше осведомлен, чем мы… англичане, вроде бы, выслали два больших тральщика к Сопоту… ставить бакены?… Или мины?… Есть чего бояться! Была такая свистопляска в воздухе! По поводу оберартца Гаупта? А что он об этом сказал? Он был неоригинален? А его истязательное поле?… Умирающие за работой?… Харрас отлично все это знал…

– Понимаете, он не может поступать иначе!.. В таких обстоятельствах!.. Он псих, я согласен с вами, но он на своем месте…

Термометр показывает минус четыре…

– Еще не очень холодно… хорошо, поезд с рыбой останется там, на путях… вы уедете на нем… я вам все завтра скажу…

Я предпочел бы, чтобы он сказал мне все тотчас… мы видим этот зал ожидания, полный валяющихся вповалку солдат, которые пытаются заснуть… все немецкие вокзалы точно такие же, забитые спящими солдатами… ранеными… уголок справа уже расчищен, четыре котелка… капустный суп… я вижу, что Ля Вига и грек еле держатся на ногах… они, не успев прикоснуться к своим котелкам, тут же засыпают…

– Детуш! Детуш! Разрешите представить вам сестру Фелицию!..

У сестры Фелиции вполне жизнерадостный вид… никакой печали… даже улыбается, заметим… молодая, не больше тридцати…

– Орден Целомудрия!.. А заботлива!.. С заразными больными… она работала в «Каритас»… знаете, это большая клиника!.. Сестра Фелиция!

– Да, да, Харрас!

Он представляет ее Просейдону… Тот выбирается из соломы… низко, очень низко кланяется… просит прощения…

– Сестра Фелиция!..

Харрас объясняет мне, что она только что прибыла из Берлина… на танке… прямиком… доброволец в лепрозорий… она уже ухаживала за такими… я вижу, они знают друг друга, целуются… впервые вижу их радостными… она ухаживала за больными в «Каритас» десять лет… сперва ради практики, за больными-католиками, а потом так и осталась там… ее не высылали… она не просилась уехать… в «Каритас» было много сестер со всей страны… сестер милосердия из других религиозных общин… им хватало более важных дел, чем следить за событиями… после налетов появились раненые… а сестра Фелиция так и занималась лишь заразными больными… в ее ведение передали всех прокаженных… оттуда и эти десять… пятнадцать… должны подойти другие… они еще бродят по полям… по-видимому… идея лепрозория возникла в министерстве, в Конти… Сестру Фелицию соответственно снарядили… солдатская обувка, вещевой мешок, черный хлеб… прокаженные возжелали, чтобы она немедленно позаботилась о них, сию минуту, чтобы она сменила им повязки… Фелиция согласно кивнула, но у нас не было ни бинтов, ни ваты… есть! есть! Нашлось! У Харраса на первом этаже, у начальника вокзала, весь необходимый перевязочный материал… все приготовлено… Крахт отправился за ним…

– Ja! Ja! Ja!

Но сестра Фелиция не захотела приниматься за перевязки сразу же… ей нужно сперва погладить свою медицинскую шапочку, немедленно!.. Харрас сказал, что он и об этом позаботился! Во-первых! Там утюг, гладильная доска, дрова для печки, и она будет совершенно одна… начальник вокзала и стрелочник уехали на Западный фронт… я замечаю, что Харрас уже смеется не так громогласно и раскатисто… его ооааха! Он не печален, но и не смеется больше… мне хочется узнать о многом… я хотел бы с ним поговорить… мы ждали его, сидя на соломе… потом легли… ждали сестру Фелицию… мне кажется…

* * *

Я еще слышал, как поезд… пф!.. пф!.. замедляет ход, потом останавливается… еще один поезд с рыбой?… Возможно ли?… А потом вооруженный отряд… топот сапог и бряцание оружия… команды такие и противоположные, хриплый голос, по-немецки… я слушаю, не открывая глаз, только представьте себе!.. Они собрались перед вокзалом?… Без сомнения… какофония звуков доносится из зала ожидания, распростертые люди… храп и бормотание, и еще стоны… среди всех этих несчастных, свалившихся от усталости, кому-то было совсем худо… это не ницшеанская система, как там, на Востоке, естественный отбор с помощью холода, но сама обстановка приводила к тому же результату… я убежден, каждые три-четыре дня их выстраивали для смотра… всех, кто валялся… тех, которые уже окоченели, следовало убрать… их ждали ямы… очень многие умирали в поездах, от кровотечений и гангрены… это понятно, когда едешь с одного фронта на другой… дни и ночи на той же гнилой соломе, без санитаров, без перевязок… мы-то там отдыхали, Ля Вига, я, Лили… не то чтобы спали, нет!.. Но расслабились… вдоволь соломы!.. О! Вовсе не беззаботно!.. Даже Бебер в своей сумке был начеку, не мурлыкал… среди этого шума не просто узнать знакомые шаги… те, что касаются вас… я различаю… это уж точно… Харрас… Крахт… их шаги вдалеке… они ищут нас!.. Да! Это они! Переступают через тела… Харрас заметил меня… освещает фонариком…

– Детуш!.. Детуш!.. Новость! Очень важная для вас!.. Для всех троих… Слушайте!.. Слушайте!..

Я выбираюсь из соломы, и Ля Вига, и Лили…

– Я позволил себе… Мадам, вы меня извините… очень важно для вас…

Мы слушаем… он громко шепчет…

– Французское правительство покинуло Виши…

– Ну и?…

– Оно эвакуируется в Зигмаринген…

Необходимо пояснение… Зигмаринген? В Германию?… Да, да!.. Конечно!.. Но это на крайнем юге!.. На швейцарской границе!..

Я вижу, как Ля Вига меняется в лице… Обычно бледный до синевы, он вдруг багровеет…

– Ах, Фердина!.. Фердина! Спасение!

Он вскрикивает…

– Подумайте о других, Ля Вига! Это еще не конец!..

– Так что, уезжаем? Когда?

– Конечно! Конечно!

Ля Вига не может усидеть на месте.

– Мы возвращаемся, решено! Во Францию!

Но поскольку я лежу, а он стоит, я его плохо вижу… в зале темно… я его слышу… Крахт и Харрас сияют… он распрямляется рывком, от радости подпрыгивает на месте… лавируя между телами… бросается вперед… назад… переступает через лежащих… он вырывается из кошмара… он уже видит себя в Швейцарии… почти дома, на Монмартре…

Я его успокаиваю.

– Ля Вига, дружище, еще не все! Послушайте доктора Харраса!.. Не кричите! Среди этих раненых полно шпиков! Они повсюду! Вы что, не знаете?…

Харрас меня прерывает… он вынимает из кармана свернутый листок.

– Вот!.. Смотрите!..

Мы изучаем… это уже не Reichsgesund…

– Приказ по армии – на Зигмаринген!.. Это более чем серьезно! Не правда ли?

Тут уж не до смеха, я полагаю… настраиваюсь по-деловому… самым тяжелым будет Берлин…

– Там, вы знаете, с этим сложно… на вокзалах куча народа… не только беженцы… но и солдаты… полно! На Ульм, на юг… вы знаете вокзал Anhalt?…

Ну да, конечно!.. Наш «рыбный» поезд остановится перед Берлином… мы сойдем… и доберемся до Anhalt вместе с нашими стражами, они знают дорогу…

– Конечно, конечно!

Самое главное – добраться!

Я передаю ему наши документы, Ля Вига тоже… печати, даже очаровательной Reichsbevoll уже маловато, нам нужно разрешение от OKW… Oberkommando der Wehrmacht… От высшего командования армии… Харрас дописывает там своей рукой: Wehrmacht befehl! Зигмаринген… думаю, это нас подстрахует… но билеты?… Все бесплатно, решительно все!

– Вы заплатите позже! Позже!

Каким же огромным будет мой долг! Я так и думал… позже! Не все еще кончено!..

Проверяют наши документы… смотрите! Я снова кладу все в карман!.. Включая визы Ля Виги, по его желанию… но и теперь еще не все!.. Остается одна формальность! Необходимо предупредить Берлин… АА и канцелярию… а все линии перерезаны… подземные… или воздушные… пока их восстановят… я уже знаю… моя личность вызывает сомнения… арестовали сотню подозрительных… могут арестовать и тысячу!.. Техники из Wehrmacht ввели в действие систему «включения вело-магнето», которую никто не смел саботировать… я увижу… мы увидим… то, что я вижу… Это поднятый на сани велосипед Крахта!.. Его не узнать!.. Пламенный фанат велосипедов Крахт!.. Только его велик стоит там на крепком приколе, словно припаянный… и заднее ведущее колесо, соединенное приводным ремнем, крутит магнето… Крахт влезает на седло и жмет на педали! Жмет и жмет!.. по-моему, ясно… он вырабатывает электричество… отчаянный бег на месте!.. длинная антенна на передке саней передает! а также ловит!.. Антенна с двумя усиками… Харрас объясняет нам… но нельзя, чтобы Крахт замедлил движение!

– Noch! Noch!.. Еще!

Харрас ищет Берлин… он передает… он показывает мне маленькую рацию… совсем маленькую… зажатую в ладошке… а потом Берлин ему отвечает… Харрас в каске… он слушает… поймал! Хотя и не надолго!..

– Я их предупредил, что вы приедете… это необходимо! Абсолютно согласен!.. Так… так… тик!

Вижу, что он знает телеграфный код, другой там, наверху, на своем велике, тоже не забавляется…

– Noch!.. Noch! Крахт!.. Еще!..

Крахт нажимает!.. Речь идет о магнето! Надо обеспечить бесперебойность!.. Длительность!.. Чтобы антенна не заикалась!.. Стоп! Передача окончена!.. Остановка! Теперь прием! Это самая деликатная часть операции!.. Крахт должен крутить педали в противоположном направлении… наоборот… смелее! И все получается!.. Я счастлив, что Крахт так натренирован…

– Gut. Крахт! Gut!..

Действительно, видно, как тонко вибрирует и потрескивает антенна… Харрас слушает… Он слышит Берлин… он слышит канцелярию…

– Детуш, все в порядке! Принято!.. Ja!.. Ja!.. Вы можете ехать!.. Погодите минутку!.. Noch! Noch Kracht! Stettin!.. Я должен предупредить Штеттин! Они должны знать!..

Это правда!.. Наш коллега грек и прокаженные с доброй самаритянкой… о них я позабыл! Двенадцать гноящихся… пятнадцать… целая сеть… две сети… Штеттин не отвечает!.. Крахт напрасно изо всех сил крутит педали! Ну и ладно!.. Они не потеряются!.. Есть только один путь на Штеттин… отлично размеченный, тщательно охраняемый… его содержат в порядке… я видел снегоуборочные машины на каждом километре… на всем пути следования – гражданские, военные, беженцы, «Штеттин – Берлин» проходит здесь… а еще «Мо-орсбург – Балтика»… Харрас говорил мне об этих маленьких татарских лошадках, специально предназначенных для саней… я вижу их, запряженных в сани… такие мохнатые, бородатые… но, по правде говоря, они больше походят на пони для детишек, чем на упряжки Крайнего Севера… семенящие по снегу… все это приходит из Штеттина, туда же возвращается… они отлично доберутся!.. Харрас отказывается от своих попыток… Штеттин упорно молчит… надо сказать, что и Крахт уже на пределе… он высовывает язык… наша антенна уже не потрескивает…

– Noch! Noch!

Харрас пытается ее настроить.

– Nun! Nun! Lasse! Оставьте!

Крахт буквально падает с седла… он скорчился на снегу… на боку, измученный… он так обожал свой велосипед!.. Его оставляют в покое… идут к другим… готовым к отъезду… Сестра уже сменила повязки… не пугают больше ампутированные конечности, все тщательно скрыто под корпией, повязками и ватой… как плотно укутаны головы, торсы, ноги, превратившиеся в коконы… и все довольны!.. Поездка на санях должна их развлечь, дальняя поездка… счастье снова обрести сестру милосердия… они будут двигаться не слишком быстро… пять дней, примерно, до Штеттина… их сопровождает солдат из обоза… в каждой упряжке по две лошадки… солдат пеший, при оружии, с гранатами и карабином… вижу, это серьезно… смена лошадей, по-видимому, в пути… далее – сборный пункт в Штеттине… и лепрозорий, даже не в самом городе, а в пригородной деревне… наш Просейдон, вижу, не в большом восторге… он не протестует, но предпочел бы остаться с нами… он мотается на санях лет десять, ему все надоело… и прокаженные тоже… он уехал бы с нами, куда угодно, на юг!.. Но в его подорожной написано: Штеттин!.. Он не протестует, но, как водится, показывает дулю в кармане… более скромную, чем обычно… он выстраивает в ряд своих прокаженных и ведет их к саням, усаживает всех вместе с сестрой милосердия, все расположились удобно… он говорит нам: прощайте!.. Мы отвечаем ему: до свидания!.. До свидания!.. Две пары саней скользят, трогаются с места… пошло-поехало… дорожка… у них впереди, по меньшей мере, четыре дня… они не машут нам на прощанье руками… ни прокаженные, ни сестра, ни Просейдон… И больше мы никогда их не видели… и ничего о них не слышали… ни об этом лепрозории… ни о Штеттине… хотя я часто расспрашивал и там… и сям… разных путешественников… по-видимому, города и села сменили названия… а жители уехали… надо было бы посетить эти места… увидеть все самому… убедиться!

Итак, втроем – Лили, я и Ля Вига, а также наш «хвостик» садимся в свой «рыбный» поезд… в то же самое купе… наши солдаты и с места не сдвинулись, они ждали нас… вот и мы… Харрас напутствует…

– Вам придется немного прогуляться, с полчасика, от локомотивного депо до вокзала Anhalt… солдаты будут вас сопровождать.

– Отлично, милый Харрас!.. Слава Богу!.. И heil Hitler!.. Мы пожимаем друг другу руки… крепко… он целует Лили… он целует Бебера… ну вот!.. В глубине души, конечно же, затаилась печаль… и даже ощущение, что мы никогда не увидимся больше… Крахт, все еще лежа на снегу, тяжело дышит… дышит… он смотрит на нас…

– До свидания, Крахт!

– Heil! Heil Doktor!

Он был очень смелым… полицейским… да, так и положено!.. Расставание с ним причиняет боль… что может с ним случиться?… Мы-то хорошо знали что…

О, наш «рыбный» поезд снимается «с якоря»… все-таки!.. Пф! Пф! Набирает ход… в путь! Еще одно, последнее «прощай!» Харрасу… и Крахту! Вот и все… я никогда их больше не встречал… ни Просейдона, ни сестру, ни того, другого, ницшеанца из Ростока… с его естественным отбором… может быть, они сели в авиалайнер, за три часа долетели до Нью-Йорка и, благодарение Богу, спаслись все вместе. В своих путешествиях вы волей-неволей допускаете массу оплошностей, позволяя множеству людей исчезать из-за ничего не значащих «да» или «нет», остается лишь чудо памяти, слабое подтверждение того, что я могу предоставить так мало доказательств случившегося, что все эти люди были вполне реальными и дееспособными… пожалейте бедного хроникера!..

Поезд трогается… сперва потихоньку… потом мощным рывком… все же эта дорога самая лучшая… с обеих сторон кучи булыжника, наверное ремонт… мы удобно расположились… нам есть о чем поразмыслить… уже не о Харрасе и не о Крахте… нам предстоит выпутываться… наши солдаты не прикладываются к рюмке… увидели на станции… перед Берлином… несколько самолетов в воздухе… но мы их нисколько не интересуем… проносимся… не останавливаемся нигде… какие-то бараки… вокзалы или депо?… Охранники не разговаривают… наверняка, получили приказ… они говорили с Харрасом… вот уже три часа ползет наш поезд… время от времени он надрывно свистит… возможно, на каждой станции… Ах, уже приехали! Платформа… мы должны выходить… старший из двух фрицев подает нам знак… да! Да!.. Все в порядке!.. Мы сходим на землю… тропинка вдоль пути… ступаем гуськом… это нетрудно, но далеко ли до вокзала Anhalt?… Я спрашиваю… «ach, nein! Nein!»… Вот и домишки, предместье… оно сильно разрушено, это предместье… очень даже сильно! Сплошное месиво… дымится… два дома из трех в руинах… они, должно быть, привыкли… два дома из трех… движемся вперед гуськом!.. А, мы уже на месте… я его узнаю, вокзал Anhalt… платформы в мелкую клеточку!.. Только железо покорежено сильнее, чем в прошлый раз, я имею ввиду там, наверху… стеклянная крыша, огромный свод… оттуда все время сыплются обломки… бац! Бух!.. Безостановочно… дождь из осколков стекла… на перроны и на людей… а наш экспресс на юг уже забит до отказа… как тот поезд на Росток… но здешний составлен из настоящих вагонов, высоких и просторных… тем не менее, люди стоят, «утрамбованные» с такой же плотностью как сельди в бочке… даже представить невозможно, чтобы мы, при всей своей худобе, могли бы просочиться или протиснуться, мы, готовые сжаться до предела… бегаем туда-сюда вдоль поезда… ах, У одного вагона вид не настолько безнадежный… допытываемся, да не только мы, целая толпа хотела бы знать, есть ли какой-то шанс… место?… Два?… Вопросы сыплются со всех сторон… военные в касках, женщины в беретах, дети… Нет!.. Ни одного! Ни одного!.. Тогда ничего не остается!.. Толпа рычит… атакующие цепляются за все выступы… я вижу feldgrau [22], которые буквально обезумели… носятся от одной двери к другой… пытаются высадить окна… убеждают, уговаривают, командуют… объясняют, что это специальный вагон, sonderzug Wehrmacht, что они только посмотрят на щит с гербом… орел… и отличительный флажок в конце вагона… в порядке ли они?… Сыплют оскорблениями… страшными угрозами! Табличка с OKW? Они отрывают ее от стенки вагона, уносят… и это могло бы длиться до бесконечности… Дзин-нь!.. И кр-рах!.. Как взрыв!.. Одно из больших оконных стекол в вагоне разлетается вдребезги, на мелкие осколки!.. Запустили булыжником!.. Еще один!.. Другое окно! И в стекло двери напоследок! Они открывают, цепляясь пальцами!.. Толпа валит на приступ, все эти озверелые люди на платформе!.. Многие, кто бахвалится, что видели немецкую анархию, врут, они не были там; мы там были, нам было не до смеха… Я видел много трагических сцен и картин, но Германию в нигилистическом безумии мне не забыть никогда… Отверженные и возмущенные, с младенцами на руках, идущие на приступ sleeping Wehrmacht… как прессуются тела в купе! Какое месиво… полно офицеров, солдат, младенцев, кормящих мамаш… и все они прижаты к вам! Полный коридор! Полки мгновенно захвачены!.. Вместе с детьми влезают отцы и матери, все это поглощается пространством… очень скоро они будут сбиты в кучу еще плотнее, чем в нашей ростокской «гусенице»… теперь очередь дедушек и бабушек… на каком языке они говорят? Какой-то местный говор?… Кто-то говорит… это финны… они должны были приехать в Цорнхоф, именно их мы дожидались! Они уже не приедут!.. Они хотят быть подальше от Берлина!.. На юг, только на юг! С первым же поездом!.. Поезд на Ульм!.. Это он!.. Откуда они и прибыли… итак, на приступ!.. И не только финны, но и латыши, эстонцы… и датчане из Fri-Korps… с последними, по правде говоря, я должен был встретиться гораздо позже, намного позже… но в эту минуту я рассказываю вам о великой анархии на вокзале Anhalt… они жаждут только одного: согнать с полок начальственных персон, вытолкать наружу раздетых офицеров, вышвырнуть из окон их мундиры вместе с их оружием!.. И сапоги! Это уже ради спорта!.. Все эти вещи мелькают в воздухе! Летят! Далеко! И сыплется отборная ругань! На весь вагон! И угрозы!.. Офицеры в неглиже, захваченные врасплох, очутились лицом к лицу с разъяренными тетками, которые все еще продолжают выламывать окна, они вынуждены подниматься, выбегать, ловить собственные брюки… большое купе в центре вагона занимает лысый толстяк с моноклем, в халате… выломали дверь… набилось не менее пятнадцати человек, оккупировали диваны и две полки… остальные рычат в переполненном коридоре… толстяк сопротивляется, но он не в состоянии… его мундир вылетает в окно… и плащ, и сапоги… и фуражка… детвора быстро расправляется с нею… раздирает ее на части… весь сброд, сгрудившийся на платформе… и мундир! Особенно мундир, с планками наград… и сабля!.. Кто он такой?… Немец мне шепчет… даже не генерал!.. Маршал!.. Кто именно? Фон Люббе!.. Это имя мне ни о чем не говорит… во всяком случае, он хочет добраться до Ульма… впрочем, весь этот вагон, весь поезд хочет добраться до Ульма… и вся толпа на вокзале, черт побери! Этому вагону досталось больше всего, коридор усыпан осколками битого стекла… платформы тоже… защититься невозможно… ибо ярость страшнее, чем удушье в переполненном вагоне метро… и как же трещат осколки!.. И топчутся по железным обломкам, которые обрушились с высоты огромного свода… маршал хочет выйти, покинуть коридор… о, как бы не так! Женщины противятся, он не пройдет!.. Вдобавок, им нужны его домашние туфли!.. Он сопротивляется! «Ach, nein!.. Nein!..» Они силой разувают его… а теперь пусть катится! Босиком!.. Его офицерам удалось выбежать в домашних туфлях… они видят, что маршал выходит, бросаются ему на помощь… подхватить его!.. Несут… и пускай весь поезд гогочет! Маршал на щите… вдоль всего поезда… Heil! Heil! Он вызывает уважение!.. Фон Люббе!.. Фон Люббе!.. Schwein! Schwein! Самое любопытное, что он отвечает очень любезно «Schwein!.. Schwein!..» Пассажиры скандируют: «Cochon!..» [23] Театральные жесты… руками… головой… он, должно быть, глух… его несут человек десять, не меньше… вот так, на щите… все дальше и дальше!.. К локомотиву… один, другой, третий огромный тендер с коксом… это тебе не маленькая ростокская «гусеница-челнок»… настоящий великан… этот локомотив – целый завод… дымит и брызжет… едким дымом и струйками кипятка… и не приблизишься, но офицеров-носильщиков уже не менее двадцати… фон Люббе на щите… триумфальное шествие… они вручают ему щит с гербом и табличку от их вагона… OKW… Верховное командование Вермахта… машинист орет… орет на них… я понимаю…

– Все в порядке! Поднимайтесь!

Он должен знать, кто они… те, кто изгнали его из купе…

Теперь они уже сами идут на приступ!.. Первого тендера! Маршал все время на руках! Они бросаются сквозь брызги кипятка и пара… цель достигнута! Они цепляются, они уже там!.. Все в саже!.. В самой куче кокса!.. Им не так уж плохо… а нам, зевакам? Скорей, назад! К нашему вагону!.. Там что-то произошло… они дрались, быть может, они уже всех поубивали?… Особенно волнуешься за детей… Все это ради них… полагаю, нам лучше говорить, что Бебер – это наш младенец, его не видно в сумке, закрыт… да!.. Да!.. Мы уже там… Лили его баюкает… женщины в дверях не пропускают!.. Сами-то они уже пристроились!.. Но Лили – настоящая акробатка… не из последних… она подтягивается на руках! Через окно! Нет больше стекол, одни осколки… Хоп! Она уже на месте!.. Я передаю ей Бебера в сумке… мне будет несколько сложнее… двое наших солдат, двое молчунов помогают, они рядом… хватают меня – каждый за ногу, – и – хоп!.. Я уже там!.. Теперь очередь Ля Виги!.. Осталось только поднажать, слиться, срастись со спутницами, литовками, стоя или у ног их… а может, это боснийки? Я не знаю… и мужья, и бабушки… раствориться… и младенцы повсюду, целыми гроздьями!.. Только представьте, как все это пищит, горланит, вопит, чмокает… сосет грудь!.. Локомотив дрожит… весь состав вздрогнул!.. Трогаемся… теперь локомотив в хвосте, не наш, не прежний, который заплевывал все платформы… Я видел…

– Замечательно, Ля Вига, замечательно! Мы едем!..

Так и есть… о, совсем медленно…

– Маршал едет с нами…

– Говорю тебе, проходимец ты этакий, здесь только один маршал, это я!

Он недоверчиво кривится.

– А ведь, послушай, Росток – Ульм – это не рядом!

– Ульм? Ульм? Ты веришь в свой Ульм?

Не могу утверждать, что верю.

* * *

Верь или не верь, но поезд набирает скорость… очень легко… пф!.. пф!.. Головной локомотив ведет себя более нервозно, чем тот, который толкает нас… задние вагоны заносит… мы внутри, нас трое и Бебер, в плотном месиве этих прибалтийских женщин, малышей и их родственников… уверен, что на нас обратили внимание… но мы все-таки пробрались сюда, черт побери! В эту беспорядочную мешанину задниц, налитых молоком грудей, рук и волос… зажатые и сплюснутые так, что чуть-чуть поднатужиться, и нас выдавит наружу… у меня, по меньшей мере, три бедра на голове… и чужая нога вокруг шеи… об этом вагоне сказали бы, что он набит битком, что он вот-вот расколется, лопнет, развалится на куски, что он уже трещит по швам… его трясет и болтает… расположившись более удачно, мы могли бы увидеть рельсы, шпалы или колеса… и все-таки этот поезд движется, и качка здесь меньше, чем в прибалтийских поездах… а наверху, можно сказать, и совсем здорово!.. А обоз с прокаженными и рыбой… где он сейчас?

Но хватит воспоминаний!.. Обратимся к тому, что происходит вокруг!.. Эти женщины говорят… и правда, какие-то невообразимые слова… хочу сказать, эти языки непонятны… даже самые простые слова, обращения матерей к малышам… Ну ладно! Все же я понял бы, и очень скоро, ну сколько может продлиться это путешествие… способность к языкам? Дар питона и гостиничного портье… идиома – это как мясо, которое кто-то раскачивает перед вами в качестве наживки… и worzt! Клюете! Хватаете его изо всех сил!.. В ритм!.. Но это еще не все, поезд идет, продвигается вперед, я вам говорил, мы все измучены… поезд идет… и наконец, по своему обыкновению, едва не сходит с рельсов, снова попадает на колею, выруливает… теперь немного подытожим, определим свое место… заметим: повсюду, где мы демонстрируем свои физиономии вот уже почти тридцать лет, будь это в пылающих кострах городов, а их десятки полусгоревших, или же на пепелищах, на грудах развалин, от Констанс и почти что до Швейцарии, до Фленсбурга на севере Франции, возьмем Курбвуа, пассаж Шуазель или улицу Лепик, везде и всегда возникает чувство, что я не имею право на существование… ни даже здесь, в Медоне, однако же я бесконечно скромен и до предела учтив, благовоспитан и услужлив, если меня заставили воочию увидеть то, о чем они думали… сперва с помощью петиций и барабанов, потом – громкого оглашения того, о чем шептались, а затем с помощью пластинок и громкоговорителей мне показали, чем я был, во всех подробностях… десять раз Петьо, гипер-Ландрю[24]… супер-Бугра,[25] предатель с двадцатью пятью масками, порнограф с доброй сотней членов… о, ничему не удивляйся!.. Ты тот же самый, невероятный, и в Копенгагене,[26] и даже на Монмартре, и даже в прусском Цорнхофе, а завтра, может даже на Гонолулу… и наглостью было бы жаловаться! Все закаленные души – вокруг него! Возвышенные герои: quos vult perdere! (Розовые страницы).

В самом деле! Меня развлекает наш поезд!.. Конечно, мы были стиснуты, сплющены, согнуты, выпотрошены, правильнее было бы сказать, что из нас выжали всю жидкость, мочу, пот и кровь… этот вагон пока что держится на рельсах, но только и думает на каждой развилке о том, как бы опрокинуться, полететь кувырком… и все же, как это ни смешно, мы движемся вперед… я вижу, как между двумя спинами и тремя затылками мелькают поля, рощи, ферма… еще ферма… ага, и еще играющие дети!..

Ульм – наша конечная остановка!.. Через Лейпциг, кажется… я не уверен… увидим… может, ничего и не сбудется? Они растеряют нас всех на просторах полей?… Повторение Ростока… наши души способны выдержать многое, и мы это подтвердили… я думаю… я спрашиваю у них обоих, Лили и Ля Виги… они согласны… нам снова пришлось стоять, сдавленными со всех сторон под нажимом других… думаю, из-за тряски… вот уже добрых два часа, как за окнами мелькают деревья… мы ничего не требуем, другие брюзжат и скулят… наша троица и кот не жалуются ни на что… хотя нас унижают больше обычного, хоть криком кричи… о, но мне кажется – не могу поверить! – перрон… и ЛЕЙПЦИГ… большими красными буквами… отлично!.. Поезд замедляет ход… да! Так и есть!.. Но есть и другие таблички… «Выходить запрещается»… Verboten!.. И жандармы по всей линии… я вижу, нас ожидали… ах, барышни с кувшинами… полными… они образуют цепочку, протягивают нам в окна… стекол больше нет… в проемы дверей… это бульон!.. А может, это какая-нибудь отрава, скверное зелье… нет, непохоже… некоторые уже пьют… и все в порядке! Но кружки? Нужны кружки… все предусмотрено!.. И ломти хлеба… другие кувшины предназначены для матерей с малышами… молоко! Молоко! Milch! Соски… сначала соски! Весь вагон причмокивает, и мамаши еще быстрее, чем младенцы… глю! Глю! Без сосок… еще один кувшин!.. Другие девицы прорываются к окнам, Красный Крест, эти предлагают все, что только могут, хлеб, похлебку, мармелад, чтобы эти бедные прибалтийские матери с детьми больше не хныкали… весь вагон жаждет… milch!.. milch!.. Главное, никто не вышел на перрон… никто не выпрыгнул… глубокое уважение к приказам… Austeigen verboten! Verboten!

Теперь я поверил что локомотивы плюются от смеха… да!.. Сажей… и еще какой дрянью!.. Густой-прегустой… перрона уже не видно, и девиц из Rote Kreuz… не видно и полицейских, только мы втроем держимся за руки… поезд тронулся… мы больше не видим… толчки тел разъединяют нас… как они галдят, эти тела! Младенцы внизу… уа!.. Уа!.. И отцы, и бабушки… какая смесь языков… поезду на это наплевать… рвемся вперед… пф! пф!.. По склону, я думаю… уже довольно далеко отъехали… мчимся как «экспресс»… мне кажется… между чьих-то ног в окне я вижу насыпь… там меньше сажи, но в глазах у меня резь… так и есть! Деревья… и скалы… вспоминаю, что Харрас сказал: вы проедете под горами Эйфеля… здесь мы и находимся, должно быть!.. Эйфель или Таунус… во всяком случае, мы движемся по склону… а может быть, мы у подножья какого-то другого массива?… Гарц? Чтобы ускорить события, я мечтаю, что так оно и есть!.. Эйфель или Таунус!.. Я немного улавливаю, о чем толкуют вокруг… литовки говорят по-немецки… еще женщины… латышки? Финки? Главное, что поезд движется… и что мы не задыхаемся в туннеле… а такое могло бы случиться… возможно, так и было задумано?… Наше мнение никого не интересует… не только в поезде «Росток – Берлин»… задумано, чтобы нас мумифицировали, закоптили к концу маршрута, набитых битком, как в бочке, в эти вагоны?… А что?… Весьма вероятно!.. Во всяком случае, пока едем! Катимся!.. Как свободное колесо… мне кажется… вся эта железяка проваливается с громовым грохотом… одновременно! Свод!.. Другой!.. Я вам говорил об удушье… внезапно, столь же резко, все тормозится! Скрежещет, буксует… рр-р-и… в хвосте… впереди… удары и встречные удары… и снова!.. О, это не простые удары!.. Бомбы! Настоящие… серия взрывов!.. Другая!.. Они атакуют! Хвост нашего поезда!.. Сзади!.. К счастью, мы уже в туннеле!.. Привет!.. Бу-ум! – еще раз! Снова встряска… может быть, задние вагоны?… Послушайте, ждите разрешения выйти!.. Таково мнение Ля Виги.

– Нечего выходить! Мы уже далеко!

Я его успокаиваю… Ля Вига хочет мне ответить, но его глотку затыкает на полуслове порыв воздуха… черного воздуха, это скорее сажа, чем воздух… а нас так швырануло, что мы на кого-то спланировали… и тут же второй мощный толчок… это уже с другого конца туннеля… не могу опомниться! Они бомбят туннель! Крушат гору и свод!.. Своими бомбовыми ударами… хотят все распотрошить, чтобы убить нас… хотят добраться до нас, до нашего поезда! Мы зажаты, загнаны в ловушку, подобно крысам… при каждом взрыве нас отбрасывает, мы прокатываемся по пассажирам, по детям и родителям… представьте, вагоны сталкиваются, дергаются, весь поезд качается, как бы переваливается с боку на бок, невообразимый скрежет сцеплений, дребезжание разбитых оконных стекол, и все это в общем грохоте… ах, эти цепи, что трещат и лопаются, срываются с места, скребут по насыпи… я рассказал бы вам о снопах искр!.. При их вспышке вы наконец видите свод туннеля… из конца в конец… при тридцати шести свечах, при десятке тысяч свечей!.. От каждого разрыва бомбы поезд подталкивается… свыше!.. И отталкивается снизу! Отбрасывается назад!.. Рр-р-инг!.. Поезд «Луна-парк»!.. Однако нам не до смеха!.. Железнодорожный аккордеон! Ах, мина! Брр-рум! И еще одна!.. Они расколют скалу! Сверху и до самого свода!.. Я опасаюсь… поезд будет съеживаться от взрывов… рикошета… протараненный скалой… может быть… у этого состава вид довольно устойчивый… но, кажется, это серьезно… два часа они стараются вовсю… молящиеся матери… задыхающиеся дети… тошнотворные сажа и сера на лицах малышей… сверху? В лоб? Я видел неясно, но хорошо слышал… даже через металлический лом… и – бу-ум! И рри-нг!.. Передние вагоны уже должны быть расквашены… все пассажиры – вниз!.. Приказ… verboten! Verboten! Да пропади ты пропадом!.. Пускай все обрушивается на наши головы!.. Подбирается к нам, к нашему вагону… да!.. Продираемся на четвереньках между камней во всю длину состава!.. На коленях, опрокидываемые мощными воздушными порывами осколки вытворяют такое!.. А потом – тучи обломков камней шрапнелью стучат по вагонам… такого вы не увидите в метро!.. Я наблюдал между «Римом» и «Сен-Казаром» ложную тревогу… даже в берлинском Тиргартене, где были, однако же, неистовые подстрекатели и толпа… ничто не сравнится с туннелем, напичканным детворой, прибалтами и удушьем… и все это в полнейшей темноте… вы можете себе представить? От входа в туннель, я не преувеличиваю, до другого конца, выхода из туннеля, эти страшные ураганные порывы взрывной волны, от которых свод над нами дрожит и вибрирует… тайфун в туннеле… это закончится обвалом… я видел… это должно было произойти с нами… Гарц?… Таунус?… Так мне сказали… но я не верю тому, что «говорят»… если я когда-нибудь закончу эту книгу, обещаю себе взглянуть на эти места, убедиться лично, что они сравняли с землей эти горы… уничтожили туристические горные тропы… завалили все входы и выходы…

Если я рассказываю вам о происшествиях в столь странной манере, так это лишь для того, чтобы вы не могли представить себе людей, заполнивших тот туннель, иначе как только в распластанном виде… ураган проносился над нами из конца в конец с тучами металлической и каменной крупы, с яростными смертоносными осколками, и если бы вы решились поднять голову… привет вашей тете, вам капец!

Однако же «цельнометаллические» вагоны, высокие, широкие и, можно сказать, вполне устойчивые, принимали на себя со всех сторон эти удары… они тоже стонали, а не только мы в них, во всем составе из конца в конец, от локомотива до последнего вагона… из-за этих зверств можно было душу Богу отдать, расколоться пополам… но терпящий бедствие поезд… да нет же! он выдерживал одно торнадо за другим, содрогался… но тут же выпрямлялся и снова начинал выплясывать на рельсах… покрытый сажей и серой… корчась в конвульсиях!.. Совершенно невероятно!.. Поезд, как бы это получше выразиться, превратился в огромный пистон, растянувшийся от одного конца туннеля до другого под трещащим сводом, по отношению к бомбам, которые сыпались и сверху, и снизу!.. Челночное движение… оно было только началом, я не говорил об этом вслух, но я видел!.. А, вот опять!.. Вон там, вдалеке я вижу огненную струйку, я узнаю!.. желтый!.. Фосфор!.. Я не дурак!.. Их бомбы, я отлично это понял… с жидким фосфором!.. Фосфор распространяется… я понимал, что немногим удастся выбраться… и как, куда?… Ползающие по камням матери все-таки отдавали себе отчет, что их положение лежа плашмя – бессмысленно, что необходимо подняться, бежать… но куда? Через потоки пламени?… Нет!.. Проползти под вагонами, перебраться на другую сторону!.. Фосфор дойдет и туда… к другой стенке… но чего они хотели больше всего, так это вернуться в Лейпциг!.. Они бредили этим, они громко кричали об этом!.. Старик перевел… в Лейпциге у них будет все!.. Они же видели! Все! У них все было в Лейпциге! Молоко!.. Бульон!.. Хлеб и похлебка! Rote Kreuz!.. Красный Крест! Вернуться туда!.. Что угодно, лишь бы не оставаться в этом горящем туннеле… лишь бы не садиться снова в этот поезд… ведь прежде всего этот поезд будет разбит, ВВС ничего от него не оставят! Никто отсюда не вырвется! На выходе из туннеля: ба-ац! Разве не слышно! Бомбы превратят всех в пылающие факелы! Спасайся, кто может! Тела на камнях… распростертые… либо калеки-старики, либо потерявшие сознание… я уже не узнаю, что с ними сталось! Ах, офицер! он тоже взбирается по камням… между сводом и поездом… фосфор ярко вспыхивает… виден почти весь туннель… должно быть, этот офицер из тех, в пижамах, изгнанных из вагонов OKW… вместе со своим маршалом фон Люббе… он снова нацепил погоны, значки, витые шнуры на пижаму… меня он узнал, говорит по-французски… ему известно, кто мы такие, не помешала темень и то, что мы перепачканы сажей… черт подери, невозможно быть более скромными… даже нашему коту Беберу, сидящему в сумке… он знает, откуда мы… «Росток – Берлин», из «рыбного» поезда… различные сведения… кто… что… куда… когда… перелетают через потоки фосфора с такой точностью и такими подробностями, что вы буквально столбенеете… все, что нескромность мира способна вам приписать, извращено и переврано, навязано вам по своему разумению, у вас не остается больше шансов на спасение… здесь, в этом туннеле, фосфорной печи, плюс шрапнель на входе и выходе, в этой пылающей сверху донизу преисподне, где все готово для гибели и нас, и Бебера, и этого бесцеремонного офицера, и для переплавки железного лома, рельсов и вагонов, и их маршала фон Люббе!.. А также для гибели прибалтийских женщин и их сосунков… настоящий кабан! Все ему нипочем! Категоричен до предела! Даже на оголенных вершинах Эвереста и Невады… раньше вас туда доберется! И там будет плести свою ахинею… и в жерле Везувия тоже! Под многотонным водопадом камней и лавы, под раскаленными потоками магмы!

Ну, хватит гипербол! Вернемся к реальности… к туннелю! Бойня, преисподняя, я уже сказал, для матерей, младенцев и стариков, которые явились сюда из этих исчезнувших с карты стран, прибалтийских, померанских, лапландских и еще более северных… Трудно поверить в подобную реальность, но все это так переплелось в поезде… а что же сказать о нашей троице… кем были мы?… Откуда явились?… Любопытно… их страны больше не существовали, Франция, это название ни о чем им не говорило… они никогда о ней и не слышали… расспрашивали друг друга… переползая через рельсы… вот доказательство того, что вы интригуете мир, – вас никогда не оставят в покое… и даже в самом страшном из туннелей… демонстрирую… кабан везде чувствует себя как дома, он незаметно выставляет свое рыло… и вы узнаете множество забавных подробностей о себе самом, о Бебере, стоит ли задаваться вопросом: правда ли это?… А тот офицер, который заприметил и «вычислил» нас, откуда он в этой подземной вакханалии знает наши имена?

– Доктор Детуш!.. Это вы, не правда ли?… И ваш друг Ле Виган? И ваш кот Бебер? Мое глубочайшее почтение, мадам!

Он говорит по-французски, сухо, жестко, но внятно…

– Позвольте представиться, мадам! Честь имею!.. Капитан Гоффман, из Седьмой инженерной… Штаб маршала… кстати, господа, вы не видели маршала?… Знаете, во втором вагоне?… Маршал фон Люббе!..

– Нет, капитан! Нет!

– Все перевернулось вверх тормашками, не правда ли, все!.. Он обосновался на куче кокса… мы там все перерыли, с офицерами и машинистами… но его там нет… под коксом… необходимо, чтобы этот поезд двигался дальше!.. Эскадрильи снова вернутся… мы знаем… на этот раз у них будет полно бомб… вы знаете… фосфор, вон там… жидкий.

– О, конечно, капитан! Вы правы!

– Этот туннель будет затоплен…

– Несомненно!

– Необходимо, чтобы поезд двигался!

Ну, а все-таки…

– Матери не хотят занимать места в поезде, капитан… они боятся!

– Тем лучше! Тем лучше!

– Что угодно, только не этот поезд!.. Они хотят вернуться в Лейпциг… по шпалам… вдоль дороги… по щебенке…

– Тем лучше!.. Тем лучше!

– У них в Лейпциге было молоко! Они больше не доверяют поезду! Они не верят в Ульм!

– Конечно! Конечно!.. Как им угодно! А мы, мы поедем! У нас осталось не более десяти минут… Взгляните на часы…

Он присвечивает мне… своим фонариком… я делаю вид… будто вижу…

– Да-да, капитан!..

На моих часах нет стекла, нет стрелок…

– Дорожные рабочие на насыпи… через двадцать минут эскадрильи заправятся… снова будут над нами… может быть, раньше!

Этот капитан Гоффман не питает никаких иллюзий, он знает, что говорит… плевать ему на матерей, на детей, пускай себе возвращаются в свой Лейпциг, к бульону, колбасе и Красному Кресту!.. Не пройдет и двадцати минут, как все это превратится в один горящий поток фосфора…

Я спрашиваю у него, который час… Мои часы неисправны!

– Без пяти шесть!

– Вечера или утра?

– Вечера!.. Увидите! Они устроят иллюминацию!.. Знаете, что сначала?… Ракеты!..

Знаю ли я!.. Повсюду ракеты!.. Монмартр!.. Рено!.. Безон!.. Берлин!.. Розовые… зеленые… голубые… рождественские свечи! Конец света наступит при свечах! Я говорю: «Вот это будет праздник!» Он согласен…

– Иллюминация! Фейерверк!..

Капитан Гоффман не слишком опечален… он не тревожится… нет, вовсе нет… я полагаю… это способность принимать желаемое за действительное! А маршал? Его маршал? Люббе?… О нем он больше не заговаривает… а интересно, спасся ли тот в своем коксе? Вновь отправился в Лейпциг?… И он тоже? С прибалтийками или в одиночестве?… Узнаем позже об этом… а в данный момент главное – воспользоваться тем, что поезд тронется, всем нам надо где-нибудь пристроиться… возможно, даже в вагоне самого маршала? Я хорошенько его попрошу, этого капитана… он должен помочь… думаю об этих женщинах, их яростном желании вернуться в Лейпциг… однако я отчетливо представлял прием… запрещено выходить, verboten!.. На какую встречу они там нарвутся! Вот и спеши туда! Они рисковали так же, как мы! У нас, по крайней мере, есть шанс!.. Поезд больше не подпрыгивает, не сходит с рельсов, потерял свою эксцентричность… по вагонам!.. Если нас отбросят от одного, перейдем к другим… у нашего инженерного капитана озабоченный вид, он разыскивает маршала… расспрашивает людей, тех, что не смогли пролезть под вагонами… добраться до другой дорожки под сводами… ни те ни другие ничего не видели, да и подумайте сами, как бы они могли что-то увидеть, лежа на земле, уткнувшись носом в каменные плиты!.. Ах, щит с гербом на вагон… OKW нашелся!.. Украшенный орлом… был ли он у капитана, под его плащом?… Нет! Люди подобрали шит между шпалами… капитан цепляет его к вагону… он расспрашивает… ему отвечают… но понять ничего невозможно… какое-то невнятное бормотание… я думаю, по-русски… должно быть… они лежали плашмя, и это все… капитан Гоффман не нашел фон Люббе… хорошо ли он искал?… Не уверен… он оглядывается, у него такой вид… но он нас не видит… одна ступенька, две ступеньки… мы уже там! Мы в коридоре… осколки стекла по всему купе… гораздо легче порезаться, чем на камнях… какой простор для факиров!.. Однако потихоньку, со скрипом… я вижу, что это здесь!.. Салон маршала… пусто… никого!.. Хотя нет! На диване грудной ребенок… младенцу не больше месяца… он молчит… мать оставила его там… я подхожу… смотрю… этот малыш… ему неплохо, он не страдает… это крепенький груднячок… что же дальше? Капитан Гоффман?… Зову его… он подходит… он шел следом за нами…

– Видели?… У нас же нет ни молока, ни соски…

Пусть он отчетливо представит ситуацию… я его предупреждаю… ведь здесь он распоряжается, не так ли?… Кажется мне… я не вижу другого ответственного лица… нет времени для колебаний… если мы берем этого младенца, то нужно молоко…

– Может ли он доехать до Фюрта?

– А далеко ли Фюрт?

– Шестьдесят километров… два часа… полтора… и Фюрт!.. Годится?

– Думаю, да… полтора часа…

И тут внезапно он направляет на нас свой фонарь!.. Вспышка… очень мощный светильник… он пристально всматривается в лица… Я бы сказал, капитан изучает нас… это впервые он так вглядывается… и мы тоже впервые внимательно рассматриваем его… обхохочешься, какие же мы перепачканные и черные!.. Все четверо!.. Но смеяться некогда… самолеты должны вернуться, так он сказал, с полной загрузкой и уже через десять… двенадцать минут… я его переспрашиваю…

– Непременно!..

Наверно, если ребенок начнет кричать до Фюрта, мы должны будем сойти?… Но сейчас мы здесь, мы остаемся… я вам сказал, что этот капитан говорит по-французски… он объясняет нам, он знает, где мы находимся, у него есть карта… дорога перед туннелем, на выходе, не слишком пострадала… кажется… это значит, что мы смогли бы… поезд, набрать скорость немедленно, сделать бросок, тридцать, тридцать пять километров в час, сразу же по выходе из туннеля… они в этот момент расчищают завалы… чудесно! Чудесно!.. Мы втроем устраиваемся и укладываем новорожденного на диване маршала… «Бай, бай! Бай, бай!» – вот и все, что мы можем… младенец не смеется… но и не плачет… у нас нет ничего, чтобы его перепеленать… надо бы… ах, другие офицеры подходят… один за другим… они топчутся по осколкам стекла… занимают свои купе… они верят в Ульм, для них самое главное, чтобы поезд тронулся… увидели нас у маршала… не очень удивлены, не слишком… интересуются младенцем, наш ли это?… Нет!.. Ласково с ним сюсюкают… «Баю-бай! О!..» У детского лепета нет национальной принадлежности… все устроится!.. Большинство офицеров – отцы семейств… они показывают нам фотографии… их жены… дети… я вижу, это серьезные штабисты, не хочу задавать вопросы… откуда они едут?… Потихоньку сами расскажут… во всяком случае, я вижу здесь представлены все рода войск – артиллеристы, авиаторы, интенданты… наверное, они знают французский… но здесь не хотят… не решаются… наш инженерный капитан осмеливается… должно быть, у него разрешение… теперь я вижу, что все в сборе… весь штаб… а маршал?… Никто о нем не вспоминает… быть может, он упал с тендера? Он сидел на куче кокса, на самом верху… никаких следов!.. Мы прошли выучку!.. Молчание – это главное!.. Глухое молчание! И пусть уж поезд трогается!.. Пф! Пф! В самом деле, уже… нет еще!.. Наконец почти тронулись… заметно… в голове поезда… и в хвосте… вот, вот… и вправду!.. Движемся…

– Мы едем, не так ли?…

– Мы вышли из туннеля!..

– Браво, капитан!

Я присоединяюсь к поздравлениям.

– Браво!.. Браво!..

Это значит, что они расчистили завалы и что самолеты не вернулись.

– Через пять минут они будут здесь…

Должно быть, ему все известно.

– Мы уже будем далеко!..

Я говорю это громко… пускай меня слушают! Ведь это вагон OKW… в котором мы находимся! Мы должны проявлять корректность!.. Младенец улыбается нам… наконец он подает голос, он хотел бы… малыш не утомительный, здоровый, не хнычет… наверняка он потешается над нашими «баю-бай!»… особенно теперь, когда поезд покачивает его… ни пеленок, ни салфеток, мы не можем его перепеленать… увы!.. Лили ищет, находит… три сорочки под подушкой… чьи?… Ведь самое важное – сменить пеленки… «Лю-лю-лю!» – капитан Гоффман знает свое дело… если поезд не сойдет с рельсов, к полудню будем в Фюрте… шестьдесят километров… о, конечно, он ничего не гарантирует!.. Наверняка патрульные самолеты видели, как мы выползали из туннеля с двумя пыхтящими локомотивами, в голове и хвосте поезда, настоящие извержения сажи… если они не стерли нас в порошок, то лишь потому, что не захотели! для нас же самое неприятное не темнота, а раздражение глаз, причем до такой степени, что ты уже ничего не можешь различить сквозь провалы окон, гора там, снаружи, или равнина… конечно, мы уже вышли из туннеля… за окнами мелькнула деревня… а, мост!.. Или мне кажется… другие тоже ослепли, я имею в виду Лили и Ля Вигу… они трут глаза, но только раздражают их еще больше… капитан напялил специальные очки, он экипирован на случай газовой атаки, он предвидел… я его спрашиваю…

– Это был длинный туннель?

– Шестьсот двадцать пять метров…

– У вас есть врачи в Фюрте?

– Там есть все необходимое… но мы еще должны до него добраться!..

– Разумеется!.. Разумеется!..

Дорога здесь, кажется, не совсем разрушена… бомбардировщики и штурмовики могли бы поработать и получше… мы их слышим, вверху, очень высоко… наш поезд катится вниз, по склону… все время… довольно быстро, мне кажется… если говорить о конкретном поезде, то очень быстро… на ум приходят эти прибалтийские женщины со своими малышами, которые вернулись в Лейпциг…

– Они уже там, как вы думаете?

– Нет!

Капитан категоричен!.. Мы едим дальше, недолго… затем замедляем ход… платформа… Фюрт… а сколько сажи!.. Тормозим!.. Табличка… мы прибыли… кажется, этот вокзал не пострадал… Вижу! Wartesaal… зал ожидания… я болезненно моргаю, но убежден… спрашиваю у других, они тоже видят… ах, медсестры!.. Стоят наготове… едва лишь поезд подойдет к платформе… капитан Гоффман рассчитывает на медицинское обслуживание!..

– Schnell!.. Schnell!..

Бросаемся к малышу, нашему… на диване!.. Лили берет его на руки, передает мне… а я – сестре милосердия… милосердная сестра, наверное, вы знаете, орден добрых протестантских сестер… их должны были предупредить, позвонить из Лейпцига… ну вот! Дело сделано! Младенец запеленут, унесен!.. Еще один заботливый жест… множество сэндвичей! Для нас… бутылки с пивом!.. От паломников Шартра? Лурда?… Да! Да! В этом духе… не совсем, но все-таки… Это все, чего мы желаем! Ничего иного!.. Спасение для коксовых локомотивов и штаба OKW!

– Доктор!

Капитан хочет поговорить со мной… именно со мной! Лично со мной!.. Иду за ним… мы шаркаем по осколкам… проходим весь коридор… один вагон… другой… останавливаемся… он искал это купе… пустое…

– Доктор, сюда!.. Мои товарищи офицеры категорически не хотят ехать с вами и вашим другом актером в одном вагоне…

– Я вас понимаю, капитан… очень вам признателен…

Он не сказал мне ничего нового… быть прокаженным означает иметь некоторые преимущества, вам нет больше нужды быть вежливым ни с кем, вас отшвыривают прочь, а вы только об этом и мечтаете!.. Я наблюдал за этими, из Ростока… прокаженные были довольны, что их изгнали, выдернули из их снегов, вышвырнули вон! И – марш к другим сугробам!

– Капитан Гоффман, я вам очень признателен…

– Это не все… в свою очередь… я прошу вас об одной услуге!..

– Ну, разумеется!.. Буду счастлив!

– Вот в чем суть!.. Мы, то есть штаб, выходим в Аугсбурге… там переформировываются две армии, прибывшие из Украины, в Аугсбурге… вы не знали?

– Нет, капитан! Совершенно не в курсе!

– Вы трое с котом пересядете на поезд в Ульм… Сразу же!.. Sonderzug… понимаете? Тот, который должен принять прибалтиек… у вас будет место!.. Четыре вагона!.. Пустых!.. Аугсбург еще не разрушен… слушайте меня внимательно!.. Около часа езды до Ульма… туда вы прибудете в разгар похорон…

– Что это значит, капитан?

– Надо, чтобы вы знали!.. Военные похороны… погиб генерал Роммель… это вас не касается… (Роммель?… Никогда не слыхал о нем!)… но там будет… заметьте! Имя, которое я прошу вас запомнить… маршал Рундштедт!.. Не записывайте, просто запомните… маршал Рундштедт!.. И еще одно имя: Леммельрих… это всего лишь капитан… капитан, как и я… он из штаба Рундштедта… вы запомните, не так ли?… Леммельрих… Я доверяю вам… могу ли я на вас положиться?

– О, разумеемся, капитан!

– Тогда вот что… вы подойдете к Леммельриху… вы его узнаете… легко… в церкви… капитан, такой же, как я… рослый сухощавый, седой… скажите ему одну только фразу: «Вашей берлинской дочери стало лучше»… и это все… он вам не ответит… скажете ему по-французски: «Вашей берлинской дочери стало лучше», он поймет…

Я ничему не удивляюсь! Но все же был повод поразмышлять… сидя там… он, должно быть, наблюдал за мной… поезд двигался дальше… ехал… ехал… вроде бы нормально… за исключением того, что даже после выхода из туннеля сажа заполнила весь вагон, влетала в окна, переносилась от одного окна к другому, настолько густая, что лучше бы закрыть глаза… у капитана были специальные очки, он ничего не боялся…

Да! Да! Мы на месте… поезд останавливается… вокзал… Ульм!.. Плакаты… мы можем выйти… никто нам не запрещает… нет полицейских… мы выходим из пелены сажи, из облака… вокзал, этот вокзал не тронут… кажется, там поглядим… можно отдохнуть! Отдых? Мы только то и делаем, что отдыхаем, начиная с Ростока… правда, в очень не спокойном состоянии… швыряют нас с места на место! Но-о! Тпру! И – убирайся!.. Сборы прокаженных на перекрытых путях… в туннеле, где невозможно дышать… неужели это перрон! Мы пересекаем зал ожидания… вот перистиль,[27] скамья… на этой скамье, даже в полном изнеможении, мы чувствуем себя довольно комфортно… Ля Вига, однако, в весьма дурном расположении духа – я это вижу, ему не понравилось наше с капитаном стремление уединиться для беседы в конце коридора, – смотрел обиженно… а погода была действительно прекрасная, великолепное, почти майское утро… было бы хорошо как-то утешить Ля Вигу, чтобы он больше не злился…

– Эта улица очаровательна, ты не находишь… и она очаровательна именно потому, что безлюдна… стоит появиться людям, и все испорчено… немедленно, едва лишь они покажутся… и не столько потому, что они начнут творить всякие мерзости, но из-за одного своего присутствия… смотреть больше будет не на что… смерть – это чистильщик…

Обычно ему очень нравились такого рода разглагольствования, театральные сцены, псевдоглубокомыслие… текст для ипохондрического персонажа… уцененный Гамлет…

На этот раз не подействовало!

– С тобой все в порядке?

Тот же самый эффект…

Я забыл описать вам местность, мне пришлось полистать странички, я все это зафиксировал… мы находились даже не на самом вокзале… а на перистиле, наверху лестничных маршей, оттуда нам видна вся улица, шириной с Елисейские Поля, окаймленная развесистыми деревьями… наверняка, воздух в Ульме был чистый… ни заводов… ни авто… никого, ни на вокзале, ни на тротуарах, сколько видит глаз, никого!.. Жилые дома с обеих сторон… пустые, как мне показалось… ах, нет! Кто-то есть! Не в окнах, а рядом с нами! Определенно этот тип мог нас услышать… старик с маленькой бородкой… кто он? Перехожу в наступление…

– Guten tag!

Не могу сказать, что старик мне ответил… он что-то буркнул… делаю второй заход…

– Es geht? Все в порядке?

– Nein! Нет!

Беседа завязывается плохо… моя манера держаться не имеет значения, но он, если это служащий, какой-то там… полицейский… военный?… Он выглядит странно!.. На нем нет знакомого мне мундира, однако я видал некоторых только с одними петличками, и в Баден-Бадене, и в Моорсбурге… лучше, если я его спрошу… он отвечает…

– Feuermann!.. Пожарник… Hauptmann!.. Капитан!..

Еще один капитан, я перевожу… этот капитан-пожарник говорит только по-немецки… ах! Ни слова по-французски! Уверен, он не из тех, кто немного пообтерлись, пообтесались, еще не забыли школьную науку, хотя бы на уровне школы Сен-Мексен, и желают только одного: чувствовать себя у нас как дома, быть общительными, галантными, самодовольными бахвалами, в окружении услужливых девиц, в очаровательном уголке возле камина, важные дамы и господа… и солидное общество… и эта светская жизнь… ах, Сент-Катерин! Ах, «Анналы»!..[28]

Сталинград? Это не беда! Но коклюш в NRF?[29] Можно в обморок упасть! Поцелуйте Гастона! Ребенок на поминальной мессе в честь Мориака… ах! Ах! Ах!.. Этот бородач не дает мне покоя, я должен узнать, что он окончил… спрашиваю его об этом.

– Я слишком стар, уже не помню… но вы, кто вы такие? Этот старикан качает права.

– Я доктор, а мой друг – актер…

Ах, доктор, это его интересует… настоящий доктор?… Он сомневается… он требует доказательств… да пожалуйста!.. В одном из моих шестнадцати бумажников… кое-что есть! Вполне официальное!.. Доказательство!.. Опустошаются четыре, пять карманов… доказательство!.. И по-немецки… от их министерства… Erlaubnis!.. Вот морока на мою голову… пожалуйста!.. Он вынимает очки… смотрит на меня… читает…

– Это вы?…

– Вроде бы я!.. Никто иной!..

Как он меня раздражает, этот скептически настроенный капитан!

Ну, тогда… тогда необходимо, чтобы я его осмотрел! И немедленно, это еще одно требование!.. Чтобы я пощупал его живот!.. Ради Бога! Но где?… Не здесь же, на ступеньках!.. Есть одно местечко, он знает!.. Там наверху, на вокзале!.. Куда еще он собирается нас вести? Он показывает мне… окно… приподнимается… но тут же сгибается… пытается стоять, но на полусогнутых… с гримасой боли… надо бы помочь ему… он отказывается, он сам… только сам… я предлагаю ему трость… даже две моих трости!.. Nein! Теперь мы видим его униформу… пожарника? Он снова падает на скамью… Подниматься он будет ступенька за ступенькой, на карачках, как я понимаю… то окно не ниже третьего этажа… окно… укромное местечко… перебираемся со ступеньки на ступеньку и все еще не достигли цели!.. Есть время на разговоры… теперь он согласен… я бы сказал, что он проникся к нам некоторым доверием…

– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это чужое имя, это то, которое они дали мне… так надо было, по-видимому… другие тоже поменяли имена…

А униформа?… Его униформа?… Это тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… почему? Потому что они были там, все пожарные Ульма, во время последней бомбардировки… мины и фосфор… обычные бомбардировки… две недели тому назад… и во Франкфурте, как раз под Рождество, тоже они, пожарные Ульма… потом в Штутгарте, два месяца тому назад…

– У нас было шесть насосов… и сто десять человек, оперативная служба!.. Теперь только пять!.. Пять пожарных! Und noch!.. Und noch!.. И еще! Один насос, только один!.. Пять человек, feuermanner… verstehen sie?… Вы понимаете?… Пожарные?… Спали на развалинах… ожоги!.. Насос числится за мной, личный насос, для меня одного!

Остановка! Отдых… третий этаж вокзала?… Мы еще не доползли! Я считаю… не менее пятидесяти ступеней! На лестнице, по которой он пытается подняться, капитан указывает на табличку: «Privat»… какое-то внутреннее помещение… я вижу, он присел… что с ним может быть?… Ревматизм? Туберкулез позвоночника?… Так он ведет меня к начальнику вокзала… на «четвертый»… от ступеньки к ступеньке, он карабкается вверх… успеем стать друзьями, добравшись до верха…

– Меня зовут Зигфрид… Hauptmann Зигфрид… это не мое имя… а то, что они дали мне… нужно было изменить наши имена… из-за шпионов, наверное… другие тоже поменяли имена… а униформа?… Тоже не его!.. Его сгорела в Пфорцгейме… все насосы Ульма в Пфорцгейме… да!.. Да!.. Я знаю!.. И во Франкфурте, на Рождество… я тоже знаю… и в Штутгарте… Он поднимается, держа каску в руке…

– Почему вы сменили имя?

– Это не я… власти! Я же вам сказал! И шпионы!.. Так надо было!.. А потом в один прекрасный день – капитан!.. А перед этим десять лет был унтером!.. Десять лет… а через день – капитан! Сразу! Быстро, не правда ли? Быстро!.. Но нет больше лейтенантов!.. Нет больше капитанов!.. Все мертвые, все сгорели!.. Пфорцгейм!.. Франкфурт!.. Капитан Зигфрид!.. Понимаете?

У них больше не было людей для тушения пожаров, вот что их заботило!.. Не было ни насосов, ни саперов… а он всегда делал все, что мог… еще одна ступенька!.. Этот человек старше, чем кажется… по правде, он так и не назвал своего возраста… прошамкал цифру… уверен, ему больше семидесяти… мертвенно-бледный цвет отечных щек… разгляжу получше наверху, поскольку он хочет, чтобы я осмотрел его живот… вот мы и на месте! Дверь… на лестничную площадку… отдых!.. В какой-то момент… я думаю об инженерном капитане… о его послании Леммельриху… о том, как я скажу ему на ухо, что его дочь… и прочее и прочее! Не столько этому Леммельриху, сколько Папе! Тому, кто не умолкает нигде и никогда, тому, кто не более чем комедиант, нечто низкое и подлое, депутат, полицейский, падаль… ну да ладно!.. Теперь эта дверь!.. Я стучу, Зигфрид застыл неподвижно… открывает не начальник, а женщина… женщина в фуражке, очевидно, она подменяет мужа, фуражка малинового цвета, начальница вокзала… очень любезна, лет сорока… уверен, фуражка мужнина, козырек сползает ей на нос… закрывает уши… guten tag! Guten tag! Начинает болтать с первого мгновения, так рада нас видеть!.. Очень доверительный тон! Она, она нам расскажет… ее муж на русском фронте… она его замешает, ее дети здесь, под кроватью, их трое… она их зовет… те отвечают ей, негромко… три слабеньких голоска… дети очень осторожны, научены… я спрашиваю: две девочки и мальчик… три, пять, шесть лет… надо, чтобы они оставались здесь! Чтобы никто их не видел, ни на вокзале, ни на улице, их забрали бы и, возможно, вернули матери только после победы… так случилось с другими детьми жителей Ульма, когда фюрер приехал сюда на конференцию «Запад – Восток», где были представители всех штабов… уличная облава! Даже из Hitlerjugend. … Так что эти, под кроватью, еще не в том возрасте, чтобы высовывать нос на улицу!.. «Kindern schweigen! Молчите, дети!» Другой весельчак, капитан Зигфрид, не терял даром времени, он возился со своими штанами… они будто приклеились… это были старомодные брюки, на штрипках… ну наконец-то, стащил их! Боже, до чего он худой!.. Он снова напяливает свою каску… идет к окну в таком виде, с голым задом и в каске… ему приходит в голову мысль…

– Хильда, вы видите колокольню?

– Ja Krist! Sicher Krist!.. Конечно, Krist!

– Должен ли я броситься с нее?

– Nein Krist!.. Nein!

Она отвечает ему очень спокойно, вероятно, привыкла… Быть может, они вместе живут здесь?… Возможно… не роскошно… немного в стиле «Зенит»… даже комфортно, не слишком много дыр и трещин… цветная бумага на стенах свисает клочьями… похоже, здание здорово трясло… Зигфрид готов надеть штаны… он круто поворачивается, зовет Хильду…

– Хильда!.. Хильда!.. Этот бездельник интересовался моим возрастом!..

«Бездельник» – это я…

Она подает мне знак, чтобы я ничего не отвечал… ах, его голова!.. Его голова!.. Она крутит пальцем под фуражкой, под этот огромным малиновым колпаком… вот в чем дело, у него с головой не в порядке!.. Ну, конечно!.. Конечно!

– Взгляните!.. Подойдите и взгляните, скверный мальчишка!

Это я – «скверный мальчишка»… Хильда делает знак: идите к нему!.. Сейчас не время проявлять строптивость…

– Вон там… вдалеке!.. Вы видите колокольню?…

– Да!.. Да!.. Вы правы!.. Действительно, в самом конце улицы…

– В ней сто шестьдесят один метр!.. Вы понимаете?… Праздник пожарных! Sedantag! Я наверху! На самом верху!.. Первый!.. Одиннадцать раз первый! Наверху!

Я не совсем понимаю… Хильда мне объясняет… «День Седана»[30] – это «праздник пожарных»… лазание по веревке с узлами… «первый наверху» – победитель в состязании!..

О, Зигфрид побеждал одиннадцать раз!.. Но она не знала, в каком году, он тоже не помнит… однако об этом сейчас не может быть и речи… она подает мне знак, что не следует ему противоречить… ну, разумеется, не следует! А если он выбросится из окна?… Почему бы и нет?… Лучше бы, поскольку он только наполовину раздет, чтобы он оголился полностью, тогда я его осмотрю… он просил меня об этом… внезапно он становится покладистым, рассудительным… Хильда его не стесняет, она помогает ему… его черный сюртук и каска перемещаются на стул… он тут же растягивается на просторной кровати… большая кровать без перины, без простыней… только волосяной матрац, и на нем – куча тряпья… очень грязные, замасленные тряпки, служившие, вероятно, для обтирки машин и ламп… перед войной… сверху он, а я должен его осмотреть… он меня останавливает…

– Как вы полагаете, если я выпрыгну из окна, я сломаю кости?… Пополам?… На три части?…

Она делает мне знак не отвечать… у меня и желания такого не было… смотрю на него, совершенно голого, – кожа да кости… совсем прозрачный, как жена посла… голая, в предрассветный час… нельзя быть более изможденным… конечно, возраст, недостаточное питание… живот?… Я его щупаю… еще раз ощупываю… ничего! Очень худой, но нормальный… сердце?… Слабое дыхание… аорта? Легкие?… Эмфизема?… Возможно… горло? Торчит не больше трех пеньков… он на это не жалуется… слух?… Зрение?… Нет ничего под рукой, чтобы проверить… давление? Нет «Пашона»!..[31] Слушаю пульс… очень напряженный… височный такой же… он заставляет меня вспомнить богадельню в Ренне… отца Фолле «у ложа больного»… последний ритуал… клинику… отца Ледюка из Нанта… он будит в душе сонмища воспоминаний, странных и менее странных, у вас есть выбор, на какое-то короткое мгновение это приятно, достоинство возраста, приближающейся старости… и тетка размышляет, начальница вокзала… или она дремлет стоя?… Нет!.. Это посапывают ее малыши… мне она показывает: не шумите!.. Черт побери, мне еще надо остерегаться! Я хотел бы выйти отсюда… наверняка, нагрянет полиция… не знаю какая?… Но какая-то нагрянет!.. Фрицевская, русская, английская?… Может быть, все сразу!.. Я хотел бы поговорить с Лили… не с Ля Вигой!.. Только не с Ля Вигой!.. Я спрашиваю потихоньку у Зигфрида…

– Dann?… Dann? Что теперь? Мы спускаемся?… Hinabsteigen?

Он должен одеться… и надо, чтобы кто-то ему помог, мадам начальница… я жду… она спрашивает меня, что с ним?…

– Ничего с ним!.. Он стар, вот и все… это нормально!..

Хватит с меня этих вопросов… о, она тоже находит его нормальным… и мы правильно поступим, если спустимся… конечно… она передает ему сорочку, кальсоны… теперь его штаны… сюртук… каску… все выглядит ужасающе грязным, покрыто потеками, и вы фиксируете это… так устроены ваши глаза… в моде безупречно аккуратные люди… снобы, в какую дыру вы провалились?… Увы! Я и забыл!.. Нервы?… У меня нет молоточка, но можно и с помощью пальцев… заставляю его сесть… это недолго… локти?… Почти нормальные… немного вялые… колени? Левое в порядке! Но правое?… Правое – никуда не годится… он глядит на мои руки, я его забавляю… ему есть что сообщить… он скрипит зубными протезами, хочу сказать – он смеется… скорее, подсмеивается над собой.

– Они сделали мне челюсть в Маннгейме!..

Теперь он хочет спуститься… Полишинель нетерпелив… он берет меня за руку… ступенька… две… три… четыре… отдых!.. Он садится… как и при подъеме… ничуть не быстрее… что он собирается мне сказать?… Он до сих пор размышляет.

– Я полагаю, эта женщина меня до сих пор обожает!..

– Какая женщина?

– Хильда, там, наверху!..

– Конечно!..

– И вас тоже она будет обожать…

– Пока что нет!.. Пока что нет!..

Ладно!.. Еще четыре ступеньки… привал!

– Теперь, доктор, послушайте!.. Я чувствую… что все мои мысли со мной… после того как не было ни одной… они разбегаются… о, я себя знаю!..

Вот что заставляет его смеяться… смеяться как-то по-своему… это коловращение мыслей… в его голове!.. В его голове!

– Я не пойду на похороны!.. Нет!.. Нет!..

– Какие похороны?

– Там, в кафедральном соборе… в конце… под шпилем, я вам показывал!.. Сто шестьдесят один метр… ги-ги!.. Нет, доктор! Нет!

– А кого хоронят?

– Роммеля!.. Генерала Роммеля!

Я слышал о нем… вероятно, от Харраса… Роммель…

– В чем же дело?

– Предатель!.. Я не хочу туда идти! А вы пойдите!.. Роммель, Afrika Korps!.. И стойте там, все обыватели со всех улиц… все окна… смотрите!.. Смотрите!.. Все жители… туда тоже не пойдут!

– Почему, капитан Зигфрид?

– Все жители в лесу! Вся улица!.. СД увели их, всех!.. Они не вернутся никогда!.. Никогда!.. Nimmer! Nimmer!

Он чертит пальцем в воздухе крест… nimmer! Nimmer!

Восемь ступенек, на этот раз… и еще восемь!.. И новая забота!.. Он подносит ладонь ко лбу, он думает…

– Доктор, я вам признаюсь!.. Двадцать лет эта женщина меня обожает… но ее дети не от меня! Чего нет, того нет!.. От ее мужа, он сейчас на Востоке!.. Gott sei danke! Слава Богу!.. Это его дети!

Он уже успокоился… еще привал… Ля Вига и Лили терялись в догадках, что с нами стало… они там же, никуда не перебрались… никто не появился… ни на вокзале, ни на проспекте… Я спрашиваю этого психа:

– Вы верите, что приедет Рундштедт?

– Ach ja!.. Он в пути, он будет в Ульме к вечеру… он проедет по этой улице, вот этой!.. Ги-ги… я не хочу его видеть!

Почему? Хорошенькое дело, надо, чтобы он, старший пожарный и капитан, скоропалительно произведенный в капитаны, обработал всю улицу огнетушителем!.. Приказ!.. Не он персонально, а вся его бригада!.. Его бригада?… Со времени бомбардировки Франкфурта, где они потеряли три насоса и сто двадцать пять человек: пропавших без вести, раненых, сгоревших, просто покалеченных… в конечном итоге, не осталось никого, кроме Зигфрида, чтобы прогуливаться с огнетушителем и обрабатывать всю эту улицу, от вокзала до кафедрального собора… я не стану давать ему советы!.. То, что он мне рассказывает, совсем не абсурдно… даже довольно логично, но мне все это кажется подозрительным… я его Уже достаточно знаю…

– Я же прав, что не хочу больше тушить пожары! Ничего!.. Ничего!

Ну и отчаянный!

– Verstehen sie?… Вы понимаете? Rechts!

– Капитан Зигфрид, вы правы! Тысячу раз!

Кто-то идет следом за нами… я догадываюсь… Хильда!.. Она спустилась… с огнетушителем… ее фуражка так низко нахлобучена, что козырек сполз на кончик носа… она наступает…

– Вильгельм, ты должен!.. Ты должен!..

Я тоже вставляю свое словечко… он должен!

– Er must! Er must!

А он вовсе не считает, что должен!

– Mein arschloch! До задницы!

И он плюет!.. И еще раз плюет!.. Далеко!.. Далеко перед собой… при этом сидит и не встает… упрямец… тогда Хильду охватывает гнев… она призывает нас в свидетели… Лили, Ля Вигу, меня… чтобы мы все слышали!.. Что этот Зигфрид – самый испорченный, чертов псих, какой только может быть!.. Разве нет?… Нет?… Что он самый отъявленный лентяй из всех пожарных, и самый большой пьяница, и самый большой лжец!.. Что он становится буйным, когда не находит выпивки!.. Что ему больше нечего пить! Что они все вылакали в этой чертовой бригаде!.. А он хуже всех!.. Самый горький пропойца!.. Что они ничего не нашли в Пфорцгейме!.. Ничего! Ни капли шнапса! И во Франкфурте тоже! Во веем Франкфурте! Море пламени! Двести тысяч женщин и детей в погребах!.. Все сгорели… а он, Зигфрид, мечтал только о шнапсе!.. Это все, что он искал во Франкфурте!.. Чудовище!.. Сгорбившись, он поворачивается к нам спиной, Зигфрид чудовище… он хочет плюнуть… но больше не может… пытаясь плюнуть, он причиняет себе боль… худющий… пускай Хильда чехвостит его как угодно, ему на это плевать… прежде всего тут нет никого, за исключением нас… но мы не в счет… на этой улице до самой каланчи – никого… даже кошки… ах, нет!.. Бебер!.. Лили вытащила его из сумки… он уже закончил свой туалет… умыл ушки, вылизал лапки, одну за другой, очень тщательно… Бебер не грязнуля… поскольку он очутился ненадолго на воле, на воздухе, при свете дня, то пользуется случаем… это не замызганная Хильда в малиновой фуражке, с луженой глоткой и воплями, которые беспокоят его!.. Закончив свой туалет, Бебер поджимает лапки, уютно укладывает хвост крендельком и смотрит куда-то вдаль, далеко-далеко… на нас он не глядит… с достоинством, я бы сказал… начальница вокзала, она без достоинства… ей плевать на всех… она слишком зла на своего Зигфрида!.. Я говорю «своего», хотя толком ничего не знаю… они постоянно обращаются друг к другу на «ты»… съежившись на скамье, он хочет только одного: не двигаться!

– Огнетушитель? А огнетушитель?…

Это она взывает к нам!..

– Разве не правда, вы ж ничего не знаете!.. Жандармы скоро придут!

Они уже пришли, жандармы! Она рассказывает нам… и что они поднимутся наверх, к ней! Что отберут у нее всех троих детей!

– Мои дети!.. Сволочи!..

«Сволочи» – это жандармы!

– Я им все скажу!

Я вижу, дело плохо… они в ссоре…

– Вы не знаете!.. Я вам расскажу! Я говорю правду!.. Все правда!.. Эту пьяную свинью они назначили Hauptmann, потому что у них никого больше не осталось при насосах!.. Не было ни сержантов, ни капралов! Никого!.. Для маршала Рундштедта, парад пожарных!.. Никого! Все другие полегли! Он один, пьяная свинья, да! Он, Шмидт!.. Ja! Ja! Отправляйся!.. На четвереньках! Зигфрид!.. Ну вот! Капитан Зигфрид! Вы понимаете?

Пьяная свинья хрюкает… ах!.. Он еше артачится… нет!

– Гауптман Шмидт!

Я касаюсь его руки…

– Ja!.. Ja!

– Ваши приказания?

Он размышляет… обстановка улучшается.

– Sie!.. Sie!.. Вы берете аппарат! Apparat!

Он решает… мы!.. Мы с аппаратом!

– Вы берете аппарат и нарукавную повязку!..

Хильда объясняет нам… речь о том, чтобы пройти по всей улице… очень медленно… шаг за шагом… внимательно все осматривая… до кафедрального собора, шпиль… с огнетушителем… один тротуар!.. Потом другой… и сточные канавки… высматривая «зажигалки»… зажигалки?… Она мне объясняет… зажигательные бомбы… откуда? Сверху, из воздуха, из самолетов… и что?… Залить зажигалки, быстро!.. Струей из огнетушителя!.. Хильда знает инструкцию, но она туда не пойдет!.. Я же бесполезен со своими тростями… вижу этот аппарат для огнетушения… резервуар в заплечном мешке…

И шприц на головке… полагаю, apparat довольно тяжел… Ля Вига?… Он согласен… это прогулка!.. Мы тоже пойдем, я и Лили… Поможем…

– Sicher! Sicher! Конечно!

Зигфрид большего и не желает, лишь бы его оставили в покое там, где он сидит… о, а нарукавная повязка?… Вот она!.. У Хильды целая стопка повязок… но полагается только одна! Для того, кто будет «огнетушителем»!.. Ля Вига?… Я?… О, Ля Вига!.. Нарукавная повязка «Гражданская оборона», на повязке герб Ульма… голова совы… Ля Вига обвязывает повязкой руку… берет apparat… ему бы очень хотелось запечатлеть себя в этаком виде… в такой экипировке… чтобы потом посмеяться!.. Но нет зеркала!.. И нет фотоаппарата!

– Ты прекрасен, сынок!

– Вы оставите меня в покое?

– Ты позаботился, чтобы легко было сбежать!

Я начинаю свыкаться с маленькими проделками фрицев… что-то в этом есть!.. Хильда, похоже, испытала это на своей шкуре… я вижу, я уверен… это не просто впечатление… она приподнимает пальцем свой козырек… виден ее глаз… о! Под глазом у нее изрядный фингал!.. Она дралась?… С этим типом?… С жандармами?… Или еще с кем-то?… Не стану у нее допытываться!.. Во всяком случае, она вдруг смягчилась, помогает Ля Виге, поправляет огнетушитель на спине, пояс, лямки… это уже не юность, но и не старость… легкий пушок над верхней губой, мужественная… много у нее дел на вокзале, я вижу… хрупкая женщина здесь бы не выдержала…

Зигфрид говорит, это тоже новость… инструктирует!.. Он вещает для улицы…

– Если вы увидите зажигалки… piaketten!.. вы их погасите!.. Вот так!.. Струей! Огнетушителем!.. Тш-ш-ш… Пена!

Мы готовы погасить все!.. А он, лодырь, останется здесь!.. A piaketten?… Где? Хильда должна знать…

– Wo die piaketten? Зажигалки? Спрашиваю у нее.

– Везде, по всей улице!.. Зажигательные пакеты!..

– Вы их видели?

– Нет!.. Не здесь!.. И он тоже! Но во Франкфурте… в Пфорцгейме… целый ливень зажигалок! И здесь обязательно!.. Похороны… маршал!

– Какой маршал?

– Да Рундштедт, я вам говорила… по этой улице… вечером…

Я согласен… но нарукавная повязка?… У нас нет повязок… ах, если бы была моя! На руку! Я ее забыл… повязка из Безона, «Гражданская оборона», я ее не снимал, но она вся черная, в саже и смазке… я прополощу ее в воде! Нет!.. Хильде приходит в голову другая мысль.

– Изображайте с вашими тростями слепого!

Она демонстрирует мне… я лам одну руку Ля Виге, а с другой стороны – Лили… Бебер?… Он сопровождает нас, он к этому привык, это лучше, чем оставаться в сумке… на этой улице нет никого, а если кто-то появится, кот тут же вспрыгнет мне на плечи… уж он-то попутешествовал!.. Доказательство тому – он добрался до Медона, где и похоронен в саду возле дома…

Мы пройдем всю улицу… пол руки, я – в качестве слепого… ну и выдумщица эта Хильда… а тот, Зигфрид, хочет лишь одного, чтобы его оставили в покое… пусть убираются тушить зажигалки! Пусть! Только не он!.. Бебер пойдет с нами, я спокоен… его сумка с нами… но еда?… Не то чтобы мы были голодны, но ведь надо! Пару буханок хлеба и маргарин… карточки?… Хильда?… Ja! Ja! Она согласна… ну разумеется!.. Она отправляется за продуктами… и все – в сумку… Бебер пойдет следом… вот мы и готовы!

– До свиданья, мадам! До свиданья, капитан!

И мы трогаемся в путь… шаг… два шага!.. Очень осторожно… я полагаю, что хорошо разыгрываю роль слепого… мне бы следовало надеть очки… может быть, в Ульме? Впрочем, не уверен…

– В окнах никого не видно?

Я спрашиваю… нет, никто не выглядывает… мы прошли, наверное, метров сто… я нахожу, что дела идут нормально…

– Ты видишь зажигалки?

Я не заглядываю… по сточным канавам… это должен он…

– Мне-то на них плевать, но что ты скажешь об их подлости!.. Зажигалки, пускай они ими подавятся!

Он не скрывает того, что думает… и говорит громко…

– Ты совершаешь бестактность, Ля Вига!

– А разве они стесняются?

Он заставляет меня задуматься… я усаживаюсь! Черт возьми!.. Скамья…

– Лили, малышка, я бы не поверил, но так не годится… Ля Вига может идти один… мы потом встретимся с ним… ты согласна?

– Да!.. Да!.. Конечно!

Ля Вига лучшего и не желает… ему не сидится на месте… – Слушай, иди!.. Мы тебя найдем… ты знаешь колокольню, со шпилем… если не увидишь нас там, то возвращайся… мы будем здесь… но внимательно все осмотри! Не забывай!.. У тебя аппарат! Тш-ш-ш-ш!

Мы втроем потешаемся, а Бебер смотрит на нас, он серьезен… не двигается, он остается с нами, он сделал свой выбор… ему тоже требуется отдых… он не так молод… мне же надо переварить все, что они мне сказали, о том, что я должен сделать… наглость!.. Особенно этот инженерный капитан… как его фамилия?… Я уж и забыл… тем лучше!.. Черт побери!.. С самого начала они видели, с каким новичком имеют дело, что он им там наговорит… и капитан тоже!.. на похоронах или у черта!.. То, что я должен заниматься их посланиями, то, что «берлинская сестра чувствует себя лучше»… все это меня не касается!.. Кстати, а маршал фон Люббе?… Задохнулся под коксом? Действительно ли он существовал? Объявленный Рундштедт, быть может, тоже исчез где-нибудь по дороге?… С тех пор, как мы здесь, мы постоянно таскаемся повсюду, а никто не приходит, никто не появляется… ничего.

– Скажи, Лили… ты говоришь, что мне не следует выяснять обстановку вокруг этого Рундштедта… если он существует? Если он появится на этих похоронах… я не должен выкрикивать «Heil!», как берлинский преторианец… ты бы видела! Он поднимался на цыпочках… двуликий Янус! Двойной агент!.. Все мы «двойники» изначально! Харрас… фон Лейдены… Крахт… ах, если составить список… друзей с Монмартра и вообще отовсюду! Какой паноптикум! А знаешь, это было бы, возможно, весьма пользительное чтение на сон грядущий… для засыпания… считать-пересчитывать… всех этих ослов… терять их… находить… это было бы, вероятно, отличное снотворное… если у вас есть собственное прошлое, не чужие истории, а свое личное, добытое на дорогах, по которым движутся воюющие армии, в разгромленных, стертых с лица земли городах и империях, в толпах растерянных, задыхающихся, страдающих людей, о Боже правый, в толпах детей, стариков и калек!.. Кого только там не было! Что бы ни было, но все, все лишь для того, чтобы вы взяли их страдания на заметку! Вы! Гром и молния! Не они!.. Не они!.. Тогда вам больше нечему удивляться… эй, но что с Ля Вигой?

– Скажи, Лили, ты что-нибудь видишь?

– Нет!.. Ничего!..

Я имел в виду улицу… он уже давно не изображал Христа… и давно стал «человеком ниоткуда»!..[32] Куда он подевался?…

– Ты же его знаешь!.. Как всегда, с собой любимым!..

Мы устали, я хочу… но… в этом не было сомнения… уходя, он вел себя странно… итак, мы поднимаемся… хорошо бы поесть… ну а сумка?… Не прикасаться к пище… не доверяем… быть может, попозже… позже… решим это с Ля Вигой… заберем с собой! Эта улица великолепна… очень красивая, широкая… я вам уже говорил об этом… двадцать раз!.. И длинная… где она заканчивается?… Около стрелы!.. На похоронах… в кафедральном соборе… если Ля Вига не допустил оплошности и не слинял, то он должен быть там… я думаю о Ля Виге… еще скамейка… немного передохнуть… я больше не изображаю слепого… начхать!.. Я осматриваюсь вокруг, вглядываюсь в дома… нахожу, что Хильда говорила правду… никого не осталось! СД всех вывезли… дома пусты, сверху донизу… где они могут быть?… В лесу, под соснами… ницшеанские методы или другие, я много чего навидался, чтобы поверить тем или другим… в данный момент мы заняты более важным делом… вглядываемся во вселенную, звезды, которые переливаются, их миллиарды на небесном своде, их свет обманчив… ведь они угасли миллиарды лет тому назад!.. Испарились!.. Не смейтесь над астрономами, устремляющими взоры к небесам, когда они вычисляют и подсчитывают черные дыры… ведь они такие же, как мы… они зарабатывают себе на жизнь…

Сейчас мы отдыхаем… а потом? Мы не увидели проезжавшего Рундштедта… и никого иного…

– Итак, вперед!..

Теперь мы уже недалеко… вон шпиль… высота его сто шестьдесят один метр, вот куда вскарабкивался наш Зигфрид, ошибиться невозможно… что касается Зигфрида… ребячья уловка, чтобы на все наплевать и отфутболить нас на поиски «зажигалок»! Мы ничего не нашли ни в сточных канавах, ни под стенами домов… быть может. Ля Вига?… Но где же он?… Мы с Лили рискуем!.. Прогулка и работа… этот капитан Зигфрид сделал бы нас в будущей войне членами Hitler Jugend… сутенер!.. Кафедральный собор уже совсем рядом, но я не вижу Ля Вигу… ни на одной стороне улицы… ни на другой… ни на тротуаре перед нами… а что, если его схватили и увезли вместе с огнетушителем?… Быть может, роль охотника за «зажигалками» сыграла с ним злую шутку? А это, должно быть, собрались перед собором сливки общества?… Уверен, это генералы и высшее духовенство! Я вовсе не старался быть замеченным… стоял вполоборота!.. Впрочем, «зажигалок» в сточных канавах не больше, чем зубов у курицы!.. Я им скажу, что я думаю об этих двух придурках, о старом хрыче и малиновой фуражке, которые сами бы должны были отправиться вытаскивать из огня пороховые лепешки! А Хильда – сожительница, я заставлю ее щенков выбраться из-под кровати, пусть она этих молокососов отправляет за пороховыми лепешками, а не нас! Пусть им устраивает фейерверк! Я был преисполнен решимости, стоя там вполоборота! Бебер в сумке… нет! Он не хочет… Когда он не хочет, я знаю, в чем загвоздка, это он высматривает… хорошо! Я тоже высматриваю… там вдали… склон… трава за бордюрами… там кто-то есть!.. Кот прав… сидит в траве… нет!.. Лежит!.. Пойдем посмотрим… я так и думал… вытянулся во весь рост… Ля Вига на спине, глаза неподвижно глядят в одну точку… в чем дело? Он не узнает нас…

– Это ты?

– Это вы? Гляди, Бебер!

Я рублю с плеча!

– Твой резервуар?… Где он?

Он показывает мне… огнетушитель… на траве…

– Так в чем дело?…

Сперва он что-то бормочет… и затем говорит… я вижу, это правда, я понимаю, что он слегка ошалел… я резюмирую: он дошел до церкви… не до церкви, до кафедрального собора… мы знаем! Знаем!.. А потом?… Смотрел повсюду!.. Ни одной зажигалки! Ты уверен?… Конечно… но на паперти собралась целая толпа Landsturm [33] и святош типа епископов! Они зарычали, чтобы он подошел! Немедленно! Со своей повязкой и огнетушителем… он сбежал! Спасаясь, он промчался мимо жандармерии… Feldgendarmeria… эти ему ничего не сказали, абсолютно ничего, но рядом, на заводе, там полно людей, запертых на ключ!.. Да, посаженных за решетку! Видите ли!.. В этой пивнухе, настоящей, не какой-нибудь лавочке или забегаловке… нет!.. Пивной завод… большой завод… полно людей… только что он с ними разговаривал… через зарешеченные окна… не немцы, иностранцы, женщины и мужчины… они должны были сесть в поезд на Берлин… почему Берлин?… Даже его это удивило, Берлин… почему не Росток?…

– Они тебя спрашивали, что ты делаешь с огнетушителем?

– Нет! Скажешь тоже… я не собирался их освобождать!

На сей раз он умолк…

– Ну и дальше?

Там были рабочие завода, который производил медные краны, они прибыли из Саксонии… у них больше нет меди… их собирались отправить в Берлин, на цементный завод…

– Ах, Ля Вига, они тебя узнали!

– Ну да!.. Ты знаешь? Без афиши! Знаешь, я отрицал! Правда!.. Но нет!.. Они узнали!

По крайней мере, одна приятная вещь с ним приключилась: они его узнали!.. И сразу же!.. Ле Виган, великий Ле Виган! А те мужланы, тупые, как пробка, даже не знали, кто он такой, и в Цорнхофе, и в Ростоке!.. Но даже они присоединились к ликованию тех, из пивнухи: это все, что они могли сделать в тех ангарах, трех гигантских ангарах! Они имели право! Пусть их швыряют, как кегли, пусть глумятся над ними, но раз они не могут быть свободными, все позволено!

А потом – эти горы пивных бутылок!.. Пространства шипучего вина и «гусиной печенки»… кажется, армейские резервы…

– Ожидаются бомбардировки!

– И что ты сделал?

– Я выпил, поел и ушел!

– Верю… не правда ли, ты твердил: Петэн! Петэн! Зигмаринген!

Он ловит меня на слове… ладно!.. я согласен!..

Но Зигмаринген, вокзал! Вернуться на вокзал!

– Лучше ждать!

– Ждать чего?

– Что маршал проедет!.. Рундштедт!

– Какое нам дело?…

– Но если вокруг него полно полицейских… убежден, так оно и есть… Документы!.. И пятое, и десятое!.. Расспросы!..

Он согласен со мной… лучше не трогаться с места! Здесь, в траве, вовсе не так уж плохо… погода отличная… пускай маршал проезжает!..

Поднимемся потом… но… но… ах, предатель!.. Я в этом сразу уверился…

– Гляди-ка, это к тебе!

Молодая брюнетка… идет нерешительно… мы смотрим сквозь травинки… по тротуару… она движется… шаг вправо… влево… пересекает…

– Ты ее знаешь?

Конечно! Конечно!.. Он признается… она вырвалась из пивнухи!.. Черт побери!.. Рандеву!.. Он ее ждал!

– Ты заигрываешь с девчонками?… Дуралей! Ты неизлечим!

– Кого это колышет?

– А сплетни, болтовня?

– Она тебя не знает!

– Она приближается!.. Расточитель сладких обещаний… гляди, вон маргаритка!.. Порадуй девушку! Сорви! Сорви! Не нужно разговоров!.. Полно маргариток вокруг! Нарви цветов! Нет, больше! Сделай букет!.. От всего пламенного сердца!

– Ее зовут Клер!..

Вижу, они уже познакомились, в пивнухе это происходит быстро… а вот и сама Клер…

– Здравствуйте, мадемуазель!..

Лицо усталое, но не очень… милая улыбка… приветливая, я бы сказал… жеманиться особо не приходится, она на заводе, мы нигде, на обочине дороги… в конце концов я, по своей природе, дружелюбен… Лили тоже… А Бебер смотрит только на дорогу, его все это не тревожит…

– Месье Ле Виган…

– Дитя мое…

Глаза!.. Нет, они видят не дорогу… Клер, вот кто его интересует… она меня не расспрашивает… на пивоваренном заводе все договариваются быстро!.. Я задаю вопрос…

– Много там французов?…

– Особенно француженок!.. Тоже заводские…

– И все едут в Берлин?

Да!.. Они увидят… я не стану рассказывать им о туннеле… Ле Виган порывается это сделать… я прерываю на полуслове… я показываю, что изнываю от жажды…

– Мадемуазель, нет ли у вас там воды, на пивном заводе?… Я имею в виду минеральной!..

– О, конечно же!.. Целый ангар! Подождите!.. Подождите меня!..

– Нет!.. Нет, прошу вас, мадемуазель!.. Потом… а сейчас оставайтесь с нами!

Там есть вода, это правда!.. И колонка напротив!.. На противоположной стороне улицы!.. Я могу отправиться туда и сам!.. Больше не беспокою их… он был на пивоваренном заводе час… два часа… я вижу, они крепко подружились… его не узнавали в Ростоке, а здесь он получил признание!.. Тем лучше… мадемуазель Клер когда-то была статисткой… ну да!.. Я с удивлением узнаю об этом!.. Не всегда она работала на заводе… я стараюсь их не слушать, прилагаю усилия, они слишком близко, громко говорят… она не хочет, чтобы мы с Лили приняли ее за какую-нибудь нахалку… Лили спит, Бебер не спит… я гляжу на всех четверых… говорю себе: самое время пересечь улицу, отправиться за водой! Итак, я поднимаюсь… очень осторожно… все в порядке, перехожу улицу… отмечаю, что погода просто дивная… еще бы, самый разгар июня… в небе нет самолетов… на небе ни следа… не слышно пушечных выстрелов… хорошо… отлично… полный порядок!.. Вот и противоположная сторона улицы, трава здесь повыше… и колонка… я пью прямо из крана, сложивши ладони лодочкой, ловлю струю из-под крана… вода на удивление холодная и свежая, просто великолепно! Я смакую, подставляю обе руки, снова принимаюсь пить… вдруг… дрр-р-р-р!.. Мотоцикл! Два!.. Четыре!.. Откуда они?… От вокзала… и еще откуда-то… говорю себе: вот оно… сейчас проедут!.. Те, кого мы ждали… но не видно машин!.. Еще мотоцикл… и еще несколько!.. Дрр-р-р-р… ан нет! Автомобиль!.. Должно быть, тот самый… это он… Рундштедт… я стою неподвижно возле колонки… вереница мотоциклов!.. Дрр-р-р!.. Отряд!.. Ошибиться невозможно!.. Слегка оборачиваюсь… это жандармы!.. Понятно, у них еще есть бензин… я вижу… Ля Вигу и его поклонницу, распростертых на траве… они не видят меня, стоящего за колонкой… а я вижу их! И вдруг я замечаю нечто странное! Ля Вига поднимается… отряхивает травинки… проходит по тротуару… на него мчится несколько мотоциклов… дрр-р-р-р!.. Он проскальзывает, он умудряется… Ля Вига выпрыгивает на середину улицы!.. Я излагаю события в точности, как они произошли… там он замирает!.. Стоит как ни в чем ни бывало!.. Правая рука выброшена вверх!.. Говорю себе: так и есть!.. Он бросает вызов!.. Я должен бы остаться на месте, никем не замеченный, прилипший к колонке… черта с два! Я делаю шаг!.. Огромный Mercedes тормозит!.. Тормозит!.. Он останавливается как вкопанный!.. В метре от него!.. Должен сказать, мотоциклисты ничего не заметили… увлекаемые своими мощными ревущими чудовищами, они не увидели этого препятствия… а также, это теперь я так думаю, глядели только перед собой, в бешеном спринте сопровождения… они видели колокольню, шпиль… содрогались от страха, что в клубах выхлопных газов они подорвутся на минах! Трах-тара-рах! Это ощущалось в их стремительном рывке… в этой безумной гонке… и не видели они ни меня, пришитого к колонке, ни Ля Виги… теперь стоявшего вполоборота, можете себе представить!.. Их было двадцать… их было тридцать, они неслись перед машиной!.. И что же дальше?… Я колеблюсь, стоит ли мне вмешиваться?… Я не должен бы… но на Ля Вигу идут приступом, а он их не боится…

– Рундштедт, назад! Назад, Рундштедт! Нет, вы не войдете больше во Францию!..

Незыблемо стоит! Угрожает! Правая рука вскинута вверх! И повторяет:

– Никогда больше Рундштедта не будет во Франции! Больше никогда!

Они рысью бегут по дороге… подбегают полицейские… и еще… и ландштурмисты… и гражданские…

Лили наблюдает с той стороны… я делаю ей знак: не двигайся! Как бы не так! Она не желает!.. Бебера в сумку, живей! Хоп!.. Он привык… но уж пардон!.. Нет времени даже дух превести… осознать… нас окружают, уводят… хоп! В машину! С молниеносной быстротой!.. Вторая колымага, крытый автомобиль… я, Лили, Ля Вига… без поклонницы!.. Я заметил… она… она сбежала… с нами четыре шпика в нарукавных повязках… один с трехцветной повязкой… французский шпик? Впервые вижу такого… куда они нас везут?… Так и есть!.. Все происходит молниеносно… большая двустворчатая дверь… Polizei… нас заводят… я вам пересказываю все так торопливо, как оно и происходило… надо успеть запомнить, чтобы потом воссоздать, если уж все это закрутилось… быстро!.. С момента появления Рундштедта, дорога, потом – стол, стулья… входит полицейский… потом гражданский тип… гражданский сразу же накидывается на нас, тот, с трехцветной повязкой.

– Вы французы?

– А вы?

Повязка меня не обманывает… полиция, но чья?… Какая? Он собирается нас увезти?… Я старше его!.. Боши нас сдают?

– Я собираюсь вам помочь… я из Зигмарингена…

Ах, мы вновь встречаемся!

– Когда я уехал, вас там не было…

– Не было!.. Я прибыл туда позже!

Объяснение… я знавал шпиков из Замка, их коллег из Милис… его среди них не было… или потом прибыли другие?… Возможно!.. Увидим!..

– А как поживает Ретиф?

– Очень хорошо… он должен уехать, но он ждет вас…

Хороший ответ!.. Все-таки я не очень верю…

Другой полицейский явно больше интересуется Ля Витой, он не сводит с него глаз… осматривает… еще! С другой стороны! А, не о чем говорить… полагаю, он только что испытал шок, там, перед «мерседесом», вел себя странно, но сейчас он нормален, это была только вспышка, припадок… его прыжок на дорогу… он даже не помнит об этом… приближается другой полицейский…

– Papier? Waffen?

Документы? О-ля-ля! Сколько угодно, но оружия нет!.. Waffen!

– У него тоже?

Полицейский спрашивает меня… а нет ли у Ля Виги?

– О, нет!.. У него тоже нет!

Он, вероятно, должен был бы нас обыскать, но я вижу, он не в настроении и только переспрашивает меня:

– Sicher nicht?… Точно нет?… Da nicht? А что там?

– Это Бебер, его сумка…

– Ach, nein!

Документами я могу их позабавить!.. Забиты карманы и подкладки… то же самое и у Ля Виги!.. Целые связки!.. Они роются в бумагах, снова перерываю!.. я вывалил перед ними на стол целую кучу… ф-фу! Вдруг они все вскакивают! Выпрямляются! Напряженные взгляды!.. Сухой стук каблуков!.. Смирно! Кто-то вошел… я его плохо разглядел в автомобиле, в «мерседесе», а теперь он сам, собственной персоной, маршал… Рундштедт… он лично… вижу его совсем близко… напудрен, морщинист, но на губах нет красной помады… у всех этих стариков из высшего командного состава помада на губах, но не у этого… я его не разглядел там, на дороге… Ля Вига, затеянный им скандал!.. Зачем явился сюда этот маршал? Ведь у него хватает дел!.. Узнать, кто мы такие? Я отвечу маршалу, мне нетрудно! У него жезл под мышкой… полицейский и наш шпик стоят по стойке «смирно»!.. Маршал спрашивает…

– Nun?

– Drei Franzosen!.. Трое французов!

Полицейские отвечают одновременно, каждый на своем языке…

– Papier sind da! Kein Waffen! Документы здесь… оружия нет!..

Маршалу, как видно, наплевать… на нас почти не глядит…

– Woher sind die? Откуда они?

– Aus Paris…

– Nur gut… Хорошо!

– Und das?… А это?

«Это» – сумка Бебера, она шевелится… он заметил…

Лили… тотчас:

– Наш кот Бебер!

– Не будете ли вы так любезны показать мне ею, мадам!.. Будьте добры!

Его он тоже хочет повесить?… Приоткрываем сумку… Бебер высовывает голову, поводит усами… тогда они еще гордо торчали, не обвисли, как потом…

– Он прибыл из Парижа?

– Вместе с нами, господин маршал!

Ле Виган вмешивается…

– С Монмартра!.. Он жил у меня, месье маршал!

– Он наш!

Лили заговорила… я смотрю на нее… должно быть, это из-за Бебера… обычно она вообще не разговаривает…

– Мадам, вы совершенно правы, Бебер принадлежит вам! Маршал интересуется котом.

– Он не поцарапает меня, если я его поглажу?

– О нет, месье маршал!

Его рука на кошачьей голове… Бебер замирает… потом начинает мурлыкать.

Шпик, стоящий по струнке, что-то говорит… шепчет… маршал не совсем понимает…

– Was? Wasi? Что?

Речь идет о нас.

– Вы направляетесь в Зигмаринген?

– Именно так, господин маршал!

– Ja! Sicher!.. Да! Конечно!

Должно быть, мы кажемся ему забавными… к счастью… сколько ему лет? Примерно моего возраста… моего нынешнего… он говорит по-французски почти без акцента, только его «вы» несколько суховато…

Затем он внезапно поднимается.

– Мое почтение, мадам!

Он кланяется.

– Желаю удачи, друзья мои!..

Легкий кивок Ля Виге и мне… короткая ласка Беберу… он уходит… с жезлом под мышкой… через ту же дверь… надо ли о чем-либо задумываться?… Нет! Не о чем! Наши двое шпиков и не задумываются! Они знают продолжение! Тот же самый автомобиль с затемненными стеклами… нас увозят!.. Они помогают нам, все в порядке!.. И та же дорога… думаю, мы возвращаемся на вокзал, так мне кажется… секретов нет!

– Должен быть сформирован состав!

Это говорит нам наш шпик, трехцветный, он должен знать… я его спрашиваю:

– Вы поедете с нами?

– Ну а как же! Чем больше компания, тем больше веселья!

Мы едем… едем… вот и вокзал!.. Перрон… никто нас не встречает… капитан Зигфрид? Исчез! Начальница вокзала, «малиновка»?… Ее трое детей? Быть может, и поезд тоже исчез? Нет… он там, на месте, сформирован, стоит возле платформы… наши шпики не солгали!.. Дощечка с надписью, все! Sigmaringen… «специально» для нас… больше никого!.. Мы быстро забираемся внутрь, устраиваемся, и мы, и наши шпики… других пассажиров нет… совсем маленький паровозик… на коксе, я видел, я успел… все то же… дерево, арматура, как и тот, наш «рыбный» поезд… наконец Ульм, Зигмаринген!.. Всего лишь сотня километров, если не случится ничего непредвиденного, будем там к шести часам… к семи часам.

– Мы будем там к обеду!

Как это звучит, «обед»!.. Во всяком случае, пока над нами нет самолетов… несколько слабых раскатов… «бу-ум!»… но далеко… очень далеко… мы потрясены, ужасно потрясены, но не настолько, как в «рыбном» поезде… жаловаться не приходится… я спрашиваю Ля Вигу, попрощался ли он со своей Клер?… О чем они говорили на пивоваренном заводе?… Я рассказываю вам все это с той же скоростью, как оно и происходило!.. Подумаем об этом позже!.. О том вокзале… о возвращении, о шпиках… о Рундштедте… о заводе… я не слишком-то много знаю!.. Вы будете смеяться… мадемуазель де Леспинасс больше не систематизировала свои впечатления и не анализировала их!.. У нее теперь не осталось ничего, кроме впечатлений!.. Я же считаю, что нас выкрали, Ля Вигу, Лили, меня, Бебера!.. Выкрали!.. Позже мы сумеем… возможно…

* * *

Почтенный читатель, прошу меня извинить, дела в Конго понемногу налаживаются, доходы прикарманиваются, убытки оплакиваются, ряды больных в постелях, уткнувшиеся носами в газеты, увеличиваются, – какая нехватка информации!.. Журналисты настороже, они разносят, раздувают самые нелепые сплетни… подстегивают хлыстом наших стареньких знаменитостей, чтобы те провизжали или протявкали невесть что, встряхнули мертвый сезон, это оцепенение баров и казино на грани банкротства под бесконечными дождями… я сам так ничтожен и неприметен, но не подумайте, однако, что меня оставляют в покое, что мне позволяют, несчастному и жалкому окончить свои очень тяжкие последние дни в одиночестве… черт подери, конечно, нет! Вот к вам одна журналистка!.. Вот к вам еще один! Десяток!.. И несколько вопросов!..

– О, ради Бога!.. О мэтр!.. Не будете ли вы так любезны?…

– В чем дело?

– Что вы думаете о Тенья?…

– Только самое хорошее!

– Речь идет о его женитьбе!.. На ком, по-вашему, он женится?… Кто, на ваш взгляд, может стать ему идеальной женой?

– Мистэнгэт![34]

– На чем основываются ваши предположения, мэтр!

– Если их слить в один бокал, разбавить муравьиной кислотой… она уже почти полутруп, собственный скелет… он – не более чем колечко, не забывайте… отделенное от тельца… это колечко,[35] или сегмент, членик, может только ползти, трепыхаться… не более того!

В штанах, в сортире, в постели… вот все, что он может!.. Такова трагическая судьба членика! Доказательство: понаблюдайте под лупой конвульсии этого огрызка… его можно принять за физиономию с двумя своеобразными глазками навыкате, глядящими в разные стороны…

– Вы серьезно полагаете, мэтр?

– Я паразитолог, черт подери! Дипломированный! Не забывайте!

– Вы жестоки!

– Нет!.. Жизнь Тенья ужасна… допускаю… я прощаю ему все!.. Если он вылезет из жопы, если даже проползет через Сорбонну или иное учебное заведение, пройдет через предательство, подкуп, плагиат, мутации, все равно он закончит не иначе, как в ассенизационной бочке… в редких случаях и уж если очень повезет – пятипроцентный раствор формальдегида, этажерка, круглый столик на одной ножке… Насекомое!..

– А если он женится на скелете Мистэнгэт, мэтр?

– Дамы и господа, я больше не отвечаю на вопросы! Дорогие хроникеры, убирайтесь прочь!

– Один вопрос!.. Только один!.. Последний! У вас было много друзей?

– Холера! Одуревшие от страха, все! Пустышки!..

Один лучше другого!

– Значит, ни одного?

– Ни одного!.. Меньше, чем один, смею сказать… все достойны того, чтобы гром их разразил!.. Моих дорогих друзей… но он разит только меня! Все громы и молнии – на меня!..

– Вы озлоблены, мэтр, сожалею…

Черт побери! Они никогда не отлипнут…

– Нет! Я биолог! Я сказал, это все!.. Существует только биология, все прочее – болтовня!.. Все прочее!.. Я участвую на «Балу гамет» в розыгрыше большого мирового турне, и выигрывают всегда черные и желтые!.. Белые всегда в проигрыше, плетутся в хвосте, всегда мрачны и убоги!.. Политики, речи, всякий вздор!.. Есть только одна правда: биологическая катастрофа!.. Через полвека, может быть даже раньше, Франция станет желтой, с черной каемочкой…

– А белые?

– А белые останутся в фольклоре, в стриптизе и в качестве рикш для желтых…

– Вам говорили когда-нибудь, что вы рехнулись, мэтр?

– По десяти раз на дню в течение тридцати лет!

– И что вы висельник?

– Слишком поздно, я не удержался бы, рассыпался бы в прах!..

– На сегменты, мэтр!.. На сегменты!

Хи-хи!.. Как это смешно! Маленькие безумцы! Заставили меня потерять четверть часа!.. Они уходят! Наконец-то… жаль!.. Они посвятят мне страничку… или чуть меньше…

* * *

Вы видели, вы слышали этих людей? Как дурно они воспитаны! Какие нахалы! Они заставили меня потерять часы… может быть, дни!.. А их смехотворные вопросы?… Их истории про расы, белые, желтые, черные!.. Энциклопедия! Наплевать мне на это!.. Докладчики с кафедр вещают лишь для того… чтобы доставить удовольствие архиепископам, пресыщенным преподобным, и банкирам Франции, и «мелким держателям акций»… я же не хочу вас покидать!.. Я должен встретиться с вами в Ульме!.. Мы были там, как вы помните, с нашими шпиками, трехцветным и фрицем, буквально на пределе, и пережили еще один удар, когда нас заставили пройти через процедуру допроса… как преступников… Лили, меня, Бебера, Ля Вигу…

– Зигмаринген!..

– Вы там были! И уехали!

Конечно!.. Мы, было, допустили ошибку, показавшись в Берлине… а потом еще дальше!.. Сделано!.. Допускаю, мы выглядели смешно… но согласитесь, в тех условиях вы сами, возможно, вели бы себя еще более нелепо! Это теперь можно спокойно рассуждать обо всем!.. «Мы все крепки задним умом»… черт подери!.. Комментарии, философия!.. Ну-ка!.. Если бы над нами не потешалась сама жизнь!.. Если бы можно было дать себе отчет! Я и сам через двадцать лет, когда уже знаю, куда иду, легко заставил бы вас расхохотаться!.. Битые карты, рулетка – на мертвой точке… больше ничего не происходит?… Итак, плевать на ваше недоумение!.. Нет! Нет! И только нет!

Мы едем в поезде, предназначенном только для нас, других пассажиров нет, значит, не с кем и поговорить… Остается только глазеть на поля, насыпи, камни… на две… три фермы… лесок… но что нас ждет? Куда они нас везут, эти? Эти шпики, откровенны ли они с нами?… Мы все узнаем по приезде… может быть… этот поезд на коксе набрал приличную скорость… конечно, дым!.. Мы станем черными с ног до головы… ну, это ничего!.. Меня больше беспокоит тряска… но, грех жаловаться, не столь отчаянная, как в Варнемюнде… можно не роптать, но размышлять… кого мы там найдем?… Надеюсь, Ретифа?[36]… Наши шпики, фриц и другой, должны знать… возможно, никого больше мы не встретим, ни в Löwen, ни в Bären… переведены?… Вырвались?… Не знаю… Ретиф, наверное, остался… он и его команда «Доблесть»… они могли бы уехать, об этом говорили… они должны были отвоевать всю Францию, он и его люди, меньше чем за месяц, крепости, порты, все… я понимаю, что «операция» весьма серьезная и деликатная для исполнения, что они должны быть уверены в своей подготовке… Марион[37] мне говорил, им понадобится не менее года!.. Двадцать часов прошло… – и было отдано двадцать противоречивых приказов… стоп! Сегодня сказали бы, отсрочка… типично французская тарабарщина… На самом деле, мы не очень-то болтаем с нашими двумя шпиками… есть в этом смутном состоянии ожидание появления на рельсах или в воздухе какого-нибудь агрегата, чего-то внезапного… как ни крути, а такое творилось кругом все эти месяцы, что мы прогуливались, если можно так выразиться… Восток… Север… зигзаг от одной стрелки к другой, и отрезанные пути, и «гусеницы», и специальные поезда… нас могли бы и приделать… как минимум… однако вскоре мне довелось узнать, что тогда мы находились в самом начале… что на нашу долю выпадет еще немало сюрпризов… и комических, и очень грустных… даже музыкальных, я вам потом расскажу… пока же я собирался задать шпикам несколько вопросов…

– Ромниц?

– Он там, вы его увидите!

Ретиф и Ромниц… по крайней мере, эти о нас знали… наш поезд катится… болтает немного… но это же не беда… аттракционы… вереница «американских горок»… депрессия… ах, вот мы и на месте… кажется, прибыли… подъезжаем потихоньку… большой плакат…

Sigmaringen… шпики нас не надули… узнаю платформу… – я ее изрядно когда-то потоптал, черт побери! – и зал ожидания… о, вот и Ретиф!.. Собственной персоной, сразу же… там, за нашей дверцей…

– Не вскакивайте! Здравствуйте! Здравствуйте! Сидите на месте! Ромниц хочет видеть вас! Он сейчас подойдет!..

Наши двое сопровождающих в курсе, бош и трехцветный… они поднимаются, они нас оставляют…

– До свидания!.. Счастливого пути!..

Для них это не сюрприз… а вот и Ромниц со своими собаками…

– Можете выйти!.. Выходите из вагона, я хочу с вами поговорить!..

Никакого приветствия, пожатия рук… холодный прием… никаких вопросов… я замечаю: он как будто постарел… пожелтел… сморщился… я его хорошо знаю: он не из тех, кто пьет или употребляет наркотики… должно было произойти что-то такое… Я бы сказал, потрясенный человек, он кажется на десять лет старше… мы двинулись в путь полгода тому назад… на эту вылазку, Бранденбург и зигзаг… конечно, могло случится многое за шесть месяцев, и не только с нами! Мы, чертовы узколобые эгоисты, считаем, что все неприятности происходят только с нами! У других не происходит ничего, они только и делают, что слушают наши жалобы, нас утешают, оплакивают нашу горькую долю, осыпают нас подарками… Итак, мы спускаемся по ступенькам вагона… пересекаем платформу с Ромницем и его собаками… зал ожидания… перед нами… пустой… шесть стульев, это все… ни дивана, ни пианино… Ретиф заходит, приближается… комендант закрывает дверь… что дальше?… Он усаживается… мы все готовы его слушать.

– Дело вот в чем, доктор!.. За время вашего отсутствия были приняты решения… касающиеся вас и других…

Он подыскивает слова… ага, вот!

– Зигмаринген эвакуируется… должен быть эвакуирован!.. Очень быстро… за три дня… вас примет специальный поезд… вас и Ретифа с его людьми.

– Комендант, мы только что с дороги… уже наездились…

– Знаю… знаю… но надо!..

– А куда, комендант?

– Не могу вам сказать, но довольно далеко… все подготовлено… поймите меня… вас ожидают…

Ля Вига поднимается… руки скрестил на груди… голову склонил набок… так и есть!.. Христос!..

– Комендант, я не могу даже пошевелиться!.. Я не могу снова ехать!.. Убейте меня! Убейте меня!..

В голосе звенят слезы…

– Нет, конечно!.. Не вы, месье Ле Виган! По крайней мере, не сейчас!.. Вы… полагаю, хотите уехать на юг… вас всегда тянуло на юг!

Откуда он это знает?

– О, да, комендант!.. Рим!.. Рим!..

Они не возражают…

– Завтра, месье Ле Виган!.. Через Бреннер[38]… Рим! Вы согласны?

Ну, еще бы!.. Улыбка сквозь слезы!.. Немедленно!..

– Ах, Фердина! И ты, Лили! Простите меня! Я больше не могу!.. Я уже попросил разрешения… оттуда!

Он продублировал нас! Ну и скотина!.. Откуда он попросил разрешения? У кого?

– У Харраса!

– Вот подлец, а ты не мог бы немного…

– Один, Фердинанд!.. Я хотел быть один! Ты меня понимаешь?… Вы простите меня!..

– Один в Риме?

– Да, Фердина! Да! Один, так надо!

Он снова принимает позу Христа… перед нами, здесь… слезы, и все… это раскаяние, боль души… нахлынули на него издалека… я видел его в трансе в Грюнвальде, с его малышками, двумя шлюхами… польками, помните? И как они молились вместе, и все…

– Ты сохранишь моего Бебера, Лили?… Ты знаешь, как я его люблю!

Он простирает правую руку к нам, поверх нас… глядит… очень нежно…

– Ля Вига, я вижу, ты нас благословляешь…

Нет времени говорить ему то, что я думаю… все… Ромниц прерывает меня…

– Доктор, вы поедете другим поездом, ваш уже ушел! Оо-о! Оо-о!.. Ульм-экспресс!

Он смеется… – это редкость для него…

– Теперь перед вами другая задача… вы и не знаете!

Я слушаю его невнимательно, думаю о Ля Виге… есть о чем подумать… его проделка с Римом… он не хотел оставаться с нами… вот и все! Ладно!.. Он хотел увидеть солнце… конечно, мы были его так долго лишены, но это не причина небрежно помахать нам шляпой!.. Я не верил в разрыв…

– Доктор, прошу вас…

– Слушаю вас, комендант!..

– В поезде Ретиф объяснит вам…

В данный момент я не представлял Ретифа объясняющим… это всегда было не слишком легким для него делом… действительно, вы, может быть, припоминаете!.. У Ретифа была своя школа в Зигмарингене… но никто не посещал его лекции, кроме людей из его команды, тех, кто должны были отвоевать Францию… мы переживали период черных списков и сатанинских судов… Страсбурга, оккупированного черными… Ретиф должен был прекратить эти лекции, сначала надо было освободить Страсбург, а потом всю Францию, как Жанна д'Арк, сбросить англичан в море…

Посмеемся немного! Сейчас, в декабре 60-го, другие списки циркулируют в дополнение к прежним, и новые имена добавляются к тем, что внесли первые составители списков и которые давно уже упокоились… от простаты, фибромы или шока, так что нынешние, тоже редакторы, задаются вопросом, должны ли они исключить из списков фамилии тех, кто, возможно, уже упокоился, или не должны, если это имена их сыновей, двоюродных братьев или племянниц, которые находились по другую сторону баррикад? Очень трудно быть поборником справедливости со списками в руках, которым двадцать… тридцать лет… китайцам нечего будет делать, некого уничтожать, даже если бы они и очень захотели, французов не останется, нам остается только уничтожить друг друга… он, Ретиф, начал как раз перед самой войной… может, вы припоминаете?… Сестры Розелли в метро… и Баррашен в Булонском лесу… политические игры… он никогда не говорил о своей методике, мы о ней говорили, он уклонялся… что он действительно любил, так это историю, особенно греческую, но только без жертв и убийств… Марион читал им курс истории, Ретифу и его людям… и никогда, ни одного слова не говорил о массовых убийствах, о бойне и резне… и все же, в чем заключалась эта знаменитая методика? Не очень хитрая!.. Марион попросил, чтобы ему объяснили… Два этапа: первый этап – заарканить человечка и, запрокинув ему голову, перевернуть навзничь!.. Второй – перерезать ему сонную артерию!.. В итоге – как гильотина, только наоборот! Но более быстро! Загарпунить объект – и вз-з-з!.. Так что два этапа сливаются в одно действие!.. Голова назад, и два фонтанчика крови!.. Вот и все!.. Ах, оружие?… Необычайно острый серп! Бритва… вз-з-з!.. Ни крика, ни даже предсмертной икоты…

Итак, черная армия в Страсбурге?… Они позволили поймать себя в ловушку, тем лучше!.. Они были бы ликвидированы… Ретиф не хвастался, но мнение Зигмарингена… Ретиф никогда не хвастался…

– Доктор, прошу вас… ваш поезд будет там…

Ромниц обращается ко мне…

– Какой поезд?

Он объясняет… «специальный стратегический состав»… ну, а потом?… Куда?… Hei названия города!.. Славно же все это начинается!.. Паровоз на угле… сажи нет! Дымного шлейфа – тоже!.. Ля Вига должен был все это знать, все эти преимущества, этот «специальный стратегический» туризм… однако же, он нас здорово подставил! Несомненно, была у него тайная мысль, которую он исподволь, потихоньку лелеял еще с Моорсбурга… нас с Лили и Бебером куда-нибудь снова переправят… а для него. Ля Виги, Христа[39] – солнце, Рим!.. Ретиф должен был знать об этом больше, но я вам сказал, что он абсолютно непроницаем… я очень хотел бы узнать какие-то новости о Марионе, Буделане, Бриноне… о других, но это было бы, я полагаю, плохо воспринято… воспоминание – привилегия… молния и тысячи мертвых, которым бормочут только – «возможно»?… Речь не идет о ваших «возможно»!.. Возможно?… Это единственная правда! С одной стороны!.. Просто василиск!.. Сомнение? Беспокойство?… Мы? Цианид!

– Доктор, думаю, вы можете!..

Он, должно быть, хотел сказать о поезде… что он находится там… я слышал дыхание паровоза… Ретиф подает мне знак, что и в самом деле… Лили готова… Ля Вига не смотрит, не двигается, обхватил голову руками… он сегодня не уезжает, его очередь завтра… мы выходим на платформу, я, Лили, Бебер… действительно, это нечто совсем иное… три больших серых багажных вагона, «восемь лошадей, сорок человек»… все армии мира похожи друг на друга… наш вагон открыт… точно!.. Ромниц уже там… это здесь!.. Поезд из трех вагонов идет из Констанс… мы поднимаемся… я вижу абсолютно классический багажный вагон… плотная подстилка, солома и сено… транспортировка людей, я не вижу нар… а люди – вот они, вместе с Ретифом вся его «команда», их не меньше тридцати, экипированы «по-полицейски», пелерина, ручные гранаты, маузер… они шепчутся между собой, проходят гуськом, устраиваются по углам, собираются кучками… снова шушукаются… обращаются к нам, стараются как-то нас пристроить… Ретиф должен знать, о чем идет речь… попытаюсь, чтобы он меня просветил… трогаемся без свистка!.. катимся… никто нам не крикнул «До свидания!»… Ни комендант, ни Ля Вига… все-таки нет необходимости ругать Ретифа, он только ждал момента, когда поезд тронется, чтобы нас освободить… так оно и вышло!..

– Доктор, вы не удивляйтесь, вы это уже видели, а теперь они шлифуют… не правда ли, им нечего сказать… вы их знаете!.. Теперь мы уже двинулись, все в порядке! Больше нечего терять, не так ли?… И им тоже, слава Богу!.. В глубине души я знал!.. Я работал для них, вы же знаете… на полную катушку!.. Мои люди тоже! Боши готовы были вот-вот поймать меня на горячем! Ан нет!.. Я знаю все их штучки наперед!.. А теперь-то куда мы едем? Они вам этого не скажут… это местность, не имеющая больше названия, они его уничтожили, стерли отовсюду, со всех вывесок!.. Замаскировали!.. Вы его не найдете нигде… даже на вокзале… вокзал, куда мы направляемся, это Оддорт, так это называлось… и больше не называется никак… я знаю почему…

– Это далеко?

– Гм! Три… четыре часа… с ними никогда не угадаешь… этот поезд – экспресс… настоящий экспресс… не котелок на колесах, с хвостом дыма… на угле!.. Он может выжать и сотню… вы даже не увидите туннеля… вы ничего не увидите! Вз-з-з… да к тому же вы и не сможете выглянуть… окон-то нет!.. Двери не открываются! Заколотили снаружи…

– А кто?

– Ромниц!.. С Ле Виганом!.. Вы и не заметили? Гвоздями припечатали!..

Я должен посмотреть… дорога, где мы находимся? Поистине, я больше ничего не понимаю…

Так вот в чем дело!.. Ретиф мне объясняет… методика! Они проложили путь за восемь дней… все заключенные, полицейские и три инженерные дивизии… сделали все!.. Щебень, рельсы, шпалы!.. От заброшенной линии 1896 года только туннели и остались… они все привели в пригодное состояние, расчистили, обтесали, отскоблили… меньше чем за месяц!..

– Они не врут, я их знаю как облупленных!

Меня они тоже не обманывали, просто делали, что хотели… за исключением, конечно, того, что писали, будто все разрушено под корень… сегодня я думаю, это было не более чем «разбрасывание камней»,[40] и болтовня вокруг этого, театр…

В ожидании время бежало быстро, вагоны глотали километры, не ползли, как ленивая кляча, если бы еще были окна и сортиры, никто бы и не вздумал жаловаться… нельзя было разглядеть головы людей из «команды» Ретифа, слишком стемнело, почти ночная мгла, а конечно, они храпели… паровоз работал на угле, сажи совсем не было… мы не станем долго задерживаться в этом месте… Оддорте или другом…

– Ретиф, это возле чего?

– Возле Ганновера!.. Пять километров!

– Там были пожары?

– Немного! Там все время горит…

– Откуда вы знаете?

– Знаю, вот и все…

И он меня спрашивает, слышал ли я о Свободе?[41]… Говорил ли мне о нем Ромниц?… Нет! Ах, так!.. В кино… в Париже… в кинофильме! Это не то!.. Не тот, что из фильма… другой Свобода! Генерал Свобода… генерал Комитаджи[42]… немцы его приняли… пообещали ему командование всем «Резистанс[43] Центральной Европы», этому генералу Свободе, Ретиф хорошо его знал…

– Я разминулся с ним в Швеннингене!

– А!

– В казино «Орфеум», на концерте!.. У меня случилась оказия…

Больше я его не расспрашиваю об этом, я понял… у них были свои счеты… я не собирался допытываться, как и что… я умел ждать… ну, а теперь что он собой представляет?… Генерал, ну и кем он командует?… и против кого?

– Он вам это сам скажет… ведь он – «сердце Сопротивления»…

– Где?… В Оддорте?…

– Да!.. Против англичан, против русских, против кого угодно… в воздухе, на земле и на море… до полного истребления… вы не знаете? Ромниц вас не информировал?

Нет!.. Ни единого слова… он, Ретиф, был в курсе… я думал: вот удача, что с нами нет больше Ля Виги, он оказался более крепким… он нас обошел, прохиндей, удрал, как дерьмо, черт подери, тем лучше!.. Якобы в Рим!.. В конце концов, возможно… всегда быть вместе – это было бы чудом… мы ехали, ехали… так сказать, нехоженой дорожкой… а ведь мы знали и другие дороги!.. Поезда с прокаженными… поезда с рыбой… я вам рассказывал, разбиты, нет больше ни рельсов, ни колес… и этот поезд тоже свое получил и успокоился… Он нашел свою дорогу: смешно, но это все! Зигфрид тоже был смешон, тот, из Ульма, с его шпилем, с его юностью, его восхождениями… все сенсационные фокусы – только прелюдия… и – плюх! и ничего! как спуск по Ниагаре в бочке, со связанными руками и ногами… «Вы увидите, медам и месье! Грохот водопада, водяные смерчи, брызги… вы увидели, медам и месье!»… и по эту сторону! Плавание у жерла Везувия! Сера и порфир! Всех цветов!.. Пьеса, которая разыгрывается на ваших глазах! Вся глыба камня раскалывается!.. Двадцать пять тысяч тонн! Рванулась вверх! Разбрызгалась по облакам!.. Вы не видели? Какая жалость!

Размышляя, я перебираю в памяти… к будущему мы еще подойдем!.. Вернемся в настоящее время… Ретиф беседовал со своими людьми… он давал им инструкции, я уверен… надеюсь, что это нас не касалось… поневоле, фатально – отчасти… кто нас встретит в Оддорте?… Кто распечатает наши закупоренные вагоны?… На что все-таки обратить внимание прежде всего?… О, вот уже ход замедляется… и даже слышны взвизги тормозов… паровоз пыхтит… еще немного… наконец остановился!..

Раскурочивают двери вагона… штифты… срочно! Среди белого дня!.. И перрон, платформа… нам оставалось только выйти… хорошо! Я пропускаю Ретифа вперед… он обращает мое внимание: никаких надписей, никаких вывесок… просто нужно помнить, что это Оддорт.

– А сейчас мы увидим Свободу…

Я смотрю на наш поезд, на три наших вагона… вижу, как прибывают другие поезда… к другим платформам… и еще… поезда из трех вагонов, вроде нашего… три… четыре… пять… фольксштурмисты открывают их… полно людей, таких же отупевших, перелезают через доски… откуда прибывают эти люди?… Отовсюду… Ретиф знает… рабочие и служащие… итак, Оддорт – место великой встречи?… И мы в ней участвуем!.. Этот вокзал без вывесок и указателей…

– Я не знаю, в курсе ли вы…

Еще одна новость!

– После генерала Свободы – это я! Второй человек!..

– Это правда. Ретиф?

– После него – я!

– И что дальше?

– Вы сейчас увидите нас в работе!

– Я согласен увидеть что угодно… я ютов ко всему, Ретиф!

– Но вы мне поможете?

– Ни в чем не могу вам отказать, дорогой друг!

– А теперь вы увидите еврея… я, он знает… он давно уже знает… взгляните-ка на него!..

И тут я вижу… мужчину с маленькой бородкой, с проседью… лицо очень темное, с оливковым оттенком… нос действительно изогнут, как… глаза черные, тоже… такие типы, должно быть, встречаются на Балканах… нарумяненные генералы, орлиные носы, я сказал бы, облагороженные хирургическим путем, это счастье, что Ля Виги нет с нами, он увидел бы своего двойника, и его хватил бы удар…

Я вам рассказывал об этом зале ожидания, они навели там порядок… четыре кресла и четыре табуретки… это все…

Генерал усаживается, он протягивает мне руку, сердечно, я бы сказал, почти с симпатией… у него акцент… скорее даже русский акцент, чем балканский… речь гладкая, напевная, не гортанная… совсем не турецкая…

– Прошу вас, мадам, примите мои уверения в глубочайшем почтении!.. И вы, доктор, мое дружеское расположение!.. Мы поговорим в сторонке!.. Все эти поезда!.. Эти люди!.. Шум!.. Вы идете с нами, Ретиф?…

Мы следуем за ним… вижу его спину… высокий, худой, сутулый, почти горбатый… «в сторонке» – это служебное помещение, папки, каталожный ящик… четыре ящика… звонит телефон… он отвечает… Ja!.. Только Ja!.. И потом – nein!.. Вешает трубку… читает документ… пробегает глазами… бормочет… вытаскивает свой монокль… обращается к нам!..

– Доктор, Ретиф вам сказал, не так ли… Ретиф знает все… я хочу, чтобы он знал… он должен знать… если я отсутствую, то хочу, чтобы кто-нибудь мог ответить… вы меня понимаете?… Здесь командую я, на этом вокзале, этими поездами… но там, наверху, сверху, на том конце провода командуют мной! Я получаю приказы!.. И здесь всегда кто-то должен быть, не правда ли?… Ответственный!

– О, я вас понимаю, генерал!

– Кто-нибудь должен быть здесь!.. Постоянно! Я никогда надолго не выхожу… пять… десять минут… я должен!.. Мне нужно!.. Аванпосты!

У меня, наверное, был совершенно глупый вид… покачивать головой меня заставляло не его красноречие, а его Фуражка… я видел много маскарадных представлений… тысячи оперетт в роскошных постановках, но никогда не встречал подобной фуражки, со столь высокой тульей, столь богато расшитой золотыми и серебряными листьями… можно сказать, не фуражка, а тиара[44]… генерал рассеянно смотрит на меня… он полагал, я должен был знать, что он отсутствует так часто, особенно по ночам!..

Он наблюдает за всем и вся!..

Лично!.. Аванпосты… все Volksturm – на аванпосты! Старые дряхлые болваны!

– Вы совершенно правы, генерал!

Ретиф не подмигивал мне глазом, но постукивал ногой по полу, слегка… это означало: будьте внимательны!..

Хорошо!.. Там был подтекст… в какой-то момент я почувствовал подтекст… генерал поднимается, он и его фуражка… Зигфрид в Ульме – каска с красно-белой гусеницей и допотопный сюртук… здесь – Свобода, его фуражка-тиара, его нелепый мефистофельский облик столь же незабываемы… Свобода нас предупредил… «до свидания!»… он уходит… снаружи слышится его голос… он говорит… Ретиф прислушивается… больше ничего…

– Доктор, теперь моя очередь!

Он поднимается, идет к двери, отворяет ее, никого нет?… Нет!.. Он возвращается…

– Доктор, быстро!.. Вы не должны сомневаться… весь этот вокзал не что иное, как ловушка… все эти люди из поездов подлежат ликвидации… их слишком много… вас тоже слишком много… и меня…

– Откуда вы знаете?

– Доктор, позже я вам объясню… только подождите… уже недолго!.. Это произойдет нынешней ночью…

– Почему?

– Потому что у них нет больше мест в лагерях для беженцев… и нет больше еды… и потому что за границей об этом знают…

– За границей – это где?…

– В Америке!

– Что у них нет больше места в лагерях? С ума сойти… а Цорнхоф? А Росток?…

– Да, но там уже русские!

– Это правда, там уже русские… о них все говорят, но их никто не видел…

Ретиф чрезвычайно осведомлен.

– Они должны быть остановлены… здесь!.. Здесь – именно в Ганновере… генерал Свобода долго служил у русских, он их знает…

– Тогда что?

– Это совершится… именно этой ночью… очень быстро…

– Правда?

– Не русские! Мы!.. Мне сказал один тип!

Я еще не совсем понимаю… он дает мне указания… я должен только смотреть… молчать… Лили тоже… а потом мы должны спасаться… бежать! Вместе с ним! Следовать за ним! За ним и за его людьми, его ударной «командой»… они знают… я не все понимаю… наконец, как будто… я знаю, что Ретиф не станет говорить зря.

– Как можно скорее, доктор! Как можно скорей!.. К счастью, он принимает наркотики!..

Ах, еще и наркотики!.. Набило оскомину!.. Но в данном случае это удача!

– Он никогда не спит больше часа…

– Ретиф, я разбираюсь немного в механике сна, одного часа ему мало, чтобы восстановиться…

– Он досыпает днем!..

Днем?… Днем?… Мы будем уже далеко!.. Пока же мы храним молчание!.. Еще один поезд прибыл!.. Снова три вагона… высыпал народ… все три вагона забиты до отказа… вокзал переполнен… Что они только будут жрать?… Откуда они прибывают?… Как и все другие, из контор и заводов… нет больше сырья, нет больше работы… но где же наш генерал?… Где Свобода? На аванпостах?… Чтобы сказать им?…

– Чтобы сказать им: это начинается!

– И тогда?

Я очень устал… Лили тоже… Ретиф догадывается…

– Доктор, я вас прошу! Вы будете свидетелем… вы расскажете обо всем!.. Тот, кто спасет вас, – Ретиф!.. Вы увидите!..

– Конечно, Ретиф!.. Но от чего?…

– Он вернется… скажет мне: Ретиф, оставайтесь там… при телефоне!.. Если меня позовут, разбудите меня!.. Тогда, Доктор, внимание!.. Вы увидите!.. Я не стану ждать!.. Все продлится одну секунду!

Я его слушаю… Я нахожу все это довольно странным… черт подери!.. И вся эта суматоха!.. Месяцы здесь… месяцы там… и везде нас развлекают… о, шаги! Я слышу шаги… множество шагов… и голоса… должно быть, это он!.. Так к есть!.. Дверь… фуражка-тиара с золотом и серебром…

– Мое почтение, мадам!.. Доктор, вы можете спать, вы должны выспаться!.. Вы, Ретиф, ждите меня! Там, у телефона… я прилягу! На минуту… если меня вызовут, будите, не стесняйтесь! Я должен вернуться на аванпосты через час… я проснусь… мы будем спать по очереди, не так ли?… Вы отправитесь через два часа… возьмите мои часы…

Можно различить что-то в этом помещении, но не очень… две большие лампы на полу… генерал ложится на солому… он не раздевается… даже не снимает фуражку, только надвигает ее поглубже, на самые уши, наподобие ночного колпака… ладно!.. Мы тоже ложимся… Бебер не вылезает из своей сумки, теперь ее немного приоткрывают, чтобы он мог просунуть голову… генерал объявил, что вот-вот заснет… в зале ожидания треск голосов… их много… сколько?… У них нет соломы, они могли бы прийти и потребовать… едва я об этом подумал, как один из них уже здесь! Пролезает через окно!.. И еще двое… трое… люди Ретифа… я не видел, как они появились… но они здесь… десять… двенадцать… я не понимаю их, но слышу…

– Оо-уах!

Это все!.. Я понимаю… я не видел, но слышал… и что же я вижу! Они его не задушили… Ретиф показывает мне… две струйки крови!.. Две сонные артерии… его скальпель тонок, изогнут серпом… мне хорошо видно… да… но кровь? Шума не было, но кровь до самой двери… кровь протекает под ней… другие увидят… Ретиф не теряет времени, он хватает фуражку, расшитую тиару, срывает ее с генерала и напяливает на себя… он нас подгоняет…

– Ну же!.. Ну! Не дрыхните на ходу!

Я не услышал звонка… телефон! Ретиф подскакивает…

– Ja!.. Ja!..

Он вешает трубку… я твержу себе, что сейчас следует ему повиноваться…

– Всем туда!

Он указывает мне… на окно… прыгать! Перебежать платформу… потом рельсы, другого пути нет…

– Sie sind Franzosen?… Вы французы?

На рельсах лежат люди… у Ретифа своя мораль… кто-то поднимается… в форме… пытается помешать… пафф!.. Прямо в голову… остальные орут… те, с вокзала… за нашей спиной…

– Mörderer!.. Mörderer!.. Убийцы!..

– Никак не заткнутся, идиоты!.. Доктор, будьте внимательны!

– А кто вам сказал, Ретиф?

– Мой мизинец, доктор!.. Я вам объясню!.. Позже!.. А сейчас главное – быстрота!.. Погодите, я переговорю с Volksturm!.. Я недолго! Вернусь и пойду с вами… ах, падаль!.. Ну, им и зададут!..

Он имеет в виду людей с вокзала…

– Убийцы? Ну, голубчики, подождите! Доктор, запоминайте! Запоминайте все!.. Ни одного не останется!.. Ни одного! Три бронированных поезда!.. Для них! У фрицев есть не только Мессершмитт!.. Для них! Все для них!

Я не понимаю…

– Всех прикончат фосфором!

«Убийца» явно достаю его!.. Я видел, как хладнокровно он действовал, но эти крикуны вызвали у него гнев своим криком «убийца!»…

– Я уйду, но скоро вернусь, доктор!.. Ждите!.. Я вас позову!.. Иду к Volksturm!..

Он уходит… полагаю, куда-то вправо… в темноту… в темноте он рискует… но у него вид знающего все человека…

Я согласен с ним, но на улице отнюдь не так тепло… время?… Думаю, около трех часов… Будем ждать!.. Я пытаюсь разглядеть вокзал… вижу людей в форме… можно сказать, в форме чернее черноты ночи… не подходящее время обнаружить себя… плашмя – в противоположную сторону!.. Мы?… Лили, я… эти в форме двигаются… направляются в нашу сторону… нет! Эти люди… довольно далеко, справа… и слева… они двигаются вверх… куда?… Ищут Ретифа?… Ретифа и его людей?… Возможно! Все возможно… может показаться, что я намерен вас огорошить, но все действительно произошло так быстро и так грубо, и столь запутанно, что я больше уже ничего решительно не понимаю… возможно, со временем хроникеры разберутся во всем этом, но тогда, ночью, и, замечу, отупевший от всего виденного, я и сегодня так считаю, что тогда это было настоящей доблестью и героизмом не спутать левое с правым, а подняться и следовать за этими людьми… немцы?… Молдаване?… Китайцы?… Я шепчу на ухо Лили:

– Пойдем за ними!.. Поднимемся… идем следом…

По натуре не истерик, я испытывал в этот момент ясное ощущение, что Ретиф не солгал, по вокзалу будут стрелять… я не знал, откуда и кто, но чувствовал, что мы правильно поступили с Лили, распластавшись на брюхе среди камней… с Бебером… что мы еще слишком близко… что все эти люди в форме, которые нас отгоняли, были предупреждены… Лили согласна… рука об руку… Бебер в сумке… мы поднимаемся… делаем три шага… шесть шагов… высокая трава… голос!.. Schnell Kerl… Schnell!.. Быстро!.. Там немцы, на боевой позиции!.. И другие «schnell», которыми торопят друг друга!.. Они готовы пропустить людей… но быстро! Быстро!.. По крайней мере четыре… пять… шесть пулеметов… на позиции… для стрельбы по вокзалу!.. По вокзалу… откуда мы бредем… Ретиф не соврал!.. И…

Ба-бах!

Земля сотрясается! Хуже! Как будто раскалывается!.. И воздух! Все в точку! Ретиф не соврал… бу-ух! Другой удар!.. Неподалеку!.. Это надо было видеть! Огни пушечных выстрелов!.. Красные!.. Зеленые!.. Нет! Более короткие! Гаубицы!.. И все бьют по вокзалу!.. Его хорошо видно: Oddort!.. Он весь пылает, как говорится… языки пламени взлетают, они рвутся отовсюду, из окон, дверей, из вагонов… и опять – бу-ух! И еще!.. Еще!.. Те, на вокзале, уже не вырвутся оттуда никогда, ни один из них!.. Ретиф не соврал… но где же он сам может быть? А те люди, за которыми мы шли, куда они подевались?… Я не могу вам описать эту бомбардировку… эти удары в цель, и все гвоздили по вокзалу, знаете… настоящая жаровня!.. Теперь все отлично видно… просто превосходно… гаубицы и артиллеристы… необычные орудия, с короткими стволами… цель в каких-нибудь трехстах метрах, не более… эти гаубицы стоят на колее, на специальных маленьких платформах, целый состав платформ… откуда прибыли эти гаубицы? Ах, еще какой-то шум!.. Могучий грохот… взгляд на небо… самолет, кофейная мельница… Ретиф недаром нас предупреждал… Мессершмитт… знакомый звук… тр-зз! Тр-зз!.. Рывками… вы бы сказали, усилие руки, вращающей кофемолку… я обращаю взгляд к Лили… но ничего не произношу, она уже догадалась… опять на пузо! И бр-рин! И кр-рак!.. Мина! И веер осколков… Добивают!.. Пикирует на вокзал… мы хорошо все видим… светлее, чем в белый день!.. Поезд с гаубицами отходит… он тоже на коксе… пулеметчики убираются… укладывают свои пожитки… никто не уцелел на вокзале… оттуда доносится горький запах пожарища… он везде одинаковый, как в Берлине, горький, плотный и сладковато-тошнотворный запах паленого мяса… может быть, здесь еще более горький?… Но раз мы уже из этого выбрались, куда же нам дальше-то идти?… Никого не осталось, кроме нас двоих и Бебера… и целые кучи стреляных гильз… ружейных, гаубичных, тяжелых пулеметных лент… и осколков… и этот путь ведет в Ганновер?… Тогда будем следовать по этому пути!.. Гляди-ка, кто-то появился! Не призрак, не тень… артиллерист… настоящий… Я понимаю, что он пришел порыться, не осталось ли где чего-нибудь… он копается руками в куче всяческих отбросов!.. Я окликаю его… показываю ему… возле нас целые кучи!.. Что-нибудь да найдет, что-то он подбирает… и в торбу!.. Английский ключ!.. Он нас видит!

– Guten tag!

Отвечаю ему… добавляю:

– Здорово горело!

– Ach ja!.. Sicher… es must!

Он полагает, что хорошо… что так и должно быть!..

– Wo gehen sie? Куда вы идете?

Спрашивает меня.

– Hanover!.. Ганновер!..

Он должен знать, где Ганновер… показывает!.. Вон там! Дальше по шпалам… другой дороги нет… или она слишком далеко… ладно, по шпалам!..

– Sie sind Franzosen?

Мы Franzosen, и такие же рабочие, я рассказываю ему и о нашем заводе, которому – kaput! разбомбил и, сожгли, – и о том, что мы ищем другой завод, еще не разбомбленный!.. И он это понимает!

– Sicher Hanover! Конечно, Ганновер!

Я еще спрашиваю его, видел ли он французов?… Он не уверен!.. Он видел иностранцев там, показывает рукой на восток… они дрались!.. Дрались между собой… это было во время бомбардировки… до того как вокзал был полностью разрушен… там было много убитых, очень много!.. И раненые тоже! Я подумал: может быть, Ретиф и другие? Кстати, я никогда больше не видел Ретифа… ни в Германии, ни в Дании… ни позже, здесь… я расспрашивал о нем повсюду… Марион знал его лучше, чем я… но Марион умер, знаете ли… и я не успел ничего разузнать у этого милого Мариона!.. Такой деликатный, чувствительный… он помогал нам выдержать в Зигмарингене… он предупреждай нас о ловушках!.. Три… четыре раза в неделю… он игрался с Бебером, который изображал для него дядюшку Декава… торчащие усы, гордый разворот шеи и капля на носу… как мы смеялись!.. Никто больше не умел так смеяться!.. У Ретифа отсутствовало чувство юмора, он был фокусник, возможно, ас, но это и все… теперь перед нами замаячил Ганновер!.. Будучи хроникером, я не теряю нити рассказа!.. Наш артиллеристик больше не разговаривает, целиком поглощенный собиранием гильз, их навалом кругом, и даже пули… в общем, порядок… и все же он хочет, чтобы я понял!

– Du verstehst? Kupfer!.. Krieg!.. Kupfer!.. Медь!.. Война!.. Медь!

Ну, конечно же! Он прав!

– Sicher!.. Sicher!..

Война – медь!.. Хлеб – это тоже война? И сардины, и колбаса. Он перестает копаться в грязи… спрашивает, есть ли у нас что-нибудь перекусить… у нас есть полбуханки… для себя и для Бебера… я показываю ее немцу…

– Ich habe Chokolade!

Он хочет нас обмануть… нет, точно!.. Настоящая плитка шоколада… да еще с орешками…

– Englisch flieger!.. Kaput!

Все объясняется… он подбирает не только пули и гильзы… он ломает плитку, на три части… одна для Лили, другая мне, третья – для себя… а для Бебера?… В другой сумке!.. Он ищет… нет!.. Ничего не находит!.. Только крошки хлебного мякиша… должно быть, от английского печенья… Лили скармливает их коту с ладони… Бебер ест… теперь, полагаю, самое время тронуться в путь по шпалам… я его спрашиваю:

– Kein Zug? Поезда нет?

– Ach nein! Nicht mehr!

Тогда вперед… вперед, и не надо очень спешить!.. У меня осталась только одна трость… потому идти тяжело, но не очень… северо-запад… итак, нас ожидает Ганновер… легко сказать… а неподалеку… языки пламени… я пускаю в ход все свои знания немецкого…

– Guten Tag! Schöne! Schöne danken! Тысяча благодарностей!

Пожимаем друг другу руки…

– Gute Reise!.. Beide!.. Счастливого пути вам обоим! Höre mich! Послушайте меня!..

И он поет… для нас…

Nach Winter kommst doch ein Mai!
После зимы наступает месяц май!

Я спрашиваю его…

– Не было ли ракет? Вы знаете, синие! Зеленые!

– Нет!.. Они вряд ли сбереглись!..

Ладно! Это объясняет… трогаемся в путь. Нельзя терять времени… шпала… за шпалой… путники выглядели совсем уж умученными, попадались туристы, совсем редко… скоро встанут на четвереньки… Бебер пожелал, чтобы его несли… ему хотелось чего-нибудь есть, кроме крошек хлебного мякиша, пусть лаже сброшенного с английских самолетов…

– Бебер, ты увидишь Ганновер!

Лили замечает мне:

– Ганновер на севере… ты все еще хочешь туда идти?

– Я не хочу, малышка… у меня нет выбора… их не интересует наше мнение…

И действительно, мое желание нечего не значило…

– Он сказал, что поезда больше не ходят…

– Он знает!

Сборщик гильз… мы продвигались довольно медленно, но все-таки, шпала за шпалой… может быть, прошли уже километра два… еще не рассвело, но отблеск какого-то зарева… розового… окрасил облака… почти рассвело… какая-то деревушка… фермы… и ни одного живого существа!.. Ни человека, ни животного… мы доели шоколад…

Шпала за шпалой… наверное, еще метров пятьсот… кто-то сидит на рельсах… а там еще один… чуть поодаль… мы приближаемся… я откашливаюсь… трогаю за плечо, трясу… не сильно! Хоп! Этот некто опрокидывается навзничь!.. Ногами вверх… на камни!.. Перехожу к другому… едва касаюсь… валится тоже!.. Осматриваю их… мужчина… женщина… сорока-сорока пяти лет… они мертвы по меньшей мере часов шесть… у меня привычка констатировать время смерти, я вам говорил… Надо бы осмотреть тела… вероятно, они погибли от пулевых ранений… там, где сидели?… Сверху, самолет?… Или патруль? Какой?… С какой стороны?… Ох, лишь бы это не коснулось нас!.. Идем!.. Идем!.. Какие-то обвалившиеся стены… заводские руины, кажется… чьи-то голоса… там!.. Несколько голосов… ничего не вижу… они скрыты стеной… спор… на каком языке?… Немцы?… Да! И француз… лучше послушать, о чем речь, прежде чем они нас увидят… они говорят о Ганновере… пересечь Ганновер… от одного вокзала, что совсем рядом, до другого, это далеко… мы, понятно, не знаем этих людей… впрочем, это явно рабочие… не из Дрездена и не из Ульма… из Польши, я полагаю!.. Их не было в Оддорте, это уж точно!.. Тогда все в порядке!.. Они не замечают нас, в общем-то, мы рядом с ними… Они намереваются идти в Гамбург… тем лучше! И мы тоже!.. Из их разговоров можно заключить, что поезда еще ходят, есть какое-то сообщение между Ганновером, но это с другого вокзала, и Гамбургом… порядок! Правда, сообщение нерегулярное… но, я полагаю, главное – пересечь Ганновер… они знают все! Предместья, город… все сгорело, говорят они… тем проще! Итак, вперед! Я думаю, их не меньше полусотни. тех, кто отправляется в дорогу… женщины с детьми, старики… и мы с ними… целая толпа… и не видно, чтобы кто-то печалился, наоборот – все улыбаются… хорошо! Мы идем следом… стараемся не обнаруживать себя, я, Лили, хвостатый компаньон… мы составляем часть целого… отлично! Они не разговаривают в дороге… вижу, неразрушенных домов осталось немного… больше? или меньше, чем в Берлине? Я бы сказал, примерно столько же, но больше пожаров, больше домов объято пламенем, и языки его закручиваются спиралью, взмывают высоко, яростно, танцующие… зеленые… розовые… между стенами… я никогда еще не видел такого пламени… оно могло наделать еще много бед… самое забавное, что на каждом обрушенном доме, на каждой груде развалин зеленые и розовые языки пламени плясали по кругу… и снова по кругу!.. возносясь к небу!.. Надо сказать, что эти улицы в руинах, пылающие зеленым, розовым, красным, выглядели по-настоящему праздничными, намного веселее, нежели в своем обычном, кирпично-сером шершавом состоянии… им еще никогда не удавалось предстать в таком праздничном великолепии, разве что однажды, во время вселенского хаоса, всеобщего сотрясения земли, из которого и рождается Апокалипсис!.. Вот здесь это и могло бы произойти! «Летающие крепости» обработали город… кажется, и не раз… два… три раза!.. до полного разрушения… днем и ночью, на протяжении месяца, а может быть и больше, сотни бомбовых ударов, тонны и тонны бомб… там действительно ничего не осталось в первозданном виде… только остовы зданий и пожарища… стены разрушенных домов были покрыты жирной сажей, объяты пламенем… раздавались кое-где маленькие взрывы… я вам уже достаточно много говорил о запахах… всегда примерно одних и тех же запахах, и в Берлине, и в Оддорте, и здесь… обгоревшие балки… паленое мясо… и толпа беженцев, взявшихся за руки, бредущих посередине улицы, а точнее, по подобию улицы, к тому вокзалу… у них был вид, точно они знали, куда идти… занимался день… было просто удачей, что не оставалось ни одного целого жилого дома, хочу сказать, не осталось цели для дальнейшего разрушения… огненные вихри плясали вокруг, словно розовые и фиолетовые призраки, на руинах каждого дома… тысяч домов!..

Рассветало… я уже сказал об этом: не осталось ни одного обитаемого дома!.. Как вдруг!.. Ну да!.. Вон там! Вон там! Нет!.. Человек, неподвижно стоящий возле стены!.. Вон там!.. Теперь хорошо видно… мужчина! Останавливаемся, приближаемся, прикасаемся к нему… это солдат!.. еще один… и еще… целая шеренга!.. Прислонившиеся спинами к стене, застывшие в неподвижных позах!.. Мертвые, окоченевшие… застигнутые взрывной волной!.. Мы уже видели в Берлине… в общем, мгновенно превратившиеся в мумии!.. Гранаты при них, за поясами… вероятно, они еще представляют опасность! Если они со взрывателями… ба-бах!.. Гранаты!.. Когда тела рухнут на них! Vorsicht! Внимание!.. Мы отдергиваем руки… на противоположной стороне улицы, у других обгорелых стен, тоже стоят… неподвижные солдаты… уверен, они не успели даже охнуть!.. Захваченные врасплох!.. Ударная волна!.. Забыл сообщить вам об одной подробности, теперь, когда я хорошо все разглядел: они все в камуфляже!.. Застывшие… мы прошли мимо, не приближаясь… но где же вокзал?… Я хотел бы уже добрести до него… и вот мы на месте! Но вокзала-то на том месте не оказалось!.. Он исчез! Минометные залпы!.. Его снесло! Весь вокзал! Не осталось даже руин… только одни платформы… три… четыре… вероятно, это был крупный вокзал… Ганновер-Южный… у наших товарищей вид посвященных, осведомленных о происшедшем… но на этом наш путь не завершается, речь о том, чтобы снова пересечь город, отыскать Ганновер-Северный, на другом конце… А, я забыл вам сказать о главном!.. Тучи народа! Не только на платформах, но и на путях сидят и лежат… переговариваются… я слышу английскую речь… англичане?… Я их вижу… женщины и мужчина, англичане, гражданские лица… что они там делают? Может, парашютисты?… Подойду к ним… нет!.. Это крестьяне… три женщины и мужчина, инвалид… война во все времена беспощадна к калекам, это просто фатально!.. Они идут навстречу английской армии, надеются встретить ее между Ганновером и Бременом… У них был собственный радиоприемник, там, в Брунсвике, у них, как я понимаю, была собственность, большая… большая… они разводили лошадей, скаковых и рабочих… и конечно же, выращивали кормовые и овощи, плюс люцерна, рапс… нацисты позволили им существовать?… Я спрашиваю… совершенно свободно! Они, нацисты, только попросили их открыть курсы английского языка, особенно разговорной речи… у них были очень хорошие ученики, весьма прилежные… инвалид, я вижу, пострадал еще больше, чем сын фон Лейдена[45]… может быть, припоминаете?… Цорнхоф?… Но этот не бредит, он не зол, нет! Вежливый импотент, рассудительный… как же эти женщины его довезли? Из Брунсвика в Ганновер?… «Челночными рейсами»… за две недели… как мы из Ростока… и это длилось почти два года… к примеру, налеты на Гамбург… настал момент сниматься с места… англичанки, из-за своего инвалида, не решались бродить по Ганноверу, по желтым… красным… похожим на раскаленные жаровни улицам… я уже сказал, здесь находились не только англичане, но и множество людей других национальностей, на платформах и рельсах, они хотели через Ганновер пробраться на Север… люди самого разного происхождения… они слышат, как я разговариваю с Лили… старый итальянец… я говорю «старый», поскольку он примерно моего нынешнего возраста… объясняет нам, что его волнует только одно – снова встретить soun pâtroun [46]! Он возвращается из Италии, куда ездил чтобы повидаться с семьей, обнять своих четверых детей… и опаздывает!.. Восемь дней опоздания!.. Морока на границе… а как же soun pâtroun?… Кирпичный завод в Бранденбурге… его уже нет!.. Сперва он доберется до Гамбурга… а потом снова вернется! Если бы «челночный» рейс! Я не хотел его обескураживать… он работал во Франции, в Тулузе и Нарбонне… и все на кирпичных заводах! Теперь там, в Бранденбурге, все не так… настоящая пытка это ожидание, он опаздывает… но не по своей вине!.. На итальянской границе он предъявил свои документы, они у него в порядке! Штампы, визы, фотографии… так в чем же дело? У него было слишком много документов, вот что! Шарил то в одном кармане, то в другом!.. И еще в сумке!.. Чтобы собрать документы, разложить по порядку, потребовался целый час… война – это когда все время уходит на сбор печатей!

Он сделал выразительный жест! Как будто припечатал! Шлеп! Шлеп!.. До бесконечности! А кто же мы?… Откуда прибыли?…

– Снизу карты!.. Издалека, с юга!

И куда мы направляемся?

– На Север, далеко!.. Выше Гамбурга!

– Pâtroun?

– Да! Да!.. Конечно!.. У нас тоже там, далеко, оип pâtroun!.. И мы тоже опаздывали… как и он!.. Так это и происходит… он понимает… войной он не интересовался… для него война проходила где-то в другом месте… pâtroun… это да! И опоздание!.. Восемь дней!.. Еще бы не расстроиться! Он ворчит, сокрушается, что они заставили его потерять восемь дней на итальянской границе!.. Ах! Но Лили? Он смотрит на нее… находит, что она плохо выглядит… я тоже замечаю: устала… о, она так бледна! Соглашаюсь… она замерзла… конечно!.. Все эти люди на платформах много возмущаются, но ни один не позаботился развести огонь… впрочем, как раз огня хватает с избытком, в какой-нибудь сотне метров, на всех улицах, я думаю, по всему Ганноверу… пылают кострища в руинах домов… это надо видеть… каждый дом рухнул посредине… а то, что оставалось от четырех стен, охвачено пламенем… желтым… фиолетовым… клубится огненным вихрем… взвивается вверх!.. К облакам!.. Пляшет… исчезает… снова возникает… пылающие души домов… хоровод красок… первые развалины совсем близко… а вдали, где-то далеко… весь город… в красном… голубом… фиолетовом… и повсюду дым… дымовые шлейфы… но кирпичнику ужасно хотелось развести собственный огонь, маленький такой огонек…

– Меня зовут Фелипе…

Больше Фелипе не разговаривает… он ищет сучья деревьев… и находит, тут же на платформе, за нашими спинами… он вытаскивает нож, я понимаю, он не какой-нибудь лежебока, он стругает умело, на глазах вырастает кучка тонких щепочек… вы бы назвали их длинными спичками… действительно, Фелипе очень ловко работает… и что дальше? Лили приходит в голову мысль о чае!.. В ее сумке есть чай в пакетиках… а вода?… Фелипе знает где… в конце платформы… там брезентовые ведра… и три цинковые кружки… теперь у нас есть все необходимое! Все готово для маленького «пикника», туристского привала… действительно, мы так и не останавливались с самого Баден-Бадена, гонимые ударами судьбы… и это еще не конец!.. Но появилась надежда… вот сейчас попьем чайку… скоро закипит вода… мы не можем никого пригласить, едва хватит на нас троих!.. А этот косоглазый! Они считают, что мы ужасные эгоисты… однако я убежден, они не любят чай… Фелипе тоже не любит чай, но принимает участие в чаепитии, чтобы быть с нами… к тому же, это согревает!.. Он говорит нам, что любит… немножко солнца… немножко сыра… и большой ломоть хлеба… белого или черного… нет ни того, ни другого! У него простые вкусы… как у нас… только он предпочитает кофе… не чай… понимаю, я хотел бы доставить ему удовольствие… в Ростоке мы допили последний кофе… и с тех пор больше ни разу! Ах, вот возвращаются наши англичане… женщины и калека, они обошли все платформы в поисках своих соплеменников… безрезультатно!.. Они единственные… как теперь быть? А что думаю я?… Этих женщин заботит одно, как пробраться через Ганновер со своим парализованным!.. Они не в силах его нести, надо бы везти его на чем-то… и еще!.. Это случай вроде того, который мы наблюдали там, в Цорнхофе, с сыном фон Лейдена, безногим калекой… которого буквально вытащили из навозной жижи… Здесь же все было объято пламенем, и вся эта улица, с обеих сторон… вплоть до вокзала Ганновер-Северный… они его приметили на вокзале… с ними случались разные истории, с этими тремя преданными женщинами, но кому жаловаться? И здесь, и в Париже происходили события еще более пикантные, в том числе и в моем собственном жилище, стану ли я жаловаться?… Есть время для всего!.. Пробил час «делай, что хочешь!», вас ласково просят заткнуться… вас убили? Аминь! Вас немного подзабыли?… Какая удача! На колени, извращенцы!.. Околевайте изящно, мерзавцы! И благодарите судьбу!

Допустим, что своего парализованного они швырнули бы в огонь… он был бы не единственным «ликвидированным»! В каждом разрушенном доме должны быть свои погибшие и не так уж мало, в особенности часто гибли старики и горластые младенцы… «обгорелые останки семьи», если можно так выразиться…

– Вы не видели хоть какого-нибудь железнодорожника, служащего вокзала?

Я спрашиваю… да!.. Они все на третьей платформе… я думаю о нас, о наших пожитках, которые мы таскаем за собой, у нас все с собой, настоящая хозяйственная часть, тарелки, кружки, ножи, рис, мука… но пройти всю улицу до другого вокзала?… Я думаю, где взять багажную тележку… их вокруг немало, они никак не используются… забиты людьми, которые громоздятся сверху, храпят… может быть, это служащие?… Третья платформа?… Я обращаюсь к самой высокой фуражке, малиновой… мне знакома эта иерархия… у меня идея, всегда одна и та же: сто марок!.. Прежде, чем заговорить… это не женщина-начальница, как в Ульме, это бородач с проседью, я его атакую, крепко зажав в кулаке сотню марок, и объясняю… я говорю ему, что мне надо, не теряя времени, заполучить тележку, пусть он ее одолжит нам для перевозки багажа на другой вокзал, Ганновер-Северный… что мы больше не в состоянии… что мы больны, моя жена, я и наш друг-итальянец… и что нам необходимо попасть на гамбургский поезд! Да!.. Возражение: кто ее оттуда привезет назад?… Я предвидел… я держал наготове другие сто марок, сложенные особым образом!.. Все готово!.. Он соглашается… шепчет: «Я за ней сам пойду». Я ничему не верю… думаю, ему плевать и на тележку, и на все прочее… его вокзал взлетел в воздух!.. Целиком! Остались только четыре платформы… я смотрю… спящие туши вокруг, храпящие, сопящие, даже между рельсами валяются люди… ах, но я не ошибаюсь, что-то зашевелилось!.. Пришло в движение… полагаю, они обратили внимание на нашу беседу с начальником вокзала… и они были такими вялыми и безразличными, в конце концов… просто голодными… теперь они приподымаются! Они хотят узнать, в чем дело! Проявляют любопытство, ей-богу!.. И тот англичанин и три его тетки уловили смысл, идея им понравилась!.. Они подают мне знаки: Мы!.. Мы!.. Мы!.. Начальник вокзала дает согласие, мы можем взять тележку, он нам ее одолжит… ах, нет потребности идти за ней… они должны были нас услышать, их там целая орава, не менее пятидесяти, на тележках… и вот мешки и сумки уже погружены, бутылки, спиртовка, а сверху, как на троне, удобно устроенный и обвязанный веревкой, англичанин-инвалид… он на ответственном посту! Ей-богу!.. Как же они быстро управились! Нам оставалось только распихать наши три узла куда попало, и тележка покатилась!.. Лишь бы они нас не потеряли!.. Теперь они двигались быстро!.. Ля Вига мог бы нам помочь… но увы! Мы же, Лили и я, были выносливей, мы привыкли… да… но очень устали… однако же, Бебер в сумке, они вовсе не оторвались от нас, они думали… я уверен… думали об этом уже там, все эти валявшиеся на платформах… они думали об этом!.. Еще и сегодня кажется фантастичным, что можно было пройти от Москвы до Буэнос-Айреса, от улицы Броттин до Бродвея, их прошибает пот, когда они узнают, что мы еще живы…

Теперь я хорошо разглядел этого англичанина, они водрузили его на самом верху, он командовал, так сказать… я никогда его пристально не разглядывал… поверьте, я ничего не выдумываю… лицо Полишинеля в профиль… как в журнале «Панч»… не очень приятная физиономия, даже злая, но, в общем, забавная… а что наш Фелипе?… Он тоже здесь, молчит… он получил свой кусочек сыра… я его окликаю…

– Фелипе!.. Гамбург!.. Бранденбург!

– Certo!

У него только одна мысль, знаю: он опаздывает, его возвращение откладывается!.. Вот так… а раз это так, я предоставляю другим обвязывать, укреплять сооружение… их было, я вам уже сказал, не меньше тридцати… пятидесяти… которые собирались топать… я полагаю, по меньшей мере пять километров через весь Ганновер… другие оставались… множество людей на платформах выглядели недовольными… настолько, что они нас даже оскорбляли… они приподымались, бежали… разыскивали тележки, пытались перейти Ганновер… убежден, если бы мы не поспешили, позволили себя остановить… если бы они сцапали нас, они бы нас прикончили!.. Я знаю, они ужасны в гневе… и все из-за того, что мы удрали раньше, чем они… так неожиданно!.. Англичанин-Полишинель ничего не говорит… ему не очень удобно там, наверху, на своем троне из заплечных мешков, подстилок и посуды, он кренится набок, ерзает, но удерживается… эту улицу больше не назовешь проезжей… сплошные ямы и рытвины… а там, вдали, оголенные остовы стен… этот город изрешечен похлеще Берлина… все-таки наша тележка как-то продвигается… конечно… все ее подталкивают… иногда, в трудных местах… я подбадриваю!.. Но разве они не видят других? Они распались на группы! Они тоже нашли тележки!.. Четыре… пять… шесть!.. Я чую опасность!.. Ору им по-немецки… указываю на то, что происходит, что настигает нас…

– Schnell!.. Schnell!.. Mörderer!

И затем по-французски:

– Убийцы! Убийцы! Скорей!

В общем, тревога… только бы не догнали, только бы Бог миловал!.. Пять… шесть тележек… надежды нет!.. Пусть видят!..

– Толкайте, толкайте, черт побери! Взяли!

Не знаю, понимают ли они меня?… Французы?… Латыши?… Молдаване?… Я больше не пытаюсь!.. Все время в движении, среди ям, бугров и битых кирпичей, мы уже опережаем наших преследователей…

Предупреждаю вас, начиная с этого момента мое повествование становится несколько пунктирным, я, ваш рассказчик, и сам с трудом разбираюсь в происходящем… я вам уже говорил о «комиксах», но вы не смогли бы по комиксам представить этот разрыв повествовательной ткани, эту нить, иглу и всех персонажей… этого грубого и такого явного происшествия… увы, такого, что для испытавшего его, ничто более не существовало… да и сам я, рассказывающий вам об этом двадцать пять лет спустя, путаюсь в подробностях, вспоминаю лишь какие-то обрывки, то то, то это! Простите меня…

– Уточните!.. И не мямлите!

Конечно! Вообразите себе, что в какой-то момент мы встретились!.. Пылающие гневом преследователи, и их четыре… пять, забитые до отказа тачки!.. И мы, беглецы… из-за балконной решетки, упавшей на середину улицы, перегораживавшей ее… решетка балкона еще не полностью разрушенного дома, от которого остался фасад!.. Но какая решетка! Кованое железо!.. Издалека я его не увидел, этот дом… громко сказано: дом! Фасад и стены, выходившие во двор… тогда я говорил себе: все, мы пропали… они разорвут нас на куски. Ба-ах! Бомба!.. Огромная, осколочная… и тут же: бу-ух! Другая, ближе… конечно же, паника… мы в ужасе, мы, они, наши преследователи… я говорю, я полагаю… я не знаю, я вынужден фантазировать… не знаю, что дальше… упал в обморок? Не совсем в моем духе, но тогда, как во сне, я почувствовал нерезкую боль, на шее кровь… она капала с головы… нет! Вытекала из мозжечка, думаю… где-то в этой области, уточняю… могу сказать, я сделал все, что в моих силах, лишь бы сохранить ясное сознание… я еще успел подумать о Лили… и о Бебере… но как будто они уже уехали куда-то… были уже далеко… в ином краю! Все, что я могу припомнить… связано с другой бомбой, упавшей, но где?… Помню лишь взорванную улицу… эти рытвины и железный лом… с тех пор прошло почти двадцать семь лет…

* * *

Я говорю себе: Лили, я найду тебя, я знаю, где ты!.. Бебер с ней!.. Да, но почему так воют сирены… сколько сирен!.. Как в Берлине… но здесь уже недолго, и так все разбито!.. Почти все… и тогда!.. Уу-у-у!.. Опять тревога… от луны до луны… забыл вам сказать, тогда было полнолуние!.. Уу-у-у-у!.. Бу-ух!.. Ба-бах… Бомбы… да, бомбы! Что они еще разбомбили? Стой, а Фелипе?… Где он? Я спрашиваю Лили… но мне отвечает Фелипе, я его не вижу… однако он недалеко, в двух шагах…

– В вас угодил кирпич!

Он мне сообщает… не знаю, но болит сильно… в том самом месте, на затылке… Фелипе не ошибается, кирпич меня достал… он перепутал… боль усилилась… но, надеюсь, я смогу подняться, это главное… мы должны обязательно продолжать свой путь, идти дальше… уу-у-у-у! Ах, бомбежка не закончилась… бомбили в восточном и южном районах… и пламя, языки пламени плясали до самого горизонта… бегающие, крутящиеся, подобно флюгеру, огни, я воскрешаю вас в памяти… пламя пляшет на каждой руине… брызгающее вверх… потом опадающее… как яйцо на фонтанной струе, вы знаете… только все в зеленых тонах… в красных… они должны спалить, я уж не знаю что… остатки того, что горит?… Пусть бы они вернулись, я имею в виду «летающие крепости», чтобы разжечь затухающие жаровни… и взорвать, не знаю уже какое количество мин… тысячи!.. Я больше не понимаю… надо, чтобы люди были богаты… богаты до невозможности… уу-у-у-у!.. Как это их развлекает… и какое освещение!.. Настоящее театральное полнолуние… вдобавок – на небе красочные мазки противовоздушной обороны… яркие прожекторы, темные клубящиеся тучи!.. Незабываемый спектакль… я видел бомбардировки Рено, Исси, 43-й… я знаю, что такое тропические торнадо, Камерун, 18-й, сколько бунгало, и не маленьких, а огромных, как дом, взлетело на воздух на моих глазах среди вспышек молний… но рядом с возвращением груженых бомбами «летающих крепостей» и градом пуль все это выглядело бледно… я видел и другие неповторимые зрелища, несколько в ином духе, но также очень памятные: большие маневры кавалерии, 1913-й, в лагере Серкот, развертывание и обходные маневры фуражиров семи дивизий!.. Под звуки труб!.. Человек будущего, которого забросят в стратосферу, неподвижного, пристегнутого к креслу, с трубкой во рту, успеет сделать пи-пи за один оборот вокруг земли! И – хоп! Уже вернулся!.. Чем больше оборотов сделает, тем больше почестей герою!

Теперь вернемся к фактам… с насыпи все видно, как при свете дня… полнолуние, если можно так выразиться… как тихое солнце конца осени… уу-у-у! Но одно маленькое отличие!.. Ну да! Так и есть!.. Шрапнель!.. В облаках! А между разрывами… букеты снарядов… действительно грандиозное зрелище… как на мой вкус!.. И все это под музыкальное сопровождение… я пытаюсь уловить мелодию… спрашиваю у Лили… «ты ничего не слышишь?»… Да! Она слышит вой сирен… Это все!.. Значит, эта музыка звучит лишь для меня одного?… Фелипе?… Он прислушивается… он тоже не слышит музыки, только бомбовая взбучка и завывание сирен… уу-у-у-у! Что же это получается? Я же вовсе не музыкант… мелодии звучат и ускользают от меня… я сказал бы даже, торжественные, героические мелодии… но музыкант – это нечто иное… если бы я был музыкантом… за столько лет, волей-неволей, вам приходится слышать так много… большие и маленькие концерты… я стал бы светским человеком, играл бы роль эксперта, высказывал бы безоговорочные суждения… меня приглашали бы как консультанта… но в данном случае я вроде бы знаю, в чем дело… меня преследует эхо… вибрации тончайших струн?… То тут!.. То там!.. Оно всплывает из этих реминисценций! С удивительной полнотой! Как старая жаба покрывается пупырышками при легчайшем прикосновении… и я потрясен, можно сказать, ошеломлен!.. Я ничего не говорю, у меня полон рот крови, я убежден, моя сорочка и штаны тоже в крови… Фелипе сказал мне: кирпич… это был кирпич… ладно, пусть кирпич!..

В момент суматохи, когда преследователи догнали нас, когда шесть тележек твердо вознамерились покарать нас за то, что мы вырвались вперед, все разрушил взрыв, похоронив этих подлюк под пятью с половиной этажами кирпичей… Почему же при этом ни один из них не мог свалиться на меня?… Где тот, который заметил наш Фелипе… мы ведь тоже здесь стояли!.. Удивительно, что попало только мне!.. Должен сказать, я ощущал некоторое неудобство, не столько из-за кирпича, сколько из-за этого тумака по шее… чуть выше левого уха… травма вовсе не иллюзорная, подтвержденная солидными врачами, двумя… нет, тремя экспертизами в 1916 году и намного позже в копенгагенском госпитале… кости черепа в отвратительном состоянии… Бог ведает, как я с этим смирился!.. Свистки… барабанная дробь… шипение пара… ладно!.. Но мелодия!.. Возникшая из ниоткуда мелодия!.. И подтверждаю: торжественная! Торжественная, как хорал… я бы сказал, симфоническая музыка для этого океана руин… руин игривых, дурашливых… «зыбь языков пламени»… розовых… зеленых… и маленькие потрескивающие букеты… души домов… далеко… очень далеко… танцующие… я предостерегаю Лили:

– Не шевелись, я ее слышу!

– Да я не шевелюсь! Но как ты?… Тебе больно?

А, я не хочу говорить о своей бедной голове!.. Звукосниматель, вот что мне нужно!.. И немедленно!.. До меня долетают только отголоски!.. Крохи!.. Это смешно… не существует великой музыки без оркестровки!..

От боли в виске – к другой!.. Все это приключилось со мной! Вы меня извините!.. Я не собираюсь жаловаться… моя рубашка прилипла к спине… да!.. Я не хотел об этом говорить… какое кривлянье вся эта хроника: я!.. Я!.. Я!.. Европа погибла? Моя сорочка! Моя спина! Я!.. Туу-у-у-он! Туу! Туу! Тревога гнездится где-то… я пытаюсь воспроизвести мелодию… как я жалею, что обойден талантом!.. Туу-у-уш! Слушайте!.. Мне нужно другое ухо, то, что у меня осталось, вовсе не помогает мне слышать… может быть, на пианино, ощупью?… От одной клавиши к другой?… Позже в той дыре в Копенгагене у меня будет время, целых два года… там я сочинял великие симфонии, всегда в память о Ганновере, можно сказать, это были настоящие симфонии, и я их напевал самому себе… как сейчас, не разжимая губ… бру-ум!.. Бра-анг!.. Уу-у-г! Я был единственным, кто никому не мешал… охранники имели обыкновение… то время в дыре, два года, тюрьма К, Veslerfangsel… поскольку я находился в Дании, надо же было меня поместить куда-нибудь…

Теперь же тут, откуда я пишу вам, сквозь звучание пластинок я слышу ветер симфоний… я верю своим ощущениям, я не задаюсь вопросом… я слушаю, умолкаю… не хочу бормотать, как там, в заключении, Vesterfangsel… мне кажется, это пламенные танцовщицы, а не языки пламени, как там в Ганновере… мне говорили, я с ними не знаком… я знаю, где их студия – я поднимался туда два раза… три раза… ночью… я не светский человек, то, чего я не знаю, того я не знаю… несчастный всегда терзается сомнениями… он молчит… я молчу… особа высокородная не колеблется, идет напролом!.. Крушит!.. Отстаивает свое мнение, судит и рядит!.. И плевать ей, что вы можете о ней подумать! Светский человек ничего делать не умеет… но рожденный таким, каким он есть, судья всем, сама непогрешимость, высокомерие и всемогущество!.. Достаточно!.. Бормочите, чтобы никто вас не слышал!.. Он дунет, и вас больше нет!

Оставаясь все время там, откуда я вам все это пишу, я тяну первые три… допустим, четыре ноты с этого подобия платформы из черепков и строительного мусора… осколки настоящего, ставшего прошлым, возле Ганновера-Северного… там, должен признаться, у нас больше ничего не было… наши последние тряпки и заплечные мешки исчезли в этой стычке с врагами! Обвал, сотрясение, семь тележек, погребенных под лавиной кирпичей, рухнувших фасадов и балконных решеток из кованого железа!.. Ах, полнолуние! Эти картины и трагедии невозможно запечатлеть на фотопленке!.. Вы даже не представите такого на сцене!.. Вам говорят: Голливуд!.. Черта с два!.. Они не могли больше кичиться своими батальными сценами после того, что произошло… в действительности!.. Это было до такой степени страшно, что мне лично просто дьявольски нестерпимо глядеть на фотографии!.. Пересказывать, искажать! Да! Репродуцировать, фотографировать, портить! Мгновенно!.. Непредставимо то, что было!.. Тогда приукрасьте!.. Поэтизируйте прошлое, если вы в состоянии! Но кто отважится?… Никто! Ну, Гонкур!.. Там – конец мира!.. Всем и каждому!.. «Они больше не транспонировали»… Для чего организовывались крестовые походы?… Они себя транспонировали! С тех пор они предпочитают, чтобы их переносили на воздушном лайнере, с кондиционером, прямо на Голгофу… семь минут… и вы сфотографированы в «Гефсиманском саду»… Месье в качестве Иосифа… Мадам в качестве Марии… детки, бесподобные ангелочки… возвращение к аперитиву!.. С тех пор у каждого человека моторчик в заднице… идет, куда хочет, как хочет, без ног, без головы, он уже не что иное, как пустомеля, ветерок… он даже не пропадет без вести, это уже состоялось…

О, вы себе твердите: какой же нудный этот старый хрыч!.. Ну конечно, я намерен, я допускаю, я деблокирую свое желание и возвращаюсь к трем моим нотам… поспешно! Без жалоб… ради моей панорамы горящего Ганновера… вы понимаете, о так надо!.. До того, как тот кирпич настиг меня и сотряс мои мозги, у меня не было забот, я позволял себе напевать, вполне сносно, срываться на высоких нотах, играть на тромбоне неизвестно как, я не искал музыки… но тогда, волей-неволей, она мне стала необходима!.. Я бы даже сказал, одна мелодия… поверьте в это! Не имеющий специального образования, не наделенный талантом, вынужденный подбирать крохи… другая беда! Мои трости!.. Утеряны в этом идиотском взрыве… когда все обрушилось, даже фасад… полагаю, я не совсем уверен.

– Фелипе, дорогой друг!.. Фелипе!

Я ему рассказываю, что со мной приключилось… уверен, он отыщет мои трости!.. Потому что мы должны подняться в гору… другим путем… с другой стороны этого Ганновера-Северного… я слышат разговоры о том, что какой-то поезд должен отправиться… увидим! Пассажиров хватает!.. Люди вроде нас и военные… фрицы и венгры, я думаю… они разговаривают негромко, шепчутся… выглядят, как мы… издали… а вблизи… маленькие пожары… все что осталось от зданий… цвета… кормим воробьев мукой при ярком лунном свете… Фелипе приносит обе мои трости, они были совсем близко… да!.. Да!.. Да!.. Но моя бессмертная мелодия?… Я стою перед этими руинами… я сказал бы, это океан пожаров, эта огненная зыбь из конца в конец Ганновера… я слышу, в моей голове звучит музыка… я полагаю, великолепная… но как же ноты?… Точные ноты, правильные? О, это всего лишь реминисценции… допускаю… но дальше?… Облегчающие, умиротворяющие звуки после торнадо…

Поверьте мне, если можете, но после этой ганноверской ночи я задавал себе вопрос, действительно ли это были именно те звуки, что я искал… здесь… и там…

– Несомненно, он слабоумный, мы видели его в «Пари Мач»! Ветхий, больной! Он мочился под себя!

Я предоставляю вам право прервать меня… неважно, правда ли это… среди множества приключений, в смешные моменты и не очень, я все время спрашивал себя: а действительно ли так прекрасно звучит мое наваждение?… О нет, на многое я не претендую!.. Три, четыре ноты… из любезности, так сказать… хватит и этого!..

И вот я решился… я поднялся к барышням, танцовщицам, наверх… один, в одиннадцать вечера… я был уверен, что слышу ее!.. Этого было достаточно, три… четыре ноты… никого наверху, одиннадцать вечера… я знал, чего я хотел… услышать симфонию!.. Я перебираю пластинки… там их много!.. Поверьте мне, если, конечно, хотите, но я нахожу почти тотчас же… те, что нужны… да!.. Нет!.. Да!.. Теперь клавиатура! В другом углу студии… возможно, думая об этом так долго… я бренчу… это оно!.. Почти в точности, да!.. Да!.. Нота ля на клавиатуре, как и надлежит… я нашел искомое!.. Никакого чуда! Мелодии дурманили мне голову двадцать лет, какого же черта им не сыскаться!.. Как бы просты, мало мелодичны они ни были!.. Я спускаюсь, у меня есть четыре ноты… соль диез! Соль! Диез!.. Си!.. Запомните!.. Я должен их запомнить…

На этой насыпи… я, должно быть, почувствовал себя плохо… потерял сознание, как барышня истеричная… доказательство – Фелипе разбудил меня, уже светало…

– Поезд ушел?

Спрашиваю я…

– Нет… нет… Еще нет!

Он меня успокаивает… все в порядке… я говорю себе: Лили, я тебя нашел, ты здесь!.. Бебер тоже!.. О, но сирены… Уу-у-у-у! – Прямо как в Берлине… Это должно бы было закончиться, достаточно, все уже разгромили!.. Наконец немного ближе… уу-у-у-и-и!.. С одного конца лунного луча к другому… и ба-бах! И снова бу-ух!.. Разрывы бомб… ну что еще они могли здесь уничтожать?… А, Фелипе?…

* * *

Наконец и поезд!.. Вы скажете: только и делают, что пересаживаются из поезда в поезд!.. Постоянно, вот еще один!.. Кажется, этот будет последним, «Ганновер – Гамбург»… поезд – не бей лежачего, на коксе, припряженный к десятку, я бы даже сказал – пятнадцати худосочным вагонам… вагонам?… Нет!.. Обшарпанные фургоны без перегородок и дверей… что-то вроде разношерстных платформ… хуже всего то, что эти повозки загружены с верхом, как мне кажется, огромными прожекторами под брезентом… пассажиры, если им угодно, могут забраться туда и как-нибудь пристроиться удобным для них образом, ведь это последний поезд на этой линии… потом взорвут рельсы, из стратегических соображений… все вокруг только об этом и толкуют… вы должны знать… в сплетнях не все ложь, есть в них и грозная правда… мы же, если даже и несправедлива версия об упразднении линии «Ганновер – Гамбург», если это только предположение, мы не должны рисковать… садимся!.. С большим трудом, но разместились!.. Огромная катушка кабеля с одной стороны и, полагаю, динамо-машина с другой… плотно зажаты, но, в общем-то, терпимо… устроились все – Лили, Бебер в сумке, Фелипе и я… и нет ничего у нас, чтобы согреться, больше нечем прикрыться, все погибло в той заварухе и под обвалом… или почти все… заплечные мешки и куртки под грудами кирпичей… полагаю, я не совсем уверен… я не утверждаю, что мы полностью раздеты, нет!.. Но мы беззащитны от дождя и ветра… и наступающего голода… и мы ничего не ели после той потасовки… ничего больше не осталось, ни соков, ни хлеба… у людей в других вагонах тоже ничего нет, я вижу, как они карабкались по обозным повозкам, устроились вроде нас – между горами оборудования, плотно утрамбованы, тоже сбиваются в кучу, чтобы согреться, но только их больше… по десять-пятнадцать человек, мужчины и женщины, между стальными мотками колючей проволоки, стальными балками и прожекторами… прожектора повсюду… и это все для Гамбурга?… Мне даже видны в хвосте поезда обломки вагонов… четвертушки… половинки… вообще разбитые вдрызг… мы их тоже тащим… и прожектора… я догадываюсь… в ремонт!.. Так и есть!.. Я обещаю Лили: «Повеселимся!.. Веришь?…» Она не совсем в этом уверена… спрашивает: «У тебя веселое настроение?» И действительно, это правда, я нахожусь в очень игривом настроении… однако, сильно болит голова… и кровоточат нос и рот… не слишком обильно, но капля по капле… и по спине стекает кровь, и между ног… не хочу ничего говорить, но там, на этой улице, при столкновении я получил удар между мозжечком и, я сказал бы, сосцевидным отростком… ощущаю сгусток внутри черепа, как влажный теплый шарик, слипшиеся волосы и непонятно что… но поскольку я держусь на ногах… и мы пристроились… в очередной раз… хотя и затиснуты между бухтой проволоки и динамо-машиной… то с нашей этажерки не упадешь! Тонкое коварство… платформа – сущий хлам… специально, чтобы простудиться!.. На дворе стоит сентябрь… если мы свалимся с этой этажерки, никто нас не подберет… я хочу сказать, между рельсами… если рельсы еще останутся!.. Во всей этой спешке кажется, что линия перестанет существовать уже через несколько километров! Хи-хи!.. Я обращаю внимание Лили, как это смешно… она не находит… она, которая никогда не сердится, сейчас, я это вижу, начинает временами заводиться… с момента катастрофы с кирпичами, полагаю… я же – совершенно наоборот!.. Когда рухнули кирпичи, за исключением того, что болит голова, мне все время хочется смеяться!.. И над этой платформой, на которой мы торчим… и над утренней свежестью… свежестью?… Я очень скромно выразился… просто холодно… но не могу же я жаловаться!.. «Лили, у меня жар!.. А у тебя?… А у вас, Фелипе?» Не знаю, у кого жар, но на одного из нас напала трясучка… что касается меня, то недостает только лихорадки в этих условиях… позже… чуть позже… я изучу глубже… клинический аспект… но… но… эта платформа движется!.. Да!.. Я же говорил… мы тронулись… даже и не заметили как… благополучно снялись с якоря!.. Покатили!.. Ах, какой очаровательный пейзаж!.. Правда, немного туманный… я сказал бы: поэтический… другие волочились за нами, другие платформы, должно быть, трясло так же, как и нашу… я замечаю людей то там… то здесь… между кожухами и прожекторами, они съежились, как и мы, выглядят отнюдь не презентабельно… одеты, правда, лучше, чем мы… наконец, я думаю… нет, я уверен, что кто-то еще спрятался под брезентом, там не только проволока… в брезентовой палатке прячутся люди!.. «Зайцы», безбилетники, уж не знаю кто… лица, которые боятся быть замеченными… мы болтаемся на этих платформах вместе с кучей невидимок… сосуществование, как теперь говорят… итак, вперед, сосуществующие!.. Но самое главное, мы катимся по рельсам!.. Даже с этими притворщиками мы прибудем в Гамбург, по крайней мере, если поезд не взлетит на воздух!.. Люди не замечают, что на самом деле важно, умеющий видеть вокруг соглашается, что все – лишь маскарад, говорильня, театр!.. То, что происходит в недрах вашей простаты, – интересно… но вот одна из миллиона желез решает, что с нее уже хватит, что она больше не подчиняется приказам, что она будет действовать на свой страх и риск, будет очаровательно светской: «Ах, маркиз, ах, милый друг!» Она будет размножаться делением – и точка! Быстро, ради себя самой! А вас – в яму! Хоп! Вы и не увидите никогда эту анархистку-железу, грязную и канцерозную!.. Вы даже не узнаете, что она существовала!.. Если я размножаюсь делением, я теряю вас из виду?… Горько!.. Молочу вздор?… Я вас предупредил, и баста!.. Моя голова!.. Моя голова тоже выделывает фокусы… о, чтобы я отказался… и привел вас на нашу платформу… в этот огромный вертеп, где люди прилипли к динамо-машинам… ну вот! Жаловаться не следует, ибо мы движемся вперед… под этим брезентом, я уверен, полным-полно народу… я настаиваю! Поживем, увидим!.. Генрих IV? Романов?… Людовик XV?… Их убили, и очень хорошо, их убийцы у каждой двери?… На всех уличных перекрестках?… Все эти вещи, как вы знаете, касаются Мойр, а вовсе не нас!.. Резюмируем: этот удар кирпичом не способствовал хорошему самочувствию… конечно! Но вовсе не привел меня в уныние… ничуть!.. Я сказал бы даже, наоборот!.. Разбудил во мне некоторую веселость!.. Немного специфическую… так что скромные хижины кажутся мне вполне артистократичными… я сказал бы, что они образуют художественные картины, они кренятся и коробятся… особенно дымовые трубы… это особое видение, это стиль… о, моя голова, несомненно, все дело в ней!.. Кирпич… я спрашиваю у Лили… нет!.. Она не видит в этом ничего смешного… больше не буду говорить с ней о моей ране!.. Что касается дыма, то его хватает, привычное облачко сажи, мы находимся недалеко от локомотива… но ничего похожего на наши туннельные гонки! Предгорье Гарца!.. А здесь равнина… луга… и я говорю вам: все будет хорошо!.. Правда, слышен гул нескольких эскадрилий, пролетающих достаточно высоко… но никто не летит к нам, к нашей веренице платформ… полагаю, мы не заслуживаем даже бомбы… с нами часто случалось так, что в итоге мы не удостаивались даже бомбы… и все-таки, я нарвался на неприятность, меня настиг удар, но только рикошетом… кирпич!.. По уверению Фелипе… вещь неоспоримая, рот был полон крови, свежей крови, не спекшейся, откуда она взялась?… Чуть-чуть… из уха?… Я думал об этом, и снова думаю… а этот приступ веселости?… Внезапный… так мало причин для веселья вокруг… разве только то, что мы движемся к Гамбургу… все выше… еще выше… может быть, там найдется какой-то повод, посмеяться?… Вы – воплощение идеи, вполне определенной, вам больше незачем жаловаться, другие думают за вас, думают обо всем, истощают свои силы в бесчисленных авантюрах, и как же это ужасно, что они, рабы, автомобилисты, крючкотворы, алкоголики, бисексуалы, обжоры, ассенизаторы, необузданы в своей бешеной активности!.. Я и сам был среди них, причем настолько ловким, что, невзирая на вытянутый мною лотерейный билет, на события, прожегшие меня до самой сердцевины, еще и теперь, спустя двадцать лет, задаюсь вопросом: и как я смог это выдержать?…

Ладно!.. Вы достаточно меня слушали! Вам хотелось бы, чтобы я закруглился… конечно, я вас понимаю!.. Мои истории о кирпичах и об ушах вам осточертели… я сокращаюсь!.. Этот поезд из платформ продвигался вперед… без инцидентов… насыпь надо бы отремонтировать… полз кое-как… с грехом пополам… возможно… однако было слишком холодно, чтобы заснуть… единственное неудобство этих платформ!.. Оставалось только глазеть на пейзаж… вот так… и час… и два… все время одно и то же… фермы под соломой, луга… и обильный туман…

Должен сказать, сознаться вам, что моя сорочка прилипла к спине… я убежден… все еще сочится кровь?… И в брюках… тоже мокровато… но холодно или нет, все-таки заснул… доказательством того, что я спал, явилась картина, которую я не предполагал увидеть перед своими глазами, когда снова их раскрыл… наш поезд остановился, и перед нами высилось нечто вроде горы металлического лома… среди поля, высотой, наверное, в сотню метров… а на верхушке горы – перевернутый локомотив… и не маленький, доложу вам, на двенадцати колесах!.. Вверх торчали все двенадцать колес!.. Я их считаю и пересчитываю… должно быть, был взрыв и, наверное, извержение вулкана, который вознес его на самую вершину, словно порывом ветра!..

Не очень уверенный в собственной голове, в собственных впечатлениях, поскольку все мне казалось смешным и комичным, я спрашиваю у Лили… у Фелипе… да! Все точно!.. Они тоже видят… этот локомотив пузом кверху!.. Да! Это могло бы случиться и с нами, вполне очевидно… и не раз, сотни раз!.. С нами, при нашем способе перемещаться зигзагами по Германии… и все-таки этот локомотив там, на огромной куче, так высоко?… Да еще опрокинутый? Как святой Апостол Фома Неверующий: «Я верю только в то, что я вижу»!.. «Смотри, Фома! Прикоснись к нему!..» Поскольку поезд, все эти платформы остановились, можно было рискнуть и пойти убедиться… имею в виду этот феномен, железную гору и локомотив на ее гребне… я предлагаю Лили и Фелипе… для этого требуется не слишком много смелости, есть и другие, спустившиеся, вроде нас, с платформ, чтобы пойти поглазеть и лично убедиться… разноязычные семьи… тоже в лохмотьях, но все-таки более прикрытые, чем мы… ветошь, но более плотная… мы – рикошет взрыва, который пережили… который, можно сказать, выворотил почти все… но есть все же какая-то тайна в этом локомотиве, заброшенном на железную гору… как это могло произойти?… Извержение среди полей? Бомбы было бы недостаточно, чтобы перевернуть и забросить на такую высоту подобное чудище!.. На высоту прибрежных отвесных скал, так сказать… все они живейшим образом обсуждали это… должен заметить, вполголоса… скорее шепотом… обрывки слов… на испорченном немецком… должно быть, они прибыли из диковинных краев… согласия между нами не было… выдвигались предположения: склад боеприпасов… а другое, более правдоподобное, что это результат применения секретного оружия… бумерангом… выпущенного из Пенемюнде… неподалеку отсюда находится Пенемюнде… объяснение более подходящее… в принципе, это предназначалось для Лондона… должен признаться, я не видел причины, почему бы снова не повторить запуск… и не отправить всех нас на гребень горы… пока что нас разглядывают… у нас такой оборванный вид, хуже некуда… они, наверное, посчитали, что мы выглядим вовсе неприлично… так не должно быть!.. И вот они соображают: ведь на платформах брезент!.. И – хоп! Они карабкаются, возвращаются! Режут, кроят!.. Там, внутри! Для нас!.. Смельчаки!.. Большие полосы зеленого полотна… коричневого… чтобы мы смогли облачиться… что-то вроде пеплума… и вдобавок – веревки вместо пояса… чего только не было на этих платформах!.. Между прожекторами и рулонами кабеля множество спавших людей… и малышей… итак, мы кроим себе пеплумы из обрезков чехлов… вот мы уже выглядим вполне прилично!.. Но ткань изрядно промокшая… на дворе осень… и тепло вернется не завтра!.. Я вам сказал, что это все? люди вокруг шепчутся… на смеси южнонемецкого и других каких-то наречий… позже… позже я их спрошу… теперь же у меня навязчивая идея – локомотив в воздухе, наверху… он вызывает у меня смех… я их спрашиваю об этом… одного… другую… они также расспрашивают друг друга… они спустились с платформ именно для того, чтобы узнать – как же так?… Меня начинает бить лихорадка нетерпения… и потом, вы же знаете, у меня все время болит ухо… и я, который совсем не пью, испытываю состояние опьянения… качаюсь даже со своими тростями… скорее, с палками… о, я не единственный! Симптом из самых обычных… и теперь, двадцать лет спустя, у меня иногда бывает то чувство опьянения… но теперь я в солидном возрасте, ветер свистит в парусах… мужчина должен пошатываться перед кончиной, пьяный от жизни, это так забавно, все это!.. Я вас развлекаю… но там внезапно я ощутил, что не понимаю этих людей…

– Нет ли среди вас французов?… Keine Franzosen?

Я говорю громко, черт подери!.. Хватит шептаться!..

– Ja!.. Ja!.. Eine Dame!

Все же кто-то осмелился ответить! Где может быть эта дама?

Они пошли за ней… она тоже на платформе? Под брезентом?… Отсутствуют довольно долго… а, вот и она!.. Но дама вовсе не в лохмотьях… одета почти кокетливо, я бы сказал… как ей это удается? Мы выглядим убого, как четверо клошаров… в этакой головоломной хламиде из кусков брезента… ужасно!.. Но откуда явилась эта барышня?… Лучше спросим ее саму…

– Имею честь, мадемуазель!

Я почему-то уверен, что она мадемуазель…

– Позвольте представить вам мою жену и нашего друга… Фелипе!.. Себя самого, мое почтение… Луи Детуш… доктор медицины…

– Как приятно, доктор!.. Мадам, я хочу вас поцеловать!.. Разрешите мне, мадам!..

– Конечно!.. Конечно!..

Имя этой барышни… Одиль Помаре… она выглядит гораздо лучше нас, имею в виду женское облачение, платье, жакет, маленькая меховая шапочка, ожерелье, но внешний вид ее намного хуже… очень истощена, я бы сказал… слабый румянец на скулах… худая, лихорадочно возбужденная… изнуренная… я не делаю выводов, но вид у нее тяжелобольной женщины… не нужно и спрашивать, она кашляет, без сомнения, для меня, хочет продемонстрировать мне свой носовой платок…

– Да… да… и часто?

– Уже с месяц, часто… но еще во Франции…

Откуда же она родом, задаю немедленный вопрос… из Бреслау!.. Да ну!.. Наш Фаустус, берлинский специалист по редким растениям, что живет этажом выше, тоже из Бреслау!.. Heil! Heil! Адвокат Преториус жил в Бреслау! Она его немного знала… но, может быть, это другой? Кардинал Ретц заявлял, что мы совершаем столько же глупостей из неверия, сколько из веры… эх, у него была крепкая вера! Могучая!.. Но когда вы всего-навсего маленькое ничтожество, что вам за дело до веры! К черту!.. Архиневерие! Да! Словом, я слушаю… что же делала в Бреслау эта харкающая кровью мадемуазель? Преподавательница в университете!.. О! О!.. И в каком звании?… Доктор, специалист по немецкому языку!.. И выпускница Сорбонны!.. Какие же все это пустяки, мелькает у меня в голове. А вон тот локомотив наверху, она его видит?… Пусть ответит! Черт побери!.. Немедленно!

Ах, я не шучу!

Да, она заметила!.. Не находит ли она это странным?… Нет!.. А я нахожу абсурдной эту малышку!.. Преподавательница из Бреслау? Бредни!.. Россказни!.. Меня душит неудержимый смех!.. Я имею право!.. Все глядят на меня… ну и что же?…

– Это кирпич!.. Кирпич!

Пусть знают!.. Да! Да!.. Фелипе подтверждает… надо же, чтобы они хоть немного понимали, что я нахожусь в состоянии истерии… кирпич! А они были там, болваны? Где они были?… Но, прежде всего, откуда они явились? Из Бреслау или из прочих мест!.. Они, по крайней мере, в лохмотьях!.. Но эта туберкулезная Одиль?… Слегка помятая, я имею в виду ее платье и сиреневый шарф?… Ее семья в Оранже… она училась в Эксе… возможно!.. Диссертацию защищала в Париже… не слишком уверен… но несомненно, что эта Одиль серьезно больна… я попусту муссирую эти туманные идеи о висящем в воздухе локомотиве… перевернутом вверх дном… эта Одиль Помаре, доктор наук она или нет, прохаживается передо мной…

– Мадемуазель, если позволите, я измеряю вам температуру!

– Где, доктор?

– Под мышкой, мадемуазель! Лили, термометр!..

Лили устояла и против толпы преследователей и под лавиной кирпичей, я видел, и мне было очень страшно, как она, почти раздетая, так сказать, спасала мой мешочек… не пустяк!.. Мой последний запас… ампулы, бинты, шприц… камфарное масло, морфий… да еще маленький флакончик цианида… и термометр!..

– Ну, поглядим!

38° 5!.. Вот так температура!.. Что я скажу ей?… Посмотрим…

– Оддорт!.. Мы должны были следовать в Оддорт… наш поезд… вы знаете?

Одиль не интересует, что думаю я… она хочет, чтобы я рассказал ей об Оддорте!.. Сейчас же!

– Да, мы знаем!.. Вам лучше остаться здесь, мадемуазель, вас ничего не беспокоит?… Вы были в вагоне?

Мне тоже хочется знать! Имею право.

– Эти пассажиры все в лохмотьях!.. Из каких стран они прибыли?… А тот локомотив, что наверху?

– Наверху, это где?

Ошеломляюще! Ах, бесстыдник!.. Я вижу все его восемь колес! Вверх ногами! Там, наверху… о если он тронется с места!.. И я услышу мою музыку!.. Пуф! Пуф! Убежден, это мои шумы!.. Мои собственные шумы! Я их знаю, я к ним привык! Нет?…

Мне уже все равно! Я больше ничего не слышу…

* * *

Как там они выкрутились, я не знаю… меня же они посадили на прежнее место между динамо-машиной и желтым прожектором… я не мог верно оценить ситуацию, но, должно быть, это стоило им зверских усилий… за дело взялись двадцать… тридцать… разумеется. Лили и Фелипе… и конечно, все эти люди вокруг?… Я был без сознания… подробнее расскажу вам позже, позже…

Др-р-р-инг! Приходится прерваться… вы поняли… NRF!.. Требуют моего ответа! Нимье[47] хочет меня видеть… тревожное ожидание!.. Ну, пожалуйста! Черт побери, пожалуйста! Пусть приезжает!.. Уже два года он собирается приехать!.. Точно! Он купил машину, чтобы приехать ко мне, специально! Ее надо обкатать… вот к чему этот призыв…

Вот и Нимье, он не постарел, я бы даже сказал: в нем больше мальчишеского, чем обычно… живой и подвижный, лучше, чем во время нашей последней встречи… поздравляю его… но он приехал не для того, чтобы им восхищались!.. Речь идет не о вежливости и не о философии любви… о моем провале, о моем полнейшем поражении – вот о чем идет речь! О фиаско моей литературной хроники… он только что сообщил мне об этом, и что Ахиллу действительно надоело… я знаю эту песню: молодым я неизвестен, бородачи меня ненавидят, книгопродавцы меня бойкотируют, университеты впали в детство больше обычного, что-то лепечут. Лиги и их манифесты распинают меня как только могут!

– Ну и что же?…

– Наш «мозговой трест» – он имеет в виду «Revue Compacte» – решил, что вы должны сдвинуться влево… только левые помогут вам выйти из затруднения!.. Вы стары и изолированы ото всех… в общем, расслаблены и анархичны… все другие авторы имеют поддержку… они все «в игре»… и все-таки есть возможность помочь вам… если вы пожелаете слушать!.. Так сказал Ахилл… Кашен же вылез из этого дерьма!..

Кашен? Погоди-ка!.. Это имя мне о чем-то говорит! Ну да!.. Афиши! Посещая Безон, я видел их ежедневно… зеленые!.. Как раз перед заводами в Берлине… я не рассказываю Нимье… я ничего и никому не рассказываю…

– Вы ничего не хотите написать? Несколько строчек?… Простая любезность… Что-нибудь для левых?… Мы могли бы позвонить!.. Ну!.. Ну же… подумайте, Фердинанд!

С полной готовностью я начинаю думать, я пытаюсь вникнуть, доискаться… ах, да!.. Ну, разумеется!.. Но как это далеко!.. Годы!.. И годы… я себя подбадриваю… в этом Саргассовом море воспоминаний я нахожу всякое… множество тел разбились между двух течений… тел знаменитых персонажей… и тел нищих бродяг… убогих… движение водорослей… все… кружатся в водовороте… даже самые знаменитые!..

– Нимье!.. Нимье, подождите!

Еще одно усилие… ах, мне кажется… да! Да!.. Я полагаю!..

– Скажите, а «Путешествие» [48]?… 1933!..

– Что вы имеете в виду?

– На русском!

– Его перевели на русский?… На русский… и кто же?

– Мадам Эльза Триоле.[49]

– Она знала французский?

– Несколько слов… совсем мало… но величайший в мире прохиндей Арагон ей очень помог!

– Браво! Браво!.. Но вы уверены?…

– Еще бы!.. Я видел их собственными глазами в разгар работы! За переводом моего детища… они занимали студию… застекленную… я достаточно точен?

– У вас есть этот перевод?

– У меня он был, но исчез… он уплыл со всем прочим!.. Вы знаете улицу Жирардон… когда «чистильщики» вывозили вещи из моей квартиры на трех машинах…

– А у русских он есть?

– Еще бы! Я имел шанс убедиться в этом воочию прямо на месте!

– Где?

– В Петрограде![50]

– Вы?

– Ну да!.. это я вам дарю бесплатно!

Пусть все знают!.. Хотя они еще должны мне звонкую монету… грубые и бесчестные! Я настаиваю!.. Я тот, кто никому ничего не должен, ни Ахиллу, ни Гитлеру, ни Нобелю, ни Сталину, ни Папе! У меня есть доказательство, я подыхаю за свой счет…

– Ну и?…

Я спрошу у русских, что стало с «Путешествием»?… Оно где-то еще есть… в одном, в двух экземплярах… где-нибудь! Россия, конечно, огромная, но все-таки, если они приложат маленькое усилие…

– Мой дорогой Селин, я вас покидаю! Спешу, меня ждут! Одно из пятнадцати тысяч приглашений!

Я не совсем понимаю…

– Весь Париж, Селин!

Я прощаюсь с ним, поспешно бросаюсь к бумаге… письмо к мадам Триоле!.. Очень почтительно я осведомляюсь… я спрашиваю у нее, не приходилось ли ей после 34-го года слышать о судьбе своего перевода?… И ожидаю… пятнадцать дней… два месяца… год… ничего! Мадам Эльза дуется на меня… вовсе не обескураженный, раз я уже взялся за это, я обращаюсь, пока абсолютно вежливо, в посольство СССР. «Господин культурный атташе»… улица Гренель… проходит год! Ничего! Ну и ладно! Теперь месье Громыко!.. Я свидетельствую ему свое почтение, пишу ему… господин министр… он на месте!.. У него легион секретарей… одно слово, одно распоряжение, они найдут!.. Тщетно! Не отвечают, как Эльза и посольство… я думаю, они смущены… не знают, как держаться… совершенно «невоспитанные»! Огромная Россия – такая неряха!.. Она теряет запросто все что к ней попадает!..

Два года я не видел Нимье…

– Алло! Алло!..

Он не дает мне даже словечко вставить… у него столько проблем! К черту «Путешествие», Громыко, Триоле и все прочее!.. Он хочет поговорить со мной о своей машине, совершенно новой, такой чудесной! Вся в пластике… Куплена специально, чтобы приехать ко мне! Это средство вырваться из Времени, из пространства, уйти от людей… покупать себе – новые автомобили!.. Согласен, он забавляется… но я снова с вами встречаюсь… помните?… Я вас покинул ненадолго… там моя больная голова, кирпич, я уверен, вы помните!.. Мадемуазель Одиль Помаре?… А кстати, она мадемуазель или мадам?… О, внимание!.. Я спрошу у нее потом…

* * *

Вы должны понять, я вовсе не испытываю желания вас разжалобить… уже четыре книги посвящены моим несчастьям!.. Я мог бы немного подумать и о вас… а вы, случайно, не страдали?… По-другому!.. В тысячу раз хуже!.. Вы более деликатны, вот что! Вы не выказываете своих страданий ничем, ни единым вздохом! А мои грубые откровения… довольно!

Там, на этой платформе, куда они меня в итоге втянули… на эстраде, так сказать, под открытым небом, я мог бы горланить во всю глотку, никто бы не услышал… из-за скрежета осей и ерзания наваленных там предметов – динамо, прожекторов, брусьев, лопат… сожалею, что мне приходится повторяться… это уже добрый десяток раз, как мы едем неизвестно куда, через всю Германию… через равнины, которые напоминают степи, или через туннели, забитые печной сажей… и едем то ли к морю, то ли от моря? Забыл! Вы найдете меня скучным… набил оскомину этот словесный поток!.. Я мог бы что-то придумать, расцветить… как делают все… это походило бы на старофранцузский… Жуанвиль, Вильярдуен, им выпало сыграть прекрасную роль, они от нее не отказались, но наш захиревший французский так неукоснительно претенциозен и слащав, почти смертельно академичен, а обо мне бы отзывались еще более отвратительно, отрыжка «Плеяды»,[51] и меня не продавали бы вообще… я хочу, я могу наплевать на это, и это конец… они все меня достаточно преследовали, обкрадывали, упрятывали, совершали плагиат, я уже стар, я вбиваю последний гвоздь, была не была!.. Привет!.. Галера! Галера! Легко сказать! Если я не гребу, то беру плеть, а как же!.. Разодранный до красного, до фиолетового, до белого… эта чертова галера то и дело зачерпывает воду, но не течет…

Мое воодушевление увлекает меня… э!.. О!.. Вот бы встретить эту мадемуазель!.. Я бы слушал ее одним ухом, о, только одним!.. Другое не слышит… мадемуазель Одиль Помаре… я не мог больше пошевелиться… редко я лежу вот так, на спине… без сил… не в моем духе… но тогда действительно была причина… не могу сказать, что был в обмороке, но совсем одурманенный, неподвижный… наш поезд, то есть эта платформа… я вопрошал себя… может быть, если я открою глаза, увижу, где мы находимся… напрасно я прилагал усилия, эти усилия причиняли мне боль, глаза оставались закрытыми, веки были свинцовые… я их трогаю… огромные!.. Отек, не только веки, но и губы, и уши… синяки и кровоподтеки! Наконец-то я слушаю эту мадемуазель… я знаю… я лежу на брезенте, в складке брезента, между Одиль и Фелипе-итальянцем, Лили, Бебер в своей сумке… напротив прожектора, огромного…

Мадемуазель Одиль?… Я не уверен, она, возможно, мадам? Тем хуже!.. Она agrégé[52] немецкого? Тоже не уверен!.. Преподавательница французского в Бреслау? Хм… хм… наконец она рассказывает что-то интересное… и как же все грустно!.. Они ей, вроде бы, приказали убираться, ибо русские на пороге, и это было ужасно!.. Хорошо! Правдоподобно!.. Но это не все! «Заберите с собой сорок два ребенка… не уезжайте без них!» От этих сорока двух сколько у нее оставалось? Двенадцать?… Тринадцать?… Она полагала… она больше не знала… эта мадемуазель сильно кашляет… и сплевывает… я не смотрю на нее, я не могу, мне достаточно ее слушать… по правде говоря, она докучает мне своими историями о Бреслау, ее щенки-кретины и пр. Я не очень страдаю от головной боли? Черт возьми! А что с моим локомотивом?… Там, наверху? Он больше не интересует меня?… Ну конечно, он постоянно летит в облаках… я сказал бы, от одного облака к другому… и всегда брюхом кверху, и… пых! пых! Он пыхтит… представьте эту мадемуазель Одиль из Экс эн Прованс – Бреслау в пути со своими ублюдками и кретинами… сколько их было, я сказал? Четырнадцать или шестнадцать!.. В специально зарезервированном вагоне… а что она сделала с остальными малышами? Они умерли от кори?… Она так думает, ей сказал как-то вскользь в Хемнице врач Красного Креста… от кори или от чего-то еще! От Бреслау до Оддорта тянется цепочка… есть чем потешиться! Поразмышляем… все было бы кончено, хорошо, если бы они прибыли вовремя, тогда все бы сгорели вместе с Одиль! Она не отдавала себе отчета, что это пламя радости!.. И вместе со своим туберкулезом! Только министерство в Берлине не сгорело, а в тысячах городов одно и то же. Запад! Восток! Север!.. Не слушайте пропаганду западную, восточную, северную, все эти дьявольски пристрастные, лживые идиоты, временщики-алкоголики, которые распинаются, что все идет наилучшим образом, когда на самом деле это означает, нарыв созрел и вот-вот прорвется, кровоизлияние… когда мы завтра окажемся в окружении ракет, прилетевших с Востока, Запада или Севера, вы побежите сообщать мне новости… кто там коммунист, кто нет?… Анти?… Вы все будете превращены в месиво, вот и все! И вместо Бога – Великая Блудница, исполненная похоти и силы! При всех достижениях человечества, при его огромном экуменическом и термоядерном прогрессе, весь мир – на арене, и ни одного зрителя на трибунах!.. Цезарь, что восседал паханом в своей царской ложе, не убежит от нейтрона точно так же, как и другие!.. Не остаться ему в стороне, нет! И ни процессий, ни ликторов, ни весталок!.. В четверть секунды! Там-та-рарам! Летите! Все!

Издеваюсь ли я?… Это был бы напрасный труд! Наоборот, я слушаю, очень внимательно… пуф! Пуф!.. Мой локомотив наверху… в облаках… и эта мадемуазель Помаре, прижавшись… а я не могу переменить позы, зажатый между огромным прожектором и еще бог весть чем… я чувствую, что если шевельнусь, мне станет еще хуже… особенно ухо… прошу прощения, я не взываю к вашей жалости!.. Я просто обращаю ваше внимание… кирпич!.. Он травмировал меня тяжко!.. Я бы пошевелился, хоть немного… скатился бы вниз!.. На щебенку!.. Под откос насыпи!.. Я слушаю… она оставила малышей там… на вокзале… на другом… еще на фермах… эти воздушные тревоги… Мадемуазель Одиль рассказывает… они трижды меняли поезда… а сколько теперь у нее осталось детей?… Дюжина, считает она… больные?… Конечно!.. Вдобавок к их обычному естественному состоянию – слюнявая микроцефалия с икотой… ну, а что самое неотложное?… Корь, полагает она, так ей сказали… я хотел бы увидеть этих детей… но это неудобно!.. Они разбросаны тут и там, по всему поезду, под брезентом… на одной платформе, на другой… откуда они родом?… На каком языке разговаривают?… О, ни на каком!.. Бормочут невесть что… все малыши от четырех до десяти лет… примерно… однако же она, мадемуазель Одиль, знает языки, германские и русский, и даже диалекты… эти малыши вовсе ничего не понимают, она все перепробовала… эти дети, в большинстве своем, с монгольской внешностью, должно быть, из приютов… спешно эвакуированы!.. О, ее даже не предупредили! Всучили ей всю группу, когда поезд уже отправлялся, с двумя ящиками молочного порошка… и – вперед!.. «Вас встретят в Оддорте! Вас ждут! Счастливого пути!» Оддорт… я не собирался ее просвещать!.. Фейерверк!.. Нет!.. Я слишком устал!.. Но эта Одиль, прижавшись ко мне, кашляла все сильней и сильней… Лили шепчет мне… Одиль харкает кровью… это ничего не меняет… и все же вызывает смех!.. Не могу сдержаться… имею право! Я тоже харкаю кровью, черт подери! Имею право, после кирпича!.. Кровь у меня и во рту, и в ухе!.. Одиль прерывает мой смех…

– Вы тоже, доктор? Вы тоже?…

Я отвечаю ей, у меня на все готов ответ… я даже кричу ей…

– Вы ничего не видите вверху, в воздухе?

Она всматривается…

– Нет, ничего! Ничего, доктор!

Час от часу не легче! Ах, да! Что-то есть! Наш поезд движется… так мне кажется… очень медленно… я могу плевать, как Одиль… конечно!.. И кровью, как она!.. У меня это получилось бы и через ухо… вероятно… а рот у меня всегда полон… вы бы изучили анатомию… очень тонкая мембрана, меньше миллиметра, и очень тонко перфорированная, между кончиком височной кости и мозговой жидкостью… там есть проход, который фильтрует кровь, конечно же!.. И тогда?… Не шевелиться, не вращать глазами!.. Да я и не смотрю на эту Одиль!.. И кто бы мне поднял веки?… Я вас спрашиваю? Мои веки налились свинцом!.. Я получил кирпичом по голове… отличный удар! Это с тех пор! У меня, не у кого-то Другого!.. Не туберкулезная Одиль, не Лили, не итальянец… тот вообще подозрителен… его зацикленность на кирпичах… углублю тему… пусть он тешится своей славой… я… мое ухо не тешит себя славой… расколотому черепу не до смеха… да! Да!.. И локомотив в небе, среди облаков и чаек… пуф! Пуф! Я его даже слышу… он рассекает облако… другое… он вернется!.. Все это не слишком серьезно… главное, что я не двигаюсь… и что наш поезд, наши платформы продвигаются вперед!.. Мы, наши прожекторы!.. Ах, как же мне хочется смеяться!.. Я сдерживаюсь, не хочу никого обижать… кстати, над чем смеяться-то? Черт возьми!.. Я забыл… я начинаю понемногу понимать, о чем эта Одиль рассказывала… в общем, все эти маленькие кретины прибыли из приюта… але оп, все!.. Русские наступают!.. «Ни о чем не спрашивайте, спасайтесь!» Ах, Оддорт!.. Как они чудом его избежали!.. Если их там ждали! Что бы там ни говорили, а все было организовано неплохо, жидкий фосфор, бомбардировка… Одиль Помаре не ведала сомнений… они не успели приехать…

В дороге дети заболели корью… сколько детей умерло?… Одиль оценивала приблизительно… чего бы хотелось Одиль, так это заняться собой, своей грудью, своим кашлем… малыши, должно быть, околели от голода, а не от кори… они везли три ящика молочного порошка из Бреслау… я нигде не видел ни одного ребенка… по словам Одиль, они спали где-то под чехлами… в разных местах… этот поезд действительно двигается и даже довольно быстро… и никаких тревог, ни одного самолета… было бы похоже на туристическую поездку, если бы не так холодно… туризм… куда?… Прибыли бы в указанное время! А может быть, никогда! Как это смешно!.. И почему я все еще сдерживаю смех!.. Мой локомотив в облаках пролетает над нами!.. Пуф!.. Пуф!.. Вот и он… брюхом кверху, двенадцать колес в воздухе!.. Он исчезает… я ищу Лили, ее руку… это трудно… спрашиваю ее:

– У тебя не болят глаза?

– Нет… нисколько…

Итальянец услышал меня…

– Да нет же, доктор!.. Сажи нет! Нет сажи!.. Они толкают нас сзади!

Очень хорошо!.. Браво!.. Что же, без сажи до самого Гамбурга? Локомотив сзади, они нас балуют!

Но Одиль настаивает, чтобы я ее выслушал…

– Доктор! Месье! Вы меня видите?

Нет! Да и видеть не хочу!..

– Я остановлюсь в Гамбурге! Правда, я не могу больше!.. И дальше не поеду…

Лили ее спрашивает:

– А дети?

– Мне больше нечем их кормить… я даже не знаю теперь, где они… думаю, на последних платформах… так мне кажется… быть может, вы возьмете их с собой, будете так добры?…

Она передает их нам… я ничего не отвечаю… несмотря на то что я в таком странном состоянии, она заставляет меня напрягаться, как у нас все дальше будет?… Поезд движется… все в порядке… правда, заметно медленней… глаза устремлены в небо… я не могу смотреть по сторонам… надо бы отдать себе отчет… о, поезд сбрасывает скорость… и тормозит!.. Это, должно быть, Гамбург?… Ну да!.. Два… три толчка… и мы на месте!.. Остановка! Отек, тем хуже!.. Я поднимаю себе веко… пальцем! Порядок!.. Вижу!.. И другой глаз!.. О, только щелочка, только бойница, смею выразиться… достаточно! Теперь надо сесть!.. Хоп!.. Усилие!.. Примерно, как у пьяного… а все-таки, не правда ли, прогресс… больше меня не заботят ни облака, ни мой локомотив наверху, безумный… единственная моя забота: что произойдет дальше?… И эта головная боль!.. И это желание смеяться… смех, я знаю, это от кирпича!.. А того, кто производит кирпичи, я вызову в Верховный суд… ну же! Ну!.. Попозже! Позже!.. Надо же все-таки оглядеться! Отдать себе отчет… да, там есть на что посмотреть!.. Далеко… далеко… черт побери, это же порт!.. И даже – залив! Огромный… забитый судами… но у этих судов корма задрана в воздух, винты торчат из воды… носы утоплены в иле… я не пьян, но это так смешно! Умора!.. Не меньше десятка судов, солидных, от пятнадцати тысяч тонн, как минимум… конечно, есть и мелкие суденышки… эти мне не видны… в больших я уверен… легко понять… мы видели крах Берлина… Ульма… Ростока… но Гамбург, это конец… не только городов, но и доков, и населения… кстати, а где краны?… Ни одного!.. Они, должно быть, их убрали!.. Я немного разбираюсь в морском деле, больше, чем в железнодорожной технике… я даже пережил кораблекрушение возле Гибралтара… можете себе представить! И здесь я видел все через призму водного пространства… по меньшей мере, двенадцать судов торчат из воды, с винтами в воздухе… в городе, наверное, осталось ничтожное количество народа! Я спрашиваю Лили:

– Где мы находимся?… На каком вокзале?

– Какой-то новый… ничего не написано… нет вывесок…

– Ты уверена?

Она ищет… я не уверен, что Фелипе умеет читать… характерно, что никого на платформах не осталось, никого на деревянном перроне… все, и взрослые и дети, спустились… я вижу их внизу, на щебенке, они не ушли далеко… ах, маленькие кретины!.. Вот они, никакой ошибки, никакого преувеличения, все кривоногие, большие головы наклонены к плечу, от четырех до десяти лет, примерно… маленькие слюнявые Квазимодо… я тоже ищу название вокзала… нет! Как в Оддорте… и служителей тоже не видно… по-моему, это временный вокзал, который смонтировали после бомбардировок… он возведен ненадолго… вокзал-неотложка… во всяком случае, отлично виден порт… и суда с винтами в воздухе… подходяще для локомотива в облаках?… Не стал бы судить… фантасмагория? Возможно! Следствие лихорадки… но что касается этих пакетботов с задранной кормой, то я абсолютно убежден!.. Vide Thomas! Vide latus! Але там, внизу, на мелкой гальке, вся эта клика, слюнявые малыши и нелепые путешественники, совершенно ничего не видели… мы, мы доминировали!..

– Доктор! Доктор, вот они!

Они давно уже спустились! Она хотела сказать, эти недоноски… она была слишком озабочена своим кашлем… она ничего не видела… она безутешна… они выбрались из-под своих брезентовых чехлов… конечно же, никто им не помогал…

– Они подходят!.. Подходят!

– Они вас не укусят!

Одиль и ее кровохарканье… что за история!

– Мне им нечего дать, доктор!

Черт побери, и нам тоже… вот уже восемь дней, как мы съели последнюю буханку хлеба… совершенно истощены, абсолютно отупели, и еще выслушивать эти глупости!.. Нет уж, увольте!.. Я думаю о нас, о нашем состоянии, о маршруте… какой маршрут? Это, должно быть, еще одно милое подстегивание «смелого малыша»! Мне скоро семьдесят… вероятно, в 1896-м я впервые услыхал это стимулирующее «смелее, малыш!». Это сказал мой дядя, мы ехали через Каррусель, он шел навстречу, открывать свою лавочку на улице Сен-Пер… я с матерью направлялся на улицу Дрюо, к магазинчику на улице Прованс, где она чинила кружева… дорога через Каррусель бесконечна… речь не идет о прогулке… моей бедной матери не до развлечений, мне тоже… потому нет необходимости в этих «смелее, малыш!» Я прекрасно справлялся один… мой подлец-дядюшка полагал, что я должен выработать привычку мчаться на работу… однако мы с матерью не мешкали… на омнибусе быстрей, но это стоило пять су на двоих…

Рискую вам надоесть!.. Ах, утомительная привычка стариков сиять отраженным светом своей юности, ее мельчайшими безделицами, пи-пи на близких, коклюш в грудном возрасте, грязные пеленки… я вижу этих младенцев ежедневно в своей газете, сфотографированных со спины, анфас или в профиль, таких довольных собой, разодетых, таких созревших для вивисекции и таких счастливых, избалованных, это столь же популярные звезды, как похититель детей с улицы Торшон или суперстар Брилльянтин… грозные правители… фантастические маршалы ветра… я бы их всех запечатлел в мраморе, чтобы отчетливо представить их анатомическую природу с мозжечком, поджелудочной железой, простатой…

Ну же!.. Ну же! Вернемся к нашей хронике!.. Я снова теряю вас, то и дело… неладно с моей головой, кирпич, вы же знаете… это не причина… я говорил вам о фотографиях, о нарциссизме, о высокомерии полутрупов… о, это очень просто! Не только алкоголь, авто, каникулы… фотография сделала главное, заставила человека, весь этот вид, вернуться к допещерной эпохе… вы видите их каждодневно, сфотографированных в актерской истерии, откройте вашу любимую газету, от помещенных в ней фотографий сгорела бы со стыда любая горилла… это похоже на скальные фрески… для братьев Люмьер… а теперь оглянитесь вокруг и затем раскройте вашу ежедневную газету… эти физиономии в очках, с локонами… я не могу говорить… Как и просить извинения… три моих неизменных правила!.. Так сказать, обновление стиля!.. Кусто, «Юманите», Сартр, Ложи, Архиепископ… попортили себе кровь… и еще сотня! Тысяча других! Которые никогда не поправятся!.. Которые еще дрыгают ногами в своих могилах… и этот тщедушный человечек, такой ничтожный Вайян,[53] который получил Гонкуровскую премию только за то, что стал моим явным убийцей, и хотя на деле он – половая тряпка, я все время ожидаю от него любой пакости, а потому специально «не высовываюсь», затворившись в своем саду в Медоне, департамент Сена-и-Уаза…

О, как они меня ненавидят! Просто лопаются от ненависти!.. Но меня невозможно подделать и списать у меня невозможно!

– А он еще жив?

– Да нет!.. Невозможно!.. Его расстреляли двадцать лет назад!..

У каждого своя мечта, свои идеалы!.. Для них я больше не существую!.. И я еще смею говорить о Справедливости!.. Это не мои «бледные ноги» карабкаются наверх, к нобелевским глупцам-лауреатам, чтобы принудить их обеспечить меня рентой… двумя рентами!.. Одну за роман! Другую – за Мир!.. Мои «бледные ноги» думают только о том, как бы меня угробить, принести мою протухшую тушу в жертву великому Идолу…

В том состоянии, в котором я нахожусь, и в моем возрасте, нельзя никому спускать… я обязан вам отчитываться, тем хуже, если я немного отклонюсь!..

Вернемся же к нашим баранам… малыши Одиль, вылезли из своих чехлов… слетели кубарем со своих платформ… инстинктивно они шли по следам Одиль, они нашли свою маленькую маму… она была в отчаянии, их маленькая мама…

– Я не смогу дальше ехать, доктор… я остаюсь здесь…

Она меня предупреждала…

– А если они вернутся?

Я имел в виду бомбардировщики… им плевать на наши страдания…

Подходят малыши, между девочками, мальчиками нет различия… все обернуты в шерстяные ткани, перевязаны веревками… пятнадцать душ… с первого взгляда видно, что они дебилы… слюнявые и перекошенные, лица уродливы… совершенно приютские кретины… у нас их тоже, конечно, много, они достигают определенного возраста и делают карьеру, более того, диктуют, навязывают свое мнение, и разрази их гром!.. У меня были более неотложные дела, чем кормить этих гномов… Одиль могла бы этим заняться… мы имеем право на усталость!.. Очень мило, она не хочет больше двигаться, кровохарканье, удобно! А что же делать нам?… Разве я не потерял столько крови… И разбитая голова – пустяк?… Более того, я это говорил и повторяю, я – инвалид на 75 процентов, 100… когда Пецарефф[54] будет в таком же состоянии он получит свидетельство об окончании начальной школы, еще предоставят слово… среди прочих сюрпризов… а там эти малыши-идиоты были, наверняка, не в комплекте… они растерялись в дороге… очень больные… как она сказала, корь? Эти же в итоге избежали гибели, прошли селекцию… одно только – они были голодны… нам нечего было им предложить… они бормотали… обрывки слов… смотрели на нас и на Одиль… но именно к нам они адресовались… я говорю Лили: «Покажи им Бебера!» Она вынимает его из сумки… а, вот это их заинтересовало… они смеются, на свой манер, морщат носы и пускают слюну… они хотят потрогать Бебера!.. Не надо!.. Нет! Но Бебер хочет поиграть с ними… он мяукает… и малыши плачут… закончим на этом! Хорошо в качестве последней точки! Но, не правда ли, то место, где мы находимся, очень необычное… огромный залив перед нами, все эти корабли с задранной в воздух кормой, а справа город, который еще дымится, развалины… я думаю, он пострадал больше Ганновера и, наверняка, сильнее разрушен, чем Ульм… итак, это залив, я повторяю, огромная поверхность воды, площадью со Швейцарию… вы знаете, или как Версаль…

По правде говоря, эти малыши, дебильные, мордатые, слюнявые, хотели, но не могли нас о чем-то спросить… видно было, как они прилагали усилия, чтобы их поняли, только и всего… возможно, больше не осталось бы скотобоен… если бы ответственные лица заглядывали в глаза дефективных… во время войны понимаешь, что войны длятся, возобновляются и никогда не заканчиваются, те же самые скоты с обеих сторон… я вижу там Гонкуров, это так на них похоже, на стороне депутатов, на стороне судей, они силятся, и это все, «они не созданы для…» наших сопливых кретинов, а наши кретины не созданы для жизни, но они прибыли сюда, и они голодные… я и сам себя чувствую, я бы сказал, «абстрактно»… следствие не так усталости, как шока, удара кирпичом… Фелипе видел… а еще из-за потери крови, вытекающей из уха… и в моих штанах полно крови… штаны, должен сказать, слиплись…

– Фелипе, пойдем туда?

– Пойдем зачем?

– Искать еду!

Он согласен, но куда?… Я ему объясняю… прямо перед нами, с другой стороны порта… там же город!.. Он видит только одни дымы!.. Все затянуто маревом… не могу сказать, что он мне верит, но он пойдет, это главное… меня пошатывает, но я решился… Одиль тоже полна решимости, но не может двигаться… сотрясается от кашля…

– О, нет, доктор, я больше не могу… я хочу умереть здесь… позаботьтесь о детях, пожалуйста!..

Черт возьми! Я болен серьезнее, чем она!.. Кровохарканье? Хорошенькая история!.. Великий кардинал всю свою жизнь харкал кровью, перетрахал всех этих герцогинь, потом затрахал Европу, да еще как!.. Она до сих пор хрипит и корчится… такая бесформенная, расчлененная, плюющая кровью!.. Проще пареной репы! И все это вотчина великого кардинала…

– Вперед!..

Смелее, малыш! Я вам уже сказал, что этот залив велик, размером со Швейцарию, и что все эти корабли уткнулись носом в ил, винты в воздухе, в очень непристойных позах… замечаю, что для приморского района стоит весьма странное безветрие… запах горелого, конечно же, как и повсюду во всей Германии, но здесь ощутимо пахнет смолой, осевшим голубым дымком… как порой у нас на улицах, когда заливают свежий асфальт…

Я ищу вокруг какую-нибудь надпись… ориентир для встречи, если потеряем друг друга… какую-нибудь табличку… ничего – как в Оддорте! Служащий?… Ни одного!.. Это временный вокзал, наскоро смонтированный за пределами города, не рассчитанный на длительный срок… вокзал деревянный… отлично виден порт, корабли и прочее… я вам рассказываю, по меньшей мере, двадцать раз… винты в воздухе… мне скоро семьдесят лет… и если я не пускаю слюни, как мои маленькие кретины, то это уже чудо… особенно работая так яростно и ожесточенно, могу сказать, переделывая по десять раз, двадцать раз… упрямый, как Ахилл, тот хотя бы получает прибыль… я и должен быть по-старчески немощным, это естественно… особенно после удара кирпичом!.. Я говорил вам об этом пятнадцать… двадцать раз… что касается этого локомотива в облаках, я не слишком убежден… плевать на убежденность! Разве этот глист вонючий имел доказательства, что я получал деньги от немцев?… И разве это помешало ему написать об этом в «Les temps modernes»? Просто, чтобы быть уверенным, что меня расстреляют? О черт подери, нет!.. И этот маленький Вайян, лысый кретин, который похвалялся, что стрелял в меня в моем собственном подъезде? А тот же Кусто в «Rivarol»\ Такой же клеветник, может быть, еще более озлобленный, со всегдашнем своим базаром, подлая задница с яйцами, вы когда-нибудь видели его размышляющим? Черт возьми, нет! Вам доказывают, что рак ужасен, но пусть он подохнет от зависти!.. Тогда вы отчетливо понимаете, что все эти персоны, правые, левые или центристы, все они для меня одинаковы, в равной мере садисты, завистливые, абсолютно подлые… «идолы молодежи», помимо всего… и я вам скажу о публике, орде с балконов, ступенек, авансцен, пускающих слюни, в будуарах и салонах… вместилище удобрений, где, кажется, дерьмо так хорошо перемешано и разжижено, что оно к нам возвращается в виде груш, моркови, салата, очень аппетитных… если бы с этой стороны мы получали еще обильное рагу, я бы не удивился… остается только созерцать поразительные богатства тех, кто меня обокрал… все! Дерево и рукописи… потом швырнули в яму, чтобы я там же сдох… эти головокружительные выдвиженцы! Эти командиры всего и всех!.. А эти кончины! Вся Франция в слезах!.. Вот за что я люблю «Фигаро», за ее набившую оскомину некрологию, торжественные колонки, уже Храм, где отпевают, так сказать… Бриссон[55] родился не напрасно…

Ни малейшего ветерка, я уже сказал… густой дым поднимается вертикально… однако же море совсем близко… я встречаюсь с вами там, где вас покинул… перед Гамбургом… словом, перед его развалинами… я тоже, не правда ли, иногда, отлучаюсь… самое время для маленького резюме, взывания к теням, аспектам… в общем, инвентаризация; я вас не спрашиваю, где вы находились… принимаю вас таким, как есть… я вам сказал, что море совсем рядом… чайки планируют над нами… любопытно, что же такое мы?… И улетают к дымам, к руинам… я узнал потом, что они выискивали… им хотелось узнать, живы ли мы, не умираем ли… агонизирующим они выклевывают глаза, выдалбливают глаза, глотают конъюнктиву, соединительную оболочку глаза, сетчатку… следует напомнить, что акулы, спруты, миноги имеют право только на нижние части тела, торс… ноги… вот, знаете ли, привычка быть педантичным! Я же, не будучи ни акулой, ни чайкой, стараюсь дать малышам чего-нибудь поклевать… и малышам необычным… Лили тоже хочет пойти с нами… хорошо!.. Одиль останется, она не может двигаться… ее маленькие кретины способны еще маршировать, кое-как, более или менее… а нет ли среди них агрессивных?… О, им не удастся раздуть пожар!.. Одиль уверяет меня, что они миролюбивые, спокойные! Вовсе не злые, скорее даже ласковые… у нее было время их изучить… но она больше не хочет с ними знаться! Она снова показывает мне кровь на платке, которую сплюнула… просит обследовать ее!.. Ну, с этим можно подождать! Сначала главное… эти маленькие идиоты не видели молока после Лейпцига, если бы они прибыли вовремя, я имею в виду Оддорт, они бы не нуждались больше ни в чем!.. Одиль не отдавала себе отчета… я не собирался ей объяснять… итак, вперед!

– Следуйте за мной!.. Следуйте за моими палками!

Эти палки Фелипе изготовил для меня из грубой белой деревяшки… о, ничего лучшего малышам и не надо, даже самым дебильным слюнявым выродкам… вперед, на поиски приключений!.. Идут нетвердо, пошатываются еще больше, чем я… на каждом шагу подбирают всякую дрянь, мелкие камешки… и не орут, не смеются! Не знаю, далеко ли нам идти, я совсем не знаю города, слишком много сажи и дыма… я вам говорил, что этот залив по величине равен Швейцарии… ерунда! Намного больше!.. Теперь я убеждаюсь в этом, глядя на набережную…

Фелипе есть что сказать, он интересовался… больше всего его интересует магдебургский поезд… soun pâtroun!.. его кирпичный завод… и то, что он опаздывает на восемь дней…

– Не существует больше вашего Магдебурга!.. Стерт с лица земли! Сожжен, как и этот! Пустота!

Он не верит мне.

– Si!.. Si!.. Si!

Он опровергает. Но его поезд Магдебург-экспресс будет на этой платформе, только в полночь… у него есть время.

– Давай возьмем брезент, Фелипе!.. Большой кусок!

Не надо, чтобы он размышлял, он создан, чтобы повиноваться… я смотрю на малышей, сколько их?… Дюжина… пережившие долгую поездку Бреслау – Гамбург… они не напыщены, не нарядны, но и не печальны… маленькие прокаженные там, в Ростоке, тоже не плакали… грустные знакомства напоследок, когда жизнь кончается, для нее требуется время… у стариков хронические слезы на глазах, они только и делают, что плачут… они плачут, потому что их положат в ящик, а другие останутся развлекаться…

– Ну, дети, пошли!

Я хочу, чтобы они следовали за мной… я ведущий… это энергичное «смелее, малыш!» – абсурдно оно или нет – останется со мной навсегда… только то, что вы познали в своей юности, остается запечатленным в душе… а все остальное – не более чем танцы, кальки, усталость, прыжки на соревнованиях.

* * *

Я немного повторяюсь, тем хуже… кстати, о Фелипе… который вернется в Магдебург, к своим кирпичам… мне есть что сказать о нем… и который ужасно переживает, что опаздывает!.. Что мы найдем в Гамбурге?… Груды кирпичей и трупы… не больше и не меньше… я замечаю почти полное отсутствие ветра, и это рядом-то с морем!.. Запах гари, понятно, такой же, как и по всей Германии, но здесь ощутимей примесь кипящей смолы, как это бывает, когда заливают дороги асфальтом… я вижу наших спутников, они спустились на щебенку откосов… все они шушукаются!.. Мои малыши? Мне приходит в голову мысль об импотентах… я не должен был их уводить, но Одиль больше не хочет возиться с ними, а другие люди, не знаю, откуда они прибыли, даже не желают к ним приближаться… предполагаю, что они с удовольствием утопили бы их…

Вы уже знаете о моей голове, кирпич!.. Я вам рассказываю уже десятый… пятнадцатый раз!.. Что касается этого локомотива в небесах, то я не очень уверен… но плевать на убежденность!.. Разве этот глист поганый был убежден, что я брал деньги у немцев? Но это не помешало ему утверждать, что да, брал, в «Les temps modernes», чтобы самому убедиться в том, что меня непременно расстреляют!.. О черт возьми, конечно, нет! И Кусто (из «Rivarol» и «Propaganda») тоже обвинитель! Его нутро уже сгнило от рака, держится рукой за свою больную прямую кишку, приговорен к смерти, как служащий «Staffel», так что исключительно хорошо осведомлен, я мог бы поклясться, что никогда и нигде не встречал еще более поганого и продажного, чем я, кроме Кусто? И как это он ускользнул?… О, только не он! Сотни других!.. Тысячи других!.. Один из самых смехотворных – Вайян… этот уродливый карлик стиля… который грызет себе ногти, что не убил меня на лестнице… он прислушивался, как я поднимаюсь и спускаюсь… но я, подлец, всегда успевал его упредить!.. И другие «Идолы молодежи»!.. Париж – Медон… не играет роли! Поездка на такси… десять новых франков… у меня их никогда нет… но мерзкий червяк утверждает, что он лично провоцировал бы немцев, сидел бы в тюрьме, теперь он страдает в Париже, прогуливаясь на свободе… он собрал бы нацистов, полные аудитории нацистов… в зале Сары Бернар… он поднялся бы на сцену и сказал им: «Все вы тевтоны, я вас ненавижу, грабители, мучители, скоро вас всех изгонят! Браво! А потом вы будете изрублены в капусту! А потом сожжены!»… Вот моя месть по Сартру! Вера по солитеру! Да здравствует свободная Франция!

Я думаю, он получил бы то, чего домогался, – тюрьму и пятое и десятое… еще я не очень уверен, что они когда-нибудь принимали его всерьез… нужно нечто очень серьезное, чтобы заставить принять решение судебного заседателя, французского или немецкого… а для этого, как вы понимаете, все эти личности – левые, правые или центристские, – в данной их ипостаси заключению не подлежат, и еще!!! Должны рассматриваться как полуумные, полузначительные… я вам позже расскажу об этой публике…

Теперь мы уже в Гамбурге, мы идем искать еду… легко сказать! С высоты этого откоса до нас долетают какие-то шумы… слегка приглушенные взрывы… после бомбардировок остаются мины замедленного действия… часто отсрочки на месяцы… на годы… «мины в подвешенном состоянии», я бы сказал, «Modem-style»!.. A где наш Фелипе?… Я его не вижу, он снова куда-то скрылся?… Нет! Поскольку он завернулся, спрятался в брезент… короче, лежал под ним, то я и не мог его видеть… черт побери! Я все еще думаю про этого поганого червяка! Я не могу вам рассказать все по порядку, вот в чем дело! Кирпич и моя голова… но alas too late poor Taenia [56]! Вы меня извините!.. А если вы меня не извиняете, тем хуже! Маленькая отлучка!.. В первый раз трагедия, во второй раз комедия… Alas! Alas! Я вам говорил об этих минах замедленного действия… всегда лучше рассчитывать на худшее… я следовал за Фелипе, с его брезентом, свернутым трубой… маленькие кретины не понимали мой французский, но они и не хотели ничего понимать, только следовать за мной… пошатываясь… спотыкаясь… мы были такими же кретинами, как они… они знали обо всем столько же, сколько и мы… по крайней мере, они-то приютские, а мы – я уж и не знаю откуда… такие же шаткие и слюнявые, от одного водостока к другому – в городскую даль, к дыму развалин… и все же есть время поразмышлять… так поразмышляем! Без стона и слез, о нет!.. Я не требую, чтобы меня оплакивали! Плевать на всех этих сетующих людей, пускай повесятся! И хоп!.. Чтобы они больше не плакались! Крокодильи слезы!.. Мне нужны воспоминания… а я не могу вспомнить… вещи и люди… я теряюсь… как Фелипе там со своим брезентом… растоптаны, раздавлены, потеряны… но я вспоминаю ради вас! Прежде всего мои воспоминания! Все запуталось клубком… Баден-Баден… Ля Вига… Ретиф… Харрас… Моорсбург… Цорнхоф… в этих-то я уверен… а что касается других, надо бы заснуть… и они воскреснут, встанут передо мной… как доказательство, обрывки… обломки…

– У него нет ни синтаксиса, ни стиля! Он больше ничего не пишет! Он больше не смеет!

Ах, мерзость! Бесстыдная ложь!.. Я – совершенство! Конечно! И более того! Я всех сделаю незаметными, невидимками!.. Всех прочих! Дряхлые импотенты! Гниющие лауреаты и манифестанты! Я составляю заговоры даже очень спокойно, эпоха принадлежит мне! Я литературный любимец! Кто мне не подражает, тот не существует!.. Просто-напросто! Ну-ка! Дай-ка погляжу, где мы находимся! Выпотрошенные бочки, завалы, переполненные мочой сортиры? Огромность отчаяния! А, надгробные кресты всех Легионов, предел фальсификации! Я бы посочувствовал, если бы мог, но не могу больше! Разве не послал я к черту всех скорбящих? Лубочные картинки, «день мастерских»… лживый 1900… я им настойчиво советовал выйти наружу, на свежий воздух, они меня не послушались, тем хуже! Пусть подыхают, гниют, разлагаются, валятся в сточные канавы, но они спрашивают, чем могут быть полезны в Жененвиле? Черт возьми! Стать сырьем для удобрения! В сточную канаву!.. Я не буду в это вмешиваться… они прибудут туда, сварганят, что требуется, сделают из говна конфетку… я вижу старика Мориака, этого ракового больного, в новом длинном плаще, очень new look, без очков, настоящее удовольствие для родителей: «Трудись, дитя! Увидишь, со временем ты станешь таким же»… Тартюфы, неоплазма… безупречное умение приспосабливаться… при всех режимах… смехотворные Штаты… откройте! Прекратите барабанный бой! Требуха, полная опилок, сальные железы и мозжечки… подлинный смысл Истории… так где же мы находимся! Прыгаем сюда!.. И – хоп! Прыгаем туда!.. Ригодон!..[57] Повсюду заостренные колья! Очищение, вивисекция… дымящаяся кровь… до чертиков испорченные тайные созерцатели непристойностей, перед которыми все разыгрывается заново!.. Выдирание внутренностей руками! Чтобы слышны были крики, хрипы, чтобы вся нация встала на уши!

– Эй, там! Вы несете околесицу!

– Конечно!

– Вы ничего не видели на этих набережных? Будьте серьезны! Рельсы?… Материалы? Хотя бы одну, две лебедки?

– Ах, да! Один опрокинутый подъемный кран и две разбитые стрелы…

– Что же тогда?

– Мы идем в город, вот что! Потому что порта больше не существует… за исключением кораблей с задранной в воздух кормой… я не буду повторяться… уже двадцать раз… сто раз я говорил об этом… мы, как вы знаете, это Лили, Бебер, я, итальянец Фелипе и малыши… сколько их?… Мне казалось – семь… нет! Как минимум десять!.. Или пятнадцать… Не стану их пересчитывать!.. Пускай идут, если хотят! Чертовы молокососы!.. А эти люди, что на платформах, из каких они стран? Они шепчутся… не по-немецки и не по-русски… может, венгры?… Никогда таких не встречал… вы к ним подходите, и – ни единого слова!.. Не знаю, за кого они нас принимают?… И никогда не знал!.. Итак, вперед! Малыши глазеют на корабли… но нисколько не удивляются… никакого эффекта…все так же они пускают слюни, ни больше ни меньше… нельзя сказать, что они общаются между собой… они издают какие-то звуки, слышны обрывки слов… полно слюны и пузырей… двое лают… они согласны идти, это уже кое-что… город и огромные столбы дыма их не пугают… даже взрывы… а они все ближе, все громче… это не авиационные бомбы, а мины замедленного действия, «мины-ловушки»… я знаю… впереди, возможно, в сотне метров, первые крупные развалины… в конце канала, возле шлюза… отсюда, оглядываясь назад, мы можем видеть тех… которые остались на платформе… они за нами наблюдают, но это не подвигает их идти следом… они с удовольствием посмеялись бы, если бы мы подорвались на какой-нибудь проклятой штуке… это уж как пить дать!.. Мы в Гамбурге… в городе… я уже не знаю, куда идти… я должен был бы привыкнуть к виду вдребезги разрушенных городов, когда уже не знаешь, где начинается город, а где заканчивается… в одном месте мне показалось, что я в Сан-Паули, целый квартал… а потом квартал какого-то иного города, квартал развлечений, бордели, харчевни… у меня опять возникло непреодолимое желание смеяться!.. Я узнаю широкие террасы, сплошь утыканные кабачками, закусочными… похожие на Брусбир Касабланки… улица Бутерю, не бог весть какая… окраина Сан-Паули… Четхэм, Рочестер и Страуд вырисовывались, может быть, еще четче, особенно в субботу вечером, все гарнизоны «вольного квартала» и корабли у причалов, толпы гуляющих, экипажи на вахте… и, скажу вам, эти униформы, переход от темно-голубого до пунцового, от желто-лимонного до резеды… грандиозная палитра Империи… эти субботние набережные огромного Рочестера и Четхэма полыхали разноцветьем и виски… солдаты… горланящие зеваки, кулачные бои и состязания… и запах ацетилена! Свет такой резкий и сильный, что буквально раздирает лица… напомню еще о монахинях, которые среди этого бедлама, собравшись в кружок, вопили о своих надеждах… «Бог придет!»… гармошка, труба… корнета-пистон… их дежурная мисс Хейлайт в черном чепце выступает с куплетами… дуэт со старухой и раздача супа, котелки и кружки… окруженная бедняками, женщинами и мужчинами, бывшими грузчиками… для них это тоже веселый уикэнд… я не хочу нахваливать вам все прелести прежних времен… дальних портов… лишь бы удержать ваше внимание! Очень хорошо, голова, удар кирпичом, кровь из уха и прочее… но я не могу позволить себе затянуть волынку надолго!.. Уважение к читателю, пожалуйста! Уважение, да, конечно… но все-таки, я должен вам заметить, я позволю себе это сказать, что мне не хватает запахов дымка от жаровни, запахов табака и пота… и всего этого люда: матросов, военных и бродяг… запаха грузов, кампеша,[58] шафрана, пальмового масла… абсолютно необходимо, чтобы вы почувствовали ту атмосферу, чтобы это не осталось только мечтой, эти набережные Рочестера, Четхэма и Страуда… наконец, чтобы увидеть их, вы сделаете то, что сможете!.. С Божьей помощью!..

А я тормошу малышей! Черт, моя башка! Это воскрешает в памяти… я мог бы сердиться на Фелипе, чертяку… он всю жизнь штампует кирпичи… быть может, один из них и расколол мою башку?… Он, который не хочет проворонить свой поезд, Магдебург-экспресс… черт возьми! О, я считаю его способным на все… кирпичный завод, он торопится!.. Не спускаю с него глаз!.. Очень мило разбрасывать повсюду кирпичи!.. А потом? А потом… увидим… я снова с вами встречусь, с вами!.. Я подвел итог… мы были в Сан-Паули, в квартале ярмарок, домов терпимости и кафе-шантанов… это не так плохо, быть выскочкой, даже такой шаткой!.. Мы и малыши… я их еще не сосчитал… сделаю это позже!.. Не могу этим больше заниматься, надо бы поудобней расположиться… туризм, приключения – это игрушки мирного времени, о чем не мечтают в военное лихолетье!.. Однако поглядите на штабы самых яростных, ужасных, кровожадных армий, поглядите на их всемогущих начальников в моменты наиболее критические, когда весы Истории колеблются, качаются то в одну, то в другую сторону, все буквально висит на волоске, на соломинке… а высоких начальников волнует только жратва! Они терзают своих поваров! И вот уже брюхо у них, как у беременной бабы на 9-м месяце…

Я, как видите, колеблюсь… я мыслю, спорю по пустякам, вместо того чтобы делать необходимое… исследовать руины… не завалялся ли в уголке какой-нибудь лавочки кусок бисквита, ящик молока, засыпанный щебенкой? Они дымятся… даже время от времени взрываются, я говорил вам… но не очень страшно…

– Идемте вперед! А вы не уходите без меня, Фелипе!

Я насторожен… а эти малые не боятся ничего, они идут… они нечувствительны к опасности, по крайней мере, у них есть одно преимущество… они упрямятся, хорохорятся, заползают все дальше… пуская слюну… а еще они лают… наверняка, голодны, они не умеют этого сказать, не жалуются… они не разговаривают… и уж о маленьких взрывах им могли порассказать! Представьте, с самого Бреслау… они не умеют нам описать… как они одеты и завернуты, в шерстяные ткани и брезент… это бы ничего, если бы они не промокли до нитки… необходимо, чтобы они обсохли!.. Черт возьми! Еще это условное наклонение… надо бы! Надо было бы! Настоящий момент значит для вас больше, чем это проклятое Время! У вас не более чем упадок сил, все вас раздражает, весь мир превратился в условное наклонение… «он ошибся бы, ему надо было бы…», и вам остается только пускать слюни… а эти малыши упорствуют, падают, поднимаются… начинают снова, от одной дыры к другой… силуэты их колышутся уже вдалеке… это въезд в Гамбург!.. Так и есть… мы уже там… браво, маленькие кретины! В самом городе… я говорю об этом Лили, Фелипе!.. Пусть они знают! Пускай воспользуются моим знанием… я знаю Гамбург и его историю…

– Ты расколол мне голову, Фелипе! Кирпичный зверь! И все-таки Карл Великий![59] Карл Великий создал Гамбург! Карл Великий – это личность… не спорь со мной, Фелипе!

Он не спорит со мной, ему плевать на это… брезентовый куль на голове… посмотрим, разберусь ли!.. О, я знаю! Точнее, знал… я много раз здесь бывал… десять раз… двадцать раз… ну-ка! Это было во времена SDN… ох, как давно!.. Посвящено тропическим болезням… которые никого больше не интересуют… даже их названия ни о чем бы вам не сказали… какое же здесь сейчас tutti frutti! Бугры на развороченной мостовой, один… два перевернутых трамвая сверху, сохраняют равновесие… я вижу по этим, так сказать, рисункам, принадлежащим, так сказать, психам, что они далеко не столь коварны… почти ничего нельзя разобрать, узнать… а тут еще дым, должен сказать, такой густой и липкий, хуже, чем в туннелях, почти как вата, облекает и вещи, и людей! «Фелипе! Фелипе! Лили!» – я кричу… «Бебер у тебя?… Да!» О малышах я уже и не мог знать… прежде всего, я их так и не сосчитал… и потом у них не было имен… но они меня слушали… о, люди вокруг нас, так называемые нормальные, в то же время и психи! Они слышат нас и ничего не понимают… земля не хочет людей, она хочет только человекоподобных… человек – это дегенерат, монстр, который, к счастью, воспроизводится все реже и реже… будущее принадлежит балюба,[60] мясникам, пожирателям поездов… поезда полны, пассажиры, железнодорожники и младенцы! Все вперемешку! Когда все они пересядут на автомобили и получат ядерный реактор, тогда вам станет кисло!..

Сколько же у меня было малышей? Я вам сказал, что никогда точно не знал… двенадцать? Пятнадцать? Легко сказать! Считать… а где взять силы! Я был не так стар, как сегодня, но все же… человек здоровый, упитанный обладает энергией в одну шестнадцатую лошадиной силы, все крушит вокруг, грубо говоря… но истощенный, больной слюнтяй – это уже только одна двадцатая, приблизительно…

Совершенно неожиданно, в самом сердце, полагаю, в сердце Гамбурга, поднялся шквальный ветер! Как гром с ясного неба! Ветер развеял дымы, и я сразу же узнал место… ошибки быть не может, мы перед отелем «Эспланада»… о, я не ошибаюсь!.. Весь искореженный, в трещинах, полупровалившаяся крыша свисает козырьком… я сказал бы ради смеха: сюрреализм!.. Не так скандально, как их картины, но почти… к тому же картины не имеют запаха… здесь же стоял отчетливый и едкий… сладковатый трупный запах… это не ради красного словца, он мне знаком отлично… я не ошибаюсь… малышей ничто не пугает, ни дымы, ни мрачная горечь, ни руины, ни взрывы, они, по всей видимости, привыкли… их занимают только дыры… еще одна! И более глубокая… а также покореженные рельсы, скрученные, как бигуди… что касается этого отеля «Эспланада», я с удовольствием рассказал бы вам историю его первого дворецкого, который не захотел подавать охлажденное бордо и был за это уволен с работы и прочее. В один прекрасный день я расскажу вам эту историю, если у меня останется время и я еще буду жив… Zimmer Wärme! Zimmer Wärme! Комнатная температура!.. Он поспорил!.. Это ему стоило места, оскорбленный клиент и прочее… он мне рассказывал об этом двадцать раз в тюремном лазарете… он наделал и много других глупостей…

Ну, я отвлекаюсь!.. Чего я хотел бы, так это выяснить немедленно у Фелипе историю с кирпичом! Все больше и больше я склоняюсь к мысли, что это было преднамеренно, что этот кирпич он обжег лично, у soun pâtroun в Магдебурге!.. Ну, конечно!.. Этот кирпич! Нет, я с ним еще не рассчитался!.. Пускай объяснится!.. Моя выщербленная голова пострадала ни за понюшку табака!.. Черт возьми! Я потерял здоровье, его мерзкий поступок заставляет меня задуматься!.. Пускай отправляются к морю!.. Все! Я отказываюсь, я не иду!.. Я растягиваюсь на земле, как Одиль, у меня больше нет сил… кстати, об Одиль, об этой шлюхе…

– Слушай, Лили, вернись, пойди к Одиль!.. Скорей!.. Скажи ей, пожалуйста, чтобы она пришла сюда немедленно!.. Что я не могу собрать малышей… что я не участвую больше в походе за едой… мне страшно…

Фелипе здесь… чуть поодаль… лежит под своим брезентом, по крайней мере в три, четыре слоя, не шевелится… Лили не заставляет себя просить, она намного моложе меня, это правда, но могла же она устать… однако она не имеет права на усталость!.. Скорей!.. Скорей!.. Пускай поспешит, пускай растормошит эту Одиль!.. И приведет ее ко мне!.. Эту лентяйку…

Я не смотрю ей вслед… закрываю глаза… но это не значит, что я сплю… я размышляю… что мы ищем в городе? Бакалейную лавку?… Аптеку? Булочную?… Не очень в это верю… здесь должно быть хуже, чем в Берлине… Харрас нас предупреждал… по поводу проституток… в Гамбурге «они не найдут ничего, все сгорело…» В конце концов, поскольку мы уже здесь, надо идти… я спрашиваю себя, почему Лили не возвращается…

Я чувствую, что мне крутят ухо… маленькая рука… потом нос… а потом они все, кажется четверо, тянут меня за волосы… малыши забавляются… я бы мог напугать их… они бы разбежались, чтобы я гонялся за ними… ну а это что такое? Они писают на меня сверху, один… двое… трое, не меньше… дорого же мне стоит ожидание!.. Я сажусь!.. И произношу… оо-о-у!.. Они смеются!.. Никакого почтения, я вижу… я вижу Лили… а, вот она!.. Давно пора!

– А Одиль?

– Она не может двигаться!

– А эти, там?

Я вижу четырех шкетов, еще более тщедушных, чем наши, и таких же слюнявых и сопливых, как те, укутанные в шерстяные тряпки и брезент… но они смеются… наши смеялись лишь изредка… а эти четверо, должно быть, из породы смешливых…

– Откуда они родом?

– Они были с Одиль… Она послала их к тебе…

* * *

Кучи развалин и обломки лавчонок… и сплошь мостовые бугрятся… трамваи горбятся сверху, один на другом, один на другом, в вертикальном положении и опрокинутые вверх тормашками… Больше нечего искать… тем более, что задымленность усиливается, я вам уже говорил, дым густой, едкий, черный и желтый… о, я вроде бы повторяюсь… но, значит, так надо… я хочу дать вам точное представление… ни одной живой души… должен сказать… все уехали?… Куда?… Погреблены под кучами на мостовых? А сколько было народу в Гамбурге!.. Исчезли все? Как им угодно!.. Я занят сгущенным молоком… цель!.. Кажется, я разглядел открытый магазинчик… бакалейный, а может, это аптека…

– Следуйте за моими белыми палками!.. Трудяги сопливые!..

Легко сказать… я с трудом карабкаюсь… надо исследовать руины! Черта лысого найдешь здесь кусок хлеба! Хочу сказать, армейского хлеба… мины-ловушки, битум, воронки… это я нашел легко! А, один малыш отстал, остановился… на что он смотрит?… Иду туда… Фелипе тоже, и Лили… что его так заинтриговало? В битуме?… Совершенно черная обугленная нога… только ступня… верхняя часть и само тело отсутствуют… тело, должно быть, сгорело… Харрас говорил: они все поливают фосфором… ничего не остается… ясно! А, малыши столпились вокруг… это уже не нога, это тела в смоле… битум превратился в смолу… жирный черный налет… ну да!.. Мужчина, женщина и ребенок… ребенок посередине… они еще держатся за руки… и маленькая собачка… это потрясает… люди хотели спастись, от фосфора загорелся битум, вся семья была накрыта, задохнулись… должны быть, как и другие, впечатанные в битум… позже мне сообщили – тысячи и тысячи… нам не до смеха, нас интересует молоко, хлеб, одним словом, бакалейная… полагаю, по здравому размышлению, эти развалины были опасными, не говоря о гниющих трупах… повсюду все взрывалось… везде тлели развалины, я видел битум… чем дальше мы продвигались, тем жарче становилось… холера! Это вызывало страх… как зыбучие пески, вы понимаете, залив возле замка Сен-Мишель… и еще запах горелого… не только человеческого мяса, было ужасно холодно… смрад стоял бы невыносимый… было над чем посмеяться, но сперва найти еду… снабжение… пусть меня извинят, но это слово мне о многом говорит… не правда ли, с этим кирпичом, со своей больной головой я имею право на некоторые воспоминания, вылавливаю их из памяти, как волосы из супа… о, тем хуже! Ну и так далее… пятое-десятое… Верден, хочу сказать, 14 октября, снабжение 12-го полка… я был со своим фургоном… полк в Воэвре… я ясно вижу этот верденский подъемный мост… стоя на стременах, я сообщаю пароль… подъемный мост скрипит, опускается, охрана, все двенадцать человек, выходит проверять… фургоны тащатся один за другим… армия тогда была серьезная, доказательство: она выиграла войну… итак, мы вступили в Верден, шагом, в поисках наших буханок хлеба и консервов… мы тогда еще не знали остального, всего, что будет потом!.. А если бы знали, что нас ждет, то не сдвинулись бы с места, не просили бы ни поднимать мост, ни открывать ворота… неведение – вот в чем сила человека и животных…

Там, где мы теперь, нет ни ворот, ни подъемных мостов, я говорю вам о Гамбурге… мне остается только туда идти, проникнуть со своей сопливой бандой!.. Гудрон уже не горел, но был еще очень мягок… потеплело… нога не тонула, но оставляла следы, лучше не останавливаться… конечно, потеплело и в городе из-за непрекращающихся взрывов… кое-где битум кипел… скоро уже не пройдешь… но снабжение?… Мы далеко не уходили… шли только там, где это было еще возможным… по другой стороне маленького канала… это в районе маленьких гамбургских каналов, он немного напоминает Венецию… почти полностью загроможден обломками кирпичей и железа… однако в отдельных местах можно было пробраться… «смелей, дурачки! Сюда!» Я так их и не пересчитал… они собрались, пересекли канал раньше нас… нас – я имею в виду Лили и Бебера в сумке, Фелипе со своим кулем на голове и себя, качающегося от усталости… еще руины, развалины, горы мусора, как в Берлине… но здесь теплее, как мне кажется… я говорю горы, скорее – холмы!.. И тут же попался один, огромный, сравнимый по площади с пространством от собора Трините до площади Бланш… наверняка, под ним погребены целые кварталы, жилые дома и люди… оттуда, конечно же, и этот смрад… смешение смрадов, я бы сказал… мы присаживаемся… неплохо… гора обломков, как та, в Люнебурге, где я видел – вы помните это – на самом ее гребне мой первый локомотив… мы отдыхаем… вдруг меня пронзает… а наши малыши? Наши запакованные сопливцы?… Все исчезли?… «Фелипе, Лили, где малыши?…» Они не знают… ах, да! Лили их видела… они забавлялись, толкая друг друга там… с другой стороны бугра… я говорю себе: так и есть!.. Они нырнули в дыру!.. Я был убежден… у них мания нырять в дыры… я заметил… это их уловка – исчезнуть… зарыться вдвоем, втроем… отродье, приютские какашки, они ищут задницу!.. Где они могут быть?… Под домом?… «Лили! Фелипе!» Пускай они ищут вместе со мной, немедля!.. Там же есть бреши, трещины… одна, достаточно широкая, чтобы все пролезли… они, должно быть, уже там, в конце… если бы я их позвал, они бы не отозвались, они бы не сообразили… глухие слюнявые кретины… но все Уродцы почему-то ловко пролезают через дыры, проскальзывают между камнями и кучами металлолома… Катакомбы словно созданы для них… должно быть, они все там внутри… я вам уже упомянул о разрушенном пространстве, примерно, как от собора Трините до площади Бланш… можете себе представить? А вдруг малышей придавило? Или они задохнулись?… На свежем воздухе, при свете дня они перемещались только прыжками… вылезали то из одной, то из другой дыры… а в этой кромешной темноте… я не мог даже вообразить… можно было только предположить, и все разом… а мы смогли бы протиснуться в эту щель?… Если малыши убежали или погребены под развалинами, мы могли бы просто вернуться к поезду, вот и все… они же сами убежали!.. Лили говорит мне: «Знаешь, самое лучшее, если мы выпустим Бебера!» В такую дыру кот пролезет наверняка, хотя он еще вреднее детей, может и сбежать… но, забравшись туда, вдруг их найдет… замяукает… «Выпусти его!» Лили ставит кота на землю… и как только дети могли здесь пролезть?… Спрашиваю себя… Бебер легко входит в лаз, идет… Лили зовет его… он мяукает… мяуканье спокойное… Лили ни о чем не спрашивает меня, она протискивается следом, нет времени на передышку… на четвереньках забирается туда, она может рискнуть, она акробатка… я бы не смог… ах, нет!.. Могу… на коленях!.. Точно так же… смелей, малыш!.. Будь что будет!.. Ай!.. Тут глина… я кричу… «Я иду! Я иду!» Лили мне отвечает… порядок! Я продвигаюсь… помогая себе локтями… работаю локтями… я не поверил бы… снаружи нельзя представить, что проход расширяется, хочу сказать, что это пещера… нечто вроде грота… коридор… шаг вправо, поворот и снова поворот… глина… думаю, что это хрупкая, осыпающаяся глина, только сильно увлажненная, липкая… не понимаю, как это произошло… возле Гамбурга как-то не замечался глинозем… высокие, огромные… конечно, дымовая завеса все замаскировала… ни пустотелых холмов, вроде этого… я не геолог, не специалист… зову: «Лили!.. Лили!..» – «Да!.. Да!.. Да!.. Иду!..» Фелипе окликает меня… «Dottore! Dottore!» Он не остался, тоже полез в траншею, как и мы… где-то неподалеку отсюда, уверен, гниет труп… дохлые крысы или люди?… Увидим… быть может?… Это авантюра, я хочу сказать, в духе… в общем, если вдуматься, этот холм образован обвалом… если хотите… как могло такое случиться? Всегда можно что-нибудь придумать… воображение, знаете ли… секретное оружие?… Об этом много говорили!.. Что оно предназначалось для уничтожения Англии и тому подобное!.. Но значит, это обернулось против своих? Возможно, взрыв на складе боеприпасов, торпедный резерв?… Такое случалось… откуда же этот колосальный выброс земли, этот глиняный смерч над Гамбургом?… Этот огромный бугор?… И не было никого, кто бы нам объяснил… я вам уже говорил о высоте этого образования, как расстояние от собора Трините до площади Бланш… теперь мы продвигались вперед очень осторожно, шаг за шагом… в сумеречном свете, лившемся сверху… я ору, надрываюсь… «Тебе там видно?…» – «Да! Да! Иди, здесь светло!..» Дневной свет в этом гроте?… Грот по своей площади, смею сказать… вы меня понимаете… три четверти площади собора Парижской Богоматери… продвигаясь вперед, вижу, что это нечто… должно быть, щель высотой… расселина, я бы сказал, с вершиной… назвал бы ее кратером… в общем, дыры повсюду… только вообразите, только представьте себе: гигантский обвал из хрупкой известки… обвал… в общем, пузырь, гигантское вздутие глинистой почвы… кто-то же это видел, в конце концов… и однажды они засвидетельствуют… однако же это свершилось!.. То, что это реальность, свидетельствовало наше продвижение в этой гигантской пустоте… Лили, я, Фелипе и Бебер… сверху падал не только дневной свет, но капал дождь, по стенам, конечно, сбегали ручейки… есть спелеологи в Альпах, Доломитах, Пиренеях, Высоких, Низких горах, которые по воскресеньям высаживаются в самых труднодоступных местах… мы же не более чем случайно «приставшие», не бог весть что… вынужденно, глина… оно могло бы обрушиться, все это подобие кратера наверху, не выдержать, лопнуть… о, конечно… но сейчас мы двигаемся вперед… я вам говорил об этом, три четверти собора Парижской Богоматери… узенький туннель превратился в огромный грот… и заметьте, там было почти светло… свет падал сверху, струился с высоты… из отверстия кратера… впечатление, я вам повторяю, огромного нефа, только из глины… Не только… боковые стенки кажутся достаточно тонкими… как могло возникнуть подобное образование?… Пузырь, обвал… раковина?… В результате подземного извержения, поднятия грунта, взрыва торпедного склада… такое случалось кое-где… были, возможно, и другие бугры в самом Гамбурге… раздутые обвалы… я не видел, я не мог ничего видеть из-за пелены дыма… наконец мы подошли, полагаю, вплотную к конечной точке… расселины… и конечно, я сразу же учуял трупный запах… намного отчетливей, чем снаружи… я не увидел ни мертвых животных, ни крыс, ни кошки, ни собаки… но все-таки я – эпидемиолог, оглядываюсь вокруг… вглядываюсь внимательно… я был весьма удивлен… снаружи мы видели множество трупов, залитых битумом, покрытых смоляной коркой… окоченевших… Харрас предупреждал нас… и не только тела… отдельно руки, ноги… особенно часто ступни… Гамбург уничтожили с помощью жидкого фосфора… это напоминало извержение в Помпее… все было объято огнем: дома, улицы, мостовые, люди, бегущие отовсюду… и даже ласточки на крышах… ВВС не выбирает!.. Все в кучу, все под одним соусом!.. Улицы, крыши и подвалы!.. Я боюсь потерять нить повествования… речь шла о том, чтобы обнаружить причину трупного запаха… я зову… Лили на месте… и где наши маленькие выродки?., все?… Я их пересчитаю позже… а Фелипе?… Он там, он к нам присоединился… они разглядывают… что это?., надо признать, вот это сюрприз!.. Бакалейная лавочка!.. Как будто вдавленная в грунт, пришлепнутая к боковой стенке… я говорю: бакалея, вы меня понимаете: Kolonialwaren… как она здесь очутилась? Почему не рухнула?… И вывеска, ошибиться невозможно!.. Великолепные золотые буквы на красном фоне… и не маленькая вывеска… длинное, широкое панно… не могу взять в толк… Фелипе смотрит… он понимает… «это была бакалейная лавка, dottore!.. Vroomb! Жратва!.. Понимаете?» Фелипе прав, он понял раньше меня… небольшая кучка кирпичей… две кучки… конечно, жилой дом… поняли механику катаклизма?… Не думайте, что я преувеличиваю… если я вам скажу, что завтра Франция станет абсолютно желтой только в результате смешанных браков, что политика – сука, потому что она занимается только напыщенной болтовней и партийными разборками, выдувая мыльные пузыри, и что единственная реальность, заслуживающая внимания, – это реальность невидимая и неслышимая, тайная, тихая, биологическая… пока кровь белых доминирует, белые еще могут использовать свой последний шанс… впрячься в колясочки рикшей или сдохнуть от голода… не говорите, что я преувеличиваю…

Но все-таки, я хочу овладеть вашим вниманием!.. Я собирался объяснить вам, что под этим гигантским сводом – мертвый лавочник с кишками, вывалившимися в глину… я имею право заставить людей немного поволноваться, я в том возрасте, что дуньте – и прикончите меня, вот и все! В общем, вы мне помогаете продвигаться вперед… не только бакалея, но и другие магазины погребены под этой глиной… вот «останки», я полагаю, ресторана, чуть дальше – портняжная мастерская… а сколько табуреток и стоек, прилавков!.. Все раздавлено, раздроблено… трупы были снаружи… в порту, на рельсах… мы видели… но особенно много конечностей, застывших в битуме, покрытых смолой… здесь же, в этом гроте, я хочу сказать, под этим глиняным сводом я видел только труп бакалейщика… ни околевших крыс, ни дохлых кошек… но все-таки запах был слишком сильный, нет, здесь не один труп, у меня опыт… там должны быть и другие!.. Где малыши? Слюнявые ссыкуны… я их больше не видел! Спрашиваю у Лили… Фелипе говорит, они полезли в другую расщелину… все! Глина… я вижу! Там!.. Труп… я сказал бы, что смерть настигла этого человека пять-шесть дней тому назад… холодно, он не очень разложился, и все-таки нестерпимо воняет… я приближаюсь… это мужчина за кассой… сидит… голова, грудь наклонены вперед… фармацевт? Бакалейщик? Я говорю за кассой… касса, это точно, ящик открыт, заполнен бумажными марками, mark papier… и еще один ящичек выдвинут, с талонами на продовольствие… я уточняю… но что меня больше всего интересует: от чего он умер?… О, осколочное ранение в живот! Кишки у него вывалились из страшной раны, примерно от бедра до пупка… выпотрошенный, одним словом… кишки и ошметки мяса на коленях… взрыв мины?… Фелипе угадал быстрее, чем я… он показывает мне наверх, на свод… там брешь… которую я назвал кратером… Vroomb! dottore! Точное попадание авиационной бомбы!.. Пробила свод!.. И Vroomb! Как он сказал… накрыла дома, лавочки и фармацевта… или бакалейщика… я не знаю… во всяком случае, в кассе полно марок и талонов на продовольствие… и мертвый здесь, он смердит… малыши не остановились, их не интересуют мертвые, их интересуют только щели… куда они могли бы сунуть свои носы… где они?… На дне?… Где?… Сопляки чертовы… пробьемся! Пробьемся!.. Может, они упали в провал?… Этот или вон тот?… Не было бы ничего удивительного… в общем, место не самое приятное для посещения, я имею в виду туристов… прежде всего, этот грот долго не продержится… я вам говорил, какова его высота и какой он хрупкий, из глины… невообразимый феномен даже вне этих исключительно невообразимых обстоятельств, взрыв подземного арсенала… все перевернулось с ног на голову! А мои слюнявые дебилы?… И Бебер? Исчез вместе с ними? По природе я не очень легкомысленный, но сейчас, признаюсь, я поддался… конечно, усталость, вы понимаете, и этот несчастный случай… не буду вам снова говорить о кирпиче… хватит!.. Прежде всего – детвора!.. Лили их зовет… Бебер отвечает… мяу! И он идет… с другой стороны, через другое отверстие… я вам уже говорил, этот обвал, пузырь, грот, называйте, как хотите, полон сюрпризов… мяу!.. Конечно, он добрался до конца… а мы?… Две боковые стенки, липкие, с них капает… снова лаз… наконец, кажется, он куда-то нас привел… со мной нет палок… Фелипе, я вдруг замечаю это, без своего брезентового куля, он оставил его на входе… иначе не сумел бы проникнуть в грот… так лучше… я тоже мог бы остаться там… черт возьми!.. Пусть выпутываются!.. Тот, с вывернутыми кишками… бакалейщик?… Фармацевт?… Я не знаю… Я больше ничего не слышу… я проваливаюсь во тьму, крышка… они сделают, что смогут… я вам рассказываю, как это происходило.

* * *

Я как будто лежал на спине, не могу сказать, что я спал… сон требует больших усилий, я же определенно был очень слаб… слаб до такой степени, что Фелипе и Лили терялись в догадках, что же со мной приключилось, может, сердечный приступ… я их успокаивал, прилагал усилия, чтобы подняться…

– Ты думаешь, что сможешь?

– Не сразу… немного погодя…

Я в сознании, это подтверждается тем, что я вразумительно излагаю свои мысли:

– Поглядите, что делают малыши, и расскажите мне, когда вернетесь…

Если вы прошли хорошую школу борьбы, анархистскую или неанархистскую, вы преданы своему долгу… слюнявые малыши, особенно их молоко… нашли ли они его, может быть, именно сейчас?… Бог ведает, живы они или погибли!.. Ни спросить, ни посмотреть… но внезапно исчезнуть, тут они, я вас уверяю, феномены!.. Щель – и вы их больше не видите… неважно, какая щель, грязь, пепел, глина, они исчезают… вы пришли с другой стороны, через другую щель… а теперь они, должно быть, притаились… где? На чердаке?… Потому что все было наоборот: крыши – в погребах?… Убежден, Бебер с ними, Лили просто необходимо заставить его замяукать… меня они не слушались… и все-таки, я должен встряхнуться, встать на ноги, помочь Лили и Фелипе… помочь им хоть в чем-то?… Я начинаю понимать их слова… да, в этом все дело, им нужна помощь…

– Ради Бога!

Я делаю рывок… поднимаюсь, ноги дрожат, но я стою!.. «Там! Там!»… я смотрю… я нашел!.. Оно во тьме… я сказал бы, это декорация! Это нечто вроде… в глине… в сплошной глине… дверца… деревянная дверца… я слышу, они просят меня помочь… они попытались… они прилагают все усилия, чтобы дверца поддалась… куда она ведет?… Мы в глубине лавочки… я это вижу теперь, над этой створкой и вдоль боковой глиняной перегородки множество полок… и не пустых! Переполненных!.. До самого потолка! Почти до самого – плоский солдатский хлеб, колбаса, коробки с молоком… я вам сказал, потолок очень высоко, повторяю: три четверти собора Парижской Богоматери… вы мне скажете, что я преувеличиваю, но у меня есть свидетели, я полагаю… здесь то, что нам требуется, сгущенное молоко в изобилии! А малыши?… Они по другую сторону двери… почему?… Они невольно оказались взаперти!.. Стали пленниками глины, очутились в альвеоле, вместе с Бебером… слышно его мяуканье… конечно, он мог бы вырваться… это не составляет для кота никакого труда, ведь он такой маленький… наша детвора, наверняка, могла находиться в любой дыре… все двенадцать или пятнадцать человек… я их не считал… вдобавок, что я вам уже говорил, слюнявые, липкие… и скрюченные… они просачивались через любую дыру, через такие узкие щели, что вы только диву дались бы… я работал акушером, могу часами с воодушевлением рассказывать о сложностях прохождения младенца по родовым путям, о лицезрении ущелий, эти мгновения так редки, когда природа позволяет узреть свое самое тайное, так деликатны, когда она колеблется и решается… в момент рождения жизни, смею так выразиться… а наш театр и вся наша литература – о совокуплении… скучное пережевывание!.. Оргазм мало интересен, вся шумиха, поднятая гигантами пера и кинематографа, тысячами публицистов, никогда не могла поднять на щит более двух-трех незначительных сокращений задницы… сперма делает свою работу неслышно, абсолютно интимно, все от нас в тайне… роды, вот что стоит понаблюдать!.. Есть за чем подглядывать! Пьяная оргия?… Бог ведает, сколько я потерял времени!.. Ради двух-трех сокращений ягодиц! Посмотрите на римлян, наших кумиров, которые не скупились на представления, они не позволяли себя обманывать, если дело шло о смертоубийстве!.. Вспарываются животы, вскрываются грудные клетки… Сенаторы и дамы спускаются с трибун на арену облегчить агонию исходящих кровью бойцов и еще трепещущих сердец перед тем, как их вырвут из груди и бросят диким зверям… вот чего не хватает нашим нищим гладиаторам, чтобы наши сенаторы и их дамы перепрыгнули через канаты, подбодрили своей лаской агонизирующих, а уж потом вырвали бы и бросили толпе их сердца… этому бедному дорогому народу, который завывает без всякой на то причины, чтобы он с урчанием ням-ням!.. У нас даже упадок вялый, брюзгливый… бесконечный, нудный… я тоже, черт подери, вялый!.. Я не закончил… мы стояли перед этой проклятой дверью, а наши малыши – с другой стороны… так сказать!.. Мы снова все вместе наваливаемся на эту дверь! Тянем, толкаем!.. Она изгибается… изгибается… готова поддаться… и – буханки хлеба валятся мне на голову! Все падает на меня! Все!.. Одна… две… три сахарные головы! Вся полка!.. Две!.. рушатся на мою башку!.. Все банки!.. Моя бедная голова! Вы скажете: он это нарочно… нет! Как в случае с кирпичом… нет! Моя голова – это фатальность! У меня крепкий череп, но все же… как в истории с кирпичом… сглаз?… Или чтобы вас позабавить?… Бо-ом! Во всяком случае, что-то звенит! Гонг!.. Я не настаиваю… все в порядке!.. Я пошатнулся, пытаюсь удержаться и отключаюсь, вырубаюсь… больше я уже ничего не слышу, теряю сознание, я должен был бы привыкнуть, мне стыдно, я капитулирую из-за пустяка… почти… это все от удара кирпичом! Ганновер, этот фасад… пусть другие потрудятся… я в обмороке!.. Другие? Лили, Фелипе… в данном случае, признаю, я недвижим… полагаю, они пытаются привести меня в чувство… даже трясут меня… так мне кажется… и затем, мало-помалу, ко мне возвращается слух… о, я не стану шевелиться… пусть хлопочут!.. Приоткрываю один глаз… вижу малыша… двоих… из наших… они появляются из недр… это правда, они находились в глубине этой расселины… доказательство!.. Пять… шесть… и все они что-то несут… они направляются к… Фелипе им указывает куда… я понимаю, они должны вынести пакеты наружу… какие-то продукты… что?… Почему-то уверен, что банки с молоком!.. Бакалея?… Фармацевтика?… Я уже лучше вижу… каждый с коробкой или ящиком… и не только молоко, еще и солдатский плоский хлеб… и варенье… они идут к выходу… туда, где расстелен брезент, огромный, который нес Фелипе… он оставил его снаружи… малыши осмелели, несут туда хлеб и банки… они пускали слюни, маленькие кретины, но крепче держались на ногах, как мне показалось, не сбивались в кучу, а некоторые, я думаю, даже смеялись… там, в поезде, я не видел, чтобы они смеялись… у детей быстро меняется настроение, достаточно легкого привкуса авантюры, и самые дебильные вдруг начинают проказничать!.. Но все-таки… какими бы они ни были недоумками, если вы перестаете за ними следить, они обретают вкус к жизни… ускользают, увертываются от вас, что бы вы ни предпринимали! С наступлением климакса атлет, который цепляется за жизнь, астматический премьер-министр – не более чем пустомели в сточной канаве… и гораздо более смешны, чем наши приютские ребятишки, пусть и очень хилые, унылые, но на которых можно положиться… атлет заканчивает тем, что ничего уже больше не может, министр, который прежде был раздут от кишечных газов, лишается вообще всякого газа… наши малыши проходили мимо меня… каждый со своим вареньем, со своим хлебом… куда они собирались все это нести?… Я думаю, ко входу в нашу расселину… они тут же возвращались… я должен встряхнуться… должен видеть, что происходит… прежде всего, и вы бы заметили, ничего иллюзорного… этот огромный свод, этот глиняный пузырь недолго бы просуществовал… я вам уже говорил про эту высоту, не менее трех четвертей собора Парижской Богоматери… еще один сейсмический взрыв, глубинное сотрясение, и он бы прекратил существование, рассыпался вместе с подпорками… я очень хочу подняться… но где взять силы?… О, я уже в сознании, проблема лишь в том, чтобы встать на ноги… Лили, Фелипе подходят, помогают мне… о, снова «смелей, малыш!» Я понимаю… Ну вот! Я уже на ногах!.. Та же расселина… от одной стенки к другой… какие скользкие!.. Все время спуск… влажная глина… и вот дневной свет… ясный день!.. Это здесь!.. Это оно! Я точно угадал!.. Они заняты только жратвой, наши детки!.. Тянут все, что можно, из этого ущелья, бесконечно снуют туда-сюда, из лавочек, которые мы видели… впечатанных в глину… аптека? Бакалея?… Никогда не узнаю… я уверен только в том, кто сидит, выпотрошенный за кассой, его кишки раскиданы повсюду… это их забавляет… хлеб, банки с молоком, варенье… идут гуськом… тащат множество отверток… консервных ножей… штопоров… вероятно, из бакалейного магазина… и бутылки, вперемешку… наверное со спиртным… думаю, с ликером… мощный алкогольный резерв… они все это кладут на брезент, именно так я и думал, возле входа… брезент Фелипе… чего только не припас бакалейщик!.. Теперь он получил за все сполна, живот распорот, кишки вывалились…

– Dottore! Dottore! Мы опаздываем!

Фелипе торопит… разумеется, он прав… я плохо ориентируюсь в происходящем…

– Конечно!.. На поезд!.. На поезд!

Малышам лучшего и не надо… им есть что тащить за собой… полный куль… его подтягивают к нам, мы все вместе, за четыре конца… волочим за собой… брезент крепкий… нас не так мало… мы с малышами доберемся… Господи, я так и не сосчитал их!.. Идем прежним маршрутом, расселина, она скользкая… глину слегка присыпало снегом… снежная пыль… итак, вперед, к нашему поезду, к нашим платформам! Надеюсь, что они еще на месте!.. Что поезд не ушел! Во всяком случае оттуда, с насыпи, нас окликают!.. Хриплыми голосами!.. Los! Los!.. Фриц!.. Два фрица!.. Чтобы поторопились!.. Не пассажиры! Пассажиры не разговаривают… это машинисты, они спешат… но у нас полно провизии… и это не они, а мы волочим брезент, мы и наши малыши, слюнявчики… тяжело, рывками!.. Передышка! И – хоп!.. Дальше… огромный куль… это не они, это мы!.. Жадно вцепившись… Бебер сопровождает нас, он на свободе… присматривает за нами… порядок! Идем!.. Пока еще вдоль доков… вы нас видите… плохо! Los! Los!.. Те, наверху, нетерпеливы!.. Но и не думают нам помочь!.. Мы падаем с ног, а им плевать! И что там у них такого сверхсрочного?… Пожар?… Все время пожар, повсюду пожар!.. Черт побери! Идиоты!.. «Ja!/а/Идем!»… Мы уже почти пришли… но действительно, малыши слишком устали, спотыкаются, они больше не могут… приходится вместе с брезентом тащить и их… они цепляются за нас… останавливаемся, реанимируем их, если можно так сказать… и снова трогаемся в путь!.. Ну вот!.. Вот! А те, наверху, теперь я их вижу, нетерпеливых… Los! Los!.. Два машиниста… подходим… Что мы принесли?… Есть, может, какое-нибудь складское помещение и под этой насыпью?… А тот пузырь… я вам рассказывал… не буду пересказывать снова… высокий, с собор Парижской Богоматери… мы уже почти на месте… сплошные камни… и насыпь… но я не вижу ни одного пассажира… ни единого! Все уехали в Гамбург?… Или вернулись туда, откуда прибыли, втиснувшись между прожекторами?… Все платформы пустые?… А двое наших крикунов никак не успокаивались… Los! Los!.. Ну что у них случилось-то?… Was?… Я тоже ору!.. Что?… ВВС. «Летающие крепости»! Тревога!.. Эпилептики они, что ли?… Здесь постоянная «тревога», так или нет? Пускай пошевеливаются! Они орут… надо освободить платформы!.. Все сгорит!.. Ладно!.. Вперед!.. А Одиль? О, она не шевелится!.. Хоть гром ее разрази! Хоть все запылай вокруг!.. Она отвергает наше предложение увести ее!.. Нет! Она кашляет, харкает кровью, пускай! Она не хочет больше путешествовать… только бы я забрал ее ублюдков, только бы я их спас! Она передает их нам! Насколько можно судить по их виду, им нравится с нами, они даже улыбаются, разумеется своеобразно, икая и брызгая слюной, я впервые вижу, что они смеются… они ковыляют, спотыкаются, шлепаются в грязь, пускают слюни, плачут, но, в общем, им весело… Фелипе открывает им банки со сгущенкой, сначала с помощью куска железа, а потом консервным ножом, этого добра полно в брезенте… они все сосут молоко… «по вагонам»… малышей не интересует Одиль, они видят, что мы садимся, карабкаются за нами, все вместе, устраиваются на первой платформе, рядом с Лили, Бебером, со мною… но наш продуктовый груз?… Наши ящики, варенье, хлеб?… И плитки шоколада? Фелипе помогает, и два старых машиниста, весь наш «навар» и брезент уже на платформе!.. О, разместились! Сразу же за локомотивом… один я еще не сел, стою, наблюдаю… должен сказать, маленькие кретины помогают, сколько же их?… Я их так и не сосчитал… оставляем четыре банки молока для Одиль, варенье и много хлеба… «Фелипе! Фелипе!..» Он смылся, он отвечает мне с другой платформы, он грузится в спешном порядке, его поезд сформирован!.. Его «Магдебург»… «Dottore! Dottore!..» Он встретится soun pâtroun… я не отвечаю… сначала я сам влезу! Наша платформа… с брезентом, я смогу!.. Я цепляюсь за брезент, я держусь!.. Удалось! Прямо в кучу провианта!.. Как малыши заливаются, прямо икают от смеха!.. Как я жалок!.. Мне плевать!.. Я на месте!., наши двое старикашек, двое наглецов, потешаются над нами!.. Да!.. Они стары, как я теперь, «тревога», отсутствие «тревоги», какое это имеет для них значение?… В определенном возрасте ничто уже больше не трогает… по крайней мере, уже не хочется быть рупором общественных жизней, продавцом «вечных пилюль»… главное: чтобы всего было вдоволь, и я лежу сверху… сколько же мы натащили из этого грота!.. Этот глиняный пузырь, в общем… этот грот… мрак… погребенная бакалейная лавочка?… На первое время хватит… надо бы произвести инвентаризацию… продуктов, ящиков и воспоминаний… «В путь!.. В путь! Los! Los!» Моя очередь орать!.. Пускай эвакуируют эти чертовы платформы!.. Ах, все это сгорит!.. Понимаю! Я тоже!.. Я кричу им: тревога! Тревога! И пусть все это катится!.. Вагоны, локомотив и варенье, и банки с молоком!.. Как и двое семидесятилетних придурков с их «тревогой», двое нахальных беззубых плешивцев… которые позволяют себе отдавать нам приказания!.. «Лентяи! Лентяи!..» Я заткну им глотки… «Катитесь! Катитесь! Саботажники!.. Слабоумные старикашки!.. Предатели!..» Вот слово, хорошо мне знакомое: verräter! Они меня не знают!.. На свою голову!.. Они узнают! Это подействовало!.. Доказательство? Наш вагон дрожит, и я, и Лили, и Бебер в сумке… поезд тронулся с места… сейчас поедем… так и есть! Счастлив, что я заставил себя признать, а то бы не сдвинулись!.. Гнев полезен иногда, особенно когда больше нет сил… наконец мы двигаемся!.. Локомотив не гудит, не пыхтит… пуф! Пуфф!.. Я не говорю «до свиданья»! Некому… ни Фелипе, ни Одиль… они решили для себя, оба!.. Ладно! Характеры? Хорошо! Я тоже, привет! Доказательством того, что был там, служат мои очень точные воспоминания… и то, что я не сделал ни одной заметки, вы только представьте!.. И вот я здесь, не слишком бравый, но серьезный… и вокруг меня полно дураков, разнузданных ревнивцев, сопливых и слюнявых, эти похуже тех, кто совершают по четыре… пять паломничеств в Лурд с мольбами о том, чтобы я околел… вполне понятно, я на стороже… а у тех – кровохаркающих… свой ритуал и свой кирпич…

* * *

Прежде всего они хорошо выспались, я имею в виду малышей, одни рядом, сгрудившись в кучу, другие – в конце платформы, втиснувшиеся между динамо и, я сказал бы, трансформатором, или двигателем в ящике, полном пружин… от дорожной тряски и содроганий там все уже перемешалось, сместилось… тампонажные прокладки сзади и спереди… конечно, путь восстановлен, судя по всему, не очень тщательно… но главное, что мы продвигались вперед, и довольно быстро… мы-то знали, что бывает значительно хуже… Лили спрашивает меня…

– А теперь куда?

Вот об этом не знаю ничего… те двое старцев с дизеля, должно быть, имеют представление… через час… через два часа спрошу… не хочу выпытывать сразу же… у меня сил немного… я не смог бы перекричать эту вакханалию звуков: рельсов, платформ, громыхания цепей… пришлось бы орать… а мне еще трудно держаться на ногах…

– Сейчас будет остановка, Лили! Тогда я и спрошу, на остановке!..

Этот поезд с оборудованием должен же где-то остановиться, по-моему… я не очень уверен… нелюбезные старикашки кажутся мне вполне способными нигде не останавливаться… я не очень представляю, что будет дальше… остались только Лили да я… позади Харрас… позади Ретиф… позади Ля Вига… даже Фелипе удрал к своим кирпичам… он промелькнул в нашей жизни… Одиль была не в счет… она появилась ровно настолько, чтобы всучить нам свою детвору… а правда, сколько их там было, приютских сопливцев?… Я не заглядываю под брезент… потом!.. По меньшей мере, двенадцать… пятнадцать… так мне казалось… а Фелипе?… Фелипе я вспоминал частенько… и его кирпич… может быть, я его обвинял напрасно?… Но часто, обвиняя напрасно, мы не ошибаемся… обвинения на ощупь… принцип довольно странный, все судебные ошибки, все несправедливые казни были, в момент их свершения, неопровержимо доказательны… неоспоримое правосудие, шитое белыми нитками… о, но я отклоняюсь! Навязчивый бред! Я же никогда не позволяю себе выносить такие суждения, такую херовину, с тремя-четырьмя подлостями в каждой строчке, ловко нагроможденными низостями, и вы не узрите священного чуда, не посчитаете мои послания Посланием свыше, не уверуете, что до вас не было ничего, а после вас будет только хуже, возвращение к хаосу, роботы, потерпевшие аварию, я размышляю о том, что ненависть окружающих выработала у меня иммунитет ко всякой дряни, я спокоен, я хочу дожить тихо, никому не мешая, даже не обеспокоить их своей кончиной, я пойду на корм могильным червям, моим единственным поклонникам… довольно!.. Я веду себя глупо!.. Всему свое время!.. Я должен вам объяснить, эта платформа… вы мне скажете: хватит об этом!.. И будете правы… по крайней мере, десять… двадцать раз я вам рассказываю одно и то же… про наше путешествие, весьма специфическое, в туннелях, потом под открытым небом… например, здесь плоские поля, голые… море, должно быть, не очень далеко… чайки кружат… в общем, похоже на Цорнхоф… а действительно, что с фон Лейденами?… Там, наверное, уже русские!.. Черт возьми, вернемся к нашим баранам! Пожалуйста, вот мой компас!.. Он всегда со мной… я не хочу, чтобы меня обманули… север! Север! Север! Этот компас всегда со мной… заржавленный… сувенир… мы купили его в Швейцарии, тайком пробраться в эту Швейцарию мы пытались под видом туристов… мы, которые никуда больше не двигаемся… мы, которых хотели заставить убраться вон, всегда, всегда… опустившихся, немыслимых в их мире существ… я, который никогда и никому не говорит ни единого лишнего слова, никогда не высовывается и никогда никого не принимает… о, конечно, это неважно, по истечении определенного времени почти все теряет свою ценность, только горькая усмешка и кладбище… во всяком случае, есть хоть одна вполне определенная вещь – мы движемся прямо на север… и даже довольно быстро… и уже не менее часа… скоро настанет ночь… говорю я себе: надо бы, чтобы дети напились, у них есть только молоко… пока они спят, но проснутся… а у нас нет питьевой воды… быть может, на других платформах?… Спрашиваю себя… на локомотиве?… Наверное, он недалеко, мы сразу за ним… но я не вижу двух наших старцев… они отправились в путь или спрятались?… Возможно! Они не беспокоятся о нас… Небеса тоже не обеспокоены нашей судьбой… наша судьба!.. Два… три самолета очень высоко, очень далеко, это все… не немцы, нет больше бошей в небе… я хорошо изучил карты, канал, знаменитое «Северное море Киля», оно должно быть неподалеку… говорю об этом Лили… «спортивное местечко!» Она не понимает… а я знаю, я много раз плавал по этому каналу как судовой врач, у эмигрантов… линия Гавр-Данциг-Ленинград… маленькие каботажные суда, а также крупнотоннажные «Канзас», «Колумбия»… эти корабли, наверняка, затоплены… я хорошо изучил этот канал… там какие-то особенные сквозняки! холодина даже летом, гигантские скалистые отроги по береговой линии и сосны… вы счастливы, когда выбираетесь оттуда… а вдоль кромки берега мостки и сходни, повыше, чем второй этаж Эйфелевой башни!.. Грандиозная законченность, достояние Империи Гийома… конечно, эта Империя знавала и другое! Пока же, в ближайшее время, необходима питьевая вода… малышам, я думаю, тоже… жратвы у нас полный куль, но из питья я видел только пузырьки… бутылки с этикетками… что в них? Я не стану их пробовать… лекарства или алкоголь… я спрошу у этих стариков на дизеле… они, быть может, загорятся желанием попробовать… может, это водка, так мне показалось, но надо, чтобы еще кто-нибудь поглядел на этикетки… старики где-то попрятались, возможно, заснули?… Поезд заметно сбавил ход… вероятно, подъезжаем к станции… Да! Подъем… должно быть, здесь… все останавливаются… локомотив и наша платформа, и все прочее, длинный хвост… практически ночная мгла… никто не спускается с других платформ… все остались в Гамбурге… мужчины, женщины… откуда они прибыли? Я так никогда и не узнаю… неизменно одно: мы с Лили и дети… и это ржавое оборудование, вселенский хлам… на север… на север, куда? Я не знаю, я спрошу… ночь еще не наступила, темно-лиловые сумерки… я надеюсь на отдаленные прожекторы… достаточно для того, чтобы убедиться: старцы спустились с дизеля и осматривают нашу платформу, ее борта…

– Эй!.. Эй!.. Wasser?… Вода…

– Da!… Da!

Они отвечают… вода выше! Выше, это где?… Я спускаюсь поглядеть, не один, а с Лили и Бебером… разумеется, ребятня тоже… все это выползает из-под брезента, спрыгивает… они оказываются на насыпи раньше нас… скрюченные, как мокрицы, рохли и растяпы вдруг становятся почти ловкими… приключения созданы для детей, какими бы сопливыми они ни были, они возвращаются к жизни, этот подъем и проделки… вы стары, запыхались, держитесь за борт платформы, вам нужны приличные условия, маршруты… тем хуже для вас! Теперь эти малыши на насыпи, я вам уже сказал… вода недалеко, метров сто, надо подняться, следуя по колее… огромный чан… детвора возле него оказывается раньше нас… они лакают, сунув головы в чан… мы делаем то же самое!.. Бебер не хочет, он не пьет… я спрашиваю двух наших старцев, скоро ли мы снова поедем?… Нет еще! Надо дождаться конца тревоги!.. Мы ничего не слышали, ни Лили, ни я… а что там такое?… Мост через канал! О, я догадывался, что канал рядом… а мы, оказывается уже у моста!.. Я хочу в этом убедиться, это, должно быть, в нескольких шагах, правда!., пустота и переплетение железных балок и арок, это действительно канал… они не соврали… а в глубине этой черноты, пустоты, я бы сказал, этой траншеи… два или три… четыре мигающих огонька… может быть, десять?… Суда?… Не думаю… но я знаю… нет необходимости меня просвещать… Unterseebooten! Подводные лодки… я осведомлен в морском деле… нет! Не слишком хорошо, но, так сказать, немного… а канал этот я знаю, проходил его восемь раз… десять раз… из конца в конец…[61]

А наши старики!.. Они согласны… точно, подводные лодки, огоньки… они ждут разрешения пройти в Северное море… ожидают сигнала… а наш поезд, наши платформы тоже ожидают сигнала?… Совершенно верно! «Отбой» тревоги… ждем!.. Сирены… я совсем не слышу гудения самолетов… однако же мост – цель для бомбардировщиков… но почему же они устремились туда лишь теперь, после четырех лет войны… у них вскоре возникнет потребность налаживать собственную торговлю… если они обречены выиграть… не сказал еще, что я думаю об этих двух стариках… прежде всего, они были заняты… особенно один, тот, что покрепче, он захотел побриться, и немедленно, воспользоваться тревогой и наличием чана с водой… у него все с собой: фонарь, маленькое зеркальце, бритва и два кусочка мыла… я вижу, как вытекает вода из очень широкого мятого брезентового рукава… у нас тоже такие есть… порядок!.. Он пытается пристроиться со своими причиндалами… все уже напились… он повесил зеркальце на борт платформы, на гвоздь… мы и малыши смотрим, как он намыливает щеки… и как раз в этот момент – сполохи, лучи зеленые!.. Отовсюду, брызнули из облаков… вы знаете… «предупредительные»… а затем обычные, «белые»… потом бомбы… вам очень крупно повезло, если вы никогда не испытывали ничего подобного… а мы – я уж и не знаю, в который раз… драма, обернувшаяся комедией, вернее, драматической комедией… Монмартр… Сартрувиль… Сен-Жан-д'Анжели[62]… Франкфурт… и так далее… Берлин… и здесь, в Медоне, двадцать пять лет спустя, вон там, возле дома, яма, воронка, весьма предательское углубление как раз перед воротами в сад, причем соседи в один голос обвиняют меня, обещая в скором времени вытурить из дома, написать заявление в префектуру, чтобы та приняла какие-то меры!.. О, я не иронизирую, я отдаю себе отчет, что Аттила с его выжженной землей просто мелюзга… что до меня – воронка – это мое место! Везде, где я появляюсь, все гибнет: и почва, и растения, и скотина… человеческие существа при виде меня теряют охоту жить, даже пить пиво, не могут ни есть, ни спать… вот так-то!.. Но думаю, что это весьма предательская яма перед воротами моего сада берет свое начало – знаю, мне не поверят! – от бомбардировки заводов Рено… я видел, я помню, мы жили тогда наверху, на Монмартре, а именно, на улице Жирардон, на углу, знаете ли, не у черта на куличках! Неважно, что через тысячу лет все белые станут желтыми «супербразильцами», неважно, какие катаклизмы потрясут Марс, Луну или Малую Медведицу, виновен все равно буду Я!.. Я к этому готов!..

О, в этом я не сомневаюсь, даю слово! Куда это я вас завел? Мы стояли на высоком откосе!.. Почти отвесном… припоминаете? Кильский канал… это канал с гигантскими крутыми берегами, скалы и травы… наш не очень старенький машинист задумал побриться, вы помните… мы напились из чана… он собирался прихорошиться… у него был фонарик и маленькое зеркальце… он их прицепил к бортику нашей платформы… pataclac!.. и тут все озарилось! Яркий свет! Ярче солнца!.. Прелюдия к светопреставлению!.. Точь-в-точь, как на Монмартре… в Берлине… в Цорнхофе… нам это знакомо… нет времени на раздумья… трр-ах! Началось!.. Сотрясение! Разводной мост, думаю я, сдвинулся… поднялся… и упал!.. И бак, полный воды!.. И старик, который брился!.. Вместе с баком? Его унесло!.. Отшвырнуло, я его до сих пор вижу… и его бритву раскрытую! И чан! Опрокинутый!.. Несколько взрывов подряд!.. Его унесло взрывной волной… десять… пятнадцать мин! Нас отбросило назад… на какой-нибудь метр… он, должно быть, где-то внизу… я полагаю, но смотреть не пойду… я уже говорил вам про эту высоту, прыжок примерно со второго этажа Эйфелевой башни… не первый раз… десять раз мы падали… но не с такой высоты!.. Везение! На этот раз!.. Несчастье лишь откладывается до следующего раза! Конечно, люди – большие оптимисты, особенно мне импонируют те, которым всегда выпадает козырная карта, здоровье и богатство… я на удачу не полагаюсь!.. Даже таков, как есть, страшно недоверчивый и ужасно осторожный, я вижу себя вовлеченным в различные неприятности самого разного калибра!.. Но о чем это я вам рассказывал?., два машиниста… и тот, что остался в живых, такой же старый, орет мне на ухо: «Надо спуститься!» Он хочет сказать, туда, вниз, откуда мы пришли… э-э, я не могу спуститься!.. Слишком слаб, черт подери, потратил очень много сил! А потом – дети, где они?… Они убежали на мост, проклятье! В эту катавасию!.. Ба-ах! Ба-бах! Опять взрывы огромной силы!.. Это не Blitz, не с пикирующего бомбардировщика, как у фрицев, но с огромной высоты, заоблачной… а наши бесстрашные малыши, они ничего не слышат, развлекаются… думаю, это налет «летающих крепостей», поставивших целью разрушить мост, канал и засыпать бомбами подводные лодки в укрытии… это – их цель, без сомнения… малыши ничего не боятся, наоборот, все их забавляет, они бегают, догоняют друг друга, устраивают потасовки и валятся один на другого при каждом взрыве! Все доставляет им радость… я наблюдаю у них умственный прогресс, это правда, с Бреслау они только и попадают что из одной бомбежки в другую… ничего удивительного, что Одиль больше не захотела возиться с ними… детство ее не интересовало… но в Гамбург, я убежден, «летающие крепости» вернулись… и эта времянка, деревянный вокзал! Я ору… что-то надо делать? Сперва поймать наших сопляков! Они снова удерут в это пекло!.. Глазеть… так думает и старикашка… он хочет идти с нами… но сперва просит у нас выпить… не воды из бачка, чего-нибудь другого! Он непростительно деликатный! Да еще в такой момент!.. Ба-ах! Ба-бах! Как они нас достают! Берега и канал иллюминированы разрывами… красные… зеленые… и эти фонтаны магния! Чтобы лучше видеть, мы буквально ослеплены… оба берега!.. Все изгибы ландшафта как на ладони! Что особенно впечатляет, так это взрывы… бомбы, взрывающиеся, расцветающие гигантскими зелеными цветами… красными и голубыми… скалы со всех сторон… они расцвечены… вдоль канала… красные, голубые, зеленые… цветы, метров десяти в диаметре… не меньше… это надо было видеть… не умею описать вам эти «ба-бах!» Представьте эхо между двух высоких откосов, будто огромный колокол… старикашка хочет идти с нами искать маленьких кретинов и надеется, может, жив его напарник, но только дайте ему выпить, и не из бачка!.. Чего-нибудь!.. Он знает, что у нас есть… ну, конечно, у нас есть!.. Полный брезентовый куль… но что там… Ром или медикаменты? Вакцина от оспы?… Я не могу с уверенностью сказать… аптека или бакалея?… Все еще задаюсь вопросом… во всяком случае, мы видели мертвеца за кассой, основательно выпотрошенного… с выпущенными кишками… аптекарь или бакалейщик?… Он не очень смердел, потому что было довольно холодно… вопрос с бутылками и пузырьками довольно серьезный, это мог быть фенол… все зависело от… я не узнаю… я не пробовал… черт возьми! Пусть рискнет старикашка!.. Там есть и штопор… даже два!.. Хорошо!.. Видно отлично, как днем, я говорил уже, и даже еще светлее, чем в разгар дня… они не смотрели на магний, а тот лился огненным водопадом! Должен сказать, что этот старый пройдоха с трудом держался на ногах, он старался не упасть, но от каждого взрыва его бросало из стороны в сторону, как при килевой качке, мне казалось, его вот-вот унесет, как и первого, ан нет! Он как-то удерживался… а налет продолжался!.. Если ВВС искали мост, то они уже его расколошматили, его больше не существовало… теперь их целью должны были стать подводные лодки… оставалось не так много работы, объекты располагались вдоль канала, там их база… я знаю, я рассказывал, растянулись на 99 километров, точно… Иду на риск и на четвереньках подползаю к настилу моста. Лили делает то же самое; оттуда видно, что оба берега все еще расцвечены пышными букетами… фиолетовыми… красными… желтыми… зрелище, которое мне никогда не забыть… как Большие маневры 1913-го, вся легкая кавалерия, тяжелая, драгуны, фуражиры и инженерные войска… сорок, пятьдесят эскадронов… лагерь Серкот, 1913-й… это надо видеть…

Я отвлекаюсь!.. К фактам!.. К фактам!.. Я вам говорил, что мост дрожал, вибрировал, подпрыгивал!.. И однако же это не хрупкий мост, это гигантская ажурная громада из балок и арок… вы скажете – это невозможно… но так было! И только из-за шквального ветра взрывов… стиль ригодона – вот что это было! И мы как завороженные созерцали грозную красоту бомбовых разрывов!.. Фиолетовые! Красные!.. Желтые!.. В глубине пропасти… конечно, на канале! Подводные лодки, должно быть, уже уничтожены!.. Вы говорите о шквальном напоре плотного воздуха… да уж… под его напором мы вот-вот закружимся в вальсе!.. Где же наши сопливые детки?… Повод не на шутку обеспокоиться! Они могли оказаться в центре смерча, созерцать черную бездну… они могли перейти по мосту, развлекаться на другой стороне, на другом берегу… и, что самое серьезное, эти сорванцы отличались не только глухотой, но и отсутствием страха перед чем бы то ни было, они привыкли и к бомбам, и грохоту взрывов, это случалось с ними не однажды, а добрую сотню раз!.. Ну, конечно же, нет! Они не перебрались на другую сторону! Они были на лестнице, я их видел, они бегали друг за другом, ловили друг друга… они затеяли игру, пытались столкнуть друг друга в пустоту… взрывы им не мешали, даже наоборот, можно сказать… я никогда не видел их такими веселыми… они подстраивали друг дружке каверзы… я же не мог заставить себя двигаться вперед, и Лили тоже… достаточно было увидеть, как мост приподымается вместе с рельсами и нашими платформами… и – хлоп! – снова падает… лучше сказать, все колышется… настоящие «американские горки»… если хотите… вполне естественно, что мы оглохли… как и малыши, волей-неволей… удары, сотрясения, бомбовые ураганы… никакое ухо не в состоянии выдержать, а голова, тем более моя, можете себе представить! Не хочу больше говорить об этом!.. О кирпиче тоже… а тот, другой старичок, я так и вижу его летящим в бездну… с открытой бритвой!.. Он собирался побриться… тот, что остался в живых, никуда не ушел… он пообещал… но сейчас он занят тем, что ищет себе пойло… стоя на коленях перед брезентом… я окликаю его… эй! Hier!.. Он показывает мне… издалека… зажатую в руке большую бутылку… даже две!.. Три!.. Вот уж наклюкается!.. Ну, ладно!.. Ба-ах! Ба-бах!.. Нет, он не хочет умирать. Ему страшно! Он делает знак, мол, мост слишком трясется… а как же мы?… Мы что, неуязвимы?… А наши маленькие сопляки, которые так весело развлекаются, разве им не страшно? Наш единственный машинист, видать, наложил в штаны и цокает зубами от страха… этот скот наклюкался в стельку… он, должно быть, наткнулся на киршвассер, вишневую водку… полагаю, она была в брезентовом куле… мы притащили ее с собой!.. И с каким трудом! Заметьте, я вовсе не хочу морализировать, но почему-то всегда выходит боком, когда делаешь кому-то добро, оно оборачивается против вас! Вы считаете, что поступили хорошо, и тут же осуждены! Оглянитесь вокруг себя повнимательней: самые низкие и грязные шарлатаны, вероломные предатели безо всякого труда достигают богатства и почестей… ба-ах! Ба-бах! Грохот прервал меня! Я здесь не для философствования… я должен двигаться дальше… север – моя любовь! Ах, но сперва разыскать нашу банду!.. Наших сопливых сорванцов!.. Я вам уже сказал… цок! Бац! Цок!.. Резкие дробные звуки… удары осколков о железо моста… это я слышу впервые… бомба рванула ниже, чем до сих пор… если они старались раздолбать мост, то это, вероятно, уже сделано… их целью должны были стать подлодки, там внизу… море Севера – Балтийское… я уже сказал, сто километров!.. Во всяком случае, я не ошибся, настоящий град осколков о переплетения мостовых балок… и эти шквальные порывы!.. ураганы налетают один за другим, сталкиваются друг с другом, здесь можно находиться только лежа плашмя… головы не поднять… даже глаз не открыть!.. Надо ждать, когда это закончится, вот и все… это закончится, всему приходит конец… мы шли на риск, малыши и не малыши, нельзя пробраться к перилам, даже на четвереньках… дальше – цистерны… за ними бездна… я же, который пересекал этот канал с востока на запад и обратно множество раз, должен был бы отдавать себе в этом отчет… надо оставаться распростертыми на земле до тех пор, пока не погаснут ракеты… потом они прекратят бомбардировку… конечно… могут вернуться на базу, чтобы пополнить бомбовый запас… это заняло бы не менее пяти-шести часов, пока они загрузятся бомбами и бутылками виски… мне немного знакомы их повадки и манеры… они появлялись – грохот и пламя!.. Одна волна! Две волны!.. Грохот повсюду!.. И – вз-з-з!.. Больше ничего!.. Ни одной бомбочки, никакого тебе магния!.. Черная мгла везде, ночь… это спасительная передышка! Но наш старик, второй… не унесло ли его вслед за первым?… Я оборачиваюсь! Я зову его… heil! Heil!.. Он обязательно ответит, даже если пьян… Los! Los! Он услыхал меня… в дорогу! В дорогу!.. Он согласен!.. Он понял!.. Он согласен выбираться отсюда, это ситуация – «спасайся, кто может!» Но наши маленькие кретины?… Если кто-то из них погиб, я ведь никогда этого не узнаю, я же их так и не сосчитал… и плевать: под ливнем осколков, фосфора и торнадо я не стану производить перепись!.. Допустим, что их двенадцать или пятнадцать… мальчики или девочки?… По их виду, они перетянуты веревками, упакованы в брезент и шерстяные тряпки, просто невозможно определить… девочки или мальчики?… А сейчас, к тому же, ночь… все, чего нам хотелось бы, Лили и мне, чтобы они к нам присоединились… чтобы они перешли через мост… это будет служить доказательством того, что, возможно, поезд смог бы пройти, что рельсы выдержат… перила и огромные балки сдвинуты, скручены, все это вызывает опасения… нет!.. Наши слюнявчики подходят, присоединяются к нам, они кажутся вполне довольными… даже радостными!.. А кругом тьма… я нащупываю одного, другого… быть может, кого-то недостает?… Они-то не могут сказать… нашего машиниста я видел летящим в воздухе, со своей бритвой… что касается малышей, то я вообще ничего не видел… второй машинист рядом… los! Los! Ору ему… чтобы он запустил дизель… я его не вижу, но убежден, что он набрался в дупель… он хотел утолить жажду он дорвался до наших пузырьков… он подходит совсем близко, от него разит, как из бочки… он сам не ведает, что болтает… что-то бессвязное, по-немецки… самое главное, он снимается с якоря и очень скоро! А малыши забираются на свои места! И Лили, и я, и Бебер… это сложно… к счастью, пьяница как-то управляется со своим инструментарием, своим дизелем… мне стоит труда забраться… не хочу вызвать у вас жалость, я просто сообщаю… ах, наконец!.. Малыши тоже на месте!.. Там!.. Здесь!.. Рядом! Все это протискивается между динамо-машинами, устраивается под складками брезента… наконец-то я верю… еще одно обстоятельство, уже нет абсолютной темноты… должно быть, занимается заря… пом! Пом! Пом!.. Пьяница умудрился запустить свой дизель и тронуться в путь… браво!.. Los! Los! Ней!.. Он мне отвечает тем же… es geht?… Порядок?… И теперь он устремляется вперед!.. Если мост не выдержит, мы это скоро почувствуем на своей шкуре!.. Надо ли говорить вам о нашем состоянии… вперед!.. Мост не рушится… но он выгибается… верблюжий горб!.. Похоже на декорации в театре – нарисованная железная дорога… пьяница не оробел, я сказал бы, даже наоборот… heil! Heil! Он орет… я дико устал, меня качает, но я не пьян, не хочу брюзжать, что я недоволен или мне страшно… наша платформа, я уже сказал, поднималась и опускалась… следуя изгибам «верблюжьих горбов»… «американским горкам»… этот мост вовсе не казался шатким… но он стал таким! Более того, он прогибался! Мы двигались, как по волнам… он потрескивал, казалось, вот-вот обрушится… я видел деревья внизу, мне был виден канал… где подводные лодки?… Они освещены красными огнями… сохранились ли лодки?… Нет!.. Ничего не видно на поверхности воды! Но уже хорошо то, что мы двигаемся вперед!., с одного горба на другой… все эти железные конструкции, я имею в виду перила и огромные арки, могли бы треснуть, расколоться, тогда бы мы рухнули, не успев опомниться, в пустоту, как тот, со своей бритвой, тогда бы мы увидели подводные лодки… глотнули бы воды… вся вода канала в нашем распоряжении… то-то было бы смеху! Ох, моя голова!.. Смех снова разбирает меня, не могу удержаться… кризис!.. Heil! Heil!.. Но нельзя, чтобы наш старик задремал, он один остался у нас… пусть рулит! Пусть рулит!.. Чтобы все получилось! Чтобы мы добрались до другого берега!.. Безусловно, мост, в конце концов рухнет!.. Лишь бы мы проскочили! Так и есть! Мы больше не качаемся… я хочу сказать, наша платформа… как бы точнее выразиться, теперь можно лечь плашмя… Порядок! Мы катимся… пом! Пом!.. Немного болтает… и уже день… вокруг везде – равнина… желтая земля, еще более желтая, чем в Цорнхофе… и где-то далеко… два… три домика… наших малышей не видно… они под брезентом… а правда ли, что мы движемся на север?… Всегда выручает мой компас, я ношу его на ремешке, не терплю, когда меня обманывают!.. Да, катим на север!.. Север, и чуть восточнее… я наблюдаю… никому не могу довериться… это смешно… какое бешеное желание смеяться!.. Я говорю Лили:

– Это, должно быть, из-за кирпича, ты ведь знаешь.

Она не верит, что мне хочется смеяться в этой обстановке.

Главное, что мы едем!.. И – пом! Пом! И едем на север… я уверен!.. Мы слышим, как пыхтит двигатель… наша платформа как раз за ним, рядом… я не вижу старика… тем хуже!.. Тем хуже!.. Нас бросает из стороны в сторону, мы не остановимся! Север!.. Север!.. Никаких остановок… нигде!.. А меня разбирает смех!.. Я не стану на колени, не присяду, я не удержусь… не хочу говорить с Лили, она снова скажет мне, что это кирпич… я лучше знаю, что происходит!.. И не хочу, чтобы со мной спорили! Она сама скоро увидит, это будет сюрприз… допустим, через час… о, я давно догадался… это фатально, что мы приближаемся…

* * *

Пересечение канала, каким бы занятным оно ни было, не решило наших проблем… конечно же, нет!.. Самое серьезное – датская граница… никому я не говорил, но думал об этом от самого Парижа… моя давняя навязчивая идея, что все гонорары за мои литературные сочинения, около шести миллионов франков, находятся там… и не у случайных людей, а в сейфе, в банке… могу его назвать: Landsman Bank… Peter Bang Wei… я уже ничем не рискую… я не хотел бы, чтобы кто-то подумал, будто эта хроника – просто куча всяческого вздора… вы думаете, а если полиция пожелает выведать до конца, какого черта я приперся в Данию… я никогда ничего не рассказывал, хотя эти ублюдки брызгали слюной, я так и не назвал им точный адрес: Landsman Bank… Peter Bang Wei… теперь это не имеет никакого значения… я снова о вас забыл!.. Мы все еще на платформе между динамо, прожекторами и самым разнообразным хламом… но теперь только Лили и я с малышами, да еще Бебер в сумке… другие исчезли, я рассказывал – Ля Вига, Ретиф и прочие… остались позади… это жизнь… мне предстоит еще потерять немало друзей… я расскажу вам об этом… постепенно… перипетии… более или менее смешные… нужно много чего, чтобы сплотить людей… и книг, конечно!.. Вы можете подумать, что я бестактный человек… мне ничего не угрожало, я остался дома, чтобы свысока смотреть на события, изучать превратности войны, победы и поражения наших доблестных армий, историю великого Страха, и как они выбирались из проигрышных ситуаций, чтобы, в конце концов, вернуть нам Триумфальную арку, рассказывать про наших маршалов и прочее. Я мог бы испускать гениальные вопли, что это боши все придумали: смертоносный газ, V-2,[63] лагеря уничтожения. Фольксваген и Всемирный Балаган… не то вы бы никогда не сказали, что после Сталинграда прежней Франции больше не существует, как и ее колоний, что остались только статисты… черные, желтые или зеленые, псевдобразильские… никого, кроме личностей вполне ничтожных… Прованс?… Нормандия?… Горы или море?…

Сейчас речь шла о том, чтобы выстоять, не опрокинуться, не рухнуть! Один толчок посильнее – хоп!.. Допустим, что мы удержались бы, другая опасность – эта чертова граница! А если нас вышвырнут? Или сцапают? Последняя неприятность! Влипли! Граница будет через час… два часа… это зависит от ряда причин… особенно если поезд сменит направление… восток… запад… но нет! Неизменно – север! Я сверялся с компасом… он не лжет!.. Мы прибудем к границе… все дело в том, чтобы хорошо подготовиться, не блеять бессвязно, не бормотать невнятно… прежде всего надо, чтобы исчезли миражи… галлюцинации, чтобы я не выглядел придурком… этот локомотив в облаках, подумать только! Чтобы я не отклонялся, не шарахался, не говорил о своей голове, тем более о кирпиче, никакой ерунды!.. Нас ожидают в Дании, там много друзей, имена, улицы, Ved Stranden, мы сможем отдохнуть? Staegers Allee и особенно мой банк, мои гонорары, Landsman Bank… не правда ли, я немного овладел собой, взял себя в руки там, на этой платформе со всяческим хламом, я хочу, чтобы мы были готовы к любым расспросам… растерянность, нерешительность производят плохое впечатление… в день Великого потопа спаслись лишь те, кто потом вышли из Ковчега в полном порядке, аккуратно одетыми, со своими пожитками под мышкой… у нас тоже будет прикид что надо. Лили, я, Бебер и все малыши… тогда не случится ничего непредвиденного… ах, хоть бы мне обрести ясность мысли! Черт меня побери, а если этого не случится?!. Не время для колебаний!.. Я предупреждаю Лили: я подам тебе руку, возьму только одну трость, две придают мне слишком болезненный вид… я говорю… мы катим… катим… толчки, но ничего серьезного… небо ясно – прекрасное, голубое, почти без туманной дымки… лежа на спине, я вижу самолеты… могу созерцать поля, желтую равнину… делаю усилие, так и есть… немного оглушен… это не просто равнина, попадаются кустарник и фермы… мелькают высокие дома, крыши которых венчают шпили… как это обычно для Шлезвига, я сюда прибыл, так сказать, в качестве любопытствующего… немного сегодня любопытствующих персон в Шлезвиге, туристов… Леон Блуа[64]… он вообще ничего не понял… его вдохновляло только мясо, бифштексы… Шлезвиг не слишком подходящее место для гурманов… это суровая земля, узкая полоска суши между двух морей… ее или любят, или не любят… как же Блуа жаловался… он не был на войне, именно этого ему недоставало, как и многим его современникам, этим обжорам, пьянчужкам, страдающим от запоров и метеоризмов в кишечнике… а наш Великий Бледнолицый, скажите на милость?… Несчастнейший из несчастных! Ему только и осталось, что подбирать мусор после гигантских потасовок! Гангрена, лохмотья, мешанина Урала, Сталинграда, Мажино… белую расу – под пресс!.. Никаких различий, ничего!.. От бульвара Сен-Мишель до Гонконга!.. Как пожелаете!.. Вы будете абсолютно желтыми, вы уже таковы, и плевать на весь мир!.. И черные уже не нужны! Белый же всегда считался только «оттенком кожи»… Он ожидал этого… да!.. Да!.. Но я немного съехал с катушек… век величайших испытаний!.. Но сперва Шлезвиг… провинция и город…

– Лили, видишь… мы уже приближаемся…

Я не очень-то себе доверяю… я еще плохо вижу… предпочитаю, чтобы она посмотрела… но она не знает немецкого, может ошибиться… я раздумываю… возможно, еще минут пять?… Поезд замедляет ход… черт возьми! Я заставляю себя поднять голову… там! Справа!.. Да, это дома… у меня легкое головокружение… я смотрю… движемся… потихоньку… ах, одна… две вывески… Шлезвиг!.. Мы добрались!.. Перрон не поврежден… вокзал тоже… гражданских не видно… несколько военных, фрицев… они даже не смотрят на нас, должно быть, привыкли… и это пум! Пум! Движение не прекращается… поезд не останавливается… мы только проедем Шлезвиг… и все… ну, хорошо… я снова ложусь…

– Лили, будь внимательна!

– Почему?

Я объясняю ей… сейчас будет Фленсбург, название в те времена еще не очень известное… я же не сомневался… хотя… ввиду того, что Дания поднимает лебединую голову выше всех в Европе[65]… фатально, что граница проходит через узкую горловину… горловиной служат Шлезвиг… и там его точно перерезает Фленсбург…

И подробности…

– Таможня – не фокус, у нас ничего нет!.. За исключением Бебера в сумке… никаких документов, никаких фотографий, все утеряно, сгорело! Малыши не говорят, ничего не знают!..

По мере продвижения я все больше волнуюсь, боюсь, что это будет не так уж просто, что я не очень-то смогу собраться с духом, что еще не исчезла бесследно проблема видений… самолетов, локомотивов!.. И даже проблема отдаленного рокота в ушах… начало мая, весна… абсолютная видимость… если бы они хотели, легко бы расправились с нами, не было бы уже ни нас, ни наших вагонов с металлоломом… но я вам говорил, что они не стремились разрушать эти пути… стрелки… мосты… о, подлодки они старались уничтожить, мы это видели на канале… поврежденные, опустошенные, но на плаву!.. Я помню Рено, бомбежки заводов… я видел их тактику… настоящий бомбовый потоп… весь Париж казался объятым огнем… горел от Бютта до Сюресна… вы бы заявили: конец Рено! Стерли в порошок! Но они не тронули жизненно важные центры, и назавтра все заработало полным ходом! Сходили с конвейера танки и грузовики, даже пушки!.. Ни одного потерянного дня! Я хорошо вижу, как одна из этих ракет, падающих, по слухам, на Нью-Йорк, разрушает одну-единственную аптеку… business as usual… производство работает, как обычно… настоящие супермощные промышленные гиганты друг друга понимают, будьте уверены, они предусмотрительны, как старые девы, работают «четко», парни из тропиков не шутят… стремительно нападают, посылают к черту все правительства, пастырей, сестер милосердия… крепко держат свое будущее в кулаке! Летите, дротики, в добрый час! Элементарно… будьте здоровы!

Достаточно болтовни, надо объяснить вам, как опасно доверяться видимости… повсюду в Германии я наблюдал исправно функционирующие заводы, которые, якобы, были разрушены, между тем, то, что утверждается и что происходит на самом деле, – пропасть! Бездна! Но здесь нет бездны, различий, я видел другие платформы, вроде нашей, на других путях, прицепленные к другим локомотивам, тоже забитые до отказа железным ломом, динамо и всяческими прожекторами… да, действительно приближаемся к этой чертовой границе… и так оно и есть!.. Ни одной вывески!.. Но убежден, это Фленсбург… пум!.. Пум!.. Не так громко… ах, и народу же вокруг!.. Полно железнодорожников, мужчин, женщин… видно, что этот вокзал живет нормальной полноценной жизнью… железнодорожники-мужчины в военной форме… женщины в рабочих блузах… я сообщаю вам эти детали, чтобы вы не подумали, что я фантазирую… словно в доказательство рослый бесцеремонный мужлан тут же нас атакует: «Raus! Raus!.. Выходите!» – и рявкает: «Wartesaal! Wartesaal! Зал ожидания!»… Ну, конечно!.. Этот мужлан в каске с шишечкой носит на груди пластинку «Feldgendarmerie», нам это известно… он здесь для наведения порядка… остается только повиноваться… но не так же быстро!.. Ну, вот… мы уже на плиточках, на платформе… эта внезапность могла бы ошеломить, но речь не о том, надо не допустить оплошности, какого-нибудь промаха. Именно во Фленсбурге они должны отбирать тех, кто достоин, и отвергать остальных… где же отборный пункт?… Должно быть, в зале ожидания… таможни здесь нет… а полиция?… Дело не в том, что нам не хватает документов, но какие именно можно предъявлять?… Ну а главное – присутствие духа!.. Орел или решка!.. Нужен фарт и для того и для другого, нам не оставляют времени на размышление, нас подталкивают… в полуподвал, лучше сказать – в пещеру под вокзалом… все-таки я успеваю прочесть: Фленсбург… о! Как я не люблю вокзалы!.. Особенно не выношу подземелья и пещеры… даже сегодня, заметьте, вы не заставите меня ни за какие золотые горы забраться в метро или остаться в темном кинозале… скверный опыт, заключение и прочее… если вас приглашают в подвал, то только для того чтобы поступить с вами как-нибудь особенно гнусно… вы забираетесь под землю, и с вас живьем сдирают кожу… доказательство – фильмы… и катакомбы… есть извращенцы, это несомненно… были добровольцы на каторге… бесконечное множество скотов такого сорта, они жрут землю, навоз, и это в порядке вещей!.. В порядке вещей! Другие ждут!..

Нам предназначалось ожидание… но вместо таможни и полиции я увидел множество распростертых прямо на полу тел… какие-то люди… глаза с трудом привыкают… с потолка от огромной люстры льется, я бы сказал, не столько свет, сколько голубоватый отблеск… не очень легко различить, то ли все это мертвые… то ли спящие мертвым сном… однако, не правда ли, подобное случалось не один раз, нас вышвыривали из залов ожидания… в Оддорте я хоть знал почему, здесь же мне не верилось, что может случиться нечто подобное… я вижу, они не разрушали Фленсбург, совсем не пострадал вокзал, самый стратегический объект, я бы сказал, самый ценный в Дании… я вам уже объяснял… что же тогда?… Поступить, как все, тоже растянуться на полу… Путешествие так путешествие! Мертвые или живые, мы имеем на это право! Впрочем, никто нам не мешает… мне кажется, кругом храпят… но не очень громко… вокруг нас малыши, они приплелись за нами, слюнявые дурачки, но преданные, я вижу, они держатся намного лучше с тех пор, как мы находимся в пути… сколько же их? Я так и не знаю… тем хуже, пересчитаем потом… надо уяснить себе наше положение, чудо, что мы добрались до границы… я думаю, после стольких поворотов, остановок и зигзагов!.. А сколько раз мы могли погибнуть в огне, я уж и не знаю!.. Но двигались вперед… а те, которые нас покинули… Харрас… Ля Вига… Ретиф… Фелипе… понятно! Они не верили в благополучный исход нашего путешествия… они сбежали, я никого не прощаю, я и сам не очень-то был уверен… начиная с Баден-Бадена, мне твердили: не езжайте туда, в Дании еще хуже, чем во Франции, все ужасно придирчивы… но вот мы здесь, мы должны дойти до конца… у меня свои причины! Landstnan Bank… мои сбережения, мой гарант… если и там мне не приготовили хорошенькую оплеуху!.. Боши, говорят, захватывают все сейфы… и прочее, датчане тоже, без сомнения… а мои друзья, у которых есть ключ… те первыми воспользуются случаем, друзья… и родственники… у родственников все права… у меня – некоторый опыт… в конце концов, нужно, чтобы нас пропустили!.. Лили придерживается такого же мнения… пока же в этом подвале, даже на каменном полу… нельзя сказать, что нам так уж плохо… лишь бы не потребовалось немедленно куда-то двигаться, и мне везде будет хорошо… уже не менее трех недель, как мы скачем драными козлами по разным дорогам, мы и наша детвора… перескакиваем с одного поезда на другой… туннели, платформы… теперь мы на месте, мы делаем Halt! Со времени Баден-Бадена одна и та же суматоха… прыгайте! Ригодон!.. И зиг, и заг! Мы уже могли бы пускать слюни… почище малышей!.. Они это ловко проделывают!.. Питомцы приютов! Они нас заплюют! Нельзя сказать, что мы спим, в общем, почти… и этот голубоватый свет… распростертые вокруг не мешают, живые или нет, но они не шевелятся, сколько же их тут?… Думаю, сотни… военные… гражданские… женщины и мужчины… детей мало… там где-то и наши, разумеется… здесь, внизу, никогда не наступает день… понемногу меня охватывает чувство, что я не выдержу, скоро сдамся… на меня накатывает дремота… сон, нет, нечто вроде забытья… надо преодолеть, ради Бога!.. Надо, чтобы я находился в абсолютно ясном сознании, при голубом свете или без оного!.. Я, лишенный неба, не могу изумляться, глядя на летящие локомотивы, на меня готовится атака, я хочу… достойно встретить неизбежное! Уже прошло не меньше часа… два часа… стоит ли говорить, что я устал смертельно, но желание есть… никакого снисхождения к себе, никогда его не было, никогда не будет… о, тут постарались другие!.. Бесконечные мерзости… можно сказать, что меня избаловали мерзостями… их вполне хватило, чтобы нажраться до рыгачки… оставим философию для привилегированной общественности… мы – и это серьезно, мы здесь из-за таможни… быть может, программой предусмотрено это томительное ожидание в подвале?… Без глотка воды и куска хлеба, под тусклым голубоватым свечением?… Бесконечное ожидание, вот случай сказать об этом… но нет! Не бесконечное!.. Доказательство – жандарм! Пускай даже Feldgendarme… он пошатывается… должно быть, дремал… или же пьян в стельку?… «Поезд на Копенгаген!.. Паспорта!..» Он орет… о, по-немецки, хрипло, лающим голосом!.. Поднимаются немногие… четыре… пять… военные… остальные неподвижны, остаются лежать… так я и не узнал, кто они были… раненые?… Или просто смертельно уставшие? Или нашедшие здесь приют бездомные?… С нами это случалось множество раз в залах ожидания, мы так и не смогли уразуметь, валявшиеся на полу люди, вроде этих, просто бродяги или хуже того… вы мне скажете: это вас не касается… итак, мы следуем за жандармом, мы и наши детки… они проснулись… для них это продолжение экскурсии… они пускают слюни, как всегда, больше не разговаривают, но веселы, спотыкаются, падают, поднимаются… проказничают и смеются… для абсолютных кретинов они – само совершенство… жандарм выводит нас из этого гигантского погреба… и тут мы видим, что настал день… отлично!.. Это платформа!.. И не одна, две!.. И множество стрелок, есть на что посмотреть… мы ослеплены… должно быть, около пяти… шести часов утра… забыть об усталости, надо хорошо выглядеть и, черт побери, быть готовым ко всему!.. Жандарм уводит наших спутников, пятерых военных… нам с Лили и детьми он вопит, чтобы мы ждали, пока он вернется… мы можем полежать на мешках… повсюду груды пустых мешков… да, возможно, но только подумать!.. Запросто сесть в галошу в последний момент!.. Что следует сказать, что отвечать им?… Что они с нами сделают?… И чего они хотят?… Откуда мы вывалились, мы и малыши? Сплошные вопросы… куда мы идем? Кто нас встретит? Боши?… Датчане?… Мы никого не видим вокруг, они, должно быть, в сторожевых будках… это же граница, можно не сомневаться, везде это написано… Грензе… и Фленсбург… на маленьких табличках… и на больших вывесках… и датский флаг, скорее штандарт, красный с белым крестом… они нас отфутболят или засадят в тюрьму… просто необходимо собраться и хорошенько подумать…

– Лили, моя девочка, мы должны пройти это испытание любой ценой!

Она согласна… я вижу, что мы не одни на платформе… много людей… которые, наверное, ждут поезда… или поездов, я не знаю… наверняка, как много народа на этих самых платформах и сейчас, тридцать лет спустя, но только это не те же самые люди… иностранцы, туристы, которых забавляет окружающее… я же излечился от страсти к путешествиям раз и навсегда, Лили, думаю, тоже… а эта граница во Фленсбурге была только началом… я же вам говорю… все легко задним числом, но в тех условиях малейшая оплошность, даже с этим грубым жандармом, уж я-то знаю людей подобного сорта, и ваше дело проиграно, и катитесь вы все к чертовой матери!.. Вы заметили, мы постоянно сохраняем присутствие духа, не зная отдыха, ни на секунду не расслабляясь на протяжении месяцев… вы скажете мне: я делал бы то же самое!.. Возможно… я не судья вам! Я здесь для того, чтобы рассказывать…

Мне в голову приходит мысль… инстинкт!.. Моя нарукавная повязка!.. Я забыл о ней! Я подпрыгиваю!.. В кармане! Роюсь… нашел!.. Засаленная, грязная, но подлинная… «Гражданская оборона»… красный крест, печати, все на месте… я надеваю ее на руку и говорю Лили:

– Слушай!.. У нас больше нет документов, нет паспортов, ничего нет!.. Только повязка!

– Отлично, Луи!

– Слушай дальше!

Не было о чем говорить, было на что посмотреть… внезапно! Перемещение огромной массы людей… я говорил вам, что во Фленсбурге минимум двадцать железнодорожных путей… неожиданно все платформы заполнились народом… задаю себе вопрос, куда эти люди едут… опустившиеся, обтрепанные, со своими мешками… я не очень четко различаю, куда они все устремились… я вытягиваюсь во весь рост, всматриваюсь… ага, понимаю! Добрая сотня людей нацелилась на один вагон, я говорю «сотня», но. может быть, тысяча… женщины, мужчины, дети… военные, гражданские… они хотят взять вагон приступом, но двери заперты, невозможно… и не только этот вагон… четыре… пять… весь поезд… о, я понял, что это такое, я уловил! Это поезд Красного Креста… множество маленьких эмблем… Красный Крест, а еще эти таблички!.. Я мог бы догадаться сразу, если бы не отупел… и еще: он весь разноцветный, все вагоны… небесно-голубое с желтым… весь поезд из конца в конец… небесно-голубое с желтым… делаю усилие, чтобы понять: это поезд шведского Красного Креста, он направляется в Швецию через Фленсбург… ясное дело, что так много желающих!.. Настолько, что они намереваются взять его приступом… черт побери! Но, кажется, он битком набит… женщины, сотни женщин видны в окнах, и их дети, и медсестры… поезд переполнен детьми… я ведь тоже имею отношение к Красному Кресту! Свидетельство – моя повязка!.. И у меня целая куча детей! И я в отчаянии!.. Этот чертов поезд приближается к тому месту, где мы стоим… он пересечет границу, никаких таможенных проблем! Это тоже заставляет окружающих волноваться, вместе с их отпрысками… как они цепляются!.. Я же сказал вам – сотни… тысячи!.. Ничего не преувеличиваю… гражданские и пехота… даже французские солдаты, наверняка из лагерей или с заводов… они тоже жаждут попасть в Швецию… я окликнул одного, который взобрался на гармошку между вагонами, спросил его, что они делают?… Репатриируют шведских детей и их матерей, которые были угнаны в Германию… шведский Красный Крест! Эврика! Только бы он остановился!.. Наши дети тоже шведы, все!.. Я набираюсь смелости!.. Я утверждаю!.. Это решает все!.. Они не станут спорить со мной! Вот это идея!.. Я могу находиться в расслабленном состоянии, быть архимедлительным, но мысли у меня никогда не запаздывают!.. Я никогда не сдаюсь, я сразу ухватываю суть! Лили меня понимает… быстро… надо! Прежде всего найти распорядителя! Лучше, если это офицер!.. Я ему объясню! Наверняка, там есть кто-то, кто командует! Проклятый Красный Крест!.. У нас много шведских детей, необходимо, чтобы он их принял!.. Их необходимо спасти! У нас ничего для них нет!.. Красный Крест прибыл в самый раз!.. Мы едем из Берлина… эти дети, такие кривоногие и сопливые, потеряли своих родителей… во время ужасных бомбежек… а они шведы, все!.. Гарантирую!.. Они не умеют говорить, они ничего не понимают, они умеют только пускать слюни… это все… еле ходят… объясню, что у меня были все документы, но мы их потеряли в Ганновере, еще под одной бомбежкой, с фосфором… а потом при переезде через канал… никто не станет с нами спорить… контуженные шведские дети, потерявшие отцов и матерей… я скажу, что у нас нет ни хлеба, ни молока, ни документов… Лили согласна, но с кем разговаривать?… Я вижу, этот шведский поезд не останавливается… идет очень медленно, но идет… проходит… там полно людей… вагоны облеплены… висят гроздьями на подножках, на буферах… я в отчаянии, что это провал… ну вот, в итоге, я оказался полным кретином… Лили так не думает… я не успеваю выдохнуть «уф-ф!»… как она уже под поездом… да! Она бросилась под поезд!.. И с каким громким воплем!.. И это она, которая никогда не кричит… Ее раздавило?… Вовсе нет! Она, которая всегда старается быть незаметной! Я ползу на коленях, карабкаюсь… протискиваюсь сквозь скопление народа, лезу… кричу: «Лили! Лили!» Естественно, она не слышит, все громко орут! О, я держу свои чувства в узде! Поздно, но так случилось, так надо! Надо!.. «Лили! Лили!»… Этот шведский поезд остановился… он пыхтит… громко: «Пшум! Пшум!..» Они должны были сорвать стоп-кран… Лили уже, может быть… я узнаю! Узнаю!.. «Лили! Лили!..» Она вроде бы кричит, из-под вагона… карабкаясь, я ее замечаю… она переползает через рельсы… нет! Она под вагоном, между рельсами, на камнях… «сюда! Сюда! Сюда!..» Это она!.. «Лили! Лили!..» Она снова кричит… но это не крик отчаяния… сейчас я узнаю… я вслушиваюсь в ее крики… она жалуется, зовет меня, я не очень уверен… надо, проползти под этим вагоном… сперва на рельсы!.. Я ее вижу! Она наискосок от колеса… по-моему, не ранена… конечно, она очень гибкая… все же это трудный фокус – проползти между колесами на ходу… он шел очень медленно, этот поезд, я согласен, но все-таки, только представьте себе… эта толпа, эти крикуны пытаются увидеть, что же там происходит, под вагоном, и не раздавлена ли женщина… по крайней мере, своими криками они остановили поезд!.. и – клац! Клац! – дверь открывается!.. В вагоне!.. Наконец!.. Какой-то начальник появляется в проеме двери, он хочет узнать, в чем дело… го-го-го! Его освистывают, бранят!.. Как все вопят и визжат! Однако все приступают к нему с какими-то требованиями… а он невозмутим, он смотрит на нас, даже не удивлен… думаю, это шведский офицер… или начальник поезда… во всяком случае, это Красный Крест… на руке у него такая же повязка, как у меня, только чистая… я все еще на четвереньках становлюсь на колени, с трудом передвигаюсь, подбираюсь к двери, тут недалеко, два… три метра… надо ли вам говорить, что я настроен решительно… отчаяние!.. Я чувствую либо сейчас, либо никогда!.. Эмоциями займемся позже!. Вот вам доказательство тридцать лет спустя… я так именно сказал себе тогда, стоя перед этим, с лычками Красного Креста… перед? Нет! Под ним! Я на карачках, внизу, у подножки вагона… он наверху… он возвышается над нашей ордой крикунов… а я не кричу… говорю громко, но не кричу… отчетливо, чтобы он хорошо разобрал… и по-французски… и по-английски!.. Кто мы такие… чтобы он понял! Что я – французский врач Красного Креста… а моя жена, медицинская сестра, там, под поездом! Это она кричит!.. «Вы ее слышите!..» А с нами шестнадцать детей! Все шведы!.. Они прибыли из Бреслау!.. У них больше нет родных!.. Все родные погибли, сгорели!.. Бомбардировки!.. Особенные, с фосфором! Эти дети совсем не разговаривают, ни на одном языке… просто не умеют говорить, слишком травмированы… и без родителей!.. Они тоже горели, многие умерли, с нами шестнадцать, все, что выжили.

Поскольку я обращаюсь к нему вот так, по-французски а потом по-английски, это вынуждает его бросить взгляд на меня… он тоже отвечает мне на двух языках… он полагает что это такой стиль, что так принято… другие крикуны, слыша английскую и французскую речь, умолкают, пытаются нас понять…

– А что вы делали в Германии?

– Я был заключенным, работал врачом в лагере…

– Все эти дети – шведы?…

– Еще какие!.. У меня были их документы, и наши… тс есть мои и моей жены… но вы понимаете, на вокзале в Гамбурге все сгорело!.. Одежда, сумки, папки! У нас больше ничего нет!

В самом-то деле, да кто же он такой? Он не назвался., конвоир?… Капитан?

Ну вот! Он отвечает мне… врач из Красного Креста… я тоже! «Гражданской оборона»… Безон… вот моя нарукавна; повязка, свидетельство!.. Он может посмотреть!.. Он смот рит… повязка черная от грязи, но подлинная, печати, все!.. Но больше всего его интересует, где я так хорошо изучил английский?… Лондон, госпиталь Майл Энд Роад… и в SDN в Женеве, а также в Америке, в фонде Рокфеллера… ах, вот что нас сближает…

– Где же ваши дети?

Они там, в толпе… они все на ногах… их отсюда не увидеть, но, конечно, моя жена соберет их, позовет… они не умеют говорить, но ей они повинуются, хоть немного… но Лили, где она? Я заглядываю под вагон… она на другой платформе, она не ранена… «Бебер!.. Бебер!..» Он спасся!.. И вся толпа, ползая под вагоном, тоже зовет: «Бебер! Бебер!..» Они развлекаются… чертов хвостатый проходимец воспользовался случаем, уже восемь дней как он без прогулок, нельзя было выпускать его из сумки… бродяга по натуре… я бы сказал, натуралист, дегустатор цветов и растений… он, однако же, был городским котом, и куплен в большом магазине, обиталище породистых кошек… выпрыгнув в заросли, и привет! Ищи ветра в поле… никто его не поймает, за исключением Лили… никто другой… этот представитель Красного Креста оказался не столь строгим, я вижу… думаю, сразу все сообразил… наверное потому, что я разговаривал по-английски…

– Сколько у вас там детей?

– Не могу вам точно сказать… мы потеряли часть по дороге… думаю, потеряли двоих… троих в Ганновере… и еще, мне кажется, на канале… должно быть, примерно, семнадцать…

Мы могли беседовать спокойно, самые шумные из крикунов находились по ту сторону вместе с Лили, обыскивали заросли… убежден, без помощников она поймала бы Бебера намного быстрее… таково же было мнение и этого шведа… словом, он записывает: семнадцать детей… но где же они?… Лили их выловит… они скоро здесь появятся…

– Все они шведы?

Он хочет, чтобы я подтвердил:

– Конечно!

– Какого возраста?

– От пяти до восьми лет… увидите…

– Родители мертвы?

– Вероятно…

Я вижу, этот скандинав понятлив… он отдает себе отчет, что сказанное мною может оказаться не совсем правдивым… и что эти малыш и, вероятно, вовсе и не шведы, но в данный момент важно одно, чтобы его поезд нас принял, а иначе… плохи наши дела… я бы сказал, совсем кобздец…

– Вы знаете, этот поезд объявлен «исключительно специальным»… он предназначен только для репатриации шведских детей и матерей… вы понимаете?

О, я-то хорошо его понимаю! Нужно молчать, и я молчу… как раз возвращается Лили, целая и невредимая… она больше не ползает под вагонами… она перелезает через мешки… с ней наши детки-кретины… они были в зарослях вместе с Бебером, нахохотались вволю… такими я еще их не видел…

– There! There they are! Вот! Вот они!

Шведский офицер пересчитывает их… оказывается, детей не семнадцать… а восемнадцать!.. Поистине, я никогда их не считал… он собирается их вписать… у него регистрационная книга…

– У них нет имен?… Девочки?… Мальчики?…

– We have never know!.. Мы никогда этого не знали!..

Сущая правда! Главное, что он позволяет им подняться… он открывает вагонную дверь… ох, как плотно закрыта!.. На ключ… а потом еще огромный висячий замок… клац!.. Кругом снова заволновались… малыши не лезут, не могут, мы их подсаживаем… выходят сестры, принимают их у нас, одного за другим, их уводят, очень ласковые… они с ними разговаривают, пытаются вразумить… те пускают слюни и смеются… мы видим их… это последний раз, когда мы их видим… а мы с Лили должны тотчас же отправиться в хвост поезда, прямо на кухню… наш офицер Красного Креста ведет нас… один… второй вагон… крупная дама встречает нас очень любезно… расцветает в улыбке… она здесь работает… предлагает нам… здесь много всего… вот сэндвичи!.. Рыба!.. Кровяная колбаса!.. И ломтики мяса!.. Три больших стола… уставлены холодными и горячими блюдами… салаты и сласти… ох, сколько всего! И вареное мясо во всех видах, с тапиокой… с макаронами… маисом, кашей!.. Феерия жратвы!.. Наверняка, это безумное изобилие прибыло не из Германии… они все это привезли с собой… они, должно быть, не очень-то страдают, во всяком случае, не от голода… толстая повариха знаками приглашает нас угощаться, смело приступать к еде!.. Не стесняться… и – хоп! Широченная улыбка!.. Она не говорит ни по-французски, ни по-английски… но так дьявольски приветлива, что просто стыдно стоять перед всем этим изобилием как громом пораженными, тупо пялиться… ах, к счастью, Бебер спасает нас, он высунул из сумки голову и роскошные усы… ему очень хочется чего-нибудь… и немедленно! К счастью… все в порядке, полное взаимопонимание, успех! Она любит кошек, она протягивает на ладони солидную порцию отбивной… он не колеблется ни секунды… мнгам, мнгам! Аппетит у него отменный! У меня аппетита нет… пока еще… я смотрю… Лили тоже смотрит… усталость, вот что!.. Мы слишком устали, чтобы вот так сразу наброситься на еду… о, все войдет в свою колею!.. Но сначала отдышаться… наша любезная повариха согласна, она понимает… прежде всего, надо отдохнуть!.. Сколько угодно!.. Отдых!.. Отдых!.. У нее там три стула… а мы стоим на ногах!.. Она заставляет нас усесться… я спрашиваю у Лили:

– У тебя ничего не болит?… Нигде?… Ты не хочешь спать?… Ты не голодна?…

– Нет, Луи!.. Нет!.. Ничего!.. А ты как?

– О, со мной все в порядке!

Вот теперь можно сказать, что все улажено… убожество эпохи!.. Расин, Эсхил, даже Софокл, вы выдерживали три и даже четыре акта трагедии, не чувствуя усталости… древние века были эпохой величайших наслаждений, грандиозного обжорства, невероятной пышности, веками рогоносцев и кровосмешения, ну, я говорю не только об этом, еще и веками таких изумительных убийц, что даже боги бледнели, глядя на них… теперь я вас спрашиваю: а если целый континент стереть с лица земли?… И это все займет две… три минуты! Не более! Как найти время для наслаждения?… Но здесь, на этой изобильной кухне, среди непозволительной роскоши, нам было некуда спешить… и все же, что там происходит снаружи?… Этот «Красный Крест» погрузил нас и всех наших малышей… теперь я знаю, их восемнадцать… и все они шведы, все как один! Милосердный человек, этот «Красный Крест»… не думаю, что он стал жертвой моего обмана он все понял… я видел худшее, попадал в ситуации намного опаснее… без врачей и без медикаментов я бы не выпутался… недаром же в самые критические минуты Эпилепсии, Очищения, Бойни, Полоумия врачам – будь они черные, желтые, белые – здорово достается… они слишком много знают, они стойко держатся, они знают всю подноготную, им ничего не прощается.

Но вернемся к этой кухне, я не вполне осознавал, стоим ли мы еще или уже двинулись… а стрелки?… Я не мог выглянуть, тогда мне надо было бы подняться, «Красный Крест» посадил нас спиной к окнам, в глубине кухни… чтобы мы не высовывались… и все-таки, снаружи – сильный шум… уверен, эта орда бесновалась… подходящий момент, когда решаются на крайний шаг! Два хлопка… петарда?… Паф! Паф! Не буду смотреть… два выстрела из револьвера!.. Несомненно!.. И в то же мгновение мы трогаемся! Наконец! Да!.. Совсем медленно, но ччух!.. ччух!.. Пошло!.. Кто стрелял?… Я так никогда не узнаю, никогда никого не расспрашивал, главное, что мы в поезде и он тронулся… он идет… осторожно, я бы сказал… гляди-ка, сестра!.. Она не смотрит в нашу сторону, берет поднос, ставит тарелки… сэндвичи и салаты… она ни с кем не разговаривает… женщина довольно молодая, не то что уродлива, нет, но без улыбки… она входит в свой вагон, без сомнения… появляется другая, тоже с подносом… они одеты почти так же, как наши сестры, на голове у них нечто вроде чепчика или капора… и приходят шесть милосердных сестер, все молчаливые, последняя берет только кашу… миски, миски, миски… я думаю, так условлено, договорено, чтобы они не замечали нас… ладно! Главное – чтобы нас не поперли!.. Это было не слишком вероятно, когда поезд в пути… однако… однако… никогда ничего не знаешь наверняка, я предупредил Лили, что сейчас не самый подходящий момент для сна… мы, конечно, могли бы подремать прямо здесь, на наших стульях, мы имеем право, после недель бессонницы… в общем, начиная с Бютта, даже, я сказал бы, с 39-го… сирены выли не только на крышах, они выли у нас в головах, внешне это было незаметно, но этот вой держит вас в состоянии непрерывного бодрствования… здесь, конечно, перед нами была другая проблема – не спать, когда так хочется… впрочем, не правда ли, это тот момент, когда надо оставаться настороже, не доверять тому, что произошло… поезд шел, и даже довольно быстро, я старался не глядеть в окно, сидеть там, где нас посадили, в углу, в глубине вагона. Лили тоже, Бебер в сумке… он нажрался как свинья… кухарка подала нам знак, мы можем есть все, что нам хочется… и сколько же там было всего! Я уже говорил… и не какая-нибудь стряпня на скорую руку, все самое свежее… великолепное… Гаргантюа непременно бы налопался… а мы?… Я спрашиваю у Лили… она не голодна, совсем, я тоже… ехать… ехать… это все, чего мне бы хотелось, и чтобы нас не вышвырнули из вагона… постоянно приходили одна… две сиделки наполняли тарелки, подносы, миски… конечно, они видели нас, хоть мы и сидели в тени неподвижно, но они не смотрели на нас, отводили глаза, вот и все… сверяюсь с компасом, мы все время движемся на север… трудно уследить! Мне знакома эта линия… полагаю, что часа через два будет Копенгаген… а потом мыс Эст! Определенно!.. Не хочу ошибиться!.. И неизменно этот «Красный Крест», наш спаситель, возвращается, чтобы взглянуть на нас… несомненно, у него доброе сердце, он мог бы нам отказать, нам и нашим сопливцам… несомненно, он понял… к счастью, по натуре я исключительно осторожен, я прошел школу абсолютной скромности, этого не скажешь по моим книгам, и тем не менее, мне хочется стать совсем неприметным… я вижу человека, допустим, единственный раз, назначаю ему свидание через тридцать лет, нахожу его фатально изменившимся, совсем иным, одутловатым, подгнившим, мне очень трудно с ним беседовать… но моя скромность не знает границ…

Я отвлекаюсь!.. Итак, мы затаились в нашем углу… не правда ли?… На двух стульях… вагон-ресторан катится… катится… ах, вот наш «Красный Крест»! Он идет к нам… подает мне знак не подниматься… проходит между столами… спрашивает нас:

– Вы ничего не ели?

– Потом!.. Потом!..

Единственное, что мне хотелось бы узнать поточнее, так это куда наш поезд идет?… Словом, где мы должны выходить?

– Да где захотите!..

Я хорошо знаю, где я захочу выйти, в Копенгагене!..

– Конечно! Конечно!

В Швецию?… Невозможно! Я колебался… но Копенгаген, это так хорошо! Очень хорошо!.. До Копенгагена еще два-три часа… о, великолепно! Я абсолютно согласен!.. У меня друзья в Копенгагене… они нас ожидают!.. У меня даже есть адреса… я их показываю ему… Staegers Allee, Ved Stranden… и потом Landsman Bank… мой банк…

Однако он, и я мог это понять, не высказывает абсолютно никаких эмоций! Я бы даже сказал, он невозмутим… говорит мне: о! О! О!.. как будто его пугают эти адреса… и этот банк… он торопится нас предупредить:

– Beware!.. Остерегайтесь!.. Копенгаген очень антинемецкий! И вся Дания!.. Больше, чем Швеция!.. Не говорите, что вы служили у нацистов! Никогда! Ни одному человеку!.. Вы вырываетесь из хаоса, и это все! В поезде во Фленсбурге – хаос… В Гамбурге – хаос!.. Бомбы… с вами шведские дети?… Хаос! Найдены! Потеряны! Вы меня понимаете?

– Certainly!.. Certainly! [66]

Я понимаю, я ухватил суть! Ну, теперь я не оплошаю!.. В общем, еще три часа ехать в этой столовке… ведем себя разумно… никакого желания высовываться… а вот Бебер снова голоден, он мяукает в сумке… кухарка предлагает ему жаренную свинину… мнгам! мнгам!.. Он атакует… он воздает должное… Этот своевременно появившийся коллега, я забыл сказать, оставил на табурете два пальто, одно для меня, мужское, я его надеваю… совершенно новое, великолепное… а для Лили одну из этих шинелей для сиделок, подбитых каракулем, мне кажется… сказка продолжается!.. Думаю, что, прикрыв лохмотья, мы приобретем вполне респектабельный вид… я не теряю времени, я думаю, не сплю, прикидываю, что нам нужно будет сделать… датчане, выходит, убийцы[67]… о Боже, они не первые!.. И все-таки лучше быть уверенным… должен сказать, что я знаю Копенгаген, конечно, я постарался получше узнать его… и я таки наверняка знаю его лучше, чем его превосходительство Посол, хмельной от верительных грамот, иммунитета и лакомств…

– Лили, не беспокойся… думаю, самое тяжелое позади…

Я вижу, Лили настроена не так радужно… она сомневается, что нас хорошо встретят… даже меня, одетого вполне прилично, и ее в каракулевом пальто… я грешу оптимизмом… идем уже не по компасу, но он меня успокаивает!.. Только что изменили направление, на девяносто градусов!.. Восток!.. Значит, восток!.. До Копенгагена еще, по крайней мере, триста километров… я так думаю… я так думаю… надо пройти два морских рукава… И Малый Бельт… в Малом Бельте – мост… Большой Бельт, железнодорожный паром… словом, этот поезд катится ни шатко ни валко, я вам скажу, как до 39-го… в Малом Бельте я высунусь из окна… я ничем не рискую… надеюсь…

* * *

Нельзя сказать, что мы как-то почувствовали Малый Бельт, морской пролив, мост… возможно, и даже несомненно, мы слишком отупели, чтобы замечать что-нибудь… сознаюсь, поезд убаюкивал, укачивал, больше не было «американских горок»… если что-нибудь было не так, или бомбы, какая-нибудь опасность, конечно, нам бы об этом сказали… но ничего такого не было, поезд шел как по маслу, сплошное очарование… я не шевелюсь, Лили тоже, кажется заснули… о, это даже не полусон, это отдых, я бы сказал, в вертикальном положении, желанный… у вас вырабатывается привычка впадать в полудремотное состоянию, очень специфическое, тревожное, вы уходите в другой мир, где ваше воображение вибрирует и где вы способны на многое! Зубовный скрежет… а-а, наплевать на все! Человек! Квинтэссенция вида! Все дозволено! Но попробуйте что-то предпринять в этих условиях… катастрофы в семинариях, приютах, бистро, каторжные работы!.. Набраться в стельку! Жизнь замерла!.. В общем, не правда ли, я говорю вам пошлости… мой контракт с Ахиллом[68] иначе составлен! Я вам должен дорассказать, и это главное! Мы катили, к слову заметить, на очень хорошей скорости… через какое-то время я решился выглянуть наружу, я отдернул некое подобие оконной занавески… кухарка позволила… на Большом Бельте я просто вынужден выглянуть… это уже не мост, это железнодорожный паром… поезд въезжает на него, паром плывет к другому берегу, я вам говорил, что мне знакомы эти паромы… этот морской пролив очень спокойный… надо будет поглядеть… никто не приходил к нам, не интересовался, откуда мы и куда направляемся… тем лучше!.. Тем лучше!.. que ça doure [69]! Лучше не скажешь… Вот и Нордпорт… наш поезд замедляет ход… это должно быть здесь… о черт возьми! Это именно он… город, вокзал, ни одной царапины, мне кажется, никаких повреждений… это так странно, даже подозрительно, такой маленький городок и в таком виде, живет и в ус себе не дует… вы удивляетесь: чего же мы ждем?

Нам хватает опыта даже с избытком!.. Еще бы! Начиная с Бютта!.. И наконец Дания, мы увидим… как я вам говорил, как я и думал, этот Большой Бельт очень спокойный, датское море светлой голубизны, для туристов… не сильная зыбь, однако уже достаточная, чтобы волны обзавелись красивыми пенными гребешками и чайки с криком носились вокруг… поистине картинка для буклетов, неотразимая прелесть… сказать по правде, эти чайки не только пикируют в волны, они набрасываются на винты, на кильватерные струи и особенно на иллюминаторы кухонь, на остатки пищи, на содержимое мусорных баков… все, что плавает, что выбрасывается в море… пенные гребешки… зыбь… до самого горизонта, огромные облака плывут по небу… все это продлится не менее часа… мне знаком другой берег, куда мы пристанем, Корсор… всему свое время, я вас поведу туда… а теперь самое деликатное, паром причаливает, поезд проходит через стык, легкий толчок… пересекая Бельт, пассажиры надышались свежим воздухом… я вижу сиделок, они – не мы, мы только собираемся высунуться!.. Скорее в наш угол, и в путь!.. До Копенгагена еще сто километров… мы на наших неизменных стульях, в глубине вагона-ресторана… из-за голода, я уже сказал, совершенные сомнамбулы… я вижу, что Лили мигает и щурится… однако нельзя поддаваться… и нельзя, чтобы Бебер вылез из сумки, Лили держит ее на коленях… думаю, мы все же иногда дремали… Начиная с Фленсбурга, не зная о том, не отдавая себе отчета, черт побери, и не надо!.. Это не самый подходящий момент, чтобы расслабиться – смею сказать, и вы меня поймете – в убаюкивающем окружении, в постукивании колес поезда, что катится легко, будто на роликах!.. Хи-хи!.. Это смешно?… Нет!.. Не смешно!.. Мы как-никак с улицы Жирардон… из пассажа Шуазель… из Безона и так далее… мы больше всего нуждаемся в мире… в Бавьере не меньше, чем в Дании, чем в любом другом месте… они все такие добрые, что до смерти осточертели… погодите, не уходите, я имею в виду журналистов, которые являются воровать мое время, и телевидение, взбесившее меня, «о мэ-этр!» со своей передвижкой и сотней микрофонов… они исчезли так же, как и явились… рассеялись навсегда… весь мир, в действительности, воет оттого, что у него нет подходящей арены… весь мир требует нас, чтобы покарать, как надлежит, Петьо все приготовил, Кусто и Ландрю, и Вайян… и даже те, которые еще не существуют, эмбрионы в инкубаторах, поборники справедливости, которые разовьются в мясников и расчленителей, доселе никогда невиданных… мы увидим… берите отовсюду понемножку, я вам раскрою чудовищную мерзость! Со времени «Путешествия», из которого крадут, заимствуют, выдирают, которое обгладывают, у меня воруют все, попросту говоря… вся орда!.. У меня впечатление, что с 33-го я их всех угощаю, они сидят за моим столом, и все требуют добавки, жрут, до отвала, и никогда, никогда они не признают… вы заведете речь о гостях, однако же я никогда никого не приглашал, они полагают, что все им должны… более того: с 33-го они сделали все, чтобы меня четвертовали, разъяли на части, содрали с меня кожу живьем… они претендуют на то, что только они существуют в литературе, а я никогда не существовал!.. Плутни плагиаторов! Это длится с 33-го… я содержатель харчевни, я злюсь! Вы скажете мне: они имеют право, я с этим согласен, пусть, но чтобы они потом не орали: «Грязный подлец, мы никогда о нем ничего такого не знали!» Каково! Возмущение меня захлестывает, от малейшего намека я воспламеняюсь… извините меня! Я возвращаюсь к нашему поезду, точнее, к нашему вагону-ресторану… я говорю о проблеме подвески и комфорта: перед войной вы совершенно не чувствовали рельсов… здесь нам, правда, ни в чем не отказывали… нам оставалось только обслужить себя, толстая повариха предлагала… возьмите то! и это! Я согласился на маленькую чашечку кофе, Лили тоже, Бебер… на рубленую, жаренную на сале свиную котлетку!.. Он поглощает… мнгам!.. Мнгам!.. Он не стесняется… порядок! Я рискну выглянуть… приподнять занавеску… знакомый пейзаж… фермы, как в Нормандии… за исключением пастбищ… земля такая скудная, травы так мало, что скотина никогда не выходит из стойла… а зима долгая, безжалостная, холодно круглый год… месяца два, примерно, когда они остервенело набрасываются на эти глыбы земли, заставляя ее родить, вопреки всему, пшеницу, корма, фасоль, картошку… а потом все приобретет «балтийский» вкус… абсолютно безвкусно… треска, земляника, фасоль, спаржа взаимозаменяемы… тот же самый «балтийский» вкус… через двести тысяч лет ветер и волны отвоюют назад эту землю, все сотрут, унесут, затопят… Дания, Тиволи, тюрьмы, монархия и сельское хозяйство, все эти ужасы… я знаю, что говорю!.. Они держали меня два года в заключении ни за что, для развлечения, недаром же они никогда не впустят меня в свою страну в качестве туриста… не знаю, есть порочные типы, их было много на галерах, часто вовсе не заслуженно, сильные личности, жертвы великого страдания, которые предпочитали погибнуть под ударами… вы видите господ в автомобилях, самых богатых в стране, высокопоставленных, всегда готовы перепрыгнуть через пограничный столб, вырвать с корнем самый могучий платан… выпустить бы всем кишки и зашвырнуть – в кусты!.. Скорей! О, как можно скорей!

Я отклоняюсь, рискую потерять тебя уважаемый читатель, но это инстинкт, не знаю, закончу ли я когда-нибудь эту книгу, хронику фактов и жестов, которые имели значение двадцать лет тому назад… тридцать лет… но где же место для сегодняшних фактов?… Все люди моего круга уехали, за исключением нескольких подонков, которые ничего не знают, мельтешат, спорят по пустякам, перепрыгивают из одной газеты-однодневки в другую, от премии Коньяк к Гаргарину, от Эйхманн-Рилепс к Секу-Маррану… назвать это жизнью трудно, особенно в моем случае, когда я чувствую, что Мойры готовы перерезать нить моей жизни, как будто забавляются… да! игрушечки! Но это не мешает тому, чего вы ждете от меня, а я, вместо того чтобы вести репортаж, больше не знаю, где нахожусь… ах, да!.. Мы уже приступили к кофе… и я собрался рискнуть, подняться и посмотреть на эти поля… вот! Только бросить взгляд… та же равнина… несколько вспаханных участков… ни пожаров… ни развалин… конечно, это может однажды случиться, но они еще не пострадали… ни железнодорожные пути… этот поезд идет по сплошному очарованию… Копенгаген через час, приблизительно… офицер Красного Креста, конечно, не придет к нам… я предчувствую… благосклонность, которую он к нам проявил, может дорого ему обойтись… погрузить нас и наших малышей! Ему придется объясняться, а там, наверняка, полно сволочей среди его начальничков, в Швеции… «нейтралы», этим все сказано… словом, мы воспользовались… наш «Красный Крест» – он был великолепен… всегда есть маленький шанс, среди страшных бедствий, очень хрупкий… я видел в Аблоне, совсем еще малышом… наводнение, вы знаете, в 1910-м, вам стоило только коснуться кормовым веслом берега или камней, и вас несло по реке… хоп! И вы оказывались в Шуази, вертящийся волчок среди бурлящей пены… килем вверх!.. Вам крышка!..

Ах, ладно!.. Ладно!.. Я еще смотрю… все та же равнина… может быть, мы остановимся… это будет Роскильд… их Шамбор… Шамбор весь в развалинах!.. Этой стране не хватает камней… и не только камней… всего!.. Мошенники уже много веков извлекают из этого прибыль, макрель и сардины, репу и артишоки!.. Как бы я не потерял вас по пути, наши малыши пристроились, а вы? Если я собью вас с толку, что станете делать?… Не может быть и речи!.. Роскильд – Копенгаген, на этой скорости через полчаса… наш поезд проезжает Роскильд, не подавая сигнала… будет ночь, когда мы прибудем… тем лучше! Темнота благоприятствует лицам, одетым в лохмотья… следует признаться, брезент и веревки… есть накидки, которые нас выручают… но глядя на себя при свете, понимаешь, в каком плачевном мы виде… вот! Вот! Поезд сбавляет скорость… и почти сразу же… остановка! Время говорить всем «до свидания!» Нашей милой кухарке… и – хоп!.. Две мои трости, и – на платформу!.. Я вижу вокзал, они все с повязками, как и во Франции, «гражданской обороны», все фонари синие… быть может, их бомбили?… Или предосторожность?… О, долго ждать не приходится, кто-то появляется тут же… меня уже выследили… другой офицер Красного Креста… он подходит к нам: «Здравствуйте, доктор!.. Хорошо доехали?… И вас, мадам, прошу принять уверение в моем глубочайшем почтении!..» – это датчанин, судя по акценту… по оборотам речи. Но какая странная униформа!.. Петлицы и нашивки на мундире, аксельбанты… кокетливое украшение в опереточном стиле… не место и не время болтать… он здесь с какой-то целью?… Он должен проследить, чтобы мы избежали неприятностей… я возражаю ему… замечаю, что никто не выходит из этого поезда… значит, эта остановка только ради нас?… Поезд должен проследовать дальше, в порт, для погрузки в Мальме… я знаю… словом, выходит, остановка здесь только для нас троих. Лили, меня, Бебера… наши маленькие кретины устроены, мы их больше не интересуем, они стали шведами, слюнявые, немые, глухие… я часто думаю теперь о них, тридцать лет спустя, живы ли они, стали ли взрослыми… может быть, они уже не пускают слюни, хорошо слышат, идеально воспитаны… старикам не на что надеяться, не правда ли? Но малыши, все-таки… мы их оставляли там маленькими детьми… особенно после Сартрувиля… я задаю себе вопрос по поводу Сартрувиля, что же стало с маленькой Стефани! Она не то, что они, здоровенькая крепышка, ей было только восемь дней, я принес ее в больницу в Иссудуне, там произошла трагедия, о которой она никогда не узнает, вокруг нее все было разрушено, весь квартал, бомбовый удар, дом в огне, она в своей колыбели, и никого! Мы вернулись за нею, чтобы отвезти ее в Сартрувиль, в мэрию, она была в отличном состоянии… я спрашиваю себя, кем она могла стать?… О наших слюнявчиках, о семнадцати инфантильных кретинах мы так никогда и не получили никаких известий… сейчас они, может быть, олимпийские чемпионы по горным лыжам?… По тяжелой атлетике?… Нечего смеяться, с малышами все возможно… со стариками – ничего… наконец мы здесь, на этом перроне с нашим новым «Красным Крестом»… довольно странно, должен признаться… и прежде всего, как он узнал, что мы приехали, кто его предупредил?… Такой же фокус, как в Германии, где мы никогда не могли оказаться где-либо, даже скрытые налетом сажи, в туннелях или под бомбовым водопадом, без того чтобы какой-нибудь остгот тут же не вмешался в разговор, я его и различал-то с трудом, этого типа, который всего лишь намеревался нам помочь… ну и, прежде всего, куда же мы направимся?… Я любопытен!.. «У вас тревоги каждую ночь?» Он отвечает: нет!.. Я этого не понимаю, он лжет, через две колеи, под синим светом два… три отряда землекопов… которые роют-трамбуют… как в Ульме… и в Ростоке… я хочу увидеть эту строительную площадку, я любопытен, и я таки вижу ее!.. Рабочие освещены ацетиленовыми горелками… вижу, они очень худые и у всех скверные физиономии… они не молоды, все до синевы бледны и потрепаны… я думаю: «немцы забирают у них все!» Как в Париже… да, конечно, это очевидно, но гораздо позже я убедился, когда фрицы уже ушли, что у этих всегда такой вид, когда на улице 15°… 20° ниже нуля, и что они очень плохо одеты, чуть ли не голые… у них такой вид, словно они долгие годы провели в тюрьме… и это не пустая болтовня… но, не странно ли… весь перрон в нашем распоряжении… Лили, я, Бебер… и не менее странный «Красный Крест»… он датчанин, он сказал нам, что знает французский и английский, он спрашивает, куда я собираюсь отправиться… в Копенгаген?… И говорит, что может нас принять, предоставит в наше распоряжение целый этаж… о! ля-ля! Нет! Премного обязаны!.. Гостиница «Англетер»! Именно туда! Никуда больше! Не будет ли он так любезен нас проводить?… Он приехал на машине… замечательно!.. Две минуты… Vesterbrogade!.. И вот мы уже там!.. Самая насыщенная магазинами улица, похожая на улицу Сент-Катерин в Бордо… и Гранд-Пляс, большая площадь… Konges Ny Tow, снова-таки напоминает Бордо… большая провинция… нужна адаптация, это жизнь, о которой мы уже начисто забыли! Не только потому, что это провинция, а потому, что улицы выглядят по-довоенному, с тротуарами, витрины нормальные, нет развалин, картинка городской жизни, которую, казалось нам, мы уже никогда не увидим… мы здесь иностранцы, нам здесь нечего делать… опасно даже просто находиться на этих улицах, как в прежние времена… настоящие шоссе, тротуары, витрины… будет не так здорово, когда на улицах появится народ, когда настанет день… и вот вы уже на Гранд-Пляс… Konges Ny Tow, статуя короля посередине, на коне, Кристиан, думаю, IV… на другой стороне площади – театр… как в Бордо, тот же стиль, но менее удачная архитектура… о, однако лучше, чем Шатле!.. Прямо перед нами – дорога, перспектива самая живописная, маленький порт, очень колоритный, с одной стороны крошечные домишки, их много, это похоже на старинную улицу Бутери, с ее сутенерами и старыми сводницами, проститутками, девочками и мальчиками… потом причал для почтовых пароходов дальней связи… вы думаете: и все это почти у дверей отеля… это удовольствие для туристов… на мой вкус, гораздо привлекательней, чем улица Лапп или ночной Гарлем… я знаю, что говорю, это известные мне факты, хорошо известные, в смысле места, ситуации, привилегии, я наблюдал в течение двух лет, а не одного дня, выгрузку всякого отребья после ночных облав под высокими сводами западной тюрьмы Vesterfangsel, каждую ночь два-три воронка, сутенеры и проститутки, клиенты и их жены, бездельники, наркоманы и пьяницы в обнимку… их направляли на «обработку», не могу вам это описать! «Силовой массаж» до полной отключки! Крик и вопли стояли такие, что свод содрогался, а витражи чуть не лопались… даже закованные в кандалы, как я, осужденные на смерть, ждали этого момента, своего единственного развлечения, «обработки» после облав, этой вакханалии воплей и рева… всегда примерно около трех часов… Kloken tre! Ny hawn, этот уголок порта, причал всех мыслимых и немыслимых пороков, как раз перед отелем «Англетер»… вы скажете: мы отклоняемся!.. Нет!.. Я отлично знаю, где мы находимся, на вокзале… на платформе… с этим невероятным «Красным Крестом»… речь о том, чтобы не допустить оплошность…

– Отель «Англетер», будьте любезны!

Я мог бы назвать другие адреса… но Боже упаси!.. Уходим с перрона вокзала, до этих «pas perdus»[70] изрядный подъем, тяжелый особенно для меня… ступая осторожно, ступенька за ступенькой, я размышляю… что я буду делать в отеле «Англетер»? Интересно, какую мину они скорчат?… Я должен был сильно измениться… когда-то портье хорошо меня знал… без сомнения, все они из «резистанс», Сопротивления… и конечно, они нас «сдадут»… немедленно… не знаю только кому?… Дьяволу, Королю, Посольству, Папе, кому смогут!.. Бог ведает, как мы привыкли!.. Пусть они меня не считают дураком, не ославляют, не угрожают мне… я себя чувствую странно, по правде говоря, со времени «Путешествия» я установил между нами дистанцию, я заставил себя возненавидеть, и ненавижу все сильнее и исступленней, и оказалось всего-то и надо, так это не быть любезным ни с кем, за исключением Ахилла, с которым я общаюсь достаточно мило… со времени его «столетнего юбилея»…

Лишь бы я не потерял тебя, мой читатель! Вернемся к нашим датчанам! Вы заметили, я уверен, что они никогда не воюют, снабжение – это все… и тех и других… в конце концов они, будьте уверены, сделают свой выбор в пользу победителя, и игра сделана!.. Тогда все в порядке, ставка оправдана, слава победителю! Добро пожаловать, господа туристы! А мы уже здесь, мы приехали не вовремя, в общем, в качестве пролога… перед вторым актом трагедии… однако же, надо выбрать линию поведения!.. Надо! Но какую?… Счастливые туристы вновь обрели Данию? То, что там происходит, нас не касается ни в коей мере?… Мы здесь, чтобы восхищаться, и особенно их «Сопротивлением на цветной кинопленке, прокомментированным… подкованным сапогом…» тевтонской орды, доказанным сейчас, с пеной у рта… конечно, то же, что и везде, но была здесь какая-то несообразность, потому что все они были немцами, особенно король Кристиан, я бы сказал, урожденный Глюксбург, Гессе, Гольштейн, абсолютный бош… будучи в их тюрьмах, и не так уж мало, где со мной обращались хуже некуда, на дне помойной ямы, я всегда спрашивал себя, не по приказу ли самого Гиммлера… вы мне заявите: сомнительно!.. Согласен… бывало и похуже, намного хуже, невероятно… и все это ничто, по сравнению с тем, что вы еще увидите… обратите внимание, например, на эту миленькую идиллию между вашей горничной, белой, и вашим почтальоном, черным… кровь победившая, кровь доминирующая!.. Ставки сделаны!.. Оставьте этим фразерам, главам государств, монополию на Пустоту и на Пафос, их охранникам – на узду и на трубы, прекратите барабанный бой! Я мог бы рассказать о триумфальном желтом нашествии! Это то, о чем наши пэры не говорят никогда, поглощенные пустопорожней болтовней… белая кровь проигрывает!.. И вот мы уже в Бразилии!.. На Амазонке!.. В Туркестане!.. Авиация, ракеты на Луну – всего лишь вопли горлопанов, клоунада…

К 2000 году больше не останется белых, незачем бить себя в грудь… я согласен! Я объявляю вам об этом в общих чертах, несколькими словами… вернемся к нашим баранам! Я обратил ваше внимание, со времени кирпича и Ганновера я впутываюсь во все… я обнаруживаю, что я – как могу, из чувства долга и непроизвольно – в общем, совсем, как на войне… я хочу сказать, на войне той, прежней, на которой все делали по-настоящему, и немедленно, а не по принципу «говорят»… все это нас больше не касается, место янычарам, абсолютно расистским болтунам, феллага[71]… вьетнамским бойцам, стопроцентным головорезам… они и есть Власть, процветание банков и возвращение к хорошим манерам, ушлая молодежь помогает старикам нести их тяжкое бремя… ну как же! Ну как же! Я с трудом сдерживаюсь, вам знакомы мои приступы смеха, это удар в висок, в Ганновере… висок… кирпич… я стараюсь не быть рассеянным!.. Я не хочу больше смеяться…

Не правда ли, вы были вместе с нами, в гостинице «Англетер», в автомобиле этого субъекта… он говорит сквозь зубы… я отвечаю… я отвечаю: «Отель «Англетер!» Пускай он доставит нас туда! И никуда больше! Хватит! Хватит водить нас за нос!.. О, я знаю дорогу! Vesterbro эта улица… gade… затем Radhusplatz – но мне кажется, что у них «тревога»… однако не слышно воя сирен… и в небе… ни рокота, ни прожекторов… ничто не мигает в окнах… дома и дороги, мне кажется, не пострадали… большой магазин «Иллюм» предстает в своем прежнем виде, забит товарами, замечаю подвенечные платья… и спортивные костюмы… быть может, это лишь витрина?… Если этот тип не обманывает нас, везет именно туда, куда я сказал, то это уже рядом… ну да! Так оно и есть!.. Konges Ny Tow… королевский театр в глубине, направо… светло, полнолуние, но недостаточно светло, чтобы наслаждаться в полной мере… истинно прекрасные места – большая редкость, их можно пересчитать по пальцам, одно, два… в Париже… столько же в Риме… ну ладно, вы увидите это позже… все-таки лунного света недостаточно… в центре, я знаю, король из бронзы, на коне, один из ихних Кристианов… все туристические агентства знают, какой именно… и вот мы на месте… Отель «Лнглетер»!.. Четверо носильщиков стоят на подхвате… отличное обслуживание, скажу я вам… но у нас нет никакого багажа…

– Наш багаж скоро прибудет…

Я предупреждаю… давненько мы живем без всякого багажа… портье за стойкой предлагает мне заполнить анкету, он, кажется, не удивлен, увидев меня, ни о чем не спрашивает, никаких подробностей… я тоже ему ничего не сообщаю… я вижу, что все, в общем-то, согласны играть в эту игру: то, что происходит с другими, не существует для нас… нас встречают молча… годится! Не буди лихо!.. Я знаю, что этот портье говорит по-французски, я сюда часто приезжал… конечно же, он меня узнал, даже если я и не слишком хорошо выгляжу… о, мы согласны, разговоры не нужны!.. Коридорный ведет нас в нашу комнату, он идет впереди с ключами… огромная, роскошная, с двумя кроватями… я открываю окно… три окна… они выходят на террасу… на все это великолепие, Neiham напротив, маленький порт, я вам о нем говорил, очень театральный, множество баров и кафе, машины возле подъездов, скамейки для бродяг вдоль всей набережной, так сказать, до большого фарватера и пристане… все это в духе Сен-Винсента, в прежнем Гавре… в баре те же посетители, изрядно под хмельком, моряки торгового и военного флотов, пестрая людская смесь, увлеченные туристы, велосипедисты, пожиратели дерьма… все те, кто нажирается под завязку к трем… четырем часам утра… время обострения хронических болезней… не сомневайтесь, я знаю, о чем говорю… ну да! Еще бы!.. По крайней мере, есть один фокус, который туристам не показывают, прибытие полицейских машин облавы… надо видеть эту суматоху!.. Это комплексное мордобитие… и все это вопит и стенает! Можно сказать, еженощно в сезон… два-три набитых автобуса… в которых «отрезвляют» мордобоем! Вы знаете, а может нет, тюрьма здесь высокая, просторная и очень гулкая, как кафедральный собор… не хватает только органа… а вот и он, черт возьми!.. Еще один воронок!.. Получите!.. Я, который провел два года в заключении в корпусе К тюрьмы Vesterfangsel, я вас не разыгрываю… прежде всего там все земляки, правда – только в тюрьме, снаружи – одна болтовня, салонные слюни, вне камеры все бесплатно, никто ни за что не платит… нужен был Храм, чтобы благородные узнали, чего они стоят… Москва, Америка, Карпентрас, все одно и то же… проведите там двадцать четыре часа в тюрьме, и вы узнаете больше, чем за двадцать лет туристом, который возвращается большим девственником, чем был прежде… я говорю вам об этом, я себе позволяю, и о том и о другом, обо всем понемножку… без строгого порядка, очень бегло!.. Мне только что исполнилось шестьдесят семь лет, моя шагреневая кожа порядком ссохлась, я должен был бы уже давно откинуть копыта, все делал для этого… ваши аплодисменты!.. Я твердил себе: мне наскучил этот мир, хороший повод отстать от меня, так нет же!.. Время от времени телефонный звонок, какой-нибудь любопытствующий…

– Не вы ли когда-то писали то… или это… под именем Селин?

Я молча кладу трубку… Пусть Ахилл занимается ими, у него «Плеяда», а «Плеяда» создана для… печатания «мощей», для «миронтонов»[72] исчезнувших авторов…

Нас там только трое в живых, я вам их уже называл: Крутой, Коротышка и я сам, который не желает отвечать на вопросы… представьте из всей «Плеяды» – трое живых! Все остальные уже покойники… самый компактный из надгробных памятников… в этом вы можете узреть порок Ахилла, в сто семь лет[73] он еще изобретает трюки… как он их называет: «контракты»…

Опять я отклоняюсь от темы! О, непоправимые опустошения!.. Молодость болтает глупости, старость переливает из пустого в порожнее… выкручивайтесь!.. Мы стоим в этой комнате, такой высокой и просторной, с тремя окнами на террасу… царит ночь… я шепчу ей: – Лили, послушай!

Она меня слушает… она согласна со мной, да, эта комната утыкана жучками… и наверняка, в отверстиях стен тоже… у нас там кое-что под Бебером, в его сумке… я вам об этом еще не говорил… ничего противозаконного, но это никого не касается, вы поймете почему… микрофоны, я все думаю, для кого? Для фрицев?… Датчан?… Для тех и других, конечно! И для всех остальных! Здесь, чувствую, кроется вероломство, к которому я еще не привык… а должен был бы привыкнуть… я положил два года жизни на его изучение и вышел из этого лицея вполне просвещенным… могу сказать: весьма!.. Я слышу по радио, сколько им стоит в Тель-Авиве принять своих бравых братьев-евреев, которые ринулись туда отовсюду, от Патагонии до Аляски, от Монтрей до Кейптауна, все гонимые, изнемогающие, труженики заводов, полей, банков, молота и серпа… они уже изнемогают в Тель-Авиве, стараясь принять всех своих рассеянных по миру братьев! Комитеты радушной встречи, слезы ручьями, пучки азалии, дары природы, хоровое пение, поцелуи… дерьмо! Если бы то же самое не происходило и сейчас… «Ах, какой ты гнусный!.. Покажись, чтобы мы тебя прикончили!» Родственники, друзья, судьи, палачи, пусть все за тебя возьмутся! И смелее!.. «Тебя еще заставят заплатить за возвращение! За то, что боши тебя не прикончили! Проклятый!..» С вас сдирают остатки плоти, что еще болтается на костях… все, что Комитет «Истинные французы» может для вас… я знаю, что говорю… я утверждаю, что страна Израиль является подлинной родиной рассеянных по всему миру, а вот моя – это свалка гниющей падали… слово добровольца-новобранца, искалеченного на 75 процентов, награжденного военной медалью и прочее… а еще, если вы мне позволите, я добавлю – писателя, первоклассного стилиста, доказательство? я вхожу в «Плеяду» на равных с Лафонтеном, Клеменом Mapo, дю Белле и Рабле! И Ронсаром!.. Надо ли говорить, меня несколько успокаивает тот факт, что через два, три столетия мне удастся выдержать экзамен…

«В вашей «Плеяде» одни покойники!..» Нет!.. Нас еще трое живых!.. Крутой, Коротышка… и ваш покорный слуга, который едва стоит на ногах, признаюсь… чего уж! Полноте! Мне нужно вернуться к своему рассказу и больше не смеяться!.. Крутой никогда не шутит, и Коротышка! В этом их сила… особенно в «Плеяде», можете себе представить!..

Мы находились, я уже сказал, в прекрасной комнате с тремя окнами, двумя просторными кроватями… абсолютная тишина… но не ложиться же нам из-за этого спать!.. Нет же!.. К черту усталость! Вы слышите какой-то легкий шум, какое-то царапанье, что-то такое… нет! Ничего!.. Иду взглянуть в окно… небо тускло освещено, облака… два или три прожектора… очень далеко… лучи двигаются по небу… перекрещиваются… гаснут… все кончено!.. Что-то вроде очень небольшой тревоги… без сирен… и без самолетов, полагаю… у них должно ведь быть «затемнение»… они слегка «оккупированы», очень незначительно… позже мы увидели немцев, но уже в забитых грузовиках, и пешком, и на велосипедах, разбитые армии из Лапонии, Тромсоэ, Нарвика, Бергена… драп, вы скажете, ничего удивительного, везде одно и то же, Ипр в 19-м, Мэзон-Лаффит в 40-м, отупевшее, смертельно уставшее пушечное мясо, уже никому ненужное, толпы в обмотках и с винтовками в качестве костылей… были там и декоративные венгерские гусары в высоких красных шапках… и баварские «стрелки» с охотничьими рогами и прекрасными охотничьими собаками… думаю, что все они добирались в лагеря около Любека… на переформирование… многие разбрелись по дороге, со многими я встретился в тюрьме: бродягами, дезертирами, схваченными в «залах ожидания»… «залы ожидания» – «отстойники»… если бы у Наполеона были залы ожидания по всей Польше, он бы снова собрал свои войска и вторично завоевал бы Москву… вы, читатель мой, вы мне верны, вы не покинете меня, вот уже занимается день… в Цорнхофе я тоже верил, что мы наконец-то сможем отдохнуть… вы уже поняли… в Ростоке, и потом в Ульме… что мы имели на это право… теперь все в порядке, я больше ничему не верю… я убежден только в том, что игра сделана, раз и навсегда, в Берлине, Ульме, Франкфурте и ставок больше нет,[74] мы годимся только на то, чтобы нас перекрутили в мясорубке… и те и эти… возьмите, например, убежище в Медоне, у меня всегда было такое чувство… доказательство – петиции, плакаты… и заметьте, в двух шагах от того места, где я родился, Рамп дю Пон, 13, Курбвуа… «все-таки теперь все налаживается!»… слышу я…

– О, я так не думаю!..

– Чего же вы хотите?

– Увидеть китайцев в Бресте!

Ладно!.. Старик, я плету околесицу, я имею право… но не имею права вас потерять… мы были там, в Дании, чтобы восхищаться… безумной хитростью и геройством их Сопротивления, высочайшими подвигами, неопровержимыми, отснятыми на кинопленку, озвученными… вся эта инфернальная «оккупация»… я же там ничего не видел… никаких тевтонских орд… позже мне об этом говорили, рассказывали… массовые истребления, грабежи, насилие… я даже получил право на две версии… одна официальная, другая тюремная… театр и кулисы… и та и другая довольно забавные и лживые… тевтонские орды?… Король Кристиан X об этом хорошо знал, он говорил по-немецки, он сам был немцем, абсолютно неопровержимо Glücksburg, Hesse, Holstein… и ero dronnin соответственно!.. Пребывая в его Бастилии, и достаточно долго, я постоянно задавал себе вопрос, не по приказу ли Гиммлера я там очутился?… Вы скажете: басни!.. Согласен с вами… но мы видели и худшее, намного хуже… и еще увидим, уверяю вас, мрачное время… китайцы в Бресте, белые впрягутся в повозочки рикш… и вся эта Галлия, вся Европа изменят цвет…

Опять я отвлекаюсь, забываю о вас… но вовсе нет!.. Веду вас за собой… рассвело… почти… «тук, тук! Войдите!..» коридорный… он принес легкий завтрак… будто знал, что мы собираемся выйти… о, но я ничего не заказывал!.. Полноценный завтрак, весьма разнообразный, на подносе, сервирован по-английски… каша, тосты, ветчина, чай… кофе!.. Я вам сказал, нас балуют… к счастью, мы всю ночь молчали, убежден, что они подслушивали… так или иначе… в дополнение три комплекта продовольственных карточек, на все… хлеб, масло, мясо… карточки датские… bröd… smör… этот лакей говорит по-французски…

– Рыба в свободной продаже, копченый лосось… кофе тоже… одежда… вы увидите, когда пойдете гулять… вы же знаете, не правда ли?…

О, конечно, я знаю!.. Magasins du Nord… Шит… Vesterbro-gade… a чего не знал, о том мне сообщили впоследствии… в момент, когда мы собрались выйти… внимание!.. Я говорю Лили, чтобы она взяла сумку… а я беру свои трости, надо, чтобы все было как надо! Я размышляю… сперва узнаю «новости»… внизу есть… газеты, банк, портье, справочное… говорю вам, как в мирное время… но только одно маленькое обстоятельство… здесь ничего нет для нас, мы совершенно не на своем месте… лишние люди, из числа подозрительных, хуже, чем у бошей, там хотя бы все было понятно… здесь же все – театр, куда мы забрели случайно… где нам не предназначено ни одной роли… где все должно исчезнуть, провалиться: декорации, улицы, отель, мы сами… вы меня понимаете… когда долго не спят, то с большим трудом осознают окружающее… еще очень рано… газеты только датские и немецкие… к датскому языку надо привыкать, они из nicht сделали ikke… если вникнуть, все в порядке… наречие, в общем… коммюнике Вермахта… всегда одно и то же… все в порядке… все в порядке… с этим портье мы знакомы довольно давно, наверняка, он информирован, отлично знает, каким ветром нас сюда занесло…

– Доктор, вон там… вы его видите?

Странно, в такой ранний час, шведский офицер… в хаки.

– Он только что прибыл из Берлина…

Мужчина лет сорока… выглядит устало, однако элегантен, в красивой форме, чисто выбрит!..

– Граф Бернадотт! Красный Крест!.. – он возвращается из Потсдама после встречи с Гитлером…

Я на это и не рассчитывал… я вообще ничего не спрашивал… что нам остается делать?… Он возвращается в Швецию? Наши малыши тоже там… опередили его!.. Лучше бы подумали о нас! Прямо сейчас!.. Конечно, мы не спали, кажется, с Монмартра, так что мы должны бы к этому привыкнуть… чтобы было не слишком заметно… особенно в критические моменты… ничего тревожного, никто, кажется, еще не проснулся, кроме портье и этого Бернадотта… я говорю вам о холле гостиницы… банк еще закрыт… были ли у них когда-нибудь настоящие «тревоги»?… Да, два раза!.. бомба… они были «оккупированы»… доказательство: «Сопротивление»… я узнал позже, на собственной шкуре, что «викинги» чрезвычайно кровожадны, в тюрьме, я имею в виду, по отношению к заключенным… швейцар перед дверью встрепенулся, ожидает, что я с ним заговорю, но я прохожу молча… незаметно наступает день… видим театр в углу площади… с другой стороны посольство Франции… немцы его не тронули… оно осталось в прежнем виде, запертое и опечатанное!.. Но оно снова будет там после войны… возвращение посольских работников… датчане могут быть очень противными, но они никогда не будут хуже тех, что приедут из Франции, хочу сказать, по отношению к нам… на рассвете, перед отелем я ясно предчувствовал то, что готовилось, все виды развлечений, вам было бы над чем посмеяться… вы поедете, возможно, в Данию как турист… она того стоит… там вас заставят узнать самого себя… Kongsnytow, Королевская площадь… Кристиан IV… эта конная статуя… трамвай объезжает вокруг, вагоны очень длинные, желтого цвета… такие же, как в Брюсселе… я говорю Лили: идем посмотрим!.. Я хорошо знаю, что я хочу увидеть, вовсе не город! Я никогда вам не говорил!.. О нашей маленькой тайне, ни Харрасу, ни Ретифу, ни Ля Виге… речь идет о нескольких предметах и документах на дне сумки… о, многие, конечно, догадывались!.. Я смывался всегда вовремя, поймите, я не собирался ничего выставлять напоказ в этой огромной комнате, где, наверняка, повсюду были глазки, и микрофоны… я знал, что ищу, место по-настоящему уединенное… я пытался припомнить… на Хеллеруп, где, впрочем, сад – один из самых уединенных, там очень редко кого-нибудь встретишь… сад очаровательный, можно сказать, с одной стороны порт, с другой – трамвайная линия, и невероятное разнообразие цветов и деревьев, подобного разноцветья я никогда и нигде не видел… и к тому же этот сад абсолютно уединенный, вот главное… маленький порт, яхты, вы легко найдете, конечная остановка трамвая… я раздумываю, стоя на тротуаре перед гостиницей «Англетер»… но Лили захотелось прежде всего отправиться в магазин «Гренландия»… она видела в витрине костюмы из тюленьей кожи, высокие ботинки, расшитые цветами, просто великолепные, вероятно, из последних… остальное как обычно… «гренландцы» одеваются скучно, полуклерки, полуводопроводчики…

Я показываю Лили на часы: еще нет и семи часов. «Гренландия» закрыта… граф Бернадотт не двинулся с места… он, стоит на тротуаре, но не смотрит на нас… глядит прямо перед собой… глядит в никуда… наверняка, он не ждет трамвая… может быть, авто?… А, вот и трамвай… динь! Динь!.. Номер 11… я вам уже говорил, абсолютно желтый… Хеллеруп… наш!.. Очевидно, первый трамвай… «садись, Лили!» Я забираюсь, должен признаться, с немалым трудом… наконец!.. Лили и Бебер, притаившийся в сумке… я вам еще не рассказывал: по прибытии в Данию у меня были немецкие деньги, двести марок, так вот, портье освободил меня от них.

– Обменяйте все это! И никогда никому об этом не говорите! Вас немедленно отправят в тюрьму!..

Этим обменом «проклятых денег» меня впоследствии еще будут дурить раз двадцать… обычное мошенничество… он наскоро мне все обменял на датские кроны, этого должно было хватить на трамвай и даже, думаю, на гостиницу… других идей у меня не было, к счастью… он при этом еще спросил, нет ли у меня при себе оружия?… И есть ли у меня счет в банке?… Его обязанность – проявлять любопытство… Но он и так знал предостаточно… не правда ли?

Народу в трамвае немного… несколько пар, очень спокойных… «два Хеллеруп!» «Два» по-датски звучит как to, а не two!.. Три – tre!.. Не three! Ни drei!.. Сидящие люди раскачиваются, дергаются, как и мы… эти рельсы безобразны, но все же лучше, чем в Гамбурге!.. И чем в Брюсселе, я убежден!.. Я уж не говорю о Берлине!.. Хи-хи! И о рельсах с улицы 4 сентября!.. Я их отлично знаю!.. Ле Лила![75] Всю Европу предстоит сперва переделать!.. Я бы мог разразиться громким хохотом! Хи-хи!.. Но я сдерживаюсь… заставляю себя молчать! Ох, умру со смеху!.. Давлюсь смехом!.. Правильней, я затыкаю рот рукой, прижимаю ее к губам… порядок! Порядок! Продержусь до Хеллерупа… только не смеяться! Остальное – пустяки!.. Вся эта развалюха скрипит немилосердно… и динь! Динь! Вот мы уже на месте… да, мне знакомо, хорошо помню… на тротуар! Спускаемся!.. И еще пешком немного… почти до леса… точнее, до зарослей ежевики… тут никогда никого нет… я бывал здесь довольно часто… нет! Я ошибаюсь… это не здесь… то место должно быть выше… мы, видимо, проскочили…

– Лили, я больше не могу… ты тоже, наверное, устала… передышка!

Садимся… не могу сказать, что на траву, переплетение лиан и кустарника… как все это колется!.. Раздирает кожу!.. Не выдержать… снова поднимаемся, идем… о, но ко мне вернулась память! Я знаю!.. Я знаю!.. «Сюда, Лили!.. Сюда!» Теперь я вспомнил… эта песчаная дорожка почти розового цвета… я был здесь перед самой войной, несколько раз!.. Да! Да, именно здесь!.. Вспоминаю… скамья!.. с другой стороны дорожки, и чуть ниже – руины… помню название: Цитадель… вернее, то, что от нее осталось… Цитадель разрушена, снесена до основания… войной? Не знаю какой?… Остались лишь подземелья… решетки, цепи… весь этот железный лом, изъеденный ржавчиной… так сказать, железные кружева… и все это на самом берегу моря, я должен был бы вспомнить… вы слышите, шорох гальки, плеск волн… чайки… вот где можно отдохнуть, ни одного прохожего… я обратил на это внимание еще перед войной… никогда никого нет на этой дорожке, которая содержится в отличном состоянии, посыпается розовым песком… вы хотите мне сказать: по крайней мере, вам там было спокойно!.. О, вовсе нет! Я был очень даже обеспокоен!.. Но недостаточно! Я должен был бы все предусмотреть! Осознать, что дамоклов меч, висящий над нами… может упасть! Теперь я знаю… Дошедший до ручки, что мне остается? Царапать бумагу для Ахилла… Всячески оскорблять Ахилла… но его не проймешь!.. К нему в руки плывет второй миллиард! А я бью баклуши, и на меня можно плевать… он уже целую вечность ничего не делает… Завтра меня не станет, его тоже… но есть другие, они поставят мировой рекорд в стратосфере, на галерах это тоже возможно, все зависит от того, где вы находитесь, на веслах или на командном посту… что касается меня, то за перила моста Курбвуа они хватались только в качестве каторжников… ну что же! Полноте! Вернемся к своим обязанностям!.. Я должен рассказывать… не отклоняться… я говорил вам, что мы отдыхали на скамье перед Цитаделью, в общем, перед руинами… на аллее не было никого… я мог наконец произвести инвентаризацию… месяцами я думал об этом. Лили, очевидно, тоже… вы заметили, что мы не разговаривали с ней об этом, никогда… однако это чрезвычайно важно!.. Нас могли бы обыскать, представьте, особенно в Цорнхофе!.. Мы были подозрительными типами! И вот сейчас, на границе, во Фленсбурге… они могут, конечно, найти… о, это вовсе не взрывчатка!.. Это наши подлинные паспорта, наше свидетельство о браке и четыре ампулы с цианидом… личные вещи, вы же видите… но цианид, я в нем уверен, не подмоченный, как у Лаваля… настоящий цианистый калий, смертельно сухой… я его достал с помощью… с помощью… не хочу никого компрометировать, даже через столько лет… настанет день, историк-коммунист, желтый, без сомнения, напишет книгу: мученичество «коллаборационистов», но через столетия… придет мой час… да и мои «воспоминания» станут обязательными при сдаче лицейских экзаменов на степень бакалавра… у вас появится неслыханный шанс, у вас, падких на все первое, эксклюзивное, потрясения, которые я заставил вас пережить, о них узнают лишь через сто лет… вы оцените их, я убежден, вы, как и я, рожденный в полной «относительности»!.. Там, где мы были спозаранку, никто не собирался нас потревожить… Лили отлично знала, что я задумал… поскольку то, что я в Безоне положил в сумку Бебера, лежало там постоянно, наш цианид, наши два паспорта и свидетельство… самое ценное, когда у вас ничего больше не осталось, свидетельство о браке… у меня еще не было опыта всеобщего «ату его, ату!», но у меня достаточно богатое воображение… «когда все кончено» и вы загнаны, так сказать, на дно, весь в гноище, прокаженный, преступник, вы можете ожидать обвинения в трех преступлениях: в том, что у вас фальшивое имя, фальшивый паспорт и что у вас все фальшивое… у нас же – наши настоящие паспорта, и они могли бы до них добраться… конечно, я бы мог раздобыть и фальшивые… но не в этом случае!.. Разумеется, мое положение было ужасным, доказательство – статья 75![76] Но были там и куда более ужасные «военные преступники»… те, которые занесены в списки в Вашингтоне и Лондоне… Chief Justice… о, как они доискивались все эти два года, не «беглец» ли я… не настоящий ли «военный преступник», «замаскированный» Селин… два года они держали меня на дне помойной ямы, пополняли досье, находили всяческие предлоги, два года лохмотьев, тухлого мяса, два года на свалке… даже сегодня я еще не совсем отошел от всего этого… и эта жуткая вонь, должен признаться… другая опасность этой псовой охоты – чтобы они не обнаружили, что вы женаты… я хочу сказать, женаты по всем правилам, здесь не допускается никаких отклонений!.. Уверяю вас, завтра коммунисты, славяне, желтые или черные, или даже негры из Конго, станут у штурвала, и первым делом они проверят: соединены ли вы брачными узами так, как следует… не как смехотворные и беспорядочные свиньи… тогда для вас нет пощады: мясо для бойни… мясо для борделя… с момента ареста я был в этом убежден!.. Никакого удостоверения о браке… нас разлучили… мы больше не увидим друг друга…

Наш брак, но Бог знает, каких страданий стоило его сохранить!.. Два года, минута в минуту… бесконечно отупевший, в полнейшем мраке… никогда мне не забыть эти вопли!.. Исходили они из «14-го»… или из соседнего?… Из другой ямы?… Были и такие, что познали самое страшное, я признаю… посмотрите на Эйхмана, на этих еврейских еретиков, таких, как Сакс, Рифеншталь, бесконечно порочные мазохисты, чего они добивались!

Так скажите, на каком мы свете?… Давайте же вернемся в этот парк!.. Мы сидим, на скамейке, я уже говорил, и никого нет вокруг… Лили хорошо знает, на что я хочу взглянуть… она ставит нашу сумку на скамью… Бебер вылезает, потягивается, я его знаю, он не убежит… растянется здесь же, поблизости, в траве… я знаю, что мне следует проверить наше сокровище… со времен Парижа… много раз мне хотелось его увидеть… в Зигмарингене они догадывались… оно там, на месте! Двойное дно!.. Я отстегиваю… вижу… все здесь… ничего не потеряно… наши два паспорта, наше свидетельство о браке… и дамский пистолет, маузер… флакон с цианидом… остальное лежит в банке, по крайней мере, должно было там находиться, я вам говорил уже, Landsman Bank, Peter Bang Wei… банк никуда он не денется… когда мы чуть-чуть отдохнем! Сперва самое неотложное!.. Надо снова застегнуть этот тайник… чтобы Бебер снова там примостился… он понимает, запрыгивает, сворачивается клубочком и мурлычет… это не простое животное, он понимает наше положение, я убежден, что он знает больше, чем говорит, и даже о том, что должно произойти… молчание ягнят – это уже нечто… я спрашиваю у Лили: «Там все, как ты думаешь?…» Она не очень уверена… ну да ладно!.. Тем хуже!.. Пора уходить! Мы к этому вернемся… на этой аллее действительно спокойно… но погоди-ка!.. Лили видит лучше меня… нет, ничего… там, среди трав, птица… но необычная птица… я бы сказал, птица из «коллекции» Ботанического сада… величиной с утку, полурозовая, получерная… и вся нахохлившаяся! Я сказал бы, оперение в боевой позиции… гляжу дальше… другая! Вот уж эта мне знакома!.. И я первый увидел ее!.. Ибис… местный воробей… и хохлатая цапля!.. Эта уж, наверняка, не из Дании!.. Теперь павлин… они собрались, как на выставке… И «птица-лира»… видать, им всем захотелось поесть… место не очень богато пищей… руины, ежевика, щебенка… а вот еще одна птица!.. На этот раз тукан… перцеед… все они буквально в трех… четырех метрах… они подошли бы, если бы у нас было что им дать… но, по правде, ничего нет… тогда я говорю Лили: «Закрой хорошенько сумку, чтобы он не высунул голову!» Я думаю о Бебере… в этом птичьем окружении, если бы какая-нибудь из них приблизилась, он быстро бы сообразил, что с ними нужно сделать, а нам ни разу в жизни не приходилось выступать в роли заклинателей… заклинателей птиц…

– Убираемся восвояси!

Полагаю, для нас во всем таится опасность… эти птицы, я убежден, появились из разрушенных вольеров… должно быть, они, как и мы, бежали оттуда, из немецких разбомбленных зоопарков… во всяком случае, мои трости!.. С большим усилием поднимаюсь на ноги!.. И – на трамвай!.. Я повторяю, конечная остановка… оттуда мы пришли… и вернемся той же дорогой…

* * *

По правде говоря, этого уже достаточно… 791 страница… уф!.. Хватит?… Хватит?… Вот видите! Я был «вовлечен» и выложился полностью… речь о том, чтобы с этим покончить… о, не то, чтобы мне этого хотелось!.. Но разве Ахилл не раскошелился на «аванс», чтобы я задумался… не будучи ни геем, ни кокаинистом, ни преступником, у меня нет никакого оправдания… долги, если вы министр, это сущие пустяки… а если вы академик, ваши слабости поймут… но что касается меня, то, вы же понимаете, как бы я ни ссылался на «Путешествие», не твердил, что это веха, что все, написанное с тех пор, не более чем «вымученные имитации, жалкая галиматья»… меня же немедленно пошлют к черту!

– Эх, никто даже не прочел ваше «Путешествие…»… Надменный слабоумный старикашка!

Нечего ответить!.. Молодежь тупа беспросветно, что с этим можно поделать?… Для нее существует только кино! Пропащая юность!.. Ни один постановщик не умеет читать… дополнительный довод!.. Кино ни в чем не сомневается и не догадывается ни о чем… об этих отважных! Браво!.. Если вы написали 791 страницу, ах! – что бы вы ни говорили, а дело пойдет! Особенно, не правда ли, когда эта хроника не так уж радостна… и возможно, мне стоило бы больших трудов позабавить вас чем-нибудь?… Не то, чтобы я нарывался на трагедию, вы заметили!.. Я ее избегаю… я избегаю… но… трамтарарам! В наших тяжких обстоятельствах было важно, чтобы нас не догнали… если бы мы остались на улице Жирардон, с нами бы тут же расправились… утонченная «коррида», Зубоврачебный институт или вилла Саид[77]… каторга Ахилла достаточно сурова, допускаю, особенно с учетом моего возраста, но все же это детские игрушки в сравнении с тем, что нас ожидало бы… сдирание кожи заживо, во-первых… а во-вторых, поджаривание на вертеле с мелко нарезанным луком, перцем, на медленном огне… можете мне поверить… ох, и бардак же!.. Как они были похожи, и те и другие! Кусто тоже порядочная сволочь, и бешеный Сартр… это я вам говорю, я видел пыточные орудия совсем близко, клинья и специальные колодки у господ Петьо, и те и другие… где это? Вы спрашиваете… я не задумываюсь, ответить ничего не стоит… под постоянным присмотром LVF, видите ли, в бывшем «Интуристе» на углу Комартен-Обер… там в подвале, очень просторном, глубоком, в духе Пиранезе, в этом месте, совершенно невероятном!.. Вы могли бы убедиться, что они позаботились обо всем… я вам повторяю: напротив «Аммана»[78]… видите, что я совершенно беспристрастен, настоящий историк… они были садистами – и те и эти!.. Ригодон все это! Славные такие приспособленьица, чтобы вы подпрыгнули до потолка!.. Выбитые, потом поджаренные мозги, рабы, брошенные на съедение жирным муренам, христиане, отданные на растерзание ягуарам, коллаборационисты на вилле Сайд… а завтра, так уж повелось, вы мне расскажете о новостях… об этих кипящих котлах на всех перекрестках… для кого? Для кого?… Для вас, черт побери! Чтобы вы варились на медленном огне, испуская истошные крики… маленькая деталь, которая меня немного коробит, против которой я протестую, это моя галантность… что было бы, например, если бы Гитлер выиграл, до этого оставалось так немного, понимаете, – говорю вам это сегодня – все они были бы за него… За того, кто повесил больше всех евреев, за того, кто был номер один… нацистом… кто выдрал чертову требуху из Черчилля, потрясал сердцем, вырванным из Рузвельта, пылал самой нежной любовью к Герингу… но все мгновенно забыто и с той и с другой стороны, они устремляются друг к другу, им плевать, какой член они отдавят, главное, достать до самой печенки… о, с каким удовольствием они раздавили бы чарочку с Адольфом, говорю вам, до этого оставалось так немного…

Я имел право, согласитесь, – 796 страниц! – передохнуть немного… о, не отправлять послания!.. «Отправители посланий» – люди другого сорта, философски-придурковатого, лучше с ними не связываться, тонешь в их эманациях, лужах мочи, террасах, аббатствах… закомплексованы, заморочены, запутаны, вы себя уже не сыщете днем с огнем… тук! Тук!.. Кто-то стучит… гав! Гав! Рр-р! Тью! Тюи!.. Я изображаю свору собак… и шум деревьев, и птиц… и др-ринь! Дверь!.. И чертова кошка… это какой-то смельчак!..

– Войдите!.. Войдите!..

– А, здравствуйте!

Это Дюкурно! Он, это серьезно… он не приходит просто так… очень скоро мы достигаем согласия… ах, еще несколько мелких неурядиц… теперь порядок… тончайшая интонация… запятая… надо остерегаться редакторов, у них такой основательный «здравый смысл»… основательный «здравый смысл» – смерть ритма!.. Все мы любители увлекательных интрижек с порочными женщинами, я знаю, что говорю… Дюкурно пришел ко мне ради NRF… Вы понимаете, утрясти тонкие и острые фигли-мигли, снять скорлупу с яиц… на бумаге, как вы знаете, целые тонны тонкостей из самой глубины земли, от мадам Болльоре… немножко ретуши, если можно, никто не посмеет возразить!.. Представьте!.. «Путешествие» и «Смерть в кредит»… должны появиться к концу года, она способствует… подумать только!.. Поскольку он здесь, то мы поговорили о том о сем… о Бальзаке, к примеру!.. Бальзак, вроде бы, приезжал в Медон… он, говорят, жил в Бельвю у графа Аппоньи, в то время посла Австрии… Дюкурно – «бальзаковед» и «немножко дилетант»! Нет, не согласен!.. Очень серьезный ученый!.. Он не жалел труда, отыскивая следы Бальзака и этого графа Аппоньи… но все поиски оказались напрасными!.. В мэрии… в земельном кадастре… у нотариуса… ничего!.. Если у какого-нибудь читателя есть какая-либо идея на этот счет, то пусть он будет так любезен сообщить мне… мы дошли уже до этого… «а вы?» спрашивает меня Дюкурно… «как ваши дела?»

Мой дорогой Дюкурно, издательство с четырьмя процентами от продажной цены тиража, которые выплачиваются автору, не способно обеспечить ему достойную жизнь! Совершенно очевидно, четыре процента означают плевок в лицо музам… авторы «Плеяды» не станут жаловаться, они все уже покойники… за исключением двух… трех… из них, еще живых… Крутой… Коротышка… и я, издающий предсмертные хрипы… Крутой богат… Коротышка не нуждается ни в ком, окружил себя античной роскошью, фазан Олимпа, любимчик Академий…

– Вы и ваш случай – поистине вопиющее безобразие, полуживой участник «Плеяды», почти забытый, помнят только ваше прошлое…

Дюкурно говорил правду, но если я возражаю по поводу этих жалких четырех процентов и если «Плеяда» не что иное, как бесстыдная обдираловка, то я еще и оплеван и осыпан оскорблениями, изгнан из пантеона…

Дюкурно вполне согласен.

Мой отец и моя мать не задержались на Пер-Лашез, их имена стерты…

– Мой дорогой бальзаковед, на этом дело не кончится!..

– Почему?

– Почему? А вот почему!.. Я информирован! Китайцы, настоящие… ударные китайские силы, которые придут нас оккупировать… они уже в Силезии расположились лагерем… в Бреслау и окрестностях… на шахтах и в доменных цехах… за ними придут другие! Множество других, из азиатских степей… орды!.. Киргизы, молдаване и финны, прибалты и жители карпатских гор, тевтоны… вы их увидите в Пантене, у самых ворот, которые вы так хорошо знаете, и их будут встречать вопящие толпы пьяной швали, выкрикивающие призывы к свободе и счастью!

– Браво! Браво! Как вы считаете, когда здесь будут желтые?…

– Скоро… допустим, через два-три года.

– И все они коммунисты?

– Само собой разумеется, но это деталь!.. Только кровь имеет значение! Одна только кровь – и это серьезно! Все они – «доминирующая кровь»… Не забывайте!..

Я обращаю его внимание на то, что византийцы были заняты выяснением пола ангелов в тот момент, когда турки уже крушили крепостные стены Константинополя… поджигали кварталы бедняков, как теперь в Алжире… наши великие торгаши не станут заниматься полом ангелов!.. Ни желтой угрозой!.. Их интересует только жратва… отборная, самая лучшая!.. И изысканные вина… из этих карточек вин! Из этих меню! Они считают, или не считают, себя хозяевами самого чревоугодного народа в мире? И самого проспиртованного, накачанного лучшим вином?… Пускай они приходят, эти китайцы, пусть посмеют, им не продвинуться дальше Коньяка![79] Они ужрутся до потери человеческого облика среди разливанного коньячного моря, эти страшные китайцы! Они еще довольно далеко от Коньяка… миллиарды за миллиардами, они ужо откроют свой счет, шествуя по знакомым вам местам… Реймс… Эперней… их искристые глубины перестанут существовать…

body
section id="n_2"
section id="n_3"
section id="n_4"
section id="n_5"
section id="n_6"
section id="n_7"
section id="n_8"
section id="n_9"
section id="n_10"
section id="n_11"
section id="n_12"
section id="n_13"
section id="n_14"
section id="n_15"
section id="n_16"
section id="n_17"
section id="n_18"
section id="n_19"
section id="n_20"
section id="n_21"
section id="n_22"
section id="n_23"
section id="n_24"
section id="n_25"
section id="n_26"
section id="n_27"
section id="n_28"
section id="n_29"
section id="n_30"
section id="n_31"
section id="n_32"
section id="n_33"
section id="n_34"
section id="n_35"
section id="n_36"
section id="n_37"
section id="n_38"
section id="n_39"
section id="n_40"
section id="n_41"
section id="n_42"
section id="n_43"
section id="n_44"
section id="n_45"
section id="n_46"
section id="n_47"
section id="n_48"
section id="n_49"
section id="n_50"
section id="n_51"
section id="n_52"
section id="n_53"
section id="n_54"
section id="n_55"
section id="n_56"
section id="n_57"
section id="n_58"
section id="n_59"
section id="n_60"
section id="n_61"
section id="n_62"
section id="n_63"
section id="n_64"
section id="n_65"
section id="n_66"
section id="n_67"
section id="n_68"
section id="n_69"
section id="n_70"
section id="n_71"
section id="n_72"
section id="n_73"
section id="n_74"
section id="n_75"
section id="n_76"
section id="n_77"
section id="n_78"
section id="n_79"
Игра слов: Коньяк – название французского города в провинции Шампань.