Вурцбергер Карл

В пограничной полосе

Аннотация издательства: Настоящая книга целиком посвящена жизни подразделений пограничных войск Национальной народной армии ГДР. Автор, сам опытный пограничник, со знанием дела пишет о жизни и службе воинов, показывает суровость и романтику армейских будней, увлекательно рассказывает о том, как днем и ночью, в любую погоду несут свою нелегкую службу пограничники на западной границе республики.

В пограничной полосе

Весна торжественно вступила в свои права. Стволы берез серебрились на фоне свежей зелени. Склоны гор пестрели сочными красками. В синем небе торжествовали жаворонки, а из придорожных кустов неслись песни черных дроздов. То здесь, то там из лесу выскакивали косули щипнуть стебелек свежей травы или молодой озимой пшеницы.

Царило оживление и на пограничной заставе. Несколько солдат играли в волейбол. Другие, расстелив одеяла, грелись под теплыми лучами солнца. Неподалеку, пристроившись на скамье, Берген, Рэке, командиры взводов и секретарь партийной организации обсуждали детали предстоящих учебных стрельб.

— Итак, товарищи, — подытожил Берген, — стрельбы — важнейший пункт в программе последней учебной недели. Все подготовлено. Прошу вас, товарищи командиры взводов, еще раз поговорить с младшими офицерами. Каждый должен понимать значение стрельб и сделать все возможное, чтобы выполнить упражнение. Думаю, не имеет смысла объяснять, зачем нам нужны отличные стрелки. Вы свободны. Все разошлись.

— Рольф, вот что не дает мне покоя, — начал Рэке, как только они остались одни. — Я говорил с товарищем Улигом. Боится он стрельб, просто боится!..

— Почему? — перебил его Берген.

— Дело вот в чем: еще в учебном подразделении он дважды не выполнил упражнений по стрельбе и теперь просто не верит в себя. Уверен, что из него никогда не выйдет хороший стрелок. А человек он самолюбивый: до сих пор не может забыть неудачи на первых стрельбах. Боится опять промазать и опозориться, — объяснил Рэке.

— Понятно. Но он все–таки готовился к стрельбам?

— Конечно. Товарищ Кан не давал ему спуску. Но Улиг, как и прежде, убежден, что его пули полетят в белый свет как в копеечку.

Погруженный в свои мысли, Берген рисовал палочкой на песке какие–то фигурки.

— Ему надо помочь. Он должен вновь поверить в свои силы. А что, если… — начал он после небольшой паузы. — Найдутся у нас холостые патроны и патроны для малокалиберных винтовок?

* * *

Заняв исходное положение для стрельбы, Улиг нервничал. Первая группа солдат уже отстрелялась, показав хорошие результаты. Приближалась очередь Улига. Он стал еще больше нервничать: проверил карабин, потрогал затвор. Все было в порядке: ствол чист, визир прицельной планки установлен на триста метров. Да и могло ли быть иначе, если он проверял все это уже много раз! Послышалась команда: «Раздать патроны!» Когда к Улигу подошел сержант, он встал по стойке «смирно» и представился: «Солдат Улиг!» В этот момент Улигу вспомнились вчерашние события. Около трех часов дня его вызвал младший лейтенант Берген. Улиг сделал не меньше тридцати выстрелов из малокалиберной винтовки. Показал сначала удовлетворительные, а потом и хорошие результаты. Затем стрелял по цели холостыми патронами из карабина. Берген наблюдал за ним через ортоскоп.

— Если завтра вы будете стрелять так же, упражнение выполните, — подбодрил Улига младший лейтенант.

Когда Улиг стрелял холостыми «патронами, он не волновался, соблюдал правила дыхания, учился плавно нажимать на спусковой крючок и привыкал к отдаче. «Вы должны верить в свои силы», — сказал Улигу заместитель парторга перед выездом на стрельбище.

— На линию огня — шагом марш!

Улиг взял себя в руки и отрапортовал:

— Солдат Улиг к стрельбе готов!

Берген серьезно посмотрел на него.

— Ну, ладно. Теперь — на позицию!

Рядом готовился к стрельбе Петер Блок, первоклассный стрелок.

Берген обратился к младшему лейтенанту Бренеру, который контролировал стрельбу.

— Товарищ младший лейтенант, наблюдать за стрельбой товарища Улига буду я!

— Слушаюсь, товарищ младший лейтенант! — Бренер был в курсе дела.

— Товарищ солдат, дайте мне ваше оружие!

Улиг не без удивления показал командиру свой карабин.

— Посмотрите вперед, еще раз прикиньте расстояние и запомните положение мишени. Сейчас вы опять будете стрелять холостыми патронами. Наводите внимательно и уверенно, будто вы стреляете боевыми патронами. Вы меня поняли?

— Так точно, товарищ младший лейтенант!

Берген зарядил карабин и передал его Улигу. «Еще одна льгота», — подумал Улиг и в этот момент услышал приказ открыть огонь. Он крепко прижал карабин к плечу, поймал на мушку цель и согнул в суставе палец.

«Что это? Почему такая сильная отдача?» — Улиг с удивлением отнял приклад от плеча.

— Вот так, хорошо, — похвалил Улига Берген и снова зарядил оружие.

После третьего выстрела Улиг заметил позади своей мишени небольшое облачко пыли. «Показалось», — подумал он.

Наконец пять выстрелов были произведены. Теперь Улигу пришлось подождать, пока кончит стрелять Блок. Потом объявили: «Правая мишень, солдат Блок — четыре попадания, левая мишень, солдат Улиг — три попадания!»

Улиг решил, что он ослышался. Посмотрел на Бергена.

— Это же ошибка, товарищ младший лейтенант!

Лейтенант от души рассмеялся.

— Нет, не ошибка. Поздравляю вас, товарищ Улиг! Вы выполнили упражнение удовлетворительно. Извините меня за этот обман…

От радости у Улига перехватило дыхание.

— Я… я выполнил! Я умею стрелять!

— Вы могли стрелять уже во время, вводного курса, товарищ солдат. Только вы не верили в себя! А теперь выполните упражнение еще раз. Занять позицию!

Медленно, но уверенно произвел Улиг свои пять выстрелов. Результат — четыре попадания! Унтер–офицер Керн был первым, кто поздравил его, а затем он попал в дружеские объятия товарищей по отделению.

* * *

Погруженный в свои мысли, Берген шел краем Высокого Болота вдоль опушки леса. Рассеянно ответил на приветствие крестьянина Форга, который еще издалека кивнул ему. Начальник заставы был озабочен: его тревожила обстановка на пограничном участке. Конечно, нельзя было сбрасывать со счета успехи последних месяцев: задержаны и наказаны браконьеры; Келлер и Граф в тюрьме; плотник Фальман осужден условно; наконец, история с пожаром…

Форг вступил в сельскохозяйственный кооператив, чего от него никто не ожидал. Дисциплина в подразделении и несение службы улучшились. Болау, казалось, образумился. Берген даже стал подумывать снова назначить его старшим поста. В деревне удалось создать группы содействия пограничникам. На учебных стрельбах были показаны неплохие результаты. Но зато в последнее время все чаще рождались злобные слухи. Никто не знал их происхождения, но они существовали. На пограничников бросали косые взгляды, шушукались. Когда на западном участке границы прозвучало несколько выстрелов, кто–то пустил слух, что пограничники убили женщину из Западной Германии и, чтобы замести следы, труп ее перебросили на ту сторону границы. Многие жители Хеллау и Франкенроде получили угрожающие письма, в том числе мастер табачной фабрики Эрмиш и учитель Восольский. Часть писем передали бургомистру. Член группы содействия пограничникам Фобиш рассказал о странном поведении пастора. В последнее время в его проповедях порой звучали нотки недовольства существующими порядками. Он все чаще говорил о страшном суде. Упомянул как–то и о событиях в Венгрии, представив борьбу венгерских товарищей против реакции в искаженном свете. А на днях под дверь кабинета, бургомистра подсунули записку такого содержания: «Пограничники — осквернители церквей. Это им приказывают делать сверху. Они заодно с браконьерами. Келлера, Фальмана и Графа заставили молчать. Должны молчать и вы. Об этом знают многие. Помните, что придет время, когда все будет по–другому! Помните и о страшном суде!» Потом подбросили еще две записки.

Основная масса жителей правильно реагировала на эти анонимки, но в отдельных случаях они все–таки посеяли сомнение.

Такова была обстановка в приграничной зоне.

Берген поправил портупею и попытался отбросить тревожные мысли. «Надо будет поговорить с членами группы содействия пограничникам. Если вызов сделан, будем бороться», — решил он.

* * *

Восольский закрыл книгу и улыбнулся.

— Ну что же, товарищи, на сегодня достаточно.

Под его руководством проходило уже второе занятие кружка немецкого языка. В учебной комнате собралось около пятидесяти пограничников. Здесь были и Рэке, и фельдфебель, и Фриц Кан. Вальдауэр вытирал пот со лба.

— Все бы хорошо, если бы не эти иностранные слова. Суффиксы, префиксы…

Последнюю фразу заглушил смех присутствующих.

— Чего вы гогочете? Голова трещит от этих бесконечных «фиксов»!

— Может быть, имеет смысл уменьшить нагрузку на одно занятие? Предлагайте, товарищи! — сказал Восольский.

— Я бы хотел попросить вас иногда говорить на наших занятиях и о литературе, — заметил Унферихт. — Например, о стихах Эриха Вайнерта или о произведениях классиков.

Остальные поддержали Унферихта, и Восольский пообещал устроить в следующий раз такое обсуждение. Позднее в клубе он беседовал с Бергеном и Рэке.

— Хочу еще раз вернуться к анонимным письмам, — обратился он к Бергену. — У меня был еще один разговор с пастором…

— С Хинцманом? — перебил его Рэке.

Восольский улыбнулся.

— Да, но прошу вас правильно понять меня. Религия интересует меня с исторической точки зрения. К тому же я считаю, что лучше, когда знаешь своих противников. Но вернемся к пастору. В последнее время он ведет себя довольно странно. У меня такое впечатление, что его чем–то вывели из себя. Может быть, он тоже получает записки? Мне кажется, имеет смысл поговорить с ним. Ведь наши отношения с жителями, с моей точки зрения, во многом зависят и от пастора.

— Несомненно, — ответил Рэке. — Хинцман действительно раздражен, и мы это знаем. Он считает, что окно в его часовне разбил кто–то из наших товарищей. Вы слышали об этом?

— Да. Но ведь это выдумки!

— А что толку? Сам он в это верит. Верят и многие другие. Переубедить же людей — дело нелегкое.

Восольский кивнул.

— Если мы привлечем Хинцмана на свою сторону, обстановка изменится. Мы будем в выигрыше даже в том случае, если нам удастся добиться хотя бы того, чтобы он не действовал против нас.

— Это явилось бы шагом вперед, коллега Восольский, — заметил Берген. — Но сейчас в голове у пастора творится такое… Кстати, не хотели бы вы стать членом группы содействия пограничникам? Мы ведь уже достаточно хорошо знаем друг друга.

Восольский заколебался.

— Вы считаете, что я могу быть вам полезным? Я ведь здесь всего несколько месяцев. Мало кого знаю, да и местность мне незнакома.

— Это придет, коллега Восольский. И то, что вы учитель, поможет вам в этом деле.

— Вы, конечно, правы. Постараюсь не разочаровать вас.

* * *

Хинцман поставил блюдце на стол и подошел к открытому окну. На небе мерцали звезды. Высоко на склоне стояла часовня. Пастор напряженно всматривался в ночь.

Что это? Там мелькнул слабый огонек! Хинцман закрыл глаза, потом, открыв, стал еще пристальнее всматриваться в ночную тьму. В одном из окон часовни снова мигнул зеленый свет. Но, может быть, это ему только кажется?

Пастора охватил ужас. Неужели богохульники снова взялись за свое грязное дело? Учитель прав. Здесь христиане не могут посвятить свою жизнь служению богу…

«Почему же тогда, — спрашивал себя Хинцман, — государство выделило значительные средства на реставрацию церквей? Что это: маскировка, имеющая целью скрыть истинные намерения?»

«Надо выждать. Может быть, в действительности все гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд?» — сказал как–то Восольский. Но он, Хинцман, не станет ждать. Он будет действовать. Он даже уже кое–что предпринял. Он никому не позволит злоупотреблять своим доверием. Его слово еще имеет силу, его уважают, и он воспользуется этим. И никто не посмеет помешать ему!

Пастор захлопнул окно.

* * *

Болау влил в себя пятую рюмку водки. С наигранно обиженным видом Берта Мюнх отобрала у него рюмку.

— Послушай, Вилли, хватит. — Она ловко отстранилась от Болау, когда тот потянулся к глубокому вырезу ее платья.

— Что с тобой? Кривляться вздумала?

— Тебе показалось, Вилли. — Мюнх снова придвинулась к нему и протянула пачку сигарет.

— На, закури, это западные. — Она дала ему прикурить и взяла сигарету для себя. — Зачем ты вспоминаешь старую ссору? Я тогда погорячилась… Ты не должен так рисковать. Ведь ты однажды уже чуть не попался. Веди себя тихо, незаметно, иначе тебя переведут. Что я тогда буду делать?

— Ну и стерва же ты отпетая! У тебя кое–чему можно поучиться. — Болау привлек Мюнх к себе.

Мюнх не сопротивлялась. Одновременно она думала о том, почему Зимер так неожиданно изменил свой образ действий. Не так давно он передал ей новые инструкции. Никаких диверсий. Заводить знакомства с пограничниками. Выспрашивать их.

«Думаю, что и они при этом не прогадают», — недвусмысленно намекнул Зимер.

Почему нужно было действовать именно так, ее не интересовало: у Зимера были на то свои причины.

— Ты что, язык проглотила? — выругался Болау.

— Думаю о том, как вам трудно приходится, — проговорила Мюнх. — Каждый день одно и то же. Когда ты пойдешь?

— В семь, — грубо ответил он. — Наверное, опять к часовне. Меня уже тошнит от нее. Дай душу отвести! Налей еще рюмочку!

— Не пей, — попросила она. — Лучше расскажи что–нибудь. Может быть, послушаем музыку?

— Мне все равно! Можешь включить свой ящик, но сначала я выпью!

— Вилли!

— Брось, брось, напрасно стараешься! Проповеди мне уже надоели. Ну как? А то я иду к Феликсу!

Мюнх с притворным негодованием налила рюмку и включила радиоприемник. Когда она обернулась, Болау уже выпил рюмку и теперь пил из бутылки.

Во фруктовом саду крестьянина Шонфуса за сараем стоял лейтенант Кунерт. Вот уже около часа он наблюдал за дверью дома. Подтвердятся ли его подозрения? Он не верил, что Болау в самом деле изменился. Несколько дней назад ему удалось узнать, что у Мюнх часто бывает один из пограничников. Болау это или кто–нибудь еще? Внешне он действительно изменился. Ведь даже Берген стал подумывать о том, не назначить ли его снова старшим поста. Сначала, конечно, как эксперимент: ведь Болау еще ничем не доказал, что на него можно надеяться. Старший поста должен быть политически подготовленным человеком, хорошим пограничником.

Кунерт решил понаблюдать за Мюнх. Ее характер и прошлое были ему известны. Он знал, что враги используют в своих целях именно таких женщин. Кунерт посмотрел на светящийся циферблат часов: настала полночь. Несколько минут назад в ее комнате погас свет, и он уже начал даже сомневаться в том, что эта слежка что–нибудь даст. Казалось, все вокруг спало. Из стойла доносилось сопение коровы. Легкий ветерок тихо шумел в молодой листве.

Мюнх занимала угловую комнату, и Кунерту было видно одно из ее окон. Второе окно выходило на другую сторону. Он хотел уже было уйти, как тихий шум приковал его к месту. Как ни всматривался Кунерт во входную дверь дома, заметить ему ничего не удалось. Но вот хлопнула дворовая калитка, и послышались быстро удаляющиеся шаги. Ясно! Кто–то спустился из окна на другой стороне дома и быстро выскользнул в калитку.

Раздосадованный Кунерт подождал несколько минут, а потом на цыпочках пошел к калитке. Если это Болау, то его трудно будет уличить. Оставалось одно: проверить по книге увольнений, когда он вернулся.

Кунерт подошел к своему мотоциклу. Закурил. Но если все–таки это был Болау? В чем же тогда причина его падения? Ведь в прошлом он был рабочим. Кто он — враг или человек, который не в состоянии понять величия свершений последних лет? Кунерт не мог ответить на эти вопросы, но ему было ясно одно: надо что–то делать.

* * *

Зал гостиницы в Хеллау был переполнен. Здесь после длительного перерыва был организован вечер танцев. На скамье, идущей вдоль всей стены, как куры на насесте, сидели пожилые женщины и судачили. Юноши столпились у стойки. Девушки, образовав в середине зала круг, пели «Келерлизель».

Фрицу Кану и Ганни удалось занять столик. Вместе с ними сели Вальдауэр, Клаус Зейферт, Унферихт и Восольский. Веселье было в самом разгаре, и когда духовой оркестр снова грянул вальс, учитель хлопнул Кана по плечу.

— Разрешите пригласить вашу девушку?

— Пожалуйста.

— Смотри, простофиля, уведет он твою птичку, — съязвил Вальдауэр. — Гляди, как она строит ему глазки!

Фриц отыскал взглядом Восольского и Ганди. Клаус Зейферт заткнул уши.

— Приятель, им, видно, весело! — крикнул он, обращаясь к Вальдауэру.

— Ничего не слышу: оркестр слишком громко играет, — ответил Вальдауэр и толкнул Клауса в бок.

Ганни и Восольский, вальсируя, приблизились к столику.

— Хозяин, еще по кружке! — крикнул учитель и наклонился к Фрицу: — Вам можно позавидовать. Она танцует как ангел!

Потом он обратился ко всем:

— Наконец и для вас настала хорошая пора! Тепло, вы целый день на свежем воздухе. Что может быть лучше! Правда, испытаний тоже хватает. Вам ведь приходилось подходить к самой границе, а это опасно!

— Ко всему привыкаешь, — ответил Вальдауэр. — Когда я первый раз шел вдоль пограничной полосы, мне тоже было не по себе. А теперь… — Он пренебрежительно махнул рукой.

— Вы присутствовали при аресте браконьеров? — обратился учитель к Клаусу Зейферту. — Как все это происходило? Расскажите, пожалуйста.

Клауса не пришлось долго уговаривать. Однако его перебили на самом интересном месте: подвыпивший парень из Хеллау наткнулся на их стол. От толчка подпрыгнули пивные кружки.

— Эй, поосторожнее, — буркнул Вальдауэр, придержав свою кружку.

— Что значит «поосторожнее»? — прохрипел пьяный.

— Смотри, чтобы тебя отсюда не вышвырнули! — Вальдауэра от злости так и передернуло. — Хочешь поговорить, поищи кого–нибудь другого. Веди себя прилично! — сказал он.

— Как захочу, так и буду себя вести! Тебя, сопляка, спрашивать не буду!

Вальдауэр вскочил и поднял руку, но удара не последовало: Восольский успел схватить его снизу за руку. Оттеснив пограничника, он обратился к парню:

— Если вы пьяны, идите домой. Вы не имеете права оскорблять людей, господин Бютнер!

Парень вошел в раж.

— А ты что лезешь не в свое дело? — заорал он и двинулся к Восольскому. Но не успел парень опомниться, как учитель схватил его за рукав и повернул к себе спиной так, что тот не мог пошевельнуться.

К ним быстрыми шагами подошел дежурный пограничник, стоявший у двери.

— Что случилось?

— Ничего, — ответил Восольский. — Напился и пристал ко мне!

— Врешь! — бросил Бютнер и попытался высвободиться.

— Сейчас же идите домой! А разговор наш продолжим завтра.

Пьяный, ругаясь, покинул зал.

— Благодарю вас, — обратился к Восольскому Вальдауэр. — Я чуть было не сорвался. Мне это угрожало гауптвахтой! А вы показали неплохой прием!

— Да, — ответил Восольский. — В прошлом мне пришлось заниматься дзю–до.

Когда хозяин гостиницы принес пиво, учитель сказал:

— Послушай, юноша, у меня есть предложение. Давай оставим официальное «вы» и перейдем на «ты».

— Вот это дело! — согласился Вальдауэр.

— Ну, тогда, — воскликнул Восольский, — меня зовут Вальтер!

Когда танцевальный вечер кончился, Фриц Кан быстро проводил Ганни и вместе с другими пошел на заставу.

— Этот Вальтер — голова, — заявил Вальдауэр, — вот если бы только не его прилагательные…

* * *

Гейнц Заперт и Эрика сидели на опушке леса. Рядом проходила дорога на Высокое Болото. У их ног лежал Каро.

— Почему ты молчишь, Гейнц?

Вот уже больше десяти минут Заперт сидел, уставившись в пространство.

— А что говорить?

Эрика Франке энергично встала.

— Надо быть честным, Гейнц. Ты что–то скрываешь!

Заперт попробовал было избежать ее взгляда, но не смог. Он пожал плечами.

— Зачем ты меня мучаешь? — В ее глазах застыл ужас. — У тебя… у тебя есть другая девушка? Пожалуйста, скажи честно, Гейнц!

— До чего же это глупо, Эрика! Пойми, есть вещи, например служебные дела, которые люди должны переваривать сами!

Эрика не сдавалась:

— Но ты же ни в чем не виноват, Гейнц! Когда ты погасил пожар у старого Форга, разве тебя не хвалили? Ты добросовестно несешь службу. Чего же они еще хотят от тебя?

— В том–то и дело. Они верят мне. Снова считают порядочным парнем. На партсобрании мне пришлось рассказывать о пожаре, и они меня благодарили. А я? Как мне было тяжело! Я никому не мог посмотреть в глаза. Как же я был глуп! Если бы мог, надавал бы себе пощечин. Но теперь поздно!

Безнадежно махнув рукой, Заперт опустил голову.

— Не понимаю, Гейнц. Ты совершил что–нибудь плохое?

— Ну ладно, от тебя ведь не отвяжешься. Но все, что я тебе скажу, ты должна забыть. Ты, конечно, знаешь о разбитом окне в часовне и прочих историях…

— Это твоя работа? — перебила она его в ужасе.

— Нет. Но я знаю, кто это сделал. Я даже присутствовал при этом, но никому ни о чем не рассказал. Черт его знает, что со мной тогда творилось! Я был пьян. Я ведь совсем было пропал, но ребята помогли мне. Теперь я снова старший поста. Но мне стыдно: я ведь до сих пор ничего не рассказал.

Он закинул голову назад и стал смотреть на медленно плывущие по небу облака. Взвизгнув, вскочила собака и мордой ткнулась в ухо Гейнца. Он ласково погладил ее.

Эрика молча смотрела на Гейнца. На лице ее играла улыбка. Она была рада, что ее подозрения не подтвердились.

— Ты действительно думаешь, что поздно сказать правду?

— Не знаю.

Она схватила его за руку.

— Иди и расскажи все! Они тебя не съедят. Слышишь?

— У меня не хватит силы воли.

— Но ведь когда–нибудь тебе все равно придется все рассказать! Ты не сможешь спокойно жить: я тебя как–никак знаю.

— Ты права. Но я не могу представить себе, как я буду стоять перед ними. Все будут показывать на меня пальцем. «Заперт — врун», — будут говорить они. А вдруг они спросят, почему я до сих пор молчал? Я же член партии!

— Никто не станет показывать на тебя пальцем, Гейнц! Ты лжец, пока молчишь. Тебе, конечно, будет трудно, но что делать… Когда все останется позади, ты станешь другим человеком.

Пограничник не без удивления посмотрел на девушку. «Пожалуй, она права…»

— Хорошо, Эрика. Я попробую…

* * *

Фрау Шуберт стояла у печи и следила за тем, чтобы картофельные оладьи хорошо подрумянились, но не пережарились.

— Идите, господин Восольский! — крикнула она в открытую дверь. — Они хороши только со сковороды.

Учитель, войдя в кухню, потянул носом.

— Черт возьми, какой изумительный запах, матушка Шуберт!

Она еще раз пригласила его к столу, а вскоре и сама села за стол.

— Генрих придет сегодня поздно. Придется снова жарить, — сказала она. — Он тоже любит только горячие. Говорят, недавно на танцах от вас здорово досталось Бютнеру, — неожиданно переменила она тему разговора.

— Это, конечно, преувеличение. Парень был здорово пьян и пристал к пограничнику, вот мне и пришлось вмешаться. Представляете себе, как бы это выглядело: драка с участием пограничника. К счастью, дежурный пограничник оказался на месте.

— Хорошо, что вы удержали толстяка. А то было бы дело! А вы, я смотрю, ладите с пограничниками.

— На днях командир заставы спрашивал меня, не хочу ли я стать членом группы содействия пограничникам, — заметил Восольский.

— Угощайтесь, пожалуйста, — напомнила фрау Шуберт. — Тогда ночью в деревне вам иногда придется оглядываться. Вас это не страшит?

— Не так страшен черт, как его малюют. Внизу, у наблюдательной вышки, — пограничники, а над часовней — отвесные утесы, так что вряд ли кому–нибудь удастся пробраться. Я, правда, сам туда не ходил. Слышал…

— Это верно. Как–то после войны мы с Генрихом однажды поднимались наверх. Оттуда открывается чудесный вид. Рассказывают, будто перед войной там сорвался один парень из Хеллау. Он хотел сходить к своей девчонке…

— Значит, он спускался по утесу?

— Не знаю. Старики говорят, что там есть тропа.

— Мне еще надо сходить в деревню. Ах, чуть было не забыл! У меня к вам просьба, — сказал Восольский.

— Да?

— Я еще не освоился здесь и потому хочу спросить вас. Один мой родственник просил меня приютить его девочку на пару недель. У нее что–то с сердцем, и сейчас ей полезно было бы изменить обстановку. Не могла бы она пожить у вас?

Фрау Шуберт задумалась.

— Сколько лет ребенку?

— Ребенку! — Восольский засмеялся. — По моим подсчетам, Барбаре двадцать один год.

— Ах так, — облегченно вздохнула фрау Шуберт. — Тогда она может позаботиться о себе сама. Это совсем другое дело. Если ей у меня понравится, я не возражаю. Но разрешат ли ей жить в запретной зоне?

— Постараюсь это устроить. Я уже говорил о ней с бургомистром и с пограничными властями. А насчет комнаты вы не беспокойтесь: ведь она все время будет на воздухе. Приедет не раньше чем через три недели.

— Хорошо, господин учитель. А я пока посмотрю, что можно сделать с этой комнаткой.

— Благодарю вас, фрау Шуберт. Приподняв шляпу, он вышел.

* * *

— Погаси сигарету, темнеет, — потребовал Зейферт.

— Еще одна затяжка. Разве сейчас заметишь сигарету: она ведь едва тлеет.

— Ночью, при ясной погоде, такой огонек виден очень далеко. Хоть спрячь окурок в руку.

— Ты сегодня добрый. — Фриц тихо засмеялся, но сделал так, как ему приказали.

Они находились несколько ниже часовни. В листве что–то нашептывал ветер. Ночь обещала быть теплой. Внизу, в деревне, включили уличное освещение.

Фриц погасил окурок и стал крутить в руках ремень автомата. Мыслями он был у Ганни. Она сейчас рукодельничает, а может быть, читает. Еще через полчаса, самое позднее через час, она уже пойдет спать…

— И кому только нужны эти ночные смены! — вздохнув, произнес он.

— Любовная скорбь? Ну и петух же ты! А на границе придется тогда поставить щиты с надписями: «Нарушителей просят явиться на заставу».

— А внизу: «Приемные часы с десяти до двенадцати, выходной день — воскресенье», — добавил Фриц.

Они замолчали и продолжали вести наблюдение. Контуры местности все больше расплывались, пока наконец совсем не растворились в темноте. На фоне неба еще можно было различить предметы, возвышавшиеся над линией горизонта.

Клаус достал бинокль и осмотрел местность. Кругом — ни души. Время шло медленно. Вдруг в Хеллау залаяла дворняжка, к ней присоединились другие, и вскоре начался настоящий собачий концерт. Забасил дог, расстроенной скрипкой на высоких нотах завизжал чей–то пинчер.

Вдруг, будто по знаку дирижера, все кончилось, и только пинчер не смог отказать себе в удовольствии извлечь из своей «скрипки» последний пронзительный звук.

Клаус посмотрел на часы: до полуночи оставалось еще полчаса.

— Пойдем спустимся к окраине. Когда так вот лежишь — замерзаешь, — шепнул он Фрицу.

Молча, взяв карабины наизготовку, они пошли в Хеллау по дороге, ведущей к часовне. Остановились у первых домов. Фриц перевесил автомат на другое плечо.

— Становится все тяжелее, — пробормотал он.

— Тсс! — произнес Клаус. — Тише!

— Что случилось?

— Кажется, внизу, у домов, кто–то есть.

Теперь и Фриц услышал шаги. Сердце его забилось.

Нарушитель границы? Ой поднял автомат и начал напряженно всматриваться в темноту. Через секунду различил медленно приближающуюся фигуру человека. Ночь прорезал луч фонарика Клауса.

— Стой! Руки вверх!

Смущенно улыбаясь, в луче света жмурился учитель Восольский. Вытащив руки из кармана, он поднял их над собой.

— А–а, это ты, Вальтер! — Ствол опустился. — Подойди.

— Черт возьми! — облегченно вздохнув, произнес учитель. Посмотрев обоим в лица, он подошел ближе. — Ах, это вы! Добрый вечер.

Они поздоровались.

— А что ты все–таки здесь делаешь? — спросил Клаус.

— Решил помогать вам не только на словах. Если уж я стал членом группы содействия пограничникам, то должен что–то делать. Вот я и решил обойти деревню.

— Правильно, — заметил Клаус, — однако выходить за пределы деревни не следует. Это может тебе дорого обойтись.

— Знаю, знаю. Но понимаешь, стою я там внизу, у последних домов и вдруг слышу что–то. Думаю, надо посмотреть. Знай я, что это вы, не пошел бы.

— Учти на будущее. Днем — другое дело.

— Конечно, если каждый будет шляться по ночам, где ему вздумается, вас это будет отвлекать. Ясно! Но как получилось, что в наряде сразу два ефрейтора? Что, здесь особенно важный участок?

— Иногда бывает, — прошептал Фриц. — Знаете, люди в отпуске, да и…

— А–а–а… — Восольский потер руки. — Хорошая погодка выдалась сегодня. Вам до утра стоять?

— До четырех. Это еще ничего…

Фриц не успел кончить фразу: Клаус больно наступил ему на ногу и сказал:

— Нам, пожалуй, пора идти. Ну, Вальтер, учти и в будущем не выходи за пределы деревни!

Они подождали, пока перестали слышаться шаги Восольского. Потом пошли в направлении часовни.

— Скажи, пожалуйста, ты, вероятно, думаешь, что я свои ноги выиграл по лотерее? — прошептал Фриц.

— Что значит «выиграл по лотерее»? Чудак человек! Выкладываешь все первому встречному! Какое Вальтеру дело до того, через сколько времени мы сменяемся.

— Брось! Вальтер занимается с нами. На заставе он свой человек, а по ночам добровольно делает обходы. Ты что, подозреваешь его? Может быть, думаешь, он хочет перейти на ту сторону?

— Не болтай! Рассуждаешь как ребенок! Ты прекрасно понимаешь, что в такие дела никто не должен лезть!

— Но это же комедия! Если ты в каждом будешь видеть шпиона, далеко пойдешь.

Клаус обозлился.

— Не преувеличивай, Фриц! Кто говорит о шпионах? Доверять надо, но не слепо! Ты по секрету говоришь что–то одному, тот другому, а через пару дней об этом знает вся деревня. Запомни одно: о том, когда и как долго ты стоишь на посту, не должен знать даже твой сосед по койке, дорогой мой. Ты ведь знаешь, сколько было неприятностей из–за того, что пограничники не умели держать язык за зубами!

— Я не нуждаюсь в твоих поучениях, — раздраженно ответил Фриц. — Все это мне без тебя давно известно.

— Значит, неизвестно, иначе ты бы не стал болтать. Они молча дошли до часовни и заняли свои наблюдательные посты.

* * *

У Болау зрела мысль, которая с каждым днем все сильнее овладевала им. Мюнх казалась ему воплощением счастья, пределом мечтаний. В последнее время она по глазам угадывала каждое его желание. Образы жены и ребенка стирались в памяти. Изощренные ласки Мюнх отодвигали все на второй план.

Болау стал чаще бывать у нее и со временем забыл о всяких мерах предосторожности. Начал даже подумывать, что неплохо было бы провести у нее отпуск. Он понимал, что это связано с большим риском, но идея захватила его, и он уже был не в силах противостоять ей.

…Болау сидел на кровати и еще и еще раз старался все обдумать. Казалось, все предвещало успех. Вчера он получил письмо от жены. Она опять упоминала о материальных трудностях. Из последнего жалованья Болау выслал ей всего двести марок.

Сейчас Болау думал не о письме, а о том, как лучше использовать его для осуществления намеченных планов. Ведь многие видели, что он получил письмо. На следующий день Болау решительно надел фуражку и направился к командиру.

— Что у вас, товарищ Болау?

— Вчера получил письмо от жены. Сын серьезно заболел. Нельзя ли мне съездить домой? В понедельник утром вернусь.

— Сочувствую вам, товарищ Болау. Что с вашим ребенком?

— Не знаю… Жена не написала, что с ним. Берген перелистал караульную ведомость.

— Письмо с вами?

— Нет. К сожалению, я его сжег. Не имею обыкновения хранить письма. Мне его принес сам гауптфельдфебель.

«Если мальчик действительно болен, Болау следует отпустить», — решил про себя Берген.

— Хорошо, можете ехать. Пусть гауптфельдфебель занесет вас в книгу отпускников. В понедельник с первым поездом вернетесь.

— Спасибо, товарищ младший лейтенант!

* * *

Гейнц Заперт ворочался в постели. «Я должен все рассказать! Никто меня не съест…»

— Не хочешь погулять? — спросил Гейнца Юрген Гросман. — Ты ведь свободен.

— Нет.

Юрген продолжал работать над своим докладом к следующему собранию молодежи. Неожиданно к нему подскочил Заперт. Лицо его выдавало сильное беспокойство.

Юрген отложил ручку в сторону и посмотрел Гейнцу в глаза.

— Ну, выкладывай! Я давно уже приметил, что тебя что–то волнует.

Заперт решился.

— Юрген, скажи, можно ли назвать дружбой такое: ты знаешь о свинстве и молчишь, потому что его совершил твой приятель?

— Смешно! Ты сам знаешь.

— Отвечай, не увиливай.

— Ну, если ты настаиваешь, пожалуйста. Все мы должны помогать друг другу. Но покрывать свинство… Это не дружба. Этим не поможешь. Наоборот, сам станешь соучастником. Вот так.

Заперт уставился в стол.

— Ты что–нибудь утаил? — спросил Юрген.

— Да. Но больше молчать не могу. Скажи, как мне быть?

— Но я же ничего не знаю! О чем идет речь? — Юрген схватил Гейнца за руку. — Рассказывай!

— Юрген, я… я знаю, кто разбил окно в часовне и повредил крест. Я присутствовал при этом… Это Вилли Болау…

— И ты участвовал в этом деле?

— Нет. Разве это имеет значение. Гросман подскочил на стуле.

— Ты должен рассказать все! Болау сегодня поехал домой, сказал, что у него болен сын. А если он лжет?

— Рассказать все! — простонал Заперт, обхватив голову руками.

— Не болтай! Лиха беда начало! Возьми себя в руки, ты все–таки член партии! Пойдем вместе!

Заперт решительно поднялся…

Лейтенант Рэке молча выслушал ефрейтора.

— Как вы могли так долго молчать, товарищ Заперт? Разве вам не известно, какие мы испытываем трудности?

— Знаю, товарищ лейтенант. Уже давно. Боялся…

Рэке поднялся.

— Я доложу командиру заставы, как только он вернется. Однако благодарю вас за ваше, хотя и запоздалое, признание, товарищ Заперт. Вы, конечно, понимаете, что вам придется держать ответ перед партийной организацией.

— Понимаю! И считаю это справедливым, товарищ лейтенант.

Рэке пожал Заперту руку.

— Хорошо, можете идти. Не отлучайтесь до приезда начальника заставы.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант.

Понедельник. Утро. Мотоцикл с коляской быстро приближался к цели. В субботу вечером Берген получил по телефону разрешение начальника отряда разобраться в деле Болау и сейчас направлялся туда, где жили его жена и сын. Дорогой он упрекал себя в том, что, не проверив доводов, выдвинутых Болау, отпустил его.

Заперт! Ведь он, Берген, всегда следил за его ростом. И вот парень сумел перебороть себя. Допустил серьезную ошибку, оступился, но не упал.

Справа показались трубы калийного завода, где некогда работал Болау.

— На завод, товарищ водитель! — принял решение Берген.

Заводская администрация, узнав, кто он такой и по какому делу, направила Бергена к начальнику отдела кадров.

— Болау? Помню его! Вы, значит, его командир? Что он был за человек? Да как вам сказать… С ним у нас были трудности. Водка, женщины, погулять любил… Но мы надеялись, что он исправится. Жалко было его жену. Я ведь ее знаю: она раньше работала у нас. Думали, что служба в вооруженных силах исправит его, воспитает…

Мотоцикл остановился в узком переулке, перед домом, где жила семья Болау. В дверях появился пятилетний мальчуган в чистых, но много раз штопанных штанишках и уставился на Бергена. Тот погладил его вихрастую головку.

— Как тебя зовут, малыш?

— Клаус Болау. Ты похож на моего папу. У него такой же пиджак. Ты тоже солдат, дядя? Ты и папу привез?

Подозрения Бергена усилились.

— Ты уже поправился, Клаус?

— А я и не болел!

— А мама дома?

— Да. Заходи, дядя.

Берген пошел за мальчиком. Злость и возмущение овладели им. К этому примешивалось еще сожаление. На Бергена полными ужаса глазами смотрела худая, изможденная женщина.

— Вы командир Вилли? Что–нибудь случилось? Он давно не был дома. Не пишет… — Женщина разрыдалась.

Берген успокоил ее. Обещал все выяснить и сообщить. Когда он вышел на улицу, в сердце его бурлила злость. Есть же еще такие люди! Берген одернул китель и сел в коляску.

— Назад, товарищ водитель!

Дверь в комнату Мюнх была заперта изнутри. Наполовину задернутые гардины пропускали лишь слабые лучи света.

Берта Мюнх и Волау сидели за столом и пили кофе. Разговаривали шепотом: никто не должен был знать о том, что здесь находится пограничник. Несколько дней назад Бауэр справлялся, не принимала ли она вечером гостей: он слышал голоса. Она высмеяла его, сказав, что он, вероятно, ослышался: у нее был включен приемник. Но, как показалось Мюнх, рассеять его подозрения ей не удалось.

Мюнх налила кофе и поставила чашку перед Болау. Мысли еле вернулись к последнему разговору с Зимером. Настало время намекнуть Болау, что он в ее руках, и осторожно выведать, что он думает делать дальше. Она ласково посмотрела на него.

— Вилли, ты меня любишь? Можно задать тебе один вопрос? Но ты должен быть честным.

Болау поставил чашку на стол и с удивлением посмотрел на Мюнх.

— С каких это пор ты стала так пространно изъясняться? Говори, что тебе надо.

— В Западной Германии, Вилли, тоже живут немцы. Ты знаешь это? И то, что делают пограничники, — самый настоящий позор. Вы не пропускаете немцев к немцам. Вы должны стрелять в людей, которые хотят побывать у своих родственников. Странно, что такой честный человек, как ты, соглашается на это.

Приобщение к честным людям польстило Болау.

— Ты в этом ничего не смыслишь. Я еще ни в кого не стрелял и не собираюсь стрелять…

Мюнх еще сильнее прижалась к Болау.

— Значит, ты бы ничего не сделал, если бы… — Взгляд ее упал на окно, и она оцепенела. Болау тоже посмотрел туда. Внизу по улице шли Берген, Кунерт и два пограничника.

Он вскочил, опрокинув на стол чашку с кофе.

— Сволочи, они меня ищут! Говори скорее, где мне спрятаться?

— В кухню! — прохрипела Мюнх. — Я задержу их здесь, а ты вылезешь в окно и спрячешься в конюшне. Они там не будут искать. А Бауэра нет дома…

Мюнх быстро убрала чашку Болау в шкаф, а на пятно от кофе поставила поднос. Мгновение; заперла за Болау дверь и занавесила окно. Пока стучали в дверь, она успела взглянуть на себя в зеркало и собраться с духом.

— Кто там?

— Немецкая народная полиция. Откройте, пожалуйста! — Мюнх хотела было начать ругаться: вот, мол, даже в своей квартире не дают спокойно отдохнуть, но вовремя спохватилась, подошла к двери, отворила ее и заставила себя кокетливо улыбнуться.

— О! Столько мужчин! Я к этому не привыкла! Что вам угодно?

— Фрау Мюнх, у вас находится служащий пограничной полиции Болау? — спросил Эбенер.

Мюнх сделала оскорбленное лицо.

— У меня? Пограничник? Кроме меня, здесь никого нет!

— Впустите нас, пожалуйста!

Мюнх вызывающе погладила левой рукой свое округлое бедро и погрозила Эбенеру пальцем.

— Вас? Мужчину? В комнату молодой дамы?

— Оставьте это, фрау Мюнх.

— Пожалуйста, входите.

Берген быстро осмотрел комнату. В углу на стуле лежал коричневый портфель. Он тотчас узнал его.

— Чей это портфель, фрау Мюнх? Ваш?

— Нет, то есть… — Лицо ее перекосилось от ужаса.

Берген взял в руки портфель, открыл его и извлек две толстые книги, переплет которых выдавал их западное происхождение, и бутылку с остатками ликера.

— Как к вам попал портфель ефрейтора Болау? — резко спросил он. Из соседней комнаты донесся слабый шум. Берген тотчас же подошел к двери, но она была заперта.

Унтер–офицер Рихтер стоял во дворе перед входной дверью. Он волновался, слушая разговор, доносившийся из дома. И надо же было случиться так, что Болау служил именно в его отделении! Ведь он все время пытался вернуть товарища на правильный путь! И когда он, Рихтер, казалось, был у цели, приключилась эта история. А вдруг Болау не у Мюнх? От одной этой мысли Рихтер содрогнулся. Дезертирство! Позор отделению, позор всей заставе!

Ход его мыслей прервали негромкие шаги. Рихтер подошел к углу дома. Держа фуражку в руке, к конюшне бежал Болау. Он, видимо, выпрыгнул из окна. Несмотря на охватившую его злость, Рихтер почувствовал некоторое облегчение.

— Стой! Не шевелитесь, ефрейтор Болау! — Рихтер сорвал с плеча автомат.

Болау от неожиданности споткнулся и растянулся на земле. Фуражка отлетела в сторону. Затем он поднялся. Повернулся. Глаза его горели ненавистью.

Тупо уставившись вперед, Болау зашагал к заставе. По лицу его время от времени пробегала презрительная усмешка. «А что, собственно говоря, произошло? Никто не имеет права вмешиваться в мои личные дела», — думал Болау.

Когда он сел в комнате Бергена, с лица его все еще не сошло выражение упрямства. «Все отрицать. Надо узнать, что им известно», — обдумывал он свое поведение.

Берген начал допрос.

— Ефрейтор Болау, почему вы не поехали домой? Почему вы оказались у этой женщины?

Болау решил прикинуться простачком.

— Мы с женой поссорились, и сегодня утром я вернулся. А к фрау Мюнх я пришел за бельем: она мне стирает. Я как раз собирался идти на заставу, а в этот момент вы нагрянули.

Наглая ложь возмутила Бергена, но он все–таки сдержался.

— Как чувствует себя ваш сын?

— Сейчас уже хорошо.

— Зачем вам понадобилось прыгать из окна, если, как вы утверждаете, вы пришли за бельем?

— Мне не хотелось, чтобы вы видели меня у нее.

— Вот сейчас вы говорите правду, ефрейтор Болау!

— А зачем мне врать?

— А как в вашем портфеле оказались эти бульварные романы?

— Мне их дала фрау Мюнх. Я не хотел их брать…

Берген не выдержал:

— То, что вы себе позволяете, возмутительно. Ваш сын здоров. Вы не были дома. Вы обманываете свою жену! Все это время вы провели у этой проститутки. Вы разбили окно в часовне и повредили крест. Такой человек, как вы, не имеет права носить форму! Вы запятнали честь и достоинство народного полицейского. Вся застава боролась за вас, а вы самым бессовестным образом злоупотребили доверием товарищей. Теперь можете говорить!

Под тяжестью выдвинутых обвинений Болау сник.

— Это… это никто не докажет, — пролепетал он.

Берген вскочил.

— Сегодня утром я ездил к вашей жене. Как ей было стыдно за вас! Побывал и на заводе, где вы раньше работали. Там мне многое рассказали. Может быть, вы хотите очной ставки с товарищем Запертом?

Страх Болау сменился бешенством.

— Заперт подлец! Вот кого, значит, мне надо благодарить! Я ему…

— Вы ему ничего не сделаете! Хватит! — Продолжать разговор не имело смысла. — Вы хотите что–нибудь сказать?

— Я вообще больше не скажу ни слова! — зло ответил Болау.

Берген обратился к обер–фельдфебелю Эрнсту:

— Товарищ обер–фельдфебель, ефрейтора Болау взять под стражу!

— Слушаюсь, товарищ младший лейтенант!

* * *

Прошло три дня. Молча стояли в строю пограничники. На мосту остановилась машина командира отряда. Майор Рихнер вышел из нее и поздоровался с подразделением.

— Здравия желаем, товарищ майор!

В сопровождении двух часовых появился Болау.

— Товарищи солдаты, унтер–офицеры и офицеры! — начал командир отряда. — На мою долю выпала неприятная обязанность сообщить вам, что ефрейтор Болау грубо попрал законы нашего государства, моральный кодекс пограничника да и вообще честного человека. Поступки товарища Болау лишают его права носить форму солдата социалистического государства. Все воспитательные меры успехом не увенчались. Какие мотивы лежали в основе его поведения, теперь будут выяснять органы юстиции.

Мы не жалеем сил, когда надо вернуть в коллектив человека, допустившего случайную ошибку. Но мы вышвырнем из своих рядов морально опустившегося человека!

Начальник заставы посмотрел на лица солдат. Они выражали решимость и презрение.

Рихнер скомандовал:

— Застава — смирно! За подрыв чести и достоинства немецкого народного полицейского ефрейтора Болау разжаловать в рядовые, уволить из рядов немецкой народной полиции и дело о нем передать в органы юстиции для расследования. Вольно! Младший лейтенант Берген, распустите подразделение и прикажите увести арестованного. Через десять минут собрать личный состав в клубе. Состоится служебное совещание.

Более получаса выступал начальник отряда перед пограничниками.

— На этом примере вы можете убедиться в том, как важна революционная бдительность, товарищи. Насколько сознательно действовал Болау, совершая свои поступки, будет выяснено в ходе следствия. Он работал на руку врага. Мы должны сделать из этого случая соответствующие выводы и приложить все силы к тому, чтобы исключить возможность проникновения врага в наши ряды. Кто хочет высказаться?

Слова попросил Манфред Элькнер.

— Товарищ майор, разрешите! Я… я тоже знал об этом.

В зале воцарилась мертвая тишина. Этого никто не ожидал.

— Я не сознавал всей серьезности этого дела. Болау однажды рассказал мне обо всем. Я, конечно, поступил неправильно. Я должен был немедленно доложить. Но тогда я считал, что достаточно того, что я честно выскажу ему свое мнение…

— Почему вы решили сказать об этом сегодня?

— Я не хочу быть лжецом, товарищ майор, — негромко произнес он. — Хочу смело смотреть товарищам в глаза. Я… — Он не смог найти подходящих слов.

— Хорошо, что вы сказали правду, товарищ ефрейтор. От коллектива нельзя скрывать ничего. Сейчас вы имеете возможность убедиться в том, что ваше поведение причинило вред нашему общему делу. Но вы все–таки перебороли себя и встали на правильный путь. Правда, с запозданием, как и товарищ Заперт. Придется вам устроить головомойку. Это освежает, — весело добавил он. — Сделайте для себя соответствующие выводы.

— Я их уже сделал, товарищ майор!

— Очень рад, садитесь, товарищ Элькнер.

Манфред сел.

Позже пограничники долго смотрели вслед машине, которая увозила Болау.

— Это хирургическое вмешательство было необходимо, — заметил Вальдауэр. — Лучше поздно, чем никогда.

* * *

Была темная ночь. Изредка сверкали молнии. С востока надвигалась гроза. Ветер гнал по улицам деревни клубы пыли. Вот–вот должен был начаться дождь.

В комнате у Берты Мюнх горела только небольшая настольная лампа. Занавески на окнах были задернуты. Судорожными движениями обшаривала она шкафы, запихивала одежду и белье в чемодан.

Под вечер, когда появился Зимер, она работала в поле за деревней. Он напустился на нее: ей немедленно нужно исчезнуть. Полиция напала на след. Мюнх попыталась было возражать, но Зимер обрисовал ей все в таких красках, что Берта наконец согласилась. Она понимала, что выхода у нее нет. «Скоро все изменится, тогда ты вернешься. Будет и на твоей улице праздник!» — убеждал он ее. Мюнх должна была перейти на ту сторону и объявить себя политической беженкой. Он назвал ей адрес. Это была первая же деревня по ту сторону границы.

Мюнх извлекла из бельевого отделения шкафа пачку банкнот и сунула ее за вырез платья. В руки попалась фотография сына. Больше она не сможет навещать его. По щеке ее потекла слеза.

Когда первые крупные капли дождя ударили в окно, Мюнх в последний раз осмотрела комнату и вышла во двор. Дождь брызнул в лицо. Она подняла воротник плаща. Вскоре деревня осталась позади. Берта быстро шла к Высокому Болоту. Она боялась ночи, грозы и леса, но обстоятельства гнали ее вперед. Дрожа от страха, шла она по скользкой дороге. Становилось все темнее. Молнии стали чаще прорезать небо. Тяжело дыша, Берта остановилась около дерева. Чемодан поставила на землю. Сильные раскаты грома заставили ее содрогнуться. Вдруг в ослепительном свете молнии ее взору предстали два пограничника. Закутанные в плащ–накидки, они шли по дороге. До них оставалось не больше ста метров.

Ужас и страх на мгновение парализовали Мюнх. Потом она бросилась на землю и по мокрой траве поползла к кустам. Пограничники прошли мимо на небольшом расстоянии от нее. Мюнх, задыхаясь, побежала по круто спускающейся дороге. В темноте различила три белых круга на дереве. Еще десять метров…

Она решительно бросилась вперед, но наткнулась на шлагбаум. Ноги утонули в распаханной земле контрольно–следовой полосы. Застряла туфля. Мюнх попробовала найти ее, но не смогла. Страх гнал ее дальше. Схватив чемодан, она еще быстрее побежала по дороге, и лишь когда между деревьями замерцали огни деревни, в изнеможении опустилась на землю. Она порвала край платья, вымазалась грязью. Это должно было помочь ей сыграть роль политической беженки. Подхватив чемодан, снова побежала. Камни ранили ей ноги, но она не обращала внимания на боль.

Остановилась у первого деревенского дома, в котором горел свет, и сильно постучала в дверь.

* * *

Сумерки уже окутали дорогу, проходящую у подошвы горы Росберг вдоль опушки леса, и только гребенчатые вершины гор еще золотились под последними лучами солнца. Воздух был неподвижен. Оба пограничника обливались потом.

— Скорее, малыш, — сказал Вальдауэр, обращаясь к Петеру Блоку. — Нам нужно еще засветло успеть установить сигнальные приборы и взрыхлить полосу.

— Ну и жара, дружище. Так можно и растаять.

— Занимайся больше спортом, бери пример с меня, — съязвил Вальдауэр.

— Тогда тебе придется здорово поработать, чтобы поубавить свою пивную бочку, — ответил Блок, имея в виду живот Вальдауэра. — Но бегаешь ты здорово.

Когда они подошли к своему участку, стемнело. Вальдауэр быстро установил сигнальные приборы. Граблями взрыхлил участок полосы, идущей от часовни вверх, затем проделал то же самое почти на двести метров вправо. Наступила ночь.

Когда на востоке сверкнула первая молния, он потянул носом воздух.

— Смотри, парень, сегодня нам достанется. Грозой пахнет.

Под внезапным порывом ветра зашумели ветви деревьев. Брызнули первые капли дождя.

— Надевай накидку.

Пограничники встали под деревом. Дождь и сильный ветер заглушали все остальные звуки. Только сейчас Вальдауэр увидел, что Блок натянул поверх фуражки капюшон накидки.

— Ну и пограничник! Откинь капюшон, приятель. Под ним ничего не услышишь и не увидишь.

— Да ведь все потечет за шиворот!

— Лучше дождь за шиворот, чем нарушитель через полосу. Снимай! Потом попросишь у командира зонтик!

— Ладно, ладно. — Блок нехотя откинул капюшон. «Толстяк всегда все преувеличивает», — подумал он про себя.

Теперь молнии следовали одна за другой. Раскаты грома усилились.

Блок стал думать о том, что молния может ударить в дерево, под которым они нашли прибежище. Сощурившись, посмотрел на крону, раскачиваемую ветром, и, ослепленный, закрыл глаза: рядом в землю ударила молния. Блок судорожно схватил Вальдауэра за руку.

— Послушай, Вальди! Это же сумасшествие, надо уходить. Пошли!

— Держи себя в руках, Петер! Сейчас все кончится.

— Но ведь деревья притягивают!

— Перестань!

Вальдауэр оказался прав. Раскаты грома стали удаляться, хотя дождь все еще бил по ветвям деревьев. Пограничники пошли дальше. Сапоги набухли от воды, брюки промокли. Ветер срывал накидки.

Было уже далеко за полночь, когда ветер стих. Только капли дождя, стекающие с листьев, нарушали тишину. Над дальними горами в тучах открылась полоска бледно–розового неба.

— Пошли, Петер. Надо проверить сигнальные приборы.

Вальдауэр согнулся над полосой, ведущей от часовни.

— Что случилось? — На полосе можно было различить след, оставленный от передвижения ползком. Дождь размочил его, и теперь трудно было определить, куда он вел. Вальдауэр опустился на колени и стал исследовать место. — Кто бы это мог быть?

Поручив Блоку вести наблюдение, Вальдауэр побежал вдоль полосы. Ничто не говорило о том, что здесь кто–то проходил.

— Что делать, Вальди? Думаешь, это нарушитель? — Блок волновался.

— По такому бесформенному следу ничего не определишь. Наверху крутые утесы. Не думаю, чтобы здесь кто–то прорвался. Но командованию, конечно, нужно сообщить. Наблюдай, а я позвоню.

Берген приказал: «Обеспечить наблюдение за подозрительным участком. Немедленно прибуду лично».

Контрольный осмотр ничего нового не дал. Полоса выше часовни упиралась в скалу, круто спадающую вниз. Ни намека на песок или на пыль, по которым можно было бы получить дополнительные данные. Все смыто дождем.

Собака Заперта тоже не смогла взять след.

— Да, товарищ ефрейтор, — сказал Берген. — Ничего не поделаешь. По отпечатку на полосе не распознаешь, кто это был — человек или животное, и куда ведет след.

— В ближайшее время ни на минуту не упускайте из виду этого участка полосы. Продолжайте нести службу!

Берген вылез из мотоциклетной коляски и принял доклад у часового, охраняющего заставу. Было четыре часа утра. Он стащил сапоги и, не раздеваясь, бросился в постель. На заставе царила тишина. Неожиданно затрещал телефон. Судя по гудкам, телефон пограничной оповестительной связи. Что произошло? Берген прислушался. Послышались шаги. Вошел дежурный и позвал его к телефонному аппарату.

— Кто у телефона?

— Младший лейтенант Бренер.

— Бренер?! — Незадолго до того как Берген вернулся на заставу, Бренер начал осмотр десятиметровой полосы.

— У шлагбаума, левее Высокого Болота, обнаружен след на контрольно–следовой полосе. Он уходит в западную зону. Женская туфля застряла в почве полосы. Время, когда был оставлен след, точно установить нельзя из–за дождя, но все говорит за то, что женщина перешла границу до или во время грозы.

«Итак, нарушение границы, первое за время моего Командования», — подумал Берген.

— Товарищ младший лейтенант, оставайтесь у следа. Через четверть часа я приеду, — приказал он и положил трубку. — Товарищ дежурный, немедленно разбудите ефрейтора Заперта и водителя. Через пять минут обоим вместе с ищейкой прибыть ко мне.

Мотоцикл с трудом поднимался по скользкой дороге. В коляске сидел Заперт, крепко прижимая к себе собаку. Еще сто, двести метров. Дальше ехать было невозможно: колеса буксовали. До шлагбаума шли пешком.

Теперь все было ясно: здесь перешла границу женщина. Принимать специальные меры для охраны границы на этом участке уже не имело смысла: было поздно.

Берген с волнением рассматривал черную туфлю на низком каблуке. В республике производятся тысячи таких туфель. Но чья эта? Что заставило эту женщину перейти границу? В чем изъян в организации охраны границы, позволивший осуществить переход?

Взяв след, собака сначала устремилась вниз, но вскоре потеряла его.

— Товарищ младший лейтенант, снимите копию следа и продолжайте осмотр.

Перед выездом Берген разбудил Рэке и рассказал о случившемся. Теперь Рэке сидел в своем кабинете и ждал его возвращения.

— Что случилось, Рольф? Нарушение?

— Нарушение. Женщина, — ответил Берген и поставил на стол туфлю, покрытую грязью. — Единственная улика. Собака след не взяла: дождь…

Рэке подошел к столу и взял туфлю. Прищурившись, стал рассматривать ее.

— Подожди. Совсем недавно я где–то видел такие туфли.

Берген рассмеялся.

— Охотно верю.

Рэке продолжал вспоминать. Час за часом прослеживал он события последних трех дней. Где он мог видеть такие туфли? В кино? Нет. В Хеллау? В народном имении Хассель? Нет. Во Франкенроде? Два дня назад он, фрау Федлерн и еще один товарищ из погрануправления беседовали с Бертой Мюнх… Мюнх! Она все время вертела ногой, и его это раздражало. На ней были точно такие туфли!

— Рольф, это туфля Мюнх!

— Что?

— Туфля Мюнх!

— Но зачем ей понадобилось переходить на ту сторону? Ей же ничего не грозило. Может быть, из–за Болау…

— Едем в деревню!

…Когда появились Берген и фрау Федлерн, Шонфус находился во дворе. Он не без удивления ответил на приветствие офицера и поинтересовался причиной его визита.

— Что, неужели у Берты опять кто–нибудь?

Берген подчеркнуто серьезно спросил:

— Фрау Мюнх дома?

— Я уже дважды к ней стучался, но она не отзывается. Вчера с ней черт знает что творилось, Господи, уж не случилось ли чего? Мне это только сейчас пришло в голову. Берген и бургомистр посмотрели друг на друга.

— Разбудите, пожалуйста, фрау Мюнх или проводите нас в ее комнату.

— Прошу, прошу. — Шонфус сильно постучал в дверь.

Никто не ответил.

На пороге кухни появилась фрау Шонфус.

— В чем дело?

Муж не ответил ей.

— Да открывайте же, господин Берген! Господи, неужели она…

Берген с силой распахнул дверь. В комнате никого не оказалось. Шкафы были распахнуты. Повсюду в беспорядке валялись бумаги и вещи. Кровать в нише была покрыта покрывалом. Берген достал из портфеля туфлю и показал ее хозяину дома.

— Господин Шонфус, эта туфля фрау Мюнх?

Шонфус стал внимательно разглядывать туфлю.

— Да, кажется…

— В таком случае знайте, что фрау Мюнх сегодня ночью перешла границу.

Фрау Шонфус, которая только что вошла в комнату, бессильно опустилась на стул.

— Берта? На Запад?! Святая Мария, это же невозможно!.. Зачем?

— Именно это меня и интересует, фрау Шонфус, — ответил Берген. — Она с вами ни о чем не говорила?

Женщина разволновалась и не смогла дать вразумительного ответа.

— Какой позор! — начала причитать она. — То бесконечные истории с мужчинами, а теперь… Господи, чем мы это заслужили!

Шонфус, заметив взгляд Бергена, попросил жену выйти на кухню.

— Господин Шонфус, не казалось ли вам поведение фрау Мюнх в последнее время странным? Важна каждая мелочь.

Накануне вечером Мюнх явно была чем–то взволнована. И хотя у нее были связи с мужчинами, заметил Шонфус, работала она хорошо. Берген, так ничего и не добившись от Шонфуса, попрощался и вместе с фрау Федлерн покинул дом. Она тоже не могла объяснить происшедшего, хотя и предполагала, что побег Мюнх связан с арестом Болау.

На заставу Берген вернулся в плохом настроении.

* * *

Фриц Кан простился с Ганни около семи часов вечера. Сегодня у него было ночное дежурство. По дороге на заставу он нагнал Восольского.

— Я тоже на заставу, — сказал Восольский. — Сегодня кружок. Обсуждение стихотворений Эриха Вайнерта. Пройдем немного пешком, ты все равно здесь не проедешь!

— Жаль, — ответил Фриц. — Мне так хотелось присутствовать на этом занятии. — А ты что, в наряде?

— Да. Но зато в следующий раз буду обязательно.

— Служба есть служба. Как я себе представляю, дежурить ночью — удовольствие не из приятных. В кровати определенно лучше.

Фриц рассмеялся.

— Что верно, то верно. Особенно под утро приходится быть начеку: глаза так и слипаются.

— Разумеется. Да еще к тому же кругом лес. Разве уследишь за всем? В Хеллау поговаривают, что какая–то женщина из Франкенроде перешла на ту сторону. Это правда?

— К сожалению, да. Мюнх. Самой пташки не жаль, но для нас это — чрезвычайное происшествие.

Восольский в знак согласия покачал головой.

— Но ведь если у кого–то появляется желание попасть на Запад, значит, у него на это есть серьезные причины. Видимо, и у Мюнх были какие–то причины?

— Ее никто не трогал. Может быть, испугалась, что женщины выцарапают ей глаза? Вела она себя ужасно…

— Действительно?

— Что правда, то правда. И особенно неприятно то, что в этой истории замешан один из наших. Вот почему об этом так много говорят. Женщины даже рады, что она смоталась, а вот мужчины жалеют!

— Да–а! — засмеялся Восольский. — Покажи себя с плохой стороны кто–нибудь из местных жителей — говорят о конкретном лице, о каком–нибудь Мере или Шульце, но стоит им оказаться одному из вас, говорят о всех пограничниках!

— За это он и поплатился, — ответил Фриц. — «Старик» долго с ним возился.

— А тебе не кажется, что с ним обошлись очень жестоко?

— Как жестоко? Ты же сам только что сказал, что пограничник не имеет права позволять себе подобное. Этот тип натворил такое, что всем нам не сразу удастся навести порядок.

— С этой точки зрения ты прав…

Они поднялись на вершину. Фриц сел на велосипед.

— Всего хорошего. В семь я должен быть на заставе.

Погруженный в свои мысли, учитель долго смотрел Фрицу вслед.

* * *

Со дня побега Мюнх пограничники ходили в подавленном состоянии. Командир заставы тщательно разобрался во всем и обратился к солдатам. В их адрес были брошены суровые, но справедливые слова. Слабая сплоченность коллектива и недостаточная бдительность — в этом видел командир причины, сделавшие возможным случай с Болау и нарушение границы. Особенно сильно переживал Элькнер. Ведь именно он нес службу на участке Высокого Болота, когда произошло нарушение, — он и Унферихт.

На волейбольной площадке сидела группа солдат. Шел оживленный спор. Здесь же находились гауптфельдфебель и заместитель командира заставы по политчасти.

— Не понимаю, — возмущался Фриц Кан. — Какое отношение имеет это к недостаточной бдительности? Мы ходим по местности, и нарушителю границы нужно только дождаться момента, когда часовой пройдет мимо, и он может бежать, куда ему угодно. Я же все–таки не сплю на посту. Не верю, что Манфред в чем–то виноват. Это может произойти с каждым!

Многие его поддержали.

Клаус Зейферт злился. Надо же случиться так, что говорящий был из его отделения.

— А ну–ка, послушай! — крикнул он, пытаясь заглушить голоса. — Не дело ты говоришь, Фриц! Кто же, по–твоему, должен отвечать за охрану порученного участка? Только старший поста? Если смотреть на это, как ты, нарушение границы станет обычным делом. Часовой идет по участку, нарушитель выжидает удобный момент и… По–твоему, выходит так?

— Нам нужно больше людей, — выкрикнул кто–то.

Рэке внимательно слушал спорящих. Его интересовало, сможет ли коллектив самостоятельно найти правильное решение. Он остановил взглядом гауптфельдфебеля, который порывался что–то сказать.

— «Нам нужно больше людей»! — передразнил Клаус. — Конечно, было бы проще. На каждые сто метров по часовому — и дело в шляпе. Но где их взять? Может быть, кто–нибудь думает, что они свалятся к нам с неба? Или специально для нас приостановят строительство Макскютте и Леуна, чтобы послать рабочих на границу и чтобы нам не нужно было больше шевелить мозгами? Да где вы живете?!

— Тогда скажи, что ты предлагаешь!

— Манфред! Сколько сигнальных приборов было при тебе? — обратился к Элькнеру Клаус.

— Два, а что?

— Что ты делал, когда началась гроза?

— А что было делать? Надели накидки и пошли дальше.

— А капюшон ты поднял?

— Конечно! Ведь дождь лил как из ведра!

Клаус торжествовал.

— Пожалуйста, вот и добрались до сути!

Все ждали, как отреагирует Манфред на брошенные в его адрес упреки.

Элькнер опустил голову.

— Правильно, Клаус!

— Наконец–то! Ругаться можно сколько угодно, только толку от этого никакого. Толк может быть лишь тогда, когда мы назовем вещи своими именами. На таких происшествиях надо учиться. У каждого человека есть голова. Она дается для того, чтобы думать. А когда несешь службу, думать необходимо. И пока нарушитель будет думать лучше, чем мы, мы будем в проигрыше. Наш долг — позаботиться, чтобы все стало по–иному!

Послышались громкие одобрительные возгласы. Не согласиться со сказанным было трудно. Слово взял Унферихт.

— Ты прав, Клаус. Мы и без тебя знаем, что виноваты. Но кое–что еще можно сделать. Под навесом у конюшни ржавеют мотки колючей проволоки. Мы могли бы поставить там, наверху, у Высокого Болота, проволочное заграждение.

Вмешался Рэке.

— Идея неплохая, но проволока эта предназначена для особых целей. Я попытаюсь получить разрешение использовать ее.

— Если дело выгорит, и я приму участие в устройстве заграждений, — сказал Вальдауэр. Работать готовы были все. Так спор вылился в совещание с повесткой дня: «Как улучшить службу по охране границы». Многие тотчас же принялись за дело. Пример подал Фриц Кан.

— Вальди, ты же у нас кузнец! Тащи испорченные приборы, и идем в кузницу. Через два часа они будут в полном порядке. Не получится, я помогу.

Зейферт хлопнул Фрица по плечу.

— Таким ты мне больше нравишься. Медведь Носатый. Вот это дело! Я с вами.

Берлинец умел находить выход из любого положения. Ударив себя в грудь, он спросил:

— Скажи честно, Клаус, разве ты не должен меня благодарить?

— За что это?

— Да не разозли я тебя, пришла бы тебе в голову такая блестящая идея?

Шутка пришлась товарищам по вкусу. Послышался громкий смех.

— Ты, конечно, прав, только оставь меня, пожалуйста, в покое, — отшутился Клаус.

— А теперь подъем. Четверо — в кузницу, остальные — на уборку территории, — предложил Фогтман.

* * *

Пастор Хинцман пролежал несколько дней в постели, и хотя чувствовал себя еще неважно, уже был на ногах. Теплый весенний воздух придавал ему силы. Остановившись, он приподнял шляпу и вытер со лба пот. Вверху, вдоль опушки леса, шла шумная ватага школьников. Всмотревшись, он увидел Восольского и бургомистра. Они шли за школьниками. Восольский, жестикулируя, что–то доказывал бургомистру. В памяти Хинцмана моментально всплыл визит, который нанес ему учитель. Хинцман тогда еще лежал в постели. После обычного обмена любезностями, Восольский сказал ему:

— Хинцман насторожился.

— Пожалуйста, господин Восольский. Я не настолько серьезно болен.

С минуту поколебавшись, учитель полез в карман.

— Эти записки найдены в деревне. По–видимому, есть люди, которые знают больше, чем мы. Но прошу вас, не волнуйтесь! — Восольский протянул Хинцману листок с текстом, отпечатанным на пишущей машинке. В листке говорилось, что стекло в часовне разбил один из пограничников. Чтобы утаить это от общественности, пограничника перевели в другую часть.

— Что вы на это скажете?

Хинцман, покачивая головой, вторично прочел записку.

— Вы знаете, кто это написал?

— Представления не имею. Я бы посчитал, что это простое хулиганство, не будь кое–чего такого…

Хинцман с удивлением посмотрел на учителя.

— Да, видите ли, это… Как бы вам это сказать. Короче говоря, меня попросили вести кружок грамматики и литературы. Теперь это модно. Откажись я — сразу же скажут, что ты против чего–то. Все это так сложно…

— Но это же очень хорошо, господин Восольский. Знания облагораживают человека.

— Поэтому–то я и согласился. Итак, несколько дней назад одного пограничника действительно откомандировали с заставы. И что удивительно! вскоре на ту сторону перебежала женщина, с которой якобы дружил этот пограничник. Некая фрау Мюнх…

Хинцман кивнул.

— Я уже слышал об этом. Фрау Мюнх… Эта безбожница доставляла мне много беспокойства. Кто знает, почему она решила бежать!

Восольский склонил голову.

— Сдается мне, что за этим кроется многое. Рассказывают, будто на рассвете за Мюнх приходили вооруженные пограничники, но ее и след простыл. По–видимому, она много знала и позволила себе несколько необдуманных замечаний. Во всяком случае, так говорят. Ну, конечно, всему верить нельзя. Люди могут наговорить такого… Лучше всего молчать.

Хинцман возвратил Восольскому листок.

— Что вы хотите с ним делать?

— Сначала хотел сжечь, а сейчас думаю лучше отдать его бургомистру. Потому что, если это действительно слухи, я не хотел бы их распространять. Не люблю этого…

Вскоре Восольский ушел, а он, Хинцман, не мог заснуть до полуночи…

Пастор надел шляпу и пошел дальше. Восольский все еще продолжал что–то доказывать бургомистру. Что они могут так долго обсуждать? «Учитель — человек, с которым можно ладить, — промелькнула мысль у Хинцмана. — Он любит свое дело, а все остальное его мало беспокоит. Время вынуждает его заниматься тем, что он предпочел бы не делать. Но за это его упрекать нельзя. Правда, он очень болтлив. Наверное, и с бургомистром и с пограничниками ведет себя так же. Видимо, хочет, чтобы его заметили».

Пастор дошел до часовни, открыл ее и осмотрелся. То, что предстало взору Хинцмана, было ужасно. Грязные следы вели к алтарю и обратно. Пастор хорошо помнил, что еще неделю назад в часовне было чисто, а с тех пор в нее никто не заходил. Он осмотрелся. Окна оказались целыми. Иконы и статуи в порядке. Хинцман покачал головой. С того памятного вечера, когда он заметил в часовне свет, ничего подозрительного не произошло, и он начал думать, что ему просто померещилось. Следы же говорили о другом. Но может быть, Иоганн… О порядке в часовне заботился Иоганн Кольм. К нему–то и решил направиться пастор. Внешне Хинцман выглядел спокойным: Иоганн не должен был знать о мыслях, тревожащих его, пастора. Он нашел его в церкви. Иоганн протирал окна.

— Бог в помощь, Иоганн! — почти закричал пастор: старик был глуховат. Тот медленно, с трудом, обернулся.

— Господи, ваше преподобие! Вы уже выздоровели? Как я рад!

Они обменялись несколькими ничего не значащими фразами, прежде чем Хинцман решил перейти к делу.

— Надеюсь, во время моей болезни ты не забывал p часовне?

— Конечно, не забывал, ваше преподобие! Накануне грозы я прибрал наверху. А больше там не был. На следующий день вы заболели, и я решил, что в часовню без вас никто не войдет. Подниматься в гору мне с каждым годом становится все труднее: старею.

— Хорошо, Иоганн. Значит, ты больше не был наверху. И не ходи пока на гору. Вот тебе ключи. Я еще плохо себя чувствую. Пойду домой. Нельзя гневить господа.

— Правильно, ваше преподобие. Да хранит вас господь. Полежите еще пару деньков.

Тяжело ступая, Хинцман направился к дому. Кто мог быть в часовне? Кто еще имеет ключ? Что все это значит?

— Господин пастор, как вы выглядите! На вас лица нет! Скорее ложитесь! — встретила Хинцмана прислуга.

— Не беспокойтесь, Паула. Мне немного нездоровится. Сейчас пройдет. — Пастор пошел в свою комнату и тяжело опустился в глубокое кресло.

* * *

Вальдауэр вернулся из деревни. Он решил воспользоваться своим выходным днем и помочь сельскохозяйственному кооперативу. Войдя в клуб, сдвинул на затылок фуражку и осмотрелся. Некоторые играли в шахматы. За столом полицейский вахмистр Эбенер беседовал с унтер–офицером Керном, а Фриц Кан в углу читал газету.

— Вот это да! — воскликнул Вальдауэр. — Медведь Носатый читает газету!

— Тебя не часто можно увидеть за таким занятием, — отпарировал Фриц.

— Зато я не только читаю о важных решениях, но и претворяю их в жизнь.

— Удивляюсь, как это ты еще не потравил все поля. Скажи, ты не из Эгельна?

— А в чем дело?

— Да вот статья о нем.

Вальдауэр не верил в перемирие и потому переспросил:

— Об Эгельне? Что же там пишут?

— С завтрашнего дня там будут на ночь приподнимать тротуары, а фруктовые деревья запирать на замки.

Вальдауэр одним прыжком оказался рядом с Фрицем и схватил его за руку.

— Тебе когда–нибудь приходилось иметь дело с кузнецом?

Из–за шахматной доски раздался голос Юргена Гросмана.

— Детки, вы как кошка с собакой. Не успеете встретиться, как уже ругаетесь!

— Наконец–то Союз молодежи заговорил, — бросил Фриц и сел рядом с Вальдауэром. Минутой позже к ним подсел Унферихт.

— Ну как, удалось тебе заснять лесной массив? — спросил Фриц.

— Нет еще. Слишком быстро хочешь. Придется начать снова: с перспективой что–то не ладится.

— Держись Восольского. Я его не так давно видел с блокнотом у часовни. Он сделал несколько потрясающих набросков.

— Неужели? В следующий раз, на кружке, спрошу его.

— Он и ботаникой интересуется, — вставил Вальдауэр. — На прошлой неделе он на опушке леса, справа от часовни, проверял тетради, а позавчера с ребятами ловил бабочек в поле. Говорит, для коллекции.

— Его можно понять, — заметил Унферихт. — Просиди попробуй полдня в душном классе — так и потянет на свежий воздух.

— А ночью бродит по деревне, — добавил Фриц. — Однажды мы его чуть было не арестовали: думали, нарушитель. Встретили на развилке дороги у часовни.

— Скажи, ты когда в последний раз видел пастора?

— Старика Хинцмана? А что?

— Да так. Вчера мы с Элькнером шли в Хеллау. Смотрим, навстречу он. Не дошел до нас, свернул в сторону, поковырял палкой картошку на поле, а когда мы прошли мимо, пошел дальше. Мне показалось, что он умышленно избегал встречи с нами.

— Кто знает, какая муха его укусила! — заметил Вальдауэр.

— Но ведь он всегда был так приветлив. Фриц поднялся и протянул руку.

— Всего хорошего, у меня еще много дел. — Он вышел из клуба. Когда проходил мимо поста, его окликнул дежурный:

— Взгляни в окно, Фриц. Хороша куколка?

По дороге, ведущей в деревню, шел Восольский с какой–то девушкой.

— Не знаешь, кто она? — спросил Фриц.

— К учителю в гости. Только что была у нас. Барбара Френцель из Берлина. Двадцать один год.

— Из Берлина, говоришь? При первом удобном случае с ней, пожалуй, стоит познакомиться поближе!

* * *

На наблюдательной вышке между Хеллау и границей находились Курт Улиг и Петер Блок. Улиг был в приподнятом настроении: впервые он выступал в роли старшего поста. С автоматом на груди он просматривал в бинокль местность. Слева, по ту сторону границы, на поле работали крестьяне, а наверху, на холме, за которым шла дорога в долину, стояли две девушки в цветастых летних платьях и кому–то махали.

— Сегодня довольно тихо, — прошептал Блок. Из–за холма послышался рокот автомобильного двигателя. Улиг снова поднес бинокль к глазам. Ничего особенного. Крестьяне продолжали работать. Опушки леса у часовни и у Росберга оставались безлюдными.

Звуки рояля, доносившиеся из Хеллау, стали более громкими. Кто–то с увлечением играл модную песенку. Блок начал тихонько напевать: «Весь Париж мечтает о любви…» Играли в одном из первых домов на окраине деревни. Через некоторое время раздались бравурные звуки быстрого фокстрота. Потом музыка прекратилась.

— Неплохо, — прокомментировал Петер Блок. — Наблюдение за местностью под музыку! Мог бы поиграть еще…

Улиг улыбнулся. Кто не знал об увлечении Петера танцевальной музыкой! Он каждую свободную минуту проводил у приемника. Стоило больших трудов убедить Петера не слушать передачи западных радиостанций…

Звуки рояля полились снова. Теперь музыкант дал волю своей фантазии. А через какое–то время зазвучала старинная народная песня «Ты, моя тихая долина…»

Вскоре песня стихла.

— Жаль. Дай мне на минутку бинокль, — попросил Петер.

Девушки в цветастых платьях расположились на траве на краю дороги. Они что–то обсуждали. Вдруг Петер увидел, как из леса вышел человек в сером плаще и пошел по полю вдоль дороги. На мгновение остановился около девушек, обменялся с ними несколькими словами, затем провел рукой по волосам и исчез за холмом. Вскоре пограничники услышали удаляющийся рокот автомобильного двигателя.

— Сколько времени провел он в лесу? — спросил Улиг.

— Трудно сказать. Гулял, наверное! Погода–то вон какая! А что?

— Да так. Занеси его на всякий случай в журнал наблюдений.

* * *

Рэке ехал на велосипеде во Франкенроде по круто спускающейся дороге. В Хеллау надо было обсудить кое–какие дела с бургомистром. У первых домов во Франкенроде ему встретился председатель сельскохозяйственного кооператива Мехтлер. Рэке притормозил.

— Здравствуй, председатель! Что нового? Как работают наши ребята?

— Спасибо, Вальтер. Работа кипит! Если погода удержится, в три–четыре дня все закончим.

— Как чувствует себя Форг?

— Как и всегда, трудолюбив. Правда, ерунды в голове, еще много. Со старыми корнями всегда больше работы. Но все относятся к нему хорошо.

Мехтлер пошел дальше, но на полпути обернулся.

— Вот еще что, Вальтер. Чуть было не забыл. Прейслер вчера сказал мне, что в деревне поговаривают об удивительных вещах. У вас стало одним меньше. Ходят слухи, будто Болау разбил стекло в часовне и поэтому его перевели, а дело замяли. Правда это? Вот и все. Будь здоров!

Рэке слушал, насупив брови, «Надо сказать людям правду, тогда слухи прекратятся», — решил он.

Фридрих сидел у себя в кабинете за стопкой документов.

— Вовремя тебя принесло. Поможешь мне! — встретил он лейтенанта. Но Рэке было не до шуток.

— Рад, что и тебя застал, Карл, — обратился он к Эбенеру, сидевшему тут же.

— Опять где–нибудь пожар? — спросил Фридрих и предложил Рэке сесть.

— Да еще какой! — Рэке рассказал все, что услышал от Мехтлера. Пока он говорил, Эбенер подошел к столу и подал ему несколько записок.

Рэке начал читать записки. В них говорилось о том, о чем он узнал от Мехтлера, а в одной даже было названо имя Болау.

— Откуда они у тебя?

— Одну нашел сам, остальные принесли Фобиш, Манегольд и Восольский.

Рэке нервно заходил по комнате.

— Проклятие! Что же происходит? Вот уже несколько месяцев одно происшествие за другим. Неужели вы никого не подозреваете?

Эбенер пожал плечами:

— А что поделаешь? Эти бумажонки печатают на машинке, а в деревне их не меньше тридцати. Да и к тому же мы не знаем, где их печатают. И это еще не все. В воскресенье утром Хинцман опять с паперти делал всякие намеки. Он, правда, не называл имен, но дал понять, что кое–что знает. Между прочим, он впервые за долгое время отговаривал крестьян выходить на работу. И хотя сейчас самая горячая пора, на поле почти никого не было.

— Может быть, он имеет прямое отношение к происходящему?

Фридрих задумался, покачал головой.

— Нет. Я его слишком давно знаю. Он честный человек. Писать анонимки он не станет. Меня он уже избегает. Кстати, Восольский у него часто бывает?

— Не знаю. Так или иначе, мы должны больше думать о Хинцмане. Завоевать его — значит привлечь на нашу Сторону полдеревни.

— Знаю. Но почему пастор избегает меня, вас, а с Восольским ведет задушевные беседы?

— Ты подозреваешь, что учитель ведет двойную игру?

— Утверждать это я не могу, но на заставе Восольский чувствует себя как дома. Он член группы содействия пограничникам. Он всегда выступает за нас. Хинцман, конечно, обо всем знает.

— На прошлой неделе учителя видели в городе в обществе Зимера, — заметил Эбенер.

Рэке был поражен.

— Зимер?! Что у них общего?

— Кто знает, что это значит! Во всяком случае, за Восольским надо последить.

Рэке в знак согласия кивнул. Вдруг он вспомнил, как когда–то Восольский разглагольствовал о «католическом уголке». Это не вязалось с его отношением к пастору. А теперь еще этот Зимер…

Было решено провести в деревнях собрания жителей. Рэке, вернувшись на заставу, рассказал Бергену о последних событиях.

— В любом случае мы обязаны пролить свет на случай с Болау. Кроме того, необходимо усилить контроль в населенных пунктах и серьезно отнестись к словам Тео. Во всем этом деле, по–видимому, участвуют опасные люди, и мы не должны упускать из виду ни одной мелочи.

— Согласен. Пойдем просмотрим журналы наблюдений. Может быть, почерпнем что–нибудь из них…

* * *

Гостиная старого охотничьего домика была полна народу, когда Берген открыл собрание. Сюда пришли все члены кооператива, Зепп Броднер и даже плотник Фальман. На лицах у многих была язвительная усмешка.

— Уважаемые жители Франкенроде, уважаемые товарищи! — начал Берген. — Мы собрались здесь, чтобы поговорить о деле, которое, вероятно, беспокоит многих. Вы знаете, о чем идет речь. Когда полгода назад мы собрались здесь вот так же, как сегодня, я обещал вам, что приму решительные меры, если виновником окажется один из моих подчиненных. Тогда же я заявил, что мы не потерпим надругательства над религиозными чувствами верующих. Сейчас я снова повторяю это. Уже несколько дней, не могу сказать точно сколько, ходят упорно распускаемые кем–то слухи, что злоумышленником был пограничник, которого мы якобы перевели подальше отсюда, чтобы покрыть его. Из всех жителей только председатель кооператива пришел к нам и прямо спросил нас об этом. — По рядам пронесся шум. Берген продолжал: — Да, это был пограничник. Бывший пограничник!

— Значит, это не слухи! — крикнул кто–то.

— Минуточку терпения, я еще не кончил. Я сказал, он был пограничником! Как только нам стала известна вся правда, мы сразу же уволили его из немецкой пограничной полиции. Вскоре он предстанет перед судом и ответит за свои преступления.

Бергену пришлось остановиться: голос его потонул в шуме. Выждав, пока сидящие в зале успокоились, он заговорил снова:

— Каждый из вас знает, что ни одно преступление не остается незамеченным! Солдат, вставший на путь преступления, оказался морально опустившимся человеком. Он не достоин носить форму пограничника, и поэтому мы без сожаления расстались с ним. А теперь давайте обсудим, как нам улучшить нашу работу.

Последние слова Бергена потонули в аплодисментах. Начальник заставы сел. Теперь уже никто не верил слухам. Старый Форг вскочил со своего места и заговорил:

— Правильно, господин Берген, правильно! Я верю вам! Если бы ваш солдат не потушил тогда пожар в нашем доме, лежать бы нам с женой на кладбище. С тех пор я стал уважать вас, пограничников. А тем, кто наговаривает на вас невесть что из–за одной паршивой овцы, должно быть стыдно!

Старый Форг закашлялся. Подавив кашель, он хриплым голосом продолжал:

— Раз уж мы собрались здесь, давайте покончим с недомолвками. — Повернувшись к Фальману, он спросил: — Вот ты, Пауль, помнишь, как ты мне говорил: «Пограничники заодно с браконьерами. Ворон ворону глаза не выклюет»?

Все повернулись в сторону Фальмана и с напряжением смотрели на него. Вид у Пауля был растерянный. Видно, в этот момент он готов был сквозь землю провалиться.

— Это же было… это… листовка в деревне… я не то думал… — попытался он возразить.

— Ах, ты не то думал! Послушай, Пауль, ты не обижайся на меня. Пойми, так нужно. Для всех нас. Сейчас речь не о тебе. Скажи честно: что у пограничников общего с браконьерами?

Фальман сидел, не поднимая глаз.

— Что тут говорить… Бог свидетель, не думал я, что так получится. Откуда мне было знать, что это преднамеренная ложь!

— Вот вам, пожалуйста. Да что, у нас у всех глаза ослепли? Разве раньше бывало такое, чтобы полиция с людьми говорила, да еще извинялась, если в чем была не права? Неужели все мы забыли старого Баумана, расстрелянного эсэсовцами на горе под липой? Я сказал все!

С этими словами Форг сел. Поднялся Мехтлер.

— Я хочу упрекнуть и тебя, Вальтер, и всех. Не обижайся, что я так говорю, но виноваты все вместе. Почему мы ждем, пока сплетники не разнесут свою брехню по всем домам? Мы должны вовремя останавливать таких болтунов!

«Он прав, тысячу раз прав», — подумал Рэке.

* * *

Барбара Френцель прогуливалась по деревне. Она была в легком летнем платье, на ногах — белые лодочки, гибкая, опоясанная золотистым жгутиком. Зеленые продолговатые глаза ее заставляли вспомнить о Востоке. С ними неожиданно контрастировали светлые волосы, свободно падавшие на плечи.

Дойдя до последних домов, она остановилась, посмотрела на часы, отбросила волосы назад и пошла дальше. Но на мосту, у подножия горы, возвышающейся около Хеллау, левый каблук неожиданно скользнул по камню и отломился. Она сняла туфлю, осмотрела ее и поморщилась: каблук почти совсем оторвался от подошвы. С досады Барбара оторвала его совсем. Осторожно ступая, она подошла к перилам моста и стала беспомощно оглядываться. Вдруг на лице ее появилась улыбка: она увидела того, кто, как ей показалось, мог помочь ей, — пограничника, ехавшего на велосипеде в ее сторону.

Фриц Кан, а это был он, еще издали заметил девушку, размахивавшую туфлей. Он затормозил и остановился около нее.

— Ах, извините, пожалуйста, у меня несчастье, — произнесла она, приветливо улыбнувшись. — Мои туфли не приспособлены для ходьбы по камням. Вы не поможете мне?

Фриц не мог скрыть удивления: это была та самая девушка, которую он видел у Вальтера. Дежурный не преувеличивал: она действительно прелестна! Глаза Фрица лукаво сощурились.

— Какое счастье! — произнес он восторженно.

— Почему счастье? Вы смеетесь надо мной?

— Не каждый день приходится помогать такой красивой девушке!

Барбара громко рассмеялась.

— Ну и уморили вы меня! Вы, пограничники, кажетесь мне настоящими донжуанами.

Фриц поставил велосипед около дерева. Барбара посмотрела Фрицу в глаза и протянула ему руку.

— Вы согласились помочь мне, а я вам даже не представилась. Барбара Френцель.

— Вы из Берлина, а здесь гостите у учителя, так ведь?

— Откуда вы знаете?

— Пограничник все должен знать. Я тоже берлинец.

— Что вы говорите?

— Неужели вы думаете, что можно обманывать такую красивую девушку?

Она погрозила ему пальцем.

— Говорить комплименты вы умеете, — сказала она, игриво надув губки. — Однако вы невежливы.

— Невежлив? Ах, извините… Меня зовут Фриц… Фриц Кан.

— Очень приятно. А теперь докажите мне, что вы умеете не только говорить комплименты, но и чинить туфли.

Фриц взял у нее туфлю.

— Сейчас все будет в порядке. Говорят, один из моих предков приходился родственником Гансу Саксу{1}.

Фриц отыскал в велосипедной сумке несколько гвоздиков, поднял с земли небольшой камень, потом положил туфлю на перила моста и начал прибивать каблук. Барбара подошла к Фрицу и наклонила голову. Ее мягкие волосы упали на лоб и щекотали Фрицу щеку. Он поднял голову и растерянно посмотрел на нее. Барбара не отвела взгляда. Ее зеленые глаза были совсем близко. Они светились каким–то необъяснимым, загадочным блеском. «Взять да и обнять ее сейчас… и поцеловать…» — подумал вдруг Фриц.

— Если вы будете смотреть на меня, ударите себя по пальцу.

— Извините, я… — Фриц покраснел и снова занялся туфлей.

«Как странно прозвучали ее слова! Осел! — выругал он себя. — Совсем растерялся». — Фриц поспешно вогнал в каблук последний гвоздь.

— Вот, пожалуйста. Готово.

— Только здесь вот один немного вылез. — Она показала на выступавший кончик гвоздя.

— Да, верно. — Он еще раз ударил по гвоздю. — Пожалуйста, фрейлейн Френцель.

Барбара взяла у Фрица туфлю и потрогала каблук. Он сидел крепко.

— Спасибо, Фриц. Теперь я дойду до дома. — Она оперлась на его плечо. — Можно?

Он кивнул. Барбара, стоя на одной ноге, попыталась надеть другую туфлю. Вдруг она потеряла равновесие. Фриц совсем близко увидел ее губы. Девушка не успела опомниться, как он крепко обнял ее.

Какое–то мгновение Барбара не сопротивлялась. Потом вдруг отпрянула от него.

— Как вы смеете?! — Ее глаза сузились. — Оставьте меня!

Барбара быстро зашагала прочь. Обернувшись, помахала Фрицу рукой и крикнула:

— До свидания!

— Подождите, я должен сказать вам что–то!

Она рассмеялась.

— Мне пора домой. Может быть, мы еще увидимся. — И она тут же исчезла в кустарнике.

Фриц как завороженный долго смотрел ей вслед. Только сейчас он вспомнил, что ехал к Ганни. Ганни? Он попытался думать о ней, но зеленые глаза и белокурые волосы упорно не выходили у него из головы. Фриц взял велосипед и повел его рядом с собой.

В конце деревни он встретил Ганни. Они сели на траву в тени деревьев. Ганни стала рассказывать Фрицу о работе. Скоро она заметила, что Фриц не слушает ее и думает о чем–то своем. Ганни хотела спросить его, что с ним происходит, но не успела: Фриц опередил ее.

— Пойдем. Пора возвращаться. Мне скоро опять идти в наряд.

Фрица мучила совесть. А вдруг это любовь? Чепуха! Хорошенькая девушка, и больше ничего. И все же он продолжал видеть ее глаза.

Вечером Фриц долго не мог заснуть. Но и сон не принес ему облегчения. Фрицу снилось, что он снова встретился с Ганни. Когда она поцеловала его, он увидел вдруг, что глаза у нее зеленые, а волосы золотистые, как у Барбары. Он попытался удержать Ганни возле себя, но руки не повиновались ему. Потом Ганни расплылась, исчезла. Откуда–то издалека он услышал: «До свидания!»

Фриц испуганно вскочил. Кто–то из товарищей тряс его за плечо.

— Эй, Фриц! Что с тобой? Ты не заболел?

— Что? Почему?

— Ты так кричишь, что невозможно уснуть. Всех разбудил.

— Извини, мне что–то приснилось.

— Ладно, спи. Спокойной ночи!

* * *

— Товарищ младший лейтенант, солдат Гресе прибыл для прохождения службы!

Русые волосы, светлые глаза Гресе, его диалект сразу выдавали в нем уроженца Ватерканта. Берген встал, окинул взглядом рослого, мускулистого парня и приветливо протянул ему руку.

— Садитесь, пожалуйста. Где ваши вещи?

— В караульном помещении, товарищ младший лейтенант.

Все необходимые формальности были выполнены. Берген принял документы Гресе, потом открыл портсигар и протянул солдату:

— Курите.

— Спасибо, товарищ младший лейтенант. Я не курю. Мой отец…

— Что, не терпит? — Берген засмеялся.

— Он всегда говорит: «Если я хоть раз увижу у тебя во рту эту отраву, спущу штаны». А рука у него твердая.

Откровенность солдата пришлась Бергену по душе.

— Он и сам не курит?

— В том–то и дело, что курит! Трубку изо рта не выпускает. Но я не имею права ссылаться на это. Отец считает, что дети родителям не указ.

— Дети! Вы уже, кажется, выросли из Детских штанишек.

— Так у нас заведено в Ватерканте. Мой дед — старый рыбак. Ему уже семьдесят, а он еще ходит в море. Для него мой отец тоже мальчик. А меня он сосунком считает. Тут уж ничего не поделаешь, обычай такой.

— Кем работает ваш отец?

— Радистом на одной посудине.

— Интересная профессия!

— Он еще и радиолюбитель. Когда дома, всегда что–нибудь мастерит.

Через полчаса Берген знал уже почти все, что его интересовало.

— Хороню, товарищ Гресе. Теперь идите представьтесь ротному фельдфебелю. Он определит вас. Получите постель и все необходимое. Через два часа придете ко мне. Я представлю вас вашему начальнику и расскажу о службе, которую вам предстоит нести. Не забудьте, в семнадцать часов построение!

Лейтенант Рэке ехал в Хеллау. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. После собрания во Франкенроде в парторганизации заставы разгорелся горячий спор. Многие считали, что противнику была дана большая свобода действий, что связь пограничников с жителями должна стать еще крепче, что пограничники должны действовать целеустремленнее и умнее. Много суровых слов было сказано и по поводу бегства Мюнх.

Зашел разговор и о пасторе Хинцмане. После некоторых колебаний и горячих «за» и «против» было решено поговорить с пастором. Выбор пал на Рэке.

Он знал, что эта задача не из легких. Как поведет себя пастор? Рэке должен был действовать очень тактично: одно необдуманное слово могло все испортить.

Рэке приказал водителю остановить мотоцикл возле ратуши. Выйдя из коляски, он стал, не торопясь, подниматься наверх, к дому пастора. Подойдя к тяжелой дубовой двери, остановился, затем решительно дернул за кованую железную ручку колокольчика. Дверь открылась. Экономка пастора с удивлением посмотрела на офицера.

Рэке приветливо поздоровался с ней и спросил:

— Господин пастор дома?

— Нет. Ушел с полчаса назад.

— Жаль. Я хотел поговорить с ним. Не скажете, когда он вернется? Или, может быть, вы знаете, куда он ушел?

— Наверно, в часовню. В это время господин пастор бывает там на молитве. Может, передать ему что от вас?

— Нет, спасибо. Я зайду в часовню. Если не найду его, приду еще раз. — И, чтобы не возбудить у пожилой женщины подозрений, добавил: — Господин пастор, надеюсь, не рассердится, если я нарушу его уединение? — Конечно нет, он добрый человек.

— Ну, хорошо. До свидания.

Лейтенант вышел из дому. Наверху, где одиноко маячила часовня, было тихо, только ветерок шумел в листве деревьев. «Интересно, в часовне пастор или нет?» — подумал Рэке. Постучался. Никто не ответил. Лейтенант постучал сильнее.

— Да, входите!

Рэке открыл дверь. В часовне царил полумрак. Седые волосы пастора поблескивали, и от этого он казался еще более почтенным.

— Добрый день, господин пастор. Извините, пожалуйста. Я вам не помешал?

— Благодарение господу богу! — Хинцман осенил себя крестным знамением. Он с трудом подавил в себе удивление и растерянность, охватившие его при виде столь неожиданного прихожанина. Пастор знал Рэке. «Что ему нужно от меня?» — подумал Хинцман и тут же спросил:

— Вы ко мне, господин Рэке?

— Да. Ваша экономка сказала мне, что вы здесь. Если у вас есть время, я охотно поговорил бы с вами.

— Пожалуйста, проходите.

Рэке снял фуражку и вошел в часовню. На него повеяло холодом. Холодной была и рука пастора. Хинцман показал лейтенанту на старый резной стул у стены, а сам сел на скамейку.

Рэке осмотрелся. Все в часовне носило отпечаток древности, оставленной в наследство многими поколениями.

— Спокойно здесь у вас наверху, господин пастор. Хинцман посмотрел на только что вставленное стекло.

— Да. Это дом господа бога. Так что же привело вас ко мне?

Обстановка подавляла Рэке и, как ему казалось, молчаливо обвиняла его.

Пастор не сводил с пограничника напряженного взгляда: ждал ответа.

— Господин пастор, — решился наконец Рэке, — я не люблю больших предисловий и привык говорить прямо. Поэтому начну сразу. Я хочу от имени моих товарищей принести вам извинения. Вам уже, вероятно, известно, что окно в часовне разбил пограничник. Он виновен и в других проступках. Это был морально разложившийся человек. Мы с ним расстались. Он уже больше не пограничник и скоро предстанет перед судом. Мы никому не позволим причинять ущерб церковному имуществу и глумиться над религиозными чувствами верующих.

Хинцман растерялся. Он уже слышал о собрании во Франкенроде, но до сих пор не знал, как к нему отнестись. Были ли это политические трюки, имевшие целью успокоить людей? Или это действительно было стремление исключить подобные вещи из жизни?

— Позвольте мне подумать.

Хинцман поднялся и стал ходить взад и вперед. «Политические трюки? Если так, то какая нужда этому офицеру извиняться передо мной?» Старик знал Рэко, знал, что лейтенант слов на ветер не бросает. Хинцман разделял далеко не все его взгляды, но уважал в нем человека. Пастор опустился на скамью и посмотрел лейтенанту в глаза.

— Я верю вам, господин Рэке. Но это ваши слова. Где гарантия, что подобное не повторится завтра?

— Нет, господин пастор, эти слова не только мои. Это мнение моей партии. Ни один честный человек не может думать иначе.

— Ваша партия выступает против церкви!

Рэке покачал головой и рассмеялся.

— Нас часто упрекают в этом, не зная толком, чего мы в действительности добиваемся. Будем говорить открыто и честно, господин пастор. Мы выступаем против церкви и религии в тех случаях, когда они используются в целях пропаганды войны. Мы против религии как мировоззрения, но мы никогда не были против христиан! Сегодня ни один человек не может прикрываться своей верой, потому что речь идет о том, быть или не быть. Или мы сплотимся воедино и сохраним мир, или позволим себе разъединиться, и тогда нашим уделом будет смерть в одиночку. Атомная бомба не пощадит и христиан. Поэтому никто не должен обижаться на нас за то, что мы каждого человека заставляем думать. Христианин может верить в бога, но он не должен, не имеет права замыкаться в собственной скорлупе и забывать обо всем на свете, господин пастор!

Хинцман уставился в пол.

— Мира хотим мы все. Но ведь мы всего лишь простые смертные, и только господь бог всемогущ.

Оба не заметили, что уже давно отошли от первоначальной темы разговора и увлеклись спором, доказывая друг другу справедливость своего мировоззрения.

— Нет, господин пастор, всемогущ человек! Если все мы станем стремиться к одной цели, мы будем сильнее горстки людей, которые спят и во сне видят, как бомбы снова падают на землю.

— Тогда зачем вам оружие, армия?

— Разумный человек крепко запирает дверь своего дома, если знает, что в округе имеются грабители.

Хинцман торжествовал.

— Ага, значит, все–таки не от вас зависит, будет мир или нет!

— Нет, только от нас. Вы посмотрите, расчет очень прост. Если грабитель знает, что дом, в который он задумал забраться, заперт, а его обитатели дружны и едины, вооружены и готовы защищать свою жизнь и свой кров, он не полезет напролом. Он понимает, что это бесполезное дело. А если он все–таки рискнет, наверняка свернет себе шею!

— Ваше сравнение неудачно, господин Рэке. Дом еще только возводится и уязвим далеко не в одном месте. А то другое, о чем вы говорите, существует не один десяток лет и обладает силой. К тому же оно вооружено. Вы явно переоцениваете свои силы!

Глаза Рэке заблестели.

— Вы верно сказали, господин пастор! Дом строится и с каждым днем становится все крепче. Бетон, который скрепляет его, называется — социализм, а строители — все мы. И в один прекрасный день дом этот станет настолько большим и неприступным, что любое оружие тех, кто на него нападет, окажется бессильным. Вы это знаете не хуже меня, а потому сейчас мы должны быть, как никогда, начеку. Вы меня понимаете? А моя партия? Она насчитывает миллионы. Наши идеи проникают повсюду, потому что не только мы, коммунисты, но и все здравомыслящие люди хотят жить в мире.

— Мир стар, а коммунизм молод. Очень молод!

— Но наши представления о будущем правильны, потому что они гуманны. Мы хотим счастья для всех!

— Это утверждает каждый, проповедуя свое, и каждый считает, что только он прав.

— Правда на нашей стороне.

— Правда, правда…

— Я, господин пастор, думаю так: истинно то, что приносит людям пользу. Именно мы возвращаем правде ее истинное содержание.

Хинцман покачал головой.

— Это все слова, господин Рэке. Я знаю, вы говорите искренне. Но кто поручится за то, что ваша правда истинна?

— Наш опыт, господин пастор, наше государство. И каждый будет судить. Вы, я — все!

Пастор поднялся и подошел к окну.

— Вы еще молоды, господин Рэке, а молодежь всегда восторженна. Не забывайте, что всего несколько лет назад молодежь присягала Гитлеру.

Рэке подошел к пастору и посмотрел ему в глаза.

— Господин пастор, не поймите, пожалуйста, превратно некоторые мои слова…

— Говорите. Перед богом нужно быть честным.

— Хорошо. Вы упомянули о Гитлере. Сегодня каждый ребенок знает, что он принес нам. Только коммунисты не на словах, а на деле боролись против фашизма. Тысячи лучших из лучших отдали свою жизнь в этой борьбе.

— Этого не хотел ни один христианин.

— Но что же тогда сделала церковь, чтобы помешать этому? Я имею в виду не какого–нибудь христианина или священнослужителя, а церковь как силу, как организацию. Разве на пряжках ремней солдат вермахта не было вычеканено «С нами бог»? Не слишком ли часто Гитлер и Геббельс в своих поджигательских речах употребляли слово «провидение»? Разве не священнослужители благословляли оружие и вымаливали у бога победу? Это факты, господин пастор, и от них не отмахнешься! А что происходит сегодня? Разве на той стороне опасность фашизма преуменьшается? Военные преступники снова в почете. А как относится к этому церковь? Считаете ли вы, господин пастор, такое положение нормальным?

Хинцман опустил голову и молча слушал эти упреки. На лице у него нервно подергивался мускул. Что он мог возразить? Продолжая смотреть в пол, он произнес:

— Возможно, вы и правы. Но я согласен не со всем. Один господь бог может вершить суд…

Рэке молчал. Он понял, что продолжать этот разговор не имеет смысла.

Хинцман поднял голову и посмотрел на лейтенанта. — Благодарю вас, господин Рэке. Пожалуйста, оставьте меня одного.

Рэке подал ему руку.

— Еще два слова, господин пастор. В Хеллау сегодня собрание. Все должны знать правду. Нам нечего скрывать. И еще одна просьба к вам: если случится что–либо подобное, приходите к нам.

Рэке ушел, а пастор еще долго стоял у окна. И весь этот разговор состоялся в божьем доме, в часовне! Вина церкви… Хинцман не чувствовал за собой никакой вины. О чем говорил офицер? О свободе, мире, счастье для всех. Пастор мысленно сравнил Рэке с учителем Восольским. Хотя этот последний симпатизировал ему, Хинцману, и религии, офицер оставил в его душе более глубокое впечатление. Но почему?

Взгляд пастора остановился на грязных следах. «Приходите к нам», — сказал Рэке. А стоит ли?

Вопрос остался без ответа. Пастор вышел из часовни. Дойдя до первых домов деревни, он зашагал быстрее.

* * *

Юрген Гросман закрыл крышку рояля, потянулся и встал.

— На сегодня хватит. Песня у нас пока еще не совсем получается, но я думаю, к выступлению все будет нормально.

— Значит, до следующей пятницы. Только уговор — приходить всем, иначе на концерте мы опростоволосимся.

С шутками и смехом юноши и девушки из Хеллау и пограничники распрощались.

Фриц провожал Ганни. Оба молчали. Ганни никак не могла понять причину перемены, происшедшей с Фрицем. Что случилось? Фриц казался ей сейчас каким–то чужим. Ганни чувствовала, что мысли его были где–то далеко. Фриц не ощущал прикосновений ее руки, не замечал печальных взглядов.

А мысли Фрица были рядом с белокурой девушкой с зелеными глазами. Эти глаза заставили его забыть Ганни.

Фриц ненавидел себя, но не находил сил превозмочь свою слабость. Он уже два раза встречался с Барбарой, но, правда, случайно.

Около дома Ганни Фриц остановился.

— Ты разве не зайдешь к нам? Отец удивляется: ты ведь не был у нас целую неделю, — с упреком сказала Ганни.

Она не заметила, как лицо Фрица залилось краской. Показаться сейчас на глаза старому Манегольду? Это невозможно!

— Ты знаешь, Ганни, у нас сейчас много работы. Не сердись. Мне нужно идти. — Он чувствовал, что слова его звучали фальшиво.

— Фриц! Что с тобой? Ты стал совсем другим. Скажи наконец, что тебя волнует?

— Ничего, Ганни… Я что–то неважно себя чувствую. Она потрогала его лоб.

— Тебе ведь еще добираться до Франкенроде!

Рука Ганни была горячей как огонь. Фрицу и в самом деле чуть не стало плохо.

— До свидания, Ганни…

Старый Манегольд посмотрел поверх очков на вошедшую Ганни и спросил:

— Разве Фриц не был здесь?

— Был. Он торопился. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

Манегольд смотрел еще некоторое время на дверь, закрывшуюся за дочерью, потом, покачав головой, снова стал читать.

А Фриц тем временем, вскочив на велосипед, быстро доехал до окраины деревни и свернул на тропинку. Положив велосипед в кусты, с бьющимся сердцем он зашагал по мокрому лугу. «Сдержит ли Барбара свое обещание?» — думал Фриц.

Вот и дом Барбары. Из открытых окон лились звуки рояля.

Барбара сидела за роялем и играла. Как она была прекрасна! Думала ли она, что Фриц наблюдает за ней? Как сделать, чтобы она заметила его?

Фриц на цыпочках подошел к самому дому и остановился под окном. А вдруг она высмеет его, а свое обещание объяснит как шутку?

Вдруг Барбара перестала играть и подошла к окну. Фриц быстро отпрянул, но она, кажется, заметила его.

— Кто там? — испуганно спросила она.

Фриц молчал. Она перегнулась через подоконник и сразу узнала его.

— Ах, это вы, Фриц! Вы испугали меня. Я ведь уже не ждала вас. Поздно… — Она протянула ему руку.

— Я… я же обещал, Барбара.

— Мужчины не всегда сдерживают свои обещания.

— Может быть, прогуляемся?

Она помедлила с ответом. Потом сказала:

— Поздно уже, а мой дядя…

— Ну пожалуйста, Барбара. Всего полчасика!

— Хорошо, но не дольше. Подождите меня, я сейчас…

Окно захлопнулось, свет погас. Барбара вышла.

— Куда вы собираетесь меня вести? Надеюсь, не через границу? — Она засмеялась, показав жемчужные зубки.

— Может, поднимемся немного?

— Хорошо.

Она взяла его под руку. Они молча поднялись по склону к тому месту, где на лугу темнел островок деревьев.

— Отдохнем немного?

Фриц согласился. Они сели на траву. Ветер шелестел в листве деревьев. Воздух благоухал всеми цветами, которыми весна каждый год одаривала мир.

Фриц молчал. Близость Барбары волновала его, приводила в замешательство и… делала счастливым.

— Фриц, расскажите что–нибудь. Уж вы–то многое повидали здесь, на границе. Какая, должно быть, прелесть жить в окружении этих лесов и гор!

Барбара посмотрела Фрицу в глаза. Он избежал ее взгляда.

— Да, прекрасно… С тех пор как вы здесь, Барбара… — Он взял ее за руку. — Вы замечательно играете!

— Ах, вы снова делаете мне комплименты!

— Нет, Барбара, это действительно так.

Девушка схватила Фрица за руку и показала вверх.

— Посмотрите, как красиво! Вы загадали какое–нибудь желание?

— Желание? Да…

— Какое же?

— Чтобы вы остались здесь!

— А что мне здесь делать? Я все время одна. Дядя целыми днями пропадает на работе. Музыка — единственная моя отрада. Дядя тоже решил заняться музыкой.

— Да?

— У него уже неплохо получается. До моего отъезда он уже сможет кое–что играть. — Барбара посмотрела на Фрица. — Вы меня не слушаете. О чем вы думаете?..

Фриц посмотрел ей в глаза.

— Барбара! — Он привлек ее к себе и обнял. Она закрыла глаза. — Я люблю тебя, Барбара!

Девушка испуганно посмотрела на Фрица.

— Что вы делаете? Мы ведь еще мало знаем друг друга…

Фриц не дал ей говорить. Он снова стал целовать ее.

— Зачем ты терзаешь меня? Скоро все кончится. — В ее голосе слышалась печаль.

— Нет, Барбара, нет…

Она вертела в руке стебелек травы.

— Скоро я уеду, и мы никогда больше не увидимся. Ты найдешь другую, будешь счастлив…

— Нет!

— Пошли, мне пора домой.

— Когда мы встретимся, Барбара?

— Не знаю…

— Завтра вечером!

— Может быть…

Они стали спускаться по склону. Когда он прощался с ней, она улыбнулась и тихо сказала?

— Я жду.

* * *

Юрген Корн закрыл книгу. На дворе уже стемнело. Он набросил куртку и взял карманный фонарик. Отец, читавший книгу, поднял голову и спросил:

— Уходишь?

— Пройдусь по деревне. Ты же знаешь, начальник заставы говорил с нами.

Он вышел из дому. Сунув руки в карманы, зашагал по переулкам. Стояла светлая, майская ночь, одна из тех, которые надолго остаются в памяти. На скамейке под липами перед школой сидели юноша и девушка. Юрген остановился на мгновение, уловив приглушенные слова юноши и тихий смех девушки, затем медленно пошел дальше.

Вдруг он ощутил прилив грусти. Почему же он не сидит вот так, с девушкой, на скамейке или на траве у лесной опушки? К нему, лучшему спортсмену в деревне, были благосклонны все девушки!

Нет, пожалуй, не все… Мария, грациозная черноволосая девушка, дочь лесника Фобиша, и знать его не хотела. Юргену оставалось утешаться тем, что с другими парнями из деревни Мария обращалась так же, при этом всегда была веселой и жизнерадостной. Без ее участия не обходилось, пожалуй, ни одно выступление художественной самодеятельности. Юрген вынужден был признаться самому себе, что всякий раз, встречая Марию, он смущался и краснел, говорил какую–нибудь чепуху или молчал. Его друг Герхард знал о его страданиях. Он подбадривал Юргена и говорил, что, если он будет таким нерешительным, его опередит другой. Но ничто не помогало. Стоило Юргену оказаться рядом с Марией, как он лишался дара речи.

Юрген сорвал травинку и стал жевать ее. У него даже пропала охота продолжать обход. На окраине деревни он свернул с дорожки, ведущей к часовне, и сел на траву, потом лег на спину и стал смотреть в небо. Как быть дальше? Его мысли прервал шум приближающихся шагов. Кто–то вышел из леса и направлялся к деревне. Юрген прислушался. Не нарушитель ли?

Юрген уже различал голоса, слышал тихий девичий смех. «Влюбленные прогуливаются», — догадался он.

Парень и девушка подошли к кустам с другой стороны. Голос юноши показался Юргену знакомым.

Вдруг Юрген понял, что попал в нелепое положение. Если они обойдут кусты и увидят его, то, чего доброго, подумают, что он специально подслушивает их. Сейчас они разговаривали вполголоса, и он не все улавливал.

— …И девушку разочаруешь.

— Нет, Барбара… Это же дружба…

Юрген напряг слух. Барбара? Кто это? Он не мог вспомнить, у кого из девушек в деревне такое имя. Но голос парня он определенно слышал раньше. Разговор продолжался.

— Я все ей скажу.

— Нет, Фриц, не нужно. Зачем?.. «Фриц? Какой еще Фриц?»

— Пошли, мне пора домой, — сказала девушка.

Юрген приподнялся. Несколько секунд ничего не было слышно. Потом раздались шаги.

Когда девушка и парень вышли из тени, Юрген от удивления так и присел. Да это же Фриц Кан, друг Ганни Манегольд! Но кто же с ним? Юрген узнал и ее. Это была та самая приезжая, которая гостила у учителя.

«Смотри–ка, — изумился Юрген, — в деревне все уже говорят о помолвке, а Фриц за другой ухаживает. Ну и ветрогон!»

Только теперь Юрген уловил смысл невольно подслушанного разговора. Фриц, видно, хотел сказать Ганни правду, а эта приезжая была против. Но ведь гостья учителя приехала в деревню совсем недавно! Когда же они успели познакомиться? Она, кажется, из Берлина. Фриц тоже берлинец. Может быть, они знали друг друга раньше? И все же как мог он так жестоко обмануть Ганни! Эта блондинка определенно вскружила ему голову. Другого объяснения Юрген не находил. Он поднялся и осмотрелся. Фриц и Барбара уже исчезли.

Юрген был не единственным, кто видел в этот вечер Фрица и Барбару. Мария Фобиш лежала у себя в комнате на кушетке и читала. Когда устала, закрыла книгу, погасила свет и подошла к открытому окну. В лицо ей дунул теплый весенний ветер. В мыслях она все время была рядом с высоким стройным юношей, который ей очень нравился, — с Юргеном Корном.

Но почему он всегда, как только увидит ее, сразу теряется? По его взглядам она догадывалась, что нравится ему. Какой же он все–таки нерешительный! Взял бы да и обнял ее хоть раз!

Мария часто ловила себя на мысли, что не может без ревности смотреть, как Юрген веселится и шутит, танцуя с другими девушками. А когда он танцевал с ней, делался молчаливым и краснел. Он ни разу не посмотрел ей в глаза!

Под окном послышались голоса. Мария выглянула из окна. У дома Шубертов стояла парочка. В девушке Мария узнала Барбару Френцель.

Мария не поверила своим ушам, когда услышала голос парня. Это был Фриц, друг Ганни!

Вот это да! Мария вдруг вспомнила, что Ганни, работавшая рядом с ней, уже несколько дней была какой–то рассеянной. Может быть, она уже знала обо всем? Марии стало обидно за подругу.

Как же это получается? Фриц и Ганни любили друг друга, но стоило ему увидеть смазливое личико, как он забыл обо всем на свете. Мария почувствовала, как в ней поднимается волна гнева! И куда только смотрит Фриц!

Мария решила завтра же поговорить с Ганни.

* * *

Шелест табачных листьев и негромкое пение заполнили просторный цех табачной фабрики Хеллау. Между столами ходил Эрмиш, мастер цеха. На лице его играла улыбка. Он любил свою работу, любил девушек, трудившихся здесь. Иногда он не мог удержаться от искушения и сам садился за рабочий стол. Девушки сразу же собирались вокруг него и с восхищением смотрели, как быстро он работает.

Около стола Ганни Манегольд Эрмиш остановился. Он внимательно следил за тем, как ее ловкие пальцы быстро сворачивали сигару за сигарой. Ганни и ее подругу, черноволосую Марию, Эрмиш считал лучшими работницами. Мастер дотронулся до плеча Ганни.

— Ганни! Ты что, с возлюбленным поссорилась?

— Нет.

— Я что–то не слышу твоего голоса!

Ганни с трудом заставила себя улыбнуться.

— Я немного простыла, — ответила она после недолгого молчания.

Эрмиш, хорошо знавший своих подопечных, сразу понял, что Ганни сказала ему неправду.

— Ну поправляйся, — пожелал он ей и вернулся к Марии: — А ты, чертенок? Что поделывает твой Юрген?

Мария зарделась.

— Юрген? Какой Юрген?

— Какой Юрген, спрашиваешь? — подмигнул ей Эрмиш. — Посмотрите на этого цыпленка! Воробьи чуть ли не с каждой крыши трезвонят, что Мария и Юрген Корн избегают встречаться, потому что любят друг друга.

— Юрген Корн? Вы меня уморили! Да я с ним ни одним словечком ни разу не перебросилась, и вообще…

— Ну что ж, не буду спорить. Поживем — увидим, — Эрмиш рассмеялся. Наклонившись, он шепнул ей: — Когда можно ждать приглашения на свадьбу или крестины?

Это было уже слишком! Мария погрозила Эрмишу пальцем.

— Послушайте, мастер! Еще одно слово — и я рассержусь на вас! Как вы можете! Да я этого верзилу–юбочника и знать не хочу!

— Смотрите–ка, она к тому же еще и ревнивая! — уходя, крикнул Эрмиш. Мария ничего не ответила и снова склонилась над табачными листьями.

Звонок возвестил о перерыве на завтрак. Мария украдкой взглянула на подругу.

— Пойдем в сад. Там, кажется, теплее.

— Ты думаешь? Ну что ж, пойдем.

Они сели на траву и стали завтракать. Мария решила, что сейчас самый удобный момент поговорить с Ганни.

— Скажи, Ганни, когда ты последний раз виделась с Фрицем?

— Позавчера вечером, на репетиции. Ты же сама там была. А что?

— А вчера? Разве вчера он не приходил?

— Вчера? Нет. С чего это ты взяла, что он должен был прийти?

— Но вчера он был в деревне!

— Вчера? Это невозможно. Он был в наряде.

Мария поняла, что подруга ничего не знает. Она даже пожалела, что начала этот разговор, но отступать было поздно.

— Ничего себе наряд был! — вырвалось у Марии.

Ганни побледнела.

— Что случилось, Мария? Ты его видела? Говори же!

— Сядь, пожалуйста, и успокойся. Мне тоже нелегко, но я должна сказать тебе все. Я видела Фрица с блондинкой, которая гостит у учителя. Чуть в волосы ему не вцепилась, когда увидела. Подумать только, какой мотылечек!

Ганни испуганно уставилась на подругу.

— Мария! Этого не может быть! Фриц… он ведь никогда не обманывал меня!

Мария горько усмехнулась.

— Я тоже так думала. Но я своими глазами видела. — Она взяла Ганни за руку.

В глазах у Ганни стояли слезы.

— Нет, Мария, я не могу поверить. Что–то здесь не так.

Мария попыталась успокоить подругу.

— Поговори с ним! Может быть, это недоразумение, глупая случайность.

— Нет, нет. Раз ты видела их… Я не хочу больше с ним встречаться!..

В цех Ганни вошла с покрасневшими от слез глазами. Молча принялась за работу. Так же молча ушла домой.

Что скажет она родителям? Что скажут теперь люди? Ганни каждый раз была готова разразиться плачем, как только начинала думать о Фрице. Она ощущала пустоту, но ненависти к нему не питала. С опущенной головой шла она домой.

* * *

В последние дни пастор Хинцман много думал. Слова пограничника глубоко запали ему в душу, в чем он упорно не хотел признаться. Пастору рассказали, о чем шла речь на собрании в Хеллау. Оно прошло так, как и предвидел офицер. На собрании выступал и учитель Восольский. Он говорил о преимуществах государственного и общественного устройства в ГДР, о свободе вероисповедания и о других вещах.

Хинцман нахмурился. Что за человек этот учитель? Откуда такое двуличие? Чего он хочет этим добиться? Пастор не находил ответа на свои вопросы.

В добрых отношениях, установившихся с некоторых пор между ним и учителем, появилась трещина. Пастор даже стал питать к Восольскому некоторую неприязнь. Хорошо, что он давно не появлялся в часовне. При встрече с учителем пастор с трудом скрывал неприязнь.

Хинцман вышел из часовни и запер тяжелую дверь.

— Добрый день, господин пастор.

Обернувшись, Хинцман увидел Бергена.

— Благодарение господу, господин Берген.

Берген с улыбкой протянул пастору руку.

— Как поживаете? Я слышал, вы простудились и плохо себя чувствовали.

— Ах, да… Спасибо. Сейчас ничего…

— Вы, видимо, часто бываете здесь?

— Да. Здесь тихо. Никто не мешает. Отсюда ближе к господу богу.

— Но сюда, наверно, не так легко подниматься?

Хинцман усмехнулся.

— Я еще не так стар. Благодарение господу, мои ноги еще носят меня. Но… простите, вы, кажется, пришли ко мне?

— Нет. Я случайно проходил здесь и увидел вас.

Хинцман все больше удивлялся тому, какой интерес проявляли к нему в последнее время. Но сейчас пастора волновало одно — грязные следы в часовне. Стоило ли говорить об этом с офицером? Учитель отсоветовал. Но почему?

— Ну что ж, до свидания, господин пастор! — прервал Берген раздумье пастора.

— Нет, подождите. Одну минутку, господин Берген, — решился вдруг Хинцман. — Могу я поговорить с вами наедине? Совсем недолго…

Берген понял пастора и, повернувшись к сопровождавшему его пограничнику, сказал:

— Товарищ Зейферт, подождите меня у опушки леса.

— Я могу говорить с вами открыто? — начал пастор. — Начистоту, как недавно говорил со мной ваш коллега? Не поймите меня, пожалуйста, превратно. Вы верите, что подобные вещи больше не повторятся? Что нас, верующих христиан, оставят в покое?

Берген серьезно посмотрел на пастора.

— Да, я убежден в этом. То, что случилось, было случайностью. Вы же знаете, господин пастор, как мы относимся к церкви. У нас в корне различные мировоззрения, но мы никогда не допустим глумления над чувствами верующих. В то же время мы не допустим вмешательства церкви в дела государства. Вера должна оставаться личным делом каждого человека.

Хинцман кивнул.

— Да, да. Ваш коллега, господин Рэке, говорил мне о том же. А теперь я хотел бы сказать вам кое–что. Несколько дней назад кто–то пробрался в часовню. Я никому не хотел об этом рассказывать, но…

— Вы подумали, что это опять кто–то из нас?

Пастор в знак протеста поднял руку.

— Нет, нет, господин Берген! Бог свидетель, я этого не хотел сказать. Но следы, грязные следы… Вы меня понимаете?

Берген начал волноваться.

— Когда это случилось, господин пастор?

— Точно сказать не могу. Наверное, после последней грозы. Я несколько дней пролежал в постели, а когда поднялся и пришел сюда, увидел эти следы. Старые, высохшие.

— Часовня была заперта?

— Да. Я ее всегда запираю.

— Что–нибудь пропало?

Хинцман покачал головой.

— В божьем храме нечего воровать. Здесь, видимо, другие причины.

Берген размышлял.

— Может быть, у кого–нибудь, кроме вас, есть второй ключ от часовни?

— Нет, ключ только один. — Хинцман вытащил из кармана увесистый ключ. — Вот он.

Берген осмотрел его.

— Почему вы не сказали об этом раньше, господин пастор?

Лицо пастора передернулось.

— Я… Будем честны перед богом: сначала я думал, что это опять кто–то из ваших.

Берген посмотрел пастору в глаза.

— И вы еще верите этому?

— Нет.

Внезапно Берген вспомнил о следах, которые были обнаружены после грозы в лесу, выше часовни. Есть ли между этими и теми какая–нибудь связь?

Берген напряженно думал. Что искал нарушитель в часовне? И как он сюда пробрался? Такой хитрый замок даже отмычкой не откроешь. Нет, здесь определенно что–то нечисто. Он вернул ключ пастору.

— Сейчас я ничего не смогу вам сказать, господин пастор. Но благодарен вам за доверие. Видите ли, мы живем на границе, поэтому даже божий храм может быть использован в преступных целях. Есть люди, которые не останавливаются ни перед чем. А впредь я попрошу вас, господин пастор, рассказывать нам обо всем.

Берген посмотрел на часы.

— Ну, мне пора, господин пастор.

— До свидания, господин Берген.

* * *

Лейтенант Кунерт свернул около часовни с дороги и вошел в кустарник. С тех пор как Берген рассказал ему о своем разговоре с пастором, он больше не сомневался, что между следами на полосе и грязными следами в часовне существует определенная связь. Правда, пока он не мог доказать этого. Неизвестный едва ли мог заинтересоваться часовней.

Едва он сошел с дороги и углубился в лес, как его обступила необычная тишина. Отсюда начинался крутой подъем к пограничной полосе. Там, наверху, проходила тропинка, на которой и были обнаружены следы.

Кунерт медленно поднимался. Метров через сто почва стала каменистой, но лейтенант упорно продолжал путь. Склон становился все отвеснее. Местами Кунерту приходилось помогать себе руками. Преодолев половину пути, он остановился и осмотрелся. Пока ничто не привлекало его внимания. Минут через десять он добрался до контрольно–следовой полосы.

Четких следов обнаружить было невозможно. Контрольно–следовая полоса местами была усеяна мелкой галькой, а там, где камни покрывал тонкий слой земли, она была настолько твердой, что на ней только случайно могли остаться какие–либо следы.

Лейтенант осторожно вступил на полосу. Здесь она была шириной всего два–три метра, а дальше, с той стороны скалы, круто обрывалась вниз. В этом месте взобраться наверх мог только очень ловкий и сильный человек. Справа, вплотную к полосе, подступала отвесная скала, поэтому осматривать там было нечего. Лейтенант двинулся влево.

Так он прошел, наверное, метров сто. Вдруг он увидел неглубокую лощину, пересекавшую контрольно–следовую полосу, С той стороны скала не казалась такой отвесной. Она даже являлась своего рода карнизом, который наискось тянулся вниз. Кунерт стал осматривать деревья. Одно из них показалось ему подходящим. Правда, по гладкому стволу молодого бука взобраться было нелегко, но лейтенанту удалось и это. С высоты он мало что мог увидеть: все вокруг закрывали деревья. Кунерт спустился вниз и остался стоять, прислушиваясь к лесным шорохам.

Почему нарушитель выбрал этот опасный путь и что ему нужно было в часовне? А что, если все это игра воображения? Убедившись, что на контрольно–следовой полосе не осталось следов, Кунерт стал спускаться с горы.

Подумав немного, лейтенант решил пойти вдоль опушки леса к Росбергу. До его слуха донесся стук топоров, и вскоре показались дровосеки. Немного поодаль от них Кунерт увидел Вебера. Лесничий обмерял стволы деревьев.

Может быть, он что–нибудь знает? Вебер повернулся в этот момент спиной к лейтенанту. Кунерт тихо подошел к лесничему и осторожно дотронулся рукой до его плеча. Тот испуганно обернулся.

— Черт побери! Вы меня напугали!

Кунерт, смеясь, протянул ему руку.

— Добрый день, господин лесничий. Как дела?

— Не могу пожаловаться. Работы хватает.

Рабочие с любопытством посматривали на гостя. Кунерт кивнул им:

— Добрый день! Оставьте несколько деревьев на развод! — Он засмеялся. Затем, снова повернувшись к лесничему, спросил: — Господин Вебер, скажите, вы давно живете в этих местах?

— Да. А что?

— Как вы считаете, может человек взобраться на скалу с той стороны часовни? Я имею в виду, что он будет лезть ночью и без снаряжения.

Вебер сморщил лоб и начал что–то вспоминать.

— На скалу с той стороны? Подождите… Когда–то что–то похожее было. Давнишнее дело.

Кунерт не торопил лесничего. Вебер пожал плечами и сказал:

— Что–то не могу вспомнить. Может, Фобиш что–нибудь знает? — Он повернулся к рабочим и позвал: — Эй, Франц, иди–ка сюда!

Кунерт пожал Францу Фобишу руку.

— Послушай, Франц, — обратился к нему Вебер. — Ты помнишь ту историю, которая произошла много лет назад? Это было на скалах около часовни.

— Это ты про несчастный случай с сыном крестьянина Коля говоришь? Он тогда сорвался со скалы. Это ведь было еще до войны.

— Да, да, верно. Расскажи, как это произошло.

— Неприятная история. В те времена молодые парни ходили в город к девушкам. И у Фридриха Коля в городе была девушка. Они уже, можно сказать, были помолвлены. Но его старик и слышать не хотел о свадьбе. Путь в город был долгий, А через скалы над часовней вниз вела тропинка. Сам я ни разу там не был. И вот однажды Фридрих спускался по этой тропинке. А в это время шел сильный дождь. Ну и сорвался парень. Через два дня его нашли. Еле признали: до того изуродован был. Старый Коль, царство ему небесное, во всем обвинил девушку Фридриха. Та с горя в воду кинулась. Утонула, бедняжка. Говорили, что она ждала ребенка… Вот и вся история. Кунерт кивнул:

— Печальная история. Эта тропинка существует?

— Возможно. Но с тех пор туда никто не ходил. Говорят, там, наверху, что–то нечисто. Люди говорят, будто в дождливые ночи там что–то грохочет и раздаются душераздирающие крики. — Фобиш засмеялся. — Сам я, правда, ничего такого не слышал, сохрани господь, но некоторые клянутся, что это так.

Кунерт сделал вид, что рассказ его больше не интересует.

— Да, да, об этом говорят многие. Я сегодня проходил в тех местах и подумал, что мне, пожалуй, не взобраться на скалу.

Фобиш погладил усы.

— Ну что ж, пора идти работать. Если когда–нибудь в этих местах не будет проходить граница, попробуйте пройти там. Только не в дождь, — сказал он, уходя.

— Пока у меня нет желания превратиться в ночного призрака! — крикнул ему вдогонку Кунерт и засмеялся.

Лейтенант попрощался с лесничим. «Значит, тропинка существует. Она, видимо, кончается на косом карнизе, — размышлял Кунерт. — Жаль, что я не нашел следов. Может, стоит усилить охрану в этом месте? Надо будет поговорить с Бергеном…»

* * *

Когда солнце село, Фриц Кап и Петер Блок покинули наблюдательную вышку и мимо кустарника, росшего вдоль дороги, пошли на свой пост.

— Еще полтора часа, — вздохнул Петер. — Жаль… Как раз сегодня вечером по радио будут передавать отличную легкую музыку.

Фриц не ответил. Его мысли были заняты Барбарой Френцель, с которой он хотел встретиться в следующий вечер. Время тянулось мучительно медленно. Он считал каждый час. Накануне, проходя по деревне, он встретил Ганни. Увидев Фрица, она стремглав вбежала в дом. Видимо, она уже знала все. Фриц сначала подумал было, что в его положении лучше всего поспешить за Ганни и обнять ее. Но это был лишь секундный порыв. Чувство к Барбаре оказалось сильнее. Фриц старался не задумываться над тем, чем кончится эта история с Барбарой. Ганни нравилась ему, но отказаться от Барбары? Нет! Фриц решил поговорить с Ганни и сказать ей все, но он знал, что никогда не сделает этого.

Неожиданно Фриц увидел на высотке по ту сторону границы машину федеральной пограничной охраны. Уже почти стемнело, но в бинокль он увидел, как несколько западногерманских охранников пошли влево от высотки прямо через поле.

— Что они еще там затевают? — спросил Петер.

— Очередной спектакль, — заметил Фриц. Едва он высказал свое предположение, как к шлагбауму в сопровождении двух мужчин подошел офицер и крикнул:

— Эй, камрады, куда же вы? Вы не должны от нас прятаться. Испугались? Не бойтесь, мы вам ничего плохого не сделаем!

— Сволочи! — прошептал Петер. — Дай–ка мне бинокль! — обратился он к Фрицу.

Офицер бросил что–то через шлагбаум на контрольно–следовую полосу.

— Возьмите это себе, мальчики! — крикнул он. — Курите! Сигареты хорошие. У вас и так дела дрянь!

— Только этого и ждали от тебя, собака, — в сердцах прошептал Фриц.

— Я понимаю, вы не имеете права показываться. Плюньте на все, камрады! Сколько можно терпеть! Вы можете забрать сигареты после того, как мы уйдем. Вспоминайте о нас, когда будете их курить! — продолжал кричать офицер. Затем он и сопровождавшие его мужчины отошли от шлагбаума.

С той стороны, куда направилась группа, кто–то начал подавать световые сигналы. Затем в вечернее небо взлетели сигнальные ракеты и осветили местность мерцающим призрачным светом.

— Ты следи за людьми, а я пока посмотрю за машиной, — сказал Фриц Петеру. Затем он схватил телефонную трубку и воткнул штепсель в розетку сети оповещения, находившуюся позади него. Коротко доложил лейтенанту Рэке о случившемся. Замполит ответил, что немедленно прибудет на место происшествия.

Когда Рэке приехал, все уже стихло. Фриц провел замполита к контрольно–следовой полосе. Рэке подцепил палкой сигареты, затем попросил рассказать о случившемся во всех подробностях.

— Вы отвечали им? — спросил Рэке Фрица.

— Нет. Я думаю, они даже не заметили нас.

— Вы правильно действовали, товарищ Кан. Вас когда сменят?

Фриц посмотрел на часы и ответил:

— Через полчаса, товарищ лейтенант.

Подойдя к кустарнику, где находились Блок и шофер, Рэке и Фриц услышали со стороны деревни шаги.

— Это смена? — спросил Рэке.

Фриц отрицательно покачал головой.

Рэке подождал секунду, затем окликнул приближавшегося и спросил пароль.

— Это я, Восольский! — раздалось в ответ. — Идите сюда, товарищи, я задержал нарушителя.

В луче света карманного фонаря Рэке увидел учителя, крепко державшего за рукав незнакомого мужчину, которому на вид было лет тридцать. В другой руке незнакомца был чемодан.

— Обыщите этого человека и покараульте его, — приказал лейтенант Фрицу и обратился к Восольскому: — Подойдите поближе. Где вы его задержали?

— Около деревни. С полчаса назад. Он, наверно, перешел границу там, наверху, в лесу над обрывом. Я делал обход, а когда с той стороны взлетели сигнальные ракеты, появился он. Сначала он попытался бежать, но потом, видимо, передумал. Я знал, что здесь ваш пост, и поэтому сразу повел его сюда.

Рэке уточнил время задержания, поблагодарил Восольского и попросил его идти в деревню. В это время подошла смена. Рэке решил отослать шофера и доставить нарушителя границы вместе с Каном и Блоком на заставу.

— Вы откуда? — спросил Рэке незнакомца.

— Из Франкфурта. Вот уже два года хожу без работы. Одним воздухом сыт не будешь.

— Давно в дороге?

— Со вчерашнего утра. Я рассчитывал попасть сюда сегодня утром, но меня задержали на той стороне. Час назад меня доставили к границе и показали дорогу. Вы отправите меня обратно?

— Почему?

— Мне сказали, что вы или отправите меня назад, или посадите в тюрьму.

Рэке засмеялся.

— Ладно, поговорим об этом позже. А теперь пойдемте с вами.

* * *

Вот уже несколько дней в доме Манегольдов царила гробовая тишина. Ганни ходила бледная, растерянная, ни с кем не разговаривала.

Как–то вечером вся семья сидела за столом и ужинала. Ганни нехотя поковыряла вилкой мясо, потом отодвинула от себя тарелку и обхватила голову руками. Мать со страхом смотрела то на дочь, то на мужа. Она видела, что Франц с трудом сдерживает свой гнев.

И вот гроза разразилась. Манегольд ударил ручкой ножа по столу.

— Хватит с меня! Я хочу наконец знать, что с тобой происходит! Не разговаривает ни с кем! Не ест! Пока еще никто не отменял права родителей требовать у своих детей отчета! Почему Фриц не показывается? Вы что, поругались?

Ганни молчала. Заливаясь слезами, она уронила голову на стол. Манегольд заподозрил недоброе: «Не наделали ли оба глупостей?» Но он отогнал эту мысль и, быстро поднявшись, тряхнул Ганни за плечи.

— Встань и посмотри мне в глаза! И не пытайся лгать!

Ганни с плачем вырвалась из рук отца и выбежала из комнаты.

— Я сверну этому сопляку шею, а ты… — Он погрозил дочери кулаком и хотел было последовать за ней, но Лене остановила его:

— Успокойся, Франц! Я сама с ней поговорю. Манегольд в волнении замахал руками:

— «Успокойся»! Разве ты не видишь, что случилось? Твоя дочь попала в беду, а ты делаешь вид, будто тебя это не касается! Оставь меня!

Лене решительно остановила мужа:

— Перестань кричать! Ты знаешь, мы к этому не привыкли. Тебе всегда мерещится самое плохое. Иди и сядь. Ганни уже взрослая, сама знает, что ей делать!

— «Взрослая»! «Взрослая»! Я…

Лене не дала ему договорить и усадила на стул. Дрожащими от волнения руками он раскурил трубку. Затем, оглянувшись, увидел, что Лене исчезла.

Лене вошла в комнату дочери. Ганни лежала на кровати и плакала, уткнувшись головой в подушку. Лене присела на край кровати и ласково погладила дочь по голове.

— Не сердись на отца, Ганни. Ты же знаешь, какой он у нас крикун. Иди ко мне, расскажи все… Мы ведь всегда понимали друг друга. Ну, иди же…

Ганни бросилась к матери и, продолжая всхлипывать, спрятала лицо на ее груди.

— Это правда, что отец подумал?

Ганни увидела на лице матери выражение боязни и озабоченности.

— Нет!

— Но что с тобой? Вы поссорились с Фрицем? У молодых это бывает. Еще помиритесь, дитя мое. Ну, скажи же мне, что у вас. Тебе станет легче.

Ганни подняла голову. В ее глазах застыла невыносимая боль.

— Все кончено, мама, все… Фриц… Он… Мария видела его с этой, с берлинкой…

Лене Манегольд облегченно вздохнула: «Слава богу! Хорошо, что только это, а не другое…»

— Ты говорила с ним?

— Нет. Я не хочу с ним разговаривать!

— Ты все еще любишь его?

Ганни молчала. Она только крепче прижалась к матери и разрыдалась еще сильнее. Лене Манегольд все это было знакомо.

— Поплачь, доченька, тебе станет легче. Может, у вас еще все наладится. — С этими словами она вышла из комнаты.

* * *

Фриц Кан увидел, что свет в комнате Барбары погас. Значит, сейчас она выйдет. Сорвав стебелек травы, он взял его в рот. Уже десять минут он ждал Барбару в кустах, метрах в ста от ее дома. Идя к ней, он два раза останавливался и даже был близок к тому, чтобы вернуться. Но стоило ему подумать о Барбаре, представить ее лицо, как его благие намерения сразу пропадали. Фриц стыдился самого себя, вспоминая о Ганни. Ведь он любил ее: любил ее волосы, глаза, губы, голос, который иногда звучал печально, а потом снова становился звонким и веселым, ее тонкие руки…

Фриц лег на траву и закрыл глаза. «Со всем можно покончить одним махом, — подумал он. — Забыть все».

Послышались шаги.

— Фриц, ты здесь? — услышал он знакомый голос, и сразу беспокойные мысли оставили его. Не вставая, Фриц привлек девушку к себе и стал целовать.

— Извини, я заставила тебя ждать. Фрау Шуберт задержала меня.

— Пришла! Я так тебя ждал!

Он совсем близко увидел ее глаза. В них отражались звезды, которые, казалось, обещали ему самое большое счастье на свете.

— Какое счастье, что я встретил тебя, Барбара…

Она обняла его и печальным голосом спросила:

— Надолго ли? Скоро я уезжаю. И все будет, как и прежде. Не сломался бы тогда мой каблук, мы и не встретились бы.

— Нет! Мы будем писать друг другу. Не навечно же я здесь. Мы снова увидимся, да? Скажи мне «да»!

— Может быть… Ты быстро забудешь меня. Ведь ты пограничник и всюду бываешь. А девушки ведь всюду есть…

Фриц покачал головой:

— Нет, Барбара. Ты не должна так думать. Верь мне!

— Ах, все это не так просто, как кажется. Обещания давать легко, а еще легче их не сдерживать. Я ведь не первая у тебя. Та, другая, из деревни…

— Мы уже говорили об этом, Барбара. Сколько можно! Зачем ты меня мучаешь? Поговорим лучше о чем–нибудь другом.

Она сильнее прижалась к нему.

— Не сердись на меня. Я не хотела причинять тебе боль.

Оба замолчали и стали смотреть на звезды. Ее волосы нежно щекотали его, как тогда, на мосту. Фриц привлек девушку к себе и посмотрел ей в глаза.

— Барбара, любимая!

— Да, — взволнованно прошептала она. В этом коротком «да» он услышал ее ответ. Она легла на траву и поймала его руку. Выражение ее глаз говорило о многом. Фриц наклонился к ней и почувствовал ее горячее дыхание. Вдруг Барбара взяла его руку, лежавшую у нее на груди, и легонько отстранила. В ее глазах светились дьявольские огоньки.

— Я вчера видела эту, твою, в деревне. Что бы она сказала, если…

— Барбара! — Фриц оцепенел. Ему показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Как она могла так сказать! В это мгновение он вдруг понял, кто она и кто он. Перед глазами Фрица появились печальные глаза Ганни.

Он высвободился из объятий Барбары, но она снова обняла его и привлекла к себе.

— Что ты? Да она забудет тебя, эта деревенская девчонка. Иди же… Жизнь так коротка! Я люблю тебя…

Фриц отвел ее руки.

— Ты… ты не должна была так говорить, Барбара! — Он посмотрел на нее. Она лежала совсем близко, красивая белокурая девушка, казавшаяся ему до сих пор воплощением красоты и счастья. — Я подлец… И все это ложь, — тихо произнес он. — Оставь меня, Барбара.

— Ах так! Теперь я все поняла. — Она поднялась на локтях. В ее голосе звучало презрение. — Потихоньку бегаешь от этой деревенской красавицы и ищешь у меня дешевых удовольствий?

— Барбара! — Фриц поднялся и отошел в сторону. Последние сомнения оставили его. — Какая же ты… Ну что ж, так мне и надо…

— Ах, Фриц! Я люблю тебя! — Всхлипывая, она опустилась на землю и закрыла лицо руками.

Фриц ушел. Он шагал все быстрее и быстрее. Достигнув вершины горы Хеллау, он бросился на траву. «Ищешь дешевых удовольствий!» Пережитое показалось ему скверным сном. Он смотрел в ночное небо и думал о Ганни. «Зачем я это сделал? Зачем?» Свежий ночной ветер не мог охладить его разгоряченного лица. Раскаяние пришло слишком поздно…

* * *

Уже начинало темнеть, когда лейтенант Рэке и ефрейтор. Клаус Зейферт отправились в путь. Посовещавшись с лейтенантом Кунертом, они решили установить на несколько дней наблюдение за предполагаемой тропинкой над часовней.

Предложил это Рэкё, и Берген согласился с ним. Рэке уже провел там, наверху, три ночи, но за это время ничего не произошло.

Прячась за кустарником, Рэке и Зейферт шли через лес. Неподалеку от того места, куда они направлялись, Рэке остановился и подозвал Зейферта.

— Товарищ ефрейтор, сейчас я ознакомлю вас с задачей. — С этими словами он показал рукой наверх. — Там, в скалах, есть тропинка, которая ведет на ту сторону. Возможно, что ею пользуются при переходе через границу. Мы должны установить за ней наблюдение. Сейчас мы пройдем около контрольно–следовой полосы. Вы спрячетесь слева от тропинки, а я — справа. Ваше место я вам покажу. Необходимо соблюдать полную тишину и постараться ничем не выдать своего присутствия.

Рэке вытащил из кармана моток шнура.

— Связь будем поддерживать с помощью вот этого шнура, — пояснил он. — Если кто–нибудь из нас что–то заметит, сразу подаст сигнал другому — дернет шнур. Если поблизости кто–нибудь появится, задержу его я. Огонь открывать только по моему приказу. Вопросы есть?

— Нет, товарищ лейтенант!

— Тогда вперед!

Когда на востоке стало светлеть, Рэке и Зейферт отправились в обратный путь. И в эту ночь ничего не случилось. Выйдя на шоссе, они с наслаждением закурили. Остаток пути прошли молча. Рэке размышлял: «Неужели все напрасно? Нет! Это необходимо в интересах охраны границы. Неудача не должна обескураживать».

Берген всю ночь провел на заставе, с нетерпением ожидая возвращения Рэке и Зейферта. Наконец они пришли. Замполит доложил о результатах ночного дежурства. Выслушав лейтенанта, Берген приказал:

— Наблюдение прекратим. Это уже четвертая безрезультатная ночь. Тропинку будем проверять время от времени.

Рэке кивнул:

— Да, нельзя сосредоточивать внимание только на этом участке. У нас ведь нет полной уверенности. Одни только предположения…

Придя к себе, Рэке быстро разделся и сразу же уснул.

— Проклятие! Ну и темно же сегодня, хоть глаз выколи, — прошептал Курт Улиг своему напарнику Эриху Унферихту. Курт не видел его, хотя тот сидел совсем близко. Оба держали оружие на коленях. На просеке было немного светлее, даже можно было различить очертания часовни.

В такие ночи оставалось полагаться только на собственный слух, но сегодня и это не помогало. Монотонный шелест листвы заглушал все остальные звуки. И только мысль о том, что через каких–нибудь два часа начнет светать, успокаивала Курта. Неожиданно Унферихт беспокойно заворочался.

— Ты чего?

— Сбегать бы надо…

— Давай, только недалеко.

— Не беспокойся, не заблужусь.

Улиг стал прислушиваться к удаляющимся шагам. Потом их заглушил шелест листьев. Улиг еще крепче сжал автомат в руках и стал напряженно всматриваться в темноту ночи…

Эрих перебросил карабин на другое плечо и осторожно двинулся по узкой тропинке, извивавшейся в кустах у опушки леса. Левой рукой он раздвигал ветки. Но только он собрался сойти с тропинки и войти в лес, как услышал шорох. Эрих остановился и снял карабин с плеча. Кто бы это мог быть? Человек? Зверь? Эрих замер. Вернуться или позвать Улига? Нет, это будет слишком долго. Несколько секунд он напряженно вслушивался, но ничего подозрительного больше не уловил. «Надо осмотреть это место», — решил он и двинулся дальше. Пройдя метров двадцать, снова остановился и прислушался. Никого! После этого он решительно свернул с тропинки и зашагал между стволами буков. В двух шагах ничего не было видно. Эрих протянул руку, чтобы не наткнуться на дерево, и прошел еще несколько шагов. Вдруг он испуганно отпрянул назад: его рука уперлась в человека. Он попытался вскинуть карабин, но не успел: на его голову обрушился сильный удар. Он потерял сознание. В ту же секунду — Эрих уже не видел и не слышал этого — чьи–то сильные руки схватили его и прижали к земле. Потом послышались быстро удаляющиеся шаги.

Прошло минут пятнадцать, а Эрих все не возвращался. Улиг забеспокоился. Он встал и пошел в том направлении, где скрылся Эрих.

— Эрих! — позвал он.

Никакого ответа. Улиг начал волноваться. Куда он мог запропаститься? Курт включил карманный фонарик и осветил кустарник. Испуганно отшатнулся: на тропинке увидел руку!

— Эрих! — крикнул Курт и бросился к лежащему на земле товарищу. Посветил фонарем.

Эрих не двигался. Курт послушал пульс: удары были редкими.

Улиг осветил лицо Эриха. Оно было искажено от боли. Крови не было видно. Вдруг рука Курта нащупала на голове Эриха громадную шишку. Значит, его чем–то ударили. Преступник, видимо, находится где–то поблизости!

Курт поднял автомат и несколько раз выстрелил вверх. Соседний часовой должен был услышать выстрелы и прийти на помощь. Бежать к телефону Курт не мог. Затем он выхватил из–за пояса ракетницу и, держа автомат наготове, выпустил ракету.

— Гады проклятые! — выругался Курт. Теперь оставалось одно — ждать помощи.

* * *

— Товарищ младший лейтенант, вставайте!

Берген вскочил:

— Что случилось?

— В Хеллау выстрелами подан сигнал «На помощь!». Часовой с вышки крикнул, что стреляли со стороны часовни. Он сейчас будет здесь!

— Поднимите по тревоге дежурную группу, разбудите Заперта и водителя! Сейчас иду!

Когда Берген прибыл на место происшествия, Унферихт уже пришел в себя. Берген выслушал Улига, потом обратился к Унферихту:

— Вы можете говорить, товарищ Унферихт?

— Да, мне уже лучше…

— Что случилось?

— Я немного отошел. Темень была непроглядная. Мне послышался шорох. Я сошел с тропинки, протянул руки вперед, чтобы не налететь на дерево, и в кого–то уперся.

Защититься не успел. Меня ударили чем–то. Дальше ничего не помню.

Поиски нарушителя ничего не дали. Преступник не оставил никаких следов. Даже Каро и тот, пройдя несколько шагов, жалобно заскулил и сел.

Час спустя прибыл майор Рихнер. Он осмотрел место происшествия и выслушал подробный доклад начальника заставы о случившемся. Рихнер приказал никому ничего не рассказывать, укрепить участок границы у Хеллау и установить усиленное наблюдение за деревней. Хотя ничего выяснить не удалось, все пришли к выводу, что на этом участке готовилось что–то опасное. Возможно, враг имел в Хеллау своего агента…

* * *

Фриц Кан сидел за столом и смотрел в одну точку. Ганни… Он теперь думал только о ней. Даже события последней ночи не заставили его забыть о своих переживаниях. Куда девалась его веселость!

— Здравствуйте, товарищи!

— Здравия желаем, товарищ унтер–офицер!

Керн огляделся и увидел, что лица солдат необычно серьезны.

— Что тут у вас происходит? Хороните кого или за завтраком объелись?

Петер Блок с трудом сдерживал смех.

— Да ничего особенного, товарищ Керн. У нашего Фрица любовные страдания…

Фриц вскочил. Лицо его горело от возмущения.

— Какое тебе до этого дело! Ты… Клаус Зейферт усадил его:

— Не волнуйся, Фриц. — Он укоризненно посмотрел на Блока. — А ты попридержи свой язык, если ничего путного сказать не можешь. — Затем он снова повернулся к Керну: — Да, товарищ Керн, наш Кан уже несколько дней ходит сам не свой и ни с кем не разговаривает. Мы бы охотно помогли ему, но никто толком не знает, что случилось.

Керн сел напротив Фрица, но тот даже глаз не поднял.

— Ну, так что же с вами, товарищ Кан?

Фриц молчал. Керн понял, что с Каном творится что–то неладное. «Надо будет поговорить с ним наедине по душам, — решил Керн. — Может быть, он не хочет, чтобы все вмешивались в его личную жизнь».

— Пойдемте со мной, товарищ Кан. Спокойно поговорим обо всем.

— Товарищ Керн…

— Ясно, ясно, — остановил Фрица Керн, — я не буду слишком любопытным.

Фриц поднялся. Оба вышли и уселись на траве под грушей за зданием заставы. Керн молчал.

Когда молчание стало тягостным, Фриц заговорил:

— Что много говорить! Я сам во всем виноват. Дурак!

— Девушка? Поссорились?

— Поссорились! Все кончено!

— Погоди, не все сразу. Давай по порядку. Что произошло?

Фриц прилег и начал жевать травинку.

— Ну ладно, так и быть… Но…

— Ясно. Все останется между нами.

Фриц начал сбивчиво рассказывать, как началось и чем закончилось его знакомство с Барбарой Френцель.

— Это все, — закончил Фриц. — Я теперь и сам не пойму, как все это получилось. Ее глаза… — Он повернулся на бок и посмотрел Керну в глаза. — Товарищ Керн, я… я и сам не знаю, что со мной случилось! Что мне делать?

— Судите сами. Девушка впервые видит молодого человека и через пять минут бросается ему на шею. Да она же по меньшей мере легкомысленное существо! Или вы верите в любовь с первого взгляда? Кто знает, что можно ожидать от такой любви… Я бы на вашем месте был более осторожным.

— Но она чертовски красива!.. А я…

— А вы вели себя как ветрогон. Это должно послужить вам хорошим уроком.

Фриц опустил голову:

— Я все прекрасно понимаю…

— А как вы сейчас относитесь к этой Барбаре?

— Чтоб мои глаза ее больше не видели!

— Ганни знает об этом?

— Если бы знала!

— Что же вы собираетесь делать?

— Что мне делать? Подам рапорт о переводе в другую часть. Мне теперь лучше не попадаться ей на глаза.

Керн, услышав эти слова, сначала не нашелся, что сказать, но потом решительно произнес:

— Не мелите чепухи, Фриц! Это малодушие! Сами заварили кашу, а теперь удрать хотите. Отделение, застава, товарищи больше не интересуют вас? О переводе не может быть и речи!

— Что же мне тогда делать? — робко спросил Фриц.

— Вы должны поговорить с ней. Скажите ей всю правду, и тогда, может быть, опять все наладится. Вы просто обязаны это сделать, товарищ Кан. Или вы хотите, чтобы все показывали на пограничников пальцем? Смотрите, мол, какие они: сначала вскружат девушке голову, а потом бросают!

— Все это я понимаю. Но она и слушать меня не станет.

Керн взял Фрица за руку:

— Послушайте, не будьте трусом. Вы любите ее или нет?

— Да…

— Хорошо, завтра вечером вместе поедем в Хеллау. И не надо вешать нос. Выше голову!

* * *

Лотар Гресе, стоя на наблюдательной вышке, прислонился к перилам и стал осматривать в бинокль местность по ту сторону границы. Двое мужчин с полчаса постояли на холме и потом ушли. Больше никто не появлялся. За две последние недели его познакомили с участком границы. С замполитом он обошел контрольно–следовую полосу, а его командир отделения унтер–офицер Рихтер показал ему проходы к постам. Лотар старался все запомнить и делал вид, что служба на границе не так тяжела, однако к лазанью по скалам нужно было привыкнуть.

Рядом с ним стоял старший наряда ефрейтор Зейферт. Клаус понимал, что молодому солдату служба пограничника в новинку, и поэтому обращал внимание на каждую мелочь.

Клаус тронул Лотара за плечо.

— Дай–ка бинокль, я сам понаблюдаю. И слушай, что я тебе скажу. Смотри вокруг и все примечай. Не упускай из виду ни одного кустика, ни одного дерева. Где они стоят, как растут. И не только на той стороне, но и здесь. Это важно. Любое изменение может что–то означать. Ты должен изучить местность до мельчайших подробностей. Только тогда ты сможешь прийти на участок и сразу заметить какие–то изменения. Для нас это особенно важно, потому что здесь, на нашем участке, можно осуществлять прямую визуальную связь с той стороной. Ясно?

— Ясно. — Гресе протянул Клаусу бинокль. — Только за один день все это, конечно, не усвоишь.

— И еще одно. Если что–нибудь заметишь, не обнаруживай себя. Притаись и наблюдай. Не выдавай своего присутствия ни одним движением. Например, увидел на той стороне притаившегося таможенника — посмотри в бинокль, заметь место и наблюдай за ним. Но незаметно. Он не должен знать, что его обнаружили. Понял?

— Понял. Но я же должен смотреть туда.

— Ясное дело! Прежде всего ты должен замаскироваться. Стекла бинокля блестят на солнце, поэтому его надо направить так, чтобы наблюдать краем линзы. А если ты еще сбоку прикроешь стекло рукой, он не поймет, куда ты смотришь. Но всегда время от времени смотри в другую сторону или показывай куда–нибудь рукой. А может быть и так: ты обнаружил кого–то на той стороне. Тогда вставай и иди к постовому домику. В нем темно, и ты сможешь наблюдать через окно, оставаясь незамеченным. Тот, на той стороне, будет думать, что ты устал и пошел отдохнуть. Бинокль никогда не высовывай из окна: солнце не должно светить прямо в стекла.

Гресе с удивлением смотрел на Клауса.

— Да ты, оказывается, тертый калач!

— Хочешь стать настоящим пограничником — постоянно учись. Ты должен быть на голову выше любого нарушителя границы, иначе ты будешь только называться пограничником.

Разговор оборвался. Оба занялись делом. Так прошел, наверное, час. Легкий ветерок донес из деревни звуки рояля. Лотар легко узнал: английский вальс. В это время на той стороне, на холме, появился таможенник.

— Смотри–ка, Клаус!

Оба стали наблюдать за таможенником. Тот постоял немного, помахал рукой в направлении наблюдательной вышки, прокричал что–то и ушел.

— Что ему нужно? — спросил Лотар.

— Они часто подходят к границе и изображают из себя добрых парней. А когда видят, что ты не обращаешь на них никакого внимания, начинают ругаться.

Лотар снова прислушался к звукам рояля. Теперь играли нечто странное. Высокие и низкие звуки, сменяя друг друга, образовывали интервалы.

— Что это он играет? — спросил Лотар.

Клаус, не отрывая бинокля от глаз, ответил:

— Кто его знает! Наверно, какой–нибудь болван без устали колотит по расстроенному роялю…

Лотар стал слушать еще внимательнее. Долетавшие до него звуки что–то напоминали ему. Короткий, короткий, длинный, короткий, длинный… И вдруг его осенило:

— Клаус, послушай, да это же морзянка!

Зейферт опустил бинокль и вопросительно посмотрел на Лотара.

— Какая еще морзянка? Тебе приснилось, что ли?

— Да ты послушай!

Клаус наконец понял, в чем дело.

— Ты уверен? Азбуку Морзе знаешь?

— Да!

Клаус схватил журнал наблюдений и приказал:

— Диктуй, записываю!

— «В–н–и–м–а–н–и–е, о–с–т–о–р–о–ж–н–о…»

Вскоре игравший переключился на фокстрот. Клаус с волнением прочитал записанный текст: «Внимание, осторожно, пятый день».

— Вот это да! Что же все это значит? Мы должны немедленно доложить! — прошептал Лотар.

— Погоди. Ты слышал, где играли?

— Кажется, в домике на окраине.

Клаус лихорадочно соображал: «Что предпринять? Видно, готовится какая–то пакость, определенно почище обычного нарушения границы! Вполне возможно, что пограничные телефонные переговоры подслушиваются. Как же сообщить командиру? Может быть… Да, другого выхода нет. Пусть это будет слишком осторожно, но зато наверняка». Клаус передал бинокль Лотару.

— Продолжай наблюдение. Особенно внимательно следи за опушкой леса.

Клаус подождал еще минуту, потом зашел в постовой домик, торопливо позвонил. К телефону подошел дежурный. Клаус попросил Бергена:

— Товарищ младший лейтенант, докладывает ефрейтор Зейферт. Мне плохо… не могу стоять. Разрешите смениться.

— Вы можете идти?

— Нет. Если бы мотоцикл с коляской…

— Хорошо. Через десять минут вас сменят. Продержитесь?

— Да.

Через двадцать минут Клаус докладывал командиру:

— Товарищ младший лейтенант, ефрейтор Зейферт прибыл в связи с чрезвычайным происшествием! У меня важные сведения!

Удивлению Бергена не было границ.

— Я полагал, вы больны. Что случилось?

— Я не болен. Я должен был немедленно прибыть сюда, чтобы доложить обо всем.

— Слушаю вас!

Волнение охватило Бергена, когда он выслушал доклад ефрейтора.

— Вполне возможно, товарищ младший лейтенант, что наши телефонные переговоры подслушиваются. Поэтому–то я и врал по телефону насчет болезни.

— Вы правильно действовали, товарищ ефрейтор! Немедленно позовите дежурного. Сами никуда не отлучайтесь. И никому ни слова. Ясно?

— Так точно, товарищ младший лейтенант! Прочитав записанный текст в журнале наблюдений.

Рэке серьезно посмотрел на Бергена.

— Это подтверждает наши подозрения. Нужно немедленно действовать!

Берген подошел к телефону, связался с командиром, затем с лейтенантом Кунертом. Вошел дежурный. Берген коротко приказал:

— Из расположения никого не выпускать! Всех, кто сейчас в увольнении, вызвать на заставу! Командиров взводов ко мне!

…Восемнадцать часов. Совещание подходило к концу. Здесь были Берген, Рэке, Кунерт и капитан Штейн, а также лейтенант Келер из министерства госбезопасности. Каждый высказал свое предположение о возможных действиях врага. Майор Рихнер говорил последним.

— Товарищи офицеры! — начал он. — События последних дней на участке границы Франкенроде заставляют нас предположить, что враг активизирует свою деятельность. Сегодняшний случай подтверждает это. Видимо, в Хеллау существует группа агентов врага, которая имеет непосредственную связь с Западной Германией. Об этом говорят перехваченные сигналы. Цели и намерения врага нам пока не известны, но содержание и способ передачи информации позволяют сделать вывод, что это опасный враг и что, вероятно, в ближайшую или последующую ночь следует ждать с его стороны решительных действий. В Хеллау много роялей, но только три из них находятся в домах, стоящих на окраине. Под подозрением дома каменщика Райхельта, извозчика Лебша и учителя Восольского. Проверять этих лиц сейчас не имеет смысла, так как это не поможет нам установить, кто из них подавал сигналы. Мы должны поймать преступника с поличным. Я приказываю…

И Рихнер подробно изложил план действий в предстоящую ночь. В конце своего выступления майор напомнил всем офицерам:

— Еще раз повторяю: малейшая неосторожность, ничтожная ошибка с нашей стороны — и операция сорвется. Есть еще вопросы? Нет! Тогда — за дело. Вы свободны, товарищи!

* * *

Постороннему человеку могло показаться, что на заставе, как и обычно, спокойно. Однако в казармах, после того как командир поговорил с пограничниками и дал понять, что ночью им, возможно, придется выполнить важную задачу и что поэтому все должны находиться в боевой готовности, царила довольно напряженная атмосфера. Клаус Зейферт был одним из немногих, кто знал, в чем дело. Но он молчал. Все чувствовали, что на этот раз предстоит что–то серьезное.

Фриц Кан посмотрел на часы. Оставалось три минуты. К девятнадцати часам все уже должны быть готовы. Но Фрица не захватило общее волнение, он оставался равнодушным. Унтер–офицер Керн подошел к нему.

— Мне жаль, товарищ Кан, но, видно, наша поездка сегодня не состоится.

— Может быть, так даже лучше. Я все равно ничего хорошего от нее не жду.

— Не беспокойся: отложить — это не отменить. Фриц покачал головой:

— Вот увидите, что я прав. И вообще я не могу туда идти: старик вышвырнет меня.

— Не волнуйся, все образуется. Ну, выше голову! А то ты совсем скис.

Фриц молчал.

Небо затянули облака, и темнота наступила раньше, чем обычно. Постовые пары одна за другой выходили с заставы через запасный выход и исчезали в лесу. У всех было одно направление — Хеллау. Только два человека пошли обычным маршрутом — на смену часовых на наблюдательной вышке. Ничто не должно было вызвать подозрения. Последними заставу покинули Берген, Унферихт и Кан. На заставе осталось всего несколько человек под командованием ротного фельдфебеля.

* * *

Берген лежал вместе с Каном и Унферихтом неподалеку от часовни. Он в сотый раз смотрел на часы и спрашивал себя, все ли сделано. Участок от Росберга до наблюдательной вышки за Хеллау был оцеплен, а вокруг городка выставлены посты. Здесь, наверху, где лес вплотную подходил к Хеллау, расположилась большая часть постов. У телефона в здании ратуши находился дежурный, здесь же были и офицеры госбезопасности. На нескольких участках были установлены сигнальные приборы; непосредственно за ними залегла резервная группа.

Большего сделать наличными силами было нельзя. Здесь уж никто не мог проскользнуть.

Берген проклинал ветер: шум листьев заглушал все остальные звуки. «Он лучше бы разогнал облака, тогда было бы лучше видно. Через полтора часа начнет светать, и тогда придется прервать операцию», — думал Берген. Вдруг он вспомнил, что в перехваченном донесении речь шла о каком–то пятом дне. Что бы это могло означать? Может быть, враг запланировал операцию на пятый день? Но с какого числа считать этот пятый день?

Церковные часы пробили час ночи. Унтер–офицер Рихтер, который вместе с солдатом Блоком лежал у выступа леса, ближе всего подходившего к Хеллау, тоже слышал бой часов. Он знал, что в двухстах метрах справа от них залег ближайший пост, а младший лейтенант находился около часовни. Слева от того места, где лежал Рихтер, было установлено сигнальное устройство, а немного дальше, в сторону часовни, — еще одно. Стоило нарушителю задеть протянутый над землей провод — и в воздух взлетела бы ракета.

Поля пшеницы, пересеченные рядами кустов, сбегали вниз. Справа тянулись луга и выгоны для скота.

Приказ командира гласил: нарушителя границы взять бесшумно. Оружие использовать лишь как последнее средство и в случае самозащиты. Рихтер осторожно толкнул Блока, наблюдавшего с другой стороны:

— Как там у тебя?

— Все спокойно.

— Самое главное следи за… — Он не успел договорить. Сухой треск взлетевшей ракеты заставил его резко повернуться. Сигнал! Рихтер успел заметить, как метрах в ста от него кто–то бросился на землю. Почти в ту же секунду Рихтер вскочил, мгновенно взвел затвор автомата и крикнул Блоку:

— Вперед, за мной!

* * *

Человек бесшумно спускался по склону. Иногда под его ногами с треском ломались сухие ветки или шуршали листья. Он не знал, радоваться темноте или проклинать ее. Хорошо, что ветер заглушал все остальные звуки. Вытянув руки вперед, он осторожно спускался вниз. В темноте он не мог ориентироваться и поэтому не замечал, как все больше и больше уклонялся вправо от первоначального направления.

«Вот здесь уже должна быть опушка леса». Впереди показался слабый просвет. «Дальше, видимо, Хеллау. А где же часовня? — Человек испугался: — Неужели сбился с пути? Как раз здесь должна быть просека, а наверху, где она кончается, — часовня. Ничего похожего…»

В замешательстве человек остановился. Теперь он не мог установить, уклонился он вправо или влево. Беззвучное проклятие слетело с его губ. Несколько минут он стоял неподвижно, прислушиваясь и раздумывая. Возвращаться назад ни с чем? Невозможно! Идти дальше по опушке леса? Он отбросил и эту мысль. Его могли обнаружить. Но где же эта проклятая часовня? Времени было в обрез. Оставалось одно: выйти из леса, чтобы установить свое местонахождение. Бесшумно опустившись на землю, человек пополз через кусты на опушку. Преодолевая метр за метром, он дополз до поля пшеницы, осторожно приподнялся и осмотрелся. Справа увидел знакомые очертания выступа леса, слева — деревня. Часовня должна быть там! Сделав еще шаг вперед, он вдруг почувствовал, что уперся грудью в какое–то препятствие. Леденящий душу страх охватил его. Он отпрянул назад с таким ощущением, будто только что схватился рукой за провод высокого напряжения. Поздно! Проволока, видимо, зацепилась за пуговицу куртки. Рядом из какой–то трубы вверх с шипением вырвалась белая ракета. Она еще не успела осветить все вокруг, а он уже слился с землей. Сердце бешено колотилось. «Вперед, за мной!» — услышал он. Смысл этих слов не сразу дошел до его сознания. Кто–то бежал в его сторону. Вспыхнул и забегал между лесом и полем луч света. Дорога назад была отрезана. Смертельный страх погнал его вперед. Рядом тянулась темная полоска. Это была полевая межа. Руки человека вцепились в землю, и он ловко, словно змея, пополз вперед. Вдруг неподвижно замер: сбоку что–то зашуршало. Неужели они так близко? Зубы стучали от страха. Он вытащил из кармана пистолет.

Что же это было? Шорох удалялся. Однако шаги справа приближались. Он снял пистолет с предохранителя и в то же мгновение прижался к земле: в небо снова взлетела ракета. Она осветила все вокруг дрожащим, призрачным светом. Шаги уже раздавались всего в каких–нибудь десяти метрах от него. Он услышал голоса.

— Туда! Стой! Стой!

Шаги стали удаляться. Человек не сразу уловил смысл происходящего, но понял, что появился шанс на спасение. Прочь, прочь отсюда! Он полз, пока не достиг кустарника. С опушки леса доносились голоса. Значит, туда нельзя. Непонятно, как ему удалось проскочить через целую цепь постов! Он немного приподнялся и осмотрелся. Лес остался позади, намного дальше, чем он предполагал. Впереди виднелись первые дома деревни. Оставалась только одна возможность спастись: двигаться быстрее вон к тому дому. Лежать здесь или ползти назад было равносильно самоубийству.

Человек схватился за карман: пусто! Пистолет! Видимо, он потерял его, когда полз. В бессильной ярости он сжал кулаки. Черт с ним! Все равно они его не схватят! Он будет обороняться голыми руками, перегрызет горло зубами тому, кто нападет на него.

Человек торопливо пополз, прячась за каждым кустиком. Он знал, где стоит дом, в котором жил агент «43». Вдруг он остановился. А что, если его уже ждут там? Придется рисковать, другого выхода нет. Скорее добраться до дома на окраине, попасть в комнату внизу слева. А вдруг его нет дома? Но к чему все эти колебания! Нужно торопиться. Он ловко перемахнул через забор и пополз, прижимаясь к стене. А вот и окно внизу слева. Оно было открыто.

Была дорога каждая секунда: отовсюду раздавались шаги. В доме напротив зажегся свет. С кошачьей ловкостью он вскочил на подоконник и спрыгнул в комнату.

— Я у Келера? — спросил он.

Ответа не последовало. Человек осторожно шагнул вперед и сразу отпрянул. Чья–то рука схватила его за горло, в грудь уперся ствол пистолета.

— Я у Келера? — переспросил он. — Да перестаньте душить! Они чуть не схватили меня сейчас. Мы должны бежать отсюда!

Пальцы у него на горле разжались. Кто–то в темноте прошипел:

— Идиот! Прийти сюда! Я прикончу вас сейчас! Мы в ловушке, Ютта! Закрой окно!

— Мне ничего не оставалось. Возвращаться было поздно: они отрезали мне путь назад…

— Черт возьми, этого только недоставало! Вы еще ответите за это!

— Делайте что хотите, только уберите этот пистолет. Помогите мне, пока еще не поздно.

На секунду воцарилось молчание.

— Слушайте меня внимательно! — заговорил хозяин. — Я здесь вне подозрения. Никому не бросится в глаза, если я сейчас выйду из дому. Вы хотя бы следы за собой замели?

— Да, — солгал человек.

— Вы будете ждать меня здесь. Я сейчас иду. Все подготовлено. Через пять минут будет фейерверк. Как только загорится, воспользуйтесь замешательством и идите прямо к границе. В случае необходимости применяйте силу! Я вас догоню. Если загорится хорошо, мы проскочим. Ясно?

— Пистолет… Я потерял его…

— Идиот! Кто вас послал? Лучше бы вы сидели там. Ютта, дай ему свой или нет, лучше оставь у себя. Этот от страха едва живой!

Хозяин от ярости чуть не ударил человека кулаком по лицу, но вовремя сдержался: тот был ему еще нужен. Хозяин понимал, что им обоим не прорваться напрямую через границу. А этот знал тропинку, которая вела через поля к Росбергу.

Нужно было спешить. Скоро наступит рассвет — и тогда все пропало. У агента «43» все уже было готово к поджогу.

— Значит, как только загорится, ясно? Желаю удачи!

Агент «43» закрыл за собой дверь и выскользнул на улицу. С опушки леса доносились голоса. В деревне было тихо. Осмотревшись, он открыл дверь и вбежал на второй этаж. В темноте нащупал дверь учительской и открыл замок отмычкой. Войдя в комнату, лихорадочно собрал в кучу книги и карты и вылил на нее бутылку бензина. Он уже собирался было чиркнуть спичкой, но вовремя сообразил, что бензин вспыхнет моментально, а ему надо успеть выбежать из школы раньше, чем комнату охватит пламя. Вырвав из книги несколько страниц, он скрутил из них длинный жгут и воткнул его одним концом в облитые бензином книги. Еще раз убедившись, что теперь все сделано как нужно, зажег спичку и поднес ее к жгуту. Теперь прочь отсюда! В несколько прыжков он сбежал вниз по лестнице, рванул дверь на себя и оцепенел: перед ним стояла темная фигура. Он выхватил из кармана пистолет…

* * *

«Вперед за мной!» Этот приказ заставил Петера Блока стремительно подняться. Он едва поспевал за унтер–офицером. На бегу перезарядил карабин. Рихтер бежал в нескольких шагах впереди Блока. Луч его фонаря метался из стороны в сторону, освещая пространство между полем и лесом. Нарушитель должен был быть где–то здесь.

Рихтер замедлил бег. В это мгновение в поле что–то зашуршало и в небо с шипением снова взлетела ракета: сработало второе сигнальное устройство. Блок заметил, как по открытому пространству к лесу метнулась тень.

— Туда! Стой! Стой!

Мысль Рихтера лихорадочно работала. Стрелять только в крайнем случае! Как раз сейчас ничего другого не оставалось. Ракета еще догорала вверху, когда тишину ночи разорвали первые выстрелы из автомата Рихтера. По треску веток он понял, что нарушитель побежал.

Унтер–офицер направил автомат в ту сторону, где при свете ракеты успел увидеть дрожащие ветки кустов, и два раза прострочил по этому месту. Пули, попадая в камни, с визгом рикошетировали. Рихтер и Блок бросились вперед, в кусты, держа оружие наготове. Слева к ним приближались шаги. Там кто–то включил фонарик.

Вдруг луч фонарика Рихтера выхватил из темноты неподвижно лежащее на земле тело. Это была собака. Рихтер стал смотреть на мертвое животное.

Подошел Берген с двумя пограничниками. С одного взгляда понял все. Посмотрел на Рихтера. Тот все еще стоял неподвижно, чувствуя на себе уничтожающий взгляд Бергена.

— Как это могло случиться, товарищ унтер–офицер? — Голос младшего лейтенанта звучал жестко и сухо. — Ну что же, теперь операцию можно прервать!

Рихтер заговорил срывающимся голосом:

— Товарищ младший лейтенант… — Коротко он доложил, что произошло. — Собака, наверное, была поблизости, когда взлетела первая ракета. Она, видимо, испугалась ракеты и бросилась прочь через поле. А когда бежала, зацепила за проволоку, и вылетела вторая ракета. Потом она рванулась к лесу. Остальное вы знаете.

Берген подошел к Рихтеру вплотную.

— Вы уверены, что видели человека? Подумайте хорошо, прежде чем отвечать.

— Так точно! — прозвучал ответ.

— Вы знаете, что многое зависит от этого ответа?

— Так точно!

— Немедленно займите позицию там, где увидели нарушителя. Еще одно: откуда он шел?

— Сверху, из леса.

— Почему вы так считаете?

— Он стоял лицом к Хеллау, когда выстрелила ракета.

— Хорошо. По местам!

Берген приказал ввести в дело резервную группу и отрезать нарушителю путь к отступлению. Возможно, нарушитель прятался сейчас в поле и ждал удобного момента для бегства или же он уже добрался до Хеллау.

«Лебш, Райхельт, Восольский…» Берген мысленно перебирал фамилии. Все трое жили в той части деревни, которая ближе всего подходила к границе. Берген попытался поставить себя на место нарушителя. «Что бы я стал делать? Испугался бы. И конечно, попытался бы ускользнуть…»

Возможно, последует еще одна попытка прорваться через границу, определенно силой оружия и, конечно, сейчас, пока еще темно. Враг скорее всего выберет кратчайший путь — через кустарник за наблюдательной вышкой, потому что до рассвета уже недалеко.

Берген твердо решил продолжать операцию. Теперь всем постам надо было дать новое задание. Осмотр места, где Рихтер увидел нарушителя, ничего не дал. Больше нельзя было терять ни минуты. Доложив командиру о предпринимаемых мерах по пограничной телефонной сети оповещения, Берген бросил на ходу сопровождавшему его пограничнику:

— Вперед, за мной!

Прячась за кустами, они побежали вправо. Каждый пост получал новое задание. Они уже были метров на триста выше наблюдательной вышки, когда вдруг Унферихт от неожиданности вскрикнул:

— Товарищ младший лейтенант, смотрите! Хеллау горит!

Берген резко повернулся. Увидел красное зарево над городком, стиснул зубы. «Бандиты, — выругался он про себя, — ну берегитесь, это вам так не пройдет!»

В Хеллау завыла сирена. Вспыхнули уличные фонари.

— Это поджог. Они явно хотят воспользоваться замешательством! Следите за кустарником. Они могут появиться здесь в любую минуту. За мной! — крикнул Берген.

Кустарник тянулся от окраины городка до границы, его–то и нужно было сейчас занять.

Фриц бежал рядом с Бергеном, Унферихт — в нескольких шагах от них.

Впереди вырастала темная стена кустарника. Отдельные кусты становились все больше и больше, возвышаясь над горизонтом. Неожиданно Фриц Кан резко остановился, заметив в слабом отблеске пожара светлое пятно. Он вскинул автомат и взвел затвор.

— Смотрите там, в кустах! — крикнул он.

Берген включил фонарь. Луч света выхватил из темноты женщину. Она стояла в зарослях, куда показывал Фриц. В вытянутой руке ее чернел пистолет. Берген увидел его, но было уже поздно…

Фриц сразу узнал ее.

— Барбара! — закричал он.

В одно мгновение ему все стало ясно. В его крике слышались отчаяние и ненависть.

Раздалось несколько выстрелов подряд. Фриц что было сил бросился к Бергену и сбил его. Внезапно резкий удар в правое плечо свалил Фрица с ног. Горячая струя воздуха обдала лицо.

Падая, Берген выронил фонарь, но Фриц по–прежнему отчетливо видел светлое пятно. Он прицелился, потом резко нажал на спусковой крючок. Автомат задрожал в руках. Вдруг светлое пятно начало вращаться перед его глазами, расплываться и, наконец, исчезло совсем. Последние пули, вылетевшие из ствола его автомата, впились в землю совсем рядом с ним. Фриц со стоном повалился на бок.

Берген видел, как рухнул Фриц, роняя автомат. Сзади кто–то рванулся в кустарник. От границы к ним на помощь уже бежали часовые.

Унферихт, находившийся в нескольких шагах от Бергена, видел, как метнулся луч фонаря и как упали младший лейтенант и Фриц. Услышав выстрелы, он пригнулся и, не раздумывая, бросился вперед.

Вдруг он заметил в стороне перекошенное от страха лицо человека. В руках у неизвестного блеснул нож. Но пограничник оказался проворнее. Он ловко увернулся и изо всех сил ударил неизвестного в грудь прикладом карабина. Тот свалился. Нож выпал у него из руки. Отпрыгнув назад, Унферихт направил на него ствол карабина и крикнул:

— Руки в стороны! Лежать и не двигаться!

Берген, видевший эту схватку, облегченно вздохнул. «Хорошо, хоть живым попался», — подумал он.

В это время подбежали спешившие на помощь часовые. Только теперь Берген посмотрел в ту сторону, где лежала убитая девушка. Это была берлинка. «Значит, все–таки Восольский!» — пронеслось у него в голове.

— Солдат Унферихт! Охранять нарушителя! — приказал Берген. — Солдат Молиг, к бургомистру! Пусть немедленно присылает «скорую помощь»! Капитану Штейну доложить: один нарушитель схвачен, другой убит; учитель Восольский, возможно, бежал. Операция продолжается. По местам! Ефрейтор Элькнер, ко мне!

Берген осветил девушку. Да, здесь уже ничего нельзя было сделать: очередь из автомата Фрица прошила ей грудь. Но почему Фриц крикнул «Барбара»? Откуда он ее знает? Эти вопросы требовали ответа. Что с Каном? Берген быстро подошел к нему. На правом плече Фрица расплылось темно–красное пятно. Берген расстегнул китель. Да, ефрейтор вовремя подоспел к нему на помощь: возможно, что своими решительными действиями он спас жизнь своему командиру.

— Товарищ Элькнер, быстро ваш индивидуальный пакет!

Он кое–как перевязал Фрица. Если «скорая помощь» приедет быстро, за жизнь раненого можно не опасаться. «Это не пройдет вам даром, мерзавцы!» — выругался про себя Берген.

Фрица осторожно положили на ветки. Теперь Берген занялся нарушителем. Тот лежал на земле, раскинув руки в стороны.

— Держите крепче, я сейчас обыщу его.

Берген нашел у него резиновый мяч с наконечником, трубочку из синтетического материала и большой ключ. Черт возьми, да ведь это же ключ от часовни!

Вдруг нарушитель поднял голову, пытаясь захватить ртом угол воротника рубашки. Берген заметил это. Схватив его за волосы, он резко рванул голову назад. Осторожно прощупав воротник, Берген обнаружил в нем маленькую ампулу с ядом.

— Мерзавец! — Берген оторвал воротник рубашки и положил его под кусты. Левая рука нарушителя была в крови. Видимо, и ему досталось. Берген встал.

— Товарищ Элькнер, перевяжите этого, у него пулевая рана на левой руке.

Только сейчас Берген вспомнил о своем автомате, он лежал в траве в нескольких шагах от него.

Теперь нужно было сообщить обо всем сотрудникам министерства госбезопасности. Приказав не спускать глаз с нарушителя, Берген направился в Хеллау.

Около ратуши он увидел автомобиль командира. Доложил о случившемся.

— Зайдемте в здание. С остальным теперь будет проще, — сказал майор Рихнер.

Берген, входя в ратушу, успел заметить, что пожар в Хеллау уже потушен.

Юрген Корн проснулся в тот самый момент, когда в небо взлетели первые ракеты, а вслед за ними тишину ночи разорвала автоматная очередь. Он вскочил и побежал к окну. Но что это?

Юрген быстро оделся. Тихо, чтобы не услышали родители, вышел из дому. На улице было темно: освещение выключалось в одиннадцать вечера. Юрген почувствовал, что происходит что–то серьезное.

На окраине городка со стороны Франкенроде его кто–то окликнул: «Стой! Остановись!» — и осветил лицо фонариком.

— Ах, это ты, Юрген? Что ты здесь делаешь так поздно?

Фонарь погас. Юрген узнал Керна. Тот подошел к нему.

— Услыхал выстрелы и решил посмотреть, что случилось.

— Лучше будет, если ты пойдешь домой, — посоветовал ему Керн. — Сегодня здесь может состояться не очень веселое представление. Иди. Больше тебе ничего не скажу: не имею права.

— Ты, может, думаешь, я боюсь?

— Не говори глупостей! Ты понимаешь, о чем я говорю. Тебе нельзя оставаться здесь! Иди. У тебя еще будет время узнать, что случилось.

— Ну ладно, — согласился Юрген. Но на самом деле он и не думал уходить домой. Прижимаясь к стенам домов, пошел по улице, ведущей к спортивной площадке. Вдруг где–то совсем рядом послышались торопливые, осторожные шаги. Юрген замер. Прислушался. Кто–то проскочил мимо него и вошел в школу. Юргену в темноте не удалось разглядеть, кто это был. Он стал наблюдать. Что может понадобиться ночью в школе? В одном из окон появился слабый свет, как будто кто–то зажег спичку. Все это показалось Юргену очень странным. Он подошел поближе к зданию и услышал, как кто–то спускался по лестнице. Вдруг дверь резко распахнулась, и на улицу выбежал человек. Юрген узнал его: это был Восольский. А дальше Юрген увидел таксе, от чего не мог прийти в себя несколько мгновений. В руке у учителя блеснул пистолет. Юрген испуганно отпрянул назад.

Подняв пистолет, Восольский шел прямо на него.

— Молчать! Руки вверх! — прошипел он.

Сердце у Юргена бешено заколотилось. Он медленно поднял руки. Учитель?! Но пистолет объяснил ему все.

В это мгновение раздался глухой удар: на верхнем этаже школы со звоном разлетелось оконное стекло, и из окна выплеснулись красные языки пламени. Юрген хотел было крикнуть, позвать на помощь, но Восольский опередил его. Он одним прыжком подскочил к нему и сильно ударил в живот. У Юргена перехватило дыхание, он скорчился от боли. А учитель уже мчался по переулку.

Юрген, придя в себя и забыв о том, что у Восольского пистолет, бросился за ним.

— Пожар! — кричал Юрген. — Пожар! Сюда! Восольский поджег школу! Сюда!

Юрген изо всех сил старался догнать Восольского, который бежал впереди него. До окраины городка оставалось совсем немного. Всего два–три шага отделяли Юргена от учителя. Вдруг Восольский остановился, повернулся к Юргену и выстрелил в него. Юрген, словно пантера, набросился на Восольского и выбил пистолет из рук. Юноша не рассчитал прыжка и вместе с учителем свалился на землю. Завязалась жестокая схватка. Восольский превосходил своего противника в силе, но Юрген оказался более ловким, к тому же гнев придал ему мужества.

— Сюда! Сюда! — кричал Юрген, крепко держа Восольского.

По улице бежали пограничники. Юрген уже с трудом удерживал учителя, предпринимавшего отчаянные попытки вырваться. Вдруг он почувствовал, что его горло сжала рука. Юрген впился в нее зубами. Разъяренный Восольский отдернул ее. В этот момент пришло спасение. Увидев пограничников, Юрген еще раз крикнул:

— Сюда! Восольский поджег школу!

* * *

Вальдауэр и Гресе лежали за Хеллау, там, где начиналась тропинка, которая через скалы вела к Росбергу, и с напряжением всматривались в темноту: несколько минут назад около часовни что–то произошло. Вальдауэру не терпелось узнать, в чем дело. С каким удовольствием побежал бы он туда! Но приказ есть приказ. Вдруг из деревни донесся глухой взрыв. Вальдауэр повернулся и увидел зарево. Схватился за автомат и вскочил. Где–то совсем рядом раздался крик: «Пожар! Сюда! Восольский поджег…»

Что могло случиться? Судя по направлению, горела школа. Что означал этот крик? Восольский? Вальдауэр услышал топот ног по переулку, затем раздался выстрел. Кто–то упал — и снова крик: «Сюда!»

— Вперед! — приказал Вальдауэр Гресе и первым побежал на зов. «Сюда!» — услышал он снова.

Через несколько шагов он увидел катающихся по земле людей. Вальдауэр бросился к ним. На бегу включил фонарь. Он сразу узнал обоих. Рядом с борющимися валялся пистолет. Юрген крикнул:

— Он поджег школу!

Вальдауэр схватил Восольского за воротник и с силой рванул его. В то же мгновение учитель вцепился ему в горло. Вальдауэр отбросил в сторону автомат и правой рукой, словно молотом, ударил Восольского в лицо. Учитель упал на землю.

— Вот тебе, гад! За горло хватать вздумал! — прохрипел Вальдауэр.

Тем временем в Хеллау завыла сирена. Со стороны границы снова загремели выстрелы.

Восольского обыскали. Вальдауэр похвалил Юргена:

— Молодец, ловко ты его! Теперь беги к школе! — Повернувшись к Восольскому, язвительно бросил: — Вставайте, господин учитель! Урок немецкого языка начинается! Руки вверх и марш вперед! Попытаетесь бежать, буду стрелять!

* * *

Пламя вырывалось уже из двух окон, когда Юрген подбежал к школе. Вокруг было светло: зажгли уличное освещение. Юрген одним махом взбежал наверх, схватил огнетушитель и бросился к двери. Она еще не горела, но сквозь щели пробивался дым. Юрген резко рванул ее на себя, привел в действие огнетушитель и направил струю пены на пламя, метнувшееся ему в лицо. Выждал, пока огнетушитель не сработал до конца. Огонь стал отступать, но дышать было нечем. Только не сдаваться! Юрген распахнул окно в вестибюле и высунулся наружу. Глубоко вдохнул несколько раз ночной воздух и побежал в другой конец коридора. Там висел еще один огнетушитель. Когда пустил в ход и этот, огонь погас. Только в одном углу еще продолжали тлеть доски. Обессиленный, Юрген выпустил из рук огнетушитель и упал около двери. Здесь и нашли его пожарники несколько секунд спустя. Юргена тут же вынесли на улицу. Кто–то стал делать ему искусственное дыхание. Прошло несколько минут. Юрген открыл глаза и застонал. Его начало рвать. Эрмиш наклонился над ним и приподнял его голову.

— Потушили? — тихо спросил Юрген.

— Лежи, Юрген, лежи. Ты молодец. Все в порядке!

— Хорошо. — Юрген опустил голову. Только сейчас он почувствовал, как горят у него от ожогов руки и лицо.

С наступлением утра возбужденная толпа жителей Хеллау растаяла. Ратуша походила на муравейник. Рабочий кабинет Фридриха превратился в командный пункт. В соседней комнате работали товарищи из министерства государственной безопасности. Они вели первые допросы. За рабочим столом бургомистра сидел Рихнер, напротив него — Берген. За последний час начальнику заставы многое стало ясным. Восольский… Ведь ему была предоставлена полная свобода действий. Он пользовался доверием пограничников, жителей и, видимо, пастора. Только теперь Берген начал кое–что понимать. Горькое открытие!..

Мужчину, который хотел скрыться вместе с Барбарой Френцель, Берген разглядел лишь во время допроса. На его правом виске красовался багровый шрам, а лицо было искажено страхом. Незнакомца только что допросили. Час спустя после ареста Восольского в Росберге поймали Отто Зимера. В последний момент он чуть было не ускользнул от правосудия. Зимер, как выяснилось, тоже входил в шпионскую группу.

Рихнер поднял голову.

— Товарищ младший лейтенант, теперь давайте подведем итоги. Наше предположение, что здесь, в Хеллау, действует группа агентов врага, подтвердилось. Возглавлял группу, по всей вероятности, Восольский. Он пойман и арестован. Его соучастница Барбара Френцель убита! Третий соучастник, видимо, связник. Он прорвался через оцепление и скрылся в Хеллау. Все ли пойманы? Это пока не установлено. В Росберге арестован Отто Зимер. При обыске у него была обнаружена крупная сумма наших денег и иностранная валюта. Ранен ефрейтор Кан. Его отправили в госпиталь?

— Так точно, товарищ майор!

— Хорошо. К счастью, его рана не опасна. Наши дальнейшие действия будут зависеть от результатов допросов, а пока приказываю: на участке Росберг — часовня оставить три поста, пограничникам занять башню «Б» и подступы к данному району, часть людей, находящихся в боевой готовности, иметь в резерве. Ясно?

— Есть, товарищ майор!

Рихнер склонился над столом. Его трубка задымила снова.

— Товарищ Берген, чутье подсказывает мне, что мы должны еще раз расследовать внезапное бегство Берты Мюнх и дело Болау. Мюнх поддерживала связь с Зимером.

Берген в знак согласия кивнул.

— Да. Теперь все выглядит иначе.

В комнату вошел капитан Штейн.

— Имеются первые результаты: связник дал показания. Восольский пока молчит, но долго он не продержится.

Капитан сел и закурил.

— Восольский настойчиво утверждает, что ключ, который нашли у него при обыске, — от его квартиры. При обыске комнаты Восольского ничего интересного не нашли. Вы, товарищ младший лейтенант, уверены, что у Восольского есть еще и ключ от часовни?

— Совершенно уверен, товарищ капитан.

— Как вы считаете, пастор замешан в этом деле? Может быть, и его следует допросить?

— Нет, в этом я не уверен. Правда, нам известно, что Восольский общался с пастором, но…

— Что?

— Восольский завел знакомство с Хинцманом, чтобы заполучить ключ. Это должно выясниться при обыске часовни. Не так давно я говорил с Хинцманом, и он рассказал мне о каких–то следах в часовне…

— Хорошо, — прервал Бергена Штейн, — попросите сюда пастора или лучше пойдите к нему и приведите к часовне. Я иду туда!

— Арестовать?

— Нет, не нужно. Попросите его пойти вместе с вами.

* * *

Хинцман пил чай, когда раздался звонок. С постели он встал еще тогда, когда послышались первые выстрелы. Пастор открыл дверь и увидел Бергена.

— Доброе утро, господин пастор. Я попрошу вас пойти со мной. Это необходимо.

— Теперь? Так рано? О боже, я слышал выстрелы. Что случилось? — Голос пастора дрожал от волнения.

— Очень сожалею, господин пастор, но я ничего не могу вам сказать. Вы все узнаете в свое время. Пожалуйста, успокойтесь. Сейчас требуются только ваши показания.

Хинцман перекрестился:

— Если это нужно, пожалуйста…

Когда Берген и пастор подошли к часовне, капитан Штейн уже ждал их.

— Извините, господин Хинцман, за беспокойство, но ваше присутствие необходимо. Вам знаком этот ключ?

Хинцман взял ключ и с удивлением стал рассматривать его.

— Это ключ от моей часовни! Где вы его взяли?

— Ключ был найден у нашего врага. — Штейн посмотрел пастору в глаза.

Хинцман дрожащими руками вытащил из кармана свой ключ.

— Нет, это невозможно. Вот мой ключ, и он единственный. Что это значит?

— Какие взаимоотношения были у вас с учителем Восольским? — спросил капитан.

— С учителем Восольским? Ключ нашли у него? Как он посмел! Иногда он навещал меня… Интересовался историей… Давно он у меня не был. Видит бог, это правда. Учитель — один из ваших, а послушайте, что он говорил! Церкви будут снесены, верующих будут преследовать. Одним словом, настанут другие времена. Я переписываюсь со многими пасторами, спрашивал у них, верно ли это, но они ничего не знают. Я даже рад, что Восольский ко мне больше не приходит.

— Вы ему доверяли, господин Хинцман? — Берген пристально посмотрел на пастора.

Хинцман опустил голову.

— Мы все грешны перед богом, господин Берген. У каждого свой грех.

— Господин Хинцман, вы недавно рассказывали младшему лейтенанту о следах в часовне. Пожалуйста, покажите мне, откуда они шли, — попросил капитан.

Через полчаса Штейн держал в руке пластмассовую трубочку, которая была спрятана под полом. Отвернув крышку, он вытащил тонкий лист бумаги, исписанный цифрами и непонятными знаками.

— Господин пастор, вы знаете, что это такое?

— Нет.

— Это шпионское донесение. Скоро мы узнаем его содержание.

Хинцман растерялся.

— Боже милостивый, в святом доме! — побледнев, воскликнул пастор. — Это…

— Видите, это допустил сам бог и ваша доверчивость, господин пастор. Это послужит вам хорошим уроком. Вам придется пойти с нами для выяснения некоторых обстоятельств, понимаете?..

— Понимаю, господин офицер. Я сделаю все, что в моих силах. Видит бог, я не виноват. Одну минуту… — Он подошел к алтарю и стал смотреть на распятие. Губы его беззвучно шевелились. Хинцман повернулся к Штейну. В глазах у пастора блестели слезы.

— Я готов!

* * *

В это утро на табачной фабрике царило необычное оживление. Взволнованные девушки задолго до начала рабочего дня собрались за столами. Что произошло ночью? Высказывались предположения, делались самые различные выводы. Но всем было ясно одно: учитель Восольский — преступник. Он поджег школу и схвачен на месте преступления. Барбара Френцель убита или тяжело ранена. Арестован незнакомец и ранен один пограничник. Но почему задержали пастора? Какое он имеет отношение к поджогу?

Мария Фобиш не принимала участия в обсуждении. Она была счастлива: Юрген, ее Юрген, как она про себя называла его, потушил пожар в школе я задержал Восольского до прибытия пограничников.

Когда в цех вошел Эрмиш, его сразу окружили со всех сторон. Посыпались вопросы.

— Успокойтесь, девушки. Пока ничего не могу вам сказать. Восольский — шпион. Он работал по заданию западногерманской разведки. Подробности узнаем в ближайшие дни.

— Почему задержали пастора? — спросил кто–то.

— Не знаю. Вероятно, понадобился. Говорят, с часовней что–то неладно. Ну, пошли, приступайте к работе!

Постепенно все успокоились. Эрмиш огляделся. Он искал Ганни Манегольд, но она еще не пришла. Мастер посмотрел на часы. До начала работы оставалось пять минут. Знает ли Ганни, что Фриц Кан ранен?

Эрмиш подошел к двери и стал смотреть на улицу. Вот и она.

— Доброе утро, Ганни.

— Доброе утро, мастер, — ответила девушка, глядя в сторону.

Эрмиш пригласил Ганни к себе в кабинет и предложил сесть.

— Что случилось, мастер?

— Послушай, Ганни, что с тобой творится? Что–нибудь случилось дома?

Ганни потупила взор.

— Что может случиться, мастер? Я… я просто неважно себя чувствую в последнее время. Потом эта стрельба ночью… Я так и не смогла больше уснуть.

Эрмиш подошел к столу.

— Ты знаешь, что произошло ночью?

Тон, каким был задан этот вопрос, заставил Ганни поднять глаза.

— Нет. Я не вставала, но слышала выстрелы и видела пожар. А что случилось?

— Послушай, Ганни. Сегодня ночью арестовали учителя Восольского. Он поджег школу. И еще: ранен Фриц.

Ганни с ужасом посмотрела на Эрмиша и, зарыдав, опустила голову на стол.

— Успокойся. Рана не опасна. Через несколько недель он будет здоров. Барбара Френцель — та, что гостила у учителя, оказалась шпионкой…

Ганни вскочила, не дослушав мастера до конца. Мокрые от слез глаза горели ненавистью.

— Что вы говорите, мастер? Шпионка?! — Девушка схватила Эрмиша за руки. — Что с ней?

Эрмишу было непонятно волнение Ганни.

— Она убита. Френцель стреляла в Фрица. — Ганни пошатнулась.

Мастер подхватил ее и усадил на стул. — Ганни, что с тобой?

— Убита… Стреляла в Фрица… — едва слышно прошептала девушка.

Эрмиш решил отправить Ганни домой.

— Все будет хорошо. Иди, Ганни, домой. Завтра все выяснится.

* * *

Рано утром бургомистр созвал активистов — членов группы содействия пограничникам — и в общих чертах рассказал о событиях минувшей ночи.

Франц Манегольд в это время завтракал. Он никак не мог поверить в то, что в тихой, глухой пограничной деревушке могла действовать шпионская группа. И что самое невероятное — в часовне был устроен потайной почтовый ящик! Храм божий использовали в грязных целях! Манегольд всегда верил в святость церкви, хотя религиозные убеждения его были неустойчивы.

— Почему же все–таки задержали пастора? — задавал он себе вопрос. — Неужели он был с ними связан? Часовня… Ничего невозможного нет…

Лене с ужасом посмотрела на мужа:

— Франц, не греши! Ведь это наш господин пастор!

— Подумаешь, пастор, — проворчал Манегольд. — Среди них тоже бывают белые вороны. Но ты права. Хинцман не так плох…

Внизу хлопнула дверь. Кто–то поднимался по лестнице.

Манегольд нахмурился.

— Ганни? Почему она дома? — Старик хотел подняться со стула, но жена удержала его.

— Ешь, Франц, я сама посмотрю.

Лене вошла в комнату Ганни и в испуге остановилась. Девушка, бледная как полотно, с печальными и мокрыми от слез глазами, стояла посредине комнаты. Лене Манегольд на какое–то мгновение растерялась, но потом быстро взяла себя в руки.

— Ганни, что с тобой?

— Фриц… ранен. Она в него стреляла. Теперь она мертва… — еле слышно прошептала Ганни.

Лене Манегольд не поняла. Муж ничего не говорил ей.

— Кто стрелял, Ганни? Кто убит?

Девушка пришла в себя. Боль и горечь, накопившиеся за последнее время, вылились наружу.

— Мама, эта Френцель — та, что из Берлина, — шпионка. Фриц попался ей на удочку. Потом она в него стреляла… — Ганни, рыдая, бросилась на кровать. Ее трясло как в лихорадке. Мать только теперь поняла, в чем дело. Она искренне жалела дочь.

Франц с нетерпением ждал жену.

— Ну, что случилось?

Под пристальным взглядом мужа Лене не могла хитрить.

— Ужасно! Неужели ты ничего не знаешь?

— Что я должен знать? Говори же!

— Фриц и эта берлинская…

— Перестань, Лене. С ним все кончено. Пусть он только попадется мне на глаза!

— Послушай. Она шпионка. Стреляла в Фрица и ранила его. А сама убита. — Лене перекрестилась.

Манегольд пожал плечами:

— Что она шпионка и убита, я знаю, но о Фрице Тео мне ничего не говорил. Но какое дело до всего этого Ганни?

Лене укоризненно посмотрела на мужа:

— У тебя сердце есть? Неужели ты не видишь, как девочка переживает? Ганни любит Фрица. Она в отчаянии, и мы должны помочь ей.

— Помочь? Может быть, я должен силой привести его сюда?

— Не греши! Тебя просят совсем о другом: оставь Ганни в покое, не вмешивайся в ее дела.

— Не вмешиваться? Как это понять? — Манегольд схватил рюкзак. — Я пошел на работу, Лене. Смотри за Ганни…

* * *

Родители Юргена Корна говорили с соседями возле своего дома, когда сын поднимался по улице. Взволнованная мать бросилась к нему навстречу и заключила в свои объятия.

— Мой мальчик! Как мы волновались! Тебе было больно?

Юрген, смущенно улыбаясь, пытался высвободиться из материнских объятий.

— Мама! Здесь, на улице… Я ведь не мальчик!

Корн смерил сына взглядом:

— Ну, вернулся, бездельник! Попробуй только еще раз убежать из дому без спросу — увидишь, что будет. Понял?

— Но, отец…

Корн схватил сына за ухо:

— Ты меня понял?

Юрген, увидев в глазах отца веселые искорки, облегченно вздохнул:

— Ясно. В следующий раз не убегу…

— А теперь?

— А теперь ужасно хочется есть! Корн засмеялся:

— Ну, тогда пошли в дом. А потом расскажешь все по порядку, как было. Ясно?

Юрген уже несся по лестнице. Корн едва поспевал за ним. «Точно как я, бывало», — подумал он.

* * *

Доклад Керна о последних событиях произвел на Рэке сильное впечатление.

Рэке повернулся к Керну.

— Товарищ Керн, почему вы раньше ничего не рассказали мне?

— Кан просил меня молчать. Я сам хотел пойти с ним к Ганни Манегольд, чтобы уладить эту историю. Мы тогда не знали, что представляла из себя эта Френцель…

Рэке прервал Керна:

— Хорошо, что все позади. У товарища Кана сейчас, видимо, плохое настроение. Ему пока не надо говорить, что он застрелил Френцель.

Рэке решил сам поговорить с Ганни. Простит ли она Кану его ошибку?

Час спустя Рэке был в пути.

* * *

Фрицу Кану сразу же сделали операцию. Пуля прошла через правое плечо к лопатке. Операция закончилась благополучно.

У койки Фрица дежурила сестра. Дважды к нему наведывался главный врач. Через некоторое время Фриц очнулся. Он попытался было повернуться, но сестра вовремя заметила это.

— Лежите спокойно, господин Кан, не шевелитесь.

Только теперь Фриц понял, где он находится. Адская боль в груди напомнила о событиях минувшей ночи. Он, Фриц, побежал вместе с Бергеном, потом что–то заметил. Берген зажег фонарь. Они увидели Барбару Френцель с пистолетом в руке, а рядом с ней еще кого–то. Он, Фриц, кажется, закричал и заслонил собой Бергена. Больше он ничего не помнил.

— Сестра, что со мной?

Девушка улыбнулась:

— Не разговаривайте, пожалуйста. Вы должны беречь себя. Лежите спокойно и не волнуйтесь. Скоро вы поправитесь.

Фриц не успокаивался:

— Огнестрельная рана?

— Да.

Кан вытянул затекшие ноги.

— А что с остальными? С командиром? Говорите, сестра! — Фриц снова потерял сознание. Сестра прикоснулась к его волосам. Она сама мало что знала и не могла ответить на вопросы Фрица.

Фриц начал беспокойно ворочаться. На лбу его выступили капельки пота. Время от времени он что–то бормотал. Можно было разобрать только одно имя — Ганни.

На следующий день все посещения больного были отменены. Состояние Фрица оставалось тяжелым. В полдень Берген говорил с главным врачом. Тот сказал, что его больше всего волнует душевное состояние больного.

Берген подробно рассказал врачу о событиях минувшей ночи. Не умолчал и о том, что своим отважным поступком Фриц спас жизнь командиру.

Доктор Альберт обещал сделать все возможное, чтобы ускорить выздоровление пограничника, и посоветовал Бергену не говорить пока Фрицу о смерти шпионки.

В это время в дверях показалась фрау Кан. Доктор Альберт пошел ей навстречу.

— Здравствуйте, фрау Кан. Хорошо, что вы пришли. Садитесь, пожалуйста.

— Господин доктор, как здоровье моего сына? Он ведь один у меня!

— Не беспокойтесь, дорогая фрау Кан. Через несколько недель он будет здоров.

Женщина вздохнула:

— О боже, как я вам благодарна, господин доктор! Я так волновалась… Могу я повидать его?

Альберт опустил голову.

— Я понимаю вас, госпожа Кан, но… один–два дня придется потерпеть. Ему сейчас нельзя волноваться.

Берген встал и подошел к ней.

— Добрый день, фрау Кан. Я младший лейтенант Берген. Ваш сын служит у меня. — Он крепко пожал руку фрау Кан.

Женщина посмотрела Бергену в глаза.

— Фриц писал мне о вас. Будьте добры, господин Берген, расскажите, как все это произошло.

— Длинная история, госпожа Кан. Я пока не могу вам всего рассказать. Но ваш сын поступил как настоящий солдат. Он выполнил свой воинский долг и спас мне жизнь. Вы можете им гордиться. — Берген в общих чертах рассказал госпоже Кан о происшедшем.

Доктор Альберт разрешил фрау Кан заглянуть через дверь в палату сына. Женщина попросила разрешения остаться в больнице хотя бы на несколько дней. Доктор удовлетворил просьбу фрау Кан и предоставил ей отдельную комнату.

* * *

В районном управлении министерства государственной безопасности шла лихорадочная работа. Капитан Штейн нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.

— Через пять минут приведите Восольского и Фишера, — приказал капитан.

Затем Штейн обратился к лейтенанту Келеру:

— Итак, основное о Восольском мы знаем. Он явно не глуп. Если бы пограничник не уловил в звуках рояля азбуку Морзе, учитель продолжал бы орудовать.

Лейтенант кивнул.

— Восольский умело втерся в доверие к пастору, к бургомистру и к командованию пограничного отряда.

— Да. А заметив, что ему еще не полностью доверяют, поймал «нарушителя» границы, по его же просьбе присланного с той стороны. А как он добыл слепок ключа от часовни? Тонкая работа! Знал бы пастор, чем занимался учитель, когда он спустился в подвал за вином! Восольский следил за Зимером, пока не изучил его, а потом использовал в своих целях. А Зимер был связан с Бертой Мюнх. Запутанный клубок…

— Если бы все мы, товарищ Келер, проявили большую бдительность, мы бы раньше обнаружили шайку негодяев.

В кабинет ввели мужчину со шрамом на правом виске. Капитан предложил ему сесть.

— Итак, ваше настоящее имя Фишер. Вы бывший эсэсовец. Служили охранником в концентрационном лагере в Дахау. Вы агент геленовской разведки в Западном Берлине. Использовались в качестве связного и приезжали в ГДР под именем Штаутер. Уже два года вы сотрудничаете с агентом Восольским, известным под условным номером «43». В декабре прошлого года вы получили задание организовать в Хеллау тайный пункт для засылки шпионов. Это правда? — Капитан посмотрел Фишеру в глаза.

— Да.

— Дальше. Агент Восольский получил задание перебраться в пограничный район, обеспечить связь с окружным центром и устроить там тайник. Кроме того, он должен был распространять среди населения ложные слухи и собирать данные о немецкой пограничной полиции.

Фишер кивнул. Штейн продолжал:

— Когда понадобилось быстро передать добытые сведения, у Восольского возникла идея использовать рояль. Но поскольку играть он не умел, ему прислали Ютту Мюллер, назвав ее Барбарой Френцель. К тому же Мюллер имела задание сблизиться с каким–нибудь пограничником и завербовать его. Вас же направили в пограничный город в Западной Германии для обеспечения связи с Восольским через агента Вилли. Но последний, забирая шпионский материал из часовни, столкнулся с пограничником и вынужден был бежать. На обратном пути он сорвался со скалы и расшибся. Затем послали вас, и вы были арестованы. У вас есть вопросы?

— Нет.

— Почему пункт засылки шпионов был устроен именно на этом участке границы?

— Этого я не знаю. Я только получил задание все организовать и поддерживать связь…

— От кого Восольский получал шпионские донесения?

— Это мне неизвестно…

— Перестаньте изворачиваться! — прервал Фишера капитан. — Вы два года работали с Восольским. Итак, кто же обеспечивал группу шпионскими сведениями и где находится тайник, через который они переправлялись?

Фишер молчал.

— Молчание вряд ли облегчит вашу участь, Фишер, — тихо сказал Штейн. — Только признание может вам помочь.

Шпион поднял голову:

— Тайник находится в парке города. После моста надо идти от северного входа в парк по аллее до первой скамейки, затем под прямым углом свернуть налево. Там сохранилась полуразрушенная городская стена. На уровне груди на одном из камней высечен крест. От него направо шестой камень. За ним — пустота. Это место поросло плющом. Больше я ничего не знаю…

Штейн позвонил.

— Увести!

Тайник держали под наблюдением вот уже три дня. Капитан Штейн посмотрел на часы.

— Все ясно, товарищи? — Вопросов не было. — Тогда будем надеяться, что сегодня нам повезет.

С наступлением темноты в парк вошли несколько человек. Через мгновение они исчезли в темноте.

Рядом с тайником, прижавшись к стене, лежали капитан Штейн и лейтенант Келер.

Мысль капитана работала напряженно. Все сводилось к одному: с кем же поддерживается связь через тайник?

Они нашли закодированное сообщение. В нем были исчерпывающие данные о войсковой части, расположенной в городе. Сведения Штейн вынул. В тайнике осталась только пустая пластмассовая трубочка. Она была похожа на найденную в часовне. Предупрежден ли агент? Придет ли он еще раз к этому тайнику?

На скамейке засмеялись. Видимо, там сидела парочка. Штейн злился и про себя посылал ее ко всем чертям. К полуночи все стихло. Неожиданно послышался шорох. В каких–нибудь десяти шагах кто–то подбирался к стене. «Как удалось этому человеку подойти к стене и почему я его не заметил?» — подумал Штейн. Его фонарь ярко осветил стену.

— Стой! Руки вверх!

Мужчина вздрогнул и бросился бежать, но через несколько шагов споткнулся о ногу Келера и растянулся на земле. Штейн схватил человека за руку и повернул лицом к свету.

— Черт возьми, казарменный истопник Болтин!

Щелкнули наручники.

— Идемте, господин Болтин! Игра проиграна.

В воскресенье солнце палило нещадно. В воздухе пахло грозой.

Ганни проснулась рано. Ее мысли вернулись к событиям последних дней.

Она закрыла глаза и увидела Рэке. В пятницу он ждал ее после работы. Они разговаривали в той самой комнате, где она узнала о ранении Фрица и смерти Френцель. Рэке не пытался оправдать Фрица…

Через несколько часов она увидит Фрица. Ганни боялась этой встречи и ждала ее.

Девушка надела свое лучшее платье и нарвала букет цветов. Поцеловала мать, потом подошла к отцу. Франц Манегольд смотрел себе под ноги.

— Отец! — Ганни заставила Манегольда посмотреть ей в глаза.

— Это необходимо, дочка? Бегать за ним? Ну, тебе виднее!

— Он не может прийти, отец. Я должна пойти к нему, пойми же меня!

— Ну иди, но возвращайся.

Ганни продолжала смотреть на отца.

— Ну, — вырвалось у старика, — ну хорошо, иди же! Передай этому ветрогону привет и пожелай здоровья. — Манегольд хотел сказать еще что–то, но раздумал.

Ганни бросилась к нему и крепко поцеловала.

— Спасибо, отец!

— Если ты не поторопишься, тебе придется идти пешком, — пробурчал он, но Ганни уже не слышала отца.

— Послушай, Франц, что бог соединяет, человек не должен разъединять. — Лене улыбнулась.

— Бог, — пробурчал старик, — бог! Их соединяет кое–что другое…

* * *

Волнение прихожан усиливалось по мере того, как приближался час службы. Пастор Хинцман приехал на следующий же вечер после памятной ночи в Хеллау. С высоко поднятой головой и серьезным выражением лица прошел от автобусной остановки до дому. С тех пор никто его не видел.

Еще до того как начали звонить колокола, призывая к богослужению, прихожане, перешептываясь, группами потянулись к церкви. Вскоре она была заполнена до отказа. Даже те, кто уже давно не ходил в церковь, пришли в этот раз. Высокие своды наполнял мерный шум голосов, что было необычным для церкви, где, как правило, царила тишина.

Некоторым древним старушкам, сидевшим в первом ряду, это не нравилось. Шум в церкви считался богохульством. Одна из них не вытерпела и обернулась, угрожающе подняв высохший палец, но никто не обратил на нее внимания. В гневе старушка вновь повернулась к алтарю, перекрестилась и застыла.

Внезапно шум прекратился: появился пастор. Он шел к алтарю с опущенной головой и сложенными на груди руками, беззвучно шепча молитву. Прошло несколько минут, прежде чем он выпрямился и повернулся к своей пастве. Глаза его горели лихорадочным блеском.

Таким Хинцмана еще не видели. Старики, правда, могли бы вспомнить, как пастор служил траурную мессу по Бауману и другим немецким патриотам. Тогда в его глазах горели такие же огоньки.

Голос пастора был тихим.

— Да простит мне бог, дорогие прихожане, если сегодня я буду говорить с вами иначе, чем принято. Все мы были свидетелями ужасных событий, и в них нам следует узреть перст божий. Он указывает нам путь, которым мы должны идти.

Старуха, грозившая пальцем, уставилась на пастора широко открытыми глазами. Что с ним? Злой дух в него вселился, что ли? Она перекрестилась, и четки выпали из ее дрожащих рук. Губы беззвучно шептали молитву.

— Разве люди, лишенные стыда и совести, не осквернили нашу скромную часовню, приют божий, и не использовали ее для своих грязных целей? Разве не позор, что один из нас оказался предателем? Все мы виноваты перед богом! — Хинцман перекрестился. — Этого человека не остановили ни святость мест, ни мое присутствие. Я сам в неведении протянул ему руку. Да простит мне бог! Но не надо искушать господа! Своей рукой он наказал преступников и принес нам просветление. Не будем отчаиваться и направим наш взор туда, где мир и счастье всех людей являются высочайшим благом. В духовном мире мы разъединены, но существует более могучая сила, которая соединяет нас, — это мир на земле! Презрим власть, которая не боится осквернить дома господня и превратить его в место своих преступлений! Отвернемся от людей, которые приносят нам погибель и клевещут на своих ближних! Проверим себя, действовали ли мы в соответствии с заповедями нашей веры, не были ли предвзятость, преднамеренность и злая воля причиной всех неугодных всевышнему действий. Искупим грехи наши, добросовестно выполняя долг свой по отношению к церкви и власти, назначенной богом. Только так, уповая на волю божью и с божьей помощью, можем мы предотвратить бедствия, подобные перенесенным. А теперь помолимся, попросим прощения у всевышнего и поблагодарим его за то, что он принес нам просветление и озарил умы наши. Аминь! — Со скрещенными руками Хинцман склонился перед алтарем. — Отче наш, иже еси на небеси…

Церковь уже опустела, а обидчивая старушка все еще сидела на скамейке и перебирала четки. Церковный служка со сгорбленной спиной подошел к ней.

— Проповедь окончена, матушка Анерт.

Она со злостью посмотрела на него.

— Проповедь… Антихрист вселился в пастора! Я ухожу. — Не переставая браниться, она засеменила к двери, обмакнула палец в сосуд со святой водой. — Ничего себе проповедь! В пастора определенно вселился злой дух!

Хинцман вопреки своим привычкам сразу же ушел из церкви. По дороге к нему присоединился Корн. Когда они подошли к развилке, Корн посмотрел на пастора и сказал:

— Это была хорошая проповедь, господин пастор!

— Все мы, господин Корн, повинуемся воле бога. Они попрощались. Каждый пошел своей дорогой.

* * *

Двадцать вторая палата районной больницы была светлой и уютной. Фриц лежал на кровати и с болью думал о девушке, которую потерял. Он сам разрушил свое счастье…

У Фрица последние дни было много посетителей. Мать приходила уже два раза. Были Берген, Рэке и другие товарищи. Теперь он знал, что преступники пойманы, а Барбару застрелили. Фриц не знал только одного — что застрелил шпионку он сам.

Были у него и товарищи из органов государственной безопасности.

Фриц посмотрел на часы. Десять часов. После обеда, наверное, придет мать. Придут, видимо, и товарищи из Франкенроде. В глубине души Фриц надеялся, что придет Ганни.

Вошла сестра.

— К вам пришли. Вы сможете принять?

— Разумеется, сестра. Всегда пускайте ко мне!

Только когда она вышла, Фриц вспомнил, что сейчас неприемные часы. Вероятно, это кто–нибудь из товарищей или мать.

В дверях стояла Ганни в нарядном платье.

— Ганни! Ты?

— Да, Фриц. — Она медленно подошла к нему.

— И… ты все знаешь?

Она кивнула.

— И все–таки пришла?

— Да, потому что я все знаю.

Фриц привлек к себе девушку и поцеловал. Только сейчас он заметил цветы в ее руках.

— Какие чудесные цветы, Ганни! Спасибо. Они алые. Ты знаешь, что ты мне подарила?

Девушка покраснела.

— Фриц, как ты себя чувствуешь? Тебе очень больно?

— Вот уже три минуты, как я здоров, Ганни. Скажи, ты сама решила прийти ко мне?

— В пятницу у меня были Рэке и Керн. Они–то и рассказали мне все. Я сначала отчаялась, но потом…

— А ты пришла бы, если бы тебе никто ничего не сказал?

— Не знаю. Возможно… Ну, хватит об этом.

— Я не стою того, чтобы ты ко мне приходила. Мне стыдно, я…

— Все было специально подстроено, Фриц. Но теперь никто не стоит между нами. Ты не должен отчаиваться. Ты же не мог иначе! Ведь она же первая выстрелила!

До Фрица не сразу дошел смысл слов Ганни. Он резко поднялся.

— Ганни, о чем ты говоришь? Она выстрелила первая… Значит ли это… Скажи же!

Только сейчас Ганни поняла, что совершила ошибку, но отступать было поздно.

— Ты не ослышался, Фриц. Мне и в голову не пришло, что ты ничего не знаешь. Ты ведь сам… застрелил ее.

— Я убил Барбару?! Я?.. Почему мне до сих пор не сказали?!

Тяжело дыша, Фриц откинулся на подушки. Он увидел искаженное ненавистью лицо шпионки, ее пистолет… Падая, он, кажется, успел выстрелить…

— Спасибо тебе, Ганни. Это хорошо, что именно ты сказала мне правду.

Когда через час появилась сестра, им показалось, что прошло всего несколько минут.

— Можно мне прийти сегодня в приемные часы?

— Конечно. А сейчас я попрошу вас уйти. Больному нужен отдых.

— Сегодня придет моя мама, Ганни. Вот она обрадуется!

— А я приду часика через три.

Он поймал ее руку и поцеловал.

— Я так счастлив, Ганни…

Фриц долго смотрел на дверь, за которой исчезла Ганни. Его мысли вернулись к Барбаре Френцель. Сначала он увлекся ею, потом стал ненавидеть. Постепенно прошлое стало вытесняться настоящим.

В комнату вошел капитан Штейн.

— Добрый день, товарищ Кан! Ну как, дело идет на поправку? Что у вас новенького?

— У меня была Ганни.

— Ну, тогда вас можно поздравить. — Штейн подвинул стул к кровати. — Товарищ Кан, мне нужны некоторые сведения. Расскажите, пожалуйста, о ваших отношениях с этой Френцель. Вы знаете, что она убита?

Фриц кивнул:

— Да. Это я убил ее.

— Кто вам сказал?

— Ганни. И это даже лучше. Когда–нибудь я все равно узнал бы…

— Вы также ранили агента Фишера, он же Штаутер. Своими быстрыми действиями вы спасли жизнь вашего командира.

Фриц насторожился. Штаутер? Неужели так много Штаутеров? Он вспомнил человека с багровым шрамом на правом виске, с которым познакомился в поезде, когда ехал в отпуск. Штейн заметил его недоумение.

— Если вы еще недостаточно окрепли, мы можем поговорить завтра, товарищ Кан.

— Нет, нет, товарищ капитан. Я просто вспомнил об одном человеке. Его тоже авали Штаутером. Он был в концентрационном лагере при нацистах.

Штейн с удивлением посмотрел на Фрица.

— У него на виске был шрам?

— Да. Он рассказал мне, что сидел в концентрационном лагере Дахау.

Штейн не мог скрыть волнения:

— А о чем вы еще говорили?

— О Берлине, о фотоаппаратах… Потом он начал рассказывать мне о своей жизни.

— Почему вы заговорили о фотографии?

— У меня была с собой «Практика», а он показал мне свой фотоаппарат — подарок американского офицера.

— А больше он ничем не интересовался?

Фриц покачал головой:

— Нет. Штейн встал:

— Товарищ Кан, вы сможете выдержать очную ставку?

— Да, конечно.

Когда через час дверь палаты открылась, введенный мужчина чуть не вскрикнул от неожиданности.

— Вы знаете этого человека? — спросил Фрица капитан Штейн.

— Это… это Штаутер, с которым я познакомился в поезде.

Штейн обратился к Фишеру:

— Что вы можете сказать?

Фишер побледнел и опустил голову.

— Ладно, слушайте! Я сидел в соседнем купе и слышал, как этот пограничник разговаривал со своим другом. После этого я заинтересовался именно этим участком границы. В Ютеборге я пересел к нему в купе, узнал его имя и сфотографировал его. Остальное вам известно…

* * *

Юрген Корн был в отпуске. Он только что встал. Мать готовила сыну завтрак.

— Юрген, иди, кофе остынет!

— Иду, иду, мама!

Юрген так увлекся пирогами, что не услышал, как к дому подъехала машина. Когда в дверь постучали, он насторожился. Кто бы это мог быть?

— Войдите.

В дверях стоял старший лейтенант пограничных войск.

— Доброе утро! Корны здесь живут?

Юрген поднялся:

— Да.

Это был, скорее, вопрос, чем ответ.

Офицер подошел к Юргену и протянул ему руку:

— Вы Юрген Корн?

— Да. А что такое? Что–нибудь случилось?

Офицер улыбнулся:

— Вы нужны нам. Можете поехать со мной?

— Сейчас! — Юрген быстро надел куртку и с тоской посмотрел на гору пирожков. — Я готов. — В сенях они столкнулись с фрау Корн. Она услышала голоса и спустилась по лестнице.

— Опять что–нибудь случилось? — испуганно спросила она.

— К обеду ваш сын вернется целым и невредимым, — успокоил ее офицер.

Когда они сели в машину, офицер — он сидел рядом с шофером — обернулся назад и сказал:

— Извините, я так и не представился. Старший лейтенант Шнейдер.

Машина на большой скорости поднималась по горе Хеллау. На мосту перед погранотрядом она остановилась.

Пограничников не было видно. Только дежурный вышел и что–то доложил.

— …Товарищ полковник уже говорит… — смог уловить Юрген.

— Идемте быстрее! — сказал Юргену старший лейтенант. Они поспешили к клубу, но там никого не оказалось. Отряд был выстроен на плацу. Перед пограничниками стояли два офицера. Тот, что был пониже, говорил. Через несколько секунд Юрген уже знал, о чем шла речь. «Наверное, это тот самый полковник, о котором докладывал дежурный», — решил он.

С бьющимся от волнения сердцем Юрген смотрел, как несколько человек вышли из строя — Берген, Улиг, Вальдауэр, Унферихт и другие. Юрген увидел три золотые звезды на погонах полковника, когда тот повернулся к столу, покрытому красным сукном. На столе лежало несколько коробочек.

Когда Берген и остальные вышли вперед, полковник говорил о том, что из–за неосторожности ефрейтора Кана внимание шпионов было привлечено именно к этому участку границы, но в решающий момент Кан своими действиями доказал верность рабоче–крестьянскому государству.

— Ефрейтор Кан приказом министра внутренних дел награждается значком «Отличник немецкой народной полиции». Я вручу ему этот значок после полудня. Но, товарищи, происшедшее должно послужить нам хорошим уроком. А теперь… — Он обернулся и махнул Шнейдеру.

— Идемте быстрее! — Шнейдер схватил Корна за руку и потянул за собой. Через несколько секунд Юрген, красный от волнения, стоял перед строем рядом с полковником. Взгляды всех были устремлены на него. Словно откуда–то издалека доносился до Юргена голос полковника, который говорил о пограничниках и жителях Хеллау.

За задержание преступника и за решительные действия при тушении пожара Юрген Корн награждается медалью «За образцовую пограничную службу» и, кроме того, получает денежную премию — двести марок!

Офицер подошел к Юргену и пожал ему руку.

Лишь когда медаль засверкала на спортивной куртке Юргена Корна, он обрел дар речи. Вытянулся по–военному:

— Товарищ полковник, я бы хотел стать пограничником!

Офицер еще раз пожал ему руку и кивнул:

— Вы свободны, товарищ Корн!

Было начало июля. На скошенных лугах снова пробивалась трава, на опушке леса паслось стадо коров. Полуденное солнце палило нещадно. Под высокой грушей, за заставой, в тени лежал Берген.

На сердце у него было тяжело: вчера из его отряда ушли три лучших пограничника. Вальдауэр, Зейферт и Заперт были направлены в унтер–офицерскую школу для повышения квалификации.

С тех памятных дней многое изменилось. Как и прежде, часовые несли службу, но теперь они относились к ней: по–иному. События той страшной ночи многим открыли глаза.

Тогда–то Вальдауэр, Гросман и Керн подали заявление о приеме их в кандидаты партии. Теперь они уже в ее рядах. Крестьянский кооператив вырос и окреп. Изменилось и отношение жителей деревни к пограничникам.

Шум легковой машины прервал ход мыслей Бергена. Он поднялся и посмотрел на деревню. Это была машина начальника отряда.

Берген надел фуражку и одернул мундир. Он до сих пор не верил, что ему предстоит разлука с человеком, с которым он как–то особенно сроднился за последние полгода. Тем временем из машины вышли командир и… Фриц Кан. От радости Берген даже вскрикнул.

Но что такое? Из машины выскочил незнакомый молодой офицер. Он захлопнул дверцу и огляделся. Движением руки Рихнер попросил обоих следовать за ним. После доклада Бергена начальник протянул ему руку и представил вновь прибывшего:

— Знакомьтесь: младший лейтенант Бош. Заодно я привез вам и вашего героя.

Берген пожал ефрейтору руку, а затем познакомился с младшим лейтенантом Бошем.

— Пойдемте, товарищ Берген, я спешу, — сказал Рихнер.

Лейтенант Рэке, читавший книгу, при их появлении встал по стойке «смирно».

Затем последовал серьезный разговор.

— Товарищи офицеры, как вам известно, при последней контрольной проверке было установлено, что на заставе в Эрленбахе в данное время не все обстоит благополучно. Я имею в виду политическую и боевую подготовку. О причинах этого не буду говорить: они вам известны.

Берген начал вертеть в руках карандаш.

— Мы долго думали, — продолжал Рихнер, — и решили направить вас, товарищ Рэке, в Эрленбах на должность заместителя начальника заставы по политчасти. Как вы к этому относитесь?

Подумав, Рэке поднял голову. Лицо его было серьезным.

— Я готов служить там, где это нужно партии, товарищ майор. Когда я буду откомандирован?

— Чем скорее, тем лучше, — ответил Рихнер и повернулся к Бергену: — А вы, товарищ младший лейтенант?

Берген всеми силами старался не выдать волнения. Вчера Вальдауэр, Зейферт, Заперт… Сегодня тот, кто ему еще дороже. Друг и советчик…

Берген ответил глухим голосом:

— Приказ есть приказ, товарищ майор. Если надо…

— Хорошо, товарищи. Меня радует, что вы понимаете обстановку. Другого я и не ждал. — Майор улыбнулся. — Впрочем, Эрленбах не на другом конце света. Для настоящих боевых друзей несколько километров — не помеха. Теперь несколько слов об организационной стороне дела. Товарищ Бош приехал к нам из политшколы. Он будет работать замполитом. Сдать дела и приступить к работе на новом месте вы должны за четыре дня, то есть до понедельника. К тому же завтра к вам прибудет старший лейтенант Шнейдер. Он будет находиться здесь в первые дни после вашего откомандирования, товарищ Рэке…

Мария Фобиш ходила опечаленная. Все вокруг говорили, что Юрген на следующее утро с первым автобусом уедет. По возвращении он будет уже в форме пограничника.

— А что будет потом?

В тот вечер Мария окончательно поняла, что любит Юргена.

Девушка надела кофту и вышла на улицу. Она больше не могла сидеть дома. Может быть, он на улице? Тогда ей удастся поговорить с ним.

На перекрестке, где дорога поднималась к часовне, они неожиданно столкнулись друг с другом. И хотя оба желали этой встречи, от смущения не могли вымолвить ни единого слова.

Юрген протянул Марии руку.

— Добрый день, Юрген.

— Мария, давай немного пройдемся? Я думаю…

Она кивнула. Они стали медленно подниматься к часовне.

— Ты завтра уезжаешь, Юрген?

— Да. Завтра…

— Понравится ли тебе?

— А почему мне может не понравиться?

— Да я просто так…

Не сговариваясь, они свернули в сторону и пошли вдоль пастбища к мелколесью. «Здесь я видел Фрица Кана с Барбарой», — подумал Юрген.

Мария, словно угадав его мысли, сказала:

— Я была у Ганни. Фриц должен вернуться сегодня или завтра. Она счастлива. На следующей неделе Ганни собирается с ним в Берлин, к его матери.

Солнце уже зашло за Росберг, когда Мария и Юрген подошли к лесу. Юрген остановился.

— Присядем?

Оба молча сели на землю и стали смотреть на звезды. Каждый старался угадать мысли другого.

— Почему ты молчишь?

Не получив ответа, Мария повернулась к Юргену и только тут увидела, что он смотрит на нее.

— Мария, я хочу тебе что–то сказать… Я искал тебя сегодня вечером… потому что…

— Потому что?

— Потому что я люблю тебя!

Юрген поцеловал руку девушки.

— Теперь ты все знаешь, Мария. А ты? — торопил он. — Что ты думаешь обо мне?

Щеки Марии пылали.

— Ты разве слепой, Юрген? Я…

Юрген не дал ей договорить: он обнял ее и поцеловал. Когда он отпустил ее, она хотела было договорить, но… Юрген почувствовал, как руки Марии обвились вокруг его шеи, и она ответила на его поцелуй.

Было уже за полночь, когда они, тесно прижавшись друг к другу, спускались к деревне, и обоим казалось, что никогда еще звезды не сверкали так ярко, как в эту ночь.

Примечания

{1}Ганс Сакс (1494—1576) — немецкий поэт периода Реформации. Родился в Нюрнберге в семье портного, занимался сапожным ремеслом. — Прим. ред.