Июль 1943 года. В разгар танкового сражения под Прохоровкой экипаж капитана Ковалева, уже распрощавшийся с жизнью, вдруг на глазах изумленных немцев буквально растворяется в воздухе, да еще и c тридцатитонным «железным конем» в придачу. Где они очутились, кто сотворил сей казус, каким образом к бойцам Красной Армии прибился целый майор вермахта, расторопным танкистам предстоит выяснить уже весьма скоро. А пока, попавшие из огня да в полымя, они вынуждены отбиваться от отряда... черных рыцарей, явно принявших их Т-34 за дракона или какое иное исчадие ада, и параллельно спасать несколько миров, оказавшихся благодаря выпитой кое-кем более ста лет назад мальвазии и казацкому счастью в весьма затруднительном положении.

Константин Клюев, Игорь Подгурский

Великий Дракон Т-34

Глава 1

Эшелон разгружали ночью. Танки, урча двигателями и полязгивая траками, съезжали по деревянным настилам на землю и сразу набирали скорость, стремительно удаляясь прочь от железной дороги. Пехота, выпрыгивая из вагонов, строилась в батальонные походные колонны и без промедления отправлялась вслед за танками. Приказ был прост – к рассвету у путей не должно остаться ни одной единицы бронетехники, ни одного прибывшего бойца.

Измученные бессонными ночами железнодорожники бегали вдоль платформ, хрипло ругаясь с эшелонными командами.

– Живее, освобождайте состав. Эх, твою некуда, крепи настилы! Подавай!

На подходе пыхтели новые эшелоны с техникой и войсками. Сцепщики ныряли под освободившиеся платформы, затем команда саперов наваливалась сзади и с боков, упираясь в щебень сапогами и почти ложась. Медленно набирая ход, пустая платформа тяжко катилась к стрелке, где ее цепляли к составу. Тяжело переводя дух, команда брела обратно. Быстрее, быстрее. Освободить пути от пустых платформ и вагонов! Скоро подадут новые!

Бревна настилов трещали и лопались под гусеницами танков. Колонна железной змеей уползала, ориентируясь по едва заметным сигнальным огням, глуша рычанием все станционные звуки.

Новенькие тридцатьчетверки прибывали из Свердловска с полными экипажами. Лишь немногие из командиров имели фронтовой опыт; в основном танками командовала молодежь, совсем зеленые лейтенанты, прямо из училища. Ничего, после двух-трех атак выжившие заматереют. Сколько их будет, выживших…

Шел шестой день битвы на Курской дуге. Молох войны неутомимо превращал технику и людей в груды искореженного металла и ошметки обугленной плоти, не делая послаблений ни для немцев, ни для русских. Два жернова примерно одинаковой жесткости стремились сточить друг друга, теряя без счета танковые зубы с нервами—танкистами внутри. Счет, конечно, будет, но потом, а сейчас эшелон тридцатьчетверок из Свердловска был очередной обоймой железных зубов, предназначенных на несколько оборотов жернова с советской стороны. Сзади уже подходили следующие, и они поджимали, готовые идти след в след ночными маршами. Скрипели бревна, совсем уже беззвучно матерились сорванными глотками железнодорожники. Саперы ждали рассвета, перебирая ногами и упираясь в стальные ребра платформ уже механически. Рассвет означал отдых и бомбежки, бомбежки и отдых. Потом – вечерний ремонт разбитых налетами путей, а следом – новая карусель разгружающихся эшелонов с Урала, ночь, ничуть не отличающаяся от предыдущей…

В сторону фронта в составе ночной колонны двигался необыкновенный танк под командованием капитана Александра Ковалева. Сбоку на башне белой краской было написано имя танка – «Илья Муромец», и в былинном своем экипаже капитан был уверен на все сто. Как бы подчеркивая эту высочайшую степень надежности, на броне «Ильи Муромца» красовался именно такой номер. Экипаж «сотки» воевал без потерь и замен личного состава уже больше года, что было большой редкостью и поощрялось политуправлением. Командование, несмотря на лютый кадровый голод, ни разу не покусилось разбить экипаж и получить четырех опытных командиров. Значение символа живучести для поднятия боевого духа в войсках переоценить было невозможно, и об удачливом экипаже писали не только фронтовые малотиражки, но и центральная пресса. За танкистами Ковалева прочно закрепилась слава «заговоренных». Износив в тяжелых боях очередную «сотку» под списание, экипаж отправился в Свердловск в командировку за именным танком, что было равносильно внеочередному отпуску. Командировка удалась на славу, и Ковалев, вспоминая замечательных свердловских девчонок, щурился в теплую темноту, курил и улыбался. Жизнь – она и есть жизнь, на войне тоже не одна черная полоса кругом.

Каждый член экипажа капитана Ковалева был настоящим мастером своего дела. За состояние орудия, укладку боекомплекта и своевременную подачу очередного снаряда в «сотке» отвечал заряжающий – здоровенный прибалт Марис Эмсис. Коренной рижанин, он мечтал поступить после войны в университет или на худой конец в институт. С выбором гражданской профессии он не определился. Узнав, что командир до войны был учителем русского языка в школе, тоже решил стать филологом, про запас оставляя стезю художника. Он даже был похож на командира: тоже под два метра, основательный, любое дело доводил до конца. Марис легко управлялся с тяжелыми танковыми снарядами, только успевай, командуй.

Лучшего механика-водителя, чем Иван Суворин, в батальоне не было. Да что там в батальоне – в бригаде. Он мог выжать из двигателя невозможное. Во время тренировок по вождению инструкторы иногда протирали глаза: им казалось, что Суворин заставляет тридцатьчетверку переступать гусеницами вбок и пританцовывать, проезжая между контрольными флажками и лихо разворачиваясь. Сельский парень с Полтавщины был чуть пониже Ковалева и Эмсиса, но силой им не уступал. Подростком он уже играючи справлялся с обязанностями молотобойца в колхозной кузнице. Когда в деревню пришла механизация и появились первые тракторы, Ваня окончательно прикипел к железкам, из которых можно было собрать громадных чудищ, лязгающих и изрыгающих клубы ароматного сизого дыма. Самое главное – машины, обладая невероятной мощью и работоспособностью, могли перевезти хозяина через песчаные кручи или непролазную топь. Забросив молот за наковальню, Иван Акимович Суворин отправился по путевке колхоза учиться на механизатора. Вскоре Иван стал лучшим трактористом района, а его фотография постоянно висела на доске почета. Характер тракторист имел непоседливый, долго усидеть на одном месте без дела не мог, так что в армии устойчиво возглавлял списки кандидатов во внеочередной наряд.

Белобрысый стрелок-радист Витя Чаликов больше любил стрелять из пулемета, чем возиться с рацией. Он гордился значком «Ворошиловский стрелок», а железную коробку с проводами старался включать пореже – большую часть времени она издавала треск, изредка извлекая из эфира невнятный мат, обозначающий приказы командования. А как прикажете изъясняться на поле боя? Когда капитан требовал настроить рацию и установить нормальную связь, хотя бы как в других танках, Чаликов неубедительно ворчал: и так все ясно – вперед, стреляй, дави… и вспоминал 41-й год. Тогда танкисты общались друг с другом, семафоря двумя флажками. То, что годится на марше или на маневрах, совершенно непригодно в скоротечном сражении. К чему может привести беседа во время боя, когда пуль и осколков в воздухе больше, чем мух, объяснять не надо. Не общались, короче. Много болтаешь – мало живешь. Метафора стала обыденной прозой жизни. Однако танковые пулеметы и все стрелковое оружие членов экипажа Витя содержал в образцовом состоянии, тратя на разборку-сборку, чистку, смазку и полировку практически все свое личное время. Ковалев знал, что в бою все, что должно стрелять в его танке, не даст осечки, и прощал Вите хрипящую рацию и демагогию насчет флажков. Еще Витя выделялся изумительным золотистым чубом и ладной легкой фигурой и в качестве единственного блондина во второй роте составлял на танцах ощутимую конкуренцию даже рослым красавцам Ковалеву и Эмсису.

Весь экипаж поголовно обожал своего командира капитана Александра Ковалева. Он был всего на несколько лет старше, но все, включая самого комбата, уважительно звали Ковалева Степанычем. Александр командовал не только «соткой», он еще был командиром второй роты. Родился и вырос Степаныч на Кубани, в казачьей станице с незамысловатым названием Степная. Степаныч успел закончить институт и преподавал в своей станице русский язык и литературу. Еще он сочинял сказки, записывая их в толстые тетради. Когда началась война, военкомат направил его в танковое училище учиться на офицера. Квадратного телосложения военком поинтересовался, что за чертовщина такая – филология, получил от Александра необходимые пояснения и здраво рассудил, что грамотные люди нужны и в танковых войсках. Тем более их там острая нехватка. Так Александр оказался на ускоренных трехмесячных курсах младших командиров… Потом были сплошные бои и унизительные отступления до самой Москвы. Поначалу из-за гренадерского роста Степанычу было тесновато на командирском месте в башне тридцатьчетверки, но со временем он привык, а быть может, просто похудел. Характером Александр был крут, но отходчив. Когда Ковалев бывал сердит, это становилось заметно по взъерошенным усам. В редкие мгновения гнева он приобретал сходство с котом, здоровенным таким котярой. Семью свою – бабушку, дедушку и родителей, которых не помнил, – капитан любил самозабвенно, причем любовь его обладала редкой особенностью: она была зрячей. Ковалев любил человека целиком, видя одновременно и все хорошие качества, и недостатки. Благодаря этому удивительному свойству Александр не разочаровывался в любимых людях, и привязанность его не могла разрушиться из-за «внезапно открывшихся обстоятельств». Немногочисленные друзья его становились родными навек, и ко времени описываемых событий экипаж «сотки» был зачислен в состав семьи Александра Степановича Ковалева.

Экипаж обожал свой многотонный танк. Каждая «сотка» была для друзей особенной, и о каждой утраченной танкисты грустили по-своему. Новую же машину окрестили «Ильей Муромцем» с подачи мастера цеха, сухонького старичка, лично передававшего машину экипажу. Старичок сказал, прощаясь: «Вы – защита земли русской, наследники Ильи Муромца…» Вдохновленный речью мастера, Эмсис за время длинного железнодорожного пути нарисовал на башне белой масляной краской былинного богатыря в шлеме и кольчуге. Комиссар бригады, увидев рисунок, поначалу хотел распорядиться закрасить неуставщину, но ему вдруг показалось, что изображение витязя очень сильно смахивает на портрет товарища Сталина, только с бородой и в островерхом шлеме. Комиссар инициативу экипажа одобрил и даже скупо похвалил. Все остались довольны, а про то, что Марису позировал сам Степаныч, друзья умолчали. Кому какое дело, откуда художник черпает вдохновение.

Курское солнце взошло стремительно, как желтое печеное яблоко, пущенное из пращи от горизонта вверх. Стало припекать. Спрессованные шашки чернозема, нарезанные траками, засыхали в кособокие пирамидки, и передние танки отшвыривали их назад. Пирамидки безвредно пощелкивали о броню задних танков и рассыпались, совсем как во время пионерских военных игр о деревянное крашеное чучело вражеской бронемашины…

Колонна остановилась. Высунувшийся из люка механик-водитель проорал, зычно перекрывая двигатель:

– Степаныч, кажется, бомбардировщики гудят?

Командир вылез из башни по пояс и прислушался. Гул приближался и рос, заполняя собой все небо. Знакомый до тошноты звук. «Юнкерсы». Пехота начала разбегаться от обочины разбитой дороги.

– Воздух! Во-о-оз-дух!

Широким плоским фронтом по синему небу ползли фашистские бомбардировщики. Звенья двигались в четком порядке. Стальные птицы с крестами на крыльях были похожи на грозовую тучу. В воздухе стали рваться белые облачка зенитных снарядов. Первые звенья бомбовозов легли на разворот для бомбометания. Зенитный огонь усилился до предела. «Юнкерсы» зашли со стороны солнца и с воем начали пикировать. Разрывы зенитных снарядов стали кучнее. Ведущий, а за ним – другие, наклонив острые носы, вышли на цель и начали сбрасывать бомбы. Первые бомбы росли черными каплями, приближаясь к земле, и через миг после их падения земля вдруг вздыбилась и задрожала. Взметнулась черная пыль. Бомбардировщики замкнули круг, пикируя один за другим.

Израсходовав боекомплект, самолеты ложились на обратный курс. Строгая воздушная карусель рассыпалась: отбомбившиеся устремились домой, подальше от опасных зенитных разрывов. Один из последних самолетов спикировал и сбросил бомбы далеко от дороги, но увернуться от плотных облачков-разрывов не смог. С оскорбленным ревом «Юнкерс» свалился в штопор, стремительно снижаясь вслед за бесполезно истраченными бомбами. Над черным следом гибнущего самолета вспыхнул белый купол немецкого парашюта и тут же погас, прошитый трассирующими строчками очередей. Летчик, скорее всего уже мертвый, темной фигуркой скользнул вниз, увлекая за собой бесполезные стропы и ошметки купола. Падение пилота напомнило Ковалеву вращающийся полет кленового семечка.

На дороге горели две машины технического обеспечения, да в придачу прямым попаданием разнесло тягач, буксировавший гаубицу. Разбитую технику танки первой роты сбросили в кювет, расчищая дорогу.

На танке командира третьей роты Дергачева вспыхнул запасной бак с горючим. Пламя расплылось по борту, стекая к гусеницам. Механик-водитель яростно сбивал огонь куском брезента. На помощь ему бросился экипаж и пехотинцы, вылезшие из кювета. Горстями, касками и саперными лопатками солдаты зачерпывали мягкую землю и швыряли на горящую броню. Злой и красный Дергачев, тоже капитан и орденоносец, убедился, что машина на ходу, и скомандовал экипажу занять свои места.

Медики оказывали помощь раненым. Погибших быстро похоронили в одной из воронок. Убитыми потеряли нескольких пехотинцев и водителя технички. Ковалев восхищенно покачал головой: «Молодцы зенитчики, красавцы. Минимальные потери. Будто не полк, а одна этажерка отбомбилась. Интересно, а наши-то истребители где?»

Капитан спрыгнул на землю и длинно сплюнул. Он никогда бы не позволил ни себе, ни кому-нибудь еще плюнуть на броню своей «сотки».

Над дорогой взвилась сигнальная ракета. В танковых рациях прозвучала команда:

– Продолжить движение! Пошли! Пошли!

В два прыжка капитан взлетел обратно и нырнул в люк.

Танки, покачивая стволами орудий, двинулись дальше, поднимая облака пыли. Танк Ковалева повторил маневр машины лейтенанта Крутова, объезжая огромную воронку. Ямища еще курилась легким парком, в воздухе кисло пахло сгоревшей взрывчаткой. Водители, двигавшиеся следом, в точности повторяли маневр впереди идущих, брезгливо дергая кормой и как бы задирая еще выше длинные пушечные носы, выказывая полное презрение к воронке в частности и всему гитлеровскому войску в целом.

* * *

Уральский танковый корпус не потерял во время многокилометрового марша ни одной единицы бронетехники, ни один танк не отстал из-за поломок. Свежий корпус передали в распоряжение 5-й гвардейской танковой армии, однако командарм генерал-лейтенант Ротмистров вводить его в бой не спешил… Между тем на Воронежском фронте дела обстояли из рук вон плохо. Немцы отжали советскую оборону на тридцать – тридцать пять километров, причем на отдельных направлениях угроза прорыва становилась почти реальностью. Второй танковый корпус СС, усиленный 503-м танковым батальоном вермахта, нанес удар чудовищной силы, и стальная лавина устремилась к Прохоровке, деревеньке, найти которую было трудно даже на крупномасштабной карте. Именно здесь, на участке фронта шириной в десять километров, фашисты готовились к решающему прорыву. Им нужно было теперь надавить немного сильнее; они вырвались бы на оперативный простор, и остановить их стало бы невозможно. В Ставке прекрасно понимали цену вопроса, и под Прохоровкой была выставлена для решающей схватки 5-я танковая армия, усиленная двумя корпусами.

* * *

В блиндаже было тихо. На деревянном чурбаке у грубо сколоченного стола сидел генерал-лейтенант. Он молча смотрел на тусклую лампочку, питавшуюся от аккумулятора. Такие светильники были непременным атрибутом всех полевых штабов. Генерал-лейтенант перевел взгляд на карту. Синие стрелы, обозначавшие вероятное направление ударов немецких танковых дивизий, сходились, пробиваясь через красные линии нашей обороны.

– Командиров корпусов ко мне через пять минут.

Молодой подполковник с четким пробором на голове вскочил и быстро вышел из блиндажа. Один за другим вошли офицеры, отдавая честь генерал-лейтенанту. Усталые, осунувшиеся, угрюмые лица.

– Всем взять карты, – без предисловий начал командующий армией.

Защелкали открываемые планшеты. Зашуршали карты.

– Найдите населенный пункт Прохоровка.

– Чего ее искать, – громко сказал один из комбригов. – Вон она, рукой подать. Несколько километров.

– Товарищи офицеры, прошу предельного внимания, – зло оборвал его генерал-лейтенант. – Найдите деревню Прохоровка. Что, нашли?

– Так точно!

– Завтра, двенадцатого июля, будем наступать вот здесь. Начало атаки было назначено на десять ноль-ноль. Отставить десять ноль-ноль! В восемь пятнадцать – артиллерийская подготовка, наступление в восемь тридцать!

Офицеры молча стояли у стола. Они ожидали чего угодно, но только не этого. Перенос времени атаки – ладно, хотя десять часов было назначено не просто так, а на основании десятков донесений и рекогносцировок. Бесстрашные, но рассудительные командиры не видели смысла атаковать окопавшегося с немецкой основательностью врага. Наступать придется по чистому полю, укрыться негде. Одно дело – обороняться от наступающего железного тарана, другое – атаковать зарывшиеся в землю «тигры». Соотношение потерь при обороне и при наступлении – цифры хрестоматийные. Но и это еще полбеды. «Тигры» имели превосходную цейссовскую оптику и начинали прицельно подбивать наши танки с дистанции 1500 метров, а тридцатьчетверкам для того же самого нужно было подойти к цели на 500 метров. Тысяча метров разницы означала подбитые в упор советские танки. Т-34 на максимальной скорости должны были мчаться навстречу шквальному огню, чтобы свести на нет это смертельное превосходство в прицельной дальности. Находившиеся в штабном блиндаже командиры бригад прекрасно понимали, что будет утром.

– Разведчики взяли «языка». Подтверждено: перед нами – танковый корпус генерала Хауссера и дивизия «Гросс Дойчланд». Противник серьезный. Учтите: главное – остановить прорыв немцев. Любой ценой! Мы идем на опережающий удар, чтобы они не успели создать сокрушительный перевес.

Генерал-лейтенант внимательно оглядел присутствующих офицеров.

– Задача ясна? – уже немного мягче спросил он. – Вопросы?

Вопросов не было. Командиры свернули карты в планшеты и молча стали расходиться. Полковник Сабельников задержался у выхода:

– Павел Алексеевич, разрешите личный вопрос?

– Да, Алексей?

– Как мы воевали, Павел Алексеевич? Достойно?

– Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал, как надо.

Бригада Сабельникова должна была наступать первой, и комбриг говорил о себе уже в прошедшем времени. Генерал-лейтенант прекрасно понял полковника и тоже не притворялся. Оба никаких иллюзий не имели уже давно. Приказ – остановить. А за ценой никто никогда не стоял.

* * *

Рассвет занялся решительно и быстро. В небе одна за другой гасли звезды. В палатке, где расположился экипаж капитана Ковалева, было душно. Тускло светила коптилка, сделанная из гильзы 37-миллиметрового снаряда. Пахло хвоей – танкисты спали на еловом лапнике.

Свернувшись калачиком, дремал заряжающий Марис Эмсис. Рядом с ним лежал механик-водитель Иван Суворин. Недалеко от них, раскинувшись на спине, всхрапывал Виктор Чаликов, радист и стрелок.

Бодрствовал один командир. Обхватив колени руками, он сидел у выхода и смотрел на огонек. Перед боем он всегда плохо спал, пытаясь проработать все варианты, мысленно путешествуя на своей «сотке» по карте. Он знал, что предугадать развитие событий практически невозможно, но ничего не мог с собой поделать. Тем не менее карту будущего поля боя Ковалев без усилий держал в памяти во всех подробностях, с высотами, ориентирами, оврагами и зданиями.

Ковалев вздрогнул: его сознания коснулись певучие звуки трубы. Горнист выводил давно знакомое: «Подыма-а-айся, подыма-а-айся!»

Капитан уже и не помнил, когда в бригаде последний раз подавали сигналы горном. В палатку просунул голову дневальный:

– Товарищ капитан! Комбат вызывает командиров рот.

Ковалев негромко, вполголоса прорычал:

– Подъ-е-ом!

Люди неохотно поднимали головы и, еще не очнувшись ото сна, глядели на командира.

– Ну, что уставились? – добродушно улыбнулся Александр. – Подъем!

– Ясно, – потягиваясь, отозвался Эмсис.

Суворин и Чаликов смотрели на командира молча.

– Хватит спать, ребята. Всем быть наготове. Я – к комбату, – сказал Ковалев, затягивая поверх танкового черного комбинезона ремень с тяжелой кобурой.

– Так бы сразу и сказал. Мотор прогревать?

– С мотором подожди. А вот рацию проверить не забудьте.

– Не забудем, – сонно пробурчал радист, делая попытку снова улечься на пахучий лапник. Получив от Мариса ощутимый тычок в бок, Виктор проснулся окончательно и сел, хмурясь от перспективы возни с осточертевшей рацией.

В палатке комбата уже работали над картой. Доложив о своем прибытии, Ковалев быстро оглядел присутствующих. С потолка на офицеров падал свет электрического фонаря, от чего тени на лицах казались глубокими и резкими. При таком освещении комбат внешне изменился. Лицо осунулось, нос заострился, сильно выпирали скулы. Он походил на ожившего мертвеца. «Привидится такое! – подумал про себя Ковалев. – Надо было выспаться. Нельзя нервы распускать».

Оторвав взгляд от карты, майор Кучин кивком указал капитану на место рядом.

– Товарищи офицеры, – начал комбат, разглаживая ладонью карту, лежавшую на столе. На карте красными стрелами было обозначено будущее продвижение наших танков. – Наша задача – в 8.30 атаковать немецкую танковую группировку в районе деревни Прохоровка. Наш батальон идет во второй волне, за батальоном Ефимова. Есть вопросы?

– Переть в лоб на фрицев? Да они танки за ночь успели в землю закопать по гланды! Расщелкают, как утят в тире, – подал голос командир 3-й роты Дергачев, кривя обожженное еще в начале войны лицо.

– Перед атакой нас поддержат артиллеристы. Будет пятнадцатиминутный огневой налет. Тем более нам будет легче. Мы идем вторыми. Можно за битыми танками маневрировать.

– Думаете, у фрицев снаряды закончатся? – криво хмыкнул Дергачев.

– Так, понятно. Командир второй роты? – задал риторический вопрос майор Кучин. – О чем задумался, Степаныч?

– Чего говорить, и так все ясно. Будет баня. Подойти бы к ним только, – ответил капитан.

– Да. Такая у нас боевая задача, товарищи! – подытожил совещание комбат, задумчиво водя острием карандаша по испещренной разными знаками и разноцветными стрелами топографической карте. Майор мельком взглянул на часы. – Вот и все! Ставьте взводным задачу. Экипажи накормить. В семь пятьдесят – построение батальона у машин. Сверим часы… Вопросы? Свободны.

Ротные, откинув полог палатки, один за другим вышли на свежий воздух. Разошлись, молча пожав друг другу руки.

* * *

Рядом с палатками дымила полевая кухня. Повар наполнял солдатские котелки горячим супом, а его помощник наливал в кружки по сто грамм фронтовых. Стало веселей. Уже никто не обращал внимания на ранний подъем. Повар кричал, размахивая огромным половником:

– Кому добавки? Налетай!

Помощник повара оглаживал вислые усы, подмигивал, балагурил, но водки не предлагал.

Батальон был построен на краю леса. Ровными рядами стояли железные громадины боевых машин. Коротко зачитав приказ, командир батальона майор Кучин окинул взглядом строй танкистов и, приложив руку к танкошлему, подал команду:

– По маши-и-инам!

Черная лента строя мгновенно рассыпалась на отрезки экипажей, бегущие к своим танкам. С лязгом закрылись люки. На несколько секунд стало тихо, как будто все вокруг замерло.

На западе загудело, загрохотало, точно обрушился горный обвал. Бог войны очнулся ото сна, разминая затекшие без дела мышцы. От залпов гаубиц стонала земля. В той стороне, где находилась деревенька, о существовании которой до сегодняшнего дня никто, кроме ее жителей да районного начальства, не знал, все окуталось пепельно-серой тьмой.

Черные с яркими проблесками огня фонтаны вырастали один за другим. Казалось, пробуждался древний вулкан, пробуя землю на прочность.

– Ну вот… – сказал Ковалев и приказал по внутренней связи заводить двигатель.

Вместе с машиной командира второй роты загудел двигателями весь батальон. Опушку леса затянуло дымом выхлопных газов.

– Иван, вперед! – скомандовал командир.

Суворин увеличил обороты двигателя, включил скорость и плавно потянул на себя правый рычаг. Танк легко развернулся и, выбросив густую струю дыма, пошел в сторону рукотворной зарницы. Батальон майора Кучина начал атаку вместе с другими частями пяти корпусов – трех танковых и двух механизированных. Вся 5-я танковая армия генерала Ротмистрова, дополнительно усиленная двумя корпусами, шла в наступление.

Прошли чуть больше двух километров. Пехота давно отстала от тридцатьчетверок, мчавшихся на скорости, близкой к максимальной. Вдоль первой линии наступавших взметнулась земля. В перископ командирской башенки хорошо были видны горящие танки первой волны. Опередивший командирскую «сотку» танк лейтенанта Богданова, тоже из второй роты, внезапно остановился, словно налетев на незримую преграду, и как-то сразу занялся пламенем. «Ваня, стоп!» – взревел Ковалев и тотчас ударился шлемофоном о скобу. Суворин успел остановить машину в нескольких метрах до незримой линии верной гибели, очерченной горящими танками. То, что все предполагали, и во что так не хотелось верить, подтвердилось. Враг не просто стягивал войска в бронированные сокрушительные кулачищи, но успел подготовить основательный рубеж обороны. На него и напоролась бригада. Немецкие танки методично расстреливали атакующих из капониров. Наполовину скрытые в земле, они были практически неуязвимы для тридцатьчетверок. У Ковалева мелькнула мысль: «Надо оттянуть танки назад, спасти их от уничтожения». Но голос комбата монотонно бубнил в наушниках: «Вперед! Почему остановились? Вперед!»

Все могло бы сложиться иначе, если бы наступление не перенесли с 10.00 на 8.30. Немцы должны были наступать в 9.10. И тогда им пришлось бы взламывать нашу оборону и нести чудовищные потери. Наступающему всегда тяжелее. Одно из разряда неподвластных логике событий произошло 12 июля под деревней Прохоровка. Перенос времени наступления так никто и не смог объяснить.

– Вперед! – приказал Ковалев.

Сильнее взревел двигатель танка, и Суворин, толкнув рычаги от себя, повел машину, лавируя среди горящей техники. Над фашистскими позициями взвились в воздух зеленые огоньки сигнальных ракет. Немецкий танковый корпус двинулся в наступление. Поднимая черные тучи пыли и дыма, навстречу друг другу устремились две могучие лавины. На небольшом поле под Прохоровкой с обеих сторон участвовали одновременно почти полторы тысячи танков. Разгоралось крупнейшее в истории войн встречное танковое сражение.

Поле очень скоро оказалось тесным. Сцепившись в гигантский стальной клубок, танки уже не могли разойтись. Боевые порядки перемешались. Иногда из-за дыма и пыли своих от чужих можно было отличить только по силуэтам. Навстречу наступающим советским корпусам шли танки и самоходные орудия с черными крестами. Танки совершали стремительные рывки, резко маневрируя, чтобы избежать прямых попаданий, а «фердинанды» двигались напролом. Их грудь была надежно защищена мощной броней, и они двигались степенно и тяжеловесно, спокойно выбирая цель.

У Ковалева засосало под ложечкой: вон их сколько. За танками в облаках пыли двигались бронетранспортеры с пехотой.

– Ваня, курс на ближайшую самоходку.

Ковалев никак не мог поймать «фердинанда» на прицел. Слегка дрожали руки. «Сейчас, сейчас, – убеждал он себя. – Должно пройти».

«Фердинанд» замедлил ход. Александр подводил перекрестие прицела к цели. Теперь нужна была ювелирная точность и удача. Страшно хотелось раздолбить эту тварь. Самоходка легко и уверенно двигалась дальше. Через прицел было видно, как двигается дуло пушки, нащупывая верное направление для выстрела.

– Короткая!

Танк качнуло от выстрела. Запахло кислой гарью.

– Бронебойным… заряжай!

Вражеская самоходка попятилась с разворотом. Еще выстрел. Неуязвимое бронированное чудовище двигалось с презрительной уверенностью. Степаныч прильнул к прицелу, вдавливая резиновый ободок в глаз: так, подставили бок! Действительно, командир видел борт «фердинанда». «Сейчас! Погоди, погоди… Интересно, скольким мы сейчас подставляем свои борта в этой мясорубке…» – Мысли Ковалева лихорадочно прыгали, но руки действительно успокоились.

– Короткая!

Небольшое упреждение, и он нажал на спуск. Пороховая гарь шибанула в нос.

– Подбили! – громко выкрикнул Ковалев, разглядывая в перископ остановившуюся самоходку.

Из «фердинанда» выскакивали немецкие танкисты.

– Огонь!

В прицеле мелькали тени бегущих немцев.

– Осколочным! Огонь!

Вражеские танкисты полегли, сметенные колючей стальной метлой осколков.

Тем временем противник перестраивался. Вперед выдвинулись «тигры». Они ринулись в атаку, ведя огонь на ходу. Один из «тигров», опередив других, двигался прямо на машину комбата, которая тоже была далеко впереди своих. Экипаж «Ильи Муромца» замер: пробуксовывая гусеницами и волоча за собой пыльный шлейф, «Тигр» сближался с тридцатьчетверкой Кучина, переваливаясь через воронки.

Из танка комбата заметили опасность и выстрелили. Снаряд лег точно в цель. «Тигр» задымил, но упрямо продолжал движение, не снижая скорости. Тридцатьчетверка выпускала снаряд за снарядом, но все они не достигали цели. Горящий немецкий танк приближался к машине Кучина. «Тигр» на полном ходу ударил корпусом под углом в борт танка комбата. Скрежеща гусеницами, он медленно взгромоздился на его борт и замер стволом кверху, подмяв под себя и обливая машину комбата наплывами горящего топлива. Скоро обе машины превратились в общий костер.

– Командир, если будем стоять на месте, то получим по полной, – раздался в наушниках обеспокоенный голос механика.

– Полный вперед! – скомандовал капитан.

Тридцатьчетверка взревела и набрала скорость, вздымая пыль. Ковалев повернул башню вправо и увидел, что метрах в двадцати от его машины идут уступом еще два танка из его роты. Молодцы, держатся рядом. Молодцы.

Сквозь грохот и вой послышался резкий удар, совсем рядом. Александр понял, что «тигр», мелькнувший прямо по курсу, подбил тридцатьчетверку Миши Бахтурина.

– Подкалиберный! – скомандовал капитан. – Попробуем зайти сбоку. Иван, левее!

Заряжающий подал снаряд.

– Так, Ваня. Короткая!

Танк со скрежетом остановился. Александр привычно стукнулся шлемом о скобу.

Теперь он хорошо видел в прицел крест на борту «тигра».

Выстрел! Снаряд точно попал в борт немецкого танка – туда, где располагался двигатель. «Тигр» встал как вкопанный, а его угловатая башня медленно, как бы нехотя и с большим усилием поворачивалась в сторону тридцатьчетверки. Рядом с «Муромцем» разорвался снаряд. Мимо! Ковалев выстрелил еще раз. Он отлично видел, как у «тигра» соскочила гусеница и шлепнулась в пыль.

– Порядок, – Суворин медленно тронул машину с места.

«Тигр» не горел, но стоял на месте без гусеницы, с пробитым бортом, не подавая ни малейших признаков жизни.

Ковалев видел, как у подбитой «тигром» тридцатьчетверки открылся люк в башне и из него густо повалил дым. Кто-то из танкистов сполз по борту и убежал, согнувшись. Потом, опомнясь, вернулся. Вскарабкался по броне и залез вовнутрь. Дым стал гуще. Танкист надеялся спасти товарищей, но, как оказалось, вернулся разделить с ними судьбу. Из люка появились языки пламени, затем полыхнула яркая вспышка. С танка сорвало башню и отбросило в сторону.

Прямо перед носом «Ильи Муромца» из облака пыли выскочил вражеский бронетранспортер с пехотой. Слишком поздно для выстрела!

– Иван, бей в борт! – прозвучал в шлемофонах голос командира.

– Есть! Иду на таран! – проорал в ответ механик-водитель.

Длинную очередь выпустил из пулемета стрелок-радист. Пули защелкали по бронированному борту гусеничного бронетранспортера. Жестянка с живыми консервами была выкрашена в мутно-зеленый с желтыми прогалинами цвет, что делало машину малозаметной, особенно на расстоянии.

Утопив педаль до отказа, Суворин гнал танк наперерез цели. В последний миг перед ударом Ваня подал сигнал:

– Таран! Держись!

Отпрянув от орудия и пулеметов, танкисты уцепились, кто за что мог. Танк сильно вздрогнул от резкого удара о бронетранспортер, но разница в массе и сила инерции помогли ему опрокинуть бронированную коробку с пехотой и наползти на нее сверху. Треск, скрежет, хруст и дикие крики неслись из-под гусениц. Разворачивая машину то в одну, то в другую сторону, Суворин сполз с завалившегося набок бронетранспортера и отвел танк назад. Сквозь просветы в черном дыму танкисты стреляли из обоих пулеметов по вражеским солдатам, успевшим выпрыгнуть из протараненной машины.

– Бронебойным заряжай! – приказал Ковалев. – Танк справа! Разворот вправо! Короткая!

Суворин развернул машину и прямо перед собой увидел силуэт «тигра». «Сотка» плюнула бронебойным. Из фашистского танка вырвалось пламя, прогремел взрыв огромной силы. Снаряд «Муромца» попал в боеукладку, и машину с крестом на броне разнесло на части. Ковалев выглянул из люка. Слева и с тыла к «Илье Муромцу» подступали еще два вражеских танка, зажимая русских в клещи.

За опрокинутым бронетранспортером пряталась «пантера», используя дымовую завесу. Eе ствол следил за танком Ковалева, но стрелять немцы не спешили – дым бронетранспортера укрывал, но и застилал прицел. Ковалев этого видеть не мог. Не увидел он и того, что немцев опередили. Чей-то снаряд ударил «пантере» точно в борт. Машина окуталась дымом, а потом и вспыхнула. Экипаж Ковалева так никогда и не узнал, в какой опасности находился и кому был обязан спасением. В танковом бою, как и в воздушном, невозможно увидеть все, находясь внутри сражения. Только после боя, когда командиры разных экипажей вспоминали и сопоставляли подробности, рождалась приблизительная общая картина. Красноречивее и точнее всего помогали восстановить последовательность жаркого боя разбитые танки, искореженные бронетранспортеры, расплющенные артиллерийские батареи да горы тел – своих и вражеских солдат.

Когда из дыма выдвинулась очередная бронированная туша «фердинанда», Ковалевым уже владело ледяное спокойствие.

– Вот свезло, так свезло, – сказал вслух Ковалев, целясь в немецкую самоходку. – Перебью гусеницу, он на месте завертится, а мы ему в бок засадим. Только бы не промахнуться. А «тигры» где?

– Капитан! – раздался спокойный голос Мариса. – Слева заходят!

«Все. Приехали», – раздался голос то ли в шлемофоне, то ли в голове у Ковалева. Казалось, что жерло вражеского орудия направлено прямо на него. Руки на поворотном механизме безостановочно двигались. Только бы фашист не успел выстрелить! Еще секунду. Сейчас «фердинанд» попадет в перекрестие прицела: «Подожди, подожди, сволочь… Ага», – Ковалев произнес «ага» в тот момент, когда в прицеле показалась вражеская самоходка. «Сейчас мы им пристроим…» Отчетливый черный кружок дула самоходки возник в прицеле. Александр спокойно целился, и совершенно помимо его воли перед ним пронеслась пестрой кинолентой жизнь: школа, литературный кружок, учеба в Ростовском институте, дед с бабушкой, станица, залитая солнцем и медовым запахом цветущих яблонь.

Оставалось лишь тронуть маховичок и нажать спуск.

Тут произошло то, чего опасался Ковалев: «фердинанд» выстрелил первым. Александр даже не уловил вспышки выстрела немецкой пушки. Он дернулся и ткнулся лбом в прицел. В ушах стоял оглушающий звон. Отчетливо запахло гарью. Казалось, все вокруг вибрировало, как тяжелый колокол. В наушниках шлемофона голос Суворина произнес: «Горим, командир! Подбил, сука!»

Ковалев потрогал лоб и приник к прицелу. Довел пушку, нажал на спуск. Выстрел! Александр увидел яркую вспышку на лобовой броне железной твари. Бесполезно! Фашистская самоходка дала задний ход и отступала, выходя из танковой дуэли неповрежденной.

В едком, удушливом дыме, наполнившем машину, было видно, как по цветной проводке побежали крохотные огоньки. Сорвав с головы танкошлем, резкими ударами командир стал сбивать разрастающееся пламя. Полыхнул пропитанный маслом резиновый коврик, лежавший на днище машины. Вокруг зашипело, затрещало.

– Всем покинуть машину! Быстро! – прокричал капитан и зашелся в надсадном кашле. Горло перехватило.

Задыхаясь, Александр ощупью нашел задвижку и открыл крышку люка. Огонь жег ноги и спину совсем немилосердно.

Капитан вылез из башни и спрыгнул на землю. За ним следом выскочили заряжающий и стрелок-радист. Недалеко от «Муромца» дымилась большая воронка.

– За мной! – скомандовал Александр.

В несколько прыжков они достигли глубокой конической ямы и укрылись в ней. Вскоре к ним присоединился механик. Перевалившись через край, он сполз на дно, держа в вытянутых руках автомат. Его закадычный друг Виктор полулежал на дне воронки. Золотистый чуб стрелка был в копоти, из шеи на грудь текла кровь.

– Вить, ты как? – прокашлял Ковалев.

– Зацепило, – еле выдавил в ответ Чаликов, пытаясь зажать рану грязной ладонью.

– Давай перевяжу, – Марис вытащил из кармана комбинезона индивидуальный пакет и начал бинтовать товарищу шею.

Сквозь какофонию боя слышались крики и двуязычная брань.

– Командир, что дальше… – Эмсис не успел закончить вопрос.

Горящая «сотка» взорвалась всей мощью неизрасходованного боекомплекта. В небо устремился громадный фонтан пламени, а упругая волна горячего воздуха прокатилась поверх танкистов, сжавшихся на дне воронки, и оставила после себя звон в ушах.

– Вот и нет больше нашей «соточки», – огорченно сказал Суворин, моргая обгоревшими ресницами.

– Ничего, командир что-нибудь придумает, – произнес Марис, затягивая узел на повязке. – Был бы экипаж, а танк нарастет!

Капитан осторожно высунул голову из воронки. Новая группа тридцатьчетверок схлестнулась с новой же группой фашистских танков и самоходок. На поле боя под Прохоровкой все давно уже перемешалось; вновь подоспевшие ряды моментально смешивались с воюющими со всех сторон и направлений. Неутомимый Молох только и успевал крутить ручку своей мельницы, перемалывая роты, батальоны, бригады, корпуса. Упрямые человечки продолжали идти навстречу смерти, как будто только для этого их рожали и кормили матери, воспитывали отцы, школа и командиры. Молох потирал лапки и крутил, крутил, крутил…

Когда было бесполезно стрелять, танки сшибались в таране и замирали со сбитыми катками, разорванными гусеницами и мятыми бортами. Оглушенные экипажи выскакивали из машин и сходились в рукопашной схватке.

* * *

Высоко задрав ствол, чадно горела «пантера». Из командирского люка выполз командир, за ним вывалился башнер. Тлеющие, пропитанные маслом и бензином комбинезоны вспыхнули на открытом воздухе. Живыми факелами немцы метнулись в сторону и, повалившись на землю, стали кататься по ней, сбивая огонь.

На небольшом пятачке рядом с воронкой, окруженной разбитой техникой, кипел бой. Невдалеке катались в пыли еще двое в тлеющих комбинезонах. Боль от ожогов удваивала силы, и оба сдаваться не собирались, пытаясь задушить друг друга. Рядом с ними в рычащий ругающийся клубок сплелось несколько человек. Дрались кулаками, прикладами, рукоятками пистолетов, били друг друга зажатыми в руках гранатами. Один из танкистов не принимал участия в схватке, он стоял поодаль в полный рост, громко хохотал и никак не мог остановиться. Из общей схватки выпал рослый немец с кинжалом в руке. Он подошел к душившим друг друга и заколол сначала одного, потом другого резкими короткими ударами. Перебросив длинное узкое лезвие из руки в руку, огляделся. Его глаза встретились с глазами Ковалева. На обожженное лицо немецкого танкиста было страшно смотреть. Оставалось удивляться, как среди вздувшихся волдырей и лохмотьев кожи уцелели ясные голубые глаза. Неожиданно он улыбнулся Ковалеву остатками лица, как будто увидел старого друга, и уверенно направился к воронке, где укрылись танкисты. Александр провел рукой по бедру, нащупывая пистолетную кобуру. В голубых глазах фашиста не было ни страха, ни ненависти, только безграничная усталость – и больше ничего.

Время, казалось, замедлило свое движение. Ковалеву захотелось закрыть глаза, чтобы все исчезло.

Где-то рядом жахнуло орудие. Еще утром капитан распознал бы принадлежность пушки и калибр по звуку, но сейчас, оглушенный, со звоном в голове, он не был способен определить даже направление выстрела. Взрыв снаряда положил конец рукопашной. Танкисты полегли рядом со своими подбитыми танками, ненадолго пережив стальных друзей. Голубоглазый тоже исчез.

* * *

Экипаж «Муромца», укрывшийся в воронке, выжил и в этот раз. Их изрядно присыпало землей, на несколько мгновений стало тихо. Потом звуки боя, грохот выстрелов и рев двигателей навалились с новой силой.

В убежище экипажа неизвестно откуда вновь свалился неугомонный Суворин. Ковалев вспомнил, что несколько минут назад видел Ваню ныряющим в воронку, и легонько потряс головой. Пока капитан боролся с дежавю, Иван привалился к его плечу и затараторил пулеметной скороговоркой:

– За бронетранспортером, который мы раздолбали, танк из первой роты застрял, вот в такой же воронке. Я залез через нижний люк. Корпус цел – ни пробоин, ни повреждений. На башне черное горелое пятно и вмятина с трещиной в командирском люке. Люк не закрывается: крышку перекосило. По-моему, тяжелая мина прямо на башне разорвалась. Двоих убило. Остальные ушли. На закрылках люка механика-водителя да по броне – запекшаяся кровь. Прям ручей. Попробовал двигатель – завелся со второй попытки, включил передачу – двинулся. Из воронки выскочит легко! – Суворин замолк, выжидающе глядя на товарищей.

– А дальше? – уточнил Чаликов, стараясь не двигать челюстью и не беспокоить забинтованную шею.

– Дальше я сразу обратно. Нам тут долго не отсидеться, – чумазый крепыш в ребристом танковом шлемофоне ерзал по дну воронки, выглядывая через край, не в силах успокоиться хоть на минуту. Ковалев смотрел на механика. Надо же, стоило командиру отвернуться на пару минут, а Ваня уже успел сползать на разведку. Раньше за такую самодеятельность он бы крепко получил. На этот раз Ковалев ничего по поводу отлучки не сказал, испытывая к пронырливому Суворину дружескую благодарность. Решение, от которого зависела жизнь экипажа «Ильи Муромца», было принято сразу, и капитан коротко озвучил его:

– Давай, Ваня, веди! – и, обращаясь уже ко всем, добавил: – Ребята, оторвали задницы. Ползком вперед.

– Задницы! Интересно, чему детишек до войны успел научить, филолог? – громко пробурчал под нос Марис. В экипаже Марис боролся за чистоту русского языка в одиночку. Строгий ревнитель традиций российской словесности, он никому не делал поблажек, даже командиру, из-за чего бывал в нарядах реже Суворина, но чаще Чаликова. – Задницы оторвем, а что тогда прижать к земле прикажете?

– Разговорчики! – оборвал командир и быстро пополз за Сувориным, уклоняясь от маячивших перед лицом подметок водителя.

Ползти по-пластунски пришлось действительно недалеко. Тридцатьчетверка завалилась в глубокую воронку правой гусеницей. Капитан и Эмсис проникли в машину через люк в днище, а Суворин и Чаликов стали вытаскивать погибших через люк механика. Когда они укладывали на землю второе тело, сверху на машину спикировал «Юнкерс». Ас из Люфтваффе увидел в дымных просветах советский танк и копошившихся рядом людей, чего он вытерпеть не смог.

Бомба попала в стоявший рядом немецкий танк с разбитыми катками и перебитыми гусеницами. Раздался сильный взрыв: «сработал» полупустой бензобак, затем отозвались снаряды. Из люков пыхнуло огнем.

Тем временем Ковалев сидел на командирском месте в башне тридцатьчетверки. Повернул башню чуть влево – пошла легко. В смотровом приборе Александр увидел догорающий остов немецкого танка. На толстом стволе сидела ворона. Огромная такая ворона, скорее даже ворон. Ковалев недовольно поморщился: «Откуда здесь взяться птице? Бой кругом. Совсем страх потеряла. Кыш, безмозглая!»

В тридцатьчетверке все было в полном порядке, все наготове: уложены рядком снаряды, протертые начисто: бронебойные, осколочные. Один, неизвестно какой, уже дослан в орудие. Спуск на предохранителе.

На взрыв бомбы Ковалев не обратил внимания, осваиваясь внутри машины. Он пока не знал, что механик и стрелок-радист еще не успели забраться в танк.

* * *

Суворин очнулся, лежа на спине. Витьки рядом не было. Суворин, с трудом переставляя ноги, перешагивал через мертвых, выискивая Чаликова. Витька нашелся быстро, под наваленными сверху телами – бинт на шее и светлые пижонские волосы были отличной приметой. Стрелок лежал лицом вниз, широко раскинув руки, будто стремясь удержать земной шар на правильной орбите. В руках были зажаты горсти земли с жухлой травой.

– Держись, Витя! Сейчас поползем.

Упираясь изо всех сил, механик потащил за собой товарища, вцепившись в воротник комбинезона обеими руками. Ноги и руки Витьки слабо шевелились, как будто он помогал другу. Скорее всего, движения были бессознательными, но иллюзия соучастия товарища придавала Суворину сил. Уходить надо было немедленно. Танкисты – совсем как улитки или устрицы – чувствовали себя спокойно только внутри своих бронированных ракушек, и Суворин не был исключением из этого правила.

А еще Суворин знал, что если он остановится хоть на секунду, Чаликова с места больше не сдвинет.

Вконец обессилевший Иван стащил Витьку в воронку и с ходу, поднатужившись, перевалил его в люк механика. Глубоко вздохнув, забрался в танк сам и занял привычное место водителя. Трясущимися от усталости руками Суворин подключился к внутренней связи, затем положил руки на рычаги. Теперь достаточно было нажать ногой на стартер, чтобы все вошло в свою колею.

– Степаныч! Я на месте. Витьку сильно контузило. Кажись, живой.

– Порядок, Ваня! Давай потихонечку. Сдай назад!

Механик завел двигатель и отжал рычаги от себя. Танк зарычал, дернулся всем корпусом и выполз из воронки задним ходом. Капитан облегченно вздохнул: экипаж цел, танк практически полностью исправен. Вдруг захотелось лечь, вытянуть ноги и закрыть глаза. Усилием воли Ковалев отогнал некстати возникшее желание.

В шлемофоне раздался крик механика: «Смотри прямо!» Из черных клубов дыма вынырнула немецкая самоходка.

«Нет, ну везет нам сегодня на „кабанов“, – подумал Ковалев. В перископ командирской башенки он отчетливо видел подпалину от снаряда на вражеской броне, чуть левее и ниже орудия. – А, подраночек. Похоже, мы его только разозлили. Не отпустит, раз заметил!»

«Фердинанд» плавно разворачивался в сторону тридцатьчетверки. Чудовищный ствол у этого «кабана». Сволочи!

– Бронебойный! – скомандовал Степаныч, забыв, что снаряд уже в орудии, и понимая в то же время, что снаряд не поможет. Лобовую броню фашистской самоходки не пробить из 76-миллиметрового орудия.

Страха не было давно. Видимо, для каждого человека отмерен определенный запас. Ковалев свой запас истратил в двух первых боях, потом осталось только постоянное беспокойство за судьбу экипажа и живучесть машины. И еще – то ли в шлемофоне, то ли в голове слышался-чудился шепот: «Бе-ре-гись, бе-ре-гись…»

«Фердинанда» на мгновение скрыл дым от добитого бомбой немца, и шепот исчез. Налетевший порыв ветра рассеял черные клубы, и снова зашептало: «Бе-ре-гись, бе-ре-гись». Железная пластинка – чешуйка-амулет на груди Ковалева – завибрировала в такт шепоту. Вибрация нарастала, уже все вокруг дрожало. Казалось, что танк бьется в ознобе. Сердце капитана трепыхалось в том же тошнотворном ритме.

«Все! Конец!» – Александр увидел вспышку на срезе дула самоходки. Все вокруг окутала необычная рваная мгла. Краешком сознания капитан подумал, что не успел попрощаться с экипажем, ставшим ему второй семьей. Ах, как многое он сказал бы им утром, если бы знал! Если бы знал… Но и эти зеленоватые слова, назойливо вертевшиеся в сознании капитана на красном фоне, постепенно стали исчезать. Красный цвет съежился, стал заплывать черными кляксами, и осталась только темная пустота, в которой он растворился. Потом не стало и пустоты.

Командир «фердинанда» припал к оптике прицела, не веря своим глазам. Снаряд, который должен был попасть точно под башню советского танка, угодил в «тигра», подкравшегося к русским сзади. С такого расстояния промахнуться нельзя! Тридцатьчетверка пропала, просто исчезла. Последнее, что видел немецкий танкист – рябь по броне тридцатьчетверки, какая бывает на воде от брошенного камня. Силуэт боевой машины смазался, оплавился, задрожал в раскаленном воздухе, как мираж в пустыне, и исчез.

На месте советского танка появился правильно очерченный круг высокой зеленой травы. Повсюду на поле боя лежали тела убитых, искореженные танки, сорванные башни, бесчисленные воронки, и ни одной зеленой былинки – сплошь выжженная, дымящаяся земля. Опытный немецкий танкист, прошедший не один бой, исколесивший не одну страну, завороженно смотрел на зеленый островок с качающейся свежей травой и не верил своим глазам.

За оторопь командира экипаж «фердинанда» заплатил самую высокую цену. Справа из облака дыма возник советский танк и замер, прицеливаясь. Первый выстрел перебил гусеницу и выбил несколько катков. Второй снаряд попал точно в черный крест на борту. Глухо ухнул боезапас в бронированном брюхе. Фашистская самоходка горела, живых внутри уже не было. Черный дым столбом поднимался вверх. Необыкновенная зеленая-презеленая трава качалась и вздрагивала в такт взрывам.

* * *

В семье Ковалевых была реликвия, передававшаяся из поколения в поколение. Ее привез из казачьего похода на Византию прапрапрадед Александра. Вещица была размером с царский медный пятак и напоминала формой змеиную чешуйку из диковинного металла. Местный кузнец долго сопел и ковырял ее заскорузлым ногтем, но так толком и не смог понять, что это за сплав. Ни молот, ни горнило огненное не оставили на чешуйке и следа. Заморская диковина, вот и весь сказ. Как-то дедушка за шумным застольем, когда гуляли на Пасху, показал чешуйку внуку. Из застольного рассказа получалось, что предок Ковалевых сражался с драконом и победил его. Только он собрался молодецким ударом срубить голову поганую, как чудище взмолилось человеческим голосом и пообещало сослужить службу важную предку и потомству его. В залог верности клятве чудище сбросило с тела чешуйку железную и вручило казаку. Если понадобится дракон, то надо сказать слово заветное, когда будет совсем невмоготу, и придет дракон на помощь без промедления.

Бабушка, сидевшая рядом, сильно не любила пьяных разговоров и бахвальства казацкого. Словом, осерчала она, губы поджала и со словами: «Закусывать надо, старый», убрала со стола наполовину пустую бутыль с чистым, как слеза, самогоном, заменив ее графином безвредной вишневой наливки. Дед обиделся и до конца застолья сидел, насупившись, напоминая взъерошенного кота, оттасканного за ухо за чужие проделки.

Она же, бабушка, собирая Сашу на войну, вручила ему семейную реликвию и строго-настрого наказала с ней не расставаться. «Не слушай меня, дуру старую. Зря я деда обидела, это во мне воспитание масленниковское взбрыкивает. Отцы наши и деды на скачках состязались, на войне да на работе. Вот и поженили нас с дедом твоим, чтобы конец этой дури положить, а то чуть что, за грудки друг дружку хватали, а потом и шашки в ход шли».

В тот вечер Саша узнал о своих предках столько, сколько не слышал за все свое детство, отрочество и юность… Вслед за бабушкой в комнату Саши прошаркал дед, Александр Степанович Ковалев.

– Мария, не могу найти амулет-чешуйку, – чуть стесняясь и с опаской спросил дед, – хотел вот Сашке нашему в поход отдать. Не видала невзначай?

Бабушка Мария Алексеевна открыто взглянула в лицо Ковалева-деда и протянула ему амулет с глубоким поясным поклоном:

– Прости меня, Александр Степаныч, пришла я свой огрех исправить, возьми амулет, вот он.

– Вот и хорошо, Мария Алексеевна, вот и хорошо. Амулет этот от мужской руки да в мужскую ладонь лечь должон. Тогда и сила в нем сохранится. Бери, внук, да у сердца своего носи неотлучно. И мы с бабушкой твоей рядом пребудем – незримо да неслышно.

Дед взял сухонькими пальцами пластинку и вложил в Сашкину руку.

– Давай, бабка, с Сашкой чаю попьем напоследок, а?

Через полчаса на столе пыхтел самовар праздничный, в маленьком литровом чайнике томилась заварка, выставлены были варенье да пряники, огурчики, сало, грибочки да бутыль прозрачная со стопочками гранеными.

Первый и последний раз на памяти внука бабушка Мария не только чокнулась с дедом, но и выпила жгучей водки, не поморщившись. А потом, под чай, потекли рассказы стариковские…

Саша знал, что отец его покойный, капитан Ковалев Степан Александрович, авиатор, полный Георгиевский кавалер, погиб в воздушном бою летом 1916 года, когда самому Саше едва исполнился год. Мама, Аглая Николаевна, осенью того же года сгорела от скоротечной чахотки, и Сашу воспитывали дед с бабушкой. Хозяйство у них было крепкое, у стариков здоровья было, слава богу, пока вдоволь, да и дядья, мамины братья Иван и Сергей Хорьковы, помогали Ковалевым сеять да убирать добрые урожаи.

Саша сам участвовал в этих праздниках урожая, сначала кувыркаясь в высоченных скирдах или сидя на холке огромного битюга, без труда волочившего зубастую борону, а затем помогая старшим уже на равных, почти без скидок на подростковый возраст.

Никогда раньше не говорили, что бабушка происходила из семьи Масленниковых. То есть Саша знал, что девичья фамилия бабушки Марии была Масленникова, но на этом знания его о бабушкиной семье заканчивались.

В станице Степной в стародавние времена из двух сотен куреней выделялись два: семьи Ковалевых и семьи Масленниковых. Парни из обоих куреней были друзьями и заводилами, а старшие в семьях казаки всегда имели единое мнение и решающий голос в делах станицы. Остальные казаки только дивились той дружбе, да завидовали потихоньку. Видать, сглазили…

Как раз тогда, когда прапрапрапрадед Саши Ковалева Григорий вернулся из похода южного с чудо-чешуйкой, Семен Масленников, бывший друг да закадыка Григория, только-только женился на невесте товарища, красавице Арине Крупениной. Был бы жив отец Семена – вовек не допустил бы он вероломства сыновнего, но как на грех схоронил Семен отца в конце зимы и остался старшим казаком… Помутился у него разум от красоты Арины, да и женился он на ней нехорошо, настырно как-то. Григорий предательства не простил, и с тех пор между двумя могучими семьями началась вражда.

Григорий – а было ему в ту пору двадцать пять лет, не больше – приручил бродячего кобелишку и надолго уезжал с ним в степь. Злые языки немедля растрезвонили, будто собаку эту он прозывает Ариной, да наряжает в платочек, да беседы ведет с кобельком, держа за лапку, будто с дамой-барышней. Прошло несколько недель. Языки болтунов уже давно перекинулись степным пожаром с Григория на вдову казака Солоницына Степаниду, проявившую благосклонную симпатию к молодому Егорке Архипову, как вдруг секрет кобелька стал известен широко и скандально. Июньским жарким полднем изумленные станичники наблюдали, как кобелек мчался наметом по станице, вздымая пыль не хуже атаманского коня, да в вывернутой от натуги пасти держал штаны с лампасами и белую рубаху. За кобельком огромными прыжками мчался голый Семен Масленников, в одной руке сжимая шашку в ножнах, а другой рукою срам на бегу фуражкой казацкой прикрывая. Так и промчался, мелькая белыми ягодицами через всю станицу, ревя разъяренным быком. Кобелишка свернул к непросыхающей черной вонючей топи, через которую была кладка дубовая проложена, да разжал усталую пасть. Форма быстро намокла, пропиталась зловонием болотным, так что Семен домой вечером пробирался через гумно. А казаки, с которыми Семен вместе на казацкой стороне плеса освежался, вообще дивные вещи рассказывали. Будто вылез Семен из воды, да на одной ноге и запрыгал к своей одежде, воду из уха выбивая. Нагнулся за штанами, глядь – а одежда на сажень дальше. Ну, подумаешь, ошибся. Подошел к одежде поближе – а она от него – шасть. Только сабля да фуражка на берегу. Ну, Семен, за саблю да за фуражку, и за одеждой припустил вдогонку. Кобелишка тот одежду наземь бросил, да еще и отвернулся, паразит. А только Сема к штанам руку протянул, хвать одежду клыками да рысью своей собачьей отвратительной – обратно к берегу. Сел, блох выкусывает. Сема завыл, шашкой вслед швырнул, да сам следом. А вы видели бегущего голого казака в одной фуражке? Тут все станичники на берегу и повалились со смеху. А пес так Семена и водил вдоль берега, пока не дошел Масленников до полного исступления. Так и побежал на потеху всей станице, белугой ревя да пса кляня почем зря. А уж когда узнал, кто с собачкой той месяц дружбу водил – вообще с лица спал…

Вот и завертелась карусель. Не примирились бывшие друзья, даже когда Арина родами первенца умерла. Раз как-то над могилой Арины и ребеночка столкнулись, да разошлись молча, друг сквозь дружку глядючи.

С тех пор ни на скачках, ни в джигитовке молодецкой, ни в бою кулачном, ни в борьбе не искали первенства станичники из других куреней. Или Масленников, или Ковалев, других первых быть не могло. А если, скажем, Ковалевы в наряде на заставе стояли, то Масленниковы в ристалищах и не участвовали. Обезумели, одним словом. От поколения к поколению соперничество становилось злее и в конце концов превратилось в бессмысленную вражду. А вот в девятнадцатом веке, при самодержце Александре II – Освободителе, в году 1870-м, во время скачек упала под Степаном Ковалевым, шедшим первым, лошадь, да и сломала себе шею. Померещилось Степану, будто Алешка подсек сзади хлыстом копыто переднее его лошади. Пришел он пешим к станице, схватил за грудки Алексея, да и начали рубиться они тут же, в кругу казачьем. У Степана ум помутился от потери лошади чистых кровей, а Алексей взвился от напраслины, всегда честен он был… Упали они оба разом, израненные, а уж изрезали да искололи друг дружку – чуть кровью не изошли. И было времени у них предостаточно; в лазарете, валяясь в бреду предсмертном, да потом в куренях своих на полатях на сене душистом к жизни возвращаясь от слабости лютой, о многом подумали они, многое перестрадали. Люди сказывали, что встали наши отцы как раз на Пасху, поутру, каждый вышел из куреня своего, да пошли сходиться. Оба по полной форме одеты, с орденами да при парадном оружии боевом, идут медленно, ни кровинки в лицах. А сзади матери наши голосят вполголоса, на улицу выйти не смеют. Сошлись отцы, смотрели друг другу в лицо долго, смотрели, да вдруг шашки выхватили. Обомлели люди, кто видел это, дышать перестали. А отцы руки себе порезали, да кровью брататься начали, да шашками обменялись. Плакали долго, за кровопролитие прощения просили, к предкам своим на могилки вдвоем ходили весь день. А вечером поклялись Алексей да Степан, что поженят детей своих, первенцев, когда вырастут до положенного возраста. Так и поженили нас, ага…

Дед замолчал, глядя глубоким, неожиданно зорким взглядом то на внука своего, то на юную красавицу Марию Алексеевну, в девичестве Масленникову, бабушку Александра.

– Ну, Монтекки, ну, Капулетти…

– Кто, что, внучек?

Ковалев-внук выскочил из-за стола, бросился к своим книжным полкам и вернулся с книжкой:

– На, дед, почитайте с бабушкой. Тут все не так, конечно, но похоже. Бабушка, а где Масленниковы теперь живут?

– Не живут они, Сашенька, не живут. Их в девятнадцатом расстреляли.

– Кто, бабушка?! Кто?! – взревел Саша, но тут же сел на место и обмяк под тяжелым взглядом деда.

– С комиссарами не поладили. А курень масленниковский по бревнам раскатали. Пустырь там нынче, возле Лазарева гумна. Не кричи, малой, не надо. Если бы не ты на руках, поквитался бы я, – сцепил сухонькие руки, – поквитался бы. Так-то, тезка, внучек мой единственный. Ты не горячись, ты думай. Ты – последний Ковалев. И Масленников, выходит, тоже последний.

– Дед, бабушка, я что же, один в станице ничего не знал?

Мария Алексеевна, улыбаясь, покачала головой. Дед засмеялся и попросил чаю…

Потрясенный Александр узнал, что казаки, уцелевшие после Гражданской войны, собрались на тайный сход. Горький подсчет потерь среди станичников сплотил оставшихся в живых, и решили они, что не будут больше ни за белых, ни за красных; самое главное – детей сберечь, да землю им по наследству передать. Те станичники, кто на стороне большевиков стоял, дали обещание, что не будут власть использовать против своих братьев-казаков, а напротив, охранять от заезжих комиссаров, и никого из чужаков к власти в станице не допустят. Их бывшие противники дали слово, что, когда власть бесчеловечная сменится, отнесутся к бывшим врагам своим так же по-братски, охраняя от гонений и других невзгод. Словом, примирились казаки, благо был пример у всех на памяти – Ковалевы да Масленниковы, – и решили, что между собой всегда будут мир и уважение соблюдать. Самое главное – маленькие дети несмышленые не должны были вражды родителей унаследовать; слабы дети и подвержены подражательству. Постановили казаки, что обо всей полной истории между станичниками будут рассказывать детям уже выросшим, твердо на ногах стоящим. Еще решили на сходе тайном, что строго-настрого запрещено станичникам друг друга прошлым попрекать. Что было – быльем поросло. Мертвых не воротишь. С тех пор во всех куренях старшие сами решают, когда детям про былое рассказать. А если вдруг старшие не доживут – все под богом ходим, – тогда черед крестных родителей настает, а не крестных, так старших станичников.

– Тебе сказали мы все, потому что пора, взрослый ты уже, шутка сказать – учитель. Да еще потому, что война нас разлучает, внучек, война.

– Дед, а как это: все молчат, и ни слова, ни полслова? Ведь и болтуны в станице есть, не только твердые казаки?

Дед помолчал немного, прищурившись, перевел взгляд с внука на Марию Алексеевну и обратно.

– Вот что, тезка мой дорогой, внук единственный, скажу я тебе… Отца твоего с малолетства не довелось мне воспитывать: служба государева, походы… А тебя я вот такусеньким на руках держал, и когда ты своей маленькой ручонкой мой палец схватил да отпускать не хотел, все во мне перевернулось как-то, и спросил я себя, чего не сделаю для того, чтобы птенец этот, кровиночка наша, оперился во взрослого орла? И сам ответил – все сделаю, что надобно будет, самое святое отдам за жизнь крохи. Так что молчать да языком не мести – не самое большое испытание, когда дело потомства касается. И станичники наши так чувствуют, все, как один, и беду от детей готовы отвести любой ценой. Так, Мария Алексеевна?

Мария Алексеевна часто закивала в ответ, улыбаясь светло и радостно.

* * *

Уходил Александр Ковалев из станицы на рассвете твердым, размашистым шагом и даже нашел в себе силы обернуться на пригорке и помахать маленьким старичкам, одновременно поднявшим руки для крестного знамения.

Когда Саша почувствовал спиной, что его не видно больше от порога, то рухнул на траву и долго безутешно плакал, стуча кулаками по гулкой земле. Его сердце точно знало, что в этой жизни он больше никогда не увидит ни деда, ни бабушку. А еще его сердце говорило, что и дедушка, и бабушка, и вся чудесная станица Степная, и неведомые прекрасные папа и мама будут с ним всегда.

Ковалев поднялся с земли, отряхнул приставшие былинки и отправился дальше. Его неожиданные, с детства не случавшиеся слезы высохли сами собой, и само по себе пришло еще одно знание: за ночь сердце Саши Ковалева стало большим, и теперь сможет выдержать все, и даже еще чуть-чуть.

В левом нагрудном кармане Александра в такт уверенной мужской поступи раскачивалась загадочная металлическая чешуйка размером с царский пятак.

Глава 2

Виктор Неринг родился в небольшом германском городке Пассау, совсем недалеко от границы с Австрией. Его отец, Генрих Неринг, служил директором муниципального архива, расположенного в подвале городской ратуши. Архивом в свое время заведовали и дед Виктора, и прадед. Образованные и начитанные, Неринги охраняли и приумножали историческую память славного Пассау и его окрестностей.

Отец настойчиво интересовался школьными успехами Виктора. Ребенка, абсолютно не тянувшегося к знаниям в рамках школьной программы, это огорчало – похвастать было нечем.

Младший Неринг был слабым, болезненным мальчиком с тонкой шеей и задумчивыми глазами. Он проводил свое время в мечтах и не участвовал в играх сверстников, вызывая у родителей недоумение и тревогу. Правда, уже в раннем детстве Виктор проявлял неожиданную способность к чрезвычайному напряжению воли и концентрации сил. Для этого существовало единственное условие: ребенок должен был самостоятельно увидеть и осознать необходимость сделать усилие. Однажды – это было в начальной школе – господин Эрбахер спросил Виктора, как пишется слово «сосиска». Белобрысого худенького мальчишку сосиски не интересовали ни в натуральном виде, ни тем более в качестве словесного символа, и он ответил что-то невпопад. Одноклассники отсмеялись и замерли, послушные движению брови педагога, и господин Эрбахер, пройдясь от доски в дальний конец классной комнаты и обратно, заявил, что досрочно распустит школьников на каникулы, если Виктор сдаст экзамен по грамматике на «отлично». Не обращая внимания на кривлявшихся одноклассников, Виктор, стоявший возле своей парты, внимательно посмотрел на учителя.

На следующий день Виктор безупречно написал все каверзные слова из предложенного диктанта. Разумеется, обещанные каникулы так и не наступили. Виктор снова стал учиться с минимальной отдачей, чтобы к нему не особенно приставали ни учителя, ни родители. С тех пор все слова и заявления господина Эрбахера юный Неринг встречал легкой улыбкой и насмешливым взглядом. Учитель прекрасно понимал смысл этих молчаливых упреков, но до объяснений с сопливым школяром не снизошел и люто ненавидел Виктора за собственный промах и унижение до конца своей жизни.

Обыкновенное отчуждение ото всех – и сверстников, и взрослых – развило в мальчике острую насмешливость и неприятие всего, что ему было несвойственно, а следовательно, казалось иррациональным и глупым. Его откровенное ехидство жестоко и неизменно наказывалось, что быстро приучило юного Неринга держать свое мнение при себе.

В юношеском возрасте Виктор неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, стряхнул апатию и с удвоенной энергией принялся за учебу. Попутно он начал развивать силу и выносливость, для чего отправлялся в пешие походы с тяжелым рюкзаком за спиной. В результате он скоро и заметно окреп, научился крутить солнышко на турнике, догнал и обогнал в физическом развитии многих своих сверстников. На чемпионате по боксу среди юниоров в Дрездене он занял первое место в полусреднем весе. На память об этом знаменательном событии у Виктора остались блестящий кубок и слегка промятая переносица, к чему он отнесся с привычной иронией.

С течением времени в характере младшего Неринга прорезались черты, свойственные обитателям Пассау, предки которых в большинстве происходили из горной области Австрии. Их отличала вера в свои силы, стойкость, упорство, прагматизм, верность и бережливость. К окончанию школы Виктор превратился в спокойного и с виду немного простоватого миловидного молодого человека, сильного, ловкого и уверенного в себе.

Почему Виктор принял решение стать солдатом, что подтолкнуло его к такому решению – так и осталось загадкой для его семьи. Все его предки по мужской линии были сугубо мирными горожанами и предпочитали сдувать пыль со старых фолиантов, нежели стяжать славу на поле брани.

Генрих Неринг был против сыновнего выбора; он не понимал, на что мог рассчитывать австрийский юноша – даже самый способный и одаренный – в армии, в которой господствовала прусская аристократия. Однако отец сразу поверил в серьезность намерений сына и без колебаний отдал ему все деньги, отложенные на дальнейшее обучение.

Виктор Неринг был зачислен в пехотный полк в Мюнхене. Через полгода он был произведен в капралы и принят в унтер-офицерскую школу. Молодой капрал ни от кого не скрывал, что унтер-офицерство – это только промежуточный этап на пути к главной цели. Начальник школы негромко рассмеялся и выронил монокль, когда на построении капрал из новеньких спросил, как стать офицером. Да, смешно… Тысячи кадровых офицеров, уволенных из Рейхсвера, томились от безделья и безденежья. Безработица достигла в Германии невиданных размеров. Первоклассные специалисты были готовы работать за еду, и отставные офицеры не были исключением. Генерал так ничего и не ответил юнцу.

Тем временем ветер перемен – благой к жаждущим, ищущим и настойчивым, жестокий и колючий к слабым и отчаявшимся – уже несся над Германией. В 1931 году он подхватил Виктора своим мощным крылом и повлек на свидание с мечтой.

Капрал Неринг готовился к сдаче экзаменов и получению звания унтер-офицера вместе с новенькими погонами. Он был лучшим фаненюнкером в своей роте, хотя взводный считал его не больно ловким на плацу и настаивал на более интенсивной строевой подготовке. При освоении остальных военных дисциплин Виктор поражал офицеров своим жадным вниманием, силой воли, умом.

* * *

В двадцатые годы двадцатого века молодая Советская Россия, как, впрочем, и Германия, находилась в международной изоляции: Европа панически и не без оснований боялась большевизма в любой форме. Это обстоятельство и подтолкнуло главарей обеих стран побыстрее начать взаимовыгодное сотрудничество. Изгои всегда находят общий язык и понимают друг друга гораздо лучше, чем благополучные соседи…

В августе 1922 года между Красной Армией и Рейхсвером был заключен пакт о сотрудничестве. Немецкая сторона получила возможность создавать на территории Советской республики специальные военные базы для испытания новейших видов вооружения, а также для обучения и подготовки военных специалистов. Советская Россия имела не только денежную компенсацию за использование этих баз Германией, но и, что едва ли не более важно, получала доступ к немецким военным технологиям. Была организована учеба немецких курсантов в советских академиях и военных училищах, в интенсивном графике шли совместные полевые учения и маневры, полигоны при крупнейших военных предприятиях работали в предельно уплотненном режиме. На трех секретных базах-центрах проходили обучение и практику немецкие военнослужащие, ставшие впоследствии элитой фашистских вооруженных сил. Одна из таких баз располагалась в Казани и называлась «Кама». Это была танковая школа, построенная на деньги рейха, вложившего в проект почти два миллиона золотых марок. Было принято решение направлять в Казань на обучение не только бывалых кадровых офицеров, но и молодых военнослужащих. Кандидаты должны были обладать исключительным здоровьем, умом и фанатичным упорством в достижении высот военного дела. Их собирали со всего Рейхсвера в обстановке абсолютной секретности и отправляли в «Каму». Курс состоял из двенадцати человек, и за каждым из двенадцати стоял целый год кропотливой работы кадрового ведомства германской армии: изучение личных дел, характеристик и биографий кандидатов.

12 июня 1931 года посыльный влетел в казарму унтер-офицерской школы Мюнхенского пехотного полка и, не переведя духа, выпалил дневальному, стоявшему у входа:

– Капрала Неринга к начальнику школы немедленно!

– Как – капрала? – ошарашенно спросил веснушчатый дневальный. На его памяти это был первый случай, когда генерал вызывал к себе кого-то из младших чинов. Начальник военной школы никогда не снисходил до такого уровня общения. Старый пруссак, служака до мозга костей, генерал фон Штумме неукоснительно придерживался иерархии движения указаний и отчетов строго по ступеням служебной лестницы: от старшего по званию к младшему и наоборот. Нарушения субординации строго пресекались в рамках дисциплинарного устава. Порядок незыблем. Маленькое нарушение сегодня приведет к непредсказуемым последствиям в будущем! Дневальный додумывал свои мысли буквально на лету: приказы не обсуждаются, какими бы странными они ни казались.

Виктор поправил складки топорщившегося под ремнем мундира и, постучавшись, открыл тяжелую дубовую дверь в кабинет начальника школы. Четко печатая шаг, капрал прошел на середину просторного помещения и приложил руку к головному убору:

– Господин генерал, капрал Неринг по вашему приказанию прибыл!

Начальник унтер-офицерской военной школы Георг фон Штумме – лысый как коленка, со скошенным, будто срезанным подбородком – склонил голову набок и внимательно посмотрел на светловолосого юношу с погонами капрала на плечах, вытянувшегося перед ним по стойке «смирно». Было в этом взгляде что-то от внимания черепахи к свежему зеленому побегу.

– Насколько я помню, это вы спрашивали меня, что следует делать, чтобы стать офицером? – фон Штумме отнял монокль от глаза и, протерев замшевой тряпочкой, положил перед собой. – Преподаватели считают вас весьма способным и дисциплинированным фаненюнкером. Ваши результаты выше всяких похвал. Даже не самый высокий балл по строевой подготовке не портит общей картины, хотя в иные времена это было немыслимо для будущего офицера, – старый пруссак досадливо скривился. – Как вы смотрите на то, чтобы продолжить учебу в другом месте?

– Но, господин генерал, через две недели выпуск! Завтра первый экзамен.

– Максимум, на что вы можете рассчитывать после выпуска, – звание унтер-офицера и предписание в забытый богом гарнизон. Я же предлагаю вам обучение в одном, гм-гм… закрытом и элитном заведении. Если и там проявите себя с положительной стороны, то по его окончании можете рассчитывать получить офицерское звание… гм… лейтенанта.

– Осмелюсь напомнить, в Германии больше не готовят офицеров. Запрещено! – робко возразил капрал.

– Я в курсе! – рявкнул генерал и снова вставил монокль в правую глазницу, разглядывая Неринга выпученным стеклянным глазом, словно увидел впервые. – Это не в Германии, капрал. Ну, так как? Ответ надо дать сегодня. Сейчас!

– Господин генерал, вы не хотите оставить меня в школе? – неожиданно дрогнувшим голосом спросил Виктор.

– Зачем я должен портить вам карьеру? Капрал, ведь это вы хотели стать офицером! – начальник школы окончательно потерял терпение.

– Согласен! – твердо ответил Виктор, опомнившись, и почти физически ощутил скорость, с которой стала исполняться его мечта.

– Что же, юноша, вас ждет то, чего вы добьетесь. Не забывайте постоянно работать над собой. У вас это хорошо получалось до сих пор. Идите!

Неринг отдал честь, четко повернулся на каблуках кругом и шагнул к двери. Вечером поезд увозил его и еще одиннадцать молодых людей в далекую и загадочную Россию. Все курсанты были одеты в одинаковые светло-серые костюмы, коротко подстрижены и старательно скрывали волнение. Виктор устроился у окна и искал названия проплывающих за стеклом предметов в немецко-русском словаре. Укладываясь спать, он положил словарь под подушку. Интересно, как будут звучать слова этого языка, произнесенные самими русскими? Туман. Река. Стук. Вагон. Туман. Стук. Вагон…

От вокзала до учебного центра под Казанью группу везли в закрытом фургоне. Вечер ушел на обустройство и знакомство с территорией. Курсантам выдали пилотки, комбинезоны, гимнастерки и галифе второго срока и яловые сапоги с широкими голенищами. Форма выгорела до такой степени, что поменяла цвет с зеленого на песочный. Молодые люди перезнакомились еще в поезде. Практически все из пехоты; были, правда, две белые вороны: один артиллерист и один кавалерист из 2-го легкого драгунского полка. Кавалерийские ноги колесом были предметом постоянных беззлобных шуток, хотя для смеха времени практически не оставалось.

Уже со следующего дня Виктор и остальные курсанты с утра до вечера изучали теорию и материальную часть танков, грозного оружия, менявшегося ежедневно и ежечасно. Именно танки должны были обеспечить неоспоримый перевес в сухопутных сражениях, и на разработки в области модернизации брони, двигателей и вооружения сил и средств не жалели. Курс Неринга оказался на самом острие передовой «бронетанковой» мысли, и курсанты жадно впитывали знания почти на пределе человеческих возможностей. Курсанты так уставали за день, что засыпали в момент соприкосновения головы и подушки. От перегрузок спасало молодое здоровье и спортивная подготовка.

Занятия по теории проходили в свободных от техники боксах танкового парка. Схемы узлов и агрегатов висели повсюду, даже в столовой и спальном помещении. Как объяснил один из преподавателей, это было частью метода полного погружения.

Основное обучение проводили немецкие специалисты. Все они носили гражданскую одежду или черные комбинезоны. Без сомнения, преподаватели в недавнем прошлом служили в действующей армии; их одежда, лишенная знаков различия, не могла скрыть военную выправку и привычку уверенно отдавать приказы.

Лекции по теории танкового боя в «Каме» читали безымянные советские офицеры. Переводчиков не было. Чтобы все быстрее выучили русский язык, немецкая речь была строго запрещена даже в быту, и нарушителей ждало немедленное отчисление. Допускалось только кратко пояснять друг другу значение русских слов на родном языке. Очень скоро все свободно начали понимать лекторов, а еще через некоторое время – разговаривать и ругаться. Красочная составляющая русской речи особенно выручала в танковом парке, когда при работе на технике гаечные ключи срывались с головок болтов, а неопытные напарники чаще попадали молотками друг другу по рукам, а не по стальным тракам.

После экзаменов по теории и материальной части курс приступил к вождению на трассах танкодрома и огневой подготовке на стрельбище. В окрестностях учебного городка стоял несмолкающий гул мощных моторов, лязг гусениц и грохот орудийных выстрелов. Тишина изредка наступала вместе с сумерками, но длилась недолго: в самые темные часы летних ночей начиналось ночное вождение.

Режим на базе «Кама» обеспечивали русские; на них же лежало материальное снабжение и обслуживание техники. Немецкие курсанты по условиям контракта ни на что, кроме учебы, не отвлекались, и успехи их были впечатляющими.

Самым памятным для Неринга стал день, когда группе показали новый, сверкающий свежей краской танк БТ. Не в каждой советской танковой части слышали о нем, а тем более видели воочию. Седой русский офицер со шпалой в черных петлицах рассказывал об особенностях новой боевой машины. Она стояла на утрамбованной грунтовой площадке у ворот в огромный ангар, компактная, с приподнятым коническим носом, готовая к резвому и неутомимому бегу. Большие колеса с резиновыми ободами для шоссейных дорог идеально сочетались с узкими гусеницами, предназначенными для грунта.

По команде преподавателя курсанты подошли к танку. Они заглядывали под днище, сравнивая большие обрезиненные колеса с маленькими катками других известных моделей. Русский капитан сказал, что максимальная скорость БТ на гусеницах достигает почти шестидесяти километров в час, а при переходе на колесный ход танк может дать и все восемьдесят. Среди слушателей пробежал шепот восхищения.

Седой капитан попросил курсантов и преподавателей отойти от танка и встать подальше от его борта. Из небольшого деревянного модуля, игравшего роль временного пункта управления на танкодроме, выбежали три танкиста. На них были новенькие черные комбинезоны, яловые сапоги и ребристые кожаные шлемы с защитными очками над налобниками.

По команде советского офицера экипаж деловито скрылся в люках машины. Заработал двигатель, выбрасывая сизый дым. Руководитель полевого занятия поднял красный флажок, сделал резкую отмашку. Танк, чуть присев на корму, сорвался с места. Из-под гусениц брызнули фонтанчики сухого грунта, и в следующее мгновение БТ скрылся в вихре несущейся за ним пыли.

У противоположной границы танкодрома танк развернулся и помчался к исходной линии. Теперь машина была видна полностью: пылевой шлейф оставался позади и не мешал. Танк пересек две линии окопов и, не сбавляя скорости, заскочил на специально подготовленный трамплин. Пролетев в воздухе восемь-десять метров, он приземлился и продолжил движение. Не более чем через минуту машина достигла исходной линии старта и остановилась на том месте, откуда начала свой пробег. Мотор без натуги работал на малых оборотах, сжигая авиационный бензин и выбрасывая синеватые колечки дыма. Над танком шевелилось марево горячего воздуха. Двигатель умолк, экипаж выбрался из бронированного нутра и отправился в деревянный модуль.

Виктор Неринг был охвачен восторгом от увиденного. Он не мог отвести взгляда от стоявшего перед ним танка и даже не услышал команды об окончании занятия, очнувшись только после того, как сосед-кавалерист Иоганн Шмитц толкнул его локтем.

В ту ночь в казарме немецких курсантов никто не спал. Ворочался с боку на бок и Виктор. Перед его глазами летел по воздуху чудо-танк, вхолостую вращая колесами на резиновом ходу внутри сверкающих зубастых гусениц.

* * *

Нескольких занятий на «холодной» машине хватило на то, чтобы приучить молодых людей к рычагам управления и педалям, их силе сопротивления, размерам, положению. Примерно через неделю курс был допущен к самостоятельному вождению танка. Сначала водили на малых скоростях, потом учились преодолевать на скорости узкие траншеи. Единственное, что не разрешали выполнять учащимся, – упражнение на трамплине.

Летящий танк был наваждением не только для Неринга. Драгун, бывший кавалерист Шмитц, крепко «заболел» идеей прыжков через препятствия. Иоганн умудрился раздобыть номер советской окружной газеты, где был описан случай из жизни. Один механик-водитель, сержант сверхсрочной службы, прыгнул на своем танке БТ с обрыва речки и, преодолев в воздухе 32 метра, приземлился на противоположном берегу. Иоганн Шмитц методично и нудно изводил начальника школы. Он ерошил жесткий черный ежик непослушных волос, в тысячный раз проверяя вычисления, выписывал цифры аккуратным столбиком, и при каждой возможности осаждал пожилого тридцатидвухлетнего подполковника фон Радльмайера, раскладывая по полочкам все элементы рискованного упражнения: разбег, сам прыжок, приземление. У него все должно получиться. Наконец у подполковника сдали нервы, и он употребил несколько трескучих немецких фраз, стуча кулаком по отполированной дубовой кафедре. Немецкая брань не успокоила начальника, и он отвел душу затейливой русской комбинацией, затем перевел дух и сказал примирительно, стесняясь своего срыва:

– Предоставьте русским ставить рекорды. Это у них такая национальная забава – быть во всем первыми. Вы подумали своей головой, что произойдет, если прыжок не удастся? Или она у вас для того, чтобы… э-э… фуражку носить? За испорченную технику придется платить из немецкой казны. Да, и ваше обучение нам влетает в копеечку, чтобы рисковать вашей жизнью или в лучшем случаем здоровьем! Кр-ру-у-гом! Шагом марш!

Полтора года пролетели незаметно. На выпускных экзаменах, которые принимала смешанная комиссия из немецких и русских офицеров, высшие баллы получили все, кроме кавалериста. На вождении Иоганн Шмитц решил срезать кусок трассы, а заодно и осуществить свою мечту – совершить лихой танковый прыжок. Танк Шмитца завис над крохотным, длиной в двадцать метров, болотцем, словно натолкнувшись на невидимую в воздухе преграду, а затем тяжело, плашмя обрушился на сонное царство лягушек и стрекоз.

Экипаж тягача технической помощи застал лихого кавалериста сидящим на верхнем люке и со слезой в голосе ругающимся сразу на двух языках. Танк Шмитца увяз в трясине по самую башню. Вокруг злобно квакали контуженые лягушки, пузырилась грязно-зеленая жижа.

При пересдаче это припомнили, и за блестящее вождение Иоганну поставили четверку.

На прощальном банкете Виктор пил водку по-русски, до дна. «Московскую» с ядовито-зеленой этикеткой по ошибке разлили не в рюмки, а в широкие бокалы для красного вина. В себя Виктор пришел уже в поезде. Открыв глаза, он увидел перед собой лицо бывшего драгуна, а отныне – новоиспеченного бронетанкиста, как их и себя гордо называли советские офицеры. Кожа Шмитца имела нежный зеленый оттенок, особенно пугающий при свете дежурной лампочки. Облизнув сухие губы, броне-танко-кавалерист молвил по-русски: «Неринг, вставай. Надо подлечиться!»

Пограничный контроль они встретили в вагоне-ресторане. Пограничник в зеленой фуражке, пролистывая их паспорта, с улыбкой спросил:

– Культурно отдохнули, камрады?

– Так точно, герр офицер, – ответил Виктор, обращаясь к овчарке, сидевшей на коротком поводке у ноги пограничника. Из всех присутствующих она более всех походила на разумное существо и вызывала симпатию.

Виктор наклонился и поцеловал ее в холодный нос. Собака оскалилась и фыркнула. Пограничник на прощание махнул в воздухе кулачищем: «Рот фронт!» и пошел вдоль вагона-ресторана. Вагон качался, двери двоились. Нерингу было любопытно, как пограничник пройдет в обе двери, но Шмитц сунул ему в руку стакан с водкой…

Дипломы о присвоении офицерского звания и нагрудные знаки курсантам вручали в Берлине, в знаменном зале Имперской академии Генерального штаба. На плечах Неринга и его товарищей красовались необмятые витые лейтенантские погоны. Столы были накрыты по родам войск. Соседями танкистов оказались молодые лейтенанты из Люфтваффе. Виктор обратил внимание, что летчики разливают шнапс по стаканам для сока. Из-за их стола слышался громкий хохот и русские шутки. Позднее, когда началось неуправляемое броуновское движение офицеров от стола к столу, банкет плавно перерос в грандиозную попойку, тогда и выяснилось, что летуны тоже только что из России. Они были выпускниками Центра по подготовке летного состава «Липецк». Пили, как обычно: «За дружбу и боевое братство, до дна!», «За братство сильных и смелых!».

Шел 1933 год.

Неринг получил назначение в полк, расквартированный в Штутгарте, где принял в распоряжение танковый взвод.

Вся служба сводилась к бесконечным учениям, смотрам и парадам. После выпуска Виктор практически не пил спиртного, кроме светлого пива, избегал участия в обычных офицерских вечеринках. Сослуживцы относились к нему неплохо, но считали слишком замкнутым. Неринг предпочитал проводить время за чтением книг и в спортивном зале. К службе молодой лейтенант относился серьезно и пунктуально, требуя того же от подчиненных. Внутри его словно сидел железный человечек, не терпевший слюнтяев, неучей и разгильдяев.

В 1933 году Гитлер стал рейхсканцлером. Ветер перемен, подхвативший капрала Неринга пять лет назад, набрал силу урагана; дуновение его уже с трудом умещалось в границах Германии. Этот ветер раздувал огонь в мартенах и охлаждал раскаленные броневые плиты; он развевал знамена великого рейха и возрождал веру в крепкое, надежное будущее крепких, могучих людей. Над страной мчались валькирии, оседлавшие упругий воздух, и трубили о том, что великая нация заставит мир пожалеть о своем версальском унижении. Долой слабость! Долой все, что мешает титанам занять подобающее место! Зиг хайль!

Количество танковых частей росло, и у блестящих офицеров, одним из которых, без сомнения, был молодой лейтенант Виктор Неринг, появились зримые перспективы карьерного роста.

В 1939 году уже в чине обер-лейтенанта Неринг участвовал во вторжении в Польшу. Во время польской кампании Виктор на практике оценил танковый блицкриг. То, чему их учили русские на лекциях в далекой «Каме», сбывалось на все сто процентов. Виктор сумел воочию познать значение внезапных, решительных и жестоких ударов стальным кулаком. Все как в боксе: один сокрушительный удар – и противник деморализован, подавлен, смят и мечтает сдаться с наименьшими потерями. А пехота вычищает ринг и устанавливает новый порядок. Хайль!

Во время завоевания Франции в 1940 году Виктор получил капитанские погоны и танковую роту под свое начало. Он лично участвовал в прорыве линии Мажино. Это его рота с десантом пехоты на броне прорвала оборону французской 1-й Армии возле Лилля и захватила железнодорожный мост через реку Сомма. Сам командир танковой группы генерал Гёппнер вручил Нерингу Рыцарский крест, прибыв на штабном бронетранспортере в расположение роты. Вы – надежда Германии, капитан. Хайль!

Полной неожиданностью для командира роты и его подчиненных был приказ о возвращении в Германию. Специальным эшелоном танки и их экипажи были доставлены в город Майнц. На станции рота Неринга поступила в полное распоряжение штандартенфюрера СС Вюста. Крепкий эсэсовец в черной форме показал бумагу, подписанную лично рейхсфюрером Гиммлером, и посоветовал не задавать лишних вопросов, коротко пояснив капитану Нерингу, что для выполнения специального задания понадобилось лучшее подразделение с боевым опытом.

* * *

Танковая рота Виктора совершила короткий стремительный марш к месту новой дислокации. Недалеко от Майнца находился старый римский карьер, носивший название «Трон Кримхильды». Здесь в 240 году нашей эры располагался 22-й римский легион, охранявший… Что, собственно? Это было доподлинно неизвестно. Стены карьера пестрели символическими изображениями и надписями. Некоторые рисунки, вырубленные в каменных стенах, были грубы и незатейливы; видимо, их оставили римские легионеры, которые охраняли карьер. Прочие наскальные рисунки и надписи объединяло одно – по словам археологов, они настойчиво советовали всякому смертному держаться подальше от местных достопримечательностей.

Древний карьер с курганом в центре привлекал ведомство Гиммлера многим. На его крутых стенах, например, были изображены две свастики. Министерство пропаганды было не прочь обнаружить в этом месте культовый объект германцев и обустроить его как одно из мест национал-социалистического паломничества. Исходя из обилия солярных символов, историки в красивой черной форме официально заявили, что «Трон Кримхильды» был алтарем служения Солнцу или неизвестному доныне богу огня. Зачем или от кого римский легион охранял забытый карьер, не было сказано ни слова.

Нерингу было приказано расставить танки по периметру старой каменной выработки. Особенно его поразило, что орудия должны быть направлены в сторону раскопок. Казалось, археологи из СС боялись именно того, что могли найти в результате раскопок.

Первый танковый взвод расположили почти вплотную к кургану. Боевые машины тщательно замаскировали камуфляжной сеткой. Танк с выключенным двигателем теперь можно было обнаружить, только подойдя к нему вплотную.

На вопрос, с кем предстоит сражаться огневой мощью танковой роты, штандартенфюрер с серебряным погоном на правом плече черного кителя лаконично ответил: «Не суйте нос не в свое дело. Ваша задача быть в постоянной боевой готовности». Виктор козырнул и отправился к подчиненным. Никаких вопросов людям в черной форме он больше не задавал. Честно говоря, у Неринга накопилось много невысказанных претензий к ведомству Гиммлера, особенно после сожжения чуждых арийскому духу книг на площади Оперы, но уроки детства были надежно закреплены внезапными арестами болтливых сослуживцев, и капитан держал свое мнение при себе, не позволяя выдать истинное отношение к происходящему даже движением бровей или тенью улыбки.

* * *

Работа в карьере велась без перерыва. Ночью копали при свете прожекторов, и синеватое зарево было видно в темноте за несколько километров. Местность охраняли патрули СС. Часовые и патрульные обязаны были постоянно находиться в поле зрения друг у друга; таким образом, снять часового и не обнаружить себя было практически невозможно. Таких беспрецедентных мер безопасности Виктор не видел даже на фронте.

Вместе с солдатами местность патрулировали сторожевые собаки. Таких здоровенных псов Виктор видел недавно во Франции. Французские военнопленные ремонтировали мост, поврежденный во время недавних боев. В соседнем лесу бригада лесорубов из числа арестантов валила деревья для нового настила. Пленных охраняли пожилые резервисты, и несколько французов попытались бежать.

«От людей уйдут, от собак – нет», – уверенно сказал, закуривая и пуская из ноздрей ароматный дым, фельдфебель полевой жандармерии, остановившийся прикурить у палатки Неринга. Действительно, для беглых лесорубов громадные ищейки, специально натасканные на людей, оказались непреодолимым препятствием. Патруль спускал собаку с поводка, и овчарка, взяв след, легко догоняла нарушителя. Если беглец безропотно садился или ложился на землю, собака его не трогала и ждала жандармов, спешивших на лай. При попытке бежать или сопротивляться пес сбивал с ног и рвал горло, не оставляя несчастному ни единого шанса. Отбиваться от громадного зверя было бесполезно. Короче говоря, на следующее утро на поверке пленных присутствовали все французы: одни стояли, другие лежали на земле. Живые вместе с мертвыми – все сто процентов. Больше побегов не было…

Расставляя танки вокруг карьера, Неринг устроил так, чтобы сектор обстрела каждой бронемашины не накрывал своих. Ему пришлось учесть несколько хорошо замаскированных огневых точек роты охраны СС и оба входа в блиндажи, устроенные на северном склоне карьера. В результате за вторым и третьим взводами были закреплены зоны карьера, примыкающие к кургану. Танки четвертого взвода капитан поставил рядом с палаточным городком, направив орудия в сторону раскопа. В любой момент четвертый взвод мог усилить опасное направление, представляя собой мобильный и очень мощный резерв. Личный состав роты Неринг разбил на три смены, чтобы экипажи, сменяя друг друга на дежурстве, могли полноценно отдыхать. В конце концов, любое, даже самое идиотское дежурство можно нести достойно.

* * *

Один день сменялся другим. Капитан про себя крыл почем зря древних германцев, археологов, историков и всех причастных к тому, что его роту отозвали с фронта, где одна интереснейшая операция следует за другой. А здесь… Археологи копались в земле своими совочками и кисточками, танкисты угрюмо и бесславно сидели в своих бронированных машинах с закрытыми люками. Писать домой было нечего и не о чем – так, набор общих фраз, люблю, целую, победим. Каждое утро приходил маленький черный ефрейтор и выдавал Нерингу конверты – письма экипажам его роты. Письма шли через почту армии Гудериана в Лотарингии и возвращались в Германию специальным почтовым самолетом. В день прибытия роты к карьеру сотрудники гестапо взяли у всех подписку о неразглашении, как бы ненароком сообщив, что ближайший концлагерь находится всего в тридцати километрах. Там ждут не дождутся тех, кто не умеет хранить государственную тайну. Так что для всех родных и близких рота Неринга сражалась против англичан и французов, утверждая в Европе новый порядок.

Чтобы солдаты не маялись от безделья, Виктор ввел в распорядок дня роты обязательные занятия боксом и усиленную физическую подготовку, начав переговоры с командиром роты охраны СС обер-лейтенантом фон Борком о проведении товарищеского боксерского матча.

Офицеры и археологи питались отдельно от солдат охраны и чернорабочих. Однажды Виктор зашел в палатку полевой офицерской столовой на обед. Он взял свой поднос и поискал глазами свободное место. Свободное место нашлось возле человека, сидевшего отдельно от компании археологов-копателей, шумно обсуждавших недавно найденный глиняный осколок не то римской тарелки, не то кружки. Расположившийся за маленьким столиком в дальнем от входа углу человек был одет в потертую замшевую профессорскую куртку с кожаными заплатами на локтях. Его нос украшали очки в роговой оправе с мощными линзами. Внешне он напомнил Нерингу старинного приятеля отца еще с университетских времен. Доктор Эрик Гримм служил старшим архивариусом в Национальной библиотеке Вены и несколько раз останавливался у Нерингов по дороге на очередной исторический симпозиум или конференцию. Виктор мог, конечно, ошибаться, но подобную куртку с кожаными латками и очки, похожие на телескопы, трудно было вообразить на ком-то другом.

– Разрешите присоединиться? Я вижу, вы один? – спросил Виктор, подойдя к столу с подносом в руках.

– Да, конечно, присаживайтесь… э-э, юноша, – рассеянно ответил архивариус, подслеповато щуря глаза за толстыми линзами.

– Капитан Виктор Неринг, – вежливо представился командир танковой роты, осторожно ставя поднос с тарелками на стол.

– Неринг! Виктор! Мой мальчик! – доктор порывисто поднялся из-за стола и обнял капитана, не заметив, как край куртки очутился в тарелке с тушеной капустой и сосисками. – Ты так вырос, не узнать! Как родители? Мы давно не виделись с твоим отцом. Все дела, будь они неладны! – он закончил приветствие с досадой.

– Дома все в порядке. Месяц назад получил от них письмо, еще во Франции.

– Так ты прямо с фронта! – удивлению старика не было предела. – Они думают, что их спасут танки! Всех от дела отрывают, безумцы, – он понизил голос и тихо добавил: – Их бесцеремонность не знает границ.

Доктор Гримм не пояснил, кого имел в виду – эсэсовцев в частности или власти в целом.

– Честно говоря, я не понимаю, что здесь происходит, дядя Эрик. – Виктор прекрасно помнил о совете не совать нос в чужие дела, но искушение узнать хоть что-нибудь дельное было велико.

Старого друга семьи Виктор не опасался – донос для интеллигента старой школы был немыслим, в отличие от выскочек из простого люда, прокладывавших себе путь наверх любыми, в том числе самыми сомнительными средствами.

Рассказ архивариуса вызвал у Неринга самые противоречивые чувства.

Доктор Эрик Гримм поведал Виктору, что раскопки карьера, точнее, кургана внизу, организованы под патронажем Аненербе («Наследие предков»), научно-исследовательской организации, напрямую подчиняющейся рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Ученые из отдела целевых военных исследований заявили, что здесь можно найти точку отсчета для дальнейших разработок оружия победы. Они основывали свои умозаключения в первую очередь на провидческом энтузиазме и личной харизме рейхсфюрера, во вторую – на неких секретных документах, которые никто, кроме высших руководителей рейха, в глаза не видывал.

Неринг узнал, что старый каменный карьер лежит на пересечении «священных линий», якобы найденных исследователями на севере Германии, и что они, эти линии, связывают карьер с остальными древними религиозными сооружениями, в том числе с каменным кругом в Бад-Майнберге, где легендарный Зигфрид убил непобедимого дракона и омылся его кровью.

В карьере были найдены остатки молельни, где, как считают археологи, некогда располагались древние сооружения, использовавшиеся для астрономических наблюдений за движением Солнца, Луны и звезд. Предположительно карьер являлся центром отправления неизвестного древнего культа. Находки подтвердили гипотезу, в соответствии с которой отсутствие крыши и разрушения в молельне-обсерватории были результатом намеренного вандализма христианских монахов. Археологи уже откопали восьмидесятитонную плиту, лежавшую рядом со скалой. Эта плита прежде была боковой стеной молельни. Ученые из Аненербе считают, что плитой монахи специально закрыли проход в подземелья, скрытые под курганом.

Предания о магических скалах уже давно попали в поле зрения нацистов. Новая страница в полномасштабных исследованиях началась сейчас, после того, как Гитлер пообещал, что весь земной шар будет принадлежать немецкому народу, единственному полноправному наследнику древних германцев.

При раскопках были найдены остатки статуи дракона. Примечательно, что голова, хвост и две лапы с тремя длинными когтями были специально отбиты и закопаны отдельно друг от друга в четырех удаленных местах карьера. Места символических захоронений были ориентированы на четыре стороны света. Археологи считают, что эти увечья были нанесены дракону все теми же обрушившими плиту монахами. Остатки каменного дракона были увезены под охраной вооруженных до зубов эсэсовцев в специальное хранилище Аненербе.

Кстати, до настоящего времени трехпалые рептилии не дожили, хотя, как сказал один из археологов, ему попадались останки трехпалых ископаемых ящеров. Значит, они были, но очень-очень давно, эдак с двадцать миллионов лет назад.

В относительно мягкой горной породе природа сотворила множество пещер и проходов. Обитатели этих мест только расширяли их и придавали нужную форму, приспосабливая под свои нужды. Назначение одних пещер не вызывало сомнений – это были древние молельни и кельи. Для каких целей использовались другие – загадка: там были и ступени, ведущие в никуда, и загадочные платформы с непонятными символами, и высеченная в скале пустая гробница, по размерам подходящая великану, и просверленные в скалах мелкие и большие отверстия, длину которых не удавалось даже измерить. Самое современное горное оборудование не позволяло делать в скалах ничего похожего.

Наиболее примечательное место – молельня, высеченная высоко в отвесной скалистой стене. Попасть туда нелегко: добраться до нее можно лишь по выбитым в камне ступеням и шаткому деревянному мостику. Крыши у молельни нет, а на ее восточной стороне находится куполообразная ниша с алтарем в форме колонны. Таких элементов в этом сочетании нет ни в одном из привычных стилей церковной архитектуры. Схожие элементы можно найти во внутреннем оформлении египетских пирамид, но сходство довольно спорное. Непосредственно над алтарем расположено круглое окно, напоминающее иллюминатор в обрамлении высеченных неизвестных чудовищ – полулюдей, полуживотных с непонятными предметами в лапах-руках. Исследователи определили, что окно направлено одновременно на точку летнего стояния солнца и самую северную точку восхода луны – две самые важные астрономические координаты, отмеченные в аналогичных сооружениях таинственно и внезапно исчезнувших индейцев майя…

Скорее всего, молельня была построена так высоко над землей для того, чтобы удобнее было наблюдать за звездным небом или для отправления неизвестных ритуалов. Жрецы опасались нападения с земли, поэтому и залезли так высоко. Точнее сказать нельзя. Не у кого спросить, хе-хе. А специалисты из «Наследия предков» только и умеют напускать тень на плетень. Еще можно добавить, что карьер лежит на той же широте, что и Стоунхендж.

Весьма далекий от археологии Эрик Гримм попал в эту компанию после того, как опубликовал в одном научном журнале монографию «Германские основы заблуждений в судебных процессах над ведьмами». Трудом архивариуса заинтересовался отдел тайных наук Аненербе. Выдержки из монографии легли на стол Гиммлера. Рейхсфюрера чрезвычайно заинтересовало нечто, о чем упоминал доктор Гримм в своем трактате.

Поскольку архивариус основывал свои выводы исключительно на сведениях, почерпнутых в старинных манускриптах, архивариусу было приказано заниматься изучением средневековых процессов над колдуньями, охватывая период вплоть до XVIII века. Он обязан был искать в книгах, свитках и любых иных письменных источниках описания методов дознания и пыток. В помощь ему выделили двух исполнительных молодых ученых с военной выправкой.

Поначалу испуганный архивариус ошибочно предположил, что эсэсовцы хотят пополнить свой арсенал методов воздействия на внешних и внутренних врагов рейха, и чуть не поплатился жизнью за попытку отказаться.

На самом деле программа, в которую был вовлечен пожилой архивариус, имела большое значение для высшего руководства СС. В Аненербе эта программа получила условное название «Колдовская картотека Гиммлера».

Необычная картотека состояла первоначально из нескольких десятков дел, в которых были описаны преследования и деяния ведьм не только в Германии, но даже в Индии и в Мексике. В каждом деле было тридцать семь граф, в которые доктор и его подручные заносили все сведения, которые удалось узнать о колдунье: имя, место рождения, основания для преследования, цвет волос, глаз, особые привычки.

К удивлению почтенного доктора, постоянно ожидавшего начальственного гнева и обвинений в шарлатанстве и псевдонаучной деятельности, штат его помощников расширился до двух десятков. Доктору выделили небольшой неприметный особняк на одной из тихих окраин Вены. Предыдущий хозяин – еврей-ювелир вместе с семьей и прислугой убыл ночью в неизвестном направлении, а все его имущество было национализировано в пользу государства.

Эрик Гримм, вместо позора и обструкции, удостоился личной аудиенции у Генриха Гиммлера. Оробевший доктор, судорожно вцепившись в подлокотники неудобного деревянного стула, в течение часа прослушал монолог основателя и предводителя Черного корпуса. Впавший в священный ступор архивариус уяснил, что в глазах Гиммлера преследование колдуний было очевидным преступлением, в котором повинна в первую очередь католическая церковь. В охоте на ведьм он видел своего рода геноцид германского духа. Особенно врезалась в память сакраментальная фраза: «Я вижу, как судебные процессы зажигали костры, на которых обратились в пепел бесчисленные тысячи женщин и девушек нашего народа».

Во время общения с ученым Гиммлер несколько раз повторил, что в результате этих вопиющих преследований Германия потеряла сотни тысяч наиболее ценных женщин. Гиммлер видел в колдуньях, ведьмах и чародейках носительниц истинной немецкой народной культуры, с которой церковь и необразованные людишки веками вели неустанную борьбу. Имена, попавшие в картотеку, по словам рейхсфюрера СС, должны быть начертаны на кровавом знамени национал-социалистического движения.

– Он так и сказал: на кровавом знамени, – еле слышно повторил доктор.

Особый интерес Гиммлера к ведьмам был, возможно, обусловлен и тем, что 4 апреля 1629 года была казнена ведьма Маргарет Гимблер, числившаяся в его родословном древе. Она была сожжена на костре в этом самом каменном карьере, где сейчас велись раскопки. Основная мысль рейхсфюрера сводилась к тому, что преследования ведьм были начаты этрусками, которых он относил к азиатам, а стало быть, этруски, как и христианство, были порождением восточного мира, конец которого не за горами. На прощание Гиммлер энергично пожал доктору Гримму руку и сообщил, что его группа официально входит в отдел тайных наук Аненербе, но напрямую подчиняется Имперской Службе Безопасности. Также Гиммлер посоветовал не откладывать написание фундаментального труда на тему, скажем, «Фигура ведьмы и черная месса в немецких сказках», так сказать, фамилия обязывает, доктор Гримм, все честные немцы ждут, доктор Гримм! Архивариус пятился к двери, сопровождаемый энергичными жестами рейхсфюрера, задом открыл дверь и смог перевести дух только в коридоре, держа в руках объемистые папки, на которые его новый начальник так и не удосужился взглянуть, поглощенный своей речью. Ученый уяснил для себя одно: выхода у него нет, придется пополнять картотеку…

Рассказ старого архивариуса был прерван на самом интересном месте, и собеседники вернулись к действительности – в офицерскую столовую под прочной брезентовой крышей.

– Вы позволите к вам присоединиться? – Рядом с их столиком стоял молодой человек с цепким взглядом. Он держал в руках поднос с набором дежурных блюд офицерской столовой.

Свободных столиков в палатке столовой уже хватало, но отказ был бы неуместен и вызвал бы ненужные подозрения. Ученый сделал приглашающий жест рукой. Молодой человек кивком головы поблагодарил и аккуратно присел, отодвинув стул. Он сразу уткнулся в свою тарелку и больше не произнес ни слова.

Виктор с доктором еще немного поболтали, вспоминая Пассау и тихие вечера в доме Нерингов. На прощание Гримм пригласил Виктора заходить к нему в палатку запросто, без предупреждения, и они расстались.

На территории полевого лагеря палатки старших офицеров и ученых стояли особняком и охранялись особо тщательно. В конце дня, после тщательной проверки состояния техники и оружия в первом взводе, Виктор вспомнил о приглашении доктора Гримма и направился к палатке, на которую ему указал архивариус после обеда. Дорогу капитану немедленно преградил могучий человек в штатском, стоявший до этого неподалеку, прислонившись плечом к дереву. Он вежливо поинтересовался:

– Чем могу помочь, господин капитан?

– Мне нужен Эрик Гримм, – холодно ответил Виктор. Став офицером, он общался с вот такими шпиками свысока, презирая их всей своей армейской душой.

– По долгу службы или просто так? – Незнакомец не собирался уступать капитану дорогу. Его назойливые вопросы и бесцеремонность начинали раздражать. Короткий разговор начинал напоминать допрос.

– А вам какая разница? – вспылил танкист.

– Есть определенная разница! Господин доктор очень занят. Оч-чень… – Детина издевался уже откровенно. Наконец он вытащил из кармана металлический гестаповский жетон на цепочке и сунул его танкисту под нос. – Надеюсь, вопрос исчерпан, господин капитан?

– Разумеется! – бодро ответил Виктор и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, пошел обратно. Оставалось только мысленно чертыхаться, внешне оставаясь невозмутимым и насвистывая марш второго танкового корпуса. Задираться с гестаповцем – себе дороже.

– Вот так, теперь намного лучше, – раздалось за спиной. Гестаповская свинья иронизировала вслух, досадуя, что не удалось поиздеваться над выскочкой – танкистом с Рыцарским крестом.

Больше с университетским другом отца Неринг не встречался. Вероятно, служебные дела позвали старика в дорогу… В Испанию или Африку. Там тоже с ведьмами особенно не церемонились, впрочем, как и везде. Об одном не упоминал добрый наивный Эрик Гримм – об имущественном интересе или неразделенном ложе. Именно эти два мотива и отправляли женщин на костер. Какие там идеи, какая там чистота помыслов, какое колдовство!

Служба шла своим чередом. В один из обычных, неприметных дней Виктор вместе с техником роты отправились на внешнее кольцо охраны встречать горючее. Согласно требованиям безопасности, они должны были встретить цистерну, заправить технику и сопроводить бензовоз обратно, за внешнее кольцо. Из большого мира к карьеру вела проселочная дорога. В самом узком месте между холмами дорога была перегорожена куском железнодорожного рельса с тяжелым противовесом. В полосатой будке возле мощного шлагбаума скучал часовой. Неподалеку, в тени деревьев, расположился десяток автоматчиков. Два мотоцикла с пулеметами, установленными на колясках, были заботливо прикрыты ветками: кому хочется патрулировать опостылевший район верхом на раскаленной сковородке?

В ожидании горючего офицеры стали свидетелями странного разговора. Из соседней деревни, расположенной за границей внешнего оцепления, пришла небольшая делегация во главе со старостой и священником. Деревенский глава для солидности нацепил на шею внушительного вида сверкающую цепь, со звеньями в палец толщиной – символ его положения и власти. По тому, как легко он ее нес, можно было сделать вывод, что она не из золота, а из металла попроще, намного более легкого и дешевого, может быть, даже из крашеного дерева. Немцы – народ бережливый, а символ – он и есть символ.

Часовой наотрез отказался пропустить делегацию в лагерь и вызвал дежурного офицера. К селянам лениво подошел офицер в щегольски изогнутой фуражке. Староста чинно представился и передал слово сельскому священнику.

Священник в черной сутане, перебирая в руках четки, несколько монотонно и пространно, но очень доходчиво изложил цель визита.

Курган в карьере, который раскапывали археологи, местные жители называли Могилой. Обычай требует, чтобы могила была расположена в направлении восток-запад, так чтобы покойник лежал ногами к востоку и головой к западу. Известно, что зов на Страшный суд придет с востока, и для мертвеца будет лучше, если в утро Воскресения он сможет встать на ноги лицом к восходящему солнцу. Старинное немецкое название восточного ветра – «ветер ног покойника». Выкопать могилу в направлении север—юг было очень нехорошо – и означало либо недостаток уважения, либо прямое недоброжелательство по отношению к покойнику, которому предстоит в ней лежать. На некоторых сельских погостах встречаются такие могилы, и там лежат чужаки, самоубийцы, а порой даже еретики, колдуны и ведьмы, якшавшиеся с нечистью. Господину офицеру не стоит над этим смеяться.

Ступать на могилу или ходить по ней, а уж тем более тревожить, как это делают археологи, – плохая примета. Это неуважение не только к тому, кто лежит в ней, но и ко всем лежащим поблизости. Раскапывать могилу всегда считалось плохим предзнаменованием. Ее раскрытая пасть ждет новой пищи, и скоро может приключиться не одна смерть. Разрушать, а тем более грабить могилы было себе дороже. Разбуженные до Страшного суда мертвецы начинают бродить, сея смерть и ужас. Господа офицеры могут смеяться сколько угодно, но с того самого момента, когда в карьере появились люди, в деревне стали происходить очень странные события. Стога опрокидывались и рассыпались по земле веером, снопы переносились с одного поля на другое. Тенор-колокол на церковной колокольне звонил в полночь сам по себе. Животные исчезали из запертых загонов и обнаружены бывали в самых неподходящих местах – на чердаках, в подвалах и даже в местном храме. Коровы начали телиться прежде срока, куры перестали нестись. Случился необъяснимый падеж тридцати овец и двух лошадей в хозяйстве старосты. Напрашивается предположение, что все это было результатом действий некоего злоумышленника, но такового не только не обнаружили, но и никого не заподозрили. Кто в силах забросить быка на чердак, да так, что никто не услышал ни единого звука? Не-е-ет, господа, человеку такое не под силу. Вот потому жители деревни склонны считать источником всех бед раскопки Могилы. Кто или что в Могиле похоронено – они не знают, да лучше и не гадать. Священник со старостой просят господ военных от имени всей общины, чтобы Могила была восстановлена как можно быстрее. Тогда и неприятности прекратятся.

Под конец эсэсовец перестал смеяться и со всей серьезностью ответил, что от имени командования и от себя лично предупреждает: если колокол еще раз зазвонит сам по себе, то падеж скота перекинется на скотов-паникеров из местного населения. И падеж среди паникеров начнется с местного старосты и священника. Если не прекратятся беспочвенные слухи, тенор-колокол уже будет звонить по господину сельскому старосте и остальным суеверным придуркам. Он это торжественно обещает всей сельской общине, и не просто обещает, а торжественно клянется здоровьем всех павших овец старосты и лошадей в придачу.

С этими словами он развернул за плечи спиной к себе старосту и сильным тычком в спину направил в сторону деревни. За старостой двинулись остальные. Последним шел священник, бормоча себе под нос молитву. Офицер же громко предупредил солдат, чтобы местных идиотов не подпускали к объекту на выстрел, и отправился в штабную палатку.

Дождавшись заправщика с топливом, Виктор с техником уехали в расположение танковой роты. Разговор, невольным свидетелем которого он стал, не шел из головы и неприятно тревожил. Неринг вырос среди книг, он прочел все, что было в огромной домашней библиотеке, а также все новое, что попадалось в библиотеках по местам службы и учебы. Теперь в его сознании вихрем проносились отрывки трубадурских бредней, сцены из мрачных баварских сказок, почему-то страшный Вий из русской книжки, зачитанной до дыр в «Каме», норвежский бог Один, суровый небесный викинг, и пылающее готической лентой слово «Грааль». Рассказ старого архивариуса, ныне – ведущего сотрудника отдела тайных наук, обстановка строгой тайны вокруг странного котлована, теперь вот этот староста с сельским капелланом – все это возбудило мозг Неринга до крайности, и он поймал себя на мысли, что в служебное время думает совершенно не о своих должностных обязанностях, причем остановиться не может. Еще несколько недель назад, сражаясь с французами, капитан чувствовал себя уверенно, надежно и на своем месте. Теперь же он был на грани нервного срыва и мог угодить под трибунал, а что еще хуже – под свой собственный суд чести. Нужно было срочно что-то предпринять, и Виктор вспомнил совет Людвига Риттера фон Радльмайера, начальника учебного центра «Кама».

Отпуск на четверо суток блестящему служаке Нерингу был выписан без звука – и уже через три часа Виктор, передав полномочия обер-лейтенанту Отто фон Барнхельму, отправился в Майнц на попутной машине связистов.

Виктор снял номер в уютной центральной гостинице «Манцерхоф» и, повалявшись полчаса на ослепительных простынях, отправился вниз, по Кайзерштрассе. В уютном ресторане «Первая звезда» он заказал себе водки, выпил залпом большой фужер и немедленно огляделся. Выбрал самую красивую и чистенькую белокурую девочку – ее звали, без сомнения, Эльзой, а как же еще! – усадил ее рядом и продолжил методично напиваться. Это была одна из главных заповедей фон Радльмайера – женщину выбирать на трезвую голову, после первой рюмки, когда душа уже открыта волшебству, а разум еще бодрствует. Иначе рискуете проснуться и испугаться, господа, да-с.

Виктор для верности выпил несколько фужеров залпом, по-русски, расплатился и отправился с Эльзой в номер. В девочке он не ошибся – несмотря на свою внешнюю хрупкость и изнеженность, она, не дрогнув и не запросив пощады, выдержала почти трехдневный марафон в постели спортивного танкиста. От Эльзы пахло медом и яблоками, и кожа ее светилась изнутри.

Еду и выпивку обслуга приносила в номер. Неринг часто принимал ванну, и Эльза, напевая, забиралась к нему и с удовольствием покрывала капитана душистой пеной, отмывая его всякий раз до чистого скрипа. Виктор читал на память стихи, а знал он их бездну и еще немножко, и после пушистых полотенец они снова оказывались на крепкой, устойчивой к любым проделкам и выходкам кровати темного дерева.

К исходу четвертых суток свежий и выбритый Неринг простился с Эльзой, просиявшей на прощание очаровательной белозубой улыбкой, и уже вечером внимательно слушал подробный отчет своего заместителя фон Барнхельма. Дурное настроение улетучилось, хаотические отрывки страшных сказок и мрачные предчувствия больше не беспокоили Виктора. В воздухе просто пахло яблоками и медом. Подполковник Людвиг Риттер фон Радльмайер, казавшийся девять лет назад таким пожилым и бесконечно мудрым, не подвел своего лучшего курсанта.

– Главное – не прозевать момент и вовремя напиться. Напиться жутко, по-русски, до беспамятства. Но! – подполковник поднимал указательный палец и выдерживал эффектную, значительную паузу. – Воскреснуть из беспамятства нужно в объятиях красотки. Иначе – не поможет. Так-то, господа будущие бронетанкисты, так-то…

* * *

Работы в котловане кипели, причем люди СС все чаще упоминали в разговорах 22 июня, день летнего солнцестояния. Они заметно нервничали, постоянно совещаясь с учеными, и Виктор сделал вывод, что 22 июня прибудет высочайшая комиссия. Ну, что же, у танкистов – образцовый порядок. Добро пожаловать. Остальными вопросами после отдыха в Майнце танкист не интересовался принципиально. Голова командира должна быть занята заботой о своем подразделении. Точка.

21 июня появилась бригада геодезистов с линейками и оптическими приборами, с утра до вечера они перемещались по уступам карьера и кургану, делая бесчисленные замеры и занося данные в журналы. Свет в палатках археологов горел всю короткую ночь.

22 июня 1940 года Виктор Неринг завершал утренний обход позиций своей роты и уже на территории полевого лагеря увидел группу незнакомцев. За время раскопок постоянные участники успели присмотреться друг к другу и знали друг друга, по меньшей мере, в лицо. Этих Неринг точно видел впервые. Смуглолицые, маленькие люди с длинными окладистыми бородами, одетые в новую, еще коробом стоящую зеленую пехотную форму. На голове у каждого был накручен высокий тюрбан из светло-голубой легкой ткани. Обувь для каменоломни, да и вообще для полевых условий не подходила совершенно: вместо сапог или высоких башмаков – сандалии на деревянной подошве. Экзотическую группу сопровождали археологи и руководители раскопок из СС.

В полдень, перед обедом, капитан Неринг отправился к своему танку. Он хотел проверить машину для небольших гонок с экипажем фон Барнхельма, предполагая провести их вечером у внутренней границы оцепления. Монотонная служба не способствует поднятию боевого духа, скорее наоборот, расслабляет, и ничто так не способствует поддержанию здорового настроения, как состязания. Неринг решил провести чемпионат роты по скоростному вождению, выставляя на гонку по два танка в день. Два танка в сутки он имел право снять с дежурства без ущерба для службы и уже договорился с СС о времени и маршруте гонок. Все детали были согласованы с охраной и руководителем лагеря, взявшимся организовать призовой фонд. Тон соревнованию – и это решено с заместителем – зададут капитан Неринг и обер-лейтенант фон Барнхельм со своими экипажами.

Виктор был неприятно удивлен, застав подчиненных наполовину высунувшимися из люков, вместо того чтобы сидеть под защитой грозной брони. Рыжий водитель Гюнтер вообще стоял на башне, поверх маскировочной сети. Виктор уже набрал было в грудь воздуха, собираясь пропесочить танкистов за злостное нарушение дисциплины во время несения караульной службы, как слуха его коснулись звуки поистине странные и завораживающие: со стороны карьера доносились монотонные удары и заунывное пение.

У подножия разрытого археологами кургана стояли встреченные им смуглые люди в голубых тюрбанах. Раскачиваясь из стороны в сторону, они пели на незнакомом языке, а один из них бил ладонью в бубен, обтянутый упругой кожей.

– Господин капитан, что они собираются делать? – негромко спросил его Гюнтер. При появлении Неринга водителя словно сдуло с башни, и пройдоха обращался к господину капитану, стоя перед ним по стойке смирно, преданно сверля командира голубыми честными глазами.

– Понятия не имею. – Виктор смотрел на курган в бинокль, услужливо поданный заряжающим Мюллером. Пение под незамысловатое сопровождение завораживало.

От группы поющих отделился один из голубых тюрбанов. Он неторопливо и очень тщательно нарисовал возле кургана большой круг белым порошком, бережно высыпая его из узкого, длинного мешочка. Закончив, присоединился к поющим. От группы немедленно отделился второй тюрбан. Он – уже кроваво-красным порошком – изобразил на земле, рядом с кругом, загадочные знаки, тоже используя длинный, тускло поблескивающий мешок, похожий на толстенькую змею.

С высоты карьера рисунок одновременно напоминал и глаз с вертикальным зрачком, и солнце, разделенное надвое. Время от времени тюрбаны устраивали перерывы в пении, возобновляя его уже с большей громкостью. Монотонный ритм участился, превратившись в ровный гул.

– Да, картина, – снова подал голос неугомонный Гюнтер.

– Закрыть люки, – приказал капитан. – По местам!

Ветер возник внезапно и подул Виктору прямо в лицо, осторожно пошевеливая волосы, выбившиеся из-под фуражки. Несмотря на теплый летний день, ветер был холодный и сырой. Внизу, у раскопа, взметнулись маленькие пылевые вихри. Полетели сухие прошлогодние листья. Ветер зарождался в самой середине карьера, в раскопанном кургане, и дул во все стороны одновременно; сверху это было видно отчетливо: пылевые вихри разбегались от центра к краям карьера.

Люди в тюрбанах стояли по-прежнему внизу, лицом к ветру, чуть наклонившись навстречу порывам, усиливавшимся с каждой секундой. Они подняли вверх руки и качались, словно подчиняясь неслышному для остальных ритму.

Ветер все усиливался. Неринг быстрым движением поймал готовую сорваться с головы фуражку и опустил ремешок с околыша на подбородок, затянув потуже. Деревья окрест уже трещали под напором стихии. С неестественной скоростью над карьером и окружающей местностью появились черные грозовые облака и затянули небо темным пологом. В тучах сверкали короткие молнии. Внизу, в карьере, бушевал настоящий ураган. Над головой Неринга пролетали ветви толщиной в руку и куски грунта. В сотне метров от танка бесшумно вспыхнула молния, расщепив до корней вековую сосну. Капитан нырнул под маскировочную сеть и постучал в люк рукояткой «люггера». Люк открылся, и Неринг ящерицей юркнул в башню.

В командирскую оптику видно было не все, но Неринг видел, как сосну, расщепленную молнией, с корнями вырвало из земли и унесло прочь. Из карьера раздался грохот. Виктор навел резкость танкового перископа на верхушку кургана и увидел, как оттуда хлынуло зеленое свечение, а затем в центре белого круга коротко вспыхнул желтый огонь. Тень, явившаяся из этого огня, была абсурдна и нелепа. Неринг крепко зажмурился и снова открыл глаза. Тень не исчезала. Ее очертания становились все плотнее, превращаясь в огромного дракона, заключенного в круг из рассыпанного тюрбанами белого порошка. Он рвался наружу, но не мог вырваться за пределы круга, и земля дрожала от биения чудища. Озираясь, дракон крутил головой и бил хвостом. Из-за частокола зубов то и дело выскакивал длинный раздвоенный язык. Виктор механически подумал, что белый круг из порошка и кровавые знаки давно должны были быть развеяны ураганом, а люди в тюрбанах – размазаны в кровавую кашу об уступы карьера, но нет, глаза противоречили рассудку: белый круг сиял все ярче, а на каждом кровавом значке стояло по человеку в тюрбане. Они протягивали руки к дракону, то ли сдерживая его ярость, то ли воодушевляя вырваться из круга.

Связи с остальными экипажами не было – эфир хрипел, свистел и завывал на разные лады. По броне барабанили мелкие камни.

– Неринг, огонь! Огонь, Неринг! – радиостанция взвыла и умерла.

– Гюнтер, заводи! – Виктор пытался поймать в прицел хотя бы белый круг, но танк шевелился от порывов стихии, как картонная коробка с кирпичом внутри, и круг плясал в прицеле.

– Гюнтер, назад! Быстро! Полный газ!

Танк содрогнулся и легко помчался прочь от карьера, подгоняемый ураганом. Прекратив сопротивляться воздушному напору, машина приобрела устойчивость, и Неринг вновь ощутил полную власть над прицелом.

– Бронебойным – огонь! – Неринг хорошо видел, как снаряд скользнул по невидимой преграде и ушел вниз, под лапы дракона. Полыхнул фонтанчик взрыва, еще через мгновение их вспыхнуло не меньше дюжины. Молодцы танкисты! Лишенные связи, они выбрали верную цель и поддержали командира, поняв, что первый снаряд был послан именно им. Всех к награде! Всех! А эти, в тюрбанах?

Чудовищная вспышка света была ответом на стрельбу танкистов. Взрывная волна поддела танк Неринга спереди и перевернула башней вниз. Последнее, что запомнил Виктор, – ощущение полета. Мелькнула мысль: «Где шлем? Фуражка не спасет, нет».

Навалилась чернота – пустая, беззвучная. В первый момент, пока чернота не поглотила все чувства, было жутко, затем сам страх сменился пустотой и мраком.

* * *

«…обязуюсь сообщить обо всем, что вспомню или узнаю, незамедлительно.

Подписано собственноручно 23 января 1941 года

Виктор Неринг, майор танковых войск».

Следователь Мозер сообщил, что закрыл дело, и вежливо простился, пожелав герою скорейшего и полного выздоровления.

Неринг откинулся на высокой подушке. Следователь сильно утомил Виктора своими расспросами, а главное, своими нелепыми ответами на уточняющие вопросы Виктора.

«Да. Если бы на голове был шлем, я бы теперь уже воевал. Кости срослись быстро, а зрение не возвращается, – сердито думал майор. – Во время перевязок ни черта не вижу. Ладно. Еще посмотрим. Значит, говорите, взрыв рудничного газа? Фантомы и галлюцинации – результат отравления ядовитыми испарениями котлована! Взрыв в котловане – результат стрельбы из танковых орудий. Драконы и голубые тюрбаны – бред отравленного сознания. И вот за эту слабость рассудка лично рейхсфюрер вот в этой палате вручил мне майорские погоны и дубовые листья к Рыцарскому кресту? Ну да, господа, да. А знаете что, я поверю вам, господа. И превратившийся в стекло базальт на склонах карьера, и оплавленные, будто восковые фигурки, танки на склонах, и полет моего „Т-III“ на три сотни метров через сосновый бор – все это газ… „Газ! Газ! Газ!“

Виктор начал стучать кулаком по спинке кровати, ярясь от боли, причиняемой руке ударами, и оттого нанося удары все сильнее и сильнее. Он уже не слышал, как в палату впорхнули сестры, как доктор велел держать его руки и ноги, совсем не чувствовал проткнувшей руку иглы и струящегося из шприца покоя и облегчения. Уже засыпая, он вдруг ощутил отчетливый запах свежих яблок и меда, вздрогнул и провалился в блаженство.

* * *

– Нуте-с, господин майор, нуте-с, – пожилой военный врач с удовольствием разглядывал зрачки Неринга, крепко и бережно сжимая ладонями голову и чуть поворачивая ее то влево, то вправо. – Блестяще, господин офицер, просто блестяще. Полная ремиссия, могу вас поздравить, вы – редкий экземпляр. Теперь – в отпуск. Куда пожелаете, на месяц. Вот. Сейчас вы получите документы, деньги. Ваша одежда готова. Эльза! Эльза! Проводи господина майора!

Сзади раздались легкие шаги, и Неринг ощутил всем телом, каждой его клеточкой сладчайший аромат лета, наполнивший кабинет главного окулиста военного окружного госпиталя города Майнц.

* * *

23 марта 1941 года резная дубовая дверь гостиницы «Манцерхоф» открылась и впустила одну из самых великолепных пар, виденных портье за четверть века службы. Стройный светловолосый майор вермахта с Рыцарским крестом в обрамлении дубовых листьев и нагрудным штурмовым танковым знаком из чистого серебра на левой стороне груди придерживал под локоть медицинскую сестру – тоненькую, грациозную, с прозрачной нежной кожей и невероятно сильную: в правой руке она держала тяжелый офицерский чемодан из лакированной кожи. При этом девушка непринужденно улыбалась и легким наклоном головы поправляла сбившийся на лицо золотистый локон. Левая рука майора висела у груди на черной перевязи, и он часто шевелил кистью, как будто убеждаясь, что она на месте и пальцы послушны хозяину. Счастливая парочка спросила двадцатый номер и получила его без проблем – там только что закончили уборку, и весь второй этаж был свободен.

– В это время года мало постояльцев. Летом – другое дело, господа, все номера нарасхват, – портье открыл номер, благоухающий чистотой и свежестью, и с полупоклоном передал ключ юной спутнице блестящего офицера. – Как чуден Рейн, как пахнет медом в его долине голубой…

* * *

На реабилитацию после ранения ушло еще три месяца. Еще несколько месяцев Виктор Неринг возглавлял танковые курсы в Нюрнберге. Ему помогал рыжий капрал Гюнтер Краузе, водитель, тоже чудом выживший при охране карьера у «Трона Кримхильды». Жизнь в тылу тяготила майора, капрал тоже изрядно скучал. Переподготовка танкистов для управления тяжелыми «T-IV», «тиграми», была нудным, изматывающим душу боевого офицера занятием, и Неринг подал рапорт о переводе на фронт, в действующую часть.

Полтора года Виктор и его верный водитель Гюнтер колесили на своем «тигре» по бескрайним русским полям и разбитым дорогам во главе бронетанковой роты. Майор Неринг собирал опыт по крупицам, от боя к бою, закрепляя теоретические познания беспощадными уроками жизни. Он уже знал, что многие выкладки стратегов фюрера могут быть опровергнуты парой русских танков. Да, русские воевали потрясающе, на пределах возможного. Ни англичане, ни французы не дрались с такой яростью. Все экипажи в составе роты Неринга знали наизусть лозунг командира: «Бой не окончен, пока цел хотя бы один русский танк». Летом 1943 года, после переформирования частей, выведенных из-под удара в Сталинграде, майор Неринг был назначен начальником штаба в 503-й бронетанковый батальон. Тяжелые танки с экипажами были погружены в эшелоны и отправлены под Курск. В пути начальнику штаба Нерингу сделали операцию: на шее майора вскочил огромный фурункул, и его вырезали в медицинском вагоне, предварительно обезболив майора чистым медицинским спиртом в совершенно неприемлемом для арийца количестве – полкружки залпом, без закуски. Повязка была тугой и сильно раздражала Виктора, он то и дело засовывал пальцы между повязкой и горлом, шипя от боли в разрезанной шее.

Вечером, накануне наступления возле деревни с непроизносимым названием Прохоровка, командир батальона подполковник Кресс приказал зарывать танки в землю. Виктор взял с собой рыжего Гюнтера, оставив экипаж спорить с саперами и окапываться, и отправился осматривать позиции. Вполне довольный качеством укрытий, Неринг был все же в некотором недоумении. Батальон отправлялся в атаку завтра, в девять тридцать. Предстояло миновать поле до горизонта и там, на краю, врубиться в советские танки, стянутые под тень узкого леса, смять и прорваться дальше, с уклоном влево. Зачем тогда окапываться по башню? Зачем бревна и мешки с песком? В этом месте оборона русских тонка, тылы хлипки. Похоже, все будет как по нотам. Конечно, было бы оригинально, если бы русские ударили первыми или встретили в поле, контратакой. Поле тогда так просто не проскочить и бронированный кулак увяз бы на подступах к лесу. Русские дерутся до последнего танка. Смогли бы мы тогда прорвать их оборону? Что гадать, среди русских сумасшедших нет. Школа-то у нас одна, не пойдут они на нас по полю. Прицельная дальность «тигра» в полтора раза больше. Охота им гореть стогами сена? В такую жару не самое приятное занятие. Нет, не пойдут они на нас. Зачем тогда окапываемся? Глупость, перестраховка, осторожность?

Виктор проверил посты, отпустил Гюнтера к танку, провел короткое совещание с командирами рот в штабной палатке. Летняя ночь скора, не успеешь уснуть, а солнце уже выкатывается вполнеба. Летом военной работы больше, больше и усталости.

«Прочту письмо от Эльзы, напишу ответ – и спать, – подумал Виктор. Он достал из кармана фотографию жены и бережно поставил на стол, в круг света фонаря. – Отец с мамой не нарадуются невестке и внуку. Зигфрид уже сидит, держа деда за палец. Да, дела…»

Неринг вдруг так захотел домой, к своему малышу, Эльзе и родителям, что сжал кулаки и застонал. Потом он помотал головой, посидел, глядя в потолок штабной палатки, взял с края стола лист бумаги и начал писать:

Эльза, любовь моя, здравствуй.

Сразу хочу ответить на твой вопрос – почему я стал военным. Странно, ни мама, ни отец меня об этом не спрашивали… Помнишь, я читал тебе на память из «Песни о Нибелунгах»?

«Как вы, я тоже витязь, и ждет меня корона,

Но доказать мне надо, что я достоин трона

И что владеть по праву своей страной могу.

Я ставлю честь и голову в залог, что вам не лгу».

Я прочел эти строки и понял, что, кроме меня, никто не докажет, что я мужчина и что со мною нужно считаться. Вот, собственно, и вся история.

В 8 часов 15 минут утра на позиции 503-бронетанкового батальона обрушился огненный смерч, бушевавший пятнадцать минут. Несколько танков были разбиты снарядами советских гаубиц. Командир 503-го батальона подполковник Кресс погиб. Виктор Неринг взял в руки микрофон штабной рации.

– Внимание! Говорит майор Неринг. Приказываю установить прицелы на максимальную дальность. Жечь все в поле зрения. Напоминаю: главное – держать их на расстоянии выстрела как можно дольше. С богом!

Неринг забрался в танк и прильнул к прицелу. Появились первые мутные, расплывчатые силуэты тридцатьчетверок. Нашелся-таки сумасшедший! Идут! Виктор не верил своим глазам, но со дна души уже поднималась темная, тягучая отвага, предвкушение славной битвы.

Силуэты стали четче, и когда Неринг увидел швы на вражеской броне, коротко скомандовал:

– Огонь!

Тридцатьчетверки вздрагивали и останавливались, дымясь. Если русский танк лишался гусеницы и его начинало разворачивать, Виктор азартно всаживал снаряд в бок. Через несколько минут на поле образовался железный завал, а русским нужна скорость. Теперь они пойдут с флангов. Пора в контратаку.

– Здесь – Неринг. Батальон, в атаку! Вперед! В обход завала!

Гюнтер включил задний ход, и «тигр» буквально прыгнул назад из укрытия. Ломая бревна капонира, как спички, бронированный красавец Неринга объехал свое логово и помчался, забирая левее, туда, где уже поднималась пыль от первых русских танков. Майор ждал удара противника именно оттуда. Вторая волна русских танков медленно просачивалась сквозь завал из подбитых танков первой волны; можно было считать, что они застряли, в то время как с левого фланга тридцатьчетверки были уже готовы ударить «тиграм» в бок. Майор с ходу развернул вторую роту фронтом влево, не дав противнику смять свой фланг. Остальные танковые роты подошли поближе к горящим русским танкам и начали в упор расстреливать застрявших в завале. Русские отвечали метким огнем, прячась за подбитыми танками. Довольно быстро вспыхнули несколько головных «тигров» третьей роты, лишились гусениц два «фердинанда». Справа от себя Неринг заметил танк командира соседнего батальона майора Пауля Коха – на его борту была намалевана смеющаяся пантера. Стало понятно, что рисунок боя исчез и началась свалка. Дебют разыгран. Пора выводить пехоту, чтобы занять и связать пространство между горящими танками. Это было похоже на то, как если бы между уложенными с промежутками камнями залили цементный раствор. Пехота уязвима, но очень зловредна для медленно маневрирующих в тесноте танков.

Бронетранспортеры с пехотой ждали своего часа в безопасном удалении от поля боя. Неринг приказал им выдвигаться за первой ротой и занять линию, обозначенную первыми горящими русскими танками.

Между подбитыми тушами своих и чужих Гюнтер искусно лавировал, как на байдарке, приостанавливаясь для выстрела и тут же срываясь с места. Водитель и командир понимали друг друга по коротким, почти птичьим возгласам. Остальные члены экипажа давно переняли их систему знаков, и командир управлял своим танком без особых затрат времени.

Напор тридцатьчетверок слева и преграды в виде подбитой техники отжали танк Неринга к центру, и Гюнтер был вынужден разворачиваться буквально на месте, чтобы вывести свой танк из железных лабиринтов для очередного удара.

Виктор поймал в прицел очередную тридцатьчетверку и начал быстро доворачивать прицел. «Тигр» сильно подбросило и резко развернуло. Гусеница, простучав траками по ведущему колесу, упала на грунт.

В шлемофоне раздался злой голос механика-водителя:

– На мину наскочили! Везде набросали, сволочи!

– Забыли нас спросить, а то бы в стороне поставили, – отозвался Неринг.

– Что будем делать, господин майор?

– А ты не знаешь?

– Знаю. Но тут из нас сразу сито сделают. Последние пару лет они нас сильно недолюбливают, господин майор!

– Отчего бы это, Гюнтер? Экипаж! Все, кроме Дитриха, чинить гусеницу! Дитрих, прикрываешь из пулемета и держишь связь. Всем приготовить личное оружие. В случае чего отобьемся! – Виктор щелкнул тумблером внутреннего освещения, достал ручную гранату из НЗ и сунул в карман комбинезона. Затем он открыл крышку командирского люка и быстро скользнул вниз по нагретой броне. За спиной раздался грохот, словно по танку ударили исполинским молотом. На голову Виктора обрушился удар. Небо поменялось с землей местами. Пришла знакомая тьма – беззвучная, равнодушная и невесомая.

Глава 3

…Тихий голос, призывавший к осторожности, то приближался, то удалялся. Стоило Ковалеву вспомнить, что голоса давно не слышно, и он тут же появлялся и, наконец, обосновался в горле, гортани и на зубах, появляясь там и затухая в странноватом ритме. Что – «берегись», кто – «берегись», чем, в конце концов, «берегись»?

Вокруг оставалась непроглядная тьма. Давило на грудь. Ковалев не мог пошевелиться, чтобы ослабить гнет, и даже не мог ощутить хотя бы малое движение в мышцах. Значит, убили. У убитого сначала пропадает зрение, как щелчок выключателем. Слух пропадает последним. Мозг не разметало по броне, уши землей не засыпало да барабанные перепонки не лопнули от взрыва – вот и слышу напоследок. Давит на грудь. Да там, может, дыра сплошная. Или вообще больше ничего нет, кроме мозгов. Когда в госпитале сделали заморозку, чтобы вытащить осколок из плеча, тоже казалось, что давили. На самом деле резали, копались и зашивали – Ковалев видел сам. Потом Игорь Седов в палате рассказывал, что нога оторванная болит и чешется по утрам – спасу нет. А чесать нечего. Тело врет, мозги врут.

Поспать, что ли, напоследок. Во сне и уйду окончательно. Куда – уйду? Куда?!! Нет!

Ковалев попытался дернуться и вырваться. Ничего. Не дернулся, не вырвался. Это мысль дергается и мечется внутри пустеющей, остывающей головы.

– Вот оно какое – ничего. Хотя, если я думаю про ничего – какое же это ничего? Спать, спать, хватит думать. Ух, слава тебе! Вот я иду по главной улице станицы с красным значком на рубашке. Приняли в комсомол, теперь направят учиться. Все в яблоневом цвету, все чисто вымыто дождем и сверкает. А вот и Лариса. Ох, и хороша: гладкая, холеная, свежая, глазищами так и стрижет. Ее прабабка Лукерья Кондратьева, сидевшая на желтой скамейке у крепкого куреня, прокаркала, глядя вверх: «Смотри, Сашок, бесы в пекло утащат. А ты брысь домой, егоза!» Лариса задержалась на пороге, давая собой полюбоваться, и исчезла беззвучно, совсем по-кошачьи…

Ковалев поздоровался с бабкой Лукерьей и прошел мимо. От воспоминаний о вчерашней любовной возне с Ларисой в пустой бане Кондратьевых он прибавил шагу, торопя ускорением такой еще далекий вечер. Скорее бы, скорее бы. Ох, и хороша Лариса! Он свернул в проулок, потом еще раз, поднырнул под нижние ветви приземистых яблонь и оказался в двух шагах от бани. В предбаннике было прохладно и тихо. Глубоко в бревнах скрипели неутомимые челюсти древесных жучков. Под их мерный скрип Саша и задремал, очнувшись от едва различимого шороха снаружи. Через миг в баню скользнула легкой тенью Лариса, и Саша схватил ее за плечи, притянул к себе. Девушка протянула руку и ощупью закрыла дверь на крепкий деревянный засов. Они начали с поцелуев, с молодым пылом продвигаясь все ближе к главной части вечерней программы. Саша сел на пол и потащил Лариску вниз, она с тихим смешком упала на него и продолжила исступленно целовать. На дверь вдруг нажали снаружи. Дерево затрещало, подаваясь нечеловеческой силы натиску. Лариса от испуга отключилась, обмякла и стала весить едва ли не вдвое больше, прижав Сашу к полу. Он пытался освободиться и броситься к двери, но тяжесть юной красавицы стремительно росла и стала совсем непомерной. Саше стало трудно дышать, а деревянная дверь уже была готова распахнуться и впустить чудовище, рвавшееся в предбанник с молчаливой яростью. Судя по скрипу и скрежету ржавых, в палец толщиной, гвоздей, выдираемых из гнезд, на дверь давили с равномерной, равнодушной и непобедимой силой. Так работал гидравлический пресс, отжимавший подсолнечное масло. Люди бы били с разбегу, резко, разбегаясь вновь и вновь… Дверь сорвалась, впустив тяжелый косматый сгусток тьмы. Тьма отшвырнула Ларису в сторону, как ненужную тряпичную куклу, и навалилась на Сашу, душа его и пытаясь одновременно затащить под широкую скамью. «Бесы в пекло утащат, Сашок». Накаркала, вещунья. В пекло не хотелось.

Ковалев выгнулся дугой и, собрав все силы, размашисто осенил себя крестом. Эх, грех комсомольцу креститься! От противоречия, взрывавшего фразу изнутри, Саша начал хохотать, вырывая запястья из вязких объятий тьмы, словно опешившей и несколько ослабевшей.

– Если бы они знали, что я еще и партийный! – Саша начал наносить удары в самую сердцевину яростного сгустка, но тьма раздвигалась, пропуская кулаки, и тут же сгущалась при обратном движении, не давая возможности замахнуться. Ковалев искал взглядом Ларису, но тьма не давала увидеть дальше носа. Саша рывком перевернулся на живот, спиной к атакующему демону, и резко ударил локтем назад, попав по чему-то твердому – раз, два, три. Наверное, по рогам попал. Теперь точно пощады не будет! Демон такого коварства не ожидал и взвыл. Саша ударил сильнее.

– Командир! Полегче! – орал бес голосом Мариса. Акцент был сильнее обычного; так было всегда, когда Эмсиса выбивало из колеи нечто особенное, нарушающее обыденный порядок вещей.

– Держи его, Ваня, я сейчас свет включу.

– Кого – держи? Я помогу, – рванулся Ковалев, но тьма вцепилась выше локтей и придавила спину чем-то твердым.

Щелкнул тумблер. Свет хлынул в глаза, привыкшие к темноте. Капитан зажмурился, с трудом повернул шею и посмотрел сквозь прищуренные веки. Лицо Мариса было покрыто копотью, но даже сквозь нее просвечивала необыкновенная бледность заряжающего.

– Товарищ капитан, это я, Марис.

– Марис, где мы?

– В танке, – латыш, похоже, пришел в себя, акцент исчез. – Ваня, отпускай.

Невидимые клещи разжались, и Александр вытянул руки вдоль тела, рывком перевернувшись на спину. Марис сидел, скрючившись, и держался за живот.

– Марис, тебя зацепило?

– Да, командир, твоим локтем, – заряжающий ухмылялся, но продолжал держаться за живот. – Здоров ты драться. Ваньке нос чуть не расплющил.

Глаза Ковалева привыкли к свету. Словно на фотобумаге начали проступать очертания орудийного прицела. Вместе с очертанием прицела вернулась и память о последних минутах боя. «Фердинанд»!!!

Ковалев прильнул к прицелу. Ничего не было видно, кроме белой мути. Похоже, прицел вышел из строя. Капитан на ощупь нашел и отодвинул задвижку люка, оглянувшись на заряжающего и механика. Иван вытирал разбитый нос тыльной стороной ладони, в то время, как Марис разгибался и сгибался в пояснице, успокаивая боль в отбитом командирскими локтями животе. Поймав взгляд Степаныча, танкисты юркнули по местам и доложили. Молчал один стрелок-водитель. Жив будет, даст бог.

Ковалев помедлил и открыл люк.

* * *

Вокруг все было подернуто густой белой дымкой, поднимавшейся от брони тридцатьчетверки, как если бы ее загнали с мороза в теплый ангар. Сквозь белый пар проступали разбитые туши немецких угловатых танков. Странная тишина оглушала Ковалева. Ему показалось, что он различает крики птиц и треск сучьев. Дымка таяла медленно, постепенно обнажая окрестности. Тени разбитых танков уплотнялись, приобретая объем и цвет скалистых отрогов, поросших кривыми деревцами и сиреневыми пятнами губчатого моха. Тридцатьчетверка находилась в неширокой лощине, зажатой между невысоких каменных нагромождений. Из людей никого не было. Ни наших, ни фашистов. Никого. На стволе сидела крупная ворона, встопорщив перья и превратившись в шар с клювом и когтями. Ворона посмотрела на Александра и снова втянула шею в теплую серую сферу, устало прикрывая глаза нижними веками.

Александр опустился внутрь башни и осторожно, стараясь не лязгнуть, опустил за собой крышку люка.

– Марис, что видишь?

– Молоко. Туман. Вот деревья какие-то. Странно, мы от леса далеко укатились.

– Ваня! Ты как? – Командир щелкнул тумблером. Толкать механика ногой не хотелось – Иван легко мог принять толчок за условный сигнал на случай отказа связи. Хватит уже недоразумений.

– Вроде бы цел! Нос почти в порядке, – отозвался в шлемофоне голос механика. Иван Акимыч Суворин изрядно гнусавил, и капитану стало неловко. – Витька еще не очухался. Я его в танк без сознания затащил.

– Сейчас я тебе помогу его на воздух вытащить! Марис, бери пулемет – и на броню. Прикроешь, – Ковалев откинул крышку люка и одним рывком вылез из башни. Ворона пожевала клювом и вытянула шею, разом опустив перья. Стало теплее.

Придерживаясь рукой за приваренную скобу, Александр осторожно спрыгнул с брони. Почва отозвалась легким пружинистым гулом в ступнях. Танк стоял в центре круга почерневшей земли, источающей резкий запах пороховой гари и солярки. За границами ровно очерченной окружности зеленела незнакомая трава с толстыми мясистыми стеблями.

Обойдя танк спереди, капитан остановился напротив люка механика-водителя. Крышка медленно поднялась, и из квадратного отверстия показалась закопченная физиономия Суворина с распухшим носом.

– Что за хреновина? – Механик озирался, очумело выпучив глаза. – Марис, что скажешь?

– Что говорить-то? – Марис уже сидел на башне с пулеметом, внимательно оглядывая скалы и небольшой лесок в лощине. – Там видно будет.

– Ваня, давай Витьку вытаскивать. – Ковалев в нетерпении огляделся.

– Один момент! – Голова механика скрылась в танке.

Вдвоем они аккуратно, в четыре руки вытащили товарища на свежий воздух. Голова раненого безвольно моталась из стороны в сторону, как у сломанной куклы. Они положили тело на землю и осторожно перевернули на спину.

– Это не Виктор! – в крайнем изумлении выдохнул капитан.

– Вижу, – автоматически ответил механик Суворин, отступив на шаг.

– Вижу! – передразнил командир. Щеточки усов Ковалева начали топорщиться. Обычно сдержанный и невозмутимый, он прилично разозлился. – Я тоже вижу! Давай пакет и займись водой!

Вместо Виктора перед танком лежал незнакомый танкист с перебинтованной шеей и грязным светло-золотистым чубом. В горячке боя Суворин нашел и притащил в танк другого.

– Найдем Чаликова, он тебя точно прибьет. А я ему помогу! – распалялся Ковалев.

– Прибьет, – понуро согласился механик, готовый провалиться сквозь землю от стыда и принять кару. Казалось, что он вот-вот расплачется.

– Что там? – не сводя глаз с окрестностей, поинтересовался Марис.

– Это не он, – буркнул Суворин, поливая из фляги лицо раненого. Ковалев раскладывал на броне содержимое санитарной сумки.

– Что? – переспросил Марис сверху.

– Это не Виктор! – рявкнул Ковалев, отыскав перевязочный пакет и зашвыривая сумку в водительский люк. – Не Виктор!

Незнакомец вздрогнул и открыл глаза. На свежем воздухе он быстро приходил в себя. Он отстранил руки Суворина, затем попытался приподняться, опершись на локоть. На нем был черный танковый комбинезон, порванный на рукаве и со свежей подпалиной на штанине. Один из двух больших нагрудных карманов был надорван и свисал треугольным флажком. К поясному ремню была пристегнута трофейная кобура. Танкисты любили при случае щегольнуть или обменяться трофейным оружием. Сам Ковалев не одобрял этого, предпочитая штатный «ТТ», но своим орлам хвастать друг перед другом «вальтерами» или «маузерами» не запрещал. У этого же красавца-блондина был «парабеллум».

– Вик-тор, – отчетливо проговорил раненый и закрыл глаза. – Виктор.

– Смотри ты, тезка, – ухмыльнулся Суворин.

– Да, Иван Акимыч, и прическа, и тезка, и ростом такой же. Знаешь, я бы тоже ошибся запросто. Но от Витьки тебе будет на орехи! – Ковалев развеселился и даже покрутил головой.

Когда финкой срезали почерневшую повязку, обнаружили хорошо заживающий свежий шрам от операции. Скорее всего, новый Виктор был сильно контужен. Ковалев снял шлемофон и осторожно подложил раненому под голову, чтобы тому было удобнее лежать.

Ворона, безмятежно чистившая клюв на пушке, вдруг сорвалась с места и с отчаянным хлопаньем крыльев улетела. Танкисты вздрогнули. Марис присвистнул и приложил палец к губам, показывая в сторону опушки леса. Там плакал маленький ребенок. Плач доносился со стороны зеленовато-коричневого валуна, почти скрытого кустами.

– Марис, в башню. Прикроешь из орудия. И люк закрой. Ваня, обходи слева, – капитан вытащил пистолет и, пригнувшись, побежал к валуну, забегая вправо.

Иван взял чуть левее и на расстоянии примерно десяти метров от валуна залег и пополз, в точности повторяя действия командира. Скоро он уже продирался на локтях сквозь кусты, отделявшие открытый участок лощины от здоровенного камня. Суворин обычно действовал наобум, полностью доверяя своей интуиции, но сейчас был вынужден терпеть и подчиняться командиру. Капитан Ковалев приблизился к валуну. Башня танка с лязгом повернулась в сторону самого густого участка леса, кончавшегося метрах в пяти от камня. Теперь Марис мог поддержать группу огнем из пулемета, а если что, то и из пушки.

По сигналу капитана Суворин поднялся на ноги и начал обходить валун. Через несколько шагов танкисты встретились и застыли, изумленно переглядываясь.

То, что они приняли за каменную глыбу, оказалось мертвым животным, сильно смахивающим на кабана чудовищных размеров. Огромная туша была покрыта короткой жесткой щетиной, по цвету повторяющей один в один цвет окружающих зарослей и бурой почвы. Ни Ковалев, ни Суворин животных такого размера и окраса не видели. Ковалев осторожно похлопал зверюгу по боку. Тело еще не остыло. Мышцы исполина были упруги, как толстая техническая резина. Монстр вряд ли был бы ниже танка, если его поставить на прочные копыта. Рыло лесного великана заканчивалось пятаком, точно таким же, как у обыкновенного кабана, только пропорционально большего размера. Клыки, торчавшие из пасти, напоминали бивни слона-подростка. Из горбатой спины торчало полтора десятка коротких стрел ядовитого желтого цвета. Из ран понемногу сочилась жидкость, тоже желтая.

Хвост кабана был длинным, почти до начала копыта, покрыт продолговатыми чешуйками и заканчивался острым костяным шипом размером с руку человека. Хвост у основания был толщиной с предплечье крепкого мужчины.

– Капитан, каких мух таким хвостом отгоняют? – Иван нервно захихикал. Александр нахмурился: механик своей шуткой сбил его с какой-то серьезной мысли. Из приоткрытой пасти кабана послышался отчетливый детский писк.

– Помоги! – Ковалев, орудуя стволом пистолета, как рычагом, всунул его в пасть и начал разжимать челюсти. Иван двумя руками обхватил верхние и нижние клыки-бивни и потянул изо всех сил. Полуметровый сизый язык вывалился на землю. По нему, как по детской горке, скользнул пищащий комочек. С виду и размерами он напоминал молочного поросенка. Глаза у свиненка были закрыты. Он с шумом втягивал воздух и дрожал всем тельцем. Иван осторожно дотронулся до поросенка пальцем. Почувствовав прикосновение, поросенок захныкал. Именно на эти звуки танкисты ломились сквозь кусты.

Ковалев взял поросенка на руки. Тот, не открывая глазок, судорожно всхлипнул, спрятал пятачок под мышку ротному и затих.

– Не тронь! – Суворин отдернул руку от желтого дротика, торчавшего из-под лопатки чудища. Александр, наконец, поймал за хвост ускользнувшую недавно мысль. – Не тронь, Ваня, это яд.

* * *

Эхрон удивленно всхрюкнул, когда первая стрела, дрожа желтым оперением, впилась в ствол дуба. Вторая стрела вонзилась в землю, царапнув удивленно поднятый вверх пятак. Пятак мгновенно онемел и потерял чувствительность. Эхрон возмущенно завизжал и начал оглядываться, щуря маленькие глазки, выискивая неведомого нарушителя. В Святой роще метали стрелы, смоченные ядом желтолиста, да еще метили в Хранителя!

За деревьями он разглядел нескольких всадников в блестящих доспехах и с копьями в руках. Были еще пешие, вооруженные длинными стрелометами. Они торопливо вращали рукоятки, уперев оружие в землю, затем вкладывали стрелы и поднимали стреломет ядовитым наконечником вверх. Стрелометы выбрасывали стрелы навесом, и Эхрон понял, что пока невидим для нападавших.

Рыцарь с пышным султаном из разноцветных перьев на шлеме протрубил в рог. По этому сигналу спустили свору крупных собак в шипастых ошейниках. Собаки долго не могли взять след, путались в зеленых зарослях уж-травы, а учуяв Хранителя, попытались вернуться под защиту всадников, поджав хвосты. Защелкали бичи пеших воинов, и обозленные собаки устремились в Святую рощу. Эхрон ждал их, замерев неподвижно в густой тени орешника. Опушка рощи открывала вид на низкие каменные скалы, окружающие узкую лощину, древнюю Челюсть Дракона. Несколько обезумевших от побоев и страха псов проскочили мимо Хранителя на открытую местность, но тут же вернулись. Псы выстроились полукругом, боясь подойти ближе. Наконец, самая молодая и нервная сука не выдержала напряжения и бросилась на Хранителя. Эхрон опустил голову, затем поднял и отступил на шаг. На клыке болталась собака, убитая мгновенно. Эхрон брезгливо швырнул мертвое тело в сторону своры и повернулся спиной, поджав хвост между задних копыт, под брюхо. Псы взвыли, увидев столь явное проявление трусости и слабости. Глупые, ослепленные яростью и оглохшие от собственного истерического лая, собаки немедленно забыли о смерти несчастной суки и уж конечно не сделали из нее никаких выводов. Свора бросилась на добычу со спины, и через миг окровавленные собаки истошно скулили и визжали, изрубленные стремительными движениями страшного хвоста, украшенного костяным обоюдоострым шипом. Казалось, вой изуродованных псов, купавшихся в собственной крови, пропитавшей уж-траву, заполнил всю Святую рощу и ее окрестности. Через миг к этому отчаянному крику примешался певучий свист стрел. Теперь желтые перья летели не наугад, а на голос издыхающих собак. Собачьи тела были пригвождены к земле и избавлены от мучений стремительно действующим ядом. Двуногие принесли своих четвероногих рабов в жертву и использовали их предсмертные вопли как звуковой ориентир для стрелков. Когда Хранитель, опомнившись, отбежал в сторону, из его спины торчали полтора десятка ядовито-желтых перьев. Даже для такого гиганта этого было более чем достаточно. Эхрон яростно завизжал и с ревом бросился бежать по краю рощи. Он уже понял, что его молодая самка, пришедшая на смену ушедшей в небесные врата Хонарон, неизбежно совершит роковую ошибку – слишком размягчает жизнь в раю, в полной безопасности, в тихом уюте и счастливом браке с самим Хранителем. Самки только через пять-шесть сезонов брака усваивают все заповеди Завета, ничего тут не поделаешь, и еще столько же сезонов уходит на то, чтобы подруга Хранителя поняла, что заповеди обязательны и для нее, счастливой избранницы, причем в первую очередь для нее. Нахма стала самкой Хранителя три сезона назад. Надежды никакой. Эхрон начал чувствовать предательскую слабость и ускорил бег. Яд начал действовать, но Хранитель должен был успеть.

* * *

Нахма выскочила из логова, устроенного в густом орешнике, услышав разъяренный визг супруга, переходящий в рев ярости. Они паслись по очереди, чтобы не оставлять первенца одного. Нахма вглядывалась в глубину рощи и поздно заметила всадников, один из которых, разогнавшись, бросил копье и точно угодил Нахме в бок. Она вспомнила Завет, она поняла свою ошибку и уже знала, что заплатит за нарушение Завета своей жизнью, но это ее не беспокоило. Нельзя, нельзя было так вот выскакивать из орешника. Что теперь будет с первенцем, маленьким розовым Хранителем? Теперь слова заповедей звучали в ее голове в нужном порядке. Супруг говорил, что Завет сам возникает в голове в минуту смертельной угрозы, он только просил слушать его, не перебивая, и каждое утро начинал с угрюмого прохрюкивания всего Завета. А она, глупая, слушала невнимательно, постоянно отвлекаясь. До страшного удара копьем Нахма не могла себе представить, что можно думать так быстро. Мысли ее всегда текли спокойно и величаво, как полноводная река Ир за холмом Праведников. Отдаваясь Хранителю, Нахма думала: «Я отдаюсь САМОМУ ХРАНИТЕЛЮ». Нося в чреве чудесного первенца, Нахма думала именно это, слово в слово: «Я ношу ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА». Вот уже пятнадцать рассветов, с тех пор, как маленький первенец начал жить отдельно от Нахмы, у супруги Хранителя появилась еще одна мысль: «Я должна накормить ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА». Теперь мысли в ее голове неслись со страшной скоростью, и почти каждая сжимала горло безысходностью: «Поздно».

Наконец в сознании Нахмы возникла нужная заповедь: «А если будет поздно, то супруга Хранителя должна принять бой и задержать врагов Святой рощи, сколько будет возможным. Хранитель обо всем позаботится. Он знает и сделает».

Да, он знает и сделает. Нахма поняла, что должен сделать ее супруг, но теперь она скорее дала бы сжечь себя на медленном огне, чем позволила бы себе даже думать об этом. Всадник, пронзивший Нахму копьем, уже отворачивал коня, изо всех сил натягивая повод влево, чтобы не разбиться насмерть о щетинистую глыбу, когда вихрь мыслей и страданий в голове несчастной матери кончился, оставив место восторгу и таким простым, совершенно бессознательным действиям.

Нахма качнула рылом в сторону коня, зацепив его клыком за заднюю ногу. Конь остановился и упал так стремительно, что рыцарь вылетел из седла, еще не успев понять, что произошло. Нахма уже не обращала внимания на всадника, разбившегося в кровавую лепешку о первый Зуб Дракона – маленькую, высотой с Хранителя, островерхую скалу, о которую так приятно было чесать бока. Нахма перешагнула трепыхавшегося на земле коня, визжавшего от боли в наполовину оторванной задней ноге, и устремилась в атаку. Страшная боевая машина врезалась в строй, ощетинившийся сталью, проделывая в толпе двуногих сквозной проход, усеянный искалеченными телами.

– Стреляйте, стреляйте же! Где стрелометы? – уже не кричал, а хрипел сорванным голосом рыцарь с большими черными крыльями на шлеме, когда Нахма разворачивалась перед очередной атакой.

Стрелы с тонким посвистом ударили в упор, вонзившись в бок супруги Хранителя, но это уже ничего не меняло. Нахма, разогнавшись, долго кружила среди беспорядочно мечущихся двуногих, вращая смертоносным хвостом и без устали поддевая клыками направо и налево. Под ногами матери ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА погиб, крича, граф Леас, командир Черного отряда, украшенный разноцветным султаном за особую верность Ордену.

Почти весь цвет воинства был раздавлен или разорван – во всяком случае, те, кто не догадался притвориться мертвым или пришпорить скакуна, мчась подальше от побоища. Конные, пешие, рыцари, слуги, охотники и загонщики – все они гибли, втыкая смешные зубочистки своих копий и мечей в разъяренную гору мышц, сухожилий, копыт и клыков.

Тем временем яд желтолиста делал свое дело куда лучше охотников и рыцарей. Юная супруга Хранителя припала сначала на передние ноги, затем на задние, затем легла, тяжело дыша, всем своим видом обещая войску Ордена встать и продолжить после короткого отдыха. Умерла Нахма спокойно и без мучений. Даже после ее смерти двуногие боялись подойти и забрать тела раздавленных соплеменников. В голове Нахмы осталась одна-единственная мысль, и она наслаждалась этой мыслью до самого последнего вздоха и еще немного после: «Он знает и сделает. Он спасет ЧУДЕСНОГО ПЕРВЕНЦА».

* * *

Эхрон вихрем мчался по краю рощи. Он слышал слева, со стороны Светила, звуки битвы у первого Зуба Дракона. Умница Нахма все поняла и все сделала. Эхрон был почти счастлив. Он знал, что совсем скоро он с Нахмой, Хонарон и еще несколькими самками будет пастись в самой Святой небесной роще и благосклонно взирать на деяния своего потомка, юного Хранителя.

Теперь пора. Эхрон круто свернул и приблизился к логову. Никто из двуногих не поймет, что это логово Хранителей – так, редкие, просматривающиеся насквозь посадки орешника, трава густо присыпана листьями. Только Хранители знали секреты причудливой игры света и тени, скрывавшей их от случайных любопытных глаз надежнее, чем в пещере. Конечно, можно было бы оставить маленького Хранителя здесь, он уже достаточно умен, чтобы обмануть двуногих, но собаки его найдут. Эти рабы, пресмыкающиеся перед двуногими, обладают тонким нюхом. Они выдадут наследника. Маленький Хранитель с собаками пока не справится, ему нужно выбрать себе имя и прожить еще две полных луны, вот тогда за него можно не беспокоиться.

Эхрон шел беззвучно, ступая особым образом, хотя на это уходило много сил. Теперь Эхрон знал, что на главное сил хватит, и расходовал силы без остатка.

Вот он, маленький спящий Хранитель, ЧУДЕСНЫЙ ПЕРВЕНЕЦ, как его называла ОНА, САМАЯ ЧУДЕСНАЯ МАМА и СУПРУГА. Эхрон с нежностью подтолкнул сына пятаком. Розоватый комочек развернулся и показал отцу симпатичное рыльце с приветливыми умными глазками. Отец немного поиграл с ребенком, перекатывая его носом по прохладным листьям ореха хо. Первенец повизгивал и поджимал хвостик, показывая отцу полное и безграничное счастье. Глаза Эхрона затуманились. Желтый яд напоминал о себе. Эхрон вздохнул несколько раз. Пора. Он открыл пасть и языком подхватил сына с земли. На верхнем небе Эхрона был тайный кожаный мешок, и Эхрон закатил туда наследника языком. О кожаном мешке знали только Хранители. Их супруги и не подозревали о наличии тайника. Они вообще не знали большей части того, что составляло силу, власть и наследие Хранителей. Завет Первого Хранителя, передаваемый от отца к наследнику, весьма сильно отличался от Завета, известного всем членам семьи. Там были описаны многие тайны и могущественные секреты великой расы, и Эхрон тихонько нашептывал Первый Завет, беззвучно ступая деревенеющими ногами. Малыш пригрелся и задремал, внимательно слушая и запоминая каждое слово отца. Обыкновенный Завет он знал наизусть уже с третьего рассвета своей жизни, и теперь с удовольствием запоминал новые интересные слова и их значение.

Эхрон беззвучно вышел на опушку, залитую собачьей кровью. Дохлые собаки источали непередаваемый запах ужаса. Все вокруг – деревья, кустарники, камни, земля, – все было пропитано собачьим страхом. Теперь сюда, на опушку Святой рощи у Челюсти Дракона, никакими побоями и посулами не загнать даже самого отважного и глупого пса. Конечно, дожди смоют, а ветер развеет этот смрад, но случится это не скоро. Сорок, может быть, пятьдесят полных лун должно сменить друг друга. За это время новый Хранитель вырастет таким же, как его отец, – огромным, умным и бесстрашным.

– Теперь ты знаешь столько же, сколько и я, сынок. Сейчас я лягу спать, но просыпаться не буду. Не бойся, так надо. Ты живи здесь, поблизости. Чистой воды и сладких орехов хватит с избытком. Остерегайся всех собак и злых двуногих. Мертвых не бойся. Я приоткрою рот, чтобы ты легко выбрался.

Чудовищных размеров кабан потоптался немного на опушке, поодаль от луж мерзкой собачьей крови и отвратительных рабских останков, затем лег на бок, беззвучно всасывая воздух через оскал. Он медленно засыпал и уже начал видеть самый прекрасный и долгий сон в своей жизни.

* * *

– Пошли к танку, пока не появились хозяева этих желтых стрел, – тихо сказал Ковалев и, бережно прижимая к груди найденыша, двинулся в обратный путь, иногда легонько подталкивая локтем Ивана, то и дело оглядывавшегося на зеленовато-бурый валун. Суворин поминутно озирался. Инстинкт самосохранения проснулся и грыз механика, заставляя внимательно прислушиваться к происходящему за спиной. С той минуты, когда он со Степанычем нашел кабана, его терзал вопрос, который он пока не решался задать капитану.

Тридцатьчетверка стояла посередине правильного круга обгорелой, прибитой, утоптанной и политой кровью травы.

Ковалев с поросенком и Суворин стояли на самой границе круга. Их ноги утопали по щиколотку в траве – яркой, сочной, необычной. Каждая травинка напоминала формой маленькую плоскую змейку, малахитового ужика. После мягкого пружинящего ковра ступать в твердый круг выжженной земли совсем не хотелось.

Все напоминало морок. «Контузия. Или убило. А они – демоны. Ну, Кондратиха», – думал Ковалев. Он закрыл глаза и досчитал до десяти. Открыл. Сзади издавал непривычные звуки чужой лес. Фиолетовый лишайник с зеленым отливом натекал снизу на скалы, торчащие невдалеке. Ковалев зрительно помнил поле под Прохоровкой. Ничего общего. О войне напоминал только кусок земли с чумазым танком. Хотя нет, нет, был еще запах, едва уловимый. Если не смотреть вверх, казалось, что сидишь в какой-то длинной челюсти с грязными зубами по бокам и тебя вот-вот начнут жевать. А вверх посмотришь – синее небо, облака.

– Вань, смотри, ему уже лучше. – Раненый танкист лежал, облокотившись на правую руку, и грыз стебель с обгорелым колоском, что, собственно, и порадовало Ковалева. – Я в раю или в аду, а, Акимыч?

Иван закашлялся. Его мучил именно этот вопрос, слово в слово.

– Я хотел о том же спросить, Степаныч. Ты ведь ангел? – с надеждой в голосе спросил механик.

– Тебе виднее, Вань, – Ковалев перехватил поросенка поудобнее. Поросенок пискнул и снова задремал. – Знаешь, все, что сейчас происходит, – это посмертные видения. Мои, товарищ гвардии сержант. Потому что я их вижу.

– А если я тоже их вижу, то они мои, командир? Значит, умер я, а ты пришел за мной. Значит, ты – ангел.

– Хорошо. А вот он тогда кто? Виктор, которого ты вместо Чаликова… – Ваня напрягся и засопел. – Получается, мы с тобой ангелу шею бинтовали?

Раненый привстал, затем поднялся на колено, с интересом глядя на командира и механика советского танка «Т-34-76», безмятежно беседующих на границе райских кущ и выжженной курской земли.

* * *

Граф Алистар был зол и расстроен. Он не успел к схватке у Святой рощи и следил за ней с высоты холма Праведников. Синий рыцарь, кавалер Лазурной ленты, верный слуга Его Величества Энкогса был вынужден смотреть в бессильной ярости, как его племянник граф Леас с гвардией и отрядом придворных охотников пали смертью храбрых у ореховой рощи. Несколько дезертиров, конных и пеших, бежали в направлении гор, да они теперь не в счет – попасть в руки Святой Исповедальни за измену, избежав клыков и копыт этого дьявольского отродья, явно не входило в их планы.

Спуск с холма и путешествие к ореховой роще заняли у кавалькады из пятидесяти тяжелых рыцарей и их оруженосцев примерно полтора часа. Возле Зуба Дракона граф Алистар приказал отряду спешиться. Два десятка рыцарей выстроились между Зубом Дракона и ореховой рощей, обнажив мечи. Оруженосцы тем временем установили щиты и копья в упор, отгородившись от Святой рощи колючим железным частоколом.

Со стороны долины граф Алистар выставил несколько конных разъездов. Остальные рыцари с удовольствием разоблачились при помощи оруженосцев и расположились подле Зуба Дракона.

Оруженосец снял с графа тяжелый синий шлем и поставил его на доспехи, бережно расправив причудливый плюмаж из иссиня-черных перьев.

Граф, несмотря на свои тридцать пять лет, выглядел полным сил и внушал трепет и уважение. Его торс ничуть не проиграл, лишившись брони. Напротив, под тонкой шелковой сорочкой огромные мускулы выглядели рельефно и устрашающе. Пласты мышц, покрывавшие грудь и спину воина, могли поспорить красотой рельефа с панцирями работы лучших мастеров провинции Крет. Лоб и нос Алистара, Синего рыцаря, властителя Атомака и Пяти Озер, соединял прямой вертикальный шрам от удара мечом, полученного во время благородного турнира за право возглавить правое крыло Ордена. Знаменитый удар достойного Оркано рассек забрало и наверняка мог проникнуть в череп графа Алистара, если бы достойный Оркано не получил в тот же миг страшный удар мечом в горло. Граф Алистар долго стоял, ослепленный кровью, хлынувшей из рассеченного лба, сжимая меч в ожидании последнего удара барона Оркано, властителя провинции Крет. Он не видел, что барон уже мертв, и готовился продолжить бой вслепую, на слух. Оруженосцы боялись приблизиться к графу, опасаясь быть разрубленными пополам, и только голос повелителя, блистательного короля Энкогса заставил Алистара опустить меч и принять помощь оруженосцев и королевского лекаря.

Теперь же перед Алистаром стояла едва ли не самая трудная задача. Он приказал Синему отряду отдохнуть после перехода, а сам отправился осматривать поле последнего сражения своего племянника, графа Леаса.

Леас лежал ничком, придавленный копытом чудовища. Он был уже мертв, когда туша рухнула на него: об этом свидетельствовала лужа подсохшей черной крови, натекшей из рваной дыры в боку графа, оттуда, где совсем недавно была печень. Красавец Леас лежал под зелено-бурой тушей, шлем его с султаном был расплющен при падении. «Пожалуй, придется хоронить в шлеме», – пробормотал дядя. Оруженосцы стояли в почтительном удалении, надеясь, что хозяин не прикажет им приблизиться к страшной туше.

– Леас, Леас! Все от тщеславия, мой мальчик. В твои семнадцать пора становиться героем, я понимаю, но и голову терять не следует. Если бы я был на двадцать лет моложе, я тоже не стал бы ждать своего дядю, героя осады Бруно и кавалера всех лент. Конечно, вся слава досталась бы старику, а молодым она нужнее воздуха. Да, мальчик мой. С моей стороны было бы слишком наивно полагать, что ты не дождался Синего отряда ради приданого дочери Энкогса, принцессы Энни, хотя, видит Всевышний, я очень хочу так думать. Провинция Энко и остров Дракона – прекрасный повод влезть в драку. Но нет, мой мальчик. Я скорблю, ибо ты рискнул жизнью и проиграл не во имя приданого и власти, не во имя Господа, в конце концов, а во имя самой принцессы Энни. Значит, ты слушал меня со всем почтением, но так ничего и не усвоил. Женские чары недолговечны, красота преходяща, а нрав непостоянен. Я виноват, мой мальчик, я не смог достучаться до твоего разума. Ах, если бы ты не только слушал, но и слышал своего дядю, ты бы шел в бой за истинные богатства, а значит, был бы разумен и, следовательно, был бы теперь жив. Ты срывал бы таких, как принцесса Энни, целыми букетами, вдыхал их аромат и выбрасывал, не успев огорчиться увяданием их красоты или проявлениями вздорного, склочного нрава в сочетании с тупостью и скудоумием, столь свойственными стареющим дамам! Моя вина, мой мальчик, моя вина. – Синий рыцарь преклонил колено и долго молился. Затем он встал и начал обходить тушу поверженного чудовища с живота. Рыцарь вдруг замер, постоял, уставившись на остывающий щетинистый бок, утыканный желтыми стрелами, резко развернулся на каблуках и стремительным шагом направился к отряду.

Граф Алистар остановился только один раз, чтобы оказать последнюю услугу оруженосцу и товарищу Леаса по детским играм. Изувеченный Арлен лежал среди множества тел, в нем еще теплилась жизнь, но было видно, что еще до заката она угаснет. Граф протянул руку ладонью вверх за спину и принял от оруженосца тяжелый обоюдоострый меч с синей рукоятью. Арлен улыбнулся и благодарно закрыл глаза. Меч с легкостью пробил блестящий нагрудник и уколол юношу в измученное сердце. Синий рыцарь на несколько мгновений преклонил колено, затем встал и с прежней скоростью пошел к Зубу Дракона. За ним спешили оруженосцы, невозмутимый крепыш Огаст и бледный от увиденного новичок, необстрелянный Лестар. Для Лестара это был первый поход, и все было слишком не похоже на рассказы придворного шута графа Алистара, смешного лысого Мисофера.

* * *

Граф Алистар собрал рыцарей в полукруг. Ему не было нужды искать пригорок или садиться в седло: огромный рост давал ему возможность заглянуть в глаза каждому из полусотни воинов отряда.

– С великой скорбью сообщаю вам, достойные рыцари, о гибели Черного отряда, возглавляемого моим племянником графом Леасом, и отряда придворных охотников. Они были отправлены со святой миссией восстановить мир и веру на полуострове. Король Энкогс, учитывая молодость и отвагу графа, а также чрезвычайную опасность задания, отправил нас на помощь Леасу, но мы не успели.

Синий рыцарь помолчал и внимательно посмотрел на воинов своим особым взглядом.

– Все это, – граф показал рукой за спину, – результат борьбы с одной-единственной тварью. Убит не Хранитель, а его супруга. Я осмотрел труп. На брюхе сосцы, сочащиеся молоком. Это означает, что у них есть младенец, и он утроит, учетверит, удесятерит силы отца. Отец, как вы сами понимаете, крупнее, сильнее и умнее своей супруги. Сейчас мы не знаем ничего. Где собаки? Мы не видели ни одной. Очевидно, они погибли. Итак, у нас нет собак, нет псарей, нет стрелков с ядовитыми стрелами. Нам предстоит опасный поход по границе Святой рощи. Коней мы оставим здесь, под верховой охраной. Кони бесполезны в схватке с Хранителем, они порождают панику и загромождают поле боя своими трупами. Если Хранитель нападет в наше отсутствие, верховые уведут коней на холм, с которого мы спустились. Хранитель преследовать не станет – здесь его младенец и туша его супруги. Итак, мы выдвигаемся пешим порядком, звеньями по двенадцать рыцарей с длинными щитами и мечами. Роща большая – до самой Челюсти Дракона, но узкая и просматривается насквозь. Хранителя мы обязательно найдем, если это только не сам дьявол! В роще Хранитель легко справится с нами – мы не сможем рубить в полную силу среди ветвей. Если же мы выманим его в поле, рыцари должны сомкнуть щиты. Оруженосцы, следующие каждый за своим рыцарем, выставляют копья вперед, уперев их в землю, и всем телом налегают на щит, как при отражении конной атаки. Рыцари встречают врага на пять шагов впереди щитов. Мы должны успеть расступиться и пропустить Хранителя к острым копьям, пусть наткнется хотя бы на два-три со всего маху, тем временем мы взрежем мечами бока мерзкой твари. Вонзайте мечи, выдергивайте на себя и вбок – и отступайте без промедления на два шага назад. Страшные надрезы на трупах лошадей говорят о том, что хвосты этих Хранителей не менее смертоносны, чем их клыки и копыта. Стальные сапоги, шпоры, рукавицы, плащи, бедренные пластины прошу оставить здесь. Мы должны быть верткими и ловкими. Время не ждет, мы должны управиться до сумерек. Верховыми дозорными при конях определите новичков, не побывавших ни в одной серьезной переделке. Объявляю короткий отдых. Через четверть часа выступаем.

Было жарко. Солнце было уже на полпути к линии невысоких скал. Граф Алистар был сосредоточен. Он пил холодный йоль большими, долгими глотками, задерживая терпкую влагу во рту. Оруженосцы возились у ног графа, снимая тяжелые железные сапоги и вороненые ребристые поножи. Затем они отстегнули плащ, свернули его и положили у ног господина пряжкой вверх. Приготовления закончились быстро, и когда граф отставил пустую чашу, рыцари стояли перед ним, выстроившись в четыре боевые дюжины с оруженосцами за спиной.

Синий рыцарь Алистар воткнул меч в бурую землю и преклонил колено. Отряд слитным движением повторил действия своего предводителя.

– Простим друг другу, воины!

– Простит Всевышний! Хей!

– Мы не можем повернуть назад, воины. Мы обязаны уничтожить Хранителя и младенца во имя установления единобожия и единовластия. Во имя процветания Ордена Дракона, во славу Господа нашего! Никто не смеет проповедовать Слово Божье, кроме Святой Исповедальни, и нет иного закона, чем Кодекс Всевышнего! Вперед, за мной! – с этими словами Синий рыцарь, кавалер Лазурной ленты и всех королевских наград надел на голову легкий шлем без забрала и, не оглядываясь, пошел вдоль Святой рощи к лощине.

* * *

Раненый уже стоял на ногах, глядя куда-то за ухо коренастого Суворина. Иван оглянулся через плечо и одним прыжком развернулся спиной к танку.

– Командир! Командир! Смотри! – Ваня дергал капитана за рукав. Капитан оставался неподвижен и глядел остановившимися глазами себе под ноги. Рука его машинально почесывала спящего свиненка.

Тем временем башня танка лязгнула металлом. Пушка опустилась на несколько градусов. Люк приоткрылся, и Марис, обычно невозмутимый, начал оживленно жестикулировать.

– Да Степаныч, ну смотри же ты туда! – Ваня уже почти тряс Ковалева.

– Что? – Александр очнулся и оглянулся. – А, надоело все. Пора просыпаться.

– Степаныч, давай в машину, потом проснемся, – теребил механик, приплясывая от нетерпения.

Со стороны рощи, от мертвого кабана двигалась толпа ряженых – так мысленно обозвал их Ковалев. С первого взгляда они сильно напоминали псов-рыцарей из довоенного фильма «Александр Невский», только без плащей, железных рукавиц и сапог, да к тому же пеших.

– Сколько же можно издеваться? – Терпение Ковалева лопнуло, и он решил проснуться любой ценой. Псы-рыцари ускорили шаг, достаточно быстро приближаясь четырьмя стройными группами. Высокие пики в задних рядах равномерно колыхались над головами ряженых в такт шагам. – Вот сейчас я проснусь, и эта чертовщина окажется тем, чем является на самом деле!

– Командир, а давай ты в танке проснешься, а? – Суворин взвел «ТТ».

– А где же еще? Уж не дома в станице, – грустно улыбнулся командир, принимая хрестоматийную позу лорда Байрона, с небольшой поправкой на поросенка в руках. – Я, Ваня, с места не сойду. На поводу у безумия идти – взаправду ума лишиться!

Предводитель с иссиня-черным плюмажем на шлеме вытянул меч в направлении танкистов и свободной рукой дал знак фланговым группам брать неприятеля в клещи. Длинные пики легли на уровень груди, и, чтобы удержать их на весу, ряженые уже бежали, увлекаемые тяжестью страшных наконечников. Иван сорвал шлем и со всей злости шлепнул его оземь. Капитан был непреклонен.

Раненый танкист, до поры с интересом наблюдавший за происходящим, бросился в люк механика-водителя. Взревел мотор, и танк, сорвавшись с места, описал стремительную дугу, прикрыв командира и механика от атакующих. Марис жахнул осколочным, прорубив солидную просеку в ближнем, левом рыцарском фланге. Рыцари в синих доспехах по инерции продолжали наступление, не поняв ничего, оглохшие от грохота. Иван вскочил на броню и, держась за скобу, протянул руку и дернул Ковалева вверх, на себя. Ковалев прыгнул следом, нечаянно прижав свиненка. Поросенок завизжал и пребольно уколол капитана своим маленьким шипастым хвостом. От укола Ковалев-Байрон исчез, уступив место Ковалеву—капитану гвардейской танковой роты.

– Ваня, быстро в люк! Прими свиненка! – капитан втиснулся в башню и закрыл люк. По броне застучало железо.

Латыш занял свое привычное место и зарядил очередной осколочный. Все равно в башне было тесно. Суворин полулежал вокруг огромного командира, проклиная все на свете. Поросенок окончательно проснулся и брыкался, повизгивая. Иван пропихнул его на сторону Мариса. Марис переправил животное на место стрелка-радиста. Командир осматривался в оптику командирской башенки. Ряженые были, несомненно, воинами, причем бывалыми. Они обнаружили, что танк может передвигаться, и преградили ему путь с четырех сторон сплошными заборами из щитов в рост человека и торчащими под углом копьями. Двое обходили сраженных осколочным выстрелом и добивали раненых короткими ударами двуручных мечей.

«Совсем озверели, сволочи, – подумал Александр. – Сон, не сон, а с нами церемониться никто не будет».

Капитан машинально ткнул ногой в правое плечо механика. Двигатель взревел, и танк начал выполнять правый разворот. Ломая копья, словно спички, танк наехал на щиты и с противным хрустом и чавканьем проехал сквозь строй рыцарей, устроивших заслон справа от тридцатьчетверки. Водитель продолжал смертоносное вращение вокруг правой гусеницы, подбираясь на проскальзывающих по окровавленной траве траках к группе, устроившей минуту назад заслон за кормой танка. Тридцатьчетверка зашла сбоку, где не было щитов и копий. Для танка это было безразлично, но оглушенные и подавленные рыцари почувствовали себя безоружными и жалкими. Они дружно расступились и напали с боков, надеясь проткнуть шкуру чудовища в самых уязвимых местах, там, где бок переходит в подбрюшье, всегда мягкое и ранимое. Танк уже закончил разворот и смотрел дулом в лощину, в сторону, противоположную той, откуда пришли рыцари. Капитан ткнул механика ногой между лопаток. Механик прекратил разворот и дал полный газ. Тридцатьчетверка рванула вперед с предельной скоростью. Капитан открыл люк и высунулся, глядя назад. Фигурки ряженых уменьшались на фоне рощи. Скалы постепенно смыкались в перспективе, почти сходясь у горизонта, и очень скоро Ковалев видел и впереди, и сзади одинаковый пейзаж – ровное зеленое поле и фиолетовый лишайник, поднимающийся на невысокие скалы по бокам. Ближе к скалам то тут, то там встречались рощи, узкие, прозрачные, как две капли похожие на первую, с чудовищным кабаном. Солнце садилось слева, значит, путь лежал на север. Под гусеницами танка лежала дорога. Старая, начинающая зарастать густой травой, но все же дорога.

Ковалев подключился к бортовой связи.

– Доложить о готовности!

– Водитель готов!

– Заряжающий готов!

За спиной командира завозился Иван, намекая, что терпеть стесненное положение он больше не может.

Командир взглянул поверх люка.

– Вижу деревню. Людей и живности не наблюдаю. Приказываю свернуть с дороги к левому склону. Привал возле рощи.

* * *

Капитан вылез из люка, прихватив с собой бинокль и автомат со снаряженным магазином.

– Сержант Суворин, остаетесь за старшего. Я на разведку.

Иван наполовину высунулся из люка, козырнул, затем спрыгнул на землю и согнулся в три погибели. Затекшие от неудобного положения ноги отказывались держать могучий торс.

– Марис! Марис, помоги!

Заряжающий выбрался из недр танка, усадил Суворина спиной к гусенице и начал стаскивать с товарища сапоги.

Люк водителя открылся. Новенький выбрался наружу, снял шлем и стал его рассматривать, пытаясь разобрать вытравленные на подкладке инициалы бывшего владельца.

Александр уже от подножия скалы крикнул Суворину:

– Ваня! Выпусти поросенка, сомлеет в духоте, – и начал подъем по чернильному лишайнику. Он опасался, что растительность окажется предательски скользкой. Оказалось, что поверхность фиолетового с белыми пятнами налета приятна на ощупь, бархатиста и довольно прочна. Сапоги не соскальзывали, пальцы не срывались. Через десять-пятнадцать минут Ковалев был возле вершины и мог в бинокль рассмотреть деревню.

Строения располагались слева от дороги, в десять улиц, примерно по двадцати одноэтажных домов на каждой. Дома были смещены относительно противоположных так, что из окон нельзя было увидеть, что происходит в доме напротив. Интересно. На каждой улице в центре был колодец. Сады, окружающие дома, ровные прямоугольники огородов и полей никто не обрабатывал уже давно – все заросло змеевидной травкой. Окна в домах были выбиты, двери перекошены, ворота неряшливо распахнуты или сброшены наземь. Все это произошло очень давно, годы назад. Возле первого от дороги дома валялась деревянная квадратная дверца, похоже, от входа в погреб. Ковалев почему-то вспомнил, что под такими гниющими на земле и оплетенными травой деревяшками было здорово собирать земляных червей – жирных, розовых и темно-красных. К следующей рыбалке под заветной доской собиралось столько же, если не больше. Александр сморщился, как от зубной боли – следующее воспоминание неминуемо вело в тот уголок памяти, куда Ковалев запретил себе возвращаться до конца войны. Войны? Где война? Вот от нее «Т-34» остался. Танк внизу был похож на жестяную игрушку и невероятно красив. Возле него три черные фигурки. Так летуны видят танки, заходя на бреющем. Как на ладони…

Ковалев вдруг вздрогнул и снова припал к биноклю, жадно всматриваясь в деревеньку.

– Вот это да! Интересно, как это я сразу не заметил! Посмотрим, что скажут ребята, – капитан схватил планшет и начал рисовать. Набросав план деревни и обозримой долины, Ковалев посмотрел вверх. До гребня скалы оставалось всего метра три. Глупо спускаться, не заглянув за гряду.

Александр застегнул планшет и осторожно взобрался на самый верх. На камнях уже не было никакой растительности. Гладкие, отполированные камни на самом верху были приятно прохладны. Александр подтянулся выше и оказался на самом верху. Скалы уходили налево и направо, сколько хватало взгляда. Внизу, с другой стороны… Ковалев ощутил сильное головокружение. Его мутило от невозможности сопоставить все, что довелось испытать примерно с 9 часов утра по настоящий момент, хоть в какую-то связную картину.

Внизу, в невероятном удалении, почти в пропасти, о вертикальную каменную стену бил прибой. До воды было не меньше полутора километров. Слева, на юге, скальная стена делала незаметный поворот. Примерно там, где, по расчетам капитана, та роща, с псами-рыцарями. Справа береговая линия чуть изгибалась к северо-западу. Высота скал, похоже, постепенно уменьшалась, но конца скалистой гряды видно не было. Впереди, на западе, дышало и шевелилось могучее море, бездонно-синее в удалении от берега и мутно-зеленое с белой пеной внизу, у скал…

Капитан захотел есть и пить. Он начал спуск, всегда гораздо более трудный и опасный, чем подъем. Выручила фотографическая зрительная память, и Ковалев спускался по тому же маршруту. Примерно через полчаса, совершенно умаявшись, Александр спрыгнул на землю с уступа, с которого начал подъем. В тени скалы было почти темно. Тень достигала противоположного края лощины и уже карабкалась на гряду. Небольшой костер освещал переднюю часть танка и троих стоявших у костра.

– О, мужики, костер развели. Молодцы! Пора поесть. В деревне нет ни души. Дальше – тоже. И еще: за нами не гонятся люди в доспехах, с перьями и мечами, я проверил с высоты, – предвкушая отдых и ужин сухим пайком, Александр вступил в круг света.

Молчание. Танкисты стояли треугольником: Ваня держал новенького на мушке, а Марис, стиснув зубы и положив руку на кобуру, переводил взгляд с Ивана на Виктора и обратно. Новенький Виктор жевал травинку, вытянув левую руку чуть вперед, ладонью вниз. Правая спокойно и расслабленно висела вдоль тела. В левой руке танкист держал круглую немецкую гранату, прижав рычаг большим пальцем. На бурой почве валялись банки с тушенкой и канистра с водой.

– Вы чего, сдурели? Прекратить! Смирно! Где чека? Где чека, спрашиваю!

Пришлый Виктор прекратил жевать и бросил проволочное колечко под ноги Суворину.

– Ах, ты ж сука! – Иван повернул к Ковалеву разбитое лицо. – Степаныч, он же предатель! Он же за немцев, иуда!

– Да, времени вы не теряли, – со зловещим спокойствием проговорил Ковалев. – Мо-лод-цы-ы. И ты, Марис, хорош. Куда смотрел? Они друг другу морды бьют, а ты не разнял!

– Вообще-т-то он-ни не бил-ли, – Марис, внешне невозмутимый и спокойный, говорил с таким акцентом, которого Александр не слышал от заряжающего ни разу за все время. – Бил он. Ваня взял его за горло, а он ударил. Один раз.

– Ваня, дай сюда автомат, – в усталом Ковалеве проснулся школьный учитель. Он подошел к Ивану, взял автомат за ствол и забрал его. – Я прошу тебя, Ваня, не размахивай оружием. Ну, повздорили, ну, подрались. В конце концов, ты сам его притащил.

Суворин вспыхнул, вскинул голову, но тут же сник. Ковалев смотрел в упор на раненого с перевязанной шеей.

– Виктор, подними чеку и вставь обратно.

Виктор посмотрел Ковалеву в лицо. Сделал шаг, другой. Нагнулся и поднял колечко. Вставил обратно.

– Дай мне гранату.

Виктор помедлил, затем вложил кругляш в руку Ковалева.

– Вот теперь поговорим. Всем сесть вокруг костра. Руки держать на виду. Значит, Виктор – предатель. Так?

– Да, предатель и иуда, – Иван тронул разбитую губу. – И по законам военного времени его надо шлепнуть, Степаныч.

– А как ты узнал, что он изменник?

– Да он сам сказал! Я его спросил, где он учился танк водить. А он говорит – в Казани.

– Ну. И что?

– А то, что он к немцам переметнулся, вот что!

– А это откуда известно?

– Так он сам сказал! Мы с Марисом его спросили про звание, чтоб, так сказать, при случае субординацию соблюдать. А он говорит – майор вермахта!

– Так, дальше.

– Ну, я его душить начал, паскуду. Только костер разожгли, Марис за сухим пайком и водой внутрь полез, а мы с ним вот разговоры остались говорить. Марис вылез, к нам подходит сзади, а этот как звезданет меня в челюсть. Ну, я и улетел.

– Ты – улетел! – Ковалев давно сдерживал ярость, но изо всех сил хранил видимость спокойствия. Губы его прыгали. – Ты – улетел! От его удара ты улетел!

– Да, командир. Он как-то подсел, выпрямился, бац! – и Ваня крутанулся на каблуках и упал как раз в мою сторону. А у меня в руках тушенка была, по банке на каждого, Ваня в нее лицом с размаху. Вот личность и расквасил, – Марис уже успокоился и даже позволил себе робко улыбнуться.

Ковалев сидел и думал, что вот уже темно, а этот сон не кончится никогда. Мир съежился до размеров, освещаемых костром. Двадцать метров в любую сторону. Из-под танка замигали блестящие глазки, отражая огонь. На маленьких копытцах дробно просеменил свиненок и немедленно прижался к боку капитана. Капитан отложил автомат и взял свиненка на руки.

– Этот сон не кончится никогда, – пробормотал сидящий по левую руку приблудный танкист. Ковалев вздрогнул и посмотрел на него долгим испытующим взглядом – не дразнится ли тот, повторяя мысль, случайно произнесенную Ковалевым вслух. Нет, тот не улыбался и сосредоточенно смотрел в огонь.

– Теперь мы послушаем тебя. Представься полностью. – Александр был уже готов ко всему.

– Я – Виктор Неринг, кавалер Рыцарского креста и креста с дубовыми листьями, начальник штаба 503-го бронетанкового батальона, майор.

– Объявляю вас пленным, майор, – буднично сообщил Ковалев. – Сдайте оружие и документы. Сержант Эмсис, обыщите!

Майор Неринг встал, протянул Ковалеву пистолет в кобуре и небольшую стопку бумаг из внутреннего кармана. Марис похлопал немца по карманам, отрицательно помотал головой и сел на место.

– Завтра я приму решение. А сейчас ужинать и спать! – Ковалев отрешенно смотрел в огонь и говорил вполголоса. Свин недовольно завозился под огромной ручищей капитана.

– Марис, раздай всем хлеб и консервы. Иван, кружки и НЗ. Пленному тоже! – Ковалев не обращал внимания на недовольную гримасу Суворина.

Водку пили молча. Суворин морщился: спиртное щипало разбитую губу. Неринг невозмутимо отхлебывал из кружки, изредка с удовольствием нюхая черный хлеб.

– Похоже, майор, вы действительно бывали в Казани, – Александр посмотрел на майора с любопытством. Спиртное надломило стерженек тревоги, и Ковалеву стало гораздо легче.

– Как старший по званию, предлагаю на «ты», – засмеялся Виктор. Увидев, как дернулся Иван, майор добавил: – Только не вздумайте обижаться, я понимаю, что вас больше, да и танк советский. Мое положение мне ясно. Отчасти.

– Давай на «ты». В конце концов, ты нас от этих псов-рыцарей танком закрыл, – Ковалев зажмурился и потряс головой. – Спасибо тебе, майор.

– Командир, а пусть скажет, где он так на нашем танке научился! Предатель он, перебежчик! – Водка не успокоила Суворина, а разозлила. – Пусть скажет, сволочь, как эсэс продался!

– Отвечай, майор… Неринг, – Александр открыл удостоверение Виктора и заглянул в него, пригнувшись к костру.

– Ну, во-первых, к эсэс я никакого отношения не имею. У них свои порядки, – Виктор едва заметно скривился. – Во-вторых, я учился танковому делу в Казани. Там была немецкая танковая школа. Танки туда возили немецкие, через ваш порт Ленинград, под видом сельской техники. Часто советская сторона предоставляла и ваши образцы. Уверяю вас, органы управления всех танков очень похожи – и ваши, и наши, и английские. Все друг у друга подсматривают. Разведка!

– Ну, ты же и шпион! – Иван задохнулся от возмущения, жалобно и умоляюще глядя на командира. – Степаныч, он же в нашу танковую школу втерся! Его надо сдать в штаб армии! Или шлепнуть, гада!

Неринг снова улыбнулся.

– Знаете, танкисты, в штаб армии – это неплохо. Кстати, где он? Не подскажешь, как пройти? Я бы в своем штабе с удовольствием проснулся, а не в русском танке. Вот такие чудеса.

Марис вдруг захохотал и смеялся долго, безудержно. Он долго пытался что-то сказать, сгибаясь и разгибаясь, и наконец выдавил: «Чу-де-са! Проснулся! В шта… в шта-а-бе!» Теперь уже хохотали все, вытирая слезы, и даже Иван придерживал разбитую губу пальцами, чтобы подсохшая ранка не лопнула, и смеялся, вытаращив глаза и часто отмахиваясь свободной рукой от насмешившего его латыша.

Наконец все успокоились.

Ковалев посмотрел в черное небо.

– Отбой, экипаж. Иван, ставишь палатку. Марис, заступаешь в караул. Смена через два часа.

Капитан взял в руки тяжелую кобуру Неринга и пачку бумаг. Взвесил на руке и посмотрел на Виктора:

– Держи свои вещи. В караул заступаешь вторым. Через два часа я тебя сменю.

Неринг спокойно принял вещи обратно, повозился, прилаживая кобуру, затем встал и будничным голосом доложил:

– Капитан Ковалев, я в кусты – и спать.

Александр поднял ладонь в знак того, что слышал и согласен.

– Командир, ведь уйдет! – Иван все еще хмурился, но скорее из упрямства.

– В танке втроем тяжело, Ваня. Не осилим. И еще. Никуда он не уйдет. Если проснемся, то все вместе. Ставь палатку.

Марис взял «ППШ», проверил, как пристегнут дисковый магазин, и бесшумно отошел в тень танка.

Иван с Нерингом отправились в палатку.

Александр накрошил в кружку хлеба, размочил его горячим чаем и долго размешивал ножом, время от времени погружая в жижицу палец. Затем он наклонил кружку и поднес к пятачку повизгивающего от голода свиненка. Свиненок отшатнулся. Тогда Ковалев обмакнул мизинец и ткнул свиненку в пятачок. Свиненок облизнул прилипшую к носу кашицу, распробовал и потянулся к кружке.

Пока маленький свин ел, Александр залез правой рукой под комбинезон и потрогал ранку на боку. Да, хвостик у поросенка серьезный. Чехол, что ли, смастерить? Ранка чуть опухла и болела. «Сон, говорите? – Ковалев проговорил это вслух и испуганно оглянулся. – Рановато я сам с собой разговаривать начал. Все, спать».

Александр подхватил сытого свиненка и нырнул в палатку. Неринг тихо посапывал. Ваня начинал храпеть.

* * *

Граф Алистар медленно поднимался по длинным, в три полных шага, и невысоким, в ладонь, ступеням. Подъем на Королевский холм обещал быть долгим. Слава святым, оружие и доспехи полагалось оставлять внизу, в казарме охраны. Немногие рыцари из числа приближенных и доверенных смогли бы подняться на обед у Его Величества в полной амуниции. В открытой беседке на вершине холма графа ждали для тайной беседы.

Его Величество Энкогс, король Глиона, Провинций и Колоний, отпивал мелкими глотками холодный йоль из небольшого тяжелого кубка. Черные прямые волосы короля были спереди ровно обрезаны по линии бровей, свободно ниспадая с других сторон до уровня плеч. Энкогс надел синий плащ в знак скорби по лучшим и преданнейшим дворянам, павшим страшной смертью в долине Праведников у Зуба Дракона.

Его Величеству составлял компанию Его Святейшество епископ Кретский и Глионский, глава Единой церкви Глиона, его Провинций и Колоний. Одет он был точно так же, как и король, с единственным отличием: на монаршей голове покоилась круглая шляпа, расшитая бисером и лазурными переплетающимися лентами, а епископ носил маленькую квадратную островерхую шапочку, скромно украшенную по углам черными драгоценными камнями.

Волосы епископа не были острижены, а откинуты назад. Черты лица, возраст и особенности телосложения монарха и священника не оставляли никаких сомнений: это были родственники, и не просто родственники, а отец и сын.

– Дорогой мой Рэнкс, вам, как новому пастырю Единой церкви, должно быть хорошо понятно, что мы укрепим державу и дух истинной веры, только сметя сектантов железной метлой с наших земель. Только тогда вы, мой сын, унаследуете владычество духовное, безраздельное.

– Отец, я понимаю, я благодарен вам за все, что вы сделали для государства, Единой церкви и Святой Исповедальни, но чем опасны для нас эти самоверы? Их осталась горстка, пусть бы себе жили и копались в своей земле. Что Челюсть Дракона? Жалкое пятнышко на карте Глиона! – молодой человек наполнил кубок отца свежим йолем.

– Рэнкс, мой добрый мальчик, я сейчас буду говорить предельно жестко, полагая в вас государственного мужа, а не юнца. Как вы думаете, сын мой, за что я приказал разрубить барона Криаса на куски и отправить его части во все столичные города моих провинций? Неужели за его отказ выплатить подушный налог с детей и младенцев, как со взрослых? Неужели наше казначейство потеряло бы от этой выходки? Ничуть! Капля в пролив Дракона значит больше для океана, чем все подати от десятка захудалых деревень покойника в течение десяти лет для нашей казны! – Энкогс подошел к краю площадки и посмотрел вниз. – Наш Синий рыцарь начал подъем. Он точен, как небесное светило, и будет здесь к концу нашей беседы, может быть, чуть раньше. Да, сын мой, я больше проигрываю в вечерний джуб своим придворным, чем сокрыл от казны барон! Что деньги? Грязь, и их не счесть, и не собрать все без остатка! В другом ущерб, притом невосполнимый: пример для непокорных, бунт! Вы думаете в людской природе – чужую длань терпеть, платить налоги, чтить владыку?!! Нет, нет и нет! Того и ждут, чтоб взбунтоваться! Чтоб не платить и не служить, да жить своим умом. И вот такого, кто выступит открыто с неподчинением, карать нам надлежит особо страшно, чтоб кровь забрызгала зевак, чтоб крик бунтовщика им долго снился! Иначе мысли о свободе разложат государство, точно черви труп, а и соседи тут как тут: «Мы слышали, вам нечем воевать? У вас казна пуста? Мы все уладим. В темницу просим короля и свиту. Для слуг – ошейник, для народа – плети, нам, новым господам, – ключи от всей казны». Ну, как, сынок? Ведь Атомак мы так забрали, без войны…

Энкогс ходил кругами по Королевской беседке. Здесь было традиционное место самых важных и секретных переговоров. На виду у всего белого света, на слуху у одних только ласточек короли династии Айен вели беседы с нужными особами, не опасаясь быть подслушанными. Короли и слуги, обслуживающие беседку, попадали сюда при помощи хитроумного подъемника. Приглашенные к секретной аудиенции дворяне и послы должны были проделать долгий путь по каменной лестнице с красивыми перилами. Первая ступень, лежавшая при основании холма, носила имя первого из королей династии, Терра Айена. Это имя было высечено на торце ступени две сотни лет назад. Ступень с именем Энкогса Айена должна быть пятнадцатой. Судя по количеству ступеней без надписей, уходящих за холм и появляющихся вновь, чтобы за полтора витка подняться к беседке, будущее династии было почти бесконечным.

– Теперь о Хранителе, мой дорогой сын. Чем семья гигантских кабанов страшна нашей великой династии? Казалось бы, ничем. Два века минуло с заключения Договора между Первым Хранителем и нашим предком, благородным Терром Айеном. Вы же знаете, дорогой Рэнкс, Договор был заключен при участии Дракона, и Хранителям отдавалась в вечное и безраздельное наследуемое владение Святая роща и лощина Челюсть Дракона, со всеми прилегающими скалами и побережьем. То, что побудило меня уничтожить Договор и навлечь на себя неминуемый гнев Дракона, заключено в последней части, – Энкогс вытащил из-под плаща желтый свиток и передал сыну. – Читайте вот отсюда.

– «Прежде всего дозволяется Хранителю устанавливать свой Закон и порядок на всех его землях. Никто не вправе нарушить границу владений Хранителя без его согласия. Хранитель может разрешить или отказать любому в праве находиться в его владениях, и решение его неоспоримо и обязательно для королей, знати и простого люда. Да будет так вовек…» – молодой епископ закончил чтение и передал манускрипт отцу.

– Вот видите, мой сын, мы вынуждены были терпеть под боком мерзких тварей, обладающих разумом и собственной моралью! Но это полбеды. Раньше мы могли мириться с этим, и авторитет Дракона спасал нас от насмешек соседей. Входи, входи, Синий рыцарь, герой Алистар! Мы сейчас закончим и приступим к главному вопросу. Располагайся, будь как дома. Прими из рук епископа чашу и благословение.

Рыцарь обнял повелителя, почтительно поклонился священнику и сел за стол. Рэнкс наполнил йолем вместительную чашу и подал ее графу, благословляя питье и гостя.

– Так я продолжу. Граф, ты знаешь все, что расскажу я сыну. Поправь меня, коль ошибусь. Итак, из восточных земель нашего кузена и вечного врага короля Гриза к нам занесло опасную ересь. В тех краях, известных своим ремесленным искусством, неизбежно расцвели науки. Король Гриз был вынужден разрешить обучать грамоте и наукам ремесленников и их детей. Не знаю, что бы делал я на месте Гриза, но полагаю, ему нельзя было иначе. Это у нас благодать: крестьяне и охотники, пастбища и сады. Никого не надо учить, дай наделы и собирай дань. От грамоты у простого люда происходит кружение в голове, они вдруг начинают чувствовать себя чуть ли не равными вельможам. Один из таких ремесленников, жестянщик Грег по прозвищу Жестяное Ведро, достиг похвальных успехов в учении. Он начал читать все подряд: Священное Писание, Псалмы. На беду, приходской священник был лодырь и неуч, пьяница и развратный скот. Жестянщик обнаружил, что поп неправильно читал им проповеди, путая святых, молитвы и искажая Божье Слово. Конечно, это грех, и тот священник был наказан и изгнан, но было поздно. Вся слобода жестянщиков отказалась от попов, заявляя, что Господу не нужны посредники и что Слово Божье не нуждается в толковании и само понятно каждому, кто имеет уши, чтобы услышать, и глаза, чтобы прочесть. Так образовалась секта, члены которой назвали себя самоверами. Они выучили наизусть все писания, все псалмы и с самой колыбели до смертного одра распевали их друг другу. Самоверы работали усердно, лучше всех, платили подати исправно и с превышением, но священников не признавали и не подпускали ни к свадьбе, ни к похоронам, ни к родам. Кузен Гриз поначалу не придавал значения возне грязной черни – ну, поют, ну читают. Прибыль приносят, мастера хоть куда – вот и ладно. А жестянщики перестали пить что-либо крепче йоля, браниться, бить жен, детей и забавлять друг друга кулаками. Заповеди Всевышнего они начали чтить так же строго, как самые праведные из святых отшельников. И что же? Господь считает убийство самым страшным из грехов, и еретики-самоверы отказались воевать и посылать детей в ополчение! И теперь они выступили уже не врагами церкви, не еретиками, но изменниками государю! Глядя на них, часть подданных короля Гриза начала им подражать, и наш кузен был вынужден огнем и мечом выжигать скверну. Мы, государи сопредельных стран, отправили на помощь Гризу лучшие войска, но ересь, как проказа, поражала и закаленных воинов. К самоверам примыкали не только грязные ремесленники и землепашцы, но и солдаты, и охотники. Самое страшное, что еретики не сопротивлялись и безропотно умирали. Солдаты отказывались убивать безоружных и шли на казнь, вот в чем проблема! Так продолжаться не могло, и Гриз устроил переговоры с самоверами. Он предложил им и сочувствующим уйти из страны, пройти через наши земли и просить убежища у Хранителей. Грег Жестяное Ведро был казнен еще в самом начале смуты, у него был обнаружен подметный кошелек с инициалами богатого вельможи. Неизвестно, как бы себя повел Грег, но без него сход общины согласился на предложение нашего кузена. Они прошли через наши земли, сопровождаемые конвоем. Им было запрещено не только разговаривать в пути, но даже петь псалмы. Только шепот! Иначе – смерть. Мы пугали еретиков, сами не очень веря в свои слова. Любая, самая лютая и беспощадная армия очень быстро опускала руки перед безоружными, поющими псалмы во славу Господа. Самоверы сдержали обещание. Месяц ушел на сборы, две недели на дорогу через всю Рострию. На территорию Глиона караван вступил в провинции Крет. Еще две недели, и еретики устроили привал на холме Праведников. Хранитель разрешил им пройти в лощину и обосноваться там. Я велел на прощание осыпать их градом желтых стрел, и они бежали, спасая свои поганые шкуры. Уже двадцать лет, как самоверы стали моей проблемой. Они отстроили село в Челюсти Дракона и зажили там в свое удовольствие, они молились Всевышнему и дружили с поганым Хранителем, они пахали землю на себе, когда изнемогал скот, они превращали пустоши в цветущие сады! Проклятье! Они всей своей жизнью доказывали, что людям не нужна власть – ни светская, ни духовная! Но стадом должны управлять пастухи, сын мой, пастухи!!! Иначе их раздерут на части волки! Единая церковь должна сплотить народ вокруг трона!

– Как же вы терпели столько лет такую мерзость возле собственных границ, отец?

– Мы не терпели. Но есть Дракон, вы помните об этом, мой сын? И был Хранитель! Он ни за что не допустил бы нашего вторжения в его Святую рощу и вообще на полуостров. – Король сел подле рыцаря и попросил, переводя дух: – Алистар, расскажи епископу оставшееся, и будем считать, что Тайный Совет начался.

Король и рыцарь чокнулись и сделали несколько мощных глотков живительной влаги. Епископ Глионский уселся на деревянное кресло и приготовился внимать рассказу. Его почти мальчишеское лицо выражало неподдельный интерес. Никогда еще отец не говорил с ним так просто и понятно.

* * *

Рассвет застал капитана Ковалева на корточках у костра, незаметно тлеющего в лучах солнца, выкатившегося из-за противоположной скалы. Два часа назад он отправил Неринга спать и теперь решал важный вопрос: разбудить Ваню и поставить в караул, а самому добрать пару часиков, или скомандовать подъем и что-то предпринять.

– Подъе-ом! – Александр не успел еще осознать свое решение, но уже командовал и чувствовал, что поступает правильно.

Воздух с утра казался каким-то особенным, очень хотелось есть. Ковалев одолжил Нерингу бритвенный прибор и терпеливо ждал, играя с сонным, но уже веселым свиненком. Иван и Марис, умывшись первыми, собирали палатку и принялись собирать провизию к завтраку. «Иван и Марис, Иван да Марис, Иван-да-Марис, Иван-да-Марья-с, ха, сказать – обидятся», – в Ковалеве добродушно развлекался филолог. Когда Неринг вернул бритву, Ковалев отправился к зеркальцу, закрепленному на маленьком сучковатом дереве. На земле стоял маленький тазик с водой из канистры и стаканчик взбитой из мыла пены. Ковалев ополоснул лицо из тазика и начал бриться.

– Ну, командир, ты даешь! – Ваня в изумлении таращился на Александра. Александр протянул ему тазик и стаканчик, довольно улыбаясь.

Марис всплеснул руками: никогда ему не доводилось видеть командира без усов. Верхняя губа Ковалева смешно топорщилась, белая и пухлая на фоне крепкого военного загара.

Ковалев сел к костру, довольный произведенным впечатлением, и посмотрел на Неринга. Тот, улыбаясь, поднял большой палец кверху.

Капитан вытянул губы трубочкой так, что верхняя губа почти прижалась к носу, и энергично подышал, затем засмеялся.

– Холодно! – пояснил он под общий хохот. – Губа мерзнет! Ну, приступим. Приятного аппетита.

После завтрака Ковалев достал из планшета вчерашние рисунки и разложил их на траве. Экипаж разместился вокруг. Сытый поросенок удобно устроился прямо поверх набросков.

– Ну, конечно! – ухмыльнулся капитан, бережно, двумя руками, снял свиненка с бумаг и легонько подтолкнул в сторону танка. – Пошел бы лучше, постерег!

Свин радостно хрюкнул и бросился со всех маленьких копытец на край опушки, где замер, поворачивая рыльце то в ту, то в другую сторону.

– Чудеса служебного свиноводства, капитан! – Марис сказал свои первые слова за утро.

– Внимание, внимание. Вчера я рассматривал деревню со скалы. Ни одной живой души, ни одного домашнего животного, ни одной курицы. Голуби, вороны – это все есть. Деревня нежилая, причем давно. Несколько лет. И вот какая штука: крыши домов выкрашены под цвет земли, в бурый и зеленый цвета. Когда краска была свежей, думаю, было не отличить. Сейчас полиняла и выделяется.

Танкисты недоуменно переглянулись.

– Вот и я говорю – странно это. Копья с саблями – и авиация, стрелы с ядом – и маскировка крыш под цвет грунта. Хорошо, оставим это. Ваши предложения? Иван?

– В деревню ехать. Что-нибудь да поймем. Вообще, дороги назад у нас нет, это точно. Либо все время в танке сидеть, либо на стрелу с ядом нарваться, – Суворин рубил воздух рукой, готовый вскочить и ехать. Ему уже несколько минут казалось, что совещание затянулось.

– Погодите. Какие стрелы, какой яд? – Марис привстал на локте, заглядывая Ване в глаза.

– Правда, вы же стрел не видели. А запас у них, наверное, весь на кабана ушел, вот нам и не перепало, – Ковалев помрачнел от воспоминания о своей вчерашней оплошности и детских капризах у выжженной земли. – Значит, дело было так. Мы подошли к валуну, а это был кабан. На боку лежал. Убит он был желтыми стрелами, маленькими такими, короткими. Они кабану – что дробинка. Значит, яд. А во рту у кабана наш свиненок прятался. Вот я его взял под мышку, и мы с Ваней обратно пошли. Остальное сами знаете.

Неринг перевернулся на спину, жуя какой-то тонкий стебелек. Ковалев вопросительно посмотрел на Мариса. Марис спокойно закурил. Иван изо всех сил делал безразличное выражение лица, но было видно, что он уже мысленно катит по деревне, сжимая в руках надежные рычаги.

– Майор! Хочу задать тебе вопрос… – Ковалев сделал паузу и прикурил.

– Согласен, – ответил майор, перекатившись на живот.

– Вот и ладно.

Марис и Иван хлопали глазами.

– Что смотрите? Я предложил Виктору место стрелка-радиста и по совместительству должность начальника штаба до тех пор, пока не найдем своих. Он согласился. Вопросы? Выдвигаемся через пятнадцать минут.

Командирские часы показывали семь тридцать утра. В семь сорок пять на месте стоянки уже почти ничто не указывало на недавнее присутствие экипажа. Кострище было аккуратно прикопано и укрыто дерном. Упругая трава сбрасывала росу и распрямлялась в лучах солнца. Между деревьями некоторое время колыхался сизый дымок, но скоро пропал и он.

Глава 4

С королевского холма открывался чудесный вид на столицу Глиона. Отсюда, с высоты птичьего полета, Феррас выглядел несколько иначе, чем из окна королевского дворца. Казалось, он плыл сквозь голубую дымку миражом, достойным застыть на лучшем гобелене. Река Фер делила город ровно пополам, на два полукруга, застроенных зданиями, крытыми блестящей черепицей. Левая по течению часть города несла на себе отпечаток веры и мирной жизни, правая же была средоточием королевской власти и военного могущества.

Позади дворца Его Величества был разбит обширный парк, именуемый Королевским. В его густой тени прятались красивые одноэтажные казармы и служебные постройки. Парадный подъезд дворца Его Величества выходил на набережную Фера, откуда были видны как на ладони стрельчатые окна Великого собора, занимавшего вершину холма на противоположном берегу. По настоянию короля Энкогса и за его же счет искусные зодчие уравняли высотой собор и дворец, подняв колокольню, венчавшую обитель епископа Глионского, на шестьдесят восемь локтей. Они также расширили собор, пристроив к нему два симметричных зала – зал Скорби, где надлежало прощаться с усопшими, и зал Радости, где надлежало освящать брачные узы и приобщать новорожденных к Единой церкви. Оба здания – Королевский дворец и Великий собор – уравновешивали своей тяжестью и великолепием берега медлительной реки. Две половины города соединял широкий прочный мост, третье чудо архитектуры Ферраса.

Позади Великого собора был устроен парк, называемый Епископским. Он начинался от усыпальницы епископов и монархов и был обнесен невысокой каменной оградой. Поклониться праху столпов мирской и духовной власти можно было, только пройдя весь собор и миновав епископскую стражу у задних ворот. Далее, за изящной кованой изгородью, простирался парк, красивый и ухоженный, переходящий в оживленные торговые улицы, плавно впадающие в жилые кварталы, сменявшиеся ближе к окраинам кварталами ремесленников и пышными садами. Совсем далеко, почти у линии горизонта, за зеленой полоской садов виднелись темные зубцы дозорных башен, за которыми кончался город и начинались деревни.

Королевская часть Ферраса в его центральной части состояла преимущественно из домов знатных вельмож, вплотную примыкавших к Королевскому парку. Большую часть года рыцари проводили в походах, добывая в боях славу и земли. В остальное время они развлекались охотой в своих загородных владениях. Городские дома рыцарей содержались в образцовом порядке и имели полный набор обслуги и небольшие гарнизоны, готовые вступить в бой по первому требованию господ. После домов знати начинались ремесленные кварталы, принадлежавшие большей частью оружейникам, кузнецам и кожевникам. Ремесленные кварталы тянулись до самых дозорных башен, где вдоль городской стены располагались длинные конюшни, а за стеной – великолепные пастбища.

Королевский холм с беседкой находился за дозорными башнями, в стороне от дороги, ведущей к холму Праведников и дальше, к Челюсти Дракона. Ни одно здание не было позволено строить, и ни одному дереву не было позволено произрастать к холму ближе чем на пять выстрелов из самого мощного стреломета. Беседку для тайных переговоров и обсуждения высших государственных секретов придумал первый король, основатель королевства Глион и его столицы Ферраса, Терр Айен. Он понял, что разговаривать во дворце и надеяться не быть услышанным – наивно. Приватные беседы недоступны даже для всемогущего государя. «А кто подслушает меня на вершине холма? Ветер? Птицы? Пускай! Они не выдадут меня! Ха-ха-ха!» – в летописи упоминалось, что первый из Айенов хрипло хохотал, встряхивая гривой прямых волос, и смех его был подобен рыку непобедимого черного льва… Холм обустраивали пять лет. За это время была сооружена беседка из ослепительно белого камня и длинная лестница, обвивавшая холм. У подножия были устроены секретные ходы, с хитроумным подъемником и некоторыми другими чудесами. По окончании строительства рабочие получили расчет желтыми стрелами между лопаток прямо у подножия холма.

После смерти Терра его старший сын, Терр Айен Второй, велел вырубить имя отца на первой ступеньке, чтобы все помнили имя основателя великой страны. С тех пор каждый король знал, что его имя будет выбито на следующей безымянной ступеньке, ведущей к вершине. Энкогс последнее время морщился, думая о своей ступеньке – с некоторых пор стало сильно покалывать под левой лопаткой, а в минуты гнева перед глазами плыли ослепительные цветные пятна. Король чувствовал, что ступеньке осталось ждать резчика совсем недолго. Все Айены обожали жизнь, и Энкогс не был исключением. Он ненавидел свою смерть; сердце великого короля иногда тоскливо сжималось от обреченности, а затем вдруг вспыхивало тайной безумной надеждой, что смертны все вокруг, но только не Энкогс и не его наследники! Господь велик, и почему бы ему не пожаловать вечную жизнь пятнадцатому королю Глиона и его потомкам отныне и вовеки?..

Все эти мысли промелькнули в голове Энкогса со скоростью стрижей. Он перестал оглядывать столицу собственного королевства с высоты Королевского холма, облокотился рукой о мраморный подлокотник тяжелого кресла и начал внимательно слушать своего старого и единственного друга, графа Алистара.

– Мы не могли проникнуть к сектантам и намотать их кишки на копья под покровом ночи. Мимо Хранителей скрытно пройти невозможно, а выступить открыто означало бы пойти против воли Дракона. Тогда на Тайном Совете и возник хитроумный, поистине дьявольский план. Простите, святой отец, старому воину его грубый язык.

Синий рыцарь серьезно склонился в полупоклоне перед своим воспитанником и получил полное прощение и благословение в виде троекратного плавного жеста.

– План был таков. Некто Шестопер, имевший прежде знатное имя и сотню стрелков со стрелометами под началом, был пойман на воровстве из казны, бит плетьми и изгнан из столицы. С тех пор он промышлял мелкими кражами и разбоем в дальних пригородах Ферраса, изредка тайком пробираясь на королевский берег, чтобы покутить с бывшими сослуживцами. По поручению Тайного Совета его немедля изловили и доставили сюда. Под страхом смертной казни за нарушение указа Его Величества о вечном изгнании из столицы он был вынужден согласиться на наши условия.

Мы собрали по тюрьмам и во время облав на рынках и в притонах три сотни отъявленных лодырей, воров и бездельников и доставили их на холм Праведников под конвоем, точно так же, как самоверов. Несколько десятков стрел, пущенных вслед мерзавцам, довершили сходство, и Хранитель, выслушав Шестопера, беспрепятственно пропустил мерзавцев к «своим». Жаль, что мы не додумались до этого раньше, когда самоверы только начали свои мерзкие бредни в вотчине благородного нашего врага короля Гриза! То, что было не под силу доблестным воинам, отребье делало с удовольствием и наслаждением, и Шестоперу даже приходилось их сдерживать. Дело в том, что Шестопер получил от Совета простое и ясное указание: его люди должны были грабить, избивать и притеснять самоверов, не рискуя получить отпора, и при этом изображать раскол внутри их ереси. Хранителю и Дракону передали, что все столкновения – результат распри внутри самоверов, вопрос тонкий, почти семейный. Таким образом, проблема была решена – о самоверах поползли темные слухи, и число желающих им подражать заметно сократилось. Чернь, неграмотная и доверчивая, легко убедилась в том, что лежало на поверхности: самоверы поедают сами себя, грабят, убивают и насилуют друг друга ничуть не хуже, чем обычные глионцы. Шестопер же, управляя своим отрядом в триста ублюдков, живет на полуострове жизнью князя, изображает перед случайными свидетелями жертву религиозного раскола и корчит из себя исконного самовера. Вот, собственно, и все.

Синий рыцарь закончил доклад и с удовольствием осушил свой кубок до дна. Летняя жара донимала даже здесь, наверху, вдали от нагретой бурой почвы и темных камней. Епископ Глионский жаждал продолжения беседы и выразил это порывистым движением, но король не спешил.

– Дорогой епископ, вы впервые присутствуете на заседании Совета, и вы еще не знаете, что Тайный Совет достигает одной-единственной цели: он принимает правильное решение. Спешить на Совете нельзя. Напротив, следует отмести все, мешающее хладнокровному и спокойному размышлению. Утолить жажду, например, – король Энкогс приложился к кубку. – Или выспаться всласть. Я понимаю ваше юношеское нетерпение, но положение обязывает нас быть одинаково рассудительными и степенными… Простите, если это выглядит назиданием, мой сын.

– Нет, Ваше Величество, я благодарен вам за любой урок, – епископ немедленно взял себя в руки и подошел к круглому столику. – Граф, позвольте наполнить вашу чашу.

– С удовольствием, любезный Рэнкс. Кстати, не хотите ли вы услышать, почему лестница, ведущая в Королевскую беседку, устроена так полого?

– Я хочу услышать все, что вы только пожелаете мне сообщить, мой добрый наставник, – улыбнулся епископ и занял свое место за столом.

– Глубок был замысел вашего предка. Путь к вершине холма долог, ступени невысоки. Участник Тайного Совета причастен к решению важнейших государственных вопросов. Готовясь предстать перед Советом, он должен обуздать свое дыхание, дабы не выглядеть перед могущественными вельможами запыхавшимся школяром, опаздывающим к уроку. Для этого член Совета тщательно рассчитывает свои силы с учетом своего физического состояния. Кроме того, все время подъема глаза его обращены к небу, к источнику высшей силы и окончательной справедливости. Таким образом, на плиты беседки ступает нога уже не того человека, кто начал подъем некоторое время назад. Теперь он собран, устремлен к высотам духа и настроен на правильный лад, даже если в начале подъема он был в ином состоянии.

Король захлопал в ладоши от восторга. Епископ засмеялся и поднял руки вверх:

– Королевская кровь дарует мне привилегию не пользоваться лестницей, а она, признаюсь, была бы мне как нельзя кстати. Пожалуй, я в следующий раз пойду пешком, как граф. Да, отец?

Алистар и Энкогс дружно рассмеялись.

– Теперь вернемся к главному, граф. Прошу тебя, мой друг, напомни нам историю с походом на Хранителя и расскажи о результатах, как участник и очевидец, – король стал необычайно серьезен и откинулся в кресле, закрыв глаза.

– Выступление против Хранителя было нами задумано давно. Несмотря на усилия Шестопера и его лихого отряда, инакомыслие самоверов не было подавлено. В конце концов, не оказывая врагам сопротивления, самоверы укрепляют окружающих в мнении об их святости! Шестопер мог бы их перебить всех до одного, передушить, как разжиревших кур, но он прекрасно знает, что в таком случае его миссия будет окончена и дни его будут сочтены одновременно со смертью последнего сектанта. Это же можно сказать и о его шайке. Было решено вмешаться: истребить Хранителя, молниеносно атаковать Шестопера и его сброд и уничтожить самоверов и лжесамоверов одновременно. В результате все предстало бы в таком свете: раскол в секте самоверов привел к распре, в которой погиб Хранитель и его семья. Мы, рыцари Ордена Дракона, выступили для защиты порядка и ради спасения Хранителя, но поздно – Хранитель погиб в неравном бою, Шестопер с отрядом раскольников уничтожил самоверов, отказался сдаться рыцарям и погиб. Так все предстало бы перед очами Дракона.

– А сам Дракон? – Епископ не сводил зачарованного взгляда с рассказчика, пораженный отвагой и простотой интриги.

– Выступление было назначено на день святого Крома. Каждый год в канун самого длинного дня Дракон исчезает и появляется только через две недели. За это время все должно было кончиться, и нужная легенда должна была прорасти и пустить прочные корни. Первый отряд под руководством храброго Леаса состоял исключительно из членов Ордена Дракона. Черные рыцари, истинные приверженцы и оплот Единой веры, не опустили бы оружия при виде показного смирения сектантов, как это делали простые наемники! Но молодость, являясь неоспоримым преимуществом в делах любви и состязаний во имя прекрасных дам, сыграла роковую роль в опасном походе. Леас не дождался подкрепления, отослал гонца с заверениями в вечной преданности, и с холма Праведников я, прибывший во главе Синего отряда, наблюдал гибель отряда лучших дворян Глиона.

Синий рыцарь помолчал немного, давая юному епископу возможность справиться с волнением, вызванным напоминанием о смерти друга детства.

– Осмотр тела поверженного кабана показал, что это, во-первых, не Хранитель, а его чудовищная самка. Во-вторых, нам надлежало найти и уничтожить не только самого Хранителя, но и его детеныша. В конце концов, мы нашли мертвого Хранителя, уничтоженного отрядом Леаса, затем наткнулись на чужаков в черных одеждах и при попытке захватить их столкнулись с чудовищем более могучим, чем сам Хранитель. Зеленый валун превратился вдруг в слона с ужасным хоботом. Он с грохотом изрыгал пламя и двигался быстрее любого скакуна. Половина моего отряда была уничтожена почти мгновенно. Мы пытались вспороть брюхо зверя с боков, но мечи со звоном отскакивали от его шкуры. Мой клинок тоже испытал чудище на прочность, и мне показалось даже, что перед нами был не зверь, а нечто неживое, вроде бронированных повозок для пехоты, что начал строить наш сосед и благородный враг король Гриз. Железный слон стремительно удалился в сторону поселений самоверов, унося с собой черных духов. Там, где бродил железный слон и чужаки, остался круг выжженной земли. Мы обыскали всю Святую рощу, но детеныша Хранителя не нашли. Скорее всего, черные духи взяли его с собой.

– О, Бог наш всемогущий, – прошептал Энкогс, – так это правда, слухи подтвердились. Демоны приняли сторону еретиков.

– Боюсь, что да, и нам придется без промедления выступить в поход, чтобы завершить начатое, – лицо Синего рыцаря, разделенное надвое глубоким шрамом от удара отважного барона Оркано, выражало угрюмую решимость и беспредельную отвагу. – Думаю, у Совета не возникнет разногласий по поводу того, кто должен возглавить поход?

– Нет, мой благородный друг. И ты, думаю, поддержишь мое решение. Поход должен возглавить Рэнкс, епископ королевства Глион.

* * *

Деревня была пуста. Внутри домов лежала густая рыжая пыль, изрисованная следами лапок мелких грызунов и кошек. Под крышами домов гнездились воробьи и ласточки. Несколько одичавших кошек контролировали численность поголовья местных мышей и лягушек. Похоже было, что деревня врастала в землю: густая трава, оплетая фундаменты, столбы и колодцы, с силой затягивала строения все глубже и глубже, прочь с поверхности.

Экипаж выбрал для привала самый большой дом с огромным пустым сараем. Дом был так велик, что во дворе его был свой, отдельный колодец, причем не заваленный всяким хламом, как уличные колодцы, а практически чистый. Марис с Иваном довольно быстро откачали старую воду, и к полудню сырая глубина наполнилась свежей водой. Дом тоже был в хорошем состоянии. Чем дальше от главной дороги, тем сохраннее – эта закономерность прослеживалась во всем. Ковалев и Неринг забрались на крышу и осматривали окрестности в бинокль. Когда рекогносцировка была закончена, Ковалев оставил Неринга на крыше и спустился во двор.

«Иван-да-Марис» согрели воды и успели вымыться. Было странно видеть их чистые, помолодевшие, почти детские физиономии. На лице заряжающего сияли отмытые веснушки, и он с любопытством рассматривал их в круглое карманное зеркальце. Ваня курил в тени и блаженно щурился. Воды оставалось с избытком, и Александр с удовольствием начал раздеваться. Ребята притащили воротину, гладкую и чистую, и положили ее под ноги. Рядом поставили скамью. Получилось совсем прилично, как в бане с деревянным полом, только без стен и крыши. Когда Александр стащил с себя гимнастерку, под ногами глухо стукнуло. Это была чешуйка. Она упала на мокрую доску выпуклой стороной вниз и вертелась, замедляясь. Ковалева позабавило это вращение, и когда чешуйка остановилась, он поддел ее пальцем, и она закрутилась вновь. Александр разделся и начал мыться, ожесточенно и с удовольствием намыливаясь. Когда он третий раз ополоснулся чистой водой и подошел к скамейке, чешуйка лежала там же и указывала своим острым концом точно в ту же сторону, что и после первого вращения. Ковалев снова закрутил ее щелчком ногтя и начал одеваться. Покончив с одеванием, Ковалев наклонился за чешуйкой, но брать ее не стал.

Через пять минут опытов Александр, Марис и Ваня сделали однозначный вывод: чешуйка, закрученная с любой силой на скользкой поверхности, останавливалась в одном и том же положении: острый ее конец указывал неизменно на северо-запад.

Марис сменил Неринга на крыше, и тот спустился мыться. После мытья Александр наложил ему свежую повязку.

– День-два, и повязка будет не нужна. Осколок?

– Нет, нарыв. Операцию сделали прямо в вагоне; опухоль была размером с куриное яйцо, – Неринг продемонстрировал размеры пальцами.

– Ты где драться научился? Бокс? Нашего Ваню никто одолеть не мог.

– Да, бокс. Юношеское увлечение. Дошел до чемпиона в полусреднем. Ваня у тебя здоров, конечно, да и тяжелее. У меня от испуга сил прибавилось, наверное, – Неринг улыбался. – Да, Ваня – медведь, ничего не скажешь.

Ваня Суворин тем временем попросил у командира «ТТ» и отправился в рощу, начинавшуюся в сотне метров от примыкавшего к дому квадратного поля, заросшего дикой травой.

Свин играл во дворе с маленьким вороненком. Вороненок пешком гонялся за поросенком, смешно ковыляя и растопыривая крылья. Добежав до ворот, ведущих в поле, парочка разворачивалась и направлялась в обратную сторону, и на этот раз догонял свин. Вороненок честно не пользовался крыльями и только в самый последний момент взлетал на забор, гордо принимая там позу имперского орла. После короткого отдыха забеги повторялись.

– Надо нашего красавца как-то уже назвать, – проговорил Ковалев, извлекая из нагрудного кармана чешуйку. – Смотри, Виктор, какая штука.

Александр положил чешуйку на непросохшую доску и закрутил ее. Чешуйка замерла в обычном направлении. Александр повторил фокус несколько раз.

– Компас? – предположил Неринг.

– Не совсем так. Компас показывает на север, а эта чешуйка – западнее.

– Странно. Аномалия какая-нибудь? Скалы вокруг. Откуда у тебя эта… – Неринг замялся, подыскивая слово.

– Чешуйка? От деда, а ему от прадеда. Ну, и так далее, – и Александр кратко рассказал Нерингу о семейном предании. – Ну что, как звучит? Странновато? – поинтересовался Ковалев.

– Здесь – совсем в порядке вещей. Знаешь, я тоже видел дракона. Где точно, не скажу, не имею права, но это было в старой каменоломне, – и Неринг в скупых точных выражениях изложил события, свидетелем и участником которых ему довелось быть несколько лет назад. Он сидел, покусывая очередную травинку, и задумчиво смотрел в белесое небо. Ковалев курил и щурился, порциями выпуская дым изо рта.

У забора визжал свин и сердито вскрикивал вороненок.

– Так как назовем поросенка? Наф-наф? – Ковалев отщелкнул окурок в густую траву. Когда свиненок, вскачь бегущий за вороненком, поравнялся с лавочкой, Ковалев поцокал языком. Свин резко затормозил и бросился к Александру, с разбегу прыгнул на руки и спрятал рыльце под мышкой друга. Вороненок тяжело дышал, сидя на воротах, затем слетел к колодцу и начал пить из ведра, надолго запрокидывая голову.

– Ну, так как тебя назовем? – Ковалев чесал поросенка за ухом и отдернул руку, когда услышал кукольный и одновременно свинский голос.

– Вихрон. Зови меня Вихрон, – поросенок подпрыгнул и поскакал к колодцу. – Я Ви-и-хрон, я Ви-хрон, я бегу ловить ворон!

Когда поросенок отбежал метров на десять, его кукольный голосок превратился в обычные поросячьи повизгивания. Вороненок придумал новую игру и стал убегать от свина вокруг колодца. Затем он вспорхнул на ручку ведра, стоявшего на мокрой скамеечке, и некоторое время наблюдал сверху за тем, как поросенок безостановочно наматывает круги по собственному следу. Вскоре свин распознал обман и разразился укоризненным визгом. Вороненок немедленно спрыгнул вниз мириться.

Капитан Ковалев и майор Неринг в замешательстве переглянулись. Александр спрятал чешуйку в карман гимнастерки.

– Пойду сменю Мариса. Ты посмотри здесь пока…

* * *

Механик Суворин вернулся из рощи, таща за задние лапы две заячьие безголовые тушки и пару жирных птиц. Сбросив их на крыльцо, полез на крышу. Возвращая командиру пистолет, Ваня ухмылялся:

– Командир, их было больше, но пока приноровился – всю обойму расстрелял. От первых двух зайцев только уши да хвосты остались. Потом уж сообразил, начал в головы целиться. С птицами хуже, от них только перья фонтанчиком, а голова маленькая, все время дергается, попасть невозможно. Пришлось побегать. Этих так, ремнем за шею захлестнул.

– Молодец, Ваня. Славно отобедаем. Иди вниз, через час сменишь меня, – командир разобрал «ТТ» и начал чистить.

Обедали вместе – от горизонта до горизонта было безлюдно. После сытного горячего мяса хотелось спать в тени и ни о чем не думать. Спать было нельзя. Неопределенность угнетала и заставляла действовать.

– Экипаж, становись. Равняйсь! Смирно! Перед нами стоит задача: определить, где мы находимся, и пробираться к своим. Мы не можем определить, куда и как нас занесло взрывом. Эту задачу мы можем выполнить, отыскав местных и допросив «языка». Приказываю приготовить танк к маршу. Проверить состояние вооружения и радиосвязи – Эмсис, Неринг. Проверить состояние ходовой части и двигателя – Суворин. Организацию запаса воды и всего, что возможно, беру на себя. Доложить о готовности через два часа, а точнее, – Ковалев посмотрел на свои часы, – в пятнадцать ноль-ноль. Выполнять!

Пока Ковалев наполнял бочки и канистры чистой холодной водой, Виктор и Марис, раздевшись по пояс, тщательно вычистили длинным банником ствол пушки и надели на него плотный брезентовый чехол. Иван то торчал сапогами вверх из водительского люка, то скрывался в корпусе танка весь, и оттуда слышалось постукивание и лязг. До пятнадцати ноль-ноль еще оставалось время, и экипаж совместными усилиями принялся выправлять люк. Вмятину убрали кувалдой, и трещина закрылась. Горелое пятно оставили до лучших времен, зато вымыли танк снаружи. Он заблестел почти новой краской, изрядно посеченной осколками и пулями.

Вихрон и приблудный вороненок помогали экипажу изо всех сил. Вихрон забрался в большой брезент и запутался, подняв страшный визг. Пока его пытались освободить из плена, клюв вороненка осваивал сложный узел веревки, стягивающей несколько вязанок дров в здоровенную охапку. Дрова заготавливал, сортировал и связывал лично капитан Ковалев. Он приладил вязанки к броне, пропустив веревку за скобы. Когда с деревянным звонким стуком дрова съехали с брони и раскатились вдоль правого борта тридцатьчетверки, Марис как раз пятился к корме, разворачивая брезент, в середине которого трепыхался бедный Вихрон. Марис наступил на круглое поленце, и в тот же миг его ноги взлетели выше головы. Голову заряжающего спас шлем, носимый из принципиальных соображений и снимаемый только на время сна. Брезент же бешеными прыжками поскакал по траве, оглашая двор приглушенным визгом. Кто бы мог предположить в маленьком свиненке такую силу! Неринг и Суворин пытались наступить на волочившийся рывками брезентовый хвост, но сумели это сделать только с третьей попытки, причем почти синхронно. В результате Суворин пребольно наступил Нерингу на ногу, и немец запрыгал на одной ноге, сдавленно выкрикивая слова и предложения на родном языке. Суворин, на ходу бормоча извинения – «А то ишь ты, суют ноги! Да и хрен бы…» – шаг за шагом переступал по брезенту и поймал мятежного свина, торжествующе подняв брезентовую каплю могучей ручищей. Он начал распутывать хвост брезента свободной рукой, прокручивая узел со свином то туда, то обратно. Наконец из брезентовых складок показался жадно втягивающий свежий воздух пятак, затем глаз и поросячье ухо. Вихрон ощутил свободу, прыгнул, стрелой промчался через двор и буквально воткнулся рыльцем под мышку Александра Степановича Ковалева. Во рту Александра Степановича была папироса, а в руках – коробок и бесполезно догоревшая спичка. Командир так и не прикурил и теперь машинально почесывал спинку поросенка, сидя на скамеечке у колодца. Вороненок же украшал собою башню, снова распустив крылья на манер имперского орла, и истерично каркал, вертя во все стороны гордым клювом и сверкая бусинками глаз.

Ровно к трем часам брезент был водружен на штатное место, дрова собраны и прочно увязаны и приторочены к броне позади башни.

Вороненка было решено взять с собой, и для маленького диверсанта нашлась в сарае клетка из прочных прутьев, с кольцом для подвеса и круглой жердочкой.

– Степаныч, а как вороненка назовем? – Суворин держал на вытянутой руке клетку и любовался имперской позой взъерошенного птенца.

– Не знаю. Назовем как-нибудь, – пожал плечами командир.

– Ну, назвали же свина Вихроном? Вот почему, можно поинтересоваться? – не унимался Иван.

– Мой папа Эхрон, а я – Вихрон, – буднично сообщил поросенок, высунув голову из-под рукава командирского комбинезона, и тотчас занырнул обратно.

– Экипаж, по местам!

Иван стоял перед танком, пока его не тронул за рукав Марис. Забравшись в люк и доложив о готовности, Иван заученными движениями запустил двигатель и снова оцепенел. Спохватившись от легкого тычка командирским сапогом между лопаток, Суворин шевельнул рычагами. Машина плавно тронулась, выехала со двора и свернула в проулок, направляясь к главной дороге.

* * *

– Когда далеко – не понимаю. Когда рядом – понимаю, – поросенок с удовольствием смотрел в открытый люк.

– А вороненок тоже думать умеет? – осторожно расспрашивал Ковалев.

– Нет, он же птица, – пропищал Вихрон. Ковалева начал душить смех; ему очень хотелось сказать поросенку: «Ну и что? Он – птица, ты – свинья». Обидеть свина не хотелось. Хотя можно предположить, что в этих краях назвать свиньей – что комплимент отпустить… По уровню развития и словарному запасу Александр приравнивал лопоухого поросенка к пятилетнему мальчишке. Разговаривал Вихрон короткими фразами, но понимал значительно больше, чем умел выразить. Свиненок был добр и привязчив и обладал еще одним завидным качеством: все, что он не мог объяснить и понять, принимал просто так, как факт. Танк, костер, деревня – все это входило в сознание Вихрона без усилий, как данность и получало свою оценку в соответствии неведомой шкале ценностей. На самой высокой ступени располагался сам Ковалев – это было видно и без педагогического образования. Вихрон слушался Александра беспрекословно.

– Нам бы так, – Ковалев хмыкнул и продолжил внутренний монолог, – все запросто и без лишних раздумий. А мы все со своими глупыми вопросами. Где, да зачем, да поросенок говорящий… Ваня вон сам не свой, дуется, будто мы сговорились и подстроили все. Молчит, как Марис. Только Марис всегда молчит, а Ваня последние сорок минут. Для него это рекорд, почти смертельный номер. Он даже во сне бормочет… Марис! Что у нас в укладке?

– Бронебойные расстреляли почти все. Осталось восемь. С осколочными полегче. Осталось тридцать два. Пулемет – практически полный комплект.

– Виктор, что у тебя?

– Полный комплект. Пулемет исправен, – немедленно отозвался Неринг.

– Иван! Что с горючим? Иван!

– На двести километров хватит, не больше. Двигатель исправен, тянет отлично, – хитрый капитан направил мысли водителя в нужное русло, и Суворину стало намного легче. Ковалев ухмылялся, довольный. Он любил, когда то, чему он учился, находило применение, пусть даже случай был не ахти какой значимый. Вот и сейчас сработало.

После длинного пологого подъема перед экипажем открылся еще более длинный спуск. В самом конце спуска начиналась деревня, точно такая же, как первая, с той разницей, что дома второй деревни располагались по обе стороны дороги. В остальном деревня была двойником первой – такая же красивая и заброшенная. На разведку потратили намного меньше времени. С ходу проскочив деревню по дороге, танк свернул налево и прошел вдоль околицы, утюжа буйную поросль сорняков. Несколько раз проехав по поперечным улицам, танкисты убедились, что людей в деревне не было давно. Тропинки и пороги точно так же заросли нетронутой травой, ворота и двери вросли в землю. Ковалев задумался.

– Иван, давай к дому на левой стороне.

Танк остановился возле небольшого пригорка перед воротами. Ворота были закрыты, но дом выглядел с улицы точной копией того, где экипаж отдыхал час назад.

– Нажми, Ваня, на ворота вполсилы!

Башню отвернули, Иван осторожно подъехал к воротам и плавно надавил на них. Ворота стремительно разошлись сверху вниз, затем нижние края створок, вырвавшись из плена густой травы, отскочили и слетели с петель. Танк медленно втянулся в заросший дворик с колодцем.

– Эх ты, как и не уезжали никуда. Дом до мелочи такой же. Скажи, командир?

– Только деревья в саду помоложе, – согласился Ковалев. – Вихрона выпустим погулять, вороненок тоже пусть разомнется, и дальше отправимся. Здесь ничего нового нет и не будет. Экипаж, покинуть машину! Час на отдых!

Капитан передал Нерингу клетку с птицей, затем спустился сам с поросенком под мышкой. Иван тотчас отправился добывать мясо, прихватив с собой Мариса. Неринг вышел на улицу, и Александр решил присоединиться к майору. У ворот Ковалев оглянулся. Свин играл с вороненком в догонялки вокруг колодца. Густая трава покрывалась вечерней росой, и задние копытца Вихрона заносило. Он изо всех сил выравнивал траекторию, отчаянно болтая ушами и визжа от счастья.

Майор Неринг и капитан Ковалев неторопливо шли по проулку заброшенной деревни в сторону дороги и думали примерно об одном и том же. Оба пытались представить, как выглядят люди, строящие для себя одинаковые деревни и дома, а затем бросающие свои поселения.

– Дома ведь добротные, век простоят – не шалаши, не времянки. Как думаешь, майор, в чем дело? – Ковалев закурил. – Землю тоже обрабатывали дай бог, это и сейчас видно. Чем не жизнь? Куда они уходят? Вот бы порасспросить кого… Да еще не ясно, на каком они языке тут общаются. Вот ты по-английски понимаешь?

– Понимаю, – Неринг сощурился в сторону солнца, заходящего за низкие скалы, – еще по-французски, так себе. Ну, немецкий, само собой.

– Ага, само собой, – Ковалев радостно засмеялся. – Слушай, а русский ты откуда знаешь? Нас вот учили немецкому в школе, а потом в институте, так я, в общем, как не знал его, так и не знаю. Ты же по-нашему говоришь, как русский.

Неринг насторожился и сделал Ковалеву остерегающий знак рукой. Дробный глухой топот доносился от дороги, быстро нарастая.

– Кони! – Ковалев упал в заросли высокой травы, увлекая за собой Неринга. По дороге в просвете между домами промелькнул всадник, а за ним – несколько оседланных лошадей. Ковалев и Неринг перебежали к дороге и снова залегли. Всадник спешился возле последнего колодца при выезде из деревни. Он поил лошадей, тревожно оглядываясь. Дорожный пыльный плащ и высокие сапоги со шпорами, меч в ножнах и притороченный к седлу колчан выдавали в путнике человека бывалого и решительного. После короткого отдыха всадник сел на другого коня и продолжил путь с прежней основательной поспешностью.

Ковалев и Неринг одновременно посмотрели на часы и переглянулись. Неринг поднялся на ноги и принялся стряхивать с комбинезона пыльцу желтых мелких цветочков, в изобилии росших на обочине.

– Русский, – продолжил Неринг, словно игнорируя все, чему они только что были свидетелями, – русский я начал учить в Казани. Я запомнил там произношение многих слов, бытовых и технических. Уже к концу курса мне в руки попала книга Гоголя «Мертвые души». Я прочел ее от корки до корки и буквально заболел вашим языком. После я читал русские книги везде, где мог найти, – в Дрездене, Париже, Майнце, Варшаве. Салтыков-Щедрин, Пушкин, Блок, Маяковский. Произношение – особое условие чтения, особенно это касается поэзии. Без произношения слово – всего лишь набор знаков, письмена. Всегда находился кто-то, кто мог озвучить слово, которого я не слышал раньше. Я добивался максимального сходства в произношении новых слов, и поэтому во время чтения в моей голове звучала правильная русская речь. Во время войны с этим стало труднее, сам понимаешь. Вот и все.

Капитан согласно кивал и вдруг поймал себя на мысли, что где-то он уже слышал подобные рассуждения. Потом вспомнил: однокурсник Саня Кашин рассуждал именно так о поэзии немецких классиков. Нет, мол, смысла восхищаться переводом, нужно читать стихи на языке автора…

Майор и капитан вернулись во двор. На сборы и погрузку провизии, добытой Иван-да-Марисом, ушло около пяти минут. Вороненок был водружен в клетку, свин занял свое законное место возле капитана Ковалева. Танк выехал в пролом ворот, лихо развернулся вокруг левой гусеницы, распространив вокруг запах свежераздавленной сочной травы, и направился к дороге.

Ковалев думал. Довольно часто в его сознании возникало выразительное слово «ДУРДОМ». Это случалось всякий раз, когда к размышлениям подключалась часть мозга, занимающаяся логической упаковкой происходящего в единую картину. Да, с логикой у нас нелады. Иван опять молчит, как воды в рот набрал. Конечно, говорящий свиненок, теперь вот гонец о пяти лошадях… Похоже, Ваня снова считает, что его дурачат.

Неринг беззаботно насвистывал развеселый марш и оглядывал окрестности в смотровую щель. Невозмутимый Эмсис что-то высчитывал, делая пометки на листе бумаги. Суворин смотрел прямо перед собой, презрительно и недоверчиво косясь на следы конских копыт, уходивших цепочками под днище танка. Вороненок дремал в покачивающейся клетке, нахохлившись и втянув шею так, что клюв, казалось, торчал прямо из груди. Время от времени он вздрагивал, бессмысленно вертел головой и снова погружался в неглубокий птичий сон. Свиненок Вихрон спал, уютно свернувшись за спиной Ковалева.

* * *

Над холмом Праведников клубилась красноватая пыль. Первым в долину Святой рощи спускался отряд епископской стражи – мощные, рослые всадники в белых плащах, с одинаковыми белыми щитами. Круглые серебристые навершия шлемов были откинуты в походное положение, оставляя открытыми лица до подбородка. Шлемы целиком опирались на плечи стражников, защищая не только головы, но и шеи от скользящих рубящих ударов. Рукояти мечей епископского воинства украшали серебристые головы дракона с рубиновыми глазами. Кони крийонской породы – широкогрудые, высокие, неутомимые, ровного серого окраса – несли могучих седоков легко и плавно. Впереди святого отряда, насчитывавшего сто двадцать стражников, двигались два знаменосца с расчехленными знаменами. Одно знамя, алое с золотой каймой и золотым же изображением дракона, было символом Единой церкви. Другое, ослепительно белое, с изображением герба Айенов – золотой когтистой лапы дракона на лазоревом щите, – было знаменем епископа Глионского, урожденного Рэнкса Айена.

Сам епископ Рэнкс наблюдал за движением войска с вершины холма, беседуя с Синим рыцарем. Точнее, граф Алистар вполголоса говорил, а юноша внимательно слушал, подтверждая согласие короткими кивками.

Епископская стража, двигаясь колонной по четверо в ряд, уже спустилась в долину. Мимо графа и его воспитанника проплывало знамя Синего отряда.

– По местам, дорогой епископ?

– С богом! – Рэнкс начертал в воздухе святое благословение и тронул поводья. Синий рыцарь проводил воспитанника взглядом. Епископ направил коня вдоль колонны и вскоре занял место во главе отряда, между двумя знаменосцами.

Граф Алистар смотрел на клубящуюся пыль, вздымающуюся в такт ритмичному колыханию строя. Он развлекался, наблюдая за течением собственных мыслей. Красная пыль, казалось, всецело занимала внимание графа, но от его рассеянного взгляда не ускользнула ни легкая хромота могучего коня под рыцарем Крезом, ни болтающаяся перевязь меча у оруженосца Легрона, ни тонкая, с волос, продольная трещина в древке копья огромного Фаргама. Граф не помнил, когда у него появилась способность замечать практически все без малейшего усилия. Скорее всего, это был врожденный дар, подмеченный у Синего рыцаря самим владыкой Глиона уже в зрелые годы.

Однажды король Энкогс решил как следует выбранить Алистара за очевидное беззастенчивое витание в облаках во время важных переговоров с посланниками королевства Крепт. Король Трагон, южный сосед Энкогса, владел плодородными землями, отделенными от территории Глиона горной грядой с нешироким, в две повозки, сквозным ущельем. В те годы участились случаи грабежей и насилия в отношении караванов, следующих из Глиона на юг и обратно. Энкогс подозревал, что за всеми нападениями стоит желание Трагона увеличить провозную дань, взимаемую с глионских повозок и всадников. Неоднократно битый в частых пограничных войнах, Трагон не смел поднять этот вопрос открыто, как подобает монарху, но добивался своего мелкими пакостями. Энкогс был уверен, что получит предложение усилить охрану караванов за счет конвоя из крептских стражников – грузы, мол, будут охранять и сопровождать, а содержание дополнительной охраны стоит денег…

В первый день переговоров Энкогсу показалось, что он уже уловил намек посланников на необходимость конвоировать торговые караваны. Чтобы проверить себя и, что важнее, с целью уличить приятеля в небрежении государственными делами, король за традиционным ужином на двоих попросил Алистара высказать соображения по поводу речей послов. Он уже набрал в грудь воздуха для произнесения укоризненной речи, как вдруг Синий рыцарь начал припоминать мельчайшие подробности встречи, все до единого слова и жесты, все нюансы и повороты беседы. Алистар не только помнил все обстоятельства, при которых высказывался тот или иной вельможа, но был невероятно точен в изложении деталей.

Изумление короля было столь велико, что Алистар с того дня начал наблюдать за собой и окружающими, сравнивая свою способность к восприятию событий со способностями прочих людей. Оказалось, что подавляющее большинство придворных было не способно не только помнить мелочи, но и воспроизвести в памяти основное содержание недавних событий. Рассказы нескольких очевидцев одного и того же происшествия были всегда противоречивы и обрастали огромным количеством вымышленных подробностей. Все это забавляло рыцаря. Практичный король же с тех пор охотно пользовался удивительной памятью графа, настаивая на непременном присутствии Алистара при важных переговорах.

Синий рыцарь тронул поводья, и послушный конь плавно понес его вдоль живой ленты отряда. Поравнявшись с Легроном, Алистар сказал ему несколько слов, и юный оруженосец, смутившись, немедленно поправил перевязь меча. Затем граф направил коня назад, к обозу, и переговорил с Харатом, отвечавшим за снабжение Синего отряда. Харату понадобилось только два жеста и пара слов. Ловкий, как обезьяна, маленький сухощавый Акил, конюх графских конюшен, моментально оседлал могучего жеребца, одного из пятнадцати шедших в поводу запасных, затем выхватил из повозки с запасом оружия самое большое копье с плоским широким острием и поскакал вперед, в авангард Синего отряда. Учтиво поклонившись, он вручил гиганту Фаграму новое копье, приняв старое взамен. После Акил пришпорил жеребца, разогнался и метнул старое копье в придорожный валун. Копье, едва коснувшись камня, расщепилось вдоль замеченного Алистаром изъяна. Синий отряд взревел, славя зоркую заботу своего вождя. Конюх тем временем направил приплясывающего жеребца к рыцарю Крезу. Крез моментально пересел на нового скакуна, а проворный конюх отвел рыцарского коня к обочине. Он заставил коня поднять копыто, быстро осмотрел его и подал знак кузнецу, сидевшему в последней повозке. Кузнец легко спрыгнул наземь, осмотрел копыто и снова вскочил обратно, роясь в своем мешке. Конюх накинул повод скакуна на длинный колышек, торчащий из телеги кузнеца, и бегом догнал свою повозку.

Граф, довольный четким исполнением приказов, занял свое место во главе Синего отряда, привычно покачиваясь на спине своего иссиня-черного иноходца. Возле печальной памяти Зуба Дракона Алистар придержал иноходца и спешился, обнажив голову.

– Хей! – вскинул руку в кольчужной перчатке командир первой сотни, приветствуя Синего рыцаря и отдавая дань уважения павшим в бою с Хранителями.

– Хей! – взревела сотня глоток.

Вторая и третья сотни повторили приветствие: «Хей!.. Хей!!!» Граф Алистар приветствовал своих воинов вытянутой вперед и вверх левой рукой. Теперь, когда мелкие недочеты были устранены, граф без помех любовался боевой мощью и красотой движущегося мимо него свирепого отряда.

По левую руку епископа Рэнкса проплывала Святая роща. Впечатлительный юноша старался не смотреть в сторону прозрачного орешника – там ему мерещились черные крылья накидки графа Леаса, товарища по детским играм, в недавнем прошлом – самого вероятного кандидата в мужья принцессы Энни. Попытки были напрасны – голова сама поворачивалась в сторону рощи, как только епископ переставал следить за собой. Солнце пряталось в листве, а затем вдруг расплавленным стеклянным диском бросалось Рэнксу в глаза, после чего из слепящих бело-зеленых пятен возникал образ командира Черного отряда, легко скачущего по краю рощи, подожженной закатом. Леас задумчиво смотрел под копыта коня или дремал – точно так же, как и его дядя граф Алистар.

– Значит, он тоже все видит и замечает. О Господи… – Епископ Глионский прикрывался от солнца перчаткой и отворачивался от прозрачного сплетения деревьев.

* * *

Вечер в долине между скал начинался стремительно. В какой-то момент тень скалистой гряды помчалась в сторону дороги, накрыла ее и отправилась дальше, к противоположной гряде, уже вспыхивающей красноватым огнем отраженных закатных лучей.

– Ваня, давай налево. Заночуем там, – Ковалев дождался, пока Иван снизит скорость и остановится, и нетерпеливо сорвал шлем. Было тихо. В раскаленном брюхе танка что-то шипело, потрескивало, пощелкивало. Начинал остывать металл двигателя. В контурах охлаждения замедлялась циркуляция воды. Было странно слышать все эти тонкие и незаметные на фронте звуки – к Ковалеву возвращался слух в его довоенной, первозданной остроте. Обычно танкисты, оглохшие от дневной стрельбы и рева моторов на предельных оборотах, вечером и ночью не слышали почти ничего. Сейчас же Ковалев различал не только звучание частей танка, но и поскрипывание жестких перьев вороненка, орудующего длинным клювом под крылом. За спиной завозился Вихрон. Александр механически поднял свиненка и поднес к проему люка. Свиненок зацепился передними копытцами за край, смешно побрыкался задними и засеменил, оскальзываясь, вниз по броне.

Клетку с птицей Ковалев извлек из башни, но выпускать вороненка не стал – ищи его потом, шалопая.

Ужинали молча. Природа, еще вчера безгласная и почти немая, уступила место природе многозвучной. Из темноты, подсвечиваемой костром, до танкистов долетали звуки ночной жизни леса – возня, писк, шорохи. Ручей, бравший начало у скалы, журчал полновесно и музыкально. Вихрон, играя, носился вокруг костра, появляясь бесшумной поступью и исчезая с громким топотом и радостным повизгиванием. Вороненок некоторое время завистливо наблюдал из клетки, поблескивая глазами-бусинками, затем задремал, иногда вздрагивая, подозрительно осматриваясь и снова погружаясь в сон.

В кустах, свыкшись с костром и присутствием людей, забулькала короткой трелью ночная пичуга. Бесшумные насекомые приобрели басовитое жужжание. Они трассирующими светляками летели к костру и взмывали вместе с дымом и искрами, подхваченные восходящим столбом горячего воздуха. Кровососущие, с любопытством зависавшие возле танкистов на предмет возможной дегустации, обладали особым отвратительным тоненьким звоном. Мужики отмахивались от них ветками, закуривали, выпуская густой защитный дым. Часто раздавались крепкие хлопки ладонями по шеям, извещавшие о покушении на жизнь очередного крылатого шакала.

– Да нет же, вчера их не было столько! – Марис, обладавший самой белой и нежной кожей, вскочил и начал лупить кулаками по воздуху.

– Вчера, Марис, ты был чумазым и вонял порохом и соляркой, – Неринг выпустил стебелек травы изо рта. – Сегодня ты чист и весьма аппетитно пахнешь. Впрочем, так же, как и все мы.

В подтверждение слов Виктора Ковалев и Суворин одновременно шлепнули себя по щекам. Марис рассмеялся.

– Ну вот, хоть заново коптись, – из мрака выступил Ковалев. – Одно комарье. Вокруг ни души. Никого крупнее ежа. Марис, заступай.

Александр присел к костру, принял из рук Суворина котелок и начал есть, отмахиваясь от назойливых комаров. Поросенок немедленно привалился бочком к сидящему командиру и задремал.

– Обстоятельства таковы: две пустые одинаковые деревни, оставленные хозяевами по неизвестной нам причине, всадник с запасными лошадьми, спешащий неизвестно куда. Позади нас – люди. Они точно неприятели. Впереди тоже люди. Человек, которого видели мы с майором, – скорее всего, гонец. Что из этого следует? Впереди тоже люди, и они нас ждут, предупрежденные гонцом. Как считаешь, майор?

– Да, это логично. – Неринг повернулся к костру другим боком. – По крайней мере, завтра мы будем знать гораздо больше, чем сегодня.

Суворин хмуро слушал и ерзал. Мысли одолевали его не меньше, чем комары.

– Командир! А если нам выдвинуться сейчас?

– Куда – сейчас?

– Ну, по дороге. Туда, где люди, куда гонец… А что? С прожектором, да пару осветительных ракет! Сила!

– Ваня, да ты что? Мы еще не знаем, сколько до следующей деревни. Плюс нас слышно за два километра, не меньше.

– Да пусть слышно! Ты же видел – они с сабельками да пиками. В танке они нас не достанут, а если их напугать как следует, то они нам расскажут все, что надо! – Иван вскочил на ноги, и вся его коренастая фигура выражала сплошную и неукротимую жажду действия.

– Вань, да погоди ты, – Ковалев отмахнулся от очередного комара, но Суворин принял это на свой счет и обиженно отвернулся. – Иван, ну давай при свете дня. Ведь не горит же, в конце концов.

– Как раз горит, капитан, – Неринг внимательно смотрел за спину Ковалева.

Александр посмотрел в направлении взгляда Неринга. Там за горизонтом вспухало красноватое зарево.

– Ну, так тому и быть. Похоже, нас там ждут. Собираемся, мужики! Где клетка? – Вихрон уже приплясывал возле вороненка, смешно покачивая рыльцем из стороны в сторону. Ковалев подцепил клетку за кольцо, свиненка схватил под брюшко и запрыгнул на броню. Суворин скатал палатку, спрятал посуду и выглядывал из своего люка, застегивая шлем.

Ковалев осмотрелся в башне. Внутренняя связь потрескивала в наушниках.

– Ваня, идем с прожектором, на подходе выключаем. Марис, заряди осколочный. Виктор, предельное внимание. Вперед!

Танк дернулся и отправился вслед за конусом света, выбрасываемого прожектором. Иван управлял энергично и лихо, и машине передавалось нетерпение механика. Тридцатьчетверка яростно рычала, отшвыривая назад и в стороны, в темноту, ромбики спрессованной земли. Ковалев открыл люк и смотрел на качающиеся звезды. Он искал знакомый с детства ковш Большой Медведицы, но никак не мог его обнаружить.

На очередном пригорке Ковалев приказал выключить прожектор и остановиться. Внизу, в конце пологого спуска длиной с километр, начиналась деревня, очередной двойник. В самом центре горели два дома по обе стороны дороги. Вокруг метались люди; движения их были странными и совершенно не походили на борьбу с огнем.

– Господи, да они же пляшут, – пробормотал Марис.

– Похоже на то. Вперед на полной скорости. Прожектор включим только у околицы.

– Есть! – срывающимся от возбуждения голосом ответил Суворин, и танк начал бег под уклон.

* * *

– Свет! – рявкнул Ковалев, когда танк поравнялся с первым забором.

Человеческие фигурки стремительно приближались и росли. Некоторые замерли, как суслики, повернув головы в сторону приближающегося громыхающего света. Большинство продолжало прыгать и кривляться. Их тени, отбрасываемые светом пожарища, растопыривали длинные тонкие конечности и тянулись по земле в разные стороны ломаными линиями. Ковалев захлопнул люк.

За сто метров до горящих домов Иван остановил машину. Сноп света перестал качаться вверх-вниз и бил в толпу. Люди, ослепленные невиданным светом, упали на дорогу, пытаясь отползти к обочине. От горящих домов доносились крики на незнакомом языке.

– Виктор, что они говорят? – Ковалев рассматривал ползущих людей.

– Не могу понять. Кажется, я никогда не слышал этого языка. Похоже на испанский, но точно не он!

– Что будем делать, а? Вот кино!

Люди возле догорающих домов стояли, не смея приблизиться, и звали лежащих на дороге. Это было ясно по их жестам, точно так же, как и то, что половина из них были пьяны. Одежда на людях была незнакомого покроя. Если бы у мушкетеров из кино оборвать пышные воротники и отобрать перевязи, перчатки с раструбами и роскошные ботфорты, то получилась бы одежда мужчин. Женщины были одеты в простые летние платья. Все они носили грубые башмаки. Ковалев в изумлении озирал толпу. Неожиданно одна из немногих женщин, очевидно, в состоянии крайнего душевного волнения, бросилась к танку, распростерлась перед ним, сложив руки, и прокричала высоким голосом:

– Господин Дракон, повелитель, пощади! Не губи!

К ней тут же присоединился мужчина с нечесаной гривой волос и бородой. Из-за пояса мужчины торчала рукоять какого-то оружия, рассмотреть было трудно. Он опустился на колени и звучным голосом произнес: «Мир тебе, Дракон, наместник бога единого и могучего».

– А, так они понимают по-русски!

– Они говорят по-немецки!

Неринг и Ковалев произнесли это одновременно и уставились друг на друга. Ковалев пришел в себя первым, как и положено командиру.

– Марис, осколочный! Жаль, что нет холостых!

– Готов!

Александр поднял ствол пушки как можно выше, чтобы снаряд разорвался в чистом поле, и выстрелил.

Выстрел перекрыл шум пожара и крики в толпе. Теперь уже все странные люди, и те, кто стоял далеко, повалились ничком, охваченные ужасом.

– Ваня, придержи поросенка. Виктор, ракетницу и автомат. Марис, гранаты. Оба за мной!

Поросенка передали по рукам вниз, механику-водителю, и через миг Ковалев был уже на броне. Марис и Виктор выскочили следом. Ковалев набрал в легкие побольше воздуха и сложил ладони рупором.

– Всем собраться у колодца! Все оружие сложить у дороги! Пусть подойдет старший!

Сначала поднялись и побрели в указанное место те, кто был ближе всех к танку. Мужчина с нечесаной гривой и бородой обернулся и закричал:

– Все к колодцу! Вы слышали, Дракон велит сложить все оружие и ждать у колодца! Живее!

У дороги выросла небольшая кучка холодного оружия и метательных приспособлений.

Толпа у колодца росла. Заскрипел ворот колодца, зажурчала разливаемая вода – после пьянки и изнурительных плясок на пожаре люди утоляли жажду.

– Я так понимаю, ты – старший! – проорал Александр бородатому.

– Я, Дракон! – Бородатый учтиво склонился, щурясь исподлобья в конусе. – Я – Шестопер, староста самоверов, последователей истинного учения. Молю о милости и снисхождении.

– Это мы поглядим. Руку! Протяни руку!

Смертельно побледнев, Шестопер медленно протянул руку в сияние фары-искателя, заслоняясь другой рукой от слепящего света. Марис, уцепившись одной рукой за теплый после выстрела ствол, перегнулся и резким движением втащил Шестопера на броню. Виктор быстро ощупал бока Шестопера и отобрал у него короткий меч. Ковалев нагнулся к люку механика и показал рукой в сторону колодца. Когда танк рыкнул и медленно поехал, бородатый предводитель по-заячьи вскрикнул и чуть не свалился вниз. Марис усадил дрожащего мужчину с собой рядом на броню.

Тридцатьчетверка приблизилась к горке оружия. Марис спрыгнул и вместе с Виктором загрузил все добро за башню. Ковалев, придерживая Шестопера за воротник, проревел:

– Всем разойтись по домам. До команды из домов не выходить. Марис, ракету! Бежать, пока светло!

С шипением в воздух взвилась «люстра». Окрестность озарилась белым лунным сиянием. Толпа бросилась врассыпную. Снова у Ковалева возникло ощущение, что его поняли только те, кто был рядом с танком. Они судорожно объясняли что-то тем, кто стоял дальше, увлекая их за собой.

– Похоже, они действительно пьяны, – пробормотал Ковалев. – Ваня, поехали к «нашему» дому.

Пожарище схлопнулось в плоские жаркие уголья, выпускающие синеватые лепестки из багрового нутра, и после догоревшей ракеты уже ничто, кроме звезд и тощего месяца, не освещало окрестностей. Столб прожектора двигался по земле, освещая то заборы, то заросли сорняков, то выхватывая горящие кошачьи зрачки, караулившие добычу. В конце знакомой улицы стоял именно такой дом, как и должен был стоять, только ворота еще открывались и закрывались, аккуратная дверца не вросла в землю, а садик еще и не начинал плодоносить.

– Марис, Виктор, осмотрите дом.

Две ловкие фигурки в комбинезонах скрылись в доме. Иван заглушил двигатель, чтобы лучше было слышно. Через минуту дверь распахнулась. На крыльце показался Виктор.

– Можно, – он махнул рукой, приглашая войти. – Марис остался в доме, разжигает огонь.

– Прими голубчика, – попросил капитан Неринга, ссаживая Шестопера с брони. Неринг твердо взял бородача под локоть и скрылся вместе с ним в доме.

Виктор дождался Ивана и вошел в дом вместе с ним, неся перед собой клетку с вороненком. Поросенок ворвался в дом, чуть не сбив Ивана с ног, и отправился в свою очередь осматривать жилище.

Проходная комната с открытым очагом и темными от копоти стенами заканчивалась двустворчатой плотной дверью в большую чистую комнату со столом, кроватью, сундуками и стульями. Несмотря на большое количество мебели, в комнате было просторно. Большие окна с желтыми непрозрачными слюдяными вставками доходили едва не до потолка.

На столе в большой комнате, уже освещенной свечами и разгорающимся открытым очагом, сидел Неринг, опираясь ногой на стул, на который был усажен бородатый староста. На его лице был написан испуг, сквозь который уже начинало просвечивать любопытство. Глазки Шестопера уже не закатывались от страха, а живо шныряли под густыми бровями, перепрыгивая с предмета на предмет. Неринг был изрядно зол.

– Александр, вот он снова по-немецки не понимает! Во дворе понимал – а здесь никак!

– Понимает, не понимает, – забубнил староста. – Когда говорите понятно, я все понимаю, а всех языков на свете и святой Кром не знал, вот что хотите!

Ковалев поставил клетку на деревянную широкую кровать. Кровать в комнате была – загляденье. Деревянная, из прочных темных досок, подогнанных без щелей, с несокрушимыми спинками, украшенными затейливой резьбой. Она могла бы выдержать шалости и проделки с любой, самой горячей и страстной девицей, не издав ни единого скрипа.

Александр удивился, поймав себя на мысли о кровати, как о плацдарме для беспощадных любовных утех. С самого начала войны спальные принадлежности, попадавшиеся в покинутых домах, вызывали у него только одно желание – выспаться, вытянувшись во весь свой немалый рост, распрямившись после тесного пространства башни, вытянув руки и ноги как угодно… Значит, отдохнул тут, неизвестно где, за два дня, раз всякие приятные мысли в голову лезут. Вспомнив некстати приятные моменты из командировки на Урал, Ковалев расстроился, как расстраивался всякий раз, будучи не в силах объяснить происходящее.

– Иван, я выйду, осмотрюсь. Ты пока помоги Марису, – Александр вышел во двор и плотно прикрыл за собой дверь. Ночь как ночь. В саду шуршат и возятся ежики да мыши. Небо, звезды. Во дворе никого. Ковалев тихо подошел к воротам. На улице тоже ни души.

«Похоже, местные и вправду напуганы и до команды носа не высунут, – подумал Ковалев. – Да, дела. Однако, в нашем доме никто не живет. Хотя кровать вон какая! Да что это я, опять кровать… Вот зараза! Судя по тому, как народ разбегался от колодца, все живут в домах вдоль дороги. А дальние дома стоят пустые. О чем это говорит? Кто-то строит похожие деревни и уходит. Вместо них поселяются другие. Но потом и они уходят… Две совсем пустые деревни мы уже видели, вот и третья, полупустая… Одна и та же семья строит себе дом, как две капли воды похожий на предыдущий, потом этот дом бросает и снова строит, живет и бросает. Что за круговорот домов в природе?»

В доме закричали. Ковалев в два прыжка пролетел дорожку, распахнул двери одну за другой и буквально ворвался в дальнюю от входа комнату. Обычно невозмутимый, Неринг стучал кулаком по столу, покраснев до корней своих белых волос. Староста кривил рот и жмурился, часто моргая. Иван и Марис стояли по бокам от Шестопера, с некоторым изумлением и оторопью глядя на бушующего немца.

– Александр, стоило тебе выйти за порог, этот староста перешел на свою тарабарщину! Он издевается!

– Виктор, давай выйдем во двор. Ваня, вы тут пока втроем пообщайтесь, – Ковалев подтолкнул Мариса поближе к Шестоперу и жестом предложил Нерингу пройти первым. Ковалев задержался, послушал, как Шестопер разговаривает с танкистами, и плотно прикрыл за собой дверь.

Сели на верхнюю ступеньку.

– Виктор, вот что я думаю: Шестопер никогда не знал немецкого. Русского тоже. Мы местного наречия не понимаем. Это – раз. Все понимание кончается на определенном расстоянии от меня. Когда я выхожу, например. Это – два.

Неринг смотрел на Александра, и взгляд его прояснялся. Дверь осторожно приоткрылась.

– Товарищ капитан, староста снова мычит на тарабарском. Только и успел сказать, что деревня эта называется Счастливая, – Суворин исчез, бесшумно притворив дверь.

– А? Что я говорю? – Ковалев извлек из кармана чешуйку. – Дело в ней. В радиусе десяти-двенадцати метров все понимают всех, без проблем. Такая вот… Да. Теперь давай решать. Здесь все принимают наш танк за дракона. Это нам на руку. Дракона боятся, значит, мы в относительной безопасности.

– Да, пусть они считают нас слугами чудища, целее будем. И на откровенность можно рассчитывать, когда целый дракон за спиной, – засмеялся Неринг. – Помнишь, я говорил тебе, что видел ящера в карьере? Так вот, я бы ни с ним, ни с его приближенными препираться бы не стал. Слово офицера!

* * *

Когда Неринг и Ковалев вернулись в дом, Шестопер чувствовал себя гораздо увереннее. Марис достал из погреба маленький бочонок янтарного вина, и Ваня уже успел угоститься вместе со старостой.

Теперь уже Неринг пригласил Ваню и Мариса на воздух для короткого инструктажа, а Ковалев сел напротив Шестопера. При внимательном рассмотрении тот не производил цельного впечатления. Лет ему было под сорок пять, крепкого телосложения. Ухоженные чистые руки совершенно не подходили к его грубому, порой свирепому лицу и воспринимались отдельно от деревенского обличия хозяина. Смуглый, черноволосый, как и все здешние обитатели, он был пронзительно сметлив и с ходу впитывал всю доступную информацию.

Итак, он поведал Ковалеву, что зовут его Эддар Бруд, по прозвищу Шестопер; что он верует в единого Господа, предан всей душой и телом наместнику Господа всемогущему Дракону; что он является основателем церкви самоверов, прихожанам которой не нужны попы и которые – прихожане – сами разговаривают с Богом и поют псалмы и гимны; что самоверы считают: главное – соблюдать установленный Богом закон и трудиться, а уж Господь сам все решит в судный день; а еще самоверы отрицают возможность насилия над людьми и никогда не поднимают руки на ближнего своего. Что же до мечей и луков, сданных Дракону во время пожара, – так это оружие исключительно для обороны от раскольников, разрушителей церкви самоверов, бездельников и лодырей, оскверняющих своими делами великое учение жестянщика Грега. Это они, подстрекаемые нечестивым Эрлом Нерингом, довели истинных самоверов до необходимости носить при себе оружие.

– Кем, кем подстрекаемые? – переспросил Ковалев.

– Нечестивым Эрлом Нерингом, – без запинки повторил Шестопер. Было очень похоже, что староста повторяет наизусть заученный урок. – А к вам как обращаться, высокородный господин?

Во время допроса Шестопер исподволь, потихоньку прощупывал Александра своими ответами, и у Ковалева возникло неприятное ощущение, будто его обнюхивает и осматривает огромная, в рост человека, крыса.

– Обращайся ко мне «Александр». Я – главный слуга Дракона, – Ковалев решил не церемониться; сказки он обожал с детства и решил не только не развенчивать местную мифологию, но нагнать страху побольше. Еще у пожарища, разглядев в куче оружия колчаны и луки, Ковалев понял, что спасти его экипаж может только панический ужас местного населения. Иначе что помешает пустить желтые стрелы из ночной темноты? Нужно всего-то четыре стрелы, и прощай, капитан, прощай, танкисты – гвардейцы Эмсис и Суворин, да и пленный фашист Неринг в придачу. Никакая пушка и пулеметы не помогут. – Дракон велит не смотреть на своих слуг, дабы не ослепнуть от отраженного блеска Дракона.

Бесшумно вошедший Неринг совершенно не отреагировал на слова Ковалева и сел рядом, прямой и бесстрастный.

«Вот же выдержка! Еще пять минут назад орал как безумный, а сейчас и ухом не ведет!» – восхитился про себя Ковалев, а вслух произнес напыщенную фразу:

– Виктор – мой слуга и доверенное лицо. К нему должно обращаться только с моего соизволения. Напоминаю в последний раз: на нас, а тем более на великого Дракона, нельзя смотреть дольше, чем длится миг! Иначе – слепота и смерть в мучениях!

Шестопер немедленно уставился в пол.

– Так всем и передай! Теперь о главном. Дракон снизошел, чтобы прекратить смуту и поругание святынь. Это раз. Еще – счесть земли, верные Дракону. Скажи мне, как называется страна?

Шестопер в изумлении поднял голову и уставился на Александра.

– Глаза! – рявкнул Неринг.

Шестопер охнул и опустил голову.

– Как называется страна? Отвечай, Эддар Бруд, мы проверяем тебя от имени Дракона, и берегись ошибиться!

– Глион, господин Александр!

Неринг и Ковалев переглянулись и отрицательно покачали головами.

– Кто управляет Глионом?

– Энкогс Айен, король Глиона! – немедленно ответил староста.

– Что же, ты сказал правду. А как в Глионе называют местную землю?

– Челюсть Дракона, господин Александр!

– Есть карта?

Шестопер снова удивился, поднял голову, но, опомнившись, не стал смотреть на грозных слуг Дракона, а уставился на чистую столешницу.

– Я не знаю, о чем спрашивает господин Александр.

Неринг сделал едва заметное движение, и Ковалев, откинувшись на спинку прочного стула, закрыл глаза и утомленно изрек:

– Я устал. Виктор, поговори с Шестопером. Вздремну, – Александр прикрыл глаза, обратившись во внимание.

Неринг вступил в разговор.

– Эта деревня называется Счастливая. Как назывались две пустующих?

– Радостная и Цветущая, мой господин.

– Как зовется следующая?

– Светозарная, господин Виктор! – староста помнил недавний гнев светловолосого и отвечал кратко и по делу.

– Далеко ли до Светозарной?

– Один день пути, мой господин!

Дремлющий слуга Дракона капитан Ковалев шевельнул бровью, переводя день пути Шестопера в пробег танка. Получался приличный разброс – пешком или верхом – от пяти до двадцати километров в час. Пятьдесят или двести километров. Час или три часа на танке. Рукой подать.

– Пешего или верхом? – Неринг тоже пытался оценить расстояние до неведомых раскольников.

– Пешего, господин. Откуда у нас, бедных поселенцев, лошади? Здесь они дороже золота, – Бруд пригорюнился, опершись подбородком о холеный кулак, и стрельнул глазками в сторону слуг Дракона.

– Кстати, о лошадях. Где всадник, прибывший вчера с четверкой лошадей в поводу?

Староста в изумлении выпучил глаза.

– Всадник? Лошади? Помилуйте, у нас здесь уже месяц не было паломников и богомольцев. Мы живем в священном уединении, предаваясь труду, молитвам и песнопениям, – Шестопер стрельнул глазками снова. Было ясно, что староста лжет.

Ковалев встрепенулся, потянулся и встал. Неринг тот же час застыл с безучастным лицом, изображая подчиненного, отступившего на второй план при пробуждении вельможи.

Капитан вышел из комнаты в соседнюю, где у камина возились Иван-да-Марис в обществе неутомимого Вихрона. Они разложили съестные припасы и разогревали добытую и приготовленную во время прошлых стоянок дичь. Хлеба больше не было, и к мясу полагались фрукты и овощи, добытые в дичающих садах. Вихрон немедленно попросился на руки. Ему было давно пора спать, и Ковалев взял его под мышку. Вполголоса переговорив с Сувориным, Ковалев вернулся в большую комнату.

Староста, мельком взглянув на господина Александра, выпучил глаза:

– Маленький Хранитель в гостях у Великого Дракона!

Ковалев постоял перед старостой Шестопером и медленно изрек:

– Вы все в гостях у Великого Дракона. И только он решает, казнить или миловать. Возвращайся к себе, Эддар Бруд. Завтра с утра придешь, и мы продолжим. За порядок отвечаешь головой. Никаких пожаров, никакого оружия. Если понял, ступай. Виктор, проводи его со двора. Возьми Мариса, пусть прикроет.

Неринг поднялся, отодвинул тяжелый стул, тронул Шестопера за плечо и показал на дверь. В проходной комнате Неринг задержался возле Эмсиса и сказал ему на ухо нечто тайное. Марис тотчас прихватил автомат и отправился следом, замыкая группу. Небо на востоке уже светлело, звезды начинали бледнеть. Танк «Т-34» выпуска июня 1943 года, одно из воплощений Великого Дракона, остыл совершенно и уже начинал покрываться тонкой серебристой пленочкой росы. Эмсис задержался в дверном проеме, спокойно и внимательно озирая дворик и сад, уходящий от дома ровными рядами молодых деревьев. Неринг приблизился к воротам и отпрянул: ворота бесшумно приоткрылись, и в них показалась голова лошади. Лошадь замешкалась, словно стесняясь входить, затем вдруг втянулась во двор вся, а за ней появилась вторая и третья, толкаясь в приоткрытом створе ворот. Всего их было пять. Пятую лошадь вел под уздцы Иван Суворин. Поперек седла висел всадник в плаще. Кисти рук всадника молочно белели в предрассветной мгле, безвольно покачиваясь в такт движению лошади.

– Говоришь, откуда у нас лошади? – Ковалев обращался к старосте. Тот стоял ни жив, ни мертв и молчал, лихорадочно соображая, как ответить. – Поди прочь, староста Шестопер. Когда взойдет солнце, пришлешь женщин – убраться и приготовить еду. Сам явишься в полдень. Тогда и поговорим.

Староста, радуясь неожиданной отсрочке неприятного разговора, буквально растворился в синеватом слепом полумраке пустой улицы.

– Что с ним? – Ковалев подошел к безжизненно висящему поперек лошади телу. – Давай отнесем в дом, там расскажешь.

Капитан осторожно обхватил тело за плечи и потащил. Неринг взялся за ноги, и всадника внесли в дом. Тело в плаще положили на широкую кровать, так волновавшую воображение Ковалева. Суворин привязал лошадей и вошел следом. Марис огляделся еще раз и закрыл за собой дверь, задвинув прочный засов.

– Марис, пока во дворе стоит наш дракон, можно не беспокоиться, местные к дому и близко не подойдут! – Иван от души веселился, возбужденный своей удачной вылазкой.

– Все готово, – Марис уселся за стол, где уже сидели Неринг и Ковалев. – Приступим к раннему завтраку, товарищ капитан?

– Да, поздним ужином это уже назвать нельзя. А, господин майор?

– Тайная вечеря. Приятного аппетита, господа танкисты!

Ели поспешно, в молчании. Когда экипаж накрыла первая волна сытости, начали разговор.

– Иван, ты как здесь лошадей отыскал? – Марис вытянул длинные ноги, откинувшись на спинку стула.

Иван, хитро поглядывая на товарищей, начал рассказ:

– Мне, значится, командир приказал в разведку идти, коней добывать. Тут, говорит, в начале деревни они спрятаны. Это те самые, которых он с майором Нерингом видел. Степаныч, когда мы с фарой летели по деревне, заметил, что следы копыт свернули налево, в первый проулок. Вот он и послал меня туда, чтобы староста, значит, сильно не завирался. Я махнул напрямик, до первого проулка. Поржал там, повсхрапывал, как в детстве на выпасе, а они, конечно, в ответ стали голос подавать. Вот и нашел их за пять минут, привязанных в пустом дворе. Там и этот человек лежал у коновязи. Похоже, его оглушили да на пожар побежали. Ну, я его через седло перекинул, и на базу.

Иван был доволен, как бывал доволен всякий раз, когда его кипучая натура получала возможность действовать по обстановке.

– Кстати, может, его уже пора в чувство привести? Пусть поест да расскажет, за что местные мирные самоверы его оглушили да в пустом подворье припрятали, – Ковалев поднялся на ноги, жестом усадил вскочивших товарищей и отправился в соседнюю комнату.

Неринг наполнил деревянные кружки легким напитком, похожим на слабое сладкое вино. В соседней комнате раздался слабый крик, звуки короткой борьбы, после чего Ковалев втащил за руку субтильное существо в плаще с накинутым капюшоном. Александр буквально швырнул человечка на свободный стул возле стола, размахивая свободной рукой:

– Укусил! Вот дурак, едва очнулся, и сразу кусаться!

Неринг зашел пленнику за спину и сдернул с него капюшон.

– Не дурак, а дурочка, – Неринг откровенно любовался очаровательной женской головкой, возникшей из-под капюшона. – Здравствуйте, фройлен. Меня зовут Виктор. Господин, укушенный вами, – Александр. Он – доверенное лицо Великого Дракона. Вот ваш спаситель, его зовут Иван. А это – друг вашего спасителя, Марис. Все мы – слуги Великого Дракона. Сам Дракон отдыхает во дворе, чтобы не поджечь жилище своим дыханием.

Девушка хлопала глазами. Ее правильные, тонкие черты лица искажал страх пойманного в ловушку зверька. Было видно, что она ничего не в состоянии осознать, и ее дрожащая фигурка выражала готовность бороться за свою жизнь до последнего вздоха.

Марис поставил перед девушкой кружку с вином и пододвинул к ней блюдо с кусочками хорошо прожаренного мяса. Иван миролюбиво подмигнул ей и продолжил трапезу, подавая ей пример. Ковалев с Нерингом сели напротив и тоже принялись есть и пить.

Постепенно девушка успокоилась. Ее карие глаза начали с любопытством поглядывать на слуг Великого Дракона. Мужчины продолжали уничтожать съестное с таким аппетитом, что она не выдержала и протянула руку к блюду с мясом, выбрала маленький кусочек и принялась жевать. Когда же она осмелела и выпила вина, ей стало совсем легко. Она развязала тесемки плаща у горла и сбросила его на спинку стула. Теперь девушка сидела непринужденно, демонстрируя изящную и чрезвычайно женственную фигурку, облаченную в мужской дорожный костюм. Окончательно придя в себя, всадница выпрямилась, положив руки на колени.

– Я – принцесса Энни, дочь короля Энкогса Айена, правителя Глиона, сестра Рэнкса Айена, епископа Глиона. Объясните мне еще раз, кто вы и по какому праву напали на меня, – голос принцессы звучал спокойно и без вызова, как будто безраздельно владела ситуацией она, а не четверо людей в необычной черной одежде.

Именно в этот предутренний час в дворцовой части Ферраса царил молчаливый, почти беззвучный переполох. Принцесса второй день отказывалась от пищи, передавая через старшую даму свой неизменный ответ:

– В дни, когда все мы молимся об успехе похода, возглавляемого нашим братом и господином епископом Глиона Рэнксом Айеном, мы, принцесса Энни Айен, отказываемся от пищи и иных мирских утех и довольствуемся скудной монашеской трапезой в священном уединении.

Когда отсутствие принцессы и ее упорное нежелание общаться с придворными и отцом превысило сутки, что было для неугомонной Энни немыслимым пределом затворничества, по приказу короля Энкогса и в его высочайшем присутствии плотником была выломана дверь в опочивальню принцессы. Там была обнаружена старшая дама со свитком, содержавшим ответы на все вероятные вопросы. Свиток был написан собственноручно принцессой. Дама рыдала, не в состоянии объяснить отсутствие госпожи. Свиток также не содержал главного ответа: куда отправилась принцесса? Энкогс Айен стоял посреди пустой опочивальни дочери и думал, хрустя суставами пальцев.

Глава 5

Принцессу быстро убедили, что ни Дракон, ни его свита, присутствовавшая в домике в полном составе, не злоумышляет против Ее Высочества, а напротив, предоставляет Ее Высочеству защиту от всех недоброжелателей. Выяснение остальных подробностей было отложено на будущее в связи с необходимостью выспаться. Энни была отдана комната с великолепной кроватью. Слуги Дракона улеглись следующим образом: Марис и Виктор отправились на чердак, благоухавший прошлогодним сеном, Иван растянулся на длинной широкой скамье между столом и простенком, Александр устроился возле порога входной двери.

Простая здоровая пища в сочетании с деревенским воздухом и нежным вином действовала сильнее любого снотворного. Очень скоро все участники невероятных событий спали крепким сном. Последним уснул Александр, злобно вертясь и вздыхая. Ему не давал покоя образ замечательной крепкой кровати, на которой спала юная принцесса. Принцесса или не принцесса, а хороша до умопомрачения. Капитан Ковалев беззаветно любил женщин и был тонким знатоком и ценителем их прелести. Изо всех сил капитан гнал от себя навязчивые видения. Особенно мучительно было воспоминание о принцессе Энни, подставившей деревянную кружку под розовую струю напитка, который она называла певучим словом «йоль». Пока Неринг наклонял и держал бочонок, Ковалев наблюдал, как под мужским свободным камзолом обрисовалась грудь такой безупречной формы и зрелой полноты, что у него перехватило дыхание. Принцесса поймала его взгляд и послала ответный, содержащий лукавую женскую признательность за внимание и одновременно твердое «нет». Александр тонко различал все грани и оттенки чувств, возникающие между ним, мужчиной, и окружающими женщинами. То, что для большинства его друзей служило лишь неясным намеком, подлежащим толкованию и долгим рассуждениям, для Ковалева было громким манифестом. Так, например, Александр точно знал, что любая женщина безошибочно чувствует взгляд мужчины на своем теле. Вот и принцесса почувствовала. Взгляд подобен прикосновению, он может возбудить страсть или оскорбить. Глаза Ковалева прикоснулись к телу принцессы восхищенным легчайшим поглаживанием, и она не обиделась.

– Конечно, она умница, – размышлял Александр. – Староста – жулик и прохвост. Если бы не наше преображение в слуг ужасного дракона, в нас полетели бы желтые стрелы от этих «смиренных самоверов». Интересно. Ну, про свою веру и благодать староста врет безбожно. Тартюф, одно слово. Но что-то еще мне в этом населении кажется странным. Что? Что? Что же?

По половицам легонько застучали копытца. Вихрон выбрался из-под широкой скамейки, где спал, пока не озяб. Он подошел к Александру и привалился бочком к спине капитана. Дети всегда жмутся к взрослым. Тепло и безопасно. В следующий миг Вихрон уже посапывал.

– Понял! Вот оно! – мелькнуло в голове Ковалева, и он заскользил в приятную темноту крепкого предрассветного сна.

* * *

«Фердинанд» с белесыми пятнами на болотной краске выскочил из дыма, пересек изрытый косогор и нырнул в очередную завесу. Перевернутый бронетранспортер жарко чадил. Ковалев отстегнул застежку шлема. В ушах звенело. Похоже, командир «фердинанда» еще тот охотник. Здорово маневрирует. И выстрелы у него тяжеленные. Похоже, он сейчас сделает разворот и снова вынырнет справа. Вот же клоун!

– Ваня, доверни вправо и стоп.

Машина дернулась вправо и замерла.

– Бронебойный!

Лязгнул затвор. Ковалев не услышал этот звук, а воспринял его телом. Интересно, как его слышат ребята? Ведь их тоже наверняка контузило.

– Ваня, как слышишь? Марис, отзовись!

Тишина. Звон и гул, как под водой. Значит, они действуют без команды, сами по себе. Вот это экипаж!

Из облака дыма прямо в прицел вывалился болотно-белесый «фердинанд». Ковалев улыбнулся и скривился: кожа на нижней губе пересохла и лопнула от улыбки. Ну что, пора!

Выстрел отдался во всем теле. «Фердинанд» вошел в медленное вращение вокруг слетевшей гусеницы. Марис зарядил следующий бронебойный. Осталось две-три секунды, и немцам гореть. Александр подкрутил виньер прицела и охнул. На броне самоходки, как раз над тем местом, куда нужно было всадить снаряд, сидел Неринг и задумчиво грыз травинку. На нем не было шлема, ворот расстегнут. Грязный бинт стягивал шею.

– Уйди, уйди! – заорал Ковалев, но своего крика не услышал. Наверное, совсем оглох. Он отчетливо чувствовал, как напрягаются и вибрируют связки, как распухший язык прилипает к пересохшему небу и деснам, но все было тщетно.

Внизу заработал пулемет. Витя Чаликов экономно отшлепал косой крест по немецкой броне – дважды перечеркнул фигурку Неринга. В ту самую секунду к Александру вернулся слух, причем такой чувствительности и звериной силы, что он расслышал, как пули звонко цокали по броне, затем глухо стучали в грудь Неринга и снова отщелкивали рикошетом от «фердинанда». Неринг сидел на броне, не меняя позы и не отнимая ото рта руки с травинкой. Ковалева снизу за комбинезон дергал Суворин и хрипел:

– Стреляй, командир! Он предатель, я всегда это знал!

«Фердинанд» замыкал круг вращения вокруг голых катков, и срез дула самоходки из овала превращался в круг, зияющий чернотой, в глубине которой лежал смертоносный конический снаряд. Ковалев знал, что миг, когда черное дуло «фердинанда» станет идеально круглым, будет последним в его жизни, но выстрелить он не мог, да и поздно, «федю» в лоб не пробить. Громко каркнул вороненок в клетке, за спиной начал возиться Вихрон. Дуло самоходки стало круглым, как черная мишень. Завыли женские голоса, причитая и бормоча тарабарщину. Все. Ковалев открыл глаза.

За дверью выли те же голоса. По широкой основательной лесенке с чердака спускался живой и невредимый майор Неринг. Ковалев отметил про себя, что еще нигде в деревенских домах ему не доводилось видеть такую лестницу на чердак: не приставную из косо сбитых кругляшков, а постоянную, с горизонтальными ступенями и крепкими перилами, по которым можно было втащить наверх любой груз без опаски сломать ноги или свернуть шею. Нет, но какие все-таки толковые люди строили эти дома! Видно, что они уважают и себя и других людей. Стало слегка обидно. Что же получается, наши люди бестолковые? Да нет вроде. Лес на вес золота? Нет. В степи, в станице – понятно. Брянск вон в лесах утопает, а в сорок втором на чердаки в брянских деревнях забирались для рекогносцировки с матом да молитвой. Деревенские парни еще ничего, а Ленька Орфеев, москвич, красавец лейтенант из третьей роты, с кривой гнилой лесенки так навернулся, что в тыловой госпиталь в гипсе до подбородка отправился, треснул позвонок. Вот вам и лесенки.

Неринг улыбался, глядя на Александра и Вихрона, сидевших на полу в одинаковой спросонья позе.

– Майор, у тебя какой танк под Прохоровкой был?

– «Тигр», мой капитан! – откозырял Неринг. – А что это ты здесь, а не… – Виктор показал глазами на дверь в дальнюю комнату.

– Не звали туда, вот и здесь, – рассмеялся Александр.

На скамье зашевелился Суворин. Одновременно в проеме чердачной двери появился отменно выспавшийся и очень довольный Марис.

– Командир, что это за концерт во дворе? – Суворин уже обулся и притопывал сапогами, осматривая каблуки.

– Сейчас посмотрим. Неринг, пойдешь со мной. Ребята, прикройте.

Иван-да-Марис сняли автоматы с предохранителей. Иван лег у порога, наведя дуло автомата в левый сектор. Марис вытянулся во весь рост и взял правый сектор. Нерингу и Ковалеву остался центр.

За дверью все так же выли женские голоса. Александр посадил Вихрона на ступеньку чердачной лестницы и подошел к двери, кивнул Нерингу.

Неринг рывком распахнул дверь. На залитой солнцем траве, ровно посередине между танком и входной дверью стояли молодые женщины и белый от страха Шестопер. Женщины подвывали от страха, бормоча одну и ту же фразу из какой-то молитвы о милостях Великого Дракона. При виде Александра и Виктора женщины вскрикнули и замолчали, цепляясь друг за друга.

Шестопер выступил на полшага вперед, склонил голову и пролепетал:

– Вот, господа велели привести женщин. Доставил лично, три Великому Дракону и по одной господам слугам. Идите!

Староста сменил лепет на жесткий окрик, и женщины двинулись к дому.

Танкисты хлопали глазами.

Женщины одна за другой прошмыгнули в дом, стараясь не задеть страшных драконовых слуг. Ковалев посмотрел сквозь старосту взглядом завзятого вельможи.

– Ступай домой и жди. Мы пришлем за тобой, когда понадобишься. И помни – тишина и порядок! Дракон отдыхает.

Староста покосился на укрытого брезентом Дракона и спиной, кланяясь попеременно и танку, и господам слугам, двинулся к воротам.

Ковалев и Неринг вернулись в дом. Суворин задвинул засов и поставил автомат на предохранитель. Марис хлопал глазами и понемногу заливался здоровым румянцем: девчонки пришли отменные, смуглые и фигуристые. Их одежда не скрывала, а наоборот, подчеркивала и обтягивала все достоинства, столь ценимые мужчинами в молодых женщинах.

– Так, приступим! – скомандовал Ковалев. – Вы трое – в погреб, несите еду, накрывайте на стол. Марис, проводи.

Эмсис покраснел так, что веснушки на его лице исчезли. Девицы так ему понравились, что он даже не нашел в себе силы подтвердить приказ уставным «есть». Широко ухмыляясь, заряжающий пробормотал девчонкам:

– Пошли, что ли.

В погреб вела не менее основательная, чем чердачная, но уже каменная лестница. Марис придержал наклонную дверь и пропустил девиц вперед.

Девушки быстро пришли в себя, рассмотрели слуг Великого Дракона и нашли их весьма привлекательными. Ковалев усадил их за стол и велел утолить жажду, что и было исполнено с превеликой охотой.

– Вас пригласили, чтобы вы помогли нам по хозяйству.

Молодые цветущие женщины с недоумением переглянулись. Похоже, они были разочарованы, поскольку готовились принести слугам Дракона совсем иные дары. По их взглядам, улыбкам и намекам, которыми они обменивались за столом, Ковалев понял, что девочки объезжены всесторонне и пригодны только для развлечений.

– Мужики, похоже, Шестопер привел нам шлюх. Оригинальный поступок для набожного старосты, – вполголоса проговорил Ковалев.

– А хоть бы и так, – флегматично заметил Суворин, одобрительно поглядывая на четверку жеманниц. – Хороши девки, огонь.

– Ага, огонь. Только заразы нам не хватало! – Ковалев, похоже, принял решение.

Марис вернулся из погреба в сопровождении трех красоток. В каждой руке он нес по огромной глиняной бутыли, девушки несли корзинки с едой. В корзинках были окорока, кувшинчики с соленьями и плоские деревянные короба с крышками, залитыми воском. Девицы проворно сняли крышки и извлекли оттуда плоские белые лепешки, распространявшие по комнате аромат свежего хлеба. Танкисты захлопали в ладоши. Марис откупорил бутыль, и малиновый йоль хлынул в деревянные стаканы.

– Капитан, ты не совсем прав, – Неринг понизил голос до шепота, как и положено офицерам, выражающим несогласие друг с другом при младших по званию. – Я знаю, как определить больных женщин. В боевой обстановке командир отвечает за здоровье солдат, в том числе в отсутствие фельдшера обязан уметь выбрать безопасных женщин. Воин должен общаться с женским полом, иначе плохо дело.

Ковалев от изумления залпом выпил стакан холодного, с ледника, йоля. Затем, переведя дух, сказал Нерингу:

– Валяй, проверяй.

Неринг отошел поближе к свету и сел на стул. Перед собой он поставил другой.

– Девушки, сейчас мы должны убедиться, что каждая из вас достойна встретиться с Драконом и его верными слугами. Прошу подойти ко мне по очереди. Пока я разговариваю с одной, остальные могут продолжать трапезу.

Первой подошла одна из девочек, предназначенных самому Дракону. Неринг усадил ее на стул, мягко оттянул нижние веки и быстро осмотрел. Затем заставил высунуть язык, заглянул в горло, улыбнулся и отправил за стол. Через пять минут все девушки получили по улыбке от майора Неринга.

– Все в порядке, – шепнул Виктор Александру. – Можете отдыхать, ни в чем себе не отказывая.

– Вот как, можете отдыхать! А сам чего же, знахарь? – Капитан язвительно ухмылялся. – Боишься подцепить?

– Нет, – Неринг посмотрел на Ковалева с улыбкой, но серьезно. – Дело совсем не в этом.

Неринг достал из нагрудного кармана пачку бумаг и из нее вытащил желтоватый кусочек картона.

– Это фрау Неринг. Мать Зигфрида Неринга, моя жена. Вот поэтому мне и неинтересно. Оценить девчонок я могу, не более того. Душа не лежит, понимаешь?

Капитан растерянно уставился в переносицу майора. Потом снова взглянул на картонку. Беленькая, красивая девушка на фоне красивой католической церкви стояла с букетом скромных цветов и смотрела на фотографа взглядом, от которого Ковалеву стало жарко.

– Да, это конечно, – выдавил он. – А принцесса тебе тоже никак?

Неринг рассмеялся, закинув голову.

– Принцесса хороша чертовски, но ни от нее, ни от других девочек не пахнет яблоками и медом, Александр. Вот какая штука.

* * *

Не то завтрак, не то обед был в разгаре, когда дверь смежной комнаты распахнулась и на пороге возникла принцесса Энни. Ее разбудил шум, и она тотчас поднялась и вышла, наскоро приведя себя в порядок. Глаза ее сверкнули гневом, когда она увидела слуг Дракона в обществе симпатичных девиц. Однако ей пришлось сдержать свой невольный порыв – она вспомнила, как вчера взглядом отказала главному слуге. Хороша собака на сене, нечего сказать! Вот не нужны ей эти чужие мужчины в черных одинаковых костюмах, а все равно чувствует греховную ненависть к деревенским девчонкам. Принцесса Энни рассердилась еще больше, когда увидела, что господин Александр понял все ее мысли до единой, но своего раздражения не показала и приняла приглашение к столу.

Ковалев тем временем продолжил рассказывать Ване, Марису и Виктору свой утренний сон. Он уже подошел к кульминации рассказа и не умерял голос: «…И только „фердинанд“ повернулся правым бортом, Неринга убило!»

Принцесса, сидевшая рядом с Ковалевым, вскочила, словно пронзенная острым клинком, выгнулась дугой и с криком «Неринг!» упала без чувств.

Ковалев подхватил ее на руки и ринулся во двор. У колодца он положил принцессу Энни на землю, расстегнул ворот ее камзола и смочил холодной водой виски девушки и шею. Энни открыла глаза, посмотрела на Александра, Виктора и всех остальных, столпившихся полукругом, и горько заплакала.

– Неринг, мой милый Неринг!

Эмсис и Суворин в изумлении смотрели на Неринга, а Неринг, бледный и растерянный, в ужасе внимал причитаниям принцессы. Ковалев всегда соображал очень быстро, и разгадка пришла в его голову молниеносно.

Ковалев хлопнул себя по лбу, схватил принцессу за плечи и начал трясти ее, но – тщетно. Она билась в судорогах, ничего не видя и не слыша. Ковалев зачерпнул воды из ведра, набрал полный рот и изо всех сил прыснул на принцессу, как это делал обычно в институте, отглаживая брюки. Девушка задохнулась, закашлялась и перестала биться и кричать. Ковалев схватил за руку Неринга, притянул его к принцессе и громко крикнул, показывая на него:

– Виктор! Виктор Неринг! Не Эрл! Эрл жив! Виктор тоже! Это был сон!

Принцесса Энни смотрела на Ковалева безумным взглядом. На дне ее глаз потихоньку вспыхивали искорки разума. Она села, отстранив Ковалева, и протянула руки к ошеломленному Виктору, обняла его и заплакала, тоненько всхлипывая, подвывая, кривя губы и пряча лицо на груди майора. Истерика кончилась. Это были слезы облегчения, совсем-совсем детские, вроде ливня, после которого все становится чище и лучше.

* * *

Александр накормил Вихрона и вороненка и отправил их во двор, где они немедленно затеяли свою привычную игру в догонялки. Марис и Ваня согрели воды. Девушки, смеясь, показали на один из сарайчиков и объяснили, что именно там местные жители моются. Горячую воду перетащили туда и первыми отправили в баню женщин, поручив им принцессу. После женщин туда отправились слуги Дракона. Капитан Ковалев объявил тихий час до вечера. Отдельно он заявил девушкам, что Дракон велел не беспокоить его, девушки Дракону понравились, и он, Дракон, велит им отдыхать так, как они пожелают.

Неринг попросил у Александра чешуйку и предложил принцессе прогуляться в саду или поохотиться на местных кроликов. Александр отдал чешуйку, хорошо понимая, что она до вечера не понадобится, и ушел в комнату с вожделенной кроватью. За ним проследовали две самые быстрые и симпатичные девицы, поспешно захлопнув за собой дверь.

Эмсис поднялся на чердак в сопровождении тех же трех красоток, помогавших ему разобраться в погребе, а Иван отправился в тихую спаленку, расположенную справа от входа, с парой смуглых прелестниц.

Дом стал наполняться тихим смехом, вздохами и скрипом. Неринг поспешно взял за руку принцессу Энни и увел ее на свежий воздух, пока увертюра не перешла в более откровенную и громкую фазу. Она проследовала за статным кавалером, улыбаясь своим мыслям.

На открытом воздухе было ветрено и солнечно. От такой погоды у Неринга обычно начинала болеть кожа и ломило виски. Ему хотелось в тень, но деревца в молодом саду пока не давали ни плодов, ни укрытия от солнца. Виктор направился к роще, придерживая принцессу под локоть. Уже через сотню шагов, в благостной тени, Неринг почувствовал себя гораздо лучше.

– Скажите, Энни, что вы искали в этой глуши?

– Я? – лукаво улыбнулась девушка. – Я просто ошиблась домом. На меня напали, оглушили, и дальше я ничего не помню.

– Понимаю. Но кого вы хотели застать в том доме? Эрла Неринга? Кто он вам?

Принцесса нахмурилась и выпятила нижнюю губу. Она думала долго, затем сломала прутик и стала сбивать им, как шпагой, желтые цветки.

– Виктор, скажите, почему вы там не остались? – Она махнула прутиком за спину, имея в виду дом с девчонками. – Там ведь хорошо и весело.

– Просто мне не нужно.

– Правильно ли я понимаю, что у вас кто-то есть?

– Правильно, Энни.

– Вот и у меня есть.

– Эрл Неринг, – скорее утвердил, чем спросил Виктор. – Вы можете о нем рассказать?

– Совсем немного, – согласилась Энни. – Это молодой рыцарь, наследник огромного владения в восточной части Глиона. Мы полюбили друг друга три года назад, а через год, после неудачного сватовства, Эрл примкнул к учению самоверов. Эрл, если начинает чем-нибудь заниматься, достигает высот. Вот и среди самоверов он стал первым.

– Неудачное сватовство? Это как?

Тень пробежала по лицу Энни, только что светившемуся гордостью за своего рыцаря.

– Мой отец очень тверд в делах дружбы и чести. Он давно мечтал породниться со своим старым другом, графом Алистаром. У графа был племянник Леас, друг моего брата, и все хором прочили его мне в мужья. Именно Леас был причиной, по которой мой отец отказал Эрлу Нерингу в жесткой и недопустимой форме. А мне было сказано, что либо я выйду за Леаса, либо отправлюсь в монастырь. Несколько дней назад Леас был убит.

– Так вы, стало быть, теперь свободны?

Принцесса покачала головой:

– Либо за Леаса, либо в монастырь. Отец никогда не меняет данного слова. Вот я и выбрала нечто третье.

– Побег?

– Конечно. Мой брат, епископ Глионский, возглавил поход против еретиков и раскольников, чтобы восстановить мир и спокойствие в королевстве. Я слышала его разговор с отцом, так, мельком. – Принцесса потупила взгляд, и Неринг понял, что она подслушивала разговор родственников настолько подробно, насколько позволяли обстоятельства. – Раскольником объявили моего Эрла. Братец Рэнкс и граф Алистар выступили во главе огромного войска и со дня на день будут здесь. Рыцари передвигаются медленно, – пояснила принцесса в ответ на удивленный взгляд Виктора. – Это Дракон появляется там, где захочет, и в любой момент.

– Да, с этим у нас проблем нет, – подтвердил Неринг. – У нас вообще нет проблем.

Принцесса остановилась и обернулась. Деревня еще была видна в просвете деревьев.

Виктор машинально достал из нагрудного кармана чешуйку. На медно-рыжей поверхности отчетливо проступал ярко-зеленый треугольник. Он указывал своей тупой вершиной вдоль дороги, чуть западнее севера. Когда Неринг менял положение чешуйки, зеленый треугольник поворачивался на ее поверхности, указывая все туда же. Майор убрал чешуйку и вздохнул. Еще одна загадка, и ни одного ответа.

* * *

Девушек отправили по домам. Они сияли, безмерно довольные обедом и послеобеденным отдыхом.

Экипаж Великого Дракона выглядел отдохнувшим и свежим. Неринг – после прогулки, остальные – после марафона с красавицами. Принцесса Энни тоже порозовела и окончательно восстановилась после длительного путешествия и ночного нападения.

Компания сидела за столом и неторопливо беседовала. Виктор пересказал Александру историю бегства принцессы.

– Странно, я слышал про Эрла Неринга то же самое, что говорил ваш отец, – промолвил Ковалев. В руках он вертел чешуйку, возвращенную Нерингом с соответствующими короткими комментариями.

Энни дернулась, как от удара плетью:

– От кого?!

– От здешнего старосты староверов, Шестопера.

– От кого?! Шестопер – разбойник и убийца, в Феррасе его трижды приговаривали к медленному отрыванию головы от тела! Но когда поймали, почему-то выслали вместе с таким же сбродом, как он, сюда, на полуостров! Из него самовер такой же, как… как из ваших сегодняшних подружек – монахини!

Мужчины рассмеялись. Иван, слегка робея в присутствии принцессы, тихо сказал:

– Значит, на принцессу Энни напали бандиты, а не самоверы. А как она получила адрес?

– Что получила?

– Ну, как вам сказали, где искать самоверов, Эрла?

Принцесса озадаченно молчала. Затем наклонилась и изящным движением достала из-за отворота кавалерийского сапога свиток грубой бумаги.

На стол легла карта – грубо и наивно нарисованная, но довольно подробная. На ней была изображена часть материка и полуостров, похожий на узкую зубастую челюсть крокодила. Небольшой пролив отделял полуостров от круглого острова.

Принцесса двигала пальчиком по карте, начиная от рисунка, изображавшего холм.

– Холм Праведников, Святая роща, – пальчик принцессы задержался у нарисованного кабана и маленьких, высотой с кабана, деревьев. – Хранитель, потом начинается Челюсть Дракона. Вот первая деревня, вот вторая, вот третья, вот четвертая. Здесь – первая улица налево, третий дом по левую сторону.

Действительно, на карте была изображена дорога и четыре домика, отстоящих друг от друга вполне прилично. Танкисты переглянулись. Четвертый домик стоял почти на берегу моря. Он был помечен крестиком.

– Принцесса, мы в третьей деревне.

Энни смутилась и вспыхнула, как маков цвет:

– О нет! От этой скачки у меня все смешалось в голове!

– Не переживайте, принцесса, с вами ничего худого не произошло и, надеюсь, не произойдет. – Александр поднялся из-за стола и прошелся по комнате. – Шестопер – разбойник. То-то я гляжу – деревня, пожар, а детворы нет. Когда у нас в стани… Ну, не важно, короче, детей от пожара за уши не оттащишь, только лови! А вчера – два дома горят, зарево, искры, и ни одного сорванца!

– Во-первых, таким дети не нужны. Во-вторых, у нас с этим просто. Девушки, если не хотят рожать, пьют отвар пустоплода, каждый день. Вот и все. А если хотят родить – перестают пить, – принцесса засмеялась. – Хотя к чему это вам, мужчинам? Это женские дела.

– И вы пьете? – брякнул молчавший до сей поры Марис, потом вдруг понял, что его вопрос можно истолковать весьма и весьма обидно, и совершенно смутился.

Но принцесса улыбнулась и сказала совсем просто, без жеманства:

– Мне пока не нужно.

Марис чуть не провалился на месте и начал бормотать, что он, дескать, не в том смысле, что ничего такого он не думал и не хотел сказать.

Ковалев помолчал немного, дав Марису помучиться, а затем вмешался:

– Принцесса, Дракон в его нынешнем воплощении не может и не будет общаться с людьми. Он наблюдает за всем молча, чтобы речь не отвлекала от мысли. От имени Дракона я, его главный слуга Александр, предлагаю вам защиту и покровительство по пути в соседнюю деревню.

Энни радостно взвизгнула и захлопала в ладоши, но тотчас опомнилась и церемонно склонила голову:

– Благодарю вас, господа слуги Великого Дракона, и прошу передать мою признательность Владыке земли, неба и всего сущего!

В распахнутую дверь с криком влетел вороненок, а следом за ним с дробным топотом ворвался Вихрон. Принцесса взвизгнула от неожиданности. Неринг молниеносно схватил вороненка левой рукой, правой открыл клетку, и через миг пернатый хулиган уже сидел на жердочке. Он взъерошил перья, отряхнулся и сердито каркнул.

– Себас! Смотрите – Себас! – Принцесса рассмеялась и взяла в руки клетку. – У отца есть придворный звездочет и прорицатель. Никто не знает, сколько ему лет, но он выглядит точно так же. Вылитый Себас!

Принцесса просунула в клетку кусочек вкусной лепешки. Подношение было принято. Перья вороненка потихоньку улеглись, и только на затылке еще торчал небольшой хохолок.

– А это – маленький Хранитель! – принцесса присела на корточки и погладила Вихрона, тершегося мягкой щетинкой о ее сапог.

– Себас! Себас! – пропищал Вихрон, радостно переминаясь с копытца на копытце.

Принцесса снова вскрикнула и испытующе заглянула в лицо каждому из слуг Великого Наместника.

– Ну, Себас, так Себас, – не моргнул глазом главный слуга Дракона Александр Ковалев. – Иван, поди, приготовь Дракона к дороге.

– Так точно! – отчеканил механик-водитель и исчез с глаз командира.

– Со старостой будем прощаться? – спросил Неринг.

– Сдался он нам, рожу его подлую видеть не хочется. Давайте собираться. Принцесса Энни, у вас есть немного времени, чтобы привести себя в порядок, – Ковалев чуть было не сказал по прямой армейской привычке, на что именно есть время у принцессы, но спохватился. Принцесса поняла и выскользнула из дома.

Тем временем Иван снял и скатал брезент, предварительно удостоверившись, что Марис держит Вихрона на руках. Танк почти не нагрелся под брезентом, и предстоящая поездка обещала быть приятной.

Сытых и отдохнувших лошадей было решено не бросать.

– Двинемся рысью, – захохотал Марис.

Иван связал несколько длинных веревок в одну – предлинную, и привязал к задней скобе. К другому концу привязал лошадей так, чтобы они не сталкивались друг с другом при беге.

Когда все было готово к отъезду, Ковалев передал Марису клетку с вороненком Себасом, затем отправил в люк Вихрона. Принцесса Энни стояла у порога, не смея шагнуть вперед. Дракон под брезентом был таинственно пугающим, а без брезента он был просто ужасен.

Александр раздумывал недолго.

– Принцесса, Дракон велит вам закрыть глаза и открыть только с его разрешения.

Девушка закрыла глаза. Ковалев взял ее на руки и легко запрыгнул на броню. Капитан бережно опустил Энни в люк, на руки Эмсиса, затем заглянул внутрь и покачал головой.

– Иван! Покажись!

Суворин вынырнул из люка.

– Я прокачусь на броне. Заодно и за лошадьми присмотрю. Ты давай помедленнее. Пока не заводи, у нас не все привыкли к реву Дракона, – Ковалев подмигнул Ивану и заглянул в свой люк. – Энни! Принцесса, откройте глаза.

Девушка посмотрела ему в лицо из полумрака башни.

– Энни, поднимитесь ко мне. Марис, помоги!

Марис завозился и помог девушке высунуться из люка по пояс. Она со страхом и с любопытством осматривалась, боясь дотронуться руками до тела Великого Дракона.

– Возьмите меня за руку, принцесса. Когда Дракон движется, он издает громкие звуки. Прошу вас, не пугайтесь. Можете зажать уши – будет не так громко.

– А как же мне держать вас за руку и одновременно зажимать уши? – Принцесса недоумевала.

– Выберите то, что покажется вам важнее, Ваше Высочество! Ваня, запускай!

Мотор взревел, и Ковалев почувствовал, как принцесса вцепилась в его руку изо всех сил.

Лошади рванулись назад, но прочная веревка выдержала.

– Ваня, вперед!

Танк тронулся с места настолько деликатно, насколько понятие «деликатность» вообще применимо к тридцатитонному полубогу. Медленно и непреклонно он увлекал за собой лошадей, прижавших уши и выкативших глаза из орбит. Тридцатьчетверка плавно описала размашистую дугу, чтобы веревка не зацепилась за угол последнего дома в проулке. Впереди была чистая дорога. Ковалев оглянулся. Лошади устали от бесполезного сопротивления и покорно бежали сзади на расстоянии вытянутого каната, не приближаясь к источнику грохота и рева ни на шаг.

«Интересно, вот у Вихрона не было таких проблем – танка он не боялся, – размышлял про себя Ковалев, поглаживая плечо принцессы, оставившей его руку и зажимавшей уши. – Хотя да, папа у него был вряд ли менее внушительным. Хранитель! Интересно, что он хранил? Сплошные загадки. Так, примерно пятьдесят километров делим на пятнадцать. Итого три часа. Сейчас – шесть пятнадцать. Значит, будем еще засветло».

Ковалеву хотелось курить, но и папиросы, и табак кончились минувшей ночью.

– Ну и ладно. Здоровее буду. Хотя куда его девать-то, здоровье? Разве что иногда… – Ковалев начал ухмыляться, вспоминая умелых девчонок, присланных хитрым Шестопером «помогать по хозяйству» драконовой рати.

Тем временем дорога разматывала свою бесконечную ленту между острых сиреневых скал. Деревенька исчезла из виду, и пейзаж сзади был неотличим от пейзажа впереди. Зеленая стрелка на чешуйке показывала строго по курсу.

– Да, дела. А кровать знатная. Мастер делал. – Александр бережно спрятал дедову реликвию, посмотрел вперед, назад, еще раз на часы. – Если бы не кони, через полчаса были бы на месте…

* * *

Благодать была разлита в вечернем воздухе. Ее принесла стремительная гроза, прилетевшая со стороны океана в желто-фиолетовой туче. Туча прошла над деревней, оставляя на земле мокрые следы, а потом свернула к северной скалистой гряде. Там она зацепилась за одну из вершин на освещенном закатом склоне и долго сверкала беззвучными белыми молниями. Сильный аромат свежескошенной травы прибило к земле торопливым дождем; мелкие крылатые насекомые не торопились выбираться из-под листьев и подниматься в сырой воздух – в такую погоду прозрачные крылышки быстро намокали и тяжелели, и можно было не увернуться от прожорливых птиц, порхающих почти у земли в неистребимой охотничьей жажде добычи.

– Славя Господа, человек воздает дань создателю всей красоты земной и небесной. Молясь, мы поддерживаем и питаем божественное в наших сердцах. Сердце человека способно быстро очерстветь от ежедневной борьбы за жизнь, от телесной скорби, от злых наваждений: жадности, гнева, глупости. Молитва возвращает нас к светлому и чистому источнику радости – к Господу. Сегодня мы продолжим изучать молитвы. Пока мы делаем это вместе, но скоро вы запомните наизусть слова и напевное звучание псалмов и гимнов. Впоследствии вы станете молиться самостоятельно, исключительно по велению ваших душ. И когда вам хорошо, и когда вам плохо – вспоминайте Господа, и он вас не забудет. Вам понятно?

Маленькие дети сидели возле учителя на ладных, прочных скамейках. Дети постарше сидели позади, на высоких стульях. Все они слушали речь наставника с обожанием, боясь пропустить хотя бы одно слово, и дружно закивали в ответ.

Учитель был высок и могуч, как кузнец-молотобоец, но руки его были ухожены и белы. Неподъемная книга Великого Закона казалась в его руках невесомой, почти игрушечной. Он бережно переворачивал страницы, отыскивая нужное место.

В отдалении заворчал гром. Было похоже, что гроза возвращалась. Обыкновенно грозовое облако отрывалось от острова Дракона, пересекало пролив и отправлялось к прибрежным скалам, поливая мыс и прибрежные поля и рощи. Гроза никогда еще не приходила с полуострова, и учитель с любопытством повернулся в сторону приближающегося грома. С той стороны со всех ног бежали люди, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь. Они что-то кричали, причем бежали не к дороге и не по ней, а по полю, врассыпную.

По красноватой дороге, срывая сырой песок и вздымая за собой рыжую пыль и синеватый дым, летела огромная темно-зеленая туша, издавая на подъемах сплошной раскатистый звук, вначале так похожий на гром. Учитель схватил в охапку малышей и бросился во двор. Он подтолкнул их к двери дома, велев старшим детям взять младших и запереться внутри.

Гул рос и надвигался. Что-то подсказывало учителю, что страшные звуки и зеленая туша движутся именно к нему. Он заученным движением проверил правой рукой меч. Так и есть, меча на боку не было. Мирным самоверам оружие не полагалось. Учитель повернулся лицом к переулку и стал спокойно ждать.

– Если это посланец Великого Дракона – бояться нечего, это все равно, что бояться милосердного Господа. Вот если король окончательно продался дьяволу и наслал одно из чудищ подземного мира, тогда, конечно, да. Жаль, жаль, что нет меча. Господи, прости, не дай нарушить обета, данного Тебе во славу Твою…

Чудовище безошибочно свернуло с прямой дороги и неслось по проулку. Со страшным лязгом оно повернулось длинным дырявым хоботом к воротам. Из пасти чудища по пояс торчал черный идол с ребристой круглой головой. Чудовище замерло как вкопанное. Лошади – широкогрудые тонконогие крийонцы – остановились возле соседнего дома и принялись, фыркая, щипать сочную траву.

Зеленая приплюснутая сверху и с боков голова с торчащим хоботом извергла тем временем из своего темени второго идола, высокого и сильного. Он ловко спрыгнул с округлой макушки, огляделся, задержав на мгновение взгляд на одинокой фигуре учителя у ворот, и погрузил руки обратно, в породившую его голову.

Продолжая стоять столбом, наставник вспомнил, как в одной древней книге кто-то из многочисленных богов произвел потомство из собственной головы. Неужто старые боги вернулись? Вот дела! Господи, прости!

– Покажи руки! – крикнул идол, не вынимая рук из зеленой макушки. – Так, теперь повернись кругом. Оружие есть?

Учитель помотал головой, не желая выдать крайнее волнение голосом: вдруг дрогнет?

Идол извлек из зеленой головы клетку с темной мечущейся птицей, затем маленькую фигурку Хранителя. Фигурку он поставил рядом с собою, и фигурка вдруг ожила: заводила мордочкой с пятачком, замахала шипастым хвостиком и спрыгнула наземь.

В следующий миг торчащий из пасти черный идол выскочил полностью, вскарабкался к голове и тоже опустил руки внутрь. Оттуда толчками, неровно и криво, явно не по своей воле показался человек в придворном камзоле. Голова человека безжизненно болталась. Когда черные пряди волос открыли бледное, усталое лицо, учитель, сраженный видением, крикнул во весь голос:

– Энни!

Энни открыла глаза. Александр спрыгнул на землю и поставил ее на ноги. Принцесса вцепилась в рукав Ковалева, пожирая глазами Эрла Неринга. Молодой человек не смел двинуться – его принцесса была во власти идолов, и он боялся сделать что-нибудь не так.

У высокого идола оказалась удивительно человеческая улыбка, причем такая открытая и веселая, какой Эрлу не приходилось видеть ни разу. Длинная рука медленно отпустила руку принцессы. Энни бросилась к Эрлу и повисла на нем, визжа и болтая ногами, как взбалмошная девчонка. Рыцарь Неринг, наследник провинции Сарагон, учитель и староста самоверов, стоял ни жив ни мертв, сжимая в руках талию принцессы Энни и вдыхая ее ни на что не похожий свежий запах, смешанный с чем-то. Ах да, идолы и зеленое громыхающее чудище: Эрл немедленно оторвал от себя принцессу и спрятал ее за свою широкую спину. Энни немедленно выскочила с другой стороны и потянула Эрла за руку:

– Пойдем, я тебя представлю! Это Великий Дракон и его слуги! Вот Александр, вот Иван, – изо рта Дракона вылез еще один черный человек, схватил себя за голову руками и дернул. Круглая ребристая голова осталась у него в руке, а на ее месте оказалась другая, с необычайными золотистыми волосами и удивительно правильным лицом. – Вот Виктор, он тоже Неринг, а вот и Марис.

Высокий Марис спустился с башни последним и стоял в нерешительности, держа в руке клетку.

– А вот и Себас! – звонко захохотала принцесса. – Господин Марис, откройте клетку!

Себас выпрыгнул из клетки, взлетел на ворота и начал чистить клюв о сырое после дождя дерево. Затем спрыгнул вниз и напился из лужи, любуясь своим отражением.

– А там – Великий Дракон. Он сейчас в таком воплощении, что только мчится по земле или размышляет, – шепнула Эрлу принцесса. – Он не говорит, а только думает.

Эрл в замешательстве поклонился всем одновременно и никому в отдельности, затем вдруг хлопнул себя по лбу, пробормотал слова извинения и скрылся во дворе. Обратно он вернулся, ведя за собой полтора десятка детей.

– Это мои воспитанники. После трудового дня я учу их молитвам. Я могу попросить об одолжении у Великого Дракона и его почтенной свиты?

– Говорите, рыцарь Эрл, – промолвил Неринг, частью перенявший некоторые манеры от принцессы, частью припомнив учтивые обороты речи из старинных книг в родительской библиотеке. – Слушаем вас.

– Не позволит ли Великий Дракон прикоснуться к нему? Они очень боятся, – дети действительно беззвучно плакали от страха, не смея издать ни звука, кроме редких всхлипываний.

– Капитан? – Виктор, сдержанно улыбаясь, повернулся к Александру. – Вы разрешаете? Великий Дракон позволит детям получить благословение через его священную броню?

– Разрешаю, разрешаю, только осторожно! Иди сюда! – Александр взял на руки маленького синеглазого мальчика, замершего от ужаса, смешанного с восторгом, и дважды подкинул на вытянутых вверх руках. Мальчик радостно рассмеялся: так его обычно подбрасывал отец, но отец не был так высок. Ковалев подошел к танку и положил ладонь на теплую броню. Мальчик протянул палец и осторожно коснулся металла. Он тотчас отдернул ручонку, но потянулся пальчиком опять. Ковалев посадил его на броню. Малыш, серьезно сопя, погладил шероховатый металл и улыбнулся широко и доверчиво. В следующий миг ребятишки визжащей толпой облепили танк. Иван осторожно прикрыл все люки, чтобы никто не свалился внутрь, и отправился отвязывать лошадей.

* * *

Эрл отправил детей по домам, а заодно успокоил немногих взрослых, осмелившихся приблизиться к его дому. На ночлег танкисты решили отправиться в знакомый дом на последней улице. Добрый Эрл приглашал их к себе, но они решительно отказались, не желая стеснять рыцаря и принцессу Энни. Тогда Эрл лично навестил хозяина дома, местного плотника Адрена, и предупредил, что у него в доме будет ночевать сам Великий Дракон со свитой.

Быстрая летняя ночь почти уже началась, когда перед подрагивающим на пригорке танком распахнулись ворота. Двор был обустроен в точности, как три предыдущих. Ворота открывал сам хозяин, коренастый, жилистый, немного похожий на Ваню Суворина. Ему было сильно не по себе, он был подавлен величием рычащего Дракона, осваивающего лужайку во дворе. Даже потом, когда чудище смолкло, а проворные слуги укрыли его на ночь и оставили почивать, Адрен чувствовал его мрачное присутствие и косился на двери и слюдяные окна.

Ковалев быстро представил Адрену всю свиту, и они вошли. Пыльного запустения не было и в помине. Стол-близнец тех, предыдущих столов, был уставлен едой и едва не прогибался под тяжестью бочонков с йолем и жареной дичи. Отдельно стояли корзинки с вымытыми и вытертыми насухо фруктами. Александр с нетерпением оглядывался, желая увидеть хозяйку дома, имея в виду узреть не столько источник изобилия на столе, сколько даму, ради которой были построены такие удивительные кровати, засевшие занозами в сознании любвеобильного капитана.

Адрен предложил гостям поужинать перед сном. Иван-да-Марис, Виктор и Александр уселись на привычные для себя места. Хозяин почтительно остался стоять. Он осмелился сесть только после того, как Иван положил ему тяжелую руку на плечо и буквально силой усадил с собой рядом.

– Ну что, Адрен, показывай хозяйку, – не выдержал Александр, подняв деревянный стакан с йолем. – Где она у тебя прячется?

– Кто? – не понял Адрен.

– Ну, хозяйка, жена, – Александр показал рукой на роскошно накрытый стол.

– А, это. Они быстро накрыли да по домам разбежались, – лицо Адрена прояснилось. – Дракона робеют, впервые у нас такие гости.

– Нет, погоди, – Ковалев залпом осушил стакан. – Твоя женщина, жена?

– Я не женат, господин Александр. А женщины – сегодня одна, завтра другая. Взрослые дочери соседей ко мне приходят, это да. Самые красивые!

Ковалев захлопал глазами. Майор Неринг откинулся на спинку стула, предчувствуя интересный поворот разговора.

– Жениться, – продолжал простодушный плотник, – жениться можно тогда, когда ты уже понял, что без нее жизнь – не жизнь. И она тоже должна это понимать. Тогда это навсегда, тогда уже перед богом клянутся и верны друг другу до самой смерти.

– Погоди, а если у вас уже есть дети, от соседей ваших да соседок?

– И что? Все мы – божьи дети. Да и травка есть, у нас ее все взрослые девицы пьют, да жены, которым пока не хочется родить…

– А, отвар пустоплода. – Ковалев растерянно смотрел на свой экипаж. Экипаж безмолвствовал и активно жевал.

Неринг отпивал понемногу терпкий рябиновый йоль и откровенно наслаждался тем, что слышит. Виктор заметил, что Адрен предпочитает малиновый напиток, и потихоньку подливал ему в полупустой стакан. Плотник понемногу освоился и начал отвечать на вопросы подробно и уверенно.

Лошадей у самоверов было крайне мало. Можно сказать, почти и не было: во время перегона к месту, где устроили вторую деревню, на лошадей напал мор, и нескольких уцелевших лошадей берегли и пытались увеличить поголовье. С коровами было проще, они были здоровы и плодовиты, исправно снабжая самоверов молоком, из которого делали сметану, творог и вкуснейшие сыры. Других домашних животных не держали, за исключением кур и гусей. Все остальное выращивали, собирали либо добывали, расставляя силки в рощах и сети в чистых мелководных ручьях и реках.

Работы по строительству и ремонту жилья в общине вели два цеха – цех каменщиков и цех плотников. Адрен возглавлял местных плотников. Это они, два десятка каменщиков и три десятка плотников, выстроили все деревни на полуострове. Существовали еще цеха кузнецов, кожевников, ткачей, виноделов, земледельцев и охотников. В дни, когда все силы общины нужно было отдать строительству или уборке урожая, все отправлялись на помощь основному цеху – заготавливать древесину или впрягаться в плуги. Кстати, пахали, сеяли и перевозили тяжести преимущественно на себе: лошадей берегли, а коровы от работы теряли молоко. Может быть, именно поэтому мужчины самоверов обладали невероятной физической силой и выносливостью. При этом они были от души беззлобными и не только не поднимали руки на своих жен и детей, но и считали грехом разговаривать на повышенных тонах. С детства в жизнь молодых самоверов входили стихи и псалмы, которые они распевали в печали и радости. С детства зная наизусть все священные книги, самоверы веровали искренне и от души. Что до попов и священников, самоверы не признавали их совершенно, предпочитая прямые отношения с Богом посредничеству безграмотных и часто неправедных служителей церкви. Это и послужило официальной причиной, по которой самоверов изгоняли отовсюду. Самоверов считало нехорошим примером любое начальство. Всякий, кто имел возможность наблюдать их жизнь – а жили самоверы открыто, не таясь, – приходил к одному непреложному выводу: люди могут жить мирно и счастливо, руководствуясь одними лишь божьими заповедями, и им не нужны ни короли, ни машущие мечами разбойники всех мастей, составляющие стражу и войско, ни рой трутней-священников, обирающих народ и внушающий народу же мысль о вечной и неискоренимой греховности всех вместе и каждого в отдельности.

Такой пример у себя под боком не желал терпеть ни один земной властитель, ни один поп, ни один стражник. Только Хранитель, огромный звероподобный властитель Святой рощи и полуострова Челюсть Дракона, согласился принять на своей земле гонимых самоверов. Никто не знал, что хранит Хранитель, было лишь известно, что с мнением Хранителя вынужденно считались все короли и даже сам Дракон. Так самоверы появились на полуострове, где отстроили первую деревню, дав ей имя «Радостная». В отличие от прочего населения королевства Глион, безропотно и бездумно жившего в деревнях с красноречивыми именами «Гнилое», «Грязное», «Пустое» или «Горелое», самоверы давали своим поселениям красивые и светлые названия.

Несколько лет спокойной жизни окончательно утвердили самоверов в мысли, что счастье возможно уже на земле, еще при жизни, и вовсе не нужно платить церкви дань, чтобы, погрязнув в грехах и преступлениях, проскользнуть после смерти в безмятежную загробную жизнь.

Покой продолжался недолго – многие странники, посещавшие самоверов, отправлялись домой за своими семьями, разнося по пути слухи о процветании и радости, царивших в колонии. Такие паломники быстро попадали в лапы королевской стражи или Единой церкви, что было еще страшнее, поскольку для очищения души заблудшего от ереси полагалась медленная, мучительная и страшная смерть. Стражники же просто убивали болтунов и сбрасывали ограбленные трупы в ближайшую канаву. В конце концов, под видом очередной партии самоверов на полуостров загнали шайку совсем не праведных людей – воров, убийц и грабителей обоего пола. Те поселились в домах доверчивых самоверов – ибо не в обычае верующих селян было отказывать странникам в пище и ночлеге – и немедленно предались своим привычным занятиям: пьянству, разврату и безделью. Их глава, Шестопер, был подонком не простым, а высочайшего, можно сказать, полета. Он сделал жизнь самоверов невыносимой и страшной. Вера и обычаи добрых селян не позволяли отвечать на оскорбления и поношения силой. Самоверы утверждали, что вести себя плохо могут только душевно незрелые, неразвитые, несчастные люди, и их надлежит воспитывать терпеливо, как несмышленых младенцев, а не кричать на них и тем более не применять насилие. Поднять оружие на себе подобных было для самоверов уже чем-то запредельным.

Всем случайным путникам Шестопер представлялся главой гонимой секты самоверов, терпящей не лучшие дни: внутри общины – раскол, дебош, глумление над верой. Шестопер предавался натуральной скорби, провожая растерянных гостей обратно. Дурные слухи распространяются гораздо быстрее хороших – так уж устроено человеческое общество, – и к самоверам стало приходить все меньше паломников.

Взрослые самоверы тайком собрались, все обсудили и решили оставить деревню заблудшим овцам Шестоперова стада, отправиться дальше и обосновать там новое поселение. Оставшиеся без опеки общины новички, дескать, начнут молиться, трудиться, и все у них пойдет на лад. Так и сделали. Проснувшись после очередного загула, Шестопер и его воинство обнаружили, что деревня Радостная, полная припасов и добра, осталась в их распоряжении. Шестопер остался полноправным хозяином деревни, и теперь ни один гость не мог проскользнуть к настоящим самоверам. Связь настоящих верующих с окружающим миром прервалась полностью. Редкие паломники, которым посчастливилось унести ноги от «самоверов» Шестопера, рассказывали страшные вещи. Короли и попы могли потирать руки и праздновать победу.

Запасы в погребах деревни Радостной подошли к концу. Шестопер был не способен организовать свою команду ни на что, кроме разбоя, разврата и пьянства. Путь в Глион был заказан – каждого там ждала виселица либо топор. Голод, как известно, не тетка, и в один ничем более не примечательный день у околицы деревни Цветущая появился ухмыляющийся Эддар Бруд во главе успевшего отощать отряда нахлебников. Кошмар вернулся в жизнь самоверов, и Господь продолжал испытывать их терпение.

Еще дважды оставляли самоверы свои деревни, отступая по Челюсти Дракона все ближе и ближе к океану. Это он темнел зеленоватой пухлой полосой у горизонта, за теплым синим проливом. Радостная, затем Цветущая, а напоследок и Счастливая были оставлены на разграбление. Самоверы оставляли свои дома, уже не надеясь исправить заблудших висельников, а спасая свои души от гнева, который было все труднее и труднее подавить. Молодой самовер, отлупивший пьяных мерзавцев, глумившихся над его незрячим отцом, был жестоко наказан общиной: его отлучили от работы на двадцать дней! Старейшины отметили, что молодежь уже невозможно удержать от немедленного возмездия наглецам.

Танкисты некоторое время молчали, пытаясь осознать услышанное. Далеко не все умещалось в сознании, против многих вещей рассудок восставал так решительно, что не помогал даже обильный прием разнообразного и вкусного йоля.

– Погоди, командир, так у них что, коммунизм в отдельно взятой? Во вражеском, так сказать, окружении? Религия – опиум для народа, – крестился Иван. – Получается, что для коммунизма не только попы, но и комиссары не нужны? – Иван понижал голос до трагического шепота. – Оказывается, нужна вера в Господа – и ты при коммунизме? И человек человеку этот, как его?..

Командир отмалчивался, соображая, что тезисы вождя об усилении классовой борьбы по мере приближения к коммунизму находят в судьбе самоверов неожиданное и неопровержимое подтверждение.

Еще было тяжело представить, что Великий Дракон был для местного населения реальностью, а не шуткой находчивого экипажа, действовавшего по обстановке. По словам плотника Адрена, Дракон раз в год, в канун самого длинного летнего дня, совершал облет своих владений. Он взлетал над своим островом, перелетал пролив, обнажая при этом дно океана, летел вдоль полуострова, оглашая небо воем и освещая землю огнем, и исчезал в заоблачных мирах где-то над холмом Праведников. Это для него крыши домов самоверы красили в цвета долины – зеленый и красновато-бурый: они подчеркивали свою малость и ничтожество перед Всевышним и его наместником на земле. Еще ни разу самоверам не доводилось видеть Дракона так близко, и вот теперь Великий Дракон гостит у самоверов! Дракон не оставит своей милостью общину, не так ли?

Ночной ветерок доносил сырое дыхание океана. Пахло водорослями, йодом и еще чем-то неуловимо знакомым. Спать легли на сеновале, на чердаке. Если старое сено пахло приятно, то свежее, только что заготовленное, благоухало и кружило голову. Кружил голову и йоль. Танкисты заснули сразу. Глубоко в толще сена возился Вихрон: он играл с мышами, пробивая рыльцем сложные ходы. Под скатом крыши ворчали и шуршали жестким оперением хозяйские голуби. Вороненок Себас в клетке засунул клюв глубоко под крыло и спал.

* * *

Утром все проснулись легко. Убираться никто не приходил: все-таки страх перед Драконом был велик. После завтрака Адрена отправили за Эрлом Нерингом: нужно было что-то объяснить людям, и Эрл подходил для этого лучше всего.

– Вы все слышали, – обратился к танкистам Ковалев. – У нас с вами одна задача – пробиться к своим. Или даже так – вернуться к себе. Предлагаю высказываться.

– Лично я не услышал ни одного знакомого названия, ни одного! Ни одной страны, о которой я бы слышал, ни одного города! Язык тоже знакомых слов не содержит. Разве что «Неринг», – засмеялся Виктор. – Но это положения не облегчает. Как это ни странно, единственное объяснение всей этой истории – это Дракон…

Неринг кратко рассказал для Ивана и Мариса историю о каменоломне под Майнцем, уже известную Ковалеву.

– Таким образом, от общения с Великим Драконом или его родственником у меня осталось несколько сломанных костей, включая череп, риск потери зрения и искреннее желание держаться подальше от огнедышащих ящеров, – закончил Неринг под общий смех.

– Про моего прапрапрадеда вы тоже знаете. Вот чешуйка, она помогает нам понимать здешних людей, а с некоторых пор показывает нам какое-то направление, – Ковалев разжал кулак, и танкисты подались вперед, чуть не столкнувшись лбами: на поверхности чешуйки светились уже два треугольника, расположенные «елочкой» один за другим, и указывали они в сторону острова.

– Кроме того, у меня есть ощущение, что именно чешуйка нас сюда переправила, – продолжил Ковалев. – Какой отсюда следует вывод?

– А вывод такой: надо двигаться туда, куда показывает чешуйка. Она нас сюда – того, она должна и обратно – этого, – нетерпеливый Иван даже вскочил на ноги.

Неринг молча протянул Ивану руку. Иван скорчил гримасу отвращения и пожал фрицу руку снисходительно, якобы через силу. От смеха экипажа Себас начал метаться в клетке, и его пришлось выпустить, чтобы он не повредил себе что-нибудь ненароком. Вороненок сделал круг над двором и вдруг взмыл на сильных крыльях вверх, высоко-высоко, так, что превратился в маленькое черное пятнышко с крошечными крылышками.

Эрл Неринг об руку с принцессой Энни степенно вошли во двор и поклонились сначала дремлющему под брезентом Дракону, а затем его слугам, сидящим на скамеечке у входа в дом плотника.

Адрен отправился помогать рыбакам и охотникам, пообещав вернуться к обеду, и ушел, радостно напевая гимн Господу.

– Как спалось на новом месте? – спросил Эрл Ковалева.

– Ну, не так хорошо, как на старом, – прищурился Ковалев, и принцесса хихикнула. – Надеюсь, вам спалось лучше нашего?

– Так же хорошо, как вам на старом, – ответила принцесса.

– Принцесса Энни, как вы жестоки к слугам Великого Дракона! – парировал Ковалев под дружный смех. Эрл Неринг тоже смеялся, поняв, наконец, смысл шуток Александра и Энни.

Предложив рыцарю-учителю и его очаровательной возлюбленной йоль из только что откупоренного бочонка, Виктор Неринг приступил к самой главной части переговоров.

– Эрл, скажите, как часто вы бывали на острове?

– На каком острове? – уточнил Эрл, отпивая из деревянного стакана.

– На острове Дракона, конечно, – Виктор небрежно махнул рукой за спину. Эрл закашлялся от неожиданности и начал смущенно стряхивать капли йоля со своей одежды.

– Туда простым смертным путь заказан, – вмешалась принцесса. Эрл согласно закивал, продолжая кашлять.

– Конечно, конечно, – махнул рукой Виктор Неринг. – Мы давно позабыли о той грани, которая отделяет простых смертных от недоступных сфер.

Ковалев восхищенно зажмурился. Нет, немец определенно хорош, с ним только в разведку ходить. Вот ведь враг!

– А вы, Ваше Высочество, не желаете осмотреть свои владения? – Неринг зашел с другой стороны. – Дракон позволит вам осмотреть остров. Вам и вашему жениху. Можете считать это приглашением.

Эрл и принцесса побледнели и взялись за руки.

– Что ж, мы готовы, – промолвил Эрл, – мы вместе, и нам с Энни уже ничего не страшно. Когда пробьет наш час?

После долгих расспросов Виктор понял: по твердому убеждению обитателей Глиона, путь на остров Великого Дракона лежит через страну бессмертия, и приглашение Великого Дракона означает смерть и загробное путешествие.

– Как вы считаете, для Великого Дракона есть ли что-нибудь невозможное? Так вот, вы отправитесь на остров живыми и здоровыми. Просто нужно приложить к этому некоторые усилия.

Щеки принцессы и Эрла Неринга порозовели, и они на глазах начали возвращаться к жизни.

Майор Неринг начал развивать мысль:

– Видите ли, в нашем сопровождении вы можете свободно приезжать на остров или покидать его. Чары не распространяются на самого Дракона, его свиту и гостей. Вопрос в другом: как вы выдержите перелет? – Неринг специально взял паузу и держал ее достаточно долго. Принцесса судорожно сцепила руки. Поездку с Драконом она помнила плохо, но имела все основания предполагать, что полет будет не менее страшным.

– Впрочем, есть другой способ. В нынешнем своем воплощении Великий Дракон тоже не очень расположен к перелетам. Ну, разве что в самом крайнем случае. Можно отправиться туда вплавь.

– Как-как? – переспросил Эрл Неринг.

– Океаном, через пролив, – спокойно ответствовал Виктор. – Ведь как-то вы ходите в морские походы?

Молодые люди переглянулись.

– По мелкой воде в боевых походах мы переправляемся на плотах, – ответил рыцарь. – Через озера и реки. По морю мы не пробовали.

– Ну что же, попробуем на плотах, – вступил в разговор Ковалев. – Пойдемте к берегу, посмотрим?

По дороге им встречались приветливые люди, робко кланявшиеся издалека.

Выйдя на центральную дорогу, Ковалев обернулся и посмотрел на колодец. По обе стороны стояли аккуратные уютные дома.

– Вот такие домики сгорели в Счастливой, – Александр показал рукой.

Эрл помрачнел:

– Начали жечь дома! Значит, продовольствие кончается. Скоро будут здесь.

– Мне кажется, надо заставить их работать и жить по-людски! – вмешался в разговор Суворин. – Тоже мне, дома жгут! У нас бы живо в штрафную загремели, оружие в бою добывать!

Капитан дернул Ивана за рукав и незаметно показал кулак. Иван обиженно замолчал и поплелся сзади, сбивая сапогом головки придорожных цветов.

– Эрл, если они сюда придут, а придут они обязательно, вам от них некуда деваться – только через пролив. Либо надавать им по шее, чтобы неповадно было жить за чужой счет, – рассуждал Ковалев.

– Надавать – исключено. Они вооружены. Шестопер всегда при оружии. Этим бандит и отличается от истинного самовера.

– Нет, оружие мы у них отобрали. Именем Великого Дракона.

– И где же оно? – изумился Эрл.

– Да у Дракона же, говорю тебе. Там у него на спине такая площадка, вот оно там и лежит.

Эрл заметно приободрился, но хмуриться не перестал.

– До вступления в общину я был рыцарем.

– Это нам известно, – кивнул Виктор.

– Вступив в общину, я взял на себя обет – не применять насилия к людям.

– Так это же не люди! – взорвался горячий Суворин. – Они же бандиты, фашисты!

Суворин осекся и посмотрел на Виктора. Майор Неринг хладнокровно жевал травинку, и ему, по всей видимости, было не до семантических тонкостей.

– Александр, чтобы перевезти на плотах всех людей и танк в придачу придется вырубить всю эту рощу. Я, конечно, не помню всех значений, но ваш танк должен весить тридцать тысяч килограммов, не так ли?

– А если частями? Сначала танк, потом людей и пожитки?

– Не знаю, не знаю. Море будет сильно трепать плоты. Волна бьет с одной и той же силой, ритмично, и это может расшатать любую конструкцию, не только деревянную. В таком случае последние несколько переправ будут смертельно опасны.

– Ладно, дома разберемся, – Александр усмехнулся. – Дома. Да. Где тот дом, хотелось бы знать, а, майор?

Океан был в километре от последнего дома. Дорога кончилась практически там же, где деревня.

– Пальмы, подумать только! – майор Неринг в восторге озирал обширную рощу гигантских деревьев с широкими листьями на макушке, раскинувшуюся справа от скал и почти до желтого песчаного берега. Под пальмами буйно зеленели густые заросли низкорослых деревьев и кустарников, оплетенных лианами. Яркими разноцветными искрами вспыхивали в солнечных лучах диковинные птицы, перелетающие с ветки на ветку и голосящие в свое удовольствие.

Скалы слева были сильно разрушены. Обломки валялись тут же, причем их размеры поражали воображение. Трудно представить, какой силы стихия должна была отбить верхние зубцы гряды и усеять ими бурую ровную землю. Скальные обломки кончались в трех сотнях метров от границы пальмовой рощи, образуя довольно узкую горловину на пути к океану. Через сотню метров горловина расширялась, и путники могли видеть округлый мыс полуострова. Там, где прибой облизывал берег, лежала кромка чистого желтого песка шириной в десяток метров.

Принцесса вцепилась в рукав Эрла обеими руками. Шипение воды, накатывавшей на берег и отступавшей, заворожило и оглушило путников. Первое время, пока они не привыкли к ритму океанической симфонии, они не могли разобрать ни слова и даже не пытались разговаривать. Вихрон с разбегу ворвался в источавшую пену волну и с восторгом помчался вдоль берега по животик в воде. Вороненок, буквально свалившийся Марису на плечо в середине пути, таращил глаза и топорщил перья. Прибой совершенно не волновал Себаса.

Виктор и Иван вошли в воду по щиколотку и опустили руки в суетливые потоки, бегущие по песку. Иван засмеялся – вода приятно щекотала ладони.

Ковалеву пришла идея купаться, но он оглянулся на принцессу и решил, что лучше этого не делать. Тогда он стал смотреть на остров, зеленеющий над округлой макушкой океана. Остров поднимался из воды высокой светлой грядой и был похож на праздничный пирог. Праздничной верхушкой пирога был лес, скорее всего, такие же джунгли, как здесь, возле мыса.

Александр извлек чешуйку из нагрудного кармана. Зеленых стрелок было уже три, и елочка пульсировала в медленном ритме, то разгораясь до фосфорно-ядовитого свечения, то угасая до обычного, светло-зеленого.

Глава 6

Две девицы, освободившись от надоевших пьяных кавалеров, сидели на крыльце в белых сорочках и смотрели на утренние звезды. Кавалеры храпели в доме; от Шестопера, как и от Фареля, в постели было мало проку, они скорее интересовались крепким бером, чем молодыми красотками. Бер получался из йоля выпариванием в специальных маленьких котлах ручной работы; бер был намного крепче йоля и давал тяжелое опьянение-забытье.

– Шестопер последнее время напивается, как перед смертью, – прошептала Лусиана, поежилась и боязливо оглянулась на дверь.

– Не бойся, они теперь до обеда не проснутся, – тихий голос Солли подействовал успокаивающе, и Лусиана перестала оглядываться. – Если бы они пили только йоль, от них было бы больше проку.

– Как думаешь, зачем им нужно делать вид, что они с нами спят? Они даже сами в это начинают верить, хотя только щиплются по-настоящему.

Солли негромко засмеялась.

– Понимаешь, они должны быть вожаками. А вожак должен быть крепким и несокрушимым, вот таким вот, – Солли показала руку, согнутую в локте. – Так что каждый день врут и хвастают, какие они с нами герои. А нам с тобой что? Пускай себе врут. Быть женщиной главаря лучше, чем просто ничьей. И долю получаешь первой, и место выбираешь прежде других. Да и мужики отказать не смеют. Все равно лучше слуг Великого Дракона я не видывала никого. Помнишь, этот высокий, господин Александр?

Лусиана сложила ладони и щекотно зашептала Солли на ухо. Они рассмеялись.

– Хотя они и слуги Великого, а не заметили, что мы всю ночь менялись.

– А если бы и заметили, им только лучше. Здоровым-то мужчинам – чем больше разных девочек, тем веселее. Изголодались со своим Драконом, поднакопили, – Лусиана мечтательно потянулась, затем встряхнула головой. – Помнишь, как господин Марис Валену поставил, а сверху Анни? Ой, я сроду такого не видела!

– Не помню, – прыснула в кулачок Солли. – Мне не до этого было, мне потом Валена рассказывала. А я в это время, кажется, у господина Александра была, там тоже было чем заняться, сама понимаешь!

Девушки снова перешли на шепот, изредка хихикая. В это время по улицам вдоль заборов бесшумно скользили темные тени. Две-три тени оставались у ворот дома, остальные двигались вперед, к следующему.

– Что-то холодно становится. Пойдем в дом, сестрица? – Лусиана передернула плечами и прошла в дом первой. Солли отправилась следом, беззвучно прикрыв за собой дверь.

* * *

– Ну и рожа у тебя, Фарель! Вставай! Хватит храпеть, – Шестопер грубо толкнул развалившегося за столом мужичонку, спавшего с запрокинутой головой и открытым ртом. Тот резко открыл глаза и разом весь подобрался, сжав челюсти. Он сразу стал похож на хищную рыбу с шишковатой мордой и холодными мутными глазами. Рука Фареля потянулась к котелку сложной формы, стоявшему на столе, и повернула кран. В деревянный стакан не упало ни капли. Фарель немедленно разразился скрипучей бранью. Шестопер захохотал:

– Спать нужно меньше! Вот встал бы пораньше, дровишек наколол, йоля из погреба принес, сейчас бы уже горяченьким бером поправлялись.

Шестопер взял в холеную руку топорик и направился к двери.

– Ладно, я наколю дровишек да разведу огонь, а ты ступай в погреб, притащи бочонок йоля. Яблочный справа, вот его неси.

– Спать меньше, как же! Я всю ночь свою ненасытную кобылу ублажал, теперь вот бочку из погреба тащить должен! – Фарель скрипел пересохшей с похмелья глоткой, пытаясь встать на ноги.

– Кобылу, как же! Жеребец нашелся! Мы одни с тобой, чего хорохоришься. Стручок твой давно уже ни на что не годится, – Шестопер ухмыльнулся в бороду и протянул обиженному Фарелю топор. – Ладно уж, иди за дровами, да коли мелко, в лучину. Бочонок сам принесу, а то ты выпьешь половину, не дождавшись бера.

Шестопер откинул дверь, ведущую в погреб, и начал спускаться по каменным ступенькам. Фарель отправился к двери, открыл ее рывком и застыл, ослепленный солнцем. Он долго привыкал к яркому свету, изрыгая брань и проклятья, а затем двинулся вперед, к длинной поленнице у стены сарая. Фарель ненавидел солнце: от него у Фареля с детства болели и слезились глаза. Он предпочитал вести ночной образ жизни, скрываясь днем в тени, за слюдяными окнами. Отчасти по этой причине он, еще будучи ребенком, стал ночным воришкой, а затем – грабителем и беспощадным убийцей, известным в Феррасе и окрестных селах под кличкой Крот Фарель.

Крот ощупью выбрал подходящее полено и поставил его на колоду торцом вверх. Теперь нужно было расколоть его вдоль на два десятка тонких прямых лучинок. Чтобы перегнать бочонок йоля, нужно израсходовать пять поленьев. Это же сколько раз нужно ударить топором! Проклятые самоверы, не могут сразу делать бер! Видите ли, грех! Скотский напиток! Что они понимают, бездельники!

Крот ударил топориком. Полено развалилось пополам. Крот нагнулся, чтобы поставить на колоду половинки, но вдруг как-то сразу ударился носом в сырую траву. Он попытался пошевелиться, чтобы встать, но ничего не вышло. В глазах стремительно потемнело. Тело словно отнялось.

– Хороший удар, Фаргам.

– Да ерунда. Бывало почище, – от темной стены сарая отделился огромный рыцарь, нагнулся и поднял с земли человечью голову с бугристой мордой хищной рыбы. – Кто следующий по списку?

– Шестопер. Его нужно взять живьем и доставить к господину епископу.

– Хорошо, – рыцарь-великан передал голову Крота собеседнику и бережно поднял с земли несколько поленьев. У крыльца он громко обронил поленья, так, чтобы они раскатились и загремели.

– Ах ты, растяпа, кости свои просыпал небось, горе-жеребец! – дверь открылась, и мучимый нетерпеливым похмельем Шестопер вышел за порог, щурясь на яркий свет. Короткий удар тяжелым кулаком по затылку оглушил старосту, а мощные руки приняли обмякшее тело и понесли прочь со двора.

В темноте дверного проема Лусиана зажала ладонью рот своей младшей сестры, погасив невольный крик, готовый было сорваться с губ Солли.

Ворота медленно, будто сами собой, закрылись.

* * *

К полудню над деревней Счастливая царили стоны и причитания. Возле центрального колодца, ближе к правому от дороги пепелищу, вырос белоснежный шатер, украшенный знаменем Единой церкви и стягами Рэнкса Айена и графа Алистара.

Внешнее кольцо оцепления шатра состояло из рыцарей первой сотни Синего отряда, а ближайший к шатру периметр и вход в шатер охраняла епископская стража. На обочине дороги, на границе внешнего оцепления, был сооружен помост. На помосте стояла колода, а подле нее – несколько рыцарей с внушительного вида мечами. Колода уже ослизла от крови, обильно стекавшей с помоста сквозь щели. Рыцари Синего отряда подводили к колоде мужчин, еще вчера бывших паствой лжесамовера Эддара Бруда, более известного под именем Шестопер. После короткого опроса священником и маленьким человечком в форме епископской стражи, державшим в руках огромный свиток, мужчин либо швыряли на колоду лицом вниз, либо передавали с помоста в руки Харата, руководившего обозом. Попавшие на колоду прекращали жить ровно в следующий миг: молодые рыцари под руководством Фаргама «приучали» свои новые мечи к крови, пытаясь отрубить жертве голову с первого удара. Помилованный бандит получал из рук Харата короткий меч, белый шлем и такого же цвета щит, после чего новообращенного сбрасывали пинками с помоста и усаживали наземь среди таких же, как он. Отныне разбойник становился рабом епископа и Единой церкви, и ему в назидание предоставляли возможность любоваться происходящим на помосте. На земле у самой дороги были выставлены в ряд отрубленные головы. Голова Крота Фареля с выпученными глазами была уже покрыта рыжей пылью и оттого казалась медной, снятой с какого-то чудовищного памятника.

Эддар Бруд, староста самозванцев с простецкой мужицкой внешностью и руками благородного кавалера, валялся внутри белоснежного шатра на прибитой сапогами траве. Прямо над его головой нетерпеливо дергался синий сапог графа Алистара. Граф восседал на высокой скамье рядом с предводителем похода епископом Глионским, сменившим запыленные в изнурительном пути одежды на свежие. Епископ сиял, как непорочная и ослепительная снежная вершина, а могучий граф оттенял его сияние, демонстрируя, в свой черед, прочную устойчивость видавшего виды подножия скалы.

– Так ты утверждаешь, что сам Великий Дракон в сопровождении четырех слуг, свиньи и священного ворона удостоил тебя, ничтожного, своим общением? – Синий рыцарь явно терял отпущенные Господом запасы терпения, что выразилось в сильном пинке мыском сапога в висок Бруда. Шестопер охнул, припав ушибленным местом к сырой траве. Отползти Шестопер не мог: в его спину упирались острия мечей епископской стражи. Эддар Бруд мог только поднять или опустить голову, прижимаясь к земле всем телом.

– Да, сам Великий Дракон принял меня радушно и удостоил общения со своими доверенными слугами, – Шестопер говорил из последних сил, разевая рот от боли. По рассеченному виску текла тоненькая струйка крови.

Епископ Рэнкс сделал едва заметный знак рукой. Его почти тошнило, и дядя Алистар громогласно распорядился:

– Преступника вымыть, перевязать и содержать под стражей, как носителя важных государственных тайн. Допустить к нему женщину, которую он назовет, и дать продовольствие, какое он только пожелает.

Шестопера выволокли из шатра за ноги.

– Что скажете, граф? – Рэнкс уже справился с минутной слабостью, и голос его звучал спокойно и властно.

– Похоже, негодяй говорит правду. Он видел Великого Дракона и его свиту. Дракон действительно отобрал у бандитов все оружие. После тщательного обыска мы нашли во всей деревне не более десятка кинжалов и три стреломета.

– Граф, Великий Дракон отобрал оружие у тех, кому мы его фактически вручили, посылая на полуостров. Не означает ли это, что мы нарушаем волю наместника Господа, вооружая их вновь?

– Мы даем им святое оружие, – подумав самую малость, возразил Алистар. – И новую жизнь в качестве воина Единой церкви. Дракон не станет осуждать нас за содеянное во имя Господа и Единой церкви, епископ Рэнкс.

Епископ хмурился.

– Граф, как вы думаете, где сейчас Дракон?

– Там, где пожелает, епископ.

– А как отнестись к тому, что с ним видели маленького Хранителя?

– Будем надеяться, что Хранитель достаточно мал, чтобы понимать что-либо в причинах гибели своих родителей. Конечно, со временем он все поймет и вспомнит. Я принял некоторые меры, мой добрый Рэнкс.

– Какие меры, граф?

– Несколько лучших стрелков получили секретное задание. Они держат неприкосновенный запас желтых стрел на случай, если вдруг им попадется на глаза зверь, описание которого они затвердили наизусть. За выполнение задания им обещана земля и титул, они будут стараться изо всех сил. Тот, кто выполнит задание, будет молчать. О молчании остальных придется позаботиться. Их имена находятся в особом списке, и список этот отправлен Его Величеству Энкогсу секретной почтой на случай, если нам самим не удастся обо всем позаботиться.

– Есть ли на свете малость, способная ускользнуть от вашего внимания, учитель? – Молодой епископ восторженно смотрел на Синего рыцаря.

– Это опыт, мой милый Рэнкс. Мы должны заботиться о мелочах, ибо они способны обратить величайшие замыслы в прах. С вашего позволения, епископ, вернемся к главной цели нашего похода. Деревня самоверов – последняя на пути к океану – находится на расстоянии дневного пешего перехода. Мы дадим себе на этот переход два дня, сохранив силы войска и его готовность к бою. Конечно, самоверы не станут обороняться, но мы должны сохранять осторожность. Вперед мы пошлем новообращенных воинов Единой церкви, – Алистар улыбнулся и подмигнул Рэнксу. – Они прекрасно подходят для избиения еретиков и стараться будут на славу. Во главе отряда поставим Шестопера. Он к тому времени вполне излечится.

Синий рыцарь наполнил два кубка прохладным йолем и протянул один из них своему юному господину.

– Вы не пробовали самоверского йоля, епископ?

– Нет, граф. Я предпочитаю проверенные запасы из епископского обоза. Кто знает, что может быть в бочонках еретиков?

– Похвально, милый Рэнкс. Вы унаследовали предусмотрительность и осторожность своего родителя.

Рэнкс, весьма польщенный речью графа, сделал большой глоток из кубка и встал.

– Не пора ли совершить обход?

– Самое время, мой славный Рэнкс. Воины должны чаще видеть предводителей похода, это укрепляет боевой дух и дисциплину.

Рэнкс тщательно расправил складки своего ослепительно белого плаща и вопросительно посмотрел на графа. Алистар удовлетворенно кивнул. Он гордился своим воспитанником.

Епископ Рэнкс и Синий рыцарь покинули шатер и вышли за пределы оцепления в сопровождении дюжины стражников с копьями. На всем пути следования епископа и графа встречало дружное раскатистое «хей». Епископ Рэнкс проводил рукой по воздуху, благословляя войско на подвиги во имя Господа и его Единой церкви. Синий рыцарь рассеянно смотрел вдаль, привычно подмечая и запоминая все до мелочей.

* * *

Самые высокие пальмы росли в центре рощи, и рубить их не имело смысла. Виктор Неринг, руководивший постройкой плота, согласился на пальмы пониже, но ближе к океану, и трудолюбивые самоверы принялись валить деревья, помеченные зарубками майора.

Пальмы были сырыми и тяжелыми, но отлично годились для каркаса мощного длинного плота. Плавучесть конструкции должны были обеспечить сухие бревна, заготовленные самоверами впрок – для ремонта домов и нового строительства. Пальмы тащили к берегу волоком, привязывая очищенные от листьев стволы тросами к танку. Самоверы восторгались силой и мощью Дракона, постепенно свыкшись с его ревом. Иван-да-Марис, катавшиеся на броне Дракона, пользовались особенным успехом у местного населения. В господине Александре и господине Викторе самоверы чувствовали начальство и сильно робели в их присутствии, зато господа Иван и Марис были обласканы дружелюбными еретиками сверх всякой меры.

Сооружение плота продвигалось очень быстро: к концу второго дня огромный каркас был обшит бревнами, и Ковалев с Нерингом готовились испытать конструкцию во время ближайшего прилива.

Под навесом, сооруженным на песчаном берегу вблизи плота, было почти не жарко. Вороненок Себас был выпущен из клетки и взмыл в воздух. Вихрон дремал после обеда, свернувшись в клубочек под боком Ковалева. Александр тоже дремал, устроившись на подстилке из прохладных пальмовых листьев. Виктор Неринг что-то высчитывал, чертя на песке формулы. Иван с Марисом были отпущены в деревню отдыхать.

Сонное состояние разрушил Вихрон. Он поднял рыльце, а затем вскочил на копытца, ощетинив загривок.

– Там люди. Их много, – пятачок Вихрона тревожно втягивал воздух, указывая в сторону жилья самоверов.

– Ну, конечно, много, целая деревня, – ответил Александр. – Ты чего, Вихрончик?

– Нет, не там, а далеко. Я вижу.

– Ну-ка, ну-ка, ты можешь объяснить, что видишь? – Виктор отложил свои вычисления.

Маленький Хранитель был в затруднении и наморщил рыльце.

– Я смотрю глазами Себаса. Я вижу все, что видит он. Я так играю. Меня научил папа. Он сказал, когда я приму имя, смогу это делать. Я могу.

Александр и Виктор переглянулись.

– И что ты видишь?

– Я могу показать. Вот так.

В тот же миг Ковалев с Нерингом инстинктивно вцепились друг в друга. Их собственное зрение помутилось и сменилось разноцветными пятнами. Из пятен быстро проступила умопомрачительная картина: они видели бескрайний океан и зеленый остров, видели мыс полуострова и деревню с высоты птичьего полета. Видели навес, под которым сидели, видели самоверов, работавших в поле, и самих себя, схвативших друг друга за руки. Когда Себас повернул, наконец, голову в нужную сторону, они увидели у отодвинувшейся далеко-далеко линии горизонта движущееся ровными шеренгами войско. Очевидно, Себас начал новый круг, и Ковалев с Нерингом снова были вынуждены глядеть на океан, на остров, на свой навес, пока вороненок не посмотрел в нужную сторону. Походный порядок колонны был нарушен. У горизонта начали разбивать ослепительно белый шатер, а вокруг него – шатры попроще.

Картинка вздрогнула и изменилась: капитан Советской Армии и майор вермахта падали на землю, держась за руки, и наблюдали, как к ним стремительно приближается земля. Мелькнула крыша навеса и собственные лица, искаженные страхом перед неумолимым ударом. Зрение снова помутилось и вернулось к танкистам уже в привычном, человеческом ракурсе.

Вороненок вразвалочку подошел к своей клетке, смешно запрыгнул в нее, оттолкнувшись обеими лапками, и долго пил из блюдца, запрокидывая голову.

Александр едва перевел дух. Неринг вытер со лба крупные капли пота.

– Мы поиграем, – сообщил Вихрон и ускакал резвиться на плот. Себас отправился за ним.

– Знаешь, когда я понял, что вижу даже с закрытыми глазами, чуть не закричал, – Ковалев откинулся на спину и прикрыл глаза рукавом.

– А я, кажется, просто орал, когда падал. Интересно, у нашего поросенка много таких фокусов в запасе?

– Что думаешь насчет лагеря?

– Что тут думать? Похоже на наших ряженых, только числом побольше. Расскажем Эрлу и Энни, они, по крайней мере, поймут, что происходит.

– Вихрон, иди сюда! Загоняй своего друга в клетку!

Через минуту танк, урча на песчаном подъеме, мчался в направлении деревни. Из водительского люка торчало загорелое лицо Виктора. Александр по привычке занял командирское место и подставлял разгоряченную голову свежему ветру. Нужно было сначала найти Иван-да-Мариса, потом ехать к Эрлу. Надвигался очередной дождик.

* * *

Энни отреагировала на известие о войске спокойно.

– Они пришли истребить самоверов. Это тот самый отряд, о котором я говорила.

– Как вы думаете, Эрл, когда они нападут? – спросил Ковалев.

– Они войдут в деревню ночью, бесшумно. Перекроют все выходы, а на рассвете начнут резню. Они знают, что самоверы не возьмутся за оружие, но рисковать не станут.

– Понятно. Майор?

– Уходить нужно всем: и нам, и самоверам. Эрл своих не оставит. Энни не бросит Эрла. Мы, капитан, в свою очередь.

– Понятно, понятно. Жучка за внучку, дедка за репку… Сколько уйдет времени на постройку дополнительных плотов?

– Нам нужен день, чтобы построить крепкие плоты для всех. Еще один день – на погрузку. Эрл, я предлагаю разобрать ближние к океану дома. Все равно деревню придется оставить. Кроме этого, нужно организовать вооруженное дежурство силами ваших людей.

Эрл усмехнулся.

– Как вы это себе представляете? Мы не обращаем оружия против людей.

– Ага. А они вас перережут, как кур в курятнике. Я думаю, что со стороны рыцарей это не более чем карательная экспедиция? Блицкриг?

Эрл вытаращил глаза. Ковалев поспешил вмешаться:

– Господин Виктор хочет сказать, что люди короля пришли убить всех. Поэтому Великий Дракон считает необходимым вмешаться и освободить вас и ваших самоверов от обета не обращать оружие против людей. Это ошибка: защищать свой народ можно и нужно, и для этого хороши все средства.

Эрл Неринг смотрел на Александра во все глаза.

– Но… Оружие…

– Вы не забыли, достойный рыцарь, что Великий Дракон отнял мечи и луки у ваших преследователей? Иван, Марис, разгрузите оружие. Эрл, я думаю, вопрос решен. Вызовите охотников и вообще всех крепких мужчин, объясните им все и раздайте оружие. Потом организуем рубежи обороны, разобьем мужчин на группы и распределим посты.

Эрл отправился во двор, где Марис и Ваня сбрасывали на землю мечи, стрелометы, колчаны и копья. Маленькие дети вились стайкой возле танка. Эрл поговорил с ними, и ребятишки бросились врассыпную. Через пятнадцать минут все население Светозарной собралось возле дома учителя Эрла Неринга, барона Валеннского. Из синеватой с белым брюшком тучи хлынул дождь. Александр смотрел на добрые лица трудолюбивых верующих людей и не мог понять одного: чем они так досаждают своим согражданам, что те готовы извести их под корень? Пережитки феодализма. Самоверы стояли под дождем и покорно ждали. Ковалев вскочил на броню и втащил к себе Эрла.

– Великий Дракон решил помочь вам и спасти ваши жизни. Он освобождает вас от вашей клятвы и приказывает всем, кто когда-либо имел дело с оружием, выступить на защиту своих семей. – Александр говорил медленно, опасаясь сбиться и сказать что-либо не то. – Великий Дракон возвращается на свой остров и предлагает вам убежище. Там вы будете жить и работать, и никто вас не тронет. Для этого нужно построить еще два плота. Мы сломаем несколько домов, ближайших к океану. Бревна пойдут на строительство плотов. Сооружением плотов будет руководить господин Виктор и плотник Адрен. Обороной деревни займется рыцарь Эрл Неринг. Вы все поняли?

Самоверы закивали головами. Слезы текли по их щекам, смешиваясь с прозрачной дождевой водой.

– Похоже, их защищают первый раз, – негромко сказал сам себе Александр. – Ваня, заводи! Эрл, слезай и командуй. Возьми Себаса, пусть клетка постоит у тебя.

Великий Дракон показал свою силу и сноровку на деле: он развалил шесть крепких домов еще до окончания короткого летнего дождя, затем деловито отправился к далекому вражескому войску. Через полчаса по командирским часам Великий Дракон материализовался на вершине холма, с которого открывался великолепный вид на лагерь епископа Рэнкса. В течение минуты Дракон плевался пламенем и изрыгал огонь. В результате дорога перед лагерем была изрыта глубокими воронками, а войско противника деморализовано и лежало неподвижно.

– Неплохое предупреждение! Марис. Иван, возвращаемся на базу. Как, майор, нормально? – Ковалев радовался, что не пришлось стрелять по живым мишеням. – Теперь они одних только лошадей будут ловить до завтра!

– Да-а-а, – неопределенно промычал Неринг. – Надолго их это не остановит. Все равно нужно делать плоты как можно быстрее. Боезапас не бесконечен, а у них бойцов точно с избытком.

– Ну и ладно! Психическая атака удалась на славу. Знаешь, противно косить этих болванов! Да знаю, что нас не пощадят, но черт его разберет… Ну, когда мы в танках друг против друга или с гранатой против танка – куда ни шло! Едем устраивать оборону, а потом на берег. Да, Вихрон? Ах, погоди! – Ковалев начал разматывать толстую мягкую ткань, в которую запеленал голову поросенка, оставив только пятачок, чтобы тот не оглох и не задохнулся.

– Как противно пахнет! – Вихрон недовольно водил розовым пятачком. – Все равно было очень громко.

– Ты еще не знаешь, что такое громко и противно! Вот если бы мы при закрытых люках постреляли, да не одни! Эх, да что ты понимаешь! Тебе лишь бы ворон ловить! – Ковалев ласково потрепал свиненка за уши. – Какой ты молодец, Вихрончик!

* * *

Ловкий конюх Синего рыцаря Акил ловил разбежавшихся лошадей до заката и очень устал. Хозяину Акила пришлось намного тяжелее: ему пришлось собирать в единый кулак деморализованное чудовищным нападением войско.

Граф без труда опознал в нападавшем железного слона, уничтожившего многих отважных и умелых бойцов у Святой рощи. С того момента, когда чудовище скрылось за холмом, граф пытался разрешить несколько противоречий, крепко засевших в его голове.

Первое. Эддар Бруд и уцелевшие после экзекуции бандиты из его шайки в один голос показывают, что к ним явился Великий Дракон, разоружил, насладился гостеприимством местных девиц и с ревом умчался в направлении океана. Он же, по их словам, атаковал огнем лагерь Святого войска. Можно ли верить пьяному сброду? Если сброд пьян ВСЕГДА, то можно.

Второе. Железный слон – граф Алистар предпочитал пока думать о нем именно так, – напал на самого графа и его войско дважды. Первый раз слон, застигнутый врасплох, сокрушил воинов без числа. Второй раз он напал сам, издалека, но не нанес воинам ни одной телесной раны, полностью уничтожив боевой рыцарский дух, царивший в лагере еще накануне.

Третье. Самое главное. Никогда граф Алистар не видывал Великого Дракона в таком необычном воплощении. Видел зеленым, в обыденной чешуе, видел в красной боевой броне или в розовой, праздничной, наконец, в медно-коричневой, для путешествий. Дракон обладал мощным змеевидным телом с костяным гребнем, четырьмя огромными кривыми когтистыми лапами и страшной зубастой головой с леденящим взглядом и испепеляющим все живое дыханием. Его новое приземистое тело едва ли не вдвое меньше, неживое какое-то, но тоже несокрушимое и огнедышащее, а также на вид заметно тяжелее, хотя и меньше. Ни следа змеевидности. Если это действительно Дракон в его новом воплощении, придется объявить священными не только тритонов и ящериц, но и черепах. А эти слуги Дракона! Получается, он их глотает, когда сочтет нужным, затем выпускает наружу, они его охраняют и ухаживают за ним, а он спит себе вещим сном, потом они его будят, забираются обратно и отправляются дальше!

Теперь, обладая набором этих противоречивых сведений, графу надлежало ответить на несколько вопросов. С Драконом ли пересеклись пути? Чего он добивается, кто бы он ни был? Что делать с самоверами? Как вернуть армии боевой дух? И, самое главное, чертов маленький Хранитель! Шестопер описал его точно. Получается, что он в приятелях с железным слоном и неразлучен с его слугами! Если же слон – это Дракон, то размеры катастрофы не подлежат даже приблизительной оценке.

Постепенно из пересечений мыслей и бессвязных образов, роившихся в голове Синего рыцаря Алистара, стало складываться решение. Он уже точно знал, что это именно то, что нужно, и не стал ждать, когда оно сформируется полностью.

– Позвольте мне, мой милый епископ Рэнкс, доложить свои соображения.

Епископ, бессильно грызший согнутый указательный палец то левой, то правой руки, просиял и вскочил на ноги. Его угнетало задумчивое молчание Алистара, длившееся до самого заката.

– Прошу вас, граф!

– Мой дорогой епископ, давайте представим, что железный слон – это не Дракон. Это означает, что Великий Дракон объявится через пару дней и застанет все как есть: Хранитель и его жена убиты, самоверы – целехоньки, часть раскольников убита, часть принята на службу в Святое войско, а по полуострову разгуливает железный слон со своими слугами и маленьким Хранителем. Наши враги молчать и выгораживать нас не станут, это уж поверьте! Я думаю, что Великий Дракон сожжет наш лагерь дотла и будет прав: все слишком очевидно.

Рэнкс издал сдавленный вопль, но граф протянул руку и жестом попросил юношу повременить с эмоциями.

– Представим теперь, что железный слон – это и есть Дракон. Он вернулся внезапно и все знает. Мы не можем даже предположить, почему он носит иное обличие. Может быть, существует какая-то тайна, может быть, Великий Дракон исчезает на две недели по призыву Господа, и если возвращается до срока, то только вот в таком странном виде. Итак, предположим самое плохое: Дракон знает все. Он попытался испепелить нас, и у него ничего не получилось! Это означает одно: Господь не дает ему силы уничтожить войско, возглавляемое светочем Единой церкви! Господь сделал нас неуязвимыми и несокрушимыми, и он желает править нами без Наместника, единолично!

Епископ, белый, как его снежное одеяние, смотрел на дядю Алистара горящими от ужаса и вдохновения глазами.

– Я спрашиваю вас, епископ Глионский, какое решение диктует нам Господь? Ответьте мне, умоляю вас!

– Вперед, – шепнул обескровленными губами Рэнкс Айен.

– Что? Не слышу! – Теперь в шатре был не повелитель и его вассал, а юный школяр и его учитель, требовавший ответить урок должным образом.

– Вперед! – вскричал епископ Рэнкс. – Собрать всех командиров в моем шатре! Немедленно!

По приказу епископа Глионского явились: от Синего отряда – рыцарь Крез и рыцарь Фаргам, от епископской стражи – брат Лу и брат Сигэм, от отряда новообращенных Святого войска – его командир Шестопер.

Епископ Рэнкс Айен был возбужден и решителен. Граф Алистар отступил в тень шатра и с удовольствием наблюдал за действиями своего воспитанника.

Рэнкс встал со своего епископского трона. Он был высок, строен, его белоснежные одежды словно подсвечивали полумрак шатра, придавая дополнительную силу факелам и масляным светильникам.

Епископ обвел горящими глазами собравшихся воинов.

– Железный слон бросил вызов Единой церкви и ее преданному воинству! Притворившись Драконом, он напустил колдовские чары на многих и многих людей, но он не смог отвести глаза избранным сынам Господа! – Голос епископа звенел и дрожал особым чувством, от которого даже у Синего рыцаря по спине побежали мурашки. – Завтра в полдень мы выступаем. Мы сломим любое сопротивление на своем пути! Мы докажем Великому Дракону, наместнику Господа на земле, что нас не введут в соблазн никакие чары! Железный слон оказался бессилен и жалок перед знаменами Единой церкви! Он удалился, посрамленный, он не нанес вреда Святому войску, и только неразумные лошади боятся его! С нами Господь и Великий Дракон!

Угрюмые лица командиров разгладились и прояснились. Огромный Фаргам положил ручищу на плечо Креза и шевелил губами, повторяя про себя каждое слово епископа. Эддар Бруд, расставшись с бородой, сбросил личину вороватого деревенского старосты и прохвоста. Теперь на его решительном лице отражалась беспредельная отвага и хищное стремление к победе. Брат Лу и брат Сигэм, пришедшие в лоно Единой церкви из рыцарского сословия, впитывали речь Рэнкса Айена во всех подробностях.

Рэнкс говорил мало. В конце речи он распорядился выдать всем воинам по половине деревянного стакана крепкого бера из запасов, находящихся в обозе.

– Идите и передайте вашим солдатам все, что слышали! – Рэнкс начертал в воздухе благословение.

Командиры вышли, поклонившись. Алистар выступил из тени.

– Да, мой мальчик, теперь я вижу, что вы совсем взрослый. А почему вы не упомянули о первой версии, что железный слон и Дракон – это одно и то же?

– Зачем, граф? – Епископ был польщен словами наставника и с удовольствием объяснял свою точку зрения. – Выступить против Дракона простым людям не под силу. Кроме того, если он действительно Дракон, то простит нас за то, что мы сражались с ним во имя Великого Дракона против неизвестного нам слона, не так ли?

Синий рыцарь расхохотался.

– Ну, мальчик мой, вы уже сейчас превзошли своего наставника, да и великого родителя заодно! Что же будет дальше?

Епископ и Синий рыцарь выпили немного йоля и с удовольствием поужинали.

– Теперь пора совершить ночной обход, дорогой епископ! – с этими словами Алистар выдернул из стойки факел. – Думаю, нам лучше оставить стражу. Пусть люди видят, что мы бесстрашны и уверенны.

Епископ согласно кивнул и вынул из треноги другой факел.

* * *

Каждому шатру на двадцать человек полагался свой костер. В свете костров полулежали, полусидели воины Святого войска. Они чувствовали себя намного лучше и увереннее, чем вечером, – крепкий бер и дополнительные бочонки йоля, выделенные сообразительным Харатом по своей собственной инициативе, сделали свое дело. Конечно, решающее действие возымели слова епископа, переданные командирами своим подчиненным, но бер в гремучем сочетании с йолем расслабил напряженные нервы и воодушевил рыцарей и стражников. При виде пары приближающихся факелов вооруженные люди всматривались и, едва распознав военачальников, вскакивали на ноги и разражались громоподобным «хей!».

* * *

Первые два огромных плота лежали частью на суше, частью покоились на волнах океана. Во время прилива они всплывали целиком, натягивая просмоленные канаты, привязывавшие их к столбам, вколоченным глубоко в берег. Третий и четвертый плоты собирали рядом, используя первый и второй, как рабочую площадку, и работа шла намного быстрее.

Плотник Адрен уже падал от усталости, и Виктор Неринг сменил его. Штаб строительства и военный штаб пришлось совместить: чешуйка была одна, и Ковалев находился под навесом неотлучно, в редком случае передавая чешуйку Виктору. Виктор отправлялся на плоты, инспектировал качество работ, иногда делал несколько замечаний и возвращался под навес.

К началу сооружения второй очереди плотов деревня Светозарная изменилась до неузнаваемости. Дорога на въезде была перекопана глубоким рвом, а влево и вправо от дороги уходила цепь деревянных кольев, заостренных и вкопанных под углом, на манер наклоненных копий. Между столбами были навалены бревна – заслуга Великого Дракона «Т-34», – и натянуты лианы. Дорога на всем ее протяжении по деревне была перекопана несколько раз, и всадникам пришлось бы пробираться по возделанным огородам и садам, что должно было превратить стремительных всадников в убого спотыкающихся неопытных наездников.

Там, где кончалась деревня, в горловине между пальмовой рощей и осыпавшимися скалами, находился второй рубеж обороны, устроенный наподобие первого, с острыми столбами и лианами. В нем был предусмотрен проход шириною в две телеги или одного Великого Дракона. Через проход сновали женщины и дети с ручными тележками и повозками, запряженными лошадьми принцессы Энни. Они свозили к берегу самые необходимые пожитки. Возле прохода лежали два штабеля бревен, несколько бухт лиан и другого подручного материала, предназначенного для того, чтобы в считаные минуты завалить проход.

На вершинах огромных валунов под руководством рыцаря Эрла Неринга были оборудованы гнезда стрелков с плетенными из прутьев толстыми щитами и запасом стрел. Каждый охотник, занятый на строительстве, твердо знал место, которое должен занять в случае тревоги. Отряд лесорубов, рубивших пальмы и лианы, был также вооружен стрелометами на случай внезапного нападения врага. Лесорубы были готовы блокировать рощу и удерживать левый фланг.

Пока Ковалеву все нравилось. Он с удовольствием посматривал на действия Нерингов и иногда задумывался: есть ли между ними родство? Внешне Эрл и Виктор были не похожи друг на друга, но обладали железным, несгибаемым характером и глубоким чувством справедливости. Вояки от бога. Ну, еще иностранцы. Тут мысли Александра приняли опасное направление: еще миг, и он начал бы задаваться вопросами, на которые нет ответа. Ковалев решительно встряхнулся и позвал Вихрона. Свиненок вырос из-под земли и ткнулся в ладонь капитана влажным пятачком с прилипшими крупинками песка.

– Ах ты, разведчик! – Ковалев поднял Вихрона на вытянутых руках над головой. Вихрон жмурился и довольно повизгивал. – Ты можешь показать мне злых людей? Тебе нужен вороненок, да?

– Совсем нет, – маленький свин повертел головой, отыскивая что-то в небе. – Там, в небе, орел. Далеко. Тоже можно. Смотри.

В глазах Ковалева помутилось, и он увидел знакомые очертания мыса, пальмовую рощу, деревню. Ковалев осторожно сел и выпустил Вихрона из рук. Орел летел как раз над дорогой. Километрах в семи от деревни Ковалев увидел конное войско, растянувшееся на пару километров. Впереди – знамена, позади – тыловой обоз. Очевидно, орла мало интересовало передвижение рыцарей, и обоз уплыл вниз. Теперь Ковалев видел рыжевато-зеленую равнину, пустую ровную ленту дороги, а затем вдруг – крупного зайца, лениво перепрыгивавшего вдоль обочины от куста к кусту. Заяц немедленно переместился в центр картинки и начал приближаться. Ковалев смотрел на зайца в некотором замешательстве.

– А-а-а-а-а! Вихрон, хватит! Все! – Ковалев понял, что сейчас станет беспомощным участником страшного падения вниз. Действительно, куст с зайцем начал стремительно приближаться, и капитан уже почувствовал легкую дурноту, когда Вихрон пропищал: «Все!» – и зрение, помутившись, вернулось в прежнем виде.

– Ф-ф-фу-у-у-у! – Александр Степанович Ковалев смотрел на подрагивающие нервной дрожью руки и думал об отце. Летчики, летчики… Ковалев всегда пристально присматривался к ним – и в небе, прячущимся внутри бешено воющих и стреляющих крестиков, и на земле, спекшимся в один обугленный кровавый комок с обломками, и на танцах, токующим глухарями вокруг улыбчивых медсестер и связисток. Какие-то они были… обыкновенные, что ли? Ни один из них даже отдаленно не напомнил ему отца со старой фотографии – строгого, торжественного, опирающегося рукой на шашку офицера с «мишенью» на фуражке, стоящего рядом с тоненькой, головокружительно и навсегда юной мамой, глядящей вдаль, мимо объектива, куда-то в будущее, ставшее уже далеким прошлым. После первого же из иллюзорных «полетов», которые устроил Вихрон, Ковалев понял: сходство между нынешними летчиками и отцом нужно искать не на земле. После войны нужно обязательно выучиться и полететь по-настоящему.

Ковалев мысленно дошел до «после войны» и очнулся от своих грез. Война. Нужно найти Эрла и предупредить экипаж. Капитан поднялся на ноги. Вихрон сидел и терпеливо ждал. Пришлось нагнуться и взять его на руки.

– Пойдем, Вихроша, собирать наших.

Поросенок немедленно спрятал рыльце под мышку капитана и задремал.

* * *

Через полчаса под навесом собрался весь экипаж Великого Дракона «Т-34», а также приглашенный на заседание штаба рыцарь-самовер Эрл Неринг.

После короткого доклада Виктора Неринга стало ясно: грузить население и танк на плоты будет возможно на рассвете следующего дня, причем сама погрузка будет длиться примерно до полудня. Все это время придется сдерживать атаки глионских рыцарей. Хорошо бы, конечно, захватить «языка» и понять, что происходит, но большой надобности в разведке Ковалев уже не видел: ясно, что вооруженные до зубов рыцари движутся в боевом порядке не ради купания в океане или самоверского гостеприимства.

– Значит, так, – Ковалев серьезно посмотрел на присутствующих. – Укрепления и ямы на въезде в деревню они будут штурмовать до вечера, затем до ночи обыскивать деревню. Наверняка они пошлют пеших на разведку, причем с флангов: со стороны рощи и со стороны скалистых обломков. Днем мы можем быть спокойны: Великий Дракон со своими слугами испепелит врагов силой своего гнева. Хуже обстоят дела ночью. Дракон не может сражаться с невидимыми, зато они могут накрыть нас градом стрел и вслепую. Нельзя допустить, чтобы сегодня вечером и ночью они подобрались к нам на расстояние навесного выстрела из стреломета. Рощу мы сделали непроходимой, так?

Эрл утвердительно кивнул.

– Тропы перевязаны лианами, между деревьями установлены ежи из заостренных кольев, – рыцаря забавляло название колючих заграждений, и он едва заметно улыбнулся. – Роща практически непроходима для конных и пеших воинов. По опушке леса на стыке с изгородью со стороны океана вырыта глубокая яма, расширяющаяся книзу. Без посторонней помощи оттуда не выбраться. Со стороны деревни изгородь утыкана заостренными кольями, хорошо смазанными жиром. Карабкаться по ним невозможно. На сооружение лестниц у нападающих уйдет немало времени. Я бы сказал, что до завтрашнего утра преодолеть рощу и изгородь враг не сможет.

– Замечательно. Теперь – скалы и обломки. Мы там устроили несколько укрытий для стрелков. – Ковалев смотрел на план, нарисованный Виктором. – Надо отметить, что в темноте они беспомощны. Хорошо, от навесной стрельбы их будут защищать плетеные щиты, установленные над укрытиями и по бокам, но как сделать обломки непроходимыми для атакующих по крайней мере до рассвета?

– Товарищ капитан, давайте устроим то же, что на левом фланге: несколько ям-ловушек в проходах, ежи из кольев и несколько бочек жира на валуны, – предложил Иван Суворин. – До утра продержимся, а там уже будет проще. Два пулемета и семьдесят шестой калибр при свете дня замечательно образумят кого угодно! Ночью, конечно, да, ночью можно и своих зацепить.

– Дело говоришь. Принимается. Давайте теперь разберемся с ночлегом. Все жители деревни и вся живность переночуют на берегу, как можно дальше от линии обороны. Мы с Великим Драконом ночуем за скалистыми обломками, ближе к берегу, – Ковалев начертил на плане маленький прямоугольник. – Эрл Неринг находится здесь, на левом фланге, и руководит действиями самоверов. Стрелки располагаются в укрытиях. Проход в изгороди закроем сразу же по окончании обустройства ям и ежей между камнями. Эрл, пошлите людей на работу к скалам и проследите, чтобы в деревне в ближайшее время не осталось ни души. Ночью дома придется поджечь, подсветить горизонт. Марис, Иван, отправляйтесь и сделайте закладки в домах, стоящих ближе к нашим позициям. Пусть полыхнет на совесть. Для экстренной связи имейте в виду: штаб здесь, под навесом. Все свободны! Виктор, ты останься, поговорим о плотах.

Приготовления к осаде завершились быстро. На плоту, часть которого предполагалось загрузить скотом, выгородили специальные стойла для лошадей и коров, где их можно было надежно привязать. Вдоль берега были размещены пожитки самоверов в порядке погрузки, утвержденном Виктором. Ближе к роще паслись коровы и десяток лошадей. Пустынный до недавних пор мыс превратился в кочевой стан, пестрый и шумный.

Ковалев с удовольствием смотрел на играющих у плотов маленьких детей и присматривающих за ними пожилых самоверок.

Дети постарше и молодежь работали самозабвенно, выкладываясь без остатка. Они сновали от рощи к плоту и обратно, носили доски и бревна, колотили молотками и топорами, копали, строгали, готовили пищу, хором пели радостные гимны.

«Вот же муравьи», – шептал про себя Ковалев.

Виктор Неринг изредка забегал под навес, жадно пил прохладный йоль, перебрасывался с Александром парой слов и снова уходил к плотам. Он выглядел замечательно – так же, как и остальные танкисты, он сменил черный комбинезон на просторные и удобные белые штаны и рубаху, защищавшие от солнца куда лучше. Белая шляпа с широкими полями спасала от самого лютого зноя и одновременно укрывала от дождика. Слуги Дракона спрятали выстиранную и выглаженную горячими камнями униформу и шлемы в стальное брюхо своего господина и стали почти неотличимы от местного населения.

Из деревни вернулись Иван-да-Марис. Они доложили, что рыцари остановились в пяти десятках метров от деревни и размышляют. Две пеших группы разошлись в разные стороны вдоль заграждения.

– Хорошо, давайте закрывать проход, – Ковалев посмотрел на часы. – Пятнадцать тридцать. Иван, машину отведи за обломки скалы, вот сюда. Здесь самый лучший сектор обстрела.

Капитан нанес несколько штрихов на самодельную карту.

– Марис, проследи, чтобы в деревне не осталось ни одного из наших. Хотя я сам. Чешуйка-то у меня, – Александр вышел из-под навеса и отправился к берегу. Там он нашел Эрла Неринга, придирчиво осматривавшего стрелометы у отряда охотников.

– Эрл, оповести всех самоверов, что за изгородь заходить нельзя – опасно. Ночевать только под навесами. Мало ли, шальная стрела с попутным ветром, ну, ты понимаешь. А мы с тобою вон там, на скале с обломанной верхушкой до сумерек посидим, посмотрим на окрестности сверху.

Эрл серьезно кивнул и отправился делать последние распоряжения перед осадой.

Еще через полчаса самоверы пересчитали друг друга и наглухо закрыли проход в изгороди.

* * *

Граф Алистар рассеянно смотрел на странную изгородь и подмечал каждую мелочь. Он бывал во многих боевых походах, но такой изгороди не видел ни разу. Опытный воин, он сразу оценил все достоинства оборонительного сооружения. Яма поперек дороги, заостренные короткие колья, на которые кони должны были напороться не железным нагрудником, а брюхом, мощные непроходимые завалы – все это было не по душе Синему рыцарю. За этой изгородью была деревня, полная сюрпризов, это Алистар отлично понимал. Единственное, что утешало графа, – близость океана. Так или иначе, но проклятые сектанты либо будут зарезаны доблестными рыцарскими клинками, либо утопятся в зеленых волнах пролива у острова Дракона. Из каменного мешка им не вырваться. И отродье Хранителя никуда не денется. Изжарить бы его на вертеле, да нельзя – придется предъявить Великому Дракону все тела жертв самоверской распри. Впрочем, почему нельзя? Жареный Хранитель с печеным яблоком в пасти – это практически приговор для сектантов.

Рэнкс привстал на стременах, стараясь заглянуть за изгородь.

– Благородный граф, насколько я могу судить, деревня пуста, – в голосе Рэнкса сквозило удивление.

– Кто знает, мой милый Рэнкс. Скоро проверим. Пока же предлагаю разобрать часть изгороди и войти в деревню. Нет смысла ждать ночи, да и времени у нас осталось – только до завтра.

– Да, граф. Как печально, что эти заблудшие отгораживаются от Единой церкви.

Алистар от неожиданности вздрогнул и пристально посмотрел на Рэнкса, невозмутимо озиравшего окрестности. Похоже, епископ действительно говорил серьезно.

Синий рыцарь жестом подозвал Харата и вполголоса отдал необходимые распоряжения, время от времени сопровождая речь скупыми точными жестами. Начальник обоза выслушал приказ, учтиво поклонился графу и епископу и отправился выполнять задание.

Солнце коснулось зубчатой линии скал. Ковалев и оба Неринга смотрели с горной гряды, как войско, скопившееся в долине, тоненьким ручейком перетекает в проделанную в изгороди брешь.

– У них ушло два часа на то, чтобы разобрать завал на ширину обозной повозки. До темноты они будут «брать» пустую деревню. Получается, что самое интересное начнется ночью и на рассвете, – Виктор передал бинокль Александру. – Эрл, вам необходимо вернуться в лагерь и руководить людьми. Мы спустимся ближе к сумеркам, а пока понаблюдаем за войском.

Эрл начал спуск по камням, держась за толстую веревку, надежно закрепленную на вершине. Виктор и Александр устроились поудобнее и продолжили наблюдение.

Рыцари с синими щитами и в таких же шлемах строились конной цепью, обойдя деревню с двух сторон. Дорогу в колонну по четыре всадника занял отряд в белых доспехах. Синие медленно двинулись, захватывая территорию в тонкие клещи. Движение тяжелых всадников по неровному полю было затруднено. Белые достигли деревни первыми и подождали, пока синие сравнялись с их авангардом. Теперь войско епископа поскакало по дороге вперед, ощетинившись копьями.

– Смотри, как нож в буханку, – Ковалев передал бинокль Виктору. Виктор взглянул и вернул бинокль.

– Четко работают. Рассекают населенный пункт на две части, блокируют по периметру, затем поделят на квадраты и прочешут. Классика.

Синие обошли деревню с боков и начали продвижение к дороге по боковым улочкам. Они проворно осматривали двор за двором и через полчаса сомкнулись с белым отрядом. С высоты скалы рыцари выглядели белой лентой с узкой синей каймой.

Обоз втянулся в проломленную изгородь и уже аккуратно объезжал ямы, выкопанные зловредными самоверами. В центре деревни совещались рыцарь в синем и рыцарь в белом, совсем молодой. Вокруг них сомкнули щиты охранники в белых доспехах.

– Смотри, это, наверное, братец нашей принцессы, – Ковалев вернул Нерингу бинокль. – А рядом – Синий рыцарь. Попробуй их запомнить, так, на всякий случай.

Еще некоторое время офицеры наблюдали, как святое воинство разбивает лагерь, не рискуя разместиться в домах.

– Похоже, зря наши им сюрпризы готовили: они ставят шатры.

– Нет, нет, еще не вечер, – улыбнулся Неринг. – Вечером они начнут шнырять по погребам, тут уж ничего не попишешь. Посмотри на того красавца, никого не напоминает? Вон тот, с белым подбородком.

Ковалев долго вглядывался, а затем в изумлении уставился на Виктора.

– Да-да, это наш приятель Шестопер. Только без бороды он выглядит моложе лет на двадцать, – Неринг засмеялся, любуясь изумлением капитана. – Да я бы его и не заметил, если бы не белая физиономия. Сразу видно, бороду сбрил. Похоже, его мобилизовали и поставили во главе остальных мародеров. Видишь, у них оружие плохонькое, да и одеты во что попало. А вон и девчонки в обозе. Грустные, скучают.

Ковалев засмеялся:

– Эх, хорошие девки, ничего не скажешь. И про жизнь правильно понимают, умницы. Ну что, пошли вниз?

– Нет, постой. Посмотри вон на тот уступ.

Ковалев навел бинокль на противоположную скалистую гряду. По склону карабкались маленькие фигурки стрелков, вооруженных луками и арбалетами. Туго набитые колчаны желтели, как майские одуванчики.

– До темноты они успеют только добраться до рощи, ночью карабкаться по скалам они не смогут. А вот утром они могут нам сильно кровь попортить. Пошли вниз, нужно предупредить Эрла и проверить гнезда стрелков, – Ковалев поплевал на ладони и ухватился за веревку. Через несколько минут снизу раздался его свист. Неринг аккуратно повесил бинокль на бок, чтобы не разбить о камни, и начал неторопливо спускаться, размышляя о том, что двигаться вниз – труднее и страшнее, чем подниматься этим же маршрутом.

* * *

Лиловая ночь окутала берег. Самоверы давно закончили вечернюю молитву, поужинали и продолжили строительство плотов при свете факелов. Теплая соленая вода едва колыхалась, и работа шла почти с той же скоростью, что днем. Александр и Виктор закончили обход постов с последними лучами солнца и теперь стояли по колено в воде, наблюдая за слаженной работой плотников. Половина экипажа в лице Ивана и Мариса находилась неотлучно от танка, с вечера занявшего выбранную позицию за обломками скал. Вороненок дремал в клетке. Вихрон свернулся клубочком на месте стрелка и смотрел увлекательный сон. Его копытца дергались, рыльце забавно гримасничало.

Ковалев вышел из воды и вытащил из кармана чешуйку. Указатели размеренно мерцали, указывая на остров, темневший в конце рябой лунной дорожки, бегущей от берега по поверхности океана.

Мощный взрыв сотряс тишину, а после небольшой задержки прогремел и второй. В красных столбах пламени взлетели на воздух два дома, те самые, что горели в Счастливой. Через несколько минут огонь перекинулся на соседние строения.

– Я же говорил – полезут по погребам, – Виктор Неринг тоже вышел из воды и пристально глядел в сторону изгороди. – А вот и разведка.

Пожар подсветил сзади фигуры медленно движущихся с мечами наголо глионских рыцарей. В багровых отсветах и они сами выглядели гигантами, и их мечи казались длиннее едва ли не в полтора раза. До изгороди оставалось двадцать шагов, не более.

По верхушкам пальм хлестнул осколочным Великий Дракон. На самом деле траектория выстрела была тщательно просчитана засветло. Осколочный предназначался отряду вражеских стрелков, засевших в скалах чуть выше верхних листьев самых высоких пальм.

Ковалев и Неринг мгновенно оказались возле танка.

– Неринг, «люстру»!

Осветительная ракета, шипя, ушла вверх, оставляя за собой ломаный пороховой зигзаг, и вспыхнула, ярко осветив мыс. Рыцари вжались в землю.

– Марис! Осколочный!

– Есть осколочный! – Марис лязгнул затвором.

Бухнул второй выстрел. Со скалы упало несколько стрелков, очевидно, последние из уцелевших.

По изгороди стрелять из орудий было пока нельзя, в дыры немедленно полезли бы нападающие.

– Смотри, они нас уже не боятся. Наверное, братец епископ пострашнее будет, – ухмыльнулся Ковалев. – Ваня, выдвигайся на второй рубеж.

Иван бережно взял в руки Вихрона, торчавшего из водительского люка, и передал наверх Ковалеву. Танк зарычал и в свете догорающей «люстры» выскочил из-за камней и помчался к навесу.

Виктор Неринг вылез на броню с пулеметом и спрыгнул вниз, на лежак из пальмовых листьев. Рядом с ним залег Ковалев, лязгнув автоматом.

– Ну что, Александр Великий, придется действовать ювелирно. Ты готов?

– Готов, господин майор! – Ковалев злобно ощерился и попытался сплюнуть. Не получилось: во рту пересохло. Курить хотелось невыносимо. Ковалев перевернулся на бок и отпил глоток из фляги.

Вдоль изгороди со стороны океана был отрыт неглубокий окоп, в котором до поры сидел в засаде Эрл Неринг и пара дюжин самых могучих самоверов, вооруженных мечами и укороченными стрелометами. Они должны были уничтожать рыцарей, которым все-таки удастся прорваться через колючую и смазанную жиром изгородь.

Если бы нападающие наладили переправу через изгородь сверху, то они должны были попасть под прицельный стрелковый огонь.

Над изгородью показался силуэт в шлеме, но тут же исчез, соскользнув обратно. Рыцарь изрядно покалечился об острые колья, о чем можно было судить по сдавленному вою. Затем показались сразу три шлема и тоже исчезли за изгородью со скоростью поплавка при поклевке. Через некоторое время над изгородью сразу в трех местах появились широкие, в три доски, и очень длинные мостки. Это были своеобразные качели – по ним рыцари должны были добежать до изгороди, служившей опорой, и перевалить качели своей тяжестью на другую сторону, набирая скорость для сокрушительной атаки.

Ковалев вдруг понял, что «качели» помогут рыцарям миновать окоп, и Эрлу придется стрелять из стрелометов в направлении пляжа, а там – самоверы.

– Вот черт! – Александр лихорадочно соображал, в то время как Виктор уже начал стрелять короткими очередями. Он удачно разнес в щепы пару мостков, поднявшихся над колючей линией, и сбил несколько фигур, готовых бежать с изгороди вниз. На открытом воздухе пулемет звучал совсем не так, как в танке. Ковалев положил руку на плечо Неринга: – Когда первая волна захлебнется, перейдем к камням. Пойду скажу Эрлу сдвинуться к роще. Будем стрелять в сторону изгороди и в сторону пляжа. Зажмем их перекрестным огнем. Тогда своих не зацепим. А по центру, ближе к плотам, пусть выставит самых крепких ребят с копьями.

Капитан Ковалев пригнулся и побежал к изгороди. Первая волна захлебнулась. Рядом сердито прожужжала стрела. Ковалев прибавил ходу и скоро скатился в окоп. Эрл его внимательно выслушал и растворился в сумраке. Ковалев побежал по траншее и вскоре присоединился к Виктору. Пожар в деревне затихал, и багровая подсветка уже не оттеняла ограду, зато огромная луна вышла из сырой дымки и осветила мыс и пляж.

За изгородью со стороны глионского войска слышалась какая-то возня. Вровень с изгородью из темноты выкатились наскоро сколоченные вышки, чуть превышающие изгородь. На них стояли стрелки, защищенные плетеными щитами. Виктор усмехнулся и нажал на спусковой крючок. И щиты, и прятавшихся за ними стрелков сдуло с вышек свинцовой очередью. Из гнезд, устроенных охотниками-самоверами на скалистых обломках, за изгородь полетели стрелы. Жужжание и посвистывание стрел вскоре сменилось воплями раненых глионцев. Рыцари отступили на безопасное расстояние и затаились.

Александр и Виктор вернулись в танк.

– Я чувствую, что они сейчас пойдут по центру, будут рушить изгородь. Ваня, как только у изгороди произойдет какое-нибудь движение, запускай двигатель. Марис, заряжай осколочный. Виктор, что с патронами?

– Все в порядке, мой капитан! Немцы – народ экономный.

– Вот и молодцы, – Ковалев принялся снаряжать пустые магазины своего автомата, изредка поглядывая в сторону изгороди. – Марис, дай попить!

Марис протянул руку к объемистой оплетенной фляге и передал ее командиру. Во фляге оказался ежевичный йоль. Ковалев торопливо глотал живительную терпкую жидкость. Пока бутыль путешествовала из рук в руки, Александр бормотал про себя: «Ежевика, поживи-ка, ты возьми ее, поди-ка». Он перебирал слова, тасуя их, как карты в колоде. Стихов он не сочинял давно, но любви к рифмованным прибауткам и игре словами не утратил. «Когда кончится война, напишу несколько книг сказок, – Ковалев вытирал пот, заливавший глаза. – Нет, в жару пить нельзя, все сразу через кожу выходит». Он не сразу заметил, что ворчит во включенный ларингофон.

– Да, ты прав, я это понял еще в Египте, – подключился к разговору Виктор.

– Так ты еще и в Египте был? А что там делал? – Ковалев смутился, но тут же поддержал разговор.

– Да то же, что и здесь. Сидел в танке. Всего неделю, потом обратно в Европу отправили. То же самое. Пальмы, песок, море. Жарко.

– Так, может, мы в Египте? – обнадежился Ваня Суворин.

Марис только хмыкнул.

– Знаешь, Иван Акимыч, местное население на арабов совсем не похоже… – Ковалев рассеянно наблюдал за изгородью, серебрившейся отраженным лунным светом. – Да, господин майор?

– Да, товарищ капитан, все верно, – по голосу Неринга было слышно, что он улыбается. – Здесь народ больше на испанцев похож. А язык у них вообще фантастический!

– Ага, – поддакнул через бортовую связь Суворин. – А имена – заслушаешься. Даже Неринги есть!

Иван всхрюкнул от удовольствия.

– Напрасно смеешься, Акимыч, тут, если покататься, можно и Суворина, и Эмсиса отыскать, я так предполагаю, – капитану понравилась тема, причем он уже не боялся попасть в омут гибельных вопросов.

– Да, уж где-то точно есть Эмсис, Марта Эмсис, моя мама, – Марис вздохнул. – Знать бы направление, пешком бы пошел.

– Ну и взял бы тебя первый патруль, – Суворин был непреклонен в своей быстрой прямоте.

– Какой патруль, Ваня? Вот местные, глионцы, ни про Германию, ни про Советский Союз слыхом не слыхивали. А ты в школе про Глион учил?

Суворин обиженно засопел. Ответ созрел быстро:

– Мало ли, чего я не учил? Так теперь, значит, этого нет? Я не согла…

В этот миг за оградой грохнуло и вспыхнуло.

– Ага! Ваня, заводи! Они телегу с огнем об изгородь шарахнули!

Обильно политая маслом, изгородь быстро занялась огнем. Языки пламени весело разбегались в обе стороны.

– Ну, что? Начинаем концерт по заявкам бойцов! – Суворин возбужденно смотрел на пламя, держась за блестящие рычаги.

– Ваня, погоди. Когда они пройдут сквозь ограду, включаем фару. Потом – осколочные и пулеметы. Виктор, следи за изгородью слева и справа, они оттуда могут своими желтыми стрелами беды наделать, – Ковалев поспешно укутывал голову Вихрона, велев ему лежать спокойно и ничего не бояться.

Телега с камнями пробила пылающую ограду и завалилась в окоп. Через нее перебросили мостки, и в пролом хлынули пешие рыцари, окруженные малиновыми искрами. Несколько раз подряд громко гавкнуло орудие. Затарахтели и смолкли пулеметы. Башня наполнилась пороховой гарью. Ковалев увидел, что брешь в изгороди завалена телами в железных панцирях. Возле рощи изгородь пытались проломить тем же способом, но нападавшие не смогли как следует разогнать телегу, и горящая изгородь только немного подалась, но не разрушилась.

– Ваня, едем на левый фланг!

Эрла Неринга и его людей осыпали градом стрел, но легкие и прочные щиты надежно защищали самоверов. Ковалев открыл люк и приказал Эрлу забираться на броню. Самоверы быстро вскарабкались на панцирь Великого Дракона, прихватив тела двоих убитых.

– Ваня, к плотам! – Ковалев методично стрелял из пушки, наводя на верхний край изгороди.

Танк рванул с места, вздымая тучу серебрящегося песка. Возле центрального плота танк остановился и круто развернулся.

– Это – последний рубеж обороны. Приказываю начать погрузку на плоты. Мы будем уничтожать все, что движется. Эрл, забери стрелков со скал. Рыцарей слишком много, и стрел у них с запасом. Людей терять нельзя.

Эрл вскочил на коня и поскакал к каменным обломкам. Виктор Неринг взял у капитана Ковалева чешуйку и отправился руководить погрузкой. Его место возле пулемета занял Суворин.

На востоке разгорался новый пожар – занималась заря. От камней вернулся Эрл Неринг со стрелками-охотниками. Они обошлись без потерь, только один из самоверов повредил ногу, спускаясь со скалы.

Погрузка шла полным ходом. Животные заняли свои импровизированные стойла на плотах, но до этого им пришлось завязать глаза – ступать по дощатым сходням они отказывались.

Ковалев изредка стрелял прямой наводкой по изгороди, вернее, по ее остаткам. Виктор, вернувшийся на свое место возле пулемета, стрелял короткими экономными очередями.

– Хорошо, что они в доспехах не могут ползти, иначе нам бы пришлось туго, – раздался в наушниках экипажа голос Ковалева.

Рыцари упорно шли вперед, смыкая щиты и спотыкаясь об изуродованные тела павших. Встречая жесткий и страшный отпор по центру, рыцари и прячущиеся за ними стрелки обтекали страшного железного слона с флангов. Довольно быстро глионское войско достигло линии прибоя, и крылья начали неуклонно сближаться. Синее воинство шло слева, белые щиты заняли правый фланг.

– В клещи берут, командир, – Виктор говорил спокойно и буднично. – Нужно атаковать, иначе они обстреляют плоты своими ядовитыми штучками.

– Куда атаковать?

– Да куда хочешь, налево или направо. Только быстро, и с разворотом – на другой фланг.

– Понял тебя. Ваня, разворот налево и на всей скорости в атаку!

Танк рванул на левый фланг, яростно плюясь свинцом.

– Ваня, теперь разворот прямо в толпе, и назад, на правый фланг.

На правом фланге маневр слона был принят за бегство, белые отряды бежали по береговой линии к плотам, крича отчаянное «хей».

Хрустя костями и чавкая выпущенными человеческими внутренностями, тридцатьчетверка развернулась на человеческом месиве и помчалась обратно. Отряд епископа никак не ждал возвращения бешеного чудовища. Белые человечки стали разбегаться, некоторые забежали в воду по пояс. Виктор косил из «дегтярева» тех, что были в воде или на берегу. Александр берег снаряды и стрелял редко, стараясь каждым снарядом достигать максимального результата.

– Ваня, теперь в центр!

Танк загромыхал обратно, к плотам. Фланги рыцарей были разбиты. Центр, оставшийся без внимания, держал Эрл Неринг. Его охотники отстреливали вражеских стрелков, а сам Эрл и несколько кузнецов, вооружившись огромными мечами, рубились с прорвавшимися рыцарями. Здесь, по центру, атаковала смесь из синих и белых. Завидев страшного слона, сине-белая рать безоговорочно отступила и по центру.

Иван направил машину к Эрлу. Ковалев высунулся из люка и прокричал:

– Все, Эрл, уходите на плоты. Вы там нужнее. Они соберутся с силами на новый штурм не раньше чем к полудню. Мы тут пока покружим с Великим Драконом, а вы идите к своим. Им нужна помощь.

Изможденные и израненные бойцы Эрла побрели к плотам.

– Вот так надо родину защищать. Вот так! – скрипел зубами Ваня Суворин. Виктор Неринг задумчиво слушал механика и жевал очередную травинку. Бог знает, где добывал свежие стебельки майор вермахта, но факт остается фактом. Из песни слова не выкинешь.

Солнце уже было довольно высоко, когда на огромные плоты были погружены все люди, животные и пожитки. Несколько плотников крепили бревенчатый настил, по которому Великий Дракон должен был восшествовать на свой отдельный плот. Иван сделал небольшой круг, развернулся и примерился. Теперь нужно было разогнаться и осторожно проскочить до центра плота, где остановиться. Для облегчения задачи там, где Иван должен был остановить машину, были закреплены два колышка с белыми флажками на уровне глаз механика. Еще накануне Ковалев, Неринг и Суворин рассчитали расстояние для разгона и торможения, и Иван несколько раз выполнил упражнение на специально размеченной береговой линии. Иван отвел танк на двадцать метров от края настила. Из-под гусениц взметнулись фонтанчики песка, и Великий Дракон помчался к плоту. Край плота просел, почти касаясь дна, когда танк наехал всей своей тяжестью на настил, затем, по мере продвижения тяжести к центру, плот начал выправляться. Танк сбил оба флажка и замер как вкопанный. Погашенная инерция машины толкнула плот вперед, и на этот раз носовые бревна зарылись в волну. Из щелей между бревнами поднялись брызги, и грузная волна пробежала от носовой части плота до кормы. Соседние плоты сильно качнуло, но – ура! – деревянная флотилия выдержала. Ковалев выскочил из башни и обернулся в сторону берега. От черной горелой линии бывшей изгороди к берегу красиво и мощно двигалась тяжелая конница. За бронированными всадниками скакали самые опасные для беглецов бойцы – стрелки на легконогих серых крийонцах, вооруженные мощными стрелометами.

Самоверы втаскивали бревенчатые сходни на плоты. Ковалев хотел было окликнуть их и заставить сбросить бревна, но вдруг передумал. Бедолагам столько раз приходилось отстраивать заново свои дома, что их бережливость перестала казаться Ковалеву скупостью. Александр позвал Мариса с автоматами и Неринга с пулеметом:

– Главное – не подпустить стрелков на выстрел. Рыцари пусть скачут, куда хотят, ради бога.

Неринг удобно расположился на плоту, выставил планку прицела и начал отсекать всадников со стрелометами, выискивая их за спинами бронированных конников. Эмсис и Ковалев предпочли стрелять с брони.

Плоты медленно набирали ход. Самоверы дружно упирались длинными шестами в дно, а на глубине начали грести огромными веслами. Несколько конных стрелков прорвались к берегу, и желтые стрелы стали падать в воду почти у самой кормы. Танкисты дали еще несколько очередей, и обстрел плотов прекратился.

Волны пока совсем не страшно, играючи бились в плоты. Предстояло три километра неизвестности. Морские волки и пираты все измеряют в милях, это Ковалев знал, но перевести километры в мили не мог. В конце концов, танкист и на плоту танкист, к черту эти мили.

Ковалев увидел, что течение сносит плоты западнее острова, и попросил гребцов сильнее загребать с левого борта. Затем он вытащил из башни Вихрона и клетку с Себасом.

– Иван, а ты что не выходишь? Все, уже поплыли, вылезай давай.

Бледный Суворин отказался выйти наотрез. Оказалось, что полтавский механизатор не выносит морской качки.

– Ну ладно, сиди, где сидишь, когда приплывем – скажем, – Ковалев взял на руки поросенка и сел на теплую броню башни. На берегу что-то происходило, но Ковалев не хотел искать бинокль в тесной башне. Он предпочел просто сидеть и вдыхать сырой воздух океана. К нему присоединились Марис и Виктор. На корме танка стояла клетка с взъерошенным Себасом. По виду вороненка было ясно, что восторга от морской прогулки он не испытывает. Он то топорщил перья, то приглаживал, но никак не мог приспособиться к морскому ветру.

Александра вдруг осенило:

– Вихрон, можешь нам показать, что там, на берегу?

Вихрон смешно поводил рыльцем, вглядываясь в ставший далеким мыс. Над пальмовой рощей кружило несколько крупных птиц. Неринг и Ковалев почувствовали знакомые симптомы. Зрение стало меняться. Марис проходил через обмен зрением впервые и негромко охнул. Ковалев сжал его руку и сказал: «Не бойся, это как кино, просто смотришь картинку – и все».

Берег был усеян мертвыми. Остатки изгороди уже не дымились. Птица плавно зашла на второй круг, и взгляд ее подолгу задерживался на нескольких изуродованных телах, лежавших в воде у берега. Легкая волна колыхала трупы, и казалось, что они сами поворачиваются в теплой розовой воде. Возле скал два десятка тяжелых конных рыцарей кололи копьями неряшливо одетых людей с белыми щитами. Те не пытались сопротивляться и покорно падали, даже не взмахнув своим куцым, почти игрушечным оружием. Синие рыцари с трудом спешились и начали добивать раненых огромными тяжелыми мечами. Один из синих – сущий гигант – ловким ударом отсек голову лежавшему на животе мужчине, ловко наколол ее на меч и поднял вверх и в сторону, чтобы не запачкаться стекающей кровью. Птица заинтересовалась головой, и танкисты увидели знакомое лицо. Вместо бороды была белая кожа, так и не успевшая загореть.

Рыцари уходили с мыса в конном строю, и падальщик начал снижаться быстрее, все более засматриваясь на куски разодранной человеческой плоти с белеющими внутри костями.

– Хватит, Вихрон, а? – попросил капитан Ковалев и открыл глаза. Постепенно к нему вернулось зрение. Мыс стал тонкой светлой полоской, по бокам которой высились острые скалы. Ковалев спиной ощущал, как приближается сырой прохладной громадой таинственный остров Дракона, но оборачиваться и смотреть не спешил. Успеется.

Глава 7

Крутой берег острова Дракона был обрывист и неприступен. Течение сносило плоты западнее, и гребцы выбивались из сил, чтобы не уплыть в океан и продолжить медленное, трудное движение вокруг спасительной суши.

Свободные от тяжелых весел самоверы смотрели вверх, запрокинув головы. Вблизи, с поверхности океана, остров выглядел слоеным пирогом из рыжего и желтого сланца. Маленькая флотилия обогнула остров примерно на треть, и пока не было ни единого шанса причалить к берегу и высадиться на сушу. Кто-то затянул красивый и величественный гимн, остальные подхватили. Песня звучала все громче, перекрывая спокойное дыхание океана и шум волн, накатывающих на вертикальную береговую стену. Ковалев посмотрел на Виктора и Мариса. Те сидели неподвижно, очарованные простой, бесхитростной мелодией. Иван Суворин забыл о морской болезни, наполовину высунулся из люка и слушал, мечтательно закрыв глаза.

– Судя по солнцу, мы уже обошли почти половину острова. – Гимн закончился, и Александр снова задумался.

– Да, командир, еще не половину, но близко к этому, – отозвался Марис.

– Конечно, можно сколотить лестницы, но Великого Дракона нам на остров не поднять. Остается только рассчитывать на чудо. – Виктор грыз очередной стебелек и смотрел вдоль береговой стены. – Командир, нужно попросить гребцов держаться дальше от берега. Мне кажется, течение меняет направление.

Действительно, плоты покинули зону течения, отбрасывавшего их в открытый океан, и теперь их сносило к острову.

Александр спрыгнул с танка и отправился к гребцам. Самоверы все поняли с полуслова и начали грести от берега. На других плотах повторили маневр. Течение несло все быстрее, и волны начали бить в бревна сильнее. Иван тихо выругался и скрылся в люке.

Ковалев вытащил из кармана талисман. Зеленые треугольники на чешуйке уже не пульсировали, а ярко светились, указывая в центр острова. Неринг взглянул на ладонь Ковалева и многозначительно поднял брови.

На носу плота закричали. Прямо по курсу возникла длинная песчаная коса, уходившая в темную пещеру. Течение исчезло, и плоты двигались уже скорее по инерции, попав в тихую заводь. Ковалев скомандовал, чтобы плоты разошлись. Через некоторое время с шорохом и скрипом плоты по очереди сели на мель, уткнувшись в чистый песчаный берег.

Виктор Неринг широко улыбнулся и крикнул Эрлу:

– Вот вы и в гостях у Великого Дракона. Добро пожаловать!

Сходни крепили недолго. Танк зарычал и медленно съехал на упругий сырой песок. Ковалев закрыл люк и приказал двигаться к пещере. Суворин радостно дергал рычаги и был вполне счастлив: твердь нравилась механизатору куда больше, чем зыбкая водяная пучина.

В темном гроте Неринг включил прожектор. Там было достаточно широко, чтобы проехать на танке, но слишком узко, чтобы развернуться. Марис и Виктор спрыгнули с брони и отправились на разведку с зажженными факелами. Сильный сквозняк едва не отрывал пламя от пропитанных жиром кусков ткани, намотанных на толстые деревянные рукояти. Разведчики поднимались вперед и вверх – подъем был не крутым, что-то около восьми градусов. Стены пещеры были на удивление ровными, пол же представлял собою добротную каменную дорогу. Марис с Виктором время от времени переглядывались.

– Меня не покидает мысль, что эта пещера устроена людьми.

Марис усмехнулся:

– Да, Виктор, для природной пещеры эта дорога слишком хороша. Интересно, для чего и кто устроил этот тоннель?

– Да, именно тоннель, это слово я искал с самого начала нашего похода! Марис! Внимание!

Впереди открылось пятно яркого света. Тоннель кончался, и через полсотни шагов предстояло выйти на поверхность. Марис вскинул автомат и отошел к левой стене. Виктор покачал головой и знаками велел Марису перейти направо.

– Здесь тень, и мы до самого выхода будем невидимы, – Неринг двинулся вперед, Марис за ним. Тоннель выходил на поверхность внутри странного каменного сооружения – во всяком случае, Марису это сооружение сильно напоминало довоенную полукруглую эстраду, огромной раковиной накрывавшую джазовый оркестр и часть танцплощадки. Сооружение было сложено из многотонных каменных блоков черного цвета. Марис и Виктор одновременно двинулись по площадке к краям раковины. Дальше начинался цветущий луг. Судя по вечернему солнцу, раковина была обращена к центру острова, а позади нее в обе стороны уходила густая полоса джунглей.

– По тоннелю мы прошли около километра, чуть меньше. Если мы пойдем туда, – Неринг показал рукой в джунгли, – то увидим своих сверху.

– Знаете, Виктор, я бы в заросли не пошел. Разведка может сильно затянуться.

– Марис, разведка должна быть полноценной. Конечно, весь остров нам не обойти, но вот этот маленький кусочек мы должны исследовать. За мной! – Виктор оборвал дискуссию, и Марис отправился за ним в джунгли, ступая след в след. Чем дальше оставалось залитое солнцем открытое пространство, тем более тяжелым и сырым становился воздух. Приходилось переступать через деревья, лежащие на земле, или почти проползать под ними, если они не достигли земли и висели, опираясь на соседние растения и собственные ветви. Марис и Виктор немедленно покрылись потом и выпачкались в зелено-коричневой кашице, какой-то странной плесени, живущей почти на всех растениях на высоте до полутора метров. Мелкие кусачие мошки забирались под свободную самоверскую одежду, доводя разведчиков до исступления. Примерно через полчаса рослый Марис забастовал: ему было тяжелее, чем Виктору, сгибаться и подныривать под ветки.

– Давайте отдохнем, Виктор, – выдохнул заряжающий.

– Я того же мнения. Привал пять минут! – Виктор огляделся и снял с плеча автомат.

Марис с размаху плюхнулся на толстое поваленное дерево. Дальнейшие события Марис и Виктор воспринимали по-разному. Общим было одно: дерево выскользнуло из-под Мариса и стремительно потащилось в заросли, постепенно утончаясь до хвоста. Оно рвануло так сильно и быстро, что сброшенный Марис дважды перевернулся и лишь на третьем кувырке смог остановиться и стоял на четвереньках, провожая остекленевшим взглядом хвост, втягивающийся в заросли. Из густых кустов высунулась страшная морда разъяренной змеи. Голова качалась на двухметровой высоте пятидесятилитровым приплюснутым бочонком, стремительно выбрасывая и пряча раздвоенный язык. Коричнево-зеленое тело змеи практически не отличалось по цвету от окружающей растительности, только брюхо ее было желтым и лишено пятен. Змея злобно пошипела, показывая огромные зубы, затем медленно опустилась в заросли и отправилась в более спокойное место, сердито хрустя ветками и шурша прелыми листьями.

Виктор молча протянул руку Марису и помог подняться. Оба были бледны, и это было заметно даже сквозь слой бурой грязи на их лицах. Они быстро справились с испугом и сделали единственно правильный вывод: нельзя касаться деревьев, особенно ровных и гладких. Мысль об отдыхе больше не возвращалась. Разведчики стали продираться сквозь чащу с удвоенной энергией и удесятеренной осторожностью.

Примерно через полчаса джунгли расступились, и Нерингу даже показалось, что густой прелый воздух вытолкнул их из зарослей на край обрыва. У танкистов перехватило дыхание от простора, открывшегося после опасной тесноты тропического леса. Виктор лег и осторожно подполз к краю. Марис присоединился к майору.

Далеко внизу зеленел океан, выпуклый у горизонта. До поверхности воды было не меньше ста метров. Справа, далеко справа виднелась узкая песчаная коса, но плоты были скрыты от взгляда отвесным берегом.

– Ну что, двинемся по краю? – Нерингу совершенно не хотелось возвращаться в джунгли. Марис согласился с Виктором.

Они осторожно пошли вдоль обрыва, держась ближе к деревьям. Песчаная коса приближалась. Когда полоска земли стала уходить прямо под ноги, Виктор лег и снова подполз к краю обрыва. Теперь он видел плоты внизу, танк, обращенный дулом в пещеру, и крохотных людей, неустанно перетаскивавших вещи на берег.

Марис лег на спину и раскинул руки. Небо было чистым, с редкими белыми росчерками, сделанными словно лебедиными перьями. Неринг отыскал сочную травинку, с удовольствием закусил ее крепкими зубами и повалился рядом с Марисом.

– Вот теперь уж точно: десять минут отдыха. Заслужили, – Виктор прикрыл глаза рукавом.

После привала стало легче. Танкисты приблизились к джунглям и с понятной неохотой двинулись в заросли. Густой кустарник расступился, и Марис, ломившийся сквозь ветви первым, остановился и протянул:

– Вот эт-то да-а-а!

Виктор, уткнувшись в спину Мариса, вежливо подтолкнул его вперед и в сторону и озадаченно присвистнул.

Перед ними лежала широкая проселочная дорога. Она была так широка, что лианы не могли перебросить свои щупальца и связать пальмы на противоположных сторонах подвесными обезьяньими мостами. Дорогой давно не пользовались, она порядком заросла, но идти по ней было почти так же удобно, как по тоннелю. Через пятнадцать минут разведчики были у входа в тоннель, разожгли оставленные на каменной плите факелы и отправились быстрым шагом под уклон.

* * *

Ковалев был очень доволен. Еще до заката скот и пожитки были переправлены по тоннелю вверх. Неутомимые самоверы работали с полной самоотдачей. Плоты вытащили на сушу и разобрали на бревна. Им предназначалось просохнуть и отправиться вверх по тоннелю в качестве материала для строительства новой деревни. Зато Великий Дракон несколько подкачал: в конце очередного рейса с тяжелой поклажей он сильно закашлял, остановился на краю гранитной площадки под каменным навесом и перестал рычать. Мрачный Суворин сообщил экипажу, что в топливных баках не осталось ни капли. Ковалев спрыгнул на землю и объявил самоверам, что Великий Дракон будет отдыхать до утра, а на заре покинет временное тело и перейдет в свое истинное огнедышащее воплощение. Затем Александр распорядился устраиваться на ночлег. Лагерь получился большой: дымили костры, по числу семей; пахло вкусными лепешками. После вечерней молитвы улеглись спать.

Александр и Виктор шептались о том, что надо бы выставить охрану, да неловко – самоверы сильно удивятся, что слуги Великого Дракона опасаются чего-то на собственном острове. А опасаться было чего: один только рассказ разведчиков о гигантской змее поразил воображение экипажа. Особенно потряс Суворина и Ковалева тот факт, что невозмутимый и спокойный латыш тараторил, горячился и жестикулировал не хуже Гоги Ривадзе, механика из первой роты, когда тот рассказывал о своих подвигах в медсанбате. Решили, что будут нести скрытную охрану силами экипажа, по очереди. Первым вызвался заступить Ковалев, но Вихрон, примчавшийся неизвестно откуда, пропищал:

– Не надо охранять. Здесь никто не тронет. Злых двуногих нет. Животные знают, что здесь я, Хранитель. Всем будет хорошо.

Ковалев озадаченно посмотрел на экипаж, взял свиненка на руки и почесал за ухом. Всемогущий Хранитель хрюкнул от удовольствия и привычно спрятал рыльце под мышку большого доброго двуногого.

Через час, не более, лагерь спал под сияющими звездами. Было тепло и впервые спокойно.

* * *

Наутро самоверы хоронили погибших в бою. Пятерых погрузили на плоты уже мертвыми, еще пятеро скончались от ран во время морского перехода. Семеро погибших были охотниками, двое – из кузнечного цеха. Десятым был плотник Адрен.

Похороны были недолгими. Самоверы спели печальную песнь над телами, уложенными рядом в широкой общей могиле, и на этом прощание было окончено. Свежий холм украсили цветами и отправились работать.

Дел впереди было – начать да кончить. Самоверам предстояло в который раз отстроить свою деревню. Быстро нашлось подходящее место – у чистого ручья. Господин Александр от имени Великого Дракона благословил общину на обустройство деревни Зеленая – так незамысловато решили назвать новое поселение на коротком общем сходе.

Эрл Неринг возглавил самых сильных и крепких мужчин и занялся подъемом бревен с песчаной косы. Другая группа самоверов отправилась на заготовки недостающего леса. К середине дня плотники уже начали собирать первый дом.

Иван Суворин нервничал. Он быстрыми шагами ходил вдоль неподвижного танка, повторяя: «Баки! Пустые, собаки! Баки, баки! Вот собаки!»

Марис проводил ревизию изрядно отощавшего боекомплекта. Стреляные гильзы он строил ровным рядом у выхода из-под каменного навеса.

– Жаль, жаль, осколочные пользуются спросом, – Эмсис положил руку на плечо Суворина. – Ну, что ты мечешься? Ни снаряды, ни солярку нам не подвезут. Успокойся.

Суворин рывком сбросил руку приятеля и продолжил злобно отмерять короткие шажки. Сделав два рейса вдоль борта, он остановился и заорал, глядя себе под ноги:

– Ну и что теперь? Коней запрягать? Пешком ходить?

Марис пожал плечами. Командирский люк открылся, и из него показался капитан Ковалев. Одетый по полной форме, перепоясанный портупеей, с планшетом и в сапогах, он спрыгнул на гранитные плиты и застыл, щурясь из густой прохладной тени на яркий свет снаружи.

Марис и Иван переглянулись и юркнули в танк. Через несколько минут они выскочили обратно и вытянулись по стойке «смирно». Сельскую перепачканную одежду они сменили на свою форму и более не походили на вольных пастухов. Ковалев одобрительно окинул взглядом экипаж.

– А где же наш начштаба? – Александр вышел на солнце и стал осматриваться, прикрывая ладонью глаза на манер козырька.

Вихрон с Себасом активно участвовали в строительстве первого дома. Они нашли в густой траве у стены смешного ушастого ежа и пытались рассмотреть его поближе. Еж сильно стеснялся и забился за поставленные у стены жерди, предназначенные для подачи на крышу. Поросенок с трудом просунул голову между жердей, но еж увернулся и резво побежал вдоль стены. Вороненок громко каркнул, оповещая Вихрона о бегстве ушастого, и свиненок помчался догонять ежа, не успев толком освободить голову. Жерди поехали за Вихроном и с грохотом рухнули наземь, чуть не задев поросячий хребет. Свин от неожиданности подпрыгнул и перевернулся в воздухе. Себас истошно орал со стены, а самоверы, согнувшись пополам, хохотали, вытирая выступившие слезы.

Ковалев досадливо сплюнул. Педантичному майору вермахта нечего делать в этой кутерьме. Александр обернулся, намереваясь послать Ивана на поиски немца, но наткнулся глазами на самого Неринга, выходящего из тоннеля с факелом в руке. Виктор погасил факел и подошел к танку. Александр со смешанным чувством отметил про себя, что Неринг тоже надел форму и выглядел безукоризненно. Было несколько неуютно видеть рядом немецкую форму с крестами и витыми погонами, но также радовало, что офицеры, не сговариваясь, решили вернуть в экипаж дух воинской дисциплины и порядка.

– Товарищ капитан, я осматривал стены тоннеля, надеясь найти какие-нибудь надписи или какую-нибудь зацепку.

– И что?

– Ничего. Ни одного следа. Стены, пол, свод – все чисто. Тех, кто сооружал тоннель и этот, – Неринг замялся, подыскивая слово, – этот козырек над нами, отличает полное отсутствие тщеславия.

– Или письменности? – улыбнулся Ковалев.

– Даже неграмотный может нацарапать символ, любой знак. Более того, люди стремятся обозначить себя. Даже в армии. А может быть, особенно в армии. У нас на броне – кресты и номера. У вас – звезды и номера. Это, так сказать, форменная одежда. Но дополнительно мы рисуем пантер, тигров. Это поднимает боевой дух. Вот, кстати, в том бою, перед тем, как мы сюда… Короче, среди ваших я заметил танк с головой богатыря, Ильи Муромца. Я читал былины, знаю! – Неринг восхищенно покрутил белобрысой головой. – Номер один-ноль-ноль. Как дрались, как маневрировали! Я всегда говорил, что русские не побеждены, пока у них остался хоть один танк. Тем более такой! Одна дуэль с самоходной пушкой чего стоила! Что там за механик, вы представляете? Что за экипаж!

Ковалев смутился и бросил взгляд на чудо-экипаж. Иван-да-Марис стояли по стойке «смирно» и нагло улыбались.

– Виктор, спасибо, конечно. Мнение такого противника особо ценно.

Неринг хмыкнул и порозовел.

– Так это были вы?! А я стою, рассуждаю! Простите меня, если допустил бестактность! – Начальник штаба отступил на один шаг и отсалютовал танкистам, выбросив правую руку вперед.

– Нет-нет, Виктор, – Ковалев тоже улыбался, – ты все верно сказал. И в общем, и в частности. Однако прошу экипаж помнить, что, несмотря на все маневры и отличную стрельбу, нас все-таки ссадили с нашей «сотки».

Иван-да-Марис тотчас перестали улыбаться.

– Виктор, ты совершенно прав – людям свойственно оставлять знаки. Могу добавить лишь одно: там, где они могут. Убедитесь сами: вчера мы проехали по площадке несколько раз, причем разворачивались и с пробуксовкой, да, Ваня? На плитах нет ни единой царапины от наших траков.

Ковалев обвел экипаж загадочным взглядом и энергично потер руки.

– Считаю, что пора выдвинуться на разведку в глубь острова. Направление, – он запустил руку в нагрудный карман и вытащил чешуйку, – направление – строго на юго-восток. Самоверы прекрасно знают свое дело и справятся без нас. Я думаю, остров в поперечнике не более десяти километров, так что вернемся через сутки, не позже. Выходим через полчаса. Форма одежды – комбинезоны. Вопросы?

Экипаж молчал. Иван тихо ликовал, почуяв близкие события.

– Собираемся здесь через тридцать минут. Разойдись!

Эрл стоял у сруба, держа за руку принцессу Энни. Лицо принцессы загорело, и глаза засияли ярче. Ковалев плотоядно прошелся взглядом снизу вверх по ее точеной фигурке, но устыдился и негромко кашлянул. Влюбленные обернулись. Их лица светились непритворной радостью.

– Смотрите, Александр, это – наш дом.

– Да, я его узнаю, – улыбнулся Ковалев. – Я хочу задать вам один вопрос. Скажите, почему ваш народ не строит корабли, ну, большие такие лодки, чтобы на них ходить по морю?

Эрл Неринг посмотрел на принцессу Энни, затем на Ковалева.

– Господин Александр, это же заповедь Дракона, Наместника Господа на земле. – Эрл прикрыл глаза, припоминая текст, и начал говорить нараспев:

Да убоится смертный вод морских глубоких,
И да не смеет он переправляться
Водой соленой с берега на берег,
Ведь он не рыбой и не черепахой создан!
Да не преступит он через запрет иначе,
Чем по прямому моему приказу…

* * *

Поле было розоватым от тоненькой травки, выпустившей яркие пушистые кисточки. Мелкая пыльца быстро облепила ноги экипажа, и к моменту, когда лагерь скрылся за пригорком, а впереди в паре километров открылась густая зеленая роща, танкисты выглядели забавно. Розовые штанины комбинезонов не хотели расставаться с въедливой пыльцой, и попытка отряхнуться привела к тому, что пыльца перекочевала на ладони, а затем и на лица экипажа. Вихрон от пыльцы начал чихать: его пятачок находился как раз на уровне розовых кисточек. Милосердный Александр взял свиненка на руки. Марис начал смеяться, приседая и хлопая себя длинными руками по коленям. При виде свирепых лиц товарищей, принявших смех молчуна на свой счет, Марис враз перестал хохотать и объяснил:

– Я просто подумал, как хорошо, что мы оставили Себаса у Эрла. Розовую ворону я бы не пережил, честное слово!

Поле красящей травы кончилось, и путники пошли по уже привычной бурой земле со скудной зеленой растительностью.

– Мне кажется, что остров имеет форму круглого стола, ну, строго говоря, овала, – Неринг оглядывался и делал пометки в планшете. – Сейчас мы подходим к центру столешницы. Александр, как чешуйка?

– Все так же! – Ковалев нахмурил розовые брови, вглядываясь в таинственную ровную зелень талисмана.

– Командир, вода! – непоседливый Суворин незаметно оторвался от группы и махал из тени кряжистого узловатого дерева.

Вода в ручье была холодной и кристально чистой. Розовая пыльца была смыта, фляги наполнены. Вихрон ухитрился оступиться и с шумом упасть в воду, после чего долго фыркал и дрожал, обсыхая.

– Рай существует, и он должен быть именно таким, – мечтательно объявил Неринг, лежа на мягко пружинящем зеленом ковре из уж-травы. – Пора, командир?

– Да, подъем! – Ковалев резко поднялся, с усилием отведя взгляд от игры солнечных бликов на поверхности ручья.

– Кто знает, как называются эти деревья? На наши дубы похожи, только листья другие. – Марис шел за командиром в рябой тени густой листвы, с удовольствием вдыхая свежий прохладный воздух.

Деревья действительно были крепкими, кряжистыми, со стволами в полтора обхвата и ветвистой густой кроной. Вихрон шнырял среди деревьев, отыскивая незнакомые танкистам шишечки, аппетитно чавкал и был вполне доволен жизнью.

– Похоже, что это не дикая роща, а старый парк, – сказал Неринг. – Посмотрите, деревья по виду одного возраста, хотя растут беспорядочно. Любопытно.

– Внимание! – Ковалев поднял руку над головой. – Выходим на открытое пространство. Вихрон, иди ко мне.

Танкисты стояли на краю рощи. Впереди, в десятке шагов, кончалась граница тени и начинался зеленый склон, залитый солнечным светом. Летняя жизнь кипела в высокой траве во всем многообразии. Если в роще царило безмолвие, изредка нарушаемое дробным раскатистым стуком клюва пичуги или глухим падением плодов с деревьев, то луг был похож на симфонический оркестр, безостановочно настраивающий инструменты: насекомые жужжали, стрекотали, гудели и пиликали, а маленькие проворные птицы свистели и щебетали, зависая над густой травой.

Помедлив, Ковалев вышел из тени с Вихроном на руках. Экипаж последовал за ним. Через двести метров группа оказалась на краю обрыва. У ног разведчиков начинался крутой спуск в карьер с курганом посередине. Неринг в немом изумлении смотрел на точную копию «Трона Кримхильды». Он узнал и молельню-алтарь, и ступени, и вход в гигантское помещение, считавшееся гробницей. Иным был цвет породы, образовывавшей стенки и дно котлована, в остальном же сходство потрясало. Были различимы и знаки на стенах.

– Непостижимо! Это невозможно, – бормотал майор, обхватив себя руками и чувствуя, как от внезапно нахлынувших воспоминаний заныли все переломы, а во рту появился противный медный привкус.

– Что? Похоже на твою каменоломню? – догадался Ковалев.

– Копия, точная копия.

Вихрон внезапно начал рваться из рук, извиваясь всем крепким тельцем. Ковалев в недоумении поставил свиненка на землю. Маленький Хранитель завертелся волчком, поджимая шипастый хвостик и нюхая воздух подрагивающим пятачком. Подул необычный ветерок. Необычен он был тем, что дул снизу вверх, от кургана к краям карьера, удивляя не только направлением, но и своей ровной, неизменной силой. Резко, без перехода, как будто по щелчку невидимого тумблера, ветер стал сильнее едва ли не вдвое. Вихрон запищал:

– В рощу! Надо бежать быстро!

Ковалев подхватил поросенка и проревел, перекрикивая ветер:

– За мной!

Двести метров до опушки леса танкисты преодолели с легкостью: им помогал ветер, вновь удвоивший силу. Подталкиваемый в спину упругим воздушным потоком, Ковалев с Вихроном на руках пробежал по лесу, петляя между деревьями, и залег между узловатыми корнями одного из лесных великанов. Неринг, Эмсис и Суворин приземлились рядом.

Со стороны карьера раздался оглушительный треск и рев. Разведчиков слепили молнии, бившие из карьера в безоблачное небо. Ветер уже не давал дышать, и танкисты залегли лицом вниз, укрывая головы руками. Ковалев скрючился и закрыл свиненка своим телом. В ту же секунду между деревьями пронесся шквал, едва не оторвавший разведчиков от земли. Ковалев свободной рукой ухватился за корень, торчавший из земли. Ветер вцепился в ворот комбинезона и пытался перевернуть Александра, вжимавшегося в землю между корнями. Одновременно капитан боялся задавить Вихрона, и ему приходилось напрягать все мускулы, выполняя две противоположные задачи.

Все стихло так же внезапно, как и началось. Над котлованом зависла сиреневая с серым оттенком туча. Через некоторое время она двинулась с места и направилась к проливу, подгоняемая ветром. Ковалев приподнялся, опираясь на правую руку. Вихрон лежал неподвижно, свернувшись в бублик. Александр застонал от бессильной жалости и поднял Вихрона с земли, подсунув под него ладони. Вихрон зачмокал и чуть вывернулся брюшком кверху. Ковалев с изумлением понял, что поросенок безмятежно спит. Он бережно положил Вихрона между корней и огляделся. Рядом приходил в себя Марис, разминая длинные руки и ноги. Суворин сидел рядом с другим деревом и тряс головой, выбивая что-то попавшее в ухо, как пловцы вытряхивают попавшую воду. Похоже, ураган швырнул его об землю и слегка контузил. Неринг уже был на ногах и смотрел в сторону карьера, сжимая кулаки.

– Виктор! – Ковалев с усилием открыл рот и зевнул, как если бы ему не хватало кислорода на скучной лекции в душной аудитории. – Марис! Посмотрите, что с Ваней, и пойдем в котлован. Ваня! Может, тебя перевязать?

Иван не отвечал. Он прекратил трясти головой и медленно поднимался, держась за дерево.

Через несколько минут экипаж стоял возле Ковалева, понуро глядя на Вихрона.

– Да спит он, спит, – Ковалев отстегнул флягу и сделал большой глоток. – Пусть отдохнет, а мы пойдем, посмотрим.

Капитан запустил руку в нагрудный карман и извлек чешуйку. Вместо зеленых треугольников на поверхности чешуйки пылал рубиновый ромб на темно-сером поле. Капитан окинул товарищей взглядом и добавил:

– Тем более.

Медленно и осторожно разведчики подкрались к краю котлована. Внизу оседала легкая дымка. От котлована волнами наплывало мощное, ровное тепло. Неринг постоял у обрыва, подумал и вытянул руку влево:

– Там должна быть каменная лестница. Она длинная, идет вдоль стены карьера и опускается вон там, возле алтаря.

– За мной, – скомандовал Ковалев и быстрым шагом двинулся вдоль обрыва.

Действительно, там, где сказал Неринг, находились ступеньки, вырезанные в слоистой породе. Они были совершенно не стерты, но сильно занесены рыхлой землей. Ступени были около трех метров в длину, шириной в полметра, высотой не более пятнадцати сантиметров, и по ним можно было идти без опасения оступиться и сорваться вниз.

– Командир, может быть, кто-то останется наверху?

– Зачем? Вихрон дорогу к самоверам найдет и без нас, а нам поодиночке все равно не выбраться из этой страны чудес. Пойдем по двое. Майор, тебе объект знаком, так что показывай дорогу. Я и Неринг – впереди, Суворин и Эмсис прикрывают, дистанция – десять шагов.

Майор расстегнул кобуру и положил руку на рукоять пистолета. Суворин повесил на шею автомат и занял место рядом с Эмсисом. Переглянувшись, первая пара ступила на лестницу. Впереди был пологий, удобный спуск.

* * *

Внизу было сухо и тепло, как в хорошо проветренной и еще горячей бане. Карьер начали обходить по периметру, против солнца.

Слоистая красно-желтая порода напоминала Ковалеву довоенный мармелад. Хотелось есть. Капитан остановил Неринга и жестом подозвал группу прикрытия.

– Давайте разведаем здесь, – Александр показал рукой на вход в «гробницу», – и устроим привал. Что-то здесь жарко, нужно отдохнуть.

Непоседливый Суворин принял слова Ковалева за приказ, кивнул и скрылся в широком каменном проходе, вырезанном в скальной породе, увлекая за собой Мариса.

Виктор и Александр переглянулись, пожали плечами и остались ждать снаружи. Прошло несколько минут, и из темноты раздался свист. Офицеры с облегчением вздохнули и отправились внутрь, вслед за Иваном и Марисом. Виктор окинул взглядом карьер и повернулся к Александру, пропуская его вперед.

В «гробнице» шаги звучали гулко, отражаясь от гладких стен, вдоль которых не было ровным счетом ничего. В самом центре темного прямоугольного зала покоилась каменная глыба; из-за нее выглядывали Иван-да-Марис. Их лица были перекошены, как будто они во что-то вляпались и теперь изо всех сил старались достойно вылезти и не запачкаться еще сильнее.

– Что здесь происходит? – Приблизившись к глыбе, Ковалев понял, что она состоит из нескольких округлых валунов, плотно прилегающих друг к другу.

– Ваня, Марис, вы чего там застряли?

Угловатый камень, венчавший нагромождение глыб, рывком развернулся в сторону Ковалева и Эмсиса и оказался исполинской головой чудовища. Вытянутое рыло, расширявшееся к ноздрям, начиналось от огромных, размером с футбольный мяч, близко посаженных глаз с узкими вертикальными зрачками. По бокам головы и на затылке встопорщились перепончатые гребни. Голова медленно покачивалась на толстой, крепкой, но довольно изящной и гибкой шее, переходящей в массивную грудную клетку. Ближайший к Ковалеву и Нерингу валун шевельнулся и оказался могучей лапой с тремя когтистыми пальцами. Дракон элегантно пошевелил ими, словно разминая после длительной неподвижности. С коротким свистом темный хвост сбил с ног Неринга и Ковалева. В следующий миг они были обвиты хвостом и прижаты спина к спине. Одного витка, охватывающего торсы офицеров и удерживавшего их руки в положении «смирно», было достаточно, чтобы Виктор и Александр поняли всю бессмысленность попыток дотянуться до оружия.

Дракон развернулся вслед за своей головой, и Ковалев увидел, что Марис и Ваня зажаты в двух передних лапах, причем лапы были сжаты ровно с такой силой, чтобы оставить пленникам возможность немного, на полвздоха дышать, но при том лишить их даже мысли о лишних движениях. Именно чудовищная хватка придавала лицам заряжающего и механика то самое напряженное, сосредоточенное и отрешенное выражение лиц людей, прощавшихся с жизнью.

– Ха, Ковалев! Здравствуй, здравствуй, казак! Честно говоря, не думал, что свидимся вновь! – сказал ящер клокочущим басом, приоткрыв зубастую пасть. Хвост бережно поставил офицеров на землю. Почувствовав свободу, Неринг выхватил «парабеллум», но вскинуть руку с ним не успел: хвост выхватил пистолет из руки майора, да так быстро, что чемпион Дрездена в полусреднем весе не успел и глазом моргнуть.

– Не балуй, немец! – рыкнул дракон, затем вытянул шею и уставился на Неринга своими глазищами. – Ба! Сегодня прямо вечер встреч! Это ведь ты в меня стрелял бронебойными! Я твое лицо хорошо запомнил. Если бы ты знал, как мне помог! Мне не хватало мощности, чтобы закрыть переход от ваших умников в обмотках на голове, а ты мне ее подкинул, даже с избытком. Я на твоих снарядах пространство полностью зашил, исключительно на их энергии. А уж когда тоннель схлопнулся, остатки энергии обратно выдавило. Вон как тебя переломало, за доброе дело-то. Ладно, я тебя подлечу, будешь как новенький. И голова больше не будет болеть.

Дракон весело закрутил «парабеллум», продев кончик хвоста в спусковую скобу, лихо остановил вращение и протянул оружие Виктору рукояткой вперед.

– Забирай, да не вздумай стрелять в пещере, а то вас рикошетом покалечит, – Дракон задумался на минуту. – Красавцы эти ваши, как я погляжу?

Лапы чудовища разжались, и Иван с Марисом повалились на пыльный каменный пол, жадно дыша и кашляя.

– Ну, Гриш, обнимемся, как встарь, друже? – Дракон забыл про Неринга, растопырил освободившиеся лапы и ухмыльнулся Ковалеву зубастой пастью.

Ковалев молчал, находясь в смятении.

– Вот те на! Не признал, что ли? Да ты чего, Гриш? Не каждый день драконы тебе попадаются! А чешуйку мою у сердца носишь, однако! – Коготь чудища осторожно коснулся груди капитана. – И одежда на тебе странная. Пищаль с серебряной чеканкой прогулял, что ли? А шашка где? Да очнись, Григорий Степаныч, я это!

– Я – Александр Степаныч.

– Брат? Так ведь Гриша сказывал, он один в семье наследник мужеского полу!

– Я – прапрапраправнук, потомок Григория Степановича, капитан Ковалев, Александр Степанович.

– Так это по времени: какой год у вас нынче, Александр Степаныч?

– Тысяча девятьсот сорок третий.

Дракон обхватил лапами рыло и стал горестно раскачиваться из стороны в сторону, напоминая детскую целлулоидную игрушку «ваньку-встаньку».

– Так как же вас сюда-то занесло? Ах да, коммуникатор! Но, конечно, одно лицо, никуда не денешься! И голос, и стать! Ковалев, Ковалев! Но как же это твои родственники ухитрились чешуйку-то не потерять! У нас их списывают через сто лет после выдачи – люди же смертны, куда деваться. Но обязательства по чешуйкам – бессрочны, на предъявителя, так сказать, лишь бы родственник. Дай-ка мне ее, Ковалев, – попросил вдруг Дракон и вытянул вперед огромную лапу.

Александр расстегнул карман, вытащил чешуйку. Она была яркого малинового цвета, без треугольников и знаков.

– Дай, не бойся. Вот сюда положи, видишь?

Ковалев увидел на передней лапе щербинку, в точности совпадающую очертаниями с чешуйкой. Он осторожно поднес амулет к лапе, и чешуйку притянуло, словно магнитом. С мягким щелчком она села в свое гнездо и стала гаснуть. Через секунду ее уже нельзя было отличить от соседних.

– Она, без всяких сомнений! Вы пока отдохните с дороги, я скоро.

Дракон начал таять на глазах; сквозь него уже можно было рассмотреть пыльный пол «гробницы». Шкура дракона полиняла и истаяла первой, затем пропали клыки и когти. Последними растворились в полутьме глазищи-блюдца.

* * *

– Давайте на выход, мужики, что-то мне не по себе, – Ковалев круто повернулся на каблуках и вышел из каменного зала.

Неринг рассматривал пистолет, как если бы видел его впервые. Суворин подошел к нему, постоял, подкашливая и все еще кривясь от боли в ребрах.

– Не вздумай, фриц. Пока ноги носят, не гневи Бога, не надо.

Майор посмотрел в сторону Суворина невидящим взглядом.

– Знаешь, Ваня, голова прошла. Совсем прошла. И рука, – Неринг согнул и разогнул руку, повращал ее в локте, – тоже как новая.

– Вот и хорошо, пойдем отсюда. И ты давай, на выход, – Иван подтолкнул долговязого Мариса в сторону прямоугольного проема. Марис послушно пошел, держась за бока и поминутно останавливаясь, как после долгого забега.

Ковалеву было тревожно. О Драконе он совершенно не думал, тоска сжимала сердце.

Вихрон! Вихрон остался в роще, один! Сколько прошло времени? Ковалев поднял голову и увидел наверху маленькую поросячью голову с болтающимися ушами. Малютка Вихрон суетился на раскаленной солнцем первой ступеньке, не в состоянии справиться с каменной лестницей: он просто не умел ею пользоваться.

– Вихрон! Не двигайся! Упадешь, дурачок! – заорал Ковалев и побежал.

Он прыгал через несколько ступенек, несколько раз споткнулся, но успел подхватить малыша. Вихрон уже терял сознание от перегрева на солнцепеке. Александр вернулся вниз, неся свиненка на руках. Положив слабо повизгивавшего Вихрона в тень алтаря, капитан принялся поливать затылок поросенка из фляги. Маленький Хранитель открыл глаза.

– Вихроша, ну, попей, малыш, попей, – Ковалев налил воды в ладонь и поднес к поросячьей мордочке. – Ты просто перегрелся, чертенок. Мы с тобой еще погоняем ворон, вот увидишь!

Вскоре Вихрон был в полном порядке, но Ковалев не позволил ему вставать и кормил с руки.

Танкисты тоже пришли в себя. Об этом можно было судить по вернувшемуся к ним чувству голода. Утолив жажду, они извлекли из вещмешков запасы и принялись за сухой паек. Ароматный свежий хлеб, хорошо прожаренное заячье мясо и удивительный желтый сыр с травами превосходно насытили мужчин. Перекусив, они почувствовали непреодолимое желание вздремнуть.

* * *

Легкое, упругое и необыкновенно свежее дуновение ветра разбудило Ковалева. Он резко проснулся от внутреннего импульса, когда вздрагивает одновременно все тело.

Дракон сидел возле алтаря, бережно держа в лапе крохотного Вихрона. Драконья лапа покачивалась вверх-вниз, и Вихрон счастливо смеялся, похрюкивая и визжа.

Узкое зубастое рыло повернулось к Ковалеву, и в глазах-мячиках сверкнула веселая искорка.

– Да, казаки, много вы дров нарубили в славном Глионе. Все события, записанные на чешуйке, расшифрованы. Спасибо вам за Вихрона, спасли малыша-Хранителя. Но остальное, вы уж не обессудьте, – чистой воды аферизм! И ведь комар носа не подточит: слуги Великого Дракона и сам Великий Дракон в его железном воплощении. Все дозволено! Рыцарей в капусту покрошить? Извольте! На остров заповедный? Пожалуйста! Теперь куда мне самоверов девать? Некуда!

– Чем вам самоверы помешали, господин Великий Дракон? – Суворин тоже проснулся и теперь сидел, обхватив колени мощными ручищами.

– Чем, чем! Нечего на острове посторонним делать, вот чем. Теперь придется правила менять, территорию делить, режимы устанавливать. Никакой свободы Великому Дракону не остается, это вам как? – Дракон запрокинул свою огромную лошадиную голову с гребешком и принялся хохотать.

Отсмеявшись, Великий Дракон опустил лапу с Вихроном к земле. Поросенок спрыгнул на песок и, разогнавшись, оттолкнулся копытцами и по привычке ткнулся под мышку капитана. И капитан, и экипаж Великого Дракона «Т-34» – все хранили молчание. Ковалев машинально почесывал воспитанника за тонким лопушистым ушком.

Неринг глядел на Великого Дракона остановившимися, немигающими глазами. Что до Эмсиса, то невозмутимый рижанин протянул руку, достал краюху вкусного самоверского хлеба и начал жевать, отрывая крепкими зубами неровные ноздреватые куски.

– Свободы для чего? – задал вопрос Ковалев.

– Хорошо, Александр Степанович, что ты не спрашиваешь, свободы от кого! С этим возникли бы определенные… м-м-м-м… сложности. Дело в том, что для формации, в которой мы с вами пересеклись, из всего пантеона существует только образ Великого Дракона. Вы застали самое начало перехода Глиона на следующую ступень развития общественного сознания. Когда переход завершится, образ Великого Дракона уступит место более человекообразным зрительным моделям. Иными словами, люди будут видеть ангелов, богов. А пока – вот, – Дракон заревел, оскалил зубы и изрыгнул клубящееся и завихряющееся желтыми языками пламя. – Вот это они понимают прекрасно. Там, где мы пересекались с твоим уважаемым прапрапредком Григорием, проще говоря, Дракон тоже был единственным воплощением власти небес. Вот, смотри!

Дракон выдохнул белое облачко, оно разгладилось и уплотнилось до непрозрачности. Ящер стал водить острым когтем сбоку облачка, и на поверхности вдруг появилось изображение.

– Это – твой предок, Григорий Ковалев, – перед глазами зрителей промелькнуло смеющееся лицо, невероятно похожее на лицо Александра, но с огромным чубом и в диковинной фуражке. Замелькали лица – молодая женщина, голый карапуз, казачий строй, искаженные яростью рожи в мохнатых шапках. – Моменты, так сказать, интимного, личного характера исключаются сами собой, и ничего нежелательного из жизни предков, да и из твоей собственной, не увидит никто.

Сюжеты на облачном экране быстро сменяли друг друга. Александр увидел молодого деда. Дед уходил на войну, воевал и возвращался. Потом капитан увидел бабушку свою Марию Алексеевну, в девичестве Масленникову, с нежностью державшую на руках своего ненаглядного первенца, Степочку. Отец! У Александра перехватило дыхание, и слезы помимо воли подступили к глазам. Малыш шевелил ручками и смеялся, тянулся к отцу. Потом, уже статным офицером, отец венчался с красавицей Аглаей Хорьковой. Замелькали лица могучих дядьев. Ковалев увидел вдруг себя самого – маленького несмышленыша. Родителей больше не было. Маленький Ковалев появлялся то с дядьями Хорьковыми, то с бабушкой. Наконец, он увидел самого себя с бабушкой и дедом в прощальную ночь. Теперь чешуйка запоминала то, что видел он: Александр увидел стариков, одиноко стоящих у порога, а потом события жизни перестали выпадать из колючей и жестокой военной канвы. Ковалеву представлялись новички – Марис Эмсис и Витя Чаликов, новобранцы из пополнения, взятые вместо убитых в первом бою заряжающего Прохора Чащина и стрелка Лени Самохина; бывалый Иван Акимович Суворин, ветеран, провоевавший в отличие от пополнения уже без малого неделю, важно знакомился с рослым Марисом, ревниво поглядывая снизу вверх на гордый подбородок юного художника, и сердечно жал руку блондина Чаликова, безошибочно чувствуя в нем заводилу и будущего товарища по шалостям. Штабные землянки, построения, дым, копоть, дергающийся прицел и кресты, кресты, кресты – краской на броне, самолетиками в небе, деревяшками на могилах. Военная круговерть изредка прерывалась красивыми женскими лицами, тихими закатами. Все более личное, интимное было вырезано из загадочной киноленты неведомыми цензорами.

Когда изображения дошли до первых шагов Ковалева и Суворина по земле Святой рощи, Великий Дракон погрузил лапу в экран и пошевелил там толстыми пальцами, ставшими внутри облака бесплотно-призрачными. Облако погасло и рассеялось в воздухе.

– Дальше вам все известно. Чешуйка помнит все, что видит человек, при котором она находится. Пилот Степан Александрович Ковалев, твой отец, чешуйку при себе не носил, и то, что он видел в жизни, осталось при нем. Зато ты увидел и отца, и мать глазами своего деда.

Дракон задумался, и гребни на его голове мерно вздувались и опадали в такт мощному дыханию.

– Меня, Ваня, зовут Линдворн. К твоему сведению, я – потомок славного Амфиптера из рода Драконов Времени, охраняющих перекрестки миров третьего порядка, – чудовище заговорило внезапно, и танкисты даже вздрогнули, переглядываясь.

– Так ты в мыслях роешься? – Суворин вскочил на ноги. – Ничего себе, я только подумать успел: шпионские штучки!

Великий Дракон устало махнул лапой:

– Хорошо, что во время расшифровки чешуйки я подгрузил себе ваши словари, а то бы обиделся ненароком. Ваши внутренние голоса, мысли, говоря по-вашему, я не собираюсь подслушивать, можете поверить! Еще никто не мог упрекнуть меня в нарушении этических норм общения! Вы очень громко думаете, вот и все. Один рассуждает, разорвет ли меня бронебойным со ста метров, второй мысленно вопит, что я – никто, и звать меня – никак, и что по мне плачет трибунал, третий твердит, что Зигфрид – настоящий герой, раз зарубил такую уродину! Только мыслеобразы Ковалева и маленького Хранителя светлы, прозрачны и не связаны с агрессией!

– Простите, господин Линдворн, можно подробнее о мыслеобразах? – Марис преодолел застенчивость и заговорил, крайне заинтригованный второй частью речи Дракона, хотя и весьма смущенный ее первой частью, насчет бронебойного.

– Мыслеобразы? Это очень просто, Марис, особенно для художника. Ты смотришь на меня, ты меня слышишь, ты воспринимаешь меня всеми органами чувств, доступными тебе. Когда Суворин произнесет тебе мое имя, ты представишь меня во всей красе, – с этими словами Дракон выдохнул облачко разноцветного дыма. – Когда ты слышишь слово «Вихрон», ты сразу представляешь себе карапуза Хранителя, спящего на руках у Ковалева, или же играющего с вороненком. Чем сложнее воспринимающая личность, тем сложнее мыслеобразы. Возникает привязка мыслеобраза к контексту обстоятельств, и Линдворн в разные моменты твоей жизни будет вспоминаться то грозным, то нежным, то справедливым, то разящим, но всегда – драконом. Какие мыслеобразы появлялись у тебя при слове «дракон» до нашей встречи? Ага, маленькая красивая ящерка с крыльями на китайской вазе в Музее Востока. Еще – чучело галапагосского дракона из Зоологического музея. И самый предпоследний мыслеобраз – танк «Т-34»! Великий Дракон в его новом воплощении! Все эти мыслеобразы имеют право на существование, но теперь в твоей коллекции появился я. Мыслеобраз, воспринимаемый тобою, теснейшим образом связан с твоим воспитанием, образованием, песнями, которые ты слышал в детстве. Короче говоря, все, что ты видишь и воспринимаешь, зависит от того общества, которое тебя породило и воспитало.

Линдворн расправил перепончатые крылья и несколько раз взмахнул ими, разминаясь, как гусь на лугу.

– Мы, долгоживущие, меряем поток времени своими мерками, люди – своими. Кто-то видит в драконах благородных, мудрых, интеллектуальных существ, – потомок Амфиптера приосанился и выдержал эффектную паузу, – в то время как другие произносят слово «дракон», имея в виду отталкивающих, глупых, агрессивных монстров. Ни те, ни другие не ошибаются. Кроме нас есть род Драконов Глубин Пространства. Они обожают бороздить мироздание и считают себя полновластными хозяевами всего, что исследовали. Они обустраивают защищенные логова в петлях времени, недоступных большинству других существ. Драконы Глубин Пространства исключительно тщеславны, считая, что превосходят не только нас, амфиптеров, но и всех других существ вообще. Они одержимы идеей господства, их злоба не знает границ, их единственная цель – поработить все сущее. Главная мечта Драконов Пространства – свернуть время. Они сражаются без правил и начинают битву без предупреждения. Основной их цвет в видимом людьми спектре – красно-коричневый. Цвет потомков гордого Амфиптера – зеленый, и мы контролируем, как уже было сказано, перекрестки миров. Перекресток – это довольно сложное устройство, основанное на энергетическом обмене. Мы контролируем перекрестки, а проницаемость перекрестка зависит от спокойствия жителей страны. Таким образом, повышая стабильность Глиона, я, к примеру, повышаю устойчивость своего перекрестка. Энергетический баланс в зоне перекрестка всегда должен быть нейтральным или положительным.

– Линдворн, простите, а что такое перекресток третьего порядка? – Суворин начал откровенно скучать и задал вопрос, чтобы окончательно не запутаться.

– Это тоже просто. Каждое общество воспринимает объективно существующие высшие силы соответственно своему уровню развития. Первый уровень – это культ животных: медведей, лис, волков, саблезубых тигров или слонов. Второй – это обожествление стихий огня, ветра, моря. Третий уровень – это поклонение существам, повелевающим стихиями: огнедышащие драконы, водяные. Четвертый – это боги, подобные обликом местному населению. Пятый уровень – высший. Общество пятого уровня не верует, а знает. Нет нужды в мыслеобразах – посредниках, все воспринимается непосредственно и без искажений. Порядок перекрестка определяется уровнем развития общества, существующего вокруг перекрестка. В вашей системе по состоянию на начало 1943 года одновременно существуют, – Великий Дракон закатил глаза-блюдца и задумался, – один – первого порядка, три перекрестка – третьего, семь – четвертого. Во времена, когда перекрестков третьего порядка было на два больше, я выдал некое обязательство лихому казаку Григорию Ковалеву, участвовавшему в своем первом византийском походе. Вдаваться в суть давних событий не стану. Я был тогда еще молодым и неопытным драконом. У меня тоже был первый пробно-тренировочный переход между мирами, и Гриша вытащил меня из серьезной беды. Да, так вот, Гриша Ковалев получил от меня чешуйку с функцией оберега. Оберег-коммуникатор в случае прямой и неотвратимой угрозы владельцу перемещает его без промедления по ближайшему свободному каналу под защиту эмитента. Что опять не так? Ага. Понял. Эмитент – это я. Тот, кто выдал обязательство. Чешуйку, одним словом. Чешуйки бывают и простые, без обязательств. В качестве украшений, декоративных пластин или амулетов их носят тысячи людей. С этих чешуек информация стекается в центральное… Простите, я увлекся, это уже лишнее. Ваша чешуйка обладала вполне достойным охватом – четырнадцать аршин, то есть десять метров. Поэтому был спасен не только Александр Ковалев, имевший на это законное, так сказать, наследственное право, но и все, находившиеся вместе с ним. У кого есть вопросы?

Эмсис с удовольствием зарисовывал Дракона в тетрадь. Неринг грыз очередной стебелек. Суворин и Ковалев сидели в тени алтаря.

– Брехня, – звучно заявил Суворин. – Бабушкины сказки.

– Ну, пусть сказки, – глухо засмеялся Линдворн. – Ох-хох-ха!

– Скажи, Великий Дракон, где мы находимся? Как нам попасть домой?

– Ковалев, Ковалев! Казак простодушный, бесхитростный! Может, пропустим по стаканчику? А, как с прапрадедом твоим, бывалоча?

– Линдворн, это что, секрет? Нам бы неплохо к своим попасть. Ты направление только подскажи, чего тебе стоит?

Великий Дракон загрустил. Он вздохнул, как паровой котел, и из его мощного выдоха сгустился угловатый ларь из темных досок. Он поковырял ногтем в огромном навесном замке, дужка отщелкнулась с металлическим лязгом. Откинув ржавую щеколду, Линдворн поднял резную крышку. Под крышкой из темноты ларя торчала дюжина пыльных бутылочных горлышек. Дракон вытащил одну из бутылей в оплетке из почерневшей лозы и бережно передал ее Ковалеву, манерно вытащив пробку кончиками двух страшных когтей. Проделав ту же операцию еще с четырьмя бутылями, Линдворн оставил последнюю из открытых для себя и поднял ее приветственным жестом:

– Мальвазия – что может быть прекраснее? Луч солнца спал в бутыли триста лет, чтобы согреть нечаянную встречу! За жизнь, друзья!

Танкисты переглянулись и пригубили напиток. Сладкая мальвазия пошла легко, и Дракон без устали провозглашал новые и новые тосты, незаметно откупоривая для себя новые бутыли.

Ковалев вежливо, но настойчиво повторял свой вопрос, всякий раз несколько меняя форму, а Великий Дракон неизменно уклонялся от ответа с ловкостью проворной ящерки.

Вихрон проснулся и откровенно скучал, завистливо прислушиваясь к возне песчаных крыс в глубине ниши за алтарем. Александр сжалился и отправил свина порезвиться. Солнце клонилось к закату, и весь котлован наполнялся чернильной тенью. Скрылись древние знаки на стенах, смягчились, а затем и вовсе растворились очертания ниш и арок. Суворин и Эмсис впали в состояние блаженной дремоты. Неринг же, напротив, чем больше пил, тем жестче обозначались складки возле губ. Пользуясь паузой, Линдворн вытащил из-за алтаря два факела, плюнул на них сквозь передние резцы огоньком, подождал, пока займется ровное синеватое пламя, и воткнул в щели между плитами слева и справа от себя. Выждав некоторое время, Великий Дракон посмотрел на Виктора в упор:

– Скажи мне, Неринг, славный воин, чем ты опечален?

– Я понимаю, господин Дракон, что, если бы нас не вытащила твоя чешуйка, я бы теперь точно не задавался никакими вопросами. Но я жив и хочу знать, где мой дом. Я хочу увидеть жену и сына.

– О, силы добра и зла! – громыхнул несколько захмелевший Линдворн. – Увидеть жену и сына? Смотри…

Неринг замер, вытянув руку вперед и вверх, словно защищаясь от слепящего света. Глаза его видели что-то свое, недоступное остальным. По щекам майора потекли слезы, но он не мигал и слез не утирал. Ковалев всегда думал, что так плачут только артисты в кино – не кривя лица, не всхлипывая.

– Все, больше не могу, – Великий Дракон отхлебнул из бутыли, зажав ее между двумя пальцами, как держал бы ювелир крупный драгоценный камень. – Даже если бы ты в меня еще раз шарахнул парой бронебойных, энергии все равно мало. И это из центра перекрестка! Конечно, если бы ты поместил семью ближе к Майнцу или, скажем, в долину пирамид… Да что это я, извини, майор.

Линдворн сделал еще один мощный глоток и запустил темную пузатую бутыль катиться по плитам.

Виктор уже пришел в себя окончательно и сидел с блаженной улыбкой.

– Что там, майор? – Ковалев положил руку на плечо Неринга.

– Эльза кормила сына с ложечки. Отец и мать помогали ей. Погоди, мама и Эльза носят траур! Что за черт, кто-то в семье погиб! – Неринг рывком вскочил на ноги. – Что смотришь, Ваня? Хочешь сказать – говори!

– Да ты погиб, майор, ты! – Суворин был необычно серьезен. – Мы здесь уже пару недель, вот и считай. У вас канцелярия быстро работает.

– Господин Линдворн, может, родных Виктора известить можно? – подал голос Марис.

– Родных? – Дракон опустошил и запустил катиться очередную бутылку. – Родных, наверное, можно.

Бутылка, забавно повиливая горлышком, подкатилась к предыдущей, и они глухо стукнулись стеклянными оплетенными лозой пузами.

– Нет!!! – Неринг в ужасе замахал руками. – При одном лишь намеке на то, что я жив и пропадаю неизвестно где мои попадут в гестапо, и я их точно не увижу. Нет, не надо никого извещать. Я прошу вас.

– Да, нам тоже своим сказать нечего. Оставили поле боя, да еще с боевой машиной, да еще и с врагом в составе экипажа. Чижик-пыжик, где ты был? У дракона водку пил. Да, мечта особиста. – Ковалев посмотрел в небо. – Дезертиры.

Суворин начал было ворчать, что ему нечего скрывать от советской власти и что за правду не наказывают, но быстро успокоился под дружелюбным прищуром Мариса.

– Скажи, Линдворн, с нами вместе переместился и круг земли. Земля-то зачем? – Александр начал понимать, что все гораздо серьезнее, чем просто сон или контузия. В изложении Дракона прослеживалась логика, и это пугало Ковалева больше всего.

– А, казак, хороший вопрос! Представь, что ты дал кому-то тридцать бутылок мальвазии. Представил? – Линдворн откупорил очередную бутыль и глотнул. – Ну, вот. У него возникла задолженность. Она постоянно его тянет, давит на него, понимаешь? Так и между мирами. Отдельно от танка тебя переместить было нельзя. Плюс зона действия чешуйки – четырнадцать аршин. Так? Масса вашего танка вместе с оружием и людьми – тридцать тонн, как ни крути. Добавь еще слой земли толщиной двадцать сантиметров – это еще двадцать тонн, самый минимум. Итого перемещается пятьдесят тонн. Это – задолженность одного мира перед другим. Задолженность действует, как разность потенциалов, нет, нет, лучше сказать – как перепад давления. Получается этакая причина «сквозняка» между мирами, и в обратном направлении может переместиться что угодно. Поэтому мы гасим перемещение массы из одного мира в другой обратным перемещением равной массы. Уравняли – и нет вопросов. С точки зрения затраты энергии все получается гораздо легче. Понятно?

– Погоди, Великий Дракон, ну, земля под нами переместилась – это дашь на дашь, а что переместилось вместо танка?

– Она же, землица. Тридцать сантиметров толщиной вместо двадцати. Там, на поле боя, глионская зеленая трава давно выгорела и закоптилась да сровнялась с остальной. А здесь ваша горелая земля травой кудрявой заросла, будь уверен. Вы небось и не заметили, что ваш обгорелый пятак земли несколько ниже?

Танкисты согласно закивали.

– Там же трава густая вокруг, а наша земля – выгоревшая да притоптанная, – развел руками Суворин, – разве сравнишь. Да и кому в голову придет присматриваться!

– Скажи, Великий Дракон, почему мы попали не сюда, на перекресток, а в Святую рощу? – Ковалев хмурился, пытаясь осмыслить все услышанное.

– Нет ничего проще. Перекресток, как вы могли заметить при свете дня, – сложное сооружение. Каждый камень, каждая плита или колонна должна быть на месте. Именно поэтому чешуйка выбирает другое место – с подходящими параметрами для замены перемещаемой массы. Потом чешуйка указывает путь сюда. Непосредственно через перекресток прибывают только существа избранные, с назначенной нулевой массой. Ну, вот я, например.

– С какой, какой массой?

– Все, пора спать, – объявил изрядно захмелевший наследник Амфиптера. – Про назначенную массу я вам объяснить не смогу.

– Подожди, Линдворн, так как же нам отсюда выбираться? – Ковалев упрямо возвращался к интересующей всех теме.

Великий Дракон утомленно закатил желтые глаза.

– Вопрос о вашем перемещении – не вопрос. Конечно, вам здесь нельзя оставаться. Вы очень сильно расшатали основы местного мироощущения, добавили, так сказать, новые, преждевременные мыслеобразы в религиозное сознание. Не стану углубляться в тонкости, но в результате перекресток-переход может начать работать нестабильно. Появление в этом мире моего дружочка Гриши Ковалева не вызвало бы и тысячной доли проблем, вызванных вами. Но, – Линдворн предостерегающе поднял лапу, – ни в коем случае не примите это в качестве упрека! Так сказать, произошло событие, которое не должно было произойти, не более того. Пока же вам придется пожить здесь, на острове. Вот, – он перегнулся длинной шеей куда-то под левое крыло, – вот вам личные пластинки, по-вашему – жетоны. Они позволят вам легко и свободно перемещаться – пока в пределах острова, – без глупостей вроде пеших походов.

Дракон выронил из пасти на лапу четыре белых пластинки на шнурках.

– Р-р-разбирай! – рявкнул Линдворн совершенно по-солдафонски. – Утром соберемся здесь и продолжим. Чтобы попасть к лагерю, нужно нажать на маленький полукруг. Чтобы вернуться сюда, к алтарю, нужно нажать на выпуклый квадрат в центре. Остальные значки не нажимайте, они не все активны, я потом объясню. Сбор завтра в десять утра. И еще: самоверам – ни слова. Слуги Великого Дракона – так слуги. Р-р-разойдись! Эх, казаки-р-р-разбойники!

Ковалев подхватил на руки Вихрона и нажал полукруг. Все вокруг замерцало, в глазах потемнело. Когда Ковалев открыл глаза, перед ним открылась сонная долина. В ночной синеве под мерцающими звездами горели костры, освещая незавершенные срубы новых самоверских домов. Вихрон изо всех сил рвался вниз, и Александр отпустил его. Вихрон радостно запрыгал вокруг танка. Рядом с Ковалевым появились Неринг, Эмсис и Суворин.

– Сказки Пушкина, – ворчал Иван. – Арина Родионовна в чешуе и с когтями!

– Ладно, Ваня. Сказки так сказки. Экипаж, слушай команду! Жетоны надеть на шею, держать при себе постоянно. Подъем в семь утра. Сейчас, – Ковалев посмотрел на светящиеся стрелки командирских часов, – сейчас – полночь. Свободны!

* * *

Сон не шел. Ковалев осторожно тронул Неринга за плечо. Майор молча сел и внимательно посмотрел на Ковалева.

– Ты слышал – вопрос о нашем перемещении решен. Вопрос времени.

– И что? – Брови немца сошлись над переносицей. Он недоумевал.

– У нас в баках сухо, а без танка мы – сам понимаешь. Короче говоря, где взять топливо, вот вопрос. Горючее нужно!

– Горючее? Горючее…

В палатке, устроенной танкистами под каменным навесом вблизи танка, горел светильник, принесенный заботливыми самоверами. Иван-да-Марис еще вечером отправились в деревню под предлогом оказания посильной помощи в строительстве. Ковалев хорошо знал, что за помощь будет оказана бравыми парнями прекрасным строительницам, но присоединиться отказался – слишком многое нужно было обдумать.

– Знаешь, майор, мне показалось, что Великий Дракон нес пьяный бред. Я не могу ничего понять.

– Я тоже, капитан. Но за неимением иного давай считать это не бредом, а единственным источником информации.

– Ну, давай. Итак, по словам Линдворна, мы находимся в другом мире. Там, где были мы, теперь несколько тонн местного песка. Так?

– Так, – Неринг неотрывно смотрел на огонек пузатого жестяного светильника.

– Получается, что мы можем вернуться домой только таким же способом, как попали сюда – другого не дано. Ни пешком, ни на танке. Да еще и горючего нет, вот черт! В любом случае, без помощи Дракона нам никуда переместиться не удастся. Теперь – сам Дракон. Помнишь, что он Марису про мыслеобразы вещал?

Неринг утвердительно кивнул. Ковалев продолжил, вскочив на ноги и расхаживая по палатке:

– Получается, что Дракон – не обязательно Дракон. Понимаешь?

– Что-то не очень, капитан, – Виктор тоже поднялся, и от его движения пламя над фитильком светильника заплясало. Тени офицеров на стенке палатки заволновались.

– Да получается, что есть кто-то, кто присваивает перекрестку порядок, а следовательно, меняет охрану. Этот перекресток находится в стране рыцарей, понимаешь? Тут должны видеть огнедышащего ящера. Когда Глион станет другим, сменится и контролер на перекрестке. Мыслеобраз будет другим, понимаешь?

– Чуть-чуть, – покачал головой майор, – немного.

– Что – чуть-чуть?

– Понимаю чуть-чуть! Во всяком случае, Господь являлся людям то горящим кустом, то голубем, и только с приходом Иисуса нам был явлен человеческий образ. Похоже на всю эту историю с перекрестками. Логика здесь есть. Все остальное – выше моего понимания. Рыцари, самоверы, говорящий поросенок. Перемещения, пластинки, жетоны… Нет, правда, бред, но ведь работает!

Ковалев уставился на Неринга, изумленный библейской аналогией, пришедшей в голову потомственного архивариуса.

– Скажи, Виктор, а у тебя рыцарей в роду не было?

– Ну, почему не было, были. В тринадцатом веке мой предок, Карл Неринг, один из самых достойных и отважных рыцарей, неожиданно для всех удалился от ратных дел и завещал своим потомкам жить мирной жизнью. Он был последним рыцарем в нашем роду. Ты на Эрла намекаешь? Нет, это совпадение.

– Куда ты все время смотришь?

– Я смотрю на огонь, – флегматично ответил Неринг. – Ты же сам сказал – нам нужно горючее. Вот я и смотрю: огонь горит, фитилек из лампы торчит. То, что горит, как называется? Горючее. Понимаешь?

Ковалев постоял несколько секунд в замешательстве, затем просиял и стал трясти Неринга за плечи:

– Ах ты, умница! Ну, молодец! Бежим! Бежим к Эрлу!

– Да погоди, зачем семью тревожить среди ночи? Не стоит мешать молодоженам, – улыбнулся Виктор. – Утром пойдем. Да и Ваню с Марисом нужно дождаться.

– Будь по-твоему, – Ковалев улегся и начал вертеться, сгорая от нетерпения.

Неринг уснул в одно мгновение. Ему снились родители, жена и белоголовый малыш. Он простился с ними после завтрака и легкой походкой пошел по Курфюрстштрассе. У здания ратуши он остановился и посмотрел на круглые башенные часы. Куранты начали отбивать знакомую с детства мелодию. Виктор вошел в здание, привычно поздоровался со старым Вильгельмом и начал спускаться по винтовой лестнице в архив. В хранилище царила особая тишина. Пахло чернилами, сургучом и особым, ни с чем не сравнимым книжным запахом. Пододвинув лесенку к нужному стеллажу, Виктор достал с верхней полки объемистый фолиант и бережно отнес его к прочному дубовому столу. Осторожно переворачивая страницу за страницей, Неринг нашел гравюру с подписью готическим шрифтом: «Линдворн Четвертый, Великий Дракон, страж перекрестка Темных времен». В коридоре послышались шаркающие и одновременно шлепающие шаги. Старик Вильгельм, ветеран и инвалид, ходил иначе – с сухим деревянным перестуком деревянной ноги и трости. Массивная дверь архива заскрипела, как будто на нее давили гидравлическим прессом. Засов скрипнул, прогибаясь, и со звоном отлетел в сторону, вырванный чудовищным медленным нажимом.

– Кто здесь? – отчаянно выкрикнул Неринг, пытаясь прижать дверь весом своего тела. – Линдворн, ты?!!

За дверью слышалось мерное, тяжелое дыхание. Дверь отжимали беззвучно и неумолимо. Неринг увидел страшную, завораживающую черноту коридора. Виктор уперся сильнее, но его ноги заскользили по паркету в безрезультатных попытках устоять на месте. В коридоре тяжко вздохнули, и в приоткрывшуюся щель просунулась перепончатая лапа, покрытая чешуей на манер рыцарской стальной перчатки.

– Линдворн, болван, хватит шутить! – крикнул Неринг, но осекся, вмиг осознав, что лапа была не зеленой, а коричневой. «Они одержимы идеей господства. Их злоба не знает границ», – бормотал приемник в углу архива.

– А-а-а-а! – Неринг услышал чей-то пронзительный, жалобный заячий вопль и не сразу понял, что кричал он сам. Виктор отпустил дверь, стремительно подсел и ударил в темноту левой рукой, вложив дополнительно всю силу выпрямляющихся ног. Рука попала в вязкую, податливую массу. Коричневая лапа отпустила край двери и схватила Неринга за запястье. Виктор почувствовал, что неумолимая сила, только что отжимавшая дверь архива, теперь беспощадно тащит его в темноту коридора.

– А-а-а-а! – Неринг снова закричал, тонко и беспомощно.

«Наверное, таким криком прощается с жизнью зайчонок, попавший в медвежью пасть», – мельком подумал Виктор. Лапа равнодушно и безжалостно тащила Неринга во тьму небытия. Стало понятно, что за дверью уже нет ни ратуши, ни старика Вильгельма на деревянной ноге. Эльза, родители, малыш!!!

Коричневый дракон проломил дверь ударом другой лапы и цепко вкогтился в правое плечо Виктора.

– Что с тобой? – вопрошало чудовище из коридора, тряся Неринга за плечо и не прекращая тащить его за руку. – Очнись, майор! Витя, твою же мать!

Неринг удивился и открыл глаза. Он лежал на своем месте в углу палатки и кистью правой руки с силой тащил свое левое запястье куда-то вперед. Иван Суворин стоял на коленях и тряс Неринга за плечо. Ковалев стоял на коленях возле лежащего на боку Мариса и пытался привести его в чувство. Тот был бледен и держался за живот, зевая ртом и закатив глаза. Яркий луч солнца проникал сквозь откинутый полог палатки и освещал ухо Суворина, зажигая его рубиновым светом. Неринг начал понимать, что произошло, и застонал, с трудом разжимая правую руку. На левом запястье белели следы от собственных железных пальцев. Марис, получивший от чемпиона Дрездена сокрушительный удар в солнечное сплетение, начал потихоньку приходить в себя.

– Семь утра. Подъем, – объявил капитан Ковалев, сверившись с командирскими часами и обреченно глядя на экипаж Великого Дракона «Т-34».

Глава 8

В столичном Феррасе шла подготовка к главному церковному празднику – дню Возвращения. Две недели таинственного отсутствия Наместника Господа, Властителя неба и земли – Великого Дракона, – полагалось проводить, избегая ссор и кровопролитий, а также соблюдая пост. Под строгий запрет попадали сладости, фрукты, хлеб и разнообразная выпечка: печенья, хворост, пряники и ватрушки.

Две недели глионцы утоляли голод мясом и рыбой с овощными гарнирами – зеленым салатом чио, соленой хрустящей капустой ми, земляными клубнями потата и оранжевым сладким перцем. Можно было употреблять молоко и молочные продукты, но ни в коем случае не в один день с яйцами или мясом птицы. Несложные и необременительные правила поста могли быть дополнительно смягчены особым позволением Единой церкви, причем за весьма скромное пожертвование в двадцать монет.

К концу поста в садах и огородах созревали первые золотистые абрикосы, желтые яблоки и чудесный синий виноград. День Возвращения был одновременно и первым днем нового года, и праздником первого летнего урожая.

На мосту, соединявшем королевский дворец и собор, сооружали помост. Из епископского собора торжественно выносили изваяние Великого Дракона, украшенное гирляндами свежих цветов. Под рев труб, изображавших голос огнедышащего Наместника, статую водружали на помост и подносили ей блюдо с фруктами первого урожая и огромную корзину с хлебом, сладостями и свежей выпечкой. Фигура Великого Дракона дышала на фрукты и выпечку бутафорским дымом, и освященные подношения летели в толпу, разбрасываемые священниками во главе с епископом. Статую Великого Дракона торжественно несли вокруг королевского дворца, а затем возвращали на постамент в зал Радости. Народ Глиона гулял и развлекался семь дней и семь ночей, после чего жизнь возвращалась в привычную колею до следующего дня Возвращения. Второй и третий летние урожаи отмечали не так пышно, считая эти праздники уделом провинциалов. Столичная жизнь оживлялась в дни казней или облав.

Итак, Феррас готовился к очередному празднику Возвращения. Были подметены дороги, мост украшен гирляндами, в собор завезли свежие цветы. Однако в этот канун праздника радостное оживление не владело ни простыми людьми, ни знатью. В столичном воздухе было растворено состояние смутной тревоги и надвигающейся беды. Пост был омрачен кровопролитием в Святой роще и боями на Челюсти Дракона. Публичные разговоры на эти темы были запрещены и жестоко пресекались тайной стражей. Никто не знал, почему из нескольких сотен отборных воинов, открыто и торжественно отправившихся в Святую рощу и на Челюсть Дракона, вернулись едва ли больше половины. Они возвращались в город ночью, скрытно и незаметно. Рыцари и простые ратники молчали. Молчал епископ Рэнкс Айен, уединившийся затворником в Великом соборе. Синий рыцарь граф Алистар лишь однажды появился на приеме, устроенном королем Энкогсом по случаю прибытия ко двору нового посла от коварного друга и соседа короля Гриза. После приема граф отправился к себе в замок и более в обществе не показывался. Загадочное исчезновение принцессы Энни тоже никем не обсуждалось, но беспокоило всех.

При полном отсутствии информации неизвестно откуда стали появляться слухи, один нелепее другого. Буквально не разжимая губ, люди передавали друг другу историю о том, что красавицу Энни забрал к себе Великий Дракон, дабы жениться на ней, а король отправил наследника вернуть принцессу домой. В итоге: Дракон повержен, но погибла и принцесса, и весь цвет королевского войска. По другой версии, Великий Дракон забрал с собою самоверов, для чего утопил их в проливе, а принцесса была похищена разбойником Шестопером, против своей воли стала его супругой, и теперь отступник готов объявиться и потребовать себе в приданое часть королевства. Сам же Великий Дракон заколдован четырьмя демонами, принявшими человеческое обличье, и обращен в железного зверя. Теперь эти порождения тьмы правят и Драконом, и всем подлунным миром. В отличие от прекраснодушного Дракона, демоны кровавы и жестоки и забавы ради заставили глионских воинов убивать друг друга. Некоторые рыцари смогли освободиться от чар силой молитвы епископа Рэнкса и вырваться с полуострова. Самая страшная и осуждаемая священнослужителями версия была полной и безоговорочной ересью: четверка демонов – не демоны, а четыре воплощения Господа, решившего править паствой, минуя Великого Наместника. При мысли о человекоподобии Господа, пускай даже временном, священники впадали в состояние исступленного негодования. Господь не может быть похож на человека даже отдаленно, ибо человек – вместилище греховных помыслов и источник грязных поступков! Еретикам и отступникам, допускающим хотя бы тень сомнения, – смерть мучительная во имя очищения! Алас!

В день Возвращения нежный розовый рассвет, загоревшийся над широким полноводным Фером, залил мост и оттенил красоту дворца и собора волшебным светом. Утренняя прохлада таяла вместе с серебристой росой. К мосту потянулись горожане. Вера в чудо, в светлое будущее, которое вот-вот настанет – такая же наивная и прекрасная, как сто лет назад, – толкала людей на улицы и заставляла забыть тревоги и печаль. Король Энкогс и граф Алистар смотрели на радостных горожан из-за темно-бордовой гардины. Окна угловой залы во втором этаже королевского дворца позволяли без труда заглядывать в лица прохожим.

– Смотри, Алистар. Эти люди бросали вчера сухой хворост в костер еретика Жоулена. Их лица были искажены священной ненавистью, кулаки судорожно сжаты. Это они пинали сухое обгоревшее тело и радовались, когда обугленная голова отлетела от тела и каталась по мосту, как мячик.

– Да, государь. Это они. Я помню многих.

– Жоулен не сделал им ничего худого, Алистар. Он их любил, тебе не кажется?

– Не кажется. Так и есть, Ваше Величество. Любил.

– Он всего лишь кричал, что они заслуживают милосердного Господа. Не зверя, не Дракона, но Человека, который бы их понимал, плакал и смеялся вместе с ними, прощал их, любил их такими, какие они есть.

– Государь еще больший еретик, чем Жоулен, – улыбнулся Синий рыцарь. – Даже чем тысяча Жоуленов.

Энкогс сухо рассмеялся.

– Властитель должен превосходить своих подданых во всем. Знаешь, я иногда ненавижу их, мой рыцарь. Ведь это они предают друг друга в руки палачей, они мучают и пытают, а потом глумятся над трупами.

– Чернь, Ваше Величество. Так было, так будет. Иногда и десятки поколений благородных предков не могут смыть эту первородную черноту.

Энкогс прошелся по прохладной зале.

– Рэнкс должен подойти с минуты на минуту, – король протянул руку к шнурку звонка. Вошел оруженосец – ловкий, быстроглазый Сермон из Синего отряда. Поклонившись королю и графу, Сермон замер в почтительном удалении.

– Подойди.

Сермон приблизился.

– Мы с графом ждем епископа Рэнкса. Сейчас нам нужно удалиться. Когда придет мой сын, скажешь ему: «Ветер и птицы». Понял?

Сермон молча поклонился и учтиво отступил к двери. Когда дверь закрылась за оруженосцем, король подошел к рыцарским доспехам, стоявшим в дальнем углу, и повернул один из пальцев на стальной перчатке. Открылась потайная дверь. Энкогс вышел в дверь первым, за ним последовал Алистар. Проем закрылся с угрюмым булыжным рокотом.

* * *

Пальмового масла у самоверов было много, оставалось только перегнать его и очистить. Виктор Неринг объяснил Эрлу, что требовалось получить на выходе. Эрл радостно согласился. В перегонных аппаратах для изготовления крепкого бера недостатка не было: самоверы бер не пили, считая его недостойным и унижающим человека, но он превосходно прижигал раны и согревал при переохлаждении. Вскоре на кострах забулькали пузатые емкости с пальмовым маслом. Поняв, чего от них хотят слуги Дракона, деревенские умельцы очень удивились, но согласились помочь. Из пальмового масла получалась прозрачная и очень горючая жидкость. Кроме того, она быстро испарялась и резко пахла, так что собирать ее пришлось в узкогорлые бутыли, а не в открытые лоханки.

Деревня была почти достроена. Самоверы, чьи дома еще не были готовы, жили на своих участках, размеченных в том порядке, к которому селяне привыкли давным-давно. В полдень предполагалось отметить праздник Возвращения, и самоверы робко, как бы невзначай намекали слугам Дракона, что вот бы было здорово поздравить с Новым годом самого Великого Наместника, а не его чучело из соломы, обтянутое зеленой тканью.

Получив каждый по коммуникатору, танкисты стали гораздо свободнее общаться с местным населением. Кроме того, перемещение по острову стало для экипажа чуть ли не детской забавой.

К девяти утра перегонка пальмового масла шла полным ходом. Ковалев собрал экипаж под каменным козырьком.

– В десять ноль-ноль нас ждет Дракон. Прошу привести себя в порядок. Как-никак, Дракон – представитель местной верховной власти, и мы обязаны предстать перед ним в достойном виде. Прошу вычистить оружие и предъявить его майору Нерингу к осмотру в девять сорок пять. В девять пятьдесят пять – построение, в без минуты десять – отбываем. Разойдись!

Все шло по плану. Неринг осмотрел личное оружие и не нашел ни единого недостатка. На построение все вышли в назначенное время. Виктор прихватил с собой пулемет и ящик с патронами. Ковалев удивленно вскинул брови, а затем одобрительно кивнул: «Правильно, товарищ майор!»

– Рад стараться, господин капитан, – съязвил белобрысый начальник штаба, нарочно коверкая русские слова картавым немецким акцентом.

– Что ж, – Александр посмотрел на часы. – Приготовиться! Взять в руки жетоны! На счет три нажимаем на выпуклый квадрат. Вихрон, иди сюда! Сиди смирно. Внимание, начинаю отсчет: Один… Два… Три!

От алтаря несло сырой гнилью.

– Казачки, – просвистел шепот Линдворна, – сюда, казачки. Только тихо, не шумите.

Танкисты оглянулись на шепот. Дракон был едва различим в полумраке каменной «гробницы». Ковалев поставил Вихрона на землю. Поросенок, поджав хвост, метнулся к Линдворну.

Ковалев кивком приказал экипажу двигаться в сторону «гробницы», где в засаде пыхтел Великий Дракон, а сам вскинул автомат, снял с предохранителя и начал медленно пятиться от алтаря.

– Быстрее, быстрее, – шипел Линдворн.

– В чем дело, Великий Дракон?

– Я вам вчера говорил, что перемены в обществе порождают нестабильную функцию перекрестка, – шепот Линдворна напоминал легкий ветерок. – Чувствуете вонь? Эти твари улавливают уязвимость перехода, как кровососы чувствуют теплую кровь! Мерзкий запах говорит об их приближении, и нам с вами придется увидеть их гораздо раньше, чем я рассчитывал. Я думаю, вам нужно взять маленького Хранителя и переместиться обратно, в лагерь.

– Откуда они пойдут? – поинтересовался Ковалев.

– От алтаря. Ты что, Саша, опомнись! Памятью прапрадеда твоего Григория заклинаю – уходи! Это наши дела, внутренние. Ковалев, твое благородство неуместно! Вчерашняя мальвазия до сих пор бродит у тебя в крови.

– Экипаж, к бою!

Защелкали затворы. Виктор Неринг упер сошки пулемета в желтоватый известняк. Марис Эмсис подал ему диск с патронами и залег рядом. Иван Суворин нервно кусал губы, оглядываясь по сторонам.

– Суворин! Ты что задумал? – Ковалев настороженно заглянул в глаза механика.

– Никак нет, товарищ капитан! Готов к бою!

– Смотри у меня! – Ковалев погрозил Ване пальцем, еле сдерживая смех. Честные глаза Суворина всегда вызывали у Ковалева приступ веселья.

Колонна, венчавшая алтарь, стала втягиваться в каменную плиту, над которой незыблемо возвышалась еще минуту назад. На ее месте закрутилась перевернутая прозрачная воронка. Воронка накрывала дыру в плите своей широкой горловиной, а сужающийся конец заканчивался хвостиком, виляющим на высоте пяти метров. Из дыры выскочило что-то темное и угодило прямо в воронку, закрутилось, закувыркалось по стенкам и вылетело сбоку из прозрачного хвостика. Шлепнувшись на каменную плиту в нескольких шагах от раструба воронки, нечто оказалось невысоким, размером с теленка, и очень широким коричневым драконом. Его уродливая голова была покрыта сверху красноватыми щитками с костяными острыми наростами. Спереди дракон напоминал уродливую собаку невероятных размеров с тупой мордой в мокрых кожистых складках. Коричневая тварь сидела на четвереньках, словно жаба, изготовившаяся к прыжку, и оглядывалась по сторонам. После вращения в воронке вестибулярный аппарат гостя не пришел в норму, и он подергивал головой влево, с трудом возвращая короткую шею в вертикальное положение.

Неринг выстрелил твари в голову. Пуля попала в складку под глазом и дернула голову монстра вверх и назад. Дракон поднялся на задние лапы, как лошадь, поднятая всадником на дыбы. Неринг всмотрелся в узор роговых щитков, покрывавших отвратительное брюхо незваного гостя, а затем всадил короткую очередь в небольшой кожистый просвет между грудных пластин. Из спины дракона полетели оторванные пулями пластины красно-коричневой брони с брызгами оранжевой крови.

Линдворн зарычал и метко плюнул в шатающееся тело коричневого налетчика огненным шаром. Коричневый рухнул на спину, дернулся и затих. У него из пасти хлынула оранжевая волна крови и тут же опала, стекая на пыльную плиту. Плита задымилась.

– А-а-а, мерзкий гарх! – взревел Линдворн.

– Кто? Гарх? – не понял Ковалев.

– Да, гарх! Драконы Глубин Пространства – гархи. Мы – амфиптеры. По имени первого предка, оставившего свой след в истории рода.

После минутного затишья воронка буквально почернела от набившихся в нее гархов. Через миг они посыпались на плиты у алтаря. Один из них, первым придя в себя после падения, увидел неподвижное тело первого гарха и взвыл.

Вихрон вскочил на копытца и развернул свой маленький хвост с шипом на конце в боевое положение. Ковалев прижал свиненка к земле и рявкнул:

– Огонь!

Застрочил пулемет Неринга, его поддержали автоматы остальных членов экипажа. Алтарь был залит оранжевой жижей, и прибывающие следом уже скользили лапами, приходя в ярость от запаха крови. Вращающаяся воронка выбрасывала коричневую погань почти с пулеметной частотой, но с небольшими перерывами. Гархи пришли в себя и несколько раз плюнули лиловыми сгустками огня в сторону «гробницы».

– Уходите! – рявкнул Линдворн. – Ваша кожа не выдержит, а я продержусь. Амфиптеры уже рядом. Уходите, слышишь, Ковалев!

Вихрон вырвался из-под руки капитана и маленьким шариком покатился к гархам. Те пытались попасть в него огнем, но тщетно. Крохотный Хранитель был достоин своего великого отца и славной мамы. Он закружился волчком среди опешивших коричневых гархов, и драконы стали валиться один за другим на каменный пол. Острый шип Хранителя легко перерезал сухожилия на кривых лапах драконов. Они тыкались мордами в мокрые от крови плиты, беспомощно шлепались на зады с куцыми хвостами. Вихрон резвился недолго – одна из туш упала на него, придавив его всей тяжестью.

– Не стрелять! Не стрелять! – закричал Ваня и выскочил из убежища.

Ковалев дернулся вслед, но Линдворн удержал его своей огромной лапой.

Иван бежал, поливая гархов свинцом. Когда Суворин поравнялся с завалом, патроны в автомате кончились. Неринг короткими очередями пытался держать гархов подальше от Вихрона. Иван с разбегу нырнул под тушу гарха, придавившего маленького Хранителя, и яростным усилием вытащил поросенка. Суворин вскочил на ноги, держа Хранителя под мышкой, и схватился за шнурок на шее. Ковалев с облегчением увидел, как механик с Вихроном на руках исчез, а на месте, где он только что стоял, с ревом и грохотом сшиблись два гарха.

– Огонь! – крикнул Ковалев.

– Есть огонь, – Линдворн полыхнул во всю мощь. Гархи заметались, пытаясь ответить могучему контролеру перекрестка, но природная вспыльчивость и злоба не позволяли им действовать согласованно. Они мешали друг другу, сбивая с ног и от неимоверной злобы вступая в схватки между собой.

– Командир, патроны на исходе! – доложил Неринг.

Марис с досадой отшвырнул пустой автомат.

У алтаря замерцало. Возникший в гуще гархов Суворин несколько раз швырнул что-то в нижний раструб воронки, нагнулся, поднял с земли обеими руками довольно увесистый груз и бросился к друзьям, пригибаясь под тяжестью ноши.

– Ложись! Ложись! – орал Иван на бегу и рухнул наземь, спрятавшись за ближайшим к «гробнице» трупом поработителя пространства.

Один за другим последовали взрывы ручных гранат, заброшенных Иваном под воронку.

Ковалев увидел невероятное: осколки заскользили по стенкам воронки, набирая страшную энергию вращения, и черной пленкой стали сдвигаться вверх, к сужающейся части прозрачного смерча.

– Ложись! – повторил приказ Александр и прыгнул на Неринга и Эмсиса, закрывая их сверху своим телом. Линдворн послушно спрятался за угол каменных ворот. В ту же секунду на карьер обрушился град осколков, щелкавших по всему открытому пространству. Ковалев вскрикнул – у него было ощущение, что его несколько раз ударили палкой по правой руке, по спине и по затылку. В глазах капитана потемнело, и он перестал думать и чувствовать.

* * *

На стене палатки играли солнечные зайчики. Ковалев понял, что лежит на левом боку. Он попытался пошевелиться, но его тут же скрутила острая боль в спине и в руке, лежавшей поверх тела. Левая рука, на которой Ковалев лежал, затекла и отзывалась тысячей неприятных иголочек на малейшую попытку ее освободить. Мокрый нос ткнулся в ладонь капитана, и он окончательно пришел в себя.

– Ваня, он уже не спит! – тоненький голосок Вихрона удалялся от палатки, затем раздался топот бегущей пары человеческих ног.

Суворин усадил Александра, не обращая внимания на сердитое шипение командира. Боль была невероятной – спина, голова, правая рука – все это болело по очереди, заставляя то и дело замирать и ждать, пока отпустит. С рукой было хуже всего – она отказывалась шевелиться и, похоже, была перебита в плече.

– Теперь, товарищ капитан, нужно выпить вот это, – Ваня извлек из вещмешка синюю колбочку и с усилием сорвал крышку. – Это от Линдворна. Он сказал, что это ни в коем случае нельзя пить без сознания. Так что давай, капитан. Одним махом!

Александр взял колбочку здоровой рукой и опрокинул ее содержимое в рот. Горечь несусветная! Фу…

Через мгновение Александра стало ломать и корежить. Он повалился на спину и взревел от боли в плече. Пока он держал и прилаживал здоровой рукой перебитую, боль утихала, сменяясь легким подергиванием, как будто сквозь рану продевали невидимые нитки. В плече стало легко и прохладно, зато резко заломило в затылке. Ковалев схватился за голову обеими руками. В голове происходило то же самое, что в перебитой руке. Только минуту спустя до Александра дошло, что он схватился за голову рукой, минуту назад беспомощно висевшей вдоль тела. От неожиданности Ковалева окатило волной горячего пота, но раздумывать о случившемся он уже не мог – теперь нитки тянули сквозь спину, и капитан перевернулся на живот, бессильно бросив руки вдоль тела.

– Все, Степаныч. Садись. Ровно пять минут, как в аптеке. – Суворин широко улыбался. – Сейчас я с тебя бинты срежу – и мыться.

Бинты, пропитанные кровью, не успевшей как следует подсохнуть, упали на пол. Ваня взял полотенце и вышел, откинув полог палатки.

– Командир, выходи! – раздался его веселый голос.

Александр с трудом заставил себя подняться на ноги. Ему не верилось, что боль ушла, и он каждую секунду ждал, что она вернется. В теле была удивительная легкость. Правое плечо пересекал толстой белой нитью длинный шрам, совершенно заживший. Вся рука до запястья было испачкана засохшей кровью.

Снаружи ждал Ваня. Возле танка стояла бочка теплой воды, табурет и большой деревянный ушат.

– Ну, принимай ванну, командир, а я пойду за твоей одеждой да бинты сожгу.

Александр медленно, как во сне, начал мыться, все еще удивляясь внезапному послушанию своей руки и отсутствию дикой боли в затылке и спине.

Иван принес одежду – чистую, только что пропаренную и высушенную горячими камнями. Александр с удовольствием оделся.

– Пошли, командир?

– Нет, погоди, где Виктор, где Марис?

– Да с ними все в порядке, они там, в деревне, с Линдворном.

Александр легко зашагал за Иваном, удивляясь, что поспевает за легким на ногу механиком.

На центральной площади недостроенной деревни восседал на деревянном троне Линдворн – контролер перекрестка миров третьего порядка, Великий Дракон, потомок славного Амфиптера.

– А! Казак! – загудел Линдворн. – Мальвазии тебе еще нельзя, она коварна и крепка, так что отведай йоля! Знатный йоль у наших самоверов!

Рядом с троном Великого Дракона были поставлены четыре стула, вполне подходящих по размерам для людей. На двух стульях сидели Виктор и ухмыляющийся Марис, два из них – пустовали и предназначались для Ковалева и Суворина. Вихрон сидел на руках у Дракона, но, завидев Ковалева, с разбегу запрыгнул к нему на руки и зарылся пятачком под мышку. На навершии трона Великого Наместника сидел вороненок Себас. Он покосился на поросенка мудрым блестящим взглядом, взъерошил перья и превратился в пушистый шар с торчащим из него клювом.

Самоверы поднесли Великому Дракону блюдо с фруктами и корзину вкусных пряников, ватрушек и свежего хлеба.

– Что я должен делать? – громыхнул Дракон с трона.

– Дунуть дымом, освятить плоды, хлеб и сладости, – подсказал Эрл Неринг, сидевший рядом с помостом.

– Ага… Как это, сейчас, – Линдворн выпустил из пасти тончайшее облачко разноцветного дыма.

– Теперь бросайте фрукты и хлеб людям, – крикнул рыцарь Эрл, стараясь перекрыть восторженные возгласы односельчан.

Суворин вскочил на ноги, задетый за живое:

– Хлебом не бросаются!

С этими словами Иван бережно взял корзину и передал ее Эрлу. Марис передал блюдо с освященными фруктами в руки симпатичной девушке с другой стороны помоста.

Александр с сочувствием посмотрел на Ивана. Крик Суворина вместил в себя детские воспоминания о страшном голоде, охватившем хлебные районы страны Советов. Коммунисты отбирали в деревнях хлеб, весь без остатка. Утаившему – смерть. Эшелоны с хлебом шли на запад. Из этого хлеба вырастали от западной границы до Урала танковые заводы, металлургические комбинаты, электростанции. Крестьяне платили страшную цену за «индустриализацию всей страны», умирая голодной смертью и вынужденные видеть, как угасают их дети. Они гибли от голода, как пчелы, ограбленные жадным пасечником. Как же Ваня вырос таким кряжистым медведем? Эх, наверное, мать с отцом отдавали детям последнее. Нет, такие хлебом не будут бросаться и при коммунизме…

Блюдо и корзина стали переходить от одной семьи к другой, все брали себе по кусочку и передавали святые дары дальше. Затем самоверы начали петь свои чудесные псалмы, и веселье покатилось своим чередом.

Капитан толкнул локтем Виктора:

– Майор, ты можешь рассказать, что там было дальше, в карьере?

– А, ты же ничего не помнишь… Зачем рассказывать? Сейчас мы тебе покажем. Линдворн! Вот, возьми мой жетон, покажи Александру, что было, когда его ранило.

– Ох, чего там смотреть, – недовольно пробурчал Линдворн, раздувая гребни. – Ф-фух!

Дракон выдул перед Ковалевым небольшое облачко, и по нему побежало изображение.

Безжизненное тело капитана с висящей на сухожилии рукой прислонили к каменной стене. К каменному проему гробницы бежал Иван Суворин, нагруженный мечами и цинками с патронами.

Замелькали руки Неринга, заряжающего пулемет. Все пространство вокруг алтаря было завалено коричневыми телами и залито оранжевой кровью. Недобитые гархи шевелились и пытались встать. Неринг экономно, как на учениях, стрелял короткими очередями. В дверном проеме мелькнул неугомонный Суворин и побежал к нише, в которой прятались несколько изувеченных и разъяренных гархов. Суворин размахивал мечом и что-то кричал. За ним гигантскими прыжками мчался Марис.

Прозрачная воронка лопнула, рассыпавшись в воздухе, а из проема в плите один за другим появились огромные зеленые амфиптеры. Их было всего пятеро, но они сразу заполнили собой всю каменную арену – настолько превосходили они злобных гархов своими размерами и мощью. Линдворн поспешил к ним навстречу и несколько раз показал в сторону Неринга и в сторону Мариса, стоящего с Иваном спина к спине, выставив вперед мечи, покрытые оранжевой подсыхающей слизью. К Ивану и Марису с двух сторон ковыляли два уцелевших, но изрядно потрепанных гарха. Гархи не могли плеваться огнем без риска попасть друг в друга. Это приводило их в ярость. Амфиптеры, переглянувшись, отправили в гархов несколько огненных молний. Обуглившиеся туши рухнули ничком.

Дальше облако показало, как Суворин бинтовал изрубленного осколками Ковалева, как Марис поднял безжизненное тело капитана на руки и исчез, а за ним пропал Суворин. Потом амфиптеры шли по каньону, гоня перед собой волну жаркого белого огня. Останки коричневых драконов немилосердно чадили. Густой дым уходил в отверстие, из которого ранее появлялись все ящеры. Изображение мигнуло: на нем появилась палатка, танк под каменным козырьком. Появился Линдворн с синей колбой, потом замелькали лица Суворина, Мариса, недовольный пятачок взъерошенного Вихрона, только что отмытого теплой водой от оранжевой крови гархов и желтого песка. Пришел Эрл Неринг, вошел в палатку и вышел, чуть не плача.

– Вот и все, казак ты мой ненаглядный, – Линдворн снова порылся в облачке пальцами, и картинка пропала. Облачко растаяло вслед за изображением.

– Ваня, а куда ты спрятал Вихрона, когда переместился за оружием?

– Куда, куда… В танк я его засунул и крышкой прихлопнул. Оттуда даже с его настырностью выбираться минут пять. Более чем достаточно!

– Ну, так, казаки! Мне пора. Нужно лететь на материк. Пока ты был без сознания, я объяснил самоверам, что там, – Линдворн махнул лапой в сторону розового поля, – им делать нечего. И тогда у нас с ними будет полная любовь и понимание. До встречи!

Дракон исчез. Ковалев только сейчас ощутил невероятный, просто зверский голод.

– Не поесть ли нам? Иван, Виктор, Марис?

– Поесть, как никогда! – рассмеялся Неринг.

Марис согласно кивал головой, поедая сладкую ватрушку. Говорить с набитым ртом воспитанный латыш считал неприличным.

Ковалев спустился с помоста и пошел прямиком к столу, во главе которого сидел Эрл Неринг. Принцесса Энни была там же, возле супруга. Экипаж последовал за командиром.

Один только Иван Суворин стоял на помосте, не в силах сдвинуться с места. У него под ногами лежал зеленый брусочек размером с карандаш. Суворин не успел опомниться, как брусочек оказался у него в руках. Прохладный, тяжелый, он завораживал и притягивал взгляд. Шестигранный брусочек был разделен на пять частей, одна над другой. На первой был выдавлен золотой бык, на второй – узорчатая снежинка, третья скалилась пастью дракона, четвертую украшал выпуклый человечек, на пятой горело солнце с кривыми лучами. Все пять частей могли проворачиваться вокруг общего стержня легко, с едва заметной, но четкой фиксацией каждого положения. Одна грань брусочка была украшена фигурками, остальные пять были испещрены символами и буквами.

«Нужно сообщить Линдворну», – подумал Иван, но рука его сама собой тащила из-за ворота жетон-коммуникатор. Дракон расширил возможности белых жетонов, и теперь танкисты могли переноситься к каменному козырьку или к алтарю из любой точки острова.

– Срочно отдать Линдворну, – бормотал про себя Суворин. – Я только вот рассмотрю его и сразу отдам. Честно-пречестно!

Помост исчез. Суворин протянул руку и отодвинул полог палатки.

* * *

Епископ Рэнкс быстрым шагом вошел во дворец и поднялся на второй этаж. Оставив охрану у дверей, Рэнкс вошел в угловую залу. Отца и дяди Алистара не было. Вместо них Рэнкс обнаружил проворного оруженосца Сермона. Тот почтительно склонился для получения благословения, выпрямился и приблизился к епископу. Оглянувшись, оруженосец произнес: «Ветер и птицы». Сермон поклонился и стремительно исчез из залы, плотно и бесшумно затворив за собой дверь.

Епископ подошел к окну, некоторое время разглядывая из-за тяжелой гардины с бахромой горожан, собирающихся на праздник. Затем он подошел к рыцарским доспехам, потрогал стальную перчатку за палец и исчез в открывшемся проеме.

Пока закрывалась тайная дверь, Рэнкс протянул руку и взял с полки заправленный фонарь. Затеплив огонек кресалом, Рэнкс подождал, пока пламя станет достаточно ярким, отрегулировал фитиль и начал спускаться по закручивающейся спиралью каменной лестнице. Через два витка перед ним открылось маленькое подземелье, в котором от круглой лужайки брала начало прямая, ровная дорога, огороженная бордюром из светлого мрамора. На самом деле это был канал, а круглая лужайка – неглубокий бассейн. Епископ подошел к легкой красивой лодке, поставил фонарь на нос, сам же стал на корме. Нагнувшись, Рэнкс взял со дна лодки легкий полированный шест. Небольшого толчка было достаточно, чтобы лодка быстро заскользила по водной глади. Через пять минут Рэнкс остановил лодку в таком же круглом подземелье, как то, в котором он начал свой путь. У каменного причала уже стояла вторая лодка.

Рэнкс поднялся по винтовой лесенке в светлое пустое помещение, погасил свой фонарь и нажал деревянный рычаг, торчавший из стены. Сверху опустилась деревянная клеть. Рэнкс вошел в клеть и закрыл за собой прочную решетку. Клеть медленно и плавно двинулась вверх. Подъем не занял много времени. Через некоторое время клеть остановилась. Рэнкс отворил решетку и шагнул в маленькую, скудно освещенную комнатку. Перед епископом возникла дверь, за которой бубнили голоса. Слов было не разобрать, впрочем, Рэнкс и не собирался прислушиваться. Он толкнул дверь и попал в беседку на Королевском холме. Обнявшись с отцом и графом, Рэнкс подошел к перилам. Вокруг, сколько хватало глаз, не было ни души. Только птицы и ветер.

Рэнкс принял из рук короля чашу и сделал хороший глоток. Йоль из королевских подвалов ничуть не уступал изысканностью вкуса монастырским запасам, а порой и превосходил отдельными терпкими нотками.

– Мы накануне великих потрясений, сын мой. Победителей не судят, но вряд ли кто-либо сможет назвать нас победителями. Я пригласил вас с графом для того, чтобы всесторонне обсудить наши действия в последние часы моего правления.

Рэнкс вскрикнул, вскочил и протестующе протянул руки к отцу, но Энкогс властным жестом усадил юношу на место.

– Я знаю, что говорю! Сынок, Айены никогда не бросались королевским словом. Вот письмо, я получил его сегодня секретной почтой, – Энкогс положил на стол лист пергамента, в нижнем углу которого была изображена когтистая лапа. Страшный палец указывал за пределы листа.

– Это значит, мой милый мальчик, что я должен сложить с себя корону и передать ее своему наследнику. Теперь тяжесть власти ляжет на твои плечи. Ты уже показал себя и в бою, и в качестве духовного пастыря всего Глиона. Корона не раздавит тебя, ведь ты – Айен! Кроме того, мы с Синим рыцарем будем рядом. Давайте поспешим, нам нужно обсудить все до начала праздника.

* * *

После праздничного обеда Ковалев, оба Неринга и Эмсис отправились проверять качество перегонки пальмового масла. Ковалев несколько раз оглядывался в поисках Суворина, но всякий раз его что-то отвлекало и не заставляло насторожиться отсутствием механика. Виктор остался доволен и запахом, и цветом горючей жидкости, предъявленной ему несколькими самоверами. Всего было готово около десяти литров. Ковалев решил, что пока этого достаточно – для испытаний хватит и одного ведра, а сливать в случае неудачи проще.

– Да где же наш механик-водитель, в конце концов? Марис! Где он?!! – не выдержал Александр.

Марис растерянно хлопал глазами, покраснев до такой степени, что веснушки исчезли с его лица:

– Я не знаю, командир!

– Не командир, а товарищ командир! Распустились! Топливо нужно испытать, а механика нет! Марис, бери ведро и марш к танку! Да не бегом, жетон тебе на что? – Ковалев бушевал. – Где Вихрон? Виктор, ты Вихрона не видел?

– Ну вот, сейчас и мне достанется под горячую руку! – Виктор спрятался за могучего Эрла, выглядывая из-за него то слева, то справа.

Ковалев стиснул зубы и вытащил жетон.

* * *

Все внимание было приковано к центральному балкону королевского дворца. Людская масса заполонила мост и обе площади – перед королевским дворцом и перед собором. Десятки утлых речных лодочек, набитых зеваками, маневрировали на безопасном расстоянии от моста и набережных. Глионцы обладали простыми нравами и ни за что не упустили бы случая забросать беспомощные в своей медлительности мишени огрызками и камнями.

В полдень толпа взорвалась ликующими воплями: на балконе появился Его Величество Энкогс Айен. На короле был соответствующий случаю зеленый костюм из «драконовой кожи», украшенный шипами на рукавах и гребнями на плечах. Свита короля состояла из пяти влиятельнейших рыцарей королевства во главе с графом Алистаром. В отличие от предыдущих праздников, бросалось в глаза отсутствие веселой, жизнерадостной принцессы Энни. Темные слухи, связанные с исчезновением принцессы, всплыли в памяти людей, и всеобщее ликование быстро пошло на убыль. Чуткий к дыханию толпы, монарх покинул балкон, сопровождаемый развевающимися плюмажами и позвякиванием парадных рыцарских доспехов. Балкон тотчас заполнили придворные рангом пониже. Они немедленно начали хватать друг друга за рукава, указывая пальцами на все, что привлекало их взоры.

Король и рыцари покинули дворец и прошли к середине моста через коридор, отжатый в толпе стражниками с копьями. Там, на специальном помосте, короля ждали епископ Рэнкс и семь священников самого высокого ранга. После короткой молитвы юный епископ подал знак к началу главного действа. Соборная стража сняла печати с ворот в зал Радости. Тяжелые створки разошлись, и внутрь вошли сорок священнослужителей. Им предстояло вынести на руках огромные носилки с крылатой фигурой Великого Дракона. Толпа подалась вперед: каждый мечтал первым увидеть появление торжественной процессии. Над городом повисла торжественная тишина. Взревели и умолкли трубы, призывая Наместника Господа. Из храма с истошными воплями и визгом выскочили священники и помчались к реке, не разбирая дороги и теряя части торжественного одеяния. Им вслед из темноты зала Радости полыхнуло пламя, и на плиты Соборной площади выкатилась омерзительная коричневая туша. Это был приземистый дракон, похожий одновременно на жабу и бульдога, с кожистыми наростами и шипастыми щитками на плоской голове. В два прыжка, помогая себе двигаться взмахами маленьких кожистых крыльев, чудище настигло бежавших последними священников и расплющило их в кровавую кашу.

Толпа в ужасе отшатнулась, деревянные перила моста и набережной сломались под натиском тел, и люди полетели в воду, переворачивая своими телами лодки, не успевшие отплыть на безопасное расстояние. Между тем коричневое чудовище было уже возле моста и с утробным рычанием плюнуло огнем в ряд стражников, сомкнувших щиты и ощетинивших копья, преграждая путь к королевскому помосту. Ослепшие и обожженные огнем, несчастные падали от ударов могучих лап. Алистар выхватил из мертвой руки стражника секиру с широким лезвием и одним прыжком преодолел расстояние, отделявшее коричневого дракона от помоста. Остальные рыцари выстроились полукольцом, прикрывая отца и сына Айенов.

Коротким колющим движением граф ткнул монстра секирой между грудных пластин и отскочил, стараясь не испачкаться в хлынувшем оранжевом потоке крови. Дракон пришел в неописуемое бешенство. Движимый слепой яростью, он закружился волчком и набросился на горожан, искавших спасения за колоннами у зала Скорби, убивая их без разбора острыми лапами, челюстями и поливая огнем из глотки. Соборная площадь стала похожа на бойню. Запах крови и раздавленных внутренностей смешивался с вонью горелого мяса. Рыцари попытались увести Айенов с моста на сторону дворца, но обезумевшая толпа не расступалась, сбившись в дрожащее и неуправляемое стадо. Узенькие переулки, выходящие на Дворцовую площадь, не могли справиться с напором перепуганных зевак, и началась жестокая и бессмысленная давка.

Громогласный рев перекрыл все звуки. Из темноты зала Радости на плиты Соборной площади ступила зеленая трехпалая лапа, а за нею появился Великий Дракон во всей своей красе и величии. Линдворну пришлось пригнуться, чтобы не задеть головой узорчатую арку, и он направился к мосту, сопровождая свое шествие оглушительным криком. Коричневое чудовище немедленно развернулось в сторону гиганта. Налитые оранжевой кровью выпуклые глаза уставились на Линдворна, замеряя расстояние для прыжка или удара огнем. Огненный шар, выпущенный коричневым драконом, не достиг цели – Великий Дракон с легкостью уклонился и замер, выжидая. Нетерпеливый гарх прыгнул, стремясь сомкнуть челюсти на горле противника. Линдворн отступил на шаг назад, изящно повернул корпус, пользуясь хвостом в качестве противовеса, и схватил гарха зубами пониже затылка. Хрустнули шейные позвонки, и коричневая туша обмякла и шлепнулась оземь.

Линдворн утер лапой пасть и уставился желтыми глазищами на короля и епископа. Энкогс опустился на колени и склонил голову. Его примеру последовал Рэнкс, за ним – граф Алистар, рыцари, священники и горожане.

– Где дары для освящения? – рыкнул опытный Наместник.

Бледный Рэнкс поднялся на ноги и поставил перед Драконом огромное вытянутое блюдо с фруктами, а затем и корзину с хлебом, сладостями и пирожными.

Линдворн пару раз вздохнул, соразмеряя силу выдоха, а затем окутал клубами разноцветного дыма содержимое блюда и корзины.

– Возьмите святые дары и раздайте людям, – громыхнул Дракон с высоты своего исполинского роста.

Рэнкс кивнул священникам, и те собрались было бросать дары в гущу коленопреклоненных людей, напряженно следивших за происходящим.

– Стойте! – взревел Наместник. – Хлебом не бросаются!

Сообразительный Рэнкс понял, чего хочет Великий Дракон, и подал священникам пример, начав передавать святые дары собственноручно.

– Вы видели, какие исчадия ада приходят в мир, когда он тонет в ереси! Теперь пойте! – Линдворн встопорщил гребень и наполовину прикрыл глаза нижними веками. – Хвала Господу и Наместнику его, стих семнадцатый!

Народ на площади сначала робко, а затем в полную силу затянул нужный гимн. Воодушевляясь, они пели все более страстно; из глаз людей пропали остатки ужаса, и на лицах поющих было написано безмерное обожание и преданность.

Сопровождаемый перепуганной глионской знатью, Дракон важно проковылял по маршруту, которым должны были нести его муляж. Линдворн вернулся к центру Соборной площади и остановился, развернувшись мордой к толпе.

– Король Энкогс, ты виновен в нарушении Великого Договора. Смерть Хранителя и его достойной супруги тяжким грехом легла на твое королевство. Ты виновен в избиении и преследовании самоверов. Разве я велел тебе их уничтожать? Разве была на то моя воля? Ты осквернил священные недели кровопролитием, ты посягнул на жизнь мою и слуг моих! В твоем королевстве зародилась чудовищная ересь о невозможном человекоподобии Господа! Что можешь ответить мне, Энкогс?

Громкий басовитый звук рога прервал гневную речь Дракона. Толпа расступилась. От моста к собору медленно двигался конный рыцарь в боевой броне.

Рыцарь начал издали кричать тонким, срывающимся голосом:

– Дракон! Я, преданный слуга моего повелителя, короля Энкогса, вызываю тебя на поединок!

– Назови себя, храбрый рыцарь! Я знаю твое имя, но пусть его услышат и остальные!

– Я – Сермон, рыцарь Синего крыла, оруженосец великого короля!

– Я принимаю твой вызов, безумец!

Сермон опустил забрало, наклонил копье и, пришпорив скакуна, помчался вперед. Конь храпел, вкладывая все силы в бег. Линдворн стоял недвижно, как изваяние, спокойно глядя круглыми желтыми глазами на Сермона, приближающегося по дуге со стороны солнца. Молодой рыцарь горячил коня и мчался все быстрее. Зазубренный наконечник его копья был нацелен в живот Властителя неба и земли. Дракон пустил из пасти длинное жало огня. Языки пламени разбились о синий шлем храбреца, охватив голову Сермона жарким ореолом. Всадник в пылающих доспехах сжал пылающий шлем перчатками, бросив копье, опрокинулся и упал с коня на плиты. Скакун тотчас замедлил бег и остановился поодаль от бездыханного тела, тяжело дыша и всхрапывая.

– Не он должен бы лежать на этих плитах, да, Энкогс? – задумчиво изрек Линдворн. Толпа, обыкновенно ликовавшая при виде смерти и увечий на турнирах, подавленно молчала. – Что за компания – зловонный гарх и чудный храбрый рыцарь?

Король опомнился, сделал шаг вперед и преклонил колено, сняв с головы тяжелую черную корону.

– Я отрекаюсь от престола, Властитель неба и земли! Будь милосерден!

Крылатый ящер выдержал величественную паузу.

– В чью пользу отрекаешься, Энкогс Айен? – Линдворн принял корону кончиками когтей и поднял ее на уровень своих вертикальных зрачков.

– В пользу моего сына Рэнкса Айена, Наместник!

– Отречение принято. Рэнкс Айен должен сложить с себя сан епископа и вступить на престол Глиона в последний день праздничной недели. До тех пор корона Айенов будет храниться, – Линдворн подождал, пока стихнет гул возбужденной толпы, и продолжил, – под защитой Синего рыцаря, графа Алистара.

Граф шагнул вперед и принял из лапы Дракона корону.

– Клянусь чтить и защищать корону Глиона, – произнес Алистар.

– Что же, можете праздновать! Всем веселиться!

Линдворн величественно развернулся и пошел к залу Радости. Долго идти на задних лапах было тяжело и неудобно, и ящер недовольно хлестал хвостом по серым плитам Соборной площади. В конце концов ему наскучило, и Великий Дракон растаял в воздухе, не дойдя до ворот всего несколько шагов.

* * *

Суворин дал двигателю поработать на холостых оборотах и прибавил газу. Машина некоторое время работала неровно, но в итоге, прочихавшись, притерпелась к пальмовому топливу. Суворин осторожно дал кружок по лужайке, загнал танк на пригорок и вернул под каменный навес.

Сияющий механик-водитель выскочил из танка:

– Товарищ капитан! Двигатель в основных режимах работает устойчиво. Неполадок нет.

Ковалев схватил Ивана в охапку.

– Задушишь, командир! – отпихивался довольный Суворин, пытаясь вырваться.

Ковалев, оставив в покое механика, радостно тряс руку Виктора Неринга. Марис ухмылялся, сияя всеми веснушками.

– Ну, все, – Александр обрел дар речи, – теперь можно приготовить с десяток бочек горючки, и мы готовы к бою.

Легкая воздушная волна коснулась танкистов. Вихрон радостно взвизгнул и бросился к Линдворну, сгустившемуся из прозрачной пустоты. Линдворн поднял поросенка на лапы.

– Ах ты, маленький Хранитель! – Дракон бережно коснулся носом розового пятачка.

– Линдворн, скажи, почему Вихрон – Хранитель? Хранитель чего?

– Хранитель перекрестка миров. Помнишь, я рассказывал о перекрестках. Драконы контролируют перекрестки третьего порядка. Хранители – это контролеры перекрестков первого порядка. Хранители очень привязываются к своей территории, и им разрешено оставаться на месте после перемены статуса. Следующие контролеры обязаны охранять и защищать Хранителей, тем более что те с годами теряют былую мощь и неуязвимость. Вихрон – последний из Хранителей Глиона. Когда он вырастет, я присмотрю ему подружку из хорошей семьи, и они будут пастись у холма Праведников и воспитывать маленьких чудесных поросят.

Ковалев посмотрел на Дракона с острым любопытством.

– Скажи, Дракон, а ты уверен, что Вихрон вырастет, а перекресток все еще будет в твоей власти?

– Ха-ха-ха! – загромыхал Линдворн. – Я сегодня славно потрудился! В Феррасе я выпустил на площадь пленного гарха и показал всем, что такое истинная власть и сила. Теперь они полвека, не меньше, будут жестоко уничтожать ростки ереси, и контролер на перекрестке сменится тогда, когда общество действительно созреет.

Вихрон уже прыгал вокруг Ковалева, не в силах сдержать переполнявшую его радость. Ковалев потрепал поросенка по загривку:

– Иди, поиграй с Себасом! Иди, иди!

После слов Дракона о будущем Вихрона сердце Ковалева неприятно сжалось. Так было всегда, когда Александр начинал осознавать неотвратимо приближающуюся разлуку. Так или иначе, но Вихрона с собой таскать невозможно – здесь его дом, а катать его в танке долго не получится… Скоро свиненок станет с папу ростом, и для него понадобится грузовик, не меньше. Эх, если бы война уже кончилась, как бы было здорово поселить Вихрона дома, в станице! Вот там – настоящее раздолье, вот там – простор!

Из-за спины Ковалева решительно выступил Иван Суворин, сделал два шага вперед и четко произнес:

– Товарищ Великий Дракон, разрешите обратиться!

– Обращайтесь, сержант Ваня! – громыхнул Линдворн.

– Вот, вы обронили на помосте, – Суворин вытянул руку вперед и разжал ладонь. Зеленый брусочек сверкнул золотыми рисунками на гранях.

– О! Жезл контролера! Спасибо, сержант Ваня, спасибо! Я, конечно, могу и без него обойтись, но все-таки форма есть форма, – Дракон бережно взял брусочек с ладони Суворина. – Вот смотри, он работает очень просто. Совмещаем все рисунки на одной грани, затем выбираем порядок перекрестка – предположим, первый. Вот этот. Теперь ставим удаленность перекрестка, просто поворачиваем нужную часть вокруг оси на нужное число миров. Максимальная удаленность – пятая. Теперь нужно сжать жезл с двух концов – и готово. Сразу попадаешь на нужный перекресток. Для обратного перемещения приводим жезл в первоначальное состояние и нажимаем на торцы. Очень просто.

– А попасть туда, к нам? – Суворин сглотнул колючий ком, выросший в горле, и несколько раз ткнул большим пальцем правой руки куда-то за плечо.

– При помощи жезла – нет. Удаленность вашего мира слишком велика, – Дракон помолчал. – Вопрос времени, дорогие казаки, не торопитесь. Все решается. Проблема не в том, чтобы вас вернуть, а гораздо серьезнее. Решения еще нет. Саша, я хочу тебя попросить об одной услуге.

Ковалев встрепенулся и превратился в само внимание.

– Видишь ли, казак, мне нужна некоторая, э-э-э, помощь. Если помните, нестабильность вокруг перекрестка рождает уязвимость и проницаемость. К сожалению, миры так взаимосвязаны, что проблемы на моем перекрестке породили аналогичные проблемы на соседних. Сложности у соседей гораздо меньше моих, но они существенны. Я могу посетить любой, – Линдворн многозначительно постучал кривым когтем по жезлу и повторил со значением, – любой из этих перекрестков. Но я не могу там, э-э-э, действовать. Это запрещено. Перекрестки другого уровня обслуживают только их контролеры, и помогать им могут только контролеры с таких же перекрестков.

Дракон хмурил кожистые складки над глазами, то и дело поглядывая на экипаж.

– Когда проблемы возникли на моем перекрестке – мне помогли вы, а также мои амфиптеры. Наши события ослабили защиту соседних перекрестков. Высшие перекрестки выстояли, но стало известно, что низшие твари из числа Пожирателей Пространства просочились через перекресток первого порядка. У моих соседей могут быть неприятности, причем по моей вине, – Линдворн завздыхал протяжно и горестно. – Амфиптеры не могут там появиться. В отличие от вас, друзья.

– Все понятно. Когда выступать? – Ковалев обернулся и посмотрел на танк. – Мы готовы.

Желтые глаза Великого Дракона увлажнились. Он протянул капитану жезл.

– Утром. Как перемещаться – знаете. Хранитель перекрестка первого порядка – ойк по имени Стур, – Линдворн показал когтем на золотого быка, изображенного на первой части брусочка. – Найдите его, он скажет, что нужно делать.

Ковалев задумчиво повертел жезл в руке и вложил его в ладонь Суворина:

– Ты у нас механик-водитель, вот и води, сержант Ваня!

* * *

Танк на средней скорости пылил по извивающемуся ущелью. За очередным поворотом экипаж ждал сюрприз: и без того неширокую дорогу перегородил горный обвал. Механик-водитель остановил танк и заглушил двигатель. Несмотря на два навесных топливных бака, Иван экономил драгоценное пальмовое топливо. Ковалев и Неринг спрыгнули с брони и отправились осматривать завал.

– Интересно, куда нас забросил жезл? – Суворин, пользуясь паузой в монотонном движении, расстегнул шлемофон и повернулся к Марису. – Сержант Эмсис, вы слышите меня?

– Я вот думаю, – Марис неторопливо отозвался, продолжая внимательно наблюдать за ущельем, не выпуская пулемета из рук, – у нашего Дракона назначенная нулевая масса, и он может шастать куда угодно просто так. Это – раз. У нас – тридцать тонн. Это – два.

– Ну, и?..

– Так вот, вместо нас отсюда тридцать тонн породы шарахнуло. Так?

– Так, так. Марис, к чему ты клонишь? – Нетерпеливый Суворин уже злился, готовый взорваться.

– Линдворн, когда нас провожал, стоял рядом. Так?

– Да так, Марис, так, твою за ногу! – Иван начал заводиться, взбешенный непоколебимым спокойствием рижанина.

– Вот ему этой породой могло по башке шарахнуть, представляешь? До свидания, друзья, жду вас с победой, а в ответ – бабах! У нашего Дракона голова крепкая, конечно, но оби-и-идно!

Громовой смех друзей из танка заставил Ковалева обернуться и погрозить кулаком. Из-за кучи камней вспорхнули маленькие птички и веселой стайкой стремительно улетели вверх, слившись с пестрой от солнечных пятен горой.

Виктор обошел завал по западному склону и вернулся к Александру с восточной стороны.

– Товарищ капитан, здесь вполне можно проехать. Нужно пару глыб сдвинуть, а остальные скатятся ниже, и получится приличный пологий подъем и такой же спуск, – Неринг жевал свежий зеленый стебелек.

– Да, я понял. Ваня! Ваня, иди сюда!

Суворин, осчастливленный нежданной свободой, выскочил из своего люка и поспешил к офицерам.

– Если убрать вот эти валуны, сможешь пройти, не сев на днище?

Иван обошел завал, приседая и заглядывая под крупные камни.

– Да, проеду. Точно пройду. Да, майор? – Ваня подмигнул Нерингу и широко улыбнулся. – Э-эх, ухнем!

Через полчаса изнурительной возни с ломами, кувалдами, русским матом и немецкими трескучими идиомами последняя глыба сползла вниз, открывая танку дорогу.

Бронированная машина медленно пробиралась через завал, то задирая нос, то поднимая корму. Ковалев, Неринг и Эмсис шли впереди, подавая Суворину сигналы. Суворин, закусив губу, ювелирно работал рычагами, время от времени смахивая со лба рукавом комбинезона бисеринки пота. На последних метрах каменной осыпи Суворину показалось, что танк под ним скользит – небольшие округлые камни перекатывались под гусеницами, и было ощущение, что машину разворачивает то левым, то правым бортом вперед.

– Эх, все хорошее когда-нибудь кончается, а, казаки? – Ковалев показал на выход из ущелья. Ваня сиял белозубой улыбкой.

– Экипаж! По местам! Ваня, держи прямо!

Танк выехал из ущелья. Степаныч, наполовину высунувшись из командирского люка, проводил взглядом обелиск, одиноко возвышающийся на скале над ними. Что он изображал, понять было нельзя – ветер и время сделали свое дело.

Тридцатьчетверка выехала на древнюю дорогу. Ковалев справедливо рассудил, что все дороги куда-то ведут. Может, и эта их выведет к людям, да и белые жетоны-коммуникаторы, выданные Драконом накануне вместо прежних, указывали зелеными стрелочками на юг. Перекресток первого порядка был там.

Боевая машина ровно урчала двигателем, иногда вздрагивая на глубоких выбоинах. Дорогой давно не пользовались, и вид она имела неприглядный.

– Прямо как наша, от станицы до райцентра, – с ностальгией пробормотал Александр Степаныч, сельский учитель литературы и русского.

– Да Полтавщина, мать родная, ни дать, ни взять, – проворчал в наушниках механизатор Ваня.

Виктор и Марис промолчали. Дорога кончилась. Впереди сияла разнотравьем полная жизни равнина. Далеко у горизонта блестела небесным зеркалом вода. Иван остановил машину.

– Двигайся по стрелке жетона, Ваня. – Ковалев привычно протянул руку за спину и вздрогнул, не обнаружив там поросенка. Он все время забывал, что Вихрона в экспедицию не взяли, поручив его заботам Эрла и Энни. Без поросенка было скучно. Ну да ладно, они там с Себасом резвятся, гоняют ушастых ежей и зайцев. «Какие, интересно, нам попадутся ежи и зайчики?» – Ковалев улыбнулся и закрыл глаза.

* * *

Озеро было круглым и большим – это танкисты успели рассмотреть, спускаясь с холма. Камыши слева и густой молодой лес справа. Прямо по курсу – пологий чистый берег с желтоватым песком. В воде и на берегу паслись белоснежные толстые гуси.

– Дальше не надо, – встрепенулся Неринг. – Если болотистый берег, застрянем намертво.

Иван остановил тридцатьчетверку. Танкисты вылезли на броню и смотрели на мельтешащую ораву ослепительно белых птиц. Когда в ушах затихло эхо лязгающих траков и гул чудовищного мотора, отчетливо стали слышны гогот и перекличка гусей, шум крыльев и плеск воды.

– Странно, ни одного серого, – сказал капитан.

– Командир, тебя еще что-то удивляет? – иронически отозвался Марис. – Я бы теперь не удивился ни зеленым, ни розовым. Клянусь Линдворном! Жили у бабуси розовые гуси!

– Товарищ капитан, – умоляюще проговорил Суворин почему-то вполголоса, – а, товарищ капитан! Разрешите…

– Ладно. Только быстро! – Александр знал, что охотничий азарт Суворина, если не дать ему выхода, может привести к тяжелым последствиям. Сияющий Иван немедленно начал разуваться.

Ковалев подозвал Мариса и Виктора. Он решил устроить ревизию боеприпасов и чистку оружия. Орудие – одно, пулеметов – три: два стационарных, у стрелка-радиста, и в башне. Третий, «дегтярев» с сошками, полагался для боевых действий вне машины – против гархов, например. Предстояло понять, что осталось в гранатном ящике, проверить диски к автоматам «ППШ» и сами автоматы. Патроны калибра 7,62 подходили к пулеметам, автоматам и пистолетам, что намного облегчало ревизию. Марис вытащил свои записи и отдал Ковалеву, а сам достал банник и принялся готовиться к чистке орудийного ствола. Неринг начал с того, что разобрал «дегтярева» и с удовольствием занялся его чисткой и смазкой, грызя свежий сладкий стебелек.

Суворин сделал две затяжные петли из тонкого шнура и медленно пошел вдоль берега. Птицы почти не боялись человека, но это бесстрашие было обманчиво. Еще деревенским мальчишкой Иван хорошо усвоил, что достаточно одного резкого движения, и вся стая с шумом и гвалтом сорвется с места и успокоится очень нескоро.

Петли были разложены, и Суворин медленно отступал. Теперь можно было выбирать, когда гуси пожирнее ступят внутрь веревочной петли, и – пожалуйте ужинать. Иван залег неподалеку, сжимая в руке концы шнуров.

Когда Суворин резким движением дернул веревки, плененные гуси истошно загоготали и захлопали крыльями. Испуганная стая тяжело и шумно взлетела, подняв тучи брызг и роняя белый пух. Иван бросился к барахтающимся в петлях птицам, на бегу выбирая шнуры. Ловко свернув птицам шеи, Суворин поднял обмякших гусей за лапы и торжествующе повернулся к товарищам, да так и замер. Белый пух кружился над головой сержанта легким снегом.

Экипаж танка был окружен. Вокруг Ковалева, Неринга и Эмсиса стояли почти совсем голые люди в набедренных повязках, вооруженные копьями с широкими и острыми на вид костяными наконечниками. Костяные лезвия были прижаты к шеям танкистов и спинам, исключая возможность пошевелиться. На каждого из экипажа приходилось по пять туземцев. Дикари были высокими, худыми и жилистыми. У Суворина зачесалось под лопаткой, и он начал соображать, какого из гусей положить на землю. В тот же миг Ивана пронзила очень неприятная догадка, и он скосил глаза вниз. Желтоватые лезвия толстых копий касались ткани комбинезона. Любое движение означало неминуемую смерть. Танкисты молча ждали, что будет дальше.

* * *

Проворные руки обшарили Неринга, полулежавшего у разобранного пулемета. Кольцо вокруг майора расступилось, копья убрали. Следующим обыскали Ковалева. У него забрали финский нож. Еще два ножа были отобраны у Ивана и у Мариса. Банник, гигантский ерш для чистки ствола, вызвал у голых наибольший интерес.

– Копье! – произнес туземец с морщинистым лицом и редкой курчавой растительностью на голове.

– Плохое копье, нет наконечника, – уважительно добавил мужчина помоложе, с такой же редкой шевелюрой, но без морщин.

– Вождь Аба думает, что пришлые люди не опаснее лягушки Ке, – продолжил морщинистый туземец.

Туземцы угодливо захихикали, вежливо прикрывая рты ладонями.

Неринг бросил быстрый взгляд на Ковалева. Тот едва заметно покачал головой.

Вождь Аба придирчиво осмотрел Суворина с головы до пят.

– Слабый охотник, – изрек Аба, – даже ребенок племени апу побрезгует такой легкой добычей.

Иван побагровел от негодования, но, поймав твердый взгляд Ковалева, опустил голову.

– Нужно отвести их к старику Пу, – продолжил Аба. – Старик Пу бывал даже за краем Великих Болот, он сможет истолковать их знаки и скажет, зачем чужаки пришли к Глазу Неба.

– Не надо нас вести к старику, – Ковалев сделал шаг вперед и приосанился. – Нас позвал Глаз Неба, и мы пришли.

Вождь Аба сначала опешил, затем хрипло засмеялся. Его лицо стало похоже на смятую бумажку.

– Чужаки владеют языком апу! Ну что же, пусть они расскажут нам, зачем и как Глаз Неба позвал их! – по знаку вождя воины апу расступились, открыв танкистам вид на озеро. Белые гуси понемногу успокаивались и садились на воду, отражающую бирюзовое небо.

Неринг вздрогнул от догадки: Глаз Неба – круглое озеро! Виктор медленно поднялся на ноги и подошел к Ковалеву.

– Глаз Неба в меньшей опасности, чем ойк Стур. Давно ли ты видел Стура, вождь Аба?

Вождь вскрикнул и пал ниц. Его примеру последовали остальные апу.

Опытный боксер Неринг понял, что нужно развивать преимущество. Майор отошел на второй план, пошептав Ковалеву на ухо.

– Встань, славный вождь! – Книги про индейцев занимали почетное место в библиотеке Ковалева, и он сразу взял верную ноту. – Встаньте и вы, храбрые охотники!

Общение с вождем и его отрядом закончилось приглашением на ночлег в деревню племени апу. Вождь показал пальцем на густой лес, начинавшийся зеленой бровью вокруг Глаза Неба примерно в полукилометре от гусиного пляжа. Приглашение благосклонно приняли. Туземцы удалились так же тихо, как и пришли.

Марис посмотрел им вслед и взялся за банник.

– Что смотришь? Помогай, охотничэ-эк! – он нарочно говорил с сильным акцентом, и Иван от обиды налился багряным румянцем.

Вдвоем сержанты лихо задвинули банник в ствол и начали нехитрую монотонную процедуру, знакомую каждому артиллеристу.

– Да смотрите у меня, драить так, чтобы я видел свое отражение внутри ствола! – Ковалев поднял с земли финские ножи, оставленные апу, и протянул один из них Нерингу. – Пойдем разделаем гусей, а то протухнут на такой жаре.

Неринг застыл на месте в бессильной попытке понять слова русского капитана. Через два часа, когда танкисты отобедали нежной гусятиной, приготовленной на костре офицерским кухонным нарядом, Виктор негромко спросил Суворина:

– Ваня, а как можно увидеть свое отражение в стволе?

Иван ухмыльнулся и собрался было подшутить над немцем, как вдруг в разговор вступил Ковалев:

– Знаешь, Виктор, еще не такие чудеса бывают. Вот в Свердловске, когда мы танк получали, «Илью Муромца», нас разместили в казарме батальона охраны. И на танцы мы вместе с охраной ходили. Так вот, один из наших, из танкистов, до самого утра в самоволке протанцевал, а утром от коменданта наряд получил. Наряд простой – драить туалет на втором этаже.

Суворин немедленно потерял интерес к беседе и заинтересовался угольками в догорающем костре.

– Так вот, – продолжил педагог Александр Степаныч Ковалев, – заступил он в наряд, танкист этот, а в результате в туалете на первом и третьем этажах стали очереди собираться. На второй этаж никто не ходил. Как думаешь, Виктор, почему?

Виктор пожал плечами и с любопытством посмотрел в сторону Суворина. Суворин фальшиво насвистывал «Прощание славянки».

– А потому, дорогой мой герр майор Неринг, что этот танцор пристроил в унитаз фотографию товарища Ворошилова. Вырезал из газеты и пристроил. Во всяком случае, товарищам этого умника пришлось истратить весь сухой паек и все свои запасы спирта. Это, дорогой товарищ майор вермахта, чтобы доказать дознавателям, что газету занесло в сортир сквозняком в окно, открытое по причине летней жары. Окна в туалетах закрыли мелкой решеткой, тем дело и кончилось. А экипаж получил свой танк, да и отправился на фронт в полном составе. Да, Ваня, так было дело? Ты поправь, если я что забыл, – Ковалев подпустил в голос елейного простодушия, чем донял Суворина окончательно. Суворин пробурчал что-то себе под нос и занялся чисткой котелка.

Неринг укоризненно покачал головой. «Ничего, ему полезно», – почти беззвучно, одними губами ответил Александр.

– А я помню, про начальника нашей юнкерской школы ходили слухи, что он требовал драить медные писсуары в мужской комнате до зеркального блеска, – Виктору было жаль Ивана, и он изо всех сил изображал наивного участника беседы. – Говорили, что он любил смотреть там на свое отражение. Странно, я вот только что подумал: кто посмел бы наблюдать за генералом фон Штумме в туалете? Мы боялись генерала как огня, преподаватели тоже. Интересно, если бы ему приклеили в писсуар портрет Адольфа? Генерал оценил бы шутку.

– Гитлера? – оживился Суворин. – Да так ему и надо, его бы самого окунуть!

– Штумме открыто называл его недоумком и выскочкой. Ефрейтор, мол, с амбициями маршала. А почему не Сталина?

– Чего – Сталина? – не понял Суворин.

– Я говорю: что, портрета Сталина не нашлось, там, в Свердловске?

Иван вскочил как ужаленный. Губы его тряслись.

– Да ты, фриц, да я тебя за это, да как ты…

Ковалев подошел к Ивану и мягко нажал на его плечо, заставляя сесть.

– Ваня, успокойся… – И, уже обращаясь к Нерингу, невесело улыбнулся. – На Сталина у нас бы спирта не хватило. Это уж, как говорится, к гадалке не ходи.

* * *

Хижина вождя стояла возле мертвого дерева. Белесые сучья и ствол были отполированы стихиями добела, и в южном сумраке казалось, что сухая древесина сама испускает таинственный свет.

Вождь встретил гостей в парадном ожерелье из зубов и когтей. Довольно быстро он запомнил имена: Ма – Марис, Ви – Виктор, Ва – Ваня. Александра после недолгих размышлений вождь назвал Са – Саша. Очень долго Аба пытался уяснить цель визита черных странников, знакомых с самим ойком Стуром. Ответы странников были ему не вполне понятны. Са просил проводить их к Стуру или хотя бы указать путь. Ви спрашивал, не появилось ли в краю озер чего-нибудь необычного, например, страшных зверей. Гости вежливо отхлебывали бодрящий ароматный отвар из широких чашек. Вождь Аба думал.

Когда черные странники решили было, что вождь Аба уснул, морщины на лице старика слегка разгладились. Он открыл глаза. Аба принял решение и будет говорить. Аба приглашает гостей на охоту. Да, на самом краю Долины Озер, на границе с Великим Болотом есть страшный зверь, уничтожающий все живое. Он поселился в Черном озере. Неподалеку от Черного озера в Святой роще живет Стур, хранитель, владыка и покровитель всего сущего. К нему без приглашения никто не ходит. Старик Пу покажет дорогу, и черные путники отправятся к Стуру сами. Вождь Аба не может покинуть племя. Он даст черным незнакомцам лучших охотников и старика Пу, знающего земли вокруг почти так же хорошо, как вождь Аба.

Экипаж тридцатьчетверки покинул хижину вождя глубокой ночью. Поселение давно погрузилось в сон. Несколько молодых женщин бесстрастно сидели у костра. «Подарок вождя Абы», – вполголоса проговорил сопровождающий апа. Танкисты вежливо задержались у костра. Женщины были немолодые и тощие; их плоские груди, не знавшие одежды, свисали до нижних ребер и на подвиги не вдохновляли. После нескольких глотков уже знакомого отвара и вежливых бесстрастных фраз женщины были отпущены домой и бесшумно исчезли в темноте.

В густой тени под деревьями четверку ждал танк. Палатка была разбита еще вечером. Ковалев отпустил троих апа, охранявших палатку гостей от смышленых вороватых обезьян, населявших местный лес, и через пять минут экипаж спал крепким сном.

Глава 9

– Да ты с ума сошел, Линд! Ты сошел с ума! Система и так нестабильна, а ты послал их в громыхающей железной коробке решать вопросы на перекресток! Первого! Уровня! – последние слова прозвучали не частью фразы, а отдельными яростными выкриками.

– Твой гнев слишком велик и не соответствует масштабам события.

– Не соответствует?! Да что ты говоришь! Спасение этих, как их, самоверов, расшатывание религиозного уклада, вторжение гархов и прорыв неопознанной нечисти из пожирателей пространства через тихий перекресток ойка Стура – это звенья одной цепи, и первое звено – твои бешеные казаки! Кстати, почему казаки? Они все русские?

– Нет, один – латыш, один – немец. Не важно, они мне так напоминают дружочка Гришу Ковалева, что я их зову казаками.

– А эта их тарахтелка? Они дорожат своей железкой и везде таскают за собой. Особенно умно было переправляться с таким грузом на плоту. Как они эту называют штуку? Транк, кажется?

– Танк. У танка есть траки, из них состоят гусеницы. Гусеницы замкнуты в бесконечную ленту, а трансмиссия приводит в движение…

– Хватит, Линд! Хорошо, я подгружу в коммуникатор их полный словарь. Похоже, встречи с ними не миновать, пригодится все равно.

– Они настойчиво просятся обратно. Что им ответить?

– Не знаю. Решения пока нет. Кстати, что это ты устроил в Феррасе? Гарх – понятно, прекрасный способ укрепить веру, но эпизод с мальчиком-оруженосцем был лишним.

– Клянусь, не я придумал эту, э-э-э, поединок! Я еле выкрутился! В этом придворном… прости, не могу подобрать нужного слова, собрании глионских отбросов – и вдруг мальчишка с идеалами!

– Неужели было обязательно его убивать?

– Кто – убивать? Кого? Он целехонек! Я его переправил к самоверам, и он сейчас наверняка болтает с Эрлом, украдкой пожирая глазами принцессу Энни.

– Ах, так… Тогда все в порядке. Хорошо, господин Великий Дракон. Можешь исчезнуть с глаз. До возвращения твоих казаков.

– Слушаюсь, Принципал, – Уоррен Линд легко спрыгнул с высокого табурета, поклонился и вышел. За полупрозрачной молочно-голубой дверью возникла огромная тень тяжелого амфиптера и стала уменьшаться, покачиваясь в такт косолапой походке. Последней исчезла тень хвоста, отбивающего какой-то рваный и очень забавный ритм.

– Ну, вот и все, на сегодня довольно, – Принципал пяти мирозданий по пять обитаемых миров задумчиво отстучала ногтями по зеркальному столу только что увиденный ритм и рассмеялась. – Довольно милая мелодия. Сумасшедший! Все время забываю спросить, кто из них первичен – Линд Уоррен или Линдворн. Впрочем, кого ни спроси, ответит: «Я, госпожа Принципал». А что, универсальный ответ на любые вопросы: «Я!» Похоже на универсальную формулу бытия, если ее сжать до пределов одной личности.

Госпожа Принципал сняла с шеи изящные бусы и повертела в руках. Двадцать пять бусинок переливались разными цветами.

– Домой, домой, – тонкие пальцы сжали одну из бусинок. – Конечно же, «я»!

Тихий смех еще звучал, а зеркальный стол уже не отражал никого и ничего, хотя бы по той простой причине, что разглядывать отражения было некому.

* * *

Вождь Аба задумчиво глядел вслед уходящим. Старик Пу вел воинов племени апа и черных странников самой короткой дорогой – мимо дерева, сожженного гневом небес. Путь лежал в сторону ночлега солнца через болотистый край. Безумцы эти странники, безумцы или храбрецы. Отправиться на опасную охоту безоружными! Всего три ножа на четверых – виданное ли дело! Вождь Аба предлагал им копья и луки, лучшие костяные ножи работы Улу, но странники отказались наотрез, зато нагрузили на себя множество бесполезных тяжелых предметов. Ви вообще взвалил на плечо тяжелую блестящую дубину с круглым плоским черным камнем. На таком камне, должно быть, удобно жарить лепешки из перетертого зерна. Нужно будет выменять у Ви кругляш, если они, конечно, вернутся с охоты. Если странники погибнут, старый Пу принесет все, что понравилось вождю. Пу всегда возвращается с охоты, поэтому он и самый старый. Ага еще вчера хотел стянуть у Ви кругляш и попробовать, как на нем будут жариться лепешки, да все не получалось.

Вождь подошел к большой островерхой хижине, сложенной странниками из срубленных тонких деревьев вокруг твердокожего бегемота Та, на котором они разъезжали. Высокий странник Са объяснил, что бегемот будет спать и не причинит вреда племени апа. Са решил оставить бегемота, заявив, что тот не выносит болот. Странный бегемот, очень странный. На всякий случай вождь позвал играющих неподалеку детей и велел им наломать веток и отгонять слепней от спящего. Так оно будет вернее. Рев бегемота не нравился старому вождю, да и запах был не похож ни на какой другой. Новых запахов следовало опасаться – это известно с детства каждому апа. Лучше пусть он спит. Нужно бы еще принести животному охапку свежей травы. Вполне довольный своей предусмотрительностью, вождь племени апа отправился в прохладную хижину пережидать начинавшуюся дневную жару.

* * *

Путь через болота по пояс в жидкой грязи был утомителен. Танкисты, впрочем, выглядели превосходно. Пу с удивлением отмечал, что светлокожие чужаки шли плотно, след в след, а уже за ними брели лучшие охотники апа, таща на плечах длинную свернутую сеть, копья и луки. Неринг легко нес на плече «дегтярева» со снаряженным диском, остальные были нагружены не меньше – гранаты, автоматы, патроны были взяты с учетом неизвестной боевой задачи, под завязку.

Раздражал запах мази, которой Пу щедро намазал открытые участки кожи экипажа Великого Дракона. «Теперь точно все мухи слетятся. Испугали муху дерьмом, как ежа голым задом», – ворчал Суворин во время процедуры. Опасения Ивана не подтвердились – гнус, слепни и прочие крылатые кровопийцы жужжать жужжали, но невидимый барьер вони пересекать не смели.

Когда началась равнина с твердой травянистой землей и небольшими чистыми озерами, отряд остановился на привал. Первым делом охотники смыли с себя мазь, а затем приступили к обеду. После обеда переход в несколько километров показался приятной прогулкой.

– Как думаешь, Марис, эти пожиратели пространства похожи на гархов?

– Думаю, да, – заряжающий посмотрел на Ивана, пытаясь поймать шаг. Ходьба в ногу хорошо убаюкивала Мариса, а подремать он любил: пейзажи озерного края порядком наскучили своим горизонтальным однообразием. Кряжистый Ваня к монотонному пешему передвижению был не приспособлен, его ноги часто переступали вне очереди, в такт внутренним подвижным импульсам. Ваня решительно не годился для ходьбы в ногу. Марис пристроился за Ковалевым и через пять минут уже сладко дремал, уставившись взглядом в ритмично качающуюся спину капитана.

Старик Пу остановился. По берегу озера рос тростник вперемежку с кустарником и редкими деревьями с подмытыми корнями. Прибрежная полоса была сильно заилена. По ней ходили птицы, напоминающие цапель. Они поочередно вытаскивали из черной жижи длинные ноги и долго выбирали место для следующего шага, стоя на одной ноге.

Пу вытянул сухонькую узловатую руку, указывая на медленно дрейфующее в отдалении широкое темное бревно. Затем старик подозвал всех десятерых апа и велел: «Крепите сеть!»

Охотники поползли к краю заболоченной местности, разворачивая длинный невод. Каждый воткнул во влажную землю кол и закрепил свой участок гигантского силка. В развернутом виде сеть достигала примерно сорока метров. По команде Пу охотники вскочили и подняли страшный крик. При этом они собрались за неводом, сбившись в кучу.

Танкисты с интересом наблюдали за происходящим с небольшого холма, заросшего травой.

Бревно прекратило безвольный дрейф и медленно развернулось одним концом в сторону источника шума. Перед бревном появился небольшой бурун. Оно стало с большой скоростью приближаться к берегу. Несколько незаметных до той поры животных, напоминающих саламандр в локоть длиной, плавно и без всплеска скользнули в воду.

Причиной веселого бурунчика был кончик рыла с ноздрями.

– Крокодил, что ли? А, Виктор? – Ковалев видел крокодилов только на иллюстрациях в книге об африканских путешествиях, но пилообразную шкуру на спине и длинное зубастое рыло с выпученными холодными глазами, напоминавшими громадные ягоды крыжовника, было трудно не узнать.

– Нам лучше держаться подальше от охотников. Здесь, на пригорочке, высоко и сухо. Похоже, самое лучшее место для засады.

– Да, похоже, командир! – Неринг развел сошки пулемета и лег, определив сектор обстрела.

– Экипаж, занять оборону! – Ковалев считал все происходящее недоразумением, но не хотел, чтобы при охоте на крокодила пострадали охотники апа или, тем более, его люди.

Сначала над поверхностью показалась вся голова. Попав на слой густого ила, крокодил не замедлил движения, а ускорился. Он совершенно выскочил из воды и уже мчался по берегу, неприятно удивляя своим проворством. Вдоль туловища до кончика хвоста шел редкий гребень из длинных костяных шипов. На полусогнутых кривых лапах зверь достигал в высоту не менее полутора метров. Поворачивая бугристую голову, он осматривался, не прекращая стремительного продвижения своей омерзительной вихляющей поступью.

Танкисты застыли, пораженные размерами рептилии. Они не сомневались, что при лобовом столкновении с любым танком он оказался бы победителем – монстр был так толст, широк и длинен, так устойчиво приземист, что казался совершенной амфибией, сконструированной для ведения сухопутных и речных баталий.

– Вот это пожиратель! Такой все пространство сожрет, не подавится! – Иван возбужденно передернул затвор автомата.

– Внимание, стрелять только по моей команде! Иван, выдать каждому по две гранаты!

Иван мигом исполнил приказ капитана, а затем залег на прежнюю позицию, устроив дуло «ППШ» на сухую рогульку.

Пу уже визжал скороговоркой, глотая окончания:

– Бить в живот, бросать копье и бежать! Бить и бежать!

Жажда убийства владела чудовищем. Сеть была сорвана с колышков и облепила крокодила тончайшим гипюром. Крокодил разинул пасть, и сеть лопнула, обнажив оскал желтых клыков, каждый из которых был не менее четверти метра длиной.

Охотники разбегались веером, роняя бесполезные копья и луки. Крокодил заметался, не в силах выбрать цель. Туземцы мчались к спасительному лесу, и старик Пу не уступал юношам в скорости бега и громкости крика:

– Мбеле! Мбеле!

– Огонь! – крикнул Ковалев.

Ровно заработал «дегтярев», отозвались «ППШ». Крокодил резко развернулся на выстрелы. Незнакомые звуки и чувствительные шлепки пуль по невероятно прочной шкуре моментально переключили внимание животного.

Кривые лапы сами понесли крокодила в сторону засады.

– Гранатами по цели! – крикнул Ковалев, видя, что пули не причиняют крокодилу никакого вреда.

Почти одновременно четыре гранаты шлепнулись на песок, и крокодил набежал на них своим длинным телом. Грянул взрыв, приглушенный тушей. Монстр опрокинулся на спину, нелепо загребая лапами. С ним было покончено – белое, мягкое по сравнению с ороговелой спиной брюхо гиганта было разорвано на лоскуты. Внутренности, еще пульсирующие и живые, вываливались сквозь огромные рваные раны. Кровь из рептилии стремительно уходила в песок, лапы перестали дергаться, глаза на запрокинутом рыле остановились.

Все закончилось. На запах крови и свежей мертвечины начали стягиваться падальщики всех мастей. Первыми из воздуха сгустились жирные мухи, следом возник старик Пу. Дрожащими ручонками он попытался воткнуть копье под челюсть крокодила, но не смог проткнуть шкуру. Тогда он подскочил к открытой ране и воткнул копье в мягкие внутренности.

– Я убил Мбеле! Пу – лучший охотник племени апа! – Старик пустился в пляс. Впрочем, его торжество длилось недолго: ретировавшиеся перед боем полуметровые саламандры выползли на берег в огромном количестве и отогнали старого охотника, шипя и скаля кривые, уродливые и острые зубы. Убедившись, что двуногий убежал далеко и более не претендует на падаль, они начали неторопливо отрывать куски свежей плоти и заглатывать их, раздувая горло.

Иван спустился с пригорка и подошел к морде Мбеле. Несколькими выстрелами из «ТТ» механик-водитель восстановил уважение природы к человеку. Похожие на саламандр плотоядные уродцы моментально спрятались. Суворин подошел к полуоткрытой пасти и вложил руку туда, где соединяются челюсти.

– Он что, решил зубы ему сосчитать? – вскипел Ковалев. – Опять оставил позицию без приказа! Что ты будешь с ним делать, а?

– Отличный трофей, – Неринг похлопал пулемет по диску и ловким движением отсоединил пустой круглый магазин. – У моего дяди в гостиной много такого добра, но для этой головы пришлось бы строить отдельный зал.

Иван резво побежал обратно, выбрасывая подметками песок, и зычно крикнул: «Ложи-и-ись!»

Жахнул взрыв. На залегших бойцов посыпался песок, в бугор глухо и часто застучало. Подняв голову, Ковалев увидел перед собой гигантский зуб, воткнутый в землю до половины. Обезглавленная туша Мбеле валялась на том же месте, только вокруг на песке корчились падальщики, искалеченные взрывом.

– Все целы?

– Все, командир, – немедленно откликнулся Марис.

Неринг лежал, уткнувшись в землю, и хохотал навзрыд, стуча кулаком по зеленой траве.

– Пока все, – добавил Марис, наблюдая с холмика, как Александр Степанович Ковалев, педагог, бегает, размахивая поднятым с земли туземным копьем, пытаясь догнать и покарать прытко петляющего вдоль берега механизатора Ивана Акимовича Суворина, 1923 года рождения, крестьянина.

* * *

Обратный путь занял вдвое меньше времени. Когда апа, нагруженные зубами и кожей Мбеле, собрались в обратный путь, Неринг вскричал:

– Опять болото! За что нам обязательно болота?

– Можно и не по болоту, – обиженно отозвался старый Пу. – Вы сами просили короткую дорогу показать. А вот там – тропинка через лес, хорошая тропа. Апа всегда там ходят.

Ковалев шагал за стариком Пу, без умолку трещавшим о своем великом копье, пригвоздившем Мбеле, как лягушку, и мучился каким-то вопросом. Каждый раз, когда Пу произносил «Мбеле», Александру становилось не по себе.

Чистая, приятно пружинящая под ногой тропа петляла по лесу и привела отряд охотников к селению апа без всяких затруднений. Путники не заметили ни одной выбоинки, ни одного вылезшего из земли корня или упавшего дерева. Вездесущие детишки встретили экспедицию у самой опушки леса и теперь бежали к хижинам. Детские голоса звенели: «Мбеле! Мбеле! Они поймали Мбеле!»

Александр резко остановился и схватил счастливого Пу за плечо.

– Почему ты называешь его Мбеле? Откуда у него такое имя, если он появился только недавно?

– Мбеле жил дольше, чем Пу и Аба! – торжественно изрек старик. – «Мбеле» значит «Ужас озера» на языке древних апа! Пу победил Мбеле!

Ковалев посмотрел на свой экипаж несчастными глазами. Суворин поспешил юркнуть за Мариса, но тщетно.

– Экипаж, в одну шеренгу становись. Равняйсь! Смирно!

Набор нехитрых военных заклинаний извлек Суворина из укрытия и поставил на место, которое он ненавидел лютой ненавистью: последним.

– Крокодил – никакая не пространственная тварь, а просто огромная рептилия. Апа нас поняли, как могли, мы сделали, что могли. В результате мы не выполнили задачу. Слушай мою команду. К девятнадцати часам вычистить и перезарядить все оружие. Отбой в двадцать часов. Выступаем в семь утра с проводником на броне. Разойдись!

Засыпали танкисты под звуки отчаянного веселья, отблески костра и крики «Мбеле! Мбеле!».

– Марис, Марис, слышь, я ведь честно, хотел его добить для верности. Такая туша! Без головы оно вернее, а, слышь, Марис, – услышал Александр перед тем, как провалиться в черный, пустой, освобождающий от дневных недоразумений сон.

* * *

Старый Пу отчаянно визжал, пытаясь спрыгнуть с жесткой спины громко ревущего бегемота Та. Копье и лук он уже сбросил наземь и теперь собирался отправиться за своим имуществом. Ковалев, высунувшись из люка по пояс, держал отважного охотника за руку и набедренную повязку. В конце концов Иван остановил машину и заглушил мотор. В наступившей тишине Ковалев отчетливо сказал старику на ухо: «Если ты не поедешь с нами, я скажу всем, что это не ты убил Мбеле. Если ты струсишь сейчас, кому поверят – тебе или мне? Твоя часть от общей добычи снова станет скудной, как у всех, а сейчас ты почти равен вождю. Выбирай».

Старик обмяк и больше не сопротивлялся. Он вцепился двумя руками в скобу на башне и уставился вперед обиженными слезящимися глазами. Иван сбегал назад, подобрал копье, лук и пристроил их за башней.

Старик Пу всю дорогу молчал, иногда оживляясь и показывая Ковалеву пальцем нужное направление. Он помнил, что Са велел ему вести их твердой дорогой – раз, самой короткой – два. За это старика обещали отпустить за пять полетов стрелы от Святой рощи. Через час и тридцать минут по командирским часам старик заволновался, показывая пальцем на темную полоску леса у горизонта.

– Святая роща, Святая роща! Пу должен уходить! Са обещал!

Для верности проехали еще немного.

– Вот теперь – пять полетов стрелы, не больше, – сообщил Ковалев.

Иван остановил тридцатьчетверку и помог старому охотнику слезть. Приняв из рук Ва свое копье и лук, Пу поклонился и без промедления бросился бежать.

Роща была так себе, не густой и не редкой. Иван дал круг по границе деревьев.

– Всем, кроме сержанта Суворина, покинуть машину! Сержант Суворин, двигатель не глушить! Глядеть в оба!

– Есть не глушить! Есть в оба!

Грохоча оружием, Марис и Неринг скатились по броне на землю и заняли позиции у гусениц. Ковалев внимательно смотрел на кусты, затем медленно спустился с башни, придерживаясь за ствол орудия. Нечто неопределенное беспокоило Александра, и он все время возвращался взглядом к группе невысоких, кряжистых деревьев с густой листвой. Вся остальная растительность была гораздо моложе и не выглядела так внушительно. Ковалев нагнулся к люку водителя и сказал, показывая в сторону группы деревьев: «Ваня, давай малой скоростью напролом. Мы на броне, ты полегче, ладно?»

По команде Ковалева Виктор и Марис снова заняли места на броне. Медленно и очень деликатно Иван наезжал на тонкие деревья, стараясь не сломать их, а именно повалить. Конечно, ему было бы проще, если бы все были внутри, но раз командир решил остаться снаружи, так тому и быть.

Мелкие деревья кончились, открывая зеленую поляну, в центре которой росли полдюжины древесных великанов. Они сплетали кроны так густо, что дождь вряд ли достигал земли. Неринг отметил, что большие узорчатые листья были скорее похожи на листья платана. Между стволами гигантов танк мог бы проехать свободно, но Ковалев приказал остановиться и развернуться боком к природному шатру. Ивану было велено заглушить двигатель и присоединяться к экипажу.

В роще царила необычная тишина. Через несколько минут танкисты поняли, чего не хватало: в самый разгар дня молчали птицы. Странно, в таком лесу обычно можно оглохнуть от щебета, свиста и писка, а здесь уши закладывала ватная тишина.

Танкисты вошли в круг деревьев. Марис присвистнул: на коре ближайшего дерева, на полметра выше своего роста, он увидел потертости. Кора была снята почти до ствола, а по краям виднелись клоки коричневой шерсти. На метр ниже кора была процарапана уже чем-то твердым. Царапины, как и потертости, были направлены горизонтально. То же самое было обнаружено на остальных деревьях.

Суворин извлек из-за пазухи жезл Великого Дракона и показал спутникам изображение ойка Стура:

– Это он, точно!

– Да, здоровенный бык. Вот тут он бок чесал, – Александр показал пальцем на верхнюю потертость, – а здесь – рогами терся. Птицы молчат не просто так. Похоже, нет больше местного Хранителя. Пойдем, прочешем рощу. До конца дня управимся. Будем двигаться по солнцу, дистанция – на расстояние прямой видимости.

Конца дня ждать не пришлось. Раздувшийся труп ойка Стура нашел Иван, наткнувшись на волну тошнотворно-сладкого трупного запаха, хорошо знакомого каждому воевавшему. Над ойком жужжал рой насекомых, причем не было замечено ни одного животного-падальщика.

Суворин обошел вокруг мертвого Хранителя. Остальные отошли в сторону и ждали с наветренной стороны. Бык лежал так, как если бы смерть застала его при попытке встать с колен на передние ноги. Огромные рога поверженного Хранителя были цвета золотистой соломы. Никто из экипажа не видел быка с такими рогами. Иван вдруг махнул рукой, показывая, чтобы все оставались на месте, и отправился прочь от быка, часто останавливаясь и оборачиваясь. Примерно в двадцати метрах Суворин присел на корточки, словно собирая ягоды, затем быстро пошел по широкой дуге и присоединился к товарищам. Он то и дело нервно принюхивался к рукаву – трупный запах имеет свойство мерещиться даже тогда, когда его уже нет. Теперь же Ивану казалось, что вся его одежда, кожа и даже оружие источали приторный запах смерти.

– Товарищ командир, ойка Стура убили, – предупреждая едкое замечание, готовое сорваться с уст капитана, Суворин торопливой скороговоркой продолжил: – Убили из огнестрельного оружия. Бок – сплошное решето. Навылет пули не прошли, такая громадина!

Иван вытянул вперед кулак и разжал ладонь. На ладони лежали латунные гильзы. Неринг медленно, как во сне, протянул руку и взял одну гильзу.

– Девятый калибр, «парабеллум», 1943 год.

– Где – год? – удивился Ваня.

– На донышке гильзы, – Виктор вытащил из кобуры «парабеллум» и передернул затвор. Выскочил целенький блестящий патрончик.

– Да, близнецы-братья. Сорок третий год, – Ковалев хмурился, пытаясь закусить зубами сбритый ус.

– Получается, что здесь фрицы? – ахнул Суворин. – Вот и вышли к своим!

Переглянувшись, танкисты вдруг увидели, что незаметно для самих себя переместились друг относительно друга. Теперь они стояли так: плечом к плечу – Эмсис, Ковалев и Суворин, Неринг стоял напротив, серьезно и твердо глядя в лица своих спутников. Медленными точными движениями майор отщелкнул обойму и вставил туда патрон. Точно так же медленно и точно «парабеллум» отправился в поясную кобуру Виктора.

– Командир, да что же это? Немецкие гильзы ничего не значат. Просто оружие немецкое, у нас у всех есть, – бормотал Ваня. – Кто хочешь с немецким оружием может быть…

– Гархи, например?

– Хотя бы и гархи! – Суворин отчаянно сопротивлялся, не желая впускать в свое сознание очевидный вывод: Неринг вышел к своим гораздо раньше.

* * *

Танк стоял у края Святой рощи. Иван вывел машину тем же путем, не ломая лишних деревьев, и теперь сидел у костра, жуя самоверский хлеб с вкусным сыром и запивая еду горячим чаем.

– Говорить можно вечность, – Неринг быстро насытился и теперь грыз очередной светло-зеленый стебелек. – У нас вечности нет. Мы говорим – домой, а если нас вернут обратно, куда мы попадем? Я что-то не предвижу всеобщей радости ни по ту, ни по эту сторону фронта. Ладно, товарищ капитан Ковалев, и вы, товарищи сержанты, я пойду на свое место стрелка-радиста, а вы решайте. Против вас троих я воевать не буду, это точно. Но и по своим стрелять не обещаю.

Неринга проводили хмурыми взглядами.

– Ну, товарищи танкисты, прошу высказываться по существу вопроса.

– А чего тут высказываться, – Иван вскочил на ноги. – Я долго думал, все взвешивал, и вот что я могу сказать: не знаю! – Суворин снова сел, поджав под себя ноги на восточный манер, и начал нервно раскачиваться взад-вперед, уперев руки в колени.

– Можно?

– Да, говори, Марис.

– Лично мне достаточно, что он не будет стрелять в нас. Он мог бы и не говорить, и так понятно. Виктор военный до мозга костей и выручал нас не раз. Получается, что мы при первом подозрении должны у него отобрать оружие и связать, или сразу к стенке?

– Понятно. Пока мы не знаем, кто здесь орудует, но задание выполнить должны. Думаю, нужно двигаться по стрелкам на жетонах. Так или иначе, твари будут там, у перекрестка.

Ковалев повернул голову на лязг люка. Неринг торопливо шел обратно, к костру, подернувшемуся толстым слоем сизого пепла. В пяти шагах Виктор остановился и обвел сидящих знакомым твердым взглядом, в котором было еще нечто неуловимое.

– Здесь, – Неринг говорил вполголоса, – два специальных отряда СС. Точнее, отряд один, но он разделен на две группы, вероятно для того, чтобы быстрее найти перекресток. В отличие от нас, – Неринг вытащил за шнурок жетон, – они не знают, куда идти, и ведут довольно оживленные переговоры по радио. Они упоминали про приказ из Вольфшанце и «Трон Кримхильды». Все, что я успел услышать, очень плохо.

– Что – плохо? Ты садись, рассказывай!

– Я включил рацию, начал для порядка гонять на разных частотах. Вдруг слышу – немецкая речь. Думал, с ума сошел, особенно когда услышал имя командира первой группы и всего отряда – штандартенфюрер Вюст. Он руководил раскопками «Трона Кримхильды» под Майнцем. Конечно, Вюст такой же штандартенфюрер, как я – рядовой. Фигура, подчиненная непосредственно Гиммлеру! Они быстро отключились, экономят батареи. Я успел понять, что их цель – «Трон Кримхильды». Они ищут то же, что и мы, – перекресток.

– Что из этого следует? Получается, что пожиратели пространства – твои старые знакомые из СС, и мы должны разобраться именно с ними. Ты на чьей стороне, если придется столкнуться?

– Эти раздавят и не поморщатся, тем более что они – самые засекреченные и надменные эсэсовцы во всем рейхе! При их помешательстве на тайнах никому из нас не жить, если мы их не уничтожим. А я хочу домой, к родителям, жене и сыну. Как думаешь, капитан, на чьей я стороне?

* * *

– Виктор, а они не могут нас слышать?

– Нет, радиостанция работает только на прием.

– Осталось две минуты.

– Да, если они не изменят интервал выхода в эфир.

Танк пылил по сухой холмистой степи в направлении синеватой горы, едва видной за горизонтом. Ковалев утвердил специальный порядок движения: сначала по крутой дуге вправо, делая шансы пересечься с эсэсовцами минимальными, а затем – строго по стрелкам жетонов и с максимальной скоростью. После того как они прошли с десяток километров по дуге, Иван выровнял курс по стрелке.

– Один вызывает Тора, Один вызывает Тора. – Голос человека звучал глухо. Ковалев попросил прибавить звук.

– Тор на связи, – мужской голос был более молодым и почему-то звучал громче.

– Маги утверждают, что ощущают вражеских солдат.

– И много, господин Вюст?

– Тор, я просил пользоваться позывными.

– Простите, Один.

– Не более пяти человек, маги ощущают их иногда хорошо, иногда смутно, как будто они прячутся в железный сундук или что-то вроде этого.

– Странная информация, господин Один, очень странная. Конечно, мы отслеживали на Памире активность агентов НКВД, но они вряд ли так продвинулись, чтобы следить за нами даже здесь. Оголтелый атеизм играет нам на руку. Красные шпионы следили за нами и убеждали своего хозяина, что мы играем в игрушки. Вряд ли они сумели бы найти таких же сильных магов, чтобы последовать за нами сюда, даже если бы посмели признать, что это возможно. Кроме того, они не смогли бы договориться с оккультистами.

– Отчего нет? В лубянских подвалах есть удивительные мастера договариваться, причем на весьма выгодных для хозяина условиях. Все, Тор, следующий сеанс – по схеме. Конец связи.

Раздался сухой смешок, и эфир опустел.

Было жарко. Александр снял шлемофон и прижал его ларингофоном к горлу: «Ваня, стоп!»

Совещание на открытом воздухе было коротким.

– Виктор, можно ли рассчитать, на каком расстоянии от нас обе группы?

– Нет, командир, на таком рельефе среднюю дальность действия радиостанции нужно уменьшить минимум на четверть. Итого остается километров пятнадцать. Когда они начнут определяться относительно цели, нам будет проще.

– Интересно, как это коммуникатор переводит немецкий на русский? – спросил Иван, отпивая большими глотками воду из фляги.

– Что, что? Да так же, как и остальные языки, – быстро ответил Ковалев, совершенно не желая рассуждать на отвлеченные темы.

– Нет, командир, раньше мы слова слышали так, ну, по воздуху, – Иван изобразил пальцами правой руки бормочущий гусиный клюв. – Наушники говорят прямо в голову. – Иван показал пальцем в ухо. – Так что же, жетон у меня в голове переводит слова?

– Сержант Суворин! Отставить рассуждения о жетонах! Экипаж! В машину!

– Есть!

Через полчаса эсэсовцы на связь не вышли. Неринг обшарил весь эфир, но услышал только обычный шум и потрескивание электрических разрядов в атмосфере.

– По схеме, по схеме, – Виктор понял, что предыдущие перехваты могли быть простым везением, и поделился соображениями с экипажем: – Эсэсовцы могут использовать особый алгоритм, меняя периодичность и частоты. Есть еще один вариант: мы оторвались от них и вышли за пределы дальности радиосвязи. Тогда через два-три часа мы услышим их снова.

Ковалев одобрительно кивнул. Оставив Виктора и Мариса в танке, Александр в сопровождении Суворина отправился на ближайший холм. Оттуда прекрасно просматривалась гора – уже близкая, могучая, уходящая в небо несокрушимым треугольным зубом. Стрелки на жетонах указывали точно на гору.

– Будем надеяться, наш перекресток внизу, а, Иван?

– Угу. – Суворин смотрел в бинокль на подножие горы. – Смотри, Степаныч, это то самое, точно.

Ковалев принял бинокль из рук Суворина и поспешно навел резкость.

Тень уже наползала на гигантскую нишу, вырезанную в скальной породе. В нише, укрытое с трех сторон скальной породой, стояло величественное здание. Суворин застал тот момент, когда солнечные лучи последний раз коснулись наружной стены, и разноцветная инкрустация над огромным проемом ворот вспыхнула осколками нескольких радуг. Через минуту ниша погрузилась в тень, и здание стало едва различимо даже в бинокль.

Ковалев некоторое время внимательно разглядывал степь, затем разведчики начали спускаться с крутого холма зигзагами, чтобы не сильно разгоняться под уклон.

* * *

Это был поразительный храм, покинутый много-много лет назад. Все горизонтальные площадки покрывала тончайшая пыль. По углам и возле окон и дверей лежали кучки песка с растительным мусором, клубки сухой травы, занесенные в храм вольным степным ветром. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что стены, кровля, колонны, ступени и залы не построены, а вырезаны в скале великими зодчими. Чаши, купели и огромные тонкостенные вазы, изящные столики и скамьи вдоль стен – все это было единым целым. Единственными инородными украшениями были прозрачные разноцветные камни, украшавшие ворота сказочной россыпью. Потолок и стены украшали тонкие барельефы, изображавшие неведомых животных. Растительность, среди которой разыгрывались окаменевшие сцены, была тоже незнакомой. Свет проникал в храм через сложную систему ажурных окон, расположенных в крыше. Окна были вырезаны таким образом, что прекрасно пропускали свет, одновременно защищая помещения от осадков: на слое праха не было ни единого следа от капель.

В центральном зале танкисты увидели знакомые очертания алтаря. Повинуясь единому импульсу, все достали жетоны. Рубиновые ромбы на коммуникаторах осветили руки, как огоньки сигарет освещают в сумерках ладони курильщиков.

– Вот и перекресток. Осталось встретить гостей.

Стараясь не задеть стен и изумительных колонн, Иван загнал в храм тридцатьчетверку и развернул стволом к воротам. Неринг остался в танке слушать эфир, Марис был отправлен в караул. Поднявшись по витой каменной лестнице на длинный балкон, идущий под самой крышей от стены до стены, он залег у центрального овального окна, наблюдая за контрастно освещенной степью. Тень горы быстро росла, отвоевывая у солнечного света холм за холмом.

– До наступления темноты нужно обезопасить ворота. Даже если отряд Вюста придет сюда до заката, они будут ждать до утра. Разведку, правда, могут послать и ночью, с них станется.

– Да нет, Степаныч, немец воюет по расписанию, на сытый желудок, хорошо отдохнувши.

– Немец немцу рознь, Ваня. Возьми нашего – всегда готов! Давай, установи гранаты, да осторожно. Шнуры подавай в окно по одному, я приму.

Совместными усилиями шнуры, привязанные к кольцам гранат, были заведены внутрь храма, натянуты и закреплены. Оставалось дернуть за пучок, и через четыре секунды площадка перед храмом будет прошита осколками. Связки гранат были подвешены ловким Сувориным в высоких нишах по обе стороны ворот.

В девятнадцать ноль-ноль в наушниках Виктор услышал голоса. Через несколько секунд все, за исключением Ивана, сменившего Мариса, сидели в танке, подключившись к бортовой связи.

– …Проблема, господин Один! Мои маги теперь тоже в один голос твердят про врагов, следующих за нами по пятам. Амулеты магов активированы и подтверждают, что мы идем правильным курсом. Похоже, «Трон»-два в десяти километрах, там гора, азимут вершины – триста сорок два градуса.

– Превосходно, Тор, мой азимут вершины – двести семьдесят восемь с половиной. Мои маги тоже показывают на гору. Продолжайте движение и остановитесь в километре от подножия, иначе гора может перекрыть нам связь. Если после восхода солнца не удастся установить радиосвязь, пойдем навстречу друг другу, держа километровое удаление от горы. Тот, кто обнаружит «Трон Кримхильды»-два, остановится и будет ждать. Как поняли?

– Слушаюсь, господин Один!

– Конец связи.

Ковалев и Неринг выбрались из танка. Неринг достал планшет, компас и начал делать пометки на карте, присев на серую овальную плиту у входа. Александр смотрел на эту плиту, она ему что-то напоминала. А, странный обелиск у выхода из вчерашнего ущелья!

– Александр, смотри, они сейчас примерно в десяти километрах друг от друга, а во время ночлега их будет разделять… сейчас: около трех километров. Самое интересное, что группа Тора выходит прямо на нас, а господин Вюст остановится левее, примерно там. Что же, остается ждать и думать. Утром у нас будет шанс атаковать их по очереди. Мы не знаем, сколько их, но они идут пешком.

Ковалев с уважением посмотрел на Неринга. Конечно, он и сам смог бы рассчитать все это, но Неринг рисовал кроки и наносил градусы с видимым удовольствием.

– Что же, план действий разработаем после ужина. Пойду сменю Ивана, а ты слушай эфир. Да, кстати, я такую же плиту видел, когда мы из ущелья выехали. Она стояла примерно вот так, на восток. – Капитан показал ладонью положение плиты.

Неринг посмотрел на плиту, затем прошелся вдоль стены храма.

– Саша, посмотри, вот подходящая лунка, – майор присел возле стены, и Александр видел только его спину, белобрысый затылок и тонкий розовый шрам на шее.

Действительно, углубление точно соответствовало овальному торцу плиты. Александр поплевал на руки и взялся за плиту. Вдвоем они легко подтащили плиту к углублению и поставили ее вертикально. Получилось что-то вроде каменного трюмо. В пустом проеме ворот раздался звук, как будто по булыжной мостовой покатилось каменное колесо. Сверху, из-под свода круто выгнутой арки, опустилась толстая плита и наглухо закрыла ворота. Стена за каменным трюмо раздвинулась, обнажив проем, достаточный для того, чтобы туда вошел один человек. Неринг захлопал глазами. Ковалев подскочил к каменному обелиску и приподнял, обхватив его обеими руками. С тем же каменным звуком произошло обратное перемещение плит в воротах и в стене.

Из открытых ворот выскочил перепуганный Марис с автоматом наперевес.

– Все в порядке, Марис, мы нашли рычаг, будем спать при закрытых воротах. Возвращайся в храм. – Неринг махнул Ковалеву, убедившись, что Марис ушел с линии ворот. – Опускай!

Ворота послушно закрылись. Офицеры вошли в открытый лаз, сделали несколько шагов в прямоугольном коридоре и очутились в первом зале. Перед ними в густом полумраке – открытые ворота давали достаточно света, а теперь были непроницаемы, – стоял Марис на фоне могучего силуэта тридцатьчетверки.

* * *

После ужина все поднялись на балкон. Вечерняя степь выглядела холодной и пустой. Далеко справа, на юге, исчезал последний лоскут яркой зелени.

– Вот и гости, – Неринг оторвался от бинокля и показал рукой налево. – Это господин штандартенфюрер Вюст со своими магами и чародеями. А всего их около пяти десятков! – Неринг присвистнул.

– Сколько, сколько? – Ковалев схватил бинокль и впился взглядом в серую вечернюю степь. – Погоди, они устраиваются на ночлег. Точно, трое в тюрбанах и халатах, три десятка солдат, полтора десятка рабочих с поклажей. Ничего себе группа. Сколько же у Тора?

– Столько же. Тоже три тюрбана, остальные – бойцы, никаких рабочих, – Неринг успел рассмотреть вторую группу, когда она спускалась с холма в небольшую лощину.

Группа Вюста-Одина готовилась к ночлегу с немецкой основательностью. Маги сразу отправились в палатку, вокруг которой тут же возникло оцепление из десятка подтянутых солдат. Униформу рассмотреть было невозможно. Вторая палатка охранялась меньшими силами. Туда периодически забегали по одному или по двое, а затем выбегали и отправлялись по делам. Скорее всего, это была палатка Вюста.

– Ну, что, майор, пойдем слушать. Помех для связи у них нет. Марис, наблюдай за ними. Иван, иди отдыхать, через два часа заступишь.

– Товарищ капитан, разрешите присутствовать? Я тоже послушаю, – Суворин спохватился и добавил: – Обещаю слушать и отдыхать!

В танке было душно. Открыв все люки, танкисты внимательно слушали шорох в наушниках. Первым задремал Иван, за ним – Неринг. Дольше всех держался Ковалев, но и у него перед глазами начали проноситься отрывки близящегося сновидения. Он увидел улицу своей станицы, всю в яблоневом цвету. Мимо весело катил кургузый гусеничный трактор. Машина остановилась, и Ковалев увидел в кабине деда. Он хитро посмотрел на внука, прижал к горлу ларингофон и сказал металлическим голосом: «Тор! Тор! Один вызывает Тора!»

Ковалев вздрогнул и проснулся. Неринг уже не спал, и Александру осталось только растолкать Ивана.

– Здесь Тор, – лязгнуло в наушниках.

– Мы вышли в расчетное место. Где вы?

– Мы остановились согласно вашему приказу. Значит, нас разделяет не более трех километров. До горы рукой подать, метров восемьсот, точнее определиться невозможно. Хорошо, что гора на западе, точно выдержали азимут.

– Гора, гора, отличная гора. Неплохое место для Вольфшанце-10, а, господин Тор?

– Так точно. Мы все проверим, зачистим, а потом маги и техники проложат трассу. Господин Один, а когда в Вольфшанце-10 прибудет Главный?

– Если дела пойдут так, как идут, то скоро. Бешеные большевики сражаются с фанатизмом неполноценных и, чего доброго, скоро вторгнутся в пределы великого рейха. Главный не допускает и мысли об этом, но как стратег не имеет права не учитывать такую возможность. Если это случится, он отправится сюда с тысячей верных арийцев, а в качестве обменной массы наши друзья-маги отправят через «Трон Кримхильды» легион нечисти. Эта нечисть освободит Европу от большевиков, неполноценных, а заодно и от народа, недостойного своих великих вождей. Если славянско-еврейское быдло одержит верх, позор падет на головы потомков древних героев и народ Германии будет достоин уничтожения!

– Надеюсь, этого не случится, господин штандартенфюрер!

– Конечно, Тор, конечно. Мои рабочие выбились из сил – на каждого приходится почти по сорок пять килограммов груза. Пойду и прослежу, чтобы они отдыхали, а не бродили по лагерю. Вы тоже проследите за своими людьми, пусть набираются сил. Кстати, мои маги чувствуют увеличение недружественных сил с вашего направления. Они на грани нервного истощения и могут ошибаться, но будьте бдительны! Осторожность не бывает лишней.

– Слушаюсь, господин Один!

– Конец связи.

Бледный Неринг снял наушники.

– Виктор! Ты что, Виктор? – Ковалев выбрался через свой люк и бросился к водительскому. – Ваня, давай его вытащим.

– Не надо, я сам, – еле слышно проговорил Неринг. Через минуту он сидел на броне, вытирая рукавом пот со лба. Майора трясло.

– Виктор, ты что? Ваня, тащи спирт! Да не делай круглые глаза! Быстро!

Майор отхлебнул спирта, проглотил его, как воду, отпил еще. Меловая бледность стала исчезать с его лица.

– Ф-фу! – выдохнул Неринг. – Твою же мать!

– Да в чем дело, говори толком! – Александр успокоился, видя, что Виктор пришел в себя.

– Я – кадровый военный, воевал в Египте, во Франции, в Польше, да почти по всей Европе. Я никогда не воевал с мирным населением. Ну, конечно, бомбежки, обстрелы, шальные пули, куда от этого деваться! Но после окончания боев местное население продолжало нормально жить и работать. Эсэсовцы обезумели! Ставить жизнь народа на карту военной неудачи! Это что же, моя Эльза, мой маленький Зигфрид и пожилые родители – заложники? – Неринг сжал зубы и застонал.

– Сначала они поставили жизнь нашего народа на карту удачи, – сухо заметил Ковалев. – И мы с тобой встретились, кстати, на нашей земле. Они обязательно доберутся до своих, чему тут удивляться?

– Уже добрались, давно. Еще когда жгли книги.

– Давай спать, майор. Подъем будет ранний, дел невпроворот.

* * *

Всю ночь танкисты дежурили по очереди возле узкого лаза. Охранять узкую дверь было гораздо проще, и была надежда нормально выспаться.

В четвертом часу на группу Тора напали. Отчаянная пальба подняла танкистов на ноги. На фоне рассветного неба были хорошо видны вспышки выстрелов.

– Один, Один, на нас напали, – голос Тора прерывался треском пулеметов, хорошо слышным через оконные отверстия и в наушниках. – Нападающих много, они похожи на людей, но все голые, дикие и в чешуе. Это хищники. Пули не причиняют им ощутимого вреда.

– Тор, я вас слышу. Маги утверждают, что эти существа пришли из глубин пространства через тот же проход, что и мы. Они одержимы жаждой уничтожать все живое. Берегите магов, Тор! Используйте огнеметы!

В бинокль было хорошо видно, как развивался бой. Люди Тора сомкнулись в квадрат вокруг троих худощавых людей в сиреневых тюрбанах и человека, согнувшегося над радиостанцией. Солдаты в комбинезонах вели огонь по нападавшим. Высокие, узкоплечие человекоподобные существа, от макушки до пят покрытые темно-зеленой чешуей, беспорядочно перемещались вдоль каре оборонявшихся. Пули не наносили им заметного урона, то ли отскакивая от крупной чешуи, то ли проникая вглубь и не задевая жизненно важных органов. Во всяком случае, от когтей и клыков нападавших погибло уже несколько эсэсовцев. Кроме того, чешуйчатые обладали острыми костяными пластинами, выдвигавшимися из согнутого локтя. Нанося удар локтем, они легко прорезали полевую форму фашистов и наносили глубокие рваные раны. Число нападавших определить было трудно, но их было никак не меньше оборонявшихся. Эсэсовцы, превосходно владевшие приемами рукопашного боя, в ближней схватке были также неэффективны, как в стрельбе. Многие из них уже истекали кровью под ногами дерущихся. Человек у радиостанции что-то крикнул и выхватил из кобуры пистолет, стараясь выстрелить прямо в оскаленную пасть прорвавшегося сквозь квадрат монстра. В ту же секунду четверо немцев подхватили из груды лежащего на земле оружия баллоны с трубками, встали по углам каре и принялись поливать тварей длинными струями пламени. Огнеметы оказались действенным оружием. Чешуя чудовищ чадно горела. Истошный вой корчащихся в пламени тел оповестил об очередной победе воинов рейха. У эсэсовцев в руках появились необычные волнистые клинки. Они медленно и осторожно обходили поле боя, отрубая для верности круглые головы обгорелых человекообразных монстров. Рубили они мастерски, с одного удара. Клинки, судя по легкости, с которой они рубили чешую, были первоклассной заточки.

– Да, если бы они сразу взялись за мечи, потерь было бы меньше, – задумчиво проговорил Иван.

– Наверное, не сразу сообразили, растерялись, – ответил Ковалев. – Зато нам нельзя быть тупыми! Экипаж! Слушай мою команду! Иван, останавливаешься в четырех сотнях метров на холмике. Марис, заряжаешь осколочными. Несколько выстрелов, и вперед по моей команде. Дальше – в два пулемета и гусеницами. Уйти не должен ни один! Потом – группа Одина. До нее три километра. Действия те же, только сначала высадим Неринга у храма. Виктор закроет ворота и засядет на балконе. Все понятно? В машину! Ваня, после ворот тормозни!

Ковалев бросился к маленькому проходу, выскочил на открытую площадку и приподнял каменный овал. Ворота открылись, и тридцатьчетверка с ревом выскочила из храма и резко остановилась. Ковалев воткнул плиту в гнездо и в два прыжка оказался в башне. Заученным движением Александр подключился к бортовой связи и крикнул, прижимая ларингофон ладонью:

– Вперед!

Танк эффектно выпрыгнул из-за холмика и покатил навстречу восходящему солнцу. В наушниках был слышен торопливый отчет Тора:

– Убитых – семь человек, тяжелораненых – двенадцать человек. Не ушла ни одна тварь.

– Что с магами? – гремел Один.

– Маги целы, в порядке, оказывают помощь раненым, – Тор запнулся, помолчал немного и вдруг почти завизжал: – Танки! Русские танки!

– Что вы мелете, идиот?!

В ту же секунду Ковалев крикнул: «Стоп! Короткая!» и через секунду выстрелил, потом еще и еще, методично отрабатывая классическую вилку.

– Вперед! Экипаж, внимание!

Танк нырнул в последнюю ложбину, отделявшую танкистов от группы Тора. Эсэсовцы, уцелевшие после обстрела, залегли. Иван направил машину в сторону сложенной аккуратным штабелем поклажи: оружия, снаряжения и продовольствия. Впереди взметнулось несколько рук с гранатами, но Неринг и Ковалев короткими очередями уничтожили истребителей танков. Гранаты взорвались, не долетев до тридцатьчетверки.

– Так, теперь им нужно пробиться к своему оружию. Пусть попробуют взять, а, Неринг? – Ковалева охватил восторг человека, принявшего правильное решение.

По броне зацокали пули. Ковалев схватил «дегтярева», дождался очередного залпа эсэсовцев и открыл люк. Пули щелкали по башне справа – сзади, и Ковалев, едва показавшись из люка, открыл огонь именно в том направлении. Уничтожив пятерых стрелков, Ковалев немедленно спрятался в башне. По броне звякнула граната, скатилась вниз и ухнула в паре метров от гусеницы.

– Ваня, теперь по кругу, против часовой стрелки, на очень большой скорости.

Иван пустил машину кругами, увеличивая радиус. С десяток эсэсовцев, впечатленных тем, как гусеницы перемалывают по пути трупы чешуйчатых вперемешку с телами павших однополчан, не выдержали, вскочили и побежали. Иван остановился. Неринг с Ковалевым спокойно, как в тире, перестреляли убегающих одиночными выстрелами. Ковалев вылез из башни по пояс, поудобнее устроился с пулеметом и велел Ивану продолжать движение по спирали. Прошивая все подозрительные тела очередями, танкисты убедились, что сопротивляться и колдовать больше некому.

Возле эсэсовского багажа, сложенного в центре лагеря Тора, танкисты остановились. Неринг спрыгнул, схватил несколько снайперских винтовок и подсумков, набитых магазинами с патронами, и передал Ковалеву. Затем на броню отправились ящики с гранатами и несколько «МП-40» и сумки со снаряженными магазинами.

На скорости тридцатьчетверка подъехала к воротам храма. У самого обелиска трофеи были сброшены на землю, к ним добавили «дегтярева».

– Ну, все, дальше ты все знаешь, – Ковалев пожал руку Нерингу. – Нам пора, пока Вюст не пришел в себя.

– Вюст давно пришел в себя, – Виктор смотрел очень серьезно. – Бой длился десять минут, так? За это время он уже все придумал. Ни в коем случае не ломись напролом. Поиграй с ним в шахматы, пощупай издали. Попробуй с километра, наудачу. Эх, нам бы цейссовскую оптику, вообще бы разговоров не было! Ну, ладно, мне еще все это на балкон тащить. До встречи!

Солнечный диск уже сиял и плавился на востоке. Танк Ковалева снова отправился в сторону группы Тора, превращенной в кровавое месиво. Неринг посмотрел вслед и улыбнулся: «Вот и шахматы начались».

Ковалев решил выйти на позицию Одина так, чтобы солнце слепило эсэсовцам в глаза. Предупреждение Неринга подействовало на Александра, и он внимательно разглядывал кроки Виктора, закрепив лист на планшете. Ориентир для маневров был прекрасный – ворота сияли на темно-сером фоне горы бриллиантовой дугой. Там, над ними, за ослепительным радужным блеском скрывался Неринг, наблюдавший за происходящим через стекла бинокля.

* * *

После первых же орудийных выстрелов Тор перестал отзываться, и Вюст понял, что остался один. Стрельба и взрывы, доносившиеся с юга, были всего лишь агонией. Нет нужды разбираться, откуда выскочили красные на танках, как они заставили работать на себя чертей, напавших на Тора. Это все потом, потом… Пока же штандартенфюрер СС Клаус Вюст гнал свою группу на запад, к спасительной горе. Только на скалах можно спастись от танков, только камни способны защитить уязвимую плоть от осколков и пуль.

Бойцы подгоняли рабочих, помогая им тащить ящики. «Хорошо, что разделились, хорошо. Правильно, что магов поделили пополам», – Вюст бежал последним, зорко наблюдая за группой. Когда до подножия горы осталось метров пятьсот, штандартенфюрер окликнул Роммеля и Хоффмана. Те выслушали приказ и отстали с зеленым ящиком. «Ничего, ребята крепкие, догонят. Для них задача на десять минут. Интересно, русские поймут, что Тор действовал не один? – Глаза Вюста заливал пот, но мозг работал с обыкновенной четкостью. – В пятьдесят лет такие марш-броски – это перебор. Если успеем зацепиться за скалы, красным придется туго, у нас почти все, даже рабочие, прошли альпийскую школу, а некоторые – Тибет. Вряд ли у них есть такие же кадры, как у нас. Они свою элиту расстреливают с упорством, потрясающим воображение! Хотя… Раз уж они появились там, где их вообще не могло быть, от них можно ждать всего!»

Один из магов закричал, показывая тонкой рукой на юг. Вюст остановился и приложил к глазам бинокль. Бриллиантовая кокарда сияла в скале далеко слева. «Похоже, Тор вышел прямо к местному „Трону Кримхильды“. Если так, то „Трон“ в руках русских. Значит, в горах нам делать нечего – они возьмут числом и танками, вопрос времени. Единственный выход – штурмовать. А, черт, они могли слышать переговоры! Тем более остается только дерзкий прорыв. Но каковы атеисты!»

Неринг наблюдал в бинокль, как плотной группой эсэсовцы Одина бежали к горе. Маленький человек в тюрбане остановился и стал показывать пальцем прямо на Неринга – так, во всяком случае, показалось Виктору. К человечку подбежал Вюст – да, это был именно Вюст, Виктор узнал сразу его брезгливую породистую физиономию.

Группа Одина разделилась. Рабочие, оставшись без помощи солдат, медленно понесли ящики по кратчайшему пути, направляясь к горе, а три десятка головорезов бросились к храму. Вюст остался в одиночестве. Он нетерпеливо оглядывался, словно ждал кого-то. Действительно, из-за ближайшего к Вюсту пригорка выскочили два высоченных эсэсовца и подбежали к командиру. После короткого доклада они втроем, как свора мускулистых догов на утренней пробежке, легко догнали бегущих к храму и побежали впереди. Солдаты немедленно среагировали на появление командиров и перестроились в три ровные колонны. Теперь за Вюстом и двумя громилами бежали в затылок по девять бойцов, увешанных оружием.

Неринг взял одну из винтовок и выставил максимальную дальность. Нет, пока далеко. В самом конце поля показался танк. Иван вел его широким зигзагом, чтобы успеть заметить врага, а не проскочить и подставить ему борта и гусеницы. Игрушечная издали тридцатьчетверка то клевала дулом, опускаясь с пологого холма, то задирала нос, взбираясь на очередной пригорок.

Нерингу не давали покоя здоровяки: что они делали, пока их ждал Вюст? Тем временем эсэсовцы уже набегали на невидимую финишную ленточку, за которой начиналась территория Неринга – снайпера. Виктор любовно прижал приклад винтовки и ласково, как учили еще в юнкерской школе, нажал на спусковой крючок. Солдат, бегущий за Вюстом, рухнул, схватив руками воздух. Вюст даже не оглянулся на упавшего, а что-то крикнул. Бегущие рассыпались в три цепи и побежали странными, неровными шагами. Неринг не сразу понял, что изломанное передвижение рывками затрудняет прицельную стрельбу. Две обоймы он отстрелял впустую. Цели мельтешили, вываливались из окуляра, вызывая своей дерготней тошнотворное ощущение. Три мага с лиловыми тюрбанами сильно отстали от спортивных бойцов в эсэсовской форме. Виктор решил, что пора сменить оружие. Он отложил винтовку и подтянул за дуло пулемет: «Прицельная дальность – километр, самое оно». Под крышей храма заметалось дробное эхо. Неринг вспомнил, как в детстве держал в руках трепыхающегося воробья. У того внутри что-то гудело, а отец сказал, что это бьется сердце пичуги, примерно восемьсот ударов в минуту. Танковый пулемет со складным упором – кочергой вместо приклада стрелял примерно с такой же скоростью, может быть, чуть меньше. Стальной воробышек плевался свинцовыми семечками довольно точно, но слишком быстро, словно торопясь избавиться от раскаленного корма. Неринг сменил два диска, когда с удовлетворением увидел, что восемь эсэсовцев уже никогда не поднимут головы, а остальные лежат и переглядываются.

Очевидно, Ковалев увидел группу рабочих и направил танк к ним. «Черт, он погнался за пустым орехом! Впрочем, у меня тут вполне терпимо, – пробормотал Виктор, подтаскивая сумку с дисками. – Так, пока они лежат и позируют, можно снова взяться за винтовку!»

Танк выходил на рубеж прицельного огня. Ковалев уже отчетливо видел в прицел группу людей в комбинезонах с ящиками в руках. Солдаты с короткими автоматами за плечами карабкались на скалу, пытаясь спрятаться за выступами. Тридцатьчетверка нырнула за пригорок, где недавно возились Роммель и Хоффман. Через несколько секунд дуло и башня показались из ложбины.

Роммель, Хоффман и Вюст, обернувшись, приподнялись на локтях, наблюдая за движением танка.

– Отлично, господин штандартенфюрер. – Неринг поймал на мушку холеный затылок. Палец медленно и плавно потянул спусковой крючок. Выстрел слился с тяжелым содроганием земли. Возле танка взметнулся черный столб, и это было последнее, что увидел в своей жизни господин Один.

Роммель хотел поймать одобрительный взгляд Вюста и повернул к нему голову. В следующий миг он лежал на земле с простреленным виском, уставившись мертвым глазом в кровоточащий затылок командира. Хоффман, едва зацепив краем взгляда происходящее, вскочил и с криком «За мной!» длинными прыжками помчался к горе. Неринг понял, что второй подручный Одина уходит, но пуля уже ушла, пробив сухой дерн на том месте, где только что была его голова.

Виктор схватил бинокль. Танк завертелся на месте – ствол и башня исчезли, прочертив дугу, затем снова появились и замерли.

– Вот оно что! Мины! А рабочие были живцом! Теперь половина пойдет вдоль скалы разбираться со мной, часть пойдет к танку. А у нас все стволы смотрят в небо, удачнее не придумать! – Неринг стукнул кулаком по пыльному полу. – Переносной пулемет у меня! Черт! Черт! Черт! Конечно, Марис снимет стационарный, но время, время!

* * *

Шарфюрер СС Хоффман внимательно осматривал в бинокль пологие холмы. Русские здорово перепугались – после подрыва головного танка они словно растворились в сухой степи, оставив попытки наступать. Хоффман остался за командира в спецгруппе «Вольфшанце-10», или «десятки». Все остальные погибли. К счастью, все основные слагаемые успеха остались благодаря многократному дублированию. Все-таки умен был Один, хитер, как лис, и могуч, как медведь. Впрочем, человек, напрямую подчиненный самому рейхсфюреру, другим быть не мог. Но Вюст погиб, и теперь вся ответственность лежала на его младшем заместителе. Хоффман думал, поглядывая то на торчащую из ложбины пушку русского танка, то в сторону храма, скрытого за скальным выступом. Ясно, что русские ждут, когда спецгруппа обозначит свое местонахождение, и перейдут в сокрушительную контратаку. Это будет бесславным концом «десятки» и гарантированным уничтожением. Что тогда? Опытный диверсант был приучен думать быстро, перебирая все возможные варианты.

Через две минуты два мага в сиреневых тюрбанах отправились ко входу в храм в сопровождении десяти разведчиков. Разведчики помогали оккультистам двигаться скрытно, применяясь к рельефу горы, вдоль которой им надлежало пробраться. Одного колдуна шарфюрер оставил в неприкосновенном резерве: совсем без магов открыть дорогу богов и поддерживать «Трон»-два в рабочем состоянии не удастся.

Рабочие быстро распаковали один из ящиков и начали устанавливать на ровном каменном языке новенькие минометы. Хоффман определил в наводчики молодого Клаузвица – тот был одаренным математиком и прекрасно владел всеми без исключения видами оружия. Объяснив наводчику схему расположения мин, шарфюрер начал подниматься на гору, чтобы наблюдать сверху. Минное поле не должно пострадать, оно пригодится, когда остальные русские танки придут на помощь подбитому.

* * *

Неринг сместился к дальнему, правому окну – так левый фланг просматривался лучше, и врага можно было заметить раньше. «Интересно, они знают про плиту или нет? – думал Виктор. – Если откроются ворота, мне с ними не справиться. Нет, не знает никто. Вековая пыль неприкосновенна, значит, людей не было очень давно. Давно, да». Слово «давно» появилось вдруг перед Виктором отчетливо, как название берлинского кинотеатра «Бабилон» – стоячими огненными буквами на фронтоне. Буквы стали оплывать восковыми мягкими волнами, а за словом вдруг появилась огромная зевающая пасть Мбеле. Его глазки были закрыты, а зубы выглядели вполне безопасной декорацией. Мбеле зевал так заразительно, что сам Неринг начал зевать, надолго закрывая глаза. Откуда взялась перина? Какая разница, но на ней так хорошо… Зевали клювами белоснежные гуси, вальсируя в небе и роняя пух; пушинки кружились в снежном вальсе, слипаясь в белые мягкие подушки. Гуси в небе громко хлопнули крыльями, затем еще раз. Неринг удивился и открыл глаза. Вдали снова раздался хлопок. В бинокль было видно, как в сотне метров позади танка опадала вздыбленная взрывом земля. По тридцатьчетверке вели огонь из миномета. В десяти метрах от храма стояли два человека в сиреневых тюрбанах и заунывно пели, посылая в сторону ворот плавные пассы. Еще ближе, под самыми воротами, залегло отделение разведчиков в эсэсовских комбинезонах. Неринг выругался и бросился вниз по ближайшей спиральной лестнице. Он сильно дернул за первый пучок шнуров, заботливо закрепленных Ковалевым и Сувориным, и побежал вдоль ворот в сторону второй связки. Он слышал, как снаружи упали на камни и покатились железные яблоки гранат. Второй пучок шнуров Неринг схватил в тот самый миг, когда горячая взрывная волна вырвалась из маленького коридора, пронеслась вдоль ворот и ударила его в спину. Виктор уже не слышал второй череды взрывов своих гранат за воротами. Стена медленно ехала вверх.

Ковалев от души считал, что ему везло. Эмсис отсоединил пулемет стрелка-радиста от опоры и вытащил на броню, устроив его за люком. Почему-то немцы долго не стреляли. Замена трака, изуродованного миной, подходила к концу: кряжистый Суворин работал кувалдой так, что Ковалев едва поспевал за ним. Слава богу, катки остались в рабочем состоянии!

– Марис, что там?

– Командир, человек двадцать закрепились у горы и возятся с ящиками, остальные ушли к Нерингу.

– Ну, он их встретит, будьте уверены!

Иван выругался и заработал кувалдой с еще большим остервенением.

Сзади начали падать мины. «Все, готово!» – доложил Суворин.

– По местам! – скомандовал Ковалев. – Ваня, заводи! Я понял, впереди минное поле, и они нас загоняют туда минометом.

Хоффман увидел вокруг танка оживление. Двое в комбинезонах выскочили откуда-то сзади и запрыгнули в люки. Ложбина в пригорке заполнилась сизым дымом выхлопов. Русские запустили двигатель.

– Миномет, по цели огонь! – истошно заорал шарфюрер со скалы, но было поздно. Тридцатьчетверка выскочила из-за бугра и резко остановилась. Снаряд ушел в основание горы. Шарфюрера сбило взрывной волной, и его тренированное тело уже ничем не могло помочь хозяину. Хоффман скатился к подножию уже мертвым. Следующий снаряд превратил минометную площадку в вихрь пламени: сдетонировали мины, а через миг начали взрываться запасы взрывчатки, сложенные возле скалы. С группой Одина было покончено.

Тридцатьчетверка развернулась на месте и помчалась налево, огибая предполагаемое минное поле. Ковалев решил не останавливаться и идти на помощь Нерингу.

– Командир, ворота открыты! – Голос Ивана было трудно узнать. Перед храмом валялись тела, иссеченные осколками. Два трупа в тюрбанах и с десяток бойцов в комбинезонах с нашивками СС.

– Ваня, вперед!

Тридцатьчетверка влетела в проем ворот. Возле витой лестницы лежал Неринг, сжимая в руке шнуры от гранат. Ковалев отправился с автоматом обыскивать храм, Эмсис остался за пулеметом, а Иван бросился к Виктору.

– Никого, – Ковалев вернулся к танку, тяжело дыша. – Что с Нерингом?

– А что ему будет! Дрыхнет! – в сердцах пробурчал Суворин. – Вот и тащите его в танк сами! Лично я кувалдой все руки отмахал, а мне еще рычагами двигать!

Мины, установленные группой Одина, оказались простыми, и Марис осторожно их обезвредил и сложил на броню за башней. Туда же свалили автоматы, волнистые мечи, документы и все припасы, собранные в лагере Тора. Оружие, установленное на балконе, сняли в последнюю очередь. Суворин направил тридцатьчетверку в центр храма, стараясь вести машину поосторожнее. Тем временем Александр и Марис поставили овальную плиту на место. Стена медленно опустилась.

– Экипаж, доложить о готовности!

– Заряжающий к бою готов!

– Механик-водитель к бою готов! – Суворин помолчал, а затем негодующе добавил: – Стрелок-радист к бою тоже готов, только вот недоспал самую малость.

Ковалев и Марис захохотали, сдернув шлемы. Наконец Ковалев собрался с силами и прижал ларингофон к горлу: «Механик-водитель Суворин, экипаж к бою готов. Приступайте!»

Суворин извлек из-за пазухи холщовый мешочек и развязал тесемки. Жезл контролера поблескивал в полумраке золотыми фигурками и загадочными символами. Иван торопливо перекрестился и нажал на торцы зеленого каменного стержня.

Храм вновь опустел. Медленные потоки воздуха растворяли и уносили остатки человеческого теплого запаха, пороховой гари и сгоревшего пальмового топлива. Сколько лет будут теперь затягиваться мельчайшей пылью грубые следы человеческих ног и траков тридцатьчетверки, поправших прах тысячелетий тишины и святой неприкосновенности!..

От стены храма отделился силуэт человечка в халате и чалме. Когда человечек пересек толстый луч света, бьющий из овального окна под крышей, чалма вспыхнула сиреневым шелком. Маг хромал, с его босых ног стекали в пыль тяжелые капли густой крови. Худенькие руки чародея зажимали рану на животе, и он шлепал по пыли правой ступней, с шарканьем подтягивая левую. Перламутровые белки глаз ярко выделялись на фоне смуглого лица, вымазанного кровью и грязью. Злость и жажда жизни толкали искалеченное тельце вперед, к алтарю. Оставалось десять приставных шажков, пять, один. Окровавленные скрюченные пальцы вцепились в каменный шар, венчавший один из столбиков вокруг алтаря. Маг запел неожиданно чистым и звучным голосом. Воздух завибрировал, и стены храма дрогнули миражом. Маг добрался до самой высокой октавы своего вокального упражнения, собрался с силами и повернул шар, выкрикнув короткое гортанное слово. Теперь древний храм обезлюдел окончательно.

* * *

– Говоришь, пленный?

Ковалев утвердительно кивнул и тут же полетел на пол, сброшенный с табурета ударом в скулу.

– Ты, сука, мне мозги не люби! – лейтенант с малиновыми петлицами и такого же малинового цвета мордой кривил рот и тяжело дышал от переполнявшего его праведного гнева. – Поднимите его!

Два безмолвных сержанта подхватили Ковалева под мышки и усадили на табурет. Лейтенант продолжил, поставив ногу на перекладину табурета и дыша в лицо Ковалеву свежим перегаром:

– Пленных с документами в кармане и при пулемете не быва-а-а-ит!

Лейтенант значительно помолчал, затем отошел к маленькому столику и жадно припал к графину, булькая и проливая воду. Стоявшие на подносе стаканы он проигнорировал.

Радзивиллова глодала свежая обида. Утром он инспектировал передовую с целью изучения настроения бойцов. Его высокомерно-предупредительно встретил комбат Басканов и дал в сопровождающие одного из лучших разведчиков фронта: «Беречь капитана как зеницу ока!»

– Ну, рядовой, на передовую, и быстро, – сквозь зубы процедил Радзивиллов.

Рядовой Гречишкин – среднего роста черноволосый москвич в пилотке набекрень и с автоматом через плечо, – едва заметно вздрогнул, в глазах его затеплилось участие и уважение. Он почтительно протянул малиновому лейтенанту свою каску.

– Товарищ лейтенант, здесь немецкие снайперы работают, примениться бы надо.

– Что, что?

– Примениться к местности, товарищ лейтенант! Ползти нужно. Вчера четверых наших офицеров снял фашист! Все, ложись! Ахтунг!

Радзивиллов рухнул, как подкошенный, лежа надел каску, застегнул ремешок вокруг отечного лица и пополз, высоко поднимая зад.

– Во-о-от, товарищ лейтенант! Правильно! Теперь вас ни одна пуля не возьмет! – приговаривал Гречишкин, лузгая семечки и медленно шагая за старательно ползущим особистом. Зрелище наблюдал весь штаб батальона и тыловые службы.

– А что, – оправдывался потом Володя, искренне удивляясь хохоту товарищей, – у них такие снайперы, только держись!

– Да ты же давно должен взводом командовать! Сколько с тебя орденов сняли, сколько представлений к присвоению звания! Когда ты уймешься? – ворчал комбат.

Батальон стонал от смеха – Радзивиллов полз от штаба до медсанбата, неуклюже применяясь к складкам местности, в то время как рядовой Володя Гречишкин спокойно шел сзади с видом конвойного, наказующего арестанта прогулкой на брюхе. Затем он скомандовал отбой тревоги, принял от благодарного лейтенанта каску и проводил до позиций. Лейтенант всю дорогу отряхивался и любовался природой, чувствуя себя родившимся заново.

Слух об издевательстве распространился по всему фронту со скоростью света, и майор Обузов, лысый, круглощекий и рьяный, орал в лицо Радзивиллова:

– Идиот! Если каждый щенок на глазах у всех будет из особиста дерьмо делать, враги не станут нас бояться! Не станут, лейтенант!

Обузов считал себя истинным и прирожденным бойцом тайного фронта: в начале войны он случайно попал исхудавшим старшиной в хозчасть НКВД, где и отъелся благодаря текучке кадров аж до майора. За это время он успел внушить себе, что просто так майорами-особистами не становятся, и на совещаниях в штабе полка сидел с полным осознанием своей значимости, важно округляя хомячьи щеки и вытирая испарину на лысине белым платочком. После истории с идиотом Радзивилловым Обузов не знал, как восстановить душевное равновесие. В конце концов, майор отправился лично к комбату с требованием выдать наглеца. Майор Басканов, с неуловимой брезгливостью глядя куда-то мимо жирной щеки Обузова, официально сообщил, что гвардии рядовые Владимир Гречишкин, Николай Леонов, Ян Розе и Анатолий Красноселов отправлены за линию фронта с секретным заданием, и арестовать и допросить их возможно только в тылу врага. Обузов понял, что братство малиновых околышей отымели еще раз. Оставалось привычно кусать локти и мечтать выйти в составе заградотряда и сквитаться с наглой пехотой, но заградительные отряды в танковых войсках не применяли, а пехотный батальон Басканова был придан танковому корпусу полковника Сабельникова для выполнения тактических задач и ведения разведки.

Вернувшись в сельсовет, расположенный в двух километрах от передовой, измученный безрезультатной ходьбой Обузов залепил пухлой растопыренной ладошкой оглушительную оплеуху тупоумному Радзивиллову, верноподданнически выгнувшемуся для доклада. Лейтенант Коля рухнул как подкошенный на колени и зарыдал по-бабьи, навзрыд.

– Кто там у тебя, сука? – начальник кивнул на запертую дверь, возле которой стояли безучастные сержанты.

– Танкисты, – подвизгивал Радзивиллов. – Трое русских и один немец. Фаши-ыст!

– Значит, так, чтобы все сознались, и немедля – к стенке. Где танк? Где танк, спрашиваю?! – Обузов снова замахнулся растопыренной пятерней.

Радзивиллов взвизгнул, присел, скуля и кривясь, и показал рукой на окно. Там, возвышаясь на фоне убогого сарая и косого серого забора, темно-зеленой глыбой громоздилась тридцатьчетверка. На башне сияло написанное белой краской число «100» и две буквы: «ВД».

– Что еще за «ВД»?

– Не-е-е-е могу знать, – пискнул Радзивиллов. – С-с-сотка – номер танка, сгоревшего две недели назад под Прохоровкой. Ремонту не подлежит, судьба экипажа – неизвестна. Так эти под пропавший экипаж стараются.

– Постой, а как они к тебе вообще попали? – Обузов подцепил пальцем со стола шнурки с необычными белыми жетонами.

– Да сами приехали! Старший документы предъявил да дорогу в хозяйство Сабельникова спрашивать начал. Я им согласно инструкции: сдайте документы и оружие, да подождите в приемной, а я позвоню куда следует, а потом и сопроводим вас в лучшем виде. Ну, заперли их, взяли под охрану. Я смотрю, а у одного – документы на немецком. Я тогда велел старшего связать, ну и допросил со всей строгостью.

– А с танкистами Сабельникова этого связывался?

– Да связывался я!

– И что?

– Ну, ремонту не подлежит, судьба экипажа неизвестна.

Обузов в сердцах плюнул, швырнул жетоны на стол и вышел, хлопнув дверью.

Лейтенант Коля утер слезы тыльной стороной ладони, допил воду из графина. Лицо его постепенно приобретало надменную твердость и непреклонную решимость.

Радзивиллов повернулся к сержантам:

– Давайте следующего, да руки покрепче свяжите. Ничего, все скажете, изменники!

* * *

Танкисты лежали на голых досках. Марису досталось немного: лейтенант с малиновой рожей быстро утомился и отправился спать. Александру было гораздо хуже: его бил не только Радзивиллов, но и угрюмые сержанты, что повлекло более серьезные последствия.

– Эге, Ковалев, да у тебя ребра сломаны, – проговорил Неринг, внимательно ощупав бока и грудь командира «сотки».

Виктор снял нательную рубаху самоверского полотна и распустил ее на полосы. Марис последовал его примеру. Получилось несколько метров полотняных бинтов. Иван усадил бледного от боли Ковалева и придерживал за плечи, пока Неринг стягивал грудь Александра тугой повязкой.

– Ну, как, товарищ капитан?

– Лучше, господин майор, – криво улыбнулся разбитыми губами Ковалев. – Черт его знает, ведь и правда шлепнут с утра пораньше.

Заметив недоумение на лице немца, Ковалев пояснил:

– Да не по заднице шлепнут, а расстреляют. Не смеши, Виктор, у тебя такое лицо, как будто вчера родился!

– Вчера? Ваня, а где мы были вчера?

– Если я в своем уме, мы были в гостях у самой красивой девушки, которую я только видел.

– Да, – вмешался Марис, – а еще, судя по тому, куда мы попали, мы были у самой умной девушки.

* * *

– Так вы уверены, что хотите вернуться туда, откуда вас вытащила «чешуйка»?

– Да, госпожа Принципал! – Ковалев отвечал, стараясь не смотреть на собеседницу. Ее грудь, обтянутая тончайшим серебристым платьем, вызывала у капитана томление в душе, впрочем, как и голос – тихий, глубокий, затрагивающий самые потаенные струнки в мужских душах.

Все члены экипажа старательно отводили глаза от красавицы, предпочитая смотреть в зеркальную поверхность стола или на юношу, сидевшего напротив госпожи пяти мирозданий. Тот был молод, крепок и хорош собой. Еще он обнаружил прекрасное знание всей истории тридцатьчетверки. Госпожа Принципал представила его как Линда Уоррена, общалась с ним, как с ровней, да и он совершенно не смущался, когда приходила его очередь высказываться.

– Линд, но ведь ты понимаешь, что им некуда возвращаться?

Юноша неохотно кивнул, соглашаясь.

– То есть как – некуда? – вскинулся было Иван, но, зацепившись взглядом за белокурый локон, ниспадавший к груди красавицы, вспыхнул маковым цветом и уткнулся в зеркальную столешницу. – Как – некуда? Война идет, там еще работы – до этого… Короче, нам туда надо!

– Линд, Великий Дракон объяснял им, что они были спасены именно в тот момент, когда жизнь их должна была закончиться?

– Да, госпожа Принципал.

– И что, никакой вероятности для продолжения прежней судьбы у них не осталось?

– Да, госпожа Принципал.

– Вы поняли, что говорил вам Линдворн накануне нашей встречи? Александр?

– Да, мы поняли. Он сказал, что нет смысла возвращаться, что нас немедленно убьют. Ну, и еще что-то из математики.

– Что же вы решили?

– Наш дом там, туда и вернемся, – твердо повторил Ковалев, обведя товарищей взглядом.

– Виктор, что вы скажете? – с упором на «вы» спросила красавица.

Неринг немедленно ответил:

– У меня там семья. Родители, жена и сын.

– Дом. Семья. Понятно. Ну, что же, я приму решение. У вас есть вопросы?

– Да, – вступил в разговор Марис. – Скажите, кто вы?

Над столом повисло молчание. Наконец госпожа Принципал тихо вздохнула:

– Кто мы? Название вам ничего не скажет – его нет в вашем словаре. Мне проще сказать, что мы делаем. Мы следим, чтобы все развивалось своим чередом, без внешних влияний.

– Вы – боги?

– Боги? Пожалуй, нет.

– Но над вами есть кто-то главнее? – не унимался Марис.

– Нет, пожалуй, нет.

– Значит, боги?

– Знаете, в этом ключе продолжать бессмысленно, – мягко возразила красавица. – Боги занимают по отношению к нам подчиненное положение. Они – часть Великого уравнения. Только часть. Вы помогли нам в борьбе против гархов, а затем прекратили одновременное проникновение скуталов из глубин Пространства и… ликвидировали прорыв из вашего мира. Вы участвовали в выполнении нашей миссии. Жаль, что вы хотите уйти. Что же, завтра Линдворн все вам расскажет. А сейчас можете отправляться к себе. – Госпожа Принципал встала из-за стола, и у Ковалева снова перехватило дыхание. Он поспешно вытащил белый жетон и нажал на нужный значок.

Утром появился хмурый Линдворн. Он объявил, что принято решение отправить экипаж и его танк обратно с максимально возможной точностью.

– Дракон, а ты с госпожой Принципалом знаком? – спросил Иван.

– Знаком, конечно же, знаком.

– А Линда знаешь?

– Так, немного, – Великий Дракон замялся. Было видно, что ему не хочется рассказывать о своих знакомых. – Что, будем прощаться?

Из-за спины Линдворна выскочил Вихрон, радостно крутя опасным хвостиком. Запрыгнув на руки Александру, маленький свин радостно сообщил:

– Я пришел прощаться! Дракон сказал, что мы уезжаем! Сначала ты, потом я!

Ковалев недоумевающе посмотрел на Линдворна.

– Понимаешь, через пару месяцев Вихрон станет Хранителем. Он поселится на перекрестке, там, где жил ойк Стур.

– Да ты что! Он же совсем крошка! – возмутился Александр.

– Крошка? Да через месяц он будет с твой танк ростом, – развеселился Дракон.

Тоска от разлуки с приблудным свином немного отпустила, когда Ковалев понял, что через две-три недели Вихрон уже не поместился бы в башне. Он уже стал гораздо тяжелее, и задние его копытца свисали с руки Ковалева.

– Вихроша, тебе не грустно, что мы расстаемся?

– Конечно нет! – пропищал малыш. – Меня папа учил, что грустить нельзя ни о чем. Все в мире прекрасно, кроме злобы.

– Твой папа прав, – Ковалев потерся носом о затылок Вихрона и передал его Линдворну. – Экипаж, занять свои места!

По дороге к танку каждый похлопал Дракона по огромной лапе и подержал Вихрона за копытце. С самоверами прощаться не стали, было решено, что Линдворн придумает для них какую-нибудь историю.

Ковалев выслушал доклады о готовности и нажал кнопку на своем жетоне.

* * *

Спать хотелось немилосердно. Скудный свет от лампы дежурного освещения попадал в камеру через щели в двери. За дверью похрапывали часовые. Под полом давно, уж никак не меньше часа, возилась огромная крыса. Ковалев время от времени забывался. Одна из половиц внезапно скрипнула ржавыми гвоздями и приподнялась, за нею – уже бесшумно – отскочила другая. В образовавшемся проеме появилась голова со светлым чубом.

– Привет, командир, привет, честная компания! – шептал Витя Чаликов, убирая финку за сапог. – А я за вами.

– Витька, живой! – Иван вскочил и стиснул приятеля ручищами.

– Да тихо! Эти хотя и дрыхнут под самогоночку, да осторожность не помешает. В общем, майор Обузов прибежал к нашему Басканову, рассказал про ваш интернационал. Завтра из фронтовой разведки за вами пришлют нескольких наших. Я же теперь в разведроте, попросился после легкой раны. Чуть бы левее – и хана, а так – пустяк. – Чаликов засунул руку под тесную повязку на горле. – Без вас мне в танке скучно, не хочу, а с вами, видать, не судьба. Ты, что ли, немец?

– Я.

– Ну, и как тебе наш экипаж? То-то! Ладно, скоро светать начнет. Вы ждите. Ваня, ползти можешь? Айда за мной!

Чаликов нырнул под половицы, за ним с трудом протиснулся квадратный Суворин. Через пять долгих минут тишины во дворе чихнул и заворчал двигатель. Танк ткнулся в крыльцо сельсовета и обрушил его, а затем плавным движением по касательной зацепил торцевую бревенчатую стену. Этому фокусу Иван научился у одного пожилого танкиста из Кирова – стена вылетала, а весь дом стоял, как игрушка. В него можно было загнать танк и устроить засаду. И с самолета не разглядишь – дом себе и дом.

Марис и Неринг осторожно вынесли Ковалева и устроили на броне позади башни, усевшись там же. В деревне начинался переполох.

– Давай, Ваня, давай, вытаскивай нас из этой кутерьмы!

Иван выскочил из люка и бросился в сельсовет, расшвыривая обломки крыльца. Через минуту он выскочил обратно с документами, жетонами и ворохом оружия. Следом, в проторенную Сувориным лазейку, полезли, отпихивая друг друга, ничего не понимающие обезумевшие сержанты с перекошенными от страха лицами.

Танк прыгнул с места вперед, легко набрал скорость и свернул в лощину. Через полчаса Иван остановил машину.

Впереди, у горизонта, погромыхивала артиллерия. Бледная полоска зари подсвечивалась вспышками.

– Фронт, – кивнул Чаликов из командирского люка.

Иван заглушил двигатель и забрался на броню.

Командир лежал на спине и улыбался.

– Ну что, Неринг, ты с нами или как?

– Или как, Саша. Здесь у вас горячо встречают, пойду к своим. Хочу обнять сына.

– Давайте, ребята, разбирайте документы и жетоны.

– Что за жетоны? – Чаликов с любопытством смотрел на белые пластинки.

– Потом, Витя, все потом. Ты с нами или в роту?

– А с вами – это куда? – внезапно хриплым голосом спросил Чаликов.

– Это долго, Витя, мы и сами не знаем. По дороге объясним, что сможем.

– Есть – по дороге! – козырнул стрелок-радист.

Ковалев поднес жетон к глазам и сжал его, как учил Линдворн. Загорелись стрелки-елочки.

– Ваня, здесь совсем рядом. Давай только в нейтралку заскочим, высадим нашего майора. По местам!

Ковалева с трудом втиснули в люк. Неринг остался на броне, крепко ухватившись за скобы башни:

– Иван, полный газ!

* * *

ШИФРОТЕЛЕГРАММА

«Весьма срочно!

Тов. Шишканову

2 августа 1943 года танк «Т-34» с разыскиваемыми немецкими диверсантами, имеющими форменные армейские удостоверения личности капитана Ковалева А.С., сержанта Эмсиса М.В., сержанта Суворина И.А. и майора вермахта Неринга В.С., в 3 часа 10 минут прорвался в нейтральную полосу у деревни Короча с человеком на броне. Танк с буквами ВД и цифрой 100 на башне видели разведчики, возвращавшиеся с задания из тыла противника, при проходе в минном поле. В 3 часа 15 минут танк проследовал в обратном направлении.

В 4 часа 40 минут танк был замечен близ села Большое Яблоново у тылового склада боеприпасов и ГСМ, расположенного в Яблоновой мужской пустыни в двенадцати километрах от Корочи.

Сообщаю, что оперативный состав и маневренная группа, посланная для прочесывания и обыска развалин монастыря, ничего не обнаружили.

Подробное сообщение о захвате и угоне танка будет вам направлено в порядке, установленном для донесений о чрезвычайном происшествии, незамедлительно.

Прошу выслать служебно-розыскных собак с проводниками и специальную поисково-истребительную группу НКВД фронта для розыска преступников.

Обо всех новых результатах по делу донесу незамедлительно.

Вр.и.о. начальника отдела СМЕРШ Н-ского танкового корпуса в связи с геройской смертью майора Обузова С.В. от шальной пули в спину лейтенант Радзивиллов Н.Е.».

СЛУЖЕБНАЯ ЗАПИСКА

«Весьма срочно!

С настоящим документом ознакомить начальников органов контрразведки фронта. О результатах проводимых оперативно-розыскных мероприятий докладывать немедленно. Считаю необходимым обратить внимание на важность, которую представляют разыскиваемые. Для их поимки или ликвидации максимально использовать все возможности.

Исполнение донесите.