Крупнейший итальянский драматург и прозаик Луиджи Пиранделло был удостоен Нобелевской премии по литературе «За творческую смелость и изобретательность в возрождении драматургического и сценического искусства». В творческом наследии автора значительное место занимают новеллы, поражающие тонким знанием человеческой души и наблюдательностью.
Луиджи Пиранделло «Три мысли горбуньи», серия «Зарубежная классика» ЭКСМО Москва 2006 5-699-19157-7

Луиджи Пиранделло

Некоторые обязательства

Когда отсталая цивилизация принуждает человека таскать на собственной спине длинную лестницу от одного фонаря к другому и подниматься и спускаться по ней три раза в день возле каждого из них – утром потушить, днем почистить и вечером опять зажечь, – человек, даже недалекий и имеющий склонность к вину, непременно приобретает привычку разговаривать с собой на темы высокие, как его лестница.

Квакео-ламповщик однажды в пьяном виде упал с нее. Он расшиб себе голову, сломал ногу. Произошло чудо – он выжил, вышел через два месяца из больницы, прихрамывая на одну ногу, с безобразным шрамом на лбу и стал опять бродить в голубой рубашке, бородатый, с лестницей на спине, от фонаря к фонарю. Каждый раз, добравшись по лестнице до той перекладины, с которой он упал, он обязательно начинал одно и то же рассуждение: это неоспоримо – некоторые обязательства должны существовать. Не хотелось бы, чтобы они существовали, но они существуют. Муж в глубине души может ничуть не интересоваться поведением своей жены. Но нет! Он должен этим интересоваться! В противном случае – все, даже мальчишки, имеют право осуждать его.

– Квакео, рогоносец! Когда они тебе наставляют рога, эй, Квакео?

– Вот собаки! – кричит Квакео с высоты фонаря. – Теперь вы мне это говорите? Теперь, когда я освещаю город!

Вот так оправдание – освещает город! Все равно он обязан приглядывать за поведением жены. Но, может быть, он не замечает ее измен? При свете этих керосиновых фонарей разве видно, как воры забираются в дом или нападают в грязных, пустынных переулках!

– Сами вы воры, убийцы!

Квакео отправился в муниципалитет, к асессору кавалеру Бисси, которому он был обязан местом и который время от времени представлял его к наградам за усердие по службе. Он рассказал все, как было, и спросил: разве он в то время, когда зажигает фонари, не находится при исполнении служебных обязанностей?

– Конечно, – ответил ему асессор.

– Следовательно, тот, кто оскорбляет меня, – заключил Квакео, – оскорбляет государственного служащего при исполнении обязанностей – так?

Кажется, кавалер Бисси с этим не вполне согласен, зная, о каком именно оскорблении идет речь и на что жалуется Квакео. Он пытается в деликатной форме доказать, что эти оскорбления не имеют отношения к нему, ламповщику, как таковому.

– О нет, ваше превосходительство, – протестует Квакео. – Я прошу вас верить мне, ваше превосходительство!

И произнося: «Ваше превосходительство», Квакео щурит глаза, будто пьет свое любимое вино, – он произносит «ваше превосходительство» с полным чувством. Что же касается кавалера Бисси, то, кроме тех обязательств, которые он, как частное лицо, может быть, совсем не хотел бы брать на себя, но все же берет, у него есть много Других обязательств, неотделимых от должности асессора. Квакео ко всем этим обязательствам, личным и общественным, относится с полным уважением; а если время от времени какая-нибудь капелька, появившаяся не вовремя, вынуждает его провести тыльной стороной руки под носом, он предусмотрительно вытирает руку полой своей длинной голубой рубашки.

Квакео в самой вежливой форме, немного смущаясь, старается доказать асессору, что оскорбление, на которое он пришел жаловаться, возможно, и имеет под собой некоторую почву, но самый факт может иметь место только в то время, когда он исполняет свои обязанности ламповщика, потому что, когда он не ламповщик, а только муж, никто дурного не скажет ни о нем, ни о его жене. Жена при нем послушна, ведет себя благонравно и безупречно; он никогда плохого за ней не замечал.

– Меня оскорбляют, ваше превосходительство, когда я освещаю город, когда я стою на лестнице, прислоненной к фонарю, и подношу спичку, чтобы зажечь его. Всем известно, что я не могу оставить город в темноте и бежать домой поглядеть, что делает моя жена и с кем она, а в случае необходимости, если бы я убедился в измене, убить их, синьор кавалер!

Он подчеркивает слова «убить их» с улыбкой человека, который примирился с печальной необходимостью, так как сознает, что такое обязательство он должен взять на себя как оскорбленный муж, и не хотел бы, но должен!

– Хотите еще доказательств, ваше превосходительство? В лунные вечера, когда фонари не горят, они ни слова не говорят мне, а почему? Потому что в эти вечера я не служащий при исполнении своих обязанностей.

Квакео отлично рассуждает. Но одних рассуждений недостаточно. Надо обратиться к фактам. Но, когда доходит до фактов, самые лучшие рассуждения отпадают, – падают, как упал он с лестницы в тот раз, когда был сильно пьян.

Какое заключение он хочет вывести из своих рассуждений? Кавалер Бисси задает ему этот вопрос. Если он думает, что его супружеские неурядицы зависят от обязанностей ламповщика, пусть в таком случае откажется от этих обязанностей. Если же он не хочет от них отказаться, то пусть предоставит людям говорить что угодно.

– Это окончательное решение? – спрашивает Квакео.

– Окончательное, – отвечает кавалер Бисси.

– Покорный слуга вашего превосходительства!

С каждым днем лестница становится все тяжелее и тяжелее. Квакео с трудом залезает по обветшавшим от долгого употребления перекладинам, одна нога у него короче другой.

Теперь, когда он добрался до окраинных фонарей на самой вершине холма, он не спешит спускаться, прижимается к фонарю или, скорее, повисает на нем всем телом, опустив вниз руки и склонив голову к плечу; и в таком положении там, над землей, он продолжает думать и рассуждать сам с собой.

Он думает о грустных и странных вещах. Думает, например, о том, что звезды, несмотря на то, что они рассеяны по всему небу, в некоторые ночи хотя и видны, но все же недостаточно освещают землю.

Напрасная иллюминация!

Но зато какая красивая иллюминация, – и подумать только, однажды ночью ему снилось, будто он должен был зажигать ее, эту иллюминацию, на небе, с лестницы, которой он не видел конца и которую не знал, куда прислонить, не в силах удержать в руках эту тяжесть. И как бы он взобрался туда, на такую высоту, по бесчисленным ступенькам, до самых звезд? Сон… Ах, какие бывают тревожные и беспокойные сны!

Подумайте, какое грустное занятие быть ламповщиком, по крайней мере таким, как он, у которого вошло в привычку рассуждать, зажигая фонари!

Самый факт зажигания света во тьме, если делать это в течение долгого времени, не разбудит разве, даже в темном мозгу, хотя бы проблеск мыслей?

Квакео однажды пришел к выводу, что, распоряжаясь светом, он может распоряжаться и тенью. Конечно! Одно неотделимо от другого! Кто родится, тот умирает. И тень, все равно как смерть, следует за всяким. Значит, его таинственная фраза, которая кажется угрозой, брошенной с высоты лестницы во время зажигания фонарей, есть не что иное, как следствие, которое он вывел из одного из своих рассуждений.

– Подожди-ка, подожди-ка, я тебе приклею сзади смерть. – Квакео считает свою работу – зажигание фонарей – делом высшего порядка, ведь он исправляет ошибку природы, и какую ошибку! Недостаток света! Мало того: в своем городке он заменяет солнце. Заместителей, собственно говоря, двое – он и луна, и они чередуются между собой. Когда есть луна, – он, Квакео, отдыхает. И вся значительность его работы видна именно в те вечера, когда луна должна быть, но ее нет, потому что облака мешают ей освещать землю – обязанность, которую, может быть, луна не хотела бы исполнять, но все же исполняет; и город остается в темноте.

Как приятно смотреть темной ночью на какой-нибудь освещенный городок по соседству!

Квакео видит много огней каждую ночь, когда добирается до последних фонарей на краю города, и любуется ими, повиснув на фонаре, склонив голову к плечу и вздыхая.

Да, эти огоньки, как рой светлячков, без устали мерцают и всю ночь бодрствуют в мрачном молчании над грязными улочками и домишками, где прячется нищета, может быть, более ужасная, чем в его городке; но издали это очень красиво, и ему приятно видеть огни среди полной темноты. Порыв ветра налетает в темноте, и тогда светлячки, сбитые в кучу, вздрагивают и точно вздыхают.

И когда смотришь, то издалека кажется, что бедные человечки, рассеянные во мраке по земле, собрались тут и там, чтобы оказать друг другу поддержку и помощь; а на самом деле выходит совсем не так. Если построить домик в одном месте, другой ведь не поставят рядом, как доброго братца, нет, – поставят обязательно напротив, чтобы загородить весь вид и лишить воздуха, и люди не объединяются тут и там, чтобы жить вместе, а разбивают лагери один против другого, чтобы воевать. Он, Квакео, это отлично знает. В каждом доме идет война между теми, которые должны бы любить друг друга и жить в согласии, чтобы защищаться против чужих. Разве его жена не самый лютый его враг?…

Если Квакео пьет, – он пьет именно поэтому; пьет, чтобы не думать о тех вещах, которые заставляют его брать на себя некоторые обязательства. Он не хотел бы их брать, но ничего не поделаешь.

– А ты как думаешь, старая мышка?

Квакео разговаривает с летучей мышью. Он называет ее старой мышкой, потому что летучая мышь – это мышь, у которой есть крылья. Очень часто он разговаривает с какой-нибудь кошкой, которая тихо крадется по стене, а потом вдруг сразу остановится и, выгнув спину, глядит на него, или с какой-нибудь бродячей собакой, которая понуро плетется по пустынным переулкам от одного фонаря к другому и садится под каждым фонарем, ожидая, пока он не зажжет его.

Но как он может зажигать фонари, когда нет керосина? Сегодня вечером городок останется в темноте. Подрядчик, поставляющий керосин, в ссоре с муниципалитетом. Уже несколько месяцев ему не платят ни копейки; он отпустил товару в кредит почти на двадцать тысяч лир и теперь больше знать ничего не хочет.

Когда наступил вечер, Квакео обошел город с лестницей, чтобы посмотреть, нельзя ли зажечь фонари: оставалось немного керосина с прошлой ночи. Фонари зажглись ненадолго, потом погасли, и стало еще темнее. Прохожие протестовали – злились на ламповщика, как будто он виноват. Мальчишки затянули свою старую песню:

– Рога, рога! Кому рога? Квакео, не хочешь ли рогов?

Квакео больше не в силах терпеть. Чтобы избавиться от оскорблений, он уходит с главной улицы и с лестницей на спине шагает по переулкам. Но мальчишки не отстают. В одну прекрасную минуту, когда Квакео, усталый, отчаявшийся, по своему обыкновению устраивается на фонаре, они, не удовлетворившись словесными поддразниваниями, вытаскивают у него из-под ног лестницу – теперь он беспомощно висит в воздухе.

Ах, так! Они хотят, чтоб он и впрямь выполнил обязанности оскорбленного мужа, потому что из-за нехватки керосина он не смог выполнить своих обязанностей ламповщика? Они напали на него как раз сегодня вечером, когда он не может оправдаться тем, что занят освещением города! Хорошо! Пусть ему возвратят лестницу, и он исполнит их желание.

Лестницу, лестницу! Пусть ему дадут сойти вниз, черт возьми, они увидят, что он сделает!

Трое, четверо с хохотом ставят ему под ноги лестницу, и все хором кричат:

– А нож у тебя есть?

– Вот он!

И Квакео поднимает рубашку, вытаскивает из кармана штанов большой нож, открывает его и показывает.

– Хорош?

– Всадишь им?

– Ему и ей, если только застану. Все будете свидетелями. Идите за мной!

И он бежит впереди, припадая на короткую ногу. Мальчишки следуют за ним по темным, извилистым переулкам, в гору, с криками окружая его.

– Всадишь им, и вправду?

Квакео останавливается, поворачивается и хватает за грудь одного из подстрекателей.

– Вы еще пожалеете! Теперь, когда я пошел с вами, черт возьми, вооруженный, чтоб исполнить свой долг, все вы должны быть со мной. Все, черт возьми!

И он трясет мальчишку изо всех сил. Многие пугаются, некоторое время идут следом, растерянные и смущенные, тянут друг друга за рукав, отстают. Только два шалуна идут за ним до самого дома, но они серьезны – не насмехаются больше, напротив, готовы вмешаться, удержать его. У дверей его дома они действительно схватывают его за руки и со смехом и шутками стараются увести в какую-нибудь таверну выпить вина. Но Квакео вырывается и угрожает открытым ножом; он колотит в дверь и кричит жене:

– Открой, развратная женщина! Открой! На этот раз ты мне за все заплатишь! Пустите меня, пустите! Пустите, негодяи, не то я разобью вам морды!

При этой угрозе мальчишки отступают, а он вытаскивает из нагрудного кармана ключ, открывает дверь, вскакивает внутрь, захлопывает ее с шумом. Мальчишки бросаются к двери и, стараясь открыть ее, зовут на помощь. Изнутри слышны вопли.

– Палачи, палачи! – кричит Квакео с ножом в кулаке; он только что оттаскал жену за волосы и швырнул ее на пол, а теперь ищет под кроватью, переворачивает все, что попадается под ноги: ищет повсюду, бежит на кухню, не переставая кричать:

– Где он? Скажи мне, где он, куда ты его спрятала?

– Ты с ума сошел? Ты пьян! Что это тебе в голову взбрело?

В переулке ждут и кричат те, которые преследовали его; на шум сбегаются люди. Кругом открываются окна, все спрашивают: «Что такое, что случилось?» – стучатся в дверь.

Квакео наскакивает на жену:

– Скажи мне, где он, а то убью! Крови, крови хочу сегодня, крови!

Он не знает, где еще искать. Внезапно взгляд его падает на окно кухни, выходящее к обрыву. Это окно помещается довольно высоко, оно всегда закрыто, стекла черны от сажи.

– Возьми стул и открой окно! Не хочешь открыть, ведьма? Я сам открою!

Он лезет на скамейку, открывает и – о ужас! – отступает с вытаращенными глазами, руки он запустил в волосы, нож падает на пол.

Кавалер Бисси стоит там, над обрывом, в опасности.

– А вдруг, сохрани боже, ваше превосходительство поскользнется! – кричит Квакео, едва придя в себя от ужаса, подносит кулак ко рту и тотчас же, весь дрожа, бросается на помощь кавалеру.

– Осторожнее, осторожнее! Ставьте ногу мне на плечо, ваше превосходительство… Как могли вы спрятаться здесь? Подумать только, на краю обрыва, рискуя сломать себе шею из-за такой противной бабы, как эта! Вы, кавалер! Ваше превосходительство!

Он поворачивается к жене, поднося кулак к ее лицу.

– Как это? – кричит он. – Разве здесь надо было прятать его! Не нашла более приличного места! Не видела, дура, что я искал повсюду, только не в стенном шкафу под занавеской? Скорее бери щетку и почисть синьора кавалера! Будьте любезны, ваше превосходительство, спрячьтесь в шкафу на пять минут! Вы слышите, как кричат на улице? Существуют некоторые обязательства, ваше превосходительство, верьте мне! Не хотелось бы, но ничего не поделаешь! Только на пять минут, будьте любезны, я их прогоню!

И, заперев кавалера в стенной шкаф, он открывает окно, выходящее на улицу, и кричит сбежавшейся толпе:

– Никого нет! Я открываю двери… Кто хочет войти – входите, чтобы убедиться. Но здесь никого нет!