Небольшая интересная повесть из сборника «Авантюра'92»

Лев Савров

АХ, ЭТА АФРИКА!

ГЛАВА 1

Над Сахарой сильно качало.

— Витя, а чего она не желтая?

— Кто?

— Пустыня.

— Зачем ей быть желтой?

— Ну, песок все же… Вот ведь Касабланка действительно белая, оправдывает название.

— По-твоему, Кураповка должна быть забита курами, да?.. Осень у них тут.

Он замолк и сразу опять задремал.

— И зачем я еду в эту Африку? — мысленно спросил я себя уже в который раз.

Самолет приземлился на полосу вместе с последним закатным лучом. Нас встретили, посадили в микроавтобус и в полной темноте отвезли за город в какой-то только что выстроенный мотель. Приняв душ и переодевшись, я вышел в коридор.

Даже сейчас, спустя десятилетия, когда я пишу эти строки, я как бы снова и снова стою в том новеньком белостенном коридоре, освещенном люминесцентными лампами, и Африка входит, врывается в меня. Дверь в конце коридора была распахнута в джунгли, а сам коридор выглядел шевелящимся, шелестяще-скрежещущим муравейником: пол, стены, потолок — сплошной ковер насекомых. Кого только здесь не было! Бабочки перепархивали от лампы к лампе, жуки и жучки деловито переползали со стен на потолок, а затем шлепались на пол и опять поднимались по стенам. Громадные богомолы застыли в своих настороженных позах, но в их редких движениях проглядывала растерянность: слишком много вокруг было пищи. Муравьи всех типов и размеров сталкивались друг с другом, резво шевеля усиками, ловя новости от своих и отмахиваясь ножками от чужих. Мохнатые гусеницы целеустремленно исследовали плинтусы и попадали в паутину, которую длинноногие пауки с остро обрезанными брюшками стремительно плели прямо у дверных ручек. Тысяченожки струились неторопливым движением, звенели комары, и кто-то большой и басовитый, разгоняясь в полете, раз за разом бился со звоном головой о жестяной держатель лампы дневного света.

Ошеломленно и медленно побрел я к выходу на крыльцо, стараясь ступать на цыпочках, но все равно слыша при каждом шаге «хрусть, хрусть…» толстого хитина. Вышел на крыльцо, вдохнул влажного пахучего воздуха и затих. Обыкновенная стоваттная лампочка над головой выхватывала из темноты стволы и силуэты огромных деревьев, между ними поднималась высоченная трава, а дальше явно начиналось болото, и по дуновению ветерка и запахам угадывалась большая река. Шума было много: трещали цикады, над ухом зудели комары, цвиркали еще какие-то многочисленные ночные жители, а потом серьезно заворочалось в болоте, завздыхало, зашлепало и зачавкало. Минут через пять из-за реки возник рокот тамтамов, знакомый до этого только по кинофильмам и концертам. «Как будто нарочно для меня включились», — подумал я. Воздух был влажен, в меру душен, но значительно более прохладен, чем при заходе солнца. Я понял, нет, не понял, а ощутил всем своим существом, что я действительно в Африке! С этого момента я полюбил ее навсегда.

ГЛАВА 2

Недолго длилось наше столичное житье. Через несколько дней нас с Виктором вызвали в офис и объявили, что мы должны срочно ехать через всю страну на западную границу, поскольку тамошний колледж очень в нас нуждается. Ехать так ехать. Сели в железнодорожный экспресс типа нашего и через сутки доехали до маленького, затерянного в саванне городка. Поселились без хлопот на втором, последнем, этаже единственного местного отеля, напоминавшего по стилю смесь замка с сараем. На первом этаже уже жил преподаватель литературы француз Роже, такой же искатель приключений и наш ровесник.

Вечером следующего дня Роже поднялся к нам на террасу.

— Какая у вас нагрузка? — спросил он.

— По восемнадцать часов в неделю, — ответил я.

— А у меня двадцать… А расписание?

— Все утро и до полудня.

— Очень удобно, но все равно нет времени для покупок и готовки, пропадет послеобеденная сиеста и вечер.

— Это точно, — сказал Виктор.

Дело в том, что все население спало или лежало в тени между половиной первого и половиной четвертого пополудни ежедневно и всегда. Жизнь в это время замирала полностью: очень жарко было. Перспектива возни на кухне в такой момент, а другого свободного времени не предвиделось, вызывала чисто физическое отвращение.

— Ну, жилье нам колледж оплатит, — сказал Роже, — однако столоваться у хозяина и пользоваться услугами его команды для уборки и стирки вылетит в треть месячной зарплаты, а может, и больше.

— Многовато, — заметил Виктор.

— Что же делать? — спросил я.

— Надо брать повара, — ответил Роже, — который бы и убирал тоже, Это обойдется гораздо дешевле. Все наши так делают. Да и кухня у вас очень удобно расположена.

— Пожалуй, стоит попробовать, — согласились мы.

Кухня наша действительно была удобно расположена. Она представляла собой каменную будку, отдельно стоящую в углу на стыке двух террас, оборудованную мойкой, газовой плитой от баллона и кладовкой. А столовая была огромной изолированной комнатой с четырьмя дверьми, выходящими на внутреннюю и наружную террасы, запахи кухни туда не проникали.

К моему великому неудовольствию, открытым голосованием два против одного завхозом и казначеем выбрали меня. И начались двухнедельные мучения: каким-то образом весь город быстро узнал, что нам нужен повар, и оказалось, что население состоит в основном из поваров. Ну, тех, кто без письменных рекомендаций, я отправлял быстро, сложнее разбираться в бумагах, часто составленных наспех и неразборчиво. «Раньше здесь было много европейцев, теперь они почти все уехали, часто уезжали быстро-быстро, — объяснял мне Самба — главный повар нашего хозяина, — они не хотели давать характеристики своим слугам, вот ребята потом сами диктовали писарям». Этих писарей я уже видел, они весь день тесной гурьбой сидели перед главными воротами почтового двора и, почти не слушая выразительно излагавших свои мысли неграмотных клиентов, быстро и неразборчиво строчили шариковыми авторучками на грязных листах дешевой и тонкой бумаги… Так что смотрел я только машинописные рекомендации.

Первым на испытательный срок взяли Омара. Три дня у меня с ним все шло весело и одинаково, утром первого дня я спросил:

— Омар, ты можешь приготовить на обед овощной суп?

— Конечно, хозяин. Давайте денег, я куплю овощей.

В обед он подал на стол какую-то бурду неопределенно-подозрительного цвета. Попробовали. Роже смаковал, мы с Виктором положили ложки.

— Омар!

— Да, хозяин.

— Что это такое?

— Овощной суп, хозяин.

— Какой это овощной суп? Пюре безвкусное.

— Там все есть: картошка, морковь, капуста, фасоль, лук — все-все.

— Да где это все-все? Ни вкуса, ни запаха!

— Тут внутри, хозяин, я все-все протер.

— А кто тебя просил протирать?

— Никто не просил, я сам. Так всегда делают овощной суп.

Роже улыбался, Виктор хмурился… На следующий день во время завтрака я сказал:

— Омар, мы хотим сегодня овощной суп, но не такой, как вчера. Ты сделай бульон, потом почисть и нарежь дольками овощи и свари их в этом бульоне. Все понял?

— Конечно, хозяин! Давайте денег, я куплю овощей.

В обед он торжественно внес в столовую большую кастрюлю. Сняли крышку — опять пюре-бурда.

— Омар!!

— Я здесь, хозяин!

— Это что такое?

— Овощной суп… как вы заказывали…

— Да ты что, не помнишь? Расскажи, как ты его делал!

— Ну, приготовил бульон, не стал варить овощи целиком, а почистил их и нарезал, как вы говорили…

— А потом?

— А потом сварил их…

— И?

— И протер…

Роже хохотал, у Виктора на скулах набухли желваки: он очень любил овощной суп и за месяц нашей африканской жизни ни разу его не попробовал, потому что в столице мы ели в ресторане, где вообще никогда никакого первого блюда не подавалось.

Утром третьего дня я растолковывал Омару на кухне:

— Сделай нам овощной суп так: приготовь бульон, почисть овощи, нарежь их дольками и сложи отдельно; вари картошку и морковь вместе полчаса, капусту и фасоль отдельно двадцать минут; потом отцеди воду, сложи все сваренные овощи в бульон, добавь луку и травок и доведи до кипения. Понял?

— Все понял, хозяин. Давайте денег, я куплю овощей.

Наступило время обеда.

— Ну, Роже, сегодня ты, наконец, попробуешь овощной суп по-русски, называется селянский.

— Тре бьен, я люблю пробовать новое.

— Омар! Давай суп.

Открываю крышку — опять бурда! Мне захотелось плакать.

— Я же тебе объяснил!..

— Все делал, как вы сказали, хозяин. Все овощи сварил отдельно, потом отцедил и сложил в бульон, добавил луку и травы…

— Ну?!

— Ну и протер с бульоном…

Роже от смеха упал со стула, у него по щекам текли слезы, у меня почти тоже, но от злости.

— Мерд! — сказал Виктор с отвращением, вставая из-за стола. Хорошее французское слово «мерд», очень емкое.

Утром четвертого дня я произвел несложные арифметические подсчеты и обнаружил, что за это время Омар обсчитал нас на стоимости продуктов процентов на тридцать. Пришлось срочно с ним расстаться.

Вторым был Мустафа. Он не приворовывал, а может быть, просто не успел, потому что был таким грязнулей, что мы вытерпели только сутки, не понравилось нам жаркое из мух и тараканов. Третьего и четвертого я совсем не запомнил, до того они оказались невыразительными. Дополнительной проблемой для нас было избавиться от хождения на рынок за такими продуктами, как мясо, овощи и фрукты, ибо бакалейные товары мы покупали в лавке у наших друзей-ливанцев.

Наконец, появился Алассан, и тут наши хозяйственные заботы разом закончились. Он был очень чистоплотным, всегда опрятно одетым, улыбчивым, веселым сорокапятилетним мужчиной, скрупулезной честности и родительской заботливости. Жил он с женой и пятью детьми в небольшом глинобитном домике на дальней окраине города. После успешного окончания испытательной недели первое, что он сделал, — попросил аванс и купил велосипед. «Я хочу утром быстро добираться, чтобы у вас на столе за завтраком был всегда горячий кофе», — объяснил он серьезно. Тут уж даже Виктор заулыбался.

ГЛАВА З

Коренного населения в городке насчитывалось около тридцати тысяч, европейцев и других белых обитателей к этому времени оставалось не более двадцати пяти человек, поэтому все друг друга знали хорошо и образовали как бы землячество. Не мудрено, что и африканское население было осведомлено о каждом нашем шаге.

Центром активной городской жизни, особенно в дневное время, была река. Она была хороша: широкая, хотя и мелкая в районе города, с живописными берегами, торчащими повсюду из воды скалами, камнями и бурлящими протоками между ними, с необъятными песчаными отмелями и косами, с высовывающимися на поверхность верхушками кустов в местах тихих прибрежных заводей. Большие пассажирские и маленькие рыбачьи пироги сновали по ней непрерывно, лодочники на больших пирогах выделывали чудеса эквилибристики с шестами, втыкая их в дно и бегая по длинным бортовым доскам с проворством обезьян от носа к корме и обратно. Как-то один из парней все-таки зазевался, пирога ушла из-под него, и он повис на шесте, громко воя и постепенно сползая в воду. Его напарник и не думал тормозить лодку, а, сидя на корме, громово хохотал, показывая на несчастного пальцем, пока сам не опрокинулся от смеха в воду вместе с шестом, лежащим у него поперек коленей. Предоставленная самой себе пирога медленно задрейфовала по течению. Пришлось пассажирам, в большинстве состоящим из дебелых матрон в многоразово навернутых вокруг телес разноцветных тканях, погружаться в воду и брести к берегу, благо до него было недалеко. Пока они добирались до суши, на этом месте уже собралась окружавшая двух молодцов-мокрецов улюлюкающая, смеющаяся толпа человек в двести, предвкушающая скандал, который и не замедлил разразиться. Кричали одновременно все, хлопали себя ладонями по груди, коленям и бедрам, воздевали руки к небу, простирали их в стороны, апеллировали к наслаждающейся публике, но не серьезно, а совершенно очевидно для собственного удовольствия и развлечения: в движениях действующих лиц не было заметно и признака злобы. Потом последовала торжественная церемония возвращения денег за несостоявшуюся переправу, потом все долго ловили пирогу, в общем, народное кино.

Только рыболовы в маленьких пирогах невозмутимо продолжали свое бесконечное, кропотливое дело — бросали и вытаскивали сети. Тут не до шуток, за день так набросаешься, помереть можно. Сеть представляет собой круглый парашют, ее надо раскрутить над головой и бросить так, чтобы она точно раскрылась на поверхности воды и пошла вглубь под действием симметрично привязанных ко внешнему обводу грузов. Она не поддевает рыбу, а накрывает ее, прижимая ко дну, при медленном вытаскивании сеть захлопывается. Все это происходит на быстрине, и сидящий на корме гребец с веслом должен удерживать пирогу на месте — адский труд, требующий виртуозной техники.

С утра и до захода солнца женщины и девушки со всего города стирали и сушили тут же на песке белье и одежды, вокруг купалась мелкота — их дети, братья и сестры. Почти все обнажены до пояса, а многие и совсем раздеты, лоснящаяся на солнце мокрая разных оттенков темная кожа, у молодых — прекрасные стройные фигуры, на старых часто просто страшно смотреть, а старые — это уже после тридцати, к такому рубежу обычно местная женщина родила уже десять, двенадцать детей. На нас не обращалось вроде бы никакого внимания, когда мы без кино- и фотоаппаратов, но потребовались определенное время и дипломатия, чтобы они привыкли к съемкам; дети же норовили влезть прямо в объектив.

ГЛАВА 4

Через два дня после начала занятий к нам приехал знакомиться начальник местного аэропорта Рихард, для друзей — Ришко. Мы сразу подружились. Он знал все и всех в городе и в округе, благодаря чему мы сразу почувствовали себя так, будто жили здесь уже сто лет.

— Мужики! — сказал он нам через несколько дней. — Вам нужен свой автомобиль. Независимость и мобильность — великое дело.

— Я только об этом и думаю, — объявил я.

Роже принял идею сдержанно, Виктор скептически, хотя оба были согласны, что независимость и мобильность, действительно, великое дело.

— До колледжа пешком восемь минут, — заметил Роже.

— До рынка и центра города — пять, — поддержал его Виктор, — до реки вообще три минуты ходьбы.

— А рыбалка, охота, путешествия, гости? До Ришкиного дома пять километров, что нам всегда ждать, когда он приедет? Да у него одно пассажирское место, остальные сидят в этом фургоне черт знает на чем! Нет, надо брать!

— Что и где брать! — съехидничал Виктор. — Ты же видишь, в городе все машины только на свалку годны, а не на продажу.

Это было правдой. Позавчера мы взяли напрокат машину у местного таксиста, так как у Роже были водительские права, и поехали за город. Обратно вернулись на буксире, потому что через два километра просто отвалился рычаг скоростей.

— Нет, если покупать, то только в столице, — сказал Ришко. — Я слышал, что кто-то из моих земляков на днях уезжает и продает авто. Завтра я еду в командировку, могу все узнать.

Так и решили.

Через три дня он вернулся.

— Мужики, нормальная машина. Подержанная, конечно, но наши ухаживали за ней тщательно. Марка «Рено — четыре лошади», малолитражка, двигатель сзади, с водяным охлаждением. Цена девяносто тысяч.

Мы переглянулись: как раз месячная зарплата.

— Берем на троих? — предложил я.

— Берем, — сказали мужики.

Через неделю нам ее прислали на железнодорожной платформе. Машина оказалась такой маленькой, как старый «Запорожец», и сразу мне понравилась. Виктору было все равно, а Роже почему-то испытывал к ней отвращение, он так ни разу и не сел за руль, сколько я ему ни предлагал.

Я раньше не водил машины. Ришко привез меня на взлетную полосу, показал, как переключать скорости, дал несколько практических советов и вылез наружу.

— Смотри, не улети, — сказал он серьезно. — В саванне очень трудно ориентироваться без навигационных приборов.

— А ты иди в рубку на радиопеленг, — огрызнулся немедленно я и поехал.

После двухчасовой практики на аэродроме двинул нахально в город и думаю, что куры, собаки и овцы надолго запомнили этот день, ибо ускользнуть из-под колес им удавалось чудом. Но обошлось без жертв, и в сумерках я гордо подъехал к нашим воротам. Сверху смотрели Роже и Виктор, из ресторана высыпала обычная обслуживающая компания, откуда-то из-за угла приковылял хозяин Ламе, в общем, недостатка в зрителях не ощущалось. Въезжать было немножко в горку, я поосторожничал, мотор начал захлебываться, я судорожно даванул на педаль газа, машина бросилась рывком вперед и правым крылом врезалась в створку ворот. Эффект был полным.

Фара каким-то образом уцелела. Назавтра мы с Ришко вручную выправили крыло и кистью покрасили его немного не в тон, после чего машина приобрела залихватский подмигивающий вид. Больше аварий у меня, тьфу-тьфу, не было.

ГЛАВА 5

— Сегодня твоя очередь идти на почту, — заявил Виктор.

— Я в прошлый раз ходил! — возмутился я.

— А кто виноват, если они забывают присылать зарплату? Моя очередь прошла впустую, теперь снова тебе топать.

Спорить было лень, да и дело невеликое: до почты пешком две минуты, нет смысла даже заводить нашу колымагу. Долгожданный перевод пришел утром, и вот, захватив маленький старый обшарпанный викторовский чемоданчик, я отправился на почту. Знакомый клерк долго извинялся за отсутствие в данный момент крупных банкнот, ловко считая и выбрасывая на прилавок груды грязных, замусоленных, кое-где заклеенных липкой лентой дензнаков с изображением президента. По-моему, президент на деньгах не очень смотрелся, гораздо импозантнее его полное лицо выглядело на рисунках местных разноцветных тканей, особенно когда они укрывали тыльную округлую часть женского тела; идешь по улице сзади какой-нибудь молодки и радуешься: в такт ее движениям президент улыбается тебе и подмигивает, поднимает настроение.

Кое-как запихав кучу валюты в чемоданчик и ссыпав в карман мелочь, я вышел наружу и двинулся вдоль пыльного переулка по направлению к рынку под палящими лучами солнца на, как обычно, совершенно безоблачном небе. Метров за пять до поворота два отчаявшихся приезжих деревенских жителя безнадежно пытались сдвинуть с места осла, нагруженного горой калебасов. Посмеиваясь про себя, я обогнул выразительную группу, и в этот момент проклятая скотина взревела дурным голосом. Я так вздрогнул от неожиданности, что ручка чемоданчика оторвалась, он шлепнулся на землю, старый замок отщелкнулся, и бумажки, подхваченные слабым ветерком, разлетелись по всему переулку. «Это называется — зарплата улетучилась», — подумал я. Чертов осел, совершив свое черное дело, конечно, соизволил стронуться с места и, задумчиво и нежно перебирая копытами, мелкими шажками уплыл за угол.

Народу в переулке было довольно много, и сначала вездесущие мальчишки кинулись ловить и подбирать мое богатство, а потом кое-кто из взрослых помоложе тоже присоединился со смехом к такому приятному занятию. Я успел ногой захлопнуть крышку чемодана, чтобы он не опорожнился до дна, и стоял над ним с индифферентным видом, засунув руки в карманы шортов. С шутками и прибаутками добровольцы быстро сумели собрать все до последнего клочка и, сопровождаемые болельщиками, окружили меня, образовав небольшую толпу. Один предприимчивый молодой человек опустился на колени в песок перед чемоданом и, принимая от каждого по очереди скомканную добычу, быстро разглаживал купоны и, формируя пачки, укладывал их внутрь. В две минуты все закончилось. «Готово, мосье», — сказал он, поднимая и держа чемоданишко бережно и ловко между двумя ладонями. Я пожал каждому руку со словами благодарности, и потом все терпеливо ждали, пока я выгребал мелочь из карманов и оделял каждого монетами, стараясь, чтобы было всем поровну. Предприимчивый молодой человек получил бумажку и гордо смотрел на остальных, как бы говоря нам: «Вот что значит уметь шевелить мозгами». Инцидент закончился ко всеобщему удовольствию.

Я пошел через рыночную площадь, держа злополучную тару под мышкой. Из дверей своей лавки мне призывно замахал рукой наш приятель — ливанец Самир.

— Привет, — сказал он. — Знаешь, в городе не будет сахара месяца два. Я отложил для вас двадцать пачек, а то уже расхватывают.

— Вот молодец, спасибо, я как раз и деньги несу.

Мы еще поболтали недолго о том о сем, условились в следующее воскресенье поохотиться в саванне на страусов южноамериканским способом, используя его вездеход, и я собрался домой. У дверей лавки уже дежурил какой-то шустрый юнец, почувствовав возможность легкого заработка. Он ухватил сумку с сахаром, ловко водрузил ее себе на голову и, насвистывая, пошел впереди меня прямехонько к гостинице. «Интересно, — подумал я, — есть ли на рынке хоть один человек, который не знает, где я живу?» Мои студенты носили книги и тетради тоже на голове, даже если это был только один учебник или одна тетрадь, ручки и карандаши втыкали в волосы, где они держались намертво. Но после того, как однажды я увидел двух дюжих мужчин, которые с кряхтеньем подняли двухсотлитровую железную бочку, наполовину наполненную водой, поставили ее на голову старушке, и старушка не спеша, слегка приседая и цепко переставляя босые ноги, враскоряку ушла вдаль, я перестал чему бы то ни было удивляться.

— Принес? — спросил Виктор.

— Принес, — сказал я.

— Алассан, убери сахар в кладовку, это про запас, говорят, что в городе будет перебой с сахаром.

Выйдя через пять минут из нашей знаменитой душевой, я увидел Алассана не в кухне, а на террасе, переминающегося перед дверью с ноги на ногу.

— Ну, что у тебя случилось?

— Да вот, ваш новый свитер… я очень старался, хозяин…

— Перестарался, что ли?

— Он стал теперь белый-белый.

— Как белый-белый?

— Смотрите сами…

Он быстро сбегал в кухню и принес свитер. Этот нитяной свитер я купил неделю назад из-за его совершенно необычного нежного светло-канареечного оттенка. Сейчас он был снежной белизны.

— Ты чем стирал, горе мое?

— Порошком, хозяин, как всегда.

— Витя, поди сюда, посмотри!

— Ага, — сказал Виктор с удовлетворением, — я же говорил тебе, что такого цвета не бывает.

— Но ведь был?

— Был, да сплыл!

Он посмотрел на наши растерянные лица и начал смеяться. Махнув рукой, я тоже засмеялся. Поняв, что грозы не будет, Алассан заулыбался вовсю, и его широкий приплюснутый нос распространился, казалось, на все лицо. Мы собрались вернуться в комнату, но он продолжал топтаться у дверей.

— Ты чего опять мнешься?

— Хозяин, не могли бы вы дать мне аванс, я тоже хочу запастись сахаром.

— Да ведь я платил тебе три дня тому назад!

— Так уж нету, хозяин. Кончились.

— Ну и ну… Ладно, я сегодня добрый, получишь одну треть вперед.

— Тысячу раз спасибо, хозяин!

Через полчаса он опять заскребся у дверей. Я вышел на террасу.

— Что там опять у тебя стряслось?

— Ничего, хозяин… только можно я мой сахар оставлю здесь, в кладовке, на хранение?

— Конечно, оставляй, места не жалко. А почему не хочешь нести домой?

— Нельзя… Съедят.

— Десять пачек съедят сразу?!

— Съедят, — вздохнул он, — у нас всегда так.

— А потом?

— Так это ж потом, хозяин. Зачем думать о том, что будет потом?

— Но надо как-то планировать расходы, да и вообще жизнь…

— Э, пусть Бог планирует… для простого человека это слишком сложно…

Через два дня я случайно заглянул в кладовку, там на полке лежал только наш сахар.

— Алассан, — спросил я за обедом, — а где твой сахар?

— Пришлось взять, хозяин, — стыдливо пряча глаза, тихо ответил он, — я проговорился дома…

— Ну и что?

— Ну и съели.

— За один день десять пачек съели?

— Не за один, за два… шесть пачек… а из четырех бизнес сделали.

— Какой такой бизнес может быть из четырех пачек, скажи на милость?

— Мы разделили сахар на кучки по пять-шесть кусочков, и моя жена продала его.

— И какова прибыль? — поинтересовался Виктор.

— Восемьдесят монет, — гордо ответил Алассан.

— Бизнесмены, — задумчиво произнес Виктор с непередаваемым оттенком.

Мы с Роже хохотали до слез: восемьдесят монет — это как раз цена одной пачки сахара.

— Послушай, Алассан!.. Ой, не могу, ха-ха… так вы теперь без сахара, но с монетами, так, что ли?

— И без монет, — пожал он сокрушенно плечами. — Я отобрал у нее и вечером проиграл в карты.

— Во, человек! — веско подытожил Виктор. — Карточный долг — святое дело.

— А как жена на это посмотрела? — спросил Роже.

— Немножко побила меня ночью.

— Ну а ты что?

— И я немножко побил ее…

— А потом?

— А потом мы помирились… я думаю, скоро у нас будет еще ребенок… я хотел бы девочку.

— Зачем тебе еще одна, у тебя их уже четыре, и только один парень.

— Мальчик у меня наследник, а девочки вырастут и принесут в дом деньги.

— Это у вас жену покупают, что ли? Нечто вроде калыма? Но ведь ты не мусульманин, да и не все население здесь арабской веры.

— В Африке всегда платили за жену, хозяин.

— А чем?

— Сейчас просто деньгами. Раньше приводили скот, оружие, редкие украшения. Теперь самый ценный выкуп — холодильник.

— Почему?

— Можно делать бизнес: покупаешь пиво и кока-колу ящиками у фирмы и продаешь по бутылке из холодильника. Жарко — люди хотят пить.

— Бизнесмены, — опять сказал Виктор. — И какая сейчас обычная цена за жену?

— Если без детей, двадцать тысяч.

— А с детьми?

— Чем больше детей у нее, тем дешевле.

— Это несправедливо, — изрек Роже, — раз она не бесплодная, цена должна быть выше.

— Но выращивать детей тоже недешево, — возразил я.

— В общем, каждый из нас в месяц может купить себе пять бездетных жен, — безошибочно подсчитал Виктор.

ГЛАВА 6

Сегодня какой-то религиозный праздник, занятий нет, и я спал подольше. Проснулся от визга и урчания Бубу на террасе и от робкого призыва «профессор! профессор!» (забавно, когда тебя в двадцать пять лет зовут профессором, но так здесь принято). Сонный, на ощупь открыл дверь, и — шлеп! — кто-то приклеился к левой икре. Это, конечно, Люлю, но я никак не могу привыкнуть и каждый раз от неожиданности подпрыгиваю. Люлю — месячного возраста детеныш черной макаки, крохотное ласковое существо с прямо-таки человеческими ладошками и пальчиками, большими тонкими прозрачными бесшерстными ушами и огромными умными печальными глазами на детской мордочке. Накрепко прижавшись к ноге, он тихонько постанывал, прося ласки. Наклонившись, я почесал ему за ушами и под подбородком, он сразу замолк, закрыл глаза и потерся щекой о мою кожу. Теперь буду ходить по террасе, сидеть в кресле, заниматься домашними делами, а он так и провисит на моей ноге. И как эти маленькие мягкие лапки могут крепко и долго держать его в такой позе!

Я много наблюдал в джунглях передвижение обезьяньих стай по деревьям. От рождения до самостоятельного возраста все детеныши на ходу висят спиной вниз под животами мамаш, вцепившись в их шкуры. Иногда самкам приходится перепрыгивать со своим живым грузом с ветки на ветку соседних деревьев на расстояние доброго десятка метров, делая это на пределе сил, но ни одна никогда не промахивалась, и ни один детеныш ни разу не оторвался от родительского брюха.

С висящим на ноге Люлю я подошел к нашей калитке на террасе. В калитке сидел Бубу, угрюмо скаля зубы, за калиткой скромно переминался с ноги на ногу Моди. Я купил Бубу за бесценок в одной деревне, где мы обратили внимание на ватагу ребятишек, прыгавших вокруг большой сейбы, визжавших и хохотавших от возбуждения, размахивающих палками. Я вышел из машины и, приблизившись к дереву, увидел большую, ростом с хорошего пойнтера, рыжую мартышку-самца, привязанную к стволу короткой толстой веревкой, из последних сил пытавшуюся отбить руками многочисленные больно бьющие палки и укусить недосягаемых безжалостных мучителей. «Вы что делаете, дурачье?» — прикрикнул я по-русски на детвору, и они сразу же разбежались с криками «тубабу, тубабу!», что на местном наречии означает «белый». Тут же нашелся и владелец обезьяны, который был рад от нее избавиться. «Осторожно, тубабу, — сказал он, — это совсем дикий, очень больно кусается». — «Сейчас посмотрим, — ответил я, — пойдем, Бубу!»— и, присев на корточки, протянул к нему руки (кличку выдумал на ходу). Он чрезвычайно цепко ухватился за мою кисть и не отпускал ее, пока я отвязывал веревку, а потом пошел со мной к машине, как ребенок, «за ручку». В салоне он сел рядом со мной между передними сиденьями, косясь недоверчиво на Роже и Виктора. Гладить себя им он не позволил и в дальнейшем только мирился с их присутствием в доме, хотя и привык вскоре по утрам здороваться с ними за руку. Я привязал его у калитки, и с этого момента у нас появился сторож. Местные жители очень боялись его, потому что кусал он больно, без предупреждения и без звука.

Моди не являлся одним из лучших моих студентов, но был, безусловно, самым добрым и преданным. Придержав Бубу, я пропустил Моди сквозь калитку на террасу и пригласил его присесть в кресло у журнального столика, а сам устроился в другом, напротив. Вид у Моди был довольный и заговорщицкий.

— Профессор, у меня есть для вас что-то…

Он засунул руку во внутренний карман праздничного пиджака и вдруг вынул оттуда бесхвостого зеленого попугая, с желтоватыми боками, размером почти со скворца. Я ахнул. Мне давно хотелось, несмотря на вялое сопротивление Виктора, заполучить в дом попугая. Никаких других, кроме зеленых, в наших краях не водилось, и мои неудачные предыдущие попытки показывали, что эта порода, в общем, глупая, дикая и кусачая. Но этот отряхнулся, прогулялся по столику туда-сюда, посмотрел на меня, наклонив голову, одним глазом, потом, повернувшись, другим и выдал весело и звонко: «Фью-ю-ить!»

Я сразу понял, что в доме стало одним интересным жильцом больше, и, забыв о всяких опасениях, о прежних щипках, укусах и разочарованиях, положил на стол правую руку с вытянутым вперед указательным пальцем и сказал: «Иди сюда, Петя!» Петя бодро протопал по столику и одним коротким энергичным прыжком прочно застыл на пальце. Я поднял руку до уровня собственного носа почти вплотную к лицу, и мы долго смотрели друг на друга. Потом я свистнул: «Фи-у!» Он подумал и отозвался: «Фи-у, Фи-у!» Тогда я присвистнул: «Фи-у, фи-у…», а он отпарировал: «Фи-у, фи-у, фью!»

Так и пошло. Насвистевшись, я стал звать Виктора:

— Иди сюда скорей, посмотри!

— Ну что там у тебя опять за восторги? — Он, наверное, переспал и был не в духе.

— Вот! Это Петя, он хочет жить у нас.

— Почему Петя?

— Не знаю, так само собой получилось.

— Добился-таки своего… Сам за ним чистить будешь!

— Он же маленький, много грязи не сделает.

— Все они маленькие вначале, — ворчал он по привычке.

Через два часа, когда мы сели обедать, Петя полностью завоевал сердца моих друзей. До обеда он успел обследовать все самые темные и недоступные уголки нашего жилища, разогнал по стенам домашних ящериц-гекконов, попробовал на вкус нашу обувь — ему понравились только босоножки Виктора, подружился с Люлю и Алассаном и понял, что к Бубу можно приближаться лишь до границы досягаемости его веревки.

Итак, мы сели обедать. Еще не успели атаковать закуски, как скатерть на углу стола натянулась и задергалась. Мы перестали жевать. Вначале из-за края вынырнул и оперся о стол мощный кривой клюв. Затем когтистая лапа крепко вцепилась в ткань, и, подтянувшись на этих двух точках, появился весь Петя, который с торжеством расправил свои куцые крылья, вновь сложил их и, аккуратно лавируя меж стаканов и кастрюль, проплыл по столу до моей тарелки. Тут и остановился. Даже брезгливый Виктор залюбовался точными движениями, я же стал предлагать попугаю отведать наших яств. Выяснилось, что салат в масле и уксусе он не любит, лука-порея не хочет, но изволил согласиться попробовать редиски. Прочно стоя на одной лапе, он ухватил другой лапой большой красный клубень, деликатно откусывая, довольно быстро перетер его и застыл на месте, благожелательно на нас поглядывая будто дожидаясь второго блюда. Потом он уже сам выбрал из моей тарелки мягкий и большой кусок гуляша, вежливо подцепив его кончиком клюва, и опять управился очень бодро.

— Наверное, теперь тебя будет мучить жажда? — заметил ехидно Виктор.

В центре стола стояла бутылка красного столового вина, которое мы обычно наполовину разбавляли водой. Я налил из нее в блюдце и поставил перед Петей. К нашему великому удивлению, он быстро сделал несколько чмоканий, смешно задирая каждый раз голову, постоял немного, как бы прислушиваясь к тому, что делается в его утробе, а потом, переваливаясь, поковылял прямехонько к бутылке, повернулся к ней спиной, выпрямившись на лапе во весь свой не очень большой рост, и начал производить волнообразные движения всем телом, закрыв глаза, перемещаясь одновременно медленно вокруг бутылки по-прежнему спиной к ней. Попугай, несомненно, танцевал, в его дерганиях прослеживался даже какой-то ритм. Мы застыли, боясь перебить танец. Через минуту или две он остановился, открыл глаза и тихонько присвистнул.

— Вот так «мерд», — сказал Роже.

И тут вдруг попугай посмотрел искоса на Роже, как будто осуждающе покачал головой и отчетливо произнес: «Мерд!» Вилка выпала из рук Роже, а мы с Виктором открыли рты. Придя в себя, с восторгом начали произносить всякие простые слова с буквой «р», но попугай больше ничего не говорил, только свистел в ответ.

— Нет, он больше ничего не знает, — сказал Роже с сожалением.

— Для него и этого вполне достаточно, — заметил я, защищая любимца.

— Это необыкновенная птица, — сказал Виктор. — Он не только воспитанный, но еще пьянь и танцор. Пусть ест с нами, я не против.

С тех пор Петя всегда обедал с нами вместе и, между прочим, ни разу на столе не напачкал.

ГЛАВА 7

— Предлагаю отдохнуть немного и провести церемонию спуска на воду сегодня, — сказал я, отваливаясь от стола.

— Ага, и собрать вокруг добрую половину города, — немедленно возразил Виктор. — Им сегодня как раз нечего делать.

— А им всегда нечего делать, — вклинился Роже, — так что только глубокой ночью ты сумеешь обойтись без толпы. Да и не все ли равно?

— Ладно, — хмуро пробурчал Виктор, — но лучше без меня…

— Должны же мы проверить посудину на полный груз, — подытожил я.

Посудиной была допотопная нераскладная байдарка, которую я отрыл нечаянно месяц назад из-под кучи старого хлама в углу огромного ангара нашего «осколка колониализма», как мы называли хозяина отеля. Весь месяц я латал ее, заклеивал, зашивал и заливал гудроном, в результате чего она потяжелела раза в два и приобрела пугающий вид бурой свиньи с черными пятнами, только что вылезшей из грязной лужи.

Часа в четыре пополудни мы собрались во дворе, и я послал Алассана за носильщиками. Явились два молодца в одинаковых лохмотьях, да и по виду прямо братья. Они ухватились за нос и хвост лодчонки, быстро подняли ее и поставили днищем на головы. Байдарка немедленно сильно прогнулась, холстина угрожающе натянулась.

— Сейчас лопнет корыто, — спокойно прокомментировал Виктор. Я прыгнул под середину днища и поддержал его руками.

— Алассан! — закричал я. — Ищи третьего!

Не прошло и пяти минут как появился третий, но он был на полголовы ниже ростом первых двух. Роже сбегал к себе в квартиру и притащил старое одеяло, а Самба (он, Садьо и остальная команда уже, конечно, были с нами во дворе) приволок откуда-то дырявую кастрюлю. Низкорослый водрузил себе на голову сложенное одеяло и сверху кастрюлю, но я вовремя разгадал его глубокую задумку и запротестовал.

— Алассан! Объясни ему, что кастрюля продырявит краями лодку.

Алассан произнес убедительный монолог минут на десять с выразительной жестикуляцией, после чего низкорослый без возражений перевернул кастрюлю, положил сверху на ее Дно одеяло, а кастрюлю надел на голову. Голова влезла в кастрюлю целиком.

— Хотел бы я видеть, как он пойдет, — сказал Виктор.

— Надо оттопырить ему уши, тогда кастрюля будет держаться, — предложил Роже.

— Ничего, хозяин, он пойдет и так, — убеждал меня Алассан. — За двести монет он куда хотите пойдет.

— За двести я ее один до столицы донесу, — объявил Виктор.

— Вот и поторгуйся с ними, — сказал я, — а мы пока доску поищем. Эй, Самба, Садьо! Живо-живо какую-нибудь доску, только небольшую.

Компания с восторгом рассыпалась по нашему обширному двору, и через полчаса у моих ног выросла куча мусора, в которой я все-таки обнаружил вполне подходящий кусок фанеры. Кусок прилепили на голову коротышке, потом сверху поставили кастрюлю и положили одеяло, после чего он стал на полголовы выше крайних.

— Придется ему или приплюснуть голову, или отпилить ступни, — предложил Роже.

— Не надо, хозяин, — испугался Алассан, — он приседать будет.

И действительно, он до самой реки шел на полусогнутых.

Вместе с байдаркой я нашел в ангаре достаточно хорошее полу-весло, а второе смастерил сам. Теперь я попытался вручить Виктору мое творение.

— Нет, — сказал он. — Ты свою лопату неси сам. Такую уродину даже на похороны не возьмешь: покойник убежит. Я отдал мой шедевр Роже, которому было все равно.

— Ну, тронулись, наконец! — провозгласил я.

— Это точно, — пробурчал Виктор. И мы пошли.

К берегу вместе с нами подошла уже несметная толпа, которая волновалась, переживала и обсуждала наши шансы.

— Это они хотят спортом заниматься, — рассуждал один.

— Нет, — возражал другой, — они будут себя испытывать. Известно, что все тубабу немного сумасшедшие. Они всегда хотят все испытывать. Вот увидите, на этой смешной пироге они поплывут отсюда аж до самого моря.

— Как же они доплывут так далеко без припасов? Ведь в пироге места нет!

— А я вам говорю, поплывут! Им не нужны припасы, если надо, они могут две недели не есть.

Тут все начали спорить, выживем мы или не выживем. Мы, конечно, местного наречия не понимали (это Алассан мне потом уж пересказал), поэтому шествовали невозмутимо.

Носильщики вошли по колено в реку и плюхнули наш корабль на воду, подняв завесу из брызг, к полной радости окружающих. Я внимательно исследовал внутреннюю поверхность — пока течи не было.

— Садимся! — скомандовал я.

Алассан и носильщики крепко держали лодчонку, пока я усаживался в носовой части.

— Вперед, утопленники, — сказал Виктор, залезая в середину позади меня.

Роже тихонько и аккуратно примостился в корме. Жестом я показал помощникам отпустить байдарку. Они отпустили.

— Сейчас хлебнем, — сказал Виктор.

Не хлебнули, к счастью, однако от края бортов до поверхности воды осталось не более пяти сантиметров.

— Можно стартовать, — сказал я.

— Угу… если ветра не будет, — отозвался Виктор, — хорошо, что река сегодня такая гладкая.

Мы тихонько двинулись вдоль берега и против течения, которое в этом месте почти не ощущалось. Толпа замахала руками, закричала «ура!», мальчишки побежали за нами по песку до самых окраин городка. Потом мы наконец остались наедине с тишиной ленивой реки. Над водой нависали густые кусты, в которых чирикали какие-то птахи. На отмелях стояли столбами белые цапли. В излучине байдарка пересекла омут со скальным берегом, и в тяжелой малахитовой глубине раза два проплыла большая рыба. Мы гребли медленно и бесшумно, ощущая себя частью этой великолепной природы. Было жарко, вода на ощупь не давала никакой прохлады, Опять начались отмели и кусты. На ветках висели в послеполуденной спячке десятки самых разных змей, наверное это был «змеиный» год, потому что ни до ни после я не видел их в таком количестве. При желании мы могли дотронуться веслом до некоторых змеюк, но желания не было. Мне вспомнилось, как на прошлой неделе я в течение двух часов любовался, сидя на нашей террасе, Виктором, который стоял во дворе перед сараем и в каком-то оцепенении наблюдал, как тоненькая и длинная зеленая манговая змейка пыталась подняться по вертикальной стене. Это ей не удалось, и в конце концов она уползла за угол, а Виктор еще долго не шевелился.

Никогда не забуду и мою первую встречу лицом к лицу с коброй. Я шел по узкой тропинке среди кукурузного поля между Ришкиным домом и аэродромом. Она ползла по этой же тропинке мне навстречу, скрытая, естественно, высокими стеблями, и на крутом повороте мы почти наткнулись друг на друга. Толстая, наверное с мое предплечье, жирная, противно серая, длинная, метра в полтора или побольше, она застыла, слегка приподняв плоскую голову, и мне казалось, что она выбирает место, куда прянуть, я же был весь такой открытый, в шортах и майке, шлепанцах, с пустыми руками и даже без очков! Не было сил заставить себя двинуться, крикнуть, вздохнуть… Она прыгнула первая, прыгнула в сторону метра на два и пошла ломиться сквозь кукурузную чащу с шумом влюбленного гиппопотама, в полной панике, да с какой скоростью! Все это я видел краем глаза, мчась по тропинке обратно к Ришкиному дому, непонятно как не сломав шею. С тех пор я понял, что они боятся нас в десять раз больше, чем мы их.

— Хорошо, что не плюнула, — сказал Виктор потом. — Помнишь геологов?

Еще бы не помнить! Они приехали к нам однажды в полдень на двух газиках и грузовике. Цель их путешествия — скалы около знаменитого в тех местах водопада — находилась в ста километрах от нашего города, но дороги туда практически не было. Они решили сделать здесь временную перевалочную базу, получить необходимые грузы по железной дороге и потом уж двинуться дальше. Губернатор выделил им пустой двухэтажный дом на окраине. В первую же ночь двое жильцов угловой комнаты второго этажа обнаружили у себя незваного гостя — здоровенную кобру. Вооружившись палкой и мачете, они загнали змею между кроватью и шкафом, и пока один отвлекал ее внимание палкой, другой наклонился вперед через кровать, чтобы разрубить непрошеную гостью. Тут она и плюнула ему точно в глаз. Неделю французский доктор из городской больницы хлопотал над нашим товарищем, который моментально ослеп. К счастью, через несколько дней зрение восстановилось, потому что помощь была оказана вовремя.

— Хорошо, что не все кобры плюющие.

— Да, а как разберешь, какая из них плюющая? Нет уж, лучше очки не забывать.

— А ночью?

— Что ночью? Носи амулет или какую-нибудь бляшку на шее, она же на блеск целится.

— Ты, Витя, шибко умный стал…

— А как же, — пробурчал он, — хочешь жить… Диалог этот возник по дороге вдоль высохшего русла небольшой речки — притока нашей основной реки, когда мы решили дойти до озера под скалой. В сезон дождей там низвергался с двадцатиметрового уступа ревущий поток стометровой ширины, а сейчас только тоненькая струйка позвенькивала, блестя будто стеклянными нитями. Но озеро под водопадом не пересыхало из-за своих немалых размеров и глубины, и мы часто лавливали в нем рыбку и отдыхали в тени пальм, зонтичных акаций и тамариндов, составляющих небольшой зеленый оазис среди колючей знойной саванны.

Как обычно Роже шел своей легкой походкой впереди, а мы с Виктором, лениво обсуждая гадючные проблемы, пыхтели сзади. Вдруг Роже, издав какой-то неопределенный возглас, прыгнул за большой валун. Мы бросились за ним и, повернув направо, сначала ничего не поняли. Из-под камня торчал кусок толстого каната, и Роже, скользя по гравию, тянул за канат скалу к себе. Не раздумывая, я прыгнул и тоже вцепился в канат. Это был не канат, это был змеиный хвост! И какой хвост!

— Питон! — прохрипел Роже. — Держи его, держи!

— Все равно уползет, — прокомментировал Виктор, — между пальцев просачивается.

И, черт возьми, он опять был прав. Сам-то он стоял спокойно, потому что ему уже не было места ухватиться: Роже почти прилип к скале, а я, держась за самый кончик хвоста, чувствовал, как сплошная упругая мышца пульсирует, перетекает в моих руках, ускользает, ускользает… ускользнул!

— Ну и как на ощупь? — поинтересовался Виктор.

— Холодный, крепкий и сухой.

— Странно, а на вид как мокрый.

— Роже, он большой был?

— Большой, наверное, длиннее трех метров.

— Эх, жалко, что ушел! Сколько сумок и поясов из шкуры можно было бы сделать.

— Охотнички… — отозвался, как обычно, Виктор. Больше питоны нам никогда не попадались.

ГЛАВА 8

— Есть идея, — сообщил за ужином Роже.

— Какая? — лениво отозвался я.

Вскоре ожидались пасхальные каникулы, как всегда в конце триместра замучила проверка письменных контрольных работ, к тому же начинала надоедать весенняя жара: по ночам температура подбиралась к сорока градусам — откровенно ощущалась нехватка хороших идей.

— Взять напрокат лошадей и покататься по саванне.

— Где и за сколько? — спросил Виктор.

— Есть место, я узнавал.

— А торговаться, как всегда, будет Виктор, — сказал я. — Опять Виктор, чуть чего, сразу Виктор… У нас в Кураповке две лошади были, так они пустую телегу только парой могли тянуть. Я на тракторе любил кататься.

— Я один раз садился на лошадь, когда мне десять лет было, и полетел в овраг, хорошо, что на песок. А ты, Роже, наверное, кавалерист опытный?

— Нет, я никогда не гарцевал. Но интересно же попробовать, правда?

— Наезднички, — сказал Виктор. — Мушкетеры… Давай-давай, договаривайся…

На следующий день Роже сказал, что в субботу после сиесты нам приведут лошадей.

— Цена невелика, тысяча за одну лошадь, можно кататься до темноты.

— До темноты у тебя ж… заболит, — не преминул заметить Виктор.

— Заболит так заболит, — ответил я. — Авось не отвалится. В субботу в четыре пополудни в наш двор сквозь туннель ловко въехал подросток на лошади, держа двух других на поводу.

— Ой, какие красивые! — восхитился я. — Надо же, все три белые-белые.

— Арабские скакуны, — объяснил Роже.

— Откуда ты знаешь? — усомнился Виктор.

— Так думаю. Здесь же все лошади должны быть арабскими скакунами.

— Только что-то они очень уж большие.

— Ну, Витя, южноафриканских пони здесь не бывает.

— Все равно, могли бы быть и пониже ростом.

— Ничего, дальше земли не упадешь. Роже! Ты с хвоста к ней не подходи, еще лягнет!

— Ага. И с морды не подходи, еще укусит!

— Ну а как же к ней тогда подходить?

— Сбоку, сбоку… Пошли на улицу.

Я решил, что я самый опытный из всех и надо взять нелегкое бремя лидерства на себя.

— Значит, так, мужики! Действуем быстро, пока не собралась толпа. Едем направо в переулок, потом по бульвару Независимости прямо в саванну, а там посмотрим. Пусть парень пока возьмет под уздцы ваших лошадей и доведет вас до переулка, а я поеду сам. Главное — не показать коню, что ты его боишься, надо быть уверенным в себе. Берешь в левую руку поводья и ею же держишься за луку седла. Левую ногу в стремя, правой рукой стремя придерживаешь, угнездил ногу прочно, толчок правой, замах, хоп! — и ты в седле.

Произнося последние наставления, я одновременно и демонстрировал. Довольно плотно шлепнувшись в седло, я тут же крепко сжал коленями бока моего скакуна, желая показать ему, что я хозяин. Конь коротко заржал, вздыбился, крутнулся на месте и в два маха вынес меня точно на середину нашего перекрестка. Дальше все было, как в кино. Будто специально, с горки от рынка подлетело такси. Животное, скользя копытами, осело на задние ноги, такси, визжа тормозами, — на все четыре колеса. Водитель бешено заклаксонил. Конь мой от испуга прыгнул направо и влетел под железнодорожный мостик. Месяцами на этой злосчастной заброшенной городской ветке не наблюдалось никакого движения, но именно сейчас прямо над нами пропыхтел маневровый тепловозик, да еще и пронзительно свистнул, не знаю для чего. Лошадь, оскаля зубы и прижав уши, рванула сумасшедшим наметом по переулку в сторону реки. Я не понимал, почему я был еще в седле, а не на земле, Теоретически я знал, что нужно предоставить ей свободу, и поэтому, бросив поводья, вцепившись в луку седла, мысленно умолял ее: «Только не останавливайся, милая, только не тормозни!» Наверное, жители прибрежных переулков и улиц надолго запомнили такое необычное цирковое шоу, а уж окрестные собаки наверняка пронесут этот экстаз сквозь годы, ибо они передавали нас друг другу по эстафете из квартала в квартал.

Видимо, она действительно была скаковой лошадью: она носила меня по пыльному лабиринту, может быть, полчаса. Постепенно ее галоп становился все ровнее и плавнее, и через некоторое время мне стало так удобно, что я совсем обнаглел — отцепился от луки, скрестил руки на груди и, глядя гордо на многочисленных зрителей, время от времени кричал им вроде как бы небрежно: «Эй, кто-нибудь, остановите эту неутомимую клячу, а то у нее уздечка лопнула!» В конце концов мы выскочили опять к железнодорожной линии, с канавой перед ней, как раз напротив бульвара Независимости. Метров за пятьдесят до препятствия умный конь замедлил бег, перешел на рысь, потом на шаг и окончательно остановился перед канавой. Я слез, взял повод в правую руку, а левой обнял его за шею и сказал: «Ай, какой ты молодец и какой же я дурак!»

Он стоял совсем смирно, кося на меня глазом, шея его была слегка влажной, от шкуры вкусно и густо пахло потом. Я потянул его за собой через канаву и наверх на насыпь, он шел послушно, хотя было заметно, что к рельсам у него недоверие. «Что же делать? — подумал я, переведя лошадь через насыпь и городское асфальтовое кольцо и остановившись в начале бульвара. — Ведь ребята, должно быть, уж давно ждут меня в саванне, а я боюсь теперь садиться». Но, видимо, слух о нашей очередной затее уже облетел весь город, так как от ближайшей лавчонки бежала ко мне небольшая компания молодых мужчин.

— Я первый, сэр, я первый! — закричал первый, подбегая к нам. И, не дожидаясь ответа, он перехватил у меня повод.

— Садитесь, садитесь, а я поведу лошадь!

Я понял, что это лучший выход избежать участливых доброжелателей, и быстро сел в седло. Мы торжественно поехали шагом по широкому бульвару в тени громадных манговых деревьев вдоль глинобитных хижин, перед которыми сидели все жители от мала до велика, приветствуя нас и наслаждаясь зрелищем. Когда бульвар кончился, мы продолжили свой путь по дороге среди саванны, но и следа моих друзей не было, то есть в буквальном смысле этого слова, потому что я исследовал отпечатки в пыли, сравнивая их со следами копыт моего скакуна. Полно было следов ослиных и велосипедных, но не лошадиных. Через полкилометра мы повернули обратно и, продемонстрировав жителям вторую серию, добрались таким же манером до нашего двора. Там мои друзья сидели в креслах вокруг столика и вместе с Ламе и появившимся Ришко пили пиво со льдом. Лошади смирно стояли, привязанные к пальмам, рядом на земле дремал их поводырь.

— Куда ты исчез? — недовольно спросил Виктор.

— Как так «исчез»?

— Понимаешь, — объяснил Роже, — мы потихоньку взбирались на лошадей, а когда взобрались, смотрим, а тебя уже нет.

Я рассказал в деталях о моем рейде, и они, конечно, с наслаждением осмеяли меня.

— А вы почему не приехали? — спросил я.

— Почему, почему… — забурчал сразу помрачневший Виктор. — Любовнички, тоже мне…

— Ты это про кого?

— Про лошадей, — объяснил терпеливо Роже. — Мы не придали значения тому, что у меня жеребец, а у Виктора — кобыла. Когда парень отпустил поводья, мой жеребец пристроился за кобылой.

— Ну и что потом?

— Что потом, что потом! — вскинулся Виктор. — Поставил мне на плечи свои копыта, вот и все потом!

— Ха-ха-ха!.. А ты где был, Роже?

— А я съехал по крупу прямо под ноги жеребцу, такие большие копыта! Но я успел откатиться в сторону… пришлось нам вернуться обратно.

— Ну, вы гиганты! Это, Витя, тебе наука — не мешай любви! Ха-ха! Как там, с копытами-то на плечах?!

— Иди, иди… Чини свою лопнувшую уздечку, ездок!

ГЛАВА 9

В пятницу после полудня мы втроем лениво сидели на террасе, изнывая от жары и скуки. Вдруг у калитки приветливо заурчал Бубу, и появилась знакомая фигура. Ришко! С его приходом все оживились: он всегда излучает энергию.

— Мужики, завтра идем на капитана!

— А куда? — спросил я.

— На водопад Фелу.

— Ну-у, — сказал Виктор, — на твоей двушвухе целый день пилить, а наша вообще туда не пройдет.

— Все в порядке, я договорился, сегодня вечером возьму джип у Самира. Чтобы все завтра были внизу в шесть утра!

— Ой-ой, — заныли мы в один голос. — Ничего-ничего, пораньше ляжете, полуночники! — И он исчез.

Идти на капитана было моей давней мечтой. Капитаном в тех краях зовут нильского окуня. Это огромная древняя рыба, кроме хряща, никаких костей в ней нет. Размеров она достигает неправдоподобных — я однажды видел, как сетями выловили капитана около трех метров длиной и четыреста килограммов весом. Представьте себе этакого быстро плавающего, толстого, с тупой мордой, широко открывающейся квадратной пастью с четырьмя роговыми пластина-ми вместо зубов, хватающего и заглатывающего все, что подвернется. Натуральный бифштекс из капитана может, по-моему, сравниться только со свежезажаренным лососем. Чтобы поймать эту свинью без сетей, требовались кое-какие специальные вещи, и вот теперь у Ришко было все готово.

Водопад Фелу в мокрый сезон очень напоминал знаменитую Ниагару, только раза в два поуже и в три пониже, а в сухой там торчал каменный уступ с тремя основными промоинами, сквозь которые вниз бешено рвалась вода, и десятком маленьких. Под уступом покоилось вполне большое озеро, являвшееся целью нашего рыболовного путешествия. Дело в том, что осенью при наступлении сухого времени года уровень воды спадал довольно резко, и река выжурчивала из озера по каменистому перекату, где действительно курице было по колено. И вот несколько больших капитанов, задержавшись неосмотрительно в глубине озера, оказались отделенными перекатом от основного речного русла. За прошедшие месяцы они подъели все озерные запасы средней и даже мелкой рыбы и начали голодать. Местные рыбаки сообщили об этом Ришко, и он организовал нашу экспедицию.

Нам потребовалось три часа, чтобы на джипе проехать те шестьдесят километров от города до водопада, но сейчас мой рассказ не о том. Ришко выбрал место, где скала полого уходила в воду, и у самой кромки была большая яма, заполненная песком.

— Здесь будем упираться, — сказал он.

— Зачем упираться? — спросил я.

— Увидишь, если повезет, — коротко ответил он и принес из машины сумку и большую тяжелую деревянную дубину. Из сумки он вынул кольцо полуторамиллиметровой нейлоновой лесы, один конец которой привязал к стволу стоящего метрах в пяти позади нас дерева. К другому концу лесы была накрепко приделана басовая гитарная струна («Чтобы не перекусил», — объяснил Ришко), завершавшаяся тройником из десятисантиметровых угрожающе блестевших стальных крючков.

— Роже, принеси, пожалуйста, бачок с живцом. Живцы были чуть ли не по полкило весом каждый.

— Вот мы его накормим, — бормотал Ришко, всаживая тройник бедному живцу в спину.

Он опять полез в сумку, вынул оттуда моток изоленты и кожаные перчатки. Сначала он обмотал все пальцы на обеих руках изолентой и затем надел перчатки.

— Как, без спиннинга? — удивился я.

— Без, — ответил он. — Капитана не надо водить, с капитаном надо упираться. Ты меня держишь первый, понял? Посторонись, мужики! — И, раскрутив над головой снасть, он довольно удачно забросил ее метров на тридцать от берега. Потом накрутил лесу на оба кулака и начал лениво ее подергивать, Мы напряженно ждали.

Ничего не произошло. После минутного ожидания Ришко потянул лесу к себе и в конце концов вытащил живца на наклонную скальную плоскость, где мы стояли. При этом один из крючков, конечно, зацепился за подводный край скалы, и мне пришлось лезть в воду, чтобы его отцепить.

— Живец уже снулый и растерзанный, — сказал я.

— За камни цеплялся, — ответил Ришко, — Роже, давай следующего.

— Лучше бы их сами съели, — хмуро произнес Виктор. По-моему, это была его первая фраза за всю дорогу и рыбалку.

— Избаловались мы здесь, — заметил Роже, — всем известно, что рыбная ловля предполагает великое терпение.

— Ну и терпите… великомученики! — отозвался Виктор. Так прошел час. Мы сменили четырех живцов. Стало совсем жарко.

— И хоть бы какое движение в воде, — сказал я.

— А они от голода плавать не в силах, — съязвил Виктор.

— Ришко, ты раньше хоть раз ловил? — спросил Роже.

— Ловил, — отозвался Ришко, — на Нигере с земляками.

— Но не поймал! — убежденно сказал Виктор.

— Нет, сам я не поймал, — признался Ришко.

— Ладно, — сказал я, — вытаскивая приспособление, пойдем в тень, перекусим.

— Ага, — сказал Виктор, — будем громко чавкать, чтобы он под водой нам позавидовал, дурной пример заразителен.

Я посмотрел назад на Роже и Виктора, и в этот момент раздался громкий всплеск. Я резко обернулся — Ришко на берегу не было! Водоворот указывал место, где он упал.

Надо сказать, что скала под водой через метр уже обрывалась, дальше была хорошая глубина. Не успели мы еще что-либо сообразить, как на поверхности показалась Ришкина голова, уже без шляпы и очков.

— Помоги мне, пожалуйста, вылезть, — спокойно попросил он, — у меня руки заняты леской.

— Что, сильно тянет? — спросил я, входя в воду и устраиваясь поустойчивее на краю скалы.

— Нет, совсем не тянет, мне просто не хочется разматывать леску с перчаток, — ответил он.

Я охватил его правой рукой за талию, левую протянул Роже и Виктору, и они дружно вытащили нас на берег. Виктор потрогал леску — она свободно провисла.

— Сорвался, — с горечью сказал он, — рыболовы…

— Подожди, — сказал Ришко, — сейчас проверим. Он начал пятиться назад, по-прежнему не разматывая лесы с перчаток, и метра через три остановился, потому что леса со звоном натянулась. Он немного подвинулся вперед — она опять провисла.

— Ну вот, — сказал он. — беритесь, мужики. И мы взялись: я обхватил его талию, Виктор — мою, пробормотав при этом «бабка за дедку…», Роже — Виктора.

— Любимый вид спорта на флоте, — сказал я, — перетягивание каната. Всем слушать мою команду: и — раз! и — раз! и — раз!

Через четверть часа мы выиграли два метра, полностью обессилев, а я охрип.

— Роже, застопори снасть, передохнем, — попросил Ришко. Роже с удовольствием отвязал конец лесы от дерева и перевязал ее заново внатяг. Мы попадали на траву.

— Тянем или бревно, или камень, — уверенно сказал Виктор, — ясно, что на том конце что-то мертвое.

— Подожди, не торопись, — сказал Ришко.

— Покойничек-то тяжелый, — флегматично заметил Роже. Он пошел к машине и принес бутылку воды, которую мы мгновенно и дружно выхлебали.

— Леска не может растягиваться бесконечно, — рассуждал я, — раз мы подвинулись, значит, мы что-то тянем.

— Тянем-потянем — вытянуть не можем… — немедленно отозвался Виктор.

— Крючки жалко, — сказал Роже, — и струну.

— Я же вам говорил, надо упираться, — заметил Ришко. — Кончай перекур, продолжим!

Мы, все некурящие, закончили с неохотой «перекур», Роже отвязал и ослабил лесу, Ришко опять намотал ее на перчатки, мы встали в прежнюю позицию и продолжили. Потом снова «перекурили», Продолжили. Отдохнули. Продолжили. Потом пообедали и продолжали продолжать.

К исходу четвертого часа Роже, Виктор и я не сомневались, что тянем какой-нибудь топляк тонны в три весом: ведь никакого движения лесы не происходило, просто огромный мертвый груз.

— Я же вам говорил, мужики, — спокойно объяснял Ришко, — ему же лень двигаться, он только упирается.

Мы уже не верили в его толкования, однако последние полчаса тянуть вдруг стало легче.

— Устал он, да и ото дна его оттянули, — сказал Ришко.

И вот на краю скалы из-под воды чуть-чуть выступил горб толстого темного бревна. Мы топтались в это время метрах в пяти от берега, и из-за Ришкиной спины трудно было что-либо рассмотреть.

— Роже, — сказал Ришко, — бери дубину, подкрадись к воде, приготовься, по моей команде тяпни его по макушке резко изо всех сил, а мы дернем… Приготовились… Бей!!

Роже тяпнул изо всех сил, мы дернули за лесу тоже так, как могли… Бревно выехало на берег и вдруг превратилось в бешено пляшущую торпеду.

— Держи внатяг, внатяг! — завопил Ришко. — Роже! Лупи его по башке, по башке!.. Так! Так!.. Виктор, подстраховывай, отрезай от воды, мы тут сами!..

Через минуту мы выволокли оглушенную рыбину на безопасное место и сами свалились рядом без сил.

— Вот это да! — сказал Виктор.

— А… я… что… говорил, — задыхаясь, ответил Ришко.

— Снимаю шляпу, Ришко, — торжественно заявил Роже.

— Кстати о шляпах, — заметил я. — Очков твоих мы не найдем, конечно, а шляпа вон на середине плавает.

— Ничего, не утонет. Отнесем сперва это чудо в машину и сплаваем за ней, все равно нужно чиститься и отмываться.

Дома у Ришко мы тщательно измерили и взвесили наш трофей. Сто двадцать сантиметров длиной, сто восемь в обхвате в холке и тридцать шесть килограммов веса. Каждый из нас сфотографировался с ним на память. Потом мы его распилили: голову и хвост отдали нашим поварам, тушу разделили на три части — самую толстую середину нам, а крайние — Ришко и Самиру. Две недели мы ели нашу долю, приготовленную во всех известных Алассану видах, Приглашая наших друзей на капитана.

Незабываемой получилась рыбалка. Совсем не то, что охота на гиппопотама. Там мы просто просидели всю ночь на дереве в засаде, слушая бульканье и чавканье этих водяных коров на отмели, а на рассвете, когда они проходили под нами, дали залп по самому большому самцу, который сразу умер, а остальное стадо убежало в заросли. Гораздо интереснее было потом, когда, вырезав лучшие куски свежей, очень красной мякоти для нас, охотник-проводник гордо стоял у туши как хозяин, а жители всех окрестных деревень подходили, бросали в его лежащую на земле мятую грязную шляпчонку бумажные деньги и монеты и, следуя небрежному жесту его длинного прутика, ловко отрезали для себя части бегемота соответственно плате. Через два часа остались только скелет и внутренности, на соседних же деревьях и кустах уже сидели в ожидании стервятники.

ГЛАВА 10

Начало сезона дождей совпало с концом семестра. Предыдущий месяц — май оказался тяжким погодным испытанием, и мы впервые пожалели, что в стене нашей спальни только дыра вместо кондиционера, Когда ночью температура достигает сорока градусов тепла, выясняется ненужность термометра: сразу чувствуешь кожей, сколько сегодня — сорок один градус или сорок один с половиной. Одиннадцатого мая в три часа утра отметили рекордные плюс сорок три, спать было невозможно, тупо вдвоем играли в дурака, пока к четырем часам Виктора не осенила мысль — пошли в душевую, легли ничком на пол, включив на всю мощность лейку, и три часа так и спали. Наконец, впервые за восемь месяцев потихоньку начали концентрироваться облака, стало прохладнее, свежее, и мы, восстановив активность, закончили все контрольные работы в колледже, упорядочили отметки, провели предэкзаменационные консультации и предвкушали наслаждение недельным отдыхом, пока наши студенты официально готовились к экзаменам.

В первый же день, как будто он только этого и ждал, ворвался возбужденный Ришко.

— Завтра едем с тобой в Н.! — закричал он с порога.

— Конечно, — не раздумывая, ответил я, — а зачем и на чем?

— Нужно перегнать «Ситроен — две лошади» для тамошнего начальника аэропорта. Такой же фургон, как мой, только совсем новенький, на спидометре всего две тысячи, вчера его прислали из столицы железной дорогой.

Как типичный чех, Ришко пылал нежной любовью ко всякой технике.

— Когда выезжать? — спросил я.

— Завтра в полшестого утра. Я все рассчитал. Послезавтра Эдик и Анатолий около полудня приземляются там и забирают нас. Будь готов! — И он, как обычно, быстро исчез.

Н… находился от нашего городка на расстоянии примерно двухсот пятидесяти километров в северном направлении, но не в саванне, а уже в пустыне, отделенной от наших мест невысокими горами, точнее сказать, холмами. «Что-то уж очень большой запас времени», — подумал я.

— Алассан, — сказал я за обедом, — зажарь мне в дорогу курицу и не забудь свежих огурцов и помидоров, Да налей жбан моего напитка.

— Будет сделано, хозяин.

— Возьми мое ружье, — сказал Роже.

У него, кроме пневматического, был однозарядный дробовик-трость, скорее декоративное, чем практическое оружие, но при удаче с десяти шагов можно подстрелить что-нибудь вроде цесарки или куропатки.

— Ришко, должно быть, прихватит свой бельгийский карабин, — сказал я.

— Охотнички… — забурчал Виктор, — хоть бы раз попробовать вашей дичи.

— А бегемота забыл? — спросил я.

— Всем известно, что его проводник свалил, — парировал Виктор. — Вы же только из духовки попадать умеете… Если вас там будут есть, помните — мы мысленно с вами, — прибавил он после паузы.

— Кто будет? — удивился я.

— Найдется кто, — загадочно ответил он.

Утром моросил нудный, совершенно как наш осенний, но теплый дождь. Машина оказалась действительно новой и удобной, а Ришко успел вымыть ее до блеска и завалить кузов припасами.

Итак, переехав реку по все тому же единственному на шестьсот километров в округе мосту, наше авто бодро зафыркало на север, подминая колесами обычный африканский красный латерит, покрывающий довольно накатанную грунтовую дорогу. Минут через пятнадцать, миновав любимую баобабовую рощу, мы углубились в саванну, в места, дотоле мне неведомые. Дождик продолжал моросить, в дорожных ямах уже образовались лужи, преодоление которых пока нас не затрудняло, но скорость была невелика, потому что дорога очень петляла, ныряла в ложбины и карабкалась по холмикам. Часа через два дождик перестал, сквозь облако пробилось солнце, и сразу повис туман испарений. Мы почувствовали себя как в парилке и немедленно посбрасывали лишнюю одежду, оставшись в нашей обычной дорожной униформе — плавках и кедах. Проехали уже около пятидесяти километров.

— Смотри, Ришко, цесарки! Давай поохотимся, — предложил я.

— Нам еще очень далеко ехать, а дорога неизвестно какая, — засомневался он.

— Ну что ты, смотри, как хорошо мы продвинулись, и у нас сутки в запасе.

— Ладно, — неохотно согласился он, — только ты рано радуешься, смотри, сглазишь.

И точно сглазил. Охота окончилась полным фиаско, хотя мы поочередно исполняли роли загонщика и стрелка. Бегая по кустам за неуклюжими на вид, но быстрыми птицами, я отчетливо представлял бурчавшего Виктора: «Эта трость годится лишь для самоубийства», а Роже засмеялся бы и сказал: «Зачем самоубийство, хочешь, я тебе помогу?»

Мы перекусили курицей, воображая, что это свежеприготовленная цесарка, и возобновили наш путь.

И сразу уперлись в горы. Точнее сказать, горки, не так уж и высоко, но дорога! Как будто какой-то великан, забавляясь, взял пригоршнями гравий и рассыпал равномерно по тропинке. Для него гравий, а для нас булыжники и бульники.

— Ришко, как же мы поедем?

— Я думаю, нас выручит легковесность и отличная подвеска, — ответил он. — Давай, я сяду за руль.

Абсолютно убежден и по сей день, что только его водительское мастерство и прекрасные ходовые качества автомобиля позволили нам проползти эти пятнадцать километров. Он подавал газу ровно столько, чтобы машина медленно и плавно перевалила через бульник и уперлась носом в следующий. Скрежетание и царапание днища давало полное ощущение, будто ты облизываешь эти проклятые каменные лбы собственным задом, и как бы для полноты картины нас спокойно обогнали пешеходы — старик с мальчиком — и, радостно поздоровавшись, исчезли впереди за поворотом. Было уже далеко за полдень, когда после очередного спуска камни закончились, и мы, выключив двигатель для остывания, радостно приветствовали обычный латерит.

Словно дождавшись этого момента, из-за кустов слева выскочило маленькое стадо кабанов, продвигаясь мелкой рысью и строго гуськом за вожаком. Ришко схватил карабин, я — дробовик, и мы принялись беспорядочно и судорожно палить в них даже тогда, когда уже было слишком далеко.

— «Охотнички», сказал бы Виктор, — засмеялся Ришко.

— У меня не только руки, а все внутри дрожит после такой тряски, — отозвался я.

— Ладно, садись за руль и вперед, — сказал он.

Я сел и бодро двинул вперед. Но проехал не более километра, вынужденно остановившись на вершине небольшого холма: дорога впереди вилась по узкой и длинной долине, однако как таковой дороги не было, вместо нее вытянулась цепочка луж и озер.

— Вот это да! — присвистнул я.

— Они не должны быть глубокими, ведь дожди только начались, надо попробовать, — уверенно сказал Ришко. — Давай потихоньку.

Я уже чувствовал, что теперь у нас всегда будет «потихоньку». Первые две-три лужи мы пересекли благополучно, а потом я опять затормозил.

— Смотри, Ришко, уж очень большая, да и глубокая на вид.

— Все равно надо ехать.

— Может, по краю попробовать?

— Нет, нет, лучше по центру, там накатанная колея, лучше держит, — объяснил он.

Я тронул машину вперед по центру. Сначала под водой скрылся бампер, потом колеса, затем капот, и тут же двигатель заглох.

— А машина-то негерметичная, — сказал я, наблюдая, как быстро вода заливает ноги и педали.

— Что ты хочешь, это же не амфибия.

Пока мы обменивались мнениями, уровень воды сначала поднялся выше сидений, а потом мы уже оказались в этой луже по пояс.

— Пошли! — сказал он. — Будем тянуть.

Мы вышли, нащупали задний бампер, ухватились и, без особого напряжения пропятившись десяток метров, вытянули нашу страдалицу на сухое место.

— Сейчас разберем распределитель, положим детали на капот, за пять минут все высохнет, соберем и поедем дальше, — рассудительно говорил Ришко, производя одновременно необходимые действия.

Так и получилось. Эту лужу мы сумели преодолеть все-таки по краю, а потом нас заливало еще четыре раза, но мы стали умнее и вытягивали машину вперед, а не назад.

Наконец долина кончилась, мы немного покарабкались наверх по мелким, вполне проходимым камням и выскочили вдруг на плато. Уже смеркалось.

— Зараза! — с отчаянием выдохнул я, затормозив. — Ну как это может быть, чтобы на плато было болото?!

— Не знаю, — ответил Ришко. — И конца-краю ему не видно. Помолчали.

— Придется в объезд, — сказал он. — Куда в объезд?! По целине, через саванну?

— А больше делать нечего… Сворачивай.

Я свернул влево, и мы тихо покатили сквозь шелестящую солому, лавируя между деревьями.

— Смотри внимательно, могут быть термитники.

— Я знаю, — ответил я, напряженно всматриваясь в частокол высохших стеблей. — Хорошо, что солома здесь невысокая.

Термитники могли быть двух видов: остроконечные конусы выше человеческого роста, которые видны издалека, и низенькие, примерно полуметровые, грибообразные, представляющие для нас действительную опасность, поскольку твердости они необыкновенной и спрятаны в соломе, как грибы в траве, налететь на такой — хуже, чем на камень.

Через сотню-другую метров мы одновременно ощутили неладное.

— Стой! — сказал Ришко в тот момент, когда я уже выключил зажигание.

Выскочив наружу, мы и выругались одновременно — он по-русски, я по-чешски. Левое переднее и правое заднее колеса стояли уже на ободах.

Передо мной на столе и сейчас лежит эта колючая ветка — африканский образчик. Стальной твердости, острые, как сапожное шило, восьмисантиметровой длины и полусантиметровой толщины у основания правильные конические шипы расположены на ней регулярно через пять-семь сантиметров во все стороны и способны с легкостью проткнуть автопокрышки любого грузовика, а не только нашего несчастного фургона.

— Да… — произнес Ришко, даже не заглядывая в кузов и опять употребив несколько сильных русских непечатных слов. — Как в том анекдоте про африканского вождя, есть две новости — плохая и хорошая.

— Начни с плохой, — отозвался я, рассеянно пиная колесо.

— Я забыл дома аппарат для вулканизации камер.

— Ага… А хорошая?

— Я взял два запасных колеса.

— Давай менять, — сказал я, вздохнув с облегчением. — Тащи домкрат.

Пока мы меняли колеса, стемнело, и саванна сразу наполнилась треском цикад, перещелкиванием и пересвистом ночных птиц, какими-то вздохами, хрюканьем, шорохами и прочими странными и загадочными звуками.

— Вот что, Ришко, давай-ка мне топор, включай дальний свет и ползи за мной. Да держи карабин поближе.

— Не бойся! — засмеялся он. — От шума движка и от газовой вони все живое разлетается, разбегается и расползается мгновенно. Фары светят далеко, а ты пойдешь близко.

Он включил мотор, потом полный свет, и я пошел вперед этим световым коридором, в плавках, кедах и с топором на плече, раздвигая солому, огибая деревья и кусты, сбивая обухом попадавшиеся по дороге маленькие термитники, рубя при необходимости ветки, выискивая малейшие, даже единичные колючки, буквально вылизывая дорогу нашей механической букашке, зная, что запасных колес нет у нас больше. Таким манером мы двигались почти пять часов.

Около полуночи, выехав на маленькую, уютную, чистую от соломы поляну, мы остановились на отдых. Небо очистилось от облаков, луны не было, разноцветились махровые звезды, сияние млечного пути давало возможность различить темную массу близких кустов.

— Я заметил там, правее, тропинку, — сказал Ришко. — Пойдем в разведку, по моим расчетам, дорога уже недалеко, я старался держать направление.

Он закинул за плечо карабин, включил фонарь и, нашарив лучом тропинку, устремился к ней, а я за ним, плохо соображая, куда идти, не выпуская из рук топора, который, по-моему, к этому времени стал просто частью моего тела. Прошли мы по тропинке минут пятнадцать.

Дороги не было.

— Наверное, она дальше, чем я думал. Пойдем обратно. Мы зашагали обратно и остановились через двадцать минут. Ни поляны, ни машины не было.

ГЛАВА 11

— Так, — сказал я. — Приехали.

— Развилка где-то, что ли? — размышлял вслух Ришко. — По времени мы точно уже прошли поляну.

— Не видел я никакой развилки, прямо колдовство? Куда теперь пойдем?

— Пойдем обратно на десять минут, — предложил он.

Мы прошли по тропинке обратно и остановились — нет поляны.

— Теперь снова обратно на пять минут, — сказал он. Повернули, пошли назад, внимательно вглядываясь в темноту по сторонам.

Через пять минут замерли — нет машины.

— Давай нюхать запах нагретого металла, бензина, масла, — серьезно предложил он.

— Что я, собака, что ли? — засмеялся я. — Да и ветра нет.

Тем не менее, стали нюхать, поворачиваясь на месте, но, конечно, ничего не унюхали. Страшно нам не было, просто очень досадно оказаться в такой дурацкой ситуации.

— Она не должна быть далеко, — говорил Ришко, — мы все время крутимся на месте.

— Если с самого начала не попали поперек, — отозвался я. — Знаешь, что мне интересно?

— Что? — спросил он.

— Мы с тобой голые, а комары не кусают, и не слышно их и не видно. В городе уже давно бы заели. — Они или у воды, или около людей, здесь же ни того, ни другого.

— А мы с тобой кто?

— Мы призраки саванны.

— Не знаю, как мы, а вот автомобиль наш точно стал призраком. Летучим Ситроеном.

— О!.. Есть одна мысль, — сказал он.

— Жаль, что только одна… Какая?

— Мне кажется, мы недалеко отсюда прошли мимо холмика.

— Ну?!

— Пойдем посмотрим!

— Пойдем, — равнодушно согласился я, — не знаю, что нам это даст, хотя идти, конечно, лучше, чем стоять.

Мы начали тихонько продвигаться по тропинке, Ришко все время подсвечивал фонариком влево.

— Вот он!

Действительно, холмик. Невысокий, может быть метров шесть или семь, не очень заросший, с валунными боками.

— Полезли! — сказал он.

— Давай, — ответил я без особого энтузиазма, потому что пока не понимал его замысла. — Однако если еще и тропинку потеряем, то будет как в анекдоте про парашютиста.

Уточнять не было нужды, так как Ришко знал наших анекдотов больше, чем я. Мы довольно легко вскарабкались по валунам на верхушку холма.

— Становись рядом, — сказал он. — и внимательно смотри по лучу.

К счастью, фонарь был очень мощным. Ришко начал медленно раскручивать световую спираль от подножия холма к периферии, все дальше и дальше. Мы крутились за лучом, вглядываясь в саванну до боли в глазах.

— Есть! Стоп! — заорали мы одновременно, когда среди кустов и низкорослых деревьев вдруг вспыхнули отраженным светом фары и лобовое стекло нашего автофургона.

— Ришко, ты гений! Держим направление по деревьям!

Мы выбрали одно дерево у основания склона, другое метрах в двадцати на нужном направлении от первого, скатились с холма и начали ломиться напрямик по целине, не обращая внимания на царапины от колючек, останавливаясь только на секунду у ствола очередного ориентира для уточнения следующего. Через пару минут мы, как в атаке, вырвались на нашу поляну.

— Вот она, родимая, цела! — гладил я грязные бока машинюшки.

— Ты что, думал, что ее слон унес? — смеялся Ришко.

— Думать не думал, да мало ли как бывает… И не напоминай ты мне про слонов, только этого нам не хватает для полного кайфа.

— Не бойся, здесь они не водятся, здесь, говорят, только львы иногда бывают.

— Хрен редьки… не надо мне сейчас никаких зверей.

— Ты разве уже забыл, как наслаждался охотой по глазам?

Нет, не забыл я, разве такое забудешь? Хотя я и не такой уж охотник по складу характера, но удивительные впечатления от ночной охоты в африканской саванне может понять лишь второклассник, неожиданно попавший в цирк вместо урока чистописания. Приезжали вечером в деревню, в которой живет проводник-егерь. В темноте ехали на первую точку, где и экипировались: на лоб на широкой ленте сильный фонарь, питаемый от батареи в заплечном мешке, в руки карабин. Тот, у кого право первого выстрела, залезал на крышу автомобиля, включал фонарь, прикладывал к плечу карабин и вел луч прицела по кругу, надеясь и ожидая вспышки звериных глаз в темноте. Если поблизости находилось животное, оно обязательно посмотрит на свет, но только один раз, поэтому стрелять нужно мгновенно. После выстрела все друзья включали свои фонари и брали оружие наизготовку: никогда не известно, что там, и из темноты может возникнуть раненый кабан, буйвол и даже лев. К счастью, пока подобного не случалось, ибо проводник хорошо знал свое дело и водил нас охотиться в основном на антилоп. Когда после выстрела наступила тишина, мы толпой шли туда, где были глаза, и подбирали трофей, если он был, а в случае ранения егерь утром выслеживал добычу и приканчивал, мы же, не тратя на это времени, ехали на другую точку, и там уже следующий получал право первого выстрела. Так и ездили обычно до рассвета.

Ришко вспомнил про охоту, когда увидел холм, и нам повезло.

— Больше никаких разведок, — решительно провозгласил я. — Только вместе с колымагой!

— Согласен, — сказал он. — Знаешь, о чем я сейчас подумал?

— О чем?

— Вот если бы лампочка в фонаре перегорела, а запасную взять я забыл.

Я только присвистнул в ответ. Мы опять двинулись вперед прежним порядком и через часок вышли-таки на дорогу, которая оказалась вполне приемлемой, болото осталось позади. С каким наслаждением я рухнул в мягкое пружинное кресло! Было около двух часов утра, когда впереди послышался истерический разноголосый лай собак и мелькнули типичные круглые глинобитные хижины.

С удивлением и облегчением обнаружив крохотный огонек посреди деревни, мы остановились около него, На ровной площадке перед убогой лавчонкой — центром местной социальной жизни — тлел уже почти угасший костерок, вокруг которого на циновках лежали старики, может быть, мучаясь бессонницей, а может быть, обсуждая мировые проблемы. Африканские старики тоже очень любят обсуждать мировые проблемы. В сторонке на земле стоял и хрипел новенький японский транзисторный радиоприемник, рядом с ним потушенная керосиновая лампа, которую тут же кто-то и запалил, высветив всю площадку. Ярко засиявшая в достаточно темной ночи, она будто послужила сигналом ко всеобщему ажиотажу: в мгновение ока, как нам показалось, пробудилась вся деревня, даже грудные дети. Добавили еще огня, самые уважаемые люди расселись на подстилках рядом с нами, остальные плотной толпой стояли вокруг, дети норовили потрогать нас, старшие объясняли пораженным маленьким: «Белые, белые». У лавочника нашелся спецклей и резиновые заплатки, тут же объявились и умельцы, с удовольствием вызвавшиеся потрошить наши пропоротые колеса.

Начались церемонные разговоры и традиционное приготовление чая по-арабски: на угли поставили металлический чайник, почти доверху набитый чайным листом; залили воду по мерке — число пятидесятиграммовых стаканчиков строго соответствовало числу участников чаепития; сверху положили рафинад из расчета по два кусочка на каждый стаканчик; эту смесь протомили на углях определенное время.

Вскоре первая порция чифиря была готова, разлита по чашечкам и предложена избранным и гостям, то есть нам. Пока мы, обжигаясь, прихлебывали эту взрывчатую смесь, неспешно описывая наши приключения, рассказывая о цели нашей поездки, выслушивая местные новости и чувствуя, как наши сердца начинали стучать в ускоренном ритме, на углях готовилась вторая порция: на этот раз заливалась двойная доза воды и по три кусочка сахара на два стаканчика. Опять протомив содержимое чайника нужное время, разлили по чашечкам и поднесли, получилось уже не по полчашке раствора, а по целой, консистенция же была гораздо слабее. Не вытряхивая содержимого, в чайник опять залили побольше воды и закинули сахар. В течение полутора часов эта процедура повторялась шесть раз, последняя чашечка содержала уже совсем жиденький чаек. По окончании чаепития мы нетерпеливо жаждали продолжить путь, сил было хоть отбавляй. Ремонт закончился, колеса аккуратно уложили в фургон, и молодежь устроила танцы под транзистор. Ришко дипломатично и ловко убедил старосту деревни принять денежный взнос на нужды общества, мы втиснулись в нашу кабину, автомобиль бодро взревел отдохнувшим двигателем и, сопровождаемый приплясывавшей толпой, резко двинулся вперед.

— Видишь, мы создали им праздник, — сказал Ришко, когда деревенский улей остался позади.

— По-моему, они всегда готовы к празднику, но надо признаться, что нам повезло.

— Да, теперь у нас снова шесть колес и сна ни в одном глазу.

— Разок попробовать интересно, но регулярно так накачиваться, ну его к черту!

— Угу, у меня сердце прямо в горле билось, Кстати, по спидометру мы проехали больше полпути.

Дорога давала возможность поддерживать крейсерскую скорость тридцать километров в час, мы трудились посменно и, когда в половине шестого рассвело, оказались уже в пустыне на песчаной колее среди дюн. Вскоре песок стал совсем сыпучим, и колея углубилась соответственно чуть ли не до полуметра. Поскольку она была проложена грузовиками, ширина ее стала непосильной для нашей малолитражки, в результате чего последняя легла на брюхо, повиснув всеми четырьмя колесами в воздухе.

— А лопату-то я забыл, — сказал Ришко.

— Знать бы заранее, что ты еще забыл.

— Нет, не нужно, зачем зря переживать, вдруг не понадобится?

Мы вышли, подумали, посоветовались, быстро руками выгребли песок между днищем и левыми колесами, образовав уступы, и, ухватившись за правый бок фургона, сдернули его в правую колею. Поехали правыми колесами по колее, левыми — по междуколейной горке. Довольно сносно, но удавалось удерживать нашу тачку в этом положении не более двухсот метров — потом она разрывала песок левыми колесами, соскальзывала и будто с наслаждением плюхалась на пузо. Мы выходили, повторяли всю последовательность действий, залезали обратно внутрь и продолжали двигаться и опять плюхались, и начинали все сначала. Когда в конце концов мы выбрались на твердую дорогу, я был измучен до предела.

— Все! — сказал я. — Больше ни на что сил моих нет!

— Я думаю, худшее позади, — сказал Ришко. — Нам осталось около пятнадцати километров, а до рандеву еще три часа.

На радостях мы рванули вперед на максимально возможной скорости и буквально через километр влетели в зыбун. А может быть, это был не зыбун, а какой-то специфический вид плотной грязи? Не знаю. Во всяком случае, автомобиль засел точно посередине этого дрянного пятна, трудно отличимого от поверхности остальной дороги, засосанный выше осей.

— Сволочь! — с чувством сказал я, открыв дверь, осторожно ступив на предательскую плоскость и провалившись по колено.

До переднего края было столько же, сколько и до заднего. Мы решили — вперед. Целый час руками рыли две колеи, которые, как ни странно, не затягивались, сохраняли форму. Потом я в полном озверении, ухватившись за задние скобы, раскачивал нашу бедняжку вверх-вниз, благо вместо рессор у нее были спиральные вертикальные пружины, и с отчаянием толкал ее синхронно с усилиями двигателя, пока Ришко мастерски манипулировал педалями сцепления и газа, а она, виновато плюя в меня подколесной пакостью, из последних сил рвалась от проклятой трясины, которая с неохотным утробным чмоком и хрюком постепенно отпускала свою жертву. Когда мы выбрались на твердое место, я бессильно опустился прямо на землю. Ришко выключил мотор, вышел, посмотрел на меня и принялся, что называется, дико хохотать.

— Ну и что? — мне было уже не до смеха.

— Извини… Трудно сдержаться. Если бы ты мог себя… ох!.. видеть! На тебе живого места нет! Ты стал прямо негром.

— Я прямо стал очень грязным белым. Поехали.

ГЛАВА 12

Дорога превратилась в ровный, приятный песчаный тракт. Появились деревушки, рощицы, люди на осликах и пешком — все указывало на близость города. Еще десяток минут, и мы ворвались в конечный пункт нашего путешествия. Из-под колес рассыпались в стороны овцы и куры, прохожие и сидящие на порогах домов глазели на нас, разинув рты, как на выходцев с того света. Ришко торжествующе клаксонил, из переулков появились мальчишки на невысоких неоседланных лошадках и загалопировали рядом с нами, так что когда улица вывела нас на центральную площадь к единственному отелю типа караван-сарая, у жителей был уже небольшой сабантуй. Ришко снял комнату на час, заплатив за сутки, и обалдевший от счастья хозяин пообещал немедленно организовать внеочередную бочку воды. Я понял, что это значит, только после того как, исследовав весь сарай, не обнаружил не только умывальника, но и намека на какой-либо кран. К этому времени грязь на мне превратилась в сухую корку и начала, усыхая, невыносимо драть весь нательный волосяной покров, мне казалось, что палач сдирает с меня живьем кожу.

— Потерпи немножечко, — ласково приговаривал Ришко, видя мои мучения. — Сейчас будет вода. И знаешь, как хорошо, что ты не южный волосатый человек и не снежный тоже.

— Да перестань ты меня смешить, видишь ведь, мне нельзя шевелиться!

Наконец во двор пришагал ослик, тащивший маленькую двухколесную повозку с железной бочкой на ней. Прибежали мальчуганы, приволокли ведра, корыто, быстро наполнили его, и я с облегченным стоном залез туда. Пока я отмокал, Ришко с помощью тех же пацанов вымыл автомобиль, который так и засверкал на солнце. Потом он умылся сам.

— До прилета наших мальчиков еще сорок минут, — сказал он. — Десять минут на перекус, пятнадцать минут на осмотр города и пятнадцать на формальности в аэропорту.

Город мы действительно осмотрели за пятнадцать минут. На все население, около восьми тысяч человек, существовал только один колодец на центральной площади, у которого с утра до ночи очередь за водой, вот когда я оценил внеочередную бочку хозяина сарая. Электричества в городке нет, горючего тоже, поэтому вытаскивают бадью с водой древнейшим способом — ходят по кругу два слепых осла. Все улицы радиально расходятся от центральной площади, и все они имеют одинаковый вид: вдоль глинобитных стен аллеи финиковых пальм, под которыми лежит подушка чистейшего сухого песка. С пальм свисают огромные разноцветные гроздья фиников, так как зреют плоды на каждой пальме в свое время. Все население в жаркое время дня лежит в тени пальм на прохладном песке. Закрою глаза и вижу: белый-белый песок, разноцветные пальмы, жарко — полдень, никто не ходит, все лежат.

Аэропорт находился за городом. Замечательный аэропорт: посередине огромного ровного земляного поля стояла жалкая хибара с радиоантенной на крыше и рядом на палке полосатый конус. При виде автомобиля начальник — пухлый, с толстыми, лоснящимися щеками африканец заплясал от радости.

— Ой, тысячу раз спасибо, ой, вы не представляете, как я счастлив. Я так боюсь садиться на лошадь, а теперь ой как я их легко буду разгонять!

— Кого их? — не поняли мы.

— Всех!.. Но в основном коз и ослов. Они ужасно любопытные! Как услышат самолет, так и бегут на поле. А ограды-то нет! Я сейчас же и испытаю, только что пилоты радировали, им осталось лета пять минут!

— А вы уже ездили на подобной машине? — деликатно поинтересовался Ришко.

— Ой, конечно! У нас тут один белый патер из миссии, у него такая же, я попробовал, это же совсем легко!

Он втиснулся в кабину, мотор взревел, машина прыгнула назад, завизжала тормозами, двигатель захлебнулся, потом зарычал, авто дернулось вперед раз, потом другой, затем судорожными рывками и пьяными зигзагами покатилось по широкому полю — на Ришко было больно смотреть.

— Пойдем погуляем, попрощаемся с городом, — предложил я.

Мы обогнули хибару, пересекли поле и, остановившись в начале улицы, залюбовались длинной аллеей.

— Как хорошо, должно быть, прогуливаться здесь на закате дня всей семьей, здороваясь с соседями и дыша воздухом, — вздохнул Ришко.

— Умрешь со скуки после двух прогулок, — отозвался я.

Послышалось веселое тарахтенье АН-2, и, пока мы подходили к хибаре, самолетик без всяких кругов шлепнулся неподалеку и подрулил почти к дверям. Пассажиры — в основном пожилые мусульмане в обычных широких белых балахонах, числом пять или шесть — вылезли из тени от стен хибары и начали перемещать свой многочисленный живой и мертвый груз к транспорту. Из открывшегося люка мягко выпрыгнул огромный Эдик, за ним посыпались такие же, как ожидавшие на земле, балахонники.

— Пламенный привет нашим героям! — забасил он. — Дома готовятся к торжественной встрече. А у нас есть кулер со льдом, не хотите ли по баночке?

— Еще спрашивает, — деланно обиделся я, утонув ладонью в его лапе.

— Толя! Выдай жаждущим!

Анатолий открыл окошечко фонаря — летной кабины — и, высовывая кулак, уронил, разжимая пальцы, поочередно три банки холодного пива.

— О-о, вот это жизнь! — застонал я. — Эдик, а как насчет правил перевозок?

Мы в это время с интересом наблюдали за усилиями двух пассажиров на земле и одного внутри, пытавшихся втиснуть в самолет упиравшегося козла.

— Ведь эта скотина провоняет все насквозь!

— Терпи, коза, а то мамой будешь! — захохотал Эдик. — Подумаешь, полтора часа лету! Правило тут у нас одно — лети, пока летится. Если они сумеют в люк бегемота протолкнуть, ничего, повезем. Ну, пора, ребятки, попрощайтесь с дядей, и в путь!

Мы распрощались со счастливым начальником, который успел подсунуть нам под шумок большую сумку грейпфрутов и фиников, забросили внутрь наш багаж, влезли сами, и Эдик задраил дверь. После альпинистских усилий по преодолению горы людей, зверей и багажа в тесном фюзеляже мы пробрались к фонарю, на пороге Ришко сел молча и печально, а я устроился на широкой брезентовой ленте, прищелкнутой между креслами пилотов.

Эдик стартовал резко и стремительно.

— Ну ты даешь! — сказал я.

— Я мою керосинку могу посадить на плоскую крышу дома! — прокричал он в ответ.

— Если ветра не будет, — добавил Анатолий.

Самолет лег в короткий вираж, и последнее, что я увидел на аэродроме, — наша, бывшая наша, машина въехала капотом в угол хибары, рассыпая в крошки стекла фар. Я никогда не сказал Ришко об этом.

По случаю благополучного возвращения вечером устроили небольшой мальчишник в Ришкином доме. Обстановка общего веселья в конце концов подействовала и на Ришко, который весьма удачно изображал мои «героические» действия. Просидели почти до утра. Заодно договорились с пилотами, что они через две недели подбросят нас с Виктором на северо-восток страны, где в одном живописном месте работал наш друг Борис: мы хотели погостить у него во время весенних каникул.

Закончился триместр. Мы упаковали чемоданы и, отдав своих зверей на сохранение Ришко, полетели в гости. Шестичасовой перелет с двумя промежуточными посадками получился жутким кошмаром. Самолетик так болтало, что во время остановок не только мы, но и Анатолий вываливались все втроем на волю, ложились под крыло и молчали.

— Слабаки вы, герои! — смеялся Эдик, откупоривая очередную банку пива.

Через два года я с изумлением узнал от друзей, что сразу после возвращения из Африки Эдик по состоянию здоровья был списан из летного состава.

ГЛАВА 13

У калитки засигналил автомобиль.

— Кто-то из самых деликатных пожаловал? — ехидно осведомился Виктор.

— Не суетись на крыльце, старик, — отозвался Борис, распрямляя высоко вздернутые, как у кузнечика перед прыжком, колени. — Сигнал-то чужой, я тут все наши средства передвижения по голосам знаю.

— Вот мы тебя сейчас на слове и поймаем! — воскликнул я, вскакивая и двигаясь за ним через маленькую гостиную к «парадной» двери.

Сзади затопал Виктор. На улице стоял фургон марки «пежо» — отличная машина для дальних поездок. Открылась водительская дверь, и из-за руля выбрался невысокий худощавый человек, в котором мы тотчас же признали В. Н. — советского генерального консула в этой стране.

— Какой сюрприз! Главный приехал, что-нибудь привез, бляха-муха! — заорал Борис. — Добро пожаловать в нашу компанию!

— Здравствуй, здравствуй, Боря. Конечно, привез, ты же у нас здесь один, как сирота, нам нельзя тебя забывать. А, и друзья-разбойники тоже прибыли! Вот и хорошо, а то мне до вас этим автомобилем не добраться, к вам приехать — трактор нужен. Ну, здравствуйте!

Генерального мы все очень уважали. Он выдерживал великие баталии с посольской бухгалтерией из-за оформления командировок для объезда периферийных точек. На его обещания можно было положиться, и мы обычно загружали его множеством поручений.

— Я вам книжечек привез, продуктов дефицитных, у нас недавно выписка была, небось, селедочки хотите? — говорил В. Н., открывая заднюю дверцу фургона.

— А пивка чешского нет? — умильно проворковал Виктор.

— Есть, есть несколько баночек, приберег для Робинзона (это про Бориса) и для вас.

Хороший вечерок у нас получился, газеты наши свежие недельной давности почитали, столичные новости узнали, закусили пиво сельдью атлантической и славно поболтали о том о сем…

— А в заповедник завтра поедем? — вспомнил Виктор перед сном.

— А как же, — ответил В. Н., — только я — старый склеротик — плавки забыл.

— Не страшно: у меня есть запасные, — вклинился Борис.

— Ага, — сказал я, — из нижней половины обрезанных шевиотовых штанов.

— Ну да, бляха-муха, я из тех штанин наволочки для гостевых подушек сделал, специально вам с Виктором. Кстати, пора спать, если не хотите завтра по жаре маяться.

Встав пораньше и быстро позавтракав, мы бодро загрузились в консульский фургон и двинулись к заповеднику, до которого предстояло ехать около ста километров по проселку. Спустя три часа, насквозь пропыленные, несмотря на поднятые стекла, мы добрались до цели. Заповедник, единственный в стране, славился двумя достопримечательностями — минеральной радоновой рекой и слонами.

— Ну, куда сначала, купаться или к слонам? — спросил В. Н., остановившись на развилке.

— К слонам, к слонам! — дружно закричала наша братия.

— Тогда налево.

Грунтовка вилась по джунглям, спускаясь в долину реки. Все заповедное зверье во время сухого сезона околачивалось возле этой водной артерии, где и курице-то было по колено, хотя до великой реки и озер было рукой подать, да уж к тому времени африканская фауна хорошо знала опасность человеческой цивилизации, и ее силой нельзя было затащить в заселенные места, границу заповедника животные и птицы знали наизусть.

Песчаная дорожка вывела нас на небольшую поляну, ограниченную слева стеной леса, справа — речкой. За нею на заливном лугу и паслось слоновье стадо, большое — голов в сто, я раньше и не видел столько слонов вместе. Величественные бугроподобные самцы сразу подняли головы и застыли, оттопырив уши.

— Во, уставились, — нервно сказал Виктор.

— Ничего, ничего, они к машинам привыкли, я же здесь почти каждую неделю бываю, — ответил Борис.

— На привычку есть отвычка, — заметил Виктор, — В. Н., вы движок не выключайте все-таки.

— Да знаю я, знаю, не впервой, — отозвался В. Н., выскальзывая из-за руля.

Борис уже успел покинуть свое правое переднее место и оказался снаружи. Виктор, кряхтя, начал тоже пристраиваться рядом с ним. Я вылез последним, мне нужно было еще обойти автомобиль. Огибая его, я уловил боковым зрением какое-то неотчетливое движение в джунглях, глянул повнимательнее — и мне стало неуютно: шагах в пятнадцати за кустами торчал лоб огромного слона, за ним угадывалось еще несколько животных поменьше.

— Внимание, ребята, мы меж двух огней, — сказал я деланно небрежно, — сзади в лесу ждет веселая семейка.

— Не дрейфь, они тут смирные, — засмеялся Борис, — посмотри лучше, какие забавные малыши там играют.

Действительно, несколько крошек — размером с хорошего бычка, но только по колено своим мамашам — затеяли веселую возню. Мы припали к видоискателям. Наверное, фоторужье консула, фотоаппараты Бориса и Виктора и мой киноаппарат производили достаточно громкий и непривычный шум, к тому же мы возбужденно переговаривались.

Сзади вдруг раздался треск ломающихся веток и стволов. Я оглянулся и обомлел: как живой танк, громадина самец накатывался на нас из чащи, разрывая грудью кусты, будто паутину, и резко трубя. Он уже легко преодолел половину разделявшего нас с ним расстояния.

Я не помню, кричал ли кто-нибудь что-либо, не помню и как мы оказались в машине. В. Н. вдавил педаль газа, авто прыгнуло вперед, дверцы захлопнулись, Борис почему-то закричал: «Аппарат, аппарат!», а я тщетно пытался хоть что-то разглядеть сквозь запыленное заднее стекло. Потом я посмотрел по ходу движения и увидел, что по капоту прыгает, как пьяная лягушка, забытый запасной консульский фотоаппарат.

— В. Н., тормозните, посмотрим, что там, — предложил я.

К тому моменту мы уже проскочили метров тридцать, а все помнили, что обычно слоны не гоняются за машинами.

В. Н. приостановил автомобиль, я приоткрыл свою дверцу и высунул наружу голову и правую руку с киноаппаратом в ней. Борис в это время опустил боковое стекло и, загребая длиннющей рукой, подцепил злополучную камеру. Увиденную мной картину забыть невозможно: в клубах пыли, махая огромными ушами и мотая хоботами, взбесившимся журавлиным клином налетала на нашу маленькую машинку тройка гигантских чудовищ. Передний, величиной с дом, уже поднял хобот для удара, нацелил здоровенные страшные бивни прямо в меня и задирал на бегу ноги на высоту груди, готовясь раскатать бедное «пежо» в лепешку. Больше всего я поразился этим нелепо задираемым ногам.

— Гони, консул! — дико заорал я.

Машина рванулась, как самолет по взлетной полосе, дверь долбанула меня по голове и локтю так, что я чуть не выронил кинокамеру. Мы одним духом промчались по поляне до опушки.

— Давайте остановимся и посмотрим, — опять сказал я.

— Убивать таких любознательных надо, — отозвался Виктор, — мало тебе шишки на черепе?

Но В. Н. уже притормозил. Мы выглянули и убедились, что на этот раз преследователи остановились посреди поляны. Другие самцы к тому времени перешли речку, присоединились к передовой тройке и, встав плечом к плечу, перегородили всю поляну, образовав живую стену, за которой и спрятались мамаши с детенышами. До этой стены хоботов и бивней было метров семьдесят. Мы вышли из машины и принялись фотографировать невиданное доселе зрелище, а они тихо стояли и внимательно следили за нами. Потом мы аккуратненько загрузились в авто и медленно двинулись дальше, они же так и стояли, пока нас не скрыл поворот.

Когда через часок мы возвращались обратно, на этом месте уже никого не было, все стадо куда-то ушло, и мы поехали купаться к минеральной речке.

На дне узкой долины из-под двадцатиметровой скалы вырывается поток, образуя под скалой заводь шириной метров десять и глубиной метра два. Затем поток сужается, мелеет сначала до метра, а потом по колено, и метров через сто речка становится ручьем, лениво исчезающим в зарослях. На дне чистейший песочек, температура воды всегда постоянная, около тридцати градусов, берега обрамлены пальмами, сейбами, зонтичными акациями и густыми кустами. Нырнешь в воду и лежишь в ее прозрачности, наблюдая, как все тело покрывается пузырьками газа.

— Да, — сказал консул, расслабленно перебирая по дну руками, — может, лучше бы аппарат свалился на землю, и слон наступил бы на него — какой был бы сувенир!

— Вся машина в лепешку вместе с нами внутри — вот это был бы сувенир! — возразил Виктор.

— Для слонов, что ли, бляха-муха? — засмеялся Борис.

— А я, оказывается, все время давил пальцем на спусковой рычаг кинокамеры.

— «Ночь в Крыму — все в дыму» у тебя получится, — продекламировал Виктор.

И он был прав. Только участники этой истории впоследствии угадывали в движущихся тенях на экране четвероногих героев смертельного по возможному концу приключения: ведь я не мог одной рукой совмещать стрелки экспонометра, да и смотреть на них было немножко некогда.

Через три дня, распрощавшись с Борисом, мы втроем уехали на фургоне в столицу, а оттуда через неделю привычным трансафриканским экспрессом двинули в свой городок.

ГЛАВА 14

Опять приехали наши геологи. Мы старались показать все местные достопримечательности. Шумная веселая компания носилась на двух газиках вокруг городка, доводя до истерики деревенских собак и до инфарктного любопытства их хозяев.

Добрались мы и до баобабовой рощи со знаменитым шестиметровой толщины представителем на опушке. Поставив оба автомобиля рядом со стволом, народ принялся измерять, фотографировать, ощупывать и ощипывать гиганта на память.

— А что это за дыра там наверху? — заинтересовался Валентин. — Надо проверить.

Недолго думая, он взял большой камень и с хеканьем ловко запустил прямо в дыру. Почти тотчас же из дупла вывалился наружу громадный звонкий рой диких ос.

Как мы бежали! По саванне напрямик, норовя проскочить сквозь кусты погуще! Помню мысль: «Хорошо, что очки крепко держатся на ушах, только бы уберечь глаза от колючек!» Рядом со мной, подскакивая, как мячик, прыгал Люлю. Помню, взревел мотор одного газика, машина помчалась по дороге где-то левее, но почему-то довольно быстро остановилась.

Пришел в себя я внутри мангровых зарослей, ос вроде бы не слышно, к моей ноге прижимался и дрожал Люлю. Перекликаясь, мы медленно собрались за поворотом дороги на полянке возле замерзшего авто. Шофер Николай лежал рядом без сознания, доктор с аптечкой уже хлопотал над ним.

— Зачем ты полез в машину, Коля? — спросил доктор, когда шофер очнулся. — Ты же без рубашки, у тебя теперь вся спина — сплошной волдырь, я вижу больше сотни укусов.

— Там же аптечка была, — слабо улыбаясь, ответил Николай, — вдруг с кем-нибудь плохо.

— Вот и стал сам первым пациентом, теперь по меньшей мере три дня постельного режима, благо, сердце у тебя крепкое, а то могло быть и хуже.

Я насчитал у себя четыре укуса на руках и шее, Люлю был ужален один раз в голую пятку.

— Нам бы твою шерсть, брат, — сказал я ему.

— Ну вы и дураки! — громко смеялся Валентин. — Надо же, все бросились в одну сторону, и осы за вами. Я вот пошел спокойненько в другую сторону шагом, меня вообще не тронули.

— А какой-то умник куда-то бросил камень, — заметил Виктор.

— Пойду прогуляюсь по дороге, — сказал Валентин и пошел по обочине, небрежно помахивая снятой майкой.

— Надо выручать вторую машину, — объявил начальник партии Иван Иванович.

— Рано еще, они, наверное, не успокоились, — вяло возразил кто-то.

— Ничего, я подкрадусь, — ответил Иван Иванович и двинулся по кустам в направлении рощи.

Несколько минут все было тихо, потом вдруг зарычал мотор, и почти сразу автомобиль с грохотом, не останавливаясь, пронесся мимо нашей полянки. Иван Иванович рулил, вцепившись в баранку обеими руками, ветер вздувал на нем рубаху парусом, над его головой, немного отставая, летело облако ос. Мы повскакали на ноги и с интересом стали наблюдать за гонкой, благо, дорога виляла с холма вниз. Метров через сто газик обогнал гуляющего Валентина, и тут, по-видимому, устав от погони и найдя более удобную жертву, осы накинулись на него.

В одном из чаплинских фильмов герой с бешеной скоростью ныряет с холмов в ложбины, выскакивая эдаким чертиком из коробки на гребни и каждый раз заметно удаляясь и уменьшаясь. Все это было точно такое же кино, только ни один актер не додумался бы до столь замысловатых движений, которые проделывал Валентин на бегу. Он зверски вращал своей маечкой, тряс головой, хлопал себя по спине и бокам левой рукой, подпрыгивал и пинал воздух и даже плевался, как верблюд. Мы повалились на жесткую сухую траву и хохотали до слез, несмотря на боль от полученных укусов.

— Артист! — сказал Виктор и после паузы добавил:

— Есть бог на свете…

Возвращались мы с вспухшими лицами, руками, шеями и спинами, а у Николая через час подскочила температура до сорока градусов. Но через три дня доктор, как и обещал, поставил его на ноги, так что все обошлось в общем благополучно.

ГЛАВА 15

После летних студенческих экзаменов мы начали готовиться к окончательному отъезду. Мы думали, что больше никогда сюда не вернемся, поэтому последняя неделя состояла из прощальных визитов, вечеров, приемов, балов, обедов в гостях и даже завтраков, поскольку все друзья непременно хотели засвидетельствовать свое расположение и выказать сожаление по поводу расставания.

В жаркий солнечный полдень мы прибыли в аэропорт, где Ришко подготовил торжественные проводы, украсив единственную мачту советским, чехословацким и местным флагами. Немногочисленное европейское население городка явилось в полном составе, прибыли студенты, прикатил механик Амаду на бывшей нашей машинюшке, которую мы ему подарили за то, что он два года охотно и бесплатно ее ремонтировал. Эдик и Анатолий уже три месяца летали к нам не на АН-2, а на ИЛ-14, так что перелет обещал быть комфортабельным. Митинга не было, но объятий и поцелуев хватило бы на кубковый футбольный матч с дополнительным временем и серией пенальти.

Поднявшись по трапу, мы с Виктором долго стояли на верхней площадке, махая руками, стараясь сдержать себя, ведь так жалко было расставаться с друзьями, многих из которых больше никогда не встретишь, даже и не верилось, что два года назад мы ехали сюда в полную неизвестность, а вот теперь душа болит, задержать бы, остановить мгновение!

Дверь захлопнулась, самолет покатил по полосе, провожающие запрыгали, а Алассан еще долго гнался за лайнером на велосипеде, по его круглому блестящему лицу катились слезы, а губы шептали, судя по артикуляции, что-то вроде «храни вас бог!..»

— Да, будущее в полном тумане… Прощай, Африка!

— Ну-ну, — хмыкнул Виктор скептически.

И он оказался прав. Но, как говаривал наш консул, об этом — потом.